Лого

Наталья Солнцева - Сокровище Китеж-града. Амулет викинга (сборник)

Наталья Солнцева

Сокровище Китеж-града. Амулет викинга (сборник)


Сокровище Китеж-града


Жизнь потрясающе юмористична… потому что в ней вы видите богов, притворяющихся нищими.

Ошо

Глава 1

Петр Гущин работал в салоне «Лотос» охранником. Он приходил вечером, когда клиентки и сотрудники расходились по домам, включал телевизор и смотрел все подряд – фильмы, шоу, спортивные программы, – пока его не одолевал сон. Работа ему нравилась: тихо, спокойно, комфортно. Только в последнее время начали происходить какие-то странные вещи. Петр старался не обращать на них внимания.

Они со вторым охранником Володей дежурили по очереди – через ночь.

– Ты как себя чувствуешь, когда один остаешься? – как бы между прочим поинтересовался Владимир. – Не боязно?

– Чего бояться-то? – удивился Гущин. – Денег тут больших нет, ценностей тоже. Не банк ведь – женский салон. Кто сюда сунется?

– Я не о том… – отвел глаза Володя. – Ты ничего такого… не замечал?

– Чего такого?

Володя замялся.

– Ну… всякое болтают…

– А ты не слушай! – рассердился Гущин. – Не хватало еще нам с тобой бабские сплетни поддерживать!

– Я вчера еле утра дождался, – со вздохом признался Володя. – С вечера пришел, только сел футбольный матч смотреть… слышу истошный крик. Выбегаю в холл… там эта уборщица, Дуся… вопит и трясется вся. В чем дело? – спрашиваю. Что случилось? А она показывает в сторону коридора и за горло держится, как будто ее душили… Я бегом по коридору, туда, обратно… никого. Принес уборщице воды, она выпила, отдышалась и говорит… что видела женщину, одетую в красное…

– Может, кто из клиенток задержался?

– Я все проверил, – покачал головой Володя. – Никого не было. Дуся ушла домой, а мне не по себе стало. Сижу – и к каждому шороху прислушиваюсь… даже футбол меня отвлечь не может. Хотел вздремнуть… какое там! Только глаза закрою… то скрипнет что-то, то треснет… и до того жуть берет… Вот, иконки принес. Мать дала, велела поставить тут у нас. Не мешало бы еще святой водой все побрызгать.

– Ты в своем уме? – возмутился Гущин. – А попа вызвать не надо? Чтоб он молебен очистительный прочитал, помахал всюду кадилом?

Володя пожал плечами. Предложение пришлось ему по душе.

– Может, и надо, – сказал он, расставляя иконки на шкафчике для одежды. – Самоубийцы долго не находят успокоения… все бродят и бродят… ищут чего-то. И вообще, я ходил к хозяйке салона, попросил у нее ароматические свечи. Приду на дежурство, зажгу… мне будет приятнее. Говорят, призраки огня не любят, он их отпугивает.

– Только не здешний, – засмеялся Гущин. – Дама в красном сама не прочь со свечой прогуляться по темным коридорам. Если верить слухам, конечно.

– А ты веришь?

– Водочки употреблять меньше надо, Володя, – серьезно ответил Гущин. – И травку желательно не курить на ночь. Тогда никакие призраки не страшны.

– Я не курю, – обиделся Володя. – И не напиваюсь до чертиков!

Он был помоложе Гущина, поменьше ростом, но крепкий, широкоплечий, с хорошо развитыми мышцами, и расписываться в собственной трусости ему было неловко. Но… видать, допекло парня.

Гущин добродушно похлопал его по плечу.

– Ладно, приноси святую воду, – пошутил он. – Вреда не будет. Ты, главное, сам облейся как следует, охлади горячую головку! Ха-ха-ха! Ха-ха!

Однако слова Володи подействовали на него сильнее, чем он ожидал. Оставаясь в салоне один, Гущин невольно начинал ощущать беспокойство, прислушиваться. Сидеть, как раньше, спиной к открытой в коридор двери он не мог и передвинул кресло ближе к стене. Время от времени, особенно после двенадцати, охранник чувствовал неприятную тяжесть в затылке, навязчивое желание оглянуться. Сон пропадал, и ночь напролет Гущину приходилось развлекаться телевизионными передачами, щелкая пультом и проклиная «нечистую силу».

В призраки и тому подобную чепуху он не верил, но… береженого бог бережет.

Однажды под утро, когда Петру с трудом удалось задремать, он увидел сон – танцовщица в красном шелковом наряде, в золотых украшениях, звеня браслетами и ритуальными колокольчиками, бродит по салону – из комнаты в комнату, потом по коридору к комнатушке охраны… приближается к Гущину… наклоняется… Могильный холод сковывает его члены, сердце замирает, он поднимает глаза и… вместо прекрасного лица видит белую мертвенную маску, оскалившуюся в дикой улыбке… Жуткий крик вырывается из его горла, он дергается, просыпается… и действительно слышит вопль, только женский.

Гущин, все еще сонный, вскакивает, бежит на крики и натыкается в коридоре на уборщицу Катерину, которая едва не сбивает его с ног.

– А-а-аа-а! – вне себя от ужаса, орет она. – А-а-а-ааа…

Охранник схватил ее за плечи, встряхнул. Глаза Катерины приобрели более осмысленное выражение, она закрыла рот и жестом показала в сторону подсобки.

– Что случилось? – зло спросил Гущин. – Ты как здесь оказалась?

– Так… утро уже… – стуча зубами, выговорила она. – Я убираться пришла… сегодня моя очередь.

– Чего орешь как резаная?

– Там… там… – Катерина вздрогнула. – Она…

– Кто – «она»? Где? – еще больше рассвирепел Гущин, чувствуя, как ее страх передается ему.

– Там…

Охранник побежал по коридору, свернул вправо и оторопел… что-то, похожее на женскую фигуру в красном, притаилось в углу… Преодолевая страх, Гущин рванулся вперед и схватил «призрака». У него в руках оказалось красное кимоно, забытое кем-то из клиенток. От него шел слабый запах духов. Кимоно было накинуто на подставку в виде дракона, которые стояли в салоне по всем углам.

– Ф-ффу-у… – выдохнул Гущин, ощущая, как липкий пот течет по его спине. – Ну и напугала, дура! Иди сюда! – гаркнул он.

Катерина робко приблизилась, бледная и дрожащая.

– Вот твой призрак! – заорал охранник, размахивая перед ней красным кимоно. – С ума с вами сойдешь, дурехи чертовы!

Уборщица ойкнула и попятилась. Она уставилась на кимоно в руках Гущина, не в силах отвести глаз. Он плюнул, бросил кимоно на пол и зашагал к себе.

– Вот дурачье! – сердито ворчал он. – И Вовка туда же! Икон натащил, бутылок со святой водой! Так и самому тронуться недолго… Уже кошмары начали сниться!

У Гущина пересохло в горле. Он окинул взглядом комнату в поисках минералки. Не найдя ничего лучшего, он налил в пластиковый стаканчик святой воды и выпил. Вода была тепловатая, с привкусом ладана.

Охраннику полегчало. Он посмотрел на часы и заторопился. Днем Гущин дежурил в супермаркете на соседней улице.

– Ты куда? – испуганно спросила Катерина, хватая его за руку. – Я здесь одна не останусь!

– Уже половина восьмого, – разозлился он. – Сейчас администратор придет!

* * *

Ева Рязанцева была прекрасной хозяйкой. Она хлопотала на кухне, напевая, порхая от стола к плите, и все у нее получалось как бы само собой. Мясо покрылось румяной корочкой, оставаясь внутри мягким и сочным; пироги подошли и отлично испеклись; грибной соус благоухал на всю квартиру; грушевый компот остывал на подоконнике.

Расставшись с мужем, она захотела начать все сначала, полностью изменить свою жизнь. Из прошлого Ева оставила только любовь к домашнему хозяйству и свою профессию – преподавание испанского языка. Остальное она решила безжалостно истребить в себе, начиная с внешности. Первой жертвой «террора» стала ее роскошная пшеничная коса, которая раньше составляла едва ли не главную Евину гордость. В парикмахерской, куда Ева пришла обрезать косу, ее долго отговаривали, убеждали не губить редкую красоту и «сохранить индивидуальность». Рязанцева была непреклонна.

– Мои прежние убеждения, вкусы, манеры и наклонности принесли мне много вреда, – заявила она. – Я хочу покончить с этим.

Выйдя из парикмахерской, она с облегчением вздохнула, как будто сбросила некое тяжкое бремя. Пышные, чуть вьющиеся волосы свободно рассыпались по плечам, сразу превратив Еву из печальной «прекрасной дамы» в легкомысленную, весьма привлекательную круглолицую особу. Госпожа Рязанцева посмотрела на свое отражение в витрине супермаркета и пришла в восторг. Прежняя Ева – мечтательная, романтическая и доверчивая, «идеальная жена» и обманутая любовница – перестала существовать. Ее сменила…

А вот с этим оказалось сложнее. Получалось, что отречься от прошлого намного проще, чем создать новый, принципиально иной образ.

Ева пришла домой, разделась и робко приблизилась к зеркалу. Оттуда на нее смотрела тридцатилетняя женщина, умудренная опытом, утомленная жизнью, разочарованная в любви, грешная, незнакомая… Модная прическа придавала ей некий неуловимый шарм двойственности – кокетливые локоны обрамляли растерянно-серьезное лицо. Ева точно знала, какой она быть не желает. Но кем она собирается стать?

– Я буду ваять тебя заново, – сказала Ева своему отражению в зеркале. – Как Пигмалион ваял Галатею. Я создам тебя, как Леонардо да Винчи создал Мону Лизу, заставив весь мир разгадывать тайну ее улыбки. Излишняя простота женщинам вредна, она их портит, как чрезмерно яркий свет – произведение искусства. Рембрандтовский полумрак, полутени, тициановское золото… вот то, что нужно. Раздетая натурщица, выставленная на всеобщее обозрение, вместе с загадочностью теряет половину своего обаяния.

И Ева принялась за осуществление задуманного. Поскольку внутренние метаморфозы гораздо менее заметны, она взялась за внешние. Коса была отрезана, и теперь следовало заняться фигурой.

– Похудеть! – решила Ева. – По какой-нибудь экзотической методике! Вульгарная диета, шейпинг и тренажерный зал не для меня. Это будет противоречить моему новому имиджу.

На ловца, как известно, и зверь бежит. Секретарша из российско-испанской фирмы, которая брала у Евы уроки языка, посоветовала обратиться в восточный салон «Лотос», расположенный недалеко от метро «Ясенево». Добираться далековато, но зато экзотики хоть отбавляй.

Ева после выяснения обстоятельств гибели Матвеева, бывшего любовника, и той роли, которую играл во всей этой грязной истории ее муж, Олег Рязанцев, сразу ушла из дома.[1] Квартиру, вещи, тряпки – все бросила, не задумываясь, одержимая одним стремлением – прочь из-под одной крыши с супругом. Сначала рухнула «идеальная семья», а потом приказала долго жить «идеальная любовь». Последствия таких потрясений не могли не сказаться. Тонкая, нежная натура Евы давала трещину за трещиной, пока не оказалась у опасной черты. Выручил Еву господин Смирнов, частный сыщик, с которым ее свела судьба при расследовании убийства Матвеева. Он предложил пожить некоторое время у него, прийти в себя, осмыслить прошлое и набраться сил для того, чтобы посмотреть в лицо будущему. Ева согласилась. У нее не было особого выбора. Она смертельно боялась Олега Рязанцева и возможных осложнений с разводом. Всеслав Смирнов помог ей расстаться с мужем без эксцессов – он о чем-то там намекнул Рязанцеву, и тот сдался.

Олег не препятствовал разводу, но Еве до сих пор страшно было вспоминать его взгляд, которым он смотрел на нее при последнем разговоре, – холодный, полный затаенного бешенства и жажды мщения. С того дня они больше не встречались. Наверное, Олег смирился с неизбежным, остыл. А Ева все еще не могла без дрожи думать о нем. Ей бы не помешала психологическая разгрузка, какая-нибудь эффективная техника расслабления, и тут салон «Лотос» оказался как нельзя кстати.

Прошел год с тех пор, как Ева перешла жить к Смирнову. Они занимали разные комнаты в просторной трехкомнатной квартире и поддерживали теплые дружеские отношения. Впрочем, не стоит лукавить. Господин Смирнов был влюблен в Еву и старался расположить ее к себе, вызвать ответное чувство.

Услышав о салоне «Лотос», он обрадовался. Наконец-то у Евы появится новое увлечение! После развода она вела жизнь затворницы, ничем не интересовалась, кроме работы и книг по искусству – благо у Славки два книжных шкафа были забиты альбомами, музейными каталогами и толстыми трудами по истории искусств. Книги собирала его мама, ученый-историк, всю жизнь проводившая на колесах: если не в археологических экспедициях, то у таких же одиноких подруг, захваченных исследованиями истории Древней Руси. Сейчас мама жила в Суздале, изучала древнеславянские рукописи. Славка написал ей о Еве и получил в ответ радостное письмо, в котором мама выражала надежду, что ее непутевый сын наконец остепенится и начнет размеренную семейную жизнь.

«Как бы не так! – подумал господин Смирнов, читая мамино послание. – Слово „семья“ при Еве лучше не произносить. Так же, как и „любовь“. Передо мной стоит непростая задача – завоевать чувство женщины, которая и слышать не желает ни о каких ухаживаниях».

Первое время Ева забросила уроки испанского, почти не выходила из своей комнаты, питалась чаем и бутербродами, плакала, спала, снова плакала. Казалось, ее горю не будет конца. Но тихая, теплая московская осень облегчила ее боль. Славка чуть ли не силой вытаскивал Еву в Сокольники, в Измайлово, за город. Осенний лес, горящий золотом и багрянцем, полупрозрачный от солнца и сентябрьского неба, ронял листву под ноги гуляющим. Пахло грибами. Ветки рябины гнулись от красных ягод. И так грустно и хорошо было на душе от этой пронзительной синевы, от этого пьяного воздуха, так сильно, горько пахли облетевшие листья, что нельзя было отказаться от надежды на счастье, на новое дыхание жизни, на что-то несбыточно-прекрасное, свежее, как это золотое лицо осени…

Когда зарядили холодные обложные дожди, Ева уже начала оттаивать. По вечерам она ждала Славку с работы, стоя у окна. Потом они вместе ужинали. Готовить приходилось ему, но он привык. Бесконечные мамины разъезды, суворовское и десантное училища, служба в спецназе закалили Смирнова, выработали у него терпимое и простое отношение к быту. Он умел все – готовить еду, стирать, наводить порядок и заботиться о ближних. Главное – это было ему не в тягость, а в радость.

Ева неохотно поддерживала разговор, но постепенно их беседы за чаем становились все более и более долгими, откровенными. Господин Смирнов действовал осторожно, как сапер на минном поле, опасаясь сделать неверный шаг. Потихоньку-полегоньку он выуживал у Евы слово за словом, признание за признанием. Она выдавливала свою боль по капле, скупо, словно боялась расстаться с ней. Капли сливались в ручейки, которые в очередной дождливый вечер разразились бурным потоком рыданий, жалоб, проклятий и смеха. Такого «водопада» сыщику до сих пор видеть не приходилось. Он убедился, что Ева – женщина воистину необыкновенная, которая и плачет и смеется со вкусом и знанием дела.

Однажды, случайно заскочив днем домой, Славка застал Еву за уборкой. Она надела синий мамин фартук с оборками, вытащила пылесос, швабру, вьетнамский веник с длинной ручкой и принялась выскребать отовсюду пыль, до которой у хозяина не доходили руки. Жизнелюбие Евы пускало первые робкие ростки.

Вскоре она взяла на себя обязанность готовить еду и делала это с таким вдохновением, что через месяц сыщик заметил изрядный слой жирка на своей талии. Он с трудом застегнул джинсы и дал себе слово возобновить утренние пробежки.

Ева со странным, даже болезненным удовольствием погрузилась в мир искусства и древней истории. Славка понимал, что таким образом она пытается отгородиться от жизни, забыть о нанесенных ею ранах. Она словно ждала чего-то, как куколка ждет первых теплых деньков, чтобы превратиться в бабочку.

Ева продолжала давать частные уроки испанского, в основном по вечерам, и теперь ее общение с господином Смирновым ограничивалось выходными днями. Сыскное дело не знает суббот, воскресений и праздников, поэтому Славка старался каждую свободную минутку уделить Еве. Он покупал ей разные женские мелочи, сладости, цветы, водил на художественные выставки и театральные премьеры. К театру Ева оставалась равнодушной и призналась, что смотрела спектакли, только чтобы не обидеть Смирнова. Выставки же приводили ее в восторг. Она могла часами стоять у какого-нибудь пейзажа или скульптуры, пока сыщик изнывал от скуки.

– Тебе нравится? – спрашивала она, оторвавшись от очередного шедевра. – Смотри, какие линии, какое смелое сочетание красок!

– Мм… – многозначительно отвечал господин Смирнов, подавляя зевоту. – Ничего вещица.

– Что бы ты понимал?! – воздевала она руки и тащила его пить шампанское с мороженым.

У нее появилась новая страсть – шампанское с мороженым – и новый стиль одежды – «персидские» шелковые и бархатные наряды: шаровары, штанишки в обтяжку, блузки с широкими рукавами и длинные накидки. Пожалуй, она пока что не рискнула приобрести только тюрбан.

Близких друзей у Всеслава не было. Приятели, бывшие сослуживцы, бывшие сотрудники охранных фирм, где ему довелось поработать, – вот и весь круг знакомых. Пару раз он пытался пригласить Еву в гости к одному из приятелей, но она вежливо отклоняла его предложения.

– Прежде и ходить в гости, и принимать гостей составляло традицию семьи Рязанцевых, – сказала она. – Я хочу искоренить все, что напоминает мне о прошлом. И это тоже.

– А почему ты после развода оставила фамилию Олега? – не очень тактично спросил Всеслав.

– Как предупреждение. Чтобы впредь не угодить в похожий капкан. Вот ты, например, разве не собираешься меня использовать?

– Каким образом? – растерялся сыщик.

– Ну… в качестве домохозяйки, например, или сексуальной партнерши. У тебя есть женщина?

– Н-нет…

– Вот видишь?! Мужчине твоего возраста воздержание противопоказано. Значит…

– Ничего это не значит! – возмутился Смирнов. – Мужчины и животные – не синонимы, дорогая Ева. А с домашним хозяйством я прекрасно справляюсь сам. Привык!

– Зачем же ты со мной возишься?

Он хотел сказать, что любит ее, но слова застряли в горле под ее насмешливым взглядом. Да и что такое – «любить»? Если бы его спросили, он бы не смог ответить.

– Ты – наслаждение моей души, – неожиданно для самого себя сказал Славка. – В моем сердце распускаются цветы, когда я смотрю на тебя.

Ева долго молчала, отыскивая в выражении его лица, глаз, в интонации голоса фальшь. Славка так и не понял, поверила она ему или нет. Но с этого мгновения их отношения заметно потеплели и улучшались с каждым днем.

– Я буду называть тебя Всеслав, – заявила она. – Это звучит необычно… по-древнерусски.

– Так и было задумано, – усмехнулся сыщик, радуясь, что опасная черта успешно преодолена ими обоими.

Он уже не представлял себе жизни без Евы, без ее капризов и глупостей, без того, как она напевала в ванной или на кухне, как она расчесывалась перед зеркалом в прихожей, примеряла очередные забавные шелковые шаровары, являясь в них в гостиную и спрашивая:

– Мне идет?

– Тебе все идет! – искренне отвечал Славка.

Сегодня у господина Смирнова был день рождения, о котором он, как всегда, забыл. Но Ева решила устроить маленький праздник для двоих. Вчера она полдня искала подарок и приобрела интересную вещицу – золотую цепочку с кулоном из ляпис-лазури, на котором красовался египетский иероглиф.

– Что это за надпись? – спросила она продавца. – Мужчине подойдет?

Тот долго рылся в толстой тетради, отыскивая сведения об украшении.

– Подойдет, – наконец сказал он. – А чем ваш мужчина занимается?

Ева пожала плечами. Она собиралась получить информацию у продавца, а не рассказывать ему о Всеславе.

Не дождавшись вразумительного ответа, тот принялся расхваливать камень.

– Ляпис-лазурь, синий драгоценный камень с золотыми крапинками, символизирует небосвод и звезды, – затараторил продавец. – У египтян считался священным камнем; из него изготовлялись царские украшения, обеспечивающие их носителю защиту солнца и неба. Синий цвет был цветом богов, особенно Амона-Ра. Такой амулет, как вы изволили выбрать, носили египетские судьи. На нем выбит иероглиф «истина».

– Отлично! – просияла Ева. – Это то, что нужно.

Она заплатила за украшение и спустилась на первый этаж магазина за продуктами. Набрав два полных пакета еды, поспешила домой. Кое-что Ева приготовила с утра, и теперь можно было не волноваться. К приходу Всеслава она все успеет.

Глава 2

Госпожа Неделина, хозяйка восточного салона «Лотос», находилась в крайнем раздражении. Два японских деревца не желали приживаться на московской земле и чахли, несмотря на неусыпные заботы садовника; травка росла не ровным зеленым ковром, как на картинках ландшафтных журналов, а клоками, и вообще…

– Ведь это черт знает что такое! – возмущалась Неделина, отчитывая садовника. – Ты, Саша, двойную порцию семян перевел, а толку нет! Ну, погляди, разве это трава? Это же выжженная степь, по которой проскакала монгольская конница!

– Почва для ваших семян неподходящая, Варвара Несторовна, – лениво возражал садовник, привыкший к разносам. – Говорил же, лучше наши семена покупать, русские, для средней полосы. Так вам все японское подавай! А японское в Москве-то расти не желает. Вы денег небось уйму выбросили за эту экзотическую травку и сердитесь теперь. А я не виноват…

– Хватит, Саша! – закатила глаза Неделина. – Я все твои оправдания уже наизусть выучила. У нас восточный салон, а не подмосковная дача! Понимаешь разницу?

– Вы это траве объясняйте, а не мне. Я все сделал по инструкции.

– Ладно, ступай! – потеряла терпение Варвара Несторовна. – Сил моих больше нет с таким олухом разговаривать!

Садовник вышел из хозяйкиного кабинета и, насвистывая, отправился во двор, подстригать особым образом вечнозеленые кустики, которые, слава богу, привезли не из Шри-Ланки, а с Дальнего Востока.

Госпожа Неделина посидела немного за столом, сжав ладонями виски, потом встала и подошла к окну.

Обнесенный высоким кованым забором дворик не желал превращаться в райский уголок, где между живописных камней журчали бы мини-фонтанчики, а в круглом водоеме цвели бы огромные ароматные лотосы. Оказалось, что большие лотосы водятся только в южных странах, а в Москве ничего, кроме мелких цветков, похожих на кувшинки, не вырастишь. Да и те чахнут.

– Им воздух чистый нужен, грунт специальный, обогащенный илом, – пытался растолковать Неделиной садовник Саша. – А вы хотите в черте города, среди бетонных многоэтажек создать этакую долину Нила! Да тут из-за смога бензинового и промышленных выбросов сорняки с трудом выживают, не то что лотосы.

– Что ж ты мне прикажешь, крапивой двор засадить? – негодовала Варвара Несторовна.

Спор заканчивался тем, что Саша пожимал плечами, сплевывал в кустики и шел заниматься своими делами – подкармливать южную растительность, чистить водоем, копать ямки для новых экзотических растений, которым предстояло обживаться в суровых условиях московского климата.

– И не плюйся! – кричала ему вслед Варвара Несторовна. – Я запретила плеваться на территории салона!

Она бы давно уволила строптивого садовника, но Саша Мозговой был прекрасным специалистом. Ему удавалось все-таки выращивать какие-никакие лотосы если не во дворе, то внутри помещения, в специальной теплице, где повсюду зеленели в кадках пальмы, фикусы, кактусы, лианы, японские деревца, декоративный бамбук и прочие восточные редкости.

Госпожа Неделина устроила свой салон в бывшем помещении детского садика, выкупленного ее мужем, достаточно обеспеченным деловым человеком. Неделин занимался посреднической деятельностью в области бытовых электроприборов, имел несколько огромных оптовых складов и целую сеть мелких, разбросанных по пригородам. Он не был сказочно богат, но крепко стоял на ногах и мог позволить себе приобрести для горячо любимой жены помещение недалеко от метро, чтобы она могла реализовывать свои амбиции.

Варвара Несторовна давно мечтала о чем-то таком – стать хозяйкой шикарного салона для избранных, где бы изысканность сочеталась с утонченной философией не только телесной, но прежде всего духовной красоты. И супруг с радостью предоставил ей такую возможность.

Его бизнес хорошо развился, приносил солидный доход, так что покупка здания, выделение денег на ремонт, оборудование и содержание штата служащих особо не напрягли Ивана Даниловича.

– Тебе надо чем-нибудь заняться, Варенька, – сказал он жене. – Салон – это прекрасно. Я открою для тебя специальный счет в банке и периодически буду его пополнять, чтобы ты не чувствовала себя зависимой и могла устраивать все по своему вкусу.

И правда, участие Неделина ограничилось первоначальным взносом и последующей финансовой подпиткой. Иван Данилович предоставил супруге полную свободу. За три года он побывал в салоне только один раз – на открытии, сдержанно хвалил восточные изыски, необычную китайско-японско-индийскую кухню и с разрешения «обожаемой Вареньки» около десяти вечера уехал домой, не дождавшись великолепной ночной церемонии Поклонения Лотосу.

В тот памятный день Варвара Несторовна решила, что салон должен иметь свои собственные традиции. Именно на традициях держится интерес клиентов к посещению подобных заведений. И чем эти традиции экстравагантнее и загадочнее, тем более сильный интерес они возбуждают. Недюжинная фантазия госпожи Неделиной, ранее не имевшая применения, получила возможность выхода. Чего-чего, а разных восточных выкрутасов Варвара Несторовна напридумывала великое множество, от редкостных, почти неизвестных духовных практик, не менее редкостных женских видов единоборств, всяких чайных и прочих ритуалов до особой лотосовой диеты, призванной сохранять вечную молодость и здоровье, а также способствующей избавлению от лишнего веса. Но главной достопримечательностью салона была все же ночная церемония Поклонения Лотосу, которая должна была повторяться ежегодно в день (вернее, ночь) открытия.

Салон, разумеется, предназначался для обеспеченных представительниц прекрасного пола, особенно падких на разные модные практики и диеты. Госпожа Неделина сделала ставку на это пристрастие избалованных, пресыщенных женщин к пикантным развлечениям, к изысканной «щекотке нервов» и не ошиблась.

Она сама вдоволь наскучалась в четырехкомнатной московской квартире, изнывая от безделья и непонятного томления души, которая желала чего-то такого… этакого… В деньгах Неделина не нуждалась, так как вышла замуж за обеспеченного человека; домашнее хозяйство вела приходящая домработница; сын почти вырос – ему шел шестнадцатый год, и он не требовал ежечасной, ежеминутной материнской опеки. Супруг Иван Данилович потолстел, облысел и полностью погрузился в свой разросшийся бизнес. Он по-прежнему души не чаял в «дорогой Вареньке», но тоже по-другому, не так, как в молодости. Неделин был старше жены на двенадцать лет, и с годами эта разница становилась все более заметной. Не столько внешне, сколько внутренне. Иван Данилович вроде бы остепенился, устоялся в своей любви к жене, которая после свадьбы приобрела характер скорее отцовской привязанности, нежели пылкости любовника. Охватившее Неделина влечение к Вареньке – замечательной красавице улеглось, и супружеские ласки никогда не достигали той высокой степени страсти, которая воспевалась в стихах и романах. Но до сих пор Варвара Несторовна ни о чем не жалела. Она и сама не обнаружила в себе темперамента вакханки, и редкий «тепловатый» секс представлялся ей единственно возможным выражением чувств.

Зато она жила за Неделиным как за каменной стеной, не зная ни нужды, ни забот, ни душевных потрясений. Окончив кооперативный техникум в Кинешме, юная Варенька два года проработала продавцом в центральном универмаге, и на этом ее трудовая деятельность закончилась.

Иван Данилович любил отдыхать на Волге. У него в Кинешме был дом, оставшийся ему от деда. Неделин предпочитал тихую жизнь на реке, рыбалку домам отдыха и морским курортам. В Кинешме судьба столкнула его с Варенькой. Покупая в универмаге рыболовные снасти, Иван Данилович обратил внимание на белозубую, синеглазую, румяную продавщицу с пышными волосами и не менее пышными формами. В Москву они уехали вдвоем. Такова была нехитрая история любви провинциальной девушки и столичного чиновника. Неделину в то время исполнилось тридцать пять лет, и он, убежденный холостяк и государственный служащий, круто изменил свою жизнь – женился на Вареньке, пустился в свободное плавание частного предпринимательства.

И то и другое удалось на славу.

Спустя более десятка лет размеренной супружеской жизни пришла пора что-то менять Варваре Несторовне. Она открыла восточный салон «Лотос» и теперь готовилась праздновать его трехлетие.

Стоя у окна, госпожа Неделина созерцала творение рук своих – японско-индийский дворик бывшего детского сада, где живописно сочетались нагромождения камней, корявые низкорослые деревца, «природные» ручейки и водоем с мелкими лотосами.

Смешение стилей всегда было ее коньком.

* * *

– Что это? – удивился Смирнов, когда Ева торжественно подошла к нему с амулетом из синего камня.

– Ляпис-лазурь, – невозмутимо ответила она. – Обеспечивает владеющего им защитой солнца и неба.

– Ты себе купила?

– Нет, тебе.

Всеслав не смог скрыть изумления, как ни старался.

– Мне? Но… это женское украшение!

– Ничего подобного, – возразила Ева. – Видишь иероглиф? По-древнеегипетски он означает «истина». Такие камни носили на шее египетские судьи.

– Я не судья…

– Ты – охотник за истиной. И вообще, подарки не обсуждают! – Она надела цепочку с камнем ему на шею и отошла, любуясь. – А тебе идет!

Всеслав с глупым выражением лица стоял посреди комнаты, не замечая празднично накрытого стола. Он терпеть не мог всяких побрякушек, но не смел сказать об этом, боясь обидеть Еву. Придется носить дурацкий камень. Хорошо, что цепочка достаточно длинная, кулона не будет видно из-под рубашки.

– Мы что-то отмечаем? – наконец заметил он уставленный кушаньями стол.

– Твой день рождения, витязь Всеслав, – шепнула она, пряча смеющиеся глаза. – Забыл, да?

– Ф-фу-у… – с облегчением выдохнул он. – Я уж испугался. Подумал, у тебя какой-то знаменательный день, а у меня из головы вылетело.

Он легко обнял ее и прикоснулся губами к щеке. Она не отстранилась.

– Садись за стол, именинник.

Ева была довольна. Она в корне меняет привычки. Раньше она обязательно выбрала бы в подарок мужчине галстук, портмоне, перчатки или зонт. Но никак не драгоценный камень на цепочке. Замечательно! И Всеслав, кажется, доволен.

Господин Смирнов целый день провел на ногах и зверски проголодался. Приготовленные Евой блюда казались ему райским угощением.

– Как вкусно! – искренне хвалил он.

– Налей мне водки, – попросила она. – Давай напьемся? Ты ведь еще не видел меня пьяной, Всеслав?

Смирнов подозрительно уставился на нее. Проверяет? Хочет напиться и посмотреть, воспользуется ли он ее состоянием для… А, все равно!

Он налил по полной рюмке себе и ей.

– За прекрасную пьяную Еву…

Они выпили, и Славка снова налил. Пить так пить. Желание дамы – закон для настоящих мужчин.

После пятой рюмки господин Смирнов понял, почему Адама и Еву изгнали из рая. Таки женщина довела прародителя до греха! И зачем он ее послушался?

– Ты ходила в салон? – спросил он, стараясь оставаться в форме.

– Да.

– И как? Понравилось?

– Цены кусаются, – странно улыбнулась Ева.

Она как будто провоцировала Всеслава, призывно глядя на его губы потемневшими от страсти глазами.

– Платить буду я, – сказал он, борясь с разгорающимся желанием. – Выпьем еще?

– Пожалуй…

Движения Евы стали замедленными и плавными, скулы порозовели; полупрозрачная блузка почти не скрывала полную, округлую грудь, на которой блестела золотая цепочка, гипнотически притягивая к себе Славкин взгляд…

Они выпили, и Ева долго молчала, прислушиваясь к своим ощущениям. Лучше говорить о чем-то, это отвлекает, решила она. Язык плохо слушался.

– Этот «Лотос» – ужасно интересное заведение, – с трудом выговорила она. – Там такие… чудные фрески на стенах… Полное смешение стилей. Ч-чего только нет – египетский бог Ра, Осирис, Исида, индийские Вишну и Брама, Лакшми, вездесущий Будда и даже… А… Афродита… или Венера… ч-черт их разберет! Ока…зывается, в греко-римской ку… культуре… лотос – эмблема богини Любви. В общем, жуткий салат из… из богов, богинь и… ц-цветов нимфеи.

– Чего-чего? – переспросил сыщик.

– Нимфея лотус – научное на… звание лотоса, – заплетающимся языком пояснила Ева.

Она была прелестна. Пьяна и чувственна, как персидская дева – роскошная, томная и обманчиво-доступная…

– А кто владелец салона? – спросил Всеслав, чтобы сбить себя с непристойных мыслей.

– Владелица… Красивая женщина Ва… Вар-вара Несторовна, статная, горделивая… с соболиными бровями и глазами валькирии… Настоящая скифская царица… или княгиня Ольга.

– Странно, – заметил сыщик. – Я думал, ее зовут как-нибудь… Якамото Тахигава, например, или на крайний случай Шри Раджниш Йога. Что-нибудь в этом духе.

– Я тоже так думала, – засмеялась Ева. – И мы оба ошиблись. Ну, мне-то простительно, а вот тебе, великий Ше… Шерлок Хол…мс…

Ее смех перешел в неудержимый хохот. Всеслав шумно вздохнул.

– Когда речь идет о женщинах, ничего нельзя предполагать заранее, – сказал он. – Выпьем еще водки?

– Я хочу шампанского с мороженым!

Господин Смирнов не стал возражать. Он живо представил себе, что будет с Евой после шампанского, и у него голова пошла кругом. Будь что будет – он ловко открыл бутылку и наполнил фужеры.

– За тебя, изгнанница из рая…

– Подожди. – Она поставила свой фужер на стол. – Я забыла что-то важное. После шампан… ского я уже не вспомню… Хозяйка салона… мы с ней долго беседовали…

– О чем?

– Так, обо всем… Обычная формальность: каждая женщина, выразившая желание по… посещать салон, приглашается на собеседование в кабинет Варвары Несторовны.

– Зачем?

– Ну… хозяйка сама рассказывает потенциальной клиентке об услугах, которые можно получить в «Лотосе», о традициях. За-ин-те-ре-со-вы-ва-ет, – тщательно, со значением выговорила Ева. – Должна признать, госпожа Неделина прекрасно справляется со своей задачей. Если до собеседования я колебалась, подходит мне ее салон или нет, то после…

– Она очаровала тебя! – усмехнулся Всеслав.

– Вот именно.

– Что ж, молодец. Пьем за скифскую царицу Варвару, которая использует символы Востока на свое благо!

– Подожди… – снова остановила его Ева. – У нас зашел разговор… о тебе. Она так умеет расположить к себе, вызвать на откровенность, что я… сама не знаю, как это вышло. Может, ее красота влияет? Словом, я призналась, что у меня есть близкий друг – частный детектив.

– Не волнуйся, – Смирнов положил свою ладонь на ее руку. – Я не делаю секрета из того, чем занимаюсь. Сказала – и сказала.

Ева подняла на него темные, влажные глаза, обрамленные длинными ресницами, и сыщик почувствовал, что он куда-то улетает… Он убрал свою руку и выпрямился. Ей не удастся соблазнить его, чтобы потом посмеяться или, чего доброго, использовать это как предлог для ссоры. Он не может позволить себе…

– Она попросила меня познакомить ее с тобой, – сказала Ева. – Хочет поговорить.

– Что? – опомнился Всеслав. – Кто хочет поговорить? О чем?

– Неделина, хозяйка салона. У нее какие-то обстоятельства.

– Ты серьезно?

– Ну да, – Ева приподняла скатерть и достала блестящий кусочек картона. – Вот ее визитка, я приготовила, чтоб не забыть.

Сыщик взял в руки визитку. На золотом фоне красовалось тисненое изображение белого цветка, похожего на лилию. Чуть ниже, буквами, стилизованными под японские иероглифы, было написано: «Варвара Несторовна Неделина, специалист по восточным практикам. Салон „Лотос“. Адрес, телефон, факс».

– Занятно… – пробормотал господин Смирнов, засовывая визитку в карман рубашки. – Что может быть угодно сей княгине Ольге? Она замужем?

Ева пожала плечами.

– У Неделиной на руке есть массивное обручальное кольцо, значит… замужем. Наверное.

– Желает проследить за мужем?

– Не знаю. Она меня не посвятила в подробности. Так ты позвонишь ей?

– Я берусь только за дела, которые мне интересны, – сказал Всеслав. – Семейные разборки, любовные похождения и прочая дребедень к ним не относятся.

– Хотя бы выслушай ее! – настаивала Ева. – По-моему, она не из тех, кто сходит с ума от ревности. Во всяком случае, на обманутую супругу она не похожа.

Глава 3

Отвратительный нищий сразу бросился Неделиной в глаза. Опять он здесь! Ну, что прикажешь делать?!

– Саша! – закричала она садовнику, который возился у забора, подстригая кусты жимолости и можжевельника. – Иди сюда!

Мозговой выпрямился и обернулся на ее голос. Про себя он называл хозяйку «царица Савская». С его легкой руки прозвище приклеилось к Неделиной, и теперь ее стали величать так все сотрудники салона, правда, между собой, шепотком и с оглядкой.

– Ты слышишь? – горя нетерпением, крикнула она, высунувшись из окна.

Садовник вздохнул, бросил секатор в карман брезентового фартука и пошел на зов.

– Видишь нищего? – понизила голос Варвара Несторовна, указывая на ворота, куда въезжали легковушки, доставляющие по заказу продукты и товары. – Иди прогони его. Негоже, чтобы наши клиентки с таким пугалом сталкивались. Несолидно!

– Я уж сколько раз гнал, – также понизил голос Мозговой. – Он настырный, как муха осенняя. Отойдет для виду, а потом возвращается. У нас контингент зажиточный, ему сам бог велел просить. Что толку клянчить у тех, кто сам каждую копейку считает? Вот он и повадился сюда.

– Что же делать?

Саша озадаченно почесал затылок:

– В милицию заявить надо.

– Я уже ходила к участковому, – вздохнула Неделина. – У нас, оказывается, попрошайничество законом не запрещено.

– Заплатить надо было менту, они это любят.

– Платила… – еще тяжелее вздохнула Варвара Несторовна. – Он пришел, поговорил с этим нищим, припугнул, наверное, – и два дня был покой. А на третий это чучело явилось как ни в чем не бывало да ко мне же и пристало. Дай, канючит, тетка, пару рублей на опохмелку, душа горит, сил нет! Пришлось дать, чтоб отстал только. От него такой запах!..

Неделина скорчила такую гримасу, что Саша едва сдержал смех. «Достал» юродивый венценосную особу, прямо как в старину, когда нищим да убогим все дозволялось, самим царям могли дерзости говорить. Любят на Руси богом обиженных, ох, как любят!

– Вы охранникам скажите, и дело с концом, – посоветовал он. – Кто первый на ночь придет, пусть даст этому попрошайке по шее пару раз! Тогда уж он больше не сунется.

Салон «Лотос» предоставлял свои услуги с восьми утра до десяти вечера, а на ночь приходили дежурить по очереди два охранника, Петя и Вова, парни лет по двадцать пять, здоровые, с бритыми головами и вечно недовольными лицами.

– Так ведь он не целый день под забором торчит, – возразила Неделина. – У него графика постоянного нет. Когда хочет, приходит, когда хочет, уходит. Не будут же охранники его целый день караулить!

– Да, задача… – согласился садовник. – А по ночам он, надо полагать, не является. И то верно, у кого ночью просить-то?

– Не является, – кивнула Неделина. – Я у ребят спрашивала. Ночью никто и близко к забору не подходит, разве что загулявший прохожий или алкаш какой-нибудь.

– Вот наказание! – сплюнул в кусты Саша.

Хозяйка хотела сделать ему замечание, но сдержалась. Ее внимание отвлекла сцена у входа.

К воротам подъехало такси, из него вышла молодая, элегантно одетая дама. Она явно направлялась в салон. Нищий суетливо подбежал и начал что-то говорить ей, норовя схватить за руки. Дама брезгливо посторонилась, но нищий не отступал, он следовал за ней по пятам, продолжая ныть и, забегая вперед, заглядывать ей в лицо. Дама не выдержала, выхватила из сумочки кошелек, раскрыла его, бросила в протянутую ладонь оборванца денежную купюру и чуть ли не бегом припустила по дорожке к входу в здание.

– Какой ужас! – прошептала Неделина, поспешно скрываясь за занавеской.

Имидж хозяйки респектабельного заведения не позволял ей высовываться из окон и тем более обсуждать что-либо с садовником. Это – дело администратора.

Вообще-то она не приветствовала раздутые штаты, ограничив число сотрудников семью специалистами. Кроме администратора, в «Лотосе» работали два инструктора по восточным видам боевых искусств для женщин, диетолог, организатор церемоний, массажистка и садовник. Два ночных охранника и две уборщицы считались неквалифицированными членами персонала.

Салон не столько предоставлял услуги, сколько создавал атмосферу особого, ни на что не похожего оазиса восточной экзотики, изысканно-утонченной эстетики для тела и духа, возможность оторваться от городской суеты и погрузиться в непривычный, пряный и загадочный мир, уходящий корнями в призрачные туманы тысячелетий.

Варвара Несторовна отошла от окна и опустилась в кресло. Ей было не по себе. Дело даже не в нищем. Она ощущала приближение грозы в безмятежном на первый взгляд небе. Ничего не предвещало зла, кроме непонятной лихорадки, исподволь терзавшей ее сердце. Приступы беспокойства сменялись моментами депрессии, когда пропадали сон и аппетит, опускались руки и в душу заползала грызущая тоска. Госпожа Неделина пыталась определить, откуда ей может грозить опасность, и не могла. С мужем у нее сложились ровные, прекрасные отношения, с сыном тоже. Мальчик хорошо учился, занимался английским, ходил на теннис, был здоров и жизнерадостен, словом, не доставлял родителям неприятных хлопот. «Лотос» процветал, доходы росли, количество постоянных клиенток увеличивалось. С этой стороны Варвара Несторовна не ждала подвоха. А с какой?

Родители? Эту страницу своей биографии она перевернула давно и не собиралась к ней возвращаться. Забыла, как страшный сон.

Госпожа Неделина появилась на свет в глухой деревеньке под Кинешмой, в семье староверов. Ее девичья фамилия была Гольцова. Отец и мать веровали истово и первого ребенка в семье пообещали посвятить богу. К этому и стали готовить маленькую Варю, проча ей стезю мученицы, невесты Христовой. В школу и то не хотели ее пускать.

– Чему там тебя научат? – басом гудел отец, кряжистый волжский мужик с бородой до середины груди, с кулаками как кувалды. – Повадкам бесовским?

Но в первый класс Варя все же пошла; при советской власти такого не водилось, чтобы ребенок неучем рос. Правда, ни в октябрята, ни в пионеры ее не приняли – из-за родителей. Ну да невелика беда.

«Бесовскими повадками» в семье Гольцовых считалось все, кроме тяжелого черного труда и бесконечных молитв. Нельзя было ходить с непокрытой головой, веселиться, готовить вкусную еду, слушать радио, читать любые книжки, кроме религиозных, танцевать, проводить время в праздности и многое другое. Маленькая Варя начала бунтовать против «божественного порядка» с трех лет, упорно не желая кушать перловку без масла и часами стоять на коленях, бить поклоны.

Так и росла, от наказания к наказанию, рыдая в подушку по ночам, а днем подавляя в себе естественные детские желания – погулять, побегать с деревенской ребятней, искупаться в речке, зимой вытащить из сарая самодельные санки, покататься с крутых гор, надеть вместо ненавистного платка яркую вязаную шапочку, как у других девочек. Рано затаила в себе Варенька мечту вырваться из мрачного дома, убежать куда глаза глядят, уплыть на белом пароходе по Волге вниз, в город, затеряться, чтобы не нашли, не вернули в страшное житье-бытье.

Другим девчонкам снились женихи, а ей – побег из родительского дома. Лелеяла она свою надежду, прятала от всех, знала: проведают – не видать ей вольной жизни. Так и окончила школу, благо была в деревне десятилетка. На Варькино счастье. Ребят в классе только на три парты и хватало, а все равно не закрыли школу, председатель колхоза не позволил.

На выпускную вечеринку Варя Гольцова не пошла, родители запретили. Заперли в чулане да велели молитвы читать. Потом, правда, выпустили – скотину обихаживать кому-то надо, огород полоть.

Как Варька до города добралась, про то рассказывать нечего. Почитай, с восьми лет обдумывала да планы строила, каждую мелочь учла: и как затеряться, чтоб отец не нашел, и как устроиться, чтобы никому обузой не быть. Деньги копила несколько лет, прятала под кроватью, за оторванной от пола доской. Уборка в доме – ее обязанность, но она не роптала, радовалась, что никто другой пол мыть не станет, на тайник не наткнется.

Так все по ее замыслу и вышло. В Кинешме голова закружилась от шума, высоких домов, людской толпы. Но зато – воля! Никто тебе более не указ!

Варвара знала, что родители в милицию не пойдут – грех это и бесовство, привлекать к семейным делам служителей закона. А греха Гольцовы боялись пуще всего на свете. Что им жизнь дочери по сравнению с угрозой гнев божий на себя накликать?! И от соседей позор скрыть надобно. Ни к чему это – сор из избы выносить. Гольцовых в деревне не жаловали, обходили стороной. Прознают, что дочка сбежала, злорадствовать будут. Как это – у богобоязненных людей такой непутевый ребенок вырос? Сраму отец не допустит. Поищет сам, не найдет – и на том остановится. Проклянут ее родители за непослушание, это обязательно, да и вычеркнут из памяти. Пусть теперь бог непокорную Варвару наказывает!

Варька уродилась смышленая, учеба ей давалась легко, и она заранее решила поступить в техникум, получить хоть какое-то образование, найти работу. А там судьба ей поможет. Раз помогла и второй не откажется.

Родителям она все же оставила записку, мол, не ищите меня, ухожу от вас навсегда. И больше о них не вспоминала. Как отрезала.

Отсчет своей жизни Варвара начала с нуля, поставив на прошлом жирную точку. Поступила в кооперативный техникум, по вечерам подрабатывала официанткой в кафе «Волжанка», выжила. Студенты, преподаватели, посетители кафе считали ее красавицей. Она только смеялась, не придавала этому значения. Уже в универмаге, где она работала продавцом в отделе принадлежностей для охоты и рыбалки, стала следить за собой, прихорашиваться. Нравилось ей ловить на себе восхищенные взгляды покупателей. В ту счастливую пору и встретилась Варенька с Неделиным. Разница в возрасте ее не смущала – возможность уехать из Кинешмы в Москву, подальше от родной деревни, затмила все недостатки Ивана Даниловича.

Варвара убедила себя, что полюбит Неделина, а потом… свыклась.

– Может быть, это и есть любовь? – спрашивала она себя поначалу.

С годами этот вопрос приходил ей в голову все реже и реже. В конце концов, большинство женщин выходят замуж по расчету. И далеко не так удачно, как она.

Варвара Несторовна ни с кем не делилась сердечными тайнами. У нее не было ни близких подруг, ни задушевных приятельниц. Она в них не нуждалась.

В салоне «Лотос» все считали хозяйку счастливой замужней дамой, обеспеченной, избалованной, довольной жизнью.

– Это так и есть! – как заклинание, твердила госпожа Неделина. – Так и есть!

* * *

Марианна Былинская не могла позволить себе ездить на работу на такси и пользовалась метрополитеном. От станции она шла до салона пешком, компенсируя этим отсутствие утренней гимнастики.

Уже за квартал до «Лотоса» ее охватывало смутное беспокойство – не привяжется ли к ней снова тот ужасный оборванец, который время от времени терроризировал персонал и клиенток дорогого салона. Нищий повадился попрошайничать у ворот во двор, причем от него невозможно было отвязаться, не дав денег. Иногда он пропадал куда-то на несколько дней, и все вздыхали с облегчением. Но оборванец неизменно появлялся на своем посту – с синим испитым лицом, со всеми признаками тяжкого похмелья – и принимался клянчить «на бутылку», обдавая прекрасных дам запахом грязной одежды и перегара.

Беда заключалась в том, что зайти во двор салона нельзя было никак иначе, только через ворота. Калитка отсутствовала за ненадобностью, а лезть через довольно высокий забор дамы не решались. Во-первых, это глупо выглядит, во-вторых, одежда не соответствовала подобным акробатическим трюкам, а в-третьих, пока бы они карабкались вверх, отвратительный попрошайка успел бы прибежать и пристать, как репей. Еще, чего доброго, начал бы за ноги хватать!

Госпожа Неделина неоднократно ставила на утренних пятиминутках вопрос, как отвадить от салона назойливого нищего, но никакого надежного способа не находилось. Оборванец уходил, потом приходил, когда ему в голову взбредет; он мог отойти от ворот метров на десять-пятнадцать и встречать клиенток там. Пробовали специально ставить у ворот охранника, который отгонял бы от посетительниц нищего, но и эта мера не дала результата. Алкаш просто перемещался немного вверх по улице, ведущей к «Лотосу», и охраннику приходилось гоняться за ним с дубинкой, ругаясь и проклиная паршивца на чем свет стоит.

Марианна работала в салоне диетологом. Она окончила медицинский институт, поработала годик терапевтом в районной поликлинике и поняла, что традиционная медицина – не для нее. Начались мытарства с поисками подходящего места. Она многое перебрала – косметологию, лечебную физкультуру, иглоукалывание, распространение пищевых добавок, фитотерапию – и решила было остановиться на гомеопатии. Для этого пришлось бы переучиваться, но Былинская была к этому готова. И тут, нежданно-негаданно, ей позвонила Неделина.

– Мне дал ваш телефон знакомый фитотерапевт, – объяснила она. – Вы ищете интересную работу, не связанную с традиционной медициной и все же требующую специального диплома?

– Да, – ответила Марианна без энтузиазма.

Сколько таких звонков оказались пустышкой, очередным предложением стать распространителем товаров компаний, практикующих сетевой маркетинг.

– Я открываю восточный салон для женщин, – сказала Неделина. – Он будет называться «Лотос». Вы изучали диетологию?

– Немного, – соврала Марианна.

В конце концов, она уже столько всего изучала, что освоить еще и науку о рациональном питании не составит для нее труда.

– Приходите ко мне на собеседование, – пригласила будущая хозяйка салона и назвала адрес.

Былинская согласилась. Что она теряет? Не хотелось тащиться в Ясенево, ну да ладно. А вдруг – судьба?

В бывшем детском садике вовсю шел ремонт, но то, что Марианна увидела, ей понравилось. Часть настенных росписей, изображающих танцующих японских девушек в кимоно, с веерами и оружием в руках, покорили ее.

Госпожа Неделина тоже произвела на докторшу неизгладимое впечатление. Настоящая русская красавица – белокожая, с нежным румянцем, с выразительными формами и гибким станом, с пышными темными волосами, такими же бровями и ресницами, под которыми горели светло-синие, чуть раскосые половецкие глаза. Чудо как хороша! У Марианны аж дух захватило, когда она вошла в полупустой, гулкий кабинет Варвары Несторовны. Показалось, с картинки сошла то ли Ярославна, то ли Марья-краса… и очень не вязался с ее обликом изящный, рафинированный японский стиль салона.

– Присаживайтесь, – радушно указала на стул Неделина. – У нас тут ремонт, так что извините за временные неудобства.

И они приступили к беседе.

Оказалось, что главное требование к диетологу – побольше экзотики, редкостных кулинарных изысков, диковинных блюд.

– Сможете попотчевать гостей чем-нибудь этаким… наподобие рамэн, например, или суси?

Марианна хотела сказать, что эти блюда можно заказать в любом японском ресторане, но благоразумно промолчала.

– Кушанья должны быть приготовлены прямо при гостях, – пояснила Неделина. – Чтобы они могли насладиться не только вкусом, но и самой необычной процедурой приготовления. Это будет одной из традиций нашего салона: еда, которую готовят на глазах у посетителей. Разумеется, в случае необходимости мы будем приглашать приходящего повара. Так что в ваши обязанности входит сама идея, задумка… вы меня понимаете?

Марианна кивнула.

– Ну и контроль над процессом, – закончила свою мысль госпожа Неделина. – Это не очень обременительно, я надеюсь?

– Совсем необременительно, – согласилась Марианна, тем более что она в самом деле так считала.

– И главное – чтобы в меню присутствовали лотосы. В любом виде, – добавила хозяйка. – Диеты для снижения веса и омоложения тоже должны быть основаны на лотосах. Это будет нашим эксклюзивным проектом – лотосовая омолаживающая диета! Такого нет нигде в Москве. Как вы считаете?

Былинская долго молчала. Варвара Несторовна смотрела на нее с торжествующим видом: сумела-таки ошарашить докторшу!

– Разве лотосы едят? – наконец решилась спросить Марианна. – Я о таком не слышала. И где мы их возьмем?

– Подмосковные фермерские хозяйства нам их точно не смогут поставлять, – улыбнулась Неделина. – Будем выращивать сами. В теплице на заднем дворе. Я уже и садовника наняла.

Посетительница смущенно кашлянула, но возражать не стала. Хозяйке виднее.

– Так вы согласны? – спросила она Марианну.

Они с Былинской понравились друг другу – между ними сразу возникла та необъяснимая симпатия, которая притягивает одного человека к другому.

– Душа горит! – завопил нищий у самого уха Марианны, так что она едва не подскочила. – Дай на бутылку, не жмоться! Тебе воздастся! Не оскудеет рука дающего!

Увлекшись воспоминаниями, она не заметила оборванца, который подкарауливал ее за деревьями. Он приблизился к ней вплотную, заглядывал в лицо, сверля нахальными и одновременно умоляющими глазами.

– Отстань от меня, – слабо сопротивлялась докторша, боясь прикоснуться невзначай к грязной, вонючей одежде нищего. – Убирайся!

– Все мы дети божьи… – заскулил оборванец, норовя прижаться к жертве. – Аки агнцы невинные… Подай твари господней на пропитание!

Она отпрянула в сторону, ускорила шаг.

– Какое пропитание? Пропьешь ведь, алкаш чертов!

Нищий шутовски, представляясь испуганным, широко перекрестился, завопил:

– Не извергай из уст слов сатанинских, дщерь неразумная! Подаяние бескорыстно и служит спасению души, погрязшей в пороке! Возлюби ближнего своего, как Иисус велел! Не побрезгуй…

Марианне было неловко, что он семенит за ней, трется об ее плечо, о рукав светлого костюма.

– Пропади ты пропадом, – сердито зашипела она. – Здоровенный мужик, а попрошайничаешь. Не стыдно тебе? Почему не работаешь?

– Дай денежку… – продолжал скулить нищий, не реагируя на ее слова. – Дай…

– На, отвяжись только!

Марианна вытащила из кармана заранее приготовленную монету, бросила в протянутую дрожащую ладонь.

– Ма-а-ало… – заскулил оборванец. – Ма-а-ло даешь, алчная твоя душа… Гореть тебе в адском пламени денно и нощно! Грешница…

Докторша увидела спасительные ворота и почти побежала. Внутрь двора нищий не заходил, побаивался. Частная территория все-таки, можно и по шее схлопотать.

Марианна с облегчением перевела дух, замедлила шаг. Проклятый алкаш испортил настроение с самого утра.

В просторном полукруглом холле салона было прохладно, на низком резном столике курились ароматические палочки. Уборщица начищала подставки для светильников в виде драконов с разинутыми пастями. Она оставила тряпку в пасти дракона и поздоровалась с Былинской.

– Рановато вы, Марианна Сергеевна…

– Работы много, – сказала Былинская. – Праздник на носу. Трехлетие отмечаем, Дуся.

Уборщица, женщина неопределенного возраста, степенно кивнула. Ее бесцветные волосы выбивались из-под платка, застиранный халат был явно не по размеру. Администратор выдал всему персоналу, в том числе и техническим работникам, как он называл уборщиц, спецодежду – красивые синтетические халатики ярких расцветок. Но Дуся упорно не желала надевать такую «справную вещь» во время работы. Администратор даже хотел ее за это уволить.

– Ты своим замызганным видом всю картину портишь! – вразумлял он бестолковую тетку.

Дуся только кивала и продолжала делать по-своему. Зато она была безотказна – полы везде вымыть, окна, двор подмести, выйти в неурочное время – и убирала чисто, тщательно, до блеска, не то что ее напарница Катерина. Администратор махнул рукой на ее внешний вид, только приказал уборку производить рано утром, до начала рабочего дня, или поздно вечером. Чтобы не попадаться на глаза клиенткам.

Марианна не уставала удивляться, глядя на Дусю, как это женщина может до такой степени запустить себя. Ей можно было дать с одинаковой долей вероятности как тридцать, так и пятьдесят лет – хмурое, поблекшее лицо, тусклые волосы, мешковатая одежда. На улице Дуся выглядела ничуть не лучше, только рабочий халат сменяло темное бесформенное платье. Можно было предположить, что Дуся пьет, но никто от нее ни разу не слышал запаха спиртного.

– Слава богу, что вы пришли, Марианна Сергеевна, – сказала уборщица, снова принимаясь тереть драконов. – Я думала, кончуся тут. Страсти-то какие… едва дождалася живой души! Охранник сразу домой убёг, как я только пришла, «до свиданья» не успел сказать. А мне – хоть помирай!

– Что случилось? – похолодела Былинская.

Она уже догадалась, каким будет ответ Дуси.

Глава 4

Всеслав Смирнов отправился на встречу с госпожой Неделиной исключительно из-за Евы, чтобы она не обиделась.

Ну какое серьезное дело может предложить ему владелица дамского салона с названием «Лотос»? Какую-нибудь дребедень по поводу происков конкурентов или слежки за дражайшим супругом? Еще возможны интриги между сотрудниками. Существует вероятность, что у мадам есть тайный любовник, которого она ревнует и за которым желает установить негласный надзор. Все вышеперечисленное выглядело малопочтенно и неприглядно, не вызывая у сыщика ни малейшего желания перетряхивать чье-то грязное белье и собирать сплетни.

Смирнов брался только за то, что могло представлять для него интерес, причем деньги играли второстепенную роль. Главное – расследование должно было быть сродни горному слалому, чтобы дух захватывало, или требовать интеллектуального подхода. Ну а вознаграждение, само собой, предполагалось щедрое.

Иногда сыщик шел на компромисс, когда дело касалось старых знакомых или постоянных клиентов. В данном случае он готов был сделать одолжение Еве.

Варвара Несторовна назначила встречу на нейтральной территории, в открытом кафетерии «Зебра». Смирнову не пришлось долго искать. Подъехав, он сразу увидел легкую полосатую крышу террасы, под которой стояли пластиковые столики. Неделина уже ждала, она сидела в правом углу за столбом, увитым искусственным плющом, и курила. Сыщик без труда узнал ее по описанию Евы.

– Вы позволите?

Он опустился на стул напротив, смутив даму своим внезапным появлением. Она нервно смяла сигарету и, кажется, покраснела.

– Вы Смирнов? – спросила Варвара Несторовна.

Славка готов был поклясться, что голос «скифской царицы» дрогнул.

– Я пришел раньше на пять минут, – улыбнулся он, разряжая обстановку. – Прошу извинить. Не помешал?

– Вообще-то я не курю, – без улыбки сказала она. – Так, иногда балуюсь. Нервы успокаиваю. Вы застали меня врасплох.

Неделина выглядела потрясающе, если не считать некоторой растерянности и легкого возбуждения. Она была одета в элегантное бордовое шелковое платье, подчеркивающее достоинства ее фигуры – высокую грудь, полные бедра и гибкую талию. Гладко причесанные волосы уложены сзади валиком, надо лбом и у висков выбиваются непослушные прядки, в ушах красуются крупные гранатовые серьги. Внешне Варвара Несторовна чем-то неуловимо напоминала Еву. Отчасти поэтому хозяйка салона и доверилась Еве.

– Я готов выслушать вас, – мягко напомнил господин Смирнов.

– Давайте закажем что-нибудь…

– Кофе, мороженое? Или коктейль?

Она выбрала фруктовый коктейль, а Смирнов заказал себе двойной кофе без сахара.

Летний ветерок приносил с улицы под навес сладкую прохладу. Видимо, где-то рядом цвела липа. На террасе почти никого не было, кроме двух девушек. Они пили пиво и игриво поглядывали на Всеслава, прятали улыбки. Из динамиков доносилась музыка-ретро, что-то из Гленна Миллера.

– Вам нравится Гленн Миллер? – спросил он, чтобы побудить Неделину к разговору.

Сколько можно вот так сидеть и молчать? С другой стороны, не в правилах Смирнова было «давить» на клиента.

– Что? – удивилась она. – А… Гленн Миллер… да, конечно.

– Между прочим, этот знаменитый композитор и джазовый дирижер пропал без вести. Вылетел из Англии во Францию для выступления перед войсками – и все! Больше его никто не видел. Это случилось в последний год войны. Поклонники до сих пор спорят, куда мог деться их кумир.

Варвара Несторовна посмотрела на него так, словно он уличил ее в воровстве. Странная реакция, однако.

– Вы хотите сказать, он просто и-исчез? Такой известный человек?

– Его одномоторный самолет взлетел, но не приземлился. Впрочем, чему вы удивляетесь? Экзюпери тоже был известным человеком и тоже пропал.

– Да… значит, такое бывает…

Неделина нервничала, видно было, что ей нелегко начать. Она переступала через себя, нарушала какие-то собственные внутренние табу. Но все же решилась. Упоминание о Гленне Миллере и Экзюпери неожиданным образом подействовало на нее.

– В нашем салоне происходит нечто странное, – с трудом вымолвила она. – Случилось… ужасное и непостижимое. Это я виновата. Но… раз вы говорите, что даже известные люди и-исчезают, значит… такое бывает. Вы мне поможете разобраться в этом… кошмаре?

Даже испуганная и подавленная, она была великолепна. Глаза наполнились слезами, губы дрожали, но это были царственные испуг и дрожь.

– Кто-то пропал? – осторожно спросил Смирнов.

– Да… то есть н-нет… Я совершенно запуталась.

– Начните с самого начала, – посоветовал сыщик. – Когда еще все было хорошо.

Неделина глубоко вздохнула и закрыла глаза. Она пыталась взять себя в руки.

– Ну… мы открыли салон три года назад. Все получилось замечательно – и угощение, и церемония Поклонения Лотосу, и фейерверк. Гости были в восторге, и мы тоже… я имею в виду сотрудников. Но… прекрасное начало – это всего лишь первый шаг. Надо было продолжать. Я… мечтала превратить «Лотос» в нечто необычное, установить традиции, которые привлекали бы клиентов. Одной моей фантазии оказалось недостаточно. Персонал у нас в салоне творческий, молодой… в основном. Я решила прибегнуть к их помощи. Предложила остаться после ночной церемонии, когда гости разойдутся, и посидеть своим коллективом, обсудить в узком кругу дальнейшее развитие «Лотоса».

– Это было в день открытия?

– Скорее в ночь… Да. Я заранее приготовила бумажки, которые раздала всем сотрудникам. Каждый должен был написать, что он придумал.

– Простите… а что они должны были придумать? – уточнил Всеслав.

– Какую-нибудь диковинку, которую можно было бы осуществить в салоне. Что-то нестандартное, будоражащее воображение. Я попросила их не сдерживать своих фантазий, каковы бы они ни были, и разрешила не подписывать бумажки. Чтобы люди не стеснялись. Возможно, чье-то предложение окажется глупым или… неприличным. Мало ли?

– Все согласились?

– Все, – кивнула она. – Разобрали карандаши и принялись писать. Я поставила на стол коробку из-под пряностей и попросила сложить туда бумажки. А сама ушла в свой кабинет, чтобы не мешать. При мне кто-то мог чувствовать себя скованно. Через полчаса пришла Марианна и принесла коробку.

– Марианна? Кто это?

– Наш врач-диетолог. Она сказала, что все устали и пора расходиться. Было уже очень поздно, около четырех утра. Я вызвала для сотрудников такси за свой счет и сама тоже поехала домой.

– А коробка?

– Взяла с собой. Чтобы утром прочесть предложения на свежую голову. Вот… – Гладкие щеки Варвары Несторовны покрылись красными пятнами. – Я плохо спала. Проснулась где-то к обеду и сразу взялась за коробку. Мне не терпелось посмотреть, что они там написали. В общем, ничего особенного… Была пара оригинальных предложений, и я внесла их в ежедневник. Но одна выдумка показалась мне довольно удачной. Вы будете смеяться, а мне не до веселья, поверьте. Это было предложение завести в салоне собственное романтическое привидение.

Господин Смирнов решил, что он ослышался.

– Что, простите?

Неделина смутилась.

– Не смотрите так, – взмолилась она. – Звучит дико, я понимаю. Но тем не менее тогда мне это пришлось по душе. Бывают же в Англии, да и в других странах старинные замки с привидениями? Между прочим, они пользуются большой популярностью у туристов. Людям нравятся острые ощущения.

– Насколько острые?

– Выслушайте до конца, а потом судите, – вздохнула Варвара Несторовна. – Я решила воплотить это предложение. Долго ломала голову, кто мог придумать такое, но тщетно. Решила вынести тему на общее обсуждение. Кое-кто откровенно потешался, и все же нашлись единомышленники, вызвавшиеся мне помочь. Это были Марианна и… еще одна женщина, Зинаида Губанова. Мы остались втроем, долго обговаривали детали, спорили. Наконец пришли к согласию, что это должно быть привидение женщины, умершей от любви, что-то в этом роде… Глупо, да?

Сыщик пожал плечами. Умной эта затея ему не казалась.

– Вы собирались дурачить только гостей или сотрудников тоже?

Варвара Несторовна потупилась, глотнула коктейль.

– Мы решили отомстить им за то, что они осмеяли эту идею, – призналась она. – В шутку, разумеется. Никто не ожидал, что они всерьез поверят. Разве что в первый момент, да и то… они ведь заранее знали, могли догадаться. Мы наметили грандиозную мистификацию. Все должно было произойти, как в хорошей пьесе.

– А кого вы избрали на роль романтического привидения?

– Зинаиду. Она согласилась. Была просто в восторге.

Девушки, которые пили пиво, громко смеялись, так что Славке трудно было воспринимать рассказ Неделиной с должным вниманием.

– Вы меня не слушаете! – рассердилась она.

Это был гнев государыни при виде нерадивого подданного.

– Напротив, я весь поглощен вашей страшной историей, – доверительно перегнулся через стол господин Смирнов.

– Напрасно иронизируете! – вспыхнула она. – Жаль, что у меня нет выбора. Я не могу довериться кому попало! И в милиции меня слушать не станут.

– Придется вам терпеть мое несносное поведение, – усмехнулся сыщик. – Итак?..

То, что Варвара Несторовна изложила далее, повергло Смирнова в транс. Он отложил все остальные дела и поехал домой, чтобы спокойно поразмыслить.

* * *

Иван Данилович Неделин вставал раньше всех, принимал горячий душ, брился, завтракал в одиночестве и отправлялся на работу. Машина с водителем ждала его у подъезда. Он разваливался на заднем сиденье и всю дорогу до офиса мурлыкал себе под нос незатейливые мотивчики.

Москва в лилово-розовых красках рассвета потрясала его своим величием. Она медленно просыпалась, блестя золотыми луковицами храмов, масляными, ленивыми водами реки, как заморская великанша, вся в золоте и серебре. Иван Данилович пугался ее чрезмерного великолепия, оно подавляло его, напоминало ему о собственной малости и ничтожности. Он казался себе песчинкой, затерянной в каменных складках ее мантии. Город стоял задолго до появления на свет всех его нынешних жителей и будет так же стоять, когда их не станет. Существует ли господин Неделин или приказал долго жить – Москвы это не касается. Она не только слезам не верит, она не верит ни одному порыву души.

Именно поэтому Иван Данилович предпочитал не смотреть в окно. Замкнутый мирок автомобиля, пахнущий кожей и сигаретами, вполне его устраивал. Здесь он был полноправным хозяином: захочет – велит водителю остановиться, захочет – поедет дальше. Захочет – вообще продаст машину другому человеку, а себе купит новую.

Так же он чувствовал себя и в офисе, и на своих многочисленных оптовых складах – хозяином, где всё и все подвластны его воле.

А разве Москва станет его слушать? Она живет по своим законам, ей нет дела до какого-то там Ивана Даниловича.

В последнее время господин Неделин начал сдавать. Этого пока никто не замечал, кроме него самого. Он чувствовал странное недомогание: вроде бы ничего не болит, а тело вялое, непослушное, тяжелое, как мешок с цементом. И настроение никудышное. Ничего не хочется, ничего не радует. Варенька и та стала его утомлять. А уж как он ее любил, как боготворил!

Ту встречу в Кинешме, на втором этаже универмага, он до сих пор помнил до мельчайших подробностей. Как увидел ее… и обомлел – неужто такая краса может наяву существовать?! Сердце Ивана Даниловича рванулось, затрепыхалось, как пойманная птица, и вспыхнуло, загорелось. От того пожара ныне только угольки остались. Если так гореть, и года не протянешь – иссохнешь.

Чтобы потушить то пламя, Неделин бросился в омут с головой. Старый закоренелый холостяк, привыкший все обдумывать, сто раз примеривать, – он в тот же вечер примчался с охапкой цветов и шампанским, упал на колени, обхватил руками точеные, теплые под юбкой ноги Вареньки и помутившимся взглядом пожирал ее лицо. Не отвергнет ли, не прогонит?

– Если не полюбишь, брошусь в Волгу, и поминай как звали! – сказал помертвевшими губами.

И бросился бы! Такое на него затмение нашло, сродни помешательству. Великий соблазн – этакой красотой завладеть, стать единственным ее хозяином, сорвать душистый цветок и унести с собой, в свою каморку, чтобы любоваться до конца, до последнего смертного вздоха.

Насчет «каморки» – это он лукавил, конечно. Тогда уже был чиновником не из последних, имел приличный доход, квартиру в Москве, куда молодую жену привести не стыдно.

Честно говоря, для Неделина до сего дня оставалось загадкой, почему Варенька ему не отказала. Сразу блеснула глазами, зарделась, как малиновая заря, вздохнула кротко и обняла его, прижала к мягкой груди.

– Уедем вместе! – сказала. – Завтра.

Он был на все готов. Поспешно собрался, побросал вещи в кожаный чемодан, а у Вари только и было что узелок с парой кофточек и короткие сапожки, купленные на последнюю зарплату. Не стала она родительского благословения спрашивать, да и он тоже. Давно привык сам все решать.

После уже, когда расписались, посидели в ресторане узким кругом, Неделин спросил: ничего, мол, что свадьбы пышной не устроили, родню не собрали? Боялся, как бы невеста не сочла его жадным, не разочаровалась. Деньги, дескать, на свадьбе сэкономил, бедных родственников чурается. Что достаток у Вари невелик, он по тому узелку понял. Но ему ее барахла не надо, он ей все новое купит, самое лучшее. И денег ему не жалко. Столько лет на одного себя тратил, а много ли ему требуется?

Варвара подняла на него глаза, будто к месту пригвоздила.

– Про родню больше не поминай, – сказала как топором рубанула. – Никогда. Обещаешь?

– Обещаю, – вылетело у Ивана Даниловича раньше, чем он успел удивиться.

Да и то, зачем ему чья-то родня? Он и свою-то особо не привечает. Очерствел душой в столице, замотался, все в трудах, в заботах.

Через год съездили к его матери в Ярославль, могилку отца проведали, все чин-чином. И Варенька не противилась. Это она на свою родню осерчала, а к его матери отнеслась тепло, подарков накупила, денег велела отсылать старушке, чтобы та ни в чем не нуждалась. И сама за этим следила, Неделину-то недосуг было все упомнить.

Так и потекла их жизнь, как молочная река между кисельными берегами. Сын родился, красотой в мать, умом да смекалкой в отца – шестнадцатый годок пошел парню. Об этом счастье Иван Данилович и не мечтал. Ему бы только Вареньку видеть живой, здоровой и довольной, чтобы цвела она аленьким цветочком в его хоромах.

Красота жены превратила Неделина в полнейшего ее раба. Сам он был неказист: ростом невысок, лицо круглое, неинтересное, лысина, животик, который за годы сладкой семейной жизни превратился в солидное брюшко. Словом, не красавец. И в постели оказался вялым, тусклого темперамента. Кроме денег, блеснуть ему было нечем. Как ни странно, Варвару это устраивало. Она не требовала от супруга любовной пылкости, не таскала его по театрам и ресторанам, не транжирила деньги на модные наряды – одевалась со вкусом, но в меру дорого; дом вела твердой рукой, изобильно, но без лишней роскоши; развлекалась хозяйством и воспитанием сына. Всем, казалось, была довольна.

Несмотря на столь благоприятное течение совместной жизни, Иван Данилович не мог чувствовать себя до конца спокойно. Пожалуй, он позволил себе расслабиться только во время беременности жены, когда она растолстела, отекла, а ее лицо покрылось пигментными пятнами. Эти девять месяцев, да еще пять после родов, когда Варенька кормила младенца и не спала ночами, уматываясь до беспамятства, были самыми счастливыми и безмятежными для Неделина.

Все остальное время внутри его происходила непрерывная борьба, тем более мучительная, что он никому не смел показать ее. Это была борьба с собственным страхом. Красота жены, ее скрытный, властный характер угнетали Ивана Даниловича, заставляли его ревновать без всяких на то причин, рисовать себе картинки Вариной измены, когда она страстно отдается молодому, такому же красивому любовнику. Эти видения стали кошмаром, преследующим Неделина во сне и наяву. Он задыхался от ревности, которая не имела выхода, потому что Варвара не давала ему повода излить свои подозрения. Да и сами подозрения не имели ни малейшей почвы под собой и произрастали из собственных предположений Ивана Даниловича. Это была придуманная ревность. Но оттого еще более ужасная, невыносимая.

За все прошедшие годы Неделин ни разу не смог полностью удовлетворить жену в постели. Она не жаловалась, но сколько это могло продолжаться? Разве ей не захочется хоть когда-нибудь, один разок ощутить всю стихию, весь испепеляющий жар истинной страсти? И тогда появится чужой мужчина, который даже не будет любить ее, а просто окажется способен дать ей этот животный восторг, это грязное удовольствие… Он разрушит мир Ивана Даниловича, осквернит его единственную отраду, сорвет, растопчет его райский цветок! Погубит все, на что потрачены душевные силы.

Мысль об этом была настолько невыносима, настолько болезненна, что Неделин пару раз подумывал о самоубийстве. Что ему терять? Жизнь клонится к закату, сын почти вырос, деньги перестали доставлять ему прежнее наслаждение. И только осознание того, что Варенька тогда уж слишком легко, без помех достанется другому, останавливало его.

Оказалось, что красотой нельзя обладать в полной мере, на нее всегда найдутся охотники. Красивая женщина – это вечная мука, посланная судьбой, неизбежная расплата, адское пламя, в котором никогда не сгоришь, потому что нельзя исчерпать страдания, так же, как нельзя исчерпать любовь. И отчего люди стремятся к красоте, отчего жаждут ее, если она никогда не будет принадлежать им? У красоты нет и не может быть хозяина. Господь придумал ее для искушения мятущихся душ, для дьявольских желаний, которые невозможно удовлетворить навсегда…

После того как Неделин купил для жены здание под салон «Лотос» и она занялась собственным бизнесом, он немного успокоился. Во-первых, у нее появились заботы, а разврат, по мнению Ивана Даниловича, – дитя праздности. Во-вторых, он как бы выпустил ее на волю и ощутил неожиданное облегчение. Варенька не исчезла, не испарилась в тот же миг, как ее стали окружать посторонние люди, в том числе и мужчины. Может быть, у нее тоже отсутствует темперамент и любовное томление? И ей вовсе незачем бросаться в объятия первого попавшегося красивого самца.

«К тому же я сам могу изменить ей, первый! – подумал вдруг Неделин и поразился, почему такая мысль раньше не приходила ему в голову. – Тогда будет уже не так больно. Ведь раньше, до брака, у меня были другие женщины. Они даже хотели выйти за меня замуж! Значит, я не так плох!»

Это умозаключение подняло его дух. Впервые с того дня, как он увидел Вареньку за прилавком универмага, Иван Данилович посмотрел на окружающих его дам не прежним, равнодушным, а оценивающим взглядом.

– Остановиться у гастронома? – спросил водитель.

– Останови, дружок, – встрепенулся Неделин. – Замечтался я.

Он вышел и направился к дверям магазина. Водитель глянул на часы, достал сигарету и закурил. Теперь хозяин раньше чем через час не появится.

Глава 5

Вечером Ева пришла домой и застала Смирнова сидящим на кухне, за столом и созерцающим натюрморт из недоеденной селедки и черного хлеба. Она знала, что такое меню – признак напряженных раздумий.

В открытое окно налетели ночные мотыльки и прочая мошкара, вились вокруг абажура. На плите закипал чайник.

– Ты встречался с Неделиной? – спросила Ева.

Она уселась напротив, подперла щеку рукой и уставилась на Всеслава взглядом Великого инквизитора.

– Встречался…

– И что?

– Она посвятила меня в некоторые интимные подробности жизни салона «Лотос».

– Что значит – «интимные»?

– А то, что они известны только узкому кругу лиц. Насколько этот круг узок, я еще не установил.

– Так ты берешься за ее дело? – обрадовалась Ева.

Варвара Несторовна вызывала у нее симпатию, возможно, из-за некоторого внешнего сходства.

– Придется. Ты сколько раз успела побывать в салоне?

– Раза три, – сказала Ева. – А что?

– Ничего особенного не заметила?

– Там все особенное! От порога до крыши. Хочешь, чтобы я поделилась впечатлениями?

– Окажи мне эту услугу, – улыбнулся сыщик. – Люблю сравнивать свои наблюдения с твоими.

– Изволь. Только, чур, не перебивать!

Рассказ Евы изобиловал подробностями и был окрашен ее собственным оригинальным взглядом на вещи. Она вдохновенно выдала на-гора прелюбопытнейший монолог, из которого господин Смирнов не только почерпнул информацию, но и получил от него искреннее удовольствие.

– Здание перестроено необычным образом, – начала она с архитектурного стиля. – Внутренний дворик, Основной зал, Комната фресок, Комната для церемоний и прочие помещения, включая спортзал и кухню, расположены соответственно принципам треугольника, круга и квадрата. На Востоке считают, что когда треугольник, круг и квадрат соединены в одно целое – оно движется, вращаясь с потоком жизненной энергии.

– Как это? – не понял Всеслав.

– Ты обещал не перебивать! – рассердилась Ева.

– Прости…

– Прямо над входом – надпись, выполненная буквами, стилизованными под иероглифы: «Цветы лотоса – корабль, на котором утопающий среди океана жизни может найти свое спасение». И вообще, все стены салона расписаны фресками необычайной красоты и изящества, изображающими танцовщиц; Кришну, играющего на флейте; индийскую богиню Лакшми, стоящую на лотосе; рождение солнца-Ра из лотоса; Будду, сидящего на лотосе… Я даже не могу все перечислить, не запомнила. А в Основном зале – надпись во всю стену – «Ом – мани – падме – они»: «Да будет благословен Будда с лотосом…» или что-то в этом роде. Прямо Храм Лотоса, а не салон! Собраны и гармонично объединены все стили, и это создает неповторимую атмосферу величия, доступного каждому. Понимаешь? Предпочтение не отдается ни одному из богов – Будда, Осирис, Вишну, Брама и Афродита прекрасно уживаются вместе. Они как будто служат посетительницам салона, передают им некое откровение, столь же интимное, как любовный акт… Это потрясающе! Не знаю, где Неделина откопала художника, способного воплотить подобную идею, но у нее безукоризненный вкус.

– А персонал салона? – спросил сыщик. – Ты со всеми познакомилась?

Ева уже закончила свой монолог и потому благосклонно отнеслась к вопросу Смирнова.

– Не успела. Я видела только хозяйку и администратора. Кстати, у него такое интересное имя… Терентий. Отчество я забыла. Интересный мужчина лет сорока, подтянутый, энергичный. Кстати, а что тебе рассказала Неделина?

У Евы была неподражаемая манера перескакивать с одной темы на другую без видимой связи.

– Придется посвятить тебя в тайну клиента, – серьезно сказал сыщик. – Мне нужен свой человек в салоне, который мог бы заметить то, на что случайный посетитель не обратит внимания.

– Смирнов, голубчик! – Ева вскочила со стула и бросилась к Славке с объятиями и поцелуями. Чисто дружескими, разумеется. – Я буду тебе помогать?! Как интересно! Обожаю подслушивать и подсматривать. Это будет новой чертой моего нового характера.

– Как раз подслушивать и подсматривать не стоит, – охладил сыщик ее бурный порыв. – Естественность – вот что позволит тебе незаметно собирать сведения.

– Какие сведения? О чем?

– Видишь ли, наша почтенная Варвара Несторовна оказалась большой любительницей диковинных розыгрышей. Признаться, я не предполагал в ней подобных наклонностей. Ей было мало восточной кухни, восточных единоборств, восточных танцев и прочих изысков для избалованной и пресыщенной публики. Ей понадобилось… привидение! Да не какое-нибудь, а романтическое.

– Ты шутишь?

– Если бы! В салоне есть сотрудница, которую ты наверняка не увидишь… по крайней мере в обычном человеческом виде. Зинаида Губанова, хореограф. Она должна была вести школу индийского танца. Но судьба в лице госпожи Неделиной распорядилась по-другому. Эти дамы сговорились ввести в заблуждение не только клиенток «Лотоса», но и весь персонал. Они разработали подробнейший план, тщательно подготовились к его осуществлению. Губанова – незамужняя, одинокая женщина, проживает в однокомнатной квартире в доме на Краснопресненской набережной. Родственников и близких друзей не имеет, так уж получилось. Идеальная кандидатура на роль привидения.

– То есть как?… Я не понимаю…

– Я сам не понимаю, – вздохнул Всеслав. – Слушай дальше. Губанова делает вид, что без памяти влюблена в одного из инструкторов то ли по айкидо, то ли… ладно, неважно. Она открыто, никого и ничего не стесняясь, начинает его преследовать, ну… как это делают женщины – пишет нежные письма, звонит, дарит подарки и становится притчей во языцех с этой своей любовью. Все сотрудники «Лотоса», от администратора до охранника, являются свидетелями сей разыгранной в лучших шекспировских традициях сердечной драмы. Заметь, фальшивой!

– Но зачем?

– Как это – «зачем»? Чтобы предстать перед зрителями этакой Джульеттой, которая убивает себя, не вынеся равнодушия коварного Ромео.

– А что инструктор?

– Инструктор растерян и сбит с толку. Сначала он деликатно, а потом все более настойчиво пытается отделаться от назойливого внимания танцовщицы. Тщетно! Она прилипла к нему, как пластырь. Теперь уже и клиентки замечают пикантную ситуацию, вовсю судачат о ней. Все знают о безответной, страстной любви Губановой к инструктору. Не по душе она ему пришлась, хоть плачь. Таким образом, почва для трагического финала пьесы была подготовлена добротно и мастерски. Думаю, Губанова настолько увлеклась ролью, вжилась в нее, что ей почти не приходилось притворяться. Поэтому выглядело все весьма и весьма правдоподобно.

Ева слушала, боясь пропустить хоть слово.

– Может быть, игра незаметно переросла в правду жизни? – предположила она.

Сыщик неопределенно качнул головой.

– Как бы там ни было, пришла пора Джульетте умирать. По гениальному замыслу наших дам, все должно было произойти на одной из вечеринок, где Губанова исполняла индийский танец, который, как ты знаешь, не просто набор движений, а целая поэма, исполненная смысла. Зинаида назвала свой танец «Признание в любви». По словам Неделиной, танцовщица в тот вечер превзошла самое себя. Она выбрала для выступления лучшие украшения и костюм из красного шелка. Все затаили дыхание, очарованные ее гибкими, то порывистыми, то плавными движениями. В конце она изобразила, будто пронзает себя кинжалом, и упала, бездыханная, к ногам возлюбленного.

– Инструктора? – уточнила Ева.

– Ну да.

– Бездыханная? Ты хочешь сказать, она убила себя при всех?

– Это была условность танца. После того как стихли аплодисменты, танцовщица встала, откланялась, и… больше ее никто не видел.

– То есть как?

Смирнов развел руками:

– Сие составляет самую зловещую часть нашей истории. Губанова ушла в комнату, где переодевалась к танцу, оттуда, вероятно, она отправилась домой. Во всяком случае, именно так было задумано. Потом она должна была уехать на время к своей знакомой в Мытищи, распустив слухи о собственной смерти. Якобы она покончила с собой, не в силах жить, будучи нежеланной и отвергнутой своим кумиром. Вот такая душещипательная концовка.

– Но… как же тело? Похороны?

– Поскольку родственников у Губановой не было, ее тело вроде бы забрала подруга и похоронила. Где и как, соседи рассказать не могли – сами не знали. Видели, как приехал катафалк, в него погрузили закрытый гроб, и все. Современные многоэтажные дома не способствуют тесному общению между людьми. Вот ты, например, знаешь кого-нибудь из соседей?

– Бабку, которая каждый день гуляет с близнецами.

– А еще?

Ева вынуждена была признать, что ее не особо интересует частная жизнь соседей и знакомиться с ними она не стремится.

– Вот видишь?

– А сотрудники? – не сдавалась Ева. – Они что же, не проводили Губанову в последний путь?

– Неделина и это предусмотрела, – ответил Смирнов. – Перед последним выступлением Губанова написала заявление об отпуске за свой счет на две недели. Поэтому никто и не беспокоился, не разыскивал ее. А по истечении отпуска их поставили перед фактом.

– «Смерть» танцовщицы была инсценирована, я правильно поняла?

– Правильно.

– А смысл?

– Спустя некоторое время, когда пересуды улеглись и все более-менее примирились со случившимся, в салоне стало появляться привидение – некто в том самом красном индийском костюме невзначай заглядывал в окно или проходил в глубине коридора… преимущественно поздно вечером, при плохом освещении. То есть в «Лотосе» поселилось самое настоящее, свое собственное привидение. С легкой руки одной из клиенток оно получило прозвище «красная танцовщица». Такова отныне была работа Зинаиды Губановой, которой Неделина пообещала щедрое вознаграждение. Костюм «несчастная Джульетта» незаметно прихватила с собой в тот злосчастный вечер, ну а остальное… осуществить было легко.

– Ужас… – Ева прижала ладони к пылающему лицу. – Ну и развлечения у людей!

– Каждый старается как может, – усмехнулся Смирнов.

– И это не отпугнуло клиенток?

– Что ты?! Наоборот! Слухи о «красной танцовщице» привлекли в салон множество любопытных скучающих дам. Они мечтают лицезреть романтический призрак! Расчет оказался правильным.

– А что хочет от тебя Неделина?

– Понимаешь… «страшная» история началась три года назад и состоит из нескольких этапов. Первый – хозяйка «Лотоса» обдумывала предложение, внесенное кем-то из ее сотрудников. Она решила воплотить его в жизнь и вынесла тему на всеобщее обсуждение. Но вместо поддержки идея о «призраке» вызвала критику и смех. Только хореограф Губанова и врач-диетолог Былинская согласились участвовать в ее осуществлении. Они втроем оставались после работы, обсуждали сценарий, разрабатывали детали плана. Когда все более-менее выстроилось, заговорщицы сделали паузу – чтобы остальной персонал салона, не посвященный в тайну, успел подзабыть саму отвергнутую большинством идею. Так и вышло.

Тогда наши изобретательные дамы приступили ко второму этапу – непосредственно к розыгрышу. Губанова демонстрирует влюбленность в Кутайсова, долго и упорно преследует его, устраивает «показательный» танец, после чего исчезает, якобы покончив с собой.

Оба эти этапа можно назвать подготовительными к появлению «привидения», они длились чуть больше полутора лет. Куда было торопиться?

И, наконец, после мнимых похорон происходит самое интересное – в салоне появляется «красная танцовщица». Вроде бы все прошло гладко, но… вдруг возникает непредвиденная ситуация: уже больше года Зинаида Губанова не звонит Варваре Несторовне, а главное, не приходит за деньгами. Правда, она взяла перед отпуском аванс, но эти деньги давно должны были закончиться. В условленное место она тоже ни разу не явилась. Неделина несколько раз ходила к ней домой и никого не застала. Поговорила с соседкой, но та лишь вскользь упомянула о смерти Губановой, сказала, что квартира с тех пор стоит вроде бы пустая. Варвара Несторовна хотела съездить к подруге Зинаиды в Мытищи, но у нее нет адреса. Тогда, в начале этой дикой затеи, мелкие подробности казались лишними. Но теперь…

– Мистика! – воскликнула Ева. – Это нынче модно. Готова поспорить, «красная танцовщица» продолжает появляться, шокируя персонал и клиенток.

– Вот именно.

Ева шумно вздохнула и налила себе минеральной воды. Ее посещения салона «Лотос» обещают быть очень захватывающими!

* * *

Марианна Былинская с трудом дождалась конца рабочего дня. У нее была масса хлопот, связанных с предстоящим праздником. Как диетолог она отвечала за угощение и ассортимент продуктов, которые предназначались для праздничной распродажи.

Салон был невелик и не мог вместить всех желающих присутствовать на ночной церемонии Поклонения Лотосу. Билеты стоили кругленькую сумму, но были разобраны в мгновение ока. Оставшиеся за бортом названивали госпоже Неделиной, вымаливая пригласительные за двойную цену. «Царица Савская» оставалась непреклонной: лишнее количество гостей внесет сумятицу, неразбериху и толкотню, которые испортят впечатление от церемонии. Восток не терпит суеты.

Марианна была полностью согласна с хозяйкой. В полукруглом зале, где обычно угощались приглашенные, она установила с одной стороны длинный низкий изогнутый стол, за которым надо было сидеть на специальных подушках, поджав ноги на восточный манер; с другой – расставила высокие резные этажерки с товарами.

Для продажи она выбрала необычный ассортимент – леденцы синрин-но-осумицуки с древесным углем, похожие на продолговатые угольки, которые имеют привкус мяты и способствуют пищеварению; палочки для благовоний кирэй-ко; рисовые лепешки о-хаги; индийские пастилки шатавари из растения, возбуждающего половое влечение; и пакетики с кусочками сушеных стеблей лотоса.

Сзади стола всю стену занимала яркая фреска, изображающая описанную Гомером страну лотофагов – поедателей лотоса, живописный остров, куда приплыл корабль чужеземцев, и жителей острова, угощающих гостей различными блюдами из лотоса. Посередине этой идиллической картины, чуть внизу, располагалась надпись, выполненная угловатыми, под греческий шрифт, буквами:

 

«… посланным нашим

 

Зла лотофаги не сделали; их с дружелюбною лаской

 

Встретив, им лотоса дали отведать они; но лишь только

 

Сладкомедвяного лотоса каждый отведал, мгновенно

 

Все позабыл и, утратив желанье назад возвратиться,

 

Вдруг захотел в стране лотофагов остаться, чтоб вкусный

 

Лотос сбирать, навсегда от своей отказавшись отчизны».

 

Марианне очень нравилось оформление салона, особенно Основного зала и этой уютной Кухни-гостиной, где за ширмами прятались различные устройства для приготовления восточных блюд по китайским, индийским и японским рецептам. При гостях ширмы убирались, и процесс происходил на глазах у присутствующих.

– Ты уже обдумала меню?

Госпожа Былинская вздрогнула от неожиданности, резко обернулась. Задумавшись, она не заметила, как в Кухню-гостиную вошла Неделина. Хозяйка была одета в черное платье с короткой накидкой из вологодских кружев, тщательно причесана.

– Меню готово, – ответила Марианна. – На празднике будут подавать додзё-набэ по рецепту ресторана Комагата Додзё и якитори.

– Напомни, что за блюда такие, – напряженно улыбнулась Варвара Несторовна.

– Додзё-набэ – это рыба голец, сваренная целиком на медленном огне в сладко-соленом бульоне, при подаче на стол обильно посыпанная сверху луком-батуном. А якитори – кусочки курятины в желе из соевого соуса, поджаренные на бамбуковых вертелочках. Вот они!

Марианна показала на открытую коробку, полную заостренных бамбуковых палочек.

Неделина слушала и не слышала. Ее беспокоил вчерашний разговор с сыщиком. Пришлось посвятить постороннего человека в неприятную историю, в сокровенные подробности жизни салона… Черт знает что! Невинный розыгрыш превратился в какой-то дрянной фарс. Неужели Губанова решила подшутить над всеми, в том числе и над хозяйкой? Но зачем? В сущности, все было оговорено при полнейшем согласии сторон, и в смысле оплаты Варвара Несторовна не поскупилась.

– Марианна, – сказала она, делая вид, что перебирает бамбуковые вертела. – Что ты думаешь о… Зинаиде? Мы вместе разработали и осуществили эту злополучную мистификацию, о чем я, признаться, теперь жалею. Наши условия продолжают действовать или…

Былинская оглянулась на дверь и приблизилась к Варваре Несторовне.

– Дуся опять ее видела… – прошептала она. – «Красную танцовщицу»… рано утром, когда салон еще не открылся. Говорит, что та проплыла по коридору и исчезла в Комнате для церемоний.

– Хватит повторять глупости! – вспылила Неделина. – Проплыла… Скоро она здесь летать начнет, как гоголевская панночка в своем гробу!

– Варвара Несторовна… я боюсь. Наша выдумка превратилась во что-то ужасное! Вдруг Зинка и в самом деле влюбилась в этого проклятого Кутайсова?

– И что? Зарезалась по-настоящему, и теперь ее неприкаянная душа витает в салоне «Лотос»? Не неси околесицу, умоляю тебя!

– Но самоубийство – большой грех… – возразила Марианна.

– С чего ты взяла, будто Зинаида покончила с собой? Кто же тогда бродит в образе «красной танцовщицы»? Ведь, кроме нас троих, никто ничего не знал! Пока мы обдумывали, как все это устроить, остальные давно забыли про… привидение. Боже, какой вздор!

– А вдруг не забыли?

– Тем более должны понимать, что это розыгрыш. Они же трясутся от страха, как последние идиоты!

Несмотря на свою царственность, Неделина любила крепкое словцо и не стеснялась его употреблять.

– Вы разве не боитесь? – прошептала Марианна, снова оглядываясь на дверь.

– Да что ты крутишься, как посоленная?! – возмутилась хозяйка. – Кого бояться-то? Зинаиды, что ли?

Она не могла признаться себе, что история с «красной танцовщицей» превратилась в ее тайный ужас, и оттого разозлилась.

– Не знаю… – чуть не плача, промямлила Былинская. – Можно мне сегодня пораньше уйти?

– Иди! Да приведи себя в порядок до завтра. Прими успокоительное на ночь. Не мне тебя учить, ты же врач.

Неделина сердито повернулась и вышла, громко стуча каблуками модельных туфель. Она злилась на Марианну, на сыщика, который приставал к ней с дурацкими расспросами, на весь белый свет. А пуще всего – на саму себя, что поддается глупым страхам.

Марианна же, оставшись одна, быстренько разложила все по местам, подписала меню, хотя так и не поняла, одобрила его Неделина или нет, и засобиралась домой. Хозяйке сейчас явно не до кулинарных подробностей. Да и ей самой тоже. Диетология и восточная кухня уступили место интересу другого рода: что происходит в салоне и какое отношение к этому имеет Зинаида Губанова?

Былинская почувствовала огромное облегчение, выйдя из «Лотоса».

Светило солнышко. Садовник Саша возился во дворе с бонсай – миниатюрными искусственно сформированными деревцами, пытаясь переселить их из декоративных контейнеров в открытый грунт. Пока что у него ничего не получалось. Деревца, так же как и японская трава, упрямо не желали расти где попало, демонстрируя капризный восточный характер. Но Саша не унывал.

– Домой, Марианна Сергеевна? – весело спросил он Былинскую, приподнимаясь от своих растений. – Везет вам!

Марианна приветливо кивнула, выпорхнула за ворота, и тут… Только не это! Надоедливый нищий как будто ее ждал. Он метнулся из-за угла соседнего дома и ринулся наперерез. Былинская судорожно полезла в карман, нащупывая дежурную монету. Неужели не приготовила?

Нищий в два прыжка оказался рядом. Несмотря на хронический алкоголизм, он был в прекрасной физической форме, а высокий рост и длинные сильные ноги давали ему преимущество перед намеченными жертвами. Не стоило и надеяться убежать от него.

Марианна наконец нашла монету и сразу сунула в его протянутую ладонь, чтобы отстал. Сегодня у нее нет ни сил, ни желания выслушивать гнусавое нытье.

Нищий схватил монету, но продолжал семенить следом.

– Деньгами откупиться хочешь от живой души, – затянул он противным басом. – Сатанинским зельем отравить божественную благодать… Грехи твои тяжкие, дщерь неразумная, тянут тебя в геенну огненную, на самое дно…

– Больше денег не дам! – взорвалась Марианна, ускоряя шаг. – Все тебе мало, святой человек!

– Вот твои деньги, – прошипел нищий, бросая монету на асфальт. Она звякнула и покатилась… – Мне не презренный металл, мне любовь надобна… аки у одной божьей твари к другой…

– Что-о-о? Пошел вон, пес смердящий! – завопила Былинская, шарахаясь от него в сторону. – Ишь, чего удумал!

Нищий прижал ее к забору, окружающему ухоженный дворик какого-то офиса, и, дыша в самое ухо, громко зашептал:

– Я люблю тебя… дщерь неразумная, грешная… недостойная милости господа нашего Иисуса Христа! Готов душу свою за тебя предать адским мукам… Слышишь ли, понимаешь?

Марианна рванулась и закричала. Нищий мгновенно выпустил ее из цепких объятий, метнулся вправо, за угол ограды, и скрылся. Наверное, испугался стражей порядка.

Вне себя от ужаса и отвращения, госпожа Былинская почти бегом кинулась прочь, не разбирая дороги. Запыхавшись, она остановилась, не соображая – где она, куда ее занесло…

Глава 6

– А теперь делаем упражнение «Журавль расправляет крылья», – сказал инструктор, черноволосый и черноглазый красавец мужчина восточного типа.

Ева украдкой пожирала его глазами. Окольными путями она успела выяснить, что это и есть тот самый «жестокий Ромео», отвергнувший любовь прекрасной танцовщицы. Женщины, особенно праздные – а именно к таковым относилось большинство посетительниц салона, – обожают сплетничать, и в этом смысле Ева оказалась находкой для них. Она еще ничего ни о ком не знала и являлась идеальной слушательницей, заинтересованной и благодарной. Ее любопытство ни у кого не вызывало удивления, а, напротив, воспринималось как должное.

Благодаря словоохотливым дамам Ева услышала много занимательного. Например, что у Зинаиды Губановой в «Лотосе» был сценический псевдоним: Рани. Ее обыкновенное, заурядное имя – Зина – не соответствовало тому образу знойной восточной девы, который она поддерживала. Поэтому она придумала себе псевдоним и большинству публики была известна как Рани.

Несколько полноватая, с пышными формами, необыкновенно подвижная и гибкая, с густыми вьющимися волосами и выразительным лицом, она умела произвести впечатление. Многие считали, что в ее жилах течет индийская кровь.

Надо сказать, госпожа Неделина талантливо подобрала персонал салона: каждый обладал яркой индивидуальностью, был по-своему неповторим и умел обратить на себя внимание. Это Ева поняла, едва переступила порог Комнаты для упражнений и увидела инструктора Кутайсова. Ясно, почему Рани выбрала для своего «любовного романа» именно его.

Аркадий Кутайсов выглядел лет на двадцать восемь – тридцать, имел превосходно развитую фигуру, красивое лицо и повадки Дон Жуана. Ходили слухи, что он дальний потомок славного рода Кутайсовых, давшего России храброго, блестящего генерала Александра Кутайсова, героя Бородинского сражения.

Аркадий охотно поддерживал и распространял эти слухи, гордился своими предками, любил рассказывать, что этот славный род пошел от турка, подаренного Екатериной II своему наследнику цесаревичу Павлу, который после восхождения на престол произвел своего любимца в графы и сделал его кавалером высших орденов. Отсюда, дескать, и пошла порода Кутайсовых, горячих мужчин с примесью южной крови, о чем говорят разрез глаз, жесткие вьющиеся волосы и смугловатый оттенок кожи.

На внутренней стороне дверцы шкафчика для одежды Аркадий прикрепил портрет молодого генерал-майора Александра Ивановича Кутайсова, погибшего под Бородином. Показывая портрет всем желающим, он непременно обращал внимание на некоторое сходство между знаменитым военным и собою – скромным инструктором по восточным видам единоборств, которое действительно имело место.

Ева тоже удостоилась этой чести – лицезреть портрет кудрявого красавца с бакенбардами по тогдашней моде, с чувственными губами и ямочкой на подбородке, облаченного в мундир с высоким воротником, золотым позументом и орденами.

– Мой предок! – торжественно заявил инструктор, показывая ей портрет. – А вы новенькая?

Ева не сразу сообразила, что легенда о роде Кутайсовых – еще одна традиция, принятая в салоне. Вероятно, инструктор и граф всего лишь однофамильцы, хотя… кто знает? Она отметила, что сходство все же есть. Аркадий самодовольно улыбнулся и пригласил новую посетительницу в Комнату для упражнений.

Кроме Евы, на занятиях присутствовали еще несколько женщин разного возраста. Самой старшей было около пятидесяти.

Аркадий показывал упражнения по тай-цзи – изящно, плавно и отточенно. Он называл движение – «Восход солнца», «Красавица раскрывает веер», «Змея ползет в траве», – затем показывал, а дамы его повторяли несколько раз.

После занятия Ева почувствовала приятную усталость. Ясно было, что серьезных навыков таким образом не приобретешь: женщины просто развлекались, приятно проводили время в присутствии привлекательного молодого человека, разминали застоявшиеся без движения мышцы.

– Если захочешь большего, можно договориться об индивидуальных тренировках, – шепнула Еве на ушко миловидная блондинка Неля, с которой они успели подружиться.

– Мне пока достаточно, – улыбнулась Ева. – Ты что-нибудь слышала о «красной танцовщице»? Я тут…

– Шш-ш-ш… – приложила палец к губам блондинка. – Об этом не принято говорить вслух. Это стра-а-ашная тайна!

Она сделала серьезное лицо, но ее глаза смеялись. Ева вздохнула.

– А я думала, привидение настоящее…

– Ты веришь в подобную чепуху? – хихикнула Неля. – Если честно, об этой «красной танцовщице» только говорят. Вот ты спроси – кто ее видел? И окажется, что каждый слышал об этом от кого-то другого. Похоже, наша «царица Варвара» специально распускает зловещие слухи в целях повышения популярности салона. В наше время как только не изощряются!

– Выходит, ты ни разу не видела призрака?

– Нет, – уже без улыбки ответила Неля. – Я полгода пролежала в клинике, лечилась от алкоголизма. Теперь не пью, не курю и наркотой не балуюсь, так что глюки остались в прошлом.

Разговор с блондинкой разочаровал Еву, и она отправилась обратно в Комнату для упражнений, надеясь застать там Кутайсова.

Красавец инструктор в одиночестве отрабатывал серию движений. Он обернулся, быстро погасил недовольство во взгляде и притворно-вежливо растянул губы в улыбке.

– А, это вы… Хотите поговорить?

Ева медленно подошла, остановилась у стены, покрытой росписью в японском духе – на песочном фоне девушки в разноцветных кимоно танцуют и упражняются с мечами. Сзади вздымаются горы, слева видна часть старинного деревянного дома с загнутой крышей, над которой простирается ветка цветущего дерева.

– Как красиво, – сказала она. – Вам приятно работать здесь, в таком чудесном помещении?

Кутайсов кивнул. Он привык к повышенному вниманию со стороны женщин, и поведение Евы не настораживало его. Новенькая пытается завязать знакомство – обычное дело. Его обязанность – проявить вежливость и удовлетворить любопытство скучающей дамы.

– Здесь удобно, – ответил он. – Вы сегодня первый раз пришли на занятия?

– Да. Я еще не решила, в какую группу буду ходить… к вам или к Рихарду.

– Посмотрите расписание, – равнодушно посоветовал Кутайсов. – Выберите удобное для себя время. Рихард Владин ведет группу один раз в неделю, он больше специализируется на индивидуальных тренировках.

Видно было, что инструкторы между собой не конкурировали, каждый имел достаточно клиенток и свободно составлял рабочий график.

Ева для вида постояла у расписания – вставленного в деревянную рамочку куска картона, на котором тушью были выведены фамилии инструкторов, дни и время занятий. Она поблагодарила Кутайсова и вышла. На сегодня достаточно, не стоит торопить события.

Инструктор посмотрел ей вслед, тряхнул головой и вернулся к своим упражнениям. Он пресытился интересом прекрасного пола к своей персоне, но мужское общество раздражало его еще сильнее. К тому же в «Лотосе» он получал втрое больше, чем в клубе «Ирий», где вел секцию восточных боевых искусств.

Аркадию Кутайсову исполнилось двадцать девять лет. Он был холост, независим, вел свободный образ жизни и увлекался заботой о своем красивом теле. Женщины сходили по нему с ума, обрывали телефон, наперебой назначали свидания. Несколько раз его приглашали на работу стриптиз-клубы, но Кутайсов отказывался. Дух знаменитого предка-генерала не позволял ему опуститься до стриптиза, несмотря на предлагаемую весьма приличную оплату.

В «Лотосе» Кутайсову нравилось. Если бы не та дурацкая история с «индийской» танцовщицей Рани, все складывалось бы прекрасно. То, что она вытворяла, выходило за рамки не только приличий, но всякого здравого смысла. Сначала он от души развлекался, потом ее слащавая назойливость взбесила его. Она ничего не желала понимать! Неукротимая страсть так и брызгала из ее глаз, стоило им хоть на минуту оказаться наедине. Но Кутайсов придерживался незыблемого правила – никаких романов там, где работаешь. Впрочем, Рани вызывала у него одно раздражение. Она была не в его вкусе – слишком пышная, вульгарно накрашенная, откровенно чувственная, – такую за один раз не удовлетворишь.

У Кутайсова имелась сокровенная тайна – как мужчина он был далеко не таков, каким казался. Красивое тело не гарантирует любовной силы. Это Аркадий понял еще в юности, после первого сексуального опыта с одноклассницей. Девушка пригласила его к себе, они выпили… совсем немного, и потом… Кутайсов до сих пор гнал от себя постыдное воспоминание. У него ничего не получилось.

– Ты что? Я тебе не нравлюсь? – спросила девушка и заплакала.

Ему хотелось провалиться сквозь землю. Увы! Пришлось банально одеваться и, не поднимая глаз, ретироваться с ложа несостоявшихся наслаждений. Тот взгляд, которым девушка его провожала, казалось, прожжет дыру в его классической мускулистой спине.

* * *

Всеслав Смирнов вынужден был признать, что расследование «не выходя из дома», как у Ниро Вульфа, блистательно описанного в детективных романах Стаута, по плечу далеко не каждому сыщику. Сколько он ни обдумывал рассказанное Варварой Несторовной, сколько ни прикидывал, ситуация не прояснялась.

Если Неделина все это выдумала, то зачем? Придать еще больше правдоподобности дурацкому розыгрышу? Нанять детектива и платить ему немалые деньги для того, чтобы… Нет, это бессмыслица.

Если допустить, что Губанова сначала согласилась с условиями «игры», а потом решила повернуть ее по-своему, остается тот же вопрос. Зачем? Ведь при этом повороте она теряет деньги, работу, доброе имя, наконец. Куда она сможет устроиться с репутацией обманщицы и авантюристки?

– А может быть, она влюбилась в этого Кутайсова по-настоящему? – предположила Ева. – Он потрясающе красив. Любая женщина может потерять голову.

Они сидели на кухне и завтракали. Смирнов обжегся чаем, закашлялся.

– Что с тобой? Ревнуешь?

Он предпочел промолчать. Ева многозначительно повела глазами и продолжила:

– Клиентки салона только обсуждают пикантную историю с привидением, а реально «красную танцовщицу» почти никто не видел. В глубине души многие считают это рекламным трюком, страшилкой, за которой ничего не стоит.

– Еще есть версии?

– Ну… некоторые намекают, что у Неделиной… с головой не в порядке. Крыша, мол, поехала. И она свои видения выдает за действительность.

– Нужно искать Губанову, – сказал Смирнов. – С работы она не увольнялась, а за деньгами не приходит. Странно…

– Ты судишь со слов Неделиной, – возразила Ева. – Но ведь никто на самом деле не знает – увольнялась Зинаида или нет? И насчет оплаты у них с хозяйкой договор был конфиденциальный. Так что…

– Надо искать Губанову, – упрямо повторил сыщик. – Рутинная разыскная работа. Другого пути я пока не вижу.

Он допил чай, оделся, вышел и захлопнул за собой дверь.

Ева немного сердилась на Славку за тот вечер, когда они праздновали его день рождения. Она опьянела, и ей захотелось… чего-то более интимного, чем дружеские поцелуи и невинные прикосновения. Но Смирнов некстати проявил стойкость, не поддался на ее провокации. Подумаешь, какой принципиальный!

Ева чуть не плакала от досады, а он улегся себе преспокойненько на диван и уставился в телевизор, смотреть пошлое шоу.

Всеслав чувствовал ее недовольство, но не понимал, чем оно вызвано. Женщины – такие непредсказуемые, особенно Ева.

Он ловил себя на том, что постоянно думает о ней, где бы ни был. Это мешало сосредоточиться на проблемах клиентов. Вот и сейчас он вышел из подъезда в жаркий, пыльный двор с мыслями о Еве. Она теперь была во всем – и в шуме города, и в светлом от зноя небе, и в проезжающих мимо автомобилях, – все было полно и пропитано ею, странным образом напоминало о ней.

Сыщик поехал на Краснопресненскую набережную. Вдруг ему удастся застать Зинаиду Губанову дома? Надежда шаткая, но все же…

Дом, в котором проживала танцовщица, оказался панельной многоэтажкой с четырьмя подъездами. Господин Смирнов прикинул, что квартира пятьдесят четыре должна быть примерно на пятом этаже, и не ошибся. Обыкновенная крашеная дверь с двумя замками и «глазком», резиновый коврик… ничего подозрительного.

Он звонил минут десять, прислушиваясь, не раздадутся ли за дверью осторожные шаги. Тишина… только внизу кто-то вызвал лифт, и кабинка с легким скрежетом поехала вниз, потом снова вверх, остановившись как раз на пятом этаже.

Из лифта, отдуваясь, выбралась толстенная тетка с котом на руках.

– Вы кто? – строго спросила она, окидывая Всеслава подозрительным взглядом.

– Я родственник Зинаиды Губановой, – солгал он. – Приехал из Саратова, звоню, звоню, а никто не открывает. Она на работе, наверное. Вы не знаете, когда она возвращается домой?

– Родственничек, значит! – злобно прошипела тетка, буравя его узкими, заплывшими жиром глазками. – Небось на квартиру нацелился? Где ты был, когда Зинаида померла? Ее же похоронить по-людски было некому, горемычную! Подруга откуда-то приезжала, забирала гроб с телом… а родственников никаких не объявлялось.

– Как померла? – изобразил удивление Смирнов. – Вы ничего не путаете?

– Чего мне путать?! – пуще того рассердилась толстуха. – Я все видела… Гроб вынесли, погрузили в катафалк и увезли. Соседей даже не пригласили попрощаться! С тех пор квартира и стоит закрытая.

Кот, которому надоело сидеть на руках у хозяйки, громко мяукнул и начал вырываться.

– А… отчего же она умерла? – продолжал делать вид провинциального недотепы Смирнов. – Зинаида молодая была, здоровая.

Толстуха погладила кота, чтобы он успокоился.

– Говорят, она сама… ну, с жизнью решила покончить, – понизив голос, объяснила соседка. – Вот какой грех приключился.

– Как это?

– Что ты все «как» да «как»? – опять разозлилась тетка. – Откудова мне знать? Зинаида скрытная была, жила замкнуто, ни с кем не общалась. Мы про ее смерть узнали, когда гроб из квартиры выносить стали! Вот так теперь люди-то живут, в одном доме, а как чужие. Никому ни до кого дела нет. Будто в лесу!

– Что же мне делать? – огорчился сыщик. – Куда податься? У меня в Москве больше родни нет…

Толстуха пожала богатырскими плечами, почесала кота за ухом, вздохнула.

– Это уж сам решай, мил человек, а я пойду, Барсик кушать хочет.

Она еще раз оглянулась на Всеслава и исчезла за дверями своей квартиры.

Сыщик постоял еще немного на лестничной площадке, посмотрел на закрытую дверь с цифрой 54, словно пытаясь разгадать тайну, которую она прятала от него, и вызвал лифт. Чутье подсказало ему, что здесь он больше ничего не узнает.

