Лого

«А теперь на Запад»

Пролог

Лейтенант Эрих Браун не без оснований считал себя везучим человеком. Удача сопутствовала ему с самого рождения, так как мальчику повезло появиться на свет в обеспеченной семье. Очень тяжелые для Германии двадцатые годы пролетели для Эриха весело и беззаботно, а среднее образование он смог получить очень даже неплохое. Потом, когда его призвали на военную службу, Браун вызвался добровольцем в соискатели звания офицера резерва. Срок службы от этого почти не увеличился, зато Браун занял командную должность, достойную отпрыска из хорошей семьи.

Когда в 1939 году Гитлер без труда проглотил Польшу, западные страны забились в норы, как мыши, и возмущенно пищали оттуда, не смея высунуть носа. Стало ясно, что нарождается новая великая империя, лучшие места в которой займут те, кто ее создавал. Сообразив, куда дует ветер, Браун бросил университет, в котором успел проучиться только два курса, и поступил на военную службу. Его расчет оказался верным. Германская армия провела ряд молниеносных и очень успешных войн, и офицеры, участвовавшие в них с самого начала, могли рассчитывать на повышение. Ну а всем остальным от военной службы все равно было не увильнуть.

Все так и получилось, как он рассчитывал. Правда, молодой лейтенант попал во второсортную 256-ю дивизию, сформированную из подразделений дополнительного призыва. Она была укомплектована солдатами старшего возраста – от тридцати до сорока лет, и предназначалась для гарнизонной службы. Но тем не менее даже воинское соединение с великовозрастными призывниками оказалось очень скоро востребовано. В 1940 году Браун вместе со своей дивизией совершил увлекательное путешествие по Голландии и Франции. Ну, а получивших боевой опыт солдат уже гарантированно посылали на фронт в первых рядах, а там для храбрых всегда имелась возможность отличиться.

Впрочем, подвиги Брауна не очень привлекали. Хотя трусом он не был, но ему было важнее дожить до окончательной победы, чтобы насладиться ее плодами. Поэтому, получив предложение стать заместителем адъютанта батальона, он ни секунды не колебался. Это не должность, а мечта для молодого карьериста. Командир, который может по достоинству оценить твое старание, всегда рядом, а в атаку ходить не нужно. Время от времени приходится немного рисковать, выполняя поручения на передовой, но начальство своевременно узнает об этом и мысленно ставит исполнительному и отважному подчиненному еще один плюсик. А уже через год командующий дивизией перевел подающего надежды лейтенанта в свою штабную роту.

Так что можно сказать, что жизнь удалась. А останься он в университете, то студента Эриха все равно бы призвали, не дав доучиться. Только пришлось бы тогда Брауну довольствоваться вторыми ролями. Впрочем, это еще не самое плохое. Гораздо хуже, если бы он попал в несчастную 102-ю дивизию, сформированную как раз в его родном Бреслау.

Что там с ней случилось, достоверно было неизвестно. Из всего штаба удалось спастись только картографическому отделению и паре человек из взвода военной полиции, которым повезло оказаться далеко от места прорыва русских. Насколько удалось выяснить, часть штабного персонала погибла во время артобстрела, после которого никто не уцелел. Другие служащие штабной роты отправились подготавливать новый командный пункт, но попали в окружение и, скорее всего, захвачены в плен. И еще неизвестно, чья судьба была страшнее, погибших или пленных.

* * *

Еще раз судьба улыбнулась Эриху, когда в штаб дивизии пришел запрос о наличии офицеров, владеющих английским языком. Приняв решение о проведении переговоров, командующий не стал тратить время на поиски хорошего лингвиста и послал лейтенанта, который имелся у него под рукой.

После освобождения трехсот пленных, в основном солдат из недавно разгромленной 251-й дивизии, лейтенанта вызвали к командующему корпусом генералу Шуберту для вручения награды. Особой заслуги в том, что он сделал, Браун не видел и потому решил, что речь идет о кресте «За военные заслуги» 2-го класса, который в Германии раздавали буквально кому попало – от маленьких детей до пожилых старушек. Максимум же, на что переводчик мог рассчитывать, это на получение ордена «За военные заслуги» с мечами 1-го класса. Он полагался тыловикам, проявившим похвальное служебное мужество и рвение. Однако генерал торжественно вручил обалдевшему лейтенанту «Железный крест». Эта награда была боевой, за храбрость и героизм, и просто так ее не давали.

В чем тут дело, сослуживцы долго не гадали. Наверняка среди спасенных пленных был родственник какой-нибудь высокопоставленной «шишки», донельзя обрадованной тем, что его чадо осталось в живых. Ведь вполне вероятно, что он мог погибнуть в ужасной Сибири, куда, как известно, ссылают пленных. Впрочем, самого лейтенанта никто не упрекал. Да и какие могут быть претензии, ведь чтобы отправиться прямо в пасть к комиссарам, надо иметь немалое мужество.

Впрочем, большинство выживших офицеров дивизии тоже получили награды. В отличие от других участков фронта, где соединения вермахта преследовали неудачи, здесь дела обстояли более-менее успешно. По крайней мере, была выполнена задача-минимум, а именно сорвано наступление большевиков на Великие Луки. О том, что вражескую группировку вообще-то требовалось окружить, уже не вспоминали. Да, такой приказ получали, но там было ясно сказано, что наступление проводить во взаимодействии с соединениями группы армий «Север». А раз фон Лееб не смог предоставить для операции ни одного полка, то тут уже ничего не поделаешь. Тот факт, что от Лееба требовалось продвинуться на юг всего на десять километров, а остальные сорок километров навстречу ему должны были пройти дивизии группы «Центр», было мелочью, не стоившей обсуждения. Да и сами посудите, ведь в Торопецком выступе находилось три армии красных. Только подумайте, целых три армии. Ну пусть не целые, но во всяком случае половина 29-й, большая часть 22-й и вновь сформированная 4-я. Неудивительно, что они легко смогли остановить наступление, ведь против них бросили только две германские дивизии. Впрочем, в последнее время начальник штаба начинал морщиться, когда в его присутствии упоминали о 4-й армии русских, и почему-то переводил разговор на другую тему.

Еще одна удача, выпавшая Эриху, это то, что, несмотря на канун наступления, он получил двухнедельный отпуск. Сполна оценить свое везение Браун смог, когда вернулся обратно уже после окончания боев.

Потери дивизии по меркам вермахта, избалованного легкой прогулкой по Европе, были не просто большими, а просто жуткими. В основном, конечно, их несли боевые подразделения, но и тыловикам тоже доставалось от советской артиллерии. Хорошо еще, что основную тяжесть боев приняла на себя 5-я танковая дивизия. Там количество убитых и раненых составляло больше половины личного состава.

О том, что происходило в его отсутствие, Брауну круглыми от ужаса глазами рассказали сослуживцы. Впрочем, проезжая по местам недавних сражений, он и сам видел многочисленные линии окопов, доведенные до состояния лунного пейзажа. Почти у каждой такой изуродованной траншеи находилось кладбище, усеянное свежими крестами с нахлобученными на них немецкими касками. Другие захоронения, поменьше, располагались там, где тыловые части были внезапно застигнуты артиллерийским огнем. К счастью, таких было не очень много. Разведка и служба корректировки у русских были налажены из рук вон плохо, а немногочисленные бомбардировщики появлялись редко. Но все-таки, каждый раз проезжая мимо свежих могил, лейтенант вспоминал о своем везении. Если бы его тогда не послали на переговоры, то вполне возможно, он получил бы не железный крест, а березовый.

Жаль, правда, что домой лейтенанту попасть так и не удалось. Но это еще как посмотреть. Чтобы совместить приятное с полезным, Брауну поручили передать пакет с документами в Берлин, а затем остаться там до конца отпуска.

Единственное, что несколько омрачало пребывание в блистательной столице рейха, это частые «беседы» в абвере. Разговаривал с ним каждый раз один и тот же майор – очень вежливый, но с неизменной злой улыбкой, не сходившей с лица. Тема для беседы была всегда одна и та же, а именно: как выглядел тот русский офицер, каким тоном он говорил и что именно. Это сначала удивляло Брауна, ведь он уже обо всем рассказывал, а теперь, спустя несколько дней, воспоминания уже поблекли. Но допрос велся в высшей степени профессионально, и лейтенант смог припомнить столько подробностей, что даже сам удивлялся своей необычной памяти.

За плодотворное сотрудничество и в качестве компенсации за потерянное время Брауну вручили великолепные подарки, которыми он сейчас щедро делился с сослуживцами. Эрих привез из столицы не только приятно позвякивающий портфель с ароматной продукцией французских виноделов, но и кое-что более ценное. Натуральный кофе, то ли из довоенных запасов, то ли контрабандный, котировался сейчас гораздо выше любых напитков.

* * *

Вернувшись к месту службы и узнав, какой ценой досталось продвижение на два десятка километров, Эрих пребывал в шоке. В газетах происходящее на фронте описывалось в самых радужных тонах – враг бежит, русские толпами сдаются в плен, а трофеи не успевают подсчитывать. А тут, оказывается, была настоящая бойня. Заходившие по служебным делам или просто на чашечку кофе офицеры, а также унтеры, с которыми демократичный Браун не чурался общаться на равных, поведали душераздирающие подробности кошмарного наступления.

Больше всего выжившие в этом аду любили рассказывать об ужасном танковом прорыве, случившемся в «пятницу тринадцатого». Когда лейтенант вежливо указывал на календарь, где 13 сентября значилось субботой, доморощенные нумерологи, вдруг ставшие на этой неправильной войне очень суеверными, снисходительно объясняли, что это еще хуже. В ту страшную ночь русские начали контратаку как раз в полночь, когда пятницу сменяет тринадцатое число. Сначала все шло хорошо, но потом из оврага, заполненного непроходимой грязью, вдруг вынырнуло не меньше десятка новейших советских танков, которые стали обстреливать наступающих с фланга. Хорошо еще, что наши успели вовремя выставить дымовую завесу, только это и спасло остатки атакующих. Но и потом самые неугомонные русские, пользуясь темнотой, подъезжали к немецким позициям и, зацепив тросами уцелевшие панцеры, утаскивали их к себе в тыл вместе со всем экипажем. Самое ужасное, что броня у вражеских машин была совершенно неуязвимой, и ее не могли пробить даже гаубичные снаряды.

Впрочем, один из собеседников Брауна – лейтенант Эйзель, служивший в артиллерийском полку, снисходительно посмеялся над этими сказками.

– Уже давно замечено, что при прорыве русских танков их количество преувеличивают раза в два или три. Так что максимум, что там было – это четыре «панцера». Да сами посудите, будь у Советов на этом участке десяток новейших машин, они бы раскатали нас в тонкую лепешку. Ну, во всяком случае, постарались бы это сделать, и тогда у наших окопов осталось бы гореть несколько вражеских танков.

Уважительно кивая собеседнику, Браун спросил, правда ли, что броню Т-34 не берет даже гаубичный снаряд.

– Конечно, не берет, – весело фыркнул Эйзель, едва не разлив при этом драгоценный кофе. – Ведь чтобы пробить броню, надо сначала в нее попасть. А из гаубицы, стреляющей с закрытой позиции, сделать это практически невозможно. Вот если бы танки прорвались через передовую и подъехали к ним поближе, то прямой наводкой тяжелые орудия разметали бы их в клочья. К слову, русские это нам несколько раз продемонстрировали. Их гаубицы, лупившие по танкам, показали неплохую результативность. Кстати, в том числе и трофейные 105-мм.

– Откуда они их взяли? – ужаснулся Браун.

– То есть как откуда? – удивился артиллерист. – От 102-й пехотной ничего не осталось, да и 251-я дивизия бежала, сверкая пятками. Как вы думаете, куда подевалось все их вооружение?

– Но как же… но ведь нам же объявили, что наши солдаты держались до последнего, пока не были эвакуированы раненые и вся техника.

– Ну, скажем, раненых вы сами и эвакуировали из советского плена. Нетрудно догадаться, что если там не смогли вовремя вывезти в тыл людей, то что уж говорить о тяжелой артиллерии.

Еще одной любимой темой для разговоров была «дорога в бездну». Якобы самый обычный на вид асфальт оказался коварной ловушкой, и заехавшая на него автоколонна вдруг рухнула в бездонную трясину. Правда, никто из собеседников не был очевидцем этого события, но Брауна ознакомили с циркуляром, предписывающим на всех незнакомых дорогах проверять прочность дорожного полотна. Однажды он даже увидел, как саперы, идущие перед колонной тягачей с орудиями, не только обшаривают дорогу миноискателями, но и старательно подпрыгивают, чтобы убедиться в отсутствии трясины. Вид у них при этом был виноватый – мол, сами понимаем абсурдность приказа, но приходится его выполнять.

Подробности другой таинственной истории, о зенитном сверхоружии русских, Брауну поведал знакомый из роты обеспечения, которому приходилось взаимодействовать со службой снабжения авиационного полка. Продукты питания поставлялись всем централизованно, но ведь одно дело банальные консервы, и совсем другое свежие яйца, молоко и мясо, которые можно было реквизировать у местного населения. Снабженцы авиаторов, которых перебросили сюда недавно, еще не освоились в этой местности, и командир дивизии приказал подкормить летчиков, от которых в значительной степени зависело выполнение боевой задачи.

– Ну что, вы выяснили, чем русские смогли подбить наши самолеты? – любопытствовал Браун, подливая собеседнику ароматный кофе.

Интендант нервно оглянулся, хотя за спиной у него находилась стена, и прошептал:

– На самом деле их никто не сбивал.

– Как же так, – не поверил Эрих, – я сам там проезжал и видел разбросанные обломки «юнкерсов».

– Дело в том, что они сами упали.

– Как это сами? Все три сразу?

– Ну, честно говоря, русские им немного помогли. После того, как мы заняли эту территорию, представители авиаполка внимательно осмотрели место падения и обнаружили довольно необычные макеты. Там были повозки и пушки, только сделанные не в натуральную величину, а уменьшенные раза в два. Даже имелся тряпичный пони, издалека похожий на настоящую лошадь.

Лейтенант пару минут обдумывал услышанное, однако все равно не смог понять причин такого самолетопада.

– Послушай, ведь на современных самолетах есть уйма всяких приборов. Я слышал, что «штуки» вообще должны выходить из пикирования автоматически, без участия пилотов.

– Хм, приборы у них действительно есть, и при снижении до высоты пятисот метров раздается предупредительный гудок. Да только ведь опытный летчик больше верит своим глазам, чем ненадежным механизмам. Погода в тот день была ненастная. Видя, что все небо в тучах, летчики уже заранее настроились на то, что давление может упасть, а значит, высотомер покажет неправильное значение.

– Ну хорошо, пилоты были обмануты оптической иллюзией, – согласился Браун. – А почему же все-таки не сработал автомат вывода самолета из пикирования?

– Там есть один маленький нюанс. Во-первых, когда самолеты шли к цели в условиях облачности, то летчики могли заранее и не знать, с какой высоты им придется бомбить, и потому вообще не включили автомат. Ну а самое главное, даже если он включен, то для его активации нужно сначала сбросить бомбы.

– Интересно, и почему же погибшие летчики их не сбросили? Я полагал, что реакция у них должна быть мгновенная. Да и к тому же, насколько я понимаю, освободившись от груза, самолет сможет быстрее подняться.

– С реакцией у них все в порядке, но у пилотов уже выработан рефлекс – сбрасывать бомбы, только тщательно прицелившись. Это артиллеристам хорошо. Если что не так, они разряжают свое орудие выстрелом. Им-то все равно, еще сотни снарядов привезут. А вот «юнкерсам» за новой партией бомб приходится лететь обратно на аэродром, а потом снова проходить сквозь зенитный огонь противника. Чтобы действовать вопреки этой устоявшейся привычке, нужно время, ну хотя бы несколько секунд, для принятия логичного решения. А когда в запасе остались только доли секунды, то тело действует само, по годами отработанной схеме. Но слишком много нужно сделать, чтобы вручную вывести самолет из пикирования – управлять рулем высоты, регулировать сектор газа, открыть шторки радиатора, переключать шаг винта. – Видно было, что общение с авиаторами обогатило лексикон снабженца новыми словами, и теперь он старался блеснуть своей эрудицией. – И заметьте, все это при огромной пятикратной перегрузке. Так что не стоит удивляться, что, не имея запаса высоты, несколько самолетов все-таки врезались в землю.

* * *

Но помимо познавательных бесед, у Брауна еще имелось много других обязанностей. Вот и сейчас содержательный разговор неожиданно пришлось прервать. Лейтенанта попросили сопроводить ящик с важными документами, который требовалось доставить в штаб корпуса. В ту сторону как раз направлялся попутный грузовик.

Поездка была довольно неприятной. Мало того что они ехали вдвоем по лесу, где могли скрываться партизаны, так еще все вокруг было покрыто снегом. В нормальных странах снежок появляется только к Рождеству, а здесь, в дикой России, он выпал уже в октябре. Еще сильнее Эриха раздражал водитель. Какой-то солдат, а смотрит на лейтенанта с наглой ухмылкой, как фельдфебель на новобранца.

Издалека заметив какие-то фигуры, лейтенант, чувствовавший себя неуютно в этом лесу, достал пистолет. Уж больно густые заросли были по сторонам от дороги, место для засады просто идеальное. Но к счастью, это оказался пост фельджандармерии.

– Вот уж не думал, что так обрадуюсь цепным псам, – смущенно пробормотал Эрих. – И как они не боятся стоять тут втроем.

Впрочем, патруль был усиленным. Вместо положенных карабинов все жандармы были вооружены автоматами. Остановив грузовик, унтер вежливо попросил лейтенанта выйти из машины и предъявить документы.

Пока он рассматривал удостоверение, Браун пытался понять, почему широкое лицо унтера напоминает ему того дотошного майора-разведчика в Берлине. Вроде никакого внешнего сходства между ними нет. Но когда фельджандарм захлопнул зольдбух и довольно растянул губы в злобной ухмылке, Браун понял, в чем тут дело. Точно такая же злая, гаденькая улыбка была у офицера абвера, беседовавшего с Эрихом в Берлине.

Тщательно рассмотрев и самого лейтенанта, унтер наконец протянул удостоверение владельцу.

– Можете проезжать. Только будьте внимательнее вон за тем поворотом.

Эрих послушно посмотрел в указанную сторону и вдруг заметил, что водитель отодвинулся от него на несколько шагов. Задуматься о таком странном поведении солдата Браун не успел, так как в бок его что-то толкнуло, и внезапно ослабевшие ноги вдруг подогнулись. Уже рухнув на землю, лейтенант удивленно посмотрел на жандармов и, поймав ответный взгляд, понял, что это не ошибка. Они действительно целились именно в него.

Спокойно смотревший на экзекуцию водитель дождался, когда и в его сторону направят автомат, но особо не испугался. Он вытянул в сторону левую руку, растопырил пальцы и зажмурился, ожидая выстрела. Однако вместо ладони пуля вошла ему прямо в грудь. Вздрогнув, солдат успел открыть глаза и посмотреть на стрелявшего. Ответом ему стала такая же гаденькая улыбочка, но разглядеть ее водителю не пришлось. После десятка пуль, выпущенных в упор, долго не живут.

Закончив расправу, фельджандармы без команды занялись делом. Один из них залез в кузов и открыл ящик, в котором оказалась обычная чистая бумага. Там же лежали бутылка с бензином и полностью заправленная и проверенная зажигалка – немецкие аккуратисты не могли допустить, чтобы выполнение операции зависело от какой-нибудь случайности. Имелись свидетели, знавшие, что погибший лейтенант сопровождал ящик с якобы секретными документами, и его требовалось уничтожить. Возить коробку с собой в мотоцикле было глупо, а прятать в лесу бессмысленно – все равно найдут.

Тем временем второй солдат работал с трупами погибших. Их телам придали боевые позы, как будто они перед смертью отстреливались от партизан. Из карабина водителя и пистолета Брауна сделали несколько выстрелов в сторону леса, после чего оружие сунули в руки своим владельцам. В качестве последнего штриха унтер немного поправил физиономии своих жертв. Он делал это с видимым отвращением, но уж очень удивленными были выражения лиц у погибших. Вряд ли они смотрели бы так на обычных партизан. Прострелив на прощанье радиатор и скаты грузовика, все трое погрузились в свой «цундап» и поспешно уехали.

* * *

Когда псевдожандармы завершили свою кровавую работу, тело невезучего лейтенанта Брауна недолго оставалось лежать у машины. Место для засады здесь действительно было очень удобным, и за разыгравшейся драмой внимательно наблюдало несколько человек. Убедившись, что на дороге никого нет, двое из них осторожно подошли к погибшим и забрали оружие вместе с документами.

– Слушай, Василич, ну здорово вышло, – обрадованно сказал тот, что постарше. – Теперь у нас есть повод вернуться на базу. Раз уж тут такой случай приключился, то надо срочно сообщить на Большую землю.

– Вернемся, Иваныч. Но все-таки хотелось бы знать, что у немцев за ерунда творится, – отозвался Василич, которому на вид было двадцать два – двадцать три года. – То ли они уже с ума посходили, то ли это все-таки наши диверсанты. Пусть скорее выяснят, а то мы уже боимся в них стрелять. А ну, как ненароком своего убьешь.

Бегло осмотрев кузов грузовика и не обнаружив там ничего интересного, Василич, который, очевидно, командовал группой, решил, что будет нелишним запутать немцев, спрятав труп офицера.

– Ну какого черта фашиста так далеко тащить, – тяжело пыхтя, бормотал Иваныч, несший на плечах немца, пока его товарищи шли налегке.

– Ты, Иваныч, когда тяжесть несешь, дыхание береги и поменьше разговаривай, – назидательно ответил командир. – На речке лед еще довольно тонкий, и офицерика можно будет в воду бросить.

– А все-таки, почему мы его там на дороге не оставили? – спросил третий член маленькой группы, до этого все время молчавший.

– Ну, во-первых, чтобы фрицев запутать. Кто там кого убивает и зачем, мы не знаем. Но если стреляют в немцев, то дело это полезное. Вот мы им и поможем следы замести. А самое главное, отвлечем погоню, которая непременно скоро прибудет сюда. Пока они своего утопленника начнут искать, а потом из воды вылавливать, уже и стемнеет.

* * *

Подойдя к речке, отряд остановился. Командир повесил свой автомат на сучок, снял с плеча трофейный карабин и, осторожно ступая по обледеневшим камням, отошел метров на десять от берега. Здесь была стремнина, которая могла отнести труп далеко вниз по течению. Несколькими ударами приклада Василич разбил хрупкий, еще не успевший окрепнуть лед, проделав в нем большую полынью, и с явной неохотой отправил туда немецкую винтовку. Оба его товарища с сожалением посмотрели, как карабин исчез под водой. Но путь им предстоял трудный, и тащить с собой лишние четыре килограмма они не могли.

Вернувшись на берег, партизан перехватил немца за ноги, и вдвоем с Иванычем они осторожно потащили Брауна к месту подледного захоронения.

Назад партизаны возвращались по своим старым следам, старательно ставя ногу след в след. Вскоре их путь пересекла утоптанная тропинка, свернув на которую, они уже смогли идти быстрее. Еще примерно через километр был приготовлен тайник со всеми припасами и снаряжением. Здесь каждому партизану пришлось взвалить на плечи немаленький тюк, но зато они смогли встать на лыжи. Отдыхать не стали, так как путь им предстоял долгий. Отмахать тридцать километров по вражеским тылам, да еще ночью, задача не из простых. Но что поделаешь, ведь в этих местах проходило наступление немецких дивизий и шли ожесточенные бои. Поэтому подготовленная сеть партизанских баз была уничтожена, и ее пока еще не восстановили. Вот и приходилось посылать для разведки людей издалека – из уцелевших отрядов Торопецкого района.

За ночь группа Василича вернуться, конечно, не успела. Ей пришлось снова ждать до темноты и уже потом совершить последний рывок до своей базы.

В очередной сводке разведданных в Центр была передана информация о странных убийствах, вместе с фамилиями пострадавших. Ответ пришел в ближайшее резервное время связи. Все участники операции награждались орденами, а зольдбух Брауна вместе с одним из очевидцев требовалось срочно доставить на Большую землю. Там, в штабе партизанского движения, уже имелись данные по еще нескольким аналогичным случаям. Что это означает, никто не понимал, но согласно недавно присланной из госбезопасности инструкции, вся подобная информация отсылалась напрямую наркому внутренних дел.

Те сведения, которые уже были собраны у Берии, целостной картины происходящего пока не давали, но тенденция была налицо. Шло устранение всех потенциальных секретоносителей. Что из этого следовало, пока не ясно. Но, скорее всего, после неудачного начала «Тайфуна» высокопоставленные лица из руководства вермахта и абвера решили не допустить утечки информации наверх. Гитлер и так очень недоволен делами на Восточном фронте. А если он еще узнает о том, что противник знал все планы еще до начала наступления, а ему об этом не доложили, то полетят головы. А лишиться голов немецкие командующие не хотели. Поэтому за короткое время были ликвидированы не только все двадцать пять человек личного состава великолукской полевой жандармерии, но заодно и весь аппарат тайной полевой полиции. Разумеется, их ни в чем не обвиняли и не допрашивали. Это была просто профилактическая мера во избежание утечки информации.

Методы для «дезинфекции» применялись в основном одни и те же. Несколько человек из списка подлежащих ликвидации посылались на машине в какой-нибудь отдаленный район, и в лесу на них неожиданно нападали партизаны.

Еще проще было с бывшей учительницей великолукской школы, а ныне переводчицей полевой жандармерии фрау Карляйтис. Ей было уже почти шестьдесят, поэтому никого не удивило, что у нее внезапно остановилось сердце.

* * *

Начальник городской комендатуры генерал Шредер, видимо, был в курсе происходящего, ибо ничуть не удивился ни возросшей активности партизан, ни ее удивительной избирательности. Никто из лиц, ответственных за безопасность, не понес наказания. Мало того, руководитель отдела по борьбе с партизанами подполковник Штиккель был даже награжден и переведен с повышением на новое место службы. Правда, куда именно, никто не знал.

Единственным, кто еще остался в живых из фигурантов этого дела, был капитан Мевес, так и не вернувшийся из Берлина. Но у него уже имелись документы на другую фамилию, а формально он тоже числился погибшим. По официальной версии, самолет, на котором капитан возвращался в Смоленск, был внезапно сбит русскими истребителями и все пассажиры погибли.

<p>Глава 1</p>

В госпитале мне первое время очень даже нравилось. Спать можно вволю, постоянно мотаться туда-сюда не нужно, а еда всегда горячая. Ответственность за судьбу сотни человек на меня тоже не давит и, самое главное, никто в меня не стреляет. Даже слух, немного притупившийся после постоянного гула артобстрела, да еще поврежденный последним взрывом, кажется, восстановился.

О том, что со мной случилось после ранения, вкратце рассказала девушка-сержант, охранявшая мою персону. От близкого разрыва бомбы меня контузило, да еще сверху упало несколько осколков. В общем, ничего страшного, так как жизненно важные органы повреждены не были. Но, к сожалению, мой организм был сильно ослаблен хроническим стрессом и постоянным недосыпанием. К тому же после лежания в холодной воде я сильно простыл. Вскоре меня подобрали бойцы и отвезли в ближайшую санроту. Там врачи оценили мое состояние как тяжелое, хотя и стабильное, и отправили сразу в армейский госпиталь, минуя дивизионный медсанбат. Из-за этого меня сразу и не смогли найти, тем более что раненых зачастую отправляют в тыл без всякой системы. В армейский госпиталь их присылают не только из полковых медпунктов своей армии, но и из соседних. По профилю, то есть по характеру ранения, пациентов тоже не разделяют. Но, в конце концов, меня отыскали, после чего потребовали выделить отдельную палату и приставили охрану в лице сержанта госбезопасности.

Сейчас я нахожусь в хирургическом полевом подвижном госпитале № 571, расположенном в селе Селижарово. Это примерно километрах в семидесяти к востоку от Андреаполя. Сам госпиталь развернут в нескольких зданиях, включая обычные избы местных жителей. Начальник госпиталя предлагал выделить мне отдельный домик, но представители госбезопасности потребовали, чтобы я находился поближе к врачам, поэтому медперсоналу пришлось потесниться. Помещение, в котором меня разместили, использовалось раньше в качестве склада и еще не успело пропахнуть неприятными запахами, характерными для палат военного госпиталя.

Рацион по фронтовым меркам был просто роскошным. Кроме супчика, который приносили два раза в день, и наваристой каши, еще полагались компот, печенье, яблоки и даже несколько ранних мандаринов, которые я тут совершенно не ожидал увидеть. Причем, прохаживаясь по коридору и заглядывая в командирские палаты, размещавшиеся в этом крыле, я заметил, что цитрусовыми баловали не только меня, но и других офицеров.

Поначалу я немного опасался, что раненые начнут на меня косо смотреть из-за того, что мне одному выделили целую комнату. Насколько я помнил, в начале войны еще не было практики отдельных «гвардейских» или «геройских» палат. Но к счастью, все восприняли это как должное, тем более что после окончания немецкого наступления поток раненых уже схлынул. Многих из них уже отправили в тыловые госпитали, и места здесь хватало. Вопросов «почему» и «зачем» никто не задавал. Раз ко мне приставили сержанта госбезопасности, неотлучно следовавшую за мной везде, за исключением разве что туалета, значит, имеют место секреты, которые посторонним знать не положено.

С сержантом, которую звали Наташа Ландышева, мы быстро подружились. Называть ее по имени я, правда, не решался, все-таки она была при исполнении, и предпочитал говорить «товарищ Ландышева», тем более что фамилия у нее такая красивая. Раньше я и не задумывался, сколько новых оттенков в общении помогает выразить звание девушки-военнослужащей. Если сказать «товарищ сержант госбезопасности», это будет звучать очень официально и даже грозно. А вот если с ней поругаться, то можно назвать ее «товарищ сержант», или даже просто «сержант», чтобы дать понять свое неудовольствие.

К счастью, ссориться с ней мне ни разу не пришлось. Мы только однажды немного поспорили, когда я попросил принести полевой устав «ПУ-41». До сих пор, пока я находился в действующей армии, меня больше интересовали наставления по фортификации. Но теперь, когда появилось свободное время, можно было приступить и к тщательному изучению уставов. Все необходимые книги Ландышева обычно быстро доставала, но на этот раз вернулась ни с чем, заявив, что такого устава не существует. Но я точно знал, что после обобщения опыта, полученного в Финской войне, а также по итогам военных действий в Западной Европе, был разработан новый устав. И случилось это как раз в сорок первом году. Отчаявшись убедить упрямую сержантшу, я уже засомневался, в ту ли реальность попал, пока наконец она не получила от своего руководства подробные разъяснения. Оказывается, я был прав, но не совсем. Перед самой войной была подготовлена новая редакция устава, которую назвали «ПУ-39 в ред. 41». Ее собирались утвердить двадцать пятого июня, но естественно, после начала войны уже было не до того, хотя небольшое количество экземпляров все-таки успели отпечатать и отправить в войска.

Впрочем, кое-кого сержант Ландышева все-таки доводила до белого каления. Если я сидел с карандашом и листком бумаги, то прежде чем впустить в палату лечащий персонал, она сначала ждала, пока я спрячу все записи в сейф, а потом отмечала вошедших в журнале посещений. Исключения при этом не делались даже для ординатора, что постоянно вызывало вполне законно брюзжание со стороны врачей. Впрочем, кроме как вести свой журнал, делать Ландышевой было решительно нечего, так что ее тоже можно понять. Все ее обязанности сводились к тому, чтобы весь день сидеть рядом со мной. Вечером она ставила в коридоре кушетку поперек двери, ведущей в мою палату, даже во сне продолжая свой нелегкий труд по охране секретного объекта. Когда ей нужно было отправить ежедневный отчет или что-нибудь достать по моей просьбе, то она просто запирала меня в комнате, повесив снаружи висячий замок. Я все равно уже выздоравливал, и поэтому мог смело обойтись некоторое время без врачебной помощи.

Вообще, будь моя воля, я бы уже покинул госпиталь. Но хотя жар у меня спал, а небольшие раны на плечах и спине уже зарубцевались, врачи меня пока не отпускали. Ну что же, по крайней мере, появилось время для размышлений. Жаль только, что подходящих собеседников у меня не было. Майора Козлова врачи, несмотря на все усилия, удержать не смогли. Он заявил им, что почувствовал себя лучше и долечится дальше в своей медсанчасти. Уже на следующее утро после нашего разговора майор поспешно уехал. На прощание он попытался пошутить, чтобы подбодрить меня:

– Возвращайтесь скорее, товарищ Соколов. Тем более что во время обстрела, когда меня ранили, ваш подарок сгорел. Так что теперь вы должны достать мне новый автомобиль. Кстати, а что означает его название? Теперь наши водители все трофейные машины обзывают «Жипами».

Я проводил своего комполка до выхода и сочувственно посмотрел ему вслед. Несмотря на то что дивизию вывели в тыл, дел для командиров всех уровней сейчас хватало. Надо приводить в порядок все имущество, ремонтировать оружие, выбивать из тыловиков новое обмундирование и обувь. Не сомневаюсь, что прибыв в часть, майор не останется в медпункте, а займется своими обязанностями.

Еще мне очень не хватало Авдеева, хотя бы для того, чтобы помогать мне одеваться или бриться. Хотя я и мог свободно двигать руками, но все-таки старался не делать резких движений, чтобы швы не разошлись. Вот тут-то ординарец был мне очень нужен. В первый же день, когда я очнулся, то попросил сержанта прислать ко мне Авдеева, однако в больнице его не оказалось. Проверив журнал посещений, Ландышева подтвердила, что мой ординарец здесь ни разу не появлялся. Пока она листала страницы, я подсмотрел через ее плечо списки посетителей и заметил слово «генерал», правда, фамилию разглядеть не успел.

– Интересно, это Кончиц приходил, – подумал я вслух. – Но он же пока еще комбриг.

– Кто это был, я вам сказать не могу, – отрезала Ландышева, захлопнув свой драгоценный журнал, – так как на этот счет у меня нет соответствующей инструкции. Но вашему начдиву действительно недавно присвоили звание генерал-майора.

Ну что же, можно за него порадоваться. В новой системе званий не было предусмотрено звание бригадного генерала, которое соответствовало бы комбригу. Поэтому после переаттестации большинство комбригов становились полковниками. Придумана такая система, вероятно, для того, чтобы уменьшить количество генералов. Цель, безусловно, правильная, но многие хорошие командиры были этим очень обижены.

Прояснив ситуацию со своим местонахождением и выяснив все текущие вопросы, я потребовал рассказать о ситуации на фронте. Умница Ландышева уже приготовила мне сводки Информбюро за последние дни, и даже все отметила на карте.

Обстановка на фронте оставалась стабильной, что не могло не радовать. А то, что я к этому очень даже причастен, радовало меня вдвойне. Значит, не зря артефакт выбрал именно меня из миллионов людей.

Вспомнив о причине своего появления в этом мире, я выписал в блокнот все, что Куликов когда-то рассказывал мне об артефакте, и попытался проанализировать информацию. До этого, весь предыдущий месяц, все мысли у меня были заняты только войной. Свободное время, которого у меня и так было немного, я посвящал попыткам вспомнить еще какие-нибудь важные сведения, а загадка моего появления в прошлом отступила на второй план.

И вот, внимательно просмотрев записи, я заметил один странный момент, на который раньше не обращал внимания. А собственно говоря, почему этот предмет не выбрал себе попаданца где-нибудь в Москве? Ведь его же активировали именно там. Неважно, где именно – прямо в Кремле или же в подземном измайловском бункере. В таком большом городе легко можно было найти и профессоров истории, и военных теоретиков, и вообще специалистов широкого профиля.

Значит, приходим к выводу, что маленькая коробочка, которая попала в руки к Сталину, это лишь своеобразный пульт дистанционного управления, а основной агрегат остался совсем в другом месте, а именно там, где я совершил переход. Может даже в той самой церкви, где он хранился после Смуты, но это маловероятно. Как Куликов мне объяснял, изначально шкатулка Велеса была найдена где-то здесь, в древнем языческом капище. Но про второй артефакт в летописях ничего не говорилось, а значит, в четырнадцатом веке его или не нашли, или оставили без внимания, и он лежит себе где-нибудь в болоте.

В любом случае напрашивается неприятный для меня вывод. Радиус действия у таинственного аппарата ограниченный, и в него попадает только небольшой малонаселенный район. Это значит, что выбирать ему пришлось максимум среди нескольких десятков тысяч человек. На первый взгляд, эта цифра тоже немаленькая, но сколько среди этих людей бывших офицеров, да еще интересующихся историей и военной техникой? Вряд ли очень много. Так, а какие еще критерии обязательны для кандидата в попаданцы?

Могу предположить, что семейный человек для изменения хода истории не подходит. Во-первых, он будет очень расстроен тем, что никогда больше не увидит своих детей, а значит, эффективных действий от него ждать не приходится. А во-вторых, он начнет сомневаться, стоит ли вообще менять историю, если в этом случае его дети никогда не родятся. Даже если он в этом случае решится на перемены, то будет действовать весьма неадекватно.

Еще один немаловажный фактор – это то, что «переход» желательно осуществить по возможности без свидетелей. Таким образом, вариант появления «желтого тумана», в котором исчезают люди, прямо в центре города, полностью исключается. А значит, остаются только случайные путники, вроде меня, которые в одиночку передвигаются по пустынной дороге.

Выходит, моя персона вовсе не такая уж эксклюзивная. Если смотреть правде в глаза, то я просто первый попавшийся человек, который более-менее подходит по основным параметрам. Знаю немного того, немного другого, а так ничего выдающегося собой не представляю. Это, конечно, несколько обидно, но обижаться на бездушное электронное устройство смысла нет, лучше сделать соответствующие выводы. А главный вывод – это то, что я вовсе не пророк, и могу ошибаться. Если так, то нужно скорее сообщить руководству страны о том, что все мои советы надо тщательно анализировать. Я даже принялся писать соответствующую докладную, но потом сообразил, что командованию и в голову не приходило слепо подчиняться моим рекомендациям. Помнится, я советовал не захватывать Торопец, но нас все-таки бросили на его штурм. Или, к примеру, я вовсю рекламировал самолет Лавочкина, но как мне сказал Куликов, проектирование истребителя И-185, являвшегося прямым конкурентом будущего Ла-5, и не думали приостанавливать.

Немного подувшись и на артефакт, и на верховное командование, которое вовсе не считает меня суперменом, я стал продолжать логическую цепочку. Еще один интересный момент, который бросается в глаза, это то, что дата активации агрегата – 18 сентября, совпала с датой моего исчезновения в 2011 году. Время, насколько я могу судить, тоже совпадает. Если так, то получается, что артефакт не просматривал все будущее на сто лет вперед, а просто сканировал окрестности с интервалом в один год. Это значит, что возможности его компьютера довольно ограничены, а может, просто аккумуляторы уже садятся. Какую из этого можно извлечь практическую пользу, сказать пока трудно, но на заметку этот факт возьмем.

Закончив с глобальными проблемами, я перешел к текущим вопросам. В первую очередь следует внести предложения по тактике и стратегии предстоящего зимнего наступления. Практикующееся в первый год войны наступление сразу по всей ширине фронта было только одним из примеров нерационального использования сил, и подобные устаревшие взгляды на ведение войны следовало решительно искоренять. Отдельно стоило рассмотреть вопрос по штурмовым отрядам. Пока наши войска отступали, они использовались крайне редко, но скоро их нужно будет создавать в большом количестве, и здесь мне было что посоветовать. Например, в прежней истории очень мало уделялось внимания саперным группам, которые обязательно должны входить в состав штурмовых отрядов. Да и тренировкам достаточного внимания не уделялось.

* * *

Вечером, сразу после ужина, меня ожидал маленький сюрприз. Оказывается, когда майор Козлов вернулся в полк, он тут же развил бурную деятельность, и в качестве одного из итогов его деятельности ко мне приехал мой взводный Кукушкин.

– Переводят меня, товарищ командир, – виновато развел он руками, как только мы поздоровались. – Во втором батальоне одного ротного не хватает, его еще в конце наступления тяжело ранило. Комполка, когда вернулся из госпиталя, сказал нам, что вы скоро выздоровеете, а значит, можно одного из взводных забрать и перевести туда на повышение. Я вот, воспользовался оказией, и смог к вам заехать, чтобы попрощаться.

– Да уж, – недовольно нахмурился я, – недолго мы радовались, что у нас в подразделении столько лейтенантов. Но раз майор приказал, ничего не поделаешь. Слушай, а эта не та рота, которая врукопашную с танками сражалась?

– Она самая, – гордо ответил новоиспеченный ротный. – Бойцы только и вспоминали о том бое, когда танки их окопы утюжили.

А это очень интересно. Нам раз семь приходилось отбивать танковую атаку, но каждый раз выручала артиллерия. И это не считая тех случаев, когда немецкие танки останавливали на дальних подступах. До гранат же, к счастью, дело ни разу не доходило.

– Так расскажи мне подробно, что там было-то.

Кукушкин неторопливо откашлялся, собираясь с мыслями, и начал свое повествование:

– Когда мы отошли к Грядецкому озеру и заняли линию с дотами, немцы сообразили, что дальше они продвинуться уже не смогут. Поэтому им пришлось пойти на крайние меры. Они, как обычно перед атакой, устроили артобстрел. Потом забросали передний край обороны дымовыми снарядами и стали выдвигаться. Но оказалось, что фрицы решили применить новую хитрость. Обстреливали они один участок, а когда наши стянули к нему артиллерию, атаковали совсем другой, где их не ждали.

– Ничего необычного в этом нет, – заметил я, в немецком уставе все эти хитрости прописаны.

– Так вот, место для атаки они выбрали заранее, и дымовые снаряды клали так, что ветер гнал дым прямо на нас. – Кукушкин не заметил, как сбился на пересказ от первого лица. – Гул моторов мы слышали, но были уверены, что к нам они точно не пойдут. И вдруг неожиданно из этого дыма выскакивают танки. Да так тесно идут, интервал между ними всего метров двадцать. Видимо, вражины заранее разведали, что удобный участок, проходимый для техники, здесь шириной не больше сотни метров. Ну, вот танковый клин именно в этом месте прокатился через траншею и ходу. Дальше опушка леса, и там танки разошлись в стороны веером. Случись это в начале октября, остались бы от роты только рожки да ножки. Она бы им была только на один зуб. Но немец уже был не тот. От всего танкового батальона у них оставалось только двенадцать машин. Пять сразу прошли дальше, давить наши пушки. Бойцы немного растерялись, и почти ни один гранату им вслед не бросил. Еще один танк, видимо командирский, остановился в сторонке, а остальные шесть машин стали утюжить окопы. За ними выскочили грузовики и три «ганомага», из которых сразу высыпала пехота. Если бы они смогли подойти к окопу, то свели бы всю роту под ноль. Но спасибо нашим саперам. На отсечной позиции находились пулеметные доты, и фланкирующим огнем они заставили всех немцев залечь. Замаскированы пулеметчики были отменно, и огонь раньше времени не открывали, вот фрицы их и не заметили. Тут нам очень кстати дымовая завеса помогла. Вражеским артиллеристам наши позиции не видны, а если стрелять наобум, так своих бы задели. И еще нам очень повезло, что немецкого корректировщика, который сидел в броневике, сразу убили. У нас оставалось только одно противотанковое ружье, трофейное, и патронов к нему кот наплакал. Но зато наш бронебойщик был уже опытный. Он приготовил себе позицию на фланге и тихо сидел в ней, пока «ганомаги» не развернулись к нему боком. И тут уж он один из них поджег. Уже потом, после боя, нашли в подбитом бронетранспортере рацию, а рядом валялся труп наблюдателя с артиллерийскими погонами.

– Это не везение, – с сомнением покачал я головой, – а наблюдательность. Просто стрелок увидел, что из броневика торчат рога стереотрубы, и естественно, стал стрелять именно по нему.

– Ну да, он молодец, – согласился взводный. – Его к ордену представили. Так вот, когда немцы залегли, часть танков повернули к дотам и стали их расстреливать, но без особого успеха. Маленькие пушечки, которые стоят на «троечках», повредить их не могли, а «четверка», у которой ствол 75 мм, осталась только одна. Где-то вдали на правом фланге виднелась немецкая самоходка, но близко она не подъезжала, и из-за дыма вести огонь не могла.

– А развернуть танки первой волны обратно, чтобы подавить оборону, немцы не пробовали?

– К счастью, нет. Ну так вот, ситуация пока патовая, но вот-вот все изменится. Вопрос только в том, что произойдет раньше. Наши орудия ПТО когда еще выкатят на позицию, да и разбираться им придется сначала с прорвавшимся танковым взводом. А вот если немецкие гранатометчики подберутся поближе к дотам, то они подавят пулеметные точки, а потом и всем кранты. Там же наступало не меньше батальона, да еще с бронемашинами. Пока танки не дают нам высунуть голову, немцы легко ворвутся в траншею. К счастью, наши быстро оклемались, приготовили гранаты, бутылки с КС и попытались забрасывать ими танки. Но оказалось, не так-то все просто. Чтобы сбить гусеницу, эрпэгэшку надо метнуть точно под нее, иначе ничего не получится. Можно забросить на моторный отсек, но это же надо постараться сзади подобраться, да и то не факт, что граната оттуда не скатится. Вот горючая смесь КС к танковой броне хорошо прилипает. Вот только опять-таки, куда попало ее бросать нельзя, а то толку не будет. Уже почти все танки горели, но все равно продолжали ехать. У кого гусеница в огне, у кого лобовая броня, но им хоть бы что. Один сержант молодец, когда увидел, что танк прямо на него прется, схватил ручной пулемет, присел в окопе и давай поливать из него по смотровой щели. Фрицы из своих пулеметов достать его не могут, он же в мертвой зоне. Ну и повезло парню, убил он механика-водителя раньше, чем тот успел подъехать. А с обездвиженной машиной уже легко справились. Этому сержанту тоже орден дадут.

Переживая происшедшее так, как будто видел все это собственными глазами, Кукушкин замолчал, но потом, опомнившись, опять продолжил:

– Сколько времени прошло, мы и не поняли. Может, полминуты, а может, и пять. И вдруг хлоп, от одного из танков полетели искры, а потом он запылал. Затем другой танк как будто споткнулся и закрутился на месте. Немцы раньше нас сообразили, что это наша артиллерия подошла, и давай драпать. Ну, правда, убежать удалось не всем. Пять танков осталось гореть, и из них три на счету нашей роты. А из тех машин, что ушли в прорыв, ни одна не вернулась, всех артиллеристы остановили.

– Да, молодцы твои орлы.

– Это так, они все герои, – невесело улыбнулся младший лейтенант. – Вот только убитых и раненых у нас много. И я как раз хотел у вас попросить совета. Так как рота понесла значительные потери, то ей передали много бойцов из нового пополнения. У меня теперь большинство красноармейцев еще необстрелянные, и их всему учить надо.

– Ну и чего ты вдруг испугался? В бою ни разу не боялся, а тут надо всего лишь салаг обучать.

Кукушкин опасливо огляделся, не подслушивает ли нас сержант, и, наклонившись к самому уху, прошептал мне:

– Строевая.

О, тут я с ним полностью солидарен в нелюбви к строевой подготовке. Я всегда старался утешить себя тем, что моя тонкая натура и рациональный склад ума просто несовместимы с шагистикой.

– Слушай, Василий, – теперь, когда он не был моим подчиненным, я решил звать его просто по имени, – а чего тебе волноваться? Помнится, ты говорил, что у тебя по всем предметам отлично.

– Это так, товарищ командир. Но строевой подготовки у нас не было.

– Приехали! Как же не было, ведь на войне это самое главное.

– Главное? – испуганно переспросил младлей. Похоже, он мою тонкую иронию не уловил.

– Да шучу я. Но чем же вы там занимались на командирских курсах, если не строевой?

– Так у нас количество дисциплин по сравнению с довоенной программой сократили в три раза и оставили только пять самых важных предметов.

– Давай-ка попробую угадать. Первое это, естественно, стрелковое дело, ты же в оружии разбираешься. Затем топография с тактикой. Основы фортификации ты тоже знаешь, значит, инженерное дело проходил, ну и наверняка химическое. Так?

– Все верно, вот эти пять предметов нам и преподавали, – кивнул Василий.

– А почему вас не гоняли по плацу во внеучебное время?

– Товарищ командир, – взмолился бедный Кукушкин, как будто я действительно мог сейчас погнать его на плац, – у нас занятия и так продолжались по шестнадцать часов в сутки. Ну, были, конечно, построения, и в столовую строем шагали. Вот и все мои занятия по строевой.

– Но вас хотя бы выводили на занятия по тактике?

– Не выводили, а выбегали. Ну, в смысле выдвигали марш-броском. С полной выкладкой в сорок килограммов, а сложение у меня, как видите, не самое богатырское.

– Да уж, – посочувствовал я ему, – несладко тебе пришлось эти три месяца.

– Не три месяца, а один. Я же все-таки со средним образованием.

– Ясно. Ну, насчет строевой ты в голову не бери, для этого взводные с отделенными и существуют. А у тебя имеются более важные задачи. Ты сначала на командирской подготовке всех взводных и сержантов проверь, кто что умеет, и хорошенько подучи. А дальше они уже сами обучат красноармейцев. Кстати, у тебя ведь есть хороший опыт по использованию автоматического оружия. Учитывая, что у него малая прицельная дальность, но высокая интенсивность огня, секторы для стрельбы будут распределяться совсем по-другому. Если вашему батальону подкинут пистолет-пулеметы, то твой опыт там очень пригодится.

Получив от меня наставления, Кукушкин приободрился. Теперь он уже не так опасался своих новобранцев. Быстро попрощавшись, младлей пожелал мне скорейшего выздоровления и отправился к дороге ловить попутку.

* * *

Похоже, что сегодня у меня был день посещений. Только мой бывший взводный ушел, как приехал майор госбезопасности Куликов. С момента нашей последней встречи у него на кителе прибавилось два ордена, а еще блестела новенькая медаль «Серп и Молот».

Ландышева, которая, как оказалось, была с ним знакома, тут же с возмущенным видом накинула ему на плечи белый халат. Если медперсонал не отважился сделать замечание чекисту, то это еще не значит, что правила больничного распорядка можно нарушать.

Взяв мои записи, майор быстро просмотрел их, благо что исписанных листов насчитывалось немного.

– Ну что же, замечательно, – довольно резюмировал майор. – Это даже больше, чем я ожидал. Да, а почему вы ни разу не упоминали конструктора Таирова? Я считаю, что его самолеты очень даже неплохие.

– Таиров, Таиров, – задумчиво произнес я фамилию, которую, кажется, уже слышал раньше. – А, вспомнил. Когда немцы подошли к Москве, его КБ в спешке эвакуировали, и он погиб в авиакатастрофе во время перелета.

– Но теперь эвакуации уже не будет, а значит, его Та-3, вполне возможно, пойдет в серию в качестве штурмовика.

Заметив, что я смотрю на золотую звезду, майор виновато улыбнулся.

– Извините, но вас мы пока наградить не можем, чтобы не привлекать излишнее внимание. Я, честно говоря, не считаю, что заслужил звание Героя социалистического труда, ведь моей заслуги тут нет. Но когда мне в очередной раз пришлось встречаться с товарищем Сталиным, то он сделал мне выговор, почему я не надел награду, которую мне вручила страна.

Ага, значит, майору ничто человеческое не чуждо, если он с удовольствием хвастается встречей с Верховным. Ну еще бы, вот если бы я встретился с главой государства и разговаривал с ним, то тоже старался бы упоминать об этом эдак ненароком.

– И что же вы ответили? – полюбопытствовал я.

– Я заметил товарищу Сталину, что он тоже не носит звезду Героя труда, хотя действительно заслужил ее, в отличие от меня.

«Ну да, – мелькнула у меня мысль, – сам придумал новую награду, и сам же получил звезду под номером один». – Однако говорить это кому бы то ни было, даже Куликову, я, конечно, не стал. Впрочем, если сравнивать с Брежневым, то Верховный действительно образец скромности.

– На это он возразил мне, – продолжал майор, – что мои доводы неправильны. Буквально товарищ Сталин сказал следующее: «То, что нам предлагает товарищ Соколов, нашим инженерам часто сразу не понять и по достоинству не оценить. Ваша заслуга в том, что вы убеждаете их в необходимости вносимых изменений. Вы уже заработали себе непререкаемый авторитет по конструкторским вопросам и должны пользоваться им, чтобы продавливать новые решения. Мало передать докладную записку руководству наркомата вооружения и издать распоряжение. Нужно, чтобы конструкторы сами поняли необходимость этих новшеств. Так вот, за эту нужную работу мы вас и наградили. К тому же это звание поможет еще больше повысить ваш авторитет перед оружейниками, и они охотнее будут прислушиваться к вашим словам».

Услышав, что обычный майор госбезопасности неоднократно беседовал с самим Верховным, Ландышева вся просто затрепетала от избытка чувств. Не спрашивая разрешения, она обратилась к Куликову со своими наивными вопросами:

– А как он выглядит?

– Скажу честно, на свои портреты совсем не похож. Лицо все в морщинах и оспинах. Носит старый серый китель, кое-где заштопанный.

– А он действительно курит только трубку, как на картинах? – Похоже, Ландышева настоящая фанатка Сталина.

– Действительно трубку. Он набивает ее табаком из папирос, а иногда вставляет в нее раскуренную сигару.

– А как же рекомендации о вреде курения, – подключился я к обсуждению личности вождя.

– Подействовали. Теперь товарищ Сталин глубоко не затягивается.

– А как выглядит кабинет? Зеленое сукно, зеленый абажур на лампе?

– Зеленого абажура там, правда, не было, но я был не в кремлевском кабинете, а в бункере.

Вопросы посыпались на бедного Куликова с двух сторон, так что он еле успевал на них отвечать.

– Коньяк товарищ Сталин действительно любит, но сейчас пьет его редко. Так что бутылка на столе была, но ее не открывали.

– А что же вы пили?

– Ну, товарищ Верховный сделал смесь вина и лимонада и угощал меня ею.

– Да, кстати, – вспомнил я о старом обычае, – раз уж заговорили о выпивке, то предлагаю обмыть вашу награду.

В другом случае подобное предложение было бы нарушением субординации, но мы с Куликовым с самого начала сработались, и он никогда не общался со мной как с младшим по званию. Да и само звание майора госбезопасности было получено им не без моей помощи. Правда, строгая сержантша могла запретить больному употребление спиртного, но Ландышева заявила, что пятьдесят граммов на сытый желудок вреда мне не принесут, и достала из тумбочки подозрительную флягу. Еще одну фляжку извлек из своего кармана майор.

– Я свою звезду уже раз пятнадцать обмывал, – подмигнул он, откручивая колпачок. – В каждом конструкторском бюро, с которым мне приходится работать, уверены, что меня наградили именно за внедрение их техники.

Увы, но попробовать привезенный майором коньяк мне не удалось. Дверь распахнулась без стука, и на ее пороге остановился высокий грузный мужчина с самодовольным лицом. Он явно не ожидал увидеть здесь энкавэдэшников, да еще сразу двоих. Впрочем, майор сидел спиной к двери, и его петлицы не было видно, а нарукавные знаки различия скрывал халат. О ведомственной принадлежности Куликова говорила только фуражка. Не поняв, что перед ним находится целый майор госбезопасности, пришелец нагло попытался изгнать сотрудников НКВД из палаты:

– Я военврач первого ранга Мушкин. Попрошу посторонних покинуть помещение и дать мне осмотреть раненого.

Ландышева уперлась руками в бока, точь-в-точь жена, встречающая мужа, вернувшегося за полночь, и попросила сначала предъявить документы. Требование было вполне законным, поэтому Мушкин послушно отдернул воротник халата и полез во внутренний карман за удостоверением. Однако достать он его не успел. Видимо, поза руки-в-боки была выбрана сержантом совсем не случайно, так как она за какую-то секунду успела не только достать револьвер, но и взвести его.

– Не двигаться! Руки вверх! – произнесла она негромко, но таким зловещим тоном, что мне самому захотелось поднять руки.

Военврач замер, боясь пошевелиться. Правая рука его застыла, не успев юркнуть за пазуху. На боку под халатом у него выступала маленькая кобура, но залезть туда он бы не успел. Я смотрел на происходящее, ничего не понимая, а рука уже машинально шарила на поясе в поисках гранаты. И очень хорошо, что «лимонки» у меня не оказалось, иначе выработанный рефлекс заставил бы не задумываясь бросить ее в проем двери.

Между тем Куликов поскреб по кобуре, но, убедившись, что быстро достать пистолет ему не удастся, неожиданно вскочил и ринулся вперед. Он был ниже противника и легче его килограммов на двадцать, но толчок с разгона и ловко подставленная подножка позволили ему сбить Мушкина с ног. Как только лжеврач упал на пол, майор заломил ему руку за спину и зажал рот ладонью.

«Видимо, самбо он все-таки знает, – мелькнула у меня ехидная мысль, – а вот тактике захвата преступников его явно не учили. Сначала закрыл собой линию огня, а потом вместо правой руки заломил противнику левую. Впрочем, ничего смешного, ведь его специализация – конструирование, а не антитеррор».

Пока я мысленно упражнялся в остроумии, Ландышева схватила перевязочные материалы, все время лежавшие наготове на тумбочке, и подскочила к упавшему. Аккуратно наступив на ладонь правой руки Мушкина, чтобы он не вздумал делать глупости, она запихала ему в рот огромный кусок ваты и только после этого засунула наган в кобуру. Вдвоем с Куликовым они связали руки шпиона бинтами, а потом за ноги отволокли его в мою палату. На все это ушло не больше полминуты.

Куликов схватил лист бумаги, оторвал от него небольшой кусочек и что-то начеркал на нем карандашом. Раньше меня сообразив, что он хочет сделать, сержант выбрала из прибежавшего на шум персонала санитарку и жестом подозвала к нам. Закончив писать, майор сунул ей бумажку и кратко проинструктировал:

– На дворе стоит грузовик, спрятанный под маскировочной сетью. Возьмите что-нибудь для отвода глаз – котелок, чайник или просто бинты, подойдите с ними к машине и незаметно отдайте бойцам эту записку.

Несколько минут после этого прошли в напряженном ожидании. Майор наконец-то достал из кобуры пистолет и, повинуясь кивку сержанта, завладевшей инициативой, встал за дверью, которую оставили приоткрытой. Медперсонал, вышколенный Ландышевой, по ее приказу разбежался, и коридор опустел. Керосинку потушили, и теперь все было готово к приему незваных гостей.

Мне не хотелось встречать врага без оружия и, покрутив головой по сторонам в поисках оного, я наконец-то догадался позаимствовать пистолет у шпиона. В маленькой кобуре хранился небольшой «Вальтер ПП», вполне соответствующий имиджу врача, для которого пистолет лишняя обуза, положенная по уставу, но мешающая в повседневной жизни. С этим пистолетиком в руке я спрятался за тумбочкой. В темном углу меня было не видно, зато я мог держать под прицелом входную дверь.

Выстрелов со двора было не слышно, и у нас постепенно нарастала уверенность в удачном завершении операции по захвату сообщников шпиона. Но вот, наконец, по коридору прогрохотали сапоги.

– Товарищ майор госбезопасности, разрешите войти, – гаркнул громкий голос, и в дверном проеме возник сержант-пограничник.

– Войдите, – отозвался Куликов, вынырнувший из-за двери.

– Разрешите доложить, – спросил сержант, покосившись в сторону посторонних, то есть меня.

Доклад был коротким. Как мы и надеялись, захват произошел без сучка и задоринки. Приехал мнимый военврач на «эмке», в которой остались водитель и адъютант. Пограничники подошли к машине, благо повязки патрульных у них с собой были, и потребовали предъявить документы. Дальше скрутить подозрительных лиц было делом техники. Арестованных сейчас тщательно обыскивают, а весь багаж, имеющийся в машине, досматривают. Оружия, правда, кроме пистолета адъютанта, не нашли, но зато обнаружили целых три различных удостоверения.

Ну, теперь можно заняться и главным шпионом. Пограничника Куликов выставил в коридор, приказав никого не впускать, и плотно прикрыл за ним дверь. Задумчиво посмотрев на Ландышеву, видимо прикидывая, нужно ли ее посвящать в тайны, которые сейчас могут раскрыться, майор наконец принял решение. Перевернув арестованного на спину, он коротко бросил сержанту:

– Обыскать.

Ландышева сначала быстро обхлопала задержанного в поисках оружия, а затем извлекла из карманов все их содержимое. Немного подумав, она принялась ощупывать подкладку одежды в поисках шелковки. Мушкина, похоже, нисколько не радовало то, что его тискает симпатичная девушка. Он стонал от боли в скрученных руках и пытался повернуться поудобнее.

Мы все трое по очереди просмотрели найденные документы, стараясь найти в них что-нибудь подозрительное. Впрочем, это было необязательно, так как помимо удостоверения военврача, у Мушкина было и другое, где он именовался уже полковым комиссаром. Имелось и предписание, требующее доставить старшего лейтенанта Соколова в Москву.

Когда с обыском закончили, я наконец-то поздравил майора с молниеносным обезвреживанием врага.

– Я-то что, – скромно ответил Куликов. – А как товарищ Ландышева револьвер быстро выхватила, видели? Мы для вас самого лучшего сотрудника подобрали. Я сначала сомневался, стоит ли доверять такую ответственную работу девушке, но когда она продемонстрировала мне свои умения, то решил, что лучшего кандидата не найти.

– Это точно, – согласился я. – Да, кстати, а как вы определили, что это диверсант?

Майор с сержантом удивленно переглянулись. Ландышева укоризненно взглянула на меня, а Куликов ехидно усмехнулся.

– Когда он неожиданно появился, я удивилась, – пояснила Наташа, – ведь меня о нем не предупреждали, и потому заподозрила неладное. А увидев петлицы Мушкина, сразу все поняла.

– И что же у него такого необычного на петлицах?

– А вы не обратили внимания?

– Ну почему же, я заметил, что там четыре шпалы.

– Вот именно, четыре, – торжественно произнесла Ландышева, – а их больше трех не бывает.

– То есть как это не бывает, – возмутился я. – Их еще прошлым летом ввели. Да вот же у нашего майора госбезопасности тоже четыре прямоугольника на петлицах.

– Ввели, да не у всех, – парировала сержант. – Военврач первого ранга остался с тремя шпалами, и теперь он приравнивается к подполковнику.

– Вот как? Действительно, век живи, век учись. Да как же его пропустили, такого неправильного?

– Вот кто бы говорил. Боевой командир и то в званиях не разбирается, а тут часовыми санитарки стоят. Можно подумать, они все эти тонкости знают.

– А это немецкий шпион? – поспешил я перевести разговор на более актуальную тему.

– Нет, конечно, – ответил Куликов, внимательно рассматривающий документы арестованного. – Германия своих диверсантов готовит тщательно и таких откровенных ляпов не допускает. – Он отложил бумаги и обратился к Мушкину: – Кто именно вас послал, мы выясним уже сегодня. Но может быть, вы, голубчик, сразу расскажете, чтобы напрасно не тратить чужое время и заодно свое здоровье.

– Скажу, все скажу. – Пользуясь моментом, Мушкин перевернулся на бок, так как лежать на скрученных за спиной руках, которые он придавливал всей своей тушей, ему было очень больно. – Это Молотов. Он часто бывал за границей, и его там завербовали.

– Врешь, сука, – возмущенно воскликнул я и в качестве аргумента, подтверждающего свою правоту, пнул оппонента в бок. – Я точно знаю, что Молотов никогда не интриговал, – это уже майору.

– Меня послал Хрущев, – завопил Мушкин, стараясь придать своему голосу побольше искренности. – Он связан с украинскими националистами и хочет свергнуть советскую власть.

– Врешь, сволочь, – пнула его с другой стороны Ландышева, поддержав кровавое реноме своего ведомства. – Хрущев сейчас на Юго-Западном фронте, а у тебя документы выданы в Москве. Говори, кто?

– Это Берия, Берия. Он хочет захватить власть и убить товарища Сталина.

Мы все, включая съежившегося Мушкина, посмотрели на майора, так как теперь была его очередь пинать лежачего. Однако он задумчиво посмотрел на неправильные петлицы незадачливого шпиона и покачал головой.

– Вы лжете. Товарищ Берия прекрасный организатор и все делает на совесть. – О том, что нарком лично курирует этот проект, упоминать, конечно же, не стоило. Затем, обернувшись ко мне, Куликов добавил: – Здесь нужен профессиональный следователь, так что разрешите откланяться.

Вызванный пограничник рывком поставил Мушкина на ноги, засунул обратно кляп и вывел его из палаты. Майор забрал свою фляжку, содержимое которой, к сожалению, вылилось на пол, и ушел, не забыв реквизировать у меня «вальтер», так как он мог понадобиться для следствия.

Резкие движения, которые мне пришлось делать во время этого происшествия, не прошли для меня даром, и швы на плечах разошлись. Впрочем, оказалось, это и к лучшему, так как рентген показывал, что один осколок у меня остался не извлеченным, и его желательно было удалить. Операцию решили сделать сразу же, потому что в любой момент могли привезти раненых, которым требуется неотложная помощь.

Правда, врачи предупредили, что мне нельзя делать общий наркоз и придется ограничиться местным. Это означало, что будет немного больно. Но Ландышева заверила, что будет все время находиться рядом и веселить меня разными историями.

Проводить операцию должен был сам начальник отделения, и он же ведущий хирург госпиталя Мультановский.

Верная своему обещанию, Ландышева вполголоса, чтобы не мешать врачам, стала рассказывать забавные истории. Случаи из практики ее ведомства были секретными, и поэтому она ограничилась тем, что услышала здесь же в госпитале.

– Вот недавно был случай. Одному бойцу требовалось немедленное переливание крови, а у всех медработников кровь уже взяли.

– А что, консервированной крови не было? – вяло поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.

– Она тогда еще не поступала. И вот товарищ Мультановский, который, кстати, вас сейчас и оперирует, приказал взять у него пятьсот миллилитров, после чего продолжал операцию. При этом он еще и шутил, что работать стало легче. Это был первый случай переливания крови от хирурга прямо у стола.

– Так вот почему тут ведро с водой стоит, – догадался я. – После сдачи крови работающей бригаде врачей все время пить хочется.

– А вот еще история. Одну из санитарок поставили часовым. И тут какой-то старшина решил девушку попугать, хотя его и предупреждали, что этого делать не стоит. Он залез в кусты и начал рычать. Часовой услышала и кричит: «Стой! Кто идет?» А он все равно не останавливается, идет в темноте и рычит. Санитарка сделала предупредительный выстрел в воздух, а второй уже в него, да так метко. Стреляла на звук и попала прямо в рот. Хоть в осназ ее бери.

– Дурак старшина, – отозвался я. – И сам по-глупому погиб, и девчонку под трибунал подвел. Чем расследование закончилось?

– Конечно ее оправдали. Но весь госпиталь очень плакал. – Медсестры, которым напомнили эту грустную историю, действительно всхлипнули. Да, что-то не очень получилось у сержанта меня развеселить. Тем не менее я мужественно выдержал всю процедуру, ни разу не застонав. Впрочем, на самом деле я почти ничего и не чувствовал.

* * *

Наутро после операции мое состояние уже пришло в норму, хотя я и старался двигаться поменьше. Впрочем, мне не приходилось даже писать, так как умные мысли по тактике и военной технике у меня закончились. В конце концов, моя голова это не кладезь премудрости. Поэтому я начал размышлять, что еще могу сделать полезного. Среди классических задач попаданцев, первую – убить Хрущева, я честно пытался выполнить, и не моя вина, что его не расстреляют. Вторая – убить Гудериана, тоже невыполнима, ведь для этого надо сначала забраться к немцам в тыл. Да и вообще, он сейчас находится далеко отсюда. Зато еще одна миссия человека из будущего, а именно записать новые песни, была мне вполне по силам.

Как я и предполагал, Ландышева стенографировать умела. Правда, ей пришлось послать запрос, имеет ли на это право, но после получения положительного ответа с радостью принялась мне помогать.

Хорошо помня, что житель двадцать первого века легко может засыпаться на текстах песен, содержащих анахронизмы, я сначала проговаривал их про себя, и только потом начинал диктовать. К вечеру сержант уже устала писать, но отказывалась останавливать такую интересную работу. Ее легко понять, ведь не каждый день услышишь одновременно столько хороших стихов. Особенно Ландышевой понравилась песенка военных корреспондентов. Застенографировав ее, она заявила, что мне уже пора отдохнуть, но сама продолжала что-то писать.

– Тут только надо кое-что исправить, и будет как надо, – довольно говорила она при этом сама с собой.

– Да, точно, – вспомнил я, – там слова «Так давай по маленькой хлебнем» можно заменить на фразу «Так давай за дружеским столом».

– И это тоже поменяем, – согласилась Ландышева, продолжая черкать карандашом.

Я же закрыл глаза и стал потихоньку засыпать.

– Еще упоминание о «Лейке» выкинем, – донеслось до меня сквозь сон. Видимо, редактировать стихи было для сержанта внове, и она повторяла свои мысли вслух.

– А зачем «Лейку» выкидывать? – приоткрыв глаза, спросил я. – Как же корреспондентам без фотоаппарата?

– Вы спите, спите, товарищ Соколов, а я пойду в коридоре поработаю.

Когда Ландышева выходила, я расслышал, как она бормотала себе под нос:

– Ну как же, корреспонденты. Они же там все литераторы. Поэты, видите ли. Вот пусть сами про себя стихи и сочиняют. А эта песня достанется тем, кто ее заслужил.

<p>Глава 2</p>

Старинов задрал голову вверх, сдвинув панамку на лоб, и удивленно присвистнул:

– Это еще что такое?

В коротких шортах и в панамке полковник походил на обычного туриста, прибывшего в тропическую страну на отдых. Но сейчас маска беззаботного путешественника, которую Старинов все время носил, исчезла, и он снова превратился в грозного диверсанта.

Из группы подрывников, которым было поручено минирование плотины Гатунского водослива, вышел самый старший из них – знаменитый революционер и не менее знаменитый художник Давид Альфаро Сикейрос.

– Бутылка, товарищ Рудольфе, – пояснил он, хотя это было и так очевидно. Огромный, двенадцатиметровый плакат с профессионально нарисованной запотевшей бутылкой и призывом пить только это пиво.

– Вижу, что не статуя Мухиной. Что это, мать твою, за художественная самодеятельность? – Негодующий Старинов перешел на родной «богатый и могучий», чтобы полнее выразить обуревавшие его чувства.

Обескураженный его негодованием Сикейрос смутился и попытался возразить:

– Ну зачем же сразу ругаться, товарищ Рудольфе. К тому же вы все-таки разговариваете с равным по званию.

– Ну да, неудивительно, что имея таких вот полковников, республиканская Испания проиграла войну. Ну ничего нельзя вам доверить. В Троцкого вы с вашей группой стреляли практически в упор, и то не смогли попасть.

– Это так, – признал Сикейрос, – но ребята были неопытные и немного выпили текилы для храбрости.

– А вы, товарищ Фелипе, куда смотрели, – повернулся Старинов к Григулявичусу – очень смуглому человеку лет тридцати, совершенно не похожему на прибалта, спокойно смотревшему на происходящее холодными глазами.

– Я в тот день водку не пил, только вино.

– Тьфу ты, Иосиф, я говорю вот об этой мазне.

– Но мое дело диверсии и саботаж, товарищ Рудольфио, а по рисованию у нас специалисты это Сикейрос и его шурин Ареналь.

Еще один несостоявшийся убийца Троцкого – Луис Ареналь Бастар, выступил вперед и начал расхваливать плакат, который, по его словам, был настоящим произведением искусства.

– Вы просто не разбираетесь в живописи, товарищ Рудольфе. Мы все нарисовали очень тщательно, что, учитывая размеры полотна, было непросто. Только посмотрите на капельки воды, выступившие на заиндевевшей бутылке. Если вы взглянете на нее с расстояния, чтобы можно было охватить глазом весь плакат, то держу пари, вам самому захочется ее выпить.

– Но вас прислали сюда не для того, чтобы пропагандировать иностранцам нетрезвый образ жизни.

– Это не агитация, а реклама, – обиженно надул губы Ареналь. – И если повезет, мы даже сможем окупить часть расходов на операцию. Заказы на нашу фирму так и сыплются. Мы уже заключили контракты по аренде площади рекламных плакатов на год вперед.

– Да ты совсем обалдел, коммерсант хренов, – буквально взревел Старинов. – Какой еще следующий год, если операция завершится максимум через месяц.

– Но мы не должны выбиваться из образа. Ни один капиталист не откажется, если ему предложат выгодный контракт.

– Так, ладно с ней, с этой рекламой. Докладывайте, что у вас с выполнением графика.

– Идем с опережением. – Григулявичус подтянулся и стал четко докладывать: – Радиовзрыватели у нас качественные. Мы проверяли, они срабатывают даже в трехстах километрах от передатчика. Хотя все-таки желательно их активировать на расстоянии не больше ста пятидесяти, мы же не знаем, какие будут метеоусловия в день операции.

– Антенны?

– Подняты максимально высоко и тщательно замаскированы. Еще мы закрепили дополнительную антенну на рекламном плакате, что должно увеличить дальность подачи сигнала на взрыв. Но из тринадцати быков плакаты мы пока установили только на четырех.

– Поставьте на восьми. Не будет заказов – неважно. Напишите крупными буквами, что место свободно для рекламы. Минноподрывного имущества хватит?

– Взрывателей достаточно. Мы закупили их с двойным запасом, и все уже провезли сюда в стройматериалах. Вот со взрывчаткой пока сложнее, ведь ее требуется десятки тонн.

– Тогда можно изменить схему минирования и продублировать детонаторы в каждой закладке. На каждый заряд устанавливайте шесть радиоустройств. Вы их проверяли?

– Выборочно. Отказов в работе не было, и тестировать все не стали. Фирма надежная и дает гарантию.

– Что там производитель обещает, значения не имеет, – отрезал полковник. – Если среди устройств имеются неисправные, то нужно это выяснить заранее. Тем более что с началом войны производство этих игрушек резко выросло, а значит, возросла вероятность брака. – Старинов невольно усмехнулся, представив себе иск в суд на недоброкачественного производителя, из-за которого сооружения Панамского канала уцелеют. – Аккумуляторы уже подключали?

– Да, ведь для нас главное скрытность. Мы соединяем всю цепь и сразу же тщательно маскируем, чтобы снаружи не было видно никаких следов установки.

– Рабочая частота?

– 607 килогерц.

– Какой режим таймера выставили? – Старинову приходилось работать в основном с отечественными устройствами, но в импортных, закупленных Григулявичусом, принцип работы был таким же. Для экономии электроэнергии приемник почти все время находится в выключенном состоянии, а часовой механизм периодически включает его на короткое время.

– Режим самый экономичный, емкости аккумулятора должно хватить на сорок суток. А мы их начали подсоединять седьмого ноября – за месяц до крайнего срока.

Задав еще несколько вопросов, полковник проникся осторожным оптимизмом. В целом работа группы Старинова устраивала. До сих пор он опасался, что ничего не получится, но пока все шло как по маслу.

* * *

Идея операции принадлежала одному старому работнику Внешторга, который так же являлся не менее старым сотрудником госбезопасности. Когда лучшие диверсанты страны опустили руки и признали невозможность закладки десятков тонн взрывчатки под носом у противника, Меркулов решил проконсультироваться у специалистов по торговле. Его расчет оправдался – торговцы оказались великими специалистами по человеческим душам. Смысл рекомендаций сводился к тому, что в капиталистических странах все люди работают исключительно за деньги. Следовательно, если удастся убедить капиталистического чиновника в том, что о взятке никто не узнает, то он ее охотно примет и выполнит требуемое.

План был следующим. Сначала нужно уговорить инженера, следящего за гидротехническими сооружениями Панамского канала, вынести вердикт о плохом состоянии плотины водослива. Каким бы принципиальным инженер ни был, но, получив сумму, превышающую его зарплату за десять лет, подпишет все что угодно. Следующая задача более сложная – необходимо, чтобы подряд на ремонт плотины выдали никому не известной организации.

Пока внешторговец раздавал взятки чиновникам, шла подготовительная работа. В кратчайшие сроки была выкуплена у владельцев маленькая строительная фирма. Вполне официально закупалось водолазное оборудование, стройматериалы, взрывчатка. Радиомины обычным строителям были ни к чему, и их доставали через подставные лица. К тому времени, как контракт был подписан, все необходимое для ведения работ уже имелось в наличии, и диверсанты начали бурную деятельность. Так как им разрешили действовать по обстоятельствам, то они дали волю своей фантазии. Совершенно вошедший в образ «акулы капитала» внешторговец не забыл выбить право размещать рекламу на ремонтируемом объекте. Узнав об этом, Григулявичус, руководивший операцией, решил, что ее действительно стоит разместить. Когда американцы увидят такие знакомые с детства плакаты, то они воспримут строителей как нечто родное и не станут искать здесь шпионов.

Разрабатывая план операции, ее организаторы не забыли сделать все возможное, чтобы перевести стрелки на Японию. На всех официальных переговорах, которые вело новое руководство фирмы, обязательно присутствовало несколько китайцев. Они держались в сторонке, ни во что не вмешивались и только слушали, что им говорят переводчики. Этого было вполне достаточно. В случае расследования все свидетели честно подтвердят, что главными в этой фирме были японцы. Разумеется, не забыли приготовить обрывки японских газет и записки с иероглифами, в которых подробно перечислялись используемые стройматериалы и подсчитывалась смета расходов.

* * *

Закончив инспекцию, Старинов тут же заторопился в обратный путь. Дел на фронте у него было много, и задерживаться не стоило. Да и рука, дважды простреленная финским снайпером, в таком влажном климате начинала болеть. Ее бы подлечить, но совершенно нет времени, чтобы ложиться в госпиталь.

* * *

Жизнь в полевом госпитале постепенно налаживалась. Здесь даже стали включать электричество – сначала изредка, а потом постоянно. Теперь ночью врачи могли оперировать при свете настоящих светильников, а не сделанных из плошек с салом.

В моей палате установили немыслимую роскошь – радиоприемник, на котором Ландышева разрешила старшим командирам прослушивать передачи «От Советского Информбюро». Остальные узнавали новости с фронтов от санитарок, которые записывали сводки, а потом переписывали и читали во всех палатах раненым. Своей радиоточки в госпитале не было, и раньше санитаркам приходилось бегать за сводками в соседние части. Разумеется, Ландышева не могла их не пожалеть и открыла постоянный доступ к приемнику, лишь отгородив мой письменный стол ширмой для соблюдения секретности.

В сводках все чаще упоминались освобожденные населенные пункты – в основном села, но иногда даже небольшие города. Какой-либо системы в продвижении войск не наблюдалось. Удары наносились в разных местах, и на первый взгляд казались хаотичными. Но зная, что верховное командование уже изучило опыт «той» войны, я мог точно сказать, для чего это делается – чтобы немцы не смогли определить направление главного удара. Руководство вермахта не знает, где ему ждать наступления противника, и ему придется распылить свои силы. Опять-таки, небольшие удары могли послужить разведкой боем, чтобы выявить уязвимые места в немецкой обороне.

В начале ноября наиболее ожесточенные бои шли под Харьковом, где немец не оставил попыток продвинуться вперед. Именно с них обычно начинались сводки Совинформбюро. Судя по количеству уничтоженных в воздушных боях и на аэродромах самолетов противника, туда были стянуты значительные силы авиации с обеих сторон. Чем там закончится дело, пока неясно, но харьковский паровозостроительный завод не эвакуировался и продолжал выпускать танки. Видимо, руководство страны полностью уверено в том, что город удастся отстоять.

В районе Брянска наш фронт постепенно выгибался в сторону противника. Здесь медленно, но упорно войска продвигались на юго-запад, угрожая окружить Курск, в котором застрял Гудериан с остатками своей танковой армии. Положение Быстроходного Гейнца осложнялось тем, что железная дорога, по которой немцы могли бы снабжаться, находилась на южном берегу Сейма и прочно удерживалась нашими войсками.

Когда успели снять блокаду Ленинграда, из сводок было непонятно. Просто сначала сообщали о том, что все атаки фашистов успешно отбиваются, а потом врагов отбросили от города, и с каждым днем отбрасывали все дальше и дальше.

Что же касается нашей 22-й армии, то ей без особых усилий удалось расширить Торопецкий выступ километров на тридцать к северу. Дело в том, что на правом фланге нам противостояла 281-я охранная дивизия вермахта. До этого им доверяли лишь небольшой участок, прикрытый озером Лучанское. Но после нашего сентябрьского наступления, в котором мне пришлось участвовать, линия фронта сильно растянулась, и дивизия, предназначенная для охраны тыла, стала лакомой целью для советского командования. Было достаточно небольшого нажима, чтобы немцы предпочли отойти на два десятка километров к западу, оставив большой поселок Бологово. После этого отхода наши войска почти вплотную приблизились к границам Новгородской области, которая, впрочем, пока входила в состав Ленинградской области. По этому поводу в «Красной Звезде» появилась ехидная заметка о том, что германское командование мотивировало данный отход исключительно целью выровнять линию фронта. Однако после такого «выравнивания» Демянск, занятый немцами, оказался в глубоком мешке.

Каждое утро я, как и большинство раненых, начинал с того, что спускался в холл, где висела большая карта, на которой была обозначена линия фронта. Все чаще кусочки цветной бумаги, пришпиленные булавками, сдвигались в сторону запада. Пусть немного и лишь в некоторых местах, но все-таки это был успех. В воздухе висело предчувствие генерального наступления. По госпиталю даже пошли разговоры о том, что надо перебираться ближе к линии фронта. Каждый раз, когда из моей палаты выходила санитарка или медсестра со свежими новостями, ее тут же окружали раненые с требованиями сообщить, какие населенные пункты еще освободили.

Чаще всего записями сводок занималась старшая операционная сестра Нина Иванцова. Не знаю, как она все успевала делать. Помимо прямых служебных обязанностей, ей приходилось и бинты стирать, и снег убирать. Не удивлюсь, если она вместе с местными жителями еще и окопы копала. Грозную энкавэдэшницу она ничуть не боялась и даже осмеливалась с ней спорить. Например, однажды Ландышева, гордившаяся своим ростом метр семьдесят, считавшимся в это время очень высоким, пошутила о том, какой маленький в госпитале начальник. Он действительно доставал сержантше лишь до плеча, но Нина тут же с негодованием встала на его защиту:

– Вы зря так говорите, товарищ сержант госбезопасности. Низкий человек или нет, надо мерить по его душе и поступкам, а не по телу. Вот до этого у нас начальником госпиталя был Малых. Когда мы размещались в Торопце, немцы однажды начали бомбить эшелоны с ранеными, и тут же на станции стоял состав с боеприпасами. Мы бросились относить раненых в безопасное место, и наша медсестра Аня спросила Малых, где взять носилки. Так он, видно, просто ошалел от страха, и в ответ на вопрос просто взбесился и схватился за наган. Хорошо, наш комиссар Цинман успел схватить его за руку и не дал застрелить Аню.

– Какой-то Малых неадекватный, – нахмурилась Ландышева. – Вместо того чтобы организовать эвакуацию, стреляет в подчиненных. Где он сейчас? Я сообщу в органы, чтобы с ним разобрались.

– Да уже разобрались, – махнула рукой Нина. – Как раз после этого нам Иванова и прислали.

Чтобы разрядить обстановку, я спросил о том, когда госпиталь располагался в Торопце.

– В начале августа. Но там мы пробыли меньше месяца. Потом немцы прорвались, и госпиталь пришлось срочно эвакуировать. Мы его свернули, когда фронт был уже в четырех километрах. Еще немного, и опоздали бы. Страшно подумать, что было бы, если бы мы не успели.

– Что фашисты делают в таких случаях, мне уже рассказывали, – вздохнул я. – У нас в полку есть ребята, которые участвовали в освобождении Великих Лук. Там немцы успели пробыть только два дня, но им этого времени хватило. В нашем госпитале, который не успели эвакуировать, они убили всех. Не только раненых, но и врачей с медсестрами. А еще для фашистских летчиков госпитали это любимая цель.

– Да уж знаем, – кивнула Нина. – Они как-то сбрасывали листовки, в которых предупреждали, чтобы медицинские учреждения вывесили белые полотнища с красными крестами. А потом прилетело много самолетов, и начали колотить по всем госпиталям, которые это сделали.

– Одним словом – фашисты. А где вы в Торопце находились?

– В школе. Нам город понравился. Красивые старинные дома, приветливые люди. Спасибо вам и всем остальным, кто его освобождал. Вы знаете, мы ожидали, что после штурма Торопца к нам хлынет поток раненых, и очень обрадовались, что их оказалось сравнительно немного. И не думайте, вовсе не потому, что нам меньше работы.

– Город действительно красивый, – согласился я с Ниной. – К счастью, он не сильно разрушен. Только мы там недолго оставались, всего один день. Кстати, наша рота тоже размещалась в школе, в физкультурном зале.

– А у нас там перевязочная была. Вот видите, все время наши пути пересекаются, но вы все же попадайте к нам пореже.

* * *

Следя за обстановкой на фронте, я не забывал писать свои рекомендации по тактике и военной технике. Пребывание на фронте весьма способствовало освежению памяти, и все когда-либо прочитанное по этим темам само собой вспоминалось. А когда умные мысли все же закончились, я решил, что раз кроме армии еще существуют партизанские отряды, то можно написать отдельные рекомендации и для них. Упор при этом делал не на диверсионные операции, так как в стране имеется много специалистов, разбирающихся в этом вопросе лучше меня, а на идеологию. Я хорошо знал, что у жителей оккупированных территорий нет никакой информации о положении дел на фронте, и они начинают верить тому, что Москва и Ленинград пали. Кроме того, нужно не просто уничтожать пособников оккупантов, а разъяснять им, что для них еще не все потеряно. За правильное поведение их потом простят и не будут считать предателями, а за неправильное казнят. Если это не сделают партизаны, то после освобождения данной территории нашими войсками наказания все равно не избежать. В общем, все примерно так же, как в сорок четвертом году нашей истории. Главное, информировать о действительном положении дел, а там люди сами поймут, что поражение Германии неизбежно.

Запечатав конверт, я адресовал его Центральному штабу партизанского движения и, отдав Ландышевой, с чувством выполненного долга отправился на боковую. Но у сержантши понятие о долге сильно отличалось от моего. Вскоре после полуночи она растолкала меня и вручила конверт с ответом. Кстати, интересно, какой путь проходит моя корреспонденция. Насколько я понимаю, Ландышева сама не занимается шифровкой сообщений. Наверно, она передает их особистам какого-то соединения. А может, мои послания отвозят специально выделенным для этого самолетом.

Похлопав спросонья глазами, я все-таки смог уловить смысл написанного – такого адресата не существует. В настоящее время штаб партизанского движения создан лишь в Ленинградской области. Правда, он еще руководит действиями партизан на оккупированных территориях Новгородской и Калининской областей, но все равно этого мало.

Я не отношусь к тем людям, которых ночью разбуди, и они сразу дадут ответ на любой вопрос. Лишь спустя час мне удалось припомнить, что центральный штаб действительно был создан только через год после начала войны, когда стало понятно, что немец еще силен и продолжает наступать.

Теперь мне пришлось писать новую рекомендацию, теперь уже по созданию центрального штаба партизан. За этими трудами прошла вся ночь, а утром меня уже потащили на банкет. В связи с октябрьским праздником выходило все больше указов о награждениях и присвоении частям и соединениям званий гвардейских. Ни одного дня не обходилось без того, чтобы кто-нибудь не устраивал маленькое торжество. Вот и сейчас объявили, что 29-й истребительный полк, который прикрывает нашу армию, преобразовывается в 1-й гвардейский. В госпитале нашлось два летчика из состава полка, и естественно, они решили отпраздновать свое звание гвардейцев, а заодно еще и ордена.

По такому случаю медперсоналу пришлось закрыть глаза на некоторые нарушения режима и принести именинникам канистру с требуемой жидкостью. После второй кружки разведенного в жуткой пропорции спирта кто-то из гостей поинтересовался у гвардейцев, почему их так редко видели в небе.

– А нас трудно увидеть, мы птицы редкие, – пошутили летчики. – Сами посудите, к началу октября в полку оставалось только семь машин – три «чайки» и четыре «ишачка». А нам надо сопровождать полк штурмовиков, полк бомберов, да еще прикрывать наземные войска. Мы, конечно, не единственная истребительная часть на фронте, но в других дела обстоят не лучше.

– Тогда за вас тем более надо выпить, – раздались возгласы. – Вы у нас действительно герои. Наливай по новой.

От очередной порции горючего меня избавила санитарка, передавшая приглашение начальника госпиталя зайти к нему.

Ничуть не смущаясь того, что от меня пахнет спиртом, мало ли, может, меня им растирали, я постучался в нужный кабинет. К моему удивлению, Иванова там не оказалось, зато сидел незнакомый энкавэдэшник.

– Уполномоченный особого отдела 178-й дивизии лейтенант НКВД Климов, – тут же представился незнакомец.

Вот это я попал. Опять кто-то хочет меня забрать, а моя охранница где-то шляется, и как раз тогда, когда нужна больше всего.

– Вы, наверно, путаете, я из 179-й дивизии.

– Вот вас-то мы и искали. Вы были 24 сентября в Мартисово?

– Так, сейчас подсчитаю. Если Торопец мы взяли 25-го, то да, был.

– И вы подсказали старшине, заведующему складом с трофеями, что у него имеется очень важная шифровальная машинка. – Это был не вопрос, а утверждение. – Но так как особый отдел его дивизии в тот день еще не переехал, то он обратился к первому же найденному им особисту, то есть ко мне. А с вас теперь надо взять подписку о неразглашении. Кстати, поздравляю. Старшине дали орден, а вам положена медаль «За боевые заслуги».

Ну, это уже другое дело. Кажется, никто меня похищать не собирается. Окончательно меня успокоило появление Ландышевой в компании Куликова и уже знакомого великана-пограничника, причем все трое держали в руках оружие.

– Что здесь происходит? – спросили одновременно майор и особист.

В двух словах я разъяснил ситуацию, тем более что подписку о неразглашении еще не давал.

– А почему я не слышал об этой машинке? – недовольно повысил голос Куликов, возмущенный моей безответственностью.

– Но мы же в тот день шли в наступление, а потом уже было не до этого. Да и завсклада обещал передать ее куда надо.

– Ну хорошо, – повернулся Куликов к особисту. – Будет вам расписка, только напишите текст сами, а товарищ Соколов подпишет.

В чем тут дело, догадаться было нетрудно. Составлять важный документ карандашом было нельзя, а писать чернилами я не умел. Впрочем, накарябать перьевой ручкой даже всего лишь свою фамилию тоже оказалось непросто. С первой же попытки я заляпал листок чернилами, и лейтенанту пришлось писать новый экземпляр текста.

– Меня недавно контузило, – смущенно пояснил я, – да еще кучу осколков из плеча вытащили.

– Понимаю, – сочувственно кивнул Климов. Он набрался терпения и быстро строчил листок за листком, так как, несмотря на все мои старания, я ставил огромные кляксы на место подписи.

Наконец, получив с шестой попытки требуемое, он собирался попрощаться, но не тут-то было. Теперь уже Куликов потребовал с особиста расписку о неразглашении всего, что он тут узнал. Однако и после этого Климова никто отпускать не собирался.

– Сначала мы должны удостовериться, что вас сюда действительно послали.

– Но вот же мои документы, а сержант Варенко неоднократно меня видел в особом отделе армии.

– Действительно, видел, – подтвердил пограничник, продолжая держать в руках автомат.

– Да нет, в вашей личности я и не сомневаюсь, – улыбнулся майор. – Но надо выяснить, действительно ли вам давали такой приказ, и кто именно давал. А пока не придет подтверждение из вашей дивизии, будете сидеть здесь.

* * *

Оставив особиста скучать в компании двух пограничников, Куликов прошел со мной в палату и разъяснил цель своего приезда:

– Предлагаю вам сегодня съездить посмотреть на экспериментальные самолеты. Если вы увидите их, так сказать, вживую, то, может быть, вспомните еще что-нибудь. Заодно познакомитесь с летчиками 31-й авиадивизии, которые работают на вашем участке фронта. Раз новые самолеты проходят фронтовые испытания недалеко отсюда, а именно в 198-м штурмовом авиаполку, но нам надо этим воспользоваться. А интересно, они случайно прислали их именно сюда?

– Возможно, и случайно. Я помню, что КБ Поликарпова посылало свой И-185 как раз на Калининский фронт.

Куликов бросил на Ландышеву многозначительный взгляд, и поспешил пояснить:

– Это условное название Резервного фронта.

Тут я понял свою промашку. Немцы находились в двухстах километрах от Калинина, как в это время называлась Тверь, и Калининский фронт в этом мире уже никогда не появится.

* * *

На аэродром мы сразу не поехали, так как, несмотря на наличие гэбэшных корочек и кучу важных бумаг, нам сначала желательно было получить пропуск в штабе 31-й смешанной авиадивизии, куда входил нужный нам полк. И оказалось, что мы не зря решили действовать по правилам, так как штурмовики недавно передислоцировались, и без сопровождающего мы бы их быстро не нашли.

Хотя командира дивизии Руденко, недавно получившего генеральское звание, в штабе не оказалось, но его зам, заранее извещенный о приезде Куликова, тут же организовал нам сопровождение. Как раз в ту сторону отправлялся воентехник Филиппов из звена управления дивизии. Где-то там недавно приземлился на брюхо истребитель, а Филиппов как раз занимался поиском и восстановлением подбитых самолетов.

Воентехника мы усадили в нашу «эмку», которую майор на время реквизировали у местных особистов, а за нами ехала целая колонна. Машины авиаторов бежали резво, а вот старенький грузовичок, набитый пограничниками, которых нам выделил особый отдел армии, постоянно отставал. Иногда он совсем останавливался, и нам приходилось ждать, пока водитель снова уговорит свой драндулет завестись.

– Повезло вам, – заметил Куликов во время очередной остановки, – новую технику выдали.

– Нет, не выдали, – покачал головой Филиппов. – Это мой трофей.

– А, так это вы тот самый техник, который из речки сейфы выловил?

– Он самый, – подтвердил наш шофер-энкавэдэшник, нередко возивший высокое начальство и знавший некоторые секреты. – Ему потом благодарность за это объявили.

– Что еще за история? – заинтересовался я. – Секретная?

– Ну, раз уже все знают, то и вам можно рассказать, – не стал отпираться Куликов. – Я изложу версию случившегося согласно рассказу здешних особистов, а если что не так, то товарищ Филиппов меня поправит. Так вот, авиационные техники, как обычно, узнали об очередном подбитом самолете и отправили техническую команду на его поиски. Пока нашли, пока подняли в кузов, уже стемнело. Ночью ехать нельзя – дорога сильно размокла, и они решили переночевать в копнах сена. Вокруг все было тихо и спокойно, и вдруг подбегает военный в командирском плаще, но без знаков различия, и начинает кричать, что сюда идут танки противника. Филиппов отвечает, что связывался со штабом дивизии, и угрозы пока нет. Военный с предусмотрительно споротыми петлицами махнул на него рукой и скомандовал своим людям спустить в реку два грузовика и «эмку». Но кроме машин, они бросили в воду еще что-то увесистое. Наутро авиаторы подошли к реке и увидели затопленные у самого берега автомобили. Оставлять их было жалко, поэтому технику прицепили машины тросом к своим грузовикам и вытащили.

– Ну да, – подтвердил Филиппов, – вот эти самые грузовики, которые едут за нами. Еще была «эмка», но ее нам не оставили.

