03 - Наталья Солнцева - Астра Ельцова - Кинжал Зигфрида

Грибник насобирал целую корзину груздей, притомился. А уходить не хотелось. Он сел на теплый от осеннего солнца пенек и залюбовался увядающим лесом: золотые кроны деревьев упирались в синее небо, внизу, в поросшем ивняком овраге, журчал ручеек. От всей этой картины веяло тишиной, умиротворением.

Грибник снял кепку, пригладил седые волосы. Не та уже прыть, поясница ноет, ноги в суставах болят. Иной раз так прихватит, хоть криком кричи.

Дед взвалил корзину на спину и побрел к дороге. Он давно жил в этих местах, знал каждую тропинку, каждую просеку. По старой, испещренной выбоинами грунтовке мало кто ездил. В сухую погоду еще кое-как, а в распутицу лучше было сделать большой крюк по асфальтированному шоссе, иначе машина застрянет и до ближайшей деревни несколько километров шагать придется. За трактором.

Грибник рассчитывал поймать попутку, если повезет. Целую неделю стояло бабье лето, в воздухе летали паутинки, лужи подсохли. Только в глубоких колеях осталась черная вода, в ней плавали красные и лимонные листья.

Старик прислушивался: не едет ли машина. Но щебетали сороки, трещали сучья под его сапогами, больше ничего. Наконец лес расступился, и открылась коричневая лента дороги.

Грибник обрадовался: в десяти метрах от него, уткнувшись носом в толстый ствол березы, стоял автомобиль. Дверца со стороны водителя была открыта.

«Тоже по грузди пошел мужик? – подумал дед. – Или по нужде? Ничего, я подожду». Он поставил корзину на землю, приблизился и увидел шофера: тот откинулся на сиденье, свесив голову. Спит, что ли? Судя по одежде, не деревенский житель. Небось в гости едет.

– Эй! – робко произнес грибник. – Ты жив, мил-человек?

Ответа не последовало. Грибник обошел машину спереди. Она выглядела неповрежденной: бампер, капот, фары, решетка – все целое. Значит, аварии не было. Видимо, водитель решил отдохнуть, а его и сморило на свежем воздухе. Человек уже не молодой, вон, виски седые, морщины на лице. Однако странная у него поза какая-то, и слишком он неподвижен – даже грудь не вздымается.

Преодолевая нахлынувшее неприятное волнение, грибник протянул руку и коснулся запястья шофера. Теплое, только пульса не прощупывается.

– Эй… – окликнул он спящего. – Тебе плохо?

Молчание.

Дед наклонился, прислушался: дышит мужик или нет? Тишина. Что за оказия?! Неужто мертвый? Ах ты, боже мой!

Вокруг монотонно шумели березы и ели. Пахло хвоей, разогретой дорожной пылью, бензином. Грибник оглянулся по сторонам – никого. Он потряс водителя за плечо – тот остался безучастным. Голова мотнулась, как тряпичная.

– Мертвый… – прошептал дед. – Не остыл еще. Кто ж это его?

На теле покойного не было ни ран, ни следов от удара – по крайней мере, на первый взгляд. Старик опасливо осмотрел салон машины – пара газет, небольшая дорожная сумка, карта. Казалось, водитель сам остановился, открыл дверцу… да так и не вышел. А может, и не собирался выходить: ждал кого-то. Хотя кого тут ждать, в лесу?

Деду захотелось курить. Он полез в карман за кисетом, дрожащими руками соорудил самокрутку. Едкий табачный дым ударил в глаза…

Подул ветер. С шорохом посыпались листья. Грибник докурил, постоял в задумчивости, перекрестился и потянулся за сумкой шофера. Тому она уже ни к чему…

Он вздрогнул, встрепенулся и пробудился от невыносимо долгого сна.

Казалось бы, ничего не изменилось вокруг – он все так же неподвижно лежит в полном мраке, рядом со своим хозяином. Вернее, тем, кто ошибочно считал себя его хозяином. На самом деле все далеко не так, как представляется. От человека, который мнил, будто владеет им, почти ничего не осталось. А он все тот же – юный и прекрасный, излучающий силу, несущий смерть. Не имеет значения, сколько прошло лет или веков. Он все так же готов исполнить предначертанное.

Вокруг в самом деле ничего не изменилось. Тишина, темнота, тяжесть, навалившаяся на него. Но откуда-то, невидимый и неслышимый, проник к нему импульс жизни, ожидание, жажда чужой плоти. Чьи-то мысли потянулись к нему, растревожили, искрами вспыхнули в холодном теле, согревая, разжигая блуждающий в нем огонь, предвкушение крови.

Не первый и не последний раз его сковывает сон. Не первый и не последний раз он просыпается, чтобы подчиниться зову судьбы.

Его путь начался так давно, что истоки терялись во мгле прошлого. Иногда ему грезилось, что он вышел из тумана. Иногда казалось, что он родился в огне и грохоте, в дыму, в шипении пара… под произносимые заклинания… Слова слетали с уст и уносились прочь – то ли под высокие своды из почерневшего камня, то ли под темные небеса.

Марс и Сатурн наблюдали за его появлением на свет. Отныне они станут его покровителями. Они стояли на небе, подобно грозным стражам. Красный глаз Марса и яркое око Сатурна – Хроноса, властелина времени и судьбы, – вот что он запомнил, когда его тело обретало форму и бытие.

Хронос разделяет иллюзорное и реальное, его песочные часы отсчитывают мгновения. Но куда они текут, вперед или назад? Зыбкий лик вечности неуловим. Время принадлежит каждому и… никому. Время – мерцающий пульс жизни, ее изменчивый образ.

Хронос не зря стоял у его колыбели: властелин судеб наделил его даром отнимать и дарить время.

Его прекрасное, совершенное тело покрыли ритуальной татуировкой и облачили в дорогой наряд. Над ним совершили три тайных обряда, и он удостоился благословения богов.

Много священных источников иссякло с тех пор, много священных рощ исчезло с лица земли. Его драгоценная одежда затерялась, но никто не смог лишить его силы и могущества. Он расчищал дорогу к власти, мстил за поруганную честь, наказывал предателей и останавливал героев. Его смертоносное жало алкало крови. Только напившись досыта, он снова оживал для славных свершений. Он служил тому, кто брал его в руки… но выскальзывал из слабых пальцев. Завладеть им было легче, чем удержать его.

Он помнил время легенд, драконов и красавиц с сумрачными очами. Он встречался с пророками и оракулами, императорами, полководцами, тиранами, магами и философами. Он пережил столько войн, столько вождей и столько царств, что потерял им счет. Он кочевал по родовым замкам и роскошным дворцам, по шатрам, палаткам, сундукам, корабельным трюмам, глухим подземельям, по сокровищницам, гробницам и домам простых горожан, пересекал пустыни вместе с торговыми караванами.

Он путешествовал по миру, из страны в страну, с континента на континент, из города в город. За ним охотились, его похищали, его хранили как зеницу ока, ради него совершали преступления, к нему бережно прикасались и прижимали к сердцу. Им любовались.

У него пытались отобрать имя. Появилось множество его двойников – самозванцев, которых выдавали за него разные прохвосты и мошенники.

Иногда ему приходилось год за годом проводить в бездействии, во мраке и забвении. Как сейчас…

Но он уже ощущал внутреннюю дрожь, гуляющие в нем токи. И сквозь дрему уже мечтал о том, ради чего был создан…

Загородный дом Куприяновых был построен в старинном духе. Помещичья усадьба в миниатюре: центральная часть с колоннами, два коротких полукруглых крыла, ко входу ведет аллея от самых ворот, позади дома разбит молодой сад.

– Ледушка, доченька, зачем нам этот несуразный безвкусный дворец? – вздыхала Римма Николаевна. – Паша осуществил свою прихоть, но теперь его больше нет. А нам такое количество комнат ни к чему. Чтобы содержать этакую махину, нужна куча денег и целый штат прислуги.

Она прослезилась, приложила к красному распухшему носу батистовый платочек. Уже неделю Римму Николаевну мучила простуда – насморк, кашель и, как следствие, скверное настроение.

Дочь подняла на нее тщательно подведенные глаза.

– Что ты предлагаешь?

– Давай продадим дом. Будем жить в московской квартире. Здесь же глушь, до города час езды! Лес шумит за забором. Дуня бегает туда колокольчики собирать.

Дуней госпожа Куприянова называла домработницу – Евдокию Барсукову.

– Видишь, как хорошо. Где ты в городе возьмешь лесные колокольчики?

Римма Николаевна раскашлялась от негодования. Леда такая холодная, жесткая… Ей надо было родиться мальчиком. Отец смог бы передать сыну свой бизнес.

– Владу нравится этот дом, – ледяным тоном произнесла молодая женщина. – Я собираюсь выйти за него замуж, если ты помнишь.

– Ты его любишь?

Дочь выразительно повела плечами и промолчала. Мама умудрилась остаться наивной и непрактичной, до мозга костей пропитанной какими-то комсомольскими идеалами. За неимением сколько-нибудь значимых интересов она смотрела «мыльные» сериалы и читала любовные романы. В ее спальне целый стеллаж был заставлен книгами, на обложках которых мускулистые красавцы на фоне цветущих розовых кустов обнимали миловидных блондинок.

– Семейная жизнь полна подводных камней, – назидательно изрекла Куприянова-старшая. – Этот корабль остается на плаву только под парусами любви.

– Мама, я тебя умоляю! – закатила глаза Леда. – Влад сможет управлять нашей компанией. Он хорош собой, умен, знает два языка, получил образование в Кембридже. Он классный менеджер, понимаешь?

Римма Николаевна нарочитым жестом закрыла лицо руками и просипела:

– Мне стыдно, что я не привила тебе чистоты помыслов. Влад во всех отношениях приятный молодой человек, но… я не вижу огня в ваших глазах, когда вы рядом.

– Оставь, ради бога! Как будто вы с папой сгорали от страсти!

– Мы любили друг друга.

– Ой! – саркастически улыбнулась Леда. – Только вот не надо этих романтических сказок! Отец был прагматиком, карьеристом и презирал «сопли и лирику». Потом от богатства и вседозволенности у него началось разжижение мозгов…

Она прикусила язык. О покойных плохо не говорят.

Лицо матери, и без того покрытое аллергическими пятнами, стало багровым – ее душил приступ кашля. Римма Николаевна никогда, ни при каких обстоятельствах не осуждала мужа. Теперь, после его кончины, ей и вовсе казалось кощунством любое кривое слово о нем. Тем более из уст дочери!

В семье Куприяновых все решения принимал отец, и они не оспаривались. Жена жила за ним, как за каменной стеной, исполняя роль хозяйки дома. Она долго не могла забеременеть, и, когда это наконец случилось, счастью супругов не было границ. Как до, так и после рождения Леды Куприянов все материальные и житейские заботы брал на себя. Его смерть грянула громом не столько для дочери, сколько для Риммы Николаевны – она оказалась совершенно беспомощной перед лавиной обрушившихся проблем, которые требовали немедленного вмешательства.

После мужа осталась недвижимость, крупная сырьевая компания, сеть мелких фирм, счета в банке… Много всего. Вдова растерялась, пришла в отчаяние. Леда – сильная девочка, она пытается взять дела под свой контроль. Возникают сложности, то одно не складывается, то другое. Неудивительно, что она ищет опоры в лице Влада. Пусть поступает, как хочет. Ей виднее.

Откашлявшись и промокнув выступившие слезы, Римма Николаевна примирительно кивнула:

– Я не буду тебя отговаривать. Ты уже взрослая женщина, красивая, рассудительная, и в состоянии сделать правильный шаг. Мои взгляды безнадежно устарели.

Она невольно залюбовалась Ледой – той очень шел домашний костюм из лилового шелка. Девочка умеет со вкусом одеться, причесаться, произвести впечатление. На внешность ей грех жаловаться. Бог не поскупился, всем одарил – и лицом, и фигурой, и умом. Счастья бы еще! Двадцать семь лет – пора замуж. Влад – жених видный и ухаживает за Ледой. Только вот в последнее время почти не приезжает. Будущая теща прикинула – уже месяц она не видела молодого человека.

– Ты пригласи Влада к нам на ужин сегодня.

Леда отвела глаза, с показной веселостью объяснила:

– Он в командировке, в Питере. Решает вопросы по контрактам.

– А когда вернется?

– Пока сложно сказать… Недельки через две.

Влад и раньше пропадал – то на десять дней, то на месяц. Дела компании, по словам Леды, требовали разъездов, длительного пребывания в других городах, а в перспективе – и в других странах. Так что Римма Николаевна не удивлялась. Ее встревожил странный тон дочери. Но она привыкла обходить сложности стороной, не углубляться в проблемы. Отчасти такое свойство характера помогло ей долгие годы мирно прожить в браке с властным, амбициозным и суровым мужем. Ее безропотность и мягкосердечие сглаживали острые углы и в отношениях с дочерью.

Они обе избегали говорить на тему, которая стала в семье запретной. И обе непрестанно возвращались мыслями туда, куда путь был заказан. Так уж устроен человек: чего нельзя, к тому и тянет. Эта двойственность, противоречивость души не поддается анализу, не имеет объяснения.

– Иди приляг, – сказала Леда, глядя на мать. – Ты неважно выглядишь. Нужно отдохнуть. В твоем возрасте простуда иногда дает серьезные осложнения.

Та ушла к себе, а дочка открыла бар, налила в бокал изрядную порцию коньяка, выпила, опустилась в глубокое кресло и закрыла глаза, ожидая облегчения. Вместо успокоительных таблеток она снимала нервное напряжение алкоголем, и это начало входить в привычку.

Леда тщательно скрывала от всех свою тягу к спиртному – особенно от родителей и жениха. Узнай отец о ее пристрастии к выпивке, разразился бы грандиозный скандал. В гневе он бывал отвратительно несдержан не только на слова, но и на руку – мог запросто отвесить пару затрещин. Сей излюбленный воспитательный метод крутого на расправу отца держал Леду в строго определенных рамках.

Правда, маму он за всю жизнь пальцем не тронул, считал ее не от мира сего, убогой и блаженной. А убогих обижать Бог не велит.

– Ты, дочь, моя плоть и кровь! – говаривал он Леде. – А меня папаша, царствие ему небесное, драл нещадно. И человеком вырастил! Мать у нас другая – она агнец невинный. Не в пример нам с тобой.

Только святой мог находиться рядом с Павлом Куприяновым и не доводить его «до греха», то есть до сквернословия и рукоприкладства. Сотрудники, приближенные к его особе, и наемные директора дышать боялись при грозном хозяине. У Куприянова не забалуешь, вмиг на чистую воду выведет и накажет безжалостно.

Зато сейчас распоясались – в глаза лебезят, лукавыми устами улыбаются, а за глаза обманывают кто во что горазд. Натерпелись от хозяина, теперь наверстывают упущенное: плутуют в отчетах, бумаги липовые стряпают, тянут все, что ни попадя. Никому нельзя доверять!

Тысячу раз прав был отец, когда твердил: «У нас друзей нет, одни соперники, завистники да стервятники, которые только и ждут, когда Куприянов споткнется, упадет. Тогда слетятся коршуны, накинутся на лежачего-то, заклюют! Но я им такого удовольствия не доставлю».

Отец внешне походил на богатыря: статный, дородный, осанистый, с густыми вьющимися волосами, красиво подстриженной бородкой. Даже с возрастом, когда поседел и обзавелся брюшком, он оставался привлекательным мужчиной, сильным, пышущим здоровьем. Никто не подозревал об угнездившейся в нем коварной болезни, а сам Павел Анисимович хранил тайну до смерти. Уже после кончины семья узнала о диагнозе, поахали, поохали… А что сделаешь? Зато до последней минуты отец железной рукой управлял делами, вел привычный образ жизни. Никому и в голову не могло прийти, что могучий дуб вот-вот рухнет.

Предвидя неминуемую развязку, Куприянов написал последнее письмо, в котором прощался с семьей, каялся в своем крутом нраве, за вольные или невольные обиды, объяснял свою скрытность. Дескать, не хотел заранее одних огорчать, а другим давать повод для злобного торжества; не хотел показывать слабости, немощи телесной и пожелал уйти из жизни внезапно и красиво, не мучая окружающих и не обременяя заботами о своем бренном теле.

Видимо, узнав о болезни, отец ударился в религию, которой раньше не признавал. Он смолоду не отрицал Бога, но времена были не подходящие для веры, и Куприянов, как все, исповедовал другую идеологию – партийную. Изменились времена, изменились и нравы. Павел Анисимович изредка хаживал в церковь и только в последние годы стал ездить на исповедь в какой-то монастырь, молиться и носить на груди освященный золотой крест. Семья недоумевала.

Теперь, конечно, стало понятно, откуда появилось такое рвение.

– Папа, папа… – прошептала Леда. – Как же ты мог? Почему поступил с нами так? Неужели мы тебе чужие?

Без хозяина компания «Куприянов и партнеры» начала расползаться по швам. Вдова и дочь при Павле Анисимовиче ни во что не вникали: нужды не было, да и тот не приветствовал дамского участия в делах – весь штат его управленцев состоял исключительно из мужчин. Господа эти пренебрегали интересами осиротевших женщин, и финансы компании потекли по тайному руслу на тайные счета. Проконтролировать все действия директоров и менеджеров дамы не имели возможности. Отчаянные попытки Леды навести хоть какой-то порядок в бумагах и банковских операциях разбивались о ее некомпетентность. И она возлагала надежды на Влада Неверова, за которого собиралась выходить замуж.

– Почему отец, зная о своей болезни, не ввел Римму Николаевну и тебя в курс бизнеса? – спрашивал тот. – Не обучил элементарным вещам? Не подготовил преданного человека, способного твердой рукой повести дела?

– С мамой это исключено, – горько улыбалась Леда. – Ей становится дурно от одних только слов баланс, отчет, договор, сделка и прочих в том же духе. Она даже в магазин ходит с Дуней. Указывает, что покупать, а та платит и получает сдачу. А у меня с отцом были напряженные отношения, мы перестали понимать друг друга. Если бы я была хоть чуточку внимательнее, почувствовала, что он болен… Вела бы себя по-другому! Но отец ничем не выдавал своего состояния. Клянусь тебе! Мы с мамой отмечали некоторые, мягко говоря, странности в его рассуждениях, поступках – однако списывали это на возрастные изменения, на переутомление.

– Семьдесят один год – еще не время для склероза и маразма.

– Его головной мозг был поражен, – вздыхала Леда. – Мне врачи потом объяснили. Этим и обуславливалась неадекватность отца… в определенных вещах.

– Судя по тому, как он вел бизнес, его мозг работал безупречно. Не каждый молодой и здоровый так сумеет.

– Папа руководил компанией много лет, у него все навыки отшлифовались до автоматизма.

– Автомат бы не справился, – возражал Влад. – Тут думать надо, извилинами шевелить. Да еще как!

Леда пустила в ход аргумент, который ей меньше всего хотелось приводить:

– Что же ты не нашел с ним общего языка?

Молодой человек замолчал – он слегка побледнел, сжал зубы. Да, у него с Куприяновым сотрудничество не сложилось. Проработал под началом Павла Анисимовича год, и тот с треском выгнал нового управленца. «Характер у хозяина не просто скверный, – нашептывали ему на ушко офисные клерки. – Совершенно невыносимый!» Но компания процветала, платили хорошо, и увольняться по своей воле никто не торопился. Владу не повезло. Ни с того ни с сего Куприянов обратил на него пристальное внимание, начал цепляться по мелочам, испытывая менеджера на выносливость, учинил пару разносов, пригрозил санкциями. Тот стал аккуратнее в высказываниях, тщательно следил за документацией, за надежностью сделок. Но шеф как с цепи сорвался. В конце концов Влад не стерпел, огрызнулся. И все, на этом его карьера в компании завершилась.

– Попал под горячую руку, – мрачно изрек он, не глядя на Леду. – Твой папаша был, не в обиду сказано, грубиян редкостный и вспыхивал, как порох. Без повода не ругался, но уж когда расходился… Спасайся, кто может. А я оскорблений терпеть не намерен – ни от кого.

– Вот видишь. Это была не просто вспыльчивость – болезненная агрессивность. Из-за проблем с нервной системой, угнетенной ожиданием смерти. Или патологией мозга.

– Ладно, его уже нет… Я зла не держу. Какая разница, почему он меня уволил? Теперь это не имеет значения.

– Я только хотела сказать, как папа порой бывал непредсказуем, несправедлив и упрям. Причем раньше эти качества не проявлялись так жестко, немотивированно. Болезнь сильно повлияла на его психику.

Мысли о Владе отозвались в сердце молодой женщины тревогой. Мама ошибается, полагая, что они не любят друг друга. Ни один мужчина не волновал ее так, как Неверов. Именно таким она представляла своего жениха в наивных девичьих грезах – красивым, мужественным, умным и предприимчивым. Вдвоем они все преодолеют, из любой ситуации выйдут победителями.

Между ними уже случалась близость – и каждая сладостная подробность тех ночей заставляла Леду замирать от предвкушения будущих ласк. Но Влад уехал по делам и почему-то не слал долгожданных весточек. Его сотовый неизменно сообщал об отсутствии связи с абонентом, а в электронный почтовый ящик, специально созданный для тайной переписки возлюбленных, перестали приходить письма.

Леда плеснула себе еще коньяка. Неужели жених ее бросил, сбежал? Не может быть. Влад слишком хорошо воспитан, чтобы расставаться с женщиной столь вульгарным способом. С ним произошло что-то непредвиденное! Картинки дорожной аварии, бандитского нападения, внезапного приступа какой-нибудь болезни промелькнули в сознании Леды. Нельзя сидеть сложа руки! Надо что-то предпринимать…

Она набрала номер подруги, которая вскользь упоминала о знакомой гадалке. Не пойти ли к ясновидящей? Быть в неведении мучительно.

Подруга выразила готовность договориться с «госпожой Тарой», как величала себя провидица.

– А что стряслось? – поинтересовалась она.

Леда ни с кем не откровенничала. Особенно с подругами. Собственно, таковыми она не обзавелась – правильнее было называть их приятельницами.

– Смерть папы вызывает у меня сомнения, – солгала она. – Хочу посоветоваться, стоит обращаться к частному детективу или нет.

– Уже полгода прошло… – удивленно протянула подруга.

– И все это время мне не дает покоя его кончина. Вдруг ему помогли уйти из жизни?

Водитель рейсового автобуса, следовавшего в сторону Холма, боролся с дремотой.

У него недавно родился ребенок, и о спокойном сне пришлось забыть. Изнурительные ночи сказывались на его самочувствии: голова гудела, глаза слипались, челюсти сводила непрерывная зевота. Включенное радио и мятные леденцы помогали мало. Он крепко держал руль и старался сосредоточиться на дороге.

Вдоль шоссе потянулся смешанный лес – молодые березки, осины, черные на их фоне ели. На этом участке дороги водители старались не останавливаться. Место пользовалось худой славой. Говорят, когда-то, столетия три назад, погибла на болотах молодая монашенка. Она-де сбежала из монастыря, которых в округе было несколько, и не сумела перейти топь, утонула. С тех пор ее неприкаянная душа не знает покоя, бродит, ищет того, по чьей вине прервалась юная жизнь, чтобы жестоко покарать злодея. Она появляется на обочине, голосует, садится в автомобиль, и этот автомобиль бесследно исчезает. Естественно, вместе с водителем. Автобусы с пассажирами, правда, пока не пропадали, но среди шоферской братии прочно укоренилось правило: проезжать проклятое место как можно скорее.

Стояло раннее утро. Над кромкой леса небо порозовело. Понизу стелился туман, видимость оставляла желать лучшего, а водитель автобуса клевал носом. Встряхивая головой, он пытался взбодриться… И едва не проехал остановку у деревни Шубинка.

– Эй! – закричали в салоне горластые бабы. – Очумел, что ли? Зенки-то протри!

Злой нынче народ пошел, никакого уважения к шоферу. «Вот возьму и не открою двери, – оскорбившись, подумал он. – Будете знать, как нужно разговаривать с человеком!»