Неделина хорошо продумала детали этой дьявольской инсценировки. Никаких концов не найдешь!

С Краснопресненской набережной он отправился в адресное бюро. Если человек умер, там должна быть отметка.

Уставшая женщина в очках, то и дело сморкаясь и чихая, выдала ему справку.

– У нас тут холодина, как в погребе, – пожаловалась она. – И сквозняки. От простуды избавиться невозможно.

На бланке, который получил Смирнов, было написано, что Зинаида Андреевна Губанова, 1976 года рождения, проживает по тому самому адресу, откуда он только что приехал.

– Она жива? – уточнил сыщик.

Женщина подняла на него красные от простуды глаза и громко чихнула.

– Конечно, – ответила она, закрываясь носовым платком. – А вы сомневаетесь? Если человек умер совсем недавно, сведения могли не поступить к нам, но…

– Спасибо, – перебил ее Всеслав, сложил справку вдвое, засунул в портмоне и зашагал по гулкому коридору к выходу.

В адресном бюро он узнал немногим больше, чем на Краснопресненской набережной. Но теперь хотя бы ясно – Губанова жива.

Господин Смирнов вышел на улицу, вдохнул горячий, пахнущий бензином воздух и… решил на всякий случай сходить в жэк. Он привык добросовестно отрабатывать деньги клиента.

– Надо было сразу проверить, – ругал он себя. – Не пришлось бы ехать обратно.

В жэке никаких сведений о смерти Губановой тоже не оказалось. Она числилась зарегистрированной в своей квартире, проживала там одна.

– А вы кто? – спросила его молоденькая паспортистка.

– Родственник, – продолжал лгать Смирнов. – Приехал из Саратова, а остановиться негде. Квартира Зинаиды закрыта, соседи ничего не знают. Может, думаю, она переехала куда-нибудь, адрес сменила?

Паспортистка оказалась добросердечной, участливой девушкой и прониклась проблемой «родственника». Этому поспособствовало и личное обаяние Всеслава, и деньги, которые он положил ей на стол.

– Вы предупредили заранее о своем приезде? – спросила она.

– Нет… Это неожиданно получилось, в общем, не успел я сообщить, что собираюсь в Москву.

– Так чему же вы удивляетесь? Мало ли куда она могла податься? Многие на заработки едут, квартиры годами стоят закрытые. А где работает ваша родственница?

Смирнов развел руками: понятия, мол, не имею.

– Ладно, я сейчас узнаю в бухгалтерии, по какой месяц за квартиру уплачено, – сказала девушка. – Но это мало что даст. Некоторые не платят – то денег нет, то еще по каким причинам.

Оказалось, что у Губановой огромный долг по квартплате, чуть ли не за год.

– Вы у соседей поспрашивайте, – посоветовала девушка, увидев его огорченное лицо. – Может, ваша родственница ключи кому-нибудь оставила? Цветы поливать, за квартирой присматривать?

Выйдя из жэка, Смирнов прикинул, что он еще не посетил паспортный стол, поликлинику по месту жительства Губановой и бюро ритуальных услуг. Хотя вряд ли там он узнает что-то новое. Но порядок есть порядок.

Пока он ездил по городу, успел проголодаться. Зашел в маленькое кафе, перекусил на скорую руку.

Солнце стояло высоко, в воздухе носилась пыль. Продавщица мороженого зевала, прячась под ярким тентом. Всеслав купил порцию шоколадного пломбира, уселся на лавочку в тени старого клена и глубоко задумался.

Глава 7

– Ты неважно выглядишь, Иван, – сказала мужу Неделина. – Неприятности на работе? Или заболел?

– Просто устал.

Иван Данилович не мог смотреть на жену. С годами она становилась все красивее и красивее, тогда как он поседел, обрюзг, потерял былую живость. Ему все надоело.

– Давай ляжем пораньше, – предложила Варвара Несторовна. – Мне завтра вставать в семь.

– Зачем так рано? – вяло спросил Неделин, чтобы поддержать разговор.

– Праздник скоро. Подготовка идет полным ходом. Столько хлопот…

– У тебя есть сотрудники. За что они получают зарплату? – ворчливо заметил Иван Данилович.

– Работы всем хватает. К тому же есть вещи, которые я не могу поручить никому.

Варвара Несторовна отправилась в ванную, а ее супруг улегся в постель. Он закрыл глаза и тоскливо прислушался к себе. Никакого желания… а ведь они не были близки уже около месяца. Ее сильное, чувственное тело нуждается в ласках, а он не может дать ей ничего, кроме короткого, однообразного секса. «Куплю ей золотое колье, – решил Иван Данилович. – Пусть не думает, что я охладел к ней, а то…» Продолжать эту мысль было невыносимо. Неделин сжал зубы, подавляя приступ отчаяния и немотивированной ревности. Будто это жена была виновата в его слабости, в отсутствии любовной страсти. Вернее, страсть была… но совершенно другого рода. Страсть Ивана Даниловича заключалась в том, чтобы владеть Варенькой безраздельно, чтобы она принадлежала только ему одному, только ему одному расточала свои медовые ласки и отдавалась вся, без остатка. Разве это не он вытащил ее из Кинешмы, из нищеты, привез в столицу, предоставил все, о чем может мечтать женщина, – квартиру, достаток, беззаботную жизнь, возможность заниматься любимым делом?

Она пользуется благами, которые он создает для нее, и хорошеет, становится неприлично, вызывающе красивой… несомненно, привлекая внимание мужчин. Иван Данилович видел, как они пожирают ее глазами, мысленно раздевают ее, прикасаются к ее телу… О, как он презирал этих самцов, этих чертовых ловеласов, для которых не существует ничего святого! Им ничего не стоит ради пошлых объятий, ради мерзких похотливых забав разрушить его жизнь, жизнь Вари. Она пока не изменяет ему, он бы почувствовал… По ночам она спит рядом с мужем, но где блуждают ее мечты? Ее сны! Вот где он над ней не властен. В снах она может отдаваться и, наверное, отдается другим мужчинам, молодым, искусным любовникам…

То временное успокоение, которое наступило после создания салона «Лотос», забиравшего много сил и внимания Вареньки, куда-то испарилось. На смену ему пришли новые терзания.

Неделина бросало то в жар, то в холод от собственных болезненных фантазий. Он обливался потом, а в следующее мгновение его сотрясала нервная дрожь. Иван Данилович всерьез опасался за свой рассудок.

Оказавшись же рядом с женой в постели, он становился скован и неповоротлив, с трудом исполняя супружеский долг, проклинал красоту жены и свою страшную, унизительную зависимость от нее. Он жаждал избавления от этих мук, ниспосланных ему свыше за неизвестные грехи. Но не знал средства, способного облегчить его страдания.

Праздник, к которому готовилась Варвара Несторовна, заранее раздражал Неделина и вызывал протест. Там на его жену будут глазеть все, кому не лень. И она может… Лучше ему не знать, не видеть, не чувствовать! Только бы Варенька не вздумала тащить его на этот ночной ритуал Поклонения Лотосу! Он не вынесет. Как бы так отказаться, чтобы она не обиделась?

Ужасное внутреннее напряжение Неделина усугублялось тем, что ему приходилось тщательно скрывать его, притворяться кем-то другим, не тем, кем он, по существу, являлся. Он избрал для себя и играл роль этакого добродушного, снисходительного «папеньки», который с умилением наблюдает за шалостями обожаемой супруги. Пускай, дескать, молодость порезвится, потешится – нам, мудрым и опытным, успевшим познать все стороны жизни, это только в радость.

Когда жена вошла в спальню, он сделал вид, что спит. Варвара Несторовна коротко вздохнула, осторожно приподняла одеяло и легла рядом. Она долго ворочалась без сна, борясь с пугающими ее мыслями, прогоняя их прочь. Хорошо, что она решилась обратиться к этому Смирнову. По крайней мере, сыщик не назвал ее рассказ бредом и согласился помочь. А то впору идти на прием к психиатру!

Иван Данилович, у которого затек бок, боялся пошевелиться, изображая беспробудно спящего супруга. Он по-своему истолковал бессонницу жены: мается от любовного желания, от жара в груди, от сладостных, бесстыдных мыслей…

Неизвестно, кто уснул раньше – обессиленный, снедаемый беспокойством Неделин или Варвара Несторовна. Но когда утром она проснулась, мужа уже не было в спальне.

Она причесалась, набросила халат и заглянула в комнату сына.

– Папа уехал, – сообщил он, не отрываясь от компьютера. – Тебя велел не будить.

– Будешь завтракать?

– Пока нет.

Варвара Несторовна без аппетита сжевала бутерброд, запивая его молоком. Неясная, тоскливая тревога заполняла ее душу, отзывалась болью в висках, ломотой в теле. Она посмотрела на часы и спохватилась – пора! Еще надо успеть в парикмахерскую, к портнихе… Неделина покупала в магазинах только верхнюю одежду и белье, все остальное предпочитала шить на заказ. Поэтому платья и костюмы, брюки, блузки и пиджаки безукоризненно сидели на ее фигуре, отличались оригинальными фасонами и изысканным, строгим вкусом. Именно так, по мнению Варвары Несторовны, должна была одеваться хозяйка элитного салона для женщин.

И если раньше одежда и внешний вид были для нее скорее ритуалом, чем увлечением, то теперь она ловила себя на том, что придает деталям своего туалета гораздо большее значение. Ее стало по-настоящему волновать, как она выглядит.

Глядя на себя в зеркало, Неделина начала замечать мелкие морщинки, которые при складе ее лица и свежей, прекрасно сохранившейся коже были почти не видны; недостатки фигуры, которые еще пару лет назад совершенно ее не трогали; седину, пробивающуюся в густых волосах, и прочие неумолимые приметы времени.

«Я старею… – со странным трепетом в сердце признала она. – Старею. Мое земное существование клонится к закату. Моя молодость отцветает! Мои чувства…»

На этом она запнулась. Чувства! Что она знает о них? Испытала ли она их сполна, как испытала расцвет своей красоты, размеренное течение семейной жизни, материнство? Она вспомнила ненавистное «родительское гнездо» и содрогнулась. Получается, она знала почти все о ненависти. А как же любовь?

В детстве Варя была настолько поглощена жаждой побега, ослеплена единственным стремлением – вырваться из постылого дома, – что не замечала ничего вокруг. У нее не было влюбленностей, не было даже обычных симпатий, юношеских привязанностей. Выходя замуж за Неделина, она совершала акт утверждения своей свободы от прошлого. Тогда это было для нее важнее любви, страсти, чего угодно еще. Она почти не осознавала своей красоты, своей женственности, порывов своего сердца… А сейчас?

Варвара Несторовна начала ощущать в себе незнакомые, пугающие изменения. Они прорастали исподволь, медленно, прорывая многолетние, слежавшиеся слои скуки, как первые весенние цветы пробивают талую землю и пласт прелой прошлогодней листвы. Откуда они берут свою силу? Этого госпожа Неделина не знала.

Она перестала приходить в салон только как на работу. Уже приближаясь к забору, окружающему ухоженный дворик, Варвара Несторовна ощущала приподнятость и приятное волнение. По неопытности она приняла это за увлечение новым для нее занятием: собственным, самостоятельным бизнесом. И только много позже, когда чувства проросли, утвердились и заняли свое место под солнцем, она начала догадываться, что сие означает, и ужаснулась.

Рихард Владин, инструктор по восточным боевым искусствам – вот настоящий предмет ее интереса! Именно к нему приковано ее внимание. Именно для него делаются прически и выбираются фасоны новых платьев. Именно его она хочет увидеть, приходя в салон «Лотос»…

Сделав это открытие, Неделина осознала всю глубину пропасти, в которую она падает. Рихард был на восемь лет моложе, и у него имелась жена. К тому же сам молодой человек не проявлял к Варваре Несторовне ничего, кроме уважения и подчеркнутой вежливости. Как к хозяйке салона.

«Что я делаю? – спрашивала себя Неделина. – Как это могло произойти со мной?»

Хотя она не предпринимала ни одного шага навстречу молодому человеку, стыд и раскаяние буквально затопили ее. Сами помыслы уже были греховными и таили в себе угрозу позорного разоблачения.

– А если Иван Данилович узнает? – замирала от страха Варвара Несторовна. – Он не заслуживает такого унижения, такого подлого, низкого предательства! Этот человек дал мне все, а чем я собираюсь отплатить ему?!

Таким образом, доселе беспочвенные подозрения и ревность господина Неделина воплотились в реальность и обрели, наконец, повод.

Варвара Несторовна, сжигаемая запретной страстью, дома продолжала играть роль холодноватой супруги, а на работе – бесстрастной, величественной и недосягаемой «владычицы». Положение спасало недоразумение с затянувшимся розыгрышем и «красной танцовщицей». Хозяйка салона уже не знала, что пугает ее сильнее: призрак или разгорающаяся в ее сердце любовь.

Сегодня у нее была назначена беседа с господином Смирновым.

После посещения парикмахерской и портнихи Варвара Несторовна прилетела в салон, чтобы проконтролировать, как идет подготовка к празднику. Через час ей уже надо быть в кафе «Зебра», где они с сыщиком договорились встретиться.

Проходя мимо Комнаты для упражнений, Неделина услышала голос инструктора, который разговаривал с клиенткой. Это был Рихард. Бешеный стук сердца на мгновение заглушил все ее мысли, вырвал из окружающего мира. Варвара Несторовна невольно замедлила шаг, прислушиваясь. Рихард что-то объяснял, по-видимому, уточнял расписание индивидуальных занятий.

Хозяйка салона с трудом подавила желание войти и обсудить какой-нибудь текущий вопрос. Например, не сможет ли Рихард Петрович вести еще одну группу? Предлог придумать легко…

Сделав над собой усилие, Неделина преодолела искушение и направилась в свой кабинет. В ее отсутствие здесь беседовал с посетительницами администратор Терентий Ефимович Скоков. Открыв дверь, она уловила крепкий запах французских духов и сигар Скокова. Сколько раз она предупреждала, чтобы он не курил в ее кабинете!

Окно было распахнуто настежь, но аромат табака не успел выветриться. Значит, Скоков вышел совсем недавно.

Взгляд Варвары Несторовны задержался на столе. Что это там лежит? Она приблизилась, недоумевая… Ужасная догадка пронзила ее сознание.

Не издав ни звука, госпожа Неделина попятилась, намереваясь выскочить из кабинета, но… вовремя остановилась. Не хватало ей поднять панику на весь салон!

Она лихорадочно набрала номер Смирнова. Сыщик ответил.

– Не могли бы мы встретиться прямо сейчас? – спросила Неделина.

* * *

Специалист салона «Лотос» по проведению церемоний – Сэта Фадеева – была единственной, в ком узнавался восточноазиатский тип женщины: небольшой рост, хрупкое телосложение, черные волосы и характерный узкий разрез глаз. Ее мать имела щедрую примесь то ли китайской, то ли японской крови. Отчество же говорило о том, что отец у Сэты Викторовны русский.

Видимо, восточные мотивы оказались преобладающими в характере и увлечениях Сэты. Она немного говорила по-японски и по-китайски, прекрасно разбиралась в стилях, эстетике и философии культур Востока.

Ева заговорила с ней о церемонии Поклонения Лотосу и узнала много нового. Оказывается, лотос – цветок Божественной Мудрости, символ проявленного и непроявленного бога. В Египте этот цветок посвящался Исиде и Осирису, а скипетр – знак власти египетских фараонов – изготавливался в виде цветка лотоса на длинном стебле. Появляющийся из воды лотос имитирует поднимающееся из тьмы солнце.

– Праздник ночного Поклонения Лотосу проводится в нашем салоне третий раз, – охотно рассказывала Фадеева. – И будет гораздо интереснее предыдущих. У вас есть билет?

– Есть, – ответила Ева.

Варвара Несторовна самолично выписала пригласительный билет на две персоны: Еве и Всеславу. Она решила, что сыщику лучше присутствовать на празднике в роли гостя. Во-первых, люди не насторожатся и поведут себя естественно; во-вторых, ей самой будет спокойнее; в-третьих, господину Смирнову будет удобнее наблюдать, не вызывая к себе лишнего интереса.

– Вы придете одна? – уточнила госпожа Фадеева.

– С другом, – улыбнулась Ева.

– Советую надеть что-нибудь необычное… например, кимоно или сари… Я могу заказать для вас.

– Нет-нет, я лучше приду в шароварах, – отказалась Ева. – По-персидски.

– Тоже неплохо, – согласилась Сэта. – Но я все-таки закажу для вас наряд. Желания женщин так переменчивы… возможно, в последний момент вы передумаете.

Они еще немного поболтали о том о сем. Ева не осмелилась упомянуть о «красной танцовщице». Не стоит приставать ко всем с одним и тем же вопросом, это навлечет на нее подозрения.

– У меня проблемы со спиной, – перевела она разговор в другое русло. – Боли в области поясницы. Надеюсь, массаж мне поможет.

– В салоне принимает опытная массажистка, – уверила Еву госпожа Фадеева. – Она изучала разные техники и стажировалась в Токио.

Неделина ввела среди персонала строгое правило – каждый сотрудник в беседе с клиентками обязан рекламировать предоставляемые услуги. Сэта Викторовна добросовестно исполняла распоряжение хозяйки.

Ева приняла заинтересованный вид.

– Тогда я, пожалуй, познакомлюсь с…

– Ольгой Захаровной Лужиной, – подсказала Сэта. – Останетесь довольны, поверьте мне. Массаж пользуется огромной популярностью у наших клиенток.

– Спасибо…

Ева вздохнула с облегчением, когда Фадееву позвали и она, извинившись, удалилась. Эта дама неопределенного возраста, сплюснутая, словно засохший побег заморского растения, так пристально, изучающе рассматривала Еву, что той стало не по себе.

Стряхнув неприятное оцепенение, Рязанцева поспешила к массажному кабинету, откуда доносился запах благовоний.

Ольга Лужина оказалась довольно бесцветной особой лет тридцати, одетой в расшитое драконами трико. Ее волосы были убраны в пучок, заколотый двумя длинными шпильками с блестящими шариками на концах.

Наверное, она являлась отличным профессионалом, иначе, учитывая внешние данные, Неделина не взяла бы ее на работу. Даже «сушеная» Фадеева выглядела по-своему пикантно, как китайская принцесса, которая состарилась и съежилась в ожидании достойного жениха.

В полукруглом массажном кабинете витал ароматный дымок, стены были украшены ткаными панно, изображающими сцены старинного массажа. В нишах стояли алебастровые курильницы, а пол покрывали плетеные коврики.

– Вы на массаж? – спросила Лужина, поправляя торчащие из прически шпильки.

– Я бы хотела поговорить…

– Присаживайтесь, – указала хозяйка кабинета на сиденье без спинки, напоминающее твердую подушку.

Ева робко села.

– У меня боли в спине, – соврала она. – Хочу проконсультироваться у специалиста.

– Какого рода боли?

Слово за слово, они разговорились. Ева намекнула, что боли появились у нее после развода с мужем. Такая откровенность расположила Лужину к посетительнице.

– Я не хочу выходить замуж, – сказала она. – От этого столько проблем… Женщины просто губят себя, вступая в брак.

Лужина была убежденной противницей брака, что при ее внешности являлось вынужденной позицией. Ей исполнилось тридцать два года, и до сих пор ни один мужчина не пожелал на ней жениться.

Ева ухватилась за ниточку недовольства сильным полом и незаметно подвела разговор к истории с привидением.

– Мужчины такие эгоисты, – сказала она. – Я слышала, одна ваша сотрудница покончила с собой из-за неразделенной любви… Неужели это правда?

– Люди умирают по разным причинам, – уклонилась Лужина от прямого ответа. – Хотя… этот самодовольный Кутайсов ходит гоголем как ни в чем не бывало, а Зиночки больше нет с нами.

Она отвернулась, скрывая выступившие на глазах слезы. На самом деле ей было жаль вовсе не Зиночку, а саму себя. Она не знала Губанову и видела ее только на фотографиях, потому что устроилась на работу в салон «Лотос» около года назад, чуть позже нашумевшего происшествия.

– Знаете, я тут послушала, о чем шепчутся женщины в раздевалке, и пришла в ужас, – понизила голос Ева. – Они говорят… будто эта… погибшая танцовщица теперь бродит по салону… в виде призрака!

– Если она преследует Аркадия, то поделом ему! – в сердцах сказала Лужина и тут же спохватилась.

Осуждение других сотрудников в присутствии клиенток считалось недопустимым.

– Извините, – смешалась она. – Это меня не касается. Просто Зину жалко. Она была красивой женщиной… а судьба оказалась к ней жестока. Почему так происходит?

Ева пожала плечами. Она сама была не прочь получить ответ на этот вопрос.

– Вы хоть раз видели… привидение? – прошептала она.

– Нет, – скривилась Лужина. – По-моему, это все выдумки слишком впечатлительных женщин. Кое у кого нервы расшатались. И немудрено…

Наверное, она имела в виду, что, состоя в браке, редко какая женщина не становится истеричкой или невротиком.

Из массажного кабинета Ева вышла слегка разочарованной. Ей не хотелось, чтобы страшная история о «красной танцовщице» оказалась вымыслом. Она успела проникнуться ее мистической аурой, поддаться ее влиянию. Призрак отвергнутой возлюбленной приходит, чтобы отомстить равнодушному Ромео. Разве это не романтично?

Ева так увлеклась, что чудом не опоздала на урок испанского. Вылетев из салона, она вихрем промчалась мимо нищего, который даже не посмел к ней привязаться со своим нытьем. Он понял, что дама спешит.

Несколько такси проехали мимо Евы, и только пятая машина остановилась.

– На Таганскую? – недовольно спросил водитель. Видимо, ему было не по пути. – Ладно, садитесь.

Ева плюхнулась на заднее сиденье, она все еще не могла отдышаться.

– Нельзя ли побыстрее? Я опаздываю…

– Успеем, – сказал водитель, как будто он знал, к какому часу Еве надо быть на месте.

Они успели. Ева заплатила, бросила на ходу: «Сдачи не надо!» – и побежала к подъезду. Лифт, как назло, не работал, пришлось подниматься пешком. Хорошо, хоть этаж третий. Уже у двери Ева остановилась, несколько раз глубоко вздохнула, поправила растрепавшиеся волосы. Негоже, чтобы преподаватель являлся на занятие красный, запыхавшийся и всклокоченный.

Глава 8

– Что-то случилось?

Неделина выглядела взволнованной. Она обрадовалась появлению сыщика, надеясь, что он развеет ее опасения.

– Случилось, господин Смирнов. Не знаю, как вы посмотрите на это событие, возможно, сочтете меня паникершей…

– Говорите, Варвара Несторовна.

Она нервно повела плечами.

– Понимаете, обычно я прихожу на работу часам к девяти, но сегодня я опоздала. В мое отсутствие с посетительницами салона беседует Скоков, администратор. Это входит в его обязанности. У него есть вторые ключи от моего кабинета. В сущности, мне нечего прятать… ценностей я там не держу, так что…

Неделина запнулась.

– Продолжайте, Варвара Несторовна.

– Не торопите меня! Я… не могу так сразу… Когда я подошла к кабинету, он был открыт. Видимо, Терентий Ефимович разговаривал с кем-то и…

– То есть вы не знаете точно, кто побывал в кабинете?

– Нет. – Неделина опустила глаза. – Я не успела спросить. То, что я там увидела… на столе… повергло меня в шок! Мне было не до Скокова. Я позвонила вам, чтобы посоветоваться… чтобы… Только не принимайте меня за слабонервную даму, которая из мухи делает слона.

– Что вы увидели, Варвара Несторовна?

– Цветок… На моем столе лежал… лотос. Такие растут в нашем искусственном водоеме. Саша Мозговой, садовник, приложил немало труда, выращивая их. Мелкие розоватые лотосы… Кто-то сорвал цветок и положил на мой стол!

– Что же вас испугало? – удивился сыщик. – Один из сотрудников хотел сделать вам приятное. Разве вы не любите цветы?

– Люблю… Не в этом дело! У лотоса был оторван лепесток. Он лежал рядом с цветком… точно так же, как тогда… в тот день.

– Оторван лепесток? Случайность. Лепестки же не приделаны к цветку намертво, иногда они отрываются.

– Вы не понимаете! – рассердилась Неделина. Она была прекрасна в своем царственном гневе. Ее «глаза валькирии» сверкали, готовые испепелить бестолкового вассала. – Лепесток оторвали нарочно… это намек.

– Намек на что?

– На что-то ужасное… Точно такой же лотос с оторванным лепестком я нашла на своем столе в тот день, когда… Зинаида Губанова танцевала свой последний танец. Я не придала этому значения, сочтя случайностью. Но сегодня… когда я увидела… меня словно током пронзило. Цветок предупреждает о новом несчастье!

– Помилуйте, Варвара Несторовна! – возразил Смирнов. – Ничто еще не доказывает предыдущего несчастья, а вы уже говорите о следующем.

– Нет-нет… с того дня, как мы осуществили этот дурацкий розыгрыш, произошло что-то необъяснимое, страшное. Зинаида как в воду канула, а… привидение, эта «красная танцовщица»… продолжает появляться! Вам удалось что-нибудь выяснить?

Смирнов пожал плечами.

– Совсем немного. Соседи считают Губанову умершей. Они даже видели, как гроб с ее телом… – Он усмехнулся. – …или без тела вынесли из квартиры, погрузили в катафалк и увезли. Это сделала женщина, назвавшаяся подругой Зинаиды. Я побывал в адресном бюро, в жэке, в паспортном столе, в поликлинике по месту жительства – нигде смерть Губановой не зафиксирована. То есть официально она жива.

– Ну да… – согласно кивнула Варвара Несторовна. – А как же иначе? Мы все продумали. Никто ведь не стал бы наводить справки… Главное – создать видимость смерти. Зинаида должна была закрыть квартиру и переехать на время к подруге. Изредка она приезжала бы в Москву, показывалась бы в салоне в образе призрака. А потом, когда легенда утвердилась бы и привидение заняло достойное место среди достопримечательностей «Лотоса», стало его традицией, все уладилось бы наилучшим образом. Я обещала помочь Губановой обменять квартиру, подыскать место хореографа в другом районе города и деньгами бы не обидела. Она согласилась… Не представляю, что могло заставить ее изменить планы!

– Квартиру она закрыла и не платит за нее больше года, – сказал Смирнов. – И в образе привидения исправно появляется. А живет, вероятно, у подруги в Мытищах, как и было условлено. Жаль, что у вас нет адреса этой подруги.

– Да, жаль… Но почему же Губанова не является за деньгами, не приходит на встречи?

– На этот вопрос я пока не готов ответить. Уверен, что объяснение существует. Кстати, вы сами видели «красную танцовщицу»?

Неделина тяжело вздохнула.

– Иногда мне кажется, что одна я ее и вижу. Да еще Дуся, наша уборщица. Остальные только передают друг другу слухи и шарахаются от каждой тени. У страха глаза велики. Но мы с Зинаидой так и договаривались, чтобы все было… издалека и будто невзначай – промелькнуть в окне, появиться в темном конце коридора… словом, всячески избегать разоблачения. Не может же призрак открыто разгуливать по салону – помещение у нас небольшое, обман сразу был бы обнаружен.

– Ясно. А кто-нибудь, кроме вас, Губановой и Марианны Былинской, знал о розыгрыше? Ведь сначала вы представили эту идею всему коллективу?

Варвара Несторовна задумалась.

– Сначала – да. Но никто не воспринял предложение всерьез, а потом о нем забыли.

– Так уж и забыли!

– Если и нет, при чем тогда все эти странности? Допустим, кто-то не поверил и знает, что «красная танцовщица» – ловко подстроенный обман. Поведения Зинаиды это не объясняет. И потом… этот цветок, лотос с оторванным лепестком… такую деталь мы не оговаривали.

Сыщик вынужден был согласиться, что логики в происходящем мало.

– Могла Губанова сама рассказать кому-нибудь из сотрудников о ваших планах?

– Все возможно, – вздохнула Неделина. – И Губанова, и Былинская – обе могли проболтаться. Вы думаете, кто-то знает обо всем и продолжает игру по своим правилам? Но зачем?

– Развлекается.

– Неубедительно. Остается вопрос – почему Зинаида не звонит? Я дала ей свой домашний телефон. У нее, правда, телефона нет, но я тогда вручила ей достаточную сумму денег, которых должно было хватить на все, и на телефонные карточки в том числе. Почему она… Впрочем, я все о том же. Найдите ее!

– Пытаюсь, – сказал Смирнов. – Пока не получается. А где вы обсуждали детали операции?

– У меня в кабинете, – ответила Неделина. – Вы полагаете, кто-то мог подслушать наши разговоры? Вряд ли. Мы оставались втроем поздно вечером, после работы, когда другие сотрудники и клиентки расходились по домам.

– Людям свойственно любопытство…

– Я повторюсь, – чуть повысила голос хозяйка салона. – Допустим, кто-нибудь из сотрудников подслушивал. И что? Как этот факт объясняет все остальное?

– Не знаю. Но я должен отработать все версии, – примирительно улыбнулся Всеслав.

– Да, конечно. Простите…

Неделина смутилась своей несдержанности, закусила губу. Губы у нее были красивой формы, гладкие и блестящие от помады.

– Что вы думаете о лотосе? – после некоторого молчания спросила она.

Он покачал головой.

– Ничего. Если это намек, то на что? Новых розыгрышей у вас не намечается?

– Нет, упаси боже. Хватит! – испугалась Неделина. – А цветок… подбросили не случайно. Я уверена. И тогда и сейчас!

Всеславу было жарко. Когда он напряженно размышлял, по телу словно начинал разливаться огонь.

– Хотите воды? – предложил он Варваре Несторовне.

Нейтральный вопрос разрядил обстановку. Неделина расслабилась, улыбнулась.

– Пожалуй.

Официантка принесла им бутылку ледяной минералки и два стакана.

Солнце нагрело пол открытой террасы, пластиковые столы и стулья. Стояло безветрие. Листва на деревьях не шевелилась, от асфальта шел жар.

– Кто имел доступ в ваш кабинет? – утолив жажду, вернулся к разговору Смирнов.

– В принципе любой сотрудник. Все знали, что на протяжении рабочего дня кабинет открыт. Я могу входить, выходить… У нас все основано на доверии. Нельзя в элитном салоне для состоятельной клиентуры закрывать помещения на ключ, кроме кладовых, разумеется. Этим мы можем оскорбить наших посетительниц.

– Вы правы, – согласился сыщик. – Значит, войти и принести цветок могли не только сотрудники, но и клиентки?

– Получается, так.

– Непростую задачу вы передо мной поставили, Варвара Несторовна. Разрешите нескромный вопрос?

Неделина слегка вздрогнула или ему показалось? Однако она переборола себя и кивнула:

– Спрашивайте.

– Нет ли у вас в салоне… тайного поклонника? Мужчины, который неравнодушен к вам и может оказывать знаки внимания?

Она ответила слишком поспешно и безапелляционно:

– Нет, ни в коем случае. Я замужем… И вообще, считаю подобные вещи недопустимыми. Особенно на работе!

По тому, как покраснело ее лицо и засверкали глаза, Всеслав понял, что попал в точку. Тайный воздыхатель есть, и Варвара Несторовна тщательно скрывает его существование. Или же все обстоит наоборот. Тайный воздыхатель – сама госпожа Неделина! Царицы – тоже женщины.

Смирнов налил себе еще воды и медленно выпил, давая ей время прийти в себя.

– Ваш муж знает? – намеренно неопределенно спросил он.

– Что?! – испуганно дернулась Варвара Несторовна. – Ему нечего знать! Я… Налейте мне воды.

Самообладание изменило ей. Невинный вопрос о поклоннике вызвал шквал эмоций, куда более сокрушительный, чем вся предыдущая беседа.

– Я имею в виду ситуацию, сложившуюся вокруг Зинаиды Губановой, – как ни в чем не бывало уточнил сыщик, наслаждаясь ее растерянностью.

Ева не похвалила бы его за такое поведение. Она встала бы на сторону Неделиной, и они вдвоем посрамили бы нахала. Но хозяйке салона сейчас было не до нападок. Ее мысли пришли в лихорадочное возбуждение, пытаясь отыскать достойное оправдание.

– Я… не посвящаю Ивана Даниловича в свои неприятности, – справившись с волнением, сказала она. – Это мои проблемы, и я буду решать их самостоятельно. Муж и так много для меня сделал… Он имеет право на покой и отдых.

– Хорошо. Тогда вернемся к мнимой смерти танцовщицы, – пощадил ее Смирнов. – Гроб, катафалк, подруга, которая взяла на себя похоронные хлопоты, – все это тоже входило в ваши планы?

– Д-да… – сквозь зубы выговорила Неделина. – Вам кажется это чудовищным, циничным?

– Отчасти, – признался Всеслав. – Дичайшая затея, извините за откровенность.

– Теперь вам понятно, почему я скрываю это от мужа?

Сыщик кивнул. Он бы тоже не решился признаться в подобном. Сам заварил кашу, сам ее и расхлебывай!

– Откуда взялся гроб? – продолжал он выяснять детали.

– Эту часть плана осуществляла Марианна. Она оделась во все черное – пальто, платок, очки, – купила… гроб… и привезла его в квартиру Губановой. Они вдвоем должны были положить внутрь мешок с картошкой и… забить крышку гвоздями.

Смирнов прокашлялся.

– Честно говоря, не представляю, как эта ваша Зинаида согласилась на такое!

– Не все люди суеверны, – возразила Неделина. – И потом… я предложила весьма щедрое вознаграждение. Губанова нуждалась в деньгах. Ей хотелось обменять квартиру, купить новую мебель, съездить летом на море.

– Ясно. А что было дальше?

– Дальше… Зинаида должна была договориться с подругой из Мытищ, чтобы та приехала, забрала гроб «с телом» и увезла его за город.

– Зачем?

– Ну… закопать в снег. Тогда была зима, конец февраля. Гроб-то ведь пустой!

– А катафалк, его водитель, грузчики, наконец? Что они могли подумать?

– У подруги, кажется, есть частный дом где-то на окраине. Грузчиков планировалось отпустить, сказав им, что теперь похоронами будут заниматься родственники умершей. И все. Закопать пустой гроб в снег женщине вполне под силу. А потом… выбросить. Это уже не важно. Главное – в гробу никого не было! Мало ли какие причуды у людей? Никто бы интересоваться не стал. Сейчас живыми-то людьми не интересуются, а уж пустыми гробами и подавно!

– А соседи?

– Зимой темнеет рано. Фонари в Москве-то не везде горят, а уж за городом…

Смирнов вынужден был согласиться, что она права. Грузчикам и водителю хорошо заплатили, они привезли гроб, выгрузили его у дома, уехали и обо всем забыли. Какое их дело?

– Вы предусмотрели такие мелочи, обдумали такие подробности… – вздохнул он. – Для кого весь этот спектакль? Для соседей Губановой? Вряд ли они посещают ваш салон.

– Вдруг кто-то из сотрудников вздумал бы пойти и проверить? – возразила Неделина. – Кутайсов, например. Или клиентки… Наша публика непредсказуема. Так что… если уж обманывать, то как можно правдоподобнее. – Она улыбнулась. – Представляю, что вы обо мне думаете!

Сыщик уклончиво покачал головой.

– Я могу поговорить с Марианной? – спросил он.

– Разумеется, если это необходимо. Кстати, вы придете на праздник? Я выписала для Евы и вас пригласительные билеты.

– С удовольствием, – улыбнулся Смирнов. – В непринужденной обстановке познакомлюсь с сотрудниками и клиентами вашего салона.

Он вызвал для Неделиной такси и галантно откланялся.

Разомлевший от солнца город казался сонным. Всеслава тоже клонило в сон. Разговор с Варварой Несторовной выбил его из колеи. Он решительно не представлял, с какого конца браться за дело.

* * *

Ольгу Лужину забавлял экстравагантный, остро приправленный разными диковинками мирок салона «Лотос». Стены, расписанные фресками, блюда восточной кухни, пресыщенные дамы, любящие посплетничать, стойкий аромат благовоний, южная растительность в кадках и декоративных контейнерах, красочные церемонии – все было для нее в новинку. Особенно разговоры о «красной танцовщице».

Сама Ольга призрака ни разу не видела, но… однажды что-то такое ей показалось. Это было поздней осенью. Уже рано стало темнеть; с севера дул холодный, пронизывающий ветер, косо била по стеклам мелкая снежная крупа. Лужина задержалась на работе, обслуживая запоздавшую клиентку. Супруг прислал за дамой машину, и Ольга осталась в салоне почти одна, не считая заступившего на смену охранника. Свет горел только в комнатке охраны и в массажном кабинете.

Она не спеша одевалась, прикидывая, вызывать ли ей такси или бежать под снегом к метро. Ольга привыкла экономить деньги. Сейчас, в салоне, она прилично получала – зарплата хорошая плюс чаевые от клиенток, но кто знает, что будет завтра. До сих пор Лужина едва сводила концы с концами. Она была классным специалистом, работала в реабилитационном центре ветеранов войны, перебиваясь на мизерную зарплату. Ветераны чаевых не давали, а начальство, обслуживающееся по блату, – тем более. Правда, центр оплатил Ольге стажировку в Токио, но потом ей все равно пришлось отрабатывать. Так что, когда представилась возможность, она без колебаний перешла в «Лотос» – и не пожалела.

Решившись все же вызвать такси, Ольга прошла по темному коридору к служебному телефону. Там, где коридор поворачивал направо, к Кухне-гостиной и подсобным помещениям, мелькнуло что-то красное. Лужина приросла к полу, неприятный озноб волной прошел по телу. Сразу всплыли в памяти разговоры о женщине, покончившей с собой, о ее призраке, который бродит по салону, не находя успокоения.

Массажистка устроилась в «Лотос» позже злополучной мистификации и не знала всей подоплеки дела. Она не видела Губановой, ее ухаживаний за инструктором Кутайсовым, рокового танца и все сведения получила из вторых рук – от сотрудников и клиенток. Разумеется, она восприняла услышанное как несусветную чушь и не придала этому значения. Однако настойчивая молва возымела действие. Лужина хоть и не верила во всякий вздор, но при виде мелькнувшей красной юбки обомлела от страха.

Она до боли в глазах всматривалась в темноту коридора, но ничего больше не заметила и списала все на переутомление. Вернувшись в массажный кабинет, она взяла сумочку, закрыла дверь на ключ и поспешила к выходу. Раздвижная перегородка в комнатушку охраны была открыта, оттуда падала на деревянный пол тусклая полоса света. Охранник, задрав ноги на журнальный столик, уставился в телевизор. Лужина предупредила, что уходит. Он, не поворачиваясь, кивнул. Она хотела сказать, что в салоне кто-то есть, но… передумала. А вдруг ей показалось? Завтра парень расскажет сменщику, а тот – всем остальным, и над Ольгой будут смеяться. «Очередная жертва призрака!» Нет уж!

Как у многих невзрачных, ничем особо не выдающихся женщин, у госпожи Лужиной было обостренное самолюбие. Она не могла выставить себя на посмешище. Да и что конкретно она видела?

Выйдя на улицу и глотнув холодного воздуха, Ольга успокоилась. У ворот остановилось такси. Она спустилась по ступенькам из-под навеса и пошла по заметенной снежной крупой дорожке к воротам. На полпути она оглянулась. Что ее заставило сделать это?

В окне Кухни-гостиной отчетливо был виден красный женский силуэт. Дама держала свечу, словно вглядываясь в снежную мглу. Потом она медленно отстранилась и растаяла в темной глубине помещения…

У Лужиной волосы на голове зашевелились под шапкой. Таксист посигналил, думая, что она не видит машины. На подкашивающихся от ужаса ногах Ольга бросилась за ворота, упала на переднее сиденье и жестом попросила водителя ехать.

Дома она долго не могла успокоиться; зажгла повсюду свет, включила телевизор, но все равно уснула только к утру.

Придя на следующий день в салон, Ольга никому не стала рассказывать о случившемся. Она частенько смеялась над другими, убеждая их не верить во всякие бредни и выдумки, так что теперь ей было неловко. Постепенно неприятное впечатление померкло, стерлось, и Лужина решила забыть о нем. Ей просто показалось. После всех этих разговоров кому угодно может почудиться подобная дребедень.

Она продолжала работать; клиентки были довольны, осыпали ее благодарностями, щедрыми чаевыми, и Ольга обрела прежнее душевное равновесие. Но по вечерам старалась не оставаться в салоне одна.

Со временем ей удалось убедить себя, что никакого призрака она не видела. Лужина окончательно успокоилась, и все пошло своим чередом.

С мужчинами у нее отношения не складывались смолоду, и ей ничего не оставалось, как придумать теорию об отсутствии достойного претендента на ее руку и сердце. Она создала образ несуществующего идеального мужчины, который все никак не появлялся, чтобы осчастливить ее своей любовью. А на меньшее она была не согласна. Мало-помалу Ольга почти поверила в свою собственную выдумку. Для вящей убедительности она подкрепила это теорией о вреде брака вообще и об отрицательном влиянии семейной жизни на тонкую, ранимую психику женщины.

Так что теперь она защитила себя со всех сторон – и женихов приличных нет, и узы брака вроде бы ни к чему, одна маета от них.

Однако теории теориями, а жизнь требует своего. Ее под теорию подогнать сложно. И появился у госпожи Лужиной любовник. Внешне так себе, но зато материально обеспеченный. Достатка его Ольга не знала, но судила по подаркам и денежным суммам, которые он ей изредка подкидывал.

Познакомились они случайно, в глухом уголке парка, куда Ольга приходила развеивать тоску и дышать свежим воздухом. Мужчина, видимо, тоже ощущал потребность в пребывании наедине с природой. На этой почве у них возникла симпатия друг к другу. Будущий любовник подвез Ольгу домой, попросил у нее телефон и через неделю позвонил, назначил свидание в том же парке.

У них завязались вялые, странные взаимоотношения, далеко не похожие на те, о которых мечтала госпожа Лужина. Но приходилось радоваться и этому. Интимная сторона их связи не совсем устраивала Ольгу – мужчина был не первой молодости, ласки его не возбуждали, и вообще… Отказаться же от встреч означало остаться без ничего, даже без подарков и денег. Ольга терпела, пытаясь убедить себя в зарождении чувства к любовнику, в каких-то эфемерных будущих восторгах, как будто уже сейчас не было ясно, с кем она имеет дело.

Обманывать себя было гораздо приятнее, чем проводить день за днем в одиночестве, придумывая теории, оправдывающие отсутствие мужского внимания в ее жизни.

Рассказывать о себе госпожа Лужина не торопилась. Массажистка в салоне для женщин – очень приземленно. Совершенно не то, что она желала представлять собой. Разве можно полюбить возвышенно, страстно… какую-то массажистку, которая с утра до вечера трет и разминает чужие потные тела?! Ольга решила прикинуться оригинальной, творческой личностью, ищущей в жизни не обыденного, а небесного, духовного.

– Давай договоримся, что ничего никогда не станем разузнавать друг о друге, – заявила она новому знакомому. – Я обещаю ни о чем тебя не спрашивать, а ты не расспрашивай меня. Пусть наша жизнь начнется заново, с чистого листа, с той минуты, когда мы познакомились. Липы и клены были свидетелями нашего обручения. Прошлое исчезло и никогда не вернется. А перед будущим мы невинны, как младенцы.

Мужчина выслушал ее с недоумением, но согласился. Его звали Николай. Ольга Лужина представилась Аллой. Это имя казалось ей интеллигентнее, чем Ольга.

Итак, у нее все-таки завязался необыкновенный роман. Пусть мужчина не совсем отвечает ее требованиям, но это поправимо. Она сама воспитает в нем то, чего ей не хватает.

На работе Ольга продолжала делать вид загадочной, капризной и разборчивой женщины, изредка намекая на присутствие в ее жизни любовника. Но столь прозрачно, чтобы эта деталь оставалась в области предположений.

Втайне она желала бы иметь любовником мужчину, похожего на Аркадия Кутайсова. И в постели с Николаем, закрыв глаза, представляла себе красавца инструктора. Получалось совсем неплохо…

Глава 9

Ева и Всеслав, занятые делами, встречались поздно вечером, обменивались новостями, ужинали.

Еду готовила Ева.

– Может быть, сыщик ты и хороший, а вот повар – никакой! – заявила она.

Господин Смирнов не стал возражать, он взял на себя закупку продуктов и мытье посуды.

Сегодня Ева приготовила на ужин рыбу и салат. Огромного двухкилограммового карпа она запекла в духовке, полив его майонезом, и густо посыпала укропом. Карп зарумянился, пропекся так, что даже косточки размягчились.

– В жизни не ел ничего вкуснее! – искренне похвалил Смирнов.

Она обрадовалась. Олег Рязанцев, бывший муж, редко хвалил ее стряпню. Пожалуй, она и не припомнит такого случая.

– Ты уже со всеми сотрудниками салона перезнакомилась? – поинтересовался Славка.

– Почти. Кроме Рихарда Владина, второго инструктора по восточным боевым искусствам. Его я даже не видела. Знакомство с администратором Терентием Скоковым и Марианной Былинской, диетологом, вышло чисто визуальное. Оба слишком заняты, чтобы тратить время на праздную болтовню. Со всеми остальными мне удалось поговорить.

– И каковы твои впечатления?

Ева рассказала все, что она узнала. Смирнов внимательно слушал, изредка задавал вопросы.

– Ты сделала выводы?

Она повела плечами:

– Промежуточные. У меня неполная информация. Могу сказать одно – каждый сотрудник салона «Лотос» по-своему индивидуален и закрыт, как шкатулка с секретом. В том числе и венценосная Варвара. Сегодня она показалась мне растерянной и напуганной.

– Знаешь, что привело ее в трепет? Лотос с оторванным лепестком! Кто-то принес цветок в ее кабинет и положил на стол.

– Ну и что? – удивилась Ева.

– Вот и я говорю: «Ну и что?» А она в панике. Считает это дурным знаком. Дескать, в тот вечер, когда Рани исполняла свой любовный танец, на ее столе тоже лежал лотос с оторванным лепестком.

– Странно…

– А откуда они вообще берут лотосы? – спросил Смирнов. – Цветок для Москвы редкий, на каждой клумбе не растет.

– Выращивают, – сказала Ева. – У них в салоне устроена теплица, где специально обученный садовник разводит лотосы. Правда, довольно чахлые. Цветы растут в искусственных водоемах во дворе и в Основном зале. На мой взгляд, они больше похожи на кувшинки. Самовольно рвать лотосы строжайше запрещено. Если цветов мало, их откуда-то привозят.

– Зачем столько возни?

– Что ты! Это же главная достопримечательность салона, его символ! – воскликнула Ева. – Хотя я подозреваю, что за лотосы выдают какую-то разновидность кувшинок. Уж больно они мелкие, хилые. И запах… Лотосы должны пахнуть корицей, а эти… «благоухают» смесью болотных трав и стоячей воды. Впрочем, я не настаиваю на своем мнении, потому что ботанику изучала давно и без должного усердия.

– Интересно. Значит, кувшинки вместо лотосов…

– Что ты прицепился? Может быть, я ошибаюсь. Лучше расскажи, как идут поиски Губановой.

– Туго, – признался Смирнов. – Неделина меня совсем запутала. Мне даже пришла в голову мысль – а не она ли убила танцовщицу и теперь пытается отвлечь от себя внимание.

– Зачем? По-моему, мистификация удалась. Губанова «исчезла», а в салоне начала появляться «красная танцовщица». Клиентки слетелись, как мухи на мед, доходы «Лотоса» выросли. Все прошло без сучка без задоринки. А Неделина нанимает частного сыщика, чтобы разворошить старую историю?

– Сам понимаю. Мотива нет, поведение Варвары Несторовны нелогично. Нелепо ожидать от женщин логики, но… должен же быть во всем этом хоть какой-то смысл!

– Я все время думаю о Губановой, – сказала Ева. – Почему она решила скрываться?

– А у меня от этих «гробовых» подробностей кровь в жилах стынет, – вздохнул Смирнов. – Сегодня я разговаривал с Марианной. Попросил ее приехать в кафе «Зебра» сразу после Неделиной. Пришлось назвать себя.

– То есть теперь Марианна знает, что идет расследование?

Всеслав кивнул.

– Она единственная, кроме Неделиной, кто участвовал в розыгрыше. Госпожа Былинская отвечала за вторую часть плана – мнимые похороны.

Перед ним возникло милое, испуганное лицо Марианны – большие карие глаза, маленький, чуть вздернутый носик, нежные щеки, покрытые румянцем. Волосы она заплетала в толстую короткую косу, закалывая ее на затылке снизу вверх.

– Варвара Несторовна сказала мне, что вы – детектив, который разыскивает Зинаиду, – сказала она, опустившись на стул рядом со Смирновым. – И хотите поговорить со мной.

– Так и есть, – кивнул он.

– Но… я ничего не знаю!

– Тогда я буду задавать вопросы, а вы – отвечать на них.

– Хорошо…

Марианна была встревожена. Она озиралась по сторонам, теребила в руках сумочку.

– Вы должны были привезти гроб в квартиру Губановой?

– Да. Я сделала это. Купила… гроб и… привезла. Грузчики втащили его наверх. Я дождалась, пока они спустятся, и позвонила. Дверь открыла Зинаида. У нее изменилось лицо, когда она увидела… ну, вы понимаете. Одно дело – просто говорить, и совсем другое – увидеть воочию. Нам обеим стало жутко. Однако я переборола себя и сказала, что нужно положить внутрь что-то тяжелое. Мы притащили с балкона мешок с картошкой… и тут Зинаида истерически захохотала. Я шикала на нее, мол, соседи услышат, что подумают? Но она никак не могла успокоиться. Потом говорит: «Если бы я не была так одинока и не нуждалась в деньгах, то послала бы Варвару с ее извращениями к черту!»

– Выходит, Губанова делала это против своей воли?

– Нет. Сначала это нас даже забавляло… Но последние штрихи… этот ужасный гроб… Думаю, мы обе почувствовали, что затея не такая уж и безобидная. Этот мешок с картошкой… отвратительно! За окном темно, ветер воет… снег… А мы с Зиной сидим на полу возле открытого гроба…

Она вздрогнула. Воспоминания о тех событиях не доставляли ей удовольствия.

– И что потом?

– Нужно было прибить крышку гвоздями, чтобы… гроб не открылся и… картошка не вывалилась. Бред какой… Зина принесла молоток. Она сказала, что живет одна и привыкла все делать сама, так что гвозди забьет без проблем и… я могу идти. Наверное, на мне лица не было. Она сжалилась надо мной. «Иди, – говорит, – Марьяша, домой. Я за эту гадость хоть деньги получила, а тебе-то чего зря мучиться?»

– Вы ушли?

Марианна подняла на него сухие, виноватые глаза.

– Ушла… Не было сил оставаться там, рядом с этим… гробом. Ведь я все понимала – что это просто ящик, обыкновенные доски, но… не могла совладать со своим страхом.

– Вы сразу пошли домой?

– Нет. Я… Мы договорились с Неделиной, что мне следует проследить, как… вывезут гроб. Но это было уже легче. Я вошла в соседний подъезд и стала ждать. Должна была приехать подруга Зины из Мытищ и… все устроить. Не прошло и четверти часа, как подкатил катафалк, из него вышла женщина, вся в черном, в шляпе поверх платка и в темных очках. Она поднялась в квартиру, проверить, все ли готово. И только потом спустилась за грузчиками. Вынесли гроб… погрузили, увезли… Мне было жутко, словно я на настоящих похоронах!

– А Губанова? Она осталась в квартире?

– Да. Так было условлено – что она останется, побудет там некоторое время, а потом незаметно выскользнет, поедет на Ярославский вокзал, сядет в электричку на Мытищи… и все.

– Отлично поставленный спектакль, – мрачно усмехнулся Смирнов. – Все учли! Даже то, что «могилку» не найдешь…

Марианна пару раз шмыгнула носом, но так и не заплакала.

– Так вы дождались, пока Зинаида выйдет из дому?

– Нет. Зачем? – удивилась она. – Я замерзла… или у меня началась нервная дрожь. В общем, чувствовала я себя отвратительно. Поэтому, когда катафалк уехал, я сразу пошла к метро.

– Значит, вы не видели, как Губанова выходила из дома? – уточнил сыщик.

– Не видела.

– И с тех пор о ней ни слуху ни духу!

Марианна из бледной стала пунцовой, глаза вспыхнули, как два огня.

– Вы что… намекаете, будто я ее… Но это же абсурд! С какой стати мне… убивать Зину? Мы даже ни разу не ссорились! И потом… эта ее подруга… если бы Зина была мертва, она бы подняла крик, скандал…

– Я не намекаю, – сказал Смирнов. – Я предполагаю.

Марианна с ненавистью уставилась на него.

– Вы хотите все свалить на меня? Не выйдет! После меня в квартиру заходила подруга Зины, вот ее и спрашивайте.

– Охотно. Дайте адрес.

– Я не знаю…

– Вот видите? Почему вы не взяли у Губановой адрес ее подруги? Что за легкомыслие при такой тщательной проработке каждой мелочи?

– Зина должна была звонить Неделиной, они условились встречаться. Никому не пришло в голову, что придется разыскивать Зинаиду или ее подругу! Поэтому об адресе в Мытищах речь не шла.

– А может, и не было никакой подруги? – вкрадчиво произнес Смирнов. – Это ведь только ваши слова, Марианна Сергеевна.

– Я могу от всего отказаться, – вспыхнула госпожа Былинская. – И вы ничего не докажете. Почему вы решили, что Зина мертва? У вас есть какие-то основания так думать?

Оснований у Смирнова не было, поэтому он, как мог, успокоил Марианну и умудрился расстаться с ней довольно мирно.

Ева выслушала его рассказ, не перебивая.

– Ты считаешь Губанову мертвой? – спросила она, когда Славка закончил. – Но кто же тогда играет роль «красной танцовщицы»?

– Богатое воображение скучающих женщин! – заявил он. – А про свои подозрения я Марианне сказал нарочно, хотел посмотреть на ее реакцию.

– Ну и как?

– Обыкновенно. Возмутилась, испугалась.

– Марианна не похожа на убийцу, – сказала Ева.

– А кто похож?

– А кто убит?

Оба рассмеялись. Нельзя никого подозревать в убийстве при отсутствии убитого. И все же Смирнов не мог отделаться от подобных мыслей.

* * *

Утро следующего дня выдалось сумрачное и прохладное.

Неделина проснулась с головной болью. По квартире расползался запах пригоревшего кофе. «Это Иван, – подумала она, лениво поднимаясь и набрасывая халат. – Он готовил себе завтрак, и у него, как всегда, сбежал кофе».

Хозяйством у Неделиных занималась приходящая домработница. Она делала уборку, стирала и гладила белье, покупала продукты и готовила обед. Ужинали и завтракали Неделины чем придется. В основном остатками обеда.

Иван Данилович боролся со своей полнотой, поэтому по утрам ограничивался кофе, чаем или кефиром. Варвара Несторовна в последнее время вовсе потеряла аппетит, замечая, что некоторые платья и юбки становятся свободными в поясе.

Плотно покушать позволял себе только сын Максим – и по утрам, и в обед, и вечером. Его молодой растущий организм нуждался в хорошем питании. Но одолеть одному то, что предназначалось для троих, не удавалось даже ему. Поэтому больше половины приготовленных домработницей деликатесов оставалось в холодильнике.

Госпожа Неделина вошла в кухню и сразу увидела на столе салатницу с недоеденным салатом, пару грязных чашек и огромное бурое пятно на плите.

Раздражение на свою жизнь, на мужа, на сына, которым нет и не будет дела до ее проблем, неожиданно всколыхнулось в Варваре Несторовне неприязнью и осуждением. Один не уследил за кофе, другой разбросал грязную посуду…

Она обвела тоскливым взглядом новую кухонную мебель, микроволновку, комбайн, тостер, дорогой сервиз за стеклами навесного шкафчика и не ощутила былого довольства, интереса ко всем этим вещам. Они перестали привлекать ее, дарить радость и удовлетворение. И даже мысль о том, в какое неописуемое негодование пришли бы ее родители, окажись они в ее «бесовской» квартире, не пролила живительный бальзам на душу госпожи Неделиной.

В другой раз она бы принялась наводить порядок – мыть посуду, сметать крошки со стола, расставлять стулья, но сегодня ею овладело недовольство, отвращение к этой повседневной обстановке, к этим следам чужой небрежности.

Варвара Несторовна села на угловой диванчик и… заплакала. Она чувствовала себя частью этого стола, стульев, шкафчиков и посуды, ненужной и брошенной хозяевами, которые ушли заниматься более интересными, важными для них делами. Иван Данилович предстал перед ней стареющим, скучным и брюзгливым человеком, поглощенным своим бизнесом. С годами его привычка ворчать по любому поводу стала более заметна, а заботы, коими он осыпал «ненаглядную Вареньку», поутихли и из сумбурно-восторженных превратились в приевшиеся супружеские обязанности. Кажется, узы брака даже начали слегка тяготить господина Неделина. Во всяком случае, брюзгливо-недовольное выражение теперь появлялось на его лице куда чаще, чем прошлое обожание, поклонение и безграничная, самоотверженная преданность, готовность бросить к ногам жены все, чем он владеет, лишь бы заслужить ее улыбку, ее скупые, робкие ласки.

Хуже всего было то, что Иван Данилович совершенно избегал интимных отношений. Он стал поздно возвращаться домой, долго плескался в ванной, пил на кухне свой диетический кефир, кряхтя и заранее притворяясь нездоровым, входил в спальню, ложился в постель, отворачивался от жены и засыпал. Или делал вид, что спит. Гордость не позволяла Варваре Несторовне сделать первый шаг – приласкать мужа, показать ему свое желание…

– Гордячка! – с неутолимой злобой выговаривал ей отец, как только она подросла и начала проявлять характер. – Гордыня-то – у-уу-у! Смертныя грехи на тябе, девка! Сгоришь ты от гордыни своей, бесовское племя, спалисся, аки блудница содомова!

Как ни старалась госпожа Неделина вычеркнуть из памяти время, проведенное в деревне Сычуга под мрачным родительским кровом, нет-нет да и давали о себе знать беспросветное детство, безрадостная юность. Слова отца незаживающей язвой въелись в сердце.

С тех пор как, замирая от страха быть пойманной, оглянулась Варя в последний раз на затихшую вдали в летних сумерках деревню, на огромную кривую березу у дороги, прошло ни много ни мало двадцать лет. Кинешма, учеба, работа, потом замужество, Москва, новая квартира, достаток, рождение сына заслонили от Вареньки те тоскливые, насквозь пропитанные слезами дни. Она уж думала, что никогда больше не заплачет, не загрустит. Ан нет! Жизнь оказалась сложнее и коварнее, чем можно было ожидать.

Варвара Несторовна с горечью призналась себе, что не любит и никогда не любила мужа и что надежда на счастье с нелюбимым человеком – худшая из ошибок, особенно ясная и непоправимая теперь, когда она узнала и полюбила Рихарда.

В сущности, они с Неделиным прожили все эти годы, как две планеты, движущиеся по разным орбитам. Ни он, ни она так и не раскрылись друг перед другом, наглухо задраенные каждый в своем отсеке. И когда их такая прочная с виду лодка дала течь, уже невозможно было прорваться через стальные стены, разделяющие их, докричаться, прийти друг другу на помощь.

Варвара Несторовна посмотрела на часы и опомнилась. Вместо того чтобы сидеть за неприбранным кухонным столом, ей давно пора собираться на работу.

Уже одетая и причесанная, она аккуратно подкрасила глаза, наложила на губы дорогую французскую помаду… и жизнь перестала казаться ей столь ужасной, неласковой и безнадежно испорченной.

У ворот во двор салона госпожа Неделина столкнулась с нищим, словно в подтверждение тому, что судьба уберегла ее от подобной доли, куда худшей. И что не все еще потеряно.

Она вошла в свой светлый, уютный кабинет, распахнула окно, впуская шум ветра, прохладу и сырые запахи дождя, земли и мокрых цветов, густо посаженных вдоль стены. От предвкушения чего-то неизведанного и прекрасного сердце ее замерло…

– Разрешите?

Не поворачиваясь, она узнала этот голос, этот особенный аромат горьковатой туалетной воды. Задержав дыхание, Варвара Несторовна придала лицу беззаботное, приветливое выражение и обернулась.

– Входите, Рихард Петрович. Чудесное утро… Хмурое, но свежее.

Второй инструктор по боевым искусствам Востока был похож на немца – гладкий лоб, правильные черты лица, красивая линия губ, тяжеловатый подбородок, тренированное тело. Его внешность не шла ни в какое сравнение с броской и слащавой красотой Кутайсова. Это был истинно мужской тип, непринужденно-элегантный, в меру раскованный, свободный без вульгарности, вежливый без подобострастия.

Варвара Несторовна ощутила стеснение в груди, когда он приблизился и опустился в кресло. Она невольно скользнула взглядом по его высокой, сильной фигуре, обтянутой спортивной одеждой.

Господин Владин не был немцем. Рихардом его назвала мать, концертирующая скрипачка, в честь Рихарда Вагнера, ее любимого композитора. Пока музыкантша разъезжала по гастролям, мальчика воспитывал отец, военный в отставке. Для отца Рихард был поздним ребенком, и стареющий офицер склонил сына к ранней женитьбе. Он мечтал дождаться внуков и, если повезет, понянчить их. Как назло, брак Рихарда и его жены Раисы оставался бездетным.

– Я пришел поговорить о фейерверке, – сказал Владин. – Может быть, стоит отказаться от этой затеи? Двор у нас маленький. Что, если начнется пожар или кто-нибудь из гостей получит травму?

– Но это же так красиво, – огорчилась Неделина. – Хотя бы несколько залпов! Без фейерверка церемония много потеряет.

Рихард Владин отвечал за безопасность на празднике. Больше всего его волновал фейерверк. Он бы с превеликим удовольствием отменил опасное развлечение, но хозяйка против.

– Хорошо, – сказал инструктор. – Я поговорю с пиротехником.

«Почему он всегда так краток, так подчеркнуто официален? – думала Варвара Несторовна, глядя на молодого человека. – Вот Кутайсов трещит без умолку. Он бы придумал сотню причин остаться, поболтать наедине».

– У вас все? – спросила она Рихарда, мысленно умоляя его задержаться.

– Все.

«Как же мне остановить его?» – лихорадочно соображала Неделина.

– Погодите!

Молодой человек, привставший было, снова сел. Между ним и Варварой Несторовной возникло неуловимое, тревожное и страстное притяжение, которое оба старались скрыть. Она опустила глаза. Рихард молча ждал. Было видно, как бьется под темно-синей тенниской его сердце. За каждое горячее его колебание Варвара Несторовна, эта «неприступная валькирия», без сожаления отдала бы целый год своего бесцветного брака.

«Что я делаю? Мне следует немедленно отпустить его!» – мысленно заклинала она саму себя, в то время как ее губы сложились в холодноватую начальственную улыбку.

– Вы придете на праздник с женой? – ужасаясь своим словам, а еще более ужасаясь надменным ноткам в голосе, спросила она.

Как будто кто-то невидимый, имеющий непонятную власть над ней, диктовал ей интонацию и поведение.

– Нет, – ответил Рихард.

Его скулы покрылись легким румянцем.

«Я должен запретить себе мысли о ней, – уговаривал себя господин Владин. – Мы слишком разные. У нее есть муж, которого она, по всей видимости, любит. Такая красивая, гордая женщина не может заинтересоваться мной. Я моложе ее, недостаточно умен, недостаточно опытен. Я – ее подчиненный. Между нами ничего не может быть… Если я посмею… осмелюсь признаться ей… она засмеет меня. И уволит. Но не это пугает. Я не смогу больше видеть ее, говорить с ней, чувствовать запах ее духов, проходя по коридору…»

– Идите, господин Владин, – непослушными губами вымолвила Варвара Несторовна. – У меня много работы.

Он словно оглох от переполняющего его возбуждения и понял, что она говорит, по движению ее губ.

Когда за инструктором закрылась дверь, Неделина закрыла глаза и опустила голову на руки. Она словно пробежала марафонскую дистанцию и теперь не могла отдышаться.

Глава 10

Зинаида Губанова оказалась дамой на редкость самостоятельной и независимой. За время работы в салоне «Лотос» никто почти ничего о ней не узнал. Это Смирнов выяснил со слов Неделиной.

– Я искала хореографа, специалиста по индийским танцам, – рассказала Варвара Несторовна. – Хотела устроить в салоне школу восточного танца для женщин. Пришлось поместить объявление в газете. На него и откликнулась Губанова. У нее не было никаких рекомендаций, никакой протекции. Она показала диплом хореографического училища и сертификат окончания курсов индийского танца. Я попросила ее продемонстрировать свое умение. Признаюсь, Зинаида меня очаровала – и внешностью, и необыкновенной чувственной грацией движений, гибкостью, пластикой. Она была похожа на актрису индийского кино: черноглазая, пышноволосая, с красивой фигурой, маленькими, изящными руками и ногами. Я сразу сказала, что беру ее. Даже не спросила, где она раньше работала. Зачем? Трудовой книжки она не предъявила, а я не настаивала. Мне формальности ни к чему.

Единственной более-менее близкой приятельницей танцовщицы была Марианна. Она-то и поведала сыщику некоторые подробности частной жизни Губановой.

Квартира на Краснопресненской набережной принадлежала матери Зинаиды, которая рано умерла. Отца своего девочка не знала. Мать записала ее на свою фамилию и растила одна. После смерти матери к Зине переехала жить единственная дальняя родственница из Костромы, какая-то двоюродная тетка.

Зина бредила танцами и с пяти лет посещала балетную студию, потом поступила в хореографическое училище. Когда умерла тетка, она осталась совершенно одна; жила на гроши, подрабатывала где придется. Индийские танцы осваивала на занятиях у приехавшей из Бомбея танцовщицы. Потом устроилась в какой-то Дом культуры, вела танцевальный кружок для взрослых. Мечтала о карьере актрисы. Ее идеалом была Мадхубала, индийская кинозвезда 50-х годов. Портретами Мадхубалы были увешаны все стены в квартире Зинаиды. Вот, пожалуй, и все.

Получалось, что расспрашивать о Губановой больше некого. Будучи замкнутой и нелюдимой, она вряд ли поддерживала отношения с бывшими одноклассниками и студентами училища. А в каком Доме культуры Зинаида вела танцевальный кружок, Марианна не знала.

Смирнов решил действовать простейшим способом – обойти Дома культуры, расположенные ближе всего к месту жительства Губановой. Он взял телефонный справочник, выписал адреса и отправился на поиски. Ему повезло. Во втором по счету Доме культуры директор, строгая пожилая дама в сером костюме, сказала, что помнит Зинаиду Губанову, которая несколько лет работала у них руководителем танцевального кружка для взрослых.

– Очень добросовестная девушка, – похвалила ее директриса. – Отличный специалист. А танцовщица какая! Мы привлекали ее для выступлений на всех концертах.

Всеслав сказал, что его дочь хочет обучаться индийским танцам и что ему порекомендовали Губанову в качестве преподавателя.

– К сожалению, вы опоздали, – развела руками пожилая дама. – Зиночка уволилась года три назад.

– А где она работает сейчас?

– Не имею понятия. Она была довольно скрытной и, когда увольнялась, ничего не сказала о своих планах на будущее.

– Могу я поговорить с кем-нибудь из ее подруг или знакомых? – спросил Всеслав.

– У нее не было подруг, – сказала директриса. – Впрочем, я точно не знаю. Расспросите Лену Шипову. Если Зинаида с кем и делилась своими секретами, то скорее всего с ней.

– Где мне найти Шипову?

Пожилая дама заглянула в расписание, которое лежало на ее столе под стеклом.

– Она на втором этаже, в танцевальном зале. Поторопитесь, молодой человек, скоро у нее начнется занятие по шейпингу.

Господин Смирнов поблагодарил директора, откланялся и легко взбежал на второй этаж. В коридоре раздавались приглушенные звуки фортепиано: видимо, в Доме культуры существовала музыкальная студия.

Сыщик подошел к закрытой двери с табличкой «Танцевальный зал», потянул ее на себя. Зал был просторный, светлый, с паркетным полом, большими окнами во всю стену и зеркалами. Две девушки в трико о чем-то беседовали, сидя на длинной низкой скамейке.

– Могу я поговорить с Леной Шиповой? – обаятельно улыбаясь, спросил Смирнов.

– Да, это я.

Одна из девушек поднялась и подошла к нему. Она выглядела лет на двадцать пять. Ее светлые волосы были гладко причесаны и стянуты сзади в пучок, лицо покрыто мелкими веснушками.

– Я разыскиваю Зину Губанову, – сказал сыщик. – Вы мне поможете?

Он окинул девушку восхищенным взглядом, пуская в ход свои мужские чары.

Лена смутилась.

– Зина давно уволилась, – пробормотала она, краснея. – Я даже не могу вам дать ее адрес. Она… очень мало говорила о себе. А вы были у директора?

– Был. Но адрес Губановой я и так знаю. К сожалению, она там уже не проживает.

Девушка покраснела еще сильнее и посмотрела на часы.

– У меня скоро начнутся занятия…

– Зина с кем-нибудь дружила? – спросил Всеслав.

Эта веснушчатая девушка была пока единственной ниточкой, ведущей к госпоже Губановой.

– Немного… со мной. Хотя… дружбой такие отношения не назовешь. Мы иногда прогуливались в сквере, обедали вместе, разговаривали.

– Что же, Губанова проработала здесь несколько лет, и у нее не было ни одной подруги? – преувеличенно удивился Смирнов.

Девушка пожала плечами, задумалась.

– Знаете… кажется, к ней в группу ходила какая-то ее приятельница. Она приезжала издалека… Однажды Зина пригласила меня за город, в Мытищи. Там и жила эта ее знакомая. Но я не смогла поехать. Больше такого случая не представилось.

Сыщик насторожился. Мытищи! Это шанс.

– Вы не помните, как звали ту приятельницу?

– Валя. Валентина… а вот фамилию не скажу, не знаю.

Смирнов понял, что ему необходимо выжать из этой Лены все. Искать «подругу из Мытищ», отрабатывая бывших одноклассниц, хореографическое училище и курсы индийского танца – дело хлопотное, неблагодарное и почти безнадежное. Все давно разлетелись кто куда, сменили адреса и фамилии.

– Они с Зинаидой были дружны с детства или познакомились позже… как вы думаете?

Шипова напряглась, перебирая в памяти давние подробности.

– Вспомнила! – обрадовалась она, и ее лицо осветилось детской улыбкой, без тени кокетства или фальши. – Зина просто бредила индийскими танцами, она и меня заразила. Оказывается, существует несколько стилей – одисси, манипури, чхау и другие. Каждый стиль имеет свои особенности. Эта Валентина как-то принесла книгу по истории индийского танца… В книге было полно цветных иллюстраций костюмов, поз, жестов рук и абхиная.

– Чего, простите?

– Абхиная! – радостно повторила девушка. – В индийских танцах большое значение имеют выражения лица. Это и называется абхиная. По-моему, в тот день они и подружились – Зина и Валя. Да! Их сблизила любовь к культуре Индии.

– Вам нравится Губанова? – спросил Смирнов.

– Зина очень своеобразна. Она закрыта во всем, что не касается танцев. Для меня общение с ней стало откровением. Индийский танец духовен, он стоит на грани божественного, настолько он неповторим и богат! Зина живет этим… понимаете? Она даже взяла себе индийский псевдоним – Рани – и выступает только под ним. Вы видели, как она танцует?

– Однажды, – соврал Смирнов. – Поэтому и решил разыскать ее. Моя дочь хочет у нее учиться.

Из стеснительной девочки с веснушками Лена Шипова на глазах превращалась в эстета и философа. Она так вдохновенно говорила о Губановой, что сыщик невольно проникся уважением к танцовщице.

– Потом Валентина привезла книгу об известной актрисе Мадхубале, легенде индийского кино, – продолжала Шипова. – Мадхубала родилась с пороком сердца и прожила всего тридцать шесть лет, но успела сняться во множестве фильмов. Зина тогда попросила почитать книгу. Она долго ходила под впечатлением от прочитанного и однажды сказала… что умрет еще раньше, чем Мадхубала.

– Почему она так решила?

– Не знаю… Зина странная.

– Вы полагаете, дружба Губановой и Валентины началась с этих книг? – уточнил Смирнов.

Лена кивнула:

– Теперь я уверена. Прошло около трех лет, многое притупилось в памяти. Поэтому я не сразу сообразила.

– Губанова вела списки людей, посещающих ее кружок?

– Мы все их ведем, – сказала Лена. – Чтобы можно было разыскать человека, если он вдруг перестает ходить. У нас ведь платные кружки.

– А как взимается плата? – спросил сыщик, надеясь, что адрес Валентины обнаружится в бухгалтерии или на корешках квитанций.

Увы! На этот раз ему не повезло.

– Мы сами собираем деньги, – сказала Шипова. – И выдаем квитанции. На них нет адреса, только сумма и фамилия, если вас это интересует.

Всеслав разочарованно вздохнул.

– Не расстраивайтесь, – улыбнулась девушка. – Все равно ни списков, ни квитанций трехлетней давности вы не найдете. Они так долго не хранятся, тем более что кружка индийского танца у нас больше не существует.

– Жаль. А как выглядела Валентина?

– Обыкновенно. Стройная брюнетка, среднего роста… во внешности ничего примечательного. А вот одежда… Они с Зиной обе одевались ярко, броско и навешивали на себя множество украшений.

– Я оставлю вам свой телефон, – сказал сыщик. – Вдруг Губанова позвонит? Или ее подруга Валентина? Сообщите мне об этом, пожалуйста.

Шипова молча записала его телефон в журнал посещений.

Господин Смирнов вышел из Дома культуры и окунулся в сырую прохладу дождливого дня. С мокрых листьев слетали тяжелые капли. Машины, проезжая, поднимали веера брызг.

«По крайней мере теперь я знаю, как зовут эту неуловимую подругу из Мытищ, – подумал он. – Валентина! Но что дальше? Найти ее по одному только имени невозможно».

* * *

Неделина и Скоков обсуждали детали ночной церемонии Поклонения Лотосу.

– Сколько гирлянд из электрических лампочек можно будет разместить во дворе? – спросила Варвара Несторовна.

– Штук пять, – ответил администратор. – За электрику отвечает Саша Мозговой. Он считает, часть гирлянд придется время от времени отключать, чтобы создавать эффекты темноты, сменяющиеся яркими вспышками света.

Садовник был незаменим при подобных увеселительных мероприятиях: он исполнял обязанности электрика, столяра и слесаря, не говоря уже о мелких поручениях – что-нибудь принести, передвинуть, вкопать и прочее.

– Цветов хватит? – поинтересовалась Неделина.

С самого начала разговора она примеривалась, как бы спросить Скокова о лотосе, который оказался у нее на столе, чтобы это вышло естественно.

– Цветы я заказал, – ответил администратор. – Больше чем достаточно.

– Кстати, Терентий Ефимович, я же строжайше запретила рвать лотосы в нашей теплице и водоемах. Они и так плохо растут!

– Совершенно с вами согласен, – кивнул Скоков.

– А вчера кто-то положил сорванный цветок на мой стол! Это что, вызов?

– Я сам удивился, Варвара Несторовна. Вхожу в ваш кабинет, а на столе лежит лотос…

– Разве это не вы принесли цветок? – перебила его Неделина.

Администратор смешался. Он нервно поправил галстук, словно тот давил ему на горло.

– Как вы могли подумать… – хрипло пробормотал он. – С какой стати я стану обрывать цветы?

– Но ведь ключ от кабинета был только у вас.

– Да… – еще больше смутился Скоков. – У меня. Я пришел, открыл замок, но не успел войти… потому что в это время зазвонил телефон в холле. А потом, когда я вернулся, из вашего кабинета вышел Рихард Петрович. Он… едва не стукнул меня по лбу дверями! Говорит, мол, ждал Варвару Несторовну, думал, успею с ней поговорить до начала групповых занятий, а она задерживается. Я сказал, что вы придете попозже. Он кивнул и отправился к себе в зал. После этого я вошел и… увидел цветок. Решил, что это он принес. Для вас. Поэтому я промолчал, не стал шум поднимать.

Неделина почувствовала, как вся кровь бросилась ей в лицо, жар опалил щеки, растекся по шее; в груди всколыхнулась волна страха, смешанного со стыдом и тайной радостью. Она тут же забыла, какое неприятное впечатление произвело на нее появление цветка. Лотос принес Рихард! Значит…

«Ничего это не значит, – оборвала она себя. – Ничего! Кто угодно мог принести цветок, пока Скоков говорил по телефону. Он мастер вести нескончаемые беседы».

Не поднимая глаз, она глубоко вздохнула, скрывая свое замешательство.

– Спасибо, Терентий Ефимович, – сказала Неделина. – Можете идти. И… позовите ко мне господина Владина.

– Хорошо.

Скоков вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, а она схватила зеркальце – посмотреть, все так ли она хороша, не портит ли ее жаркий румянец?

Оказалось, что не портит. Из зеркальца на Варвару Несторовну глянули безумные синие глаза под жгучими бровями; черные завитки обрамляли белое лицо, горящие щеки; губы блестели в чувственном изгибе… Хороша! В пору юности не была лучше. Что юность? Бледная заря… в преддверии разгорающегося полдня.

– Вы меня звали, Варвара Несторовна?

Неделина бросила зеркальце, как будто оно обожгло ей руку.

Владин принял это за гнев. «Царица Савская» пылает негодованием. По какому поводу, интересно? Кто разбудил сей вулкан прекрасный?

– Звала, Рихард Петрович, – с дрожью в голосе ответила она. – Присаживайтесь.

Он сел, пряча улыбку. Не мог совладать с собой при виде нее.

– Это вы принесли вчера лотос и положили мне на стол?

– Я?! – удивился Владин. – Помилуйте, Варвара Несторовна, зачем бы я стал это делать?

Уже закончив фразу, он пожалел о ней. У Неделиной изменилось лицо – побледнело и как бы застыло.

– Вы входили в мой кабинет, хотели поговорить, – безжизненно-холодным тоном произнесла она. – Терентий Ефимович столкнулся с вами.

– Да… я действительно заходил. Хотел посоветоваться по поводу фейерверка, но вас не было. А у меня начинались групповые занятия. Я решил, что приду в другой раз, и… так и сделал. Цветок уже лежал на столе, когда я вошел.

«Кто из них врет? – подумала Варвара Несторовна, ощущая, как жар в ее груди сменяется ледяным ознобом. – Скоков или Рихард?»

– Я запрещаю рвать лотосы до церемонии! – сказала она, действуя скорее по инерции, чем по здравому смыслу.

– Понял, Варвара Несторовна.

Его глаза ничего не выражали, кроме обычной вежливости. Если бы она так же умела владеть собой!

– Идите, Рихард…

Она опустила отчество, и эта невинная оплошность сказала ему больше, чем следовало. Поправляться было поздно. Неделина опустила голову, приняв занятой вид. Господин Владин встал и молча вышел. Он размышлял над странной переменой, которая произошла в Варваре Несторовне из-за его слов. Ей хотелось, чтобы цветок принес именно он? Или она расстроилась, лишившись повода сделать ему выговор? И то и другое давало ему шанс.

Едва за инструктором закрылась дверь, как в кабинет Неделиной влетела Марианна.

– Я больше не могу! – всхлипнула она, падая в кресло. – Это выше моих сил! Чуть ли не каждый день ко мне пристает нищий! Я… боюсь подходить к воротам. Он поджидает меня в своих ужасных, вонючих лохмотьях, пристает, хватает грязными руками, а теперь… теперь… еще и в любви вздумал объясняться!

– Как?!

Варвара Несторовна решила, что ослышалась.

– Представляете себе?! Он влюбился! Ему уже не надо моих денег, он желает ответных чувств! Этот… оборванец, алкаш… синий с перепоя, требует от меня… любви!

Марианна выглядела такой несчастной, измученной и растерянной, что Варвара Несторовна невольно прониклась к ней сочувствием. Нищий досаждал всем, но к Марианне он действительно питал особое пристрастие. Однако… влюбился! Надо же!

– А ты что?

Госпожа Былинская от этого вопроса подскочила как ужаленная.

– Я?! Вы шутите, Варвара Несторовна, или издеваетесь надо мной?

– Но ведь нищий не виноват, что полюбил тебя, – пряча смех в глазах, сказала Неделина. – Перед любовью, как и перед смертью… все равны.

Марианна посмотрела на нее, как на умалишенную.

– Ну, что глазами-то сверкаешь? – уже открыто засмеялась Варвара Несторовна. – Это злость – от сатаны, а любовь – от бога. Разве такое чувство можно деньгами мерить? Подумаешь, нищий! Он, чай, не урод какой – рослый, здоровый мужик, – его бы отмыть, отчистить, приодеть. Глядишь, и засверкает.

– Вы серьезно? – У Марианны от таких слов даже слезы иссякли. – А пьянство? Он же не просыхает!

– Бросит! – убежденно заявила Неделина. – Любовь и не такие чудеса творит. Ей на этой земле все подвластно. Ты-то ему симпатизируешь?

– Кому, нищему?

Марианна никак не могла взять в толк, шутит Варвара Несторовна или… Да нет, какое там «или»! Хозяйка просто развлекается, получает удовольствие от ее глупого вида и еще более глупых жалоб.

– Ты посмотри на Кутайсова! – словно в подтверждение ее мыслей, сказала Неделина. – И собой недурен, и чистый, опрятный, и не пьет, и деньги заработать умеет, и пыль дамам в глаза пустить. А разве от него дождешься искренней любви? Бедная Зина! Сколько она за ним побегала, поунижалась… да все напрасно. Ты погляди на его слащавую рожу-то! Он же никакой вины за собой не чувствует! Женщина из-за него жизни лишилась, а этот гусь ходит как ни в чем не бывало и всем вокруг глазки строит. Тьфу! Уж лучше нищий, чем такой индюк, как Кутайсов!

– Так Зина же… не по-настоящему его любила. И жизни не лишалась… Это мы все разыграли, – робко возразила Марианна.

– Я теперь уже и не знаю, – притворно вздохнула Неделина. – Вдруг она решила сыграть по своему разумению? Может, пока она за Кутайсовым бегала, он ей по душе пришелся. Разве не бывает такого? И бродит за нами ее призрак, мстит за поруганную честь, за отвергнутые чувства.

– Вы меня нарочно пугаете, Варвара Несторовна, – побледнела Марианна. – Вот и сыщик думает, будто Зина умерла…

– Что-о?! – Неделиной второй раз за сегодняшний день стало дурно. – Ты что болтаешь? Как это – умерла? Мы же…

– Так и я ему говорила… что… ну, не может такого быть… – поспешно забормотала Марианна, путаясь в словах. – А он… меня подозревает. Сказал, что я Зину убила!

Варвара Несторовна потянулась к графину с водой.

– Да что ж это творится?! – возмутилась она, хватаясь за сердце. – Подай стакан.

Докторша взяла с полки стакан, налила в него воды и протянула Неделиной. Та сделала пару глотков, успокаиваясь.

– Я себе шучу, развлекаюсь, а… дело вон как обернулось! Почему он вдруг решил, что Зины нет в живых?

– Он точно не знает, – перешла на шепот Марианна. – Он только предполагает. Куда она могла деться? А?

– Да зачем же нам ее убивать? – снова разволновалась Неделина.

Ей впервые стало по-настоящему страшно. Не оттого, что в салоне появляется призрак, – это, конечно, тоже наводило на нее суеверный ужас – но истинная, непридуманная смерть Зинаиды Губановой могла привести к непредсказуемым последствиям. Как они с Марианной докажут свою невиновность?

Глава 11

– Валентина… – задумчиво произнесла Ева. – Да, не много ты накопал. Знаешь, сколько в Мытищах Валентин?

– Догадываюсь, – угрюмо пробурчал Смирнов.

– А что, если проникнуть в квартиру Губановой? Может быть, там обнаружатся хоть какие-нибудь следы… У каждого человека, даже такого замкнутого, как эта Зинаида, наверняка есть записные книжки, старые письма, открытки. Ты не спрашивал насчет ключа?

– От квартиры, что ли?

– Ну да. Люди иногда оставляют ключи соседям или знакомым, чтобы те наведывались, поливали цветы.

– Только не она, – вздохнул Славка. – Судя по всему, Губанова никому из соседей ключи от своей квартиры не оставляла. А близких знакомых у нее не было. Во всяком случае, я их не установил. Разве что Марианна Былинская и госпожа Неделина. Но у них ключей нет, я спрашивал. По замыслу, Губанова не собиралась уезжать далеко, за тридевять земель, и вполне могла бы наведываться и сама следить за квартирой. Ей незачем было поручать это постороннему человеку.

– Так, может, она и наведывается? – предположила Ева.

– Не исключено. Но чтобы это выяснить, придется глаз не спускать с ее дома круглые сутки. Кто это будет делать?

– Никто… – сокрушенно вздохнула Ева.

Смирнов полез в папку и достал несколько фотографий.

– Хочешь посмотреть? Это групповые снимки сотрудников салона «Лотос». Заодно расскажешь мне, кто есть кто, чтобы я на празднике не путался.

– Где ты это взял? – Ева с интересом уставилась на фотокарточки. – Неделина дала?

– Угу.

Четверть часа они посвятили изучению внешности членов персонала салона. Марианну и Варвару Несторовну Смирнов знал, а вот остальных…

– Это Кутайсов, – показывала Ева. – Потомок героя Бородинской битвы, неотразимый красавчик гусар. Тот самый «жестокий Ромео». А это администратор – Терентий Ефимович Скоков.

– Солидный мужчина, – заметил Всеслав. – Сколько ему? Лет сорок?

– Около того. По-моему, он тайно влюблен в Неделину.

– Откуда ты знаешь?

– Женская интуиция, – улыбнулась Ева. – Он провожает ее таки-и-ми взглядами!

– Ладно. А это кто?

– Массажистка, Ольга Лужина. Устроилась в салон позже всех. Как она тебе?

– Бесцветная дама. Замужем?

– Вроде нет. Тебе, Смирнов, следовало выяснить подробности у хозяйки «Лотоса»! – назидательно сказала Ева. – Мои сведения могут быть недостоверны.

– Предпочитаю взгляд со стороны, – возразил сыщик. – Что это за китаянка?

– Не китаянка, а Сэта Фадеева, специалист по тонкостям восточных церемоний. Очень худая, очень занудная и… как бы правильнее выразиться… проницательная особа. Возможно, занималась гипнозом. Взгляд как у гадюки.

– Ты смотрела в глаза гадюки? – рассмеялся Всеслав. – Интересно, где?

– В зоопарке! – Ева легонько хлопнула его фотографией по лбу. – Будешь острить, больше ничего не скажу!

Смирнов поймал ее руку и поцеловал чуть выше запястья.

– Прости… Я весь внимание.

– Итак, пошли дальше. Вот этот молодой человек, – она показала на второго инструктора по восточным боевым искусствам, – Рихард Владин, примечательная личность. Не так обаятелен, как Кутайсов, но гораздо более достойный мужчина. Если бы мне пришлось выбирать, то я бы предпочла… Владина.

– Понятно. В салон тебя пускать теперь нельзя, – строго сказал Всеслав. – А то я умру от ревности.

Ева подняла на него возмущенные глаза. Не хватало, чтобы он ограничивал ее свободу!

– Шутка, – примирительно улыбнулся сыщик. – Ты можешь делать все, что захочешь, дорогая Ева. Я уберу с дороги любого конкурента.

– Прекрати!

Она покраснела и надулась.

– Кто это примостился с краю? – перевел он ее внимание на фотографию.

– Садовник, Саша Мозговой. Специалист широкого профиля – от обслуживания сада и теплиц до выполнения столярных и слесарных работ. Штат у Неделиной небольшой, но правильно подобранный – совместительство решает много проблем.

Одна из фотографий запечатлела двух женщин, стоящих во дворе на фоне здания салона, – Марианну и пышноволосую брюнетку с выразительными глазами и сросшимися на переносице бровями.

– Это и есть Зинаида Губанова? – спросила Ева.

– Ага. Колоритная дама. Действительно похожа на индийскую актрису.

Ева все еще не отказалась от идеи проникнуть в квартиру танцовщицы.

– Ты ходил в жэк? – вернулась она к своему предложению. – Они могут открыть квартиру.

– Только по необходимости, – сказал Смирнов. – Если трубы потекут или пожар случится. Чтобы взламывать чье-то жилище, нужны основания.

– Человек пропал! Разве это не основание?

– Это для нас Губанова пропала. А для соседей она умерла, ты что, забыла? Они считают, что квартира либо кем-то унаследована, либо… Вообще, какая нам разница? В жэке никаких отметок о смерти жилички нет, для них квартира просто временно закрыта. Человек мог уехать к родственникам, на заработки… Чтобы они начали предпринимать какие-то действия, должно быть возбуждено уголовное дело по факту пропажи Губановой. Тогда ее будет искать милиция. Хотя… скорее всего безрезультатно. Сколько по Москве таких пропавших? Пруд пруди! И кто подаст заявление на розыск? Близких у Зинаиды нет. Соседям на все плевать. Неделина? Ей это совсем ни к чему. Она потому и обратилась к частному сыщику, что избегает огласки. Получается замкнутый круг.

– Да… – согласилась Ева. – Невесело. Остается проникнуть в квартиру самовольно.

– Но это же взлом! – возразил Смирнов. – Нарушение закона. Если поймают, не отмоешься.

– Надо, чтобы не поймали.

– Нет уж! – рассердился сыщик. – Лезть в чужую квартиру – последнее, на что я соглашусь. Если возникнет насущная необходимость. Пока ее нет, лучше использовать консервативные методы. Розыск, слежка…

– За кем ты собираешься следить? – фыркнула Ева. – За Марианной? Или за хозяйкой салона? Больше-то ведь не за кем!

– Лезть в квартиру – ничем не лучше, – парировал Смирнов. – Думаешь, там хранятся ответы на все вопросы? Очень сомнительно. Не мы с тобой одни такие умные! Если в квартире что-то и было, этого уже нет, поверь моему опыту. Неужели Губанова, решившись скрыться по неизвестным нам мотивам, оставит у себя дома следы, по которым ее можно будет отыскать? Она не так глупа. А если ее исчезновение связано с третьими лицами, то они тем более постарались избавиться от улик.

Ева вынуждена была согласиться, что Всеслав рассуждает правильно.

– Послушай… а у Зинаиды был любовник? Сколько ей лет, кстати?

– Двадцать восемь.

– Ну! Не могла же она все это время жить одна?

– Единственный мужчина, которого можно связать с танцовщицей, – это Кутайсов, – заявил сыщик. – Других просто нет в нашем поле зрения. То, что он якобы не отвечал Зинаиде взаимностью, еще не факт. Они могли притворяться, чтобы не ломать начатую игру.

– Они могли договориться, – согласилась Ева. – Тогда Кутайсову должно быть что-то известно. Попробую вызвать его на откровенность.

– Только осторожнее, – предупредил Смирнов. – Вряд ли он сам проболтается. А давить на него не следует.

Они некоторое время молчали, обдумывая сказанное.

За окном сгущалась темнота. Сырая безлунная ночь опускалась на город. Моросил мелкий надоедливый дождь, оставляя на стеклах бисеринки влаги.

Ева зажгла желтый торшер, и сразу стало уютно. Напитанный дождем мрак отступил, и только через открытую балконную дверь доносился монотонный шорох капель.

* * *

Аркадия Кутайсова раздражало все – необходимость изо дня в день являться на работу, расточать любезности перезрелым состоятельным дамам, которые мнили себя неотразимыми красотками, изображать этакого супермена, способного одним ударом свалить быка, источать сексуальные флюиды и прикидываться непревзойденным любовником. Ему осточертело притворство, назойливость женщин, привыкших получать желаемое любыми средствами, и даже красивая легенда о героическом роде Кутайсовых.

Портрет молодого генерала, отмеченного царской милостью и стяжавшего славу на Бородинском поле, вызывал у Аркадия зависть, смешанную с негодованием. Чем этот чернявый офицерик с бакенбардами и легкомысленно вьющимися кудрями заслужил у судьбы подобную благосклонность? И почему Аркадию, который ничем не хуже, а во многом и превосходит далекого предка, приходится зарабатывать на жизнь в каком-то бабском салоне, кривляясь перед расфуфыренными и раскрашенными клиентками, из которых каждая вторая мечтает затащить его в постель?!

При мысли о постели господин Кутайсов впадал в настоящее бешенство. Он не альфонс, не жиголо, обязанный угождать этим… нахальным, неудовлетворенным самкам, забывшим всякий стыд в погоне за удовольствиями! Куда смотрят их «крутые» мужья и престарелые богатые любовники, оплачивая сомнительные развлечения своих подруг?

Приступ бешенства затихал, и Кутайсов принимался за свою работу – обучал дам приемам и технике восточных боевых искусств. Он отдавал себе отчет, что больше половины клиенток посещают его группу не столько ради боевых навыков, сколько из интереса к инструктору.

– К интимным отношениям вас никто не склоняет, – время от времени объясняла ему госпожа Неделина. – У нас не бордель, а элитный салон. Но вежливость, предупредительность и внимание к посетительницам – наша традиция, от которой зависит приток клиенток, доход и, следовательно, ваша зарплата, уважаемый Аркадий Васильевич.

В такие минуты Кутайсов готов был удушить красивую, полную достоинства и довольную собой хозяйку «Лотоса». Ее властные интонации и «царские» повадки вызывали у него благородное возмущение. Что она мнит о себе? Подумаешь, жена какого-то выскочки, новоявленного буржуа средней руки, сколотившего капитал в смутное время! Наверняка ее драгоценный супруг привык ловить рыбку в мутной воде. А она строит из себя венценосную особу! Надоело ей, видите ли, быть простою крестьянкой, хочет стать столбовою дворянкой!

Разумеется, вслух ничего подобного Кутайсов не высказывал и не подавал вида, что подобные мысли вообще приходят ему в голову. Как можно? Если быть честным, то работа инструктора в салоне была легкой, зато щедро оплачивалась. Потерять такое доходное место Аркадию не хотелось, вот он и терпел. В глубине души, под маской высокомерия он прятал трусость и неспособность утверждать себя в мужском обществе, играя в суровые мужские игры. Даже роль презираемого им «новоявленного буржуа», с которой успешно справлялся господин Неделин, была ему не по плечу. Поэтому женский контингент «Лотоса», что греха таить, вполне подходил Кутайсову. И его раздражение и недовольство окружающими на самом деле были выражением недовольства самим собой. Увы, даже перед женщинами ему приходилось ломать комедию, изображая сластолюбивого Дон Жуана, тогда как при одной мысли о фиаско в постели Аркадий покрывался холодным потом.

Особенно невмоготу ему стало после того нелепого случая с Зиной Губановой. Кто мог представить, что все так трагически закончится? Сначала она не выказывала интереса по отношению к нему, да и сама не соответствовала его вкусам – слишком страстная, безрассудная, она пугала его бурными проявлениями какой-то скороспелой любви, выросшей буквально на ровном месте. И почему она выбрала именно его мишенью для своих ядовитых любовных стрел? Она преследовала его, не давала прохода, у всех на виду откровенно вешалась ему на шею. Перед таким стремительным натиском Кутайсов растерялся.

О них начали судачить не только сотрудники салона, но и клиентки. Роковая страсть «индийской танцовщицы» Рани к красавчику инструктору распалила воображение всех, посвященных в историю. Кутайсов не знал, куда деваться от горящих нездоровым интересом взглядов, пересудов и шепота за его спиной. А Зинаида как будто ничего не замечала – она шла напролом, отбросив всякие приличия, условности и правила. Ее путь на Голгофу стал достоянием всех желающих, кому не лень было наблюдать за развитием событий…

Кутайсов удивлялся, страшился, негодовал, пытался вразумить ослепленную любовью женщину, но оказался бессилен противостоять ее безумному порыву. И… сдался. Что он мог сделать, в конце концов? Заткнуть ей рот, связать, запереть в каком-нибудь подвале? Такие мысли иногда посещали его, но ненадолго. Вспышки гнева быстро сменялись периодами апатии. Аркадий решил, что бороться со стихией бесполезно, лучше переждать. Рано или поздно любой ураган, любая буря улягутся… и наступит привычное спокойствие. Ни один шторм не длится бесконечно.

Придя к сему философскому выводу, господин Кутайсов, по крайней мере внешне, начал выражать холодную терпимость по отношению к пылкой поклоннице. Он не отталкивал ее, не взрывался возмущением, не читал нотаций и принимал ее знаки внимания как надоедливую, тягостную необходимость. Аркадий как будто смирился, и тут… история сделала неожиданный поворот.

Тот сумасшедший день, когда Рани устроила свой зловещий спектакль, Кутайсов помнил до мельчайших подробностей. Танцовщица вышла на импровизированную сцену в ярко-алом шелковом наряде, босиком, сверкая и звеня украшениями. Ее накрашенное лицо с традиционной красной точкой между бровями имело то особенное, неповторимое выражение обещания, преддверия такой восхитительно-обнаженной, творящейся на глазах у всех любовной драмы… что Аркадий невольно затаил дыхание. Все замерло. При первых звуках индийской музыки танцовщица повернулась к Кутайсову, пожирая его глазами; ее руки вспорхнули вверх и поплыли в воздухе, как дымка… тело неуловимо изгибалось, повторяя завораживающий, нарастающий ритм… Это был не танец – это была поэма, говорящая языком движений и мимики, древних, как сама жизнь. В конце танца исполнительница выхватила воображаемый кинжал и вонзила его в свое сердце, опускаясь к ногам «жестокого возлюбленного». По залу прокатился вздох ужаса и восхищения…

Под оглушительные аплодисменты и крики «Браво!» Рани изящно поклонилась и скрылась за норэном, разводящимися занавесками для дверных проемов. Сколько ни требовали ее выхода потрясенные зрители, танцовщица так больше и не появилась. Она сразу вызвала такси и уехала домой.

Кутайсов также поспешил скрыться от любопытных взглядов, отправившись к себе. В Комнате для упражнений гулял ветер. Кто-то открыл окно, и низкий длинный подоконник из полированного дерева весь был усыпан снежинками. Аркадий выглянул во двор, в густые зимние сумерки, вдыхая морозную свежесть. Порыв ветра со снегом охладил его горящее лицо. «Пожалуй, и мне пора», – подумал он. Скандальная выходка Зинаиды с этим вызывающим танцем произвела на него неприятное впечатление. Пора положить конец безобразию!

Кутайсов быстро собрался и, стараясь никому не попадаться на глаза, выскользнул из салона.

– Дурацкое представление! – ворчал он себе под нос, кутаясь от метели в широкий шерстяной шарф. – Только свяжись с истеричной бабенкой, и она начнет выкидывать фокусы почище циркового артиста! Проклятие…

Этот шарф наряду с привычкой ворчать по любому поводу служили предметом беззлобного подтрунивания над Аркадием его коллеги Рихарда Владина. В целом инструкторы не конфликтовали друг с другом, и Рихард прекращал шутки, как только замечал недовольство товарища.

События, которые так взбудоражили Кутайсова, изменили уклад его жизни, происходили больше года назад, но до сих пор их отголоски больно ударяли по нему, возвращаясь беспощадным, разящим бумерангом. Почему? За что? Аркадию приходилось расплачиваться за грехи – вынужденные, на которые его толкнула взбалмошная, неугомонная Зинаида. Впрочем, о покойных плохо не говорят…

Появление в салоне «красной танцовщицы» застало Кутайсова врасплох. Слухи поползли, быстро распространяясь, как всегда бывает с невероятными, эпатирующими публику сплетнями. Привидение! Это уж слишком. Перебор! Даже для Неделиной с ее дикими, несусветными выдумками. Диета на основе сушеного лотоса, какая-то дурацкая мука из его же семян, заумные церемонии, как при дворе китайского императора, – это еще куда ни шло. Но призрак?! И люди не только поверили, они с удовольствием поддерживают глупую идею, передают ее из уст в уста.

Когда Аркадий осознал, что «красная танцовщица» – не кто иной, как загубленная душа Зинаиды, которая является, дабы отомстить обидчику, его возмущению не было предела. Ему и так беспрерывно перемывали кости, а теперь он и вовсе стал персоной «номер один». Мало того: на него стали косо посматривать. Довел, дескать, молодую красивую женщину до самоубийства и ходит себе, в ус не дует! Каково?

Сам Кутайсов ни разу привидения не видел. Оно попадалось на глаза преимущественно дамам с расшатанной психикой или со склонностью к неуемным фантазиям. Размышления на эту тему привели Аркадия к выводу: слухи раздувают нарочно, превращая трагедию в рекламный трюк. А что? Помнится, «великолепная Варвара» когда-то предлагала устроить нечто подобное. Вот и накаркала. Что за женщина! Готова даже смерть сотрудницы использовать в качестве приманки!

Шло время, а слухи не только не затихали, они разгорались все больше и больше. Кутайсов устал доказывать, насколько они беспочвенны. Пусть люди сами себя обманывают, раз им так хочется. Желают видеть парящую по коридорам и темным закоулкам салона «красную танцовщицу» – на здоровье!

– Аркадий Васильевич! Я к вам по поводу праздника. Разрешите?

Кутайсов вздрогнул. Он так задумался, что не заметил Сэты Фадеевой, вошедшей в Комнату для упражнений.

– Пожалуйста. – Инструктор быстро надел маску дамского угодника. – Рад вас видеть, Сэта Викторовна. У меня все готово.

Он выбрал из группы несколько девушек и готовил с ними показательное выступление: композицию из движений тай-цзи и вин-чун. Они все отработали, но еще ни разу не репетировали в костюмах. Сэта принесла красные и черные атласные кимоно, головные повязки и плетеные пояса.

– Красиво, – одобрил Аркадий. – Сегодня устроим генеральную репетицию. Вы придете?

Госпожа Фадеева степенно кивнула. Она надела тонкий обтягивающий трикотажный костюм и выглядела в нем как экспонат для изучения строения женского скелета.

Глава 12

Разговор с Неделиной произвел странное впечатление на Марианну. Отвратительный попрошайка перестал казаться ей столь же отталкивающим, как прежде. Разумеется, не может быть и речи о каких-либо чувствах к нему, но… крошечная, почти незаметная капелька снисхождения зародилась в одиноком сердце госпожи Былинской.

Ей исполнилось двадцать девять лет, и она еще не была замужем. Мужчины охотно за ней ухаживали, легко шли на сближение, но жениться не торопились. В юности у нее был бурный роман со спортсменом, едва не закончившийся свадьбой. Вмешались родители.

– Ты еще ребенок, только школу окончила, – уговаривал Марианну отец. – А твой мотоциклист то на тренировках, то на соревнованиях. Что вы будете делать? На какие средства жить? Тебе надо учиться, дочка. Подожди годик, присмотрись к своему избраннику, подумай.

Свадьбу решили отложить на год. Марианна поступила в медицинский, а ее жених продолжал спортивную карьеру. Они перезванивались, из каждой поездки спортсмен привозил ей подарки, сувениры, хвастался завоеванными наградами. Однажды он уехал на очередные соревнования и пропал. Ни звонка, ни письма. Марианна плакала по ночам, рисовала воображаемые картинки несчастий, которые могли приключиться с ее ненаглядным. Все оказалось значительно проще. Мотоциклист, у которого отбоя не было от восторженных поклонниц, познакомился с другой девушкой и увлекся ею. Марианна жила в Москве, далекая и недоступная, а эта – милая, покладистая, ласковая – была рядом, стирала рубашки, таскала сумки с едой, согревала казенную постель. Жених не устоял.

– Вот видишь, – сказал отец, когда от парня пришло долгожданное письмо. – Разлука все расставляет по местам.

В заветном конверте оказалась страшная новость, которая оглушила Марианну. Из глаз брызнули слезы, в голове помутилось… Мотоциклист признался, что полюбил другую, а с Марианной у него была дружба, ошибочно принимаемая за нечто большее. Он желал бывшей невесте счастья и всяческого благополучия.

За первым любовным крушением последовала вереница разочарований. Подружки повыскакивали замуж, а Марианна с головой погрузилась в учебу. То ли ей не везло с мужчинами, то ли она была излишне строга и многого от них хотела, но все знакомства, встречи и ухаживания заканчивались одним и тем же: разрывом. Кого-то не устраивала она, кто-то не устраивал ее…

Мысль о замужестве постепенно угасала, пока не превратилась в приятную недосягаемую мечту. Марианна решила не загадывать о будущем, а брать то, что жизнь дает ей сегодня. У нее появился любовник – военный врач, женатый мужчина тридцати пяти лет, положительный, без вредных привычек. Раз в неделю они с Марианной уезжали к нему на подмосковную дачу, гуляли по пустынному поселку, жарили мясо на костре, пили вино. Вечером, уставший от любовных объятий, довольный, Валерий вставал с постели и выходил в другую комнату. Марианна знала, зачем. Он украдкой звонил по мобильному телефону жене, стараясь, чтобы любовница не услышала. В эти мгновения Марианне хотелось провалиться сквозь землю. Но когда Валерий возвращался, она делала безмятежный, веселый вид. Зачем портить настроение себе и ему – все равно ничего не изменится.

Утром следующего дня они поднимались в пять часов, тщательно ликвидировали следы своего пребывания в дачном доме и возвращались в Москву. У Валерия была машина, купленная тестем, начальником госпиталя, где он работал хирургом, а его жена – терапевтом. Дача, куда он привозил Марианну, тоже принадлежала родителям жены. Так что семейные узы являлись необходимым условием благосостояния Валерия.

В один из ненастных осенних вечеров, когда по крыше дачного домика стучал проливной дождь, а в облетевшем унылом саду среди голых ветвей свистел ветер, Марианна задала Валерию неуместный, ненужный вопрос:

– Ты меня любишь?

– Конечно, – легко, не задумываясь, ответил он и положил на ее плечо большую теплую ладонь. – Конечно, люблю.

Таким же спокойным, уверенным тоном он сказал бы о чем угодно – «Какая ужасная нынче погода», например, или «Уже поздно, давай спать». И Марианна по-настоящему ощутила, что такое одиночество. Это когда люди находятся бок о бок, но обитают в разных мирах. Каждый в своем.

Она поняла: лучше ни о чем не спрашивать. Тогда можно придумать себе любовь и тешиться ею. А если посмотреть на их отношения трезво, то сразу станет ясно – Марианна для Валерия ничего не значит, она – просто еще одна удобная, красивая забава, с которой так приятно развлекаться. Но если она начнет его обременять, Валерий расстанется с ней так же легко, как со старой, отслужившей срок вещью.

Наверное, Марианну привлекло в Зинаиде Губановой то же одиночество, которое она открыла в себе. Глаза танцовщицы были черны и глубоки, как колодцы.

– Любовь – это сказка, – сказала она однажды. – Приманка для доверчивых душ.

Зинаида переносила свои чувства и мечты в танец. Окружающий ее чужой и порой враждебный мир она заменила пленительным миром танца, отдавая ему свою страсть, надежды и печали.

– У тебя есть мужчина? – спросила Марианна, когда они сблизились.

– Зачем? – удивилась танцовщица. – Мужчины фальшивы, как треснувшая свирель. От их песен пропадает любовь к музыке.

Госпожа Былинская загорелась было доказывать неправоту Зинаиды, но почувствовала дефицит аргументов. Она не стала рассказывать приятельнице о своем любовнике. Танцовщица и вовсе была не склонна к откровенности. Она выражала себя в движениях, и это полностью ее удовлетворяло. Полностью ли?

Марианне нравились сотрудники «Лотоса», но подружилась она только с Губановой. Госпожа Неделина была хозяйкой салона, и доверительные отношения – это все, на что могла рассчитывать докторша. Сэта Фадеева не подходила по возрасту и темпераменту; массажистка Лужина пришла работать недавно; с мужчинами Марианна дружбы не заводила. Она взяла себе за правило исключительно деловой стиль общения с коллегами по работе. Единственный, кто ее раздражал, был Кутайсов. Его слащавая физиономия и гусарские замашки выводили Марианну из себя. А после непонятного происшествия с Зиной Кутайсов вызывал у нее отвращение.

Намеки сыщика заставили Марианну поволноваться. Неужели он действительно подозревает ее в убийстве подруги? И вообще, с чего он взял, будто Зинаиды нет в живых? Последний вопрос обдал докторшу холодом. Если Губанова мертва, что за призрак посещает салон «Лотос»? Выдумка материализовалась или…

Ева приоткрыла дверь в Кухню-гостиную и окликнула госпожу Былинскую:

– Марианна, вы не очень заняты?

Докторша очнулась от глубоких раздумий.

– Нет-нет… входите, Ева. Я как раз собиралась немного отдохнуть.

Марианна лукавила. Сегодняшний день пошел насмарку. Хорошо, что она успела заранее все подготовить к празднику. Мысли, одна абсурднее другой, не давали ей покоя. А работать в состоянии замешательства Былинская не умела. Она путалась, все валилось у нее из рук.

Ева осторожно присела на краешек низкого твердого дивана.

– Мне хочется поговорить с вами о Кутайсове, – просто сказала она. – Вы не возражаете?

Каждому сотруднику салона Неделина внушила незыблемое правило – клиент превыше всего. Поэтому Марианна сразу переключила внимание на Еву.

– Я вас слушаю.

– Это правда, что он… что из-за него одна девушка покончила жизнь самоубийством? Она работала хореографом у вас в салоне.

Докторша растерялась. Ева на это и рассчитывала.

– Н-ну… – Марианна искала выход из создавшейся ситуации. Говорить или не говорить? История с привидением у всех на устах, так что молчать глупо. – Почти, – принужденно улыбнулась она.

– То есть как это?

Безобидный на первый взгляд вопрос Евы взбудоражил Былинскую. Какое-то неясное воспоминание зашевелилось в ее сознании, погребенное под более поздними переживаниями и происшествиями.

– Простите… – пробормотала она. – Мне надо подумать.

Марианна встала и нервно зашагала вдоль стола, туда и обратно.

– Но ведь… в таком случае этот Аркадий – ужасный, жестокий человек, – продолжала Ева, мешая докторше сосредоточиться. – Как вы можете продолжать работать вместе с ним? Почему его не уволят?

– Что?.. – рассеянно переспросила Былинская, останавливаясь. – Видите ли… Кутайсов тут ни при чем. Зинаида сама приняла это решение.

Работа памяти необъяснима. Вдруг ничего не значащие фразы произвели неожиданный эффект. Что-то щелкнуло и переключилось в сознании Марианны, извлекая из тумана забвения эпизод, который…

– Ради бога, извините меня, – забормотала она. – Мне… Я должна срочно позвонить одному человеку. Простите, Ева… Мы обязательно поговорим с вами. Потом.

Госпожа Былинская побледнела, затем покрылась красными пятнами. Ее взгляд суматошно заметался по Кухне-гостиной.

– Вы что-то ищете? – спросила Ева.

– Н-нет… То есть да. Где моя сумочка?

Ева подала ей сумку, которая висела на кованом крючке у двери.

– Извините, Ева… – еще раз пробормотала Марианна, выскакивая в коридор.

Рязанцева немного посидела в Кухне-гостиной, любуясь чудесными настенными росписями. Потом ее внимание привлекли приготовленные для праздничного угощения глиняные тарелки, большие горшки, в которых будет вариться желе для якитори, жаровни с древесным углем.

В помещении приятно пахло кайенским перцем и сушеными апельсиновыми корками.

Тем временем госпожа Былинская выбежала за ворота и сразу же попала в объятия нищего.

– Пусти меня! – прошипела она, замахиваясь на попрошайку сумочкой. – Отстань!

В его глазах мелькнуло нечто странное – какая-то осмысленность, сожаление и… тоска. Сегодня он был не похож на себя: от него не разило спиртным, и одежда выглядела чуть почище.

– Где ты живешь? – спросила Марианна, когда он разжал руки. – В подвале?

Нищий кивнул.

Госпожа Былинская вытащила приготовленную заранее купюру, хотя на сей раз оборванец ничего не просил у нее.

– Вот, возьми. Сходи в баню и помойся.

Она мельком взглянула на его руки – они были грязны, но красивой формы, сильные, с крупными запястьями и длинными пальцами. Лицо попрошайки под засаленной панамой с обвисшими полями имело довольно правильные черты; высокий рост и развитые мышцы могли бы сделать его фигуру даже… привлекательной, не болтайся на нем рваные лохмотья. Может быть, это бывший спортсмен, спившийся и выброшенный отовсюду, в том числе и из собственного дома, изгой общества?

Марианна побрела к таксофону. Встреча с нищим пригасила ее порыв, отвлекла от сумбурных мыслей. По дороге она оглянулась. Попрошайка стоял у забора и смотрел ей вслед. Она вспомнила лихого мотоциклиста, первую свою любовь… так и не реализованную.

Уже набирая номер Смирнова, Марианна подумала, что не стоило нестись к уличному автомату сломя голову. Можно было воспользоваться телефоном, установленным в холле или в кабинете Неделиной.

– Алло, – тихо сказала она, услышав в трубке голос сыщика. – Я кое-что вспомнила. Вы не могли бы подъехать?..

Былинская назвала маленький бар, расположенный в соседнем квартале.

* * *

Варвара Несторовна успокоилась. Зловещее предзнаменование не имело пока никаких последствий. Лотос с оторванным лепестком – всего лишь цветок, с которым неаккуратно обошлись.