– Но там в воде оставалось еще что-то, – продолжал свой рассказ майор. – Обогревшись немного у костра, техники снова полезли в ледяную воду. Оказалось, что на дне лежат сейфы. Все встревожились, ведь там могли быть важные документы. Их тоже достали и привезли на аэродром. И действительно, когда сейфы вскрыли, то в них оказались планы наших оборонительных сооружений. Все бумаги тут же доставили в штаб Западного фронта. Естественно, паникеров нашли и наказали, а машины оставили авиаторам, которые их честно заслужили.

Пока я слушал рассказ, злосчастный грузовик наконец завели, и он снова пополз вперед, то и дело застревая в грязи. Другие автомобили явно были полностью исправными, но и им приходилось несладко. Иногда топкие места удавалось объехать по обочине, хотя и засыпанной снежком, но более проходимой, чем размочаленная колесами дорожная колея. Я с интересом наблюдал битву машин с грязью, так как все время, пока была распутица, пролежал в госпитале, и эта сторона здешней жизни от меня ускользнула.

– Сейчас еще хорошо, – заметил Куликов, – земля подмерзла и дороги стали более-менее проезжими. А вот еще неделю назад этот путь занял бы раза в три больше времени, и то если не забыли захватить шанцевый инструмент. А теперь здесь, можно сказать, автодром.

– Да уж, действительно автодром, – проворчал я. – Только для испытания вездеходов в экстремальных условиях.

Майор невольно улыбнулся, вспомнив, что в моем мире я ездил только по асфальту. Для него же эта дорога была самой обычной.

– А ведь это гражданская техника, – кивнул я в сторону нашей небольшой колонны.

– Ну да, – согласился Куликов, еще не понявший, к чему я клоню, – мобилизованная из народного хозяйства.

– Но для армии наши заводы продолжают выпускать такие же машины. Да и американские, которые нам должны поставлять союзники, на самом деле ненамного лучше.

– А что тут поделаешь, – грустно пожал плечами Куликов. – Конечно, хотелось бы насытить армию полноприводными грузовиками с шинами регулируемого давления, но пока это из области фантастики.

– Но кое-что сделать все-таки можно. Раньше я об этом не задумывался, да и вообще мы с вами больше обсуждали танки и истребители.

– Остановите, – приказал майор водителю. – Идите, пока покурите.

– Так вот, – начал я, когда нас оставили вдвоем. – У нас в будущем военную технику делают с односкатными колесами. Это касается не только бронетранспортеров, но и грузовиков. Также очень важно максимально возможно увеличить диаметр шин. Двухскатные задние оси с маленькими колесами, очень распространенные в гражданских моделях, сильно снижают проходимость машин по бездорожью. Полагаю, надо попросить американцев внести изменения в ленд-лизовские грузовики. Вряд ли они откажутся, ведь конструкция не усложняется. Можно предложить еще одно нововведение – широкие шины низкого давления. Правда, для них требуются эластичные и прочные боковины, которые у нас в стране, наверно, еще не разработаны. Но их можно заказывать за рубежом.

– Интересная идея, – согласился Куликов. – Я потребую устроить сравнительные испытания и по их итогам внести изменения в военные заказы.

* * *

Пока машина медленно ехала по лесной дороге, Филиппов объяснил, почему пришлось срочно передислоцировать полк. Немцы недавно обнаружили аэродром, причем по вине самих летчиков, которые, возвращаясь с задания, привели за собой вражеского разведчика. Фашист спокойно сделал круг над аэродромом, а наши зенитчики гадали, свой самолет или чужой. Наконец, придя к выводу, что это свой, с соседнего аэродрома, они отошли от орудий. Начальник штаба скомандовал по телефону открыть огонь, но на зенитной батарее никто не брал трубку. Все вышли из блиндажа поглазеть на заблудившийся самолет. Так он и ушел безнаказанно.

После этого командир полка решил, что надо как можно скорее перелетать на запасной аэродром, однако к тому времени его еще не успели подготовить. Дело в том, что на том месте полк находился недавно. Для нового аэродрома еще нужно было найти большую площадку, пригодную для летного поля, и дело усложнялось тем, что подходящих мест здесь очень мало. То местность слишком открытая, так что негде укрыться от бомбежки, к тому же болотистая. То сплошной лес, выкорчевывать который пришлось бы очень долго.

К счастью, авиаразведке удалось обнаружить в лесном массиве большую поляну, не обозначенную на карте. Она образовалась недавно от пожара, и по размерам как раз подходила для полевого аэродрома. А километрах в трех от нее находилась большая деревня, в которой легко можно было расквартировать весь полк.

После изучения находки сразу же принялись за работу. Готовил площадку весь личный состав, включая техников и летчиков. Вместе с жителями окрестных деревень они корчевали пни, вырубали кустарник, возили грунт. Работали посменно днем и ночью, и уже через три дня взлетно-посадочная полоса была готова.

– Теперь осталось только сделать сносную дорогу, – добавил лейтенант, когда машина подпрыгнула на очередной колдобине. – А то пока летчиков до аэродрома довезут, растрясут так, что они в воздух подняться не смогут. Так вот, пока готовили запасной аэродром, непогода держала фашистские самолеты на земле, не давая им взлететь. Но вот наконец все было готово, и можно перелетать. К рассвету моторы уже прогрели, и самолеты начали выруливать. И как раз в это время появляется девятка «юнкерсов». Зенитчики начали стрелять, но безрезультатно. Истребители мы вызвать уже не успеваем. Первое звено бомбардировщиков высыпало бомбы на краю аэродрома, но следующие сделают нужную поправку и не промахнутся.

Филиппов сделал эффектную паузу, достал беломорину и не спеша затянулся.

– Но наш комполка не растерялся и повел самолет на взлет, – продолжил рассказчик, вдоволь насладившись нашим нетерпением. – Прямо от капониров, под углом к взлетной полосе. Остальные летчики за ним. Ну ничего, все взлетели. Фрицы отбомбились по нашему аэродрому точно, но особых потерь не нанесли, если не считать несколько десятков сгоревших макетов самолетов. Ну вот, и теперь летчики базируются здесь. За теми деревьями уже будет видно поле.

* * *

Подъезжая к аэродрому, мы заметили самолет, словно вынырнувший из леса и пронесшийся над самыми верхушками деревьев. Он тут же пошел на посадку, не делая круг над полем. Сразу же за ним выскочила вторая машина, и также, не давая круга, поспешно приземлилась. Севшие машины тут же подрулили к краю поля и скрылись под ветвями деревьев.

Часовой, которого мы спросили, где найти командира полка, указал в сторону высокой сосны, на которой была оборудована площадка для наблюдателя. Под ней и находилась землянка командного пункта. Дежурный, увидев майора госбезопасности, вытянулся и доложил, что комполка сейчас у капониров, встречает пилотов, вернувшихся с задания.

Машину нам пришлось спрятать в зарослях, так как выезжать на поле категорически запрещалось, и дальше мы пошли пешком.

Оказывается, к нашей встрече уже успели подготовиться. К счастью для нас, над немецкими аэродромами сегодня шел снег, и вражеских налетов можно было не опасаться. Поэтому специально к приезду высокого начальства в лице Куликова экспериментальные самолеты выкатили из капониров и установили среди деревьев на краю летного поля. Натянутая над ними масксеть позволяла не опасаться обстрела какого-нибудь шального немца, все же осмелившегося вылететь в непогоду.

Я не специалист по авиации, но основные модели военной техники, используемой в это время, узнать могу. Однако самолеты, собранные здесь, были какие-то странные, одновременно похожие и не похожие на известные мне по фотографиям. Только два из них, стоявших в сторонке, я мог более-менее уверенно опознать. Это были Ил-2, характерный горбатый профиль которого трудно спутать с чем-либо. Вот только нос у них был не заостренный, а тупой, будто обрубленный. Что интересно, в отличие от выпускаемых сейчас штурмовиков, у этих экземпляров кабина была двухместной, правда без установленного пулемета воздушного стрелка.

Похоже, как раз эти самолеты и вернулись только что с задания, так как вокруг каждого толпилось не меньше десятка человек. Одни занимались послеполетным осмотром, выискивая повреждения, полученные машинами, и контролируя исправность различных механизмов. Другие внимательно слушали пилотов, которые оживленно жестикулировали. Когда мы подошли поближе, стало ясно, что в полете произошло нечто экстраординарное.

– Под трибунал надо их отдавать, что за безалаберность такая, – слышались возмущенные возгласы.

Увидев Куликова, командир полка подполковник Горлаченко, облаченный в такой же комбинезон, как и механики, и отличавшийся от них только фуражкой, тут же отдал команду строиться и представил нам пилотов, вернувшихся из вылета.

– Это наши лучшие летчики – капитан Туровцев и лейтенант Бондаренко. Хорошая пара, они еще в Финскую вместе летали.

Все присутствующие на минуту оторвались от своих дел и вытянулись по стойке смирно. Лишь двое механиков, отличающиеся от остальных цветом спецовок, не торопясь вытерли ладони ветошью и спокойно поздоровались с Куликовым за руку, по старой привычке назвав его капитаном.

– Вот, товарищи из Москвы прибыли, – повернулся Горлаченко к летчикам. – Расскажите им, что сегодня случилось.

Туровцев начал свой рассказ сначала.

– Вылетели на задание, цель обнаружили, а к штурмовке приступить не можем. Нет обозначения переднего края нашей пехоты. А ведь был строгий приказ всем частям иметь опознавательные полотнища, которые нужно выкладывать впереди своих боевых порядков. Их же предупредили, что сейчас будет действовать наша авиация. Но мало того, что передний край наших войск ничем не обозначен, так они еще нас обстреляли. Хорошо, что у меня был запас ракет. Повторяю сигнал – красная ракета и выпущенное шасси. Никакой реакции. Ладно, подаю вчерашний сигнал – зеленая ракета и несколько левых кренов. Все равно стреляют.

– Наверно, эту часть только недавно перебросили с Резервного фронта, – предположил Куликов. – В ней наверняка батальонами командуют старлеи из начсостава запаса.

– Там действительно новая дивизия, они только-только здесь обосновались. Но если ее командиры не поумнеют, то командовать им долго не придется. Или под суд пойдут, или свои же по ним отбомбятся. Ведь там на самом деле не разберешь, где наши, а где немцы. Несколько линий траншей, перерытых воронками, как старыми, засыпанными снегом, так и свежими. И из каждого окопа по мне стреляют.

– Вот как раз специально для таких разгильдяев и ввели штрафбаты, – заметил Куликов. – Повоюют месяц-другой обычными красноармейцами и научатся беречь чужие жизни. Так что было дальше?

– Ну что тут поделаешь, – пожал плечами летчик, – ведь если наносить удары на линии боевого соприкосновения, то на самом деле можно угодить в своих. Хорошо, что мы на свободной охоте. Махнули на них рукой и полетели к резервной цели – железной дороге. Там нам повезло – застали в пути эшелон. До станции, где сильное зенитное прикрытие, он дойти так и не успел. Мы и отработали его по полной программе. После двух заходов все вагоны уже горели.

– А что вез состав? – уточнил майор.

– Сено.

– Это хорошо. Считай, целую дивизию корма лишили. А что вы скажете по новому самолету?

– Двигатель слабоват, товарищ майор госбезопасности. Хотя на моей машине особых дефектов нет, но по летным характеристикам она все-таки не дотягивает до стандартной модели. Вот если бы мотор форсировать. Еще разочарован, что прицел ПБП-1 не поменяли. При аварийных посадках летчики часто травмируются, когда ударяются об него головой.

– А его еще используют? – удивился я. – Насколько мне известно, вместо него собирались нанести визирную сетку прямо на лобовое бронестекло. И обзор улучшится, и целиться будет удобнее.

Куликов быстро записал мои слова в блокнот и попросил всех высказать свои замечания не только по экспериментальным образцам, но и по серийным машинам. Было видно, что он все эти жалобы уже не раз слышал, но хотел, чтобы я вспомнил что-нибудь полезное.

– Зима начинается, товарищ майор госбезопасности. Может быть, поставить самолет на лыжи?

– Ну, я понимаю, что батальону обслуживания лень снег расчищать, однако это не выход. Пробег при посадке на лыжи значительно возрастет.

– А еще фонарь часто заклинивает при обстреле.

– Это действительно надо исправить, – вмешался я. – После попадания снарядов в бронекорпус он часто коробится и заклинивает сдвижную часть фонаря. Это стоило жизни многим летчиков, не сумевшим выпрыгнуть с парашютом или пострадавшим при аварийной посадке. На штурмовике фонарь должен открываться вбок.

– С колесами надо что-то делать, – заметил техник, осматривающий шасси. – Если во время вылета шину прострелят, то при посадке машина опрокидывается.

– Так шины у штурмовика надувные? – изумился я. – Это непорядок. Конечно, по вашим авиационным дутикам я не специалист, но точно знаю, что у боевой техники шины должны быть не пневматическими, а заполняться пористой резиной. Ну как, например, у сорокапятки. Вес при этом возрастает незначительно, а аварийность при посадке снизится.

После колес перешли к двухместной кабине. К моему удивлению, летчики вовсе не горели желанием сажать заднего стрелка. Им было ясно, что с теми двигателями, которые сейчас стоят на штурмовиках, забронировать вторую кабину невозможно. А без бронезащиты стрелки будут очень быстро погибать. Поэтому опытные летчики предпочитали вылетать без стрелков, чтобы не снижать маневренность.

– Вот для молодых летчиков двухместные самолеты очень нужны, – подытожил свои размышления Горлаченко. – Маневрировать они все равно не умеют, а так хоть какая-то, да защита. Вот только тяжело им будет почти из каждого вылета привозить с собой погибшего товарища.

– По… э-э… расчетам, – я чуть не сказал «по статистике», – количество потерь должно снизиться в полтора-два раза, но конечно, с условием установки более мощного двигателя и изменения тактики.

– Вот-вот, – согласился комполка. – Подождем, когда появится мощный двигатель, а пока придется летать на одноместных машинах. Товарищи механики, не стесняйтесь, высказывайте свои замечания.

– Недавно прислали с завода новую машину, а у нее хвост деревянный. Что это за улучшение, – возмутился еще один техник, видимо специализирующийся на латании пробоин.

– Так и должно быть, – огорошил Куликов летчиков. – Еще на стадии проектирования предусматривалось, что полностью дюралюминиевый фюзеляж будут делать лишь в мирное время. А во время войны неизбежно возникает дефицит алюминия, и его приходится экономить.

Вот тут уже я достал блокнот и сделал себе пометку. В наше время апологеты ленд-лиза с пеной у рта доказывали, что именно ему мы обязаны своими победами. Однако в начале войны поставки были мизерными. Основной поток материалов начался только в сорок третьем году, уже после коренного перелома в войне. Значит, надо надавить на Рузвельта, чтобы он честно выполнял договоренности по объемам поставок. Вот только сделать это можно будет лишь в следующем году, когда после потери Филиппин и большей части Тихого океана американцы поймут, что война для них началась по-настоящему. А еще можно пригрозить, что если союзники не выполнят своих обязательств, то это им аукнется при разделе сфер влияния после войны. Учитывая, что ход боевых действий в этой истории более благоприятный, американцы действительно могут не успеть к разделу пирога. Правда, в Европе они высадятся, как только мы выйдем к западным границам нашей страны, но так это нам как раз на пользу.

* * *

Тем временем летчики и механики затронули тему эрэсов, и разгорелся жаркий спор. Применять их или нет, вопроса не было, хотя все были согласны, что неопытные пилоты не умеют пользоваться новым оружием и их надо дополнительно учить технике ракетного залпа. Проблема была в другом – по какому пути повышать их эффективность. Все присутствующие разделились на две группировки. Одна из них, возглавленная Туровцевым, настаивала на увеличении числа направляющих для реактивных снарядов. Другие же, в том числе лейтенант Бондаренко, считали, что надо увеличивать не количество ракет, а их калибр.

Не зря все-таки майор привез меня сюда. Выслушивая мнение опытных пользователей, занимающихся эксплуатацией боевых систем, я время от времени вспоминал что-нибудь ценное. Отозвав Куликова в сторонку, я стал торопливо ему надиктовывать.

– Значительно увеличить количество ракет пока не получится. Для этого они должны располагаться в специальном контейнере, но нынешние эрэсы для этого не подходят. Надо разрабатывать новые реактивные снаряды, стабилизируемые вращением, или в крайнем случае со складными стабилизаторами. В любом случае на их создание уйдет много времени. А вот перевооружить штурмовик большими РС-132, пожалуй, можно. Немцы скоро выпустят сотни тяжелых танков, и против них нынешнее оружие будет малоэффективным. Дело в том, что уничтожить танк маленькой ракетой можно только прямым попаданием в моторный отсек, что очень трудно сделать. Кстати, обратите внимание. Залп реактивных снарядов выглядит очень эффектно – вражескую технику окружают взрывы, и летчики честно докладывают, что цель уничтожена. Исходя из этих докладов, командование считает, что танков у врага не осталось. А ведь на самом деле большинство из них остается неповрежденными.

– Учтем, – кивнул Куликов.

– И еще, объясните мне, почему штурмовики отправляют без истребительного прикрытия?

– Сколько в этой дивизии истребителей, вы в курсе, не так ли? А им надо два авиаполка сопровождать да еще пехоту прикрывать.

– Но ведь у нас много самолетов. Я точно знаю, что истребителей намного больше, чем «Ильюшиных».

– Это верно, много. Но значительная часть из них задействована в ПВО столицы, и снять их оттуда нет никакой возможности, они же прикрывают военные заводы. Достаточно одной-единственной немецкой эскадрилье прорваться к Москве, и какой-нибудь завод будет выведен из строя на многие месяцы. Эвакуировать всю промышленность невозможно, ведь тогда выпуск военной продукции тоже будет надолго прекращен. Впрочем, и в этом случае ослабить столичную систему ПВО все равно будет нельзя, так как Гитлер пытается разбомбить город, а там много мирных жителей. Да и к Харькову сейчас стягивают все резервы. В сводках передают, что там постоянно идут тяжелые бои.

– Нам бы еще немного продержаться, – вздохнул я. – Наступление немцев мы уже остановили, и подойти к Москве им не дали. Так что авиационные заводы и КБ эвакуировать не пришлось. Выпуск самолетов все время увеличивается, и можно не сомневаться, что теперь все будет лучше.

– Будет, очень скоро будет. Сейчас многие полки переучивают на новую технику, и на фронте ее скоро появится много.

* * *

Тем временем механики все проверили и доложили, что смогут быстро устранить все повреждения. Еще до вечера самолеты подготовят к вылету.

– Сегодня вы уже не полетите, – охладил комполка обрадованных летчиков. – Вам надо писать подробный отчет о тренировочном полете.

– То есть как это тренировочном? – изумился я.

– В самом прямом, – пояснил Горлаченко. – Приказано не упоминать в документации, кроме секретной, конечно, о том, что экспериментальная техника используется на фронте.

– Это что же, – возмутился я, – воюют они по-настоящему, и пробоины от осколков в самолетах привозят, а в летных книжках боевой вылет у них отмечен не будет?

– Жаловаться бесполезно, – пожал плечами Куликов. – Мне на самом высоком уровне пояснили, что секретность превыше всего.

– Не переживайте за нас, мы же не за ордена воюем, – утешил меня Бондаренко.

– А награды от нас никуда не денутся, командование на них в последнее время не скупится, – добавил Туровцев.

* * *

Насмотревшись на «Илы», мы с Куликовым перешли к другим экспериментальным самолетам. Все они были истребителями и имели одну общую черту, а именно мотор воздушного охлаждения.

– Вот это весьма перспективная разработка, которая у вас не пошла в серию, И-185, – начал майор свои пояснения с повидавшей виды машины, на которой насчитывался не один десяток заплаток. – Среди наших истребителей у нее самое мощное вооружение – три пушки ШВАК. Хотя ее госиспытания еще не закончены, но тем не менее было решено перейти к войсковым испытаниям. Швецов скоро доведет до ума свой двигатель, и уже сейчас нужно выбирать, на какой истребитель его ставить.

– А это что за сладкая парочка, – указал я на два новых самолета, на которых не было видно пробоин. – Похоже на недостающее звено эволюции между самолетами ЛАГГ и ЛА.

– Вы почти угадали, это Гу-82.

– Что еще за «Гу»? Подождите-ка, кто там у нас входил в тройку мушкетеров – создателей ЛАГГа? Кажется, Горбунов и Гудков?

– Верно. Правда, на «Гу» вооружение еще слабовато, только пулеметы, хотя и целых четыре штуки. Но скоро на них установят две пушки, и тогда можно будет рискнуть отправить их в бой. Вон там еще есть Го-82, который Горбунов соорудил буквально за полтора месяца. Мы специально собрали здесь все эти самолеты, чтобы летчики могли объективно сравнить их. К тому же сюда прикомандировали лучших специалистов с завода для наблюдения за работой двигателя. К сожалению, карбюраторы пока часто разрегулируются, и их постоянно приходится настраивать.

Обойдя эту удивительную выставку и осмотрев экспонаты со всех сторон, я попробовал угадать название еще одного самолета. Так как все они стояли в ряд, то бросалось в глаза, что у этого истребителя был самый короткий фюзеляж и одновременно самый большой размах крыльев. Сильно сдвинутая к хвосту кабина не оставляла сомнений, и я уверенно ткнул в него пальцем:

– Это Миг-3.

– Верно, но только уже не третий, а девятый. Именно такой номер присвоили модификации самолета с двигателем М-82. Конструкторов предупредили, что от их высотного истребителя скоро откажутся в пользу «Яка», и они поспешили создать новую конструкцию.

– А таировский Та-3 тоже будут испытывать?

– Будут, но по двухмоторным штурмовикам не все так однозначно. Несомненное преимущество – это возросшая полезная нагрузка и теоретически большая живучесть самолета, который может лететь на одном двигателе. Обзор улучшается, расположение пушек, которые можно установить в центроплане, более выгодное. Однако есть и серьезные минусы. На Ил-2 бронирование выполнено в виде единой оболочки, защищающей моторный отсек, бак и кабину пилота. А если установить два двигателя на крыльях, то площадь бронированной поверхности, а следовательно, и вес всей конструкции значительно вырастут. Из-за этого, а также из-за двигателей, расположенных в крыльях, маневренность хуже. Еще один важный недостаток – это дефицит моторов, который сейчас испытывает наша промышленность. Нет никакой уверенности, что один двухмоторный штурмовик будет настолько же результативным, как два одномоторных. Но конечно, это все в теории. Чтобы это проверить, надо проводить полномасштабные войсковые испытания.

– А почему истребители передали для испытаний штурмовому полку? Ведь летчики не умеют ими управлять.

– Еще как умеют. Этот полк не простой, весь летный состав в нем набран из бывших истребителей. В первый день войны мы потеряли очень много самолетов на аэродромах, и из пилотов, оставшихся безлошадными, стали формировать штурмовые авиачасти. Им дали всего неделю на переобучение. Сначала сделали по три вылета на Су-2, потом научились пилотировать и сам штурмовик. Ну, а сбрасывать бомбы и пускать ракеты учились уже в боевых условиях.

* * *

Вернувшись вечером в госпиталь, я сначала завалился спать, но то и дело вскакивал, чтобы записать очередное воспоминание, касавшееся авиации. То, что я раньше видел на фронте, и новая информация, полученная сегодня, соединившись, дали обильную пищу для размышлений. Думать приходилось обо всем – как лучше построить взаимодействие родов войск, как организовать авиацию фронта, что можно улучшить в системе производства. Затронув очередную тему, я мысленно распутывал за ниточку весь клубок смежных проблем. Например, задумавшись о производстве, я вспомнил о проблемах быта рабочих и, в первую очередь, об их питании. Чтобы выделить передовикам порцию мяса, директорам завода приходилось согласовывать это буквально на уровне наркомата.

Было еще много вопросов, в том числе те, по которым меня Куликов никогда не спрашивал. Только под утро, исписав и изрисовав кучу листов, я наконец-то смог успокоиться и снова прилечь. После двух бессонных ночей организму хотелось провалиться в сон, что он и сделал еще до того, как я упал на кровать.

<p>Глава 3</p>

В глубоком подвале, который еще при строительстве здания оборудовался как бомбоубежище, вторые сутки безвылазно сидел командующий второй танковой армией вермахта.

От Курска к тому времени ничего не осталось. Сначала его покинули все жители, а потом была уничтожена большая часть домов. Пока русские обороняли город, его усиленно бомбили и обстреливали немцы. Затем, когда Курск был захвачен, по нему работала уже советская артиллерия. Правда, обстрелы были редкими, но Гудериан подозревал, что это вовсе не от нехватки боеприпасов, просто русские быстро учатся. Теперь они стреляют только по достоверно известным и разведанным целям. Во всяком случае, когда им стало известно расположение штаба девятой танковой дивизии, они сразу же обрушили на него ураганный огонь, не жалея снарядов, так что уничтожили целый квартал.

Свой дневник генерал не доставал уже давно. Неординарные события, начавшиеся больше месяца назад, не оставляли ни минуты свободного времени. Собственно говоря, времени не хватало и сейчас, но ведение дневника было способом прийти в себя и успокоить нервы. А нервничать было из-за чего. До сих пор его танковая группа хотя и встречала стойкую оборону, но всегда находила возможность обойти окопавшегося противника и взять его в клещи. А вот в операции «Тайфун» все пошло неправильно с самого начала. На пути наступающих войск вдруг оказались прекрасно организованные оборонительные линии, насыщенные противотанковым оружием. Единственным крупным успехом немцев было взятие Курска его танковой группой. Что же касается окружения двух советских дивизий третьей и четвертой группами, то успехом этот котел можно назвать только в насмешку, учитывая цену, которую пришлось за него заплатить.

Естественно, безупречные действия командующего второй танковой, выделявшиеся на фоне безуспешных попыток наступления его коллег, не остались незамеченными. Гудериана вызвали в ставку, где на прошедшем недавно совещании главком сухопутными силами фон Браухич предложил сосредоточить все оставшиеся танковые дивизии в одну группу. Ее следовало отдать под командование Гудериана для удара в сторону Харькова. Сюрприз был неожиданным, но очень приятным. Старый фельдмаршал, до сих пор выступавший его оппонентом, наконец-то взялся за ум и понял, на кого надо делать ставку в этой игре.

На вопрос фюрера о возможности такой операции, Быстроногий Гейнц ответил утвердительно. Как же иначе, не отказываться же от такой чести. Напоследок Гитлер предупредил Гудериана:

– Перед началом наступления вы должны успеть овладеть южным берегом Сейма. Ваши войска в состоянии выполнить эту задачу?

– Так точно, мой фюрер, – отрапортовал в ответ бравый генерал, ничуть не сомневаясь в том, что действительно сможет все сделать в лучшем виде.

* * *

Тщательно припомнив недавние события, Гудериан начал записывать:

«Итак, как я и предупреждал, отказ от наступления на Москву в августе привел к тому, что на решающем направлении противник успел укрепиться и тем самым избежал разгрома своих главных сил.

Чтобы спасти Германию от надвигающейся катастрофы, я предложил начальнику генерального штаба генерал-полковнику Гальдеру еще раз вместе с ним отравиться в ставку к фюреру. В прошлый раз Гитлер к моим словам не прислушался, но теперь происходящие события заставят его это сделать.

На совещании я сразу высказал свою точку зрения о том, что нужно восстановить положение и закрепиться до наступления весны. Для этого, по моему мнению, следует собрать остатки всех танковых соединений и нанести еще один удар по противнику. Курский плацдарм подходит для этого как нельзя лучше. Отсюда я смогу захватить с севера Харьков, а с началом весенней кампании можно будет продолжить наступление и на Москву, и на юго-запад, в сторону Кавказа.

Все присутствующие были против моего плана, но Гитлера мне убедить удалось.

В целом я остался доволен результатами своей поездки, хотя имел все основания полагать, что Гитлера еще могут переубедить. Полагаю, это несложно, ведь он не всегда адекватно оценивает ситуацию. Например, фюрер высказал пожелание, чтобы я в ближайшее время захватил своими подвижными батальонами мосты через Сейм западнее Курска. Но подвижных батальонов уже давно не было, ведь именно об этом я и рассказывал в своем докладе. Но Гитлер живет в мире иллюзий».

* * *

После праздника весь госпиталь гудел, как сумасшедший улей. Все раненые, у кого была хотя бы небольшая надежда на скорое выздоровление, требовали немедленного прохождения медкомиссии, чтобы их признали пригодными к службе. Каждый считал, что предстоящее наступление начнется без него, и спешил поскорее выписаться. И без того взбудораженные обитатели госпиталя пришли в состояние крайнего волнения после трансляции парада. Медикам даже пришлось усилить посты охраны, отлавливающие нетерпеливых раненых, сбегающих в свои части.

Жаль, что телетрансляции еще не велись, мне очень хотелось бы увидеть парад вживую. А так пришлось ограничиться радиорепортажем и огромными, во весь разворот, фотографиями в газетах. Вот только изображения парадных колонн, дошедшие до нас на страницах «Правды», отстали от репортажа на сутки. А так посмотреть там было на что. Помимо наших войск, по улицам столицы провели тысячи пленных, наверняка собранных со всех фронтов. Жаль, что сильные морозы пока не начались, и немцы еще не выглядели такими жалкими, как после Сталинграда. Впрочем, некоторые из них, видимо взятые в плен недавно, были укутаны в женские платки и всякое тряпье. Надо думать, конвоиры специально отобрали таких убогих фрицев и поставили их с краю, поближе к зрителям.

Сразу за пленными ехали новенькие танки, что должно было подчеркнуть контраст между поверженным вермахтом и доблестной Красной Армией. После прохода наших «тридцатьчетверок» проехала внушительная колонна трофейной техники. Комментатор пояснил, что множество подбитых немецких танков было восстановлено, и здесь на параде присутствует только небольшая их часть. Это, конечно, преувеличение, но не сильное, трофеев этой осенью хватало. В газетной фотографии я даже смог разглядеть на башне одного из танков «птичку» – опознавательный знак, популярный в бывшей пятой танковой дивизии вермахта. Вполне возможно, что это был трофей нашего полка.

Что очень странно, среди немецких машин не было ни одной переделки в САУ. Впрочем, среди нашей бронетехники самоходки тоже отсутствовали, хотя за два месяца их могли выпустить достаточно, чтобы вооружить несколько дивизионов. Скорее всего, эти новинки пока засекречены, чтобы стать неприятным сюрпризом для немцев.

* * *

Мне, благодаря особому положению, не пришлось толкаться в очереди к начальнику госпиталя. Он сам осмотрел меня и вынес вердикт о том, что раны затягиваются очень быстро.

– Скоро вас можно будет выписать, однако еще нужно получить согласие соответствующих органов.

Теперь я принялся теребить Ландышеву, чтобы она по несколько раз в день отправляла запросы. Требуемые послания, написанные каждый раз во все более возмущенном тоне, уходили, но ответа пока не было. Не знаю, что бы я еще придумал, но тут в очередной раз прибыл Куликов. Первыми словами, которыми я его встретил, был вопрос, когда же я вернусь в свою дивизию.

– Вопрос непростой, – смущенно улыбнулся майор. – Вы уже почти выздоровели и можете вернуться в свое подразделение. Вот только с вашей дивизией вам скоро придется временно расстаться. Нет, нет, пока не перебивайте. Сейчас все поясню. – Куликов шутливо поднял руки, видя, что я собираюсь ринуться в атаку со своими расспросами, и продолжил: – Надо полагать, что абвер тщательно отслеживает все перемещения 179-й стрелковой. Мы этим воспользуемся и перебросим ее на второстепенный участок фронта, чтобы немцы, узнав об этом, начали стягивать туда резервы для отражения нашего наступления. Кстати, именно поэтому вашей дивизии до сих пор и не присвоили звание гвардейской, чтобы фрицы не запутались. Жаль, конечно, ведь вы все заслужили и гвардейский значок на гимнастерке, и двойной оклад. Но поверьте, тут я ничего не могу сделать. Ну, а ваш батальон на всякий случай перебрасывается вместе с вами на другой фронт. Естественно, тоже на спокойный участок. Если немцы начнут перемещать свои резервы поближе к вам, то это опять-таки принесет пользу. К тому же в этом случае мы узнаем, что германская разведка хорошо работает и имеет источники в наших штабах.

Тем временем Ландышева успела заварить и подать нам чай, приготовленный по моему рецепту – с большущей долькой лимона и огромным количеством сахара. Отогревшись, майор пришел в хорошее расположение духа и рассказал, как встретил на церемонии награждения генерала Масленникова, которому нашу дивизию иногда отдавали во временное подчинение.

– Он командир талантливый, – уважительно отзывался Куликов о генерале, – и в то же время храбрый. Лет в двадцать уже командовал полком и бригадой. Опытный пограничник, много лет гонял басмачей. На его счету несколько так называемых ханов. За чужими спинами не отсиживается, его уже раз десять ранили. Вот он действительно достоин звания Героя. Кстати, скажу по секрету, он на вашу часть глаз положил и упрашивал товарища Берию отдать полк ему. Очень уж вы лихо в Торопце действовали. Да и не только там.

– Почему это он просил именно Берию? – подозрительно переспросил я. – Он что, в курсе того, кто меня курирует?

– А, вы, наверно, не знаете. Масленников же является заместителем наркома, и с его назначением командующим армии старую должность никто не отменял.

– Понятно. Но наш полк ему не отдадут. Ведь армии Масленникову предстоит идти в наступление, а мое предназначение, как и прежде, ловить немцев на живца. Ну что же, теперь задавайте вопросы по технике, вы же не для того сюда из Москвы прилетели, чтобы извиняться.

– Сначала расскажу еще кое-что. Наташа, и вы тоже слушайте внимательно. Так вот, за последние недели немцы методично устранили всех, кто хоть что-то знает о вас. В Великих Луках постепенно уничтожен весь личный состав фельджандармерии, а за компанию и других служб, к которым могла поступить соответствующая информация. Ваш знакомый лейтенант Эрих Браун, естественно, тоже попал под раздачу. Его расстреляли, а труп сунули под лед. Тело так и не смогли выловить из реки.

– А вот его мне жалко. Он хоть и немец, но человек неплохой. Браун ведь сам предложил отдать взамен на пленных наших мирных жителей, я его об этом не просил. Но свидетели свидетелями, а обо мне немцы тоже не забыли?

– Разумеется, нет. Все эти устранения вовсе не означают, что вами больше не интересуются. Командование германских войск помнит о том, кто доставил им столько неприятностей. Так что будьте начеку. Ну, а теперь приступим к делу, ради которого я сюда и прилетел.

Дождавшись, пока Ландышева, понявшая намек, выйдет из палаты, Куликов начал пояснять.

– Видите ли, вы человек начитанный и знаете много сведений по истории, но при получении от вас информации есть одно затруднение. Мы не всегда знаем, о чем надо спрашивать, а вы не в курсе, какие еще вопросы для нас актуальны. Поэтому вам и разрешают находиться в действующих войсках, чтобы прочувствовать нынешние проблемы. Вот конкретно сейчас нас интересуют способы дезинформации противника. Помните, как вы пугали немцев урчащими тракторами?

– Ну да, в нашей истории такие фокусы проделывали с румынами. Но если позволяют обстоятельства, то обмануть можно и немцев. Хотя против них лучше применять специальные устройства. Помнится, к концу войны, когда США наконец-то решили повоевать, у них было наготовлено много бронетранспортеров с громкоговорителями и звукозаписывающей аппаратурой. Обратите внимание – громкоговорители могли складываться, и в походном положении машины ничем не отличались от обычной техники. Кроме воспроизведения готовых записей, также можно было транслировать многократно усиленный и наложенный сам на себя звук двигателя машины.

– Шикуют американцы, – завистливо присвистнул Куликов, – броневики у них. У нас для таких целей пока используется обыкновенная агитмашина армейского политотдела с рупорами. А так как их все равно не хватает, то еще будем применять ОГУ – окопные говорящие установки, которые переносят в заплечных ранцах.

– А еще делали просто, – вспомнилась мне одна нехитрая уловка, – под грузовиками подвешивали шарики на цепочке, которые лязгали почти как настоящая гусеница.

– Гениально! – воскликнул майор. – Вот ведь, казалось бы, очевидная вещь, но пока в той истории до этого додумались, пока разъяснили командованию необходимость данных мер, потеряли зря столько времени.

Задав еще пару вопросов, Куликов оставил мне папку с долгожданным приказом, и мы с ним умчались в разные стороны. Он в Москву, а я к главврачу.

Начальник госпиталя не скрывал, что очень рад моему выздоровлению. Нет, конечно, от меня тоже имелась некоторая польза. Главврач был в курсе, что именно сотрудники НКВД выбили для медперсонала большую квоту наград – все врачи получили ордена, а медсестры и санитары постоянного состава – медали. Но непонятные шпионские игры и подозрительные личности, кружившие вокруг странного пациента, выбивали всех из колеи и мешали нормальной работе учреждения. Поэтому, получив на руки необходимое разрешение, Иванов тут же вручил мне заранее приготовленную справку о том, что я находился в госпитале на излечении. Это на случай, если остановит придирчивый патруль. Он также предупредил, что все мои аттестаты: вещевой, продовольственный и денежный, остались в части.

Получив указания разузнать все о транспорте, Ландышева быстро вернулась и предложила выезжать прямо сейчас. Она пояснила, что если я не хочу терять время, то мы можем сразу отправиться своим ходом до Андреаполя, а там вопросом моей транспортировки займется уже особый отдел армии.

– Как мы поедем, на поезде? – уточнил я. Раньше поезда отсюда ходили только на восток, в сторону Торжка. Но к ноябрю до Осташкова уже протянули рокадную одноколейку, сократив тем самым путь по железной дороге к фронту.

– Ага, тратить столько времени, да еще ехать в телячьем вагоне, – презрительно фыркнула сержантша. – Нет уж, раз я получила такие полномочия, то грех было бы ими не воспользоваться. Зашла в ближайшую часть и раскулачила их на машину.

– Что, на полуторку расщедрились? – не поверил я.

– Берите выше, самая настоящая легковушка.

– Не иначе как сломанную подсунули.

– Не-а, все в порядке. Просто тамошний особист пытался от меня отделаться и заявил, что «эмка» имеется, а вот водителей ни одного нет. Думал меня этим отвадить. Естественно, я поймала его на слове, села в машину и уехала.

– Значит, можно собирать вещи?

Пораженная отсутствием адекватной реакции на свой подвиг, Ландышева медленно повторила для контуженых:

– Понимаете, я сама завела, вырулила из бокса задним ходом и подъехала к госпиталю.

– Ну и славно, теперь сможете быстро отвезти меня.

– Хм, конечно, смогу, – смущенно протянула Наташа, потупив глаза. – Вот только, боюсь, мы так дотемна не успеем. Да и как я вас буду охранять, если руки будут заняты.

Ясно, намек понят. Большого опыта вождения у сержанта нет, и максимум, на что хватило ее умения, это проехать полкилометра на первой скорости.

– А давайте поведу я, а вы будете за картой следить.

На этом мы и порешили. Сборы продлились недолго, так как вещей у меня было мало. Ландышева добавила к ним немного продуктов в дорогу и толстую брезентовую сумку с красным крестом, чтобы если что, оказать мне первую медицинскую помощь.

* * *

Когда мы выезжали из поселка, Наташа попросила притормозить у перекрестка, где небольшая группка солдат ожидала попутного транспорта. В старых шинельках, потрепанных шапках или даже в выцветших пилотках, они терпеливо стояли, опершись на изгородь, или сидели на корточках.

Ландышева опять смогла меня удивить. Она вышла из машины и направилась прямо к бойцам, чтобы спросить, есть ли желающие ехать в нужном нам направлении. Вопреки моим ожиданиям, никто не бросился врассыпную, услышав предложение подвезти в расположение особого отдела. Впрочем, сержант оказалась намного хитрее, чем я предполагал. Поехали-то мы вовсе не в Андреаполь, а прямо на юг, в Гришкино.

Высадив пассажиров в пункте назначения, Наташа объяснила мне суть своего замысла:

– Если за нами следят, что вполне возможно, учитывая последние события, то шпионы не смогут установить, в какую сторону мы едем.

– Ага, – ухмыльнулся я, – они решат, что мы направляемся не в особый отдел армии, а сразу в расположение нашей дивизии. Только не коротким путем, а в объезд, по менее загруженной дороге.

Такая простая мысль ей в голову не приходила, однако опытного сотрудника госбезопасности было не так-то легко переспорить. Ландышева пару секунд подумала и тут же выкрутилась:

– Э, ну, по крайней мере, если кто-то собирается устроить засаду, то мы в нее теперь не попадем.

Недовольная тем, что я нашел слабое место в ее хитроумном плане, Наташа быстро нашла способ реабилитироваться и доказать, что она обладает логическим мышлением. Когда я в очередной раз ругнулся на наши дороги, после того как «эмка» чуть не застряла в глубокой колее, Ландышева ехидно прокомментировала:

– Это вам не в роскошных американских машинах по Нью-Йорку разъезжать, товарищ Андреев.

– А почему вы сделали такое интересное заключение о деталях моей биографии, товарищ сержант госбезопасности?

– Ну, это очень просто, – снисходительно пояснила Ландышева. – В какой стране вы находились все эти годы, догадаться совсем не трудно. Немецкий и французский вы не знаете, зато вам часто присылали газеты и журналы на английском языке.

– Хорошо, это понятно, но ведь я мог жить в Британии или в ее колониях. При вас я на английском языке не разговаривал, и вы не могли определить мой акцент – американский или оксфордский. – Действительно не смогла бы. Понять мой английский можно, только когда я говорю очень медленно, а акцент у меня отнюдь не оксфордский, а скорее «рязанский».

– А вот вы дорогу переходили и машинально посмотрели сначала налево, значит, привыкли к правостороннему движению. То есть Англия исключается. Тот факт, что вы остановились прежде, чем пересечь проезжую часть, говорит о том, что жили вы в огромном городе. Согласитесь, что когда машин на улицах мало, то вертеть головой по сторонам нет смысла. Автомобили – устройства весьма шумные, и их слышно издалека.

– Да, вы меня убедили. Вот только почему я ездил именно в роскошных автомобилях?

– Роскошных, конечно, по нашим меркам, а не по заокеанским. Ну, там «Форды» новых моделей или «Чевролеты», рядом с которыми М-1 и рядом не стояла. Например, вы ворчали, что у «эмки» коробка передач всего лишь трехскоростная. Но ведь любому понятно, что для легковой машины этого вполне достаточно. И еще вы пытались отрегулировать сиденье под свой рост. Назад оно, правда, отодвигается, но наклон спинки не меняется, что вас очень изумило. Ну, и всякие мелочи, которым, вернее отсутствию которых, вы удивлялись.

Жаль, что она не знает, в каком детище отечественного автопрома мне раньше приходилось рассекать. Но действительно, по сравнению с М-1 даже «Самара» кажется верхом совершенства.

– Но может, у меня там, в Америке, был «Крайслер» или даже переднеприводный «Корд»?

– Ой, а я помню такую машину. Читала про нее в «Одноэтажной Америке». Там еще фары выдвигаются кнопочкой. А дальше рассказывается, как американочки мечтают купить эти машины, только там текст уже неприличный.

Я слегка улыбнулся таким рассуждениям. Наивное дите не понимает, что все хоть отдаленно напоминающее неприличное советские редакции печатать не будут.

– Но такие дорогие авто их владельцы сами не водят, – продолжила Наташа размышлять, – для этого нанимают личных шоферов. А вот вы привыкли водить автомобиль сами – вон как ваши движения машинальны.

– Все очень логично, – признал я со вздохом ее правоту. – Только начальству о своих догадках не докладывайте.

Но что-то зацепило меня в ее словах. Поразмышляв минутку, не забывая при этом следить за дорогой, я понял, что именно меня так взволновало – американские машины. Пусть в нашей истории первые два года войны поставки по ленд-лизу были мизерными, и мы больше получали трофейных машин, чем союзных. Но в этой войне Сталин наверняка заранее поставит Рузвельту условие – честно выполняйте все договоренности, иначе при разделе мира после победы ваши интересы учтены не будут. Это значит, что свои обязательства США придется выполнять ну хотя бы наполовину, и в СССР скоро начнут поставляться американские грузовики. А вот тут нас ждут проблемы. Тендер на поставку техники выиграют те фирмы, у которых будет ниже цена, что отнюдь не равнозначно высокому качеству. В конце концов, знаменитый грузовик «Студебеккер» сами американцы не использовали, считая его второсортным, и спихивали союзникам. Следовательно, к этому делу надо заранее привлечь наших инженеров, и как можно скорее. Перл-Харбор, который расшевелит Америку и заставит ее отнестись к войне всерьез, уже не за горами.

– Товарищ Ландышева, а вы гений, – искренне похвалил я сержанта госбезопасности.

Услышав такой комплимент, Наташа расцвела, довольная, как мисс Марпл после проведенного расследования. Но ей тут же пришлось спуститься обратно на землю и застенографировать мои мысли, что было настоящим подвигом. Машина подпрыгивала и моталась из стороны в сторону, так что даже просто попасть карандашом в блокнот было сложно.

– Записывайте. В первую очередь учитывать требования техники к качеству горюче-смазочных материалов. Оценить совместимость различных узлов с отечественными двигателями. Крайне важным является ремонтопригодность в полевых условиях, особенно с учетом очень низкой квалификации персонала армейских мастерских. Техническая оснащенность тоже не на уровне. Проще говоря, это не пишите, самыми тонкими инструментами будут лом и кувалда.

Жаль, что я не специалист по машинам, а тем более по допотопным. Нет, устройство автомобиля я в общих чертах знаю, изучал его еще в УПК двадцать лет назад. Но американские грузовики сороковых годов – это для меня темный лес. Пришлось вспоминать сложные споры, касающиеся автотехники, которые я иногда читал на форумах, хотя их смысл до меня не всегда доходил. Но ничего, эксперты по автомобилям у нас найдутся, главное чтобы им дали соответствующее указание. Другой вопрос, сможем ли мы заставить американцев поставлять нам только качественные машины, но это уже забота другого ведомства.

Одновременно с работой ума мне приходилось выискивать взглядом особенно огромные рытвины, замаскированные грязным снегом, и пытаться объезжать хотя бы их. Вот так, совмещая полезное с полезным, я доехал до Андреаполя. Моих мудростей хватило на несколько страничек в блокноте, и для начала этого было достаточно. Осталось только перевести то, что я изложил своими словами, на нормальный бюрократический язык, и получится отличная рекомендация, на основании которой можно будет начинать работать с союзниками.

* * *

Предупрежденные заранее армейские особисты подловили нас на въезде в город и завернули в сторону. Наше маленькое, но очень ценное имущество перегрузили в другой транспорт, который в зимних условиях считался самым скоростным для нашей местности. Это были обыкновенные санные упряжки, которые в количестве четырех штук приготовили для нас и для сопровождающей охраны.

Первый раз в жизни мне приходилось ехать в санях, и к моему изумлению, это оказалось великолепным развлечением. Только теперь я полностью понял знаменитую фразу «какой же русский не любит быстрой езды». Хорошо откормленные и застоявшиеся без дела кони сразу рванули вперед по наезженной колее, норовя перейти в галоп. В санях человек сидит очень близко к земле, и поэтому появляется впечатление огромной скорости, которую не чувствуешь, находясь в салоне автомобиля. Добавляют острых ощущений ледяной ветер и летящие в лицо снежинки. К счастью, возницы старались соблюдать дистанцию, так что ошметки грязи, вылетающие из-под полозьев едущих впереди саней, нам не грозили.

Это путешествие доставило мне самое настоящее удовольствие, и я расстроился, что оно так быстро закончилось. Впрочем, настроение сразу же поднялось, когда я вошел в штаб батальона и встретился с комбатом. Иванов мне тоже обрадовался и сразу же всучил какие-то бумаги. Оказалось, что я должен ехать на полковые склады выбивать у тыловиков необходимое имущество. Видя, что от этой боевой задачи я не в восторге, Иванов начал разъяснять мне важность стоящей перед нами проблемы.

– Ты понимаешь, что нам недолго оставаться в тылу. Вот-вот должно начаться большое наступление, а мы к нему не готовы. Теплой одежды не хватает, зимней смазки пока нет. С боеприпасами для трофейного оружия вообще дело швах. Мы уже половину пулеметов сдали на склад, потому что стрелять из них нечем. Впрочем, твою роту пока не разоружали, но патронов-то не прибавилось. Для пистолет-пулеметов осталась только половина боекомплекта. Белых маскхалатов тоже дали – кот наплакал. Сухпайками мы полностью не обеспечены. Понимаешь, что это значит, когда нас начнут перебрасывать?

Вспомнив рассказ сержанта Денисова о том, как они три дня шли по горам без еды, я согласно кивнул.

– Да и всяких мелочей тоже требуется немало, – продолжал сокрушаться комбат. – Мы вот когда трофейные МГ брали, то не обратили внимания, что к ним прилагаются асбестовые рукавицы. А как в бою стволы менять стали, то только тогда сообразили. В общем, вот тебе два грузовика, и постарайся вернуть их не пустыми. Вслед за ними я еще пошлю несколько повозок. Если имущество не поместится, останешься у склада и дождешься, пока все не вывезете.

– Ну ты и оптимист. Значит, еще и не поместится, десять рейсов делать придется, так? Да если бы на полковом складе столько имущества имелось, то батальону все бы уже давно выдали. А если ничего нет, то ничего и не дадут.

– Тебе выдадут, – с невероятным оптимизмом возразил комбат. – А чего не найдется в полку, отыщешь на дивизионных складах.

Делать нечего, приказ командира нужно выполнять немедленно, даже не повидавшись со своей ротой, располагавшейся в соседнем селе. Ландышеву мы решили по складам не гонять. Ее вместе с сейфом, хранившим мои бесценные записи, отправили обживать помещение, выделенное для ротного. Свиридова, временно исполняющего обязанности командира роты в мое отсутствие, предупредили об этом по телефону.

– Значит, обменял Авдеева на нового ординарца, – заметил Сергей, бесцеремонно разглядывая Ландышеву, как только она отошла от нас. – Молодец, одобряю твой выбор. Барышня хоть куда.

– Ничего я не менял. Эта, как ты выражаешься, барышня, мой охранник и личный секретарь.

– Вот как, – спросил комбат озадаченно. – А куда же тогда ты своего ординарца дел?

– А он разве не здесь? – в свою очередь удивился я. – А кто же стережет мои вещи? Там среди них есть очень важный блокнот.

– Про блокнот-то я в курсе. Авдеев в моем присутствии сдал его по акту в особый отдел. А вот что с твоим ординарцем стало потом, даже не знаю. Как-то был уверен, что он в госпитале вместе с тобой.

– Очень странно. Письмо от него я получил только один раз, и то там была лишь пара строк. Дескать, выздоравливайте скорее, с ротой все в порядке, ее отвели на отдых и пополнение.

– Про отдых это, конечно, преувеличение, – хмыкнул Иванов. – Ну, да скоро сам увидишь, как твои орлы разомлели от безделья.

Обещанные машины были уже готовы, и мне пришлось заняться непривычной работой снабженца, так и не повидавшись со своими однополчанами. Впрочем, я рассчитывал до вечера вернуться обратно.

* * *

Как ни странно, в штабе полка меня уже ждали. Майору Козлову успели доложить о моем возвращении, и он сразу же перешел к делу, опустив формальности. В тех же выражениях, что и комбат, только в более завуалированной форме, он разъяснил мне плачевное состояние дел в сфере снабжения.

– Моя разведка донесла, что в расположение дивизии прибыло значительное количество транспорта с имуществом. Но нам его почему-то отпускают крайне мало. Так что езжайте и попробуйте надавить на снабженцев. Применяйте все средства – звоните в особый отдел дивизии, предъявляйте свои полномочия, насколько это возможно. Вам по линии госбезопасности очередное звание еще не присвоили? Жаль, но все равно у вас имеются рычаги для давления.

Теперь мой караван вырос до десяти машин, и я был переадресован к заместителю командира дивизии по тылу Кончюнасу. Его фамилия напомнила мне о том, что дивизия изначально была литовского формирования. Во время летних боев командный состав из боевых частей понес значительные потери, и был почти полностью заменен. Хотя раненых в основном успевали вовремя эвакуировать, но после излечения их направляли в другие части. Поэтому теперь литовцев у нас можно было встретить только в тыловых частях – среди снабженцев, особистов и политработников. Насколько я помнил, в нашей истории литовцев потом снова соберут вместе из разных дивизий и заново сформируют национальные литовские части.

Узнав фамилию посетителя, зампотыл, носивший звание батальонного комиссара, улыбнулся и позвал меня в избу, в которой он квартировал. Пока грелся чайник, он начал перечислять, в чем нуждается дивизия. Закончил Кончюнас вполне ожидаемым выводом:

– Мы знаем, что у вас в штабе армии есть родственник, заботящийся о том, чтобы нашей дивизии выдавали все положенное.

Услышав это, я испугался, что скоро меня таким образом отфутболят до самого Сталина, дав в сопровождение огромный обоз. Ну да, такая колонна, составленная из транспорта всего фронта, как раз протянется отсюда и до Москвы. Но к счастью, зампотыл оказался опытным снабженцем, понимающим, что так быстро дела не делаются. Поэтому вместо категорического требования привезти все и немедленно, я услышал от него лишь вежливую просьбу:

– Вы, товарищ старший лейтенант, сможете донести до сведения командующих ситуацию, сложившуюся со снабжением?

– Помочь не обещаю, запасы имущества и боеприпасов у страны не бездонные, но сообщить куда надо, сообщу. Пишите список, товарищ батальонный комиссар, и я его передам.

– Вот и замечательно. – На столе передо мной волшебным образом появилось несколько листов с отпечатанным на машинке перечнем недостающего имущества. – Еще обратите внимание, что форму надо присылать в достаточном ассортименте. А то вот всучили нам полушубки одного размера, и не знаешь, плакать или смеяться – у одних бойцов руки по локоть из рукавов выглядывают, а другим они велики. С обувью еще хуже. А про лыжи и лыжные палки, наверно, никто и не вспомнит, что их тоже желательно выбирать по росту. Вот, например, у нас самые длинные лыжи двухметровые. А для вас, – Кончюнас бросил оценивающий взгляд на мою фигуру, – нужны длиною два десять.

Как ни странно, но перечисление таких проблем меня радовало. Пусть далеко не все было гладко, но самое главное, что наша армия начала серьезно готовиться к зимнему наступлению. В наше время много говорили о том, что вермахт не подготовился к зиме. Это, конечно, так, но на самом деле и в РККА положение было не намного лучше. Теперь же, не без моего вмешательства, лыжников будет гораздо больше, чем в прошлой истории, и учить их начали заранее.

Убедившись, что я проникся всей глубиной проблемы, зампотыл уступил место начпроду дивизии Смирнову. К счастью, он тоже заготовил список заранее и просто вручил его мне без всяких нотаций.

К этому времени уже все было готово для чаепития. Увидев аппетитные плюшки, я вспомнил, что весь день ничего не ел, и решительно придвинул блюдо поближе к себе. Раз меня тут решили использовать, то надо хоть что-то с этого получить. К тому же мне стало интересно, где пекут лучше – в госпитале или у снабженцев. Но, к сожалению, сравнительная дегустация хлебобулочных изделий сорвалась в самом начале. Смирнов, недавно вышедший от нас в самом приподнятом расположении духа, внезапно вернулся, сжимая в руке маленький «вальтер», такой же, какой был у лжеврача.

– Юозас, – закричал он с порога, – немцы прорвались.

– Что? Где? – спросили мы одновременно.

– В Зуево. Мне только что сообщил об этом Гольдас, особист из 137-го противотанкового дивизиона.

Реакция возмущенного Кончюнаса была бурной. Тоже вытащив из кобуры пистолет, он выскочил на улицу, разгневанно крича:

– Где этот паникер Гольдас? Какие могут быть в Зуево немцы? Ведь там пекут хлеб для всей дивизии!

Из оружия у меня с собой имелся только бинокль, и я решил им воспользоваться, чтобы прояснить обстановку. Взобравшись на чердак, я осмотрел окрестности, ожидая, что вот сейчас крышу прошьет пулеметная очередь, засыпав меня щепками. Но ни выстрелов, ни взрывов пока не наблюдалось, что меня немного успокоило. Раз непосредственная опасность нам пока не грозит, то мы успеем подготовиться к встрече.

Как старший по званию, Кончюнас уже энергично приступил к организации обороны силами своих тыловиков. Все автомобили и повозки, с которыми я сюда прибыл, тут же были реквизированы. Одни использовались для связи, другие для разведки, третьи послали за помощью в ближайшие гарнизоны.

Меня, как знатока трофейного оружия, назначили инструктором по обучению стрельбы из немецких карабинов. На расположенном здесь складе имелось множество трофейных маузеров и даже завалялась парочка МГ. Патронов, правда, было мало, но для короткого боя вполне хватало. После краткого курса обучения вверенный под мое начало хозвзвод принялся окапываться на окраине села. Конечно, бойцы из них были аховые. Половина взвода оружия в руках раньше не держали, а остальные хотя и имели винтовки, но не знали толком, как ими пользоваться. Пулемет же я никому доверить не мог, и поэтому назначил себя первым номером расчета.

Всю ночь наш грозный отряд не смыкал глаз, но, наконец, с рассветом была получена команда «отбой». Оставив усиленные патрули охранять село, всех остальных бойцов отпустили отдыхать. Меня вызвали к Кончюнасу, который, несмотря на тревожную ночь, выглядел довольным, хотя и усталым. Он весело отчитывался по телефону перед командующим дивизии, и, судя по его тону, все закончилось хорошо.

– Уж извините, – обратился он ко мне, когда положил трубку, – вашу автоколонну мы раздергали по всем направлениям и быстро собрать всех сразу не сможем. В штаб вашего полка я позвонил и ситуацию обрисовал. Так что никто вас обвинять в происшедшем не будет.

Теперь, когда все утряслось, Кончюнас смог сообщить собравшимся у него командирам полную информацию о прорыве:

– Немцы смогли просочиться в наши тылы силами одной роты, воспользовавшись тем, что реки и болота покрылись льдом. Своей целью они ставили уничтожение штаба нашей дивизии. Но, к счастью, хваленая германская разведка на этот раз подвела, или же наши контрразведчики хорошо сработали. Вместо штаба немцы наткнулись на обычное тыловое подразделение. Когда они поняли свою ошибку, уходить им уже было поздно. С нашей стороны их блокировали один инженерно-минометный и два стрелковых батальона. А со стороны дивизии первой линии, проглядевшей прорыв, перебросили почти целый полк. Вот, товарищи особисты только что прибыли оттуда.

Кончюнас представил нам Рукавишникова, который находился в минометном батальоне в течение всей операции, и Яцовскиса, конвоировавшего пленного диверсанта и внезапно застигнутого огнем прорвавшихся немцев. Похоже, что последний выжил просто чудом – от кобуры у него остались одни лохмотья, у рукоятки нагана, заткнутого за пояс, отбита правая щечка. Но тем не менее пленного он все-таки доставил, и даже не считал, что сделал что-то особенное. Сейчас особисту принесли сухую одежду, а Рукавишников, который оказался его старым другом, уговаривал Яцовскиса выпить водки. Тот сначала пытался возражать:

– Ты ведь знаешь, Анатолий, я убежденный абстинент и спиртного не пью.

«Ну да, – усмехнулся я про себя, – как раз знаю одного такого же непьющего».

Рукавишников считал так же и продолжал настаивать:

– Пей, черт побери. Это для тебя не водка, а лекарство от воспаления легких! Пей, говорю!

Разумеется, такой аргумент подействовал. Против лекарства возразить было нечего.

Вернувшись к прерванному разговору, Кончюнас пообещал мне, что большую часть требуемого он нашему полку выделит в течение двух дней. Одну из реквизированных машин мне вернули сразу, да еще загруженную вещами, и я наконец-то мог отправиться обратно.

* * *

Сдав выбитое таким трудом имущество комбату, я поспешил к своим. Надо заметить, селения в этих местах были небольшие, и чтобы разместить бойцов с удобствами, каждую роту расквартировали в отдельной деревне.

В расположении роты все, на первый взгляд, было прекрасно, придраться не к чему. Бойцы не просиживали без дела, а занимались лыжной подготовкой. Оседлав холмик, первый взвод разучивал подъем разными способами – елочкой, лесенкой, зигзагом. А взобравшись наверх, бойцы осваивали торможение при спуске.

Второй взвод тем временем топтался на месте, пытаясь научиться различным способам поворотов – упором, ножницами и переступанием. Ну а последний взвод, судя по звукам стрельбы, занимался огневой подготовкой. Увидев меня, бойцы не стали останавливаться, а наоборот, быстрее затопали, чтобы показать, как они стараются.

Мой блудный ординарец как ни в чем не бывало сидел в доме, выделенном для меня, и чистил свой наган. Радость от встречи он высказал, но немного рассеянно, как будто отсутствовал всего пару дней.

– Вот, – кивнул он на разобранное оружие, – товарищ Ландышева посоветовала убрать подальше немецкий пистолет и вернуться к табельному оружию. Ведь револьвер гораздо надежнее магазинного оружия. Да и патронов к трофейному оружию у нас маловато.

– А, ну как знаешь, – не стал я возражать. – Тебе виднее. Да, а где же она сама?

– Отправилась ругаться с полковым особистом, чтобы он вернул ваше имущество. Мы с ней уже успели познакомиться, и я в курсе, что она моя коллега. И что приятно, она очень даже прехорошенькая. А еще спортивная и высокая.

– Что высокая, это, конечно, плюс. Но с другой стороны, приятно, когда девушка тебе по плечо – сразу чувствуешь себя большим и сильным. А Наташа, если каблуки наденет, то будет почти с меня ростом. Ну а с вами так вообще сравняется.

– А вы видели, какие у нее глаза? – каким-то подозрительно мечтательным тоном спросил Авдеев.

– Глаза? Как-то не обратил внимания. Девушка не в моем вкусе, и к тому же мой подчиненный. Вот ее наган я хорошо рассмотрел. Причем заметил, что кобура у нее черного цвета, а ремешок, которым револьвер крепится, коричневый. Непорядок. Еще ножик у нее есть обалденный. Хотя складной, но сделанный на заказ – оснащенный надежным фиксатором и с толстым лезвием из отличной стали. Думаю, таким можно гвозди рубить. Правда, Ландышева почему-то не позволили мне провести такой эксперимент, как я ее ни уговаривал.

– Эх, тоже мне беда, – вздохнул ординарец. – Вот если бы что другое не позволила… А вы знаете, что она кандидат в мастера спорта по стрельбе?

– Подумаешь, – пожал я плечами, – вот если бы она умела фехтовать, тогда другое дело. Может, стоит показать ей основные позиции?

Внезапно Авдеев нахмурился и бросил на меня взгляд исподлобья.

– А ей это нужно? – нарочито равнодушным голосом произнес он. – В современном бою важнее плотность огня, точность и темп стрельбы. Ну и еще диверсантам надо уметь заколоть часового.

Да он что, взревновал, что ли?

– Да, пожалуй, так и есть, – поспешил согласиться я, – фехтование – это развлечение для мирного времени.

– А что за основные позиции? – снова оживился Авдеев.

– В классическом фехтовании существует шесть основных стоек: две нижние, две средние и две высокие. По две, потому что клинок можно держать как справа от себя, так и слева.

– А, понятно. То же, что и в фехтовании штыком, только там их всего четыре. А ведь можно еще держать оружие не справа или слева, а посередине.

– Нет, нельзя ни в коем случае. Ведь тогда фехтовальщик не будет знать, с какой стороны ему отбивать клинок противника. Еще есть свои нюансы в случае боя парным оружием, но это не для новичков. А самое интересное, когда противник левша, только мне такие редко встречались.

– Да, а Наташа умеет неплохо стрелять и левой рукой. Наверно, она ею и фехтовать смогла бы, – проговорил Павел, но, заметив вспыхнувший у меня в глазах интерес, тут же постарался его погасить: – Впрочем, нет, не смогла бы. Насколько я понимаю, тут потребуются месяцы тренировки.

Тут неожиданно Авдеев вспомнил волнующий его важный вопрос и осторожно спросил меня:

– Товарищ командир, вот у нас в роте очень многих награждали. Как вы полагаете, мне медаль положена, я ведь тоже участвовал в боевых действиях?

– А ведь вы правы, если вас до сих пор не наградили, то это непорядок. Сейчас же позвоню Соловьеву.

С особистом дивизии меня соединили быстро, и он объяснил, что Авдеева уже ждут орден Красного Знамени, медаль «За отвагу» и приказ о представлении очередного звания. Если бы мой ординарец не пропадал неизвестно где, то давно бы все это уже получил.

Мы решили, что как только Ландышева сменит его на посту, он тут же поедет к Соловьеву. А пока, закончив с чисткой оружия, Авдеев решил привести себя в порядок. Меня же уже давно терпеливо дожидался ротный писарь Макаров с огромной кипой бумаг, и навалившиеся дела сразу заставили забыть и о Ландышевой, и об ординарце, где-то отдыхавшем так долго.

Но вот Авдеев, закончивший прихорашиваться, предстал передо мной и заявил, что готов ехать. Результат меня просто поразил, таким нарядным я его еще ни разу не видел. Каждая складочка одежды была отглажена, волосы тщательно причесаны. Как завершающий жест, Авдеев достал флакончик одеколона, который я никогда у него прежде не видел, и надушился. В общем, в таком виде можно ехать не то что в дивизию, но и в Кремль. Общее впечатление портила только оставшаяся невыбритой полоска щетины над верхней губой. На мой взгляд, это его нисколько не украшало, о чем я тут же и высказался.

– Да мне это тоже не очень по душе, – пожал плечами ординарец, рассеянно взлохмачивая волосы на макушке, которые он перед этим тщательно зачесывал. – Но Ландышевой нравятся усы, вот я и решил их отпустить.

Ах, вот в чем дело. Ну, все, пора мне с ней поговорить. До этого сержант зарекомендовала себя как девушка здравомыслящая и порядочная. Иногда даже слишком порядочная. То, что она не давала мне поболтать с хорошенькими медсестрами, мотивируя это соблюдением режима секретности, я ей прощать не собирался.

Ждать Авдееву долго не пришлось, у крыльца уже стояла полуторка, привезшая его сменщицу. Но вместе с ней прибыл не полковой особист Танин, а незнакомый пухленький энкавэдэшник, которого я раньше не видел. Он представился как лейтенант НКВД Кругликов. Как только Авдеев помчался искать ротного ездового, чтобы уехать в дивизию, я попросил Ландышеву на пару слов.

– Да ничего я такого не говорила, – изумилась сержант. – Просто он замучил меня расспросами о том, что я предпочитаю и что мне больше нравится. Ну я и поддакнула ему, чтобы он отстал. Дескать, да, усы мужчину украшают.

Ну вот, теперь все становится на свои места. Ландышева уже вдоволь насмотрелась на военных, и мой ординарец ее ничем не привлекал. А вот Авдеев, наоборот, совсем потерял голову. Это не удивительно, ведь в лице Наташи он встретил свой идеал.

* * *

Процедура передачи моих «ценных» предметов надолго не затянулась, хотя кроме блокнота перестраховщики из органов взяли на хранение все мои вещи, включая оружие. Какую особую ценность они могли представлять, непонятно, но порядок есть порядок. Желая поскорее закончить с формальностями, я быстро кивал, подтверждая идентичность предметов, а Ландышева расписывалась в ведомости напротив каждой позиции. Наконец, привезенный особистом баул опустел, и я было вздохнул с облегчением, но тут всплыла новая проблема.

– А где «кольчуга полуторная, из блестящего металла, одна штука», – грозным голосом вопросила сержант госбезопасности.

– Здесь, – довольно похлопал себя по животу Кругликов. – Лично берег ее, а то мало ли, опять немецкий прорыв будет.

Ага, как же. Он ее берег, а не наоборот. Вот это лейтенант сделал напрасно. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не позволял надевать свои доспехи тем, кто не умеет с ними обращаться. А если этот Кругликов вспотеет, и его едкий пот пропитает кольчугу? Она хоть и сделана из никелированной проволоки, но заржаветь может запросто. Я тотчас же начал мысленно перебирать угрозы, которые сейчас обрушу на голову незадачливого лейтенанта. Сослать в Сибирь? Разжаловать и отправить на фронт? Пригрозить, что заставлю его разобрать кольчугу, протереть каждое колечко и собрать обратно? Однако мои кровожадные планы уступили место голосу разума, и мне стало ясно, как лучше всего отомстить.

Я миролюбиво улыбнулся Кругликову и совершенно ровным голосом заявил, что никаких претензий не имею:

– Снимайте ее и сдайте сержанту госбезопасности, а мне надо работать. Всего хорошего.

Крайне довольный своей местью, я удалился в комнату, где размещался мой штаб, и начал перебирать бумаги, довольно улыбаясь. Писарь смотрел на меня с недоумением, не понимая, почему командир так странно хихикает. Наконец, я сжалился над ним и пояснил:

– А вы пройдите в зал, как будто между делом, и посмотрите.

* * *

Когда Макаров вернулся, работа окончательно застопорилась. Теперь мы оба посмеивались, с трудом сдерживаясь, чтобы не расхохотаться во весь голос. Бойцу было смешно от того, что он увидел, ну а я, даже не глядя, хорошо представлял себе, как сейчас мучается Кругликов. Надеть кольчугу, даже меньшего размера, очень легко. То, что пузо у энкавэдэшника было сантиметров на тридцать больше моего, значения не имело. А вот снять ее, не зная, как это правильно делается, очень трудно. Ну а если она еще мала, то процесс превратится в самое настоящее мучение.

Примерно через полчаса после начала экзекуций, наконец, вошла Ландышева и спросила, можно ли помочь страдальцу. Мы в это время сидели с надутыми щеками, изо всех сил удерживая рвущийся наружу смех и держа для вида какой-то приказ.

Наталья же выглядела более чем серьезной, но, посмотрев, что мы держим в руках, она язвительно захихикала:

– Учите писаря читать вверх ногами, товарищ командир? Полезный навык.

Действительно, бумажки, которые я и Макаров второпях схватили, как только она вошла, мы держали вверх ногами. Но вот напрасно сержантша ехидничает над своим начальством. И в качестве урока я приказал ей лично оказать товарищу Кругликову содействие.

Между тем писарь решил, что было бы нечестно лишать сослуживцев такого зрелища, и отправил посыльного за Стрелиным, под предлогом того, что в списке его взвода нашлась какая-то неточность. Старший сержант тоже быстро сообразил, что развлечениями надо делиться, тем более что у красноармейцев их так мало бывает, и ко мне скоро повалил поток посетителей. В принципе, хотя их еще не вызывали, но они имели полное право зайти к командиру, тем более после его долгого отсутствия. И лишь когда все взводные и отделенные командиры полюбовались на несчастного энкавэдэшника, я решил наконец-то сжалиться над ним.

* * *

Зрелище, представшее мне, оказалось еще сногсшибательнее, чем я мог предполагать. Кругликов стоял на коленях, задрав руки вверх, а возвышавшаяся над ним Ландышева изо всех сил тянула кольчугу за ворот. Рядом за столом расположились Свиридов и Коробов, которые с каменными лицами, достойными индейских вождей, рассматривали большую карту местности. Сидели они, естественно, спиной к стене, так что могли хорошо видеть происходящее.

Я постарался изобразить крайнее изумление и сделал подчиненной выговор за то, что она так долго возится:

– Ай-яй-яй, товарищ Кругликов, что же это Ландышева так над вами издевается. Почему она не объяснила, что снимать кольчугу надо стоя, низко нагнувшись.

Применив правильную методику, мы совместными усилиями быстро справились с задачей и с извинениями отправили измученного энкавэдэшника обратно. При этом Наташа глазами метала в меня молнии, но говорить ничего не осмеливалась.

«Вот же Авдеев выбрал себе даму сердца, – подумал я раздраженно. – Намучается он с ней».

Но долго размышлять над чужими амурными проблемами мне не дали, так как предстояло принимать дела и знакомиться с текущей обстановкой. Списки имущества и личного состава, отчеты о проведении учений, различные инструкции и приказы, которым начальство нас просто заваливает. Присев за стол, я несколько часов не поднимал головы, пока меня не потревожил вернувшийся ординарец.

– Беда, товарищ Соколов, – произнес он, ввалившись в комнату, и тяжело прислонившись к косяку двери.

Я сразу же подскочил к полевому телефону, стоявшему на столе, и быстро спросил:

– Где немцы прорвались? Какими силами?

– Да нет немцев, я говорю про Ландышеву.

– А с ней-то что случилось?

– Представляете, товарищ командир, она старше меня, – убитым голосом произнес Авдеев и, понизив голос до трагического шепота, добавил: – Причем намного, почти на год.

– Вот черт, – я в сердцах швырнул телефонную трубку, которую до сих пор держал в руке. – Не надо со мной так шутить, я после вчерашнего немецкого прорыва стал очень нервным.

– Да какие шутки. Я был у особиста дивизии, – тут Авдеев запнулся и взглянул на ротного писаря так, что тот пулей вылетел из дома, не спросив у меня разрешения. – Ну так вот. Он вручил награды, очень меня хвалил, поздравил с очередным званием, и я осмелился спросить его про Наташу. Соловьев решил, что раз мне с ней вместе работать по охране такого важного объекта, то я должен все про нее знать. Вот таким образом я и узнал об этом.

Ну просто детский сад! С моей точки зрения, проблема не стоила выеденного яйца. Ну и что такого, если его пассии уже исполнилось двадцать три. У меня множество знакомых женились на девушках старше себя. В одной паре разница вообще составили двенадцать лет, однако жениха это не остановило.

Все эти соображения, только с добавлением эмоционально окрашенных идиом, характеризующих моего ординарца, я и высказал Авдееву. Наконец, поддавшись уговорам старшего товарища, он согласился с логическими доводами.

– Ну ладно, черт с ним, с возрастом.

– Вот, другое дело, – обрадовался я. – Главное, что у вас звание выше, чем у нее. Устроите вечером праздник, наденете орден. Ну а я буду рассказывать ей про ваши подвиги.

* * *

Праздник у Авдеева не очень-то получился. Правда, стол он накрыл отменный. Сразу нашлись и колбаса, и фрукты, и даже конфеты. Вместо спирта или водки на стол выставили вино, так как предлагать что-нибудь покрепче поборнице здорового образа жизни мы не решились.

Однако на протяжении всего застолья молодежь молчала. Ландышева, как работница органов, не имела права рассказать нам детали своей биографии и, в свою очередь, не могла задавать вопросы нам. Авдеев же сидел с каменным лицом и в течение часа не проронил ни звука.

Наконец, мне надоело отдуваться за других. Не хочет сладкая парочка беседовать в тесном кругу, ну и ладно. Выглянув в соседнюю комнату, я нарочито громко крикнул связисту:

– Ну где там весь командный состав, уже устал их ждать. Пусть все бросают и приходят орден обмывать.

Звать два раза никого не пришлось. Через минуту политрук роты и все командиры взводов уже сидели за столом и толкали здравицы за лучшего снайпера фронта. Веселей от этого виновник торжества не стал, но, по крайней мере, мне больше не приходилось чесать языком.

Перед отбоем, когда все уже разошлись спать, я решил поговорить с ординарцем начистоту:

– Послушайте, Авдеев, раз вы влюбились, то найдите в себе мужество и признайтесь ей во всем. Откажет, ну и ладно. По крайней мере, будет какая-то определенность.

– Не могу я, товарищ командир. Хоть приказывайте, но не могу.

– Ну хорошо. Меня вроде как назначили личным порученцем Меркулова, не так ли? Так вот, если вы с ней не поговорите, то я выпишу справку о том, что вы с Ландышевой являетесь законными супругами. – Я вовсе не был уверен в наличии у меня таких полномочий, но, судя по реакции Авдеева, они у меня действительно были. Хотя, возможно, у него, как и у всех влюбленных, просто отключилось логическое мышление. Знаю, сам бывал в таком состоянии.

– Нет, прошу вас, не надо. Но говорить с ней о любви я боюсь.

– В чем дело? – не мог понять я, – Вы же под огнем никогда не боялись и хладнокровно отстреливали вражеских пулеметчиков и офицеров. Что страшнее – немецкие танки или Ландышева?

– Конечно она! То есть нет. Она совсем не страшная, а даже наоборот, но я боюсь.

Так мы и не продвинулись с ним в этом вопросе. Уже засыпая, я вспомнил, что из-за всей этой канители так и не узнал, что делал Авдеев, пока я лежал в госпитале.

* * *

Проснувшись до рассвета, я заставил себя опять сесть за стол разбирать накопившиеся документы. Закончив наконец-то тягомотину с самыми неотложными бумагами, я полюбопытствовал у Свиридова с Коробовым, что они чертят на карте.

– Готовимся к учебному походу, – ответил мой зам. – Сегодня нам предстоит пройти на лыжах два десятка километров.

– Восемнадцать, – поправил политрук. – Вы, товарищ командир, не беспокойтесь, мы все организовали, да и лыжный марш у нас уже не первый. Я опытный охотник и знаю все про выживание в лесу. Да и Свиридов родом с Урала – практически сибиряк. Вы, если хотите, можете остаться и разбираться с канцелярщиной. Сразу после госпиталя длительные марши вам, наверно, противопоказаны.

– Ничего, – обиженно пробурчал я в ответ, – дойду.

– Тогда пусть ваш ординарец получит у старшины лыжные комплекты для себя и для вас. Выход через сорок минут.

* * *

В назначенное время мы с ординарцем, облаченные в зимнее обмундирование, стояли, пристроившись к хвосту колонны. Здесь я мог наблюдать за бойцами, а они, в свою очередь, не заметят, что их командир не очень-то умело обращается с лыжами. На лыжах я последний раз ходил в детстве, то есть больше двадцати лет назад, и хотя основные навыки у меня остались, но требовалось еще как следует потренироваться.

Как оказалось, маршрут был тщательно продуман. Сначала он пролегал по ровному полю и даже захватывал накатанный проселок. Легкий участок должен помочь неопытным лыжникам приспособиться и войти в ритм. И только потом отряд перешел на снежную целину.

Организовано все было, как положено. Далеко по сторонам мелькали походные охранения, составленные из самых опытных солдат, прикрывающих нас от немецких диверсантов. Хотя вряд ли они тут водятся, но порядок есть порядок.

На открытых участках мне хорошо была видна вся колонна. Чтобы она сильно не растягивалась, мы двигались по двум параллельным лыжням. Передовые бойцы, торящие путь, быстро выбивались из сил, хотя для этой работы назначили самых крепких и выносливых. Поэтому через каждые километр-полтора их заменяли. Заметив, что мой ординарец дышит спокойно, будто гуляет по бульвару, политрук махнул ему палкой и крикнул:

– Авдеев, вперед, на лыжню.

Через пятнадцать минут взмокший и тяжело дышащий гэбэшник вернулся ко мне, и теперь уже я замедлял шаг, чтобы он не отставал от меня. Впрочем, к Авдееву быстро пришло второе дыхание, и он опять легко заскользил широкими шагами. Видно было, что нагрузка для него небольшая, и поход доставляет моему ординарцу удовольствие. Я о себе того же сказать не мог. Хорошо еще, что все лето не забывал ежедневно пробегать по три километра, так что совсем растренированным меня назвать нельзя. Еще у меня имелось большое преимущество перед другими красноармейцами – это длинные ноги, дающие огромную фору на больших дистанциях.

Но постепенно я начинал уставать, да и автомат все время мешал, как бы я его ни вешал. Ну почему конструкторы не додумаются прицепить к оружию два ремня, как на колчанах. Один ремень перекидывается через плечо, а другой прицепляется к поясу. Стрелять тогда, конечно, не получится, но в походе самое то, что нужно.

Вскоре путь стал проходить через густые заросли. Говоря языком двадцать первого века, мы перешли на третий, самый сложный уровень. Уворачиваясь от веток и глядя под ноги, чтобы не налететь на корень, я начал проклинать этот тяжелый марш. И тут вспомнилось, как в фильме «В зоне особого внимания» разведгруппа десантников также бежит по лесу, и кто-то из них напевает песенку Винни-Пуха. Уцепившись за эту идею, я решил, что хуже все равно не станет, а так можно будет отвлечься от трудностей пути. Все так и вышло. Вот только вместо безобидной песенки я машинально начал напевать пародию, написанную остроумными кавээнщиками из команды РУДН. В ней они показали, что получилось бы, если бы саунд-трек к мультфильму писала группа «Ария».

Медведь – с поросенком – за медом – идут,О жизни – и смерти – беседу – ведут.Раскатами – грома – по лесу – летитТяжелая – поступь – свинячьих – копыт.

Ритм как раз был подходящий для бега, на каждом выдохе я произносил одно слово. Заинтересовавшись моим вокалом, Авдеев переместился поближе, с интересом прислушиваясь.

Коварные речи, а в лапах ружье,Вселенское зло забирает свое.С рассветом мишутка отправится в бой,За мед он заплатит бессмертной душой.Шары над медведем – два дивных крыла,Но смерть улыбнулась ему из дупла.И понял герой, что попал на крючок,И голос с небес прокричал: Стреляй, Пятачок!

Узнать о том, попал ли Пятачок в цель, Авдееву не пришлось. Сновавший вдоль колонны Михеев услышал неправильные стихи и, пользуясь своим правом заместителя политрука, тут же сделал мне замечание:

– Так, что это тут у нас? Декадентствующая поэзия упаднической эмигрантской культуры? Если бы товарищ Коробов это услышал, ему бы точно не понравилось.

Мудреные слова, которые мы не ожидали услышать от простого сельского парня, просто ошеломили нас. Усилило комический эффект то, что замполитрука при этом еще неодобрительно покачивал головой. Это движение, совершаемое синхронно с ритмичными взмахами рук, переставляющими лыжные палки, окончательно нас добило, и мы с ординарцем повалились в снег, давясь от хохота. Хорошо еще, что мы шли замыкающими, а то бы устроили куча-малу.

Замполитрука, недовольный нашей несерьезной реакцией, решил продолжить свою нотацию:

– Вам, товарищ Соколов, следует поменьше афишировать свое не совсем безупречное происхождение, а вы, товарищ Авдеев, приставлены к командиру, чтобы отучить его от вредных заграничных привычек.

– В смысле от трезвости? – буквально всхлипывая от хохота, поинтересовался я. – Какие у меня еще были вредные привычки?

– Не шутите так. Хорошо еще, что вы не из дворян, а из белоказаков.

Вот это да, еще один мисс Марпл нарисовался. Я никогда не скрывал, что мои родственники живут на Дону, в Сталинградской области, и можно догадаться, что большинство из них действительно воевали на стороне белых. Но тут он уже перегнул палку.

– А что вы имеете против дворян? Ленин был потомственным дворянином, Алексей Толстой вообще граф и был в эмиграции. А он, между прочим, лауреат Сталинской премии.

Однако переспорить даже начинающего политрука было непросто. Загнанный в угол, он тут же сумел выкрутиться:

– Советская власть оценивает людей не по их предкам, а по делам. Вот вы оба пока даже не кандидаты в члены партии. А значит, вам над собой нужно еще много работать.

С высоты своего рабоче-крестьянского происхождения, ну если честно, то просто крестьянского, Михеев чувствовал себя неизмеримо выше всяких там графьев. Однако для серьезного спора одних чувств было недостаточно. Необдуманно начав перепалку, он явно переоценил свои силы. Авдеев, как и знакомые мне фээсбэшники, изучал прикладную психологию и сразу нашел, чем уколоть собеседника:

– Вам прекрасно известно, что за границей командир выполнял задание советского правительства. А вот чье задание выполняли вы, находясь в плену и помогая немцам разгружать боеприпасы? Что вам мешало залезть в ящик со взрывателями и разнести всю станцию к чертовой матери?

Упреки, безусловно, были несправедливыми, но помощник политрука сам напросился. Получив удар ниже пояса, он тут же ретировался с поля брани.

– Вот будут просить характеристику для приема Михеева в партию, напишу, что он еще не готов, – злорадно прокомментировал я его отступление.

– А особист подтвердит, – поддержал меня Авдеев. – Мы его из плена вытащили, откормили, дали шанс реабилитироваться, а он нас же и упрекает.

– Соловьев говорит про таких людей, что их нужно списывать на берег. Вот только куда нам списать этого выскочку, если мы уже на берегу?

Искренне негодуя, мы тем не менее вовсе не собирались выполнять свои угрозы. Пусть к своим обязанностям Михеев относился слишком серьезно, но в бою на него всегда можно было положиться. Любой из нас без колебания пошел бы с ним в разведку.

* * *

Между тем марш продолжался, и с каждым километром идти мне становилось все труднее. Впрочем, не только мне. К усталости добавился новый фактор, мудро предусмотренный организатором тренировки. Теперь отряд двигался по густому лесу, что стало для многих начинающих лыжников настоящим испытанием. В другом случае мы бы постарались обогнуть самые буреломные места и пройти через елани – так называются открытые промежутки между рощами. Но в реальных боевых условиях выходить на открытую местность слишком опасно.

И вот мы уже на самом сложном уровне. Лыжи ломаются, крепления рвутся. В густых зарослях неопытным бойцам приходится спешиваться и нести свой транспорт на плече. Привалы, по всеобщему мнению, слишком редкие и невероятно короткие. Как ни уверял Коробов, что все делает строго по наставлениям, но ему почему-то никто не верил. А еще мы с Авдеевым совершенно точно установили, что на привале все наши часы начинают безбожно спешить, а во время марша, наоборот, практически останавливаются.

К счастью для неопытных лыжников, нас сопровождала санная упряжка, на которой везли запасные лыжи. Туда же мы уложили неловкого бойца, подвернувшего ногу.

Как я прошел последние километры, не помню, но кажется, от всех не отстал. На поляне, где остановилась рота, все бойцы повалились и замерли без движения, благо теплые полушубки и ватные брюки позволяли лежать прямо на снегу.

Несмотря на нывшие мышцы, привыкшие в госпитале к безделью, настроение у меня сразу приподнялось. Шутка ли, совершить такой марш, да еще и уложиться в нормативы времени. Улыбаясь во весь рот, я начал помогать бойцам, таскавшим хворост для костра, – несмотря на усталость, командир должен подавать всем подчиненным пример бодрости и выносливости. К своему удивлению, я обнаружил, что все бойцы почему-то хмурые и невеселые. Тут явно кроется какой-то подвох, о котором мне ничего не известно. Почуяв неладное, я подозвал Свиридова и спросил, что у нас дальше по плану.

– Сегодня политрук научит нас строить большие утепленные шалаши.

Я заподозрил неладное и подозрительно уточнил:

– А потом?

– Ну, а потом бойцы проверят, насколько качественно они их соорудили.

– То есть как проверят, ночевать что ли в них будут?

– Разумеется, – удивленно пожал плечами бывший старшина, – надо же учиться всему заранее. Как говорил Суворов: «Тяжело в учении, легко в походе». Но сегодня у нас, можно сказать, праздник, потому что нам разрешили разводить костры. В непосредственной близости от фронта такой роскоши уже не будет.

Впрочем, роскошь оказалась относительной. Прежде чем развести огонь, сначала над кострищами следовало устроить маскировочные навесы. То есть надо было заготовить жерди, вкопать их в мерзлую землю, приделать перекрытия и закидать сверху еловыми ветками.

Как только бойцы отогрелись у костров, они начинали разбивать лагерь, планировку которого командиры обговорили заранее. В центре размещался мой штаб, а вокруг него располагались три взвода, к которым в снегу протоптали дорожки. Взводные и отделенные командиры, которых политрук уже обучал этому нехитрому искусству, принялись показывать солдатам порядок сооружения больших шалашей. Как мне объяснили, в прошлый раз шалашики строились маленькие, на одного-двух человек, а на этот раз предстояло сложить из еловых ветвей большие шатры, вмещающие целое отделение. В центре такого сооружения оставляли место для маленького костерка, обогревающего помещения.

Параллельно с постройкой ночлега бойцы готовили себе на кострах ужин, радуясь, что не придется довольствоваться сухпайком. Без горячей каши и чая в холодном лесу было бы совсем плохо. Тут всплыла еще одна проблема – поблизости не нашлось ни реки, ни озера, а маленькие ручейки уже успели промерзнуть насквозь. Пришлось растапливать в котелках снег, но полученная пресная, пахнущая дымом жидкость была довольно неприятна на вкус. Как оказалось, это тоже был урок, который политрук хотел преподнести бойцам и командирам. Он специально выбрал такое неподходящее место для ночевки. Впрочем, самые выносливые бойцы вырубили топорами лед из замерзшего ручья, не забыв поделиться им со своим любимым ротным.

Хотя почти все красноармейцы владели плотницким инструментом, но при сооружении лагеря не обошлось без несчастного случая. Один из бойцов поскользнулся на снегу, и топор вместо ветки угодил по ноге. Валенок смягчил удар, позволив неумехе отделаться разрубленным до кости большим пальцем, но пострадавшего следовало скорее увезти в санчасть. Упряжка давно уже уехала, и политрук спросил, есть ли добровольцы, готовые помочь своему товарищу. Естественно, желающие тут же нашлись. Они переложили раненого сослуживца на волокуши, сооруженные из лыж, и бодрым шагом направились в сторону села. Оставшиеся сопроводили ушедших завистливыми взглядами, но расстановка сил кардинально переменилась, когда политрук крикнул вслед бойцам, чтобы они успели возвратиться засветло.

Не знаю, как рота справилась с устройством лагеря в прошлый раз, но сегодня все было готово еще до сумерек. Все устали до невозможности, и команду отбой объявили раньше времени, как только стемнело. Признаться, к ночлегу в снежном лесу я отнесся с опаской. Когда-то в юности мне пришлось пережить холодную ночевку в горах. Возвращаясь с вершины, наша альпинистская группа попала в туман и заблудилась. Пришлось спуститься вниз, до тех мест, где росла трава и было относительно тепло. Страха я тогда не испытывал, а вот холодно было, и даже очень. Я вообще существо теплолюбивое. Этим летом у нас в Волгограде целый месяц стояла сорокаградусная жара, и никакого дискомфорта я при этом не чувствовал. А вот холод не люблю.

К счастью, мои опасения оказались напрасными, и уснуть мне удалось. Чистейший воздух, какой бывает только в еловом лесу, приятно потрескивающий костер, набитый желудок, теплая одежда – в общем, было все, что нужно для полноценного отдыха. Только под утро стало прохладно, и пришлось проснуться.

Дневальные уже разожгли приготовленные накануне дрова, и вскоре от котелков потянулся ароматный запах мясной каши. Политрук разрешил употребить для аппетита сто граммов, полагая, что после сытного завтрака и пробежки по утреннему морозцу спирт из нас быстро выветрится.

Из командирского шалаша был извлечен ящик с двумя десятками бутылок, которые Свиридов предусмотрительно прихватил вместе с остальными запасами. Пока ездовой вез сей драгоценный артефакт, он выслушал от бойцов массу советов и рекомендаций, что с ним делать. И вот теперь драгоценная жидкость, и не какой-то разбавленный спирт, а самая настоящая гостовская водка, была быстро распределена повзводно и поотделенно. На самом деле получилось чуть меньше ста граммов на человека, но ненамного, так как командирам решили не наливать.

* * *

Возвращение было радостным. Услышав команду «На лыжи», бойцы быстро отмахали два километра, отделявшие нас от села, и разошлись по избам, в которых квартировали. Сразу же по всей деревне застучали топоры, готовящие дрова на растопку, и вскоре из всех имеющихся здесь банек повалил дым.

Похоже, один я был невесел. Мне тоже хотелось попариться, а потом попить холодного кваску, но пока пришлось ограничиться только вторым пунктом. Пока рядовые отдыхали, их командиру предстояло писать отчет, и трудность заключалась в том, что никаких конструктивных предложений у меня не было. Ясно, что недостатков у современного лыжного обмундирования предостаточно. Оно слишком теплое, и в походе бойцы в нем быстро потеют. В случае ночевки без костров это чревато воспалением легких. Но какой выход можно предложить? Если носить легкие костюмы, то мы в них просто замерзнем, особенно когда начнутся сильные морозы. Поэтому и без того нагруженным бойцам приходится таскать с собой шинель и дополнительные комплекты нательного белья, но последних требуется много, ведь сушить его затруднительно. Возить за собой конные обозы батальон также не всегда сможет, ведь я сам и отстаивал тактику просачивания. Вместо того чтобы брать в лоб населенные пункты, которые немцы успеют хорошо укрепить, следует обходить их по бездорожью. Естественно, при движении по лесу санные упряжки не всегда смогут пройти за лыжниками, и рассчитывать на них не стоит.

Что в таком случае нужно делать, непонятно. Без технологий будущего задача явно неразрешима. Но, по крайней мере, можно закупить для лыжников солнцезащитные очки, чтобы сияние снега не слепило глаза. Помимо этого, ничего больше не придумывалось.

* * *

Я решил, что честно выполнил свой долг, и теперь, наконец, могу встретиться с березовым веником. Но тут свалилась новая напасть в виде звонка от комбата. Неунывающим, как всегда, голосом Иванов радостно прокричал мне в трубку:

– Уже вернулся с прогулки? Все, хватит пикники устраивать, дуй скорей сюда со своими взводными, у меня хорошие новости.

«Это надо же, как быстро иностранные слова проникают в наш язык, – успел я подумать, пока собирался. – Еще недавно, если кто-нибудь во время застолья вспоминал о предвоенной жизни, то выезды на природу называл «маевками». Я, может, только разок и упомянул, что в Америке это называется «пикник», а все уже переняли новое слово».

В штабе батальона уже собрались все командиры, и комбат торжественно достал какой-то приказ, ради которого нас и позвали. Мы тут же сгрудились вокруг стола и начали читать.

– Первый батальон 215-го полка 179-й стрелковой дивизии переформировать в отдельный лыжный батальон. Отдельному лыжному батальону присвоить порядковый номер 179.

Любопытно, неужели уже столько батальонов успели сформировать? То, что данный номер зарезервирован специально для нас, это понятно. Но в нашей истории количество лыжбатов перевалило за сотню лишь в следующем году. Значит, готовимся к зимней войне заранее. И хорошо готовимся, на шаг, а то и на два опережая темп из прошлой истории.

Иванов весь так и светился от счастья и, не скрывая радости, принимал наши поздравления. Теперь он стал командиром войсковой части, которую с натяжкой можно приравнять к полку. Впрочем, оказалось, что это еще не все сюрпризы. Подождав, пока ротные успокоятся, Сергей жестом фокусника извлек еще один приказ и торжественно помахал им в воздухе.

– Нас отправляют на фронт, – и, выдержав паузу, добавил: – Завтра. Дивизия дает нам транспорт, так что в двенадцать ноль-ноль уже начинаем погрузку в эшелон.

<p>Глава 4</p>

Ставка Верховного главного командования

Совещание Ставки на этот раз было немного необычным. К радостной и приподнятой атмосфере, царившей здесь, наверно, даже подошло бы слово «праздничная». Впервые с начала войны планировалось большое наступление, результатом которого должно стать окружение германских войск. Те резервы, которые тщательно копились последние месяцы, теперь наконец-то будут брошены на фронт, чтобы в ходе трех стратегических операций переломить ход войны. Началось совещание с доклада первого заместителя начальника Генштаба генерала Василевского о положении дел на фронтах:

– В настоящее время на всем театре военных действий сложилась благоприятная обстановка. Гитлеровские войска понесли значительные потери и временно утратили свои наступательные возможности. Все, что германское командование могло использовать на фронте, уже в значительной степени обескровлено и измотано. Армейских резервов у противника мало, в основном это недостаточно боеспособные войска охранных дивизий. Кроме того, согласно данным разведки, немецкое командование совершенно уверено, что русские в ходе последних боев серьезно ослаблены, и поэтому оборонительные работы у противника ведутся не слишком активно. Дезориентации противника способствуют мелкие наступательные операции наших войск на всех направлениях, призванные уточнить его систему обороны. Благодаря тому, что нам удалось сдержать последнее немецкое наступление, и с конца октября наступило временное затишье, мы смогли закончить подготовку крупных стратегических резервов. Теперь у нас имеются необходимые силы и средства для контрнаступления. Проводить наступление сразу по всему фронту, как этого требуют некоторые товарищи, мы не будем, а сосредоточим наши наступательные группировки в трех местах. Операция по окружению Демянской группировки противника началась успешно и, как я уже докладывал, пока идет согласно плану. Вторая, гораздо более трудная, операция предстоит вот здесь. – Василевский подошел к другой карте и начал объяснять подробности предстоящего наступления.