Выругался, но двери все же открыл. Трое пассажирок вышли, сердито оглядываясь, и зашагали к повороту в деревню. Вместо них вошли старик и девушка. Сонный водитель, провожая взглядом сварливых баб, не сразу обратил внимание на новеньких.

Старик с седыми космами и жидкой бороденкой смахивал на попа-расстригу: длиннополый плащ, подпоясанный толстой веревкой, сапоги, на плече рюкзак. А девица… заставила шофера проснуться. Одетая во все черное – свитер, безрукавка, брюки, плотно повязанный на лоб платок, – она сидела, смиренно опустив глаза и сложив на коленях руки. Чисто монашка!

«Неужто та самая? – вспыхнуло в голове. – Не может быть! Монашки в брюках не ходят. Грех это!»

Дремота куда-то делась. Шофер не столько вел автобус, сколько наблюдал в зеркало заднего вида за «монашкой». Поп-расстрига прислонился головой к стеклу и закрыл глаза. Они с девушкой ни словом не перемолвились.

«Вместе они путешествуют или порознь? – гадал водитель. – Сели в Шубинке. А где выйдут?»

– Оплачивайте проезд, – объявил он в микрофон.

Расстрига даже не пошевелился, а девушка вдруг встала и подошла к передней двери. За ее спиной болталась матерчатая сумка.

«Для подаяния? – пришло в голову шоферу. – Надеюсь, у нее там не взрывчатка!»

Он насмотрелся фильмов про террористов, и теперь к боязни привидения примешался страх перед насилием. Что, если старик и девица – переодетые бандиты, которые хотят захватить его автобус и взять пассажиров в заложники?

«Монашка» внимательно смотрела в окно, словно старалась не пропустить примету, указывающую, где нужно выходить.

Вообще-то останавливаться «по требованию» посреди пути, в отдалении от населенных пунктов, было нежелательно. Но в дороге всякое случается. Может укачать человека, или по нужде приспичит. Однако по виду «монашки» не скажешь, что ей плохо.

Она повернулась и посмотрела на шофера из-под платка. Того бросило в жар. Взгляд ее ничего не просил, но молодой человек понял: лучше ему исполнить любое требование странной пассажирки. И о деньгах не заикаться. Чем скорее она выйдет, тем легче ему станет дышать.

Девушка протянула красивую руку, подала ему пару смятых купюр и произнесла:

– Остановите…

Он беспрекословно притормозил, выпустил ее из автобуса, и она пошла по выстланной зеленоватым туманом просеке в глубь леса. Куда? Зачем? По грибы? Так у нее корзины нет, да и для грибов еще рано. По ягоды? Опять же без корзины, без ведра. И какие в мае ягоды?

– Девка-то, чай, на болота пошла, – неожиданно громко прошамкала старуха, замотанная, несмотря на теплую погоду, в шерстяной платок. – Здеся Дамианова топь починается, рукой подать. Туда в старину монахи в затвор удалялися от миру.

Ее реплику никто не поддержал, и старуха замолчала. Поп-расстрига чуть приоткрыл глаза и снова закрыл. Между тем тонкая темная фигурка девушки скрылась в тумане.

Если бы водителя спросили, какое у нее было лицо, голос, он бы не ответил. Но что-то неосязаемое, непостижимое и тревожное оставила она после себя в автобусе, в мыслях шофера и пассажиров, которые не спали.

В лесу царил прохладный сырой полумрак. Туман зеленой дымкой поднимался до середины стволов. Вверху рассвет заливал небо и деревья малиновым сиянием. Шумел ветер. Сонно перекликались птицы.

«Монашка» шла медленно, осторожно ступая по краю колеи, полной прошлогодней перегнившей листвы. В тумане старая дорога то и дело пропадала из виду. Потянулось мелколесье. В сыром мареве зазвенели комары.

Наконец взору открылся простор болот. Весной и летом ходить по ним было опасно – яркий ковер мха скрывал под собой зыбкую трясину. Кое-где островками росли маленькие кривые сосенки, молодые осинки и ольха. Между кочками тянулась узкая тропка: того и гляди оступишься и попадешь ногой в покрытую ряской лужу. Резкий запах прели и багульника кружил голову.

Девушка миновала главный ориентир – группу деревьев, сгрудившихся на сухом возвышении, – и свернула налево. Ветер усиливался. В воздухе плавали разорванные клочья тумана. Вставало солнце, в его золотом свете вдали снова показался лес, и над его стеной – купола сказочного города. Как всегда, это величественное зрелище захватило дух.

Идти оставалось километра три. «Монашка» решила отдохнуть, присела на поваленный ствол, достала из котомки пакет с пышками и пластиковую бутылочку с водой, перекусила. От ходьбы она раскраснелась, разогрелась.

В начале зимы, когда болото замерзает, добираться по старой дороге легче и быстрее. Но сейчас май, а идти надо. Если бы знать зачем! Что она собирается понять, осмыслить вдали от человеческого жилья, в безлюдье, в пустынности здешних мест? В ее сердце вкралась жестокая смута, жажда мирских радостей, и это искушение ниспослано свыше. Для чего? Разве она не сделала окончательный выбор?

Девушка глубоко вздохнула, поднялась и зашагала дальше. Ее следы наполнялись черной торфяной водой. Главное – не думать, что под слоем мха, спрессованных корней и перегноя таится бездонная топь или даже глубокое подземное озеро, в котором водятся лешие и болотные девы. Они могут уцепиться за ноги одинокого путника и утащить вниз, в угольную черноту вод.

К полудню она добралась до полуразрушенной каменной ограды и с облегчением смахнула со лба капельки пота. Вблизи «золотой город» оказался всего лишь развалинами заброшенного монастыря, затерянного среди топей. Дамианова пустынь…

Можно только гадать, где находились три века назад многочисленные постройки – часовня, конюшни, погреба, дровяные сараи, склады для провизии, хлебный амбар, прачечная, баня, каретный двор. Не верится, что сюда можно было добраться в карете! «При державе Благочестивейшаго Великаго Государя и Великаго князя Петра Алексеевича Всея Великия и Малыя и Белыя России» к монастырю вела оснащенная дренажной системой дорога. А сейчас она пришла в полную негодность, но все еще служит надежным указателем.

Из всех строений уцелели только часть келий и руины каменного собора. На его крыше виднелись голый остов купола, несколько луковок и молодые деревца. Кладбище заросло березняком и кустарником. Среди зеленой гущи едва выглядывали чугунные кресты. Колокольню во время войны уничтожили немецкие снаряды, но призрачные колокола звонят по сей день. От их глухого медного гула мороз идет по коже.

Пустые арки окон забраны ажурными чугунными решетками. Если бы не болота, охотники за наживой давно сдали бы их на металлолом.

Затаив дыхание, «монашка» переступила порог храма. Какая-то птица с шумом взмыла вверх, уселась на кирпичный карниз. Выщербленные серые плиты пола, усыпанные каменной крошкой и сухими листьями, гасили звук шагов. Под высоченными сводами бродило гулкое эхо.

Девушка замерла у мраморных фрагментов иконостаса, опустилась на колени. Чего просить у Бога? О чем молиться?

Вся ее простая, небогатая событиями жизнь развернулась перед ней – детство, юность, скупые ласки отца, нежные заботы матери, стены детской, оклеенные розовыми обоями, на окне – штора из соломки, сквозь которую узкими полосами просвечивало солнце. По праздникам семья собиралась за большим столом: твердые края накрахмаленной скатерти, начищенные столовые приборы, вино в хрустальных бокалах, вкусная еда. В центре стола – непременно запеченный до хрустящей корочки гусь или утка, обложенные ломтиками лимона и зеленью. Большая новогодняя елка в блестящих игрушках; конфеты на ветках, подарки в яркой оберточной бумаге, свежий запах хвои, мандаринов и слоеного торта. Папа разрезает обильно пропитанный заварным кремом торт…

– Ешьте, дети.

– Таюшка, какое у тебя красивое платьице! – восхищается мама. – Ты у нас просто принцесса!

Какие безутешные слезы проливала маленькая Тая, уронив на пышную юбку с воланами кусок торта! Папа строго грозил пальцем, а у самого глаза смеялись. Мама гладила дочку по головке, успокаивала:

– Не беда! Новое купим, еще лучше!

Разве то было горе? Много позже, спустя годы Тая осознала, что проливала тогда слезы счастья.

Она помнила себя еще совсем крохой, неуклюжими шажками ковыляющей к отцу, к его большим ногам, обутым в красивые туфли, – ручонок не хватало, чтобы обнять эти ноги, прильнуть к ним и застыть, вдыхая запах кожи и шерстяной материи, почувствовать себя защищенной от всех невзгод. Она думала, так будет всегда…

Бог рассудил, что людям лучше не ведать своего будущего. Великая мудрость заключена в этом и великое милосердие.

«Монашка» очнулась, поднялась с колен. Опять вместо молитвы ее затопили воспоминания. Прошлое, от которого она отказалась, не собиралось отступаться от нее. Оно по-прежнему стояло у нее за плечами – полное пугающих видений, грешных мыслей и мирских желаний. Не так-то легко отрешиться от земного в юдоли сей…

Умноженные эхом звуки из-под пола заставили ее насторожиться. Здесь никого не должно быть, только она и Бог. Что-то прокатилось под каменными плитами, словно всплеснула хвостом матерая щука.

Девушка поспешно перекрестилась, прислушалась. Она знала, что в подвалах храма стояла вода, – дренажные траншеи и трубы столетиями засорялись, а чистить их было некому. Но кто мог возмутить спокойствие этих затхлых подземелий?

Захотелось выйти на воздух, к солнцу, деревьям, синему небу с барашками облачков.

Бывший монастырский двор густо зарос мелким кустарником, душистыми травами. Стрекотали сороки, где-то на стволе старой осины постукивал дятел. «Монашка» сняла черный платок, расправила волосы. В ее лице, как и в окружающей природе, нежные тона весны уже сменялись плотными красками лета, – золотистый румянец, ярко-зеленые глаза, карминные губы. Навскидку ей можно было дать года двадцать четыре, но в линии бровей, в мягкости взгляда, в едва наметившихся морщинках уже читалось тридцатилетие.

– Господи! – воскликнула она, срывая колокольчик. – Хорошо-то как…

Приближалось лето.

Матвей Карелин понимал: как только закончится ремонт в квартире на Ботанической, Астра переедет туда, и их непонятные дружески-любовные отношения примут иной характер. Они так и не объяснились, так и не разобрались, какие тропинки привели их друг к другу, сблизили, заставили переосмыслить предыдущую жизнь.

Они оба родились и выросли в Москве, а встретились в глухом Камышине. Если бы Матвей обитал на другой улочке, если бы Астра вышла из электрички на другой станции, если бы на нее не набросился бешеный пес, а Матвей не выбежал на ее крики, они бы никогда не познакомились. Но все произошло так, как произошло.

Теперь они изображали жениха и невесту, которые уже живут под одной крышей. Вряд ли кто-нибудь поверил бы, что никакого интима между ними нет, – они как будто дали обет целомудрия, безбрачия… или платонической любви. Астра искренне думала, что не собирается выходить замуж. Матвей и слышать не желал о женитьбе.

Она решила покончить с прошлым и заняться частным сыском. Матвей согласился оказывать ей посильную помощь. Спасаясь от пожара в доме баронессы, «камышинской немки», она взяла с собой «венецианское» зеркало, сухой корешок мандрагоры и видеокассету со странными эпизодами, записанными на пленку убийцей.

– Эти картинки предопределяют будущие события! – твердила Астра.

Корешок, по форме напоминающий крошечного сморщенного человечка, она называла Альрауном – домашним божком, гномом, оборотнем, который всюду следует за своим хозяином и выручает в трудные моменты.

– Я вынесла его из огня, теперь он мой должник.

Матвей смеялся, но переубедить Астру не мог – она была чертовски упрямой. В полнолуние Астра брала корешок с собой в постель.

Матвей как-то не удержался:

– Твой любовник?

– В лунные ночи он особенно страстен! – без запинки парировала она. – Не то что некоторые. Он не боится переходить на тот берег.

Она часами могла сидеть перед «венецианским» зеркалом – не прихорашиваясь, а разглядывая свое отражение и беседуя с ним. Женщина в золотистой глубине зеркала была ее сивиллой, предсказательницей, советчицей.

У зеркала имелось имя – полустертая надпись на обратной стороне: ALRUNA.

– Альраун и Алруна происходят от древнего названия мандрагоры: нечто таинственное, сокровенное, – объясняла Астра. – Это не простой корешок и не простое зеркало. Они оба живые!

– Пусть будет по-твоему, – скептически усмехался Карелин. – Только глупец вступает в спор с женщиной.

Он неожиданно увлекся Астрой, и придуманная ею для окружающих легенда про жениха и невесту перестала казаться ему бредовой. Гражданский брак – чем плохо? Однако и этот брак был мнимым. Астру, казалось, все устраивало. Она, словно перелетная птица, остановилась на отдых перед дальнейшим путешествием. Того и гляди вспорхнет и полетит в заморские страны.

Матвей ловил себя на мысли, что ему не хочется отпускать ее.

Вечером, возвращаясь домой, он видел свет в окнах своей квартиры, и сердце его замирало от беспричинной радости. Сейчас Астра накроет стол к ужину, они выпьют по бокалу красного вина и будут вести странный и волнующий разговор, полный недомолвок и туманных намеков. Что ему так нравилось в путаных, интригующих речах Астры? Он бы и сам хотел понять.

Карелин, хозяин преуспевающего конструкторского бюро, проводил день в офисе. После работы, по вторникам и четвергам, он занимался с группой «трудных» подростков в военно-спортивном клубе «Вымпел», обучал их рукопашному бою и выживанию в экстремальных условиях, ненавязчиво прививал ребятам здоровые привычки. Умение найти подход к молодым парням, которые исповедовали нигилизм и полную свободу нравов, к каждому подобрать ключик и задеть чувствительную струнку в душе передалось Матвею вместе с генами: его отец уехал на Кубань выращивать виноград и айву, а неприкаянных мальчишек оставил на попечение сына. Тот сначала с неохотой принял эстафету, а потом стал все больше проникаться проблемами подрастающего поколения. Ребят не проведешь. Они чувствуют, кто искренне к ним расположен, а кто играет роль «доброго учителя».

– Я вас не учу, – говорил он своим подопечным. – Я с вами дружу.

Астра горячо поддерживала взгляды Матвея и с удовольствием общалась с мальчишками из его группы. Они, в свою очередь, сразу влюбились в Астру Юрьевну и слушали ее с открытыми ртами, вызывая легкую ревность наставника.

– Как твои парни? – спрашивала она, едва он переступал порог.

– Ты бы мной поинтересовалась! Как мои дела, удалось ли мне пообедать сегодня? Сколько клиентов морочили мне голову?

– Не ворчи, – улыбалась Астра. – Я от скуки сделала гусиный паштет. Давай садись за стол.

Кулинарию она освоила, работая компаньонкой у баронессы Гримм, притом довольно недурно.

Сегодня Матвея ждал приятный сюрприз – шоколадный торт по венскому рецепту.

– О! – воскликнул он. – Запах божественный. А вкус…

– Это из «Миранды», – разочаровала его Астра. – Я встречалась там с Ледой Куприяновой. У нас новое дело! Будем искать господина Неверова, ее жениха.

– Ты хочешь сказать – у тебя новое дело?

– У нас, – повторила она. – Можешь отлучиться на недельку из своего бюро? Мы едем в Санкт-Петербург. Ты видел этот прекрасный город весной?

За завтраком Римма Николаевна заметила, что у Леды совершенно отсутствует аппетит. Она с тревогой наблюдала за дочерью.

– Ты здорова?

– Да, – машинально кивнула та.

– Как Влад?

– Хорошо.

– Значит, опять худеешь? Ну, лапушка, это уж чересчур, ей-богу! И так в чем душа держится!

Леда сочла за лучшее промолчать.

Мама являла собой образец наивности и беспомощности, какой-то даже комичной неприспособленности к жизни. Она существовала в своем собственном мирке, отделенном от остального мира Китайской стеной. Бедная! Она не подозревала об истинном положении дел, и с ней было бесполезно говорить об этом. Все равно в одно ухо влетит, в другое вылетит. Как она умудрилась просуществовать бок о бок с отцом столько времени и ничего не перенять? Впрочем, она была ему подходящей женой. Другая женщина не выдержала бы и дня.

– У нас неприятности, мама. Серьезные проблемы с финансами.

– Влад все уладит. Нам не стоит путаться у мужчин под ногами. Папа всегда все вопросы решал сам.

– Влад задерживается в Санкт-Петербурге, – нервно произнесла Леда. – Он приболел. Слег с гриппом.

– Надеюсь, ничего опасного?

– Я тоже… надеюсь! – Она вскочила, испытывая непреодолимое желание глотнуть коньяка. Но наливать при матери Леда не осмеливалась.

– Глупышка! – пробормотала Римма Николаевна, покончив с омлетом. – Чего ты переживаешь? Подумаешь, грипп? При его-то крепком молодом организме? День-два, и все как рукой снимет. И о финансах не стоит беспокоиться. Не в деньгах счастье!

– Конечно!

Римма Николаевна не заметила в голосе дочери злости и сарказма. Она привыкла игнорировать любые негативные эмоции, приспосабливаясь к обстоятельствам и не помышляя их менять. Усилия не оправдывают себя.

– Тебе чаю налить или кофе?

– Я возьму минералку в комнату. – Леда достала из холодильника бутылку нарзана и отправилась в гостиную.

Там она, стараясь не шуметь, плеснула в стакан из первой попавшейся бутылки, глотнула и взглянула на этикетку. «Джин». Боже, какая гадость.

Мама заблуждается! Она никогда денег не считала и не понимает, каково оказаться без них. Предел ее мечтаний – спокойная жизнь, обильный стол, красивая одежда и культурные развлечения. К последним она относит посещение театров, чтение душещипательных романов, просмотр телесериалов и отдых на море. Ее не интересуют грандиозные планы Леды, вложение миллионных прибылей компании в выгодные проекты, размах и полет фантазии.

– Где же, черт побери, Влад?

Леда снова потянулась к бутылке, одернула себя и закрыла бар. Этому пора положить конец. Так она… не сопьется, нет, но навредит своей красоте. Перегрузка печени плохо сказывается на коже, старит ее, провоцирует появление пятен.

Леде приходилось следить за собой – ведь она еще не вступила в законный брак с молодым преуспевающим мужчиной, не облачилась в подвенечное платье, за ее спиной не шептались с завистью и восхищением многочисленные гости. Хороша будет невеста с отеками и несвежим цветом лица! Никакие бриллианты не замаскируют этих «косметических» недостатков. Разве что накрыться густой вуалью? Так ведь от жениха под ней не спрячешься.

Молодая женщина истерически расхохоталась. С женихами ей жутко не везло. Она привыкла к мысли, что деньги всюду проложат ей дорогу – в том числе и к сердцу суженого. Оказалось, не все так радужно.

Сначала к ней посватался господин Борщин – богатый, тучный, лысеющий предприниматель, с брюшком и вывернутыми мокрыми губами, один из партнеров отца. Самое ужасное – папа обеими руками был «за». Борщин – не красавец, в возрасте, уже успел погулять, достаточно обеспечен, дважды разведен, и в третий раз ему сам бог велел стать надежным семьянином. Капитал, опять же, дробить не придется.

Мама, для которой мнение супруга было законом, поддакивала.

– Зато не ты его, а он тебя ревновать будет, – вторила она. – Человек остепенился, имеет жизненный опыт. Чем не пара?

Леда встала на дыбы:

– Видеть не могу вашего Борщина! Пусть фамилию сменит хотя бы. Если уж пузо убрать нельзя!

Фамилию жених менять отказался – наотрез. Обиделся, расфыркался, перестал приезжать на чай по-английски, который устраивала по заграничному образцу Римма Николаевна. Куприянов такой наглой выходки не стерпел, дал жениху от ворот поворот. А дочка только того и ждала.

Вторым претендентом на руку и сердце состоятельной невесты был некто Померанцев – полная противоположность Борщину. Невероятно длинный, худой как жердь, с впалой грудью, вытянутым лицом и узкими хищными глазками, он казался пародией на мужчину. Господин Померанцев занимался банковским бизнесом и ссужал деньги «Куприянову и партнерам».

– У этого жениха пуза нет, – с усмешкой заявил Леде отец. – И к фамилии не придерешься. Был женат, оставил супругу с тремя детьми ради твоих прекрасных глаз. Так что не взыщи, дочка, ответить отказом язык не поворачивается.

Леда навела справки. Супруга с детьми сама два года как ушла от Померанцева – не выдержала его педантичности, занудства и скупости.

На возмущенную тираду дочери Куприянов возразил:

– Тебе не угодишь, сударыня! Тот толст, этот худ… Гляди, останешься у разбитого корыта.

– Он жадный, – рыдала Леда. – И страшный, как Кощей!

– Зато долго жить будет. И приданое твое не растранжирит, а приумножит. Глупа ты, падка на смазливую внешность. Мужчина – не кукла. Или ты среди стриптизеров пару себе искать вздумала? Я в доме разврата не допущу! Брак, да будет тебе известно, – богоугодное дело и заключаться должен для продолжения и процветания рода. В постели детей зачинают, а не распутничают!

– Померанцев мне противен. Он за рубль удавится.

– Щедрость еще не достоинство, а прижимистость – не порок. Банкиры, они по большей части люди экономные, потому как понимают цену деньгам. В отличие от сопливых барышень!

О том, чтобы выйти замуж против воли отца, и речи быть не могло.

– Если мне жених не по нраву будет, и в мыслях не держи! – строго предупредил дочку Павел Анисимович.

– Папа тебе добра желает, – увещевала ее мать. – Заботится о твоем счастье. С лица воду не пить! Для жизни надежный друг нужен.

– Это Померанцев-то – друг? – завопила Леда, чем вывела отца из себя.

– Принуждать я тебя не намерен, выходи за кого хочешь. Только знай – покинешь родительское гнездо голая и босая! Ни копейки не дам! Пусть твой красавец покажет, на что он способен. Посмотрим, сколько вы на любви-то протянете! Ты, голубушка, ни в чем отказу не знала, привыкла к дорогим вещам, вкусной еде, праздности, наконец. У тебя маникюр вон уйму денег стоит. Иди-ка картошки начисть на ужин с такими ногтищами! Или уборку устрой. Сразу вся любовь выветрится!

И Леда сникала, замолкала надолго, молясь по ночам луне на небесах, чтобы обошло ее стороной постылое замужество. От Померанцева удалось отбрыкаться, но впереди маячили новые, не менее отвратительные кандидаты в мужья. Как будто внешняя привлекательность исключала успешность в бизнесе. На самом деле отец намеренно окружил себя такими людьми – он считал, что красота мешает мужчине состояться как профессионалу, добытчику и хозяину жизни.

Скорее всего, именно внешность Влада Неверова послужила поводом для увольнения, а не его строптивый характер.

– В мужчине главное – ум, хватка, чутье, умение не просто поймать удачу, а еще и удержать ее в руках. Таких раз, два и обчелся. Я не могу оставить свое дело, созданный потом и кровью капитал мягкотелому хлюпику, легкомысленному красавчику! – твердил отец.

В последние годы он стал еще нетерпимее в вопросе замужества Леды – видимо, из-за болезни. Ему хотелось увидеть достойного преемника. Он давил, дочь сопротивлялась. Между ними нарастала обоюдная враждебность, временами ненависть. Смерть родителя должна была бы освободить Леду. Так она поначалу и восприняла кончину домашнего деспота… увы, поспешно.

В кабинете отца стоял на массивном столе с мраморной столешницей его портрет. Павел Анисимович, глядя на дочь, презрительно улыбался уголками губ.

«Ну? – словно говорил он. – Каково тебе без меня, Ледушка? Небось не этого ожидала?»

Он и после смерти глумился над ней.

Перед поездкой в Питер Астра решила поговорить с матерью Неверова. Друзей у него не было. По словам Леды, Влад так же щепетильно относился к их выбору, как и она. То есть в результате завышенных требований его круг общения ограничивался несколькими приятелями.

– У нас с Владом много общего, – отметила она. – Мы идеальная пара.