«У меня чрезмерно разыгралось воображение, – призналась она себе. – Слава богу, это всего лишь мои фантазии».

Празднование трехлетней годовщины открытия салона было назначено на завтра. Неделин вначале категорически отказывался присутствовать, ссылаясь то на занятость, то на плохое самочувствие, но Варвара Несторовна уговорила супруга прийти.

– Если станет невмоготу, уедешь домой, – сказала она. – Муж Сэты Фадеевой тоже будет. Он составит тебе компанию.

– Я его не знаю, – вяло сопротивлялся Иван Данилович.

– Как раз и познакомитесь. Кстати, посмотри, что я приготовила для тебя.

Варвара Несторовна достала из коробки нечто длинное, блестящее, похожее на халат с широкими рукавами, шелковую рубашку и штаны темно-лилового цвета.

– Что это? – удивился Иван Данилович. – Пижама?

– Одеяние восточного владыки! – торжественно произнесла Варвара Несторовна, доставая со дна коробки мягкие туфли с загнутыми кверху носами.

Иван Данилович с ужасом зажмурился. Она что, собирается заставить его напялить эти блестящие маскарадные тряпки?

– Варенька…

– Я тоже надену платье султанши, – не терпящим возражений тоном заявила она. – Мы будем великолепно смотреться вместе.

Неделин поник. Действительность оказалась еще хуже, чем он предполагал. Кажется, отвертеться не удастся. И что у нее за манера – рядить людей шутами гороховыми? Неужели мало того, что они будут торчать ночь напролет вокруг дурацкой лужи с кувшинками, пить саке из глиняных наперстков вместо нормального коньяка и закусывать пресной полусырой рыбой? А вокруг под стук индийских барабанов будут размахивать руками и ногами девицы в немыслимых кимоно!

«Это выше моих сил, – подумал Иван Данилович. – Вырядиться каким-то раджой и до умопомрачения потеть в парчовом халате среди таких же ряженых! Варенька рехнулась. Ее выдумки ни на что не похожи. Она, видите ли, наденет платье султанши! Представляю себе… Боже, как мне все надоело!»

– Я пойду в летнем костюме из хлопка, – сказал Неделин, не глядя на супругу. – Не хочу выглядеть идиотом.

– Это невозможно, Иван, – она грозно сдвинула брови. – Все приглашенные на церемонию должны быть одеты по-восточному. Хочешь, я принесу тебе наряд самурая? С настоящим мечом.

– Варя! – простонал Неделин. – Сжалься! Ну, какой из меня самурай? Ты желаешь превратить нас в посмешище? По-моему, твои праздники… приобретают скандальный оттенок. Почему бы просто не собраться, не посидеть за столом, как все нормальные люди…

– У меня восточный салон, а не вульгарная закусочная! – перебила его Варвара Несторовна. – Нельзя всю духовную культуру сводить к деревенским посиделкам! «Нормальные люди», как ты изволил выразиться, глушат водку ведрами, объедаются до безобразия и, потеряв человеческий облик, сваливаются под столы! Ты это предлагаешь?

– Не утрируй, дорогая. Можно подумать, ты родилась в семье японского императора эпохи Хэйсай, а не в приволжской деревушке Сычуга.

За то время, которое жена занималась салоном «Лотос», Иван Данилович успел поднатореть в восточной терминологии, и теперь это ему пригодилось.

Варвара Несторовна побагровела, не в состоянии вымолвить ни слова. Упоминание о родной деревне подействовало лучше холодного душа. Она застыла как громом пораженная.

Неделин струхнул. Ему еще не приходилось видеть жену в такой ярости. Когда к ней вернулась способность говорить, Варвара Несторовна четко, отделяя каждое слово, произнесла:

– Никогда больше не упоминай об этом, Иван. – Ее глаза сверкали, как очи взбешенной фурии. – Никогда, слышишь?!

Неделин уже пожалел о невзначай вырвавшейся фразе. Черт его дернул за язык! Теперь Варенька неделю будет дуться. Стараясь загладить вину, он взял в руки жесткий тяжелый парчовый халат «восточного владыки», делая вид, что собирается примеривать его.

– Ладно, – вздохнул он. – Придется одну ночь побыть султаном. А как насчет чалмы?

– Головной убор я оставила в кабинете, – делая над собой явное усилие, ответила жена. – Чтобы не повредить перо. Там наденешь.

«Еще и перо! – ужаснулся про себя Неделин. – Господи, дай мне терпения!»

Однако вслух он высказаться не посмел. И только признал внутренне, что обидная для Вареньки фраза вылетела у него не случайно. Он действительно хотел задеть ее, заставить страдать.

Варвара Несторовна с трудом взяла себя в руки. Впервые за всю их супружескую жизнь Неделин нарочно надавил на ее самое уязвимое место. Он сделал это намеренно, желая причинить ей боль. Значит… в их отношениях что-то изменилось. Не в лучшую сторону.

Настроение было безнадежно испорчено, хотя оба старательно делали вид примирившихся супругов.

– До вечера, душенька, – проворковал Иван Данилович, целуя ее в щеку. – Поужинаем вместе. Я куплю твое любимое вино.

Он ушел, а Варвара Несторовна осталась сидеть на тахте, посреди разбросанных «султанских» одежд. В ее сердце все еще кипел гнев. Неприятный инцидент с мужем подействовал на нее сильнее, чем хотелось бы.

– Что же я сижу? – спохватилась Неделина, взглянув на часы. – Пора одеваться, идти на работу.

Она выбрала легкое черное платье в мелкий цветочек, коралловые бусы, браслет и такие же серьги. Этот дорогой, оправленный в золото набор подарил ей Иван на десятилетие их свадьбы. Глаза Варвары Несторовны наполнились непрошеными слезами. Она стала корить себя, что не ценила прежнюю безоблачную жизнь с мужем, наполненную его обожанием, его нежным, неусыпным вниманием…

Откуда-то издалека на образ заботливого Ивана Даниловича наплыл и закрыл его собой образ Рихарда Владина – молодого, сильного мужчины с лицом воина и губами страстного любовника. Что-то хрустнуло… Неделина сломала кисточку, которой подводила глаза. Рассердившись неизвестно на кого, она швырнула обломки под туалетный столик.

В отличие от ее настроения день выдался чудесный – ясный, теплый, свежий после ночного дождя. Тротуары успели высохнуть, промытая листва блестела зеленым глянцем. Люди со светлыми лицами, по-летнему ярко и легко одетые, торопились по своим делам.

В салоне Неделину встретила предпраздничная суета – шум, многолюдье, запахи корзин с цветами, восточных сладостей и курящихся благовоний. В холле на полу лежал ворох атласных лоскутов, стояла коробка с толстыми ароматическими свечами. Стараясь ни обо что не споткнуться, Варвара Несторовна прошла в свой кабинет. Здесь тоже чувствовалось ожидание торжества – в напольных вазах стояли охапки желтых и сиреневых ирисов, на вешалке блестел безукоризненно отглаженный, расшитый золотом наряд султанши, на столе были разложены украшения, веера, коробочки с косметикой и гримом.

Варвара Несторовна подошла к открытому окну. Подходило время обеда. Во дворе Саша с Рихардом развешивали гирлянды из разноцветных электрических лампочек и китайских фонариков. Уборщица подметала дорожки.

В дверь постучали. Сэта Фадеева принесла глаженые костюмы.

– Можно оставить у вас, Варвара Несторовна? – спросила она, щуря и без того узкие глаза. – Больше нет места.

– Оставляйте…

В хлопотах, разговорах и беготне остаток дня пролетел незаметно, и Неделина вспомнила о совместном ужине с супругом, когда он позвонил.

– Ну, что же ты, Варенька, – обиженно ворчал Иван Данилович. – Я тебя полтора часа жду. Остыло все.

Оказывается, уже давно стемнело; в коридорах, комнатах и залах все стихло и опустело. Во дворе в падающем из окна свете было видно, как ветер раскачивает китайские фонарики.

Варвара Несторовна взглянула на часы и ахнула. Начало одиннадцатого! Она быстренько поправила помаду на губах, взяла сумочку и открыла дверь в коридор. Светильники кто-то выключил. У входа в комнатушку охраны на полу и на стенах отражались блики работающего с приглушенным звуком телевизора. В первое мгновение Неделина не сообразила, что за шорох раздается в другом конце коридора. Она повернулась и едва сдержала готовый вырваться крик.

В темном проеме двери Комнаты фресок четко выделялся силуэт женщины, одетой во все красное.

Уже потом, добравшись до дома, Варвара Несторовна подумала, что страшная фигура, кажется, держала в руках свечу. Но припомнить точно она так и не смогла. От ужаса у нее перехватило дыхание, а ноги сами понесли ее к выходу. Мысль о том, чтобы позвать охранника, который смотрел телевизор, просто не пришла ей в голову.

Она выскочила за ворота и пролетела полквартала, пока опомнилась, что мчится на своих каблуках-шпильках по темной улице, не чуя под собой ног. Она даже забыла вызвать такси. Теперь придется ловить машину по дороге.

Это оказалось нетрудно. Сидя в салоне автомобиля и пытаясь отдышаться, Неделина гнала от себя жуткое видение. Водителю трижды пришлось спрашивать ее, куда нужно поворачивать.

Иван Данилович встретил ее с беспокойством.

– Где ты была, Варенька? На тебе лица нет… Что-то случилось?

– Иван, – сказала она, – ответь мне на один вопрос. Это очень важно. Ты веришь в привидения?

Неделин посмотрел на нее долгим странным взглядом.

– По-моему, ты чрезмерно переутомляешься, – наконец сказал он. – Я накапаю тебе валерьянки.

Глава 13

– Завтра церемония в «Лотосе», – сказала Ева. – Что ты наденешь?

– Летний костюм, – не задумываясь, ответил Всеслав.

– Нельзя. Нужно что-нибудь восточное. Хочешь переодеться Кришной? – откровенно смеялась она. – Тебе подойдет. На дудочке играть умеешь?

– Шутишь, – не поверил сыщик. – В обыкновенной одежде не пустят?

– Не-а… Такова традиция. Суровая и бескомпромиссная. Либо ты являешься в восточном облачении и участвуешь в празднике, либо остаешься за забором.

– Черт!

– Ругательства тебе не помогут, Смирнов, – продолжала улыбаться Ева. – Лучше подумай, как выйти из положения.

После долгих препирательств и смеха Ева показала свой наряд, любезно предоставленный ей Сэтой Фадеевой. Это было красное сари с широкой каймой.

– Его надо обернуть вокруг талии и собрать в складки, – объясняла она, пытаясь проделать это. – Так… свободный конец укладывается на груди… и перебрасывается через правое плечо.

Смирнов с улыбкой наблюдал за ее усилиями.

– Не очень-то у тебя получается, – заметил он. – А это что?

– Колокольчики-гхунгру, – старательно выговорила Ева. – Танцовщица надевает их на ноги, чтобы они своим звоном подчеркивали ритм.

До сыщика начал доходить ее замысел.

– Ты собираешься нарядиться «красной танцовщицей»?

– Это произведет фурор! И кое-кто может себя выдать… Ты должен будешь внимательно наблюдать за всеми.

– Боюсь, у меня глаз не хватит, – пошутил Всеслав.

– И вообще, чтобы понять Губанову, надо перевоплотиться в нее, почувствовать себя на ее месте… Тогда придет осознание ее поступков.

– Надеюсь, – без энтузиазма произнес сыщик.

– Для тебя Сэта тоже кое-что передала, – хихикая, сказала Ева. – Вот, смотри. Нравится?

Она расстелила на диване бордовые атласные штаны с широким поясом, выложила кучу позолоченных побрякушек и гирлянду из перьев вперемежку с искусственными цветами.

Смирнов с ужасом взирал на все это «великолепие».

– Они что, с ума там все посходили? – возмутился он, когда к нему вернулся дар речи.

– Пока нет, – невинно опустила глаза Ева. – Но…

– Ладно, – махнул рукой сыщик. – Это меня позабавит.

– Мы с тобой будем изображать индийского бога Кришну и Радху, его божественную возлюбленную.

– Согласен! – обрадовался Всеслав.

– Ну… ты особо не важничай, – охладила его пыл Ева. – Настоящим Кришной будет Кутайсов. Тебе до него далеко! Он даже выучил пару мелодий на флейте.

– При чем тут флейта?

– Кришна чарует мир волшебной музыкой, он играет, танцует и покоряет женские сердца, – со вздохом объяснила Ева. – Темный ты все-таки, Смирнов!

Сыщик не стал спорить. В восточных божествах и ритуалах он разбирался слабо. Поэтому перешел к своему непосредственному занятию – сбору и анализу оперативной информации.

– Кстати, ты поговорила с Кутайсовым? – спросил он.

Ева отрицательно покачала головой.

– Не получилось. Он какой-то злой, взвинченный – не подступишься. Я хотела подробнее расспросить о нем Марианну, но она тоже повела себя странно. Вдруг ни с того ни с сего вскочила и убежала куда-то. Сказала, что ей срочно нужно позвонить какому-то человеку. Как будто в салоне нет телефонов! Их там целых три штуки – в кабинете Неделиной, в холле и у охранников. А Былинская отправилась на улицу!

– Значит, она не хотела, чтобы разговор кто-нибудь услышал.

– Чего это ей приспичило? – удивлялась Ева. – Могла бы заранее спланировать звонок, раз он так важен. У меня сложилось впечатление, что потребность поговорить с кем-то возникла у Марианны прямо при мне.

– О чем вы беседовали?

– О Кутайсове. Я намекала на его жестокое отношение к Зинаиде… в результате чего женщина покончила с собой.

– Тонко… – ехидно заметил Смирнов. – Ловкий, виртуозный ход, достойный гения сыскного искусства!

– А что? Ходить вокруг да около? – обиделась Ева.

– Впрочем… топорные методы иногда производят неожиданный эффект. Знаешь, кому побежала звонить Былинская? – Сыщик сделал выразительную паузу. – Мне! Она назначила встречу в баре, неподалеку от салона. Там подают чудесное рыбное ассорти к пиву…

– Смирнов, не тяни, а то я тебя убью!

– Так вот, о рыбном ассорти…

Ева замахнулась на него бархатной подушечкой, множество которых сшила и разложила повсюду Ефросиния Никитична, Славкина мама. Он увернулся, и подушка угодила прямо в кучу индийских «драгоценностей», отозвавшихся жалобным звяканьем.

– Так вот, – бесстрастно повторил сыщик. – Марианна поведала мне интересную историю… о том, как Кутайсов ссорился с Зинаидой.

– Очень «интересно»! – в свою очередь съехидничала Ева. – Естественно, они ссорились, раз Губанова преследовала Аркадия своими любовными домогательствами, а он стремился от нее отделаться.

– Не совсем так. Марианна вспомнила, чем ее удивила та давняя ссора. Не Губанова, а Кутайсов называл ее «ужасным, жестоким человеком». Она нападала, а инструктор защищался. Она угрожала ему…

– Чем?

– К сожалению, Марианна слышала только часть ссоры. Она пропустила начало и никак не могла понять, в чем дело. Ее тогда удивило и неприятно поразило поведение Зины. Она должна была изображать любовь, безответную страсть, готовность на любую жертву. Согласись, что нападение, обвинения и угрозы мало соответствуют образу «влюбленной Джульетты».

– Это могла быть часть игры, – возразила Ева. – Зинаида была темпераментной, эмоциональной женщиной…

– Но они уединились и явно хотели избежать огласки, тогда как все действия Зинаиды были направлены на подчеркнутое выражение ее чувств к Кутайсову и работали на публику. А в этом случае Аркадий и танцовщица укрылись в кабинете Неделиной и старались говорить тихо.

– Как же тогда Марианна их услышала?

– Я задал ей тот же вопрос, – ответил Смирнов. – Неделина куда-то уехала, а кабинет в ее отсутствие почти всегда открыт. Когда Скоков не беседует там с посетительницами, помещение пустует. Без особой нужды туда никто не заходит – срабатывает стереотип: от начальства лучше держаться подальше. Марианна возилась в подсобках, то ли что-то перебирала, то ли складывала старые коробки, и услышала голоса. Оказалось, что в одном месте перегородка между подсобкой и кабинетом Неделиной достаточно тонкая. Докторша не собиралась подслушивать, но… узнав Кутайсова и Губанову, невольно обратила внимание на странные интонации и содержание разговора. Зинаида зло высмеивала Кутайсова, обещала, что сделает достоянием всех… какой-то его поступок. На что инструктор сначала просил ее замолчать, а потом назвал ужасной, жестокой и… пообещал заткнуть ей рот. «Я заставлю тебя замолчать!» – так он сказал.

– И Былинская не спросила потом у Зинаиды, в чем дело?

– Нет. Она постеснялась признаться, что подслушивала. Из тех же соображений она скрыла это и от Неделиной. Со временем разговор забылся, стерся из памяти, а сейчас, когда ведется расследование, всплыл. Получается, Кутайсов мог убить Губанову.

– Но когда, как?

– Марианна предполагает, что он мог знать о розыгрыше, подслушивая их тайные совещания в кабинете Неделиной. Раньше ей не приходило это в голову, но теперь, после того как появились подозрения, что Зинаида мертва, та давняя ссора приобретает иной смысл. Кутайсов, желая замести следы, мог подстроить все под придуманный ими сценарий.

– Выходит, кто угодно, знавший о тонкой перегородке между кабинетом и подсобкой, имел возможность подслушивать, – заключила Ева.

– Вот именно. Правда, Былинская сказала, что инструкторы подсобными помещениями почти не пользуются. Все необходимое для занятий хранится у них в раздевалках, в специальных шкафах. Скоков тоже заходит туда крайне редко. В основном в подсобках бывают Марианна, Сэта Фадеева, Ольга Лужина, садовник и уборщицы.

– Лужина работает недавно, она прошлые разговоры подслушивать не могла, – сказала Ева.

– Это понятно… А остальные – могли.

– Если Губанову убил Кутайсов, то где же тело? Предположим, он переоделся в женскую одежду, явился к Зинаиде под видом подруги, убил ее, положил в гроб, увез и где-нибудь выбросил или закопал в снег. Все равно тело должно быть.

– Искать неопознанные трупы? – взялся за голову Славка. – Где? По всему Подмосковью?! Немыслимо… Попробую узнать, конечно. Это если Губанова мертва. А если нет?

– Да, странно, – согласилась Ева. – Допустим, Кутайсов подстроил процедуру с похоронами, но где же в таком случае та самая подруга, Валентина из Мытищ? Почему она не интересуется, куда подевалась Зинаида? Ведь мнимые похороны должна была устраивать именно она? И еще… Сомнительно, что Кутайсов, у которого рост под два метра и косая сажень в плечах, мог сойти за женщину, даже в траурном наряде.

– Еще более сомнительно, что Губанова его не узнала, приняла за свою подругу и впустила в квартиру.

– Марианна, по ее словам, тоже обманулась, раз приехавшая за гробом дама не вызвала у нее подозрений, – сказала Ева. – А она девушка наблюдательная.

– Ладно, давай спать, – вздохнул Смирнов. – Завтра нам предстоит чудненькое развлечение.

* * *

Утро следующего дня выдалось ясное, но ветреное. Марианна решила прийти на работу пораньше, еще раз проверить – все ли продукты привезли, достаточно ли посуды, как расставили на столах живые цветы. Она немного волновалась, наверное, перед праздничной церемонией.

После часу дня приедет повар из японского ресторана, господин Уэхара Масакацу, и два его помощника. Они будут готовить угощение. Марианна заказала целую коробку ситими-тогараси – молотой смеси из кайенского перца, сушеных апельсиновых корочек и пяти видов зерен. Господин Масакацу не любит экономить специи.

Но не только предстоящие хлопоты тревожили докторшу. Вчерашний разговор с сыщиком о Кутайсове взбудоражил ее. Как она могла забыть о подслушанной ссоре? Слава богу, эта женщина… Ева… пришла в Кухню-гостиную и пристала с расспросами. Ее слова неожиданно вызвали в памяти Марианны тот давний эпизод. То, что Зина угрожала Аркадию каким-то разоблачением, а он обещал заставить ее замолчать, в корне меняло дело.

Госпожа Былинская вздыхала, бесцельно шагая из угла в угол. Она провела бессонную ночь и чувствовала себя скверно. Пойти прогуляться, что ли? До приезда поваров еще уйма времени.

Она надела легкий жакет, темные очки и, ни у кого не спросясь, вышла из салона.

Ветер раскачивал развешанные во дворе гирлянды и бумажные фонарики, гнул тонкие мачты с прикрепленными к ним разноцветными флажками. Саша Мозговой возился у водоема с лотосами, что-то вылавливал большим сачком с длинной ручкой. Увлеченный своим занятием, он даже не повернул головы.

Марианна вышла за ворота. Она не знала, куда идет, и не думала об этом, полностью погруженная в воспоминания. Оказывается, отношения Зины и Кутайсова были не совсем такими, как она представляла себе до сих пор…

Нищий вынырнул из-за угла соседнего дома и поспешил к ней. Сегодня он был почти трезв, не так грязен и в хорошем расположении духа.

– Хочешь выпить? – предложил он Марианне, протягивая початую бутылку водки.

Она вскрикнула, резко отшатнулась.

– Фу ты! Напугал, окаянный…

– А ты не задумывайся, – прохрипел он простуженным голосом. – Мысли-то небось нечистые одолевают? Сатана только и ждет, дабы уловить слабую душу в свои сети. Беги от сатаны, девка, пока цела!

– Что ты привязался с этим сатаной? – возмутилась Марианна. – Придумал бы чего поновее!

– Любви хочу, – пробормотал он, опуская глаза. – Будешь меня любить? Господь велел чадам своим расточать блаженство вкруг себя, аки светило небесное расточает лучи свои.

Она нервно шагала по улице, попрошайка семенил рядом. От него даже не воняло. Былинская удивленно взглянула на нищего. Пожалуй, он мог бы прилично выглядеть, если сменить его тряпки на нормальную одежду.

– «Аки светило»! – передразнила она. – Ты на себя в зеркало смотрел, чучело? Еще о любви какой-то просишь. Молодой ведь, здоровый. Не стыдно подаянием жить?

Нищий забежал вперед нее, преданно заглядывая в глаза.

– Не стыдно, моя принцесса, отрада души моей! Я шибко жизнью обижен. Продали меня бывшие друзья за тридцать сребреников, иуды! Выслушай меня, девка, не гони…

– Ладно. – Сама того не ожидая, Марианна прониклась к попрошайке жалостью. – Рассказывай свою историю. Только быстро, мне на работу возвращаться пора. Вышла развеяться, а тут тебя нелегкая принесла! – Она тяжело вздохнула, сворачивая во двор жилого дома. – Идем, там лавочка есть.

Сидя на некрашеной скамейке под молодым кленом, госпожа Былинская выслушала долгую, надрывную исповедь нищего.

Оказывается, был он, как все, приличным человеком, работу имел хорошую, занимался горнолыжным спортом и даже достиг некоторых успехов на этой тернистой стезе. (Марианна мысленно похвалила себя за проницательность: она так и подумала, что попрошайка – бывший спортсмен. Возможно, встрепенулось в ее сердце первое чувство к изменнику-мотоциклисту, напомнило о себе тоской по несбывшемуся.) А потом пришла беда – пришлось выступать вместо заболевшего члена команды на сложной, незнакомой трассе. Упал, сломал ребра, ногу и сильно ушиб позвоночник. С трассы его унесли на носилках, очнулся в палате после тяжелой операции, от боли мутилось сознание, чернота застилала глаза. Еще две операции стоили ему всех заработанных прежде денег. А до выздоровления было далеко. Родители помогать не могли – отец умер год назад, мать-пенсионерка сама слегла, услышав страшную новость. Пришлось продать комнату в московской коммуналке, заплатить за лечение, раздать долги. Кочевал из больницы в больницу, от профессора к профессору. Светила вздыхали, качали головами, назначали новые лекарства и процедуры. И все это стоило денег.

Тренер приходил несколько раз, приносил фрукты, собранные ребятами деньги – смешную сумму по сравнению с его расходами на медицину. Друзья сначала навещали, потом стали приходить реже, а скоро совсем забыли невезучего товарища. Девушка, на которой он собирался жениться, пряча глаза, сказала, что между ними все кончено. В сущности, правильно сделала. Зачем ей инвалид? Жизнь нынче напряженная, сложная и жестокая. К проигравшим.

Вышел из больницы гол как сокол – разочарованный, отчаявшийся, едва живой. Идти некуда, жить не на что. На работу никто не брал. Кому нужен работник, которого ветер шатает? О спорте пришлось забыть. Мать через полгода умерла, оставила домик в Подмосковье. Его тоже пришлось продать, чтобы оплатить очередной курс лечения.

– На ноги-то меня врачи поставили, а жизнь принимать отказывалась, выбрасывала на обочину бывшего героя, – вздыхал нищий. – Куда деваться? Начал пить, связался с бомжами, такими же пропащими, как сам. И пошла черная полоса – вокзалы, подвалы, холод, голод и грязь. Никто руки не протянул, не предложил чудесного спасения. Стал побираться… Сначала стыдно было, но я срам водкой заливал. Так и пристрастился. Подаяние – все же не воровство. Люди сами дают – главное, найти к ним правильный подход.

Увлеченный рассказом, попрошайка незаметно перешел на нормальный язык вместо той монашеско-юродивой болтовни, которой он пользовался раньше. Лицо его преобразилось, даже глаза стали другими – ясными и умными.

– Ну, сейчас у тебя здоровье поправилось, – уже по-другому, с проблеском уважения сказала Марианна. – Почему не идешь работать?

– А зачем? – удивился нищий. – Люди подают – слава господу нашему! – не дают пропасть божьему человеку.

– Разве тебе не хочется вернуться к прежней жизни?

– Она меня отвергла, – горько сказал попрошайка. – Выплюнула, как верблюд жвачку! И я на нее крепко обиделся. Не нужна мне энта изменщица! – снова перешел он на свой жаргон. – Буду жить по-своему, по собственному разумению и господнему повелению. Мне сейчас хорошо: тепло, сытно, и выпить всегда найдется. Вот ты еще полюби меня – тогда вовсе пойдет жизнь-малина! Я мужик хоть куда – и ростом, и всем вышел. Ты не боись, травма на мои… мужские способности не повлияла. Да и не это главное. Душа тепла просит! Ты меня душой полюби, а за ней и тело пойдет, как бычок на веревочке.

– Легко сказать – «полюби», – невольно улыбнулась Марианна. – Ты себя в порядок приведи, на работу какую-нибудь устройся, хоть дворником. Тогда и поговорим.

– Не-е… – замотал головой нищий. – У меня такая невеста уже была, которой я только благополучный подходил – красивый, ладный да здоровый, с перспективой, при деньгах. А когда всего этого не стало, ее любовь улетела, как ласточка к чужим берегам. Я теперь по-другому рассуждаю. Зачем мне перелетная птица? Какой от нее толк? Я такую ищу, что прилепится ко мне, как к одинокому голому утесу, на котором ни цветка, ни травинки, – совьет гнездо и будет петь на рассвете, согревать мое сердце. Пусть она в таком обличье полюбит меня, как есть!

– Ну и замашки у тебя, – вздохнула Марианна. – Боюсь, долго придется тебе куковать в этом обличье, Одинокий Утес! Вряд ли найдутся желающие.

– А ты подумай, девка! Вдруг я окажусь заколдованным принцем? Бывает, и на камнях цветы распускаются.

Марианна не выдержала, засмеялась.

– На тебе, – протянула она нищему деньги. – Выпей за мое здоровье, Одинокий Утес.

Она встала и пошла обратно к салону, ускоряя шаг. Через час должны приехать японские повара, нужно быть на месте. Наверное, Неделина уже разыскивает ее.

Глава 14

Приглашенные на праздничную церемонию ночного Поклонения Лотосу по случаю третьей годовщины существования салона начали съезжаться к восьми вечера.

Всеслав еще издали увидел сияющую огнями разноцветную иллюминацию, устроенную во дворе бывшего детского садика. Он торопился. В голове теснились мысли, которыми хотелось поделиться с Евой.

Сегодняшний день сыщик провел, занимаясь привычным для него делом – слежкой. Объектом наблюдения был Иван Данилович Неделин, счастливый супруг обладающей многими лестными титулами, от «прекрасной валькирии» до «царицы Савской», владелицы салона Варвары Несторовны. К своему удивлению, господин Смирнов обнаружил некий интереснейший факт, который многое высветил в ином ракурсе. И теперь аналитический ум Всеслава пытался привести в соответствие разрозненные сведения, касающиеся его заказчицы и руководимого ею коллектива.

Почему сыщик решил выяснить круг интересов Неделина, он вряд ли мог бы объяснить. Интуиция, обостренная безысходностью. Расследование зашло в тупик, а в таких ситуациях Всеслав применял старый испытанный метод – установить наблюдение за ближайшим окружением заказчика. Что-то да проскользнет, даст возможность ухватиться за кончик ниточки, а там, глядишь, и начнет разматываться запутанный клубочек. Поскольку ближе всего к Варваре Несторовне находился ее супруг, сыщик с него и начал. Заброшенная им сеть сразу принесла улов.

– Ах, Иван Данилович, Иван Данилович, проказник вы этакий! – бормотал себе под нос Смирнов, возвращаясь домой по запруженным транспортом московским улицам. – Признаюсь, не ожидал.

Приближался час пик, поэтому Славка позвонил Еве, чтобы она была готова к его приходу, иначе им не успеть к началу церемонии.

– Ты обязательно опоздаешь, Смирнов, – сердито сказала она. – Я поеду на такси. Думаешь, так легко нарядиться во все эти индийские штучки? Сэта обещала, что поможет мне. Пока!

Она положила трубку раньше, чем Смирнов успел возразить.

– Может, оно и к лучшему, – вздохнул он.

Оставив машину во дворе, он взбежал по лестнице, влетел в квартиру и сразу отправился в ванную. Время поджимало. После душа, на ходу вытираясь, Всеслав вспомнил о наряде Кришны, в котором ему предстояло явиться на праздник. Стараясь не заострять на этом внимания, он поспешно облачился в атласные штаны, застегнул расшитый «драгоценностями» пояс, навешал на голую грудь несметное количество украшений, довершив пышное убранство гирляндой из цветов и перьев. Получилось, что верхняя часть туловища выглядит даже более пестро, чем нижняя. На фоне сего изобилия блестящих ожерелий, цепочек и бус подаренный Евой медальон из ляпис-лазури совершенно потерялся.

В зеркало сыщик решил не смотреть, дабы сохранить бодрость духа. Во избежание жгучего интереса к своей особе со стороны соседей и встречных водителей он накинул на себя поверх «восточного убранства» обыкновенную хлопчатобумажную рубашку с длинными рукавами. Правда, застегнуть ее не удалось, но… хоть что-то она прикрыла.

Стремительно спустившись по лестнице вниз, он короткими перебежками пересек двор, нырнул в машину и с облегчением вздохнул. Кажется, никому на глаза не попался. Теперь главное – не застрять в какой-нибудь автомобильной пробке.

Как ни торопился господин Смирнов, к началу церемонии он все-таки опоздал. Ева правильно сделала, что уехала раньше. Охранники, наряженные то ли индийскими, то ли египетскими воинами, пропустили сыщика во двор, где причудливо разодетое общество наслаждалось экзотическим танцем девушек с горящими факелами в руках.

Электрические гирлянды то вспыхивали, то гасли, погружая тесное пространство дворика в легкий полумрак. К вечеру ветер стих, небо по краям потемнело, и установились теплые летние сумерки, когда в свете остывающего дня уже зарождаются лиловые тени.

– Танец с факелами символизирует ритуальную пляску Шивы, – шепнула Всеславу упитанная дама, обтянутая шелковой тканью канареечного цвета. – Прелестно, не правда ли?

Ее полное лицо было раскрашено на манер японского театра кабуки – неестественно белое, с яркими щеками, выведенными черным бровями и густо подмалеванными глазами, отчего оно казалось застывшей, неживой маской. В прическе дамы торчало несколько огромных шпилек и перьев.

Всеслав приободрился. Здесь каждый выглядел едва ли не комичнее, чем он. Хорошо, что Ева забыла о блестящей короне Кришны, которую собиралась водрузить ему на голову. Кстати, где она? Господин Смирнов обвел глазами присутствующих – в пестрых нарядах, в нелепом гриме невозможно было никого узнать. Но Евы среди толпящихся во дворе гостей не было. «Красная танцовщица» появится в темноте, в разгар праздника, когда все немного выпьют, расслабятся и забудут о самоконтроле, – вспомнил он план Евы. – Если кто-то выдаст себя неожиданной реакцией, ты должен это заметить».

– Попробуй тут угадай, кто есть кто, – пробормотал Смирнов, вглядываясь в раскрашенные лица.

Одетая в кимоно девушка разносила на деревянном подносе саке – крепкий напиток из риса – в крошечных глиняных чашечках. Гости не отказывали себе в удовольствии выпить, заказывали еще. Смирнов, чтобы не выделяться, тоже взял саке, глотнул – ничего особенного, может быть, чуть необычный привкус.

Немного освоившись, он отыскал взглядом Неделину и ее мужа. Она на полголовы выше, величественная, как статуя Исиды. На ней – длинное приталенное платье из синей ткани с серебристо-золотым шитьем, с открытой грудью, украшенной дивной красоты ожерельем. Стразы, конечно, но искусно сделанные под сапфир. В ушах – такие же серьги. Пышные волосы, гладко убранные назад, не слушаются, выбиваются из прически, вьются короткими прядями вдоль точеного лица с прямым носом, нежной линией скул, щек, мягко перетекающих в изящный рисунок губ и подбородка… Глаз не отвести! Шикарная женщина Варвара Несторовна – не просто красивая, а… У Смирнова не хватило слов, и он переключился на Ивана Даниловича. Если хозяйка салона в своем наряде выглядела истинной повелительницей, то Неделин напоминал переодетого холопа, который трясется от страха и явно чувствует себя не в своей тарелке. Супруг «прекрасной валькирии» нервничал. Его покатый лоб покрылся испариной, лицо покраснело. Нелепый головной убор с перьями съезжал набок, и Неделин то и дело поправлял его суетливым движением. Складывалось впечатление, что сей господин только и ждет случая удрать поскорее. «Что это с ним? – подумал сыщик. – Неужто так тяжела роль „царя поневоле“? Сомнительно! Здесь что-то другое».

На церемонии наблюдалось полное смешение стилей. Индийская, японская, египетская и прочие культуры представляли собой пеструю картину южно-восточно-азиатского оттенка, разбавленную яркими мазками арабских мотивов. Надо сказать, великолепие этого зрелища завораживало. Из замаскированных динамиков доносился непрерывный ритм барабанов; он то стихал, то становился громче, расцвечивался переливами арф и примитивными мелодиями флейты.

– Такую музыку слушали фараоны, – снова шепнула Всеславу канареечная дама. – Или японские сёгуны.

– Или индийские раджи, – прошептал он в ответ.

Глаза дамы, обведенные жирными черными полосами, блеснули. Жеманным, ленивым жестом она подозвала девушку, разносившую саке.

– Вы составите мне компанию?

Смирнов кивнул. Они с дамой чокнулись, едва не пролив рисовую водку.

– Вкус изумительный, – уже «поплывшим», пьяным голосом сказала дама.

Она бесцеремонно облокотилась о плечо сыщика, прижимаясь к нему своим мягким горячим телом. Он счел неуместным отстранять соседку: рядом с ней он будет гораздо менее заметен.

Танцовщиц с факелами сменили девушки с мечами и веерами под предводительством Кутайсова. Всеслав узнал инструктора по наряду Кришны и по флейте, в которую пыталось дуть новоявленное восточное божество.

– Они изображают гопи, молочниц, с которыми любил заигрывать Кришна, – прокомментировала канареечная дама, обдавая сыщика запахом грима, пудры и саке. – Своей игрой на флейте бог приглашает все создания присоединиться к нему в вечном блаженстве…

Она сильнее прижалась к Всеславу, побуждая его внять гласу божьему.

– А почему они вооружены? Разве молочницы пользовались мечами? – спросил сыщик, привлекая внимание дамы от интимной стороны жизни к более прозаической.

Та задумалась, напряженно глядя на Кришну и ярко разодетых гопи.

– Боже мой! – воскликнула она, как будто увидела что-то непристойное. – Да ведь они напялили кимоно! Это же нонсенс! Абсурд! Гопи должны носить сари! Я совершенно запуталась…

Изрядно опьяневшая дама начала дергаться, вырывая свою руку, прижатую Смирновым. По всей видимости, она собиралась навести порядок, а кавалер ей мешал.

– Вы куда? – сделал удивленный вид Всеслав. – Танцевать вместе с ними?

Его предположение охладило даму. Она перестала дергаться, и только возмущенное сопение выдавало ее недовольство происходящим.

Тем временем девушки закружились в танце, изображающем сражение с невидимым противником. Кришна-Кутайсов подыгрывал им на флейте. Из открытых окон Кухни-гостиной во двор доносились восхитительные запахи японских деликатесов. По-видимому, повара принялись за свою работу. Быстро темнело.

По окончании представления девушки под рукоплескания подвыпивших гостей и нестройные крики «браво!» раскланялись и убежали.

«Однако где же Ева? – подумал Смирнов. – По законам жанра ей уже пора бы появиться».

В то же мгновение электрические гирлянды погасли и во дворике воцарился мрак, едва рассеиваемый бледной луной и светом из окон салона. Звук индийского барабана тоже стих, чтобы возобновиться с новой силой.

Никто, в том числе и Всеслав, не понял, откуда появилась девушка в красном сари. При каждом ее шаге позвякивали колокольчики-гхунгру, а в руках она держала толстую свечу. Волосы девушки были украшены живыми цветами, золотое головное украшение проходило по пробору и окаймляло лицо, две большие круглые заколки по обе стороны пробора символизировали солнце и луну. Длинные серьги, браслеты, ожерелья, подвески и колье, надетые одно поверх другого, переливались красными и зелеными камнями. Глаза ее, удлиненные черной краской – каджалом, выразительные и страстные, блестели от огня свечи…

Вздох восхищения и ужаса пронесся среди гостей, кто-то пронзительно вскрикнул… Кутайсов, забыв о роли бога Кришны, бросился к танцовщице, схватил ее за плечи и… отшатнулся. Он застыл в оцепенении, блуждая по сторонам безумными глазами, потом резко повернулся и скрылся за раскрытыми дверями салона, растворившись в темноте коридора…

* * *

Появление «красной танцовщицы» взбудоражило участников церемонии.

– Это она! Она… – прошептала канареечная дама, всем своим пышным телом повисая на Смирнове.

Запоздало придя в себя, сыщик оказался перед дилеммой: бежать ли вслед за Кутайсовым или продолжать наблюдение за остальными. Чутье подсказало ему, что лучше остаться на месте. Догонять Кутайсова поздно. Если он решил исчезнуть, то уже сделал это.

Девушка в красном сари не собиралась танцевать. Она постояла немного, как бы осваиваясь, осматриваясь по сторонам. Все затаили дыхание, и только индийские барабаны продолжали отбивать свой замысловатый ритм. Прекрасный «призрак» искал глазами кого-то в толпе; темнота, перемежающаяся яркими вспышками электрических гирлянд, будто нарочно мешала смотреть. Очередная вспышка высветила искаженное страхом лицо госпожи Неделиной, судорожно вцепившейся рукой в своего растерянного супруга. Дамы, дрожа от ужаса и восторга, пожирали глазами легендарное «привидение», едва не лишаясь чувств. Мужчины, пребывавшие в изрядном подпитии, безмолвствовали, не понимая, что происходит.

Глядя на этот полубезумный экстаз избалованного, пресыщенного зрелищами общества, Смирнов вынужден был признать, что выдумка Варвары Несторовны не так уж дика и вполне оправдывает себя. Чем еще можно было вызвать у гостей подобный жгучий интерес и привести их в транс, буквально пригвоздивший каждого к месту?

Позвякивая колокольчиками, «красная танцовщица» двинулась в сторону Всеслава, и он узнал Еву. Собственно, он и раньше предполагал, что это именно она, но настроение толпы, всеобщий накал страстей заразили и его.

– А-а-аах-х… а-аа-а! – завопила повисшая на нем дама, обмякая.

– Не бойтесь, это Радха, подруга Кришны, – наклоняясь, прошептал Смирнов ей в самое ухо. – Я ее знаю.

Он понимал, что только простые, будничные слова могут привести в чувство пьяную испуганную женщину. Самое обычное объяснение сверхъестественного явления действует как противоядие. Канареечная дама встрепенулась, ее взгляд стал более осмысленным. Девушка в красном сари приветливо улыбалась красивыми, ярко накрашенными губами, в ее облике не было ничего демонического, потустороннего.

Дама икнула, приходя в себя. Радха не пугала ее. Светлая возлюбленная Кришны несет в себе воссоединение божественного начала с человеческим и не может причинить вред.

– Я заждался тебя, дорогая, – ласково сказал Всеслав, свободной рукой обнимая Еву.

Канареечная дама ощутила себя лишней. Судорожно вздохнув, она выпрямилась, пытаясь обрести опору. Ева придвинула к ней пластиковый стульчик, множество которых стояло повсюду, заботливо принесенные для гостей Сашей Мозговым.

– Присядьте, – как можно мягче предложила она, переглядываясь с Всеславом.

– Ты умеешь произвести эффект своим появлением, – усмехнулся он. – Надеюсь, все живы?

– Я сама не ожидала такого, – прошептала Ева. – Видел, как Кутайсов на меня набросился? У него были такие глаза… я думала, он меня убьет! А ты стоял себе спокойненько и любезничал с очаровательной толстушкой!

– Я не любезничал, – возразил Смирнов. – Я работал.

– Успел что-нибудь заметить?

Сыщик признался, что почти ничего.

– Темень, вспышки, сборище ряженых, – шепотом оправдывался он. – Сплошной блеск и треск! Попробуй что-нибудь рассмотреть!

Тишина, до сих пор нарушаемая лишь глухим, однообразным ритмом барабанов, сменилась охами, вздохами, смехом и бурным обсуждением мнимого призрака. Общество смеялось над собой так же самозабвенно, как только что застыло и онемело в суеверном ужасе.

Мигающие гирлянды отключили, вместо них зажгли несколько факелов. Из салона вышла Марианна в розовом кимоно, похожая на японскую принцессу, и предложила гостям отведать изысканных восточных яств. Успевшие проголодаться, пережившие шок приглашенные поспешили в Кухню-гостиную, вдыхая тонкие ароматы додзё-набэ и якитори.

На низких столиках рядами стояли чашечки с саке. Господин Масакацу и его помощники на глазах у публики ловко надевали на заостренные бамбуковые палочки куски курицы, зеленый стручковый перец чили, лук-батун и прожаривали все это на древесном угле до румяной корочки. Рыбу подавали с гарниром из соленых побегов бамбука.

Гости угощались, оживленно переговариваясь, пили рисовую водку, делились впечатлениями. Некоторые откровенно разглядывали Еву в наряде индийской танцовщицы, перешептывались.

– Ты пользуешься успехом, – сказал Смирнов.

– Еще бы! После такой рекламы… – Она попробовала якитори. – Очень вкусно!

Всеслав жевал без удовольствия; ему гораздо больше нравилась стряпня Евы, чем пресноватые иноземные кушанья. За едой он незаметно наблюдал за окружающими.

Господин Неделин снял наконец головной убор восточного владыки; его лысина блестела, глаза нервно бегали, а еда явно не лезла в горло. «Интересно, что его так волнует?» – подумал сыщик.

Варвара Несторовна вкушала экзотические блюда с истинно царским величием, ее щеки раскраснелись, а в глазах таился приглушенный блеск.

Марианна прохаживалась между гостями, улыбалась, предлагала пакетики с сушеными кусочками стеблей лотоса. Дамы охотно покупали, и скоро корзина опустела. Ева помахала докторше рукой. Та кивнула, оставила пустую корзину и подошла.

– А где Кутайсов? – спросил ее сыщик.

– У себя, – прошептала Марианна. – Закрылся в Комнате для упражнений и пьет саке. Взял у меня целых две бутылки. Это на него так подействовало ваше появление, Ева. Наверное, он принял вас за Зинаиду. Ужас!

Кто-то позвал Былинскую, и она поспешила к гостям. Интересы клиентов – превыше всего.

– Значит, Кутайсов никуда не сбежал, а просто уединился и пьет, – сказал Всеслав. – Странно. Кстати, покажи мне Рихарда Владина.

– Он в костюме арабского всадника, – показала Ева в затемненный угол Кухни-гостиной. – Вон, видишь? А рядом с ним тощая китаянка с веером, это Сэта Фадеева. Разодетый китайский мандарин – администратор Скоков. По-моему, он чувствует себя прекрасно, ест за троих и бросает влюбленные взгляды на Неделину.

– Да… пестрое общество. Садовник тоже здесь?

Ева пробежалась глазами по блестящей, обмахивающейся веерами, пьющей и жующей публике.

– Не вижу. Скорее всего он с охранниками и техническим персоналом готовит атрибуты к ночному Поклонению Лотосу. Это будет гвоздь программы. Торжество закончится фейерверком и танцами на свежем воздухе при свете луны.

– А где Лужина?

Массажистка забилась в самый темный угол, так что Ева с трудом нашла ее. Она была в скромном бесцветном сари, и весь ее вид говорил о желании слиться с полумраком Кухни-гостиной, стать невидимой.

– Она всегда такая… безликая? – спросил Смирнов, рассматривая Ольгу Лужину. – Такое впечатление, что ей хочется залезть под стол.

– Верно, – согласилась Ева. – Хотелось бы знать, в чем причина такого поведения? Ольга, конечно, не похожа на звезду общества, но и тихоней ее не назовешь. Она не выставляет себя напоказ, но и не прячется. Что-то ее сильно смущает…

За разговорами они совершенно забыли о времени, и когда Сэта Фадеева, картинно размахивая веером, возвестила о начале ночного шоу, гости встретили ее слова бурным восторгом.

Во дворе совсем стемнело. Бархатная ночь дышала теплом и запахами цветов, смотрела на город томным, магическим оком луны. Вдоль забора потрескивали факелы, бросая багровые отблески на лица гостей, на черную гладь водоема с лотосами.

– Так это лотосы или кувшинки? – шепотом спросил Смирнов, наклоняясь к Еве, вдыхая запах сандаловых духов, шелка и увядающих цветов в ее волосах.

Она пожала плечами. Мелкие полузакрытые цветы не походили на священный символ Афродиты, воспетый Гейне.

…И лишь только выплывает в небо красная луна, Он головку поднимает, пробуждаясь ото сна. На листах душистых блещет чистых слез его роса, И любовью он трепещет, грустно глядя в небеса… —

вполголоса продекламировала Ева.

– Ах, какие прелестные стихи! – закатила глаза канареечная дама, норовя снова обрести опору в лице господина Смирнова.

Бесчисленные порции саке окончательно лишили ее равновесия. Как истинный джентльмен, Всеслав не мог отказать даме в этой любезности.

– О, Кришна! Божественный любовник! – захихикала Ева. – Ты выбрал самую пышную, самую сладкую гопи! Дабы вкусить наслаждений из ее медовых уст!

– Не могу же я позволить ей свалиться под ноги участникам церемонии! – сердито прошипел сыщик, поддерживая даму, которая почему-то постоянно клонилась вправо, грозя повалить вместе с собой веселого бога Кришну. – Лучше помоги мне!

– Ну уж нет!

Ева демонстративно отстранилась. Волею случая рядом с ней оказался Рихард: чалма удивительно шла к его загорелому, мужественному профилю. Взгляд инструктора был устремлен на Варвару Несторовну с нескрываемой страстью. «О-о! – сказала себе Ева. – Да здесь сплошной любовный многоугольник! Прелестная валькирия покоряет воинов».

Внезапно отовсюду раздались нежные переливы колокольчиков, и к водоему с разных сторон начали сходиться девушки в голубых сари.

– Этим звоном они в-вызывают из воды священных ч-черепах! – заплетающимся языком громко пояснила дама, повисшая на Смирнове.

Ева увидела, как из водоема, медленно и неуклюже перебирая лапами, выползла черепаха.

– Дрессировали они ее, что ли? – удивился сыщик.

Девушки в голубых сари прикрепили колокольчики к поясу, опустились на корточки, изображая кормление «священной черепахи». Затем начался танец с лотосами, в конце которого цветы бросали гостям. Того, кому посчастливится поймать лотос, ожидала удача в любви.

Еве цветка не досталось, и она немного расстроилась.

– Ты уже поймала свой лотос, – шепнул ей на ухо Смирнов. – Это я!

Девушки в сари вместо саке разносили на деревянных подносах плетеные корзиночки со свечами. Желающие погадать в ночь Поклонения Лотосу могут зажечь свечу и пустить ее по воде. Чтобы не перепутать свою корзиночку с другими, каждый прикрепляет на нее отличительный знак. Корзиночки, которые встретятся, принесут своим хозяевам горячее, как огонь, и чистое, как лепесток лотоса, взаимное чувство.

Гости расхватали корзиночки и сгрудились у водоема. Кто-то не удержался, свалился в воду под оглушительный хохот окружающих. Множество корзиночек с зажженными свечами плавали между листьев лотоса. Сэта Фадеева искала черепаху, внимательно глядя вниз, под ноги. Наконец она выпрямилась с черепахой в руках, понесла ее в дом. Звучала индийская музыка – традиционный барабан, лютня и флейта, заглушаемая смехом, шутками гостей.

Ева следила глазами за корзиночкой Рихарда, которую он украсил золотистой тесьмой и пустил по черной блестящей воде. Она медленно поплыла, кренясь чуть набок, встретилась с другой корзиночкой, где в свечу была воткнута серьга с синим камнем, и увлекла ее в укромный уголок водоема.

Ева поискала глазами хозяйку салона. Неделина стояла у самой воды, взволнованная и печальная. В ее ухе качалась длинная серьга с фальшивым сапфиром, второй серьги не было.

– Посмотри! – Ева толкнула сыщика локтем. – Неделина и Рихард…

Конец фразы заглушили звуки фейерверка. Луна скрылась за тучкой, словно уступая место искусственным огням, факелы догорели, в ночном воздухе запахло порохом и розовой водой. Девушки в сари обрызгивали этой душистой влагой всех, кто попадался им под руку. Стоял невообразимый шум, смех, крики восторга, визг, грохот петард и мелких ракет…

Ева услышала всплеск. Кто-то снова свалился в воду. Ему не спешили помогать. Пусть побарахтается вволю, переворачивая корзиночки с догорающими свечами, а остальные посмеются. Рихарду что-то не понравилось, и он, расталкивая пьяных, дурачащихся гостей, бросился к воде. Всеслав оставил «сладкую гопи«на попечение мандарина-Скокова и поспешил за ним. Среди перевернутых корзиночек и листьев лотоса была видна женщина, лежащая лицом вниз. Она не барахталась. Утонуть в водоеме было невозможно по причине его малой глубины, но захлебнуться…

Рихард прыгнул в воду и подхватил женщину; вместе со Всеславом они вытащили ее, положили на землю.

– Ольга Лужина, – пробормотал инструктор. – Угораздило же ее!

Сыщик присел, приложил руку к сонной артерии женщины и замер. Лужина была мертва.

Глава 15

Одинокий Утес выпил с горя. Неприступная Марианна не желает любить нищего! В общем, это правильно. Хотя русским женщинам издавна была присуща жалость к убогим, обиженным судьбой.

– Да ведь то жалость, – сам себе объяснял пьянчужка. – А я любви хочу. Чистой и преданной. Которая бы от благ земных не зависела. Негоже небесное мешать с прозаическим – деньгами, например, или одежонкой. Мелко это, недостойно!

И так и сяк рассуждал оборванец, а только не шла у него из головы Марианна. После разговора с ней Одинокий Утес долго сидел, глядя ей вслед. «Вечером в салоне праздник, – раздумывал он. – Меня ни под каким видом не пустят. А так хочется потанцевать с Марианной, обнимая ее гибкую, теплую талию… или просто посидеть рядом, полюбоваться, как другие танцуют. Выпить по рюмочке, как все культурные люди, а не из горла в подворотне, без закуски, без приятного общества. Эх, и зачем я себе муку этакую придумал?!»

Вечером нищий не выдержал, вернулся к заветному забору, приник к нему лицом, залюбовался – красиво живут люди: водоем с кувшинками, иллюминация, флажки, фонарики, цветы, запахи аппетитные, музыка… Вот музыка, честно говоря, не очень – дикая, примитивная какая-то: барабан трещит, да дудка пищит. Срамота, а не музыка. Неужели состоятельные люди не могут себе нормальной, хорошей музыки позволить? Впрочем, это у них мода нынче пошла на такую музыку. Чем дряннее, тем моднее.

Вечерело. Нищего никто не прогонял, не до него было. Хлопот много по случаю праздника. А он ни к кому и не приставал, глядел только.

– Есть на что посмотреть, – шептал. – Не перевелись еще шуты на земле!

Гости съезжались один чудней другого – кто китайцем вырядился, кто турком, а кто японским самураем. Особенно женщины постарались, они решили этой ночью затмить луну своими нарядами. И краски не пожалели, намазались, как клоуны в цирке. Дорогая, наверное, краска-то. За одну коробочку десять бутылок водки купить можно. Или даже больше. Нищий вздыхал, качал головой, сердился, смеялся, но от забора не уходил. Решил досмотреть представление до конца.

Девица в красном сари, увешанная с головы до пят позолоченными побрякушками, ввергла всех в оцепенение своим появлением. Чем она их заворожила, интересно? Неужто такая красавица? Один мужик, разодетый Кришной, враз забыл про свою дудку, на которой пытался пиликать, кинулся к ней, схватил за плечи… прямо взбесился парень от страсти. Она ему, видать, глазки строила, а ближе не допускала. Вот и довела человека до белого каления. Не выдержал Кришна: он хоть и бог, но тоже ласки хочет. А ему – от ворот поворот! Убежал, бедняга, не вынес такого позора. Ему бы сейчас выпить, облегчить израненную душу – глядишь, и отпустит.

Попрошайка неплохо разбирался в восточных премудростях, символике и богах. Раньше, еще когда на лыжах по горам катался, сам увлекался некоторыми хитрыми штучками: поза лотоса, медитация, йога и прочее. Чего только люди не придумают ради забавы?

Когда началась ночная церемония, он по-настоящему увлекся. А что? Красиво! Факелы горят, девушки в разноцветных сари танцуют… Даже Кришна забыл про свою печаль, вылез из окна и, никем не замеченный, притаился в темном углу двора, у самого забора. Тоже охота развеяться человеку. Красивый же мужик, рослый, статный; такому стоит раз свистнуть – куча девок сбежится. А туда же… переживает! Сердце-то у всех живое, не каменное.

Нищий на всякий случай отошел подальше от Кришны, чтобы тот его не увидел. Пусть успокоится человек, отдохнет от постоянного притворства, поплачет, наконец. Привык небось жить как в тисках – боль свою скрывать, страсть, разочарование. Из этой тюрьмы не вырвешься, разве что когда тебя не видит никто, не судит.

– И я на тебя смотреть не стану, – прошептал нищий. – Поплачь, не бойся. Я тебе не судья. А бог – он всех нас любит, и праведных и грешных. Грешных, наверное, даже больше. Потому что они несчастны: изводят себя, раскаиваются, а грешить не перестают.

Попрошайка перевел взгляд на танцующих девушек. Все молоденькие, с ясными кукольными личиками, умело подведенными бровями и глазами, розовыми от помады губами. Ни дать ни взять – принцессы. И движения у них точные, выверенные, изящные. Одним словом, наслаждение для взора…

Гости тоже увлеклись. Некоторые пританцовывали в такт музыке, а в конце, когда девушки стали разбрасывать цветы, бросились ловить кувшинки на длинных стеблях, да с таким рвением, будто от этого их жизнь зависит.

Потом все сгрудились у водоема, начали свечки поджигать да по воде пускать. «Гадают, – подумал нищий. – Судьбу испытывают. Это они зря. Ой, зря! Судьба лишних вопросов терпеть не может. Сразу ка-а-ак даст любопытному по носу, аж искры из глаз посыплются!»

Не успел он мысль до конца довести, как за забором грянул фейерверк, полетели в ночной мрак сияющие огни, рассыпались в небе цветными искрами. Гости ряженые закричали, захлопали, запрыгали, ну просто как дети малые… кто-то на ногах не удержался, в воду упал. Что тут началось! Мужчины бросились вызволять этого недотепу, вытаскивать из грязной взбаламученной лужи, в которой ихний садовник лотосы разводит. Только разве ж это лотосы? Самые обыкновенные кувшинки. Дурят народ все, кому не лень!

Фейерверк еще взрывался в темноте разноцветными огнями, но ряженые почему-то перестали вопить от восторга. Они обступили лежащего… вернее, лежащую – это была женщина, – и притихли. Кто-то вскрикнул, завизжала какая-то девчонка, тонко, протяжно… Что у них там произошло?

Нищий теснее приник к забору, просовывая лицо между кованых прутьев, но видимость от этого не улучшилась. Тогда он примерился, потер ладонь об ладонь и полез на забор. Сверху наблюдать было удобнее. Фейерверк прекратился, и стало темно. Кое-где на черной воде догорали остатки свечей. Никто не удосужился включить электричество. Человек, переодетый мандарином, зажег неиспользованную свечу, поднес к лицу пострадавшей. Наверное, дамочка здорово вымазалась и представляла собой занятное зрелище, раз все вмиг протрезвели, окружили ее плотной стеной.

– Вызовите «Скорую помощь»! – крикнул кто-то из толпы.

Чья-то фигура в темноте пробежала к дверям салона. За ней – еще одна.

Попрошайка отыскал глазами Марианну, свою недоступную, желанную возлюбленную. Она склонилась над распростертым телом… попросила мужчин перевернуть даму… Наверное, та грязной воды наглоталась, возможно, даже захлебнулась. Тогда ее, конечно, надо перевернуть на живот, чтобы освободить легкие от набравшейся туда жидкости… а потом делать искусственное дыхание. Как бывший спортсмен попрошайка умел оказывать первую помощь. Краем глаза он заметил, что Кришны у забора уже не было. Видать, тоже заинтересовался неожиданным происшествием, решил подойти поближе. Так и есть. Вон он, заглядывает из-за чужих спин.

Странно, но Марианна не стала делать пострадавшей искусственное дыхание. Она вскрикнула, прижала руки к щекам и вскочила…

* * *

Смирнов посмотрел на Рихарда, тихо, сквозь зубы произнес:

– Вызывайте милицию.

– Уже вызвал, – ответил тот. – И «Скорую» тоже.

Рядом с телом Лужиной стояла Марианна и плакала, не вытирая слез. Сыщик отвел людей в сторону, велел не подходить к телу и ничего не трогать.

Кто-то из дам истерически зарыдал, но в основном все подавленно молчали, ушли в себя. Слишком уж разителен оказался контраст между восторженным ликованием и неожиданной смертью молодой, по виду здоровой женщины. Веселье сменилось мыслями о бренности бытия, напоминающей о себе в самый неподходящий момент.

Господину Неделину стало плохо. Варвара Несторовна побежала в кабинет за сумочкой, принесла валидол. На ней лица не было – сплошная мертвенно-бледная маска, руки дрожали.

– Я думала, она захлебнулась, – тихо шептала докторша, чтобы никто, кроме сыщика, ее не услышал. – Такое бывает. Сердечный приступ или обморок, человек падает в воду лицом вниз, и… Но Ольга умерла почти сразу. Видели маленькое темное пятнышко на сари под лопаткой? Думаю, ее убили ударом в сердце чем-то острым и тонким. Края раны сомкнулись, поэтому крови почти нет.

– Вы очень наблюдательны, – так же тихо сказал Смирнов.

– В институте я бегала на кафедру судебно-медицинской экспертизы, – улыбнулась сквозь слезы Марианна. – Мечтала стать экспертом. Глупо, да?

– Ну, почему же? – уклонился от прямого ответа Всеслав. – Кстати, когда приедет милиция, всех будут расспрашивать. Не говорите, кто я. Обыкновенный приглашенный, гость, такой же, как все. И предупредите Варвару Несторовну.

– Хорошо. – Марианна посмотрела на супругов Неделиных. – Пойду окажу помощь Ивану Даниловичу, – сказала она. – И заодно шепну пару слов хозяйке.

Саша Мозговой включил электричество, и погруженный в темноту двор ярко осветился.

Жалко выглядело в желтом свете фонарей былое праздничное великолепие – обвисшие флажки, вытоптанная трава, бледные, испуганные лица людей, измятые наряды, потерявшие свежесть и блеск. Восточный маскарад поблек, затух, увял. Повсюду валялись обрывки цветочных гирлянд, бумажные фонарики, чашечки от саке, остатки недогоревших свеч, смятые ногами гостей маски и плетеные корзиночки. Посреди двора в растекающейся луже воды лежало мертвое тело Ольги Лужиной: на лице, руках и одежде – ил, в судорожно сжатой ладони – полузакрытый лотос с коротким оборванным стеблем.

«Видимо, падая в водоем, Лужина была еще жива: успела последним неосознанным движением схватить цветок… Похоже, убийца толкнул ее в спину, а сам смешался с толпой. Несомненно, он находится здесь, старается вести себя естественно, так же, как другие люди. Но где орудие убийства? Судя по всему, после удара преступник поспешил от него избавиться. Как? Бросил в воду? Спрятал где-нибудь? Смешно надеяться, что он будет носить такую улику с собой».

Смирнов внимательно осмотрел прилегающий к водоему газон, кусты поблизости – ничего. Впрочем, в темноте, при треске фейерверка, в шуме и гаме, при ослепительных вспышках убийца мог не торопиться. Люди были навеселе, увлечены зрелищем и не следили за ним. «Даже я, присутствующий здесь с целью наблюдать за окружающими, не заметил, как все произошло, – признался себе сыщик. – А остальные и подавно».

– Лотос знает, как это случилось, – произнес низкий женский голос. – Он общается с душой умершего. Жаль, что мы не понимаем языка священных цветов.

Господин Смирнов обернулся. Сзади него стояла маленькая, сухая Сэта Фадеева. При такой внешности ее голос должен был быть тонким, писклявым. Но он обладал густым, насыщенным низким тембром – это сыщик заметил еще во время церемонии, когда Сэта произносила ритуальные фразы.

– Вы заметили, кто стоял рядом с Лужиной у водоема? – спросил он.

– В какой-то момент мы с мужем, – ответила Сэта. – И Неделин. Иван Данилович на празднике познакомился с моим Васей. Кажется, они понравились друг другу, и фейерверком мы любовались вместе. Но люди вокруг менялись, кто-то стремился подойти поближе, кому-то, наоборот, хотелось выбраться из толкучки. Знаете, как это бывает… когда собирается много выпивших, уставших людей, у которых уже глаза слипаются? Вы смотрели на часы? Скоро три часа утра. Или ночи? Как правильно?

– Сам путаюсь, – усмехнулся Всеслав. – Так вы не видели, что Лужина падает?

– Видела. Но подхватить не успела: не дотянулась. А мужчины растерялись, наверное. Бедная Ольга! Неужели она захлебнулась? Какой ужас… Нелепая смерть!

До приезда «Скорой помощи» и милиции Смирнов, Рихард и Марианна решили не объявлять о том, что массажистку убили. Паника среди гостей сейчас была ни к чему. Неизвестно, как поведут себя люди, узнав, что среди них находится убийца.

Смирнов поискал глазами Еву. Она разговаривала с Варварой Несторовной, но уловила его взгляд, помахала рукой – подойди, мол, сюда.

– Простите, – сыщик вежливо поклонился Сэте Фадеевой. – Меня, кажется, зовут.

Гости разбрелись кто куда. Многие сидели на деревянных скамейках и пластиковых стульях, группируясь по интересам и взаимной симпатии. Несколько человек, у которых не было знакомых среди посетителей салона, неприкаянно слонялись по двору.

– Господин Смирнов! – бросилась к нему Неделина. – Мне необходимо поговорить с вами. Немедленно! Пройдемте в мой кабинет.

– Хорошо.

Она быстро зашагала к дому, так что он еле успевал за ней. В кабинете царил беспорядок – повсюду были разбросаны костюмы, маски, веера, бумажные гирлянды, коробки с гримом; стоял запах духов, пудры, цветов и перегоревшего древесного угля из кухни.

Варвара Несторовна плотно затворила за собой дверь и только открыла рот, как сыщик приложил палец к губам. Он вовремя вспомнил о тонкой перегородке между кабинетом и подсобным помещением.

– Что? – шепотом спросила Неделина.

– Говорите тише, – прошептал Смирнов, усаживаясь на диван, прямо на сваленные кучей атласные кимоно. – Здесь тонкие стены. Я потом объясню.

Хозяйка кабинета кивнула, ее глаза были сухи и лихорадочно блестели.

– Дурное предзнаменование, – пробормотала Неделина. Она держала в руках сумочку, стиснув ее так, что пальцы побелели. – Я вам говорила… говорила! А вы не послушали.

– О чем вы? – не понял Всеслав.

Ее красивое тело сотрясала мелкая нервная дрожь, губы прыгали.

– О л-лотосе… Помните? Цветок с оторванным лепестком на моем столе! Как в тот раз…

– Говорите по существу, – строго сказал Смирнов, ощущая приближение женской истерики. – Пока милиция не приехала. Тогда мы уже не сможем уединиться.

– Да-да… конечно. Спасите меня! Я… рассчитываю только на вас, как на порядочного человека. Я заплачу вам втрое больше того, что обещала. Только выручите! Кто-то хочет уничтожить меня… Ради бога, умоляю вас, что случилось с Лужиной?

Дрожащими руками Неделина открыла сумочку и показала Смирнову орудие убийства – тонкий железный стержень с расплющенным концом и простой деревянной ручкой. На стержне были видны следы крови.

– Ч-что это? Как это… оказалось у меня в сумке?! Я… побежала за лекарством. У мужа больное сердце, и у меня в сумке всегда лежит валидол. А когда я раскрыла… раскрыла сумочку… у меня просто в голове помутилось!

– Где была ваша сумка? – спросил Смирнов.

– Здесь… висела на вешалке. Денег в ней нет… только косметика и лекарства. Дверь в кабинет все время оставалась открытой. Сами видите – Сэта принесла сюда костюмы, и вообще зайти мог кто угодно. Но… откуда взялась эта штука, я ума не приложу!

– Дело в том, что Лужина не умерла от сердечного приступа и не захлебнулась, – быстрым шепотом объяснял Всеслав. – Ее убили. Полагаю, именно таким предметом. Скорее всего это он и есть.

– А-аа-а… эти темные пятна… к-кровь? – еще сильнее затряслась Варвара Несторовна. – Значит… Но это не я! Клянусь вам! Я увидела эту… штуку в сумочке, когда прибежала за лекарством. Вы мне верите?

Смирнов верил. Ей не было никакой нужды показывать ему орудие убийства, тем самым навлекая на себя страшное подозрение. Она могла в любой момент избавиться от стержня, просто бросив его в воду, в траву или за забор. Если отпечатков не осталось – иди доказывай, кто держал эту чертову штуку в руках. Ей даже не надо было перчаток – достаточно обернуть ручку своей широкой накидкой или краем сари самой же Лужиной. На крайний случай салфеткой. Салфетки вместе с чашечками саке разносили на подносе девушки. Можно было захватить салфетку из кухни после угощения. Множество их, использованных и просто смятых, валялось вокруг водоема. Темнота, шум и толкотня предоставляли любую возможность. То, что стержень оказался в сумочке Варвары Несторовны, говорило, как ни странно, в ее пользу. Убийца все спланировал. Он намеренно положил орудие в сумочку Неделиной, чтобы подозрения пали на нее.

Всеслав чувствовал себя виноватым. Она предупреждала его, попросила прийти на праздник, дабы предотвратить что-то ужасное… а он не сумел сделать этого, не справился. Обостренная ответственность нередко толкала Смирнова на опрометчивые, импульсивные поступки. Особенно когда дело касалось женщин. Госпожа Неделина была сейчас похожа на королеву перед казнью – невинную, прелестную и обреченную. Сердце Всеслава дрогнуло.

– Погасите свет, – прошептал он. – Быстрее! Счет идет на минуты! Вот-вот приедет милиция, и тогда…

Варвара Несторовна, бледная и дрожащая, двигаясь, как заведенная, послушно щелкнула выключателем. Смирнов выглянул в открытое окно. На их счастье, поблизости никого не оказалось.

– Дайте сумку!

На подоконнике стояла глиняная салфетница. Он взял салфетку, осторожно, за рукоятку, вытащил орудие убийства и, размахнувшись, бросил его за окно, далеко в сад. Стержень беззвучно упал в траву…

– Все, – сказал Всеслав, оборачиваясь к Варваре Несторовне. – Ничего не было.

Ее глаза сверкнули в темноте, из груди вырвался тяжелый вздох.

– Сумочку советую тоже выбросить как можно скорее, – добавил он. – Только не сейчас. Когда всех отпустят по домам. И не рядом с салоном, а в любую городскую мусорку. Желательно – подальше.

Со двора было слышно, как подъехала машина «Скорой помощи».

– Дайте мне воды… – простонала Неделина.

Глава 16

Врачи «Скорой» констатировали смерть Лужиной, наступившую вследствие нанесенного сзади проникающего ранения в сердце тонким острым предметом. Такое же мнение высказал и эксперт, приехавший с бригадой криминалистов.

Опрос свидетелей длился до утра, но ничего не дал. Все твердили одно и то же: было темно, шумно, тесно; люди смотрели на огни фейерверка, а не друг на друга; кто угодно мог ударить Ольгу, и это осталось бы незамеченным. Даже когда она упала в воду, никто особенно не всполошился. Водоем мелкий, утонуть в нем нельзя… так что многие просто смеялись, ожидая, как дама будет выбираться из взбаламученной жижи. Первый забеспокоился Рихард, но это понятно – он отвечал за безопасность на празднике. Увидел, что женщина упала в воду и подозрительно тихо лежит, бросился на помощь. Остальные разобрались, что к чему, гораздо позже.

В ходе опроса выяснилось следующее: с начала фейерверка почти все сотрудники салона находились недалеко от убитой. А если учесть всеобщую суматоху, бурные выражения восторга и перемещения гостей туда-сюда в поисках лучшего места, то возможность незаметно ударить Ольгу и отойти была у любого.

Милиционеры обшарили прилегающую территорию и нашли орудие убийства. К сожалению, отпечатков пальцев на нем не оказалось. Администратор Скоков сразу опознал стержень с деревянной ручкой.

– Это самодельный инструмент, которым пользовался наш садовник, – важно заявил он. – У него целый ящик разных отверток, напильников, молотков и прочих штук. Я видел, как он ремонтировал трубы при помощи этого стержня. Он у нас по совместительству выполнял сантехнические работы.

Саша Мозговой тоже признал свой инструмент.

– Я использовал этот стержень для затыкания пакли между стыками, – объяснил он. – Ящик с инструментами обычно хранится в подсобке, но сегодня было много работы во дворе, и я поставил его у черного хода. А потом забыл убрать.

Злополучный ящик действительно до сих пор стоял у задней стены салона, возле двери. Получалось, что любой из присутствующих без труда мог взять стержень. В подозреваемые попали все – и никто. Нужно было выяснять мотивы.

Поскольку Лужиной медицинская помощь не понадобилась, пожилая врачиха оказала ее Неделину, которому стало совсем худо.

– Вам надо лежать, голубчик, – сказала она. – И никаких волнений. Сердечко-то у вас барахлит.

Она сделала Ивану Даниловичу укол и запретила следователю его допрашивать.

– Вам что, одного трупа мало? – сердито говорила она молодому человеку в очках. – Потом, дорогой, все потом! Завтра.

Господин Неделин по иронии судьбы лежал на кушетке в массажном кабинете Ольги Лужиной, ныне покойной, и слышал, как под окном переговаривались милиционеры, хихикали, обсуждая странный вид присутствующих.

– Чего это они так вырядились? – хрипло спросил кто-то с простуженным горлом.

– Маскарад устроили… черт бы их побрал! – отозвался второй. – Допрыгались по пьяни, замочили тетку… теперь вот копайся, ищи! Ночью нормальные люди спать должны… – Он протяжно зевнул и замысловато выругался.

– Ну и видок у них, мама родная! – засмеялся простуженный.

Милиционеры покрутились во дворе, прошлись по салону, переписали адреса и фамилии свидетелей, составили кучу протоколов и уехали, забрав с собой садовника в качестве единственного пока кандидата в убийцы.

Иван Данилович лежал, глядя в потолок, и пытался заснуть. После укола ему полегчало, но сердце все равно прыгало, трепыхалось и давало сбои в ритме.

– Не надо было приходить сюда, – запоздало раскаиваясь, шептал он. – Я же не хотел! Я чувствовал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ох, Варя, Варя! И почему тебе не живется спокойно? Зачем все эти выдумки?

Неделин проклинал себя за нерешительность, за то, что не посмел отказаться, пошел на поводу у жены. Вырядился в идиотский костюм, приперся на торжество, где намаялся, напереживался и вдобавок стал участником ужасного, трагического финала!

«Это расплата за мои грехи, – думал он, то проваливаясь в дрему, то выскальзывая из нее. – Ничто не проходит безнаказанно! Хотел иметь жену-красавицу – пожинай теперь плоды своих желаний. Ведь были же, были хорошие, ласковые женщины, которые бы просто любили, вили гнездо и довольствовались тем, что имеют. Так нет! Красавицу мне подавай. Да такую, чтоб сердце замирало. Вот оно и замирает. Скоро и совсем замрет! Это ж надо – столько лет холостяком куковать, чтобы жениться не на ком-нибудь – на самой королеве! А я-то забыл, что в короли не гожусь. Только в холопы. Думал, я ее озолочу, а она нос воротит. Золотом моим брезгует! Мечтает о молодом короле, горячем, страстном… хочет от меня избавиться, а мое золото с ним поделить. От такой обиды у меня ум помутился. И встал я на скользкую дорожку…»

– Иван!

Над ним склонилось бледное, дрожащее лицо Варвары.

Неделину показалось, что он говорил вслух, и страх окатил его ледяной волной, липкая испарина покрыла тело. Он не должен выдать себя! Ни в коем случае.

– Тебе лучше?

Иван Данилович сомкнул веки. Пусть думает, что он спит.

– Я же вижу, что ты притворяешься, – не отставала жена. – Поедем домой?

– Ему лучше полежать здесь, – сказала молодая женщина, одетая в розовое кимоно. – Хотите, я посижу с ним? Врач «Скорой» оставила ампулу с лекарством. Если понадобится, я сделаю укол.

Варвару Несторовну мучила мысль о сумке. Сыщик велел избавиться от нее как можно скорее. Если что… внутри, на подкладке, могут обнаружить следы крови!

С другой стороны, она понимала – бросить больного мужа на чужое попечение не соответствует той роли любящей жены, которую она играла. Итак – ехать или остаться? Придется чем-то пожертвовать. В данном случае лучше оказаться равнодушной супругой, нежели подозреваемой в убийстве.

– Сын дома один… волнуется… – пробормотала она, не поднимая глаз.

– Идите, Варвара Несторовна. Я лучше вас умею обращаться с больными, – улыбнулась Марианна.

– Я мигом. Туда и обратно!

Сжимая в руках сумочку, госпожа Неделина выскочила из массажного кабинета и… едва не сбила с ног Рихарда.

– Что с вами, Варвара Несторовна? – спросил он, как бы невольно приобняв ее за плечи.

– Какое несчастье, Рихард, – судорожно вздохнула она, не отстраняясь и впервые запросто называя его по имени.

– Да…

Их глаза встретились и засияли. Варвара Несторовна почувствовала в том месте, где он дотронулся до нее, разгорающийся опасный огонь. Она на миг забыла о Лужиной, о больном муже и даже о сумочке. Вот так бы стоять и стоять рядом с этим мужчиной в темноте коридора, пахнущей свечным воском, перегоревшим углем, восточными специями и сандаловыми духами…

– Варвара Несторовна… – прошептал Рихард, плотнее прижимая ее к себе. – Я… на все готов для вас! Не знаю, что со мной. Наваждение…

Теперь она всем телом ощущала исходящий от него жар, быстрые, сильные толчки его сердца и прерывистое молодое дыхание. У нее ослабели ноги, предательски подкосились… ей столько пришлось пережить за сегодняшний день, что признание Рихарда переполнило ее измученную борьбой душу, лишило твердости.

– Боже, Рихард… – прошептала она, приникая щекой к его пылающему лицу. – Что мы делаем?.. Зачем?.. Нас могут увидеть… Там лежит мой муж, ему плохо…

«Что я говорю? – пронеслось в ее затуманенном сознании. – Какие-то пустые, ненужные слова… Муж… могут увидеть… Разве все это имеет значение? Единственное, ради чего стоит жить, дышать, – это его горячие руки и моя собственная всепоглощающая, невозможная страсть к нему, жажда его ласк, поцелуев… полного, безусловного обладания… Господи! Грех-то, грех какой!»

Она попыталась отстраниться – и не смогла.

– Ты плачешь? – удивился он, блуждая губами по ее лицу. – О чем? Мы наконец встретились… Это счастье…

– За него придется платить.

– Я готов.

В глубине коридора что-то скрипнуло, и Рихард сразу разжал объятия, выпуская ее. Варвара Несторовна вспомнила о сумочке, которую едва не уронила из ослабевших рук. Вместо того чтобы ехать и немедленно выбросить опасную улику, она стоит в темном коридоре, обнимается с чужим женатым мужчиной, шепчет какие-то глупости! Воистину, если боги хотят наказать, они отнимают разум. А она свой разум сама потеряла. Давно. С того мгновения, как впервые увидела Рихарда…

Она торопливо, не прощаясь и не оглядываясь, пошла к выходу. Царица, под которой зашатался трон.

– Я не могу отказаться от него, – шептала Неделина, направляясь к ожидающему за воротами такси. – Эти минуты рядом с ним дороже всего, что я имею! Дни и ночи бегут, складываются в годы… и ведь придет смерть, закроет глаза черной пеленой. А что я вспомню? О чем встрепенется, заплачет мое сердце? Что я стану призывать с того далекого берега Вечных Снов?

Вся жизнь пронеслась перед Варварой Несторовной – горькое детство, тоскливая юность, бесцельная молодость, ровные, благополучные годы брака – не было в них ничего, движимого страстным порывом, пронизанного томительным, иссушающим душу желанием. Сплошная проза – сухая, рациональная и пустая, как елочная хлопушка. Треск, облачко конфетти, и… радость закончилась.

Ее лицо было мокрым от слез.

– Остановите здесь, – попросила она водителя.

Вышла на незнакомой улице, миновала пару кварталов, свернула в чужой двор, выбросила сумочку в мусорный бак и побрела дальше.

Тусклые, холодные дома, тротуары и деревья ожили, когда она подумала о Рихарде, о его горячих губах, прикасающихся к ее щеке… Город наполнился красками, запахами и звуками – яркостью и трепетом, которые несет с собой любовь.

* * *

– Я подвел свою клиентку, – сетовал Славка, когда они с Евой добрались наконец домой, приняли душ и уселись пить чай на кухне. – Она надеялась на меня, а я…

– Да, неожиданный поворот, – согласилась Ева. – Кто же мог такое предполагать?

– А лотос с оторванным лепестком? Убийца бросил вызов, но мы ничего не поняли. Я блуждаю в потемках!

– Думаешь, смерть Лужиной как-то связана с исчезновением Зинаиды? Может быть… это «красная танцовщица» убила ее? Пробралась на праздник – переодетая, никем не узнанная – и расправилась с беззащитной жертвой.

Смирнов задумался.

– Но почему именно Лужина? – задал он вопрос, мучивший его с того времени, как Марианна показала ему след от удара на спине трупа.

– Случайность… – предположила Ева. – Убийце было все равно, кого лишить жизни, и он выбрал Лужину, потому что она стояла ближе всех, например. Или… Впрочем, я сама не верю этому. Оба происшествия связаны между собой! Вот только чем? Лужина и Губанова, по всей видимости, даже не знали друг друга – массажистка устроилась на работу в салон после того, как Зинаида уже… исчезла оттуда!

– А призрак? Что, если «красная танцовщица» – не плод воображения впечатлительных дам, а сама Губанова? Допустим, Ольга выследила ее, грозила разоблачением?

– Ой, не знаю. – Ева закрыла глаза и вздохнула. – Убивать человека из-за дурацкого розыгрыша? Ну, догадалась Лужина, что призрак ненастоящий. Разве это повод для убийства?

– Да, как-то не вяжется… Мотив не выдерживает критики.

– Ты видел, как Кутайсов на меня набросился? Наверное, он принял меня за Зинаиду или… Тогда не получается, что он мог ее убить.

– Почему не получается? – возразил Смирнов. – Убив Губанову, инструктор жил в постоянном страхе, а тут в салоне начала появляться «красная танцовщица». Это не могло не обеспокоить его! Если он убийца, то обязательно должен был хотя бы попытаться выяснить – что это за привидение такое? А тут он видит тебя… все остальное вполне логично.

– Во-первых, после исчезновения Зинаиды прошло больше года, и никто не заподозрил Кутайсова в убийстве, – сказала Ева. – Он уже вполне мог успокоиться. Во-вторых, бросившись ко мне… то есть не ко мне, разумеется, а к «красной танцовщице», он выдал себя, прилюдно выказал небезразличие к появлению призрака. Будь Кутайсов убийцей, он бы сдержал себя.

– А нервы? Этот инструктор произвел на меня впечатление скользкого, неуравновешенного типа с психопатическими реакциями. Он только прикидывается спокойным, на самом же деле внутри его существует какой-то глубоко скрытый конфликт.

– Ну, ты психолог, Смирнов, – улыбнулась Ева. – Профессия обязывает?

– Хобби… – отшутился Всеслав.

– Кстати, а где находился Кутайсов во время убийства?

– Говорит, что стоял в стороне. Но никто не может ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Врет, наверное. Чувствует шаткость своей позиции.

– Я тоже была чуть поодаль: не люблю толпу. Но Кутайсова не видела. Так же, как и все, я увлеклась зрелищем фейерверка. Лучшего времени для убийства нельзя было выбрать – люди смотрели вверх, а не друг на друга.

– Преступник дьявольски хитер, – кивнул Смирнов. – Его будет непросто вычислить! Посмотри, как все запуталось: мы предполагаем, что Губанову убили, и тут же подозреваем в убийстве ее саму. Но мертвые не убивают!

– Они мстят по-другому, – сказала Ева. – Страхом… который сводит с ума, заставляет совершать губительные ошибки. Но ты прав. История непростая. Чтобы измыслить подобное, нужна долгая подготовка. Экспромтом такие вещи не провернешь.

Она задумалась. Бессонная ночь сказывалась тяжестью в голове, вялостью мыслей. К утру тучи затянули небо, изредка морося мелким дождем. Пасмурный день усугублял и без того скверное настроение.

– Что ты можешь сказать о нищем, который околачивается вокруг салона? – спросил Всеслав, заметив ее грусть. – Странный тип! Почему он выбрал именно это место? Попрошайки обычно занимаются своим ремеслом на вокзалах, в общественном транспорте или у церквей.

– Не знаю, – пожала плечами Ева. – Ходят слухи, что ему нравится Марианна. И якобы он торчит у забора ради нее, а милостыню собирает по ходу дела. Не помирать же ему с голоду из-за любви?

Смирнов поперхнулся чаем.

– Ты шутишь?! – откашлявшись, уточнил он. – Этот оборванец интересуется Марианной Былинской? Ну и чудеса!

– Любовь не признает материального, она свободна, как истинная дочь богов. Перед ней все равны.

Ева мечтательно улыбнулась и посмотрела в окно. Мелкий дождь сплошной живой пеленой отделял их со Славкой маленький мир от того огромного, необъятного мира, в котором все непредсказуемо, который бывает таким притягательным – и таким отталкивающим. Чудовищное и великое уживаются в нем, подобно сиамским близнецам – намертво срастаясь друг с другом. И разделить их порой невозможно. Этот большой мир дышит свободой, пугающей и желанной, как свет далеких звезд…

– Ева! Куда ты улетела?

Всеславу становилось не по себе, когда она вот так уходила от него – взглядом устремляясь к неведомым берегам, отрешенная, чужая. Познавать ее можно до бесконечности! Наверное, это свойство Евы – оставаться недосягаемой – и привлекло к ней Смирнова. Поиск, который продолжается и продолжается…

Он и профессию выбрал сообразно своей склонности к поиску. Неизведанное – его стихия. Ему нравится плыть к незнакомым островам, предвкушая радость открытий.

– В этой истории не хватает самого главного, – заявила Ева, как будто она и не уносилась мыслями за пределы их разговора. – Цель! Убийца преследует цель, о которой мы не догадываемся. Мы не приблизились к ней ни на шаг. Как только мы поймем его цель, мы сразу узнаем, кто он.

– Совсем легко… – усмехнулся сыщик. – Вот так посидим на кухне, помедитируем – и цель убийцы, а заодно и он сам окажутся перед нами как на ладошке.

– Не исключено!

Ева рассердилась. Иронизировать она тоже умеет.

Смирнов запоздало раскаялся в своем сарказме. Во-первых, ему не хотелось обижать Еву, а во-вторых, она была абсолютно права. Какую цель может преследовать убийца? Их не так уж много.

– Обогащение за счет убитого нам не подходит, – извиняющимся тоном сказал он. – Ни Губанова, ни Лужина солидного наследства оставить не могли. И претендовать на наследство – тоже. Из персонала салона самый состоятельный человек – Варвара Несторовна. И то, насколько я знаю, деньги не ее, а супруга.

– Возможно, существуют обстоятельства, которых мы не знаем.

– Согласен. И все же, думаю, деньги тут ни при чем. Тогда что? Месть? Шантаж? Ревность? Вот последнее – особенно интересно!

– Лужина – не бог весть какая красавица, – возразила Ева. – На роковую женщину она не похожа. Кто и к кому мог ее приревновать?

– Не допускаешь, что ревновала именно Ольга? И начала воздействовать на объект своей страсти, грозя раскрыть их связь? Женатый мужчина, который не желает огласки и скандала, отчаявшись, вполне мог пойти на убийство.

– А кто у нас женат? – задумалась Ева. – Скоков, Владин и Неделин. С натяжкой можно прибавить сюда супруга Сэты Фадеевой. Кто-то из них? При чем же тогда Губанова? Здесь что-то не то.

– Версия шаткая, но отбрасывать ее не стоит.

– Гостей в расчет не берем?

– Само развитие событий, включая историю «красной танцовщицы», указывает на определенный круг людей – в первую очередь это персонал салона и их ближайшее окружение, – поразмыслив, заключил сыщик. – Посторонний человек вряд ли имел возможность регулярно подслушивать из подсобки совещания «заговорщиков». Второе: лотос, который злоумышленник приносил в кабинет Неделиной, – это метод психологического давления, как бы еще один удар, наносимый более тонко. Но достаточно ощутимый. Я помню, в какую истерику едва не впала Варвара Несторовна по поводу цветка.

– Тогда… Неделина можно исключить. Явись он в салон – никак не остался бы незамеченным.

– Тоже верно.

– Почему милиция забрала Сашу Мозгового? – спросила Ева. – Кстати, он женат или нет?

Смирнов истолковал факт ареста садовника как жест бессилия со стороны правоохранительных органов. Единственная улика – стержень, которым пользовался Мозговой. Его мог взять из ящика кто угодно. Отпечатков нет, мотива нет. Скорее всего садовника скоро отпустят за отсутствием доказательств. Впрочем, таковые могут появиться в ходе следствия.

– Саша не мог убить Лужину, – сказала Ева. – Он занимался фейерверком вместе с одним из охранников. Тот наверняка сможет подтвердить это.

– Видишь ли, Мозговой мог отлучиться… в туалет, например. Территория двора маленькая, и садовник в принципе мог отойти, убить Лужину и вернуться.

– Охранника расспрашивали?

– Не знаю, – покачал головой Смирнов. – У меня в этом отделении милиции работает знакомый. Завтра постараюсь все выяснить. И еще… мне обязательно нужно встретиться с господином Неделиным.

– Как ты ему представишься?

– Пока еще не решил, – ответил сыщик. – Посоветуюсь с клиенткой. Пусть Варвара Несторовна подумает – раскрывать карты перед мужем или нет.

Смирнов многого не сказал Еве. Ему предстояло кое-что выяснить. Он не любил торопиться с выводами. Когда появится новая информация, расклад может измениться…

Глава 17

Марианна Былинская, вернувшись домой, не могла найти себе места.

Она жила в двухкомнатной квартирке на последнем этаже пятиэтажного дома вместе с родителями-пенсионерами. Будучи вторым, «незапланированным», ребенком, она получала лишь жалкие крохи любви и ласки, львиная доля которых доставалась ее старшему брату – красавцу и умнице, морскому офицеру, проходившему службу на Балтике. Родители души не чаяли в своем первенце, а к Марианне относились с прохладцей. Ее даже назвали в честь брата: хотели Мариной, чтобы напоминала о море, просторы которого бороздит корабль их ненаглядного сыночка, – но потом сжалились, добавили пару буковок, и получилось другое имя. Не Марина, а Марианна. Неизбито, и все же не лишено морского мотива.

Брат был старше Марианны на одиннадцать лет. В сущности, они толком не успели сродниться. Когда Марианна пошла в первый класс, он уже перешел на второй курс военно-морского училища. В Москве у брата осталась девушка. Приезжая на каникулы, он все внимание уделял ей, а Марианне дарил дешевые сувенирчики, шоколадки, едва замечая маленькую сестру, и этим ограничивалось их общение. Потом брат женился и уехал служить на Балтику. Марианна осталась с родителями, вся жизнь которых превратилась в ожидание писем и звонков из Питера.

Когда у брата с женой родились двойняшки – мальчик и девочка, счастливые дедушка и бабушка взялись их нянчить. Они переехали в Подмосковье, в деревенский дом, чтобы дети росли на свежем воздухе и всегда имели парное молоко к завтраку. Марианна осталась в московской квартире одна.

Она привыкла играть вторую роль и не роптала. Ее жизнь интересовала родителей в той мере, чтобы она протекала гладко, не отвлекая их от воспитания обожаемых внучат. У Марианны не было задушевных друзей в лице отца и матери, и девушка привыкла решать свои проблемы сама. Сначала в школе, потом в институте, потом – с поисками работы и места в жизни. Однажды они все-таки вмешались в ее отношения с женихом-мотоциклистом, и Марианна была им за это благодарна. С тех пор родители полностью перенесли свои заботы на внуков.

Марианне не с кем было делиться переживаниями, советоваться, некому плакаться в жилетку. Мужчины, встречающиеся на ее пути, имели исключительно потребительские намерения, и постепенно, убеждаясь в этом раз за разом, она смирилась. «Может, так и должно быть, – сказала она себе. – Не стоит требовать невозможного и гоняться за синей птицей, когда вокруг – одни лишь воробьи и голуби. Смотри на мир проще, Марианна, и он перестанет казаться тебе источником обид и неприятностей! Среди дикого яблоневого сада не растут тропические фрукты, дорогая. Пойми это, наконец, и перестань ночами плакать в подушку».

Придя к подобному выводу, Марианна почувствовала некоторое облегчение. В этот период она встретила Валерия Добровольского. Он был женат, не собирался уходить из семьи и никогда ничего не обещал Марианне.

– С тобой я отдыхаю, – говорил он, гладя ее волосы. – Как хорошо быть просто любовниками!

Она соглашалась. Отчасти – чтобы не накалять отношения, отчасти – примиряясь с неизбежным. Ей скоро тридцать. Куда уж тут носом крутить? Еще лет пять, и вообще никто на нее не посмотрит. А они с Валерием привыкли друг к другу, стали почти как родные.

Валерий подсознательно избегал откровенности, которая сблизила бы их еще сильнее. Зачем все усложнять? Секс по взаимному согласию ни к чему не обязывает. Постель и приятное, беззаботное времяпрепровождение делают отношения между мужчиной и женщиной простыми и понятными, лишенными претензий и надежд на будущее. Валерия это устраивало, а что думает Марианна – ее дело. Он не собирается ради нее разрушать привычную, удобную, налаженную жизнь.

Тесть – волевой, проницательный и умный мужик – подозревал о похождениях зятя, но помалкивал. Он сам, когда удавалось, был не прочь переспать с молоденькой госпитальной сестричкой. Случайных любовниц он Валерию прощал, пока это не ущемляло интересов его дочери. Мужчина должен «перебеситься», только тогда из него получится нормальный семьянин.

Марианна и Валерий встречались не чаще трех-четырех раз в месяц. Инициатором всегда был он; Марианне даже не разрешалось звонить по телефону ни ему на работу, ни тем более домой. Валерий строго придерживался придуманных им же самим правил и сумел внушить Марианне, что малейшее нарушение приведет к разрыву.

– Разве тебе хочется огорчать меня? – с мягким упреком говорил он. – Если женщина не понимает мужчину, значит, она его не любит. Тогда к чему все остальное? Секс без любви – все равно что вино без хмеля. Стоит ли пить, если голова не кружится?

Марианна молча кивала. Она не спрашивала – кто же поймет ее? После счастливо проведенного дня Валерий уезжал домой, к семье, а она возвращалась в пустую квартиру, где все напоминало об одиночестве – лавандовый запах женской обители, идеальный порядок, множество ухоженных цветов, цветная фотография родителей в деревянной рамочке, раскрытая книга на прикроватной тумбочке…

После праздничной церемонии, закончившейся смертью Ольги Лужиной, Марианне особенно невыносимо было возвращаться домой. Теперь она больше не сомневалась, что мысли материализуются и мнимая смерть влечет за собой настоящую. Выходит, она, Марианна, вначале приложила руку к исчезновению Зинаиды, а потом – и к гибели Ольги! Одно связано с другим, в этом не приходилось сомневаться. Милиция будет искать преступника, и дай бог, чтобы не всплыла история с «самоубийством» Губановой! Как они с Варварой Несторовной будут все объяснять? Их примут за сумасшедших, личностей, опасных для общества.

Ужасные мысли одолевали Марианну, рисуя то судебный процесс, то тюрьму, то прочие кошмары. Она тряслась в ознобе, покрывалась холодным потом, шагала из угла в угол, но никак не могла успокоиться. Этот сыщик, нанятый Неделиной, уже подозревает ее в убийстве Зинаиды! Он может рассказать о своих догадках, и тогда… смерть Лужиной свалят на них с Варварой Несторовной.

Марианна не думала о том, кто и почему убил Ольгу; овладевший ею страх оттеснил разум, парализовал логику.

– Нам никто не поверит, – твердила она себе. – Никто не поверит! Все слишком невероятно. Глупая и нелепая история, которую мы придумали, теперь мстит за себя. Со смертью не шутят! Эта безглазая дама в черном не любит фамильярности и жестоко расправляется с безумцами, вздумавшими заигрывать с ней.

Лихорадочное беспокойство Марианны достигло критической точки, и она решилась на отчаянный шаг – позвонила Валерию на работу. Ей нужна была хоть какая-то поддержка, хоть кто-то близкий рядом.

– Валера? – обрадовалась она, услышав в трубке его уверенный, веселый баритон. – Я… мне очень плохо. Ты можешь приехать?

– Тебя же просили не звонить! – игривые интонации сразу сменились на раздраженно-испуганные. – Неужели не понятно? Ты ставишь под угрозу мою репутацию…

Продолжение возмущенного монолога Марианна слушала сквозь пелену обиды и слез. Закончив, Валерий бросил трубку. Она долго сидела у телефона – оцепеневшая, растерянная. Он даже не пожелал выяснить, в чем дело; ему было наплевать на нее, на ее беды и печали. Чужой, равнодушный человек, с которым она делит постель один раз в неделю.

Вся жестокая правда их отношений разверзлась перед Марианной, как черная пропасть, в которую рухнули создаваемые ею жалкие обманки, заменявшие отсутствие чувств. Она пыталась тешиться несуществующим…

Слезы текли и текли по ее лицу, руки бессильно лежали на коленях.

– Я никому не нужна, – шептала Марианна солеными от слез губами. – Ни родителям, ни брату, ни Валерию. У каждого из них своя жизнь, в которой нет места мне и моим переживаниям!

Она подошла к окну и на мгновение представила свой труп внизу, на тротуаре, в расплывающейся луже крови. Гадкая, отвратительная картина! Пожалуй, если прыгнуть с пятого этажа, можно и не разбиться, а остаться калекой до конца дней.

Марианна содрогнулась, прогнала страшную мысль. Она так не сделает. Безвыходных ситуаций не бывает! Надо поговорить с Неделиной, вдвоем они что-нибудь придумают.

Ей стало стыдно за минутную слабость. Еще не хватало выпрыгнуть из окна своей квартиры, позабавить соседей! И как это могло прийти ей в голову?!

Марианна набрала номер салона: рабочий день никто не отменял, правда, после ночного происшествия и последующих бдений Скоков разрешил всем прийти под вечер, часа в четыре.

Будничный голос администратора вернул ей самообладание.

– Марианна Сергеевна? – удивился Скоков. – Успели выспаться?

– Какой там сон! После такого…

Терентий Ефимович деликатно кашлянул.

– Я решила прийти на работу… – заявила Марианна. – Буду наводить порядок в Кухне-гостиной и вообще… отвлекусь от жутких мыслей.

– Да, конечно, – без всякого выражения сказал Скоков. – Приходите. Сэта Викторовна тоже здесь. Мы обсуждаем ночную трагедию.

«Какая театральная фраза, – подумала докторша. – Терентий в своем репертуаре, что бы ни случилось».

Через сорок минут она уже шла к метро. С неба моросил мелкий дождик, и Марианна вспомнила, что не взяла с собой зонт. Люди торопливо спускались в подземку, в сырой, гулкий переход.

Погруженная в свои мысли, она едва не проехала «Ясенево». Следующая остановка была конечная. Марианна вскочила и выскользнула из вагона в последний момент.

Добираясь до салона «Лотос», она изрядно вымокла. Дождик набрал силу, припустил как следует. Прохожие бежали по мокрым тротуарам, прикрываясь кто чем, и только люди основательные, которые внимательно слушают по утрам прогноз погоды, важно шествовали под разноцветными зонтами.

У ворот Марианну окликнул попрошайка, раскрыл над ней рваный зонтик с поломанными спицами. Наверное, трофей, добытый в ближайшей мусорке.

– Не нужно, – махнула она рукой. – Все равно мокрая. Платье хоть выжимай.

– У тебя лицо бледное, – сочувственно произнес нищий. – Что-то случилось? Я видел, как ночью во двор приезжала «неотложка» и менты. Умер кто?

На удивление, он выглядел трезвым, и язык у него не заплетался.

– Умер, – кивнула Марианна. – Вернее, умерла. Наша сотрудница.

– Ай-яй-я-а-ай! – уже дурашливо, на прежний манер, запричитал оборванец. – Беда-то какая! Молодая небось?

– Молодая. А что ты здесь делал ночью? – подозрительно посмотрела на него Марианна. – Почему не спал?

– Какой сон в подвале, когда по полу крысы снуют? Я и подумал, лучше на праздник полюбуюсь, на тебя, свет очей моих. Выспаться-то всегда успею. А отчего женщина ваша умерла?

– Убили ее.

– Ай-яй-яй! – снова запричитал нищий. – Совсем беда! Кто ж это сотворил злодейство? Грех! Грех!

– А если это я сотворила? – невольно переходя на лексикон нищего, выпалила Марианна. – Что ты станешь делать? Убежишь от меня? Испугаешься?

Оборванец поднял на нее серьезные серые глаза, которые можно было бы назвать красивыми, если бы не весь его неряшливый, замызганный вид.

– Не испугаюсь, – сказал. – Не убегу. Куда мне от тебя бежать? Ты – моя последняя пристань на этой земле. Раз убила кого-то, видать, были на то причины. Я тебя не сужу, я тебя люблю. Может, тебе помощь моя требуется? Так ты говори, не таись. Все сделаю!

Марианна дико глянула на него и побежала через ворота во двор. Слова нищего все еще стояли у нее в ушах.

– Одинокий Утес… – прошептала она, закрывшись в Кухне-гостиной и снимая мокрую одежду. – Когда у чайки больше нет сил лететь, она приземляется там, где ее застала буря!..

* * *

Сыщик ехал на встречу с клиенткой в кафе «Зебра», по дороге обдумывая полученную в отделении милиции информацию.

Как и предполагал Смирнов, охранник по имени Вова подтвердил, что садовник помогал ему во время фейерверка и никуда не отлучался. Сашу выпустили, впрочем, весьма неохотно. Других подозреваемых не было. Вернее, их было слишком много.

Теперь гостей и сотрудников салона «Лотос» будут продолжать вызывать на допросы, и эта процедура грозит затянуться надолго. Пока никому не пришло в голову упомянуть о «смерти» Губановой и связать прошлую историю с нынешней. Сыщик сам объединил оба происшествия чисто условно, интуитивно. Во всяком случае, между ними было некоторое сходство: оба имеют отношение к салону и его персоналу, накануне обоих случаев появлялось предупреждение – лотос с оторванным лепестком. Неизвестный приносил цветки в кабинет госпожи Неделиной, намекая тем самым на… скажем мягко, грядущие неприятности. И стержень, которым убили Лужину, тоже подбросили Варваре Несторовне, явно желая досадить ей. Зачем преступнику это понадобилось? Не слишком ли сложный способ испортить кому-нибудь настроение?

Всеслав уже размышлял над этим и не пришел ни к какому выводу.

– Когда нужная мысль никак не приходит в голову, лучше оставить все как есть, – говорила Ева. – И думать о другом. Понимание придет само, когда ты перестанешь терзать сознание ненужными усилиями.

Смирнов с ней соглашался. Иногда они сходились во мнениях.

Он притормозил, отыскивая место для парковки, с трудом втиснулся между двумя легковушками и вышел из автомобиля. Солнце припекало. Через полчаса машина раскалится, как духовка. Ветра не было. Полосатый тент кафетерия проглядывал из-за густой листвы кленов, в воздухе стоял запах жареных пирожков и кофе.

Варвара Несторовна в темно-синем платье с голубой вышивкой уже сидела за столиком. Она заказала два коктейля. На ее лице появилось новое выражение: горя и наслаждения. Именно такая смесь. Под глазами залегли глубокие тени, а губы невольно улыбались, когда она смотрела на Всеслава, на залитую солнцем террасу кафе, на молоденькую официантку в короткой юбке, на ее стройные, ровные ноги без загара.

– Вы пришли меня обрадовать или огорчить? – спросила Неделина, но сама интонация вопроса как бы предполагала, что совсем уж огорчить Варвару Несторовну теперь невозможно, потому что в ее жизни случилось нечто замечательное, о чем не полагалось знать другим.

– Радовать пока нечем, – вежливо улыбнулся Всеслав. – Хочу с вами посоветоваться. Есть необходимость поговорить с вашим мужем. Как вы на это смотрите?

По лицу Неделиной пробежала тень, которая, однако, не стерла тайного восторга.

– Раз необходимо – поговорите, – все с той же полуулыбкой ответила она. – Могу я узнать, о чем вы хотите расспросить Ивана Даниловича?

– О личном, – уклончиво сказал сыщик. – Нужно кое-что уточнить. Как мне представиться?

– О личном так о личном… Пожалуй, объясните ему, что я наняла вас расследовать убийство Ольги Лужиной. Милиция вряд ли будет усердствовать, а мне бы хотелось знать, что происходит в моем салоне.

– Хорошо. Вкусный коктейль…

Они молча, поглядывая друг на друга, пили пряный сок тропических фруктов с текилой.

– Больше мне нельзя, – сказал Всеслав, отодвигая высокий запотевший стакан. – Я за рулем. Кстати, ваш садовник… Саша Мозговой… женат?

– Официально нет. Но… возможен гражданский брак. Точно не скажу. Я за своими сотрудниками не подглядываю.

– А зря… – серьезно сказал Смирнов. – Сейчас бы нам это очень пригодилось.

Варвара Несторовна с той же неистребимой, сладостной улыбкой на губах пожала точеными плечами.

– Я собираюсь расширить ваши полномочия, Всеслав, – сказала она. – В связи с убийством моей сотрудницы Ольги Лужиной. Найдите преступника! Вам подглядывать сподручнее, и… это соответствует вашему занятию. Кто-то имеет на меня зуб, и я хочу знать – кто? Не зря же орудие убийства оказалось в моей сумочке? Я не могу допустить повторения подобного! Так что ваше инкогнито отменяется. Вы должны будете побеседовать с сотрудниками салона, с некоторыми гостями, если понадобится. Я даю вам свое согласие на это. Вы беретесь за поиски убийцы?

– В данном случае у меня нет выбора, Варвара Несторовна. Придется. Ведь я невольно запутал следствие, выбросив в окно…

– Тсс-с-с… тише! – испугалась она. – Больше ни слова! Вы ничего никуда не выбрасывали!

– Тем более.

– Вы согласны?

Смирнов чуть подумал и кивнул головой. Он все равно уже увяз в этом деле по самые уши. А бросать начатое на полдороге – не в его правилах.

– Где я могу найти вашего мужа? – спросил он.

– Вероятно, дома. Когда я уходила, он лежал в постели. У него после… той ужасной ночи болит сердце. Позвоните ему. Сын на тренировке, а я пойду в салон, продолжать наводить порядок в разоренном гнезде. Так что вам никто не помешает беседовать.

Ее губы чуть сильнее растянулись в улыбке. Варвара Несторовна представила себе, как она увидит Рихарда, и жаркая волна поднялась в ее груди. Господин Смирнов об этом, разумеется, не знал. Он просто увидел, что щеки «прекрасной валькирии» зарделись, и приписал это мыслям о муже.

Всеслав ушел, а она все сидела, допивая коктейль, любуясь молоденькой официанткой – девочкой, у которой многое еще впереди.

Сыщик остановился у таксофона и договорился с Иваном Даниловичем о встрече. Тот был недоволен, но не отказал.

Бронированную дверь открыла домработница, впустила гостя в огромный, уставленный мягкими диванами холл.

Квартира Неделиных поражала простором и безукоризненным вкусом. Светлый паркет, темные тяжелые шторы, мебели мало, но она удобно расположена, приспособлена к нуждам хозяев. В гостиной царил прохладный полумрак, пахло сердечными каплями. Иван Данилович в пижаме полулежал на высоко взбитых подушках.

– Ну-с, чем могу служить, молодой человек? – по-старинному спросил он слабым, больным голосом.

– Моя фамилия Смирнов, – напомнил сыщик. – Ваша жена наняла меня…

– Да-да, вы уже говорили по телефону. Переходите к сути дела.

– Я хотел бы поговорить с вами об Ольге Лужиной, – сказал Всеслав, наблюдая, как остатки красок сползают с бледного лица хозяина квартиры. – Вы знали ее?

– Н-нет… – пробормотал посиневшими губами Неделин.

Сыщик испугался, что у него случится инфаркт, и вскочил, подал больному стакан с водой.

– Не волнуйтесь так, – мягко уговаривал он окончательно сломленного Ивана Даниловича. – О нашем разговоре никто не узнает, даже ваша жена. Если только вы сами ей не расскажете.

– Не знаю… никакой О-ольги…

– Иван Данилович, – серьезно сказал Смирнов. – Ольга Лужина убита. Идет следствие. Будут расспрашивать ее подруг, знакомых, в том числе и вас как свидетеля происшествия. Шила в мешке не утаишь! Вы уверены, что она никому не рассказывала о вас? В ее квартире производился обыск. Вы уверены, что ни в одной из ее записных книжек не окажется вашего телефона? Вы уверены, что ваш водитель…

Неделин сделал протестующий жест, прохрипел нечто невразумительное, стакан задрожал в его руке. Смирнов помог ему сделать пару глотков воды, поставил стакан обратно на столик с лекарствами.

– Вы знали Ольгу Лужину? – повторил он вопрос.

Неделин не мог говорить, он кивнул и откинул голову на подушки.

– Насколько близко?

Больной молчал, хрипло дыша, собираясь с мыслями.

– Я… не ожидал, что… увижу ее там… на празднике, – с трудом выговорил он. – Мы ни… ничего не знали друг о друге… И это о-оказалось полной неожиданностью для меня… ужасной неожиданностью… Я знал ее как… Аллу… Господи! Это расплата за мой грех! Но… это не я… не я…

– Что – «не вы»?

– Не я убил… Аллу… то есть Ольгу… я бы не смог…

– А Лужина знала, кто вы? – продолжал расспрашивать сыщик.

– Нет… впрочем, не уверен. – Неделин помолчал, глядя в потолок. – Думаю, она понятия не имела, что я – супруг Варвары Несторовны… Она тоже испугалась, увидев меня рядом с женой… просто не знала, куда деваться. Мы оба были потрясены!

По мере того как Иван Данилович говорил, его лицо приобретало нормальный цвет, дыхание успокаивалось и речь становилась более членораздельной.

– Вы были любовниками?

Неделин кивнул:

– Да… Только умоляю вас, пусть это останется между нами! Вы обещали… Ольга мертва, ей уже все равно, а я… наша с Варенькой жизнь может рассыпаться в прах из-за какой-то глупой случайной связи. Я поступил так назло жене. И бог покарал меня! Аз воздам! Как это правильно! Как правильно… Думаю, того ужаса, который я пережил, сначала увидев Аллу… Ольгу, а потом, когда она… когда ее… убили, – достаточно для моего наказания. До сих пор в себя прийти не могу! Сердце вот… едва не отказало. Я нарочно поближе подошел к ней во время фейерверка… хотел… шепнуть, чтобы она… держала язык за зубами, но не успел. Когда она… упала, мне показалось… что ей просто стало дурно. Она слишком нервничала, много выпила… но я и предположить не мог, что ее убили!

Смирнов задал традиционный вопрос:

– У Лужиной были враги?

Иван Данилович скривился и закатил глаза.

– Откуда я знаю? Я ничего… повторяю, ничего не желал от… Ольги, кроме постели. Вру! И постель мне была не нужна. Я даже не испытывал удовольствия от нашей близости. Я мстил… мстил Вареньке за ее красоту, за ее… необыкновенную, возвышенную душу… за то, что никогда не мог считать себя ровней такой женщине, как она… Я ревнивец, признаюсь. Да! Я мстил ей за… возможную измену и потому решил сам, первый изменить ей! Хоть в этом опередить ее, доказать… что я не тряпка, не обманутый муж. Я первый обманул ее! Вам это кажется глупым? Я глуп! Пусть я буду глуп… плевать! Но… мои муки были невыносимы… Вам не понять!

Господин Неделин высказывал незнакомому человеку то, что так долго прятал от самого себя. С каждым словом ему становилось все легче и легче. Тяжкий, страшный груз, сжимавший его сердце, словно таял. Лицо Ивана Даниловича порозовело, горькая складка между бровей разгладилась.

– Кто мог убить Ольгу? – спросил Смирнов. – Как вы думаете?

Иван Данилович закрыл глаза и надолго замолчал. Казалось, он заснул.

– А… это не Варенька? – дрожащими губами выговорил наконец Неделин. – Вдруг… она узнала, что я… что мы с Ольгой… Она не простила бы!

Сыщик задал вопрос, который удивил не только Неделина, но и его самого:

– Как вы познакомились с Варварой Несторовной?

Ему пришлось выслушать еще одну исповедь Ивана Даниловича – о его холостяцкой жизни, о Кинешме и о роковой красавице за прилавком универмага.

Глава 18

Ева целыми днями не могла отделаться от мыслей о ночной церемонии Поклонения Лотосу и – об убийстве. Исчезновение Губановой и тайна «красной танцовщицы» отошли на второй план. Оказывается, расследование – довольно увлекательное занятие! Она все больше понимала Всеслава и проникалась к нему уважением. Пожалуй, раскрытие преступлений интереснее, чем испанский язык.

Салон продолжал работать, но был закрыт для посетителей. Поэтому Ева пребывала в вынужденном бездействии, которое начинало ее тяготить. Она позвонила Скокову.

– Погибла наша сотрудница, – объяснил администратор. – Необходимо разобраться, что происходит. Ну, и навести порядок. Праздник сродни урагану – много обломков, мусора и неразберихи. Так что вынужден вас огорчить: до конца недели «Лотос» не откроется.

Ева с сожалением вздохнула. Смирнов сутками напролет где-то пропадал, вечерами приходил уставший, ел и засыпал, едва добравшись до дивана. Кроме Варвары Несторовны, у него были еще другие клиенты, так что приходилось несколько дел вести одновременно. Утром он срывался по звонку будильника, принимал душ, брился и убегал. Сквозь дрему Ева слышала, как хлопала входная дверь, и снова проваливалась в сон.

Сегодня она решила предпринять самостоятельные шаги. Какие, Ева пока не придумала. Просто оделась поскромнее, нацепила темные очки и отправилась в Ясенево, прогуляться по улице мимо салона. Вдруг удастся заметить что-то интересное?

Прохожих было мало, и все торопились. Ветер гнал по небу облака, трепал Евину прическу. В воздухе стояла пыль.

Издалека Ева увидела нищего, который бесцельно шатался у ворот. Попрошайничать было не у кого – клиентки временно не приезжали в салон, – и нищий скучал. «Почему он не уходит? – подумала она. – Почему не найдет более доходное место? Ждет Марианну? Но до конца рабочего дня еще уйма времени».

