Эльфийский шансон - 05
Феня
Первые три дня очередной новой жизни прошли для меня, будто в забытьи. Самое страшное из воспоминаний – это как мы с Василииной добирались до дома ее уважаемого дедушки. После того, как мы покинули, уже ставшим привычным логово моего нынешнего тела, я почти не открывала глаз. Это... Это... Это было слишком страшно. Громко. Просто оглушительно. Невероятно... Пахуче. Словом, ужасно. Узкие, уходящие ввысь здания – у нас даже драконьи Гнезда не так велики! - жуткие, рычащие, визжащие, воняющие повозки, с бешеной скоростью перемещающиеся, очевидно, с помощью магии – у нас пока до такого не додумались. Закованная в какую-то потрескавшуюся, грязную броню почва – мне даже в этом ужасном, нечувствительном теле было слышно, как она стонет и взывает о помощи. Невероятные, нескончаемые толпы людей кругом. А уж как они одеты... Что мужчины, что женщины... В жизни не видела такого количества обнаженного тела, даже в очистительных комнатах! А эта бесконечная, грохочущая, иногда оглушительно завывающая, как нападающий на свою жертву жмуртамонт, повозка! Которую Василиина назвала, кажется, лектричкой - видимо, во время поездки, это чудище, якобы лекарь, должно оказывать некое целительное воздействие на организм ездока, но я этого совершенно не заметила.
Впрочем, едва я, с громаднейшим трудом пересилив себя, сумела войти в ее жуткое чрево, и присесть на краешек очень неудобного сиденья, тут же потеряла сознание. Да, опять! Но, между прочим, за минувший день всего лишь второй раз! И это, с моей стороны, просто гигантское достижение! К счастью, я ни разу не упала прямо на улице, иначе не представляю, как Василиина меня смогла бы унести. Она обмолвилась, что в этом случае меня бы забрали местные целители... О, это было бы действительно ужасно! Пока Василиина улаживала все дела с нашим переездом, собирала вещи, договаривалась о чем-то со своей родственницей – владелицей того ужасного жилища, которое, оказывается, даже не принадлежало моему телу, я постигала окружающий меня ныне мир через окно, под названием «телевизор». Я видела ужасные вещи, просто ужасные. И одно из них «Скорая помощь» - сериал какой-то другой страны, не помню название. После трех обмороков я окончательно утвердилась в мысли, что болеть мне никак нельзя. Нельзя! Потому что такое лечение просто не переживу. Я теперь знаю что такое «трансплантация органов», «пневмоторакс», «тахикардия», «трепанация черепа», «лапаротомия», «трахеостомия» - ее я, кстати, теперь смогу сделать и сама, при помощи ручки – это такое, крайне удобное приспособление для начертания букв. Если не упаду в обморок, конечно, а это обязательно случится...
Словом, мысль, что меня будут разделывать на кусочки, пусть я даже и встречусь после такого целительства с Семиликой, приводит в панику. Так что теперь я держалась изо всех сил, и старалась не отключаться ни при каких условиях. Поэтому, когда я впервые увидела то, что осталось от комнаты для уединений уважаемого предка Василиины, то сумела собраться и не потерять сознания. Удержалась я и при виде самого, так называемого, дома, где нам придется жить в ближайшее время – в конце концов, апартаменты Степана были гораздо меньше и хуже. А тут хотя бы относительно чисто. Кажется... В третий раз я удержалась – хотя это было уже гораздо сложнее, когда Василиина со вздохом показала мне, КУДА я теперь должна буду отправлять естественные потребности этого мерзкого организма. Это... Это... Это какая-то яма! Она была выкопана поблизости от остатков прежней комнаты для уединений, в небольшом закутке за постройками, предназначенными для содержания птицы и скота. А рядом издевательски зачем-то был вкопан шест, с развевающимся на его макушке черным флагом с изображением – о, ужас! – ухмыляющегося черепа с какой-то дымящейся палкой в зубах! Как сказала Василиина, за этот шест надо держаться во время... Этого. Чтобы не упасть. А я-то думала, что мне в прежнем жилище было плохо! О, Семиликая, что со мной будет дальше? Я все чаще задумываюсь о том, что оркское вино на самом деле не настолько уж и плохое, как мне казалось раньше...