Астра ей поверила. Единственным источником информации могла стать только пожилая госпожа Неверова. Возможно, она что-нибудь подскажет.

Мать Влада встретила Астру радушно. Она попросила сиделку приготовить чай, а сама повела гостью в уютную комнатку, похожую на маленький домашний музей. Множество полок были уставлены старинными безделушками, а все стены увешаны семейными фотографиями, прелестными миниатюрами, пейзажами, написанными маслом и акварелью. Глаза Неверовой, увеличенные толстыми линзами очков, казались неестественно выпуклыми. Она была одета в брюки из мягкого вельвета и шерстяную кофту.

Астра назвалась представительницей фонда, который проводит конкурс на лучший финансовый проект среди молодых менеджеров крупных компаний.

– Господин Неверов входит в тройку претендентов на премию, – заявила она растерянной женщине. И, не давая той опомниться, продолжила: – Мне поручили написать очерк о вашем сыне в журнал фонда.

– Владик… ничего не говорил о… конкурсе…

– Это понятно. Зачем раньше времени нагнетать страсти? Вот займет первое место, тогда и объявит всем!

– Да… наверное…

Пожилая дама совершенно смешалась.

– Могу я поговорить с Владом? – спросила Астра. – Я ему звонила несколько раз, он не берет трубку. Возможно, сменил номер сотового, а дело не терпит отлагательств.

– Но… его нет. Он в отъезде. Его послали в служебную командировку. Разве вы не знаете?

– Первый раз слышу. Ай-яй-яй! – всплеснула руками «представительница фонда». – Как же быть? Мне срочно нужно подать материал.

– Владик… в Петербурге.

– Как с ним связаться?

Госпожа Неверова покачала головой. Ее волосы были ровно подстрижены и забраны большим полукруглым гребнем. Она больше походила на бабушку Влада, чем на его мать. «Поздний ребенок!» – вспомнила Астра.

– Понятия не имею.

– Вы ему не звоните? – удивилась гостья.

Сиделка, упитанная женщина средних лет, принесла из кухни чай, печенье и нарезанный лимон.

– Он всегда сам связывается с нами, – ответила она вместо Неверовой. Та только согласно закивала. – Его не застанешь! То тут, то там… Постоянные разъезды вынуждают Владислава Кирилловича нанимать человека, чтобы не оставлять маму одну. Он полностью доверяет мне. Я и по дому все сделаю, и врача вызову в случае надобности. В общем, он может спокойно работать.

– Вы на фирме спросите, как его отыскать, – простодушно посоветовала Неверова.

– Да, конечно… обязательно. – Астра состроила огорченную мину. – Какая жалость! Очерк был бы весьма кстати. Покажите мне хотя бы его комнату, расскажите, чем он увлекается. У него есть хобби?

– Пойдемте, – охотно предложила хозяйка. – Я покажу вам его кабинет. У нас отличная квартира: три больших комнаты, кухня и балкон. Прошу вас!

Кабинет молодого человека поражал строгостью линий, со вкусом подобранной мебелью, аккуратной отделкой. Письменный стол, компьютер, раскладной диван, два книжных шкафа и телевизор – никаких излишеств. Особой роскошью жилище Неверовых не блистало, но денег на ремонт и обстановку Влад явно не жалел.

Астра жадно взирала на компьютер, но нечего было и думать включить его – какой предлог она найдет для этого? Пришлось довольствоваться чисто внешним осмотром. Никаких выводов сделать не удалось.

– Спасибо… – пробормотала она. – Должно быть, у Влада есть близкий друг, который разделяет его интересы? Чем они занимают свой досуг?

– Владик… любит рыбалку. Сызмальства мастерил удочки, сачки разные… – робко произнесла Неверова. – Природу любит. – Ее, очевидно, тяготило присутствие в кабинете сына постороннего человека. – Идемте чай пить!

Они вернулись за стол, сиделка разлила по чашкам зеленый чай.

– Владислав Кириллович спортом увлекается, – вставила сиделка. – Тренажерный зал посещает. В соседнем доме клуб есть, «Богатырь» называется, туда и ходит. Как-то мышцу потянул… Я ему массаж делала.

– Да… массаж… – кивала Неверова. – У Ольги золотые руки. Она за неделю Владика на ноги поставила.

Про друзей молодого человека выяснить ничего не удалось. Похоже, в доме Неверовых гости бывали редко.

– Он скоро вернется? – спросила напоследок Астра. – Я успею до начала июня сдать в журнал материалы для очерка?

Женщины пожали плечами.

– Владик иногда и месяц отсутствует, и больше. Это от дел зависит.

– А когда он в последний раз звонил?

– Да уж недели две назад, – прикинула в уме сиделка. – Занят он.

– Чего зря звонить? – Неверова кинулась выгораживать сына. – Беспокоиться ему не о чем. Я с Оленькой как за каменной стеной.

От матери Влада Астра отправилась в мужской клуб «Богатырь». В элегантном холле ее встретил вежливый администратор.

– Знакомый порекомендовал моему мужу услуги вашего клуба, – тоном ревнивой супруги сказала Астра. – Мы можем ходить сюда вместе?

– К сожалению, мы обслуживаем только мужчин. У нас есть сауна, мини-бассейн, разные виды восточного массажа, тренажерный зал…

– Разрешите взглянуть?

– Только как исключение, – улыбнулся молодой человек. – А кто ваш знакомый? Мы поощряем клиентов, рекламирующих наше заведение.

– Господин Неверов.

– Да, действительно, он обрел у нас прекрасную форму. И теперь мы видим его гораздо реже. В жизни все взаимосвязано. Его физические данные улучшились, и карьера пошла в гору.

Администратор заливался соловьем, а «ревнивая жена» вовсю таращилась по сторонам. Молодой человек по-своему истолковал ее любопытство.

– Весь персонал у нас чисто мужской, – успокоил он подозрения дамы. – И массажисты тоже мужчины. Это не связано с нетрадиционной ориентацией. Просто таков наш подход к делу.

Он с гордостью показал гостье зал, заполненный первоклассными тренажерами.

– Сейчас здесь пусто, но к вечеру посетителей будет много.

К ним подошел скучающий инструктор.

– Я могу вам чем-то помочь?

– Вы знаете Влада Неверова? – спросила Астра. – Это друг нашей семьи. Он хвалил занятия в клубе. Муж тоже решил попробовать.

– Влад заботится о своих мышцах, как и положено настоящему мужчине. Его фигура – предмет зависти и образец для подражания многих наших клиентов, – сдержанно усмехнулся инструктор. – К сожалению, он стал появляться в клубе по большим праздникам. Ссылается на загруженность в работе. Вероятно, так оно и есть.

– Когда вы видели его в последний раз?

Инструктор подбросил в руке теннисный мячик, поймал, еще раз подбросил.

– Странный вопрос, – пристально посмотрел он на Астру. – Какой-то милицейский. Вы часом не оттуда?

– Что вы! Мы с мужем тоже давно не видели Влада. Думали, встретим его здесь.

Ее неуклюжее оправдание не убедило инструктора. Но он вернул своему лицу вежливо-консервативное выражение.

– Неверов не приходил на тренировки уже… дай бог памяти… месяца два. Наверное, пока нет нужды. Или выбрал другой клуб. Хотя вряд ли, он живет поблизости, так что удобнее всего ходить именно к нам.

– У него здесь есть друзья? С кем-то он сошелся близко?

– Говорю же, милицейские вопросы, – пробормотал инструктор, подбрасывая мячик. – Ну, мне скрывать нечего. Нет, Влад ни с кем из персонала и посетителей клуба не сдружился. Так, держится по-приятельски, ровно, доброжелательно.

Астре ничего не оставалось, как поблагодарить и удалиться. В «Богатыре» она узнала не больше, чем у Неверовой и сиделки. Нелюдимый этот Влад оказался какой-то обтекаемый, скользкий, не ухватишь. Даже комната у него безликая – никаких намеков на индивидуальность хозяина.

Два егеря, молодой и постарше, выпивали за благополучное возвращение из леса. На столе горела керосиновая лампа, в красном углу, у икон, теплилась лампадка. Ее давно не зажигали, и масло чадило.

– Ты, Ванька, помолись, – пригладил седеющую шевелюру тот, что постарше. – Нас сегодня Господь от верной гибели уберег.

Парень неумело, размашисто перекрестился. От страшных воспоминаний волосы зашевелились на голове. Может, и правда, Божья десница отвела смерть?

– До сих пор не верится, что мы живы, дядя Макар.

– Видно, не пора еще нам перед ангелами-то предстать. Ну, давай еще по рюмочке за чудесное спасение!

Закусывали водку солеными огурцами, вареной картошкой и копченым салом. Парень быстро захмелел.

– Не надо было их трогать, – вымолвил он непослушным языком. – Они же… дичь не стреляли. Так… развлекались… костер жгли.

– Знаю я этих… искателей. Они не зверя промышляют, а оружие. В здешних местах его полно: с войны осталось. Копни, и наткнешься на снаряд какой-нибудь или пулемет. Немцы с нашими тут жестоко сражались. И партизаны в лесах были.

– Мы с братом пытались в лесу партизанский склад с оружием найти, – признался Иван. – Да где там? Копали всюду, умаялись, а ничего, кроме проржавелой немецкой каски, не попалось. До сих пор у нас в сарае валяется.

– Надо иметь карту с отметками, где шли бои. В последнее время городских много сюда ездить повадилось, с приборами специальными, с металлоискателями. Под видом, что ищут-де погибших солдат, накопают оружия, почистят, смажут и пускают в ход. В нас-то, думаешь, из чего палили?

Ванька от страха ничего не видел, только слышал звуки выстрелов и краем глаза заметил, как пули срезают ветки деревьев и с треском отлетают от стволов щепки. Еле они с дядькой Макаром ноги унесли.

– Из автомата-а? – не веря, протянул парень.

– То-то что не из ружья. Целую очередь выпустили. Пьяные они были, хулиганье городское! – Старший егерь приправил свои слова длинным ругательством. – Или обкуренные. Могли запросто убить нас да и закопать поглубже между елок. И никто бы не нашел!

Пьяный румянец схлынул с Ванькиного лица, на носу и щеках ярко проступили веснушки.

– Испугал ты их, дядя Макар! Они небось подумали, кабан через кусты ломится или медведь. Вот и начали палить без разбору.

Егерь с сочувствием посмотрел на молодого напарника. Зря мог жизни лишиться парнишка. Жалко. Это его вина, опытного, закаленного годами опасной работы мужика.

– Забыл я об осторожности, браток, прости. Знал ведь, что от этих пришлых молодчиков любой пакости ожидать можно. Хотел врасплох застать, думал, зверя какого подстрелили, жарить собираются. Напугал, конечно. А они возьми и дай по зарослям из автомата! В рубашке ты родился. Давай еще по одной?

Старший егерь пьянел медленно. Успевал думу думать. Там, где шли кровавые бои, осталось без счета павших воинов – наших, немецких, – и каким-то образом хранили эти места предсмертные чувства и переживания тех людей, их последнее отчаяние и боль. Последний страх… Их ненависть друг к другу, злой судьбе, ужас перед надвигающейся тьмой небытия.

– Или не тьмой вовсе… – пробормотал он.

– Что ты говоришь, дядя Макар?

– Много трупов в земле – плохо. Где шла схватка не на жизнь, а на смерть, на психику давит что-то! Человек должен умирать от старости, мирно, в своей постели, в окружении плачущих детей и внуков, видя в них свое продолжение. А где его зверски убивали, где рвали на куски его плоть, где все пропитано его молодой кровью… там плохо. Понимаешь? Там и с живыми начинает твориться неладное. Я давно заметил – лучше те места стороной обходить. Думаешь, чего эти «искатели» взбесились и начали из автомата палить? Неспроста они так струхнули, ох, неспроста…

– Неужели ты веришь в привидения? – недоверчиво спросил Ванька.

Сам он хоть и не считал себя трусом, но кладбищ не любил и старался без необходимости там не бывать. А тут, получается, ходишь по лесу, и под ногами – сплошь братские могилы, в которых смерть примирила бывших заклятых врагов. Примирила ли?

Хмель развязал парню язык.

– Слышь, дядя Макар… а может, они, того… до сих пор между собой дерутся? Воюют то есть? – запинаясь, вымолвил он. – Наши с немцами!

– Может, и так. В старину люди говаривали, что, пока не похоронен с честью последний солдат, война не окончена. А здесь погибшие на поле брани так и лежат, где кого лютая смерть застала. Не по-божески это.

– Раз не по-божески, значит, дьявол балует, – с несвойственной ему серьезностью рассудил молодой егерь. – Народ на лихое дело подбивает. Потому они и хватаются за оружие, звереют, а отчего, не ведают.

– Слухи ходят, будто бы здешние места облюбовал бог войны. То ли славянский, то ли германский. Видали его!

– Кто?

– Рыбаки, – понизил голос Макар. – Они на болотном озере рыбу ловили, а тут глядь – лодка без весел, плывет себе, а в ней Он и стоит: черный, страшный, будто монах.

– Почему м-монах?

– Ну… в рясе, в колпаке. Они присмотрелись, а колпак-то все лицо закрывает, только прорези для глаз. И оттуда молнии вылетают! – старший егерь перешел на шепот. – Тогда они и догадались, что встретился им сам грозный бог войны.

– Прямо молнии! – недоверчиво усмехнулся Ванька. – Небось пьяные были те рыбачки. После трех стаканов и не такое померещится.

– Не без этого. У страха глаза велики. Да и выпили рыбаки немало. А кто из нашенских не пьет? Вот и мы с тобой не чаи гоняем.

От таких речей парень аж протрезвел.

– Откуда здешним рыбакам про бога войны известно? – спросил он. – Тем более германского. Они сроду книжек не читали. И образование у них восемь классов от силы.

– Сейчас в каждой избе, где есть электричество, телик имеется, – возразил Макар. – А сколько сюда городских ездить повадилось! То там палатка, то тут… Рыбу ловят на наших речках, дичь стреляют. Оружие откапывают, вещи разные с мертвецов снимают. Кто по заброшенным обителям взялся бродить, грехи замаливать. Будто в городах храмов нету! И общаются приезжие, между прочим, с местными аборигенами, всякую всячину им рассказывают.

Ванька взъерошил свой чуб, крякнул.

– Вон какие дела творятся… – пробормотал он. – Бог войны, значит… Или сам сатана? Тьфу, тьфу! – суеверно сплюнул он, перекрестился на иконы. – Может, поэтому и нас нечистый попутал?

Старший егерь поднял вверх заскорузлый палец, погрозил:

– Ты молчи, сынок! Молчи. Не надо было нам тех проклятых денег брать, да что сделано, то сделано. Лишь бы остальные охотнички рты не открывали. Не должны, по идее, все мы одной веревочкой повязаны. Я бы нипочем закон не нарушил, но бедность одолела. Домик наш подправить бы не мешало, крыша-то протекает в сильные дожди! Лыжи новые купить пора. От нужды против совести поступил.

– Я понимаю… – смутился парень.

– Ничего ты не понимаешь, – обиделся Макар. – Думаешь, я себя не казню за ту охоту? Добром она не кончилась. Мне те трое ночами снятся… особенно тот… – Он споткнулся на полуслове, приложил палец к губам. – Тс-с-с… больше ни звука. Не было ничего! Не было. И баста!

– Не было, – эхом отозвался Ванька.

– Давай еще по одной.

Он разлил по стаканам оставшуюся водку, выпил одним глотком. Лампадка под образами чадила, чадила, пока не погасла.

– Дурная примета, – выдохнул старший егерь, опуская голову на руки. – К худу, к беде…

В Санкт-Петербург Астра и Матвей поехали на машине.

Новенький «Фольксваген Пассат» резво катил по влажному от утренней росы шоссе. Сочные, яркие краски мая радовали глаз. Все цвело, благоухало, сияло, дышало свежестью. На обочинах стояли лужи от ночного дождя.

– Куда, по-твоему, делся Влад Неверов? – спросила Астра, когда они остановились перекусить в маленьком придорожном кафе.

– М-м-м… – глубокомысленно хмыкнул Карелин, изучая меню. – Да куда угодно! Мог сбежать, прихватив с собой крупную сумму из сейфа компании. Мог накрутить с финансами, запутать счета и скрыться, опасаясь расплаты. Мог обмануть соучастников, и те объявили на него охоту. Мог стать жертвой криминальных разборок: случайно угодить «под раздачу». Мог в аварию попасть, в конце концов…

– Я не уверена, что Куприянова была со мной абсолютно искренна.

– Зачем же взялась помогать ей?

– Понимаешь, ее проблема чем-то напомнила мне мои собственные переживания. У меня тоже был жених, который работал ведущим менеджером у моего отца, ухаживал за мной, клялся в любви до гроба. А потом выяснилось, что он крутит роман с моей лучшей подругой! У меня под носом!

– При чем тут твоя история? Нельзя личное смешивать с профессиональным, – назидательно произнес Матвей. – Впрочем, ты же сыщик-любитель. Значит, можешь играть без правил.

– Вот именно. Знаешь, этот Неверов похож на секретного агента. Никого близко не подпускает, ни с кем не откровенничает, не имеет никакого хобби. Кстати, у него отец эмигрировал в США. Может, сына завербовали и он действует заодно с папашей? Экономический шпионаж, например. «Куприянов и партнеры» вполне может представлять интерес для иностранных разведок.

Карелин молча поднял брови и невозмутимо осведомился:

– Тебе что заказывать? Суп харчо или борщ?

– Харчо с бараниной?

Он подозвал официантку и уточнил, какое мясо положили в суп.

– Телятину, – вяло буркнула девушка. – Нести?

Они сделали заказ, и Астра, постукивая от нетерпения носком туфли по полу, вернулась к волнующей теме:

– Ты не веришь в версию с разведкой?

– Не смеши! Джеймс Бонд московского разлива – это слишком.

Его скептическая реплика не смутила Астру. Она достала из сумочки фото и протянула Матвею.

– Посмотри, как он выглядит. Мне Леда дала. Хорош? Чем не Бонд?

– Ну… ничего парень, – снисходительно кивнул Карелин. – Спортивного телосложения, лицо как с рекламы геля для бритья. Похож на альфонса, жиголо или… брачного афериста.

– А по-моему, красивый молодой человек. Почему сразу жиголо, аферист?

Официантка принесла харчо, салат и картофель с тефтелями.

– Вкусно! – удивился Матвей, принявшись за еду.

Астра последовала его примеру, но отложила ложку. Тревожные мысли не давали ей покоя.

– С чего мы начнем поиски? – спросила она. – С офиса? Или с автомобиля? Неверов поехал в Питер на джипе. Машина большая. Где-то же она находится?

Матвей не разделял ее энтузиазма.

– Если в каком-нибудь гараже – гиблое дело, – скривился он. – И вообще, с чего ты взяла, что Неверов еще в Санкт-Петербурге? Может, его давно и след простыл.

Астра насупилась. Ее надежды на скорую развязку таяли, как дым.

– Зато погуляем по Летнему саду, – понуро пробормотала она.

– Ешь суп, остынет. И поторопись, нам еще ехать и ехать.

После еды Астру разморило, она задремала. Просыпаясь, она взглядывала в окно. Не потянулись ли вдоль дороги окраины великого города?

Петербург встретил ветром, рваными облаками, мокрыми от мороси каменными лабиринтами улиц. Сумерки?

– Наверное, так выглядел Рим в ненастную погоду, – проснувшись, заявила Астра.

– Рим – в Италии. Там другие краски – синева, золото, розоватый блеск мраморов. А здесь – «достоевщина»! Сырость, гнилой туман, гранит и грязная вода в каналах.

– Ты не любишь Питер?

– Я не люблю пустую трату времени. Где мы остановимся, кстати?

Компания «Юстина», которую возглавлял отец Астры, тоже имела свое представительство в городе на Неве. И небольшую служебную квартиру рядом – на случай длительного пребывания московских сотрудников в Северной столице. В данный момент квартира пустовала, и господин Ельцов дал дочери ключи.

– Так мы не в гостиницу? – обрадовался Матвей. – Не терплю гостиниц. Что же ты сразу не сказала?

– Ты не спрашивал.

Его настроение улучшилось. Особенно когда он увидел «казенные апартаменты» – две тщательно прибранные комнаты, уютную кухню и комфортабельный санузел. Хорошая мебель, плитка, паркет, холодильник, телевизор, микроволновка. В шкафу – стопки чистого белья, полотенца; в баре – выпивка на выбор.

– Ого! Твой родитель заботится о своих кадрах.

– В любом бизнесе все от людей зависит. Специалистов нужно ценить и уважать, – подражая интонациям и голосу отца, произнесла Астра.

– Мудро.

– Пожалуй, ты иди в душ, а я продукты разложу.

Как Матвей ни сопротивлялся, Астра захватила с собой целый пакет еды: сыр, ветчину, яйца, овощи, фрукты, сладости, булочки. Она не забыла даже о минеральной воде.

– Там что, магазинов нет? – ворчал он.

– А вдруг у нас не будет времени заскочить в гастроном?

Ее предусмотрительность себя оправдала.

Когда Карелин вышел из ванной, по квартире витал аромат кофе, на сковороде жарилась яичница, а на столе стояла тарелка с приготовленными Астрой бутербродами.

Он подошел и с признательностью прикоснулся губами к ее щеке.

– Выпьем вина?

Они ужинали, как влюбленные. Но спать легли в разных комнатах: она – в спальне, он – в гостиной на диване.

– Что за черт? – корил себя за нерешительность Матвей, ворочаясь без сна. – Неужели я ее побаиваюсь?

До него доносилось тихое дыхание Астры, тиканье настенных часов и завывание ветра за приоткрытой створкой окна. Проклиная себя за непорядочность, однако не в силах совладать с болезненным любопытством, Матвей бесшумно встал, на цыпочках подкрался к ее дорожной сумке и заглянул внутрь. Так и есть! Зеркало Астра рискнула взять с собой. Бережно завернутое в кусок бархата, оно лежало между вещами. Тут же находился и сухой корешок – Альраун.

– Чертовщина… – прошептал молодой человек, вздыхая.

«Монашка» уже больше десяти лет жила в старой избе на краю пустой деревни. Собственно, несколько домов-развалюх, брошенных хозяевами, и деревней-то назвать нельзя. Раньше здесь была деревянная церковка – сгорела. Узкоколейку, соединявшую Камку с другими населенными пунктами, разобрали на металлолом. Горстка жителей перебралась в соседнюю Шубинку. Остались две пожилых сестры-праведницы, которые нипочем не соглашались покидать свою «обитель», как нарекли они домик, где до пожара проживали дьякон и молодая послушница Филофея.

Эта крошечная религиозная община объединяла людей, добровольно давших обет вести жизнь аскетическую, посвященную служению Господу и обездоленным чадам его. Дабы обрести высшей милостью покой, как земной, так и небесный.

Сестры Василиса и Улита обращены были в «истинную веру» старцем Авксентием, проповедовавшим пустынножительство, отрешение от любых благ для себя и заботу о ближних, нуждающихся в утешении. Потом к ним прибилась Филофея, странствующая в поисках обретения духовной чистоты и райской благодати. Бескорыстную помощь старцу и сестрам она сочла послушанием, назначенным ей свыше, которое искупит все ее грехи, вольные и невольные.

Живя в миру, Филофея не отличалась особой набожностью, но постоянно испытывала странную, неодолимую тягу к монашеству, святым образам, молитвам, гулкой тишине соборов, лампадам, суровой простоте келий, ладанному дыму и прочим непонятным порой для нее вещам. От слов стихарь, клирос, епитрахиль, рипида, амвон, епитимья, схима и прочих таких же непривычных для ушей и уст обычного человека у нее мурашки шли по коже, а сердце сладко и грустно сжималось.

Не раз, не два подумывала она о том, чтобы уйти в монастырь, говорила о своем желании родителям, но не получала поддержки. Мать и отец решительно противились, даже обвиняли ее в неблагодарности и эгоизме. Из любви к ним Филофея, которая от рождения носила имя Таисия, медлила, откладывала со дня на день желанный шаг.

