Лого

Я спас СССР! #2

Алексей Вязовский

Я спас СССР. Том II

Глава 1

Напрасно разум как ни мучай,грядущих лет недвижна тьма,рулетку жизни вертит случай,смеясь убожеству ума.И. Губерман
– Ну же! И раз, и два!

Я давлю на грудь Аджубея, тело мужчины трясется, глаза невидяще смотрят вверх.

«Живи! Не сдавайся! – Продолжаю делать массаж сердца. – И раз, и два…»

Вокруг с ошалевшими лицами бегают сотрудники «Известий», кричат, суетятся… Седов крутит диск телефона, пытаясь дозвониться до «Скорой», кто-то дергает фрамугу окна, чтобы пустить больше воздуха в кабинет главного редактора газеты. Этот самый редактор сейчас умирает у меня на руках.

А началось все так.

Рано утром 17 июля, прихватив диктофон с пленкой, я помчался в «Известия». На пленке Брежнев, Семичастный и Шелепин обсуждали убийство Хрущева. Компромат убойный, в буквальном смысле. На дворе середина лета 1964 года – а уже в октябре должны снять Никиту Сергеевича и заменить его «дорогим» Леонидом Ильичом. Мирно и без крови. Должны были… если бы не один «корректор реальности» – молодой человек по имени Алексей Русин. Студент журфака МГУ и стажер газеты. А заодно пожилой школьный учитель из будущего.

«Корректор реальности» вообразил себя богом и начал двигать историю по другому пути. Тайно слил английской журналистке выдуманный компромат на председателя КГБ, добился его отстранения от должности. И вот все покатилось к чертям. Заговорщики испугались и пошли по более жесткому пути – решились на убийство главы государства.

Я об этом узнал совершенно случайно. 16 июля приехал записывать мемуары Брежнева – и оставил включенный диктофон, когда к Леониду Ильичу явились друзья-заговорщики. Вуаля, у меня на руках оказалась бомба замедленного действия. Которая, не дожидаясь, рванула в кабинете главного редактора «Известий».

Так что утром 17 июля я уже сидел в приемной зятя Хрущева. Аджубей оказался ранней пташкой – пришел задолго до секретарши. Удивленно посмотрел на меня. Я глубоко вздохнул, решаясь.

– Ко мне?

– Да, Алексей Иванович. – Я сделал шаг вперед, в кабинет. Все, дорога назад отрезана.

Редактор мне сразу показался нездоровым. Одышливый, покрасневший. Явно высокое давление на фоне избыточного веса. К тому же от мужчины ощутимо попахивало перегаром – похоже, вчера много пил.

– Ну, заходи, тезка…

Мы вошли в кабинет, Аджубей грузно опустился в кресло за рабочим столом. Я примостился рядом на стуле, поставил на столешницу диктофон «Филипс».

– Прочитал твое интервью Седову. – Редактор закурил, пустил струю дыма в сторону окна. – Надо связаться с Михалковым и попросить его о комментарии. Дадим врезкой к интервью.

– Комментарий про что?

– Как про что? Ты же его слова в гимне СССР поправил? Авторское право у нас еще никто не отменял.

– Допустим, он против. – Я, разозлившись, поднял глаза к потолку. Не о том говорим. Какая ерунда – будут у гимна страны новые слова или нет. Самой страны через двадцать семь лет не станет. А теперь, может, даже раньше. Я потрогал рукой клавиши «Филипса». Пальцы чуть подрагивали.

– Тогда я не знаю, что делать. – Аджубей глубоко затянулся сигаретой. – Без одобрения Михалкова скандал случится.

– Никита Сергеевич уже велел записать новые слова хору Александрова. – Я пожал плечами. – Михалков что, с ним теперь спорить будет?

– Я знаю. – Редактор раздраженно вдавил сигарету в пепельницу. – Брежневу вечно больше всех надо, везде лезет, во все свой нос сует. С гимном надо было сначала ко мне прийти!

Кем себя Аджубей воображает?! Вообще-то Брежнев сейчас – второй человек в государстве… А совсем скоро может и первым стать. Я еще раз тоскливо посмотрел на диктофон.

– Это случайно получилось на приеме у Фурцевой. Экспромтом.

– А нам потом этот экспромт разгребать! Ладно, выкладывай, с чем пришел?

Я побарабанил пальцами по столешнице. Включать пленку или нет? Слишком уж Аджубей слаб и боязлив. В моей реальности он тоже узнал заранее о заговоре, но испугался и ничего не сделал, чтобы спасти тестя. Наверное, я зря с него начал. Ладно, прогонит – пойду к Мезенцеву. Генерал – мой последний шанс.

– Пришел с бедой.

– Ну давай, не тяни кота за яйца.

– Я был у Брежнева дома… записывал его мемуары. И на пленку случайно попал вот этот разговор. – Я нажал на кнопку воспроизведения.

Раздались голоса Шелепина и Семичастного. Аджубей явно узнал их, удивленно поднял брови. По мере разговора челюсть редактора «Известий» поехала плавно вниз, глаза округлились. Он еще больше покраснел, нервно ослабил воротничок рубашки.

– Вот же сволочи!.. Никита вытащил их из грязи, перетащил в Москву, а эти мрази!..

Аджубей начал страшно ругаться. Такого грязного мата даже Русин в армии не слышал. Задрожали стекла от крика, редактор еще больше покраснел… Потом вдруг у него посинели губы, он начал хрипеть, схватился за грудь и повалился на пол.

Я бросился к двери в кабинет, заорал: «На помощь!» Аджубей все больше синел, и выхода у меня не оставалось – начал делать ему искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. В кабинет сбежались сотрудники, вокруг нас поднялась суета…

Вот так все и началось.

И теперь я давлю на грудь Аджубея, а в голове у меня в этот момент почему-то звучит не СЛОВО, а песня британской группы Bee Gees – «Stayin alive». Под ее ритм, оказывается, очень удобно делать массаж сердца.

Наконец-то появляются врачи «Скорой». Мужчина в белом халате расталкивает толпу, наклоняется к телу.

– Что с ним случилось?

– Захрипел, посинел, упал. Вот, делаю массаж сердца и искусственное дыхание.

– Все правильно, продолжай.

Достает стетоскоп. Пока я делаю искусственное дыхание, расстегивает рубашку Аджубея, слушает сердце. Набирает в шприц с большой иглой прозрачную жидкость из ампулы. Колет прямо в сердце. Адреналин? Сотрудники дружно вздыхают.

– Забираем!

В кабинет вносят носилки, перекладывают на них редактора. Тому явно стало получше, кожа немного порозовела, и задышал уже сам. Спустя минуту Аджубей открыл глаза, обвел нас всех мутным взором.

– Несем!

Санитары подхватили носилки, двинулись к двери.

– Подождите… – просипел редактор, цепляясь рукой за стул.

– Больной, не мешайте! Вас нужно срочно везти в больницу, вот, пока разжуйте аспирин.

Врач кладет в рот Аджубею таблетку. Тот ее выплевывает:

– Русин! Спаси Никиту. Он через четыре часа вылетает в Свердловск на встречу с немцами. Они сейчас, а не потом его уронят. Вешали лапшу Лене…

Все вопросительно смотрят на меня, а я чувствую, как ноги подгибаются. Что значит «сейчас»?!

– Так! Уносим, – командует врач. – У больного бред, такое бывает при гипоксии. Глотайте быстро аспирин, он кровь разжижает.

В рот Аджубея отправляется новая таблетка, редактор отцепляется от стула, и его наконец уносят. Сотрудники все еще стоят в шоке. Я тоже в ауте. Совсем не так я себе представлял развитие событий. В голове набатом начинает бить СЛОВО. Ну, здравствуйте, высшие силы, очнулись!

– Никита – это Хрущев? – первым соображает Седов.

– Откуда я знаю? – Забираю «Филипс» со стола, иду к выходу. Надо спешить.

– Русин, ты куда?!

– Родину спасать…

* * *
До Лубянки, вернее до площади Дзержинского, дошел пешком. Благо идти не так далеко – мимо Дома Союзов и Большого театра, всего минут двадцать. Пока шел быстрым шагом по утренней Москве – судорожно размышлял. Если у Шелепина с Семичастным есть свой человек в охране первого секретаря ЦК и он может пронести, например, взрывчатку с таймером на борт самолета, то что заговорщикам действительно мешает убить Хрущева прямо сегодня? Обещание Брежневу? Ерунда! Скажут, что в последний момент переиграли. Слишком велик риск провала, если дожидаться поездки в Чехословакию.

Смотрю на часы. Сейчас восемь тридцать утра. Если Аджубей прав, то Никита улетает в Свердловск в полдень. Скорее всего, из Внуково-2. СЛОВО в голове согласно бьется. Да понял я, что надо спешить! Прибавляю шагу, вскоре перехожу на бег и притормаживаю только на Лубянке, перед входом в Большой дом. С проходной звоню по номеру, что мне дал Мезенцев, и, на мою удачу, отвечает Литвинов:

– Привет, Алексей! Что случилось?

– Срочно нужен Степан Денисович!

– Он сейчас на совещании.

– Андрей, оформи мне пропуск и спустись за мной. МНЕ ОЧЕНЬ НУЖЕН МЕЗЕНЦЕВ! СРОЧНО!

В трубке повисло молчание. Ну же… Ты же мне должен!

– …Хорошо, я все сделаю.

Не прошло и десяти минут, как хмурый Литвинов действительно за мной пришел. Провел меня сквозь придирчивую охрану, поднялись на этаж, где теперь обитает генерал. Мезенцев уже явно вырос в иерархии КГБ. Большая приемная, много народу. Впрочем, в прошлый раз я был на Лубянке в воскресенье, так что сравнивать трудно. Смотрю на часы – уже около девяти. Время поджимает!

– Что случилось-то? – Литвинов выводит меня назад в коридор. – На тебе лица нет. Опять с диссидентами подрался?

Если бы…

– Имей в виду, Степан Денисович на тебя очень зол. Ходят слухи, – Литвинов понижает голос, – на тебя Второе управление дело завело. Подробностей пока не знаю.

– Теперь уже плевать. – Я тру покрасневшие глаза. Ночью практически не спал. Сначала еще раз, тайком на кухне, прослушивал пленку. Потом меня мучила и пытала обеспокоенная Вика, которая проснулась и не обнаружила меня в кровати. Тут ее предчувствие снова сработало. Я же только отмалчивался. Не хватало еще и ее втягивать в это дерьмо.

Стоим, молчим. Ждем Мезенцева.

– А вот и Степан Денисович.

По коридору и правда идет мрачный Мезенцев. Генерал осунулся, на лице прибавилось морщин.

– Русин? Что ты тут делаешь?

– Дело жизни и смерти.

Я делаю глубокий вдох, стараюсь успокоиться. Надеюсь, генерала удар не хватит – они тут тренированные. Мезенцев внимательно на меня смотрит, открывает дверь.

– Ну, пошли.

– Товарищи, – генерал обращается к присутствующим. – Прошу прощения, срочное дело. Андрей, принимай звонки.

Мы входим в большой кабинет с длинным столом для совещаний. Книжные шкафы пусты, и вообще в помещении ощущается дух переезда. На полу – коробки с документами, на стенах заметны следы от висевших там ранее картин.

– Взял пока Литвинова к себе адъютантом. Прежний с язвой в больницу слег. – Генерал усаживается за рабочий стол, кивает на «Филипс». – Ну давай уже, включай.

Догадливый. Я тяжело сглатываю.

– Был у Брежнева дома, он мемуары хочет написать про свое фронтовое прошлое.

Мезенцев насмешливо хмыкает.

– И вот что случайно попало на пленку. – Я жму кнопку воспроизведения. – А Хрущев сегодня в полдень летит в Свердловск.

Генерал слушает молча. Не ругается, ничего не спрашивает. Взгляд застыл, рука с силой сминает так и не зажженную сигарету. Запись заканчивается, я выключаю «Филипс». Мезенцев бросает быстрый взгляд на наручные часы.

– КТО ЕЩЕ ЗНАЕТ О ПЛЕНКЕ?!

Генерал с ходу ухватил главное.

– Аджубей. – Я повесил голову, тяжело вздохнул. – Первым делом пошел к нему. А у него… в общем, случился сердечный приступ. В больницу увезли.

– Слушали у него в кабинете?

– Да.

– Вы мудаки! И ты, и он.

– Зачем же так грубо?!

– Потому что кабинет Аджубея прослушивается! – Мезенцев бросил еще один взгляд на часы, что-то быстро подсчитал в уме, шевеля губами. – Значит, Захаров уже знает. Кабинет выведен «на кнопку», о таком ему сразу же сообщают. И хоть запись неважного качества, нам нужно готовиться к худшему.

Он швырнул смятую сигарету в пепельницу, открыл сейф. Достал вороненый «ТТ».

– Стрелял из такого в части?

– Да… – промямлил я. Черт, как все обернулось-то…

Взял пистолет, выщелкнул магазин. Он полный. Передернул затвор. Мезенцев вооружился таким же черным «ТТ».

– Аджубей сказал, что, поскольку Хрущев в полдень вылетает из Внуково, заговорщики…

– Рот закрой. Вы с Аджубеем уже нас всех закопали на три метра под землю.

– Нас? Вы с нами?

Генерал, не отвечая, берет трубку белого телефона с гербом.

– Павел Евсеевич? Доброе утро, Мезенцев. Звоню сообщить, что, в связи с осложнением оперативной обстановки в Москве, объявлена повышенная боеготовность по всем подразделениям… Да, и для вас в первую очередь. Поднимайте первый и второй полк в ружье, сажайте на «Уралы» и бэтээры и ждите приказа. Вам позвонит лично Никита Сергеевич и поставит задачу. Не отходите, пожалуйста, от вертушки. Да, личному составу пока можно сообщить об учениях.

– Я ничего не знаю. Но догадываюсь.

– Павел Евсеевич! Ладно, но только вам. Действуем по плану «Альфа-прим». Да, все так серьезно. Почему не Захаров звонит? Он экстренное совещание со всеми нашими службами проводит. Вы же знаете, какая у нас чехарда началась в связи с отстранением Семичастного. Я и сам только в курс дела вхожу. Все. Отбой.

Мезенцев смотрит на меня тяжелым взглядом, и я спрашиваю:

– Вы подняли в ружье дивизию Дзержинского?!

– Если бы ее не поднял я, то это сделал бы Захаров. И Семичастный – я его видел в здании с утра. И тогда они выполняли бы их приказание.

Да… Дела. Дивизия Дзержинского – это не армейцы, подчиняются напрямую КГБ. Базируются под Балашихой, им быстрым ходом сорок минут до Кремля. Что я устроил?! Так гражданские войны и начинаются.

Я осторожно кашлянул.

– Э… и что дальше?

– А вот что, – Мезенцев опять кому-то звонил. – Сергей Семенович? Доброе утро, Мезенцев. Уже по голосу догадываетесь?

Генерал грустно усмехнулся.

– Да, боевая тревога. Кремлевский полк – в ружье. Действуем по плану «Альфа-прим». Будьте пожалуйста, у телефона – Никита Сергеевич детали объяснит лично. Дивизию Дзержинского я тоже поднял. Так что… Да, вы все правильно поняли, могут появится рядом с вами… Резкое осложнение оперативной обстановки. Это пока все, что я имею право сообщить. Да, ждите разговора с Хрущевым.

Я понял, что Мезенцев звонил коменданту Кремля. Всех поднял.

– А теперь последний, самый сложный звонок, и едем. – Генерал закрыл глаза, сделал глубокий вдох, выдох. Решительно набрал следующий номер. – Полковник Литовченко? Доброе утро. Да, Мезенцев. Никифор Трофимович, вы сейчас где? Во Внуково? Отлично. Никита Сергеевич уже выехал? Интересуюсь потому, что получена оперативная информация о готовящемся покушении. Почему я звоню, а не Захаров? Он как раз проводит совещание по этому вопросу с оперативным составом девятки. Да, проверяем, вводим усиленный режим. Нет, разворачивать кортеж не надо, ситуация под контролем. Сейчас я выезжаю к вам во Внуково. Я лично доложу Никите Сергеевичу всю информацию. А там уже сообща примем решение о полете… Предварительно?..

Первый раз вижу растерянный взгляд Мезенцева. Не рассказывать же ему по телефону детали с пленки. Шепчу:

– Албанский террорист-смертник, взрывчатка.

Генерал удивленно на меня смотрит, но повторяет:

– Албанский террорист-смертник. Со взрывчаткой. Да, внешнее оцепление будет небесполезным. Только предупредите насчет меня. А то еще с испугу подстрелят. Все, отбой, выезжаю.

– Так, – Мезенцев повесил трубку, опять взглянул на часы. – Полчаса он будет расставлять оцепление, встречать Хрущева. За это время мы постараемся добраться первыми до аэропорта с диктофоном. С албанцем ты, кстати, хорошо придумал! Поехали.

Рисковый все-таки он мужик! Я трясся, просчитывая варианты, а он моментально принял решение, поставил на уши дзержинцев и кремлевцев. Теперь все они будут ждать звонка Хрущева в полной боеготовности и посылать на три буквы Захарова с Семичастным с их приказами. Мы встали, я повесил «Филипс» на плечо. «ТТ» убрал в карман пиджака. Мезенцев же, покопавшись в одной из коробок, нашел наплечную кобуру. Надел ее, вложил пистолет. Сверху прикрыл пиджаком.

Мы вышли в приемную.

– Товарищи, извините, срочное оперативное мероприятие, – обратился к присутствующим генерал. – Андрей, идем в гараж.

Литвинов без разговоров вскочил и первым проскользнул в коридор. Мы пошли следом. Спустились на первый этаж, проследовали куда-то коридорами. На одном из переходов нос к носу столкнулись с группой мужчин.

Впереди Семичастный с незнакомым мне генералом в форме. Позади них еще двое. Я засовываю руку в карман пиджака и на всякий случай смещаюсь вправо. Мы останавливаемся.

– Генерал Мезенцев! – первым начинает Семичастный. – Вы арестованы. Русин, ты тоже. Отдай диктофон!

– Санкцию на мой арест может дать только президиум ЦК, – спокойно отвечает Мезенцев и расстегивает пиджак.

– Степан, вы проиграли, – скрипит генерал рядом с Семичастным. Это новый председатель КГБ Захаров? Сам лично нас задерживает? – Мы все знаем и заберем пленку. Если надо будет, то с ваших трупов.

– С дороги! – Мезенцев выдергивает из кобуры «ТТ».

– Взять их!

Сопровождающие Захарова начинают двигаться одновременно с нами. Они первыми вскидывают пистолеты, но я уже нажимаю на курок, стреляя прямо через карман пиджака.

Гдах, гдах!

Глава 2 Чтоб не вредить известным лицам,на Страшный суд я не явлюсь:я был такого очевидцем,что быть свидетелем боюсь.И. Губерман
Руку обжигает пороховыми газами, первым складывается и валится на пол Захаров. Пуля проходит через председателя навылет и попадает в правого сопровождающего. Второй выстрел делаю в левого. Тот тоже стреляет, но курок его пистолета щелкает впустую. Осечка. Кажется, высшие силы берегут меня сегодня! Одновременно со мной стреляет Мезенцев. По ногам. И тут же бьет рукояткой «ТТ» Семичастного в голову. В коридоре воцаряется ад и неразбериха. Крики, стоны боли, мужской мат.

– Ходу! – Мезенцев плечом сбивает с ног скрючившегося охранника Захарова (или Семичастного?), грузно бежит по коридору. За ним мчится Литвинов с побелевшим лицом. Я же бегу последним, достав пистолет из кармана и постоянно оглядываясь. А ну как будут стрелять вслед? Хотя нет, все четверо продолжают валяться на полу. Из кабинетов начинают выглядывать ошарашенные сотрудники КГБ.

– Быстрее! – Мы прибавляем темпа, выскакиваем в проходную главного входа. Тут уже ждут – несколько охранников вытащили табельное оружие и даже наставили его на нас.

– В здании враги! – кричит им издалека Мезенцев. – Ты и ты – в левое крыло, остальные – занять оборону.

Генерала узнают, начинается суета. Мы же в это время беспрепятственно выскакиваем наружу.

– Андрюха, колеса! Быстро!

Литвинов бросается прямо на проезжую часть, визжат шины черной «Волги». Лейтенант прижимает к лобовому стеклу красное удостоверение чекиста, кричит страшным голосом: «Вон из машины!» Из-за руля выскакивает испуганный водитель.

За руль «Волги» садится Мезенцев, рядом – Литвинов. Я быстро втискиваюсь на заднее сиденье.

– Пушку убери, дурак! – Генерал успевает одновременно рулить и оглядываться назад. Мой «ТТ» и правда еще в руке, ствол его пахнет кислым порохом. Ставлю курок на предохранительный взвод, засовываю пистолет назад в дырявый карман пиджака. Меня трясет от волнения, моих «подельников», кажется, тоже изрядно потряхивает. Оба ругаются матом, и все больше на меня.

– Русин, мудак, ты зачем стрелять начал?! – орет на меня, обернувшись, бледный Литвинов. – Нам же Захарова и его ребят не простят!

– А что мне, блин, надо было ждать, пока они в нас первыми выстрелят?!! А потом с моего трупа пленку заберут?! – ору в ответ я, ощупывая «Филипс». Слава богу, цел!

– Мы бы мирно не разошлись, Андрей, – не соглашается с Литвиновым Мезенцев. – Они нас там бы и положили.

Я вижу крупные капли пота, текущие по его шее за воротник, кровь на щеке. Кровь Семичастного? Голову ему Мезенцев разбил прилично, а вот сам, слава богу, не пострадал.

Машина тем временем выскочила на пустой Ленинский проспект, спидометр достиг отметки 160 километров в час. Космическая по местным меркам скорость. Сейчас взлетим.

– На выезде из Москвы нас перехватят, – комментирует Андрей, открывая окно. Внутрь дрожащей от напряжения «Волги» врывается свежий столичный воздух.

– Не успеют, вон Кольцевая уже.

Мы проскакиваем под эстакадой. Очень похоже, что именно здесь, на новой двухъярусной развязке, снимали фильм «Берегись автомобиля». В последний момент из будки выбегает орудовец с жезлом, машет палкой. Ага, так мы тебе и остановились! Еле сдерживаю себя, чтобы, как мальчишка, не показать ему язык в заднее стекло. Это явно нервное.

Дальше путь свободен. Мезенцев ведет «Волгу» уверенно, профессионально. Еще полчаса, и мы у Внуково-2. Правительственный аэропорт действительно оцеплен, и нас тормозят еще на подступах к нему. Выходим, а дальше идти приходится быстрым шагом, под конвоем охранников Хрущева, вооруженных автоматами Калашникова. Видно, что ребята сильно нервничают.

У самого терминала к нам подошел Литовченко. Красивый высокий мужчина лет пятидесяти, в брюках и белой рубашке с закатанными рукавами. Поверх рубашки, как и у Мезенцева, – наплечная кобура с пистолетом. На лбу – солнцезащитные очки. Нахватались уже у западных телохранителей, но вещь вообще-то нужная. Я стащил простреленный пиджак, перекинул его через руку.

– Прошу сдать оружие! – Вместе с Литовченко к нам приблизились еще пятеро охранников. – Банников только что звонил. Сообщил, что вы все трое участвовали в перестрелке с Захаровым и Семичастным. Совсем охренели?! – Разумеется, Литовченко выразился более энергично. Мат так и сыпался из него.

– Как они? – Мезенцев безропотно отдал охране пистолет. Разоружились и мы с Литвиновым.

– Пока все живы, и генералов, и охранников доставили в Склиф, оперируют.

– Осторожнее вот с этим. – Я ткнул пальцем в диктофон, который у меня тоже отобрал один из подчиненных Литовченко. – Ради него мы и пошли на стрельбу в главном здании КГБ.

Взгляды окружающих скрестились на «Филипсе».

Литовченко осмотрел диктофон, отщелкнул аккумулятор, открыл кассетоприемник. Осмотр его удовлетворил.

– Ты кто такой?

– Я тот, из-за кого все это завертелось. Алексей Русин.

– Подожди… Видел тебя по телевизору. – Литовченко наморщил лоб. – Рядом с Гагариным. Стихи читал.

– Точно.

– Ладно, Русин, молись. Никита Сергеевич рвет и мечет, – тяжело вздыхает глава охраны Хрущева. – Если вы и правда стреляли в Комитете по генералам, то суда не будет – мы вас тут сами при попытке нападения на охраняемое лицо исполним.

– Семичастный и Захаров готовили покушение на Хрущева. Веди к шефу, – спокойно произносит Мезенцев. – Думаю, что мы с парнями еще потопчем землю.

Входим в здание аэропорта. Маленький, пустой, стеклянный терминал встречает нас тишиной. Не ревут моторы самолетов, женские голоса не объявляют рейсы. Нас еще раз тщательно обыскивают, мы стоически терпим.

И тут меня, наконец, накрывает отходняк. Перед глазами встают скорчившиеся на полу тела Захарова и охранников. Кровь, крики… Это ведь я их… Падаю на колени, и меня выворачивает прямо на пол. Абсолютная память усиливает эффект – я повторно слышу чавкающий звук, с которым пуля попадает в тело генерала, ощущаю запах пороха. Тело сотрясает дрожь, и лишь огромным усилием воли я беру себя в руки. Литвинов помогает мне встать, все окружающие мужчины смотрят на меня без осуждения.

– Ну и кто тут блюет? – Неожиданно открывается дверь, и в компании двух охранников к нам выходит Хрущев.

Привычного румянца на лице Никиты нет, под глазами – мешки, дышит тяжело. Телохранители расступаются, но стволы автоматов не опускают. Черт, а ведь среди них может быть тот самый «человек» Семичастного! Полоснет по нам всем сейчас очередью от бедра – и привет. Я вытираю рукавом рубашки губы, сплевываю на пол – не до приличий сейчас.

– Блюю я, Никита Сергеевич. Первый раз сегодня стрелял в живых людей вот так… глаза в глаза.

Мезенцев молчит, Литвинов тоже. Хрущев хмурится.

– Говори. Только коротко.

Я замечаю за ремнем брюк Хрущева какой-то импортный пистолет. Этот применит оружие без раздумий.

– А чего говорить-то? Возьмите вон диктофон. – Я киваю в сторону одного из телохранителей, того, что держит «Филипс». – И послушайте пленку, что я случайно записал у Брежнева во время подготовки мемуаров. Только слушайте без охраны, там не для всех информация.

– Ты проверил? – Хрущев переводит взгляд на главу своей охраны. Литовченко молча кивает.

Первый секретарь ЦК КПСС забирает диктофон и уходит. Мы стоим, ждем. Литовченко не выдерживает, дает команду позвать уборщиков. Приходят две пожилые женщины в серых халатах, с ведрами. Начинают швабрами убирать мое «художество». Я краснею от неловкости, но они, кажется, и не к такому привыкли – спокойно убирают и так же спокойно уходят.

Наконец из двери выглядывает Хрущев. Он стал еще бледнее.

– Никифор Трофимович, зайди.

Литовченко уходит, мы продолжаем ждать. Еще четверть часа, и возвращается глава охраны. Он мрачнее тучи, держит в руке пистолет.

Дает короткую команду сотрудникам:

– Верните товарищам оружие.

Телохранители удивленно переглядываются, но дисциплинированно передают нам наши «ТТ». Я свой сую за ремень, подобно Хрущеву.

– Заходите, Никита Сергеевич ждет вас.

Мы входим внутрь небольшого зала, по периметру которого стоит мягкая кожаная мебель – кресла и диваны. На низких журнальных столиках лежат газеты и журналы, в том числе – зарубежные. Вижу даже англоязычную прессу. Есть в этом зале и небольшой открытый бар с бутылками и бокалами. А вот окон здесь нет.

– Товарищи. – Литовченко мнется, оглядывается на Хрущева, который в прострации сидит в одном из кресел, поглаживая «Филипс» на коленях. – В ближайшее время вы – охрана Никиты Сергеевича. До тех пор, пока я не вызову из Кремля резервную смену.

– Я хотел предложить то же самое, – спокойно соглашается Мезенцев. – Только заберите у телохранителей и дайте нам автоматы. Предатель может открыть стрельбу – с одними пистолетами мы не отобьемся. Никита Сергеевич, нужно бы вызвать в аэропорт мобильную группу дзержинцев.

Хрущев не отвечает, сидит с застывшим взглядом. Я понимаю, что первый секретарь в ауте. Он уже не поглаживает «Филипс» – просто бессмысленно щелкает клавишами. Иду в бар, выбираю бутылку водки. «Московская особая» в экспортном варианте. Захватив стакан для минералки, направляюсь к Хрущеву. Скручиваю «Особой» голову, наливаю стакан до половины.

Перед тем как отдать стакан, сам прикладываюсь к бутылке. Водка огненной струей проваливается в желудок, я крякаю, пытаюсь восстановить дыхание. Из глаз льются слезы, но сразу становится легче.

Глядя на меня, Хрущев тоже прикладывается к стакану, выпивает «белую» не поморщившись.

– Что с зятем? – Глава государства наконец оттаивает.

– Сердечный приступ. Сразу, как услышал, что на пленке.

– Дочка звонила из больницы, плакала. Врачи пока ничего не говорят.

– Никита Сергеевич, – в наш разговор решительно вмешивается Мезенцев, – надо спешить. Пока полковник Литовченко разоружает смену, требуется по ВЧ позвонить Шорникову в Кремль и Корженко в дивизию Дзержинского. Павел Евсеевич должен срочно направить к нам усиленную роту и дать людей для ареста заговорщиков.

Я смотрю на Литвинова – у того глаза на лоб лезут. Он же так и не в курсе всего происходящего. Но парень держится молодцом.

Начинается суета. Литовченко уходит и почти сразу возвращается с автоматами. Мы с лейтенантом баррикадируем дверь, сдвигаем от стен диваны. Устраиваем несколько огневых точек, раскладываем на подлокотниках магазины с патронами. Водка ударяет мне в голову, возникает страстное желание «продолжить банкет».

– И над степью зловеще ворон пусть не кружит, – начинаю тихонько напевать я. – Мы ведь целую вечность собираемся жить!

Мужчины удивленно на меня оглядываются. Фильм «Неуловимые мстители» с этой песней выйдет на экран только через три года. Степан Денисович вертит пальцем у виска. Пожимаю плечами, замолкаю.

Хрущев под диктовку Мезенцева начинает названивать генералам, раздает цеу. Те уже знают о перестрелке в КГБ и догадываются, что произошла попытка переворота. Дальше я краем уха слышу тяжелый разговор Хрущева – с матом и криком – с Малиновским и некоторыми членами Президиума. Министр обороны, судя по всему, до сих пор отказывается верить в заговор, но тем не менее срочно выезжает во Внуково. Как и Микоян с Косыгиным, как и Кириленко с другими членами Президиума…

Проходит полчаса. По условному стуку мы пускаем внутрь Литовченко. Тот уже в бронежилете, щегольские очки куда-то пропали. Прибыла резервная смена телохранителей, и мы сдаем им «пост». Наконец спустя еще какое-то время раздается далекий шум моторов бронетехники.

– Товарищ первый секретарь, – по-уставному обращается вошедший Литовченко к Хрущеву. – Прибыла особая рота первого полка дивизии Дзержинского.

– Вот теперь повоюем! – зло скалится Никита. – Так. Мезенцев, бери два взвода, два бэтээра и езжай обратно в КГБ. Банникову я все объяснил, к обеду Комитет должен быть под вашим полным контролем. Чтобы ни одна падла из команды Семичастного не шелохнулась! Не забудь поменять охрану в Склифе. Как только закончат оперировать Захарова и Семичастного – сразу мне сообщи.

– Надо бы еще на Гостелерадио Харламову позвонить, – напоминает Мезенцев. – Чтобы тоже сидели смирно.

Понятно. Начались «мосты, телеграфы, банки…». А заодно «Лебединое озеро» в телеэфире. Хотя… в этот раз, может, обойдется без балета. Хрущев встает из кресла, начинает бодро прохаживаться по залу. Он словно заряжается энергией от происходящего вокруг, и теперь я в нем четко вижу настоящего лидера государства – решительного, быстрого на решения, настоящего бойца и незаурядную личность, способную крепко держать ситуацию в стране под контролем. Такой Никита мог арестовать Берию. Верю.

– Теперь ты, Русин. – Первый секретарь останавливается прямо передо мной. От него ощутимо попахивает водкой. – Я ведь тебя так и не поблагодарил. А ты жизнь мне спас.

Я пожимаю плечами. Спасибо в карман не положишь. Но и наглеть не стоит.

Хрущев неловко меня обнимает, все молча смотрят на нас.

– Спасибо, сынок, я этого не забуду.

Еще как забудешь. И не таких забывал! У забравшихся на вершину властной пирамиды лиц вообще резко проблемы с памятью начинаются. Жуков, сидящий сейчас под домашним арестом, – яркий тому пример.

– Я не только вас спасал, Никита Сергеевич, – решаюсь нарушить молчание. – Но и страну. Вы же столько для Союза сделали. А сколько еще сделаете…

– Я тебя не забуду, вот при товарищах говорю. Ты теперь в моей команде. А раз так, – Хрущев хмурится, – закончи, что начал. Надо арестовать Шелепина и Брежнева.

* * *
Почему я? Таким вопросом я даже не задавался. Раз взялся менять историю – надо идти до конца. И потом: а кому еще Хрущев мог поручить аресты заговорщиков? Кому он может сейчас безоговорочно доверять? Мезенцев уехал брать под контроль Лубянку. Литовченко охраняет первое лицо страны и контролирует аэропорт. Армия – вообще непонятно на чьей стороне. Выжидают, поди: а ну как мятежные члены Президиума попробуют собрать Пленум ЦК и на законных основаниях снимут Никиту? Так что именно нам с Литвиновым выпала роль охотников. Сержанту запаса и лейтенанту КГБ.

Хрущев по ВЧ сделал несколько звонков, узнал, где сейчас находятся ключевые фигуры заговора. Шелепин на работе – в ЦК на Старой площади, Брежнев сидит дома. Потом во дворе аэропорта первый секретарь велел выстроить два взвода дзержинцев. Выглядели бойцы в полной выкладке браво, лица суровые, сосредоточенные. К нам подошел капитан Северцев, представился, отдал честь.

– Капитан? – хмыкнул Хрущев. – Выполнишь задание – завтра станешь майором. Усек, Северцев?

– Так точно, товарищ первый секретарь! – отбарабанил военный.

В каждом взводе были пулеметчик и гранатометчик с «РПГ-7» за плечом. Все серьезно. Не хватает только авиационной и артиллеристской поддержки.

На руки я получил бумагу-индульгенцию в стиле Ришелье из романа Дюма: «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства». Только на бланке с гербом СССР было от руки написано следующее: «Приказываю. Всем советским учреждениям и партийным органам, структурам МООП и КГБ, армии и местным властям оказывать полное содействие тов. Русину А. и тов. Литвинову А. при исполнении ими возложенного на них поручения государственной важности. Первый секретарь ЦК КПСС СССР, председатель Совета Министров СССР Н. С. Хрущев». Документ украшала размашистая подпись Никиты и сразу несколько печатей.

– Надеюсь на тебя, Русин. Понимаешь меня? Не подведи. – Хрущев отвел меня в сторону от солдат, хлопнул по плечу.

– Нешто я да не пойму при моем-то при уму! – шутливо цитирую я ему Филатова.

Хрущев смеется, но как-то невесело, качает головой. Потом смотрит в голубое небо, на котором ни облачка. Жарковато уже. Припекает.

– Да… Слетал в Свердловск… – Никита тяжело вздыхает. – Ладно, пойду собирать Пленум ЦК. Дадим теперь товарищам послушать твою пленочку.

Я возвращаюсь к бойцам, показываю Северцеву индульгенцию. Веснушчатое лицо капитана становится еще серьезнее.

– Все сделаем, товарищ Русин. Только приказывайте.

– Сначала на Старую площадь. Литвинов, не тормози.

Под улыбки бойцов мы пытаемся сначала забраться на броню БТР, хватаясь за скобы. Но в узких брюках это делать крайне неудобно, да и штатские в костюмах на броне – это выглядит несуразно. Так что, махнув рукой, забираемся внутрь бэтээра. Едем сначала в главное здание ЦК, по дороге с интересом поглядывая в боевые щели. Пригород живет своей жизнью, народ лишь удивленно оборачивается вслед бронетранспортерам. Первый танк мы встречаем только на въезде в город, на том самом пересечении Ленинского проспекта с МКАД. И в столице на улицах тоже спокойно, горожане, кажется, вообще не в курсе происходящего в стране, стоят себе на остановках, спешат куда-то по своим делам, улыбаются. На наши БТР смотрят с любопытством, но без страха. Ближе к центру на перекрестках появляются военные патрули и машины, у некоторых уже крутятся стайки восхищенных мальчишек. Уж их-то точно военные в городе не пугают – такое развлечение! «Дядя, дай покататься».

В районе Китай-города, рядом с танком, преграждающим въезд на Старую площадь, нас останавливает пост военных инспекторов дивизии Дзержинского. Показываю бумагу, нас тут же пропускают.

– Эх… Сфотографироваться бы сейчас! На память и для мемуаров. – Литвинов чешет затылок, пока танк откатывается назад и открывает нам въезд на Старую площадь.

– Один такой уже написал мемуары… – хмыкаю я в ответ.

Но мысль о фотках меня теперь тоже не покидает. А еще было бы неплохо переодеться во что-то более удобное и подходящее к случаю. Мы подъезжаем к главному входу, солдаты высыпают на асфальт из бэтээра, разминают ноги. Еще не успели войти в здание, а к нам уже спешит пожилой мужчина в аппаратном костюме.

– Начальник охраны полковник Звягинцев. Вы товарищи Русин и Литвинов?

– Мы.

– Паспорт ваш можно?

– Этого, – капитан приподнимает автомат, – недостаточно?

– Подожди, Северцев, – я достаю паспорт, в него вложена «индульгенция».

Звягинцев внимательно ее читает, с прищуром сравнивает меня и фотографию в паспорте. Ну да – там я без бороды. А что теперь мне – паспорт менять? Потом проверяет служебное удостоверение Литвинова. Наконец кивает.

– Приказано оказать вам любую помощь. Был звонок из КГБ.

Быстро там Мезенцев взял все в свои руки! Так даже неинтересно. Неужели и не постреляем в ЦК?

– Ведите нас к Шелепину.

Всей толпой мы входим в здание, топаем по коридорам, устланным ковровыми дорожками, и лестницам. Из кабинетов выглядывают головы испуганных сотрудников и тут же исчезают. На четвертом этаже проходим через большую приемную мимо побелевшей секретарши, без стука вламываемся в кабинет. На дубовом паркете лежит шикарный белый ковер, вдоль стен дубовые книжные шкафы, современный иностранный телевизор на низкой тумбе. Стильненько так…

– Сталина на вас нет… – ворчит Северцев, разглядывая окружающую роскошь.

– Что вы себе позволяете?! – Из примыкающей комнаты выходит Шелепин. Губы упрямо сжаты, глаза сердито мечут молнии. Теперь понимаю, почему его за глаза железным Шуриком называют. Такой действительно мог принять решение о расправе в Новочеркасске.

– Которые тут временные? – не могу удержаться от сарказма и цитирую Маяковского, глядя в грозное лицо Шелепина. – Слазь! Кончилось ваше время.

– Ты, мать твою, понимаешь, с кем вообще говоришь, сопля… ох, чёрт!

Тут я без замаха бью кулаком в «солнышко», и «Шурик» складывается на ковер. Ерзает от боли ногами.

– Ботиночки-то тоже иностранные! – неодобрительно резюмирует Северцев. – А простой народ в кирзачах ходит.

– Кирзачи – это еще хороший вариант. Так, забирайте этого барина и грузите его в БТР.

Я выхожу в приемную. Молодая привлекательная секретарша вытирает слезы. Обширная грудь под белой блузкой учащенно вздымается от девичьих рыданий.

– Как тебя зовут?

– Лена.

Пухленькие губки Лены полностью отключают мой мозг.

– Ровно в полночь…

– Что в полночь? – Девушка перестает плакать и растерянно смотрит на меня.

Беру девушку за руку. Чувствую, как она дрожит.

– Приходите к амбару, не пожалеете. Мне ухаживать некогда. Вы – привлекательны, я – чертовски привлекателен, чего зря время терять? В полночь. Жду.

– Гхм, – раздается сзади. Это кашляет Звягинцев.

Мозг включается, и я отпускаю руку девушки.

– Шучу… Леночка, дозвонись до приемной комиссии МГУ и подзови к трубке Дмитрия Кузнецова, третий курс журфака.

– Да, конечно. Вам на городской телефон в кабинет вывести?

– Давай туда.

Пока жду звонка, обращаюсь к Звягинцеву:

– Сейф немедленно опечатать, выставить у кабинета охрану. Документы из ящиков и со стола изъять, сложить все в коробки, тоже опечатать и вместе с ключами от кабинета и сейфа отправить под охраной генералу Мезенцеву в Комитет. Вопросы есть?

– Никак нет. – Начальник охраны здания по-военному выпрямляется.

Наконец раздается звонок. Беру трубку белого телефона.

– Приемная комиссия? Русин говорит. Да, тот самый. Кузнецова, будьте добры, позовите… Димон, ты? Никуда не пропал, работаю. Нет, не в «Известиях». Что за работа? Прополка овощей. Из того анекдота, помнишь? Нет, не шучу. Кузнец, слушай меня. Бери мой «Зенит» из тумбочки, собери в сумку мою форму, в которой я на прием недавно ходил, и бегом по адресу: Ленинские горы, Воробьевское шоссе, дом 11. Конечно, я знаю, что там правительственные особняки. Что будет? Метеорит упадет. Кое-кому на голову. Заснимем это для истории.

* * *
17 июля 1964 года, пятница, 14.00.

Подмосковье, Внуково-2

И в этот раз рассадка Президиума произошла ожидаемым образом. Охрана сдвинула в депутатском зале несколько диванов так, чтобы один ряд стоял напротив другого, поставила журнальные столики посередине. В правый ряд сел в центре Хрущев, рядом с ним – Микоян, апоплексичный, с трудом дышащий Козлов, хмурые Косыгин и Кириленко. Напротив, в левом ряду, разместились Подгорный с Полянским и Воронов со Шверником.

– Где Суслов? – жестко произнес Хрущев, раскладывая на коленях какие-то бумаги.

– Я звонил ему, – тихо ответил Подгорный. – Он заболел.

– Заболел? От страха обосрался! – хмыкнул Никита Сергеевич.

– Что с Леонидом Ильичом? – твердым голосом поинтересовался Воронов. – Он мне звонил с утра…

– Еще разок предлагал тебе поучаствовать в заговоре? – Козлов наклонился вперед, вперил в четверку напротив тяжелый взгляд.

– Какой заговор?! – тут же взвился Полянский. – Не было никакого заговора! Да, вели разговоры. Но о том, что ты, Никита, зазнался, потерял связь с реальностью. Мнение товарищей ни во что не ставишь и единолично принимаешь важные решения. В каждой бочке – затычка!

– А ну заткнись! – Хрущев ударил кулаком по стеклянному столику, по столешнице побежала внушительная трещина. – Ты уже едешь в столыпинском вагоне. «Десять лет на Колыме» написано у тебя на лбу!

– Не сметь на нас кричать! – в ответ заорал Шверник. – Ты себя кем возомнил? Сталиным?!

– Да при Кобе вы язык в заднице держали, он бы вас сразу к стенке поставил! – завелся первый секретарь. – А я цацкаюсь, разговоры с вами веду…

– Товарищи, товарищи, – примирительно заговорил Косыгин, доставая из внутреннего кармана бумагу и ручку, – давайте вернемся в спокойное русло. Никто не против, если я буду вести протокол?

– Веди, – буркнул раскрасневшийся Хрущев. – Кворум есть, открываю заседание. Начнем его вот с этого.

На столик был поставлен диктофон «Филипс», включена запись. Раздался хорошо узнаваемый голос Брежнева, потом Семичастного и Шелепина. В тот момент, когда заговорщики начали обсуждать убийство первого секретаря, «левая» четверка членов Президиума побледнела и растеряла весь свой боевой задор. Полянский так и вовсе закрыл лицо руками.

– Вот такие пироги с котятами, – удовлетворенно произнес Хрущев, после того как пленка закончилась и щелкнула кнопка диктофона. – Я на субботу и воскресенье собираю Пленум ЦК. Проиграем запись товарищам, послушаем, что они скажут. Бомбу на борту самолета нашли, один из моих охранников уже сознался. Сразу, как взяли у всей смены смывы рук. Даже результатов экспертизы дожидаться не стал – сразу раскололся. Вот его признание. Пока от руки написал, но потом следователь все правильно оформит. Ознакомьтесь.

По рукам пошел рукописный документ. Мужчины читали его с мрачным видом.

– Значит, все-таки Семичастный – зачинщик, – вздохнул Микоян. – А Захаров?

– Тоже в деле, – Хрущев протер лысину платком.

– Но зачем же было стрелять?! – Кириленко наклонился вперед, чтобы Косыгин и Козлов не заслоняли ему первого секретаря. – Арестовать их и судить!

– Так получилось… – Хрущев помялся. – Они первые начали стрелять, когда пытались отобрать эту пленку, там еще разбирательство идет… А потом – и Семичастный, и Захаров оба выжили, врачи их подлатают, и они сядут на скамью подсудимых. Я вам обещаю.

В дверь зала, постучав, зашел Литовченко. Полковник, наклонившись, что-то прошептал Хрущеву. Тот удовлетворенно кивнул. Дождавшись, пока Литовченко выйдет, продолжил:

– Нам сейчас надо решить, что с этими делать… – Никита Сергеевич небрежно кивнул на сидящих напротив него.

– Слово Лени против нашего, – таким же уверенным, как и вначале, голосом произнес Воронов. – Доказательств нет, предъявить нечего. Это во-первых. Во-вторых, мы ничего не знали ни о бомбе, ни о покушении. Речь шла только о том, чтобы вынести на пленум вопрос о твоей отставке. Думаю, ты, Никита Сергеевич, и сам это прекрасно понимаешь. Все остальное – глупая импровизация Семичастного и Шелепина. Пусть они за нее и отвечают.

– А где сейчас Александр? И Леонид? – Косыгин оторвался от протокола и вопросительно посмотрел на Хрущева.

– Их арестуют. – Никита Сергеевич посмотрел на наручные часы. – Наверное, уже арестовали.

В депутатском зале воцарилось напряженное молчание.

– Короче, мы посовещались, и я решил… – Хрущев подвинул к четверке листки бумаги. – Ответчиками по делу выступят Семичастный со своим подручным Захаровым, а также привлеченные ими Брежнев и Шелепин. Вы же четверо, дабы избежать еще большего ущерба для репутации нашей партии и первого в мире государства рабочих и крестьян, сейчас напишете заявления об отставке и выйдете из состава Президиума.

– С какой формулировкой? – уточнил Косыгин, подняв глаза от протокола.

– За проявленную политическую близорукость. И тихо, военными бортами, сегодня же вы улетаете послами в Непал, Бирму, Коста-Рику и Гаити.

– У нас разве там… – Полянский сглотнул вязкую слюну. – Есть дипломатические представительства?

– Теперь есть. Пять минут на размышления не даю.

Глава 3 Традиций и преемственности нитьсохранна при любой неодинакости,историю нельзя остановить,но можно основательно испакостить.И. Губерман
До Ленинских гор мы добирались минут сорок. В бэтээре всю дорогу раздавались мат и ругань Шелепина. Из моего апперкота он урока не извлек и, когда очухался, снова начал всем угрожать: теперь уже не только мне, но и Литвинову, и Северцеву, и даже его бойцам. Мне это наконец надоело, и я велел заткнуть ему рот кляпом. Достал, Шурик!

На улице с правительственными особняками – тишина. Никого. Даже «Волга» с милицией и та сегодня куда-то пропала. Правда, стоило нам выбраться из бэтээров, а бойцам роты рассредоточиться, занимая удобные позиции, как из ворот соседнего особняка появились двое серьезных мужчин с автоматами наперевес. Окинув нашу живописную группу цепким взглядом, сразу же быстрым шагом направились к нам с лейтенантом.

– Русин и Литвинов? Мы из охраны особняка Никиты Сергеевича. Полковник Литовченко приказал оказать вам содействие, если возникнут трудности.

– Спасибо, от помощи не откажемся. Как там, тишина? – Я киваю на ворота брежневского дома.

– Тихо. Обслуга и объектовая охрана покинули особняк полчаса назад. Остались только ребята, которых Брежнев привез с собой из…

Один мужчина вопросительно смотрит на другого. Тот пожимает плечами:

– Днепропетровска?

– Он же вроде в Алма-Ате работал?

– Ладно, разберемся. – Я гляжу на небо. Все еще ни облачка, жарит очень прилично. В такую погоду надо на речке на лодках кататься, шашлык есть, а не партократов из резиденций выковыривать.

– Вы, случайно, не видели здесь молодого высокого парня с сумкой?

Старший охранник сдержанно улыбается:

– Кузнецова? Так он действительно с вами? У нас он, на проходной. Бойкий парень! Мы его убрали с улицы – от греха подальше.

– Бывший десантник. Выпустите его…

Через пару минут взъерошенный Димон присоединяется к нам. Глаза у друга ошалевшие. Вид двух бэтээров и роты солдат, вооруженных до зубов, здесь, на улице с правительственными особняками, шокирует его.

– Так ты правда… – дальше друг не договаривает, показывает глазами на запертые ворота дома № 11.

– Правда. Я же обещал тебе прополку овощей, так вот она и идет. Сумку давай. И познакомься – это лейтенант КГБ Андрей Литвинов. А это капитан Северцев. Скоро майором станет.

Мужики посмеиваются, Литвинов стучит пальцем по наручным часам.

– Минуту, – забираю у Димона сумку, бегу обратно к боевому отсеку.

Пока я быстро переодеваюсь, что оказалось совсем не просто сделать, согнувшись внутри БТРа, Димон знакомится с Андреем и тут же включается в происходящее, с азартом комментируя действия бойцов Северцева. А тот уже начал штурм особняка, согласовав свои действия с Литвиновым.

Переговоры с охраной не принесли результата. Не дождавшись реакции на требование открыть ворота и услышав в ответ только какие-то невнятные обещания оказать сопротивление, капитан отдает короткий приказ своим людям. Один из бэтээров, рыкнув мотором, с ходу ударил в ворота. Створки, крякнув, распахнулись, и мы вместе с солдатами дивизии Дзержинского следом за машиной ворвались на территорию особняка. Во дворе было пусто, и в нас никто не стрелял. Хотя обещали!

Я даже успеваю сделать пару снимков самого штурма, когда Литвинов неодобрительно одергивает меня.

– Алексей!..

– Так это же для истории! – Я отдаю «Зенит» в руки Димона и бегу вслед за бойцами по двору в сторону главного дома.

В форме я чувствую себя совсем по-другому, все движения невольно становятся скупыми и выверенными, словно тело само вспоминает армейскую службу. И Димон, и Андрей с легкой завистью косятся на мою «оливу». Сочувствую! В штатском и правда сейчас неудобно.

При взгляде на клумбы с цветами – изумрудный газон и белоснежную балюстраду особняка на их фоне – меня вдруг на секунду охватывает чувство нереальности происходящего. Какой заговор, какая попытка переворота?! Умиротворяющее спокойствие и сладкий аромат цветущих растений разлиты в жарком июльском воздухе. Но жужжание пчел и тишину особняка нарушает громкий топот солдатских сапог и короткие отрывистые команды Северцева. Очарование представшей перед глазами идиллии исчезает, и я, встряхнувшись, бегу вслед за бойцами к центральному входу в главный дом.

Двери заперты изнутри, но никого это не смущает: несколько умелых ударов прикладом – и дверь тут же распахивается перед нами. Баррикад в доме нет, но в холле нас встречают несколько молодых мужчин, вооруженных пистолетами, они пытаются преградить нам путь. Смешно. Учитывая количество автоматов, наведенных сейчас на них. Да и все пути отступления для них надежно перекрыты – дом окружен бойцами. Северцеву и его людям не откажешь в профессионализме.

С обеих сторон раздается дружный мат. Наш – мощнее и забористее.

– Не дурите! – объясняю я культурным языком, Литвинов лезет за ксивой. – Здание окружено, сопротивление бесполезно. Сложите оружие.

– Что происходит? Кто вы и почему врываетесь на территорию охраняемого объекта?!

– В Москве предотвращена попытка государственного переворота. У нас личный приказ товарища Хрущева арестовать участников заговора. – Мои громкие слова и демонстрация соответствующей бумаги повергают охранников в настоящий шок. Похоже, никто здесь и не думал посвящать их в происходящее.

– А… Леонид Ильич-то при чем?! Они с Никитой Сергеевичем близкие друзья! – Искреннее возмущение только укрепляет меня в мысли, что их использовали втемную.

– Если друг оказался вдруг и не друг и не враг, а так… – пропел я. Цитату из Высоцкого тут, конечно, пока не знают, до выхода на экраны фильма «Вертикаль» еще три года, но все замолкают, ожидая продолжения.

– Он входит в число главных заговорщиков.

Старший охранник после короткой заминки выступает вперед и медленно кладет пистолет на мраморный пол. Так же медленно делает шаг в сторону. Остальные следуют его примеру. Похвальное благоразумие – слава богу, никто из них в героев играть не собирается. Один из автоматчиков отодвигает растерянных охранников в сторону, освобождая нам путь во внутренние помещения особняка. Вижу, как ребята Северцева косятся на мраморные полы и хрустальные люстры – будет что рассказать сослуживцам вечером в казарме. Да, бойцы, вот так живет наша партийная элита! А для вас – перенаселенные бараки с удобствами на улице. Литвинов, ни к кому конкретно не обращась, громко спрашивает:

– Где сейчас гражданин Брежнев?

Пожилой охранник тяжело вздыхает:

– В гостиной на первом этаже.

– Проводи.

– Не нужно, – вмешиваюсь я, – дорогу туда я знаю.

Мы в сопровождении двух автоматчиков идем по коридорам особняка вчерашним путем, в голове моей ощущение полного дежавю. Суток не прошло, как я снова здесь и снова вижу все эти стены, эти двери и прекрасный сад за окнами. Словно и не было ничего – ни пленки, ни бессонной ночи, ни стрельбы на Лубянке… Как и вчера, входим в просторную светлую комнату с камином, и снова там за столом сидит Брежнев – правда, сегодня он не в спортивном костюме, а в темных брюках и в белоснежной рубашке. На столе перед ним снова графин с водкой и пепельница, полная окурков. Чувство дежавю усиливает мерное тиканье настенных часов и открытое окно с развевающимися на сквозняке занавесками…

Из вчерашней картины резко выбивается только черный пистолет, лежащий рядом с пепельницей, и пиджак, небрежно брошенный на спинку стула. Да еще свернувшийся змеей темный галстук на белоснежной скатерти стола. Видно, Брежнев куда-то собирался с утра, но плохие новости отменили его планы. Теперь вот сидит, напивается с горя – графин ополовинен.

– Комитет государственной безопасности. – Литвинов делает отмашку ксивой и сразу берет быка за рога: – Гражданин Брежнев, вы арестованы, сдайте личное оружие.

– Явились, вороны. – Ильич не трогается с места. – Кровь почуяли?

– Кровь – это скорее по вашей части, – не могу смолчать я.

Брежнев переводит на меня тяжелый мутный взгляд, и в глазах его отражается узнавание.

– Русин, ты, что ли?! Так ты тоже, оказывается, из этих… – Он кивает на Литвинова и морщится так, словно лимон проглотил.

– Леонид Ильич, с чего вдруг такое пренебрежение к КГБ? У вас вон в друзьях сразу три председателя Комитета – бывший, отстраненный и исполняющий обязанности! Это я про Шелепина, Семичастного и Захарова.

– В друзьях? – Пьяный Брежнев нехорошо улыбается. – Не смеши, Русин! Где они, эти друзья?! Втянули в свою аферу, а сами начали действовать за моей спиной…

– Так вы же не маленький, знали, на что шли, когда давали свое согласие на убийство Хрущева.

– Да не хотел я его смерти! Думал просто выиграть время и мирно Никиту на пенсию отправить.

Хорошая попытка отмазаться. Даже сделаю вид, что верю. Только ведь в моей истории именно Брежнев настаивал на физическом устранении Хрущева – Семичастный прямо рассказывает об этом в своих мемуарах.

– А вот подельники ваши по-другому решили. Переиграли они вас, Леонид Ильич!

– Чему радуешься, Русин? Думаешь, Никита тебе всю оставшуюся жизнь благодарен будет? Так он добра не помнит – завтра перешагнет и забудет! А вот я в отличие от него умею быть благодарным. Промолчал бы, не лез, куда не надо, мог бы большим человеком стать, Русин.

– А я не за спасибо стараюсь и не за блага. Мне, Леонид Ильич, за державу обидно, – повторяю я слова Верещагина, которые тоже пока никто не слышал. – Только вам, боюсь, этого не понять.

В этот момент я уже подошел к столу и, дотянувшись, подхватываю за ствол брежневский пистолет. Его наградной «вальтер» даже не снят с предохранителя. Брежнев с тоской провожает его глазами.

– Знаешь… я хотел ведь сначала застрелиться… – Ильич оборачивается на щелчок «Зенита». Это Димон творит фотоисторию. – Потом подумал: а какого черта?..

Застрелиться? Да кишка у тебя тонка! На такое ведь тоже большое мужество требуется.

Литвинов, заметив на тумбе телефон, поднял трубку и набрал городской номер.

– Товарищ генерал? Это лейтенант Литвинов. Задание выполнено, куда прикажете доставить арестованных?.. Понял. Минут через сорок будем. Есть исполнять!

И скомандовал, обернувшись к Брежневу:

– Арестованный, пойдемте!

Брежнев встал из-за стола и, покачнувшись, потянулся за пиджаком. Хотел надеть его, но потом махнул рукой и просто накинул на плечи. Нетвердой походкой направился к двери.

Стоило нашей группе выйти в холл, как к нам навстречу бросилась модно одетая самоуверенная брюнетка.

– Папа, что здесь происходит?! Кто все эти люди и почему твоя охрана разоружена?

Глаза разъяренной Галины Брежневой сверкают праведным гневом, присутствие вооруженных людей ее совершенно не смущает. Она по-своему красива и совершенно бесстрашна – распихивает вооруженных солдат, сминая их своим напором, и через минуту уже крепко обнимает отца.

– Галя… – Брежнев явно не знает, как объяснить дочери происходящее, растерянно гладит ее по плечу.

Я решаю прийти к нему на помощь, чтобы не задерживать наш отъезд, но щадить чьи-то нервы не собираюсь.

– Галина, ваш отец арестован за участие в антиправительственном заговоре.

Женщина резко разворачивается ко мне:

– Для вас Галина Леонидовна! И что еще за чушь, какой еще заговор?!

– Покушение на Никиту Сергеевича Хрущева. Прощайтесь с отцом, нам нужно идти.

– Что вы несете?! Никита Сергеевич вообще в курсе происходящего?

Приходится сунуть ей под нос бумагу-индульгенцию. Самоуверенности в ней резко убавляется, но отступать она все равно не собирается.

– И куда вы собираетесь его везти?

– Пока на Лубянку. – Литвинов хмуро поглядывает на часы. Солдаты переминаются с ноги на ногу, таращатся на окружающую роскошь.

– Я сейчас же позвоню Захарову!

Интересно, куда, в Склиф, что ли? Но просвещать Галину я не собираюсь, лишь равнодушно пожимаю плечами. Да звони на здоровье! Воспользовавшись ее растерянностью, Северцев оттесняет Брежневу в сторону и кивает двум своим бойцам, чтобы те задержали женщину. Литвинов вежливо, но настойчиво подталкивает Брежнева к выходу. Сцены с бурным прощанием родственников нам удается избежать.

Я провожаю Литвинова и Северцева до бэтээра. Наблюдаю, как Брежнев неловко забирается внутрь, потом слышу его громкую ругань:

– Во что ты меня втянул, сволочь?!

Это он увидел Шелепина. Не завидую я Литвинову! Придется и этому кляп вставлять.

– Ну что, Андрей, давай прощаться? Ты их сейчас к Мезенцеву?

– Нет, сразу во внутреннюю тюрьму.

– Так ее вроде бы закрыли?

– По такому случаю уже открыли. Все, Леш, пока! Распорядись здесь и позвони Литовченко, доложи обстановку.

Я отдаю уже не нужный мне пистолет, мы жмем друг другу руки, прощаемся, и вскоре оба бэтээра с шумом покидают квартал правительственных особняков, оставляя за собой густые клубы сизого дыма. Обалдевший от всего происходящего Димон вопросительно смотрит на меня:

– И что теперь?

– Сейчас узнаем…

Мы возвращаемся в особняк, где уже орудуют знакомые охранники с соседнего «объекта». Деловито переписывают номера и складывают в коробку конфискованное оружие, проверяют окна и двери в помещениях. Галины уже нигде не видно, и слава богу – мне сейчас не до ее истерик и претензий. К нам подходит старший из охранников, представляется капитаном Роговым:

– Какие еще будут распоряжения?

– Нужно опечатать кабинет Брежнева до приезда следователей, выставить здесь охрану. Кто-то из родственников есть еще в доме?

– Никого, кроме Галины. Виктория Петровна сейчас в санатории вместе с внучкой, так что…

– Ну и хорошо. Капитан, проводите меня в кабинет.

Как и ожидалось, в кабинете Брежнева нашлась вертушка. Киваю на аппарат правительственной связи капитану Рогову:

– Соедините меня со своим начальством во Внуково-2.

Докладываю Литовченко вкратце обстановку, потом спрашиваю, нельзя ли поговорить с Хрущевым. Появилась у меня внезапно одна идейка…

– Слушаю тебя, Русин, – голос первого секретаря ЦК бодр и деловит. И не скажешь, что человек недавно пережил покушение и выпил стакан водки.

– Никита Сергеевич, у меня к вам предложение. Попытку заговора ведь уже не скроешь, бэтээры на улицах, военные патрули, весь ЦК видел арест Шелепина, перестрелка в КГБ опять же… Так чего слухи в народе плодить и ждать, пока «вражеские голоса» все переврут? Давайте мы сыграем на опережение! Соберем митинг на ЗИЛе, я, как очевидец, в двух словах расскажу людям о попытке теракта, пусть рабочие дадут свою оценку произошедшему на вас покушению. А завтра в утреннем номере «Правды» напечатаем статью про этот митинг.

Хрущев какое-то время молчит, и я уже думаю, что он меня сейчас пошлет матом с моей «гениальной» идеей. Но нет.

– А почему именно ЗИЛ?

– Так это одно из самых крупных промышленных предприятий столицы, сильная партийная организация на уровне райкома.

– Ты-то откуда все это знаешь, Русин?

– Недавно репортаж на ЗИЛе делал, так что в курсе.

Ну не признаваться же ему, что много чего интересного про зиловскую жизнь слышал от отца в юности. Объяснения про репортаж для Хрущева будет вполне достаточно.

– Хорошо, уговорил. Президиум свое решение уже принял, завтра собирается Пленум ЦК. Нужно, чтобы зиловцы приняли открытое обращение к предстоящему пленуму. Текст его мы сейчас с товарищами согласуем, а ты пока набросай свою речь. И сразу же поезжай на ЗИЛ, Литовченко свяжется с Первым отделом, тебя там встретят и помогут все организовать. Митинг назначьте часов на шесть, и перезвони мне, как доедешь, я тебе продиктую текст обращения и послушаю, что ты сам понаписал. Но учти, что все формулировки должны быть обтекаемые, и не нужно давать особых подробностей. Расскажешь только про попытку взорвать мой самолет. Главные заговорщики и организаторы – Семичастный, Захаров и Шелепин. Те, которых уже не скроешь.

Хрущев выводит из-под уголовки Брежнева? Интересно, что он сделает с семьей второго секретаря? Галя-то ладно, а вот сильно пьющий сынок Ильича аж целый директор завода в Днепропетровске!

– Об остальных упомяни вскользь. Скажешь, что начато следствие и имена соучастников еще выясняются. После митинга сразу езжай в «Правду». Я распоряжусь, чтобы набор номера задержали и оставили место для передовицы с текстом обращения.

– Еще бы телевизионщиков на митинг, – начинаю наглеть я.

– Ладно, будут тебе телевизионщики, – Хрущев тяжело вздыхает. – Позвоню Харламову. Давай, Русин, не подведи!

– Все сделаю, даже не беспокойтесь!

– Добре, жду твоего звонка.