Верховный уже утвердил карту-план наступления, но доклад слушал внимательно. Когда генерал закончил, Сталин огорошил Василевского неожиданным заявлением:

– Ставка решила назначить командующим фронтом вас. Вы не возражаете? – Никто из состава Ставки о таком решении еще не слышал, но возражающих не нашлось. – Приказ мною уже подписан. Берите скорее все в свои руки и действуйте. По Курской операции мы выслушаем доклад товарища Жукова.

– Запланированная операция, – начал знаменитый еще со времен Халхин-Гола полководец, – предполагает нанесение мощного удара по оперативному тылу группировки противника, действующей в районе Курска. Перед началом основного наступления будут нанесены ложные удары восточнее от места прорыва, что должно отвлечь силы противника. С целью сковывания резервов противника на остальном фронте и недопущения переброски их в район Курска, 40-я и 50-я армии переходят в наступление с ограниченными задачами.

Все присутствующие сосредоточенно ловили каждое слово выступающего и следили за указкой, которой он показывал направления ударов. Следующий этап операции включал в себя прорыв обороны одновременно с севера, от Навля, и с юга, из района западнее Льгова. Два встречных удара в общем направлении на Севск должны будут нанести недавно сформированные Вторая и Четвертая Ударные армии. Обеспечение наступления ударной группировки и образование внешнего фронта окружения возлагалось на 1-ю гвардейскую армию и изрядно потрепанную в октябрьских боях, но подкрепленную свежими дивизиями 3-ю армию. На последнем этапе предполагалось уничтожить остатки немецкой группировки, сосредоточенной в районе Курска.

Закончил Жуков свое выступление словами:

– Прошу вас отдать приказ о начале операции, иначе можно запоздать с подготовкой.

Но у Сталина еще оставались вопросы:

– Как вы полагаете, товарищ Жуков, сможем ли мы обеспечить скрытность подготовки к операции?

– Для этого я запланировал следующие мероприятия. Выгрузка войск будет производиться на широком фронте и вдали от районов сосредоточения. Для всех прибывающих частей следует заранее разработать маршруты движения и направить к ним представителей штаба для организации приема. Сосредоточение войск проводить не ближе чем в тридцати километрах от линии фронта, и обязательно прикрыть данные районы сильной ПВО. Чтобы раньше времени не обнаруживать приготовления к атаке, мой план предусматривает проведение разведки боем вечером перед началом операции.

– Изменить ваш план надо, – мягко возразил Сталин. – Разведку боем силами передовых батальонов проведите за несколько часов до наступления, – блеснул своим знанием военного дела Верховный. Начитавшись отчетов попаданца о тактике во второй половине войны, он теперь щедро делился своими знаниями. – Следует также заранее приготовить отряды закрепления, предназначенные для удержания опорных пунктов после их захвата. Как вы полагаете, операция будет успешной?

Жуков немного помялся, но все-таки решил поделиться своими сомнениями:

– Я считаю, что у противника в районе Курска достаточно войск и техники, чтобы организовать прорыв и выйти из окружения.

– Не беспокойтесь, товарищ Жуков. Гудериан не получит на это разрешения. Гитлер категорически запретит своим генералам отводить свои войска назад, даже для того, чтобы занять оборону на выгодном и заранее подготовленном рубеже. Поэтому для прорыва окружения германское командование сможет выделить лишь небольшую часть этой группировки.

– Сведения, полученные нашей разведкой, достоверные? – осторожно спросил Василевский. Генерал на время болезни Шапошникова руководил Генштабом и был в курсе всех разведдонесений, однако ничего подобного ему не докладывали.

– Таких данных от разведки у нас пока нет, – признался Верховный, – но я точно знаю, что Гитлер сделает в такой ситуации.

– В таком случае, – продолжал упрямиться Жуков, – вызывает серьезные сомнения предложение Ставки не штурмовать Курск, а вынудить врага сдаться путем нанесения воздушных ударов и проведения артиллерийского обстрела города. Если окруженная группировка не будет быстро уничтожена, немцы соберут со всего фронта транспортную авиацию, чтобы снабжать свои войска, запертые в мешке.

– Это мы предусмотрели, и наша авиация поможет. К этому времени вам перебросят достаточно истребительных полков, в том числе ночных, из состава ПВО Москвы, чтобы блокировать поставки в Курск.

* * *

Много позже, находясь в почетной ссылке на должности полномочного посла и военного советника в Маньчжурии, Жуков напишет об этом разговоре: «Это было удивительно, говорить о будущих событиях так, как будто они уже произошли. Не имея никаких достоверных сведений о планах гитлеровского командования, товарищ Сталин все-таки смог точно просчитать все его действия».

* * *

– А что скажете об операции, порученной товарищу Василевскому? – продолжал свои расспросы Верховный.

– У нас пока нет опыта проведения глубоких наступательных действий. Под Курском ударным армиям предстоит пройти всего сорок-пятьдесят километров, а здесь глубина операции в четыре раза больше. К тому же местность на этом участке крайне невыгодна для наступления. В случае такого прорыва наши войска могут увязнуть, после чего их отрежут и окружат. Это все равно, что попытаться кулаком пробить толстый слой песка. Вместо этого следует брать песок понемногу, горстями, и так постепенно вырыть могилу врагу. – Для наглядности Жуков растопырил пальцы и продемонстрировал, как правильно надо бороться с таким сильным противником. – Я считаю, что время наносить глубокие удары еще не пришло.

– Хорошо, товарищ Жуков. Не теряйте времени и вылетайте обратно в войска Юго-Западного фронта.

* * *

После того, как совещание закончилось, Сталин провел другое, в крайне узком кругу. Ни представители штаба, ни стенографисты, ни адъютанты при этом не присутствовали. В кабинете находились только сам Верховный и генерал Рокоссовский.

Рокоссовского только недавно посвятили в самый главный секрет страны, и ему еще было непривычно думать о будущем в категории прошлого. Сталин долго колебался, не решаясь увеличивать число посвященных сверх необходимого минимума. Но в этот самый минимум, кроме Шапошникова, следовало ввести еще какого-нибудь хорошего фронтового генерала. Когда немецкое наступление остановилось, и началась подготовка к планомерному, хорошо продуманному контрнаступлению, вопрос встал особенно остро. Нужно было советоваться с опытным командующим, который в состоянии проанализировать все факторы с учетом опыта той войны, сравнивая прошлые операции с текущим положением на фронте, чтобы предвидеть ход событий. Вот и сейчас Сталин решил посоветоваться с «посвященцем», чтобы развеять все сомнения:

– Как вы оцениваете мнение товарища Жукова?

– С точки зрения сегодняшнего опыта он прав. Впрочем, с учетом послезнаний тоже, ведь первый год войны успешно окружить противника нам не удавалось. Однако, и это крайне важно, надо учесть ряд новых факторов. На этот раз наши потери в живой силе в октябре и ноябре намного меньше, причем, что особенно важно, тогда безвозвратные потери затронули опытных бойцов и командиров. А сейчас они остались живы и продолжат воевать. Далее, в прошлой войне соединения, попавшие в окружение, потеряли всю технику. Даже те из них, кто смог пробиться к своим, вынуждены были оставить орудия и машины. Также много техники было брошено во время распутицы, когда нашим войскам приходилось отступать, и у них не хватало времени вытаскивать грузовики и повозки из грязи. Очень важно и то, что ряд московских и других заводов не были эвакуированы, а значит, не останавливали производство. Территория, которую немцы тогда смогли занять, осталась у нас вместе с промышленными, сельскохозяйственными и людскими ресурсами. Мы так же под влиянием новых знаний несколько пересмотрели свои взгляды на тактику наступательного боя, что должно принести несомненную пользу. Не в последнюю очередь влияет на ход боевых действий наша успешная оборона и локальные успехи, имевшие место в последнее время. Это значительно подняло моральное состояние наших бойцов. Они теперь твердо уверены, что фашистов удалось остановить, а значит, они вовсе не такие уж непобедимые.

Верховный согласно кивнул, подтверждая сказанное. Каждая незначительная победа получала широкое освещение и преподносилась как доказательство безусловного превосходства Красной Армии над вермахтом, который может воевать только при условии внезапного и коварного нападения. Теперь же, когда внезапности больше не было, никаких шансов у Германии не осталось.

– Итак, рассмотрим операцию Василевского. Полагаю, что введя в бой хорошо подготовленные ударные армии, мы сможем с ходу захватить ряд населенных пунктов и, пока немцы не подтянули резервы и не создали сплошную линию фронта, успешно развивать наступление. Считаю, что основания для оптимизма у нас имеются. Даже если Первой Ударной армии не удастся полностью овладеть городом, то свою основную цель она все равно выполнит. Основная трудность для нее не прорваться, а удержать позиции, чтобы не повторить судьбу… – Рокоссовский на мгновение заглянул в свои записи, – армии Власова в прежней истории, которая попала в мешок где-то под Ленинградом.

При этих словах Сталин едва заметно усмехнулся. Несостоявшийся, теперь в этом можно быть уверенным, главный предатель страны был очень неплохим генералом, а такими кадрами разбрасываться не следовало. Его все-таки повторно назначили командующим ударной армией, которой Верховный присвоил тот же самый второй номер, как и в прошлый раз. Правда, лишь несколько человек в стране могли оценить эту маленькую шутку. Практический же смысл запутанной нумерации заключался в том, чтобы сбить с толку противника. У немцев в начале войны танковые группы нумеровались по порядку, начиная с юга, а вот у нас такой закономерности нет. Узнав, что под Курском они имеют дело со 2-й и 4-й ударными армиями, немцы не смогут экстраполировать эти данные и догадаться, с какой стороны ждать следующего наступления.

– У Третьей Ударной, – продолжал делиться своими соображениями Рокоссовский, – полоса наступления более сложная, но зато ей легче удерживать свои позиции, так как один фланг будет прикрыт. Как я понимаю, мы должны уделять внимание не только самому прорыву, но и закреплению захваченных в ходе наступления позиций, а также непрерывному снабжению войск. Тылы ни в коем случае не должны отрываться надолго. Далее, пока есть немного времени, нужно проверить подготовку и укомплектованность штурмовых батальонов. В настоящее время в каждой дивизии ударных армий имеется не менее одного такого батальона, а в соединениях первого эшелона – не меньше двух, что для настоящего времени уже неплохо. Но вот уровень подготовки у них разный. Имеются также случаи нарушения приказа о выделении каждому штурмовому батальону саперной роты и необходимого количества минометов. Не всегда проводились учения для слаженности действий с артиллеристами и танкистами. У многих красноармейцев до сих пор нет полного боекомплекта гранат. Еще хуже ситуация с дымовыми шашками, ножницами, кирасами, саперными инструментами.

– Ну а в целом, – встревоженно перебил докладчика Верховный, – как вы оцениваете исход операции, не далеко ли мы замахнулись ударными группировками?

– Я никогда не планировали операции такого масштаба, но полагаю, что глубокий прорыв возможен. Правда, у меня есть сомнение, нужно ли вести наступление по расходящимся направлениям. Но с другой стороны, противник не сможет сразу связать между собой эти удары, а когда поймет свою ошибку, уже будет поздно.

Выслушав собеседника, Сталин, не говоря ни слова, разложил карту с расположением резервов и начал внимательно ее рассматривать. Пользуясь паузой, Рокоссовский достал драгоценные записи и принялся в очередной раз их внимательно перечитывать. При этом у него появлялись те же мысли, что и у остальных посвященных. И в самом деле, почему Артефакт не забросил к ним ну хотя бы выпускника военной академии. Все, что надиктовал пришелец, конечно, очень важно, но сведения по тактике и стратегии у него были весьма неполные. В его знаниях военной теории и истории зияли огромные прорехи, и он не имел понятия о многих элементарных вещах. Даже такой, казалось бы, простой вопрос, на какую глубину артиллерия поддерживала атаку пехоты методом последовательного сосредоточения огня в разные периоды войны, ставил попаданца в тупик.

Не поднимая головы, Верховный неожиданно спросил:

– В прошлый раз с Демянском не вышло дело, надо ли сейчас затевать наступление в этом направлении?

Вопрос был отнюдь не риторическим, и прежде чем отвечать, Рокоссовский еще раз взвесил все обстоятельства.

– Итак, мы обозначим окружение Демянска, – начал пояснять Рокоссовский, как бы рассуждая сам с собой, – но наступление будем вести не спеша, чтобы противник успел перебросить на данный участок все возможные резервы. На северном направлении для нас важнее оттянуть от Ленинграда как можно больше немецких сил, чтобы отбросить врага подальше от города. Демянск же в любом случае никуда от нас не денется, теперь я в этом полностью уверен.

– Если это верно, это хорошо. Кольцо замыкать пока не будем.

Еще немного повозившись с картами, Сталин перешел к следующему вопросу.

– Где вы предлагаете использовать дивизию товарища Андреева-Соколова?

– На южном фасе Демянского выступа. 179-я как раз находится недалеко оттуда, и ее участие в наступлении на Холм будет выглядеть вполне естественно. Соответствующий приказ я подготовил. А сам товарищ Андреев вместе со своим батальоном будет переброшен на Старо-Русское направление. Мы потребуем от командарма, чтобы этот батальон в наступлении не использовали и держали в резерве на случай вражеского прорыва, которого, я уверен, не будет. По данным разведки, там крупных сил противника нет.

– Вот и хорошо. Мне кажется, на фронте ему будет безопаснее, чем у нас в Москве. Как бы мы ни пытались засекретить наличие нашего гостя, но вряд ли сможем долго скрывать его от тех, кому это знать не нужно.

* * *

А скрывать с каждым днем действительно становилось все труднее. Вот недавно один из ответственных товарищей, курирующих авиационную промышленность, очень сильно заинтересовался вопросом, откуда берутся новые сведения по авиатехнике. Причем сведения эти настолько важные, что на их основе принимаются решения о начале или прекращении выпуска различных моделей самолетов. Выяснить, кто является источником информации, ему особого труда не составило, и Андреева-Соколова чуть было не забрали прямо из госпиталя. Конечно, охрана тут же вмешалась и арестовала похитителя, которого отправили на допрос не куда-нибудь, а прямо к Меркулову. Увидев, кто его будет допрашивать, лжеврач отпираться не стал, и выложил все, что знал. В тот же день любознательного товарища, оказавшегося секретарем ЦК, вызвали на ковер к Верховному для обстоятельного разговора. К стенке его ставить никто не собирался, ведь интерес шефа авиационной промышленности был в общем-то вполне закономерным. Ведь тот, на ком лежит ответственность за выпуск самолетов, должен быть уверен, что все делается правильно. После беседы с Верховным, пояснившим, что, не будучи наркомом внутренних дел, лезть в эти самые секретные дела не стоит, этот товарищ сделал соответствующие выводы. Правда, понял он все хотя и верно, но несколько превратно. Вернувшись домой, секретарь написал заявление с просьбой освободить его от занимаемых должностей по состоянию здоровья, не забыв для пущей убедительности наглотаться таблеток.

Удовлетворять его просьбу Сталин не стал, хотя и хотелось сделать приятное Лаврентию. Берия знал всех организаторов своего убийства и забывать не собирался. Если его застрелили в той истории, то вполне могут снова сделать то же самое. Тем более не собирался он прощать того, кто был ему обязан возвращением из опалы. Да и сам Верховный не мог долго терпеть таких людей. Но время сведения счетов пока не наступило. К тому же молодой, еще не отметивший свое сорокалетие, энергичный хозяйственник был слишком неоднозначной личностью, чтобы списывать его со счетов. С одной стороны, активный участник репрессий, лично занимавшийся допросами, вместе с Ежовым объезжавший страну в поисках врагов народа. Он так преуспел в этом деле, что в тридцать восьмом нарком НКВД просил Сталина сделать своим замом именно его, а не Берию. И он же после смерти Сталина первым заявил о борьбе с культом личности. Но с другой стороны, получив власть, Георгий Максимилианович запланировал проведение масштабных реформ для облегчения жизни народа.

– Да уж, выбрал я себе преемничка, нечего сказать, – попенял сам себе Верховный. – И винить-то некого, сам так решил. Обвел меня вокруг пальца хитрый македонец. А теперь к списку моих «ужасных преступлений» еще добавится подрыв авиационной мощи страны путем единоличного принятия немотивированных и неоправданных решений по выпуску самолетов с воздушным двигателем. Что там в будущем эти, ли-бе-раз-ты, скажут? Дескать, идиотская затея. У немцев в сорок первом были лучшие в мире истребители, а у них все моторы с водяным охлаждением. Ну да, именно так и заявят. Вот же несправедлива эта тетка история – люди, занимавшиеся репрессиями, обвинят в них тех, кто эти самые репрессии прекратил, и выльют на них ушат грязи.

Высказывая доверие к Рокоссовскому, Сталин рассуждал вслух, показывая, что никаких секретов от него нет:

– Как там пришелец цитировал, «пришел Маленков, наелись блинков»? Интересно, что это было, обычный популизм или целенаправленная политика? Если второе, то чего он добивался, по какому пути хотел повести страну? К сожалению, ответов мы уже никогда не узнаем, слишком мало времени он провел у власти, чтобы сделать выводы. А сам Маленков не скажет, даже если бы знал. Ладно, пусть пока поработает. Он товарищ ответственный и образованный, так что пока находится на своем месте.

Действительно, мало кто еще из ЦК мог похвастать техническим образованием, а Георгий Максимилианович несколько лет учился в институте, и не абы в каком, а в престижной Баумановке.

– Теперь еще один вопрос. – Верховный тяжело вздохнул. Ему нужен был совет компетентного специалиста, но среди посвященных в тайну таких всего двое, и один из них – Шапошников, сейчас болеет. – Как вы полагаете, товарищ Рокоссовский, надо ли начинать эвакуацию предприятий Харькова?

– Учитывая опыт прошлой войны, нельзя быть уверенным, что город удастся отстоять. И тем более невозможно гарантировать нормальную работу предприятий, подвергающихся постоянным бомбежкам. Поэтому предлагаю начать поэтапный перевод Харьковского тракторного завода в Сталинград.

– Я разделяю вашу точку зрения. – Сталин облегченно затянулся трубкой, которую до этого теребил в руках. Эта дилемма – подвергать заводы риску, или же все-таки эвакуировать их, тем самым временно снижая производство, была очень сложной. – И помните, все, что мы здесь обсуждали, никто кроме нас и товарища Шапошникова знать не должен.

* * *

Узнав о предстоящей передислокации, я первым делом под шумок забрал свое донесение о потерях, которое положил на стол, когда пришел в штаб. Раз нам вскоре предстоит переезжать, то нечего позориться своими огромными небоевыми потерями. Пусть пострадавшие пока побудут в обозе, а там быстро вернутся в строй. К счастью, на фоне всеобщего аврала мое хищение осталось незамеченным.

* * *

То, что творилось в нашем батальоне за сутки перед отправкой, иначе как сабантуем в квадрате не назовешь. Хотя полностью поэму «Василий Теркин» еще никто, кроме меня, не читал, но это словечко на фронте уже прижилось. Что там наступление, оборона или немецкие прорывы по сравнению с реорганизацией, совершаемой одновременно с передачей имущества, переездом и подготовкой к визиту высокого начальства.

До сих пор формирование отдельных лыжных батальонов происходило с нуля, и подобных прецедентов еще не случалось. К тому же времени у нас в обрез, а успеть нужно было многое. В первую очередь следовало решить вопрос об укомплектовании нового подразделения. Количество личного состава до штатной численности не дотягивало, но тут вопрос с бывшим начальством был решен полюбовно. Боевой состав батальона, правда, остался без изменений, но санитаров и хозяйственников нам все-таки немного добавили. Еще сложнее была проблема дележки имущества. С одной стороны, фронтовое командование приказало снабдить нас всем необходимым, но у полка тоже был некомплект вооружения. Сошлись на том, что две «сорокапятки» нам выделили из дивизионного артполка. Что же касается минометов и пулеметов, то мы остались при своем, а отечественные противотанковые ружья, которых мы до сих пор ни разу не видели, нам подарят из армейских запасов.

Но хотя насчет оружия дивизионное начальство и торговалось, прочее имущество нам выдали без разговоров и в полном объеме. Я немного обалдел, когда узнал, сколько вещей положено иметь каждому лыжбатовцу. Мы должны были таскать с собой одновременно шинель и полушубок, валенки и сапоги, ватные штаны, свитера, кучу носков и портянок, кальсоны трикотажные и фланелевые, прочее белье. Еще набор рукавиц и меховых варежек, шапку-ушанку, теплый подшлемник и пилотку. Разумеется, еще требовался белый маскхалат. Нельзя не упомянуть лопатки, противогазы и все прочее снаряжение, которое мы за время боев подрастеряли или поломали. Еще, конечно, лыжи, но они у нас уже имелись в нужном количестве.

Так как наша рота имела первый номер, то с нас раздача и началась, чему я был несказанно рад. Мы и так еле успели получить все до вечера. К тому же полушубков на всех не хватило, и большая часть третьей роты, которою экипировали в последнюю очередь, осталась щеголять в ватниках. Особое внимание комбат уделил рукавицам, следя, чтобы они были вязаные и теплые. Самое неприятное для солдат зимой, это отморозить пальцы, так как тогда они не смогут стрелять. Но рукавицы нам понадобятся только во время боя или для проведения каких-нибудь работ, где требуется задействовать все пальцы. Все остальное время мы будем носить меховые овчинные варежки, мохнатые и очень теплые.

Еще следовало позаботиться о теплом белье, но тут случился небольшой казус. Когда началась раздача кальсон, я попросил выбрать для нашей роты сиреневые. Кладовщик предлагал взять голубые, которые, на его взгляд, красивее, но воспитанный на ассоциациях XXI века, я твердо настоял на своем.

А больше всего бойцы обрадовались сапогам. Довоенные запасы кожаных сапог уже заканчивались, и новое пополнение, прибывавшее на фронт, было в основном обуто в ботинки с обмотками. Эти «обмоточники» постоянно задерживали остальных – они всегда заканчивали обуваться последними, а во время марша обмотки постоянно норовили размотаться. Так что хотя мы уже чаще ходим в валенках, известие о переобувании все встретили с ликованием. Конечно, отечественной обуви на складе почти не было, но зато в нашей дивизии имелись приличные запасы трофейных сапог, которые и выдали всем нуждающимся.

Когда дошло до раздачи котелков, кладовщики были поражены. Нам предлагали новенькие, только что присланные с завода, однако комбат наотрез отказался их брать, тем самым вгоняя хозяйственников в ступор. Тыловики смотрели на него как на сумасшедшего, ибо кто же в своем уме будет отказываться от новенького имущества. Однако у нас все бойцы уже давно перешли на трофейную посуду, не мучаясь при этом неуместным ура-патриотизмом. Конструкция у немецких котелков тщательно продуманная, а их полувогнутая форма была очень удобной. Еще одно преимущество заключалось в крышке, выполненной в форме тарелки. Например, в нижнюю часть наливалось первое, а в верхнюю накладывалось второе. В отличие от немецкого, изделие нашей промышленности было сделано просто до невозможности. Округлая форма котелка не позволяла удобно его приладить, а крышка просто-напросто отсутствовала. Помимо неудобства во время приема пищи, когда в котелок попадала пыль, грязь и опавшие листья, это было чревато и демаскировкой – с незакрытой крышкой котелок гудел, как маленький колокол, от каждого случайного удара. Конечно, такое «чудо» было нам даром не нужно. Вот если бы предложили довоенные котелки, которые ничуть не уступали немецким, тогда другое дело. Но, к сожалению, все старые запасы давно закончились.

* * *

После получения вещевого имущества старую форму бойцы сдали на склад. Ее потом тщательно отстирают, заштопают и отправят в какие-нибудь тыловые части, где она будет принята как подарок небес. Вернули также и все ящики, в которых нам передали имущество и гранаты. Не оттого, что хозяйственники такие жадные, просто у них есть строгий приказ возвращать всю дефицитную спецукупорку в целости и сохранности.

Тем временем в канцелярии нашего, теперь уже отдельного, батальона кипела невиданная прежде работа. Для передачи документов личного состава были задействованы все имеющиеся в наличии писари, включая Наташу, которую я формально зачислил на такую должность. Ну в самом деле, не назначать же мне ее вторым ординарцем. Правда, заведовать делопроизводством Ландышева не привыкла, и за день наслушалась от моего настоящего писаря Макарова столько нелестных эпитетов, что мне даже пришлось ее утешать, чтобы у нее не развился комплекс неполноценности.

Когда ближе к полуночи эпопея передачи имущества в основном закончилась, и я смог вернуться в расположение своей роты, меня там уже ждали. В моем штабе сидел молодцеватого вида командир со знаками различия госбезопасности и с капитанской шпалой в петлицах. Соловьев предупреждал по телефону, что прислал мне пополнение, но загруженный важными делами, я об этом совсем забыл.

Так как связист был занят и не вскочил при моем появлении, а свои новенькие полушубки мы надеть еще не успели, то новичок не сразу сообразил, кто это ввалился в избу. Одеты и вооружены мы были примерно одинаково, а воротники гимнастерок с нашитыми на них петлицами были вопреки уставу спрятаны под ватниками, так что наши звания для посторонних оставались загадкой. Пока я топтался у порога, с трудом вспоминая, кто это ко мне явился, ротный писарь успел шмыгнуть к столу и высыпать на него из планшетки кучу бумаг.

Дезориентированный нашим поведением лейтенант госбезопасности вскочил со скамьи, одернул гимнастерку и четким строевым шагом подошел к Макарову. Привыкнув видеть здесь куда более высоких чинов и не испытывая страха перед органами, особенно после глумления над Кругликовым, писарь небрежно махнул ему рукой в мою сторону.

– Вон наш ротный. Он не пьяный, просто день у нас выдался тяжелый.

Еще бы не тяжелый. Только мои современники, избалованные компьютерами, могут понять, как трудно разбираться в бумагах, написанных от руки, и заниматься подсчетами без калькулятора.

Изучив его удостоверение и убедившись, что он тот самый лейтенант госбезопасности Леонов, которого мне прислали, я протянул свою руку и представился:

– Александр.

– Алексей, – улыбнулся в ответ лейтенант, внимательно рассматривая меня. Видимо, он ожидал увидеть сурового разведчика с каменным лицом и квадратным подбородком, проведшего всю жизнь среди стрельбы и опасностей.

На этот раз мне предусмотрительно передали в запечатанном конверте анкету новичка, так что я сразу узнал о нем все сведения. Родом с Поволжья, жил рядом с немцами, поэтому хорошо знает немецкий язык. Службу проходил в погранвойсках. После армии поступил в институт, на факультет иностранных языков, но доучиться до конца не успел, так как началась война. В первый же день ушел добровольцем. Его направили в действующую армию переводчиком, сразу присвоив командирское звание. На фронте попал в окружение, с боем выходил из него вместе со своей дивизией. Осенью его соединение успешно оборонялось, а сам Леонов успел несколько раз отличиться. Так как «языков», которых нужно было допрашивать, всегда не хватало, то переводчик лично участвовал в их добыче. Зная в совершенстве немецкий язык и обладая боевым опытом, бывший пограничник без труда захватывал вражеских офицеров, которых обычно там же, во вражеском тылу и допрашивал. Если пленный был особо важным, то разведгруппа волокла его на нашу сторону.

Естественно, командование ценило Леонова. А недавно Алексея неожиданно вызвали в управление госбезопасности, поздравили с вступлением в доблестные ряды органов и направили сюда.

Теперь, когда наша компания сотрудников госбезопасности значительно выросла, а я в некотором роде должен был координировать ее работу, перед нами встал вопрос о форме общения. Чтобы не запутаться, кто кому должен выкать, а кого называть по имени, мы решили просто все вместе выпить на брудершафт, и тем самым упростить процедуру общения.

Эта идея всем понравилась, и мы тут же претворили ее в жизнь. Ландышева была такая измотанная, что у нее даже не было сил ехидничать, что она в обычном состоянии не преминула бы сделать. Полусонная Наташа послушно поднимала рюмку, не интересуясь ее содержимым, но потом все-таки не забыла, что обращаясь к командиру, ей теперь можно нарушать субординацию:

– Ну все, Сашка, можно уже спать идти? А то я уже с ног валюсь.

Закончив ритуал, я мысленно вычеркнул этот вопрос из списка проблем. Теперь мы уже могли просто называть друг друга по имени, конечно, наедине или в тесном кругу сослуживцев. В самом деле, после того как мы с Авдеевым прошли вместе огонь и воду, меня несколько напрягает продолжать общаться с ним официально. С Леоновым совместных приключений еще не было, но за ними дело не станет. К тому же нас всех объединяет причастность к величайшей тайне Земли, хотя в полной мере они этого и не понимают.

Никаких дел на сегодня больше не предвиделось и, дав разведчику задание забрать у старшины полный комплект вещевого довольствия, я приступил к допросу Авдеева, чтобы все-таки выяснить, где его черти носили. Спать, конечно, хотелось жутко, но на этот раз любопытство пересилило.

Павел отпираться не стал и сразу рассказал, что он возглавлял научную экспедицию по поиску чего-то непонятного.

– А что, ученые тебе не говорили, чем именно они занимаются?

– Да нет, – усмехнулся новоиспеченный научный работник, – это я им не говорил, что надо искать. Мне в наркомате объяснили, что нужно разыскать какой-то замаскированный прибор номер один, и что ты его тоже пытался найти, но не смог. Сначала мы смотрели в разрушенной церкви, рядом с тем местом, где находилась наша рота в сентябре. Так вот, там мы обнаружили тайник, но, судя по его небольшим размерам, он был предназначен для прибора номер ноль.

Павел подмигнул и, наклонившись ко мне, таинственным шепотом поделился своими мыслями:

– Ясно ведь, что если габариты этого аппарата известны, то значит, его уже разыскали. И даже понятно, кто это сделал.

Ого, какого он мнения о моей скромной персоне. То я крутой Джеймс Бонд, живущий в тылу врага, то занимаюсь поиском таинственных артефактов.

– Вот только интересно, кто это придумал начинать нумерацию с нуля, – продолжил Авдеев уже обычным голосом. – Я никогда о таком чудачестве не слышал. Хотя, если это означает приоритет важности, то понятно.

Вот это да. Я по старой программистской привычке машинально нумеровал свои важные записи с нуля, а гэбня решила, что так и надо. Теперь нужно срочно просмотреть всю ротную документацию, вдруг я там тоже что-то напортачил. Спешно пролистав бумаги, я немного успокоился. Кроме перечеркнутых кое-где ноликов, ничего противоестественного не обнаружилось, и я вернулся к Авдееву.

– Затем мы начали выполнять более сложную задачу, – продолжил он свой рассказ. – Судя по приблизительной схеме, которую мне вручил Меркулов, зона поиска составляла овал размером от ста до двухсот километров. Начиналась она как раз от церкви и в основном находилась на оккупированной территории. Мы обследовали только ту ее часть, что находилась на нашей территории, а за линию фронта не лезли. Но все равно площадь поиска была довольно большой, и поэтому мы проводили замеры с самолета, а все подозрительные аномалии уже исследовали на земле. Как мне пояснили, прибор номер один должен быть сравнительно большого размера и, возможно, излучает в различных диапазонах. Мне выделили «кукурузник», в котором мы вместе со специалистом летали на низкой высоте и проверяли с помощью, эээ, ну в общем, газоразрядного прибора для измерения ионизирующего излучения.

– Счетчик Гейгера, что ли?

– Ага, он самый. Все время забываю это название.

– Но разве в кукурузнике не два места? Переднее занимает пилот, а как вы вдвоем поместились на одном сиденье, да еще с аппаратурой?

Авдеев смущенно пожал плечам, потом махнул рукой и заявил, что кое-как втиснулись.

– Но мы все равно ничего не нашли, только зря время потратили. Все, отбой, завтра рано вставать.

* * *

Наутро еще больше суматохи добавила новость о приезде представителей штаба армии, которые собирались посмотреть, как выглядит настоящий образцовый лыжбат. Что такое проверяющие из высоких инстанций, мы уже знали. Явится, к примеру, такая комиссия и начинает шастать по окопам, высматривая недостатки. Естественно, за последними дело не станет. Один проверяющий будет тыкать пальцем в окоп и критиковать все, что видит:

– Не жалеете вы бойцов, брустверы слишком низкие, от пуль почти не защищают. А окоп надо сделать шире, чтобы носилки с ранеными можно было легко проносить. Исправьте сегодня же.

Другой проверяющий не менее категоричен:

– Не бережете вы личный состав, товарищи командиры. Брустверы надо совсем убрать, чтобы не демаскировать позиции. А окопы делайте поуже, чтобы осколки не залетали.

Исправить все, естественно, тоже надо сегодня.

Взбудораженные внезапным приездом проверяющих, все командиры батальона отставили свои дела и принялись за осмотр внешнего вида подчиненных. Боже упаси, если у кого-нибудь не хватает пуговицы или треугольничек на петлице прикреплен криво. Еще хуже, если гости вдруг решат проверить, знает ли боец номер своей винтовки или автомата, а тот не сможет ответить.

Всем взводным я наказал в присутствии высокого начальства делать озабоченное лицо и постоянно держать в руках какие-нибудь бумаги, чтобы показать свою занятость. Авось, тогда их трогать не станут. Воспользовавшись моим советом, Свиридов достал из планшетки блокнотик и отрепетировал, как будет с умным видом черкать в нем карандашом. Ни одного листика там, правда, уже не оставалось, так как лейтенант раздал их бойцам на самокрутки, а командирский блокнот одолжил своему заместителю.

* * *

Но вот сборы закончились, и мы выстроились у машин. Окинув взглядом красноармейцев нашей роты, комбат остался доволен, придраться было не к чему, а заметив рослую фигуру Леонова, он весело хмыкнул:

– Ты бы сформировал из своего гэбэшного воинства отдельный взвод, или сразу роту, а то к тебе пополнение каждый день шлют, уже зачислять их некуда.

При посадке в машины возникла маленькая заминка. Погрузку личного состава в грузовики мы отрабатывали, но без лыж. Поэтому когда красноармейцы начали залезать в кузов и рассаживаться, все застопорилось. Постепенно сержанты навели относительный порядок, и всем удалось рассесться. Вот только алгоритм укладки лыж везде был разный. В одних машинах бойцы держали их вертикально, в других положили вдоль кузова, а где-то лыжи лежали поперек и далеко высовывались наружу.

* * *

По плану, нас должны были довезти до Андреаполя на грузовиках, а в километре от станции нам придется спешиться и дальше идти на лыжах, чтобы мы смогли продемонстрировать все свои умения. Для бойцов ничего сложного в этом не было, а вот батальонному хозвзводу пришлось нелегко. Имущество-то они получили по штатному расписанию, а людей в подразделении был некомплект. В результате большое количество снаряжения, оказавшееся невостребованным, в санные упряжки, положенные лыжбату, просто не помещалось. Впрочем, Иванов этой оказией ничуть не смутился и приказал водителям, которые везли наши сокровища, ехать дальше как ни в чем не бывало и делать вид, что они к нам отношения не имеют.

Между тем наш бравый батальон выстроился на лыжах, как на смотр, и комбат прошел мимо нас, придирчивым взглядом выискивая недостатки. Выглядели мы немного экзотично. Так как везти наши личные вещи было некому, то все напялили на себя как можно больше одежды, и теперь мы были похожи на армию белых колобков. Для пущей маскировки некоторые бойцы даже выкрасили в белый цвет свои автоматы, кроме ствола, естественно, и теперь их оружие выглядело так причудливо, что сразу и не сообразишь, что это такое у них в руках.

А потом начался марш, и мне захотелось провалиться от стыда сквозь землю. Моя рота должна была выступить первой, а ее командиру следовало возглавить колонну. Вот только не опозорю ли я свой батальон, ведь тренироваться правильно ходить на лыжах мне почти не пришлось. Давешний поход был не в счет, тогда я думал лишь о том, чтобы не упасть. Впрочем, все обошлось. Мы буквально на рысях проскочили мимо группки командиров, в которой, кстати, мелькнула генеральская папаха, без равнения направо и без положенных приветствий. Как-никак руки у нас заняты палками, а идя на лыжах, головой особо не покрутишь, так и упасть не долго. Впрочем, командование как раз и хотело посмотреть, как мы шустро бежим, и батальон не обманул его ожиданий. Дистанция в километр для нас была шутейной, и мы, разогнавшись, легко промчались до станции, не снижая скорости.

Оглянувшись, я увидел вереницу саней, замыкавших нашу колонну. Интересно, как они смогут двигаться за нами в боевых условиях, когда придется продираться через заросли? Ну что же, поживем, увидим.

* * *

До начала погрузки еще оставалось время, и нам предстояло провести его с пользой. В тупичке на запасных путях стоял вагон-теплушка, который нам отдали для тренировок. Командир каждого взвода распределил места в вагоне среди своих подчиненных и несколько раз отрепетировал посадку и выгрузку. Свободного пространства в теплушке так мало, что все бойцы одновременно не помещаются, поэтому крайне важно соблюдать порядок посадки.

Для меня такой вид транспорта был настоящей экзотикой, и пока бойцы прыгали туда-сюда, я с любопытством все рассматривал. Привычные для нашего времени длинные четырехосные товарные вагоны появились только недавно, и еще оставались редкостью. Основным видом транспорта сейчас являлась двухосная теплушка, вместимостью на сорок человек. Концепция этого, без сомнения, настоящего чуда техники, была придумана еще в русско-турецкую войну. Не знаю, кто изобретатель этой идеи, но она быстро распространилась по всем странам. С тех пор конструкция всех грузовых вагонов предусматривает быстрое переоборудование для перевозки людей: стенки и сдвижная дверь утепляются дополнительными щитами, грузовые люки заменяются окнами, приделываются нары, а посередине устанавливается жестяная печка.

Мне, естественно, отдельного вагона не полагалось, но так как численность взводов не дотягивала до штатной, то я вместе с канцелярией втиснулся к свиридовскому взводу, нагло заняв лучшее место у окна. Мои гэбэшные сопровождающие расположились здесь же, кроме Ландышевой, которую пришлось отправить в пульмановский вагон, где вольготно разместился медвзвод. Находиться в маленькой теплушке среди толпы мужчин, где из так называемых удобств имелось только одно ведро в углу, ей было бы не очень удобно.

Отрепетировав посадку заранее, мы смогли быстро разместить личный состав по вагонам, но сначала солдаты помогли с погрузкой нашего имущества. Грузовики, в которых оно хранилось, подъезжали задним ходом к высокой деревянной платформе, и бойцы вытаскивали из них многочисленные мешки, ящики с боеприпасами и консервами, тюки с сеном, и прочие очень нужные на войне припасы. На открытые платформы закатывали пушки и затаскивали сани. Лошадей заводили в стойла, размещенные в точно таких же вагонах, что и наш. Это напомнило мне песню бравого солдата Швейка про «сорок человеков или восемь лошадей». Действительно, одна лошадь занимала место пяти человек.

Вскоре все было загружено, и мы расселись по местам. В эшелоне, кроме нашего батальона еще насчитывалось много вагонов, в которых переезжало какое-то подразделение. Кто были наши соседи, нам расспрашивать запретили, впрочем, как и им тоже. Все, что мы должны знать, это номер эшелона и временные номера, присвоенные всем командирам. Если, к примеру, на станции нас должны будут кормить, то никто не кричит, чтобы 179-й лыжбат выгружался. Сначала дежурный подбегает к комбатовскому вагону и объявляет, что тринадцатый должен явиться к первому. Иванов мчится к начальнику эшелона, узнает все у него, а потом уже объявляет нам, каким номерам вести свои роты в пункт питания.

Обговорили также порядок выгрузки в случае бомбежки. По тревоге все бойцы выскакивают с оружием и боеприпасами, оставив личные вещи. Дневальные заливают огонь в печке, и от каждого взвода выделяют часовых, которые должны отгонять от состава местное население и тыловиков.

Не поняв последнее требование, я отвел комбата в сторонку и стал у него выпытывать, на кой ляд кто-то должен лезть к эшелону, который бомбят. Помня, что я далек от реалий современной жизни, Иванов не стал сердиться на мою тупость и спокойно все объяснил. Когда в поезд попадают бомбы, то продукты, хранящиеся в вагонах, разлетаются и служат желанной добычей для изголодавшегося населения. А если во время налета погибает лошадь, то ее буквально за минуту могут разделать так, что ни кусочка не останется. Потому-то часовые и нужны.

Ждать отправления долго не пришлось. Вскоре шумный гам, царивший на станции, перекрыл зычный крик начальника эшелона. Хотя мегафона у него не было, и ему приходилось пользоваться рупором, но слышно его было прекрасно:

– По вагонам.

И тут раздался такой громкий гудок, что я сразу же вскочил и потянулся к оружию. Но увидев, что все сидят спокойно, быстро сообразил, что это отнюдь не сигнал тревоги, а обыкновенный паровозный гудок. Здесь, в сорок первом, я его уже слышал, но только издалека.

Как только поезд тронулся, Свиридов, верный своим старшинским привычкам, занялся жизненно-важными вопросами. Он покопался в своих припасах, а потом громко спросил, обращаясь ко всем:

– Сколько у нас запасов?

В ответ посыпались отчеты отделенных.

– У меня пять.

– Девять.

– Четыре.

Моему ординарцу не надо было объяснять, о чем идет речь, и он с гордостью выкрикнул цифру восемь.

Эти сведения Свиридову пришлись по душе, и он начал что-то подсчитывать, рассуждая вслух:

– Так, это в НЗ, четверо у нас непьющих, спирт пока не трогаем. Ого, да мы богачи. Если выдавать, как на фронте, по сто граммов, то нам хватит надолго. Если, конечно, ротный разрешит.

Так как бойцы вполне заслужили отдых и срочных дел у них не имелось, то я дал добро на употребление драгоценных запасов по их прямому назначению. Сразу расслабившись, бойцы принялись напевать песни или же захрапели, пользуясь предоставленной возможностью. Во всем батальоне сейчас только недавно сформированное отделение противотанкистов было занято делом, изучая свои новенькие ружья, сразу прозванные удочками. Но нашей роты это не касалось, и бойцы просто наслаждались жизнью. Конечно, ехали мы не в мягком вагоне, но все равно это намного лучше, чем ползать по-пластунски по снегу и бегать на лыжах с полной выкладкой. Еда есть, в вагоне тепло, что еще надо для счастья. После того, как печку растопили, а щели в стенах забили ватой, надерганной из запасного ватника, здесь стало так жарко, что даже пришлось приоткрыть дверь.

Правда, на первой же остановке Михеев, который мысленно уже видел себя политруком роты, попытался помешать нашему законному отдыху и предложил провести очередное политзанятие. Но Свиридов, как старший по званию, сразу же его отшил, нагло заявив, что сейчас у них по плану вокал, и красноармейцы занимаются спевкой голосов.

Бойцы действительно в этот момент пели песню, которой их научил ротный, но она была отнюдь не из тех, что я надиктовывал Ландышевой для пополнения репертуара всесоюзного радио.

А поезд чух-чух-чух, огни мерцали,Огни мерцали, когда поезд уходил.

Поморщившись от такой несознательности, помощник политрука все же понял свою ошибку и отправился искать добычу себе по зубам, благо что остальными взводами командовали всего лишь сержанты.

* * *

В начале пути вид из окна был удручающим. Вдоль дороги то и дело попадались сброшенные под откос разбитые вагоны, оставшиеся после бомбежек. Села, мимо которых мы проезжали, были пустыми. В прифронтовой полосе большинство жителей эвакуировали, и поэтому дома выглядели заброшенными. Но, по крайней мере, все они были целыми, а не сожженными немцами, как в нашей истории. Так что жителям будет куда вернуться.

Станции мы обычно объезжали по обходным путям. Их специально построили, чтобы не допускать излишних простоев, а главное, чтобы избегать скопления эшелонов, которые будут подвергаться налетам авиации противника.

Но у поселка Осташково эшелону все же пришлось остановиться. Объехать станцию было невозможно, так как здесь находился мост через протоку Селигера. Прикрывая такой важный объект, в воздухе постоянно висела дежурная пара истребителей, а на окраинах поселка виднелись стволы зениток.

Судя по большому количеству дымных столбов над станцией, здесь было тесно от многочисленных эшелонов, заполнивших все запасные пути и ждавших своей очереди на проезд через мост. Порядок проезда регулирует диспетчер, руководящийся приоритетами важности военных составов. В первую очередь на восток пропускались поезда с ранеными, а на эту сторону эшелоны с боеприпасами, которые не только очень важны для фронта, но и опасны для станции. Без задержек прогромыхал через Осташково тяжелый бронепоезд. Увидев его, я поспешил записать очередное гениальное озарение. Если боевые действия идут недалеко от железной дороги, то можно установить на прочные четырехосные платформы тяжелые морские орудия. Дальность выстрела у них большая, снаряды тяжелые, но вот перевозить их иначе как на поезде довольно затруднительно.

* * *

Пользуясь случаем, машинисты подвели поезд к дровяному пункту, чтобы заправиться горючим. Везла наш эшелон знаменитая «Овечка», как в народе прозвали паровоз серии «Ов». Она была очень древняя, возможно сделанная еще в прошлом веке, и работала на дровах. Воспользовавшись тем поводом, что мне приказали выделить людей для погрузки дров, я подошел поближе к раритету и стал с восхищением его рассматривать. Чудо техники фыркало паром, пускало из трубы дым, и от него нестерпимо несло зловонным техническим салом, применяемым для смазки механизмов. В общем, это было восхитительно. Впрочем, мои восторги несколько поубавились, когда мимо величественно проехал паровоз, как будто сошедший с экрана фильма о Диком Западе.

– Что, нравится, командир? – весело спросил чумазый машинист, руководивший погрузкой дров. – Это «Прери», первая красавица на наших линиях, не чета нашей древней старушке.

Работали бойцы быстро, спеша поскорее уехать с опасной станции, которую могли атаковать немецкие самолеты. Воздушного нападения, к счастью, не случилось, но зато поезд был атакован сотнями беженцев, спешившими уехать подальше в тыл. Видимо, здесь обязательная эвакуация уже не предусматривалась, и люди, решившие переехать, должны были добираться самостоятельно.

Начальник нашего эшелона был тоже живым человеком и своей властью разрешил нам подсаживать пассажиров. В разумных пределах, конечно. Ни военный комендант станции, ни хмурые энкавэдэшники, переругивающиеся с машинистами, против провоза «зайцев» не возражали. Они только предупредили, что на ближайшей узловой станции всем гражданским придется сойти, но там ими займется эвакуационный пункт.

Когда мы отъезжали от станции, все платформы были завалены большими тюками и узлами, на которых сидели женщины и старики. Детей мы постарались распределить по вагонам, иначе они просто могли замерзнуть. Самых маленьких посадили в пульманы, а тех, кто постарше, впустили в теплушки.

Хотя у нас в вагоне и так было тесновато, и всего пара мест оставались свободны, но десяток человек мы у себя разместили. Так как самый свободный угол оставался у моего штаба, то естественным образом стайка ребятишек притиснулась ко мне. Они расселись по нарам и тихонько стали оглядываться по сторонам.

Для начала мы разогрели на печурке все самое вкусное, что у нас нашлось из консервов, и предложили деткам. Отказы мы не принимали, впрочем, их и не последовало. Когда дети наелись так, что сидели, как хомячки, с надутыми щеками, не в силах больше проглотить ни кусочка, я задумался, чем бы их еще развлечь. Сказок, которые мне приходилось читать племянникам, я знаю много, но не все из них можно рассказывать в этом времени. Если взять, к примеру, историю про Изумрудный город, то как бы потом хуже не стало. Детишки же могут пересказать кому-нибудь историю про людей с нерусскими именами из американского Канзаса, и бдительные органы затаскают их по допросам. Может, тогда про Колобка или репку? Но они уже вышли из этого возраста. Хотя, пожалуй, с репки можно начать.

– Вы в школе учились? – Утвердительный кивок, говорить они не могли. – Тогда вы знаете, что слово состоит из слогов, верно? Подумайте, что получится, если мы возьмем сказку про репку, но из каждого слова будем произносить только первый слог. Вместо «посадил дед репку» говорим «по де ре». Понятно? Итак, по де ре. Вы ре бо пре бо. Тя де ре, тя по тя, тя по тя, а вы не мо.

Детишки окончательно оттаяли, проглотил все, что у них было припрятано за щеками, и стали хором повторять:

– Тя по тя, тя по тя, а вы не мо.

Эта шутка им понравилась, и они стали требовать еще что-нибудь сократить по такой же системе. Но я уже вспомнил рассказы моей мамы о том, что у нее в детстве любимой книжкой была «Сказки дядюшки Римуса». Значит, эту книжку советская цензура разрешила, и истории про кролика можно рассказывать детям, не опасаясь последствий. И вот, сделав необходимое вступление о том, что эту сказку рассказывал негр Римус, я начал повествование о хитром и храбром Кролике, находившем выход из любых безвыходных ситуаций.

Когда последний из слушателей заснул, сжимая в руке рисунок зайчика, сделанный мной на блокнотном листочке, я задумался, почему так получилось, что своих детей у меня еще нет. Вроде бы я никогда не был против того, чтобы завести семью, да и детей в общем-то люблю, но что-то не складывалось. Наверно, дело в том, что у меня слишком высокие требования к будущей избраннице. Мне всегда хотелось, чтобы она разделяла все мои увлечения: лазила по горам, фехтовала, любила историю и фантастику, фильмы с переводом Гоблина и, конечно, разбиралась в компьютерах. Ах да, и еще не курила.

Таким сверхразборчивым можно быть в двадцать лет, ну в тридцать. Однако в моем возрасте уже пора понять, что если я свой идеал до сих пор не нашел, то значит, неправильно сформулировал граничные условия для его поиска.

В эту ночь я твердо пообещал себе, что если встречу умную, добрую и честную девушку, с которой мы будем испытывать взаимную симпатию, то обязательно на ней женюсь. Пускай далеко не во всем наши интересы будут совпадать. У мужчин есть свои увлечения, а у женщин свои, и ничего страшного в этом нет. Пусть девушка любит смотреть сериалы, сидеть в «Одноклассниках» и читать журналы мод, это, наверно, неотъемлемое свойство женской природы. Впрочем, сейчас этих напастей, кажется, еще нет, что не может не радовать.

Приняв решение и достигнув полной гармонии с самим собой, я достал свои медали и с довольной улыбкой принялся их начищать, чтобы если что, предстать перед будущей избранницей во всей красе. Спеша поделиться своей радостью, я тихо растолкал Авдеева и шепотом рассказал ему анекдот про нас ним.

– Приходим мы с тобой к комбату и просим дать нам отпуск, чтобы устроить свадьбу. Ты говоришь, что тебе нужен один день, а я прошу себе два дня.

– А почему тебе два?

– Вот и комбат спрашивает, почему два дня. А я ему отвечаю: «Так у него невеста уже есть, а мне ее еще надо найти».

– Ну-ну, – позевывая и потягиваясь, пробормотал Паша. – Значит, любовное состояние бывает заразным. Ладно, давай свои медали сюда, я же как-никак твой ординарец, а ты отдыхай.

* * *

Несмотря на забитые дороги, мчали нас сравнительно быстро, и еще до полуночи мы прибыли в Бологое. Дальше отсюда было два основных направления. Налево, в сторону Ленинграда, и направо, к Москве. Так как никаких достоверных сведений о нашем маршруте не имелось даже у комбата, то все принялись обсуждать, куда теперь повернет эшелон, но ни к какому выводу, естественно, не пришли.

Прежде чем остановиться, мы долго плутали по запасным разъездам. На станции было много путей, на которых стояли десятки эшелонов, но после сложного маневрирования по какой-то хитроумной схеме, мы остановились в тупичке за оборотным депо. Здесь нам пришлось расстаться с маленькими пассажирами, которым на прощание напихали в руки кучу съедобных подарков.

Несмотря на темноту, было ясно, что движение здесь очень интенсивное. В Бологое пересекались основные магистрали, и она была крупной узловой станцией. То, что творилось на железной дороге, напоминало мне центр города в час пик. Эшелоны двигались через станцию непрерывной чередой. За четыре часа, пока наш поезд здесь стоял, мы насчитали пятьдесят составов, идущих к Ленинграду. Со всех сторон неслись перестуки колес и лязг буферов, а их, в свою очередь, заглушали гудки паровозов и команды диспетчера, который умудрялся без компьютера управлять этим сложным хозяйством. Впрочем, комбат мимоходом заметил, что по сравнению с августом на железной дороге успели навести строгий порядок.

По словам Иванова, здесь есть огромная роскошная столовая, в которой могут накормить сразу целый батальон, но нас туда не повели. По утрам немцы обычно устраивали налет на станцию и, несмотря довольно мощное ПВО, им иногда удавалась сбросить бомбы на цель. Поэтому большую часть составов старались отправить затемно.

* * *

Дальше нам опять повезло. Везли нас быстро, и под бомбежку мы ни разу не попали. Когда рассвело, стало ясно, что мы направляемся не к Ленинграду, а прямо на запад, в сторону Старой Руссы. На первой же остановке я вызвал политрука, который обязан был следить за новостями, и он разъяснил нам текущую ситуацию на фронте:

Наши войска еще три дня назад смогли быстро окружить Старую Руссу и, не захватывая город, продвинуться дальше. Судя по названиям освобожденных населенных пунктов, армия, номер которой мы так и не узнали, вела наступление сразу по трем направлениям. Первое направление на запад, в стороны Сольцы. Второе на север, в обход Ильменя. И третье, скорее всего основное, на юг, чтобы отрезать большой Демянский выступ. Вполне возможно, что наша родная дивизия тоже примет участие в предстоящем окружении немцев и нанесет удар с юга. Тогда мы можем с ней встретиться где-нибудь у Холма.

Как оказалось, в Старой Руссе все еще шли бои, поэтому нас довезли только до поселка Парфино, километрах в пятнадцати от города. Здесь дежурный по составу отдал последнюю команду:

– Срочная полная выгрузка. Всем собраться справа по ходу эшелона.

Как только мы закончили с выгрузкой имущества, в наши освободившиеся вагоны начали сажать изможденных людей, выглядевших так, словно побывали в концлагере.

Оказалось, что это действительно так. Для ремонта дорог, заготовки дров и прочих повинностей фашисты периодически сгоняли население в так называемые трудовые лагеря, являвшиеся настоящей каторгой. Там от тяжелой работы, ужасной кормежки и постоянных избиений люди быстро умирали. На замену погибшим немцы постоянно мобилизовали новых рабов из тех сел, жители которых не ушли в леса. Те двести человек, которые сейчас грузились в эшелон, были узниками в лагерях Большое Орехово и Алексино. После освобождения большая часть из них разошлась по домам, а те, кому идти было некуда, согласились на эвакуацию. После увиденного все бойцы еще сильнее рвались в бой, но как вскоре оказалось, нас ожидало совсем другое назначение.

Сначала мы нанесли приятный визит в пункт питания, где изголодавшихся солдат ждал чудесный обед из двух горячих блюд. Затем батальон погрузили в машины и отправили к конечной точке путешествия. Там комбат оставил нас обживаться, а сам помчался на доклад к генералу Масленникову, принявшему, как оказалось, недавно командование 39-й армией, к которой мы теперь относились.

Вернувшись, Иванов собрал в штабе ротных на совещание и вкратце обрисовал ситуацию. Наступление нашей новой армии ведется сразу по нескольким направлениям, и подвижных резервов, а именно так можно назвать лыжников, уже практически не осталось. Направив сюда наш лыжбат, командование потребовало, чтобы его оставили в резерве и использовали лишь в случае прорывов нашей обороны и для отражения вражеских десантов.

Сказав это, комбат как-то подозрительно покосился на меня, и я без труда прочел его мысли: «Ну да, станет командующий фронтом просто так интересоваться судьбой какого-то батальона. Ясно, что во всем виноват этот весьма странный субъект, постоянно сопровождаемый толпой гэбэшников».

Но оказалось, что на этом новости не закончились. Хотя нам и отвели роль заградотряда, но командарм считал наше подразделение самым лучшим из всех, что у него имелись, и попросил Иванова выделить ему роту-другую. Остановившись на этих словах, комбат с гордостью нас оглядел. Имея под командованием целую армию, Масленников тем не менее считал нас значительным подспорьем. Есть от чего загордиться.

Впрочем, если отбросить эмоции и рассуждать логично, то так оно и было. Зимой нет ничего ценнее подготовленных лыжников, а сколько их в армии? Наверно, штук пять лыжбатов, от силы десять, и большинство из них наверняка необстрелянные. А о нас генерал еще со времен взятия Торопца очень высокого мнения.

Как и следовало ожидать, мою роту трогать не стали, а на фронт отправили вторую и третью. Одна из них направилась на запад, а другая к Ильменю. Вместе с ними ушла часть санитаров и хозяйственников. Своего начальника штаба, которому, как он считал, не хватает боевого опыта, Сергей также отправил воевать.

Хотя Иванов не подавал вида, но было ясно, что ему не по себе. Мало того что до фронта он так и не добрался, так еще и большую часть батальона отобрали. Но это был для него еще не последний удар. Буквально на следующий день его опять вызвали в штаб армии, и оттуда Сергей вернулся мрачнее тучи. Он собрал оставшихся командиров, мрачно оглядел наши весьма поредевшие ряды и выложил все, что узнал:

– По плану операции от армии требовалось только немного продвинуться на юг и там закрепиться, но похоже, Масленников слишком увлекся наступлением, проходящим как по маслу, извините за каламбур. Генерал решил проявить инициативу и продолжить натиск, чтобы окружить Демянскую группировку противника. В результате несколько его частей зашли слишком далеко, и немцы смогли отрезать их от основных сил. Самое плохое то, что подвижных резервов уже не осталось – все брошено в наступление, которое велось сразу по трем направлениям. К счастью, командующий соседней одиннадцатой армии вошел в наше положение и одолжил десяток танков. Теперь нужно посадить на них двадцать саперов и восемьдесят автоматчиков, желательно опытных и хорошо подготовленных. Естественно, с этой просьбой, заметь, не приказом, а именно просьбой, Масленников опять обратился ко мне. Разумеется, я согласился выделить два взвода из твоей роты. Сам-то ты как, с ними пойдешь или останешься?

Вопрос был чисто риторическим. Если роту вынужденно делят на две части, то командиру желательно остаться с большей из них. А на мое участие в боевых действиях формально никакого запрета не было.

Комбат в ответ кивнул, не сомневаясь в моем решении:

– Приказ я подписал, так что начинай тренировать личный состав к совместным действиям с танковыми экипажами. Потом пусть все хорошенько выспятся, выступать придется ночью. Да, еще учти, что главным в вашем тандеме назначен командир танкистов. Наверху решили, что так будет правильнее.

Ясно, что правильнее, зря, что ли, я настойчиво давал рекомендацию, чтобы пехота придавалась танкистам, а не наоборот. Поэтому вполне естественно, что танковый десант подчиняется танковому командиру.

Видя, что я не собираюсь расстраиваться, комбат выдал еще одну шпильку:

– А знаешь, кто у них командир? Тот самый Яковлев, который раньше под твоим началом ходил. А теперь он тобой покомандует.

– Наш киногерой вернулся? – обрадованно ахнул я. – Это очень даже неплохо, лейтенант парень толковый.

* * *

Яковлева я нашел в лесочке, где, как мне сказали, разместилась танковая рота. Когда я спросил, где ротный, мне показали на закиданный ветками и укрытый масксетью танк, из-под которого торчали чьи-то ноги. Вторая машина угадывалась в полусотне метров отсюда, а остальных вообще не было видно. Ну что же, первое впечатление благоприятное.

Выбравшись из-под танка, Яковлев несколько оторопел, увидев меня здесь, а потом восторженно захлопал меня по плечам.

– Тезка, ты здесь! Значит, твоя рота поедет с нами? Здорово, не думал, что мне так повезет.

В новенькой форме, в черных перчатках с большими крагами, Яковлев выглядел молодцевато, хоть сейчас на первую полосу газет. А когда я узнал, что он уже получил старлея, то наступила моя очередь хлопать его по плечам и радостно кричать.

Но времени на поздравления и ностальгические воспоминания у нас не было, поэтому танкист сразу достал карту и показал маршрут движения:

– Прорвавшись через линию фронта, мы должны будем, не дожидаясь подхода своих частей, двигаться дальше, повернув прямо на юг. Пройти нам необходимо больше тридцати километров, но это по прямой. А если считать изгибы дороги, то получится все сорок. Сейчас окруженные части оттесняют к болоту Ястребец в районе села Глухая Горушка. Но пока мы туда дойдем, они уже могут оказаться в другом месте. Теперь давай спланируем, что мы должны сегодня успеть. Тебе надо вместе со мной тщательно изучить маршрут и район действий, а десантники распределятся по танкам и выучат основные команды. Это «к машинам», «по местам», ну и прочие. Времени на боевое слаживание и долгие тренировки у нас нет, так что командование правильно сделало, выделив для десанта опытных бойцов. Пока твои хлопцы подтянутся, давай осмотрим нашу технику, а то мне не терпится похвастаться.

* * *

Все «тридцатьчетверки» были новенькими, выпущенными на Сталинградском тракторном, и, согласно правилам маскировки, покрашены в белый цвет. Я обошел вокруг ближайшей машины, осматривая ее, как лошадь на ярмарке, и восхищенно цокая языком.

Как и следовало ожидать, броня на машине была усилена. Еще до войны правительство приняло постановление о том, чтобы экранировать все выпущенные «тридцатьчетверки». В нашей истории его так и не выполнили, но здесь, благодаря работе заводчан и под влиянием моих настойчивых рекомендаций, все новые танки оснащались дополнительными листами брони.

Бросались в глаза непривычные дополнительные топливные баки. Они были выполнены не в форме классических цилиндрических бочонков, а в виде прямоугольных ящиков. Перед наступлением все горючее из них сольют, а затем наполнят песком для дополнительной защиты десанта.

Поколупав ногтем поверхность танка, я повернулся к Яковлеву:

– Чем красили?

– Известкой, ясное дело.

– До весны не сотрется?

– Оптимист ты, Алексей, – не сдержал улыбки Яковлев. – За это время любая машина успеет три раза сгореть. А ты лучше залезь наверх и посмотри внимательно. Там мы след от колеса изобразили.

– Ох хитрецы, – восхитился я, – видимо, война научила вас маскироваться.

– Ага, нас-то научила, а вот командование пока не очень. В комплект инструментов пилы не входят, и никто их нам до сих пор не выдал. Вот смотри, – Яковлев показал свои ладони, покрытые ссадинами. – Пришлось ветки руками ломать. А ведь нас уже бомбили один раз, хорошо, что машины стояли в лесу, и фашисты их почти не видели. Только с одного танка взрывной волной сбросило маскировку, и все «лаптежники» переключились на него. Но обошлось. Прямых попаданий не было, а осколки танку не страшны. Ну да ладно, перед рейдом нас всем необходимым снабдят. Лекся, ты в башню-то заберись, осмотри там всё.

Забравшись внутрь, я включил лампочку и с любопытством огляделся. До сих пор сидеть внутри «тридцатьчетверки» мне еще не приходилось. Яковлев тем временем вскарабкался на танк и, заглядывая внутрь, пояснял мне назначение различных устройств.

– Как-то здесь у тебя мрачновато, – заметил я.

– А что ты хочешь, машины военного выпуска, сейчас экономят на всем. Вот раньше все внутри красили светлыми тонами, а пол серым цветом. И сиденья обещали устанавливать мягкие да с подлокотниками. А сейчас в танках чего только нет. Фар не хватает, резиновые бандажи для колес на заводе заканчиваются, вместо раций на половине машин стоят только приемники, хотя насчет этого имеются строгие указания.

* * *

Общее впечатление от танка было скорее отрицательным. Внутри оказалось тесно и неудобно, хотя я и разместился в башне один. По сравнению с «тридцатьчетверкой», БМП, в которой мне когда-то приходилось сидеть, была просторным лимузином. Да и приборы наблюдения тоже не шли ни в какое сравнение. Единственное, что немного выручало танкистов, это командирская башенка. Без нее видимость из башни такая, что без нецензурных слов и не описать. Убедившись в этом воочию, я понял, что за внедрение столь нужного приспособления мне следует вручить как минимум звезду Героя соцтруда.

– Плохо тут, тесно, – со вздохом высказал я свое мнение.

– Да ты еще в старых машинах не сидел, – рассмеялся танкист в ответ на мое ворчание. – Только представь, раньше пушку просто наводили руками, как ружье. Но в общем я с тобой согласен. Тут конструкторам есть над чем поработать. Кстати, у нас как раз имеется новая разработка. Идем, продемонстрирую.

Александр повел меня куда-то вглубь леса, рассуждая на ходу о том, где лучше служить:

– С одной стороны, сейчас создаются крупные танковые соединения, и хотелось бы принять участие в больших делах. Но с другой стороны, пока наши танковые корпуса в тылу прохлаждаются, мы успеем тут такого наворотить, что им завидно станет.

* * *

Таинственной машиной, которую нам дали для усиления, оказалась самоходная гаубица, очень похожую на тот эскиз САУ-122, который я набросал для Куликова. В ней даже имелся спаренный пулемет, как и на моем рисунке, хотя потом я и вспомнил, что на самоходках пулеметы не устанавливали. Быстро же конструкторы подсуетились! Только недавно им дали задание, а теперь саушка уже здесь и готова к бою. Впрочем, в нашей истории прошло всего полтора месяца между принятием решения о создании самоходных артиллерийских установок и началом их серийного производства. Так что ничего удивительного в появлении САУ на фронте для меня не было.

Когда мы подошли к самоходке, вокруг нее валялись пустые ящики, а экипаж был занят погрузкой боеприпасов в машину.

– Сколько теперь у вас снарядов? – с ходу спросил Яковлев у командира экипажа.

– Тридцать шесть, почти один бэка.

– Маловато, – задумчиво протянул старлей и, почесав подбородок, повернулся к младшему воентехнику, который только что появился тут как из-под земли. – Значит так. Бери грузовик, дуй в гаубичный дивизион, разыщи там начальника боепитания и выбей еще один боекомплект. Если он согласится, то проси еще хотя бы половину. Ну а если откажет, то пригрози, что мы прицепим его гаубицы к танкам, и пусть артиллеристы едут с нами.

Воентехник побежал выполнять приказание, а Яковлев поделился со мной своей проблемой:

– Вот видишь, какая неразбериха творится. Секретную машину нам дали, а вот боеприпасов к ней в достаточном количестве выделить не хотят.

– Слушай, а вон там разве не еще одна самоходка стоит? – показал я в сторону зарослей.

– А, это еще одна странность. Саушка почти такая же, но за линию фронта ее посылать запрещено. Она только поддержит нас огнем во время прорыва. Казалось бы, какая разница. И та машина секретная, и эта. Обе сделаны на основе «тридцатьчетверок» и собраны на одном заводе. Раз уж одну из них отправляют в прорыв, то почему нельзя выделить и вторую?

– Кажется, разница в пушках, – предположил я.

– Это ты точно подметил. На нашей секретной машине стоит М-30 калибра 122 миллиметра, а на сверхсекретной 107 мм. Называется Ф-42. Я о такой никогда и не слышал.

– Ну вот, теперь все понятно. Ф-42 орудие совершенно новое, и немцам о нем знать не положено. Слушай, а экипаж успел освоиться с новой машиной, у них время-то на подготовку было?

– Да что там готовиться, – махнул рукой старлей, – их только научили стрелять с закрытых позиций, а так ничего принципиально нового в самоходке для танкистов нет.

– Ну что же, тогда САУ нам очень даже поможет, с таким-то калибром. Кстати, а ты знаешь, как бойцы прозвали эту машину?

– Да нет, я вообще только сегодня о них узнал.

– Это… – я торжественно похлопал по машине и внезапно запнулся. Зверобоем ее называть пока рано, ведь ни «Тигры» ни «Пантеры» у немцев еще не появились. – Это «Громобой», вот.

Яковлев окинул взглядом мощный ствол, выглядывающий из рубки самоходки, и одобрительно улыбнулся:

– Меткое название. Такой как жахнет, мало не покажется.

Старлей, довольный прозвищем боевой машины, даже торжественно продекламировал стихи, подходящие к случаю:

Над пенистым Днепром-рекой,Над страшною пучинойВ глухую полночь ГромобойСидел один с кручиной.

– Название подходящее, – поддержал нас командир экипажа самоходки. – Что сидите, бегом к старшине за краской. – Это уже экипажу.

– Слушай, тезка, а твоя тридцатьчетверка «На Великие Луки» тоже здесь? – вспомнил я героический танк, прославленный на всю страну кадрами кинохроники.

– Не, забрали для исследований, это же был опытный экземпляр. Ее конструкторы по винтику разобрали. Хочется на новой машине тоже что-нибудь эдакое написать, но ничего в голову не приходит.

– Действительно, – согласился я. – Лозунг «На Глухую Горушку» или «Даешь болото Ястребец» как-то не очень звучит. А ты просто дай танку имя.

– Э-э-э, – запнулся старлей, – а какие бывают имена у бронетехники?

– Обычно в таких случаях на башне рисуют голову тигра и дают соответствующее название. К примеру, «Саблезубый» или «Рыжий».

– Это хорошо. Вот только пока мы на этой машине никаких подвигов не совершили, поэтому будем скромнее и назовем ее просто «Мурзик».

– Почему именно так?

– А ты послушай, как мотор работает. Он так приятно урчит, будто кот на печке. Ладно, пойдем дальше, ты еще не всю нашу технику видел.

* * *

Еще одним приятным подарком для нашего отряда оказалась самоходная зенитная установка. Она представляла собой легкий танк Т-60, у которого вместо обычной башни поставили новую, увеличенного размера, но с открытым верхом. В качестве грозного оружия, долженствующего отогнать стаи пикировщиков от нашей колонны, в ЗСУ запихнули аж целый пулемет. Хорошо еще, что крупнокалиберный ДШК, а не обычный «Максим». Умеет же наше руководство выкручиваться из трудных ситуаций. Спустили с самого верха требование – сопровождать танковые колонны зенитными установками, и в ответ какие-то умники сразу же отрапортовали о выполнении. А что, с формальной стороны не придерешься – у этой самоходной установки и гусеницы наличествуют, и танковая броня. Да и калибр пуль не винтовочный.

Для полноты картины нашему сводному подразделению еще подарили трофейный «ганомаг», чтобы возить в нем боеприпасы. Можно подытожить, что силы у нас теперь собраны немалые. Тринадцать гусеничных машин и пара пушек, которые повезут на прицепе – старенькая «сорокапятка» из нашего батальона и ЗИС-2 неизвестной принадлежности. Чья она была раньше, никто не знал, а наводчика нам тоже выделил комбат.

Показывая все это богатство, Яковлев посетовал, что приказ пришел неожиданно, когда подразделение еще не закончило формироваться:

– У нас даже несколько человек, из тех, что с июня воюют, отправили в дивизионный дом отдыха на десять дней. Да вот пришлось их раньше срока выдернуть.

– Повезло вам, однако, – завистливо присвистнул я. – Настоящий дом отдыха имеется.

– Да какой там настоящий, просто обычные медицинские палатки. Но зато первый раз за последние месяцы бойцы спали на мягких матрасах, с постельным бельем, без обуви, и каждый на отдельной кровати, а не вповалку, как обычно. А главное, утром никто не будил. В столовой хлеб без нормы, да и вообще, можно все есть сколько хочешь. Сто граммов опять-таки присутствуют. Вернулись ребята оттуда, как в раю побывали, мы сначала не могли им поверить.

Рассказывая, танкист вел меня к очередным сокровищам, которые он с гордостью и продемонстрировал. Чудесные конструкции оказались невиданными мною доселе бронированными волокушами. Одна из них, собранная наспех, из склепанных стальных листов, казалась довольно корявой. Но зато вторая смотрелась посолиднее. Ее более толстая броня была собрана из тщательно подогнанных плит, а сварные швы выглядели аккуратными. И закрывалась она сверху не брезентовым пологом, как первая, а металлической крышей с большими люками.

– В них мы запихаем боеприпасы, – уточнил Яковлев, – а продукты, лыжи и прочее разместим в обычных волокушах.

* * *

Тем временем прибыли два моих взвода – Стрелина и Свиридова. Они оставили тех бойцов, кто еще окончательно не выздоровел после ранения, и добрали недостающий личный состав из последнего взвода.

Пока солдаты обучались посадке на танк, мы с Яковлевым и его зампотехом отправились к месту будущего прорыва, чтобы все осмотреть на месте. Погода стояла чудесная, в смысле висели низкие тучи, и вражеской авиации не ожидалось.

В общих чертах план прорыва был следующим. На этом участке извилистая линия фронта проходила вдоль речки Снежа, причем кое-где немцев отбросили далеко от берега. Для атаки нам выбрали место, где поблизости целых мостов не осталось, и, следовательно, у немцев не должно быть средств ПТО. Чтобы отвлечь все вражеские резервы и тем самым расчистить нам путь, сегодня вечером начнется имитация атаки далеко в стороне от настоящего места прорыва. Там уже приготовили громкоговорители с записями громыхания гусениц, а маскировочная рота собрала макеты танков и выставила их практически на виду. С наступлением сумерек включат имитацию гусеничного лязга, а потом начнется настоящая артподготовка. Ближе к утру почти все немцы в округе должны будут стянуться туда для отражения нападения, и тогда наступит наш черед. Выступать танкистам лучше перед рассветом, потому что в темноте можно запросто потерять гусеницу.

Естественно, встает вопрос, как же перебросить танки на тот берег. Правда, река еще в конце октября покрылась льдом, так что не только пехота, но и грузовики по ней проезжать уже могли. Но «тридцатьчетверки» слишком тяжелые, чтобы можно было надеяться провести колонну по льду. А если сооружать прочную переправу, то ее заметит немецкая разведка.

На свой страх и риск саперы решили пойти по другому пути. Три ночи они таскали в ведрах воду и готовили зимник, стараясь наморозить слой льда потолще. Для ускорения процесса намораживания в качестве арматуры подкладывали ветки, вмерзавшие в лед. А сегодня, как только стемнеет, ледовую дорогу дополнительно выложат самыми длинными и толстыми досками, какие только смогут найти.

Изначально ледовая переправа планировалась для прохода тягачей с тяжелыми орудиями, но теоретически, если верить расчетам нагрузки на лед, танки пройти смогут. В крайнем случае, даже если какая-нибудь машина провалится, ее нетрудно будет вытащить. Из-за аномального понижения уровня воды в этом году глубина речки подо льдом не превышала одного метра.

Мне эта затея не очень нравилась. Понятно, что многие довоенные рекомендации, в том числе по определению грузоподъемности льда, сейчас пересматриваются. Но если менять уставы можно как угодно, то с законами природы такой фокус не пройдет. Впрочем, сегодня уже двадцатое ноября, и примерно в это же время в нашей истории началось движение по Ладожскому озеру. А тут у нас вместо огромного озера маленькая речка, которая у берегов промерзает до дна. Ночи здесь заметно холоднее, чем под Ленинградом, а саперы свое дело знают. По их заверениям, щитовой настил эквивалентен дополнительным двадцати сантиметрам льда, так что беспокоиться незачем.

Внимательно осмотрев местность на участке прорыва и получив обещание саперов, что все будет готово вовремя, мы вернулись в расположение танковой роты, проверить, как идет подготовка.

* * *

– Так, похоже, наша пехота залезать и держаться за поручни научилась, – констатировал Яковлев, – а на практике мы все проверим завтра. Скучно вам не будет, обещаю. Тебе самому когда-нибудь приходилось ехать в составе колонны танков по бездорожью?

– Не, я только раз ездил на учения в Прудбой, но на колесной технике и в основном по асфальту.

– А, знакомое место. Мы как раз недавно оттуда. Когда получили матчасть со Сталинградского тракторного, то тоже обучали пополнение в Прудбойском лагере. Но я бы не сказал, что дорога туда очень уж хорошая.

Упс, опять прокололся. Естественно, за полвека, прошедших после войны, многое изменилось.

– Так что, Алекся, – продолжал танкист, не заметив моего смущения, – ждут тебя незабываемые впечатления. Но сильно не огорчайся, сейчас не лето и, по крайней мере, пыль не будет стоять столбом. Да и горючку нам залили самую лучшую, так что сильно дымить не будет.

Отработав взаимодействие, насколько это было возможно сделать за несколько часов, рота отправилась спать, чтобы к утру все проснулись бодрыми и свежими. Политрук, правда, порывался прочитать нам лекцию о том, какой великой чести мы удостоились, как лучшая рота в армии, и был немало расстроен, когда ему отказали.

– Мы действительно рекордсмены? – вяло поинтересовался я. – И по какому же критерию?

– То есть как по какому, – возмутился Коробов моим невежеством. – По самому важному. Восемьдесят девять процентов личного состава – комсомольцы, коммунисты и кандидаты в члены партии. Как мне сказали в политотделе, столько ни у кого нет.

Я отмахнулся от политрука, опасаясь, что он опять начнет меня уговаривать писать заявление в партию, и ввалился в штаб батальона, которому суждено скоро совсем опустеть.

Все детали операции уже были обговорены, и осталось только попрощаться. Расторопные Авдеев с Ивановым успели хлопнуть по сто граммов и теперь изливали друг другу свои горести.

Глядя на них, я удивлялся, насколько два очень похожих человека одновременно могут настолько отличаться. Они оба одинаково подтянутые, спортивные, в бою отважные без напускного геройства. Возраст и звание также почти одинаковы. Но один импульсивный и предпочитающий быстрые решения, хотя ответственность за батальон и заставляла его сдерживать свои порывы, а другой рассудительный, тщательно обдумывающий свои действия. Разница проявлялась также в отношениях с девушками. Комбат в таких случаях действовал просто – он подходил к понравившейся ему связистке или медсестричке и спрашивал, когда она сможет освободиться, чтобы составить ему компанию. В случае отказа Сергей брал под козырек, извинялся и тут же забывал об инциденте. Впрочем, такие случаи были крайне редкими, ибо бравый капитан, да еще с орденами, мог вскружить голову любой барышне. Гэбэшник же, пытаясь что-то сказать своей любимой, просто терялся и становился косноязычным.

Сейчас обоих командиров роднила горечь расставания, которую они испытывали. Иванов прощался со своим батальоном, и было неизвестно, сможет ли он собрать его снова, а Авдеев оставлял по эту сторону линии фронта свою любовь.

Впрочем, вешать нос раньше времени они не собирались. Оставшись без личного состава, комбат тем не менее не терял надежды возродить свой лыжбат. Он тщательно вел список всех выбывших по ранению и внимательно следил за тем, чтобы его красноармейцев после выписки направляли обратно в батальон. Сейчас, после переформирования, ситуация несколько усложнилась, но Иванов не собирался сдаваться и рассылал телеграммы по госпиталям и тыловым военкоматам. Не ограничиваясь этим, он подкинул командованию идею выделить ему сотню-другую человек, чтобы научить их хождению на лыжах и прочим воинским премудростям. Его замысел был вполне прозрачным – переманить затем лучших бойцов из учебных рот в свое подразделение. Но выгода была обоюдной – вернувшиеся после обучения бойцы станут костяком лыжных подразделений.

* * *

Увидев меня, Иванов грустно улыбнулся.

– Ты уже слышал, нам наконец-то знамя прислали. Хотели устроить торжество, а тут, сам понимаешь.

Знамя отдельного лыжного батальона было новеньким, рисунок еще не успел поблекнуть. На полотнище, кроме названия подразделения, был изображен красноармеец в зимней форме, валенках и лыжах. Левой рукой он сжимал винтовку, а правой поднимал над головой гранату, хотя художник нарисовал ее так, что она больше походила на бутылку. На мой взгляд, наше знамя было самым прекрасным в мире, и я осторожно поцеловал его в самый краешек.

– Ух ты, у нас есть настоящее знамя, – раздался у меня за спиной голос Леонова. – Мне тоже хочется к нему прикоснуться, только в этой форме нельзя.

Я удивленно обернулся, не понимая, почему гэбэшник брезгует формой, и замер. Передо мной стоял немецкий обер-лейтенант. Под распахнутой шинелью виднелся офицерский китель с каким-то крестом.

– Ну, ты прям настоящий немец, – только и смог я произнести, когда ко мне вернулся дар речи.

– Это мне подарок от разведотдела, – гордо похвастал Алексей, – как-никак направляемся в тыл врага. Документик тоже имеется. Мне подобрали удостоверение, где рожа на фотографии похожа на меня. Так что имей в виду.

– А фуражку тебе дали? – уточнил я, вспомнив приключения знаменитого разведчика Кузнецова.

– Зачем?

– А мало ли какая ситуация возникнет. Если тебе придется изображать из себя тыловика, то в пилотке ты будешь смотреться неестественно.

Не спрашивая меня, откуда такие сведения, Леонов метнулся к двери, чтобы затребовать недостающую часть гардероба, но мы его вовремя схватили за руки. Расхаживать в таком виде по расположению части весьма небезопасно для здоровья. Но накинув полушубок и заменив холодную немецкую пилотку на зимнюю шапку, лейтенант снова сбегал к разведчикам и принес фуражку. Еще раз покрасовавшись перед нами в таком виде, он с ненавистью стащил вражеский мундир.

– Каждый раз, как надеваю фашистскую форму, так потом не могу отмыться, – произнес он с ненавистью. – Если бы вы только знали, что я чувствую при этом. Но зато «языков» в нем брать – милое дело. Да, кстати, послушайте письмо, которое я нашел в кармане кителя. Этот обер пишет: «Мы становимся помещиками, приобретаем славянских рабов и делаем с ними все, что хотим». Дальше описывается, как он устраивал порку крестьян в своей деревне Борок.

– Сволочь! – воскликнули мы одновременно с Авдеевым. Ландышева же выразилась еще более эмоционально и несдержанно.

– Не волнуйтесь так, – успокоил нас Леонов, – этого фрица больше нет в живых, мундир сняли с трупа. – Вот смотрите, здесь пятно до конца не отмылось.

* * *

С комбатом уже все было обговорено, так что оставшиеся пару часов мы прикорнули, чтобы потом не клевать носом. Только Авдеев решил было последние часы перед расставанием провести за разговором с Наташей, но так как дар речи ему при этом решительно изменял, то из этой затеи ничего не вышло.

Но вот час икс настал, и остатки нашего батальона, погрузившись в машины, отправились к рубежу атаки. Все, что имелось у комбата из боевого состава – разведвзвод и последний взвод моей роты, должны были подстраховать нас на случай неудачи. Даже маленькую «сорокапятку» Сергей не забыл прихватить, хотя атаку будет поддерживать целый гаубичный дивизион.

Не доезжая до Снежи, мы спешились и перебрались на тот берег. Два десятка саперов, выделенных для десанта, уже ждали нас здесь. Чтобы они не страдали от холода и не демаскировали отряд, комбат щедрой рукой сделал роскошный подарок, экипировав саперов из своих запасов. Так что теперь они выглядели такими же толстыми белыми медведями, как и мы.

Времени у нас осталось достаточно, и бойцам разрешили перекусить. Но пока мы добирались, каша в котелках замерзла, поэтому пришлось довольствоваться хлебом с сахаром.

Сумерки стремительно сгущались в непроглядную тьму, и вскоре, как нам показалось, с северо-востока послышался гул танковых двигателей. Ветер периодически относил все звуки в сторону, так что я не мог точно сказать, действительно ли это слышу, или мне просто почудилось.

Дальше по плану должна была начаться артподготовка, но вместо этого послышался такой родной и радующий сердце вой.

– Раисы работают, – радостно воскликнул Иванов, угадав источник звуков.

– Почему не Наташи, – возмутилась на такую дискриминацию Ландышева, – так же гораздо красивее?

– Эрэс, значит, реактивные снаряды, – с видом знатока пояснил ей Авдеев. – Но если хочешь, когда вернусь, напишу заметку в «Красную Звезду», и там назовем реактивные минометы Наташами.

– А чего ждать, я сама завтра и напишу. А то придумали такое нелепое название.

– Вообще-то их называют «Катюша», а еще «Андрюша», – попытался я остановить зарвавшуюся сержантшу.

– Слишком много имен, – безапелляционно отрезала Ландышева, – надо оставить только одно. А мне все равно в ближайшие дни делать будет нечего, так что я закончу заметку о подвигах Леонова и вставлю туда упоминание о гвардейских минометах «Наташах».

– А как же мои подвиги? – воскликнул возмущенный Авдеев.

– Извини, Паша, но о нашей роте публиковать информацию запрещено.

– А кто займется литературной обработкой твоей писанины? – поинтересовался я.

– Конечно Симонов. Ты же сам говорил, что он лучший фронтовой журналист. Я уже посылала через руководство ГБ требование, чтобы именно ему поручили отредактировать «Песенку фронтового жур…», то есть особиста.

Пока мы так препирались, заработала артиллерия. Залпы гаубичных батарей, располагавшихся неподалеку, должны были заглушить рокот нашей танковой колонны, и вскоре на том берегу проступил еле различимый силуэт «тридцатьчетверки».

* * *

Вскоре появилось несколько разноцветных пятен трофейных фонариков, которые, покачиваясь, направились в нашу сторону. Прежде чем начинать рискованную переправу, танкисты проверяли состояние льда.

Убедившись, что трещин нет, Яковлев сел за рычаги легкой ЗСУ и медленно провел ее по замерзшей реке. Так как ничего страшного не произошло, то он попробовал переправиться на «тридцатьчетверке». Включать фару было нельзя, и ориентироваться приходилось при тусклом синем свете ручных фонариков. Машина двигалась медленно, чтобы волновые колебания льда, проседавшего под огромной тяжестью, не привели к образованию трещин. На всякий случай к танку был прицеплен трос, а рядом шагали саперы, держащие наготове доски.

Когда «тридцатьчетверка» приблизилась, стало слышно, как под гусеницами трещит деревянное покрытие переправы. Но еще более зловещим был хруст льда. Впечатление такое, будто танк ехал по стеклу.

Не знаю, скольких седых волос эта коротенькая поездка стоила Александру, но я весь издергался и вспотел так, будто пробежал марш-бросок. Даже Ландышева против обыкновения молчала и пристально вглядывалась в происходящее. Когда машина заехала на пологий берег, засыпанный хворостом для предотвращения пробуксовки, раздался дружный выдох, а Наташа с горечью бросила:

– Какой сюжет пропадает. Хотя, может, и разрешат написать об этом.

Не обращая внимания на наши поздравления, Яковлев прошел обратно, внимательно все осматривая. Хотя один танк и прошел, но усталостная нагрузка льда вещь загадочная. Нельзя предсказать заранее, сколько еще машин смогут здесь переправиться, одна или пять. Впрочем, для подстраховки ледовых маршрутов было сделано два, и по второму из них поехал помпотех ротного. На этот раз мы переживали не так сильно и ничуть не удивились благополучному исходу. Еще несколько раз Яковлеву пришлось вести машины, причем в последнюю поездку вокруг танка появилась вода, просочившаяся из-подо льда. Но и в этот раз пронесло.

Самая трудная часть операции была завершена, и нам осталось ждать. Мы дали немцам шесть часов, предполагая, что за это время они уберутся с нашего пути.

Наконец, ожидание закончилось, и прозвучала команда «по местам». Комбат крепко пожал мне руку и напутствовал нас словами:

– Ну, танкисты, давайте. Если что случится, мы примчимся к вам на помощь.

Бойцы были готовы, они только и ждали приказа. Почти все вооружены немецкими автоматами, и на каждом танке поедет по одному пулеметному расчету. У всех в карманах, подсумках, за поясом и в валенках распихана куча гранат – как наши, так и фрицевские колотушки. У каждого красноармейца по две фляжки, причем, естественно, во второй вовсе не вода, а дезинфицирующее средство на случай ранения в виде раствора спирта.

* * *

Десант на броне! Звучит очень романтично, и со стороны выглядит весьма колоритно: покрашенные в белый цвет танки мчатся не разбирая дороги, а на них восседают одетые в красивые маскхалаты бойцы, все до одного вооруженные автоматическим оружием. За этой грозной, несущей смерть армадой остаются только покореженные немецкие пушки и разбросанные там и сям трупы фашистов, с навечно застывшим выражением ужаса на лице.

Наверно, так оно и есть, но начало экспедиции было менее романтичным, чем даже поездка на дачу в час пик по загруженной трассе.

Хотя я расположился на самом престижном месте, сразу за башней, да еще на подстеленном ватнике, но уже через минуту такого сидения мне стало неудобно. К тому же бойцы, оседлавшие мой танк, все время ерзали и постоянно пихали меня своим оружием. Хорошо, что мудрые люди догадались приделать поручни для десанта, иначе нам осталось бы только цепляться друг за друга.

Но вот двигатели, до сих пор тихо урчавшие, взревели, и колонна тронулась. Перед нами лежит темнота, которую нарушают только красные стоп-сигналы впереди идущих машин. Сразу за речкой начинается лес, но там нас уже ждут и помигиванием фонариков направляют по извилистому пути среди деревьев.

* * *

Впечатлений от этой поездки у меня появилась много, и все они весьма неприятные. Начну с того, что тряска не просто сильная, а совершенно невероятная. Подстеленный ватник и толстые штаны помогали мало, и вся нижняя часть моего тела, наверно, превратилась в сплошной синяк. Однако не меньше неприятностей доставили копоть и гарь из впереди идущих машин. Казалось, весь воздух насыщен снежной пылью, сажей и смрадным выхлопом. Теперь я понял, почему Яковлев радовался хорошему горючему и отсутствию пыли. Ситуации хуже, чем сейчас, я просто не представлял.

Хотя хуже бывает. К примеру, немецкие конструкторы как-то додумались направить на своих «Тиграх» выхлопную трубу вверх. Из-за этого поездки фрицев на танках становились лотереей, в которой невезучим выпадала судьба отравиться угарным газом. Конечно, в техзадании на тяжелый танк вряд ли указывалось, что он будет использоваться для перевозки пехоты. Но ведь было же ясно, что бронетранспортеров на всех не хватает, и солдат придется сажать на броню, по примеру советских войск.

Между тем колонна продвигалась вперед, независимо от эмоций, испытываемых пассажирами. Зажмуриваясь от летящих мне прямо в лицо ошметков снега и боясь отпустить поручень, чтобы закрыться от них рукой, я все же заметил, что лесок уже заканчивается.

Дальше идет открытое пространство, освещаемое лениво висящими в небе немецкими ракетами. Теперь все зависит от наших артиллеристов. Ближайшие километры мы будем идти под прикрытием огненного вала, и если наша разведка не подвела, то особых трудностей здесь не возникнет.

Вражеские позиции уже были пристреляны, так что первый же гаубичный залп накрыл их с ювелирной точностью. Сразу же, не дожидаясь, пока немцы прочухаются, танковая рота рванула вперед. Не опасаясь минных полей, которых здесь быть не могло, мехводы выжали полный газ, развив предельно возможную скорость, и направили машины на боевой курс.

В немецких окопах кроме часовых и дежурных расчетов пулеметов никого не осталось, да и тех в основном уничтожили артобстрелом. Наше нападение действительно оказалось для фрицев сюрпризом, как мы и рассчитывали. Поэтому, пролетев через вражеские траншеи, никто из десантников не сделал ни одного выстрела. Впрочем, даже если бы мы заметили врагов, то прицельный огонь был бы совершенно невозможен. Танк вообще устройство, не предназначенное для комфортной езды, а что касается «тридцатьчетверок», то с их подвеской трясет просто неимоверно. Теперь только я полностью осознал, почему танковый десант желательно вооружать автоматическим оружием – целиться на ходу все равно не получится.

Орудийные залпы стихли, едва мы подъехали к переднему краю противника, и кроме рокота моторов и лязга гусениц тишину нарушал только скрежет немецких пушек, давимых нашими танками.

Проскочив окопы, мы еще минут десять мчались по хорошо наезженной снежной дороге. Водители выжимали из танков все, что только можно, и вскоре колонна рассредоточилась в роще, не доезжая до села. Мы пока не выдавали своего присутствия, хотя трудно надеяться, что в немецком гарнизоне не подняли тревогу.

Собрав взводных, я быстро их опросил, есть ли раненые и убитые. Оказалось, что, несмотря на быстрое подавление вражеской обороны, у нас все же убило одного сапера, и еще один десантник свалился с машины. Жив ли он и где сейчас находится, никто не знал.

Первый убитый, которого я увидел за последний месяц, произвел на меня тягостное впечатление. Пусть я никогда раньше его не встречал, но все-таки терять боевых товарищей тяжело. Похоронить бойца мы сейчас не можем, и пришлось оставить тело у дороги, рассчитывая, что его вскоре подберут наши.

* * *

Остановка была недолгой. Наши артиллеристы уже начали обстрел деревни, причем Яковлев лично корректировал огонь. Под таким надежным прикрытием два взвода танков ринулись вперед, а третий начал обходной маневр справа. Мурзик же с Громобоем остались в роще и прицельным огнем выбивали замеченные огневые точки. Здесь же находились расчеты наших минометов, но их очередь еще не настала.

На главную улицу села танки выскочили без помех. Пехотинцы сразу попрыгали на землю и начали зачистку домов, а броневые машины прошли дальше, вслед за огневым валом рвущихся снарядов. Дальше они разделились. Три танка вместе с ЗСУ остановились на центральной площади, развернувшись в разные стороны, а остальные выехали на околицу и там повернули пушки назад, держа крайние дома под прицелом.

Бой затих так же быстро, как и разгорелся. Взошедшее солнце осветило развалины домов, в которых фрицы пытались держать оборону. Наблюдая за ходом боя в бинокль, мне показалось, что бойцы гонят пленных, но когда мы въехали в село, выяснилось, что у немцев никого в живых не осталось. Уточнять этот вопрос я не стал, впрочем, другого выхода у нас и не оставалось. Ждать подхода наших частей мы все равно не собирались.

* * *

После боя, когда мы подводили итоги, оказалось, что одна «тридцатьчетверка» повреждена. Яковлев озабоченно осмотрел танк с разбитой подвеской и, констатировав, что его придется оставить, обратился ко мне:

– Потери подсчитал?

– Восемь человек, из них трое убитых.

– Потери десять процентов в живой силе и технике, – нахмурился командир, – а ведь нам еще сорок километров нужно пройти, да еще без артиллерийского прикрытия.

– У тебя, по крайней мере, все танкисты целы, – раздраженно буркнул я, – а у меня с самого начала столько погибших.

Теперь у меня появилось сомнение в том, что мы можем дойти до цели. Но еще больше сомнений вызывал вопрос, сможем ли мы вернуться.

– Сможем, – уверенно ответил Леонов. Похоже, я высказал свои мысли вслух. – В крайнем случае, прорвемся к партизанам. У них и связь имеется с Большой землей, и самолеты они на своих лесных аэродромах принимают.

<p>Глава 5</p>

Так как ждать подхода своих мы не собирались, то раненых пришлось оставить в селе, выбрав для них хорошо натопленное помещение. Двое из них вполне могли держать оружие и были в состоянии самостоятельно отбиться от небольших шаек немцев, которые еще шастали по селу.