– Пойми, девочка, что ты заживо похоронишь себя, – сокрушалась мать. – Откажешься от всех радостей жизни, от женского счастья, наконец. Любовь, брак и дети станут для тебя невозможными! Ты еще слишком молода, чтобы оценить все то, чего лишишься, приняв постриг. Что ты видела? Детство, школьную скамью, учебники, контрольные… Скоро выпускной бал, поступление в институт. Перед тобой раскроются все двери. У тебя все только начинается! Ты целовалась хотя бы с одним мальчиком?

– Нет, – опускала глаза Таисия. – Мне нельзя. Я должна готовить себя к иной стезе.

Она старалась во всем угождать матери и особенно отцу. Он был единственным мужчиной, которому она дарила любовь. Дочерняя преданность Таисии не знала границ, и когда понадобилась жертва, девушка принесла ее, не задумываясь. Родителей не выбирают, их следует почитать таких, каких дал Бог. А на ее мать и отца грех было жаловаться. Таисия сумела избавить их от незаслуженных страданий.

О замужестве она не помышляла и с самого детства знала, что «чаша сия минует ее». Правильно говорят мудрые люди: «Не зарекайся!»

Посещая одну за другой действующие обители, Таисия убедилась, что кое в чем родители правы. Монастырское житье-бытье пришлось ей не по вкусу. Много там обнаружилось такого, что оттолкнуло юную праведницу; во многом чувствовались нарочитость и фальшь. Она подумывала о каком-то своем, подвижническом пути и даже временами об отшельничестве.

Одержимость этими идеями, абсолютно не свойственная ни образу жизни ее семьи, ни среде, в которой она вращалась, ни принципам, принятым у окружающих, вызывала у родителей сомнения в здравости ее рассудка.

Отец предлагал обратиться к помощи медицины и как-то привез домой светило психиатрии. Доктор закрылся с девушкой в отдельной комнате, битый час пытался обнаружить в ее поведении и речах признаки душевной болезни и вынужден был развести руками.

– Ваша дочь э-э… весьма… эксцентричная особа, – сказал он матери и отцу, в лихорадочном беспокойстве ожидавшим вердикта. – Но она, несомненно, здорова. Ее внутреннему равновесию можно позавидовать. Ее идеи, взгляды и рассуждения э-э… довольно своеобразны. Однако это скорее относится к особенностям ее натуры, нежели к патологическим отклонениям. Лекарства ей не нужны!

Доктор, которого Таисия до сих пор вспоминала с благодарностью, реабилитировал ее мировоззрение. А то она уж сама испугалась, что с ней не все в порядке.

Родителям все-таки пришлось отпустить ее, не в монастырь, разумеется, – потому как девушка еще не определилась в выборе формы и способа богоугодного служения, – а в странствия по белу свету. На поиски истины и гармонии.

– Это причуда современной молодежи, – сетовала мать. – Всем-то они недовольны, всюду видят изъяны и пороки. Отсюда и пьянство, и повальное увлечение наркотиками, и секты разные. Недаром Ленин считал религию опиумом для народа!

– Вторая волна, – поддакивал ей отец. – Новые хиппи. Что ж, этим надо переболеть. Это пройдет.

Так или иначе, после окончания школы Таисия покинула родное гнездо. Она надеялась, ее уход всем принесет облегчение.

– Обещай мне, что не станешь монахиней до тех пор, пока мирские соблазны не потеряют для тебя окончательно и бесповоротно всю свою привлекательность! – потребовал отец. – Пока не будешь уверена, что стены монастырской кельи тебе милее всего на свете.

И она, как любящая дочь, поклялась ему в этом. Может, благодаря данному обещанию она не затворилась в какой-нибудь обители, а, прослышав о старце Авксентии, отыскала его, исповедалась, испросила милости остаться и помогать ему исцелять больных.

Пустынножитель сначала долго изучал ее проницательным и одновременно смиренным взглядом, а после, удовлетворившись увиденным и горячей исповедью, позволил девушке остаться и поселиться в его избе.

– Не я исцеляю, а Господь, – изрек он. – Ему помощь не нужна. Но страждущие нуждаются в заботе и милосердии. А я уже слишком стар, не всегда могу печь растопить, воды нагреть, в горнице прибраться.

Он лукавил. Сестры Василиса и Улита превосходно управлялись с нехитрым хозяйством. Но молодая странница пришлась ему по душе. Его служение скоро закончится, сестры тоже в преклонном возрасте. Кому он передаст свой опыт и мудрость? Опустеет Камка, канет в небытие.

Еще одно обстоятельство лишало покоя преподобного Авксентия: не все он завершил, не все предназначенное исполнил.

– Как тебя зовут, дитя? – ласково спросил он странницу.

– Филофея…

– Это имя тебе не родители дали.

– Я сама его взяла!

Долго молчал старец, закрыв глаза и погрузившись в себя. «Не уснул ли?» – подумала Таисия.

– Слыхивал я о монахине Филофее, – сказал вдруг Авксентий. – Была такая в Дамиановой пустыни.

И все. Как в рот воды набрал.

С того времени немало воды утекло. Старца Господь призвал к себе три года назад. Женщины осиротели. Боязно стало им жить в Камке, тревожно. Сестра Василиса прошлой зимой тяжело захворала, Улита с молодой послушницей ходили за ней, молились, просили у Всевышнего выздоровления. Василиса выжила, но стала очень слабой, страдала одышкой и кашлем.

В Камку перестали ездить больные. Их и раньше было немного – бездорожье и болота делали путь в заброшенную деревню слишком трудным. Единицы отваживались пускаться в рискованное путешествие. Местные жители знали о чудотворной иконе, оставшейся после старца, верили в ее целительную силу и, кто мог, добирались до Камки пешком. Но и эти появлялись все реже. Без Авксентия жизнь в деревне угасала.

Последний год принес неожиданное оживление: в Камку заглядывали то охотники, то городские искатели приключений, то «черные археологи», которые копали на местах бывших сражений. Они заглядывались на сестру Филофею, предлагали кто дров нарубить, кто избенку починить, кто продуктов привезти.

Красивые, сильные мужчины смущали послушницу своим вниманием. Особенно один…

В представительстве компании «Куприянов и партнеры» Астру встретили неприветливо. Хмурый администратор неохотно пригласил ее за свой стол.

– Я ищу Влада Неверова, – сказала она, улыбаясь. – Мы с ним давно знакомы. Он обещал проконсультировать меня по некоторым вопросам.

– Позвоните ему.

– Я звонила. Он, наверное, сменил номер сотового.

– К сожалению, не могу вам помочь, – кисло произнес молодой человек. – Влад был у нас недели две назад. Потом уехал отдыхать.

– Так он на отдыхе?

Администратор пожал плечами.

– Не знаю. Наверное. Он мне не докладывает. По сути, господин Неверов – правая рука хозяев, и задавать ему лишние вопросы не в моей компетенции.

– Ясно. Но он мне так нужен! – Астра сложила руки в умоляющем жесте. – Как с ним связаться?

– Только по телефону. Хотя, постойте, он скорее всего вернулся в Москву. Не думаю, чтобы его отдых затянулся на две недели. Позвоните ему туда, на рабочий номер.

– Я уже звонила. Там ответили, что Влад еще в Питере.

Администратор потер затылок:

– Странно. Подождите секундочку…

Он куда-то позвонил и вызвал девушку по имени Евгения. Она была одета в стильный костюм-тройку и туфли без каблуков. Таких высоких и худых блондинок Астре еще видеть не доводилось.

– Женя, – обратился к ней администратор. – Ты помогала Неверову разбираться с документацией, вы вместе просматривали файлы. Он не говорил, где собирается отдохнуть?

– Случайно обмолвился. А что?

– Да вот тут его разыскивает старая знакомая.

– Влад назначил мне встречу, – подтвердила Астра. – Я пришла, а его нет. Неужели забыл? Такая досада. И на звонки не отвечает.

– Не хочет, чтобы его беспокоили, – тряхнула роскошными волосами Женя. – Если мобильник не отключишь, отдохнуть не удастся. По себе знаю.

– Куда он поехал?

Блондинка замялась, отвела глаза:

– Я заметила, как Владислав Кириллович искал в Интернете информацию о Старой Руссе, а после спрашивал по телефону о минеральных источниках. Там и озера есть, и санаторий, и грязелечебница, кажется. И дивный монастырь двенадцатого века.

– Спасибо вам огромное! – расцвела Астра.

– Только вы меня не выдавайте, – смешалась Евгения. – Вдруг он рассердится?

– Не рассердится, – заверила ее «старая знакомая» господина Неверова. – Но я буду молчать о вас. Скажу, что приехала пить воду. Совершенно случайно!

Администратор, провожая, галантно распахнул перед Астрой входную дверь, и она сбежала по ступенькам к изнывающему от скуки Карелину. Тот поспешил взять ее под руку.

– Ну как?

– Влад поехал отдыхать в Старую Руссу! – выпалила она. – Надо искать его там.

– О-о! Теперь нам придется тащиться туда?

– Не сразу. Сначала погуляем в Летнем саду.

Они пошли к машине.

– Мне надо купить карту, – заявил Матвей. – Где эта Старая Русса?

– Понятия не имею.

Летний сад, обрамленный чугунным кружевом ограды, манил под сень раскидистых лип и кленов. Ветер приносил с Невы запах воды и мокрого камня, поднимал рябь на поверхности пруда. В пруду отражались деревья, по опрокинутому пейзажу плавали утки. Голуби садились чуть ли не на плечи прохожих. Астра бросала голубям кусочки булки, наслаждаясь прогулкой.

– Посмотри, что за прелесть!

Бледное северное солнце розовыми и зеленоватыми бликами ложилось на мраморные скульптуры, белеющие вдоль аллей.

В груди у Матвея заныло. Хотя он ни разу не бывал в Летнем саду, но сердце отзывалось ностальгической болью при взгляде на эти аллеи, клены и мраморные статуи. Где-то здесь неподалеку домик Петра, «капитана бомбардирской роты». Летний дворец, выстроенный позже для жены Екатерины…

Снова в нем проснулся Брюс – соратник великого царя-реформатора, блестящий вельможа, храбрый фельдмаршал, колдун, алхимик и чернокнижник. Таинственная, загадочная личность.

Снова будто наяву видел он, как быстрой рукой правит царь план Летнего сада, выполненный для него голландским садовником. Как заказывает статуи и бюсты итальянским мастерам-венецианцам. Как тщательно следит за каждой мелочью в обустройстве парка «на европейский манер».

«Хочу иметь резиденцию лучше, чем у французского короля в Версале! – раздувая ноздри, горячо говорит Петр. – Здесь, на берегах Невы, у выхода в Балтийское море!»

Карелин провел рукой по лицу, стряхивая наваждение. Опять!

– Ой! – воскликнула вдруг Астра, возвращая его в сегодняшний день. – Что это?

Она потащила его к скульптурной группе – прекрасные юноша и девушка: он лежит раскинувшись, она наклоняется к нему, вглядываясь в безупречно красивое лицо.

– Амур и Психея! – догадался Матвей, хотя раньше мало интересовался греческими мифами. Название само собой пришло ему на ум.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все. Скажи лучше, почему ты привела меня именно в Летний сад?

– Зеркало подсказало.

Астра ответила чистую правду. Накануне поездки она достала зеркало и долго, до боли вглядывалась в его золотистую глубину с немой просьбой о помощи. Мысль о Летнем саде мелькнула невзначай, легкой тенью. Но Астра уже научилась улавливать эти мимолетные вспышки прозрения. Теперь она готова была поклясться, что именно «Амур и Психея» показались ей в зеркале, но на столь краткий миг, что она ничего не успела сообразить.

Матвей скептически выслушал ее взволнованные объяснения.

– По-моему, ты притягиваешь за уши эти «подсказки», – заключил он. – Каким образом скульптура может навести нас на след Неверова?

Он был прав, но Астра не могла согласиться с его доводами. Она ходила около Амура и Психеи, пытаясь проникнуть в иносказательный смысл мраморного изваяния.

Матвей посмеивался, подтрунивал над ее стараниями. Ей не хотелось сдаваться, и она заявила:

– Я пока не понимаю, в чем тут суть. Но со временем все встанет на свои места. Пойду куплю буклет о Летнем саде! Может, там есть описание скульптур?

Они отыскали буклет в одном из павильонов, и Астра сразу принялась читать.

Оказывается, Психея блистала столь дивной красотой, что вызвала зависть самой Венеры. Коварная богиня подослала к девушке Амура и велела отомстить сопернице. Но юный бог воспылал страстью к Психее, тайно перенес ее к себе во дворец и посещал только по ночам, в кромешной тьме, чтобы она не увидела его лица.

Психея, подстрекаемая сестрами-завистницами, нарушила запрет. Дождавшись, когда возлюбленный уснет, зажгла ночник, поднесла к ложу и… замерла от восхищения: ее загадочный супруг был ослепительно прекрасен. В то же мгновение капля раскаленного масла из светильника упала на Амура, тот проснулся, пришел в страшный гнев и покинул Психею…

– И что это означает? – вздохнул Карелин. – Кто в нашей истории Психея? Леда Куприянова? Тогда Амур – господин Неверов. Он красавчик, надо признать, но лица своего не прятал. Наоборот! Вовсю соблазнял состоятельную барышню.

– Зато что-то другое скрывал.

– Думаешь, он мертв?

– Надеюсь, что нет. Ладно, пора домой. В Летнем саду больше делать нечего, я чувствую.

Уже в машине Матвей спросил:

– Ты серьезно восприняла эту чушь про Амура и Психею? Смешно, ей-богу.

Однако Астра не разделяла его иронии. Возможно, Леда узнала о своем женихе что-то такое, чего он ей не хотел говорить. Тот рассердился и ушел. А невеста, раскаявшись, пустилась на поиски возлюбленного.

– Допустим, – кивнул Карелин. – В таком случае Леда не сказала тебе всей правды. Она поступила нечестно.

– Рано судить об этом.

Матвей не стал спорить. Он подъехал к книжному магазину, приобрел карту автомобильных дорог и молча прикинул, сколько времени займет путь до Старой Руссы. Астра ведь не отстанет, если что решила, ее не собьешь.

Оказалось, городок расположен неблизко. Часов шесть ехать, и то если хорошо знаешь дорогу.

Каждое утро Филофея вытаскивала из колодца несколько ведер воды – на приготовление пищи, на стирку, для бани, выливала в две большие фляги, установленные на тачке, и везла к избе сестер Василисы и Улиты. Те топили здоровенную русскую печь, варили в чугунках постные щи, картошку. После еды полагалось молиться, читать духовные книги. Сестры без очков не видели и просили читать вслух молодую послушницу.

Электричество в Камке давным-давно отрезали, газа здесь отродясь не бывало. Женщины грели воду и мылись все вместе в покосившейся баньке, стирали тут же, в корыте. Зачастую без мыла, по старинке – золой. При старце Авксентии нужды ни в продуктах, ни в одежде не было: снабжали богомольцы и пришедшие за исцелением больные и их родственники. После кончины преподобного и без того скудное бытие затворниц стало нищенским.

Дав обет «питаться чем Бог пошлет», женщины не роптали, стойко сносили тяготы и скорби земные. Держали курочек, козу, возились в огороде не покладая рук. Собирали в лесу грибы, ягоды. Осенью на болотах наливались спелым соком клюква, морошка.

Такая аскетическая, полная черного труда жизнь Филофею только радовала. Некогда предаваться пустым мечтам, некогда грустить, скучать, думать о мирском. Она жаждала ощутить в сердце сияние святости, изнуряя тело постом, молитвами и работой. Но свет сей никак не загорался…

Преподобный Авксентий иногда утешал Филофею, стращал грехом гордыни. Ибо стремление к святости не что иное, как мания величия.

После таких слов молодая помощница убегала на чердак или в сарай и лила горькие слезы. Далеко ей до ангельской чистоты! Далеко до бескорыстной самоотверженности! Ведь она будто награду себе вымаливает у Бога, будто поощрения ждет. А это хуже, чем уподобиться обычному человеку, живущему в свое удовольствие.

– Господь испытывает нас, – говорила Василиса. – Мы ошибаемся, спотыкаемся и падаем на уготованном нам тернистом пути. Он же многотерпелив и многомилостив. Он простит тебя, дитя.

Временами Филофее казалось, что она вытравила из себя все плотские желания, чувства, мысли. Но никто не мог подсказать ей, достаточно ли этого. Она прислушивалась к своей душе, пытаясь уловить божественный свет… Увы, ничего такого не происходило.

Филофея мучилась, раскаивалась, терзалась сомнениями, и этот внутренний надлом, жестокая борьба с собственной гордыней лучше всего показывали, что прорыв не состоялся. Что еще она должна сделать?

В самые невыносимые дни послушница, если позволяла погода, отправлялась в Дамианову пустынь. Каждый камень разрушающейся обители, каждая былинка на монастырском дворе были ей смутно знакомы. Девять лет назад сестра Василиса показала ей дорогу через болота.

Филофея, затаив дыхание, стояла в соборной церкви, и на облупившихся стенах проступали некогда бывшие здесь фрески – фигуры Богоматери и святых в длинных складчатых одеяниях, Николай Чудотворец, Варвара-великомученица… Через пустые окна купольного барабана вливалось солнце, золотило остатки иконостаса.

– Что с тобою? – испугалась Василиса. – Побледнела, как полотно.

– Покажи мне… кельи.

– Идем, – вздохнула сестра. – Там одни руины.

Ступив на порог тесной комнатки без потолка, девушка задохнулась от нахлынувших слез, угадывая, где стояло твердое ложе, где висел образ Спасителя, где горела по вечерам лучина. Свечи считались роскошью, которую монахини дозволяли себе по светлым праздникам Рождества Христова, Пасхи, Троицы. Здесь, в этих некогда чисто выбеленных стенах, страдала и молилась юная инокиня Филофея, усмиряла сердечный жар и смуту в крови, прося у Бога избавить ее от искушений дьявольских.

Сюда под покровом темноты принесла она краски, кисти – дар молодого иконописца, расписывающего собор сценами из Святого Писания, – дабы запечатлеть являвшегося ей Ангела. Лучезарный образ как будто сам лег на свод стены, засиял нестерпимо, так, что Филофея зажмурилась и сомлела.

Ее житие, отягченное содеянным грехом, ибо наносить какие-либо изображения на стены кельи строжайше воспрещалось, превратилось в ежедневную, еженощную пытку. Один вопрос жег ее, раскаленным жалом терзал душу. Можно ли возлюбить Ангела плотскою любовью? Но никому не смела несчастная задать его.

Игуменья заметила неладное, подошла в трапезной, ласково спросила:

– Что тебя сушит, сестрица? Почему лицо твое белее полотна, а в глазах тоска? Исповедуйся… Любовь Господа простирается на чад его и укрепляет в испытаниях.

Филофея смолчала. Губы ее деревенели, язык не поворачивался признаться, какие чувства охватывают ее при виде Ангела. Такого ее уста вымолвить не могли. Молодая инокиня чахла, томилась сердечной мукой, пока тяжелая болезнь не сразила ее.

Тогда вошли в ее келью и увидели пресветлого Ангела, сияющего ярче солнца. Игуменья приказала сестрам замазать изображение мелом и никому о том не проговориться. Грозилась наложить тяжелую епитимью.

Монахини исполнили повеление, но наутро Ангел снова проступил сквозь слой побелки и засиял пуще прежнего. Сколько его ни замазывали, все оказалось бесполезно. Разрушать стену игуменья не решилась и только запретила Филофее покидать свою келью, а другим сестрам нарушать ее уединение.

Все эти картины пронеслись перед молодой послушницей как наяву. Девушка повернулась к Василисе, как бы пытаясь удостоверится, что она не спит и не видит чудесный сон.

– Ну что с тобой? – спросила та. – То бледнеешь, то краснеешь, как маков цвет.

– Расскажи мне о монахине Филофее! – пристала к ней девушка. – Раз я взяла ее имя, значит, нас что-то связывает.

– Да ты в уме ли? Подумаешь, имя! Многие сестры принимают одинаковые имена при поступлении в иночество. В каждой женской обители можно встретить Елену или Агафью. А нас никто не постригал, мы самовольно дали обет служения Господу нашему, – истово перекрестилась Василиса. – И ты послушание возложила на себя сама, и мирское имя поменяла на духовное. При чем тут Филофея, которая давно вознеслась на небеса?

– Что ты про нее знаешь?

Василиса сжала губы и осталась непреклонной.

– Читай Псалтырь, – сказала. – Житие святых изучай. Там найдешь ответы на все вопросы.

С того памятного момента не было дня, чтобы послушница не уносилась мыслями в заброшенный посреди болот монастырь, в келью с остатками каменного свода. Все казался ей на той стене Ангел в золотых одеждах, с легкими, как солнечный дым, кудрями, с ясным лицом и белоснежными крыльями за спиной. Все тянуло ее туда, где инокиня Филофея дареной кистью и запретными красками рисовала лик посланника Божия…

Зачем он к ней являлся? Какую весть приносил?

Украдкой ходить в Дамианову пустынь не получалось. В Камке, где только четверо жителей, – все на виду. У Авксентия был особо зоркий глаз, несмотря на плохое зрение. Он сердцем чуял, что вокруг происходит.

– Куда ты пропадаешь? – спросил как-то у молодой помощницы. – Чай, в пустынную обитель бегаешь? Не боязно одной-то? А ну как в болоте утопнешь?

– Я дорогу хорошо знаю. Не утону!

– Что тебя влечет туда?

– В храме помолиться хочу…

– Господь вездесущ, – мягко произнес старец. – Вся земля – его храм.

Новоявленная Филофея устыдилась. Негоже обманывать преподобного! Молилась она в храме – это так. Но на самом деле ее влекло к Ангелу на стене кельи. Пришлось признаться.

– Что ж, показался он тебе? – прищурился старец. – Не каждый его видит.

– Я видела! – горячо выдохнула девушка. – Видела! Золотой весь, с крыльями. Светится едва заметно… сквозь черную сырость, сквозь потеки.

Авксентий молча жевал губами. Размышлял. Как отвадить девицу от пагубы? Пропадет ведь, как та юная монашенка.

– Плохой конец был у Филофеи, – наконец вымолвил он. – Страшный! Сказывают, утопла она.

– Как… утопла?

– Умом тронулась. Все ждала Ангела… слышала его зов. Как ей удалось сбежать из кельи, точно неизвестно. Хватились сестры утром, а ее, горемычной, и след простыл. Искать стали. За сук поваленного дерева клочок рясы зацепился, оторвался… как раз близ топкого места. Тот год дождливый выдался, всюду вода стояла, болота сделались непроходимыми. Только безумный мог пуститься в дорогу через топи, не дожидаясь зимы. Сколько ни звали беглянку, она не откликнулась. Кроме обрывка рясы, монахини ничего не обнаружили. Молились сначала за спасение «блаженной Филофеи», а потом уж, когда поняли, что не вернется она, за упокой ее души. Келью ту перекрасили, и постепенно страсти улеглись, ужасное событие стало забываться…

Улицы провинциального городка утопали в садах. Расцветала сирень. В озерах отражалось синее небо, белые храмы.

– Останови у монастыря, – попросила Астра.

Она залюбовалась строением, которому почти восемь веков, – скупые, суровые формы, мощные стены, узкие окошки, тяжеловесная колокольня. Монастырский собор идеально вписывался в пейзаж – древние зодчие чувствовали гармонию пространства и не нарушали ее.

– Сходим в музей? – предложил Карелин.

– Потом. Сначала найдем Неверова.

– Куда ехать? В санаторий, в гостиницу? А если этот господин снял комнату или дом?

– У него машина, внедорожник. Где-то же он ее оставляет?

– Джип не иголка, – согласился Матвей. – Пожалуй, начнем с санатория.

Он свернул не в ту сторону. Пришлось спрашивать дорогу у двух симпатичных девушек, жующих резинку. Они подкрепляли объяснения выразительными жестами.

– Туда езжайте, потом налево…

В теплом воздухе запах цветущих деревьев смешивался с запахом соли.

– Соленое озеро, – сказала Астра, потягивая носом. – Здесь отдыхали знаменитости, между прочим.

В санатории женщина-регистратор отрицательно покачала головой.

– Нет, господин Неверов у нас не проживает. И не проживал.