Оборванец будто прочитал ее мысли: он повернулся и побрел прочь, к проходному двору. Вероятно, там у него было пристанище.

Еве захотелось посмотреть, где и как обитают нищие. До сих пор ей не приходилось сталкиваться с этой стороной жизни. Она немного подождала и пошла вслед за попрошайкой. Тот беспорядочно размахивал руками, пошатывался – видать, уже набрался с утра пораньше. И как только люди доходят до такого состояния?

По мере того как оборванец удалялся от салона, его походка становилась все более устойчивой. Он миновал проходной двор и свернул вправо, к небольшому скверу, где гуляли мамаши с колясками. Здесь нищий снова зашатался, как пьяный.

«Что это с ним? – удивилась Ева. – Может, он припадочный? Эпилептик какой-нибудь? То нормально идет, то вихляется из стороны в сторону».

Нищий прошел сквер и нырнул в следующий двор. Ева споткнулась и чудом не грохнулась – она боялась потерять попрошайку из виду и совершенно не смотрела под ноги.

– Черт! – прошептала она. – Кажется, каблук сломала.

К счастью, каблук еще держался, и можно было идти дальше. Тем временем нищий исчез. Ева прошла пустынный двор насквозь, но там никого не оказалось. Она потыкалась туда, сюда… проклиная свое легкомыслие. Неужели нельзя было надеть вместо босоножек на каблуках более удобную обувь?

– Ты кого ищешь, тетя? – спросила ее девочка лет шести с котенком на руках. – У тебя собачка убежала? Или котик?

– У меня дядя убежал, – улыбнулась Ева.

– Дядя? – девочка озадаченно посмотрела на нее. – А ты его позови!

– Я не знаю, как его зовут, вот в чем беда.

Ева села на скамейку, и девочка с котенком присоединилась к ней. Она молча болтала ногами, глядя куда-то вдаль.

– А твоего котика как зовут? – спросила Ева.

– Пушок…

Больше говорить им было не о чем.

– Может, ты видела дядю? – от нечего делать спросила Ева. – Грязного такого, оборванного… он не умеет ходить и шатается, как пьяный.

– Видела! – обрадовалась девочка. – Мы с Пушком каждый день здесь гуляем, а этот дядя часто через наш двор ходит. Во-о-он туда!

Девочка встала и показала пальцем в кусты.

– Может быть, ты путаешь?

– У него карманы оторваны и болтаются, а ботинки без шнурков, – засмеялась девочка. – Бабуля называет его «трубочистом», потому что он весь в саже, и велит к нему не подходить. Это правда, что трубочисты воруют детей и заставляют их чистить грязные трубы вместо себя?

– Кто тебе сказал? – улыбнулась Ева.

– Бабуля.

– Значит, правда. Бабушки зря говорить не станут. А что этот трубочист делает в кустах? Ты не видела?

– За кустами дорога, – ответила девочка. – Сиди, Пушок, не царапайся! Тетя подумает, что ты невоспитанный котик!

Котенку надоело сидеть, и он начал мяукать и вырываться.

– Вот наказанье мне с тобой! – сердито, по-старушечьи, сказала девочка, явно подражая своей бабушке. – Сиди тихо, горе ты мое!

– Покажи мне ту дорогу, куда трубочист ходит, – попросила Ева.

Девочка молча слезла со скамейки и, прижимая к себе мяукающего Пушка, пошла к кустам. Ева – за ней. За кустами действительно тянулась узкая асфальтированная дорога, заканчивающаяся тупичком. Тупичок был посыпан гравием, сквозь который пробивалась трава, и упирался в недостроенное двухэтажное здание.

– Это мастерские, – сказала девочка. – Их строили-строили, а потом забросили. Сюда Пушок два раза убегал, еле мы с бабулей находили его. Он у нас страсть какой бедовый!

Здание выглядело неуютно – пустые глазницы окон, черный провал вместо двери, плоская крыша, на которой пророс чахлый бурьян. Вряд ли здесь кто-то обитает, кроме бездомных собак и котов.

– Думаешь, трубочист здесь живет? – спросила Ева.

– Ты что, тетя?! – удивилась девочка. – Он тут свою машину ставит.

Она показала на тупичок.

– Какую… машину?!

– Серую… во-о-от такую большую, – девочка развела руки в стороны и упустила Пушка, который опрометью кинулся в заброшенное здание.

– Лови его, лови! – крикнула Ева, пускаясь вслед за котенком.

Вдвоем они с девочкой быстро поймали непослушного Пушка, который обиженно мяукал и царапался.

– Пойдем домой, неслух окаянный! – почти всерьез ругалась испугавшаяся девочка. – Больше никаких гулянок!

Ева проводила малышку до подъезда и вернулась к недостроенному зданию. Постояла, подумала. Тишина и запустение навевали смутную печаль…

Ева побрела обратно по дороге, которая привела ее к повороту на широкую городскую автомагистраль. Мимо неслись машины, обдавая Еву запахом теплого асфальта, выхлопных газов и пыли.

* * *

Господин Смирнов вошел в кабинет Варвары Несторовны. Она напряженно улыбнулась, предложила ему сесть в кресло напротив стола.

– Никаких новых сюрпризов не было? – спросил сыщик.

– Пока что нет.

Он смотрел на ее красивые холеные руки с длинными, в кольцах, пальцами; на горделивую линию шеи; на высокий, гладкий лоб без единой морщинки; на синий огонь в глазах – и вспоминал Ивана Даниловича, мелковатого, обрюзгшего, седеющего пожилого мужчину. Как же тут не волноваться, не сходить с ума от ревности? Ведь такую златоперую птицу в клетке не удержишь. Вырвется – и поминай как звали!

– Какие у вас отношения с мужем? – без обиняков спросил Всеслав.

Неделина удивленно подняла брови.

– Хорошие… Мы с Иваном… Даниловичем много лет живем в полном согласии.

– Он не давал вам поводов для ревности?

– Иван?! – Она так искренне изумилась, что сыщик отмел закравшиеся было подозрения. – Что вы! С тех пор как мы поженились, он не помышлял о других женщинах. Я бы заметила!

«Люди слепы, – подумал сыщик. – Они видят только то, что соответствует их собственным представлениям. И эта величественная дама – не исключение».

– Могу я поговорить с вашими сотрудниками? – спросил он. – Только, если можно, не здесь.

– Разумеется. Комната фресок свободна. Я скажу всем, что вы по моему личному указанию ведете внутреннее расследование. – Она поднялась из-за стола. – Идемте.

Смирнов встал и пошел за ней по прохладному сумрачному коридору. Неделина открыла перед ним раздвижную перегородку.

– Сюда, пожалуйста…

Комната фресок оправдывала свое название – ее стены были покрыты чудесными росписями, выполненными в золотистых, черных и голубых тонах. Преобладали египетские мотивы: стройные арфистки перебирают струны своих инструментов; девушки в белых одеждах собирают лотосы, танцуют; солнечный юноша Ра выходит из лотоса… изящные фигуры, плавные линии, нежные оттенки красок.

– Нравится? – улыбнулась Варвара Несторовна, заметив восхищение в глазах сыщика.

– Очень… Даже как-то неловко будет вести тривиальные расспросы в присутствии такой красоты.

– Здесь вам никто не помешает, – сказала Неделина. – Я пойду попрошу сотрудников по очереди приходить к вам на беседу. У нас было организационное собрание, так что они все здесь, кроме… Рихарда Владина.

Она ушла, а Всеслав прикрыл окно и уселся на один из мягких диванов, которые стояли вокруг низкого овального стола, инкрустированного разными породами деревьев. В комнате пахло ароматическими смолами, стойкими духами с привкусом горечи.

– Разрешите?

Первым явился инструктор Кутайсов. Вид у потомка знаменитого генерала был довольно помятый, глаза красные. Вероятно, он не спал несколько ночей.

Смирнов решил строить разговор, пока не касаясь прошлой истории с Губановой, чтобы не усугубить и без того сложное положение хозяйки салона. Одно трагическое происшествие еще куда ни шло, но два…

– Вы хорошо знали Лужину? – задал он стандартный вопрос.

Кутайсов пожал плечами.

– Знал… Как все. Она же работала массажисткой в салоне.

– Что вы можете сказать о ней?

– Женщина как женщина. Обыкновенная.

– Ольга Лужина проявляла к вам… симпатию?

Кутайсов зло сверкнул глазами, черными, удлиненными и выпуклыми. В его жилах вполне могла течь турецкая кровь, как у его великого предка.

– Ко мне многие женщины испытывают симпатию, – с вызовом заявил он. – И что с того?

Смирнов проигнорировал выпад инструктора и задал следующий вопрос:

– У Лужиной были враги?

– Понятия не имею. На работе – нет. Во всяком случае, я не замечал, чтобы она с кем-то ссорилась, – с тем же вызовом ответил Кутайсов.

– Какие отношения складывались у массажистки с начальством?

– С Терентием Ефимовичем ровные, а с Варварой Несторовной… По-моему, Ольга ее побаивалась. Она вообще по натуре была робкой.

– Кто, по-вашему, мог настолько ненавидеть Лужину, чтобы решиться на убийство?

– Ненавидеть? – удивился инструктор. – При чем тут ненависть? Ольга могла мешать кому-нибудь… Впрочем, вы правы. Ревнивая женщина могла убить из ненависти.

– А мужчина?

Кутайсов задумался. Он нервно покусывал красиво очерченные полные губы.

– Вероятно, тоже, но… Ольга была неприметная, я бы сказал… невзрачная. Вряд ли она имела успех у мужчин, так что мотив ревности я бы не рассматривал. Кто тут мог ее приревновать? К кому? И потом, разве в наше время убивают из ревности? Это уж африканские страсти какие-то!

– Вы же сами сказали, что…

– Я предполагаю, а не утверждаю, – перебил его инструктор. – Это разные вещи.

– Допустим, – согласился Всеслав. – А где вы находились в момент убийства?

Кутайсов зло прищурился.

– Подлавливаете? – криво усмехнулся он. – Напрасно! Я не знаю, когда именно убили Лужину. Я наблюдал за фейерверком со стороны, стоя у забора. А когда заметил неладное и подошел, Ольга уже была мертва. Сначала я подумал, что она просто потеряла сознание, но потом все понял.

– Кто может подтвердить ваши слова?

Инструктор развел руками:

– Извините, не догадался обзавестись свидетелями! Может быть, меня кто-то видел, а может, и нет. А вы что, думаете, это я убил Ольгу? С какой стати? Милиция арестовала Мозгового, значит, у них есть основания. Хотя… у Ольги и Саши были довольно теплые отношения: она помогала ему ухаживать за цветами, они частенько болтали.

– Садовника скоро отпустят, если уже не отпустили, – сказал Смирнов, внимательно наблюдая за реакцией Аркадия.

Но тот или хорошо держал себя в руках, или его сей факт в самом деле не интересовал.

– Да? – равнодушно бросил он. – Тем лучше.

Сыщик решил сменить тему.

– Почему вы ушли в разгар праздника, заперлись и пили в одиночестве? Вам что-то не понравилось?

Кутайсов вспыхнул. Из его глаз полетели искры.

– Какая разница? – завопил он, подскакивая от возмущения. – Это к делу не относится! Я не обязан перед вами отчитываться за каждый свой шаг! Вы, насколько я понял, расследуете убийство Лужиной? Вот и занимайтесь этим! Я ответил на все ваши дурацкие вопросы и не намерен продолжать бессмысленный разговор.

– Можете идти, – ледяным тоном произнес Всеслав. – Я вас не задерживаю.

Кутайсов не ожидал, что его сразу отпустят, и растерялся. Но делать было нечего. Он сердито засопел, поднялся с дивана и вышел, хлопнув перегородкой.

Сделанная на деликатный японский манер, она не была рассчитана на подобное грубое проявление эмоций и жалобно скрипнула.

Следующим вошел администратор Скоков. Он шумно вздыхал, ерзал, поправлял галстук, старательно отвечая на вопросы Всеслава. Каждый свой ответ Терентий Ефимович обдумывал и только потом начинал говорить – обстоятельно и напыщенно, как на театральной сцене. Ничего нового к словам инструктора он не добавил.

– Вы кого-нибудь подозреваете? – спросил сыщик.

На что Скоков задышал, как загнанный конь, и выпалил:

– Никого! У нашего салона безукоризненная репутация. Я вам покажу книгу отзывов. Там одни благодарности!

– Спасибо, – кивнул господин Смирнов. – Вы можете идти. Пригласите следующего.

Сэта Фадеева выглядела взволнованной. Ее миниатюрную костлявую фигурку обтягивал светлый трикотажный костюмчик – кофточка и брючки.

– Боже мой! – прикладывала она руки к сплющенной груди. – Боже мой! Бедная, бедная Ольга! Так рано… безвременно ушла из жизни! Какая трагедия…

– Расскажите как можно подробнее о последних минутах жизни Лужиной, – подыгрывая ей, скорбно попросил Всеслав.

– Ну… я почти ничего не видела… я смотрела на фейерверк. Мы стояли все вместе – Ольга, я, господин Неделин, мой Вася, Варвара Несторовна… еще кто-то… Потом раздался громкий всплеск, и я увидела, что Ольга упала в воду.

– К вам никто не подходил?

– Вокруг нас были разные люди… они все время менялись местами, толкались. Женщины в масках сновали туда-сюда, танцовщицы… После ослепительных вспышек в темноте никого толком не разглядишь.

– Этим и воспользовался убийца, – зловеще сказал Смирнов.

Госпожа Фадеева испуганно молчала, ее узкие глазки совсем закрылись.

– Вы кого-нибудь подозреваете?

– Нет, что вы! – всплеснула она крошечными ручками. – Как можно!

– У Лужиной были враги?

– В салоне очень дружный коллектив. – Сэта Викторовна снова приложила руки к груди. – Откуда – враги? Ольга была прекрасным специалистом, отзывчивым человеком, она…

– Вы ничего подозрительного не заметили – перед тем как услышали всплеск? – перебил ее Всеслав.

– Нет… то есть… меня толкнули, но… я не обратила на это внимания. Знаете, воспитанные люди не замечают чужой неловкости.

– Кто вас толкнул, мужчина или женщина? Вспомните, это может оказаться важным.

Госпожа Фадеева задумалась, ее пергаментные щечки порозовели от напряжения.

– Н-нет… не помню. Мелькнула маска… какая-то ткань… не помню.

После Сэты сыщик успел поговорить с охранниками, уборщицами и Марианной. Ни одной зацепки! Охранник Петя прогуливался по двору, следил за порядком; охранник Вова занимался петардами и ракетами. Он подтвердил, что Саша Мозговой помогал ему, следовательно, убить Ольгу не мог. Уборщицы твердили о шуме, толкотне, темноте и вспышках фейерверка.

Госпожа Былинская была сильно расстроена.

– Если всплывет история с привидением, у нас с Варварой Несторовной будут неприятности, – чуть не плача, говорила она. – И так поползли слухи, будто у хозяйки… не все в порядке с головой. Будто бы она могла… но это же полнейшая чушь! Ревновать Ивана Даниловича к Лужиной?! Да он бы и не посмотрел в сторону этой серой мыши. Ой! – Марианна прижала пальцы к губам. – О мертвых плохо не говорят…

– Варвара Несторовна знает об этих слухах?

– Конечно, нет. Она и так сама не своя… Кое-кто шепчется по углам, но исключительно между собой.

«Значит, о нашем разговоре с Неделиным уже стало известно, – подумал Смирнов. – Откуда?»

– Во время фейерверка вы были в маске? – как бы между прочим, спросил он Марианну.

– Да… ну и что? Половина гостей были в масках. Сэта их всем раздавала… Потом, когда это случилось… с Ольгой, я сбросила маску. Она мне мешала.

Сыщик вспомнил, сколько масок – раскрашенных индийских и японских «лиц» из папье-маше – валялось на траве вокруг водоема.

– Вы видели, как Кутайсов бросился к вашей знакомой, наряженной в красное сари? – спросила Марианна. – Готова поспорить, что он принял ее за «привидение»! Разве это не говорит о его причастности к исчезновению Зинаиды? Он что-то знает!

Господин Смирнов не успел побеседовать еще с двуми – с садовником и с Рихардом Владиным. Первый был арестован, а второй не вышел на работу по причине болезни отца.

Глава 19

– Почему ты не ешь? – спросила Ева. – Не любишь оладьи?

– Аппетит пропал, – вздохнул Смирнов.

По кухне плавали ароматы какао и горячих дрожжевых блинчиков. Но он проявлял к ним полное равнодушие. Чего нельзя было сказать о Еве. Она поливала блинчики клубничным вареньем и жевала, не переставая болтать.

Всеслав же сидел над пустой тарелкой, его рассеянный взгляд блуждал от окна к горке оладий и обратно, затем опускался вниз, на грудь, где висел кулон из ляпис-лазури, подаренный Евой. Иероглиф «истина» выделялся на нем четким темным оттиском.

– Попробуй ее найди, эту истину, – устало сказал сыщик. – Она подобна капризной женщине. Как только начинаешь тянуться к ней – тут же отворачивает лицо!

– Истина многолика, противоречива и загадочна, – пробормотала Ева с набитым ртом. – Как все настоящие женщины.

– А что, есть еще и фальшивые женщины?

– Сколько угодно, дорогой, – кивнула Ева, запивая блинчики горячим какао. – И тебе это отлично известно! Жизнь вообще многослойна… как торт «Наполеон».

– Да уж… Кто бы мог подумать, что господин Неделин при такой красавице-жене позарится на невзрачную массажистку Лужину?

– Они были любовниками?

– Представь – да. Я решил проследить за Иваном Даниловичем, – оживился Смирнов. – И он привел меня прямиком к ее дому и квартире. Что интересно, они скрывали друг от друга все: место работы, возраст, настоящие имена и фамилии. Алла и Николай! Как тебе это понравится? Ну, Неделина понять можно – он человек осторожный, расчетливый, опасался возможных преследований со стороны любовницы, звонков по домашнему телефону и прочих действий, направленных на провоцирование разрыва с женой. А Лужиной зачем понадобился этот дешевый балаган? Алла! Чем ее не устраивало имя Ольга? Представляешь, что они должны были почувствовать, когда увиделись на празднике? То-то господин Неделин потел и вертелся, как посоленный! А я голову ломаю, что с ним такое, строю самые невероятные предположения?! Ему с самого начала, как только он узнал «Аллу», стало плохо. Лужиной такой сюрприз тоже пришелся не по вкусу. Любовник оказался мужем начальницы! Они оба будто попали на раскаленную сковородку… Им было явно не до веселья. Небось дождаться не могли, когда же эта пытка закончится!

– Думаешь, это Неделин ее убил?

Славка развел руками.

– Удар, который унес жизнь Лужиной, могли нанести как мужчина, так и женщина. Ты видела стержень? Он тонкий и заостренный, легко проникает в тело. Главное, не наткнуться на кость. Тут нужно или везение, или некоторая сноровка.

– Откуда Иван Данилович мог знать про стержень? Он в салоне бывал очень редко и уж наверняка не занимался при этом ни ремонтом сантехники, ни садово-огородными работами!

– Ящик с инструментами стоял у черного хода с самого начала праздника, – возразил Смирнов. – Любой заинтересованный человек обратил бы на него внимание – присмотрел необходимое орудие, незаметно взял его и спрятал в складках «восточного» наряда. А в удобный момент… воспользовался бы и выбросил. Я бы именно так и сделал.

– Но убийца положил стержень в сумочку Варвары Несторовны. Тебя это не удивляет?

– Удивляет. Если это не сделала сама госпожа Неделина. У нее чрезвычайно изощренный ум. История с привидением – лучшее тому подтверждение.

Ева налила себе в чашку еще какао, с удовольствием отпила. Интересный разговор разжигал ее аппетит.

– Раз преступник использовал случайное орудие, значит, преступление не было спланировано заранее? А как же предупреждение? Лотос с оторванным лепестком? – спросила она.

– Это говорит в пользу Неделина. Прийти незамеченным и положить цветок на стол Варвары Несторовны он не мог. И потом… если связь Ивана Даниловича с Лужиной понятна, то что объединяло его с Зинаидой Губановой – трудно представить.

– Она тоже была его любовницей! – предположила Ева.

Смирнов невольно улыбнулся, вспоминая исповедь Неделина. Бедный Иван Данилович совсем не походил на ветреного супруга, меняющего возлюбленных, как перчатки.

– Недавно ты утверждала, что убийца – Кутайсов, – сказал он. – Здесь мы имеем угрозы инструктору со стороны Губановой, но совершенно отсутствует связь с Лужиной. Зачем Кутайсову убивать массажистку? Из ревности к Неделину? Вряд ли ему было известно об их любовных отношениях.

– Он так же, как и ты, мог выследить Лужину и Неделина, – не сдавалась Ева. – Ведь Кутайсов – мастер восточных единоборств, и нанести точный удар не представляло для него труда.

– Зачем Ольге вступать в интимные отношения с Неделиным, имея такого любовника, как Аркадий Кутайсов? По-моему, незачем. Да и Кутайсов с его внешними данными и тем восторгом, который он вызывает у прекрасных дам, легко нашел бы замену неверной подруге.

– Пожалуй, ты прав, – согласилась Ева. – К тому же он страшно взбесился, увидев меня в костюме «красной танцовщицы», убежал, заперся, выпил две бутылки саке… Не похож Кутайсов на хладнокровного, расчетливого злодея.

– А убийство спланировал и осуществил именно такой тип. Учел каждую мелочь, создавая видимость случайного стечения обстоятельств.

– Ты беседовал с администратором? Какое он произвел впечатление?

– Скоков? Никакое, – ответил Всеслав. – Умен, в меру скрытен, беспокоится о репутации салона. Убивать Лужину ему вроде бы ни к чему. Скажешь, она была и его любовницей? Или милейший Терентий Ефимович приревновал ее к Неделину и Кутайсову? Лужина – обыкновенная, пресная, бесцветная дама вялого темперамента, а мы из нее делаем чуть ли не роковую женщину, этакую Мэрилин Монро массажной индустрии. Может быть, она и с садовником крутила шуры-муры? Тогда правильно менты его арестовали. Мог, мог Саша убить ее из ревности! Ты еще забыла Рихарда Владина. Второй инструктор приревновал «звезду» салона к первому инструктору, садовнику, администратору и супругу хозяйки. Как же тут не схватиться за нож… то есть – стержень, и не расправиться с коварной соблазнительницей?! – Смирнов захохотал над собственной шуткой. Отсмеявшись, он добавил: – Кстати, Терентий Ефимович в наряде китайского мандарина стоял рядом со мной, когда Лужина свалилась в воду. Его можно исключить.

– Мы еще не брали в расчет гостей. Мужа Сэты Фадеевой, например, – засмеялась Ева. – Или тебя. Ты тоже мог иметь тайную любовную связь с Ольгой Лужиной. Ладно… хватит болтать глупости. Мы запутались, Смирнов!

Сыщик кивнул, посмеиваясь.

– Распутаемся… На то и сыск, чтобы ум не дремал.

– Кстати, есть что-нибудь новенькое о Зинаиде Губановой? – спросила Ева. – Ты ее ищешь?

– Ищу, – вздохнул Всеслав. – Да только без особого успеха. А теперь и вовсе не до нее. С Лужиной бы разобраться! Надо попросить одного человечка собрать информацию обо всех неопознанных трупах, найденных в течение года на территории Москвы и ближнего Подмосковья. Вдруг выплывет не мнимая, а самая настоящая покойница? Сдается мне, Губанова мертва. Она была первой, а Лужина последовала за ней. Что между ними общего, не пойму?!

– Обе работали в салоне «Лотос».

– Вот именно. – Сыщик поднял вверх указательный палец. – Это – единственное пока связующее звено. Салон «Лотос»! Но салон – не само здание, не традиции и церемонии, не восточная кухня. Это прежде всего – люди! У кого-то из этих людей есть страшный замысел… Нам предстоит вычислить его, разгадать и докопаться до истины.

– А нищий? – вдруг спросила Ева. – Он имеет отношение к салону или нет?

– Нищий? – удивился Всеслав. – Какой? Попрошайка, что ли? Тайный воздыхатель Марианны Сергеевны?

– Ага.

– Не смеши меня.

– Между прочим, – понизила голос Ева, – пока этот нищий клянчит милостыню, в тупичке у заброшенных мастерских его ждет машина, в которую он садится и уезжает в неизвестном направлении.

– Ты ничего не путаешь? – насторожился сыщик.

– Сам проверь…

И Ева подробно рассказала Смирнову о своих сегодняшних похождениях.

* * *

– Твоему отцу лучше? – озабоченно спросила Раиса, прихорашиваясь перед зеркалом.

– Немного, – ответил Рихард. – Придется еще денек посидеть с ним. Ни за что не хочет ложиться в больницу.

Супруги Владины жили вместе с родителями в огромной четырехкомнатной квартире с высокими потолками и старинным паркетом, принадлежащей матери Рихарда, известной скрипачке. В гостиной над роялем висел парадный портрет Чайковского, в прошлом веке подаренный знаменитым композитором кому-то из маминых родственников. Стены квартиры были увешаны фотографиями музыкантов, артистов и маминых учеников, занимающихся концертной деятельностью.

Сама Эльвира Скалецкая (выйдя замуж, она оставила девичью фамилию) выступала на сцене все реже и реже. Теперь она преподавала в консерватории, возила своих учеников на международные конкурсы, и ей, как и в молодости, было не до семейной жизни.

– Ты позвонил маме в Прагу? – спросила Раиса. – Она приедет?

– Нет, конечно, – вздохнул Рихард. – У них там начался третий тур конкурса, а мама в жюри. Она просила нас позаботиться об отце.

– Мы только и делаем, что заботимся о нем! – фыркнула жена. – Сколько можно? Я не сиделка!

Рихард промолчал. Раньше слова жены больно задели бы его, заставили бы возражать, доказывать, что отец, выйдя в отставку, посвятил всю жизнь сыну, был ему и нянькой, и доктором, и наставником, и лучшим другом. И что теперь настала очередь Рихарда скрасить одинокую старость Петра Михайловича. По сути, у отца так и не было жены в том всеобщем понимании роли супруги, которую Эльвира Скалецкая никогда не собиралась исполнять. Справедливости ради надо сказать, что она предупреждала Владина о своем образе жизни и ничего ему не обещала. Так они и жили – от отъезда к приезду, от одних гастролей до других, от конкурса к конкурсу. Петр Михайлович терпел – он по-своему любил жену, гордился ею и был благодарен ей за сына, которого она все же умудрилась родить между репетициями и концертами.

Старость подкралась незаметно, напоминая о себе слабостью, сединой, одышкой и сердечными приступами. Петр Михайлович хотел только одного – дождаться внуков.

– Рихард! – с горечью восклицал старик. – Где же ваши дети? Чего вы ждете? Тебе уже почти тридцать, мой мальчик!

Рихард жалел отца, но сам особо не расстраивался. Наверное, обзаведение детьми не составляло главную цель его существования. Раиса понимала, чего требует от нее свекор, но оказалась бессильна. Когда желание становится навязчивым, оно не исполняется. Не помогли и многочисленные походы к врачам.

Молодые успокоились и просто жили, чего нельзя было сказать о Петре Михайловиче. Старик по-настоящему страдал. Он выходил во двор и часами играл там с чужими малышами, которые обожали «дедушку Петю». На тумбочке у кровати старика появились коробочки и бутылочки с лекарствами. Очередной сердечный приступ уложил Петра Михайловича в постель, и Рихарду пришлось отпроситься с работы, чтобы ухаживать за ним.

Впервые молодой Владин оказался в столь затруднительном положении. Мать уехала в Прагу и должна была пробыть там не меньше месяца, жена наотрез отказалась сидеть со свекром, а сам Рихард рвался к своей ненаглядной Варваре Несторовне. Получалось, что он бросил ее в трудный момент, когда ей особенно необходима была его поддержка.

До некоторого времени семейная жизнь Рихарда текла гладко и благополучно. Он заподозрил неладное, когда госпожа Неделина стала приходить к нему по ночам – в туманных, расплывчатых снах. Он не был влюбчивым мальчиком; в юности ухаживал за девушками скорее потому, что так делали все его приятели. Женился на удивление рано, по настоянию отца, которого привык слушаться. Его брак с Раисой основывался на взаимной симпатии. С годами симпатия превратилась в привычку, которую Рихард принимал за любовь. Пример родителей еще больше укреплял его в этом мнении. Он не понимал, что толкает мужчин на безумства, и считал подобное отсутствием выдержки, позорным признаком незрелости.

– Уж меня-то эти глупости не касаются, – говорил Рихард отцу, единственному человеку, от которого у него не было секретов. – Мы с Раей прежде всего друзья, близкие, родные люди, а потом уже – муж и жена.

Жизнь Владиных протекала тихо и ровно, без всплесков и потрясений. Они не ссорились, но и не испытывали непреодолимой, всепоглощающей тяги друг к другу – спокойно расставались, спокойно встречались. Могли провести отпуск порознь, не скучая друг по другу. Раиса была хорошей хозяйкой, заботливой супругой, ласковой, рассудительной женщиной. Она ладила и с Петром Михайловичем, и с Эльвирой Скалецкой, так что проживание в одной квартире с родителями не превратилось в ад, как это случалось в других семьях. Рихард чувствовал себя рядом с женой окруженным заботой, надежно и уютно.

Поэтому он удивился, поймав себя на беспрестанных мыслях о госпоже Неделиной. Они неотступно преследовали его – в метро, за завтраком, в душе, у телевизора и даже во время работы. Разговаривая с клиентками, показывая движения и приемы, Рихард делал все это сквозь стоящий перед ним тонкий, прозрачный образ Варвары Несторовны. Вот она улыбается, идет по коридору, царственно кивает ему головой, произносит какие-то слова, поправляет прическу… смотрит синими горячими глазами… Милый образ превратился в наваждение, от которого негде стало укрыться. Варвара Несторовна заполнила не только дни господина Владина, но и ночи. Он просыпался от сильного, незнакомого желания, непохожего на то, что происходило между ним и Раисой. Секс, лишенный страсти, перестал привлекать Рихарда, и он постепенно охладевал к жене. Наконец он поймал себя на том, что с трудом исполняет супружеский долг. До него наконец дошел истинный смысл этих слов.

Странно, но ему ни разу не пришло в голову поделиться происходящими в нем изменениями с отцом. У него появилась тайна, которую он не желал открывать никому. Теперь каждый день, проведенный в салоне, каждая встреча с Варварой Несторовной требовали от Рихарда неимоверных усилий. Ему приходилось бороться с собой, подавлять свои порывы, прикидываться вежливым и равнодушно-любезным.

Пробовал ли он избавиться от мучительного, безнадежного чувства? Пробовал. Он представлял госпожу Неделину в кругу ее семьи, в объятиях ее мужа, представлял ее негодование и гнев, когда она узнает… ее насмешки, ее презрение… Пробовал заглушить мысли о ней развлечениями, книгами, работой; увеличил физические нагрузки, уплотнил свой график до предела. Все это оказалось неспособным помочь не только стереть, но даже просто отодвинуть образ Варвары Несторовны куда-нибудь вглубь, в дальние кладовые сознания – чтобы доставать его, когда станет уж совершенно невмоготу, а потом снова прятать.

Жизнь Рихарда во всех ее проявлениях пропиталась страстным влечением к госпоже Неделиной, от которого он уже не помышлял освободиться. Ему только нужно было приспособиться как-то жить с этим.

– Что с тобой? – заметила его состояние Раиса. – Ты как будто все время думаешь о чем-то.

– Много работы, – отмахивался он.

Внутреннее и внешнее оцепенение сменялось лихорадочным возбуждением; сны наполнились эротикой, а бодрствование – неутолимым, неизлитым потоком нежности и готовности на все ради одного только жеста, одного синего взгляда Варвары Несторовны. Его любовная энергия – чистая, нерастраченная – дождалась своего часа и хлынула, сметая все преграды.

«Я люблю ее! – признался себе Рихард. – Так вот что это на самом деле значит!»

Мысли об отце, о Раисе, о налаженной, размеренной жизни мелькнули и растворились в самозабвенной жажде вкусить запретного плода, нырнуть в огненный омут… испить чашу сию, если бог даст.

Желание открыться, признаться во всем пришло – и поглотило Рихарда. Он не видел другого выхода для себя. Он все скажет Варваре Несторовне, отдаст свое сердце и свою судьбу в ее руки, а там… будь что будет!

Находясь в любовном угаре, Рихард ничего вокруг не замечал.

История с привидением, так взволновавшая персонал и клиенток салона «Лотос», прошла мимо него. То есть сначала все было не так. Назойливое ухаживание Зинаиды Губановой за инструктором Кутайсовым казалось Рихарду верхом неприличия. Как это танцовщица могла до такой степени забыться, поддаться своим эмоциям, чтобы без всякого стыда и совести преследовать мужчину и домогаться его внимания?!

Господин Владин молчал. Он не принимал участия в бурных обсуждениях скандальных подробностей, не опускался до сплетен. Он просто перестал замечать бедную «Джульетту», тайно сочувствуя Кутайсову.

Самоубийство Зинаиды поразило его своей вульгарной, вызывающей претензией на раскаяние и принужденное чувство вины, которые должен был вызвать ее поступок у окружающих. Неприкрытая любовная драма с трагическим финалом, разыгранная Губановой, потрясла Рихарда. Он считал подобные проявления эмоций дурным тоном и полным отсутствием чувства собственного достоинства. Испытывая неловкость за эту женщину, господин Владин постарался как можно скорее забыть о ней. И вот – расплата наступила. Он сам оказался в едва ли не худшем положении! Правда, его роман с Варварой Несторовной происходил пока только в его воображении, но… Словом, не судите и не судимы будете.

В привидения Рихард не верил и сам «красной танцовщицы» ни разу не видел. А вот Варвара Несторовна как-то обмолвилась, что побаивается оставаться в салоне допоздна. Однажды он случайно задержался после занятий и оказался свидетелем ее истерики.

Крик хозяйки застал Рихарда в раздевалке. Он бросился к дверям ее кабинета и увидел следующую картину: госпожа Неделина вся дрожит и захлебывается от рыданий. Она призналась, что вышла в темный коридор, и тут… мимо нее что-то проскользнуло, обдав ее запахом сандаловых духов, которыми пользовалась Зинаида. Мало того, призрак прошипел страшное проклятие, которое Варвара Несторовна, заикаясь и всхлипывая, боялась повторить.

– Сандаловыми духами пользуются многие, – постарался успокоить ее Рихард, тоже весь охваченный дрожью, только не от страха, а от близости госпожи Неделиной. – А проклятие – всего лишь услужливая игра воображения!

– Нет, нет! – твердила Варвара Несторовна. – Это расплата… наказание. Есть вещи, с которыми не шутят! Это дурной знак… предвестник новых бед! Вот увидите, произойдет что-то ужасное.

Рихарду с трудом удалось привести ее в чувство. Хорошо, что она всегда носила в сумочке успокоительное. Он сидел рядом с ней, держа ее руку в своей, замирая от восторга и благословляя все привидения на свете. Варвара Несторовна была так расстроена и испугана, что не замечала этого.

Он вызвал такси, усадил ее в машину и захлопнул дверцу. Такси уехало, а Рихарду запоздало пришла в голову идея осмотреть помещения салона. Конечно, он не обнаружил никакого призрака. Ленивый охранник опоздал, так же как и уборщица, которая переодевалась в комнатушке для технического персонала.

– Вы ничего подозрительного не заметили? – на всякий случай спросил он.

Уборщица вмиг побледнела и запричитала, что нипочем тут одна не останется и чтобы господин Владин подождал, пока придет Вовка.

– Нехорошо здесь… – прошептала она, крестясь. – Нечисто… Неприкаянная душа бродит. Быть беде!

Рихард дождался охранника, и они вдвоем прошлись по салону, избегая спрашивать друг друга, в чем дело.

Теперь, когда на церемонии Поклонения Лотосу произошло убийство, Рихард вспомнил тот давний случай. Выходит, Варвара Несторовна была права – случилось новое несчастье. А он, как назло, не может быть рядом с ней!

– О чем это ты задумался? – раздраженно спросила Рая, возвращая его к действительности. – Все мечтаешь? Иди, отец зовет.

Рихард поспешил в комнату отца. Тот выглядел неважно, пожаловался на плохой сон и попросил зеленого чая.

Заваривая на кухне чай, Рихард размышлял об отношениях с женой. Без всякого видимого повода они испортились. Может быть, из-за редкого, случайного секса, а может быть – Раиса ощущает отсутствие его любви? Раньше ее заменяла симпатия, а теперь наступила пора отчуждения.

«Нам лучше развестись», – спокойно, как о чем-то постороннем, не касающемся его жизни, подумал Рихард.

Глава 20

После разговора с сыщиком Иван Данилович начал выздоравливать. Он был еще слаб, плохо ел и большую часть дня проводил в постели, но в глазах уже появилась живость, вернулся интерес к жизни.

Из-за болезни Неделина супруги спали в разных комнатах. Варвара Несторовна в спальне, а Иван Данилович – в гостиной на диване. Тут ему было удобно: всю ночь с балкона через открытую настежь дверь тянуло прохладой; на тумбочке, под рукой, стояли лекарства и минеральная вода; а главное – он мог сколько угодно крутиться и ворочаться, не боясь разбудить жену.

Сон приходил к Ивану Даниловичу далеко за полночь, когда на черное, тихое небо всходила луна, заглядывала сквозь капроновую занавесь в комнату, проливая на подушку таинственное голубое сияние. И сразу вспоминалось господину Неделину детство, круглая, ясная луна над стогами, долгие ночи на сеновале, в запахе свежескошенного сена – и на сердце становилось легко-легко, дыхание выравнивалось, в блаженном покое замирала душа.

Не то происходило с Варварой Несторовной. Полнолуние вызывало у нее болезненную тревогу, бессонницу и головные боли. Ей становилось то жарко, то холодно, от неудобных подушек давило шею и затылок. Приходилось вставать, задергивать шторы, чтобы лунный свет не проникал в спальню, долго лежать в темноте, прислушиваясь к частым, судорожным ударам сердца.

Сон наваливался тяжко, душно… возвращая в страшное прошлое, от которого бежала Варенька – и никак не могла освободиться, сбросить с себя ненавистные пудовые оковы. Снова падала она на холодный земляной пол сарая, больно ударяясь головой о край поленницы; снова стоял перед ней черный квадрат окна, запах сырых дров, в спину вонзались мелкие, острые щепки… а над ней качалось, кривясь в диком оскале, бородатое лицо отца, поднималась рука с занесенным топором…

– Убью, тварюка бесстыжая! – рычало лицо. – Ишь, чего удумала, отродье антихристово! Отца соблазнять… В грех меня ввести хочешь, в ад огненный низринуть! Не выйдет… Молись, блудница содомова… скоро, скоро перед господом нашим предстанешь!

Лезвие топора сверкнуло в лунном свете, полетело вниз… Варенька зажмурилась, приготовилась к лютой, жуткой смерти… но нет… с глухим стуком топор упал рядом, а огромная, волосатая, заскорузлая от работы рука остервенело задирала вверх подол ее сатинового платья; в лицо ударил запах пота, смолы, которой родитель заделывал щели в лодке… Варенька очнулась, поняла, что убивать ее сию минуту не будут, а собираются сотворить с ней нечто ужасное, постыдное, с чем жить потом ей станет невмоготу. И она, преодолевая дикий, парализующий страх перед отцом, начала вырываться и кричать, вопить что было сил… царапать его перекошенное лицо, кусаться, отбиваться руками и ногами… Он навалился сильнее, накрывая ее тело своим, сдавливая ее грудь… В глазах Вареньки потемнело, сознание то вспыхивало, то летело куда-то в темную, гулкую пропасть… и через грязное стекло окна на все это смотрела неподвижным желтым глазом луна – нестерпимо яркая, пылающая…

Где-то далеко заскрипела дверь, послышался испуганный, отчаянный вскрик… и Варенька смогла судорожно глотнуть воздуха, потому что тяжесть, давившая ее, вдруг ослабела – и вовсе исчезла… Голоса отца и матери доносились до нее сквозь пелену беспамятства, будто из другого мира. Она одной ногой все еще стояла там… на том свете, медленно возвращаясь в этот, где пахло потом, смолой, сырой землей и дровами, где за стеной возились куры, шумно жевали корова с теленком, разбуженные криками и переполохом… нервно звенел голос матери, глухо бубнил голос отца… и где рядом с ней на усыпанном щепками полу валялся топор. Этот мир был пропитан страхом и ненавистью; темной, жуткой борьбой между духом и плотью, между грехом и святостью, между господом и антихристом…

У Вареньки волосы вставали дыбом от слов отца.

– Я изничтожу племя сатанинское, – шипел он. – Господь меня благословил на эту жертву! Разве не мы с тобой, Прасковья, клялись вытравить греховное из нашей жизни, выжечь каленым железом?! А ты мне помешала… Зачем? Кто тебя звал сюда? Как ты посмела пойти супротив моей воли?

– Ведь это дочь моя, Нестор Потапыч… – робко оправдывалась мать. – Нешто ее обязательно жизни лишать? Такой ли жертвы господь от нас требует? Я ее перевоспитаю… переучу…

– Могила ее перевоспитает! – рычал отец. – Сыра земля ей мать, а не ты! Бес тебя, Прасковья, попутал. Тебе грехи отмаливать надобно, поклоны класть денно и нощно, а ты… Эх, бабье нутро гнилое! Тьфу…

Он размашисто, широко перекрестился двумя перстами, покосился на Варвару – слышит ли? – хрипло вздохнул. Белки его глаз блеснули в свете луны.

– Нам что пращурами повелено? – загремел он, надвигаясь на мать. – Не покорившимися быть антихристу повелено! Спасется лишь не покорившийся мучителю до самого судного дня!

– Да какой она антихрист? Господь с тобой, Нестор Потапыч! Ну, своенравная девка, непокорная… Обломаем! Заставим принять истинную веру… Душу-то живую зачем губить?

– Ее душа давно загублена… Ты погляди только, как она платье задрала! Срамота! Отца не постыдилась… ляжками-то голыми сверкать да глазенками блудливыми моргать, разжигать греховное вожделение?!

Мать метнулась к Варьке, склонилась, одернула ей подол, торопливо крестясь и бормоча молитву… Она и верила, и не верила. Дочь-то и вправду уродилась не в нее – гордая, дьявольски красивая, наделенная нечеловеческой прелестью. Вот и Нестор Потапыч не стерпел… Заманила она его бесовскими ужимками. Может, и в самом деле – антихристово семя?

Прасковья Федоровна поглядела на лежащую без памяти Варьку… как есть блудница вавилонская! Ни под какой платок, ни под какую хламиду прельстительные формы не спрячешь. А как глазищами синими почнет сверкать, так и захолонет сердце-то, зайдется в смертной истоме – у бабы! – не то что у мужика!

– Что я породила на свою погибель? – запричитала мать, бессильно опускаясь на земляной пол. – Как теперь отмолю грех великий? За что мне муки такие посланы? Разве я не просила у господа благого, тихого пристанища? Разве не молила о смиренном духовном житии? Разве не помышляла уйти от мира в сокровенный град Китеж, где праведный человек духовно подобен убегающему от темной скверны мира сего?! А блудница сия у меня же в подоле… в моем чреве выношена, на свет божий выпущена…

– Житие в благочестивом граде Китеже надобно заслужить, – сердито сказал отец, поднимая топор. – Господь требует от нас жертвы, Прасковья! И жертвою этой…

– Тихо ты! Тихо, тихо… – зашептала мать, прикрывая рот уголком платка. – Она, чай, оклемалася, услышать может. Людям поведает, они нас не пожалеют, выдадут антихристу… не позволят исполнить завет божий…

Думала ли она так на самом деле или просто хотела спасти жизнь дочери, Варя до сих пор не знала. Мать осталась в ее памяти покорной и забитой, насмерть перепуганной женщиной. Кого она боялась больше – бога или бородатого бешеного Нестора Потапыча – неизвестно.

Тогда, в сарае, Варенька поняла, что настала пора уносить ноги из родительского дома, иначе она заплатит за «житие в благочестивом граде Китеже», которое то ли будет, то ли нет, своей юной, невинной жизнью. И что красота ее таит в себе угрозу страшную. Потому лучше ее ото всех прятать. А если не получится… придет неотвратимая беда.

Потом-то она прогнала глупые мысли, но совсем они не ушли – спрятались до времени на самом донышке, затаились. Придет их час – явятся, напомнят о себе знамением небесным – как эта ядовито-желтая, пронзительная луна…

«Отец и мать безумны, – догадалась Варенька. – Оба! Такие убьют – и отвечать не будут. Признают их невменяемыми, тут и делу конец. А уж назад не вернешь ничего – ни молодости загубленной, ни жизни девичьей. Бежать надо. Бежать! Бежать…»

На этом она проснулась, в холодном поту, в ознобе, стуча зубами от ужаса и отвращения. Встала, выпила воды, умылась… вроде – полегчало…

Страшный сон снился ей нечасто, раз или два в год, летом, когда начинались теплые лунные ночи. Такие, какая была во время праздника Поклонения Лотосу. Может быть, восточные боги милосерднее… потому она и решила отдать им предпочтение. Осирис, Исида, Лакшми, Будда, Брама и Кришна не карали за красоту, за порывистое, страстное сердце, за любовь к свободе.

Варвара Несторовна постояла у окна, вдыхая свежий, пахнущий липой воздух. Из гостиной раздавался негромкий храп мужа. «Спит себе, – невольно позавидовала она. – Ему-то, наверное, такие кошмары не снятся».

Она снова легла, смежила веки, уже замирая в страхе от возможности повторения жуткого сна. И почему прошлое не оставит ее в покое? Ведь она ушла от него, выскользнула из его цепких объятий, отрезала его, как сухой, мертвый сук…

Незаметно стерлась в сознании зыбкая грань между явью и сном. Из душной, густой темноты до нее доносилось монотонное бормотание, горели масляные лампады у старых икон, черных, покрытых столетней пылью…

«Жена, сидящая на звере семиглавом, нагая и бесстыдная, – рокотал сквозь дым и чад низкий, хриплый голос, – в руках же своих держит она чашу, полную всякой скверны и смрада. И подает ее живущим в мире и любящим ее, в первую очередь… патриархам, царям, князьям, воеводам и всяким власть имущим… и мужам достойным, и юнцам безусым, и…»

Варвара Несторовна в ужасе открыла глаза. Было уже утро. Сквозь плотные шторы пробивалось солнце. Из комнаты сына доносилась веселая музыка…

Ночные страхи показались ей пустыми, ничего не значащими. Пора было вставать, собираться на работу.

* * *

– Тебя к телефону, – сказала Ева, заглядывая в ванную, где Всеслав брился. – Подойдешь?

– Конечно. – Он вытер с подбородка остатки пены. – Хоть бы раз в жизни позвонили, когда я не под душем, не сплю и не бреюсь!

– Все остальное время тебя невозможно застать дома, – улыбнулась Ева. – А номер мобильного ты почти никому не даешь.

– И правильно делаю. Кто звонит?

– Какая-то Лена.

Господин Смирнов взял трубку.

– Алло, – сказал мелодичный девичий голос. – Это Всеслав Архипович? Вы искали преподавателя индийских танцев для своей дочери… Помните?

– Помню-помню… – неопределенно пробормотал сыщик, усиленно соображая, кто сия незнакомка с приятным тембром голоса.

– Вы мне еще свой телефон оставили, чтобы я позвонила. Я Лена. Лена Шипова из Дома культуры.

– А-а-а! Леночка! – обрадовался Смирнов. – У вас открывается кружок?

– Нет, но… вы тогда искали Зину Губанову.

Смирнову показалось, что телефонная трубка в его руке раскалилась докрасна, так он напрягся.

– Она приходила? Давала о себе знать?

– Нет… Звонила ее приятельница, Валентина. Помните, мы говорили о ней? Она приносила книги по индийской культуре, и…

– Да, да, я помню, – сгорая от нетерпения, перебил Всеслав. – Вы взяли ее телефон, адрес? Может быть, благодаря ей я смогу наконец познакомиться с госпожой Губановой?

– Вынуждена вас огорчить, – вздохнула Лена. – Дело в том, что… в общем, она тоже разыскивает Зинаиду.

– Как? – опешил Смирнов, но быстро взял себя в руки. – Что вы говорите?! Жаль… Все-таки дайте мне ее адрес и телефон.

– Адрес я спросить забыла, а номер телефона Валентина сама оставила, на случай, если вдруг Зина объявится. Чтобы я ей перезвонила. Знаете… меня это почему-то тревожит.

– Что именно?

Лена помолчала, взволнованно дыша в трубку.

– Ну… то вы приходили, разыскивали Зину, теперь вот Валентина ее ищет. Говорит, неоднократно была у нее дома… то есть звонила в дверь, но никто так и не открыл ни разу. Я подумала, может быть, вдвоем вы быстрее выясните, куда она делась? Сейчас время такое… неспокойное, чего только не бывает! А Зина в квартире проживала одна, насколько я помню, и… Мало ли? По телевизору таких ужасов насмотришься, что потом уснуть не можешь! Я недавно передачу видела про одну банду – они людей убивали, а потом продавали их квартиры. У страха глаза велики, конечно… но после звонка Валентины я решила вам сообщить об этом. Глупо, да?

– Нет, что вы! – поспешил уверить ее Всеслав. – Вы мне очень помогли, Лена. С меня причитается.

Она смущенно засмеялась:

– Значит, вы не считаете меня паникершей?

Они еще пару минут поболтали, Всеслав записал телефон неуловимой Валентины из Мытищ и рассыпался в любезностях.

Попрощавшись с Леной Шиповой, он глянул на часы. Если только эта Валентина не на работе, он успеет с ней поговорить. Несколько длинных гудков заставили его поволноваться.

– Слушаю… – глухо, будто издалека, сказал женский голос.

– Это Валентина?

– Да.

– Вам звонит друг Зинаиды Губановой, – соврал Смирнов. – Мы можем поговорить?

– С ней что-то случилось? – спросила Валентина. – Я давно ищу ее.

– Лучше будет обсудить подробности при встрече.

– Хорошо, – не задавая больше никаких вопросов, согласилась Валентина.

– Я звоню из Москвы, – сказал Смирнов. – А вы проживаете в Мытищах?

– Да. Соседи оставили на мое попечение собаку, так что я приехать не смогу. Придется вам.

Они договорились встретиться через два часа на привокзальной площади.

– Я буду одета в ярко-желтое платье, – сказала Валентина. – И держать на поводке красавца дога.

Господин Смирнов положил трубку и побежал в ванную – собираться. Ева – за ним.

– Подбородок остался небритым, – сказала она. – Женщине это не понравится. Приведи себя в порядок, пожалуйста, если хочешь произвести впечатление. Завтракать ты, конечно, уже не будешь.

– Не успею, – извиняющимся тоном ответил Всеслав. – Такая удача! Объявилась дама из Мытищ.

– Я все слышала, – сказала Ева. – Смотри не спугни ее своим напором. Она может бог знает что подумать, глядя на твое свирепое лицо.

– Почему это оно свирепое? – Смирнов посмотрел в зеркало и остался доволен. – По-моему, очень даже нормальное. Мужественное!

Уходя, он поцеловал Еву в щечку.

До привокзальной площади в Мытищах Всеслав долетел за час и минут пятнадцать прохаживался вдоль ряда киосков, ожидая Валентину.

Она чуть-чуть опаздывала. Сыщик уже забеспокоился, когда увидел идущую ему навстречу даму в платье лимонного цвета с длинным разрезом на боку. Темный лоснящийся дог натягивал поводок, заставляя ее ускорять шаг.

– Извините, – виновато улыбнулась она. – Здравствуйте. Я – Валентина. А этого проказника, – она указала на дога, – зовут Фантик. Из-за него я и опоздала.

«И как это людям удается придумывать для своих собак такие нелепые, неподходящие имена? – подумал Смирнов. – Назвали бы Фантиком пуделя или болонку, я бы понял. Но дог…»

Фантик подозрительно обнюхал сыщика и уселся у ног Валентины, преданно поедая ее глазами. Мол, не бойся, детка, я не дам тебя в обиду этому обормоту!

– Я тебя понял, парень, – подмигнул псу Всеслав. – Ты на страже. Молодец!

– Вы – друг Зины? – спросила Валентина, рассматривая сыщика. – О чем вы собирались поговорить? Я уже больше года ее не видела. Решила, что она замуж вышла и уехала, а мне ничего не сказала. У нее остались мои книги.

Господин Смирнов решил зайти издалека. Еще по дороге в Мытищи он придумал себе роль брошенного кавалера, который ищет коварную возлюбленную. У женщин подобные истории обычно вызывают симпатию и желание помочь.

– Понимаете… мы с Зинаидой встречались, у нас складывались определенные отношения… – изображая смятение и растерянность, заговорил он. – И вдруг она ни с того ни с сего исчезает: не звонит, не открывает дверь. Поначалу я обиделся, потом начал недоумевать, а потом… забеспокоился. Около полугода я выдерживал характер, но… в конце концов захотел выяснить – что же между нами произошло? Возможно, я сам виноват – повел себя неподобающе, вызвал ревность Зиночки или чем-то оскорбил ее. Но… пусть она хотя бы объяснит, в чем дело! Я теряюсь в догадках.

– Зина всегда была очень скрытной, – с сочувствием в голосе сказала Валентина. – Она работала в Доме культуры, вела кружок индийского танца, а я его посещала. Так мы и познакомились. Потом Зина уволилась, сказала, что нашла новую работу. Мы продолжали изредка встречаться: болтали, обменивались книгами. Она ничего не рассказывала о своей новой работе, а я не спрашивала.

– Почему?

– Зина не любила говорить о себе. Такой у нее был характер. Вот и с вами она поступила странно. Это на нее похоже – быть себе на уме, не посвящать окружающих в свою жизнь. Даже самых близких.

Догу было жарко. Он высунул язык и крутился, не находя себе места.

– Давайте присядем, – предложил Смирнов. – Вон там, под деревом, есть лавочка.

Пес радостно потрусил в прохладную тень, улегся, не сводя глаз с Валентины.

– Он вас полюбил, – сказал сыщик.

– Мне нравится общаться с животными, – улыбнулась она. – Я ведь по профессии ветеринар, занимаюсь частной практикой. А индийская культура – мое хобби.

– Когда вы последний раз виделись с Зинаидой?

Она задумалась, припоминая.

– Кажется, позапрошлой зимой, в феврале. Она вдруг приехала ко мне без предупреждения, без звонка… сказала, что хочет меня попросить об одной услуге. На ее новой работе намечается то ли вечеринка, то ли концерт… я уже не помню… а после вечеринки какое-то мероприятие, розыгрыш.

– Розыгрыш? – переспросил Всеслав.

– Ну да. Так она сказала.

– А в чем заключалась просьба?

– Понимаете… надо было знать Зину, чтобы не удивляться ее поведению. Она попросила меня нанять микроавтобус, ну… куда может поместиться большой ящик, двух грузчиков и приехать вечером к ней домой.

– А зачем?

– Вот и я спросила – зачем? Но Зина отказалась отвечать. Она оставила мне деньги на все это и сказала, что все объяснит на месте. Дескать, если я заранее узнаю, то откажусь.

– Вы согласились?

– Да. Она мне очень нравится, несмотря на скрытный характер, и я дорожу нашей дружбой. К тому же Зина – исключительно порядочный человек: ни на что противозаконное она бы не решилась, а тем более – не стала бы впутывать меня.

– А в какой день вы должны были приехать к ней?

– Зина сказала, что пока точно не знает, и обещала позвонить мне, предупредить. Так она и сделала. Позвонила через неделю вечером и попросила на следующий день все исполнить, как договаривались. Одно мне не по душе пришлось: Зина велела мне одеться во все черное.

– Зачем?

– Сказала, что так надо. Якобы это входит в условия розыгрыша. Я удивилась, но дальше расспрашивать не стала – бесполезно. Зина говорила только то, что считала необходимым.

– Ну и как, розыгрыш удался? – спросил Смирнов.

– Ой! – Валентина раскраснелась и всплеснула руками. – Первый раз в жизни Зиночка так меня подвела! Конечно, я все сделала – вырядилась в старое черное пальто, наняла машину, грузчиков и поехала в Москву. Велела им ждать внизу, а сама поднялась к ней – все по уговору! Звонила, звонила… никакого ответа. Я подождала, потом снова позвонила. Спустилась вниз, к машине, – водитель и грузчики были недовольны, спрашивали, сколько еще ждать. Что мне было делать? Заплатила я им, они уехали, а сама отправилась на вокзал, села в электричку – и домой, в Мытищи. Настроение испортилось… столько хлопот, и все напрасно!

– Как же Зинаида потом объяснила свое отсутствие?

– А никак! – сердито ответила Валентина. – С тех пор она как в воду канула – ни ответа, ни привета. Думаю, ей неловко стало передо мной, а оправдываться не хотелось. Я тоже сильно на нее разозлилась. Так мы и разошлись. Ну, а потом… остыла я, успокоилась. Всякое в жизни бывает, думаю – вдруг она внезапно заболела, в аварию попала или еще что, а я строю из себя обиженную. Может быть, ей помощь нужна?

– Значит, вы ее простили, – улыбнулся Всеслав. – Отчего же не возобновили отношения?

– Если бы она мне позвонила, я бы с радостью… Но у Зины телефона не было, где она работала, я не знала. Приезжала несколько раз домой – она не открыла. Уже больше года минуло, а я все не могу понять – что за недоразумение между нами произошло?! У нее мои книги остались: по индийскому танцу, по искусству и мифологии Востока – редкие, таких сейчас не купишь. Стала ее искать, на прежнюю работу звонила, в Дом культуры… но и там никто ничего о Зине не знает.

– Выходит, вы мне помочь не сможете, – вздохнул сыщик. – А я надеялся…

Фантик лениво приподнял голову и громко зевнул.

– Ну, мне пора, – сказала Валентина. – Сожалею, что наша встреча оказалась бесполезной. Если вы Зину найдете, сообщите мне.

Она наклонилась и погладила собаку по голове.

Всеслав записал ее адрес на всякий случай и попрощался. По дороге в Москву он размышлял о превратностях сыска: вместо важных, решающих подробностей – пустышка. Обидно! Валентина подтвердила только одно: розыгрыш, о котором твердили Былинская и Неделина, имел-таки место. Но почему Зинаида не открыла своей подруге дверь? Кто же тогда забрал гроб? Кого видела Марианна? И вообще – была ли она в тот вечер у дома на Краснопресненской набережной?

Разумеется, все эти вопросы правомерны при одном важном условии: если Валентина рассказала ему правду…

Глава 21

Как и предполагал Всеслав, садовника выпустили, и он попросил у Варвары Несторовны недельный отпуск за свой счет. По салону поползли тревожные слухи.

– Кого теперь посадют? – интересовалась Катерина, дневная уборщица, махая во дворе метлой. – Неужто саму хозяйку?

– Ты что болтаешь? – возмутилась Марианна. – И как у тебя только язык поворачивается?

Она срезала с клумбы цветы, и слова уборщицы испугали ее. Вчера приходил господин Смирнов, опять подробно обо всем расспрашивал, намекнул, что ее показания насчет «мнимых похорон» не подтверждаются. Значит, были и другие свидетели… Марианна пришла в ужас. Большую часть ночи она простояла на балконе, неумело выкуривая сигарету за сигаретой и проклиная тот миг, когда она согласилась принимать участие в дурацкой затее Варвары Несторовны. Поди теперь докажи, как все было! Если на следствии всплывет история с Губановой – а она непременно всплывет, кто-то да проболтается, – им с хозяйкой несдобровать.

– Говорят, Олька-то Лужина была полюбовницей хозяйкиного мужа, – продолжала опасные рассуждения Катерина. – Вот она ее и… чик-чирик!

– Кто говорит? – набросилась на нее Марианна. – Что ты мелешь, дуреха?!

– А вы меня не оскорбляйте, Марианна Сергеевна! – обиделась уборщица. – Нету такого закона, чтобы простого человека обзывать! Кто говорит, кто говорит? Кому надо, тот и говорит. Дыму-то без огню не бывает. Вы за собой смотрите лучше! А то… собрались приличные люди, все образованные, при деньгах… нарядились в парчу да бархат, хороводы тут водили… и прихлопнули бабу! Разве это порядок?

– Не твоего ума дело, – отрезала Былинская. – Милиция разберется.

– То-то что разберется, они всех спрашивают… всем рот не заткнешь…

Уборщица долго еще ворчала, подметая и посыпая песком дорожки. Марианна же ушла к себе в Кухню-гостиную, расставлять цветы в вазы, думать. Откуда стало известно о связи Ивана Даниловича и Лужиной? Выдумки это или правда?

– Марианна?

Варвара Несторовна вошла так тихо, что докторша не повернула головы, погруженная в свои мысли.

– Ой! – встрепенулась она. – Хорошо, что вы здесь…

Былинская рассказала о вчерашней беседе с сыщиком, потом осторожно перешла на слухи.

– Говори, не бойся, – махнула рукой Неделина. – Меня ведь сегодня тоже в милицию вызывали, спрашивали. Так что об Ольге и моем муже я все знаю. Несказанно удивлена была, признаюсь. Вот уж чего не подозревала – ни сном ни духом! Ну… может, оно и к лучшему.

При мысли о сне ее лицо слегка омрачилось: вспомнился ночной кошмар. Варвара Несторовна тряхнула головой, глубоко вздохнула.

– А что Иван Данилович говорит? – тихо спросила Марианна.

– Отрицает все! Клянется и божится, что не было ничего, всех святых в свидетели призывает. Оклеветали его, дескать, оговорили, незаслуженно обвинили в распутстве. А он такого себе позволить не мог, потому что любит без памяти свою законную супругу – меня, значит! – Госпожа Неделина горько усмехнулась. – Вот такой расклад получается, Марьяша. И Лужину с того света не вернешь, не спросишь…

– Невероятно… Иван Данилович и Ольга… вы в это верите?

– Что мне остается делать? – пожала плечами Неделина. – Не зря же следователь задает такие вопросы? Что-то у них есть… догадки или факты. Выходит, у меня был мотив для убийства Ольги. Лютая ревность!

Марианна нервно поежилась.

– Среди нас есть убийца, – прошептала она, наклоняясь к Варваре Несторовне. – Мы не знаем – кто и что он задумал. Стержень мог взять из ящика только свой: присмотреть заранее и взять.

– Саша был у меня, – кивнула Неделина. – Сказал, что стержень лежал внизу, под другими инструментами. Нужно было знать о нем, чтобы достать и воспользоваться.

– Как он?

– Ничего. Я разрешила ему побыть дома недельку, отдохнуть, прийти в себя. Боже, как это все неприятно! Иди и ты домой, Марьяша.

Неделина ушла, а Марианна осталась сидеть, положив руки на колени и глядя в окно. Она думала о Зинаиде и Ольге – какие они были разные. Зина выставляла свои мнимые чувства напоказ (мнимые ли?), а Ольга тщательно их скрывала. Но все тайное рано или поздно становится явным…

Госпожа Былинская засобиралась домой. Раз ее отпустили, нет смысла слоняться по салону без дела. Когда она уже подкрасила губы и повесила сумочку на плечо, зазвонил телефон в холле.

– Марианна Сергеевна, вас, – подчеркнуто вежливо сказал Скоков, подавая ей трубку. – Молодой человек.

Это оказался Валерий.

– Когда ты освободишься? – спросил он. – Я подъеду за тобой. Соскучился…

– Не надо, – онемевшими губами произнесла она. – Я не хочу. Нам больше не стоит встречаться.

– Что с тобой? – удивился Валерий.

– Ладно, подъезжай, – вздохнула она. – Поговорим.

«По телефону всего не объяснишь, – думала Марианна, выходя на залитую солнцем пыльную улицу. – Он не поймет, как бессмысленны встречи ради постели, как глупо тратить на это время и силы. Как мне надоели его приглушенные, заискивающие разговоры с женой по телефону в другой комнате; как опостылели дежурные фразы, суетливые прощания и вечный страх быть застигнутым „на месте преступления“. Пропади пропадом такая „любовь“! Жизнь слишком коротка, чтобы наполнять ее фальшью».

Она увидела машину Валерия на другой стороне улицы и ничего не ощутила – ни боли, ни радости. Перешла дорогу. Чужой человек распахнул перед ней дверцу, изнутри – чтобы не дай бог не увидели! – кивнул головой, приглашая садиться.

– Что с тобой? – повторил он произнесенную недавно по телефону фразу, как будто производил заученные, механические действия.

– Ты меня любишь? – спросила Марианна, усаживаясь напротив него.

Валерий молчал, не понимая, какая муха ее укусила.

– Мы же договаривались… Неужели ты нуждаешься в этих пошлых, глупых уверениях? – возмутился он. – Не превращай наши отношения в низкопробный водевиль!

– Ты меня не любишь. И жену свою не любишь. Ты никого не любишь, Валера! Даже себя. Потому что иначе не стал бы размениваться на жалкое притворство. Женился ты ради карьеры, квартиры и денег, а со мной встречаешься ради постели. Пойди и заплати проститутке! Это будет честно по крайней мере. Если своих денег не хватает, займи у тестя. Он тебя поймет.

– А ты у нас – святая Мария Магдалина! – не задумываясь о смысле произносимых им слов, выпалил господин доктор. – Искренняя и любящая! Невинная жертва мужского эгоизма!

– Невинных жертв не бывает. Я тебя тоже не люблю. Поэтому – прощай, Валера, не поминай лихом.

Марианна была так спокойна, что сама себе удивлялась. Она вышла из машины, прикрыла дверцу и зашагала прочь, чувствуя, как сваливается с ее плеч многолетний груз, как сердце наполняется легкостью и ожиданием перемен.

Сбоку из подворотни вынырнул нищий.

– А, это ты, Одинокий Утес, – улыбнулась Марианна. – Чего тебе? Денег у меня сегодня нет. Только на хлеб. Хочешь, поделюсь с тобой?

Она зашла в булочную, купила сдобную плетенку, оторвала половину и протянула попрошайке.

– Ешь, Одинокий Утес, не робей.

Он радостно взял у нее булку, начал жевать. Его серые глаза были трезвы и ласковы, а одежда – почти чистая.

– Я сегодня поняла, на кого похожи большинство людей, – говорила ему, как равному, Марианна. – Они – будто нищие, которые клянчат друг у друга. Представляешь себе, что из этого получается? Один бедняк просит у другого бедняка. Это трагедия!

Она засмеялась.

– Ты сегодня не такая, как всегда, – улыбнулся нищий.

Она увидела, что зубы у него ровные и белые, а лицо хоть и покрыто щетиной, но не недельной давности, а всего лишь двухдневной.

– Тебе повезло, что ты первый мне попался, – серьезно сказала Марианна. – Я сегодня играю роль доброй феи. Чего хочешь?

– Денег у тебя нет, – пробормотал нищий. – Тогда полюби меня…

* * *

Милиционера, который за определенное вознаграждение делился со Смирновым информацией, звали Толиком.

Тайна следствия, конечно, дело святое, но… от сотрудничества со Всеславом Архиповичем вреда не будет, а вот польза может выйти весьма ощутимая. В этом Толик убедился по предыдущему случаю, когда частный сыщик в свою очередь поделился с ним некоторыми данными, разумеется, не в ущерб своим клиентам.

– Мир тесен, господин Смирнов, – улыбался Толик. – Что будем пить? Пиво? Водку?

– Лучше пиво.

Они сидели за столиком в уголке бара «Тихая пристань» и беседовали.

Следствие по делу об убийстве Ольги Лужиной затормозилось. Подозреваемых было много, а улик мало. Следы оказались затоптанными; никаких мотивов, кроме ревности, не прослеживалось; отпечатков пальцев на стержне не обнаружилось – только ворсинки от рабочих перчаток, прицепившиеся к шершавой поверхности ручки. Так этими перчатками половина персонала пользовалась. Десяток пар валялись в картонной коробке у Саши Мозгового: он их надевал и для сантехнических, и для садовых работ; их брали охранники при подготовке к празднику, уборщицы, Скоков. В подсобке тоже нашлось несколько пар таких же перчаток. Получается, любой мог их надеть. И второе – ворсинки могли прилипнуть к рукоятке инструмента еще до убийства.

– Откуда узнали про Лужину и Неделина? – спросил Всеслав.

– У Ольги в квартире нашли недописанное письмо… – пояснил милиционер. – Она там много чего интересного изложила. Дамочка была с воображением, с фантазией!

– Да? – удивился сыщик. У него о Лужиной сложилось другое мнение. – И кому письмо?

– Подруге какой-то, Светлане. Она там описывает своего любовника, очень подробно – внешность, одежду, машину с водителем, на которой он к ней приезжал. Ну, мы сразу по соседям метнулись: что за машина? Где стояла? Может, кто номер запомнил? И нам повезло – бабушка с первого этажа сутками у окна сидит, все видит, за всеми наблюдает. Машину ту она приметила и даже номер вспомнила. А по номеру, сами знаете, авто найти – раз плюнуть.

– Владельцем машины оказался Неделин? – спросил Всеслав, хотя уже знал ответ.

Милиционер кивнул:

– Он самый. Вот и начали раскручивать. Он, правда, все отрицал… но потом признался. Деваться-то некуда! Умолял только жене не говорить. Но мы и других сотрудников опрашивали, так что слухи поползли… На чужой роток не накинешь платок!

Господин Смирнов заказал еще холодного пива.

– Для обвинения в убийстве этого мало, – вздохнул он. – Если бы все женатые мужики убивали своих любовниц, население Земли подошло бы к черте вымирания.

– А может, она его шантажировала, грозилась супруге рассказать? Деньги вымогала?

– Да она понятия не имела, что ее «Николай» – муж Неделиной! – возразил Всеслав. – В письме об этом есть что-нибудь?

– Нет… Она просто описывает их отношения, называет любовника «Николаем», это ты верно подметил. Выходит, она даже имени его настоящего не знала… – Толик задумался. – Ну и что? – сказал он после некоторого молчания. – Это Неделина не оправдывает. Он завел любовницу, крутил с ней роман, надеялся, что все будет шито-крыто… и тут – бац! – приходит на праздник в салон своей жены и встречается с тайной подругой. У мужика шок, стресс сильнейший, а в таком состоянии, сам знаешь, человек на многое способен. В том числе и на убийство.

«Убийство виртуозное, – подумал Всеслав. – Почти идеальное. Такие вещи спонтанно не совершаются. В состоянии аффекта люди не рассуждают, не осторожничают: они бросаются друг на друга с топором, с палкой, с кухонным ножом – что под руки попало – и режут, кромсают жертву, не задумываясь о последствиях. Большинство таких преступлений легкораскрываемы. Случай в „Лотосе“ к ним не относится. Злоумышленник тщательно все спланировал, учел и с блеском исполнил. Да еще и предупредил об этом заранее… оставил условный знак – цветок с оторванным лепестком! Но последний факт следствию неизвестен. Варвара Несторовна ничего не сказала, а никто, кроме убийцы, эту деталь со смертью Лужиной не связал. Я, пожалуй, тоже пока промолчу».

– Собираетесь арестовать Неделина? – спросил Смирнов.

– Какое там! – махнул рукой Толик. – Улик недостаточно. Сейчас прибежит его адвокат, поднимет кипеж, настрочит кучу жалоб во все инстанции… хлопот не оберешься. С таким же успехом можно арестовать саму мадам Неделину. Вполне могла из ревности ухлопать соперницу. Ты ее глазищи видел? Синева бездонная, бесовская… От дамочек с такими глазами лучше держаться подальше. Кстати, это не она случайно твоя клиентка?

Господин Смирнов молча пил пиво, лениво скользя взглядом по серьезному, напряженному лицу милиционера.

– Ладно, я понял… – усмехнулся тот. – Конфиденциальность гарантируется!

– А что говорит сама Неделина? – спросил сыщик.

– Уверяет, что не знала о связи мужа с Ольгой Лужиной. Врет, наверное. Ей признаваться смысла нет – ведь это мотив.

– А если не врет?

Толик посмотрел куда-то вдаль, закусил губу.

– Может, до праздника и не знала, – сказал он. – Где гарантия, что Лужина, увидев любовника и догадавшись, кто он, не решилась на скандальное заявление? Подошла к хозяйке и шепнула на ушко: так, мол, и так… я и ваш супруг давно любим друг друга и хотим быть вместе. Вот только вы нам мешаете… Милейшая Варвара Несторовна в бешенстве, она готова испепелить нахальную бабу, стереть ее с лица земли…

– Складно сочиняешь, – перебил милиционера Всеслав. – Тебе бы вирши писать, а ты в уголовный розыск подался! Я, между прочим, лично на том празднике присутствовал и никакого бешенства у госпожи Неделиной не заметил. Чего не скажешь о ее муже и о Лужиной: они-то как раз вели себя странно.

– Личные впечатления к делу не пришьешь, – буркнул Толик. – У обоих Неделиных был повод расправиться с массажисткой. Ну – был?

– Допустим… Только это еще не значит, что кто-то из них убийца.

– Поэтому и застопорилось дело. Кстати, в этом письме еще один фактик присутствует, – вздохнул Толик. – Оч-чень интересный фактик… Вроде бы раньше в «Лотосе» работала некая Зина, которая будто бы покончила с собой из-за несчастной любви и теперь появляется в салоне в виде привидения!

– Что ты говоришь? – прикинулся удивленным Смирнов.

А сам подумал: «Все! Слухи не остановить. „Печальная повесть“ вылезла наружу, и теперь милиция будет копать».

– Представь себе, Лужина описывает в письме это самое привидение. Она его якобы видела! Правда, потом решила, что ей показалось, и списала все на нервы.

– Скорее всего так и есть, – осторожно сказал Всеслав. – Какие привидения в наше время?

– Я в потустороннее не верю, – согласился Толик. – Но факт самоубийства все-таки проверил. Оказалось – липа! Хозяйка салона призналась, что Зинаида Губанова действительно работала у нее хореографом, обучала несколько групп индийским танцам, а потом пришлось ее уволить. Дамочка грубо нарушила дисциплину: написала заявление о предоставлении ей отпуска за свой счет, да так и не вышла больше на работу. По документам все соответствует.

– А самоубийство?

– Не было никакого самоубийства! – ответил милиционер. – Ходил я к этой Губановой домой, но не застал. Телефона у нее нет, к сожалению. Обратился в местное отделение милиции – никакого заявления о самоубийстве гражданки Губановой ни от кого не поступало, и уголовного дела не заводили. И вообще: ни по жэку, ни по паспортному столу, ни по местной поликлинике никаких данных о смерти Губановой не имеется. По всему выходит, что она жива и здорова.

– Значит, надо с ней встретиться и поговорить, – невинно предложил Смирнов.

– Сам знаю, что надо. Только не получается! Нет ее нигде, этой Губановой, – как сквозь землю провалилась. Я по родственникам пошуршал – пустышка: нет у нее родственников. Жила одна, с соседями не водилась. Но вот что удивительно – соседи считают Губанову умершей, тоже твердят о самоубийстве. Прямо чудеса! Тетка, проживающая через стенку с «покойницей», будто бы даже видела вынос тела. То есть гроба. Одним словом – чертовщина!

– И что ты об этом думаешь?

Толик развел руками.

– Кто-то или распускает дурацкие слухи, или… Не имею понятия! На розыск никто не подавал.

– Если бы и подали, что толку-то? – вздохнул Всеслав. – Сколько таких дел на полках пылится?! Чаще всего пропавших не находят. Губанова могла уехать на заработки, выйти замуж, податься в бега, наконец. Россия большая, на ее просторах затеряться легко.

– От кого ей бегать? – возразил милиционер. – Она ранее ни по каким делам не привлекалась, я выяснил. Чиста, как стеклышко.

– Чужая жизнь – темная ночь.

– Скажи еще, что Зинаиду чеченцы похитили! – засмеялся Толик. – Придумывать ты мастер.

– Она ведь была танцовщицей, – не сдавался Смирнов. – Увидел ее как-то на сцене… чеченский мафиози и воспылал страстью. Они долго упрашивать не привыкли: в бурку завернули, на коня – и в горы! Кавказ велик…

– Шутишь? Какие бурки, какие лошади? Они теперь на «джипах» ездят… Ты меня разыгрываешь, что ли?

– Ладно, не сердись, – улыбнулся Всеслав. – У меня юмор такой. Я просто намекаю на разнообразие вариантов. Губанову, живую или мертвую, искать надо.

– К делу об убийстве Лужиной это не относится, – сказал Толик.

– Кто знает?..

– У тебя другое мнение? – насторожился милиционер. – Тебе что-то известно, Смирнов? Давай говори!

Всеслав молчал, размышляя. Говорить пока было нечего.

– А что сотрудники «Лотоса» думают о Губановой? – осторожно спросил он.

– Я успел побеседовать только с некоторыми. Они тоже подтверждают написанное в письме. Дескать, танцовщица покончила с собой. На вопрос, откуда они об этом узнали, надолго задумываются. Кое-кто не смог вспомнить, а вот администратор Скоков сразу заявил, что ему о смерти Зинаиды сообщила Неделина. Получается, Варвара Несторовна вводит следствие в заблуждение.

– Привидение кто-нибудь видел?

– Люди неохотно отвечают на этот вопрос, – сказал Толик. – Никто не желает выглядеть дураком. Пожимают плечами, смущенно улыбаются и… молчат. Мол, слышали что-то такое от других…

– Я их понимаю, – задумчиво произнес сыщик. – Знаешь что, Анатолий… А сделай-ка ты запрос по поводу неопознанных трупов молодых женщин в Москве и области, обнаруженных примерно около года назад или чуть больше.

– Ого-го! Ты представляешь себе…

– Да представляю, представляю! – перебил его Смирнов. – Но попробовать надо. Сам хотел узнать по своим каналам, только руки не дошли. Еще вот что… Может статься, кто-то где-то в неположенном месте обнаружил пустой гроб и сообщил в милицию. Обрати внимание на этот факт.

Толик удивленно уставился на Всеслава, собирался возразить, но передумал.

– Кстати, Лужина питала симпатию еще к одному мужчине, – вспомнил милиционер. – К инструктору по восточной борьбе Кутайсову, тому самому, из-за которого Губанова будто бы рассталась с жизнью. Она описывает его в письме как неотразимого красавца, но сетует на его черствость и равнодушие. Видимо, соблазнить Кутайсова ей не удалось.

«Аркадий нравится многим женщинам, – подумал Смирнов, но вслух ничего говорить не стал. – И Лужина оказалась в их числе. У нее не было шансов заинтересовать переборчивого инструктора, поэтому она делала вид, будто Кутайсов ее раздражает. А возможно, так и было. Только злилась она на Аркадия не из-за Зины, а из-за себя».

– Что ты об этом думаешь? – спросил Толик.

Сыщик пожал плечами.

– В Кутайсова влюблена половина клиенток, – усмехнулся он. – Из этого факта вряд ли удастся что-то выжать.

Милиционер кивнул. Он и сам это понимал.

Они молча допили пиво, попрощались как добрые друзья и разошлись в разные стороны.

Глава 22

У Валерия Добровольского сегодня все валилось из рук. Настроение было препаршивое.

– Что ты путаешься под ногами, курица бестолковая! – крикнул он на медсестру, которая летела по коридору в операционную. – Опять опаздываешь? Уволю к чертовой матери!

Персонал хирургического отделения побаивался господина Добровольского. Пользуясь положением зятя начальника госпиталя, он мог доставить неугодному кучу неприятностей. Валерий был весьма посредственным специалистом, который в лучшем случае справлялся без осложнений с удалением аппендицита, и все знали, что его держат на работе только благодаря тестю. Над ним втихую посмеивались, за глаза – презирали, а в глаза предпочитали не портить отношения.

Валерий, как большинство никудышных «профессионалов», был чрезвычайно обидчив, неустанно пекся о своей репутации и требовал уважения к себе, болезненно реагируя на малейший намек отсутствия такового. Ему постоянно казалось, что все вокруг только и делают, что покушаются на его достоинство, стремятся его унизить, поддеть или уколоть. Он находился среди врагов, которые норовили подловить его на незначительной оплошности, раздуть скандал и показать ему его несостоятельность.

Поэтому Валерию приходилось защищаться. Он давно выработал определенную тактику: не дать себя спровоцировать на открытый конфликт, запомнить обидчика и жестоко ему отомстить при случае.

Дома он чувствовал себя еще хуже. Теща с тестем не баловали его своим вниманием; они скорее терпели его ради дочери, чем видели в нем любимого или хотя бы уважаемого члена семьи. А главное – он не мог потребовать от них должного отношения, потому что целиком и полностью от них зависел.

Жена Галина оказалась настоящим «синим чулком», «библиотечной крысой», как он ее называл про себя, погруженной в нескончаемые научные исследования. Она защитила кандидатскую и теперь готовилась защищать докторскую диссертацию. Отец предоставил ей все возможности для карьеры, тогда как Валерий работал в госпитале рядовым хирургом без какой-либо перспективы роста.

Хозяйство вела теща, и Валерий, наступая себе на горло, должен был благодарить ее за выстиранные и выглаженные рубашки, хвалить ее стряпню и преподносить ей на праздники цветы и дорогие подарки. Тестю он и вовсе боялся слово поперек сказать, понимая, что в лучшем случае вылетит с работы, а в худшем – и из квартиры.

Такое положение бесправного приживала, вынужденного сносить пренебрежение домашних, сильно испортило и без того сложный характер господина Добровольского. Жена вспоминала о его существовании, когда надо было идти в гости к влиятельным друзьям ее отца и в постели. Причем второе было для нее гораздо менее значимым, чем первое. Как медик она понимала пользу регулярной сексуальной жизни и вред ее отсутствия. Именно для этого, а также для поддержания ее престижа и был необходим статус замужней дамы. В остальном Валерий оказался предоставленным самому себе.

Тесть и теща обожали единственную дочь – умницу, кандидата медицинских наук, в скором времени доктора тех же наук – и готовы были ради нее на любые жертвы. Тем более что при всех ее вышеперечисленных достоинствах назвать Галочку красавицей или просто симпатичной женщиной ну никак не получалось. Она имела плоскую, угловатую фигуру, бледное личико с мелкими, невыразительными чертами и неуклюжую походку. Галина умудрялась безвкусно одеваться, по-старушечьи причесываться, а косметику и маникюр считала проявлениями дурного тона. Единственным, чему она предавалась со всей страстью, была медицина – не практическая, а научная.

Конечно, родители обрадовались, когда Галина представила им красивого молодого военного врача только-только из академии – улыбчивого, вежливого, с потрясающими ямочками на румяных, пышущих здоровьем щеках. Они благословили молодых и предоставили им комнату в московской квартире, материальное обеспечение, а зятю – работу в госпитале и машину в качестве свадебного подарка.

Это потом уже они разобрались, за кого вышла замуж Галина. Разочаровавшись в зяте, родители делали вид, что не замечают его эгоизма, равнодушия к жене, лени, полной профессиональной непригодности при нешуточных замашках этакого столичного барина, удовлетворяющего свои нескромные потребности за счет их кошелька. Они даже радовались, что дочь увлеклась наукой и откладывает рождение ребенка до лучших времен. Какой из ее супруга отец?

Ради спокойствия и счастья Галины тесть по всем направлениям «прикрывал» Валерия, однако давая ему понять, что не следует огорчать жену, иначе…

Только с Марианной господин Добровольский мог позволить себе играть роль беспечного сердцееда, ловеласа и хозяина жизни – циничного, жестокого плейбоя, для которого удовольствия без обязательств – превыше всего. Он мечтал на самом деле быть таким, но, увы, судьба сложилась несколько по-другому. Поэтому реализовывать себя в желаемом амплуа ему удавалось не с супругой, а с любовницей.

Марианна идеально подходила ему – красивая, интеллигентная, порядочная, не избалованная мужским вниманием дама, которая не устраивала истерик, не требовала развода с женой и исключительно редко пускалась в выяснение отношений.

Марианна была тем зрителем, которого так не хватало Валерию. Она не видела его на работе и дома, не знала многих его недостатков и воспринимала таким, каким он хотел казаться. Перед ней он выступал повелителем, диктовал свои условия и получал любовь и нежность, которые принимал слегка снисходительно, свысока. Она боялась испортить отношения с ним, как сам он боялся испортить отношения с женой, и это льстило Валерию, поднимало его в собственных глазах. Перед Марианной он был не «никчемой», над которым хихикают по углам, не бестолковым зятем-неудачником, который отводит глаза при виде грозного тестя, – перед Марианной он был богом, героем-любовником, снизошедшим до простой смертной, осчастливившим ее своей высочайшей благосклонностью. Он обратил на нее внимание – и уже за одно это она должна была проникнуться благодарностью, стать покорной и ловить каждый его взгляд, каждый вздох. Ведь ей уже под тридцать, а вокруг полно юных длинноногих красавиц…

Он так поверил в это, так проникся собственным величием, что и в мыслях не допускал «бунта на корабле». Он и предположить не мог, что Марианна восстанет, сбросит с себя оковы зависимости, страха одиночества, крушения надежд и сама, по своей собственной инициативе, разорвет их отношения.

Валерий допускал разрыв, но видел его по-другому: Марианна надоедает ему, перестает удовлетворять его как любовница, и он безжалостно бросает ее, плачущую, умоляющую не делать этого, не губить ее жизнь. Ведь она так преданно, так самозабвенно любит его, что не мыслит своего существования без этой любви!

И вдруг… О нет! Неужели он проиграл?! Она отвергла его… легко и просто, без истерик, без слез, без угроз покончить с собой. Сказала, что не любит, – и ушла. Даже ни разу не оглянулась!

Валерий долго сидел в оцепенении, не понимая происходящего. Фигурка Марианны, которая ровной походкой удалялась от него, расплывалась в глазах.

Он не помнил, как приехал на работу, как переоделся, уселся на диван в комнате отдыха, – сознание мутилось, в груди клокотало то бешенство, то холодное, безнадежное отчаяние. Что было для него дороже? Марианна или его роль, которую теперь не перед кем стало играть?

– Валерий Николаевич, вас к телефону…

Мелодичный голосок дежурной сестры вывел его из забытья.

– Привет, – раздался в трубке знакомый приятный баритон. – Как твои дела?

– Хуже некуда, – сам того не желая, ответил Валерий.

Не в его правилах было признаваться, что не все гладко и радужно в жизни военного хирурга Добровольского – красавчика и везунчика, как называли его в академии. Слова вылетели против воли: слишком неожиданно, больно и по-предательски ударила его Марианна. Как она посмела?!

– А у меня прекрасно! – В голосе звонившего слышались те особые вибрации, которые выдают всем довольного и благополучного человека. – С тебя причитается, Валера! Надеюсь, не забыл?

Добровольского бросило в жар, который через минуту сменился ледяным ознобом. Так вот кто все разрушил! Проклятие!

– Как же я сразу не догадался? – хрипло и зло пробормотал он. – Твоя работа? Добился-таки своего?

– Все честно, друг, – усмехнулся баритон. – Я выиграл.

На том конце линии раздались гудки, а Валерий все стоял с трубкой в руке.

– Что с вами, Валерий Николаевич? – осторожно спросила курносая веснушчатая сестричка.

Он дико глянул на нее, выпустил из руки трубку, которая повисла на проводе, продолжая гудеть, а сам быстрыми, нервными шагами пошел прочь.

* * *

Господин Смирнов поставил машину в тени деревьев на противоположной от салона стороне улицы. Ему хотелось пить, но нельзя было сходить в магазин за минералкой – он вел наблюдение за оборванцем, околачивающимся у забора вокруг «восточного» дворика. Неизвестно, сколько придется здесь торчать: «рабочий день» у нищего ненормированный, что ему взбредет в голову, бог знает…

Небо затягивало тучами. В синие прорехи на краткий миг выглядывало солнце, чтобы тотчас же скрыться за влажной серой пеленой, полной дождя. Воздух был сырой, тусклый и теплый, как в бане. Деревья по бокам дороги стояли неподвижно, застыв в ожидании ливня.

Нищий, по-видимому, тоже ожидал кого-то, беспокойно поглядывая на небо.

– Так тебе и надо, братец! – злорадно пробормотал Смирнов. – Небось промокнешь без зонтика-то! Не пора ли тебе сматываться?

Но попрошайка думал иначе. Он слонялся вдоль забора – к воротам и от ворот, и не собирался покидать свой пост. По крайней мере не сейчас.

Всеслав тяжело вздохнул, прогоняя мысли о стаканчике холодной газированной воды. Ему были видны двери салона, откуда спокойной, слегка покачивающейся походкой вышла Марианна Былинская.

– А вот и наша героиня! – прошептал сыщик, напрягаясь.

Он взял бинокль и навел его на докторшу.

Марианна улыбнулась нищему, как хорошему знакомому, и помахала ему рукой. Тот резво подбежал к ней, отвесил изящный поклон, изображая старинного придворного кавалера, и… взял госпожу Былинскую под руку.

Смирнов не поверил глазам своим! Он принялся рассматривать попрошайку, который оказался не таким уж грязным и оборванным. Одежда на нем была старая, явно с чужого плеча, но довольно чистая; на ногах – поношенные кроссовки; лицо небритое, но тоже чистое и даже привлекательное, с крупными, выразительными чертами.

– Любовь его так преобразила, что ли? – недоумевал Всеслав. – Ну и дела!

Сыщик признался себе, что до сих пор не обращал должного внимания на нищего, заведомо считая его обыкновенным уличным попрошайкой, грязным, вонючим и вечно пьяным в стельку. Однако сегодня он был трезв, подтянут и, если бы не щетина, не обвисшие пиджак и брюки, смотрелся бы вполне неплохо рядом с элегантной докторшей. Он был на целую голову выше ее, широк в плечах, держался ровно, с шутовским достоинством. Куда делись судорожные, суетливые движения, гримасы на лице, семенящая походка и согбенная спина?!

– Да он артист, каких поискать, – присвистнул сыщик. – Прямо Качалов![2] Умеет русская земля рождать таланты…

Тем временем нищий и Марианна, мило беседуя, свернули во двор. Смирнов готов был поклясться, что они смотрели друг на друга влюбленными глазами. Вернее, влюбленным выглядел попрошайка, а Марианна… скорее слегка заинтересованной.

– Вот так поворот сюжета, – бубнил себе под нос Всеслав, выбираясь из машины. – Вот так душещипательная история о красавице и чудовище! Не все вымысел, что сказки сказывают…

Стараясь держаться ближе к домам, он двинулся вслед за «влюбленной» парочкой. Увлеченный непредвиденным развитием событий, сыщик забыл о нависших тучах, за которыми давно скрылось ясное солнышко. Частый, крупный дождь обрушился с неба сплошной стеной, вмиг не оставив на Всеславе ни одной сухой нитки. Мгновенно образовавшиеся лужи покрылись пузырями, по асфальту побежали потоки воды, смывая пыль и мелкий мусор. Шум дождя поглотил все звуки, наполнив окружающее пространство журчанием, бульканьем, хлюпаньем, плеском, шорохом, стуком капель. Тугие струи били по тротуарам, по крышам, подоконникам и козырькам подъездов, по скользкой, глянцевой листве, с шумом вырывались из водосточных труб, образовывая бурные пенистые потоки, через которые приходилось перепрыгивать.

Сыщик свернул во двор, где скрылись Марианна и нищий, набрав полные туфли воды. Чертыхаясь и отряхиваясь, хотя и то и другое было бесполезно, он устроился за приоткрытой дверью гулкого парадного. Отсюда он видел умытые дождем, смеющиеся лица госпожи Былинской и ее спутника, облепившую их тела мокрую одежду, брызги, летящие из-под босых ног Марианны, которая исполняла какой-то дикий языческий танец, что-то сохранившееся в тайниках памяти от священного прошлого – от Ярилы, Дажьбога, Перуна, – стоя прямо в луже, не обращая внимания на грязь, которая доходила ей до щиколоток…

Ливень смыл все различия, условности и придуманные людьми правила, оставив мужчину и женщину наедине с небом и землей, которые слились в дождевых объятиях, в стихийном экстазе, в языческом любовном поцелуе. Напоминая неразумным детям своим об истоках всего сущего…

Всеслав невольно залюбовался этим первобытным, простым и вместе с тем непривычным выражением чувств – свободным, не скованным запретами и приличиями. Танцующие под дождем Марианна и нищий перестали быть «Марианной и нищим» и стали возлюбленными, потому что радость, которой они оба светились, дается только в мгновения любви – пусть даже преходящие, кратковременные, как этот шумный, теплый летний дождь.

Ливень начал стихать. Дождевая завеса просветлела, поредела, засеребрилась в тускло проглянувших солнечных лучах, что-то зашептала ласково мокрой земле, проливая слезы прощания, прозрачные, медленные…

– Мне пора идти, – наверное, сказала Марианна. – Я вся промокла.

Господин Смирнов не умел читать по губам, но иногда любой человек становится ясновидящим, всепонимающим, мудрым и великим, как стародавние ведуны-колдуны.

– Я люблю тебя, – наверное, сказал нищий. – И не хочу расставаться.

Они обнялись и стояли так, может быть, минуту…

Всеслав потерял счет времени. Ливень кончился. С деревьев срывались последние капли, небо поголубело, засветилось, как промытая блестящая эмаль. По тротуарам все еще текла вода, иссякая, оставляя на асфальте сбитые листья. Было слышно, как земля впитывает небесную влагу… или Всеславу это казалось. Воцарилась прозрачная, напоенная свежестью тишина, нарушаемая редкими ударами капель, всплесками и звуками стекающей по уклонам воды.

Марианна и ее спутник, босые, мокрые, побежали в сторону дороги ловить такси. Они не оглядывались, и Смирнов, почти не прячась, последовал за ними.

Первая же машина остановилась, и нищий по-джентльменски распахнул перед дамой дверцу, помог сесть.

– Я буду ждать! – не дурашливо, а проникновенно, звеняще, с надеждой и обещанием крикнул он.

Она выглянула, махнула босоножками, зажатыми в руке, засмеялась… Ей нравилась эта игра с невозможным будущим, с оттенком чего-то несбыточного, грусти и восторга… фатальная, роковая, как летящие с неба потоки дождя, от которых негде укрыться – да и не хочется.

Попрошайка проводил взглядом такси, выпрямился, глубоко вздохнул и побрел в другую сторону, похоже, к тем самым мастерским, где его ждала машина.

Всеслав спохватился, ругая себя за рассеянность. Он сюда не за влюбленными наблюдать пришел, а проследить за нищим: кто его ждет, куда он поедет? А как теперь это сделать? Машина Смирнова осталась далеко, а дядя сядет себе, уедет, и поминай как звали!

Лихорадочно соображая, что предпринять, сыщик старался не упустить из виду оборванца. Тот прибавил шагу, уверенно направляясь той самой дорогой, которую описывала Ева. «Поймаю такси», – на ходу решил Всеслав, шлепая прямо по лужам. Все равно туфли насквозь мокрые, чего уж!

Нищий тем более не разбирал дороги, потому что шел босиком, а кроссовки нес в руках. Проходя мимо ящика с мусором, он размахнулся и ловко забросил в него мокрую обувь. Видимо, недостатка в старых вещах у него не было.

Чем больше Смирнов наблюдал за нищим, тем менее тот походил на бомжа, оборванца и попрошайку. У него даже походка и осанка стали другими – ровными, свободными, раскованными, – присущими уверенным, знающим себе цену людям.

За кустами в тупичке нищего действительно ждала машина – серая «Ауди». Он порылся в кармане обвисшего пиджака, вытащил ключи, подошел к недостроенному зданию, бросил туда через оконный проем мокрый пиджак, вернулся к машине, открыл ее, завел и медленно поехал по гравию к асфальтированному шоссе.

Всеслав на всякий случай запомнил номер. Если он и потеряет «Ауди», потом можно будет отыскать ее через гаишников.

Чуть выждав, сыщик двинулся в сторону дороги. Скоро показалось мокрое шоссе с летящими по нему автомобилями. Серой «Ауди» нигде не было.

– Конечно, станет он меня дожидаться, – сердито ворчал Смирнов, сигналя проезжающим такси.

Ему не так повезло, как Марианне, и прошло несколько минут, прежде чем к узкому тротуару подкатила белая «Волга».

– Тебе куда, парень? – поинтересовался водитель, недовольно разглядывая мокрого Всеслава.

Тот вытащил пятьдесят долларов, показал шоферу. Чего скупиться, платит-то клиент!

– Ехать куда? – подобревшим голосом спросил водитель, распахивая дверцу.

– Прямо…

По пути господин Смирнов едва голову не свернул, пытаясь отыскать в потоке машин серую «Ауди». Но ее и след простыл.

– Давай домой, переодеваться, – огорченно вздыхая, сказал он. – Улетела птичка!

– Куда – домой? – оглянулся водитель.

Господин Смирнов назвал адрес и закрыл глаза. Минут двадцать можно было отдохнуть. Внезапно он вспомнил об оставленной у салона «Лотос» машине.

– Эй, сударь! – крикнул он водителю. – Поворачивай! Мне в другое место.

– Пьяный, что ли? – рассердился тот. – Надерутся по уши и начинают командовать! То туда ему, то сюда…

Глава 23

Ева закончила урок испанского и выпорхнула из квартиры клиентки. Скорей бы добраться домой, расспросить обо всем Всеслава, поделиться своими мыслями. Их было много, и одни противоречили другим.

В метро она старалась отключиться, просто отдохнуть. Не получилось. Вышла из подземки, вдыхая свежий после дождя вечерний воздух. Быстро темнело, сумеречно горели фонари, сияли огнями витрины. Ева торопилась. Ей было не до красот умытого ливнем, зажигающего окна и неоновые вывески города.

Ноги в новых, купленных на прошлой неделе туфлях на высоченных каблуках устали и болели. Хотелось сбросить их, идти налегке, босиком.

Поднявшись по лестнице к дверям квартиры, Ева позвонила. Хоть бы Смирнов оказался дома! Рыться в сумочке, доставать ключи… Он открыл раньше, чем она успела додумать эту мысль до конца.

– Хорошо, что ты пришел, – сказала она, вваливаясь в прихожую и на ходу сбрасывая туфли. – Чуть ноги не поломала на этих каблуках. Ужас! Ты нашел в холодильнике голубцы? Очень кушать хочется.

– Нашел. И даже успел разогреть.

За ужином они обсудили пролетевший, как одно мгновение, день.

– Проследил за нищим? – спросила Ева.

– Неудачно, – вздохнул Смирнов. – Он сел в машину и уехал. А я, как дурак, ловил такси, потом искал его «Ауди», потом… в общем, лучше не вспоминать. Зато я запомнил его номер и успел заскочить к знакомому: попросил установить владельца авто. Может, это что-то даст. Чертово дело обрастает странными фактами, как снежный ком, и становится только запутанней! У меня куча версий, ни одна не подтверждается, но и не опровергается. Так… все больше рассуждения, умозаключения, логические выкладки. А толку – ноль!

– Мне кажется, что этот нищий – совсем не нищий, – сказала Ева, накладывая на тарелку голубцы и обильно поливая их сметаной. – Непонятно, зачем ему этот маскарад?

Всеслав улыбался, глядя на ее отменный аппетит.

– Разве ты не сидишь на лотосовой диете? – невинно опустив ресницы, поинтересовался он. – На завтрак – салат из листьев лотоса; на обед – вареные клубни лотоса, а на ужин – сушеные стебли.

– Ой, прекрати! – отмахнулась Ева. – После всех этих происшествий я не могу есть лотосы. У меня серьезные подозрения, что это совсем другие растения, которые просто выдают за лотос. Сушеные стебли по запаху напоминают обыкновенные лопухи! Они вполне могут оказаться отравленными: ведь среди сотрудников салона – убийца. Так что питаться лучше дома – и вкуснее и безопасней.

– В этом деле куда ни ткни – одно вместо другого, – согласился Смирнов. – Все фальшивое: лотосы, влюбленные, супруги, похороны, привидения, нищие… только труп Лужиной – настоящий. И еще убийца, который бьет без промаха. Он преследует какую-то цель… честно говоря, я далек от разгадки. Боюсь, я не приблизился к ней, а удалился. Ушел в сторону. Я надеялся, что, разыскав Валентину из Мытищ, все пойму… но ее рассказ ничего не прояснил.

– Ты ей веришь?

– Да. Если бы не ее звонок Шиповой, о ней бы никто не знал. Я имею в виду, искать ее пришлось бы долго. Будь она причастна к исчезновению Зинаиды, сидела бы тихо и не высовывалась. А к Лужиной она и вовсе отношения не имеет! – Он сердито кашлянул. – Складывается впечатление, что все детали и факты, которые выясняются в ходе расследования, уводят в сторону. Они будто для этого и предназначены! Нам показывают одно, а на самом деле – все по-другому.

Ева слушала вполуха. Ей вдруг пришла в голову интересная мысль.

– Привидение… – невпопад сказала она. – Предназначенное наводить тень на плетень… приведет нас к истине!

Всеслава умиляла эта ее способность в одной фразе объединять народные пословицы и философские обороты.

– Нельзя ли выражаться попроще, дорогая?

– Оно приходит в темноте… поздним вечером или ночью, – понизив голос, зловеще проговорила Ева. – Это время нечистой силы. Это время, когда зло приходит на землю и творит свои черные дела…

Сыщик смотрел на нее во все глаза. Она что – издевается?

– Насколько мне известно, нечистой силе так и положено себя вести, – в тон ей произнес Смирнов. – По замыслу божьему.

– Вот именно! – Ева многозначительно подняла глаза к потолку и указала туда же пальцем.

Он невольно перевел взгляд на потолок – ничего особенного, никаких знаков, штукатурка чуть обсыпалась: пора делать ремонт; да пара ночных бабочек кружились под абажуром. Их черные крылышки неприятно поразили Смирнова.

– Есть ангелы светлые, а есть ангелы черные, – словно прочитала его мысль Ева.

– Так мы далеко зайдем, – рассердился сыщик. – Не хватало еще пуститься в рассуждения о святых и грешных! Мы живем в мире, где все перемешалось и где убивают из ревности, из алчности и страха, а не…

– Зря ты так думаешь. Ангелы живут по своим законам.

– Ева! – взмолился Смирнов. – Прошу тебя, не морочь мне голову! Я набегался за целый день, устал как собака… голодный, промок до нитки. Можно хоть на ночь не забивать мне мозги всякой ерундой?!

Ее огромные глаза с расширенными зрачками замерли, потом медленно потухли; улыбка сползла с дрогнувших губ.

– Ты прав, – согласилась она. – Извини. Я действительно болтаю чепуху. Иногда приходят в голову странные мысли…

– Ева! – Славка уже жалел о вылетевших грубых словах, но вернуть их было невозможно. – В нашем случае ангел – красный!

Его неуклюжая попытка исправить положение не возымела действия.

– Пойду спать, – сказала Ева.

Он остался сидеть за столом, проклиная свою дурацкую выходку. Хрупкий мостик между ним и Евой так легко разрушить! Мало она натерпелась от мужа, чтобы теперь выслушивать его, Славкины, колкости? И разве для того он полюбил ее, чтобы выплескивать на нее свое раздражение? Ведь Ева не виновата, что он никак не может выполнить поручение своей клиентки. Наоборот, она ему помогает изо всех сил, а он…

– Ладно, хватит посыпать голову пеплом, – пробормотал Смирнов. – Куплю ей завтра цветы или какой-нибудь подарок… коробку самого вкусного шоколада. Нет, лучше две коробки!

Он вымыл посуду, убрал в холодильник остатки еды и поплелся спать. На душе у него стало пусто и холодно, как в доме, из которого ушло тепло.

* * *

На следующий день с утра Ева вела себя как ни в чем не бывало, но незримая стена отчуждения между нею и Славкой давала о себе знать. За завтраком они перебрасывались незначительными фразами, оба делая вид довольных жизнью людей.

– Какие у тебя планы на сегодня? – как обычно, спросил он.

– Приготовлю обед, пройдусь по магазинам… а вечером у меня два урока испанского, – ответила она. – Буду поздно. Не жди меня, ужинай один.

Ева допила чай и надолго заперлась в ванной. Славка не смог поцеловать ее, уходя. С тяжелым сердцем он закрыл за собой дверь и сбежал по лестнице вниз.

Свежее летнее утро, мокрая от росы трава, подсыхающие лужи, звонкие птичьи трели – все это еще больше подчеркивало разницу между состоянием природы и состоянием его души. Господин Смирнов понимал, что примирения с Евой не произошло и что она просто замкнулась, закрылась от него. Прежняя близость исчезла, уступив место разочарованию и обиде.

Проклиная собственную несдержанность, Всеслав поехал в салон поговорить с Кутайсовым.

Инструктор встретил его неприветливо, даже агрессивно.

– Сколько можно приставать к людям с расспросами? – возмутился он. – В милиции пришлось просидеть два часа, теперь еще вы явились! Я понимаю Варвару Несторовну – ей хочется поскорее разделаться с неприятностями, но при чем тут мы? И при чем тут старые истории, о которых все давным-давно думать забыли?! Неужели так необходимо вытаскивать на свет глупые сплетни?!

Сыщик догадался, что следователь задавал Кутайсову вопросы о его отношениях с Зинаидой Губановой.

– Кто-то из сотрудников салона – убийца, – спокойно сказал он. – Поэтому проверять будут всё и всех. А вас – особенно, Аркадий Васильевич.

Смирнов понял, что Кутайсов трусоват, и решил задеть эту струнку. Бурное негодование было ему ответом.

Когда инструктор несколько остыл и его лицо из багрового стало умеренно красным, а глаза перестали метать молнии, сыщик повторил сказанное.

– А вы представляете особенный интерес для следствия, господин Кутайсов. Знаете, почему?

– Я вообще не понимаю, какое отношение имеет эта… нелепая история с Зинаидой к убийству? Лужина не проявляла ко мне никаких чувств, слава богу! Надеюсь, вы не думаете, что это я ее заколол?

– Вам придется рассказать мне все начистоту, Аркадий Васильевич, – проникновенно сказал Смирнов. – Все! Без утайки! Я – ваша единственная надежда на спасение. Хотите, чтобы на вас повесили убийство Лужиной? Сначала одну женщину погубили, потом вторую… Следователь не зря прицепился к истории с Губановой. Против вас есть свидетельские показания.

– Какие показания? – Кутайсов аж позеленел от страха. – Меня не было возле Ольги, когда ее убили. Я подошел позже… вы понимаете? Меня там не было!

– Кто-то может подтвердить ваши слова?

– Нет…

Кутайсов сник. Красные пятна на его лице уступили место смертельной бледности.

– А Зинаида?

– Что Зинаида? – завопил инструктор как ужаленный. – При чем тут Зинаида?! Она сама! Об этом все знают!

– Есть свидетель, который слышал вашу ссору с Губановой… Она угрожала вам, а вы… обещали заставить ее замолчать. И заставили. Это мотив, господин Кутайсов! У вас был повод расправиться с Губановой. Ну, а потом пошло по накатанной колее. Лужину убить было уже проще, не так ли?

– Вы что?! Вы… сумасшедший! Зачем мне убивать Ольгу? И к смерти Зины я не имею никакого отношения… Она сама наложила на себя руки! Все знают! Я не виноват, что не мог полюбить ее!

– Может быть, вы и Лужину не могли полюбить?

Кутайсов чувствовал себя загнанным зверем.

– Ольга путалась с Неделиным… Все так говорят! Они были любовниками.

– А вы приревновали.

Инструктор снова побагровел.

– Послушайте, как вас там… Есть же предел идиотским выдумкам!

– В квартире Лужиной обнаружили неотправленное письмо, – сказал сыщик. – И в нем Ольга пишет о своих чувствах… Так что вас ожидают большие неприятности, господин Кутайсов.

Смирнов нарочно сгущал краски, но в его словах была доля истины, и Аркадий испугался. Его слабая натура дрогнула.

– Если я расскажу вам всю правду, вы мне поможете выпутаться? – переходя с враждебного тона на заискивающий, спросил он.

Всеслав сделал неопределенный жест и выжидательно улыбнулся.

– Я ни в чем не виноват, – торопливо забормотал инструктор, понижая голос. – У нас с Зиной действительно произошел скандал… Понимаете, не все так просто. Она влюбилась в меня, начала преследовать: звонить, подкарауливать на каждом шагу, писать дурацкие письма… – Он запнулся. – То есть… любовные… в которых требовала взаимности. Она не просила, не умоляла, как это делала бы другая женщина, а… именно требовала! Она делала мне комплименты в присутствии всех, строила глазки, осыпала подарками. Я был шокирован! Это выходило за всякие рамки здравого смысла – я уже не говорю о приличиях. Она будто обезумела с этой своей любовью… Я видел, как все скрыто осуждают меня, считают негодяем, жестоким соблазнителем, вскружившим женщине голову, а теперь презирающим и отталкивающим ее. И я… сжалился над ней. Решился уступить ее притязаниям. Ее любовь что-то разбудила во мне… Я подумал: она сможет сделать меня счастливым. Однажды вечером я пригласил ее в кафе. Мы посидели, выпили. Зина особенно много пила… ее взгляд был таким странным… как будто она делала какой-то выбор, на что-то решалась. Я пригласил ее к себе домой, и она сразу согласилась. Дома она спросила, есть ли у меня коньяк, и мы еще выпили. Потом… я не помню, как мы очутились в постели… Сначала все было хорошо, я имею в виду секс… но… знаете, большое количество алкоголя влияет на мужскую потенцию…

Лицо Кутайсова покрылось потом, каждое слово давалось ему с огромным трудом. Он словно продирался через непроходимые дебри, продолжая свой рассказ.

– Ну… вы понимаете… мне не стоило пить…

Всеслав кивнул, подбадривая его.

– В общем… у меня ничего не получилось… – Он сказал это, будто прыгнул в ледяную воду. Красивое, слащавое лицо исказила судорога, подбородок дернулся. – Зина была поражена… она не стала разбираться, в чем дело, наговорила мне кучу гадостей, расплакалась, обвинила меня во всех грехах… собралась и ушла – ночью, не дожидаясь утра. Она решила, что я захотел посмеяться над ней и нарочно устроил этот спектакль, чтобы потом рассказывать другим… Но это совершеннейшая ерунда! Поверьте, я сам был огорчен и подавлен случившимся не меньше ее.

– Вы пытались объясниться с ней?

– Как можно объяснить такое влюбленной женщине?! Она и слушать бы не стала. Да и что объяснять? В чем оправдываться? Я… потерпел фиаско как мужчина… Не знаю, приходилось ли вам испытывать нечто подобное?

«Чур меня! – подумал Смирнов. – Не испытывал и не собираюсь».

– Это ужасно… – простонал Кутайсов.

И сыщик ему поверил.

– На этом ваши отношения прекратились? – уточнил он.

– Разве это можно назвать «отношениями»? Я едва заставил себя выйти на следующий день на работу… не мог поднять глаза, встречаясь с Зинаидой. А она, судя по всему, решила отыграться на мне за ночной позор: зазвала в кабинет Неделиной, когда той не было, и пригрозила, что всем расскажет, какой я… импотент. Она была до крайности возбуждена, просто обезумела от злости. С женщинами в ее возрасте это бывает. Они все ждут чего-то, надеются на завидное замужество, а когда их планы лопаются как мыльные пузыри, готовы разорвать в клочья весь мир!

– Думаете, Губанова собиралась выйти за вас замуж?

Кутайсов нервно дернул головой, пытаясь выдавить из себя улыбку.

– Зачем бы она тогда стала бегать за мной по пятам, преследовать? Зина была красива, только… не в моем вкусе. Слишком экзальтированна, эмоциональна. Такие женщины все усложняют, всему придают оттенок непоправимости и трагизма. Она восприняла неудачу в сексе как личное оскорбление, чуть ли не надругательство над ее чувствами. Что она говорила… вы бы слышали! Я терпел, сколько мог, а потом… сорвался. Пригрозил, что заставлю ее замолчать.

– Каким образом? – спросил сыщик.

– Тогда я об этом не думал. Просто сказал, что в голову пришло, лишь бы заткнуть ей рот. Зина застыла, как в столбняке, потом повернулась и выбежала прочь. А вскоре устроила «показательное выступление» – индийский любовный танец, – где явно указывала на меня, а в конце «вонзила» себе в грудь кинжал и рухнула к моим ногам. Более отвратительного, вызывающего, скандального зрелища и представить невозможно! Этот дешевый балаган взбесил бы кого угодно. А все эти индийские ужимки… – Кутайсов закрыл лицо руками. – Хуже было только то, что она сделала потом, после. Ей показалось мало вульгарного кривляния на потеху пресыщенной публике, и она устроила достойное завершение драмы – смерть в финале! Посудите сами – вся эта трагикомедия в манере душераздирающего индийского кино выглядела бы непристойно, если бы не самоубийство Зинаиды.

– Вы были на ее похоронах?

Кутайсов убрал руки от лица и поднял на Смирнова влажные, черные, чуть выпуклые глаза.

– Нет… Как я мог? Зина взяла отпуск за свой счет… О ее смерти мы узнали, когда все уже закончилось. На кладбище я не ходил, если вы это хотите знать. Я даже не имею понятия, где ее могила.

– Кто вам сказал о самоубийстве Губановой? – продолжал расспрашивать Всеслав.

Инструктор сдвинул брови, припоминая.

– Кажется, Марианна – наш врач-диетолог. Я пришел в ужас. Зинаида решилась в своем надрыве идти до конца… Это вполне в ее духе – разыграть настоящую смерть, чтобы тем самым сделать меня виноватым.