Кладу трубку, перевожу дух. Кажется, удалось. Хрущев был сейчас на удивление благоразумен, никаких тебе криков и закидонов. Угроза жизни и отстранения от власти здорово вправляет мозги и поистине творит с человеком чудеса! Тянусь к стопке чистых листов, беру из стакана пару остро заточенных карандашей. Пока мысли роятся в голове, нужно срочно их записать. Строчки ложатся на чистый лист одна за другой, слова возникают в голове без усилий. Перечитываю, правлю, добавляю немного трагизма в свою будущую речь. А ведь если вдуматься, то этот митинг можно смело назвать эпохальным. Впервые советские люди узнают о борьбе за власть в верхах не из сообщений западных СМИ и не через месяц после произошедшего, слушая шепот сведущих сотрудников в курилке, а так, как и должно быть в любом нормальном государстве, – в тот же день из собственных газет и передач телевидения. Доверие к власти – оно вот так и зарабатывается!

Поднимаю глаза от практически готового текста предстоящей речи и натыкаюсь на задумчивый взгляд Димона. Опасно такой задумчивый. Чувствую, сейчас приятель мне что-то выдаст… этакое. Но Рогов ходит где-то рядом, так что играю на опережение, чтобы Кузнецов лишнего чего не сказал.

– Видишь, Кузнец, как обстановка складывается – не скоро мы еще с тобой в общагу попадем. Сейчас на ЗИЛ поедем митинг организовывать.

– Рус, но почему ты?!

– А кто еще? – усмехаюсь я. – Может, Галю Брежневу пошлем?

Я многозначительно приподнимаю бровь, и Димон тушуется. Бросает короткий взгляд на Рогова, который, как по заказу, входит в кабинет и согласно кивает в ответ. Молодец! За что ценю Димку – он всегда понимает намеки и знает, когда пора замолчать.

– Капитан, служебную машину нам организуете? И сразу можете опечатывать кабинет.

– Не вопрос! Пойду распоряжусь.

Дождавшись его ухода, набираю Мезенцева. Трубку поднимает незнакомый мне лейтенант Фомин, но, услышав мою фамилию, тут же соединяет меня со Степаном Денисовичем. Понимая, что отнимаю у генерала драгоценное время, коротко и четко докладываю о сделанном, сообщаю, что сейчас еду на ЗИЛ организовывать митинг.

– Что еще за митинг?

Приходится объяснять Мезенцеву свою «гениальную» идею.

– Не вздумай лезть на трибуну, герой!

– Это почему? – недоумеваю я.

– А ты кто, Алексей? – от сурового голоса Мезенцева хочется поежиться, как будто пригоршню снега за шкирку кинули. – Кто ты такой, чтобы выступать на подобных митингах и рассказывать о ТАКОМ людям?!

– Но…

– Речь написал? Молодец. Прочтешь Никите Сергеевичу, и если он одобрит, то там без тебя найдется, кому ее прочитать. Еще не хватало, чтобы тебя на всю страну по телевидению показывали, и так уже засветился дальше некуда.

– Да я и так уже публичный человек – на ТВ выступал, стихи читал…

– Ты – студент. И лезть в большую политику тебе рано. РАНО! Понимаешь? Тебя в два счета подставят и сожрут, твоя писательская карьера закончится, даже не начавшись! Поэтому делай, как тебе говорят. Поезжай. Помоги организовать митинг. Но от телекамеры и трибуны держись подальше!

– А… как же поручение Хрущева?

– Я сам сейчас ему позвоню. И сам все объясню. Отбой.

Кладу трубку и озадаченно потираю лоб. А может, Мезенцев и прав, хватит на сегодня с меня подвигов? Димон снова пытается мне что-то сказать, но я знаком призываю его держать рот на замке. Будет еще у нас время поговорить. Молча собираю в стопку исписанные листы, складываю их пополам. Вперед!

Черная «Волга» с ветерком домчала нас до проходной ЗИЛа. В пути Димон опять пытался поговорить со мной, но я лишь указал ему глазами на водителя, который явно «грел уши» и просто сгорал от любопытства. А на ЗИЛе нас уже ждали.

– Александр Иванович, – представляется мне строгий дядька лет пятидесяти на вид.

Начальник Первого отдела худощав, подтянут, военная выправка видна за версту. Окидывает мое милитари оценивающим взглядом и, не обнаружив на нем никаких знаков отличия, тихо хмыкает. Впивается глазами в протянутую мной «индульгенцию», потом переводит взгляд на Димона. Расшаркиваться перед нами он не спешит – сразу видно: калач тертый и цену себе знает.

– Генерал Мезенцев звонил мне недавно, велел оказать вам поддержку. Как к вам обращаться, молодые люди?

– По-простому. Я – Алексей, он – Дмитрий.

Александр Иванович согласно кивает, дернув уголком рта на мое «по-простому», и жестом предлагает следовать за ним в здание заводоуправления. По дороге внимательно на меня смотрит. Узнал.

– Вы – Русин? Писатель?

– Он самый.

– Читал главы из «Город не должен умереть». В «Новом мире». Очень здорово написано! Когда выйдет книга?

– В августе должна по плану. – Я морщу лоб, вспоминая дату выхода. Да… Не до книг мне резко стало.

– Обязательно куплю. Какие наши первоочередные действия?

– Сначала мне нужно позвонить Никите Сергеевичу.

– Тогда нам в кабинет директора. Сам Бородин сейчас в отпуске, его замещает Петр Афанасьевич Лаптев.

Вскоре мы встречаем в коридоре и самого Петра Афанасьевича. Толстого, одышливого пузана. Узнав, куда мы идем, он начинает махать руками, и вид у зама становится испуганный.

– Вы что?! Как можно заходить в кабинет Павла Дмитриевича без его разрешения?

– Под мою ответственность, Петр Афанасьевич.

– Александр Иванович, это можно сделать только в экстренном случае!

– Так экстренный случай и настал, – прерываю я стенания зама и сую ему под нос бумагу, написанную Хрущевым. – Утром в аэропорту Внуково произошло покушение на главу государства.

Услышав такое и увидев под документом личную подпись первого секретаря ЦК КПСС, Лаптев теряет дар речи и, кажется, готов потерять вслед за ним еще и сознание. Димон оценивающе смотрит на этого колобка – как его будем тащить? Александр Иванович аккуратно отодвигает зама с дороги и кивком предлагает нам продолжить путь.

– Не орел… – констатирую я очевидное.

– Хозяйственник он хороший, но человек трусоватый, – дипломатично отвечает Александр Иванович.

– И кто у нас рабочим с трибуны объяснит, что в Москве происходит? Он же от страха заикаться начнет.

– Надо будет, сам объясню, если тезисы мне набросаете.

Я с уважением смотрю на дядьку. Этот объяснит, этот точно не сдрейфит и любой ответственности не побоится. И ему я с легким сердцем отдам свою заготовленную речь. Мы заходим в просторную и абсолютно безлюдную приемную, Александр Иванович достает ключи и открывает массивную дверь, ведущую в кабинет директора ЗИЛа. Шторы в кабинете опущены, здесь царит сумрак и воздух застоявшийся – чуть пахнет пылью. Ковровая дорожка, традиционный длинный стол для совещаний, два ряда стульев по бокам и огромный директорский стол с письменным прибором, перекидным календарем и портретами основоположников на стенах. Классика жанра – кабинет большого советского начальника. Из необычного только портрет Лихачева на стене, в пару к привычному всем Ленину, и подарочные модели машин за стеклом книжного шкафа. Ну, и интересующий нас телефон с гербом на диске, стоящий на приставном столике у стены.

Дальше мы звоним Хрущеву, тот уже успел перебраться в Кремль. Я зачитываю текст речи, он внимательно слушает, не перебивает. Но пара мелких замечаний по тексту у него находится. В конце он одобрительно хмыкает.

– Молодец, Русин! Хорошо вас профессора в МГУ учат. Все по делу и идейно выдержанно. Я тут говорил с Мезенцевым, он меня убедил, что выступать со вступительным словом должен кто-то из руководства ЗИЛа. А обращение к пленуму пусть зачитает кто-то из партактива: или рабочий, или инженер низового звена – сами там решите. Фельдъегерь с текстом обращения к вам уже выехал. Что скажешь, Алексей?

– Наверное, вы правы, Никита Сергеевич.

– Вот и я так думаю. Тебя мы решили пока поберечь и не бросать на амбразуру. Ты просто аккуратно введи товарищей в курс дела, расскажи им, что произошло, но!.. – Хрущев делает многозначительную паузу. – Без лишних подробностей. И лично проследи, чтобы митинг нормально прошел. Вмешивайся только в самом крайнем случае. А потом, как и договаривались, сразу езжай в редакцию «Правды».

– Задание понял, разрешите выполнять?

– Выполняй, герой! Потом отчитаешься.

Ну а дальше завертелось, понеслось… Не успел я рассказать начальнику Первого отдела об утренних событиях и дать ему прочесть заготовленную речь, как примчался фельдъегерь из Кремля. Потом мы перешли к обсуждению кандидатуры для чтения обращения к пленуму, и к нам присоединился парторг завода. Я, конечно, не утерпел и вторым выступающим предложил своего отца – уж больно удобный случай, грех не воспользоваться.

– А ты откуда его знаешь, Алексей?

– Недавно интервью брал у Дениса Андреевича про «ЗИЛ-170».

– Понятно…

– Только не знаю, вышел ли он из отпуска – они с семьей вроде на юг собирались.

– Сейчас узнаем.

Через десять минут в кабинет Александра Ивановича входит отец – загоревший и на удивление аккуратно подстриженный – видимо, маме все-таки удалось затащить его в парикмахерскую перед поездкой на юг. Мы тепло здороваемся, я ввожу его в курс дела и излагаю ему свое предложение.

– Не испугаетесь, Денис Андреевич?

– Алексей, я в девятнадцать роту в атаку поднимать не боялся, а уж тут точно не дрогну!

– Вы фронтовик? – невинно интересуюсь я.

– Довелось немного повоевать, уже в самом конце войны. Кенигсберг брал.

– Это хорошо, тогда вам легко будет понять подоплеку нынешних событий.

Дальше я кратко рассказываю отцу о причинах отстранения Семичастного от должности, о злополучном списке двадцати двух и о том, как он якобы собирался потом переложить всю вину на ничего не подозревающего Хрущева.

– Вот гад… мы-то с мужиками думали, что врут вражьи голоса, а оно, оказывается, и правда.

Я скромно молчу, предоставляя ему самому додумывать причины мести Семичастного. Воображение у моего отца богатое, мне ли этого не знать! Потом продолжаю излагать официальную точку зрения на сегодняшние события. Отец возмущенно качает головой:

– Ни перед чем не останавливаются, подлецы! Это надо же такое придумать: взорвать самолет с невинными людьми, лишь бы самим у власти остаться?! Ну ничего святого у людей! И еще смеют себя коммунистами называть.

Нужный настрой создан, отец кипит праведным гневом, даю ему ознакомиться с обращением к Пленуму. Отец читает, одобрительно цокает языком.

– Все правильно, как коммунист и честный человек подпишусь под каждым словом. И рабочие наши подпишутся, можете не сомневаться!

Я поворачиваюсь к Александру Ивановичу:

– А как вообще сейчас настроения среди рабочих? Слышал, были проблемы с продовольствием…

– В Москве ситуация терпимая, – качает головой начальник Первого отдела. – Не сравнить с регионами. А потом – у нас ведь рабочим талоны на муку сразу выдавать начали, и с хлебом особых перебоев не было.

Ну да… Это в Новочеркасске люди дошли до точки и забастовали, а на ЗИЛе народу есть что терять. Хорошие зарплаты, ведомственное жилье для рабочих вовсю строится, и со снабжением порядок – талоны первыми получают. Многие из них вообще в столицу попали по лимиту. Дадут пинка под зад – куда потом денешься? В деревню назад поедешь? Так что побухтеть в курилке рабочие еще могут, но в открытую выступить – нет! Да и власть из Новочеркасска правильные выводы сделала: на крупных предприятиях все держит под строгим контролем.

Мои размышления прерывает прибытие съемочной группы с Шаболовки. Мы переглядываемся с Александром Ивановичем – пора!

Глава 4 Какое ни стоит на свете времяпод флагами крестов, полос и звезд,поэты – удивительное племя –суют ему репейники под хвост.И. Губерман
С ЗИЛа мы с Димоном вырвались ближе к восьми. Не знаю, как он, а я здорово перенервничал и до конца не верил, что все пройдет гладко. Наверное, сказывался мой богатый жизненный опыт и скепсис, приобретенный с годами, это ведь только в юности все кажется легким и простым. Но митинг на удивление удался – то ли люди пока еще не так испорчены и не разучились сопереживать, то ли их и правда до такой степени возмутила наглость заговорщиков.

Лучше всех, конечно, выступил начальник Первого отдела. Прирожденный оратор, не хуже самого Левитана, похоже, что на фронте политруком служил. Когда он начал суровым голосом проникновенно рассказывать о покушении на Хрущева, в цеху такая тишина наступила, что стало слышно жужжание телевизионной камеры. И на лицах людей было написано такое искреннее сопереживание, что у меня мурашки по коже пробежали. Александр Иванович так сумел произнести речь, что, не знай я этих слов, которые сам же и написал, ни в жизни не догадался бы, что он читает их с листа. Конечно, он и от себя много добавил, но все было по делу и идейно выдержанно. Молодец! После него многие уже сами без указки рвались на трибуну, чтобы высказать свое возмущение действиями заговорщиков. И рабочие из разных цехов выступали, и кто-то из ИТР, вот только трусливое молчание Лаптева на их фоне выглядело несколько странно. Потом парторг предложил принять обращение к предстоящему Пленуму ЦК, и его горячо поддержали.

Здесь настал звездный час отца. Денис Андреевич выглядел на трибуне очень представительно, и обращение зачитал уверенным голосом. А слова-то какие прозвучали!

«…Мы, простые советские люди, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, этим жалким подонкам и негодяям, которые набрались наглости и перестали уважать наш советский строй, наши советские законы. Мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, пинком под зад выгнать всю эту преступную шайку из партии, чтобы они не поганили впредь имя коммунистов, и судить их по всей строгости советских законов. Мы требуем справедливого и тяжелого наказания за все их деяния…»

Но сейчас такие слова – это нормально. И отец произносит их с чувством, искренне. Я даже залюбовался им. Понятно, что шанс на хорошую карьеру у него сегодня появился нехилый, а уж как он им распорядится в этой жизни…

Случилась на митинге и пара смешных моментов. Димон решил сделать несколько исторических фото и нечаянно привлек этим внимание к моей персоне одного из операторов. Тот узнал меня по «Огоньку» и загорелся идеей увековечить:

– Русин, а давай я тебя крупным планом сниму на фоне митинга, здорово получится, такая фактура! В новостях покажут.

– Спасибо, но не стоит. Меня здесь не было, и вы меня не видели.

Оператор на секунду опешил от моего отказа, потом что-то себе надумал и хитро заулыбался:

– Чего ж не понять! Тебя здесь не было, – и тут же, без паузы выдает заговорщицким шепотом, кивая на мой милитари и осторожно оглядываясь по сторонам: – Русин, а ты здесь на секретном задании, да?!

Я страдальчески закатываю глаза. Нет, ну что за люди пошли! Везде им шпионские страсти и детективы мерещатся. И это они еще фильмы про Бонда не видели. Да и, похоже, долго еще не увидят – фильмы бондианы посчитали в ЦК не только идеологически вредными, но заодно и порнографическими.

Оставшееся время я стараюсь не попадаться на глаза телевизионщикам и скрываюсь от них за одной из колонн. Правда, и здесь я умудрился подслушать забавный чужой разговор. Два субъекта, по виду инженеры, в костюмах-галстуках и с портфелями, обсуждали вполголоса заканчивающийся митинг.

– Думаешь, не случайно? – тихо спрашивает один.

– А у нас случайно даже кирпичи на голову не падают! – отвечает другой.

– Провокация?

– Конечно, мы – прыг, а они – хоп!

– Что же делать?

– Ничего. Поливать редиску оружейным маслом!

А до меня не сразу доходит, что это намек на популярный сейчас анекдот про деда, схоронившего со времен Гражданской войны в грядках пулемет и каждый день поливавшего его маслом, чтобы не поржавел до нужного часа.

Митинг тем временем завершается, мы тепло прощаемся с Александром Ивановичем и, прихватив экземпляр обращения, заверенный подписями отца, и. о. директора, глав парткома и профкома, мчимся в редакцию «Правды» на директорской служебной «Волге». Водитель – говорливый пожилой украинец, представившийся нам Сан Санычем, – не умолкает всю дорогу, пытаясь выпытать у нас с Димоном подробности неудавшегося покушения. Еще один любитель секретной информации нашелся! И, кажется, он искренне обиделся за то, что мы не выложили ему все, что знаем. Впрочем, на его говорливости это никак не отразилось.

Пропуская пустой треп на суржике мимо ушей, делаю легкий прокол в памяти, готовясь к встрече с главредом «Правды».

Павел Алексеевич Сатюков – человек Хрущева, один из его советников. Соавтор книги «Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н. С. Хрущева в США». В 1960-м он получил за эту книгу совместно с другими соавторами Ленинскую премию. Имеет 6 (!) орденов Ленина. Как там Филатов писал? «У меня наград не счесть: весь обвешанный, как елка, на спине – и то их шесть!»

Но по прибытии в редакцию вдруг выясняется, что главред в загранкомандировке. Мне снова надо иметь дело с очередным замом. Ну засада! Хотя понятно: конец июля – все в отпусках и разъездах. Только у меня уже сил нет на новые знакомства и очередной пересказ событий незнакомому человеку. С самим Сатюковым можно было бы говорить вполне откровенно, а с его непонятным замом? Что он за человек? Какой группировке симпатизирует? Нет уж… лучше иметь дело со знакомым, от которого хоть знаешь, чего ждать, тем более что мои широкие полномочия, подтвержденные подписью Хрущева, вполне позволяют мне сделать выбор по своему усмотрению. Поэтому прошу секретаршу главреда вызвать мне Когана-старшего. Потом набираюсь наглости и еще прошу ее сделать нам с Димкой чай. В горле пересохло, а когда я ел сегодня, вообще не помню, кажется, рано утром что-то сунул на бегу в рот перед самым выходом.

Через несколько минут Марк Наумович входит в приемную. Лицо усталое, узкие плечи сгорблены, седые волосы по бокам лысины всклокочены. Оно и понятно – на часах почти восемь, а Коган-старший еще на работе, как и та часть коллектива, от которой зависит запуск номера в печать. Нелегка ты, журналистская доля! Но когановская белая рубашка, накрахмаленная Мирой Изольдовной, даже вечером в идеальном порядке.

– Алексей, Дмитрий?! – Его кустистые седые брови удивленно взлетают вверх. – Что вы здесь делаете?

Вместо ответа по очереди протягиваю ему «мандат», подписанный Хрущевым, потом свою речь с митинга с кратким изложением событий, последним вручаю обращение зиловцев к пленуму. Марк Наумович быстро пробегает глазами бумаги, бросает нечитаемый взгляд на секретаршу – даму средних лет, непроизвольно покусывающую от любопытства свои полные губы.

Коган тихо матерится, я слышу: «…Такого еще не было».

– Так это мы вас, оказывается, ждем?! – Журналист еще раз пробегает взглядом обращение. – Вот из-за этого вся редакция на ушах стоит?

– Нас. Марк Наумович, принимайте на себя командование. Как я понял, Павел Алексеевич в командировке, а я здесь, кроме вас, ни с кем не знаком.

– Я, конечно, готов… – «золотое перо “Правды”» задумчиво поглаживает лысину. – Но что конкретно надо делать?

– Набросать передовицу и вставить в нее это обращение к завтрашнему пленуму. Хрущев одобрил.

Коган оборачивается к встрепенувшейся секретарше:

– Верочка, нам придется воспользоваться кабинетом Павла Алексеевича, ситуация чрезвычайная.

– Конечно, Марк Наумович! А…

– И найдите для молодых людей что-нибудь перекусить, подозреваю, что поесть им сегодня было некогда.

– Хорошо, я сейчас все организую.

– Потом минут через сорок вызовете нам кого-нибудь из корректоров и метранпажа, я думаю, к тому времени мы управимся.

Секретарше приходится умерить любопытство и срочно заняться делами. Коган широко распахивает перед нами двери главредовского кабинета.

– Прошу…

Я без особого пиетета окидываю взором обиталище Сатюкова. Это сколько же кабинетов мне сегодня довелось увидеть? И сам уже со счета сбился. Но по большому счету все они для меня теперь на одно лицо – всего лишь временное казенное пристанище высоких чиновников, с той лишь разницей, что где-то обстановка побогаче, а где-то – попроще. «Командный пункт» главной газеты страны явно проигрывал стильному кабинету Аджубея, а уж тем более роскошному цэковскому кабинету Шелепина.

Марк Наумович сел рядом со мной за длинный стол для совещаний, не спеша достал трубку, набил ее табаком из кисета, раскурил, пахнув на меня табачным ароматом. Димка примостился напротив нас, сняв наконец с шеи фотоаппарат и с интересом посматривая по сторонам. Ну да… когда еще ему удастся в кабинете главреда «Правды» побывать.

– Рассказывай, Алексей, как из простого студента в комиссара превратился. Хотя какого уж «простого»… Роман твой в «Новом мире» печатается, в «Огоньке» тебя снимают, в Кремле с трибуны выступаешь…

– Марк Наумович… я не уверен, что могу все вам рассказать. Здесь затронуты государственные интересы.

– А мне все и не надо, боже меня упаси от этих гостайн! Но ты же понимаешь, что невозможно написать хорошую передовую статью «Правды» лишь на основании этой бумаги… – Он кивает на текст моей речи. – Как минимум это непрофессионально. К тому же я сам полжизни живу под подпиской.

– Понимаю.

– Тогда предлагаю так. Я тебе даю слово коммуниста, что дальше меня рассказанное не пойдет, а ты вкратце, без лишних секретных подробностей, рассказываешь мне, что же произошло на самом деле.

Я кошусь на Димона. Вот у кого точно подписки нет. Имел ли я вообще право втягивать друга во все это? Коган правильно расценивает мою заминку. И быстро переводит разговор на другую тему:

– Дмитрий, а ты митинг фотографировал? У тебя там есть хорошие кадры, которые нам можно было бы использовать?

– В передовой статье «Правды»?! – Изумлению Кузнеца нет предела.

– А что такого? Если снимки у тебя хорошего качества…

– Ну, не знаю… А потом… на этой пленке много и наших с Лешей личных кадров, мне не хотелось бы их отдавать в чужие руки.

Вот это Димон молодец! Вовремя сообразил, что на пленке заснято много лишнего. Нам за такую утечку Мезенцев потом головы обоим открутит.

– Хорошо. Тогда я вызываю Леву, и вы вместе сходите в фотолабораторию, чтобы пленку проявили на твоих глазах и ты сам смог отобрать негативы только кадров с митинга.

Надо было видеть Левино лицо, когда он обнаружил своего отца в кабинете Сатюкова, да еще в компании нас с Димоном, с жадностью поглощающих бутерброды и запивающих их крепким чаем. Глаза бедного Когана-младшего чуть из орбит не вылезли.

– А что здесь у вас происходит?

– Все вопросы потом, Лева. А сейчас отведи Диму в фотолабораторию. – Коган-старший, не отрываясь от речи, кивнул в сторону двери. – Как только будут готовы пробные снимки, быстро возвращайтесь. – Заметив, что сын снова открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, строго окоротил его: – И поскорее, Лева, люди ждут!

После ухода ребят мне все-таки пришлось пересказать Когану свои приключения. Пусть кратко и без излишних подробностей типа стрельбы на Лубянке и апперкота Шелепину, но все-таки… В моей версии все было довольно невинно: случайно узнал о заговоре, неосторожно довел Аджубея до сердечного приступа, потом за компанию с Мезенцевым рванул во Внуково спасать Хрущева. Ну а дальше мне и деваться уже было некуда: первый секретарь сказал «Надо!» – комсомолец Русин ответил «Есть!». Аресты, митинг.

– А мы с коллегами все гадали, кто этот бородатый парень, что ЦК на уши поставил! А это, оказывается, ты был?!

– Неправда ваша, Марк Наумович! Там все тихо прошло. Без шума и пыли!

– Ну конечно! А кто на Старую площадь на двух бэтээрах с ротой автоматчиков заявился?

– А нам что, на велосипедах туда приехать надо было? А Шелепина потом на площадь Дзержинского пешком вести?!

– Ох, Алексей… влез ты в историю, – укоризненно качает головой старый еврей, выбивая оставшийся табак из трубки в пепельницу. – Куда катится мир… В Гражданскую войну историю творили комиссары в пыльных шлемах и кожанках, а теперь бородатые студенты в хаки. Ладно, давай заниматься делом.

…Это я-то наивно считал, что пишу замечательно?! Коган играючи уронил мою самооценку, спустив с небес на землю. За несколько минут моя посредственная речь была превращена в безупречную передовицу, где каждое слово было идеологически выверенно и отточенно, словно острый клинок. До такого мастерства мне еще учиться и учиться.

Потом пришли замы Сатюкова, тяжело вздыхали, недовольные моим самоуправством, но не выступали, лишь закатывали глаза. Звонили по вертушке Хрущеву. Тот их материл так, что было слышно во всем кабинете.

– Что так долго возитесь?!

И дальше «тра-та-та». Похоже, что Никита еще добавил в Кремле.

Замы что-то блеют, нервно вытирают пот со лба. Попасть под раздачу Хрущева – это испытание не для слабонервных. Вот только новых сердечных приступов нам здесь и не хватает! Пришлось мне забирать трубку и успокаивать разбушевавшегося первого секретаря.

– Никита Сергеевич, это Русин. Не волнуйтесь, мы уже все подготовили в номер, товарищ Коган отличную передовицу написал к завтрашнему пленуму. – Я перемигиваюсь с отцом Левы. – И даже фотография с митинга будет. Сейчас вот ждем снимки из фотолаборатории и сразу же, не откладывая, запускаем в печать. Все сотрудники издательства на рабочих местах и готовы ударно трудиться, пока завтрашний номер «Правды» не выйдет из печати.

Хрущев оттаивает, голос его заметно смягчается.

– Молодец, Русин, что все держишь под контролем, поработал сегодня на славу! Погоняй там Пашкиных бездельников, а то распустил он их. И ты это… как сдашь номер в печать, езжай-ка сразу домой отдыхать. Хватит с тебя на сегодня подвигов. Об остальном завтра поговорим.

Вежливо прощаюсь. Кладу трубку. Мысленно вытираю пот. Очень надеюсь, что про «завтра» – всего лишь оборот речи. При такой бурной общественно-политической жизни, как сегодня, меня надолго не хватит!

Передовица подписана, ее передают в работу корректору. Замы ушли, счастливые, что буря сегодня обошла их стороной, а мы остались ждать фотографии. Пока я допивал остывший чай, Коган задумчиво рассматривал меня.

– Алексей, захочешь ли ты выслушать совет старого еврея? – Марк Наумович снова закурил.

– Почему бы и нет? – пожимаю плечами я.

– Ты ведь сейчас в Че Гевару играешь? Думаешь, он герой для подражания? Так хочу тебя разочаровать – он хорош в бою, а в мирной жизни еще наломает дров, попомни мои слова. С его характером умчится делать революцию в какой-нибудь Африке и сгинет без пользы.

Как в воду глядит Коган. Хоть образ пламенного революционера давно и намертво приклеился к «товарищу Че», сам я никогда не питал иллюзий на его счет. Потому что как историк привык оперировать фактами, а они говорят не в его пользу. Но сейчас комсомольцы повально им восхищаются, и мне положено – негоже выпадать из общей струи.

– Нет, Марк Наумович, спешу успокоить вас – попадание в образ произошло случайно. И борода моя тоже случайна – она всего лишь прикрывает шрам, полученный в драке.

– Ну, спасибо, что успокоил, а то уж я начал волноваться! – подтрунивает надо мной Коган, но вдруг становится серьезным: – И вообще: держался бы ты от всего этого дерьма подальше, Леша.

Он кивает на бумаги, разложенные на столе. Ишь ты, еще один мудрый советчик нашелся! А вот здесь ты уже не прав, Марк Наумович, – держаться от всего этого в стороне уже не получится. Да и кто дерьмо разгребать будет? Если по-интеллигентски воротить нос от политики, то страну нашу великую мы снова потеряем. И придется твоим сыновьям эмигрировать в Америку или на историческую родину, чтобы жить по-человечески и за твоих будущих внуков не бояться. Но вслух я, конечно, говорю ему совсем другое:

– Я пытаюсь, но знаете древнегреческую поговорку? «Желающего судьба ведет, а не желающего – тащит». Это ведь про меня.

– У древних греков на любой случай оправдание найдется. Но не стоит быть фаталистом, Алексей, и плыть по течению.

Прислушиваюсь к нежному перестуку СЛОВА в голове. Сегодня оно чем-то напоминает советский гимн.

– Вот уж кто-кто, но точно не фаталист! Скорее та лягушка в крынке с молоком – дрыгаю лапами, чтобы не утонуть.

Коган открывает рот, чтобы изречь очередную еврейскую мудрость, но тут вваливаются довольные парни с пачкой еще влажных фотографий, и наш философский диспут на этом обрывается, толком не начавшись. Каждый остается при своем мнении.

Вскоре подходящий снимок выбран, передовица уходит в печать. На этом наша миссия окончена. Сделав контрольный звонок Мезенцеву и отчитавшись о проделанной работе, мы с Димоном откланиваемся. Лева обещает навестить нас с утра в общаге, только его обещание почему-то больше напоминает угрозу. Похоже, мне завтра предстоит очередной допрос с пристрастием. А вот Коган-старший подобрее своего сына. Посмотрев на наши с Димоном замученные лица, он вызывает нам служебную «Волгу», и до общаги мы добираемся с большим комфортом. А главное – в тишине. Индустрий уже спит, и мы тоже обессиленно валимся на кровати.

* * *
18 июля 1964 года, суббота, 8.00. Москва, общежитие МГУ

Просыпаюсь от громкого вопля Индуса, который носится по комнате, потрясая свежим номером «Правды».

– Вы чего спите, парни?! Все на свете проспали! В стране заговор раскрыт, внеочередной Пленум ЦК собирается.

Приоткрываю глаза и сразу встречаюсь с вопросительным взглядом Кузнеца. Делаю ему знак молчать. А Индус, не замечая наших переглядываний, начинает с чувством читать нам передовицу Когана-старшего. Потом вдруг удивленно замечает:

– Кузнец, а у тебя родственник в «Правде», случайно, не работает? Смотри, под фотографией митинга фамилия их корреспондента: Д. Кузнецов. Или просто твой тезка?

Опачки! Но мысли у Индуса, как мячики для пинг-понга, – прыгают в разные стороны, не уследить. Через секунду газета уже забыта, и Индус начинает пересказывать нам вчерашние слухи и новости.

– Не знаю, где вы вчера шлялись весь день, что не видели в Москве танков и бэтээров. Тебя, Русин, кстати, Вика разыскивала, несколько раз заходила. Так вот, наши ребята с юридического вчера были в центре. Они говорят, танки там на каждом перекрестке стояли, и патрули военные на улицах.

– Брехня! – констатирует Димон и, подкравшись, выхватывает газету из рук зазевавшегося Индуса. – В стране столько танков нет, сколько в центре Москвы перекрестков. Да им в центре города и развернуться-то негде! Индус, ты эти перекрестки вообще видел?

Поняв, что поспать мне больше не дадут, натягиваю треники и иду умываться. Димон завис над газетой, с гордостью рассматривает свою фотографию митинга на первой странице «Правды». Надо будет аккуратно стырить газету у Индуса и сохранить ее для истории. Первое крупное дело нашего СПК все-таки. Надеюсь, не последнее.

В ванной сквозь шум воды слышу стук в дверь и Левин голос. Явился мой мучитель! Всю ночь, наверное, не спал, еле утра дождался. Надо увезти их с Димоном на Таганку или в Абабурово, здесь поговорить спокойно все равно не дадут.

Снова стук в дверь. Кого там еще принесло? Обреченно вздохнув, выхожу из ванной, чтобы тут же поймать в свои объятия взволнованную Вику. Непричесанная, с отпечатком подушки на щеке, моя верная подруга виснет у меня на шее, прижимается ко мне, не обращая внимания на друзей. От ее запаха и приятных округлостей кружится голова.

Девушка тем временем с тревогой заглядывает мне в глаза.

– Лешенька, ты где вчера был?! Я вся извелась, места себе не находила! В голове такое творилось, что заниматься не могла… А потом, знаешь, вдруг вечером как-то разом отпустило и отхлынуло, я прямо за столом над учебником заснула, представляешь?!

Представляю, милая… Вот только не знаю, стоит ли посвящать тебя во все. И врать тебе не хочется, и всю правду сказать не могу. Надо бы найти какую-то золотую середину… Только я открываю рот, чтобы предложить Вике поехать с нами с ночевкой в Абабурово, как в дверь снова стучат. Да сговорились они, что ли?!

В дверях стоит Литвинов. О нет… только не он!

– Собирайся, Алексей, поехали.

– Куда? – мученически закатываю я глаза. – У меня же практика в «Известиях».

– Кончилась твоя практика, – мрачно отвечает невыспавшийся лейтенант. – Поехали!

Глаза красные, усталые. Явно не спал ночью. И на фиг ведь Литвинова не пошлешь – парень при исполнении. Приходится мне собираться. Друзья сочувствующе провожают меня глазами. Впрочем, это откладывает мои объяснения с ними до вечера, и теперь у меня еще есть время подумать. Суббота у нас в стране пока рабочий день, так что сейчас все разбегутся на практику, а Вике надо готовиться к экзамену в понедельник, химия – это вам не шутки.

Когда Литвинов привозит меня на знакомое до боли Воробьевское шоссе, я с тоской понимаю, что хрущевское «завтра поговорим» никакой не оборот речи. И мои планы тихо свалить на выходной в Абабурово под угрозой.

Сегодня мы для разнообразия тормозим у дома № 9, а не 11. Перед воротами застыл знакомый БТР, вокруг прохаживаются бойцы капитана Северцева. Хотя нет, теперь уже наверняка майора Северцева. Дружески машу ребятам рукой, захожу вслед за Литвиновым в калитку. Охрана на входе приветствует нас с Андреем как старых знакомых, что, впрочем, не мешает им тщательно провести досмотр. С первого взгляда понятно, что охрану особняка усилили – у парней не только автоматы, но и броники на них надеты. Во дворе полно служебных машин.

Литвинов остается ждать, а меня принимает Литовченко и уводит в главный дом. Внешне он не многим отличается от особняка Брежнева, да и внутри похож. Проходим по коридорам и попадаем прямо в гардеробную Хрущева, где тот заканчивает одеваться в строгий костюм – видимо, собирается в Кремль, на пленум. Вокруг него хлопочет приятная пожилая женщина с круглым простоватым лицом и вьющимися волосами, забранными в пучок.

– Здорово, Алексей! – Хрущев жмет мне руку. – Отдохнул?

– Доброе утро, Никита Сергеевич!

– Познакомься с моей женой, Ниной Петровной, – представляет он мне свою верную подругу жизни. – А это, Нина, наш молодой герой – Алексей!

– Приятно познакомиться, Лешенька! – Нина Петровна одаривает меня ласковой улыбкой и тут же смущается: – Ничего, что я так, по-простому?

– Ничего! – улыбаюсь я в ответ.

Пиджак Хрущева украшают орденские планки и Звезда Героя Советского Союза. Странно, что по такому важному случаю, как пленум, он не надел все свои ордена. Хотя там такой иконостас, что замучаешься таскать на себе, а Никита – мужик энергичный, подвижный – он ему явно мешает. Только Звезд Героя Соцтруда у него три штуки, а орденов Ленина аж целых семь! И это не считая всего остального, включая фронтовые и зарубежные награды.

– А теперь пойдем-ка, познакомлю тебя с семьей. Дочь Рада, правда, в больницу к мужу поехала, но сын и две другие дочки сейчас здесь. Вчера к вечеру все примчались, волнуются за меня!

Хрущеву явно приятна такая забота детей, а они у него и впрямь хорошими выросли. Семья Хрущевых дружная, сплоченная. Когда отца сняли со всех постов, дети стали ему настоящей опорой. Но надеюсь, что в этой реальности им такого пережить не придется.

В просторной комнате, которая в этом доме была отведена под столовую, нас встретили три молодые супружеские пары. Хрущев по очереди представил мне дочерей и их мужей, потом сына Сергея со снохой Галиной. Чтобы сразу представлять, о ком сейчас идет речь, я попутно делаю легкие проколы в памяти.

Дочь Елена, худенькая и болезненная женщина в очках, больше похожая на мать, – сотрудник Института мировой экономики и международных отношений. Ее муж Виктор Евреинов – сотрудник Института химической физики – впоследствии он станет известным химиком. А вот век Елены будет недолог…

Юлия – светловолосая, симпатичная, моя ровесница – окончила факультет журналистики МГУ, работает в АП «Новости». Муж, который стоит рядом с ней, – Лев Петров, тоже журналист. Милая и интеллигентная пара. СЛОВО подсказывает, что Лев на самом деле сотрудник ГРУ, а еще прекрасно перевел с английского несколько рассказов Хемингуэя. В прежней реальности он поспособствовал передаче на Запад мемуаров Хрущева. Несмотря на молодость, замужем Юля во второй раз, первым же ее мужем, которого Хрущев недолюбливал, был Николай Шмелев. Да-да! Тот самый наш известный экономист, который нещадно критиковал Горбачева и чьи идеи легли в основу утопической программы Явлинского «500 дней». Как же тесен мир! Ну и напоследок семейная тайна – Юля на самом деле внучка Хрущева, дочь его сына Леонида. Ее Никита Сергеевич удочерил после гибели сына и ареста снохи НКВД.

И наконец, сын Сергей – очень похожий на отца, полноватый блондин в очках – окончил МЭИ, работает конструктором в ракетном КБ Челомея, защитил докторскую диссертацию, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда. Самый известный из детей Хрущева – отец советуется с ним почти каждый день. Не погуляв с сыном и не излив свои эмоции, Никита не ложится спать.

Жена Сергея Галина на фоне мужа выглядит серой мышкой.

Держатся родственники Никиты Сергеевича со мной по-простому, спрашивают, кто я и откуда, но, услышав, что сирота, тактично переводят разговор на мою учебу. Юля, узнав, что я учусь на том же факультете, который окончила она, тут же начинает расспрашивать про знакомых преподавателей. Потом речь заходит о практике. Обсуждаем состояние Аджубея. Главный редактор «Известий» лежит в третьем корпусе кремлевской больницы, и к нему после инфаркта еще не пускают. И вновь ситуацию спасает дочь Хрущева. Вновь тактично меняет тему беседы, интересуется моими жизненными планами.

В кругу этой дружной семьи чувствую себя так, словно знаком с ними сто лет, и я с удовольствием пообщался бы еще, но Никита Сергеевич строг:

– Так, а кто за вас работать будет, бездельники? Езжайте-ка все на работу!

И, дав нам всем проститься, шустро утаскивает меня в сад.

– …А это у меня липецкая белая картошка, – Хрущев с гордостью указывает на зеленые кусты на грядке. – Вкуснее, чем красная. Красная у меня вот там посажена…

Я смотрю направо, куда теперь машет рукой Никита. Никакой разницы в кустах я заметить не могу. Вроде листья потолще и помясистее? Ну, впрочем, я не агроном и даже не ботаник.

Мы идем по дорожкам между грядками с укропом и тыквами, первый секретарь ЦК КПСС с энтузиазмом, достойным лучшего применения, вводит меня в курс своих огородных успехов и опытов. Никита не на шутку увлечен сельским хозяйством, раз даже у себя, на государственной даче, разбил большой замечательный огород. Парники, высокие грядки, капельный полив и… сразу несколько садовников, которые вдалеке копошатся в междурядьях – то ли что-то уже собирают, то ли просто землю перекапывают. Вдалеке, у самого забора, вижу подсолнухи и, конечно, кукурузу. Ее желтые початки торчат по всем огороду. Нет, не зря ему в народе кличку дали Кукурузник, а интеллигенция не отстает от простого народа в язвительных насмешках: «Великий Кукурузо!»

– А там я мечтаю гидропонную теплицу построить, да все руки никак не доходят. Ты, поди, и не знаешь, что такое гидропоника? Это, брат, такая замечательная штука…

И вот как в этой натуре уживаются матерый партократ с простодушным, увлеченным «колхозником»?

Мы свернули в плодовый сад и теперь шли по его дорожкам. Погода пела. Солнце уже начало припекать, и, хотя полуденная жара еще не настала, в тени раскидистых деревьев гулять было намного приятней.

– Алексей, ты же мне жизнь спас. – Хрущев внимательно посмотрел на меня. – Проси что хочешь.

«Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое» – Евангелие от Луки. Я легко «кольнул» память. Да, точно, глава четвертая.

– Я хочу одного – сказать вам правду, Никита Сергеевич. В лицо. И прошу выслушать меня без обид, спокойно.

– Обещаю!

Я тяжело вздохнул. Хватит ли у него терпения при его-то болезненном самолюбии?

– Вы, Никита Сергеевич, настроили против себя всех без исключения в стране. Всех. В армии – сильное недовольство сокращениями и незаслуженной Звездой Героя Насеру и его вице-президенту.

Хрущев поморщился, но смолчал.

– В партийной элите бесятся из-за разделения обкомов, постоянных перетасовок и бесконечных цеу сверху. Которые никто даже исполнить не успевает. В КГБ тоже недовольны. За десять с лишним лет на посту первого секретаря вы присвоили генеральских званий – по пальцам одной руки пересчитать. Сейчас областными управлениями полковники и майоры руководят. А те области больше средней европейской страны будут.

– Кто это тебе сказал?! Мезенцев?

– Я не только с ним в КГБ знаком, – дипломатично ответил я.

Надеюсь, что до выяснения моих контактов дело все же не дойдет. Ибо там я знаком, кроме Мезенцева, только с Литвиновым.

– Наконец, вами недоволен простой народ.

– Эти-то чем?

– Вы и сами знаете. По всей стране проблемы с продовольствием. Зерно в Канаде закупаем. И это в тот момент, когда мы раздаем миллиарды нашим союзникам по всему миру и кормим кучу зарубежных дармоедов. Крестьяне ненавидят вас за ликвидацию подсобных хозяйств, уничтожение личного скота…

Лицо Хрущева постепенно наливалось краснотой. Видать, давненько его так не возили «по столу мордой». Ща рванет.

– Ты все сказал?

– Нет, Никита Сергеевич, не все. И прошу выслушать меня до конца. Про интеллигенцию я промолчу, эти любую власть ненавидят. Но я для чего вам это все говорю? При такой обстановке новый заговор и отстранение вас от власти – это просто вопрос времени. Не «комсомольцы» и КГБ, так военные и первые секретари обкомов. Или еще кто-нибудь из недовольных. А остальные с радостью подхватят.

Повисло тяжелое молчание. Хрущев уставился в одну точку и мучительно о чем-то размышлял.

– Если ты такой умный, что же мне прикажешь делать? Сдаться и уйти?!

– Нет. Уйти сейчас – это трусость и предательство партии, предательство страны. Теперь, после всех последних событий, вы уже просто так уйти не можете. – Я пожал плечами. – Да и потом: ситуация тяжелая, но вовсе не критичная и не такая безнадежная. Кое-где можно откатить назад, в остальном грамотно скорректировать внутреннюю и внешнюю политику. Главное – в этот сложный период «корректировки» не дать партийной элите устроить новый заговор. А для этого первым делом следует отменить запрет на разработку первых секретарей райкомов и обкомов КГБ.

– Хорошо, я отменил запрет, – внешне покладисто согласился Хрущев, но лицо его еще больше налилось кровью. – А за ними кто следить будет? За самими комитетчиками?!

Традиционная проблема – кто контролирует контролера? В западных странах зарваться спецслужбам не дает институт свободной прессы, независимый суд и сам народ, который политически активен. Он может снять на выборах любую власть за косяки силовиков, примеров тому в современной истории масса. Например, импичмент Никсона, чьи спецслужбы перед выборами «зарядили» прослушку к конкурентам-демократам.

Но в СССР 1964-го нет абсолютно никаких гарантий, что КГБ с расширенными полномочиями не превратится в ежовское НКВД образца 1937 года. Все прежние традиции еще живы. Вместе с их носителями. А в народе уже есть тоска по «сильной руке», которая наведет порядок в стране. И это действительно проблема, возразить мне на это нечего.

После смерти Сталина жесткий партийный контроль над чекистами был средством не допустить новые массовые репрессии, и прежде всего в отношении себя, любимых, – в отношении правящей номенклатуры. Именно КГБ подвергся наибольшему контролю и вмешательству со стороны КПСС, все сотрудники КГБ были либо коммунистами, либо комсомольцами. Но при этом КГБ не перестал быть органом политического сыска и борьбы с инакомыслием. Так что да, контроль над КГБ – краеугольный камень в основании власти в СССР.

– Никита Сергеевич, но ведь Сталин же с ними как-то справлялся? – произношу я после долгой паузы.

– Ну… у Сталина была своя личная спецслужба, – задумчиво себе под нос пробормотал Хрущев. Цвет его лица уже вернулся в норму, похоже, «буря» миновала. – Называлась Особая служба при ЦК ВКП(б)… Где-то в сейфе даже были документы про нее, которые мы с Маленковым изъяли у Берии после его ареста.

Хрущев полностью погрузился в свои мысли, и дальше мы уже в тишине шли к дому по дорожкам парка. И на шута в вышиванке он сейчас походил меньше всего. Лишь у самого входа Никита Сергеевич обернулся ко мне, внимательно посмотрел в глаза.

– Хороший ты парень, Русин! Правильный. Другой бы о себе в первую очередь подумал, а ты уже второй раз меня спасаешь, ничего не требуя взамен. Знаешь что? Теперь я сам о тебе позабочусь! И ты об этом не пожалеешь.

Я еще раз пожал плечами. Как там у Грибоедова? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Нет, не о Хрущеве я забочусь, о стране. Просто сейчас сближение с ним – это единственно правильный путь. Вон и СЛОВО помалкивает…

Заходим в дом, в коридоре нас перехватывает невысокий мужчина в белом халате:

– Никита Сергеевич, давление бы перед выездом померить!

– Отстань, нормально у меня все с давлением. Будут жалобы – скажу.

Хрущев тянет меня за рукав дальше, и мы входим в его рабочий кабинет. Он простой, без изысков, никогда и не скажешь, что здесь работает первое лицо страны. Кабинет какой-то казенный и безликий. Даже обязательных портретов Ленина с Марксом нет.

Тем временем Хрущев выдвигает ящик стола, среди множества бархатных коробочек выбирает одну. Открывает – в ней орден Боевого Красного Знамени. Торжественно подходит ко мне:

– Алексей! Эту награду ты заслужил, как никто, – спас страну от переворота. Будь моя воля, ты бы и Героя Советского Союза получил. Но… нет там в перечне заслуг «предотвращения переворота», не поймут люди. Хотя… и у этого ордена тоже нет. Поэтому награждаю тебя за проявление доблести, смелости и находчивости. Носи эту высокую награду с честью!

Сам прикалывает орден на мою грудь, обнимает меня и долго трясет мою руку. Я стою растерянный. Это по-настоящему неожиданно для меня. Зато Хрущев прямо светится от удовольствия.

– Бумаги потом пришлю, а сейчас пойдем, проводишь меня до машины, я и так уже опаздываю в Кремль.

Во дворе мы тепло прощаемся, Хрущев усаживается в «ЗИЛ», офицер охраны захлопывает за ним дверцу. Кортеж из нескольких машин плавно выруливает со двора в распахнутые ворота особняка и, набирая скорость, скрывается вдали. Я долго стою у ворот, глядя им вслед.

Первый секретарь ЦК КПСС поехал творить историю. А БТР… он остался на своем посту, ему не угнаться за машинами с форсированным движком.

– Видел, сколько сегодня охраны? – со спины незаметно подошел Литвинов.

– Тебя Мезенцев надолго прикрепил к Хрущеву?

– Нет, всего лишь временно прикомандировал для спецпоручений. Сейчас отвезу тебя и сразу поеду в Комитет.

Ну да… кому еще Мезенцеву доверять, как не проверенному лейтенанту. Хотя… какой он проверенный – всего несколько дней у генерала… Но зато уже кровью повязанный. Как и я сам.

Глава 5 Я к мысли глубокой пришел:на свете такая эпоха,что может быть все хорошо,а может быть все очень плохо.И. Губерман
Поднимаясь по ступеням общежития, я уже прикидываю в голове планы на вечер. Так… сейчас пойду переоденусь, уберу подальше орден – не нужно пока его светить, потом нужно будет позвонить Леве на работу и смотаться в приемную комиссию к Димону. Ну и к Вике по пути забежать. Раз я один сегодня такой свободный, то придется мне взять на себя все хлопоты по покупке еды. И Мезенцеву позвонить – предупредить, что до завтрашнего вечера сваливаю из города, и сообщить, где меня искать в случае чего.

Но в холле на меня налетает торнадо по имени Оля, и все мои планы мигом летят к псу под хвост. Пылесос одета необычно. Впервые вижу девушку – вообще девушку, а не Быкову конкретно – в мужских брюках. Плюс зеленая куртка, косынка… Слегка теряю дар речи.

– Ты почему не был на инструктаже?

– Каком еще инструктаже, Оль?

– Русин, объявления в холле вообще, что ли, не читаешь?! Мы же сегодня всей группой в поход идем, в Бородино. Забыл?

Я на минуту зависаю, а потом начинаю хохотать. Из глаз брызжут слезы.

– Поход? Бородино?!

Со стороны, наверное, мой смех выглядит несколько странно и даже истерично, но я ничего не могу с собой поделать. Заговор, стрельба, танки на улицах – только похода мне сейчас для полного счастья и не хватает! «Изгиб гитары желтой ты обнимешь нежно». Ольга хмурится:

– Я не поняла, а что в моих словах смешного?

– Ничего, не обращай внимания! – Я пытаюсь унять истерику, с трудом успокаиваюсь. Да… накрыло меня. Психика просто не справляется, да еще это СЛОВО в голове… Слишком сложный «софт» на слабый «хард» установили высшие силы.

Прикрываю глаза рукой, делаю пару вздохов. Ольга окидывает меня подозрительным взглядом:

– Ты что, передумал? Отказываешься от своего обещания?!

– Боже упаси! Как ты могла обо мне так плохо подумать?

– Тогда через сорок минут сбор в актовом зале, не опаздывай.

Недовольная Ольга уходит, а я, совладав наконец со своими нервами, иду переодеваться. Вот дернул же меня черт пообещать Ольге пойти с ней в поход! И не откажешься теперь – обидится смертельно. Ладно, не убудет от меня, в конце концов, в Абабурово можно и среди недели смотаться, а смена обстановки и пребывание на свежем воздухе мне точно не помешают. Тем более Вика и так на дачу не поедет – к экзаменам она готовится очень ответственно.

В комнате никого нет, Индус с Кузнецом на практике. Я быстро переодеваюсь в хаки – вот снова форма пригодилась, – вместо ботинок натягиваю кеды. На ходу проглатываю пару вареных яиц и кусок черного хлеба, оставшиеся от завтрака, пишу записку для Вики и спускаюсь вниз. Времени остается только-только забежать в приемную комиссию к Димону и звякнуть Мезенцеву.

Друг, увидев меня в форме, делает стойку, как волкодав, почуявший добычу:

– Опять что-то стряслось?

– Успокойся. Оля Пылесос стряслась. Помнишь, я обещал с ней в поход пойти? Пришло время платить по счетам. Записку Вике занесешь?

Кузнец неодобрительно качает головой. А потом, вспомнив что-то, тащит меня к окну и жарко шепчет на ухо:

– Лева вчера ночью слушал «голоса»… ну, ты понимаешь. Так вот: эти гады уже откуда-то все узнали и теперь несут такое, что волосы дыбом встают! – Друг закатывает глаза, пытаясь припомнить слова Когана: – «На фоне голода и протестов трудящихся в Союзе обострилась борьба группировок в Кремле…» Дальше что-то про ожесточенную грызню кланов, которая перешла в попытку военного переворота. Во… И про бомбу в самолете они тоже уже знают.

Димон разводит руками. Я вздыхаю и смотрю в окно. Слава богу, что о стрельбе на Лубянке на Западе неизвестно, вот был бы шухер. Двойной. Вслух же говорю:

– Нет, Димыч, а чего ты ждал – что все останется шито-крыто? Это после танков на улицах Москвы и митинга на ЗИЛе, где были сотни людей?

– Да, я все понимаю, но западники-то какие ушлые!

– Они за это хорошие деньги получают. Ну, ладно, я побежал, а то меня Ольга прибьет.

Димон ехидно посмеивается:

– Крепись, старик! Мысленно мы с Левой с тобой. Будем надеяться, что она там тебя не изнасилует.

– Типун тебе на язык! – Я суеверно сплевываю через левое плечо.

Воспользовавшись местным телефоном, звоню на Лубянку. В приемной Мезенцева у телефона все тот же не известный мне лейтенант Фомин. Генерала на месте нет. Подозреваю, что он сейчас в Кремле на пленуме. Ну и чудненько! Скороговоркой прошу передать ему, что я с группой ушел в поход в Бородино. Буду завтра к вечеру…

* * *
Походы – это особый вид летнего отдыха в 60-х годах. Дачи еще мало у кого есть, садоводство и огородничество считаются уделом пенсионеров. В деревню к родственникам не смотаешься – выходной день-то всего один, воскресенье. И чем заняться горожанам летним выходным, на природу-то выехать хочется! Вот и устремляются воскресным утром толпы людей к ближайшим подмосковным водоемам – урвать солнышка, позагорать и искупаться. Электрички, а особенно пригородные автобусы в эти дни переполнены народом – шум, гам, детский писк. Едут целыми семьями: с покрывалами, флягами с водой и с сумками, набитыми нехитрой снедью.

А что делает продвинутая молодежь? Молодежь идет в поход. Собираются группой в несколько человек в субботу вечером, после работы, и с палатками отъезжают подальше от Москвы, выбирая те места, куда горожане с детьми на один день не поедут. Пусть далековато, зато природа там еще первозданная и пляжников нет. Времени до темноты как раз хватает, чтобы доехать, найти место, где поставить палатки, и набрать дров, на которых будет приготовлен ужин. В отличие от пляжников эти смелые отдыхающие называются дикарями, а сами они гордо считают себя туристами. Ибо их главное отличие – наличие палатки, котелка, удочки и прочих соответствующих атрибутов. Нет в личном хозяйстве палатки и котелка? Не беда! Идете в ближайший пункт проката, предъявляете паспорт, заполняете короткую бумажку, и вас обеспечивают всем необходимым инвентарем, причем за весьма умеренную плату. Советское государство с 50-х годов туризм всячески поддерживает и повсеместно рекламирует.

В нашем случае все происходит гораздо проще – инвентарь в необходимом количестве есть на складе у завхоза. А провиант по специальной заявке от университетского клуба нам выдают в студенческой столовой, так как туристические походы причислены к разряду важных общественно-спортивных мероприятий. Да и место для ночлега нам искать не придется – в Красновидово у МГУ есть своя турбаза, переночуем там.

Лишний раз убеждаюсь, что Оля Пылесос – прирожденный лидер и организатор. Под ее неусыпным надзором группа из двадцати шумных студентов быстро превращается в хорошо слаженный отряд. Вскоре вещи и продукты разложены по рюкзакам, палатки приторочены сверху кожаными ремешками, сбоку за них же подвешены котелки и фляжки. Оля цепким взглядом еще раз окидывает подчиненный ей отряд и, не найдя к чему придраться, коротко командует:

– Вперед!

До места мы добираемся долго. Метро, Белорусский вокзал, потом больше двух часов на электричке. Но время пролетает незаметно, в дороге народ развлекает себя, как может. Девчонки хихикают и болтают о чем-то своем, женском, парни за спиной бренчат на гитаре, обсуждают прошедшую сессию и травят байки. Оля сидит напротив и разглядывает меня в упор, но я делаю вид, что не замечаю ее взглядов, а потом и вовсе прикидываюсь спящим. Наконец, она не выдерживает:

– Не понимаю, как можно спать в таком шуме…

– Послужила бы в армии, поняла, – приоткрыв один глаз, отвечаю я.

– Ты что, не спал сегодня ночью? – с подозрением смотрит на меня староста.

Я тяжело вздыхаю, начиная догадываться, что в покое она меня просто так не оставит.

– Почему не спал? Спал. Просто мы с Кузнецом поздно вчера в общагу вернулись.

– А где были?

– По заданию газеты мотались.

Я снова закрываю глаза, давая ей понять, что поддерживать этот разговор я не хочу. Но бесцеремонная староста никак не уймется, прилипла, как банный лист:

– Может, стихи нам свои почитаешь?

– Оль, я похож на клоуна, чтобы весь вагон веселить? Давай отложим это до вечера.

– Как знаешь. Но раньше тебя незнакомые люди не смущали.

– Так я по электричкам раньше и не выступал.

Ольга замолкает, недовольно поджав губы, и наконец отстает от меня. Нет, а на что девушка рассчитывала? Что я буду два дня развлекать ее?

Выехали мы в полдень, поэтому в Военно-исторический музей Бородино вполне успеваем. Там я за свою учительскую жизнь был не раз и не два. И всегда с удовольствием слушал экскурсоводов. Каждый из них рассказывает по-своему, и каждый раз я узнаю что-то интересное для себя. Вот и сейчас пожилая женщина-экскурсовод показывает исключительное знание предмета, студенты слушают ее открыв рты, не хуже школьников. И когда мы выходим из музея, долго еще обсуждают услышанное. Кто-то на память цитирует отрывки из Лермонтова, кому-то не терпится увидеть своими глазами Бородинское поле. Дружным табором мы отправляемся на место сражения.

– Тебе понравился музей? – Рядом опять нарисовалась неугомонная Оля.

– Понравился, – вежливо, но сдержанно отвечаю я.

– А в Бородинской панораме ты уже был?

Э-э… милая, на такое я больше не поведусь! От тебя потом не отделаешься. Поэтому вру, не моргнув глазом:

– Конечно, был, даже два раза.

На самом деле не два, а четыре. Один раз, когда еще сам учился в школе, а три опять-таки со своими учениками как преподаватель истории. Но вот Алексей Русин там побывать так и не удосужился.

– Жаль, а то бы вместе сходили… – в голосе Ольги сквозит разочарование.

Идем молча по проселочной дороге. Жужжат шмели и пчелы, июльское солнце конкретно так припекает. Раздеваюсь до голого торса, снятые рубашку и майку подсовываю под лямки рюкзака, чтобы не натереть ими плечи. Пылесос с интересом разглядывает меня. В ее глазах появляется блеск, дыхание учащается.

– Как-то не очень прилично так раздеваться, – тихим голосом говорит староста.

– Мы же не в городе, – пожимаю плечами я.

Оля делает новую попытку завести разговор:

– А ты знаешь, я в «Советском экране» читала, что осенью здесь велись съемки нового фильма «Война и мир», представляешь?!

Представляю. И много чего мог бы тебе об этом рассказать. Но опять-таки лучше промолчу. Незаметно прибавляю ходу, чтобы вырваться в авангард. Входим в лес, и тут народ бросается собирать ягоды-грибы. Грибов, правда, пока немного – июль стоит сухой, а вот черника уже поспела. Ольга, вынужденная идти в хвосте и следить, чтобы никто не отстал и не потерялся в лесу, оставляет меня в покое.

Следующая ее атака на меня начинается после ужина на турбазе. Все, уже натрескавшись гречки с тушенкой, расселись вокруг костра и завели неспешные разговоры под чай с баранками. Парни решили вспомнить пионерское детство и испечь картошку в золе. А потом и до вина дело дошло.

– Русин, ты же у нас ближе всех к власти, рассказал бы, что там у них происходит?

– Почему это ближе? – напрягаюсь я.

– А кто у нас на сессии Верховного Совета в Кремле выступал?

– А… ты в этом смысле…

Вокруг костра воцаряется тишина. Всем хочется узнать больше, чем поведала «Правда» в своей короткой передовице.

– Да, Лех, расскажи! – Рыжий вихрастый Колька, с которым мы топали рядом от самого Бородинского поля и успели немного сдружиться, пересаживается поближе. – С чего они там наверху опять сцепились, как бульдоги под ковром? Понятно, что Никита всех достал своей кукурузой, но не настолько же, чтобы самолет его взрывать?!

Та-ак… похоже, не один Лева у нас «голоса» по ночам слушает, уж больно выражения знакомые. Нет, уж лучше я им свою версию изложу, чем они будут западную пропаганду друг другу пересказывать. Пора мне включаться в битву за неокрепшие умы двадцатилетних.

– Коль, если по-простому, то представь себе поколение людей – ровесников века или даже родившихся чуть раньше. На их долю выпали огромные испытания – Первая мировая, революция, Гражданская, разруха и восстановление страны. Потом этот страшный 37-й год и тяжелейшая Великая Отечественная. И снова разруха, и снова восстановление страны. И все это на плечах этого поколения.

– Это я все и без тебя знаю, но при чем здесь «ровесники века»?

– Так они и стоят сейчас у власти. И власть отдавать не собираются, слишком большой ценой она им далась. Но главное – им всем хочется дожить свою жизнь тихо, без потрясений, а Хрущев этим людям спокойно жить не дает.

– Можно подумать, остальные спокойно жить не хотят!

– «Спокойствие» бывает разным. Никита тянет нас всех вперед потому, что весь мир вокруг нас быстро меняется, прогресс шагает по планете семимильными шагами, а СССР начинает отставать от остальных.

– Да ну ладно! – загалдели ребята. – А космос! А наши ракеты!

– А что кроме космоса и ракет? – резко спросил я.

– Ну, первый промышленный атомный реактор… – неуверенно говорит Николай.

Хорошо подкован. Виден будущий журналист.

– А кроме реактора? Реактор – да, ракеты – да, самолеты – да, а вот простые, базовые вещи? Легковой транспорт, телефонизация, мебель, одежда? Это же фундамент. А у нас с телефонной связью – проблемы. С продуктами питания – проблемы. Зерно и то в Канаде закупаем.

– Ну, это потому, что на Дальний Восток так удобнее и дешевле его доставлять, – первой по лекалам методичек отвечает Оля.

– По медицинским патентам тоже отстаем. – Я игнорирую ее возражение. – По одежде, мебели, легковому машиностроению, что ни возьми – ничего нет. Даже цветной телевизор сделать не можем нормально. Пытаемся скопировать американский стандарт NTSC этой «Радугой», и то без толку! Единичное изделие мы можем лучше всех в мире сделать, а серийное – хуже всех, потому что наши научно-технические прорывы должны опираться на благосостояние населения – не может голодный человек регулярно ставить рекорды.

– Откуда про телевизор знаешь?!

– У Аджубея в кабинете видел, – вру я. – Ругал он его.

Глаза у ребят, конечно, квадратные. Я решаю вернуться к главной теме разговора.

– А вот эти пожилые и, бесспорно, заслуженные товарищи тянут страну и нас всех за собой в тихое болото, в застой. Где они думают отсидеться до самой своей старости и умереть спокойно. А после них хоть трава не расти. Понимаете, в чем разница?

– Думаешь, за это они его хотели убить? – Темноволосая девчонка недоверчиво качает головой. – Могли бы и просто снять, как когда-то Маленкова…

– Пытались, да не смогли. Весной этого года на Пленуме ЦК они выдвинули ему обвинения, но Хрущев имел мужество признать свои ошибки, честно и открыто. Он весьма критично оценил проводимую им политику и сказал, что сможет все исправить. Им просто нечем было в тот момент крыть. Но окружение восприняло его самокритику как момент слабости и решило ускорить события. А потом случилась эта история с Семичастным, и главного заговорщика отстранили от власти. Сообщники поняли, что их время уходит, и решились на крайние меры.

– Знаете, а вот я что-то не верю, что глава КГБ прикрывал фашистских пособников и военных преступников, – качает головой Оля. – Не верю! Зачем ему это, он же сам воевал с ними? Не за деньги же? Ну, не последний же он подонок?!

Ох, какой неудобный вопрос! Это как раз самое слабое место в моей версии. А отвечать ведь надо так, чтобы у ребят сомнений не осталось.