Василина
Она ощущала себя так, будто завела нового любимца. Прежний – хомячок Емельян, трагически погиб под пятой самой Василины – чего она себе до сих не могла простить, и после чего она приобрела дурацких две привычки, привлекающие внимание окружающих. Она теперь всегда подолгу рассматривала пол, перед тем, как сделать следующий шаг, при том, что животных у нее больше не было, и периодически слегка притоптывала ногой, как бы пытаясь избавиться от ощущения неожиданной мягкости под стопой.
СтепаноФеня у нее вызывала забытые, после гибели грызуна ощущения: ей хотелось иногда его подхватить на ручки и долго тискать, тыкая пальцем в забавное, как у того же хомяка, пузико, и трепать несколько обвисшие щеки. Впрочем, за последнее время щеки и пузо немного втянулись, но все еще тревожили почти материнские чувства девушки. А этот взгляд? Этот наивный, можно сказать, бараний - или овечий? – взгляд! Да за него она готова была сделать для нового Голубка все, что угодно! Договориться с дедом – под его постоянные скабрезные шуточки и намеки, - пожить лето со своим однокурсником (хорошо, что он не увидел, что там за «однокурсник»!), расстаться с немаленькой, с таким трудом скопленной суммой, чтобы расплатиться с долгами Степана за квартиру и коммуналку или приносить, в качестве корма Голубку отборные груши и виноград – ничего другого он пока есть не желал или боялся.
Она сама не знала, что нужно ей от обновлённого Степана и что с ним делать. Об этом Василина не думала, а попросту ухватилась за него как за новую игрушку, как за того же нового питомца. Что она будет делать, когда лето закончится? Вернет мужика обратно, на его прежнее место жительства? Или уговорит деда оставить пожить еще в его загородном доме? А чем Голубок будет заниматься? Как зарабатывать? Она ж его не прокормит, да с такими запросами... Отправить её/его на работу? Куда? В строительную бригаду, в которой периодически подрабатывал Степан? Это даже не смешно. Мести дворы? Да эльфийка метлу-то впервые в жизни увидела, когда случайно споткнулась об неё! А что вообще умеет делать эльфийка в спившемся обрюзгшем теле? Словом, вопросы множились, проблемы тоже. Василину будто подхватило бурным потоком и куда-то понесло, а она ничего не могла этому противопоставить.
Но ей это нравилось! Наконец-то она чувствовала себя нужной. Она знала, что Феня без неё пропадёт. И это было приятное ощущение. К тому же, девушка видела, что за эти несколько дней внешний вид Степана претерпел существенные изменения: живот, щёки и филей будто бы слегка сдулись, совсем немного, но это было заметно. Рыхлость и краснота на морде - а у Степана была именно морда, а не лицо, уменьшились вдвое. Впрочем, этому наверняка поспособствовало совершенно иное, не свойственные Голубку выражение лица. Да-да, вот теперь это уже было именно лицо, несмотря на прежний, раздувшийся, перекособоченный нос. Брови уже не были косматыми и неряшливыми впрочем, благодаря ей – она над ними на днях хорошо поработала, и они уже выглядели куда как приличнее. А уши - эти торчащие совершенно перпендикулярно голове уши, в последнее время будто бы кто-то начал потихоньку притягивать их ближе к черепу за некие шнурочки. Да и форма у них, как ни странно, не спеша, постепенно, но, тем не менее, по истечении нескольких дней, довольно явственно, менялась. Глядя на слегка заострившиеся кончики этих локаторов, Василина уже совершенно твердо могла быть уверена, что внутри этого куска сала пропитого насквозь, прячется эльфийская сущность, уже неважно, какого пола. В конце концов, многие утверждают, что у души и вовсе нет пола...