– Это мой друг. Мы договорились встретиться, – вступил в разговор Матвей. – Я специально приехал из Москвы.

– Извините, ничем помочь не могу. Спросите в гостинице, может, он там остановился. Многие вообще предпочитают частный сектор.

– Как же нам быть? – огорчилась Астра.

«Я тебе говорил?» – выразительно посмотрел на нее Карелин.

– Ладно, пошли. Теряем время.

В гостинице их ожидал тот же ответ: «Господин Неверов у нас не проживает».

– Ты уверена, что девушка Женя из питерского офиса не направила нас по ложному пути? – ворчал Матвей.

– Зачем ей это нужно?

– А если она в сговоре с Неверовым? Или просто из спортивного интереса.

– Я думаю, Влад действительно искал в Сети информацию о местах отдыха. Приехал сюда, посмотрел, не понравилось, уехал.

– Вот так, да? Мы пилили столько километров, чтобы похлопать глазами?

– Что ты предлагаешь?

– Я пить хочу. Давай хоть попробуем их знаменитую минералку.

Вода оказалась приятной на вкус, холодной. Путешественники набрали пару бутылок с собой.

– Есть идея, – повеселел Матвей. – Надо поговорить с гаишниками. Серебристый джип в небольшом городке – машина приметная. Вдруг кто-то обратил на нее внимание?

На сей раз им повезло. Первый же сотрудник дорожно-патрульной службы вспомнил, что видел такой автомобиль.

– Мы друга ищем, – объяснил Карелин. – Ехали вместе, потом он оторвался и как в воду канул. На звонки не отвечает. Не случилось ли чего?

– Я бы не обратил внимания, – сказал патрульный. – Но ваш друг сильно превысил скорость, чуть не создал аварийную ситуацию. Пришлось его остановить, проверить документы и прочее. Знаете, это давно было – дней десять назад или больше.

– Так мы и потеряли его давно, – не растерялась Астра. – Пытались догнать, не получилось. Погостили у родственников, теперь возвращаемся в Москву и на обратном пути снова ищем. Звонили ему домой, мать говорит, он еще не приехал.

– Да, на трассе всякое бывает.

– Вы фамилию нарушителя не вспомните? Мало ли одинаковых машин?

Она была очень убедительна в роли женщины, всерьез озабоченной судьбой друга. Молоденький патрульный ей поверил. Он отошел в сторонку, связался с кем-то, потом вернулся со словами:

– Кажется, Неверов его фамилия была. Напарник подсказал. У него не память, а фотоаппарат. Раз увидел, щелкнул – есть кадр.

Астра просияла – она готова была расцеловать парня. Не зря они тащились в такую даль! Неверов все-таки здесь.

– А где вы остановили его машину? В центре города или на окраине?

– Кажется, на Н-ской улице, – охотно пояснил патрульный. – Потом джип поехал дальше. А остался он в городе или нет, не знаю. Больше мне на глаза не попадался.

– Вы нам очень помогли, – проникновенно произнесла Астра. – Спасибо!

На улице, которую назвал патрульный, росли плакучие березы. Их нежная листва ласково шелестела, и ветер раздувал висячие ветки, как девичьи волосы. Вдоль двухэтажных деревянных домов тянулись запущенные палисадники, над кустами шиповника вились пчелы.

«Неверов проезжал здесь случайно или с какой-то целью? – думал Матвей. – Возможно, хотел снять жилье на время отдыха. Если он это сделал, то машина должна стоять в одном из дворов».

Астра ощущала в груди тревожный холодок: значит, они напали на след. Где-то совсем рядом кончик той ниточки, за которую потянешь – клубок и распутается.

Улица уходила вниз, к реке, домики стали одноэтажными, а заборы более добротными. Попадались новые срубы.

– Небось богатые петербуржцы скупают участки, – сказал Матвей. – Строят дачи над рекой. Место курортное. Озера, целебные источники, грязи, красотища кругом. Не исключено, что Неверов тоже присматривал участок для дачи. Надо же куда-то вкладывать наворованные в компании деньги.

– Ты считаешь его вором?

– Люди с чистой совестью не прячутся.

– Тогда нам следует посетить здешнее агентство недвижимости, – загорелась Астра.

– Подожди. Мы пока что ищем серебристый джип.

Но ни в одном дворе, куда им удалось заглянуть, такого автомобиля не было. Из-за заборов лаяли собаки.

– В гаражи нас никто не пустит, – уныло протянула Астра. – Да и гаражей-то нормальных не видно.

– Машину можно загнать за дом. Сады вокруг старые, густые; за деревьями не то что джип, танк укроется.

– Что же нам, каждый двор обшаривать?

– Надо было об этом раньше думать, – усмехнулся Карелин. – А теперь, госпожа Груздь, полезайте в кузов!

– Я просто устала… – буркнула она. – И проголодалась.

– Терпи.

По улице вразвалочку прогуливались подростки, по всему видать, местные. Парни пили пиво из банок, девушки курили. Молодежь явно была под хмельком. Матвей легко нашел с ними общий язык. Попросил зажигалку, угостил дорогими сигаретами. Девушки жеманились, хихикали. Слово за слово, он спросил о джипе.

– Друга ищем, – придерживался он первоначальной «легенды». – Мы на вашей улице домик собирались снять. Влад вперед поехал, обещал позвонить. И молчок!

– Прикалывается… – предположила одна из девчонок.

– А нам не смешно! Темнеет уже, спать охота. Выехали мы из Питера ни свет ни заря, спешили, на обед даже не останавливались. За его джипом не угонишься! Может, кто из вас видел его тачку?

– Джип, говорите? – заинтересовался крепко сбитый паренек в спортивных штанах и тенниске. – Какого цвета?

– Серебристая «Хонда».

– Кажется, у нашего соседа на заднем дворе стоит такая, – сказал паренек. – Только она давно стоит, больше недели.

– Ты бы еще про царя Гороха вспомнил! – засмеялись девчонки. – Говорит же человек, они сегодня из Питера выехали. Се-год-ня!

– Нужно взглянуть, – со всей серьезностью произнес Карелин. – Чем черт не шутит?

– Вообще-то у нашего соседа постоянно гости, – сконфузился подросток. – Он это, охотничьими делами занимается. Ну, возит мужиков на охоту. Места знает, со всеми егерями дружбу водит.

– Так ведь не сезон сейчас. Охота запрещена.

– У кого деньги водятся, для тех всегда сезон! – ухмыльнулись парни.

– Ладно, покажи, где сосед живет, – попросил Матвей. – Как его зовут, кстати?

– Шемякин, Егор Петрович. Только я с вами не пойду. Не хочу, чтобы он на меня отцу нажаловался.

– Вован к его дочке клинья подбивает! – захохотали подростки.

– Хватит вам… – без обиды буркнул паренек. – Во-о-он тот забор! – показал он Матвею на высокий коричневый штакетник, за которым буйно росла калина. – Лучше в калитку не входить. У него собак тьма!

Егор Шемякин оказался мужчиной средних лет с военной выправкой, одетым в камуфляжные брюки и безрукавку. Он цыкнул на собак, пропустил Матвея и Астру во двор.

– Мы ищем Влада Неверова, – прямо заявила она. – Он говорил, что заедет к вам. Насчет охоты.

Хозяин молча изучал взглядом посетителей. Кто такие? Зачем пришли?

– Мы его друзья, – пояснил Матвей. – Целый год собирались на кабана. Нам посоветовали обратиться к вам.

– Кто посоветовал?

– Охотники. Говорят, вы можете настоящее «сафари» устроить за соответствующее вознаграждение.

– Приезжайте, когда откроется сезон.

– Разве Влад не решил с вами этот вопрос?

Егор Петрович потерял терпение:

– Понятия не имею, что вам наплели про меня! Я не браконьер.

– Послушайте, позовите Влада, и мы все обсудим, – предложила Астра. – Мы вам заплатим.

– Мало того, что он свою тачку тут оставил, так еще и приятелей натравил! – взвился Шемякин. – Вы не за того меня принимаете, господа! Я сам вашего Неверова ищу. Пусть забирает джип! У меня частный дом, а не парковочная площадка.

Леда вышла из клиники в удрученном состоянии. Анализы опять плохие. Сколько времени она принимает таблетки, выполняет все рекомендации специалистов, а воз и ныне там! Сегодня лечащий врач назначил новый курс процедур, но она уже потеряла веру в благополучный исход.

– Да не расстраивайтесь вы так! – успокаивал ее профессор. – Ваше заболевание не угрожает жизни. Неприятно, однако не смертельно. Вялотекущий хронический процесс хуже всего поддается действию препаратов.

– Не хватало, чтобы он обострился.

– Пока причин для обострения я не вижу.

«Пока! – подумала Леда. – Хорошенькая же у меня перспектива. Постоянно находиться в ожидании: вдруг болезнь начнет прогрессировать?»

Она заплакала. Почему ей так не везет? Все, казалось бы, подарила ей судьба – красоту, ум, богатство, а счастья нет. Здоровье вот пошатнулось. Банальная до тошноты истина открылась перед ней вместе с недомоганием: не все можно купить за деньги.

Воспаление придатков, которое не считается опасной патологией, тем не менее серьезно осложняло жизнь Леды Куприяновой. Боли, слабость, постоянный дискомфорт и ощущение какой-то женской неполноценности угнетали ее.

– Не обращай внимания на ерунду, – говорила ей мать. – В той или иной степени через это проходит каждая женщина. У кого не было воспаления?

– И что ты делала?

– Лечилась, потом махнула рукой.

Но Леда «махнуть рукой» не могла. Непрерывная ноющая, тянущая внизу живота боль истощала ее силы; в голову приходили страшные мысли. Раз лекарства не помогают, значит, недуг гораздо злее, чем полагают врачи. Медицина – не панацея, теперь Леда убедилась в этом на собственном опыте.

Ей выписывали все более дорогие препараты, но эффекта не было. Вообще никакого!

– Это у вас на нервной почве, – сказал ей один знаменитый лекарь. – Мнимая болезнь. Потому и лекарства бессильны, что лечить нечего.

Леда возмутилась, устроила ему скандал. Выплеснула все негодование, накопившееся за время хождения по кабинетам и лабораториям. Сунула ему в нос бланки с результатами анализов. Доктор невозмутимо просмотрел их и продолжал стоять на своем: болезни нет, она существует исключительно в воображении пациентки. А тело услужливо воспроизводит симптомы.

– Мы и не такое способны! – с улыбкой заявил он. – Люди – удивительные существа.

– Вы шарлатан. Вам следует запретить заниматься медицинской практикой! – бушевала Леда. – Я напущу на вас журналистов!

Доктор не испугался, не смутился:

– Уверенность в себе, любящий мужчина рядом, регулярный секс, и от вашего диагноза не останется и следа. Когда испробуете все традиционные методы лечения, вспомните мои слова. Мнимые заболевания вовсе не безобидны. Умереть от них можно вполне реально.

Тогда Леда, кипя праведным гневом, и слышать его не желала. Теперь она нет-нет да и возвращалась мысленно к тому разговору. Что, если лекарь был прав и ее болезнь порождена умом, а не телом? Как от нее избавиться?

«Решу, что я абсолютно здорова, перестану ходить на обследования, принимать лекарства, – размышляла госпожа Куприянова. – Но как справиться с вполне конкретной болью, от которой корчишься и стонешь? Как заставить себя поверить в ее виртуальную природу? Как забыть о ней, если порой каждый шаг, каждое движение причиняют физические муки? Как их превозмочь?»

По совету приятельницы Леда записалась на прием к знахарке.

– У твоей болезни одна причина – злость! – ошарашила пациентку целительница. – Иди в церковь, покайся, сделай щедрые пожертвования, потом приходи. Буду тебя спасать!

Куприянову неприятно поразили фамильярное обращение знахарки, ее псевдонародные присказки, жесты, интонации.

– На кого мне злиться? – попыталась возразить молодая женщина. – У меня все есть. Я ни в чем не нуждаюсь.

– Каждый в чем-нибудь нуждается. Раз на земле живешь, значит, чего-то тебе не хватает. Полная чаша бывает только в райских чертогах.

Знахарка улыбнулась, недобро блеснув глазами, а у Леды холодок пробежал по коже.

После этого посещения ей стало еще хуже. По ночам пробирал озноб, боль блуждала по телу, уже не локализуясь в области живота, казалось, кости и мышцы крутит, выворачивает неведомый жестокий палач. Леда, стуча зубами, натягивала на себя второе одеяло, потом все равно вставала, доставала из шкафа припрятанную между бельем бутылку с крепким напитком, наливала, проглатывала… и постепенно согревалась, оттаивала.

По утрам не хотелось смотреть на себя в зеркало. Бледные щеки, чернота под глазами, бесцветные губы, тусклые волосы. Душ, ароматические масла, шампунь, фен и фирменная косметика через час превращали изможденную страдалицу в надменную светскую даму. Дивная метаморфоза обманывала не только посторонних, но и близких. Вряд ли родная мама догадывалась, что творится с ее дочерью.

Слова знахарки засели в сознании Леды против ее воли. Она все чаще ловила себя на том, что обдумывает их, ищет ту занозу, которая породила «заражение царственной крови». Мало-помалу пелена заблуждений рассеялась, и Леда прозрела. Где-то в глубинах подсознания мелькнула искорка, осветила как истинную причину ее болезни, так и средство избавления от страданий.

Сначала Леда приняла это в штыки, протестуя и не веря себе. Потом свыклась. А потом в ее жизни появился Влад, завязался роман. Внезапно умер ее отец, возникли новые проблемы, и раскрылись новые обстоятельства. Болезнь Леды неожиданно обострилась. И у нее не осталось сомнений, какое средство способно ей помочь.

Замужество казалось делом решенным. Господин Неверов покорил сердце Леды, всецело завладел ее помыслами… И вдруг исчез.

Все должно было складываться не так. Не так…

– Кто-то украл мое счастье, – сокрушалась Леда. – Давно, еще у моей колыбели. Или даже раньше. Вместо синей птицы слетелось воронье. Накаркало беду…

Господин Шемякин, отставной майор, увлекался охотой. Где бы он ни служил, везде устраивал вылазки в лес, на речку или озеро, добывал уток, зайцев, лосей или кабанов. В зависимости от места расположения воинской части. Выйдя на заслуженный отдых, превратил хобби в работу, которая приносила приличный заработок.

Устраивать для приезжих традиционно русское развлечение – наряду с рыбалкой, парной баней и обильными возлияниями – оказалось прибыльным делом. Появилась постоянная клиентура. Среди егерей Шемякин наладил надежные связи, и те включились в процесс. Деньги никому не помешают, особенно в глуши, где источники дохода можно пересчитать по пальцам. А у всех семьи, дети – все кушать хотят.

Браконьерство Шемякин не приветствовал, но иногда скрепя сердце нарушал закон. Редко, потому как сам любил природу-матушку, зверье и птицу, чистый лесной воздух и прозрачные речки, где ходят жирные лещи и щуки.

– Я не святой, – честно признавался Егор Петрович. И тут же спрашивал: – А кто без греха?

Он держал целую свору гончих, борзых и легавых собак, слыл непревзойденным знатоком разных охотничьих тонкостей и хитростей, метким стрелком и душой мужской компании. Его дом был открыт для друзей и приятелей, которых с каждым охотничьим сезоном становилось все больше.

Когда приехал господин Неверов и попросил устроить для него кабанью охоту, Егор Петрович наотрез отказался. Не помогла и предложенная заезжим любителем острых ощущений солидная сумма.

– Ты что, смеешься, парень? Кто же в мае станет загонять кабана? Это зимняя забава. Весной только птицу стрелять можно, и то не всякую.

Как Неверов ни упрашивал, Егор Петрович оставался непреклонным. Нет, и все. Ему не нужны неприятности.

– Странный ты человек, ей-богу, – удивлялся Шемякин приезжему москвичу. – Что за блажь идти на кабана именно сейчас? Я смотрю, ты вообще на охотника не похож. Где ружье? Где снаряжение?

– Какое еще снаряжение? Не из Москвы же все тащить? Я думал, у вас тут возьму, напрокат.

Поскольку Шемякин на уговоры не поддавался, москвич спросил, можно ли оставить машину у него во дворе – на время охоты.

– Я заплачу.

– Ладно, пусть стоит, – согласился хозяин. – Жалко, что ли?

– Если понадобится, пользуйся, – великодушно предложил Неверов. – Дам ключи.

– Зачем? У меня свой транспорт. Только я бы тебе не советовал с браконьерами связываться.

– Спасибо, – усмехнулся приезжий. – Учту.

Он ушел, где-то бродил до вечера. Вернулся затемно, довольный, попросил напрокат ружье и рюкзак. Видно, нашел желающих заработать на худом деле.

Шемякин хотел предостеречь москвича, но передумал. Не в его правилах учить взрослого мужика уму-разуму. Жизнь научит.

– Рюкзак бери, а ружье – вещь дорогая… – неодобрительно глядя на Неверова, сказал он. – Вдруг не вернешь?

– Я похож на вора? – обиделся тот.

– Не о том речь. А если сам не вернешься?

– Типун тебе на язык, дядя! – как-то слишком весело, беззаботно произнес москвич. – Сколько ружьишко стоит? На, возьми деньги. И потом, у тебя моя тачка в залоге остается. Держи! – Он бросил Шемякину ключи и усмехнулся: – Не дрейфь, мужик! Все будет в порядке.

– Средство от комаров захвати, не забудь. Заедят.

Шли дни, а Неверов охотился. Наверное, решил пожить в каком-нибудь охотничьем домике, подышать лесным воздухом, попариться в баньке с березовыми веничками. Для городского человека это экзотика.

Собственно, Шемякину не было никакого дела до москвича. Пусть хоть год в лесу сидит. Но машина занимала много места за домом, создавала неудобства. Да и мыслишки нехорошие закрадывались. С кем приезжий отправился на незаконный промысел? Как бы чего дурного не случилось.

Серебристый джип мозолил Шемякину глаза, беспокоил. Если, не дай бог, москвич не вернется, кто первый попадет под подозрение?

«Я, конечно, – думал Егор Петрович. – Раз машина у меня во дворе стоит, выходит, я хозяина и того… Отправил на тот свет. Поди докажи обратное! Никто разбираться-то не станет. Наши люди на расправу скорые. Черт знает какие у этого Неверова друзья, родные? Наедут, мало не покажется!»

Жена с дочкой гостили в Новгороде, у тетки, приехали – а тут чужая машина во дворе. Тоже пристали с расспросами. Хоть бы они подтвердили, что ушел Неверов в добром здравии и больше не появлялся. Так нет, не получится – не было их в это время дома.

«Друзья» приезжего москвича озадачили Шемякина: тоже заговорили о кабаньей охоте. Что за напасть такая? Однако надо им как-то объяснить его отсутствие. Выдумывать Егор Петрович был не мастер, поэтому выложил все как на духу. Так, мол, и так…

Они выслушали, задумались. Потом мужчина спросил:

– Кто мог согласиться помочь Владу организовать охоту?

– Народ всякий есть, и среди нашего брата попадаются любители незаконной добычи. Знаю семейство Грибовых, которые браконьерством балуются, знаю Потапова, бывшего егеря. Еще парочку заядлых горе-охотников.

Столичная дамочка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, поглядывая на своего спутника. Тот называл ее Астрой. Редкое имя. Кто они Неверову? Он про друзей словом не обмолвился.

– Вы полагаете, Влад проводит время в каком-нибудь охотничьем хозяйстве? – спросила она.

– А где же? Палатки он с собой не брал. Хотя можно в деревне остановиться. Здесь многие так делают, и туристы, и искатели приключений, и богомольцы разные. В наши места странное паломничество началось. Едут и едут!

– Зачем?

– Вас что сюда привело? – задал встречный вопрос Шемякин. И, не дожидаясь ответа, добавил: – То-то! Путешествуют люди, каждый свою цель преследует. Кому-то природа по душе, не городские парки да скверы, а настоящая, дикая. Кого-то история интересует. Кто-то в религию ударился. Кому-то хочется одиночества, тишины. Некоторые чудаки на болотах селятся да в непроходимых дебрях, чтобы отшельниками себя почувствовать. Дури всякой хватает!

Он с готовностью рассказал «друзьям» господина Неверова, где найти братьев Грибовых и бывшего егеря.

– Сначала с ними поговорите. Авось что-то и прояснится. Если ночевать негде, приходите ко мне. Милости прошу.

Астра была в восторге. Машина Неверова нашлась! Значит, и сам он где-то неподалеку.

– Рано радуешься, – хмыкнул Матвей. – Искать в здешних лесах охотников, тем более браконьеров, пустая трата сил. Разве что ждать, пока они вернутся. Но я не останусь. У меня бюро, мальчишки из «Вымпела».

– Думаешь, Неверов вернется?

– Ему же надо машину забрать.

– Джип принадлежит Куприяновым, а Влад ездит по доверенности.

– Вот как?

– Правда, Леда сказала, что подарила ему этот внедорожник. Просто они не успели оформить документы.

– Странно… – пробормотал Матвей. – Почему он машину оставил во дворе у Шемякина, а не у тех, с кем отправился на охоту? Может, врет Егор Петрович?

Дом Грибовых нашли не сразу. Он стоял в проулке, в глубине яблочного сада. Окна были украшены затейливой резьбой, на крыльце навострила уши черная лохматая собака.

– Хозяева! – крикнул Матвей.

Собака зевнула и завиляла хвостом. Зато откуда ни возьмись раздался оглушительный лай. Сбоку, за кустами крыжовника и малины, скрывался вольер, в котором содержались охотничьи псы.

– Хороший признак, – оживилась Астра. – Раз собаки дома, то и охотники тоже.

Из сеней вышел поджарый мужчина в расстегнутой рубашке и мятых штанах. На его бородатом лице ясно читались следы попойки.

– Чего надо? – хмуро спросил он.

– Вы Грибов?

– У нас тут все Грибовы – Степан, Аким и Гришка. Тебе кого?

– Степана, – наугад ляпнул Карелин.

– Ну, я Степан.

Он с трудом соображал, что происходит.

– Мы друзья Влада Неверова, – представился Матвей. – Вы с ним на охоту ходили?

– Ну…

«Кажется, Грибовы именно те, кого мы ищем», – подумала Астра.

– А где он? Шемякин просит машину забрать.

– Какую машину?

– Джип.

До Степана туго доходило, о чем речь.

– Какая охота? – запоздало возмутился он. – Нынче ружье в лес берут так только, птицу попугать. Мы закон блюдем.

Астра незаметно толкнула Карелина в бок, и тот выдал заранее заготовленную фразу:

– Шемякин сказал, что видел Влада с вами в лесу. Случайно.

Грибов выпучил глаза, пытаясь взять в толк, чего от него хотят эти незнакомые мужик и баба. От выпитой водки сознание заволакивал туман.

– Ну…

– Можно нам войти? – приветливо улыбнулась Астра. – А то комары.

– Это еще не комары… – осклабился Степан и милостиво кивнул: – Валяйте, проходите, братьев спросите. Какая охота? Сейчас стрелять ни-ни…

Он пьяно качнулся, пропуская гостей в дом.

Братья Грибовы, судя по обстановке, вели холостяцкую жизнь. В большой неприбранной горнице пахло кислой капустой, дымом дешевых папирос и перегаром. Стол ломился от бутылок и грязной посуды. Один из братьев похрапывал на железной кровати, другой сидел за столом, курил.

Астра осторожно присела на краешек стула, огляделась. На деревянных стенах висели охотничьи трофеи: рога, шкуры зверей, чучела птиц.

Матвей взял себе табуретку, стряхнул мусор.

– Где Влад Неверов? – без обиняков спросил он, в упор глядя на самого трезвого из братьев. – Вас с ним видели.

Тот загасил папиросу об стол и выругался.

– Скажи им, Гришка, – прогундосил Степан. – Охотиться за-пре-ще-но.

– Хотите иметь дело с милицией?

Матвей говорил, что приходило в голову. Авось попадет в точку?

– Ты нас не пугай, – разозлился Гришка. – Ты кто такой?

– Господин Неверов – важный человек. Его ищут.

Братья переглянулись.

– Может, сказать им? – заколебался Степан.