– Конечно, не за деньги! Но насчет подонка я бы с тобой, Оля, поспорил. А как тогда назвать человека, который ради того, чтобы вернуться к власти, велит взорвать самолет со своими товарищами по партии? Там ведь не один Хрущев был, с ним куча людей летела. Следствие, конечно, разберется, но я думаю, что они хотели самого Хрущева обвинить в том, что он не дает хода делам по военным преступникам, чтобы народ зря не будоражить. Вы же заметили, что про войну стали меньше говорить?

– Просто все хотят забыть эти ужасы побыстрее…

– Такое нельзя забывать! Нельзя! О войне нужно говорить, нужно писать, нужно снимать фильмы. Следующие поколения обязательно должны знать, какой ценой досталась победа нашим отцам и дедам.

Ольга сидит рядом, глаза ее с восхищением смотрят на меня. Развела, зараза, на целую политинформацию, знала, что я молчать не буду! Наверное, себе в отчете уже мысленно плюсик поставила. Эх, кто-нибудь из ребят обязательно об этом разговоре у костра в партком стукнет. Ну и пусть! Что я здесь неправильного сказал? Критиковал отечественные телевизоры?

– Но с кукурузой, согласись, Никита переборщил!

– Переборщил. Он и сам это признал недавно на пленуме. Но в 49-м он этой кукурузой Украину от голода спас. И ведь не один он переборщил, услужливые дураки тоже ему помогли. Культура теплолюбивая, для нашей средней полосы непривычная и непроверенная, районированных сортов не было. Да и техника для нее особая нужна. Севооборот опять же. Кто их просил все поля ею засаживать? Сами же погнались за рекордами, выслужиться перед ЦК захотели. Но заврались и докатились до приписок, до воровства!

– Да ладно тебе… приписки – это еще не воровство.

– А что же это, по-вашему, – невинная шалость?! За эти приписки они получали премии, и немалые. Ордена, звания, квартиры, машины, бесплатные путевки. А скотина в это время с голоду дохла, кормов не хватало. Да еще и прошлогодняя засуха по всей стране. Вот вам и итог – перебои с продовольствием.

– Про Новочеркасск слышал? – решается кто-то самый отчаянный.

– Слышал. – В темноте не понять, кто из парней вопрос задал, но отвечать придется, раз уж взял на себя смелость разъяснять народу обстановку в стране. – Кто из вас помнит фамилии членов комиссии из ЦК, которые там порядок наводили?

Народ озадаченно молчит.

– Эх вы!.. А еще журналисты будущие. В «Правде» же их список печатали. Ну так слушайте внимательно. – Я делаю паузу и начинаю перечислять самые однозначные фигуры: – Шепилов… Полянский… Ильичев… – Договорить мне не дают.

– Хочешь сказать, что они еще тогда с заговором все задумали?!

Я снова выдерживаю многозначительную паузу:

– Не знаю. Но выводы, согласитесь, напрашиваются сами…

Ольга, поняв, что разговор у костра свернул куда-то не туда, резко меняет тему:

– Так, хватит уже вам про политику, давайте лучше песни петь.

– И правда, – подхватывают девчонки, – мальчики, ну сколько можно спорить?

С тем же пылом, что мы недавно обсуждали Хрущева, народ затягивает: «Днем и ночью от Карпат и до Курил…» Сейчас эта песня «Кеды» очень популярна – это практически неофициальный гимн туристов, припев которого знает каждый:

По всей земле пройти мне в кедах хочется,Увидеть лично то, что вдалеке,А ты пиши мне письма мелким почерком,Поскольку места мало в рюкзаке.
«Кеды» сменяет «Черный кот», потом в ход идут «Старый клен», «А у нас во дворе» и даже «Пусть всегда будет солнце». Веселье у костра набирает обороты, поют абсолютно все, но мне лучше молчать с моими «исключительными» вокальными данными. Поэтому я просто слушаю, как поют другие. У Оли, например, оказался очень приятный голосок. Но вскоре я начинаю позорно зевать, а потом и клевать носом, усталость берет свое. Ухожу спать я по-английски, и моего исчезновения никто, кажется, не замечает. Заныриваю в свою палатку, скидываю кеды и блаженно растягиваюсь на одеяле. Хорошо-то как… Одежда вся пропахла костром, но этот запах совсем не раздражает, скорее даже убаюкивает.

Однако выспаться мне сегодня, видно, не судьба. Через какое-то время слышу сквозь сон, как кто-то пытается вломиться ко мне в палатку. Нет, ну что за наглость-то, ребята, а?! Я же специально лишнюю палатку тащил на себе в такую даль, чтобы выспаться нормально, не слушая чужой храп. Нашариваю рукой в изголовье фонарик и свечу им прямо в лицо нахалу. Упс-с… А это вовсе и не нахал, а… Оля Пылесос!

– Ты чего? – Спросонья мой голос груб и неприветлив.

А кто бы обрадовался, если бы его посреди ночи разбудили? Ольга молчит, застыв у порога, и только нервно покусывает ярко накрашенную губу… Накрашенную?! Я продираю глаза, всматриваюсь в ее лицо, перевожу взгляд на… И начинаю ржать. Давлю в себе смех, но остановиться не могу. Ольга мало того, что накрашена и с высоким начесом на голове а-ля бабетта, так она еще и одета в стиле Нади Кузякиной из фильма «Любовь и голуби». Крепдешиновый шарфик на шее, босоножки на каблуке и… розовая шелковая комбинация с кружевами, на тонких бретельках. Сквозь нее просвечивают крупные бордовые соски. В руках початая бутылка вина. Боже правый, да она никак пришла меня соблазнять?!

От моего лошадиного ржания Ольга вспыхивает, как маковый цвет. Отчаянным жестом срывает с себя шарфик и, комкая его в руке, пытается сказать мне что-то обидное. Но только открывает рот, хватая им воздух. Потом кривится, еле сдерживая слезы, тыльной стороной ладони стирает помаду с губ и пулей выскакивает из палатки. Слышу, как в темноте она спотыкается о колышек растяжки палатки, громко всхлипывает, шипит от боли и, прихрамывая, ковыляет прочь…

– Оля…

Я бы и рад перед ней извиниться за свой идиотский хохот, но все никак не могу перестать смеяться. Пробрало меня аж до слез. Незабываемая Надя Кузякина так и стоит у меня перед глазами. Господи, да кто же ее научил так соблазнять мужиков?! Где она только набралась этих глупостей?

Наконец, отхохотавшись, выползаю из палатки и вглядываюсь в темноту. Костер потушен, тишина. В палатках гаснут фонарики – кто-то тоже проснулся, но уже засыпает.

Бежать сейчас за Олей бесполезно – где ее искать в такую темень? Забилась куда-нибудь, дурочка, и давится горькими слезами, переживая свой позор. Или уже вернулась в палатку и лежит там, придумывая план мести. Ну, извини, староста, видно, не герой твоего романа. Я старый прожженный циник, которого не проймешь такими женскими приемами. Вот вроде и не давал повода, вроде и не приглашал ее на «рандеву», а все равно неприятно. Как теперь мне с ней общаться? Удрученно вздыхаю и снова укладываюсь спать. Утро вечера мудренее… завтра пойду мириться.

* * *
Просыпаюсь на рассвете от громкого птичьего гомона. Где-то неподалеку верещит потревоженная сорока. Вот зараза! Да кто ж тебе дал право бесцеремонно будить людей в такую рань?! Я утыкаюсь носом в свернутую куртку, послужившую этой ночью мне подушкой, и пытаюсь снова заснуть. Хрен там! Сна ни в одном глазу, улетучился, как и не было его. Лежу, пялюсь в потолок палатки. Ладно, надо тогда хотя бы «до ветра» прогуляться. После туалетных процедур иду к турнику. Кто-то хороший на турбазе приладил перекладину между двумя деревьями. Разминаюсь, делаю малый комплекс пограничника. Подтягивания, выход силой, подъем-переворот.

Начинают просыпаться студенты. Несколько парней собираются на рыбалку. Я полной грудью вдыхаю чистый воздух. Уже рассвело, но солнце еще не встало. Очертания ближайших деревьев теряются в утреннем тумане.

– О, Леха проснулся! Ты с нами?

– А удочка лишняя найдется?

– Найдется! Мы вчера хорошее местечко нашли, пойдем – не пожалеешь.

Забираю куртку из палатки, наливаю себе в кружку попить из большой фляги. Пью холодную вкусную воду, от которой немного стынут зубы.

– Кеды снимай сразу, а то промочишь их в росе. И штаны закатай до колен.

– Далеко идти-то? – Я усаживаюсь на бревно, стаскиваю тряпичные кеды.

– Да нет, тут рядом…

Наши голоса громко разносятся по поляне. Мы стараемся говорить тише, но это мало помогает. Мне вручают удочку. Простую бамбуковую трехколенку. Никакого тебе углепластикового волокна, телескопического удилища и японской лески. Ничего этого нет еще и в помине. Свинцовое грузило, простенький крашеный поплавок – словом, никаких излишеств.

– А мотыль?

– Какой тебе мотыль? – Шефство надо мной берет вихрастый Николай. – Мы вон вчера банку червей накопали. Не нравятся червяки, сам ручейника соберешь на берегу. Ну что, пацаны, идем?

– Идем…

Растянувшись цепочкой, молча, как разведчики, парни по одному исчезают в густом тумане. Я иду за ними, ступая босыми ногами по узкой тропе. Ноги и правда сразу становятся мокрыми от утренней росы. Пока иду, пытаюсь вспомнить, когда же я в последний раз выбирался вот так на рыбалку. Нет, не могу даже вспомнить. Знаю только, что очень давно… А вот Русин с товарищами в армии в увольнительную часто рыбачил, удилище они себе вообще из орешника вырезали. И ничего – всегда с уловом были.

Парни впереди тихо переговариваются, их голоса отчетливо разносятся в тумане, хотя самих парней и не видно. Почему-то сразу вспоминается мультик: «Ежи-ик, ты где?..» Так и кажется, что сейчас из-за ближайших кустов покажется голова белой лошади… Ежусь от утренней прохлады, с надеждой посматриваю на небо – скорей бы уже солнце вышло. Внезапно деревья расступаются, и мы выходим на берег водохранилища. Длинные деревянные мостки, уходящие от берега, сбоку шелестят заросли камыша, над водой расстилается тонкая дымка тумана… Красота!

Пока парни выбирают себе места и обустраиваются, я уже сажусь на самый край мостков и опускаю ноги в воду. Она – как парное молоко, ведь ночи теплые, и вода почти не успела остыть. Эх, искупаться бы сейчас, но ведь всю рыбу распугаю… Ладно, потом. Насаживаю небольшого червяка на крючок и делаю первый заброс. Грузило с тихим «чпоньк!» уходит на глубину, оставляя за собой раскачиваться яркий поплавок, от которого по воде расходятся небольшие круги. Парни тоже ловко забрасывают снасть, и все замирают, всматриваясь в поверхность водной глади. Покачивание поплавка завораживает взгляд, глаза застывают, остановившись на нем, и мысли улетают куда-то прочь, оставляя в голове приятную пустоту. Это состояние сродни медитации. Кто там шутил, что все эти восточные йоги и прочие практики не для русского человека? Практиковать их – все равно что индуса тащить на подледный лов на Медвежьих островах. Не хочется ни двигаться, ни думать, ни-че-го…

– Леха, чего зеваешь – у тебя клюет!

Возглас Кольки заставляет меня очнуться и быстро сделать подсечку. Есть! Крупный золотистый карасик трепещет яркими плавниками в лучах восходящего солнца.

– С почином, старик!

Я киваю, закидываю карасика в общее ведерко, наполовину наполненное водой, и с энтузиазмом берусь за следующего червяка. В душе постепенно просыпается азарт.

Когда часа через полтора мы оцениваем свой богатый улов – в основном плотва, – солнце уже поднялось высоко, и клочья утреннего тумана растаяли под его лучами. Водная гладь расстилается перед нами, и только сейчас я могу оценить ширину этого водохранилища – противоположный берег теряется почти у горизонта. А недалеко от мостков, за камышами я вдруг вижу белоснежные цветы кувшинок.

– Парни, подождете, я кувшинок девчонкам нарву!

Колька недовольно фыркает:

– Грехи замаливаешь?

Знает о ночном инциденте?

– Ты о чем?

Он пожимает плечами и тоже начинает раздеваться. Худой и нескладной фигурой он скорее напоминает подростка. Особенно на фоне моего мускулистого тела. Сколько же ему, лет двадцать? Или чуть больше? Но в воду Колька шустро ныряет с разбегу, плывет быстрыми саженками и до кувшинок добирается быстрее меня. Срывает несколько стеблей, потом оглядывается на парней на берегу и тихо спрашивает:

– Вы же с ней не встречаетесь?

– С кем?

– С Олей…

– Нет, конечно! Мы просто друзья.

На лице парня проступает облегчение. Да он никак ревнует ее!

– А к чему вообще эти расспросы, Коль?

– Ну… я хотел убедиться, что вас ничего не связывает и она свободна. – Парень смущается.

Тут уже облегчение проступает на моей физиономии. Ну и хорошо, может, у них все сладится и она наконец выбросит меня из головы.

– А сегодня ночью?..

– Коль, я что, похож на Петрова? – перебиваю я его. – Вот и не задавай тогда глупых вопросов.

Я протягиваю ему сорванные кувшинки и ободряюще подмигиваю. Парнишка заливается краской до самых мокрых вихров и благодарно кивает в ответ. А я с облегчением вздыхаю. Какое счастье, что у нас с Ольгой так ничего и не случилось! И как же приятно быть для друзей хорошим честным парнем.

* * *
Наше появление в лагере с ведерком, полным речной рыбы, вызывает оживление среди девчонок. Трое тут же садятся чистить рыбу для ухи, двое берутся за овощи. Никто не капризничает и не отказывается от грязной работы, ссылаясь на свой свежий маникюр. Здесь не принято каждую неделю бегать по салонам и делать трагедию из каждого сломанного ногтя. Да и к ведению домашнего хозяйства относятся адекватно – несмотря на отсутствие электроприборов, облегчающих домашний труд, никто не стонет от «непосильной ноши», женщины прекрасно со всем справляются и без них.

Замечаю Ольгу, в одиночестве вытряхивающую одеяло на краю поляны, и решаю воспользоваться моментом, чтобы извиниться перед девушкой за свое обидное поведение.

– О-о-ль… прости засранца, а? Я не хотел тебя обидеть.

Вздрогнув, она разворачивается ко мне и обжигает злым неприязненным взглядом:

– Русин, иди, куда шел!

– Оль, ну правда… давай мириться, а?

– Не смей ко мне больше подходить. Ты в последнее время зазнался, ведешь себя так, словно вокруг тебя земля вертится.

– Не придумывай, Оль. Я виноват, но в тебе ведь тоже сейчас говорит обида.

Вместо ответа перед моим лицом демонстративно встряхивают одеялом, обдав облаком пыли и мелких песчинок.

– Пошел к черту!

Староста перекидывает одеяло на плечо и удаляется, гордо задрав подбородок. Группа искоса наблюдает за нами, но все упорно делают вид, что не замечают разборок. Ну… собственно говоря, мне и не за что особо перед Ольгой извиняться. Кроме как за свой идиотский смех, конечно. В конце концов, это не я к ней среди ночи в палатку беспардонно приперся с недвусмысленными целями. Но, кажется, все вокруг уже в курсе ночного «инцидента», так что, как настоящий джентльмен, я должен теперь спасти гордость девушки: изобразить глубокое раскаяние и дать старосте оставить последнее слово за собой. Возвращаюсь к костру, плюхаюсь на бревно рядом с Колькой, получаю в руки алюминиевую вилку и миску с макаронами по-флотски.

– Послала меня к черту… – говорю ему громко, чтобы и остальные услышали. – Не хочет мириться…

Тяжело вздохнув для вида, принимаюсь за еду. Народ ехидно переглядывается за моей спиной и вскоре возвращается к своим делам. Кто-то уже скатывает палатки, кто-то собирает рюкзак, остальные, услышав о том, что вода теплая, отправляются на берег купаться.

– Ну, теперь твоя очередь, Ромео, – тихо говорю я Кольке, – иди, вручи девушке цветы, ей будет приятно.

– Думаешь, пора?

Колька отставляет в сторону пустую миску, с сомнением смотрит на кувшинки, сложенные в котелке с водой.

– Пора, пора. А то и кувшинки завянут, и у девушки настроение пройдет. Сейчас будет в самый раз.

С Олиным настроением я попал в точку. Получив цветы от смущенного Кольки, она удивленно распахивает глаза, а потом благодарно улыбается парню. В мою сторону прилетает девичий взгляд, преисполненный мстительного торжества. А я… снова тяжело вздыхаю на публику. Да, не достоин я, подлец, такой хорошей девушки. Вот уже и шустрые конкуренты обошли меня. Подхватываю Колькину миску и с грустным видом отправляюсь мыть посуду. «Зрители» впечатлены финальной сценой, мне даже достается от девчонок пара сочувственных взглядов. Вот и славно, будем считать, что справедливость восторжествовала.

После обеда, вдоволь накупавшись и позагорав на жарком июльском солнце, мы отправляемся в обратный путь. Дорога не ближняя – пешком добираться до Можайска часа два, но здесь нам крупно везет – в ту сторону с базы отправляется старая, дребезжащая полуторка, и мы больше половины пути проделываем в открытом кузове машины. Колька, как верный рыцарь, не отстает теперь от Ольги ни на шаг. Бедные кувшинки, конечно, уже давно завяли и выкинуты в придорожную канаву, но они свое важное дело сделали – у старосты снова хорошее настроение, да и Колька сияет, как начищенный самовар.

* * *
Вхожу в универ, и тут ко мне бросается пожилая вахтерша тетя Даша. Вид у нее испуганный, верещит заполошным голосом на весь холл:

– Русин! Тебя КГБ ищет!

– Сильно ищет?

– Сильно! Три раза звонили.

– А если найдет – посадит?

Вахтерша обалдело на меня смотрит и лишь открывает рот, как рыба. С юмором у этой тетки совсем плохо. Поднимаю трубку телефона, набираю Мезенцева. Наконец меня соединяют.

– Степан Денисович, искали?

– Ты почему без разрешения ушел в поход?! – без приветствия, сразу с наезда начал генерал. – Мало мне головной боли с этими… – тут Мезенцев осекается, видимо, поняв, что говорим мы не по защищенной линии.

– А я отзвонился, лейтенант Фомин обещал вам передать.

– Это не разговор и дела не меняет – моего разрешения не было. Короче, вот что. – Я слышу, как генерал барабанит пальцами по столу. – Тебя допросить должны. По сам знаешь какому делу. Сегодня я встретиться не смогу, а завтра к двум подскочи на Таганку. Я заеду, проинструктирую тебя.

– А кто допрашивать будет?

Вахтерша, усиленно «греющая уши», чуть из-за конторки не вываливается.

– Руденко Роман Андреевич.

– Лично Генеральный прокурор СССР?!

Мне даже прокалывать память не надо, чтобы понять все про Руденко. Монстр. Мастодонт советской политики в целом и следственного дела в частности. Возглавлял сталинские расстрельные тройки, был главным прокурором Нюрнбергского процесса, рулил следственной группой по делу Берии. Такой расколет меня и не поморщится. Покрываюсь липким потом. «А расскажите, товарищ Русин, почему вы решили включить диктофон, если писали от руки? И включали ли его вообще? Может, эту пленочку с голосами вам кто-то уже дал? Готовую. Признавайтесь! Или вы нам уже не товарищ, а гражданин Русин?»

А вахтерша тем временем качает головой, бормочет ошалело:

– А ведь такой хороший парень, стихи читаешь!

Да! Такая потеря для СССР.

– Да вы там разыгрываете меня, что ли?! – переходит на крик бабуля.

– Ясно, Степан Денисович, – прикрываю я трубку рукой. – Буду как штык к двум.

Отхожу от вахтерши и сразу утыкаюсь взглядом в объявление, написанное большими глазастыми буквами и вывешенное на стене холла: «Завтра, в понедельник, общее собрание факультета в актовом зале. Повестка дня: итоги и решения внеочередного Пленума ЦК КПСС». Так… Подозреваю, что Хрущев весь свой Президиум перетряхнул, а может, и весь ЦК до кучи. Сосредоточиться не получается – перед глазами толстое, мясистое лицо Руденко.

Стою, задумчиво пялюсь на объявление. Рядом останавливаются ребята из нашей тургруппы. Слышу за спиной смешки и знакомый голос, в котором просто бездна презрения.

– Я же говорю, у кого-то мания величия началась…

Оля… Все-таки староста не простила мне пренебрежения своим комиссарским телом. Весь день делала вид, что в упор меня не замечает, а теперь, наконец, решила укусить. Видимо, и дальше будет мелко мстить при каждом удобном случае. Но о чем это она? Непонимающе оглядываюсь по сторонам и замечаю на стене рядом с объявлением новый номер студенческой стенгазеты. В ней дружеский шарж, на котором изображен я сам – с узнаваемой бородой, в лихо заломленном берете. И почему-то за рулем автобуса. Без труда узнаю в рисунке Ленкину руку. Под шаржем чья-то эпиграмма:

У Руса энергии дикий напор,а вертится –  вылитый глобус,и если поставить на Руса мотор,то был бы наш Русин –  автобус!
Очень смешно… Но рисунок и впрямь удачный, баскетболистка молодец! Улыбнуться получается с трудом – лицевые мышцы отказываются подчиняться, в голову бухает набатом СЛОВО.

Глава 6 Бог сутулится в облачной темени,матерится простуженным шепотоми стирает дыханием временинаши дерганья опыт за опытом.И. Губерман
20 июля 1964 года, понедельник, 8.00.

Москва, общежитие МГУ

Утро опять начинается с новостей: Димон включает радио. «В воскресенье вечером закончился внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором…» Я слушаю скупые слова новостей и ровным счетом ничего не понимаю: пара слов – о заговоре, пара о покушении на Хрущева. Главой заговора назван только один – Семичастный. Об остальных ни слова. И по количеству участников заговора можно отдаленно судить только по смене членов Президиума. Убрали пять человек и выбрали пять новых. Про Брежнева, Шелепина и Захарова вообще ни слова.

Я окончательно просыпаюсь и трясу головой. Это что вообще?.. На кровати Индуса лежит свежая «Правда», сам сосед, судя по звукам льющейся воды, сейчас в душе. Хватаю его газету, вчитываюсь в огромную передовицу, посвященную итогам пленума. Читаю статью и не могу поверить глазам.

Да… Как говорится, хотели как лучше, получилось как всегда. Ладно: заговор, негодование шахтеров и доярок, вычистить поганой метлой из рядов… все по сценарию. Но какого черта в Президиуме остался Суслов – это же человек Брежнева! Как говорится, ежу понятно. Но, видно, не Никите. Или он хотел избавиться от этого начетчика, но пока не смог?

Помимо бровастого, из рядов Президиума и ЦК выбыли Воронов, Подгорный, Полянский и Шверник. Так сказать, сочувствующие главарям заговора и верхушка украинского клана, который по идее поддерживал Никиту все последние годы. На теплые места зашли известные тяжеловесы – нынешний Председатель ВЦСПС и теперь уже вряд ли будущий глава Москвы Гришин, первый секретарь ЦК Белорусской ССР Мазуров, министр обороны Малиновский. Последний скакнул в Президиум, даже минуя кандидатство в члены. Что тоже понятно – Хрущев усиленно задабривает армию. Но это не страшно, Малиновский мощно пьет (его обязанности давно исполняет Гречко) и скоро умрет. Как и тяжелобольной Козлов. В Президиуме снова освободятся два места. Вспоминаю анекдот из брежневских времен про абонемент на траурную трибуну Кремля.

Но все это совсем не смешно, и я опять чертыхаюсь про себя. Оставшиеся два места заняли Рашидов и представитель РСФСР Ефремов – мутная лошадка, про которую ничего конкретного сказать не могу. Хозяйственник, в моей реальности руководил под конец жизни Ставропольским крайкомом, передал дела могильщику СССР – Горбачеву. Рашидов же вошел в состав Президиума от среднеазиатских республик. Тоже специфический товарищ, коррупционер – клейма ставить негде. И узбекских писателей он возглавлял, и главой Верховного Совета УзССР был, и даже в Карибском кризисе умудрился поучаствовать. Логика Хрущева и здесь мне в чем-то понятна – он ищет поддержки у республиканских элит в противовес своим бывшим украинским сподвижникам. Но не этих же в Президиум тащить?!

Из хорошего – в кандидаты избрали моего патрона Мезенцева. Какой стремительный карьерный рост! Мезенцев утвержден новым председателем КГБ, а учитывая, что скоро в Президиуме еще пара мест освободится, так перед ним и вовсе фантастические перспективы открываются.

Из непонятного. Кандидатом в члены Президиума вернулась Фурцева-старшая. И при этом она же осталась министром культуры. Аппаратные позиции Фурцевой явно усилились, но зачем это нужно Хрущеву? Возвращает старую гвардию?

Снова вижу Суслова в списке нового Президиума и, выругавшись, бросаю газету на пол. Как же все бестолково-то…

Я еще раз проигрываю в голове сложившуюся картину. Во власти – полная мешанина, Никите опереться пока не на кого, он пытается балансировать между разными кланами. А это обычно до добра не доводит. Вывод: Хрущев – «хромая утка». Поменять что-либо в жизни страны ему сейчас будет очень трудно – просто не на кого опереться. И все его ближайшее время будет посвящено тому, чтобы согласовать позиции разных группировок и самому удержаться у власти. Но эпоха единоличных решений безвозвратно канула, и партийцы его волюнтаризма больше не потерпят.

Димон с тревогой наблюдает, как я в злобном порыве отшвыриваю ногой «Правду». Подхватывает ее с пола и вчитывается в передовицу. Недоуменно морщит лоб:

– А что не так-то, Рус?

Я открываю рот, чтобы просветить своего наивного друга, но из ванной приходит Индус.

– Потом объясню, – незаметно киваю я Димону на нашего штатного стукача. – Опаздываю. Сегодня у Вики последний экзамен, нужно ее поддержать.

* * *
Жду Вику среди толпы абитуриентов у дверей аудитории. Волнуюсь так, словно сам сдаю экзамен. Девушка у меня, конечно, умница, но здесь такие умницы со всей нашей необъятной страны собрались, конкурс на биофак просто огромный! Селезнева же не медалистка, и если она сейчас не получит высшего балла, то о поступлении, увы, можно забыть. От нервного ожидания меня отвлекает появление Левы.

– Рус, привет! Нам нужна своя машина!

Вот так – с места в карьер. Даже здесь меня разыскал. И в этом весь Коган – как только ему какая-нибудь идея в его брюнетистую голову западет, прятаться от него бесполезно. Но нас прерывают. Из дверей выпорхнула счастливая, празднично наряженная подруга. Я с надеждой подаюсь вперед:

– Сдала?

– Да! Пять!

Вика, взвизгнув, бросается мне на шею, мы счастливо смеемся. Последняя пятерка означает, что девушка набирает проходной балл и с 1 сентября учится на биофаке. Сбылась мечта!

– Поздравляю, солнышко! С меня ресторан вечером.

На нас неодобрительно смотрят окружающие, и мы смущенно расцепляем руки.

– Я тоже тебя поздравляю! – К нам сквозь толпу протискивается Лева. И пока счастливая Вика делится с подругами-абитуриентками тонкостями сдачи экзамена, он шустро оттаскивает меня в сторону. Я обреченно спрашиваю:

– Кому «нам»?

– Клубу, конечно! В Абабурово ездить, на творческие вечера… Я знаю, что ты брал машины из гаража КГБ, но… – Лева мнется, – сегодня Мезенцев дал машину, завтра не дал… Давай хоть приценимся для начала!

– Звучит разумно. – Я смотрю на часы, прикидываю в уме трафик на сегодня. Времени до двух полно, и в принципе мы успеваем. – А почему ты не на практике?

– Отгул дали. Вчера вечером в редакции опять аврал был.

– И кто на этот раз передовицу писал?

– Сам Сатюков! Примчался раньше времени из командировки – злой, как черт. В субботу пытался на отца наорать, но тот его быстро поставил на место. Сказал: «Личное распоряжение Хрущева», и главред сразу заткнулся. Потом помчался в Кремль как наскипидаренный… – Коган делает жалобное лицо: – Ру-ус… может, все-таки расскажешь, что случилось в пятницу?

– Лев, ты и так уже знаешь слишком много, и все, что можно, тебе Кузнец рассказал. А остальное – прости, я под подпиской. Нарушить я ее не могу.

– Да, я понимаю… – разочарованно вздыхает парень.

* * *
В Москве машины сейчас продаются по адресу: Бакунинская улица, дом 21. Автомагазин располагается в первом этаже небольшого двухэтажного дома, причем на втором, судя по занавескам, – жилые квартиры. Бедные люди! Это место – одно из самых популярных в столице после Мавзолея и ГУМа, с утра до вечера тут толпится народ. В соседних дворах – импровизированный базар запчастей к машинам, да и сами автомобили продаются. Людей в зале магазина не просто много, а очень много. Записываются в очередь на машины, покупают запчасти к своим «ласточкам», кто-то приехал, как мы, – прицениться и поглазеть.

Само помещение торговой точки невелико – касса, прилавки да столы на два рабочих места. В центре зала выставлены образцы машин. Вот «Волга» ГАЗ-21 черного цвета с ценником в 5600 рублей, увидев который Лева грустно вздохнул. А вот белый «Москвич-410». На базе полноприводного вездехода М-402. Оно и понятно. Страна постоянно готовится к войне – частный легковой транспорт в любой момент может быть реквизирован в пользу армии. И в свободной продаже новых машин, естественно, нет, все только по предварительной записи.

Мы вышли из магазина, начали читать объявления, коих кругом было великое множество. Первое большими буквами на стене: «Запись иногородних на автомобили закончена». Ясно, что она, по крайней мере, была. В остальных объявлениях народ продавал и покупал с рук «Победы», «Москвичи» и «Волги». Была даже одна «Чайка» по цене 13 142 рубля, – Коган опять тяжело вздохнул. Вот на кой ляд она ему сдалась, дура здоровенная?!

Потом мы с интересом разглядывали посетителей. Обратил внимание, что большая часть – это брюнеты в специфических кепках-аэродромах. Понятно, грузины. И еще вокруг крутится много каких-то сомнительных личностей. Наивный Левка этого даже не замечает, но я, переживший 80-е и лихие 90-е, вычленяю их из толпы на раз.

Зашли за магазин, здесь во дворе тоже находилось несколько машин, которые продавали частники. Первым стоял подержанный зеленый «Москвич», возле него суетился низенький мужичок в промасленной кожаной куртке.

– Сколько просишь? – спросил я, пнув ногой шину.

– Пять тысяч.

– Да ты че, мужик, – тут же возбудился Коган. – Подержанный «Москвич»?! Да ему красная цена – трешка!

– Ну, походи, парень, поищи дешевле. – Мужичок равнодушно пожал плечами и отвернулся.

Тут же к нам подходит человек с «ярко выраженной кавказской внешностью»:

– Почем красавьица?

– Да вот хочу за пять ее отдать, а ребята говорят – это много!

– Э, слюшай, какой пять, я за пять с половиной заберу!

Угу… Вот и классическая разводка а-ля аукцион.

– Ты подожди, уважаемый, зачем в наш разговор влезаешь?! – осек его Левка. – Мы еще даже торговаться не закончили, нехорошо.

– А ты кто такой, чтобы меня учить? – вдруг совершенно без акцента спросил кавказец. – Ты мне друг или родственник? Или меня знаешь, или вот его? – указал он на продавца.

К кавказцу подошли еще три человека, встали за его спиной. Испуганный продавец тут же спрятался за свою машину. Двор как-то резко опустел. Горячие кавказские парни явно нарывались на скандал. И я выступил вперед, прикрывая собой Левку.

– Мы живем здесь, это наш город. А ты в столице – гость, вот и веди себя, как гость!

– Самый умный, да? – хорохорится кавказец, брызгая слюной. – Тебя забыл спросить!

«Покупатель» подступает ближе, хватает меня за отворот пиджака. Вернее, пытается. Я накрываю его руку своей ладонью и резким движением выворачиваю наружу. «Кавказец» сгибается влево, ухает от боли. Его дружки тут же делают шаг вперед, но наши разборки неожиданно прерывает появление двух сержантов милиции.

– Граждане, почему нарушаем общественный порядок?

Я отпускаю «грузина», тот садится на асфальт.

– Следуйте за нами.

Черт, только не это! Мне же с Мезенцевым скоро встречаться. А эти архаровцы сейчас еще протокол затеют заполнять. Но деваться некуда – не на улице же с ними разговаривать.

У ментов в магазине оказалась собственная небольшая комнатка – кабинет. Что, в общем-то, понятно. Автомагазин – точка криминогенная, всякого мутного народа здесь шляется много. Спекулянты, перекупщики, карманники и мошенники всех мастей – за всеми ними нужно усиленно присматривать. Не удивлюсь, если здесь кроме ментов из местного РУВД еще и муровцы в штатском работают. На требование предъявить документы скромно вручаю им свой паспорт с вложенной в него «индульгенцией».

– Это что? – Сержант разворачивает лист и вчитывается в текст. По мере чтения взгляд его постепенно стекленеет. Наконец он отдает мне честь и возвращает документы. – Извините, товарищ Русин, вы свободны.

– Спасибо, товарищ сержант. Этот товарищ со мной, – киваю я на Леву. – Я его забираю.

– Э-э… начальник, почему их отпустил, нас держишь?.. – возмущаются кавказцы.

Я оборачиваюсь на пороге кабинета и не могу удержаться от мести:

– Сержант, а этих граждан нужно бы выдворить из Москвы – очень плохо себя ведут.

* * *
Когда я приехал на Таганку, Мезенцев уже находился в квартире. Никакого кортежа у дома не было, лишь неброская серая «Волга» у подъезда. Но на этаже охранники все-таки стояли. Два румяных молодца споро меня обыскали и запустили в квартиру. Мезенцев был на кухне, что-то готовил у плиты. Черный пиджак висел на спинке стула, узел галстука ослаблен, рукава белой рубашки закатаны. На сковородке скворчит банальная яичница с салом, на столе – батон хлеба и спелые помидоры.

– Порежь хлеб и овощи, сейчас есть будем. Пообедать теперь и то толком некогда…

– Кстати, поздравляю с назначением! – Придаю лицу соответствующее выражение. Затем начинаю резать продукты.

– Нашел с чем поздравлять… – Мезенцев морщится и резко меняет тему: – А ты почему здесь не живешь?

– Испугался, – честно признаюсь я, выкладывая хлеб на тарелку. – Ну а вдруг у Семичастного и Захарова остались сторонники в Комитете? И они знают адрес вашей конспиративной квартиры?

Генерал морщится. Я наступил ему на больную мозоль. Даже интересно, как он будет собирать свою команду в КГБ…

Мезенцев достает из морозилки бутылку водки. Разливает по рюмкам.

– За вас! – «Московская особая» ухает в желудок. – А что там со следствием? Что с заговорщиками?

– Главные заговорщики идут на поправку, следствие ведет КГБ. Пока… – Генерал закусывает огурчиком. – Но! Президиум решил назначить и независимое следствие.

– Руденко… – я не спрашиваю, констатирую.

– Точно. Стул под Никитой качается, поэтому он особо не возражал.

– И что теперь? На чьей стороне генеральный прокурор?

– Этого никто не знает, – пожимает плечами Мезенцев, – этот товарищ всегда на своей стороне. Но с Сусловым он уже встречался.

Вот же… Цензурных слов нет. Генералы с охранниками ранены – на меня все и повесят, к бабке не ходи.

– Я тоже стрелял. – Генерал наливает вторую.

– Мы не частим? – Я киваю на его рюмку.

– Сейчас закусим. – Мезенцев раскладывает яичницу по тарелкам, мы терзаем ее вилками и торопливо поглощаем.

По мозгам ударяет легкое опьянение, мир слегка раскрашивается в правильные цвета. С утра ничего не ел, как бы не захмелеть.

– В Президиуме сейчас ситуацию раскачивать не будут. – Генерал закуривает. – И так все висит на волоске. Союзники задают вопросы, в партии брожения всякие…

– …Нехорошие, – я завершаю его мысль.

– Точно!

Мы молчим. Каждый размышляет о своем.

– Но папочку на нас собирать будут.

– С компроматом?

– С ним. Так что Руденко будет рыть землю, требовать материалы следствия, все перепроверять.

«А твоя сейчас задача – на кладбище не попасть», – на ум приходят слова няньки из «Федота-стрельца». Очень в тему!

– Поэтому… К Руденко на допрос ты являешься, – Мезенцев строго смотрит мне прямо в глаза, – но показания не даешь.

– Это как?

– А так. Ты под подпиской о неразглашении. Забыл?

– Но там же неразглашение в связи с романом?

– Какая разница? «Сведения, составляющие государственную тайну…»

– Так… А что именно составляет государственную тайну…

– Определяю я. Ты правильно все понял. Не боись, Алексей! Не будут они на тебя сейчас вешать отказ от дачи показаний. Пока эти люди с тобой хотят просто познакомиться, понять, что ты за человек, как тебя можно дальше использовать.

Использовать?!

– И что делать?

– С волками жить – по-волчьи выть, – пожимает плечами генерал. – Потерпишь чуток прессинга, распишешься в протоколе и исчезнешь на пару недель. Подписку о невыезде давать им откажешься, не объясняя причин и ссылаясь опять-таки на неразглашение. Никиту Сергеевича я предупрежу. Это тоже в его интересах. – Мезенцев бросает на стол автомобильные ключи. – Ключи от серой «Волги» внизу. Я себе другую машину вызову.

Вслед за ключами на стол ложится конверт, в нем явно банковская упаковка банкнот.

– А это, считай, премия к ордену. За особые заслуги перед страной. Обмывать будем?

– Так у меня нет его с собой, – растерянно отвечаю я. В голове уже и так шумит – еще и орден кидать в стакан с водкой?

– А документы?

Генерал достает из внутреннего кармана пиджака две книжечки техпаспорта, протягивает их мне:

– Доверенности я тебе чуть позже сделаю и пришлю с нарочным.

– Два техпаспорта? – Я беру документы и разглядываю их.

– Там в багажнике вторые номера. Неприметные.

– А те, которые сейчас на ней? Служебные?

– Орудовцы в твою сторону даже не посмотрят, – кивает Мезенцев.

Я со вздохом засовываю документы в карман.

– И что решит пара недель?

Исчезнуть – не проблема. Практика у меня, считай, уже закончена. Вику можно взять с собой. Осталось решить, куда рвануть.

– Многое. Пыл у них поугаснет, мы замотаем следствие, подлечившихся охранников отправим служить подальше, с повышением. Куда-нибудь на Сахалин. Пусть Руденко сам туда съездит. В Президиуме за это время обстановка устаканится…

– Хорошо бы еще на Суслова папочку собрать, – дохожу я до правильной мысли.

– Соображаешь! – одобрительно кивает Мезенцев. – Я уже запросил архивы. Михаил Андреевич не святой. В 38-м работал вторым секретарем Ростовского обкома. Тоже подписывал расстрельные списки.

– А Руденко?

– Этот вообще в тройках заседал. Найдем, чем надавить. Но нужно время, улавливаешь нить?

– Улавливаю.

Теперь тяжело вздыхаю уже я и снова утыкаюсь в тарелку. Мезенцев разливает по третьей и убирает початую бутылку в холодильник.

– Ну, раз ты все понимаешь правильно и улавливаешь… за тебя!

Мы выпиваем и заканчиваем подчищать тарелки. Мезенцев опять закуривает:

– А что будет с Брежневым и Шелепиным? – интересуюсь я.

– Следствие открыто, твоя пленка приобщена к делу. Формально им светит покушение на убийство и попытка насильственного захвата власти. Сидеть они будут до суда, но думаю, сам суд будет закрытым. И где-нибудь подальше от Москвы. По крайней мере мне пока поступило указание все засекретить.

– Такое не скроешь. – Я морщусь от запаха дыма. Мезенцев это замечает, вдавливает окурок в пепельницу.

– Никита будет решать. Вместе с Президиумом.

Генерал достает записную книжку, пишет в ней цифры и, вырвав листок, протягивает мне.

– Это номер телефона секретного коммутатора дежурного по управлению. После допроса уедешь из Москвы, но дашь знать, где ты и как тебя найти. Все понятно?

– Предельно. – Я забираю бумажку, кладу ее в карман брюк.

– И ничего не бойся. Время работает на нас, отобьемся.

Мезенцев встает, надевает пиджак. Крутит диск телефона, стоящего на холодильнике, вызывает машину. Я тупо разглядываю пустую рюмку. Как жизнь-то резко поменялась!

– А скажи мне, Алексей, какие у тебя отношения с Фурцевой?

– С младшей или старшей?

Генерал закатывает глаза:

– С обеими, Леша, с обеими!

– Ну… со Светой мы учимся вместе, и отношения… э-э… – тут я чувствую, как краснею, – вполне дружеские. Месяц назад вместе ходили на прием в ССОД, потом в Музей Васнецова. На этом все. А вот со старшей Фурцевой у нас отношения напряженные. Она меня почему-то приняла за охотника за приданым ее дочери. Обвинила огульно в том, что я за счет ее высокого положения хочу получить блага и построить карьеру. Пришлось объяснить ей, что она не права. Объяснил в довольно резкой форме.

– Зачем ты вообще с ее дочерью связался?! – укоризненно качает головой Мезенцев.

– Случайно получилось. Но согласитесь, Степан Денисович, если бы не Света, я не познакомился бы с Брежневым, и их заговор удался бы.

– Алексей, а ты не находишь, что у тебя в последнее время слишком многое происходит случайно?

Я молчу. Не хочу больше оправдываться. Мезенцев вздыхает.

– Я вчера на пленуме имел разговор с Фурцевой, министр о тебе расспрашивала. Со смехом рассказала мне последние слухи: не поверишь, но тебя многие считают моим внебрачным сыном! И у меня сложилось впечатление, что настроена она по отношению к тебе очень даже благожелательно.

Да… Вот как ветер-то переменился! Я усмехаюсь. Был студент Русин никем, а теперь вдруг завидным женихом стал – Хрущева спас, орден получил…

– Да мне такая теща даром не нужна!

– Хорошо, что ты это понимаешь. Держись от этой семейки подальше. Историю про Стрельцова слышал?

– Слышал.

– Фурцева – дама очень злопамятная. И себе на уме. Один раз ее из Президиума пришлось убирать – интриговала против Никиты.

– Думаете, споются они с Сусловым?

– Даже думать пока про это не хочу!

Генерал устало трет глаза. И я ему даже сочувствую. Свалилось же на мужика «огромное счастье»…

– И вообще – молчи, Алексей, побольше. Молчание – золото. Сейчас каждое твое слово может быть использовано против тебя.

– Это вы о чем?

– О твоих речах у костра за кружкой вина.

– Уже и об этом успели донести?!

– Алексей! «Донести» осталось в прошлом, в сталинских временах. Выбирай, пожалуйста, выражения поаккуратнее, раз уж мы с тобой теперь по одну сторону баррикад.

– Ну… не донесли, так доложили.

– Вот! Это уже более корректный термин. Донос – это наговор. А мы предпочитаем использовать в работе только достоверную и проверенную информацию.

Бла-бла-бла… Какие у нас теперь в КГБ высокие стандарты! А по мне – что в лоб, что по лбу.

Генерал надевает пиджак, затягивает узел галстука. Перед самым уходом я спрашиваю:

– Степан Денисович, а к Аджубею можно заехать проведать?

– К нему все еще никого, кроме родных, не пускают. Вот вернешься из… «отпуска» и проведаешь.

* * *
– Солнышко! Что с тобой?

На Вике лица не было. Мы встретились у массивного здания ресторана «Пекин», который одним своим крылом выходил на площадь Маяковского. Где, собственно, и началась моя эпопея с диссидентами и КГБ. Девушка была одета очень просто – черная юбка, белая, строгая блузка. Волосы зачесаны в жесткий пучок, на лице ни следа косметики. И это «выходной» наряд для праздника?!

– Случилось, Русин, случилось, – в голосе девушки прорезался металл.

– Опять тревожный набат в голове? – Я оглянулся. Вокруг было прилично народу, но рядом – никого. Москвичи после трудового дня спешили по домам, возле ресторана толпилась очередь.

– Набат у тебя в штанах! – Вика раскраснелась. В гневе она была прекрасна! – Говори, что у тебя с Быковой?!

Суки! Донесли уже. Не Москва, а проходной двор.

Я плюнул на свои модные джинсы, упал перед Викой на одно колено, схватил ее за руку и начал блажить голосом незабвенного управдома Бунши из «Ивана Васильевича»:

– Виктория Петровна, я царствовал! Но вам не изменил. Меня царицей соблазняли, но не поддался я! Клянусь!

Девушка фыркнула, пыталась вырвать руку. Не получилось. На нас стали оглядываться.

– Вик, честно. Ничего не было. Пылесос на меня запала, явилась ночью в палатку…

– И что?

– И ничего. Как пришла, так и ушла. Ребята проснулись от моего смеха, увидели убегающую Ольгу. Ну а потом как в том анекдоте. – Я встал на ноги, отряхнул колени и интригующе замолк на самом интересном.

– Ну, какой хоть анекдот-то?! – не выдержала любопытная Вика, на ее лице появилась слабая улыбка.

Ура! Лед тронулся, суд и расстрел отменяются!

– Анекдот?.. – Я сделал вид, что с трудом вспоминаю. – «На заседании парткомиссии утверждают нового директора завода. Характеристика – блеск, рекомендации – отличные. Позже в курилке сидит понурый кандидат и ломает папиросы дрожащими руками. “Вася, как прошло?” –“Прокатили…” – “За что?!” – “Выступил парторг и говорит: «У кандидата в прошлом году была темная история с пальто – то ли он его украл, то ли еще что»”. – “А что было на самом деле?” – “Да на партактиве из раздевалки у меня пальто стащили”.

Анекдот старый, с бородой, но Вика рассмеялась, демонстрируя жемчужные зубки. Ах, какая шейка! Я почувствовал, что повторно влюбляюсь в девушку.

– Ладно, Русин, поверю тебе на этот раз. Мой тревожный колокол и правда молчит.

– Тогда идем в ресторан? – Я с тяжелым вздохом осмотрел наряд подруги. Нет, не так я себе представлял сабантуй. Взял кучу денег, пригласил друзей с девчатами, и вот на тебе…

– Идем. Только последний вопрос. Отвечай-ка, друг мой любезный. Почему от тебя водкой пахнет?!

Очередной залет. Я почувствовал, как краснею. И ведь трюк с Буншей уже не повторишь. Мы почти подошли к очереди.

– Вик, тут такое дело… Мезенцев поздравлял… В связи с одним делом – потом расскажу. И даже покажу. Ну и был у меня небольшой фальстарт, что ли…

– Это связано с субботними делами? Ну, когда мне плохо было?

– И с ними тоже. Давай уже зайдем внутрь, – взмолился я. – Надоело на улице торчать.

– Как же ты войдешь? Вон какая очередь!

– Как обычно. С помощью старого трюка. – Я начал протискиваться сквозь толпу, выкрикивая: «У нас бронь!» Народ мрачно смотрел, но не препятствовал. Пока шли, я тихонько налепил на ладонь десятку. Оперся рукой о прозрачную дверь. Пожилой швейцар, увидев купюру, округлил глаза. Тут же убрал табличку «Мест нет» и открыл дверь. Пожал руку.

Десятка незаметно переместилась в его ладонь, и мы оказались в холле одного из лучших ресторанов столицы.

– Уважаемый товарищ, мы ждем друзей, которые должны к нам присоединиться, – это две молодые пары. Спросят про столик на фамилию Русин – проводите к нам.

– Все сделаю, не беспокойтесь!

Конечно, сделаешь, за такие-то щедрые чаевые! Вот не знаю, как они определяют финансовую состоятельность посетителей, может, какими условными знаками обмениваются между собой или глаз у них до такой степени наметан, но не успели мы с Викой и пару шагов сделать, как рядом с нами появился метрдотель. Полноватый представительный дядька с благородной сединой в волосах и пышными дореволюционными бакенбардами! Метрдотель был сама предупредительность и встретил нас, как родных. И место нам на выбор предложил, и к столику отвел, и на руки официанту сдал.

В ресторане два огромных зала – русской и китайской кухни, и мы, конечно, выбрали китайский зал, о чем впоследствии не пожалели. Сейчас это чуть ли не единственное место в Москве, где можно попробовать экзотические блюда. Сам я никогда здесь не бывал, поэтому рассматриваю интерьер китайского зала с огромным интересом. Высокие потолки, лепнина, ценные породы дерева, гранит и мраморные полы – красота просто необыкновенная! Интерьеры – настоящее произведение искусства: украшенные стены и колонны, деревянные резные панели и ширмы ручной работы, изумительные картины на стенах – роспись по китайскому шелку.

Пока Вика с восхищением озирается, я обращаюсь к СЛОВУ, делая легкий прокол в памяти. И через минуту со знанием дела рассказываю Вике, что данный зал оформляли лучшие китайские дизайнеры и декораторы, это дар Поднебесной городу Москве. О чем напоминает знаменитое панно, на котором изображен Сталин, пожимающий руку Мао. Но сейчас вместо Сталина там уже собирательный образ русского в белом кителе. Через год-другой такая же участь постигнет и Мао – Хрущев с ним окончательно разругается.

А двенадцать хрустальных люстр, украшающих потолок, – это уже трофеи из Германии, между которыми на удивление гармонично вписаны большие китайские фонарики с шелковыми кистями. Короче, очень оригинальная смесь европейского и восточного стилей. Правда, уютным этот зал назвать трудно, несмотря на все китайские вазы и статуэтки. Уж слишком огромны его размеры, и столы просто теряются на этих просторах.

Пока мы с Викой изучаем меню, появляются наши друзья. Парни «наряжены» совсем просто – брюки и пиджаки, рубашки без галстуков. Лена-«баскетболистка» тоже одета очень скромно. На ее синем платье лишь выделяется белая искусственная роза в районе правого плеча. А вот Юля… Да, сегодня она решила нас всех поразить. Эффектная блондинка надела короткую голубую юбку выше колен и кремовую блузку с низким вырезом. Декольте украшено большими красными бусами, которые приковывают внимание не к себе, а к красивой груди девушки. А точнее, к идеальной ложбинке ее бюста.

Я скосил взгляд на Вику, опустившую глаза. Да… Уделала сегодня всех блондиночка!

По поведению друзей сразу понятно, что Лева и Юля здесь не первый раз, а вот Димон и Лена таращатся на всю эту экзотику с таким же восторгом, что и мы. Официант в белом кителе раздает всем меню, и мы углубляемся в дебри китайской кухни. Первым не выдерживает Кузнецов:

– Рус, а что здесь вообще можно заказать? Какие-то акульи плавники…

– Это не бери, фигня полная! – вместо меня отвечает Юля. – В прошлый раз мне очень понравился салат «Дружба народов». Его здесь все заказывают – там кусочки рыбы, филе говядины и свинины в кляре, и еще жареные китайские пельмени. Тебе наверняка понравится. Суп с крабом вкусный был…

– Хорошо, с салатом определились. Что еще берем? Может, утку по-пекински на горячее закажем?

– А нам в этом зале и что-то из русской кухни приносили, – припоминает Лева. – Мы здесь и жюльены ели, и заливное из осетрины…

– Ну уж нет! Жюльены с осетриной и в другом месте поесть можно, – решительно отказываюсь я, – а здесь нужно что-нибудь необычное взять. Девчонки, цыпленка в кисло-сладком соусе берите, не прогадаете!

После долгих обсуждений и консультаций с официантом обширный заказ, включая спиртное, наконец сделан, и можно расслабиться. В высокие хрустальные фужеры льется шампанское, и первый тост мы поднимаем за Вику. Все поздравляют ее с поступлением, говорят какие-то приятные слова, и даже Юля сегодня сама любезность. Хотя скромный Викин наряд та смерила пренебрежительным взглядом и поморщилась.

Вика сегодня чувствует себя неуверенно на фоне привычно яркой подруги Димона. А вот не нужно было меня наказывать и из себя строгую учительницу изображать, помучайся теперь!

Приносят наш салат – порции просто огромные. А тарелки еще и необычные – вся китайская посуда для ресторана была изготовлена по спецзаказу в Китае. Другая часть предметов сервировки – трофейная, выделена элитному ресторану из госфондов. Поэтому столы в зале выглядят очень красиво.

– Так, народ, у меня очень важное объявление! – стучу я лезвием ножа по хрусталю, привлекая внимание друзей. – На следующей неделе мы с Викой уезжаем отдыхать на юг. На машине, дикарями.

Девушка смотрит на меня круглыми глазами. И мстя моя была страшна!

– В связи с этим предлагаю присоединиться. Ну!.. Кто смелый и хочет поехать с нами?

Секундное затишье, а потом за столом поднимается такой гвалт, что на нас начинают оглядываться. Я успокаивающе поднимаю руки:

– Все вопросы задавайте в порядке живой очереди.

– Леш, это прямо как в фильме «Три плюс два»?! – восторженно спрашивает Вика. Фильм этот сейчас дико популярен в СССР, и все его постоянно обсуждают. У героев уже появилась масса последователей и подражателей.

– Точно. Будем жить в палатках, плавать целый день, нырять с маской и вообще предаваться ленивому безделью.

– Девчонки в общаге с ума от зависти сойдут… – мечтательно замечает Лена. – Так романтично, действительно, как в кино…

– Русин, а на какие деньги гуляем? – с прищуром интересуется меркантильная Юля.

– Я получил очень хороший гонорар, с финансами у нас проблем как раз нет.

Лева с Димоном понятливо переглядываются.

– А с чем тогда есть? – не унимается зазноба Дмитрия.

– Со второй машиной. Вшестером в «Волге» мы, конечно, уместимся, но ехать далеко, одуреем от тесноты и духоты. Да и вещей будет много.

– На багажник сверху можно погрузить, – размышляет Димон.

– Стоп! А откуда «Волга»? – удивляется Лева. – Утром вроде еще не было?

Я вижу, как Коган морщится. Явно вспоминает грузин из автомагазина. Еще легко отделались!

– Степан Денисович дал попользоваться.

Кузнецов оборачивается к Леве:

– А вашей «Победой» попользоваться нельзя? Починим!

– Там что-то с карбюратором вроде бы. Но поскольку отец на ней больше не ездит, она так и стоит второй год в гараже неотремонтированная, все руки не доходят починить.

– Хорошо, а мастер знакомый у вас есть?

– У дяди Изи есть.

– Ну так надо ее ремонтировать и ехать на ней! Права ведь у тебя есть?

– Есть… – мнется Левка. – Но нужно сначала у отца разрешение спросить.

– Спросим. Прямо завтра с Марком Наумовичем сами и поговорим, да, Рус? У нас с Лехой тоже у обоих права есть, еще с армии. Если подменять друг друга в дороге, быстрее доберемся.

– Погодите! – нас прерывает Юленька. – А почему вы решили, что мы хотим ехать на юг на машине?

– Но мы и хотим! – в разговор вступает и Лена. Смотрит вопросительно на Вику. Та решительно кивает.

– А я хочу на юг самолетом! – капризно произносит подруга Димона.

Кузнецов раздраженно морщится. Переглядывается со мной. Я тихонько пожимаю плечами. Предупреждал же дурака – не твое!

– Не собираюсь в потном автомобиле два дня трястись!

Да, зайка. В советских автомобилях кондиционеры не предусмотрены. Их и в западных машинах еще днем с огнем не сыщешь.

– Можешь вообще не ехать, – теперь раздражение охватывает и меня. Пора поставить нахалку на место.

– Нет, я хочу, но…

– Юль, я могу забрать тебя из аэропорта, когда мы приедем на место, – примирительно произносит Кузнецов.

– А куда мы едем? – наконец звучит правильный вопрос. И задает его моя любовь.

Неожиданно нас прерывают.

– Русин? Алексей?!

Я оглядываюсь. Рядом со мной стоит глава Союза писателей СССР – Константин Федин. Собственной персоной. Темный аппаратный костюм, в зубах – дымящаяся трубка, в левой руке – коричневый портфель.

– Здравствуйте, товарищи! – Федин здоровается со всеми кивком, мне жмет руку.

Ребята встают, тоже приветствуя его. Федина они знают по моим рассказам, а Вика так и вовсе знакома с ним лично, поэтому сейчас все с любопытством таращатся на знаменитость. Константин Александрович быстро улавливает ситуацию, показывает в сторону пустого столика рядом с одной из колонн.

– Уделишь мне минутку?

– Конечно! Ребята, подождите меня, я ненадолго, – виновато смотрю на Вику. Та ободряюще мне кивает.

Пересаживаюсь за столик Федина. Корифей сразу заказывает бутылку водки, несколько закусок. Вытряхивает трубку в пепельницу.

– Я тут почти каждый вечер ужинаю…

– Почему не в ЦДЛ? – удивляюсь я.

– Замучают просьбами.

Ага, это он про писателей-попрошаек. Тяжела ты, жизнь раздатчика благ у социалистической кормушки! Может, и мне что-нибудь у него попросить? СССР – это же огромная касса взаимопомощи. А я туда еще руку толком не запускал. Шутка.

– Ты куда пропал? – Федин взглядом показывает мне на водку и вторую рюмку, но я отрицательно мотаю головой. Хватит мне сегодня. Да и смешивать не хочу.

Помню, как году в 90-м, за год до развала СССР, был на конференции учителей в Чехословакии. После всех положенных пражских мероприятий новый чешский друг позвал меня к себе в гости, в небольшой город Сватов, что под Карловыми Варами. Остановились в доме его родителей – пожилых, похожих друг на друга пенсионеров. На следующее утро проснулся от громких криков под окном – чехи, в основном молодые ребята, ходят по улицам, поют песни.

– Это наш национальный праздник, Помлазки, – поясняет мой друг за завтраком. – На вот, выпей рюмку оливкового масла.

Уже в этот момент я начал подозревать неладное. Но рюмку выпил. Далее мы выходим на улицу, и мне вручают ивовый прут с разноцветными ленточками. Нас уже ждет компания молодых чехов, вместе с которыми мы идем от дома к дому и горланим песню, слова которой я теперь легко могу вспомнить, но не стану. Ибо это не те воспоминания, которые оставляют светлый след в жизни. Почему? Да потому, что из каждого дома выходит хозяйка и выносит поднос с алкогольными напитками. Чехи шлепают ее прутьями по попке, выпивают рюмку-панак и идут дальше. Проблема одна. Точнее, две. В каждом доме наливают разное – ром, водку, сливовицу, грушовицу, меруньку и даже такие экзотические напитки, как фернес и татранский «чай». Последнее и вовсе темная девяностоградусная бурда. Вторая проблема – домов много, и поздравить надо всех. Родственников, друзей, знакомых… К полудню, несмотря на то что масло помогает, от смешения алкогольных напитков чувствуешь себя очень плохо. Вечером – умираешь от похмелья. В России так не пьют, как пьют чехи на Помлазках…

– Нет, спасибо, – вежливо отказываюсь я от угощения Федина. – Я никуда не пропал. Просто тяжелая неделя была.

Эх, дорогой Константин Александрович, это ты еще не знаешь, насколько тяжелой она для страны выдалась!

– Зря отказался. – Глава Союза писателей выпивает рюмку, подцепляет вилкой кусочек копченого угря. – Есть отличный повод. Собрался я вечером сюда, а на выходе меня секретарь догнал – из типографии прислали к нам в Союз сигнальный экземпляр твоей книги! Сами-то они не смогли тебя разыскать.

Федин достает из портфеля книгу в красной обложке. На ней крупно дано название – «Город не должен умереть». Чуть меньшими буквами – А. И. Русин. Все это на фоне стилизованного изображения средневековых башен Кракова. Я под усмешку Федина хватаю «Город». Перелистываю, прислушиваясь к шелесту страниц, вдыхаю запах типографской краски. Лезу в самый конец. Тираж 56 тысяч!

– Поздравляю, Алексей! – Константин Александрович жмет мне руку. – С тебя банкет!

– Само собой. – Я опять листаю роман. Бумага, шрифт, все выглядит отлично.

– К сожалению, внимание к книге смазано последними событиями. – Федин тяжело вздыхает. – Но думаю, тебя будут разыскивать журналисты. Особенно польские. Мне же не надо напоминать, что все должно быть согласовано со мной лично?

Я киваю, продолжая разглядывать «Город». Моя первая книга. Моя первая ступенька во власть и к спасению страны. После заговора я уже стою на второй или даже на третьей, но первую – не забуду никогда.

– Ладно, иди к друзьям, – опять усмехается Федин, добродушно наблюдая за моим волнением. – Через пару недель зайди в правление. Будет тебе от нас подарок.

Я автоматически киваю, тепло прощаюсь и иду к нашему столику.

– Ребята! Смотрите, что у меня! – Я выставляю перед собой книгу.

Раздается дружный вздох.

– Русин! – почти кричит Димон.

Вика бросается мне на шею.

– Официант! – это уже Коган. – Еще шампанского!

Глава 7 Экклезиаст еще заметил:соблазну как ни прекословь,но где подует шалый ветер,туда он дуть вернется вновь.И. Губерман
– Мм… А какой был сладкий десерт! – Вика делает пируэт, целует меня в губы. – Прямо как ты сейчас!

Я же пытаюсь удержать девушку за талию и одновременно попасть ключом в замочную скважину. Мезенцев заверил меня в полной безопасности Таганки, поэтому после ресторана мы вернулись на бывшую конспиративную квартиру. Где еще бедному студенту уединиться с любимой девушкой?

Десерт же был не только сладким, но еще и с необычным названием – «Цветок Майя». Его очень советовал попробовать официант, и наши подруги, естественно, не отказались. Корзиночка из бисквитного теста размером в два раза больше обычной песочной, с ванильным мороженым внутри. Но главный прикол в том, что поверх мороженого выложены зеленые листья и желтый початок кукурузы, сделанные из белково-заварного крема. Так что «Цветок» полностью в тренде: кукуруза сейчас – царица полей!

– А я слышала от девчонок… – Вика бросает сумочку на пол прихожей, дожидается, пока я закрою дверь. Сбрасывает туфли. – На Западе женщины под музыку раздеваются для мужчин.

– Стриптиз? – Я разглядываю подругу, будто впервые. – Вика, это все шампанское!

– Ну и пусть! – Девушка подзывает меня к себе пальчиком, и я иду вслед за ней, как привязанный, в гостиную. Там Вика ставит пластинку Дули Уилсона. Мелодия As Time Goes By. И под звуки саксофона, плавно покачиваясь, начинает раздеваться. Сначала эротично снимает блузку. Кидает ее мне. Я хватаю ее и падаю на диван. Ноги не держат, пульс зашкаливает. Вслед за блузкой Вика начинает снимать чулки. Быстро смотрю на окно – слава богу, шторы закрыты! Первый чулок отправляется опять ко мне, длинная нога во втором ставится мне… на ширинку брюк. Там уже все твердо, и я лишь огромным усилием заставляю себя дождаться окончания.

Вика еще больше задирает юбку, начинает, наклонившись ко мне, скатывать чулок. Это я говорил, что ее строгая одежда а-ля учительница не сексуальна? Забудьте.

Кладу руки на ногу, помогаю с чулком. И не только. Мои ладони тянутся к Викиным трусикам, и вот она уже садится на меня сверху. Абсолютно голая. Последний элемент одежды – бежевый бюстгальтер – отправляется моим мощным броском на стол. Пока я его кидаю, Вика успевает расстегнуть мои брюки.

И тут же мы сливаемся в одно целое. Я целую возбужденные соски девушки, и она мне отвечает страстным стоном. Чем больше мы ускоряем темп движения, тем сильнее меняется реальность вокруг. Над нашими головами появляется уходящий далеко ввысь столб света. Я пытаюсь замедлиться, но Вика не дает.

Столб света, который вначале выглядит как ниточка, вдруг начинает расширяться и становится все более и более ярким, странным образом освещая при этом не комнату и нас, а только сам себя. Я чувствую, как мы подходим к финалу, Вика кричит, и бац… вокруг – только этот свет, и ничего больше.

А нет… Все-таки что-то есть, какая-то голубая горошинка. Горошинка? Да это же Земля. Я парю над планетой, словно геостационарный спутник. Могу разглядеть любую деталь. Взгляд – словно зум на продвинутом фотоаппарате. Вот передо мной Африка, Красное море. Я могу все – приблизить, отдалить. А главное, понять красоту мира, его гармонию. Хотя… Эта гармония вовсе не так совершенна, как мне кажется. То там, то здесь в совершенной картинке есть грязные кляксы. Червоточины. Они расползаются, отравляют мир. Пытаюсь приблизить одну из них. Кажется, это Сирия, Дамаск. Грязью несет на всю столицу от усатого мужчины в красной феске и военной форме с погонами полковника. Он сидит на каком-то официальном заседании с десятком других мужчин. Я тянусь к нему, разглядываю дюжину темных линий, что тянутся от него во все стороны. Некоторые из них и вовсе разбросаны в другие страны – большей частью в Израиль. Что в нем такого важного, что мне его показывают?