С какого перепугу Василина вообще обеспокоилась вопросами пола, да и внешнего вида Голубка? Она и сама не знала, откуда взялось столь страстное желание улучшать полученный в её загребущие руки материал, но оно так и перло из неё, как тёплый квас из болтающийся в сумке бутылки. Она стащила у отца спортивную форму, в которой он когда-то, в течение целой недели бегал по утрам, после чего закинул её как можно дальше, и напрочь забыл об этом позорном факте своей жизни. Василина нацепила на Голубка шляпу, чтобы не было видно подозрительных ушей, и решительно кинулась с ним бурное человеческое море. Она думала, что не довезёт Степана целым до пункта назначения. Его бесконечные обмороки сидели у неё уже в печенках. Радовало пока только одно: он ни разу не шмякнулся в обморок в людном месте. Если не считать, конечно, поезда. Но там, по крайней мере, это удалось выдать за внезапный сон. С обмороками следовало что-то делать. Если Феня попадёт в больницу, это будет крах...
А в последнее время Василина стала замечать, что после того, как она послушает свой любимый шансон – да, была у нее такая слабость, всплакнуть над нелегкой судьбинушкой героев, Степан повадился петь во сне. Собственно, эти хрипящие, булькающие звуки нельзя было назвать пением, но некая мелодия в этом присутствовала. Она здорово напоминала все тот же шансон, но при этом туда вплетались некие совершенно неземные нотки. До этой поры она не могла разобрать ни слова, так, набор звуков. Но сегодня ей кое-что удалось разобрать. И это была действительно песня!
Погасли родимые солнца
И луны исчезли - все три
Но шелест эльфийского леса
щекочет меня изнутри...
- Ох, - прошептала Василина, смахивая набежавшую слезу и склоняясь пониже, пытаясь разобрать, что там будет дальше. – А разве первая и третья строчка не должны рифмоваться?
- В шансоне – не обязательно, - отозвался совершенно спокойно Степан, непривычно бархатистым, с хрипотцой голосом, от которого девушку пробрало до печенок, и она с трудом сдержалась, чтобы не скинуть с себя длинную майку и не запрыгнуть в кровать к мужчине. – Главное – мотив.
- А... А откуда ты знаешь? – обалдела Василина.
- Я три года с бардами общался и посещал клуб юных поэтов.
- Ч... Что?! – в ужасе поняла Василина, что Феня внезапно заговорила о себе в мужском роде. – Степан, это ты?
- Что? – прежним плаксивым голосом ответил Голубок. – Василиина, ты чего?
- Ничего... – настороженно присматриваясь к «подруге» выдавила та. – Ты помнишь, что сейчас говорила?
- Я? – нахмурилась Феня. – Не помню... Песню помню! Мне снилась песня! А какая – забыла... Что-то про мой лес, кажется...
- А... Ага. Ладно. Спокойно ночи тогда, - затопталась на месте Василина, не зная, куда ей теперь ложиться – ведь последние пару ночей они спали на одной кровати, и «Степан» не предпринимал никаких поползновений. Но теперь девушка решила перестраховаться, и отправилась спать на диван. Запихав, на всякий случай под подушку до боли знакомый газовый баллончик. А то, мало ли что. Мало ли кто.
- А неплохо у него... У нее... У него получилось. И голос такой шикарный, надо же... – уже сонно пролепетала она.
Степан
- Над деревней Клюевкой опустился вечер
Небо залунявилось звезды пальцем тронь
Где-то вдалеке пичуги малые щебечут
Где-то недалече всхлипнула гармонь... - переливчато выводил Голубок, одной рукой размашисто дирижируя себе бокалом из лизюмрюда, щедро заливая стоящее баснословных денег платье глубокого синего цвета, а другой нежно придерживая левую грудь. Он сидел на полу, прижимаясь спиной к ножке кровати, рядом с ним, оперевшись о другую ножку грустил его супруг, утирая бегущие по гладким, не знавшим бритвы, щекам - слезы. Посреди спальни бодро трещал небольшой костерок, в середине которого печально догорал какой-то местный овощ, ошибочно принятый Степаном за картошку. – Эх, друг ты мой Стёбный, как же хреново, что я не поэт... Чужие песни петь душа рвется, а ведь охота самому завернуть что-нибудь эдакое! Но нет, сколько ни пытался, сколько ни шлялся на бардовские вечера, ни высчитывал слоги, и любовь с морковью ни рифмовал – не перло, хоть жопой пой! А ведь я рррромантик! Кишки песни просят: годное вино, сиськи, компания приличная, костер, опять же... Эх...