Доверив проблему отлова спрятавшихся немцев тем, кто придет после нас, мы расселись по местам. Танки завелись, снова окутавшись густым дымом, смешавшимся с еще не рассеявшимся утренним туманом, и походная колонна тронулась дальше. Начавшийся небольшой снежок ухудшил видимость, и машины ехали с открытыми люками. Хотя во время стоянки смотровые приборы тщательно очистили, но уже после нескольких минут движения по грунтовой дороге они забились до полной потери видимости. Сначала такая судьба постигла замыкающие танки, на которые грязи летело больше всего, но потом досталось и головным. Поэтому все командиры машин сидели на башнях, не обращая внимания на то, что внутрь танков сыплется снег. Случись что с танком, отвечать придется в первую очередь командиру экипажа.

* * *

Впереди нас ждало несколько километров свободной дороги, где не было ни одного немца, но дальше лежала река Полисть, через которую нам как-то следовало перебраться. Конечно, у нас с собой есть саперы, которые могут наладить переправу в любом месте. Они взорвут лед, соорудят мостик, постелют на скользкий берег ветки или доски, и… всё. В смысле и наш поход завершится в самом начале. Пока мы провозимся с переправой, немцы подтянут противотанковую артиллерию, и нам останется лишь вернуться. Хотя, может, нас успеют окружить, и отступить мы тоже не сможем. Единственное, что может помочь выполнить задачу, это найти какой-нибудь мост и прорваться через него на правый берег.

Но вот и Полисть. Засыпанная снегом, она не очень выделялась на фоне зимнего пейзажа, разве что отсутствием растительности, и я не сразу ее заметил. Река течет в общем направлении на север, но при этом выделывает замысловатые петли, поворачивая и на восток, и на запад, и даже обратно на юг.

Сама река нас пока не интересует, без длительной подготовки ее не преодолеть. Но вот и наша ближайшая цель. Хорошо видимое с пригорка, на котором мы остановились, перед нами раскинулось село, за которым находился столь нужный нам мост. Танки, шедшие до сих пор колонной, уже начали перестраиваться в боевой порядок, съезжая с дороги и расходясь в стороны. Один взвод взял правее, чтобы зайти в село с юга, а два других пошли прямо. На северной окраине села тянулись густые сады, и туда машинам соваться не стоило.

Я с удовольствием любовался слаженными действиями танкистов, готовящихся выбить немцев из села. Правда, согласно разведсводкам, гарнизона здесь практически нет, только одно отделение, охранявшее мост. Но лишняя осторожность никогда не помешает. От немцев следует ожидать любых неожиданностей. И действительно, сюрпризы вскоре появились. Из глубины села, с той стороны, куда направлялись танки, неожиданно рявкнул выстрел. Очень громкий, стреляло явно не трехдюймовое орудие «тридцатьчетверки». Я повернул бинокль в том направлении, стараясь высмотреть противника, как тут же последовал новый выстрел. На этот раз немцы оказались точнее и попали в башню. Мы, конечно, не могли видеть, как летит снаряд, просто вдруг у головного танка, въехавшего в село, с правой стороны башни вылетел сноп искр, и она резко сползла набок. Работал явно крупный калибр, дверным колотушкам такое не под силу. Значит, даже усиленная лобовая броня не сможет спасти танки в случае попадания снаряда.

– Чертова разведка. Убеждали нас в том, что в селе гарнизона нет, – выругался я сквозь зубы и добавил еще одно выражение, жалея о том, что разведчики меня сейчас не слышат.

Яковлев тут же приказал машинам отойти и спрятаться за домами. Скорострельность у гаубиц небольшая, и прежде чем они снова приготовились к стрельбе, машины отъехали назад и оказались в мертвой зоне, где могли оставаться в относительной безопасности.

Пока мы размышляли, что же делать, второй сюрприз тоже не заставил себя ждать. Когда Яковлев выглянул из люка с перекошенным лицом, стало ясно, что дела наши идут все хуже и хуже.

– Там гранатометчики, – махнул он рукой в сторону правого фланга. – Пытались забросать машины гранатами. Десантники их отогнали, но танкам пришлось остановиться.

Ловушка была устроена превосходно. Установи немцы свои пушки на краю села, мы бы их издалека расстреляли нашей самоходкой. А так они прячутся где-то среди домов, и мы даже не видим, где у них огневая позиция. Без корректировщика их там не достать.

Въехать в село танки теперь не могут, остается только пустить вперед пехоту. Однако это будет нам стоить больших потерь, и займет много времени.

– Сема, – прокричал Яковлев по внутренней связи своему водителю, – давай в башню. – Он уступил свое командирское место заряжающему, который тут же приник к панораме, проверяя установку прицела, а сам полез на место мехвода.

– Держитесь крепче, – кинул он десантникам, перед тем как скрыться в люке. – Прокачу с ветерком.

Моего мнения командир не спросил, но обстановка не оставляла ему другого выбора. «Мурзик» со своим десантом оставался нашим последним резервом. Если он зайдет с левого фланга, где нас не ждут, прямо в тыл к немцам, то сможет обстрелять батарею тяжелых орудий, мешающую нашему продвижению.

Яковлев повел машину напрямик по садам, уворачиваясь от крупных деревьев, которые могли своими ветками стряхнуть десантников на землю. Пробив с ходу забор, танк выскочил в какой-то переулок, где суетилось несколько немцев. Увидев нас, они тут же юркнули в ближайшую избу и стали отстреливаться. Расстрелять этот дом из танковой пушки мы не могли, уж больно извилистой была улочка, на которой он стоял. Чтобы его уничтожить, «тридцатьчетверке» пришлось бы подъехать к нему метров на двадцать, но тогда танк сам бы сделался уязвимым для немецких гранат. Засевших в доме фрицев следовало окружить пехотинцами, забросать гранатами и расстрелять из автоматов.

Но Яковлев не собирался ждать, пока мы будем возиться с немцами, и, приказав пехоте покинуть броню, направил машину прямо на избу. Я заметил, что он таранил дом не наобум, а сбил только угол, стараясь не задеть печь.

Расчистив себе дорогу и в прямом, и в переносном смысле слова, танкист остановил машину и подождал, пока мы снова на нее залезем. Не доезжая до конца переулка, мы снова свернули, проехали через какой-то дворик и помчались по огородам. Еще один резкий поворот, да такой, что мы чуть не слетели с брони, потом еще один, и машина уже поехала по улице, отбросив в сторону оказавшуюся на пути легковушку вместе с ее пассажирами.

Я уже давно потерял направление и усиленно крутил головой по сторонам, пытаясь сориентироваться на местности. Но неожиданное зрелище, открывшееся после очередного поворота, заставило меня отвлечься от этого занятия. Впереди были знакомые мне 105-мм гаубицы, изготовившиеся к стрельбе.

Напрасно я ругал нашу разведку, эта гаубичная батарея появилась здесь только недавно. Половина пушек все еще оставалась в походном положении, и только две успели перевести в боевое и замаскировать среди деревьев. То ли они приехали раньше остальных, или же причиной была элементарная нехватка боеприпасов, но остальные гаубицы немцы поставили в сторонку и не пытались ими воспользоваться.

Когда мы так внезапно появились, орудия держали на прицеле улицу, по которой пытались проехать наши основные силы. Хотя в задачу гаубицы и входила борьба с вражеской бронетехникой, но большой вес и длинный ствол не позволяли быстро развернуть орудие в нашу сторону. Пока бронетехника противника находится в отдалении, десятисантиметровая гаубица была эффективным противотанковым оружием. Но когда, как в нашем случае, противнику удавалось обойти батарею с флангов, орудийные расчеты просто не успевали довернуть пушки в нужном направлении.

Ошарашенные нашим внезапным появлением артиллеристы тоже были в курсе о возможностях своей техники и врассыпную бросились в стороны, как мыши от кота.

Выучив к этому времени уставы и ознакомившись со штатным расписанием немецких подразделений, я уже точно знал, сколько врагов и с каким вооружением нам противостоит. Одна гаубичная батарея – это ровно сто сорок человек. Казалось бы, вдесятером кидаться на такого противника это полное безумие. Но вся эта орава состояла в основном из тыловых команд и служб поддержки. Наверняка оба имевшихся в батарее пулемета уже выдвинули на передовой рубеж, и теперь противник может противопоставить нам только карабины и пистолеты. Даже если враги вдруг опомнятся и мгновенно организуют оборону, то все равно плотность нашего огня будет намного выше. Ну а наличие танка, и не где-нибудь в отдалении, а прямо здесь, на этой улице, делало сопротивление бессмысленным.

Должно быть, все эти рассуждения пришли в голову не только мне. Не зря же всегда считалось, что в артиллерию берут самых умных. Проанализировав сложившуюся ситуацию и трезво оценив свои шансы, орудийные расчеты мгновенно испарились. Секунду назад здесь суетилось полсотни человек, и вдруг все они исчезли, оставив только пару трупов наименее расторопных.

Спешившись и рассредоточившись, бойцы осторожно прошли вперед, внимательно оглядывая каждый закоулок. Хотя мы никого не видели, но это не значит, что фрицев здесь совсем не осталось. Самые отважные из них могли спрятаться и начать стрелять нам в спину. Несомненно, если бы в такую ситуацию попали немецкие пехотинцы, то именно так бы они и поступили. Но у артиллеристов были другие навыки, бесполезные для ближнего боя, и они предпочли просто отойти.

Распределив между собой сектора обстрела, десантники залегли вокруг Мурзика, дожидаясь подкрепления. Убедившись, что все чисто, командир танкистов передал по рации приказ двум первым взводам, и танки осторожно подъехали к центру села, соединившись с нами. Оставалась только проблема гранатометчиков, засевших на южной окраине, но она решилась сама собой. Поняв, что враг уже зашел к ним с тыла, фрицы быстро ретировались.

* * *

Больше опасностей пока не предвиделось, по крайней мере на ближайшее время. Танки стояли, заглушив моторы, и в наступившей тишине вдруг послышался визг стартера, сменившийся негромким гудением работающего двигателя. Хотя звук начал от нас отдаляться, я тем не менее не на шутку перепугался. Кто знает, что там фрицы злоумышляют?

По команде Яковлева сразу два танка двинулись вперед, повернув орудия в разные стороны и прикрывая друг друга от возможного нападения. Однако предосторожность была напрасной, немцы вовсе не собирались атаковать. Иметь с нами дело фашисты больше не желали. Наоборот, они решили удалиться от нас наиболее быстрым способом, то есть на машине. Тентованный грузовик, до сих пор прятавшийся где-то в подворотне, неожиданно выскочил на дорогу и помчался к мосту. Немцам требовалось только несколько секунд, чтобы пересечь реку и скрыться за деревьями на том берегу. Но сегодня был явно не их день. После первой же пулеметной очереди лопнули пробитые скаты и, скользнув по обледенелой дороге в сторону, грузовик на полной скорости пробил перила моста и рухнул вниз.

Теперь нам нужно было только подождать самоходку, чтобы продолжить путь. Полностью проводить зачистку села мы, естественно, не собирались. Расчистили себе дорогу, и можно ехать дальше. Осталось только перевязать раненых и подобрать трофеи. Приказав это сделать, наш командир, конечно, имел в виду только пулеметы и автоматы. Но у Стрелина и Свиридова уже были свои устоявшиеся взгляды на то, как выглядят трофеи. Яковлев, потеряв дар речи, наблюдал за тем, как быстро десантники привели в походное положение немецкие гаубицы. Несколько лошадей, которые должны были их тащить, получили ранения во время боя, но их заменили другими, выпряженными из немецких же повозок.

Обследовав два орудия, стоявших в сторонке, Стрелин подбежал к нам и с озабоченным видом отрапортовал:

– Товарищи командиры, одна гаубица неисправна, затвора у нее нет. Как, взрывать?

С трудом придя в себя, Яковлев покачал головой и, с трудом сдерживая смех, произнес, стараясь сохранять серьезное выражение лица:

– Я, конечно, слышал рассказы о том, что твоя рота захватила у немцев целый гаубичный полк. Но, признаюсь, думал, что это так, обычные фронтовые байки.

– Ну, может, и не полк, – скромно возразил я, – а от дивизиона-другого мы никогда не отказывались.

– Ладно, неисправную гаубицу взрывайте. С собой мы все это богатство, конечно, не возьмем, но переправить к своим успеем. С той стороны особой стрельбы пока не слышно, а значит, наши войска сейчас успешно продвигаются вперед вслед за нами. Пусть орудия повезут два красноармейца из числа легкораненых, и подберите им в помощники четырех человек из местных жителей.

– С остальными ранеными что делать? – поднял я еще один важный вопрос. – В селе слишком опасно, немцы могут вернуться.

– Согласен, оставлять их здесь нельзя. Мы не знаем, кто первым войдет в село, наши или немцы. Так что освободите место в «ганомаге» и устройте их там поудобнее.

* * *

Никакого движения на дороге не наблюдалось, и мы спокойно ехали вперед, прислушиваясь к тихому рокоту далекой канонады, который доносился откуда-то издалека, так что нельзя было точно определить направление. Через пару километров такой спокойной езды с передового танка сообщили, что натолкнулись на остатки разгромленной колонны. Когда мы к ней приблизились, у нас отлегло от сердца. Техника была явно немецкой.

Обугленные остовы машин еще дымились, так что это не могло быть работой группы Масленникова, да и в прорыв они шли не здесь. Огневой налет артиллерии тоже не мог накрыть колонну с такой точностью.

– Штурмовики постарались, – предположил Яковлев, любуясь на картину разгрома, – но мало их было, не больше двух.

– Только один, – возразил я с видом знатока. Еще бы, побывал на аэродроме штурмовиков, пообщался с летчиками. – В такую погоду ведомого потерять – раз плюнуть, вот и вылетают в одиночку.

– А ведь фрицы-то нас встречать шли, – заметил Авдеев. – Кто знает, если бы они успели окопаться и замаскировать пушки, то мы бы еще пару-тройку танков потеряли. Вовремя наши летчики их обнаружили.

– Так и должно быть, – присоединился к обсуждению Леонов. – Надо уничтожать колонны противника на марше и не допускать их подхода к переднему краю. Так в наставлениях написано.

– Эх, Лешка, – печально вздохнул я, – в уставах много мудрых мыслей записано, да только штурмовиков у нас на весь фронт только раз-два и обчелся. Так что надеемся только на себя и внимательно смотрим по сторонам.

Но смотреть по сторонам именно в этот момент было не слишком приятно. Неведомый мне летчик явно был снайпером и снаряды не экономил. Так что сейчас вокруг нас в обилии встречались образчики различных видов смерти. Тут были немцы, иссеченные осколками, разорванные на части, сгоревшие в кузове грузовика, в котором взорвался бензобак. Естественно, попадались и самые разнообразные комбинации.

– Широкий выбор у немцев, – прокомментировал жутковатую картину Леонов. – Если они непременно хотят умереть, то могли бы это сделать и дома. Нечего было так далеко переться.

Мы ехали в хвосте колонны, поэтому не видели всего, что было на дороге. Под гусеницы нашего танка ложилось какое-то серое месиво, состоящее из снега, пепла, обрывков одежды и еще чего-то бурого. По сторонам же разворачивалась картина, запечатлевшая последние минуты жизни немецких солдат. Многие машины стояли накренившись в кювете. Водители отчаянно пытались вырваться с дороги, ставшей смертельной ловушкой, и уйти от обстрела, но в такой болотистой местности придорожные канавы роют глубокими, и шансов у фрицев не оставалось. А вот валяется помятая пушечка, видимо, детонировал передок, наполненный снарядами. Дальше огромная воронка, которую даже танкам пришлось объезжать – здесь закончил свой опасный путь грузовик с боеприпасами. Вдруг с одного из танков спрыгнула фигурка в белом маскхалате.

– Это он что, помародерствовать решил, – недовольно нахмурился Яковлев. – Не время сейчас.

– Это сержант Стрелин. Раз он что-то задумал, значит, дело стоящее, – заступился я за своего подчиненного.

Ну точно, так и есть. Когда мы поравнялись с ним, то увидели, что сержант возится с уцелевшей немецкой пушкой. Выжившие в этой бойне фрицы скорее всего занялись своими ранеными, и только поэтому не успели забрать технику. Но скоро они сюда вернутся и начнут искать уцелевшее оружие.

Что именно там сделал Стрелин, я не разглядел. Калибр у пушки слишком маленький, чтобы в ствол можно было засунуть гранату. Однако, поколдовав над казенником, Стрелин бросился к самоходке, замыкавшей колонну, а громыхнувший за ним взрыв показал, что эксперимент оказался удачным.

Еще находясь под впечатлением от увиденного, я прозевал появление самолета, заметив его лишь после того, как услышал команду «воздух». Танки продолжали двигаться, только задние машины притормозили, увеличивая дистанцию. Оглядев колонну, я заметил, что пулемет на «ганомаге» сняли с переднего станка и переставили на вертлюг, позволяющий вести зенитный огонь. Пулеметчики установили свои машингеверы на башни, но без команды пока не стреляли.

Немецкий разведчик сделал над нами круг, но не заметив ничего подозрительного, покачал крыльями и спокойно полетел дальше. Ну подумаешь, едут какие-то солдаты в белых маскхалатах на белых танках. Ясно ведь, что не русские, фронт ведь вон где.

– Говорил я не рисовать красные звезды, – похвастал Яковлев, помахав рукой летчику. – А замполит еще возражал, как же это советские танки без звезд будут в бой идти. Но комполка объяснил ему, что если немцы хотя бы на пару мгновений задумаются, чьи же это машины, то мы получим большое преимущество. Каждая такая секунда приближает нас к победе.

Когда самолет скрылся из виду, старлей вытащил из башни планшет и, удерживая карту, которую ветер вырывал у него из рук, показал мне дальнейший маршрут.

– Сейчас проедем низинку, а потом у холмика остановимся и вышлем вперед разведку. Твои лыжники пройдут до следующего села и все там проверят.

Перевалив через гребень, за которым должна была начаться низина, мы столкнулись со странной процессией. С десяток немцев тянули вверх по обледенелому склону маленькую легковушку. Один из них, обрадовавшись неожиданной помощи, радостно замахал нам руками, призывая помочь бурлакам в их нелегком деле. Но остальные, не такие легковерные, заподозрили подвох и, бросив трос, попытались убежать. Особо доверчивый немец, приглядевшись, тоже понял свою ошибку и попытался дать деру.

До ближайшего перелеска, где немцы могли бы спрятаться, было всего метров сто. Но мехводы вовремя остановили танки, дав возможность нашим пулеметчикам спокойно выцеливать бегущих фрицев. Через полминуты стрельба стихла. Врагов уже не осталось, только разбросанные тела в серых шинелях и длинные красные полосы на снегу.

Дно ложбинки, которую нам предстояло преодолеть, было занесено снегом, и танкисты старались вести машины осторожно, внимательно рассматривая дорогу, скрытую под сугробами. Но все-таки одному из них не повезло, и его «тридцатьчетверка» провалилась гусеницей в глубокую канаву. Пытаясь объехать остановившийся танк, мехвод следующей машины слишком резко свернул в сторону, чего на спуске, конечно, делать не следовало, и порвал гусеницу.

Пришлось устраивать привал раньше, чем мы рассчитывали. Пока танкисты лазили вокруг своих пострадавших «тридцатьчетверок», я отправил вперед разведчиков и расставил посты, после чего поинтересовался у Яковлева, быстро ли продвигается ремонт. Как он объяснил, дело было плохо. Слетевшую гусеницу быстро поставят обратно, но вот у другого танка поврежден ленивец, а это гораздо серьезнее. Без мастерской починить машину нельзя, и ее придется бросить. Из танка уже начали выгружать боеприпасы и снимать все, что только можно.

Пришлось утешиться тем, что потеря танка отчасти компенсировалась полезной находкой в виде командирской машины «KdF Typ 82», проще говоря, «Фольксваген». Это тот самый народный автомобиль, который Гитлер обещал каждой немецкой семье, но который немцы так и не получили, потому что все машины отправлялись в армию.

Наш «Фольксваген» был сравнительно новеньким, и из неисправностей у него оказалось только отсутствие бензина, почему немцы и впряглись в него бурлаками. Когда они бросили трос, машина плавно скатилась вниз и застряла в снегу. А с горючим нас выручила зенитная самоходка, оснащенная бензиновым двигателем.

Трофейную машинку отдали одному из безлошадных мехводов. Обрадованный тем, что у него снова появилась своя техника, танкист со счастливым выражением на лице прогревал двигатель и во все горло весело распевал частушки:

Скоро Гитлеру могила,Скоро Гитлеру капут.Скоро русские машиныПо Германии пройдут.

– Вот, посмотрите, до чего немцы дошли, – с сарказмом кивнул Леонов в сторону «Фольксвагена». – В качестве командирской машины используют это убожество. Крошечная, со слабеньким двигателем, который даже не имеет водяного охлаждения.

– И мотор у него, извините, в заднице, – добавил со смехом Авдеев.

– Напрасно смеетесь, – возразил я гэбэшникам. – Практика показала, что такая компоновка оказалась крайне удачной. Небольшая масса и загруженность ведущих задних колес позволили достичь очень высокой проходимости. Такая машина легко преодолеет любую грязь. И радиатор у нее не забивается, потому что его просто нет. Так что не случайно «Фольксваген» стал командирско-разведывательной машиной.

– Ну тогда эта машинка как раз то, что нужно для наших дорог, – согласился с моими доводами Авдеев, – они у нас в таком ужасном состоянии.

– Да, не готовы наши дороги к встрече незваных гостей, – протянул я задумчиво. – Пока немцы продвигаются вперед или фронт не движется, то они еще выкручиваются. Вся застрявшая техника постепенно вытаскивается из грязи, сломанная – отправляется в ремонт. Машины, стоящие с пустыми баками, рано или поздно дожидаются подвоза горючего. Но вот стоит только нашим войскам перейти в наступление, как фашистам приходится бросать технику, потому что бензин или запчасти вовремя не завезли, а у них в армии, кстати, свыше ста моделей автомашин. Хотя и скорость продвижения наших войск обычно небольшая, и в котлы немцы еще не попадали, но потери транспорта у них при этом огромные.

– Да как немцы вообще доставляют запчасти, – изумился Яковлев, – если у них так много типов машин?

– Ну, нельзя сказать, что они не пытались решить эту проблему, – начал я лекцию, не упуская случая похвастать своими знаниями. – Еще перед началом войны некий полковник фон Шелл составил план по стандартизации автопарка вермахта. Он предложил Гитлеру сократить количество типов машин сразу на сотню и оставить лишь четырнадцать. Естественно, это значительно упростило бы снабжение запчастями и ускорило ремонт. Еще Шелл предлагал наладить серийное производство по американскому образцу. Он специально ездил в США и изучал там вопросы моторизации. Но к счастью для нас, в капиталистической стране эти идеи встретили упорное сопротивление промышленников.

– И все-то ты знаешь, – восхищенно посмотрел на меня Авдеев, – и откуда только?

– Читал об этом у Гудериана, – брякнул я, не подумав, поддавшись на грубую лесть, и тут же поспешил поправиться: – Видел копии его… писем, ну… кое-где.

– Эх, – задумчиво протянул Леонов, – вот бы тебе еще немецкий подучить, тогда бы цены не было такому разведчику.

– Да я и так, пока лежал в госпитале, по двадцать новых слов в день зазубривал, и это не считая военных терминов.

– А давай, когда будет время, я тебе произношение поставлю. Вот Пашка в два счета научился правильно выговаривать немецкие команды, да еще с южногерманским акцентом. Даю слово, что фрицы примут его за своего.

– Да, навык полезный, – согласился я. Перед глазами сразу встала картина, как мне пришлось изображать немого, чтобы снять часового. Если бы тогда я мог сказать пару слов без акцента, все было бы намного проще.

– Что еще Гудериан интересного писал, из несекретного, конечно? – продолжал любопытствовать Авдеев.

– Быстроногий Гейнц, так его прозвали, расписывал, что он весь такой белый и пушистый, как ангел, наше мирное население любит, никого не убивает, и вообще что у него на танке даже нет вооружения.

– Сука он, а не ангел, – с яростью перебил меня Леонов. – Наша дивизия попадала под удар его танков и в окружении была. Так вот, гудериановские солдаты убивали всех пленных. Причем не только тяжелораненых, как и остальные фрицы делают, но вообще всех без разбору.

– Еще он, оказывается, очень геройский парень, – продолжал я пересказывать «Воспоминания солдата». – Например, целая немецкая батарея и куча мотоциклистов не могли захватить наши позиции. И тут подъехал великий и ужасный Гейнц на своем командирском танке и лично огнем из пулемета разогнал всех русских.

– Если там были мотоциклы разведки, то на каждом имелись пулеметы и МП-40, – рассудительно возразил Авдеев. – Еще один пулемет тут погоды не сделает.

– Ага, – подхватил его мысль Леонов, – особенно тот, которого на командирской машине якобы вообще не существует.

– Ну и конечно, – продолжал я делиться познаниями, – он знает все лучше, чем германское командование, и подолгу объясняет Гитлеру, какой фюрер идиот. Но в общем, Гейнц хотя от скромности и не помрет, но действительно считается одним из лучших немецких генералов.

– Это да, – согласился Алексей. – И Курск он смог захватить. Все-таки жаль, что ты только читал письма Гудериана, вместо того чтобы просто убить его.

– Не было у меня такого задания, – сразу воспротивился я напоминанию о главных задачах попаданцев. Сначала Гудериана им убей, потом автомат Калашникова изобрети. Фигушки, вот кто умеет, тот пусть сам и делает. – Да и вообще, мне близко к нему никогда не приходилось подходить. Я же инженер, и мое дело собирать информацию, а не совершать диверсии.

– Да, а теперь мы с ним и не сможем поквитаться, – согласился Леонов. – Он в Курске, чуть ли не в тысяче километров отсюда, и у нас нет никаких шансов на встречу с ним.

* * *

Закончив с ремонтом, поредевшая колонна двинулась дальше. Настроение у всех сразу упало. Только этим можно объяснить то, что в ближайшей деревне мы опять понесли потери. Сначала все складывалось хорошо. Как нам доложили дозорные, испугавшись стрельбы и увидев танки, все немцы попрыгали в машину и покинули населенный пункт.

Правда, как оказалось, кое-кто все-таки остался, чтобы прикрыть отступление. Бой был очень коротким, в нем участвовали только передовые машины. Остальные даже не успели подъехать, как все было кончено. Сопротивление оказали буквально пара солдат, но как ни странно, они успели подбить танк до того, как их застрелили.

– Сколько в предыдущем бою гранат кидали, и ничего, – сокрушенно оправдывался экипаж пострадавшей машины. – А тут одна-единственная и, как нарочно, прямо под ведущую звездочку.

Я из любопытства подошел и посмотрел на немца, сделавшего роковой бросок. Странно, на гренадера совсем не похож. Маленький и щуплый, он скорее походил на штабного писаря. Офицеры сунули ему в руки оружие и пихнули – воюй, мол, а нам надо срочно ехать.

Теперь у нас оставалось только шесть «тридцатьчетверок», но все равно это была грозная сила, и мы почти не сомневались, что выполним свою задачу. К тому же с нами еще самоходка со своим мощным орудием, так что основания для оптимизма у нас имелись. Правда, десантникам стало очень тесно, машин на всех уже не хватало. Но пять человек принял на свою броню «Громобой», отчасти решив проблему.

Следующим селом, куда вел нас зимник, было Соколово. Если нам удастся его проскочить, то дальше поедем уже по большаку. Там дорога должна быть ровной, и колонна сможет ехать с большой скоростью. Однако сначала надо прорваться через это село, что оказалось не таким уж и простым делом. То, что мы в нем увидели, нам очень не понравилось. Судя по количеству машин, в деревне находилось не меньше батальона противника.

Однако не все так уж плохо. Немцы не стояли здесь постоянным гарнизоном, а находились проездом. Никаких укреплений, постоянных огневых точек и изготовившихся к стрельбе противотанковых орудий видно не было. Только пара часовых с пулеметом маячили на въезде в село.

Ехать в объезд значило потерять много времени, и мы решили идти на прорыв здесь. На этот раз Яковлев сменил тактику и пустил вперед наименее защищенные машины – «ганомаг» и «фольксваген», в расчете на то, что немцы примут нашу колонну за свою. Командирский же танк вместе с самоходкой поставили в середину.

План командира, хотя и был довольно рискованным, но удался вполне. Не видя на машинах никаких опознавательных знаков, часовые, разумеется, решили, что в тылу их армии никакой техники, кроме как германской, быть не может. Так как поднимать тревогу никто не спешил, то наш «ганомаг» спокойно поравнялся с немцами, после чего автоматчики короткими очередями сняли обоих часовых. Шум выстрелов потонул в грохоте танков, и мы беспрепятственно въехали в село.

По всей улице стояли многочисленные грузовики – и открытые, и тентованные. Многие были с прицепами, некоторые везли пушки. Сами же фрицы, как и следовало ожидать, сидели по избам и грелись. Заслышав шум моторов, самые любопытные вышли на улицу посмотреть на танки, и даже махали нам руками. Кто-то, особенно добродушный, или скорее самый пьяный, показал нам бутылки, приглашая принять участие в попойке.

Огонь мы еще не открывали, дожидаясь, пока вся колонна не втянется в село. А когда замыкающий танк поравнялся с крайними домами, по команде Яковлева все машины начали поворачивать орудия. Пока немцы не успели сообразить, что к чему, десантники открыли огонь. Больше полусотни пулеметных и автоматных стволов выплюнули свинец на стоявших немцев, сразу очистив улицу от оккупантов. После этого в сторону стоявших на обочинах грузовиков полетели гранаты. Не дожидаясь ответного огня, танки рванули вперед, рискуя потерять гусеницы. Самим танкистам, скорее всего, ничего не угрожало, но вот десантники были очень уязвимы для огня противника. Достаточно было какому-нибудь автоматчику, притаившемуся за окошком, хорошенько прицелиться, и очередь, выпущенная почти в упор, стоила бы нам больших потерь. Но внезапность дала нам большое преимущество, и мы использовали его на сто процентов.

Не жалея патронов, бойцы стреляли по каждому подозрительному движению, чтобы противник не осмелился высунуться и оказать сопротивление. Казалось, «тридцатьчетверки» были охвачены огнем, такую интенсивную стрельбу вели десантники. Стреляные гильзы, разлетавшиеся во все стороны, дождем сыпались на землю, отмечая наш путь. То и дело раздавалось буханье от взрывов гранат. Заранее мы не это планировали, но по молчаливому уговору бойцы с передних танков взрывали машины, припаркованные во дворах, а на долю десантников последних танков достались грузовики, стоящие у самого края дороги.

Мне даже стало немного жалко, ведь пропадало столько имущества, которое могло бы нам пригодиться. Я почти почувствовал, как Свиридов смотрит жадными глазами на свою мечту – немецкую полевую кухню с огромными колесами и высокой трубой. Возможно, он бы даже решился остановить танк и прицепить ее к волокуше, но к счастью, кухня стояла в кузове грузовика, откуда ее пришлось бы долго снимать.

* * *

Проезжая центр села, мы увидели здание сельсовета. Несколько легковых машин, припаркованных рядом с ним, говорили о том, что здесь располагается немецкий штаб. По команде Яковлева, «Громобой» и еще пара танков съехали с дороги и отсалютовали немецким офицерам орудийными залпами, после чего бросились вдогонку остальным.

Как грозный ураган пронеслась наша колонна по селу. Танки мчались на полной скорости, гремели взрывы гранат, трещали пулеметные очереди, пылали подорванные грузовики. Замыкающая «тридцатьчетверка» развернула пушку назад и добивала уцелевшие машины. Хотя во время движения сильные колебания танка не дают точно прицелиться, но на небольшом расстоянии да еще по таким крупным мишеням промахнуться трудно.

В таких условиях немцам было нелегко отважиться на ответный огонь, а тем более метнуть гранату, поэтому убитых и раненых у нас оказалось мало, в основном это были пострадавшие от взрыва грузовика, груженного боеприпасами.

Вот уже почти вся колонна миновала село, но радоваться пока рано. Последний танк ехал медленно, чтобы забрать раненых, упавших с брони во время этой отчаянной гонки по улице. Даже на хорошей дороге тормозной путь разогнавшейся тяжелой машины составляет метров сорок, а на скользкой, покрытой снегом, еще больше. Поэтому задача подбирать упавших была возложена на замыкающую машину.

С каждым мгновением вероятность того, что фрицы придут в себя, возрастала, и я нетерпеливо отсчитывал секунды. Хотя несколько пулеметов держали улицу под прицелом, пресекая всякие попытки шевеления, но все равно я был весь на взводе. Но вот наконец-то последний танк покинул село, где мы оставили после себя полсотни горящих машин, и колонна устремилась вперед.

Скорее всего, убитыми немцы потеряли не так и много людей, но зато лишились всей своей техники и припасов. Так что теперь это не боеспособное подразделение, готовое в любой момент двинуться на фронт, а скопище дезорганизованных солдат. На то, чтобы привести батальон в порядок, назначить новое командование, обеспечить транспортом и боеприпасами, потребуется много времени.

* * *

Теперь мы едем прямо на юг, где нас ждут окруженцы. Больше половины пути пройдено, и еще километров пять никаких населенных пунктов нам на пути не встретится. Идиллия, да и только. Но, нарушая волшебную идиллию, с головного танка сообщили, что видят впереди колонну машин. Подъехав поближе, мы насчитали больше двадцати крытых грузовиков. Готовиться к бою никто из немцев явно не собирался. Ну кому может прийти в голову, что здесь, глубоко в тылу, они повстречают советские танки? Совершенно очевидно, что выкрашенная в белый цвет бронетехника без опознавательных знаков была своей. Да и «ганомаг», возглавлявший нашу колонну, подтверждал это.

Уступить нам дорогу немцы не могли, поэтому грузовики остановились, ожидая, пока мы не объедем их по снежной целине. Ну что же, мы ребята покладистые. Как хотят, так мы и сделаем. Притормозив, передние танки развернулись на месте и осторожно переехали через глубокий кювет. Пользуясь моментом, водители грузовиков вышли из машин и устроили перекур. Только когда башни начали синхронно поворачиваться влево, кто-то посообразительнее догадался броситься наутек.

Танки остановились, и бойцы занялись привычным делом. Боем это назвать сложно, скорее избиением беззащитной техники и отстрелом бегущих. И на этот раз у нас была возможность уделить внимание каждому грузовику, и от вражеской колонны не осталось ровным счетом ничего.

* * *

Собрав после боя взводных, я начал выслушивать доклад об отсутствии потерь и собранных трофеях, как вдруг Яковлев прервал такое приятное занятие, позвав меня на помощь.

Проблема, вставшая перед нами, действительно была очень серьезной. Около полутора десятков немцев сдались в плен и теперь робко жались друг к другу, старательно задирая руки повыше.

Одно дело, когда убивают в горячке боя, тут уж ничего не попишешь. Могу я закрыть глаза и на то, что в отсутствие командира бойцы потихоньку пустят в расход пленных. Но отдать приказ на расстрел безоружных мы, разумеется, не могли. Однако и везти немцев с собой никакой возможности нет, их просто некуда посадить. Если бы мы вели обычное наступление, а за нами следовали части второй волны, можно было бы просто оставить для охраны пленных пару легкораненых красноармейцев. Но у нас-то рейд в тыл врага.

Выход из ситуации не придумывался, и пришлось позвать политруков, предоставив им право решать, что делать. В конце концов, решение моральных проблем – это их работа.

Взглянув на пленных, Коробов не стал долго рассуждать и достал пистолет. Перед тем как мы покинули нашу дивизию, ее политработники сделали нашему политруку роскошный подарок, вручив на память трофейный «Маузер-712», чтобы он больше походил на классического комиссара.

Увидев, как политрук вытаскивает оружие, немцы сразу оживились. Кто-то упал в обморок, кто-то встал на колени. Но некоторые опустили руки и решительно выступили вперед, выкрикивая что-то на своем языке, и вряд ли это были слова благодарности.

Кивнув Леонову, чтобы он подошел, Коробов выбрал из кучки немцев унтера и стал ему что-то втолковывать. Судя по тому, как фрицы сразу расслабились, а некоторые даже заулыбались, компромисс был все-таки найден. Наконец политрук вручил свой «маузер» немцу, которому в спину тут же уперся ствол автомата, и отошел в сторону.

Унтер начал вызывать по одному своих солдат, расспрашивал их, а потом, тщательно прицелившись, стрелял в руку или ногу. Раненого тут же оттаскивали в сторону и отдавали на перевязку нашим санитарам.

– Немец заявил, что он хороший стрелок, – пояснил Коробов, – и сможет ранить каждого солдата туда, куда он пожелает. Например, кто-то хочет закончить для себя эту войну и просит прострелить ему локоть или ступню. А другие, наоборот, спешат вернуться на фронт и требуют, чтобы он попал в бедро так, чтобы не задел кость.

– По мне, так лучше, чтобы не вернулись. Ну да ладно, главное, проблема решена к взаимному согласию.

Отстрелявшись, немец вернул оружие и дал связать себе руки. Обратно к своим ему уже нельзя, сразу к стенке поставят, а для одного пленного у нас местечко в волокуше найдется. Правда, его вскоре пришлось пересадить, так как наш раненый, рядом с которым пристроили унтера, тут же полез с ним в драку. Не имея возможности лупить немца своими перебинтованными руками, боец попытался бить его ногами, на что пленный стал отвечать аналогичным образом.

* * *

После бескровной победы над вражеской колонной настроение у всех сразу приподнялось, и бойцы смотрели в будущее с оптимизмом. Но мы с Яковлевым знали больше других, поэтому постепенно погружались в уныние. Дальше к югу лежат два крупных села – Горбовастица и Теремово, в которых, по разведданным, переданных нам перед рейдом, находится постоянный гарнизон противника. Наша разведка, высланная вперед на «фольксвагене», доложила о том, что села укреплены, немцев там много, и имеется батарея противотанковых пушек. Конечно, с нашей самоходной гаубицей мы можем попробовать подавить огневые точки и прорваться, но потери, несомненно, все равно будут недопустимыми.

Лезть вперед явно не стоило, и Яковлев отдал приказ остановить колонну. Бойцы спокойно ждали, что решит мудрое командование, которое, как известно, никогда не ошибается, а мы со старлеем, придав лицу выражение всезнания и всепонимания, чтобы успокоить подчиненных, рассматривали карту, прислушиваясь к доносящейся на юге канонаде. Видимо, там немцы дожимают окруженцев. Выход видится только один – придется повернуть к западу и возвращаться к Полисти. Конечно, мы потратим время на обходной маневр, объезжая многочисленные болота, но это лучше, чем потерять людей и технику и не выполнить задачу.

Через очередное село – Трухново, танки, повторив прежний маневр, пронеслись на полной скорости. Немцев здесь, кажется, нет, но лучше поберечься. Дальше к югу находится сразу несколько деревень, и наверняка где-то там есть и гарнизоны. Поэтому я облегченно вздохнул, когда дорога отвернула в сторону и снова повела на восток, через безлюдную местность. Но, как оказалось, радоваться было рано. С западного берега реки, которая делает здесь большую петлю, нас внезапно обстреляли из пушек. Идущая впереди машина вдруг резко качнулась вправо, при этом опасно накренившись, и стало видно, что она объезжает подбитый танк. Судя по эффективности огня, стреляли 50-мм Pak38, для которых бортовая броня «тридцатьчетверки» на дистанции полкилометра это не помеха.

– Куда ты прешься, – завопил я, забыв, что меня не слышат. – Влево давай.

Сообразив, что действую неправильно, я наклонился к открытому люку и крикнул Яковлеву, что стреляют справа. Но хотя обзор из башни у него и был плохим, но он уже и сам догадался, что огонь ведется со стороны села, и наш «Мурзик» уже объезжал подбитую машину слева, чтобы прикрыться ее корпусом от обстрела. Если бы мы ехали в чистом поле, то единственным выходом было бы развернуть танки к вражеской позиции, понадеявшись на толстую лобовую броню. Но тут совсем рядом начинался лес, и было больше шансов сохранить машины, проскочив обстреливаемый участок на большой скорости.

Оглянувшись назад, я заметил, что ЗСУшка остановилась и ведет прицельный огонь из своего пулемета по вражеской батарее, стараясь выбить расчеты пушек. Кажется, это подействовало, так как выстрелы орудий ненадолго стихли. За это время машины набрали скорость и на полном ходу въехали в безопасный лес. Впрочем, не все. За какую-то минуту мы успели потерять не только «тридцатьчетверку», но и нашу единственную ЗСУ, которая теперь вовсю пылала. Раздраженные ее неожиданным сопротивлением, немцы перенесли на нее весь огонь и быстро подбили.

Теперь мы можем ехать дальше, однако у подбитой машины осталась волокуша, в которой лежат ящики с патронами и гранатами. Оставлять такое сокровище жалко, ведь в тылу врага разжиться боеприпасами будет проблематично. Надо только придумать, как нейтрализовать вражескую батарею, вернее артвзвод. После внимательного осмотра немецких позиций выяснилось, что пушек у них только две.

Как вариант, можно вывести танки на прямую наводку и уничтожить орудия. Теоретически усиленная лобовая броня «тридцатьчетверок» не по зубам пятидесятимиллиметровым пушкам. Но когда машин осталось так мало, рисковать не стоит, тем более что ходовая часть и люк механика-водителя удара снаряда точно не выдержат. Поэтому мы с Яковлевым решили положиться на минометчиков.

Полевой телефон и катушку с проводом мы с собой, правда, не прихватили, но вопрос, как корректировать огонь, не стоял. Младший сержант, командующий минометчиками, залез с биноклем на дерево и оттуда начал подавать команды голосом, точнее криком. Уже после нескольких залпов мины легли рядом с пушками, которые даже не были замаскированы. Видимо, времени на подготовку встречи с нами у немцев было мало. Подавлены орудия полностью или нет, сказать трудно, но стрелять немцы больше не пытались, а именно это нам и нужно.

Время от времени минометчики посылали немцам гостинцы, напоминая о том, что подходить к пушкам не стоит. Фрицы намек прекрасно поняли и сидели тихо, так что наш танк, посланный за волокушей, благополучно вернулся. Привез он и экипаж зенитной самоходки, который дал остальным возможность спастись. Танкисты отделались только легкими ранениями, и их посадили на Громобой, где еще оставались свободные места для десантников. Их коллега – командир самоходки, принял гостей и начал нахваливать свою машину:

– Места тут много, сидеть удобно. А гаубицы не опасайтесь, тут все сделано по уму. Мы когда проводили испытания самоходки, то вместе с нами была еще одна. С таким же калибром, но вот только у нее еще дульный тормоз был. Как только орудие стреляет, так дульные газы назад отбрасываются. И мало того что все смотровые приборы сразу снегом засыпает, так ведь еще и расчет может отравиться, и все, кто на броне сидит. А у нас не так. Шумновато, конечно, но вам танкистам не привыкать.

* * *

Недовольные тем, что немцы остались почти безнаказанными, бойцы заняли свои места, и колонна ушла от негостеприимного села. Ага, вот еще одна жертва попалась под горячую руку разгневанных десантников – большой грузовик, который, как зайцы лодку деда Мазая, облепили фрицы. А позади машины двигались два мотоцикла, выглядевших не менее экзотично из-за огромных тюков, над которыми торчит только голова мотоциклиста. Ай-яй-яй, не хватает на всех немцев транспорта, а уехать всем хочется. Тут мы даже не стали останавливаться. Выстрел головного танка, несколько коротких очередей, и все дела.

Дальше мы ехали практически без приключений, если не считать встречи с полицаями, которые выбрали не самый удачный день для поездки. Полицаев без лишних разговоров пристрелили, а их кошевка присоединяется к нашему отряду. В нее перегрузили раненых из волокуш. Хотя они и лежали в закрытой броневолокуше, но все равно им порядком доставалось от выхлопных газов танковых двигателей.

* * *

С востока до нас доносилась нечастая канонада и заглушенный расстоянием треск выстрелов, заставляя прибавить ходу. Где-то, не так далеко отсюда, окруженные части ведут бой, и наверняка боеприпасы у них на исходе. Но, несмотря на спешку, приходится делать еще одну остановку для техосмотра. Тяжелые машины не могут долго ехать без профилактики, тем более что «тридцатьчетверки» машины все еще сыроватые.

На привале больше всего хлопот досталось Яковлеву. Вместо того чтобы как подобает командиру, чинно сидеть с картой и рисовать в ней стрелочки, он поспешил на помощь своему экипажу. Дел у танкистов хватало. Они подтягивали гусеницу, мерили уровень масла, копошились в моторе, так что еще одна пара рук была совсем не лишней. Вынырнув из люка, ротный танкистов смачно выругался в адрес тыловых служб и в сердцах сплюнул:

– Левая тяга фрикциона, будь она неладна, – пояснил старлей, доставая промасленными руками папиросы. – Уже второй раз сегодня меняем. Запасной-то нет, приходится проволокой прикручивать, а она долго не держит. Хорошо еще во время марша не лопнула.

Пока танкисты возились с техникой, махра, так прозвали пехоту, чистила оружие.

Здесь же, в большой воронке мы похоронили наших погибших, которых до сих пор везли с собой, не решаясь оставить на занятой врагом территории. Короткая речь, простые слова, сказанные командирами, тихий залп из пистолетов, вот и вся прощальная церемония. Но на войне жизнь и смерть всегда ходят рядом. Похоронив товарищей, мы успели и немного перекусить, заодно помянув погибших.

* * *

Прокрутив мысленно все сегодняшние события, я начал потихоньку подозревать, что мне это что-то напоминает. Ну конечно, теперь вспомнил. Давным-давно, еще в детстве, я читал книгу про танкистов, и в ней рассказывалось о таком же рейде на помощь нашей окруженной группировке. Все было, как и здесь. Там тоже дело происходило зимой, в походе участвовало десять танков, и даже окруженные части тоже были из армии генерала Масленникова. Я хорошо запомнил эту фамилию, которая тогда показалась мне смешной. Вот только чем там все закончилось? Но как раз самого главного я и не помню. Впрочем, если рассуждать логически, то автор книги должен был выжить, раз смог потом написать мемуары.

Нам пора бы уже двигаться в путь, но мы никак не могли связаться с окруженной группой. Как радисты ни выкрикивали свои позывные на разных частотах, но никто им не отвечал. Ну ладно, мы знаем, что окруженцев следует искать в районе села Глухая Горушка, туда мы и направимся. К тому же прямой путь на восток, откуда доносятся звуки боя, перекрыт болотом.

* * *

Теперь конечная цель нашего похода была совсем близко. Хотя дорога замысловато петляла, старательно удлиняя нам путь, но через полчаса мы были на месте. Как оказалось, название село получило совсем не случайно. Здесь, среди болот, везде виднелись ровные открытые пространства, покрытые редколесьем. А небольшая возвышенность, на которой располагалось село, была со всех сторон окружена густым лесом.

– Вот она Глухая Горушка, – удовлетворенно произнес я, когда за деревьями показались крыши домов. – Наконец-то мы у цели.

– Раньше сюда ссылали опальных опричников Ивана Грозного, – заметил Леонов. Ну надо же! Выходит, он тоже тщательно подготовился к походу и старательно изучил театр военных действий, раз привел такую историческую справку.

Яковлев приказал вывесить на головном танке красный флаг, чтобы сразу было видно, что едут свои, и мы торжественно въехали в село. Местные жители радостно высыпали нам навстречу, но вот военных было как-то слишком мало. Мы ожидали, что тут будет как минимум полк, но увидели только десяток красноармейцев. Один из них и показал нам дорогу к штабу.

Пока мы туда добирались, я старательно отворачивался, чтобы не видеть счастливые лица сельчан. Встречая наши танки, они искренне радовались тому, что Красная Армия вернулась уже насовсем. Но нам-то скоро придется отсюда уйти, опять оставив жителей на произвол фашистам.

Мы с Яковлевым пошли выяснять ситуацию, а бойцам разрешили отдохнуть. Помня, что лучший отдых – это смена вида деятельности, взводные тут же принялись раздавать указания. Сначала всех раненых, измученных тяжелой дорогой, вытащили из волокуш и отдали на попечение врачей полевого госпиталя. Танкисты уже суетились с масленками вокруг своих машин и с помощью «добровольцев», назначенных отделенными, перегружали снаряды из волокуш в башни. Все оставшиеся гранаты поделили с местными бойцами, а вот немецкие патроны им не подошли. Лишь несколько красноармейцев-окруженцев владели трофейными автоматами. Получив боеприпасы, десантники принялись торопливо набивать магазины и пулеметные ленты. Кто знает, когда опять выпадет свободная минута.

* * *

В штабе нам обрадовались до невозможности и прояснили ситуацию. Еще утром в окрестностях села действительно находились остатки нескольких наших полков. Вчера вечером командование сообщило по рации, что к ним идет помощь, и вскоре на севере загремела далекая канонада. Когда утром оказалось, что немцы сняли большую часть войск, блокирующих окруженцев, то все боеспособные красноармейцы ушли на прорыв. Часть раненых они забрали с собой, но весь госпиталь, а это несколько сотен человек, предполагалось эвакуировать во втором эшелоне. Прорыв оказался довольно успешным. Небольшие немецкие заслоны, которые тут остались, были сметены, и наши части ушли на север. Но вот полевой госпиталь за ними не успел, потому что немцы снова замкнули кольцо окружения.

В настоящее время с основной группировкой поддерживается связь по радио. Сейчас они остановились у села Теремово, того самого, которое мы решили обойти стороной. Если бы имелись снаряды к артиллерии, а еще лучше танки, то его удалось бы захватить без труда. Но сейчас у окруженцев даже патронов маловато, так что возможно их ждут большие потери.

– Ну что же, танки у нас как раз есть, и с полным боекомплектом. Пошлите радиограмму, чтобы пехота без нас не атаковала. Вас мы ждать не сможем, сами понимаете, так что поторопитесь, чтобы на этот раз не отстали. Не промедлите?

– У нас для всех раненых саней не хватает, придется делать хотя бы два рейса. К тому же местные жители тоже просятся идти с нами.

– Что, неужели все уходят?

– Да, все решили идти, никто не останется, – вздохнул капитан Егоршин. Он оказался самым старшим по званию среди раненых, и поэтому на него автоматически взвалили командование местным «гарнизоном». – Для нас это обуза, но что делать, не хотят они тут оставаться и ждать окончательного освобождения. Да вот, как раз перед нашим приходом был случай. У немецкого офицера, который тут жил, пропала рубашка с металлической застежкой-молнией. Как вы понимаете, колхозникам она абсолютно не нужна, но обер пригрозил им расправой, если его тряпку не найдут. Жители села осмотрели тут все – и дома, и сараи, и погреба. Облазили все крыши, заглядывали в трубы, но пропажи нигде не было. Вечером офицер снова собрал жителей и начал орать на них, угрожая всех перепороть, а дома сжечь. Видя, что сейчас немец приведет свои угрозы в действие, Мария Михалкина, в доме которой жил этот сволочь-обер, вышла вперед и взяла вину на себя. Ее тут же избили плетью и ногами. Она была еще живая, когда к фрицу подъехал мотоциклист и передал ему сверток с той самой рубахой. Как и следовало ожидать, ее украл денщик офицера и продал скупщику за шнапс.

– А Михалкину удалось спасти? Она же совершила настоящий подвиг.

– Нет, этот фашистский нелюдь все равно ее застрелил. Тщательно прицелился в голову, а потом еще и проверил, что она мертва. И такие случаи здесь происходили постоянно. Видел на холме повешенных немцев?

– Ну да, заметил.

– Когда наши сюда входили, все фрицы удрали, а эти не успели. Хотели избы поджечь, но женщины их поймали. Юристы оперативно провели следствие, благо свидетелей здесь и в окрестных деревнях хватало, только успевай слушать. Фашистов уличали в расстреле военнопленных, сожжении домов, многочисленных изнасилованиях, избиениях, реквизиции имущества. Вот военный трибунал и приговорил их к смертной казни.

* * *

Наш импровизированный штаб, состоящий кроме нас с Яковлевым из начальника медслужбы Мелешко и капитана Егоршина, начал обсуждение ситуации. Изучив карту с обозначенными на ней позициями противника и задав Егоршину несколько вопросов, Яковлев, нахмурившись, повернулся ко мне:

– Вся техника пойдет в прорыв. Ты отбери себе двадцать человек и охраняй раненых. Остальные десантники поедут с нами. Здесь способных держать оружие наберется человек тридцать, так что полсотни бойцов у тебя будет. Хватит, чтобы отбиться от мелких отрядов противника. Тут какая-то немецкая техника осталась, посмотри, вдруг что-то возможно использовать.

– Пусть останется Стрелин, а я иду с тобой в прорыв, – решительно возразил я.

– Нет, ты остаешься. И это приказ.

– Да, а ты это видел? – я раздраженно полез во внутренний карман за удостоверением гэбэшника, но спокойный голос Яковлева меня остановил.

– Видел, и мне все равно, пусть у тебя хоть ромб будет, но по приказу командования твоя рота подчиняется мне.

Поняв, что на испуг его взять не удастся, я раздраженно повернулся и направился к своим бойцам, выбирать, кто останется со мной, а кто поедет на броне.

* * *

Боевая задача моей роты, вернее ее остатков, довольно простая – организовать боевое охранение. Часовые уже были расставлены, а когда начнется эвакуация, мы должны будем организовать походные заставы и дозоры. На первый взгляд ничего сложного, и никаких подвохов не предвидится.

Сидя в штабной избе вместе с Егоршиным, мы прикидывали, сколько времени нам еще ждать. Почти половину раненых мы отправили сразу вслед за танками, и по нашим расчетам они вот-вот должны соединиться с основными силами. Потом сани вернуться, и в них погрузят оставшихся. Нам же здесь пока ничего не грозит. Хотя по окрестностям бродят шайки немцев, но главная дорога перекрыта. Еще утром группе разведчиков удалось взорвать мост в Векшино, и с той стороны транспорт проехать не сможет.

Если все пойдет хорошо, рассуждали мы, то из Теремово фашистов сегодня выбьют, а дальше продвигаться уже будет легче. Но наши радужные мечты разрушились в один миг. С улицы послышался приближающийся топот – наверняка мчался посыльный с важным донесением. Всадник остановился, вздыбив лошадь, только перед самым крыльцом. Примчавшийся боец вихрем ворвался в избу, принеся с собой с улицы волну холода, и отрапортовал:

– Товарищи командиры, разрешите доложить, – гаркгул он всем сразу, не зная, к кому из нас теперь надо обращаться.

– А, Тарасов, – узнал его капитан, – докладывайте, сержант.

– Танки, – понизив голос, доложил дозорный. – Целых два, и не позже чем через час будут здесь.

Всех нас как молотом оглушило. У нас нет не только пушки, но даже противотанкового ружья, так что подбить машины противника нечем. Конечно, в наличии много гранат, но на них я бы рассчитывать не стал. Мы же находимся не в укрепленной обороне, а в селе, полном раненых. Если немцы введут танки на улицы, то исключительно под прикрытием пехоты, и достать их гранатами будет проблематично. Небольшой шанс, что мы отобьем первую атаку, конечно, есть, но после боя все дома превратятся в развалины, и потери будут огромными.

Еще можно по радио связаться с Яковлевым и попросить его вернуться. Но это означало бы остановить всю операцию. Промедление в этом случае может привести к гибели уже тысяч людей.

Егоршин, лучше знакомый с местностью, подозвал дозорного к карте и потребовал показать точно, где он их видел.

– За болотом, вот здесь, – ткнул Тарасов давно не мытым пальцем в западный край болота Ястребец. – Я с дерева наблюдал, там далеко видно. Точно не скажу, но кажется, это «тройки».

– Судя по карте, их гонят из ближайшей МТС, видимо, после ремонта. Пехотное прикрытие у них есть?

– Нет, никакого сопровождения не видел.

– Хм, это уже лучше, гораздо лучше, – разулыбался Егоршина, обрадовавшись такой новости. – Вот смотрите, товарищ Соколов. Напрямую через болото им не проехать. Хотя оно и подмерзло, но соваться туда немцы не станут, поэтому сейчас они двигаются на север. У Рукаты танки повернут к востоку и подъедут к Горушкам той же дорогой, что и вы. Время у нас еще есть, но вот только устроить засаду у дороги, чтобы закидать их гранатами, будет трудновато, место там открытое. До ближайших деревьев метров триста. Издалека заметят и пулеметами посекут. Знали фрицы, какой дорогой ехать. Вот встретить бы их поближе к селу, где деревья погуще, но там они наверняка успеют соединиться с пехотинцами. Вот что, старлей, десантники твои, так что тебе и решать, держать оборону здесь, в селе, или выходить им навстречу и устраивать засаду.

– У вас на площади у церкви «ганомаг» стоит, на вид вполне целый. Он на ходу?

– Ну да, немцы его бросили, а наши только бензин с него слили и пулемет сняли.

– Пулеметы у нас есть, так что с вас только горючее.

– Найдем пару канистр, но какого черта, старлей, вы же без пушек против танков ничего не сделаете.

– Знаю, поэтому с вас еще десять, нет, только девять комплектов немецкого обмундирования. Гимнастерки не нужны, верхней одежды будет достаточно.

Капитан поднял было руку, чтобы покрутить пальцем у виска, но тут же одумался и, прихватив наших ординарцев, лично помчался раздавать распоряжения.

– Ваша машина с бортовым номером двадцать два, – бросил он мне, выбегая из избы.

Вот остряк, можно подумать, тут все просто заставлено бесхозной бронетехникой.

* * *

У Леонова уже все было наготовлено для маскарада, так что он переоделся первым. Нахлобучив на себя пилотку, гэбэшник встал перед зеркалом и внимательно осмотрел снаряжение. Когда он снова повернулся к нам, все просто охнули, такой презрительный и полный ненависти взгляд у него был.

– Ты прям настоящий немец, – повторил военврач комплимент, который Леонов, вероятно, уже много раз слышал.

– Ну что же, – прервал я поток восхвалений. – Язык ты знаешь, мундир нацепил. Боевая задача ясна?

– Так точно. Если по дороге встречаем немецкий дозор или отряд, я объясняю, что нам дали важное задание, и убеждаю их нас не задерживать.

– Да, и только в случае высказанного недоверия с их стороны мы вступаем в бой. А при встрече с танками ты…

– …останавливаю их под предлогом наличия впереди минированного поля или партизанской засады, или концерта самодеятельности… в общем, чего угодно. А пока я отвлекаю танкистов светской беседой, пара бойцов подбирается к ним поближе и забрасывает гранаты на моторный отсек.

* * *

Вслед за Леоновым начали переодеваться и мы. Немецкие каски сняли с замерзших трупов, сваленных за околицей. Шинели с них сдирать, к счастью, не пришлось, так как в селе имелся небольшой вещевой склад. Белых халатов нашлось всего несколько штук, но ничего страшного, обойдемся и своими. Переодеваться немцами нам уже доводилось, но только без шинели, и теперь, впервые надев это барахло, мы тихонько ругались. Пояс к шинели не полагался, можно было только немного подтянуть хлястик, и это нас сильно раздражало.

У Леонова офицерская шинелька утепленная, с меховой подкладкой. Второй такой мы не нашли, но местные бойцы, посоветовавшись, куда-то сбегали и принесли две короткие дубленки, которые, как легко догадаться, и распределили между мной и Авдеевым.

Переобуваться мы не стали. Хотя у фрицев и должны иметься специальные зимние сапоги, утепленные фетром, но искать их долго, а в валенках нам комфортнее.

Как я узнал, немецкие сапоги делаются из некрашеной кожи, а радикальный черный цвет они приобретают уже после нанесения на них немыслимого количества обувного крема. После такой прожировки крем пропитывает все поры кожи, делая их эластичными и надежными в носке. Но сейчас в них холодно и, несмотря на шипы и подковку на каблуке, они скользкие. Все это железо собирает на себя снег, быстро затвердевающий и превращающийся в прочнейший лед, который потом трудно отколоть. Для коротеньких бесснежных зим Западной Европы такая обувь, наверно, как раз то, что нужно, но для нашего климата не подходит.

Порывшись в горке зольдбухов, которую мы успели собрать, Леонов выбрал те, в которых описание внешности подходило для наших бойцов. Конечно, еще оставалось несоответствие нашего снаряжения указанному в книжке, но если кто-нибудь станет всерьез до нас докапываться, то все равно раскусит в два счета. Нам главное только подобраться ближе к танкам. Неважно, пешком или на бронетранспортере, лишь бы на расстояние броска гранаты.

Под конец бывалый разведчик немножко посетовал, что наши прически совсем не похожи на немецкие. Для полноты картины хорошо бы еще выбрить нам головы по бокам, но раз под головными уборами волосы не видны, то можно оставить и так.

* * *

Облачившись в трофейную форму и обмотав головы пуховыми платками, мы пошли осматривать свой броневик. Капот у него прикрыт запасным колесом, который торчал посередине, как гигантская фара. У нашего прежнего броневичка на капоте вместо этого безобразия было два запасных опорных катка, но и так сойдет. Какая-никакая, а дополнительная защита. По бокам пулеметного щитка лежат мешки с песком, предосторожность отнюдь не лишняя.

Что меня обрадовало, так это свежая белая краска, сиявшая на бортах «ганомага». Насколько я помню историю, лишь в самом конце осени в вермахте издали приказ о перекрашивании военной техники в зимний цвет. Здесь, в северных районах страны, уже почти месяц лежит снег, и темные силуэты немецких машин хорошо выделялись на его фоне, представляя собой отличную мишень. Но лишь теперь немцы спохватились и стали приводить окраску в соответствие с сезоном.

Надо сказать, полугусеничный «ганомаг» не был полноценной вездеходной машиной. По грунтовке, а тем более по местности, он мог нормально передвигаться только летом и в сухую погоду. При езде по раскисшим дорогам передние колеса глубоко погружались в грунт, и даже если не застревали, то создавали сильное сопротивление движению. В результате или пробуксовывали гусеницы, или глох двигатель. Еще сильнее ухудшало ситуацию то, что опорные катки у этого автострадного вездехода располагались в четыре ряда. Когда между ними набивались снег и грязь, то, обледенев за ночь, они напрочь блокировали ходовую часть. К счастью для нас, попавший к нам в руки экземпляр был чистеньким и готовым к движению.

После короткого исследования агрегата бойцы доложили, что на вид комплектность машины полная, маслом и охлаждающей жидкостью она заправлена. Неведомый немецкий шофер, который, как я надеюсь, погиб, а не обслуживает сейчас другой «ганомаг», даже позаботился об утеплении капота и обрубил с вентилятора лишние лопасти. Не забыл он и занести аккумулятор в теплое помещение, чтобы тот не разрядился на морозе.

Пока одни бойцы возились с мотором, другие занялись салоном машины. Чтобы брезентовый тент, закрывающий боевое отделение от непогоды, не загораживал обзор, десантники свернули его вместе с одеялами и старыми шинелями, которыми утеплили бронетранспортер мерзлявые немцы. Нам тут, конечно, тоже не жарко, но в бою обзор важнее сомнительного комфорта.

Пулеметы расставили по своим местам – один МГ установили на переднюю турель, прикрытую щитком, а второй на шкворень в задней части боевого отделения. Сами немцы обычно так не шикуют, ограничиваясь одним пулеметом на машину, но надеюсь, никого наше богатство особо не удивит.

Убедившись, что все готово, я отдал команду:

– По местам.

Пока бойцы рассаживались, я еще раз прикинул все возможные варианты. Но как ни крути, другого выхода действительно нет. Ну что же, тогда вперед. Подбадриваемый этой мыслью, я забрался в броневик и приготовился ехать, но к своему удивлению, вдруг заметил, что все, кроме «офицера», занявшего переднее сиденье, сидят на скамьях в десантном отсеке. Водительское место почему-то пустовало.

– А кто же поведет машину?

Ответом на мой риторический вопрос, повисший в воздухе, были только недоуменные взгляды бойцов. Действительно, кто же, если не я. Гэбэшники теоретически должны уметь управлять транспортными средствами. Но Леонову самому рулить нельзя, его дело вести переговоры. А Авдееву в моем плане отведена роль снайпера, и никто в отряде его в полной мере заменить не сможет. В конце концов, снайперскую винтовку нужно тщательно пристрелять. Выходит, шофером придется стать мне, но никакой радости я от этого не испытывал. Если водить колесные машины мне доводилось, а о гусеничных кое-что знаю, то об управлении техники полугусеничной я никакого представления не имел в принципе.

Продираясь к кабине через перегороженный ногами бойцов десантный отсек, я пару раз споткнулся. Тут все-таки довольно тесно. Хотя мест здесь насчитывается десять, а людей сидело только восемь, но утепленные и, соответственно, утолщенные бойцы занимали много места и помещались с трудом.

Усевшись на водительское сиденье, я запихнул свой МП-40 в крепление для оружия и начал методично исследовать приборы управления, укоряя себя за то, что не удосужился поинтересоваться управлением трофейного броневика, пока он был в нашем отряде. В целом, несмотря на некоторые различия, этот «ганомаг» мало чем отличался от того, который шел с нами в колонне.

Впрочем, «Ганомаг» – это не название модели, а лишь наименование одной из фирм, которая серийно выпускала эти бронетранспортеры. Сами немцы его так не называли. На металлической табличке, спрятавшейся в правом углу, значилось, что правильно этот образчик техники называется Sd Kfz 251/1 Ausf C, заводской номер 322122. Все эти непонятные числа и аббревиатуры мне ничего не говорили, кроме того, что немцы почему-то очень любят цифру 2.

Итак, смотрим, что тут у нас есть. Руль находится слева, как и положено, а вот приборы справа, и совершенно напрасно. Водитель что, должен все время спрашивать их показания у командира? А если он везет офицера, вот как в нашем случае?

Прямо перед глазами маленькое окошко, вернее, смотровая щель. Над ней находится удобный упор для головы, позволяющий не стукаться лбом об железную плиту. Внизу, где-то на уровне живота – руль, а слева от него спидометр. Несмотря не серьезность обстановки, я хмыкнул, увидев, что его шкала оптимистично размечена до ста километров в час. Если, как известно, легендарный «Запорожец» до такой скорости можно разогнать, столкнув с горы Арарат, то полугусеничной машине даже такой фокус не поможет.

Тут же ниже табличка с порядком переключения скоростей. Это хорошо, а то бы я их долго искал.

Педалей три, как и положено – сцепление, тормоз и газ. Хоть здесь немцы ничего не перемудрили. А вот с рычагами сложнее, так как их много. Ручной тормоз я определил сразу, тут никаких сомнений нет. Самый здоровенный рычаг это, конечно, переключатель скоростей, табличку к которому я уже видел. А вот для чего нужен третий рычаг, можно только догадываться. Скорее всего, это демультипликатор, включающий понижающую передачу. Ничего хитрого в нем нет, на той же табличке нарисовано, что у него имеется два положения – переднее и заднее.

Но на этом набор рычагов не исчерпывается. Еще есть два маленьких рычажка справа от руля. Надпись под правым из них гласит, что это Handgas, то есть рукоятка ручной подачи топлива.

Теперь займемся контрольными индикаторами и приборами. Они все надписаны, и к тому же в кабине нашлась инструкция, так что, пользуясь знанием языка одного из нас и здравым смыслом обоих, мы с Леоновым быстро установили назначение всех приборов.

– Посмотри на это чудо, – ткнул Алексей пальцем в приборную панель, показав на огромный циферблат с яркими цветными пятнами.

– Это тахометр.

– Понятно, что тахометр. Зеленым цветом показаны эксплуатационные обороты, а красным максимальные. Но почему он такой странный?

И действительно, циферблат у этого плода раздумий сумрачного германского гения был размечен в неправильном направлении – против часовой стрелки.

– Чтобы запутать возможного противника, который завладел броневиком и пытается им управлять, – выдвинул свою версию Авдеев, не желающий оставаться в стороне.

Справа от огромного тахометра находились еще три прибора, на этот раз вполне вменяемого размера. Вот термометр, измеряющий температуру воды, манометр для определения давления масла и, наконец, амперметр. Как раз последний нам и нужен. Включим питание контрольной панели и посмотрим, что у нас с батареей. Плохо, заряда почти не осталось. Однако я уже видел, что в таких случаях делал водитель нашего старого «ганомага», – он заводил машину вручную. Впрочем, не удивлюсь, если окажется, что в это время даже танки заводятся рукояткой.

– Пошарьте в инструментах на надгусеничных полках, – попросил я бойцов, – там должен быть ручной стартер.

Искомое быстро нашлось, и наш почти-политрук Михеев лично принялся вертеть рукоятку, раскручивая инерционный стартер. Задача у него непростая – завести четырехлитровый двигатель после того, как машина долго простояла на морозе. Правда, с сегодняшнего дня началась оттепель, но это всего лишь означает, что днем воздух прогрелся аж до минус пяти градусов. Как я слышал от наших танкистов, при температуре ниже плюс пяти, мотор на «тридцатьчетверке» надо обязательно прогревать перед пуском. Очевидно, что детище изнеженных теплой погодой немцев должно быть еще менее морозостойким, но искать предпусковой подогреватель двигателя на «ганомаге» было бесполезно.

Впрочем, и без предварительного прогрева двигатель завелся практически сразу, вызвав тем самым всеобщий вздох облегчения. Видимо, опытный немецкий водитель не поленился с наступлением холодов разбавить моторное масло топливом.

Пока мотор прогревался, я подогнал сиденье мехвода под свою фигуру, а Леонов попытался, и не без успеха, включить рацию. Дальность связи у нее так себе, дальше чем на три километра не берет, но по крайней мере связаться со штабом Егоршина мы сможем.

Время поджимает и, выждав несколько минут, пока в соответствии с инструкцией температура и давление масла не поднялись до приемлемого уровня, я решительно включил первую передачу.

С рычагами нам все более-менее понятно, но остается вопрос, как этим чудом рулить. Одно дело, если бы техника была полностью гусеничной, но вот как быть с этим гибридом, если у него и руль есть, и гусеницы?

Но Леонов уже разобрался в инструкции и пояснил мне, что тут все автоматизировано. При повороте на маленький угол машина разворачивается только за счет рулевых колес, как обычный автомобиль. При более крутых поворотах внутренняя, отстающая гусеница автоматически отключалась, а на внешнюю, забегающую гусеницу переключилась вся мощность мотора.

Для практики я выехал на площадь и попробовал слегка покачать рулем вправо-влево. «Ганомаг» послушно следовал моим выкрутасам, хотя, конечно, реагировал намного медленнее обычного автомобиля. Попробовал сделать полный разворот. Машина слушается и идет, куда надо. Вот и славно. Теперь нас больше ничего не задерживает, и, постепенно разгоняясь, мы поехали на запад по некоему подобию дороги. Сразу за селом начинался лес, но ближе к болоту он редеет и переходит в рощицы и перелески.

– Подальше бы отъехать, товарищ командир, – взволнованно прошептал Михеев, сидящий у меня за спиной. – Чем дальше мы их встретим, тем больше шансов, что нас не примут за нас.

Танки пока не появились, немецких пехотинцев тоже нигде не видно, и я старательно жал на газ, стремясь отъехать подальше.

– Ну, кажется, успели, – облегченно прошептал Леонов. – Этот поворот для нас как раз подходит.

Действительно, лучшего места для выполнения задуманного мы отыскать уже не успеем, но нельзя же сразу соглашаться с подчиненным. Еще раз с озабоченным видом осмотрев местность в бинокль, я благосклонно кивнул, разрешая провести операцию здесь. Ждать долго нам не пришлось. Как только мы остановились, то сразу услышали неторопливый гул моторов.

* * *

По нашему замыслу, бронетранспортер встал на обочине перед поворотом. Первый танк мы пропустили, и, как только он скрылся из вида, Леонов побежал навстречу второму. Не пытаясь кричать, из танка все равно не услышат, он размахивал над головой руками, привлекая к себе внимание. Его маневры не остались незамеченными, и «троечка» послушно остановилась. Сбоку башни открылся люк, откуда высунулся раздраженный танкист, вступивший с незнакомым офицером в дискуссию.

– Как же он успеет выстрелить, – взволнованно прошептал кто-то у меня за спиной. Действительно, если Леонов схватится за кобуру и достанет пистолет, фашист может заподозрить его в противоестественных намерениях и захлопнет люк.

Но будучи достаточно опытным воином, Алексей действовал хладнокровно. Он медленно опустил руку, сунув ее в карман, а потом резким движением отшатнулся в сторону, уходя с нашей линии огня. Авдеевская снайперка коротко грохнула, и танкист исчез из поля зрения. Сразу за ним в нутро танка полетела граната, а Леонов уже мчался в нашу сторону, стараясь поставить рекорд скорости. Начнут ли стрелять товарищи погибшего, или детонирует боекомплект, в любом случае ему стоило держаться от танка подальше. Через несколько секунд в башне приглушенно грохнуло, и из люков повалил дым.

Все прошло очень быстро, и головной танк даже не успел остановиться. Но через минуту танкисты наверняка заметят, что остались одни, и к этому времени мы должны быть рядом. Подобрав Леонова и оставив пару человек для добивания раненых, я, выжав полный газ, помчался по обочине вдогонку первой «троечке».

Как мы и предполагали, она остановилась, не проехав и пары сотен метров. Когда мы поравнялись с ней, Леонов высунулся из машины и начал во все горло орать на немцев. Выглянувший из башни танкист смущенно пытался возражать, но подавленный авторитетом офицера, пристыженно умолк. Насколько я понял, наш фальшивый обер раскритиковал горе-водителей, неосмотрительно ездящих по заминированной дороге, и привел в пример нас, благоразумно следующих по обочине. Тут наружу высунулся еще один танкист, и они вдвоем побежали оказывать первую помощь пострадавшим. Именно этого мы и ждали. Не успев отбежать далеко, немцы споткнулись и больше уже не встали. В танк полетели гранаты, но тут вышла заминка. Похоже, что их взрывы не причинили бронированной машине особого вреда. Зазвенел стартер, взревел двигатель, и тяжелая машина, громыхая, ринулась вперед. Но не успел танк разогнаться, как бойцы буквально засыпали его гранатами, и из моторного отсека, наконец, взметнулись языки пламени.

Все-таки сработал наш план, и очень вовремя. Вдалеке уже показалась немецкая пехота. Направляются с севера, следовательно, они из тех частей, что должны были загородить нашим путь к отступлению. Ну что же, это хорошо. Значит, раненым будет легче соединиться с основными силами, если на пути у них будет меньше врагов. Ну а лично для нас это означает большую проблему. Вернуться незамеченными мы уже не сможем.

Пришлось отъехать подальше от дороги и, пробираясь по глубокому снегу, углубиться в рощицу, где, как мы надеялись, нас никто не заметит. Эх, почему сейчас не лето. И листьев нет, и следы на снегу остаются. Плохо зимой прятаться. Но, по крайней мере, в нашу сторону пока никто не идет.

Подошедший немецкий отряд остановился в километре от села и входить в него не спешил. Хорошо, и мы тоже подождем. Расположившийся на высокой сосне наблюдатель периодически докладывает нам о ходе эвакуации. Вот из села вышли санные упряжки, успевшие вернуться и сделать второй рейс, вот выходят ходячие раненые. Скоро в Глухой Горушке уже никого не останется, а немцы все еще не решаются атаковать, хотя их тут накопилось уже больше двух сотен. Но из артиллерии мы заметили только пару ротных минометов, а что еще важнее, не было здесь уже привычного нам немецкого порядка. Те фрицы, которых мы раньше видели на Западном фронте, так себя не вели. Они бы уже давно рассредоточились, провели разведку, охватили село с флангов и, обладая численным преимуществом, заняли бы его в два счета.

Среди уходивших последними наблюдатель заметил несколько человек в маскхалатах. Если это наши десантники, значит, ушли все. Еще пара часов, и они соединятся со своими. То, что скоро стемнеет, даже хорошо. Ночью немцы за ними не сунутся.

Нет, все-таки замечательно, что мы устроили в тылу у немцев такой кавардак. Сначала ложная атака в одном месте, потом настоящий прорыв в другом. Затем танковый рейд, причем наши танки видели то там, то здесь. Опять-таки по нашим следам армия Масленникова должна была продвинуться ну хотя бы на несколько километров. Но это в худшем случае, а скорее на все десять-пятнадцать. А тут еще окруженцы эти зашевелились. Как же тут немцам, только-только восстановившим систему обороны, было не запаниковать. Русские наступают буквально отовсюду, резервов мало, и их раздергивают сразу по всем направлениям.

Солнце уже задевало краем горизонт, когда к фрицам прибыло настоящее боевое пополнение. Пусть там было всего-то два десятка солдат, но за ними упряжки везли «дверную колотушку» – маленькую противотанковую пушку Pak-36, которая тем не менее представляла огромную опасность для нашего броневичка. Вновь прибывший офицер, недовольный царившим беспорядком, вставил всем фрицам пистонов, и те сразу зашевелились, отрядив половину личного состава для разведки боем. Колотушка тут же принялась за работу, методично обстреливая окраинные дома.

Смотреть на это представление смысла не было, и мы поспешили ретироваться. Путь назад для нас был закрыт, на север тоже, оставалось только дорога на юго-запад, где мы надеялись спрятаться среди больших лесных массивов.

Ближайшая явка, где, по сведениям Леонова, мы могли встретиться с партизанами, находилась в селе Белебелка. По самой короткой дороге до него километров тридцать, но учитывая, что оживленную трассу нам желательно избегать, получится значительно больше. Горючего в принципе должно хватить, а если повезет, то заправимся где-нибудь по дороге.

Вариантов действий на сегодняшнюю ночь у нас довольно много. Можно ехать дальше по темноте, что наверняка закончится аварией и поломкой нашего транспортного средства. Уж легче сразу его бросить и идти пешком. Еще один вариант – сделать где-нибудь здесь большой шалаш с костерком и проспать половину ночи в тепле и уюте. Вот только сначала полночи придется его сооружать, и то вопрос, справимся ли мы с таким трудным делом в темноте, работая чуть ли не на ощупь. Конечно, можно рискнуть заночевать в машине, но мы и так уже закоченели, хотя все время ерзали на сиденьях, а если уснем, то рискуем серьезно заболеть. Как выход из трудной ситуации можно предложить пройтись пешочком – очень согревающее занятие, но довольно утомительное.

Но нам повезло, и мы получили от судьбы подарочек в виде маленького домика, стоявшего на опушке. Какое-никакое, а жилище, да еще и с очагом. Наломав веток на дрова и быстренько поужинав сухпайком, все разлеглись на полу и мгновенно уснули.

Под утро дневальный погасил огонь в печке, чтобы вьющийся над трубой дымок не выдал наше расположение. Если все знают, что хутор нежилой, то и партизаны, и немцы могут сначала обстрелять дом, а потом уже выяснять, кто тут поселился.

Я еще раз подумал, стоит ли возвращаться, но снова отмел эту мысль. Вокруг наших окруженцев постоянно крутятся большие отряды немцев, находящихся в боевой готовности, и за ночь их наверняка прибавилось. Пройти мимо них никак не получится, а даже малейшей проверки наши ряженые солдаты не выдержат. А вот на пути к партизанам нам будут встречаться только небольшие тыловые гарнизончики, пребывающие в безмятежной неге, и никто на нас внимания обращать не станет.

Мы наскоро перекусили консервами, а после завтрака Леонов вежливо намекнул, что немцы, то есть мы, должны быть бритыми, поэтому неплохо бы всем поскоблить свою щетину. Закончив с гигиеническими процедурами, бойцы поспешили натянуть на «ганомаг» брезентовый полог. Немецкие шинельки для зимы все-таки не годятся, а мы и так вчера весь день мерзли. Мне еще повезло, что в «ганомаге» я сижу в отделении управления, но все равно дует и сзади и из окошек. Конечно, можно опустить бронестекла, но они запотеют, и через них ничего не будет видно.

Наш экипаж, хотя и немного подмерзший, но весьма бодрый, был полон энтузиазма. Все проблемы казались мелкими и не стоящими внимания. Если тут где-то и есть немцы, то их немного, да и переводчик у нас замечательный, сможет навешать им лапшу на уши. Ну, а дойдет дело до перестрелки, так фашисты пожалеют, что с нами связались. Партизан здесь, по заверениям Леонова, нет, что, конечно, плохо, но в данный момент для нас хорошо. Еще не хватало получить пулю от своих.

* * *

После весьма неприятных блужданий по некоему подобию дороги, стало ясно, что напрямую к Белебелке нам не проехать. Все-таки придется поворачивать на трассу, идущую по левому берегу Полисти.

– Ну, ребята, готовьтесь, – проинструктировал я бойцов, перед тем как выводить их в свет, то есть в занятые немцами села. – В противника без команды не стрелять, агрессию всем своим видом не выражать. На мирных жителей смотрите с презрением и отвращением. А ну, потренируйтесь.

Посмотрев, как экипаж старательно корчит рожи, я досадливо махнул на них рукой и скомандовал:

– Заводи, – чем тут же вызвал приступ смеха. Заводить машину, кроме меня самого, было некому.

* * *

Через Шелудково, где находился нужный нам мост, мы проезжали не спеша. Всем своим видом бойцы старательно показывали, что мы настоящие немцы и имеем право свободно разъезжать по тылам вермахта. Леонов поймал волну с каким-то бравурным немецким маршем, и теперь бодро помахивал рукой, настраивая себя на роль немецкого офицера. Чтобы придать заключительный штрих нашей внешности, он раздал бойцам немецкие сигареты, наказав курить теперь только их.

У моста через реку нас остановил бдительный часовой, который хриплым прокуренным голосом принялся канючить «папиры», то есть документы.

В этот момент я проклял изобретателя этого дурацкого броневика. Вот как командир, сидящий в кабине, должен разговаривать с часовыми, если дверца тут не предусмотрена. Но Леонов ничуть не смутился несовершенством техники. Он сунул в боковую смотровую щель свои липовые бумаги, слегка отдернул полог, служивший крышей в десантном отделении, и, высунувшись наружу, начал перебранку с немцем.

Пока они обменивались не очень понятными для меня фразами, я подвинулся на командирское сиденье и оглядел часового. Документы он уже вернул, и теперь зябко сжимал руки, затянутые в тоненькие перчатки, не решаясь при офицере сунуть их в карманы. Винтовка у него висела за спиной, так что к бою он явно готовиться не собирался. Прильнув еще ближе к смотровой щели, я заметил примечательную деталь его облачения – соломенные лапти. Мне уже приходилось видеть такие в музее и на фотографиях. Непропорционально огромного размера, они обычно выдавались часовым, вынужденным стоять неподвижно, и надевались поверх обычных сапог. Этот вид обуви стал непременным атрибутом классического образа «немца под Сталинградом», но тут был, похоже, в новинку, причем и для наших солдат, и для германских.

Когда часовой, закончив разговор с Леоновым, обошел «ганомаг» сзади и заглянул внутрь, кто-то, не удержавшись, хихикнул. Я потянулся к автомату, опасаясь, что нас разоблачили, и тут уже несколько человек, не скрываясь, залилось хохотом. Авдееву этого было мало, и он что-то насмешливо спросил немца, заставив того уковылять обратно в будку, при этом сердито бурча.

Я не понимал, ехать нам дальше или начинать стрелять, пока Леонов, вошедший в роль, не пихнул меня в бок и не рявкнул по-немецки:

– Вперед!

– Вы о чем так долго разговаривали? – спросил я его, когда мы переехали через мост и отъехали подальше.

– Про горючее спрашивал, – надменно бросил мне Алексей, отвернувшись в сторону.

– Ну и?

Леонов недоуменно покосился на меня, не понимая, чего это водитель вдруг так настойчиво лезет с расспросами к офицеру, но тут же опомнился:

– Нет у них бензина, товарищ командир, у самих машина второй день на приколе стоит. Говорит, заправщики все отослали куда-то на фронт. Плохо, конечно, но до Белебелки все равно доедем.

– А вы что, изверги, делаете? – сердито зашипел я на бойцов. – Находитесь в тылу у врага и начинаете над ним смеяться.

– Виноват, товарищ командир, – не стал оправдываться зам политрука. – Готов в качестве наказания провести внеплановую политинформацию.

– Ну а ты, полиглот, – обратился я персонально к Авдееву, – что ты ему сказал?

– Просто спросил, не холодно ли ему. Ну, он почему-то сразу обиделся, обозвал меня альпийцем и сказал, что я-то уже привык к морозам в своих горах.

Бойцы еще долго тихонько посмеивались над эдаким чучелом. Для них еще странно, как немцы боятся холодов. Но они бы смеялись еще сильнее, если бы узнали, что скоро любой немецкий солдат, две недели участвовавший в боях этой зимой, автоматически будет награждаться медалью «Зимняя кампания на Востоке 1941–1942 гг», или, как ее прозвали, «Мороженое мясо».

Проехав с километр, я непроизвольно начал сбавлять скорость. Скоро нам предстоит выехать на большую трассу, где идет регулярное движение, и вполне возможно, нас еще несколько раз остановят. Если наш маскарад вдруг разоблачат, то лучше подготовиться к бою заранее. Резко остановившись, так что из кузова послышались приглушенные ругательства, я приказал снимать брезент, не обращая внимания на молчаливое возмущение бойцов.

Дальше дорога вела нас через довольно густой лес, и там я с изумлением заметил, что повсюду под деревьями разбросаны какие-то вещи. Скорее всего, тут когда-то стоял заградотряд, который конфисковывал проходящий транспорт, вытряхивая из грузовиков и повозок все ненужное. Повсюду валялись какие-то мешки, ящики, стопки книг, рулоны, толстые стопки портретов. Сейф с распахнутой дверцей, вероятно когда-то хранивший секретные бумаги и бутылки с коньяком, различная мебель, и даже целый рояль, который пытался увезти с собой какой-нибудь ответственный работник, большой любитель музыки. Под снегом угадывались еще какие-то предметы, выделявшиеся своими прямыми линиями и ровными углами.

Заглядевшись на раскиданные вокруг вещи, ставшие во время войны никому не нужным хламом, я не сразу заметил стоящий впереди мотоцикл и двоих фельджандармов, нетерпеливо притоптывающих на холоде.

Что-то их маловато для блокпоста. Правда, у них есть автоматы, а в коляске мотоцикла установлен пулемет, но все равно стоять в лесу вдвоем не очень разумно.

– А номер-то на мотоцикле у них не местный, – задумчиво протянул Леонов. – Он принадлежит группе армий «Центр». Что они могут здесь делать?

– Да и расположились жандармы как-то странно, – заметил я, вспоминая карту. – Позади нас село и мост, а впереди перекресток с большаком, вот там бы им самое место, а не здесь, в глухомани.

Когда «ганомаг» приблизился к посту, фельджандарм со знаками различия унтера повелительно махнул рукой. Подчиняясь жесту немецкого гаишника, я остановился в нескольких метрах от него, даже по привычке съехав на обочину. Леонов быстро подвигал рукой, похоже, перекрестившись, нахлобучил шлем и полез к выходу, на ходу застегивая ремешок каски.

Конечно, не годится офицеру выходить из машины для разговора с нижними чинами, но у нас не тот случай, чтобы демонстрировать свою заносчивость. Толстенький фельджандарм с идеально круглым лицом тоже был о себе высокого мнения. Он только в последний момент сделал символический шажок навстречу старшему по званию и лишь нехотя поднял руку, отдавая честь. Странно, до этого я был лучшего мнения о соблюдении субординации в вермахте. Или, может быть, эти «цепные псы» всегда так себя ведут, пользуясь своей безнаказанностью.

Разговор мне было слышно хорошо, хотя я понимал только с пятого на десятое, но по отдельным словам примерно мог догадываться, о чем идет речь.

– И куда же это мы такие смелые направляемся, одни и без охраны? – ехидным тоном начал допрос унтер.

– На станцию Дно.

– А зачем?

– Сейчас прямо так и скажу. Мы каждому встречному унтеру секретные тайны разбалтывать не собираемся.

– Да, а вы в курсе, что здесь в лесах, – взмах рукой, – бандитов полно?

– Плевать, у нас куча автоматов и два пулемета.

Странно, что немцы нас пугают, а сами спокойно стоят тут посреди леса. Наверняка где-то здесь затаился целый отряд солдат. Как бы в подтверждение моих мыслей унтер показал на свою тонкую шинель, потом на утепленную леоновскую, в которой слабенькие морозы были не страшны, и одобрительно закивал:

– Холодно… долго сидеть… засада, – удалось мне разобрать из его бормотания.

«Что это еще за панибратство такое, – мелькнула несвоевременная мысль, – надо его начальству пожаловаться на неуставные отношения». Впрочем, Алексей, вставший так, чтобы мы видели его лицо, пока совершенно спокоен. Но где же эта проклятая засада может прятаться, где она? С моего места мне ничего подозрительного не видно. Повернувшись к бойцам, я вопросительно взглянул на них. Опасаясь говорить вслух, они только отрицательно помотали головой.

Развернув документы, на которые он до сих пор еще не смотрел, унтер сочувственно покачал головой:

– Опаздываете, до вечера можете не успеть. У вас в предписании написано, что должны явиться сегодня.

– У нас тут война, знаете ли, – завозмущался в ответ Леонов. – Не успели одних русских окружить, как тут же другие полезли. Все дороги перекрыли, негодяи.

– Значит, ваше начальство сегодня вас не ждет, – с полувопросительной интонацией произнес унтер, возвращая документы. – Это очень хорошо.

Вернув Леонову документы и оставив его недоумевать, что же тут хорошего, фельджандарм не спеша подошел к «ганомагу», обошел вокруг и заглянул внутрь десантного отделения через любезно распахнутые бойцами дверцы. Увиденное ему явно понравилось, и он что-то весело спросил. Из его тирады я уловил только «офицеры». Не знаю, понял ли Авдеев смысл вопроса, но в ответ раздалось его бодрое:

– Яволь, унд комиссарен.

Видимо, унтер заметил на снайперской винтовке Авдеева, сидящего с краю, многочисленные зарубки и поинтересовался, кого это он столько настрелял. Ну что же, с офицерами немец угадал совершенно точно, как раз их мой ординарец и отстреливал. А вот насчет комиссаров он приврал, правильнее было бы сказать фюрюнгсофицире, кажется, именно так немцы называли своих политработников.

Также не торопясь, жандарм продолжил обход и, поравнявшись с кабиной, посмотрел в открытую смотровую щель. Встретившись со мной глазами, он медленно растянул губы в хищном оскале, и я вздрогнул. Конечно, не от вида его толстых щек, растянутых в гаденькой улыбке. Зрелище это хотя и весьма неприятное, но само по себе могло вызвать только брезгливость, а не испуг. Вздрогнул я оттого, что побывав на фронте, прекрасно знал значение такой ухмылки. Так улыбаются, когда собираются кого-нибудь убить.

<p>Глава 6</p>

22 ноября 1941 г. о. Оаху

– Эй, Билли, оторви свою задницу и прыгай в машину.

Высокий рыжий солдат, который умудрился задремать, сидя на перилах моста, вздрогнул и огляделся.

– Тим, ну нельзя же так неожиданно будить, – возмутился он. – Я же мог в воду свалиться.

– Нечего на посту спать, – отрезал капрал Вэнс, привезший смену. Особыми церемониями при смене караула здесь себя не утруждали, обычно солдаты самостоятельно топали на свой пост и оставались там, сменив предыдущего часового. Но недавно было приказано расставить дополнительные посты вдали от базы, и капрал подвозил к ним солдат на «виллисе», в некотором роде исполняя функции разводящего.

Билли наклонил вперед лобовое стекло, плюхнулся на переднее сиденье, водрузил ноги на капот и с наслаждением откинулся назад. Как рядовой первого класса Билл Фармер имел некоторые привилегии перед остальными и не забывал ими пользоваться.

– Курево есть, а то я, кажется, всю пачку в ручей уронил? – спросил он сидевших сзади.

– Держи, соня, потом вернешь.

Затянувшись, Билл посмотрел на синее небо, на тропические пейзажи, и парой редко используемых слов, которые можно найти только в словаре нецензурной лексики, выразил свое отношение к жизни, которая так прекрасна:

– Вот если бы ты еще не опаздывал, Тим, было бы совсем здорово. Сейчас докурю, подремлю, а когда приедем, залягу за складом и наконец-то высплюсь.

– Ага, опоздал я, – возмутился Тимоти. – Думаешь, вас раздолбаев развозить так просто? Да мы этого рекрута минут десять искали, а он, оказывается, в кустах прятался.

– Здешний рацион немного непривычен для меня, – смущенно пояснил Гарри, рядовой-рекрут, еще и недели не прослуживший в гарнизоне. – Ну вот мне и поплохело.

– А чего не отзывался, когда звали? Мы уже решили, что его диверсанты убили, – пояснил капрал Биллу, увлеченно пыхтевшему сигаретой.

– Ага, хотели взорвать стратегически важный мост через Змеиный ручеек, – развеселился Фармер. – Зачем только эти посты придумали, поспать человеку не дают.

– Не выспался он, – фыркнул капрал. – А нечего было по ночам шастать. Не мог до воскресенья один день потерпеть. Сцапал бы тебя патруль, а виноват я, что недоглядел. Как мне надоело с вами несмышленышами возиться.

Двадцатипятилетний Вэнс был на несколько лет старше своих друзей и искренне считал их зелеными юнцами.

– А что, нельзя было в казарме напиться? – поинтересовался Гарри, еще не вникший во все нюансы местной жизни. Его недоуменный вопрос вызвал дружный хохот.

– Вообще-то в самоволку я бегал не для того, чтобы выпить, а с целью посетить бордель. Знаешь, сколько я за ночь успел? Вот! – Рыжий здоровяк гордо растопырил пятерню, но немножко подумав, он честно загнул один палец и пояснил: – Четыре!

– Значит, завтра с нами в город не пойдешь?

– Не-а, устал.

– Не верь ему, Гарри, – подал голос рядовой Фрэнк, до сих пор молчавший. – Он так всегда говорит, а завтра увидишь, побежит в злачные места впереди всех.

– Вам лишь бы развлекаться. А вот если бы началась война, – мечтательно протянул капрал. – Медали, нашивки, повышение по службе. – «И статья в газете». – Последнюю фразу Тимоти произнес про себя, о своей тайной мечте он никому не рассказывал.

Капралом Вэнс был несколько необычным, так как кожа у него была редкостного для американской армии темного цвета. Нет, среди рядовых негров хватало, но вот командный состав, даже самый младший, комплектовался почти исключительно белыми. Хотя совсем недавно в армии США появился первый негритянский генерал, Бенджамин Дэвис, но это исключение лишь подтверждало правило – цветные должны знать свое место.

Мулату Тиму пришлось чертовски потрудиться, чтобы сначала получить свое звание, на что ушло семь лет безупречной службы, а потом чтобы удержать его. Возмущенные вопиющей несправедливостью сослуживцы несколько раз пытались отлупить его. Конечно, не в казармах, а в увольнительной, ведь драки в барах большим преступлением не считаются. Но и через это испытание новоиспеченный капрал прошел стойко, отстояв свое право командовать белокожими рядовыми.

Медали и слава были нужны Вэнсу вовсе не для того, чтобы хвастать перед девочками. Он поставил себе более серьезную цель – заслужить уважение отца. Так получилось, что родителями Тимоти стали черная женщина и белый мужчина, разумеется, не состоящие в браке. В общем-то, с отцом ему повезло. Будучи очень порядочным по американским меркам человекам, он не возражал, чтобы сын-мулат носил его фамилию, и даже немного, но регулярно помогал деньгами. Их хватало, чтобы Тиму не приходилось подрабатывать на жизнь, и он мог больше времени тратить на учебу. Даже жилье они с матерью снимали в сравнительно приличном районе, где их соседями были пусть и цветные, но добропорядочные банковские клерки и управляющие магазинами.