– Камиль, а ты что об этом думаешь? – произносит один из мужчин на арабском.

Я понимаю арабский?

Торжественной сонатой в голове начинает петь СЛОВО. О чудо! Я понимаю отдельные фразы… Этот Камиль – одна из тысяч монад Люцифера на Земле? И что он делает? Разрушает мир на Ближнем Востоке. Полковник безопасности Сирии – глубоко законспирированный израильский разведчик, готовящий войну. Я вглядываюсь в волевое лицо Камиля – он предлагает на военной коллегии высадить тополя на Голанских высотах. Так солдатам во время учений не так жарко будет – тополя дают тень. На самом деле высокие деревья – отличный ориентир для израильской артиллерии и самолетов. Будут накрывать сирийцев первым же залпом. От всех этих планов смердит хаосом. Я прислушиваюсь к СЛОВУ и понимаю: любая война – это разрушение божественной гармонии. Но ведь войну готовят и арабы! Почему мне показывают только еврея?

Прислушиваюсь к СЛОВУ. Нет, ничего не понимаю. Слишком сложно. Я делаю попытку еще выше взлететь и направить свой полет на север. Вот же, рукой подать до южных границ Союза…

Хлоп! Щека взрывается болью, и меня мгновенно выбрасывает обратно в тело. Хотел в Союз? Добро пожаловать в Москву.

На мне все так же сидит Вика, только теперь она смотрит на меня квадратными глазами и не движется. Прижала руки ко рту.

– Леша, что с тобой?

– Ты мне дала пощечину? – Я потер горящую щеку.

– Ты страшно закричал так, выгнулся и потерял сознание. Я испугалась!

– Все хорошо, солнышко. Просто… ну, все очень необычно у нас случилось, вот я и перенервничал, что ли… Пойдем спать.

* * *
21 июля 1964 года, вторник, 17.00.

Москва, Второе главное управление КГБ СССР

– Юрий Борисович, что делаем с ДОРом по студенту? – лейтенант КГБ Алексей Москвин положил папку с документами на рабочий стол полковника Измайлова, присел на стул рядом. Первый же лист в папке назывался «Дело оперативной разработки № 723».

– Съесть и забыть?

Юрий Борисович налил себе и лейтенанту чаю из чайника в большие граненые стаканы в подстаканниках.

– Угощайся, Леша. – Полковник насыпал из кулька сушек в небольшую вазочку, подвинул ее к Москвину. – Как раз время файф-о-клока, как выражаются англичане. Ты же знаешь, что я сначала готовился по линии ПГУ на английское направление?

Лейтенант кивнул и принялся, обжигаясь, пить чай.

– Там не сложилось. – Измайлов щелкнул сушкой, ломая ее пополам. – Зато привычек нахватался… Например, не есть сахар вприкуску, спокойно жать руку через порог, вынимать ложку из чашки, после того как помешал сахар в чае… Вот на таких мелочах валятся наши разведчики.

– Вас на нелегала готовили?

– Да. Но мою группу расформировали, и я пошел в ВГУ.

Мужчины помолчали.

– Ладно, давай к нашим баранам. – Полковник отставил стакан с чаем, углубился в бумаги, что принес Москвин.

– Пока не вижу, что тут нужно съесть. – Измайлов отложил папку, усмехнулся. – Бумага плохо переваривается.

– Как «что»? – Лейтенант тоже отставил чай. – Этот Русин… он же доверенное лицо Мезенцева и Хрущева. Стрелял в Захарова, арестовывал Шелепина с Брежневым! Я даже думаю… – Москвин тяжело вздохнул. – Это какой-то наш сотрудник под прикрытием. Так резко сработал, выскочил, словно черт из табакерки. Его, наверное, лично Мезенцев готовил у себя в Третьем управлении.

– Да, мы сидим на бомбе, – согласился полковник. – И она может в любой момент рвануть. Давай вот как поступим. Мы вот эти бумажки, – Измайлов вытащил из папки несколько документов, – переложим в другую папочку. Формально про ДОР по студенту никто, кроме нас и Захарова, не знает. Николай Степанович сейчас в тюремной больнице, ему не до нас. Мы же продолжаем разрабатывать грузинских цеховиков, и сдается мне, делаем очень нужное для страны дело.

Лейтенант послушно кивнул, допил чай.

– Почему нужное, ты спросишь? Комитет стоит на ушах, раскручивается дело заговора, а мы тут каких-то грузин ловим…

– Ну, мы же экономическими делами занимаемся, – пожал плечами Москвин. – А тут миллионы крутятся.

– Узко мыслишь, Леша. – Полковник поднял указательный палец вверх. – Хрущев после заговора Семичастного будет делать что?

– Чистить Комитет.

– Это тоже. Но главное? Я думаю, он отменит запрет на разработку первых секретарей. И тут мы ему через Мезенцева на блюдечке приносим кого?

– Мжаванадзе.

– Теперь правильно думаешь. Сейчас наверняка Хрущев по высшей номенклатуре пройдется, и тут наша разработка с ниточками к самой верхушке Грузии очень к месту будет. И тут мы заработаем очков у нового руководства. Так что продолжай рыть землю, пиши рапорт на арест этого Айзеншписа – я санкционирую. Аккуратно берите его и сразу сажайте к нам, во внутреннюю тюрьму. Благо ее открыли. И начинай жестко «колоть». Пусть сдает Кацо и других теневиков, которые фигурируют в маляве воров. Будем выстраивать цепочку к Мжаванадзе.

– А как же студент? – Лейтенант кивнул на вторую папку. – Все это выглядит очень подозрительно. Если он наш сотрудник, то почему его нет в картотеке? А если нет, то как вообще возможна такая стрельба для него, постороннего, в здании Комитета?

– Сейчас очень многие в этих стенах, – полковник задумчиво посмотрел в окно, – задаются теми же самыми вопросами. Мезенцев-то оказался очень не прост. Такого боевика подготовил… Или…

– Что «или»? – Лейтенант напрягся.

– Это сложная подводка к Хрущеву. – Измайлов побарабанил пальцами по столу. – Ты читал последний аналитический отчет ПГУ?

Лейтенант утвердительно кивнул.

– Значит, знаешь, что наш вероятный противник перешел к тактике подготовки агентов влияния. Как только стало ясно – сразу после Карибского кризиса, – что в ядерной войне победителя не будет и военными методами нас не разбить, умные головы в Лэнгли предложили концепцию «осла, груженного золотом».

– Который открывает ворота любого осажденного города?

– Точно. – Полковник встал, убрал вторую папку в сейф. – Сдается мне, ослов у нас и своих хватает. А если еще и чужие появятся… Ладно, Москвин, иди, работай. Этим студентом я пока сам займусь. Хорошо, что у нас в его окружении агентура есть.

* * *
22 июля 1964 года, среда, 7.10.

Красково, Подмосковье

– …Ни свет ни заря! – Старый вор Петрович открыл калитку в заборе и недовольно уставился на Славика. Молодой, вертлявый подельник уже нетерпеливо приплясывал у входа.

– Подъем, Петрович! Построение на перекличку. – Славик засмеялся и пожал крестному руку.

– Что так рано? – Старый вор приглашающе махнул в сторону летней веранды. Пока расселись, пока заварили чифирь, солнце уже начало припекать.

– Бурильщики начали Кацо раскручивать. – Славик сделал глубокий глоток, закрыл в наслаждении глаза. – Взяли его кореша.

– Еврейчика?

– Да, Шпица этого. Вчера облава у ГУМа была, приняли прямо с лавэ на кармане. Мне знакомые фарцовщики рассказали. Он им хотел доллары втюхнуть, хорошо, что не взяли.

– Ну это значит – ему бабочка светит. 88-я статья. А точно бурильщики? Может, легавые?

– Нет, минтоны не при делах.

– Так… – Петрович закурил сигарету, глубоко затянулся. – А что по углам? Есть что?

– Чемоданы пока не нашли, – развел руками Славик. – Пацаны уже устали порожняк таскать, хотят на дело. Петрович! Отпусти в Тбилиси!

– Ты дурак? – Старый вор резко затушил сигарету в пепельнице. – Сейчас и там кипеж выше небес – все на нервах. Хотите, чтобы приняли, как этого Шпица? Сиди тихо и не отсвечивай! А чтобы вам веселее было, есть одна наколочка. Про поселок писателей Переделкино слышал? Напела мне одна птичка, что там богато жить стали. Записывай адресок. Только не сразу. Надо походить, последить. Усек? Ну и ладненько.

* * *
Среда оказалась паршивым днем. По нескольким причинам. Во-первых, Вика уехала до выходных в Воронеж – порадовать мать поступлением в универ, заодно отвезти московских гостинцев. Я, конечно, рассказал ей про «полет» над Землей во время нашего «краткосрочного огневого контакта» – разумеется, без поповских подробностей про хаос, порядок… Сам не уверен, что понял все правильно. И да, предложил повторить эксперимент. Но девушка отказалась. Ее явно напугало мое отключение от реальности, которое вполне могло закончиться банальным земным «залетом» подруги. Похоже, Вику это испугало даже больше, чем вся эзотерика наших отношений. Мысленно дал себе подзатыльник. И зачем только презервативы покупал?

Мои рассуждения про монады, дуады, слияние душ и звучащее СЛОВО, оно же Логос в концепции Андреева, она по-женски пропустила мимо ушей. Повздыхала, взлохматила мою шевелюру. Уже в дверях попросила к ее приезду сбрить бороду.

– Кожа лица должна тоже загорать!

Все-таки какими приземленными бывают женщины! Тут идет борьба Порядка с Хаосом, ты, можно сказать, на передовой этого сражения, а тебе задвигают про бороду. Я посмотрелся в зеркало. И правда, можно слегка подстричься и облагородиться. Быстро собрался, но увы!

Наступил второй этап паршивой среды. Ко мне заявился Литвинов. Парень был в штатском и тоже, как ни странно, со щетиной. С моей бородой, конечно, не сравнить, но… Оценив мой взгляд, Андрей виновато провел рукой по подбородку, тяжело вздохнул:

– Веришь, уже вторую ночь не сплю-у… – Он широко зевнул и потер основанием ладони красные от недосыпа глаза.

Я оглядел его слегка помятый вид и направился на кухню делать крепкий кофе. Ничего не спрашивал. Захочет, сам скажет.

Одной кружкой кофе и бутербродом он не ограничился. Я даже душ успел принять. Зато, когда я усаживался в серую «Волгу», сестра-близнец которой стояла рядом с подъездом, Литвинов выглядел полностью проснувшимся.

– Да, кстати. Вот тебе документы на машину, – Андрей протянул мне несколько сцепленных скрепкой бумажек.

– А куда мы едем? – поинтересовался я, разглядывая доверенность.

– Как куда? Разве Степан Денисович тебя не предупредил насчет допроса у Руденко?

Черт! Вот меня окончательно приземлили на родную планету. Как же я мог забыть о советском правосудии? Конечно, сейчас не сталинские времена, в органах массово не пытают. Свидетель в деле – это уже не свидетель, а подозреваемый. Сегодня – свидетель, а завтра – в тюрьме. По некоторым делам, особенно политического характера, даже и не поймешь, почему один оказался свидетелем, а другой – обвиняемым. «Виноваты» они одинаково, просто следствию так удобнее. Свидетелю сразу же объявляют: за отказ от показаний – одна статья, за ложные показания – другая. Вот и вертись, как хочешь. Народ в основном упирает на «не помню». За плохую память у нас еще не сажают.

– Приехали!

Пока я размышлял, Андрей уже припарковался возле здания Генеральной прокуратуры на Пушкинской улице.

– Ты, главное, ничего не бойся, – проинструктировал меня напоследок Литвинов. – Насчет тебя звонок был, следователь так и вовсе наш. Но сегодня его на допросе не будет.

Я пожал плечами. Будет, не будет… Как мне объяснил Мезенцев, Руденко – это государство в государстве. Третий репрессивный столп, который уравновешивает и КГБ.

Пожал Литвинову руку, с тяжелым сердцем толкнул массивную дверь. За ней оказался пост охраны и проходная с экспедицией. Пропуск на меня уже был заказан, и дежурный отвел прямо в приемную генерального прокурора. Народу в форме тут было полно, и я единственный выделялся своей вызывающей внешностью. В джинсах, в рубашке с закатанными рукавами. Еще и борода. Разумеется, сразу попал под перекрестье недоброжелательных взглядов. Но долго терпеть их не пришлось. Высокомерная худущая секретарша провела меня в кабинет.

Руденко встал из-за рабочего стола, сделал пару шагов навстречу. Синий прокурорский китель с орденскими планками, полное лицо, плешь на голове, пронзительный давящий взгляд, от которого я внутренне поежился.

– Русин? – Генпрокурор махнул рукой в сторону стола для совещаний, уселся во главе. Я приземлился рядом, хрустнул пальцами рук.

– Давай начнем, – Руденко разложил папки с документами, быстро просмотрел какие-то бумажки. Похоже, мое личное дело.

– Тебе двадцать четыре, студент журфака МГУ, русский, кандидат в члены партии. Служил в погранвойсках на турецкой границе… – Прокурор побарабанил пальцами по столу, погрузился в чтение какой-то справки. Видимо, про инцидент с планером.

– Все так. – Я повертел головой. Кабинет Руденко был оформлен в сдержанном стиле. Массивная мебель, тяжелые гардины на окнах, карта СССР с какими-то значками.

Прокурор пошелестел бумагами, задумался. Я тоже погрузился в свои мысли. Но думал совсем о другом: мне надо искать последователей Даниила Андреева. Срочно. Со мной творится что-то непонятное. Я влез в какие-то расклады высших сил, и тут пропасть еще легче, чем в Генеральной прокуратуре. Застряну в каких-нибудь «высших» планах – и привет, кома.

– Про меня тебе все объяснили? – нарушил молчание Руденко.

– Предельно четко, – кивнул я. – Вы, Роман Андреевич, человек «сам по себе», ни к кому еще не примкнули в этой ситуации.

Прокурор удивленно на меня посмотрел. Эх, была не была! Иногда нападение – лучшая защита.

– С точки зрения исторического материализма, – начал я, – Хрущев был обречен. И вы, как умный человек, это понимали. Думаю, о заговоре вам докладывали, и вы внимательно следили за всеми подковерными интригами…

Руденко гневно сжал губы. Взорвется или нет?

– И тут все пошло наперекосяк. Прежних так называемых лидеров протеста – уже нет. Они при любом раскладе «вышли в тираж». Но вот сам протест против политики Хрущева никуда не делся. Думаю, в ЦК уже формируется новый центр, который будет противостоять первому секретарю. И вопрос стоит – как у Горького: с кем вы, мастера культуры? То есть прокуратуры.

– Слишком много на себя берешь, Русин! – Руденко пристукнул рукой по столу. – Это сейчас ты хрущевский любимец, его спаситель, можно сказать… Хотя и тут очень много подозрительных странностей. Но если я решу тебя закрыть – просто ради профилактики, – никакой Хрущев тебя не спасет. Да и не станет он этого делать.

– Закрывайте, – спокойно ответил я. СЛОВО молчит, никаких намеков мне «сверху» не посылают. Если бы была опасность, я бы уже узнал. А значит, Руденко решил остаться над схваткой. Так ему удобнее – присоединится потом к победителям. – Никаких показаний я вам давать не буду. Я под подпиской и обязан ее соблюдать.

– Мне высморкаться на твои подписки! – хладнокровно парировал прокурор. – Тут и не такие «секретные» сидели, сопли лили на пол. Про Пеньковского слышал? Тоже под подписками был. Весь ими был увешан, как елка игрушками. Знаешь, чем закончил? Живьем в крематории сожгли, тварь такую! В назидание таким «секретным», как ты.

Пугает. А мне не страшно. По-настоящему пугают в камерах на Лубянке.

– Чаю можно? – Я поднял глаза, мысленно сосчитал до десяти. – Или кофе.

Руденко не успел ответить на мою наглость, раздался звонок телефона. Он молча дотянулся до телефона спецсвязи, снял трубку.

– Да… у меня. Отказывается говорить, ссылается на подписку о неразглашении… А я хочу напомнить вам, что формально следствие ведет Комитет госбезопасности!

Руденко откинулся в кресле, посмотрел на меня. И вдруг подмигнул. Выглядело это очень странно. Так это что – спектакль персонально для меня?! Иначе бы выставил вон из кабинета ждать результата беседы.

– Михаил Андреевич, а чего вы лично от меня хотите? Подвесить этого поэта на дыбу и кнутом, кнутом?!

Я улыбнулся. Это он, оказывается, Суслова воспитывает.

– Вы же сами слышали пленку. Наши эксперты дали однозначное заключение – подлинная. Как он ее сделал? На диктофон, когда записывал воспоминания Брежнева. Согласен, выглядит подозрительно. Но я был в Комитете, сам допрашивал Брежнева. Леонид Ильич подтверждает, что Русин у него был. Охрана – тоже. Нет, Мезенцев отрицает, что Русин – сотрудник Комитета и что это была провокация. КГБ запрещено разрабатывать первых лиц государства. Хотя теперь, наверное, запрет отменят.

Руденко внимательно смотрел на меня, слушая своего собеседника. Я показал кивком на дверь. Мне выйти? Прокурор отрицательно покачал головой.

– …Да, его роль в дальнейших событиях надо бы прояснить. Конечно, я согласен с вами, что КГБ не может расследовать сам себя. Я назначу лучших следователей, и мы еще раз допросим Русина. Как только Мезенцев снимет с него подписку. Да, раньше нам это не мешало… Но теперь, извините, другие времена наступили. Всего доброго, Михаил Андреевич.

Прокурор повесил трубку, закурил. Дым пускал в потолок, продолжая меня разглядывать.

– Все понял, Алексей?

Я лишь кивнул.

– Пропуск отметь у секретаря. Свободен. Пока свободен.

* * *
После прокуратуры отзваниваюсь Мезенцеву из уличного автомата, в двух словах докладываю, что все прошло нормально. В ответ слышу короткое: «Отдыхай». Хороший совет. Но дел до отъезда на юг по горло, так что отдыхать и расслабляться мы будем только через неделю, а пока… Порывшись в кармане и найдя там еще одну двушку, звоню Димону в приемную комиссию:

– Старик, труби общий сбор, сегодня вечером едем в Абабурово.

– На «Волге»? – в голосе Димона слышен азарт и предвкушение поездки за рулем.

– На ней, родимой, нужно же восстановить навыки вождения. Я сейчас по магазинам, за тобой заеду в пять, а ты мобилизуй всех «метеоритов».

Времени до пяти еще навалом, так что вполне могу себе позволить сначала заехать на работу в «Известия», где меня никто не ждет, но тут же все набрасываются. Приходится сбегать, отговариваясь туманными обещаниями все рассказать. Когда-нибудь потом. Лет через сто. Когда откроют архивы.

Успешно избежав допроса коллег-журналистов, не спеша прогуливаюсь по центру. Станций метро в центре Москвы пока мало, той же «Пушкинской», например, еще и в помине нет, при перемещении по городу мне постоянно приходится держать это в голове. В эпоху индустриального строительства жилья все силы метростроителей брошены на то, чтобы проложить на окраины столицы новые радиальные ветки – чья-то умная голова решила, что достаточно будет лишь соединить их с Кольцевой линией. Подозреваю, что сама эта «голова» с комфортом ездит на служебной «Волге» и в метро спускается крайне редко. Трудно представить, но сейчас центр столицы пересекают всего лишь три нормально сформированные хорды метрополитена. Остальные ветки заканчиваются пересадкой на Кольце. Правда, в центре сейчас много разных автобусов и троллейбусов, но они ходят далеко не везде и интервалы в их движении – это отдельная тема. Так что шутка про «11-й номер» в Москве вполне актуальна, крепкие ноги для горожан – хорошее подспорье, и пешеходов в центре много.

Прогулявшись и проветрив немного голову, ловлю такси с зеленым огоньком и отправляюсь на Таганку, стоит это недорого, а ноги свои жалко – дел сегодня еще много. Пока еду, прикидываю в голове список покупок, попутно отмечая, что сегодня можно особо не экономить на килограммах – в электричке нам не трястись, тяжелыми сумками руки не обрывать. Багажник у «Волги» вместительный, так что влезет в него много. Заодно и проверим, сколько именно. Забежав домой за ключами, спускаюсь вниз и с некоторой настороженностью подхожу к серой красавице, покорно ждущей меня у подъезда.

Да уж… на таком раритете мне ездить раньше не приходилось. Весь мой собственный опыт начался в юности со старенькой «копейки» приятеля, а навыки Русина вообще ограничивались армейской техникой и служебной «ГАЗ-69» командира погранзаставы. Поэтому за руль я сажусь с опаской, приглядываясь к немного непривычному расположению приборов и ручек. Из двора трогаюсь осторожно, но уже минут через пять вполне осваиваюсь на дороге и уверенно прибавляю газу. Никто не мигает в спину и не выскакивает из переулков, как черт из табакерки, – сейчас самая большая неприятность на городских улицах не частник, а громыхающие и громко бибикающие грузовые машины, вот от кого не знаешь чего ждать! Мужики там за рулем сидят совсем простые, по городу они как хотят, так и ездят, правила дорожного движения вроде и соблюдают, но не особо: неработающий стоп-сигнал или поворотник – не редкость. Так что от этих «простых товарищей» я на дороге благоразумно стараюсь держаться подальше.

Зато как удобно ездить по делам на машине!.. По пути на Ленинские горы я останавливаюсь везде, где только моя душа пожелает. В булочной покупаю несколько батонов и буханок свежайшего хлеба, в соседнем винном магазине от души затариваюсь спиртным – в основном вином и шампанским. Потом торможу у хозяйственного – приобретаю там кучу необходимых мелочей для дачи. Еще и успел пообедать в ближайшем кафе. Без очереди! Так что к университету подъезжаю сытым и вполне довольным жизнью. Скромно паркуюсь на пустой стоянке и отправляюсь переодеваться.

– Русин, тебе из приемной министра культуры звонили, просили перезвонить!

Наша громогласная вахтерша в своем репертуаре. Ее бы на стадион во время футбольного матча – цены бы ей там не было! А вот внезапно проснувшийся интерес Фурцевой к моей скромной персоне начинает меня уже напрягать. И поэтому…

– Теть Даш, скажите, что вы меня не видели!

– Это как же?.. – теряется тетка.

– А вот так. Не появлялся я, и где меня носит, непутевого, вы не знаете.

– Да как же так можно, Русин?.. Это ж из министерства!

– Можно, теть Даш. Можно. С меня шоколадка!

Разбрасываться шоколадками тут не принято, и вахтерша озадаченно замолкает. А я, бодро насвистывая «Пусть всегда будет солнце», иду к лифту. Да, по фигу… совсем скоро мы свалим на юг, там меня Фурцева вообще не найдет, а к сентябрю, может, уже и сама успокоится, неугомонная.

– Привет, Лех!

– Привет!

Индус и Димон в комнате, оба явно собираются в Абабурово. Кузнец вопросительно смотрит на меня, я украдкой показываю ему ключи от машины – друг растекается в широкой улыбке. Но сажать себе на хвост Индуса в наши планы не входит, нам еще на рынок надо заскочить за мясом и овощами. Поэтому мы исчезаем по-английски, пока наш сосед закрылся в ванной. Спускаемся в холл – там нас уже ждет Лева в компании Лены и Юльки. Ну да… нашей «принцессе» лишь бы на очередную вечеринку попасть, а уж с кем… Впрочем, сейчас наша дружная компашка вполне ее устраивает – мы при деньгах, в гуще событий, с нами не скучно, и Юлькину звездность никто из девчонок не оспаривает. А еще и Димон пылинки с нее сдувает, любые капризы исполняет. Конечно, для бойфренда Ее Звездного Величества по статусу больше подошел бы я, но это, как говорится, вряд ли, я себе не враг. И надо отдать должное – кажется, Юленька ситуацию хорошо понимает: или она с Димоном, или наш дружный коллектив ей придется покинуть.

Видимо, поэтому понты свои она сегодня на всякий случай пригасила, без пререканий села на заднее сиденье «Волги» рядом с Леной и приняла участие в нашем посещении Дорогомиловского рынка. Слегка пококетничала с пожилыми кавказцами, заодно сбив для нас цену, и даже – о чудо! – соизволила донести одну из легких сумок до машины. Просто образец благоразумия и послушания! Не знал бы, что эта «королева бензоколонки» собой представляет – обязательно поверил бы в ее святость. В качестве поощрения разрешил Юле сесть на переднее сиденье, а за руль пустил счастливого Димона, сам же пересел назад, к Леве, чтобы поговорить с ним в дороге насчет ремонта отцовской «Победы».

Выяснилось, что старший Коган ничего против поездки сына на юг в нашей с Димоном компании не имеет, долгих уговоров даже не потребовалось. Взять «Победу» разрешил, даже сам позвонил дяде Изе насчет мастера – его визит назначен на завтра. Правда, весь ремонт Когану-младшему придется оплатить самому – в этом Марк Наумович был непреклонен. А нам с ребятами только это и нужно! Деньги есть, так что заменим в «Победе» все, что необходимо, чтобы потом спокойно пуститься в дальнюю дорогу и ни о чем не переживать. Левка доволен, многообещающе поглядывает на Лену – у кого-то, кажется, уже зреют наполеоновские планы на предстоящую поездку.

* * *
Когда через час мы въезжаем в Абабурово и лихо подруливаем к воротам нашей дачи, первые, самые нетерпеливые из «метеоритов», уже поджидают нас, приплясывая у калитки. Вот чувствую – все сегодня сюда заявятся и никто не пропустит последнего заседания сезона! Ведь дальше наступят долгожданные каникулы и студенты разъедутся из Москвы, а потом младшие курсы отправятся на картошку. Так что следующий общий сбор будет у нас в лучшем случае в конце сентября, а организационных вопросов и объявлений уже сейчас накопилось много. Но пока народ еще только собирается, у нас есть время заняться столом. Мы с парнями заранее маринуем мясо, девчонки моют и чистят овощи. Юльке доверили самую чистую работу на кухне – перемыть и перетереть полотенцем всю купленную посуду. Носик красавица сморщила, но к мойке встала без капризов, здраво, видимо, рассудив, что лучше сейчас перемыть новую посуду, а грязную потом оставить другим.

Пышного застолья с деликатесами и кулинарными изысками никто здесь устраивать не собирается, ни к чему это. Но сытно накормить молодые голодные организмы нужно обязательно, иначе студенческая вечеринка быстро превратится в банальную пьянку, а «добрые люди» обязательно стукнут об этом куда следует. Поэтому до окончания заседания клуба у нас здесь действует сухой закон – никакого алкоголя. Аперитив и прочие барские замашки – это все для частных вечеринок, а на нашей кухне страждущие всегда могут получить стакан сока и увесистый многослойный бутерброд с колбасой или зажаренной магазинной котлетой, чтобы заморить червячка и дотерпеть до общего застолья. Эти популярные «бигмаки по-советски» всегда уходят влет, а девчонки быстро наловчились собирать их, стоило мне только один раз им показать, как это делается.

Время летит незаметно, к семи вечера в саду уже не протолкнуться. Опаздывающих решено не ждать, заседание открывается. Вести его единодушно поручаем Леве как самому ответственному из всех и самому организованному. Плюс он банально знает всех по именам.

Первым вопросом на повестке дня стоит подведение итогов нашей акции по массовой рассылке пьес в театры страны. Несмотря на то что времени прошло всего ничего, а большинство коллективов к тому же сейчас на летних гастролях, результаты уже есть, и они вполне обнадеживающие. Приходят первые телеграммы из областных театров о том, что пьесы одобрены местными репертуарными комиссиями и рекомендованы к постановке, репетиции намечены на осень. В Москве же все несколько сложнее – пьесы наши понравились, но, поскольку все три носят политический характер, худруки явно выжидают, чем закончится перетасовка в верхах. Поскольку до конца непонятно, кто теперь в ЦК будет иметь определяющее мнение насчет культурной повестки в стране. Ладно, с этими перестраховщиками мы пообщаемся осенью, надеюсь, укрепление позиций Фурцевой их успокоит. А пока награждаем отличившихся значками и переходим к следующему вопросу повестки. Здесь слово беру я.

– Друзья! Я думаю, что пришло время раздвинуть горизонты задач, стоящих перед нами, и задуматься о том, что поэзия – это прекрасно, но, как показывает опыт предшествующих поколений литераторов, она лишь одна из форм выражения мыслей. Человек мыслящий и владеющий словом не вправе ограничивать себя только стихотворными формами. Почему бы всем членам нашего клуба не попробовать себя и в прозе? Возможно, для кого-то из нас поэзия была лишь первой ступенью, лишь инструментом, позволившим выразить свои чувства и отточить свой слог. А если наш настоящий талант откроется в прозе?

Народ замирает, слушая мои слова, и на многих молодых лицах я читаю одобрение. Да, как оказалось, хороших стихов у «метеоритов» удручающе мало. Стоило нам начать проводить клубные чтения – и этот неприятный факт открылся перед юными любителями поэзии во всей неприглядности. Любить стихи и восторгаться ими – еще не значит уметь сочинять. Вроде бы мятущаяся молодая душа и требует самовыражения именно в стихотворной форме, но результат-то, увы, не впечатляет. И что дальше – разочарование в собственных силах и потеря интереса? Нет, так не годится. Творческий порыв молодежи не должен угаснуть, нужно биться за умы двадцатилетних, и звание самой читающей нации в мире – это не пустой звук. Нужно просто аккуратно перенаправить нерастраченную творческую энергию в другое русло.

– Поэтому сегодня я предлагаю объявить конкурс на лучший рассказ! В жанре фантастики. Обещаю, что клуб осенью подведет итоги конкурса и даже постарается издать печатный альманах, куда войдут наши лучшие стихи и рассказы. И давайте уже расширим ряды за счет тех, кто пишет прозу! Приглашайте на следующие заседания своих друзей и подруг – тех, кто пробует писать, но пока стесняется показывать написанное другим. Мы с радостью примем их в свой клуб.

Своим неожиданным предложением я срываю аплодисменты. Новая волна энтузиазма готова захлестнуть молодые творческие умы. И мой выбор первой темы нравится всем. Почему именно фантастика? Потому что именно она дает молодому писателю полную свободу творчества, потому что в ней нет жестких рамок и постулатов. Но золотой век научной фантастики, увы, уже закончился, и на пороге эра пессимизма. У тех же братьев Стругацких, которые своим социальным порывом и «яблонями на Марсе» (точнее, на Венере) оставят неизгладимый след в сознании читающей советской молодежи, юмор быстро сменится едкой сатирой. Мир «Полудня» с его увлекательной перспективой будущего вдруг потускнеет, а на смену светлым, творческим романтикам, покоряющим космос, придет рефлексирующий интеллигент с кучей комплексов и фигой в кармане. А нам таких «героев» не нужно, их количество и так скоро перейдет все разумные пределы. Нам нужен позитив, отражающий нормальные человеческие мечты о прекрасном будущем и нормальный вменяемый герой, которому хочется подражать. И если наш первый конкурс удастся, то к зиме мы объявим следующий, и там уже темой будет Великая Отечественная война. 1965-й – год двадцатилетия Победы, пора отдать долг памяти людям, вынесшим войну на своих плечах. И вот тут мы сможем растиражировать опыт «Метеорита» на всю страну. Что мешает нам открыть филиалы по другим городам?

Голосуем, принимая мое предложение, единогласно, потом решаем еще несколько организационных вопросов, и на этом заседание клуба закрывается. Парни дружно перемещаются в беседку, курить и продолжать свои творческие споры, девчонки под командованием Юли накрывают на стол, а мы с Димоном идем к мангалу. Шашлыки – дело святое, и доверять их неопытным людям нельзя.

Застолье, как обычно, сменяется танцами, кто-то сразу прощается, торопясь успеть на электричку, потом оставшиеся решают пойти искупаться. Так что вскоре почти все уходят на пруд, включая Лену, Димона и Юлю, лишь пара девчонок домывает посуду на кухне, а несколько парней продолжают вести в беседке высокоинтеллектуальные споры. Выпитое вино делает эти споры жаркими и шумными, в открытое окно дома доносятся их возбужденные голоса. Мы с Левой пользуемся удобным моментом, чтобы достать из заначки деньги на ремонт машины. Берем с запасом, понимая, что дело это непредсказуемое и итоговая сумма может получиться внушительной. А когда народ возвращается с пруда, мы уже вместе со всеми пьем чай в беседке.

– Кого это они притащили с собой? – всматривается в темноту Коган.

Я оборачиваюсь и вижу, что с Юлькой от дома идут два каких-то высоких незнакомых взрослых парня. В наступивших сумерках лиц их не разобрать, но одеты незнакомцы по-пижонски, с нашими студентами не сравнить. Оба в узких джинсах, на одном – тонкий джемпер, на другом – ковбойка с подвернутыми рукавами, очки в тонкой металлической оправе. Юлька беззастенчиво с ними кокетничает, виснет на руке того, кто в очках, ее волнующий смех разносится по саду. Парни явно рассказывают что-то интересное, потому что молодежь, идущая следом, внимательно прислушивается к разговору. Наша «принцесса» гордо подводит их к столу и знакомит нас.

– Леш, познакомься, Андрей и Андрей!

– Андрон… – поправляет ее один из парней, тот, что в очках.

– Они режиссеры, ВГИК окончили, – с гордостью завершает представление Юля.

Я хмыкаю. Да, у золотой молодежи простые русские имена сейчас не в чести, сплошные Алексы и Питеры. И даже Андрея они умудряются в Андрона переделать. Режиссеры… Всматриваюсь в их лица и вдруг приходит узнавание. Ба!.. Да это же наши молодые «гении» от кинематографа – Тарковский и Качаловский. А Юлька, похоже, даже и не подозревает, кого притащила с собой. Интересно только, где она их нашла? Словно отвечая на мой незаданный вопрос, Юлька защебетала, усаживаясь рядом со мной и не обращая никакого внимания на хмурого Димона.

– Представляешь, они шли от знакомых и умудрились здесь заблудиться. Мы встретили их у пруда, ну и пообещали вывести к дороге на станцию. Ты же не против, если они к нам ненадолго присоединятся и посидят с нами?

Вообще-то в Абабурово надо хорошо постараться, чтобы заблудиться. По-моему, просто кто-то запал на яркую Юльку и решил приударить за чужой девушкой прямо на глазах ее парня. Вот и наплели про «заблудились». Ладно, сейчас культурно с ними разберемся, пока злой Димон этим пижонам табло не начистил.

– Да на здоровье… присаживайтесь. Мы – люди гостеприимные, усталых путников на дороге не бросаем. Даже вина предложим.

– А покрепче у студентов ничего нет? – спросил Качаловский.

– Ну почему же нет? Есть… Юль, организуешь нам коньячок?

– С лимончиком! – режиссер уже освоился.

– И лимончик найдем, как же без него…

Довольная Юля пулей срывается в дом. Вот же зараза… Она бы так перед Димоном порхала, как перед этими двумя «прынцами», пожирающими ее маслеными глазками. И ведь, наверное, женаты оба… Делаю легкий прокол… – нет, временно холостые. Но это ненадолго. У Качаловского так вообще будет аж пять жен.

Я смотрю на Лену. Чары «мачей» почему-то на нее не действуют, хотя с ее проблемным ростом она должна бы заглядываться на высоких парней. Но нет – подруга тут же подсаживается к Леве, спрашивает, не принести ли ему чаю с лимоном. Вот с кого Юльке нужно брать пример, а не крутить хвостом перед пижонами!

– Ну и что у вас здесь за клуб, расскажите… – насмешливо цедит Андрон.

– Обычный литературный клуб. Патриотический. Стихи пишем, прозу, пьесы для театров.

– Ах, стихи!..

Таким снисходительным тоном мэтры обычно разговаривают с коллегами-неудачниками, дебилами или же с несмышлеными первокурсниками. Но так то – мэтры, а этому парню еще и тридцати нет, он сам только недавно ВГИК окончил. Тарковский поталантливее молодого коллеги будет и постарше, но ведет себя не в пример скромнее. Нет, Качаловский, безусловно, одарен. В Венеции призы за красивые глаза не раздают, а получить в двадцать пять лет «Бронзового льва» за дебютную картину – несомненное признание таланта. Но дает ли это ему право смотреть свысока? Нет. Кому много дается, с тех и спрос большой. К тому же в том, что родился «с золотой ложкой во рту» в известной творческой семье, никакой его личной заслуги нет. А вот другим молодым талантам приходится пробиваться по жизни самим, и далеко не каждому это удается. Так что у меня возникает непреодолимое желание щелкнуть этого золотого мальчика по носу и опустить его с небес на землю.

– Ну, не всем же кино снимать и заработанные народом деньги тратить.

– На что намекаешь? – тут же настораживается Андрон.

– Почему намекаю? Я говорю открытым текстом: денег на кинематограф тратится в стране много, но результат оставляет желать лучшего. А вот писатели, драматурги и поэты, может, и не ловят звезд с неба, но хотя бы обходятся государству недорого – практически по цене писчей бумаги.

– Тебя послушать, так у нас и фильмов нормальных нет! – начинает с полоборота заводиться Качаловский.

Его прерывает возвращение Юльки. Блондинка выставляет на стол бутылку армянского коньяка, несколько маленьких рюмок и блюдечко с дольками лимона. Кокетливо поправляет волосы и вопросительно смотрит на гостей – словно ждет их одобрения. Качаловский галантно целует ей руку и по-хозяйски открывает коньяк. Лева возмущенно переглядывается с Димоном. Да уж… скромностью здесь точно не пахнет. Но предостерегающим взглядом я останавливаю готовое прорваться возмущение друзей.

– Почему же, есть у нас хорошие фильмы, – возвращаюсь я к предмету нашего спора. – Вопрос в другом: сколько и какие из них войдут потом в золотой фонд советского и мирового кино? Пленку и деньги-то потратить дело нехитрое, а создать фильм на все времена…

– Это уж как получится! – скалится Андрон. – Ну что, за знакомство… поэты?

Поднимаем рюмки, по-мужски скупо киваем друг другу, синхронно закидываем в себя обжигающий алкоголь, завершая ритуал долькой лимона.

– Слушай, а шикарно у нас студенты живут! Огромная дача в творческом поселке, «Волга» у ворот, в коньяке и шашлыке себе не отказывают, – ерничает Качаловский, обращаясь к скромно молчащему другу.

Я же смотрю на них, слушая СЛОВО внутри себя. Да, пока еще они, пожалуй, друзья. Хотя эту дружбу скорее можно назвать творческим союзом. И соперничеством. Осознают масштаб творческой личности рядом с собой, и отсюда настороженное, пристальное внимание к успехам товарища. Написали вместе несколько сценариев, сняли по хорошему фильму на волне общего для них отрицания прежнего кинематографа и теперь стоят на пороге идейного расхождения. Слишком по-разному видят они свой путь и слишком разные они по характеру – эти два Андрея. Да, оба – личности увлекающиеся, талантливые, упрямые, но вовсе не диссиденты в прямом понятии этого слова, а скорее уж непримиримые нонконформисты и вольнодумцы. А еще и авантюристы. Но Тарковский при этом нервный и обаятельный, а Качаловский более расчетливый и циничный. И ведь оба потом уедут на Запад, погнавшись за химерой свободы творчества.

– Все не так шикарно, как кажется, – стряхиваю я с себя наваждение и продолжаю диалог: – Дачу мы снимаем для нужд клуба. А деньги… да, деньги есть. Потому что я печатаюсь, а у ребят в театрах пьесы готовятся к постановке – на жизнь нам хватает.

– Печатаешься? А что именно и где?

– «Город не должен умереть». Слышали, наверное?

– Так ты Русин?! Тот самый Алексей Русин? – Андрон изумленно откидывается на спинку скамейки и неверяще качает головой, рассматривая меня. – Вот же бывают неожиданные встречи…

И не говори, парень, сам удивлен. Хотя… Абабурово – оно такое, кого здесь только не встретишь. Рядом же Переделкино.

– Подожди, так новый текст гимна тоже, выходит, ты написал?!

– Ну да, – скромно пожимаю плечами. – Правда, это вообще случайно получилось, Хрущев меня особо и не спрашивал, хочу ли я публиковать этот текст. Тот самый случай, когда без меня меня женили.

Вот так и передай своему могущественному папашке – не виноватый я! Не собирался у него кусок хлеба с икрой отбирать, меня заставили. Даже не представляю, что бы со мной эта семейка сделала, если бы узнала, как я ее обнес. «Город» ведь тоже не кто-либо написал, а Юлиан Семенов – муж старшей сестры Андрона. Именно Юлиану Семенову приписывают очень мудрые слова: «Кто контролирует прошлое – не растеряется в настоящем, не заблудится в будущем». Провидец! Вот просто про меня сказал.

Отношение ко мне после моих признаний кардинально меняется. На меня больше не смотрят со снисходительным прищуром, теперь уже только с интересом. Но все равно не как на равного. Я для них скорее выскочка – диковинка. И это понятно: иногда яркий дебют автора первым же романом и заканчивается, сверкнула на небосклоне звездочка и погасла. Только у меня-то совсем другие планы. А пока молодые «мэтры» расспрашивают, как удалось раскопать такую интересную историю, искренне удивляются необычным совпадениям на «моем творческом пути».

– Похоже, это судьба… – задумчиво изрекает Тарковский. Он погружается в свои мысли, и его лицо с резко очерченными скулами принимает отстраненный вид. О чем он сейчас думает, понять совершенно невозможно, такое ощущение, что человек вообще ушел в другое измерение. Зато его бодрый товарищ времени зря не теряет – в эмпиреях не витает и ко всему подходит прагматично.

– Слушай, Алекс… – вкрадчиво начинает Андрон. Я морщусь от этой панибратской переделки моего имени на стиляжий лад и аккуратно поправляю его:

– Алексей. Не люблю американизмов.

– Хорошо, Алексей, – быстро соглашается собеседник. – А как ты смотришь на то, чтобы написать сценарий на основе твоей книги? Я прочитал недавно «Город» в «Новом мире» – он прямо просится на экран. Ты еще не думал над этим?

– Думал. И осенью обязательно засяду за сценарий, просто руки не дошли.

– А как ты собираешься писать его, у тебя же опыта в этом деле совсем нет?

Вокруг нас собираются «метеориты», внимательно прислушиваются к «сеансу обольщения». Прямо «искушение Христа». «Отойди от меня, Сатана!»

– Ну… у меня еще недавно и писательского опыта не было, но ничего, как-то ведь справился.

– Старик, ты не понимаешь, сценарий к фильму – это совсем другое! – горячится Андрон. – Его нужно писать, имея хотя бы минимальное представление о том, как снимается фильм. Про американскую запись слышал?

Я делаю еще один легкий прокол в память. Что-то было в моей прежней памяти об американской записи…

– Сценарная голливудская запись? Когда реплики актеров и диалоги выделяют в тексте? – Пожимаю плечами. – Не вижу ничего сложного. Все бы вам с Запада обезьянничать.

Тарковский хмурится, Андрон же не сдается.

– А про раскадровку ты слышал? Вообще хоть раз был на съемках?

– Нет, не был.

– Вот! – торжествующе наставляет он на меня указательный палец. – Об этом я и говорю. Один ты точно со сценарием не справишься.

Конечно, не справлюсь, куда уж мне, убогому!.. Кажется, кто-то упорно подталкивает меня к мысли, что мне необходим соавтор? И при этом ждет, что я сам начну умолять его о сотрудничестве. Нет, не начну. Родственные связи у молодого режиссера неслабые, но у меня и самого теперь «крыша» будь здоров! Только вот Андрон об этом пока не догадывается и принимает меня за наивного лоха, который радостно согласится на соавторство с ним, да еще и в ноги ему поклонится. Но в деловом чутье Андрону не откажешь. Нос он держит по ветру и конъюнктуру чувствует отлично. В СССР действительно не хватает хороших фильмов о войне. Их катастрофически не хватает. И под хороший сценарий ЦК на съемки выделит любые деньги. А со мной, наивным, глядишь, он еще и режиссером фильма станет с его-то нахрапистостью и связями – вот уж не надо мне такого счастья! Пусть лучше снимает свой дипломный фильм про Среднюю Азию, а ко мне не лезет. Кстати, имя одного из его соавторов по сценарию этого фильма потом даже не будет упомянуто в титрах. Факт весьма показательный. Разливаю коньяк по рюмкам, поднимаю свою. Выпив, задумчиво смотрю на Андрона:

– Если я вдруг пойму, что не справляюсь со сценарием, обращусь за помощью к более опытным товарищам, приглашу кого-нибудь в соавторы. Вон к Андрею, например.

Тарковский удивленно на меня смотрит. Качаловский краснеет от досады, но сдерживает себя. Наблюдать за эмоциями, мелькающими на лице Андрона, одно удовольствие! Куда только делся «снисходительный мэтр»! Сейчас расчетливость борется в парне с желанием сохранить лицо и не пуститься на уговоры. И прагматизм явно берет верх – поучаствовать в написании сценария ему очень хочется. Но тут неожиданно вмешивается Тарковский и рушит всю мою игру:

– Хочешь хороший совет, Алексей? Постарайся вообще обойтись без соавторов. Пишешь ты хорошо, так что сам справишься. А соавторство – дело непростое: мы вон с Андроном чуть не рассорились, пока последний сценарий писали, – у каждого свое представление, каким должен быть будущий фильм. Тебе ведь придется безжалостно выкидывать большие куски текста, а то и целые сюжетные линии романа, чтобы уложиться в стандартный хронометраж картины, а это, знаешь ли, как резать по-живому, по-выстраданному. И теперь представь, что все это с твоим текстом будет делать совершенно посторонний человек.

– Спасибо за совет! – Я уважительно смотрю на Андрея. В честности этому человеку не откажешь.

– Любая экранизация – это испытание для писателя. Тяжелое испытание. Потому что иногда это выглядит прямым издевательством над авторским текстом, и к этому тебе нужно быть морально готовым.

На этом наша познавательная беседа прерывается, и вечеринка снова входит в свое обычное русло. Ребята опять заводят музыку, режиссеры переключаются на танцы. Андрон, словно в отместку за мой отказ сотрудничать с ним, усиленно флиртует с Юлькой и приглашает ее, раскрасневшуюся, танцевать. Тарковский галантно подает руку Лене – надо признать, смотрятся они вдвоем гармонично. Лева с Димой наблюдают за своими девушками с недовольством, но их танцам с гостями не препятствуют. Играет «Бесаме мучо» – мелодия, под которую произошло «грехопадение» Вики. Я вспоминаю любимую девушку, грустно вздыхаю, понимая, что уже успел соскучиться, и наливаю себе еще коньяка. Пью не закусывая. Ничего, надо просто дождаться Вику из Воронежа, а там поездка на юг и…

– Ах ты дрянь! – Димон вскакивает и бросается на Андрона. Я успеваю увидеть, как рука Качаловского возвращается с Юлькиной пятой точки на ее талию, а кокетливая улыбка на лице девушки сменяется тревогой.

Кузнецов хватает Качаловского за шкирку, под крики окружающих оттаскивает его в сторону. Андрон пытается махать руками, но против Димона с его десантным прошлым у него кишка тонка. Единственное, на что его хватает, – осыпать Димона ругательствами. Мы с Левой втискиваемся между парнями, Тарковский хватает Андрона сзади. Постепенно удается растащить ребят в разные стороны и утихомирить возмущенных «метеоритов».

Первой уходит разгневанная Юля. И ее никто не останавливает. Хочет найти себе в темноте приключений на пятую точку, за которую ее только что хватал Качаловский? Скатертью дорога!.. Впрочем, кто-то из наших ребят вскоре уходит вслед за ней по моей просьбе, чтобы проводить дуреху до станции.

Потом уходят и режиссеры в компании с припозднившимися «метеоритами». Перед этим они выпивают мировую с Димоном, повинившись, что не знали о его отношениях с Юлей. Предлагают встретиться как-нибудь всем в Москве и продолжить наше знакомство. Кузнецов после всех этих прощаний мрачно допивает остатки коньяка и уходит спать в дом. В беседке остаемся мы с Левой и Леной.

– Да уж… творческая, мать ее, интеллигенция!.. – вздыхает Коган. – Насмотрелся я в «Правде» на таких…

– И главное – они ведь искренне уверены в собственной исключительности… – качает головой Лена.

– А как же иначе – сплошные гении! – усмехаюсь я и выдаю гариковский перл, переделанный мною и посвященный лично Качаловскому: – Я вижу объяснение простое того, что он настолько лучезарен: его, наверно, мать рожала стоя и был Андроном пол слегка ударен.

Ребята смеются, и настроение наше немного улучшается. Уже в полной темноте мы убираем оставшуюся посуду, собираем мусор. После чего отправляемся спать. Вечеринка определенно удалась…

* * *
Просыпаюсь от звуков гимна СССР, разносящихся по всему дому. Смотрю на часы. Шесть утра! Какая же зараза включила радио на всю громкость? Видимо, чтобы не бегать по лестнице и не будить всех по очереди. Лежу, слушаю. Пытаюсь усилием воли стряхнуть с себя остатки сна. С удивлением понимаю, что гимн по радио теперь исполняется со словами. Оперативно они новую запись запустили, и нескольких дней не прошло!.. Гимн заканчивается, наступает время выпуска новостей. Пока одеваюсь и застилаю постель, успеваю услышать, что в Нью-Йорке нарастают волнения в Гарлеме, Северный и Южный Вьетнам продолжают обмениваться угрозами в адрес друг друга, в Москве Институту иностранных языков присвоено имя недавно умершего Мориса Тореза – председателя компартии Франции. И вести с полей, куда же без них. Бодрым голосом диктор перечисляет, где и сколько по стране собрали зерновых – страда в полном разгаре.

Спускаюсь вниз, застаю там довольного жизнью Леву, который слушает радио. Так вот кто нам раннюю побудку устроил! Ленок гремит посудой на кухне и, судя по запахам, готовит на всех завтрак. Яичница обыкновенная. Правда, с колбасой.

– Лева! Шесть утра!

Коган краснеет, тут же меняет тему:

– Как думаешь, с урожаями в этом году будет порядок?

– Тебе лучше знать! Кто у нас в «Правде» работает?.. – пожимаю я плечами, направляясь в ванную. – Это к вам информация со всей страны стекается.

– К нам в основном победные реляции стекаются, не путай их с реальным положением дел. Что происходит на самом деле, знают только в ЦК и в Минсельхозе.

– Ну а что ты хочешь? Эта информация имеет стратегическое значение, нормально, что ее не разглашают.

– Да?.. А что здесь стратегического?

– Лева, включи мозг! Если у нас неурожай и об этом узнают на Западе, цены на пшеничку на биржах взлетят вверх. Будем хлебушек в Канаде втридорога покупать.

– Да… В таком разрезе я не думал. У нас все по пропаганде разговоры.

Вопрос с хлебом сейчас крайне болезненный, и разговоры об урожае зерновых – тема номер один на любой кухне. Власти всячески пытаются убедить население, что повторения неурожайного 1963 года не будет, но народ теперь со скепсисом относится к таким заверениям – обжегшись на молоке…

Умываюсь холодной водой, принимать ледяной душ не рискую, потерплю до общежития. Переночевав несколько раз на даче, начинаю понемногу понимать все «прелести» загородной жизни. Отсутствие горячей воды – одна из них. Каждый раз нагревать бак, разжигая дрова, лень, а о газовой колонке можно пока только мечтать. Что-то мне подсказывает – зимой часто мы сюда ездить не будем. Одно дело – устроить здесь заседание летом, и совсем другое – добираться до дачи по сугробам и отапливать дровами весь этот немаленький дом. Ладно… подумаем об этом после юга, аренда у нас проплачена до октября. На выходе из ванной натыкаюсь на мрачного похмельного Димона. Хмуро кивнув мне, друг заходит в санузел и, судя по звукам льющейся воды, решает принять холодный душ. Герой!..

За завтраком он молчит, на вопросы отвечает односложно, и мы, переглянувшись с Левкой и Леной, оставляем его в покое. Если честно, то мрачное настроение Димона внушает нам опасение, ведь скоро он встретится с Юлей, и чем это закончится, одному богу известно. Оба они резкие, горячие – могут и разругаться вдрызг. Не скажу, что меня это сильно расстроит, но друга жалко – Юлькой он увлекся не на шутку. Одна надежда, что она хотя бы ради поездки на юг проявит благоразумие и поумерит свой гонор.

До города мы долетаем быстро, и настроение Кузнеца после поездки за рулем вроде бы уже не такое мрачное. Так что, может, все еще обойдется и они с девушкой помирятся. Прощаемся с друзьями до вечера, разбегаемся по делам. Я поднимаюсь в общежитие переодеться и закинуть оставшиеся после вечеринки продукты в комнату.

Ровно в десять меня ждут у Пахмутовой на прослушивании готового варианта «Мгновений». Даже интересно, кого она выбрала в исполнители. Очень надеюсь, что чутье ее не подвело и это будет кто-то из молодежи. Хотелось бы, конечно, чтобы Кобзон, – это было бы стопроцентным попаданием, но выбор за композитором.

За рулем по дороге в Черемушки сетую на то, что Русин совсем не умел петь. Вот вроде и голос неплохой – баритон, и музыкальный слух есть – фальшивые ноты слышу, а как пытаюсь что-то спеть – беда полная. И ведь запросы-то у меня скромные, не собираюсь я становиться вторым Магомаевым. Ну хоть какие-то вокальные способности могли бы дать? Хотя бы на любительском, бардовском уровне, как в прошлой моей жизни? Так нет. Сейчас даже до дворового менестреля недотягиваю. Обидно. А как было бы хорошо в субботу в Звездном – взять в руки гитару, исполнить для космонавтов что-нибудь душевное, негромко так… с чувством. Например, песню на стихи Анатолия Поперечного «Трава у дома»:

…И снится нам не рокот космодрома,Не эта ледяная синева.А снится нам трава, трава у дома,Зеленая, зеленая трава…
Эх, мечты, мечты…

Открываю рот, пытаясь напеть вполголоса «Мгновения», – из горла снова вырывается какое-то невнятное мычание, словно оно сдавлено обручем, не дающим извлечь правильный звук. Но ведь говорю-то я нормально! И даже кричать могу громко… Перебираю в голове воспоминания Русина – ни травм, ни осложнений после ангины, ни других уважительных причин. Анатомия? Может, просто от природы что-то со связками не так? В досаде обращаюсь к СЛОВУ: ну почему?! В ответ – тишина, нет никакого объяснения.

* * *
24 июля 1964 года, пятница, 10.00.

Ленинград, набережная Невы

На праздничной трибуне рассаживались с церемониями, длинными приветствиями и многочисленными рукопожатиями. Сначала на стул уселся Суслов, рядом с ним министр обороны Малиновский, позади примостились Рашидов и Ефремов. Было уже жарко, мужчины расстегнули пиджаки. Главком ВМФ Горшков в парадном кителе с многочисленными наградами вышел к микрофонам, откашлялся.

– Товарищи матросы и старшины, товарищи офицеры, адмиралы и контрадмиралы!..

В торжественном строю на набережной застыли роты морских пехотинцев, матросов кораблей. В устье Невы в ряд выстроились десантные суда, несколько подводных лодок и сторожевых судов. Все они украшены флажками и вымпелами.

– Слышали уже про Особую службу при ЦК? – Суслов наклонился к Малиновскому, но голос понижать не стал.

Рашидов с Ефремовым навострили уши.

– Нам не докладывали.

– Личная спецслужба Хрущева. Было закрытое заседание Политбюро.

– Я в округе был, на инспекции.

– Знаю. Так вот Никита продавил создание Особой службы при ЦК.

– И кто ее будет возглавлять? – поинтересовался, наклонившись вперед, Рашидов.

– Некто Иванов.

– Иван Иванович? – пошутил Ефремов.

– Вроде того. Неизвестная фигура. У меня по нему ничего, – вздохнул Суслов. – И знаете, кого он первым делом освобождает?

– …Советский народ хочет видеть свой флот еще более сильным и могучим, – Горшков рубил рукой с трибуны, даже не заглядывая в бумажку с текстом. – Наш народ создаст для флота новые боевые корабли и новые базы. Задача флота заключается в том, чтобы неустанно готовить и совершенствовать кадры моряков, полностью освоить боевой опыт Отечественной войны, еще выше поднять морскую культуру, дисциплину и организованность в своих рядах…

– Кого? – Малиновский вытер платком лоб. Пекло уже нещадно.

– Судоплатова!

– Не может быть! – Малиновский понизил голос: – Это же личный боевик Сталина.

– Я слышал, у него инфаркт в тюрьме был. – Рашидов тоже начал вытираться платком.

– Вы понимаете, кого готовят для Хрущева? – Суслов обернулся к Ефремову и Рашидову. – Ликвидаторов!

– Кого ликвидировать будут? – поинтересовался министр обороны.

– Нас! – уверенно произнес Михаил Андреевич. – Готовьтесь. Мы – следующие после Брежнева и Шурика.

– Да ну ладно… – покачал головой Малиновский. – Мы Хрущева в бараний рог скрутим, если надо. – Генерал кивнул на строй морских пехотинцев на набережной.

– Надо, Родион Яковлевич! Очень надо. – Суслов заглянул в глаза Малиновского. – Кто-то должен остановить Хруща.

– …Поздравляю вас с Днем Военно-морского флота Союза ССР! Да здравствует Военно-морской флот советской державы и его героические моряки! Ура!

Матросы дружно подхватили «ура!». Испуганные чайки и голуби взмыли с карнизов Адмиралтейства и Эрмитажа.

Глава 8 Господь – со мной играет ловко,а я – над Ним слегка шучу,по вкусу мне моя веревка,вот я ногами и сучу.И. Губерман
Увидев меня в дверях, Пахмутова расхохоталась. Я растерянно оглядел себя. Да, сегодня я надел «милитари» – решил произвести впечатление на нашу творческую богему. Но вроде пятен на одежде нет и ширинка застегнута.

– Не обращай внимания! – смеясь, машет рукой Александра Николаевна. – Проходи. Чай будешь?

– Буду. А что вызвало ваше веселье?

Мы проходим на кухню, передо мной ставят чайники с заваркой и кипятком, сахарницу.

– Посмотрела сейчас на тебя и вспомнила один забавный случай с Кобзоном, – улыбается Пахмутова и достает из буфета тарелку с домашним печеньем. Пододвигает ко мне поближе. – Года два назад он исполнял нашу с Колей Добронравовым песню о Кубе. Помнишь: «Куба – любовь моя, остров зари багровой…»?

Я киваю. Кто же ее не помнит? Студенты до сих пор у костра поют, недавно в Бородино сам имел счастье слушать.

– Иосиф тогда уже был солистом Госконцерта, но в Госцирке, где он раньше работал, для него специально поставили концертный номер.

– Где?!

– А, так ты же не знаешь, что Кобзон когда-то начинал петь в цирке на Цветном бульваре! Ну вот: нарядили Иосифа в форму барбудос, дали ему в руки автомат, а чтобы он еще больше стал похож на героического кубинского революционера, приклеили ему черную бороду. И так всем этот концертный номер понравился, что его решили в «Огоньке» показать, а меня попросили там ему аккомпанировать. И вот сама песня-то вроде серьезная, но, я как посмотрю на Иосифа с бородой, так меня прямо смех разбирает! Я вообще человек смешливый, а тут он расхаживает по сцене, грозно размахивает автоматом, да еще эта дурацкая борода приклеенная, которая ему совершенно не идет. Как я не сорвала съемки своим смехом, даже не знаю!

Делаю легкий прокол в памяти Русина, который тоже видел этот выпуск «Огонька», и смеюсь вслед за Пахмутовой. Да уж, Кобзон в образе сурового барбудос – это нечто! Оказывается, я далеко не первый, кто решил этот образ поэксплуатировать, и утешает лишь тот факт, что и борода, и форма хаки мне идут гораздо больше, чем ему. Но вообще-то надо с этим потихоньку завязывать и переходить на образ «старины Хема».

– Печенье сами пекли? Вкусно, – засовываю я в рот очередной свежайший творожный рогалик. Потом аккуратно меняю тему разговора: – А как у нас дела с «Мгновениями»?

– Все готово, – тут же радостно откликается Александра Николаевна. – Осталось утвердить исполнителя.

– Давайте обсудим кандидатуры.

– Выбор на самом деле небогат, – вздыхает композитор. – Муслим – на стажировке в Ла Скала. Лева Лещенко – в армии. Через полгода только вернется. Остается…

– Кобзон, – уверенно заключаю я.

– Верно. Поэтому он с минуты на минуту должен подъехать, я его уже пригласила.

Что ж… Выбор не самый плохой, он меня вполне устраивает. И в «моей реальности» именно Кобзон стал лучшим исполнителем «Мгновений». Голос у него глубокий, красивый… Манера исполнения, конечно, подкачала – поет с застывшим лицом, но сейчас на эстраде многие так поют. Времена, когда от резкого движения бровей бюсты певиц вываливались из декольте, а весь первый ряд вынужден рассматривать трусы исполнительницы, еще не наступили. И я надеюсь, что не наступят.

– Я – не против. Всецело полагаюсь на ваш безупречный музыкальный вкус, – галантно целую руку Пахмутовой. Александра Николаевна краснеет и смущается. Грозит мне пальчиком.

Неловкую ситуацию прерывает звонок в дверь. Приехал Кобзон, и мы выходим в прихожую встречать его.

Иосиф одет в модный строгий костюм, невзирая на июльскую жару, и выглядит вполне респектабельно. Густая шевелюра пока еще своя, и забронзоветь будущий мэтр еще не успел – со мной он общается просто, без гонора. Что радует. Извиняется, что времени у него в обрез – все силы сейчас брошены на подготовку к Международному конкурсу в Сопоте, на который он улетает в это воскресенье. Пахмутова без лишних слов усаживается за рояль, и по комнате разносятся первые аккорды «Мгновений», заставляя мое сердце дрогнуть.

Аранжировка Александры Николаевны, конечно, отличается от первоисточника Таривердиева. Ее версии не хватает… драматизма, что ли, мужской жесткости и законченности. Мелодия не такая напряженная по темпу, да и манера исполнения у Кобзона сейчас более мягкая, похожая скорее на магомаевскую. Хотя красивый тембр голоса в наличии, и в прекрасной дикции ему не откажешь. Для начала вполне сойдет, но замечания свои я им все-таки высказываю. Прошу их обоих представить, что герой находится в сложной, драматической ситуации, слова о бесславии и бессмертии подразумевают важность момента, даже некий трагический пафос. Надо отдать должное, суть пожеланий они схватывают моментально, и в следующий заход наша мелодия достигает, наконец, нужного темпа и резкости, а исполнение Кобзона приобретает необходимую глубину и драматизм. Потом они повторяют еще несколько раз, закрепляя полученный результат. Пахмутова обещает, что, когда дойдет дело до исполнения с оркестром, песня будет звучать намного интереснее. Верю. Потому что, в отличие от них, я-то ее слышал уже сотни раз.

Кобзон, извинившись еще раз за спешку, прощается с нами, а я решаю воспользоваться моментом и расспросить Пахмутову, почему далеко не все люди могут петь хотя бы на любительском уровне.

– Алексей, дело, может быть, просто в плохом контроле над голосом. Человек слышит ноту, но физически не может воспроизвести звук. Слышит, понимает, каким он должен быть, но попасть в нужный тон у него не получается. Это как в футболе – летящий мяч видишь, понимаешь, как нужно по нему ударить, но… все равно промахиваешься.

– А с особенностями строения связок это может быть как-то связано?

– Конечно, может! Колебания голосовых связок могут быть неравномерными. Иногда связки неправильно смыкаются или могут быть излишне сухими, что мешает им работать нужным образом. На Западе, говорят, есть специальные гели-смазки для гортани. Пшикаешь из баллончика в горло, потом распеваешься. Но у нас я такого не встречала в продаже.