- Дорогая моя, я совершенно перестал вас понимать! – еле слышно всхлипнул Стибрант, опасаясь пользоваться голосом чуть громче, чтобы не повредить супруге и гулко высморкался в ее подол. – Вы такие слова используете, каких я и половины не знаю, а другую половину слушать боюсь, так это ужасно звучит. Напоили меня зачем-то, сами, уж простите великодушно – пьяны, что гнорик подвальный... Разве вас этому учили в вашей эльфийской империи, в ваших лесах?! Свитки мои пожгли, с приглашениями на балы... Ревнуете, поди, дорогая? Не стоит, право слово - с того момента, как я вас увидел с оружием в руках, удерживаюсь с трудом, чтобы не совершить непоправимого... Даже представить себе не мог, что острые лезвия в нежных женских ручках могут так воздействовать на меня... О-о-о... Подержитесь еще немного за вот этот кинжал, умоляю вас!
- Отвали, болезный, - проворчал Степан, которой как раз вспомнил еще одну песню Лозы, а из-за озабоченного дракона тут же ее забыл. – Сначала подержись за кинжал, потом еще за что-нибудь... Нет уж, отвали, приятель, лучше подгони еще пузырек этого пойла, уж больно оно забористое! – он опустил руку и почесал пол, который немедленно размягчился под его скребущими пальцами и мелко завибрировал – заурчал.
- Ничего не понимаю, – окончательно загрустил пьяный вдребодан дракон, – вы же раньше совершенно не выносили оркского вина, а тут... Я понимаю, Фенеритаэлиямелия – ваш организм, измученный родами требует непривычных ему продуктов, но это... Неудивительно, что вы уже бредите. Удивительно, что и я, каким-то непонятным мне образом, изволил надраться... Я ж сейчас и превратиться толком не смогу, случись что.
- О! – подскочил Степан. – Ты ж этот... С крыльями? Здоровенный такой, как бегемот! Бляха-муха, забыл погоняло... Во – дракон! А?
- Дракон, - настороженно подтвердил Стибрант, которого как раз сильно повело в сторону, и он едва не упал носом в костер.
- И летать могешь?
- Э... Да, могу. Вы не помните, дорогая? Я же вас сюда от батюшки вашего, когда забирал, на себе привез, вы тогда в обмороке изволили находиться по этому поводу. И совершенно зря – я бы ни за что вас не уронил, у драконов, между... Как их... А! Крыльями, для своих нелетающих избранниц есть ни...шшша... – споткнулся на полуслове Стибрант, из-за некстати закружившейся головы. – Ни-ша, - старательно произнес он еще раз. – Там специальное поле есть, оно удерживает избранниц на спине, во ч... Ой... Уф. Во что бы то ни стало!
- Ага. Ну, давай, полетели тогда! – предельно аккуратно, чтобы не навернуться, поднялся на ноги Голубок, задрав осточертевшее платье до пояса – дабы не мешало передвигаться, не обращая внимания на полное отсутствие там нижнего белья, и приглашающе махнул ошарашенному мужу в сторону окна. – Чего зенки вылупил, извращуга? Давай-давай, самое время полетать по ночному небу – оно вон как залунявилось, лун аж три штуки! И звезды пальцем трогать пора! Пшел, грю, на выход!
Несколько раз открывший и закрывший рот дракон не нашелся с ответом и, старательно не глядя на любезно предоставленный ему вид, пополз на четвереньках в сторону окна.