Будучи с детства весьма разумным мальчиком, Тим всегда понимал, что никогда ему не придется гулять вместе с отцом, посещать с ним зоопарк или ходить в кинотеатры. Но вот заслужить его уважение теоретически было возможно. В пятнадцать лет, тщательно перебрав все варианты, юный Вэнс остановился на военной карьере, как наиболее подходящей для его цели. К подготовке Тимоти отнесся весьма серьезно, и два года усиленно занимался спортом: бегом, борьбой, стрельбой в тире. Он также старательно зубрил устав, читал военные мемуары, даже устроился помощником слесаря в автомастерскую, чтобы научиться разбираться в механизмах. Чем больше рекрут знает, тем больше шансов на повышение будет у него в армии. Конечно, в случае войны даже обычный рядовой может совершить подвиг, но у младших командиров возможностей больше, да и офицеры относятся к ним благожелательней. Тим даже распланировал заранее, что он будет делать, когда отделению поручат подавить огневую точку или организовать оборону на важной высоте. Вот тогда Вэнса наградят, а его отец соберет гостей и, невзначай достав, газету, зачитает статью о его подвиге:

– А неплохо воюет мой сын. – За эти слова Тимоти готов даже погибнуть, хотя, конечно, лучше остаться в живых и насладиться счастьем.

– Весь в тебя, – согласятся гости, – хоть и мулат, но весь в отца.

Ну что же, первая часть его плана выполнена, он в армии и на командной должности, дело осталось только за войной.

* * *

– Война это хорошо, – согласился Билл. Он был одним из тех, кто не так давно лупил свежеиспеченного капрала, но все разногласия остались в прошлом. – Мне здесь все уже порядком осточертело. Все те же самые бары Гонолулу, одни и те же шлюшки. Пора бы уже попробовать новых. А если где-нибудь в Азии начнется заварушка, то нас точно перебросят в какой-нибудь новый гарнизон.

За очередным поворотом Вэнс невольно притормозил, рассматривая открывшееся ему зрелище. Несколько солдат под руководством офицера тянули к дороге 37-мм зенитное орудие системы Браунинг. Положение зенитчиков было отчаянным. Сзади на них наседал разъяренный японец, грозивший полицией и судом, а впереди путь преграждала канава, преодолеть которую было непросто. Орудийный расчет приготовил несколько хлипеньких досочек, с помощью которых надеялся преодолеть препятствие, но вид у артиллеристов был не очень уверенный.

Повелительно махнув рукой, лейтенант остановил машину и спросил, не могут ли столь бравые парни помочь за небольшое вознаграждение своим товарищам. Хорошо накормленные и постоянно скучающие солдаты охотно согласились. Медленно и очень осторожно трехтонное орудие покатили по доскам через канаву. Передние колеса уже оказались на дороге, но когда очередь дошла до задних, импровизированный мостик рухнул. Убедившись в первую очередь, что пострадавших нет, лейтенант организовал спасательные работы, и совместными усилиями уже через пять минут зенитку удалось выпихнуть из кювета.

– Спасибо, ребята, выручили. Вот, возьмите. – Демонстративно проигнорировав черного капрала, офицер сунул две пачки сигарет Биллу. Тот хотя и не WASP, а самый классический ирландец, но зато такой белый, что белее некуда, даже веснушки есть. – Эта дрянь узкоглазая, – кивнул зенитчик в сторону удаляющегося японца, – обещала на нас собак спустить. И ладно бы он был хозяином этого луга, а то какой-то сторож. Мразь! Пусть бы он только попробовал, я бы вышел на дорогу и отсюда пристрелил и его самого, и его чертовых собак. А ребята потом бы подтвердили, что мы только оборонялись.

Задумчиво посмотрев на свое спасенное орудие и поразмышляв, что теперь с ним делать, лейтенант все-таки соизволил обраться к Вэнсу.

– Капрал, возьмите с собой моего человека, пожалуйста. – Последнее слово офицер выдавил из себя с большим трудом и произнес очень тихо. Даже просто разговаривать с цветным, а тем более просить его о чем-либо стоило ему больших усилий. Но что поделаешь, у него нет полномочий приказывать командиру, находящемуся при исполнении, да еще из другого рода войск. 53-я артбригада береговой обороны, в которой служили зенитчики, относилась к военно-морскому округу, а пехотинцами из гарнизона Оаху командовал армейский генерал.

Вэнс артачиться не стал, и лейтенант подозвал подчиненного, дав ему необходимые инструкции:

– Вилли, найди командира батареи и объясни, что надо прислать грузовик. На этой узкой дороге чертово орудие оставлять нельзя.

Вилли, тоже капрал, уселся рядом с Тимом, так что Биллу пришлось устраиваться на тесном заднем сиденье. Ничего не поделаешь, субординацию приходится соблюдать.

– Уже третий раз нас гонят, – пожаловался зенитчик. – Рядом с городом везде частные владения, и никто не хочет нас пускать. Пусть даже земли бесхозные, ни пастбищ, ни посевов, а все равно прогоняют. Остается только оборудовать позиции прямо на дороге.

– Ну и поставили бы свои батареи в резервации, – удивленно пожал плечами Вэнс. – Если кому-то захотелось провести учения, то там, в глубине острова, места много.

– Да ты что, туда нас тем более не пустят. Служба парков с пеной у рта отстаивает каждый клочок земли. Уже дошло до того, что генерал Маршалл лично просил министерство внутренних дел, но и ему дали от ворот поворот. И ладно там орудия, так ведь попытались построить новейшую радиостанцию на вершине горы. Это штуковина должна ловить радиоволны от самолетов, даже когда на них вообще радиопередатчиков нет.

– Да такое разве возможно? – не поверил Тим. – Как работает рация, я разбираюсь. Нет передатчика, нет и волн.

– Точно говорю, – заверил артиллерист. – Вражеские самолеты можно будет обнаружить даже за сто миль, во как. Эти штуковины еще полгода назад завезли, только поставить никак не могут.

– Наверно, сложно настроить? – предположил Вэнс.

– Да нет, я же говорю, установить. Подпорки для них прислать забыли. Спасибо нашей безупречной интендантской службе. Впрочем, снабженцам я действительно благодарен. У нас в батарее сейчас всего две зенитки, и вы видели, сколько с ними хлопот, а хотели прислать еще шесть. А кому с новыми орудиями возиться? Мне, капралу. И это только полбеды. Офицеры говорили, что орудий пришлют столько, что количество батарей удвоится. Но ведь личного состава не прибавится! Лейтенанту хорошо, его сразу поставят на должность комбата, а мне одному за всех придется отдуваться. Но, к счастью, этого не случилось. Знать бы еще, кому за это спасибо сказать, выпил бы за его здоровье.

– Ты прав, – серьезно кивнул Тим. – Какой-то мудрый генерал догадался, что у бедного капрала дел и так выше крыши, и приказал приостановить поставки.

Солдаты на заднем сиденье весело рассмеялись, а громче всех хохотал Билли, который затаил обиду на зенитчика, занявшего его место.

– Интересно, а для чего все эти ухищрения, – задумчиво произнес капрал, проигнорировавший беззлобные подтрунивания над его особой. – Часовых везде понатыкали, зенитки вот пытаются устанавливать. Ведь приказа об усиления бдительности не было.

– Газеты надо читать, – наставительным тоном ответил Вэнс. – Ультиматум мы япошкам вручили? Вручили. А ну как они не захотят возвращать захваченное и начнут войну. Уж больно воинственная нация.

– Кто, япошки? – изумился капрал. – Насмотрелся я на них и дома, и здесь, на острове. Они же, извини, везде вместо негров работают.

– Ну, это крестьяне, – ничуть не смутился Тим. – А все офицеры и генералы у них са-му-раи, а это такой народец, похлеще гангстеров. Спят и видят, как бы кого-нибудь убить. Они до сих пор в атаку с саблями ходят, потому что любят убивать и смотреть, как течет кровь. А если убивать некого, то они от горя разрезают себе живот.

– Вот идиоты, они ж так умереть могут – изумился Гарри.

– Так для этого и режут. Если нет войны, то и жизнь им не мила. Я же говорю, чикагские гангстеры им в подметки не годятся.

– Да не буду спорить, напасть-то они могут, – согласился Вилли. – Но после объявления войны пройдет уйма времени, пока они подготовят флот, потом пока их корабли подойдут к Филиппинам. Да и нас это никаким боком не касается. База неприступна, флот у нас огромный.

Аргументы действительно были железными, и спорить никто не стал. К тому же все знали, что на острове базируется целых три сотни самолетов. Осмелься какой-нибудь сумасшедший японский адмирал подвести флот к острову, и война превратится даже не в избиение япошек, а в веселое соревнование между флотскими и моряками, кто больше потопит вражеских кораблей. Но Вэнс все равно чувствовал, что здесь что-то неладно:

– Вилли, а ты уверен, что это у вас действительно обычные учения?

– Э, не волнуйся. Было бы что серьезное, нам бы боеприпасы выдали, а так мы даже не знаем, на каком складе они находятся.

– Значит, нападения с воздуха не опасаются, и напрасно, – покачал головой Тим. – У японцев есть авианосцы.

– Близко к острову они не подойдут, ты же видишь, что в сторону моря все время летают на разведку наши самолеты.

– Уж слишком большую территорию они патрулируют, чтобы поиск мог быть эффективным.

– Большую, это да. Им приходится проверять и южный сектор, и западный, и северо-западный. Но я думаю, в штабе все рассчитали и держат ситуацию под контролем. Правда, чья-то дурная голова даже предлагала патрулировать и северный сектор тоже, но умника быстро поставили на место. Незачем распылять силы на неопасное направление.

– Верно, – согласился с собеседником Вэнс. – Ожидать нападения с севера не приходится.

Разумеется, доморощенные стратеги-капралы не сами до всего додумались, они просто пересказывали мнение своих офицеров. Карт полетов никто из их командиров, конечно, тоже не видел, но зато все могли наблюдать, в каком направлении улетают самолеты, и откуда они возвращаются. Так что зона полетов секретом не являлась, особенно для зенитчиков, смотревших на небо профессиональным взглядом. Поэтому если бы на Оаху находился вражеский шпион, он подтвердил бы, что лучше всего на остров нападать с севера.

* * *

Подвал или, вернее, погреб, куда нас с Авдеевым поместили, был довольно тесным – примерно два на два метра. Никакого намека на комфорт здесь не наблюдалось, а пол и стены в нем были земляные. На полу валялись капустные листья, какие-то веточки и доски. К тому же ватерклозет отсутствовал, а так как мы тут сидели явно не первыми, то запахи здесь стояли, скажем так, неаппетитные.

В комнате над нами постоянно находилось сразу два часовых. Когда солдатам надоедало стоять на месте, они начинали ходить у нас над головой, бухая своими сапогами и мешая думать.

– Эх, поесть бы сейчас, – вздохнул Авдеев, – почитай уже сутки ничего не жевали.

Тут я был с ним полностью согласен. Хотя подземные ароматы и перебивали аппетит, но желудок все равно требовал еды. Вчера, а скорее, уже сегодня, так как дело было за полночь, нас впихнули сюда, забыв накормить. Напоминать о себе часовым лишний раз не стоило, чтобы не получить прикладом по голове вместо завтрака. Интересно, что им сказали про нас? Представили как шпионов, дезертиров или же просто подозрительных лиц, которых следует проверить перед тем, как выпустить? Вид у нас действительно несколько необычный: валенки, теплые штаны и гимнастерки советского образца, а пилотки, дубленки и амуниция – немецкие. Документов при нас куча, но это как раз плохо – попробуй докажи, которые из них настоящие, а какие липовые.

Так как заняться было нечем, то я начал потихонечку вспоминать события вчерашнего дня, начиная со встречи с фельджандармами.

* * *

Осмотрев наш небольшой отряд, унтер, не скрывая своей радости, улыбался во весь рот и едва не подпрыгивал от счастья. Он снова подошел к Леонову и предложил ему отойти подальше, чтобы мы не подслушивали. Там, повернувшись к нам спиной, немец что-то вытащил из кармана и продемонстрировал нашему «офицеру». Впечатлившись увиденным, Леонов тут же вытянулся по стойке смирно и посмотрел на своего визави с подобострастием. Унтер, хотя, впрочем, уже ясно, что он не тот, за кого себя выдает, снисходительно похлопал собеседника по руке и угостил сигаретой, которую извлек из красивой блестящей коробочки. Такие штуки называются портсигарами и, сделанные из серебра, являются в этом времени атрибутом старшего командного состава. Во всяком случае, у простых лейтенантов я таких дорогих вещей еще не видел.

Выпуская струю дыма вверх, тем самым невербально сообщая нам о том, что пока все в порядке, Леонов слушал собеседника и время от времени кивал в знак согласия. Только один раз идиллия чем-то была нарушена и, разгневавшись на немца, Алексей отбросил сигарету в снег. Однако фельджандарм тут же снова достал портсигар и, картинно приложив руку к сердцу, вымолил прощение. Позволив себя уговорить, наглый гэбэшник соизволил взять еще одну сигарету, и беседа вновь потекла в мирном русле.

Когда мое любопытство достигло наивысшего предела, собеседники наконец закончили обсуждение. Придя к согласию, они не снимая перчаток пожали друг другу руки и разошлись к своим машинам. Немец махнул рукой подчиненному, переминающемуся с ноги на ногу у мотоцикла, и тот, быстро заведя свой БМВ, укатил на нем в сторону моста, откуда мы приехали.

Задумчиво проводив его взглядом, Леонов не спеша залез в «ганомаг». Усевшись на свое место, он так загадочно улыбался, что мне захотелось треснуть его по макушке. Если бы не стальной шлем, который он предусмотрительно не торопился снимать, я возможно так бы и сделал. Заметив, наконец, что общественность интересуется содержимым беседы, Алексей соизволил заговорить. Но вместо подробного доклада вышестоящему начальству, то есть мне, он решил проэкзаменовать меня на сообразительность:

– Внимательно смотрел?

– Во все глаза, даже моргнуть боялся.

– И какой же вывод следует из твоего наблюдения? – продолжал Алексей опрос.

– Немец наверняка офицер контрразведки.

Моя проницательность Леонова не удивила, и он спокойно продолжал тянуть резину:

– Ну а как ты думаешь, чего ему от нас понадобилось?

Чтобы не начинать ссору, я просто показал кулак своему подчиненному, кем он там у меня числится, а ну да, ездовым, и выразительно пощелкал пальцем по часам.

Правильно поняв намек, Алексей перестал корчить из себя важную птицу и отрапортовал:

– На самом деле он оберлейтенат Лютце. Абверкоманда «3-Митте», контрразведка. У него якобы срочное задание. По его словам, здесь скоро проедет грузовик с переодетыми диверсантами и партизанами. Информация поступила недавно, и ему не успели выделить группу для ликвидации. Все, что у него осталось от группы, это два солдата, оба легкораненых. Остальных убили партизаны во время недавних стычек.

– Про переодетых партизан все как-то шито белыми нитками, – не поверил я. – Заехал бы в ближайшее село и официально попросил бы коменданта выделить ему солдат.

– Он пояснил, что во всех местных гарнизонах у русских есть сообщники. В основном из обслуживающего персонала, но они все равно успевают предупредить своих. Да и мало тут немцев осталось, всех, кого можно, спешно бросили на фронт. К тому же вояки из тыловиков никудышные. Ни автоматического оружия, ни боевого опыта нет.

– Это все так. У Горушки как раз такие тыловые рохли долго топтались, не могли организовать атаку. Но все равно звучит подозрительно.

Я потребовал рассказать все слово в слово, и Леонов, не опуская ни одной подробности, пересказал весь разговор. Миссия, которую выполнял Лютце, была крайне важной. Русские успели опомниться от поражений первых месяцев войны и сумели внедрить своих многочисленных агентов в германские штабы всех уровней. Только этим объяснялся тот странный факт, что, несмотря на разгром своих кадровых дивизий, Советам все-таки удалось окончательно остановить продвижение вермахта. А в последнее время русские даже перешли в наступление. И то, что творится в последние дни на старорусском направлении, наглядное тому подтверждение. Разумеется, контрразведке удалось выявить большую часть причастных к утечке конфиденциальной информации. При других обстоятельствах этих шпионов и предателей просто арестовали бы, но сейчас на это нет времени. Ведь речь идет о работниках штабов и доверенных лицах командования, и, что еще хуже, даже сотрудников спецслужб. Таких важных персон нельзя схватить просто так. Сначала необходимо собрать уйму доказательств, а потом еще долго согласовывать арест с командованием. Но это только цветочки. Стоит только арестовать одного из этой шайки, как остальные шпионы сразу заметут следы. Вот и приходится действовать методами жесткими и незаконными. Вместо ареста русских агентов просто убивают, стараясь конечно, чтобы не пострадали невиновные, и инсценируют это как дело рук партизан. Конечно, так поступают только с теми, о ком уже все известно. Если есть подозрение, что клиент может рассказать нечто важное, то его сначала захватывают живым, допрашивают и только потом действуют по предыдущему варианту.

В этой нелегкой работе героя невидимого фронта Лютце ждало много трудностей, и одна из них это нехватка сотрудников. При таких неспокойных клиентах текучесть кадров в группе была просто немыслимой. Из тех, кто начинал с ним месяц назад, остался только один человек, да и тот ранен в руку. Его бы на лечение отправить, а приходится брать с собой на операцию, да еще заставлять водить мотоцикл и стрелять из пулемета. До сих пор Лютце как-то удавалось решать кадровую проблему, но вот сейчас его направили в командировку в группу армий «Север». Доверять здесь почти никому нельзя, везде шпион на шпионе сидит, так что даже попросить помощи он ни у кого не может. Сегодня ему должны были выделить пять надежных человек, но в назначенное время деловая встреча не состоялась, и пришлось ехать на операцию втроем. Время поджимает, а персонала, достаточно многочисленного, чтобы выполнить заказ, нет. И тут появляемся мы, такие красивые и увешанные оружием.

– О нашем экипаже он хорошо отозвался, – похвастал Леонов. – Говорит, сразу видно, что солдаты бывалые. Все сидят настороженные, внимательно рассматривают лес, причем каждый свой сектор. Оружие держат наготове, никто не разговаривает, не перешептывается и даже не курит. В общем, такие бравые вояки, как мы, для него подарок судьбы.

– Про подарок я сомневаюсь. А вот он для нас действительно ценная находка. Сдается мне, что этот обер знает кое-что важное, и не только про мифических шпионов.

– Так, может, взять его тепленьким, – предложил мой ординарец, – пока он один. Такой «язык» нам не помешает.

– Нет, сначала надо убедиться, что те, кого мы встречаем, это не наши. Правда, у меня имеются серьезные основания подозревать, что Лютце хочет порешить своих.

– Коли так, то дело хорошее, – оживился Алексей. – Поддержим фрицев в этом начинании.

– А скажи-ка, немец ты наш всамделишный, что ты там за истерику закатил, прямо по Станиславскому? Ну, когда сигарету бросил. Ты сделал вид, что он тебя оскорбил своим предложением стрелять в своих?

– Нет, – помотал головой Алексей, – не так все было. Я обиделся, когда он меня Гансом назвал.

– И что в этом ужасного? Фриц хочет с тобой подружиться с целью совместного времяпрепровождения в темном лесу, вот и зовет тебя по имени.

– Но по документам я же Ханс!

– Эээ, ясно. То есть, честно говоря, ничего не понял.

– Ну как же, по бумагам я Ханс Рауш, пишется через «х». А он обозвал меня Гансом, что значит «гусь».

– Думаешь, проверка?

– Да нет, вряд ли. Просто выговор у него немного неправильный.

– Ну конечно, – съязвил я, – тебе-то лучше знать, как правильно говорить по-немецки. Гостей-то он когда ожидает?

– Минут через сорок, может быть, через час.

– А что он собирается делать, если на дороге появятся посторонние?

– Никаких посторонних не будет. Ты думаешь, зачем мотоциклист к мосту поехал? Он установит там знак, что проезд запрещен. Так же они сделали и на перекрестке, да еще оставили своего человека. Как только фельджандарм увидит в бинокль, что едет нужный грузовик, то знак уберет, а когда машина проедет, поставит на место.

– Хитро придумано. Теперь выкладывай детали операции.

– Унтер, то есть обер, предложил сразу расстрелять машину из пулеметов, но я его отговорил.

– Правильно, молодец. Прежде чем зачистку устраивать, надо бы документики сначала проверить. А как он потом сматываться собирался?

– Тут тоже все продумано. Дальше на юг лес довольно редкий, болот почти нет, «ганомаг» пройти сможет. А потом начинается лесная дорога на Сидорово. Он знает это точно, потому что сюда они именно этим путем доехали. Еще он подсказал удобный маршрут к станции Дно, куда мы согласно предписанию якобы и направляемся. Напрямую нам туда никак не проехать, потому что на пути лежит огромное болото Фекинский Мох. Зимой там правда появляется зимник, ведущий через Глухую Горушку.

– Как, еще одну? – невольно вырвалось у меня.

– Ага, тут много сел с одинаковыми названиями. Но ехать по болоту довольно опасно по разным причинам. Можно взять севернее, но там дороги сейчас должны быть забиты войсками. Железную дорогу русские перерезали, так что все снабжение ведется по узеньким, неприспособленным для этого проселкам. Туда нам действительно лучше не соваться. Лучший вариант это ехать вдоль реки на юго-запад до переезда, там немного по зимнику, а потом по хорошей, хм, относительно хорошей дороге к Дедовичам. Ну, а дальше можно и на поезде. Путь относительно удобный, но пускаться по нему в одиночку могут только отважные духом и смелые сердцем, потому что в тех местах начинается партизанский край. Я его попросил показать все на карте, потому что нам как раз в этом направлении и надо двигаться.

– А нас самих партизаны того, не прихлопнут? – высказал всеобщую озабоченность Авдеев.

– Опасность, конечно, имеется, но небольшая, – заверил Леонов. – В последнее время на лесном фронте наступило затишье. Немцы своих карателей спешно перебрасывают, чтобы затыкать прорехи в обороне, а партизаны этим не пользуются и никакой активности не проявляют. Как я понимаю, партизанская бригада, базирующаяся в Серболовском лесу, ушла ближе к линии фронта, чтобы помочь нашим наступающим войскам. В здешних краях остались только дозорные и отряды самообороны в селах, которые не станут нападать на броневик. Только поэтому Лютце и посоветовал этот нам маршрут. Вот ближе к Дедовичам другое дело. Там, чтобы выжить, лучше пристать к какой-нибудь колонне. Впрочем, так далеко мы заезжать не собираемся. Встретим связного в Белебелке, а дальше нас проводят к своим. Немец, кстати, попросился с нами. Мы отпугиваем партизан, а он защищает нас от своих собратьев-фельджандармов. Вот такой получается взаимовыгодный симбиоз.

– Если он тот, о ком я думаю, – улыбнулся я, – то мы в любом случае прихватим его с собою, хочет он этого или нет.

– Разумеется, возьмем, – поддакнул Авдеев, – офицеры контрразведки на дороге не валяются.

– Ну ладно, Алексей, – подытожил я. – Назвался офицером, расставляй солдат.

Организовывать оборону и скрытую засаду мы умели, но на время о наших знаниях нам пришлось забыть. Чтобы все выглядело естественно, маскироваться нам нельзя. Кормовой МГ сняли со шкворня и поставили справа от дороги. Еще один пулемет нам отдал Лютце, когда вернулся мотоциклист. Леонов предположил, что Тедеру, так звали недолечившегося раненого, будет сложно управляться с оружием, и выдвинул идею передать МГ нам во временное пользование. Просьба была весьма разумная, и нам в ней не отказали.

* * *

Обещанный час еще не прошел, когда долгожданные гости наконец-то пожаловали. Вопреки ожиданиям, ехали они не на одной машине, а на двух. Жандарм повернулся к нам и показал два пальца, подтверждая, что клиентов будет немного больше, чем планировалось. Мы с Авдеевым тревожно переглянулись. Два трехосных грузовика – это считай почти целый взвод. По-хорошему надо стрелять сразу, не дожидаясь, пока противник рассредоточится. Но пока мы не уверены в том, кто там на самом деле, огонь открывать нельзя.

Первый этап операции прошел, как и планировалось. Грузовики послушно притормозили, и, после коротких препирательств, командир взвода согласился выстроить личный состав для проверки документов. Солдаты сноровисто высыпали из кузова, не забывая прихватить винтовки. При виде их оружия меня начали терзать смутные сомнения. Вместо родных маузеровских карабинов доблестные солдаты вермахта сжимали озябшими руками советские трехлинейки и автоматические винтовки Токарева. Это, конечно, еще ни о чем не говорило. В начале войны немцам удалось захватить много складов, и советским оружием сейчас вооружены многие тыловые части вермахта.

Привыкнув пользоваться в армии любой свободной минутой, немцы сразу засуетились. Одни разминали затекшие ноги, заодно согреваясь, другие сошли с дороги и занялись маленьким, но неотложным делом – видимо, до этого долго ехали без остановок, и случай отойти в кусты не представлялся.

Было очень интересно смотреть на фрицев, заранее зная, что скоро все они умрут. Сейчас у них есть какие-то мысли, мелкие желания, надежды, а через пять минут не останется ничего. Вот совершенно ничего! В какой-то момент я даже подумал о фашистах как о людях, хотя тут же устыдился таких мыслей.

Размявшись и освежившись, немцы защелкали зажигалками, спеша согреться теплым табачным дымом, и только после этого начали сбиваться в кучу. На этот балаган Лютце снисходительно взирал с доброй дедморозовской улыбкой, терпеливо дожидаясь, пока все закончат свои дела и построятся.

В наличии у немцев имелось два отделения, водители и взводный со своим замом. Пока комвзвода выяснял у фельджандармов, что от него требуется, отделенные выстраивали свои десятки. Фрицев оказалось двадцать четыре – ровно вдвое больше, чем нас вместе с жандармами.

Леонов вместе со своим немецким коллегой-контрразведчиком просмотрел несколько предъявленных к проверке зольдбухов, перекинулся парой слов с солдатами, и подал нам условный знак, поправив на голове шлем. Если бы он сделал это правой рукой, то это означало бы, что перед нами свои. Но немцы оказались настоящими.

Лютце продолжал ломать комедию с проверкой документов, предусмотрительно встав в сторонке, ожидая, что Ханс Рауш сейчас скомандует огонь. Но к его несказанному удивлению, подойдя к броневику и прикрывшись его корпусом, наш «офицер» громко приказал никому не двигаться, в том числе и фельджандармам.

Пораженные таким неожиданным требованием, подкрепленным тремя пулеметами, фрицы застыли неподвижно, не понимая, чего от нас ожидать. Впрочем, Леонов, как мы с ним заранее договаривались, тут же пояснил всем заинтересованным слушателям, что хочет убедиться в их национальной принадлежности. Уж больно часто стали встречаться русские диверсанты в немецкой форме и с поддельными документами.

Не на шутку испугавшись, фрицы разом загалдели, стараясь перекричать друг друга. Понять их было нетрудно:

– Мы… есть… настоящие… немцы.

Водители, стоявшие отдельно, с недоверием покосились на пехотинцев, отодвинувшись на всякий случай от подозрительных личностей.

Единственными, кто проявил хладнокровие в этой ситуации, были немецкие офицеры, спокойно ожидавшие, чем все это закончится. Ждать долго им не пришлось. Сомнений у меня больше не оставалось и, высунувшись из броневика, чтобы расчеты пулеметов могли хорошо меня слышать, я прокричал им:

– Этих двоих не трогать. Огонь!

Услышав русскую речь, Лютце тут же плюхнулся на снег, не забыв дернуть за руку своего напарника, и в дальнейшем развлечении участия не принимал. Впрочем, мы прекрасно обошлись и без него, фланговый огонь из пулеметов мгновенно уложил на землю всех. Зная не только из фильмов, но и по своему опыту, что большинство фрицев не погибло, а просто залегли, мы не прекращали огонь и продолжали стрелять длинными очередями.

Ответного огня практически не было, только немецкий офицер успел отреагировать вовремя. Как только он услышал мою команду, то сразу сорвал с плеча ближайшего солдата эсвэтэшку и, юркнув за спины свои подчиненных, упал на землю, откуда открыл беглый огонь. Понимая, что у него остались считанные мгновения, лейтенант постарался потратить их на то, чтобы отомстить фельджандармам, которых он не без основания считал организаторами этого коварного нападения. Впрочем, особого выбора у него и не оставалось. Прикрытый баррикадой из раненых и убитых, офицер имел некоторую защиту от нашего огня, но и сектор обстрела у него был ограничен. Как ни странно, но немец успел разрядить всю обойму, хотя лупили мы практически из десяти стволов.

Но все когда-нибудь кончается, закончились и немцы. Только машинально вынув из автомата пустой магазин и потянувшись за новым, я заметил, что тоже стрелял вместе со всеми. Бойцы подбежали к лежащим на земле телам, а я вернулся к своим прямым обязанностям, то есть к управлению «ганомагом». Не успевший сильно остыть мотор завелся сразу, и я медленно подвел машину к грузовикам. Отпустив педаль газа, я, не глуша двигатель, поспешил выскочить наружу, прихватив пустую канистру. Однако ее мне пришлось тут же бросить и пуститься в погоню за непослушным «ганомагом», который проявил самостоятельность и поехал дальше по дороге. Явление вполне обычное – рассеянный водитель забыл выключить рычаг ручного газа и поленился воспользоваться ручным тормозом.

Пока я бегал за строптивой машиной, гэбэшники занялись пленными. Оба фельджандарма, к счастью, оказались живы, только невезучий Тедер умудрился второй раз поймать пулю в уже простреленную до этого руку.

Трофейщиков долго ждать не пришлось. Они управились быстро, так как особо поживиться тут было нечем. Улов состоял лишь из трех десятков гранат. Какая жалость, что нельзя пополнить боеприпасы, но увы, все немецкое оружие было советского образца, а у нас, наоборот, немецкого, и добытые тяжким трудом патроны нам не подходили. Даже пистолет у офицера оказался никудышным «Вальтером ПП». Неудивительно, что в бою он предпочел схватиться за винтовку.

Единственное, что радовало, это две полные канистры, найденные в кузове, так что не пришлось тратить время на переливание бензина из баков грузовиков.

Быстро загрузившись, мы помчались по предложенному Лютце маршруту на юг, где была меньше вероятность встретить кого-нибудь из фрицев. Леонов уже собрался начать задушевный разговор с немцем прямо в пути, но я его пыл охладил. Я бы предпочел, чтобы без меня допрос не начинали, а участвовать в нем, одновременно ведя машину через лес, было невозможно.

Остановившись в полукилометре от села, мы направили в сторону дороги разведчиков, а сами отошли от машины, чтобы посовещаться.

– Как вы полагаете, они наш язык знают?

– Унтер, то есть обер, все понимает, – уверенно заявил Авдеев. – Когда ты крикнул, он сразу спрятался за мотоциклом с нашей стороны.

– Замечательно. Значит так, в допросе участвуем только мы с Леоновым, остальные молча наблюдают. Я буду играть роль злого следователя, а ты, Алексей, доброго. И еще, когда будем общаться с этим, представь себе, что я старше тебя по званию, ну, хотя бы на две шпалы. Мне кажется, мы можем узнать кое-что интересное, и будет лучше, если я сыграю роль большой шишки.

– Представить не трудно. Когда меня инструктировали, то велели на твое звание внимания не обращать и охранять тебя, как генерала.

– О как? – изумился я. – Что-то я не замечал с твоей стороны особого низкопоклонства. Ну ладно, теперь подожди пару минут. Мне надо обдумать разговор.

* * *

Пока я вел броневик через лес, то управление машиной занимало все внимание, и теперь мне следовало поскорее собраться с мыслями. Вопросов к Лютце, конечно, накопилось много, и нужно выбрать, с чего начать разговор.

А интересно, сколько может существовать таких команд ликвидаторов? Наверняка немного. Уж больно деликатное это дело, да и непростое. А то, что две-три группы всех потенциальных свидетелей быстро не укокошат, даже удобнее. Если бы случился массовый падеж сотрудников спецслужб, на это обратили бы внимание, а так все выглядит просто как обычные зверства партизан. Досадное, но вполне обыденное явление. Кстати, вполне возможно, что именно Лютце причастен к устранению моего знакомца лейтенанта Брауна. Надо его и об этом спросить.

Тут мои мысли перескочили на другое. А почему бы не повторить старый фокус и не убедить немецкое командование в серьезности наших намерений на этом направлении. Пусть вся наша тридцать девятая армия уверена в том, что нам поручено очень важное наступление. Но мне-то сообщили прямым текстом, что здешний фронт второстепенный, и было бы очень неплохо убедить противника в обратном. Да и в самом деле, как удалось выяснить комбату, Масленников не получал приказа устраивать такие глубокие прорывы. Кстати, танков в армии что-то маловато, пришлось у соседей занимать. Большие наступления, конечно, где-то готовятся, но только не здесь. И будет очень хорошо, если немцы перебросят сюда несколько танковых дивизий с Курского направления, где они всерьез угрожают Харькову. Болот здесь просто немерено, на всех хватит.

Тогда план действий следующий. Надо очень тонко намекнуть псевдоунтеру, кто мы такие, устроить ему побег в стиле «Джентльменов удачи», и он тут же выложит бесценные сведения своему руководству. Там сразу поймут, с кем Лютце пришлось столкнуться, и доложат наверх. На мой взгляд, замысел хоть куда. Это сейчас, сидя в темной зловонной яме, я засомневался в том, что мой план такой уж блестящий. Но вчера все виделось в ином свете. Переполнившая меня радость от такой хитроумной задумки требовала выхода и, махнув бойцам рукой, чтобы вели пленного, я начал весело напевать:

Вот солнышко печет, Косой с мешком идет,А Хмырь с Доцентом едут на верблюде.Доцент у них пижон, находку спрятал он,А вскоре взяли их в погонах люди.

Заинтересовавшись странной песенкой настолько, что забыл о предстоящем допросе, Леонов вытащил блокнот и быстро застрочил карандашом, рисуя крючочки стенограммы. Но к его вящему неудовольствию, я прервал вокал, едва немца выпихнули из «ганомага». Нечего ему раньше времени слышать про побег.

Прежде чем подойти к нам, обер повертел головой, разглядывая окрестности. Увидев знакомую местность, Лютце улыбнулся. Чем он так доволен, я не понимал. Мы же ехали не к фронту, а в противоположную сторону, а значит, рассуждая логически, вряд ли будем тащить с собой пленников. Может быть, он думает, что мы таки возьмем его в свое путешествие, как и договаривались, чтобы он нас охранял.

Как только обера подвели, я попытался прочитать по его улыбающемуся лицу, о чем он думает. Но психолог из меня тот еще. Контрразведчик нам попался матерый и вполне владел своими эмоциями. Ну ладно, попробуем его сразу огорошить.

– Спроси, зачем он утопил Эриха Брауна.

Услышав знакомую фамилию, обер, не переставая улыбаться, попытался развести руки в стороны, но веревка, стягивающая запястья, позволила только растопырить локти.

– Да, я получал приказ от командования на устранение лейтенанта Брауна, – начал переводить Леонов, – и этот приказ успешно выполнил. Но по плану следовало оставить его тело на дороге, чтобы свалить все на партизан. Думаю, как раз настоящие партизаны и бросили его в реку.

– А вот этого я тебе не прощу, – разыграл я роль злого полицейского, чтобы сильней надавить на допрашиваемого. – Он хотя и немец, но человек хороший. Если бы у вас все в армии были такими, то и войны между нами могло не быть.

– Была бы война, – покачал головой Лютце. – Я же читал его дело перед выполнением, эээ… задания. Лейтенант человек сентиментальный и честный, это да. Но еще честолюбивый и исполнительный. Куда его страна посылала, там он и воевал без всякой тени сомнений.

«Да понимаю я всё», – хотелось мне ответить, но надо же играть свою роль и изображать праведный гнев. Пусть Эрих даже после смерти поможет мне еще раз.

– Что же касается моей ценности для вас, – продолжал аргументировать свою позицию Лютце, – то я знаю очень много о работе контрразведки. Правда, не здесь, а в группе армий «Центр». Но вас это тоже должно сильно интересовать.

Видимо, моя хмурая физиономия не выражала никакой заинтересованности, и обер поспешил выложить убойный аргумент в защиту своей тушки:

– Это далеко не все, герр офицер. У меня имеются сведения высшей категории секретности. Я ничего от вас утаивать не собираюсь, но поверьте, это не ваш уровень. Если в течение суток, или хотя бы двух, вы доставите меня к своим командирам, то я выложу им такое, что они просто ахнут.

А вот тут я действительно не поверил. Какие-такие суперсведения могут быть у мелкого офицера? Ясно, что он врет, лишь бы его сейчас не убивали. Но зато появился повод, чтобы показать свою корочку.

– Уровень, говоришь, не тот, – спросил я как можно более развязно и, сделав, как мне казалось, наглое и самодовольное лицо, достал удостоверение старшего командира госбезопасности. – А это видел? Расскажешь все мне! Здесь и сейчас!

Поняв, что его просьбу об эвакуации мы можем и не исполнить, Лютце слегка сник, хотя улыбаться не переставал. А я, чтобы замаскировать свои коварные намерения, тщательно прикрыл пальцами фамилию и звание, продемонстрировав фрицу только свою ведомственную принадлежность. Продолжаю игру, я кивком приказал Леонову достать и свою корочку, на что Алексей четко ответил:

– Есть, командир, – демонстрируя, что он тут всего лишь мелкая сошка.

Увидев, что мой подчиненный не кто-нибудь, а целый шпалоносец, а ведь он не мог не знать, что звание лейтенанта ГБ соответствует общевойсковому капитану, Лютце уставился на меня с неподдельным интересом. Чтобы окончательно добить немца, еще следовало рассекретить Авдеева. Скосив глаза вниз, я посмотрел на тени бойцов, толпившихся у меня за спиной, благо что солнце висело как раз с той стороны. У тени слева от меня явственно различалась какая-то длинная палка, а единственная винтовка в нашем отряде имеется только у моего ординарца. Небрежно протянув в ту сторону руку, как будто мне все равно, кто попадется, я выхватил из воздуха еще одну корочку. С неожиданно появившейся ловкостью фокусника, как будто всю жизнь тренировался, я, почти не глядя на удостоверение, так искусно прикрыл пальцами фамилию Авдеева, что первые буквы можно было при желании прочитать. А желание узнать как можно больше у Лютце явно имелось. Он бросил на корочку мимолетный взгляд, лишь на долю мгновения остановившийся на фамилии, но этого было достаточно. Конечно, он всего не знает, но зато то, что нужно, знает его начальство, и оно быстро сложит два плюс два. У Эриха Брауна знакомых в советских войсках отнюдь не вагон, и нетрудно догадаться, чьим ординарцем может быть офицер госбезопасности с фамилией на «Ав».

– Вы меня убедили, – перевел Леонов. Впрочем, что немцу еще остается, отмазок-то у него больше нет. Остается согласиться с тем очевидным фактом, что информацию придется выложить здесь и сейчас. Даже будь мы обычными разведчиками, а не кровавой гэбней, то за одну минуты вынудили бы его сказать всё.

– Значит, информация следующая. – Для пущей убедительности Лютце даже сделал серьезное лицо, показывая, что шутки закончились. – Через несколько дней начнется генеральное наступление из Курска в направлении на юг.

Слова его были встречены неприкрытым скепсисом. Откуда такие сведения у мелкого офицера, обитающего в глухих дебрях, да еще так далеко от места событий. Заметив вспыхнувшее в наших глазах недоверие, Лютце поспешил пояснить:

– Я не все время сидел здесь в лесах, а служил в контрразведке группы армий «Центр», так что по долгу службы знаю очень многое. Для подготовки наступления завтра в штаб группы армий «Север» приедет Гудериан, чтобы выбить у фон Лееба мехчасти, который тот не желает отдавать. Хотя фюрер и приказал отправить всю бронетехнику в Курск, но фон Лееб саботирует его распоряжение. Он утверждает, что у него и так почти ничего не осталось, а то, что есть, надо срочно отправлять в Сольцы и на старорусское направление, иначе не избежать разгрома.

А это уже интересно. Если бы еще знать, где этот штаб находится, хотя бы приблизительно. Соответствующие структуры, конечно, в курсе, но до нас эту информацию, естественно, не донесли. Вот как бы так половчее выведать, чтобы не показать свою неосведомленность? Но пока я размышлял, Леонов меня опередил.

– Штаб на месте, никуда не переехал? – спросил он сначала по-русски, чтобы мы поняли вопрос.

– Да нет, все там же, в городе Дно, – пожал плечами обер. – Ну а я как раз прибыл сюда под предлогом обеспечения безопасности своего командующего. Это проще и быстрее, чем официально переводить меня в местные подразделения фельджандармерии или делать липовые документы. Я видел, что у вас в машине только штатная рация, а значит, для передачи разведданных придется вам возвращаться назад. Какое бы задание у вас ни было, но сведения крайне важны.

– Вот же глазастый, – возмутился Авдеев, однако в его голосе было больше восхищения профессионала наблюдательностью своего противника. – Все успел заметить.

Итак, Быстроногий Гейнц едет в Дно, а по документам Леонова мы должны направляться как раз туда. Это совпадение мне на руку. Выберемся отсюда живыми, буду должен ему целую канистру спирта. Впрочем, по справедливости ее заслужили те ребята из разведотдела армии, которые эти бумаги состряпали.

– Спроси, в связи с приездом начальства пропускной режим не ужесточили, и успеем ли мы прибыть вовремя.

– Да что там ужесточать, – картинно пожал плечами Лютце. – Невелика разница – одним генералом в городе больше, одним меньше.

– Это верно, – кивнул Павел. – Да и долго Быстроногий Гейнц там сидеть не станет. Его дела ждут.

* * *

– Итак, – подытожил я, когда связанного обера опять впихнули в «ганомаг» и уложили на пол, – у нас следующие задачи. Первое, доставить информацию о наступлении. Второе, вернуть наши драгоценные особы обратно за линию фронта или хотя бы попасть к партизанам.

– С Курском и так все ясно, – отмахнулся Леонов от моих рассуждений. – В генштабе, чай, не дураки сидят и видят, что к чему. Впрочем, я не предлагаю утаивать сведения. Вот передадим тебя и пленных на руки партизанам и отправимся к станции Дно. Я готов нашей лаборатории, где фиктивные документы готовят, ящик водки выставить. С таким предписанием, которое они нам сделали, мы сможем туда въехать на совершенно законных основаниях.

Упоминание о ящике невольно заставило меня улыбнуться. Неведомому сотруднику разведки уже всерьез угрожала смерть от цирроза печени. Однако, шутки шутками, но надо обсудить план дальнейших действий:

– Насчет пленных у меня другое предложение.

– Так ты их собираешься отпустить? – удивленно уточнил Авдеев, смерив меня тяжелым взглядом.

– Не обязательно обоих. Достаточно, если убежит только Тедер. Он, правда, ничего не знает, но не беда. Мы оставим их наедине и без кляпов, чтобы они могли поделиться впечатлениями. Потом подстраиваем солдату побег, и дело в шляпе. Фрицы бросают все и мчатся сюда, спеша остановить наступление, которое я тут якобы готовлю.

– Если для дела надо, то пусть партизаны устроят ему побег, – согласился Павел. – Но… денька через два или три. К этому времени мы или погибнем, или успеем скрыться. Но это второстепенный вопрос. Ты лучше скажи, как мы будем Гудериана убивать.

Как, как. В книгах ему обычно откручивают голову голыми руками. Хотя, например, товарищ Букварь просто разрезал его пополам. Не специально, а просто влепил двадцатимиллиметровый снаряд прямо в живот. Но все это случалось, когда командующий танковой группой неосторожно заезжал в темный лес, а тут он намерен сидеть в штабе, где его будет охранять как минимум полк. Ну ничего, раз старые проверенные способы не годятся, попробуем новый. Зря, что ли, я столько книг прочитал.

* * *

С надеждой, что их командир придумает что-нибудь гениальное, Леонов с Авдеевым смотрели на меня и ждали, что я изреку.

– Итак, – обратился я к гэбэшникам, – попробуйте представить себе, что немцы о нас подумают?

– А что такое, – заволновался Павел, – мы разве что-то неприличное делаем?

– Да нет, давайте порассуждаем. По их тылам свободно, не скрываясь, разъезжает советский отряд. Сразу появляется вопрос – а зачем? И ладно, если бы мы были обычными диверсантами. Так ведь у нас целых три офицера госбезопасности. Может быть даже больше трех, хотя вряд ли. Ведь нас легко можно отличить по верхней одежде. У простых солдат обычные шинели. Но самое главное, это наша ведомственная принадлежность. Не разведка, не осназ, а именно госбезопасность. Один чекист это еще можно понять, опытных людей не хватает, и на фронт посылают всех. Но что нам тут делать втроем? Взрывать какой-нибудь мостик через ручей или разведать, сколько полевых кухонь проехало по дороге? Дело нужное, это да, но не настолько сложное, чтобы комплектовать маленький отряд из старшего комсостава. Значит очевидный вывод такой – мы готовим какую-то очень большую пакость. А какую? Здесь вывод тоже совершенно ясен, ведь по счастливому совпадению мы едем туда же, куда и Гудериан, да еще умудрились сделать это практически одновременно.

– Хотим его убить?

– Хуже, намного хуже. Во-первых, десяти человек для атаки на штаб ГА явно недостаточно. Во-вторых, вместо того чтобы выбросить группу на парашютах, нам приказали проехаться на машине по всем немецким тылам. Это значит, что проезд нам обеспечен, и вполне вероятно, что обратно мы тоже собрались возвращаться тем же путем. Значит, хотим только поговорить с Гейнцем по душам.

Леонов переглянулся с Авдеевым и задумался:

– Все-таки версия сговора выглядит довольно сомнительно, – неуверенно высказал гэбэшник свое мнение.

– Согласен. Но когда станет известно, кто едет, все сомнения отпадут. Ну не станут же меня посылать в глубокий тыл врага для самоубийственной операции. Ясно, что едем мы на мирные переговоры. Слышал вообще Гудериан про меня или нет, не важно. Кстати, теоретически информация могла к нему просочиться.

– Не понял, – вопросительно поднял брови Леонов. – Что именно он мог узнать?

– Так, тебе что на инструктаже говорили? – повысил я голос. – Не задавать мне никаких вопросов. Я вам уже рассказывал, что они ухлопали Брауна только за то, что тот немного контактировал со мной. Это обычный лейтенант, и он выполнял приказ. Да и разговаривал со мной в присутствии кучи свидетелей, так что никакого криминала. Так нет же, контрразведка организовали целую операцию по его ликвидации. А если окажется, что со мной искал встречи генерал, то ему не жить.

Ну вот, теперь, судя по просветленным лицам товарищей, идея им понравилась. Авдеев даже задумчиво почесал макушку шлема и предложил:

– Ты бы это, с Гитлером поговорил, что ли. Тогда немцы и его тоже прикончат.

– А что, – поддержал я идею. – В каждой шутке есть доля правды. Может, мне невзначай упомянуть чью-нибудь фамилию. Вот только кого я знаю из сотрудников абвера или гестапо?

Увы, но мои знания в этой области ограничивались лишь фильмами, и ничего полезного из них я не усвоил. Вот, к примеру, сериал про Штирлица: Там есть Борман, но он относится к правящей верхушке рейха. Еще есть Мюллер и какой-то Шелленберг. Оба они вроде бы персонажи реальные, но тоже шишки немаленькие. Уничтожить их клеветой вряд ли удастся. Ладно, возьмем другой хороший фильм – «Операция "Омега"». О, да это как раз то, что нужно.

– Кажется, я знаю одного сотрудника абвера, – радостно проинформировал я своих коллег, – майора фон Шлоссера. А его отец, барон Шлоссер, генерал вермахта. Информация немного сомнительная, но думаю, доверять ей можно.

– Интересная фамилия, – с нажимом произнес Леонов, насмешливо блеснув глазами.

– Ты его знаешь?

– Нет, никогда о нем не слышал и вряд ли услышу.

Авдеев, до сих пор старательно что-то вспоминавший, вдруг тоже сообразил, в чем дело, и ехидно спросил:

– А скажи-ка, Лекся, ты случайно про этого майора не из английских детективчиков узнал?

– Верно, из них самых.

– Мы так и поняли. Ну почему ты в школе и институте немецкий не учил?

– Так ведь я же учился в другое время и в другом месте. У нас считалось, что воевать с Германией больше не придется.

К счастью, Леонов не догадался, что я имел в виду, и понял мои слова совершенно правильно:

– Вы, американцы, зря так считаете, – поучительным тоном ответил он. – Воевать вам, то есть, извини, им все равно придется. И наверняка уже в ближайшие год-два. Сначала с оборзевшей Японией, а потом заодно и с Гитлером.

– Хватит мне лекции читать, объясните же наконец, что не так с этим майором?

– Шлоссер, – назидательно произнес Алексей, – по-немецки значит «слесарь». Так что никакого барона фон Слесаря в природе не существует. Это просто такой тонкий английский юмор.

– Ну давайте тогда попробуем хотя бы Мюллера, – не сдавался я. – Бросьте мимоходом фразу о том, что «как бы Мюллер-собака нас не обманул. Дескать, доверять ему полностью нельзя».

* * *

Удостоверившись, что мы действительно берем его с собой, Лютце, едва дождавшись, когда я займу свое место, начал тараторить секретные сведения с такой скоростью, что Леонов не успевал переводить. Уловив знакомое по многочисленным книгам слово «Бранденбург», очевидно, упомянутое не в смысле «населенный пункт», а «секретное подразделение», я только презрительно хмыкнул:

– Про Бранденбург мы и так все знаем, это… – Черт, а в самом деле, что он сейчас собой представляет? Сначала это был отдельный батальон, потом полк, а затем полк развернули в дивизию. А вот на какой стадии он находился в конце сорок первого, не знаю. Однако кое-как я смог выкрутиться, и даже рассказал о «соловьях», продемонстрировав свою осведомленность.

– Ну хорошо, – продолжал сыпать информацией Лютце, на этот раз чуть медленнее, чтобы переводчик мог за ним угнаться, – вот новость, о которой вы точно не знаете. Сейчас начали формирование гренадерской дивизии СС из уголовников, сидящих в лагерях. В ней только офицеры кадровые.

– Уже? – удивился я. В нашей истории на такой отчаянный шаг немцы решились лишь в конце войны. И с чего бы это делать в сорок первом? Вроде бы серьезных поражений у вермахта еще не случалось. Скорее всего, та часть германского командования, которая в курсе неизбежного разгрома, уже поняла, что он произойдет раньше сорок пятого года, и занервничала.

– Уголовники никогда сражаться за Родину не станут, – презрительно скривился Авдеев. – Они же заклятые враги своих сограждан и никогда не захотят умирать за них.

– А еще я знаю все спецшколы для подготовки подростков-диверсантов. В Бобруйске, Орше, Телешево, – тараторил Лютце. Он продолжал без остановки сыпать секретными сведениями, и все вздохнули с облегчением, когда впереди показался немецкий пост, и, пользуясь этим поводом, оберу заткнули рот.

* * *

Чтобы предотвратить нежелательные вопросы немцев, которые могут захотеть осмотреть наш транспорт, мы при первой же возможности переодели наших фельджандармов. Лютце облачили в советскую шинель, которую мы прихватили с собой для утепления «ганомага», а специально для Тедера реквизировали в первом же селе дырявую фуфайку и такую же рваную шапку-ушанку.

Для этого Авдеев разыграл целую комедию. Попросив остановить машину у дома, где во дворе стояло несколько человек, он приставил ладони к ушам, изображая Чебурашку, и закричал:

– Щапка, ущи, старый, грязный, дай.

Удивленные неслыханно скромным требованием оккупанта, сельчане притащили из подвала сразу две замызганные шапки, которые когда-то были покрыты заячьим мехом, а теперь только пылью и паутиной. Отнятое у колхозников имущество Павел презентовал своим немецким коллегам-контрразведчикам и, для полноты картины, еще обмотал им подбородки их же шарфами. Уж очень не вязались раскормленные физиономии лжежандармов с образом голодного и небритого партизана. Теперь из немецкой формы на виду оставались только брюки и сапоги, но это было не существенно. В конце концов, почему бы партизанам не надевать иногда трофейные шмотки.

* * *

Десять километров до Белебелки мы проехали без приключений. Начиная от поселка Сидорово, лес отступил далеко от реки, и путь стал сравнительно безопасным. На открытой местности и партизанам устроить засаду труднее, и немецкие посты видно издалека. Но местами дорога все-таки проходила через густые дебри, где я снижал скорость, и мы внимательно смотрели по сторонам. Хотя численность партизан в этих краях поубавилась в последнее время, и большие отряды здесь попадаться не должны, но оставалась опасность со стороны «охотников». Для свободной охоты на немцев выделяли самых лучших стрелков, хорошо знающих местность, которые парами или тройками устраивали засады у основных дорог и отстреливали водителей машин. Попадись нам такие снайперы, они влепили бы «ганомагу» пулю в смотровую щель, что могло негативно сказаться на выполнении нашей миссии. Поэтому на опасных участках мы опускали бронестекла и мчались с максимальной скоростью.

Движение по шоссе было на удивление редким. Мне стало интересно, почему немцы им не пользуются, если оно ведет прямо к фронту, и я попросил Леонова расспросить об этом немца.

– Да я и сам могу объяснить. Мне в разведотделе армии все рассказали.

«Молодец, старлей. – похвалил я мысленно хитрого гэбэшника, умело играющего на публику. – Пусть Лютце знает, что мы даже в штаб армии дверь пинками открываем».

– Шестнадцатая немецкая армия сейчас ведет тяжелые бои, – начал Алексей читать лекцию по состоянию дел на лесном фронте. – Ситуация со снабжением у нее крайне напряженная, а дорога через Псков и Дно с перевозками не справится, даже если бы там не было диверсий. Поэтому немцы решили часть грузов перевозить по Витебской железной дороге, а перевалочную базу устроить на станции Чихачево. Это южнее Дедовичей. С точки зрения географии решение разумное, оттуда идет шоссе прямо к Старой Руссе, позволяя быстро перебрасывать и припасы и пополнение. Правда, оставалась закавыка в виде партизан, угрожавших коммуникациям, но с ними предполагалось быстро покончить. Немцы знали, что численность бригады не превышает одной, максимум двух тысяч. Однако все оказалось не так уж и просто. На границах Партизанского края мы успели создать неплохую линию обороны с дзотами, блиндажами и ходами сообщения. А самое главное, в каждом, даже самом маленьком селе у нас есть свои люди, и напасть на партизан неожиданно просто невозможно. И вот наши подпольщики доложили, что со станции Волотово выехал отборный батальон, сформированный из эсэсовцев. Он должен был наступать с севера по шоссе Старая Русса – Чихачево. Но не успел он начать свое наступление, как сам был атакован. Сначала партизаны захватили в плен несколько фрицев и узнали у них пароль. С его помощью ударная группа легко проникла в село, где ночевали каратели, забросала гранатами избы, в которых они спали, и штаб. А потом подоспевший основной отряд уничтожил и весь батальон. Численное преимущество эсэсовцам не помогло. Другой батальон, собиравшийся наступать по шоссе с юга, попал в огневой мешок и тоже был почти полностью уничтожен. Как мне сказали, партизанский отдел Северо-Западного фронта доложил о том, что шоссейные дороги от Чихачево и Дедовичей перерезаны полностью. Это, кстати, одна из причин, почему наше наступление было таким быстрым и сравнительно успешным. Вот этот участок дороги, по которому мы едем, еще сравнительно безопасный. А вот дальше можно будет проехать лишь в обход Партизанского края по зимникам.

* * *

Полисть постоянно петляла, то приближаясь к дороге, то уходя далеко в сторону. Река здесь стала совсем узкой, не превышая в ширину двадцати метров, но зато овраг, который она себе вымыла, был очень глубоким. Растительность заметно изменилась. Сосны окончательно исчезли, ольха сменились березами и осинами. Селений по пути практически не было, а те, что встречались, лежали в стороне от дороги, что нас весьма порадовало. Меньше постов – меньше проверок – меньше вероятность провала.

Но вот, наконец, и цель нашего путешествия. Белебелко село очень крупное и в это время имеет статус районного центра. Партизанский отряд, который в нем создали, тоже не маленький, и за ним числится много славных дел. Где-то здесь принимал присягу и юный партизан Леня Голиков. Вот только освободить само село от фашистов пока не удалось. В нашей истории расширение Партизанского края началось лишь ближе к весне, после зимнего наступления Красной Армии. Когда это произойдет в этом мире, сказать трудно. Фронт подходит все ближе, и наиболее боеспособные отряды стали привлекаться для диверсий и штурма населенных пунктов в ближайшем немецком тылу. Фашисты в свою очередь спешно посылали тыловые части на фронт, и напряженность боев в этих лесах временно спала.

Через пост при въезде в Белебелку я решил проехать не останавливаясь. Стоящий у дороги часовой, облаченный в меховую безрукавку, натянутую на шинель прямо поверх подсумков, сосредоточенно топтался на месте, безуспешно пытаясь согреться. Тем же самым был занят и пулеметчик, который по идее должен был не прыгать, а спокойно сидеть за баррикадой из мешков. Его второго номера не было видно, наверно прятался в ближайшей избе. Нашими личностями тут никто и не думал интересоваться. Будь на их месте фельджандармы, они бы начал искать, к чему придраться, а так и дураку ясно, что партизаны в «ганомагах» не разъезжают, так чего же ерундой маяться и проверять нас.

При виде такого безобразия Леонов, вжившийся в роль немецкого обер-лейтенанта Рауша, естественно, не выдержал. Откинув полог брезента и высунувшись наружу, он пропесочил незадачливых фрицев, нарушивших положения караульной службы.

– Интересно, – задумчиво произнес он, усевшись обратно на свое место. – Здесь должен быть большой гарнизон, а немцы утверждают, что их осталось совсем мало. Даже на постах стоять некому. Наверно, это все из-за нашего прорыва. Перепугались, вот и бросили туда всех, кого только можно. Ну и замечательно. Меньше фрицев, меньше у нас проблем будет.

* * *

Не доезжая до центра села, мы свернули налево, к высокому, примерно с трехэтажный дом, зданию. Хотя подобные строения я раньше никогда и не видел, но не трудно было догадаться, что это за сооружение, возведенное на берегу реки так, что с одной стороны оно опиралось на толстые позеленевшие сваи и имело большущее, неторопливо вращающееся колесо. Из верхнего окна высовывалась лебедка, с помощью которой затаскивали наверх мешки. Несмотря на погоду, мельница все еще работала. Как мне пояснили, ее остановят, только когда ударят сильные морозы.

Клиентов на мельнице было немного, что и неудивительно. Большую часть припасов у колхозников отобрали немцы, что-то они передали партизанам, а оставшееся зерно крестьяне прячут надежнее, чем страны свой золотой запас. В хорошие времена крестьянам, привозившим зерно, приходилось ждать долго, как современным дальнобойщикам в очереди на таможне. Специально для них рядом с мельницей даже находится «дом завозника», где можно отдохнуть, согреться, а если надо, то и переночевать. Но сейчас вся очередь на помол состояла из одной-единственной телеги. Свидетели нам были нежелательны, и мы честно ждали, пока подойдет наша очередь, не пытаясь лезть вперед. Впрочем, жернова работали быстро. Клиенты, двое мужичков пенсионного возраста, только успевали поднимать наверх, к входному лотку, мешки с зерном и выносить из мельницы мешки с мукой, заметно меньшие по размеру, чем те, которые попадали внутрь.

Крестьяне наверняка доложили обслуживающему персоналу о появлении незваных гостей, но мельник вышел только тогда, когда закончил работу. Белый с головы до ног, в кожаном фартуке и нарукавниках, в древнем картузе, он выглядел как персонаж средневековой сказки. Правда, широкой окладистой бороды у него не наблюдалось, но наличествовала небольшая аккуратная бородка, вполне подходящая под образ. Стоявшая тут же допотопная телега дополняла старинный антураж, и только мы со своим «ганомагом» грубо нарушали идиллию.

Колхозники, взвалив последний мешок на телегу, с опаской посмотрели на нас и, убедившись, что мукой мы не интересуемся, начали прощаться с мельником.

– Благодарствуем, Василич, долгие тебе лета, – затараторили они наперебой. В порыве искренней благодарности мужики даже поклонились, как будто на дворе стоял девятнадцатый век.

На все их тирады и поклоны мельник, смотревший суровым взглядом из-под насупленных бровей, ответил только сдержанным кивком. Как и положено настоящему представителю его уважаемой профессии, он все время молчал, и только во время работы от него можно было услышать команды «засыпай» и «отгортывай». Определить его возраст было трудновато. Лицо вроде совсем молодое, но нахмуренный вид и седые от муки волосы делали его намного старше.

* * *

Показав вопросительно глянувшему на нас мельнику в сторону двери, Леонов вошел внутрь, где нас никто не мог подслушать. Повесив на шею автомат, я увязался вслед за ним, уж очень интересно было послушать разговор про «славянский шкаф». Если пароль и отзыв все еще такие простые, как и в начале войны, например «ствол-Сталинград» или «мушка-Мурманск», то надо будет дать еще пару «умных» советов руководству страны.

Внутри помещения все было таким же белым, как и снаружи, только уже не от снега, а от муки, и мы шагали осторожно, чтобы не выпачкаться. По краям зала, в котором мы очутились, стояли огромные сундуки для зерна и большие круглые емкости. Как я понял, это были те самые ступы, которые, если верить сказкам, служат транспортным средством ведьм. Только вместо Бабы Яги из них торчали здоровенные палки, предназначенные для ручного размельчения семян растений. Как они называются, я не помнил, а спросить стеснялся. На стенах висели веревки, видимо для завязывания мешков, и засохшие пучки травы, заменяющие здесь фумигатор. Дополняла этот интерьер висящая в воздухе мелкая мучная пыль, издававшая аппетитный запах.

Пока я глазел по сторонам, Леонов завязал разговор. С комичным акцентом, изумительно коверкая слова и помогая себе жестами, Алексей объяснил мельнику, что ему надо:

– Вамь вчера унтерь Редер оставлять пять мешка зерна пшеница.

– Так забрали же, херр офицер. Все перемололи, и пшеничную муку херр Редер сегодня и увез.

– Еще рожь будет, сегодня.

– Десять мешков, херр офицер?

– Двенадцать, и обязательно сегодня.

С последними словами акцент у гэбэшника полностью исчез. Вопросительно посмотрев на «офицера», мельник тщательно, хотя и довольно безуспешно, отряхнул ладони от въевшейся в них муки.

– Алексей, – первым протянул руку Леонов. Такие сведения, как звание и фамилия, он оглашать не стал.

– Виктор, – представился партизан, внимательно рассматривая нас.

– Познакомьтесь, – позвал меня гэбэшник. – Это Кабанов Виктор Васильевич, командир партизанского взвода. Он тоже воевал под Торопцом, так что вы могли раньше встречаться.

– Вряд ли, – покачал головой партизан. – В штурме города я не участвовал. В основном занимался разведкой и засадами на дорогах. Так что вам требуется?

– У нас крайне важная информация, а мощной радиостанции нет. Поэтому надо срочно прибыть в расположение вашей бригады. Численность нашего отряда десять человек и имеются двое пленных. Вторая задача это эвакуировать самолетом минимум трех человек на Большую землю.

– В лес вас провожу, это не трудно, и самолеты к нам регулярно прилетают. А вот с пленниками сложнее. Здесь в ближайших селах все еще стоят немецкие гарнизоны, как бы они чего не заподозрили.

– Ничего, мы фрицев партизанами нарядили. Вот только возни с ними предстоит много. Нужно как можно скорее устроить одному из пленных побег, да еще так, чтобы он не заподозрил подвоха.

Не теряя времени, Леонов достал из планшетки трофейную карту, на которой очень кстати были обозначены расположения немецких гарнизонов, и Виктор показал нам маршрут, по которому легче всего проехать:

– Несколько километров шоссе южнее Белебелки контролируют немцы, там мы поедем открыто. Дальше – ничейная территория, после которой начинается Партизанский край. Тут я пошлю вперед своего человека, который предупредит секреты, чтобы не стреляли, и мы спокойно сможем двигаться дальше.

– А вот здесь, в Серболовском лесу у вас штаб, – показал Алексей неприметное пятно на карте, подписанное как «Wald Less Urochische Serbolovo». – Он на правом берегу реки, и нам надо где-то переправиться.

– В Бычково. Вашей колымаге нужен мост, а ближайший имеется только в этом селе. От него по правому берегу идет проселочная дорога к Вязовке.

– Это самый центр партизанского края, где находится основная база, – пояснил мне Леонов. – Ну что же, Вязовка нас вполне устраивает. Если в штабе к нам вдруг появятся вопросы, то от села к нему идет прямая просека. Много времени дорога не займет. Ну а если все согласования сразу утрясутся, то мы рванем прямо к ближайшему аэродрому, и утром ты окажешься дома.

Естественно, я не поверил, что все будет так просто, и начал выпытывать у проводника, сможет ли наш броневик проехать по местным дорогам. Но Кабанов успокоил меня на этот счет:

– По этой части маршрута я не ездил, потому что мой отряд находится в пуще на другом берегу Полисти, но я точно знаю, что дорога там в хорошем состоянии.

Лес, на который указал Виктор, был обозначен по-немецки как «Wald Less Urochische Puscha». Удивившись такому странному названию, я поинтересовался, как это урочище называется по-русски.

– Да никак, просто «Пуща».

– А, так это лес без имени. Тогда ясно, почему на немецкой карте у него название такое коротенькое.

Долго иронизировать над нелепым немецким языком мне не дали. Согласовав с нами план действий, Кабанов быстро переоделся и залез к нам в «ганомаг», пристроившись у пулеметного щитка, где он мог наблюдать за дорогой. В десантном отсеке стало совсем тесно, но попробовав несколько вариантов, мы наконец выбрали оптимальный способ посадки пассажиров. Рядового Тедера посадили на скамью, пристроив с краю, чтобы его раненую руку никто не толкал, а более упитанного Лютце уложили на пол, подстелив его же шинель.

Хорошо еще, что у партизана было мало вещей. С собой он прихватил только сверток с красной рубашкой, которая послужит нам флагом при движении по Партизанскому краю.

Рассмотрев пленников, Кабанов высказал предположение, что это фельджандармы:

– Рожи у них очень уж наглые, как будто это они нас в плен взяли, – пояснил он ход своих мыслей. – А у немцев самые наглые это как раз жандармы. Они даже в своих стреляют, если им что-то не понравилось. Сам видел.

* * *

Наконец, рассевшись по местам, мы смогли тронуться в путь. Проскочив центр села, я прибавил скорость, спеша удалиться, пока нами никто не заинтересовался. При таком дефиците войск, как сейчас, местный комендант мог попробовать приватизировать наш броневичок, да еще и вместе с нами.

Миновав еще несколько сел, оккупированных фашистами, мы попали в самую опасную зону, где немецких блокпостов больше не было, но ездить с красным флагом еще рановато. Здесь нас могли обстрелять и те и другие. Вскоре, не доезжая до небольшой деревушки, проводник нас тормознул.

– Там дальше село какое-то подозрительное. Жители его покинули, а дымок над ним виднеется, значит, в одном из домов топится печь. Кто там может быть, совершенно непонятно.

Высланные вперед разведчики картину не прояснили. Они доложили, что постов не видно, в одном из домов явно кто-то есть, но кто, неясно. Из леса этот двор не просматривается.

– День сейчас короткий, а путь не близкий, – выдал я своим подчиненным новое откровение. – Надо побыстрее разведать и двигать дальше. Скажи, Василич, как думаешь, могут там быть партизаны?

– Да, пожалуй, они могли занять село. Но они бы тогда выставили везде дозоры. Вот что, идти на разведку лучше мне. Если там наши, то они меня знают. Ну а если фрицы, то я просто мирный житель, да еще и хорошо известный. Зря, что ли, я несколько недель на мельнице работал. Оружие с собой брать не буду. Если фрицы с ним поймают, расстреляют на месте.

Отпускать проводника не хотелось, но аргументы он привел железные. Лучше, чем Кабанов, с заданием действительно никто не справится.

– И еще. – Василич хитро подмигнул. – Возможно, придется вступить в бой, и ваших пленных лучше заранее высадить, чтобы не мешали. Тут недалече есть будочка у колхозного поля, вот там их и заприте. Оставите одного бойца, он будет и за сторожкой приглядывать, чтобы фрицы не утекли, и за дорогой следить.

Выбранная Леоновым пара бойцов выпихнула немцев и повела в указанном направлении, а он сам задержался поговорить с Василичем.

– У задней стены сторожки есть лаз, прикрытый соломой, – пояснил партизан, когда фрицы отошли подальше. – Место для наблюдения очень удобное, наши им часто пользовались, вот и сделали там потайной ход.

Больше Леонову ничего объяснять было не нужно, и он побежал выбирать место для наблюдения.

* * *

После того, как партизан растворился в лесу, мы его больше не видели, но это хорошо. Значит, те, в селе, тоже его не заметят. На часы я не смотрел, так как по опыту уже знал, что в таких случаях стрелки, даже секундная, практически останавливаются. Хорошо, что мудрый Авдеев вспомнил, что надо перекусить, и, открыв люк в капоте, достал горячие консервы, нагретые жаром двигателя.

Словно почуяв, что началась кормежка, из ниоткуда появился Леонов с одним из бойцов. Я махнул рукой, прерывая его доклад, и позволил накинуться на еду. Слегка утолив голод, он все-таки рассказал о подготовке к побегу. Связали Тедера не сильно, под предлогом того, что он ранен, и терять ценного пленника нежелательно. Место для секрета подобрали очень тщательно. Красноармеец Белов, оставшийся в засаде, боец опытный и хороший стрелок. Когда побегут оба фрица, то Белов подстрелит одного из них. Каждые пять минут часовой должен окликать пленных, а те обязаны тут же отвечать, под угрозой наказания. В общем, предусмотрено было все, и беспокоиться совершенно не о чем.

* * *

Но вот мы поели, и время опять потянулось медленно, пока совсем не остановилось, словно облака в безветренную погоду. Однако все когда-нибудь кончается, закончилось и наше ожидание. Как мы морально ни готовились к возможным неприятностям со стороны непонятных типов, сидевших в селе, но первый выстрел, прозвучавший оттуда, был совершенно неожиданным.

Все сразу же кинулись к машине. Капризная допотопная техника завелась с полпинка, и вскоре мы мчались, подпрыгивая на кочках, с ужасающей скоростью двадцать километров в час, не остановившись даже для того, чтобы подобрать нашего дозорного, следившего за селом. Как мы ни торопились, но когда я подрулил к нужной избе, бой уже закончился. Во дворе валялось несколько немецких трупов, лежащих на темно-буром от крови снегу. Лишь одна из фигур шевелилась, подавая признаки жизни. Бедная лошадь, пострадавшая от шальной пули, взбесилась от боли и становилась на дыбы, пытаясь копытами убить невидимого обидчика, причинявшего ей сильнейшую боль.

Наш Василич сидел на земле, осторожно придерживая правую руку, но выглядел живым и практически здоровым.

Опытные бойцы в приказах практически не нуждались и быстро разбежались во все стороны. Убедившись, что все чисто, они начали потрошить немцев и оказывать первую помощь Кабанову. Смертельно раненного немца прикончили штыком, чтобы не тратить зря патроны, но подходить к лошади было слишком опасно, и ее пристрелили.

К обычному набору трофеев – патронам, мылу, сигаретам и сухпайкам, на этот раз добавили лошадиную ногу, чему мы были несказанно рады. Сейчас даже конина считается вкуснейшим и полезнейшим деликатесом – как-никак свежее мясо. Жаль только, что «ганомаг» не резиновый. Хотелось бы забрать всю тушу, но класть ее некуда, да и времени на разделку нет.

Посадив за руль ординарца, я пристроился в десантном отсеке, чтобы спокойно выслушать рассказ партизана. Дождавшись, пока ему протянут раскуренную сигарету, он начал свое повествование:

– Пробрался я по околицам. Постов не видно, но кто их знает. Мест, где можно спрятаться, здесь ой как много. Поэтому крадусь осторожно, с оглядкой. Ну, подошел уже к той самой избе, у которой из трубы дымок идет. Во дворе стоит повозка, но не германского образца, а обычная крестьянская. Немцы много таких реквизировали, и по ней принадлежность ее хозяев не определить. Если подождать часок-другой, то все выяснится. Лошадь не распрягли и оставили на улице, она овес из торбы жует, значит, собираются скоро уезжать. Да и по нужде кто-нибудь да выйдет.

– Это не факт, – заметил Авдеев, который участвовал в зачистке избы от трофеев. – Когда немцы занимают дом только временно, то при таком морозе они себя лишней ходьбой на улицу не утруждают.

– Верно говоришь, – согласился партизан, знающий о быте немцев гораздо больше, чем мы. – А ждать целый час мы не можем. Я уже стал прикидывать, как бы к окошку подобраться, и тут послышались крики. Думаю, часовой делал обход и заметил свежие следы на снегу. Ну точно, вот он прибежал и орет про «партизанен». Итак, задача выполнена, кто в селе, я установил, да вот только вернуться назад затруднительно. Фрицы вон какие нервные попались – сначала стрельнут, а уже потом будут обыскивать и допрашивать. Ну, мое счастье, во дворе снег вытоптан, и я шмыгнул в большой сарай. Думаю, увидят, что следы обрываются, и решат, что я убежал. Оглядел свое укрытие. Там раньше, видимо, телега стояла и сено хранилось, но сейчас пусто. Ворота изнутри закрыты на засов, но дверца не заперта. Что хорошо, и щели в стенах имеются. Маленькие, но часть двора видно. Я успел увидеть, как прибежал часовой. К нему из дома еще несколько человек выскочило, и все с винтовками. Покричали немного, походили вокруг, но быстро успокоились и вернулись в избу. Успел примерно подсчитать их. Фрицев штук пять и все с оружием, а у меня только нож. Выходить драться глупо, бежать опасно, сразу заметят. И вот сижу я в сарае и думаю, как вы без меня в расположение бригады попадете, если меня поймают. Немчура-то уезжать не спешит, у них там обед варится. Я даже в сарае чую, как вкусно пахнет. Сижу, стараясь не шевелиться, и слышу, как сердце бьется. Кажется, каждый удар длится целую минуту.

Но вот германцы поели и, похоже, начали собираться. Мне видно в щель, как они заходили туда-сюда. Я уже начал надеяться, что пронесло, и тут как назло один немец все-таки решил проверить, что находится в сарае. Что тут может быть интересного, право не знаю. Только сено, но они явно не его ищут. Карабин фриц закинул за плечо, видно не планировал ни с кем встретиться. Дальше просто. Он обо мне не знает, и глаза к темноте не привыкли. Только немец вошел в сарай и шагнул поглубже в тень, как я ему заткнул рот и ножом по горлу. Закричать он не успел. Тихонько, чтобы ничего не звякнуло, положил его на землю, осторожно снял карабин и опять прильнул к смотровой щели. Вроде не заметили. Теперь у меня есть винтовка, а значит, можно принимать бой. Правда, когда я немца обыскал, то оказалось, что патроны у него лишь те, что в магазине. Ни одного подсумка нет, в карманах только сигареты. Дальше думаю: ждать, пока его хватятся, смысла нет. Лучше стрелять в них сразу, пока они не настороже. Я аккуратно пристроился у двери и жду, пока кто-нибудь появится. Только приготовился, а фриц уже тут как тут – стоит напротив меня и как будто специально ждет. Ну, с такого расстояния промахнуться невозможно. Маузером я пользоваться умею, и… бумс. Одна пуля – один труп.

– Вот после этого выстрела мы и поехали к тебе на выручку.

– Ну да, я сразу подумал, что броневик скоро подъедет, надо только это время как-то продержаться. Укрылся за трупом и жду, что дальше будет. А дальше стены сарая начали дырявить со всех сторон. Но это мне сначала показалось, с перепугу. А когда пригляделся, то понял, что не со всех. Выстрелы гремели слева, а дырки на стенах появляются и слева и справа. Хорошо, что на улице светло и отверстия хорошо видно. Прикинул я траекторию, пришел к выводу, что стрелок на одном месте стоит, и примерно в ту сторону выстрелил. И сразу же еще раз. Удача и тут на моей стороне. Такой дикий вой, какой я услышал, специально не подделаешь. – Пыхая сигаретой, Виктор старался говорить короткими фразами, и меня так и подмывало отнять у него курево, чтобы он быстрее все рассказал. – Можно вычеркивать еще одного. Правда, и мне досталось. Сначала, в горячке я ничего и не заметил, только как будто меня слегка под руку толкнуло. А потом она потихоньку начала тяжелеть, и двигаться стала медленнее, как будто отекла. Ну ничего, двигается и ладно. Жду, что дальше будет. А тут как раз все как-то стихло. Но я понимаю, они не ушли, а начали думать, как меня выкурить. А сделать это совсем не трудно. Если граната есть, швырнуть, да и дело с концом. А нет, так сарай поджечь.

– Гранаты у них были, – удивился Авдеев, – а твой сарай целый.

– Были, вот только опыта применения, видно, не хватало. Только я о гранате подумал, как сразу послышался такой звук, как будто большой спичкой чиркают. Вы его наверняка не раз слышали.

– Терочный запал немецкой колотушки?

– Ага, он самый. В голове только одна мысль – лишь бы немец оказался неопытным и быстрее бросил. Дверь приоткрылась на долю секунды и снова захлопнулась, так что мой выстрел был потрачен зря, а после этого на пол плюхнулась граната. Все-таки мне повезло, фриц бросил ее сразу. Он оказался даже не зеленым, а просто салагой. Я заметил, что на корпус гранаты надета металлическая рубашка, то есть она в оборонительном варианте. Взорвись такая игрушка в сарае, мне, конечно, сразу крышка, но и немцев осколками посекло бы. Пока я об этом думал, руки уже сами открутили рукоятку и вытряхнули из корпуса детонатор. Я успел увидеть, как горит огонек в запале, и отпрыгнул подальше. Теперь между мной и взрывателем лежал дохлый немец. Все сделал быстро, еще секунды полторы осталось. Лежу, отдыхаю, пока по мне не стреляют. Взрыв запала был сравнительно слабым. По сравнению с гранатой просто пшик. Немцы, видимо, не поняли, что случилось, и решили, что я весь израненный, если вообще живой. На этот раз дверь открывалась медленно, так что я спокойно прицелился и всадил пулю прямо в лицо. Еще один!

– Только патронов у тебя больше не осталось.

– Верно, – кивнул Василич. – Вот если бы добраться до второй винтовки. Я видел ее приклад в нескольких метрах от себя, но достать не мог, так же как и луну. Оставшийся в живых немец только и ждет, чтобы я выскочил за дверь. Стоит только мне это сделать, как он подстрелит меня в упор, я и схватить оружие не успею. Да еще тот фриц, которого я грохнул, очень неудачно упал, повернувшись в сторону и накрыв своим телом винтовку. Вот ведь незадача. С четырьмя немцами справился, а с одним не могу. Что мне остается делать? Только одно.

– Это что же? – загалдели заинтересованные слушатели.

– Считать. Последний фриц продолжал постреливать по сараю, а я загибал пальцы после каждого выстрела. Когда магазин у него опустеет, у меня будет несколько секунд, чтобы выбежать отсюда. Надо только решить, идти ли врукопашную или попытаться поднять заряженную винтовку. Где засел немец, я уже догадался. Пули летят справа, а в той стороне сложена большая поленница, за которой так удобно прятаться. Наверняка фриц и выбрал ее в качестве позиции. Если он встал на колено, то за дровами видны только его голова и руки. В таких условиях мне придется прицеливаться, чтобы не промахнуться. Уйдет пуля чуть ниже, и все, пропал выстрел. Дрова-то сложены в два ряда, и его только щепками поцарапает. А вот он сможет стрелять в меня навскидку. Да и сомнительно, что я успею винтовку из-под трупа достать. Ну а раз шансов в перестрелке у меня мало, то придется подходить вплотную. Жаль, штыка нет, но убить и прикладом можно.

Сделав большую паузу, Кабанов бросил окурок и достал кисет, но ему тут же снова всучили трофейную сигарету.

– Не тяни, Василич, – не выдержал один из бойцов. – Дальше что было?

– Ну как что, – усмехнулся партизан. – Как видишь, я здесь, живой и сравнительно невредимый. Это рассказывать долго, а так, пока все это продумал, лежа на земле, считанные мгновения прошли. После третьего выстрела перехватил карабин за ствол левой рукой, после четвертого подтянул ноги, чтобы можно было рывком вскочить. Ну а как пятый раз грохнуло, я тут же вылетел наружу и помчался к поленнице. Еще успел порадоваться, что ранен не в ногу. Сейчас-то я уже понимаю, что фриц мог успел перезарядить карабин. Надо было только отбежать от меня, на ходу передергивая рукоятку. Но видите, сразу я до этого не додумался, и он тоже. Как увидел меня, так и застыл с обоймой в руке, и пока так стоял, я три-четыре шага успел пробежать. Однако это для него еще не капут. У него две руки, а у меня только одна, да и харчи, сами понимаете, несравнимы. Немец, зараза, откормленный, как боров. В общем, с одинаковым оружием я бы с ним не сладил. Но видно, сегодня моя звезда светит. Не принято у немцев носить штык примкнутым к стволу, вот и у этого он висел на поясе. Так что вы думаете? Фашист винтовку бросил и за штык схватился.

– Подсознательное убеждение, что заточенное оружие лучше дубины, – пояснил я.

– Ну вот он и убедился. При равной длине оружия это все правильно, но тут он со своим ножиком достать меня не мог. Оно, конечно, неудобно, одной рукой махать таким тяжелым дрыном, но на несколько ударов у меня сил хватило. Сначала я вот так вот крутанул винтовкой, чтобы он не понял, с какой стороны ударю.

– Это называется финт, – опять невежливо прервал я его повествование.

– Точно, финт. Я слышал об этом раньше, только применять пока не приходилось. И вот я финтю и бью его снизу в голову. Правда, по черепу приклад лишь скользнул, несподручно одной левой бить, да еще без сноровки. Но зато каску напрочь снесло. Ну а потом я приладился – и сбоку по виску. Хруст почти не слышно, но чувствую, винтовка назад не отскочила, значит, кость проломлена. Вот на этом моя битва и закончилась.

Я только завистливо покачал головой. Это надо же, в таких неравных условиях и выйти победителем из схватки. Интересно, смог бы я так же, при всем моем фехтовальном опыте? Наверняка нет.

* * *

Пока мы слушали Кабанова, успели подъехать к сторожке. Издалека заметив нас, красноармеец Белов вышел из своего укрытия и помахал нам руками. По его довольному виду можно было сразу догадаться, что все прошло, как и планировалось. Пока он сидел в секрете, со стороны сторожки послышался скрип, а потом в сторону лесу пополз один человек.

– Точно один? – недоверчиво уточнил Павел, с подозрением посмотрев в сторону леса.

– Один, тащ старший лейтенант. – Называть Авдеева младшим лейтенантом госбезопасности слишком длинно, да и слово «старший» звучит гораздо приятнее, чем «младший». – Что там в зарослях творится, видно плохо, но ошибиться я не мог.

– Сколько времени прошло?

– Да минут двадцать, не меньше. Уже далеко ушел.

– Ну хорошо, – подытожил Леонов. – Теперь забираем офицера и снова по коням.

Мы с Алексеем тоже направились к сторожке, уж очень хотелось посмотреть на выражение лица обера. Интересно, будет ли он сиять, как начищенная пуговица, или наоборот, состроит сокрушенную мину – дескать, я не виноват, не бейте меня, дяденьки.

Но оказалось, что смотреть надо было на наши физиономии, да еще желательно сфотографировать их и записать все возгласы.

– Виноват, товарищи командиры. – Это красноармеец Белов, над которым повисла угроза трибунала. Вопреки своей фамилии он не побледнел, а густо покраснел.

– Мать вашу, … %+*!%*+, – вырвалось у Леонова.

– Вот черт! – интеллигентно выразил свои чувства Авдеев.

– Упс. – Это уже возглас человека из будущего, напичканного американизмами.

Впрочем, учитывая то, что произошло, свои чувства мы высказали достаточно сдержанно. А случилось следующее. Вопреки всем ожиданиям, Тедер никуда не делся. Руки его были развязаны, но он по-прежнему лежал на соломе. Правда, мертвый. А вот обер-лейтенант Лютце исчез.

– Понятно, – подытожил Леонов, оглядев место убийства. – Благородный дурак Тедер освободил своего командира, а тот возьми и придуши его, чтобы значит, не болтал о том, как Лютце себя вел в плену. Он же все секреты врагам выдал. С дважды раненной рукой и не ожидая нападения, солдат оказать сопротивления не смог.

– А ты у этой сволочи даже не изъял удостоверение?

– Виноват, – теперь уже побагровел Алексей. – Я же рассчитывал, что мы приволочем всю его тушку вместе с бумагами. А теперь, доказав ближайшему коменданту, что он офицер контрразведки, Лютце поднимет на уши все окрестные гарнизоны.

– А Белов, значит, убедился, что убежал только один из фрицев, – добавил я свои соображения, – и перестал их окликать, сосредоточив все внимание на дороге.

– И что теперь будем делать? – невинно поинтересовался Авдеев, как будто у нас была масса вариантов, только знай себе выбирай.

– Ну как что, – пожал я плечами. – Скажу вам только одно. Не нужно паниковать, нужно просто удирать отсюда и как можно скорее.

Несясь с максимально возможной скоростью по так называемому шоссе, которое на этом участке уже давно никто не ремонтировал, я пребывал в расстроенных чувствах и угрюмо молчал, чувствуя себя виноватым. До сих пор все мои авантюры заканчивались удачно, но есть же всему предел. Наверно, пора завязывать с моей самодеятельностью и перебираться в тыл, как мне неоднократно предлагали. Руководство страны, наверно, только об этом и мечтает. Если бы не то обстоятельство, что мою персону прислал сам Артефакт по личной просьбе Сталина, то моего мнения никто бы не стал спрашивать.

Оглядывая белые поля и рощи, засыпанные снегом, я незаметно для себя начал напевать «Русскую песню», хорошо подходящую и под окрестный пейзаж, и под мое грустное настроение:

Лед в глазах, а в небе свечка.Отогрей мне душу, ласковый огонь,А вокруг белым бело, и снегу намело.

Кто-то из ребят начал подыгрывать мне на трофейной губной гармошке, и я запел громче.

Песню мне метет пороша,Я бесцельно еду вдаль.Не сказать, чтоб я хороший,Но мне себя ни чуточки не жаль.

– Хватит грустить, – толкнул меня в спину Авдеев. – Лучше давай споем что-нибудь веселое. А ну, напомни нам песню про «семь загибов на версту».

Те из бойцов, кто уже знал слова, начали хором напевать:

Воевать здесь веселей, чем плакать,А скрываться легче, чем ловить.

Хитрый расчет ординарца вполне оправдался, и мои мысли приняли другое направление. В самом деле, ничего же страшного не случилось. Немцы далеко, и им нас не догнать. А упустили «языка», так особист нас за это под трибунал не подведет, потому как в моей лояльности к стране никто не сомневается. И чего мне взбрело в голову сидеть в тылу, что я там буду делать? Рассматривать с умным видом новые модели бронетехники и самолетов? Так я в их устройстве все равно не разбираюсь. Ну помню, к примеру, что фильтры в танках были плохие. Но это и без меня знают. А почему плохие и как это поправить, я понятия не имею. А на фронте хотя бы приманкой поработаю, и то хлеб.

Вскоре оккупированная территория закончилась. О том, что здесь начинается Партизанский край, заранее предупреждал большой плакат с надпись по-немецки: «ACHTUNG! NIMM DICH IN ACHT PARTISANEN!». Здесь мы остановились и стали ждать, пока Кабанов сбегает в поселок, предупредить о том, что едут свои. Переговоры закончились успешно, о чем партизан подал сигнал, помахав нам красным флагом.

Уже непосредственно при въезде в село к дереву был прибит другой плакат, очевидно написанный самими партизанами: «Ahtung! Partisane urfahr. Halt! Фашистам и их холуям вход запрещен!». Хотя немецкие слова были написаны в нем с ошибками, но смысл предупреждения вполне понятен.

Комендантский пост села все же проверил наши документы и спросил о цели приезда. Пока Леонов с важным видом предъявлял свои бумаги, я осмотрел блокпост. В качестве основного оружия в нем был установлен старый-престарый «Максим», переживший, наверно, не одну войну. На кожухе пулемета виднелось немало пробоин, свидетельствовавших о его славном боевом прошлом, но все они были тщательно заделаны. Все говорило о том, что за оружием тщательно следят. Рядом были аккуратно разложены инструменты, ящики с патронами, машинка для набивки лент, канистра с глицерином. Правда, колеса отсутствовали напрочь, но зимой можно обойтись и без них, все равно пулемет перевозили на санках.

– А боеприпасов у вас хватает, – заметил я Кабанову, когда мы снова тронулись в путь.

– Нашей бригаде с самого начала повезло. Еще когда ее формировали, местные колхозники нашли замаскированный склад боеприпасов и перевезли его в наш лагерь. Всего там было триста пятьдесят тысяч патронов и много снарядов. Но как только мы стали вести активные бои, то, конечно, потребности в боеприпасах выросли. Вот недавно, когда немцы пытались начать на нас наступление, Северо-Западный фронт переслал нам полмиллиона патронов, так их за три дня потратили.

* * *

В Вязовку наш отряд успел добраться до темноты. Хотя мы уже находились в самом центре края, но партизан здесь было немного, да и те, видимо, готовились к выступлению, так как укладывали на сани боеприпасы и пулеметы. К нашему удивлению, кроме стрелкового оружия у партизан оказалась самая настоящая пушка. Заметив свою любимую «сорокапятку», я не выдержал и подбежал к ней, забыв, что людей в немецкой форме тут не любят. Но красный флаг на «ганомаге» и сопровождение партизан не оставляли сомнений в нашей принадлежности.

Леонов, считающий себя знатоком Партизанского края, тоже подошел и удивленно уставился на орудие.

– У вас и своя артиллерия есть?

– Как видите, – довольно отозвался Василич, гордый за свою бригаду.

– И она стреляет?

– Спрашиваете. А вот и наш канонир. Товарищ Подорский, можно вас? Вот товарищи разведчики не верят, что из нашего орудия можно стрелять.

– Ну почему же, на его счету уже не один десяток фрицев. А что прицела нет, так его отсутствие мне и не мешает, потому что я все равно им пользоваться не умею.

– Со мной то же самое было, – вспомнил я свой первый день на фронте. – А вот тут, я смотрю, маховик самодельный, сам делал?

– И не только его. – Леонид, так звали партизана, с увлечением начал показывать, каких деталей не хватало, и что он соорудил взамен в деревенской кузнице.

– Штурвал это еще ладно, тут были проблемы посерьезнее. Когда наши отступающие войска пушку бросили, то вместе с прицелом сняли и стреляющее приспособление.

– Чего? – переспросил я.

– Ну вот эту штуку, в затворе.

– А, ударник. Но где тебе удалось новый раздобыть?

– Сделал, – пожал плечами партизанский Кулибин. – Нашел отрезок трубы, вмонтировал в него боек с двумя пружинами, взятыми из немецких винтовок, и готово.

– Так ты оружейный мастер?

– Да нет, стал им только здесь, в отряде. Сначала у командира сломались часы, а ему кто-то возьми и скажи, что я их могу починить. Если, конечно, окончательно не сломаю. Это мне удалось, и командир сделал логичный вывод, что я и пулеметы ремонтировать умею. Ничего, посмотрел, покумекал, понял, как их разбирать, и взялся за дело. Ну а там и до «сорокапятки» дело дошло. А орудие до войны я только один раз и видел, когда был с экскурсией на «Авроре».

– Ого! – восхищенно протянул я. Вот так, ни разу в жизни не ремонтировав оружие, и вдруг взять и буквально на коленке починить орудийный затвор! Богата умельцами русская земля. – Я-то, по крайней мере, изучал, гм, танковое орудие. На… гм, броневике. – Ну да, БМП хотя и даст фору многим нынешним танкам, но по своему назначению относится к бронетранспортерам. – Вот только стрелять до войны не приходилось.

Моему экипажу с трудом удалось оттащить меня от полусамодельной пушки и снова усадить за руль. Времени до вечера оставалось не так уж и много, и всем хотелось поскорее приехать на аэродром, благо что нас не стали задерживать. Чтобы лишний раз не шокировать народ, нам вместо немецкой формы выдали партизанскую, то есть разномастную одежду в состоянии сильной потрепанности. Показав направление к хозяйству Антоненко, который занимался приемом самолетов, нам пожелали доброго пути и позавидовали, что мы ездим с таким шиком – на сиденьях, да еще и под навесом.

Доехать с шиком, правда, не получилось, и последние километры мы добирались на санях.

– Ну как такое может быть? – недоумевал Авдеев. – Чистое поле, и посреди него столб. И надо же именно в этот столб въехать.

– Я, между прочим, тут самый старший по званию, а вожу вас всех с утра до вечера, – сердито огрызнулся я. – На пять минут попрошу подменить меня за рулем, и то уже стонете. Что же удивляетесь, если уставший и сонный водитель сделал крохотную ошибочку и слегка задел столбик, стоящий не там, где надо.

* * *

На ровной площадке, спрятанной среди болот, предназначенной для приема самолетов, нас встретил сам командир взвода аэродромного обслуживания. В руках он держал любопытное оружие – обрез крупнокалиберного охотничьего ружья. Увидев наши округлившиеся глаза, Антоненко рассмеялся так, что его густая борода затряслась.

– Это ракетница самодельная. Немецких ракет у нас много, вот мы гильзы ими и зарядили. Если вдруг что случится, можно будет самолету сигнал подать. А вы что, всем гуртом решили лететь?

– Нам хотя бы двух человек отправить.

– Это можно. Раненых мало… осталось. Так что вы двое пойдете первым рейсом, ну а остальных, как получится.

– А что, у вас за ночь по несколько самолетов садится?

– Ночи сейчас длинные, летчики успевают по два раза слетать. А когда нужно, присылают сразу несколько машин. Так что не дрейфите, улетите.

Антоненко поспешил еще раз проверить, все ли готово к приему самолета, а Леонов, который знал не только явки и пароли, но и все, связанное с эвакуацией из Партизанского края, пояснил:

– Обычно Второй бригаде выделяют самолеты третьего авиаполка гражданской авиации, которая относится к нашему Северо-Западному фронту. Но бывает, и «дугласы» из четвертого полка прилетают, а это уже Ленинградский фронт.

В ожидании самолета партизаны достали свой нехитрый ужин и перекусили. Нам с Авдеевым тоже предложили по бутерброду, сделанному из сухаря, намазанного жиром, однако мы вежливо, но непреклонно отказались. Нас с ним скоро накормят от пуза, а партизаны всегда сидят на голодном пайке, зачем же их объедать. А то, что полет в современных самолетиках не каждый желудок может выдержать, я понял только после полета, похвалив себя мысленно, что отказался от угощения.

После того, как ночная темнота окончательно сгустилась, послышался шум мотора. Вскоре долгожданный самолет, приземлившись, остановился как раз напротив нашей компании. Видимо, пилот уже летал сюда и знал, где находится местный аэропорт.

* * *

Вместо «здравствуйте» начальник аэродрома встретил летчика сердитым ворчанием.

– Почему вчера не прилетел, ночью погода была что надо, хоть звезды считай. У нас из-за этого раненый умер. Почти сутки тянул. Если бы его вчера эвакуировали, наверняка бы выкарабкался. Мы ждали, надеялись, а вы не спешили.