Мы еще немного болтаем с Пахмутовой. Композитор советует мне поговорить со специалистом – фониатром. Заверяет, что музыкальный слух у меня точно есть, значит, нужно продолжать пробовать петь. Вздохнув, соглашаюсь. Слух есть, даже желание петь уже есть, а вокальных данных нет. Обидно…

Эта обида гложет меня, пока я спускаюсь по лестнице. Замерев на одном из лестничных пролетов, прислушиваюсь к СЛОВУ, зазвучавшему в голове. Какие-то новые мотивы вплетаются в божественное послание. И это мотивы… да, «Мгновений», их ни с чем не спутать. Я пытаюсь воспроизвести мелодию, просто банально подпеть. И в какой-то момент у меня вдруг это получается, словно внезапно лопается «обруч», сдавливавший до этого горло! Голос расцветает, распускается, и я наконец-то попадаю в мелодию.

«Не думай о секундах свысока…» – разносится по подъезду, бьется в двери, отражается от стен и окон. Получается мощно, громко и вроде бы ничуть не хуже, чем у Кобзона. Я легко меняю октавы, расширяя и расширяя диапазон своего внезапно прорезавшегося голоса, – от тенора через баритон к басу и обратно.

Из дверей выглядывают обалдевшие жильцы, с недоумением смотрят на меня. Очень хорошо понимаю их. Какой-то ненормальный бородатый парень устроил на лестнице концерт. Да еще какой! Резко обрываю свое пение и, перепрыгивая через ступеньки, спускаюсь вниз. Выскакиваю из подъезда и несусь к машине. Ошарашенно тру виски, а в голове все «поет СЛОВО». Просил у высших сил хорошие вокальные данные? Получи и распишись! Только что ты теперь со всем этим будешь делать?!

* * *
Всю обратную дорогу до МГУ я продолжаю радостно горланить за рулем. Пока вдруг не понимаю, что так, по-дурному, можно ведь и сорвать непривычное к вокалу горло. И буду я потом сипеть, как та же Фрося Бурлакова из фильма «Приходите завтра…». Усилием воли затыкаю себя, продолжая лишь тихонько мурлыкать под нос разные известные мелодии. Пока еду – решаю сегодня же взять у соседей по общаге гитару и попробовать восстановить некоторые старые навыки.

«Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Пылая энтузиазмом и спеша воплотить в жизнь свои смелые гитарные замыслы, паркуюсь на стоянке у МГУ и несусь в общагу. На парадной лестнице чуть не сшибаю с ног Фурцеву-младшую. Девушка надела облегающее красное платье, украсилась голубым платком, повязав его на шею. Все эмгэушные дамы неодобрительно на нее смотрят. Но кто готов ей хоть что-то высказать? Нет таких. А я, интересно, справлюсь?

– Привет, Леш, а я тебя искала!

– Прости, Светик, очень спешу!

– Ну, пара минут-то у тебя найдется? – Меня бесцеремонно хватают под руку. – Я надолго не задержу.

Скриплю зубами, но проглатываю. Догадываюсь, о чем она хочет поговорить, но этот разговор точно не для чужих ушей. Где бы нам переговорить?.. О, «Волга» же есть!

– Свет, давай тогда в машине посидим и поговорим, чтобы в парк далеко не ходить.

Девушка удивленно смотрит на ключи в моей руке, потом кивает. Свидетели ей тоже не нужны, а стоянка у главного входа всегда полупустая, если нас там кто и увидит, так только кто-то из преподавателей.

– Откуда «Волга»?

– Знакомые одолжили. О чем ты хотела поговорить? – сразу беру быка за рога и не даю времени на раскачку.

– Я хочу извиниться за свою маму. Она не имела права так с тобой разговаривать.

– Не имела. А чего же она сама мне об этом не скажет?

– Так тебя же невозможно застать! Она пыталась позвонить, но тебя вечно нет в общежитии.

– Да, я уезжал на несколько дней.

– Вот! Поэтому я решила сама тебя поискать. Тем более сегодня у меня были дела в университете.

– Так вроде бы сессия закончилась?

– Закончилась, – согласно кивает Света. – Но завтра в МГУ приедет Генсек ООН, мама просила глянуть, как идет подготовка к визиту, и узнать, что еще не сделано.

Генсек ООН?! Это серьезно… Делаю легкое усилие, пытаясь вспомнить, кто у нас сейчас занимает этот ответственный пост. Выходит, что уже два года у руля ООН стоит нейтральная фигура – бирманец У Тан. Авторитетный политик, ярый противник апартеида и набирающей обороты войны во Вьетнаме, человек, очень много сделавший для Движения неприсоединения. В принципе даже интересно было бы с ним познакомиться. Может, напроситься завтра в группу принимающих лиц? Думаю, руководство МГУ мне не откажет. Я начал выстраивать многоходовку: беру сигнальный экземпляр «Города», иду в партком к Солодкову. Давно пора показаться там, напомнить о себе. Потом…

– Русин, ты меня слушаешь? – нетерпеливо прерывает мои размышления Светлана.

– Прости, задумался. Интересно было бы взглянуть на Генсека ООН, какой он?

– Хочешь, устрою?

Угу… А глаза-то у девушки такие честные – честные… И чем в этот раз мне придется заплатить за ее помощь? В прошлый, помнится, все обернулось добровольно-принудительным походом в Музей Васнецова. Считай, что отделался тогда легким испугом и строгим выговором от Фурцевой-старшей.

– Даже не знаю… пожалуй, нет. Дел много, мы на следующей неделе уезжаем с друзьями на юг, надо готовиться к поездке.

– Дикарями едете? – с легкой завистью интересуется младшая Фурцева.

– Дикарями. Недели на три-четыре.

– Везет вам! А я до конца лета на даче буду сидеть… – тянет так мечтательно.

Родненькая, куда ж тебе с таким маленьким ребенком и неразведенным мужем – на юг? Не раньше чем года через два.

Светлана замолкает, словно набирается духу, чтобы продолжить разговор, и я заранее напрягаюсь.

– Леш… мама вообще-то хотела лично перед тобой извиниться, поэтому приглашает тебя к нам в гости в эту субботу.

Ну вот мы наконец и добрались до самого главного. В гости, значит… То был я голодранцем и сволочью расчетливой, а теперь вдруг удостоен высокой чести переступить порог их дома. Как быстро все меняется. Искушение пойти туда, конечно, велико – очень хочется взглянуть в глаза Екатерины Алексеевны и вообще любопытно посмотреть, как она будет изворачиваться и извиняться передо мной. Да и вопросы с московскими театрами можно было бы решить мгновенно. Но уступить ей сейчас – себя не уважать. Надо выждать, проявить характер. Больше уважать будут. Да и отмазка у меня отличная на эту субботу.

– Что ты молчишь? Не хочешь ее видеть?

– Почему? Рано или поздно нам все равно придется встретиться с твоей мамой. Она же курирует Союз писателей, куда я вхожу. Но если честно, то да – хотелось бы по возможности оттянуть этот момент.

– Обиделся, да?

– А как ты сама думаешь? Но я не хочу все обсуждать по второму кругу, мы с тобой уже все прояснили в прошлый раз. А в эту субботу я и правда не могу – меня ждут в Звездном городке, я обещал Гагарину приехать.

– Ой, ты к Гагарину едешь?

Все. Из машины теперь не выгонишь. Я смотрю грозно на Светлану, молчу. Понимает все с полуслова, опять меняет стратегию.

– Может, тогда в воскресенье? На обед? – не оставляет попытки эта настырная дочь своей настырной матери.

– Нет, прости, Светик, но нам же в понедельник уже выезжать на юг, собраться надо, то, се… Так что в этот раз точно никак не получится.

– А после юга?

Так. Кажется, меня измором решили взять. Доконать, так сказать, морально. И я уже начинаю тихо сатанеть от чужой бесцеремонности. Демонстративно смотрю на часы.

– Светлана Петровна! Ты знаешь, что будет через час, а завтра? А что будет через неделю? А что с нами со всеми случится через месяц?

– Леш, ты просто пообещай, что придешь к нам в гости, и все.

– Ну как я могу давать тебе такие опрометчивые обещания? Как?! Все, извини, но мне нужно бежать, меня уже заждались.

– Кто?

А-а-а!..

– Свет, вообще-то тебя мои личные дела не касаются. Но в первый и последний раз я отвечу. В виде исключения. Меня ждет друг, с которым мы должны сдать нашу вторую машину в ремонт. Чтобы в понедельник рано утром спокойно поехать на ней на юг.

– Так вы едете сразу на двух машинах? А сколько человек вас едет и где остановитесь?

Я тяжело вздыхаю и выбираюсь из машины. С этими дамами Фурцевыми нужно иметь железные нервы. Пора свести наше общение к минимуму. Обхожу «Волгу», открываю пассажирскую дверь, вежливо подаю Светлане руку.

– Леш, ну мы же друзья…

– Друзья. Но я не обсуждаю с друзьями проблемы других своих друзей. Понимаешь? Все, прости, Свет, мне нужно бежать, я уже опаздываю!

Посылаю ей на ходу воздушный поцелуй и срываюсь на быстрый шаг, оставляя за спиной недовольную девушку. До сентября времени еще навалом, а там будем действовать по обстоятельствам.

Взбегаю по лестнице центрального входа, толкаю перед собой тяжелую дверь. Кажется, оторвался…

– А ну-ка стой!

Я с обреченным вздохом торможу. Оборачиваюсь. Ко мне идет, прихрамывая, секретарь парткома универа – Солодков. Массивный пожилой мужик с орденскими планками на пиджаке. Фронтовик.

– Михаил Васильевич, здравствуйте, – обреченно приветствую я его.

– Что за ерунда, Русин?! Почему тебя с собаками разыскивать нужно? А ну, пошли за мной.

Секретарь парткома резко разворачивается, хромает к лифтам. Я вздыхаю, иду следом. Вот не нужно было приезжать в общагу. Явно не мой день.

Молча поднимаемся на девятый, административный, этаж. Здесь, как и в первый мой визит, царит покой и порядок, в приемной ректора пусто.

– Иван Георгиевич, поймал. – Солодков заходит в кабинет, жмет руку «шарпею» Петровскому. Тот поднимает очки на лоб, хмуро разглядывает меня. Оторвали занятого человека – вон как в документах закопался.

– Садись, Русин. – Мне кивают на кресло рядом с рабочим столом. – Михаил Васильевич, ты тоже.

– Плохо начинаешь, Алексей. – Ректор копается в бумагах, достает белую папку с гербом СССР. – В партию еще не вступил, а из ЦК уже дисциплинарную комиссию по тебе требуют собрать.

Папка перекочевывает в руки Солодкова, он там что-то разглядывает. Потом отдает мне. Внутри вырезка из английской газеты Evening Standard, в центре которой заверстано мое улыбающееся лицо. К интервью скрепкой заботливо прикреплен перевод на русский. Кроме того, в папке лежит официальная «телега» из отдела идеологии ЦК с требованием разобраться и покарать ослушника. То есть меня. «Низзя» без согласования со старшими товарищами давать интервью буржуазным газетам! На «телеге» стоит виза Суслова. Вот гад! Сумел выжить при чистке ЦК и Президиума, теперь продолжает отравлять жизнь всей стране и мне конкретно.

Углубляюсь в чтение интервью, краем глаза следя за Петровским и Солодковым. Мужики хоть и хмурятся, но ожесточения на их лицах не вижу. Может, пронесет?

Материал подан Глорией вполне корректно. Рассказывает про новую поросль советских литераторов и поэтов в моем лице. Упоминает историю «Города», делает реверанс полякам, для которых эта история должна стать большим открытием. Завершает интервью большой «подвал» собственных рассуждений Стюарт о поднимающем голову фашизме в Европе, отголоски которого есть и в СССР (вспоминает «дело предателей» и Семичастного). Да… написано сильно. Но если бы не упоминание в статье экс-председателя КГБ, то дело не стоило бы и выеденного яйца. А теперь все снова закрутится. На больную точку властям надавили. Интересно, Хрущев уже в курсе? Или ему сейчас не до этого?

– Осознал? – Солодков барабанит пальцами по столу.

– Там, – Петровский указывает пальцем в потолок, – требуют твоей крови. Чтобы другим неповадно было.

Мы молчим. Я рассматриваю документы, мужчины переглядываются.

– Читали «Город» в «Новом мире». – Ректор кряхтя, расстегивает пиджак. – Молодец, сильно.

– От всех фронтовиков тебе благодарность! – Секретарь парткома забирает папку из моих рук.

– А там, наверху, – я тоже киваю на потолок, – все требуют моей крови или только один Суслов?

– В том-то и дело, что не все… – Петровский жестом фокусника извлекает из вороха бумаг другой лист. – Михаил Васильевич, ты этого тоже еще не видел.

Я успеваю заметить на документе шапку Министерства культуры. Ага. Вот и Фурцева нарисовалась. Все, дело – труба. Екатерина Алексеевна, конечно, не простила мне хлопанья дверями в ее кабинете.

Солодков, улыбаясь в усы, читает бумагу. Я терпеливо жду. Наконец документ переходит ко мне. Вчитываюсь.

Все! Женюсь на Светке! Фурцева-старшая, умничка, на сложном бюрократическом языке объясняет всем, что, во-первых: ничего крамольного я не совершил. Советским гражданам не запрещено давать интервью зарубежным газетам. И к самому содержанию моего интервью Минкульт претензий не имеет. Во-вторых, это интервью иностранной журналистке мне рекомендовал дать член правления Союза писателей тов. Шолохов М. А. В-третьих, на момент встречи с журналисткой сам я еще не состоял ни в партии, ни в Союзе писателей. А значит, партийные и писательские нормы поведения на меня не распространяются.

Угу. Обращайтесь со всеми претензиями в комитет комсомола. Я мысленно морщусь. Там сейчас рулит обиженная на меня Оля Пылесос.

– Формально ты кандидат в члены партии, – поясняет Петровский. – Так что дисциплинарную комиссию мы все-таки соберем. Но парень ты правильный, интервью нормальное, я бы даже сказал, патриотическое. Поэтому…

Ректор посмотрел на парторга. Тот кивнул.

– Поэтому отпишемся. Собрались, рассмотрели, ничего не нашли. Приложим к ответу копию бумаги из Министерства культуры.

– А мне что делать? – Я как-то даже опешил от той скорости, с которой «деды» меня вытащили из задницы.

– Отдыхать, набираться сил перед новым учебным годом, – пожал плечами ректор. – Практика в «Известиях» у тебя как?

– Да все вроде хорошо, – промямлил я.

– У Аджубея в больнице был? – подмигнул мне Солодков.

Знают! Интересно, все или частично? И ведь не обсудишь с ними детали заговора против Хрущева. Впрочем, этого не потребовалось.

– Не пускают! – развожу я руками.

– Сходи к нему, теперь уже пускают. – Ректор собрал все документы в папку. – И… Русин! Будь осторожен. Очень многие теперь тебе захотят поставить подножку.

Ошарашенный происходящим, я попрощался, вышел в приемную. Посмотрел на часы. Успеваю еще к Аджубею? Кремлевская больница – в Кунцево, это максимум полчаса езды. Успеваю.

* * *
Приходится признать, что мое решение самостоятельно добраться на «Волге» до Звездного городка оказалось очень самонадеянным шагом. А ведь дежурный офицер, позвонивший в общагу, предлагал прислать за мной машину. Когда я гордо заявил, что приеду на своей, он даже попытался объяснить мне, где нужно будет повернуть со Щелковского шоссе. Но Леша Русин же умный, он и сам все знает! Вспомнил указатель «Звездный» из прошлой жизни и решил, что добраться туда не составит никакого труда. Ехать-то недалеко, где там особо плутать? Наивный… Кто же знал, что на деле найти поселок космонавтов окажется не так просто.

Начнем с того, что с указателями на дорогах сейчас вообще плохо, а учитывая повышенную секретность всех объектов, примыкающих к военному аэродрому Чкаловский и к Центру подготовки космонавтов в частности, там их практически нет. Еду по узкой полосе Щелковского шоссе, окруженной густым лесом, и с удивлением понимаю, что многих привычных мне ориентиров на нем просто еще не существует. Лес, лес… какая-то деревенька. О! Указатель на Медвежьи озера. Снова лес, лес, лес… Но я уверенно еду дальше, не снижая скорости, зная, что мимо памятника Покорителям неба уж точно не проскочу. Угу… И вот уже впереди железнодорожный переезд показался, а «Сушки» – то на постаменте нет и в помине! Делаю легкий прокол – узнаю, что этот памятник только в 1980 году установят. Вот балда…

Чертыхаясь, разворачиваюсь назад, закладывая резкий разворот на пустынном шоссе, и дальше еду, уже сверяясь с картой, вызванной в голове. На заднем сиденье машины при развороте жалобно тренькнула гитара, стукнувшись грифом о мягкую обшивку двери. Покосившись на нее, ощущаю легкий мандраж, словно перед трудным экзаменом. Эта подруга семиструнная была позаимствована в безвозмездное пользование у одного из соседей по общаге сразу после моего возвращения от Аджубея.

Прорваться в больницу к «главному зятю страны» оказалось нелегко – в список посетителей фамилия Русин, конечно, внесена не была. Выручила, как всегда, хрущевская индульгенция – Аджубею позвонили с поста, и меня пропустили без разговоров. Выглядел главред «Известий» неважно, хоть и уверял, что идет на поправку. Но его бледный, нездоровый вид говорил о том, что до окончательной «поправки» ему еще ой как далеко. Проговорили мы с ним недолго – врачи постоянно напоминали «пора, мой друг, пора» – и в основном на отвлеченные темы: понятно, что в таком месте у стен могут быть о-очень большие уши. Но договорились обязательно встретиться в редакции после моего возвращения в Москву и его выписки из больницы. На прощание Аджубей крепко пожал мне руку, и его тихое «спасибо» было искренним.

Вечер пятницы я целиком посвятил восстановлению своих гитарных навыков, и, слава богу, никто этому не мешал, не отвлекал и даже не жаловался на шум. Димон где-то пропадал после работы и вернулся ближе к полуночи с довольной мордой – из чего я сделал вывод, что с Юлькой они все-таки помирились. Лева всецело погрузился в ремонт «Победы», и даже Индус куда-то свалил. Правда, перед уходом поинтересовался, зачем мне гитара, если я даже не умею на ней играть?

– А кто тебе сказал, что не умею? В армии я неплохо подбирал аккорды, просто никогда этого не афишировал.

– Да?! Ты же вроде и петь не умеешь, сам всегда шутил, что тебе медведь на ухо наступил.

– Я просто стеснялся.

– А теперь перестал?

– А теперь перестал.

На самом деле на гитаре я уже не играл лет двадцать и, казалось, забыл за это время все, что только можно забыть. Но вот вдруг выяснилось, что мозг сохранил мои умения где-то в глубине «чердака» и прекрасно помнит, как надо правильно настраивать инструмент. Так что я ловко подтянул струны, и как же приятно было пробежаться пальцами по грифу и извлечь нужные аккорды! И если вечер-два посидеть с гитарой, то вполне можно прежние навыки восстановить. Пусть не в полном объеме – пальцы-то все-таки другие, но…

Увлекшись, вдруг заметил, что Индус с интересом посматривал на мои попытки освоить чужой инструмент.

– Слушай, скажи все-таки, зачем тебе все это?

– Нужда заставила.

Все равно этот репей не отвяжется, так лучше сразу объяснить ему мой интерес к гитаре.

– Мои стихи переложили на песню – и вначале не очень удачно. Так что неплохо бы теперь сразу к стихам какую-никакую мелодию подбирать, чтобы заранее убедиться, что они ложатся на музыку.

Индус понятливо кивнул. Кажется, мои объяснения его вполне устроили. Вот так пусть и доложит своим кураторам: Русин сошел с ума – начал на гитаре бренчать. Занятие это вполне безобидное, не то что на Лубянке перестрелки устраивать или на бэтээре по столице разъезжать.

Выныриваю из воспоминаний и сразу замечаю нужный мне поворот. Снова сверяюсь с картой в голове. Да, это он. И никаких указателей!

Бегло копаюсь в памяти насчет информации по Звездному городку. Главный сюрприз – официально даже такого названия нет – Звездный, и сам всемирно известный городок космонавтов пока в стадии строительства. Там только недавно первые дома начали возводить. А что же есть? Есть ЦПК – Центр подготовки космонавтов, и есть обычный жилой поселок для космонавтов рядом с аэродромом Чкаловский, с немудреным названием Зеленый. Причем Зеленых поселков здесь целых два – один еще до войны был построен для военных летчиков, когда сюда с Ходынки перебазировался полк Валерия Чкалова. А вот второй – чуть подальше – уже находится в введении ЦПК, тут-то и живут сейчас наши космонавты. Этот поселок потом переименуют в Щелково-3. Но чтобы добраться до самого поселка, сначала мне приходится проехать через несколько КПП. На каждом предъявить документы ребятам с суровыми лицами, объяснить, куда и зачем я направляюсь. Пропуск на меня заказан, так что проезжаю я без проблем и вскоре уже въезжаю в городок космонавтов.

Сам поселок представляет собой несколько совершенно обычных кирпичных домов в четыре и пять этажей, которых в Москве полным-полно. В центре, на площади, трехэтажное здание Дома офицеров. Оно тоже выстроено из красного кирпича и выглядит довольно современно. Слева от него памятник Чкалову – уменьшенная копия его любимого самолета «АНТ-25» на высоком цементном постаменте. На площади перед зданием выстроились в ряд несколько «Волг» с черными военными номерами.

Паркуюсь рядом с ними. А у входа в Дом офицеров меня уже встречают – молодой рыжий парень в штатском приветливо машет мне рукой. За стеклом у дверей висит большая афиша на сегодня: «Вечер музыки и поэзии». Ага… значит, не один я буду выступать, уже немного легче.

Гости уже начали съезжаться, но до начала мероприятия еще полчаса. Рыжий парень, представившийся Виктором, ведет меня через просторный холл, сворачивает в длинный коридор со служебными помещениями и оставляет перед кабинетом с табличкой «Директор Дома офицеров Назаров Н. П.». Вежливо стучусь и захожу.

Навстречу из-за стола поднимается полноватый высокий мужчина средних лет с приятным простым лицом:

– Добрался? Ну, давай знакомиться. Николай Петрович, – он протягивает мне руку.

По манере общения в директоре безошибочно узнается отставной офицер. Никаких политесов, все строго по делу, хоть и доброжелательно. Представляюсь в ответ.

– Русин Алексей.

– Служил? Тогда давай сразу по-простому.

По-простому – это, видимо, как принято в армии, – к младшему по званию на «ты», к старшему – на «вы». Но я ничего не имею против, меня это вполне устраивает.

– Вы хоть расскажите мне, кто еще будет сегодня выступать?

– Из поэтов Евтушенко обещал приехать, вам на двоих отдано первое отделение. Во втором будет выступать молодой джазовый коллектив. Слушай, Алексей, ты же не в первый раз на концерте, у тебя же есть подготовленная программа?

– Да, конечно. Не беспокойтесь, – рассеянно киваю я.

Так вот с кем меня сегодня судьба свела – с самим Евтушенко… Что ж, постараюсь не ударить лицом в грязь. Хотя тягаться на равных с таким поэтом сложно. И аудиторию он держит за живое – в этом ему не откажешь. Что-то я уже начинаю волноваться… Ну да ладно, где наша не пропадала!

Николай Петрович ведет меня за кулисы, откуда я могу наблюдать, как постепенно заполняется публикой зрительный зал. Он в этом Доме офицеров совершенно обычный, похожий на сотни других залов в любых советских кинотеатрах. А вот зрители выглядят довольно непривычно – мужчины почти все в военной форме. В штатском – почти никого. Зато женщины в разноцветных летних платьях на фоне строгих мундиров выглядят очень живописно. Лица в зале в основном молодые, людей старшего поколения немного. И все они явно хорошо знакомы между собой – это сразу заметно по дружелюбной атмосфере. Люди приветствуют друг друга, улыбаются, шутят… этакий дружный сплоченный коллектив закрытого военного городка.

Евтушенко появляется за кулисами минут через десять. Стремительный, энергичный, модно и ярко одетый – настоящая звезда эстрады. Узкое, немного нервное лицо с тонкими губами и острым взглядом. Не чинясь, первым протягивает мне руку.

– Евгений.

– Алексей.

– Слышал твои «Мгновения» в «Огоньке», отличные стихи! Правда, на Робика Рождественского очень похоже, в его стиле написано. Литинститут окончил?

Я отчаянно краснею. Вот зараза!.. Угадал прямо «с первой ноты», у кого я «Мгновения» отжал. Беру себя в руки, делаю вид, что его замечание меня совсем не задело. Отвечаю только на вопрос про учебу.

– Нет, учусь на журфаке МГУ.

– Тоже неплохо, – кивает Евтушенко и улыбается. – Да ты не смущайся так! Начинающие поэты почти всегда грешат подражательством. Это неизбежно, пока у тебя свой собственный стиль не появится. Со временем это пройдет.

Вроде и слова его вполне доброжелательные, но подляной от них за версту несет. Топит конкурента перед концертом? Мысленно пытаюсь предугадать, на чем еще он меня может поймать. Понадергано у меня из современных поэтов дай боже! От продолжения неприятной темы спасает появление Гагарина. Вот уж кому я рад безмерно! Да и Евтушенко про меня сразу же забывает, бросаясь навстречу первому космонавту. Они явно видятся не в первый раз и здороваются, как старые знакомые.

– Алексей, спасибо что приехал! – Гагарин жмет, наконец, и мою руку. – Ребята очень хотели послушать твои стихи, я их заинтриговал своими рассказами.

– Ну, с Евгением мне трудно будет конкурировать.

– Да брось! Вы совершенно в разных жанрах пишете. К тому же и проза у тебя отличная. У нас твой «Город» в отряде уже почти все прочитали. И еще очередь в библиотеке на «Новый мир» на месяц вперед. Кстати, после концерта будет небольшое дружеское застолье – готовься, вопросами тебя там сегодня замучают!

Гагарин улыбается, и не ответить на его обаятельную, открытую улыбку просто невозможно. От него исходит такая позитивная энергия, что не хочется его отпускать. Но раздается звонок, предупреждающий о начале концерта, и он уходит. А мы с Евтушенко выходим на сцену, где нас по очереди представляет Николай Петрович.

Первым выступаю я, и это нормально. Понятно, что новичок идет на разогреве у более именитого поэта. Его присутствие за журнальным столиком в углу сцены меня совершенно не смущает, стихи для выступления отобраны такие, что за них не стыдно. И начинаю я, конечно, с «Мгновений», сразу задавая высокую планку концерту. Меня слушают внимательно, тишина в зале стоит оглушительная. После каждого стихотворения зрители громко хлопают, но стоит мне поднять руку, как аплодисменты тут же послушно затихают и зал застывает в ожидании новых строф. Эта нынешняя любовь публики к поэзии не перестает меня удивлять. И чем ее объяснить, я, если честно, так и не знаю. Искреннее восхищение в глазах людей порой наводит меня на мысль, что такое увлечение поэзией в обществе напрямую связано с отсутствием в нем цинизма. Нет, циники, конечно же, есть и сейчас, но их количество несопоставимо с тем, что будет в 70-х и 80-х. Видимо, люди еще не утратили способность ярко сопереживать услышанному, прочитанному и увиденному.

Но Евтушенко, кажется, не ожидал от меня стихов такого уровня, и по его лицу заметно, что он в легкой растерянности. Снисходительность на лице будущего классика быстро сменилась напряженным вниманием. Скосив глаза, вижу, как он задумчиво трет пальцами острый подбородок, откинувшись в кресле.

Выслушав целую овацию, я уступаю место Евгению. Один из самых популярных советских поэтов показывает класс – читает, как дышит. Его стихи понятны и доступны любому слушателю. Не зря его поэзию называют эстрадной. Хотя любовь Евтушенко к игре словами и звуками доходит до вычурности – этого тоже нельзя не заметить. А его пафосная риторика иногда попахивает откровенной конъюнктурой. Собственно, Евгений и войдет в историю нашей культуры как уникальный поэт, способный отвечать на любые запросы общества. От прославления Ленина и Сталина в 50-х до антисоветского разворота в 80-х и западноевропейского оппортунизма в 90-х. А сейчас, в середине 60-х, он представляет себя трибуном послесталинского периода и верным последователем Маяковского. Сам не замечая того, что пафосная высокопарность в его стихах зачатую соседствует с откровенным прославлением мещанства. И он вступает этим в жесткое противоречие с позицией самого Маяковского, который как раз мещанство люто ненавидел и презирал.

Первое очарование выступлением Евтушенко спадает. Его заразительный бодрый оптимизм больше не цепляет меня. Он слишком красуется на сцене, и вскоре я понимаю, как мало в его стихах искренности и глубины. Передо мной вроде бы и романтик, но при этом разочаровывающе расчетливый и прагматичный. Конечно, на нынешнее восприятие Евтушенко накладывает отпечаток и весь мой жизненный опыт, и мое послезнание. Я не могу отделить для себя того молодого поэта, что вижу сейчас перед собой, от старого прожженного циника, в которого он превратится на закате своей жизни. А поэтому разочарование постепенно копится, и вскоре я уже перестаю жадно вслушиваться в стихи, раздающиеся со сцены. Нет. Это точно не мой кумир.

* * *
Поэтическое отделение концерта заканчивается, и под бурные овации мы с Евтушенко покидаем сцену. Перемещаемся в зрительный зал, где в первом ряду оставлены два места. Пока идет небольшой перерыв и музыканты расставляют свои инструменты, нас окружают зрители. Евтушенко большой мастер в живом общении с публикой – поэт улыбается, сыплет остротами и вообще испускает вокруг себя флер очарования, под который тут же попадают особы женского пола. Женя просто купается в дамском внимании и восхищении, щедро раздает автографы – явно наслаждается всем этим. Я же держусь намного скромнее, как и положено начинающему автору, и, отвечая на вопросы публики, веду себя не в пример сдержаннее. Аудитория вокруг меня собралась по большей части мужская, оттого и сами вопросы серьезные – почти все они относятся к «Городу». Кто был прототипом главных героев, живы ли они, какова их дальнейшая судьба? Еще раз мысленно даю себе слово позаботиться об Асе.

Наше общение с публикой прерывается с продолжением концерта, вернее с его второй, музыкальной, частью. Молодые ребята из джаз-банда играют с огоньком, задорно, много импровизируют, это настоящее живое выступление. Исполняют они известные современные песни, что-то я слышу впервые – в общем, впечатления остаются приятные. Но… не более того. Не цепляет. Мне трудно восхищаться музыкой, которую слышал по радио все свое детство и которая изрядно приелась еще тогда. Восхищаться песнями времен молодости наших мам и пап, над которыми мы снисходительно, а иногда и зло посмеивались в юности. Оказалось, что в моей второй жизни при суперпамяти есть свои большие минусы – я не могу воспринимать сто раз виденное и слышанное как что-то новое и уж тем более новаторское. Невозможно получить первое, даже самое яркое впечатление дважды. Потому что я уже знаю: на смену этой музыке, этим фильмам, этим спектаклям придут более свежие, интересные и более профессионально сделанные. Сейчас же мне остается только вежливо хлопать.

После концерта большая часть публики расходится, а нас с Евтушенко ведут в офицерскую столовую, которая на время превращена в банкетный зал. Отдельные столики сдвинуты буквой «П», как на свадьбе, и накрыты белыми скатертями. В роли двух свадебных генералов, видимо, выступаем мы с Женей. Он-то, наверное, привык к подобному: застолье для артистов после концерта – вполне привычная практика, – а вот мне как-то неловко. Впрочем, первое смущение быстро проходит. Гагарин знакомит нас со своими товарищами, по очереди представляя их. Я, волнуясь, пожимаю руки Титову, Быковскому и Поповичу, на их кителях, как и у Юры, Звезды Героев Советского Союза… Слышать по радио и телевидению прославленные имена первых космонавтов – это одно, а видеть этих людей рядом с собой, говорить с ними – совсем другое. Ощущения непередаваемые!

На данный момент по программе «Восток» в космосе побывали уже шестеро космонавтов, но семейной пары Николаева и Терешковой на концерте не было – у них недавно родился ребенок, и им явно не до развлечений. Зато здесь присутствуют все остальные летчики из Первого отряда – те, которые тоже скоро отправятся в космос, но в рамках новых космических программ – «Восход» и «Союз». Вот они стоят передо мной – герои, имена которых никому пока не известны: в форме – Комаров, Леонов и Беляев, рядом с ними в штатском – Феоктистов и Егоров, один – инженер-конструктор, другой… врач. Полет «Восхода-1» с тремя космонавтами на борту состоится совсем скоро, уже в октябре, «Восхода-2» – в марте, и тогда впервые человек выйдет в открытый космос. Экипажи, видимо, уже сформированы, потому что космонавты держатся вместе.

Рассаживаемся за столом, я оказываюсь между Гагариным и круглолицым, загорелым Леоновым. Последний постоянно улыбается, весело шутит. Все окружающие смеются, шутят в ответ.

Еда на столе вполне обычная, как в любом рядовом ресторане, никаких особых изысков. Тосты произносятся и в нашу честь, и за здоровье принимающей стороны. Но пьют за столом мало, рюмки и фужеры поднимают скорее чисто символически. Не похоже, что спиртное здесь под запретом, просто ребята из отряда космонавтов знают свою норму. Я вообще не пью, помня, что мне потом за руль садиться, а вот Женя, которого привезли на служебной машине, ни в чем себя не ограничивает, и на его поведении это сильно сказывается. Он становится шумным, громко смеется и с жаром рассказывает о своей недавней поездке на Братскую ГЭС. С видимым удовольствием выслушивает похвалы в свой адрес. Комплименты Женя любит. Как и всеобщее внимание. А мне это только на руку.

Мы сидим и тихо разговариваем с Юрой. Он тоже собирается в отпуск и сейчас решает, куда ему с семьей поехать. Да уж… с его известностью со спокойным семейным отдыхом могут возникнуть проблемы. Если только на необитаемом острове ото всех скрыться? Гагарин смеется, говорит, что этот вариант он тоже рассматривал. Неожиданно выясняется, что Юра – большой фанат водных лыж и даже принял участие в организации Всесоюзной федерации этого вида спорта. В следующем году они уже собираются проводить первые официальные соревнования. Уговаривает меня хотя бы раз прокатиться на водных лыжах, чтобы почувствовать, как это здорово. Его увлечение мне понятно – человека отстранили от полетов на самолете, берегут его как национальное достояние, а душа-то по-прежнему требует риска и выплеска адреналина. Не удивительно, что его страсть к катанию на водных лыжах разделяют и многие другие товарищи по отряду космонавтов – эти парни привыкли жить на грани риска.

Рассказываю в ответ о серфинге. Мол, на Западе стало модным кататься на доске на волнах. Попутно выполняя разные пируэты.

– Там, наверное, специальная доска нужна, – вздыхает Гагарин. – У нас такую без чертежей не сделаешь.

– Да и волн таких на Черном море нет, – соглашается Леонов. – Американцам хорошо, вокруг них аж два океана.

– Волны есть. Например, на пляже Джемете, – возражаю я, дочищая тарелку.

– Это где? – удивляется Юра.

– Недалеко от Анапы.

Анапа, небольшой городок на Черном море, постепенно становится главной детской здравницей. А рядом с ним – Джемете, песчаное дно которого дает отличные волны.

– Ну разве что там… – недоверчиво тянет Леонов.

– Не верите? – Меня цепляет скептицизм на лицах космонавтов. – Я через три дня еду на юг. Сделаю доску и встану на волну. В доказательство пришлю вам фотографии.

Ага. Алексей Русин – первый советский серфингист. Так спасем СССР!

Гагарин смеется, Леонов одобрительно хлопает по плечу.

Дальше разговор за столом неизбежно заходит о фантастике и прогнозах на будущее. Оптимизм присутствующих по этой злободневной теме просто зашкаливает. Все свято уверены в том, что полет советских космонавтов на Луну – дело ближайших пяти лет (Челомей уже и ракету Н1 для этого дела готовит), и там мы снова будем первыми. Для меня это странно слышать не от простых обывателей, а от людей, сведущих в космонавтике. Ведь уровень нашей автоматики и электроники слишком слаб. Этот факт тщательно скрывают, однако практически в каждом полете что-то случается и возникает нештатная ситуация – то автоматика откажет, то еще какие-нибудь инженерные огрехи вылезут. Власти при этом беспрерывно подгоняют Королева, требуя от него невозможного, а при такой нервной гонке крупные ошибки неизбежны. Для подготовки первого полета на Марс эти оптимисты отводят лет десять. Представляю их разочарование, если бы они сейчас узнали, что даже и через пятьдесят лет эти полеты так и не будут осуществлены.

– Алексей, а ты что думаешь? – улыбается Леонов, вырывая меня из раздумий.

– Вам виднее. Но мне кажется, что будущее все же за орбитальными станциями. А Луна и Марс – это скорее дело престижа. Потянет ли страна такие громадные затраты на космическую программу?

– Конечно, потянет, даже не сомневайся!

– Может, тогда для начала хотя бы выпустим человека в открытый космос?

Внезапно СЛОВО в моей голове взвывает оглушительным реактивным двигателем. Чувствую, еще чуть-чуть – и опять из носа польется кровь.

Тем временем космонавты переглядываются. Леонов тихо произносит:

– Вообще, это секрет пока. Но в мой полет весной планируется выход.

– В скафандре? – я начинаю понимать, чего хочет СЛОВО.

– Нет, в плавках, – смеется Гагарин.

– Да… – тяну я. – Это будет еще одна победа советской космонавтики. Конечно, если все пойдет штатно.

– А что может пойти нештатно? – напрягается Леонов.

– Ну, я не знаю, можно пофантазировать. – Я отвожу глаза. – Вы же наверняка тросом к кораблю будете пристегнуты? – Дождавшись кивка, продолжаю: – Значит, потеряться в космосе вы не можете.

Космонавты снисходительно улыбаются. Делаю вид, что мучительно размышляю.

– Какое-нибудь нарушение дыхательной смеси? – Даже не дождавшись возражений, сам себя обрываю: – Нет, на Земле все по сто раз проверили. О! Раздуть скафандр в космосе может? Там же внешнего давления нет.

На самом деле в моей реальности все так и случилось. У Леонова раздуло скафандр, и он едва смог попасть обратно в люк. Чуть не случилась трагедия – воздух уже заканчивался. Причем это могла быть трагедия в прямом эфире – Леонов вел трансляцию на Землю с ручной камеры.

Космонавты снова переглядываются. За столом повисает молчание. Подвыпивший Евтушенко вертит головой и не понимает, почему все резко потеряли к нему интерес.

– Вообще и правда такое может случиться, – Леонов трет лоб. – Наш скафандр «Беркут» – мягкий. Жестких вставок почему-то не сделали. Да… может раздуть.

– А люк узкий, – подхватывает Гагарин. – Ну, Русин! Ты даешь…

Все смотрят на меня в удивлении.

– Спасибо, Леша. – Леонов сильно жмет мне руку. – С меня причитается!

Глава 9 Кишит певцов столпотворение,цедя из кассы благодать;когда продажно вдохновение,то сложно рукопись продать.И. Губерман
Чего бы попросить? Может, чтобы взяли с собой в полет «Город»? А что? Первая книга в космосе – лучше рекламу на Западе не придумаешь. Но вот только вес того, что берут с собой космонавты в полет, сейчас строго ограничен, там на счету буквально каждый грамм.

– Русин, а откуда у тебя такие познания о скафандрах? – подает голос Евтушенко.

– Фантастику нужно читать, Жень! Сейчас вся молодежь космосом увлечена. В нашем литературном клубе мы даже конкурс объявили на лучший фантастический рассказ.

– Да?.. А что за клуб?

Приходится рассказать о «Метеорите». Тема вызывает неподдельный интерес. Но Евтушенко слушает мой рассказ со снисходительной улыбкой, видимо, сталкивался уже с любительскими кружками поэзии и знает им цену.

– Ну, и есть уже результаты?

– Конечно, есть! Меня печатают понемногу, «Город» вот вышел в «Новом мире» и в «Советском писателе». Сейчас готовлю сборник поэзии. А двое наших ребят написали отличные пьесы, несколько областных театров уже готовятся к их постановке. Осенью, думаю, дойдет дело и до столичных театров, сейчас-то многие труппы на гастролях. И все это, заметь, только за два месяца с момента основания нашего клуба!

– Серьезная заявка. Пригласишь в свой клуб?

– Я всех вас к нам приглашаю! – повышаю голос, привлекая внимание присутствующих. – Приходите на наши встречи, мы всегда рады гостям. Тем более что осенью уже будут какие-то первые результаты конкурса фантастики, и мы устроим по ним чтения.

– Леш, я точно приеду! – смеется Леонов. – Вдруг у вас в клубе еще какие-нибудь отличные идеи появятся. Молодые пытливые умы еще и не на такое способны!

А что? Это мысль… Можно попробовать написать фантастический рассказ, в котором обрисовать реальную аварийную ситуацию, произошедшую в ближайшем будущем. Ото всех технических ошибок мне космонавтов, конечно, не уберечь, но вдруг случится чудо и удастся спасти Володю Комарова? Описать посадку космического корабля с невыпущенным парашютом. До трагедии еще три года, есть время обдумать ситуацию.

– И не забудь про свое обещание сделать доску для серфинга! – грозит мне пальцем Гагарин. – Я от тебя не отстану, пока не увижу ее собственными глазами.

Вот же фанат водного спорта!

– Ну, Леша у нас просто мастер на все руки, – в голосе Евтушенко ехидства хоть отбавляй. – Слушайте, я сочинил на него короткую эпиграмму:

Из десяти венцов терновыхМетеоритный свил себе венец.И так явился миру гений новый!Необразованный юнец.
Зло! Но смешно. Космонавты улыбаются, переглядываются. Чем ответит Русин? Легкий прокол, и я читаю слегка переделанное четверостишие Губермана…

– Не брани меня, Евгений,отвлекись от суеты,все и так едят друг друга,а меня еще и ты.
Зал взрывается хохотом. Пока Евтушенко хватает ртом воздух, я добиваю его немного измененным стихотворением Гафта:

– Богатырь ты, Женя, с видуИ актер душой.Мы на сцену вместе выйдем,Ты махнешь рукой.Сколько горьких слез украдкойДамы по тебе прольют,О поэта жизни сладкойПесенку потом споют.
Мне аплодируют, кто-то даже записывает стихи. Ответ не заставляет себя ждать, Евтушенко тоже остер на язык и скор на расправу:

– Когда откроет Русин ротИ говорит –  весомо, зримо,Нам вспоминается водопровод,Сработанный еще рабами Рима.
Теперь искренне хлопают Евтушенко. Кто-то даже шутит про новую поэтическую схватку а-ля Маяковский и Есенин.

Что ж ты не уймешься-то, Женя! Перебрал – веди себя прилично. Снова переделываю Гафта. Получай:

– Поэт великий, многогранный,Но что-то взгляд у Вас стеклянный.Быть может, это фотобрак?Но почему тогда хорош пиджак?
Леонов и Гагарин просто заливаются смехом, поглядывая на пыхтящего Евтушенко. Пиджак у него и правда хорош – импортный, модный. Наверняка из-за границы привезенный. Евгений краснеет, но наконец находится с ответом. Кстати, он тоже слегка переделал чужие строки. Или я уже создал параллельную реальность, где все не так, как было?

– Твое место на этом светеОбраз точный определит:Ты лучина –  во тьме она светит,А при солнце –  коптит.
Подумаешь, удивил! Да у меня в голове вся антология советской поэзии, я могу хоть до утра с тобой пререкаться и соревноваться в остроумии:

– В цветном разноголосом хороводе,в мелькании различий и приметесть люди, от которых свет исходит,и люди, поглощающие свет.
Нам опять аплодируют, Гагарин примиряюще поднимает руки:

– Предлагаю боевую ничью! Жень, признайся: молодой поэт Русин оказался достойным противником.

– Ну…

Евтушенко вымученно улыбается, колеблется. Явно не хочет так быстро сдаваться, и тогда я первым протягиваю ему руку:

– Мир?

– Ладно, сегодня была ничья, признаю. Но думаю, это не последняя наша встреча.

* * *
Все переходят к обсуждению последних фильмов, кто-то закуривает. Официантки накрывают стол под чаепитие. Кажется, настал удобный момент для моего дебюта в качестве барда, и я тихо выскальзываю из зала, чтобы сходить за гитарой к машине. Меня опять охватывает легкий мандраж. Вроде бы выбранную песню в прошлой жизни сам сто раз пел и на гитаре исполнял, аккорды там не сложные, слова наизусть помню – их вся страна помнит, – а вот все равно волнуюсь. Понравится ли?

За то время, пока меня не было, на столах расставили горки с пирожными, вазы с фруктами и конфетами, сейчас разливают душистый чай по чашкам. Улыбчивая официантка заботливо пододвигает поближе к Гагарину тарелку с несколькими видами зефира. Он благодарит ее и чуть смущенно признается мне:

– Из-за всех этих банкетов и застолий поправился я здорово за последнее время. Вечно неудобно отказываться и людей обижать. Теперь приходится ограничивать себя, чтобы восстанавливать прежнюю форму. Врачи на диету посадили, из сладкого только зефир и пастилу можно. О конфетах и тортах теперь надолго придется забыть.

Ну да… при его-то небольшом росте лишняя полнота на Гагарине вполне заметна. Да еще, наверное, и снижение физических нагрузок сказывается с этими бесконечными представительскими поездками по стране и миру. И попробуй-ка откажись от застолий и фуршетов – куда бы он ни приехал, везде торопятся поляну накрыть и произнести тост за здоровье первого космонавта Земли и просто приятного, обаятельного человека.

– Русин, ты у нас, оказывается, еще и на гитаре играешь?! – опять доносится до меня насмешливый голос Евтушенко, увидевшего вдруг мою гитару, прислоненную к ножке стула. – Какая многогранная личность…

Нет, ну когда он уймется?! Я лишь беззлобно улыбаюсь в ответ. Скалься, скалься, Женя… Посмотрим, что ты минут через десять скажешь. Лично я за всю прошлую жизнь не встречал ни одного человека, кому бы не нравилась песня, выбранная мною для сегодняшнего «дебюта». Это песня на все времена, Женя, и сейчас я заставлю тебя прикусить твой острый язык:

– Друзья… – смущенно откашливаюсь я. – Сегодня я хочу вынести на ваш суд свою новую песню. Ее еще никто не слышал. Прошу вас снисходительно отнестись к моей игре на гитаре, я не брал ее в руки с армии и лишь недавно решил снова попробовать. Уж больно эти стихи просились на музыку, да и Пахмутова сказала, что грех талант закапывать в землю. Не знаю, не знаю… Вот, решил попробовать.

Раздаются подбадривающие выкрики:

– Давай, не стесняйся!

– Пой!

– Посвящаю эту песню всем фронтовикам – оставшимся в живых и не вернувшимся с войны…

Отодвигаюсь от стола вместе со стулом, давая себе оперативный простор, подхватываю гитару, перебираю струны, настраиваясь на серьезный лад. Зал замирает в ожидании. Даже Евтушенко перестает улыбаться, словно чувствует остроту момента. Раздаются первые аккорды, и по залу разносится мой негромкий голос:

– Здесь птицы не поют…Деревья не растут…И только мы к плечу плечоВрастаем в землю тут.
Первые строки Булата Окуджавы я пою тихо, немного задумчиво, с небольшими паузами. И так же, как у Нины Ургант в фильме «Белорусский вокзал», мой голос постепенно крепнет и набирает силу с каждой новой строкой:

– Горит и кружится планета,Над нашей Родиною дым,И значит, нам нужна одна победа,Одна на всех –  мы за ценой не постоим.
Но затем я чуть убираю градус патетики, пою более душевно. У актрисы «Белорусского вокзала» песня под конец быстро набирает мощь – это уже практически военный марш. Но мне сейчас марш не нужен, оставим его до лучших времен и… до встречи с Пахмутовой. Я же пою песню без надрыва, как пел ее сам Окуджава. В памяти всплывает, что двое из этих космонавтов воевали, и я нахожу глазами в зале Константина Феоктистова и Павла Беляева. И я обращаюсь прямо к ним:

– От Курска и ОрлаВойна нас довелаДо самых вражеских ворот.Такие, брат, дела…
Смущенно отвожу глаза, видя, как нервно дернул щекой Феоктистов, как плотно сжал рот. Да… в той войне он был разведчиком, чудом выжил. Снова добавляю в голос задумчивой душевности и снова смотрю ему прямо в глаза, заставляя и всех остальных в зале обернуться к двум фронтовикам:

– Когда-нибудь мы вспомним это,И не поверится самим.А нынче нам нужна одна победа,Одна на всех –  мы за ценой не постоим.Одна на всех –  мы за ценой не постоим!
Торжественным аккордом звучат завершающие строки:

– Нас ждет огонь смертельный,И все ж бессилен он.Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,Десятый наш десантный батальон.Десятый наш десантный батальон!
Несколько секунд в зале стоит оглушающая тишина. Как будто все вдруг здесь перестали дышать. Потом от двери доносится чей-то сдавленный женский всхлип – и он, словно спусковой крючок, взрывает застывшую в зале тишину. Все взволнованно вскакивают с мест, хлопают, что-то кричат мне, обнимают, сдавливая в крепких мужских объятьях… А я растерянно нахожу взглядом пожилую официантку, плачущую на пороге банкетного зала. Она улыбается мне сквозь слезы, вытирает глаза передником и тихо исчезает в сумраке коридора. Нужны ли еще какие-то слова признания после этого…

Очнулся от того, что меня трясет за плечо взволнованный Евтушенко:

– Леша, какого черта ты скрывал от всех такие таланты, тебе выступать нужно на большой сцене! Осенью у нас возобновятся поэтические вечера в Политехе, ты должен, слышишь, обязательно должен там выступить – народ просто обалдеет, когда услышит эту песню! Согласен?!

Евтушенко оттесняют прочь, я лишь успеваю заторможенно кивнуть ему. Да я сейчас на все согласен, о чем меня ни спроси. Эта песня словно вычерпала из меня все силы до дна, я столько души в нее вложил, что совершенно опустошен. Украдкой смотрю на часы – пора закругляться, мне еще сегодня ночью на вокзал, Вику встречать. Какая только злая зараза придумала такое позднее прибытие поездов?!

Скомканно прощаюсь, объясняю ситуацию с любимой девушкой, клятвенно заверяю всех, что осенью обязательно еще приеду сюда. Напоминаю, что рад буду увидеть космонавтов на заседании нашего клуба «Метеорит».

– А меня?! – возмущается пробившийся опять через толпу Евтушенко.

– Тебя в первую очередь, Жень! Без тебя никак.

– Ловлю на слове. Надо проверить – вдруг у вас там полный клуб таких самородков?!

Обмениваемся телефонами, на прощание крепко жмем друг другу руки. Юра, который до этого о чем-то напряженно разговаривал с каким-то генералом, вызывается проводить меня до машины. Свежий ночной воздух врывается в легкие и остужает мою бедную голову, быстро приводит растрепанные мысли, нервы и чувства в относительный порядок. Только сейчас я замечаю, что Гагарин чем-то расстроен:

– Что-то случилось?

– Не обращай внимания… Все было ожидаемо и предсказуемо. – На мой недоуменный взгляд нехотя поясняет: – Сейчас узнал, что мой очередной рапорт с просьбой о допуске к полетам снова завернули.

– А… может, это и правильно, ты же теперь космонавт?

– Да как ты не понимаешь, Алексей?! – горячится Юра. – Я летчик! Небо – моя жизнь, я с детства мечтал летать! «Восток» допускает ручное управление, но в основном там работает автоматика. И в каждом новом космическом корабле ее становится все больше и больше. Вот увидишь, придет время – и военных летчиков там запросто заменят бортинженеры. Наши летные навыки будут никому не нужны!

– Ну, это ты преувеличиваешь! Такие времена настанут еще очень не скоро.

Гагарин расстроенно машет рукой:

– Может, и не скоро. Но обязательно настанут. И летчиком я себя чувствую только в небе на своем самолете, когда всем телом ощущаешь рев турбин, когда перегрузка вдавливает тебя в кресло на крутом вираже… Да, она намного меньше, чем при входе в атмосферу, но, как вспомню петлю Нестерова, «бочку», «горку», душу мою просто черная тоска захлестывает. Бывало, после посадки комбинезон снимешь – его можно хоть выжимать от пота. Вот это жизнь! Настоящая жизнь. А они мне запретили летать, небо теперь только по ночам снится.

– Сочувствую…

А что я еще могу ему сказать? Что они абсолютно правы? Но смерть все равно найдет его в небе, как ни беги от нее. И не уберечь его от этой участи. Наверное, такая героическая смерть – самая желанная для настоящего летчика – умереть не от дряхлой старости в постели, а на пике своей славы и на боевом посту, в кабине самолета. Смогу ли я что-то изменить в его судьбе? Не знаю. Но обязательно постараюсь. А вот сказал бы Юра мне спасибо за такое вмешательство – большой вопрос…

* * *
Какой садист придумал ночные поезда? Неизвестно. Но я бы хотел взглянуть в глаза этому негодяю. Таких, как я, уставших и заспанных встречающих на перроне Курского вокзала было человек с полста. И все ждали поезд Минеральные Воды – Москва. Мужики курили, дамы зевали, прикрывая рты ладонями, и тихонько переговаривались. Периодически нас оглушал визгливый женский голос из динамика, объявлявший прибытие или отправление того или иного состава. И как только живут окрестные жители? Это же, хочешь или нет, все расписание вокзала изучишь.

Наконец показался и наш поезд – пожилой тепловоз старых серий. Кряхтя и гремя сцепками, он подошел к перрону.

Первой из вагона выглянула Вика. Взвизгнула от радости и, проскочив мимо проводницы, которая даже не успела протереть поручни, бросилась мне на шею. От родного запаха мигом закружилась голова и заполошно застучало сердце. Вика была одета в цветной сарафан и легкую кофточку. На голове – синий платок, который тут же сполз и был сдернут прочь. Под ним обнаружился обычный хвостик, стянутый резинкой.

– Пойдем, поможешь с вещами.

Мы пропустили выходящих из вагона замученных пассажиров, поднялись в тамбур. В Викином купе оказалось несколько сумок, чемодан и пара баулов. Увидев мой изумленный взгляд, подруга затараторила, пытаясь меня успокоить:

– Мама передала консервированные помидоры, огурцы, сало в банке. Дед целый мешок яблок насушил. Представляешь, в округе у яблонь ветки ломятся – такой урожай. Привезла сушеных грибов немного, вяленых лещей. Бабушка яблочного варенья наварила, пастилы насушили. И я еще собрала слив, но совсем чуть-чуть, ведь они только начали созревать.

– Короче, голод нам не грозит! – резюмировал я, подхватывая одной рукой Викин чемодан и большую сумку, а другой оба баула.

– Не грозит!

Отказавшись от услуг грузчиков, я хоть и с трудом, но все-таки дотащил домашние воронежские гостинцы до «Волги». Поставил все это богатство в обширный багажник и с облегчением выдохнул.

– Ой, а я думала, машина – это временно. – Вика разглядывала велюровый салон, потом потрогала руль в черной оплетке. Мы нечаянно соприкоснулись руками, и на лице девушки появился румянец, глаза заблестели. У меня тоже по телу прокатилось возбуждение. Свернув с дороги, я врубил заднюю передачу, заехал в темный, неосвещенный переулок. Лишь вдалеке светили фонари вокзала и подсветка огромного лозунга на крыше многоэтажного дома: «Сделаем Москву образцовым коммунистическим городом!»

Впрочем, коммунистическая судьба столицы меня совсем не волновала. Рука сама легла на колено Вики и поехала вверх, собирая ладонью юбку сарафана.

– Ой, что ты делаешь, Леша?!

Поздно, милая… Я уже впился жадным поцелуем в девичью шею.

– Нельзя тут! Люди же кругом…

– Вик, ну какие люди?! Ночь на дворе.

В переулке и правда ни души. Как, впрочем, и на площади трех вокзалов.

Моя рука добралась уже до трусиков Вики, язык коснулся мочки уха. Это явно подействовало на девушку. Она часто задышала и сделала последнюю безуспешную попытку вырваться:

– Леша, стыдно же! Увидят!

– Не увидят, темно! – Я уже стягивал одной рукой трусики, мысленно благодарю создателей 21-й «Волги» за диван – не надо опускать сиденье. Руки Вики тем временем нетерпеливо расстегивали пряжку ремня на моих брюках, а я уже шарил ладонью под бюстгальтером – Вика… как же я соскучился!..

Безо всяких предварительных ласк я неуклюже протиснулся сверху на пассажирское сиденье и вошел в девушку. Та застонала, обхватывая мои бедра ногами и вдавливая меня в себя, вцепившись тонкими пальцами в ягодицы. Тоже соскучилась, зайка!

Не прошло и нескольких минут, как мы дружно кончили. Громко и чуть не разбив ногой боковое стекло «Волги». Гитара тоже едва не пострадала от нашей бурной страсти – хорошо, что она успела завалиться за водительское сиденье. Вот что разлука с людьми творит!

* * *
Сплю… Мне снится удивительно приятный сон – женская рука нежно гладит меня по плечу, потом по груди, затем шаловливые пальчики начинают осторожно спускаться вниз. Какой же прекрасный сон!..

– Леша… Ле-шень-ка, вставай!

Я сонно мычу что-то нечленораздельное и пытаюсь отмахнуться от попытки вырвать меня из объятий Морфея.

– Леш, ну просыпайся уже! Ты же сам просил тебя разбудить в девять.

Мягкие женские губы начинают выцеловывать дорожку на моей шее, спускаясь от мочки уха до ключицы. Я?.. Просил разбудить и прервать этот чудный сон?! Нет, не мог я такого сделать… Или мог?.. Вика! Вика же вернулась в Москву. Вспоминаю, чем закончилась наша ночная встреча на вокзале, и невольно начинаю улыбаться сквозь сон.

– Лешка, хватит улыбаться! Вставай, а то Лева убежит в гараж и ты не успеешь с ним поговорить.

– Ам-м! – щелкаю я зубами возле маленького розового ушка и одним рывком подминаю под себя податливое женское тело. – Попалась?!

Вика придушенно пищит и пытается выбраться. Ну уж нет! Хочется затискать ее и отыграться за все те дни, что она провела вдали от меня. Но тут мне коварно суют под нос гудящую телефонную трубку.

– Сначала позвони Леве, потом все остальное!

– А что именно «остальное»?

– Все. Звони уже!

Сон слетает, глаза окончательно открываются. Вздохнув, кручу диск телефона, набирая домашний номер Коганов. К телефону подходит Давид, а вскоре и Лева. Воскресным утром у Коганов традиционный семейный завтрак. Плавно переходящий в не менее традиционный семейный обед. Это единственный день недели, когда в семье безраздельно царствует Мира Изольдовна и железной рукой устанавливает свой распорядок дня. Надеюсь, парню удастся вырваться из дома.

– Лев, привет! Как дела наши скорбные?

– Фигово… Еще дня три провозимся с машиной, не меньше. Одна радость – практика вчера закончилась.

– Ладно, что ж теперь делать. Машина – это святое, – печально вздыхаю я, представляя, как Мезенцев меня просто банально вышлет из Москвы. – Дозвонись до Кузнеца и приезжайте с девчонками к нам на Таганку, часам к двенадцати. Обсудим нашу поездку, решим, что нужно купить, а что можно взять напрокат.

Поговорив с другом еще пару минут, кладу трубку и требовательно смотрю на Вику:

– Где мое обещанное «все»?

– Не знаю, о чем ты говоришь!

– Ах, не знаешь… сейчас я тебе напомню!

Наша веселая возня закономерно заканчивается сумасшедшим утренним сексом. Надеюсь, соседи уже не спят и их не разбудили наши стоны и громкие крики. Добравшись до финиша, проваливаюсь в блаженное ничто, а по телу продолжают гулять отголоски сильного оргазма. Наверное, только в двадцать лет можно заниматься сексом с таким безудержным энтузиазмом, что мозги отказывают напрочь, а сердце выпрыгивает из груди от немыслимого напряжения. И сбившееся дыхание застревает в горле комом при виде любимой девушки, разметавшейся под тобой на смятых простынях. Да, с годами придут и «мастерство», и богатый опыт, только вот подобное сумасшествие, увы, неизбежно проходит. Мне ли этого не знать?..

* * *
К приезду друзей мы успеваем принять душ и перекусить. За завтраком обмениваемся с Викой последними новостями и строим планы на ближайшие дни. Нет худа без добра. Наш отъезд слегка затягивается, зато есть время все тщательнее обдумать и лучше подготовиться. У Вики извечная женская проблема – ей не в чем ехать. Барахольщицей ее не назовешь, и проблема, на мой взгляд, немного надуманная. Но… надо так надо. Выводы из недавнего похода в «Пекин» девушка сделала правильные, и ее мысль о том, что на юге она должна выглядеть не хуже Юли, я полностью одобряю. А значит, нам нужно ехать в ГУМ к фарцовщикам – времени на другие магазины у нас нет.

Пока моя умница усердно составляет списки хозяйственных мелочей, необходимых для нашего комфортного отдыха на юге, я размышляю над тем, как бы мне исхитриться и за оставшиеся дни сделать доску для серфинга. Нет, ну зачем я хвастал и обещал космонавтам встать на доску?! Понты – наше все?

Хотя не сказать, что мои похвальбушки были совсем уж на пустом месте. В молодости у меня был друг в университете – яростный фанат серфинга, поэтому проблемы, с которыми мне придется столкнуться, я себе заранее хорошо представляю. Первая проблема – материалы для доски купить нельзя, только если достать по знакомству или великому блату. Вторая – сделать доску из добытых материалов можно тоже только по знакомству и с большим элементом удачи. Мастерских нет, а те, что есть, за такое не возьмутся. И третья проблема – время. Пока все это достанешь и организуешь – осень наступит.

Мой друг, изучив кучу технической литературы, проштудировав приложения к журналу «Юный техник» и более взрослый «Моделист-конструктор», свою первую доску сделал из обычного пенопласта, советской фанеры и более редкого стекловолокна. Ну, так это было уже в самом конце 70-х. А вот есть ли сейчас в Союзе такие материалы? Делаю легкий прокол… узнаю, что да, уже есть. И пенопласт в нашей стране выпускают, и даже дефицитное стекловолокно – завод в Бердянске запущен аж в 1958 году. Ладно, с этим порядок – осталось найти, где их достать.

С чертежами тоже проблем нет: в моей памяти, после изучения прочитанного мною разного мусора в Интернете, я их, разумеется, нашел. Волны на Черном море небольшие, поэтому доска прежде всего должна быть широкой и длинной. Я выбрал чертежи «мини-малибу». Именно эта доска является самой устойчивой и поэтому хорошо подходит новичкам, помогая удержать равновесие и почувствовать волну. Учитывая, что покататься на доске наверняка захотят не только Дима с Левой, но и девчонки, именно такая доска нам и нужна. Осталось лишь перенести чертежи на кальку.

А вот что с самим изготовлением доски? Помнится, товарищ мой с этим особенно намучился. Ох и набегался он по московским заводам в поисках мастеров и специальных станков, на которых смогли бы выточить, отфуговать и отполировать нужную заготовку! И никакие знакомства не помогали. Мастера морщили лоб, разглядывая его чертежи, с подозрением выслушивали объяснения молодого чудика и вежливо отказывались. Или же заламывали несусветные сроки и условия. В итоге помог товарищу не кто иной, как мой родной отец. Именно на ЗИЛе нашлись тогда и нужный мастер, и нужный станок. Так что куда мне обратиться, я в принципе уже знаю. Осталось понять, что там будет со сроками. Вот прямо в понедельник с утра, не откладывая, этим и займусь.

– …Лешка, ты о чем так задумался, что не слышишь, как нам в дверь звонят? Иди, открывай ребятам!

– Ох, прости, солнышко, замечтался…

– Уже мысленно на югах жаришься?!

Улыбаюсь насмешнице и бегу открывать дверь. Друзья вваливаются в квартиру, и у нас сразу же становится шумно и весело. Все разговаривают одновременно, по очереди обнимаются с Викой, Кузнец деловито достает из сумки пару бутылок вина – отметить окончание летней практики. До сентября все мы теперь свободны, как птицы. Девчонки моют фрукты, привезенные Викой, выставляют на стол фужеры. Левка виновато докладывает нам о проблемах с «Победой» – мастер, рекомендованный дядей Изей, подошел к делу очень серьезно, отсюда и задержка. Мы дружно успокаиваем его. Три-четыре дня – это для нас уже не принципиально, зато с машиной неожиданных неприятностей на юге не будет. Так что первый тост поднимаем за окончание практики, второй – за успех нашего мероприятия.