Первые три дня очередной новой жизни прошли для меня, будто в забытьи. Самое страшное из воспоминаний – это как мы с Василииной добирались до дома ее уважаемого дедушки. После того, как мы покинули, уже ставшим привычным логово моего нынешнего тела, я почти не открывала глаз. Это... Это... Это было слишком страшно. Громко. Просто оглушительно. Невероятно... Пахуче. Словом, ужасно. Узкие, уходящие ввысь здания – у нас даже драконьи Гнезда не так велики! - жуткие, рычащие, визжащие, воняющие повозки, с бешеной скоростью перемещающиеся, очевидно, с помощью магии – у нас пока до такого не додумались. Закованная в какую-то потрескавшуюся, грязную броню почва – мне даже в этом ужасном, нечувствительном теле было слышно, как она стонет и взывает о помощи. Невероятные, нескончаемые толпы людей кругом. А уж как они одеты... Что мужчины, что женщины... В жизни не видела такого количества обнаженного тела, даже в очистительных комнатах! А эта бесконечная, грохочущая, иногда оглушительно завывающая, как нападающий на свою жертву жмуртамонт, повозка! Которую Василиина назвала, кажется, лектричкой - видимо, во время поездки, это чудище, якобы лекарь, должно оказывать некое целительное воздействие на организм ездока, но я этого совершенно не заметила.
Впрочем, едва я, с громаднейшим трудом пересилив себя, сумела войти в ее жуткое чрево, и присесть на краешек очень неудобного сиденья, тут же потеряла сознание. Да, опять! Но, между прочим, за минувший день всего лишь второй раз! И это, с моей стороны, просто гигантское достижение! К счастью, я ни разу не упала прямо на улице, иначе не представляю, как Василиина меня смогла бы унести. Она обмолвилась, что в этом случае меня бы забрали местные целители... О, это было бы действительно ужасно! Пока Василиина улаживала все дела с нашим переездом, собирала вещи, договаривалась о чем-то со своей родственницей – владелицей того ужасного жилища, которое, оказывается, даже не принадлежало моему телу, я постигала окружающий меня ныне мир через окно, под названием «телевизор». Я видела ужасные вещи, просто ужасные. И одно из них «Скорая помощь» - сериал какой-то другой страны, не помню название. После трех обмороков я окончательно утвердилась в мысли, что болеть мне никак нельзя. Нельзя! Потому что такое лечение просто не переживу. Я теперь знаю что такое «трансплантация органов», «пневмоторакс», «тахикардия», «трепанация черепа», «лапаротомия», «трахеостомия» - ее я, кстати, теперь смогу сделать и сама, при помощи ручки – это такое, крайне удобное приспособление для начертания букв. Если не упаду в обморок, конечно, а это обязательно случится...
Словом, мысль, что меня будут разделывать на кусочки, пусть я даже и встречусь после такого целительства с Семиликой, приводит в панику. Так что теперь я держалась изо всех сил, и старалась не отключаться ни при каких условиях. Поэтому, когда я впервые увидела то, что осталось от комнаты для уединений уважаемого предка Василиины, то сумела собраться и не потерять сознания. Удержалась я и при виде самого, так называемого, дома, где нам придется жить в ближайшее время – в конце концов, апартаменты Степана были гораздо меньше и хуже. А тут хотя бы относительно чисто. Кажется... В третий раз я удержалась – хотя это было уже гораздо сложнее, когда Василиина со вздохом показала мне, КУДА я теперь должна буду отправлять естественные потребности этого мерзкого организма. Это... Это... Это какая-то яма! Она была выкопана поблизости от остатков прежней комнаты для уединений, в небольшом закутке за постройками, предназначенными для содержания птицы и скота. А рядом издевательски зачем-то был вкопан шест, с развевающимся на его макушке черным флагом с изображением – о, ужас! – ухмыляющегося черепа с какой-то дымящейся палкой в зубах! Как сказала Василиина, за этот шест надо держаться во время... Этого. Чтобы не упасть. А я-то думала, что мне в прежнем жилище было плохо! О, Семиликая, что со мной будет дальше? Я все чаще задумываюсь о том, что оркское вино на самом деле не настолько уж и плохое, как мне казалось раньше...