Кутайсов замолчал, нервно, до хруста сплетая пальцы.

– Что вы можете сказать о призраке, который появляется в салоне? – задал сыщик следующий вопрос. – О «красной танцовщице»?

– Еще одно извращение, только на этот раз придуманное не Зинаидой. Кто-то затеял скверную шутку. Жаль, что это привидение ни разу не попалось мне на глаза. Уж я бы вывел его на чистую воду! Эта мерзость была рассчитана на меня: испугать, вызвать раскаяние, психический срыв. Надо сказать, я почти попался на удочку – увидел на празднике девушку, одетую в красное сари, и чуть было не набросился на невинную гостью. Хорошо, что вовремя осознал ошибку, успел взять себя в руки.

– Вы приняли ее за «красную танцовщицу»?

– Да, – кивнул Кутайсов. – И хотя это оказалась одна из приглашенных, ее появление выбило меня из колеи. Я вынужден был уйти – взял у Марианны рисовую водку, закрылся в Комнате для упражнений и напился.

– У вас есть недоброжелатели?

– Завистники и враги всегда найдутся, – серьезно ответил Кутайсов. – Смерть Зины показала, на что способны влюбленные женщины.

– Кого вы ожидали увидеть переодетым в красное сари?

– Не знаю… – вздохнул инструктор. – Но не Зину, конечно. Мертвые не воскресают, чтобы мстить.

– А как насчет Лужиной? Кто ее убил, по-вашему? – спросил сыщик.

Кутайсов развел руками.

– К смерти Ольги я не причастен – ни прямо, ни косвенно. Если она и питала ко мне симпатию, то хорошо это скрывала под маской иронии и сарказма. Честно говоря, я вообще никого не подозреваю. Может быть, произошло недоразумение и массажистку убили случайно?

Господин Смирнов и сам предполагал нечто подобное. Но потом отбросил сомнения. Смерть Ольги Лужиной – не досадное недоразумение, не оплошность, а чей-то дьявольский умысел, мастерски, тщательно спланированный и воплощенный неизвестным преступником.

Глава 24

Отец Рихарда Владина начал выздоравливать, и второй инструктор вышел на работу. С замиранием сердца представлял он себе тот миг, когда увидит Варвару Несторовну. Они встретились в коридоре, в дымном сумраке благовоний.

Сэта Фадеева «выкуривала» из салона злых духов: повсюду – во ртах бронзовых и фарфоровых дракончиков, в алебастровых и кованых подставках – стояли и дымились ароматные палочки. Запахи можжевельника, розы и сандала, перемешиваясь, создавали терпко-горьковатую гамму. Сама Сэта расхаживала по коридорам и комнатам с гулабаданом – серебряным сосудом, предназначенным для обрызгивания гостей розовой водой, – и кропила все, что попадалось ей под руку.

Рихард и Варвара Несторовна остановились близко-близко друг к другу, он взял ее холодную ладонь в свою, легонько сжал.

– Не здесь… – прошептала она, не поднимая глаз.

Он тотчас отпустил ее руку и сделал шаг назад. Госпожа Неделина повернулась и нетвердой походкой пошла по коридору, закрылась в кабинете. Было слышно, как щелкнула дверная ручка.

Рихард отправился к себе, в Комнату для упражнений, плохо соображая, где он и что с ним. Сердце его билось так сильно, что, казалось, он сейчас задохнется. Огненно-синий быстрый взгляд Варвары Несторовны, украдкой брошенный из-под опущенных ресниц, пронзил его и будто приковал к себе. Неотступно стоял перед ним этот скорый, молниеносный взор, исполненный тайного обещания.

«Не здесь…» Рихард слишком хорошо понимал, что могли означать эти два простых слова.

Варвара Несторовна стояла в своем кабинете у окна, глядя во двор и ничего не видя там. Прохладный ветерок овевал ее пылающее лицо, руки были холодны как лед. Она чувствовала себя гибнущей безвозвратно, падающей в темную, зыбкую пропасть и с каким-то мстительным наслаждением отдавалась этому страшному полету. Она не хотела и не могла остановить его или хотя бы замедлить. Пусть будет как будет… Каждому в этом мире уготована чаша, которую суждено испить до дна.

Последний год вместил в себя больше, чем вся предыдущая жизнь Варвары Несторовны, – бурное развитие собственного бизнеса, исчезновение Зины Губановой, призрак «красной танцовщицы» (отчего-то госпожа Неделина решила, что призрак преследует именно ее), пышное празднование трехлетней годовщины салона «Лотос», убийство Ольги Лужиной, измена мужа… и захватившая ее, нахлынувшая с непреодолимой силой любовь к Рихарду.

Последнее обстоятельство совершило переворот в строгой душе Варвары Несторовны, заставило ее в полной мере ощутить свою женственную, страстную природу, которая прежде не давала о себе знать. Она была женщиной только умом, но не сердцем, не чувствами. Она стала женой и матерью, так и не познав в себе любовницу. Она хранила верность своему супругу, а он изменил ей.

«Нет, я лгу! – оборвала она смятенные мысли. – В своем воображении я отдалась Рихарду гораздо раньше, чем это произойдет на самом деле. Произойдет ли? Да… сегодня, когда стемнеет…»

Жар бросился ей в голову, охватил тело волной дрожи.

Некстати возник перед глазами образ Ивана Даниловича. С каким жалким, унизительным отчаянием он просил ее простить измену! Бедный, он даже не предполагает, как ей безразлично, где и с кем он был, целовался, ложился в постель! Любовь к Рихарду сияла так ярко, что все остальное померкло, потеряло какое-либо значение. Не все ли ей равно, как проводит время господин Неделин?

– Это ты убил Лужину? – равнодушно, холодно спросила она.

Иван Данилович дернулся, поднял измятое, заплаканное лицо, закрылся руками, как будто она собиралась его ударить.

– Нет! Нет… что ты! Зачем? Я бы не смог! Я думал… – Он посмотрел на нее взглядом побитой собаки. – Разве это не ты? Варенька, родная моя, признайся! Я спасу тебя, откуплю… выручу. Ольге поделом! Мне ее даже не жалко! У меня есть деньги, много… ты не знаешь, сколько. Мы заплатим, найдем адвоката, самого лучшего… Нет! Я сразу закрою дело. У меня сохранились старые связи… Варя! Ради бога, пока не поздно, скажи мне правду… это ты убила Ольгу?

Она смотрела на мужчину, с которым прожила в браке шестнадцать лет, и не узнавала его. Куда делись вся его важность и достоинство, уважение к себе, наконец? Как он мог спутаться с Лужиной… пустой, невзрачной женщиной? Во имя чего? Что такого Ольга давала ему, чего не могла дать она, Варвара?

– Я никогда тебя не любила, – сказала она, отталкивая руку Неделина, которой он пытался погладить ее по плечу. – Слышишь, Иван? Мне надо было уехать из Кинешмы, начать новую жизнь… поэтому я вышла за тебя замуж. И поэтому мне незачем было убивать Ольгу. Тебе не удастся свалить это на меня.

Она тряхнула головой, прогоняя непрошеные воспоминания.

Уже три дня они с мужем жили в разных комнатах, без надежды на примирение. Варвара Несторовна вставала рано, собиралась и уходила, не заглядывая в гостиную, где спал Иван Данилович, отец ее сына, муж, который в одночасье стал ей чужим, ненужным. Она не чувствовала обиды на него, ничего не ждала и ни в чем не раскаивалась. Господин Неделин напрасно вымаливал у нее прощение. Ей не за что было прощать его. И незачем. Вероятно, и он не любил ее, только не мог признаться в этом. Его страсть к ней была вызвана чем-то другим – тщеславием, жаждой обладания, болезненным вожделением… только не любовью. Потому он и оказался в объятиях Лужиной. Некого винить. Не перед кем каяться.

День прошел для Варвары Несторовны как в угаре. Она боялась думать о наступающих сумерках, о том, как сотрудники один за другим отправятся по домам, салон опустеет, ночной охранник включит телевизор и уснет перед ним… А к ней тихо, никем не замеченный, придет Рихард… они потушат электрические лампы и зажгут масляный светильник… его фитилек будет слабо потрескивать, отбрасывая на стены косые блики, через окно со двора будет пахнуть жасмином… И бархатная, непроглядная ночь опустит на город свое покрывало.

Варвара Несторовна замирала от ужаса и предвкушения греха, свершив который она уже не сможет жить прежней жизнью. Она знала за все свои тридцать восемь лет только одного мужчину и не представляла, как это происходит у других и с другими. Усталость и напряжение последних часов измучили ее, лишили сил. Положив голову на диванную подушку, госпожа Неделина незаметно уснула.

Так Рихард и застал ее – спящей полулежа на диване, в темноте, полной вечерних шорохов и пряного аромата цветов, смешанного с ее духами. Царь-девица, отдыхающая в шелковом шатре, куда нет доступа простым смертным.

Запах жасмина и благовоний кружил голову, но пуще того мутился рассудок от близости роскошного, чувственного тела Варвары Несторовны, каждым лебединым изгибом сулящего неземные наслаждения… Рихард опустился к ее ногам, обнимая гладкие, полные колени, прижался лицом к тонкому шелку юбки.

Царь-девица проснулась от его жарких, неистовых ласк; лениво, будто бы нехотя отвечала ему, позволила снять с себя одежды… в ее синих, темных от страсти глазах отражалась луна. Ночное светило стояло в открытом квадрате окна, окруженное туманным ореолом. На краткий миг что-то красное заслонило его собой – лицо луны сменилось бледным, страшным лицом женщины… Варвара Несторовна сдавленно вскрикнула и едва не лишилась чувств.

– Что с тобой? – испугался Рихард.

– Там… призрак! Он пришел за мной… – зашептала она побелевшими губами. – Божья кара за мои грехи! Что я делаю?! Это безумие… безумие…

Она вскочила, прикрываясь измятым платьем. Сразу все ее ночные кошмары всколыхнулись перед ней…

«И послал диавол к жене его летучего змея на блуд, не в змеином обличье, а в естестве человеческом, зело прекрасном… И сей змей являлся ей в ночь полной луны и соблазнял ее поцелуями и ласками…»

– Что? – не понял Рихард.

– Посмотри в окно, – дрожащими губами выговорила Варвара Несторовна. – Видишь?

– Вижу. Темно…

– А еще что?

– Луна, звезды… жасмин цветет… Да что случилось? Ты можешь объяснить толком?

– Там был призрак… – выдохнула госпожа Неделина, боясь даже краем глаза посмотреть в сторону окна. – «Красная танцовщица»! Она приходит по мою душу…

– Варенька… ради бога, что ты говоришь такое? Какой призрак? Во дворе пусто. Хочешь, я пойду проверю?

Рихард попытался ее обнять, но она с неожиданной силой оттолкнула его, сказала сухо, жестко:

– Помоги мне одеться.

Царь-девица окончательно проснулась, опомнилась, ужаснулась содеянному.

– Смерть Ольги на моей совести… а я все никак не остановлюсь! «И стези ее ведут к мертвецам…»

Рихард смотрел на нее в смятении. Что она говорит? Змей в обличье человеческом… стези какие-то…

– Ты не поймешь, – сказала Варвара Несторовна, словно читая его мысли. – Мой грех, мне и ответ держать. Вот ты как считаешь – красота богом дается или дьяволом?

– Твоя красота, Варенька, сама по себе, – улыбнулся Рихард. – И греха мы с тобой совершить не успели. Надеюсь, у нас еще все впереди.

– Замолчи! – вспыхнула госпожа Неделина. – Застегни мне платье.

Он медленно застегивал «молнию», целуя ее открытую спину и шею. На этот раз она не стала его отталкивать. Может быть, ей показалось лицо в окне? И никакого призрака не было?

– Я схожу с ума! – простонала она.

– Я тоже… – прошептал Рихард.

Варвара Несторовна повернулась, окинула его синим взором.

– Не боишься быть со мной?

– Не боюсь…

* * *

Всеслав искал способ примириться с Евой – и не находил его. Неуклюжие оправдания типа: «Я в тот вечер очень устал и был раздражен» или «Не принимай близко к сердцу мою вспыльчивость» – не подействовали. Ева вежливо кивала, улыбалась и оставалась отстраненно-холодной. Ее дружелюбие, лишенное близкой доверительности и тепла, напоминало отношение квартирантки к хозяину квартиры.

Она с благодарностью приняла цветы, но не унесла их в свою комнату, как делала это раньше, а поставила на столе в гостиной. Она по-прежнему готовила вкусные завтраки, но ел Смирнов в одиночестве, пока Ева плескалась в ванной. Она перестала показывать ему свои обновки и молча примеряла брюки и блузки перед большим зеркалом в прихожей, не спрашивая его одобрения. Ужинали они иногда вместе, но без долгих откровенных бесед, без совместных обсуждений прошедшего дня.

Господин Смирнов заскучал. Жизнь, полная красок и ожидания чуда, померкла, превращаясь в рутинное, подчиненное определенным правилам бытие. Из нее ушло нечто неуловимо-прекрасное, что делало ее полной смысла, значения и радости.

«Как легко все испортить, – думал Всеслав, бреясь в ванной, сидя за рулем автомобиля, занимаясь наружным наблюдением, засыпая и просыпаясь. – Как просто разрушить и как сложно восстановить тонкую ниточку взаимного доверия между мужчиной и женщиной! Не прилагая никакого усилия, я сломал хрупкий мостик к сердцу Евы. Мужчины оставили жестокий, ужасный след в ее душе – обман и боль, которые она переносит теперь на всех них. В том числе – и на меня. Я не смог разубедить ее, показать ей, что я другой, что я не собираюсь обманывать ее и наносить ей раны, которые кровоточат долгие годы. Она уже начала мне верить, раскрываться передо мной, как робкий весенний цветок среди слежавшихся снегов и неоттаявшей земли, а я… Как я повел себя! Разве Ева виновата в моей усталости, в моих неудачах и моем дурном настроении? И как мне теперь исправить то, что я сделал?»

Эти мысли преследовали его повсюду. Они наполняли все вокруг, как густой рой непрерывно жужжащих ос. Сыщик призывал на выручку свою выдержку, умение уходить в медитацию, отрешаться от земных проблем, «которые ничтожны в сравнении с вечностью», – увы, напрасно. Испробованные средства не помогали. Видимо, он еще не достиг мастерства в искусстве бытия в нирване.

Вчера вечером он спросил у нее:

– Ева, ради бога, сколько ты собираешься дуться из-за ерунды?

– Я не дуюсь… С чего ты взял? – ровно, почти ласково сказала она.

– У каждого человека бывают минуты слабости, несдержанности, – взмолился Смирнов. – Неужели так трудно это понять?

– Я понимаю.

Она уходила от него, пряталась, как улитка в своей раковине.

– Ева! Ну что мне сделать, чтобы ты простила меня?

– Я простила…

И все осталось по-прежнему.

«Ладно, – решил Всеслав. – Потом улажу как-нибудь… Не вечно же она будет сердиться? Здравый смысл должен взять верх над глупым упрямством».

С утра до вечера он занимался делами, уходил в них с головой, только чтобы не думать о Еве. Не получалось…

Вот и сейчас, глядя на справку из ГИБДД по поводу номерных знаков серой «Ауди», он перескакивал мыслями на Еву – ведь это она обратила его внимание на нищего. Из справки следовало, что машина принадлежит Артуру Филипповичу Ильину 1969 года рождения, проживающему на улице Алексея Толстого.

– Интересно, – пробормотал сыщик. – Район довольно престижный, если только квартира господина Ильина – не старая, подлежащая капитальному ремонту коммуналка. Все равно – интересно! Автомобиль в угоне не числится, значит, либо сам Ильин и есть тот попрошайка, либо… владелец «Ауди» его знает и разрешает пользоваться машиной. Либо Ильин берет ее самовольно. В любом случае надо встречаться с Ильиным и выяснять подробности на месте.

Квартира хозяина «Ауди» оказалась в хорошем доме с тихим зеленым двориком, на третьем этаже, с бронированной дверью, которую никто не открыл.

Смирнов позвонил еще несколько раз для облегчения души и спустился вниз, во двор. У подъезда интеллигентная старушка поливала из железной лейки чахлые цветы под окном.

– Здравствуйте, – приветливо улыбнулся Всеслав. – Вы случайно Артура Ильина не знаете? Я его брат, приехал из Вологды, а дома нет никого.

Старушка повернулась и подозрительно уставилась на сыщика.

– Красивые маргаритки, – сказал он, делая вид, что любуется цветами. – Ваши?

– Мои…

Старушка явно не спешила вступать в разговор с незнакомым человеком.

– Может, мне подъехать к нему на работу? – выражая замешательство и огорчение, спросил Смирнов. – У меня вещей много. Пока оставил их в камере хранения на вокзале, там скоропортящиеся продукты – масло вологодское, грибы, ягоды. Гостинцы от родни. Жалко, если пропадут.

Старушка пережила войну, и грозящая продуктам опасность испортиться тронула ее.

– Артурчик с утра до позднего вечера пропадает у себя в офисе, – немного шепелявя, сказала она. – Где это, я не знаю, но могу дать вам его телефон… У нас сосед на четвертом этаже делает ремонт, так уже два раза его заливал. Сантехники напились и забыли, что кран открыт. Сейчас люди о других не думают… Вот Артурчик и попросил меня, если вдруг опять какая-нибудь оказия приключится, позвонить ему. Я ведь целыми днями сижу дома. Подождите здесь.

Она поставила лейку и, шаркая тонкими ногами в старомодных босоножках, скрылась в подъезде. Через десять минут старушка вернулась, неся листочек с записанным крупными цифрами номером телефона.

– Держите, молодой человек. Может, Артурчик на меня и рассердится, но… продукты пропадать не должны. Вам еще повезло, что замок на двери парадного второй день сломан, а то бы вообще войти не смогли.

Господин Смирнов рассыпался в любезностях и пошел к предусмотрительно оставленной за углом машине. Телефон – это уже кое-что!

Набрав номер, он не стал мысленно подготавливаться к разговору, предоставляя его ход на волю случая.

– Офис компании «Алистер», – произнес приятный женский голос.

– Мне нужен Артур Ильин, – несколько фамильярно сказал сыщик.

– Артур Филиппович занят, у него совещание.

«Вот так сюрприз! – подумал Смирнов. – Этот Ильин, похоже, не охранник, не рядовой клерк, а руководитель?»

– Когда он освободится?

Женский голос чуть помедлил, но фамильярные нотки в вопросе сыщика произвели должный эффект.

– Через час-полтора, – вежливо ответил голос. – Кто его спрашивает?

– Друг детства. Я, пожалуй, лучше заеду, – схитрил Всеслав. – Напомните адрес?

Девушка мелодично, с безукоризненной дикцией назвала адрес центрального офиса компании «Алистер».

Всеслав отключил мобильник и задумался. Наличие центрального офиса предполагало и существование периферийных, что говорило о размахе деятельности компании. Кто же такой Ильин и какое отношение он имеет к нищему, промышляющему у салона «Лотос»? Они родственники, друзья, приятели или просто знакомые? Но автомобиль – не зонтик, его знакомым и приятелям обычно не одалживают.

Сыщик посмотрел на часы – через двадцать минут у него назначена встреча с Толиком в баре «Тихая пристань». Успеть бы!

Он торопливо выехал на шоссе, молясь, чтобы по дороге не образовалась пробка: господин Смирнов не любил опаздывать. Было тепло и солнечно, в воздухе летали белые пушинки. В приоткрытое окно врывался ветерок и шум несущихся по асфальту машин.

Милиционер уже ждал Смирнова за «их» столиком в затемненном углу бара. Он заказал пиво и сосиски по-баварски.

– Для тебя кое-что есть, – усмехнулся он, жестом приглашая сыщика садиться. – Не перестаю удивляться твоей проницательности, Всеслав Архипович. Ей-богу! Мне бы такую интуицию, я бы давно в полковниках ходил.

– Это еще как сказать. Ладно, не томи. Пустой гроб нашли, что ли?

– Прошлой весной, – кивнул Толик. – За городом, неподалеку от Мытищ. Гроб обнаружила дорожно-ремонтная бригада.

– Где?

– На окраине частного сектора, в дренажной канаве. Видимо, дело было зимой… кто-то сбросил гроб в канаву, засыпал снегом. Потом еще не раз снег шел, словом – «подснежник». Весной снег начал таять, канава наполнилась водой… ну и, сам понимаешь – тело лежало в грязной воде, пока она не начала сходить, и основательно попортилось. Так что ты в одном ошибся – гроб оказался не пустой, а с телом, как положено. Только почему в дренажной канаве, а не на кладбище?

Всеслав понял, что его наихудшие опасения оправдались: Зинаида Губанова мертва. Ремонтники обнаружили в канаве ее тело – в этом он почти не сомневался. Но тогда…

– Причину смерти установили? – спросил он.

– Черепно-мозговая травма, нанесенная тупым тяжелым предметом, который лежал в гробу вместе с трупом.

– Молоток, что ли?

– Ты просто гений сыска, Смирнов! – засмеялся милиционер. – Все правильно, молоток. Кто-то дал барышне по голове, положил ее в гроб, туда же бросил орудие убийства. Неплохо придумано!

– Гроб был забит?

– Завинчен, – ответил Толик. – Тело оказалось, как ты уже понял, женское, в возрасте примерно тридцати лет. Неопознанный труп. Завели дело, но расследование зашло в тупик. Никто особо и не старался. Тут громкие заказные убийства не раскрываются, так что с неопознанным трупом долго возиться не стали. Самое странное – этот гроб. Зачем он вообще понадобился? Можно было вывезти тело, выбросить в ту же канаву – и быстрее и проще.

– Понятно…

– А мне ничего не понятно, – вздохнул Толик. – Думаешь, этот труп как-то связан с убийством Лужиной?

– Опознать тело можно было? – вместо ответа спросил Смирнов.

– Боюсь, что с трудом. В деле есть фотографии, если надо, но… барышня долго пролежала в воде… зрелище не из приятных. Особых примет на теле не оказалось. Наверное, опознать смогли бы только самые близкие – по одежде, волосам, зубам… по каким-то незначительным деталям.

«Если это Губанова, что наиболее вероятно, то родственников у нее нет, ни близких, ни дальних, – подумал Всеслав. – Опознать труп смогли бы сотрудники или подруга из Мытищ, но сразу, а не по фотографиям. Дело гиблое».

– Как насчет осмотра квартиры Зинаиды Губановой? – спросил сыщик.

– Ты думаешь, это она? – удивился Толик. – Меня начальство за излишнее любопытство по головке не погладит. Да и район не тот. Ты не хуже меня знаешь, что там другое отделение милиции. Вот пусть они и занимаются Губановой. Может, она вообще жива-здорова!

Господин Смирнов долго молчал, мысленно сопоставляя факты, пил холодное пиво. Сосиски остыли. Милиционер тоже молчал, лениво жевал, не глядя на сыщика.

– Спасибо, Толик, за информацию, – сказал наконец Всеслав. – Вот, возьми, – он придвинул к руке собеседника денежную купюру. – А я побегу!

Из бара «Тихая пристань» Смирнов поехал в офис компании «Алистер», где его ждал еще один сюрприз. Воистину, сегодня день чудес!

Офис занимал первый этаж оштукатуренного, выкрашенного в пастельно-желтый цвет четырехэтажного дома. Добротные двери с массивными ручками, просторный холл, устеленная ковром лестница, ведущая наверх, говорили о достатке и процветании фирмы.

– Артур Филиппович у себя, – вскинув на вошедшего густые длинные ресницы, нараспев произнесла красавица секретарша. – Как ему доложить?

– Скажите, я брат Марианны Былинской, – брякнул Смирнов первое, что пришло в голову.

На стуле у кадки с вечнозеленым деревцем сидел здоровенный охранник в черных брюках и белой рубашке с галстуком.

«Если этот Ильин, который, судя по всему, важная шишка, откажется меня принять, зайду нахально сам, – решил сыщик. – И никакая охрана не помешает! Мне не впервой».

Секретарша скрылась за дверью из лакированного дерева и через минуту выпорхнула обратно, улыбаясь:

– Вас ждут.

Господин Ильин сидел за столом из толстого прозрачного стекла и любезно улыбался. Смирнов уставился на него, как удав на кролика.

– Чем могу быть полезен? – вежливо поинтересовался бизнесмен.

Глава 25

Ева грустила.

Размолвка со Славкой поразила ее своей обыденной простотой, будничностью – и это напомнило ей супружескую жизнь с Олегом Рязанцевым.

«К прошлому возврата не будет, – сказала себе Ева. – Ни в каком виде! Эти мелкие беспричинные стычки – первые ласточки, возвещающие о силе привычки, которая заглушает чувства, как заросли крапивы заглушают прекрасные цветы».

Она не то чтобы обиделась на Смирнова – обида проходит, – а потеряла надежду создать то счастье, о котором они оба мечтали. Повторять пройденное не было никакого смысла. И Ева с горечью призналась себе, что прежнее романтическое, возвышенное чувство к Всеславу пошатнулось; возникшее было страстное влечение к нему как к мужчине начало угасать.

Она не хотела больше вспоминать о своей жизни с Олегом, а вот – пришлось. Слез не было. Наверное, Ева их выплакала уже все. На смену горю пришло безразличие. Ева не понимала себя до конца, не знала, чего она хочет. Но зато она твердо знала, чего не хочет. Вот этих мелких, дрянных и унизительных ссор, этого пренебрежения, этой простоты, которая убивает браки, разрушает надежды и гасит трепет любви.

«Буду жить чистой и одинокой жизнью, – решила Ева. – Весна не приходит дважды подряд. Нужно снова переживать осень и зиму, а мне не хочется. Да и зачем? Все та же грязь, дожди и холод. Ничего нового. Завывание вьюги одинокими ночами! Пусть даже рядом в моей постели будет спать мужчина… что мне с того? Ведь душа его далеко, блуждает по диким степям в нескончаемых поисках приключений. Или карабкается на заснеженные вершины. А я предоставлена сама себе в своих „приземленных“ мечтах. Это уже происходило со мной – и сделало меня несчастной. Я не могу позволить себе снова погрузиться в то, отчего я сбежала.

Всеслав Смирнов – хороший человек, добрый, нежадный и, кажется, любит меня. Олег тоже любил меня, по-своему. Но мне всегда как будто не хватало чего-то. Лучше быть друзьями, чтобы в отношения не примешивались мысли о совместном будущем и секс. Так легче: случайная грубость не ранит, потому что от мужчины ничего не ждешь».

Ева уговаривала себя, убеждала воспринимать Славку как друга и не требовать от него невозможного.

– Святые – на небесах, – однажды сказал он ей. – А мы живем на земле.

Он прав! Разве сама Ева безгрешна? Она находила тысячу случаев, когда вела себя не лучшим образом, но это не успокаивало.

Со своих грехов легко переходить на чужие, и она пускалась в рассуждения по поводу убийства Ольги Лужиной. Ничего нового в голову не приходило.

«Поеду в салон, – решила Ева. – Развеюсь! Чужие проблемы умаляют значение собственных. Поговорю с Марианной или с самой синеглазой Варварой, хозяйкой „Лотоса“. Может, что-то и прояснится. Милиция, видимо, тоже знает не больше нашего, раз никого не арестовывают».

Она надела широкие летние брюки абрикосового цвета, полупрозрачную блузку и босоножки на каблуках. Хоть и тяжело ходить, зато красиво. Оглядев себя в зеркале, Ева осталась довольна.

Она вышла из пыльной прохлады подъезда в тепло и яркое солнце двора, посмотрела на небо с редкими облачками и подумала, что из-за своего дурного характера она портит настроение не только себе, но и Всеславу. В присутствии солнца, деревьев и небесной синевы их размолвка казалась настолько нелепой, что Еве становилось стыдно. Правда, до тех пор, пока она не возвращалась домой и не встречалась со Смирновым.

«Опять я о нем! – рассердилась Ева и быстро зашагала к метро. – Что за наказание?!»

Через сорок минут она входила в пропахший благовониями холл салона «Лотос».

– Рад вас видеть! – расплылся в улыбке администратор Скоков. – Рискнули прийти, бесстрашная леди?!

Этой фразой он встречал каждую посетительницу, впервые переступившую порог салона после нескольких «санитарных дней», устроенных руководством по вполне понятным причинам. Злополучная ночная церемония Поклонения Лотосу со столь трагическим финалом доставила сотрудникам много хлопот. Как ни странно, ужасное происшествие не только не сократило приток клиенток, но даже, кажется, увеличило. Женское любопытство!

Ева приветливо кивнула Скокову и направилась в кабинет Варвары Несторовны. «Прекрасная валькирия» манила ее своей редкостной красотой и статью, непередаваемым сочетанием черных смоляных волос, белой кожи, розовых губ, синих глаз.

– Разрешите?

Госпожа Неделина за эти дни похудела, побледнела и… стала от этого еще красивее. Она подняла на Еву огромные, обрамленные густыми ресницами глаза, вымученно улыбнулась. В ней происходила какая-то тяжкая внутренняя борьба, изнуряющая ее.

– Входите, Ева, – сказала она надломленным, но все еще царственным голосом. – Чудесно выглядите. Абрикосовый цвет так освежает… Все имеет свою окраску: чувства, судьбы и даже смерть.

Неделина знала, что с Евой она может быть откровенной. Ей необходимо было выговориться, облегчить душу. Сыщик не появлялся – он только звонил и сообщал, что занимается поисками убийцы.

– Я вижу, вы чем-то расстроены… – робко произнесла Ева.

Варвара Несторовна засмеялась – одними губами, чуть запрокинув голову назад.

– Расстроена?! Это рояль бывает расстроенным, когда все струны в нем звучат фальшиво. А я уничтожена, раздавлена… – Ее смех перешел в сухие рыдания. – Муж мне изменил! Мой брак, который был для меня всем, единственным оплотом в жизни, – разрушен! Мои идеалы опрокинуты, и я сама изменила себе… Моя красота оказала мне дурную услугу, бросив меня в объятия молодого любовника, за что бог покарает меня. Уже карает… Я знаю, он испытывал меня – «змей в обличье человеческом, зело прекрасном»… И я не устояла, поддалась! Расплата близка… Разве вы не чувствуете запах смерти? Он здесь повсюду… разлит в воздухе… Думаете, зачем Сэта целыми днями жжет ароматические палочки? Она заглушает запах смерти, но он – неистребим…

– Что с вами? – испугалась Ева. – Вам плохо?

Она схватила графин с водой, плеснула немного в стакан и подала Неделиной. Та оттолкнула ее руку с тоскливым, идущим из самого сердца стоном:

– Ах нет… Зачем? Разве это поможет? Вчера… поздним вечером приходила она… «красная танцовщица»… заглянула в окно… Вам никогда не казалось, что вы сходите с ума? А, Ева? Как это бывает? Как безумие поглощает вас, заползает в ваше сознание ядовитым гадом, сеющим смерть… смерть… Только смерть может спасти от безумия! Смерть – это ничто, темнота… там ничего нет… ни боли, ни страха, ни сумасшествия…

Неделина уронила голову на руки, затихла. Ева склонилась над ней и почувствовала запах – но не смерти, а коньяка. Варвара Несторовна была пьяна. Нервное возбуждение овладело ею так сильно, что Ева не заметила внешних признаков опьянения. «Царь-девица просто напилась до чертиков, – с облегчением подумала она. – Вот и несет околесицу. А я уже почти поверила, что она сходит с ума! Однако что ее так взбудоражило?»

Варвара Несторовна подняла красивую голову, тряхнула смоляными кудрями, отгоняя хмель, прошептала:

– Гляди, какой подарок мне приготовили… – Она выдвинула ящик стола и вытащила оттуда цветок то ли лотоса, то ли кувшинки. – Видишь? И лепесток оторван… точь-в-точь как перед праздником… Это смерть…

– Откуда появился цветок? – спросила Ева. – Где вы его взяли?

Неделина долго вспоминала, ее синий взор то мутился, то светлел…

– Утром… Я зашла, а он лежит, тут… на столе…

* * *

Всеслав вышел из офиса компании «Алистер» в изумлении, граничащем с истерикой. Ему хотелось смеяться до упаду. «Новые русские», особенно выходцы не из бандитов, а из интеллигенции, выкидывали штучки почище индийских факиров или знаменитого Копперфилда!

Господин Ильин оказался не финансовым директором и не главным менеджером компании, а ее владельцем. Первое, что сказал Артур Филиппович, когда сыщик объяснил ему, кто он такой и зачем пришел, было:

– Обещайте не выдавать меня, сохранить в тайне то, что я расскажу вам.

Смирнов пообещал. Он понял, что иначе уйдет из кабинета господина Ильина ни с чем. А это его не устраивало.

– Задавайте свои вопросы, – кивнул головой бизнесмен, получив согласие сыщика не разглашать содержание разговора. – Если смогу, постараюсь ответить.

Всеслав многое понял, переступив порог этого элегантного кабинета, но все же решил уточнить некоторые детали.

– Кому вы давали в пользование принадлежащую вам серую «Ауди»? – скорее для порядка спросил он.

– Никому. У меня две машины, и я всегда езжу на них сам. Впрочем, есть еще машины, принадлежащие компании… но, думаю, они вас не интересуют.

– Хорошо. Тогда объясните мне, господин Ильин, зачем вы придумали весь этот дурацкий спектакль с переодеванием в нищего и попрошайничеством? Это что, такой особый вид развлечения для богатых людей?

– Не совсем… – Артур Филиппович задумался. – Это долгая история. Будете слушать?

– Я за этим и пришел сюда.

– Видите ли… я уже рассказывал историю своей жизни Марианне: в ней все правда, кроме концовки. Я действительно бывший спортсмен-горнолыжник, бывший инвалид, бывший бездомный… Все это имело место. Судьба оказалась ко мне либо излишне сурова, либо излишне благосклонна – это уж как рассудить. Отобрав у меня прошлое, она вынудила меня искать новую дорогу. Не останься я без работы, без денег, без крыши над головой, без друзей и близких – забытый и преданный всеми, возможно, не стал бы заниматься бизнесом и не достиг бы всего того, что я имею. Когда с людьми происходит несчастье, они либо ломаются, либо совершают прорыв. Это зависит от характера. Жизнь обошлась со мной так круто, что я решил стать еще круче. Терять мне было нечего, выпендриваться не перед кем – я работал. Пахал до изнеможения, до седьмого пота. Начинал, как вы понимаете, с нуля: помогал одному парню реализовывать товар на рынке, там же и ночевал, в старом спальном мешке. Приглянулся я ему своей одержимостью, полной самоотдачей, и предложил он мне войти в долю, стать его компаньоном. Я согласился. Так и началась моя карьера. Ну, дальше неинтересно… заработали кое-какие деньги, удачно вложили, потом – еще. Купили складские помещения на окраине, стали продавать крупные оптовые партии товаров – и пошло-поехало. Мне везло! Видно, я свои беды исчерпал до того, как пришел в бизнес. Ну, а то, что вы видите, – он повел руками в воздухе, – результат моих трудов, пота и крови. Как можете догадаться, при таком ритме жизни мне было не до женщин и тем паче не до семьи. Спохватился, когда тридцать пять стукнуло.

– И решили прикинуться нищим, тряхнуть стариной? – усмехнулся Всеслав.

Выдержке господина Ильина можно было позавидовать: он пропустил колкость мимо ушей; вежливо-доброжелательное выражение его лица не изменилось, ни одна жилка не дрогнула.

– Не забегайте вперед, молодой человек, – произнес он тоном много пожившего и повидавшего мудрого старца. – Все по порядку. Итак… мне исполнилось тридцать пять, а рядом со мной так и не появилась женщина. Будучи спортсменом, здоровым, привлекательным мужчиной, я встречался с дамами, имел у них успех и даже собирался жениться на одной симпатичной особе. Увы! Как я уже говорил, к несчастью или к счастью, судьба распорядилась по-другому. Я превратился в беспомощного полукалеку без гроша в кармане, и прекрасных дам как ветром сдуло. Ни одна из них не пожелала протянуть мне руку помощи, а уж о том, чтобы связать со мной свою жизнь, и речь не шла. Вы только не подумайте, будто я стал женоненавистником или что-то в этом роде. Ничего подобного! Я хорошо отношусь к женщинам, но… как бы вам объяснить… вижу их не с фасада, а с изнанки. Может быть, я запутанно выражаюсь, так вы переспрашивайте, господин Смирнов.

– Нет-нет, – улыбнулся сыщик. – Продолжайте. Я весь внимание. Не каждый день услышишь столь изысканную и трогательную историю.

– Напрасно иронизируете. В этой истории – одна только сермяжная правда и ничего, кроме правды, – в тон ему произнес Ильин. – После пережитого я не мог оставаться прежним. Мои идеалы, мои взгляды на жизнь и людей коренным образом изменились. И мой подход к женщинам тоже. То, что мы видим повсюду, – не более чем плохая игра плохих актеров – на провинциальной сцене или на столичной, разница невелика. Декорации другие, а страсти кипят все те же. Алчность, зависть, ревность, похоть и страх спрятаны под личинами добродетели и любви. Скажете, я пессимист? Нисколько! Пережитая беда могла сделать меня алкоголиком или наркоманом, а сделала наблюдателем и философом. Жизнь потрясающе интересна, если смотреть на нее из-за кулис. Герои и героини расслабляются, перестают притворяться и снимают маски – они курят, ругаются, изменяют друг другу и не прячут своих морщин. Я не могу позволить себе перепутать Джульетту с актрисой, которая ее играет. Подобная ошибка слишком дорого мне обойдется.

– И поэтому вы сами решили сыграть роль!

– Куда вы торопитесь? – улыбнулся Ильин. – Спешка скорее враг, чем друг. Так вы, пожалуй, решите, что я вижу в жизни только плохое и не замечаю хорошего. Самые лучшие качества людей погребены под грудами условностей и ложных принципов. Поверьте человеку, который прошел круги ада! Я хочу любви чистой, лишенной корыстных и любых других мотивов. Как и где прикажете искать ее?

Всеслав пожал плечами.

– Господин Ильин, – серьезно сказал он. – Вы придумали столь изобретательный способ знакомиться с дамами, что его смело можно вносить в Книгу рекордов Гиннесса.

Артур Филиппович беззлобно рассмеялся.

– Вы правы. Но я доволен. Каждому – свое. Так говорили древние?

– Ведь вы притворяетесь, а в ответ ждете искренности! – горячо возразил сыщик.

– Вовсе нет. Позвольте с вами не согласиться. Я разыгрываю подлинный эпизод из моего подлинного прошлого. Это не притворство! Кстати, знаете, что меня натолкнуло на подобную мысль? Телевидение. Мне предложили принять участие в чрезвычайно глупом шоу, где богатые люди должны были прикинуться нищими и собирать милостыню. Кто наберет за определенное время больше денег, тот и победит. Я подумал, посмеялся и… дал согласие. Мои шансы выиграть были невероятно высоки. Остальные участники чувствовали себя ужасно, переодетые в лохмотья и вынужденные приставать к прохожим, выклянчивая у них деньги. Многие отказались еще до начала, многие выбыли в ходе игры. А я проделал требуемое легко, непринужденно и с юмором. Немного актерства, немного грима, недельная щетина… все просто. Потому что я уже переживал это – по-настоящему, а не понарошку. Подлинный опыт – великая вещь!

– Вы победили? – спросил Смирнов.

– Представьте, да. Удача вдохновила меня попробовать еще раз. Кажется, я снова близок к победе.

– Имеете в виду Марианну?

Господин Ильин откинулся на спинку кожаного кресла, расплылся в улыбке.

– Не столько ее, сколько себя. Найти такую женщину и добиться ее расположения – я пока не говорю о любви: она у нас еще впереди – это самая грандиозная победа в моей жизни! Я сумел привлечь ее внимание, не пуская в ход денег, положения в обществе, подарков, цветов и даже внешности. Я предстал перед ней никем – жалким, опустившимся изгоем, алкашом и побирушкой, а она рассмотрела во мне человеческую душу и оценила ее. Вот об этом надо стихи писать, поэмы и романы… Это моя женщина! Вы понимаете?

Всеслав считал такой способ знакомства несколько экстремальным, но невольно проникся к Ильину уважением. Цельность его натуры поражала. Он четко разграничивал мнимые ценности от истинных и умел добиваться своего без привлечения внешних атрибутов жизни.

– Как вы познакомились с Марианной? – спросил Смирнов.

– Обыкновенно. У меня есть знакомый хирург – Валерий Добровольский. Специалист он дрянной, зато его тесть – начальник госпиталя, в котором устроено превосходное реабилитационное отделение. Несколько лет назад я лежал там: сказались последствия травм. Тогда-то мы с Валерием и познакомились. У компании «Алистер» имеется дочернее предприятие, импортирующее медицинское оборудование, и Валерий несколько раз приезжал ко мне, договаривался о поставках. Тестю удобнее использовать его как хозяйственника, чем подпускать к операционному столу. Один раз Добровольский приехал с женщиной. Его машина стояла прямо под окном моего кабинета, и я увидел, как эта женщина вышла и прохаживалась вокруг: наверное, ей надоело сидеть, ждать. Как вы уже догадались, это была Марианна. Она сразу привлекла мое внимание… Я спросил у Валерия, кто это. Признаться, меня словно током ударило, когда он ответил, что Марианна – его любовница.

– Вам было неприятно услышать это?

– Еще как! В ней не было ничего необыкновенного… Это загадка – отчего одного человека влечет к другому? Я пытался выбросить ее из головы, уговаривал себя, смеялся над своей внезапно вспыхнувшей страстью, но все оказалось напрасно. И тогда я позвонил Валерию, заговорил о том о сем… как бы невзначай упомянул Марианну и слово за слово выведал, что она работает диетологом в салоне «Лотос». Поехал туда. Увидев Марианну вблизи, я словно рехнулся, ей-богу! До сих пор ни одна женщина не возбуждала во мне ничего подобного! Я просидел в машине до вечера, ожидая, пока она выйдет из салона и отправится домой. Эту ночь я не спал, буквально глаз не сомкнул. А наутро позвонил Валерию и заявил, что отобью у него любовницу. Он посмеялся, сказал: «Разве что она клюнет на твои денежки!» – и прибавил еще одну… непристойную фразу: «Женщина ложится в постель к тому, кто больше платит». Но Валерий выразился не так, а грязно, пошло. И я понял, как он относится к Марианне. Мы поспорили, что Марианна уйдет ко мне, не имея представления о моих деньгах.

– На что поспорили? – поинтересовался сыщик. – На ящик коньяка?

– Почти… – смутился Ильин. – Я сам не раз пожалел об этом унизительном споре, но… ход был сделан. Отступать я не умею. Вот, собственно, и вся история.

Они еще долго беседовали, уже как добрые друзья. Ильин поделился своими наблюдениями за праздником в салоне и подтвердил алиби Кутайсова и Марианны. Первый во время фейерверка стоял у забора, рядом с «нищим», а Марианна постоянно находилась в поле зрения Ильина. Он уверял, что не спускал с нее глаз и незаметно убить Лужину она никак не могла. Потому что стояла чуть в отдалении и бросилась к водоему, когда тело уже вытащили из воды.

Напоследок Артур Филиппович припомнил еще одну подробность.

– Я залез на забор, чтобы лучше видеть… Когда у тела столпились люди и начался переполох, кто-то побежал к салону. В темноте было не разглядеть…

– Это был мужчина? – спросил Всеслав. – Или женщина?

– Точно не скажу, – с сожалением вздохнул господин Ильин. – По-моему… их даже было двое. Да-да… сначала промелькнула одна фигура, потом другая… и обе скрылись за дверями салона. Как же я забыл об этом?

Польза от разговора с владельцем серой «Ауди» вышла немалая. Во-первых, выяснилось все о «нищем», а во-вторых, Кутайсова и Марианну можно было вычеркнуть из списка подозреваемых. По крайней мере, Ольгу Лужину они точно не убивали.

Глава 26

Господину Смирнову следовало бы благословить цветок, который появился на столе у Неделиной и ужасно испугал ее. Неизвестный преступник достиг своей цели – Варвара Несторовна едва не сошла с ума от страха и ожидания будущих несчастий. Она выпила одна почти всю бутылку коньяка, и Рихарду Владину пришлось нести ее к такси на руках. А Ева начала трезвонить Славке, который временно отключил телефон.

– Немедленно приезжай в салон, – взволнованно сказала она, дозвонившись. – Ты что, телефон отключил или со мной не желаешь разговаривать?

– У меня была важная встреча, – оправдывался сыщик, радуясь звонку Евы и даже тому, что она ворчит. – Я не хотел, чтобы звонки отвлекали. Знаешь, с кем я беседовал? С нищим! Ты была права, дорогая, – никакой он не попрошайка! Он гораздо состоятельнее, чем мы с тобой, вместе взятые!

В других обстоятельствах Ева засыпала бы его вопросами, но сейчас ей было не до богатых и бедных.

– Варваре Несторовне снова принесли лотос с оторванным лепестком! – выпалила она. – Убийца предупреждает о следующей жертве! Приезжай скорее!

– Уже лечу.

Господин Смирнов плохо представлял себе, как его присутствие может повлиять на ход событий, но возражать Еве не рискнул. Раз она позвала его, значит, в их отношениях наступила оттепель, и ему надо пользоваться моментом.

Фрагменты происходящего в салоне начали выстраиваться в определенном порядке. Не хватало главных деталей, но Смирнов уже понял, в каком направлении мыслить. Сейчас он поедет, осмотрит злополучный цветок, успокоит Еву и заберет ее домой. Все остальное – потом.

Администратор Скоков встретил сыщика настороженно, сразу отозвал его в сторону и прерывающимся шепотом начал давать указания:

– Я настоятельно рекомендую вам, господин э-э… Смирнов, не будоражить коллектив. В салоне клиентки, и я не допущу, чтобы…

– Отойдите в сторону, – сказал Всеслав, оттесняя Терентия Ефимовича плечом. – А то хуже будет!

Он вошел в кабинет хозяйки «Лотоса» и застал там Еву и Владина. Они о чем-то шептались.

– Всеслав! – обрадовалась Ева, вскакивая ему навстречу. – Наконец-то! Смотри…

Она подвела его к столу и показала на увядшую кувшинку. Цветок оказался невзрачным, на длинном вялом стебле. Трудно было представить, что такая безделица могла привести царственную Варвару Несторовну в ужас.

– Я отвез госпожу Неделину домой, – сказал Рихард. – Она была пьяна, пришлось довести ее до квартиры. Потом я решил вернуться сюда.

– Кто открыл вам дверь? – уточнил сыщик.

– Домработница.

Всеслав кивнул и бегло осмотрел кабинет: ничего подозрительного, кроме рокового цветка, он не обнаружил.

– Откуда лотос? – делая ударение на названии цветка, спросил он Владина.

– Из нашей теплицы, наверное. Саша разводит как раз такие, мелкие… но и они не хотят расти как следует.

– Да уж… – развел руками Смирнов. – Это не вы принесли сюда цветок?

– Я? Зачем? – удивился Рихард.

– Ну… для Варвары Несторовны. Сюрприз!

Второй инструктор по восточным боевым искусствам негодующе фыркнул.

– Подобные сюрпризы – не по моей части, – возмутился он. – Я вялые кувшинки дамам не преподношу. Тем более Варваре Несторовне. Ей они и без того надоели! Уборщицы после праздника целую охапку вынесли на помойку.

– Кто же принес цветок?

– Откуда мне знать?! Постойте-ка… – Владин нахмурился, потирая затылок. – Кажется, однажды я уже видел цветок на ее столе… Когда же это было? А! За пару дней до церемонии. Я зашел поговорить, но Варвара Несторовна еще не пришла. А цветок уже лежал… Это меня удивило.

– Почему?

– Не знаю… Она любит, чтобы на столе не было ничего лишнего. Уборщица должна была бы убрать цветок или поставить его в воду.

– Значит, до вас в кабинете уже кто-то успел побывать?

Рихард пожал плечами.

– Вообще-то я пришел рано, хотя… наверное, кто-то мог зайти и оставить цветок. Уборщицы, охранники, садовник… Скоков, наконец. Он в тот день тоже явился ни свет ни заря. Перед праздником было много хлопот.

– Могли это сделать клиентки?

– Нет, – уверенно сказал Владин. – Салон открывается для посетителей в восемь утра, а я пришел немного раньше. Нет, посторонние войти в кабинет не могли.

– Спасибо… – задумчиво пробормотал Смирнов. – Так я и предполагал. Идем, Ева!

Они попрощались с Рихардом и поспешили к машине. Ева с трудом дождалась, пока они отъехали.

– Варвара Несторовна жутко испугалась! – затараторила она, глядя на сыщика огромными чуть раскосыми глазами. – Она на грани нервного срыва! Знаешь, что она мне сказала? Вчера, поздно вечером снова появлялся призрак… она его видела… в окне.

– Кто видел?

– Неделина! Ты что, не слушаешь меня? – рассердилась Ева. – Вчера она видела «красную танцовщицу» в окне! А сегодня утром нашла на столе этот цветок. Тут у любого нервы сдадут.

– Кто-нибудь еще видел привидение?

– Не знаю. Нет, наверное… Только Варвара Несторовна.

– Так я и предполагал, – повторил сыщик сказанную Рихарду фразу.

– Ты ей не веришь? – удивилась Ева. – Но почему? Если бы ты ее видел… Она была просто вне себя, бормотала что-то о безумии, о смерти… Ужас!

Некоторое время они молчали. Смирнов смотрел на дорогу, а Ева беспокойно ерзала на сиденье. Ее терзали смутные догадки, которыми она не решалась поделиться с сыщиком.

– Странно получается… – все же заговорила она. – Все сходится на Неделиной. Историю с привидением она придумала…

– Не она, – перебил Всеслав.

– Допустим. Но Варвара Несторовна ее осуществила – это раз! Два – цветки с оторванными лепестками появляются не у кого-нибудь, а у нее на столе. Три – убитая Лужина оказывается любовницей ее супруга. Четыре – орудие убийства находит у себя в сумочке опять же Неделина. Тебе не кажется, что слишком многое указывает на Варвару Несторовну?

– Кажется. И это неспроста.

Ева снова замолчала, что-то обдумывая. Всеслав искоса бросал на нее взгляды, любуясь красивой линией ее профиля, сосредоточенно поджатыми пухлыми губками.

– Не смотри так, – улыбнулась Ева. – Ты мешаешь мне размышлять.

Всеслав засмеялся. Потом рассказал ей об Ильине, а напоследок – о трупе в гробу, обнаруженном прошлой весной бригадой ремонтников.

– Девяносто процентов из ста, что это Губанова, – сказал он. – Нужно бы провести опознание, но кто этим будет заниматься? Труп похоронен как неизвестный, так что…

– А-а-а! – воскликнула Ева. – Если Зинаида мертва… получается, призрак-то настоящий?! Открой окно. Мне сейчас дурно станет!

Смирнов приоткрыл окно с ее стороны, и ворвавшийся свежий ветер растрепал волосы Евы.

– Когда, ты говоришь, Неделина видела «красную танцовщицу»? – спросил он.

– Вчера… поздним вечером, было уже темно…

Сыщик почувствовал, что разгадка где-то рядом… вот-вот все встанет на свои места.

– «Оно приходит в темноте», – передразнил он Еву. – Есть ангелы светлые… Есть ангелы черные. Черные ангелы появляются ночью… они живут по своим законам…

– Прекрати! – вспыхнула она. – Ты нарочно меня пугаешь! Я и так боюсь…

Господин Смирнов замолчал. Он не проронил ни слова, пока они не приехали к дому и не вошли в квартиру. Ева с наслаждением сбросила босоножки, прошла в комнату – и тут же оказалась на руках у Славки. Он подхватил ее, крепко сжал и закружил, напевая: «Оно приходит в темноте… Оно приходит в темноте…»

– Пусти… – вяло отбивалась Ева. – Ты с ума сошел.

– Не я! – весело возразил Смирнов. – Кто-то другой! Впрочем, ты права – я сошел с ума от любви.

Они упали на диван и начали целоваться. Потом пошли ужинать.

– Тебе не страшно будет спать одной? – как бы между прочим спросил Всеслав. – Призраки… черные ангелы… Беззащитной женщине нужен рядом верный рыцарь, чтобы охранять ее от всякой нечисти!

Ева промолчала. Ее глаза блестели, и хотелось, чтобы Славка взял ее руку в свою.

Абажур бросал на стены и потолок полосы света и тени. Густая синяя тьма стояла за открытым окном, где-то внизу, в кустах, громко трещал сверчок…

– Мне нужно будет уехать на пару дней, – неожиданно сказал Смирнов. – Только не спрашивай куда.

* * *

Иван Данилович старался с головой уйти в работу, чтобы не думать о себе, о Варваре и об убитой Ольге. Смерть любовницы произвела на него куда меньшее впечатление, чем размолвка с женой. Даже то, что его заподозрили в убийстве, не пугало господина Неделина так, как пугало нарастающее отчуждение Варвары Несторовны.

– Пап, вы поссорились с мамой? – спросил за завтраком сын Максим.

– С чего ты взял? – сделал недоумевающий вид Неделин.

– Не разговариваете, спите в разных комнатах… я же вижу.

Иван Данилович пожалел, что заранее не придумал объяснения.

– Мы устаем на работе, – сказал он, понимая, как неубедительно это звучит. Будто бы раньше ни он, ни Варя не работали, а прохлаждались. – И вообще, какое твое дело?

Сын обиженно посмотрел на него и встал из-за стола.

– Никакого! Пока, предок…

Раньше подобное обращение к отцу не осталось бы незамеченным, но сейчас такая мелочь не могла задеть господина Неделина. У него был гораздо более серьезный повод для раздумий. Позавчера Варвара Несторовна явилась домой далеко за полночь – он места себе не находил, придумывая страшные объяснения ее отсутствия, а она прошла мимо него молча, заперлась в ванной и час плескалась. Потом отправилась в спальню, не удосужившись сказать мужу хоть пару слов. Ей стало наплевать на него, как будто он не живой человек, а стул какой-то. Она даже не интересовалась его здоровьем! А Иван Данилович опять чувствовал себя неважно: прихватывало сердце, мучила бессонница.

Вчера Варенька и вовсе явилась домой пьяная, еле добрела до кровати, свалилась и заснула одетая. Он увидел разбросанные в холле ее туфли, наклонился, поднял их и аккуратно поставил на полочку у вешалки, потом прошел по коридору к открытым дверям спальни… Жена спала, раскинувшись, в платье из темно-лилового шелка; задравшийся подол высоко открывал ее красивые полные ноги, гладкие, без единого волоска, с накрашенными розовым лаком ногтями. Ему захотелось подойти, обхватить ее белую, длинную шею, сдавить ее до хруста, до раздробления нежных позвонков… О, с каким наслаждением, с какой отрадой он задушил бы ее!

Затаив дыхание, Иван Данилович подошел к жене, наклонился, улавливая запах коньяка и ее духов, и поцеловал в открытый вырез платья. Она не шелохнулась… Что ей его поцелуи! Воображение Неделина представило иную картину – в спальню прокрадывается молодой любовник, Варенька просыпается, тянется к нему, и они…

Иван Данилович отпрянул, чувствуя, как часто затрепыхалось сердце, перехватило дыхание. Так он умрет, пожалуй, оставив свою пленительную, роскошную супругу богатой и соблазнительной вдовушкой. О нет!

Он выскочил из спальни как ошпаренный, хватаясь за сердце, плюхнулся на диван в холле и долго сидел, задыхаясь, стараясь унять острую боль в груди.

Хуже всего было то, что он даже не мог устроить Варваре Несторовне скандал, призвать ее к ответу, поставить на место! Он сам дал ей повод вести себя подобным образом. Он изменил ей… Так-то, пусть знает!

От мучительных вспышек ревности и негодования Неделин переходил к отчаянию и апатии. Жизнь казалась ему адским пеклом, в котором он медленно зажаривался. Его бизнес уже не мог заменить ему все остальное. Налаженное дело шло своим чередом, деньги зарабатывались, и, так как у Неделиных все было устроено, тратить их оказывалось некуда. Иван Данилович хотел купить Вареньке машину, но она отказалась. Ее запросы вполне удовлетворяли доходы, получаемые от салона, и деньги, которые Неделин перечислял ей на счет, начали накапливаться там. Ювелирные украшения, до коих Варенька оказалась великая охотница, тоже отчего-то перестали ее радовать. Она равнодушно перебирала серьги, колье и браслеты, откладывала их в сторону и надевала бижутерию с большими камнями. Конечно, настоящий сапфир, рубин или изумруд такого размера был Неделину не по карману.

Что касалось его связи с Лужиной, то теперь Иван Данилович искренне удивлялся – зачем ему это понадобилось? В постели Ольга была такой же блеклой, как и в жизни. Она ни шла ни в какое сравнение с Варенькой – ни телом, ни душой.

«Зачем мне понадобилась эта бессмысленная, бесполезная и грязная возня с чужой женщиной? Я что, хотел испытать страсть, какие-то неземные ощущения с этой худой, плоской и бесцветной особой? Рассчитывая на „райское наслаждение“, я не получал даже элементарного удовольствия. Дурак! Идиот! На что я надеялся? И теперь все это так ужасно, так трагически оборвалось, все раскрылось и сделало меня жалким, ничтожным в глазах Вареньки. Если бы хоть моя любовница оказалась красавицей, какой-нибудь выдающейся личностью… артисткой, например, или деловой леди. Так нет – угораздило же связаться с массажисткой из салона собственной супруги!

Господин Неделин скрипел зубами и готов был рвать на себе волосы, что, конечно же, не способствовало его выздоровлению. Наступившее было улучшение сменилось новым обострением болезни, но Иван Данилович не хотел больше лежать. Невыносимо равнодушное поведение жены выводило его из себя, он нервничал, и сердце тут же отзывалось болью. Превозмогая слабость, господин Неделин бродил по квартире из угла в угол; потом решился идти на работу. Привычные хлопоты, знакомые лица сотрудников, а главное – положение хозяина, руководителя давали ему то ощущение власти, которое питало его задетое самолюбие, его жажду обладания.

Дома, в кругу семьи, он утратил прежнее влияние, уважение и преданность, чему сам же и поспособствовал. Он хотел досадить Вареньке, показать ей, что «не лыком шит» и что на него могут обращать внимание другие женщины. И показал! Только не очень-то она расстроилась. Наоборот, стала в позу оскорбленной владычицы и теперь не желает замечать провинившегося супруга. Получалось, что господин Неделин если кому и досадил, то – самому себе.

После того как Варвара Несторовна явилась домой в изрядном подпитии и заснула в спальне одетая, Неделин решился поговорить с ней. Он дождался, пока она встанет, сделает себе ванну с душистой пеной, вдоволь насладится купанием и выйдет, наконец, в кухню – попить минералки или крепкого чаю.

Варенька увидела его и едва заметно скривилась. Неделин списал это на состояние похмельной дурноты. Он не желал признаваться себе, что к прежнему возврата нет и не будет.

– Варя, – сказал он, стараясь не смотреть на нее. – Неужели ты так и не простишь меня? Я не любил Лужину! Это была случайная связь… каких у мужчин бывает десятки. Ты просто не знаешь! Я не собирался разводиться с тобой… Боже упаси!

– Зачем ты говоришь мне это? – спокойно спросила Варвара Несторовна, наливая себе чай.

– Как же – зачем? Я пытаюсь объясниться с тобой… Наши отношения ужасны! Так больше не может продолжаться.

– Не может…

Она пила чай, думая о чем-то своем, не касающемся ни Неделина, ни их совместной семейной жизни.

– Варя! – в отчаянии воскликнул он. – Я провинился перед тобой, да! Но это происходит почти со всеми супругами… К тому же и ты… не святая! Разве ты не мечтала все эти годы о молодом, красивом любовнике? Разве…

– В гостиной телефон звонит, – произнесла она ровным, безразличным тоном, который так возненавидел господин Неделин. – Это, наверное, тебе. Пойди возьми трубку.

Он так и застыл на полуслове с открытым ртом. Из гостиной действительно раздавались телефонные звонки. Иван Данилович молча встал и отправился к телефону.

– Господин Неделин? – спросил неприятный, приглушенный голос.

– Да, это я…

Сердце его вздрогнуло от нехорошего предчувствия.

– Ваша жена изменяет вам, – произнес голос. – Этому вопиющему бесстыдству пора положить конец. Знаете, до чего она дошла? До связи с собственным сотрудником, который намного моложе ее и к тому же женат! Они занимаются любовью прямо в салоне, в кабинете вашей супруги. Ха-ха! Так что поздравляю вас с приобретением увесистых рогов…

Приглушенный смешок был последним, что услышал Иван Данилович. Кровь сначала изо всей силы ударила ему в голову, а потом отхлынула; в глазах потемнело. Вот оно! То, чего он ждал и боялся… Ах, Варенька, Варенька! Дьяволица прекрасная, искусительница в женском обличье…

Неделин ничего не соображал от затопившей его безысходной ярости. Его праведный гнев натыкался на собственную измену жене. В чем он может обвинять ее, если сам делал то же самое? Глухое, тоскливое бешенство клокотало в нем, не находя способа излиться. Как был, в спортивном костюме и шлепанцах, Иван Данилович выскочил из квартиры, сбежал по лестнице вниз и оказался во дворе. Солнечный свет ослепил его. У подъезда стояла его машина, водитель вышел и прохаживался в отдалении, курил. Он привык подолгу ждать шефа и развлекался, как мог.

Господин Неделин, ослепленный яркостью летнего дня, оглушенный новостью, услышанной по телефону, охваченный стремлением отомстить – неизвестно, кому и за что, – еще сильнее взбесился, не застав шофера в автомобиле. Даже этой ничтожной малости – быть хозяином своей машины и своего водителя – лишила его судьба! Он, который купил эту проклятую машину и платил шоферу за то, чтобы тот возил его, вынужден метаться по двору в спортивном костюме и шлепанцах. Он не может сесть в свой собственный автомобиль и уехать отсюда прочь, куда глаза глядят!

Привычный, налаженный и обустроенный мир Ивана Даниловича переворачивался и разваливался на куски, так же, как и его измученное неравной борьбой сердце. С кем и за что боролся господин Неделин, сейчас уже стало не важно. Сейчас нужно только доказать самому себе, что хоть какая-то частичка окружающей жизни еще подчиняется ему, слушается его.

Иван Данилович с остервенением рванул на себя дверцу машины, и та… открылась. Удача вдохновила его, и он, бормоча себе под нос ругательства, уселся за руль. Давно, очень давно господин Неделин не управлял автомобилем, но кое-какие навыки остались. Сейчас он им всем покажет! Он докажет, что…

Машина рванула с места, и водитель еле успел отскочить в сторону. Он выронил сигарету и в замешательстве смотрел вслед стремительно удаляющемуся авто.

Иван Данилович ничего не видел перед собой – какая-то сплошная пелена застилала его сознание, тело наливалось тупой, неприятной болью. В один момент все вокруг него померкло, потом жарко вспыхнуло и рассыпалось на тысячи, миллионы осколков, которые серебристыми искорками летели в черноту, и вместе с ними улетал господин Неделин…

Машина резко вильнула и выскочила на встречную полосу движения; огромный грузовик на всей скорости толкнул ее… она подлетела вверх, перевернулась и упала. Но Иван Данилович ничего этого уже не видел, не чувствовал. Он самозабвенно кружился в искристой черноте, свободный, стремящийся вдаль, за мириадами этих сверкающих огоньков, где-то там, за немыслимым пределом сливающихся в одно сияющее великолепие…

Варвара Несторовна не слышала, кто и о чем говорил с ее мужем по телефону. Но когда он бросил трубку и выбежал из квартиры, она вышла на балкон и посмотрела вниз. Она видела, как Неделин выскочил во двор, судорожно оглядываясь и не замечая водителя, который курил в тени под рябиной; сел в машину и помчался прочь.

– Господи… – прошептала она, ощущая холод в груди. – Господи!

Впервые с тех пор, как она покинула родительский дом, Варвара Несторовна захотела молиться… и не смогла. Ни одного слова молитвы не вырвалось из ее сжатых губ. Она прислушалась к себе, ожидая почувствовать вину или раскаяние – ничего! Внутри нее воцарилась тяжелая, черная пустота…

Глава 27

Перед отъездом Всеслав решил все же попробовать «определиться» с Губановой – жива она или мертва? Хотя он был почти уверен в последнем, перепроверить не мешало. Толик принес ему взятые из архива фотографии неопознанного трупа и данные экспертизы.

– После обеда надо вернуть, – сказал он, пряча в карман вознаграждение. – Так что поторопись.

– Не волнуйся, вернем, – пообещал Смирнов.

Он взглянул на фото – тело, долго пролежавшее в воде, выглядело ужасно. Пожалуй, лучше привлечь к опознанию мужчин: Владина, Кутайсова или Скокова. И уж на крайний случай предъявить фотографии дамам. Валентина могла бы узнать подругу, Марианна и Варвара Несторовна тоже близко общались с танцовщицей. Если повезет, кто-нибудь из них опознает труп.

Сыщик поехал в салон. Первый, к кому он обратился, был Кутайсов. Инструктор брезгливо взял в руки фотографию, долго рассматривал, бледнея.

– Волосы похожи, – наконец выдавил он. – Такие же, как у Зинаиды, – черные, густые, средней длины. И причесаны на прямой пробор. Рост тоже вроде ее… Точно сказать не могу.

– Экспертиза обнаружила на кончиках пальцев рук трупа и под ногтями остатки красной краски, – сказал Смирнов. – Частички краски были и на ступнях. Что вы думаете об этом?

Кутайсов поник.

– Значит, она все-таки покончила с собой…

– Почему вы так решили?

– Зинаида покрывала кончики пальцев красной краской и проводила яркую линию вдоль ступни, подражая индийским танцовщицам, – объяснил Кутайсов.

– А в тот день, когда она исполняла Танец любви, ее пальцы и ступни были покрашены?

– Вы думаете, я помню? – вздохнул Кутайсов. – Наверное… Она всегда так делала.

Господин Смирнов понял, что больше может никого не спрашивать – две такие детали, как красная краска и гроб, указывали на Губанову. Без сомнений, это ее тело.

– Теперь вы больше меня не подозреваете? – с видимым облегчением спросил инструктор. – Ведь тело выкопали, чтобы окончательно установить причину смерти? Стало быть, я ни при чем.

Как ни странно, он успокоился. Судя по всему, он не убивал Губанову, иначе всполошился бы.

– Это как сказать, – покачал головой Всеслав, уходя от ответа.

Он приехал получать информацию, а не давать ее.

– Кстати! – В глазах Кутайсова промелькнуло беспокойство. – Почему вы меня спрашиваете, чей это труп? Разве это не ясно? Разве вы извлекли тело не из могилы Зины?

– Это тайна следствия, – многозначительно сказал Смирнов. – Советую вам держать язык за зубами, а не то навлечете на себя новые неприятности.

Он попрощался с Кутайсовым, оставив его в тревожном недоумении. Ничего, пусть. Это полезно!

Рихард Владин рассматривал фото спокойно, без испуга и неприязни.

– Похоже на Зинаиду, но точно сказать не могу… Волосы как будто ее, рост, кисти рук. У нее были изящные, маленькие кисти при достаточно плотном телосложении.

Второй инструктор не проявил неуместного любопытства: сам вопросов не задавал, говорил только то, о чем его спрашивали. Он полностью подтвердил слова Кутайсова о красной краске, которой Губанова красила кончики пальцев рук и ступни.

– Так принято у индийских танцовщиц, – пояснил он. – Иногда они еще добавляют круги или другие узоры на ладонях.

– Рихард, вы отвечали за безопасность на празднике? – спросил Смирнов.

– Да. Хотите обвинить меня в смерти Ольги Лужиной? Мол, как допустил? Недосмотрел… признаюсь. Но я не ожидал ничего подобного! В мои обязанности входило, чтобы никто из гостей не пострадал от электрических гирлянд, от фейерверка; чтобы временные строения оказались достаточно прочными и не обрушились – вкопанные столбы, импровизированный шатер; чтобы не случился пожар от факелов и свечей и так далее. Предотвратить убийство я не мог, потому что не знал о том, что оно готовится. Если бы знал… убрал бы ящик с инструментами в подсобку и закрыл ее на ключ. Это моя оплошность. Недоучел, каюсь.

– Можете припомнить подробности той ночи?

– Была суматоха, много работы, – неохотно заговорил Владин. – Ничего конкретного… Я старался за всем уследить, везде успеть. Мне не нравилось, что гости много пили… От нетрезвых людей можно ожидать чего угодно. В общем, я находился в напряжении.

– Когда вы заметили неладное?

– Я услышал всплеск… Перед этим уже кто-то падал в воду, но все обошлось. Водоем во дворе мелкий, однако пьяный может и в луже захлебнуться. Поэтому я поспешил на помощь. Если вы собираетесь спросить меня, что я успел заметить подозрительного, сразу скажу – ничего. Я не смотрел по сторонам, а пробирался к водоему, потом вытаскивал Ольгу. По весу и неподвижности тела я догадался, что она без сознания или мертва.

– Почему вы так подумали?

– Опыт. Я два года проработал спасателем в спецотряде МЧС. Ну… а когда мы с вами положили тело на землю, стало ясно, что Ольга мертва. – Он усмехнулся. – Вы так расспрашиваете, словно вас там не было!

– Каждый видит ситуацию по-разному, – сказал сыщик. – Я со своей точки зрения, вы – со своей.

– Поэтому вы остались у тела, а я начал смотреть по сторонам. Тут еще и свет погас, крики, толкотня… Но я заметил, как кто-то побежал в сторону салона, и устремился за ним.

– Зачем?

– Не знаю. Хотел посмотреть, кто это. Да и «Скорую помощь» надо было вызвать.

– Вы догнали неизвестного?

– Скорее – неизвестную. Нет, не догнал. По-моему, это была женщина. Во всяком случае, мне так показалось. Было темно. Я побежал в холл, к телефону, вызывать медиков – еле дозвонился, все занято и занято, а потом подошел к дверям в кабинет Варвары Несторовны.

– Это интересно, – нараспев произнес Всеслав. – Зачем, позвольте спросить?

– Не знаю, – смешался Рихард. – Может, хотел удостовериться…

– В чем?

– Понимаете, мне показалось, что к салону побежала госпожа Неделина. Она была в синем платье, очень открытом, а поверх накинула газовое покрывало с блестками… Сэта Фадеева принесла несколько штук таких покрывал, и женщины их разобрали. Днем-то солнце припекает, а ночью прохладно… вот покрывала и пригодились. Эта церемония Поклонения Лотосу – третья по счету, так что мы приобрели кое-какой опыт.

– Вы приняли неизвестную даму за Варвару Несторовну из-за такого же покрывала? – уточнил сыщик.

Господин Владин кивнул:

– И роста они были примерно одинакового. Остальное в темноте было не разглядеть… да и происходило все быстро – мелькнула высокая женская фигура, сверкнули блестки… я бросился следом. Она побежала вперед по коридору, а я – к телефону. Решил, что потом найду ее в кабинете. Я включил свет в холле и начал звонить. После этого заглядывал в кабинет, но ее там не оказалось. И вообще – то была не она. Сэта Фадеева позже мне сказала, что Варвара Несторовна не отходила от господина Неделина, у которого случился сердечный приступ. Она побежала за лекарством уже после того, как я вернулся.

Рихард говорил правду. Сыщик помнил, что инструктор куда-то отлучался, потом вернулся и помогал поддерживать порядок до приезда милиции.

– Сколько времени занял вызов «Скорой помощи»? – спросил Смирнов.

– Кажется, минут десять… у них было все время занято. Да… совсем забыл! Я же еще звонил в милицию. Потом подошел к кабинету, постучал – никто не отозвался.

– Дверь была заперта?

– Не на замок… – ответил Рихард. – Просто прикрыта. Я мог сразу войти, но подумал: вдруг она переодевается или еще что… Когда на стук не последовало никакого ответа, я заглянул внутрь. Кабинет был пуст. Я хотел обойти все помещения, но со двора начали кричать, звать… и я решил, что сейчас важнее быть там.

– Пока вы звонили по телефону, мимо вас никто не проходил?

– Нет, – покачал головой инструктор. – Но в салоне есть черный ход, и почти все окна были открыты… Если кто-то хотел незаметно выйти, ему не обязательно было идти к дверям мимо меня через холл.

– Еще один вопрос, господин Владин, – сказал сыщик. – Вы рассказали следователю то, что говорите мне?

– Он меня об этом не спрашивал.

– А если бы спросил?

– Я бы не стал ничего ему говорить. Не хочу, чтобы у Варвары Несторовны были неприятности. Сначала я молчал, чтобы не выдавать ее, а теперь молчу, потому что знаю – то была не она. Какой смысл навлекать на человека необоснованные подозрения?

– Какие подозрения? – притворно удивился Смирнов. – Мало ли кто и зачем забегал в салон? Лужину-то убили у водоема…

– Я не хотел лишний раз упоминать о Варваре Несторовне, – напряженно ответил инструктор. – Я обознался из-за накидки. Но в милиции могли мне не поверить.

– Вы понимаете, что таким образом, возможно, покрываете убийцу?

Рихард молчал, глядя мимо сыщика. Он любовался фреской «Сбор папируса» в египетском стиле.

– Мне плевать, – наконец сказал он. – Я люблю Варвару Несторовну и не причиню ей вреда, даже если Ольгу убила она! Я буду все отрицать.

– Что именно отрицать?

– Раз вы так вцепились в эту женщину, забегавшую в салон, значит… сей факт важен. Я не разбираюсь в ваших методах, но ничего, способного бросить малейшую тень на госпожу Неделину, вы от меня не добьетесь.

Смирнов выяснил все, что хотел. Сказанное Рихардом совпадало с его версией. Недоставало нескольких подробностей, но он надеялся их установить в ближайшее время.

От второго инструктора сыщик отправился к хозяйке салона. Кабинет был открыт, в нем царил идеальный порядок; в углу, на специальной подставке, курилась ароматическая палочка. Сизый дым причудливыми клубами поднимался к потолку.

– Варвара Несторовна еще не пришла, – громогласно заявил администратор, откуда ни возьмись выросший за спиной сыщика. – Она задерживается.

Смирнов посмотрел на часы. Если он будет ждать Неделину, то опоздает на поезд.

– Я зайду в другой раз, – сказал он Скокову. – Пока!

Уже когда Всеслав оказался на вокзале, ему позвонила по мобильному Варвара Несторовна.

– Умер мой муж, – глухо, тоскливо сказала она. – Вы приедете?

* * *

Кинешма встретила Смирнова моросящим дождем и свинцовой мглой. Ветер гнал по водным просторам Волги мелкие мутные волны.

Прямо с вокзала сыщик отправился в порт – слушать шум пароходов, катеров и буксиров, любоваться хмурым величием реки. Так ему лучше думалось. Он впитывал речные звуки, запахи, серые краски ненастья, уходящие за Волгу тучи… все окружение, в котором родилась и выросла госпожа Неделина, в котором любил проводить короткие отпуска ее муж. Именно здесь, у самых истоков, Всеслав надеялся найти ответы на оставшиеся вопросы. Он хотел проникнуться этим воздухом, этими ложащимися на воду туманами, этими уходящими в необозримые дали изгибами реки…

Господин Смирнов не жалел, что отказался приехать к Варваре Несторовне в связи с гибелью ее супруга. По ее словам, Неделин умер от сердечного приступа, а катастрофа случилась уже после: неуправляемый автомобиль вылетел на встречную полосу… все ясно. Убийством это никак не назовешь.

Правда, Варвара Несторовна говорила, что Ивану Даниловичу кто-то позвонил, после чего он пришел в неистовство, вылетел из квартиры, сел в машину и помчался, не разбирая дороги. Хотя у Неделина были права, его обычно возил шофер. А на сей раз разъяренный Иван Данилович сам уселся за руль. Финал этой скоростной езды оказался трагическим.

– Я уже на вокзале, – сказал сыщик в ответ на настойчивые просьбы госпожи Неделиной приехать и разобраться на месте – что же произошло. – Через пятнадцать минут отходит мой поезд. Вернусь в Москву, тогда поговорим более подробно. Как ни печально, ваш супруг мертв, ему я уже ничем помочь не смогу.

– Это лотос… – простонала Варвара Несторовна. – Я же вам говорила! Цветок – страшное предупреждение.

– Тем более стоит поскорее положить этому конец.

Всеслав был неумолим, и Неделиной ничего не оставалось, как пожелать ему доброго пути. Когда поезд тронулся, он позвонил Еве и предупредил, что вернется через пару дней.

Хорошо было вспоминать пыльную, суетливую Москву, стоя на высоком волжском берегу и слушая шорох дождя. Смирнов смотрел, как буксиры тащили вверх по реке неуклюжие баржи, теряясь в молочно-сером тумане, и как из сизых туч тянулись к воде шлейфы дождя.

Из порта он поехал в город – посмотреть на Успенский собор, на остатки здания бывшей полотняной фабрики Таланова. Ветер сбивал на мокрые тротуары листья берез. Не верилось, что эту землю топтали короткогривые, бешеные татарские кони, что не раз от жестоких набегов татар горела она. Деревеньки Сычуга тогда, наверное, еще не было. Хотя… кто знает?

До нынешней Сычуги Всеслав добирался на перекладных. Окруженная рыже-зелеными полями, деревня поразила его угрюмостью деревянных домов, мокнущих под дождем, разъезженной глинистой дорогой, сырыми заборами, огромными старыми березами с почерневшими стволами. По оврагам росли репейник, лебеда и крапива. Как в этом забытом богом месте родилась и выросла удивительная синеглазая красавица Варвара – трудно было себе представить.

– Где проживают Гольцовы? – спросил сыщик у двух встречных баб с усталыми лицами, в низко повязанных платках, в темных юбках и сапогах на босу ногу.

– Тебе каких Гольцовых-то? – спросила та, что пониже.

Смирнов задумался, как ответить. Данные, полученные им от покойного Неделина, были весьма скупы – девичья фамилия Варвары Несторовны да место рождения. И все. Невеста наотрез отказалась знакомить Ивана Даниловича со своей родней – даже слышать о ней не желала – и о себе ничего не рассказывала. Он сам полюбопытствовал, заглянул тайком в ее паспорт: выходило, что родом она из деревни Сычуга.

– Мне нужен Нестор Гольцов, – наконец сказал Всеслав. – Или его жена.

Бабы переглянулись.

– Нестор Потапыч, что ли? Дак… помер он. Годков пять как помер! А жена его, Прасковья Федоровна, того… малость не в своем уме.

– Тебя не про ум спрашивают, – одернула низенькую та, что повыше и подородней. – Неча языком зря трепать! Во-о-он их дом, Гольцовых-то, – показала она рукой. – У кривой березы.

Бабы зашагали дальше, а сыщику пришлось свернуть вправо. Он ступил в полную воды колею и выругался. Дом Гольцовых, окруженный некогда добротным, высоким забором, сейчас покосившимся, мрачно выглядывал из старого сада. Его крыша, темная от сырости, обветшала. Сразу видно – двор без хозяина.

Всеслав толкнул калитку, и та со скрипом открылась. Узкая дорожка вела к некрашеному крыльцу. Дверь в дом была приоткрыта. В просторных сенях пахло картошкой, рогожами.

– Эй, хозяйка! – крикнул Смирнов, осматриваясь.

Деревенское запущенное жилье наводило уныние.

Скрипнула дверь, и в сени из горницы вышла крепкая молодая девка, краснощекая, подпоясанная цветастым передником.

– Вам кого? – удивленно спросила она.

– Мне нужна Прасковья Федоровна Гольцова, – как можно приветливее сказал сыщик. – Могу я поговорить с ней?

– А вы кто?

– Я из Москвы, – ушел от ответа господин Смирнов.

– Деньги привезли! – обрадовалась девка. – А почему Авдотья сама не приехала? Она, часом, не захворала? Я тут с теткой Прасковьей замучилась совсем! Не в себе она, и с каждым днем ей все хуже и хуже. Лекарства нужны, а у меня деньги закончились.

Всеслав похвалил себя за предусмотрительность. Он смутно предполагал, как могут разворачиваться события в Сычуге, и захватил с собой некоторую сумму денег. Варвара Несторовна платила ему исправно и щедро, потому что была заинтересована в скорейшем исходе дела, а деньги клиента должны способствовать расследованию.

– Вот, возьмите, – сыщик протянул девке конверт с деньгами.

– Ой, да что ж мы стоим в сенях?! – спохватилась она, пряча конверт в карман передника. – Идемте в горницу. Тетка Прасковья всю ночь маялась, а к обеду задремала. Я вас накормлю, чайком напою. Промокли небось? Дождь-то зарядил – третий день льет, окаянный!

Они вошли в просторную горницу, где много места занимала русская печь. По бревенчатым стенам висели потемневшие от времени иконы. Длинный самодельный стол был чисто выскоблен, ничем не застелен. В голые окна заглядывал мокрый, запущенный сад.

– Холодновато у вас, – сказал Смирнов, поеживаясь.

Он изрядно промок и только сейчас, в этой строгой, мрачной горнице ощутил озноб. Кроссовки тоже намокли, и холод от ног поднимался вверх, вызывая легкую дрожь.

– Я сейчас печку растоплю, – засуетилась девка. – Самовар поставлю. Как там Авдотья поживает, в городе-то?

– Да ничего… нормально поживает.

Сыщик, которого девка, по всей видимости, приняла за знакомого неведомой Авдотьи, теперь должен был поддерживать эту легенду. Так он больше узнает.

– Авдотья приезжает раз в полгода, привозит деньги, – сидя на корточках у печки, говорила девка. – С тех пор как Нестор Потапыч умер, она в город подалась, на заработки. А тетку Прасковью на меня оставила. Раньше-то я управлялась, а нынче невмоготу стало.

От печки потянуло дымком; занялись оранжевым пламенем дрова, затрещали. Девка закрыла заслонку, поставила самовар и сбегала в сени за яйцами и салом.

– Вас как зовут? – спросил Всеслав.

– Нюркой, – ответила девка, смущенно опустив глаза. – Разве Авдотья не сказала?

– Торопился я, на поезд опаздывал, – напропалую врал Смирнов. – Она мне деньги сунула, адресок шепнула, и все.

– Из нее слова не вытянешь, – кивнула Нюрка. – Все тишком да молчком! Они все бирюки такие-то, Гольцовы! Тетка Прасковья, только когда умом тронулась, начала болтать без умолку. Видать, за всю жизню наговориться решила. А я слушай да ночами не спи! Страсти-то, господи!

– Какие страсти?

– Ой… она такое говорит… такое… без привычки душа мрет! – Нюрка по-деревенски обхватила голову руками, закачалась из стороны в сторону. – То про какой-то ангельский град Китеж… то про пришествие антихриста… Ужасть! Гольцовы ведь староверы. Их все деревенские стороной обходят.

– Как это – староверы? – не понял Всеслав.

– Ну… старообрядцы они, раскольники. Аль не приходилось слыхать? Страдальцы и мученики за святую веру.

Сыщик решил, что это следует осмыслить.

– Можно, я кроссовки сниму и у печки поставлю? – спросил он. – А то мне скоро обратно ехать, а они мокрые насквозь.

– Ставьте! – великодушно разрешила Нюрка. – Сейчас самовар поспеет. Вы яишню с салом будете?

– Буду.

Смирнов почувствовал, как он проголодался, когда от огромной закопченной сковородки пошел запах жареного сала. Он нарочно захватил с собой бутылку хорошей водки и теперь надеялся уговорить Нюрку выпить с ним за компанию. Авось пьяная она станет разговорчивее. Да и ему сподручнее будет расспросы вести.

– Скучно мне, – сказал он, зевая. – Давайте, Нюра, перейдем на «ты»?

– Давайте… Только я не смогу. Стесняюсь.

Ее и без того румяные щеки покраснели.

– Ну, как получится. – Он вытащил из спортивной сумки водку и поставил на стол. – Неси стаканы. Надо согреться с дождя!

Она проворно сняла ухватом с печи сковороду, водрузила на стол; нарезала хлеб, принесла миску соленых огурцов и два граненых стакана.

– Пока ты на стол собираешь, дай мне фотки поглядеть, – как бы между прочим попросил сыщик.

– Какие фотки?

Нюрка вытерла руки краем передника и села напротив гостя.

– Люблю старые фотографии, – пояснил он. – Особенно деревенские. Я изучаю фольклор, быт и обычаи приволжских деревень. Для того и приехал. Раз ты говоришь, что Гольцовы – раскольники, мне о них все разузнать надо. Это же историческое явление: старообрядцы на Волге!

Нюрка уставилась на него во все глаза.

– Нет у них никаких фоток, – с сожалением сказала она. – Они сроду не фотографировались. Это у них считалось страшным грехом – божьих тварей на бумагу переносить. Они даже новых икон не признавали, не то что фоток. Видите, какие у них образа? – Нюрка повернулась и показала на черные иконы. – Сплошь покрытые сажей и копотью, аж святых не различишь!

– Жаль… – вздохнул Всеслав.

Он хотел спросить – а как же документы? Паспорта у них были или нет? Но вовремя прикусил язык. Такая дотошность могла насторожить Нюрку, а они еще не успели выпить как следует.

– Ой! – спохватилась она. – Что же я расселась, как гусыня? Тарелки-то забыла!

Она вскочила, метнулась в угол горницы, отодвинула ситцевую занавеску и достала с полки тарелки, вилки, сахарницу и большие кружки для чая. Смирнов налил водку в стаканы.

– Ну, со свиданьицем, Нюра! Только чур – пьем до дна.

Глава 28

– Мам, я пойду?

Бледный, испуганный Максим заглянул в кухню. Он собирался идти ночевать к товарищу, который жил этажом выше. Оставаться в опустевшей квартире было невыносимо. Не то чтобы он души не чаял в отце – отношения у них складывались довольно прохладные, – а просто слишком тягостным, непонятным и страшным оказалось для его юности присутствие смерти.

Тело Ивана Даниловича увезли в морг, но это не меняло дела. В квартире поселилась смерть – она была повсюду: ощущалась в воздухе, в закрытых черным газом зеркалах, в остановленных часах, в запахе расставленных в вазах цветов, в желтых церковных свечах, в том, что мать не зажигала света и не включала телевизор, а сидела на кухне, глядя прямо перед собой сухими глазами.

– Иди, – устало сказала Варвара Несторовна.

Она не шелохнулась, когда хлопнула входная дверь. Смерть Неделина открыла для нее всю полноту и глубину ее одиночества. Ни одна из соседок не пришла к ней посидеть, поплакать, разделить свалившееся несчастье. Ни одна подруга не позвонила, не предложила приехать, переночевать… Варвара Несторовна никого не винила, ни на кого не обижалась: с соседями она сама не водилась, подруг у нее не было. Приятельниц, знакомых и сотрудников она привыкла держать на расстоянии.

Узнав о гибели Неделина, приезжал коммерческий директор его фирмы, говорил ненужные, заученные фразы, обещал помощь.

– Вы не волнуйтесь, Варвара Несторовна, – отводя глаза, бормотал он. – Мы все сами сделаем. Я уже отдал распоряжения, обо всем договорился. И кафе заказал.

Она молча стояла, смотрела, как он то вынимает, то засовывает руки в карманы. Черное платье из французского гипюра удивительно шло к ее побледневшему лицу, синим глазам. Коммерческий директор потому и отводил взор, что в нем сквозило неподобающее случаю восхищение.

Чуть погодя позвонил из салона администратор Скоков, неуклюже выражал соболезнования, предлагал свои услуги. Варвара Несторовна отказалась.

И теперь она сидела на кухне одна-одинешенька, смотрела на желтое пламя свечи, пытаясь ощутить себя вдовой. Вся ее жизнь с Неделиным должна была пройти перед нею, но ничего подобного не происходило. Упорно приходили на ум его ухаживания в Кинешме, его путаные, судорожные объяснения в любви, поспешная женитьба… и сразу память перекидывалась на рождение сына, на то, как Иван приехал забирать ее из роддома – на новой машине, с огромным, роскошным букетом роз. В коридоре выглядывали из окон другие женщины, завистливо перешептывались…

Больше ничего из совместно прожитых лет не вспоминалось. Словно их и не было. Потрескивая, оплывала свеча… жуть подкрадывалась из темных углов.

Варваре Несторовне стало не по себе. Одиночество окружало ее с детства, когда она просыпалась в темном, мрачном доме, слушая, как где-то на реке гудит пароход, уплывает к светлым, шумным городам, в другую, веселую и недоступную ей, Варьке, жизнь. Как она мечтала, стремилась в эту жизнь… а вон как все обернулось!

– Богатое воображение до добра не доведет… всякая выдумка – от беса, не от бога… Дьявольские прельщения!

Кто же говорил ей это? Отец или мать?

Госпожа Неделина положила голову на руки, закрыла глаза и незаметно задремала. Ей снились глинистые волжские берега, туманы над водой, почерневшая рубленая церквушка на косогоре. Туда Варьке ходить было нельзя: запретили строго-настрого.

– Убью, если узнаю! – дико вращая глазами, пугал отец. – То не божьи слуги, то – отступники, впавшие в ересь! Предали веру, и исчезла из мира благодать…

Она поверила. На стене, напротив ее кровати, висела репродукция картины Сурикова «Боярыня Морозова».[3] Отец ездил в город по каким-то делам и привез картину.

– Сие не лики бесовские, – приговаривал он, вешая «Боярыню» на вбитый гвоздь. – Сие сестра наша, мученица за истинную веру! Пущай висит тута, а ты гляди!

Варя боялась одержимых, исступленных глаз боярыни Морозовой, всего ее горящего фанатичным огнем лица. Такая испепелила бы, сама, не дрогнув, взошла бы на костер и других бы за собой увлекла.

– Жертвовать надобно… – бормотал отец, толкая мать на колени. – Да не прилюдно, напоказ, а один на один с богом! Мы свой обет, Прасковья, еще не исполнили.

Черные, бездонные глаза боярыни впились в Вареньку, присосались к ней и долго ее преследовали. Вот и сейчас загорелись они над ней, заполыхали жертвенным огнем… выполз из глазниц, перевиваясь золотыми кольцами, змей-искуситель, «зело прекрасный», грянулся об землю и превратился в Рихарда – молодого, страстного, – потянулся ее обнять… «Плати за грехи свои… – зашептал горячо, приникая губами к ее уху. – Не скупись, Варюшка, душа моя ненаглядная! Грех-то сладок, да расплата больно страшна. Глаза твои ведут к смерти… и стези твои к мертвецам…» И зазвенели заполошно колокола славного града Китежа, разгорелись кровавым заревом костры, пожирающие грешников… все смешалось в жарком адском пламени…

– Аа-а-аа-а-а! А-а-а! – закричала Варвара Несторовна и… проснулась.

Оглянулась в смятении – сидит она в своей кухне, на диванчике, опершись руками о стол, а не горит в геенне огненной, как во сне привиделось. И не колокола то звенят, а разрывается в холле телефон.

Еле-еле поднялась она, встала и на ватных ногах побрела к телефону. Звонил Рихард.

– Может, мне приехать? – спросил он. – Побыть с тобой до утра?

– Во всем я виновата, – сказала она, все еще находясь под влиянием сна. – Сначала Зина… потом Лужина, Иван… мертвецы… Мертвецы! Кто следующий?..

Ее лицо горело, тело сотрясала крупная дрожь.

– Что с тобой? – испугался Рихард.

Варвара Несторовна провела рукой по лбу – он был горяч и влажен от испарины, черные завитки волос прилипли к вискам.

– У меня, кажется, температура… Мне плохо! Я боюсь…

– Через полчаса я буду у тебя.

– Нет! – вскрикнула она. – Нет… Это… неприлично. Умер мой муж… И ты… Тебе нельзя быть здесь.

Рихард согласился, что она права.

– Я позвоню Марианне, – предложил он. – И привезу ее. Она все-таки врач.

– Нет… не надо. Я сама.

Неделина заплакала.

– Не бойся, я не буду подниматься в квартиру, – успокоил ее Владин. – Только привезу Марианну, удостоверюсь, что у вас все в порядке, и уеду домой.

У Варвары Несторовны потемнело в глазах. Она выронила телефонную трубку и мягко, вяло осела, опустилась на пол.

Приехавшая Былинская долго звонила, потом толкнула дверь, которую, уходя, забыл закрыть на замок Максим, вошла в темноту и запах перегоревших свечей, нашла выключатель… Яркий электрический свет ударил в глаза. Посреди холла у телефона лежала Неделина. Марианна, внутренне холодея, опустилась на корточки рядом с ней. Варвара Несторовна была жива, но без сознания, она вся горела.

Марианна позвонила на мобильный Рихарду, который ждал внизу в такси.

– У нее жар, беспамятство… – объяснила докторша. – Скорее всего нервное. Это бывает. «Скорую» вызывать не буду, думаю, сами справимся.

– Если что, звони.

Марианна положила трубку и занялась хозяйкой квартиры. Ей удалось привести Неделину в чувство, уложить в постель. Через полчаса она уже спала, беспокойно вздрагивая во сне.

Госпожа Былинская устроилась рядом, в мягком кресле, и задремала. Сквозь дрему ей вспоминался нищий – как они стояли под проливным дождем и смотрели друг на друга.

– Я буду предан тебе душой и телом, – говорил он. – Все мое – твое. Только полюби меня! Если решишься, приходи через неделю на это же самое место в это же самое время. Я буду ждать! Если ты не придешь… чудовище так и не превратится в принца.

«О чем он говорил?» – засыпая, думала Марианна.

Каждый вечер, ложась в постель, она вспоминала его слова и его глаза. По сути дела, этот попрошайка оказался единственным мужчиной, готовым ради нее на все, что угодно. Она была дорога ему – просто так, сама по себе. Он поджидал ее у ворот, не обижался на ее резкости, не ставил ей никаких условий, ничего от нее не требовал, кроме душевного тепла. Смешно сказать! «Все мое – твое». Легко предлагать все, ничего не имея.

«А что я могу предложить ему?» – пришло в голову Марианне.

Этот вопрос перевернул ее внутренний мир, заставил посмотреть на все, что ее окружало, сквозь призму любви, которой у нее никогда не было. «Принцы» безжалостно обращались с ней, ничего не предлагая, кроме совместного времяпрепровождения и постели. О чувствах речь не шла. Ни разу… Может быть, только самый первый ее жених-мотоциклист намекал на нечто подобное, но робко, а потом и он передумал.

Варвара Несторовна застонала во сне, и Марианна очнулась. Оказывается, она размышляла в полудреме!

В квартире Неделиных стояла тишина. Не шли часы, не капала вода из кранов, из-за плотно закрытых окон не доносилось ни звука. Только стоны и тяжелое дыхание Варвары Несторовны нарушали эту неестественно вязкую, мертвую тишину.

Дремота смежила веки Марианны и сменила тишину квартиры шумом того дождя, под которым попрошайка признавался ей в любви. Это был самый прекрасный, звонкий, ясный и нежный дождь в ее жизни…

– Одинокий Утес… – прошептала Марианна, замирая на грани яви и забытья.

* * *

Нюрка смотрела на приезжего москвича веселыми пьяными глазами. Пока Прасковья Гольцова спала, они успели прилично набраться. Хорошо, что яиц девка не пожалела, разбила в сковороду штук десять – ешь досыта! А то без закуски выпитая водка ударила бы в голову как следует.

– А почему ты не работаешь? – заплетающимся языком спросил господин Смирнов. – Разве тебе интересно за больной бабкой ухаживать?

Он разыгрывал пьяного, чтобы Нюрка совсем уж перестала его опасаться.

– Какой там интерес?! – махнула она рукой. – Только в деревне другой работы нету, а за бабку мне Авдотья платит.

Сыщика подмывало спросить, кто же такая эта Авдотья, но он сдерживался. Такой вопрос сразу вызовет у Нюрки подозрения. Авось сама проболтается.

– Расскажи мне о староверах, – попросил он.

– Так я ничегошеньки не знаю… У нас в деревне из раскольников одни Гольцовы и были! Моя бабушка сказывала, будто они ни церкви, ни батюшек, ни икон, ни обрядов наших не признают. У них все по-своему. И крестются они двумя перстами… Вот и все.

– Ты Нестора Потапыча при жизни знала?

– Чуток, – вздохнула Нюрка. – Он старый совсем лютый стал, так глазищами и зыркал – не подходи! Их двор люди стороной обходили.

– Почему?

– Боялись. Тетка Прасковья и раньше малость не в себе была – все молчала, как пришибленная. А Нестор Потапыч на всех кидался, «нечистой силой» обзывал и «антихристовым отродьем». Да от них родная дочь сбежала! Запамятовала, как ее звали-то… и остались они с Дуськой… Авдотьей то есть. Потом и она в город подалась. Видать, совсем невмоготу стало.

– А куда дочь сбежала? – машинально спросил он, думая о другом.

Что-то в словах Нюрки промелькнуло такое… Всеслав не успел сообразить. И теперь пытался поймать ускользающую догадку.

– Да кто ж ее знает, – пьяно качнула головой Нюрка. – Небось адреса-то не оставила!

– И что, Гольцовы не стали ее искать?

– Может, искали… только поди найди ее! Я тогда маленькая была, что меня спрашивать? Вам бы с моей бабушкой поговорить… она много чего помнила! Жаль, померла она прошлой весной. В деревне стариков почти не осталось – кто поумирал, кого дети в город забрали, одна тетка Прасковья да дед Митрофан.

– А могу я с ним поговорить? – без особой надежды спросил сыщик.

– Отчего ж, можно… – соловея от водки и обильной еды, кивнула Нюрка. – Только он глухой, дед Митрофан, и зубы у него все выпали – начнет шамкать, слова не разберешь.

Из соседней комнаты раздался протяжный вой. Двери не было, и проем закрывала темная ситцевая занавеска.

– Ой, тетку разбудили! – всполошилась Нюрка. – Теперь она так-то выть и будет, скаженная! Пойду погляжу.

– Я с тобой, – вызвался в помощники заезжий гость.

На самом деле ему хотелось посмотреть на Гольцову, а если повезет, и побеседовать с ней. Хотя, судя по звукам, которые она издавала, надежды на это было мало.

Мать Варвары Несторовны представляла собой жалкое зрелище – косматая седая старуха в темном платье сидела на застеленной лоскутными одеялами кровати, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и завывая. Ее мутные глаза уставились в одну точку, рот перекосился.

– Видите, жуть какая? – шепнула Нюрка, оглядываясь на сыщика. – К вытью я уже привыкла. Лишь бы она не бормотала всякий бред! Как начнет про обряд или обет какой-то орать… хоть из дому беги! Мол, не успела она чего-то, и теперь ей прямая дорога в ад. Ада она шибко боится… кричит истошным голосом и руками размахивает… чертей разгоняет. Я бы нипочем не согласилась сидеть с ней, да деньги нужны.

– Ладно, пошли, – вздохнул Всеслав.

Он убедился, что разговора с Гольцовой не получится.

– А-а-а! – взвыла бабка на новый лад, когда они вернулись за стол.

– Налейте мне чуток, – сказала Нюрка. – А то мочи нет слушать это!

Они еще немного посидели, но разговор не клеился. Завывания Прасковьи действовали на нервы.

– Пойду пройдусь по деревне, – сказал господин Смирнов, следуя роли собирателя фольклора. – С людьми поговорю. Я над рекой, на холме, старинную церквушку видел, хочу туда заглянуть.

– Ой! – хлопнула себя по лбу Нюрка. – Как же я про отца Серафима-то запамятовала?! Он у нас в деревне самый старший, годков под восемьдесят ему будет. А ум чистый, ясный, как у молодого. Вы его и про раскольников, и про обычаи расспросите. Лучше отца Серафима никто вам не расскажет.

Смирнов воспрянул духом. Его утомительная поездка в Сычугу не должна оказаться бесполезной!

Кроссовки еще не совсем высохли, но прогрелись у печки, и можно было в них идти. Из сеней пахнуло сыростью, холодом. Сыщик вышел на крыльцо, с облегчением вдохнул полной грудью. Дом Гольцовых – затхлый, угрюмый – производил угнетающее впечатление. Как эта бедная Нюрка проводит там целые дни?

Скорым шагом он вышел на окраину деревни, поднялся на холм к маленькой рубленой церкви из почерневших сосновых бревен. Нагнулся, входя внутрь, в пропахший ладаном и свечами полумрак. Храм был пуст.

– Отец Серафим?! – громко позвал господин Смирнов.

Скрипнула темная дверь в углу, и в нее протиснулся сухонький, седенький батюшка с лицом вещего старца.

– В храме негоже голос повышать… – прошелестел он, не осуждающе, а ласково, заботливо, как говорят с тяжелобольными и малыми детьми. – Что вас привело сюда, сын мой? Какая нужда?

– Меня интересует семья Гольцовых. Вы можете рассказать все, что знаете о них?

Батюшка долго, изучающе смотрел на Всеслава, принимая какое-то решение. Удовлетворенный увиденным, он кивнул белой как лунь головой.

– Идемте, сын мой.

Они устроились в крошечном помещении, где хранились одеяния священнослужителей, церковная утварь, свечи, дрова для печи.

– Печку-то мы редко разжигаем, – пояснил отец Серафим. – Только по большим праздникам да в разгар зимы. Ветхая она стала. И храм обветшал.

Рассуждения старика о состоянии церквушки господин Смирнов пропустил мимо ушей. Не утерпел, повторил вопрос:

– Что вы знаете о Гольцовых?

– Все, – просто сказал отец Серафим. – Спрашивайте, сын мой.

Всеслав растерялся. Если бы он знал, что именно его интересует! Ах да… Авдотья!

– Кто такая Авдотья? – выпалил он.

– Авдотья? – удивился батюшка. – Дочь Гольцовых.

Смирнов не понял.

– Вторая, что ли? Ну… то есть младшая? Или старшая?

– Родная дочь у них только одна, – ответил отец Серафим. – Авдотья Несторовна Гольцова. Правда, по паспорту она Евдокия.

– Как?! – опешил Всеслав. – Вы ничего не путаете?

– Думаете, отец Серафим из ума выжил? – добродушно улыбнулся священник. – Ничего я не путаю, молодой человек. Нестор Потапыч – царствие ему небесное! – умер; супруга его, Прасковья Федоровна, лишилась рассудка – так что тоже как бы умерла для мира. Выходит, тайну хранить более незачем. Поэтому я и согласился говорить с вами. Вы ведь небось из большого города в нашу глухомань приехали? Значит, привело вас сюда нечто важное. По пустякам в такую даль никто не потащится. Верно я рассуждаю?

– Верно… – Сыщик не знал, что и думать. – А… как же Варвара? Варвара Несторовна Гольцова?

– Варька-то? Красавица… – вздохнул отец Серафим. – Хороша девка! И в кого уродилась такая? Дьявольская ее прелесть или ангельская – не мне судить. А только с ума она свести ох как может! Любого мужчину, даже такого праведного, как покойный Нестор Гольцов.

– На что вы намекаете?

– Ладно, тогда по порядку, – кивнул священник. – Варвара дочерью приходилась Прасковье Федоровне, а отец у нее был другой, не Гольцов. Случился грех по молодости… Прасковья была баба пригожая, смирная, богобоязненная, да не спасло это ее. Приехал к нам в деревню агроном: красивый парень – чуб завитой, глаза синие, на гармошке играет – заслушаешься! Как у них с Прасковьей дело сладилось, никто про то не ведает. Только недолго задержался у нас агроном этот: заскучал, запил – и обратно в город подался. А Прасковью бросил. Она и без того в девках засиделась, а тут еще и такой… конфуз. Прибежала она ко мне… сама не своя… упала в ноги и давай голосить: так, мол, и так… беременна я, ребенка жду. Что делать? В деревне тогда это позором считалось страшным. Хотела Прасковья от ребенка избавиться, но я ее отговорил. Очень она переживала. Думаю, уже в то время безумие ее зародилось. Ну… живота еще видно не было, отдали ее родители молчком за Нестора Гольцова. Он из раскольников был, суровый мужик, свирепый даже – но тут уж выбирать не приходилось. Стали они жить. Гольцов жену в свою веру обратил, а вскоре у молодых ребеночек родился, на три месяца раньше срока. Скандал был… не приведи господи! Как Гольцов жену свою бил… смертным боем. Если бы не люди – убил бы! Девочку он с рождения возненавидел. А она, будто назло, росла и расцветала, как роза. Такая краса – на всю деревню загляденье. Ох и лютовал Нестор Потапыч, ох и бесился! Прасковью со свету сживал за Варьку. И заставил ее дать обет – принести «семя антихристово» в жертву богу. Уж как он это собирался сделать, не знаю, а только твердил на каждом углу: «Душу загублю, если не пожертвую дочерью Варварой святой вере!» Какая она ему дочь – люди догадывались, шептались по углам, а он пуще ярился, багровел от злости. Господь нас разными способами испытывает, вот и Гольцову послал испытание. От ненависти до любви – один шаг! Подросла Варька, распустилась диковинным цветком. И возлюбил Нестор неродную дочь, воспылал к ней греховной страстью, да так, что не мог сам с собой совладать. Гольцовы держались особняком, глаз на люди лишний раз не казали, а все одно – шила в мешке не утаишь: пошли слухи, будто Прасковья застала мужа в сараюшке с дочерью Варварой. Было что меж ними аль нет, точно не скажу, не знаю. Говорили еще, будто Нестор Потапыч хотел Варьку топором порубать за соблазн. А может, это он так в жертву ее чуть не принес…

– Ужас! – выдохнул Всеслав. – Средневековье какое-то!

Отец Серафим закрыл глаза и перекрестился.

– Не допустил господь смертоубийства… отвел. А потом Варька сбежала. Школу закончила, и… только ее и видели! Нестор Потапыч почернел весь, иссох. Жену бил каждый день, хотел на ней за Варьку отыграться. Ну, и проклинал, обвинял Прасковью, что теперь не будет ему искупления, раз они обет не исполнили, что из-за жениного греха не попадет душа его в благость и свет града Китежа.

– А при чем тут Китеж? – спросил сыщик. – Это что, раскольничий рай?

– Вроде того.

– А родная дочь Гольцовых как жила?

– Авдотья-то? Незаметно жила, тихо. Она родилась через пять лет после Варвары и… потерялась в ее красоте. Были они сестрами по матери, но совершенно не похожими друг на друга. Одна как яркая звезда, а вторая – как бледная тень. Родную дочь Гольцовы лелеяли, возлагали на нее большие надежды. Но она ни внешностью, ни умом не удалась. Училась кое-как, замуж не вышла, нигде не работала – только молилась с утра до вечера да поклоны била. А как схоронили Нестора Потапыча – в неделю собралась и уехала. Куда, зачем? Никому не сказала. Прасковья, может, и знала, но помалкивала. Сначала-то она обходилась, пока здоровье позволяло, хозяйство вела: огород, скотину обихаживала. А потом заговариваться стала, память потеряла… Авдотья приехала, поглядела на мать – и договорилась с Нюркой, чтобы та за старухой присматривала. А сама не вернулась, нет. Видно, что-то держит ее в городе. Крепко держит…

Еще много чего рассказал Всеславу отец Серафим под однообразный шорох дождя и сонное жужжание мух под низким потолком.

Сыщик вышел из церквушки, поглядел с косогора на долину, в которой, плавно изгибаясь, текла река. Дождь перестал. Холодный, пронизывающий ветер гнул березы, рвал с них мокрые листья. Справа была видна деревенская дорога с глинистыми колеями, полными воды. По дороге пастух гнал стадо понурых коров.

– Пора уезжать, – вслух произнес Смирнов. – В Сычуге мне больше делать нечего.

Глава 29

После деревни Москва показалась Всеславу центром вселенной – шумная, яркая, полная солнца и движения. Он купил шоколадное мороженое с орехами, шел по тротуару, любуясь стайками молоденьких девушек в джинсах, в коротких юбках, вспоминая Сычугу, как дурной сон. Бывают же такие мрачные места на земле!

Впрочем, ему просто с погодой не повезло. Возможно, в теплый солнечный день деревня выглядит иначе – очень даже живописно: домики, утопающие в садах, тихая река, камыш, рыбалка, ясный месяц, мычание стада по вечерам…

Господин Смирнов сел на лавочку, доел мороженое, выбросил обертку в урну. Нет, идиллическая картина никак не связывалась в его сознании с Сычугой. Одно название чего стоит! Он вспомнил высокий деревянный забор вокруг дома Гольцовых – почерневшего, угрюмого – и содрогнулся. В таких стенах бог знает что может родиться в подавленном воображении человека. Несвобода порождает монстров…

Сыщик встал и легко зашагал к метро. Ева, наверное, заждалась его.

Она открыла дверь – светлая, улыбающаяся, в шелковых шароварах цвета дыни – и повисла у него на шее. Вот оно, счастье! Не надо его искать за тридевять земель!

– Где ты был? – спросила она, накрывая на стол.

– Далеко… в царстве Мрака и Бесов. Знаешь, как оно называется? Мракобесие!

И сам удивился точности сравнения.

– Бесы тебя не одолели? – в тон ему спросила Ева.

– Надеюсь, что нет.

Она приготовила вареники с мясом, салат и клубничный пирог. Смирнов наелся, напился кофе и только потом спросил:

– А какие у вас тут новости, в Шемаханском царстве?

– Муж Неделиной умер, – сразу погрустнела Ева. – Вчера похоронили. «Прекрасная валькирия» в трауре. Но это ее не портит, скорее наоборот. Безутешная вдова так ослепительно хороша в черном, что люди глаза отводят.

– Совсем безутешная?

– Ну… не совсем. Утешителей хватает. Коммерческий директор ее супруга покойного так и вился вокруг вдовы, так и стелился! Скоков тоже из кожи вон лез, норовил то ручку подать, то платочек – царственные слезки вытирать. Да и Рихард Владин… хоть он откровенно с объятиями и лобызаниями не лез – глаз с Варвары Несторовны не сводил.

– Еще бы… – пробормотал Всеслав, погруженный в свои думы. – Погоди-ка, я один звоночек сделаю.

Он посмотрел на часы и набрал номер рабочего телефона Толика. Тот оказался на месте.

– Каковы обстоятельства смерти Неделина? – сразу после приветствия спросил Смирнов. – Вы проверили?

– Там все чисто, – с сожалением ответил милиционер. – У него случился инфаркт прямо за рулем. Так что убийство вдове не пришьешь.

– Почему именно вдове?

– А кому еще это выгодно? – усмехнулся Толик. – Перед тем как Неделин вышел во двор и сел в машину, они были дома одни. Правда, Неделина утверждает, что ее супругу кто-то позвонил, а после этого, дескать, он как с цепи сорвался. Но это она себя выгораживает, точно! Наверное, поскандалили, а у него сердце больное, вот и не выдержало.

– Откуда был звонок, установили?

– Да зачем возиться? – удивился милиционер. – Смерть естественная, как ни крути.

– Тоже верно. Ладно, спасибо, Толик. Пока!

Смирнов в задумчивости опустился на диван. В принципе не так важно, откуда был звонок, сколько – кто звонил? Если Варвара Несторовна ничего не путает и Неделина взбудоражил именно звонок, то можно предположить, что… позвонил убийца! Лотос с оторванным лепестком предупреждал о третьей жертве.

– О чем ты думаешь? – спросила Ева, усаживаясь рядом. – О Неделине?

По ее тону Славка понял, что их недавняя размолвка совершенно забыта.

– Я запутался, – признался он. – Брожу вокруг да около, как кот вокруг сметаны. Чую запах, а дотянуться не могу.

– Хочешь еще кофе? – спросила Ева. – За едой иногда приходят славные мысли.

Она оказалась права. Так бывает – напряженные размышления не дают результата, а расслабление приносит искомое данное как бы само собой. Так прибой среди прочего выносит на берег обкатанный волнами драгоценный камушек. Главное – вовремя его заметить!

– Знаешь, чем меня Нюрка угощала? – неожиданно решил Смирнов поделиться впечатлениями. – Яичницей с жареным салом. Десяток яиц на такой огро-о-омной закопченной сковороде без ручки. Она ее ухватом из печи таскает. Представляешь?

– Кто такая Нюрка?

– Девушка, с которой я познакомился в одной забытой богом деревушке.

– Нюрка… – задумчиво произнесла Ева. – Это, кажется, Аня… Анна. Интересно, как из Анны получается Нюрка? Анюта, Нюта… Нюра…

– Постой-ка! – У сыщика загорелись глаза. – Как ты сказала? Нюта… Нюра…

Ева замолчала на полуслове, в недоумении уставившись на Смирнова. А он лихорадочно бормотал: «Авдотья… Авдотья… Дуня, Дунька… Евдокия, Дуся… Авдотья…»

– Что с тобой? – осторожно спросила Ева. – Ты в порядке?

– Я все понял! – завопил сыщик, вскакивая, хватая ее на руки и кружась по комнате. – Я все понял! Понял! «Оно» приходит в темноте… Ну, конечно! Разумеется! Черные ангелы любят тьму! Авдотья! «Оно» приходит в темноте…

– Да что с тобой?! – испугалась Ева. – Пусти!

Славка опустил ее на пол так же внезапно, как подхватил с дивана.

– Все! – сказал он. – Преступление раскрыто. Где моя клиентка? Где Варвара Несторовна? Мы едем к ней!