Неизбежно возвращаемся к выбору места отдыха, с которым мы так и не определились. Вике и Лене все равно – они вообще первый раз едут на юг. Парням тоже по барабану, лишь бы место уединенное, чтобы вдоволь поплавать с маской и порыбачить. Но Юля в своем репертуаре:

– Что значит все равно?! А мне вот совсем не все равно! Я считаю, что пляж должен быть обязательно песчаным. И город не так далеко, чтобы ресторан был. И место нужно выбрать красивое, чтобы потом было что вспомнить. А еще…

– Юль, остановись уже! – Вот святого из себя выведет, ей-богу! – Значит, так. Как руководитель экспедиции принимаю ответственное решение: путь держим в Крым, на мыс Тарханкут. Песок будет, хорошая рыбалка будет, красивые пейзажи тоже обещаю. С городом и рестораном перебьешься, милая, – мы едем отдыхать дикарями, а не на курорт. Но рядом будет поселок Оленевка, где можно покупать еду.

Девушка недовольно поджимает губы. Явно затаила обиду – но мое решение публично не оспаривает.

– А сейчас предлагаю заняться делом. Девушки составляют список необходимых в хозяйстве вещей, мы с парнями берем на себя палатки, спортинвентарь и рыболовные снасти. Прошу не забывать, что багажники у машин не резиновые, поэтому вещей стараемся набирать по минимуму. Кузнец, можно тебя на пару слов?

Мы выходим на кухню, я ставлю греться чайник.

– Дим, может, пока не поздно, отцепим этот вагон от нашего состава?

– Ты про Юлю? – хмурится друг.

– Про нее. Она же явно не успокоится. Устроит нам всем ад на колесах.

– Давай так. Я с ней поговорю. Проведу воспитательную, так сказать, беседу.

Я киваю в сомнении. Как бы не вышло наоборот – воспитательную беседу устроят самому Димону.

* * *
Нет, ну зачем я хвастал и обещал космонавтам встать на доску?!

В страшном цейтноте пришлось всю первую половину дня понедельника мотаться по московским заводам, искать токарный станок, на котором могли бы выточить нужную заготовку. Директора после предъявления «индульгенции» таращили глаза и были сама любезность. Но дело не двигалось.

Чертежи, после просмотра в памяти прочитанных в молодости журналов «Техника – молодежи», я, разумеется, нашел. Перенес на кальку. Дальше мастера, вызванные директорами, морщили лоб, заламывали несусветные сроки. Минимум неделя. А лучше – две.

В итоге поехал к отцу на ЗИЛ. На проходной меня уже знали, даже не пришлось махать бумагой за подписью Хрущева.

– Денис Андреевич, вопрос жизни и смерти!

Отца я нашел в административном здании. У него появился собственный кабинет, секретарша…

– Русин! Алексей! – Загорелый отец вышел из-за стола, пожал руку, даже приобнял. – Спасибо!

– За что? – Я приземлился на единственный свободный стул у рабочего стола.

– После того митинга… – папа поправил модный синий галстук, – меня пригласил к себе председатель исполкома Москвы Промыслов… Короче, я теперь первый заместитель директора ЗИЛа. Номенклатура горкома!

– Поздравляю! – Я достал из портфеля единственный экземпляр «Города», который мне вручил Федин, протянул отцу. – Скромный подарок от писательской общественности.

– Ого! Спасибо. Много слышал, но еще не читал. Подписывай!

Пока я ставил дарственную надпись, отец поинтересовался, в чем, собственно, вопрос жизни и смерти.

– Токарный станок у нас есть. Хороший мастер тоже. – Отец изучил кальку с чертежами. – Особой проблемы не вижу. На станке мастер все выточит. Сколько слоев фанеры нужно? Три? Сделаем. К переду поглубже проточим, и получится загнутый край. Слушай, а зачем все это нужно?

– Новый вид спорта. Катание на волне. Называется серфинг.

Отец почесал затылок. Посмотрел на меня, потом на чертеж. Обратно на меня.

– Слушай, Алексей, это же американское развлечение! Я читал где-то…

– И что?

– Извини, нужно разрешение горкома!

Я мысленно выругался. Вот так у нас все в стране – на любой чих получи добро начальства.

Достаю индульгенцию. Лицо отца мертвеет:

– Это?!

– Ага, подпись Хрущева. Дело государственной важности. Отдел пропаганды ЦК в курсе, – тут я уже приукрашиваю.

– Завтра приезжай. Ночью будем работать! – Отец откладывает чертежи, разглядывает мой автограф на книжке. – Какая странная подпись…

Я мысленно даю себе подзатыльник. На автомате черкнул свою старую подпись. В которой угадывается наша фамилия. Вот так и прокалываются «темпоральные разведчики».

– Денис Андреевич, мое предложение насчет интервью по-прежнему в силе, – я быстро меняю предмет разговора. – Вернусь из отпуска и вам позвоню. Добро?

– Добро! Звони.

Глава 10 Есть у жизни паузы, прорехи,щели и зазоры бытия,через эти дыры без помехимного лет просачиваюсь я.И. Губерман
Наша поездка началась с небольшого инцидента. Стоило нам выехать на Симферопольское шоссе, как у «Победы» спустило колесо. Лева помигал мне фарами, и мы съехали на обочину. Погода стояла прекрасная – светило солнышко, чирикали птички. Двухполосная дорога пуста, и помощи просить не у кого.

– Что будем делать? – грустно поинтересовался Коган.

– Ставить запаску, – пожал плечами Димон, доставая из багажника домкрат.

Девушки вылезли из машин, пошли в поле собирать ромашки и плести венки. Старинное женское развлечение.

Ну а мы принялись монтировать запаску. Мероприятие это оказалось непростым. Сначала мы разгрузили машину. Пришлось повозиться с самодельными креплениями доски для серфинга на крыше. Потом подняли «Победу» с помощью домкрата, открутили крепежные гайки. Сняли колесо. Затем Димон прожал участки соприкосновения обода с шиной. Из багажника взяли специальный стальной уголок. Совместными усилиями его загнали между ободом и шиной. Сняли проколотую камеру, забортировали новую, целую. Подкачали ручным насосом. Поставили колесо обратно. На все про все ушло меньше часа.

Девчонки за это время успели искупаться в местной речке, украсить себя сплетенными из ромашек венками и разложили на покрывале легкий перекус. Бутерброды с котлетами и огурцами, которые окрестили «метеоритами», сваренные вкрутую яйца, перья зеленого лука.

Запили все это Викиным яблочным компотом. Повалялись немного на травке. Проверил закрепленную на крыше «Победы» доску для серфинга. Двинулись дальше.

По дороге между мной и нашей штатной ехидной опять разгорелся спор. Сначала Юля с Викой обсуждали какую-то общую университетскую знакомую, которая залетела от своего любовника. Последний, несмотря на все намеки вплоть до завуалированной угрозы обращения к комсомольскому комитету, отказывался жениться. Дело шло к товарищескому суду. И тут Юля, хитро поглядывая на меня, выдала:

– Если парень не делает предложение своей женщине через год после начала отношений, надо с ним рвать. Гуд бай, мальчик!

Димон, вращая баранку, хмуро оглянулся на подругу. Тоже почувствовал угрозу. Ему-то «гуд бай» уже в Абабурове чуть не случился.

– Почему год? – нейтрально поинтересовался я. – А не два и не три?

Вика ткнула меня кулачком в бок. Ребята заметили это и засмеялись.

– Это неуважение! – проигнорировала мой вопрос блондинка. – Заставлять ждать и мучиться девушку. Я тут узнала, по каким признакам можно понять, что парень вообще не собирается делать предложение.

– Ну-ка, – заинтересовалась Вика.

Вот же… Цензурных слов нет. Сейчас научит подругу на мою голову.

– Если вы обсуждаете чью-то свадьбу, – безапелляционно произнесла подруга Димона, – а парень закрывает рот рукой или касается губ пальцами – все, пиши пропало. Он на тебе никогда не женится.

Мы с Кузнецом обалдело уставились друг на друга. Это она про «язык тела» так тонко задвинула?

– Димочка! Смотри на дорогу! – Юля контролировала все.

– Конечно, дорогая! – Кузнец хлопнул себя по губам. Первым заржал я. Потом засмеялась Вика. Наконец Юля. Последним дошло до Димона.

– А я вот считаю, что штамп в паспорте неважен, – я решил поспорить. – Важно, какие отношения. Штамп ничего не гарантирует и ни от чего не защищает.

– Очень даже гарантирует! – наставила на меня наманикюренный пальчик блондинка. – Гарантирует серьезность намерений парня. Сделать предложение – это шаг. Это по-мужски.

Закончить разговор нам было не суждено. Разогнавшаяся «Волга» внезапно на повороте влетела во что-то непонятное. Машина начала подпрыгивать, по днищу застучало.

Димон выругался, отчаянно крутя руль и тормозя. «Волга» пошла юзом и вылетела на обочину. Девчонки закричали от страха, салон заволокло пылью. Наконец автомобиль остановился. Мы кашляли, вытирая лица от пыли.

– Да… – вздохнул Кузнецов. – Чуть не убились.

– Вы там живы? – сзади раздался испуганный крик Когана.

Мы обернулись и увидели подбегающих Леву и Лену. Их лица были белыми от страха.

– Живы.

– Мы успели затормозить. – В руках Левы был… початок кукурузы.

– Какая сука выложила на дороге кукурузу?! – Мы вышли из машины, Димон пнул в ярости колесо.

Часть дороги после поворота была усеяна рядами «царицы полей». Метров сорок. Боже!

– Наверное, колхоз местный сушит початки, – первым сообразил Коган.

– Да… Чуть не угробились. – Я пнул кукурузину на обочину. – Надо найти директора и набить морду.

– Лешенька, может, не надо? – Вика взяла меня за руку.

Юля уже успокоилась. Она сидела на обочине в обнимку с Димоном. Лена принесла им воду, и они принялись смывать пыль.

Я бегло осмотрел машину. Камеры были целы, из-под днища ничего не капало. Доска привязана накрепко.

– Где мы? – поинтересовалась Лена, жуя яблоко.

– Где-то под Тулой. – Лева сходил к себе в «Победу», вернулся с автомобильным атласом.

Мы установили наше местонахождение и, немного поспорив, все-таки «простили» колхоз. Раскидали ногами кукурузу на обочину, после чего сели в машины и отправились дальше.

* * *
На ночевку остановились недалеко от трассы. Съехали на второстепенную гравийную дорогу, а затем и вовсе повернули к небольшой рощице. На большой поляне вылезли, размяли ноги.

– О, родничок!

Кузнец первым обнаружил небольшой источник чистой, прозрачной воды.

– Рядом и встанем, – решил я. – Доставайте палатки.

– У воды будет много комаров, – закапризничала Юля.

– Димон, на тебе костер; девушки, на вас ужин, – проигнорировал я Юлю. – А мы с Левой выкопаем яму под туалет. Вот в тех кустиках.

– Вот черт! – выругался Коган, копаясь в багажнике. – Лопату забыли.

Ну вот. Собирались, планировали, списки писали. И для чего все?

– Мы же тут ненадолго. – Вика подошла к Леве, начала вынимать крупы и тушенку из сумок. – Обойдемся кустиками.

– А на мысе как будем жить? – возразила практичная Лена. – Через пару дней все «заминировано» будет.

– Купим лопату по дороге. – Я начал втыкать колышки нашей с Викой палатки. – Но, товарищи! Как-то не очень поездка наша начинается. То авария, то лопату забыли…

– Сглазили, – хмыкнула Юля, гуляя по поляне и срывая ромашки. Девушка явно не хотела себя ничем утруждать. Не пора ли ее поставить на место?

Но тут пришел Димон с валежником, и мы принялись разжигать костер. Добыв огонь, поставили котел, куда девушки бухнули крупу, тушенку. Получилась неплохая сытная каша.

– Фу… Примитив, – поморщилась Юля, хлебая варево. – Тоже мне, романтика большой дороги!

Я вопросительно посмотрел на Кузнеца. Тот покивал мне успокаивающе. Ладно, подождем еще чуть-чуть, потерпим.

– А песни у костра будут? – Юле захотелось культурной программы.

Гитару я взял и мог бы спеть ту же «Мы за ценой не постоим». Но девушка так меня достала, что я лишь буркнул:

– Вообще мы восемь часов за рулем. Устали.

– Да, идемте спать, – поддержал меня зевающий Лева.

– Идите, я пока камеру заклею. – Хмурый Димон достал пробитую шину из багажника. – Дорога дальняя, никаких камер не напасешься.

– А заодно проведу воспитательную беседу, – шепнул мне Кузнец на ухо. – Юленька, ты поможешь мне, тут подержать надо.

* * *
В Оленевку мы въезжаем ближе к вечеру следующего дня. Это небольшой поселок, расположившийся вокруг лимана, с населением тысячи полторы. Все интересующие нас объекты находятся на его центральной улице – там и сберкасса, и почта, и небольшой сельский магазинчик. Две собаки валяются в тени его крыльца, вывалив языки от жары.

Позади долгая дорога с ее непредвиденными сюрпризами и изматывающая духота в салоне машины. Открытые окна плохо спасали от жары, а Юлькино постоянное нытье – с самого начала стало понятно, что воспитательная беседа эффекта не имела, – настроения всем не добавляло. К концу поездки мы с Викой уже всерьез рассматривали идею перебраться в «Победу» к нашим неунывающим друзьям – вот уж где царил мир и полное согласие: «Левочка…», «Ленусик…» – кажется, эти двое еще и радостно песни петь умудрялись в дороге. Нам же с Викой крупно не повезло: даже когда Димон пересаживался в «Победу», чтобы подменить за рулем Леву, Юля упорно не желала покидать более комфортабельную «Волгу» и продолжала выпиливать мозги уже нам с Викой.

На одной из остановок, пока Дима, Юля и Лена отходили в кустики, я повторно предложил теперь уже Вике с Левой отцепить вагон «прынцессы» от нашего дружного состава. Но тут уже воспротивилась моя подруга.

– Как ты можешь такое предлагать? – возмутилась Вика. – Дима с Юлей любят друг друга!

– Солнышко, Юля такая девушка, которая в жизни любит только одного человека!

– Только себя, – согласился Лева. – Ладно, давайте еще подождем.

А настоящий ад начался на самом последнем участке пути, когда асфальт закончился и мы съехали на степную грунтовую дорогу к Оленевке. Пылища поднялась такая, что окна в машинах, естественно, пришлось закрыть, однако мельчайшие частицы песка неотвратимо проникали в салон.

Но рано или поздно все заканчивается, и вот мы, усталые и наглотавшиеся пыли, вылезаем из машин на окраине поселка. Оглядываемся. Лепота… Белый песок, бирюзовое море и потрясающей красоты скалы.

– Ну что, девушки? Все, как заказывали, – солнце, море и песок!

– Красотища… – восторженно выдыхают Вика с Леной, парни дружно кивают, соглашаясь с девчонками.

– Господи, а какие-нибудь деревья-то здесь есть?!

– Юль, ну какие в степи деревья? Впрочем, если ты очень сильно настаиваешь, можем отъехать подальше от Оленевки и разбить лагерь в балке, где есть кусты, но там уже будут только скалы и галечный пляж.

– И змеи с ящерицами… – мстительно добавляет Лева.

Приходится мне успокаивать нашу «принцессу», обещая ей разные полезные бонусы от нашего пребывания именно здесь. Может, на нее подействует не столько кнут, сколько пряник?

– Юль, ты неправильно расставляешь приоритеты. Если мы разобьем лагерь тут, на косе, в нашем распоряжении будут сразу и море, и лиман. А лиман – это что?! – назидательно поднимаю я палец вверх. – Лучшие лечебные грязи Крыма! Люди сражаются в профкомах за путевки, потом толпами едут в санатории за тридевять земель, а у тебя это будет в личном распоряжении в зоне шаговой доступности. Не говоря уже о постоянно тепленькой, спокойной водичке с полным отсутствием медуз. К тому же и до рынка отсюда совсем близко – крымские фрукты и свежие местные продукты тоже будут в твоем полном распоряжении.

– Ну, не знаю… – хмурит бровки московская капризуля. – А в скалах правда много змей?

– Много. К тому же нам все равно придется каждый день мотаться сюда на лиман, пока мы не научимся хорошо стоять на доске.

– Далась вам эта дурацкая доска!

– Юля, это самый модный вид спорта среди американской молодежи. Заметь, среди обеспеченной молодежи. А мы чем хуже? Ты лучше представь, как будешь гордо рассказывать об этом потом своим друзьям в Москве и показывать им фотографии, где летишь на серфе по волнам.

Последний аргумент окончательно перевешивает чашу весов, и нам даже не приходится прибегать к демократическому голосованию, а по сути, к диктатуре большинства. Наша красавица уже с деловым прищуром поглядывает на доску, замотанную в шерстяное одеяло и намертво закрепленную на багажнике «Победы». Видно, как в ее хорошенькой головке постепенно зреют далеко идущие планы по овладению доской. Да уж… Любимый вид спорта Юльки – неспортивная гребля под себя.

А дальше мы выбираем подходящее место на косе и разбиваем лагерь. Деревьев здесь, конечно, нет, зато есть зеленые лужайки, где можно с комфортом поставить палатки. Народа, желающего жить на косе, сейчас немного – водные виды спорта в стране совсем не развиты, а главный минус здесь – отсутствие источника пресной воды. Так что дикарям лезть на косу особого резона нет, до ближайших соседей от нашего лагеря метров триста с гаком. А вот нас при наличии двух машин и пустых канистр отсутствие пресной воды совершенно не пугает. Пока не стемнело, мы с Димоном успеваем сгонять в поселок – к колодцу за свежей водой, прикупить у местных немного дров на первое время, а заодно и расспросить, где у них по утрам работает рынок.

Машины ставим по краям лагеря, четко обозначая периметр своей территории, и на ночь накрываем их брезентовыми чехлами, спасая от вездесущей песчаной пыли. Внутри периметра на небольшом отдалении друг от друга устанавливаем три палатки. Посередине складываем из крупных камней очаг, чуть в стороне устраиваем настоящую столовую под открытым небом. Наша столовая – это два складных столика, поставленных рядом, и шесть складных парусиновых кресел – вполне привычный антураж для автомобилиста-путешественника 60-х. Над столами растягиваем большой парусиновый тент, который будет давать тень в дневной солнцепек. Работа кипит, никто не отлынивает, даже Юля, – все понимают, что нужно до наступления темноты максимально удобно обустроить лагерь. А учитывая, что темнеет на юге рано, да еще и очень быстро, времени у нас в обрез.

Наконец с обустройством спальной и обеденной зон покончено, осталось доделать какие-то мелочи. Теперь можно подумать об ужине. Поскольку ни на что иное времени уже нет, у нас снова привычное дежурное блюдо – тушенка, но сегодня ради разнообразия с картошкой. По дороге мы закупили в какой-то деревне овощи, и теперь девчонки чистят картошку и режут салат из свежих огурцов и помидоров. Мы же с парнями отправляемся заниматься обустройством санитарной зоны на самой окраине нашего лагеря. Да, не совсем чтобы рядом, санитарных норм никто не отменял. Что касается туалета – здесь пригодилась купленная по дороге в сельмаге небольшая лопатка и кусок брезента, из которого мы соорудили ограждение наподобие кабинки для переодевания. А с душем все вышло намного проще – то же брезентовое ограждение плюс ведро с пресной водой да переносной душ-топтун, изъятый с Левкиной дачи. Так что перед ужином мы все успеваем не только поплавать в море, но и ополоснуться потом в душе, смыв с себя песок и морскую соль.

На часах восемь вечера. Народ собирается на ужин посвежевший и довольный жизнью, хоть усталость и напоминает о себе. Темнеет, морской бриз приносит вечернюю прохладу, жаркая духота отступает.

После ужина перетаскиваем складные кресла к очагу и рассаживаемся вокруг костра, разливая по пластмассовым стаканчикам вино. В приятной обстановке провожу первый инструктаж бойцов своего отряда: сырую воду не пить, только кипяченую, и ни в коем случае не есть немытых овощей и фруктов. Димон-то, как и я, служил в армии, Вика – медик – этим двоим объяснять такие простые вещи не нужно. А вот остальных приходится стращать холерой и дизентерией. Кажется, проняло. Обещали неукоснительно следовать озвученным правилам. В общем, суматошный день закончился наилучшим образом, мы молодцы…

* * *
Утром просыпаюсь от непривычного для уха шума – тихого шелеста волн, набегающих на песок. Осторожно перекладываю Викину голову со своего плеча на подушку и тянусь к часам. На них начало седьмого, но сна уже ни в одном глазу, хотя, проваливаясь в объятия Морфея, думал, что после такой тяжелой дороги продрыхну до самого обеда. Вот что целебный морской воздух с молодым организмом делает! А ведь вечером после посиделок у костра все мы расползались по палаткам, как полудохлые тараканы. В голове было только одно навязчивое желание – поскорее добраться до подушки и упасть на нее. Но сейчас четко понимаю, что за ночь выспался под завязку и больше не усну. Пойти пробежаться, что ли, по берегу?.. Заодно и осмотрюсь в спокойной обстановке. Натягиваю шорты, выбираюсь из палатки и, добравшись до линии прибоя, не спеша перехожу на размеренный бег…

Песчаная коса, отделяющая в Оленевке лиман от моря, довольно узкая – от силы метров сто пятьдесят. Диаметр лимана навскидку километра полтора, а глубина его, насколько я знаю, меньше двух метров. Но в конце лета он еще немного подсыхает. Для обучения серфингу лучше места и придумать нельзя. И нужно сразу отдавать себе отчет, что классического серфинга как такового в Крыму никогда не будет, как, впрочем, и в целом на Черном море. Кататься на доске в сильные шторма, тут, конечно, можно, но природа черноморской волны ветровая, волна битая, рваная, потому и удовольствия особого не поймать. Но даже и такие условия бывают здесь крайне редко. Поэтому я заранее себя настроил, что на одном серфинге свет клином не сошелся, будем считать это только началом развития в стране остальных видов спорта, связанных с доской. А Оленевка с ее песчаными пляжами – просто идеальное место для занятия такими видами спорта, как сапсерфинг, виндсерфинг или кайтсерфинг. Взять в руки длинное весло и кататься по спокойной воде, стоя на доске, – дело немудреное, но вот поставить на доску парус или добавить к ней кайт со стропами, конечно, будет посложнее. А кто у нас председатель новой Федерации воднолыжного спорта СССР? Правильно, Юрий Гагарин. Вот именно к нему и можно будет обратиться за помощью, чтобы он взял под свое крыло всяких-разных серфингистов.

Все, решено! Сразу после завтрака мы и начнем групповое обучение на лимане. А уже приноровившись к гладкой воде лимана, можно перейти и на море – благо идти недалеко!

Представил мысленно наших стройных фигуристых девчонок на доске да в одних купальниках… Сюда же мужики со всей Оленевки сбегутся поглазеть на такое чудо!

Кстати, о купальниках… Вчера вечером нашу «принцессу» ждал неприятный сюрприз. Когда Вика с Леной вышли из палаток в своих новых бикини, у модницы Юльки натурально отвисла челюсть.

– Где вы такие купальники купили?!

– В ГУМе, – спокойно ответила ей Вика.

И ведь не солгала ни единым словом! После ЗИЛа я действительно заехал за Викой и отвез ее в ГУМ к знакомым фарцовщикам. А что еще нам было делать?! Тратить драгоценное время на бесцельную беготню по магазинам? Благодарю покорно! Проще заплатить фарце деньги и всего за час одеть любимую девушку с головы до ног. Так что теперь она у меня экипирована получше Юли и щеголяет в модных бриджах, шортах и сарафане. А когда Вике на выбор предложили целых четыре купальника – два закрытых и два бикини, – мы с ней, недолго думая, забрали их все, решив заодно и Лену осчастливить. Потому что их с Викой простенькие раздельные ситцевые купальники для серфинга не годились абсолютно. Себя с парнями я тоже не обидел – разноцветные гавайские рубахи и шорты как нельзя лучше подходили для отдыха на юге. Так что денег мы с Викой оставили у фарцовщиков больше, чем много, но ничуть об этом не жалели. Осенью заработаем еще, а на отдыхе экономить глупо.

Возвращаюсь с пробежки и застаю народ бодрым, но только выбирающимся из своих палаток.

– Ты куда исчез? – надулась заспанная Вика. На щеке любимой отпечатался след от подушки надувного матраса, на которых мы все спим в палатках.

– По берегу бегал, не хотел тебя будить.

– Мог бы и меня с собой позвать, – ворчит Димон.

– Лучше бы за водой к колодцу съездил, – бурчит недовольная Юля.

И только Лева с Леной ни на что не дуются, не ворчат и не бурчат, являя собой образец хорошего настроения с раннего утра.

– Да ладно вам! Сейчас позавтракаем, потренируемся с доской и отправимся на рынок, заодно и воды привезем.

– Это без меня. Я до солнцепека позагорать хочу, – ставит нас Юля в известность.

– В таком случае с тебя сегодня завтрак, дорогая!

– Думаешь, мне слабо, Русин? Ошибаешься!

Ого… кто-то решил поразить нас своими кулинарными способностями! Пока мы по очереди посещаем санитарную зону, наша красавица развила уже бурную деятельность. Димон наладил туристическую газовую плитку на две конфорки, присоединив к ней пятилитровый баллон, и девушка принялась готовить завтрак. А вскоре нас уже позвали за стол. Ну что сказать? Приятно удивила нас сегодня Юленька! Пусть девчонки и помогли ей накрыть на стол и порезать хлеб, но готовила она сама. Перед нами гордо выставляют тарелки с пышным омлетом. И не с простым омлетом, а с обжаренными помидорами и молодыми кабачками. Правда, молоко в омлете было родом из консервной банки, но хоть спасибо, что без сахара. Кстати, добра мы такого из Москвы прихватили много – несколько коробок. Набрали и этого молока концентрированного, и сгущенки с сахаром, и даже сгущенки с какао и с кофе. Про тушенку я вообще молчу, без нее, родимой, сейчас никакой туризм не обходится.

– Вкусно? – интересуется наша «стряпуха», кокетливо поправляя волосы.

Мы в ответ дружно поднимаем вверх большие пальцы. Правда, очень вкусно.

– Учитесь, девочки, как нужно завоевывать мужчин! – задирает нос Юлька.

– Не тяжело завоевать мужчину, Юль, – опускаю я ее с небес на землю. – А вот сможешь ли каждый день кормить его в плену?

Парни не выдерживают и начинают ржать. Девчонки улыбаются, но из женской солидарности молчат.

– Да ну вас… – обижается стряпуха, – я так старалась, а вы…

– А мы дружно говорим тебе большое человеческое спасибо! И выносим благодарность за прекрасный завтрак.

* * *
За утренним кофе – тем самым, который из консервной банки, – снова провожу инструктаж. Теперь на тему загара и солнечных ожогов. Предупреждаю девчонок, что в первые дни не стоит долго загорать и гнаться за красивым загаром, а во время тренировок на воде нужно обязательно защищать верхнюю часть тела футболкой или рубашкой, чтобы избежать солнечных ожогов. Ну и голову прикрывать от солнца – куда ж без этого? Димон тут же тянется за газетой и складывает себе из нее пилотку-треуголку. Юлька презрительно фыркает:

– Сними и не позорься! Как деревня…

– Куда уж нам до вас, маркиза, – язвит Лева, защищая друга. – Уж простите, ваше сиятельство, что мы здесь все по-простому, без париков!

Димка в ответ разворачивает треуголку так, чтобы она походила на головной убор Наполеона, и по-наполеоновски закладывает руку за отворот своей гавайской рубашки. Все смеются, Юлька опять им недовольна:

– Вот клоун!..

Допив кофе и убравшись в столовой, мы приступаем к тренировкам, стараясь успеть до наступления жары. Юля сначала высокомерно поглядывает на нас, расположившись на полотенце, но потом не выдерживает и присоединяется к тренировке.

Мы немного разминаемся, разогревая мышцы. Затем на лимане, в приятной, теплой воде, отрабатываем греблю, лежа на доске. Плавать кролем среди нас умеют все, поэтому проблем не возникает. Учимся делать разворот по волне – это упражнение все тоже осваивают быстро.

Когда выходим на берег, народ слегка разочарован. Изначально-то все представлялось совсем по-другому – сразу вскочил на серф и понесся по морю, как чайка!

– Э… а может, теперь уже на море? За нормальной волной? – интересуется Лева. – Я как бы готов!

Коган шутливо салютует мне пионерским приветствием.

– Во-первых, нормальной волны сегодня нет, – я спускаю ребят с небес на землю. – Во-вторых, пока не освоим прыжок на земле – никто никуда не поплывет. Рано.

– Что за прыжок? – интересуется Димон.

– Первое, чему учат опытные серфингисты новичков, – это правильно вставать на доску. От того, насколько быстро, но при этом сбалансированно, вы встанете на нее, зависит, поедете ли вы по волне. Обычно новички встают слишком медленно и к тому же в несколько движений. И поэтому они сразу же, теряя равновесие, падают в воду. Но со временем мышцы адаптируются и запоминают нужные движения, а вставание на доску сводится к одному резкому, слитному прыжку. Только так и можно поехать на волне.

– Откуда ты все это знаешь, Русин? – с подозрением интересуется Юля.

Ребята тоже уставились на меня с любопытством.

– Прочитал статью в одном зарубежном журнале, – отмахнулся я. – Так что, будем тренировать прыжок? Учтите, я и сам пока не знаю, как точно его делать. Видел только изображение финальной позы на картинке.

– Будем! – дружно отвечают новооленевцы.

Мы кладем доску на песок, и я пытаюсь поточнее вспомнить движения своего друга из прошлой жизни. Постепенно у нас начинает получаться.

– Подожди! – машет рукой Лева. – Я сейчас камеру принесу. Я же взял с собой папин «Лантан»! Заснимем все для истории.

Камера – это хорошо, будет что потом показать космонавтам, а главное – зиловцам. Я ведь только передал им сделанный на скорую руку чертеж, и меня сразу быстренько оттеснили в сторонку. А уж когда со слов отца мужики узнали, что сам Гагарин заинтересовался этой доской, от желающих поучаствовать в новом проекте отбоя не было. Даже директор ЗИЛа Павел Дмитриевич Бородин с Александром Ивановичем из Первого отдела пришли посмотреть на это чудо. Сделать нечто совершенно новое для зиловцев стало делом чести. Но доска явно получилась чуть шире и длиннее, чем на моем чертеже. И о том, как мы потом привязывали эту дурынду к багажнику на крыше «Победы», нужен отдельный рассказ.

Наконец Коган-младший приносит свою ручную кинокамеру, заводит ее пружиной. Камера начинает стрекотать, я делаю прыжок. Выглядит это комично, но вот когда на доску запрыгивают наши девушки… У парней конкретно начинают течь слюнки. А Левка, гад такой, еще и со стороны пятой точки пытается зайти, чтобы в кадр попали самые лучшие ракурсы. Пихаю его в бок, Коган показывает мне язык, но снимать не перестает.

Нет! Это точно первая советская эротика! Колышущиеся груди девушек, белоснежные попки под сбившимися купальниками и длинные стройные ноги. Наши дамы просто не понимают, какой божественный компромат снимает на них Лева. Оглядываюсь на застывшего Димона. У того просто остекленевший взгляд, которым он пожирает Юлю на доске. Да… Трудно ему будет с «принцессой», если он так западает на ее прелести. Веревки она будет вить из него.

– Так, стоп! – я останавливаю тренировку. – Теперь мальчики. Девочки снимают.

Эх! Нам бы еще тренажер какой на координацию и баланс. И тут мне приходит в голову совсем простая мысль. Ставим круглое бревно или цилиндр от какого-нибудь старого мотора – наверняка можно у механиков в поселке выпросить или купить списанное, на него кладем обычную доску. И вуаля – у нас есть первый советский тренажер для отработки удержания равновесия. Балансируй до посинения!

* * *
На рынок мы едем вчетвером. Юля утомилась, хочет отдохнуть до обеда, поплавать и позагорать. Димон остается охранять покой своей «прынцессы», а заодно и проследит за сохранностью имущества. Если честно, нас такой расклад очень даже устроил, захотелось немного передохнуть от Юльки – слишком уж ее много стало в последнее время. Чересчур много. А чаша нашего терпения переполнилась, когда Юля, оценив когановскую камеру, возомнила вдруг себя кинозвездой и, вместо того чтобы нормально тренироваться, как все остальные, устроила на лимане фотосессию. И так ее Лева сними, и эдак. «Нет, подожди, сейчас меня не снимай – я должна сначала прическу поправить». Но Коган молодец. Скандалить не стал, просто у него в камере как-то вдруг быстро пленка «закончилась».

Перед рынком заезжаем на почту. Позвонить в Москву – это сейчас наиглавнейшее дело. Мне нужно сообщить Мезенцеву, где мы остановились, а Леве срочно отчитаться перед мамой, как мы добрались и как устроились. Междугородний звонок в 64-м – это целый геморрой, потому что его нужно сначала заказывать, а потом ждать. Сколько ждать? А неизвестно. Как повезет. Перед нами небольшая очередь из таких же страждущих, а кабина для междугородних переговоров на местной почте всего одна, и скажите спасибо, что она вообще здесь есть.

Принимаем решение закинуть Лену с Викой на рынок, чтобы всем не куковать на почте и не терять зря времени. Пока мы будем звонить в Москву, девчонки успеют купить хотя бы фрукты и овощи. Высаживаю их перед входом на небольшой сельский базарчик и возвращаюсь к Леве, который остался сторожить нашу очередь на почте.

К большому удивлению, Москву нам дают довольно быстро. Правило «в порядке живой очереди» здесь не работает: с каким городом быстрее соединили, тот человек и идет первым звонить. Какая-то пожилая тетка громко жалуется, что сидит здесь уже битый час, а линию с Барнаулом все никак не дают. Первым в кабину отправляюсь я, и мой разговор выходит по-армейски быстрым. Трубку поднимает секретарь Мезенцева – лейтенант Фомин. Коротко представляюсь, он меня сразу узнает. Видно, насчет моей персоны ему дано особое распоряжение. Лейтенант сообщает, что генерала на месте нет, обещает обязательно передать ему мои координаты.

А вот у Левы поговорить с Мирой Изольдовной так быстро не получается – там уже целый допрос начался. Через стекло все хорошо слышно: Коган-младший подробно отчитывается перед строгой мамой, как мы добрались. А потом – и как мы устроились. Отдельная тема – и для еврейской мамы самая важная – чем ее сын питается. Приходится бедному Леве выслушивать массу рекомендаций и советов. Из кабины только и доносится его: «Да, мам… обязательно, мам… конечно, мы так и сделаем…»

Мужик рядом со мной насмешливо хмыкает в усы. Слышимость здесь хорошая, да и дверь в переговорную кабину плотно не закроешь – сразу задохнешься там от жары. Поэтому вскоре все посетители почты начинают с сочувствием поглядывать на Когана-младшего, уже порядком взмокшего в душной переговорной. Наконец оплаченное время разговора с Москвой истекает, и пытка материнской заботой заканчивается. А это ведь она еще не знает про Лену!

Взмыленный и смущенный Лева вырывается на свободу. Ура!

За время нашего отсутствия девчонки обошли весь местный небольшой рынок и купили больше половины продуктов из списка. Но нарисовалась и серьезная проблема: овощей с фруктами здесь завались, утром можно купить свежевыловленную рыбу, а вот с мясом конкретная напряженка. Это вам не любимый Дорогомиловский рынок. Коров здесь практически не держат, потому что с кормами туго. Свиней многие откармливают, но режут только осенью, ближе к ноябрьским праздникам. Баранину добыть в принципе можно, но нужно заранее договариваться, и главный вопрос: где ее потом хранить, ведь барашка, из-за небольшого куска, нам никто забивать не будет. Засада… Вот как-то не готов я так сразу на вегетарианскую диету переходить. А тушенка начинает потихоньку надоедать, да и запасы ее не безграничны. Ну ладно – на обед девчонки сегодня сварят на ней щи из свежей капусты, а что с ужином делать?

Стоим у одного из грубо сколоченных прилавков под навесом от солнца, тоскливо обсуждаем сложившуюся ситуацию. Один Коган у нас неисправимый оптимист:

– Да чего ты переживаешь, Лех! Рыба в море не перевелась, мы и сами ее к ужину наловим.

– А ты в этом уверен? Рыбалка – это такое дело… Никогда не уверен, с каким уловом останешься.

Конечно, снасти мы прихватили с собой. Но надувной лодки у нас нет, а с берега много ли наловишь? Да и место подходящее, рыбное не сразу найдешь.

Недалеко от нас за прилавком сидит пожилая опрятная женщина в белоснежной косынке. Мы только что купили у нее молодую картошку, и сейчас она с любопытством прислушивается к нашему разговору. Потом не выдерживает:

– Ребятки, вы чего купить-то хотели?

– Да мяса бы нам…

– А что готовить-то собрались? – улыбается она по-доброму.

Мы переглядываемся. У Левы нос на еду заточен будь здоров! Он со своим особым нюхом каким-то образом сразу понимает, что эта женщина готова помочь в нашей беде. И пока мы с девчонками только еще собираемся с мыслями, этот интеллигентный юноша со взором горящим аккуратно берет тетушку в оборот, давя на извечную женскую жалость к голодающим.

– Девочки у нас не ленивые, стряпают они хорошо, но на костре ведь много не наготовишь, сами понимаете. Да и дров у нас тоже маловато… – тяжело вздыхает этот артист и смотрит на тетушку печальным взглядом, в котором вся мировая скорбь еврейского народа. И совершенно неожиданно для нас добавляет: – А вы, случайно, не знаете, здесь какой-нибудь столовой нет?

– Милок, да откуда же здесь столовая?! – всплескивает руками тетушка.

– Тогда, может, подскажете: никто из местных женщин не возьмется готовить для нас, а? Мы заплатим!

А глазки у нашего мальчика жалостливые-жалостливые… Вот как хотите, но чувствуется в этой внезапной импровизации опытная рука Миры Изольдовны – мы ни о чем таком с Левкой не договаривались. Голову даю на отсечение – это еврейская мамочка научила по телефону своего сыночка, как раздобыть нормальной еды в забытой богом Оленевке! И ведь тетушка тут же ведется на жалость. Кто ж устоит-то против такого скорбного взгляда?

– А много вас? – задумчиво спрашивает женщина, словно взвешивая заранее все за и против. – И где вы остановились?

– Ой, да нас всего-то шестеро! – быстро включается в разговор Вика. – А лагерь мы разбили на косе, живем там в палатках.

– А сами откуда будете?

– Из Москвы приехали. Мы – студенты.

– Так вам, наверное, что-то особенное нужно? Понравится ли вам наша еда?

– Да что вы, мы непритязательные! Нам бы первое каждый день на обед да на ужин что-нибудь типа котлет, а с завтраком мы и сами справимся. Может, хотя бы попробуете, а?

Теперь уже тетушке достается целых четыре жалостливых взгляда. И доброе женское сердце не выдерживает такого напора.

– Ладно… давайте попробую. Вроде на мою стряпню никто еще не жаловался. А прибавка к пенсии не помешает. Пойдемте ко мне, я здесь недалеко живу – на улице Кирова.

– Так мы на машине, мигом довезем вас до дома! Скажите хоть, как величать вас, спасительница?

– Бабой Ганей зовите, меня все здесь знают.

Мы дружно подхватываем ее корзины и тащим их в машину, пока баба Ганя не передумала. Вот нам счастье-то привалило нежданно-негаданно! Нет, но Коган каков жук, какие актерские таланты от нас скрывал!

До дома бабы Гани от рынка всего ничего. Вскоре мы уже заходим во двор ее дома. Домишко, конечно, очень скромный, скорее это хата-мазанка, с побеленными известью стенами. Но во дворе чисто, в загоне из высокого штакетника гуляют упитанные куры под предводительством большого рыжего петуха. Мы кровожадно переглядываемся с ребятами – эх, сейчас бы лапшички куриной!.. Гостеприимная хозяйка ведет нас за дом, где в тени деревьев расположена летняя кухня, стоит стол под навесом, увитым виноградом. Дальше видны ровные грядки огорода и в конце участка небольшой сад с разными плодовыми деревьями.

– Да вы садитесь, ребятки, за стол. Сейчас я вас чем-нибудь прохладненьким угощу.

– Давайте я хоть корзины в дом занесу, – вежливо предлагаю я.

– Ну, занеси. В сенях их поставь.

Поднимаюсь по невысокому крыльцу в пару ступеней и попадаю в приятную прохладу сеней. Вытянув шею, с любопытством заглядываю в жилую часть дома – туда, где скрылась хозяйка. Скромно. Можно даже сказать, бедненько. Но чистота в хате просто идеальная. На полу пестрые домотканые половики, на окнах нарядные ситцевые занавески. Главный предмет в комнате – старый резной буфет – украшают вышитые гладью салфетки. Чуть левее – беленая печь, на приступке которой стоят надраенные до блеска чугунки и сковородки. На стене висит открытая полка для посуды – тоже прикрытая ситцевой занавеской.

В доме много фотографий. На них и сама баба Ганя молодая. Разные мужчины, в том числе в военной форме. Лица у всех строгие и даже скорбные. Не привык наш народ улыбаться – слишком много бед и скорбей на его долю выпало.

Видимо, в доме есть и подпол, потому что вскоре хозяйка выносит мне большой запотевший глиняный кувшин с квасом.

– Держи-ка, сынок, неси на стол. А я сейчас кружки возьму.

Вот нравится мне эта пожилая женщина. Невысокая, полноватая, с крепкими натруженными руками. Все в ее доме говорит о трудолюбии хозяйки. На вид бабе Гане лет шестьдесят с гаком, а может, и того больше. Но ее подвижности и домовитости позавидуют и молодые. Пока она разливает квас по глиняным кружкам, я интересуюсь, поддерживая светскую беседу:

– Вы давно в Оленевке живете, баб Гань?

– Давно. Еще до войны с мужем покойным сюда с Украины перебрались. Село-то это тогда Караджи называлось, татар здесь много жило. Это уже после войны его переименовали, когда всех татар из Крыма выселили.

– А муж ваш на войне погиб?

– Да нет, – вздыхает хозяйка. – Он потом уже умер, лет через десять. Иван мой с войны контуженный вернулся, без ноги. Болел долго.

– А дети у вас есть?

– Есть, как не быть. Сын – военный, на Дальнем Востоке служит, всю жизнь по гарнизонам мотается. А дочь сейчас в Харькове живет, замуж там вышла. Вот внучонка старшего мне на лето прислала, Ванькой назвали – в честь деда.

Потом хозяйка расспрашивает нас, кто мы и откуда. Уважительно качает головой, узнав, что все мы учимся в Московском университете. Постепенно переходим к животрепещущей теме еды. Договариваемся о сумме, в которую входит и готовка, и покупка продуктов. Все нужное баба Ганя найдет сама – овощи возьмет с собственного огорода, остальное прикупит на рынке. Нас это более чем устраивает.

– Летом я в основном на улице готовлю, вон моя помощница, – кивает баба Ганя на дровяную плиту летней кухни. – Давайте для начала я вам завтра борщ к обеду сготовлю. А на ужин голубцов натушу.

– Нам со своим котелком к вам приехать? – проявляет инициативу радостный Лева.

– Да вы же в машине все расплескаете, пока довезете! Нет, первое придется в бидоне носить. Вы не переживайте – я к вам своего внука пришлю, все равно парень без дела весь день мотается. И раз уж я подрядилась за деньги вам готовить, так пусть Ванька тоже немного потрудится. Сейчас кликну его, он у соседей должен быть.

Через несколько минут мы знакомимся с хозяйкиным внуком – вихрастым белобрысым парнишкой лет десяти. Узнав, что мы на машине, Ванька собирается с нами ехать, чтобы узнать, где мы остановились. Этот парень – настоящий кладезь информации.

Глава 11 Труднее всего сохранитьв толкучке, текучей, как дым,искусство и мужество бытьвсего лишь собою самим.И. Губерман
3 августа 1964 года, понедельник, 10.00.

Кремль, Москва

– Проходите, товарищи, проходите… – Хрущев махнул рукой в сторону стола для совещаний. – Совсем зарылся в документах.

Генерал Мезенцев оглядел знакомый кабинет в кремлевском здании Совнаркома и сразу уселся на ближайший к Хрущеву стул. А вот мужчина, вошедший вслед за ним, – грузный и лысый, словно бильярдный шар, одетый в строгий аппаратный костюм, – сделал несколько шагов вперед и по-военному застыл по стойке «смирно».

– Представляюсь по случаю прибытия к новому месту службы!

– Иван Григорьевич! – Хрущев недовольно крякнул. – Мы же не в армии. А Особая служба при ЦК – не Главное управление контрразведки Смерш. Товарищ Иванов, садитесь, я сейчас освобожусь и поговорим.

После того как все расселись, Никита Сергеевич дочитал какой-то документ, отложил его в сторону и тяжело вздохнул, сложив руки на животе.

– Собрал я вас здесь, чтобы обсудить координацию КГБ и ОС ЦК. Служба новая, не обкатанная, так сказать, в боевых условиях. Могут быть пересечения, всякие накладки.

– Считаю, что с Иваном Григорьевичем мы сработаемся. – Мезенцев постучал ручкой по столу. – Еще в войну в Смерше служили вместе, потом наши пути разошлись, но надеюсь, что контакт восстановим быстро.

Иванов согласно кивнул.

– И как только ОС ЦК наберет штат, соберем расширенное совещание, разграничим сферы, так сказать, ответственности.

– Со штатами у нас большая беда, – тоже вздохнул Иван Григорьевич, повернулся к Хрущеву. – Брать людей из Лесной школы КГБ вы мне запретили. Собственных специалистов – кот наплакал. Вот вы дали первое задание. Восстановить зарубежную агентурную сеть товарища Сталина. Передали мне документы. Но это же международный масштаб, для этого нужна целая операция прикрытия, тайниковые операции!

– Можно воспользоваться нашей зарубежной резидентурой, – отреагировал Мезенцев. – Опыт у нас наработан большой.

– Я против, – покачал головой Хрущев. – А если в резидентуре предатель? Засыплет нам всю сеть. Не вы ли, Степан Денисович, недавно приходили ко мне с санкцией на разработку генерала Полякова?!

Мезенцев покосился на коллегу, на чьем круглом лице не отобразилось ровным счетом ничего. Слегка поморщился. Хрущев заметил это, моментально отреагировал:

– Ничего, ничего, пусть Иван Григорьевич тоже знает. Предателей ОС ЦК искать не должна, это прерогатива контрразведки, но если вдруг случайно наткнутся… Ведь инициативника по Полякову вы так и не знаете! Вдруг у Ивана Григорьевича получится наладить с ним контакт? Прошу это обсудить в рабочем порядке.

Хрущев многозначительно посмотрел на Иванова. Тот успокаивающе кивнул.

– Так вот насчет кадров. – Первый секретарь ЦК побарабанил пальцами по столу. – Есть у меня для вас один очень хорошо зарекомендовавший себя парень. Боевой хлопец!

Мезенцев обеспокоенно взглянул на Хрущева, уже догадываясь, о ком пойдет речь.

– Он очень нам помог в последних событиях. И прикрытие у него отличное – придумывать ничего не нужно. Зовут его Алексей Русин.

– Я, Никита Сергеевич, категорически против! – помотал головой Мезенцев. – ОС ЦК нужны профессионалы, с образованием или хотя бы с опытом работы.

– У Шелепина были образование или опыт работы? – тут же отреагировал первый секретарь ЦК. – А у Семичастного?

– И к чему это привело? – набычился генерал. – Заигрались в заговорщиков!

Иванов лишь переводил взгляд с Хрущева на Мезенцева и обратно, никак не комментируя их перепалку.

– А кстати, – Хрущев решил сменить тему. – Где сейчас наш герой, у него же каникулы в университете?

– Русин сейчас с друзьями-студентами в Крыму отдыхает. Я посоветовал ему исчезнуть из Москвы.

– Отдыхает – это хорошо… Нам бы с вами, Степан Денисович, тоже передышка не помешала бы, но покой нам только снится.

– Ну, неделю отдыха вы, Никита Сергеевич, себе вполне можете позволить, пока у нас затишье. Осенью, боюсь, у вас такой возможности уже не будет.

– Это да… в октябре очередной пленум намечается.

– А мы здесь с Иваном Григорьевичем присмотрим за особо беспокойными товарищами.

Хрущев снова задумался, барабаня пальцами по столу.

– Если только в Крым слетать на недельку, поплавать в море… Заодно на обратном пути можно будет в Киев заглянуть. Пообщаться, так сказать, с товарищами перед пленумом в неформальной обстановке.

* * *
На обратном пути выясняется, что у местной детворы лето – это не только школьные каникулы, но и благодатное время для разного рода мелкого заработка. Поток туристов с каждым годом уверенно нарастает, и оленевцам грех на этом не заработать. Взрослые сдают отдыхающим жилье и торгуют на рынке овощами-фруктами. Пацаны, кто постарше, ловят рыбу на продажу и занимаются ракушечным бизнесом. Раз в неделю сюда приезжает скупщик из поселка Черноморское, забирающий у местных ребят ракушки рапанов по две копейки за штуку.

– Эх, жалко, что мне бабушка не разрешает нырять, я бы за лето уже на велосипед накопил, – жалуется Ванька и, увидев скептические гримасы на наших лицах, пылко добавляет: – Не верите?! А Шурка на прошлой неделе вот та-а-акую ракушку нашел, ему Семеныч за нее аж целый рупь дал. Честное пионерское!

Чтобы не обижать его, мы дружно делаем вид, что поверили. Хотя ракушки показанных Ванькой размеров разве что в тропиках встречаются.

– А чем местные зимой занимаются?

– Да ничем. Скукота у них здесь.

Тем временем мы подъезжаем к нашему лагерю. Ванька первым выпрыгивает из машины, с интересом разглядывает организованный нами бивуак. Знакомим его с Димоном и Юлькой, но та сразу же уходит купаться. Парнишка уважительно косится на вторую машину, накрытую чехлом, обводит острым взглядом палатки, «столовую» под тентом и санитарную зону. И вдруг замирает, увидев мою доску, скромно стоящую в теньке на просушке.

– Это что?

Приходится объяснять любопытному парнишке, что такое серфинг и с чем его едят. Восхищенный Ванькин взгляд впивается в доску, и парень… потерян для общества. Это явно любовь с первого взгляда. Пионер медленно подходит к доске, осторожно проводит по ее гладкой поверхности, повторяя пальцами плавные очертания корпуса. В глазах сияет восторг сродни религиозному. Кажется, еще секунда – и он упадет перед доской на колени, трепетно прижавшись к ней щекой. Мы с друзьями тихо посмеиваемся, немного удивленные произведенным на парнишку эффектом. Ванька с легким придыханием и надеждой в голосе просит:

– А мне дадите покататься?

В глазах такая мольба, что отказать ему просто невозможно. Обещаем дать. В команде почитателей серфинга пополнение. Лева коварно пользуется моментом и спрашивает:

– Слушай, Вань… нам бы на ужин рыбы наловить. Поможешь?

– Да легче легкого! А у вас какая снасть?

Мы достаем из багажника все наши богатства и раскладываем их на траве. Два складных бамбуковых удилища, спиннинг. Это наша давняя мечта с Димоном – настоящий складной спиннинг в аккуратном матерчатом чехле. Да, с бамбуковым клееным удилищем, да, с большой алюминиевой инерционной катушкой, но ведь спиннинг же! Вещь крайне полезная, можно даже сказать, жизненно необходимая. А еще три закидушки, сделанные под чутким руководством нашего однокурсника из Одессы Сереги Прохоренко, который провел с нами целый ликбез по ловле рыбы на Черном море. Закидушка представляет собой отрезок лески в четверть миллиметра толщиной и длиной двадцать пять метров, на конце которой располагается грузило из свинца, отлитое в столовой ложке, и поводок с крючком. Снасть нехитрая, но, как заверил нас Серега, очень эффективная.

Ванька придирчиво все это осматривает, уделив особое внимание закидушкам и большой жестяной коробке с «запчастями» – крючками разного размера, поплавками и прочей нужной мелочью. Потом с важным видом выносит свой вердикт:

– Годится. Теперь нужно для насадки чего-нибудь наловить – мидий там… или лиманного червя…

Тут уже охотничью стойку делаю я:

– А где вы мидии обычно собираете? Там крупные встречаются?

– Ну… можно на пирсе, а можно на скалы сходить. Чтобы крупных найти, маска нужна.

– Сейчас, подожди…

Из багажника достаем две маски и две пары ласт. Да, подготовились мы неплохо, не зря длинные списки составляли, хотя все предусмотреть, конечно, невозможно.

Ванька одобрительно кивает:

– Ладно, пошли тогда сейчас до пирса прогуляемся. Только ведерко и авоськи не забудьте.

– А авоськи-то зачем? – удивляется Левка.

– А куда мидии будешь складывать – в трусы? – скалится маленькая загорелая ехидна.

Лева смущенно хмыкает и отправляется к Лене с Викой, которые уже приступили к чистке овощей к обеду, чтобы забрать у них сетчатые авоськи. Димон в это время шепчет мне:

– Рус, давай теперь Коган девчонкам поможет, а? Ну, надоело мне без дела здесь сидеть!

– Иди сам с ним договаривайся и догоняй нас.

В результате на пирс идем вчетвером. Добрые девчонки и Леву с нами отпустили. Идти по косе до пирса недалеко, но он в той части поселка, где мы еще не были, на северном берегу бухты. В полуденную жару на пирсе никого из рыбаков нет – для рыбалки слишком жарко. А вот понырять с маской – самое оно. Вижу, как Кузнецу не терпится бултыхнуться первым, и уступаю ему это право. Прошу их с Ванькой выбирать только самые крупные мидии, мелкие вообще не трогать. Ребята, вооружившись ножами и авоськами, скрываются под водой, а мы с Левой оглядываем окрестности.

По словам Ваньки, со спиннингом или закидушкой здесь вполне можно ловить кефаль и лобань прямо с песчаного берега, если знать уловистые места. Ставрида отлично клюет на закате, но за ней лучше отправиться на скалы и ловить оттуда. Или с лодки. Зато клюет так, что потом не знаешь, куда рыбу девать. Причем ловят ее, как правило, без наживки, на «самодур» – снасть, где ряд крючков привязан на леску на расстоянии 15–20 сантиметров. А вот мидии местные аборигены отчего-то совсем не жалуют, а туристы так и вовсе ими брезгуют. Съесть, конечно, съедят, но без особого удовольствия – деликатесом их здесь вообще не считают. Как и рапанов. Да что говорить, если даже креветки в 60-е годы покупатель обходит стороной. Рыба – да, крабы – да, все остальное – фу-у… Нет у нас культуры потребления морских гадов, а жевать живых устриц в народе вообще считается буржуйским извращением. Они же скользкие, слизистые, словно сопли. То ли дело такая простая и понятная всем рыба!

Выныривает Димон. Закидывает на пирс авоську с довольно крупными мидиями и стаскивает с лица маску. Морщится. На его левой ладони видна кровь, соленая вода попала на порез. Вот так я и знал! Кузнец умудрился поранить руку об острую кромку раковины. Предупреждал же его. Уже буквально на каждый чих провожу инструктаж, – и все равно народ предпочитает самостоятельно набивать шишки. Димон гребет к берегу, эстафету перехватываю я. Прыгаю в воду, надеваю маску и подныриваю под пирс. Когда глаза привыкают к ярким бликам на воде, начинаю осматриваться, отыскивая колонии мидий, гроздьями прилепившиеся к деревянным опорам. Где-то неподалеку мелькает под водой Ванька.

Через час гордо возвращаемся в лагерь с добычей – две авоськи мидий. Ванька сияет, как начищенный пятак. Нырял парнишка до посинения, отвел душу. Бабушка не разрешает, а Русин – пожалуйста. Даже штук пять рапанов на дне нашел. А наши хозяюшки уже приготовили обед и зовут к столу. Ванька пытается скромно отнекиваться, но Димон силком усаживает его на складной стул. Щи девчонкам удались на славу, пятилитровый котелок смели, словно его и не было. Ваньку отправляем домой, чтобы баба Ганя не беспокоилась, в подарок даем банку сгущенки. Договариваемся встретиться часиков в шесть, чтобы вместе отправиться на вечернюю рыбалку. Лева кричит вдогонку, чтобы он притащил с собой чеснок и пучок трав для мидий. Все… а теперь тихий час…

* * *
Подремав часок после обеда на расстеленных в теньке покрывалах, мы, как только жара немного спадает, снова приступаем к тренировкам. Темп снижать нельзя. Снова плаваем на лимане, лежа на доске, вновь на берегу учимся быстро вставать в прыжке с колен. Балансируем на тренажере, сделанном из куска бревна и доски, взятых у бабы Гани напрокат. Потом впервые переходим на море. Там небольшие волны, и мы по очереди, лежа на доске, качаемся на них, привыкая к новым ощущениям.

Я первым встаю на волну. Огребаю порцию приветственных криков, аплодисментов и… первые синяки – разумеется, я почти сразу слетел в воду. А падать с доски по большей части неприятно и больно, падать тоже надо учиться. Хорошо хоть под загаром синяки не очень будут заметны.

Вслед за мной это упражнение осваивают парни. И снова подбадривающие крики и хлопки. Затем приходит очередь девчонок. Последние падают в воду еще и с громким визгом, что привлекает внимание отдыхающих по соседству. На берегу постепенно начинает скапливаться народ. Пока не много, человек десять. Наблюдая за друзьями, думаю, что такими темпами мы скоро поймаем волну. При нашем-то энтузиазме и серьезном подходе к тренировкам.

А вообще такие закрытые водоемы, как местный лиман, очень хороши для обучения парусным видам спорта. Для начинающих виндсерферов здесь вообще раздолье – можно заходить в лиман где угодно и выходить где угодно. Лишь бы ветер был. Осенью нужно будет покопаться в памяти – помнится, я видел в одном из журналов, как крепить парус на доске. А потом переговорю с мастерами с ЗИЛа – со всеми этими досками такие перспективы открываются, что дух захватывает.

Построение моих далеко идущих планов прерывает Ванька. Парень машет нам рукой, мы заканчиваем тренировку. Идем в лагерь, оставив на растерзание отдыхающим говорливого Когана с доской. Вот даже не знаю, как относиться к такому быстрому появлению зрителей. С одной стороны – серфингу нужна реклама, а с другой… Это ведь красиво смотрится, когда опытный серфингист скользит по волнам. А когда новичок барахтается, постоянно падая в воду, весело только глазеющей публике, которая горазда давать советы, стоя на берегу. Но для осваивающего доску в таком публичном цирке ничего приятного нет – девчонки вообще могут застесняться и бросить заниматься. Женское самолюбие… оно такое ранимое!

Наш новый дружок Ванька пришел не с пустыми руками – кроме специй для мидий он притащил еще и большую миску оладий. Причем миска эта своими размерами напоминала маленький тазик. Шмыгнув носом, сунул ее в руки опешившего Кузнеца.

– Это баба Ганя для вас на ужин напекла, держи!

– Ух ты… гуляем, девчонки! Ставьте быстро чайник.

– Дима, какой чайник? – смеется Ленка. – Мы не в Москве.

– Ну, котелок вешай на огонь. Главное, сгущенку не забудь достать из багажника.

Полдник у нас получается мировой. Народ сметелил оладьи в один момент, сгущенкой полирнул, чайком запил. Вкуснота! Вот теперь можно и ужином заняться. Девчонкам поручаем перебрать и перемыть мидии, на раковинах которых и водоросли есть, и песок может попасться. Мужская часть коллектива отправляется за мамонтом – то бишь за рыбкой. После короткого совещания решаем с серьезной рыбалкой сегодня не затеваться, оставить ее на раннее утро. А сейчас просто сходить на скалы, размяться и для начала половить ставридку. По Ванькиным словам, до скал отсюда идти недалеко, минут двадцать-тридцать от силы, так что к ужину должны уже вернуться.

Ставридка действительно клюет здесь как ненормальная, мы с Левой только и успеваем ее вытаскивать. Что ни заброс, так сразу несколько рыбешек сидят на крючках «самодура». Не очень больших по размеру, зато ведерко быстро заполняется – прямо не рыбалка, а конвейер какой-то. А вот у Димона добыча посерьезнее: он ловит рыбу на закидушку, уже нескольких морских окуней подцепил. Чтобы не мучить девчонок чисткой и не привлекать к лагерю наглых чаек, рыбу потрошим на месте, промывая морской водой. И, когда на закате приносим свой улов, нам остается только нанизать ставридок за головы на шампуры, а потом подвесить их на рогатинах ровными рядами над раскаленными углями очага. Окуня девушки жарят на сковороде, на плитке, мидии, отмытые и перебранные к нашему приходу, закидываем в кипяток со специями.

Остается только разлить вино по стаканам и подать богатые дары Черного моря к столу. Вечерняя прохлада превращает наш ужин в удивительно приятную дружескую пирушку. А что происходит после удовлетворения первичных потребностей? Правильно! Удовлетворение вторичных. Товарищи как-то быстро и дружно расходятся по палаткам. Ага… якобы спать. Но, судя по вздохам и скрипу надувных матрасов, ребята там вовсю занялись любовью. Сдерживаясь и шифруясь.

– Ты тоже это слышишь? – тихонько прыснула от смеха Вика.

– Слышу! – Я пытаюсь тремя пальцами расстегнуть верх ее купальника. Не получается. Приходится задействовать вторую руку.

– Леша! Стыдно же! – Девушка пытается увернуться, но лишается уже не только верха, но и трусиков.

– Стыдно, когда видно. – Я валю Вику на спину, начинаю ласкать ее потрясающую грудь. – А нас сейчас не видно!

Дикий отдых определенно начинает приносить большое, а главное – разнообразное удовольствие…

* * *
Ночью меня будто что-то толкает, и я просыпаюсь. Рядом умиротворяюще сопит Вика, шумит прибой. А еще у меня в голове поет СЛОВО. На отдыхе я уже успел слегка подзабыть о нем. И звучит оно как-то необычно, по-новому. Вот кто меня разбудил!

Я тихонько вылезаю наружу, обхожу лагерь. Тут все спокойно. Костер погас, народ храпит по палаткам. Луны и звезд не видно – ветер нагнал туч.

– Ну, чего вы от меня хотите? – я запрокидываю голову, мысленно обращаюсь к СЛОВУ.

Надо освежиться. А еще желательно померзнуть слегка. Иначе я не засну с таким оркестром в голове. А намерзнувшись, будет приятно нырнуть под теплый бочок Вики…

Я скидываю плавки и совершенно голый несусь к морю. В лимане слишком тепло, поэтому заныриваю на открытой воде. Гребу кролем как сумасшедший, чтобы сбросить напряжение, отвлечься от непонятного звучания СЛОВА в голове. Остужаюсь, переворачиваюсь на спину. Вода сама меня несет куда-то.

Понимаю, что устал и замерз. Переворачиваюсь обратно… и тут меня охватывает паника. Берега нет. Вокруг абсолютная темнота. Я сначала гребу в одну сторону, потом в другую. Паника нарастает, устаю. Периодически пытаюсь приподняться в воде и разглядеть хотя бы линию прибоя. Должно же хоть что-то светиться? Бесполезно, только еще сильнее утомляюсь. Правую ногу охватывает судорога. Бедренная мышца дергается, я начинаю тонуть.

– Помоги-ите! – оставшиеся силы трачу на крики.

Тоже бесполезно. Шум волн заглушает любые звуки. Я все чаще погружаюсь под воду, с трудом выныриваю. Неужели все так глупо закончится? Ради чего все?! В один из нырков я теряю сознание.

Передо мной снова появляется длинный туннель, по которому я лечу вверх. На сей раз никакого космоса – я повисаю рядом с огромным белым облаком, по которому периодически пробегают разряды, похожие на электрические. Все это выглядит до невозможности странно. Откуда идет свет? Солнца нет, луны тоже. Какое-то время с облаком ничего не происходит, но постепенно оно приобретает черты мужского лица. Я вижу брови, темные провалы глаз, двигающиеся в тишине губы. Мне что-то говорят, но я ничего не слышу и не понимаю.

Лицо постоянно меняется, его черты как будто плывут. Сначала я вижу… Хрущева. Невозможно не узнать этот лысый череп, эту круглую физиономию. Потом черты лица неуловимо меняются, и теперь я узнаю в нем отца, а еще через мгновение это уже лицо Мезенцева. Он тоже мне что-то говорит, в голове грохочет даже не СЛОВО, это уже СЛОВА сплетаются в сплошную какофонию. Знакомые лица мелькают, как в калейдоскопе.

– Ничего не понимаю… – Громкие хаотичные звуки бьют по барабанным перепонкам, и я пытаюсь потрясти отсутствующей головой, спасая свои уши. Тела у меня здесь нет, но рефлексы-то остались.