Василина
Она ощущала себя так, будто завела нового любимца. Прежний – хомячок Емельян, трагически погиб под пятой самой Василины – чего она себе до сих не могла простить, и после чего она приобрела дурацких две привычки, привлекающие внимание окружающих. Она теперь всегда подолгу рассматривала пол, перед тем, как сделать следующий шаг, при том, что животных у нее больше не было, и периодически слегка притоптывала ногой, как бы пытаясь избавиться от ощущения неожиданной мягкости под стопой.
СтепаноФеня у нее вызывала забытые, после гибели грызуна ощущения: ей хотелось иногда его подхватить на ручки и долго тискать, тыкая пальцем в забавное, как у того же хомяка, пузико, и трепать несколько обвисшие щеки. Впрочем, за последнее время щеки и пузо немного втянулись, но все еще тревожили почти материнские чувства девушки. А этот взгляд? Этот наивный, можно сказать, бараний - или овечий? – взгляд! Да за него она готова была сделать для нового Голубка все, что угодно! Договориться с дедом – под его постоянные скабрезные шуточки и намеки, - пожить лето со своим однокурсником (хорошо, что он не увидел, что там за «однокурсник»!), расстаться с немаленькой, с таким трудом скопленной суммой, чтобы расплатиться с долгами Степана за квартиру и коммуналку или приносить, в качестве корма Голубку отборные груши и виноград – ничего другого он пока есть не желал или боялся.
Она сама не знала, что нужно ей от обновлённого Степана и что с ним делать. Об этом Василина не думала, а попросту ухватилась за него как за новую игрушку, как за того же нового питомца. Что она будет делать, когда лето закончится? Вернет мужика обратно, на его прежнее место жительства? Или уговорит деда оставить пожить еще в его загородном доме? А чем Голубок будет заниматься? Как зарабатывать? Она ж его не прокормит, да с такими запросами... Отправить её/его на работу? Куда? В строительную бригаду, в которой периодически подрабатывал Степан? Это даже не смешно. Мести дворы? Да эльфийка метлу-то впервые в жизни увидела, когда случайно споткнулась об неё! А что вообще умеет делать эльфийка в спившемся обрюзгшем теле? Словом, вопросы множились, проблемы тоже. Василину будто подхватило бурным потоком и куда-то понесло, а она ничего не могла этому противопоставить.
Но ей это нравилось! Наконец-то она чувствовала себя нужной. Она знала, что Феня без неё пропадёт. И это было приятное ощущение. К тому же, девушка видела, что за эти несколько дней внешний вид Степана претерпел существенные изменения: живот, щёки и филей будто бы слегка сдулись, совсем немного, но это было заметно. Рыхлость и краснота на морде - а у Степана была именно морда, а не лицо, уменьшились вдвое. Впрочем, этому наверняка поспособствовало совершенно иное, не свойственные Голубку выражение лица. Да-да, вот теперь это уже было именно лицо, несмотря на прежний, раздувшийся, перекособоченный нос. Брови уже не были косматыми и неряшливыми впрочем, благодаря ей – она над ними на днях хорошо поработала, и они уже выглядели куда как приличнее. А уши - эти торчащие совершенно перпендикулярно голове уши, в последнее время будто бы кто-то начал потихоньку притягивать их ближе к черепу за некие шнурочки. Да и форма у них, как ни странно, не спеша, постепенно, но, тем не менее, по истечении нескольких дней, довольно явственно, менялась. Глядя на слегка заострившиеся кончики этих локаторов, Василина уже совершенно твердо могла быть уверена, что внутри этого куска сала пропитого насквозь, прячется эльфийская сущность, уже неважно, какого пола. В конце концов, многие утверждают, что у души и вовсе нет пола...