– Слишком поспешили, – досадливо поморщился летчик от упреков партизана. Винить его и в самом деле не за что. Приказ на вылет дает командир, а выслушивать приходится ему. Он встал в сторонке, чтобы не мешать разгрузке самолета, и закурил, чтобы успокоить нервы. Глубоко затянувшись, кстати, меня в этом времени всегда удивляло, почему курят все, даже разведчики и летчики, и, выпустив дым сквозь зубы, пилот начал рассказывать:

– Весь день вчера смотрели на небо, ждали, что прояснится. Уже сумерки начались, а погоды нема. Ну, время поджимает, и комэск насел на синоптика. Выписывай, говорит, разрешение на разведку. Метеоролог у нас лейтенантик зеленый, но все-таки пытался настоять на своем. Туман же, говорит, чертов. Как взлетать, дайте еще хоть десять минут. Но с комэском особо не поспоришь. Ему же потом еще заново инструктаж проводить, вот он и торопит. Летчик тоже пытался возражать, но куда там, командир его и слушать не хочет. Нечего ждать, говорит, давай скорей на рулежку, туман скоро растает. Ладно, кружок-другой дадим. Ну, разведчик погоды взлетел кое-как, все-таки свою полосу знает, хоть с закрытыми глазами по ней проедет. А видимость не больше ста метров. Покружил, покружил, а лучше не становится. Пытался сесть, чуть стартовый домик не задел. У нас он низенький такой, из бомботары собрали, так его самолетом едва не снес. Успел снова подняться и улетел на запасной аэродром.

Заметив, что все его внимательно слушают, летчик продолжил рассказ:

– Комэска сразу к особисту, а тот ему сразу две статьи предъявляет: предпосылка к летному происшествию по погоде и срыв боевого задания. Потом-то уже распогодилось, но никто отдать приказ не может. Командир с ветродуем в особом отделе, а зам комэска ответственность на себя брать не хочет. Пошли он нас в ночь без разведки, так его самого привлекут. Правда, проинструктировал нас на всякий случай, чтобы перешли на другой режим, согласно плановой таблице полетов. Но комэска отпустили только утром, так что никто в ту ночь так и не вылетел.

Пока мы слушали, раненых уже погрузили, и, быстро попрощавшись с товарищами, я с Авдеевым направился к самолету. Автоматы мы оставили в отряде, согласившись, что здесь они нужнее, и безоружные, чувствовали себя немного неуютно.

Перед взлетом пилот поинтересовался метеоусловиями.

– Ветер девяносто, – кивнул Антоненко на самодельную полотняную колбасу, указывающую направление ветра. – Метров десять в секунду.

– Устойчивый? – озабоченно спросил летчик.

– Весь день так дует.

– Ну хорошо, легче взлетать будет.

* * *

Зная, что современные самолеты комфортом не отличаются, я приготовился к худшему, но оказалось, что все не так уж и страшно. Укутанный в теплую одежду, как полярник, я не чувствовал сквозняков, а ватные штаны гасили все толчки, которыми сопровождался полет допотопного аэроплана. До линии фронта было не так уж и далеко, поэтому лететь нам предстояло недолго, однако когда самолет начал снижаться, Авдеев подозрительно посмотрел на часы.

– Рановато садится, – прокричал он мне в ухо. – Похоже, на вынужденную пошли. Слышишь, как двигатель с перебоями работает.

Я старательно прислушался, но ничего не заметил, гудение как гудение. И вдруг в уши, уже привыкшие к шуму, буквально ударила тишина. Она только изредка прерывалась чиханием мотора, которое было отдаленно похоже на звук неисправной машины, работающей с перебоями, только намного громче и зловещей. Заглохший автомобиль, конечно, может доставить массу неудобств, но они кажутся пустяками по сравнению с падением с огромной высоты, которым чревата неисправность самолетного двигателя.

Но вот гудение возобновилось, и мы вместе с ранеными, не сговариваясь, закричали «Ура». Однако снижение самолета продолжалось, и даже моему непривычному уху было понятно, что движок барахлит.

– Готовься к посадке, – взволнованно проорал ординарец и показал, чтобы я крепче держался за что-нибудь. Как бы я ни волновался за свою драгоценную тушку, но мне стало жаль Авдеева. Ему-то приходилось переживать еще и за меня. Мало того что Пашке поручили охранять столь непредсказуемый объект, так еще и от авиакатастрофы его нужно спасать.

Раненые были привязаны, а вот мы в случае жесткой посадки могли себе чего-нибудь сломать. Ухватившись рукой за какую-то стойку, я наклонился и, уткнувшись лицом в колени, еще прикрылся сверху свободной рукой. Голова – самая ценная часть человека, и ее нужно хорошо беречь.

Сели мы в общем-то без проблем. Я отделался только расквашенным носом, а Павел, не захотевший последовать моему примеру, – слегка ушибленным затылком. Выпрыгнув наружу, мы сразу огляделись по сторонам.

– Дотянули, вон линия фронта, – восторженно махнул Авдеев в сторону хвоста самолета. Судя по вспышкам и отдаленному, сравнительно негромкому рокоту, до передовой было не меньше двух километров. Ну что же, значит можно ликовать. Сядь мы по ту сторону фронта, то нам даже нечем было бы отбиться от немцев, ведь оружия у нас нет.

– Ящики несите, – бросил нам летчик, уже приготовивший инструменты для ремонта двигателя. – Починим, тут дел на полчаса-час, – сразу опередил он наш вопрос.

Взобравшись на ящики, видимо содержащие секретную документацию, коль скоро их эвакуировали на Большую землю, летчик закрепил фонарь и начал ковыряться в железках. На наше предложение помочь он скептически усмехнулся:

– А вам моторы ремонтировать приходилось, хотя бы в автомобилях?

– Нет, только фильтр менять, – честно признался я. Авдеев же не мог похвастаться даже таким достижением.

– Ну тогда просто не мешайте, а еще лучше присмотрите за ранеными.

Оказывать первую помощь, к счастью, никому не пришлось, и мы разделили обязанности. Я вызвался быть часовым, а ординарца соответственно назначил сиделкой. Долго караулить мне не пришлось, так как буквально через пять минут к нам примчался грузовик, из кузова которого спрыгнули двое бойцов с автоматами. По плавным, кошачьим движениям в них легко можно было признать бывших пограничников, теперь, очевидно, работающих в особом отделе. Командир особистов прыгать не стал, он степенно вышел из кабины и, осмотрев технику, внезапно свалившуюся к нему на голову, подошел к пилоту. Развернув карту-десятикилометровку, летчик стал уточнять с ним свое местоположение и расспрашивать о состоянии поля, на которое нам пришлось сесть.

Осмотрев самолет и лишь мельком взглянув на наши документы, автоматчики вернулись к машине и помогли выбраться из кузова девушке с санитарной сумкой, которая тут же помчалась к раненым.

Что нам следует делать дальше, я долго не размышлял. Аэродром нам все равно понадобится, чтобы быстрее вернуться в расположение своей армии. Как я понял из подслушанного разговора, не долетели мы до него километров тридцать. Поэтому искать другой транспорт смысла не было, и лучше лететь дальше.

Расторопный ординарец уже притащил еще один ящик, и мы уселись на него, поглядывая на ремонтные работы и неспешно разговаривая о всяких пустяках. Первый раз за последние дни можно было посидеть вот так спокойно и ни о чем не беспокоиться.

Тем временем особист успел поговорить с летчиком, выставил у самолета охрану и начал расспрашивать санитарку, закончившую осмотр. Когда она вышла из самолета и остановилась недалеко от нас, мы с Авдеевым прервали разговор и дружно уставились на девушку, что-то сердито втолковывающую особисту. Невысокая, в огромных, не по росту, ватных штанах и телогрейке, она тем не менее казалась нам воплощением красоты и изящества.

– Слушай, Павел, – задумчиво спросил я ординарца, любуясь на маленький вздернутый носик санитарки и на ее ушко, выглядывающее из-под шапки. – А почему у нас нет девушек-санинструкторов?

– Во второй роте была, я видел.

– А вот в нашей до сих пор нет. Надо будет обязательно исправить этот недочет. Наличие девушек в подразделении подбадривает бойцов, приучает их к подтянутости и аккуратности. И вообще, присутствие женщин всегда благотворно влияет на коллектив.

– А ничего, что мы лыжбат?

– Тогда пусть санитарок набирают из спортсменок-лыжниц.

– А еще связисток надо найти, – развил мою мысль дальше Авдеев. – Думаю, при наших возможностях это будет нетрудно. А то в батальоне и полку их вон сколько, а у нас ни одной. Несправедливо это.

– А твоя Ландышева возражать не будет?

– Так я же не для себя стараюсь, – возмущенно воскликнул Павел, – а для коллектива. Какие могут быть возражения? Представь себе, весь день бойцы смогут смотреть на девушек, а вечером, если повезет, даже посидеть с ними под луной.

– Ага, – согласился я, подняв глаза к яркому диску ночного светила, выплывшему из-за тучки. И вдруг подскочил как ужаленный, вспомнив, что упустил очень важный момент, который совсем вылетел у меня из головы. В нашей истории японцы специально подгадали нападение на Перл-Харбор так, чтобы оно пришлось на новолуние. А если они по моему совету атакуют на две недели раньше, как раз в полнолуние, то вероятность их обнаружения противником значительно увеличится.

– Что случилось? – беспокойно спросил перепуганный Авдеев.

– Да так, не обращай внимания. Просто упустил из виду одну мелочь, но надеюсь, это неважно.

* * *

Пока мы рассуждали о важных и насущных вопросах, особист с санитаркой пришли к консенсусу о том, что раненых лучше оставить в самолете, чтобы их быстрее доставили в тыловой госпиталь. Теперь лейтенант НКВД Пелевин, так представился уполномоченный, обратил свое внимание и на наши персоны. Присев на корточки напротив нас, он осветил подозрительных партизан фонариком и внимательно осмотрел. Мы приветливо улыбнулись, а Павел достал трофейный портсигар, на крышке которого раньше был изображен орел со свастикой, ныне полностью соскобленный ножом, а теперь красовалась нацарапанная звезда.

– Трофейные.

Достав сразу пару сигарет, старлей их понюхал, но курить не стал и спрятал за отворот шапки.

– Из пушки стрелять приходилось? – как бы между прочим поинтересовался Пелевин.

– А то ж, – скромно, но с гордостью ответил я, удивляясь, как неуклюже особист пытается завязать разговор. – Даже попадать приходилось.

– Тогда следуйте за мной. – Упруго вскочив на ноги, энкавэдэшник направился к машине, не сомневаясь, что мы пойдем следом.

– У нас задание, – решительно возразил Авдеев. – Нам надо лететь.

– Я без них не улечу, – тут же откликнулся пилот, возившийся с двигателем. – Если по дороге потеряю пассажиров, то одним трибуналом не отделаюсь. – Он подробно уточнил, что именно его может ожидать, и санитарка, покрасневшая так, что даже в темноте было видно, тихо пискнув, скрылась внутри самолета.

– Успеете. Я вас даже на машине подвезу, – кивнул особист в сторону грузовика. – Постреляете немного и вернетесь. Еще и ждать придется.

– Так разве артобстрел не утром начнут? – засомневался я.

– В том то и дело, что нет. Ну давайте, прыгайте в кузов, я по дороге все объясню.

Мы забрались в кузов полуторки, набитый ящиками с пустыми гильзами, и с трудом нашли местечко, где можно пристроиться. Шофер не стал ждать, пока пассажиры усядутся, и сразу рванул с места. Вскоре ровное поле, на котором посчастливилось сесть нашему самолету, закончилось, сменившись другим, изрытым воронками так, что по нему, кажется, не смог бы проехать даже танк. Но водителя это не смущало, и он лихо вел свою развалюху прямо по рытвинам, только иногда огибая самые большие ямы.

– Наша разведка доложила о скоплении сил противника, – начал обещанное объяснение особист, – и было решено сразу же накрыть его артогнем. Дивизион у нас есть. Пушки новенькие, только с завода, и боеприпасов хватает. Да вот беда, орудия наклепать успели, а обучить артиллеристов – нет. Срочно привлекли минометчиков, разыскали среди пехотинцев бывших артиллеристов, но расчеты все равно неполные. А командование торопит: «Скорее, скорее. Пора открывать огонь». Так что сейчас немного поработаете, а потом вас отвезу обратно.

Ехать действительно долго не пришлось, и вскоре мы уже были на позициях батареи. Заметив нашего старлея, кто-то из особо ретивых молодых бойцов закричал: «смирно», за что тут же получил пару замечаний – и от своего сержанта и от особиста.

– Да, с дисциплиной здесь не очень-то, – пробормотал Авдеев, но тихо, чтобы не услышали посторонние.

Пушки оказались новенькими ЗиС-3. Хотя я в артиллерии не очень-то разбираюсь, но, рассматривая ближайшее орудие, освещенное фонариками, мне показалось, что в нем что-то не так. Кажется, щит немного ниже, чем у тех, что выставлены в музеях.

Подойдя к первому же командиру, которого удалось найти, особист с гордостью продемонстрировал ему новобранцев:

– Вот принимайте, привез вам временное пополнение.

– Что это еще за партизаны? – поморщился лейтенант и с легкой усмешкой оглядел полувоенную форму, в которую нас обрядили бойцы лесного фронта.

– Так они и есть самые настоящие партизаны. Говорят, с пушками знакомы.

– Ну хорошо, все равно у меня во взводе людей не хватает. Вы вместе воевали? – поинтересовался комвзвода. – Тогда пойдете в один расчет. Ступайте к левому орудию.

– Есть идти к орудию, – мгновенно отреагировал Авдеев и, четко козырнув, развернулся в указанном направлении.

Едва увидев нас, сержант, командовавший орудием, радостно подбежал и, не дав доложить, схватил за руки.

– Ну наконец-то, теперь расчет практически полный. Правда, неслаженный, но не беда, справимся.

– А сколько должно быть в расчете? – тихонько спросил меня Авдеев.

– Вести огонь может и один человек, но желательно, чтобы было хотя бы четверо. А по штату от шести до восьми, включая командира.

– Вы двое будете снарядными, – осчастливил нас новым назначением артиллерист. – Ты, – ткнул он пальцем в плечистого Авдеева, – пятый номер. А ты шестой. Ну, давайте, скорей за работу.

– Нам скорее и надо, – согласился Авдеев. – Если будем долго тянуть, немцы нас самих успеют накрыть.

– Не дрейфь, – уверенно возразил я, – в нашей артиллерии для трехдюймовок есть специальные беспламенные снаряды.

– Нет ночных, – возразил сержант. – Мы взвод боепитания на уши поставили, мол, так и так, ищите. Но они говорят, нашли на складе только четыре ящика ПГ, будете брать? А зачем нам так мало, только начнем стрелять, и сразу же придется менять настройки прицела.

* * *

Как оказалось, наш бравый расчет оказался не только неслаженным, но еще и совершенно необученным, так как кроме наводчика профильных специалистов в нем больше не было. Видимо, орудие наше оказалось крайним во всех смыслах слова, и сюда набирали тех, от кого отказались другие командиры. Помимо всего прочего, земляные работы еще не были закончены, и наши коллеги сейчас как раз занимались тем, что долбили мерзлую землю, пытаясь приготовить ровную площадку.

Это, безусловно, важное, но довольно нудное дело было еще далеко от завершения, но его пришлось срочно прервать, так как комбат, не стесняясь в выражениях, прозрачно намекнул о том, что время вышло. Пойдя навстречу его пожеланию, наш взводный махнул командиру расчета, а тот в свою очередь прокричал нам:

– Перекатить орудие!

Команда сержанта была встречена с радостью, видимо, работа на морозе хоть и согревала бойцов, но особого удовольствия им не доставляла. Побросав инструменты, все ринулись к пушке и покатили ее к орудийному окопу. Как я подозреваю, для подобных процедур должен существовать строго установленный порядок, чтобы у каждого номера расчета было свое место. Но мы таких тонкостей не знали и толкались, как школьники на перемене, то хватаясь втроем за одно колесо, то задирая станину так высоко, что ствол едва не упирался в землю. Видя такие безобразия, сержант схватился за голову и начал расставлять нас по порядку.

Но подкатить орудие было мало, еще следовало подготовить его к стрельбе. Наш расчет опять начал кучу-малу, однако, подгоняемые тычками чуткого и заботливого командира, объяснившего, кому снимать чехлы, а кому заниматься станинами, все-таки управились и с этой трудной задачей. Пока мы возились, наводчик с удивлением рассматривал панораму, крутя ее в руках, и соображая, как пользоваться этим устройством. Не знаю, каким прицелом ему раньше приходилось пользоваться, но он быстро во всем разобрался, водрузил панораму на место и с нашей помощью начал выравнивать орудие.

– Так, наклон влево, – давал первый номер указания, – да что же вы, черти, делаете!

– Подсыпаем грунт под левое колесо, – недоуменно ответил Авдеев, не понимающий, почему тут на него все время кричат.

– Господи, ну кого мне дали в помощники, – взмолился наводчик. – Нельзя подсыпать, надо под правым колесом подрыть.

– Вот попадешь к нам в пехоту, – недовольно пробурчал мой ординарец, – так там мы тоже на тебя покричим.

Первое орудие батареи уже начало пристрелку, а мы все еще копались, в прямом и переносном смысле. Но к счастью для нас, что-то там у них не заладилось. То ли с привязкой огневой позиции намудрили, то ли репер перепутали. Мало ли ошибок может возникнуть, когда готовиться к стрельбе приходится ночью и впопыхах.

Но вот нашу пушку привели в относительный порядок и доложили о готовности. Надо сказать, как раз вовремя. Наводчик уже получил команды и начал колдовать с прицелом, выставляя угломер и уровень.

Свободные номера тем временем притащили четыре ящика со снарядами. Больше было нельзя, так как складировать боеприпасы у орудия слишком опасно. Носить ящики приходилось вдвоем, ведь снаряженные патроны у трехдюймовок весили по девять килограммов каждый, а в укупорке таких «патрончиков» три штуки.

Спотыкаясь о брошенные впопыхах лопаты и ломики, невидимые под снегом, мы с Авдеевым притащили последний ящик и, открыв его, начали ветошью протирать патроны. Еще их следовало проверить, но мы толком не знали, какое здесь допустимое положение капсюля и как правильно осмотреть взрыватель, так что эта работа досталась установщику. В любом случае он обязан повторно проверять снаряды, а после него это делает еще и заряжающий.

Увлекшись работой, я не заметил, как батарея начала стрелять. Сначала грохнуло правое орудие, а за ним и все остальные, не исключая и наше.

– Очередь, – раздался в наступившей тишине крик телефониста.

Последовали новые поправки, и вскоре батарея перешла на беглый огонь, выпустив еще по три снаряда. Запас боеприпасов у пушки пока имелся, но мы с пятым номером, то есть с Авдеевым, поспешили принести еще пару ящиков. Потом на это может просто не хватить времени.

Орудие уже стреляло не переставая, и, торопясь, мы начали делать ошибки.

– Смотри, что суешь, – заорал установщик. – Ты что, не видишь, что носик у снаряда острый, и нет блямбы взрывателя. Это бронебойный!

Только отыскали правильный ящик, как вдруг новая незадача:

– Копир заело! – пояснил второй номер причину задержки.

– Ну так отсканируйте и распечатайте на принтере, – машинально ответил я и только потом понял, что копиром, должно быть, называется какая-то деталь в затворе.

Как будто нам было мало своих трудностей, еще и фрицы опомнились. Не желая давать в обиду свои войска, немецкие артиллеристы решили вступиться за них и начали контрбатарейную борьбу. Как только неподалеку от наших позиций появились первые пристрелочные разрывы снарядов, пришлось перейти на движение ползком, что было весьма неудобно. Мало того что рука все время то натыкалась на кирко-мотыгу, то запутывалась в трассировочном тросике, так еще приходилось тащить за собой тяжеленный ящик.

Хотя позицию для батареи наверняка выбрали так, чтобы глубина укрытия была достаточной, и противник не мог видеть вспышки выстрелов, но ночью нас было совсем нетрудно обнаружить. В темноте над орудиями, ведущими огонь, появляются зарницы от отблеска выстрелов, которые видно издалека. Хорошо еще, что батареи дивизиона были удачно расставлены, так что их грохот заглушал друг друга и затруднял работу звуковой разведке противника.

Не задумываясь о таких сложных вещах, я мечтал только о том, чтобы побыстрее доползти и доставить снаряды. От ровика до пушки всего двадцать метров, но когда передвигаешься ползком, кажется, что все сто. Отталкиваясь от земли одной рукой, а другой волоча за собой увесистый ящик, я полз вперед, боясь, что не успею, и из-за меня орудие остановит свою работу.

Постепенно работа расчета наладилась, но тут же, после особенно близкого взрыва, все опять застопорилось. Очередной снаряд никто не принял, и живой конвейер остановился. Наводчик, которому приходилось выше всех подниматься над землей, поймал осколок и теперь безвольно откинулся назад. Не падал он только потому, что продолжал держаться за рукоятки. Его аккуратно опустили на землю и попытались привести в чувство.

– Черт, меня тоже, кажется, зацепило, – ругнулся заряжающий, – что-то липкое по спине течет.

Взводный уже примчался выяснять, почему орудие не стреляет, и теперь склонился над раненым.

– Сергеев, ты живой, живой? – теребил он его. – Куда тебя ранило?

Не выдержав такого обращения, наводчик заругался матом, а потом открыл глаза.

– Жив, – облегченно выдохнул комвзвода и сразу отвернулся от него, чтобы заняться расчетом. Командир орудия, не дожидаясь приказа, уже занял место наводчика. Осталось только решить, кого поставить заряжающим.

Упускать такой шанс мой расторопный ординарец не собирался. Он рассудил, что приближаться к ровику, в котором хранилась масса взрывчатки, во время обстрела очень опасно, и лучше переместить своего подопечного поближе к орудию. Конечно, можно попытаться достать удостоверение и доказать, что мы имеем право покинуть огневую позицию, но это ему в голову не пришло.

– Товарищ лейтенант, – закричал Авдеев, – этот боец уже стрелял из пушки.

– Только из «сорокапятки», – поспешно предупредил я, – и не…

– К орудию, – перебил меня взводный, – четверым номером.

Ну ладно, заряжающим так заряжающим. Эх, если бы еще днем, чтобы казенник хорошо было видно. Так, что сейчас для меня главное? В первую очередь это ровно подать снаряд, потом увернуться от вылетающей гильзы, и еще… Бумс! А вот и третье. Если бы замковый вовремя меня не отпихнул, то мне отшибло бы руку. Значит, еще нужно учитывать откат орудия.

Но, несмотря на временные трудности, освоение новой воинской специальности далось мне без особого труда, так что я даже расстроился, что мне не дали потренироваться еще немножко. Глядишь, тогда бы припомнил какое-нибудь устройство для автоматического заряжания. Но снаряды у нас закончились, или же командование решило, что враг уже подавлен.

– В укрытия, – раздалась громкая команда, и все с удовольствием бросились ее выполнять. Правда, это оказалось не так-то и просто. Щель артиллеристы вырыли глубокую, тут ничего не скажешь. Но вот только на всю батарею она была одна-единственная, больше просто не успели подготовить. И рассчитано укрытие всего лишь на пять человек, а набилось туда чуть ли не втрое больше. Так что располагаться нам пришлось в два слоя – верхние буквально стояли на плечах у нижних. Хорошо еще, что многие батарейцы спрятались в опустевших снарядных ровиках, а то нам тут пришлось бы хуже, чем обитателям теремка. Я уже решил, что мне суждено задохнуться здесь, как артиллеристы стали выбираться обратно.

Обрадовавшись, что все хорошо закончилось, Авдеев начал меня подначивать:

– Какая блестящая карьера. За полчаса поднялся от шестого номера до четвертого. Может, останешься здесь? Глядишь, скоро сержантом станешь.

– А что, и станет, – поддержал его взводный. – Оставайтесь у нас. Раз стреляли из «сорокапятки», то и тут справитесь. А нас сейчас переформировывают в противотанковый дивизион, и все наводчики получат «треугольники». Да и оклады теперь будут повышенными.

От этого лестного предложения нам пришлось отказаться и, получив официальное разрешение, мы покинули позицию.

Особист с водителем в общей давке не участвовали, отсидевшись в какой-то воронке, и сейчас недоуменно стояли, синхронно почесывая затылки, на том месте, где оставили машину. Теперь ее дымящиеся останки годились только на металлолом, как и пустые гильзы, лежащие раньше у нее в кузове, а теперь разбросанные на десятки метров вокруг. Похоже, что несчастную полуторку накрыло буквально в самом конце обстрела, чуть ли не последним снарядом.

– Прогуляемся, – попытался подбодрить нас особист, – тут всего-то километр. – Водителя, уныло поплетшегося за нами следом, он утешать и не пытался.

Успели мы как раз вовремя. Все уже было готово к взлету, и ждали только нас.

– Ветер восточный, – машинально отметил Авдеев. – Взлетать будет удобнее.

Действительно, я только сейчас обратил внимание, что ветер, который последние месяцы дул в основном с запада, теперь сменился на восточный. Теперь сама природа будет помогать нам, дуя прямо в лицо захватчикам.

* * *

Вопреки опасениям Авдеева, ожидавшего от судьбы новых каверз, долетели мы благополучно.

– Ну вот, и приехали домой, зря ты боялся, – пихнул я Пашку локтем и вдруг поймал себя на мысли, что теперь для меня «дом» это не моя уютная квартира в двадцать первом веке, за которую мне, кстати, еще лет двадцать нужно расплачиваться по ипотеке, а любая землянка или избушка, лишь бы там были наши.

Хотя сели мы и не на том аэродроме, где базировалась транспортная эскадрилья, но встретили нас приветливо, сразу дав хлебнуть почти неразведенного спирта и сунув мне новые рукавицы, потому что на мои прежние было страшно смотреть.

Правда, среди дружелюбно настроенных встречающих выделялась своей хмуростью физиономия оперативного уполномоченного Кирюхина, сверлившего нас и наши документы подозрительным взглядом. Сначала я не придал этому никакого значения. Сотрудники особых отделов народ, конечно, специфический, и все относятся к ним, мягко говоря, настороженно, но у них работа такая – искать, кто и в чем виноват. Но столь любимые в наше время страшилки о злобных особистах, которые только и думают, как бы осудить невиновных, немного преувеличены. Если документы в порядке, и есть кому подтвердить наши личности, то бояться совершенно нечего. К тому же ко мне, как к «попаданцу», а вернее сказать, «вызыванцу», ведь Сталин сам меня вызвал, представители органов до сих пор относились исключительно дружелюбно, что в общем-то им было несвойственно.

С усмешкой глядя на уполномоченного, поднесшего наши корочки к самому лицу, так как батарейки в его фонарике почти сели, мы с Авдеевым только снисходительно посмеивались. Но мое благодушное настроение мгновенно улетучилось, когда я обратил внимание на его знаки различия. Поняв, что передо мной политрук, я похолодел, а сердце неприятно екнуло. Память тут же услужливо подсказала, почему в общем-то безобидное звание особиста вызвало у меня неприятную ассоциацию: В своих воспоминаниях Константин Симонов описывал встречу с психованным уполномоченным-политруком. Он тогда не только без всяких разговоров арестовал писателя, но даже не стал смотреть его документы. Дальше история была еще драматичнее. Когда полуторка, в которой везли арестованных журналистов, прыгала по кочкам, Симонов просил бойца, упиравшего ему в живот дуло ППШ и державшего палец на спусковом крючке, поставить автомат на предохранитель. Услышав это, политрук, напротив, потребовал от своего подчиненного, чтобы тот перевел предохранитель на автоматический огонь. Теперь достаточно было сильного толчка, и мир лишился бы замечательного писателя, потому что очередь в живот стопроцентно оказалась бы для него смертельной. Когда каким-то чудом его все-таки довезли до штаба дивизии живым, то ненормальный уполномоченный придумал целую историю. Согласно его версии, коварные диверсанты во главе с Симоновым пытались освободить пленных немцев, а еще с ними был другой диверсант, в звании полковника, которому удалось сбежать.

Весь этот эпизод мигом промелькнул у меня в голове, и я уже ничуть не удивился, когда нас арестовали.

Первые два часа с нами обращались сравнительно хорошо, хотя и не кормили, и мы не сомневались в благополучном исходе проверки. Особист, надо отдать ему должное, несмотря на глубокую ночь, развел бурную деятельность, спешно рассылая запросы. Уже через пару часов он, довольно улыбаясь, помахал перед нами листком с телефонограммой.

– Пришел ответ из вашей дивизии. – Дружный вздох облегчения. – И… вас там знать не знают.

– Не может быть! – воскликнули мы хором. – Как это Соловьев нас не знает?

– Что еще за Соловьев?

– Начальник особого отдела 179-й дивизии капитан НКВД Соловьев.

– Путаетесь в показаниях, граждане задержанные. По документам вы числитесь в 179-м ОЛБ, а не «сд». И я выяснил, что ваш батальон, если он действительно ваш, относится к триста шестьдесят девятой дивизии. Старший лейтенант Соколов и его ординарец красноармеец Авдеев там действительно служат. Но, разумеется, к госбезопасности они никакого отношения не имеют. Ну у вас там в абвере и выдумщики. Младший лейтенант госбезопасности и вдруг простой ординарец у ротного. Так что, граждане, лучше вам сразу все рассказать.

– Да это вы все путаете! – возмущенно воскликнул я. – Еще двадцатого числа наш лыжбат подчинялся напрямую командующему 39-й армии Масленникову.

– Верно, как раз двадцать первого его и передали 369-й. А так как по совершенно случайному совпадению в вашем отдельном батальоне почему-то нет своего уполномоченного, то на запрос мне ответил особый отдел этой дивизии.

– Наш ОЛБ только сформировали, даже знамени еще не было.

– Все правильно, – понимающе кивнул Кирюхин. – Вот такой, с позволения сказать, отдельный батальон, в котором царит бардак, нет ни знамени, ни даже особиста, и привлек внимание абвера. Там рассудили, что в документах этой части сам черт ногу сломит, и решили этим воспользоваться.

* * *

После этого разговора мы превратились из подозрительных лиц, подлежащих проверке, в потенциальных диверсантов, и нас соответственно посадили в погреб. Естественно, ни о каком праве на адвоката и на телефонный звонок и речи не шло. Единственная поблажка, которую нам сделали – это оставили теплые ватники, но, конечно, отнюдь не из гуманных соображений. Без них мы могли замерзнуть до смерти, и бдительный особист лишился бы ценной добычи.

По нашим прикидкам, прошло часов десять, когда люк наверху открылся и нам спустили лестницу. Обращались теперь с нами уже гораздо вежливее, что внушало некоторую надежду. Авдеева посадили за стол, поставив перед ним миску супа, а меня попросили пройти на узел связи. Оглянувшись в дверях на Павла, я увидел, что его тарелка уже опустела, и он тщательно вытирает ее ломтем хлеба.

– Может, сначала покормите, – высказал я вслух настойчивое требование своего бурчащего желудка.

– Прошу вас, пройдемте, – настойчиво потянул меня за руку сопровождающий, даже не пытаясь угрожать пистолетом. – Это срочно.

С трудом отведя взгляд от накрытого стола, я послушно зашагал в указанном направлении.

* * *

– Что еще такое? – недовольно буркнул я, когда меня привели к Кирюхину. – Мало того что не кормят, так еще и поспать спокойно не дают.

Конечно, я обманывал. Последнюю ночь я, правда, провел бессонную, но уснуть сейчас все равно бы не смог. Мало того что меня первый раз в жизни арестовывают, так еще держат в антигуманных и антисанитарных условиях. Уснешь тут, как же.

Не обращая внимания на мое ворчание, Кирюхин подскочил к телефонному аппарату и подобострастным голосом доложил:

– Привели. Что? ПО-2? Есть спросить.

Недоуменно похлопав глазами, переваривая услышанное, особист обратился ко мне:

– Как зовут кукурузник? – По его виду было понятно, что это самый идиотский пароль, который он только слышал в своей жизни.

– Никита.

Выслушав ответ и еще сильнее растерявшись, он протянул трубку мне:

– Вас к аппарату. – И добавил страшным шепотом: – Из штаба фронта.

* * *

При современной связи, не усложненной всякими там цифровыми системами, слышимость была отвратительной, так что я мог только догадываться, что со мной говорит Куликов, так как собеседник не представился. Естественно, он тоже не знал, чей голос слышит в трубке, и продолжил интервью:

– Пятьдесят седьмой. Где?

– Байконур.

– Восемьдесят пятый. Кто?

– Михаил Сергеевич.

– Как зовут вашу собаку?

– Не имею.

– Кошку?

– Дина.

– А полностью?

– Динара Васильевна. – Про такие мелочи Куликов меня, конечно, не расспрашивал, но зато он читал отчеты моих гэбэшных ординарцев, с которыми я не раз разговаривал по душам о славном довоенном времени. Как-то в свободную минуту мы с ними поспорили, у кого из нас кошки больше и пушистее и сколько кильки они могут слопать за один раз. Эх, сейчас бы мне эту рыбку. Я бы тоже поставил рекорд по ее поеданию.

Во время разговора Кирюхин стоял неподвижно, но выражение и цвет его лица непрерывно менялись. По тому, как я бегло отвечал на вопросы, он уже понял, что я именно тот, о ком так беспокоятся в штабе фронта.

– Да, встретили, накормили. – В подтверждение своих слов я запустил свою руку в тарелку, на которой лежала нарезанная колбаса, и, схватив пару кусочков своей немытой пятерней, тут же отправил их в рот, довольно зачавкав.

Мир снова предстал передо мной в розовом цвете, и я даже почти не сердился на ретивого уполномоченного. Подумаешь, подержал в погребе, зато нас не били и не пытали. А что он переусердствовал, так и тут есть плюс – попадись ему настоящий диверсант, он от него не уйдет.

– Вас, товарищ Кирюхин.

С опаской взяв двумя пальцами трубку, особист даже зажмурился, боясь того, что ему сейчас скажут. Но уже через секунду он воспрял духом, а его вытянутое лицо снова округлилось.

– Есть крутить дырочку, товарищ майор госбезопасности.

Закончив разговор, политрук встал по стойке смирно и, одернув гимнастерку, торжественно обратился ко мне:

– Товарищ лейтенант госбезопасности, приношу вам свои извинения. Готов искупить вину и обмыть ваше удачное возвращение из тыла врага.

<p>Глава 7</p>

23 ноября 1941 г. Тихий океан

В то время как немецкие солдаты мерзли в Восточной Европе, японские военные моряки замерзали на своих кораблях, плывущих к Гавайям. Адмиралы, занимавшиеся подготовкой к походу, открыли для себя, что легче победить самый сильный флот в мире, чем преодолеть бюрократические препоны тыловых крыс. Все войска официально снаряжались для действия на юге, и интенданты не понимали, зачем в тропиках нужно зимнее обмундирование. В конце концов, теплую одежду удалось выбить, но к началу похода заявка была выполнена не больше чем на треть.

Пока в Европе шла война, в Японии продолжались дебаты, как воспользоваться сложившейся ситуацией с наибольшей пользой для империи. Особого выбора не было. Первый вариант – вывести войска из всех захваченных стран и перейти от военной экспансии к экспансии экономической, был совершенно неприемлемым. Хотя такой путь был не только самым простым, но и единственно верным, но в руководстве страны этого никто еще не знал. А если бы и знал, то все равно бы не согласился.

Второй вариант – захват Дальнего Востока, а впоследствии и всей Сибири. Сторонниками этой операции, получившей название «Кан-То-Куэн», были министр иностранных дел Японии Мацуока и командующий Квантунской армией генерал Умэдзу. Дату нападения на СССР назначили на 10 августа. Квантунская армия была приведена в боевую готовность. Ее численность после прошедшей мобилизации достигла 850 тысяч человек. Для высадки десанта были мобилизованы суда общим тоннажем 800 тысяч тонн, которые направили в порты Кореи, Маньчжурии и Курильских островов. Однако расчет на то, что советские дальневосточные дивизии еще летом перебросят на западный фронт, что было обязательным условием для начала операции, не оправдался. Вторжение было отложено до падения Москвы, но скоро стало окончательно ясно, что немецкая военная машина забуксовала, и быстрой победы вермахта не получится. Кроме того, после Номонганского инцидента армейское руководство стало осторожнее, и на новой войне с таким опасным противником сильно не настаивало. Весомым доводом также было отсутствие больших запасов ресурсов на Дальнем Востоке, захват которых мог бы окупить войну. В Сибири еще не были найдены и разведаны большие месторождения нефти, и нельзя было надеяться пополнить там запасы горючего, которого в империи оставалось очень мало. Последний аргумент против северного направления экспансии добавила начавшаяся осенняя распутица.

В итоге 3 сентября японское правительство пришло к выводу, что нападение на СССР придется отложить по крайней мере до следующего года.

Третий вариант был самым очевидным – продолжить экспансию в Юго-Восточную Азию. Хотя Америка и другие западные державы на словах осуждали японскую агрессию и даже оказывали небольшую помощь Китаю, но намного больше стратегических товаров они продавали Японии. Пока США помогали Хирохито, советские военные специалисты и летчики вели активную борьбу против японских захватчиков. На счету наших пилотов числятся первые потопленные во Второй мировой войне крейсер и авианосец, но и сами они несли большие потери.

Перелом в отношениях Японии с западными державами начался летом 1940 года, когда поражение союзников в Европе автоматически ослабило их позиции в Азии. В Токио поняли, что для них открываются новые возможности. Как и в случае с Гитлером, западные страны, откармливающие хищника на погибель Советского Союза, спохватились слишком поздно.

Пробным шаром новой политики было требование к французской администрации в Индокитае закрыть дорогу, по которой в Китай доставлялись военные грузы. Когда французы подчинились, настала очередь Великобритании, которой был предъявлен пусть неофициальный, но все-таки самый настоящий ультиматум. Военному атташе в Токио было заявлено, что в случае отказа Япония захватит Гонконг. Черчиллю пришлось подчиниться, чтобы не начинать еще одну войну.

Окончательно отношения с ведущими державами испортились после оккупации французского Индокитая. На эту территорию Япония имела полное право, хотя и с чисто формальной точки зрения. Но это была европейская колония, и ее оккупацию Японии не простили. А что еще хуже, правительство Коноэ уже не скрывало, что посягает и на другие колонии западных держав. 1 августа 1940 года был опубликован документ «Об основных принципах национальной политики». В нем говорилось о создании Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания, в которую кроме Индокитая должны войти Филиппины, Индонезия, Таиланд, Бирма и другие страны Юго-Восточной Азии. Так как с Советским Союзом Германия пока еще дружила, то территории Сибири в данный перечень не вошли.

24 июля 1941 года японские военные корабли вошли в бухту Камрань и к тому же направили военные транспорты с целью полной оккупации Южного Индокитая. В ответ правительство США объявило о замораживании всех японских финансовых активов в Соединенных Штатах. Хотя экспорт в Японию некоторых видов нефтепродуктов формально еще был разрешен, но с заблокированных счетов оплачивать поставки было нельзя.

6 сентября была принята программа по захвату колониальных владений западных держав на юге. Теперь большая война становилась неизбежной. Все приготовления к ней предполагалось закончить к концу октября.

* * *

Еще в начале ноября в заливе Хитокапу (Танкан) на острове Иторуф (Итуруп) было сосредоточено авианосное соединение в составе сорока кораблей. Помимо авианосцев, крейсеров, подводных лодок и танкеров, к нему еще присоединилось несколько транспортов, перевозивших пехоту.

Командовал соединением все тот же адмирал Тюити Нагумо, что и в нашей истории. Командующий японским флотом Ямомото проигнорировал все предостережения о нерешительности Нагумо. Он не без оснований считал, что адмирал выполнит все, что ему прикажут, нужно только точно указать цели операции. Шифры для радиопереговоров менять тоже не стали, но теперь все депеши дипломатической переписки согласовывались с командованием флота. В Вашингтоне довольно потирали руки, читая сообщения, предназначенные японскому послу Номуро. В них говорилось о том, что ситуация с нефтью становится катастрофической. От посла требовалось как можно скорее договориться с Халлом и Рузвельтом, в противном случае придется оставить завоеванные территории. В следующих посланиях Намуро предлагалось прозондировать почву, с целью узнать, достаточно ли будет вывода войск из Индокитая для отмены нефтяного эмбарго.

В результате такой дезинформации нота с требованием вывести войска из Индокитая и Китая была вручена японскому представителю уже 18 ноября, на неделю раньше, чем в нашей истории. Эту ноту в Токио посчитали ультиматумом, который с большой натяжкой может являться поводом для войны. Правда, особой необходимости в нем уже не было, так как эскадра снялась с якоря еще шесть дней назад и теперь шла на восток в режиме полного радиомолчания. Всех прежних радистов оставили в метрополии, где они продолжали вести ложный радиообмен, как будто корабли никуда не уходили из внутреннего Японского моря. В тыловых службах флота отправили в отпуск всех, кого только можно, чтобы вид толпы праздношатающихся моряков успокаивал вражеских агентов. Для полной имитации пребывания всех подразделений на прежнем месте на аэродромы рядом с Кагосимой перебросили самолеты 12-го авиационного корпуса, которые тоже летали над городом, как и их предшественники, вызывая постоянные жалобы местных жителей.

В походном ордере не хватало только авианосца «Кага», который задержался в порту Нагасаки. Ему нужно было забрать модернизированные торпеды Mk91, предназначенные для использования на мелководье. Управляющему местным отделением «Мицубиси» Юкиро Фукуда пришлось сделать все возможное и невозможное, что выполнить заказ в срок. После погрузки новых торпед Фукуда, едва держащийся на ногах от усталости и недосыпания, пожелал офицерам успешной атаки в мелкой гавани Владивостока.

Из Нагасаки «Кага» взял курс на северо-восток. Он должен был встретиться со своим соединением в восьмистах милях восточнее Итурупа. Хотя корабли не могли связываться друг с другом по рации, но взлетавшие с авианосцев разведчики быстро помогли им обнаружить друг друга. Часть торпед перегрузили на авианосцы «Акаги», «Сорю» и «Хирю», после чего эскадра отправилась дальше.

Переход был тяжелым, так как маршрут шел через ревущие сороковые, знаменитые своими штормами. Но зато здесь была меньше вероятность встретить какое-нибудь случайное судно. Приказ на этот случай был однозначным – топить, и как можно скорее, чтобы жертва не успела послать сигнал SOS. Через неделю пути соединение повернуло на юго-восток, а оказавшись на одном меридиане с Гавайями, авианосцы последний раз дозаправились и развернулись прямо на юг. До цели оставалось чуть больше пятисот миль.

* * *

К этому времени погода улучшилась, что сослужило плохую службу японцам. Пользуясь затишьем, в море вышел канадский корабль «Телон», ожидавший затишья в порту Гонолулу. О его приближении японцы узнали заранее, так как им удалось засечь радиопереговоры капитана корабля со своим судовладельцем. «Телон» шел на Аляску, и его курс вскоре должен был пересечься с эскадрой.

У Нагумо оставалось мало времени для принятия решения. Можно развернуть корабли на северо-запад, а когда канадец пройдет мимо за пределами видимости, вернуться на прежний курс. Но из-за этого маневра будет потеряно несколько часов, и выполнение операции окажется под угрозой. Помимо его эскадры, к целям сейчас шло еще полтора десятка оперативных соединений, и время всех операций было согласовано буквально по минутам. Поэтому адмирал долго не раздумывал и приказал торпедировать так некстати оказавшееся здесь судно.

Сигнальщики флажками передали приказ на ближайшую подводную лодку, идущую в километре по правому борту от флагмана, которая тут же отправилась на перехват по указанному курсу. Все остальные корабли сбавили ход, ожидая результатов атаки.

Подойдя к цели на расстояние прямой видимости, субмарина ушла под воду и дальше шла на перископной глубине. Подойдя на дистанцию выстрела, подлодка легла на боевой курс, и капитан скомандовал пуск. Вслед за первой торпедой тут же отправилась вторая.

* * *

Только в героических фильмах подводная лодка может каждой торпедой поражать цель. В реальных морских сражениях часто бывало так, что вероятность попадания составляла менее десяти процентов. Но это во время боевых действий, когда субмарины вынуждены пускать торпеды с максимальной дистанции, а корабли постоянно совершают противоторпедные маневры.

Команда мирного сухогруза не знала о том, что скоро начнется война, и не ожидала торпедной атаки. Поэтому если кто-нибудь и заметил пенящийся след, шедший наперерез кораблю, то не обратил на него внимания. Судно продолжало идти прежним курсом, с постоянной скоростью, поэтому двухторпедного залпа было достаточно для гарантированного поражения цели.

В полном соответствии с теорией вероятности, первая торпеда прошла мимо, но вторая смогла поразить цель, оторвав «Телону» носовую часть. Часть команды была ранена или контужена, но уцелевшие моряки тут же начали борьбу за живучесть корабля, положение которого было тяжелым, но отнюдь не безнадежным. Соседний с поврежденной частью отсек быстро затопило. От сотрясений при взрыве в некоторых переборках появились трещины, сквозь которые в трюм стала поступать вода. Но все это было поправимо. При правильных действиях экипажа судно смогло бы оставаться на плаву. Двигатели были исправны, а до ближайшей земли не очень далеко. Капитан корабля, не обращая внимания на рану – его задел залетевший в рубку осколок, быстро отдал необходимые распоряжения, как будто делал это каждый день. Убедившись, что все матросы поняли свою задачу, он доковылял до аптечки и наконец достал бинт. Перевязывая себя, капитан одновременно в замысловатых выражениях проклиная мину, на которую ему не посчастливилось наткнуться.

Молодой помощник капитана, недавно назначенный на эту должность, первым догадался подбежать к корабельной радиостанции. К его облегчению, передатчик работал, и в эфир тут же был отправлен сигнал «May day». Если бы причиной взрыва действительно была старая морская мина, то все закончилось бы хорошо. Экипаж был бы спасен, владельцу судна выплатили бы страховку, а шустрые журналисты Гонолулу получили горячий материал.

Но субмарина уже разворачивалась для повторной атаки. Неподвижный корабль представлял собой идеальную мишень, и третья торпеда вошла точно в центр левого борта, положив конец невезучему «Телону».

То, что тонущий корабль мог успеть послать сигнал о помощи, было предусмотрено в планах операции. По иронии судьбы радист, назначенный для подобных случаев, говорил на английском языке с заметным французским акцентом, и должен был имитировать переговоры канадского судна. Он тут же послал в эфир сообщение, что «Конкордия» находится рядом и спешит на помощь своим землякам. Чуть позже, когда линкор действительно подошел ближе к месту трагедии, радист сообщил, что видит тонущий корабль, а затем отчитался о спасении экипажа.

Естественно, никто на Гавайях не стал посылать спасательное судно или самолет к тонущему кораблю. Зачем, если помощь уже пришла. К тому же уже темнело.

* * *

У гарнизона Оаху уже имелись новые радиолокационные станции, которые легко могли обнаружить самолеты на дистанции несколько сотен километров. Одна из таких передвижных станций SCR-270 находилась на горе Опана, у самой северной оконечности острова, и могла заблаговременно засечь приближение бомбардировочных армад. К сожалению для гарнизона острова, радиолокаторы использовались только в учебных целях. В будние дни они работали с 7 до 16 часов, а по выходным совсем отключались. Даже если бы Вашингтон заранее отдал приказ усилить бдительность, как это было в нашей истории, то все равно по воскресеньям локаторы работали бы только с 4 до 7 утра.

* * *

Из трех авианосцев Тихоокеанского флота в Перл-Харборе в этот день находились только два: «Энтерпрайз» и «Лексингтон». Третий, «Саратога», ремонтировался в Сан-Диего на западном побережье Америки. Вот эти два корабля и стали первоочередной целью для японских летчиков. В остальном же подробности налета оказались очень похожи на происходившее в нашей истории, только организовано все было чуть лучше. Заранее распределившие цели пилоты уничтожали истребители, стоявшие на аэродромах, средства ПВО, командные пункты.

В общем, отличия были небольшими. Точно так же падали торпеды, летели бомбы, тянулись к земле пулеметные трассы. Некоторые корабли долго боролись за живучесть, а кому-то не повезло, и бомба попала прямо в артиллерийский погреб. Примерно так же в момент атаки на одном из линкоров работало одновременно два котла, только на этот раз это была не «Невада», а «Калифорния». Ей не пришлось выбрасываться на мелководье, и, пользуясь тем, что вражеские самолеты увлеклись авианосцами, капитан сделал отчаянную попытку уйти. Разумеется, особого смысла в этом не было. Оказавшись в одиночестве и вдали от зенитных батарей гавани, «Калифорния» тем самым только уменьшила свои шансы на спасение. Но, по крайней мере, линкор погиб в открытом море, с развевающимися флагами, как и полагается боевому кораблю.

Вскоре в Перл-Харборе из воды отовсюду торчали трубы и мачты. Мелководная гавань не давала судам полностью затонуть, и в течение нескольких месяцев многие из них будут подняты, отремонтированы и встанут в строй. А вот в составе чьего именно флота – императорского или американского, им придется воевать, пока еще никто не знал.

Когда в 10 часов на авианосцах приземлились самолеты первой волны, их тут же начали заправлять и готовить к вылету. Но только на этот раз Нагумо имел четкий однозначный приказ, и летчики все-таки дождались разрешения на второй вылет. Это стало для гарнизона острова неприятным сюрпризом. Хотя растерянность и паника, появившиеся после первой атаки, уже ушли, но истребителей у защитников острова почти не осталось, а расчеты зениток повыбивало во время предыдущих налетов.

Возвращаться последним самолетам пришлось уже в сумерках, но было все еще достаточно светло, чтобы они могли благополучно сесть на палубу. После трудного дня выжившие японские летчики наконец-то смогли отдохнуть, но для американцев все только начиналось.

Всю ночь на острове шли бои. Различные подразделения принимали друг друга за японцев и начинали перестрелку. Два полка из 24-й и 25-й дивизий устроили между собой настоящее полномасштабное сражение с применением артиллерии.

К утру генерал Шорт, командующий гарнизоном Оаху, доложил в штаб армии США об успешно отраженной высадке десанта. Правда, очень скоро стало ясно, что кроме летчиков с подбитых самолетов, ни одного японца на острове так и не появилось. Но зато они объявились там, где их совсем не ждали.

С рассветом японские транспортные корабли, прикрываемые пушками линкоров, подошли к островам Мауи и Гавайи и не спеша высадили на берег пять тысяч солдат.

* * *

23 ноября 1941 г. о. Оаху

В увольнительную капрал Тимоти Вэнс выехал еще в сумерках, использовав в качестве предлога пакет, который нужно было передать офицеру, живущему в Гонолулу. Гарри, Фрэнк и конечно же Билл ехали вместе с ним, но вопреки обыкновению, все четверо молчали. Впереди солдат ждали веселые развлечения, однако после раннего подъема они еще до конца не проснулись и потихоньку зевали.

О развлечениях Вэнс в эту минуту не думал. Конечно, он вроде бы ждал увольнительной целую неделю, но его все время не покидало тревожное чувство. Чем дальше он ехал, тем сильнее холодело в животе от ощущения приближающейся катастрофы. Так, наверно, бывает, когда смотришь фильм, заранее зная исход битвы. Войска бодро маршируют, знамена развеваются, солдаты веселы, бодры и храбры, но ты знаешь, что скоро враг будет шагать по их окровавленным телам, добивая раненых. Это чувство было тем более непонятно, что, казалось бы, никаких оснований для тревоги нет. Наоборот, все говорило о том, что к войне усиленно готовятся, и бдительность как никогда на высоте. Вот тянущаяся справа от дороги взлетная полоса армейского аэродрома Уэллер, на котором базируются истребители. Недавно их выкатили из ангаров, собрали вместе, и сейчас все они тесно сгрудились крылом к крылу, освещенные прожекторами. Теперь ни один диверсант не сможет незаметно подобраться к самолетам. Та же благостная картина наблюдалась и на Хикэме – выстроенные ровными рядами бомбардировщики, охраняемые бдительными часовыми. Наверняка на других аэродромах острова сейчас все организовано не хуже, так что волноваться не о чем.

Клевавший носом Гарри Симэн, для которого это была первая увольнительная в жизни, спросонья недовольно ворчал:

– Если вам так хочется напиться, то чем плох гарнизонный бар в Вахиава?

– А как же девушки, Гарри? – От возмущения Билл сразу проснулся. – Черт побери, ты что, не мечтаешь о девушках?

– Нет, ну почему же. Только зачем надо переться именно в такую рань?

– В другой день можно выехать и попозже, но только не сегодня, – начал пояснять новичку Фрэнк. – Сейчас тот редкий случай, когда в гавани собрался почти весь флот. Два авианосца, штук шесть линкоров и без счета всякой мелочи. Так вот, смотри. Бордели открываются в семь часов. В восемь на кораблях построение и поднятие флага, а потом многотысячные толпы морячков ринутся в Гонолулу. Чуть позже подоспеют автобусы из наших шофилдских казарм, и тогда все, в очереди придется ждать полдня.

– Да ты что, правда?

– Так и есть. По воскресеньям очередь к «Ривер-Стрит» обычно тянется по всему Чайнатауну, – подтвердил Тимоти. – Сотни изголодавшихся по женской ласке моряков. Жуткое зрелище.

– Вот-вот, а если прийти до восьми, то можно будет даже выбрать себе девушку по вкусу, – как великий знаток данного вопроса, заметил Билл. – В нашем любимом борделе, куда мы направляемся, кого только нет – местные туземки, японки, филиппинки, китаянки, пуэрториканки, португалки.

– А белые? – разочарованно протянул Гарри, видимо мечтавший о блондинках, похожих на голливудских звезд.

– Сколько угодно, – вдохновленно воскликнул Фармер. – Там есть одна цыпочка – Джин О'Хара. Рыжая красавица и, кстати, моя землячка из Иллинойса.

– Ей уже двадцать восемь, – иронично заметил капрал, не упускавший случая подтрунить над молодежью. – Старовата для вас.

– Что бы ты понимал, – обиделся Билл за свою протеже. – В ее профессии это самый лучший возраст, когда девушки еще находятся в форме, но уже все знают и умеют.

– А она дорого не возьмет? – засомневался Гарри. – Если двадцатку, то я не потяну. Уж лучше подобрать кого-нибудь на улице.

– Ха, всего три доллара. Любому по карману.

Видя, что на лице Гарри остались какие-то сомнения, неуемный ирландец поинтересовался, чего он еще опасается:

– Может быть, наш мистер Симэн все еще мальчик, а?

– Да нет, что ты. Я просто думаю, почему так подозрительно дешево для такого приличного места.

– А секрет вот в чем, – охотно начал объяснять бывалый солдат. – Она, эта самая Джин, организовала бизнес конвейером, так же как и Форд. Заходишь в первую комнату, там раздеваешься. Во второй работает девушка, а в третьей одеваешься. Экономится время, и на каждого клиента уходит всего пять минут. Бордель успевает обслужить больше посетителей и за счет этого снизить расценки. В итоге получается, что и работницы не внакладе, и клиенты довольны ценой.

– Действительно, три бакса это немного.

– Лишь бы только не повысили тарифы, – рассудительно добавил Фрэнк. – При таком обилии клиентов этого следует ожидать.

* * *

Та же самая мысль – как бы работницы веселых заведений не подняли плату до пяти долларов, терзала и начальника полиции Фрэнка Стира, не давая ему уснуть всю ночь. В городе работало всего две сотни представительниц древней профессии, а клиентов у них, после того как в Перл-Харбор перевели весь флот, стало очень много. Так что все основания для повышения цены за свои услуги они действительно имели. В случае отказа эти девушки без комплексов пообещали устроить забастовку и начать пикетировать резиденцию губернатора.

Однако если поднять плату, то это не понравится флотскому командованию, заботящемуся о своих подчиненных. Выход был только один, как можно быстрее расширить сеть борделей и привезти с континента еще несколько сотен девиц для услуг. Однако Стиру, противнику проституции, такой выход весьма претил, и он мечтал о том, чтобы все моряки, заполонившие остров, куда-нибудь исчезли.

– Гарри, ты ведь еще ни разу не был в Гонолулу? – поинтересовался Билл, когда впереди открылась сияющая огнями панорама города. – Ну что же, добро пожаловать в самый длинный город планеты.

– Это как? – удивился новобранец, не понимая, в чем здесь закавыка.

– Дело в том, – начал пояснять Фрэнк, – что лет эдак тридцать назад был принят закон, по которому и город и округ Гонолулу являются одним муниципальным образованием. А в этот самый округ входит не только весь Оаху, но и другие острова архипелага. Вот и получается, что Гонолулу тянется на тысячу миль с лишним.

– Вот, видишь, какой у нас Фрэнки умный, – похвастал ирландец. Сам Фармер не читал ничего, кроме комиксов, но испытывал неподдельное восхищение к образованным людям. – В следующем году он поступит в университет, а потом станет почтенным профессором Брэдли, так что мы все будем гордиться знакомством с ним. Но сегодня, Гарри, тебе предстоит постигнуть такую науку, в которой любой студент преуспеет лучше, чем мудрые старые профессора. Гы-гы-гы.

– О, смотрите, ребята, – воскликнул будущий ученый. – Это же наш зенитчик.

Действительно, у обочины их поджидал вчерашний знакомец – капрал Вилли.

– Ну, как дела? Нашли место для своих зениток?

– Эх, лучше не спрашивайте, – мрачно отозвался Вилли, втискиваясь на заднее сиденье. – Батарея-то установлена, да только мне пришлось всю ночь дежурить на позициях, пока остальные дрыхли в казарме. Видишь ли, какому-то умнику пришла в голову идея, что половина расчетов должна постоянно находиться возле орудий. И, разумеется, в этой половине оказался я. Хорошо еще, что в воскресенье нам дали послабление и разрешили оставить только охрану. Да сами посудите, все равно в выходной день нет офицеров, а без них никто разрешения на вскрытие ящиков со снарядами не даст. Нас должны были забрать через час, но я услышал знакомый гогот и подумал, что лучше поеду с вами, чем буду еще торчать здесь.

* * *

Город показался Гарри маленьким и в то же время чересчур сильно забитым различными развлекательными заведениями. Помимо многочисленных кафешек, ресторанов и кабачков, здесь были игральные автоматы, кинотеатры, различные аттракционы, магазины сувениров и все, что только может привлекать туристов. Но из всего этого многообразия солдат интересовали в первую очередь заведения с красотками.

Конечно, еще следовало выполнить задание и передать пакет, но было слишком рано, чтобы будить офицера. Так что пока можно было с чистой совестью заниматься своими делами.

– Алоха! – радушно встретили первых клиентов улыбчивые девушки-гавайки и, взяв солдат под руки, повели внутрь. Выбор, как и обещал ирландец, действительно был шикарным, так что жаловаться никому бы не пришло в голову.

Когда довольная компания вышла из борделя, причем восторженный Гарри уже не делал вид, что для него это был не первый раз, на улице уже появились военнослужащие из ближайших гарнизонов. Сопровождаемые прощанием на гавайском языке «A hui hou!», которое в русской транскрипции лучше не приводить, довольные друзья погрузились в свой транспорт и покатили на пляж. Даже Тим забыл о своих тревогах и снова радовался жизни вообще и предстоящему купанию в волнах прибоя в частности.

Осень, впрочем, как и зима, на Гавайях мало чем отличается от лета. В ноябре обычно стоит тридцатиградусная жара, а вода не охлаждается ниже двадцати четырех. Конечно, утром было сравнительно прохладно, но зато океан оставался теплым, и плавать в нем было одно удовольствие.

Искупавшись и наскоро обсохнув, довольный жизнью Билл начал планировать дальнейшую программу времяпрепровождения:

– Сначала надо сходить в церковь, я лично там уже месяц не был. Но только, – Фармер грозно посмотрел на компанию, – в католический собор.

Спорить никто не стал. Единственный, кто был против, так это Гарри, но как новичок и младший по званию, он не имел права голоса. Вилли был полностью солидарен с ирландцем в этом вопросе, Фрэнк к религии относился с полнейшим равнодушием. Ну а у Тимоти были более важные проблемы, чем вникать в различия между религиозными конфессиями. Если к нему будут относиться как к равному и не станут попрекать цветом кожи, то он пойдет и в православный храм.

Закончив с обсуждением одного вопроса, Билл тут же переключился на другой – где лучше всего позавтракать:

– Есть тут одно местечко, так там не только цены не задирают, но еще и готовят из здешней говядины.

– А в остальных забегаловках из чего готовят? – удивленно поднял брови Гарри.

– Из привозного. Здесь многие не едят местное мясо, предпочитая завезенное с континента.

– Почему это?

– Дело в том, – начал читать лекцию Фрэнк, знавший все на свете, – что мясо быков, откормленных в стойле зерном, получается мягче и сочнее. Не буду спорить, это так. Но зато при вольном выпасе на лугу говядина получается гораздо вкуснее, так что… смотрите!

Все вскочили на ноги, отвлекшись от кулинарного спора, и посмотрели в сторону океана. Несколько десятков самолетов, шедших с юга, летели на предельно низкой высоте в сторону Перл-Харбора. С большого расстояния казалось, что они вот-вот коснутся воды.

– Ну дают флотские, – насмешливо процедил зенитчик. – Кто же это додумался проводить учения в воскресное утро.

– Видишь, Гарри, – назидательно произнес Билл, – а ты хотел идти во флот. Мало ли что фамилия у тебя такая морская. Зато там даже в выходной отдохнуть не дают.

В подтверждение его слов над морской базой полыхнуло зарево, и через некоторое время донеслись приглушенные раскаты.

– Сколько денег потрачено, – неодобрительно покачал головой Вэнс. – А нам лишний раз не дадут пострелять боевыми патронами.

– Раз у моряков сегодня учения, то нам же лучше, – обрадовался Фармер. – Меньше народа будет толпиться в городе.

За первым взрывом последовала целая серия новых, еще более мощных. С пляжа не было видно, что творится в гавани, но появившиеся столбы дыма и невероятный грохот говорили о том, что учебное сражение разыгралось не на шутку.

Это сразу испортило Тиму настроение:

– Похоже, они взялись за тренировки всерьез. Видать, действительно война на носу.

– Идиоты, – презрительно отозвался об организаторах мероприятия Фрэнк Брэдли. – О чем они думали, там же все стекла наверняка повылетели.

– О, еще летят, – махнул Гарри рукой в сторону Гонолулу. – На этот раз, похоже, истребители. Ой, это что, русские? Там красные круги.

– Да нет, это они на время учений нарисовали, – пояснил Билл. – Изображают условного противника.

Вилли, до сих пор пристально всматривающийся вдаль, вдруг заорал так, что все вздрогнули:

– Это «Зике»! Ложись!

И действительно, пролетавшие над городом истребители были японскими «Мицубиси А6М2», вскоре получившие прозвище «Зеро», но пока что более известные как «Зике». Опытный глаз зенитчика правильно распознал силуэты самолетов вероятного противника.

Как только первое оцепенение прошло, и стало ясно, что пляж пока никто бомбить и обстреливать не собирается, все пятеро дружно запрыгнули в машину, одеваясь на бегу. Тим рванул вперед сразу на второй скорости, но, заметив, что чьи-то брюки остались лежать на песке, притормозил, вежливо попросив неряху забрать потерянный предмет гардероба. Растеряша-Гарри пулей метнулся назад, подгоняемый увещеваниями капрала, который, как друзья с удивлением узнали, мог ругаться не только на английском и испанском, но еще и на каких-то незнакомых языках. Новобранец подхватил свои злосчастные штаны и головой вперед влетел в джип, всерьез опасаясь, что тот может уехать без него.

Весь город, до сих пор мирно дремавший, мгновенно проснулся. И семьи военных, и гражданские сразу высыпали на улицу прямо в пижамах, наблюдая за всполохами света и клубами черного дыма, виднеющимися над гаванью. Смотреть им пришлось недолго. Так как на этот раз японское командование всерьез планировало высадку на архипелаге, то в первый же налет решено было разбомбить важнейшие городские объекты – телеграф, радиостанции, полицейский участок, пожарное депо. Все это должно было добавить неразберихи и затруднить организацию обороны. Правда, ни одна из бомб не попала в предназначенный ей объект, и взрывы обрушились на жилые дома, посеяв панику среди горожан.

* * *

На проезжей части царил полнейший хаос. Казалось, что весь транспорт, существующий в городе, одновременно ринулся по дороге к военно-морской базе. Все частные машины, такси и грузовички, развозившие продукты в местные магазины, были мгновенно арендованы или даже конфискованы моряками, и теперь спешили выехать из города. На сигналы светофоров никто не обращал внимания, и от многочисленных аварий спасало лишь то, что весь транспортный поток двигался в одном направлении – к Перл-Харбору.

Но если по улицам Гонолулу еще можно было проехать, то на дороге, ведущей к северо-западу, движение сразу застопорилось. Хотя машины заняли и встречную полосу, но все равно на шоссе мгновенно образовалась пробка.

Тут, как ни странно, спасение пришло со стороны полицейских, всегда находившиеся в состоянии перманентного конфликта с моряками, специально созданными природой, чтобы нарушать порядок в городе. Впервые в жизни копы вошли в состояние гармонии со своими извечными врагами и пришли им на помощь. По просьбе флотских, полицейские скидывали в кювет все машины, не имевшие пропуска на военную базу, освобождая путь тем, кто имел на это право. Вовремя принятые меры позволили пусть медленно, но все же продвигаться вперед.

На минуту все опять остановились, когда увидели взметнувшийся к небу полукилометровый столб пламени. Одна из бронебойных бомб все-таки добралась до боевого погреба линкора, вызвав невиданный по силе взрыв. Но потом пестрая лента, состоящая из сотен автомобилей, снова упрямо поползла вперед.

Капралу с его джипом повезло. Полноприводная машина не нуждалась в дороге и могла ехать прямо по полю. В конце концов, именно на такое ее применение и рассчитывали конструкторы Виллиса. Ведь далеко не всегда на войне в распоряжении военных будут хорошие автобаны.

Вэнсу уже не верилось, что утром, когда они здесь проезжали, вокруг все было тихо и спокойно. За какой-то час пейзаж совершенно изменился. Высоченные огненные языки, казалось, лизали небо, покрытое множеством черных оспин от разорвавшихся зенитных снарядов. Столбы дыма от горящих кораблей и хранилищ с топливом поднимались вверх, постепенно расширяясь и соединяясь наверху в одну большую тучу, грозящую накрыть всю гавань сплошным черным покрывалом. Как будто было мало больших целей, некоторые японские истребители, пролетая над медленно плетущейся колонной, обстреливали ее из пушек, усиливая панику и добавляя неразберихи.

Резкий переход от мирного времени к ужасной войне мог свести с ума кого угодно. Вэнс не потерял голову, наверно, только потому, что сосредоточился на управлении машиной, не обращая внимания на хаос, творившийся вокруг. Вскоре они миновали поворот, ведущий к Жемчужной гавани, дорога более-менее освободилась, и Тим снова вернулся на шоссе.

Как Вэнс ни спешил, но по просьбе зенитчика он сделал небольшой крюк, подъехав к маленькому складу, который и охраняла батарея Вилли. Короткий яростный крик, которым капрал приветствовал своих солдат, не имел вопросительных интонаций, однако те поняли его совершенно правильно:

– Почему вы не открываете огонь?

Развернутый подробный ответ, состоящий как из малоизвестных слов, так и из широко распространенных, но используемых в новом контексте, можно было свести к короткой фразе:

– Приказа нет, ключей тоже нет.

Однако события сегодняшнего утра сильно изменили мировоззрение капрала Вилли, и теперь подобными пустяками он пренебрегал. Дверь склада, на котором как раз и хранились снаряды, была тут же выбита, и через минуту расчеты зенитных орудий, состоящие всего из двух человек каждый, вели огонь быстрее, чем это было предусмотрено нормативами.

* * *

До казармы солдаты добраться не успели. Из ехавшего навстречу грузовика выскочил офицер и яростно замахал руками, требуя остановиться. Вэнс смутно припомнил, что это вроде бы новенький лейтенант Микс из другого батальона. А вот офицер хорошо помнил, что единственный на острове мулат-капрал служит в его полку, и, предъявив письменный приказ, который, впрочем, Тим не успел прочитать, забрал солдат в свое распоряжение.

Задание, которое им поручили, оказалось не очень героическим, однако крайне трудным и нелегким, – требовалось эвакуировать семьи военнослужащих. Хотя американцы очень мобильная нация, и у них нет пословицы, что два переезда равны одному пожару, но в данном случае было именно так.

Стечение обстоятельств тому виной, бо́льшие потери, чем в нашей истории, или скорее всего бомбардировка городских объектов, но эвакуацию семей военнослужащих на этот раз начали прямо с утра. Еще одно отличие – теперь Гонолулу не считался надежным убежищем для мирного населения, и вместо сравнительно комфортабельных школ беженцев свозили за город, устроив сборный пункт прямо в поле.

В небольшой колонне, возглавляемой лейтенантом Миксом, было два автобуса и два грузовика, предназначенные для вещей. Следуя по заранее составленному списку, машины проезжали по улицам, объявляя через громкоговоритель приказ всем семьям военнослужащих немедленно эвакуироваться. Уговаривать, конечно, почти никого не пришлось, но вот плача, истерик и криков хватало. Кто-то пытался взять с собой слишком много вещей, и их приходилось силой отнимать и бросать на землю. Другие женщины, наоборот, в панике даже забывали документы и с перепугу не могли вспомнить, куда они их положили.

Но, по крайней мере, никто не отказывался уезжать, поэтому Вилли очень удивился, когда жена одного армейского майора заявила, что не покинет свой дом, пока ее муж не скажет об этом лично.

Поставив на место «цветного», мадам майорша демонстративно отвернулась от него и уселась музицировать за какой-то клавишный инструмент. То ли фортепьяно, то ли рояль. Капрал не особенно разбирался в музыке. Пожав плечами, он кивнул свои ребятам, и те, не тратя время на уговоры, принялись за дело. Билл, как самый сильный из них и к тому же лучше всех разбирающийся в женщинах, взвалил майоршу на плечо и унес в автобус, причем она от возмущения не смогла вымолвить ни слова.

Фрэнк тем временем искал документы и ценности, чтобы не оставлять их мародерам, падким на брошенные дома, а Гарри, разыскав чемодан, засунул туда плед и горсть женского белья, найденного в ящике. Все эти сокровища они и вручили обалдевшей мадам, которая забилась в самый дальний угол автобуса и неверящими глазами смотрела на происходящее в салоне.

Как ни странно, но дети плакали намного меньше взрослых. Они еще полностью не понимали, что случилось, и считали все забавным приключением. Больше хлопот доставляли перепуганные женщины, боящиеся одновременно за себя, за своих чад, за мужей, а также за свою страну. Не у всех хватало стойкости и хладнокровия, многие барышни впали в истерику, крича и плача громче детей. Более мужественные сохранили силу духа, как и подобает женам военных, и были вынуждены утешать своих перепуганных товарок, обещая им, что все обойдется.

Как оказалось, сборный пункт представлял собой чистое поле, вернее большую поляну, со сваленными там и сям грудами палаток, одеял и ящиков. Лагерь еще только предстояло обустроить, и заняться этим предстояло, разумеется, солдатам. Команде капрала Вэнса тоже вручили лопаты и указали участок работы. К очередному поручению Тим отнесся весьма серьезно и подошел к делу творчески. Ему не нравилась мысль размещать беженцев на открытом месте, поэтому он приказал разломать заборчик, огораживающий чьи-то владения, и поставить палатки под пальмами. С этой задачей солдаты справились без труда, но вместо того, чтобы по примеру остальных завалиться в тенек и отдохнуть, были вынуждены выкапывать укрытия. Перерыв сделали лишь для того, чтобы получить оружие и продукты, когда их привезли, но даже поесть Вэнс не разрешал, пока щель не будет готова.

Солдаты вздыхали, утирая со лба пот, но упорно копали, стараясь не смотреть на счастливчиков, попивавших пиво. Как оказалось, старались они не зря. Никто из их подопечных, в отличие от обитателей основного лагеря, в этот день не погиб.

* * *

Когда японские летчики вылетели второй раз, целей для них осталось сравнительно немного. Если бомбардировщикам работы хватало с избытком, то истребителям уже приходилось выискать себе объекты для атаки, достаточно важные, чтобы тратить на них боезапас, и в то же время слабо защищенные.

Шестерка «Зеро», которой поручили повторную штурмовку аэродрома Беллоуз, без толку покружила над ним, безуспешно высматривая уцелевшие машины. Убедившись, что после предыдущей бомбежки от американских самолетов остались только обгоревшие моторы, японские пилоты повернули обратно, выискивая по пути какую-нибудь цель, чтобы не возвращаться с полным боекомплектом. Заметив армейские палатки, расставленные прямо на открытом месте и выглядевшие очень заманчиво, истребители легли на боевой курс. В первом заходе они сбросили шестидесятикилограммовые бомбы, и вместо стройных рядов палаток на земле образовалась мешанина из земли, вещей и человеческих останков.

Зенитных средств в лагере беженцев не имелось, но когда Вэнс получал винтовку, он заметил, что в грузовике, привезшем оружие, лежала пара ручных пулеметов «Браунинг М1918 BAR». Они могли бы сейчас очень пригодиться, но у машины никого из солдат не осталось. Сержант, занимавшийся выдачей оружия, был тяжело ранен осколком, а его подчиненные предпочли укрыться за деревьями. Выскочив из укрытия, Тим рванул изо всех сил, молясь про себя, чтобы к «браунингам» прилагались снаряженные магазины.

Когда чего-нибудь очень хочешь, оно иногда может сбыться. Так и на этот раз, в жадные до оружия руки капрала попал целый пулемет вместе с магазином, набитым к тому же патронами с трассирующими пулями. Еще одно маленькое чудо, это входивший в комплект зенитный прицел, но возиться с ним было уже некогда.

Перепрыгнув через лежащего без сознания сержанта, Тимоти выскочил на открытое место, чтобы иметь возможность хорошенько прицелиться. Поставив двадцатифунтовое оружие на большой ящик, капрал упал на колено и начал ловить в прицел возвращающиеся истребители.

«Где второй “браунинг”, и почему он не стреляет?» – промелькнула у него в голове мысль, пока руки уже сами наводили пулемет. Впрочем, пулеметом это устройство можно было назвать весьма условно. Скорее автоматическая винтовка, уж слишком мал был боезапас. Его магазин вмещал только двадцать патронов, и этого хватало ровно на три секунды огня.

Впрочем, если распорядиться оружием с толком, то можно достигнуть больших результатов, каким бы плохим оно ни было. Тим постарался выжать из «браунинга» все, что только можно, и ему это удалось. Правда, из двадцати пуль лишь одна задела японский самолет, да и то не нанеся ему при этом никакого вреда. Впрочем, трудно было бы ожидать лучшего результата. Но зато трассеры, внезапно появившиеся на пути, заставили японского пилота отвернуть в сторону. Однако за долю секунды до этого его ведомый, не отпуская гашетки, также решил не искушать судьбу и немного довернуть вправо, чтобы уйти с линии огня. Они бы не сделали этого, если бы, к примеру, висели на хвосте у вражеского истребителя или пикировали на аэродром противника. Но тут цель была большой, и не имело значения, куда стрелять, так что можно было немножечко и сманеврировать. В результате очередь двадцатимиллиметровых снарядов ведомого самолета срезала крыло ведущего, и «Зеро», кувыркаясь, влетел в густую рощу, застряв среди деревьев.

Капрал в восторге поднял сжатую в кулак руку и потряс ею, празднуя победу. Конечно, его немного огорчал тот факт, что запасных магазинов к пулемету не имелось, а набить патронами старый он не успевал. Но японцы больше не возвращались, решив про себя, что атакованный объект оказался не совсем военным, так что не очень-то и хотелось его обстреливать.

Именно в такой позе, с пулеметом в руках и на фоне обломков самолета, Тима сфотографировал корреспондент, который приехал делать репортаж о лагере беженцев, а когда самолет рухнул, бросился снимать сенсационные кадры. В тот же день эти фотографии попали в гавайские газеты, а затем и в центральную прессу.

* * *

Ужасный факт жестокого убийства сотен мирных жителей был настолько вопиющим, что вознес эту новость на первые полосы газет, потеснив описание горящих и перевернутых линкоров. Естественно, журналисты не забывали упомянуть о том, что лишь благодаря беззаветному мужеству простого капрала удалось отогнать воздушных пиратов, иначе жертв было бы намного больше. На том маленьком факте, что герой не совсем белый, внимание не акцентировали. Если кто-нибудь из журналистов и упоминал о нем, то исключительно применяя эпитет «отважный мулат», или даже «доблестный темнокожий сын американского народа».

Впрочем, снимок действительно получился отличным, и позднее вошел во все книги о войне на Тихом океане. Мало кто знал, что хотя на фотографии у Вэнса был грозный вид бывалого вояки, с суровым взглядом, внимательно смотрящим вдаль, но на самом деле он в этот момент просто впал в ступор. Когда его растормошили, Тимоти сразу же активно занялся срочными делами, но делал все на автомате, как лунатик. Солдаты искали выживших, перевязывали тех, кого еще можно спасти, утешали детей, матери которых погибли, прикрыв их собой. Тела погибших складывали рядами, чтобы их могли опознать родные, конечно, если они сами остались в живых.

Сбитый истребитель, который участвовал в этой бойне, очень удачно застрял среди деревьев, так что кабина пилота осталась целой. Летчик еще подавал признаки жизни, когда его вытащили из самолета, к несказанной радости «спасателей». Убедившись, что японец еще дышит, солдаты закололи его штыками и ножами, вымещая на нем злость за убитых детей и за свой страх. То же самое произошло в тот день еще с несколькими пилотами, спустившимися на парашютах. Одного из них, правда, похоронили с воинскими почестями, не забыв заснять церемонию на кинокамеру. Весь мир должен знать, что Америка страна цивилизованная и соблюдает обычаи войны.

* * *

День уже заканчивался, когда прислали смену. Капрал отвез свою команду в казармы, где они наконец-то смогли ненадолго прикорнуть, а когда Вэнса разбудили, он уже был сержантом. Правда, никаких эмоций по этому поводу Тим не высказал. Он равнодушно принимал поздравления с присвоением звания, методично чистил кольт, который ему выдали, а потом спокойно стоял полночи на посту, не реагируя на отдаленные звуки боя и артиллерийские залпы. На вверенном ему участке все было спокойно, только несколько раз пришлось открывать огонь по подозрительным шорохам в темноте.

Со стороны казалось, что Тимоти просто стал более серьезен, чем обычно, но на самом деле он все это время напряженно думал. Хотя Вэнс и готовился к войне почти всю свою сознательную жизнь, но она оказалась какой-то неправильной. Конечно, Тим отдавал себе отчет, что в бою ранят и убивают, и был готов к тому, что, может быть, придется хоронить своих друзей. Знал он и то, что, возможно, и его самого зароют в какую-нибудь воронку за тысячи миль от родного дома. Но на то они и солдаты, чтобы рисковать. Однако реальная война в первый же день обернулась настоящим кошмаром. Это все равно, как если бы на соревнованиях по стрельбе спортсмены вдруг открыли огонь по зрителям, сидящим на трибунах. Конечно, вполне очевидно, что этот случай был, скорее всего, недоразумением. Хотя бы по той простой причине, что вдали от своих баз джапы должны расходовать боеприпасы как можно экономнее и не тратить снаряды на гражданских. Пугает другое. Если противник сможет захватить Перл-Харбор и прочно обосноваться на Гавайях, то он дотянется и до западного побережья. Все прочитанные газетные статьи о бомбардировках английских городов разом всплыли из памяти, и Вэнс вдруг ясно представил, как россыпь стофунтовых бомб накрывает его родной квартал, оставив от домов только кучи обломков.

– Не должно быть так! Это неправильно! – На возглас капрала никто не обратил внимания. Повсюду были слышны крики, стоны, плач, и даже здоровые мужики впадали в истерику.

Что же именно неправильного в данной гипотетической ситуации, Вэнс до конца не понимал, но чувствовал, что вот-вот докопается до сути. Конечно, причина не в том, что американский народ богоизбранный и самый великий на свете. Относясь к презираемому слою общества, Тим имел насчет американской нации устойчивое мнение, и оно не было очень уж лестным. Но вот то, что мощная промышленная держава должна дать отпор полуотсталой стране, было несомненно.

* * *

С рассветом роту погнали на пляж Нанакули, готовить укрепления, но Вэнса от копания траншей освободили, поручив натаскивать новобранцев.

– Далеко остановился, – покрикивал он на усердного, но бестолкового Симэна, – до мишени должно быть пять футов. Вернись на исходную и подойди снова. Смотри на цель, а не под ноги. Пятку у задней ноги поднимай. Так, Гарри, уже лучше.

Вопреки обыкновению, отлынивавших от тренировки не было. Все сразу забыли об обычных хитростях и уловках, помогающих увильнуть от занятий. Наоборот, даже получив настоящий вывих, пострадавшие спешили вернуться, а не отсиживаться в санчасти. У молодых парней, только недавно попавших в армию, при мысли о том, что скоро придется воевать по-настоящему, неприятно шевелились волосы на голове, и подгонять их не приходилось. Руки и ноги уже отказывались повиноваться, пот лил градом, хотя рубашки и майки все давно сняли, но солдаты упорно продолжали колоть размочаленные мишени так, как будто от этого зависела их жизнь.

– Все, парни, перекур, – остановил разошедшихся новобранцев сержант. – Вытирайтесь насухо, и пойдем на стрельбище.

– Тим, мне бы еще потренироваться, – подскочил Гарри к своему приятелю.

– Рядовой, выполнять приказ, – осадил Вэнс неуместную инициативу.

– Но, Тим, то есть, сэр, у меня еще не получается правильно выдергивать винтовку. А что, если вот в этих самых зарослях я натолкнусь на двух джапов? Одного заколю, а второго не смогу.

– Если это случится, рядовой, – сержант повысил голос, чтобы его слышали все, – то ты труп. Вас, ребята, учат работе штыком не для того, чтобы вы применяли это умение на практике, ведь современный бой ведется на расстоянии. А для того, чтобы выработать у вас злость, ярость, боевой настрой и, конечно, уверенность в своих силах. Поэтому больше учить вас не нужно, вы и так дрожите от нетерпения, мечтая порвать врага голыми руками.

На стрельбище еще не отдохнувшим новобранцам пришлось сначала выкопать себе укрытия, благо что земля была мягкой. Хотя эта задержка ломала установленный график, но офицеры, заметив самоуправство сержанта, только одобрительно кивнули. Все опасались повторных налетов, и основания для этого имелись самые серьезные. Вражеские авианосцы никуда не ушли, а вот американских истребителей практически не осталось.

Потери авиации на этот раз были больше, чем в нашей истории, так как японцы не ограничились двумя налетами. К тому же под удар попал и небольшой аэродром Халейва, который без советов зловредного попаданца остался бы вполне целым, а в этом мире был тщательно изучен японскими шпионами. Кстати говоря, разведывать военные объекты было не так уж и трудно. Гавайи – курорт современный и очень цивилизованный. Здесь легко можно взять напрокат самолет и не только осмотреть с высоты здешние достопримечательности, но и фотографировать их сколько душе угодно. Ну и вполне естественно, что одними из главных достопримечательностей Оаху являются огромные боевые корабли в Перл-Харборе и военные аэродромы. Конечно, у пилотов частных авиакомпаний не мог не вызвать подозрений тот факт, что в последние месяцы появилось много богатых туристов японского происхождения, вооруженных самой современной фототехникой. Но бизнес есть бизнес, и щедро платившие японцы целыми днями летали над Оаху и соседними островами, без устали снимая местные красоты. Конечно, вкусы у каждого свои. Неудивительно, что потомкам самураев нравится суровая красота боевых кораблей и самолетов, а также выстроенных в строгую линию казарм и военных складов.

Такая загодя проведенная работа, более тщательная, чем в нашей истории, и смена приоритетов принесли свои плоды. Было выявлено местоположение армейских штабов, и они стали важнейшей целью. Уже в первой волне самолетов несколько пикирующих бомбардировщиков выделили для уничтожения командных пунктов. Правда, потерь среди командного состава было немного, так как в выходной день офицеры в основном отдыхали, но вот координации действий между различными частями это сильно помешало, добавив хаоса и неразберихи.

* * *

24 ноября 1941 г.

На следующий день после нападения на Перл-Харбор Гитлер поспешил объявить войну США. Тем самым он надеялся сильнее привязать к себе союзника и полагал, что Япония ответит ему любезностью и объявит войну Советскому Союзу. Следовательно, исчезнет угроза переброски советских дальневосточных дивизий на германский фронт, где ситуация для вермахта и без того была далеко не блестящей. Как и в нашей истории, после войны немецкие генералы в своих мемуарах станут искренне удивляться, почему Япония этого не сделала.

Зато Великобритания и ее сателлиты объявили войну Японии, а США, соответственно, Италии.

Так совпало, что еще 23 ноября Сталин в своем послании Черчиллю просил объявить войну Финляндии, если та откажется прекратить военные действия, а если возможно, то еще Венгрии и Румынии. Так как налицо были значительные успехи советской армии, то Англия стала действовать более решительно, чем в нашей истории. А британские доминионы, безропотно шедшие в фарватере внешней политики метрополии, послушно повторяли все ее действия.

После поражения в Перл-Харборе, гораздо более опасного, чем в нашей истории, США, испугавшись потери своего влияния на Тихом океане, применяли все рычаги давления на страны Латинской Америки, чтобы сделать их своими союзниками. Угрозами и обещаниями их вынуждали разрывать отношения со странами Оси и начинать военные действия.

Китай, ведущий боевые действия уже пятый год, также последовал всеобщему примеру, формально объявив войну Японии и ее союзникам. Ранее китайское правительство избегало этого шага, чтобы не дать Японии повода блокировать китайские порты и препятствовать международной помощи.

Таким образом, последняя неделя осени побила все мыслимые рекорды по количеству объявлений войны. К мозаике антигитлеровской коалиции присоединялись все новые страны, железным кольцом охватывая весь мир. Война стала мировой.

* * *

25 ноября 1941 г.

Окрестности с. Сопки, четырнадцать километров юго-западнее г. Холм

Лежа на самом краю леса в холодном сугробе, Виктор Кабанов оглядывал лежащее перед ним небольшое поле, за которым начиналась березовая рощица. Кроме пританцовывающих от холода немцев в пулеметном гнезде, сооруженном из мешков с песком, вокруг не было заметно никакого движения. Только птицы нарушали безмятежный покой зимней природы. Покой этот, конечно, относительный, он то и дело прерывался отдаленным грохотом боя, идущего в городе.

Город Холм был ключевым узлом сопротивления, на котором держался весь правый фланг группы армий «Север». Захвати его советские войска, и немногочисленные в этих краях дороги, снабжающие Демянскую группировку немцев, будут блокированы. Германское командование это прекрасно понимало и укрепило город, превратив его в неприступную крепость. Атакующих здесь ждали обширные минные поля, опутанные колючей проволокой, множество дотов и дзотов, несколько линий окопов. Для защиты этих укреплений была выделена хорошо вооруженная кадровая часть, численностью тысяча триста человек. Если этого окажется недостаточно, на помощь могли быстро подойти подкрепления из ближайших гарнизонов.

Взять город в лоб было трудно, и основную роль в предстоящей операции Ставка отвела второй партизанской бригаде, которая должна была атаковать с тыла. На первый взгляд, задача абсолютно невыполнимая. Даже собрав вместе все свои отряды, бригада сможет представить лишь тысячу человек, причем большинство из них впервые взяли в руки оружие только недавно. Расчет был сделан на то, что немцы не ожидают удара с этой стороны, и внезапность нападения сможет компенсировать численный перевес противника.

Этим утром партизаны смогли незаметно для врага охватить город полукольцом и сосредоточиться для атаки. Позади у них был тяжелейший восьмидесятикилометровый марш, проходивший к тому же не по дорогам, а по лесам и болотам. Постоянно приходилось прятаться от немецких патрулей и авиаразведки, скрытность была единственным козырем, от которой зависел успех предстоящего боя. Но, несмотря на все трудности, операция прошла точно по графику. По разработанному плану предполагалось осуществить одновременную атаку с нескольких направлений. При численном преимуществе противника наступать широким фронтом, конечно, смысла не было, и сводные отряды должны были пробить бреши на узких участках.

Хотя город и подготовили к круговой обороне, но с запада он был укреплен значительно слабее. К тому же основные силы противника находились в домах, что было и неудивительно. Нападения никто не ждал, и весь личный состав еще спал. В траншеях сидели только наблюдатели и дежурные пулеметчики, которые в считанные минуты были перебиты нашими разведчиками, отобранными из числа лучших бойцов. После этого ворвавшиеся в город партизаны рассредоточились на небольшие группы, каждой из которой заранее были поставлены боевые задачи, и начали уничтожать огневые точки с тыла.

Внезапное нападение застигло немцев врасплох, и партизаны успешно продвигались к центру города, отбивая неорганизованные контратаки противника. Когда командование гарнизона сосредоточило все внимание на партизанах, восточную окраину Холма внезапно захватили подошедшие ночью части 179-й и 252-й дивизий, развернувшихся для атаки прямо с марша. Для достижения полной внезапности, наступление начали без артподготовки. Немногочисленные уцелевшие дзоты подавляли одновременным огнем батальонных минометов и трехдюймовых орудий, выставленных для стрельбы прямой наводкой.

Пока шел основной бой за город, небольшие заслоны партизан, выставленные на всех дорогах, должны были не дать немцам подтянуть подкрепления. Самым опасным направлением являлось шоссе через поселок Сопки, которое вело к станции Локня. Оттуда на помощь обреченному гарнизону Холма уже спешили два батальона, усиленные танками и бронемашинами. На пути у них возле Сопки стоял лишь небольшой отряд из восьмидесяти человек с одной-единственной «сорокапяткой» без прицела и с небольшим запасом снарядов. Хотя густой лес с кустарником и завалами, а также глубокий снег по краям дороги затрудняли обходной маневр, но силы были абсолютно неравными.

* * *

Небольшой проселок, за которым сейчас наблюдал Виктор, лежал в стороне от основного сражения, и сегодня до него никому не было дела. Если бы фашисты решили провести по этому зимнику подкрепления, то очевидно уже давно бы это сделали. Однако в любом случае нужно проверить, какие здесь силы у противника, и можно ли ожидать нападения с этой стороны. Выяснить это командир отряда и приказал одному из своих лучших разведчиков Кабанову. Вместе с Виктором в дозор уходил еще один партизан, но он повредил ногу, наступив в невидимую под снегом яму, и дальше проводить разведку пришлось одному.

В трофейном маскхалате и с белой повязкой на лице, партизан, притаившийся в большом сугробе у подножия дерева, был практически незаметен. Конечно, сидеть в снегу не очень приятно, но на такую мелочь Виктор внимания не обращал. Чтобы согреться, он, как его научили инструкторы, постоянно напрягал все мышцы тела, не давая им замерзнуть. Это позволяло даже в сильный мороз лежать на снегу без риска заболеть, конечно, в ватной одежде и на сытый желудок. Беспокоило молодого партизана другое. Время шло, и следовало поскорее возвращаться с донесением, но очень уж соблазнительными мишенями были фигуры пулеметчиков, по пояс высовывающиеся из укрытия. Автоматического оружия в отряде было маловато, и лишний МГ пришелся бы очень даже кстати. Но завладеть им не так-то просто. В поединке винтовки против пулемета шансы у первой очень малы, однако на войне не всегда сильнее тот, у кого ствол больше.

Слегка отодвинув в сторонку кустик, которым он прикрывался, Виктор медленно потянул вперед свою мосинку, замотанную белыми тряпками, и, положив ее на толстый корень, тщательно прицелился.

Немцам на месте не сиделось. Пользуясь моментом, пока вокруг было тихо, они, спасаясь от холода, стояли в полный рост и пританцовывали, проклиная эту дикую Сибирь. Еще месяц назад их часть находилась во Франции, где солдаты пили сладкое молодое вино, ходили по зеленой траве, любовались на лазурное небо и прелестных девушек, которым не терпелось познакомиться с такими бравыми вояками, как они. А здесь повсюду мрачный лес, полный партизан, вместо теплой осени почему-то стоит холоднейшая зима, а девушки ходят укутанные в какие-то несуразные одежды и смотрят на германских солдат волком. Кажется, только-только они начали приспосабливаться к этим диким условиям, и тут новая напасть – ночное нападение на город, из-за которого их уже несколько часов не сменяют.

Конечно, волноваться особо не из-за чего. Фронт проходит километрах в тридцати от Холма, а следовательно, нападавшие не могут быть слишком многочисленными и быстро сломают себе зубы об надежные укрепления, созданные опытными инженерами. И действительно, канонада начала постепенно стихать, видимо, теперь только добивают последних русских, не успевших отступить в лес. Правда, выстрелы были слышны не только со стороны города, но ничего страшного в этом нет. Сколько бы диверсантов и партизан ни бродило сейчас по округе, надолго они тут не задержатся. Стоит только всем окрестным гарнизонам выслать помощь, и враг окажется в ловушке. Пулеметчикам уже было слышно, как урчит моторами большая колонна, идущая от станции, и это вызвало едкие шуточки в адрес тыловых крыс. Конечно, всем не терпится примазаться к чужой славе и показать, что они тоже причастны к разгрому диверсантов. Даже придя к шапочному разбору, опоздавшие потом напишут в отчете, что разгромили целые дивизии русских. Упражняясь в остроумии и таким образом коротая время, часовые все же не забывали внимательно посматривать по сторонам. Вдруг мимо будет пробегать какой-нибудь бандит или диверсант, убегающий с поля боя, и им тоже удастся отличиться, заслужив небольшой отпуск. Лишь бы только этот партизан не бросил оружие, и у него была с собой винтовка, а то награды за него не дадут.

* * *

Двести метров не очень большая дистанция, когда оружие хорошо пристреляно, но непоседливые фрицы мало того что постоянно дергались, так еще и стояли боком к стрелку. Затаив дыхание, Виктор поймал в прицел ближайшего пулеметчика и терпеливо ждал, пока тот замрет хотя бы на секунду. Два раза ему пришлось переводить дыхание и снова выцеливать беспокойную мишень. Однако его терпение было вознаграждено. Повернувшись к напарнику, пулеметчик подставил партизану свою спину, и в нее тут же ударила пуля, пробив немца насквозь. Уцелевший фриц в панике бросился к машингеверу и прочертил пулеметной очередью широкий полукруг, намереваясь выкосить ряды атакующих партизан.

Немец не собирался экономить патроны, и повсюду взметались вверх поднятые пулями снежные фонтаны, а сверху навстречу им осыпался снег с веток. В считанные секунды по лесу будто бы пронесся буран, таким был эффект обстрела заснеженных деревьев и кустов. По-хорошему пулеметчику следовало остановиться и внимательно оглядеться в поисках противника. Но мельтешившие повсюду ветки, сбитые его же пулями, и клубившийся снежный вихрь создавали иллюзию присутствия в лесу большего отряда, поэтому он продолжал палить без остановки.

Убедившись, что стрельба ведется наобум, Виктор осторожно приподнял голову. Яркие вспышки выстрелов служили отличной мишенью, но фриц почти полностью был прикрыт мешками с песком, так что лишь с третьей попытки удалось заставить пулемет замолчать. Опасаясь возможной ловушки, партизан осторожно пополз вперед, поминутно замирая, стараясь слиться с сугробами. Вскоре он выбрался из леса, преодолел половину расстояния до пулемета, подполз еще ближе, но в него так никто и не стрелял. Остановившись, Виктор прикинул, как действовать дальше. Фрицы не шевелятся, но кто их знает. Лучше, конечно, закинуть им гранату, но осколками может посечь пулемет, и тогда вся затея потеряет смысл. Поэтому карманную артиллерию на этот раз использовать не придется. Ползти дальше смысла не было, и остаток пути разведчик преодолел бегом, жалея, что у него нет с собой пистолета, с которым в ближнем бою гораздо удобнее.