– Заткнись, идиот!

– Он нам бабки недоплатил!

– А мы доплатим, – поспешно предложила Астра. – Мы компенсируем причиненный вам ущерб.

После посещения заброшенной обители молодую послушницу Филофею начали одолевать демоны. Случалось, она засыпала в избе старца Авксентия, а просыпалась в келье со сводчатым потолком. Со стены бросал на нее лучистые взоры Ангел…

Филофея приходила в смятение, металась в жару и просыпалась уже по-настоящему в отведенной ей комнатке с узкой кроватью, печкой и самодельной этажеркой, уставленной коробками и банками с целебными травами. Окно закрывали выцветшие ситцевые занавески. В углу теснились старые темные иконы, спасенные из огня, когда горел деревенский храм.

Она опускалась на колени и молилась, молилась, чувствуя себя грешницей, одержимой похотливыми мыслями. Как смотрел на нее Ангел, какие речи говорил, она не смела повторить ни про себя, ни вслух.

Филофея взялась испытывать свою волю – ела пищу самую простую, с утра до ночи трудилась, самоотверженно помогала сестрам и преподобному Авксентию, лишая себя отдыха и всяческих радостей. Но крамольные мысли и видения не только не исчезли, наоборот, приобретали все более яркие краски, все более ощутимые чувственные оттенки и поразительную живость. Развивались, обрастая новыми подробностями…

Дни в Камке тянулись однообразно, заполненные работой, чтением, молитвами и приемом страждущих, складывались в месяцы, годы. Ранний подъем, разжигание печи, чугунки, корыто. Зимой – полоскание белья в проруби; летом – в речке с гнилых мостков. Утомительная суета. Поздний ужин, когда глаза уже слипаются, а тело дрожит от усталости. Весенняя распутица, голые рощи по пояс в талой воде… Нескончаемые осенние дожди; хлюпающая под ногами грязь. Туман, подступающий к почерневшим избам. Лютые морозы, крыши в снегу, тонкие струйки дыма над ними, надрывный плач метели, волчьи глаза в лесу, между белых стволов. Лето – самая короткая и хлопотливая пора: огород, куры, утки, козы, заготовка овощей, грибов и ягод, сбор лекарственных трав.

И через все это вечным лейтмотивом деревенского бытия звон колодезной цепи, плеск воды в ведрах, стук топора, шорох складываемых в поленницу дров, крики петухов на заре…

Незыблемый порядок нарушился угасанием старца Авксентия. Вместе с жизнью, уходящей из его тела, уменьшался и поток больных и богомольцев, жаждущих приложиться к чудотворной иконе, к сухой руке преподобного, получить отпущение грехов, а кому Господь явит особую милость, и выздоровление. Русло людского ручейка постепенно пересыхало.

После тихой кончины пустынножителя в заброшенной деревушке воцарился истинно мертвый сезон. И вдруг в здешние глухие места потянулись совершенно другие «паломники» – туристы, городская молодежь, охотники, рыбаки и прочие загадочные личности. В Камке стали все чаще появляться молодые мужчины, они селились в заколоченных развалюхах, ходили в лес, на болота. Подбрасывали сестрам и Филофее продуктов, временами и деньжат, приставали с расспросами.

Те кое-что говорили, кое о чем помалкивали, побаивались пришлых. А куда деваться? Уповали единственно на защиту Всевышнего.

– Нас Господь не оставит, – твердила Улита.

– От него нам придет избавление, – вторила Василиса.

Проведенные в добровольном послушании годы пролетели для Филофеи как один миг. Она не считала дней, не заглядывала в календарь, жила сегодняшним, сиюминутным. Смерть Авксентия оставила ее без духовного наставника, один на один с опасными искушениями. Добро бы только внешне испытывалась ее вера, чистота преданности Богу. Но и внутри, в мятущейся душе, вместо райских кущ расцветал чертополох, окутывал дьявольским дурманом.

Филофея взялась проверять себя, словно не надеялась на свое благочестие. Она исподволь искала встреч с мужчинами, поднимала на них глаза, прислушиваясь, откликается ли ее женское естество, теплится ли еще греховная искорка. Она могла бы быть довольна результатом, если бы не Ангел. Он приходил в ее сны – златокудрый и прекрасный Эрос, – простирал над ней свои крылья и уносил из нищей выстуженной избенки в роскошный дворец, где журчали мраморные фонтаны и невидимые слуги исполняли любые желания молодых любовников. Да, да, в волшебных небесных чертогах царственный жених склонял ее к жарким ласкам, дарил неизъяснимые наслаждения, которые она не в силах была отвергнуть.

На рассвете она просыпалась, вся в холодном поту, измученная и сгорающая от стыда. Василиса и Улита бросали на нее то ли укоризненные, то ли сочувственные взгляды. «Неужели догадываются? – с ужасом думала девушка. – Я не смею говорить с ними, не смею этими пылающими от поцелуев губами произносить слова молитв! Я запуталась, погрязла в похоти, ввергла себя в адское пекло. Но почему он так сладок, грех? И почему сатана принимает лик ангельский, а Бог его не наказывает? Видя такие сны, сохраняю ли я свое целомудрие?»

Эта ужасная борьба со вспыхнувшей страстью к несуществующему возлюбленному так иссушала ее, так изнуряла нервы и терзала сердце, что Филофея словно погрузилась в умопомрачение, в болезненное возбуждение рассудка, начала принимать сон за явь, а действительность за сновидение. Ангел уже мерещился ей повсюду: то проступая на страницах Жития святых, то заглядывая в окно, то отражаясь в реке, когда она бегала смывать горячечный ночной пот. То солнечные пятна складывались особым образом, рисуя на стенах его дивный образ…

Филофея стала сама не своя. Запиралась в горнице, бродила по лесу, по болотам, при каждом удобном случае отправлялась в Дамианову пустынь. Она не знала, где ее дом – в избе на краю Камки или в этой полуразвалившейся келье юной инокини, которая тоже носила имя Филофея. К ней тоже ангел ли спускался с небес, демон ли поднимался из преисподней…

– Переходи жить к нам, – уговаривали послушницу Василиса с Улитой. – Чай, страшно одной-то ночью. Мужики чужие шастают окрест. Втроем и печку топить сподручнее, и дров меньше переводится.

«Не того я страшусь, милые сестры, – повторяла про себя она. – Не земное меня пугает. Кажется, я одержима бесом… и пуще смерти боюсь в том признаться».

Как она могла перейти к сестрам? Вдруг они заметят, что с ней творится ночами? Отвернутся от нее, проклянут, прогонят прочь? Ведь бесы заразнее, чем моровая язва, ибо вгрызаются не в тело, а в душу, точат ее смердящими ранами, ставят на ней печать зверя. Они перескакивают от одного несчастного к другому, множа ряды грешников, лишая их спасения и небесной благодати.

Однажды, вытаскивая из колодца полное ведро, Филофея перегнулась через край, загляделась на блестящий черный круг воды в глубине. Оттуда веяло холодом и… покоем.

– Эй, красавица, так и упасть недолго! – раздался над ее головой мужской голос.

Она выпрямилась, обомлела. На нее смотрели глаза Ангела – те самые, с притушенными звездами вместо зрачков. Всего миг длилось наваждение, и «ангел» превратился в молодого мужчину из плоти и крови, с короткими волосами и приветливым лицом.

– Что с вами? – спросил он. – Вам нехорошо?

Грибовы перебрали водки и плохо себя контролировали. Это сыграло на руку «сыщикам». Будь братья потрезвее, они бы, возможно, промолчали. Но спиртное развязало им языки.

– Мужик сразу показался нам с-странным, – часто моргая, произнес младший из них, Гришка. – Думали, обычный лох. Корчит из себя крутого! Решили развести его на бабки. В мае на кабана только начальство охотится, им сами егеря зверя загоняют, и то по торжественным случаям. По праздникам, в общем, когда день рождения у какой-нибудь шишки или проверка из области приезжает. Да вы сами с усами, не первый день по земле топаете. А этот явился и давай права качать: я, мол, вам – деньги, а вы мне – охоту. Я нарочно из Москвы приехал, чтобы вепря подстрелить.

– Так и сказал? Вепря? – переспросила Астра.

– Ну…

– Мы переглянулись и согласились, – вступил в разговор Степан. – Мужик, видать, совсем тупой… ниче не соображает в охоте. Он из этих… из чинуш, чистенький такой, выбритый. Аж тошнит! Спросили, сколько заплатит. Он «зелень» показал… не жмот, отстегнул пять сотен. Остальное, говорит, когда зверя завалим. Приспичило ему! Гы-гы-гы-гы!

Аким Грибов, который храпел на кровати, с шумом перевернулся и зачмокал во сне губами. Вокруг тусклой лампочки под потолком витали клубы папиросного дыма. Дешевый табак вышибал у Астры слезу, в горле першило. Но она молча переносила тяготы сыскного дела.

– Будет тебе вепрь! – стукнул кулаком по столу младший брат. Посуда подпрыгнула и зазвенела. – Грибовы слово держат!

Он наколол на вилку соленый груздь и смачно захрустел.

– Так вы устроили ему охоту?

– Мы цирк хотели устроить, – признался Степан. – Кабана стрелять никто не собирался. Сговорились поводить мужика по лесу, поприкалываться, а для большей убедительности привлечь к этому каких-нибудь бедовых егерей, которые за бабло не против дурака повалять. Соблазнились мы на посулы этого приезжего. Если он нам авансом пятьсот баксов дал, то за саму охоту еще больше отвалит! Даже если секача добыть не удастся, мы все равно свою долю потребуем. Свалим неудачу на москвича – дескать, промахнулся или спугнул дичь. А мы ни при чем, мы свое отработали.

– И что дальше?

Степан плеснул пива в стакан, промочил горло. Братья к долгим беседам не привыкли, явно тяготились необходимостью рассказывать подробности. Только то, что гости назвались друзьями Неверова, клятвенно заверили, что ищут его по собственной инициативе, пока за дело не взялась милиция, и пообещали денег, пробило брешь в глухой обороне Грибовых.

– Здесь поблизости есть охотничьи угодья, но с местными егерями у нас вражда. Не любим мы друг друга! – объяснил Гришка. – Зато среди дальних имеются знакомые. Посоветовались, выбрали одно захудалое хозяйство, кстати, у домика ихнего как раз подходящее название – «Вепрь». Там два егеря, старый и молодой совсем, необстрелянный пацан. Далековато, конечно, но надежно. Старшой, Макар, ушлый, каждую тропку знает – где кабаны ходят, где жируют, где у них лежки. И от денег не откажется. Домишко-то у них на ладан дышит, зверя подкармливать нечем, в общем, бабки лишними не будут. Москвич как услышал название охотничьего домика – «Вепрь», аж подскочил. «Едем! – требует. – Без разговоров! На моей машине быстро доберемся, бензин тоже за мой счет, водка, закуска – все». Его тачку брать мы не стали: больно приметная. Короче, запрягли нашу «Ниву» и покатили. Думали, он кипеж поднимет, что далеко пилить. А он сидит, сопит в две дырки, смотрит в окно и даже будто радуется, улыбается чему-то.

Младший Грибов замолчал и сглотнул. Кадык на его жилистой шее дернулся. Степан жевал капусту, кусочек моркови застрял в его бороде. Братья никуда не торопились в отличие от незваных гостей.

Матвей решил кое-что уточнить.

– Значит, вы хотели схитрить? – спросил он. – Вместо настоящей охоты устроить мнимую? И егеря должны были вам в этом помочь? А потом совместными усилиями содрать с лоха бабки за якобы выполненную работу?

– Правильно, – кивнул Степан. – Сечешь! Договориться с Макаром и Ванькой оказалось легко. Они, как услышали про деньги на халяву, сразу согласились. По большому счету мы ведь не просили их закон нарушать. Просто сделать вид, что охотимся на кабана. Они – загонщики, мы – стрелки. Предупредили москвича: дескать, кабан на открытую местность не выйдет, поэтому зверя лучше ждать в чаще. Там гущина, обзор плохой, опытный стрелок и тот может промахнуться. А ваш Неверов, похоже, чуть ли не впервые с ружьем в лесу очутился.

– Ага! – ухмыльнулся Гришка. – Я было подумал, он и стрелять-то не мастак. Велели ему попробовать. Ниче, справился. Выстрелить-то он выстрелил, однако в бегущего кабана нипочем бы не попал. Мы успокоились. Все шло как по маслу! Тут еще туман подвалил… Любой, кто понимает, в момент бы подвох заметил. Какая в тумане охота? Егеря поступили по совести, сказали москвичу: «Лучше это дело отложить до ясной погоды. Не ровен час вместо кабана друг друга подстрелим». Но тот ни в какую! Упертый оказался. «Пошли, – говорит. – Не люблю откладывать. Кто знает, что завтра будет?» Ну а нам-то что? Нам только того и надо. В тумане новичок и вовсе растеряется, пальнет куда попало или вообще стрелять не станет. Мы на него и свалим вину. Охота из-за кого не удалась? Из-за него! Гони бабло – и до свидания!

Астра покусывала губу от нетерпения, но не торопила рассказчика. Тот взял паузу.

– Как же все получилось? – не выдержал Матвей. – Кто-то попал под выстрел? Я даже догадываюсь кто. Судя по тому, что вы трое сидите и ужинаете в добром здравии, пострадал наш друг Неверов.

Грибовы, и без того красные от выпитого, побагровели.

– Ты нам убийство не шей! – взревел Гришка. – Мы на это не подписывались. Мы обещали рассказать, как дело было. Никто его не убивал!

– А где же он?

– Мы почем знаем? В него никто не стрелял.

– Куда же он делся? Почему не вернулся вместе с вами в город?

– Может, он в лесу заблудился… – неуверенно предположил Степан. – Или кабан его задрал.

– Ах, кабан все-таки был? – встрепенулась Астра.

Грибовы с возмущением уставились на нее. Куда лезет, баба?

– Ну, был, – признался Гришка. – Черт его разберет, откуда он выскочил. Макар с Ванькой клялись и божились, что не выгоняли зверя, в глаза его не видели. Туман ведь стоял! И тут огромный такой секач ошалелый возьми и вынырни как из-под земли! – увлекся он, заново переживая странную охоту. – Мы замерли. Он пронесся мимо, вломился в кусты и пропал в тумане.

– А Неверов? Выстрелил?

– Нет, он тоже не ожидал. Оцепенел сначала. Крикнул: «Вепрь! Вепрь!» И кинулся преследовать.

Грибовы замолчали. У Астры от волнения перехватило горло:

– Догнал?

– А мы почем знаем? – повторил свою излюбленную фразу Гришка. – Мы его больше не видели.

– Кабана?

– И кабана, и этого, москвича вашего. Звали его до хрипоты, стреляли в воздух – и ниче.

– Как? – поразился Матвей. – Вы оставили человека в лесу?

– А что, прикажешь нам тоже в лесу оставаться? – рассвирепел Степан. – Он же не глухой! И слышал стрельбу. Сам мог выстрелить из ружья. Мы до вечера бродили вокруг да около, пытались его отыскать. Только в тумане это бесполезно. Егеря тоже руками разводили да затылки почесывали. Решили возвращаться в домик, а наутро опять идти на поиски. Ждали, что он сам выйдет. Там просека рядом – отличный ориентир. Не дождались…

– Может, заблудился новичок?

Грибовы одинаковым движением пожали плечами.

– Или выбрался на лесную дорогу далеко от охотничьего домика да поленился назад топать. Чего ему волноваться? Пошел да и пошел себе, на деревушку наткнулся, переночевал, поел, сел на автобус и был таков. Главное – денег платить не надо за наши старания! Мы так и подумали: сбежал мужик, пожадничал.

За окном залаяли собаки.

– Пойду дам им поесть, – сказал Гришка. – Голодные с утра.

Он вышел, а Степан потянулся к бутылке.

– Погоди, – остановил его Карелин. – Чем дело закончилось? Где Неверов?

– У молодки какой-нибудь на перинах нежится, ночевка, видать, была сладкая. Прилип мужик. Или у егерей гостит, в «Вепре».

Грибов сомневался, что москвич столько времени сидит в охотничьем домике. Но другие объяснения были ничем не лучше.

– То есть… вы его не нашли и… спокойно уехали домой? – не верила своим ушам Астра.

– Он сбежал от нас. Денег пожалел. Тем более секача мы ему не загнали. Обиделся парень! Короче, если начистоту, мы были уверены, что не застанем его в городе. Послали Гришку потихоньку проверить, стоит еще тачка у Шемякина или нет. Оказалось – стоит, как стояла, и хозяин не появлялся. Тут мы призадумались. Какие могут быть варианты? Загулял у деревенской шалавы или вернулся в домик егерей, погостить. У залетных пташек разные причуды бывают.

– Другие соображения имеются?

Степан опустил жуликоватые глаза, поскреб бороду.

– Хреново, если чувак заблудился, забрел на болото и… В тех местах гиблые топи, Дамианова трясина. Слыхали?

– Хочешь сказать, Неверов утонул в болоте?

– Ну… всякое случается.

– С «Вепрем» связь есть?

Грибов покачал головой.

– Не-а. Сотовая не берет, а на спутниковую они не заработали. Говорю же, захудалое хозяйство. Да появится ваш Неверов! Взрослый мужик с ружьем в лесу не пропадет. Это ж не зима, чтобы замерзнуть, и не сибирская тайга, чтобы месяцами блудить. Я у него приборчик видел наподобие компаса.

– А вдруг его «монашка» в трясину заманила? – сказал младший Грибов, и все повернулись в его сторону. Он стоял в дверях, раскуривая папиросу. – Я лично в привидения не верю, но люди зря болтать не станут. В тех местах призраки бродят! Морочат охотников, гробокопателей разных, богомольцев пугают.

– При-и-израки? – протянул Матвей. – Это интересно. Хотя все могло быть гораздо проще. Вы отвезли Неверова подальше, убили его, ограбили и утопили труп в болоте. Потом придумали басню про охоту на кабана и незадачливого охотника, который заблудился в трех соснах.

Из глаз Гришки полетели искры от услышанного.

– Эй, ты че? Опять убийство нам шьешь? Не убивали мы москвича. Мы не душегубы, чтобы из-за бабла человека порешить. Между прочим, он нас предупредил, что денег у него с собой больше нет. Обещал, когда вернемся с добычей, здесь доплатить. Понял?

Матвей недоверчиво хмыкнул.

– Мы тут кумекали… про нечистую силу, – хрипло произнес Степан. – Я думаю, дыма без огня не бывает. У меня дружок в армии был, родом из Голыгина. Он такие страсти рассказывал! Будто неподалеку от ихней деревни в старину кому-то отрубили головы, а тела бросили в болото. И теперь, когда туман ложится, они выходят на дорогу, головы держат под мышкой и кланяются. Жуть!

Клумбы перед особняком на улице Пюто источали аромат цветов. По фасаду здания вился плющ, тронутый медью и багрянцем. Яркие краски таили в себе увядание.

Двое мужчин – один подтянутый, седой, другой помоложе, с черными усиками на красивом лице – стояли у окна. Оба были эмигрантами из России, но разговаривали между собой по-французски.

– Превосходные розы, – сдержанно произнес седовласый господин. – И все красных оттенков. Будто кровь. Мы стоим на пороге новой эпохи, дорогой Серж, на пороге великих перемен. Революция, выбросившая нас из родной страны, словно жалких отщепенцев, рассеяла искры вражды по всей Европе. Да что Европа, весь мир заражен бациллой ненависти. Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем! Когда такие слова звучат из уст не политического агитатора, а поэта, становится по-настоящему жутко. Кому-то вдруг понадобилось столкнуть народы лбами, натравить сословие на сословие, противопоставить одну идеологию другой. Пресловутая классовая борьба! Боже, какая пошлая выдумка…

– Вы полагаете, это выдумка?

– А что же еще? Воюют идеи, а не люди. Но идея всеобщего равенства – полная утопия. Заметьте, большевики подают свои несъедобные блюда под весьма благородным соусом. Гитлер использует тот же прием: он обещает немцам сытую и сладкую жизнь. На самом деле эти вожди безумны, они увлекут своих приспешников в пропасть и утопят мир в крови.

Молодой человек порывисто вздохнул:

– Я бы не стал делать поспешных выводов.

– Какая спешка? Мы безнадежно опаздываем, мой друг. Пора позаботиться о судьбе нашей картотеки и архивов. Лучше всего их уничтожить.

– Зачем? – горячо воскликнул Серж, пораженный столь радикальным предложением.

– Началась война. Полагаю, скоро здесь будут хозяйничать нацисты.

Серж разразился патриотической тирадой, исполненной героического пафоса. Пожилой собеседник слушал его, скрывая улыбку. Давно ли он был таким же молодым и безрассудно храбрым, излучал энтузиазм и веру в светлое будущее России? И где он теперь? Нашел убежище во Франции, откуда тоже собирается бежать. Вечный беглец! Печальная участь…

Пожилой господин отошел от окна и задумчиво обвел взглядом со вкусом отделанный кабинет: дубовые панели, резьба, бронзовые подсвечники, тяжеловесная мебель. Целую стену занимает старинный гобелен. На переднем плане могучий красавец голыми руками сражается с медведем, в отдалении за поединком наблюдает свита – знатные всадники, слуги, которые сдерживают охотничьих собак.

– Вам нравится? – Хозяин кабинета обернулся к молодому собеседнику. – Зигфрид на своей последней охоте. Великий и бесстрашный герой германского эпоса был убит, когда наклонился к ручью испить воды, – так гласит легенда. Скажете, вероломство? Семена вражды дают отравленные всходы. Сначала вы убиваете, потом вас убивают. Всему виной – жажда власти, тотального господства. Сюжет германских мифов представляет собой борьбу за некое чудесное золото. Обладание им сулит безграничное могущество. Разумеется, это только аллегория. Разве история человечества не то же самое? Вы никогда не задумывались, почему люди ведут непрерывные войны? Когда двое дерутся, за этим всегда кроется кто-то третий. Победители захватывают земли, города и сокровища тех, кто проиграл. Третий подбрасывает им сей вечный мотив, чтобы отвлечь от главного. Истинное богатство не измеряется военными трофеями.

«Что вы имеете в виду? – хотел спросил молодой человек, но воздержался, подумав: – Пожалуй, я покажусь глупцом, если буду задавать нелепые вопросы».

И, не желая обнаружить свое невежество, он заговорил о Зигфриде и пресловутом золоте, из-за которого разгорелся весь сыр-бор:

– Зигфрид – вымышленный персонаж, он олицетворяет безупречного витязя, призванного спасти себя и богов. Он убивает дракона, отбирает у него золотой клад, и, если мне не изменяет память, там еще было какое-то кольцо. Однако скорая гибель помешала ему воспользоваться могуществом кольца, и оно возвращается к «русалкам Рейна». Кажется, я пересказываю либретто опер Вагнера, – смутился Серж. – Мифы полны противоречий и грешат разбродом в толковании тех или иных вещей.

– На то они и мифы. Это ведь не руководство к действиям, а упражнения для ума. Как рассказать слепому о солнечном свете? Какие слова вы употребите, чтобы донести до него то, о чем он не имеет представления? И даже зрячим следует соблюдать осторожность. Нельзя смотреть на солнце без риска ослепнуть. Не потому ли иносказание и притча – излюбленный язык пророков?

Молодой человек опять не сообразил толком, о чем речь, но не подал виду. Что-то неуловимое присутствовало в этом разговоре.

Между тем пожилой господин продолжал развивать свою мысль:

– Вас не удивляет сверхъестественная сила и неуязвимость Зигфрида? – спросил он, указывая на гобелен. – Храбрец приказал слугам не спускать собак, а остальным охотникам не приближаться к медведю. Он настиг зверя на бегу, взял его живьем, крепко связал и приторочил к седлу. Каково? А?!

И процитировал:

Серж еще сильнее сконфузился. Его усики нервно подергивались.

– Но… известно же, что Зигфрид искупался в крови убитого дракона. Листок липы упал ему на спину, и только это место осталось незащищенным.

Он не понимал, к чему клонит хозяин кабинета, и нервничал.