* * *

Госпожа Неделина не могла оставаться одна в своей квартире. Домработница попросила отпуск на две недели, сын Максим целыми днями пропадал у товарища, а сама Варвара Несторовна еще недостаточно окрепла после перенесенного потрясения, чтобы уехать куда-нибудь. Она решила выйти на работу. То есть попросту прийти в салон «Лотос» и побыть среди людей.

Мысль о том, что она увидится с Рихардом, была оттеснена в самый дальний уголок сознания. Ее как будто не существовало.

Звонок сыщика обрадовал госпожу Неделину. Если можно назвать радостью легкое волнение, сменившее апатию.

– Я вас жду, Всеслав Архипович, – официально ответила она на его просьбу немедленно встретиться. – У вас есть новости?

– Одна. Но весьма интересная!

Через сорок минут Всеслав и Ева вошли в кабинет хозяйки салона. В углу курилась традиционная можжевеловая палочка, только цветов в вазах не было. Неделина – похудевшая, бледная, вся в черном – смотрела на них своими невероятными синими глазами, которые казались еще больше из-за пролегших под ними теней. Царь-девица в трауре. Прекрасная до умопомрачения!

Ева скромно уселась в кресло, а сыщик устроился за столом, напротив Неделиной.

– Варвара Несторовна, – проникновенно сказал он. – Позвольте несколько вопросов.

Неделина вздохнула.

– Опять вопросы… Когда же это кончится? Ладно… приступайте.

– Вы сами набираете персонал? Я имею в виду, кто у вас в салоне занимается кадрами?

– Вообще-то я… Оформление документов – обязанность Скокова, а беседую с желающими устроиться на работу обычно я.

– У вас все работают официально, оформлены по всем правилам?

– В основном да, – кивнула Варвара Несторовна. – Кроме охранников и уборщиц. С этими людьми существует устный договор… кстати, они сами в этом заинтересованы. Налоги и все такое… вы понимаете. Эти люди работают у нас по совместительству. Вероятно, они где-то уже оформлены… А почему вас интересуют такие подробности?

– Вы лично видели их документы?

– Нет… Давайте позовем Скокова, пусть он все объяснит.

– Пока не стоит, – отказался Всеслав. – Итак, вы не видели паспортов своих охранников и уборщиц? Но их фамилии вы хотя бы знаете?

– Вероятно, Скоков видел… – растерялась Неделина. – Погодите, я попробую вспомнить фамилии. Охранники, кажется… Гущин и Попов, а уборщицы… Решетникова и Коровина.

– Кто из уборщиц работает поздним вечером или рано утром?

– Коровина… Она старательная, но такая растрепа, что Скоков разрешил ей работать с одним условием – чтобы клиенты ее не видели.

– У вас есть ее адрес? Она проживает в Москве?

– У нас обязательное условие, чтобы работники жили в Москве, – сказала Неделина, – и можно было бы в любой момент их вызвать. Адреса и телефоны у меня записаны.

Она открыла сейф, достала папку и продиктовала Смирнову адрес общежития, где проживала Коровина.

– Покажите мне помещение, в котором уборщицы переодеваются и хранят свой инвентарь, – попросил он. – Желательно без лишнего шума.

Госпожа Неделина поджала губы. Она не понимала, к чему клонит сыщик, но послушно поднялась из-за стола.

– Идемте.

– Я подожду здесь, – сказала Ева, до которой медленно доходила суть происходящего.

Смирнов в присутствии хозяйки салона, чертыхаясь, перерыл две подсобки и, конечно же, ничего не нашел.

– Она не так глупа… – пробормотал он.

– Что? – спросила Варвара Несторовна.

– Пока ничего, – зло ответил Всеслав.

Они вернулись в кабинет. Неделина больше не задавала вопросов. Она налила себе минеральной воды и выпила. Думать не было сил. Голова раскалывалась.

– Простите… мне нехорошо, – сказала она. – У вас все?

Господин Смирнов извинился за причиненное беспокойство, и они с Евой вышли во двор. Переглянулись.

– Едем к этой Коровиной! – решился Всеслав. – Авось там повезет больше.

Они молча сели в машину и всю дорогу молились, чтобы уборщица оказалась дома. Их молитвы были услышаны.

Бывшее заводское общежитие теперь использовалось для сдачи внаем комнат приезжим.

– Коровина? – долго моргала глазами дежурная. – Кажись, дома…

– Стучать будешь ты, – сказал Смирнов Еве. – Мне она не откроет. Скажешь – новая соседка. Соль попроси или спички.

Они поднялись на второй этаж, подошли к двери с номером двадцать шесть, прислушались. Тишина. Ева громко постучала.

Раздались шаркающие старушечьи шаги.

– Кто там? – спросил тусклый голос.

– Новая соседка! Вы мне коробок спичек не одолжите? Я только въехала…

За дверью стояла тишина. Видно, жиличка раздумывала, открывать или не открывать. Наконец щелкнул допотопный замок; в тот же момент сыщик сильно всем телом толкнул дверь, вламываясь внутрь и таща за собой Еву. У него не было выбора. Коровина его знала и ни за что не впустила бы. Оставалось надеяться, что она не поднимет истошного крика.

– Закрой дверь, – прошипел Смирнов Еве, отпуская ее руку.

Сам бросился мимо растерянной хозяйки к старомодному бельевому шкафу. Женщина опешила. Она оцепенела, стоя посреди убогой полупустой комнаты: кровать, шкаф и тумбочка – вот и вся мебель.

Сыщик с торжествующим возгласом вытащил из шкафа что-то красное, повернулся к дамам. Ева увидела в его руках красное сари с золотой каемкой – и все поняла. Она перевела взгляд на Коровину. Та выглядела ужасно. Помертвевшее лицо словно не имело возраста; бесцветные неприбранные волосы висели клоками; высокая худая фигура в полинялом халате казалась бесплотной.

– Представление закончено, мадам Гольцова! – театрально произнес Всеслав, размахивая перед ней красным сари. – Милиция нашла тело Зинаиды Губановой. Только убийца мог знать, что танцовщица мертва, и взять на себя ее роль! Только убийца мог взять это сари, которое после выступления Зинаида забрала с собой!

Лицо Гольцовой дрогнуло, перекосилось, и она истерически захохотала.

– А затем вы убили Лужину! – продолжал сыщик, повысив голос. – Вас видел Рихард Владин, когда вы бежали к салону, чтобы подложить орудие убийства в сумочку Варвары. Он даст свидетельские показания. И Неделину перед смертью позвонили вы! Знали, что у него больное сердце… и знали, что ему сказать. Ведь это вы видели Рихарда и Варвару Несторовну тем вечером в кабинете?!

Господин Смирнов тоже знал, что и когда сказать. Он не придумывал этого монолога заранее – интуиция подсказала ему правильные слова. И они попали в цель.

– Мерзкая, блудливая тварь! – перестав хохотать, завопила Гольцова. – Она же ведьма! Ведьма! Она сгубила душу моего отца, соблазняя и прельщая его! Бесстыдная гиена, сидящая на звере семиглавом… Она опоила его своей скверной и смрадом! Колдовство свершается по наущению дьявола… но и по допущению божьему. Господь послал нам испытание – мне и моему отцу. Мы должны были отправить ее черную душу в пекло, где ее место! Но обет не был исполнен. Адская тварь думала, что избежала наказания… скрылась, а от всевидящих очей божьих не скроешься! Господь помог мне отыскать Варвару… Соблазненные души взывают к священной мести… и среди них – дух отца моего. Обет, данный им господу, не был исполнен, жертва не была принесена… На смертном одре родителя я поклялась довершить начатое во имя царства божия…

Истерические выкрики к концу сей обличительной речи постепенно стихали, и последние фразы обессиленная женщина произносила полушепотом. Жизнь покидала ее на глазах Смирнова и Евы. Наверное, не на шутку пугали Гольцову скитания неприкаянной души, нарушившей клятву, данную отцу земному и Отцу Небесному.

– Почему же вы просто не убили свою сестру? – задал сыщик вопрос, мучивший его с того момента, как он обо всем догадался. – Зачем губить невинных?

Глаза Гольцовой, только что безжизненные, вспыхнули огнем одержимости.

– Невинные не страдают! – заявила она. – Невинных господь спасает. Значит, были на них грехи, которые они искупили… смертью преждевременной. А Варька простой смерти не заслужила. Дьяволица в обличье человеческом должна гореть в аду, корчиться в муках! Тюрьма и позор для нее худшая погибель… я это поняла, увидев, как она живет и подает чашу, полную смрада и похоти, живущим в мире и любящим ее. Антихрист входит в силу, раз помешал мне довести святое дело до конца…

Гольцова обмякла, глаза ее потухли, и она рухнула как подкошенная на давно не мытый пол.

– Погоди, – сыщик остановил Еву, готовую броситься к Гольцовой. – Ничего с ней не станется. Она просто упала в обморок от ужаса, что не сможет свершить святую месть и принести Варвару Несторовну в жертву, обещанную Нестором Потапычем в обмен на благостное житие в светлом граде Китеже. Это пройдет.

Он окинул взглядом обшарпанную, пыльную комнату, прикидывая, где Гольцова могла бы хранить документы. Под кроватью, покрытый толстым слоем пыли, приткнулся маленький ободранный чемоданчик, наверняка еще довоенный.

Смирнов вытащил его, присел на корточки и принялся изучать его скудное содержимое, тогда как Ева склонилась над лежащей Гольцовой.

– Сколько ей лет? – спросила она.

– Должно быть, тридцать два – тридцать три, – не оборачиваясь, ответил Всеслав.

– Не может быть! Она выглядит, как старуха.

– Ненависть и злоба ее спалили, – усмехнулся сыщик. – Она себе геенну адскую при жизни устроила. Неудивительно, что Неделина ее не узнала. Они расстались, когда Дусе было двенадцать лет.

– А почему ты назвал ее мадам Гольцова? Разве ее фамилия не Коровина?

– Конечно, нет. Если только она не выходила замуж, в чем я сильно сомневаюсь. Гольцова – девичья фамилия Варвары Несторовны. Авдотья или Дуся… не могла прийти наниматься в салон на работу с такой фамилией и местом рождения в деревеньке Сычуге. Тогда бы Неделина догадалась, кто она. А! Я так и знал!

Господин Смирнов вытащил из чемоданчика пару икон и тряпицу, в которую был завернут паспорт гражданки Евдокии Коровиной, тридцати шести лет, уроженки деревни Соленый Брод Астраханской области.

– Паспорт наверняка краденый, – сказал сыщик. – И весьма удачно: даже имя совпало. Где-то должен быть запрятан и второй.

Документ на имя Евдокии Несторовны Гольцовой нашелся на дне чемоданчика, под оторванной картонной подкладкой.

Тем временем хозяйка комнаты пришла в себя и зашевелилась.

– Я же говорил, ничего с ней не станется, – оглянулся на возглас Евы Смирнов. – Сейчас позвоню Толику, пусть приезжает, разбирается и делает с этим что хочет. Моя миссия закончена.

Глава 30

Солнце садилось, окрашивая небо в малиново-розовые закатные тона. Бледные облака уплывали вдаль; ветер гнал их на юг, туда, где мерцали в лиловой дымке едва видимые звезды.

Всеслав и Ева возвращались домой.

– Что ты имела в виду, когда говорила о черных ангелах? – спросил сыщик.

Она пожала плечами:

– Иногда меня посещают странные мысли. Они появляются из ниоткуда… Просто я подумала, что призрак «красной танцовщицы» всегда приходил в темноте и видели его одни только женщины. Причем не все подряд, а лишь некоторые – Варвара Несторовна, Лужина и… уборщица Дуся. Остальные просто подогревали свое воображение разговорами. Теперь ясно, что Гольцова нарочно делала вид, будто боится призрака, и всячески распространяла страшные слухи.

– И все-таки при чем тут ангелы?

– Ну… ангелы – это сверхъестественные существа, понимаешь? Посланцы бога. Значит, и у князя Тьмы есть свои посланцы: черные ангелы. Они избегают солнечного света и являются во мраке. Они – предвестники гибели. Лужину появление «красной танцовщицы» предупреждало о смерти, а Неделину – о разверстых вратах ада.

– Слышала бы тебя Гольцова! – усмехнулся Смирнов. – Одного не пойму, как я сразу не догадался?! Ведь это было очевидно: кроме охранников, только уборщица Дуся оставалась в салоне допоздна и приходила рано утром. У нее были ключи от всех помещений. Она имела прекрасную возможность подслушивать из подсобки разговоры, ведущиеся в кабинете Неделиной. Тем более что именно Варвара Несторовна была ее мишенью, значит, являлась объектом повышенного интереса.

– Останови машину, – попросила Ева. – И расскажи мне все по порядку. Я запуталась.

– Может, подождешь до дома? Это будет длинная история.

Ева тряхнула головой:

– Нет. Сейчас!

Господин Смирнов кивнул и начал искать место для парковки.

Темнело. Солнце скрылось за высотными домами, под деревьями царил прохладный полумрак. Сыщик пристроил автомобиль в глухом переулке, почти вплотную со старым раскидистым кленом.

– Меня сбивало отсутствие мотива, – без всякой подготовки начал он. – Уборщица, казалось, не имела ничего общего с Губановой и Лужиной. Тем более с Неделиной. Гольцова была незаметна. Ну, кто замечает уборщиц? Это все равно как пресловутый почтальон, который приходит, а его никто не воспринимает. Он слишком очевиден, он примелькался… Далее: Варвара Несторовна не упоминала, что у нее есть сестра. А она была! Младшая сестренка Евдокия, Авдотья… призванная исполнить обет, данный Нестором Потапычем Гольцовым.

– Какой обет? – удивилась Ева.

– Гольцовы – староверы, раскольники, – объяснил Славка. – Религиозные фанатики, одержимые идеей мученичества и жертвенности. Они не признают православных церковных обрядов и руководствуются собственными извращенными понятиями и побуждениями. Нестор Гольцов женился на матери Варвары, когда та была беременна от заезжего красавца гармониста. Прасковья Федоровна скрыла от мужа свой грех, но ненадолго – всего на пару месяцев. Прелестная дочь родилась значительно раньше срока, навлекши на сурового старообрядца позор и насмешки односельчан. Неудивительно, что Нестор Гольцов нарек ее «семенем антихристовым» и возненавидел всеми фибрами души. «Зело прекрасная» дьяволица в женском обличье подрастала, и отчим с ужасом заметил, что поддается ее чарам. Ведьма околдовала его, прельщая своим женским естеством…

– Ты хочешь сказать, он влюбился в Варвару?!

– Я бы не взял на себя смелость утверждать, что Нестор Гольцов вообще был способен на такое чувство, – вздохнул сыщик. – Он питал к Варваре страстное влечение, с которым не мог справиться. Боясь загубить бессмертие своей души, Нестор Потапыч решил принести «блудницу содомскую» в жертву господу и сумел склонить к этой безумной, дикой идее свою супругу. Каким-то шестым чувством Варька догадалась об этом и сбежала. А может быть, опостылело ей само безрадостное, беспросветное существование в мрачном родительском доме, в глухой деревеньке, где на дорогах – непролазная грязь, а единственное развлечение – посплетничать с деревенскими бабами. У Гольцовых не было даже радио, а из книг – только религиозная литература. Они на школьные учебники и то косились с опаской, плевались, но запретить не могли.

– Каким образом Гольцовы могли принести Варвару в жертву? Они что, собирались ее… убить?!

– Вполне вероятно, – серьезно ответил сыщик. – Их не страшили последствия. Многие раскольники готовы были за свои идеи без колебаний идти на муки, на пытки, на костер. Страдания очищают – считали они, открывают душе ворота в светлый град Китеж.

– Бред… Неужели такое возможно? – засомневалась Ева. – По-моему, раскольники – это что-то древнее, старорусское. Патриарх Никон… протопоп Аввакум[4]… семнадцатый век, кажется. Разве сейчас есть староверы?

– Честно говоря, я бы не стал все списывать на старообрядчество, – сказал Всеслав. – Думаю, у Нестора Гольцова и его жены развилась болезненная одержимость на религиозной почве, которой они заразили и свою дочь Евдокию. Безумие – опасная штука, когда оно изо дня в день, из года в год находится рядом. Не каждый способен противостоять этому! Варвара сделала единственно правильный выбор – сбежала. Она хотела навсегда забыть эту часть своей жизни, так укрыться, чтобы ее не нашли. И предприняла все меры предосторожности – уехала в Кинешму, потом скоропалительно вышла замуж, сменила фамилию и место жительства. Страх был сильнее ее, и вряд ли госпожа Неделина до конца сумела с ним справиться. На ее судьбе лежит черная тень безумия, и этим едва не воспользовались.

– Как же сестра нашла ее?

– Точно не знаю… – развел руками Смирнов. – Когда Варвара навсегда покинула родительский дом, младшей сестренке исполнилось двенадцать лет. Вероятно, Гольцовы позаботились о том, чтобы вторая дочь не повторила поступок первой, и бог знает, что они успели ей внушить. Умирая, Нестор Потапыч взял с дочери клятву исполнить данный господу обет: уничтожить «сатанинское отродье» и тем самым искупить семейный грех, тяготеющее над ними проклятие. Таким образом Евдокия должна была обеспечить родителям и себе царствие небесное. Она рьяно взялась за дело. Возможно, кто-то из деревенских ездил в Кинешму и увидел там Варвару: работая продавцом в центральном универмаге, она могла случайно попасться на глаза кому-то из жителей Сычуги. Когда Евдокия пустилась на поиски, она докопалась до этого. Человек – не иголка, какие-то следы после себя оставляет. Младшая сестра едет в город, разузнает, что Варвара вышла замуж, выясняет, за кого именно. Господин Неделин в Кинешме был фигурой известной, а продавщицы из универмага наверняка удовлетворяли свое любопытство, наблюдая за ухаживаниями Ивана Даниловича. Кстати, после женитьбы Неделин продолжал ездить в свой дом на Волге – он сам мне об этом говорил, наверняка общался с соседями. Может, они выболтали, а может… обстоятельства сложились как-то по-другому, неважно. Не исключено, что по следу сестры Гольцову вело сверхъестественное чутье, присущее одержимым.

– И она узнала, что Неделин увез молодую жену в Москву, – заключила Ева.

– Скорее всего да, – кивнул Смирнов. – В Москве найти человека, зная его имя, отчество, фамилию и год рождения, не так уж и трудно. Или соседи, присматривавшие за домом Неделина, знали его московский адрес. Ему-то прятаться было незачем. Словом, это уже детали.

– Евдокия поселилась в Москве и начала выслеживать свою сестру… – задумчиво сказала Ева. – Заниматься ей было больше нечем, да и незачем. «Спасение души» – не абы какая цель: тут не мелочатся, не размениваются на пустяки. Она узнала, что Неделина открывает салон «Лотос»… и решила устроиться туда на работу. Уборщицей. Так?

Всеслав кивнул.

– У нее, по-видимому, были деньги. Ведь проживание в столице стоит недешево.

– Откуда?

– Роясь в ее чемоданчике, я нашел две почерневшие иконы, очень старые, – ответил сыщик. – Раскольники не признавали ничего нового, их иконы передавались из поколения в поколение. Они только с виду неприглядные, а стоить могут дорого. За счет древности. Наверное, Гольцова продавала их и на это жила. Умом она не блистала и делать ничего не умела, кроме черной работы.

– Ничего себе – «умом не блистала»! – возразила Ева. – Всех умудрилась вокруг пальца обвести!

– Знаешь, что я заметил? Люди, которые невероятно тупы в чем-то одном, бывают чудовищно изобретательны, хитры и изворотливы, когда дело касается их низменных интересов. Безумцы становятся гениями зла. Какой-то проблеск молнии делает их ум избирательно ловким, изощренно проницательным. Они идут напролом, а все вокруг только руками разводят. Просто диву даешься! Гольцова, малообразованная деревенская женщина, разыскала в Москве старшую сестру, выследила ее, устроилась по чужому паспорту на работу в ее салон – и начала исполнять задуманное. Не спеша, скрупулезно все рассчитывая и тщательно взвешивая. Думаю, у нее не было никакого конкретного плана, она полагалась на обстоятельства.

– И Неделина сама дала ей шанс, придумав «конкурс» на самую экстравагантную рекламную выдумку!

– Согласен, – улыбнулся Всеслав. – Идею с призраком могла подбросить именно Гольцова. Хотя… совсем не обязательно. А Варвара Несторовна за нее ухватилась. Воображения ей не занимать! Зловещий розыгрыш набирал обороты, а Гольцова старалась не упустить ни одной подробности. Она подслушивала разговоры между Зинаидой, Марианной и Варварой Несторовной из подсобки, где каждый вечер переодевалась, брала инвентарь и моющие средства. Только она приходила убирать в конце рабочего дня и оставалась в салоне допоздна по вполне легальной причине. Вероятно, идея превратить мнимую смерть Зинаиды Губановой в настоящую возникла у нее не сразу: она созревала постепенно. Все гениальное просто! Гольцова решила прийти к танцовщице после Марианны, когда гроб уже находился в квартире. В черных очках, в траурной одежде она нанимает катафалк, грузчиков, приезжает, поднимается по лестнице и звонит в квартиру Зинаиды под видом «подруги из Мытищ». Губанова взволнована, возбуждена; она нервничает и, не особо присматриваясь, впускает свою собственную убийцу.

– Неужели танцовщица перепутала бы уборщицу со своей приятельницей? Уж в квартире-то она могла разобраться, что к чему.

– Могла, – кивнул сыщик. – Но это уже было неважно. Главное – она впустила Гольцову. Даже если потом она увидела, что вместо Валентины в квартире оказалась уборщица из салона, то ей и в голову не пришло – зачем она явилась. Гольцова воспользовалась замешательством танцовщицы и убила ее. Тем молотком, который приготовили Марианна и Зина для забивания гроба. По неопытности они не сообразили или не заметили, что крышка завинчивается. Расправившись с Зинаидой, Гольцова вытаскивает мешок с картошкой, кладет тело в гроб, бросает туда же молоток, завинчивает крышку и спускается за грузчиками.

– Именно это и видела Марианна? – спросила Ева.

Рассказ сыщика производил на нее впечатление какой-то жуткой нереальности.

– Да, – ответил Смирнов. – Докторша убеждается, что все прошло гладко – гроб вынесли, погрузили в катафалк и увезли. Поэтому она спокойно уходит домой. Приезда второго катафалка она не видела, и соседи на это тоже не обратили внимания. Ну, пришла еще одна скорбящая дама в трауре, позвонила в пустую квартиру, да и отправилась восвояси. Опоздала, голубушка, ничего не поделаешь.

– Выглядит правдоподобно, – вздохнула Ева. – Хотя… Гольцова рисковала! Она чудом опередила Валентину и не столкнулась с ней. Как будто ей помогал некто невидимый! Она, конечно, уверена в божественной поддержке?

– Не сомневаюсь. Уж какую там легенду придумала Гольцова для грузчиков, не знаю, но они ей поверили. Катафалк едет в Мытищи. Темно. Где-то на окраине у случайного дома Гольцова просит остановить: гроб вытаскивают, она отпускает грузчиков, щедро расплачивается с ними, и они уезжают. Возможно, ее поведение показалось им несколько странным, как и то, что гроб не надо было вносить в дом. Однако люди, убитые горем, могут вести себя неадекватно. Грузчики устали, они получили свои деньги и не хотели ни во что вникать. Остальное совсем просто: Гольцова кое-как раскапывает снег, сваливает гроб в дренажную канаву и засыпает его. Все! Примерно так это и происходило. Я говорю «примерно», потому что детали могут выглядеть по-другому, но суть от этого не меняется.

– Ужас! – воскликнула Ева. – Одного не пойму – зачем такие сложности?

– Э-э-э, дорогая! Ты живешь жизнью, полной впечатлений и перемен. А Евдокия Гольцова ничего, кроме деревенской работы, бесконечных молитв и поклонов, не видела. И тут она попадает в большой город, у нее впервые имеются собственные деньги, а перед глазами – «содомская блудница», которая разодета, разукрашена, сладко ест, живет припеваючи, словно сыр в масле катается. Где же справедливость? Евдокия едва ли не впервые чувствует себя значительной персоной: она призвана исполнить волю Провидения, наказать сатанинское отродье! Сестра Варвара должна получить по заслугам! Евдокия придумывает для нее кару за карой, но все ей кажется недостаточным. Она втягивается в эту игру. Наказать дьяволицу, исполнить обет – к этой цели она шла так долго, чуть ли не с детства. Если Варвара умрет – сразу придет конец игре, которая не на шутку увлекла Гольцову. И она решает убивать свою жертву медленно – страхом, безумием, отчаянием. «Призрак» начнет появляться в салоне – только это будет не Зинаида, которая уже мертва, а сама Евдокия! Она наденет красное сари, похищенное из квартиры убитой, и будет преследовать Неделину, пока та не лишится рассудка. Но Варвара Несторовна оказалась крепким орешком. Она недоумевала по поводу исчезновения Губановой, пугалась, плакала, пила валерьянку и валидол, тем не менее оставаясь в своем уме.

– Тогда Гольцова решилась на второе убийство.

– Именно! – подтвердил Всеслав. – Она уже вошла во вкус. Зинаиду ей было не жаль. Танцовщица получила по заслугам – нечего кривляться перед публикой, извиваться в срамных движениях, увлекать мужчин греховным соблазном. Роль «карающей длани небесной» пришлась Гольцовой по душе. Притворство увлекло ее. Думаю, следующей жертвой она наметила Ивана Даниловича. Выслеживая Неделина, она случайно узнает о его связи с Лужиной. Удача, да еще какая! Замысел разделаться с еще одной «блудницей» и свалить вину на Варвару Несторовну тут же рождается в уме Гольцовой. Лужина – развратная прелюбодейка – расстанется с жизнью на сатанинском шабаше: на церемонии Поклонения Лотосу!

– Стержень, которым Гольцова убила массажистку, она присмотрела заранее, – сказала Ева. – У нее было полно времени. Ящик с инструментами неоднократно попадался ей на глаза, и она могла выбрать подходящее орудие. Как бы ни было темно, как бы ни слепил фейерверк – размахивать молотком в толпе небезопасно. А тонкий стальной стержень с ручкой – то, что надо! Гольцова заранее нарядилась в какую-то хламиду, надела маску и взяла себе такое же покрывало, как у Варвары Несторовны. Авось кто-нибудь примет ее за хозяйку «Лотоса».

– Совершенно верно. Ей почти удалось ввести в заблуждение Рихарда. Он видел фигуру в накидке, бегущую к салону, но промолчал, не желая разоблачать Неделину. Само убийство заняло одно мгновение: Евдокия подкрадывается к Лужиной, выбирает удобный момент, примеривается, чтобы не промахнуться, наносит удар и, пользуясь возникшей суматохой, бежит к салону. Она знает, что кабинет Варвары Несторовны открыт и что там висит ее сумочка. Так орудие убийства оказывается в сумочке Неделиной…

– На этот раз Гольцовой опять не повезло, – подхватила нить рассказа Ева. – Ивану Даниловичу становится плохо, Неделина бежит в кабинет за лекарством, открывает сумочку, обнаруживает в ней окровавленный стержень и избавляется от него.

– С моей помощью! – заметил Всеслав.

– Черные ангелы проигрывают, но не сдаются! – улыбнулась Ева. – Гольцова разочарована. Не так представляла она себе окончание праздника. Ненавистную Варвару Несторовну должны были заковать в наручники и увести у всех на глазах. «Господь испытывает меня, – решает Евдокия. – Он усложняет мою задачу». Третье убийство она задумала прямо там. У Неделина, оказывается, слабое сердце! Этим-то она и воспользуется.

– Игра будет продолжаться, – кивнул сыщик. – Черные ангелы тоже любят развлечения, только их забавы пахнут смертью. Гольцова нюхом чует «блуд»; она следит за каждым шагом Неделиной и Рихарда. В таком маленьком замкнутом мирке, как салон «Лотос», любая тайна станет явью, если внимательно наблюдать. Уборщица подкарауливает-таки влюбленную пару, переодевается в красное сари, подкрадывается снаружи к окну и появляется в нем «зловещим призраком». Варвара Несторовна в ужасе. Ее нервы и так на пределе, а тут еще и это!

– Я бы тоже испугалась. Эта Гольцова знала свое дело!

– Зло бывает потрясающе изобретательным, – усмехнулся Смирнов. – Испортив любовное свидание, Евдокия не совсем удовлетворена. На следующий день она приносит в кабинет «блудницы» лотос с оторванным лепестком – роковое предупреждение.

– Кстати, эти «цветки смерти» оказывали подавляющее влияние на Неделину. Особенно последний. Помнишь, как она напилась?

– А как же! Ожидание кошмара гораздо разрушительнее, чем сам кошмар.

Ева загадочно улыбнулась и обняла Славку за шею.

– Ты гениальный сыщик, – прошептала она. – И знаток человеческих душ.

Они рассмеялись.

– Однако в смерти Неделина обвинить Гольцову не удастся, – вздохнул Смирнов. – Она просто слегка подтолкнула его с обрыва… куда он привел себя сам.

– К сожалению, – кивнула Ева. – А что с ней теперь будет?

Сыщик пожал плечами.

– Судить – не моя задача. Я должен был разобраться в этой хитрой истории, и я это сделал. – Он вытащил из-под рубашки подаренный Евой кулон из ляпис-лазури. – Видишь, что тут выбито? «Истина». Я ее установил! Остальное – задача совсем других лиц: врачей, пастырей или правоохранительных органов.

Ева задумалась.

– Поехали домой, – сказала она после долгого молчания. – Я устала.

Пока они разговаривали, наступила ночь. В домах зажглись окна, а на небе – звезды. Где-то в чахлых городских кустиках застрекотал сверчок. Ему не было никакого дела до человеческих драм и комедий…

* * *

– Моя сестра Евдокия?! – изумленно подняла брови Варвара Несторовна. – Не может быть… Наша уборщица Дуся… такая исполнительная… Вы ничего не путаете?

Рассказ сыщика сразил ее своей жестокой, беспощадной правдой.

– То, от чего в панике бежишь… рано или поздно тебя настигает, – задумчиво сказал Всеслав.

– Но… что же теперь делать? – спросила Неделина.

Он покачал головой:

– Не знаю. Мое ремесло – искать злоумышленников: убийц, грабителей, шантажистов. На первый взгляд не слишком приятное занятие. Я берусь распутывать только самые необычные преступления, где я могу достойно применить свой ум и свою интуицию. Разоблачить зло, меняющее маски и образы, подобно безумному факиру, – непростая задача. Я люблю головоломки. Так что премного вам благодарен, Варвара Несторовна, – я развлекся!

Госпожа Неделина медленно приходила в себя. На ее гладкие щеки вернулся румянец, губы слегка дрогнули.

– Скажите, Всеслав… разве красота может быть грехом? – спросила она. – Впрочем, не стоит задавать вопрос, на который не существует ответа. И да и нет… Моя красота стала моим проклятием!

– У вас есть время превратить ее в благословение, – улыбнулся сыщик. – Красота женщины – это дар, которым непросто распорядиться.

– Думаете, у меня получится?

– Уверен!

Варвара Несторовна подняла на него свои прекрасные глаза, огромные и прозрачные, как горные озера, в которых отражается небесная синева. Смирнову еще никогда в жизни не приходилось видеть таких глаз, опушенных черными, блестящими, загнутыми кверху ресницами; таких мягких, плавных линий лба, подбородка, высоких, чуть выдающихся скул, тронутых нежнейшим румянцем; такого капризного, чувственного и совершенного рисунка губ. Госпожа Неделина на его глазах превращалась из красавицы в пленительную, волшебную деву из восточных сказок. Она освободилась, стряхнув с себя бремя греха, вины и страха, – и засверкала, как очищенный от вековой пыли бриллиант, ограненный вдохновенным резцом Творца…

Сыщик молча встал, поклонился и вышел. Сие сокровенное таинство должно свершаться в тишине, оно не терпит присутствия посторонних…

Во дворе салона Смирнова ждала Ева. Саша Мозговой поливал японскую травку, которая плохо росла в непривычных условиях, и недовольно ворчал себе под нос. Яркое солнце просвечивало сквозь ветви деревьев, ложась на землю пестрым ковром света и тени. Пахло цветами, мокрой травой; на посыпанной песком дорожке голуби клевали угощение – хлебные крошки и зерна.

На фоне этой простоты существования природы смешны были притворство и запутанность людей, погрязших в собственных заблуждениях.

– А знаешь, Ева, – сказал Всеслав. – В этой истории нет ни одного персонажа, который бы рискнул быть самим собой. Каждый придумал себе роль! Варвара Несторовна – роль нераскаявшейся грешницы под маской «царицы Савской»; господин Неделин – добропорядочного счастливого семьянина; Нестор Гольцов – святого подвижника; Зинаида Губанова – индийской танцовщицы; Ольга Лужина – разочарованной феминистки; бизнесмен Артур Ильин – оборванного попрошайки; инструктор Кутайсов – Дон Жуана; Рихард Владин – целомудренного скромника; Евдокия Гольцова – «мученицы за истинную веру»… Можно перечислять и перечислять! Они все прятали самих себя. Только непонятно – от кого.

– Мне смеяться или плакать? – спросила Ева.

– Как хочешь, – улыбнулся Смирнов. – Вообще-то я хотел развеселить тебя. Разве не смешны боги, рядящиеся в одежды нищих?

– Вселенная каждого человека – либо сокровищница, либо пустыня, либо ад, населенный чудовищами.

– Ну… я бы не был так категоричен, – мягко возразил сыщик.

Заключение

Марианна волновалась. Сегодня – день, назначенный Одиноким Утесом для встречи. Если она не придет… все кончится. Никто не будет встречать ее у ворот, бродить с ней босиком под дождем, говорить о любви. Никто не будет думать о ней…

Родители? У них есть более важные заботы: огород, хозяйство, внуки. Им не до Марианны. Они ее вырастили – и отпустили в свободное плавание. Брат? У него есть семья, служба и море. Бывшие подружки и приятельницы? У каждой из них по горло своих проблем. В лучшем случае они позвонят в день ее рождения, скажут пару заученных фраз – по необходимости, а не от души, в худшем – забудут. Сотрудники салона? Они все живут напоказ… им нет дела до Марианны. Дежурные улыбки, одни и те же вежливые фразы, за которыми – пустота. Варвара Несторовна? У нее несколько дней назад умер муж. Красавица вдова бледнеет и опускает глаза, встречаясь в коридоре с Рихардом Владиным. Скорее всего они тайно влюблены друг в друга… и если это пламя разгорится, оба будут полностью поглощены своими чувствами. Валерий? Совсем смешно! Он никогда не был по-настоящему близок с ней и хотел лишь иметь любовницу на стороне, чтобы развлекаться.

Марианна огляделась вокруг себя и увидела пустоту, в которую время от времени забредали случайные прохожие. Никто не любил ее «больше всего на свете», ни для кого она до сих пор не стала единственной и неповторимой. Да и станет ли?

Так и потечет ее жизнь к закату – без радости, без слез восторга, без исступления страсти. И зачем тогда существуют эти облака, это синее небо, эти цветы и эти деревья? Зачем идет дождь и горит огонь? Зачем светит луна? Зачем люди мечтают? Зачем они поют песни и сочиняют стихи? Зачем ходить на работу и каждый день возвращаться в пустой, холодный дом? И зачем – сам этот дом, если в нем никто не ждет?

Сотни, тысячи «зачем?» возникли и закружились в сознании Марианны – вопросы без ответов, как ночи без звезд.

«Я самодостаточна, – убеждала она себя. – Я современная, образованная женщина. Я прилично зарабатываю и привыкла обходиться без помощников».

Она вспомнила нищего попрошайку и ужаснулась. Неужели она всерьез задумывается над его предложением? Неужели ей может быть нужен этот оборванец, «никчема» и пустозвон, который клянчит копейки у прохожих? Что он может ей дать?

«Он любит тебя, – говорил ей внутренний голос. – А это дорогого стоит. Он – единственный человек, для которого ты представляешь интерес и великую ценность. Откажи ему… и что у тебя останется? Вдруг ты завтра умрешь или Земля сойдет с орбиты? А сегодня ты отвергаешь любовь, которую до сих пор тебе никто не предлагал! Что ты можешь положить на вторую чашу весов? Репутацию, престиж, мнения окружающих? Жалкие крохи внимания, которыми удостаивали тебя другие мужчины?»

Марианне стало страшно и до того тоскливо, что она свернулась клубочком на диване и тихо, горько заплакала.

Между тем стрелки часов неумолимо двигались к семи часам. Ровно в семь вечера Одинокий Утес будет ждать ее. Она нехотя встала, поплелась приводить себя в порядок. Для такого случая подойдет простое платье из хлопка, простая прическа и никакой косметики.

Марианна двигалась как во сне – умылась, припудрила следы слез, расчесалась, натянула платье. Минуты падали в пустоту тяжелыми каплями. Она окинула взглядом комнату, как будто прощалась с ней навсегда. Чутье подсказывало ей, что с этого вечера между ее прошлой и будущей жизнью проляжет непреодолимая черта. Когда она переступит порог квартиры и закроет за собой дверь, то станет другой Марианной, которой она еще не знала. Эта незнакомка будет думать, чувствовать и выглядеть по-другому. Старое придется оставить навсегда и идти навстречу новому.

Марианна прогнала прочь все свои мысли, и они разлетелись, как ласточки. Она вздохнула, захлопнула дверь, сбежала по лестнице вниз. Во дворе ее встретили тепло и запах цветущего жасмина. Все было необыкновенно, как в перевернутом зеркале. Марианна шла, не чувствуя под собой ног и глядя на окружающее, как в последний раз. Если бы ее спросили – что она ощущает сейчас, она бы не смогла ответить. Это напоминало полет во сне, когда нет никаких ожиданий и все существование заключается в парении между небом и землей.

Марианна не заметила, как добралась до нужной улицы и нужного двора. Увидев знакомые деревья, она остановилась. Тогда, сквозь завесу дождя, все казалось немного призрачным. Госпожа Былинская огляделась – двор был пуст. Она посмотрела на часы, не зная, радоваться ей или горевать. Часы показывали пять минут восьмого.

«Опоздала!» – вспыхнуло в ее сознании.

Во двор въехала красивая черная машина, и Марианна отступила в сторону. Машина притормозила, передняя дверца распахнулась, выпуская элегантно одетого мужчину с огромным букетом белых роз. Это был господин Ильин.

Но Марианна даже не взглянула на него. Она пришла на свидание к Одинокому Утесу, у которого не могло быть ничего общего с таким красивым, шикарным господином.

– Это вам, – сказал господин, приблизившись к Марианне, и протянул ей розы.

– Что вы! Не надо…

Выражение его глаз показалось ей знакомым.

– Вы не любите розы? – с легкой укоризной произнес господин.

– Люблю, но… – Марианна растерялась. – Извините, я здесь жду одного человека…

– Вам больше не придется ждать, – улыбнулся красивый господин. – Этот человек – я. Меня зовут Артур. Артур Ильин.

– Одинокий Утес! – воскликнула Марианна, не веря своим глазам. – Это ты?!

Она заплакала, а господин Ильин принялся ее утешать. Воды под рукой не оказалось, и пришлось открыть шампанское. Пробка с громким хлопком улетела в небо, пена вырвалась наружу, обливая господина Ильина и Марианну… которые не обращали на это никакого внимания.

У этой запутанной и временами жутковатой истории оказался счастливый конец. Артур Ильин и Марианна нашли друг друга. Рихард Владин и Варвара Несторовна решили провести пару недель в Крыму, где надеялись забыть выпавшие на их долю ужасные происшествия. А Еву Рязанцеву и господина Смирнова – частного сыщика – уже ожидали новые приключения.

В жизни божественное и земное причудливо переплетаются, создавая нескончаемые узоры бытия…


Амулет викинга (сборник рассказов)
Амулет викинга


Это был ее прощальный подарок. Она подгадала на Рождество, которое я должен был праздновать без нее, в кругу семьи. Если учесть, что мою семью составляет нелюбимая жена… праздник обещал быть мрачным.

Скука свела нас с Линдой, скука стала причиной нашего расставания. Круг замкнулся…

Скука – ужасное состояние, чреватое непредвиденными событиями, взрывом эмоций и прочими сюрпризами. Это опасное затишье, предвестник грозы, которая зреет в неподвижной тяжести воздуха, готовясь разразиться громом и молнией.

– Я буду скучать без тебя, – блеснув глазами, сказала Линда. – Мне будет одиноко…

– Прости.

– Помнишь, как в прошлом году в это же время мы катались на санях? – со вздохом спросила она. – Было морозно, снег скрипел под полозьями… Тогда все только начиналось. Держи…

Линда протянула мне маленький круглый диск из желтого металла с грубым изображением мужской головы в окружении каких-то завитков.

– Что это?

– Амулет викинга, – прошептала она, наклоняясь ко мне. – Видишь, здесь бог Один,[5] который будет охранять тебя от любой напасти…

* * *

Мы познакомились в ресторане, на одном из скучнейших чопорных банкетов. Кажется, праздновали чей-то юбилей…

Рядом со мной за столиком сидели две пожилые супружеские пары. Жены с постными физиономиями следили за мужьями, делая им замечания шепотом: «Того не ешь, дорогой… Этого не пей…» Иногда тонкий слух доставляет человеку неприятности. Беспрестанные напоминания о язве желудка и больной печени окончательно испортили и так унылое настроение. Перед моим носом стояла нарезанная осетрина с дольками лимона и зеленью, и желтые прожилки жира раздражали обоняние. Ненавижу рыбий жир! Вообще в тот вечер я все чувствовал обостренно, словно в преддверии какого-то апокалипсиса. Так зверь чувствует приближение землетрясения или волны цунами.

В зале царила торжественная угрюмость, изредка нарушаемая сдержанными смешками, тостами и заунывными тирадами тамады, который пытался расшевелить публику. Увы! Гости собрались под стать юбиляру – такие же занудные и безликие, как седовласый старик, увешанный наградами. Он с напряженным вниманием выслушивал славословия в свою честь, механически кивая, – мне показалось, что он пользуется слуховым аппаратом.

Я изнывал от накапливающейся желчи и был готов в любую минуту встать и уйти, но почему-то медлил. Чтобы хоть как-то встряхнуться, я время от времени спускался на первый этаж покурить. Я не заядлый курильщик, но иногда люблю подымить, особенно после обильной трапезы. В застекленной галерее было по-зимнему холодно, в распахнутые окна влетали снежинки, взгляду открывалась темно-синяя морозная Москва, освещенная ночными огнями. Я стоял, вдыхая и выпуская дым, и чувствовал в голове и в сердце опасную пустоту…

Не знаю, зачем я возвращался в душный банкетный зал, садился за свой столик, принужденно улыбался соседям и лениво жевал салат. Должно быть, я подсознательно ожидал встречи с ней, так же, как она – со мной. Мы оба, вполне осознавая всю наигранную бессмыслицу этого пресного «праздника», интуитивно потянулись друг к другу… ощутив на расстоянии бурлящую в наших венах жажду приключений, – необыкновенной любви, страсти, роковой тайны…

Пожалуй, тайна – это именно то, чего мне не хватало. Без тайны я не мог бы полюбить всей душой, стать рабом женщины, ее паладином.[6] А без этого мужчина даже не любовник – просто партнер по сексу.

Не было никакого противоречия между пустотой в душе и этой всепоглощающей жаждой, неодолимой тягой к чему-то опасному, запретному. Когда прыгаешь с огромной высоты, то некоторое время несешься в воздухе без всякой опоры, не зная, что тебя ожидает внизу. А может, и не надо ничего знать…

Впрочем, тогда я ни о чем таком не думал. Пустота есть пустота. Томимый смутной жаждой невесть чего, я сидел в зале и от скуки рассматривал всех подряд: пожилых родственников, друзей, знакомых и бывших коллег юбиляра, в число которых я странным образом попал. Вдруг я увидел ее, совершенно не ожидая, что среди гостей может оказаться такая барышня: юная, тонкая, в очень открытом элегантном черном платье, с пышной огненной шевелюрой. Наверное, она сильно опоздала, иначе я заметил бы ее раньше, словно искрящуюся золотую рыбку в стае невзрачных пескарей. Я никак не мог бы пропустить ее.

Она почувствовала пристальный взгляд и повернулась в мою сторону. Ее глаза светились, как у дикой кошки, – готов поклясться!

Что привело меня и ее в тот декабрьский вечер в тихий ресторанчик старой Москвы? Не иначе как случай. Случай, который подстерегает искателей приключений. Берегитесь проделок судьбы, господа! Она любит играть нами, заручившись нашими мысленными посылами, безрассудной вседозволенностью.

Приглашенные уже опустошили половину бутылок, наелись и откровенно зевали. Длинные тосты однообразно превозносили достоинства почтенного виновника торжества. Рыжая барышня изнывала от скуки…

Зато я перестал раздражаться и оживился. Вторая часть банкета, по-видимому, предполагала танцы. На полукруглую эстраду в углу зала вышли музыканты.

Старомодная мелодия удивительно точно подчеркивала мои ощущения: ностальгическую тоску, необъяснимое волнение и сердечный трепет, которого я и не подозревал в себе. О каком прошлом тосковала моя душа? Я не понимал этого. Влекомый сильнейшим внутренним порывом, я поднялся и направился к ней…

Не помню, как мы оказались рядом, прижавшись друг к другу среди других пар, кружащихся в танце. Кажется, играли вальс по заказу жены юбиляра. Вблизи девушка, которую я пригласил, выглядела не такой молодой, но еще более красивой. Ее огненные волосы щекотали мою щеку, а тело было гибким и податливым. От нее пахло миндалем и вишней, ее тепло проникало сквозь ткань платья, обжигая меня…

На ее груди была приколота круглая янтарная брошь – единственное украшение. На ком-то другом эта брошь с крупным круглым куском янтаря в обрамлении спиралевидных узоров показалась бы мне безвкусицей, но на ней она смотрелась удивительно гармонично, сочетаясь с цветом волос и глаз. Радужка вокруг ее зрачков была точно как застывшая сосновая смола, просвеченная солнцем.

– Меня зовут Линда, – сказала она, хотя я не спрашивал ее имени. – А тебя?

В ее говоре проскальзывал прибалтийский акцент.

– Ингвар… – брякнул я первое пришедшее в голову имя.

«Ты такая же Линда, как я Ингвар, – подумал я, наслаждаясь своей маленькой ложью. – И это чудесно! Мы оба сейчас придумываем себе образы, творим таинство чувственного притяжения. Ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя, а я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не сделать это прямо здесь, сию минуту…»

– Ты очень красив…

Меня поразила ее откровенность. Ее лицо, казалось, не знало крема и пудры, а губы пламенели без всякой помады, покрытые едва заметным слоем блеска. Наверное, ее томил тот же внутренний жар, что разгорался и во мне…

После банкета я отвез ее домой на такси. Она снимала квартиру на Зубовском бульваре и наотрез отказалась меня впустить.

– Рано, – прошептала она, прикасаясь холодными пальцами к моим губам. – Подождем до Рождества…

Гордость не позволила мне настаивать. Я не смог уснуть до самого утра, вспоминая запах вишни и матовую шелковистость ее кожи… Я не верил, что такое могло произойти со мной, циником и трезвым прагматиком. Я не верил, что меня влечет к Линде нечто большее, чем плотское желание, замаскированное под банальное восхищение ее женскими прелестями.

«Почему же ты думаешь о ней двадцать четыре часа в сутки? – спрашивал я себя. – Почему не перенесешь свой интерес на другую смазливую девицу, которая будет счастлива переспать с тобой в любое удобное для тебя время?»

Я пал жертвой ее загадочности, ее необычного поведения, ее янтарной броши, наконец. Она будто напустила на меня непонятный дурман. Я попросил у нее телефон, она с улыбкой покачала головой. О, какая то была улыбка! Сквозь напускную холодность в ней проступало хищное торжество…

До сих пор я считал хищником себя, но после встречи с Линдой оказался дичью. Тогда я легкомысленно прогнал эту догадку. Самонадеянный глупец! Я не мог допустить мысли, что попался в зубы женщине-охотнице…

Мы начали встречаться. Между нами с первого же взгляда возникла не просто эротическая дуэль, а скорее упорное состязание: кто кого доведет до высшего накала. Я совершил ошибку, сделав ставку на свои мужские достоинства: вообразил, что, как всякая женщина, Линда оценит мою щедрость, искусство доставлять даме удовольствие и попадет в зависимость от этого. Она долго избегала близости, но в конце концов уступила. Те несколько часов, проведенные в постели с ней… не могу их описать… все во мне перевернули. Я ждал повторения, но Линда испытывала мое терпение. Она прикидывалась холодной, разочарованной и сводила меня с ума своей печальной усмешкой. Не она – я потерял голову. Пока я ублажал ее чувственность, Линда завоевывала мою душу, словно тщательно укрепленную высоту, – шаг за шагом, пядь за пядью. Я и опомниться не успел, как был обезоружен и попал в плен…

Я водил ее по экзотическим ресторанам, угощал изысканными блюдами, исполнял все капризы. Линда требовала то сани, запряженные лошадьми, то катание с гор, то пикник в подмосковном лесу. Ее безудержное веселье внезапно сменялось приступами мрачных раздумий. За три недели этой любовной лихорадки я ничего не узнал о ней, она тоже не задавала мне никаких вопросов. Неведение подогревало наши фантазии. Воображение рисовало картины одну заманчивее другой…

Казалось, едва мы раскроем карты, наступит конец игры. Какой смысл продолжать изощряться, если все известно наперед?

– Хотел бы ты знать свою судьбу? – как-то обронила она.

– Нет! – вырвалось у меня. – Нет и нет…

Я дошел до той роковой черты, когда мне стало безразлично, что со мною станется. Я был готов на все.

– Ты лжец! – рассмеялась она. – Каждый мечтает узнать, что его ждет.

– Только не я…

Она дразнила меня, я – ее. Мы задыхались от возбуждения, от сдерживаемых чувств. Я наклонялся и касался губами ее румяной от мороза щеки. Между нами вспыхивали разряды молний – поразительно, как их никто не видел. Вокруг нас должны были бы сиять зарницы, словно предвестники приближающейся грозы.

– Ты похож на викинга, – говорила она. – Такой же могучий, светловолосый и светлоглазый.

– А ты – на златокудрую королеву Асу![7]

Зимняя свежесть московских улиц, снега и ослепительных рождественских дней слились для меня в одну полосу желания и восторга…

* * *

На Святки я сделал предложение Веронике, дочери моего бывшего партнера по бизнесу. Она забеременела от меня еще в ноябре и решительно заявила, что не собирается делать аборт. Я разозлился, но быстро остыл. Прагматизм всегда брал верх над эмоциями.

«Придется жениться, – рассудил я. – Отец даст за Вероникой приличное приданое: контрольный пакет акций надежного предприятия».

Пара неудачных финансовых операций серьезно подкосила мою фирму, поставив перед выбором: брак по расчету или банкротство. Я почти не раздумывал. Привычка ни в чем себе не отказывать въелась в мой костный мозг и положила конец моей холостяцкой жизни.

Ника – так я называл невесту – сама вешалась мне на шею. Она была некрасива, но очень ухоженна и чрезвычайно богата. Хороший вкус, отточенный с помощью модных дорогих стилистов, подчеркивал ее «яркую» индивидуальность. Маленькая, хлипкая, с узкими бедрами и плоской грудью, она выглядела восхитительно в темноте, когда интимный полумрак скрадывал мелкие черты ее лица, угловатость фигуры и слишком тонкие ноги. Наряды от известного модельера сидели на ней, словно на манекене, – как будто она сошла с витрины изысканного бутика. Ломкие черные волосы приводили в отчаяние ее парикмахера, который, однако, умудрялся соорудить из них элегантную прическу. Ника производила впечатление самоуверенной высокомерной особы, знающей себе цену. На деле она оказалась вздорной бабенкой, от которой доставалось всем, кроме меня. Даже отец угождал ей и предпочитал не перечить без особой нужды.

При всех своих недостатках – которые, впрочем, некоторые сочтут достоинствами – Ника умела добиваться своего. Она пожелала заполучить меня в качестве любовника, и я пошел ей навстречу. Отчасти я сделал это, чтобы сбить с нее спесь, доказать: в постели мне нет равных, я могу легко подчинить ее себе. Отчасти – в отместку ее отцу, который, преследуя собственную выгоду, взял да и «подставил» меня. В бизнесе всякое бывает, но я считал его своим партнером, доверял и не ожидал подвоха. Что ж, мой ответный ход уложил его на лопатки. Я победил этого тяжеловеса нокаутом! После моего удара он так и не смог подняться… Когда Ника заявила папаше, что покончит с собой, если я не женюсь на ней, его фактически унесли с ринга.

– Я убью себя и твоего внука! – рыдала Ника, когда отец пригрозил посадить ее под замок – он и слышать не желал о свадьбе. – Я найду способ, ты меня знаешь!

Он действительно знал характер дочурки и понимал: у нее хватит дури отправиться в мир иной ему назло.

Ника влюбилась без памяти и совершенно потеряла рассудок. Я воплощал в себе ее идеал мужчины, и мне прощалось то, что другим не сошло бы с рук. Мы представляли собой странную пару – невзрачная разодетая худышка и молодой широкоплечий красавец. Непрезентабельную внешность Ники с лихвой компенсировал капитал, который был обещан ей в приданое, – иначе я не соглашался узаконить наш «грех». О том, чтобы давить на меня, не могло быть и речи. Будущий тесть за годы совместной работы успел изучить мои повадки, чтобы отказаться от заманчивой идеи силой принудить к чему-либо. Меня можно было только уговорить, посулив щедрую прибыль. Я с детских лет не страдал от скромности – это похвальное качество затерялось среди моих бесчисленных пороков.

Вероятно, я чего-то не учел, не сумел предугадать. Я не провидец!

Моя страсть к Линде никоим образом не пересекалась с будущей женитьбой. Эти две совершенно разные стороны моей жизни существовали параллельно. Любовь – состояние души, а брак – «совокупность бытовых и правовых отношений, связывающих мужа и жену». Свадьбу назначили на конец апреля.

Приготовления к сему знаменательному событию повлияли на мои встречи с Линдой. Мы стали реже видеться – я вынужден был соблюдать приличия. Отец Вероники обожал избалованное до безобразия чадо и ради нее закрывал глаза на мои похождения. Между нами состоялся обстоятельный мужской разговор.

– Таких, как ты, могила исправит, – неприязненно усмехнулся будущий тесть. – Ума не приложу, что в тебе нашла моя дочь! Ну… сердцу не прикажешь. Мне остается смириться и обеспечить ее будущее. Ты получишь достаточно, чтобы вести достойную жизнь. Ника не может выйти за банкрота!

Он пытался сохранить лицо – прикидывался, будто сам принял решение «поделиться» со мной акциями, а не выполняет мои условия. Я не стерпел.

– Если бы мою фирму не пустили на дно…

– Бизнес – не институт благородных девиц! – вспылил он, уловив мой намек. – В сражении побеждает сильнейший.

– Вы хотели сказать, беспринципный делец.

– А хоть бы и так! Не тебе говорить о принципах, дорогой зятек.

– Пока еще нет. Я могу и отказаться…

Он не рискнул искушать судьбу – я слыл «безбашенным», способным на дерзкую выходку.

– Черт с тобой! – пробормотал будущий тесть, опуская глаза. – Считай, мы квиты. Вероника здесь ни при чем! Я не питаю иллюзий по поводу твоей нравственности… но моя дочь не должна страдать. Устраивайся так, чтобы она ни сном ни духом. Ты понял?

Я охотно кивнул. Он почти разорил меня и хотел выйти сухим из воды. Я имел право обещать ему все, что угодно… и ничего не выполнить. Я еще не поквитался с ним, вопреки его уверенности.

«Мы померимся силами в новом поединке! – думал я, сохраняя на губах вежливую улыбку. – Ты не благородная девица, а я и подавно!»

* * *

Я не искал выхода из сложившегося положения – во мне теплилась надежда, что ситуация разрешится без моего участия. Я привык полагаться на случай.

Наши встречи с Линдой стали более редкими и страстными. Я чувствовал, что лечу в бездну, и не мог остановиться. При одном взгляде на нее во мне поднималась волна желания и странной нежности. Ее волосы, вьющиеся от природы, выбивались из-под меховой шапочки. Кожа, оттененная рыжими кудрями, казалась фарфоровой. В длинной юбке из плотной шерстяной ткани, затканной узорами, и курточке с песцовой опушкой она была похожа на дочь конунга.[8]

Мы бродили по заснеженным аллеям и целовались украдкой, оглядываясь по сторонам. Нам доставляла удовольствие необходимость скрываться от чужих глаз. Я признался Линде, что женюсь. Она долго молчала, а я отогревал ее руки в своих. Она слегка оттолкнула меня и попятилась.

– Я этого боялась! – прошептала она, со смехом прижимаясь спиной к стволу старой ели. – А чего боишься, то и случается!

Ветки дерева дрогнули, на нас обрушился снег, переливающийся на солнце. Снежинки застряли в ее волосах, вспыхивая, словно бриллианты в короне из червонного золота.

– Ты моя королева Аса! – не сдержал я восхищенного возгласа.

– А ты мой викинг… человек из фьорда, морской разбойник…

В ее словах звучало больше сожаления, чем любви.

– Ты ревнуешь? Женитьба – это только формальность, клянусь! Сделка, ничего больше. Мы с тобой по-прежнему будем вместе…

– Я ни с кем не хочу тебя делить.

– И не надо. Я принадлежу тебе… душой и телом.

– Она хороша собой?

Я тут же представил Нику – плоскую, бледную без макияжа, с тонким ехидным ртом – и покачал головой.

– Нет. Ты настоящая роза по сравнению с ней.

– Зачем же ты берешь ее в жены?

– Так получилось.

Она больше ничего не спросила, а я не стал объяснять. Мы гуляли в обнимку, пока не замерзли. Я повел Линду в кафе, где подавали блюда из дичи, приготовленной на открытом огне. Мы пили глинтвейн, болтали всякую чепуху. Линда смотрела на языки пламени и о чем-то думала. Синий кашемировый свитер очень шел к ее светлой коже и сияющим волосам.

– Я не люблю Нику… – вырвалось у меня. – Хочешь, поклянусь кровью?

Она вздрогнула и словно очнулась от забытья. Я пытался разрезать ладонь столовым ножом, она молча качала головой. Выступившая капелька крови испугала ее, на что я и рассчитывал. Я даже не чувствовал боли – присутствие Линды действовало на меня как наркоз. Бог знает, что еще я мог вытворить…

Пока я произносил слова клятвы – глупые, полные мальчишеской бравады, она смахнула с ресниц предательскую влагу. Гордость не позволяла ей плакать.

– Ты сам выбрал, – едва слышно произнесла она и добавила: – Покорись своей участи, викинг…

* * *

С того памятного дня все изменилось, стало другим: город, небо, солнце. Сам воздух пропитался тревогой, ожиданием чего-то непоправимого, словно Линда совершила некий обряд, произнесла магическое заклинание. «Должно быть, она ведьма, – твердил я. – Молодая, красивая, горячая, как огонь в очаге… и холодная, словно февральский снег…»

Я боролся с желанием заплатить консьержу дома, где она поселилась, и выведать, откуда она, чем занимается, как ее на самом деле зовут. Мешало непомерное самолюбие. Неужели я опущусь до того, чтобы наводить справки о женщине? Она сказала о себе ровно столько, сколько сочла нужным, и я, между прочим, тоже.

Линда пробудила во мне остатки мужского благородства: я не мог позволить себе следить за ней.

«Откуда у тебя полицейские замашки, парень? – корил я себя. – Что тебе даст ее фамилия? Женишься ты, заметь! Не она выходит замуж. Хотя не исключено, что она замужем или ведет свободный образ жизни – содержанки, например. Тебя это коробит? А разве ты сам не собираешься сделать то же самое? Отец Ники фактически назначает тебе содержание! Более того, ты вытребовал эти деньги, якобы в компенсацию его вины перед тобой – а он просто выиграл у тебя раунд. Ты – прожигатель жизни, а он – трудяга, фанат своего дела. Он оказался лучшим на этой дистанции. Хочешь сказать, что он мошенник? Так ведь и ты не святой!»

Я, совершенно не склонный к самокопанию и самокритике, вдруг принимался то судить себя, то оправдывать. Не иначе как на меня порчу навели. Кто мог осмелиться на такое? Линда, кто же еще! У нее глаза ведуньи, язычески пронзительные, полные дикой необузданной силы…

Я отказался от идеи разузнавать что-либо о ней и погрузился в приготовления к свадьбе.

Время остановилось… или летело слишком быстро. Словом, я чувствовал себя ныряльщиком, опустившимся на большую глубину, куда не попадает свет. Я словно ослеп и оглох. Когда мне становилось невмоготу, я поднимался на поверхность глотнуть свежего воздуха. Этим воздухом для меня была Линда. Я дышал ею…

Торжества прошли для меня, как мутный тревожный сон. Тесть подарил нам с женой большую квартиру с ремонтом, но без мебели. Ника тут же зарылась в каталоги, села на телефон – ее разговоры с дизайнером по интерьеру утомляли меня до головной боли. Я послушно ездил с ней по магазинам, выбирал обивочную ткань, люстры и напольные вазы, непрестанно думая о Линде. Чем больше я отдалялся от нее физически, тем теснее нас связывали общие мысли. Она тоже тосковала, я не сомневался.

Мы с Никой обустраивали свой быт, потом поехали в свадебное путешествие. Тесть заранее оплатил все расходы и отрезал путь к отступлению. Европа в этот раз показалась мне слишком прилизанной и до тошноты благополучной. Я томился – Ника с наслаждением предавалась шопингу и требовала, чтобы я сопровождал ее. Беременность уже была сильно заметна: живот торчал, будто спрятанный под юбкой мяч. Учитывая субтильное телосложение Ники, выглядело это безобразно. Никаких отцовских чувств я не испытывал и вообще начал сомневаться, моего ли ребенка носит новоиспеченная супруга. Я отлично помнил, что оказался у нее не первым.

«Вот болван! – безжалостно высмеивал я себя. – Развели тебя, как несмышленыша! Ну, ничего. Пусть только появится на свет долгожданный младенец! Устрою проверку ДНК…»

Пока я тешился новыми планами мести, Ника излучала безмятежность и умиротворение. Казалось, она наконец обрела счастье. Даже ее характер как будто смягчился – она перестала брюзжать и отпускать по всякому поводу едкие замечания. Меня они, разумеется, не касались, но постоянное выражение недовольства кого угодно выведет из терпения.

Улучив минутку, я уединялся и набирал номер сотового Линды. Она не отвечала и сама мне не звонила. Я поставил на мобильник код, чтобы Ника ненароком не обнаружила того, что ей знать не положено. По закону подлости она могла догадаться, чей номер кроется под обозначением Аса. В принципе, я не скрывал от Ники своего образа жизни, и она была осведомлена о моих многочисленных интрижках. Став ее мужем, я не собирался отказываться от холостяцких привычек. Однако «много женщин» не так опасно, как «одна женщина». Думаю, Ника это понимала. При всей недалекости, она была истинной дочерью своего папаши и обладала исключительным нюхом на то, что затрагивало ее интересы.

На вторую неделю нашего путешествия я купил в супермаркете бутылку водки и напился до чертиков. Без Линды у меня исчез вкус к жизни. Она безропотно восприняла мой отъезд и только повторила:

– Ты сделал свой выбор…

В конце мая мы с женой вернулись в Москву. Через месяц она родила недоношенного мальчика, который умер на следующий день. С анализом ДНК не сложилось, да и как-то неловко было затевать об этом разговор. Тесть воспринял случившееся сдержанно.

– Вы молоды, у вас еще будут дети, – сказал он. – А ты, дочка, не вешай нос. Займись-ка лучше своим здоровьем. Доктор предупредил, что у тебя есть гормональные отклонения. Это все стрессы! Побольше отдыхай, ешь фрукты и ни о чем не переживай.

При этом он злобно поглядывал на меня, как будто я был во всем виноват.

Ника выписалась из клиники подавленная, но быстро пошла на поправку. Отец в утешение подарил ей ожерелье из розовых опалов – ее любимых камней.

Я искал Линду. В доме на Зубовском мне сказали, что жиличка съехала, куда – неизвестно. Я так и не узнал ни ее настоящего имени, ни фамилии. Консьерж, который мог сообщить это, уволился.

Лето перевалило за середину, Ника звала на море, в Черногорию, «в маленький домик под красной черепичной крышей, где мы будем вдвоем», а мне не хотелось уезжать из Москвы, хотя солнце палило немилосердно, в городе было пыльно, душно от раскаленного асфальта. Я ждал весточку от Линды. Она мерещилась мне то в толпе прохожих, то среди покупателей в магазине, то за дальним столиком в ресторане. Однажды мне показалось, что она стоит и смотрит на окна моего офиса. Я мигом слетел по лестнице, выскочил на улицу – там никого не было. Каждый телефонный звонок заставлял меня трепетать и отчаиваться. Не могла же она вот так сразу и навсегда забыть меня, выбросить из сердца?!

Потекли дни, монотонные и серые. Я ходил на работу, только чтобы не видеть Нику, ее капризно опущенные губы, не слышать тягучего голоса. Сидел в кабинете, бесцельно перебирая бумаги, и вспоминал наши с Линдой встречи. Мои отношения с женой стали совсем сухими, формальными. Она украдкой проливала слезы, я готов был удушить ее. Я ненавидел ее за собственную слабость…

– Ты меня избегаешь? – как-то решилась спросить она. – Из-за ребенка? Это ужасное горе, но что поделаешь?

– Нельзя построить счастье на обмане! – напыщенно заявил я. Как будто сам являл собой образец искренности и бескорыстия.

Ее глубоко посаженные глаза забегали:

– Что ты имеешь в виду?

– О черт! Лучше я промолчу. Ладно?

Она выдала себя с головой – эти опущенные ресницы, эти нервно сплетенные пальцы, эта растерянность. Я попался на подлый женский трюк, как до меня попадались сотни, тысячи мужчин. Из-за этой лжи я потерял Линду! Кровь ударила мне в лицо, в груди что-то вспыхнуло, стало нечем дышать. Вот чем обернулась моя мстительность – ее ловко использовали против меня же.

– Поделом тебе, викинг… – прошептал я.

– Что ты там бормочешь? – испуганно спросила Ника.

Я повернулся и, не проронив ни звука, вышел из комнаты. Она еще говорила мне вслед какие-то пустые, ненужные слова, но я их уже не слушал. Не помню, как я оказался на улице, как спустился в метро и ехал по гулким темным туннелям, как толпа пассажиров вынесла меня из поезда на конечной станции и повлекла к подземному переходу. Я брел куда глаза глядят, не разбирая дороги. Очутившись в полутемном кафе, я заказал выпивку…

Проблески сознания сохранили в памяти лицо таксиста, который вез меня домой. Каким-то образом я назвал ему свой адрес – видимо, еще до полной отключки. Таксист оборачивался ко мне и задавал какие-то вопросы. Кажется, я отвечал. Рядом со мной на заднем сиденье кто-то дышал, поправлял волосы, источал аромат миндаля и вишни. Во мне пробудилась звериная ярость, приглушенная алкоголем. Мозг бушевал, но тело мешком привалилось к спинке сиденья и отказывалось двигаться…

– Линда, ты? – язык не ворочался, и вопрос, вероятно, прозвучал только в моем воображении.

«Где ты пропала? Как ты могла так поступить со мной? – беззвучно негодовал я. – Я чуть с ума не сошел! Возможно, уже схожу… Ты правда здесь? Или это всего лишь мой пьяный бред?»

Я пытался дотянуться до нее, но ловил пустоту. Таксист смеялся, его зубы блестели в темноте. Я обессилел и затих, боясь спугнуть Линду. Пусть она побудет рядом хотя бы минуту! Моя ярость улеглась у ее ног, словно послушный, прирученный зверь. За окнами мелькали ночные огни, погружая меня в транс…

Я стал завсегдатаем этого кафе, расположенного в подвале высотного дома. Здесь подавали шотландский виски, куропаток на вертеле, и я быстро напивался под звуки волынки. Стоило мне опрокинуть пару рюмок, как на меня наплывал туман, в котором пряталась Линда. Я звал ее… Она откликалась не сразу… но все же появлялась – тонкая, в длинной юбке, закрывающей щиколотки, в огненном ореоле волос…

Потом мы ехали домой в такси, я выходил, а она оставалась в машине, махая мне рукой. Я не смел ни на чем настаивать, ведь она снова могла исчезнуть, теперь уже навсегда.

– Где ты был? – спрашивала наутро Ника.

Что я мог ей ответить? Пил, гулял… Не хватало, чтобы она приперлась в то кафе и застукала нас. Мне-то безразлично, но Линде вряд ли доставит удовольствие визит моей жены.

«Ника не осмелится! – убеждал я себя. – Она не рискнет! Зная мой характер…»

– Ты свихнулся, – бросила мне супруга. – Гляди, сопьешься… Хочешь, я договорюсь со знакомым врачом? Просто побеседуй с ним…

Кажется, я запустил в нее тяжелым предметом, бутылкой или вазой… Она взвизгнула и закрылась в спальне. Три дня мы не разговаривали, а после все пошло своим чередом.

Так промелькнула осень. В декабре Москва убралась в зимние одежды – белые, синие, розовые, сверкающие. Повсюду начались предпраздничные ярмарки, витрины магазинов заполонили Деды Морозы и Снегурочки. Я подумывал о подарке для Линды – скоро Новый год, Рождество. Я искал редкостное, изысканное украшение, которое подошло бы к ее удивительной внешности. В салонах мне показывали ювелирные изделия, но ни одно из них не отвечало моим требованиям.

Линда меня опередила. Поздним вечером, как обычно сидя со мной за столиком в кафе, она преподнесла золотой кругляшок на шнурке из плетеной кожи.

– Держи…

– Что это?

– Амулет викинга…

Я вдруг почувствовал: она прощается со мной.

– Нет, Линда… только не это…

Она молчала, позволяя гладить свою руку. Ее пальцы были длинными и бледными, без единого кольца. Может, подарить ей кольцо в знак нашего примирения?

Я признался, что еще не купил подарка для нее, и спросил, чего бы ей хотелось. Она промолчала, качая головой. Я не отставал.

– Проси все, что угодно! – с жаром заявил я.

– Ты обещал быть моим…

– Я и не отказываюсь!

– Теперь ты женатый мужчина, – серьезно произнесла она. – У тебя – своя жизнь, у меня – своя. Я и так… слишком задержалась здесь…

Она обвела зал тоскливым взглядом, встала и удалилась. Я рванулся было за ней, однако отяжелевшее тело едва пошевелилось: ноги будто приросли к полу, а голова с трудом поднялась и тут же упала.

«Ну и набрался ты, братец! – хихикал кто-то невидимый. – В стельку!»

В этот раз я ехал домой один – Линды в такси не было. Водитель помог мне добраться до подъезда. Я, как обычно, сунул ему деньги, не считая. Он поблагодарил с довольным смешком и удалился.

Наутро жена разбудила меня, с отвращением держа двумя пальцами подарок Линды. Видимо, она обшарила мои карманы.

– Что это?

– Отдай! – лениво огрызнулся я, отобрал у нее амулет и демонстративно нацепил на шею.

– Где ты взял эту жуткую вещицу?

«Почему жуткую? – оскорбился я за Линду и за себя. – Ничего ты не смыслишь в вещах, дорогуша!»

– Выиграл в бильярд…

Я иногда проводил время в бильярдной и под настроение обыгрывал даже опытных мастеров. Кий порхал в моих руках, а шары, словно завороженные, катились туда, куда следовало.

– Удивительно, как тебя не обчистили, – хмыкнула она. – Бумажник на месте. Зачем ты берешь с собой столько денег?

– Не твое дело…

Она вымученно улыбнулась и отправилась в кухню, готовить свои диетические блюда. При ее худобе это было бессмысленно – она не поправлялась ни от пирожных, ни от итальянской пасты, ни от блинчиков со сметаной.

Я потрогал амулет, убедился, что он при мне, и снова уснул. Во сне мы с Никой провели нудный сочельник, потом угостились красным вином, закусывая индейкой. На десерт она разрезала торт. Я пытался проснуться, но мои веки будто склеились…

Когда я наконец раскрыл глаза, то обнаружил себя лежащим на диване в гостиной одетым. В углу переливалась елочная гирлянда, а под елкой уснула Ника, что было на нее совершенно не похоже – она мало пила и предпочитала спать в мягкой постели, а не на паркете. Я приподнялся и увидел торчащий в ее груди нож – тот самый, которым она резала торт. Мое замутненное вином сознание мигом прояснилось, я протрезвел, вскочил и наклонился над ней. Она была мертва – на ее новом праздничном платье расползлось пятно крови, а в руке… в руке она держала золотой амулет викинга! Шнурок был разорван. Выходит, Ника сорвала амулет с убийцы…

Я пробовал разжать ее пальцы – тщетно. Их можно было только сломать. Покачиваясь, весь в испарине, я выпрямился и взглянул на свою кремовую рубашку: на ней отчетливо виднелись брызги крови, они уже успели подсохнуть и походили на соевый соус…

Посреди гостиной стоял накрытый стол – несколько блюд, хрустальный графин с коньяком, початая бутылка шампанского в ведерке со льдом. Это серебряное ведерко подарила нам на свадьбу подруга Ники. Черт! Неужели я убил свою жену? Когда? Как? Я решительно ничего не помнил. Однако амулет в ее руке и пятна крови на моей рубашке недвусмысленно указывали на убийцу! Стоп! А куда подевалось красное вино, которое мы пили? Где фаршированная индейка?

Я подошел к столу и внимательно изучил содержимое. Никакого вина, кроме шампанского, вместо индейки – кролик под белым соусом.

– Боже мой! – с облегчением выдохнул я. – Это просто ночной кошмар! Я должен проснуться… Все образуется!

Я стоял, вдыхая запах ананаса и салата из креветок, боясь обернуться. Вдруг труп все еще там, под елкой? Этакий черный сюрприз на праздник? Я же ожидал, что Рождество будет мрачным, вот мои ожидания и сбылись.

– Ха-ха-ха-ха! – вырвалось из моих губ. – Вот так фокус! Как это ей удалось?

Я подумал о Линде, о том, что она ведьма, шаманка. Дочерей конунгов наверняка обучали ведовству и всяким магическим штукам. Она завладела моей душой через древний амулет…

Я через силу заставил себя повернуть голову и посмотреть назад, в страшный угол гостиной. Бездыханная Ника все так же лежала навзничь, кухонный нож по-прежнему торчал в ее груди, скандинавский бог Один, хозяин Валгаллы,[9] зловеще подмигивал мне золотым глазом. Или это отсвечивали на амулете огни елочной гирлянды?..

Мне стало не до смеха. Сон это или явь, но что теперь делать? Труп вполне настоящий, осязаемый. Кто мне поверит, что я убил Нику в беспамятстве? Да никто! Я бы сам не поверил. «Так вот о каком подарке говорила Линда! – осенило меня. – Вот на что она намекала!»

– Ты же сам пообещал исполнить любое ее желание… – прозвучало у меня в ушах.

Я потянулся к бутылке и выпил ледяное шампанское прямо из горлышка, надеясь охладить внутренний жар, зачерпнул кусочки льда и приложил к пылающему лицу. Что же я наделал? Это все амулет, он как-то повлиял на меня. Он подчиняется Линде, она руководит мной через него!

Мысли, одна безумнее другой, вихрем закружились в моей голове. Что предпринять? Как избавиться от мертвого тела?

Ничего толком не соображая, я вытащил нож из груди Ники, тщательно протер рукоятку и положил рядом с телом. Кровь запеклась и не вытекала из узкой раны. Лицо покойной застыло в немом изумлении, но черты уже разглаживались под действием смерти. Я открыл ее шкаф, битком набитый дорогими нарядами, снял с ее длинной норковой шубы одежный мешок и завернул труп. Этого мне показалось мало – я принес плед и обернул им тело поверх мешка. Потом взял ключи от машины, взвалил сверток на плечо и двинулся к двери…

Мне повезло. Ни в подъезде, ни во дворе никто не попался навстречу и не заметил, какую странную поклажу я тащу к своему джипу. Стояла темная, безлунная зимняя ночь, падал густой снег, что облегчало мою задачу. Сквозь пелену снегопада ничего как следует не рассмотришь – даже если кто-то не сидит за праздничным столом, а выглядывает из любопытства в окно.

Я поехал на окраину города, отыскал заброшенный строительный котлован и сбросил тело вниз, в белую снеговую глубину. Поднимался ветер. К утру январская метель уничтожит следы моего преступления. Скорее всего, труп отыщут весной, если вообще отыщут. Завтра подам заявление в милицию о пропаже горячо любимой супруги, и дело с концом. Тесть, правда, на этом не успокоится, пустит в ход свои деньги и связи… Ну и черт с ним! На моей стороне сам всемогущий Один, властелин и покровитель отважных викингов…

«Амулет! – вспыхнуло в моем помраченном мозгу. – Он же остался зажатым в руке Ники! Я забыл его забрать!»

В чаду накатившего ужаса от содеянного я действительно не подумал об амулете. Это же прямая улика! Впрочем, разве его кто-нибудь видел, кроме меня и Линды? Ника видела, но она мертва. А Линда не станет давать показания, это не в ее интересах. А если станет? Если она решила окончательно погубить меня?

«Пусть сначала найдут ее… – успокаивал я себя. – А что, если она сама заявится в милицию и…»

Земля подо мной разверзлась, вернее, волна цунами, которой я старался избежать, догнала меня и накрыла с головой.

Первым моим побуждением было прыгать в котлован, разгребать снег, добывать проклятый амулет из окоченевших пальцев трупа. «Куда?! – охладил я свой пыл. – Высота большая, да и как оттуда выбираться? Теперь уж ничего не поправишь. Чему быть, того не миновать…»

Я понуро побрел к машине, проклиная себя за неосторожность. Так глупо, банально подставиться! Где же был мой хваленый ум, моя хваленая предусмотрительность?!

Обратный путь до дома выпал из моего сознания. Запомнились только снежинки в свете фар и чернота ночи, обступившая меня, закравшаяся в мое сердце.

В квартире я снял забрызганную кровью рубашку, замочил ее в порошке и подумал, что завтра же выстираю и для пущей безопасности выброшу на помойку в другом районе города. С этой мыслью я допил коньяк, рухнул на диван и уснул…

Проспал, по-видимому, до обеда. Разбудил меня громкий хлопок двери. «За тобой пришли! – прошептал в уши злорадный голос. – Тебя заберут и посадят за решетку, убийца!» Я вскочил в холодном поту, метнулся в прихожую, к глазку – никого… Вне себя от случившегося, я вернулся в гостиную. Трупа под елкой не было. Естественно! Я же сам отвез его и сбросил в котлован. Стол стоял на том же месте, но…

Волосы мои зашевелились, а кожа покрылась пупырышками. Кто-то убрал остатки рождественского пиршества! На скатерти лежала какая-то коробка и записка. Я взял ее, трясущейся рукой поднес к лицу. Буквы и строчки прыгали и разъезжались…

«Встречай Рождество без меня, – с трудом разобрал я. – Ты все равно напьешься и будешь спать. Поживу недельку у родителей. Еда в холодильнике. Подарок для тебя в коробке. Надеюсь, понравится!»

Это был крупный, наклонный почерк Ники, неровный от возмущения, которое переполняло ее.

– «Поживу недельку у родителей…» – повторил я. – Славно! Чем не повод не заявлять о пропаже жены? Я вообще могу встать в позу и…

«Но где же ведерко со льдом, остывший кролик, разрезанный торт? – похолодело у меня в груди. – Кто побывал здесь? Домработница? Тогда откуда записка? Я точно помню, что ее не было! Ника не уезжала к родителям, она…»

Я открыл темно-коричневую коробочку и увидел превосходные часы «Rolex», – классически строгие, в тяжелом корпусе из белого и желтого золота… целиком в стиле моей жены. Часы дарят к разлуке. Плохая примета. Ника, похоже, не была суеверна…

Я застыл с часами в руках, в полнейшем замешательстве. Что происходит? Что со мной? Я допился до белой горячки?

Я почти вбежал в кухню, рванул дверцу холодильника. Торт стоял нетронутый, шампанское тоже. О, черт! Черт! В ванной царили чистота и порядок. Никакой замоченной рубашки, на которой остались пятнышки крови… Более того! Кремовая рубашка была на мне, мятая и без всяких пятнышек…

«Ты свихнулся!» – прозвучал в моих ушах голос супруги.

Это был алкогольный бред! – догадался я. – И Линда, и золотой амулет, и убийство… Прав был мой отец, когда говорил: «Скука не доводит до добра, сынок!» Я слишком упорно мечтал о любви к таинственной незнакомке, о чем-то необыкновенном, чудесном, о роковой страсти, о колдовских глазах женщины с огненными волосами. Мне с детства снились скалистые фьорды, гордые дракары,[10] скользящие по свинцовым водам северного моря, могучие варвары в железных кольчугах, жестокие набеги на чужие селения и юная, нежная дочь конунга, ожидающая меня на берегу…

Моя рука сама собой нащупала под рубашкой что-то круглое на кожаном шнурке. Не доверяя себе, я снял его с шеи и уставился, как на диковинку. Значит, не все было сном? На моей ладони лежал амулет викинга – круглый золотой диск с изображением бога Одина, древний, с шероховатой поверхностью и щербинкой у края. Эта щербинка исторгла из моих уст радостное восклицание на непонятном языке… Как будто бы я узнал старинную вещицу! Передо мной пронеслись сцены боя, плеск весел и крики гребцов, задранный кверху нос деревянного судна с оскаленной головой дракона, воины, шумно прыгающие за борт, пенная кромка прибоя…

Я встал, умылся холодной водой и вспомнил «убийство» Ники. Этот амулет оказался у меня неспроста! Линда дала мне его, чтобы… чтобы… Надо немедленно избавиться от него! Поехать к тому самому котловану и бросить эту опасную штуковину вниз, в снег, – там ее сто лет никто не отыщет.

Вместо того чтобы так и сделать, я прижал амулет к груди, со странным наслаждением ощущая его ласковое прикосновение к моей разгоряченной коже.

– Будь что будет! – шептали мои губы, на которых еще хранился привкус миндаля и вишни. – Будь что будет…

Браслет скифской царевны

Старый год умирает. Он отцвел, отыграл, спел свою песню, и теперь ему остается только уйти. О нем почти не вспоминают. Все предвкушают наступление Нового года, готовят праздничную встречу, полную нарядных елок, искрящегося снега, огней, шампанского, музыки, веселья, надежд и счастливых пожеланий.

Но старый год еще не сказал последнего слова. Он приберегает его до самого конца, до «мига вечности», когда куранты пробьют полночь, когда старое умрет, а новое родится. Прежде чем это произойдет, жизнь и смерть сольются в любовном экстазе – и неизвестно, кто выйдет победителем. В полночь так легко все перепутать.

Странные мысли одолевали Олега Бердянина, бывшего завзятого искателя кладов, а ныне обыкновенного продавца в магазине бытовой техники. Предпраздничная суета, блеск елочных украшений, бегающие огни на улицах возбуждали его напряженные нервы, вызывали головную боль.

Сеть магазинов принадлежала его отцу, состоятельному бизнесмену Трофиму Бердянину.

– Иди администратором для начала, – уговаривал Олега отец. – Потом директором тебя поставлю. Возьмешься за ум наконец.

Тот отнекивался, как мог:

– Дело нужно узнавать изнутри, с самых низов. Начинать, так с продавца.

– Ты же торговый институт закончил, – недоумевал Трофим Иванович. – Зачем тебе продавцом работать?

Олег заупрямился, и родитель уступил. Не стоит давить на парня, он не окреп еще – только пара месяцев, как таблетки глотать перестал. Однако не бывает худа без добра! Если бы не несчастный случай в Крыму, так бы и продолжал сын бродяжничать, с рюкзаком на спине по степям топать да по горам лазать. Ради дурацких поисков каких-то сокровищ Олег на третьем курсе чуть не бросил учебу, да родители не позволили: настояли, чтобы перевелся на заочное и получил-таки диплом.

Как только сходил снег, их единственное чадо с группой таких же одержимых кладоискателей отправлялось в многодневный поход по разным «историческим» местам: то остатки городского вала где-то на Смоленщине откапывать, то подмосковные пещеры исследовать, то старый скит в лесу по бревнышку разбирать. А вдруг отшельники с собой старинную утварь прихватили да где-нибудь спрятали?

В комнате будущего наследника бердянинского капитала – не баснословного, но вполне солидного – лежали потрепанные карты, ветхие от времени книги и всякая всячина, которую домработница периодически порывалась отнести на помойку: бронзовые ручки, наконечники стрел, глиняные черепки, ржавые железки, стекляшки, темные куски дерева и даже камни, якобы из подземных гробниц.

– Это болезнь, – твердила мать, роняя слезы. – Перерастет, одумается. Поймет, что у нас денег и так достаточно. Я виновата! Возила его к деду в Керчь, тот и отравил ребенка своими байками. Боспорское царство, Пантикапей, Херсонес, скифские могильники, античные храмы. Мальчик с детства заразился дедовой страстью к древностям!

– Разве дело в деньгах? – возмущался Олег. – Ничего вы не понимаете! Это же вещи, к которым прикасались люди, жившие тысячи лет назад! Они дышат тайной!

– Какая там тайна? Ну, жили, воевали, торговали, молились… и умирали. Все то же, что и сейчас. Ты уже вышел из юного возраста, сынок. Пора настоящим делом заниматься!

Но «заниматься делом» Олег не спешил. Ездил на Керченский полуостров, жил в доме покойного деда, познакомился с местными «черными археологами», которые за определенную плату водили его по заветным местам и делились информацией. Пока не попал в больницу с черепно-мозговой травмой. Хорошо, что жив остался!

Отправились они вдвоем с товарищем на холм, где раньше велась добыча камня, разбили неподалеку палатку и ходили вокруг да около, ища лаз, ведущий внутрь холма. Не обнаружив такового, принялись копать. Было это в начале лета, зарядили дожди, но молодые люди, увлеченные поисками, продолжали рыть… Пока намокшая толща земли вперемешку с камнями не обрушилась на них. Товарищ отделался легким испугом, синяками и ссадинами. Придя в себя, он выбрался из-под завала весь в грязи и в крови, с трудом вытащил Олега. Тому повезло меньше: большой камень угодил в голову, и он пролежал без сознания несколько часов в палатке, пока товарищ не привел людей из близлежащего селения.

– Ну, где твой покойничек? – лениво осведомились подвыпившие мужики.

– Может, он жив еще! – уговаривал их перепуганный парень. – Кладите на брезент, несите! Осторожно надо!

– Какой жив? Синий уже, и пульса нет, – заявил один из «спасателей», опустившись на корточки и щупая грязное запястье Олега. – Не дышит.

– Как не дышит? Дышал вроде… Или не дышал? Я не проверил… сразу за помощью побежал. Торопился очень! – Товарищ сел прямо на мокрую землю, обхватил голову руками и застонал: – Что же теперь будет?

– Дышит, кажись… – пробормотал мужик, который сидел на корточках. – Давай брезент!

Всю дорогу до сельского медпункта лил дождь. Мужики вымокли до нитки и устали ругаться. Ноги разъезжались в жидкой грязи, скользили. Тело Олега казалось неимоверно тяжелым, безжизненным.

В медпункте фельдшер оказал пострадавшему первую помощь и отправил по раскисшей дороге в больницу. Только там товарищ Олега вспомнил про мобильный телефон. Можно же было позвонить! Но трубка оказалась разбитой.

Через неделю Олега увезли в Москву на дополнительное обследование, сделали томографию. К счастью, обошлось без хирургического вмешательства. Мать от переживаний слегла, и ухаживала за ним его девушка Инна. В августе Олега перевели в отделение реабилитации, а осенью выписали. Голова болела страшно, но лечащий врач успокоил: «Остаточное явление. Постепенно это пройдет. Я назначу таблетки».

Олег медленно возвращался к нормальной жизни, чего нельзя было сказать о его памяти. Он забыл, как искали лаз, не помнил, как произошел обвал, в его сознании всплывали лишь смутные отрывочные эпизоды: холм… палатка… котелок на костре… дождь… грязь… камни… мокрая земля… темнота…

После работы отец присылал за ним машину с водителем – Олег попробовал было сам сесть за руль, но почувствовал себя плохо и не рискнул ехать по запруженным транспортом городским улицам. По дороге они забирали Инну из института. Молодые люди прогуливались по парку или ужинали в кафе, а водитель терпеливо ждал, чтобы развезти их по домам. Вечером на Олега страшно было смотреть – под глазами синяки, бледный, в испарине от подступающего приступа головной боли. Мать сразу укладывала его в постель, несла лекарство. Врач не обманул – день ото дня Олегу легчало, он все реже принимал таблетки и вскоре совсем от них отказался.

– Жениться тебе пора, – советовал отец. – Вон хоть на Инне. Пригожая, воспитанная, ласковая, любит тебя без памяти!

– То-то и оно, что без памяти…

– Девочка из хорошей семьи. Учится в медицинском, свой доктор будет.

– Без памяти – не хочу…

Отец сделал вид, что ответ Олега ничуть его не удивляет. После больницы мальчик сам не свой, говорит невпопад, думает непонятно о чем. Да и как не думать? С памятью у него действительно не все ладно. Трофим Иванович поговорил с врачом тет-а-тет, попросил быть предельно откровенным. Доктор уверял, что оснований для беспокойства нет:

– Такое бывает. Потеря памяти у вашего сына касается небольшого промежутка времени, непосредственно связанного с травмой. Это защитная реакция на страх и боль – сознание как бы изолирует тяжелый инцидент, чтобы к нему не было доступа. Потом память может восстановиться.

– А если прибегнуть к помощи гипноза?

– Зачем? Я против гипнотического воздействия, – решительно заявил врач. – Это подавляет волю пациента. Воспоминания должны вернуться естественным путем. Какая-нибудь деталь или похожие обстоятельства могут этому поспособствовать.

– Нет уж! Не дай бог…

Олег выздоравливал. Он повеселел, поправился, перестал подолгу лежать на диване, уставившись в потолок. Голова побаливала, но не так сильно. Он уже сидел за компьютером, начал переписываться с кладоискателями, интересоваться находками других.

– Опять за свое взялся, – шептала Трофиму Ивановичу жена. – Боюсь я за него!

– Женить надо сына, тогда дурь быстро из мозгов выветрится. Молодая баба в постели куда приятнее, чем рюкзак на плечах.

– Я бы с удовольствием! Чем Инна не невеста? Покладистая, неизбалованная. Только Олежек о свадьбе не заикается. И вообще, у них отношения какие-то дружеские. Без страсти, без трепета любовного.

– А мы с тобой как женились? Про любовь-то нас никто не спрашивал. Познакомили, сосватали. Ты мне приглянулась. Скромная, молчаливая, да и грудь у тебя была – глаз не отведешь.

– Тише ты! – смущалась жена. – А грудь у меня и сейчас ничего…

Трофим Иванович обнял ее, поцеловал в вырез кружевной сорочки.

– Мне кажется, я тебя в первую брачную ночь полюбил – раз и навсегда. Я ведь не изменял тебе, даже в молодости.

– Ладно, не ври!

Бердянины засыпали счастливые, как бывают счастливы люди, довольные собой и жизнью. Если Трофим Иванович и лукавил насчет нерушимой верности законной супруге, то самую малость. Были грешки, но такие мимолетные и незначительные, что о них и вспоминать не стоило. Жена ни разу не пожалела, что когда-то выбрала молодого и робкого служащего Сбербанка. Робость его касалась только женщин и ни в коей мере – работы. Она жила с Бердяниным, как за каменной стеной, ни о чем не тужила. Грехи же господь велел прощать для облегчения души.

Когда отец вновь заговорил с Олегом о женитьбе, то получил резкий отказ.

– Оставь, папа! Мне бы с собой разобраться! С головой у меня что-то творится – хочу вспомнить и не могу. Знаешь, какие у меня мысли?

– Тебе не нравится Инна? – пожал плечами Трофим Иванович. – Найдем другую.

– При чем тут Инна?

Олег хотел кое-что добавить, но замолчал, вздохнул и махнул рукой. Отцу лучше не знать.

– После Нового года поговорим, – строго произнес Бердянин-старший. – Ты где праздновать собираешься? С нами или с молодежью в ночном клубе?

– Я, наверное, в Керчь поеду…

* * *

– Не пущу! – встала на дыбы мать. – Что там делать зимой в дедовой мазанке? Не хватало только воспаление легких подхватить! Там же никаких удобств, печку топить надо, мыться в тазике.

Насчет «мазанки» она, конечно, сгущала краски. В прошлом году Трофим Иванович выделил деньги на ремонт старого дома – под руководством Олега строительная бригада поменяла крышу, окна и двери, перестелила полы, привела в порядок дымоход и провела воду, так что условия для проживания стали вполне приличными. Красная черепица, белые, увитые виноградом стены, высокий светлый забор, закрытый со всех сторон уютный дворик делали дом типично южным, крымским – располагающим к лени и отдыху. До моря было далеко, но ветер с залива приносил его запах – солоноватый, с привкусом йода.

Олег нашел спасительный аргумент.

– Я возьму с собой Инну, – заявил он. – Мы проводим старый год и встретим новый вместе. Я хочу, чтобы моя болезнь осталась в прошлом, ушла с последними мгновениями перед полуночью… туда же, откуда пришла.

Трофим Иванович вспомнил слова врача и неожиданно встал на сторону сына. Вдруг похожие обстоятельства пробудят уснувшую часть его памяти, вернут ясность и покой душе? Сам керченский воздух, корявый орех у забора, посаженный руками деда, зимняя степь, камни, развалины античного Пантикапея… Все это может оказаться тем ключиком, который откроет «черный ящик» в сознании Олега. Очень кстати, что девушка будет рядом – накрывать праздничный стол, смеяться, смотреть в глаза, манить своей красотой и молодостью. Ночи, проведенные в старом доме под свист норд-веста и треск дров в печи, сблизят их, подтолкнут к тому, чем из века в век занимаются мужчина и женщина, оставаясь наедине. Природа возьмет свое, как ни крути…

– Пусть едут, – положил конец причитаниям жены господин Бердянин. – Морской воздух Олежке на пользу. Может, с Инночкой у них слюбится-сладится. Дело молодое! Поженим их и вздохнем с облегчением.

Вечером, лежа на широкой кровати с изголовьем, инкрустированным розовым деревом, госпожа Бердянина – дочь керченского учителя истории, приехавшая когда-то в столицу поступать в педагогический институт, – вспоминала свое детство. Ей ведь тоже отец рассказывал на ночь необыкновенные сказки: про царя Митридата, золотую маску, найденную в некрополе Пантикапея, курганы, полные сокровищ, и скифскую царевну Томирис.

…Была она тонка, изящна и прелестна, как дикий степной цветок, – с маленькими алыми губами, нежной кожей и шелковистыми волосами, черными, как вороново крыло. Ее родила царю скифов роскошная и своенравная гречанка, которую он силой взял в жены. Томирис стала его любимицей. Девушку холили и лелеяли, наряжали в драгоценные ткани и украшения, привезенные из заморских городов. Когда она шла, ее сопровождал мелодичный звон бесчисленных золотых бляшек, нашитых на одежду и вплетенных в волосы. На голове царевна носила остроконечную шапочку, на шее – блестящие ожерелья, на руках – браслеты, на ногах – мягкие сапожки из искусно выделанной кожи. Но все украшения затмевала ее дивная, пленительная красота.

Царь подыскивал дочери достойного жениха. Одного за другим отвергал он претендентов на руку и сердце Томирис. Девушка удалась внешностью и характером в мать, а властной надменностью – в отца. Ее белое, как луна, личико кривилось в презрительной гримасе при виде мужчин, которых прочили ей в мужья. Она понимала, что рано или поздно ей придется сделать выбор, но оттягивала этот момент всеми возможными способами.

Мать-гречанка внушила ей мысль, что быть женой варвара, грубого и невежественного скифа, – незавидная доля.

– А если его убьют в бою или он умрет от тяжелой болезни, тебя задушат и положат в его могилу. Ни молодость, ни красота, ни принадлежность к знатному роду не спасут тебя от неминуемой смерти, – нашептывала мать.

И Томирис содрогалась от ужаса, представляя, какая участь ее ждет. По щекам катились прозрачные слезинки, когда она смотрелась в бронзовое зеркало с ручкой, покрытой золотой фольгой. Ее томили неясные предчувствия, сердце замирало от предвкушения любви, которой она еще не познала. Неужели ей суждено умереть молодой? Скифы воинственны и заносчивы, они проводят жизнь в седле, с луком за спиной и акинаком на поясе. Погибнуть в бою – честь для воина. А что будет с его женой, никого не волнует…

С тоской следила царевна за полетом птиц в необъятном синем небе, завидовала ветру, свободно веющему над выжженной солнцем степью. Ах, как бы ей хотелось стать этим ветром – вольным и быстрым, непокорным, летящим, куда ему вздумается!

– Что мне делать? – спрашивала она у матери. – Как быть?

Однажды в тихую летнюю ночь печальная гречанка вывела дочь из шатра и показала ей извилистую туманность Млечного Пути.

– Только эта дорога уведет тебя отсюда. Как и когда – не знаю. Скоро…

– Откуда тебе это известно? – удивилась Томирис.

– Я умею гадать по звездам. Давным-давно, в юности, я готовилась стать жрицей в храме Гекаты. Но богиня отвернулась от меня…

Она сняла с руки браслет, с которым никогда не расставалась, и протянула дочери.

– Возьми его, надень на левое запястье и никогда не снимай.

Над степью стояла неподвижная прохлада. Пахло дикими травами. Стрекотали цикады. Красная луна томно взирала на свои владения. В ее свете камни браслета таинственно мерцали, словно тусклые звезды.

Томирис вернулась в шатер, зажгла масляный светильник и принялась рассматривать подарок. Сколько она себя помнила, этот браслет всегда был на руке матери. Он казался обычным, разве что более тонкой работы, чем другие украшения из золота. Его поверхность сплошь унизывали жемчужины, ониксовые и сердоликовые бусины, а по краям располагались красивые фигурки мужчины и женщины, сплетенные в объятиях…

Госпожа Бердянина уснула, и окончание истории перешло в ее сновидение, наполнив его топотом скифских коней, вереницей кибиток и степной пылью…

– Ты стонала во сне, – сообщил ей наутро господин Бердянин. – Что-то болело?

– Сердце…

За завтраком она все еще вспоминала свой сон: царевна Томирис на погребальном ложе в багровом свете факелов поворачивает лицо и обращает на нее взгляд, тянет руки. Вместо глаз у нее – зияющие в черепе провалы, а вместо рук – кости скелета. Браслет слетает с запястья и катится по полу прямо к ногам Бердяниной…

– Что с тобой?

Жена вздрогнула и схватилась за сердце. Трофим Иванович кинулся за лекарством.

– «Скорую» вызвать?

– Не надо… сейчас пройдет…

Она положила таблетку под язык и, прерывисто дыша, откинула голову на высокую спинку стула.

– Это я виновата! – простонала она. – Зачем мы отправляли Олежека к папе в Керчь? Там он попал в плохую компанию, связался с этим хулиганом Жекой!

– Во-первых, твой отец души во внуке не чаял, а во-вторых, там море, целебный воздух, фрукты. Кто ж знал, что все так обернется? Кстати, Жека – вовсе не хулиган, как ты выражаешься, а обыкновенный парнишка из рыбацкой семьи. Работяга. Культуры ему, может, и не хватает, но в остальном – нормальный мужик. Не забывай, что этот Жека спас нашего сына!

– Да… ты прав…

Тиски в груди госпожи Бердяниной разжались, и она перевела дух, порозовела, почувствовав себя лучше.

* * *

За неделю до отъезда Олегу позвонил из Керчи тот самый Женя Крамаренко, с которым они попали под обвал.

– Ты как, старик? Поправился?

– Почти. Если бы не ты… В общем, я твой должник.

– Брось! Какие счеты между друзьями? – смутился Жека.

– Ладно, разберемся. С наступающим тебя! Есть шанс встретиться.

– Слу-у-ушай, было бы здорово! – обрадовался приятель. – Приглашаешь к себе в Москву?

– Наоборот, хочу в Керчь смотаться на праздники. Люблю зимнее море. Вместе Новый год отметим. С меня угощение, выпивка – попируем! С девушкой тебя познакомлю. Тебе столичные девушки нравятся?

Крамаренко промолчал.

– Что затих? Другие планы? Жаль…

– Да нет… – спохватился Жека. – Я с удовольствием. Тут такое дело… У тебя все в порядке?

– В каком смысле?

– Ты с нашими переписываешься? По электронной почте? Ну, кто куда ездил, что копали, какие у кого новости?

Олег оглянулся, нет ли поблизости матери, прикрыл трубку рукой и понизил голос:

– Переписываюсь. Только мне странные сообщения приходили уже три раза. Не пойму, что за фигня?

Крамаренко сглотнул – громко, судорожно:

– Тебе… тоже?

– Что значит «тоже»?

– Это случится в новогоднюю ночь. Готовься…

У Олега заныло в висках, закружилась голова. Он глубоко вдохнул и опустился на стул. Сидя разговаривать удобнее.

– Блин, Жека, это твоя работа? Признавайся. Ты меня разводишь!

– Да ты что? Зачем м-мне! – волнуясь, приятель начинал заикаться. – Я сам с-сначала принял за разводняк, а потом… д-достали меня эти угрозы. Решил тебе п-позвонить, узнать…

– Почему именно мне?

Крамаренко на мгновение запнулся. Действительно, почему первым ему вспомнился Олег Бердянин?

– П-понятия не имею. Чутье!

– Больше такие сообщения никто не получал?

– Я ни от кого н-ничего не слышал. Правда, и сам рот держу на замке. Тебе вот только п-признался. Неохота паникером выглядеть. В-вроде бы бояться нечего, а мороз по коже идет. Как увижу эти с-строчки, аж скулы сводит. Даже не страх – жуть накатывает. Почту п-проверяю, и пальцы дрожат. Никогда такого не было!

– Мне ужасно не по себе, Жека, – выдохнул Олег. – Поэтому и еду в Керчь – подышать морем, развеяться. С тобой повидаться. Может, в последний раз…

– Иди ты! Ч-чего мелешь, старик? Ну, прикалывается кто-то, м-мало ли психов на свете? Не о смерти же речь идет?..

– А о чем? Что должно случиться в новогоднюю ночь?

Жека прочистил горло – чувствовалось, как он старается взять себя в руки.

– Не убить же нас с-собираются? Кому мы дорогу перешли, по-твоему?

– Мертвым…

– М-мертвым? – Крамаренко охрип. – Ты гонишь…

Но повисшее в трубке молчание говорило о том, что подобные мысли его уже посещали.

– Я пробовал узнать, откуда приходят сообщения… Никаких концов не нашел, – перешел на шепот Олег. – Если нас берут на пушку, то очень профессионально.

– Да к-кому мы нужны? Ты меня ошарашил, старик… Что за хрень? Не м-может такого быть…

Потоком слов Крамаренко пытался заглушить нарастающий ужас. Кладоискатели – люди суеверные, и байки про «месть мертвецов» для них весьма актуальны. Бытует среди них множество поверий о проклятии, которое хозяева клада или устроители могильника насылают на грабителей. В древности рядом с сокровищами нередко оставляли бесплотного стража, чтобы тот охранял ценности от чужих посягательств. Известны случаи, когда у «счастливого» обладателя найденного золота, драгоценностей или раритетной вещи начиналась черная полоса – на него вдруг обрушивались неудачи, болезни и даже смерть.

– Нам лучше д-держаться вместе! – истощив запас ругательств, выпалил Жека. – Ты правильно решил, старик! Приезжай. Мы им п-покажем! Мертвецы… Как бы не так! За лохов нас п-принимают, это ясно. Но мы не поддадимся. М-мертвые электронной почтой не пользуются, в их времена о таком с-слыхом не слыхивали!

Эта наигранная бравада не могла обмануть Олега. Он знал Жеку с детства как облупленного. У приятеля стучали зубы, а сердце ушло в пятки.

Олег поплотнее закрыл дверь в гостиную, где мать составляла список продуктов, которые следовало закупить на праздники. И спросил:

– Жека, с тобой ничего подозрительного не происходило в последние месяцы?

– П-подозрительного?

Вопрос поверг приятеля в шок. До сих пор он не связывал одно с другим. Но теперь…

– О, блин… Как ты д-догадался, старик? – занервничал Крамаренко. – Было происшествие! Сразу п-после того, как тебя в Москву увезли. Я искупаться решил вечерком, после работы. Отплыл от берега подальше, и вдруг все тело б-будто сковало, ни рукой, ни ногой не двинуть. Я, конечно, накануне п-принял на грудь, но не больше обычного. Ты понимаешь? К-короче, чуть не утонул. Чудом выплыл! Лежал на спине, старался страх унять… Потом мало-помалу отпустило. Ох, и с-струхнул я, старик! Тебе не п-передать.

После этого случаи посыпались как из рога изобилия: то Жеку едва током не стукнуло, то он по рельсам шел и поезда не слышал. Хорошо, не один был, добрые люди крикнули: «Берегись, парень!» – и успел в сторону отскочить. То в порту груз оборвался, а Жека внизу стоял. Словом, что ни день – новая беда.

– Ты думаешь, это… – он задохнулся от ужаса.

– И завалило нас неспроста, – поддал жару Олег. – Я, когда очухался от своей болезни, за руль сесть попробовал. Сразу чуть в аварию не попал: еле от грузовика увернулся, а буквально через десять минут мотоциклист какой-то меня подрезал… Теперь только с водителем езжу. А недавно вышел на балкон с девушкой, и голова закружилась. Я на перила облокотился и чувствую – толчок в спину, будто кто-то сбросить меня хочет… С шестого этажа! Как удержался, не помню. Девочка перепугалась, подумала, я с собой решил покончить. Еле упросил ничего матери не говорить.

– Слушай, старик, д-давай, приезжай. Надо как-то защищаться. Меры п-принимать!

– Какие меры?

– Ну… в церковь сходим, п-покаемся… в этих, в грехах. С-свечки поставим. Авось отстанут от нас. Чтобы еще до Нового года успеть! Сечешь?

– Я тут к ясновидящему знаменитому ходил, – признался Бердянин. – Тайком от родителей. Денег ему дал, попросил в будущее заглянуть. Он шар хрустальный вертел, вертел… «Ничего не вижу! – твердит. – До тридцать первого декабря вижу, а дальше – темнота одна».

Жека закашлялся.

– З-заливает твой колдун, – неуверенно пробормотал он. – Я ему не верю. Но меры принять надо! Осторожность не п-помешает.

– А еще знаешь, что мне колдун сказал? «У тебя в памяти – черное пятно. От него все твои беды. Это «черная дыра», как в космосе. Если тебя туда затянет – пропадешь!» Жека! Расскажи, что с нами случилось под завалом?

На том конце воцарилась тишина.

– Алло! Жека! Ты меня слышишь?

– Я все рассказал, с-старик… – выдавил Крамаренко. – Может, я тоже чего-то не п-помню?..

* * *

Вместо елки в дедушкином доме решили поставить крымскую сосну. Инна и Олег купили ее на вокзале, у красной от холода тетки в куртке с капюшоном поверх платка. Керчь встретила их северным ветром, снегом. С набережной море казалось свинцовым, на горизонте оно сливалось с таким же свинцовым небом. Волны с грохотом ударялись о берег, обдавая редких прохожих солеными брызгами.

Олег стоял спиной к морю, вглядываясь в молочную мглу, которая поглотила город. Древняя земля киммерийцев, тавров, греков, скифов и сарматов простиралась перед ним. Приезжая сюда, он чувствовал себя одним из них…

– Здесь каждый камень хранит следы исчезнувшей жизни, – сказал он.

– Идем! – взмолилась Инна. – Я замерзла!

Они добрались до домика белые, как два снеговика. Пока Олег открывал дверь, Инна отряхивалась.

– Надо принести дров, печку растопить, – хихикала она. – Ты умеешь?

– Конечно.

Он щелкнул выключателем – света не было. Ветер порвал провода, и новогоднюю ночь предстояло провести при свечах и керосиновой лампе.

Инна, поеживаясь, прошлась по дому. Столовая, две спаленки, кухня и веранда, простая мебель, простые шторы на окнах. Везде пыль, холод. После ремонта убрали кое-как, на скорую руку. «Зато Олег рядом, – подумала она. – Никто мне не нужен, кроме него!»

Когда печка разгорелась, в маленьких комнатках стало тепло. Запахло дровами.

Инна готовила праздничное угощение. На печи! Уже приключение. Она уговорила Олега взять с собой кое-какие продукты, остальное купили в местном супермаркете.

– Где твой друг? – время от времени спрашивала она.

– Скоро придет. Он нас вчера ждал…

– Ты ему звонил?

– Не волнуйся, он знает, что мы уже здесь.

Накануне их отъезда из Москвы у госпожи Бердяниной случился сердечный приступ. Это была ее отчаянная попытка удержать сына возле себя. Но на следующий день, когда матери полегчало, он все-таки уехал. Ни ее слезы, ни укоризненные вздохи отца не смогли остановить Олега.

Инна отправилась с ним. Ей очень нравился Олег – рослый, красивый парень, не пустозвон, как другие. Работает продавцом в магазине, хотя у его родителей денег куры не клюют. Не распускает руки, не говорит пошлостей и в любви признаваться не спешит. Сразу видно – серьезный человек. А то, что увлекается раскопками и кладами, – даже романтично. Она могла часами слушать его рассказы о пиратских сокровищах и тайниках венецианских купцов в горных пещерах.

– Олег, помоги! – попросила Инна, устав бороться с тушеной индейкой. – Режь вот здесь… Уже девять часов скоро, а у нас стол не накрыт. Неудобно перед человеком. Обещали праздник, а сами приехали в последний момент. Ни убраться толком не успели, ни елку украсить.

Олег со странным равнодушием стоял у окна, наблюдая, как хлопья мокрого снега устилают мостовую. Если Инна о чем-то попросит – он сделает; нет – он так и будет стоять, словно от этих хлопьев зависит его судьба.

– Олег, ну что с тобой? Голова болит?

Он поворачивался, смотрел на нее, как будто в первый раз видел, и молча отворачивался к окну.

Гость пришел в начале десятого, внес оживление в их маленькую компанию. Они с Олегом обнялись, похлопывая друг друга по спине. Жека сразу положил глаз на Инну.

– Симпатичная деваха! – шепнул он приятелю, пока та ходила в кухню за салатом. – Во!

И показал большой палец.

– Дерзай… – безучастно предложил Олег.

Чисто выбеленные стены дома, аромат сухой полыни и сосны, смешанный с запахом моря, уютный полумрак, горящие свечи, бутылки шампанского и виски, теснящиеся на столе, обилие закусок, присутствие молодой очаровательной девушки так не вязались с опасностью и тем более возможной смертью, что друзья расслабились, повеселели. Жека, поглядывая на Инну, хвалил все блюда подряд.

– Вкусно!

У него разыгрался аппетит, он опрокидывал рюмку за рюмкой заморского напитка. Когда еще придется попробовать? На его зарплату не разбежишься.

– Вы чего кислые такие? – подбадривал он Олега и девушку. – Весь наступающий год испортить хотите?

Олег пил мало.

– Ему нельзя, – смущенно объяснила Инна. – Разве что капельку, по случаю Нового года.

Телевизора в доме не было, и Олег включил в соседней комнате радио, чтобы не пропустить бой курантов. Жека с улыбкой примерял подаренные часы и свитер из шотландской шерсти. Мрачные мысли отступили на второй план, страхи рассеялись. Угроза казалась надуманной, смешной.

– Давайте выпьем за то, чтобы все черное унес с собой старый год, – предложил Бердянин. – И войдем в первую ночь Нового года чистыми, как падающий за окнами снег.

Инна и Крамаренко потянулись к нему с бокалами – чокаться. Стеклянный звон живо напомнил Олегу праздники, когда во главе стола сидел дед, лукаво щурил глаза. Вместо десерта старик «угощал» внука сказочными историями.

– Жека! – попросил Олег. – Расскажи мне про обвал.

Приятель аж поперхнулся. Сколько можно повторять одно и то же? Так и беду накликать недолго.

– Не буду… Я тебе уже все рассказал! Много раз!

– А я тебе – не все…

Крамаренко потемнел лицом, нахмурился. Ну вот, хорошего настроения как не бывало. Опять придется переживать прошлые ужасы.

– Может, не надо?

Инна вдруг захлопала в ладоши:

– Надо! Надо! Олежка, ты что-то вспомнил?

– Знаешь, что мы с Жекой искали в безымянном кургане? Склеп царевны Томирис.

– Откуда там склеп? – возразил тот, обращаясь почему-то к Инне. – В том холме – заброшенная каменоломня… Я ему говорил! А он свое твердит: дескать, его дед находил поблизости обтесанные камни. Значит, внутри – захоронение. Если бы холм был курганом, насыпанным древними скифами, об этом было бы известно. Добывая камень, люди давно наткнулись бы на склеп!

– Не обязательно. Хотя… Может, они не только обнаружили могильник, но и разграбили его. Или подобрали то, что осталось от более ранних грабителей. Это как с пирамидами.

Крамаренко пожал плечами:

– Допустим, ты прав. Но мы ничего не нашли! Ни керамического осколка, ни бусины, ни деревяшки. Только землю и камни.