Облако-голова становится безликим и кивает, какофония звуков прекращается. Электрические разряды трансформируются в размытые буквы. Те складываются в слова, слова наконец становятся яркими, отчетливыми и превращаются в бегущую строку.

– ТЫ – ПОСЛАННИК.

Теперь уже киваю я. Начало положено.

– Это понятно. Но чей я посланник?

– МОЙ. У ВАС Я ИЗВЕСТЕН КАК МОНАДА ЛОГОСА, СОЗДАТЕЛЯ И ХРАНИТЕЛЯ ВЫСШЕГО ПОРЯДКА.

– А какова моя миссия?

Лицо опять плывет, разряды принимают хаотичный характер. Строкой бегут слова, в которых буквы теперь мешаются со знаками.

– БОРЬ?%»)БА С ХАОСОМ. ТЫ ПОС?*(№ ЛАН ВОССТАНОВИТЬ ПОШАТНУВШЕЕСЯ РАВНОВЕСИЕ И СКОРРЕКТИРОВАТЬ РЕАЛЬНОСТЬ. М(*(?*=ОЮ.

– Но как?!

– ТЫ ПОЙМЕШЬ С(%»АМ.

И тут я чувствую, как вместе с последним пульсирующим словом в мое сознание напрямую вторгается какой-то огромный поток информации, сформированный в виде единого, отдельного пакета. Голову плющит от невыносимой боли, я кричу, захлебываясь своим криком. И тут же начинаю чувствовать тело, которое отчаянно бьет руками по воде, в очередной раз выныривая на поверхность моря.

Воздух врывается в мои легкие, я мучительно кашляю, отплевывая горьковато-соленую воду. Еще раз поднимаюсь над волнами, оглядываюсь. И вижу, вижу! Маленький, ускользающий огонек. Еле заметную точку. Из последних сил я гребу в сторону этого огонька. Молю его: только, ради бога, не исчезай! Или ради Логоса! Да хоть ради всех монад вселенной.

Сил уже нет, мышцу ноги снова начинает сводить судорогой. Я пытаюсь ее щипать, чтобы восстановить чувствительность, – бесполезно. Тело постепенно отказывается мне служить. И в тот момент, когда начинаю терять всякую надежду, я наконец-то чувствую под ногами спасительный песок. А огонек исчезает. Его больше нет.

Еле передвигая ногами, то и дело припадая на колени от усталости, я выползаю на берег и падаю без сил. Пронизывающий холод сковывает мое онемевшее тело, заставляет зубы выбивать громкую дробь. Плевать! Главное – я жив. Несколько минут просто лежу на спине, на мокром песке, прикрыв глаза. Даже не пытаюсь понять, где я, какая уж теперь разница! Постепенно прихожу в себя и тут вспоминаю про странный огонек, спасший мне жизнь. Что же это было? Где-то совсем рядом раздается звук, похожий на чиркающую зажигалку, и я неловко переворачиваюсь на живот.

Огонек никуда не делся, он снова слегка приплясывает в темноте перед моими глазами. И почему-то оттуда пахнет сигаретным дымом. Я встаю и, пошатываясь, бреду на красную точку, постепенно узнавая в темноте очертания хорошо знакомых мне предметов. Удивительно, но я выбрался из моря прямо перед нашим лагерем. Приглядываюсь, и приходит понимание. Кто-то сидит на капоте «Волги» и курит сигарету. Вот что меня вело к берегу. В тусклом свете очередной затяжки вижу женское лицо. Юля.

– О, Русин! – «принцесса» меня тоже узнает. – Ночной заплыв? А почему голый? Плавки волной смыло?!

Глазастая! И зубастая… Но мне это сейчас по фигу. Игнорирую ехидный вопрос и плюхаюсь на траву у колеса «Волги». Я все еще с трудом верю, что выбрался на сушу. Смолящая Юля – мой спаситель, это смешно.

– А ты, оказывается, куришь, – невпопад отвечаю я. – Чего шифруешься?

– Вы, парни, не любите, когда девушки курят, – Юля пожимает плечами. – У Димки на этот счет вообще принципы: «Тебе же еще рожать». Достал со своими идиотскими нравоучениями! Прямо как мой папаша. Тот тоже курение не выносит.

Я сижу, покачиваясь от усталости, только что чудом не утонувший и не захлебнувшийся да еще с каким-то пакетом чрезвычайно важной информации в гудящей голове. И теперь вот должен выслушивать вот это?!

– Ну и стерва же ты, Юля! – устало качаю головой. Плевать, мне сейчас не до политесов. – Сколько же ты еще Димкиной крови выпьешь?!

– Сколько захочу, столько и выпью! – Чувствую, как наша доморощенная «графиня Дракула» встряхивает головой. – Жизнь, Русин, нам дана одна. И прожить ее надо на максимуме, получив от нее все, и даже больше.

– Нельзя же получать, ничего не давая взамен!

– Можно и нужно!

Я машу рукой, поднимаюсь и бреду к своей палатке. Сил препираться с Димкиной подругой нет совсем.

– Леша, постой!

Меня догоняет Юля.

– Ты… никому не скажешь о моем… ну… курении?

«Принцесса» своей сигаретой меня спасла, поэтому отвечаю максимально убедительно:

– Могила! Разроют – ничего не найдут.

– Спасибо! Ты мужик!

Ага. А также спаситель вселенной, корректор реальности, посланник… и кто еще?

Я ухожу в палатку, падаю на матрас.

– Лешенька, ты где был?! – просыпается встревоженная Вика. – И почему в таком виде? Да у тебя же руки совсем ледяные!

– Вика… – Я неловко обнимаю ее и утыкаюсь лицом в ее теплые волосы. – Все уже нормально, родная. И давай все вопросы завтра.

– Обещаешь рассказать?

– Обещаю.

Уже сквозь сон чувствую, как нежные Викины руки осторожно стряхивают мелкий песок, прилипший к моим плечам и спине, а потом бережно укутывают меня теплым пледом. Думать о произошедшем нет сил. Все завтра…

Глава 12 Когда тепло, и тьма, и море,и под рукой крутая талия,то с неизбежностью и вскоредолжно случиться и так далее.И. Губерман
Раннее утро. В предрассветный час море абсолютно спокойное. Воздух прохладный, но комфортный. Мы снова рыбачим. Сидим мужской компанией на берегу неподалеку от нашего лагеря, шагах в десяти друг от друга. У меня спиннинг в руке, у ребят леска от закидушек, которые заброшены далеко в воду. Приличная глубина начинается здесь уже метрах в десяти-пятнадцати от берега, это козырное место под большим секретом показал нам Ванька. Он же накануне вечером помог добыть нам лиманного червя для насадки – какую-то противную дрянь, похожую на сороконожку, которую и в руки-то брать страшно. Сидим молча, каждый думает о своем. Кажется, парни еще не совсем проснулись. Поклевок нет – видимо, рыба тоже спит.

Я прокручиваю в голове ночные события, не зная, как правильно подступить к новой информации в моей голове. Решаю следовать интуиции и во избежание больших неприятностей черпать информацию понемногу, осторожно извлекая из общего пакета «файл за файлом». Начинаю я с самых общих, основополагающих вещей. Например, почему вообще возникла альтернативная реальность, в которую я попал? Ответ прост до изумления: когда в мире накапливается избыток энергии, положительной или отрицательной, происходит ее резкий всплеск, это нарушает равновесие и ведет к Хаосу; в такие моменты возникают точки флуктуации, и от Главной Исторической Последовательности (ГИП) отщепляется новая альтернативная ветвь.

Поскольку система неизбежно стремится вернуться в равновесное состояние, в большинстве случаев альтернативные ветви тают, энергетически истощаясь. Или же они снова сливаются с ГИП, как будто их и не было. Но, если в них продолжает и дальше поддерживаться высокий избыток энергии, создаваемый борьбой Хаоса и Порядка, это не только изменяет исторические процессы, но и сохраняет напряженность хронополя. И тогда альтернативные ветви продолжают самостоятельно развиваться дальше, фиксируя все новые и новые альтернативные исторические события. Практически это выражается в так называемом сопоставлении истории.

Тут можно свести все к голой физике и провести аналогию с достижением первой космической скорости и выходом ракеты на орбиту. Если энергия импульса недостаточно велика для выхода на орбиту, ракета упадет на Землю, а любая альтернативная ветвь соответственно очень быстро сольется с ГИП. Но как только энергии хватит для достижения первой космической скорости и выхода на устойчивую орбиту, – все, альтернатива становится жизнеспособной и относительно стабильной, она сможет жить, независимо от ГИП, бесконечно долго… Вернее, смогла бы жить, но нужно еще и учитывать сопротивление атмосферы, которое заставляет постоянно тратить топливо на поддержание орбитальной скорости. Мало одного, даже чрезвычайно сильного, но разового воздействия на реальность для формирования устойчивой альтернативы. Воздействие должно быть постоянным и достаточным по времени. Потому что история сопротивляется. И вектор воздействия должен совпадать с первоначальным направлением, уводя альтернативу все дальше и дальше от ГИП. Вот только тогда есть шанс набрать вторую космическую скорость, и новая реальность зафиксируется окончательно. Действительно, почти полная аналогия с небесной механикой. Ох, не зря все так похоже устроено и на атомарном, и на звездном уровне, и на уровне управления реальностями!

Применительно к нашей ситуации первичный импульс был дан еще до моего появления. А что послужило последней каплей, нарушившей равновесие и приведшей к проявлению Хаоса, теперь можно только догадываться. Скорее всего, таких факторов было много и какой-то один выделять бессмысленно. Тут и Карибский кризис, и начало космической гонки, и целая череда острых международных конфликтов, спровоцированных противостоянием двух супердержав. В результате Хранитель Высшего Порядка не нашел ничего лучше, как бросить на одну из чаш весов маленькую гирьку под названием «посланник», решив, что именно она и поможет восстановить равновесие, укротив Хаос. Мне бы такую веру в себя…

А теперь предположим, что у меня изначально был бы выбор, участвовать или нет в этой истории. И я знал бы заранее, на что подписываюсь. Подписался бы я снова? Ведь однозначно – да. Так что нечего терзать себя сомнениями и рефлексировать. Я даже в чем-то понимаю ИХ выбор на роль посланника – не сам ли с пеной у рта доказывал своим коллегам-историкам, что приход к власти Брежнева в 64-м стал переломным моментом в истории страны. Приводил кучу убедительных аргументов, что, если бы не он… Ну вот теперь его больше нет на политической сцене, и что? А ничего.

Теперь я отчетливо понимаю: если сейчас успокоиться и занять позицию стороннего наблюдателя, система тут же включит защитные механизмы, стремящиеся устранить причину возмущения. И как итог – нынешняя альтернативная ветвь, не достигнув достаточной устойчивости, энергетически истощится и неизбежно исчезнет. Потому что снова слиться с генеральной линией ГИП она уже никак не может – за последнее время произошли необратимые события, их изменить нельзя.

Значит, нужна «вторая космическая скорость», а проще говоря, энергия для устойчивого существования и дальнейшего развития новой ветви истории. И чем больше расхождений будет с ГИП, тем большую жизнеспособность обретет эта ветвь. Теперь придется быстро идти вперед, прикладывая колоссальные усилия, чтобы развить достигнутый промежуточный результат, чтобы инициировать все новые события, придавая дополнительную устойчивость новой системе. Вот почему СЛОВО не давало мне жить спокойно, постоянно «подталкивая в спину» и заставляя жить в скоростном темпе. Вот почему, как только я пытался немного передохнуть, тут же что-то случалось уже помимо моей воли. Судя по «прочитанным» сейчас «файлам», я, как посланник, создаю вокруг себя определенное энергетическое поле, вовлекая в него все новых и новых людей и провоцируя их на «подвиги», которые в мое отсутствие они бы и не вздумали совершать.

И «фонит» от меня не только на Вику. Дело в том, что Вика – самая восприимчивая изо всех, и она стопроцентно мой человек, у нас с ней действительно удивительная совместимость и родство душ. Друзья тоже со мной на одной волне – моя энергия заряжает и их, заставляя ускоряться. С моим появлением в теле Русина они начали жить в совершенно другом темпе. Вот только далеко не все окружающие в силах настроиться на эту волну и принять энергию посланника, усвоить ее. Для многих она чересчур кипучая, и такие люди, провоцируя конфликт, просто отторгаются ею, как в случае с Петровым и Ольгой. Или же эта энергия заставляет таких тихо-мирно отойти в сторону, как, скажем, в случае с Индусом. Боюсь, что и Юлька недолго теперь продержится. Как бы ни влекла ее моя энергия, для «принцессы», по сути, она чужеродна, а значит, отторжение рано или поздно произойдет.

Мою работу с новой информацией прерывают радостные вопли друзей. И это к лучшему – мне пора уже отвлечься и переварить первые полученные знания. У Левы первая поклевка. Коган вскакивает и начинает выбирать снасть из воды, выбрасывая на берег необычную рыбку длиной сантиметров двадцать – с большой сплюснутой мордой, толстыми губами и выпученными глазами, над которыми растут шиповидные щупальца. Рыба раздулась, растопырила плавники и жабры, разве что не шипит на нас. Левкин порыв схватить рыбу голой рукой вовремя останавливает Димон.

– Лев! Ты помнишь, Серега нам про ядовитых морских рыб рассказывал?

– Ну, вроде да…

– Так вот мне кажется, что эта рыбка – скорпена, морской ерш. У него колючки ядовитые. Смотри, а то руку наколешь…

Скорпену общими усилиями прижали палкой и оглушили камнем, чтобы не трепыхалась, когда будем вытаскивать крючок из ее пасти. Теперь стало клевать уже и у Димона, и у меня.

Добычу сажаем на кукан, сделанный для надежности из толстой веревки. Всего за час каждый из нас поймал не меньше десятка рыб. Попадались морские окуни, ставридки, кефальки и еще какие-то рыбки, названия которых нам неизвестны. Ну, и скорпены – куда ж без них…

Солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта, когда у меня произошла очередная поклевка. Сделав подсечку, я начал вытягивать рыбу из воды. Та вроде бы сначала шла легко, не сопротивляясь. Но вот метров за пятнадцать до берега я вдруг почувствовал сильный удар, а леска натянулась, как струна, выгибая дугой удилище. Большого труда мне стоило сдержать порывы сильной рыбы. Ребята тут же вытащили свои закидушки из воды, чтобы их лески не перепутались с моей при вываживании рыбы, и подбежали ко мне. Минут через пять упорной борьбы мы вытянули добычу на берег.

– Ура! Катрана поймали! – закричал Лева.

И действительно, на песке билась небольшая черноморская акула примерно около метра длиной.

– Надо срочно кровь у нее спустить, – со знанием дела заметил Димон. – Иначе, Серега говорил, она потом аммиаком вонять будет.

Легко сказать, но как это делать, никто из нас не имел ни малейшего представления. Пока мы озадаченно разглядывали катрана, раздумывая, с какой стороны за него взяться, на наше счастье, появился Ванька. Под его чутким руководством мы и выпотрошили акулу, спустив кровь. Но предварительно, конечно, сфотографировались с таким знатным трофеем.

Восторгу наших проснувшихся подруг не было предела! А мы, смакуя подробности и перебивая друг друга, гордо рассказывали им о самых волнующих моментах нашей утренней рыбалки. Вика нетерпеливо посматривала на меня, ожидая объяснения ночных событий, но понимала, что при друзьях наш разговор невозможен. Оставалось только ждать, когда нам удастся поговорить наедине. Сначала хотели было сдать выловленного катрана бабе Гане – как его правильно готовить, мы абсолютно не представляли. Но Ванька и в этом нас просветил.

Пока девчонки готовили завтрак, мы содрали с рыбины шкуру, отрубили голову, хвост и плавники, а потом готовую тушку разделали на филе. Костей в катране нет, только хрящи, как в осетре, так что возни было немного. И готовить его довольно просто. По словам Ваньки, местные маринуют это филе в давленом винограде, но у нас винограда не нашлось, а тащиться ради него на рынок по жаре, мы, откровенно говоря, поленились. Так что замариновали рыбное филе в разбавленном сухом белом вине. А в обед девочки просто обваляли филе в муке и посолили, перед тем как обжарить в кипящем масле на сковороде. Филе из огромной рыбины получилось много, пришлось жарить его в несколько приемов. Потом переложили рыбу в казане жареными овощами и еще потушили минут десять до готовности. Мясо катрана оказалось сочным и нежным – нажрались все от пуза и завалились в тенечке переваривать обед…

* * *
Вечернюю тренировку нам практически сорвали. Зрителей сегодня пришло столько, что впору билеты продавать. Эх, где же наша Оля Пылесос, она бы сейчас быстро организовала «добровольный» сбор денег со всех этих ротозеев на развитие серфинга в СССР! Продавал же Бендер билеты в Провал?!

Но если серьезно, то достали уже любознательные соотечественники. Понимаю, что развлечений здесь особых нет, так и мы не клоуны. Но не прогонишь ведь – земля-то общая. Стоят толпой на берегу и пялятся, а то еще и в воду лезут, в надежде получше все разглядеть. Вот и не знаешь – то ли за тренировкой следить, чтобы доской никого не задело, то ли за сохранностью своего имущества. В результате плюнули, поставили доску в тенек сушиться и нашли себе другие развлечения. Лева достал бадминтон из багажника. Ветра нет – самое оно попрыгать по песочку с ракетками за воланом. Димка с Ванькой взяли ласты с масками и отправились в море за рапанами – сувениры-то мы должны в Москву из Крыма привезти?

Я зову Вику прогуляться по берегу. Заодно и поговорим о наболевшем. Юлька со скуки пытается увязаться за нами, но я непреклонен – пусть лучше лагерь сторожит, больно хорошо у нее получается обгавкивать и отгонять наглых нарушителей периметра. Публика, поняв, что «кина» сегодня не будет, разочарованно расходится.

– Ну, рассказывай, что с тобой ночью приключилось?

– Боюсь, ты мне не поверишь.

– А ты попробуй!

Осторожно подбирая слова, начинаю рассказ о ночном заплыве. Дохожу до того момента, как потерял сознание. Вика охает и взволнованно хватает меня за руку.

– Наверное, именно в этот момент мне приснилось, что я задыхаюсь, и я проснулась. Полежала немного… Думала, сейчас ты вернешься. А тебя все нет и нет. Лежала, лежала – чувствую, сон не идет. Собралась уже тебя идти искать.

– Могла бы и вовсе не дождаться…

Вика останавливается, закрывает мне рот рукой и тревожно смотрит в глаза:

– Не смей так говорить! Ты хоть представляешь, как я за тебя переживаю со всеми этими кровотечениями из носа, драками и прочими твоими приключениями?! Когда же ты уже повзрослеешь, а?

Ох, милая, знала бы ты о моем участии в раскрытии заговора и перестрелке – точно с ума бы сошла. Ты даже еще и о десятой части моих «приключений» не в курсе.

Надо хотя бы рассказать Вике о своем общении с Хранителем Порядка – заодно проверю ее реакцию. И о нарушении равновесия тоже нужно рассказать, как и о борьбе с Хаосом. А про альтернативную реальность и свой истинный возраст лучше промолчу – ни к чему ей такие знания. Может быть… когда-нибудь… да и то вряд ли. Опасно это. Лучше преподнесу Вике все так, будто меня совершенно случайно избрали на роль посланника, а по сути – на роль корректировщика действительности с целью устранения избыточного Хаоса.

Девушка слушает меня внимательно, не перебивает. Когда дело доходит до рассказа о влиянии моей энергии на окружающих, оживляется и согласно кивает.

– Да. Я это заметила – в твоем присутствии люди действительно начинают меняться. Не то чтобы ты их как-то подавлял, нет. Но они словно начинают раскрываться рядом с тобой, проявлять настоящие черты характера, а не показные.

– А ты сама?

– И я. Не знаю, как объяснить, но, когда ты говоришь мне: «Вика, у тебя все получится», я начинаю в это верить и твердо иду к цели, а ведь раньше меня всегда мучила неуверенность в своих силах. И ребята в нашем клубе – они ведь тоже по-настоящему верят, что все в жизни можно изменить, если только захотеть, понимаешь? А еще заметила, что люди равнодушные, а тем более с гнильцой в характере, долго не задерживаются рядом с тобой. Кто послабее, отходит в сторону, ну а кто сильнее – идет на конфликт.

Я удивленно приподнимаю брови и даже останавливаюсь. Надо же… Вика быстрее меня заметила то, что сам я упускал за суетой и о чем задумался только после полученной «сверху» информации. Моя энергия – она действительно как катализатор. Ведь с кем только Русин раньше ни приятельствовал в университете, судя по его воспоминаниям, даже с тем же Петровым. А где они все теперь? Рядом остались только самые верные и надежные друзья, остальные «приятели» отошли в сторону. Но зато появились в моем окружении совершенно новые люди – увлеченные, азартные в хорошем понимании этого слова, а главное – нацеленные, как и я сам, на позитивный результат.

– Леш, признайся, ты ведь как-то участвовал в последних… событиях? – Вика вопросительно смотрит прямо в глаза, и мне приходится отвести взгляд.

– Вик, я не имею права об этом рассказывать. Пойми, я под подпиской о неразглашении.

– Хорошо. Тогда просто кивни – да или нет?

Я нехотя киваю, и Вика прерывисто выдыхает.

– Так я и знала… Это твой Мезенцев тебя втянул?

– Нет. Все было скорее наоборот. И прости – это все, что я могу тебе сказать.

– Лешка, я так боюсь за тебя! – Девушка прижимается ко мне, обхватывая руками за талию. – Обещай мне хотя бы быть осторожнее, а?

– Обещаю. Но иногда от меня мало что зависит.

– Я понимаю, и все же!..

Мы стоим у кромки прибоя обнявшись и смотрим на море. Молчим. С Викой вообще легко молчать. Нет в ней женской болтливости и навязчивости, она каким-то внутренним женским чутьем понимает, когда нужно помолчать. Редкое, кстати, качество.

– Пойдем назад, что ли, скоро ужин готовить, некрасиво все на Лену спихивать.

Я киваю, и мы отправляемся обратно в лагерь. На душе легко, словно камень свалился с плеч. Будто я разделил тяжелую ношу с другом, доверив Вике свою тайну. Ну да, только часть тайны. Но дышать стало легче.

На подходе к лагерю замечаем, как по дороге пылит армейский «газик» с открытым верхом. Из остановившийся метров за десять от нас машины выходят трое пограничников – старшина и двое рядовых солдатиков-срочников. Не спеша идут в нашу сторону, изучая внимательным взором наш лагерь и нас самих. Старшина цепким взглядом вычленяет старшего в нашей пестрой компании и направляется прямо ко мне.

– Старшина Излуков, старший пограничного наряда. Проверка документов.

Мы переглядываемся и послушно лезем в машины за паспортами. Для этого приходится приподнять брезентовые чехлы, и обе наши машины тут же удостаиваются внимания пограничников. Дальше идет рядовая проверка наших документов, бумаг на машины и сличение номеров. Придраться не к чему, и пограничники заметно расслабляются. Старшина, возвращая мне в руки документы, кивает на доску:

– А это что за странное плавсредство?

– Доска, чтобы кататься на волнах.

– Плавсредство зарегистрировано?

Я чертыхаюсь про себя. Началось!

– А разве мы обязаны это делать? У нас вон еще и надувные матрасы есть в количестве шести штук. Тоже предъявить?!

Юля, по сложившейся привычке, не вовремя открывает рот, чтобы выдать очередную гадость. Ну что за человек! Лишь бы с кем поцапаться. Я пытаюсь грозным взглядом заткнуть ее, но куда там – «Остапа несет»! А старшина то ли от скуки, то ли из природной вредности с готовностью включается в перебранку с нашей ехидной. И в чем-то я его даже понимаю. Приехала какая-то борзая молодежь из Москвы, остановились на отшибе, не как все люди, да еще черт знает чем здесь занимаются! Отгоняют ротозеев! Смущают местное население, понимаешь, непонятной доской, заграничной одеждой и явным наличием свободных денег. Говорят, что сами – студенты, но откуда у нормальных студентов такие деньги и машины? О-о-очень подозрительные личности!

– Надо будет, и предъявите. Вы находитесь в приграничной зоне, и тут действует особый режим. Здесь вам, дамочка, не санаторий.

– А я вам не «дамочка», старшина! Извольте соблюдать приличия и обращаться ко мне, как положено.

– Извините, гражданка Лисневская. Но порядок есть порядок, и его обязаны соблюдать все.

– Тогда с чего такое предвзятое отношение к нашей доске? Или вы боитесь, что мы на ней все вшестером в Турцию махнем?!

Я качаю головой – не язык у девки, а бритва. Вот только не хватало нам конфликтов с погранцами. Понятно, что это местные им о нас сообщили, проявили, так сказать, гражданскую бдительность, а заодно и мелко отомстили московским задавакам. Когда наряд вернется на заставу, старшина, конечно, позвонит и проверит, кому принадлежит «Волга», а после этого даже чихнуть побоится в нашу сторону. И индульгенция у меня на крайний случай тоже с собой.

Но чего нарываться-то на пустом месте? Мало этой заразе Юльке перебранок с местными?

Так. Надо срочно спасать положение, пока она старшину не загрызла. Хотя тот, окончательно разозлившись, может и задержать ее «для дальнейшей проверки документов». А полномочия у него такие есть – жаль, наша стервозная подружка об этом не догадывается.

– Товарищ старшина, можно вас на пару слов? – Я оттесняю в сторону нашу скандалистку.

Отвожу недовольного пограничника от нее на несколько шагов, представляюсь сержантом запаса. Рассказываю, где служил. Пограничное прошлое Русина смягчает сурового старшину. Приходится докладываться ему по всей форме и делать виноватый вид, извиняясь за Юлькино поведение. Объясняю, что девушку вывело из себя чрезмерно навязчивое внимание местной публики. Мы ведь почему именно на косе остановились? Чтобы осваивать доску и тренироваться вдали от любопытных глаз. А местные устроили из этого цирк. Старшина понятливо кивает. Потом интересуется происхождением и характеристиками нашей доски. Успокаиваю его, сообщив, что она предназначена исключительно для прибрежного серфинга, в море выходить на ней бессмысленно и опасно. Чтобы уж совсем задобрить, рассказываю ему об основании Федерации воднолыжного спорта СССР и ее главе – Юрии Гагарине.

– Так говоришь, наша Оленевка очень подходит для этого дела?

Старшина задумчиво сдвигает фуражку на затылок и вытирает пот со лба. Я сочувствующе смотрю на неудобную армейскую форму и совершенно жуткие яловые сапоги на ногах пограничника. Нести службу в таком обмундировании и мотаться по тридцатиградусной жаре – врагу не пожелаешь. Бедолаги!

– «Подходит» – не то слово! Особенно лиман. Но для нормального развития водных видов спорта здесь, конечно, нужно строить спортивную базу.

– А ты сам-то где в Москве учишься, Русин? Какую специальность осваиваешь?

– В МГУ, специальность – «журналистика». Представится возможность – обязательно напишу статью про вашу Оленевку.

– Ладно, – смеется старшина, – увидишь в Москве Гагарина, передай, что мы его с радостью здесь встретим.

Жмем друг другу руки, и пограничники мирно уезжают. А я в профилактических целях тут же задаю Юльке трепку, в красках расписывая ей широкие полномочия старшины. Стервозина поджимает губы, но молчит – понимает, что со своим длинным языком вполне могла бы провести вечер на погранзаставе, имей старшина Излуков такой же зловредный характер, как у нее самой.

За ужином обсуждаем сложившуюся ситуацию. Своей главной цели мы добились – на доску встали все, даже Лева. Впрочем, наш полноватый друг за две недели изрядно похудел и окреп. Не знаю, оценит ли постройневшую фигуру сына Мира Изольдовна, но Лене «новый» Лева очень нравится. Она с гордостью поглядывает, как тот ловко запрыгивает на доску и держит равновесие, скользя по волнам. Но кроме тренировки здесь, конечно, делать нечего, а рыбалка нам с парнями уже поднадоела. А Юлька заявила:

– У меня от вашей рыбы скоро жабры появятся!

– Жаль, что голос, как у рыбы, не пропал! – подколол ее Димон.

– Но проблема есть, – констатирую я, – в Оленевке откровенно скучно. А дикий отдых и серфинг потеряли для нас свою новизну. Какие будут предложения?

– Надо перебираться поближе к цивилизации, – предлагает Лева.

– Это понятно. А куда конкретно?

– Давайте махнем в Ялту! – загораются глаза у «прынцессы».

– Юль, Ялта – это для почтенной публики. И большой вопрос – удастся ли там снять жилье. Нет, это не выход. Еще предложения есть?

– Коктебель! – уверенно произносит Лева. – Там полно молодежи, есть студенческие лагеря. И точно есть места, где можно остановиться.

– И есть творческие дома отдыха, – добавляет Юля, – куда можно сходить в кино и на танцы.

Кому что, а нашей стрекозе лишь бы потанцевать. Но Коктебель – действительно не худший выбор. Сейчас этот поселок называется Планерское – он был переименован после войны, когда, после депортации крымских татар, искоренялось все татарское. Есть еще неплохой вариант неподалеку – поселок Орджоникидзе, который расположен на другой стороне бухты. Короче, ехать нужно именно туда, а там, на месте, осмотримся и решим.

– Голосуем, – предлагает Лева, руки дружно взлетают вверх, – принято единогласно.

– Завтра – день на сборы, последнюю тренировку, прощание с милой бабой Ганей и Ванькой. Послезавтра рано утром по холодку выезжаем.

* * *
18 августа 1964 года, вторник.

Планерское (Коктебель), Крым

Коктебель встречает нас привычной жарой, ярким до белизны солнцем и полным штилем на море. А также шумными толпами отдыхающих на пляже и на набережной. Мы стоим на обочине шоссе, с ужасом смотрим на гомонящих людей и понимаем, что от такой толчеи успели изрядно отвыкнуть за две тихие недели в Оленевке. Это там нас отдыхающие раздражали?! Три раза ха-ха! Представляю, что здесь будет, если мы со своей доской на местный пляж выползем.

– Лева, и где нам здесь остановиться?

Коган смущенно пожимает плечами. Оказывается, он тут в последний раз тоже был три года назад, перед самым началом учебы в МГУ, и за это время здесь многое успело измениться. Стоим, тоскливо смотрим на ровные ряды типовых брезентовых палаток местной турбазы для автолюбителей. Между ними, как муравьи, снуют отдыхающие. Чисто, но тесно. Что-то совсем не хочется к ним присоединяться. Да и не звал нас никто туда – судя по всему, на базе свободных мест нет. И две базы для обычных туристов тоже переполнены. Со вздохом перевожу взгляд на двухэтажные корпуса, спрятавшиеся среди деревьев.

– Это знаменитый литфондовский Дом творчества, – просвещает нас друг, – видишь, у них и территория огорожена, и пляж свой, вход только по пропускам. Кроме корпусов еще и отдельные домики есть. Мы с родителями в таком отдыхали.

Вот уж куда мне совсем лезть не хочется! Девчонок понять можно – они по комфорту успели соскучиться и по нормальным «удобствам», но вот я со старшими коллегами по Союзу писателей встречаться не хочу. Наверняка будут следить за каждым моим шагом, а потом сплетничать и докладывать в Москву кому надо и кому не надо.

– А что здесь с диким отдыхом?

– Да вон, видишь, прямо в конце пляжа машины стоят? Это и есть дикари типа нас.

– Небольшие бухты среди местных скал есть?

– Есть, конечно. Но, во-первых, до них на машинах не добраться, только на лодке или пешком по горной тропе. Во-вторых, там слишком узкая полоска пляжа, в шторм, говорят, волной заливает. И, в-третьих, злые морские пограничники дикарей гоняют. У них здесь вроде как станция слежения за подлодками.

– Невесело… Ну ладно, давай по поселку, что ли, проедем, хотя бы для очистки совести.

Девчонки испуганно примолкли, и даже Юлька свой острый язычок за зубами держит. Вот-вот… кто там неистово мечтал о цивилизации? Медленно едем по главной улице поселка, разумеется, имени Ленина, внимательно посматриваем по сторонам. Может, где объявление о сдаче жилья увидим или о наличии свободных мест на турбазах?

– Рус, наверное, лучше какую-нибудь сердобольную старушку из местных порасспрашивать.

Никак у нашей «принцессы» благоразумие проснулось! Но в принципе это выход.

Вижу, впереди притормаживает «Победа», Лева выскакивает из нее и бросается с расспросами к пожилой женщине с корзиной. Ага, не только Юля у нас такая догадливая! Выхожу из машины, подхожу к ним, здороваюсь. Увы! Селянка нас ничем порадовать не может, вот если бы мы в начале сентября приехали… Предлагает нам сразу ехать в поселок Орджоникидзе – там такого наплыва отдыхающих нет, потому что до Коктебеля пешком далековато, а все развлечения только здесь. Какие развлечения? Ну, танцы на турбазах устраивают, по вечерам кино крутят прямо на свежем воздухе. Есть спортивные соревнования разные между базами и писательским Домом творчества. Часто разные знаменитости выступают. Первый ресторан вон недавно открыли на территории базы «Приморье», «Эллада» называется.

– А если у нас с собой палатки, то где можно дикарями осесть?

– Это тогда вам лучше в Тихую бухту, не доезжая до Орджоникидзе. Там у нас лучший песчаный пляж и народу мало.

Дальше добрая женщина объясняет нам, как лучше туда подъехать на машинах и где здесь можно купить продукты. Судя по ее словам, при наличии машины закупать продукты удобно. Что ж, спасибо за подсказку. Благодарим даму и отправляемся дальше.

– Ле-еш, так есть уже хочется, может, где-нибудь остановимся, поедим? – жалобно спрашивает Вика.

Да, обедали мы давно. За время долгого пути делали несколько остановок, чтобы перекусить, и все, что нам с собой накрутила в дорогу заботливая баба Ганя, мы уже умяли. Единственная радость – по пути удалось заправить газовый баллон, теперь можно снова готовить на плитке. Но ужин-то когда еще будет – продукты для него сначала купить нужно, а у нас, кроме фруктов и овощей, ничего нет. Девчонки и на них готовы один вечер перекантоваться, а вот нам, парням, без мяса и горячей пищи тяжко. Избаловали нас подруги и баба Ганя за две недели отдыха, ох, избаловали! Мигаю фарами Леве, чтобы он остановился на обочине, коротко совещаемся с парнями по поводу обеда. Разворачиваться и ехать назад в ресторан нет смысла, мы на это столько времени угрохаем, что потом палатки придется в темноте ставить. Решаем быстренько поесть в каком-нибудь кафе или ближайшей столовке для отдыхающих. Заодно можно будет купить там что-то на ужин, чтобы потом только разогреть на плитке.

Кафешка с «редким» для Черноморья названием «Волна» обнаруживается метров через двести. Народу вроде немного – основной поток страждущих уже схлынул, но небольшая очередь все-таки есть. В меню из всех блюд там осталась только куриная лапша «Домашняя», котлеты подозрительного вида и содержания, разваренный серый рис на гарнир. Ах да, еще компот из яблок. Выбора нет, берем то, что предлагают, располагаемся за столом у открытого окна с видом на проезжую часть и синие скалы вдали. Юля тщательно протирает алюминиевую вилку чистым носовым платком, потом подозрительно обнюхивает содержимое тарелки и, наконец, решительно разламывает вилкой котлету. Видно, не до капризов стало девушке, голод – не тетка! Смело кладет кусок котлетины в рот и… тут же выплевывает ее назад в тарелку.

– Фу-у… дрянь какая, прокисла, что ли?! И рис не лучше – слипся комком, как оконная замазка. Дим, возьми мне лапшу, может, хоть она съедобная.

– Не, Юль, лапша эта тоже малосъедобная.

Лева отставляет в сторону тарелку с недоеденным первым и с тоской в глазах рассматривает липкий рис с котлетой. Вика с Леной нерешительно переглядываются и дружно тянутся к компоту. Один Димон геройски работает ложкой – армия еще и не к такой еде приучит. Я, наверное, тоже мог бы все съесть и особо не капризничать, но вопрос – чем этот подвиг потом обернется? Разбрякшая вермишель в водянистом бульоне – это еще ладно, не так рискованно. А вот котлета, простоявшая в тридцатиградусную жару на плите несколько часов, уже по-настоящему опасна для жизни. Народ вопросительно смотрит на меня.

– Предлагаю лапшу съесть, компот выпить. Котлеты подарить местным собакам, если они, конечно, решат рискнуть своим здоровьем. И срочно ищем рынок или магазин.

– Магазин здесь рядом, но сомневаюсь, что мы найдем там что-то путное. Если только спиртное да хлеб или крупы какие-нибудь.

– Доедаем и идем на разведку.

Магазин рядом, как и сказал Лева, но ассортимент в нем совсем убогий. Со спиртным действительно проблем нет – в Планерском свой коньячный завод, да и привозной водки тоже хоть залейся. А вот с едой тоска зеленая – ни мяса, ни сыров, ни колбас, одни рыбные консервы на полках да крупы на развес. Из овощей-фруктов вялая картошка, морковка да яблоки. Стоим с пацанами, думаем, что нам теперь делать: тушенка у нас еще осталась, но ее хватит всего на пару раз – это наш НЗ, и тратить его раньше времени не стоит.

– Чего грустите, хлопцы?! – весело щурится на нас из-за прилавка толстая тетка с белой заколкой в волосах. Ей явно скучно, и она не прочь поболтать с кем-нибудь из покупателей.

– Очень мяса хочется, – жалобно вздыхает Левка.

– Тю-ю, мяса!.. А гроши-то у вас остались или все уже прокутили да прогуляли с девчонками?

– Остались.

– Тогда вам к Ашотику надо. Ему вчера родственники несколько бараньих и свиных туш привезли.

– А кто это?

– Так директор нашей «Волны». Знаете, где это?

– Знаем, как не знать. Чуть не отравились сейчас в его кафешке.

Тетка заливисто хохочет, являя миру крепкие стальные коронки:

– Та вы, хлопчики, не с той двери зашли! Вы идите через хоздвор, а потом на крыльцо под железной крышей. Там у нашего Ашотика личный кабинет.

– А он с нами будет разговаривать?

– Куда он денется! Будет ерепениться – скажете, Люба вас прислала.

– А Люба – это вы?

– Я, хлопчики, я. Ну, бегите, а то он сейчас домой уедет, придется тогда вечером его ловить.

Поблагодарив тетку, выходим на свежий воздух. Нет, ну что за страна такая! Ничего нигде нет, но все, оказывается, есть. Только зайти нужно в правильную дверь и обратиться к правильному человеку. За последнюю четверть века своей прошлой жизни я уже порядком отвык от всего этого жлобства. Отвык! Есть деньги – идешь в магазин и покупаешь то, что тебе по средствам. Лучше или хуже – другой вопрос. Зато кланяться никому не нужно. И я совсем не хочу снова во все это дерьмо с головой окунаться. Фарцовщики, швейцары в ресторанах, «ашотики» все эти вороватые – как же противно! Но в этой старой новой реальности, даже при наличии больших денег, неизбежно приходится иметь с ними дело, иначе придется есть котлеты неизвестного происхождения. Нет, конечно, еще можно влиться в тесные ряды номенклатуры и припасть жадным рылом к государственной кормушке – собственно, первые шаги в Союзе писателей я уже к этому сделал, только это еще дерьмовее. Не готов я пресмыкаться и платить такую высокую цену за «блага». А парни даже не понимают, почему у меня вдруг испортилось настроение. Наводку нам дали, денег полно – что не так? Да «все не так, ребята…»

Ашотик, колобок лет пятидесяти, с ярко выраженной армянской наружностью, встречает нас, как дорогих гостей, стоит нам упомянуть Любу. Пока Левка озвучивает директору кафе список наших чаяний, а Димон демонстрирует ему несколько фиолетовых купюр с ликом вождя в качестве нашей платежеспособности, я скромно молчу и не отсвечиваю. Не хочу общаться с этим скользким армянином. Не хочу, и все тут. И, кажется, он это понял. По крайней мере, в беседу меня не вовлекает, вопросов не задает. Лишь когда свертки с купленным мясом переходят в наши руки, а деньги за них соответственно исчезают в бездонном кармане белого халата Ашотика, он весело интересуется у меня:

– Ты что такой грустный, дорогой, а? Молодой, красивый – неужели девушки не любят?!

– С девушками все нормально. Но боюсь, до встречи с ними я не доживу.

– Что так?! – дурашливо округляет глаза армянин.

– В обед имел неосторожность съесть котлету в вашем кафе.

Прикрываю глаза, хватаюсь за рот и делаю вид, что не могу сдержать тошноту и меня сейчас вот-вот вырвет прямо на его стол.

– Эй, эй, давай-ка быстро на улицу! – не на шутку пугается «отравитель». – Кто-нибудь, помогите ему!

– Не могу идти… кажется, я теряю сознание.

Пошатываясь, хватаюсь за край стола и якобы случайно сталкиваю с него грязную тарелку, которая с грохотом падает на пол. Потом повисаю на плече колобка, заставляя его согнуться под весом моей тушки. Парни с удивлением наблюдают за представлением – они-то знают, что ни к какой котлете я не прикасался. В дверь тревожно заглядывают сотрудники кафе, сбежавшиеся на крик директора.

– Ашот, скажи мне, – хватаюсь я рукой за горло, словно мне трудно дышать. – Зачем ты убиваешь людей?

– Что?.. – испуганно шепчет директор рыгаловки.

Я распрямляюсь как ни в чем не бывало и насмешливо смотрю в его посеревшее лицо.

– Спрашиваю: неужели у твоей жадности нет границ? Ты готов за копейку убить даже ребенка?

– Шутник… – вытирает пот со лба Ашотик.

– Да какие уж шутки, Ашот. Почитай новый Уголовный кодекс – узнаешь для себя много нового.

Проходя мимо ржущих сотрудников, оскаливаюсь в их сторону:

– Подельниками его пойдете как преступная группа гнусных отравителей.

– Да нормальная у нас еда!

– Нет, не нормальная! Нас таким дерьмом даже в детдоме после войны не кормили. Вы, товарищи, хуже фашистов.

– Слушай, умник, другие тоже хорошо жить хотят, не ты один! – кричит мне вслед очухавшийся Ашотик.

– Главное, чтобы ты до суда дожил и никто тебя не пристрелил за такую еду.

Димон ржет и показывает мне большой палец, мы, обнявшись, идем к машине. Ладно, мясом разжились, значит, сегодня вечером гуляем. Душа требует забыться, заесть этот неприятный эпизод дивным шашлыком и запить местным домашним вином. Хотя нет. Наверное, лучше все-таки коньяком.

Глава 13 Не став трибуном и политиком,живя среди застольных баек,себя я чувствую лишь винтиком,страшась закручиванья гаек.И. Губерман
Наш ужин в бухте Тихая с полным основанием можно было назвать праздничным. Бивуак обустроили на удивление быстро, единственное отличие от прежнего: машины на новом месте мы расставили чуть по-другому, прикрывая обзор нашего лагеря с дороги. Бухта оказалась довольно пустынной, лишь в разных краях ее расположились несколько палаток таких же автотуристов, как мы. Наверное, и им не нашлось мест на базах Планерского. Знакомиться с нами в первый же вечер никто не пришел, видимо, дали нам время обустроиться и обжиться на новом месте. Такая приятная ненавязчивость выдавала в соседях людей интеллигентных или как минимум тактичных. Что радовало. Не многие на их месте удержались бы от вечернего визита «на огонек», учитывая фантастический запах шашлыка, разносящийся по округе. Да что там говорить: мы сами-то чуть слюнями не захлебнулись, пока он готовился!

В Оленевке нам с ближайшими соседями не очень повезло. Супружеская пара из Курска явно мечтала об уединенном отдыхе и тишине, а наша веселая компания их попросту раздражала. На все наши вежливые приветствия эта пара отвечала лишь сдержанным кивком головы, явно не желая общаться. Через три дня соседи съехали, не попрощавшись. Видимо, отправились искать себе новое место для уединения. Сейчас же нам оставалось только гадать, какими окажутся наши новые соседи и сподвигнет ли их на знакомство наш серфинг. В любом случае, оценив соседскую воспитанность, мы решили после завтрака сходить к ним и познакомиться.

А пока мы наслаждались тишиной, покоем и божественным шашлыком, достойным гарниром к которому послужили овощи, запеченные на решетке. Местный коньяк, кстати, тоже оказался неплохим, хохотушка Люба нас не обманула. А вот взглянув на трехлитровые банки с вином, продавщица презрительно скривилась, честно сказав, что эту дешевую «мочу» у нее только поиздержавшиеся отдыхающие берут, которым к концу отпуска уже все равно что пить. Местные же жители вообще предпочитают не покупное, а домашнее вино, купленное у проверенных «производителей». Покупка нами дорогой бутылки коньяка окончательно расположила Любу к нашей компании, и все явки-адреса-пароли местных виноделов были сданы без промедления.

…Утром начался новый этап нашей южной эпопеи и наших тренировок. Вода в бухте оказалась чистейшей, и единственное, что нас расстраивало, – полное отсутствие волн. Но отрабатывать свои навыки это нам не помешало, и время до завтрака мы провели с большой пользой для здоровья. Ну а потом наш с Левкой путь снова лежал на почту – в отличие от друзей нам надо было отчитаться своему «руководству» о новом местонахождении.

Здание местной почты оказалось до отказа забито отдыхающими. С тоской обозрев длиннющую очередь, растянувшуюся явно не на один час, мы с Левкой поняли, что сегодня нам здесь ничего не светит, и решили для начала заняться сбором разведданных. Но то, что мы узнали, ввергло нас в еще большую тоску – народ здесь занимал очередь с раннего утра, а некоторые чуть ли не до рассвета. Причем гарантии, что ты при этом будешь звонить первым, никакой не было, звонок можно было прождать и час, и два, и до обеда. Нас это совсем не устраивало. Я уже начал подумывать о том, не достать ли мне свою «индульгенцию» и не навестить ли начальника почты, как одна из женщин, сидящих в очереди, возмущенно произнесла:

– Безобразие! А вот в Орджоникидзе, говорят, очередей совсем нет.

– Так и ехала бы в свое Орджо! – ворчливо откликнулся кто-то из очереди. – Пока туда по такой жаре доберешься, проклянешь все на свете.

– Это да, – подключился к разговору еще кто-то, – автобус ходит редко и переполнен так, что не влезешь. Уж лучше здесь тихо посидеть.

Словно в ответ на эти слова, заплакал чей-то маленький ребенок, а уже через минуту его плач превратился в оглушительный рев. Мы с Левкой, не сговариваясь, выскочили на улицу.

– Ну, что будем делать?

– А что нам остается? Завтра к открытию рванем в Орджоникидзе.

– Чего ждать до завтра, давай сейчас и поедем, хоть узнаем, что и где.

До поселка на другом конце Коктебельского залива мы добрались минут за тридцать. И он нас весьма приятно удивил. Во-первых, опрятными «немецкими» двухэтажными домами и кирпичной новостройкой вдоль центральной поселковой улицы имени все того же Ленина. Во-вторых, тишиной и отсутствием толп праздношатающихся отдыхающих – поселок этот был не столько курортным, сколько рабочим. В-третьих, совершенно пустой почтой, где две сотрудницы изнывали от безделья в ожидании обеденного перерыва. С Москвой нас соединили через каких-то десять минут, и, судя по оживившимся девичьим лицам, разговор Левки с Мирой Изольдовной повеселил их. Я же наконец застал Мезенцева на рабочем месте. Доложил ему о своих перемещениях, обещал в конце месяца вернуться в Москву и сразу же отзвониться. На чем мы, собственно, и простились с генералом. Голос у него был невеселый и озабоченный, из чего я сделал вывод, что обстановка в Москве до сих пор непростая.

Ну а потом мы с Левкой заглянули в местные магазины, которые порадовали нас приличным ассортиментом продуктов. Видимо, наличие двух военных заводов сказывалось не только на опрятном внешнем виде поселка, но и на его снабжении. Мяса, конечно, и тут не было, реформы в сельском хозяйстве превратили его в главный дефицит, но зато здесь была молочка. На радостях мы с Левкой закупились и творогом, и сыром, и кефиром с простоквашей. Местные продавцы, видя наш энтузиазм, даже выдали нам чистую литровую банку под сметану. А еще на полках у них стояла тушенка – настоящая куриная тушенка в стеклянных полулитровых банках. Ну как не взять? НЗ нужно восполнить, а останется – в Москве пригодится. Купили три десятка яиц, выпросив у продавщиц сетчатую картонную упаковку. Прикупили пару килограммов длинных макарон, продающихся на развес, – серых, страшных, но очень вкусных, особенно если их после варки обжарить с маслом. Не обошлось и без хохмы.

На витрине кондитерского отдела я увидел торт местного производства. Мысли купить его для девчонок не было – в такую жару крем быстро портится. Прочитав же название торта, я сначала не поверил своим глазам – думал, зрение меня подводит. Но нет! На ценнике крупными печатными буквами было выведено: «Торт “Коноплевод”»! А чтобы убрать последние сомнения у потребителя, сверху зеленым кремом на торте были изображены хорошо узнаваемые резные листья каннабиса. Окружающие моего бурного веселья, конечно, не поняли. А когда я, вытирая слезы, выступившие от смеха, поинтересовался у продавщицы составом торта, мне гордо рассказали, что он бисквитный, с кремом, помадкой и орехами.

– А как же конопля? – стебанулся я с самым невинным видом.

– Вы что, молодой человек?! – меня окатили волной возмущения. – Зачем же хороший торт портить?

– Да?! А вот я бы добавил. В Голландии пришли к выводу, что так намного вкуснее. А главное – веселее!

Уже потом в машине я, смеясь, рассказал обалдевшему Леве, что вообще-то еще в 1961 году ООН принял Конвенцию о наркотических средствах, включившую коноплю в список наркосодержащих растений и обязавшую страны-участницы строго контролировать ее выращивание. В новом УК теперь за самовольный посев конопли даже введена уголовная ответственность. Так что название этого тортика носит весьма и весьма двусмысленный характер. Ржали мы с ним всю оставшуюся дорогу…

* * *
Вечером Юлька с Викой запросились «в народ», надоело девушкам на море любоваться. Зато Лева с Леной в Планерское ехать отказались – Когану и утренней поездки по жаре хватило. Сказал, что они лучше рыбу половят. Угу… знаем мы эту «рыбу»! Никак не могут дождаться, чтобы им одним остаться. Но дело хозяйское – отправляемся в ресторан вчетвером. Девчонки достали свои лучшие наряды и туфли на шпильках, выглядят одна краше другой, да и мы с Димкой в своих модных рубашках неплохо смотримся. Долетаем до «Эллады» с ветерком, паркуемся на площадке перед входом. У дверей знакомая до боли картина – очередь из страждущих. Только в дверях здесь не пожилой швейцар в форме, а нагловатый молодой парень в белой рубашке с закатанными рукавами, а вход в заведение перекрыт обычным стулом. Поморщившись, привычно сую ему в руку пятерку, а куда деваться-то? Громко говорю на публику:

– Молодой человек, у нас на фамилию Кузнецов столик был заказан.

– Что-то я не помню такую фамилию, – пятерка исчезает в кармане его брюк, но стул наглец не убрал.

– Тогда на фамилию Русина посмотри, – еще одна пятерка отправляется вслед за первой.

– А, так бы сразу и сказали, товарищ! На Русина столик есть.

Нас наконец пропускают, Димон возмущенно бурчит, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж:

– Ну и расценочки у них здесь! Какая-то стекляшка, а за вход берут, как в московском «Пекине»!

– Что ты хочешь – юг! Сюда со всей страны летом деньги стекаются.

– Димочка, это ты еще не видел, сколько в Ялте и Сочи берут! – проявляет осведомленность Юля. – Там в «Интуристе» десяткой не отделаешься.

Ресторан на мой вкус совсем не интересный, правильно Димон его стекляшкой обозвал. Но сейчас такие стекляшки по всей стране строят, да и за рубежом кругом безликий бетон-стекло. В столице, например, типовыми ресторанами целые улицы застраивают. В совершенно одинаковых помещениях на первых этажах жилых домов располагаются и парикмахерские, и магазины, и библиотеки. Эпоха индустриального строительства и типового проектирования в полном разгаре. Интерьер зала тоже не впечатляет: огромные окна, перед ними простые столы, накрытые белыми скатертями, тонконогие стулья – и не поймешь сразу, то ли столовка обычная, то ли ресторан. Хотя нет, от столовки этот зал отличается длинной барной стойкой в конце зала, небольшой сценой для музыкантов и центральной частью, свободной от столов. Но места здесь действительно много, есть где народу потанцевать. По нынешним меркам такой намеренно простой интерьер считается очень модным.

Нас сажают за столик, любезная официантка вручает меню. На наших красоток пялятся все мужики в зале, и Юлька тут же гордо задирает нос, не забывая при этом стрелять глазами по сторонам. Видимо, надеется встретить здесь кого-то из знакомых. Загорелая, красивая, яркая – задавака московская… Вика же упорно делает вид, что не замечает повышенного мужского интереса, и смотрит исключительно в меню. С деньгами у нас полный порядок, но, помня о вчерашних ашотовых котлетах, прошу девчонок осторожно делать здесь заказ. Лето, жара – и этим все сказано. Риск – дело благородное, но не всегда оправданное. От икры и прочих «севрюг» предлагаю воздержаться, как и от сомнительных салатов с майонезом, неизвестно из чего нарубленных.

– Так что тогда мне выбрать? – надувает губы «прынцесса».

– То, что уверенно можешь опознать. Предлагаю взять овощное ассорти и хороший кусок мяса без панировки. Скажем, натуральный бифштекс.

– А я хочу котлету по-киевски!

– Бери. Но я тебя предупредил.

Вечер в самом разгаре, мы пьем холодное шампанское, наслаждаемся хорошей едой и музыкой. Иногда выходим танцевать на середину зала. Веселье в ресторане набирает обороты. В какой-то момент в зал заходит компания знакомых армян во главе с колобком Ашотом. На нем модный импортный костюм с искрой, нейлоновая белая рубашка и лакированные туфли. Его свита одета чуть проще, но тоже с потугой на модный стиль – на одном парне даже галстук расцветки «пожар в джунглях». Смешно. В столице модники давно предпочитают узкие однотонные «селедки». Они шумно усаживаются за стол, не забывая бросать вокруг горделивые взгляды – вот, мол, мы какие – местные короли!

В ожидании мороженого мы снова идем танцевать. Шампанское делает наших девчонок раскованными, и они танцуют твист, как богини. Вика не отстает от Юльки и составляет ей достойную конкуренцию. Никто в этом зале с ними не сравнится, сразу видно, что столичные штучки. Я подмигиваю разрумянившейся Вике – моя девочка! Бравые мужики за соседним столиком не спускают глаз с наших красавиц. Но ведут себя по-джентльменски, даже с приглашением потанцевать к ним не лезут.

Зато компания Ашотика приняла уже на грудь, закусила и, кажется, готова к подвигам – рассматривают дам в зале маслеными глазками, комментируют их на своем гортанном наречии, цокают языками. Естественно, что наши загорелые красотки мгновенно приковывают их восхищенные взоры. Нас с Димоном они тоже узнают и почему-то решают, что это дает им право подойти к нашему столику. Ашот опрокидывает рюмку коньяка, видимо для храбрости, и направляется в нашу сторону.

– Ва-ахх, какие девушки!.. Где нашли таких красавиц? – начинает он еще с середины зала.

Я морщусь.

– Ашот, разве здесь у вас так принято здороваться?

– Прости, дорогой, как такую красоту увидел, совсем разум потерял! Представь меня девушкам.

Качаю головой в ответ на такую наглость. Урок мужику не впрок. Ладно. Сейчас так представлю, что мало не покажется.

– Знакомьтесь, девушки. Ашот – директор вчерашней «Волны».

Юлька тут же сужает глаза, становясь похожей на дикую и опасную кошку.

– Понятно, почему он в чужом ресторане ест, своим-то брезгует!

– Боится котлетами отравиться… – неожиданно поддерживает злюку Вика.

Кавказский мачо лыбится, видно, не понимает еще, с кем связался. Весь зал смотрит на нас, и он пытается не потерять лицо перед многочисленными зрителями.

– Эй, красавица, чего злая такая, а? Пойдем лучше потанцуем?

– Да ты весь своими тухлыми котлетами провонял, кто с тобой здесь танцевать будет?! – громко говорит Юлька и презрительно морщит носик.

В зале раздается смех, а из-за соседнего столика слышатся одобрительные хлопки. Все внимательно следят за набирающим обороты скандалом. Похоже, не одних нас пытались в «Волне» отравить. Прикрываю глаза рукой и тихо трясусь от смеха. Ну вот. Мне ничего и делать не нужно, девчонки сейчас сами его по паркету размажут. Пока Ашотик хватает ртом воздух, соображая, что ответить нахалке, Вика его добивает:

– Иди со своими поварихами танцуй!

Этого уже кавказская гордость перенести не может. Разъяренный директор «Волны» переводит взгляд на меня, но я лишь вежливо улыбаюсь и развожу руками.

– Ашот, ты просил познакомить тебя с девушками? Я познакомил. Кто ж знал, что они такие злопамятные!

– Никак твои котлеты забыть не могут, – невинно добавляет Димон.

В наш разговор неожиданно вмешивается соседний столик:

– Ашот, из чего ты свои котлеты лепишь, что девчонок так разозлил?

– Из котят?!

– Сусликов он в степи наловил!

– Нет, мужики! Куда ему за сусликами угнаться с его-то брюхом?! Из рогатки крыс на помойке настрелял!

Всепрощением я не страдаю, каждый должен получить по делам своим. Желающих пнуть Ашота теперь и без нас полно. Поэтому молчу и улыбаюсь. Улыбаюсь и невозмутимо потягиваю винишко из фужера. Вот уже и мороженое нам принесли, Ашоту приходится отойти от нашего стола, уступая место официантке с подносом. Даже интересно, как он теперь выкрутится. Мы-то с Димоном пока не вмешиваемся, позволяем девчонкам оторваться, но для армянина продолжать ссориться с женщинами на виду у всего ресторана – это заведомо опозориться и уронить свою мужскую гордость. И промолчать вроде как уже нельзя.

– Встретимся еще… – шипит колобок и ретируется.

– Не встретимся! Мы в твою позорную рыгаловку больше ни ногой! – кричит ему вслед Юлька.

Зал поддерживает ее громкими аплодисментами и выкриками «Позор барыгам!». Наша заноза машет всем рукой и принимается за мороженое. Надо ли говорить, что Юлька становится героиней вечера, а компания Ашота быстренько закругляется и уходит с недовольными лицами.

– Парни, простите, но офицеры морского флота просто обязаны засвидетельствовать свое восхищение таким боевым девушкам!

Мужики за соседним столиком все-таки не выдерживают и подходят к нам знакомиться. Офицеры из Мурманска – Иван, Сергей, Семен. Хорошие, правильные ребята, последний, кстати, из Дагестана родом, и его особенно возмутила выходка Ашота.

– Убил бы урода! На Кавказе ему за такое сразу голову открутили бы.

– Надо будет – открутим, За нами не заржавеет. – Димон сегодня – само спокойствие.

– А чего сразу не заткнули его?

– Зачем лишать девушек маленького удовольствия? Они и сами прекрасно справились. Да, Юль? – подмигиваю я нашей задире.

– Да, Рус. Пустить кровь этой толстой свинье никогда не поздно. А теперь давайте веселиться! Товарищи офицеры, кто идет со мной танцевать?

Мы с Димоном снисходительно наблюдаем, как наших кровожадных дам уводят на танцпол.

Еще спустя час, рассчитавшись и простившись с новыми знакомыми, выходим на крыльцо ресторана. На южном небе сияют крупные яркие звезды, и кажется, что до Млечного Пути можно дотянуться рукой. А какой воздух! Этот неповторимый запах южной ночи – свежесть моря и густой аромат ночных цветов, смешавшийся с терпкой горечью хвои кипарисов.

– Леша, – Вика тревожно шепчет мне на ухо. – Что-то должно случиться!

– И обязательно случится! – Я целую девушку в шею. – Дай только до палатки добраться.

– Дурак! У меня снова звучит «набат»!

А вот теперь уже тревожный набат у меня. Мое-то СЛОВО молчит! Уже дней пять как. Прямо после разговора с высшими силами и пропало куда-то. Впрочем, оно и до этого подозрительно помалкивало, практически с тех пор, как мы отправились на юг. Ночной разговор в море был единственным всплеском, зато каким!

Спускаемся к машине, Юлька виснет на руке довольного Димона, что-то весело щебечет ему. Просто идиллия. Угу… ровно до тех пор, пока я не вижу спущенные колеса «Волги» и разбитое ветровое стекло. Вот твари! Даже сомнений никаких нет, что это работа прихвостней Ашота. И как теперь нам до лагеря добираться?! Но на этом неприятности только начинаются – на парковку выходят пять мужиков с арматуринами в руках. Впереди снявший пиджак и подвернувший рукава рубашки Ашотик.

– Ну что, тэперь побазарим? – щерится армянин.

– Девочки, возвращайтесь в ресторан, – спокойным голосом говорю я и подталкиваю Вику к крыльцу, потом наклоняюсь к уху Димона: – Начинаем первыми.

В таких нечестных кабацких драках всегда есть два пути. Один – бежать и громко звать на помощь. Что невозможно в компании девушек на шпильках. Да и куда, собственно, бежать в незнакомом городке? Укрыться в ресторане до подхода милиции тоже не вариант – тогда эти твари со злости отыграются на нашей «Волге», еще и остальные стекла перебьют. А потом все равно выследят нас, только в бухте помощи ждать будет уже неоткуда. Другой путь – бить первыми. И сразу наповал. Мы безоружные, у них в руках арматура – закон будет на нашей стороне. Есть, конечно, еще и третий вариант – стать отбивным мясом и потом всю жизнь влачить судьбу инвалида. Но это не про нас с Димоном.

– Мы сейчас милицию вызовем! – Вика первой бросается к двери и спешит в зал.

– А я лучше посмотрю, как вы этих крыс сейчас отделаете! – безбашенная Юля демонстративно опирается на перила, поправляет волосы. Позерша, блин…

– Ну что?! – рисуется Ашот перед своими «кунаками». – Так и будете стоять, ссаться… Сейчас мы вам объясним, кто тут хозяева. Не нравятся котлеты – отбивные из вас сделаем!

– Валяй, объясняй. – Мы с Димоном расходимся в стороны, чтобы не мешать друг другу и не задеть «Волгу». Армяне берут нас в полукруг, поигрывают арматуринами.

– Ты на кого поднял хвост, мальчик?! – Ашот наставляет на меня толстый указательный палец, почти тыкая им в лицо. – Ты знаешь, с кем связа… А-а-а!..

Я хватаю его палец и резко ломаю. Боевые рефлексы Русина включаются на автомате. Сфера внимания мгновенно расширяется. Я вижу и остро чувствую все, что происходит вокруг.

Мой правый ботинок отправляется в пах левого «кунака». Его глухой стон присоединяется к воплю Ашота. На крыльцо ресторана высыпают люди, видимо, Вика уже подняла тревогу. А на нас поднимаются сразу две арматурины. Мы с Димоном одновременно подныриваем под удары. Кузнец бросает своего противника через плечо, да еще добавляет ногой сверху в голову. Я же левым предплечьем блокирую руку толстого армянина, просовываю под его подмышкой правую, беру в замок. «Кунак» багровеет, пытается вырваться. Бесполезно. С противным хрустом его рука ломается. Два – ноль по костям. Тем временем пятый соратник вопящего Ашота пытается напасть сзади. И… тут же попадает в руки мореманов, которые грамотно кладут его мордой в асфальт. Следом туда же отправляется держащийся за пах, воющий мужик, а потом и Ашот. Еще двоих даже «упаковывать» не надо – они сами уже сидят или лежат на земле.

Где-то совсем рядом раздаются милицейские свистки, видимо, отделение милиции неподалеку. А может, просто патруль мимо проходил.

– Вот и доблестная «подмога» подоспела! – усмехается Димон, потирая скулу.

– Димочка, тебя задели?! – испуганно заглядывает ему в лицо Юлька. Потом бросается к Ашоту, лежащему на асфальте и баюкающему свой сломанный палец. – Ах ты, свинья жирная!

Удар остроносой женской туфлей приходится прямо по причинному месту, и Ашотик взвывает фальцетом. Пока ребята оттаскивают нашу фурию от поверженного врага, она успевает приложить его несколько раз еще и по ребрам.