– Вам это не напоминает миф об Ахилле? – усмехнулся тот. – У каждого есть слабое место, куда можно ударить. «Ахиллесова пята»! Богиня Фетида пожелала сделать сына бессмертным и окунула его в воды Стикса. Она держала его за пятку, посему убить легендарного воина можно было, лишь попав в эту часть тела.

Серж молчал, не зная, что говорить.

– Даже боги ошибаются, – едва заметно улыбнулся седовласый господин. – Даже великие герои уязвимы. Это позволяет нам, обычным людям, примириться с нашими слабостями.

– Да…

– Кстати, священная река Стикс протекает во мраке царства мертвых, но, искупавшись в ее водах, можно обрести бессмертие. Это намек.

– М-м-м…

Серж неопределенно качнул головой. Он терялся, не находя слов для поддержания разговора. Перед глазами поплыл туман, язык отяжелел, губы не слушались.

– А еще во владениях Аида порхают боги сновидений. Одни посылают радостные сны, другие – мучительные кошмары. Есть там и боги лживых снов! Они навязывают людям заблуждения, которые ведут к гибели. – Хозяин кабинета пристально взглянул на собеседника. – Вы чем-то расстроены, мой дорогой? – Он ободряюще похлопал молодого человека по плечу. – Вас огорчает гибель Зигфрида? Или начало военных действий в Европе?

Серж почувствовал, как последняя фраза вывела его из транса. Он словно очнулся от какого-то дурмана и задал вопрос:

– Вы думаете, нам придется эвакуировать архивы?

– Я буду настаивать на уничтожении.

– Как можно?

– Нужно, милый Серж. Необходимо! Кое-кому давно не дают покоя наши бумаги. Боюсь, мой старый знакомый, барон фон Штейн, сгорает от нетерпения…

Он оборвал себя на полуслове. Его молодой собеседник напряженно размышлял над судьбой Зигфрида.

– Золото было проклято, – невпопад произнес Серж.

– Бесстрашие – вот лекарство от проклятий.

– Но Зигфрида не упрекнешь в трусости. О-о, я вспомнил! Чтобы воспользоваться силой кольца, скованного из магического золота, нужно было отречься от любви.

– Вы начитались сказок, Серж… Как ваша очаровательная Мишель? Вы женитесь?

– Мы решили отложить свадьбу до окончания войны.

– Напрасно. Взгляните на розы за окном. Срывайте их сейчас, пока дыхание зимы не погубило их красоту и свежесть…

Филофея вытащила ухватом из печи чугунок с распаренной картошкой и позвала обедать Василису с Улитой. От постоянной возни с водой ее руки потрескались, загрубели. Не верится, что когда-то они были праздными, ухоженными, гладкими, с розовым лаком на отполированных ногтях. Не верится, что вместо застиранных обносок, черных брюк, кофты и платка она когда-то носила красивую яркую одежду.

– Штаны монахиням носить не положено! – ворчали сестры.

Авксентий, бывало, заступался за молодую помощницу, корил их:

– Одежды для тела надобны, они не в силах ни очистить душу, ни запятнать ее. Пусть ходит в чем ей удобно. В ваших-то юбках несподручно грядки полоть да грибы собирать.

Сестры краснели, сердились.

– Монашество – стезя смирения, – наставлял их преподобный. – Один Господь есть судья наших дел!

Авксентий стал ей вторым отцом – мудрым, всепонимающим и всепрощающим. С его смертью она осиротела. «Он любил меня, а я его обманывала, – терзала себя Филофея. – Я так и не призналась ему в том, что меня мучает. Я лживая, грязная женщина, притворяющаяся праведницей. Бог меня покарает!»

Каждый раз, принимаясь за еду, обитательницы Камки произносили слова молитвы и поминали почившего Авксентия. Им его не хватало.

Филофея поставила на выскобленный стол квашеную капусту с клюквой, вчерашний хлеб, тарелки с картошкой. Сестрам полила растопленным салом, а себе только сольцой посыпала. На глаза набежали слезы. Преподобный не хвалил ее за излишнюю строгость к себе:

– Угнетать плоть постом следует в меру. Лишь гордыня заставляет нас усердствовать в сем деле. Не через пустой желудок придем мы в рай, а через божественный дух!

Отец тоже подкладывал Тае лучшие кусочки, покупал ей лакомства и чудесные подарки. Он баловал ее, а она отвечала ему нежной любовью.

– Что ж ты сухую картоху ешь? – заметила сестра Улита. – Гляди, с ног свалишься! Кто тогда нам, старым, поможет?

– Бог милостив, – шептала Василиса. – Скоро приберет нас.

«А как же я? – в отчаянии думала послушница. – Неужели мне придется доживать век одной в забытой всеми Камке?»

Тут же приходили ей на ум примеры отшельников, и на щеках выступала краска стыда. Значит, слаба ее вера, раз в душе живет страх!

Вспомнилась отцовская улыбка, его суровый голос, который совершенно не пугал Таю. Она была его любимицей. Он садился в глубокое мягкое кресло, дочка – на скамеечку рядом, и они беседовали о жизни, о Боге, о любви.

– Любовь – это все сказки для таких глупышек, как ты, – посмеивался отец. – Можно любить детей, любить жизнь, любить свое дело, наконец. А между мужчиной и женщиной возникает страсть, физическое влечение, инстинкт продолжения рода. И не более!

Таисия не возражала. Отец старше, умнее, опытней: раз говорит, значит, знает. А ей не пристало сомневаться. Спорить с родителями непозволительно. Отец любимую дочь плохому учить не станет.

Как же хотелось его увидеть! Уткнуться по-детски в колени, выплакать свое горе, рассказать все страшные тайны. Особенно про Ангела… Про то, как он приходит в безлунные ночи, приникает к оконному стеклу и ведет греховные речи, произносит обольстительные слова.

Раньше он являлся, едва она успевала опустить голову на подушку и сомкнуть веки, а в последнее время сон и явь перемешались. Раньше святость Авксентия охраняла ее покой, отпугивала бесов и демонов. Когда Господь забрал старца к себе, нечистая сила воспрянула, пошла в наступление. Филофея с ужасом вскакивала посреди ночи, не понимая, спит она или бодрствует. Просыпается во сне или наяву?

Лицо Ангела смутным пятном виднелось за стеклом окна, в черноте ночи; его голос доносился тихо, будто издалека, но ему невозможно было противиться. Руки и ноги послушницы наливались свинцом, язык и губы немели, и она не могла ни пошевелиться, ни крикнуть. Читая Жития святых, она находила подтверждение своему состоянию. В давние времена преподобная Евдокия сподобилась узреть ангела, при виде небесного вестника женщина была так ослеплена его сиянием и поражена чудесным видом, что уста ее молчали несколько дней.

«Так то был настоящий посланец Божий, – дрожа, думала Филофея. – А кто является мне и смущает меня?»

На этот вопрос не было ответа. Ангел говорил ей о любви, о неземном блаженстве, которое она познает в его объятиях, о свете небесного огня, который пробудит ее сердце для любовного чувства.

– Выйди ко мне… – раздавалось то ли за окном, то ли в уме потрясенной сладостным и ужасным голосом посланника Филофеи. – Выйди…

«Ты от Бога… или от сатаны? – хотела спросить она, но не могла вымолвить ни слова. – Соблазняешь меня или испытываешь?»

Молодые мужчины, которых она встречала у колодца или в лесу, отталкивали ее своим видом и грубыми речами. Они предлагали воды наносить, дров наколоть, продуктов подбросить. Филофея, опуская глаза долу, только молча трясла головой. Нет, мол! Не надо!

Иногда попадались упрямцы, и от них непросто было отделаться. Носили-таки воду, рубили дрова, оставляли крупу, сахар, консервы. Сестры все принимали – голодно стало в Камке.

– А этот… строитель… заглядывается на тебя, – говорила Улита, обращаясь к послушнице. – Сердечко-то екает? Проверь себя, сестрица.

Строителя звали Михаил. Его послала в здешние места подрядная фирма.

– Я инженер, провожу независимую экспертизу состояния старой монастырской дороги, – объяснил он. – Можно ли провести дренажные работы и восстановить ее? Если да, то есть резон говорить о возрождении Дамиановой пустыни, а если нет… то придется отказаться от этой идеи. Без дороги никакое строительство невозможно. Заказчик просит дать заключение и составить приблизительную смету. Сейчас в России входит в моду благотворительность. Богачи подумывают о душе, о загробном мире, об искуплении грехов. Как будто пожертвованиями на храмы можно заслужить рай небесный! Вы как считаете, Филофея? Можно?

Она молча качала головой. Нельзя. Сестры тоже качали головами. Авксентий вот ни гроша не имел, но Царствие Небесное себе обеспечил.

Михаил взялся ухаживать за Филофеей. Однако куда ему было соперничать с Ангелом? Благо молодой человек не знал, с кем вступил в состязание.

– Она ведь еще не монахиня? – спрашивал он у старушек. – Не постриглась? Значит, дорога в мир ей не заказана.

Инженер бродил с планшетом и приборами по монастырскому тракту, что-то измерял, записывал. Уезжал, снова приезжал. Привозил гостинцы обитательницам Камки – ладан, свечи, спички, черные платки, еду.

– Слухи ходят, нечисто тут, на болотах, – как-то сказал он. – Призраки балуют. Или бандиты под них косят.

– Что? – не поняли сестры.

– Осторожней вам надо быть, – посоветовал Михаил. – Двери запирать покрепче. Ружьишко бы тоже не помешало.

От Грибовых «сыщики» вернулись к Шемякину. Бывший майор сменил гнев на милость и гостеприимно распахнул двери дома. Он привык принимать у себя приезжих, кормить, устраивать на ночлег. Кто бы ни были эти двое, назвавшие себя друзьями Неверова, лучше привлечь их на свою сторону.

Хозяйка – медлительная неразговорчивая особа с льняными, собранными в пучок волосами и круглым лицом – накрыла на стол. Дочка Шемякиных, розовощекая барышня лет шестнадцати, откровенно кокетничала с Матвеем, предлагая то соленых огурчиков, то рыжиков, то домашней рябиновой настойки.

Егору Петровичу это не понравилось.

– Брысь отсюда! – сердито сдвинул он брови. – Поела, иди спать.

– Ну, па-а-ап…

– Брысь, я сказал!

Она вскочила, вильнула бедрами и вышла, не оглядываясь. Хозяйка укоризненно посмотрела на мужа.

– Пусть знает порядок! – хлопнул тот ладонью по столу. – Ишь, распустилась!

Жена Шемякина принесла самовар и блюдо с пирожками. Чай пили молча.

– Убери посуду, – буркнул ей Егор Петрович. – Нам поговорить надо.

– Можно остаться у вас до утра? – спросила Астра.

– Конечно. В гостинице дорого и неуютно. Мне после армии все казенное не по нутру. Я вас в угловой комнате размещу. Выспитесь как следует! А хотите, баньку растоплю?

– Ой, спасибо, – устало улыбнулась она. – Если вам нетрудно.

– Что вы? Какие труды? Приятно услужить красивой женщине.

– Мы заплатим, – сказал Матвей.

Хозяин нахмурился:

– Обидите! Расскажите лучше, что удалось выяснить про вашего друга. Кто-то пошел с ним в лес?

– Грибовы. Влад пообещал им денег за кабанью охоту, братья сделали вид, что согласились. Повезли его черт знает куда – хотели обдурить городского недотепу. Пока егеря прикидывались загонщиками, на стрелков выбежал настоящий секач. Неверов бросился за ним и был таков. В общем, кто кого перехитрил, непонятно.

– Значит, Грибовы остались при своих интересах? – усмехнулся Шемякин. – Так им и надо. Молодец москвич, парень не промах. Он хоть подстрелил кабана-то?

– Похоже, нет. Тушу ведь надо было разделать и все такое. Не утащил же Неверов кабана на своих плечах? Братья думают, он решил сбежать из жадности – денег пожалел.

– Каждый по себе судит. Грибовых жадность до добра не доведет! – Хозяин потянулся к графину с рябиновкой, но на ходу опустил руку и повернулся к Матвею: – А почему же ваш друг машину не забрал?

– Мы сами в недоумении. Неужели он так Грибовых боится, что решил за джипом не возвращаться?

– Эй, он у вас в своем уме? Его тачка уйму бабок стоит!

– Наверное, позже заберет, когда все уляжется, – предположила Астра. – Братья остынут, неудачная охота забудется.

Шемякин в задумчивости потирал щетину на подбородке.

– Нет, странно как-то…

– Что – странно?

– Куда Грибовы его возили?

– Охотничий домик «Вепрь» знаете?

– Знаю. Хозяйство там обширное, но запущенное. У государства средств не хватает содержать угодья как следует. Болота рядом – Дамиановы топи. – Он запнулся и в упор посмотрел на приезжих: – Вы уверены, что с вашим другом ничего не случилось? Места там гиблые, неопытному человеку заблудиться да в трясину угодить – раз плюнуть. У него хоть компас с собой был?

– Грибовы говорят, был.

– Они соврут и не почешутся! Ладно, утро вечера мудренее. Пойду баньку топить, а вы пока отдыхайте.

Астра от рябиновой настойки и обильной еды разомлела, глаза слипались, в голове крутились разрозненные мысли. Леда Куприянова со следами слез на лице. Лукавые братья Грибовы – вдруг действительно наврали с три короба? Джип, который Неверов почему-то оставил во дворе у Шемякина. Дурацкая охота.

Прав Шемякин, странно все выглядит.

– Повидать бы тех егерей, – пробормотала она. – Макара с напарником.

Матвей отказался даже обсуждать этот вопрос.

– У нас не «Нива», если ты помнишь. Дороги там ужасные, о грунтовках я уже молчу! Разве что арендовать лошадь и телегу у местных жителей. А комары? Уволь, дорогая!

Жена и дочка хозяина притихли в другой комнате, через деревянную стенку было слышно, как работает телевизор. Сам Шемякин принес из бани запах березовых поленьев, дыма и сухих трав.

– Парная готова, – радостно заявил он с порога. – Вы вдвоем пойдете?

«Сначала я!» – хотела сказать Астра.

Но Матвей ее опередил:

– Вдвоем.

«Лучше не спорить, – подумала она. – У него в Камышине тоже есть баня, а я толком не умею париться. Угорю, пожалуй. Или обожгусь».

– Венички справа, как войдете, в бадейке преют, – скороговоркой объяснил хозяин. И крикнул жене: – Полотенца неси, Марья!

В бане Астру обдало жаром, душистый пар заполнил легкие. Ее сморила такая усталость, что ни для стыдливости, ни для возбуждения от вида обнаженного мужского тела сил не осталось. «Он хорошо сложен, – лениво отметил ее ум. – Без одежды смотрится великолепно. Везде». Она позволила Матвею пройтись по ее спине веником, остальное помнилось смутно… Кажется, он ее целовал. Потом лил на раскаленные камни травяной отвар… Сквозь горячий туман она едва различала его лицо. Ей было жарко и хорошо…

Утром она проснулась, утопая в перине. Матвей давно поднялся, они с Шемякиным громко разговаривали во дворе.

– Пусть машина постоит пока у вас. Неверов вот-вот объявится.

«Первая наша ночь вдвоем, – подумала Астра. – И ничего не было! Спали как убитые!»

Она быстро оделась, поплескалась под рукомойником и увидела Марью. Хозяйка лепила в кухне пельмени. Она приветливо улыбнулась и кивнула гостье. На плите булькала вода в большой кастрюле.

Астра вздохнула, поправила волосы и вышла в залитый солнцем сад. На траву падали пестрые тени. Собаки разлеглись в вольере, блаженствуя. Ни во что плохое просто не верилось.

– Иди сюда, – позвал ее Матвей. – Егор Петрович кое-что вспомнил.

– Встревожила меня эта история с вашим другом, – сказал бывший майор. – Всю ночь глаз не сомкнул. Лет девять или десять назад приезжал к нам один человек, разузнавал про своего брата. Лианозов его фамилия. Якобы профессор отправился на отдых, подышать свежим воздухом, порыбачить… и пропал. Хватились его не сразу, а когда он на работу не вышел. Родственники в милицию заявили, только никто всерьез профессора не искал. Спустя несколько дней выяснилось, что в нашей области на лесной дороге охотники обнаружили автомобиль с мертвым водителем. Как он умер, от чего, неизвестно. Документов при нем не было, по номерным знакам установили, кому принадлежала машина. Оказалось, профессору Лианозову. Странная смерть… Охотники говорят, он так и сидел за рулем, дверца была открыта. Будто собирался выйти и не успел.

– Может, авария?

– Машина была целая, без каких-либо повреждений. И потом, на той дороге почти никто не ездит: он мог только в дерево врезаться.

– Но не врезался?

– Нет, – мотнул головой Шемякин. – Похоже, сам остановился. Знаете, это случилось как раз неподалеку от охотничьего хозяйства, куда Грибовы возили вашего друга. Вот я и вспомнил. Про те места дурная молва идет. Монашка там появляется – иногда прямо в лесу, между деревьев, особенно когда туман, – и заманивает человека в болото, откуда ему не выбраться. А иногда стоит у дороги и голосует. Если водитель ее подбирает, то живым ему не быть.

– Какая монашка? – удивилась Астра. – Настоящая? Из монастыря?

– В общем… да. Была настоящая, но давным-давно погибла в трясине, утонула.

– То есть… вы намекаете на… призрак? – Брови Матвея поползли вверх. – Думаете, профессора нечистая сила сгубила?

Отставному военному стало неловко. Что за чепуху он болтает?

– Призрак не призрак, а что-то профессора испугало. Человек он был немолодой, сердце пошаливало. Увидел тень какую-нибудь в лесу, и плохо стало, а вокруг ни души. Официальная причина смерти – инсульт.

– А куда ехал профессор? – спросила Астра.

– Его брат говорил: он физику преподавал в столичном вузе. Уставал сильно, любил с удочкой посидеть на озере, пожить в тишине, на отшибе – чтобы ни телефонов, ни телика, ни друзей-знакомых. Там, вокруг Дамиановой пустыни, есть забытые богом деревушки, но в какую конкретно направлялся погибший, никто не знает. Какая разница? Мне этот случай пришел в голову в связи с вашим другом…

Шемякин в нерешительности замолчал. Он не хотел показаться смешным или суеверным.

– Завтрак готов! – крикнула из окна его жена.

– В лесу в тумане непривычного человека легко сбить с толку, – торопливо заговорил бывший майор. – Ваш Неверов мог стать жертвой… галлюцинаций, вызванных вредоносной энергией болота и… множества трупов, оставшихся на местах былых сражений. Во время войны с фашистами там полегли тысячи воинов. Сами понимаете, такое скопление мертвых, тела которых не были, как подобает, преданы земле… отрицательно воздействует на психику людей.

– Пельмени стынут! – опять крикнула Марья.

– Идемте, – зашагал он по тропинке к крыльцу, жестом приглашая гостей следовать за ним. – Вы подумайте над моими словами…

Молодой напарник дядьки Макара проснулся с тяжелой головой. Перебрали они вчера. Каждый раз перед сном выпивали по чарочке вместо снотворного. А где одна, там и вторая, и третья. Хорошо, запасы спиртного в погребке нешуточные. Предыдущие работники позаботились. А водке что? Она не портится.

Без чарки за ужином Макар ночь напролет ворочался без сна, стонал, бормотал что-то бессвязное.

– Куда он делся, по-твоему? – как-то не вытерпел, спросил он у Ваньки. – Неужто утоп?

– Кто?

Парень прекрасно понимал, о ком идет речь – о том самом городском охотнике, которого привезли к ним братья Грибовы. Но признаваться в этом не собирался. Старший егерь и так не в себе, винит во всем жадность, якобы обуявшую его в тот злополучный день. Грибовы обратились с нелепой просьбой, пообещали щедро заплатить.

– Вы только вид делайте, что кабана загоняете, а мы прикинемся, что стреляли, да промахнулись. К тому же москвич лично пожелал секача завалить, а он нипочем не попадет! Он ружье толком в руках держать не умеет.

– Сейчас кабана трогать нельзя, – вяло возражал Макар.

Ванька помалкивал, ждал, что старший решит.

– Ты не понял, – напирали братья. – Никакой охоты не будет! Этот лох нам уже часть бабок заплатил, остальные даст потом. Мы его так охмурим, и не пикнет.

Степан, оглаживая бороду, протянул егерю несколько тысячных купюр:

– Бери на почин.

Грибовы пользовались у егерей плохой репутацией – занимались браконьерством, чуть что хватались за оружие, пили сверх меры, придумывали басни про свою охотничью удачу, завидные трофеи. Не брезговали сомнительным заработком. Но в этот раз то, что они предлагали, показалось Макару заманчивым.

– Ты же ничем не рискуешь, – уговаривал Степан. – Он с нами договаривался, мы и ответим в случае чего.

«Зачем я согласился? – потом корил себя егерь. – Зачем ввязался в гнилую затею? Зачем послушал проходимцев Грибовых?»

Уж очень нуждался в ремонте домик – хоть крышу залатать, печку поправить. Нечистый попутал дядьку Макара. Денег они с Ванькой не получили, а покоя лишились. Совесть-то хуже червя нутро грызет.

Плохие предчувствия егеря не обманули. Все с той злополучной охоты пошло наперекосяк – с утра лег туман, каким-то образом на стрелков выбежал самый настоящий свирепый секач, приезжий, войдя в азарт и не сознавая опасности, кинулся его преследовать. Остальные отстали… Кто-то стрелял. Потом оказалось, Степан Грибов. Он-де подавал знак москвичу вернуться. А тот знака-то не понял.

В общем, после долгих поисков, криков и стрельбы вышли они к домику без клиента. Приезжий как сквозь землю провалился. Учитывая Дамианову трясину, это выражение приобретало не переносный, а прямой смысл.

До утра ждали, что выберется москвич из лесу, – напрасно.

– Уж не забрел ли он на болота? – хмурился Ванька. – Тогда хана мужику.

Опять ходили искать. Грибовы злились, переругивались между собой. Когда стало ясно, что приезжий не вернется, – пришли в бешенство.

– Он нас надул! – вопили братья. – Развел, как недоумков. Смылся, чтобы не платить! Точно.

Могло, конечно, и так быть.

– А если с ним что-то случилось? – волновался Ванька.

– Не маленький, найдет дорогу! – сердились Грибовы. – Куда он денется? Дождется, пока мы уедем, и явится. Или до ближайшей деревни дотопает, лошадь попросит, а там на рейсовый автобус сядет, и плакали наши денежки.

– Его тачка у Шемякина во дворе стоит, – сказал Степан. – Я видел. Ехать надо! Опередить его! Ах, подлюка!

Они мигом собрались, загрузились в свою «Ниву», наказали егерям держать язык за зубами и помахали им на прощанье.

– Вдруг москвич не сбежал, а в лесу заблудился? Или на болота забрел?

Ванька боялся произнести роковое слово «утонул».

– Знаешь что самое плохое? – с сердцем произнес Макар. – Грибовы правы: нам лучше помалкивать. Мы никого не видели, никто к нам не приезжал.

– Почему?

– Да потому! Как мы докажем, что не убили этого приезжего? Вместе с Грибовыми из-за денег? Тьфу! Вот влипли!

Целую неделю они, исполняя свои обычные обязанности, прислушивались и присматривались – не покажется ли пропавший москвич? Не выйдет ли, заросший многодневной щетиной, искусанный насекомыми, обессиленный, но невредимый, из лесных зарослей? Старший егерь и молодой напарник скрывали друг от друга теплившуюся надежду. С каждым днем она таяла.

– Сбежал он, – пряча глаза, буркнул за ужином Ванька. – Если б в лесу потерялся, уже бы вышел.

Макар угрюмо молчал. Странная охота предвещала беду. В воздухе витало неведомое зло, его нельзя было увидеть, но оно таилось в сумрачной чаще, в ночных звуках, шуме ветра и призрачном свете луны. Оно проникало в сны обитателей охотничьего домика, и те заглушали страх водкой.

В их жизнь вкрался незримый враг, который ждал удобного случая, чтобы напасть. Этот враг не имел ни имени, ни обличья. Его присутствие ощущалось на уровне инстинктов и подсознания.