– Что за царевна Томирис? – заинтересовалась Инна.

– Была такая дочь у царя скифов. Она полюбила греческого воина, который попал в плен к кочевникам. Не желая выходить замуж за варвара, Томирис решила бежать вместе с пленником. Безлунной ночью она похитила у отца лучших коней, и беглецы ускакали в степь. На рассвете их хватились: царь приказал догнать и вернуть девушку, а пленника казнить. Напрасно жена-гречанка умоляла грозного варвара пощадить дочь и ее возлюбленного – царь кипел от гнева и не хотел ничего слышать. Скифы пустились в погоню. Они, в отличие от беглецов, отлично ориентировались в степи. Заметив настигающих их лучников, Томирис вскрикнула, ударила пятками коня, тот понесся, как ветер… И тут в него угодила скифская стрела. Конь рухнул на всем скаку, подмяв под себя наездницу. Царевна умерла мгновенно: у нее была переломана шея…

Олег замолчал. Инна не сводила с него глаз.

– А что случилось с греческим воином?

– Неизвестно. Легенда повествует только о безутешном горе царя и пышном погребении, которое он устроил любимой дочери. Ее нарядили в лучшую одежду и золотые украшения, рядом положили чудесные вещи, которыми она сможет пользоваться в загробном мире, ее зеркальце и драгоценные кубки. Отовсюду, из самых дальних земель потянулись траурные скифские повозки – они везли землю, чтобы насыпать над последним пристанищем Томирис погребальный курган. С тех пор немало воды утекло, и величественный курган, под которым спит царевна, превратился в пологий холм…

– Откуда твой дедушка узнал эти подробности?

– Он был учителем истории и любил крымскую землю, которая хранит множество тайн.

Где-то в глубине дома раздался хлопок, потянуло холодным воздухом, две свечи из трех погасли. Жека вскочил, насторожился.

– Ветер! – сказала Инна. – Наверное, дверь открылась. Пойду, проверю.

– А что, дверь оставалась незапертой все это время? – запаниковал гость.

– Кажется, я закрывала…

Девушка вышла. Олег полез в шкафчик за спичками – не нашел. Было слышно, как бьет в стекла снег и шумно дышит Жека. Свеча почти догорела, грозя вот-вот погаснуть. В коридоре раздались тихие шаги и звон…

– Радио замолчало! – вдруг осознал гость.

– Должно быть, Инна выключила.

– Черт…

Крамаренко незаметно перекрестился и еще на всякий случай сплюнул три раза.

– Там кто-то ходит, – прислушиваясь к подозрительным звукам, сказал Олег.

– Д-деваха, кто же еще?

У Жеки уже зуб на зуб не попадал.

– Похоже, что-то уронила…

– П-позови ее!

– Зачем? Сама придет… – Олегу внешне удавалось сохранять спокойствие, хотя его всего трясло. Он перешел на шепот: – Пока ее нет, я тебе главное расскажу. Мой дед всю жизнь искал могильник скифской царевны. Не из-за золота… По преданию, Томирис носила на руке браслет, подаренный матерью. С ним ее и похоронили. То было не простое украшение, а ритуальный предмет из храма Гекаты – браслет «Млечный Путь». Трехглавая богиня, помимо всего прочего, покровительствовала влюбленным и помогала им воссоединиться в вечности.

– К-как это?

– Не знаю. Курган стал предметом упорных поисков. Он, вероятно, не раз подвергся ограблению, но «Млечный Путь» как в воду канул. Зато смельчаки, рискнувшие добраться до склепа, плохо кончили: кто умом тронулся, кто спился, кто руки на себя наложил.

Крамаренко побледнел и затрясся:

– Ах ты, жулик! С-скрыл все от меня! Говорил, п-проверим, может, чаша серебряная попадется или з-золотая бляшка. Дескать, дед упоминал этот холм как возможный м-могильник!

– Если бы ты знал правду, то не пошел бы со мной?

Жека отвел плутоватые глаза. Зачем отрицать? Конечно, пошел бы. Азарт бы взыграл, кладоискательский зуд. Нипочем не утерпишь!

Олег придвинулся к нему поближе, обнял за шею и прошептал в самое ухо:

– Я еще кое-что вспомнил! Царевна Томирис – моя невеста.

Приятель отшатнулся, но Бердянин крепко держал его за шею. Тот дернулся и ощутил холодное прикосновение бритвы, которая оказалась между пальцев Олега.

– Артерия… – усмехнулся он. – Одно движение, и ты мертв. Где браслет, парень?

– Т-ты… больной! – пискнул Жека. – У тебя к-крыша поехала! Отпусти… я же т-тебя из-под завала вытащил, за м-мужиками в село б-бегал! Если бы не я…

Откуда-то потянуло холодом, скрипнула дверь, и сквозняк погасил последнюю свечу. В кромешной тьме кто-то скользнул в комнату, провел по лицу обомлевшего Жеки чем-то легким и бесплотным. Он задохнулся от страха.

– Где мой браслет? – будто издалека произнес женский голос.

– Вы м-меня на понт б-берете… – сдавленно простонал гость. – Инна! Это же т-ты! Вы… п-психи! Оба!

– Убей его! – прошептал женский голос. – Он вор!

Жека истерически икнул. Сцена напоминала Олегу эпизод из «Кавказской пленницы», где укутанная в белое покрывало девушка насмерть испугала своим появлением незадачливого жениха. Он с трудом сдержал смех.

– Когда ты разгреб землю, то увидел зажатый в моей руке браслет…

– Я… я п-подумал… ты выглядел, как м-мертвый… не д-дышал… – взвыл приятель. – Я д-думал, ты умер… и взял б-браслет… Ты не д-дышал… не д-дышал…

– Убей его! – повторил голос.

И Олег, к своему ужасу, ощутил непреодолимое желание полоснуть бритвой по шее товарища детских игр. Что это с ним?

Животное чувство самосохранения подсказало Жеке: лучше подчиниться.

– Эй… эй… не н-надо… не д-делай этого… – забормотал он, покрываясь холодным потом. – Я… отдам… отдам! Б-браслет в целости и с-сохранности. Я хотел… в-вернуть его тебе… к-когда ты выздоровеешь… Он… в-всегда со мной. Я п-принес его… ч-чтобы отдать!

Капелька крови выступила из пореза на шее и потекла за воротник.

– П-погоди… Я п-принес его!

* * *

Крамаренко купил к зиме сапоги с меховыми отворотами: он предпочитал обувь, куда можно заправлять камуфляжные брюки – армейский стиль. Браслет оказался там, внутри отворота, бережно завернутый в полотно и пришитый к меховой подкладке грубыми черными нитками.

Инна и Олег сидели на корточках, рассматривая золотое украшение. На полу стояла керосиновая лампа. Из-за двери комнаты, где закрыли Жеку, связав ему руки и ноги скотчем, раздавались приглушенные вопли.

– П-психи! – бесновался тот. – Шизики! Вас л-лечить надо!

– Вот эти жемчужины и камешки символизируют звезды Млечного Пути… – говорила Инна. – Золотые фигурки мужчины и женщины – аллегория жизни и смерти. Своими объятиями они замыкают круг вечности…

– Откуда ты знаешь?

Она улыбнулась.

– Знаю… А ты, выходит, ничего не забывал?

– У меня был провал в памяти, но постепенно все прояснилось. Особенно после того, как ты рассказала про мой бред.

– Ты повторял: «Отдай браслет… отдай браслет…»

– Теперь мне кажется, что я даже без сознания все видел и слышал. Нас ведь не сразу засыпало. Сначала сверху сползла часть свода… Мой фонарь еще работал, и в его свете что-то блеснуло. Я протянул руку… и тут обрушился целый размокший пласт с камнями. Наверное, я рефлекторно сжал пальцы. Жека потом с трудом их разжал, чтобы взять браслет.

– Думаешь, она, Томирис, все еще лежит там в своих золотых одеждах?

Олег помолчал, вздохнул.

– Курган, скорее всего, давно разграблен. А браслет уцелел… Может, его грабители обронили. Может, кого-то завалило, так же, как меня, только он выбраться не смог. Так и лежал вместе с браслетом, пока не истлел. Вариантов много. Мне повезло! Если бы не дождь, земля бы не обвалилась, и я бы ничего не нашел…

За стенами домика дул норд-вест, швырял снег в окна. Шум моря, казалось, слышался во всех уголках города. Стонали деревья, звенели жестяные трубы.

– Почему ты так долго не признавался, что все помнишь? – спросила Инна.

– Зачем? Как бы я тогда вернул браслет? Жека должен был оставаться в уверенности, что мне память напрочь отшибло. Иначе он бы скрылся и замел следы! А так я его постепенно подготавливал, сообщения странные посылал по электронной почте. На воре шапка горит! Он с детства не отличался храбростью – зато хитрости хоть отбавляй. Поэтому он и браслет не продал.

– Боялся продешевить?

– И продешевить, и жизни лишиться. Жека ведь кладоискательством не первый год занимается, разбирается, что почем. Браслету цены нет! Он это с первого взгляда понял.

– Как бы там ни было, он тебя спас.

– Да, правда…

Олег поднял глаза на Инну. В бледно-желтом свете лампы она вдруг показалась ему совсем другой – не такой, как раньше. Оказывается, у нее тонкие черты лица, красивые губы, чуть раскосые глаза.

– Выпустите м-меня! – орал за стенкой Жека. – Вы оба с-сбрендили! П-придурки! Я же в-все отдал! – Его голос стал жалобным. – С-старик! Ты обещал!

Олег взял девушку за руку – нежную и теплую, с изящной кистью и длинными пальцами.

– Почему ты согласилась мне помогать? – прошептал он.

– Хотелось встретить Новый год в необычной обстановке – с тобой, в доме твоего дедушки. Я думала, ты решил разыграть своего товарища. Ты же говорил, у вас так принято.

– Я лгал…

– Можно мне примерить браслет? – робко попросила Инна.

Ему стало страшно. Что будет, если она наденет украшение, которое ей не принадлежит? Царевне Томирис это не понравится.

– Новый год! – спохватился Олег. – Мы пропустили бой курантов и не открыли шампанское.

– Еще не поздно. У нас на кухне стоит бутылка в ведре со снегом. Холодильник не работает, вот я и…

– Неси ее сюда! – обрадовался он.

* * *

В поезде они уснули под монотонный стук колес. Снег продолжал идти. За окнами тянулись унылые серые поселки, белые равнины, голые деревья.

Браслет лежал в сумочке Инны, которую она крепко прижимала к себе. Ей снилась бескрайняя степь и поросший травой курган, где под толщей земли лежит царевна, одетая в золото, как живая… Еще миг, и начнет вздыматься ее грудь, дрогнут мягкие ресницы, улыбка тронет красивые маленькие губы…

Олегу снилась бешеная скачка, погоня, дробный топот копыт и свист скифских стрел. Сбитый стрелой, он падает на пожухлую траву… Последнее, на чем останавливается его угасающий взор, – золотой браслет на руке Томирис… сверкающие разноцветные камешки и две сплетенные в объятиях золотые фигурки мужчины и женщины.

А вверху, невидимая, струится среди звезд светло-голубая лента Млечного Пути…

Вино из мандрагоры

Он шел за этой женщиной от самого метро. Чем она ему приглянулась, бросилась в глаза? Он мог бы сослаться на профессиональное чутье… но не в данном случае. А впрочем, почему нет? В ее одежде, прическе, духах с легким привкусом свежей зелени и амбры чувствовались стиль и неповторимый шарм. Несмотря на свой род занятий, он понимал в этом толк.

Весенняя Москва ослепила его, опьянила, пробудила в сердце томительную и восторженную грусть, тоску по несбыточному – по какой-то необыкновенной любви, всепоглощающей страсти, освященной вечностью… Устремление в горние выси сменялось приступами тяжелейшей депрессии, которую хотелось залить водкой, погрузиться в наркотический кайф. И все возвращалось на круги своя – отчаянная решимость, хладнокровная злость, охота за дорогими удовольствиями.

Между тем городская весна с ее мокрыми, блестящими на солнце тротуарами, прозрачными сосульками, свисающими с крыш и козырьков, звоном капели и лужами талой воды, радостно-возбужденной сутолокой, запахом крымских фиалок, пучками пушистой вербы, которые суют прохожим продавщицы в цветастых платках, первозданной голубизной небес и плывущими по реке льдинами, – брала свое. Она оживляла природу и тревожила людей. Она добиралась до глубины души, до священных, дремлющих до поры инстинктов…

Пару часов назад он стоял на мосту, любуясь ребристыми золочеными маковками и белоснежными стенами храма Христа Спасителя на фоне ясного неба. Потом решился и вошел внутрь. Высота и светящаяся громада главного купола поразили его. До того маленьким и ничтожным он ощутил себя перед скорбными ликами святых, до того виноватым, что сердце болезненно сжалось, захотелось пасть ниц и каяться, каяться, давать обеты и просить у Всевышнего милости для себя, для всех.

Выйдя из храма, он щедро подал нищим и зашагал прочь. Перед тем как спуститься в подземку – будто в преисподнюю! – он зачем-то оглянулся на купола, на венчающие их золотые кресты. Будто просил благословения! Но разве таким, как он, дается благодать?

В вагоне метро он стоял, наблюдая, как за окнами сменяются свет и тьма, как поезд ныряет в черную пасть туннеля, как затхло и тяжко дышит подземелье, с сожалением выпуская наружу электричку, наполненную людьми. На одной из станций автоматические двери открылись, и вошла она… женщина, источающая аромат луговых трав и амбры.

Она привела его на вокзал, к кассам поездов дальнего следования. Он встал в очередь, пропустив вперед двух человек, – чтобы не привлечь ее внимания. Меховое розовое болеро ласково облегало ее округлые плечи, ноги скрывала длинная юбка, но он готов был поклясться, что они великолепны, как у богини любви. Даже ее затылок с аккуратно подобранными волосами был эротичен и дразнил его. В воздухе за ее спиной парила стайка Амуров… или ему показалось?

Она заговорила, и он напрягся, весь превратившись в слух. Она берет билет до Пензы? Черт, уезжать из столицы не входило в его планы. Но разве теперь это имеет значение?

Подошла его очередь, наклонившись к окошку, он положил поверх рублевых купюр сто долларов и умоляюще произнес:

– Моя невеста только что взяла билет до Пензы! Мы поссорились, а я жить без нее не могу. В ваших руках моя судьба!

Кассирша покосилась на деньги и подняла глаза на просителя. Красивый, хорошо одетый мужчина. Чего он хочет?

– Дайте мне билет на тот же поезд, в тот же вагон, если есть.

Кассирша защелкала по клавиатуре компьютера, уставилась, ожидая результата, на монитор.

– Я везучий! – усмехнулся мужчина.

– Дать то же купе? – уточнила она.

– Сколько там осталось свободных мест? – замирая от предвкушения невероятной удачи, спросил он.

– Три.

Он торопливо полез в карман за деньгами, на радостях добавив еще полсотни «зеленых» сговорчивой кассирше.

– Беру все! Когда отправляется поезд?

– Через полтора часа.

Заполучив вожделенные билеты, он поискал глазами женщину в розовом болеро, но та как в воду канула – ее не оказалось ни в вокзальном кафе, ни у многочисленных прилавков с разными мелочами, ни в залах ожидания…

* * *

Он боялся только одного – что она опоздает на поезд или передумает ехать. Всякое бывает! И тогда… Нет! Раз улыбнувшись, фортуна уже не может обмануть. Он был азартным игроком, фаталистом и знал, что сегодняшняя встреча не случайна.

Вряд ли он хотя бы раз за всю свою беспутную сумасшедшую жизнь волновался больше, чем сейчас, открывая дверь заветного купе – скулы свело, в горле пересохло, а сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Он сразу узнал ее запах – травяной горечи и амбры с примесью еще какого-то аромата. Ладана? Свечного воска? Она едва подняла голову и сразу отвернулась к окну: то ли о чем-то думала, то ли с чем-то мысленно прощалась. А может быть, с кем-то?

Никто не пришел ее провожать, во всяком случае, на перроне перед окном было пусто. Рядом пожилая пара махала кому-то – явно не ей. Седая женщина вытирала слезы, а мужчина что-то беззвучно бормотал, давая напутствие невидимым отъезжающим. Мимо вагона сновали носильщики и продавцы мороженого, чипсов, пива. Набежала тучка, начал накрапывать дождь.

Поезд тронулся. Она тяжело, глубоко вздохнула, не отрывая взгляда от окна, и от этого вздоха по его телу пронеслась волна дрожи и желания. Так прошли два или три часа – в молчании, в борьбе с собой. Попутчица погрузилась в свои переживания – о ком? о чем она размышляла? – и словно не замечала попутчика.

– Давайте знакомиться? – наконец хрипло предложил мужчина.

Он видел только линию ее щеки и нежную мочку уха, в которой поблескивала серьга с синим камнем. Кстати, отнюдь не дешевая. Когда молодая женщина повернулась, он убедился, что не ошибся: камни в серьгах – сапфиры, и такие же сапфиры в изящном перстне и кулоне, который проглядывал сквозь прозрачный верх блузки. Надеть драгоценности в поезд – безумие! Но ее, казалось, ничуть не беспокоила подобная безделица.

Она ленивым, восхитительным и неуловимо-непристойным жестом блудницы повела плечами, распрямилась и удостоила наконец вниманием соседа по купе.

– Называйте меня, как вам будет угодно!

– То есть самому придумать имя?

– Ну да.

Он на миг растерялся, но вышел из положения, приняв ее условия игры.

– Тогда вы будете Незнакомкой, а я – Незнакомцем. Согласны?

Она кивнула, и ее губы тронула обольстительнейшая из всех улыбок, которые ему доводилось видеть. Ее глаза соперничали с сапфирами своей синевой.

– На самом деле так и есть! Люди только притворяются открытыми, – произнесла она низким грудным голосом. – Все, что они хотят, – остаться неузнанными.

Наверное, так пели сирены – морские нимфы, заманивающие мореплавателей в воды, где гибли их суда.

– Это надо отметить, – сказал он, стараясь сохранить беззаботный вид прожженного ловеласа. – Никогда еще не знакомился таким образом.

– Оставаясь неузнанным? Бросьте! – усмехнулась она. – Приберегите свои сказки для наивных девчушек из провинции. Вы не похожи на простофилю. Вон и часы у вас на руке «Harry Winston», а не фирмы «Заря».

– Вы проницательны.

– Папа научил меня не доверять слишком красивым мужчинам.

– А кто у вас папа?

– Олигарх!

В приоткрытую дверь купе заглянула проводница.

– Постели нести?

– Несите. – Он встал, оттеснил ее в коридор и сунул в кармашек щедрые чаевые. – И поухаживайте за пассажирами, пожалуйста!

– Все сделаю в лучшем виде.

Пока проводница застилала постели, они вышли из купе и встали у окна. Мимо пронеслись голая березовая роща, хмурый полустанок, хвойный лес. Потянулись поля с редкими черными проталинами, над которыми низко плыли сизые облака.

– Такой печальной и чудной весны, как в России, нет нигде, – сказала попутчица. – Все эти унылые дороги, запах мокрой земли, разливы рек, сумрачная луна холодными ночами – ужасно будоражат! Что-то такое поднимается внутри грешное, затмевающее рассудок. Не правда ли?

Проводница вышла, игриво подмигнув ему жирно накрашенным глазом. Она уже была под хмельком. Не мешало бы и им выпить. Не сейчас, чуть позже.

– Я пойду в туалет, – вдруг очень по-свойски, без стеснения, как близкому человеку, сообщила Незнакомка. – Присмотрите за моими вещами.

Она вложила в последнюю фразу скрытый смысл или ему только показалось? Когда она удалилась, он быстро нырнул в купе и опытным жестом молниеносно раскрыл ее дорожную сумку из отличной кожи. То, что он там увидел, заставило его изумленно отпрянуть. Справившись с замешательством, он приподнял вещи, несколько книг – на самом дне притаился черный бархатный мешочек размером с ладошку ребенка. Мужчина сунул его в карман брюк и вернул все в прежнее положение. Сверху лежала плоская бутылочка в дорогой позолоченной оправе, с пробкой в виде человеческой головы. Фу-ты, ну и ну! Как это прикажете понимать?

Чутким ухом он уловил шаги, приглушенные ковровой дорожкой, быстро закрыл сумку, сел и сделал вид скучающего барина, которому не терпится опрокинуть пару рюмочек и развлечься.

– Я вас заждался! Пойдемте в вагон-ресторан?

Она закрыла за собой дверь купе, одарила его загадочной улыбкой и медленно покачала головой. Ее глаза смеялись, будто она знала, чем он тут занимался в ее отсутствие.

– Вы же не собираетесь никуда идти? – прошептала она, наклоняясь и обдавая его запахом духов. – А выпить можно и здесь. У меня есть вино.

Ему очень хотелось поглядеть, что в мешочке, но Незнакомка уже достала ту самую бутылочку, два крохотных позолоченных стаканчика и поставила на стол. Ему стало жарко.

– С вашего разрешения?

Она милостиво кивнула, словно повелительница жалкому подданному. Он сбросил пиджак, ослабил и без того свободный узел галстука, чувствуя, как стеснилось дыхание. О, черт!

– Наливайте же! – раздался ее шепот.

Густое вино пахло яблоками. Она выпила первая, наблюдая за ним потемневшими глазами. Такой мужчина, и… робеет?

Он сделал глоток. Вино ударило в голову: то ли потому, что он с утра ничего не ел, то ли оно оказалось слишком крепким, с пряным, жгучим вкусом. В груди разлилась слабость… Неужели она успела что-то добавить в его стаканчик? Не может быть. Он внимательно следил за ее руками – глаз не сводил.

– Простите, – стараясь держаться молодцом, сказал он. – Я на минуточку.

Когда он вышел, она заперла купе и, постояв минутку, последовала его примеру – сначала обшарила карманы пиджака, потом попыталась справиться с замочком портфеля из крокодиловой кожи. Не тут-то было! Оставил бы он портфель, если бы тот легко открывался!

Она села, приложила руку к груди, ощущая сильные удары сердца… и выпила еще вина.

* * *

Он не помнил, как добрался до туалета, ополоснул лицо холодной водой… Пришел в себя, только когда в дверь постучали. Он увидел себя в зеркале – стоит перед умывальником, держа в руке бархатный мешочек из ее сумки. Что за дьявольщина? Он торопливо раскрыл мешочек.

Вырвавшиеся у него ругательства совершенно не вязались с содержимым мешочка – овальным золотым футляром тонкой работы с изображением Девы Марии на крышке. Внутри обнаружился кусочек ароматической смолы.

«Ладан. Вот откуда шел этот странный церковный запах!» – догадался он. И тотчас в замутненном сознании всплыли вещи из ее сумки – черный балахон, простая рубаха, шапочка конической формы, деревянное распятие, книги – «Псалтирь», «Требник», «Деяния святых апостолов»… Он не обнаружил там ни одной женской принадлежности: ни косметички, ни кружевного белья, ни модной кофточки, ни яркого шарфика, ни запасных колготок – вообще ничего. И это никак не вязалось с образом его соседки по купе: с ее подчеркнуто чувственной внешностью, стильной прической, меховым розовым болеро от Валентино, умопомрачительными духами, с ее сапфирами, наконец! Дочь олигарха? Он скорее готов был поверить ее словам, чем собственным глазам. Как будто сумка принадлежала другой женщине – монахине или религиозной старухе… Но откуда в ней такая ценная старинная вещица? Какая-то храмовая реликвия?

Ручку двери подергали с другой стороны, и он вышел, едва не столкнувшись с негодующей дамой, которая хотела в туалет.

Поезд мчался на всех парах, вагон мотало, и добраться до купе оказалось непростой задачей. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом – голова кружилась, ноги будто налились свинцом.

– Тебе плохо? – томно спросила Незнакомка, обвивая его руками и приникая всем телом. Ее блузка расстегнулась, и сапфир синей звездой лежал в ложбинке между грудей, глаза стали огромными, на половину лица, а губы казались раскрытыми лепестками смертоносного цветка, сладкими и горячими. – Сделай еще глоток!

Золотистый край стаканчика коснулся его губ, и он, не в силах противиться, выпил обжигающую жидкость. Тяжкое оцепенение отпустило его, сменилось эйфорической легкостью, почти невесомостью. Руки женщины порхали над ним, шелковистые волосы приятно щекотали пылающую кожу, поцелуи длились целую вечность, – тысячу раз он умирал и воскресал, исступленно сжимая в объятиях сияющую вакханку, фурию, гарпию, девственницу, языческую царицу, ведьму, весталку, небесную апсару, то целомудренную и кроткую, то неистовую, то робкую, то бесстыдную, разнузданную жрицу любви, птицу в сказочных перьях с радужным хвостом и девичьим лицом – сатанинским, ангельским…

Истощенный любовной страстью, истомленный, измученный, он провалился в забытье, в зияющую бездну, откуда нет возврата…

Радужная птица поднялась с измятого жаркого ложа, почистила перышки и прислушалась к дыханию любовника. Крепко ли спит? Убедившись, что проснется он не скоро, жрица любви занялась портфелем. Теперь у нее было достаточно времени, чтобы справиться с хитрым замочком.

– Хм-м! – вырвалось у нее при виде нескольких карточных колод, увесистой пачки денег, двух паспортов на разные имена, набора отмычек, выкидного ножа…

Так вот кто оказался ее последним мужчиной в мире, который она покидает навсегда! Что ж, он подарил ей незабываемые мгновения и должен быть вознагражден.

Она подняла с пола его брюки, без всяких угрызений совести проверила карманы – золотой футляр с изображением Девы Марии! Ну, разумеется!

Поколебавшись, она засунула футляр обратно, а брюки аккуратно повесила.

* * *

Он проснулся в темноте, в духоте, насыщенной запахом яблок и женских духов. Щелкнул выключателем – в изголовье загорелась тусклая лампочка. Кроме него, в купе никого не было. Ему приснился дивный сон, похожий на историю из «Тысячи и одной ночи», или все произошло наяву?

Он огляделся, плохо соображая, где находится и как сюда попал. Поезд? Разве он собирался куда-то ехать? Голова гудела, тело не слушалось, память отказывалась служить. Он со стоном сел, потом встал и приоткрыл окно, впуская сырой холодный ночной воздух. На соседней полке стоял его портфель, а на столике лежала церковная книга с закладкой.

– Требник, – прочитал он, беря ее в руки и открывая на заложенной странице. – «Молитвословия об отгнании злых духов»… Что за бред?

Он потянулся к портфелю, заглянул внутрь, – кажется, все на месте: карты, нож, деньги и какая-то бутылка: че-е-ерт! Откуда здесь бутылка? Он не помнил, покупал ли вино… Вообще-то он предпочитал крепкие напитки – водку, коньяк, виски.

Бутылка была не простая: в золоченой оправе из стеблей, цветков и листьев, с пробкой в виде человеческой головы. Он поднес бутылку к свету – внутри виднелась странная фигурка, похожая на человечка, на дне оставалось чуть-чуть вина. «Мандрагора! – осенило его. – Волшебный корень влюбленных! Согласно поверьям, он вырастает под виселицей из семени казненного, и те, кто попробует его, не смогут жить друг без друга».

Он все вспомнил: женщину, которую встретил в метро, запах духов, низкий бархатный голос, сладкий вкус ее губ, содрогания ее тела… и монашеское одеяние в дорожной сумке. Кто она – колдунья, святая? И где теперь ее искать?

Он не заблуждался на свой счет, никогда не верил в воровскую романтику и знал, что плохо кончит. Но азарт игры, где на кон ставят собственную жизнь, спасал его от скуки. Он открыл странную бутылку и поднес горлышко к губам… Выпить, что ли, до дна? Где-то ему приходилось читать, будто мандрагору еще применяют против одержимости демонами…

Он вспомнил шепот Незнакомки в любовном угаре:

– Ты уверен, что мы существуем?

В самом деле, уверен ли он? Они оба притворялись. Она – монахиней, раскаявшейся блудницей, дочерью олигарха; он – игрок и вор – преуспевающим бизнесменом, светским львом. Сколько у них лиц? Сколько у них душ? И снисходит ли благодать на таких, как они?

«Что, если мне завязать? – подумал он. – Найду ее, если понадобится, украду, увезу силой! Мы поселимся в Вене или Страсбурге, снимем уютную квартирку, повесим в спальне бархатные шторы и будем жить, как добропорядочные буржуа…»

В окно подул ветер с дождем, охладил его горячий лоб, и такая на него навалилась тоска, что захотелось взвыть во весь голос: чтобы обрушились небеса или поезд сошел с рельсов, полетел под откос, вниз, в тартарары, в черную непроглядность весенней ночи.

Гороскоп

Софья достала маленький ключик, открыла выдвижной ящик секретера и вытащила оттуда неожиданно тяжелый, холодный, матово поблескивающий пистолет.

Оружие принадлежало ее мужу, господину Кравцову, – бизнесмену, владельцу нескольких фирм и сети фирменных магазинов. Она осторожно повернула дуло пистолета к себе и заглянула в его черный жуткий круглый глаз… Затылок сразу онемел, сердце подпрыгнуло и суматошно забилось. Что, если приставить это дуло к виску и, ощущая кожей мертвящее прикосновение стали… нажать на спусковой крючок? Тогда она, по крайней мере, перестанет страдать.

Никогда еще смерть не подступала настолько близко, нежно, интимно дыша в лицо, – простая и вместе с тем непостижимая. Никогда еще Софья не была так накоротке с ней, не чувствовала ее рокового притяжения, ее шепота, обещающего спасительную тишину, темноту и забвение.

– Взять и… умереть, – беззвучно, одними губами, произнесла Софья. – Воды небытия сомкнутся и поглотят меня в своей бездонной глубине… навсегда, навсегда.

Не выпуская из рук пистолета, она подошла к окну и застыла, глядя во двор, на возню синиц, расклевывающих хлебные крошки, на вымощенную серой плиткой дорожку, на зеленую, ровно подстриженную траву, на кусты самшита и туи, живописно посаженные среди каменных валунов. Какой смысл в этой птичьей суете, в этой траве, деревьях, в этих камнях и в этом низком пасмурном небе? Зачем это все? И что оно может дать ей, Софье? Чем утешить, наполнить ее душу?

У Софьи был муж, был просторный богатый дом, была праздность, были деньги… но она не чувствовала, что владеет хоть чем-нибудь. Она ощущала себя пустой, как ореховая скорлупа. Если сейчас она умрет, то ничего не оставит… никакого следа в этом жестоком, бессмысленном и прекрасном мире. Она ничего не создала, не сотворила… не написала ни одной стоящей строчки, хотя с отличием закончила журфак; не сделала карьеру; не пережила страстного романа; не родила ребенка.

Ее семейная жизнь сложилась будто бы счастливо, размеренно текла и постепенно стала обузой и для нее, и для Кравцова. Месяц назад они поскандалили, наговорили друг другу гадостей, дело могло дойти до рукоприкладства. Во всяком случае, Никиша, как она смолоду привыкла называть супруга, пришел в такую ярость, что с трудом сдержался. Будь он хуже воспитан, драки бы не миновать. Софья тоже с наслаждением разбила бы пару фарфоровых ваз или расцарапала мужу физиономию. Этот истерический всплеск окончательно истощил ее силы, и, стараясь не смотреть в налитые кровью глаза Кравцова, она поняла, что желает только одного – умереть.

Он принял таблетку от давления и уехал в офис, а Софья позвонила частному детективу. «У Никиши есть любовница, – подумала она. – Поэтому он бесится. Я должна знать правду!»

Детектив назначил встречу в тесном полутемном кафе, взял кругленькую сумму в качестве аванса и пообещал выяснить обстоятельства дела.

– За неделю управитесь? – спросила она.

– Дайте мне две.

Ему не удалось уложиться в срок, но вчера он отчитался за проделанную работу, подкрепив свои слова фотографиями. Софья, в слезах, дрожащими от волнения руками перебирала страшные свидетельства супружеской измены. Не то чтобы она ревновала – чувство ее к Никифору Петровичу давно остыло. Да и была ли любовь? Но эти снимки бесстыжих забав седеющего, лысеющего мужчины с отвисшим брюшком и молодой, грудастой, вызывающе красивой девицы потрясли Софью, повергли в шок. Она посвятила этому человеку всю свою жизнь, а он…

Самое ужасное, что Софье не на что было переключиться, направить отвергнутое Кравцовым внимание, – ее существование сосредотачивалось на муже, на их пусть прохладных, вялых, но все же отношениях. В последнее время платонических… что и натолкнуло ее на мысль о сопернице.

– Кто она? Как ее зовут? – с трудом успокоившись, спросила Софья.

– Бывшая модель, – охотно пустился в объяснения детектив. – Лилия Градова, родом из провинции, в Москве снимает квартиру. Блистала на конкурсах, получила пару контрактов; однако подиум – штука коварная. В модельном бизнесе преуспевают единицы, да и тем несладко приходится. В общем, девушка перебивается чем попало. Я в подробности не вникал, потому что задача передо мной стояла другая. Но если надо…

– Адрес ее узнали? – не дослушала заказчица.

– А как же! – кивнул детектив. – Вот, пожалуйста.

Скупые строчки поплыли у Софьи перед глазами, ей стало нехорошо.

– Вам воды? – испугался детектив.

– Сейчас пройдет…

Гладкая сталь пистолета, который Софья любовно прижимала к груди, облегчала болезненные воспоминания. Что, если убить не себя, а ее… наглую, развратную девчонку? Конечно, Кравцов распустил слюни при виде ее юного тела, ее длинных гладких ножек, ее розовой, как лепесток цветка, кожи… Даже имя у нее соответствующее – Лилия!

Госпожа Кравцова оделась, положила пистолет в сумочку и позвонила водителю.

– Отвези меня в город, – велела она.

* * *

Молодая женщина, с которой спутался Кравцов, не сумела скрыть изумления при виде Софьи.

– Я жена Никифора Петровича, – без обиняков призналась та, окидывая брезгливым взглядом замызганные стены квартирки, убогую мебель, саму жиличку. – Или как там вы его величаете? Зайкой, Пупсиком… Ником?

Лилия оказалась рослой, стройной красавицей с большими глазами, высокими скулами и чувственными губами. Лосины откровенно облегали ее безукоризненно сложенную фигуру, пышные светло-русые волосы были небрежно забраны в узел. Она молча опустилась на старый диван, жестом приглашая гостью последовать ее примеру.

– Что ж вы живете в такой… нищете? – зло прищурилась госпожа Кравцова. – Мой супруг вам мало платит? Или вы плохо удовлетворяете его потребности? Насколько мне известно, девицы вашего сорта дерут с похотливых старичков крутые бабки.

Девушка вспыхнула, но глаз не опустила – черных, дьявольски прельстительных очей, в которых запылал смутный огонь.

– А я коплю! – вызывающе ответила она. – К тому же Кравцов еще не стар.

При светлых волосах темные зрачки выделялись на ее лице, словно два бездонных колодца. Губы дернулись, раскрылись в ослепительной, отшлифованной в фотосалонах и на дефиле белоснежной улыбке, существующей отдельно от насторожившейся, готовой к отпору бывшей модели.

Софья решила сразу ее не убивать, а помучить… вынудить блудницу раскаяться.

– Ну, признавайся, зачем моего мужика соблазнила? – придвинулась она к девушке, незаметно опуская обтянутую перчаткой руку в сумочку, которую оттягивал беспощадный мститель – заряженный пистолет.

– Он меня принудил.

– Изнасиловал, что ли? – не поверила обманутая супруга.

– Нет… просто… мне очень нужны деньги. Я попросила, а он… поставил условие.

– Понимаю! – усмехнулась Кравцова, бросая уничижительный взгляд на отставшие обои, обшарпанные кресла с продавленными сиденьями и потертые тапочки на изящных ножках Лилии. – Девонька приехала покорять столицу, и ей необходим спонсор. Богатенький сладострастный пожилой Буратино!

– Я не то хотела сказать…

– Говори, – милостиво кивнула головой гостья, доставая пистолет. – Осужденному полагается последнее слово.

* * *

– Послушай свой гороскоп на сегодня, – предложила жена, которая увлекалась разными «бытовыми» эзотерическими штучками.

– Оставь! – взмолился Никифор Петрович, поправляя узел модного галстука. – Неужели ты веришь подобным глупостям?

Поведение жены, каждый ее жест и каждое слово раздражали господина Кравцова: сидит дома, клуша клушей, целыми днями болтает по телефону с такими же пустоголовыми приятельницами и пухнет от безделья. Ее оплывшую, рыхлую фигуру ни за какие деньги не приведешь в божеский вид, любые сауны, таблетки для похудения, массажи и чудо-пояса бессильны. Разве что лечь под нож пластического хирурга, срезать весь лишний жир, подтянуть все, что можно, подшить, разгладить? Так ведь и это невозможно! У Софьи больное сердце, общий наркоз на несколько часов ей противопоказан.

Мысли о пышных, безразмерных формах жены вызвали у Никифора Петровича приступ тошноты. Боже, как ее обезобразили богатство и беззаботность! Вкусная обильная еда, вино, пиво, малоподвижный образ жизни, доступность всяческих благ сделали эту некогда подтянутую, стильную, амбициозную и горячую женщину настоящей медузой. Она шагу не желала ступить, по всякому поводу вызывая машину с персональным водителем, постоянно жевала, валялась на диване, курила, просматривая каталоги или мыльные сериалы. Куда делись ее живость и здоровая, жадная сексуальность? У нее даже мозги заплыли жиром… не о чем стало поговорить, а в постели она истекала потом, задыхалась, и если наваливалась на мужа, то он напрочь терял всякое либидо и заботился только об одном – поскорее выбраться из-под ее тяжелого, скользкого тела.

Господин Кравцов построил большой загородный дом с двумя спальнями – для себя и жены, – и супруги перестали делить ложе страсти, встречаясь преимущественно за завтраками и ужинами, лениво перебрасывались пустыми фразами и расходились. Он ехал в офис работать, она оставалась дома – смотреть часами в окно, на оформленный дорогим дизайнером ландшафт из нагромождения камней, искусственных источников, вечнозеленых деревьев и деревянных столбов с грубо вырезанными ликами языческих идолов, на синеющий вдали, за бетонным забором, лес, на равнодушное высокое небо. Это созерцание сопровождалось курением или пережевыванием пищи, вкус которой настолько приелся госпоже Кравцовой, что она перестала его чувствовать. Изредка она бранилась с прислугой или отчитывала кухарку, а когда совсем уж одолевала скука, включала телевизор или бралась за телефон. Так проходила ее жизнь – день за днем, месяц за месяцем.

В молодости муж, тогда еще бойкий, подающий надежды комсомольский вожак, заставил ее сделать два аборта, и больше она забеременеть не смогла. Счастье материнства обошло ее стороной, профессионально она тоже не состоялась, так как Никиша решительно потребовал уволиться из редакции и заниматься хозяйством, заботиться о домашнем очаге. С годами нужда в этой заботе отпала, появился достаток, домработница и прочие прелести обеспеченной жизни. Когда им обоим перевалило за сорок, Кравцову захотелось иметь ребенка, и он предложил воспользоваться услугами суррогатной матери. У жены случилась истерика – первый и последний раз она устроила неожиданно громкий, бурный скандал, кричала, что он испортил ей жизнь, превратил в никчемный придаток к своему бизнесу, растоптал ее молодость, лишил интересов и желаний и вообще… погубил ее тело и душу.

– Посмотри, на кого я стала похожа! – размазывая по щекам злые слезы, рыдала она. – У меня же ничего не осталось!

– По-моему, я обеспечил тебя с головой, дорогуша! – взревел Никифор Петрович. – Кем ты была, когда выходила за меня? Бедной журналисткой из третьесортной газетенки, которой не хватало на приличные туфли и парикмахерскую! Ходила с обломанными ногтями и красила волосы чернилами! А сейчас?! Сколько стоят бриллианты в твоих очаровательных ушках? А маникюр, а косметичка, которой ты платишь из моего кошелька, а…

– Замолчи! Закрой свой поганый рот! – расплакалась Софья. – Что мне с этих серег? И никакие косметические маски не остановят мою старость! Зачем я живу, скажи?

– Давай разведемся, – словно ледяной струей окатил ее Кравцов.

«Я могу иметь молодую красивую жену, – мстительно подумал он. – Она может родить мне сына. Или маленькую хорошенькую девочку. Кому я оставлю свой капитал?»

«Я ненавижу его, – подумала она. – Ненавижу! Начинать жизнь сначала поздно. Но я еще успею наказать его!»

Такие мысли появлялись у обоих все чаще, накладывая незримую холодную тень отчуждения на все вокруг.

– Я прочитаю тебе гороскоп, – настояла госпожа Кравцова, и крупные бриллианты в ее ушах зловеще вспыхнули.

– Ладно, давай, – решил не спорить Никифор Петрович.

Он уже предвкушал страстные поцелуи, сладкий вкус молодых губ, упоительную свежесть гладкого, упругого тела… Он едва не испытал оргазм от одних только мыслей. Особенно его возбуждало то, что Лиленька не желала, но подчинялась, покорно исполняла любую его прихоть.

– «Сегодня вам следует быть весьма осторожным, – вслух прочитала жена. – Если вы не остановитесь, вас ждет крупная неприятность!»

– Чушь! Тебе не надоели всякие бредни?

Кравцов не остановился… Его манили эротические фантазии, которые этим вечером снова станут реальностью. Кто говорил, будто любовь за деньги не купишь? Все это выдумки обозленных неудачников!

После полуночи в спальне Софьи раздался телефонный звонок. Хриплый голос начальника охраны ее супруга сообщил, что господина Кравцова нашли мертвым в его машине… в загородном лесу…

– Неужели инфаркт? – плача, спросила она. – Никиша совсем не берег сердце!

– Он… покончил с собой, – растерянно произнес начальник охраны. – Застрелился.

– Господи! Его убили! Убили! – завопила новоиспеченная вдова. – Куда же вы смотрели? Зачем вы отпустили его одного?

– Это самоубийство, Софья Ивановна. Нет никаких сомнений. Выстрел произведен в упор из личного пистолета Никифора Петровича… Оружие он держал в руке… Отпечатки пальцев на пистолете только его…

– Горе, горе-то какое… – рыдала госпожа Кравцова. – Как же это он? Почему?..

* * *

Известие о смерти господина Кравцова удивило детектива, которого нанимала его жена – теперь вдова, и он аккуратно навел справки.

Софья Ивановна оказалась вне подозрений – она весь тот вечер и ночь провела дома, что подтвердили прислуга и охрана. Было проведено формальное разбирательство, не обнаружившее оснований усомниться в самоубийстве предпринимателя. Странно, но вдова ни словом не обмолвилась о молодой любовнице покойного мужа. Оно и понятно – кому нравится выносить сор из избы? Да и порочить честь умершего вроде как неуместно. И все же…

Чисто из профессионального любопытства детектив отыскал Лилию Градову и удивился еще больше. Девушка переехала в квартиру с ремонтом, привезла из Ростовской области молодого человека весьма болезненного вида, который передвигался на новенькой инвалидной коляске. Однажды детектив выбрал удобный момент и подошел к ней на улице.

– Хочу поговорить о Кравцове, – сказал он.

– Кто это? – распахнула она восхитительно-длинные, загнутые вверх ресницы.

– Не прикидывайся! Откуда у тебя деньги появились? Никифор Петрович все-таки дал?

– Нет. Я не понимаю…

– Значит, Софья Ивановна. За то, что ты ее муженька ухлопала. Пистолет она тебе сама принесла, а все детали вы обсудили. Ловко!

Бывшая модель молча стояла, не отрицая, но и не подтверждая предъявленных обвинений. Детектив пустил в ход веский аргумент – вытащил и развернул веером сделанные им компрометирующие фотографии. Краска бросилась девушке в лицо.

– Теперь я смогу заплатить за лечение, – волнуясь, сказала она. – Антона придется везти в Германию, но он поправится. Мы поженились еще до того, как его забрали в армию. Мне по условиям контракта запрещалось вступать в брак, вот мы и обвенчались… тайком. Видите, какой он вернулся? – Она запнулась. – Вы ничего не докажете!

– Я и не собираюсь, – вздохнул детектив. – Как ты жить-то с этим будешь?

Она отвернулась, сдержала слезы.

– Я свой грех искуплю.

«Чем?» – хотел спросить детектив. Она его опередила.

– Чистой любовью… – прошептала. – Пусть бог нас рассудит.

Детектив целый день размышлял об этом разговоре. «Что есть грех? – думал он. – Что есть искупление?»

Вечером он не выдержал, позвонил госпоже Кравцовой и многозначительно произнес:

– Я все понял. Чужими руками достали каштан из огня…

– Вы о чем? – усмехнулась она. – Кстати, вы верите в гороскопы? Прочитать вам прогноз на завтра? Рекомендую…

Колье от «Лалик»

Он безумен!

– Он гениален…

– Я бы не рискнул с ним связываться.

– Он делает эксклюзивные вещи, каждая из которых – единственное в своем роде произведение искусства. В нашем каталоге нет ни одного украшения, достойного лежать в одной витрине с его изделиями. Времена изменились, дорогой Алекс, состоятельные люди больше не желают покупать безвкусные серьги и броши. Им подавай изюминку, нечто уникальное. Ценность нашей продукции сегодня определяется не каратами, а оригинальной эстетикой.

Глава ювелирной фирмы «Юбер» говорил с сильным акцентом. Русский по происхождению, он родился и вырос во Франции, в Тулузе, где его семья почти столетие занималась ювелирным делом. Господин Спиридов всегда мечтал открыть несколько салонов на исторической родине и решил начать с Москвы.

– Нам следует сразу представить требовательной публике… э-э… изысканную и дорогую коллекцию, – наставлял он своего российского партнера. – Этот показ должен стать событием. Понимаешь? Может, стоит пригласить моделей… девушек, которые наденут на себя лучшие украшения и продемонстрируют их… э-э… живьем.

Спиридову не всегда удавалось находить нужные слова, и он делал длинные паузы.

– Или нет. Пожалуй, пригласим… э-э… выдающихся женщин. Бизнес-леди, популярная певица, актриса, балерина… телеведущая… известная спортсменка э-э… красуются в изделиях от «Юбер», – самая лучшая реклама.

– Этих дам гораздо труднее будет уломать на импровизированное дефиле, даже в бриллиантах, – засомневался Алекс. – Моделям заплатил, и дело в шляпе.

– В какой… шляпе? – не понял Спиридов.

Его русский был вполне сносным, но некоторые пословицы и выражения гражданин Франции так и не усвоил.

Алекс перестал возражать и кивнул. Львиную долю денег в совместный проект вложил Спиридов, ему и карты в руки.

– Хорошо. Значит, мы его берем? – вернулся он к началу разговора.

– Непременно берем! И положим большую зарплату.

– Это еще зачем?

– Чтобы человек творил и не заботился о хлебе насущном. Чтобы ему не пришло в голову искать… э-э… более щедрого работодателя.

Алекс презрительно фыркнул:

– Он должен быть счастлив, что его поделки попадут в наш салон.

– Поделки? Неподходящее слово… Этот мастер – настоящий кудесник. Пока он… э-э… прозябает в безвестности. Но едва вышедшие из его рук вещи получат признание взыскательных покупателей, его тут же… э-э… переманят конкуренты. Поэтому пусть он будет доволен своим положением, сидит в захолустье и…

– Носа не высовывает! – подсказал Алекс.

– Да-да… носа не высовывает. Правильно, мой друг.

Речь шла о ювелире, которого Спиридов откопал где-то в провинции и уговорил выполнять заказы для его фирмы под чужим именем. «Он не совсем здоров… психически. Но не является опасным для общества, – объяснил партнеру Спиридов. – Будь он э-э… полноценным, то ни за что не согласился бы на наши условия. В сущности, мы его покупаем, ведь, по условиям контракта, талант мастера перейдет в нашу собственность. Его изделия станут лицом нашего бренда, а имя ювелира останется тайной. Нашей тайной, Алекс!»

– Я тут подумал – не пригласить ли нам на презентацию Софью Зарудную? – робко предложил Алекс. И воодушевился: – Это произведет фурор! Представляю обложку популярного глянцевого журнала с ее портретом: великая актриса в колье от «Юбер»! Многие пожелают приобрести нечто подобное для себя или… для своих дам. По слухам, Зарудная обожает уникальные украшения.

– Прекрасная идея.

– Но она ненавидит фотографироваться!

– Это я улажу. Вызову из Тулузы собственного фотографа, который сумеет подобрать нужный ракурс, свет, а оставшиеся… э-э… приметы возраста госпожи Зарудной устранит при помощи компьютера. На ее звездном лике… э-э… не будет ни одной морщинки.

Алекс скептически поджал губы. Непредсказуемый характер актрисы давно стал притчей во языцех.

– Я знаком с ее мужем, – объявил Спиридов. – Милейший человек. Президент фонда «Геликон». Я сделаю благотворительный взнос и привлеку его… э-э… на нашу сторону.

* * *

Бекетову часто снился этот сон…

На склоне, между низкорослых яблонь, траву не успели выкосить. Восхитительно сочная, свежая, она была горячей от солнца. Запах меда и горечи смешивался с ароматом мяты, с густыми испарениями земли.

Лежа на спине, мальчик любовался колокольчиками на тонких стеблях, кашками и лютиками. Вот пролетел полосатый шмель, вот изящный кузнечик перепрыгнул со стебля на стебель, вот, перебирая лапками, ползет по листку божья коровка, вот…

– Андрю-у-у-ша! – звала его мама.

На завтрак она готовила кашу или пышки с вареньем. Андрей гадал, что будет сегодня. Если каша, то он лучше останется здесь, среди цветочного царства, – созерцать дивную прелесть этого совершенного, упоительного, душистого мира.

– Андрю-у-у-ша…

Надо идти, а то отец сделает ему строгий выговор. Мальчик боготворил отца. Более красивого мужчины ему нигде не доводилось видеть – ни в жизни, ни по телику. Идеально сложенная фигура, сильные руки с длинными пальцами, волнистые волосы, благородные черты лица, высокий лоб и смелый взгляд делали его похожим на рыцаря Айвенго. Именно таким Андрюша представлял себе героя из книжки, которую мама иногда читала ему вслух. Она старалась привить сыну любовь к литературе, а он предпочитал бездумные развлечения: часами валяться в траве, сидеть на берегу речки или наблюдать, как снуют в воде мелкие рыбки. Вместо того чтобы плескаться, как другие дети, мальчик зачарованно следил за стрекозами и лягушками.

У него была своя тайна – маленький плоский футляр из потертого бархата, внутри которого спала Она: женщина с кожей из опала и перламутра, с волосами из золота, с венком из самоцветов. Он боялся дышать, глядя на Нее. Она пробудила в нем желание… и определила его судьбу. Увидев Ее, он уже не выбирал, кем станет. Его предназначение – создавать такие же чудесные творения из драгоценных металлов и камней, которым не грозит тлен. Его бабочки, пчелы и кузнечики будут жить вечно, его цветы никогда не увянут, а капли росы на их лепестках никогда не высохнут…

Мальчика никто не учил чувствовать гармонию красок, линий и форм. Он родился с этим интуитивным ощущением пропорций и цвета, с безукоризненным вкусом и способностью создавать в своем воображении прихотливые образы, черпая вдохновение у природы…

Просыпаясь, он долго смотрел в потолок, медленно возвращаясь из волшебного прошлого в унылое настоящее. В том безвозвратно ушедшем времени осталась его душа. Здесь же он мог только пытаться воспроизвести, запечатлеть неуловимое мгновение…

Его кумиром был Рене Лалик – французский ювелир, дизайнер и предприниматель, – который каждое ожерелье, брошь, браслет или предмет интерьера превращал в произведение искусства. Он противопоставил эстетике помпезных украшений с большими камнями изысканную, утонченную красоту композиций, смелость замысла и необычные материалы, заставив заносчивых снобов преклоняться перед своим мастерством. Доказал, что слоновая кость, хрусталь, панцирь черепахи, эмаль и рог, яшма, жемчуг и лунный камень в соседстве с золотом смотрятся не хуже, чем традиционные алмазы, сапфиры, изумруды и шпинель.[11]

Лалик снискал себе мировую славу и признание, встав в один ряд с Фаберже, Картье и Тиффани. Его заказчиками были императорский двор в Токио, русская государыня Александра Федоровна и лучшие салоны Европы. Мастер умер в 1945 году, но фирма «Лалик» продолжала работать: открывать магазины в разных странах, представлять новые коллекции.

Бекетов мечтал делать такие же прекрасные вещи. Он упивался своими мечтами и не сомневался, что они осуществятся. До мельчайших подробностей запомнился ему первый визит в Москву. Человек, от которого зависела судьба Бекетова, подвел его к выставленным в витрине ювелирным украшениям и спросил:

– Сможешь сделать что-либо подобное?

– Я могу лучше.

Он не стал кокетничать, прикидываться скромником, смущаться и краснеть. Он верил в свои силы, в то, что не разочарует нового знакомого – господина Спиридова.

Неизгладимые впечатления детства раз и навсегда определили его призвание. Смутная жажда красоты превратилась в желание творить эту красоту своими руками, как только он открыл бархатный футляр и увидел мерцание миниатюрного опалового тела женщины, ее запрокинутую голову, струящиеся золотые волосы, венок из блестящих листьев и кабошонов.[12] Он заболел этой женщиной, ее груди из аметистов помутили его сознание… Он чуть не рехнулся, когда футляр опустел.

Ночью в дом прокрался вор и похитил драгоценное колье. Пропажу обнаружила мать Бекетова и долго рыдала: колье досталось ей от дальней родственницы как свадебный подарок.

Отец был взбешен. Он походил на рыцаря Айвенго в гневе – недоставало только лат и длинного железного меча. Милицию не вызывали, потому что никто толком не знал, когда украшение исчезло из футляра. Кроме маленького Андрюши. Но мальчик промолчал. У него появилась вторая тайна…

* * *

Этой весной знаменитая актриса Софья Зарудная впервые за годы успешной театральной карьеры отказалась от гастролей.

– Я опустошена, – призналась она мужу. – Совершенно выжата. Я не могу выходить на сцену, во мне не осталось ничего, кроме тоски…

«Играет, – подумал господин Донатов. – Она пропитана театром насквозь, как мумия бальзамирующим составом. Чего же она хочет: уйти на покой? Поселиться за городом, выращивать цветы и писать мемуары? Нонсенс. Начнет сходить с ума уже через пару месяцев. Ей нужны драмы, страсти, аплодисменты и восхищение зрителей. Поклонники, наконец. Она привыкла к лести, к охапкам роз в гримерной, к шампанскому… и щедрым подношениям от почитателей ее таланта. О ней сплетничают, ей завидуют. Это воздух, которым она дышит».

Приглашение на презентацию ювелирного салона «Юбер» пришлось как нельзя кстати. «Это встряхнет ее, – решил Донатов. – К тому же она питает страсть к драгоценностям».

– За кого они меня принимают? – возмутилась Софья. – За манекенщицу?

– За известную и красивую женщину, – ответил муж. – Они хотят поместить твой портрет на обложке популярного глянцевого журнала.

Актриса презрительно фыркнула.

– Господин Спиридов обещал подарить изделие, которое ты выберешь для демонстрации.

– Я не нуждаюсь в подачках!

– Почему ты не хочешь поспособствовать продвижению новой коллекции? – не отступал супруг. – Они прислали каталог. Взгляни хотя бы! Вещи уникальные, в стиле модерн – он тебе нравится. Кстати, Сара Бернар когда-то дала путевку в жизнь Рене Лалику, став его заказчицей.

Упоминание о знаменитой французской актрисе возымело действие.

– Ладно. Давай каталог, – благосклонно кивнула Софья.

Она приняла участие в показе и вернулась домой с великолепным подарком от «Юбер», но вместо восторга погрузилась в депрессию.

«Что с ней? – недоумевал Донатов. – Она была великолепна и на портрете вышла потрясающе. Настоящая дива, затмевающая собой бриллианты».

Он считал, что мероприятие удалось. Спиридов оправдал свою репутацию – его салон, равно как и ювелирная коллекция, превзошли ожидания. Классическая «золотая» гамма внутреннего убранства, блеск хрусталя и камней, отраженный в зеркалах, бархат витрин, эксклюзивные изделия, разодетая публика – все, как подобает. Чем же Софья недовольна? Ей не угодишь!

Спрашивать жену о причинах дурного настроения было бесполезно. Софья наглухо закрывалась, замыкалась в себе и через некоторое время будто бы напрочь забывала о неприятности. Ее отец был подводником, и она иногда употребляла выражение «задраивать переборки». Чтобы лодка оставалась жизнеспособной, следовало изолировать поврежденный отсек.

Спустя неделю Софья пожелала ехать на дачу.

– Я в городе ни дня не останусь, – твердила она. – Зачем ты потащил меня на эту презентацию?

Настроение Зарудной не поддавалось описанию. Все стало ей немило, все вызывало безотчетную тревогу.

Супруги приехали на свою подмосковную дачу. Двухэтажный дом пустовал всю зиму, и только в конце апреля сюда отправили домработницу Зину: проветрить, навести порядок, все высушить, вычистить, снять с мебели чехлы, вымыть окна.

В комнатах пахло лавандой и воском – в поселке иногда отключали свет, и приходилось проводить вечера по старинке, при свечах. На столе в гостиной стояла ваза с ландышами. Домработница хлопотала на кухне.

– Ну вот, у меня разболелась голова! – с трагическими нотками в голосе воскликнула Зарудная, точно барыня из какой-нибудь чеховской пьесы. – Пойду, подышу воздухом.

Донатов сокрушенно вздохнул. Он дорожил женой, гордился ее дарованием, с удовольствием появлялся с ней в обществе… но наедине она его слегка раздражала. Капризы, странные прихоти, резкие перепады настроения – то взрывы хохота, то беспричинные слезы или «черная меланхолия» – действовали ему на нервы. Он не понимал этого вечного надрыва, приступов отчаяния, переходящих в апатию. Софья как будто жила в постоянном страхе, что красота ее увянет, талант иссякнет, и она окажется выброшенной на обочину, никому не нужной и не интересной.

– Тебе не о чем беспокоиться, – не раз говорил ей Донатов. – Я прилично зарабатываю, и ты ни в чем не будешь нуждаться.

Но Софья боялась не безденежья, – ее потребности были довольно умеренными. Ее пугала старость, уход со сцены, забвение. Ведь она родилась, чтобы блистать!

– Я никогда не соглашусь играть старух! Никаких свах в жутких шалях с кистями, никаких пожилых матрон в чепцах! Никаких мамаш! Лучше уйти сейчас, умереть в расцвете славы.

Муж был старше ее на пятнадцать лет, не так давно он сменил место чиновника среднего ранга на должность президента солидного гуманитарного фонда и не волновался о завтрашнем дне.

Зарудной перевалило за сорок, но она все еще была хороша, стройна и необыкновенно чувственна. Тонкое лицо, выразительный, болезненно горящий взгляд, копна черных волос придавали ее облику неповторимое очарование. Она нравилась мужчинам, но Донатов не ревновал. Софья весь свой пыл тратила на флирт и, добившись, чтобы мужчина увлекся ею до потери памяти, сразу остывала. Ей приписывали множество романов и любовных приключений, смолоду она слыла женщиной, разбивающей сердца. Однако к тридцати годам актриса взяла в ней верх над кокеткой. Зарудная отдавалась сцене с неистовой страстью, выкладывалась без остатка. Те немногие, кто входил в круг близких Софьи, были осведомлены, что мужчины занимают далеко не первое место в ряду ее увлечений. О ней продолжали судачить, а она только загадочно улыбалась, не опровергая, впрочем, даже самые фантастические слухи. Настоящий роман у нее был с театром, и Донатов об этом знал.

Упадок духа, который она переживала, на сей раз затянулся. Обычно ее меланхолия обострялась ранней весной, когда сходил снег и всюду стояли в черной воде голые деревья. К маю Софья оживлялась, по-детски радовалась первым цветам, зеленым листочкам, синему небу и ласточкам. В ней просыпалось воодушевление. Но этот май она встретила унынием и заразила им Донатова.

Он вдруг вспомнил о своих болезнях, о первой жене, которая год назад умерла от рака, о детях. Сын – лентяй, прожигатель жизни. Дочь учится в Лондоне, звонит, когда ей нужны деньги. С обоими Донатов не сумел найти общего языка. Он даже не представлял, какие дети могли бы быть у них с Софьей. Хорошо, что она не захотела.

Во дворе хлопнула калитка, и он выглянул в окно. Даже на даче великая Зарудная оставалась верна себе – дорогое платье, туфли на каблуках, немыслимая шляпа с полями. Две дворняги подбежали к ней и застыли – словно в немом изумлении. А она, выпрямившись и гордо подняв голову, зашагала по пыльной дороге к лесу.

«Обычная хандра. Пусть проветрится, – думал супруг, наблюдая за Софьей. – Шум сосен успокаивает».

Он позвал домработницу и спросил, что будет на обед.

– Суп молочный, как Софья Петровна любят, ботвинья, говядина, тушенная с овощами, и творожная запеканка на сладкое.

– Лимоны у нас есть?

– Как не быть.

– Нарежь потоньше.

Господин Донатов улегся на диван – ждать обеда. Мысли о вкусной еде примирили его с жизнью. Рюмочка коньяка, кофе, сигара – и серый день обретает розовые краски.

* * *

Крайняя улица дачного поселка тянулась вдоль леса. Тропинка петляла между деревьев, а потом спускалась к реке. На пологих берегах росли старые березы – раскидистые, кудрявые.

Было тепло. Зарудная с наслаждением сбросила туфли и опустилась на мягкую траву. Черт с ним, с платьем, она давно собиралась его выбросить, чтобы не напоминало о лишних килограммах. Еще в марте сидело как влитое, а теперь вот стало тесновато в талии. И это при том, что у нее совершенно пропал аппетит. Чашка кофе утром, легкий салатик в обед… только вечером после спектакля она могла съесть отбивную с картошкой, кусок пирога с чаем. А обильные вечерние трапезы гибельно сказываются на фигуре.

С печальным вздохом она закрыла глаза. В молодости никакая полнота ей не грозила, любое количество пищи мгновенно сжигалось, и тело оставалось худым, гибким, изящным. Неужели годы берут свое?

Невыносимая мысль о старости вызвала душевный стон. Недолго ей осталось покорять зрителей, заставляя их плакать, замирать, восторженно выкрикивать «браво!» и засыпать сцену цветами… Почему нельзя быть вечно юной и прекрасной? Зачем жизнь подарила ей красоту и талант, если скоро придется с ними расстаться? Порой она задавалась вопросом: а дар ли это? Может быть, ей просто позволили временно попользоваться привлекательной внешностью и способностью перевоплощаться в обмен на…

Что? Что она должна будет отдать? Или уже отдала?

Софье показалось: кто-то приблизился к ней и остановился. Она приподняла поля шляпы и взглянула вверх. Перед ней, засунув руки в карманы, стоял молодой мужчина в светлых брюках и безрукавке из хлопка. Но одежды на нем как будто не было – так явственно читались под ней развитые плечи и грудь, поджарый живот, стройные ноги. Его лицо – с неправдоподобно совершенными чертами – смело можно было бы чеканить на монетах, изображать на античных геммах и камеях.

– Вы… кто? – растерянно спросила она.

– Я ваш сон…

– Нет, серьезно?

– Разве в этом мире есть хоть что-нибудь серьезное? – усмехнулся он.

– Вы здесь живете? Или снимаете дачу?

– Отдыхаю…

Ее смятение улеглось. Конечно же, это сосед по даче! А она что подумала?

Он наклонился и галантно протянул ей руку. Софья встала и отряхнула платье, забыв, что она босиком, – рядом в траве лежали маленькие туфли из светлой кожи. Поля шляпы скрывали ее порозовевшие щеки, и молодой человек видел только подбородок и накрашенные губы.

– Я вас узнал. Вы – Софья Зарудная? Я смотрел по телевизору фильм «Княжна Тараканова», вы там играли главную роль.

«Мне тогда было всего двадцать четыре! – подумала она. – Слава богу, я надела эту шляпу: не видно моего лица без грима со следами прожитых лет».

Софья редко соглашалась сниматься в кино. Ее звали, но сценарии предлагали все какие-то пошлые, в духе «мыльных» сериалов. Играть такое Зарудная считала ниже своего достоинства. Ей хотелось оставить след в истории театра, как Ермолова, Стрепетова… Она – драматическая актриса и не станет размениваться на всякие третьесортные роли. «Понижать планку ради денег? – восклицала она. – А смысл? Мастерство не терпит фальши. Компромиссы здесь неуместны». Донатов ее поддерживал: «Ты и так много работаешь. Если еще съемки добавятся, я тебя вообще дома не увижу».

– Вы надолго приехали? – спросил молодой человек.

– Решила развеяться, – неопределенно ответила Зарудная. – Сцена безжалостна к своим пленникам: она выпивает их до дна. Необходимо восстанавливать силы.

Собственная откровенность удивила ее – она не привыкла изливать душу первому встречному.

Как-то само собой получилось, что дальше они пошли вдоль реки вдвоем: молодой человек и стареющая актриса. Он стремился казаться старше и солиднее, она – моложе и непосредственней. Ее вдруг увлекла незамысловатая беседа ни о чем, пустая болтовня, которая раньше вызвала бы раздражение.

– Я вас знаю, – повторил он, беря ее за руку. – Когда-то давно вы приезжали сюда и тайно встречались с молодым любовником под сенью этих берез…

Он наклонился к ней, и его дыхание обжигало ее губы.

Софья почувствовала себя героиней любовной драмы, которую всегда мечтала сыграть, – загадочной, мрачной, исступленной, со страстью, вспыхнувшей внезапно и неотвратимо, поразившей, как небесный огонь.

Мужчина прижал ее к себе, скользнул губами по ее уху, шее… «Что он делает? – пронеслось в ее помраченном сознании. – Что со мной?»

Опомнилась она лежа на траве, вся в истоме, безвольная, с расстегнутым на груди платьем, в жару от его поцелуев, ласк…

Вокруг шумели деревья, в слепящей синеве проплывали облака, пахло измятой травой, цветами, медом… Молодого человека рядом не оказалось, – он исчез так же, как и появился: растворился в солнечном свете, подобно лесному духу, Фавну в человеческом обличье. «Может, ничего и не было, – лениво, со сладостным вздохом подумала она. – Меня разморило, я забылась… и увидела чудный сон!»

Но растерзанное платье и следы поцелуев говорили обратное. Она потянулась, приподнялась, с порочной улыбкой разглядывая свою грудь, – еще свежую, упругую, с маленькими темными сосками. Тело увядает медленно, она еще успеет сорвать последний цветок ускользающего женского счастья.

Софья спустилась к реке, попробовала воду – слишком холодная для купанья. Но все же умылась, привела в порядок одежду. Что за наваждение она испытала? За этот миг любви на лоне природы она стала другой – прежней: юной, безрассудной, безоглядной. Той, которая, как она думала, умерла в ней много лет назад.

По мере того как она приходила в себя, хмельные мысли сменила привычная трезвость. Что за дикость отдаться незнакомому мужчине прямо в лесу, на траве, вблизи тропинки, где в любую минуту мог пройти кто угодно? Ее муж мог отправиться за ней – звать обедать. Она потеряла стыд. Она сошла с ума…

Странное, смутное воспоминание шевельнулось в ее сердце и… погасло. Когда-то давно она приезжала сюда и тайно встречалась с молодым любовником… под сенью этих берез…

Неужели… Нет! Невозможно. Это признаки помешательства, которому особенно подвержены творческие натуры. У нее чрезмерно развитое воображение, болезненные фантазии, обостренные чувства…

Софья торопливо, почти бегом, вернулась домой. Заглянув в гостиную, она увидела дремлющего на диване мужа и с облегчением перевела дух. Зина в кухне накрывала стол к обеду, оттуда доносились запахи тушеной говядины и творожной запеканки.

Никто не заметил, как хозяйка закрылась в ванной, вымылась, переоделась.

Обедали молча. Говорить было не о чем, да и лень. Солнце проникало в кухню через легкие занавески, было светло и жарко, как летом. Донатов пил коньяк, Софья неодобрительно хмурилась. «Тебе нельзя», – едва не вырвалось у нее. Она сдержалась – кровь бросилась ей в лицо при возникшей в уме картине того, что произошло в лесу. Слова застряли в горле, она с трудом отдышалась.

– Надо починить бойлер, – позже, за десертом сказала она Донатову. – Вода едва теплая.

– Конечно, дорогая. Завтра же займусь, вызову мастера. Как прогулка? Ты не скучала одна? Прости, что не составил компанию. Прилег и будто провалился. Завтра пойдем вместе.

– Нет уж, – отказалась Софья. – Бродить одной, дышать соснами – это то, чего мне не хватало. Дачников нет, тишина, покой, кукушка кукует. В траве полно фиалок.

– Как скажешь. Вижу, чистый воздух тебе на пользу. Щеки порозовели, глаза блестят!

Она опустила ресницы. Блеск зрачков чуть не выдал ее.

Супруг зевнул, прикрыв рот рукой. Взгляд Софьи задержался на его пальце с обручальным кольцом. Сегодня она изменила Донатову, впервые за годы их брака. Что бы там про нее ни говорили, все вольности остались в прошлом. Возраст и театр усмирили ее натуру. На стороне ей вполне хватало флирта, в семье – умеренного супружеского секса. В последнее время она ощущала себя выстуженной, словно ее сердце покрылось коркой льда. Даже на сцене она не загоралась… и это пугало.

Они с мужем уже полтора года спали порознь: из-за разного ритма жизни. Донатов страдал бессонницей, он принимал снотворное и рано ложился. А Софья приезжала затемно, возбужденная после спектакля, она ужинала, а потом долго стояла у окна или сидела в кресле при включенном торшере, пытаясь что-нибудь читать. Утром она отсыпалась, а супруг собирался на работу, завтракал, стараясь не потревожить ее, и уходил, бесшумно закрыв за собой дверь.

Эту ночь Софья провела без сна. Впору было самой принять снотворное. Обрывки любовного свидания с Фавном теснились в ее сознании…

* * *

В понедельник Донатов собрался в Москву.

– У тебя отпуск, а я на работе, – сказал он, целуя жену в теплую щеку. – Зина остается, вам будет не скучно вдвоем. Погода чудесная. Завидую…

– Когда ты вернешься?

– В пятницу. Если не случится ничего непредвиденного.

– Мне страшно, – сказала она, глядя мимо него. – Не уезжай.

– Это нервы, дорогая. Побольше гуляй на воздухе, и все как рукой снимет.

При словах «побольше гуляй» Софья кожей ощутила дыхание молодого мужчины, губами – вкус его губ. Ее тело содрогнулось.

– Ночью кто-то ходил по саду, – шепотом произнесла она. – Я видела тень. И ветки хрустели – те, которые ты велел срезать.

– Глупости. Ты переутомилась. Ветки Зина убрала и сожгла.

Софья покачала головой: она знала, что муж ее не поймет, и упрямо повторила:

– Кто-то ходил…

– Тебе показалось. Дачники еще не съехались, поблизости все дома пустуют. Кому ходить-то? Разве что собаки бродили в поисках объедков. Скажи Зине, пусть выносит отходы за забор, а то бросает им чуть ли не у крыльца. Вот они и рыскают!

Софья смотрела, как Донатов садится в машину и выезжает за ворота. Забор надо было выше делать, основательнее, а то перемахнуть через него – проще простого.

После завтрака она отправилась на прогулку – только уже не в лес, а по улице. Ей доставляло удовольствие разглядывать чужие дворы, окна с резными наличниками, застекленные веранды. Муж был прав – дачи выглядели пустыми, неприветливыми.

Она подошла к дому с двумя башенками и мансардой – Садовая, одиннадцать. Дом казался нежилым: ставни закрыты, тропинка засыпана прошлогодней листвой. Софья все стояла и стояла, прильнув к забору, вдоль которого густо разросся шиповник. Что она надеялась увидеть?

Бабка в замусоленном ватнике вела на веревке козу. Поравнявшись с Софьей, она окинула женщину подозрительным взглядом.

– Купить хотите?

– А продается?

– Кажись, да. Дом хороший, хозяйка его сначала сдавала, а теперя решилася продать. У ей мужик давне-е-енько помер, а сама-то не управляется. Небось деньги нужны. Тут приезжали некоторые, глядели, да отступилися.

– Почему?

Софья с беспокойным любопытством расспрашивала бабку. Коза мирно щипала траву.

– Дак… дорого просит.

– А отчего хозяин умер?

– Порезался косой, заразу внес, ну и не спасли. Жалко. Молодой мужик был, красивый. Загляденье!

– Вы ничего не путаете?

– Я старая, но из ума не выжила, – обиделась бабка и потянула козу за веревку. – Пошли, Мушка.

Софья застыла, провожая ее взглядом, задумалась. Коза упиралась, не желая идти. Бабка ругалась на всю улицу, понося Мушку последними словами.

Софью пробрал озноб. Она отшатнулась от забора и побрела вниз, к реке. Мысль о Фавне, как она окрестила лесного незнакомца, молнией вспыхнула в уме. Не такой он и незнакомец. Сознание ее раскололось на две половинки: одна отторгала Фавна, другая страстно призывала. «Что, если я опять встречу его? – мнилось ей. – Что, если он опять…»

Она застонала и закусила губу до боли, до крови. Прошлое, от которого она, казалось, надежно отгородилась, проснулось в ней, отозвалось мучительной тоской.

В лесу, на том месте, где они с Фавном предавались любовному опьянению, время остановилось… или вернулось. А может, оно вообще не шло?..

Софья прерывисто вздохнула и опустилась на траву, безжалостно сминая колокольчики и кустики земляники. Она забылась мгновенным или невероятно долгим сном, а когда открыла глаза, над ней склонился Фавн. Он не спрашивал, зачем она пришла снова. Она не задавала вопросов, кто он и откуда взялся. Разве не все равно иссушенному жаждой путнику, из какого источника пить наслаждение?

Это сладостное странное колдовство длилось всю неделю, до приезда Донатова. Сама природа подыгрывала любовникам, – за пять дней не выпало ни капли дождя. Софья ощутила в себе желание опять выходить на сцену, потрясать зрителей и высекать огонь из их сердец.

Муж привез с собой господина Спиридова. Тот был польщен приглашением и не скрывал восхищения хозяйкой, рассыпался в любезностях и комплиментах.

Зина накрыла праздничный стол. Софья вышла к обеду в умопомрачительном туалете – длинном красном шелковом платье струящегося покроя, с глубоким декольте, с подчеркнутой талией. На ее шее сияло подаренное на презентации колье.

Гость оценил любезность госпожи Зарудной.

– Вы еще более э-э… необыкновенны, чем я мог вообразить, – с акцентом говорил он. – Вы загадочная, чудная… э-э… любые камни меркнут в вашем присутствии.

– Вы вернули меня к жизни этим подарком, – улыбалась она, трогая пальчиком украшение. – Это был намек…

Спиридов, испытывая неловкость, искоса бросил взгляд на хозяина дома: тот занимался сочным куском мяса на косточке и не участвовал в разговоре. Софья флиртует? На здоровье. Значит, она в хорошей форме, полна сил и творческих планов. Ее еще не скоро удастся потеснить на театральном олимпе.

– Вы русская Сара Бернар! – неуклюже, со смешным пафосом воскликнул гость. – Наша фирма… э-э… будет счастлива видеть вас… э-э… в числе главных клиенток.

– Я не покупаю драгоценностей. Предпочитаю, чтобы мне их дарили.

– О-о… да, да! Вы совершенно правы. Но… я надеюсь, вы будете заказывать что-нибудь у нас.

– Как Сара Бернар! – поддела его Софья.

Спиридов не заметил сарказма, с готовностью подхватив ее мысль:

– Великая французская актриса заказывала у Рене Лалика… э-э… украшения для своих выступлений, – радостно затараторил гость. – Она первая… э-э… угадала в нем талантливого художника. Она…

Владелец «Юбер» превозносил хороший вкус «настоящих актрис, которые везде слывут законодательницами моды», а Софья от души потешалась над его грубой лестью. Она переглядывалась с мужем, и тот едва заметно качал головой: проказы жены не должны перейти грань гостеприимства.

– Вы не поняли, – прятала усмешку она. – Я и есть Сара Бернар! В новом воплощении. И я по-прежнему обожаю украшения от Лалика. Вот это колье, например, истинный шедевр.

Спиридов смущенно отвел глаза. Колье изготовлено провинциальным ювелиром. О каком Лалике идет речь? Неужели она не понимает…

– Софья шутит, – положил конец его замешательству Донатов. – У нее тонкое чувство юмора.

Обед шел своим чередом. На десерт, уважая вкусы уроженца Тулузы, Зина подала коньяк, фрукты и сыр. Гость, однако, потерял лоск и уверенность в себе. При любом удобном случае он незаметно вглядывался в украшение на шее актрисы. Черт! Ему действительно стало казаться, что изделие немного отличается от того, которое… «Это сущий бред, – убеждал он себя. – Хотя камни не совсем совпадают по цвету и золото иного оттенка, и…» Он насчитал столько отличий, что покрылся испариной.

– Вам душно? – сочувственно спросил Донатов. – Открыть окно?

– Нет… нет… все в порядке. Простите…

Зарудная упивалась произведенным эффектом. После обеда она удалилась к себе в спальню отдохнуть, а мужчины остались курить сигары.

Вскоре гость сослался на головную боль и откланялся.

«Коньяк оказался слишком крепок для французского подданного, – рассудил Донатов. – В следующий раз куплю белое вино».

* * *

– Кто-то бродит ночами вокруг дома, – повторила Софья наутро.

Донатов после коньяка и снотворного никак не мог сообразить, чего она хочет.

– Дорогая, я…

– Заряди ружье, – сказала жена. – То, с которым ты ходишь на охоту. Я боюсь! Все-таки мы с Зиной ночуем в доме одни, когда ты уезжаешь.

– Ты же не умеешь стрелять.

– Ничего, напугаю хотя бы.

– Кого?

Софья не дала вразумительного ответа. Она и сама не знала, чего боится.

Муж отправился в Москву, а Софья два дня просидела дома, сцепив зубы, а на третий не выдержала, побежала в лес, к Фавну. Он словно все это время поджидал ее.

Софья готовилась к этому свиданию – надела кое-что под тонкую блузку с длинными рукавами.

– Что это? – изумленно прошептал он, скользнув рукой в вырез блузки.

– Подарок… господина Спиридова.

– Покажи.

Она с вызовом расстегнула пуговицы. Фавн, совсем как мужчина из плоти и крови, а не лесной дух, уставился на дорогое украшение.

– Откуда оно у тебя?

– Это не ты, – с дрожью в голосе вымолвила она. – Это не можешь быть ты!

– Я! – горячо возразил он. – Это я!

– Нет… – простонала она. – Нет! Я ходила туда, к тому дому. Он пуст.

– Я там живу, но скрываюсь от всех…

– Ты лжешь…

– Спроси у своего мужа! – глаза Фавна лихорадочно блестели. – Он видел меня, когда приезжал в первый раз. Мы познакомились.

– Познакомились?

– Да! Что тебя удивляет?

– Прошло столько лет… а ты… не изменился?

Они как будто говорили о разных вещах.

– Я изменился, – сказал Фавн.

– Не верю тебе… Не верю!

Его нечеловечески прекрасное лицо потемнело.

– Твой муж нанял меня, – засмеялся он, показывая безукоризненно ровные, белые зубы. – Чтобы я тебя соблазнил! Предложил деньги. Много денег… Я отказался. Но потом увидел тебя и передумал.

В груди у Софьи что-то оборвалось.

– Он… заплатил тебе? – выдавила она. – Заплатил, чтобы… Ха-ха! Ха-ха-ха…

Ее хохот перешел в рыдание. Сказочный сверкающий мир, полный любви и вдохновения, в который она окунулась, дал трещину, раскололся, взорвался. Задыхаясь, она подняла руки к горлу, рванула колье с такой силой, что застежка открылась, бросила украшение ему в лицо.

– Считай, ты заработал гораздо больше, чем было обещано! Эта побрякушка стоит кучу бабок! Какие же вы… – у нее не хватило воздуха. – Какой же он негодяй! А ты – еще хуже… Ублюдки! Два подлых ублюдка!

Сцены безудержной страсти пронеслись в ее сознании, раздувая пожар гнева и ненависти, приправленных стыдом за собственное заблуждение. Слезы застилали ей глаза, бешенство затопило разум.

– Омерзительно… гадко…

Молодой человек протянул ей колье:

– Возьми обратно. Разве оно тебе не понравилось?

– У меня есть другое, почти такое же! Разве не ты… О боже! Я схожу с ума… Конечно же, не ты…

Его красиво очерченные чувственные губы дрогнули, глаза загорелись.

– У тебя есть похожее колье? – исступленно спросил он.

Наверное, такие глаза и голос бывают у религиозных фанатиков. Софья подумала об этом позже, ночью, лежа на горячей подушке и время от времени проваливаясь в полузабытье.

А тогда, под старыми березами, в горьком любовном неистовстве она выбрасывала каждое слово, как оскорбленный кидает в лицо обидчику перчатку, вызывая его на дуэль. В сущности, так и было. Любовная драма нередко оканчивается смертельным поединком…

– Такое же! – с мстительным сладострастием заявила женщина. – Даже лучше! А ты…

Она не договорила. Слова уже ничего не значили, ничего не могли изменить.

Он размахнулся, и украшение, блеснув на солнце алмазными искрами, полетело в реку.

Софье пришлось выслушать исповедь молодого человека – длинную и бесполезную. Как послесловие, когда в финале уже все сказано.

* * *

Господин Спиридов приехал в дачный поселок по своим делам. На Садовой улице у дома знаменитой актрисы Зарудной он заметил милицейскую машину. Не случилось ли чего? Как добропорядочный гражданин, Спиридов остановился.

– В чем дело? – спросил он у оперативника. – С хозяевами все в порядке?

– А вы кто?

– Друг семьи, – не моргнув глазом заявил Спиридов. – Может быть… э-э… нужна моя помощь?

Уже в прошлый визит он несколько встревожился. Странное стечение обстоятельств всегда настораживало господина Спиридова – русские родители привили ему мистическое отношение к жизни, к судьбе.

– …попытка ограбления, – донеслись до него слова милиционера. – Со смертельным исходом.

– Кто убит?

– Хозяин дома и…

Спиридов, не дослушав, поспешил к резному деревянному крыльцу. Двери были не заперты. В холле его встретила заплаканная Зина, запах сердечных капель, чужие голоса и привкус беды. Актриса, без чувств, лежала на диване в гостиной, той самой, где они недавно обедали, пили коньяк и оживленно беседовали.

– Софья Петровна мужа из города вызвали… потому что… боялись очень, – всхлипывая, бормотала Зина. – Они приехали… и в эту же ночь… Господи! Горе-то… горе какое!

– А чего она боялась? – спросил Спиридов.

– Грабителей… Вокруг дома, как стемнеет, ходил кто-то… приглядывался… примерялся. Вынюхал, что хозяин только на выходные приезжает, вот и… – Домработница залилась слезами, вытирая лицо краем фартука. – Молодой, а такой бандит!

– Как же он в дом пробрался?

– Наверное, еще вечером через окно в кухню залез, шмыгнул в чулан да и заперся там. А я, дурья башка, решила, что ключи потерялись. Они всегда в замке торчали, снаружи. Софья Петровна слегли с мигренью да уснули. Господин Донатов приехали… я закрутилась с ужином и забыла про чулан-то сказать. Сначала беспокоить не хотела, пусть, думаю, отдохнет человек. Только через порог переступил, а тут я с ключами! Потом с чуланом разберемся, не к спеху это. Я виновата-а-а… – взвыла она.

Картина ночного происшествия прояснилась. По-видимому, грабитель, сидя в чулане, дождался ночи. Все уснули, он выбрался из своего убежища, уверенный, что в доме только две беззащитные женщины, и отправился на поиски денег и драгоценностей. Такая дама, как госпожа Зарудная, по его мнению, имела их много и часть привезла с собой на дачу. Господин Донатов застал злодея на месте преступления, и тот его убил.

Однако бандит оказался дерзким. Вдруг бы хозяева не стали мешкать и открыли чулан подручными средствами? Преступнику повезло.

Труп Донатова лежал в угловой комнате лицом вверх, – висок был разбит, под головой натекла лужица крови. Грабитель ударил мужа актрисы прихваченной в чулане кочергой. Перед этим той же кочергой он взломал старинный деревянный шкаф, где хранились документы и ценности, – украшения, деньги, серебряная посуда. Правда, унести добычу ему не удалось, грабитель лежал тут же, около шкафа, с дыркой в груди…

Спиридова затошнило, но он стойко выдержал и это испытание. Он узнал злодея.

– Это… Андрей Бекетов, – преодолевая рвотный позыв, заявил владелец ювелирных салонов. – Он жил по соседству. Занимался… э-э… изготовлением украшений по заказу… нашей фирмы. Не представляю… э-э… что он здесь делал. Видите ли… Бекетов… э-э… не совсем здоров. – От волнения Спиридов говорил с запинками и сильным акцентом. – У него… душевное расстройство. Зимой он живет… э-э… жил в райцентре, а в апреле вдруг решил перебраться сюда… э-э… на свою дачу. Вернее, дача принадлежит его матери. Заявил, что нуждается в свежем воздухе. Мы не возражали, обещали… э-э… оборудовать в доме рабочее место.

– Что значит «душевное расстройство»? – уточнил следователь.

– Он был… болезненно замкнут… прятался от людей, весь уходил в работу. Живя на даче, он запирался внутри… э-э… не хотел, чтобы соседи его видели. Иногда у него наступали… э-э… периоды просветления: Андрей нормально общался, как любой молодой человек. – Господин Спиридов развел руками. – Какая жалость! Он был… поразительно талантливым мастером. Боже мой! Что ему… э-э… взбрело в голову? Зачем он залез в этот дом? Припадков агрессии за ним… э-э… не замечалось.

«Друг семьи» умолчал, что приехал в поселок вовсе не к Донатову и Зарудной, а к Бекетову – проведать, посмотреть эскизы будущей коллекции. Когда президент фонда «Геликон» пригласил Спиридова за город, того неприятно удивило, что дом, где проживал ювелир, оказался в том же поселке, на той же улице. Не хватало, чтобы тайное стало явным!

– У одиннадцатого дома на Садовой дурная слава, – вмешался в разговор участковый. – Хозяин умер молодым при невыясненных обстоятельствах. Якобы собирался косить траву и нанес себе глубокую рану, в кровь попала инфекция, и спасти жизнь не удалось. Ходили слухи, что Бекетов пытался покончить с собой… его застал за этим сын… в общем, темная история. Мальчик впал в шоковое состояние, перестал говорить. Он и раньше был со странностями, а после смерти отца вовсе сбрендил. Мать его долго по докторам возила, но так до конца и не вылечила. Она пробовала продать дачу, – без толку.

– Донатов и Бекетов были знакомы? – спросил следователь.

– Насколько мне известно… нет, – пробормотал Спиридов. – Хотя… они ведь жили на одной улице. Могли случайно столкнуться… познакомиться. Бекетов умел… э-э… произвести впечатление. Он выглядел весьма… э-э… доброжелательным, интеллигентным. Его внешность бросалась в глаза… необыкновенной красотой. Я бы сказал, физически он был… э-э… само совершенство. Вы сами можете убедиться…

– Сюда много лет подряд приезжала только вдова, – добавил участковый. – Я не знал, что Андрей поселился на даче… один. Он, конечно, не обязан мне докладывать. – Милиционер с досадой потер затылок. – Актриса и ее муж, видимо, чего-то опасались, раз держали в спальне заряженное ружье. Она говорит, по ночам кто-то шастал вокруг дома. Возможно, это был Бекетов.

– Софья Петровна заявила, что они купили дом пять лет назад. Значит, она не могла знать той истории про Бекетовых, – возразил следователь.

– Она и не знала. Это мои предположения… Болезнь Бекетова, вероятно, прогрессировала, и вот результат – он пошел на ограбление.

– Как вы доверяли такому человеку золото и камни? – повернулся следователь к Спиридову. – Что-нибудь пропадало?

Тот промокнул платком лоб. Ему стало совсем худо.

– Нет, никогда. А… что Андрей хотел украсть?

– Золотое колье с бриллиантами и другими камнями, – объяснил следователь. – Он держал его в руках, когда Софья Петровна выстрелила.

Спиридов почувствовал жар в голове – кажется, давление подскочило.

– Так это… она… стреляла?

– А что ей оставалось делать? Она проснулась от шума, вызванного падением тела, схватила ружье и выбежала в коридор. Из комнаты, куда проник грабитель, падал свет – его, скорее всего, зажег господин Донатов. Бедная женщина кинулась туда и застала жуткую картину: преступник размозжил череп ее мужу и готов броситься на нее. В панике она нажала на спусковой крючок…

«Скандала не миновать, – в ужасе подумал Спиридов. – Сейчас придется давать показания. Наверняка это то самое украшение, которое изготовил Бекетов… и которое Зарудная получила в подарок за участие в презентации».

– Где… колье? – едва ворочая онемевшим языком, спросил он.

– У эксперта. Кстати, вы можете оказать нам услугу как знаток ювелирных изделий. Сделайте одолжение, проконсультируйте.

Спиридов, стараясь скрыть замешательство, согласился.

Это было почти такое же колье, какое Бекетов сделал для коллекции. Именно его выбрала Софья Зарудная для показа и потом получила в подарок. Вернее, искусную копию, отличающуюся множеством мелких деталей – словно мастер делал работу по памяти и допустил некоторые погрешности. Тот же замысел: прелестная женщина с телом из опала, перламутра, аметистов и лунных камней, с запрокинутой золотоволосой головой, с венком из золотых листьев с мелкими изумрудами и цветов-рубинов, отшлифованных без граней, в виде кабошонов. На лепестках – капельки бриллиантовой росы. Голова женщины в пышном сверкающем убранстве представляла собой центр колье, его массивную часть, остальное – извивы, прихотливые завитки, тончайший ажур из золота. Только Лалик делал такие украшения. Только у Бекетова была такая же манера и полет фантазии, умение соединить разные по фактуре материалы в одно неповторимое целое.

– Это… Рене Лалик, – невнятно произнес господин Спиридов, чувствуя, как ручеек пота струится по его спине. – Колье сделано… э-э… приблизительно сто лет назад. В частных руках находится… э-э… немалое количество изделий этого известного французского ювелира. Оно, скорее всего, называется «Вакханка». Вы можете послать запрос…

«Если Бекетов сделал копию украшения, то и название угадал, – подумал он. – Что за дьявольщина? Где же, в таком случае, наше колье?»

– Я же говорил. Вещица баснословной цены! – обрадовался эксперт.

У Спиридова голова пошла кругом, он без сил опустился на стул.

* * *

Софья Зарудная сорок дней не выходила из московской квартиры, – оплакивала смерть любимого супруга. Зина боялась оставить ее даже на минуту – как бы хозяйка не вздумала лишить себя жизни.

Великой актрисе всегда удавалось гениально сыграть трагедию. Она лежала в своей затемненной спальне, блуждая по отсекам памяти. Скоро они закроются – наглухо, навсегда, – и она уже не сможет рыдать и наслаждаться. Королева раскрыла заговор против себя и сурово наказала участников. Все ее обидчики мертвы.

Донатов… Что он себе позволил? Нанимать молодого безумца, чтобы тот притворными ласками пробудил к жизни ее талант? Душа женщины, полная мрака и страсти, таит опасность, – как пещера с сокровищами, которую охраняют тысячи змей.

– Прежде чем потянуться за ними, подумай о смерти! – шептала Софья.

Фавн… Он оказался не лесным духом, а обыкновенным беспринципным авантюристом, рискнувшим сыграть любовника увядающей дамы. Он получил по заслугам. О, какие у него были глаза за миг до выстрела! В них не было ни искры фальши – только подлинный страх. Эти его глаза… Она чуть не приняла их за другие. Не будь этого рокового сходства, заговор потерпел бы неудачу в самом начале.

Она вспомнила свою первую запретную любовь к молодому красавцу Бекетову – нежному безумцу, женатому на скромной невзрачной женщине.

– Первый мужчина, сумевший разжечь мой огонь. Я сама бросила его, – твердила Софья. – Сама бросила! Вырвала из сердца… Жаль, что не навсегда. Я не знала, что он умер. Бедный мальчик! Подарил мне на прощанье колье своей жены… Хотел загладить вину. Разве есть золото, которым можно откупиться от любви?

Она все забыла, но никогда не расставалась с драгоценным украшением. И никогда его не надевала. Оно напоминало ей некий сверкающий мир, откуда приходит любовь и вдохновение.

– Зачем я его хранила, для чего? – спрашивала себя Софья. – Неужели для мести?

Тайники памяти неисповедимы.

Оказывается, у Бекетова был сын. Мальчик, наблюдающий за любовниками из густой травы в конце сада… Она иногда ощущала чей-то вожделенный взгляд, и это ее возбуждало. Теперь он ответил за грехи отца…

– По божьему закону, – шептала Софья. – Не я судила его. Бог! Я знала, что мальчик придет за женщиной из опала и золота – «Вакханкой». Неспроста он сделал ее копию – сам же признался. Я была уверена… И вызвала на дачу Донатова. Муж и любовник должны встретиться в финале драмы.

Жизнь – это пьеса, написанная рукой провидения. В ней ничто не случайно.

«Мне предложили роль, – подумала Софья. – Я согласилась сыграть. Есть ли в этом моя вина?..»

Кольцо с коралловой эмалью

Весна пришла в Москву неожиданно. Еще вчера было морозно, мела поземка, а сегодня вдруг выглянуло солнце, дохнул южный ветер, заплакали сосульки, прощаясь с зимой.

Артем Сафонов собирался идти гулять с собакой. Пес скулил, поглядывая на дверь, а хозяин все медлил – прикидывал, что бы надеть на ноги.

– Мам! – крикнул он. – Где мои кроссовки? После вашего ремонта ничего найти невозможно!

– Кажется, на антресолях, – ответила та из кухни.

Молодой человек был высокого роста, но до антресолей не дотянулся. Трехметровые потолки – предмет зависти друзей и знакомых – не всегда благо. Пес нетерпеливо взвизгнул, и Артем, чертыхаясь, обулся в сапоги на меху.

– Ладно, я пошел. Блэк на улицу просится.

– А где моя коробка с гвоздями? – спросил у жены Сафонов-старший.

– Не знаю, ищи. Зачем тебе гвозди в семь утра?

Края неба порозовели, яркая звезда переливалась над крышами. Артем смотрел, как собака носится по снегу, и беспричинная улыбка блуждала по его губам. Значит, и правда весна! Он потянул носом… показалось, что пахнет вербой, хотя деревья еще не проснулись: стояли черные, оцепенелые, не веря в оттепель.

– Блэк, домой! – позвал он пса.

Тот, дрожа от возбуждения и плотоядно косясь на соседскую кошку, послушно потрусил рядом.

Родители ругались. Артем еще из-за двери услышал их громкие раздраженные голоса. Они не обратили внимания, как сын привел собаку, разделся, опустился на пуфик в прихожей и тяжело вздохнул. Он-то думал, семейные страсти улеглись. Ничего подобного. Просто перемирие закончилось.

Раньше, когда он был маленьким, отец с матерью жили дружно, а потом, год за годом, между ними стало нарастать отчуждение. Отец задерживался на работе. Мать украдкой плакала. В отпуск стали ездить порознь. Артем с мамой отдыхали в подмосковной деревне у бабушки; отец покупал путевку в санаторий или отправлялся в турпоход. Надо отдать им должное: при ребенке Сафоновы старались не ссориться. Но Артем ведь не слепой – видел, чувствовал: в семье что-то происходит. Недоброе.

Родителям хватило ума не довести дело до развода, с возрастом они притерпелись друг к другу: перестали молчать неделями, мать повеселела, да и отец постепенно оттаивал. Даже ремонт затеяли. Артем хорошо зарабатывал и дал денег на стройматериалы. Пусть покупают хорошие обои, паркет, импортную сантехнику. Казалось, все налаживается. И вот…

– Откуда это? – кричал отец. – Где ты это взяла?

Артем не помнил такого надрыва в его голосе. Он затаил дыхание, прислушиваясь. Блэк улегся у его ног, положил морду на лапы, навострил уши. Ему тоже не нравились скандалы.

– Первый раз вижу… – оправдывалась мать.

– Не лги! Думаешь, я идиот? Куда ты ездила прошлым летом?

– В деревню. Дом хотела продать…

– Кому он нужен? Сруб отсырел, крыша прохудилась.

– Зато земля в цене.

– В вашей-то деревне? Ха-ха-ха! – захохотал он в бешенстве. – О-о! Я понял… я все понял! Какая же ты… змея! Как ты могла? Как ты…

Ему не хватило воздуха, в груди вспыхнула боль.

– Клянусь, я не знаю, что это за кольцо. Может, кто-то из рабочих потерял… или забыл?

– Женское кольцо?!

– Ну… обои клеили женщины, наверное, кто-то из них…

– Хватит! – взревел отец, и раздался грохот. Что-то упало, покатилось по полу, рассыпалось. – Если ты не признаешься, я за себя не ручаюсь! Я… убью тебя, тварь! У-убью…

Мать дико вскрикнула, и Артем, забыв о приличиях, ринулся в кухню. Воспитанные люди не подслушивают, но ситуация требовала немедленного вмешательства.

Отец уже занес над женой руку, но захрипел… повалился вперед. Она съежилась, прижалась к подоконнику. Тело мужа обмякло, тяжело осело. Она обхватила его и закричала: «Артем! Артем…»

Следом за хозяином вбежал Блэк, зарычал, потом заскулил.

Артем с матерью положили отца на пол, вызвали «Скорую». Тот едва дышал, губы посинели. Врачи приехали через четверть часа и развели руками.

– Что вы стоите? Делайте же что-нибудь! – рыдала мать.

Прозвучало страшное слово: «Умер!» И она упала рядом: потеряла сознание. Все поплыло перед глазами Артема. Запахло нашатырем…

Потом, когда тело отца увезли, а маме сделали укол и она уснула, Артем вернулся в кухню. На полу валялась перевернутая коробка с гвоздями, осколки посуды, старый термос с разбитой колбой… Он наклонился и, подчиняясь странному импульсу, внимательно обвел взглядом пол между шкафчиками, холодильником и плитой. Ничего…

Артем присел на корточки. В углу под батареей что-то блеснуло. Он протянул руку и достал закатившееся туда кольцо – похоже, золотое, покрытое коралловой эмалью, с красиво выделанной буковкой «В» посередине. Буковку украшали два белых камешка, такие же камешки помельче образовывали волнистую линию вдоль всего кольца.

Маму Артема звали Валентина. Он положил кольцо на ладонь и задумался.

* * *

Прошел год.

Лина Ярцева вышла на улицу в нарядном светлом пальто, в легких сапожках. Наконец-то весна! Теперь все будет по-другому – развеется душевная тоска, солнце растопит мрачные мысли, как слежавшиеся сугробы. Талые воды разольются, затопят голые рощи. Ветер принесет с реки запах ледяной крошки.

Она любила смотреть, как плывут по черной воде льдины, громоздятся одна на другую, трещат. И ясное небо стоит высоко над землей, стряхивающей оковы зимы. И повсюду капает, звенит и журчит.

Нынешние осень и зима показались Лине нескончаемыми: затяжные дожди, злые метели, серые дни, глухие ночи. Жизнь текла мутно, сонно, медленно. Временами хотелось все бросить и укатить в Крым, бродить по пустынным улицам курортных городков, любоваться кипарисами в снегу, слушать однообразный шум прибоя…

Летом, после Коктебеля, морских просторов и прозрачного горного воздуха, она долго привыкала к покрытой асфальтом Москве, запруженным автомобилями улицам, сутолоке подземки и шумным супермаркетам.

Лина допоздна работала, потом целый час добиралась домой в Измайлово, в большую квартиру, где она жила одна. Мамы не стало два года назад, а отец уехал в Канаду. Его научные разработки заинтересовали тамошних биологов, и ему предложили место в одном из исследовательских центров. Платили хорошо, и часть денег он высылал дочери, так что Лина не бедствовала.

Она понимала отца. Находиться в стенах, где каждая мелочь напоминала о жене – вазочка, чашка, ее любимое кресло, книги, коллекция фарфоровых статуэток, – Ярцев был не в силах. Лине тоже приходилось несладко, но она терпела. Фактически с утра до вечера она пропадала на работе, а дома только ночевала. Спасительная усталость валила ее с ног, лишая возможности предаваться горю.

К тому же у Лины появились два ухажера. Оба молодые, перспективные, привлекательные, они наперебой приглашали ее то в театр, то в кафе, то на прогулку. «Рано или поздно мне придется выбирать, – думала она. – Кому отдать предпочтение?» Оба ей нравились. Артем был банковским служащим, Игнат – менеджером крупной фирмы. Оба, похоже, имели насчет нее серьезные намерения. Лина встречалась с обоими. И не скрывала этого.

– Пока мы только друзья, – повторяла она. – Не больше. Я еще не знаю, чего хочу.

Молодые люди вынуждены были соглашаться с ее правилами.

– О чем ты все думаешь? – спрашивал Артем. – Что тебя гложет?

– Ты как будто отсутствуешь, – говорил Игнат. – Витаешь где-то далеко отсюда. Проснись! Улыбнись хотя бы.

Лина чувствовала себя коконом, из которого еще не вылупилась бабочка. Ее прекрасные крылья пока не развернулись, не подняли над землей и не понесли к счастью… Она искала в себе ростки любви, но ее сердце билось ровно, чуждое блаженной истомы.

Молчаливое соперничество превратило бывших друзей в затаенных врагов. Ни один, ни другой не собирались уступать.

«Чем я им приглянулась? – гадала Лина, придирчиво рассматривая себя в зеркале. – Лицо обычное. Фигура, правда, ничего – стройная, подтянутая, гибкая. Волосы пышные, собранные в пучок на затылке. Не модно, зато мне идет!»

Коктебельские камешки… они снились ей часто. Серый мрамор, малахит в причудливых прожилках, пестрые агаты, яшмы, халцедоны, сердолики, выброшенные на берег штормовой волной. Они ласкали глаз, их приятно было перебирать, пересыпать из ладони в ладонь. Иногда ей даже попадались обкатанные морем кусочки горного хрусталя.

Лина могла часами сидеть на берегу, собирать камни и… разговаривать с ними. Было что-то магическое в этих немых свидетелях подводных извержений, вздыбивших до небес пласты земной коры.

Хозяин, у которого она снимала комнату, рассказывал о пещерах Кара-Дага, к которым можно было подобраться только с моря, – его сын с приятелем нашли там обломки старого сундука и горсть серебряных монет.

Лина попросила ребят отвезти ее на лодке в Сердоликовую бухту. Там у нее захватило дух от величия открывшегося зрелища – две скалы смыкались, образуя арку, за которой плескалось море. В самой бухте вода блестела, как зеркало. В ней отражались скалы. Под аркой каждый звук превращался эхом в оглушительный грохот.

– Если подняться выше по ущелью, можно найти старое жерло вулкана, – сказал сын хозяина. – Мы пробовали. Ничего не вышло. Слишком крутые склоны.

– Я не умею карабкаться по горам, – с сожалением вздохнула Лина. – Да и обуви подходящей нет. Давайте пристанем к берегу.

Она спрыгнула на разноцветную гальку и задрала голову. На скалах виднелись жилки розового агата, бархатно-зеленый халцедон, еще какие-то кристаллики посверкивали в солнечных лучах. На высоте гранитные утесы упирались в облака. Каменное безмолвие наводило жуть…

– А можно туда забраться? – Она показала на разветвление красноватых прожилок сердолика.

– Опасно. Без страховки лучше не лезть.

– Понятно, – кивнула Лина. – Я тут внизу поброжу. Вдруг отыщу пиратский клад?

– Насчет пиратов не знаю, а контрабандисты прятали в здешних пещерах и гротах свой товар и вырученные деньги. Можно и на покойников наткнуться.

– Не пугайтесь, – улыбнулся сын хозяина. – Мой друг шутит. Какие покойники? Разве что выбеленные и высушенные кости.

Лине стало не по себе, но она не подала виду. Прикрепила к поясу острый молоток для отбивания камня, фляжку с водой и двинулась налево.

– Вас ждать? – спросили ребята.

– Не надо. Плывите домой, а меня заберете после обеда.

Раскаленные скалы дышали жаром. Солнце с самого утра палило нещадно. На воде качались бакланы. Лина остро позавидовала птицам. Захотелось искупаться – погрузиться в нежную голубизну моря, медленно поплыть, наслаждаясь прохладой…

– Не затем ты сюда приехала, – оборвала она себя.

* * *

Игнат и Артем познакомились с Линой в баре, куда молодые люди зашли скоротать свободный вечер. Одинокая девушка за столиком привлекла их внимание.

Мало ли им приходилось видеть одиноких девушек? В кафе, на скамейках парков, на дискотеках – да где угодно. Но почему-то именно к этой захотелось подойти. Как будто кто-то невидимый подтолкнул их сделать роковой шаг.

– Гляди, девчонка грустит, – шепнул другу Сафонов. – Волосы, кажется, натуральные, лицо без краски. Загорелая. Провинциалка, что ли? Бар не из дешевых. Какой ветер ее сюда занес?

– Познакомимся?

Друзья заказали коньяк, кофе, шоколадный десерт и подсели к «провинциалке». На поверку девушка оказалась коренной москвичкой, разговаривала спокойно, вежливо, без жаргонных словечек, не смущалась, не жеманилась.

– Я туфли новые надела, – призналась она. – Ноги болят, сил нет. Решила посидеть, отдохнуть.

Они, как по команде, взглянули под стол. Девушка была босиком, туфли стояли рядом. Модельные, из натуральной кожи. При кажущейся простоте одежда девушки была из фирменных магазинов – отметил Артем. Он знал в этом толк.

– Вы работаете или учитесь?

– Работаю, – вздохнула она. – Реставратором произведений живописи. У меня своя мастерская, от мамы осталась. Жалко, что далеко от дома. Заказов много. Приходится иногда оставаться ночевать прямо на рабочем месте.

Она выглядела моложе своих лет благодаря непосредственности, открытому выражению лица, отсутствию косметики и какой-то школьной прическе.

Заговорили об искусстве.

– Я бы больше хотела работать с хрусталем, но папа воспротивился, – посетовала Лина. – Мол, не женское это дело. Ты бы еще в стеклодувы пошла! А я обожаю стеклянные и хрустальные вещи. Мама любила фарфор… Мы с ней были очень близки. Она умерла.

Девушка замолчала. Ее серые прозрачные глаза подернулись слезами.

Артем погрустнел. Он тоже год назад лишился отца. Так глупо все получилось.

За соседним столиком пировала шумная компания. Бармен включил музыку. Лина немного оживилась, повеселела.

Игнат никак не мог избавиться от непонятного беспокойства. Его что-то тревожило, раздражало. Подвыпившие парни слишком громко смеялись. Безвкусная музыка навязывала примитивный, назойливый ритм.

– А не поехать ли нам в другое местечко, потише и поуютнее? – предложил он. – Я не прочь продолжить знакомство.

Лина улыбнулась и… отказалась. Она устала и хочет домой, спать.

– Завтра вставать рано.

Друзья вызвали такси, проводили девушку до машины и вернулись допивать коньяк.

– Странная девица, – выразил свое мнение Артем. – Реставратор! Не красится. Чудно как-то! Интересно, она вправду такая или притворяется?

– Зачем ей притворяться?

– Чтобы произвести впечатление. Особый прием флирта с мужчинами. Оригинальничает.

– Я не заметил никакого кокетства. По-моему, ей все равно, понравилась она нам или нет. А вот ты как-то не в меру возбужден.

– Но телефончик ты у нее выпросил!

Артем подтрунивал над другом, тот привык и не обижался. Они выпили еще по рюмочке.

– Ты же в барах с девушками не знакомишься, – беззлобно огрызнулся Игнат. – И на улице тоже. Не романтично-де, тривиально, пошло. Что вдруг изменил своему кодексу?

– Сам не пойму. Есть в этой девице какая-то изюминка. Вроде бы и внешность у нее обыкновенная, и лоска никакого, и профессия никудышная. А глаза умные, волосы красивые… ведет себя естественно. Говорить с ней приятно, смотреть на нее приятно.

Игнат только кивал. Лина была в его вкусе: ничего общего с пресловутыми «моделями», надменными полусветскими барышнями, напористыми бизнес-леди. Он устал от заученных фраз, грубой фальши и наигранных улыбок. Ему надоело быть объектом охоты.

Но, если быть до конца честным, он не мог объяснить, почему его влекло к Лине.

На следующий день Игнат позвонил ей и пригласил в кино.

– А ваш друг тоже… предлагал посидеть в кафе, – сказала она. – Вынуждена вас обоих огорчить. Я очень занята всю неделю.

Она не горела желанием встречаться ни с одним, ни с другим. Казалось, ей было не до них, вообще не до мужчин. Ее занимало что-то другое.

– А она, случайно, не того? Не по бабам? – не выдержал Артем.

– Непохоже.

Однажды Лина все же приняла приглашение Игната, и они сходили на выставку изделий из стекла. Барышня восхищалась, а молодой человек был счастлив, что сумел хоть чем-то заинтересовать ее.

Артем тут же купил билеты на премьеру в модном театре. Он не ходил в театр с тех пор, как закончил школу. Лина милостиво позволила повести себя на спектакль, но от комментариев воздержалась.

– Не угодил? – огорчился он.

– Я не люблю театр, – сказала она. – Много нарочитости, умничанья. Все равно что слушать придуманных птиц в придуманном лесу.

– А не пойти ли нам на природу? – не растерялся Артем. – Не устроить ли пикник?

Встречи с Линой превратились для друзей в своеобразный вид спорта. Кто кого. Кому удастся выманить ее из дому или из мастерской, сводить в ресторан, на экскурсию, в ночной клуб. Они втягивались в эту игру, в это неосознанное состязание двух самцов. Как будто заключили негласное пари: кто сумеет завоевать расположение девушки, влюбить ее в себя? Лина же словно чувствовала подвох и умело избегала расставленных сетей, оставалась недосягаемой. То есть она принимала подарки, цветы, соглашалась прогуляться, съездить за город, шутила, смеялась, с удовольствием ела, когда ее угощали, но по-дружески, без намека на что-то большее. Любые попытки склонить ее к любовной игре, к интимности раз за разом проваливались.

Чем дальше, тем сильнее эта странная забава разжигала друзей-соперников.

– Очень хитрая мышка нам попалась, – однажды вырвалось у Игната. – Тебе не кажется, что она водит нас за нос? И не только она.

Артему казалось. Он не решался признаться.

– А кто еще?

– Черт, дьявол… сам не знаю! – взорвался Игнат. – Слышал выражение «Бес попутал»?

– Слышал…

– Так это про нас с тобой!

Весной противостояние получило новый толчок. Синее небо, солнце, освобожденные от снега тротуары, цветки мать-и-мачехи на оттаявшей земле, клейкие почки, свежий запах берез, первые подснежники, лиловая сон-трава, радостная суета синичек, грачи на деревьях – все кружило голову, томило, мучило, лишало сна.

В венах бродил хмель. Запах цветущих садов врывался в окна. По ночам в лунном свете плясали феи, заглядывались на загадочный мир людей.

Люди же, пьяные от весеннего воздуха, были готовы на безумства…

* * *

Смерть отца и последовавшая за ней нервная болезнь матери наложили табу на все, что послужило причиной трагедии в семье Сафоновых.

Но Артем нет-нет да возвращался мыслями к тому злополучному утру, когда разразился скандал между родителями… Он привык думать, что в охлаждении супругов был виноват отец. По крайней мере, внешне это выглядело именно так. Тот непонятный разговор открыл Артему глаза, заставил посмотреть на семейную драму под другим углом.

Что он застал в то утро, вернувшись домой с собакой? Сцену ревности? Отец явно обвинял, а мама оправдывалась, защищалась. Видимо, отец полез искать гвозди и случайно наткнулся на то, что от него прятали. После ремонта вещи находились в самых непредсказуемых местах. Кольцо! Откуда оно появилось в их доме?

Артем никогда не видел этого кольца, женского и по виду, и по размеру. После долгих колебаний молодой человек втихаря отнес его в ломбард, показал знакомому специалисту.

– Старинная вещица, – заключил эксперт. – Сделанная на заказ больше века назад. А может, и раньше. Похоже, именная. Видишь буковку «В», украшенную бриллиантами? Довольно крупными, кстати. И вот эти мелкие камешки – тоже бриллианты. В целом, учитывая количество и огранку камней, тянет на кругленькую сумму. Хочешь заложить? Не советую. Лучше продай. Я подыщу покупателя.

Артема слова специалиста поразили. Кольцо не выглядело дорогим – эмаль кое-где поцарапана, камешки тусклые.

– Удивлен? – усмехнулся знакомый. – Люди часто приносят вещи, не подозревая об их настоящей цене. На этом стоим. Но тебя я обманывать не собираюсь. Говорю как есть. Колечко почистить надо, обработать специальным раствором, привести в порядок, и оно засверкает, приобретет товарный вид.

– Продавать не буду.

– Ну, как знаешь. Надумаешь, приходи. Помогу.