Но боя, как и следовало ожидать, не случилось. Убитый наповал немец бессильно склонился над пулеметом, даже после смерти не желая расставаться со своим оружием. Из-под пробитой каски медленно стекали темные густые капли, падая на кожух ствола и с шипением испаряясь. Другой фриц был еще жив, но, потеряв много крови, вытекшей из сквозной раны, никакой опасности не представлял. Он, скорее всего, мог бы выжить, если бы его напарник оказал ему первую помощь. Но пулеметчик был слишком занят боем, а самостоятельно сделать такую перевязку раненый не смог.

Лишь теперь Виктор обратил внимание на то, что бой у Сопок уже начался, и поспешил собрать трофеи. Ревизия боеприпасов его немного разочаровала. Партизан рассчитывал на большее, но слишком много патронов было истрачено фрицем на истеричную стрельбу по лесу. В коробке нашлось только две сцепленные ленты, на пятьдесят патронов каждая, и еще штук тридцать не успел дострелять пугливый пулеметчик.

Кроме патронов, было нелишним прихватить большой подсумок для пулеметных принадлежностей. Что тут еще стоит брать? Футляр с запасными стволами, пустые ленты и коробка с инструментами пока не нужны. А вот гранаты скоро понадобятся, и их стоит положить в мешок. Определившись с трофеями, Виктор пристегнул брезентовую лямку к пулемету и осторожно, чтобы не обжечься, повесил его на плечо. Свою верную винтовку он прислонил к брустверу, чтобы не оставлять ее лежать в снегу, и мысленно пообещал вернуться, если только сможет.

Помня, что чем сильнее спешишь, тем осторожнее следует идти, Виктор двигался медленно и постоянно крутил головой на триста шестьдесят градусов. Впрочем, быстро шагать по такой местности все равно не получилось бы. Партизан то и дело проваливался в снег, проклиная про себя буреломы, из-за которых нельзя было пользоваться лыжами.

До села оставалось еще далеко, когда метрах в пятистах от Кабанова замелькали в кустарнике серые фигуры. Сколько их, посчитать было затруднительно, но явно не меньше полуроты. Не спуская с них глаз, Виктор нащупал на дне подсумка застежку, откинул ремень, удерживающий крышку, и достал сошки. Повозившись немного с их установкой, он пристроил МГ поудобнее и щедро выпустил одной длинной очередью весь остаток ленты, заставив фрицев залечь, а потом и попятиться, оставив на снегу несколько убитых. Такая неслыханная расточительность, несвойственная для партизан, была вызвана хитрым расчетом, и расчет этот оказался верным. Наткнувшись на огневую точку и поняв, что противник экономить патроны не собирается, немцы крепко задумались. Думали они очень долго, минут пять, что для скоротечного боя успех очень даже немаленький. Наступать дальше под обстрелом никому не хотелось, но все-таки приказ есть приказ, и немецкие пехотинцы снова пошли вперед, только на этот раз медленно, перебежками или ползком. И двигались они не напрямую, а стараясь охватить вредный пулемет с флангов.

Ничего хорошего Виктору такая тактика не сулила. Даже учитывая тот малозначительный факт, что на каждого фрица у него оставалось лишь по два патрона, через десять, максимум пятнадцать минут его зажмут с двух сторон, не оставив ни единого шанса. Можно попробовать уйти, бросив тяжелый пулемет, но партизан решил сделать по-другому. Хотя с большого расстояния нельзя рассмотреть ни знаки различия, ни даже жесты, но Кабанов уже понял, где командир этого подразделения. Ротного немцев он определил по его расположению в боевых порядках и по тому, куда чаще всего подбегали посыльные.

На этот раз Виктор стрелял короткими очередями, выстреливая за раз не больше десятка патронов, заново прицеливался и снова стрелял, не обращая внимания на пули, барабанившие по дереву, под которым он устроил себе позицию. Закончив с одним офицером, Кабанов перенес огонь на следующего. Дорвавшись до пулемета, о чем он втайне давно мечтал, Виктор с удовольствием поливал фрицев смертельным дождем, даже скаламбурив про себя, что для такой цели и целой ленты не жалко.

Уже отстреляв все патроны и приготовив гранаты для последнего боя, Кабанов услышал два длинных свистка. Потеряв офицеров, немецкие унтеры решили, что теперь имеют полное моральное право отступить, и подали команду на отход.

Между тем, несмотря на неудачу обходного маневра, чаша весов в бою под Сопками постепенно клонилась на сторону фашистов. Небольшой заслон, имевший лишь легкое стрелковое оружие, долго продержаться против многочисленных и хорошо вооруженных врагов не мог.

До сих пор партизан выручала только «сорокапятка» Леонида Подорского, из которой он расстреливал вражескую колонну, сгрудившуюся на дороге. Кашляя от дыма и скрючившись в неудобной позе, Леонид наводил свою пушку через ствол, пытаясь определить наиболее приоритетную мишень. Снаряды сейчас были на вес золота, и тратить их попусту не хотелось. Ага, вот пятитонный грузовик, и наверняка там внутри лежат боеприпасы.

– Ё-ханэ бабай, – эмоционально прокомментировал результат выстрела пожилой татарин, подносивший снаряды. – Прямо на куски разнесло.

– Заряжай, – отрывисто скомандовал ему Подорский, наведя орудие на броневик, огрызающийся огнем.

– Все, командир, кончились снаряды. Слышь, кончились.

Разогнув занемевшую спину, командир расчета партизанской пушки, он же по совместительству и наводчик, с трудом выпрямился и оглядел поле боя. На дороге, ведущей к деревне, застыла длинная вереница пылающих и покореженных взрывом грузовиков, вокруг которых валялись многочисленные трупы фашистов.

– Много мы уничтожили?

– Шестнадцать машин, командир, – отозвался татарин.

– Да, хорошо погуляли. Но теперь, похоже, нам придется… Что это?

Лес слева от дороги полыхнул огнем, выпустив в сторону наступавших целый ливень пуль, мин и снарядов. Те немцы, что находились поближе, погибли сразу, а счастливчики, прятавшиеся в кювете по другую сторону дороги, спешно поползли назад. Через минуту бой уже затих. Партизаны экономили патроны и впустую стрелять не собирались, а немцы отступали в такой панике, так что вопреки обыкновению даже не забрали своих раненых.

* * *

Разузнать, кто это такой хороший неожиданно пришел на помощь, послали небольшую группу кадровых бойцов, примкнувших к отряду три дня назад, буквально перед самым выходом с базы. Фрицевские шмотки, из-за которых можно было попасть под дружественный огонь, они давно сняли, и сейчас красноармейцы были одеты по последней партизанской моде.

Как и следовало ожидать, из леса навстречу им вышли хорошо экипированные бойцы регулярной армии. Разглядев их, партизан Белов, который командовал бывшими десантниками, радостно воскликнул:

– Ребята, смотрите, это же наш полк.

– Точно, наш.

Красноармейцам узнать своих бывших сослуживцев, одетых не по форме, было сложнее, но они их тоже быстро признали. Действительно, численность боевого состава 215-го полка была сравнительно небольшой, и многие бойцы даже из разных батальонов знали друг друга в лицо. Бывших однополчан тут же потащили к командиру, радостно хлопая по плечам, и расспрашивая, как они тут очутились.

Увидев посыльных от партизан, ротный тут же поспешил им навстречу, чтобы не терять времени. Когда он подошел поближе, бойцы хором ахнули:

– Это же наш лейтенант Кукушкин, – и вытянулись по струнке, стараясь изобразить подтянутость и молодцеватость. – Товарищ лейтенант, сводный взвод первой роты…

– Белов, черт, ты откуда взялся? – прервал доклад пораженный младлей, недоумевая, почему вдруг партизаны превратились в бойцов его старой роты. Не боясь уронить чувство собственного достоинства, он бросился обнимать своих боевых товарищей, перемежая объятия с восклицаниями: – Как я рад тебя видеть. И Еремин тоже здесь. Да не ешьте меня так глазами, я вам уже давно не командир. А это никак Филатов из первого взвода, и Резников из второго. А эти лица я тоже хорошо помню, хотя фамилии и не знаю. А вас, товарищ боец, когда мы на формировку вышли, Свиридов обещал сделать вечным дневальным, помните? Так, где ваши командиры и весь батальон?

– Раздергали наш лыжбат по частям, тащ лейтенант. Мы же, как командир говорит, э-лит-ные бойцы, вот все и просят помочь им. Сначала одну роту бросили затыкать дыры, потом другую, а там и до нас очередь дошла. Но уж погуляли мы по немецким тылам всласть. Потом по старой привычке переоделись немцами, и ротный нас на броневике катал, пока партизан не встретили. Старлея самолетом эвакуировали на Большую землю, и нас тоже хотели, но мы решили пойти вместе с партизанами. Тут каждый штык на счету, а у нас два готовых пулеметных расчета.

– Патронов много? – сразу озаботился текущей проблемой Кукушкин.

– Да где там, – нахмурился Белов. – Едва ли по сотне на ствол наберется. А немцев на нас не меньше батальона наступало. Очень вы вовремя ударили, товарищ лейтенант. Если бы ваша рота нас не поддержала, пришлось бы отходить.

– Не батальон, а два, – поправил ротный. – С танками и бронемашинами. А что патронов мало, это ничего, вон там, – Кукушкин показал в сторону дороги, – еще насобираете. Да и вряд ли немец снова сунется, в городе бой практически закончился, так что спешить туда на помощь уже поздно. Я полагаю, именно поэтому фрицы и отступили, не моей же грозной роты испугались.

* * *

Вечером бывшие бойцы 179-го ОЛБ сидели в теплой избе, переоборудованной в полковой штаб, и докладывали, вернее сказать, рассказывали командиру полка о своих приключениях. Майор Козлов слушал о похождениях своего блудного батальона и улыбался. День выдался на редкость удачным. Свою задачу войска выполнили, захватив Холм и его окрестности, потери были небольшими, загадочный ротный, который на самом деле вовсе никакой не старлей и над которым так трясутся особисты, опять вышел живым из очередной переделки. О невероятных похождениях лыжбата хотелось бы расспросить поподробнее, но майора уже дожидался начальник особого отдела дивизии.

Когда командование полка наконец собралось в полном составе, капитан НКВД Соловьев предложил сначала выпить за победу фронтовые сто граммов, сразу дав понять, что разговор будет полуофициальным.

– Товарищи командиры, – начал он, едва запив водку крепким чаем, – вы уже в курсе, что через несколько дней нашу дивизию направляют на переформирование.

– Неисповедимы пути твои, о командование, – недовольно отозвался начштаба, хорошо знающий, что с этим особистом откровенничать не только можно, но и нужно. – Где тут логика? Сначала посылают на передовую полк двухбатальонного состава, а теперь, хотя потери дивизии минимальны, вдруг отправляют на формировку. К чему это, если личный состав укомплектован, оружия и снаряжения достаточно, лошади недавно перекованы?

Соловьев, обычно серьезный, лукаво улыбнулся:

– Зачем и к чему, мы можем только догадываться. Про себя, конечно. А вот о том, что нас отсюда снимают, приказано рассказывать всем подряд, в том числе и местным жителям. Если о каком-либо колхознике есть подозрение, что он сотрудничал с фашистами, то ему нужно это узнать в первую очередь. И конечно, не мешать, если вдруг этот предатель решит сбежать к немцам. И еще сообщите всем по секрету, что нас не просто выводят в тыл, а отвезут аж в Подмосковье. Кстати, это правда.

При этих словах у комполка загорелись глаза, и он машинально достал из кармана маленький треугольник. Что радовало майора не меньше, чем захват крупного опорного пункта, так это письмо, первая весточка, полученная им от родных за пять месяцев. Этот небольшой листочек бумаги нес в себе столько счастья и одновременно столько горя, что майор не знал, стоит ли его еще раз перечитывать. С одной стороны, из письма ему, наконец, стало известно, что его жена и младшая дочь живы. Когда началась война, капитан Козлов находился в Белоруссии, где был вскоре переведен в 179-ю дивизию, отступавшую из Литвы. Тогда еще никто не знал, что немцам удастся продвинуться так далеко на восток, и его жена Шурочка, забрав детей, направилась вслед за мужем. Встретиться им не пришлось. Александра с девочками успели доехать до Смоленска, где они и попали в окружение вместе с нашими войсками. Пережить там им пришлось многое, но самое страшное, что во время бомбежки погибла старшая дочь Рая. Козлов перечитывал письмо десятки раз, надеясь, что он просто неправильно понял, и дочка лишь потерялась, а не убита, но ошибки быть не могло. Его милая Раечка, умная, красивая, еще полгода назад советовавшаяся с родителями, в какой институт будет поступать, теперь похоронена где-то под мостом, и он никогда ее больше не увидит.

Несмотря на страшное горе, Александра, как и подобает жене военного, не пала духом и сделала все, чтобы спасти младшую дочь Валю, которой едва исполнилось пятнадцать лет. Она присоединилась к боеспособной части, сумевшей сохранить танки, справедливо полагая, что с ними они смогут выйти из окружения. Это им действительно удалось, и семья вернулась домой в город Рубежное. Письма Шурочка, конечно, писала, но ни одно из них так и не дошло до адресата, затерявшись где-то по пути. Затем семьям комсостава приказали эвакуироваться, опасаясь возможного прорыва немцев, и они переехали в Подольск, где жили дальние родственники мужа. Об этом Александра написала в очередном письме, которое полевая почта наконец-то сумела доставить по адресу.

Подольск это тоже Подмосковье, максимум несколько десятков километров от места их новой дислокации, а может еще меньше. Поэтому, хотя комполка весьма огорчало то обстоятельство, что вполне боеспособное соединение отводят в тыл, но перспектива встречи с родными не могла не радовать.

* * *

В Москву нас отправили сразу же, как только ретивый особист Кирюхин установил мою личность. Но, конечно, «сразу же» вовсе не подразумевало, что мне подали персональный самолет. Сначала мы долго тряслись в древней полуторке, везшей нас на другой аэродром, где базировались транспортные самолеты. Потом мы ждали подходящего рейса. В общем, сутки спустя я едва только преодолел половину расстояния до Москвы, застряв где-то под Ржевом. Не знаю, виной ли тому невезение, или холодная погода, выводившая из строя технику, а может, мне просто подсовывали то, что похуже. Так или иначе, но сначала самолет, перевозящий важного пассажира, пошел на вынужденную, а затем вышел из строя грузовик, на котором нам все-таки посчастливилось проехать еще полсотни километров.

Уже вечерело, и пришлось устраиваться на ночлег в маленьком городке Зубцов, идти до которого нам было ближе всего. Войск здесь находилось много, но для старшего лейтенанта с ординарцем местечко нашлось, благо что Кирюхин снабдил меня новенькой формой. Найдя себе пристанище, мы определились, кто чем займется. Один из нас лег подремать, а Авдеев принялся бегать по штабам расквартированных здесь подразделений, ругаясь с особистами и командирами. Ругань и корочка помогали мало, и через час Павел вернулся ни с чем. Обиженный тем, что нам не могут выделить транспорт, он недовольно принялся костерить коменданта и прочее местное начальство, не жалея для них эпитетов. Покивав на его путаные объяснения, я поинтересовался, какие новости ему удалось узнать.

– Самая главная, – буркнул он, – машину нам пока не дают. Придется ждать до утра.

– А еще какие?

– Наши войска Холм освободили. Похоже, что большое наступление началось. А еще Курск окружили, и вместе с ним не то восемь, не то десять немецких дивизий.

– И ты молчишь! – воскликнул я возмущенно. – Я тебе что, прекрасная маркиза, что приходится все новости по крохе вытягивать? Еще что-нибудь слышал?

– Да, союзники наконец-то расшевелились.

– Что, неужто второй фронт решили открыть?

– Да где там. Просто японцы вчера разбомбили какую-то базу, вроде бы американскую. Потопили пару линкоров и четыре авианосца.

– А не наоборот?

– Может, и наоборот, – равнодушно пожал плечами ординарец. – У нас тут своих проблем хватает, еще и чужие корабли считать.

Сонное настроение у меня сразу улетучилось, и я попробовал выбить у Павла какие-нибудь сведения, но он и так уже рассказал все, что знает. Впрочем, подробности мы скоро узнаем. Самое главное то, что Перл-Харбор, а это название теперь не имя собственное, а нарицательное, случился на две недели раньше. Ну что же, хорошо. Теперь будет легче выбивать из американцев хотя бы те крохи помощи, которые они обязались нам поставлять. Спать мне расхотелось, и я попытался вспомнить ход войны на Тихом океане. Однако условия для вдумчивого анализа были не совсем подходящими.

Во-первых, раздражал чад от буржуйки, проникавший через щели и неплотно прикрытую дверцу. Еще больше мне мешало густое облако табачного дыма, не оставившее без внимания ни один угол помещения, так что скрыться от него было невозможно. Надо сказать, что если запах давно не стиранных вещей на меня уже не действовал, то привыкнуть к местному табаку мне пока не удавалось. К тому же здесь курили не трофейные сигареты или командирские папиросы, а самокрутки из махорки. Ну, и само собой, как можно было думать в таком гаме. Хотя в комнате находилось всего одно отделение солдат, но по шуму они могли дать фору целому студенческому общежитию. Кто-то храпел, как Илья Муромец, кто-то так тихо и интеллигентно беседовал, что я удивлялся, почему сюда еще не вбежал патруль, дабы пресечь наметившуюся драку. Седоусый боец в углу что-то мастерил, вжикая напильником и время от времени бухая молотком. Вовсю пиликала трофейная губная гармошка, а плясавший под ее музыку молоденький парнишка был уверен, что в танце главное изо всех сил стучать каблуками. Сержант, руководивший этим бедламом, читал вслух «Руководство для бойца пехоты», то ли стараясь выучить его наизусть, то ли полагая, что оно отложится у всех в памяти, если только читать его погромче. Остальные солдаты с таким азартом играли в домино, что каждый удар костяшкой об стол мог потягаться с выстрелом противотанкового ружья.

Наконец, устав бороться с непреодолимыми трудностями и признав полное поражение, я решил выйти на свежий воздух и поразмышлять там, в тишине и покое. Хотя было не очень холодно, примерно минус десять, мой ординарец настоял на том, чтобы я натянул на лицо шарф с прорезанным в нем отверстием для рта. Сил возражать у меня уже не оставалось, и я только вяло поинтересовался, не нужно ли еще напялить женский платок и соломенные боты а-ля фрицы.

* * *

Морозный воздух освежал, и возвращаться в задымленное жилище совсем не хотелось, так что я предпочел оставаться здесь, пока совсем не замерзну. Послонявшись без дела по улицам, мы с Авдеевым вскоре вышли на окраину, где наше внимание привлекло интересное зрелище: целый взвод красноармейцев, вместо того чтобы сидеть в тепле и уюте, отрабатывал приемы штыкового и рукопашного боя.

Часть солдат ожесточенно атаковала чучела, поражая их всевозможными способами – штыками, прикладами, ножами, саперными лопатками, киркомотыгами, топориками. Другие бойцы, вооруженные вырезанными из досок макетами винтовок, занимались парным фехтованием, пытаясь парировать удары. Руководил этой потасовкой не лейтенант и даже не сержант, а рядовой красноармеец, примерно моего возраста. Среднего роста, но широкоплечий, он, показывая, как правильно действовать штыком или лопаткой, бил с такой силой, что после его демонстрации манекен приходилось заменять новым.

Хотя прошло уже два месяца после моего попадания в это время, но обучение штыковому бою мне видеть еще не приходилось. Так получилось, что постоянные бои, походы и окапывание не оставляли времени для тренировки. Нет, конечно, когда часть вывели на формировку, моя рота отнюдь не бездельничала. Взводные гоняли своих подчиненных как сидоровых коз, не давая им отдыха и покоя. Но я-то все это время провалялся в госпитале, и все эти увлекательнейшие занятия прошли мимо меня. Поэтому сейчас я завороженно смотрел, как бойцы лупят по манекенам, подбадриваемые инструктором, успевавшим одновременно следить за всеми.

– Прикладом бить в голову, – разъяснял он тонкости военной науки. – Немец сейчас укутанный, и ребра ему сломать трудно. Так, Губин, приседай, и по ногам фрица. Хорошо.

Не сказать, что все было выполнено безупречно. Но скажем так, для новобранцев бойцы действовали довольно сносно. К тому же недостаток опыта компенсировался неподдельным рвением.

От индивидуальных занятий взвод вскоре перешел к групповым. Для начала бойцам предстояло просто наступать в одной шеренге. Рассыпавшись цепью, красноармейцы несколько раз продефилировали туда-сюда, стараясь не задеть винтовкой соседа. Держать строй им было нелегко, так как под ногами был скользкий ледяной наст, а на пути постоянно попадались то воронки, то окопы.

Это испытание бойцы выдержали с честью, и по сигналу инструктора они перешли к следующему упражнению, атаковав траншею, занятую неприятелем. Красноармейцы спрыгивали в нее, держа оружие штыком вниз, дабы сразу заколоть фрица, который может там прятаться.

Ворвавшись в окоп, солдаты сразу начали его планомерную зачистку. Хотя противник был учебным и неподвижным, но справиться с ним было отнюдь не просто. Передвигаться по траншее бойцам следовало только пригнувшись, и колоть штыком также приходилось из полусогнутого положения. К тому же вредные чучела норовили спрятаться за поворотом, где достать их длинной винтовкой было очень даже трудно. Когда же вражеские позиции были окончательно захвачены, началась новая тренировка по правильному выпрыгиванию из окопа.

* * *

Смотреть на подобные занятия я был готов бесконечно, но долго любоваться выполнением приемов фехтования мне не пришлось. Новобранцы до того вошли в раж, что постепенно переломали весь реквизит, да и устали они изрядно, так что пришлось им наконец отдохнуть. Правда, отдых тоже был несколько своеобразным. Бойцы просто повесили винтовки за спину и занялись сооружением носилок и наложением шин на «сломанные» конечности. Дальше любознательных солдат ждала игра «донеси раненого товарища в целости и сохранности».

Отправив своих подопечных катать друг друга на носилках, инструктор штыкового боя остался один, и я смог получше рассмотреть его. Петлицы, торчавшие поверх воротника ватника, были чистые, без знаков различия, но что-то мне подсказывало, что боец может управиться не только со взводом. То, как он командовал, ни на мгновение не задумываясь, и ничуть не сомневаясь в том, что его приказ будет беспрекословно выполнен, говорило о многом. Такому за срочную службу не обучишься. Да и выправка была настолько безупречной, что даже неуклюжий ватник сидел на нем аккуратно, как парадный китель.

Я мысленно представил его в офицерской форме российской армии и наконец-то вспомнил, кого он мне напоминает. Боец был точной копией Сысоева, старого офицера, с которым мне посчастливилось общаться лет десять назад. Он как-то рассказывал мне о своем отце, который в разгар предвоенных репрессий успел скрыться до того, как его арестовали, и уехал на другой конец страны. Потом он всю войну так и прошел рядовым солдатом.

Наконец, отбросив сомнения, я взял у ординарца его портсигар и подошел поближе, чтобы удостовериться в своей правоте.

– Курите?

– Благодарю, товарищ старший лейтенант, – кивнул боец, без стеснения взяв пару сигарет. Его манера держаться без натянутости, но не развязно, подтверждала, что для него не впервой общаться с командным составом.

– Не темновато для тренировки?

– То, что надо, ведь именно в ночных атаках штыковой бой применяется чаще всего.

– Штык есть главное оружие ночного боя, – машинально добавил Авдеев, отчеканив вызубренные слова наставлений.

В принципе, это я и сам знал, но надо же завязать разговор.

– Вы, если не ошибаюсь, Сысоев Михаил… э-э…?

Красноармеец вынул изо рта сигарету, которую уже собирался закурить, и спокойно ответил:

– Так точно, тащ старший лейтенант. Сысоев Михаил Петрович.

– Так вот, Михаил Петрович, а вы не хотите вернуться в свою часть? Ваш батальон наверняка был не из последних, когда вы им командовали.

Не глядя на меня, боец спокойно затянулся, пробуя на вкус трофейный табак и собираясь с мыслями.

– Думаете, это возможно? – на этот раз он обращался ко мне не по уставу.

– За вас есть кому поручиться.

– Так вы что, не осуждаете меня за то, что я бросил свой батальон?

– Если бы дело было на войне, тогда конечно. А так я вас прекрасно понимаю. Время было такое. Тридцать седьмой год.

– Тридцать восьмой, – поправил Сысоев. – Еще бы полгода переждал, и все. Но доносов на меня скопилось уже столько, что хоть стреляйся, и это только те, о которых я знал. Вот и пришлось все бросить и уехать куда подальше.

– Так что вы ответите на мое предложение? Сейчас грамотных командиров очень не хватает.

– Значит, говорите, все можно устроить?

– Конечно, можно. Вон, Рокоссовский сидел, и ничего, теперь армией командует, а потом может… – Упс, чуть не проговорился. Фронт ему, конечно, скоро дадут, но нечего лишний раз показывать свою информированность. Ну что же, раз комбат согласен, надо его забрать, пока он не передумал. – Паша, сбегай к местному начальству и скажи, что забираешь бойца. Пусть все оформят.

– Вон там, – показал бывший майор, кивнув в сторону большого здания, – находится наш штаб, и там же сидит кадровик.

Авдеев умчался выполнять поручение, а я коротко объяснил, кто мы такие и куда направляемся. Сысоев внимательно окинул меня взглядом и вынес вердикт:

– Не похожи вы на кадрового военного, товарищ Соколов. Впрочем, я не собираюсь расспрашивать, кто вы такие на самом деле.

Между тем вопрос о переводе бойца решился быстро, буквально за пару минут. Авдеев наверняка успел здесь побывать, а значит, его здесь уже знали и горели неподдельным желанием помочь. Капитан, видимо начальник штаба, лично вышел на крыльцо проводить дорогого гостя и на прощание козырнул ему. Было видно, что он рад отделаться от гэбэшника такой небольшой ценой, пусть даже отдавая своего лучшего бойца.

Заметив, что начштаба стоит навытяжку перед простым ординарцем, Сысоев сделал соответствующий вывод и снова внимательно посмотрел на меня. Уж не знаю, что он подумал, но уважение, промелькнувшее в глазах бывшего майора, мне очень польстило.

* * *

26 ноября 1941 г. Ставка Верховного главного командования

Обычно итоговый доклад за прошедшие сутки Верховный главнокомандующий принимал в специально отведенном для этого помещении недалеко от Кировских ворот. Но стоявшая несколько дней нелетная погода позволяла не опасаться бомбежек, к тому же, согласно предварительному докладу, ситуация на всех фронтах значительно улучшилась. Поэтому Сталин решил принять представителей Генштаба в своем кремлевском кабинете, сразу после совещания Политбюро, члены которого также должны были остаться на заседание Ставки. Начальники направлений оперативного управления раскладывали на большом столе карты и быстро докладывали обстановку на своем фронте. Записями при этом старались не пользоваться. Если кто-то не мог удержать в памяти все сведения, необходимые для работы, то у руководства возникали справедливые сомнения в компетентности такого командира.

Самой свежей новостью было взятие города Холм силами Западного фронта. Начальник западного направления, заслуженно гордившийся образцово проведенной операцией, докладывая о действиях наших войск, даже перешел на торжественный тон, невольно подражая голосу Левитана:

– Успешная операция по освобождению города позволила решить сразу несколько задач. Во-первых, захватив его, мы перерезали коммуникации шестнадцатой армии. Во-вторых, опасаясь новых налетов партизан, фашистское командование снимает с фронта часть войск, чтобы пополнить гарнизоны всех крупных населенных пунктов. Ну и третье, мы ясно дали понять противнику, что хотим замкнуть кольцо окружения вокруг Демянска. Чтобы не допустить этого, немцы скоро перебросят к городу свои последние резервы, тем самым облегчив нам проведение основной наступательной операции. В частности, по поступившим к нам сведениям, в район Демянска решено перевести 5-ю егерскую дивизию, которая находится на пути во Францию, где она должна была остаться на отдыхе ближайшие три месяца.

Не менее обнадеживающими были и новости из-под Курска, и об этом Шапошников докладывал лично. Он старался говорить ровно, но в его голосе то и дело проскакивали торжествующие нотки, что, впрочем, было понятно.

– Неудачей закончилась попытка противника прорвать кольцо окружения. По показаниям пленных, Гудериан прилетел в Курск сразу же, как только получил известия о начале советского наступления. Вопреки приказу своего командования, он собрал все боеспособные части, имевшиеся в наличии, чтобы попытаться прорвать нашу оборону. Однако его действия, не согласованные с руководством, вызвали недовольство Гитлера. Это, в частности, объясняется следующей причиной. Непосредственно накануне наступления нашей разведке удалось дезинформировать противника и уверить его в том, что Гудериан специально направляется на станцию Дно для встречи с нашим агентом. Поэтому явное невыполнение приказа командования было расценено Гитлером как подтверждение факта измены. Гудериана немедленно вызвали в Берлин и в тот же день казнили.

– Серьезно? – усмехнулся Сталин, почти не сердясь на то, что эту приятную новость немного придержали, чтобы выложить ее на вечернем совещании. – Все-таки подлец Гудериан получил по заслугам.

– Кроме него, еще полетели головы в разведке и контрразведке, хотя Канарис и Мюллер все же сумели выкрутиться, подставив своих подчиненных. Был смещен со своего поста и в тот же день приговорен к смерти начальник контрразведки Шелленберг. Его место теперь занял Вилли Леман, возглавлявший до этого подотдел 4-E-1 гестапо, занимающийся общими вопросами контрразведки. Он, кстати говоря, лично вел расследование об измене Гудериана. За это ему присвоили звание штурмбанфюрера СС, а Гитлер лично вручил Леману Железный крест.

Большинству присутствующих это имя ничего не говорило, равно как и его псевдоним, под которым он числился в советской разведке – «Брайтенбах», но Берия, который сегодня тоже присутствовал на заседании, торжествовал. Именно его усилиями была восстановлена постоянная связь со столь ценным агентом, и теперь, с новым назначением, новоиспеченный штурмбанфюрер принесет не меньше пользы, чем целая армия.

Сталин также не скрывал свой радости. Пустой трубкой, которую он по привычке носил с собой, хотя уже почти не курил, Верховный поправил себе усы и с довольным видом улыбнулся Берии:

– Отметьте, чтобы наградили командира разведгруппы, которая так удачно сработала, и, конечно, нашего агента, передающего ценную информацию.

Взяв со стола зеленую папку, в которой ему обычно приносили представления к званиям и наградам, Верховный пролистал бумаги, лежавшие в ней, и укоризненно посмотрел на Шапошникова.

– Где списки награжденных за операцию на Курской дуге?

– Очень много отличившихся, товарищ Сталин, – нашелся маршал, не понимавший, как можно быстро подготовить столько наградных листов, – со всех фронтов идут представления. Но скоро все сделаем, а в первую очередь на разведчиков. Они у нас молодцы.

Между тем начальник этих лихих молодцов, генерал Панфилов, однофамилец знаменитого комдива, пораженно слушал похвалу в адрес своих людей, подложивших фашистам такую свинью. Хотя он только недавно сменил Голикова на должности начальника разведуправления, но прекрасно понимал, что к чему. Все подобные сведения должны приходить в первую очередь к нему, а раз их почему-то не предоставили, значит, вмешалась госбезопасность. Панфилов уже привстал, чтобы с гневом обрушить критику в адрес коварных Берии с Меркуловым, но Сталин, положив руку на плечо генералу, удержал его на месте.

– После отзыва Гудериана с фронта, – продолжил доклад уже начальник оперативного управления, – противнику уже было поздно предпринимать какие-либо меры. Благодаря своевременным действиям командования фронта, на месте предполагаемого прорыва успели занять оборону два противотанковых дивизиона, сдерживавшие натиск до подхода резервов. В артдивизионе, оказавшемся на направлении основного удара, после боя осталось только одно орудие, но свою задачу он выполнил, остановив вражеские танки.

Сталин потянулся к карандашу, и генерал прервал доклад, дожидаясь, пока вождь сделает пометку в блокноте. Так как он стоял за спиной Сталина, то бросив мимолетный взгляд, генерал смог прочитать, что написал Верховный: «Курск, немцы и кино».

– Так как Гитлер продолжал упрямиться и не разрешал своим войскам оставлять город, то германское командование приняло решение снабжать окруженную группировку по воздуху. Для этого помимо фронтовой авиации дополнительно привлекут несколько авиагрупп транспортной авиации. Насколько нам известно, в их составе будет KGrzbV 500, в настоящее время занимающаяся снабжением Роммеля в Африке.

* * *

Рассмотрев поочередно положение дел на всех фронтах, под конец затронули также и итоги японского налета на Перл-Харбор:

– Сравнив сообщения, опубликованные в североамериканской и японской прессе, можно прийти к выводу, что флот, базирующийся в Перл-Харборе, потерпел сокрушительное поражение. Уничтожены или надолго выведены из строя два авианосца и как минимум четыре линкора.

– Полагаю, почти все самолеты на острове также уничтожены, – полувопросительно-полуутвердительно произнес Сталин. – И теперь база тихоокеанского флота практически беззащитна перед авиацией противника.

– Здесь очень трудно выяснить точные цифры, но, скорее всего, неповрежденными остались не больше двадцати-тридцати машин, – согласился Шапошников. – Пока имперские войска не предпринимали попыток высадиться на Оаху, но, заняв соседние острова, они получили возможность постепенно накапливать свои силы. Очень скоро японские транспортные суда вернутся с подкреплением, а вот американцам проводить свои конвои по Тихому океану без авиационного прикрытия будет очень трудно. К тому же вывод из строя Панамского канала лишил Америку возможности быстро перебрасывать корабли с Атлантики.

О том, что взрыв Гатунского водослива это дело рук советских диверсантов, в Ставке почти никто не знал, и Верховный, у которого за последние дни настроение значительно улучшилось, не удержался от ехидного сарказма:

– Неплохо бы нашим военным поучиться у японцев организовывать диверсии. Непросто взорвать такой большой и хорошо охраняемый объект под носом у противника. В японских газетах этой операцией гордятся чуть ли не меньше, чем уничтожением флота.

Главный разведчик страны слегка покраснел от вполне справедливой критики и опять начал вставать, но Сталин повторно усадил его обратно и даже немного утешил:

– У вас тоже есть хорошие специалисты, например, такие как товарищ Старинов, – Верховный показал трубкой в сторону подозрительно сильно загоревшего полковника, скромненько сидевшего в углу. – Мы очень высоко оценили его заслуги в организации эффективной партизанской войны и представили к званию Героя Советского Союза, но согласитесь, наши диверсанты пока еще не достигли такого уровня, как японские.

Вопрос был риторическим, и Панфилов просто изобразил всем своим видом полнейшее согласие, не забыв все-таки метнуть недовольный взгляд в сторону наркома внутренних дел. Почему-то Старинов больше месяца болтался неизвестно где, то ли в Иране, то ли в Китае, а вернувшись, отправился докладывать Берии, а не в разведуправление. Наверняка сделал что-то важное, а все лавры от операции загребет Лаврентий.

* * *

Через десять минут после окончания совещания Сталин начал заседание Государственного Комитета Обороны. Часть военных покинула кабинет, а вместо них зашло человек пятнадцать, которых пригласили с докладами. Среди них был и неприметный майор госбезопасности, который, впрочем, появлялся здесь чаще, чем некоторые наркомы.

Последний час он сидел в комнате ожидания, расположенной рядом с секретариатом, и, чтобы успокоиться, пил один стакан боржоми за другим. Выпив одну бутылку, Куликов подвинул к себе еще один поднос, но потом передумал. Обычно заседание ГКО длилось недолго, но могло затянуться и на несколько часов, вон сколько людей собралось, так что лучше много не пить. Да и к тому же пользоваться ванной комнатой вождя простому майору госбезопасности было бы неудобно.

Отставив стакан, Куликов начал выстукивать пальцами по столу. Хотя его уже не раз вызывали на самый верх, но привыкнуть к этому было нельзя. Хотя он спокойно, не отводя взгляд, смотрел в глаза и наркомам, и даже Самому, но когда на совещании собиралось сразу все руководство страны, майор все-таки чувствовал себя неуютно. К тому же там могли задать такой вопрос, на который у него не было ответа, а Соколов-Андреев опять куда-то пропал. Не попаданец, а какой-то пропаданец.

Получив приглашение, майор одернул китель, поправил кобуру с пистолетом, сползшую вперед, и через секретариат направился в комнату Поскребышева, где пришлось подождать еще минуту, чтобы пропустить всех гостей более высокого ранга. Затем Куликов спокойно прошел через помещение охраны, козырнув генералу Власику, и, наконец зашел в святая святых Кремля – кабинет Верховного.

* * *

Вопросов на заседании было поднято много, и все они были крайне важными, требовавшими безотлагательного обсуждения. В первую очередь было решено в связи с изменением ситуации на фронте приостановить эвакуацию хлеба, промышленных товаров и сырья. Также комитет постановил начать разминирование предприятий столицы, которой уже ничего не угрожало.

Затем обсудили приоритеты оборонной промышленности. Первое крупное наступление выявило нарекания со стороны военных и их жалобы о нехватке тяжелого вооружения. Проанализировав ситуацию, Комитет обороны принял решение об организации производства 120-мм полковых минометов на предприятиях Москвы и увеличении выпуска батальонных, калибра 82 мм. Но мало было произвести больше минометов, нужно еще правильно выбрать тактику их применения, что вызвало серьезную дискуссию. Очевидно, что лучше всего придавать минометы непосредственно стрелковым ротам, с этим все были согласны. Однако в условиях нехватки транспорта возникает проблема с боепитанием. Проще всего решить ее можно сведением минометов в минометные полки, где их будут снабжать боеприпасами централизованно. К этому варианту, в конце концов, и пришли, сразу оговорив, что решение это вынужденное и временное.

Дольше всего заняли споры о формировании новых соединений. В отличие от нашей истории, здесь во время осеннего сражения уцелело гораздо больше дивизий, и не требовалось создавать так много новых. Первоначально планировалось создать пятьдесят дивизий, однако Сталин предпочел направить личный состав и вооружение для пополнения уже существующих соединений и ограничить число новых тридцатью.

Не менее важным был и вопрос о строительстве новой железной дороги от Кизляра до Астрахани. Основной поток грузов, поставляемых союзниками, пойдет через Иран, и требовалось обеспечить его поставку. Заодно по этой дороге можно будет перевозить и сырьевые ресурсы Кавказа. К тому же новая линия могла пригодиться в качестве рокадной дороги, если весной немцы смогут прорваться за Дон.

* * *

Под конец заседания выступил с докладом нарком иностранных дел Молотов, который во время войны курировал все вопросы, связанные с ленд-лизом и открытием второго фронта:

– Итак, товарищи, Америка официально вступила в войну и с Японией, и с Германией. Несомненно, теперь наши союзники не смогут больше манкировать взятыми на себя обязанностями и явным образом срывать отправку грузов в Советский Союз. К сожалению, как вы знаете, несмотря на решающее значение советско-германского фронта, материальная помощь Советскому Союзу со стороны США и Англии не соответствует возможностям этих стран. Насколько нам известно, общие поставки Соединенных Штатов странам антигитлеровской коалиции по программе займа в этом году составят семьсот-восемьсот миллионов долларов. Из них Советскому Союзу достанется товаров в лучшем случае на полмиллиона. Товарищ Микоян регулярно информирует нас о выполнении обязательств, принятых на Московской конференции, и предоставленные им цифры совсем не радуют. Объемы поставок вооружения, оборудования и сырья составляет по большинству позиций не больше десяти-двадцати процентов, или же поставки не производятся вовсе. Даже те товары, которые мы готовы оплачивать золотом, отгружаются далеко не в полном объеме, в основном это второстепенные грузы. Исполнение заказов по тем станкам и машинам, которые представляют интерес для нашей авиационной промышленности, всячески затягивается. И мы не видим никаких усилий со стороны правительства США по исправлению этой тенденции. До сих пор Морская комиссия придумывала всевозможные отговорки, то ссылаясь на мнимое отсутствие пароходов, то заявляя о невозможности посылать корабли в Архангельск в зимнее время. Те пароходы, которые все-таки выделяются, выбираются из числа наиболее худших из них. Немало случается и откровенно диверсионных актов, причем только с кораблями, следующими из американских портов.

Молотов открыл папку и, достав наугад листок, зачитал его содержимое:

– На пароходе «Файер Рок», который вышел из Нью-Йоркского порта двадцать первого октября с военными грузами (танки, автомашины и др.), произошла течь в трюмах без каких-либо видимых причин. Пароход должен был вернуться, разгрузиться и встать на ремонт. В результате отправка грузов была задержана на две недели. Или вот другой случай. Пароход «Африкандер», вышедший восемнадцатого ноября из Бостона с грузами самолетов, танков, автомашин, при подходе к Сиднею сел на мель и получил пробоину. Задержка с отправкой этого парохода составит не менее полутора месяцев. Заметьте, товарищи, с английскими и советскими судами, следующими из портов Англии, подобных происшествий не случалось. Можно подытожить, что американское правительство щедро дает обещания, но бесцеремонно нарушает свои обязательства. Наши неоднократные сообщения о всех фактах срыва поставок до сих пор не привели к улучшению положения.

Отпив из стакана глоток минералки, чтобы промочить горло, Молотов продолжил:

– Единственное, что было поставлено в полном объеме, это двести тысяч тонн нефтепродуктов. Однако это поставки по ранее имевшейся договоренности, а обязательства по протоколу Конференции не выполнены. Но в то же время Америка продает нефтепродукты Германии через нейтральные страны, или даже напрямую. Немецкие подводные лодки не только не торпедируют танкеры концерна «Стандард ойл», везущие немцам горючее, но и даже сами заправляются с них. И я сомневаюсь, что Рузвельту не известно об этом факте.

– Очень хорошо известно, – подтвердил Сталин. – Как раз от нашего источника в военной разведке США мы об этом и узнали.

– Совершенно очевидно, что отсутствие поставок вызвано вовсе не отсутствием требуемых материалов и транспорта. Мы не можем дождаться американских грузовиков, а заводы Форда во Франции собирают их для Германии. Также не меньше трети автопокрышек, производимых на фордовских заводах в Америке, продается фашистам через нейтральные страны. Я надеюсь, что теперь, после вступления Америки в войну, ей придется в полном объеме выполнять все свои обязательства, тем более что они не такие уж большие по сравнению с объемами производства. Единственное, в чем действительно могли бы быть затруднения, так это в поставке нам самолетов, которые нужны Америке для войны с Японией. Однако в телеграмме товарища Литвинова, которую я уже зачитывал, говорится о заверении Рузвельта в том, что война нисколько не отразится на поставках. Еще одна проблема, по которой мы надеемся на улучшение, это недружественные по отношению к СССР публикации в американской прессе.

– Верно, верно, – усмехнулся про себя Верховный, вспомнив упомянутый попаданцем вариант событий, описанный в рассказе известного писателя-альтернативщика. В нем полушутя-полусерьезно говорилось о том, что Америка проиграла бы войну, если бы в ней существовала свобода прессы. Естественно, Рузвельт никогда бы не допустил, чтобы в преддверии войны военная цензура ослабила свою хватку и разрешила редакциям печатать все, что они пожелают. Уцепившись за эту мысль, Сталин пометил себе открыть независимый журнал, якобы издаваемый профсоюзами. Не относясь к официальной советской прессе, он сможет печатать любые критические статьи и свободно ругать западных союзников за срыв военных поставок или затягивание открытия второго фронта. В этом случае Черчиллю и Рузвельту придется все протесты направлять не советскому правительству, а профсоюзам.

– Другой важный вопрос, – продолжал Молотов, – по которому мы сейчас зондируем почву, это возможность открытия второго фронта. Пока в Германии не началась тотальная мобилизация, союзникам достаточно оттянуть на себя двадцать-тридцать немецких дивизий, и соотношение сил резко изменится в нашу пользу.

– Этого, к сожалению, не будет, – неожиданно прервал выступление Сталин. – Американцы давно изучают возможность высадки своих войск во Франции и прекрасно понимают, что этим сильно нам помогут. Но сделать это они, равно как и англичане, готовы только в двух случаях.

Все присутствующие замерли, пытаясь понять, что стоит за словами Верховного – простое раздражение или точные разведданные.

– Первое, если положение Советского Союза станет отчаянным, чего, конечно же, не случится. Или, если критическим станет положение немцев. Только тогда наши союзники заявятся в Европу. – Строго говоря, Сталин немного опережал события. Генерал Маршалл пока еще не закончил свой план вторжения во Францию. Однако это было непринципиально. – Но и после высадки они будут воевать спустя рукава, хотя на западном фронте им будут противостоять сравнительно немногочисленные войска противника. Как нас уже информировала разведка, в сентябре военное министерство подготовило для Рузвельта так называемую «Программу победы». По подсчетам американских военных, для войны им потребуется свыше двухсот дивизий сухопутных войск. Но мы точно знаем, что они не станут формировать столько. Восемьдесят-девяносто, или в лучшем случае сто дивизий, не больше. Вот и выходит, что даже когда союзники высадятся в Европу, война будет вестись ими вполсилы.

Эти откровения Верховный приберег до того времени, когда станет совершенно ясно, что немецкое наступление выдохлось, и советское командование поверит в свои силы. Иначе оно могло впасть в пессимизм, раньше времени узнав, что драться с Германий и ее сателлитами придется один на один.

– Также нет никакой надежды на то, что удастся достигнуть договоренности о присылке британских войск на восточный фронт. Все те обещания, которые раздает Черчилль, просто чепуха. Он пытается водить нас за нос. Хотя Иден откровенно признался, что численность английской армии уже превысила четыре миллиона человек, из которых больше половины в сухопутных войсках, но задействовать их в Европе не предполагается.

– Англичане постоянно ссылаются на объективные трудности, – попробовал возразить Молотов, – а прекращать войну они не собираются. Британский премьер-министр клятвенно заверял, что желает помочь нам.

В ответ Сталин только хмыкнул, выразив свое отношение к Черчиллю презрительным взмахом руки. В той истории союзнички ловко провели его, надолго затянув открытие второго фронта, но здесь этот фокус у них уже не пройдет. Оценив реакцию собравшихся на неприятные новости, а здесь были и скептицизм, и растерянность, и неприкрытая ненависть к любителям загребать жар чужими руками, Верховный твердо произнес:

– Мы должны смотреть в глаза действительности, какой бы она ни была неприятной, и не бояться высказать правду, как бы она ни была нежелательной. Мне шестьдесят два года, и у меня есть жизненный опыт, который подсказывает, что если у страны есть армия и эта армия хочет драться, то она дерется. Мы за совместную борьбу с Германией, но Англия воевать не хочет, хотя армия у нее имеется. Немцы знают об этом, они игнорируют английскую опасность на западе и считают ее блефом. Потому-то они так уверенно снимают с запада все сколько-нибудь годные дивизии. Откуда у немцев такая уверенность в пассивности англичан? Мало того, британцы уже отошли от потрясения, в котором пребывали после поражения во Франции, и поняли, что благодаря Красной Армии им теперь ничего не угрожает. Они считают, что помогать нам теперь вовсе не нужно. Можно с уверенностью говорить о том, что в ближайшие месяцы Черчилль свернет свои поставки военных материалов.

– Мы и без них справимся, – подыграл вождю Шапошников, чтобы подбодрить генералов. – Не хотят англичане посылать помощь, пусть не посылают. Они сами ее предложили, мы не навязывались. Все равно такая символическая помощь не сможет внести серьезных изменений на фронте.

– Верно, – кивнул Сталин, – но делать это они должны открыто. А Черчилль не скажет прямо, что не хочет помогать, он будет извиняться и ссылаться на разные надуманные причины, в первую очередь на якобы готовящуюся подготовку второго фронта. Уже разработан план, как это все лучше состряпать. Просто отдадут приказ военным кораблям бросить конвой и уйти. А после того, как немецкие самолеты и подлодки уничтожат все пароходы, Черчилль скажет, что морской путь слишком опасен и пользоваться им нельзя. Вот и вся дипломатия. Может быть, окажется искренним поступившее сегодня предложение де Голля о присылке одной французской дивизии. Но хотя совместные военные действия очень важны для улучшения дружественных отношений с французским народом, вы понимаете, что реальной помощи от одной дивизии будет немного. Пусть даже она и имеет боевой опыт. Продолжайте, товарищ Молотов. Расскажите нам об организации польской армии.

Окончание доклада, прерванного сенсационными заявлениями, получилось скомканным. Нарком просто без всяких эмоций зачитал отчет:

– Совершив поездку в районы формирования польской армии, Кот вынес о ней самое благоприятное впечатление. Кот поблагодарил за оказание помощи польским гражданам в СССР и заверил, что она укрепит поляков в их борьбе с Германией…

Закончив выступление, Вячеслав Михайлович встретился глазами со Сталиным и замер. Очень уж оценивающим был взгляд Верховного, направленный в сторону наркома. Он откровенно говорил о том, что Коба сейчас решает, что делать со своим старым товарищем, который позволил союзникам обвести себя вокруг пальца.

На самом деле Сталин думал вовсе не о степени компетентности своего наркома, а о посвящении его в тайну. Ситуация стала слишком сложной, и все больше отличалась от прежнего развития событий. Теперь уже нельзя обойтись одними инструкциями, наркоминдел должен понимать, что и зачем ему следует делать.

* * *

После совещания Сталин заказал чай для себя и коньяк для Молотова, которого он попросил задержаться. Перейдя в маленькую комнату для отдыха (большая была просто не нужна, так как квартира Сталина находилась здесь же в Кремле), они принялись за поздний ужин. Сам Верховный на работе предпочитал не пить, а после наставлений попаданца о здоровом образе жизни, которые совпадали с тем, что в один голос твердили врачи, вообще подумывал о полном отказе от курения и алкоголя. Но вот своему наркому он полстакана приказал налить. Последствия темпорального шока непредсказуемы, а потому для его нейтрализации требуется универсальное лекарство. Заметив, что Молотов перестал есть и вопросительно смотрит на него, Верховный кивнул ему на тарелку.

– Вячеслав, ты же сегодня не обедал? Тогда кушай больше, беседа будет длинной.

<p>Глава 8</p>

Послушно съев еще пару бутербродов и допив коньяк, Молотов вытер губы салфеткой, показывая, что готов к разговору. Сталин снова указал на бутылку антитемпошокового средства и, только после того, как нарком принял вторую дозу, наконец заговорил, начав издалека:

– Вячеслав, ты помнишь, что в сентябре мы готовились к обороне совсем не там, где немцы собирались наступать.

Удивленно подняв брови, Молотов молча кивнул. Он еще не понял, к чему клонит Сталин, но как старый подпольщик и опытный дипломат, лишних вопросов привык не задавать.

– Мы вообще считали, что немец сможет собрать только одну танковую группу. Так нас информировали. – В раздражении Сталин сжал пальцы здоровой руки и резко взмахнул ею, едва не ударив кулаком об стол. – Разведка называется. В общем, остановили бы мы противника не под Вязьмой, а под Москвой. А к нынешней линии фронта смогли бы вернуться лишь к весне, после зимнего наступления.

– Насколько я помню, с нами тогда вышел на связь очень информированный человек из германского штаба или даже руководства страны?

– Вышел, только не из Германии. И кроме планов «Тайфуна», он еще много чего нам полезного рассказал. О том, что сейчас происходит в мире, что случится через год и через пятьдесят лет, да и еще позже. Кстати, помнишь, Вячеслав, лет двадцать назад к нам в Москву приезжал английский писатель Уэллс. Он много беседовал с товарищем Лениным, и я тоже его принимал в своем кабинете. Мы тогда спорили с ним о будущем. Ты читал его книги?

«Так значит, этот товарищ построил такую машину, как в книге Уэллса, – промелькнуло понимание в глазах изумленного наркома. – Наверняка он может многое подсказать нам по механизмам будущего».

– Правильно, узнали мы от него действительно много, и не только о военной технике, но и о международной политике. Вячеслав, не обижайся, что сразу тебе все не сказал. Ты же старый большевик, еще в реальном училище занимался подпольной работой. Так что правила конспирации тебе напоминать не надо.

– Понимаю, количество информированных товарищей в таком вопросе нужно ограничивать. А почему сейчас рассказываешь?

– До сих пор в мире все шло так, как и должно быть, хотя и с некоторым преимуществом для нас. А вот после вступления в войну Америки началась би-фур-ка-ция. Это значит, что историю можно повернуть по новому пути. Так что теперь тебе тоже пора браться за работу. Ознакомься вот с этими документами. То, что по технике, пока пропусти, кроме ядерного оружия. Все, что касается танков, самолетов и кораблей, тебе завтра разъяснит товарищ Куликов. Ты у нас тоже технарь, так что разберешься и выскажешь свое мнение.

Просмотрев стопку листов с неровными строчками текста, напечатанного на машинке неопытной рукой, Молотов хмыкнул, дойдя описания талантов товарища Сталина:

– Коба, надо же, какую глупость он пишет. Ты якобы плохо разбираешься в оперативном искусстве, а твои знания, основанные на опыте гражданской войны, полностью устарели.

– Тут он прав, – с несвойственной ему самокритичностью возразил Верховный. – Я считал, что могу разобраться в управлении войсками, и такая неприятная оценка сначала показалась мне неправильной. Но, обсудив все с Шапошниковым и Василевским, я все-таки понял этот свой недостаток. Там в бумагах дальше написано, что в той истории я осознал это лишь через год.

– Да что он понимает, – искренне вспылил Молотов, действительно считавший своего вождя великим теоретиком. – Ведь ты каждый день у меня на моих глазах с военными общаешься. Может, некоторых знаний у тебя пока и недостает, но главное, это вкус к военному делу иметь. А у тебя этот вкус есть.

Перелистав еще пару страниц, нарком снова не удержался от комментария:

– Не зря я этому Литвинову не доверяю. Все историки в будущем пишут, что он предатель, даже те, кто его защищает. Да, у него есть заслуги, но надо сразу его снять, а не тянуть.

Когда нарком дошел до характеристики на самого себя, то, не выдержав, рассмеялся и процитировал:

– «Молотов всю жизнь оставался убежденным сталинистом, хотя и считал Сталина слабым экономистом. На его взгляд, Сталин является несравненным организатором, прирожденным лидером, а также хорошо разбирается в военной технике. М. оставался принципиальным противникам Хрущева по основным вопросам…» Дойдя до этого места, он сразу погрустнел. Веселье сразу куда-то испарилось.

– П-послушай, Коба. – Молотов начал заикаться, что бывало с ним только в минуты сильнейшего волнения. – Н-не пора ли расстрелять Никиту, а то как бы поздно не было. Или устроить несчастный случай. В-война.

– Да что вы все прицепились, расстрелять, расстрелять, – рассердился Верховный. – Всех расстрелять, кто тогда работать будет? Меня вот больше Маленков волнует, но кто его сможет заменить? Читай давай, Молотошвили.

С недовольным видом Молотов быстро просматривал записи, но когда он дошел до страницы с сомнительными фактами, почерпнутыми из либеральной прессы будущего, его снова начал разбирать смех:

– Что тебя так развеселило, Вячеслав, слухи про Берию?

– Да нет, я чего-то в таком роде и ожидал, но вот как они над бедным Поскребышевым изгаляются. Ну ладно, тихий и незаметный секретарь, оказывается, всех наркомов матом кроет. Ладно, ты его избиваешь, хотя я не могу взять в толк, зачем. Но почему надо было выдумывать такой идиотский способ избиения – хватать его за волосы и головой об стол?

Переглянувшись, Сталин с Молотовым расхохотались, представив себе такую картину. Поскребышев уже двадцать лет работал в аппарате ЦК и все это время он был лысым. Эта самая лысина секретаря давно стала таким же непременным атрибутом Кремля, как трубка Верховного или пенсне Берии.

Отсмеявшись, Молотов дочитал всю информацию про начальника особого сектора и покачал головой:

– А тут еще Бажанов в своих якобы воспоминаниях добавляет, что его жену в тридцать седьмом арестовали. А ведь она от туберкулеза умерла.

– Да, Борис много разной чепухи напридумывал, не понимаю, почему серьезные люди будут ему верить. Да и другим лжеисторикам тоже. Знаешь, а мне даже немного обидно, почему это Лаврентию каждый день должны дэвушек привозить, а мне нет. Я же вроде кровавый тиран? Выходит, либеразады хотят меня унизить, дескать, раз за девочками не охочусь, значит, я не мужчина. Так выходит? Да и, в отличие от меня, у Лаврентия жена есть. Попробовал бы он только привести кого-нибудь домой, Ноно бы ему такой скандал закатила, что и охрана не помогла.

Посмеявшись над грубоватыми шутками вождя, нарком снова углубился в изучение документов, а дочитав их до конца, долго рассматривал разрисованную от руки контурную карту мира.

– У меня к товарищу Андрееву есть вопросы, – задумчиво произнес он, делая пометки в блокноте.

– Запиши, мы их передадим, как только сможем. А теперь, Вячеслав, поговорим о наших ближайших целях в международной политике. Выскажи свое мнение.

– Как я понял, Британию можно в расчет не брать, ее позиция фактически уже ничего не значит. Об этом, правда, еще никто не догадывается, но это так. Значит, решать все проблемы будущих границ нам придется лишь с Америкой. Кроме разве что территорий бывших британских колоний.

– Пока еще британских, – поправил с усмешкой Сталин.

– Верно, – согласился Молотов, – пока еще. Из них нас больше всего интересуют Ирак и Аравийский полуостров. Конечно, не весь, а только нефтеносные районы. Необходимо добиться разрешения Черчилля на ввод туда наших войск.

– Существует ли такая возможность?

– Несомненно. Наш опыт сотрудничества с Англией по персидскому вопросу показывает, что договориться можно. Ну а повод долго искать не придется. Американский флот на Тихом океане разгромлен, и его главная база Перл-Харбор находится под угрозой. Значит, не сегодня-завтра японцы развяжут себе руки на западе. Так сейчас думает Черчилль, и так же считают его лорды адмиралтейства. Британские силы терпят одно поражение за другим, и наше беспокойство за судьбу Персидского залива вполне обоснованно. Через пару месяцев весь японский флот может войти в Индийский океан, опять-таки, по мнению англичан, высадить десант в британских владениях и закрыть Ормузский пролив.

– Правильно, Черчиллю надо принимать меры, чтобы отстоять восточные колонии. Там потребуется много войск, и наша помощь в заливе будет нелишней.

– Она будет просто неоценимой, – ехидно усмехнулся Молотов. – Да, в Индии формируется полуторамиллионная армия, из которых восемьсот тысяч человек уже имеются налицо. Наша страна подобных резервов выделить, естественно, не может, это так. Но зато мы не находимся в состоянии войны с Японией, и если на юге Ирана и Ирака будут базироваться наши самолеты и корабли, то эти территории окажутся в полной безопасности. Начинать войну еще и с Советским Союзом император не захочет. Поэтому, если мы предложим Черчиллю перебросить на юг пару наших авиаполков, он будет только рад.

– Помимо самолетов, также отметим в договоре наше право на отправку туда пяти-шести стрелковых дивизий. Лишних у нас, конечно, нет, но это неважно. Главное, добиться такого разрешения.

– Согласен, нам надо застолбить право на размещение в нефтеносных районах наших войск, – понимающе улыбнулся Вячеслав Михайлович. – А что мы не сможем их сразу перебросить, так ведь путь в Аравию неблизкий. Сначала туда прибудут саперные части, потом хозяйственники. Постепенно организуем базы, подтянем личный состав, правда, без артиллерии. А вот к концу войны уже будем иметь в заливе полноценную армию. Вот только авиацию, в соответствии с договором, придется перебазировать сразу. Где только ее взять?

Где взять истребители, Сталин уже продумал заранее.

– Англия нам и поможет. Те самолеты, которые она шлет – устаревшие, с пулеметным вооружением, и часто некомплектные. Толку на фронте от них нет, только проблемы с ремонтом. А раз они могут быть пущены в дело не скоро, то следует английские истребители в Ирак и отправить. Да и недоразумений в воздухе меньше будет, если наша авиация станет однотипной с союзной, а заодно мы сможем пользоваться помощью британских механиков.

– Тогда техническая сторона вопроса вполне осуществима. Ну а в дальнейшем, когда Черчилль не выполнит своих обязательств по открытию второго фронта, мы в качестве компенсации потребуем пересмотра всех договоренностей. Хорошо подготовимся, воспользуемся моментом, и Залив будет в наших руках. Англичане сами его отдадут.

– Верно, не хотят воевать, пусть за это платят. Еще надо потихоньку провести переговоры с правительствами Норвегии, Дании и Бельгии.

– Насчет чего?

– Нам нужны Гренландия и Шпицберген. Это дело несрочное, но нужно начинать заранее. Мы готовы заплатить за эти территории, с рассрочкой платежа на несколько десятилетий и с согласием на любые условия. Гарантируем отказ от национализации всех местных предприятий, обязательство не строить на островах военные базы, сохранение права рыболовства в прибрежных территориях и добычи угля на островах. В общем, оставим им все права, кроме одного – добывать полезные ископаемые со дна океана. Сейчас Арктика никому не нужна, но вот лет через сто… – Сталин мечтательно задумался, глядя на карту мира. Превратить Северный Ледовитый океан со всеми его богатствами в Русское море это значит сделать бесценный подарок стране.

– Будет непросто, – досадливо поморщился Молотов, – ведь мы сами разорвали с этими странами дипотношения. Но сделаю все, что смогу. Глядишь, в двадцать первом веке мне на Шпицбергене памятник воздвигнут.

– На Груманте, Вячеслав. Так он должен называться. И главное, когда начнем составлять с Америкой договор о разрешении послевоенных проблем, надо будет хорошенько проработать этот вопрос. Там обязательно должны быть учтены все наши интересы в Арктике.

– Над этим я поработаю, может, еще и с Канадой договоримся насчет ее островов. А для чего нам Бельгия?

– В бельгийском Конго имеются очень богатые залежи урана. Нам они, в общем-то, и ни к чему, своих хватает. Но американцам там делать нечего. Чем меньше у них будет руды, тем лучше. Постарайся придумать что-нибудь, чтобы поставить урановые запасы под наш контроль. Не обязательно вводить войска, можно просто приобрести концессию хотя бы лет на десять, но лучше на двадцать. Не согласятся бельгийцы, им же хуже. Развернем партизанское движение против колонизаторов.

– Что-нибудь придумаем. Бельгийское правительство в изгнании сейчас не в том положении, чтобы торговаться. Если мы четко обговорим сроки нашего пребывания в Конго, то опасаться им нечего. И еще, Коба. Раз мы заглядываем далеко в будущее, то мне кажется, Китай для нас не менее важен, чем Америка.

– Правильно, но тут наш вызыванец мало что смог рассказать. Жаль, что он не востоковед. А по Китаю я пока я решил так. Хотя подожди, я думаю, нам надо позвать товарища Берию.

Через пару минут, когда к ним присоединился нарком внутренних дел, Сталин продолжил:

– Мы с тобой, Вячеслав, уже не раз обсуждали склонность Мао Цзэдуна к национализму. Пора его сменить. Во главе КПК должен стать Ван Мин, согласен? Но Цзэдун это даже не половина проблемы, а лишь небольшая часть. Правители приходят и уходят. Важнее то, что скоро у границ СССР появится промышленно развитая держава с огромным населением. Как бы мы ни дружили с Китаем и ни помогали ему, но это не гарантирует отсутствие конфликтов в будущем.

– Увы, история повторяется, – согласился Молотов. – Вот взять ту же Болгарию. Без России ее просто не существовало бы, а она сейчас союзник Гитлера. Хорошо еще, что кроме одного санитарного поезда ничего на фронт не послала. А Финляндия? Только товарищ Ленин объявил о ее независимости, как она умудрилась два раза подряд на нас напасть.

– Поэтому Китай надо расчленить. Я в этом вопросе пока не разбирался, не до того было. Ты что думаешь?

– Во-первых, нельзя допустить возвращения Китаю Синьцзяна. Если Уйгурия добьется независимости, то она станет буферной страной, прикрывающей нас на участке от Монголии до Афганистана. Желательно также присоединить территорию Внутренней Монголии к Монгольской республике. Таким образом, от будущего КНР отторгается территория почти три миллиона квадратных километров, вместе со всеми природными ресурсами.

– Еще важный вопрос. Можно ли добиться согласия от Чан Кайши на признание Маньчжоу-Го? Если коммунисты Китая подтвердят, что не претендуют на Маньчжурию, и мы дадим соответствующие гарантии, то, наверно, Гоминьдан согласится считать Маньчжоу-Го отдельным государством. Разумеется, с одновременным признанием ее воюющей стороной. А после войны это будет мирная нейтральная страна, в которой нет иностранных войск. Вот для нее лучший выход. Это решение подойдет всем, кроме, конечно, Америки. Но тут мы сумеем настоять на своем.

Молотов почесал подбородок, размышляя, и покачал головой:

– Думаю, нет, Коба, все не так просто. Там нет предпосылки в виде сепаратистских движений. Дело в том, что основное население Маньчжоу-Го это ханьцы, а собственно маньчжуров там очень мало. Поэтому всегда будет остро стоять вопрос воссоединения с Китаем. В долгосрочной перспективе так обязательно и случится. Включать Маньчжурию в состав Союза тоже нельзя. Это совершенно невозможно, потому что противоречит нашей политике. К тому же в этом случае китайцы составят не меньше четверти населения нашей страны. А учитывая, что ограничивать их рождаемость мы не сможем, то со временем достигнет даже трети. Представьте, товарищи, китайцы освоят весь Дальний Восток, создав там сначала автономную республику, потом союзную, а затем и…

– Шени деда, – выругался Берия, но тут же осекся. Вождь запрещал ему говорить по-грузински при русских.

– Так, так, – Сталин задумчиво постучал чубуком трубки по карте. – Если и в Маньчжурии и в Китае начнут строить социализм, то они объединятся. А если одна из этих стран будет буржуазной, ирредентистскому движению это, конечно, помешает, но для нас ситуация станет еще хуже. Вячеслав, есть ли решение у этой задачи? Существует ли оно? Должно существовать.

– Разберемся, Коба. Мы, вятские, ребята хватские. Семеро на одного не боимся никого.

– Тут нам надо серьезно подумать, – не поддержал шутки Сталин. – Вот еще Югославия меня беспокоит. Небольшая страна, а столько неприятностей. Тито после войны готов ссориться со всеми – и со мной, и с Хрущевым. Видно, я плохо тогда Попиводу поддержал. Да и по другим балканским странам у нас еще много работы. – Верховный тяжело вздохнул и как бы между прочем добавил: – Зря, Лаврентий, ты отсоветовал мне наркоминдела сразу в курс дела вводить.

Наркомы искоса переглянулись. Неприязнь между Берией и Молотовым не была для вождя секретом, да и Куликов был приставлен к попаданцу не за красивые глаза, а за высокий интеллект. Разобравшись в ситуации, он часть информации, касающейся высшего руководства страны, записывать не стал, поведав сверхсекретные сведения только Сталину при личной встрече. Берии не стоило знать, что хотя Молотов и признавал организаторские способности наркома, но при этом считал его редкостной сволочью. На взгляд Верховного, некоторая натянутость в отношении наркомов была только на пользу дела. Работа им предстоит очень сложная, ошибки в ней просто неизбежны, а дружеские отношения между соратниками могут привести к соблазну эти ошибки скрыть. Поэтому он не упустил случая лишний раз столкнуть их лбами.

Выдержав испытующий взгляд своего недруга, Берия спокойно возразил:

– У нас тогда еще не было полной уверенности в правдивости всей информации. Но сразу после атаки на Перл-Харбор я согласился на то, чтобы поставить вас в известность.

– Товарищ Берия, когда можно будет передать список вопросов товарищу Андрееву? – невинно поинтересовался Молотов, не пропустивший мимо ушей сталинскую фразу «как только сможем».

– Он пока в пути, – сухо ответил нарком. – Погода нелетная, вот вылет самолета и задержался.

– Да погода сейчас не ахти, – с вежливой улыбкой, отрепетированной на дипломатических приемах, согласился Молотов. – А поездом добираться долго. Кстати, а товарищ Андреев сейчас где находится?

* * *

Пусть и не очень быстро, но вперед мы все же потихоньку продвигались. Меня даже радовало, что вместо ненадежного самолета нам досталась видавшая виды трехтонка. Правда, лишнего места в кабине помятого жизнью грузовичка не оказалось. Рядом с шофером сидел надменный интендант, и меняться со мной местами он, конечно, не собирался. Впрочем, оно и к лучшему, зато можно было спокойно пообщаться со своими спутниками. Когда разбитая тяжелой техникой дорога становилась чуть ровнее, и можно было разговаривать, не опасаясь прикусить себе язык, я начинал расспрашивать майора Сысоева. Бывший комбат отвечал охотно и обстоятельно рассказывал о тонкостях командования подразделениями, что было для меня очень интересно. Мало ли как сложится, вдруг придется занять должность комбата, а я в управлении батальоном ничего не смыслю. В нашем штабе мне приходилось бывать редко, и то лишь для того, чтобы получить очередную задачу или доложить о выполнении. А в девяностых годах я хотя и сидел ближе к командованию, но занимался лишь техническими вопросами, обслуживая компьютер.

И вот под непрерывное тарахтение двигателя и свист ветра я впитывал в себя воинские премудрости. У меня и раньше возникали подозрения, что планирование боевой операцией на карте это лишь верхушка айсберга. В первую очередь следует выбить у вышестоящего командования как можно больше припасов и вооружения, а потом еще придумать, как все это богатство перевозить. И вот тут в ход идут разные хитрости, потому что зампотыла, начпрод и начсклада никогда просто так ничего не отдадут. Общение с тыловыми хомяками это великое искусство, и освоить его непросто.

Я вспомнил, что когда в девяносто пятом прибыл на место службы, меня удивило, что на складе лежит новенький ксерокс, а все формуляры и бланки размножаются ручным копировальным аппаратом. То есть сажают за стол всех военнослужащих, кого только можно, дают линейки и… благословляют на нелегкий труд. А ведь выписывали копир специально для нас, но из-за каких-то непонятных формальностей выдавать его не собирались. Зато у соседей ушлый прапорщик смог совершить то, что оказалось невозможным для нашего подполковника, и достать ксерокс. Правда, мне удалось проторить к нему дорожку и получить разрешение на пользование аппаратом. А всего-то делов было объяснить прапору, что для заправки копира не обязательно везти его целиком, рискуя разбить хрупкий механизм на наших дорогах. Достаточно просто открыть дверцу и извлечь оттуда пластиковую емкость, именуемую картридж. Сначала он, конечно, не поверил. Все равно, как если бы я заявил, что у «козлика» бензобак можно спокойно вытащить, заправить и засунуть обратно в машину. Но зато убедившись, проникся неимоверным уважением к «студенту».

– Когда же склады выжаты досуха, – не спеша продолжал лекцию мой новый наставник, – а тыловики сняли с себя последнюю рубашку, уже можно прикидывать, как распределить ресурсы между ротами. Дилемма эта нешуточная. Всегда получается так, что опытных бойцов, пушек, минометов, боеприпасов к ним, а теперь еще и противотанковых ружей на всех не хватает. Делить их можно тысячью способов. Например, раздать поровну, но тогда все подразделения станут одинаково слабыми, а гужевой транспорт просто не будет успевать развозить боеприпасы. Повозок-то всегда меньше, чем по штату положено. Еще вариант – свести все тяжелое вооружение вместе и отдать одной роте, но тогда другие останутся голыми. Можно противотанковый взвод и минометную батарею оставить у комбата в качестве резерва, посылая на нужный участок по мере необходимости. Но в этом случае пока минометы или «сорокапятки» дотащат, может быть уже поздно.

– Ну хорошо, распределили мы тяжелое вооружение, – нетерпеливо подгонял я, – теперь перейдем к тактике.

– Понимаете, – втолковывал мне майор, – нарисовать на карте стрелочки и сказать ротным выдвигаться туда и туда, это просто. Любой лейтенант умеет держать в руках карандаш. Но ведь надо, чтобы они действительно смогли дойти, выбили немца, да еще и сохранили столько людей, чтобы продолжить наступление. Поэтому сначала надо разобраться со снабжением.

Незаметно я поймал себя на мысли, что мы обсуждаем в основном только наступление, как будто оборона для нас уже неактуальна. Вернее, обсуждал майор, с высоты своего опыта, а мне оставалось только мотать себе на ус. А мотать пришлось много. Как лучше расположить наблюдательный пункт, где развернуть батальонный медпункт, какой вариант размещения пункта боепитания наиболее оптимален при наступлении. В уставах прописано далеко не все, да и многие довоенные предписания уже явно устарели. Сколько войск оставлять в резерве, и где этот резерв лучше всего держать. На флангах, чтобы отразить внезапный удар противника, или в центре, чтобы развивать успех наступающих войск.

У меня в голове уже все перемешалось, но Сысоев все продолжал объяснять:

– А если не дай бог, батальону дадут танки…

– И что же в этом плохого, – переспросил я, думая, что ослышался, – разве бронетехника бывает лишней?

– Такое впечатление, что бывает. Не умеют наши командиры взаимодействовать с другими родами войск. Они даже толком не знают, когда пехота должна идти впереди танков, а когда сзади. Я уже видел такое на фронте. Нашим сколько машин ни дай, все потеряют, и самое обидное, обычно без пользы.

* * *

Хотя беседовали мы много, но о том, кто я на самом деле, куда и зачем еду, майор выспрашивать не пытался. И так ясно, что мы важные птицы, и дела у нас тоже должны быть весьма важные. Достаточно было видеть круглые глаза командиров и особистов, которым Авдеев предъявлял свое удостоверение. Когда даже шпалоносцы вытягивались перед простым ординарцем, это наводило на размышления. Впрочем, надо сказать, что при жутком дефиците транспорта, который все здесь испытывали, даже самые толстые и красные корочки помогали мало.

Единственное замечание о моей персоне, которое все же позволил себе майор, касалось внешнего вида:

– Что же вы прямо так к своему начальству заявитесь? – покачал он неодобрительно головой, когда мы приводили себя в порядок после преодоления очередного участка пути. Парадной формы у вас ведь нет, верно? И даже вот эта гимнастерка, что сейчас надета, вам великовата.

Да, вид у меня действительно был не самый бравый. Зато бывший майор выглядел собранно и подтянуто, хоть сейчас на плакат: снаряжение идеально подогнано, лицо чисто выбрито и даже ногти аккуратно подстрижены.

– Если вы, товарищ Соколов, останетесь в Москве хоть на несколько дней, – продолжал Сысоев, – то вам обязательно следует пошить форму на заказ. Но не абы у кого. У нас в стране только трое портных шьют костюмы так, что если в них заявиться на прием к британской королеве, то все лорды ахнут от зависти. Один живет в Одессе, надеюсь, он успел эвакуироваться, другой в Тбилиси, а третий здесь, в Москве. По моей рекомендации он пошьет вам форму без очереди и очень быстро.

Эта мысль мне понравилась. Ясно ведь, что меня вызовут в Кремль, и туда надо явиться в лучшем виде, чтобы не уронить честь будущего. Ведь по мне станут судить обо всех людях двадцать первого века.

Так, за приятными мыслями, я не заметил, как мы подъехали к Внуково. Именно здесь нас ждали встречающие, наивно полагающие, что мы прилетим на самолете, а связаться с ними и предупредить, что мы поменяем маршрут, не было возможности.

Аэродром встретил нас невероятной суетой. Зенитные орудия находились в полной боевой готовности, бойцы батальона охраны метались туда-сюда, всерьез готовясь к отражению нападения. Над полем гудели несколько самолетов, невидимых в ночном небе, и, судя по звуку, нарезали круги. На посадку их почему-то не пускали, хотя полосы были свободными. Выяснить, где нас ждут и что тут вообще случилось, при таком аврале не удалось. Все местное командование было страшно занято, и нас просили пока подождать.

В этой сутолоке даже Авдеев растерялся и предложил просто посидеть на лавочке, пока все не успокоятся. Неизвестно, долго ли нам пришлось бы рассиживаться, гадая, что здесь произошло, но буквально через минуту мы сцапали Леонова, мчащегося куда-то сломя голову, ничего не замечая вокруг. Надо же, оказывается, он умудрился вернуться с фронта раньше нас. Впрочем, сам Алексей удивился еще больше:

– Вы как здесь очутились, если мы самолеты не принимаем? – изумился он и ткнул пальцем в небо, где все время не смолкало гудение. Вид у Алексея был просто ошарашенный. Думаю, если бы я заявил ему, что мы телепортировались, он бы легко поверил.

– Да вот кое-кто ломает любую технику, какую ему не доверь, – с серьезным видом разъяснил Авдеев. – Хоть броневик, хоть самолет. Так что мы решили, что по земле передвигаться безопаснее, чем лететь. А у вас тут что за столпотворение?

– Да связь пропала, мать ее разтак. Самолеты сюда летят, а чьи, неизвестно. Может, немецкие, и сейчас нас бомбить начнут или десант высадят. А тут еще очень важных персон ждут, ну вы поняли, о ком я. И вот все связистов матом кроют, подгоняют, чтобы быстрее рацию чинили, но когда начальство над душой стоит, получается обычно еще медленнее. Ну вот паника и началась, никто не знает, что делать. Может, это вы там летите, а вам сесть не дают. А может, это диверсанты, которые за вами охотятся. Сейчас доложу, что все в порядке, и тогда вас примут и накормят.

Смотреть в глаза начальнику аэродрома после того, что здесь произошло, пусть и не совсем по моей вине, я не хотел. Поэтому, удостоверившись, что машина у Леонова имеется, предложил поскорее отсюда убраться. Алексей тоже спешил, хотя и по другой причине. Как он пояснил по дороге, после двенадцати ночи передвигаться по городу запрещено даже военным. Разумеется, у него имелся специальный пропуск, подписанный комендантом Москвы, но бдительные патрули, вооруженные пистолет-пулеметами, могли открыть огонь раньше, чем им успеют предъявить документы. Так что надо или ждать утра, или выезжать немедленно.

* * *

Посмотреть на старую Москву в эту ночь мне не довелось. Светомаскировка соблюдалась строго, и повсюду царила темнота, как и положено в военном городе. Движение в вечернее время было не очень активным, и, попетляв всего полчаса по улицам, мы наконец прибыли. С майором нам, к сожалению, пришлось расстаться, передав его из рук в руки пожилому лейтенанту госбезопасности, с наказом беречь, холить и лелеять.

Как оказалось, жить мне предстояло не в казарме и не в гостинице, а в отдельной квартире современного восьмиэтажного дома, да еще трехкомнатной, что по нынешним временам считалось роскошью немыслимой. Однако большая жилплощадь была выделена отнюдь не для удобства меня бесценного, а для размещения охраны и обеспечения мне условий работы.

Благодаря нашему опозданию, квартиру успели оборудовать так, как и полагалось для попаданца. Внешнюю дверь заменили на стальную, отделанную снаружи под дерево, чтобы не вызывать любопытства. Еще одну железную дверь соорудили в кабинете, где, как предполагалось, я буду записывать свои мудрые воспоминания о будущем. Для хранения моих откровений уже был приготовлен внушительного вида сейф, судя по табличке, еще дореволюционный.

По прибытию Алексей коротко нас проинструктировал. Первое, что он нам разъяснил, это местонахождение бомбоубежища, оно было оборудовано прямо в подвале, и спуститься к нему можно по лестнице, не выходя на улицу. Подниматься во время воздушной тревоги на крышу и тушить зажигательные бомбы, как это должны делать обычные жильцы, мне категорически запрещалось. К счастью для нас троих, пока мы жили в этом доме, авианалетов ни разу не случалось. Вернее, пару раз тревогу объявляли, но мы в это время находились или за городом, или в другом здании. Не представляю, как бы мы сидели в убежище среди женщин и детей, вместо того, чтобы дежурить на крыше с ведром песка. Наверно, просто сгорели бы от стыда.

Леонов также продемонстрировал сейф с тремя ППШ и десятком разнокалиберных пистолетов. Впрочем, в случае нападения мы обязаны были не отстреливаться, а сидеть не высовываясь за бронированной дверью и ждать подкрепления. Телефонов в квартире имелось аж три штуки, правда ни одного, связанного с напрямую кабинетом Берии или Сталина, как я втайне надеялся, не было. Один аппарат, без диска, соединялся с соседней квартирой, где постоянно дежурило шесть энкавэдэшников, а еще два были обычными городскими. Провода от них уходили в разные стороны, и если диверсанты перережут одну линию, другая продолжит работать.

Еще Алексей пояснил, что даже днем нельзя снимать светомаскировку, так что красивый ли вид за окном, я так и не узнал. Впрочем, в данный момент меня больше интересовал источник аппетитного запаха, доносившийся из кухни. Хотя ужин сварили не меньше часа назад, но завернутые в байковое одеяло кастрюли все еще оставались горячими.

Две тарелки наваристого борща с большими кусками сала сделали жизнь приятной и радостной. Потом мы умяли пшенную кашу с рыбными котлетами, тоже по две порции, а затем запили все это компотом, покончив с трехлитровой кастрюлей за пять минут.

Убедившись, что дальнейшие попытки запихнуть в себя еще что-нибудь съедобное совершенно безнадежны, я переключился на обследование нового жилища. Еще когда мы мыли руки на кухне, меня удивило, что водопровод работает. Но еще большим чудом оказалась горячая вода, лившаяся из крана в ванной. Уж не знаю о ведомственной принадлежности этого дома, но котельная, к которой он подключен, работала на совесть. До этого я часто мечтал, что заполучив когда-нибудь настоящую ванну с горячей водой, буду отмокать в ней часа три как минимум. Но поздний час и набитый живот перевесили, и я предпочел сразу лечь спать, едва помывшись, тем более что наутро меня ждали важные дела.

* * *

Проснувшись спозаранку, я начал инспектировать одежду, прикидывая, как лучше привести ее в порядок. Совершенно очевидно, что раз персона попаданца соизволила приехать в Москву, то ее, эту персону пожелает видеть руководство страны, так что вид у меня должен быть максимально презентабельным. Вызов мог последовать в любую минуту, и следовало что-нибудь придумать, чтобы выглядеть соответствующе. Заметив мои затруднения, ординарец, позевывая, продемонстрировал шкаф, заполненный готовым обмундированием, сшитым, как ни странно, точно по нашим размерам.

Успокоившись насчет своего внешнего вида, я тщательно причесал волосы, успевшие немного отрасти, и с наслаждением побрился настоящей электробритвой. Агрегат этот, а по-другому данное громоздкое и увесистое устройство не назовешь, был уже потертым и явно не новым. Это не удивительно, наверняка с началом войны производство электробритв прекратилось, но работал допотопный PhiliShave исправно. Конечно, бреющая головка у этого аппаратика была всего одна-единственная, но так и на дворе всего лишь сорок первый год. Более совершенные конструкции пока не разработали.

Наконец, приведя себя в порядок, надев парадную форму и прицепив к ней медали, я покрутился перед зеркалом, тщательно выискивая недостатки. Еще не хватало опозориться в Кремле из-за какого-нибудь пустяка. К моей вящей радости, придраться было абсолютно не к чему, но увы, в этот день меня никуда не вызвали. Зато явился майор госбезопасности Куликов, притащивший мне материалы для работы. С собой он привел такой отряд сопровождающих, что места для всех не хватало, и часть пришлось разместить в соседней квартире. Да еще, судя по обрывкам разговоров, человек десять караулило на улице.

Воспользовавшись моментом, пока охраны имелось более чем достаточно, Авдеев умчался по срочным делам, пообещав мне заодно выбить в финансовой части зарплату. Мой денежный аттестат, который я до сих пор и в глаза не видел, уже переслали куда надо, и теперь пора было им воспользоваться. Деньги лишними не бывают. Правда, я засомневался, что получить их так просто.

– Мне что, даже доверенность на тебя писать не надо? Скажешь на словах, что ты мой ординарец, и все отдадут?

– Доверенность, конечно, нужна, но не в этом случае, – усмехнулся Авдеев. – Ты, если помнишь, вообще живешь под чужой фамилией.

* * *

Куликов осмотрел квартиру, проверил связь и, убедившись в звуконепроницаемости двери, ведущей в кабинет, вывалил на меня кучу вопросов.

– Подождите, подождите, – воспротивился я такому напору. – Сначала ответьте, что с нашим батальоном?

– Да что с ним случится, собрали его снова и перевозят сюда, в Подмосковье. Честно, скажу, потери у вас большие, но зато пользы вы принесли немало. А вот генерала Масленникова за неуместную инициативу собирались наказать и, на мой взгляд, справедливо. Поступил приказ прекратить наступление, значит, надо было остановиться. Если бы не очередное ранение, которое он получил, могли бы и в звании понизить, а так считай, легко отделался.

– А что с нашим полком?

– Тоже сюда скоро перебросят, а возможно, и всю дивизию. Ну, теперь моя очередь задавать вопросы?

– Я весь внимание.

– Вчера на заседании Комитета обороны мы приняли решение о вооружении истребителей «Як» тридцатисемимиллиметровыми пушками Шпитального.

– Вы? – я чуть не подпрыгнул от изумления.

– Кхы, кхы, – смущенно прокашлял Куликов. – Нет, не я, конечно. Оговорился, знаете ли. Моя роль ограничивалась сидением в углу и записью вопросов. Так вот, вы ни разу не упоминали о МПШ-37. Что-нибудь можете сказать о ее боевом применении?

– Честно говоря, вообще никогда о ней не слышал, наверно, она выпускалась небольшой серией.

– Жаль, – вздохнул Куликов, – так хорошо знать заранее, перспективная это разработка или не стоит тратить на нее средства.

После уже привычных уточнений, касающихся военной техники, гэбэшник неожиданно перешел к международным вопросам. Причем к таким, что я буквально раскрыл рот:

– Наше руководство беспокоит происходящее в Урумчи. До недавнего времени Шэн Шицай считался другом советского народа, но сейчас пошел на конфликт. Как он себя поведет в дальнейшем?

– Шэн кто?

Списав мое непонимание на усталость с дороги, Куликов пояснил:

– Шэн Шицай, дубань Синьцзяна. Как вы знаете, мы очень много сделали для него: посылали войска, снабжали оружием, построили авиазавод по сборке истребителей. Даже валюта Синьцзяна обеспечивается советским Госбанком. И в ВКПб дубань вступил, правда, партбилет ему выдали втайне. Но с началом войны помощь его стране пришлось свернуть и, уверившись в поражении Советского Союза, Шицай постепенно перешел от сотрудничества к конфронтации. Правда, после наших побед дубань повернул на попятную, и даже предложил включить Синьцзян в состав СССР восемнадцатой республикой. Как он поступил в вашей истории, проводил независимую политику или же примкнул к Чунцину? И на кого опирался, в частности, удалась ли его политика замирения дунган?

Внимательно посмотрев на Куликова, я не заметил признаков того, что он шутит, да и сегодня не первое апреля. Но все эти имена и термины были абсолютно непонятными. Покопавшись в памяти, я извлек оттуда Шао Линь, шаньюя гуннов, город Дубай, дунланцев из Средиземья, но ничего похожего на перечисленные майором незнакомые слова не обнаружил. Пришлось признать свою полную некомпетентность.

– Это вообще что за страна?

Изумленно округлив глаза, майор едва не выронил карандаш, которым готовился записывать ценные сведения:

– Китай, какая же еще.

– А разве там правителя зовут не Гоминьдан, то есть этот, Чан Кайши?

Куликов посмотрел на меня жалостливым взглядом, как будто я заявили, что Париж столица Рима, и трагически воздел глаза к потолку:

– Господи, чему вас только в школе учили.

– Ну так объясните невежде.

– Синьцзян формально относится к Китаю, хотя на самом деле Уйгурия практически независима.

– Ах, Уйгурия, – чуть не задохнулся я от возмущения. – Так бы и сказали, а то какие-то сизяни-масяни. Эта территория, надо сказать, весьма беспокойное место, к тому же после войны китайцы стали усиленно ее заселять, вытесняя коренное население. Там постоянно случались какие-то восстания, перевороты и волнения. Но все-таки, несмотря на беспокойную обстановку, мы смогли развернуть там добычу бериллия, весьма редкого и ценного металла.

– Бериллий! – радостно воскликнул Куликов, не скрывая эмоций, – Меня атомщики уже озадачили этой проблемой, у нас же нет своих месторождений.

– А скажите, тащ майор, – попробовал я вызнать еще одну тайну, – почему Синьцзян собирался стать восемнадцатой ССР, разве их не шестнадцать?

– Ах, вот что вас удивляет. Конечно шестнадцать, а семнадцатой полуофициально считают Монголию. Жаль, что вы так мало знаете о государствах Азии, но не вините себя. Я понимаю, для вас этот период истории то же самое, что для меня эпоха русско-турецкой войны. Давайте перейдем к более близким к вам событиям будущего, и начнем с Китая.

Наконец-то пригодилось и мое второе экономическое образование. Конечно, в моей прежней работе знание международной финансовой политики не требовалось, и профессионалом в этой области я не был. Но зато регулярно следил за экономическими новостями и имел четкое представление как о курсовой политике Китая, так и о проблемах размещения его огромных валютных запасов.

Майор внимательно слушал, записывал и постоянно уточнял:

– Я бы сказал, что это своеобразный симбиоз нашего НЭПа и индустриализации, – прокомментировал он услышанное. – Александр Иванович, так если КНР у вас выходит на первое место в мире по промышленному производству, то значит, социализм все-таки победил?

В растерянности от такого вывода я только похлопал глазами, но быстро нашелся:

– Вовсе нет. Дело в том, что товарная экспансия удалась китайцам лишь благодаря низкой себестоимости. Да, они завалили своей продукцией весь мир, но она конкурентоспособна лишь до тех пор, пока рабочим платят гроши. А крестьяне, так те живут просто в нищете.

Задав еще пару десятков вопросов, Куликов потянулся, подвигал затекшими плечами и достал очередную папку:

– Решать будущую судьбу Индии и Китая, с их миллиардами жителей, конечно, очень важно. Но вот другое дело, которое нам с вами поручили, будет намного сложнее. Давайте-ка сначала перекусим, а уже потом приступим к работе.

* * *

Важным заданием, которое мне предстояло свершить, было, как ни странно, написание киносценария. Весь мой литературный опыт до этого исчерпывался лишь парой небольших рассказиков на одном популярном сайте альтернативной истории, так что я ужаснулся от подобного поручения. Но к счастью, задача оказалась не такой невыполнимой, как мне сначала показалось. Оказывается, фильм уже снимается, и нужно лишь немного подправить сюжет, чтобы приурочить к реальным событиям, произошедшим недавно под Курском.

Разобравшись в этом и поняв, что задание Верховного мне по плечу, я повеселел:

– Справимся, товарищ Куликов. А снимать фильмы дело полезное. Как сказал Ленин, кино это важнейшее из искусств.

– Неправильная цитата, – назидательно поднял палец майор. – Полностью фраза звучит так: «Пока народ безграмотен, важнейшим из искусств является кино».

Просмотрев все бумаги, касающиеся подвига противотанкового дивизиона, я вынес вердикт:

– Придумывать ничего не нужно, все написано до меня и даже снято. Бондарчук, то есть, тьфу ты, Бондарев. «Горячий снег».

Требовалось только немного подогнать сюжет фильма под реалии сорок первого года и сократить, насколько можно. У нас-то будет не полнометражная картина, а по сути военная хроника. Ну, ломать не строить, всегда мечтал поработать редактором, выкидывающим целые главы из книги. Эпизод с лошадками на скользком спуске оставим, он очень характерен. А вот вредного комбата батареи, как там его, Дроздовский кажется, мы выкинем, да и все равно военная цензура не пропустила бы. Комбат должен быть личностью исключительно положительной. Бойца с гранатами против самоходки он тоже посылать не станет, тот сам вызовется.

Дело споро двигалось, Куликов только успевал записывать. На все мои рацпредложения он согласно кивал, пропустив без комментариев даже сцену обмывания орденов. Единственно, в чем гэбэшник засомневался, это в способности санитарки легко заряжать орудие, однако я настоял на своем:

– Если даже изнеженный человек из будущего справился, в смысле я, то современная девушка тем более сможет. Да и что там делать, хватай патрон и отправляй в ствол, затвор-то полуавтоматический. Тут главное требуется внимание, чтобы направлять снаряд ровно и до щелчка. Все это, конечно, до первой неисправности. Если, к примеру, затвор заклинит или капсюль попадется недовинченный, то санитарка сама не справится. Да, кстати, тут же нигде не написано, какие орудия были у нас под Курском.

– ЗИС-3, но я сомневаюсь, что их разрешат показывать. Для съемок приготовили «сорокапятки» и списанные гаубицы.

– Да что тут секретность разводить, – возмутился я, – можно подумать, немцы новые пушки еще не видели. Мы же не технологию производства раскрываем. Наоборот, нужно показать в фильме, что вот такие замечательные орудия сделали нам наши рабочие и конструкторы. Прорекламируем, так сказать.

В общем, можно констатировать, что мой первый опыт в качестве сценариста оказался успешным. Куликов остался доволен произведением Бондарева в моем пересказе, но, спрятав все наброски в портфель, он не спешил уходить, а мялся, пытаясь что-то сказать. В таком странном состоянии мне его видеть еще не приходилось. Было ясно, что случилась какая-то крупная неприятность. Наконец, гэбэшник собрался с духом и выпалил:

– Вы знаете, но вашего деда мы найти так и не смогли.

– Он что, погиб?

– Нет, не в этом дело. Просто мы так и не смогли узнать, в какую часть его направили.

– Странно, я понимаю, что у вас компьютерных баз данных пока нет, но ведь его военкомат находится не на оккупированной территории, все архивы доступны.

Нельзя сказать, что эта новость меня озадачила. Вовсе нет, она просто ошарашила и поразила до глубины души. Майор молодец, что приберег ее под конец, иначе я бы не на один вопрос внятно не смог бы ответить.

Когда голова стала кружиться чуть медленнее, я попробовал собраться с мыслями. Не могло ли получиться так, что хронопотоки компенсировали привнесенные мной изменения, и мой дедушка просто исчез. А может, постарался Маленков со товарищи или же всеми горячо любимый Никита Сергеевич? Перебрав самые экзотические причины, я мысленно стукнул себя по лбу. А потом, для острастки еще раз, уже по-настоящему.

– Послушайте, кажется, я понял, в чем дело. В Книге памяти нашей области и в списках потерь, хранящихся в Центральном архиве, его возраст указан с ошибкой на десять лет. Год рождения в документах написан 1912-й, а где-то и 1913-й.

– Странная опечатка.

– Еще бы не странная, ведь в том же Новоанинском военкомате зарегистрирован его старший сын, мой дядя, двадцать четвертого года рождения, которого, кстати, в следующем году в армию заберут. Понятно же, что в одиннадцать лет сына родить нельзя.

Куликов просветлел лицом, найдя объяснение мистическому исчезновению:

– Любопытная история, а ведь если бы возраст был указан правильно, то вашего деда могли бы направить в тыловые части, и ему не пришлось бы ходить в атаку. Почему же так произошло? А у вашего дяди как судьба сложилась?

– Воевал связистом, соединял разорванные провода под огнем противника, за что награжден орденом и медалями. В своем последнем бою, уже в апреле сорок пятого, поднял солдат, которые залегли под пулеметным огнем.

– В атаку?