С какого перепугу Василина вообще обеспокоилась вопросами пола, да и внешнего вида Голубка? Она и сама не знала, откуда взялось столь страстное желание улучшать полученный в её загребущие руки материал, но оно так и перло из неё, как тёплый квас из болтающийся в сумке бутылки. Она стащила у отца спортивную форму, в которой он когда-то, в течение целой недели бегал по утрам, после чего закинул её как можно дальше, и напрочь забыл об этом позорном факте своей жизни. Василина нацепила на Голубка шляпу, чтобы не было видно подозрительных ушей, и решительно кинулась с ним бурное человеческое море. Она думала, что не довезёт Степана целым до пункта назначения. Его бесконечные обмороки сидели у неё уже в печенках. Радовало пока только одно: он ни разу не шмякнулся в обморок в людном месте. Если не считать, конечно, поезда. Но там, по крайней мере, это удалось выдать за внезапный сон. С обмороками следовало что-то делать. Если Феня попадёт в больницу, это будет крах...
А в последнее время Василина стала замечать, что после того, как она послушает свой любимый шансон – да, была у нее такая слабость, всплакнуть над нелегкой судьбинушкой героев, Степан повадился петь во сне. Собственно, эти хрипящие, булькающие звуки нельзя было назвать пением, но некая мелодия в этом присутствовала. Она здорово напоминала все тот же шансон, но при этом туда вплетались некие совершенно неземные нотки. До этой поры она не могла разобрать ни слова, так, набор звуков. Но сегодня ей кое-что удалось разобрать. И это была действительно песня!
Погасли родимые солнца
И луны исчезли - все три
Но шелест эльфийского леса
щекочет меня изнутри...
- Ох, - прошептала Василина, смахивая набежавшую слезу и склоняясь пониже, пытаясь разобрать, что там будет дальше. – А разве первая и третья строчка не должны рифмоваться?
- В шансоне – не обязательно, - отозвался совершенно спокойно Степан, непривычно бархатистым, с хрипотцой голосом, от которого девушку пробрало до печенок, и она с трудом сдержалась, чтобы не скинуть с себя длинную майку и не запрыгнуть в кровать к мужчине. – Главное – мотив.
- А... А откуда ты знаешь? – обалдела Василина.
- Я три года с бардами общался и посещал клуб юных поэтов.
- Ч... Что?! – в ужасе поняла Василина, что Феня внезапно заговорила о себе в мужском роде. – Степан, это ты?
- Что? – прежним плаксивым голосом ответил Голубок. – Василиина, ты чего?
- Ничего... – настороженно присматриваясь к «подруге» выдавила та. – Ты помнишь, что сейчас говорила?
- Я? – нахмурилась Феня. – Не помню... Песню помню! Мне снилась песня! А какая – забыла... Что-то про мой лес, кажется...
- А... Ага. Ладно. Спокойно ночи тогда, - затопталась на месте Василина, не зная, куда ей теперь ложиться – ведь последние пару ночей они спали на одной кровати, и «Степан» не предпринимал никаких поползновений. Но теперь девушка решила перестраховаться, и отправилась спать на диван. Запихав, на всякий случай под подушку до боли знакомый газовый баллончик. А то, мало ли что. Мало ли кто.
- А неплохо у него... У нее... У него получилось. И голос такой шикарный, надо же... – уже сонно пролепетала она.
Степан
- Над деревней Клюевкой опустился вечер
Небо залунявилось звезды пальцем тронь
Где-то вдалеке пичуги малые щебечут
Где-то недалече всхлипнула гармонь... - переливчато выводил Голубок, одной рукой размашисто дирижируя себе бокалом из лизюмрюда, щедро заливая стоящее баснословных денег платье глубокого синего цвета, а другой нежно придерживая левую грудь. Он сидел на полу, прижимаясь спиной к ножке кровати, рядом с ним, оперевшись о другую ножку грустил его супруг, утирая бегущие по гладким, не знавшим бритвы, щекам - слезы. Посреди спальни бодро трещал небольшой костерок, в середине которого печально догорал какой-то местный овощ, ошибочно принятый Степаном за картошку. – Эх, друг ты мой Стёбный, как же хреново, что я не поэт... Чужие песни петь душа рвется, а ведь охота самому завернуть что-нибудь эдакое! Но нет, сколько ни пытался, сколько ни шлялся на бардовские вечера, ни высчитывал слоги, и любовь с морковью ни рифмовал – не перло, хоть жопой пой! А ведь я рррромантик! Кишки песни просят: годное вино, сиськи, компания приличная, костер, опять же... Эх...