Артем вышел из ломбарда в полном замешательстве. Откуда у мамы это кольцо? Впрочем, она все отрицала. Прикидывалась, что видит его первый раз. А если она говорила правду? Отец ей не поверил. Значит, у него имелись на то основания? Он был выдержанным человеком, даже голоса без причины не повышал. А чтобы он набросился на женщину с кулаками? Уму непостижимо.

И все же Артем сам едва не оказался свидетелем рукоприкладства. Не войди он тогда в кухню, не случись у отца сердечного приступа, он бы ударил маму. За что? Почему? Из ревности? Но ведь за столько лет он ни разу не позволил себе ничего подобного. Родители – в общем-то, интеллигентные, деликатные люди – тщательно скрывали от сына причину своих конфликтов. Но шила в мешке не утаишь. По обрывкам разговоров, по маминым заплаканным глазам, по долгому отсутствию отца, его сухости в проявлении чувств мальчик догадывался о неладах в семье.

Валентина Сафонова любила супруга без памяти – все ему прощала, всегда ждала, боготворила, заботилась о нем, пылинки сдувала. Его смерть повергла ее в шок, который сменился тяжелой депрессией. Она как будто забыла о том, из-за чего все случилось, – не заговаривала ни о той последней ссоре, ни о кольце. Артем не спрашивал, старался по возможности ограждать маму от болезненных воспоминаний.

Как-то по прошествии полугода Артем застал ее на кухне. Она сидела, подперев рукой щеку, с остановившимися горящими глазами.

– Давай сделаем перестановку, сынок, – отрывисто, резко произнесла вдруг она. – Передвинем все эти шкафчики, перенесем мойку поближе к окну. Надо что-то менять. Мне доктора посоветовали.

– К мойке подведены трубы, – терпеливо объяснял Артем. – Мебель проще поменять в твоей комнате. Хочешь, купим новый гарнитур?

Мама сразу замолчала, поникла.

– Прости. Я тебя расстроил?

– Нет, – встрепенулась она. – Нет! А… кто здесь убирал… тогда… после…

Каждое слово давалось ей с трудом.

«После смерти отца, – догадался Артем. – Она хочет знать, где кольцо. Похоже, память начинает просыпаться».

– Я сам здесь навел порядок, – улыбнулся он. – Не волнуйся.

Лицо матери покрыла мертвенная бледность, губы задрожали.

– А… ты… ничего не находил?

– Гвозди. Много рассыпавшихся гвоздей, шурупов… гаек…

– И… все?

У него язык не поворачивался сказать о кольце.

– Кажется, термос валялся… разбитый. И несколько чашек.

Мать не сводила с него напряженных блестящих глаз. Ждала. Артем не рискнул затронуть страшную тему. В другой раз. Человеческая психика требует бережного обращения.

Все как будто успокоилось. Мама больше не задавала вопросов, не заговаривала о перестановке мебели, и Артем вздохнул с облегчением.

Но весна, как известно, обостряет не только любовное томление, но и недуги – телесные и душевные. Когда деревья покрылись нежной листвой, а на клумбах зацвела примула, мама Артема взялась за генеральную уборку: мыла окна, вытирала пыль, выметала паутину из самых укромных уголков, перебирала вещи в шкафах, делала ревизию содержимого всех ящиков и ящичков. Добралась и до антресолей. Уборка длилась, длилась и длилась…

Такое чрезмерное усердие подсказало Артему, что она ищет. Он похвалил себя за предусмотрительность. Кольцо давно перекочевало из квартиры в его служебный сейф. Так будет безопаснее для него и для мамы.

По мере того как в доме оставалось все меньше необследованных уголков и закутков, мама впадала в уныние. Наконец она отчаялась и прекратила поиски.

Артем чувствовал – время для откровений еще не пришло.

* * *

– Как ты думаешь, что ей нужно? – спрашивал Игнат. – Она нас дразнит. Зачем? Хочет столкнуть лбами?

Они с Артемом сидели в открытом кафе, пили пиво.

– Оставь ее.

– Тебе, да? – нахмурился Игнат. – Хочешь стать победителем? Выиграть пари?

– Разве оно было?

– В некотором роде. Мы скучали, решили позабавиться… А теперь забавляется она.

– Найди себе другую девушку.

Оба понимали, что отношения с Линой приобрели болезненный оттенок. Обида, недоумение, беспомощность попыток перевести дружбу в иное русло, добиться более тесной близости смущали молодых людей. Они привыкли, что девушки сами вешаются на шею, готовы на все, лишь бы завязать любовную интрижку. И поведение Лины ставило их в тупик. Казалось бы, чего проще – забыть ее телефон, вычеркнуть из памяти имя, и дело с концом!

Попеременно – то один, то другой – пробовали пойти по этому легкому пути. Не получалось. А теперь еще и весна… Сбросить наваждение, навеянное образом Лины – молодой женщины со странным характером, – оказалось невыполнимой задачей.

– Я ей час назад звонил, – признался Игнат. – Приглашал пообедать вместе. Отказала. Занята, мол. Суббота же! По-моему, к тебе она благосклоннее.

Артем отвел глаза. Сегодня Лина едет на кладбище к матери, и он напросился в провожатые. Не лучшее место для свидания, но он был рад и этому. У него зрел план, как поразить ее воображение, – ведь все обычные способы ухаживания он уже испробовал.

– У меня машина, – уговаривал он девушку. – Зачем тебе трястись в автобусе?

Лина колебалась. Артем положил на чашу весов еще один аргумент.

– Одна ты провозишься допоздна, там ведь убрать нужно, покрасить что-нибудь.

– Скамеечку, – согласилась она. – Ладно, убедил.

Они добрались до места за час. Всю дорогу Лина молчала, слушала музыку. Артем поставил диск с Бахом, Генделем, Моцартом – сообразно моменту. Она никак не выразила своего отношения к этому.

На кладбище было тихо и зелено. Пели птицы. Усыпанная песком дорожка привела их к скромному мраморному надгробию с выбитой надписью: «Ирина Ярцева». Артем достал банку с краской, кисточку и принялся за работу. Лина поставила в железную вазу белые гвоздики.

– От чего умерла твоя мама? – осмелился спросить он. – Болела?

– Она разбилась. Упала со скалы в Коктебеле. Был там когда-нибудь?

Артем покачал головой:

– Нет. Я в Ялту ездил, в Алушту. В Сочи был два раза.

– Мама любила Кара-Даг, просто болела им – ездила только туда, исходила все вдоль и поперек. Она брала лодку и плавала вдоль стен Кара-Дага, любовалась бухточками и пещерами, жилами застывшей лавы. В тот день, когда она не вернулась, вдруг поднялся сильный ветер. Никто не знает, как она погибла. Ее ждали до темноты, звали, искали… Потом вызвали спасателей. Тело обнаружили через несколько дней в Сердоликовой бухте. Его прибило волнами…

– Твой отец отпускал ее одну?

– Он биолог, ученый, который не променяет свой микроскоп на горы. Папа любит рыбалку, подмосковные речушки, Селигер, а мама терпеть не могла сидеть с удочкой. Они отдыхали порознь, как кому по душе.

– А тебя она с собой брала?

– Раз или два, в детстве. Горы вызывали у меня страх, какое-то предчувствие беды. Мама привозила из Коктебеля коллекции камешков, научила меня разбираться в минералах. Если бы она не была художником, стала бы геологом. – Лина тяжело вздохнула. – Я побывала на месте ее гибели… надеялась, что Сердоликовая бухта откроет мне свою тайну. Но камни не умеют говорить.

Артем ломал голову, как перейти к тому, что он собирался сделать.

«Скажу в машине, – решил он. – На обратном пути».

Когда они выехали на шоссе, пошел дождь. Крупные капли барабанили по стеклу, асфальт стал мокрым, скользким. Из-под колес проезжающих автомобилей летели брызги.

– Не гони, – сказала Лина.

– Ты веришь в судьбу? – спросил он, не сбавляя скорости. – В то, что люди встречаются не случайно?

Она посмотрела на него с недоумением.

– У нас есть семейная реликвия, – брякнул он. – Которая передается из поколения в поколение. Старинное кольцо! Когда мужчина хочет жениться на какой-нибудь женщине, он должен надеть это кольцо ей на палец. Кольцо подойдет по размеру только его истинной избраннице.

– Как хрустальный башмачок? – хихикнула Лина. – В сказке про Золушку?

– Вроде того. Так вот… я взял его с собой. Хочешь примерить? Такого кольца ты еще не видела.

Ее глаза стали большими, как озера. Они смеялись.

– Ты… делаешь мне предложение?

Вместо ответа он полез в карман, достал кольцо и, не разжимая ладони, протянул Лине.

– Да или нет?

– А если оно окажется мне велико… или мало?

– Давай проверим?

Он разжал ладонь, и Лина уставилась на кольцо. У нее вырвался сдавленный стон…

* * *

– Что ты делаешь? – крикнул Артем, выравнивая машину.

Лина схватилась за руль и сильно дернула к себе. Он не мог отцепить ее пальцы.

– Откуда у тебя это кольцо? – прокричала она ему в ухо. – Где ты его взял?

– Дома. Отпусти, сумасшедшая! Мы же разобьемся!

– Где ты взял кольцо?!

– Это реликвия…

Она снова дернула руль, и машину занесло. Казалось, Лина не дорожила ни своей, ни его жизнью.

– Не знаю, откуда оно у нас! – выпалил Артем, покрываясь испариной. Еще мгновение, и машина слетела бы на обочину. – Отпусти руль… дура! Клянусь, я не знаю, что это за чертово кольцо! Клянусь тебе!

Лина чуть ослабила хватку и перестала дергать руль.

– Ты убийца… – выдохнула она. – Убийца.

Он сбросил скорость, выбирая, куда бы съехать с дороги. Руки дрожали, в горле пересохло.

– Убийца… – твердила она. По ее лицу текли слезы.

– Хватит уже! Ты чуть не отправила нас на тот свет!

Артем притормозил, остановился на ровной площадке, заросшей одуванчиками.

– Это кольцо моей матери, – непослушными губами вымолвила Лина. – Она никогда его не снимала. Это наше фамильное кольцо…

– Ты бредишь? На нем буква «В»! А твоя мать, кажется, Ярцева… И звали ее Ирина.

– «В» относится не к имени, а к фамилии. Воронцовы – знаменитый дворянский род. Девичья фамилия мамы – Воронцова. Понимаешь ты или нет? Когда нашли ее тело, кольца на пальце не было.

До Артема плохо доходили ее слова.

– Его могло волной смыть… кто-то мог снять…

– Папа был вместе со спасателями, которые подобрали тело в бухте ранним утром. Подойти к берегу в том месте можно только с моря.

– Ну и что? Рыбаки какие-нибудь увидели человека, подплыли и сняли кольцо. – Он говорил ерунду и сам это понимал. – Или твоя мама в тот день забыла его надеть. Оставила в гостинице, например. Где она жила? Снимала комнату?

– Как оно к вам попало?

– Ты уверена, что это то самое кольцо?

– Уверена. Оно было сделано в единственном экземпляре. Так мама говорила.

Артему ничего не оставалось, как рассказать, при каких обстоятельствах кольцо попало к нему в руки.

* * *

Сначала они перерыли квартиру Лины, потом поехали в мастерскую. Артем молча выполнял ее приказания. Его голова была пуста – ни одной стоящей мысли.

Кольцо Лина надела на безымянный палец: оно подошло идеально. Но Артем уже забыл, какой смысл вкладывал в сей факт.

– Что мы ищем? – спросил он.

– Письма… фотографии…

– Какие письма?

– Если бы я знала!

В мастерской они методично перебрали все, обыскали каждую пядь небольшого пространства – перерыли шкафы и шкафчики, ящики, комод, коробки. Лина опустила руки.

На комоде стояла любимая мамина фотография в рамке – она на коктебельском пляже, на фоне гор, смеется.

За окнами стемнело. Артем сидел на потертом кожаном диване опустошенный, подавленный.

– Может быть, кольцо потерял кто-то из рабочих, которые делали у нас ремонт? – предположил он. – Упало в коробку с гвоздями и…

– Ты в это веришь?

– Думаешь, твою маму убили из-за кольца? Зачем она повсюду носила такую дорогую вещь?

– Никто не догадывался, сколько оно стоит. Даже я, – вздохнула Лина. – Кольцо казалось обычным. Она нарочно не чистила камешки.

Ее взгляд рассеянно блуждал по мастерской.

– Если бы мама что-то прятала, то не дома, а здесь.

– Что она могла прятать?

Внезапно Лина вскочила, схватила коктебельскую фотографию, вытащила из рамки… и с торжествующим криком подозвала Артема:

– Смотри! Я нашла…

Под снимком оказался еще один – мужчина и женщина, обнявшись, стоят на большом камне.

– Это мама… а это кто?

В мужчине Артем без труда узнал своего отца. Он смотрел не в объектив, а на Ирину Ярцеву – с такой бесконечной любовью, с таким обожанием, с каким ни разу в жизни не смотрел на собственную жену…

* * *

– Да, я убила их обоих, – едва взглянув на фотографию, призналась мать Артема. – Сначала ее, потом его. Я больше не могла этого выносить! Он думал, я ни о чем не догадываюсь. А я знала все. Я их выследила. Год за годом я терпела, но всему приходит конец. Даже терпению любящей женщины…

Я стала тенью этой его Ирины, изучила ее привычки. Куда она ходит, куда ездит, где проводит отпуск, когда, с кем. Я долго думала, как мне убить ее… долго все прикидывала, рассчитывала. Коктебель оказался подходящим местом. Ирина любила бродить по Кара-Дагу одна… эта страсть и погубила ее. Я стукнула ее камнем по голове, потом подтащила к обрыву и сбросила вниз… она ударилась о каменный выступ… и упала в море.

Лицо женщины казалось застывшей маской. Будто она говорила не о себе, а о ком-то другом.

– А кольцо? – спросил Артем. – Зачем ты его взяла?

– Кольцо-о… – нараспев повторила больная. – Я мечтала, как покажу его мужу… расскажу, что сделала с его любовницей. Но я… так сильно любила его… что все не решалась причинить ему боль. Он сам… наказал себя! Я спрятала кольцо… а он полез за гвоздями, уронил термос… Это убило его! Помнишь наш старый термос, Тема? – посмотрела она на сына. – Мы брали его на речку. Папа любил крепкий чай. Потом колба треснула…

– Ты хранила кольцо в термосе?

Но она уже ничего не слышала, уплывая в свою собственную тихую бухточку, куда нельзя было попасть ни с моря, ни с суши.

– Она больна, – сказал Артем Лине. – Ее нельзя судить.

* * *

Той же весной Лина стала невестой Игната.

После того, как она все узнала, ей стало легче. Сердце оттаяло, пробудилось для чувств.

Фамильное кольцо нашло пристанище в деревянном ящике, где мама держала коктебельские камешки.

«Оно не принесет мне счастья, – подумала Лина. – Маме не принесло. Я думала, у них с отцом любовь… Он в ней души не чаял. А она всю жизнь изменяла ему, встречалась с другим мужчиной».

Конец мая выдался теплым, солнечным, ясным. Все цвело. Папа привез Лине из Канады прелестное подвенечное платье.

– Знаешь, – сказал он ей за свадебным столом, когда Игнат вышел покурить. – У меня был друг, который тоже любил твою маму. Но она выбрала меня.

Лину бросило в жар. Она встала, открыла окно. Сумерки обдали ее ароматом сирени. Между деревьями в лунной дымке маячил силуэт мужчины… Он поднял голову и помахал ей рукой. Лина отшатнулась, побледнела.

– Что с тобой? – испугался отец. – Дурно? Это от шампанского.

Медальон

Стоял сухой, теплый октябрь – тротуары были усыпаны разноцветной листвой, а небо, еще синее, сквозящее через золотые кроны деревьев, придавало провинциальному городку печальную прелесть, воспетую лучшими русскими поэтами.

Арина с мужем собирались на вечеринку. Они поженились несколько лет назад, летом, после недолгого ухаживания, и были вполне счастливы. Детей, правда, пока бог не дал, но супруги не расстраивались: поживут для себя, порадуются молодым забавам, наладят быт, а там, глядишь… и появится на свет их долгожданный первенец. Они оба хотели мальчика, даже имя ему придумали – Кирилл. Красивое имя.

Дмитрий, муж Арины, придирчиво наблюдал, как жена одевается. Она ему нравилась – очень. После свадьбы с каждым годом все сильнее, с какой-то горькой, мучительной страстью он любил ее, со страхом, что ускользнет, вырвется из его рук эта сияющая жар-птица. Арина, во время их знакомства тонкая, изящная, пышноволосая, в замужестве словно дозрела, как сладкий, налитый хмельными соками плод. Ее фигура приобрела мягкую округлость, плавность линий, горделивую стать, а повадки живой и смешливой девушки сменились неторопливой, томной женственностью. В Арине появился и все разгорался смертельно опасный для мужских сердец огонь, то ледяной, до оцепенения, до стылой дрожи в груди… то жаркий, тяжкий, до остановки дыхания, до изнеможения, до нежнейшей истомы…

– Иногда мне кажется, что ты превращаешь меня в пепел, – признался однажды ночью Дмитрий.

Арина только засмеялась – тихо, блестя в темноте глазами и влажной белизной зубов. Муж лежал рядом, пытался справиться с новой волной желания.

Она и сейчас поднималась в нем, захватывая с неодолимой, дьявольской силой, – от того, что Арина в своем любимом платье из вишневого шелка стояла перед зеркалом, подняв руки и закалывая волосы в большой небрежный узел на затылке. Она могла не заботиться ни об аккуратности прически, ни о стиле и дороговизне своих нарядов, ни о правильности манер, – ни о чем таком. Она и без того была ах как хороша! Сказочно, нечеловечески прекрасна! И это пугало и мучило Дмитрия. При том что жена не была красива в общепринятом смысле – черты ее лица скорее неправильны и не отвечали требованиям моды, грудь не выдавалась вперед двумя шарами; талия недостаточно узка, а ноги не соответствовали требуемой длине, – при виде Арины у мужчин, что называется, дух захватывало. У всех – от мала до велика, у простых работяг и очкастых интеллигентов, у спортсменов, клерков, таксистов, военных, у бедных инженеров и богатых бизнесменов – без исключения. Благо эстрадные звезды и олигархи, которых Дмитрий считал самыми опасными соперниками, в их маленький городок не заглядывали. А то бы не видать ему Арины как собственных ушей. Увезли бы, умыкнули, осыпали золотом и бриллиантами, соблазнили шелестом зеленых купюр, заморскими пляжами и загородными дворцами, – поминай как звали.

От подобных мыслей мутилось в голове, ломило виски и ныло, болело все тело. В такие мгновения Дмитрий мог решиться на что угодно… на самое страшное. Он готов был грех взять на душу…

– Тьфу, тьфу… – шептал он в ужасе от нарисованных воображением картинок. – Убереги, боже!

Жена закончила причесываться, повернулась к нему с улыбкой.

– Ну, как?

Опять! Так он и думал – на ее открытой шее снова проклятый медальон! И далась ей эта старомодная побрякушка!

– Сними его, – взмолился Дмитрий. – Я тебе золотую цепочку купил, кулон с рубином! А ты не носишь.

Арина лениво повела плечами, вздохнула – от этого ее вздоха тысячи молний пронзили взволнованного супруга – и сделала отрицательный жест.

– Бабушкин подарок, – смиренно опустила она глаза. – Мне к лицу.

Чтобы совсем уж не огорчать мужа, добавила:

– Хочешь, я еще твой рубин надену? Но, Дима, согласись, два украшения на шее будут выглядеть… вызывающе.

Что она имеет в виду?

– Ладно, пошли, – скрывая недовольство, буркнул он.

Подал, дыша ее духами, легкое полупальто «под леопарда», помог застегнуть короткие сапожки, безукоризненно облегающие точеные щиколотки… с замиранием сердца открыл перед ней дверь. Что он делает? Если бы мог… запер бы Арину в крепкой, надежной клетке, никуда бы не выпустил.

По аллее между красных кленов и старых, раскидистых лип они шли уже в сумерках. Под ногами шуршали листья. Солнце в осенней дымке низко стояло над крышами медным шаром. Из садов тянулись дымы от костров, пахло поздними яблоками, пожухлой травой. Скоро отзвенит бабье лето, пойдут унылые, затяжные дожди, полетят первые мокрые снежные хлопья. Не за горами зима…

Арина молча шагала, держа мужа под руку. Чего он пристал к ней с этим медальоном? Вещь фамильная, старинная, память о бабушке. Подумаешь, не модно! Что такое мода? Мимолетный каприз.

Она вспомнила, как бабушка зажгла свечи, заиграла на коричневом, видавшем виды пианино… Арина бросила кукол, прислушалась.

– Как эта музыка называется? – спросила она.

– «Молитва девы».

– А о чем дева молится?

Бабушка погрустнела, задумалась.

– Да все об одном, – неохотно сказала она. – Мала ты еще! Не поймешь.

– Не мала! – обиделась Арина.

– На, посмотри лучше шкатулку, – предложила бабушка.

Шкатулка из слоновой кости составляла все их богатство – на крышке с закругленными краями была изображена девушка с длинной косой, сидящая у окна. А внутри шкатулки одиноко лежал золотой медальон на бархатной ленте.

– Вырастешь – твой будет, – обещали Арине.

По овальному краю медальона вился цветочный узор, а посредине красовался непонятный вензель: переплетение латинских букв. Вынимать медальон и тем более надевать его Арине строжайше запретили, но она только об этом и мечтала. Однажды она тайком забралась в шкаф, достала из шкатулки медальон и…

– Ах ты, негодница! – возмутилась бабушка, застав Арину на месте преступления. – Сейчас же положи обратно!

Подчиняясь внутреннему порыву, девочка нацепила украшение и ни за что не соглашалась его снять.

– Рано еще, – вздохнула бабушка, устав гоняться за ней по всему дому. – Ну да, видно, так тому и быть. Носи.

– Что это за медальон? – пристала Арина к бабушке. – Расскажи.

– Вещь редкая и не простая. Из-за нее можно самое дорогое потерять, а можно самое дорогое найти.

Больше бабушка ни слова не добавила, как Арина ее ни упрашивала. С тех пор она с медальоном не расставалась и, только выйдя замуж, решила, что украшение сыграло свою роль в ее жизни. Теперь она надевала медальон в исключительных случаях. Сегодняшняя вечеринка не являлась каким-то знаменательным событием, но Арину вдруг потянуло к заветной шкатулке…

– Мы пришли, – сказал Дмитрий, открывая перед женой дверь ресторана «Марица». – Где ты витаешь?

Сие заведение, самое престижное в их скромном городке, славилось дороговизной, блюдами венгерской кухни и пронзительной игрой скрипок. «Под занавес» музыканты исполняли зажигательный «Чардаш», неизменно вызывая восторг публики и пьяные крики «браво».

Вечеринку устраивал приятель Дмитрия – по поводу прощания с родиной: парень решил продать свой талант программиста, компьютерного гения подороже, в Европу, туда, где деловые люди готовы выложить приличную сумму за «русские мозги».

Появление Арины, как обычно, вызвало оживление в зале, несмотря на полумрак. Все свечи запылают после десяти, когда выйдут на маленькую круглую сцену бородатые музыканты и грянут, рассыплются в воздухе виртуозные пассажи, заплачут, застонут, зарыдают струны… А пока что посетители ресторана вяло переговаривались, был слышен стук приборов, шарканье ног официанток в национальных венгерских костюмах; пахло пряностями, женскими духами и горячим вином. Представители мужского пола искоса, тайком от своих дам, бросали жадные взгляды на Арину. Дмитрий занервничал, он так и не привык к вниманию, которое повсюду привлекала его молодая жена.

Застолье началось шумно, бестолково – часто произносились тосты, звенели рюмки, никто никого не слушал, все весело смеялись, наливали, пили и ели. Когда же гости насытились, захмелели, отяжелели от обильной еды и крепких напитков, им потребовались иные развлечения. Одни занялись разговорами, другие пустились в пляс, тем более что давно уже настроили скрипки бородачи в вышитых рубашках, подпоясанных широкими цветными поясами, и, притоптывая, закрывая от наслаждения глаза, заскользили, запорхали смычками, извлекая из своих инструментов летящие, божественные, сумасшедшие звуки…

Горящие свечи отражались в зеркалах и стекле бокалов, в густой черноте окон… в расширенных темных зрачках женщин, в украшениях на их груди и в ушах, ложились отблесками на гладкую, нежную кожу. Дмитрий невольно взглянул на медальон на шее Арины… и содрогнулся. Отчего? Он и сам не мог понять. С самого первого раза, как медальон попался ему на глаза, он произвел на него отталкивающее впечатление – тусклый, с красноватым оттенком, покрытый множеством мелких царапин, он казался чуждым свежести и юности Арины, современным тенденциям простоты форм и сияющему глянцу поверхностей, ясному течению жизни, к которому привык Дмитрий. Медальон, словно осколок, жалкий обломок исчезнувшего мира, напоминал о бренности всего вокруг и, главное, о бренности самого бытия, а значит, и человеческого существования, и его любви к Арине, и ее любви к нему. Это уж совсем было невыносимо, и он возненавидел медальон, как никакую другую вещь. Он даже удивлялся порой, что старое украшение вызывало у него – рассудительного и спокойного мужчины – такую бурю чувств. Если быть до конца честным, то от этого медальона у Дмитрия… мороз шел по коже, каждый волосок на теле вставал дыбом, а душу охватывало томительное предчувствие беды: неминуемой и непоправимой. От медальона просто исходил могильный холод, в чем супруг имел глупость признаться Арине.

– Да ты что? – возмутилась она. – Это же фамильная драгоценность! Представляешь, когда-то давно кто-то любящий заказал медальон для обожаемой женщины… она его носила, любовалась им… надевала, быть может, на бал, где решилась ее судьба, или на венчание… или на память в разлуке…

Последние слова особенно больно ранили Дмитрия – он взвился, взорвался, не в силах сдержаться, набросился на Арину, осыпая ее несправедливыми, обидными упреками… бессмысленными по сути. Как будто она угадала, каким-то истинно женским чутьем нашла самую уязвимую, самую кровоточащую точку в его душе. Дмитрий быстро остыл, раскаялся и умолял о прощении.

– Не понимаю, что на меня нашло, – виновато оправдывался он. – Ты меня любишь?

– Конечно.

Арина не лгала – она действительно любила мужа… во всяком случае, она искренне так считала. Разве она вышла за него не по любви? Глупости. Какая-то, весьма значительная часть ее, несомненно, любила Дмитрия. Но другая… скрытая Арина всегда ждала кого-то… неизвестного, тайного возлюбленного, созданного ее воображением или… запечатленного ее памятью… прадавней, которая не знает времени, не знает пределов… Ум почти не оставляет надежды на встречу с ним! Поэтому женщина берет с ладони судьбы то, что предлагается взамен… здесь, сейчас. Но не перестает ждать.

Арина думала, так устроены все браки, даже все романы. У нее самой было несколько – еще в школе, потом на первом курсе института. Потом… появился Дмитрий, она сразу влюбилась в него. Мечты и реальность никогда не сходятся! Можно смотреть на звезды… а жить на земле.

Вечеринка в «Марице» была в разгаре. Арину приглашали наперебой, супруг делал вид свободного от предрассудков мужчины, который не ревнует по пустякам и позволяет жене развлекаться. Она ведь не переступает границы приличий – просто веселится, танцует. Она – скромная, не распущенная женщина и не станет вульгарно заигрывать с чужими кавалерами.

– Может быть, хватит? – шепотом спросил он Арину, когда та, раскрасневшаяся и довольная, устало опустилась на стул, потянулась к стакану с водой. – Пойдем домой.

– Ну-у-у… почему, Димка? Тебе скучно?

– Надоела эта цыганщина! – слишком резко, зло произнес он. – Бьет по нервам.

Арина обиженно молчала. Скрипки играли все пронзительней, с надрывом, в их протяжно-визгливых звуках и вправду сквозило нечто цыганское, разгульное, бесшабашное. Как и в нарастающем экстазе танцующих пар.

– Еще немножко побудем? – просяще улыбнулась Арина.

Дмитрий сдался, не сумел ей отказать.

Ближе к полуночи в ресторане появилась новая публика. Пустой столик в углу – видимо, заказанный заранее – заняли два серьезных, респектабельных джентльмена лет сорока: они увлеченно беседовали. Рядом расположилась компания молодых людей «криминальной» наружности; крепко сбитые, коротко стриженные, накачанные, в модных костюмах, с золотыми перстнями на коротких пальцах, они много пили, громко смеялись и отпускали плоские шуточки. Явно не местные, незнакомые и уже «заведенные» парни вели себя вызывающе. Один из них так и прилип взглядом к Арине. Дмитрию это ужасно не понравилось.

«Зачем я ее сюда привел? – с запоздалым сожалением подумал он. – Но не сидеть же ей взаперти?»

– Кто те двое? – вдруг спросила она мужа.

– Где? А! – Дмитрий с облегчением вздохнул: Арина интересовалась не подозрительными молодчиками, а вполне интеллигентными мужчинами. – Вон тот, с проседью и в очках – если не ошибаюсь, чиновник из районной администрации. А второй… кажется, богатый иностранец русского происхождения. Банкир. Небось удачную сделку обмывают!

– Какую сделку?

– Иностранец, по слухам, собирался купить Глухую Пустошь или взять в долгосрочную аренду… что-то такое. Видимо, они договорились.

Арина, которая всегда была равнодушна к новостям подобного рода, сейчас проявила странное, настойчивое любопытство.

– Глухую Пустошь? – волнуясь, переспросила она. – Зачем?

– Понятия не имею, – пожал плечами Дмитрий. – Там, говорят, поместье чье-то было, задолго до революции. Ну, а теперь… бывшие пытаются вернуть себе родовые земли, мода у них такая пошла. Ностальгия!

– Думаешь, это бывший владелец?

– Разумеется, нет. От тех помещиков, наверное, и косточек не осталось. Истлело все – вещи, идеалы, имущество. Взять хоть твой медальон – куда он сейчас годится? Смешно, ей-богу, напяливать на себя третьесортный антиквариат из прабабкиного сундука! Ты бы еще корсет и фижмы носила!

Арина пропустила его сарказм мимо ушей. Известие о продаже Глухой Пустоши взбудоражило ее. Местные обходили этот заросший березами и осинами пологий холм стороной – ни ягод там не собирали, ни грибов, и пикников не устраивали, только приезжие могли остановиться, устроиться на отдых у дороги, развести костер… и то ненадолго. Почему? Да кто ж знает! Холм, пользующийся дурной славой, спускался к пруду – заболоченному, в камышах и осоке. На пруду водились дикие утки, и рыба, говорят, ходила в мутной от ила воде, жирная, непуганая. Но даже заядлые охотники и рыбаки не забрасывали в ивняке у берега удочек, не прятались в засаде между раскидистых кустов. Если в Глухую Пустошь забредала коза – поминай как звали; если отбившаяся от стада корова – осторожный пастух вглубь не заходил, звал хозяев. Их скотина – пусть сами ищут.

О Глухой Пустоши, как и о многом другом, Арина впервые услышала от бабушки. Та была сдержанна: объяснила, что место худое, и запретила туда ходить. Аринино любопытство сослужило ей плохую службу: с тех пор ее стало тянуть к зачарованному холму, особенно по ночам. Часто во сне она брела между освещенных луной осин, а белые стволы берез казались призрачными девушками… тонкими, с печально распущенными волосами. «Берегись… – шумели они. – Берегись…»

– Тьфу ты, – тряхнула она головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Повернулась к мужу, спросила: – А зачем этому иностранцу Глухая Пустошь?

– Откуда мне знать? – с досадой ответил Дмитрий. – Чудит человек! Богачи, они вообще странные: если что взбредет на ум – вынь да положь. Может, он лесопилку там оборудует или… дом построит – огромные деревянные хоромы с резьбой, с парадным крыльцом, с баней – этакий дворец-избушку, – будет заграничных гостей сюда возить, удивлять русской дикостью.

– Почему дикостью? – не поняла Арина.

Супруг хотел растолковать ей особенности национального уклада, но отвлекся: подвыпивший молодчик с бритым затылком, который глаз не сводил с Арины, подошел, шутовски поклонился.

– Она не танцует, – напрягшись, чувствуя, как вспотели ладони, сказал Дмитрий.

– А я и не приглашаю, – осклабился тот. – Слышь, парень, че у твоей телки за побрякушка на шее? Где ты ее откопал, в натуре? На мусорке?

– Гы-гы-гы-гы! – дружно загоготали его приятели.

«Ну вот, доигралась женушка, – холодея от страха, подумал Дмитрий. – Ведь просил же не надевать чертов медальон! Разве она послушает? Теперь эти не отстанут: нашли зацепку. Как же быть?»

– Тебе-то какое дело? – скрывая растерянность, с показной небрежностью произнес он.

– Купить хочу! Продай.

У Дмитрия скулы свело от бессильной ярости. Он что же, собирается купить его жену? Набил карманы грязными деньгами и возомнил себя большим боссом, хозяином жизни? Как такому ответить, какими словами?

Арина, распахнув серо-зеленые глаза, дергала его за рукав: не связывайся, мол, не нарывайся.

– Это моя женщина! – взревел Дмитрий, теряя над собой контроль. – Понял ты, ублюдок?

– Ты че, псих, да? – оторопел молодчик. – Ребята, он псих! Решил, я его бабу хочу!

Скандал разгорался, привлекая всеобщее внимание.

– Арина, пошли отсюда, – шепнул жене Дмитрий. – Быстро!

Он взял ее за руку и потащил из-за стола.

– Я побрякушку покупаю, мудак! – оскорбленно завопил бритоголовый и потянулся к шее Арины. – Продай мне эту штуку! Сколько просишь? Я не жадный! А телка сама за мной побежит. Гляди! – Он вынул и рассыпал под ноги молодой женщине пачку крупных купюр. – Она «зелень» любит, козел, а не тебя! Кто больше даст?!

Новый взрыв хохота на мгновение заглушил скрипичные пассажи. Дмитрий побледнел, сжал зубы.

– Дай пройти, – процедил он.

Парень между тем присматривался к Арине, – его хмельные глаза скользили от медальона вниз, по ее груди, наливаясь кровью. Она схватилась за бархатку на шее, сжала ее побелевшими пальцами. Продать медальон? Ни за что!

– Вот дура! – ухмыльнулся бритоголовый. – Я тебе брюлики куплю! Оставь своего лоха, на кой он тебе сдался?

Он схватил Арину и дернул к себе. Она вскрикнула, но крик потонул в звуках музыки, хохоте и пьяных возгласах приятелей наглого молодчика. Тот увлек ее танцевать, крепко обнимая за талию. Дмитрий не ожидал подобного, рванулся было следом… его приостановил один из гостей, кто был потрезвее.

– Не кипятись. Пусть потанцуют! Не съест он твою Арину. Не накаляй обстановку!

Свечи обгорали, гасли с тихим шипением, стекали по канделябрам. Из кухни неслись запахи жареного мяса и специй, мешались с запахом разгоряченных человеческих тел, густыми ароматами парфюмерии, живых астр в вазах. Под потолком мелькали, разгоняя душный воздух, яркие лопасти вентилятора. Музыканты вошли в раж, их неистовые смычки заставляли скрипки плакать, захлебываться… В полумраке почти нельзя было разглядеть танцующих, и Дмитрий мучительно напрягался, ловя в вихре рук, ног и развевающихся одежд вишневые всплески Арининой юбки…

– Где она?

Как-то незаметно, вдруг, не стало видно ни этих всплесков, ни самой Арины, ни «крутого» парня, который хотел купить медальон. Дмитрий, не помня себя, никого не слушая, задыхаясь от ужаса, выбежал из зала в холл, из раскрытых настежь дубовых дверей с медными ручками – в холод осенней ночи… и только успел боковым зрением ухватить ускользающие за поворотом красные задние огни автомобиля.

– Они увезли Арину! – ничего более не соображая, не в состоянии ни о чем больше думать, как в горячке, твердил он. – Они ее увезли! Увезли…

Кто-то с сочувствием качал головой, кто-то ахал и охал, кто-то сунул Дмитрию в руку ключи от белого «Жигуля», приткнувшегося у забора, освещенного ресторанными фонарями.

– Езжай! Может, еще догонишь…

На открытую террасу вышли и двое солидных, уверенных в себе мужчин, которые обмывали то ли куплю-продажу, то ли аренду Глухой Пустоши.

– Хороша девка, – не совсем прилично, зато от души, выразился чиновник и поправил очки. – А муж у нее слюнтяй. Проворонил красавицу! Теперь ищи-свищи!

– Какая девушка? – на ломаном русском переспросил иностранец. – Та, с медальоном? Интересное украшение.

– При чем тут медальон? – с сердцем сказал чиновник. – Пропащее дело! Разве они девчонку отпустят? Натешатся и бросят… или убьют. Пьяные, они дурные становятся. Звереют! – Он махнул ухоженной, полной рукой.

– Куда они поехали?

– Вам-то какая разница? – с неприязнью покосившись на иностранца, вздохнул чиновник.

* * *

Машина, в которую заставили сесть Арину, мчалась прямиком в Глухую Пустошь. «Крутые» парни не знали местных поверий, они вообще были без предрассудков, – на грунтовку свернули с основной трассы потому, что она вела в лес, подальше от света, от людских глаз и проезжающих автомобилей.

«Куда вы меня везете?» – хотела спросить Арина, но горло свела судорога. Они ее не отпустят, это ясно. От ужаса мутилось в голове, приступами накатывала тошнота. Тот бритоголовый, который хотел купить медальон, сидел рядом, поигрывал ножом. Приставив лезвие к ее ребрам, он вывел девушку из зала – они выглядели как страстно влюбленная пара: тесно приникшие друг к другу, дрожащие. Он – от сильного возбуждения, она – от страха.

– Крикнешь – убью, – шепотом предупредил «галантный» ухажер. – Поняла?

Арина поспешно кивнула: нож упирался острием в бок, больно царапал кожу.

В машине ее покинула последняя надежда выпутаться, спастись. Может быть, это всего лишь кошмар, который иногда ей снится? Когда свернули к Пустоши, Арина почти поверила, что она спит и видит жуткий сон, – ведь частенько ночами она «оказывалась» среди осин и берез, белеющих в лунном свете… там, у подножия холма, в неподвижной, тяжелой тишине, когда ничто не шелохнется, ни лист, ни травинка. Когда становилось очень страшно, Арина просыпалась. Но не в этот раз.

Кроме нее и пьяного парня с ножом в автомобиле был водитель. Он сидел за рулем, не поворачивался и молчал, как немой. Его крепкий, литой затылок блестел, покачивался в такт движению. «От такого пощады не жди», – подумала Арина. Если бы она могла молиться, то молилась бы. Но она не могла. Страх заполнил ее всю, лишил воли.

Шофер вел машину по грунтовке, потом съехал в лес, остановился между деревьев. Фары выхватывали из темноты наполовину голые кусты, чахлые березки. У холма, перед пологим подъемом, выросла молодая рощица; она переходила в зрелый осинник чуть выше.

– Останься здесь, – коротко сказал водителю молодчик с ножом. – Жди.

Арина стучала зубами от холода и нервного озноба, ее ноги с шелестом, с хрустом проваливались в опавшую листву. Казалось, этот звук разносится по всему лесу. Неужели никто не услышит, не придет на помощь?

– Иди вперед, – приказал похититель, грубо подталкивая ее в бок.

За кустами он повалил ее навзничь, придавил своим телом и начал беспорядочно, жадно целовать ее лицо, шею, нырнул рукой в вырез платья, рванул. Арина закричала: большой сук впился ей в спину, прямо в лопатку… от боли потемнело в глазах…

Возня, треск веток, шорох листьев, застилающая сознание боль мешали ей слышать, как подъехал еще какой-то автомобиль, как после короткой борьбы упал рядом с открытой дверцей «мерса» бритоголовый шофер и как метнулась в кусты, на ее сдавленные стоны, темная фигура. Кто-то попытался оторвать от нее разъяренное потное тело, алчущее ее плоти, – Арина извернулась, но не смогла сбросить с себя тяжелого, сильного зверя. Не отпуская женщины, он сделал резкое движение, доставая откуда-то из кармана или из-за брючного ремня твердый предмет, блеснувший и громко, молниеносно плюнувший огнем…

Защитник Арины упал, но она этого не видела, она плохо соображала, изо всех сил отбиваясь от вновь навалившегося с хрипом, с яростной жестокостью охмелевшего от страсти самца, которому мешают осуществить желаемое. Он вывернул ей руку и, задирая юбку, впился железными пальцами в нежную кожу бедер… вдавливая Арину в землю, на тот самый сук, что острием пробивал теперь ее позвоночник… Ей казалось, она кричит, – но только сдавленное дыхание со свистом вырывалось из ее искусанных в кровь губ…

Наверное, Арина впала в беспамятство и поэтому не почувствовала, как обмякло чужое, ненавистное тело, ослабили захват грубые руки и на ее лицо капнула сверху густая теплая капля… еще… и еще…

Она не слышала, как незнакомый мужской голос произнес:

– Убери его!

И кто-то стащил, перевалил на спину безжизненное тело, отволок в сторону. Не видела и не чувствовала Арина, как склонились над ней, бережно оправили обрывки вишневого платья, подняли и понесли к машине, уложили в тепло, на сиденье, прикрыли чьим-то пиджаком. Как мужская рука легко прикоснулась к медальону на ее шее, сбившемуся и перекрученному назад, расстегнула застежку бархатки и сняла украшение. Медальон лег на чужую широкую ладонь, заблестел золотым лепестком…

– Живая? – спросил кто-то.

– Цела и практически невредима! Он и сделать-то ничего не успел, мерзавец! Помял только, испугал до смерти, да синяков и ссадин наставил. До свадьбы заживет.

– Красивая…

– Это она, – с акцентом произнес иностранец. – Я знал, что найду ее здесь.

Никто ничего не понял, поэтому все промолчали.

– Что с ее мужем? – спросил он.

– Мертв.

– Как это случилось?

– Не повезло. Тот, бешеный, убил его. Один выстрел… и наповал. Ведь не промахнулся же, подонок, в темноте! Жалко парня.

– Возжаждал любви… сего вечного «обмана жизни», как Бунин писал, – с трудом выговорил иностранец. – Сладкого плода, коего вкушать пагубно для сынов человеческих.

– Так единственный же шанс урвать что-то у постылого существования! – возразил самый высокий из охранников. – Каждый ищет изюминку в пресном калаче, да не каждому она попадется.

Иностранец кивнул, с нежностью и тоской посмотрел на медальон, подошел к машине, где лежала Арина, осторожно поправил ее свисающую с сиденья руку. Вот и пришел конец его скитаниям. Сейчас он увезет эту женщину по туманной дороге… в другую жизнь. Ему предстоит многое объяснить ей. Поймет ли?

На Глухую Пустошь опускалась голубоватая от лунного света дымка.

– Откуда туман взялся? – поеживаясь от холода, недоумевал водитель черного «Хаммера», который привез сюда заграничного банкира. – И тишина, как в склепе. Жутко мне, ребята.

– Гиблое место, – шепотом произнес один из охранников. – Говорят, здесь уже происходило что-то подобное. Лет сто или двести назад… то ли женщина утопилась в пруду, то ли здешний помещик стрелялся на дуэли с заезжим гусаром. И потом пошло-поехало…

– А где пруд?

– Там, за холмом… зарос почти.

Между деревьев, заволакиваемые туманом, стояли две машины с открытыми дверцами – «Мерседес» бритоголовых и «жигуленок» приятеля Дмитрия. Рядом лежали три трупа.

– Наведите порядок, – велел банкир. И указал на Дмитрия: – Парня положите в его авто.

– А… куда остальных? И тачки?

– Туман… – выразительно произнес иностранец и сел в «Хаммер». Как будто этим было все сказано.

Туман становился гуще, курился в лунной мгле. «Хаммер» осторожно выехал из леса, покатил по грунтовке. Не прошло и минуты, как он совершенно растворился в непроглядной ночи…

* * *

– Арина, просыпайся, – настойчиво повторял мужской голос.

Она открыла глаза, удивленно приподнялась:

– Димка, ты? Как ты меня нашел? А где…

Она не узнавала комнаты, бледная, с блуждающим взглядом.

– Тебе плохо? – забеспокоился муж. – Может, заболела? Тогда я позвоню, скажу, что мы не придем.

– Куда?

– На вечеринку, в «Марицу»! Забыла?

– О-о-о! – Арина со стоном закрыла глаза, зарылась лицом в подушку. – Господи, какой ужас!

Надо было вставать, собираться.

Дмитрий придирчиво наблюдал за одеванием жены. Вишневое платье… ну, конечно! И чертов медальон.

– Сними его, – взмолился Дмитрий. – Я тебе золотую цепочку купил, кулон с рубином. А ты не носишь.

И этот его недовольный тон, и это зеркало, в котором Арина любовалась своим отражением, и эти слова мужа были ей знакомы…

– Бабушкин подарок, – смиренно опустила она глаза. – Мне к лицу.

Безрассудное сердце ее замирало от предвкушения встречи. Ей ужасно хотелось увидеть того… иностранца, который купил Глухую Пустошь… услышать его голос, ощутить прикосновение его руки…

«Ты бредишь! – сказала она себе. – У тебя навязчивая идея!»

По аллее между красных кленов и раскидистых лип они шли уже в сумерках. Арина крепко держала мужа под руку. Из садов доносился запах дыма и зимних яблок.

«Без медальона он меня не узнает», – думала она.

В голове шумело, под ногами хрустела опавшая листва. Скоро отзвенит бабье лето, пойдут унылые, затяжные дожди, полетят первые белые хлопья. Не за горами зима…

Месопотамский демон

Предпраздничная Москва шумела, бурлила, переливалась огнями, сияла витринами магазинов, большими нарядными елками. Люди толпились у прилавков, покупали подарки, шампанское, конфеты и апельсины. Звучала музыка. В морозном воздухе стоял запах хвои и сладостей…

А в глубине темного двора в куче припорошенного снегом строительного мусора копались бомжи – дряхлая старушонка в засаленном ватнике и горбун неопределенного возраста. Горбун промышлял попрошайничеством, а старушка – тем, что сумеет найти на помойках и свалках. Среди обломков кирпичей, досок и прочей рухляди она уже отыскала ржавый дверной колокольчик, поломанную ручную мельницу, фарфоровый черепок с розовым цветком и железную коробку от печенья. Иногда ей попадались вещи, которые удавалось за копейки сбыть перекупщикам, но и этим жалким грошам она была рада.

Старушонка боязливо озиралась. Нынче развелось много любителей перебирать мусор, того и гляди отнимут законную добычу да еще по шее надают.

Горбун первым заметил двоих прилично одетых мужчин и, недолго думая, дал стрекача. Кто знает, что у них на уме? Прирежут бомжика забавы ради и глазом не моргнут…

Старушка хотела последовать его примеру, но оступилась и скатилась с кучи прямо под ноги подозрительным прохожим, растеряв все свои сокровища.

– Вали отсюда, бабка! – грубо прикрикнул на нее тот, что был пониже и с бородой. – Давай улепетывай!

Бомжиха, подвывая от боли и обиды, встала на четвереньки и проворно, как-то по-собачьи, кинулась в темноту, в развалины старого, наполовину разобранного дома. Вторую, более прочную половину строители решили укрепить, обновить и добавить еще этаж. Там уже стояли леса. Часть строительной площадки окружал забор, а часть оставалась открытой – праздники на носу, какая работа? Все потом, уже после Рождества!

– Иди сюда, – подозвал товарища бородатый. – Мусор свежий, только сегодня насыпали. Я из окна видел, как стенобитная машина орудовала. Снегом занесет – пиши пропало.

– И охота тебе в дерьме копаться? – брезгливо поморщился второй. – Еще вшей наберемся!

– Какие вши? Мороз под двадцать! – Бородатый пнул ногой коробку, оброненную старушкой. – Звенит. Интересно, что там?

– Гвозди какие-нибудь. Брось, ей-богу! От той бабки заразу подхватить можно.

– К заразе не пристанет.

Бородатый попробовал открыть коробку, но заржавевшая крышка не поддавалась. Тогда он сунул трофей в пакет и полез на кучу. Его спутник топтался вокруг, вороша мусор ногой.

– Ты как хочешь, а я пошел. Холодно…

Со стороны развалин послышался жуткий вой.

– Это коты! – объяснил бородатый. – Не бойся.

– Я и не боюсь.

Из темноты раздался звук осыпающегося снега… И показалось серебристое облако.

– Что там? – подавляя страх, спросил второй.

– Где?

Наступившую тишину нарушало прерывистое дыхание мужчин и отчетливый звук шагов – скрип-скрип… скрип…

* * *

Амалия решила встретить Новый год в загородном доме – в полном одиночестве. Она надеялась, что на сей раз ей удастся отрешиться от мирской суеты, дождаться полночи и выпить бокал шампанского, слушая только бой курантов и песню метели.

Дом в подмосковной Гавриловке достался ей в наследство от дяди, академика Самарина. Первый этаж – кирпичный, с высокими потолками, с камином; второй – деревянный, с резным балконом и стрельчатыми окнами. Мебель из мореного дуба подбирал сам академик. Кажущаяся простота стоила немалых денег. Выйдя на пенсию, Самарин издавал свои труды в зарубежных научных журналах, ездил читать лекции и успел на заработанные средства достроить и обставить коттедж.

Одинокий, гениальный и чудаковатый, он посвятил жизнь науке, семьей не обзавелся, и сестра с племянницей составляли всю его родню. Дядя был большой оригинал, именно он пробудил у Амалии жажду познания некоего мистического начала.

«Не может быть, чтобы все ограничивалось семьюдесятью, в лучшем случае восьмьюдесятью годами жизни, – говорил он. – Это бессмысленно. Человек уникален по своей сути, и мир, в котором он обитает, полон непознанного».

После смерти дяди Амалия ударилась в оккультизм и магию, занялась астрологией – движение планет, знаки Зодиака, влияние звезд на судьбы и прогнозы развития событий быстро надоели ей. Составление гороскопов и гадание давали ей возможность удовлетворять свои потребности, но не к этому она стремилась. Ей хотелось найти дорогу, уводящую за межевые столбы земного существования. А она все еще стояла на распутье…

Внешне жизнь Амалии проходила спокойно – мать смирилась с ее «профессией», соседи устали судачить, да и побаивались загадочной магессы, в которую нежданно-негаданно превратилась застенчивая тощая девочка с косичками, выросшая у них на глазах. Если бы не жгучий черный взгляд из-под длинных ресниц, не надменное выражение лица, ее можно было бы назвать красивой. Впрочем, эта надменность была скорее маской, которой требовала ее роль.

Однажды дворничиха Круглова распустила по двору слухи о подозрительных запахах, витающих около двери в квартиру госпожи Амалии. Она решилась на неслыханный поступок – сделала выговор самой колдунье. Та выслушала и, не проронив ни слова в ответ, удалилась царственной походкой. Возмущению дворничихи не было предела.

– Ишь, королева выискалась! – приложившись для храбрости к бутылке портвейна, вопила она. – И нечего людей травить всякой ядовитой вонью! Она там лягушек жарит и змей коптит для своих грязных делишек! Порчей изводит православный люд!

Магесса не дала дворничихе никакого отпора. А на следующий день, когда рано утром та подметала асфальт, шаркая растрепанной метлой, на нее набросился огромный ворон, вцепился когтями в волосы и ну клевать острым, твердым клювом. Обезумевшая от страха женщина не могла отбиться – птица вспархивала и снова обрушивалась на ее голову. И хотя ворон и раньше имел обыкновение нападать на детей в ярких шапочках и женщин в пестрых платках, все истолковали это событие как месть Амалии.

– Ведьма… – шептались по углам соседки, оглядываясь и осеняя себя крестным знамением. – С ней лучше не связываться.

Через неделю Круглова упала и вывихнула ногу. Ворон, сидевший на старой рябине, разразился злорадным карканьем.

Людей объял суеверный ужас. Они начали обходить Амалию стороной, а встречаясь с нею, опускали глаза долу. Дверь ее квартиры вызывала у них безотчетный страх, но еще больше они боялись навлечь на себя гнев «неведомых сил», от которых не умели защищаться.

Мытарства многострадальной дворничихи на этом не закончились. Посреди жаркого лета она простудила лицевой нерв, и ее перекосило. Без того склочный и желчный характер Кругловой стал просто невыносимым, – даже ее супруг, бездельник и пьяница, не выдержал и подался прочь. Он сошелся с другой женщиной, а дворничиха ходила бить окна ненавистной сопернице. Не помогло.

Пожалуй, после этого не осталось ни одного жильца во дворе, не уверившегося в могуществе госпожи Амалии. Береженого бог бережет. Сия житейская мудрость взяла верх над склонностью добела перемывать косточки ближнему своему. Люди притихли и зауважали ведьму. Теперь они стали называть ее ясновидящей и постепенно привыкли гордиться таким соседством. Как-никак не в каждом дворе проживает настоящая чародейка!

Весной, летом и осенью Амалия жила в московской квартире, а зиму проводила в Гавриловке. Она любила тишину, уединение и взяла за правило никогда себе не гадать и не составлять гороскопов. Карты и звезды давали, по ее мнению, лишь опосредованную информацию.

– Чего я жду? – спрашивала она себя. – А может быть, кого?

Этой зимой Амалии исполнилось тридцать пять, а личная жизнь не складывалась. Мужчины проявляли к ней интерес, но ни один из них не соответствовал сложившемуся в ее воображении образу.

– Я вижу их насквозь, – удрученно вздыхала Амалия. – Какая уж тут любовная игра?!

О любви она думала как о чем-то несбыточном, далеком и нереальном. Как, например, о кладе. Велики ли шансы найти сокровища? А любовь?

Она смотрела, как летят в морозном воздухе хлопья снега, словно белые перья сказочной птицы. И мечтала о чуде.

В один из последних декабрьских вечеров у калитки остановился человек. Неужели доктор Витошин? Кажется, он. Но почему без звонка?

Она поспешила к дверям. Замерз, наверное, горемычный, пока добрался.

– Ну и погодка, – пожаловался гость с порога. – Ноги окоченели. Теперь точно бронхит прицепится.

– Почему ты без машины? – удивилась Амалия.

– В такую метель? Я снегоходом еще не обзавелся.

Петр Витошин по профессии был врачом, а по натуре – воинствующим пессимистом. В чем угодно он умел увидеть самое плохое и ненавязчиво испортить окружающим настроение. Стоило кому-нибудь кашлянуть, как доктор прочил ему пневмонию; банальная головная боль, по его мнению, свидетельствовала о надвигающемся инсульте, а желудочное недомогание – о зачатках язвы. Ко всему прочему, он побаивался замкнутого пространства: ненавидел лифты и душевые кабинки. И этот человек второй год обхаживал Амалию, лелея надежду склонить ее к замужеству.

Ее увлечение потусторонним он считал блажью, безобидным баловством, которое пройдет. Мистические штучки все же не алкоголизм или наркомания – с этим можно справиться. Амалия прекрасно воспитана, не кидается на первого попавшегося красивого самца, у нее нет желания стать квочкой, наседкой, высиживающей цыплят. А доктор Витошин терпеть не мог детских капризов, шума и нервотрепки – предпочитал комфорт, покой, уют и порядок.

Петра Алексеевича нельзя было упрекнуть в меркантильности. Он прилично зарабатывал, имея частную стоматологическую практику, жил в двухкомнатной квартире в Измайлове, – так что Амалия ему нравилась прежде всего как женщина, которая одна могла посмеяться над его едкими высказываниями и даже в некоторой степени поколебать его мрачные убеждения. Самый закоренелый пессимист в глубочайших уголках души мечтает, чтобы кто-нибудь опроверг его скепсис.

– Я поставлю чай, – сказала она, глядя, как доктор стягивает мокрую куртку.

– А покрепче что-нибудь есть? У меня озноб. Теперь кашля не миновать, а там и до воспаления легких недалеко.

Амалия подавила смешок.

– Довольно легкомысленно с твоей стороны подвергать организм такому риску.

Витошин не заметил ее иронии.

– Вот именно! – озабоченно нахмурился он. – Горячий чай с вином, лимон и мед, пожалуйста. И таблетку аспирина.

– Кто тебя просил ехать сюда в снегопад?

– Любовь, разумеется.

Это разумеется, произнесенное рядом со словом любовь, было вполне в его духе.

Амалия вздохнула… и отправилась в кухню готовить чай с вином. Ох уж этот Витошин, всегда рассмешит ненароком! И ведь не обидишься на него, потому что обижаться вообще глупо.

Доктор же, сидя в кресле, внимательно прислушивался к себе, – не поднимается ли температура? Горячее питье, аспирин могут исправить положение… неплохо бы попарить ноги, но при даме неловко как-то. У него защекотало в носу, он чихнул. В горле запершило.

Амалия принесла чай, вино, сухие носки и плед. Аспирина в аптечке не нашлось – это повергло доктора в уныние, но он старался не показывать виду.

Она молча уселась в кресло напротив и уставилась на гостя пронзительным взглядом.

– Перестань меня гипнотизировать! – возмутился тот. – Брр-р-рр! Мурашки побежали по коже.

– Ерунда. Гипноз тут ни при чем, – рассмеялась Амалия. – Это первые симптомы бронхита! Чувствуешь, как в груди нарастает опасная тяжесть, нос закладывает, а в горле начинается настоящий пожар? Целая армия опасных микробов атакует твои беззащитные бронхи и легкие! Они идут в наступление, а иммунная система сдает бастион за бастионом. Вот уже…

– Хватит! – взмолился Витошин. – Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? Не вижу ничего смешного в том, что я продрог и… у меня зуб на зуб не попадает.

– А в проклятой аптечке нет аспирина! – охотно подхватила Амалия. – Кошмар! Представляешь себе заголовки медицинских газет? «Известный столичный стоматолог пал в неравной борьбе с переохлаждением!» Или: «Подмосковная метель унесла жизнь пламенного борца с кариесом!»

Доктор поморщился, но потом не выдержал и улыбнулся.

– Из тебя получился бы классный репортер. Бросай свою магию и займись журналистикой.

– Конечно, – ехидно прищурилась Амалия. – Тогда ты сможешь, не краснея, представлять меня своим приятелям и знакомым. Журналистка – это не «гадалка», не «колдунья», не «с приветом»… а? Как там они еще меня величают за глаза?

Витошин поперхнулся чаем. Ему стало жарко. Амалия заходит слишком далеко… Никогда не поймешь, шутит она или нет. Раньше таких сжигали на костре. Он чуть не подумал: «И правильно делали». О, черт!

– Ладно, проехали, – махнула она рукой. – Что привело тебя, доблестный Рыцарь Белоснежной Улыбки, в мою скромную обитель? На носу Новый год, а ты застрял в непроходимых снегах. Разве ты никуда не приглашен?

Он действительно приехал в Гавриловку отнюдь не любезничать с милейшей Амалией, а по конкретному делу.

– Не церемонься, Петр, – подбодрила она доктора. – Давай по сути. Не пустился же ты за город в такое ненастье исключительно ради меня?

– Видишь ли… я хочу с тобой посоветоваться. Вернее, не я… – он запутался. – То есть я, но… по поручению одного человека.

– Не ври!

– Да, ты права… – смешался Витошин. – Я не совсем… в общем, вышла странная вещь. Нелепость какая-то. Она меня насторожила.

– Это не удивляет, зная твою подозрительность.

– Что ты называешь подозрительностью? Благоразумие и осторожность?

Амалия предпочла промолчать. Пусть продолжает. Доктор выжидающе смотрел на нее, готовый к словесной перепалке, но она не дала ему повода. Пауза затягивалась. Ему ничего не оставалось, как заговорить по существу:

– У меня есть приятель, ты с ним не знакома. Цаплин, школьный товарищ. Он развелся с женой. Ужасная женщина… но суть не в этом. Понимаешь, у него отвратительная привычка собирать всякий хлам… своего рода болезнь. Квартира превратилась в хранилище старья! На его улице ремонтируют старые дома, и… в общем, он все свободное время роется в мусоре. Пару дней назад Цаплин пришел лечить зуб и заодно пригласил меня на чашку чая. Мы посидели у него, поболтали, а потом, когда стемнело, он попросил меня сходить вместе с ним к полуразрушенному дому.

– Зачем?

– Одному страшновато. Там у них такой бомжатник! Кто знает, что у этих нищих на уме? Ну вот… с тех пор ему не по себе – то голоса какие-то слышатся, то тени мелькают, то сны страшные снятся. Будто порчу кто навел.

– Ты же не веришь в подобную чепуху?! – засмеялась Амалия.

– Я не верю! – воинственно подтвердил доктор. – А он испугался. Ему нервы лечить надо.

– Что же вы делали тем вечером? В мусоре копались?

– Я сначала отказывался. Он надо мной подтрунивал, уговаривал. Пришлось помочь человеку. Ты не представляешь, как я жалею, что вляпался в эту дурацкую историю! – Витошин несколько раз шмыгнул носом, чихнул. – Как меня угораздило? Там… мы застали жуткую старуху-нищенку… пришлось ее прогнать… И вдруг появилось снежное облако… в виде женской фигуры… Меня холод прошиб, и волосы на голове зашевелились от ужаса.

– Вам не привиделось?

Доктор обиженно насупился:

– Полагаешь, я выдумываю?

– Нет, но…

– Цаплин тоже ее видел! Мы прямо к месту приросли, стоим, дышать боимся. Вокруг тьма кромешная… слышим… скрип-скрип… кто-то по снегу идет. Жуть нас взяла! Представилась покойница в белом саване… Ты знаешь, я не из трусливых, но тут мне стало нехорошо, сердце заколотилось, как бешеное, дыхание перехватило. Хотел молитву прочитать какую-нибудь, так ведь не умею.

– Почему сразу покойница? – удивилась Амалия. – Может, просто снег осыпался?

Витошин никак не мог согреться. Его зубы выбивали мелкую дробь, даже горячий чай не помогал.

За окнами бесновалась непогода. Завывал ветер, трещали старые сосны.

– Давай-ка я камин разожгу, – предложила хозяйка.

– Было бы чудесно, – пробормотал доктор, шмыгая носом.

Амалия занялась дровами, огнем, а он вновь переживал странное происшествие на развалинах. Черт его понес туда! Вот именно черт и понес.

Наконец, язычки пламени жадно набросились на сухие поленья, от камина пошел жар. В гостиной сразу стало светлее, появился тот особый уют, который создается живым огнем.

– Вам, случайно, не показалось? – спросила Амалия, оборачиваясь к гостю. – Возле старых разоренных жилищ бывает не по себе.

– Если бы только этим все кончилось, я к тебе за город не поехал бы! Цаплин тоже в ужасе. Он умолял меня посоветоваться с тобой, когда узнал, чем ты занимаешься. – Петр потупился, на его щеках выступил лихорадочный румянец. – С того злосчастного вечера, – невнятно забормотал он, – на меня нашло нечто вроде… затмения или… опасного наваждения. Ни с того ни с сего мерещатся какие-то тени, чудится шепот за спиной. Прошлой ночью приснился сон: стою я один-одинешенек посреди бескрайней равнины… вокруг туман… а впереди маячит размытый силуэт и грозит пальцем. Водит у самого моего носа! Главное, фигуры-то я в тумане не вижу, а палец такой отчетливый… качается перед глазами. Ты, говорит, взял чужое и теперь… умрешь! Умреш-ш-ш-шь… Аж кровь в жилах стынет! Я не выдержал, позвонил Цаплину, а с ним похожая чертовщина творится. Тот же сон и те же угрозы. Что это с нами, а?

Амалия пожала плечами. Смеяться было неловко, а для серьезных выводов пока нет достаточных оснований. Покойница и прочие леденящие душу подробности могли быть плодом воображения приятелей, но… почему она ощутила в груди неприятный холодок?

– Вы ходили туда еще раз?

– После того? – выпучил глаза доктор. – Ты смеешься? Мы еле ноги унесли!

– А что вас так напугало? Ну, появилось снежное облако… поскрипывания… Допустим, там кто-то был, например, те же бомжи…

– Нет! – перебил ее Витошин. – Я за всю жизнь не помню, чтобы мне довелось испытать подобный страх. То-то и удивительно! Ведь повода особого не было. А сны?

Амалия погрузилась в размышления. Что-то в этом рассказе ее настораживало.

– Ты уверен, что сообщил мне все подробности?

Доктор закатил глаза, сморщился, громко чихнул.

– Разумеется, все, – уткнувшись в носовой платок, подтвердил он. – За кого ты меня принимаешь?

– Может быть, забыл что-нибудь, упустил?

– Да нет же! Что я, спал, по-твоему? Или был пьян? Цаплин готов подтвердить каждое мое слово.

– Надо разложить карты.

Таро были ее коньком, она всегда прибегала к ним в непонятной ситуации. Расклад озадачил, предрекая серьезную опасность, смерть.

Амалия подняла на гостя глаза, и он побледнел, угадывая приговор.

– Не-е-ет! Не хочешь же ты сказать, что… Чушь!

– Ты пришел за советом? – рассердилась она. – Выкладывай все, Петр… иначе я не смогу тебе помочь.

Он вспыхнул, опустил голову, смущенно кивнул:

– Да… конечно… я кое-что утаил. Это же глупо! Но… ладно… ты права, я скрыл самую малость… чтобы не выглядеть идиотом. В общем, перед тем как мы… как Цаплин потащил меня перебирать мусор… он все твердил про драгоценности княгини Юсуповой. У него болезнь! Он помешался на кладах! То грезил отыскать украшения балерины Кшесинской, то… словом, чудак-человек. Кто-то ему наплел, будто в доме, который перестраивают, до революции жила бедная родственница Юсуповых. Якобы она украла какие-то знаменитые колумбийские изумруды княгини… В семье разразился грандиозный скандал, подозрение упало на похитительницу… ее преследовали, ей угрожали, но камней так и не нашли. Они исчезли бесследно. Доказательств кражи не было, и женщину оставили в покое. Она сама не выдержала травли, сплетен, ужасающей бедности – ведь знатные родственники больше не желали ее поддерживать – и повесилась на чердаке своего дома. С тех пор пошла молва, будто воровка спрятала изумруды то ли в подвале, то ли в одном из дымоходов, то ли где-то еще… многие их искали, но тщетно. Таких историй по Москве ходят сотни!

– Выходит, вы с приятелем надеялись откопать в строительном хламе изумруды княгини Юсуповой? – улыбнулась Амалия. – А призрак похитительницы вам помешал?

Если бы не зловещий расклад Таро, она бы повеселилась от души.

– Дико звучит, да? Но мы же ничего не нашли! Кроме старой ржавой коробки… которую уронила старуха-нищенка…

– Вы открывали коробку?

– Разумеется. Цаплин положил ее в пакет… дома мы с трудом сняли крышку – там валялись дешевые бусы, разные стекляшки…

– Камни могли запылиться и выглядеть невзрачно.

– Ты забыла, что у меня отец – потомственный ювелир? – оскорбился Витошин. – Я умею отличать драгоценные камни даже от хорошей подделки, а тем более от простеньких стразов. Такие брошки и серьги, как те, что оказались в коробке… при царе носили уличные девки и продавщицы торговых рядов. Они доброго слова не стоят. Я сразу велел Цаплину все выбросить. А он – ни в какую! Говорю же, ему лечиться пора.

– Значит, коробка у него?

– Ну да. Ее в руки взять противно! Особенно после бомжихи.

– Давай позвони ему! – забеспокоилась Амалия. – Что он сейчас делает?

– Наверное, к матери поехал… продукты повез. Новый год скоро.

Он послушно достал сотовый телефон, набрал номер приятеля.

– Не отвечает…

Длинные гудки наводили на мрачные мысли. Амалия пыталась сосредоточиться на образе «бедной родственницы», но ничего, кроме темной от ржавчины круглой металлической коробки, в сознании не возникало.

– Я пойду приготовлю ужин, – сказала она, вставая. – А ты грейся.

Камин разгорелся. Дрова потрескивали, пламя дышало жаром. Витошин придвинулся поближе, закрыл глаза.

Хозяйка дома хлопотала на кухне. Поджаривая мясо, она гнала от себя страшное видение – мертвое тело незнакомого Цаплина, распростертое на снегу, рядом с рельсами. Он что, под электричку попал? Тьфу, тьфу три раза!

Она поставила на поднос салатник с нарезанными овощами, тарелку с горячей картошкой, отбивные, сыр и печенье, – в задумчивости понесла в гостиную. Гость задремал у огня.

– Эй! – Она потрогала его за плечо. – Кушать подано.

Он вздрогнул, повернул голову.

– А, это ты? Ф-фу-у! Ну и кошмар мне приснился. Ой, прости, я же совсем забыл про подарок. Он там, в сумке.

Доктор вскочил, сбегал в прихожую за свертками – преподнес Амалии ее любимые духи, коробку конфет и большую бутылку мартини.

– Давай праздновать! Похоже, твои карты беду напророчили? Может, я до Нового года не доживу. Кстати, что ты посоветуешь?

– Мне кажется, все дело в коробке. Пусть твой Цаплин от нее избавится как можно скорее. – Она налила в чашки горячего кофе с коньяком, спросила невзначай: – Где живет его мама? Не за городом, случайно?

– В Апрелевке.

Амалия похолодела.

* * *

На следующий день метель стихла. Шел редкий снежок.

Доктор Витошин спал плохо, метался в жару. Нос заложило, горло болело, голова стала тяжелой, словно свинцом налилась. Он с трудом открыл глаза и сообразил, что находится в доме Амалии – в гостевой спальне на втором этаже. Настроение было скверное. Всю ночь, едва он проваливался в болезненную дрему, к самой его подушке наклонялся Цаплин, шептал на ухо: «Смерть… смерть…»

«Я бредил! – догадался Петр. – Наверное, температура поднялась. Градусник у Амалии просить бесполезно, она такого в доме не держит. Беспечная, бестолковая особа!»

Он кое-как поднялся, натянул свитер и брюки, глянул на себя в зеркало. Жесткие черные волосы, щеголеватые бакенбарды, лицо интеллигента… Совсем недурно. Картину портили отросшая за ночь щетина, бледность и мешки под глазами.

– Петр! – крикнула откуда-то снизу Амалия. – Ты проснулся? Иди завтракать.

Аппетита не было. Доктор заставил себя съесть яйцо всмятку, выпить чашку чая с медом.

– Поможешь мне елку украсить? – попросила она.

Они поставили деревце в гостиной, навешали игрушек, усадили Деда Мороза со Снегурочкой. Витошин отнес пустой ящик в подвал, в кладовую. Проверил гирлянду, включил. Разноцветные огоньки весело забегали по зеленым ветвям.

– Тебе Цаплин не звонил? – спросила хозяйка.

Порой бестактность и бесцеремонность Амалии бесили Петра, но сегодня у него не хватало сил возмущаться. Нет чтобы спросить о его здоровье! А она с какой-то стати интересуется Цаплиным.

– Нет, – буркнул он. – А что?

– Тогда ты позвони.

У доктора на языке вертелось «Сама звони!», но он сдержался – сказались хорошие манеры. Он набрал номер приятеля и посмотрел на часы. Цаплин в это время обычно на работе. На том конце раздались длинные гудки.

– Ну, что?

– Не отвечает. Странно…

– Надо ехать в Москву, – не терпящим возражений тоном заявила Амалия. – Собирайся. Найдем твоего друга и поговорим.

– Сейчас? – опешил доктор. – Я ужасно себя чувствую, хочу полежать. У меня насморк, голова раскалывается.

Но Витошин знал, что спорить с Амалией, если она приняла какое-то решение, бесполезно. Лучше подчиниться.

– Что происходит? – отважился спросить он. – Зачем тебе Цаплин?

– Хочу узнать, жив ли он.

Петр потерял дар речи. Только что у него свербило в носу и жутко хотелось чихнуть, но после ее слов он окаменел.

– Ты… ты серьезно? – выдавил он, придя в себя.

– Более чем. Давай убедимся, что с ним все в порядке, и дело с концом! – нетерпеливо воскликнула Амалия.

Опять эти ее штучки?! Витошин собрался разразиться негодующей тирадой, но вовремя вспомнил, что сам приехал за советом.

– Хорошо. Я буду звонить, пока он не возьмет трубку.

Доктор опять набрал номер Цаплина, и на сей раз ему ответили.

– Цапля, ты? – прогундосил он.

Повисло молчание.

– Это сотрудник милиции, – произнес в трубке мужской голос. – Вы кто?

– Витошин… Петр Алексеевич… – Его губы свела судорога. – А где Цаплин?

– Думаю, он мертв, – равнодушно констатировал голос. – Тело находится… – Он продиктовал адрес морга. – Вы сможете его опознать?

Доктор без сил откинулся на спинку дивана, позеленел.

– Ну, что? Что? – пристала Амалия.

– Цаплин… мертв. Господи… Господи!

– Едем! – вскочила она. – Я так и знала. Надо все выяснить.

* * *

Когда они вышли из поезда, ветер разогнал тучи и в просвет выглянуло хмурое солнце. Москва, засыпанная снегом, курилась дымами.

По дороге в морг Витошин без конца кашлял. Хотя он окончил медицинский институт, но к мертвецам испытывал стойкое отвращение. Отчасти поэтому и выбрал стоматологию. Амалии тоже было жутковато. Вдруг тело имеет множество повреждений?

У двери страшного заведения они долго топтались, набираясь храбрости. Милиционер не подгонял, разговаривал с понятыми, курил.

– Идем, – с видом обреченного шепнул доктор. – Может, это какая-то ошибка.

Но ошибки не было. Тело, которое им показали, принадлежало Цаплину, что и подтвердил Витошин.

– У него родственники есть? – вяло поинтересовался милиционер.

– Мама… и бывшая жена… кажется, – борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, сказал Петр Алексеевич. – Ни телефонов, ни точных адресов я не знаю.

– Разберемся.

Амалия, вцепившись в руку Витошина, рассматривала труп. Ссадины, синяки… никаких глубоких ран.

– А… где его нашли?

– На насыпи… на снегу у железнодорожного полотна, – охотно объяснил ей сотрудник милиции. – По предварительным данным, вчера вечером его то ли выбросили из электрички, то ли он сам оказался вблизи идущего поезда, ну и…

– Что?

– Сбило. Закрытая черепно-мозговая травма. А вы кто ему будете?

– Я? – Доктор сглотнул. – Знакомый.

Милиционер сделал необходимые записи и проводил посетителей к выходу.

– Какой там ужасный запах, – простонала Амалия, вдыхая всей грудью. – Фу! Тебе хорошо с насморком, а я едва в обморок не упала.

– Как же его угораздило? Почему? Наверное, ехал к матери… в поезде пристали хулиганы, выбросили из вагона. Сам Цапля не мог близко подойти к несущейся на всех парах электричке, он же не идиот. Значит, толкнули.

– Ты рассказывал о своих снах, – напомнила Амалия. – Какая-то фигура грозила пальцем и… Что она говорила при этом?

У Витошина все тело покрылось нервными пупырышками. В ушах отчетливо прозвучали слова: «Ты взял чужое и теперь… умрешь!»

– Не может быть! – выдохнул он и разразился кашлем. – Это… ни в какие ворота не лезет. Ты намекаешь, что смерть Цаплина не случайна, что… Абсурд! Тебе не удастся убедить меня…

– Я просто советую быть осторожнее, – перебила его Амалия. – При этом совершенно ни на чем не настаиваю. Жизнь твоя, тебе и решать. В конце концов, если кому-то пора перейти в мир иной, его уже не остановишь.

– Как это пора? – взвился он. – Куда пора? На тот свет? Мне еще и сорока не исполнилось!

Доктор продолжал возмущаться, но его спутница погрузилась в себя и не слушала.

– А где та коробка? – вдруг спросила она.

– У Цаплина, разумеется. То есть… должна была быть у него. При чем тут какая-то ржавая коробка?!

Витошин окончательно потерял способность мыслить здраво, у него кружилась голова, – поднялась температура.

* * *

Смерть Цаплина была признана несчастным случаем. Характер повреждений не указывал на то, что погибшего выбросили из электрички, – удар мог быть нанесен по касательной движущимся вагоном. Следы, если они и были, уничтожила метель. Свидетелей происшествия не нашли.

– Зазевался мужик, – объяснил уставший, замотанный милиционер. – Бывает.

Амалия не разделяла его мнения.

– Самое плохое – отсутствие среди вещей покойного той самой коробки, – заявила она Витошину. – Если он ее выбросил, то почему погиб? Боюсь, ты влип, Петр. Ладно, пока мы разберемся, как тебе выпутываться, надо немедленно принять меры безопасности.

Разговаривая, доктор и Амалия шли по заснеженному бульвару. Солнце закатными бликами ложилось на стволы деревьев и фасады домов. Но доктору было не до зимних красот, не до наступающего праздника.

Амалия потянула его за рукав через дорогу.

– Нам сюда, – на ходу проронила она, увлекая его к дверям магазинчика с экзотической вывеской «Эннеада».

Внутри заведение представляло собой некое подобие лавки древностей или коллекцию диковинок. С потолка свисали всевозможные обереги, талисманы, композиции из перьев, бамбука, стеклянных фигурок и бус. Пахло ароматическими маслами, можжевельником и сандалом. Деревянные стеллажи вдоль стен были уставлены статуэтками божеств от индийского Шивы до миниатюрных славянских идолов.

Амалия ходила, что-то высматривая среди причудливых вещиц, Витошин покорно следовал за ней.

– Надеюсь, ты знаешь, что ищешь, – пробормотал он.

Она молча кивнула, остановилась и подозвала жестом продавца – молодого длинноволосого парня с серьгой в ухе. Продавец подал ей сделанного из прессованной кости уродца с орлиными когтями, крыльями и лицом, в котором угадывались искаженные человеческие черты.

– Что это? – с отвращением спросил доктор.

– Пацуцу, – охотно пояснил парень. – Месопотамский демон. Не все чудовища так плохи, как принято считать. Пацуцу, например, служит благородной цели: ограждает от других злых духов.

Витошин почувствовал себя дураком. У него закрутило в носу – пришлось доставать носовой платок. Апчхи!

– Будьте здоровы, – улыбнулся продавец, заворачивая покупку. – Прошу.

Амалия протянула Пацуцу доктору.

– Вот возьми, на первых порах пригодится.

Он открыл рот, дабы выразить возмущение, похлопал глазами и… смирился.

Они зашли еще в супермаркет, накупили деликатесов и поехали в Гавриловку – провожать старый год, встречать новый.

Разожгли камин, накрыли стол. Среди бутылок и тарелок с закусками стоял Пацуцу, подчеркивая нелепость ситуации.

В сотый раз доктор проклинал свою неосмотрительность и покойного Цаплина, втянувшего его в неприятности.

– Что мне с ним делать? – спросил он, кивая в сторону выкрашенного в темно-коричневый цвет демона.

– Держать при себе, – серьезно ответила Амалия. – Желательно везде и всюду. А ночью ставить у изголовья.

– Господи! – простонал он. – Я схожу с ума или мне кажется?

Перед его глазами внезапно возникло бледное, запрокинутое бородатое лицо Цаплина с иссиня-черной ссадиной на виске, и к горлу подкатил комок дурноты.

А Пацуцу злорадно ухмылялся…

* * *

Прошел год. В последних числах декабря в Гавриловке снова разыгралась метель.

Амалия смотрела в окно и переживала дежавю – у калитки остановился человек. На этот раз – не доктор Витошин.

Незнакомец представился Ильей Щербаковым. Рослый, видный мужчина, хорошо одетый.

– Я к знакомым ехал… в гости. Заблудился. Машина в снегу застряла, одному мне ее не вытащить, а службы специальной здесь нет. Дорога пустынная, начинает темнеть. На улице только в вашем доме свет горит. Пустите переночевать? Я документы могу показать…

– Не надо, – вздохнула Амалия. – Входите. Я ужинать собираюсь – присоединяйтесь.

После второй рюмки коньяка гость оттаял, повеселел, даже пробовал шутить.

– Вы одна живете в такой глуши? Не боитесь?

– У меня надежный охранник, – без улыбки сказала она и указала в сторону камина. – Его зовут Пацуцу.

На каминной полке стояла темно-коричневая фигурка уродливого существа с крыльями и отталкивающей гримасой на сморщенном личике.

Месопотамский демон не давал Амалии покоя. Изо дня в день, глядя на него, она задавалась вопросом: как могло случиться, что Витошин оставил фигурку, не взял ее с собой?

– Я купила Пацуцу в подарок одному человеку… – задумчиво произнесла Амалия. – А он забыл его здесь. Ужасно!

– Ничего, заберет.

– Теперь уже нет. Тот человек… умер. Поднимался к себе в квартиру, а лифт остановился между этажами – ни туда ни сюда. Человек скончался от сердечного приступа: он боялся замкнутого пространства, начинал задыхаться и все такое. Зря он не взял с собой Пацуцу.

У гостя пропал аппетит. Он прожевал кусочек шницеля и отложил вилку.

– Гм-мм-м… извините, я не хотел вас расстраивать.

– Поможете мне украсить елку? – спросила она. – Ящик с игрушками и гирлянда – в кладовке. Я не люблю спускаться в подвал.

– Конечно. Куда идти? Командуйте.

Господин Щербаков совершенно не жалел, что заглянул на огонек к этой прелестной загадочной женщине. Ему вдруг захотелось ей понравиться.

Через час елка уже стояла посредине гостиной, вся в шарах, блестках и бусах. Илья возился с гирляндой: пришлось заменить пару лампочек. Амалия, доставая со дна ящика Деда Мороза и Снегурочку, наткнулась на что-то твердое, завернутое в слой ваты. Что это? Какая-то грязная коробка… Фу! Откуда она тут взялась?

– Илья, вы можете открыть?

Гость с трудом справился с ржавой крышкой – внутри коробки лежали «драгоценности княгини Юсуповой»: нитка фальшивого жемчуга, вычурные броши с пустыми гнездами от выпавших камней, сомнительного вида серьги, браслеты с облезлой позолотой и безвкусное колье с кое-где сохранившимися тусклыми стекляшками. Жалкие сокровища, которым цена – копейка.

– Фамильные украшения? – усмехнулся господин Щербаков. – Бабушкино наследство?

В памяти Амалии промелькнули события годичной давности: сумка Витошина в прихожей… доктор выносит ящик от елочных игрушек, спускается в подвал… «Каков негодяй! Он подсунул злополучную коробку мне тайком, ни словом не обмолвившись! – догадалась Амалия. – Стоп. Как она к нему попала? Неужели…»

– Это Петр убил Цаплина… – прошептала она. – И привез коробку сюда. Спрятал до лучших времен. Я же сама порекомендовала от нее избавиться! Вот почему ему не нужен был Пацуцу! Доктор решил оставить фигурку здесь – на всякий случай. Какая трогательная забота…

– Что? – не расслышал гость.

Он с живым интересом высыпал покрытые грязным налетом побрякушки на ковер, хмыкнул. Из колье вывалился камень, самый крупный из оставшихся четырех: простенькую оправу изъела сырость… или время.

«Зачем Витошину было убивать приятеля? – напряженно размышляла Амалия. – Он прекрасно разбирался в украшениях и не мог принять эту рухлядь за настоящие драгоценности. Бес попутал! Или осуществилось проклятие несчастной самоубийцы?»

Щербаков тем временем протер камень и поднес к свету – густое сине-зеленое сияние лениво пробудилось, вспыхнуло и замерло в его темной глубине. Невероятно! Рука гостя дрогнула.

– О-о! Черт меня забери, если это… не природный южноамериканский изумруд! – воскликнул он. – Это ж надо додуматься?! Камни, похоже, окунули в жидкий воск, потом вставили в поломанную железную оправу и перемешали с другими копеечными безделушками! Отличный способ спрятать ценную вещь!

– Новогодняя шутка? – спросила Амалия. – Не смешно.

– Я не шучу. Один этот изумруд – целое состояние. А тут их еще… три… – Он наскоро протер остальные камни. – Нет, пардон… два. Один – стекляшка. Ну и бабушка у вас была, госпожа Амалия! Редкостной смекалкой обладала…

Илья балагурил, скрывая изумление и растерянность. Как это все понимать? Должно быть, он задремал в машине и видит сон.

Она его не слушала. «Петр не мог ошибиться. Он вырос среди золота и камней. А он и не ошибся! Потому и убил Цаплина… потому и лгал… потому и спрятал коробку на дне ящика от игрушек. Надеялся забрать, когда все утихнет. Как же я не заметила этой коробки, когда в прошлом году разбирала елку? Хотя… все мои мысли были заняты скорой нелепой смертью доктора. Что его постигло? Возмездие или проклятие?»

– Вы что, ювелир? – подняла она глаза на Илью.

– Я торгую драгоценными и поделочными камнями. Фирма «Голконда»… слышали? Мое детище.

Амалия отрицательно покачала головой.

За окном до жути тоскливо взвыла метель, ударила снегом в окно, толкнула приоткрытую створку, снежным облаком влетела в комнату, коснулась Пацуцу и рассыпалась, тая на лету, осела на ковер, окропив холодными слезами сокровища из железной коробки…

Случайный гость

Кучер, кряжистый рябой детина, осадил лошадей, спрыгнул на землю и заглянул в окошко кареты. Он был встревожен, его глаза лихорадочно блестели.

– Слышьте, ваше сиятельство, может, вернемся на постоялый двор, там заночуем? Неспокойно мне. Лошади волков чуют…

Он явно чего-то недоговаривал.

– Так ведь нынче лето, а не зима, – сердито возразил молодой человек, распахивая дверцу. – Метель не задует, стало быть, не заблудимся. И волки не голодные! Нешто не уйдем от них?

Над пустынным трактом стояла беззвездная ночь, стена леса с обеих сторон смыкалась с непроглядно темным небом, на котором в вышине желтовато брезжил призрак луны, едва различимый сквозь пелену облаков.

– Скоро поворот у Мертвого скита, – сообщил кучер, опасливо оглядываясь. – Здеся ночью лучше не ездить. Разбойники балуют… и так, проклятое место.

Молодой господин ехал издалека, да не один, а с барышней, которая всю дорогу закрывала лицо низко повязанной шалью. Платье на ней было богатое, парчовая душегрейка обшита соболем – видать, графская или княжеская дочка. Кучеру много разных людей приходилось возить по тракту, и он научился распознавать, кто перед ним. Эти двое, судя по всему, беглецы: скрываются либо от царского гнева, либо от родительского. Любовь-то, она и беднякам, и господам голову кружит. Парочка, небось тайно повенчанная, спешит замести следы, пока батюшка с матушкой не остынут и не дадут своего благословения. Или вовсе греховное дело – молодой любовник умыкнул супругу у ревнивого мужа! И такое бывает. Русская душа темнее, чем самый глубокий омут и самая черная ночь. В нее запросто не заглянешь…

– Поехали! – приказал молодой человек. – Хватит болтать!

И понятно почему – ему с барышней не с руки задерживаться на постоялых дворах: в любой глуши есть любопытные глаза и уши. Им поскорее ехать надо, затеряться в лесных дебрях. Поселятся где-нибудь на отшибе, в срубленном заранее доме, затаятся – ищи-свищи, сам Соловей-разбойник голову сломает.

Не к добру вспомнил кучер о разбойниках, сплюнул и широко, от плеча до плеча, перекрестился.

– А ежели лихие люди нападут? – не унимался он. – Воры тьмутараканьские?

У «сиятельства» лопнуло терпение – он вытащил из-за пазухи пистолет и помахал им в воздухе. Сказал грозно:

– Я тебя сам убью, идол упрямый! Иди к лошадям, живо!

Карета покатила вперед. Внутри, на истертом ковре сиденья зябко куталась в шаль юная красавица с тонким бледным лицом, на котором горели болезненным огнем глаза и ярко алели губы, накрашенные заморской помадой.

– Страшно мне, Гриша, мочи нет! – прошептала она, прижимаясь к плечу своего спутника. – Зачем мы папеньку ослушались? Надо было молить, в ногах валяться! Покаялись бы – согрешили, мол, до венца…

– Я каяться не умею, – сурово отрезал молодой человек. – Тем паче в ногах валяться! Увез тебя, и дело с концом!

Лошади свернули влево, деревья расступились, и кучер, гикнув, погнал. Раздался громкий треск, возница слетел с облучка, карета с размаху остановилась…

«Разбойники!» – вспыхнуло в голове девицы, она обмерла со страху, забилась в угол. Князь выскочил, выстрелил наугад. На него навалился дюжий бородатый мужик с дубиной, завязалась драка. В темноте ничего нельзя было разобрать – только мелькали вспышки, в нос бил запах пороха и тяжелого мужицкого пота. Дважды или трижды сабля княжеская попадала в цель, брызгала кровь, кто-то со стоном упал, кто-то побежал к лесу. Молодой человек, разгоряченный схваткой, ринулся следом…

Девушка в карете очнулась, прислушалась к звукам снаружи – тишина. Уши, что ли, у нее заложило от испуга? Дрожа и стуча зубами, она выглянула в открытую дверь – никого. Вышла – глаза долго привыкали к темноте. Первое, что она увидела, было мертвое тело кучера. Второе тело лежало чуть поодаль, с торчащей кверху бородой и оскаленными зубами.

– А-а-аааа! – в ужасе взвизгнула девица. – А-а-а! Гриша! Гри-и-иишенька!

Никто не отозвался. Только из темной лесной чащи донесся до нее то ли волчий вой, то ли крик филина. Девица, вне себя от ужасного беспокойства, вернулась в карету, там, в нервной лихорадке, дождалась утра. Солнце размытым бледным пятном проступило на сером небе, осветило безжизненный скит, – два приткнувшихся друг к другу домика с остроугольными тесовыми крышами и одним уцелевшим покосившимся крестом. У дороги валялись два мертвых разбойника и кучер…

Сколько безутешная девица ни звала ненаглядного Гришеньку, сколько ни искала его в близлежащем лесу – все напрасно. Молодой князь исчез бесследно.

* * *

– Смотри за шашлыком, Митька, а то сгорит, – посоветовал товарищу крепко сбитый парень лет двадцати. – Видишь, кое-где еще огонь? Надо бы водичкой сбрызнуть.

Он повернул шампуры с мясом. От шашлыка шел аромат специй и лука, куски свинины истекали соком, который с шипением капал на угли. В ведре с родниковой водой охлаждались водка и пиво. Девушки расстелили на поляне скатерть, резали овощи и хлеб.

Денек выдался как по заказу – ясный, теплый, безветренный.

– Надо было вина девчонкам взять, – вздохнул Митька, лежа на спине и глядя в бездонную небесную синеву. – Они водку пить не станут. А пиво Галка не любит.

Их было четверо – сокурсников гуманитарного московского вуза – два парня и две девушки. Слабый пол изучал литературу, а сильный – историю. Свободное время молодые люди предпочитали проводить на природе, подальше от большого города. Зимой катались на лыжах в подмосковных лесах, летом ставили палатки на берегу тихой речушки или на лесной поляне, у ручья. Вот как сейчас.

– Поздно спохватился, Митяй! – весело блеснул белым рядом зубов приятель. – До ближайшего магазина – час пилить, а в деревне только самогоном можно разжиться. Эх, хорошо-то как! – Он сорвал зеленый стебелек, раскусил, ощущая на губах легкую травяную горечь. – От земли медвяный дух идет. Стрекозы летают…

В воздухе стоял густой запах разогретых солнцем лесных цветов, смешанный с дымком костра и пряным ароматом мяса.

– Шашлык готов? – звонко спросила одна из девушек, та, которая нравилась Артему, спортсмену и добродушному балагуру. Ее звали Мила. – Кушать хочется.

Артем тут же выплюнул травинку, вскочил и проверил мясо – пора снимать. Обжигаясь, он взял шампуры и понес к «скатерти-самобранке».

Митяй был пониже ростом, худощавый и в очках – типичный «ботаник», кладезь занятных историй и неизменный победитель конкурсов, где требовались эрудиция и знание малоизвестных фактов. Он был мастер придумывать всякие розыгрыши, увлекался поисками кладов и становился гвоздем программы любого загородного пикника.

Вопреки ожиданиям дамы от водки не отказались, выпили по рюмочке – для аппетита, – потом перешли на пиво. Шашлык удался: мягкий, сочный, в меру посоленный и приправленный перцем, он таял во рту. После еды всех разморило, захотелось прилечь в тени раскидистого дуба, закрыть глаза и послушать полуденную песню леса.

Артем вытащил из рюкзака большое одеяло, расстелил под деревом. Сквозь зеленый шатер листвы просвечивало солнце; травы и цветы стояли не шелохнувшись. Над ними кружили пчелы, порхали бабочки, гудели мохнатые шмели.

Насытившись, повалявшись в свое удовольствие, наслушавшись разноголосых птиц, Галка и Мила потребовали приключений.

– Зачем ты нас заманил на эту поляну? Признавайся! – пристали они к Митяю. – Ведь мы же сюда не просто так приехали?

– Конечно, – сразу согласился тот. – Тут неподалеку проходил старинный тракт, а во-о-он там, в глубине молодой рощицы, монахи-раскольники когда-то построили скит. То есть тогда рощи не было, она намного позже выросла.

– Ты ничего не путаешь? – ухмыльнулся Артем.

– Я по карте сверял – все точно.

– Не вижу никакого скита, – не унимался приятель. – Ну где? Покажи.

Он с первого курса лелеял заветную мечту: хоть раз посрамить умного очкарика. Не получалось. Может, сегодня повезет?

– Скит, вероятно, здешние крестьяне еще в прошлом веке растащили по бревнышку. Наши люди чужому добру пропасть не дадут, – лениво парировал «ботаник». – За рощей уже видна деревенская околица. Правда, крайние дома пустуют: никто в них не живет.

– Почему? Монахов боятся? Так они умерли давно.

Митяй поправил на носу очки и многозначительно произнес:

– Монахи сами отсюда ушли и другим заказали селиться. С тех пор народная молва нарекла это место Мертвым скитом. Говорят, лютые разбойнички облюбовали монашеские кельи – останавливались в них, кутили, потом выходили на большую дорогу, грабили и убивали проезжих, а трупы тащили в скит – хоронили.

– Мертвецо-о-ов? – поежилась Галка.

– Не живьем же людей в землю закапывали? – округлил глаза Митяй. И без того увеличенные стеклами очков, они стали огромными. – Некоторые исследователи местных поверий считают, что разбойники нарочно так делали, дабы отпугнуть от скита любопытных и любителей поживиться. Потому как именно здесь злодеи прятали награбленные сокровища.

– Пойдем поищем? – оживился Артем. – У меня саперная лопатка есть!

«Ботаник» охладил его пыл.

– Во-первых, без металлоискателя рыться в земле – гиблое дело. Во-вторых… не все так просто. Сокровища те не раз пытались отыскать, да все без толку. Как ты думаешь, почему монахи свой скит забросили?

Артем повел накачанными плечами, он не собирался ломать голову над пустяками. Девушки прижались друг к другу, как две голубки, – отчего им вдруг стало зябко? – и внимали худосочному очкарику, разинув рты. Вот легковерные дурехи! Он «заливает», а подруги все за чистую монету принимают.

– Началось все с того, что один из раскольников ушел в лес собирать хворост и пропал. Как в воду канул! – между тем продолжал Митяй. – И пошло-поехало. А во время войны с Наполеоном у Мертвого скита, сказывают, целый конный разъезд исчез. Скакали гусары по дороге, почудилось им, будто в чаще кто-то возится. Не французы ли? Свернули, и все! Амба!

– Так это французы и побили их, – неуверенно произнесла Галка. Глазищи у нее стали большие, как два блюдца.

– Французы или нет, а только ни тел не нашли, ни амуниции, ни лошадей. Лошади-то куда подевались?

– Волки съели! – фыркнул Артем. – Че ты девчонок пугаешь, умник?

– А в гражданскую один казачий есаул доложил командиру, будто столкнулся у Мертвого скита с всадниками в гусарской форме, – ничуть не смутился «ботаник». Он вошел в роль и уверенно гнул свою линию. – Они, дескать, проскакали в нескольких метрах от него, он даже эти… галуны на мундирах разглядел. Пронеслись, как вихрь, и растворились…

– Галуны! – передразнил его Артем. – Может, глюки? У есаула приступ белой горячки приключился, вот он и…

– Погоди, – перебила его Мила. – Не мешай! Пусть продолжает. Ты говори, Митя.

Очкарик рассказывал историю за историей, одну причудливей другой. Девушки слушали, Артем ерничал. Солнце начало клониться к закату. Артем все порывался идти к скиту с лопаткой, копать. Под вечер компания приняла единодушное решение не оставаться здесь на ночь, а идти в деревню.

– Смотрите. – Мила показала рукой в ту сторону, где, по словам Митяя, когда-то стоял скит. – Там даже птицы не летают.

Ее парень пренебрежительно хмыкнул. «Ботанику» таки удалось нагнать на девчонок страху! У него опять получилось.

– Не летают, потому что им спать пора, – заявил Артем. – Люди по домам разбредаются, а птицы – по гнездам.

– Вы как хотите, а я в палатке ночевать не стану! – нервно произнесла Галка. – Митя, пойдем в деревню, попросимся к кому-нибудь перекантоваться до утра. Неужели не пустят?

– Я домой хочу, – взмолилась Мила. Она побледнела, губы дрожали, глаза наполнились слезами.

– Так я и знал! – вспылил Артем. – Зря палатку ставили! А все твои небылицы, умник чертов! Ладно, собирайтесь. Если на последний автобус не опоздаем, через час будем на железнодорожной станции.

В электричку они сели, когда уже совсем стемнело. Поезд мчался к Москве, громыхая по коротким речным мостам, желтый свет из окон отражался в воде, падал на притихший черный лес, терялся между стволов. Показался, сияя огнями, город.

Вышли на «Бабушкинской». Митя поехал провожать Галку, Артем – Милу. Она всю дорогу молчала, уставившись в одну точку. У подъезда он, как всегда, потянулся к ней с поцелуем. Девушка дернулась, толкнула его в плечо.

– Ты чего? – растерялся парень.

Мила, не отвечая, повернулась, набрала код и, даже не оглянувшись, поглощенная какими-то важными для нее мыслями, скрылась за дверью.

– Ничего себе! – присвистнул Артем. – Ну и дела…

* * *

Джип «Субару» стального цвета неторопливо катил по проселочной дороге. Вдали виднелся лес, тот самый, где в прошлую субботу отдыхала веселая компания.

– Остановите здесь, пожалуйста, – попросила водителя молоденькая пассажирка. – Дальше я пешком пойду.

Тот послушно кивнул, притормозил. Девушка – это была Мила – достала из сумочки деньги.

– Не надо, – вежливо улыбнулся хозяин джипа. – Я не таксист. Подвез, потому что мне по пути.

– Ну, тогда спасибо!

Пассажирка попрощалась и резво зашагала по пыльной грунтовке. Стояли душные летние сумерки, над лесом собиралась гроза. Водитель «Субару» с недоумением проводил девушку взглядом – до деревни добрых два километра, зачем зря ноги бить? Женщин не поймешь! Вот-вот дождь начнется, а она в легких шортах и майке, в босоножках.

Машина, мягко преодолевая ухабы, поехала дальше, а Мила свернула на едва различимую в траве тропинку: наискосок через орешник до нежилых домов рукой подать. Скоро тропинка привела ее к деревянному пятистенку с заколоченными ставнями. Мила поднялась по скрипучим ступенькам крыльца к двери, постояла, прислушиваясь. Перед грозой все затихло, только далеко из деревни доносился собачий лай.

Она подергала заржавевшую ручку, и дверь, которая держалась на двух кривых гвоздях, нехотя поддалась, отворилась, открывая просторные сени. На покрытом слоем пыли полу валялись какие-то корзины и ящики, к бревенчатой стене прислонились сломанные вилы, с потолка свисала паутина. Горница представляла собой то же запустение: почернелая печь, пара грязных лавок, большой сундук в углу. «Сокровища! – усмехнулась про себя девушка. – Битые глиняные горшки и ветошь».

Мила смахнула с сундука мусор и уселась. Сквозь щели ставен в горницу проникали скупые полоски света. Вдруг они померкли, потом ярко вспыхнули. «Молния, – догадалась девушка. – Сейчас громыхнет!» И спустя мгновение оглушительный раскат грома потряс заброшенное жилище. По крыше, по листве деревьев забарабанил дождь.

Гостья прислонилась к стене и закрыла глаза. Шум дождя приятно волновал ее…

С тех пор как Митяй рассказал о Мертвом ските, Мила потеряла покой и сон. Интерес к жизни пропал, аппетит тоже. Ее одолевали странные мысли – хотелось пойти туда, где когда-то стояли монашеские кельи, найти старый тракт… а потом что? На этом мысли обрывались. Но тяга была так сильна, что Мила сопротивлялась ровно неделю, до следующей субботы. Родители к обеду уехали на дачу, а она, словом никому не обмолвившись, отправилась на вокзал. Электричка привезла ее на знакомую станцию, а до места доставил улыбчивый водитель «Субару». И вот она здесь, пережидает непогоду в пустующем деревенском доме. «Зачем я сюда приехала?» – спрашивала себя Мила. Ответа не было.

Дождь усиливался. Казалось, с неба низвергается настоящий водопад. В горнице совсем стемнело. Девушка достала из сумочки предусмотрительно взятую с собой свечу, чиркнула спичкой – яркий язычок пламени напомнил ей что-то давнее, безвозвратно утерянное…

Визг несмазанных дверных петель заставил ее вздрогнуть и насторожиться. Жалобно запели рассохшиеся половицы, и в горницу ввалился вымокший насквозь молодой человек. На нем был длинный зеленый пиджак экзотического фасона, наподобие камзола, из-под которого выглядывала кружевная рубашка, такого же цвета штаны и высокие сапоги на сильных, стройных ногах.

– Я заблудился! – заявил он, перекладывая из руки в руку обнаженную саблю. – Кто вы? Чей это дом?

В груди Милы шевельнулся страх, но лицо случайного гостя – с красивыми мужественными чертами, хотя и небритое, – внушало ей необъяснимое доверие. Страх сменился любопытством, вернее, каким-то лихорадочным, болезненным интересом. Гость и сам пожирал ее глазами.

– Вы совершенно раздеты, – наконец заметил он. – Ваше платье намокло? Прикройтесь. – Одним движением он стянул с себя «пиджак» и подал ей. – Надо разжечь огонь. Пойду поищу дрова.

Мила не собиралась облачаться в его мокрую – хоть выжимай – одежду. Еще чего не хватало! Тогда она вправду замерзнет, пожалуй, и простуду подхватит.

Молодой человек вышел и тотчас же вернулся с охапкой дров.

– У меня есть спички, – непослушными губами выговорила Мила. – Вот, возьмите!

Сырые березовые поленья задымили, но вскоре жаркое пламя охватило их, и от печки потянуло теплом.

Миле казалось, она погружается в глубокий и приятный сон: заброшенный деревенский дом, ужасная гроза, случайный гость с саблей наголо, одетый причудливо, будто артист из бродячей труппы. Но ведь сейчас нет бродячих театров. Вдруг это забрел в ее убежище кровавый маньяк? А ей почему-то не страшно. Это все проделки «ботаника»! Он обожает всякие розыгрыши. Просто жить без них не может. Однако… никто ведь не знал, что Мила отправится к Мертвому скиту именно сегодня. Она и сама не была уверена.

– Вас «ботаник» подослал, да? – спросила девушка.

«Артист», который грелся у печки, обернулся к ней с обескураженным видом. О чем его спрашивают? Его длинные, вьющиеся по плечам волосы стали багровыми в отблесках огня и образовали пылающий ореол вокруг головы.

– Снимите рубашку, – предложила она. – Так она быстрее высохнет. И сапоги…

Он чем-то напоминал ей святого Георгия: слишком хорош для смертного. Благородное лицо, горделивая осанка, развитое тело – все естественное, гармоничное. Не то что худосочный Митяй или накачанный в спортзале Артур. Она осмелилась ему об этом сказать.

– Вы угадали, – улыбнулся он. – Меня нарекли Георгием.

– Гриша, значит?

– Можно и так! А… вас как величать?

– Мила. Вот и познакомились.

Он последовал ее совету и снял рубашку, выжал, развесил у печи. Гроза не стихала, дождь лил как из ведра, стучал в ставни, будто нетерпеливый путник, застигнутый в лесу ненастьем. До утра носа не высунешь!

Молодой человек, очевидно от скуки, решил продолжить игру.

– Я с разбойниками сражался, – заявил он. – Бился не на живот, а на смерть… Они, окаянные, в чащу ринулись, я – следом. Блуждал, блуждал, пока не попал в грозу. Тут гляжу – меж стволов поляна, и домишко виднеется.

– А в домишке сидит девица-красавица! – подыграла ему Мила. – Горючие слезы льет. Где ж ты, мой суженый-ряженый? Куда подевался?

Георгий только сейчас разглядел, как нежны ее приоткрытые губы. Скользнул взглядом ниже, по белой девичьей шее, по прельстительным линиям полной груди, выступающей из открытой майки. Такой бесстыдной наготы ему видеть не приходилось – разве что когда за дворовыми девками на пруду подглядывал. Да и те в длиннополые рубахи рядились. А эта…

Его молодое тело содрогнулось от желания. И эта блаженная дрожь передалась девушке, разлилась томлением в крови.

– Ты – ведьма? – хрипло выдохнул он. – Искушаешь мя?

– Иди ко мне, – против своей воли прошептала Мила.

Старый деревенский сундук никогда еще не был свидетелем таких упоительных любовных ласк, стонов и вздохов, такого мучительно-сладостного восторга и такого долгого экстаза… Яркая вспышка поглотила последнюю истому и дыхание любовников, взмыла ввысь и понесла их через грозовые тучи в звездные объятия ночи…

* * *

На всю деревню факелом запылал заброшенный дом, в который угодила молния. Тушить не стали – пятистенок стоял пустой несколько лет, оставленный хозяевами на произвол судьбы. Ливень сам залил пожар, обугленная крыша и стены обрушились, и только печная труба торчала посреди унылого пепелища.

Не сразу, а много позже местный фермер, отыскивая уцелевшие бревна для ремонта коровника, наткнулся под грудой почернелых обломков на два сплетенных скелета – мужской и женский. Пол погибших определили криминалисты, которых вызвали на место происшествия…

– Очевидно, они прятались от дождя, а тут молния! – объяснял взволнованный страшной находкой фермер. – Здесь неподалеку Мертвый скит стоял – проклятое место!

* * *

Старая княгиня умирала – она то смотрела в потолок без всякого выражения в потухших глазах, то впадала в забытье. К обеду, очнувшись от продолжительного беспамятства, больная оживилась, спросила себе бульону и клюквенного морсу. После трапезы она призвала священника и пожелала исповедаться.

– Батюшка, – прошептала она в конце короткого покаяния. – Ежели любовь – это грех, то чего Господь ожидает от чад своих? Ведь как мы любили с Гришей друг друга, а злая доля нас разлучила! Но мы встретимся, теперь уж навсегда. Я знаю, мне нынче видение было!

Она поманила священника рукой, тот наклонился, и княгиня шепотом поведала ему странный сон, который «послали ей ангелы», – про то, как «Мертвый скит отпустил наконец ее Гришеньку, как они целовались-миловались в каком-то крестьянском доме, а потом вместе улетели на небо».

– У нее бред, – сказал священник собравшейся в соседних покоях многочисленной родне. – Соборовать надо. Пора…

notes
1

Читайте об этом в романе Н. Солнцевой «Торнадо нон-стоп» (издательство «Эксмо»).

2

Качалов Василий Иванович (1875–1948) – выдающийся русский актер.

3

Морозова Феодосия Прокопиевна (1632–1675) – боярыня, раскольница. Вопреки угрозам и пыткам осталась верной расколу, умерла в заточении. Ей посвящена картина В.И. Сурикова.

4

Аввакум Петрович (1620–1682) – глава и идеолог русского раскола, протопоп, писатель. Выступал против реформ Никона, боролся с официальной церковью. Был осужден и сослан в Пустозерск, где 15 лет провел в земляной тюрьме. По царскому указу сожжен.

5

Один – верховный бог древнескандинавской мифологии.

6

Паладин – в романах и поэмах Средневековья храбрый, доблестный рыцарь.

7

Королева Аса – бабушка Харальда Прекрасноволосого, который объединил Норвегию.

Популярное
  • Механики. Часть 104.
  • Механики. Часть 103.
  • Механики. Часть 102.
  • Угроза мирового масштаба - Эл Лекс
  • RealRPG. Систематизатор / Эл Лекс
  • «Помни войну» - Герман Романов
  • Горе побежденным - Герман Романов
  • «Идущие на смерть» - Герман Романов
  • «Желтая смерть» - Герман Романов
  • Иная война - Герман Романов
  • Победителей не судят - Герман Романов
  • Война все спишет - Герман Романов
  • «Злой гений» Порт-Артура - Герман Романов
  • Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х
  • Память огня - Брендон Сандерсон
  • Башни полуночи- Брендон Сандерсон
  • Грядущая буря - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Кости нотариуса - Брендон Сандерсон
  • Алькатрас и Пески Рашида - Брендон Сандерсон
  • Прокачаться до сотки 4 - Вячеслав Соколов
  • 02. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • 01. Фаэтон: Планета аномалий - Вячеслав Соколов
  • Чёрная полоса – 3 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 2 - Алексей Абвов
  • Чёрная полоса – 1 - Алексей Абвов
  • 10. Подготовка смены - Безбашенный
  • 09. Xождение за два океана - Безбашенный
  • 08. Пополнение - Безбашенный
  • 07 Мирные годы - Безбашенный
  • 06. Цивилизация - Безбашенный
  • 05. Новая эпоха - Безбашенный
  • 04. Друзья и союзники Рима - Безбашенный
  • 03. Арбалетчики в Вест-Индии - Безбашенный
  • 02. Арбалетчики в Карфагене - Безбашенный
  • 01. Арбалетчики князя Всеслава - Безбашенный
  • Носитель Клятв - Брендон Сандерсон
  • Гранетанцор - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 2 - Брендон Сандерсон
  • 04. Ритм войны. Том 1 - Брендон Сандерсон
  • 3,5. Осколок зари - Брендон Сандерсон
  • 03. Давший клятву - Брендон Сандерсон
  • 02 Слова сияния - Брендон Сандерсон
  • 01. Обреченное королевство - Брендон Сандерсон
  • 09. Гнев Севера - Александр Мазин
  • Механики. Часть 101.
  • 08. Мы платим железом - Александр Мазин
  • 07. Король на горе - Александр Мазин
  • 06. Земля предков - Александр Мазин
  • 05. Танец волка - Александр Мазин
  • 04. Вождь викингов - Александр Мазин
  • 03. Кровь Севера - Александр Мазин
  • 02. Белый Волк - Александр Мазин
  • 01. Викинг - Александр Мазин
  • Второму игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Первому игроку приготовиться - Эрнест Клайн
  • Шеф-повар Александр Красовский 3 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский 2 - Александр Санфиров
  • Шеф-повар Александр Красовский - Александр Санфиров
  • Мессия - Пантелей
  • Принцепс - Пантелей
  • Стратег - Пантелей
  • Королева - Карен Линч
  • Рыцарь - Карен Линч
  • 80 лет форы, часть вторая - Сергей Артюхин
  • Пешка - Карен Линч
  • Стреломант 5 - Эл Лекс
  • 03. Регенерант. Темный феникс -Андрей Волкидир
  • Стреломант 4 - Эл Лекс
  • 02. Регенерант. Том 2 -Андрей Волкидир
  • 03. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Регенерант -Андрей Волкидир
  • 02. Стреломант - Эл Лекс
  • 02. Zона-31 -Беззаконные края - Борис Громов
  • 01. Стреломант - Эл Лекс
  • 01. Zона-31 Солдат без знамени - Борис Громов
  • Варяг - 14. Сквозь огонь - Александр Мазин
  • 04. Насмерть - Борис Громов
  • Варяг - 13. Я в роду старший- Александр Мазин
  • 03. Билет в один конец - Борис Громов
  • Варяг - 12. Дерзкий - Александр Мазин
  • 02. Выстоять. Буря над Тереком - Борис Громов
  • Варяг - 11. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 01. Выжить. Терской фронт - Борис Громов
  • Варяг - 10. Доблесть воина - Александр Мазин
  • 06. "Сфера" - Алекс Орлов
  • Варяг - 09. Золото старых богов - Александр Мазин
  • 05. Острова - Алекс Орлов
  • Варяг - 08. Богатырь - Александр Мазин
  • 04. Перехват - Алекс Орлов
  • Варяг - 07. Государь - Александр Мазин
  • 03. Дискорама - Алекс Орлов
  • Варяг - 06. Княжья Русь - Александр Мазин
  • 02. «Шварцкау» - Алекс Орлов
  • Варяг - 05. Язычник- Александр Мазин
  • 01. БРОНЕБОЙЩИК - Алекс Орлов
  • Варяг - 04. Герой - Александр Мазин
  • 04. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 03. Князь - Александр Мазин
  • 03. Род Корневых будет жить - Антон Кун
  • Варяг - 02. Место для битвы - Александр Мазин


  • Если вам понравилось читать на этом сайте, вы можете и хотите поблагодарить меня, то прошу поддержать творчество рублём.
    Торжественно обещааю, что все собранные средства пойдут на оплату счетов и пиво!
    Paypal: paypal.me/SamuelJn


    {related-news}
    HitMeter - счетчик посетителей сайта, бесплатная статистика