– Да нет, немец прижал все его отделение пулеметным и минометным огнем. Не знаю, что их командир делал, но мой дядя вывел бойцов из-под огня. В общем, всех спас, но сам получил смертельные раны. Его за этот подвиг приставили к ордену. А похоронка как раз к дню Победы пришла. Вот такая грустная история.

– Ясно, – вздохнул майор, – а другой ваш дед, который сейчас на «Баррикадах» работает?

– Он бы, наверно, так и остался на заводе до конца войны, но когда немцы подошли к Сталинграду, предприятие закрыли. В трудовой книжке у него написана дата увольнения 23 августа 1942 года в связи с эвакуацией завода.

– И последний вопрос, а то вы уже вымотались. Расскажите мне о вашем майоре Сысоеве. Это дело я тоже ни на кого свалить не могу.

– Ну, как вы понимаете, самого майора я знаю лишь недавно, но зато могу судить по его сыну.

– Понятно, – кивнул гэбэшник, – каков он сам, так и детей воспитал.

– Так вот, лишь только мы ввели армию в Афганистан, Сысоев-старший тут же позвонил сыну, который в то время служил в Германии, и поинтересовался, почему это он еще не на войне.

Куликов рассмеялся:

– Сразу видно потомственного офицера. Я своему старшему тоже помог с Дальнего Востока сюда перебраться. Он у меня теперь в артиллерии РГК служит. Считай, практически на фронте.

– Ну вот, вскоре у них офицеров собрали, а надо сказать, что в ГДР у нас стояли самые элитные части, в которые обычно направляли лучших командиров, и стали спрашивать, у кого какие достижения. Все тут же с готовностью начали перечислять свои недочеты, выговоры и замечания. Ну а Михаил Петрович, он тогда, наверно, капитаном был, с гордостью отрапортовал, что у него батарея в образцовом порядке. Вот его одного из всего дивизиона в Афган и отправили.

– Уже впечатляет. Про войну он что-нибудь рассказывал?

– Рассказывал, да еще сколько, но я же не артиллерист, и мало что тогда понял. В общем, он придумал новый метод ведения огня, чтобы эффективнее поддерживать наши колонны. Дело в том, что местность там горная, дорог мало, душманы постоянно устраивают засады, а в начале войны новую тактику еще толком не выработали. Так что проводка автоколонн и ее защита артогнем была сложнейшей проблемой. Да и обычной задачей артиллерии, как вы понимаете, является борьба с традиционным противником на равнинной местности.

– Конечно, – кивнул майор, – под это все ее нормативы и подготовлены.

– Подробные карты, которые позволяли бы артиллеристам стрелять по координатам целей, тоже не выдали. Кстати, даже когда к концу войны составили «пятидесятки», их разрешали держать только в штабах, чтобы ни в коем случае не попали в руки врагам. Впрочем, даже с картами пехотные офицеры толком корректировать огонь не умели. В общем, приходилось вести стрельбу с неполными данными, в незнакомых условиях горной местности и без адекватных огневых таблиц. Для этого Сысоеву и пришлось разрабатывать свою методику. Я в артиллерии не разбираюсь, да и рассказывал он мне это давно, так что могу что-нибудь переврать. Сначала батарея тщательно пристреляла все ключевые точки на отведенном ей участке, так чтобы можно было накрывать цель практически первым выстрелом. Когда приходилось прикрывать автоколонну, по мере ее продвижения батарея заранее обстреливала вероятные места засады. В узких местах, там где, к примеру, ущелье, осуществлялось огневое окаймление дороги заградительным огнем.

– На месте душманов я бы догадался занимать позиции поближе к дороге, чтобы артиллеристы боялись задеть своих.

– А то они не додумались. Как-никак, у них было полно штатовских инструкторов. Но в этом случае артиллеристы поступали просто. Первым залпом укладывали снаряды в полукилометре от своих, а потом с каждым выстрелом вносили поправку, постепенно приближая разрывы к противнику.

– В общем, вы полагаете, что его отец тоже толковый командир?

– Абсолютно уверен, тем более после того, как я с ним долго беседовал в дороге. И еще, самое главное, что мне понравилось в Сысоеве-младшем, это его гордость за то, что он не потерял ни одного подчиненного. Раненые, конечно, были, зато ни один человек у него на батарее не погиб.

– Хорошо, я уже написал рекомендацию вашему бывшему майору, чтобы его восстановили в звании и направили командиром батальона ополчения. И заодно позаботился, чтобы вопросов к нему ни у кого не возникло. А война в горной местности с мобильными группами противника это очень интересная тема. Боюсь, в будущем она может стать для нас очень даже актуальной.

* * *

Проводив Куликова до двери, я завалился на диван и предался мрачным размышлениям. Ну что это за безобразие. Первый в новейшей истории попаданец из будущего пребывает в Москву, а никто из информированных лиц не желает на него взглянуть. Даже немного обидно. Ладно, чай с плюшками в Кремле мне совсем не нужен, но вот посмотреть на правителей страны вживую очень хотелось бы. А вот они мною, похоже, совсем не интересуются. Почему же они все такие нелюбопытные?

Когда неожиданно зазвенел звонок, я бросился в прихожую, поверив, что меня наконец-то зовут на прием к вождям. Немного пораженный моей прытью, Леонов мягко оттер меня от двери и попросил подождать в комнате. Порядок есть порядок, и пока открывалась дверь, я не высовывал носа в коридор. Мало ли кто за мной охотится, а во второй раз могут прислать профессионалов. Но это были не похитители и не посыльные из Кремля, а всего лишь вернулся ординарец, вручивший мне толстую пачку купюр.

– Тут сколько? – поинтересовался я, с любопытством разглядывая бумажные деньги, непривычно большого размера.

– Пять тысяч ровно. Набежало еще больше, но я подумал, что этого пока хватит.

– А какой у меня оклад?

– Так… – задумался Авдеев, – старший лейтенант на должности командира роты, это будет… ну примерно девятьсот с лишним в месяц. Тот, настоящий Соколов, вечная ему память, особо не тратился, так что денег у тебя накопилось порядочно, я даже все забирать не стал.

Много это пять тысяч или нет, я не представлял, поэтому поинтересовался, какая сейчас средняя зарплата по стране.

– До войны была примерно триста пятьдесят. А лейтенант-комвзвода получает восемьсот. С полевыми, конечно.

– Ничего себе, все-таки заботятся о военных, – присвистнул я уважительно. У нас-то, в будущем, если офицерам и поднимут зарплату, то только перед выборами.

– Еще бы, – довольно улыбнулся Авдеев. – Девять девушек из десяти предпочтут военного любому другому кавалеру.

– А десятая?

– Ну, это, естественно, та, у которой есть жених-инженер, – заметил Леонов, спешно одеваясь. Его тоже куда-то вызвали, но куда, он не говорил, а мы любопытствовать не стали. Корпоративная этика госбезопасности – не суй свой нос в чужие дела. Когда понадобится, тебе все скажут.

* * *

Кроме денег, Авдеев еще притащил стопку газет за последние дни, в которую я тут же и вцепился, спеша узнать последние известия. Новости с фронта, вопреки моим опасениям, были только хорошие. Крым пока еще держится, хотя когда Сиваш замерзнет, немцы наверняка попытаются по нему пройти. Под Харьковом относительно спокойно, противник растратил все свои силы в бесплодных атаках и теперь отдыхает. Правда, южнее немцы попытались прорваться к Мариуполю, но не дошли. Курск, если верить карте, приведенной в газете, блокирован надежно, и фрицам из окружения уже не вырваться. Начало наступлению положено хорошее, и я был уверен, что это еще только цветочки. Зря, что ли, мы всю осень резервы копили и московские заводы не эвакуировали.

Достав старую карту, где мы помечали линию фронта, я начал вносить в ней изменения, в соответствии со сводками Совинформбюро, и прикидывать, где наши вскоре должны ударить. В предвкушении немалых результатов скорого зимнего наступления, я начал напевать, но чтобы не отвлекать свой могучий интеллект от анализа стратегической ситуации, завел бессмысленную «Рамамба хара мамба рум».

– Хе-хе, – ехидно усмехнулся Авдеев, точивший мне карандаш, – значит, в Индии ты все-таки тоже побывал. Опять у тебя индийские словечки проскакивают.

– Что значит опять? Разве уже были? Какие? – затараторил я.

– Ну, например, «масаракш».

Не ожидал я от себя такого, честно не ожидал:

– И когда же я это говорил?

– Да когда «ганомаг» разбил. Ты за одну минуту больше ругательств выдал, чем до этого за целый месяц. А я помню из «Маугли», что по-индийски «ракшас» это демон. Ты лучше спой что-нибудь по-ихнему, я слышал, у индусов песни очень красивые.

Ну, эту просьбу выполнить трудновато. Вот чем-чем, а индийским кино никогда не увлекался. Впрочем, зато я знаю одну афганскую песню. Какая разница, Афганистан тоже британская колония. Не то чтобы я полиглот, но еще когда в детстве смотрел мультфильм «Полигон» про автоматический танк, то запомнил красивую мелодию, которая в нем звучала, а много позже узнал, что там еще и слова есть:

– Танха шодам танха, асуда аз гавха…

– Хорошая песня, – одобрил Паша, закончив записывать слова в блокнот, – даже если петь твоим голосом. У вас, наверно, она страшно популярна?

– Да нет, мягко говоря не очень, а почему, не знаю. – Ну не буду же я рассказывать, что после выхода на экран «Полицейской академии» эта мелодия стала ассоциироваться исключительно с баром «Голубая устрица». Да, тогда американское общество еще не страдало от излишней политкорректности и толерантности, и все вещи назывались своими именами. Плохие парни в кино обязательно попадали туда, где, по мнению сценариста, им самое место, и никто из-за этого не возмущался. Ну ладно, черт с ней, с иностранной поэзией, лучше напевать отечественных бардов:

Вот море молодых колышат супербасы.Мне триста лет, я выполз из тьмы.

– Подожди, – прервал Авдеев, доставая другой блокнот, поменьше. – Сейчас запишу. Где тут у меня страничка о смутном времени…

– Постой, постой, ты что имеешь в виду, – запротестовал я, не понимая, о каком таком времени он говорит.

– Все, что ты рассказываешь о семнадцатом веке, смутном времени и вообще о далеком прошлом, я записываю отдельно.

Это что у нас получается, в песне есть слова «Мне триста лет», а сейчас первая половина двадцатого века. Значит, вычитаем три века и попадаем в семнадцатый. Ну да, примерно так и есть. Вот черт, что он может обо мне подумать, надо скорее оправдаться.

– Да это не я, это «Машина времени»…

– Да ты что, – округлил глаза Авдеев, – как в романе Уэллса?

– А, ну просто к этой книге придумали песенки, и я вот одну вспомнил. – Уф, кажется, опять вывернулся. Уж лучше Высоцкого петь, в конце концов, попаданец я или нет.

Продолжая увлеченно рисовать на карте линию фронта, я промурлыкал балладу о Робин Гуде. Слова этой великолепной песни, даже напетой вполголоса человеком, не имеющим музыкального слуха, и без гитары, настолько потрясли Павла, что он тут же попросил еще что-нибудь этого же автора. Уговаривать меня не пришлось, всегда приятно, когда нахваливают, и я поразил Авдеева «Балладой о времени».

Расчувствовавшийся Паша подозрительно громко зашмыгал носом и протер платком глаза.

– Вот это поэт, – выдавил он из себя изменившимся голосом. – Как песни за душу берут. Я только не понял, вот эти слова: «Даже там, в светлом будущем вашем», это он что имеет в виду?

Мысленно застонав, я поклялся про себя не петь больше ни Высоцкого, ни других современных авторов. Закончив вскоре разбирать почту, я удалился в кабинет, плотно прикрыв дверь, но даже там до самого вечера не открывал рта, сосредоточившись на стопке листов и пишущей машинке.

После шести часов усердной работы я довольно окинул взором свой труд, спрятал все в сейф и поинтересовался у ординарца, когда подадут обед или ужин.

– Уже принесли, просто ты из своего кабинета не слышал. Можем садиться есть, но вот только Лешка до сих пор не вернулся. Наверняка придет голодный.

– Ладно, ждем полчаса, и начинаем без него.

Легкий на помине Леонов появился буквально через минуту, и вид у него был отнюдь не голодный. Даже, если честно сказать, не очень и трезвый.

– Мы тут, понимаешь ли, ждем его черте сколько, за стол не садимся, а он где-то шляется, – сразу с порога высказали мы радость боевому товарищу. – Давай скорее на кухню.

– Не, – мотнул головой Алексей. – Нас в Кремле уже угощали. Давали бутерброды с семгой, с сыром, даже с икрой были.

– Что, и водкой поили?

– Да нет, это мы уже с награжденными потом сами зашли в ресторанчик и отметили немножко.

– Награжденными? – ахнули мы хором с Авдеевым. – Так вот зачем тебя вызывали. Какой орден, говори быстрее, не томи.

Загадочно улыбаясь, Леонов распахнул полушубок и продемонстрировал ни много ни мало Золотую Звезду.

– Это мне сам товарищ Калинин вручил. Лично, и руку пожал.

– Вот значит как, – пробормотал Авдеев с нескрываемой завистью, чего раньше я за ним не замечал. – А мы, выходит, ни при чем. Наташа скоро приедет, скажет, что я не с немцами воевал, а баклуши бил. А мне ничего, ни медали, ни благодарности.

Внезапно проснувшаяся у ординарца зависть меня позабавила. Вот ведь до чего человека любовь довела, сразу хочется побольше орденов, чтобы предстать перед любимой во всей красе. С моей точки зрения, все было весьма справедливо. Леонов со своим знанием немецкого смог спасти драгоценную тушку единственного в мире вызыванца и свою награду заслужил.

– Ну что ты, в самом деле, как школьник, Паша, – утешающе похлопал я по плечу ординарца. – Мы действовали все вместе, все молодцы, а что отметили только одного, ну так всех и не получится. Согласись, нельзя же награждать орденами всю роту.

– Дайте же хоть слово сказать, – нетерпеливо прервал меня Леонов. – Я же еще не рассказал, за что мне «героя» дали.

– И за что же? – вяло отозвался Авдеев из своего угла, куда он удалился переживать обиду.

– Ага, интересно? Ну так слушайте. Вы помните, что я немецкому контрразведчику всякую лапшу на уши вешал. Так вот, он всю эту липу своему начальству пересказал, те покумекали и решили, что Гудериан на нас работает. Естественно, его, недолго думая, к стенке. Так что выходит, я сам того не зная, убил немецкого генерала.

– Как это убил Гудериана? – не то прошептал, не то прокричал я. Все затуманилось, как будто у меня на глазах выступили слезы. Разве ж можно отнимать у попаданца его любимую мечту. Да лучше бы он придумал песню про «Як»-истребитель или изобрел промежуточный патрон. – Это моя мечта, ты не должен был так поступать!

Не осознавая всей серьезности ситуации, Леонов попробовал отшутиться:

– Ты, Лекся, в следующий заранее предупреждай, мол, этого генерала не трогай, он мой.

Хорошо еще, Алексей не успел снять полушубок, а то бы в состоянии аффекта я мог ему и бока намять. Он хотя и самбист, но сопротивляться бы не стал, чтобы охраняемому объекту руку не сломать, а то и головой нечаянно об стенку ударить.

Теперь уже Авдееву пришлось оттаскивать меня от несчастной жертвы и успокаивать. Нет, если бы он завалил, к примеру, Гитлера или Гиммлера, я бы за него только порадовался. Но вот Гудериана простить не могу. Глупо, конечно, но ничего не могу с собой поделать.

Наверно, я бы еще долго куксился, но Павел сообразил, чем меня можно утешить, и намекнул, что мы с Алексеем на отдыхе, жен и невест у нас нет, так что вполне имеем право на фривольные развлечения. Я и сам-то уже подумывал, как об этом лучше намекнуть, только спрашивать было как-то неудобно. Ну а раз все согласны, то осталось лишь найти таких дамочек, чтобы уламывать долго не пришлось.

Мне было любопытно, как наша госбезопасность сей процесс организует. Борделей тут точно не нет, а стоять в подворотне зимой, да еще в военном городе, полном патрулей, девицы легкого поведения явно не решатся. Но все оказалось весьма прозаично, снимать жриц любви следовало в ресторане. Опекавшие нас сотрудники госбезопасности, которым заранее позвонил ординарец, решили не пускать дело на самотек.

Так что мы просто культурно зашли в ресторан, уселись за забронированные столики и сделали заказ. Я кушал, а за столик напротив нас время от времени садились энкавэдашники, сопровождаемые накрашенными девицами. Удивительно, но хотя уже полгода шла война, местные ночные бабочки все как одна были весьма упитанными особами. Наверно, очень хорошо зарабатывают, раз могут позволить себе покупать еду на черном рынке или в коммерческих магазинах. Хотя, может, просто еще не успели похудеть. В любом случае, на мой взгляд, работницам постели следовало получше соблюдать диету, и я каждый раз отрицательно мотал головой.

Печальный Алексей, чье счастье зависело от моего каприза, все больше мрачнел, не понимая, почему я так придираюсь к таким красавицам. Но терпение у него было безграничным, и в конце концов попалась вполне приличная на вид парочка. Девицы скромно уселись за столик, представились какими-то красивыми именами, кажется, Аэлита и Изабелла, а потом взяли бокалы с шампанским, жеманно отставив в сторону мизинчик.

Мне уже казалось, что вечер удался, однако после пары бокалов они решили порадовать нас исполнением «Мурки»:

Что ж тебя заставило полюбить лягавого,И пойти работать на ЧэКа!?

Голос у обеих был приятный, а пели они негромко, так что посетители на нас не оглядывались. Но мы-то с Алексеем все же работники органов, и выслушивать подобную песню нам не годится. Девушки были отправлены куда подальше, а я вновь продолжил кастинг. Мне уже казалось, что сегодня ничего не выйдет, но наконец-то чудо свершилось. К нам подошел полузнакомый капитан с неприметным лицом, которого я несколько раз видел за последние дни, причем каждый раз в новой форме, и подвел двух миловидных барышень.

– Позвольте представить, мои боевые друзья. Отдыхают после фронта. Очень соскучились по женскому обществу.

На этот раз было то, что нужно, и вся наша компания отправилась домой. Дальше все было просто, благо комнат в квартире хватало. Мой кабинет, конечно, при посторонних не открывали, но оставались свободными зал и спальня. Авдеев, как порядочный будущий семьянин, устроился на маленьком диванчике в кухне и до утра бдил. Мало ли, стащут девахи чего-нибудь ценное.

* * *

Хотя получил я в эту ночь все, чего только мог пожелать, и вспоминать об этом было приятно, но на душе стало пусто. Да, девчонка была хороша во всех отношениях, но чего-то явно не хватало, как в безалкогольном пиве.

– Ну что, вечером опять позвать тебе барышню? – улыбнулся Леонов. По его виду было ясно, что сам он только за, но я его порыв не поддержал.

– Ну их, – сердито ответил я. – Хочется душевных отношений, чтобы рядом был родной человек. Ну, пусть не всегда рядом, война как-никак, но мне надо знать, что в этом мире есть тот, кто меня ждет.

Улыбка Алексея потускнела, зато Павел, хранивший верность своей Наташе, меня поддержал:

– Окей, – черт, как быстро американизмы проникают в нашу речь, – сходим вечером в клуб. Там будут танцы, и ничего кроме танцев и блеска красивых глаз. Под чудесную музыку. Танха шодам танха… Ой, ты чего так странно смотришь?

* * *

Неприметный кабинет в здании комиссариата внутренних дел

– Садитесь, товарищ Куликов, пейте чай, – приветствовал нарком своего подчиненного и, подавая пример, захрустел бубликом. – Никаких замечаний у нас к вам нет, наоборот, мы узнали гораздо больше, чем хотели.

Майор, не скрывая облегчения, вздохнул и, расслабившись, взял красивый серебряный подстаканник. Полное отсутствие прогноза по МПШ-37, а также еще по нескольким важным вопросам, не давало ему покоя, так что он не спал всю ночь.

Подождав, пока собеседник немного перекусит, Берия перешел к основной теме разговора:

– Как ваш подопечный, на фронт не рвался?

– Нет, товарищ нарком, он, как только узнал, что его полк отводят на переформирование, сразу успокоился и начал обживаться на новом месте.

– Ну что же, бытовые удобства мы ему подготовили по максимуму, жаловаться не на что. Думаю, после окопного быта он это оценит. Даже механическую бритву достали. Эту идею, кстати, товарищ Молотов придумал. Толковый человек и ответственный, ничего не скажешь, хотя меня и недолюбливает.

Намек был весьма прозрачным, но Куликов давно ждал подобного вопроса, и не собирался избегать скользкой темы. Наморщив лоб и подумав для вида пару секунд, он выдвинул свою версию:

– Полагаю, Молотов ревнует вас к товарищу Сталину. Вячеслав Михайлович у нас старый партиец, работал вместе с Кобой еще тогда, когда вы в школу ходили. Вот и считает вас карьеристом, недостойным доверия вождя. – Майор весь просто светился искренностью и спокойно выдержал долгий взгляд наркома. Попаданец в свое время предложил ему заныкать часть материалов, касающихся внутрипартийных склок, и никому, кроме Самого в руки не давать. Догадывался ли Берия об этой маленькой хитрости или нет, но Молотов в число его убийц не входил, а личную неприязнь можно и проигнорировать. Поэтому данной темы в разговоре больше не касались и снова вернулись к вопросу об удержании попаданца в Москве.

– Нам с вами, товарищ Куликов, повезло. Как-то само собой получилось, что вызыванец согласился ехать в Москву, от чего он раньше категорически отказывался. Теперь ваша задача задержать его здесь как можно дольше. Заваливайте работай, пусть поймет, как он нужен нам здесь. Нечего ему с винтовкой бегать, человеку, владеющими такими сведениями, надо держаться от фронта подальше. Не забывайте постоянно его нахваливать, передавать благодарности и хвалебные отзывы.

– Это нетрудно, рацпредложений уже на десять Сталинских премий хватит.

– А что, премию мы действительно попробуем выбить. К наградам товарищ Андреев равнодушен, к тому же считает, что ничего особенного не совершил, а вот деньги человек из капстраны должен любить, что бы он там ни говорил.

– У меня сложилось впечатление, что он не корыстолюбив.

– Верю, но просто у него раньше не было случая проявить свои старые привычки. А когда ему дали получку, он так и вцепился в деньги. Машину еще можно подарить, согласны? На нервы ценному сотруднику не капать, не ругать и встречи с наркомами не устраивать, кроме самых экстренных случаев. Да и мнение у него о нынешнем руководстве страны далеко не лестное. Ну, и конечно, старайтесь улавливать малейшие желания своего подопечного. Чем больше ему тут нравится, тем дольше он просидит в тылу.

– Полагаю, молодому парню, а состояние здоровья у него хорошее, нужны… – майор замялся, ища подходящее слово, – в общем, девушки.

– Это конечно. – Нарком снял пенсне, тщательно протер и, не глядя на собеседника, пояснил: – Девиц легкого поведения ему приготовили. Вы знаете, что как мы ни боремся с древнейшей профессией, но в городе таких вот особей еще много. Так вот, там такая интересная история произошла. – Берия водрузил пенсне на место, но по-прежнему смотрел в сторону. – Мои люди заранее отобрали среди них лучших красавиц, которым долго объясняли, что от них требуется. Но попаданец каким-то шестым чувством понимал, что они подставные, и всех проигнорировал. Лишь когда завербованные дамы полусвета закончились, и к нему подвели первых встречных девиц, которых даже не успели проинструктировать, то он сразу повел их домой. Понимаю, мистики не бывает, но вот ведь факт налицо.

– Разрешите, я выскажу свои соображения. У будущенцев все понятия вывернуты наизнанку, и красивыми там почему-то считаются самые тощие женщины.

– Да вы что? – изумился Берия, полагавший, что уже ничего не сможет его удивить. – Я, конечно, достаточно знаю о диком мире будущего. Страна распалась, население вымирает, наши заводы, которые строили тысячи людей, достались жуликам. Но кто бы мог подумать, что у людей там больше нет чувства прекрасного.

Потрясенный нарком еще несколько минут сидел неподвижно, уставившись в одну точку, но потом снова взял себя в руки:

– Нам ведь с ним еще много лет работать, если только где-нибудь голову не сложит по глупости, так? – Куликов молча кивнул. – Мы вот все о железках думаем, изобретениях, политике, экономических моделях, а вот о мотивах субъекта не задумываемся. Да, разумеется, Александр патриот нашей страны, хочет, чтобы погибло меньше людей, а уровень жизни поднялся выше, чем на Западе. Но каким он видит будущее нашей страны, к чему стремится, вот что важно. Он же сознательно или бессознательно начнет подталкивать нас в свою сторону, доказывая, что так вот хорошо, так плохо, а по-другому пути вообще ничего не получится. В общем, надо начать прививать ему советские идеалы, и в первую очередь следует заняться повышением культурного уровня нашего гостя. Он в театр или музей давно ходил?

– Если не считать выставок оружия, то, наверно, давненько.

– Хорошо, пусть ему устраивают экскурсии по городу, показывают кинофильмы и знакомят с культурной жизнью столицы. Пусть знает, как живет наша страна, чем дышит и к чему стремится.

– Это вы правильно придумали, – согласился майор.

– Ну тогда набросайте примерный график культмероприятий.

– Уже составил на ближайший месяц, а там посмотрим. Это такой человек, у которого… эм…

– Заноза в одном месте, – подсказал нарком. – И где он будет через месяц, никто не знает.

<p>Глава 9</p>

Правильно говорится, что утро вечера мудренее. Проблемы хотя и не решаются за ночь сами собой, но зато, выспавшись, смотришь на них философски. Пусть Гудериана записали не на мой счет, пускай с песнями постоянно какие-то казусы, а Хрущев пока живой, но все еще впереди. Может быть, в качестве компенсации мне убить еще какого-нибудь будущего правителя, из тех, кто нанесет много вреда нашей стране? Хотя нет, пожалуй, и пытаться не стоит. Наверняка этим уже занимаются соответствующие органы, и мое дилетантское вмешательство в таком деликатном деле совершенно не требуется. Ясно ведь, что Берия уже прошелся по списку и, потыкав пальчиком в особо злостных вредителей, дал указание их убрать. Ну ладно, поживем, увидим.

Перед завтраком я наскоро просмотрел прессу, но ничего неожиданного там не нашел. В сводках с фронта вскользь упоминалось о боях местного значения, без уточнения конкретного места, и описывались подвиги некоторых батальонов или полков. Такие сведения, вернее, их отсутствие, могли означать что угодно, и я не стал ломать голову, переключившись на тихоокеанский ТВД. В моем распоряжении были не только новости британских и американских информационных агентств, но и переводы японских газет, сделанные наркоминделом. Не хватало только телеграмм от наших послов и резидентов, однако на документы такого уровня секретности я и не рассчитывал.

Изрисовав кучей стрелок и кружков большую карту Тихого океана, предусмотрительно кем-то оставленную в моем столе, я окинул ее взглядам и задумался. Хотя говорить о результатах еще слишком рано, но, похоже, что фактор неожиданности сработал так же, как и в той истории, дав нападающим огромную фору. Японцы заняли Таиланд, продвигались в Малайзии и высаживались на Филиппинах. Обе воюющие стороны заявляли о невероятном количестве уничтоженных врагов, но сходились в одном – союзники отступали, постепенно теряя территории.

Единственная битва, в которой американцы все-таки смогли надрать задницы японцам, в иностранной прессе ни разу не упоминалась, зато обстоятельно, со всеми подробностями и фотографиями описывалась в советских газетах. Это и неудивительно, ибо данное эпическое сражение произошло не на просторах Тихого океана и не в джунглях Юго-Восточной Азии, а в ресторане московского «Гранд-Отеля». Как только до американских журналистов, аккредитованных в Москве, дошла весть о нападении на Перл-Харбор, они тут же отправились искать своих японских коллег. Найдя их мирно сидящими на своих аэродромах, то есть, тьфу ты, за своими столиками, импульсивные американцы высказали свое негодование коварным агрессорам и тут же перешли от слов к делу. Эта драка была самой массовой за всю историю гостиницы, и ее даже удалось запечатлеть на пленку. Просматривая фотографии, я испытывал законное чувство гордости, так как без моей подсказки бесценные кадры вряд ли бы засняли, и они были бы утеряны для истории. А посмотреть было на что. Клубки тел, катающиеся по полу; не меньше трех-четырех стульев, летящих по воздуху в каждом кадре; осколки посуды, разлетающиеся во все стороны подобно взрывам зенитных снарядов; опрокинутые столы и парящие над дерущимися белоснежные скатерти. Ну и под занавес работники милиции, выводящие из зала арестованных, измазанных икрой и салатами до такой степени, что нельзя было отличить японца от американца. Впрочем, иностранные миссии оперативно возместили ресторану все убытки, и всех задержанных отпустили.

Сочувствовать одной из сторон здесь было очень трудно. Японцы действительно являлись провинившейся стороной, зато у американцев все еще впереди. К тому же большинство присутствующих в Москве иностранных журналистов были или кадровыми, или внештатными сотрудниками разведок, поэтому их то и дело высылали из страны. Особенно усердствовали британская МИ-6, журналисты которой вели себя очень назойливо, исследуя советские оборонные предприятия. Перещеголять их в наглости смогли только поляки, находившиеся на полном содержании англичан и выполнявшие для них самую грязную работу. Пшеки не стеснялись даже раздавать нашим бойцам подрывную литературу и листовки с призывами сдаваться в плен. Впрочем, об этом в газетах не писали, и трудно сказать, насколько в этом времени ситуация отличалась от нашей.

Закончив обзор новостей, я уже собрался приступить к текущей работе, но Леонов сунул мне под нос малюсенькую заметку, на которую я до этого не обратил внимания. Ну подумаешь, нарком индел принял какого-то временного поверенного в делах маленькой, оккупированной немцами страны. Однако после повторного прочтения заголовка мне удалось уловить скрытый смысл сообщения. С такими мелкими дипломатами обычно встречается только заведующий отделом наркомата, а тут с ним беседовал сам Молотов. Не иначе, как намечается серьезный прорыв в отношении наших стран. Довольный своим выводом, я углубился в чтение, приготовившись выискивать тончайшие нюансы политики, однако ни символическая логика, ни криптоанализ, которыми я, впрочем, и не владел, не понадобились. Содержание беседы было передано четко и недвусмысленно.

Молотов заверил Люнде, что Советский Союз полностью поддерживает право Норвегии на Гренландию, которой Дания владеет совершенно незаконно. Коль скоро датские претензии на этот остров были обоснованы унией между Данией и Норвегией, то после отделения последней датский король автоматически потерял все права на эту заморскую территорию. Разумеется, Молотов подчеркнул, что все спорные моменты должны решаться исключительно дипломатическим путем и лишь после окончания войны. Выдвинул он также идею о полной демилитаризации острова. Норвежский поверенный в свою очередь заверил, что после возвращения спорной территории нам разрешат установить там метеостанции и радиолокаторы для обеспечения безопасности судоходства и полетов самолетов.

Так вот оно что, если на острове будут установлены системы раннего обнаружения ракет, то мы получим большой козырь в холодной войне. А ликвидация американских баз позволит нашим кораблям беспрепятственно проходить в Атлантику.

Увидев мое просветленное лицо, Алексей покровительственно кивнул.

– Ну что, понял смысл переговоров?

– Честно говоря, не сразу, но все-таки додумался. Там будут наши метеостанции.

– Эх ты, стратег, – досадливо махнул рукой Леонов и, посмеиваясь, протянул мне географический справочник. – Слона-то и не приметил. Там же в Ивит-ту-у-те расположено самое большое месторождение криолита в мире, и если мы поможем норвежцам отобрать остров, они с нами поделятся.

Очередной рабочий день прошел с вдохновением. Хотя мне Калинин ничего и не вручал, как некоторым, но зато, как объяснил зашедший с утра Куликов, руководство страны прочитало киносценарий и очень его одобрило. Фильм вскоре будет снят и еще до конца года выпущен на экраны, где его увидят миллионы людей. Это вам не провальные «творения» Нахалкова. Впрочем, неудивительно, что мой дебют в качестве сценариста оказался удачным, ведь за мной стоял великий писатель, которого я нагло передрал. Вернее, говоря по-современному, проремейкал. За эти неслыханные достижения в области искусства правительство поручило молодому дарованию, то есть мне, заняться разработкой космического направления научной фантастики. Задел, так сказать, на будущее.

– Дело в том, – начал объяснять майор, – что на днях было принято «Постановление о начале работ по освоению космоса».

– Не рановато ли, – усомнился я. – Впрочем, с учетом разработки Бомбы, ракетную отрасль тоже нужно развивать.

– Это, конечно, основная причина, – не стал отрицать очевидного Куликов. – Но целью программы все-таки является вывод в комическое пространство рукотворного аппарата. Королеву отвели на выполнение программы двенадцать-пятнадцать лет, плюс еще три-четыре года для подготовки пилотируемого полета. Затем восемь-десять лет, и на Луну. Писатели же, со своей стороны, должны заранее подготавливать общественность к этому событию.

Но мне не нужно было объяснять, насколько важно данное направлении литературы. До этого я и сам уже додумался, поэтому смог сильно удивить майора, с гордостью продемонстрировав набросок «Страны багровых туч», над которым корпел вчера полдня. Так как воспроизвести всю книгу невозможно в принципе, даже если прочитать ее только вчера, то я решил действовать следующим образом. Сначала наметил общий сюжет, затем максимально подробно описал технику будущего, такую как скафандр, вездеход, устройство космодрома и, наконец, сам космический корабль. Где можно, я пытался рисовать иллюстрации, хотя из моих эскизов трудно было что-нибудь понять. К этому скелету будущего произведения прилеплялось несколько диалогов и подробно расписанных эпизодов, чтобы литературные «негры» понимали, в каком стиле и в какой тональности им следует творить.

Но на неизбалованного фантастикой читателя в лице Куликова даже мой опус произвел сильное впечатление. Читая его, гэбэшник охал, восхищенно округлял глаза. Наконец, прослезившись над картинкой, где был изображен воздвигнутый на пьедестал «Мальчик», он выдал рецензию:

– Сильно. Представляю, каково было читать книгу в оригинале.

– Это только проба пера у Стругацких, – скромно заметил я, стараясь придать лицу невозмутимое выражение, хотя сам чуть не лопался от восторга. Еще бы, облагодетельствовал человечество таким шедевром. – А вот потом они развернутся.

– Послушайте, такое произведение надо как можно скорее дописать и издать. Только представьте: раненые бойцы в госпиталях будут читать о том, как наша страна в будущем осваивает космос. Война еще в самом разгаре, а тут в книге такие перспективы разворачиваются.

А что, и в самом деле. Война войной, но надо показать людям, что это лишь временные трудности. И что может быть лучшей темой, чем космические приключения. Но едва я размечтался, как майор вернул меня обратно на землю.

– Хотя нет, в ближайшие годы, к сожалению, книгу издать не получится. В ней же фигурируют урановая Голконда и радиоактивное излучение. Вот когда мы официально объявим об испытаниях своей Бомбы, тогда пожалуйста. Ну ничего, вы нам еще и не такие романы приготовите.

Еще немного полистав распечатки, майор наконец успокоился, и мы с ним начали обсуждать насущные вопросы литературы. Беседовали долго – и о будущем вообще и о том, какие направления фантастики следует развивать, в частности. Всякие там немнущиеся брюки, автоматические тракторы и солнечные электростанции вещи, безусловно, полезные, но второстепенные. Главное, чем стоило заняться нашим писателям, это популяризацией межпланетных и межзвездных путешествий. Нужно заразить молодежь романтикой космоса, чтобы лет через двадцать весь мир не только грезил о космических путешествиях, но и искренне считал их вполне возможными.

Фокус в том, что технически это так и есть. Если хотя бы часть расходов на вооружение в нашей истории была потрачена на космическую программу, то уже году к восьмидесятому можно было бы высадить экспедицию на Марс. Или построить постоянную лунную станцию, а то и две – нашу и американскую. Хотя, впрочем, американской станции на Луне не будет. Увы, но капитализм не позволит разбрасывать деньги на научные проекты. Прибыльные направления космонавтики, такие как связь, безусловно, будут развиваться, но выделять на бесполезную науку много средств никто не позволит. Да и те с оглядкой на военное применение. Например, в нашем мире телескоп Хаббл отдается в распоряжение ученых лишь тогда, когда американская армия не проводит крупные военные операции, а все остальное время он повернут к Земле, нацелившись на место боевых действий.

Обсудив темы будущих шедевров и кандидатуры наших писателей, способных их создать, я осторожно закинул удочку насчет зарубежных мастеров фантастики. Куликов мою мысль уловил мгновенно. Постоянная работа с конструкторскими бюро приучила его относиться к идее превосходства советской науки над зарубежной довольно скептически. Да, у нас есть хорошая техника, а в будущем будет еще лучше. Обильна русская земля талантами, как в науке, так и в творчестве. Но и за рубежом способные самородки встречаются отнюдь не реже, чем у нас. Увидев, что по этому вопросу мы достигли консенсуса, я достал из стола список зарубежных фантастов, составленный еще с вечера.

Куликов задумчиво глянул на задвинутый ящик, откуда я извлек листок, прикидывая, что интересного там еще прячется, и начал читать. К его нескрываемому облегчению, большинство будущих талантов писать еще не начали. Даже один из великой тройки писателей, Артур Кларк, пока выбывает. Его время придет не скоро. А вот творчество Хайнлайна и Азимова уже начинает потихоньку набирать обороты.

– Самый знаменитый из фантастов всех времен и народов, – начал я лекцию по литературоведению, – это, конечно, Озимов Исаак Юдович. Его серия «Основание» считается самым лучшим произведением всех времен и народов. Но проблема в том, что его еще в детстве увезли в Америку, он даже русский язык не знает. Вот если бы удалось уговорить его вернуться.

– Попробуем. А зарабатывать здесь он будут лучше, чем сейчас на родине. Вы же сами говорили, что товарищ Сталин считает неприемлемым тот факт, что у нас так мало писателей-миллионеров, и хочет, чтобы их стало больше. Родственники у Азимова тут остались?

– Да, кажется, живут в Ленинграде.

– Мы их найдем и попробуем воздействовать через них.

– Это в каком смысле воздействовать?

– Не пугайтесь, в самом хорошем. Ну ладно, на сегодня мы все вопросы решили. Вы отдохните хорошенько, Александр Иванович. Вечерком на танцы сходите. Для вас местные гэбэшники один клуб подобрали. Хороший такой, спокойный, где много людей из нашего ведомства. И там даже отопление работает. А вашу «Страну багровых туч» я покажу на самом верху. Уверен, она очень понравится. А что книга пока не увидит свет, то оно даже к лучшему, ведь за несколько лет текст очень тщательно обработают и отшлифуют. Это как самолет – чем дольше над ним работают, тем безупречнее получается конструкция.

* * *

Получив одобрение своей работе, я приободрился и решил, что действительно вечером стоит развеяться, раз уж все это так настойчиво советуют. Парадная форма у нас имеется, с простым вальсом я кое-как справлюсь, так что вперед, на танцы.

Леонова, правда, ждал небольшой облом. Героев Советского Союза в сорок первом было еще очень мало, поэтому, чтобы лишний раз не обращать на себя внимания, Золотую Звезду ему надевать не разрешили.

<p>Интерлюдия</p> <p>Зеленоглазая</p>

Ой, даже не помню, сколько месяцев не танцевала. Сначала экзамены, потом война началась, затем фронт. Вернулись в Москву, но и тут несладко – после работы с ног валимся, часто прямо в госпитале и ночевали. Но сегодня с сестрой решили, что хватит. Немцев гонят, и нечего грустить. Пора и нам веселиться. А тут как раз один командир, зашедший в госпиталь навестить однополчан, агитировал медперсонал идти в клуб, где все прямо как до войны. И действительно, здесь повсюду веселые лица, взрывы смеха, кружащиеся в стремительном ритме пары. Кавалеров, конечно, не хватает, да и выбирать они стараются гражданских, так что девушки танцуют в основном друг с другом, ну да неважно. Меня, правда, разок пытались пригласить, но я лишь покачала головой. Больше не подходили, но ничего страшного, мне просто приятно здесь вот так вот постоять, слушая музыку и смотря на танцующие пары. Почти как в мирное время, только недостаток мужской части населения слишком заметен и очень много одетых в военную форму. Старшеклассницы и недавние выпускницы выделяются короткими платьицами, из которых они успели вырасти. Новых купить негде, вот некоторые и щеголяют почти не прикрытыми коленками. Вот не верю, что они не могли одолжить одежду по росту у своих подруг или родственниц. Просто сообразили, что голыми ногами можно на себя внимание обращать. Нет, мы с сестрой так делать не будем, да и начальство, если узнает, то накажет за такое бесстыдство.

Так бы я, наверно, и простояла весь вечер, но вот вошли сразу трое военных. Да не просто красноармейцы, а комсостав. Вернее, двое из них были командирами. Все очень высокие, под метр восемьдесят, в новенькой форме. У красноармейца почему-то, как и у командиров, на боку кобура с револьвером. Ну а самое главное, у всех на груди блестят награды. Это не тыловики, которых в военной Москве пруд пруди, нет, они недавно с фронта.

Больше всего понравился самый старший из них, хотя ему было, пожалуй, уже под тридцать. Другой, который со шпалой, тоже очень даже ничего, но вот его взгляд… Нет, вовсе не холодный или цепкий, но всех присутствующих он рассматривал как-то свысока и с легким недоверием. Так директор школы смотрит на класс первоклассников, подозреваемых в шалости. Осмотрев все, капитан повернулся к своим друзьям и приглашающе махнул им рукой в сторону танцующих.

Третий, тот, что с чистыми петлицами, держался с товарищами наравне, ничуть не смущаясь разницы в положении. Скорее всего, разжаловали за какую-нибудь провинность. Не за трусость, вон сколько наград. Конечно же, из-за любовной истории, может быть даже с женой генерала, мордашка-то у него симпатичная. Вот он и стал рядовым бойцом. Хотя, возможно, все прозаичнее, и этот парень просто не успел доучиться на командирских курсах, и весь его выпуск досрочно отправили на фронт, в суматохе даже не успев присвоить сержантское звание.

Рассмотрев всю троицу, я снова начала глазеть на старлея. Хотя он и был самым старшим из них, но рассматривал помещение с нескрываемым любопытством, как будто видел подобную обстановку первый раз в жизни. Господи, в какой же глуши он жил, что у них там даже нет нормального клуба? Наверно, первый раз за много лет в городе побывал, да и то потому, что в армию призвали. Наверняка работал где-нибудь на гражданке. Не было в нем подтянутости, свойственной военным. Просто один из тех гражданских, надевших форму в начале войны, и смотревшийся в ней несколько неуклюже. Но странное дело, смеяться над удивленно пялившимся вокруг командиром мне совсем не хотелось, наоборот, появилось желание подойти, все показать и объяснить. Чем-то привлекал меня этот сибирский увалень, сразу вызвав к себе полное доверие. Поняв это, я удивленно моргнула, и как будто на занятии в институте, попробовала разобраться в причинах своего чувства, разложив все по полочкам. Красивый? Ну так, в меру. Да уже и не юноша. Широкоплечий? Вовсе нет, ничего выдающегося. Ладони тоже не размером с лопату. Наоборот, пальцы длинные и тонкие, такими хорошо по клавишам пианино стучать. Нет, привлекало меня в первую очередь его лицо – такое ответственное, как будто от него зависит судьба страны. А еще то, как он с симпатией оглядывал людей. Ну прямо как родных, которых давно не видел.

Пока я обдумывала и анализировала, он посмотрел в нашу сторону и довольно улыбнулся. Ой, он идет сюда. Ну точно, к нам идет. Мамочки, только бы не передумал.

* * *

Вечером, как и было обещано, меня повели на танцы. Обстановка была, скажем так, простенькая, напоминающая скорее какой-нибудь сельский клуб или, самое большее, второразрядный дом культуры. Да и на дискотеку обстановка нисколько не походила. Ни цветомузыки, ни зеркального шара, ни даже громкой ритмичной музыки. Вернее, музыка была, но, как и следовало ожидать, медленная и плавная. Так же неспешно и грациозно скользили по паркету танцующие пары, причем половина из них были в варианте «девушка с девушкой». Я удивленно похлопал глазами, но к счастью, чисто мужских пар не было, что меня успокоило.

Помещение действительно отапливалось, поэтому верхнюю одежду все оставляли в гардеробе. Девушки снимали безразмерные ватники, пуховые платки, стаскивали огромные валенки, под которыми оказывались изящные туфельки, и превращались из золушек в прекрасных принцесс, одетых в нарядные платья. Те самые платья в горошек, которые обычно показывают в старых фильмах. Вот только, к моему изумлению, были они не черно-белые, а в основном цветные. Синие, зеленые, красные, желтые, ну и белые, конечно, тоже. В зале для танцев все так и пестрело разными цветами.

До сих пор мне приходилось сталкиваться с тяжелым окопным бытом и суровыми прифронтовыми городами, к которым можно отнести и нынешнюю Москву, перекрытую баррикадами и ощетинившуюся стволами зенитных орудий. Но теперь я воочию увидел и мирную Москву, беззаботную, радостную и танцующую, где лишь половина людей одета в военную форму, да и то парадную. Именно вот за такую счастливую мирную жизнь и сражалась наша дивизия, неся тяжелые потери, но никогда не отступая без приказа. Да разве же только наша. Пока мы тут отдыхаем, где-то по-прежнему идут бои…

Заметный толчок в бок прервал мои философские размышления и напомнил, зачем я сюда пришел. Как только мы вошли, свободные девушки, увидев бравых военных, начали бочком-бочком придвигаться к нам поближе. Еще немного, и нас бы полностью окружили. Это в мои планы не входило, партнершу для танцев я собирался выбирать сам. Еще раньше, оглядывая зал, я заметил скромно стоящих в углу двух девушек в военной форме, правда без знаков различия, но зато с медалями на груди, и одна из них сразу привлекла мое внимание. Они тоже смотрели на меня с интересом, поэтому я ни секунды не колебался и решил подойти именно к ним. Вблизи благоприятное впечатление только усилилось. И та девушка, которая мне больше понравилась, и ее подруга были просто идеальными. Честные открытые лица, скромный и в то же время решительный взгляд, нашивки за ранение. Девушки походили друг на друга как сестры, только у одной были голубые глаза, а у другой зеленые.

Сначала я предполагал сразу пригласить свою избранницу на танец, но потом немного заробел и решил сначала познакомиться.

– Ррр-азрешите представиться, – сделав серьезное лицо, как можно более твердым голосом произнес я. – Александр.

– Зоя. Аня, – девчонки ответили хором и, переглянувшись, звонко рассмеялись, как колокольчики. Ну все, знакомство состоялось, и можно приступать к следующему этапу.

– Ррр-азрешите вас пригласить, – рыкнул я и подал руку Зое. Упс, кажется, с командирским голосом немного перестарался. – Но предупреждаю, – продолжил я уже нормальным тоном, – что танцую плохо.

– А я хорошо, так что научу вас, если что.

Уф, прямо камень с души свалился. Даже если не попаду в такт и наступлю на ногу, Зоя смеяться надо мной точно не станет. Мысленно похвалив себя за прекрасный выбор, я вывел девушку к центру зала, где была меньше вероятность сбить кого-нибудь с ног. Предыдущий танец еще не закончился, но, не дожидаясь следующего, мы начали неспешно кружиться, особо и не пытаясь попадать в такт музыке. Алексей, не теряя времени, подхватил Аню и старался держаться поближе ко мне.

Не зная, как лучше завести разговор, я смущенно улыбался, но девушка оказалась не промах и догадалась, с чего начать:

– А вы давно воюете?

– Да нет, всего пару месяцев, и то как-то все больше по госпиталям, – честно ответил я.

– Понимаю, – серьезно кивнула Зоя. – Я заметила, у вас левое плечо зажило недавно. Двигаете вы им осторожно, будто боитесь, что швы разойдутся.

– Так вы военврач, я по вашей форме сразу не определил?

– Пока еще нет. В июне как раз практику проходила после четвертого курса. Пришла двадцать третьего в военкомат, а меня не взяли. Говорят, доучивайтесь. Но через месяц все-таки добилась своего. Тогда много медицинских соединений формировалось, персонала не хватало, и мы с Анютой устроились в передвижной госпиталь. Я медсестрой, а она санитаркой. А форма у нас старая, вся в заплатах и застиранная, вот мы временно новую выпросили, чистую.

Ее бесхитростный рассказ про госпитальные будни так увлек меня, что следующий танец мы пропустили и простояли в уголочке, держась за руки, как первоклассники. Хотя мне уже довелось насмотреться на ужасы войны, но все равно было жутковато слышать про госпитали и набитые ранеными поезда, попадавшие под бомбежку.

– Ну а в октябре нас с сестрой ранило, когда наш госпиталь бомбили. Не сильно, но пришлось направиться на лечение в тыл, а потом нас оставили при московском госпитале. Мне сказали – учись давай, врачей у нас мало. Вот я учусь дальше во Втором медицинском и одновременно работаю. Мы с Аней так подгадали, что смены у нас совпадают. А сегодня вот решили выбраться на танцы.

– А медаль у вас за что? – спросил я, когда Зоя закончила рассказ. – Вы об этом ничего не сказали.

– Честно, не знаю. Я же к передовой не приближалась. Вот Аня та бывала. Ее пару раз направляли в медсанроту, где все время личного состава не хватало. Ей приходилось раненых под огнем вытаскивать, а однажды даже в бою участвовать. Сидела в воронке и из винтовки стреляла. Очень она тогда бойцов воодушевила, и ей за это медаль «За отвагу» дали. Александр, а вы до войны кем работали?

Простой вопрос сразу поставил меня в тупик, но немного помявшись, я все-таки сказал чистую правду, хотя и не всю:

– Инженером. – Наградой за мою искренность был немыслимый восторг, вспыхнувший в глазах девушки. В те времена это было очень престижной и хорошо оплачиваемой специальностью, вроде нынешнего управляющего банком. – Но название организации сказать не могу, ассортимент нашей выпускаемой продукции тем более.

– Я понимаю, – прошептала Зоя. Важными секретами здесь интересоваться не принято, и дополнительных вопросов не последовало.

Довольный произведенным эффектом, я не выдержал и выдал очередную тайну:

– А еще я экономист. Очень, знаете ли, в работе помогает, когда вместе с инженерными расчетами одновременно можно высчитывать и рентабельность производства.

– Ой, правда? Сразу два высших образования? – У Зои лицо прямо-таки горело любопытством, и было видно, как ей страшно хочется узнать, что же такого я проектировал и рассчитывал. Но эту тему она благоразумно не затронула. – А на фронте вы чем занимались?

– В основном стояли в обороне, хотя иногда даже отбрасывали немцев. Строили укрепленные линии и опять держали оборону. Ну а после боев нас отводили на формировку.

– Ох, скромничаете вы, Александр. У вас же у всех троих есть награды. К тому же вы, Саша, долго были в госпитале, значит, целых две медали успели заработать всего за месяц. И кобура у вашего товарища, который с Аней танцует, трофейная. Видать, здорово вы немцам всыпали.

– Зоя, вы прямо Шерлок Холмс. А еще что заметили?

– Вы не кадровый военный, – оценила она мою нестроевую выправку. Вот же напасть, почему-то на фронте никто не интересуется, из запаса ты или, к примеру, только окончил командирские курсы. Задачи всем ставят одинаковые. А в тылу мне уже второй раз об этом напоминают.

– Впрочем, как и большинство нынешних командиров, – добавила девушка, заметив мое смущение.

Так мы и простояли весь вечер в сторонке, лишь пару раз повальсировав то с одной сестрой, то с другой, когда окружающие бросали на Зою с Аней особо сердитые взгляды. Дескать, сами не танцуют со своими кавалерами и другим не дают. Зоина сестра оказалась студентом-историком, причем очень эрудированным, так что нам было о чем поговорить. Училась Аня, правда, не в МГУ, а в каком-то ИФЛИ, что расшифровывалось как «институт истории, философии и литературы». Но по ее уверениям, этот вуз был самым лучшим в стране и очень богат на таланты. Например, один из студентов, Твардовский, прославился своей поэмой «Страна Муравия», за которую он получил орден Ленина. Как уверяла Аня, на выпускном экзамене Твардовскому даже достался билет с вопросом о его поэме.

Но как ни приятно было нам общаться, вскоре глаза девушек начали то и дело закрываться, видимо, сказывались бессонные ночи в госпитале. Поэтому мне пришлось предложить проводить сестер домой. Идти пришлось далековато, но подвозить девушек в грузовике мне показалось дурным тоном, не привык я еще к реалиям сороковых годов.

В этом году в Москве было очень холодно, и как только мы вышли на улицу, сон сразу слетел с девушек, и мы опять принялись весело беседовать, правда, машинально ускоряя шаг, чтобы согреться. У самого подъезда, прежде чем попрощаться с сестрами, я пихнул Алексея и, сделав страшное лицо, начал показывать глазами на его планшетку. Наконец, он понял намек и догадался достать трофейные шоколадки, которые мы специально прихватили с собой для такого случая.

Зоя сначала попыталась сопротивляться:

– Ну что вы, товарищи. Вам доппаек дают, чтобы у вас силы были воевать, а нам он ни к чему.

– Да это трофейные, – сразу снял все возражения Паша и с многозначительном видом добавил: – Нашли в захваченном немецком броневике.

– А, ну тогда давайте, – сразу согласились сестры. Развернув бумагу, в которую были обернуты шоколадки, Зоя удивленно пискнула: – Ой, они круглые, надо же. Никогда таких не видела.

Уточнив последний раз, во сколько завтра вечером встречаемся, девушки хором воскликнули:

– Ну, пока! – и скорее побежали домой отогреваться.

– Завтра мы пойдем в театр. Билеты будут, – крикнул им вдогонку Алексей, прежде чем они скрылись в подъезде. Вот ведь жук, а меня поставить в известность даже не потрудился. Мне, может быть, посмотреть кино гораздо интереснее, чем спектакль.

* * *

Едва утром я протер глаза, а еще позавтракал, принял ванну, послушал сводку Информбюро и просмотрел газеты, как сразу же придумал новую хорошую идею, которую и выложил гэбэшнику, когда он пришел.

– Товарищ Куликов, здесь в городе полно оборонных предприятий. Мне бы сходить туда на экскурсию, посмотреть, вдруг незамыленным глазом что-нибудь замечу.

– Уже все организовали. Сначала я хотел отвезти вас на вагоноремонтный завод, но потом решил, что лучше посетить «Компрессор». Хотя туда и дальше ехать, но там и производство масштабнее, и КБ разработало больше новых конструкций. Сам я с вами не пойду, но о вашем визите мы предупредили, так что вам все покажут. Пусть товарищ Леонов наденет для солидности Золотую Звезду. Полагаю, такому фронтовику инженеры будут полностью доверять и выложат все свои претензии. Поэтому мне с вами лучше и не идти.

А ведь темнит что-то товарищ майор. Не похож он на грозного служителя правосудия, которого все боятся. Когда мы были на аэродроме, заводские механики с ним запросто за руку здоровались. После короткого допроса Куликов наконец сдался и раскрыл причину компрессоробоязни.

– Да там такая история некрасивая вышла, – начал он, смущенно потупив глаза. – Пришел я недавно на завод, а пока главного инженера вызывали, прямо сидя в приемной и уснул. Как только они ни пытались меня разбудить, разве что из пистолета над ухом не стреляли, но я спал как убитый до утра. Неудобно вышло.

Мне кажется, проще всего разбудить человека, просто назвав его по имени. Но кто же отважится сказать «Вася» офицеру госбезопасности, у которого шпал больше, чем на железной дороге. Ну и ладно, не хочет идти, сами справимся.

Во дворе нас уже ждала почти новенькая «эмка», которую мне передали в бессрочное пользование, а чуть поодаль стоял крытый грузовик, куда торопливо залазили охранники, спеша спрятаться за тентом от ледяного ветра. Смахнув варежками снежок со стекол, мы забрались внутрь и не спеша поехали по городу, сделав большой крюк, чтобы посмотреть Красную площадь.

Военная Москва выглядела очень необычно. Дороги перекрыты баррикадами, сложенными из мешков с песком или из деревянных брусьев, так что для проезда оставалась лишь середина улицы. Перед ними грозно топорщились противотанковые ежи, стоявшие в несколько рядов. Покрытые снегом, они выглядели зловеще. В ближайшем сквере среди деревьев прятался аэростат заграждения. Огромная колбаса, метра четыре в диаметре, уже перекрашенная в белый цвет, еле помещалась на небольшой полянке, и я, не выдержав, удивленно воскликнул.

– Ух ты, вот это аэростат.

– Это баллон для заправки газом, – снисходительно пояснил Алексей, – а сам аэростат намного больше.

Чем дальше мы ехали, тем больше было примет войны. Хотя троллейбусы все еще ходили, но они оставались единственным реликтом мирной жизни столицы. Витрины продуктовых магазинов были заставлены мешками с песком. На площадях, у госучреждений и рядом с заводами торчали из земли стволы 85-мм зенитных орудий. На крышах, если приглядеться, можно было заметить зенитки калибром поменьше и счетверенные «Максимы», возле которых дежурили расчеты.

Сами здания также сильно изменились. Если где-то имелись колонны, то на них обязательно были нарисованы фальшивые окна. На некоторых домах надстраивались дополнительные этажи из фанеры, а на других нарисованы развалины. В общем, преображение города было полным, и сориентироваться над ним фашистским летчикам было весьма затруднительно. Даже Красная площадь была заставлена какими-то домиками, имитирующими городскую застройку, и тоже не походила сама на себя. Впрочем, еще больше меня удивила излучина Москвы-реки. Заставленная баржами, разрисованными под дома, она издалека выглядела самой обычной улицей.

* * *

Покатавшись по городу, мы наконец доехали до завода «Компрессор», куда нас пустили без долгих проволочек. В цехах и помещениях КБ было, так скажем, прохладно, но Леонов смело распахнул полушубок, выставив на всеобщее обозрение «награду за Гудериана». Расчет оказался точным. Увидев настоящего героя, инженеры просто горели от нетерпения, желая все показать и объяснить.

Мне говорить почти не пришлось. Конечно, я и раньше догадывался, что для охраны попаданца дурака не выделят, но все же не ожидал, что Леонов вдруг начнет рассуждать о преимуществах и недостатках кольцевых и перьевых стабилизаторов.

– Проще поставить оперение косо, под углом в пару градусов, – недовольно отозвался я, слушая его разглагольствования. Сердился я, конечно же, на самого себя, потому что ни разу не упоминал о таком простом техническом решении, хотя оно было мне хорошо известно.

– Мне кажется, это неэффективно, – с сомнением в голосе возразил Авдеев. – Скорость вращения будет намного меньше, чем у обычного снаряда, и не сможет стабилизировать ракету.

Леонов наморщил лоб, но сразу же сообразил, в чем тут загвоздка.

– Дело тут вовсе не в скорости, – объяснил он. – Маленькая кучность ракет объясняется эксцентриситетом односоплового двигателя. Его вектор тяги обычно направлен немного под углом от оси снаряда, отклоняя ракету в сторону от направления полета, а вращение, вызванное косыми крыльями, позволит компенсировать этот недостаток.

Про эксцентриситет реактивных снарядов Алексей первый раз услышал пять минут назад, но инженеры смотрели на него с благоговением. Они тут же уселись писать рацпредложение в Ракетный институт, требуя срочно оснастить ракеты косопоставленными стабилизаторами «системы Леонова».

Пока они составляли послание, я все вызнал про установки для стрельбы прямой наводкой одиночными снарядами, которые месяц назад просил разработать. Конструкция у подобных устройств очень простая, и на заводе их без труда сделали больше сотни штук, вот только никто пока эдакую невидаль не забирал.

Поэтому, улучив момент, я шепнул Алексею на ухо:

– Надо взять парочку.

Мысленно прикинув эффект от применения «ручных» снарядов в бою, Леонов безапелляционным тоном заявил, что забирает десяток установок для войсковых испытаний. Как ни странно, но подобные полномочия у нас были, и, быстренько оформив накладные, мои вожделенные устройства отнесли в грузовик. Осталось только раздобыть к ним ракеты, и дрожите, немцы. В городском бою таким установкам цены не было. Одно дело затаскивать пыхтя на верхний этаж «сорокапятку», и совсем другое – небольшую раму. Точность у ракет, конечно, не ахти, но при стрельбе на минимальной дистанции ее вполне хватает.

Жаль только, что взрывчатого вещества в каждом реактивном снаряде маловато. Но как раз эту проблему решить гораздо легче, чем разработать новый двигатель. Достаточно просто увеличить головную часть ракеты – в длину или в толщину. Конечно, дальность полета при этом снизится, но для стрельбы прямой наводкой это несущественно.

* * *

На заводе мы провели весь день, и домой решили не заезжать, чтобы успеть к госпиталю вовремя. В ожидании Зои я сидел в теплой машине и вяло прислушивался к разговору. Паша с Алексеем обсуждали театральную жизнь столицы, а меня она волновало очень мало, точнее совсем никак.

– Сейчас в городе идут спектакли по военной тематике, – перечислял Леонов, – «Олеко Дундич» в Московском театре драмы. А еще «Надежда Дурова» и «Давным-давно».

– Лучше бы, конечно, «Ромео и Джульетту» посмотреть, – ворчливо возразил я. – Там, по крайней мере, на шпагах дерутся. А еще лучше «Чума на оба ваших дома» Горина, но чего нет, того нет.

– О Горине сказать не могу, но «Давным-давно» это веселая комедия про партизанский отряд Дениса Давыдова. Будь спокоен, там все время саблями машут, да еще и весело поют.

Когда девушки появились на крыльце госпиталя, мы даже их сразу не признали. Вместо валенок на ногах у них были изящные ботиночки, пуховые платки сменились яркими цветными, повязанными поверх шапок-ушанок. Хотя было очень даже холодно, но сестры предпочли надеть пальтишки вместо теплых стеганок.

Когда Зоя с Аней подошли, Павел распахнул заднюю дверцу «эмки» и сделал приглашающий жест рукой.

– У вас машина? – хором спросили сестры, чем вызвали наш дружный смех. Ну что поделаешь, мне их привычка говорить хором кажется очень даже забавной.

В ответ мы скромно кивнули, подумаешь, «эмка». Не так давно и на танке разъезжали.

Усевшись на сиденье поудобнее, Зоя смущенно спросила:

– Ребята, время у нас еще есть, можем мы заехать в горком комсомола?

– Конечно, живо домчим. Куда ехать?

– Колпачный переулок, дом пять.

Ну что же, в горком так в горком. Мне, в общем-то, все равно, где с Зоей гулять.

В горком мы пошли все вместе, для придания солидности делегации. Там мы подождали, пока девушки отстояли небольшую очередь ко второму секретарю горкома Морозову и отдали пачку заявлений.

Увидев стопку разноцветных листков, Морозов добродушно спросил:

– Так, что тут у нас, товарищ Жмыхова. Ага, работницы госпиталя требуют немедленно отправить их на фронт или хотя бы в батальон местной противовоздушной обороны.

Было видно, что к подобным просьбам секретарь привык. Просмотрев бумаги, он на автомате повторил дежурную фразу о том, что все заявления будут тщательно рассмотрены в ближайшее время.

Выполнив важное поручение, наша компания направилась к выходу, весело обсуждая достоинства артистов, которых нам предстояло сегодня увидеть. Аня даже напела отрывок песни из спектакля, и тут до меня вдруг дошло, что именно по этой пьесе был снят фильм «Гусарская баллада». Это уже совсем другое дело, такой спектакль я посмотрю с большим удовольствием. Но едва только я настроился на просмотр «Давным-давно», как коварная судьба, как это часто бывает, решила перепутать мне все планы.

Уже у самого выхода из здания нам пришлось задержаться на минуту, чтобы пропустить группу комсомольцев, тащивших взрывные машинки и охапки винтовок всевозможных моделей. Один из них, по виду комсомольский вожак – в желтой кожаной куртке и с маузером в деревянной кобуре, неожиданно остановился рядом с нами и глуховатым голосом поздоровался с Аней.

Заметив своего старого знакомого, Аня обрадовалась и протянула ему руку.

– Здравствуйте, Саша, с начала войны не виделись.

Бросив на нас беглый взгляд, комсомолец Александр выбор Жмыховых одобрил.

– А хороших вы себе кавалеров нашли. Видно, что уже побывали на фронте.

– Не только на фронте, – не удержавшись, похвастала Аня, – но и за ним тоже. Алексей вот фашистских офицеров пачками в плен таскал, и по немецким тылам они так погуляли, что хоть книгу о них пиши.

Разрекламированный Алексей уже с интересом рассматривал арсенал, который тащили комсомольцы, и поинтересовался:

– Вы набираете добровольцев в диверсионные отряды?

– Вообще-то набор уже закончен, но от желающих отбоя нет, и мы решили провести обучение своими силами. Рано или поздно ребята все равно попадут на фронт, и им такая учеба пригодится. Вот что, Аня, я понимаю, что у вас свободное время выпадает не часто, но разрешите мне попросить ваших друзей на полчасика, поделиться опытом.

– Ой, вы же незнакомы. Это Александр, бывший комсорг нашего института. Он сначала был старше на два курса, но в Финскую ушел добровольцем и пропустил учебу. А потом стал инструктором нашего горкома комсомола.

Леонов уже крутил в руках подрывную машинку и только покивал в ответ. Ему явно было скучно бездельничать, а тут вдруг появилось что-то интересное. Вдруг спохватившись, он посмотрел на меня таким жалобным взглядом, что мне осталось только подтвердить согласие.

* * *

Занятия проходили в подвале этого же здания. Там и места много, и в случае тревоги не надо никуда уходить. Обычная буржуйка, коптевшая в углу, кое-как обогревала помещение, и мы сняли полушубки, повесив их на вешалку, где уже теснились всевозможные тулупы, пальто и шубы. Всего здесь собралось около полусотни человек, причем не меньше трети из них было представительницами прекрасной половины человечества. Увидев Золотую Звезду, комсомольцы взволнованно загудели, но инструктор, вместо того чтобы выразить свое восхищение, тихонечко попросил его показать документы. Повернувшись к залу спиной, Алексей требуемый документ достал, чем вогнал Александра в краску.

– Мы вас действительно не отвлекаем? – извиняющимся тоном спросил он, поняв, кто на самом деле стоит перед ним.

– Ничего страшного, мы сейчас действительно свободны. Давайте приступим.

Хотя Леонов заранее к выступлению не готовился, но лекция об операциях в тылу врага получилась у него, наверно, не хуже, чем у самого Старинова. Во всяком случае, мне так казалось. Будущие диверсанты, большинство из которых вряд ли доживет до победы, с благоговением внимали ему, старательно переписывая все рекомендации и зарисовывая схемы. Алексей не только штудировал немецкие уставы и наставления об организации охранной службы, но и проверял на практике, как немцы их выполняют, так что советы его действительно были бесценны. Время от времени комсомольцы поднимали руку и уточняли непонятные моменты, причем вопросов было море. Пособий-то у них было – кот наплакал, а «Спутник партизана» еще не издали.

Занятие заняло часа два, и все это время девушки тихонько сидели, не высказывая нетерпения. Меня, к счастью, выступать не просили. Все известные мне будущенские наработки диверсионной тактики я Леонову уже рассказывал, и теперь он щедро делился ими с добровольцами. Больше всего вопросов задавал сам инструктор горкома. Было заметно, что Александр уже побывал на войне. Конечно, профессиональных навыков диверсанта у него не хватало, но зато энтузиазма и ответственности было хоть отбавляй. Под конец Леонов посоветовал хорошенько выучить язык противника, и тогда его окружили студенты-переводчики, после чего разговор пошел на немецком. Мне оставалось только догадываться о содержании беседы, но судя по пантомиме, Алексей показывал, как правильно подходить к военнослужащим вермахта, как докладывать и как потом отходить от офицера, не поворачиваясь к нему спиной.

Один из переводчиков, худенький и невзрачный, вступил с Леоновым в ожесточенную перепалку, что-то яростно доказывая.

– Нет, нет, – замотал головой Алексей, снова перейдя на русский. – У вас произношение такое, что немцы хотя и поймут смысл фразы, но за своего точно не примут. Вот возглавлять разведгруппу вы сможете. Конечно, когда свои курсы закончите.

– А вы знаете, кто это? – взволнованным шепотом спросила у нас Аня, показывая на настойчивого паренька. – Наш ифлийский поэт Павел Коган.

– Автор «Бригантины»? – так изумленно воскликнула Зоя, что на нее даже стали оглядываться.

– Автор «Бригантины»? – эхом повторил я. Так хотелось бы, чтобы хоть в этой истории он выжил и написал еще больше шедевров.

– Да-да, он самый, – подтвердила Аня. – Его в армию по здоровью не взяли, из-за бронхита, так он решил пойти на курсы военных переводчиков.

Оглядев зал, я попытался угадать, какие еще гении скрываются среди этих студентов и просто школьников, с нетерпением рвущихся в бой. Потом меня что-то торкнуло, и я подозрительно спросил:

– Как фамилия Александра?

– Шелепин, наш инструктор комсомола.

– Он уже не инструктор, – поправила строгая девушка в залатанной гимнастерке, сидевшая с нами рядом, – а секретарь городского комитета комсомола и заведующий военным отделом.

Так вот с кем мне пришлось поручкаться – с самим будущим председателем КГБ «железным Шуриком». Личность он очень даже известная. При нем грозный Комитет поменял свои приоритеты и почти полностью переключился на международные дела, оставив внутренние МВД. Да и саму работу госбезопасности он реорганизовал, создав централизованное управление. Так, вспомним, чем еще отличился нынешний юный комсомолец. Попытался освободить из тюрьмы Судоплатова, других разведчиков, а заодно и Василия Сталина. Создал «группу Шелепина». Она, в частности, протежировала знаменитому писателю Иванову, которому в далеком будущем предстоит написать культовую «Русь изначальную». Еще уламывал Политбюро, чтобы больше производили товаров народного потребления, правда, безрезультатно. Ну все, мальчик, ты попался.

Не подозревая, какую участь я ему готовлю, секретарь горкома уже с силой тряс нам руки.

– Благодарю вас, товарищи. Если позволите, нам хотелось бы еще раз пригласить вас на встречу. Как вас можно будет найти?

– Полагаю, нам с вами скоро еще предстоит встретиться, – загадочно ответил я, сделав многозначительное лицо.

* * *

– Что это вы за цирк вчера устроили на заводе? – кипятился майор госбезопасности, едва не потрясая кулаками.

– Простите, Василий Николаевич, а в чем проблема, – искренне удивился я. – Все заслуги принял на себя Леонов, а на меня никто внимания не обратил. Скрытность и конспирация прежде всего.

– Но зачем же вы там обсуждали устройство ракет? Я еще понимаю, на электромеханическом заводе, где они и делаются. Но на «Компрессоре» собирают гвардейские минометы «Наташи», а вы выставили конструкторов идиотами. Сейчас все только и говорят о том, что простой пехотинец, приехавший с фронта, сразу придумал то, до чего конструкторское бюро не могло додуматься.

– Если так заботитесь о конструкторах, – обозлился я, – то почему держали их в туполевской шарашке?

– Ну почему же, Туполева еще в июле освободили и восстановили в правах, и все тридцать человек его группы тоже. Остальных позже, когда они закончили свои самолеты.

– Да нет, я имею в виду, что конструкторов три-четыре года держали в заключении, причем почти всех.

– Ну, про всех вы ошибаетесь. Заметьте, что, например, у Ильюшина практически никого не арестовали. Но в общем, вы, конечно, правы. Вот того же Королева совершенно напрасно осудили, и я этого не одобряю. Но вы знаете, что многие люди давали на него показания, и в том числе Глушко.

– Их заставили.

– Увы, да. Ежовские следователи ни с кем не миндальничали. Я с Туполевым разговаривал, бить его, правда, не били, но почти год в тюрьме сидеть это не сахар. Да и следователи заставляли конструктора подолгу стоять, а ведь он уже не молодой и здоровьем похвастать не может. А потом и вовсе сказали, что посадят его жену, и действительно арестовали ее для дознания. Так что в конце концов Туполев не выдержал и тоже подписал показания. Но все же я считаю, что он получил по заслугам.

– Это из-за холодильника?

– Что? А, вы имеете в виду холодильники, плащи и шубы, которые конструкторы привезли из Америки? Нет, как раз в этом их никогда не обвиняли. Контейнер с вещами привезли совершенно официально, и тут никаких претензий к ним нет. Но вот относится Туполев к советской власти не очень лояльно. Он не таясь расхваливал западный образ жизни, даже в партию отказывается вступать. Мое мнение, что как раз он-то и заслужил наказание.

– Все равно нельзя так поступать с конструкторами, – продолжал я упрямо гнуть свою линию.

– Ну ладно, оставим в покое прошлое, его все равно нельзя изменить, – примирительно предложил майор, не желая продолжать дискуссию. – Так вот, товарищ Сталин поручил мне узнать…

Назвав это имя, Куликов даже сделал движение, собираясь привстать, и посмотрел на портрет, висящий над моим рабочим столом. Заметив мой ироничный взгляд, он нахмурился и начал читать нотацию:

– Высшую власть надо уважать. Без лизоблюдства, конечно, а так, как вы, например, уважаете своего комполка Козлова.

– Я-то уважаю, а вот почему ему очередное звание не присвоят? Ведь есть за что.

Куликов озадаченно посмотрел на меня, недоумевая, почему я сегодня такой ершистый:

– Так ему же дали майора, разве нет?

– Но командует-то он полком.

– Вот черт, – гэбэшник с досадой поискал вокруг, чем бы хлопнуть об стол, и в итоге выбрал своей жертвой блокнот. – Кто тут минуту назад толковал о скрытности и непривлечении внимания? Если капитану сразу присвоят звание полковника, то кое-кто этим очень сильно заинтересуется. Но не сбивайте меня с мысли.

– Мы говорили об уважении к власти.

– Да, верно. Надеюсь, вам еще придется посетить Кремль, встретиться с руководством страны, и там вы почувствуете такое волнение и трепет…

– Мне уже приходилось бывать в кабинете Сталина, – пожал я плечами, – и даже сидеть на его стуле. Но что-то особого трепета не чувствовалось.

– Это когда? А, в будущем.

– Да, в Самаре. Там сохранился правительственный бункер, куда водят экскурсии.

– Нет, это не то. Да там Сталина никогда и не было, правильно? Он же всю войну оставался в Москве. Но вернемся к главному. Из ваших рассказов товарищ Шапошников сделал вывод, что в течение войны количество фронтов увеличивалось, хотя управление войсками уже было хорошо налажено.

– Да, присутствовала такая тенденция, и думаю, совершенно правильная. Было сформировано четыре Украинских, три Белорусских и три Прибалтийских фронта.

– Значит, вы поддерживаете идею разделения фронтов и их разукрупнения?

С важным видом, еще бы, маршалы советуются со мной, как им управлять фронтами, я солидно ответил, медленно роняя слова:

– Да, считаю это целесообразным в нынешней обстановке.

Услышав долгожданный ответ, майор спешно удалился, оставив мне конверт с новыми заданиями. Наверно, собирался выступить на очередном совещании Ставки.

* * *

Ближайшие дни пролетели незаметно. Батальон наш еще не прибыл, работа была нетяжелая, и каждый вечер я проводил с сестрами Жмыховыми, искренне радуясь возможности поболтать с Зоей. Аня тоже была приятной в общении, к тому же оказалась очень начитанной, так что с ней мы также подружились. Я решил свести ее поближе с Леоновым, но он не спешил завязывать серьезных отношений, тем более что при его регалиях выбор у него был обширный.

В театр меня, конечно, все же затащили, и я послушно отсидел до конца представления, глазея больше по сторонам, чем на сцену. Хотя публика собралась солидная и достаточно интеллигентная, но сидели все в головных уборах и верхней одежде, уж слишком холодно было в зале. Хуже всего пришлось актерам. Много свитеров и кофточек под сценический костюм не засунешь, и я не знал, смеяться или плакать, когда актриса обмахивалась озябшими руками, заявляя: «Как жарко тут у вас», хотя у самой пар шел изо рта.

Видимо, мое равнодушие к Мельпомене, или как там зовут театральную музу, не осталось незамеченным, и меня переключили на кинематограф. Первый же поход в кино удивил нас всех. Мы, естественно, ожидали что-нибудь патриотическое, вроде «Суворова», но когда увидели афишу, то встали столбом, изумленно рассматривая ее.

– Комедия! – совсем по-детски взвизгнула Зоя и от счастья с восторгом захлопала в ладоши.

Фильм назывался «Сердца четырех», и был снят в этом году, но из-за войны его положили на полку. Предполагалось, что до конца боевых действий комедий в прокате не будет, но теперь правительство решило иначе.

Понятно, что очередь не только за билетами, но и к администратору была немаленькая, но контрмарочки, извлеченные Леоновым, оказались волшебными, и мы заняли самые удобные места в середине зала. Не знаю, может быть, сюжет и не был смешным и оригинальным, но у истосковавшихся по мирной жизни зрителей фильм пошел на ура. Несколько раз киномеханику даже пришлось отматывать пленку назад и повторять интересные сцены заново. Правда, Леонов, слишком привыкший высматривать своим цепким чекистским взором малейшие мелочи, время от времени ворчал:

– Почему у троллейбуса четвертый номер, если на остановке написано 33? Почему это у полковника только три шпалы? Фильм же начали в прошлом году снимать.

Не отставала от него и Аня, замечавшая недочеты уже с точки зрения студента, и тоже недовольно бурчавшая:

– Странно, Галина же заявила, что диссертацию она только пишет, а на обложке ее книги написано «доцент». И задачу как-то странно решили. Надо же хотя бы уточнить, что решение правильно лишь при положительных значениях переменных.

Меня все эти киноляпы не волновали. Единственное, что не давало покоя, это тайна отсутствия портретов и бюстов Сталина. Когда-то мне пришлось посмотреть по телевизору этот фильм, но в то время меня больше интересовала история вообще и культ личности в частности. И вместо того, чтобы следить за перипетиями сюжета, я высматривал признаки того самого культа и с удивлением их не находил. Теперь же загадка разрешилась. В моем времени безжалостная цензура вырезала все лишние кадры, которые здесь сохранились в первозданном виде. Портреты вождей находились на своем законном месте, так же, как в наше время в правительственных учреждениях висят портреты Президента.

Воздушные тревоги сеанс ни разу не прерывали, и впечатление от картины не испортили, так что вышли мы из кинотеатра полные эмоций, положительных, конечно. Правда, между нами разгорелся спор, правильно ли поступили герои картины, поменявшись девушками. Честно говоря, я таких поворотов событий от советского фильма не ожидал. Сначала герои влюблены в одних героинь, потом целуются уже с другими. Но, в конце концов, они же все неженатые и незамужние и могут делать, что хотят.

Видимо, окультуривать попаданца решили по полной программе, и на следующий день с утра меня повели смотреть мультфильмы. Чтобы оправдать присутствие взрослых дяденек на детском сеансе, нам вручили каких-то детей, скорее всего отпрысков работников органов, наказав им вести себя в кинотеатре хорошо. Однако оказалось, что внушение надо было делать мне, а не им.

Первым показывали мультфильм про Деда Мороза и Серого волка. Это мультик я не раз видел не только в детстве, но и позже, проводя время со своими племянниками. Но как же он разительно отличался по сюжету от нынешнего, черно-белого. Примерно как Ветхий Завет с его кровавыми войнами не похож на Новый, призывающий к всеобщей любви. В том мультике, который я помнил, растроганный волк даже пожалел бедного зайчишку, но здесь жалости места не было.

Начало было вполне ожидаемым. Злой волк переоделся Дедом Морозом, схватил зайку, сунул в мешок и унес. А вот дальше начались сюрпризы. Мороз-настоящий призвал оставшихся зайцев на помощь, и они бросились в погоню. После яростной схватки Лжемороза схватили, поставили на колени и связали. Но не успели ушастые отпраздновать победу, как оказалось, что пленник никакой не волк, а настоящий Дед Мороз, о чем он и сообщил им в грубой форме, не стесняясь в выражениях.

Конечно, потом Серого осадили в его избушке и заставили сдаться, причем сцена очень напоминала арест бандита. Впрочем, страна в лице доброго Мороза простила преступника и разрешила ему искупить свою вину работой на лесоповале, после чего волк был отпущен, ограничившись одной срубленной елочкой. Все правильно, дети с младых ногтей должны понимать, что за преступление положено наказание. Но мораль мультика заключалась не только в этом, но еще и в том, что закоренелым преступникам верить нельзя. Не успев отправиться на свободу с чистой совестью, враг зверей снова совершил покушение на убийство, и на этот раз приговор был суров. Рецидивиста убили на месте путем криогенной эвтаназии.

Видимо, некоторые комментарии я проговаривал вслух, потому что ординарец очень настойчиво попросил меня выйти из зала и больше мультфильмы не смотреть. Оставалось только порадоваться, что Зоя с Аней моей выходки не видели.

* * *

Вечером мы вполне чинно и мирно просмотрели боевую кинохронику в этом же кинотеатре, а потом, пользуясь небольшой оттепелью, допоздна гуляли по городу. Руководство госбезопасности против свиданий не возражало, и мне даже разрешили озвучить Жмыховым свою легенду про длительные загранкомандировки, чтобы они не удивлялись моим оговоркам. Узнав, что я долгое время жил в Америке, да еще на нелегальном положении, девушки стали выпытывать, кем я там работал, если не секрет.

– Много где, а в последнее время в банке.

– Ух ты, а чем там занимался?

– Ну, в последнее время, жилищными кредитам.

– Это называется гипотека, верно? – блеснула своей эрудицией Аня.

– Какая ты умная, – восхитился Алексей. – Но откуда тебе это известно, ты же не на экономиста учишься?

– Но зато я решила специализироваться на новейшей истории, и даже ходила на лекции по зарубежной экономике. Не верите? Вот слушайте, в чем суть гипотеки. Когда у покупателя не хватает денег для покупки дома, то на недостающую сумму он гипотекирует дом в банке и потом выплачивает ссуду по частям вместе с процентами. Ну а если человек не может вернуть долг, то его дом продают, потому что он является обеспечением залога.

Желая избежать скользкой темы, я в свою очередь начал расспрашивать девушек об их работе. Как оказалось, помимо госпиталя, Аня еще успевала заниматься со школьниками. Конечно, много детей было эвакуировано, а оставшиеся, особенно старшеклассники, ушли на заводы или дежурили в госпиталях. Но даже работая, некоторые школьники продолжали учиться самостоятельно, и для них открыли консультационные пункты. Здесь учеников консультировали и давали задания, чтобы они могли подготовиться к сдаче экзаменов. Вот как раз в одном из таких пунктов Аня и работала. Она достала из сумки самодельные тетрадки из газет, которые ей сдавали для проверки, и показала, какие темы она преподает по истории.

Тот факт, что Аня была не только историком, но еще и учителем, натолкнул меня на мысль заняться новым направлением, и я начал расспрашивать ее о педагогике, причем узнал много полезного. Так, например, она рассказала о планах ввести раздельное обучение мальчиков и девочек. Этот эксперимент, конечно, лучше было вообще не начинать, ведь никаких преимуществ в организации учебного процесса он не дает, а для процесса воспитания совместное обучение гораздо полезнее.

Вообще, оказалось, что в школьном образовании еще многое нужно поменять. Дети до сих пор ходят в школу с восьми лет, а не с семи. Золотые медали особо отличившимся пока не дают. Да что там медали, даже аттестаты зрелости еще не ввели. Куликов, получив от меня подобные непрофильные предложения, только изумленно округлил глаза. Но на другой день он удивленно поведал мне, что все эти рацпредложения уже выносились на обсуждение, просто их пока еще не утвердили. Теперь же, с моей рекомендацией, они будут введены уже с нового учебного года.

* * *

Неожиданным сюрпризом на следующий день стало возвращением «крестной матери гвардейских минометов», как я дразнил Ландышеву. Она явилась без предупреждения, как раз в тот момент, когда мы собирались на очередную экскурсию по заводам. Наташа по очереди обняла всех, чмокнув в щечку, а Павла даже в губы, и набросилась с расспросами. Наши приключения и Золотая Звезда Леонова не давали ей покоя, но нам уже пора было уходить, и все рассказы пришлось отложить.

Не только Авдеев обрадовался приезду Наташи. Теперь, когда в нашей компании была девушка, я мог, не нарушая приличий пригласить сестер к нам домой, что тут же и сделал, позвонив в госпиталь. Пообещав все рассказать вечером, мы удалились, оставив Ландышеву обживать помещение.

Вечером у нас получился настоящий праздник. Приятное женское общество, красное молодое вино в умеренных количествах, гитара, на которой умели играть все, кроме меня, и, конечно, рассказы о похождениях отважного лейтенанта госбезопасности Леонова. Мою роль по вполне понятным причинам старались не выпячивать, и все охи и ахи достались Алексею. Это было правильно, но немного обидно, причем это чувство усугублялось выпитым спиртным. Впрочем, план мести быстро созрел, и я немедленно приступил к его выполнению. Взяв гитару, я начал бренчать по струнам одним пальцем, пытаясь изобразить мелодию, и запел одну очень кстати вспомнившуюся песню, слегка ее перековеркав:

Мы идем по Уругваю,Ночь – хоть выколи глаза.Слышны крики попугаев,Приближается гроза.Крупный дождь стучит по листьям,В ранцах хлюпает вода.Этот трудный путь скалистый,Не забудем никогда.Попугаев пестрых перья,Океана мерный гул,Но линкор немецкий «Шпее»Здесь на рейде затонул.И напомнит, уж не страшен,Бывшей мачты черный крест,Что на шарике на нашем,Не бывает дальних мест.

Большая часть присутствующих правильно поняли намек, и на меня смотрели округлившимися глазами. Не люблю хвастаться, а тем более незаслуженно, но ситуация этого требовала.

– Так это ты сделал? – восхищенно улыбнулась мне Зоя. – А англичане заявляли, что это их разведка.

– Ну, скажем так, – загадочно улыбнулся я, – пусть и дальше так думают. Главное, уничтожить врага, а уж слава это дело десятое.

Восстановив статус-кво, я уже продолжал веселиться вместе со всеми. С Наташей сестры, кажется, сразу сдружились, но вредный характер гэбэшницы и тут дал о себе знать. Когда гостьи ушли, она не удержалась от саркастического комментария:

– Ну что это за фамилия у них такая, Жмыховы. То ли дело…

– …Авдеева, – подсказал я.

Видимо, об этом аспекте будущего замужества Наташа еще не задумывалась, и лицо у нее сразу вытянулось. Но, немного подумав, она все же решила, что быть Авдеевой вовсе неплохо, и снова принялась ехидничать. В общем, все вошло в нормальную колею.

Наш полк Ландышева опередила ненамного, и вскоре мы получили известие о том, что он полностью перебазировался в Подольск. Хотя Леонов настойчиво уверял, что меня временно прикомандировали к московскому «чему-то там», и мое присутствие не требуется, но я твердо решил проведать свою часть.

В отделе кадров полка за меня уже все, что надо оформили, вот что значит привилегии попаданца, а так как комполка с замом уехали в Москву, то я помчался сразу в штаб батальона.

Комбат сидел с мрачным видом, машинально раскладывая бумаги в несколько стопок, как будто готовился передавать дела. Понять его было нетрудно. Только недавно он был командиром отдельной части, а теперь его снова понизили в статусе. На мой невысказанный вопрос, он коротко буркнул:

– Ухожу я от вас. В штрафбат.

– Как это, ты что натворил?

– Не натворил, а совсем наоборот, – обиженно вскинул голову Сергей. – Ты же знаешь, что фронты сейчас начали делить на более мелкие, в курсе, да? Так вот одним из них, Новгородским, теперь командует генерал Масленников.

– Вот дела, – тихонько присвистнул я. – То его наказывают, то повышают.

– Для нового фронта, как и положено, сформировали штрафной батальон для отбывающего наказание среднего и старшего комсостава. Вот как раз туда Масленников меня и позвал.

– И что там хорошего?

– Ну как что, смотри сам. Должность у меня будет полковничья, а так как подчиняюсь я непосредственно штабу фронта, то после первой же операции к соответствующему званию меня и подтянут. Переменного состава пока мало – всего полсотни человек. Постоянного лишь вдвое больше, так что хлопотной должность не назовешь. Скучать в тылу не придется, штрафбат все время должен проводить на передовой. Как видишь, кругом одни плюсы.

– А как же мы?

– Ты не бойся, я о вас не забыл. Ты пойдешь ротным на майорскую должность. Под твоим началом будут старшие командиры, научишься от них чему-нибудь. Оклад опять-таки повышенный.

– Спасибо, очень польщен, – выдавил я из себя, кусая губы, чтобы сдержать улыбку. – Но открою тебе маленькую тайну. – Ординарец с Леоновым насторожились, но я продолжил: – Мне тут пришлось в Москве кое с кем пообщаться, и выяснилось, что командование тебя очень ценит и никому не отдаст. Так что никуда ты отсюда не денешься.

Услышав мое откровение, Иванов озадаченно помолчал. Приятно, что тебя ценят, но неприятно, что не отпускают. Наконец, вспомнив кое-что, он снова упрямо посмотрел на нас:

– У Масленникова, знаешь, кто начальник, ну помимо армейского? Берия, вот так-то! Уж ему-то никто не сможет отказать.

Увидев, что я пытаюсь возразить, Сергей досадливо поморщился и злорадно прошептал:

– Думаешь, тебя тоже ценят? Ну так иди и посмотри на свое подразделение.

Оставив комбата лелеять свою мечту и задумавшись над его таинственными словами, мы отправились в расположение нашей роты, но оказалось, что ее не было. В смысле казарма стояла на месте, но вот личного состава присутствовало только пять душ, причем из начсостава совсем никого. Вся рота состояла только из писаря Макарова, ездового Семенова, смотревшего на меня из-под повязки, постоянно спадавшей на глаза, и еще троих бойцов, всех без исключения перемотанных бинтами. Когда мы явились, они занимались приведением в порядок оружия – перебирали ленты для трофейных МГ, разбирали и протирали диски к ним, проверяли гранаты. Надежду на то, что остальные красноармейцы на учениях, сразу развеяли. Оказалось, что всех до последнего рядового, кроме совсем уж некомбатантов, временно отправили инструкторами по различным полкам местного гарнизона. Как лучшие из лучших, они должны были обучить других премудростям воинской науки, постигнутым ими на практике. Все это, конечно, было очень лестно, но немного неожиданно и слегка подозрительно.

На мое предложение заняться текущей писаниной Макаров, отведя меня за угол, скромно пояснил, что по просьбе комбата избавил меня от всех мучений передачи имущества, расписавшись в формулярах и ведомостях моей закорючкой.

Поинтересовавшись, хорошо ли кормят бойцов, достаточно ли обмундирования и оружия, я почесал в затылке шапку и понял, что никаких дел у меня тут пока нет. Можно с чистой совестью возвращаться в Москву. А интересно, доведется ли мне снова побывать на фронте?

Популярное
  • Механики. Часть 104.
  • Механики. Часть 103.
  • Механики. Часть 102.
  • Угроза мирового масштаба - Эл Лекс
  • RealRPG. Систематизатор / Эл Лекс
  • «Помни войну» - Герман Романов
  • Горе побежденным - Герман Романов
  • «Идущие на смерть» - Герман Романов
  • «Желтая смерть» - Герман Романов
  • Иная война - Герман Романов
  • Победителей не судят - Герман Романов
  • Война все спишет - Герман Романов
  • «Злой гений» Порт-Артура - Герман Романов
  • Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х
  • Память огня - Брендон Сандерсон
  • Башни полуночи- Брендон Сандерсон
  • Грядущая буря - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Кости нотариуса - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Пески Рашида - Брендон Сандерсон
  • Прокачаться до сотки 4 - Вячеслав Соколов
  • 02. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • 01. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • Чёрная полоса – 3 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 2 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 1 - Алексей Абвов
  • 10. Подготовка смены - Безбашенный
  • 09. Xождение за два океана - Безбашенный
  • 08. Пополнение - Безбашенный
  • 07 Мирные годы - Безбашенный
  • 06. Цивилизация - Безбашенный
  • 05. Новая эпоха - Безбашенный
  • 04. Друзья и союзники Рима - Безбашенный
  • 03. Арбалетчики в Вест-Индии - Безбашенный
  • 02. Арбалетчики в Карфагене - Безбашенный
  • 01. Арбалетчики князя Всеслава - Безбашенный
  • Носитель Клятв - Брендон Сандерсон
  • Гранетанцор - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 2 - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 1 - Брендон Сандерсон
  • 3,5. Осколок зари - Брендон Сандерсон
  • 03. Давший клятву - Брендон Сандерсон
  • 02 Слова сияния - Брендон Сандерсон
  • 01. Обреченное королевство - Брендон Сандерсон
  • 09. Гнев Севера - Александр Мазин
  • Механики. Часть 101.
  • 08. Мы платим железом - Александр Мазин
  • 07. Король на горе - Александр Мазин
  • 06. Земля предков - Александр Мазин
  • 05. Танец волка - Александр Мазин
  • 04. Вождь викингов - Александр Мазин
  • 03. Кровь Севера - Александр Мазин
  • 02. Белый Волк - Александр Мазин
  • 01. Викинг - Александр Мазин
  • Второму игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Первому игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Шеф-повар Александр Красовский 3 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский 2 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский - Александр Санфиров
  • Мессия - Пантелей
  • Принцепс - Пантелей
  • Стратег - Пантелей
  • Королева - Карен Линч
  • Рыцарь - Карен Линч
  • 80 лет форы, часть вторая - Сергей Артюхин
  • Пешка - Карен Линч
  • Стреломант 5 - Эл Лекс
  • 03. Регенерант. Темный феникс -Андрей Волкидир
  • Стреломант 4 - Эл Лекс
  • 02. Регенерант. Том 2 -Андрей Волкидир
  • 03. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Регенерант -Андрей Волкидир
  • 02. Стреломант - Эл Лекс
  • 02. Zона-31 -Беззаконные края - Борис Громов
  • 01. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Zона-31 Солдат без знамени - Борис Громов
  • Варяг - 14. Сквозь огонь - Александр Мазин
  • 04. Насмерть - Борис Громов
  • Варяг - 13. Я в роду старший- Александр Мазин
  • 03. Билет в один конец - Борис Громов
  • Варяг - 12. Дерзкий - Александр Мазин
  • 02. Выстоять. Буря над Тереком - Борис Громов
  • Варяг - 11. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 01. Выжить. Терской фронт - Борис Громов
  • Варяг - 10. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 06. "Сфера" - Алекс Орлов
  • Варяг - 09. Золото старых богов - Александр Мазин
  • 05. Острова - Алекс Орлов
  • Варяг - 08. Богатырь - Александр Мазин
  • 04. Перехват - Алекс Орлов
  • Варяг - 07. Государь - Александр Мазин
  • 03. Дискорама - Алекс Орлов
  • Варяг - 06. Княжья Русь - Александр Мазин
  • 02. «Шварцкау» - Алекс Орлов
  • Варяг - 05. Язычник- Александр Мазин
  • 01. БРОНЕБОЙЩИК - Алекс Орлов
  • Варяг - 04. Герой - Александр Мазин
  • 04. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 03. Князь - Александр Мазин
  • 03. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 02. Место для битвы - Александр Мазин


  • Если вам понравилось читать на этом сайте, вы можете и хотите поблагодарить меня, то прошу поддержать творчество рублём.
    Торжественно обещааю, что все собранные средства пойдут на оплату счетов и пиво!
    Paypal: paypal.me/SamuelJn


    {related-news}
    HitMeter - счетчик посетителей сайта, бесплатная статистика