– Тебе конец, скотина! – бушует Юлька, вырываясь из крепких Димкиных объятий. – Ты еще сам не знаешь, с кем связался.

А дальше, как в хорошем фильме, появляется милиция.

Стражи порядка деловито осматривают поле битвы, собирают «вещдоки» с асфальта, опрашивают многочисленных свидетелей, столпившихся на крыльце, составляют протокол. Молодой сержант обходит пострадавших, внося в протокол их фамилии. Склоняется над Ашотом.

– Ну что, Ашотик, допрыгался? А ты мне в лицо смеялся. А вот видишь, и на тебя нашлась управа! Теперь не отвертишься, сядешь за хулиганку!

– Сержант, они еще и нашу «Волгу» изуродовали, – подхожу я к нему.

– Давайте документы на свою машину, сейчас в протокол занесем.

Потом нам всем приходится идти в отделение милиции. По дороге боевой запал проходит, и в голову лезут уже совсем другие мысли. Что нам теперь делать с машиной? Колеса – полбеды, починим-заклеим. А вот что с разбитым стеклом? Где здесь вообще можно его достать? Похоже, весь свой оставшийся отпуск нам придется потратить на ремонт «Волги» Мезенцева. Хорошо хоть, еще Левкина «Победа» для разъездов есть, иначе совсем петля. А Лева с Леной? Они же там сейчас с ума сходят, гадая, где нас носит.

В отделении нас сразу ведут в кабинет начальства, массовая драка с участием отдыхающих – событие не рядовое. Выяснять отношения на кулаках для народа привычно, драки стенка на стенку – вполне обычное развлечение для молодежи. Но мордобой устраивать все-таки предпочитают вдали от милицейских глаз. А вот так – с арматурой, да на пороге ресторана – это попрание всех неписаных заповедей.

Пожилой майор, устало потирая глаза, вчитывается в строки протокола. Вздыхает тяжело.

– Граждане отдыхающие, все понимаю, но руки-то этим поганцам зачем ломать было? Теперь вот что у нас получается? Не они вам, а вы им тяжкие телесные повреждения нанесли.

– А надо было под их арматуру подставиться?! – горячится Димон. – Ждать, пока они нам головы проломят? Их пятеро с арматурой, нас двое безоружных – и мы же еще виноваты? Странные у вас здесь порядки, товарищ майор!

– Порядки у нас нормальные, советские. И действуем мы строго по закону. Только отделаться теперь административным нарушением не получится, придется заводить уголовное дело.

– Ну и заводите, кто вам не дает?

– Так вы же сейчас заявление напишете, а через пару дней сами его и заберете!

– Почему это?

– Потому что никто из вас в Феодосию на суд потом ехать не захочет. Скажете, не так?

Я понятливо киваю. Доводы у майора железные. Никому неохота мотаться на суд через всю страну, легче плюнуть и забыть.

– Поэтому у вас «ашотики» так здесь и распустились.

– Если бы только они! Местная шантрапа тоже от них не отстает. Знают: большее, что им грозит, – пятнадцать суток. А потом снова гуляй и безнаказанно задирай приезжих.

– И часто крупные драки у вас происходят?

– Часто. Но мы о них, как правило, только задним числом узнаем. А пойди-ка найди свидетелей через несколько дней! Кто молчит, а кто уже вообще домой уехал.

Наш разговор прерывает сержант, заглянувший в кабинет. Опасливо косится в нашу сторону, просит начальника выйти на минутку. Переглядываемся настороженно с Димоном – что там еще стряслось? Майор возвращается минут через пять. Молча садится за стол, кладет перед собой документы на «Волгу». Поднимает на меня глаза.

– Владелец вашей «Волги» Мезенцев – это же… – он делает неопределенный жест, указывая на потолок.

– Да, – коротко отвечаю я. А чего отпираться, если они все уже сами узнали. Выкладывать на стол «индульгенцию»? Нет, не буду. Не для того мне ее давали.

– А вы ему кем приходитесь?

Так я тебе и признался! Нет уж. Раз все так повернулось, из этой ситуации надо выжать по максимуму. А поэтому:

– Я под подпиской, товарищ майор, и ответить на ваш вопрос не могу.

– А Кузнецов? – переводит он взгляд на Димона.

– И он под подпиской, – опережаю я друга, толкнув его под столом ногой.

Да уж, майору не позавидуешь, ситуация кардинально изменилась. Изуродовать машину главы КГБ – это вам не студентов арматурой отхреначить. Попал Ашотик, крупно попал!

– Вот что, товарищи мм… студенты. Сейчас мы вас доставим в ваш лагерь, а завтра к обеду приходите сюда, в отделение, тогда и поговорим на свежую голову. Машину прислать завтра за вами?

– Нет, спасибо. У нас еще «Победа» есть.

Желание майора доложиться сначала наверх понятно. Но что-то мне совсем не светит получить потом в Москве взбучку от Мезенцева и доказывать ему, что я не верблюд. У него разговор один: раз довел дело до драки, значит, виноват. Молчу, постукивая пальцами по столу, потом осторожно говорю:

– Товарищ майор, а давайте действительно не будем дальше э-э… раздувать пожар. Предлагаю решить дело миром. Мы не пишем заявление, вы сами наказываете «ашотиков», как посчитаете нужным. Но так, чтобы до нашего отъезда мы эту кодлу больше не видели, иначе за себя не ручаемся.

– Хорошо… – с прищуром смотрит на меня майор. – Утром сделаю пару звонков в Феодосию, посоветуюсь с начальством, как это уладить. О машине не беспокойтесь, мы за ней присмотрим.

Ну а дальше нас с почетом отправляют «домой» на милицейской машине. С мигалкой. И на все вопросы Левки, взволнованно поджидающего нас в лагере, мы дружно отвечаем:

– Завтра! Лева, все завтра…

* * *
Из-за всех этих ночных передряг следующим утром мы проспали пробежку и проснулись только к завтраку. Лева с Леной пожалели нас и дали выспаться. А уж за завтраком устроили нам настоящий допрос.

– Нет, ну никуда вас одних отпустить нельзя! – сокрушается Левка.

– А по-твоему, я с этой наглой свиньей танцевать должна была?! – злится Юлька. – Может, его еще в гости позвать?

– Юль, не злись. Но согласись, что конфликта все-таки можно было избежать, если бы ты ему не хамила.

– Лева, вот ты и избежишь, когда в следующий раз он твою Ленку кадрить будет! – припечатывает Юлька, и Левка смущенно замолкает.

Аргумент железный. И Вика – что редкий случай – полностью на стороне Юли. А та сегодня ни на секунду не отходит от своего Димона: то нежно щекой о его плечо потрется, то волосы ему шутя взъерошит – просто домашняя кошка. Вика мне шепнула, что наша заноза в полном улете от Димкиного героизма, за нее никто и никогда еще так самоотверженно не дрался. Видимо, прежние Юлькины бой-френды слишком берегли свои холеные морды и не спешили вступаться за честь дамы. Снова и снова она пересказывает всем, как ее герой уложил обидчиков на асфальт. Ах, какой Димочка сильный! Ах, какой он ловкий! А этот котяра сидит и довольно так жмурится на Юлькины прелести. Не иначе как этой ночью ему с большим усердием провели сеанс восстановительной терапии. Мы с Левкой переглядываемся, понимающе хмыкаем. Но вот кто бы от этой заразы такую заботливость ожидал! Может, она не совсем уж безнадежна?

Покатавшись немного на доске и поплавав в свое удовольствие, едем вчерашним составом в отделение милиции на «Победе». В Планерском нас уже ждут.

– Ну что, студенты, принимайте свою машину! Как новенькая.

Майор гордо демонстрирует нам «Волгу», у которой заменены не только колеса и разбитое стекло, но она еще и отмыта до блеска. Чудны дела твои, господи! А мы только недавно за завтраком обсуждали с парнями, куда бы нам податься в поисках запчастей.

– Э-э… спасибо, конечно! Что мы должны за ремонт?

– Ничего. Это в качестве извинений за доставленные неудобства. Родственники Ашота сначала вообще хотели новую машину вам подогнать, но я почему-то подумал, что вы на это не пойдете.

– Правильно подумали. Нам от таких людей ничего не нужно. И как я потом Степану Денисовичу стал бы объяснять чудесное омоложение его машины?

Заменить машину, принадлежащую такому человеку, попросту невозможно. А получить еще одну «Волгу» в качестве финансовой и моральной компенсации, может, и заманчиво для «нищего» студента, но как я потом объясню ее появление? Подарок? Тогда следующий вопрос: от кого он и на какие деньги куплен? Понятно же, что все доходы у Ашота и его родственников левые и они не смогут объяснить происхождение денег. Так что на фиг, на фиг такие подарки! Потом не отмоешься. Не говоря уже о моральной стороне дела.

– А как этого Ашота с его подельниками накажут? – не унимается Юлька.

– Для начала мы посадили их на пятнадцать суток. Потом родня увезет их в родную Армению под надзор милиции. Из директоров кафе Ашота Григоряна уже уволили.

– Как у вас все быстро!

– А чего тянуть? Или вы все-таки решили довести дело до суда?

Нет, вот суда нам точно не надо. Даже кровожадная Юлька это прекрасно понимает. Но немного припугнуть армян все-таки нужно, чтобы после нашего отъезда здесь не осталось все так, как прежде. Ведь не случайно Ашот распоясался, кто-то же ему покровительствует? И армянская диаспора здесь, поди, окопалась капитально. Пусть время тотальной коррупции пока не настало – народ еще не настолько скурвился, – но телефонное право, блат и кумовство уже однозначно процветают. Остается только надеяться, что у родственничков Ашота не хватит блата на то, чтобы спустить это дело на тормозах.

На прощание майор предупреждает нас:

– И убедительно попрошу вас и ваших девушек по Планерскому в шортах не гулять. Иначе нам опять придется здесь встретиться.

– Почему это? – недовольно хмурится Юлька.

– Феодосийским горисполкомом весной принято постановление о запрете ношения шорт в публичных местах. За нарушение положено задержание и наложение административного наказания в виде штрафа. А за сопротивление при задержании можно еще и пятнадцать суток ареста получить. Придется потом мести улицы Планерского.

– Что это еще за новости?! Нигде на юге такого нет, только у вас!

Майор разводит руками. Мол, нам и самим это несколько странно, но постановление нужно выполнять.

– Вы нас тоже поймите. Девушки в последнее время стали вести себя так неприлично, что многие мужчины принимают это как приглашение к… близким отношениям. Не знаю, как у вас в столице принято, а у нас ведь отдыхающие приезжают из разных концов страны, и там такой распущенности пока нет. А теперь представьте: идет по Планерскому девушка, сверкает голыми ногами, еще и курит. На приглашение мужчины встретиться вечером, чтобы выпить, с радостью соглашается. Что он о ней подумает? Конечно, что эта «прости господи» на все заранее согласна. А утром начинаются крики, сопли: «Ах, я не такая, я не хотела, меня изнасиловали!» Будто она сама не знала, зачем одинокий мужчина ее в свой номер пригласил.

– Но шорты тут при чем?! На пляже вон вообще все в купальниках и плавках.

– Так то пляж. Там все купаются и загорают. А по улицам будь любезен ходить в нормальной одежде и не смущать людей!

Бедный дядька, сочувствую… Это он еще не подозревает, что грядет эпоха мини и тотального бикини, когда на женском теле только крохотные лоскутки ткани останутся. И поступь моды уже не сдержать никакими постановлениями. А кстати, я ведь у Аксенова действительно когда-то читал, как самому Сергею Михалкову пришлось вызволять незадачливых отдыхающих из милиции, размахивая депутатским удостоверением. Только когда же это случилось?.. Легкий прокол в памяти – ага, в июле 64-го и случилось! То есть от силы месяц-полтора назад. Но стоило Михалкову уехать, как все вернулось на круги своя. Вот так! До бога высоко, до царя далеко, а глава горисполкома – вон он, совсем рядом, в Феодосии сидит. Так кого следует слушать – далекого депутата или местного царька? Ответ очевиден. А значит, стоит подстраховаться…

– Майор, нам нужны паспортные данные на всех этих пятерых деятелей. Мы присмотрим из Москвы, чтобы они вовремя добрались до Армении и больше никогда не покидали ее пределов. Если они не могут жить в многонациональном обществе и не умеют себя прилично вести – пусть возвращаются домой. И внятно объясните их родственникам и покровителям, что в данном случае даже вмешательство сверху им не поможет. Они же не хотят прочитать о себе в фельетоне на страницах «Правды» или «Известий»? А мы это им легко можем устроить.

– Буду только благодарен, если вы поможете навсегда их отсюда убрать. Воздух в Планерском без них однозначно станет чище!

Расстаемся с родной милицией, с ее достойными передставителями, довольные друг другом. Кажется, не только мы, но и они сами не очень надеялись на такой благополучный исход дела, устраивающий обе стороны. А вот армянам в этот раз не так повезло.

* * *
Выйдя из ворот отделения, мы решаем прогуляться по набережной и посмотреть на Коктебель, который толком еще и не видели. На такое быстрое разрешение всех проблем мы даже не рассчитывали, так что к обеду нас Лена с Левой точно не ждут, договорились, что пообедаем в поселке.

На коктебельской набережной и на ближайших к ней улицах мы видим на удивление много открытых павильонов с самой разнообразной снедью. В воздухе висит неистребимый запах чебуреков, вызывая обильное слюноотделение. В кафешках все устроено максимально просто, в некоторых даже нет стульев – отдыхающие обедают стоя. Вывески тоже самые незатейливые и отражающие ассортимент павильона: «Жареная рыба», «Пельменная», «Чебуреки» и даже «Бульоны», в котором действительно продают разные бульоны по семь копеек за стакан.

А вот в «Пельменной», куда стоит огромная очередь человек в пятьдесят, посетителям предлагают очень приличный ассортимент пельменей и вареников. Решаем здесь пообедать. Но стоять на жаре нам как-то совсем не хочется, и в ход опять идет банальная взятка. Тут предприимчивые сотрудники запускают народ с заднего крыльца всего за рубль с носа. С нас четверых взяли трояк. Но пельмени реально вкусные и почему-то очень большие по размеру – в порции всего пять штук. Были еще такие же большие вареники с вишней или творогом, а также удивительные пельмени с яйцом. Причем такого чуда я никогда раньше не пробовал – в «пельмешку» повара заливали сырое яйцо, и получался омлет в тесте. Вкусно и оригинально! Отдельно продавали сметану в стакане. Мы набрали всего разного, включая ленивые вареники, и остались очень довольны обедом. Запили все компотом и пошли гулять дальше.

Те, кто предпочитал перекусить на ходу, а не стоять в долгих очередях, голодными остаться здесь не могли. Вдоль всей набережной продавали чебуреки с разной начинкой, жареные пирожки и даже жареную мойву в бумажных пакетах. Мы купили только мороженое, отстояв за ним на жаре минут пять. По местным меркам совсем недолго. Мороженое здесь немного отличалось от московского. Было мороженое «Черномор» за восемнадцать копеек, которое по вертикали делилось на шоколадную часть и молочную, была «Ракушка», где пломбир зажат между двумя вафлями, было и мороженое в бумажных стаканчиках, украшенное сверху половинкой персика. На вкус, кстати, ничем не хуже столичного.

А еще на каждом шагу здесь торговали вином в розлив. Можно перепробовать разные сорта местных вин, включая и легкие сухие вина, и каберне, и портвейны. Коньяк тоже наливали, но желающих было гораздо меньше, видно, из-за цены или крепости, вино же все здесь пили, как простую воду. Встречались на улицах Коктебеля и бочки с квасом или пивом, но к ним в основном подходили со своими банками, потому что стеклянных кружек на всех не хватало.

Так, прогуливаясь, мы прошли по всей набережной, разглядывая местных отдыхающих, местные пейзажи и достопримечательности. Хотя ничего особенного в этой набережной не было. Хотели ради прикола сфотографироваться возле пластикового дельфина, но за фотографиями следовало зайти только дня через три-четыре, а нам было лень за ними заходить. Какие-то парни торговали свистульками, в которые заливалась вода, и самодельными фигурками лягушат и крабов, сделанными из крашеных пивных крышек. Пожилые инвалиды продавали в теньке поделки из рапанов. Тут мы сразу вспомнили своего друга Ваньку и дружно вздохнули: как он там сейчас? Димон на прощание сунул ему десятку как наш вклад в покупку его велосипеда, но он долго и упорно отбрыкивался. Пришлось пересчитать потраченное им на нас время в рапанах, упирая на недополученную из-за нас прибыль. Долго смеялись. Потом обменялись адресами и пообещали Ваньке выслать в Харьков его фото с катраном и на доске. Кажется, парнишка еле сдерживал слезы, прощаясь с нами. Нам его тоже не хватает…

Можно было бы уже поехать в лагерь, но Ленка дала нам задание заглянуть в местные магазины и купить чего-нибудь к чаю. А поскольку во всех магазинах был обеденный перерыв строго с двух до трех дня, нам пришлось подождать, пока они откроются. И тут мы увидели совершенно замечательную картину: рядом со входом в Дом творчества, представлявшим собой помпезную, но облупившуюся на солнце арку, располагался павильон с ошеломляющим названием «Коктейли». У этого павильона, невзирая на жару, толпился народ довольно интеллигентной наружности, который не спеша цедил вино и коктейли из высоких стаканов, вел светские беседы, что-то обсуждал. Такое ощущение, что у них здесь некое подобие клуба для «высокоинтеллектуального общения». Ну как мы могли пройти мимо?! Тоже взяли себе по коктейлю. Холодный напиток приятно освежал и слегка кружил голову.

– Ба, Лешка! Русин! Да ты ли это?! – весело хлопнули меня сзади по плечу.

Оборачиваюсь – Евтушенко собственной персоной! Худой, загорелый до черноты и оттого белозубый, как негр. И, конечно же, снова в окружении поклонниц.

– Привет, Жень! Какими судьбами?

– Я-то в Доме творчества отдыхаю, а ты где остановился?

– Мы с друзьями на машинах – в бухте Тихой палаточный лагерь разбили.

Знакомлю его со всеми по очереди, Юлька с Викой, кажется, на грани обморока. Ну как же – сам Евгений Евтушенко, светоч советской поэзии, с которым никто не сравнится по популярности. Женьке их немой восторг явно нравится, он беззастенчиво разглядывает наших красавиц, благо там есть на что посмотреть. Моя фамилия тоже производит впечатление. Публика здесь начитанная, а мое имя сейчас на слуху. К нашему разговору начинают внимательно прислушиваться.

– А чего вы так далеко забрались?

– Ну, ты же помнишь, как я ребятам в Звездном обещал доску для серфинга освоить? Вот сначала две недели в Оленевке тренировались, теперь сюда перебрались.

– Освоил?

– А то! Приезжай к нам в гости, сам убедишься.

– Слушай, старик, я тоже хочу! А то ты потом будешь хвалиться перед космонавтами, а мне Юре Гагарину в глаза будет стыдно смотреть.

Народ вокруг тихо ахает. Вот так запросто упомянуть о своем знакомстве с космонавтами и лично Гагариным – небожитель!

– Знаешь что, Русин? А я вот прямо сегодня к вам и нагряну. Вы же на машине? Место для меня найдется?

– Да не вопрос, поехали! Давай через полчаса. Встречаемся у местного отделения милиции, мы там свои машины оставили.

– О’кей!

Дальше все закрутилось, понеслось… Ударить лицом в грязь перед Евтушенко нам не хотелось, а поэтому для начала мы заглянули в ближайший магазин, где купили халву в железной банке и вафельный торт, который продавался пластами на развес. Потом, забрав «звезду советской поэзии» от отделения милиции, поехали на рынок и там уже затарились основательно. Вот сильно сомневаюсь, что тетки с рынка знали хоть одно Женькино стихотворение, но встречали они его, как родного, и Евтушенко это совершенно не смущало. Он успевал и прицениться, и шутливо поторговаться с продавцами, и ответить на все вопросы отдыхающих. Евгений радостно купался во всеобщем восхищении, и надо ли уточнять, что основная масса его поклонников была женского пола? Все-таки есть в этом дамском угоднике что-то этакое… Среди гуляющих по рынку нашлись даже те, кто узнал меня, а скорее мою приметную бороду. Вскоре за нами уже ходила целая толпа зевак, что, признаюсь, здорово меня нервировало. Евтушенко же это только забавляло.

– Русин, привыкай к всенародной славе! Еще пара выступлений по телевизору, и тебя начнут хватать за руки на улицах Москвы.

– Ты считаешь, что меня это должно радовать?

– А почему нет?! – удивление Евтушенко было абсолютно искренним.

– Хотя бы потому, что минусов у такой славы наверняка не меньше, чем плюсов.

– Не куксись! Сам увидишь, как изменится твоя жизнь, когда станешь любимцем всей страны.

Ну да. Для кого-то это самоцель – прославиться, стать всенародным любимцем и всю оставшуюся жизнь стричь с этого купоны. Только у меня-то задачи иные. Мне известность нужна, чтобы конвертировать ее в авторитет и влияние, но использовать их я буду в совершенно других целях. СЛОВО в голове согласно прошумело.

Забив багажники снедью, уже собираемся рассаживаться по машинам и уезжать с рынка, как вдруг нас окликают из белого «москвичонка» с местными номерами:

– Эй, студенты, привет!

– О, товарищи офицеры! Какая встреча! – Здороваемся с мореманами, как добрые старые знакомые, похлопывая друг друга по плечу.

– А мы уже собирались ехать вас искать, вдруг наша помощь нужна?

– Нет, спасибо! С милицией все уже разрешилось.

Вкратце рассказываем, чем закончился наш визит в отделение. Женя при этом сидит на переднем сиденье «Волги» и активно «греет уши». Потом неожиданно выбирается из машины.

– Леш, познакомишь со своими друзьями?

Знакомлю. Приходится объяснять, где мы с ребятами встретились.

– Как хотите, но я должен услышать эту историю со всеми подробностями! Оказывается, это о вашей вчерашней драке весь Коктебель говорит?

Я незаметно морщусь. Вот такая слава мне совсем не нужна! Но с хорошими, правильными парнями никогда пообщаться не откажусь, поэтому гостеприимно приглашаю их в наш лагерь.

– Ждем всех сегодня вечером в гости. Знаете, где бухта Тихая?

– Конечно, знаем. Мы же в Орджоникидзе остановились, мимо вашей бухты часто проезжаем.

Договорившись о встрече, прощаемся до вечера. Еды у нас для приема гостей вполне достаточно, а вот спиртного, похоже, маловато. Мореманы – ребята крепкие, выпивку нужно брать с хорошим запасом. Озвучиваю вслух свою мысль. Женя «скромно» сообщает, что у него с собой две литровые бутылки виски. Круто… где только взял? Но визита к веселой тете Любе это не отменяет, и по дороге «домой» мы заглядываем в ее магазин.

– О, хлопчики! Снова мяса захотели?!

– Нет, сегодня мы к вам за коньяком и шампанским. А мясо мы на рынке купили.

– И правильно! Ашотика-то нашего прикрыли!

– Да ладно?! – мы косим под дурачка. – А за что?

– Есть за что. Зарвался Ашотик, думал, что раз его родственник сидит в Феодосии в горисполкоме, то ему все здесь позволено. Уж из каких только передряг его родня не вытаскивала! Но и на Ашотика управа нашлась – на какого-то важного товарища из Москвы нарвался.

– Во как…

– Теперь его жена рыдает, вещи пакует – им велено назад в Армению отправляться.

– А сам Ашотик что?

– Со сломанным пальцем под арестом сидит. «Волна» закрыта, нового директора ждут.

Мы с Димоном переглядываемся – отрадные новости! Быстро местные товарищи ситуацию разрулили – через пару недель об этом Ашоте никто здесь и не вспомнит. Вопрос только, отчего раньше зарвавшегося торгаша в чувство не привели? Почему он безнаказанно здесь «шалил», а родственники и покровители молчали? Ждали, пока он кого-нибудь убьет или покалечит?

Некоторое время размышляю: может ли из этой истории получиться новое дело сети магазинов «Океан», после которого зарвавшуюся «элиту» здорово проредили. Понимаю, что нет, не получится. При Хрущеве просто нет еще той бешеной коррупции, что появилась при позднем Брежневе.

Лева встречает нас с радостной улыбкой:

– Как вам так быстро удалось починить «Волгу»?

– Свет не без «добрых» людей. Кто сломал, тот ее и починил.

– Отлично! А что с хулига… – Лева осекается и, кажется, теряет дар речи. Потому что из «Волги» выходит Евтушенко.

– А у нас гость. Знакомьтесь: Елена, Лев – наши друзья. Они, как и мы, из МГУ. Евгения вам представлять не нужно, я еще не встречал человека, который бы его не знал.

– Не преувеличивай! – заразительно хохочет Евтушенко.

Пока мы разгружаем багажники, Лена шепчет мне восторженно:

– Лешка, с тобой не соскучишься! Где вы его нашли?

– Женя в Доме творчества отдыхает, случайно встретились.

– Господи, нам же никто не поверит, когда мы будем рассказывать, как на юг съездили!

– А фотографии на что?

– Ой, Леш! – Лена виновато улыбается. – Мы совсем забыли вам рассказать: вечером к нам соседи в гости придут.

– Не поверишь, еще и ребята мореманы приедут! Так что сегодня мы даем большой прием.

– Тогда с вас шашлык, а все остальное мы с девчонками берем на себя.

Вот за что люблю Лену, так это за ее хозяйственность и повышенную ответственность. Девушка четко понимает, что мужчины обязательно должны быть досыта накормлены. В этом они с Мирой Изольдовной совпадают на сто процентов.

Глава 14 Война ли, голод – пьет богема,убийства, грязь – богема пьет,но есть холсты, но есть поэмы,но чьи-то песни мир поет.И. Губерман
С доской для серфинга получилось очень смешно. Увидев, как легко скользит по волнам Юля в своем бикини, Евтушенко почему-то решил, что это – плевое дело. Вот сейчас он приноровится и так же эффектно прокатится на доске. Ага… фигушки! У нас-то три недели упорных тренировок за плечами – с наскока серфинг не освоить. Посмеиваясь, показали ему основные движения и честно признались, скольких неудач и падений стоила нам видимая легкость скольжения по волнам. Надо отдать Евгению должное – он не отступил. Упорно, раз за разом, пытался одним движением вскочить на доску и сохранить равновесие. И так же раз за разом летел в воду. Мы его упертость оценили и дружно заверили, что доска ему рано или поздно покорится, задатки-то отличные. Но… нужно упорно тренироваться, без этого никак. И пока мы с Левой занимались шашлыками и пекли овощи на шампурах, а наши девчонки что-то резали и стряпали на плитке, Димон с Юлькой выступали в роли его тренерской команды.

А тут и товарищи офицеры подоспели и тоже активно включились в тренировочный процесс. Никто из мужчин не хотел показать свою слабину перед нашей «принцессой», которая играючи взлетала на доску и изящно скользила по волнам под их восхищенными взорами.

– Нет, ребята, так нечестно! Юленька, наверное, не первое лето серфингом занимается.

– Да этой доске еще и месяца нет! – возмутилась наша красотка. – Мы сами ее только на юге увидели.

Пришлось отвлечь от готовки Лену с Викой и продемонстрировать гостям, что и остальные наши девушки катаются на доске не хуже Юли. Короче, до ужина все гости были о-о-очень сильно заняты, и за стол их загнали только наступающие сумерки и разыгравшийся голод. А еще мое твердое обещание поделиться чертежами своей доски. Мореманы оказались непростыми ребятами, технически хорошо подкованными, и в Орджоникидзе, судя по всему, жили тоже не просто так – скорее всего, удачно совмещали отдых на юге с командировкой на местный военный завод «Гидроприбор». Отсюда и их «Москвич» с местными номерами.

Пришли наши соседи по бухте – приятная пара Ирина и Иван, им лет по тридцать. Оба оказались младшими научными сотрудниками из Дубны, так что вопросы о профессии отпали сразу – физики. Это и к лучшему. С лириками у нас и так перебор.

Пара принесла с собой дыню, вино и сыр. А еще самостоятельно закопченную ставридку – они нашли в ближайших скалах чужой «очаг для копчения» – вымоину, в которой лежал сухой топляк и железный прут. Ребятам оставалось только нанизать на прут пойманную рыбу и закоптить ее в «очаге». Обещали нам показать это место, но взяли с нас обещание, что, уходя, мы, как культурные люди, оставим там топляк или дрова.

Ужин удался на славу – вискарь и коньячок пошли под шашлычок, винишко – под фрукты и сыр. Как водится, сначала под горячее поговорили обо всем на свете, нащупывая общие темы и проверяя присутствующих на «родство душ», потом дошло дело до десерта и культурной программы. Евтушенко много курит, смолит одну сигарету за другой. К виски даже не притронулся, начал с вина, потом перешел на коньяк. Под арбуз и дыню хорошо пошли Женькины стихи – дамы только что не стонали от восторга, слушая его. А вот «мои» стихи, кажется, больше понравились мужской аудитории, что тоже понятно, – с любовной лирикой у меня не очень. Наконец все решили спеть, Димон притащил гитару. И тут настал мой звездный час.

– Леша, спой свою про десантный батальон! – с горящими глазами просит Евтушенко.

– Жень, ты что! Ему же медведь на ухо наступил. Пение и Русин – понятия абсолютно несовместимые!

Вот все-то наша егоза Юля знает, ничего от нее не скроешь. Друзья, соглашаясь с ней, весело смеются – о моих способностях к пению все давно наслышаны. Но сегодня их ждет большой облом. Молча беру из рук Кузнеца гитару, подмигиваю не понимающему их скепсиса Жене. Задумчиво перебираю струны и, дождавшись всеобщего внимания, негромко начинаю:

– Здесь птицы не поют… деревья не растут…

Вид обалдевших друзей – лучшая награда, жаль, нельзя сейчас заснять их лица! У Димона просто отвисла челюсть, он же, как никто другой, знает про мою беду с пением. А здесь… Когда я замолкаю, девчонки в порыве чувств взрываются визгом и бросаются меня тискать. Вика целует меня, и парни одобрительно гудят, смущая ее и заставляя покраснеть.

– Леш, ты когда петь-то научился? – подозрительно щурится Юлька.

– Все претензии к Пахмутовой, это она заставила! – ловко перевожу я стрелки. – Сказала, что у меня абсолютный слух и такое чувство ритма, что я просто обязан запеть. Ну и вот результат!

– А что с той песней, которую вы вместе с ней написали? – интересуется Ирина.

– Ее Иосиф Кобзон будет петь, и с ним мне, боюсь, не сравниться.

– Да ладно скромничать! Ты спой, а мы оценим.

Кто я такой, чтобы отказывать друзьям? Конечно же, пою. Как и ожидалось, «Мгновения» тоже прошли на ура. Пусть не Кобзон, но тоже кое-что «могем». И момент уж больно подходящий, чтобы показать друзьям свои открывшиеся способности, а заодно и спеть еще пару каких-нибудь известных песен из прежней жизни. Был ведь у меня когда-то свой особый репертуарчик, чтобы очаровывать милых дам. А здесь и Женя выступил как раз в тему:

– Леш, я еще в Звездном хотел тебя спросить: почему у тебя совсем любовной лирики нет? Один патриотизм и гражданская тема.

– Почему же нет? Есть. Просто мы с Викой не так давно встречаемся, я еще не успел ничего ей посвятить. Но сейчас все исправим. Стихи, правда, еще не совсем дописаны, так что не судите строго.

Снова беру гитару, настраиваюсь на песню Вячеслава Быкова, которую в прошлой жизни спел дамам раз сто, не меньше. Но сейчас она звучит только для Вики и отныне посвящена только ей и никому другому.

– День молча сменит ночь за твоим окном, любимая моя.Сеет прохладу дождь мокрым серебром с приходом сентября.Золотом листопад осыпает всю страну.Дремлет осенний сад, словно ждет весну.
Вижу, как у народа блестят глаза в свете костра, у Вики вообще в глазах стоят слезы и, кажется, дрожат губы. Даже Юльку проняло. Она сидит, вцепившись в руку Димона, со слегка приоткрытым ртом, и на ее лице какое-то беззащитно-трогательное выражение.

– Яркий далекий свет потревожил сон, любимая моя.Даже осенний гром был в тебя влюблен, желаний не тая.Стекла умоет дождь, ручейки сольются с крыш,После вчерашних встреч ты тихонько спишь…
Замолкаю. Отложив гитару, обнимаю Вику.

– Грандиозно! – выносит свой вердикт Евтушенко. – Не знаю, выпустят ли эту песню на эстраду, но любовь народных масс ей точно обеспечена. Русин, ты просто негодяй! Оказывается, ты скрывал свои таланты даже от близких друзей.

– Да ничего я не скрывал, – скромно машу я рукой. – Просто пришло время, встретил свою музу, вот и понесло меня в творчество.

Вопросительно смотрю на Евтушенко. Тот задумчиво крутит в руке стакан с коньяком.

– Неожиданно. Просто…

– Непривычная мелодия, да? Но для какой-то обычной мелодии лучше подходит Рождественский или Окуджава. А вот вы с Ахмадулиной слишком сложны и слишком… – Я делаю неопределенный жест рукой, не зная, как правильно сформулировать свою мысль.

– Изысканны! – приходит мне на помощь Лева. – Вы двое пишете стихи, которые невозможно уложить ни в какие рамки. А Белла Ахмадулина – это вообще Серебряный век.

– Да уж, – смеется повеселевший Евтушенко. – Белка, она у нас такая!

* * *
Снова разливаем по стаканам кому что на сердце легло, девчонки дорезают оставшийся арбуз, добавляют на стол фрукты. Есть уже совершенно не хочется, а вот за виноградом, сливами и персиками тянутся все – они подходят под любое спиртное. Беседа заходит об идиотском запрете на шорты.

– А вы знаете, с чего все началось? – смеется Евтушенко. – Какой-то болван тиснул в московской газете фельетон о нравах Коктебеля и, в частности, упомянул в нем о бородатых юнцах в шортах. Требовал от властей навести порядок и искоренить этот разврат и безобразие. Местное руководство перепугалось, прочитав такое в центральной прессе, и от страха чуть умом не тронулось. Быстренько издали грозное постановление, по которому патрули начали караулить нарушителей нравственности на выходе с пляжа и запихивать их в милицейские фургоны. А тех, кому удалось сбежать от милиции, хватали дружинники из числа ветеранов и правильных комсомольцев.

– А что с джинсами – они тоже здесь под строгим запретом? – интересуюсь я.

– Джинсы, как ни странно, в постановлении не упоминаются, но, если вдруг джинсы обрезаны до длины шорт, это приравнивается уже не просто к вызывающей одежде, а к нарушению общественного порядка!

Двойной удар местных властей.

– Да ладно?! И кого-то наказали?

– А то! За этот сезон уже несколько человек провели свой отпуск с метлой в руках на исправительных работах. Но, правда, только те, кто слишком бурно сопротивлялся милиции и пытался отстоять свои права.

С шорт разговор переходит на местную тусовку и развлечения. В особом почете альпинизм, баскетбол и волейбол, что понятно – молодежи на турбазах полно. Скалолазы облюбовали местные «пики» к западу от пляжа, но их оттуда постоянно гоняют пограничники. Особняком стоит планеризм, в честь которого, собственно, Коктебель и был переименован в Планерское. Но отдыхающие по привычке продолжают пользоваться старым названием поселка, а продвинутая молодежь вообще сократила его до короткого «Кок».

И конечно же здесь устраивают литературные вечера и другие культурные мероприятия. Во-первых, сильны исторические традиции – Дом Волошина их старается поддерживать. Во-вторых, сюда съезжаются литераторы всех мастей, они отдыхают в Доме творчества от Литфонда. Грех этим не воспользоваться и не позвать их для выступления в пансионатах, санаториях и на базах отдыха. А поскольку состав отдыхающих писателей и поэтов бесконечно меняется, то и литературные мероприятия проходят с завидной регулярностью. Руководство с легкостью готовит обширную культурную программу, а литераторам в радость живое общение с читателем. Иногда выступающие еще и материальное поощрение получают. Все довольны. Мало какие поселки Крыма могут похвастаться такой насыщенной культурной жизнью, сравнимой разве что только со столичной.

Один из моряков, Семен, вдруг неожиданно спрашивает нас:

– Ребят, а что у вас в Москве слышно про попытку убрать Хруща?

– Я вообще в это время был за границей, – пожимает плечами Евтушенко. – Когда вернулся, все уже закончилось.

– А вы? – смотрит он на нас с друзьями.

– Мы были в Москве, у нас же практика идет после сессии, – невозмутимо сообщает Лена. Остальные, включая меня, благоразумно помалкивают и жуют фрукты. Вот просто всем срочно захотелось фруктов.

– И?..

– Город три дня патрулировали военные, на центральных трассах стояли бронетранспортеры. Вот и все. Больше москвичей это никак не коснулось.

А Лена-то совсем не проста. Наверняка Лева не утерпел и рассказал ей о нашем с Димоном участии в недавних событиях, но боевая подруга молчит об этом, как партизан на допросе, и отделывается лишь общеизвестными фактами. Разумеется, разговор сразу заходит на опасную почву.

– Эх, я бы взглянул на СССР, в котором рулят Брежнев с Шелепиным, – вздыхает Евтушенко. – Хотя «железный Шурик» – это сталинизм.

– Что плохого в сталинизме? – недоумевает Семен.

– Культ личности, репрессии… – снисходительно объясняет Евгений. – Десять лет без права переписки. Слыхали?

– Слыхали, – офицеры помрачнели, но не сдались. – А победа в войне? А индустриализация?

– Ее же на костях делали! – горячится поэт.

– Так! – Юля «включает стервозину». – Мальчики выпили и опять заспорили про политику. А как же мы?

Семен еще пытается что-то спросить, но капризная «прынцесса» предлагает принести «спидолу» и потанцевать. Идею с танцами большинство горячо поддерживает – кому же не хочется размяться и пообжиматься с красивыми девушками!

Евтушенко неожиданно предлагает мне прогуляться по берегу. Я не отказываюсь, понимаю, что он хочет о чем-то поговорить со мной без лишних ушей.

– Леш, ты не думал о том, чтобы перевестись из МГУ в Литературный институт?

– Зачем? Профессия журналиста меня вполне устраивает. Я не хотел бы загонять себя в узкие рамки литератора, мои интересы гораздо шире. Вот музыка, например.

– Да, с песнями у тебя клево получается… Но если ты все-таки решишь… – Поэт мнется. – Ты быстро восходишь на наш литературный олимп, но, боюсь, пока плохо себе представляешь, во что вообще ввязался.

– Почему же? Я примерно догадываюсь.

– Нет, Русин. Ты и в малой степени не догадываешься, какой террариум – Союз писателей! Про Бродского слышал?

– Давай еще Пастернака вспомни!

Евтушенко хмыкнул, но продолжил:

– Вот есть у меня плохое предчувствие… Ударят скоро. По молодым.

– Это почему же?

– Пошла мода посылать рукописи в зарубежные издательства. Те, которые тут не взяли. Старикам – это как кость в горле.

Да, Евгений прямо в корень зрит. Совсем скоро начнется дело писателей Синявского и Даниэля, которые издадутся во Франции с неоднозначной прозой. Их обвинят в написании произведений, «порочащих советский государственный и общественный строй». Расцветет пышным цветом знаменитое диссидентское движение. Как же! В СССР преследуют инакомыслящих. На этой теме поднимется большая волна контрпропаганды на Западе. Сам Евтушенко, кстати, будет рассказывать, как во время приема в Белом доме Роберт Кеннеди, включив воду в туалете, дабы нельзя было подслушать, поведает лично Евгению, что псевдонимы Синявского и Даниэля в КГБ поступили из ЦРУ, дабы отвлечь общественное внимание в США от неудачного начала войны во Вьетнаме. Такая вот спецоперация, где Комитету и Суслову была отведена роль «бычка на привязи».

– К чему ты ведешь этот разговор?

– К тому, что рано или поздно тебе придется определиться, по какую ты сторону баррикад.

– Я сижу в своем собственном окопе. Поверь, это самое лучше, что можно сделать.

Держу паузу, позволяя собеседнику до конца понять мою позицию, потом продолжаю:

– Вот вы все сводите к борьбе ретроградов-сталинистов и прогрессивной молодежи. А так ли все просто и однозначно в их отношении к вам? Мне кажется, что стариков еще и раздражает вызывающее поведение творческой молодежи. И в первую очередь та распущенность, что демонстрируется открыто.

– Леша, да эти старики и сами не без греха! Ты даже не представляешь, что они вытворяли в дни своей молодости, об этом до сих пор легенды ходят.

– И поэтому их нужно обязательно переплюнуть по всем этим статьям? Женя, ваше противостояние все больше и больше скатывается к банальной фронде ради самой фронды. Мало кто хочет идти во власть, чтобы занять место ретроградов и сделать хоть что-то конкретное для страны и народа. Проще ведь собираться по квартирам и пить каждый вечер, дружно поливая власть помоями и сетуя на то, что вам ничего не дают делать. Если ты сейчас приглашаешь меня на такие «посиделки», скажу сразу – мне это не интересно. Предпочту сохранить свои мозги трезвыми, а печень здоровой, они мне еще пригодятся.

Евтушенко заливисто смеется, хлопает меня по плечу:

– Эх, Русин! Нет в тебе лихой гусарской удали!

– Есть. Только она у меня совершенно в другом выражается.

– Да, ты не так прост, Лешка! Только боюсь, твой идеализм быстро улетучится, когда ты нос к носу столкнешься с этими «стариками». Вон Роберт тоже талдычит, что нам не надо отворачиваться от власти.

– Правильно говорит. Это намного честнее, чем держать вечную фигу в кармане. И знаешь, что самое смешное? Для многих из числа творческой интеллигенции стало обычным делом родниться с так презираемой ими советской партократией. Морщат нос от ее «навозного духа», но сами через такие номенклатурные браки стремятся попасть в сановные семьи, чтобы потом влиться в ряды советской элиты.

– Нет, ну ты утрируешь!

– Женя-я-я! – я повышаю голос, пытаясь достучаться до него. – Ты разве сам не видишь, что главной советской скверной становится наша золотая молодежь, а вовсе не престарелые маразматики? Эти-то мастодонты поумирают рано или поздно, но вот кто им придет на смену, если все порядочные люди гнушаются идти во власть? А я тебе скажу. Вот приспособленцы и придут. Так, может, хватит изображать из себя богему и рядиться в белые одежды?

– А ты еще и злой, Русин… И что ты конкретно предлагаешь?

– Прекратить играть в богему и заняться делом. Богема – это всегда очень токсичная среда, не успеешь оглянуться, как все твои светлые идеалы развеялись, а сам ты отравлен ядом вседозволенности и презрения к простонародной толпе. Писатель и поэт – это не профессии. Это состояние души. Писать нужно не тогда, когда больше заняться нечем или жрать нечего. А когда просто не можешь не писать. И всегда нужно нести ответственность за то, что пишешь.

– Ты прямо как Хрущев говоришь.

– А я в некоторых вещах с ним абсолютно согласен.

– Слышал, ты знаком с ним?

– Знаком. Нас Брежнев познакомил на Пленуме Верховного Совета.

– Что думаешь о Никите?

Хороший вопрос. Особенно учитывая то, что некоторые чрезмерно подозрительные и завистливые товарищи давно шепчутся по углам, что Евтушенко чуть ли не агент КГБ. Ну, агент не агент, а попытки завербовать его были. По воспоминаниям Жени, это произошло в 1957 году, в преддверии знаменитого фестиваля молодежи и студентов и закончилось отказом. Но связи в КГБ у него остались. Иначе никто бы его за границу не выпустил. А теперь вопрос: надо ли мне с ним дальше откровенничать? И если да, то до какого предела? Ладно, я сегодня уже столько ему наговорил, что одним откровением больше, одним откровением меньше… Заодно и проверим, узнают ли потом в КГБ о нашем с ним разговоре.

– Думаю, что Хрущев – непростой человек. И в характере его много чего намешано. Но сейчас он для нас единственный шанс продолжить необходимые стране реформы.

– Прямо вот так?

– Да! Брежнев с Шелепиным сначала передрались бы за власть, а потом завели бы страну непонятно куда. Леня – в стариковское застойное болото, а если бы победил «железный Шурик»… даже представить трудно. Но, судя по его прозвищу и тому, как он повел себя в Новочеркасске, ничего хорошего нас точно не ждало бы.

– Интересные у тебя рассуждения. А это правда, что Мезенцев твой… родственник?

– Нет. Он друг моего отца, погибшего на войне. Чтобы потешить твое дальнейшее любопытство, скажу сразу: я – круглый сирота, детдомовец, и общаться мы с ним начали только три года назад, когда я вернулся из армии и поступил в университет.

– Прости. Но теперь мне хотя бы понятна твоя жесткость в суждениях.

Евтушенко намекает на мое тяжелое детство. Ладно, проглотим.

– Это не жесткость, Жень, это моя принципиальная позиция. И поверь – к себе я не менее строг, чем к другим, хоть праведником себя не считаю. Это точно не ко мне.

Мы уже подошли к своему лагерю, и продолжать наш откровенный разговор при свидетелях не стоило. Все, что считал нужным, я ему сказал. Расходимся, впрочем, недовольные друг другом.

* * *
Внезапно в голове зазвучало СЛОВО, и я проснулся. Резко, рывком. Открыл глаза – в полуметре чье-то улыбающееся лицо. Я убрал руку Вики со своей груди, приподнялся на локте. Литвинов! Бледный какой-то, под глазами темные круги. Только открыл рот поинтересоваться, что он здесь делает, – Андрей приложил палец к губам.

Я посмотрел на часы. Шесть утра. Где-то неподалеку мирно сопят друзья, слышу мощное похрапывание Димона. Литвинов вызвал меня жестом на выход. Вздохнув, надел светлые брюки, рубашку. Натянул парусиновые туфли и выбрался из палатки.

Солнце только-только встает, окрашивая море в какой-то неописуемый цвет. Мы отходим подальше, за границу нашего лагеря. Рядом с нашей «Волгой» стоит незнакомая черная ее копия.

– Физкульт-привет отдыхающим! – Андрей с удовольствием меня разглядывает. – Загорел, оброс, чертяка…

– Ну, не так уж я и оброс! – Трогаю свою бороду. – Хотя да, волосы давно не стриг. Негде… Ты откуда здесь?

– Мезенцев за тобой прислал.

– За мной?

– Да. Срочно тебя вызывают. – Литвинов тычет пальцем в небо. – Наверх.

– На самый верх?

– Выше некуда. К Хрущеву. Еле разыскал вас.

– Я же оставлял наши координаты. – С тоской оглядываюсь на спящий лагерь. Вот и кончился мой отпуск. Совсем кончился. А мы на вечер договорились нагрянуть к Женьке с ответным визитом. Он меня с Робертом Рождественским хотел познакомить…

– Собирайся, Леш.

– А ребята?

– Долгие проводы – лишние слезы. Оставь им записку.

– Андрюх, я так не могу. У меня там девушка, друзья…

– А я могу к тебе всю ночь из Ялты гнать, а потом по побережью разыскивать?!

Прислушиваюсь к СЛОВУ. После приснопамятного общения с Логосом я стал намного лучше понимать гармонию музыки внутри себя. И сейчас СЛОВО звало меня в дорогу.

– Ладно, подожди пять минут.

Я быстро бросаю одежду в рюкзак, пишу ребятам записку с извинениями. Оставляю ее на плоском камне, который мы используем в качестве стола. Прижимаю сложенный лист фотоаппаратом. Еще раз с сожалением оглядываю бухту, море и наш лагерь. Целую спящую Вику и сажусь в машину к Литвинову. Лейтенант выруливает на дорогу, стараясь не разбудить моих друзей.

* * *
Я даже не удивляюсь, когда узнаю, куда мы едем. На крымскую дачу Хрущева на склоне горы Могаби в парке Нижней Ореанды.

– Степан Денисович тоже там будет? – интересуюсь я.

– Мне не докладывают, – пожимает плечами Литвинов.

Едет он быстро, уверенно. Дорога вдоль моря отвратительная, но абсолютно пустая в этот ранний час, и Андрей держит скорость под сто. Проезжаем Судак, Алушту, Гурзуф… По пути пытаюсь выведать у него нынешний расклад в верхах, но Литвинов молчит, как партизан. Все, что удается узнать, – следствие по заговорщикам продолжается, и ведет его КГБ. Решение, как наказывать Семичастного с Шелепиным, уже принято – они отправятся в тюрьму, и надолго. Брежнев написал в ЦК покаянное письмо. Похоже, его могут простить. Что касается «недозаговорщиков» – половина старого Политбюро отправилась послами в Африку и на другие отдаленные континенты.

Вот так в неспешных разговорах, через пять часов утомительной дороги, мы доезжаем до высокого черного забора госдачи № 1. У ворот «припаркован» БТР, стоят на посту солдатики. Еще на подъезде нас тормозят, утомительно долго проверяют документы и досматривают машину с рюкзаком.

Встречать нас выходит лично Литовченко. Тоже загорелый и веселый – видно, хорошо выспался. В отличие от нас с Литвиновым.

– В небесах мы летали одних, мы теряли друзей боевых, – весело напевает начальник хрущевской охраны, – ну а тем, кому выпало жить, надо помнить о них и дружить.

Смеемся, обмениваемся крепкими рукопожатиями, проходим еще два поста охраны. Телохранители Никиты Сергеевича из «девятки» вооружены автоматами и выглядят грозно, но на нас смотрят приветливо. Некоторые даже узнают и кивают нам с Литвиновым. Похоже, меня тут еще не забыли.

Пока идем по аллее, рассматриваю дачу Хрущева. Ничего особого. Двухэтажный длинный дом из желтого песчаника, пальмы. Какое-то крытое здание с большими окнами – похоже, бассейн. До моря всего метров 50–60, пляж длиной в полкилометра. С одной стороны территорию дачи отгораживает высокая скала, с другой – высокие щиты.

Солнце жарит, я начинаю потихоньку потеть. Может, скинуть рубашку? Нет, наглеть не стоит.

Наконец мы доходим до галечного пляжа. Недалеко от воды натянут обычный полотняный навес из белой ткани, стоят три лежака, круглый столик и два плетеных кресла. В одном сидит пузатый Никита в простых сатиновых трусах темно-синего цвета. Во втором – его сын, Сергей. В модных красных плавках. В воде играют двое загорелых до черноты пацанов. Внуки?

– А вот и Алексей! – Хрущев встает, обнимает меня. Я пожимаю руку Сергею, оглядываюсь. Пляж пустой, далеко в море маячит военный сторожевой катер. Литвинов и Литовченко тоже здороваются с Хрущевыми, но сразу же уходят.

– Давай кидай свои вещи и переодевайся, – командует Никита Сергеевич, кивая мне на простую пляжную кабинку, что стоит у стены.

Делать нечего, кладу рюкзак на лежак, иду надевать плавки. Потом, уже не спрашивая разрешения, бросаюсь в прохладную воду и недолго, минут пять, плаваю. Смыв пот и пыль дальней дороги, выхожу на берег. Тут уже появилось третье плетеное кресло, на столе стоит белое вино и легкая закуска: виноград, сыр разных видов. Хрущев разговаривает по телефону, точнее больше слушает, что ему говорит его невидимый собеседник. Лицо его мрачное.

Разговор заканчивается фразой «Сопровождать тело поедет Микоян».

Сергей привстает, я тоже подхожу ближе.

Никита Сергеевич вешает трубку, тяжело садится в кресло.

– Пальмиро умер.

– Тольятти?! – Сергей в шоке. – Не может быть! Он же в «Артеке» сейчас…

Я понимаю, что умер не кто-нибудь, а сам генеральный секретарь Итальянской коммунистической партии. Его фамилией назовут Ставрополь в Куйбышевской области.

– Может. Сердце.

Хрущев наливает вино в бокал, не чокаясь выпивает. Закусывает виноградом. Сергей разливает себе и мне. Я тоже пью, но немного. После такой дороги, да на голодный желудок, да еще по жаре… Может и развезти. Эх, мне бы чего-нибудь сейчас посущественнее сыров.

– Обед будет чуть позднее. – Хрущев кивает мне на кресло. – Эх… как же не вовремя.

– Может, я пойду?

Мне совсем не хочется в такой момент отвлекать своей персоной первого секретаря.

– Нет, останься, – Хрущев тяжело вздыхает. – Как отдыхается? Степан Денисович говорил, что ты дикарем махнул в Крым…

– Да, с друзьями путешествовали по побережью, – отвечаю я, не зная, как себя вести.

– Я тебя сдернул с отдыха не просто так. – Никита Сергеевич снова наливает себе вина. – Тут начинается одно дельце, в котором нужно будет твое участие. Ты еще не забыл, что попал в мою персональную обойму?

– Как такое забудешь?! – развожу руками я.

– Но о деле потом, когда Степан Денисович подъедет. А пока иди в дом, устраивайся. Там тебе комната выделена. На обед позовут.

Я благодарно киваю, забираю рюкзак и вещи. Иду один по аллее в дом. Там меня встречает полноватая пожилая домоправительница. Представляется Екатериной Сергеевной.

– Ты не стесняйся, Алексей, – дама говорит с легким напевным акцентом. – Если что надо, сразу говори. Пойдем, покажу твою комнату.

Внутренние интерьеры дома тоже не поражают воображение. Парадная столовая с большим столом, каминный зал, просторная лоджия на втором этаже. Стены отделаны красным деревом, окна и двери из мореного дуба. Выделенная мне комната находится на втором этаже. Метров так тридцать площадью, с большой кроватью, двумя шкафами и письменным столом у окна.

Развешиваю вещи, принимаю душ в санузле, что примыкает к комнате. После чего ложусь на кровать и банально вырубаюсь.

…Будят меня через час и сразу же ведут на обед. В большой гостиной несколько новых персонажей. Кроме Сергея присутствует его жена Галина, мы с ней уже знакомы. Однако Нины Петровны нет. А вот еще незнакомый мне человек – бритый наголо грузный мужчина с острым внимательным взглядом.

– Знакомься, Алексей, – Никита Сергеевич представляет меня лысому. – Это Иван Григорьевич. Ты с ним будешь вместе работать.

Мужчина растягивает лицо в вежливой улыбке. Но в глазах – холод и ничего больше. Меня явно внимательно изучают.

– На какой же работе?

– Об этом после – Хрущев усаживается во главе стола, и начинается обед. Он по-украински обилен: борщ с пампушками, холодец, грибная жаренка с картошкой, несколько видов компотов и салатов. Выбирай, что хочешь.

Хрущевы-младшие, быстро поев, моментально исчезают, чувствуется воспитание. К первому секретарю подходит один из охранников, что-то шепчет на ухо. Никита кивает, допивает компот. Достает ложечкой фрукты из стакана, с удовольствием их съедает.

– А где Нина Петровна? – я пытаюсь завязать застольный разговор.

– Поехала в Карловы Вары подлечиться на водах, – отвечает Хрущев. – Ты допил свой компот? Тогда пойдем-ка, друг сердечный, вниз, в подвал.

Слово на эту фразу отозвалось в голове тревожным «бум-бум». Подвалы я совсем не люблю!

– Степан Денисович подъехал? – спрашивает лысый.

– Да. Все, как договаривались.

Мы спускаемся по мраморной лестнице, выходим во двор. Тут припаркован автобус, из которого выгружаются несколько патлатых парней. Они выносят барабанную установку, кофры с гитарами… Рядом стоит Мезенцев, скептически их разглядывает.

– Степан Денисович! – Я чуть не бросаюсь к генералу в порыве чувств.

– Леша! – Генерал подходит ко мне, обнимает. Тоже явно рад меня видеть.

– Загорел, оброс! – Мезенцев слово в слово повторяет Литвинова.

Хрущев и лысый с одинаковой нечитаемой усмешкой рассматривают нас. Патлатые с опасливым удивлением поглядывают на Хрущева.

– Пойдемте, товарищи! – Никите надоедает стоять на жаре, и он кивает нам на неприметную дверь в стене дома. Открывает ее собственным ключом, зажигает на лестнице свет.

Мы вчетвером начинаем спускаться вниз. Идем долго и пролетов через десять оказываемся у стальных… ворот. Хрущев старательно набирает код на неприметном пульте, внутри что-то щелкает. Мезенцев с Иваном Григорьевичем с усилием проворачивают большой штурвал, после чего створки ворот расходятся и зажигается свет.

Ого, да это же бункер! Скорее всего, временный, на случай внезапной ядерной атаки. Долго идем по туннелю, который напоминает метро, и наконец попадаем в жилую часть. Тут уже горит свет, гудит невидимая вентиляция.

– Я у чехословаков в новом бункере был, в Брно, – нарушает молчание Хрущев. – Так представьте, товарищи!.. У них там в столовой даже пивные краны установлены.

Мужчины удивленно качают головами. Мы заходим в просторную комнату, посреди которой стоит круглый полированный стол для переговоров.

– Здесь и посовещаемся. Садитесь. – Никита Сергеевич подходит к неприметному железному шкафу, открывает его еще одним ключом на связке. Достает большую толстую папку.

– Я тут посмотрел ее бегло…

– Товарищ Хрущев! – Мезенцев даже привстает от возмущения. – Это же наша работа!

– Была ваша! Я раньше особо не вникал в ваши дела и что получил?! – Первый секретарь хлопает папкой о стол и обвиняюще наставляет указательный палец на генерала. – А получил я Семичастного с его бандой заговорщиков! И теперь буду во все вникать! Во все, слышите?!

– Значица, так… – Никита усаживается за стол, тяжело вздыхает, словно собираясь с мыслями. Потом пристально смотрит на меня. – Алексей! Дело предстоит трудное, но я верю, что ты справишься. Мне тут недавно докладывали – ты песни на свои стихи начал петь?

Я обалдело киваю. С момента моей поездки в Звездный еще и месяца не прошло, а он уже в курсе.

– С гимном опять-таки хорошо у тебя получилось. Значит, способности к этому делу точно есть.

Хрущев замолкает, Мезенцев с лысым тоже молчат. Один – насупившись, другой настороженно так. Ох, что-то мне это все не нравится… Какое дело? Что там еще Никита придумал?

– Товарищ Иванов, – первый секретарь подвигает папку к Ивану Григорьевичу, – тебя потом подробнее посвятит в суть дела. Но если вкратце… наш советский строй, дело всей жизни – под угрозой. Ты сам мог недавно в этом убедиться. И мы… то есть я… принял решение расконсервировать личную агентуру товарища Сталина.

Меня начинает слегка потряхивать от таких новостей.

– Я просмотрел общий список и личные досье этих людей… многие из них успели сделать карьеру в спецслужбах западных стран, кто-то работает в правительстве, есть даже сотрудники ООН… Короче, люди влиятельные. Ты понимаешь важность этого вопроса?

Я автоматически киваю. На самом деле ничего я пока не понимаю, но, может, Мезенцев объяснит?

– Расконсервацией этой агентуры будет заниматься Особая служба при ЦК КПСС, которую и возглавляет Иван Григорьевич. Ты теперь работаешь у него. Но уровень секретности у твоей будущей службы такой, что даже Степан Денисович ничего не должен знать. – Первый секретарь строго посмотрел на Мезенцева. – Отчитываешься исключительно перед Иваном Григорьевичем и подчиняешься только ему. Лично.

Он что, решил из меня своего личного Джеймса Бонда сделать?! Вот попал…

– Товарищ Иванов согласился со мной, что твоя кандидатура идеально подходит для этой работы. Молодой, спортивный, общительный. Известный писатель, поэт и даже композитор, как выяснилось. Язык иностранный подтянешь, с этим тебе помогут. Теперь поговорим о твоем прикрытии для поездок за рубеж. – Хрущев делает многозначительную паузу. – Ты у нас будешь руководителем вокально-инструментального ансамбля…

– Что?!

– Международного уровня!

– НЕ-ЕТ!

Конец второй книги
Популярное
  • Механики. Часть 104.
  • Механики. Часть 103.
  • Механики. Часть 102.
  • Угроза мирового масштаба - Эл Лекс
  • RealRPG. Систематизатор / Эл Лекс
  • «Помни войну» - Герман Романов
  • Горе побежденным - Герман Романов
  • «Идущие на смерть» - Герман Романов
  • «Желтая смерть» - Герман Романов
  • Иная война - Герман Романов
  • Победителей не судят - Герман Романов
  • Война все спишет - Герман Романов
  • «Злой гений» Порт-Артура - Герман Романов
  • Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х
  • Память огня - Брендон Сандерсон
  • Башни полуночи- Брендон Сандерсон
  • Грядущая буря - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Кости нотариуса - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Пески Рашида - Брендон Сандерсон
  • Прокачаться до сотки 4 - Вячеслав Соколов
  • 02. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • 01. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • Чёрная полоса – 3 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 2 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 1 - Алексей Абвов
  • 10. Подготовка смены - Безбашенный
  • 09. Xождение за два океана - Безбашенный
  • 08. Пополнение - Безбашенный
  • 07 Мирные годы - Безбашенный
  • 06. Цивилизация - Безбашенный
  • 05. Новая эпоха - Безбашенный
  • 04. Друзья и союзники Рима - Безбашенный
  • 03. Арбалетчики в Вест-Индии - Безбашенный
  • 02. Арбалетчики в Карфагене - Безбашенный
  • 01. Арбалетчики князя Всеслава - Безбашенный
  • Носитель Клятв - Брендон Сандерсон
  • Гранетанцор - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 2 - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 1 - Брендон Сандерсон
  • 3,5. Осколок зари - Брендон Сандерсон
  • 03. Давший клятву - Брендон Сандерсон
  • 02 Слова сияния - Брендон Сандерсон
  • 01. Обреченное королевство - Брендон Сандерсон
  • 09. Гнев Севера - Александр Мазин
  • Механики. Часть 101.
  • 08. Мы платим железом - Александр Мазин
  • 07. Король на горе - Александр Мазин
  • 06. Земля предков - Александр Мазин
  • 05. Танец волка - Александр Мазин
  • 04. Вождь викингов - Александр Мазин
  • 03. Кровь Севера - Александр Мазин
  • 02. Белый Волк - Александр Мазин
  • 01. Викинг - Александр Мазин
  • Второму игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Первому игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Шеф-повар Александр Красовский 3 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский 2 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский - Александр Санфиров
  • Мессия - Пантелей
  • Принцепс - Пантелей
  • Стратег - Пантелей
  • Королева - Карен Линч
  • Рыцарь - Карен Линч
  • 80 лет форы, часть вторая - Сергей Артюхин
  • Пешка - Карен Линч
  • Стреломант 5 - Эл Лекс
  • 03. Регенерант. Темный феникс -Андрей Волкидир
  • Стреломант 4 - Эл Лекс
  • 02. Регенерант. Том 2 -Андрей Волкидир
  • 03. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Регенерант -Андрей Волкидир
  • 02. Стреломант - Эл Лекс
  • 02. Zона-31 -Беззаконные края - Борис Громов
  • 01. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Zона-31 Солдат без знамени - Борис Громов
  • Варяг - 14. Сквозь огонь - Александр Мазин
  • 04. Насмерть - Борис Громов
  • Варяг - 13. Я в роду старший- Александр Мазин
  • 03. Билет в один конец - Борис Громов
  • Варяг - 12. Дерзкий - Александр Мазин
  • 02. Выстоять. Буря над Тереком - Борис Громов
  • Варяг - 11. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 01. Выжить. Терской фронт - Борис Громов
  • Варяг - 10. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 06. "Сфера" - Алекс Орлов
  • Варяг - 09. Золото старых богов - Александр Мазин
  • 05. Острова - Алекс Орлов
  • Варяг - 08. Богатырь - Александр Мазин
  • 04. Перехват - Алекс Орлов
  • Варяг - 07. Государь - Александр Мазин
  • 03. Дискорама - Алекс Орлов
  • Варяг - 06. Княжья Русь - Александр Мазин
  • 02. «Шварцкау» - Алекс Орлов
  • Варяг - 05. Язычник- Александр Мазин
  • 01. БРОНЕБОЙЩИК - Алекс Орлов
  • Варяг - 04. Герой - Александр Мазин
  • 04. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 03. Князь - Александр Мазин
  • 03. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 02. Место для битвы - Александр Мазин


  • Если вам понравилось читать на этом сайте, вы можете и хотите поблагодарить меня, то прошу поддержать творчество рублём.
    Торжественно обещааю, что все собранные средства пойдут на оплату счетов и пиво!
    Paypal: paypal.me/SamuelJn


    {related-news}
    HitMeter - счетчик посетителей сайта, бесплатная статистика