- Дорогая моя, я совершенно перестал вас понимать! – еле слышно всхлипнул Стибрант, опасаясь пользоваться голосом чуть громче, чтобы не повредить супруге и гулко высморкался в ее подол. – Вы такие слова используете, каких я и половины не знаю, а другую половину слушать боюсь, так это ужасно звучит. Напоили меня зачем-то, сами, уж простите великодушно – пьяны, что гнорик подвальный... Разве вас этому учили в вашей эльфийской империи, в ваших лесах?! Свитки мои пожгли, с приглашениями на балы... Ревнуете, поди, дорогая? Не стоит, право слово - с того момента, как я вас увидел с оружием в руках, удерживаюсь с трудом, чтобы не совершить непоправимого... Даже представить себе не мог, что острые лезвия в нежных женских ручках могут так воздействовать на меня... О-о-о... Подержитесь еще немного за вот этот кинжал, умоляю вас!
- Отвали, болезный, - проворчал Степан, которой как раз вспомнил еще одну песню Лозы, а из-за озабоченного дракона тут же ее забыл. – Сначала подержись за кинжал, потом еще за что-нибудь... Нет уж, отвали, приятель, лучше подгони еще пузырек этого пойла, уж больно оно забористое! – он опустил руку и почесал пол, который немедленно размягчился под его скребущими пальцами и мелко завибрировал – заурчал.
- Ничего не понимаю, – окончательно загрустил пьяный вдребодан дракон, – вы же раньше совершенно не выносили оркского вина, а тут... Я понимаю, Фенеритаэлиямелия – ваш организм, измученный родами требует непривычных ему продуктов, но это... Неудивительно, что вы уже бредите. Удивительно, что и я, каким-то непонятным мне образом, изволил надраться... Я ж сейчас и превратиться толком не смогу, случись что.
- О! – подскочил Степан. – Ты ж этот... С крыльями? Здоровенный такой, как бегемот! Бляха-муха, забыл погоняло... Во – дракон! А?
- Дракон, - настороженно подтвердил Стибрант, которого как раз сильно повело в сторону, и он едва не упал носом в костер.
- И летать могешь?
- Э... Да, могу. Вы не помните, дорогая? Я же вас сюда от батюшки вашего, когда забирал, на себе привез, вы тогда в обмороке изволили находиться по этому поводу. И совершенно зря – я бы ни за что вас не уронил, у драконов, между... Как их... А! Крыльями, для своих нелетающих избранниц есть ни...шшша... – споткнулся на полуслове Стибрант, из-за некстати закружившейся головы. – Ни-ша, - старательно произнес он еще раз. – Там специальное поле есть, оно удерживает избранниц на спине, во ч... Ой... Уф. Во что бы то ни стало!
- Ага. Ну, давай, полетели тогда! – предельно аккуратно, чтобы не навернуться, поднялся на ноги Голубок, задрав осточертевшее платье до пояса – дабы не мешало передвигаться, не обращая внимания на полное отсутствие там нижнего белья, и приглашающе махнул ошарашенному мужу в сторону окна. – Чего зенки вылупил, извращуга? Давай-давай, самое время полетать по ночному небу – оно вон как залунявилось, лун аж три штуки! И звезды пальцем трогать пора! Пшел, грю, на выход!
Несколько раз открывший и закрывший рот дракон не нашелся с ответом и, старательно не глядя на любезно предоставленный ему вид, пополз на четвереньках в сторону окна.
Популярное