Как-то старший егерь колол дрова и едва не угодил топором себе по пальцам. В другой раз отскочившая щепка впилась острием ему в шею, чудом не задев артерию.

– Хватит, дядя Макар, – испугался Ванька. – Не берись больше за топор! Я сам.

Через пару дней компания оголтелых молодчиков, которых егеря ошибочно приняли за браконьеров, открыла по ним стрельбу. К счастью, никто не пострадал. Вернее будет сказать, не получил физического увечья, потому что их душевное состояние потерпело серьезный урон.

Когда это Ванька засыпал спьяну мертвецким сном и просыпался с одеревеневшим телом, чугунной головой и напрочь отшибленной памятью? Только один раз, когда они с дружком упились на свадьбе ядреным самогоном. И теперь вот снова.

Он плеснул в лицо холодной воды, вытерся и заглянул в горницу. Макар всегда вставал рано, и сегодняшнее утро – не исключение. Егерь, уже одетый, сидел за столом, только как-то неуклюже, привалившись к столешнице и свесив голову. Над грязными тарелками вились мухи. Мухи ползали по рукам дяди Макара, а он их почему-то не гнал.

Парня бросило в жар от жуткой догадки. Он осторожно, боясь дышать, приблизился. Похоже, старший егерь вообще не ложился спать. На столе стояли остатки вчерашнего ужина, пустые бутылки… Ванька, хоть убей, не мог вспомнить, как он завалился на топчан.

Запах крови ударил ему в нос. Как будто обоняние включилось только сейчас. Заскрипела входная дверь, Ванька собирался смазать ржавые петли, да все забывал. Сквозняк играл дверным полотном, значит, она не заперта. Молодой егерь обошел стол и посмотрел на дядьку Макара сзади – в его спине чуть ниже левой лопатки торчала рукоять охотничьего ножа.

«Мой нож!» – вздрогнул напарник.

Он узнал его сразу – по вырезанной голове рыси с оскаленными клыками. В ужасе Ванька ощупал ножны, которые висели на поясе. Они были пусты…

Его молнией пронзила мысль: «Зачем я вчера доставал нож? Что резал?»

Стало быть, зачем-то он ему понадобился.

– Не-е-ет, – прошептал он, пятясь. – Не-е-ет…

Ночные беседы с Ангелом подтачивали нежное сердце послушницы Филофеи. Она ведь была не из камня – из плоти и крови. А подавляемое женское естество сыграло с ней злую шутку. Сладкие речи, обещания неземного блаженства разбудили ее страстную натуру. Не эту ли жажду любви чувственной, пылкой и неистовой пыталась она скрыть под монашеским одеянием? С той же одержимостью, с какой днем она предавалась служению ближним, по ночам Филофея внимала голосу Ангела, а когда тот не являлся, боролась с собственным воображением, рисующим эротические картины. Самые откровенные, полные изощренного соблазна и ласк любовные сцены непроизвольно разыгрывались в ее сознании. Они тем сильнее воздействовали на нее, чем отчаяннее она старалась закрыться, вытравить греховную похоть из своей души. Казалось, сам бог любви спустился с небес искушать давшую обет целомудрия девицу, пуская в ход свои неотразимые стрелы.

«Не противься мне, – нашептывал он. – Удел возвышенного духа – слиться с заоблачным женихом и взойти на брачное ложе, дабы вечно вкушать райских щедрот. Высшая любовь не знает преград. Даже боги покоряются дыханию Эроса и пьют нектар бессмертия из его чаши. Ибо только через любовь смертный может войти в чертоги богов и стать равным им. Разве не эту цель преследуют все святые мученики, отшельники, пустынники и праведники? Разве не этой милости алчут они? Разве не об этом просят в своих молитвах? Разве не ради высшей любви отвергают они все земные утехи, называя их ничтожными? Даже обитатели мрачного подземного мира – призраки и тени – желают познать сию великую тайну. Даже ад признает власть Эроса и покоряется ему…»

Пока Филофея завороженно слушала этот дивный голос, он проникал в нее и подчинял себе. Она запуталась между духом и плотью, между божественным и человеческим. Но едва голос замолкал, она, очнувшись от сладчайшего наваждения, замирала в ужасе, начинала казнить себя, обвинять в отступничестве и пророчить адовы муки. Ее ждет пекло, раз она поддается на «искушения змиевы», упивается губительным ядом чудовища, прямиком следуя в огненную бездну его разинутой пасти.

В отрочестве она перечитала множество книг, увлекалась сочинениями философов, особенно Платона, часами сидя и размышляя над некоторыми страницами. У нее вызывало недоумение то, что Платон называл златокудрого спутника Афродиты не божеством, а демоном. Дескать, сия аллегорическая фигура выражает вечное и неутолимое стремление к прекрасному – идеалу любви и красоты. Желая несуществующего и, следовательно, недостижимого, люди все продолжают и продолжают бессмысленную гонку за ускользающим счастьем. Ничто человеческое не чуждо и богам. И они становятся мишенью для стрел коварного Эроса, трепеща и покоряясь…

Не это ли устремление к идеалу, которого попросту нет и быть не может, питает вселенную и движет звезды? Игре не видно конца. Не эта ли невероятная тайна хранится в ларце Персефоны, владычицы царства Аида? Недаром ларец строго-настрого запрещено открывать. Древние римляне нарекли владычицу преисподней Прозерпиной, но за другим именем кроется все та же женская ипостась демона и тайна ларца.

Демоны могут быть так же прельстительны, как и ангелы. А искушение запретом – самое невыносимое. Никто не возьмется предсказывать судьбу смельчака, заглянувшего в ларец Прозерпины! Если такое все же случится, не в меру любопытному не удастся рассказать об увиденном – его окутает смертный сон, сомкнет веки и запечатает уста.

Только теперь до Таисии-Филофеи начал доходить смысл высказываний Платона. Она не знала, кто завладел ее сердцем и мыслями, она боялась даже подумать, что и душой, – божественный посланник или прекрасный слуга Люцифера? Ведь сатана, дабы смущать нестойкие умы, тоже принимает лучезарный образ. Потому имя его читается по латыни как «несущий свет».

Рассуждать и анализировать легко со стороны. Вряд ли увязшая в сиропе пчела способна правильно оценить свое положение.

Так и Филофея, опьяненная любовным томлением, погруженная в эротические грезы, на первых порах не чувствовала опасности. Она надеялась на спасение через молитвы, через милосердие Господа, который непременно протянет ей руку помощи. Испытание оказалось непомерно велико для нее. А помощь все не приходила.

Только теперь она до конца, как ей мнилось, постигла трагическую судьбу той инокини Филофеи, чья полуразрушенная келья до сих пор помнит ее стенания. Бедняжка, не в силах вынести дьявольского искушения, кинулась сломя голову через болота, куда глаза глядят. Лишь бы не слышать сладкозвучных речей, лишь бы вырваться из плена сияющего образа «ангельского». Поглотившую ее тело трясину страдалица предпочла погибели своей души. Смертные врата раскрылись для нее и…

Нынешняя Филофея с ужасом подумала, что за ними мог поджидать свою жертву вовсе не апостол с ключами от рая, а смеющийся демон. Ибо душа окажется там, куда истинно влечет ее.

Она начала оглядываться вокруг себя, ожидая найти соломинку, за которую хватается утопающий. Не может быть, чтобы от нее отвернулся ее духовный отец – преподобный Авксентий. Уж он-то ее не оставит! Непременно подаст спасительный знак. Или давно подал, только она, ослепленная греховной страстью, какой-то непостижимой воображаемой любовью, этого знака не видит.

Иногда ей в голову закрадывалась жуткая мысль: не исключено, что правы были родители, которые приглашали к ней врача-психиатра. Она уже тогда была одержима демонами. И лекарства от ее болезни не существует. Если вера ее не излечила, если чудотворная икона не принесла облегчения, то пилюли и микстуры тем более будут бессильны.

– Бедные папа и мама, – шептала, заливаясь слезами, Филофея. – Слава богу, что я ушла от них и они избавлены от ужасного зрелища моих мучений.

Смерть в вязких глубинах Дамиановых топей казалась ей незаслуженно жестоким наказанием. На это она решиться не могла, в последней надежде ища поданного Авксентием знака. Он оказывал ей покровительство на земле, не забудет ее и на небе.

Настойчивые ухаживания Михаила Прилукина, инженера из петербургской строительной фирмы, раскрылись для нее с неожиданной стороны. А что, если этот мужчина и есть ее спаситель? Пострига она принять не успела, монашеского обета не давала – стало быть, свободна и имеет право распорядиться своей судьбой по-иному. Послушание на то и дается человеку, чтобы решение посвятить себя божественному служению не было поспешным и опрометчивым. Душа, не отрешившаяся от земных соблазнов, не осилит подвижнического пути и быстро скатится в пропасть.

«Я уже качусь! – с дрожью признавалась себе Филофея. – Зачем же усугублять свой грех, обманывая Бога? Лучше я останусь честной перед собой и сестрами и объявлю о том, что не готова стать Христовой невестой. Потому как…»

Но причина, заставившая Филофею отказаться от монашеской стези, вызывала у нее такой стыд, такое отвращение и презрение к себе, что она не могла ее вымолвить. Ей хотелось остаться в памяти Василисы и Улиты благочестивой и самоотверженной духовной дочерью старца Авксентия, которой они привыкли ее считать.

Она призналась, что дух ее недостаточно крепок и она недостойна разделять их уединение, их путь. Что она не созрела для монашества и хочет дожить отмеренные ей Всевышним годы, как живут обыкновенные люди.

Она не сказала сестрам всей правды, но и не солгала им.

– Горемычная! – всплеснула руками Василиса. – Куда же ты пойдешь? Чем станешь заниматься?

Вернуться домой было немыслимо. Но оставаться в Камке Филофея больше не могла. Все здесь напоминало о ее слабости, грехопадении и позоре. Неважно, что сестры ни о чем не догадывались. Главный судья человеку – он сам.

– Называйте теперь меня Таисией, – сказала она потрясенным старушкам. – Отныне я не Филофея.

Михаил просиял, услышав о ее решении.

– Я приехал сюда совершенно не за тем, чтобы встретить свою судьбу, – прошептал он. – Но, увидев тебя, полюбил с первого взгляда. Не знал, как подступиться…

Его слова казались ничтожными по сравнению с речами Ангела, они не тронули молодую женщину. Инженер был хорош собой и горел желанием жениться на бывшей послушнице.

– Я увезу тебя отсюда, – говорил он, робко прикасаясь к ее руке. А она представляла на его месте ночного гостя, и по ее жилам разливалась жаркая истома. – Мы уедем, как только я закончу свои дела.

«Я уже изменяю ему, – с горечью подумала Таисия. – Пусть в мыслях, но это еще хуже. И все равно, лучше я буду обманывать мужчину, чем Господа! Я должна выйти замуж за Михаила и стать ему верной и любящей женой. Это будет новым испытанием, искуплением моего греха. Лучше так, чем позволить демонам завладеть моей душой и растерзать ее».

Той же ночью она впервые за последние месяцы уснула спокойно. Во сне к ней явился преподобный Авксентий и благословил ее. Значит, она поступает правильно.

Впервые за много лет Таисия проспала и не отправилась к колодцу, едва рассвело. Она открыла глаза, умиротворенная и расслабленная, и… услышала громкий плач сестер. Они причитали и звали на помощь…

Астра хвалила приготовленные хозяйкой пельмени, ничуть не кривя душой. Матвей поддакивал.

– Она у меня мастерица готовить, – сказал Шемякин. – Вы таких пельменей больше нигде не попробуете!

Марья расчувствовалась, разговорилась. Оказалось, она работает библиотекарем, увлекается краеведением, читает лекции по истории родных мест.

– А что это за байка про монашку, которая похищает водителей вместе с автомобилями? – с улыбкой спросил Карелин. – Выдумки или есть реальная подоплека?

– И то, и другое. В архивах сохранились упоминания о молодой красавице, укрывшейся в монастыре от несчастной любви, – охотно объяснила хозяйка. – Похоже, девушка тронулась умом. Ей начал мерещиться Ангел, она даже написала на стене кельи его образ. Говорят, этот образ сильно смахивал на одного знатного новгородского повесу, любителя поволочиться за женщинами. Но монахиня утверждала, будто бы чуть ли не каждую ночь с ней беседует небесный посланник. Каким-то путем девушка сбежала из кельи, где ее заперли, заблудилась на болоте и утонула. По странному совпадению в это же время бесследно исчез тот самый красавец-волокита. Кое-кто заметил связь между этими двумя происшествиями. Мнения разделились. По одной версии, как я уже говорила, безумная монахиня погибла в Дамиановой трясине. По другой – новгородский донжуан способствовал ее побегу, и они утонули вместе.

– Либо благополучно добрались до тракта, скрылись и жили в любви и согласии до конца своих дней, – усмехнулся Шемякин. – Где-нибудь в глухомани.

Марья степенно кивнула. Все ее движения были плавными, неторопливыми.

– Может, и так. Точных данных я нигде не обнаружила, а романтическая любовь, тем более трагическая, всегда порождает множество самых невероятных слухов. Молва любит приукрашивать подобные вещи, приписывать разные душещипательные подробности. Призрак монашки, которая-де мстит за погубленную жизнь, – персонаж местного фольклора. Но люди побаиваются. Чуть что случится – всему виной призрак. А кто его видел? В здешних деревнях пьют беспробудно. Тут не только монашка, зеленые человечки покажутся. Кстати, про них тоже говорят. Не слыхали? Пару лет назад уфологи приезжали, изучали Дамиановы болота на предмет геопатогенных зон, паранормальных явлений, присутствия инопланетян и прочей чертовщины. Разговоров было не счесть, а ничего конкретного не выявили.

Шемякин сердито кашлянул, но спорить не стал.

– Черные археологи туда повадились, – продолжала Марья. – Я их называю мародерами. Оружие ищут, ордена, личные вещи погибших воинов, и наших, и немецких. Там ведь шли кровопролитные бои. Тех, кто грабит мертвых, потом призраки преследуют. Не удивительно!

– Не все мародеры, – возразил бывший майор. – Есть нормальные ребята, которым небезразлично героическое прошлое Отечества.

В Шемякине заговорил военный. Ему вдруг отчего-то стало обидно. То ли за неприкаянность солдат, сложивших головы за Родину, то ли просто накатила грусть. Где-то под Сталинградом пропал без вести его дед. Может, лежит рядом с немцем в земле, которая стала их общей могилой…

Астра спросила у Марьи про Голыгино. Та радостно кивнула. Конечно, она знает эту мрачную сагу о бунте стрельцов, молодом царе Петре, царевне Софье и князьях Хованских, казненных по ее приказу.

– На берегу Вори, у деревеньки Голыгино, им отрубили головы, – сказала она. – Князю Ивану Хованскому и его сыну Андрею. Обезглавленные тела бросили в болото. Есть такая опера Мусоргского – «Хованщина». Во всем мире известна.

– И что… теперь они бродят по болотам?

– А головы держат под мышками, – без улыбки добавила жена Шемякина. – И кланяются честному люду. Дескать, перед народом они ни в чем не провинились. Тоже пример древнего поверья.

– Без повода слухи не появятся, даже самые нелепые, – произнес Егор Петрович. – Бывают такие уголки в лесу, которые зверье и то стороной обходит. Я уже не говорю про болота. У них особая энергетика – гнетущая.

Душистый ветерок из сада раздувал занавеску. В фарфоровой миске, расписанной цветами, остывали пельмени.

– Чай будете? – спросила Марья.

Хозяин дома взглянул на часы. Раз в неделю в это время по местному каналу шла передача «Охотничьи секреты». Он извинился, включил маленький цветной телевизор.

– Егор эту передачу ни за что не пропустит, – засмеялась жена.

Гости из уважения замолчали, глядя на экран. Ведущий начал с экстренной новости:

– Двое молодых туристов заблудились и случайно вышли к охотничьему домику «Вепрь», – хорошо поставленным голосом заговорил он. – Там они обнаружили труп егеря Макара Лычкина. Его напарник, подозреваемый в убийстве, скрылся.

На экране появилась фотография улыбающегося во весь рот молодого парня.

– Просьба ко всем, кто знает о местонахождении этого человека, позвонить по телефонам…

– Ну вот… – развел руками Шемякин. – Это те самые егеря, к которым Грибовы возили вашего друга…

Он спал – только так можно существовать в полной тьме и неподвижности. Но в этом сне перед ним проплывали картины легендарного, жестокого и героического прошлого. Он служил отважным рыцарям, королям, шутам, принцессам, великанам и карликам, путешественникам, воинам и любовникам.

Все они благоговели перед ним, любовались его совершенной красотой, татуировкой на его гладком сияющем теле. Все они прятали его в самых потаенных местах и берегли как зеницу ока. Над ним тяготело проклятие, и это проклятие распространялось на них. Они умирали, и он переходил из рук в руки…

Он любил алую, горячую кровь героев и густую, черную кровь злодеев. Ему было все равно, чью кровь проливать. Лишь бы не жидкую, бледную, как плохие чернила, кровь трусов. Он не был кровожадным, просто кровь стала его стихией. Это была его судьба. Не он ее выбирал для себя. Так вышло.

Иногда ему снилась страна мрака и тумана. Люди называют ее Нифльхейм и считают миром мертвых. Они заблуждаются. Нет мира мертвых, как нет и мира живых, все давно переплелось, проросло друг в друга. Нифльхейм существовал до начала времен, до начала творения. Ибо время имеет значение только для творений.

Иногда ему казалось, что дух его до сих пор пребывает в Нифльхейме, в клубах первозданного хаоса, и вспоминает о теле, лишь когда наступает пора действовать. Там – источник его силы, непостижимой для людей, непонятной для их разума.

Он мог бы повторить вслед за Зигфридом: «Я зверь благородный, был я всю жизнь сыном без матери; нет и отца, как у людей, всегда одинок я».

В этом они с Зигфридом похожи. Только Зигфрид мертв, он пал от руки коварного бургунда Хагена. Теперь он пирует вместе с богами и милуется с прекрасной валькирией, которую пробудил от болезненного сна.

Между тем в мире живых вдова могучего витязя, Кримхильда, одержимая жаждой мести, заманивает бургундов в западню и безжалостно расправляется с ними. Любовь к погибшему мужу вдохновила ее на чудовищные злодеяния. Ради любви проливается не меньше крови, чем ради золота.

Он вновь переживал то яркое, бурное представление. Царственные дамы в роскошных одеждах, властные мужчины, пышная свита, беззвучно скользящие слуги, багровый свет факелов, богато изукрашенная пиршественная зала, драгоценные блюда и чаши, изысканные яства, блистательные гости. Хмельные напитки льются рекой. Красота женщин привлекает мужские взоры. Сословная гордость. Ссора. Резня. Звон оружия, стоны раненых, хрип умирающих…

Королевская кровь такая же красная, как и кровь нищих бродяг.

Эту симфонию смерти ему доводилось слышать не раз. Только он привык исполнять свою партию соло. Кримхильда была великолепна с отсеченной головой своего врага в руках…

Зигфрид и Кримхильда пострадали из-за золота. Верхний мир не смог поделить клад с Нижним. Рейнские девы, у которых похитили сокровище, взывали к справедливости. Злобные карлы восстали на богов. В Зигфриде боги видели своего спасителя и защитника. Боги всесильные и бессмертные? Или похожие на людей?

Он давно запутался в иерархии существ, обитающих по ту и эту сторону – чего? Где та граница, мост, соединяющий и разделяющий миры? Вечная двойственность присуща любому творению. И ему тоже. Он лишает жизни или дарит свободу? Принуждает покидать один мир или препровождает в другой? Если бы его наделили разумом, он бы задавал себе эти вопросы и мучился, не находя ответов.

Он пребывает в Нифльхейме, а здесь скитается его тень. Твердость и блеск обманчивы. Только невидимое и непостижимое наделяет силой что бы то ни было – предметы, руны, священные деревья, источники.

Он никогда не сойдется в схватке с себе подобным. Это исключено. Он видел знаменитого короля Артура, о котором повествуют предания кельтов, и его знаменитый меч Эскалибур. Но они никогда не встречались в бою и не встретятся. У Эскалибура свой путь, у него – свой.

Сам властитель Валгаллы вспомнил о нем и раздобыл его для Зигфрида. Им Зигфрид убил дракона и ступил на стезю смерти. С тех пор ему присвоили имя этого героя. Он не против. Какая разница?

Ему наскучило лежать без движения и грезить былыми подвигами. Его тело наливается энергиями нифльхеймских туманов, просыпается, ждет света, тепла руки, стука чьего-то сердца, незримо дрожит в холодном безмолвии…

Михаил Прилукин жил в полуразвалившейся пятистенке с заколоченными ставнями. Внутри пахло чадом керосиновой лампы, черная от сажи печь потрескалась. Углы отсырели, с потолка свисала паутина. Условия для городского человека, привыкшего к определенным удобствам, – ужасные. Но он терпел. Цель, которую он надеялся осуществить, того стоила. К тому же Михаил бывал в Камке наездами, от случая к случаю.

Зимой через болота, скованные морозом, ходил на лыжах, в остальное время года, на свой страх и риск, по опасной тропе. Сбиться с нее – проще простого. Неопытный путник наматывал круги, раз за разом возвращаясь на одно и то же место.

– Монашка морочит, – объясняли бывалые путешественники. – Водит, в трясину заманивает.

Инженер в подобные глупости не верил, прятал насмешливую улыбку.

Каждое утро он отправлялся на просеку, делал замеры, что-то прикидывал, подсчитывал. Сдавшись на настойчивые просьбы, Таисия – тогда еще Филофея – показала ему дорогу к Дамиановой пустыни. Руины монастыря поразили молодого человека.

– Собор обязательно надо восстановить, – повторял он. – Такая красота! В подвалах стоит вода, но эта беда поправима. Хороший дренаж поможет осушить подземные помещения. Правда, денег пойдет немерено, но заказчик – человек серьезный, не стесненный в средствах. Думаю, ему вполне под силу профинансировать стройку.

В келью той Филофеи проводница его не повела. Боялась, что вновь проступит на облупившейся стене сияющий Ангел, увидит ее с другим мужчиной…

«Ой, что ж это я? Опять?! – спохватилась она. – Безумие какое-то!»

Михаил заметил ее замешательство.

– Что с тобой? Ты так побледнела. Тебе нехорошо?

Она отвела глаза:

– Пора возвращаться в деревню, сестры ждут. Василиса совсем расхворалась, целый день на печи лежит, кашляет.

– Кто будет за ними ухаживать, когда ты уедешь?

– Не знаю. На Бога уповаю. Сейчас в Камке часто кто-нибудь останавливается – то туристы забредут, то рыболовы заночуют, то еще какой люд заглянет. Вот ты, например.

– Если наша фирма возьмет этот подряд, здесь закипит жизнь. Старушек твоих не обидят. И сыты будут, и присмотрены.

– Какие они «мои»? Василиса и Улита – сами по себе. Они в Камке до меня жили и без меня проживут.

Михаил не заметил, как влюбился в грустную, замкнутую послушницу. Эта лесная, болотная глушь была совершенно другим, отличным от городского, миром, тихим, пронзительно печальным, прекрасным. Время здесь не бежало, как в городе, а сонно и размеренно текло. Несколько деревянных домишек тонули в тумане, из которого появлялись вдруг то пожилые, укутанные в платки старухи, то их молодая ясноликая помощница, то бородатые мужики с рюкзаками, то угрюмые, немногословные охотники, то странные молодчики с лопатами.

Инженер легко находил с ними общий язык, сидел у разведенных костров, слушал неторопливые разговоры, ел кашу с тушенкой, пил кипяток. В Камке грабителей не опасались – воровать тут было нечего, бандитов не интересовали старые развалины, топкие болота и лес, кишащий гнусом. Туристы в здешних местах надолго не задерживались, да и добирались сюда только самые завзятые. Михаил не понимал, что вызывает у него безотчетную тревогу. Почему его постоянно тянет оглянуться, а когда он поворачивается спиной к лесу, тело пробирает ледяной озноб?

– Тебе не страшно здесь? – спросил он у Таисии.

– Нет. На все воля Божья, – смиренно произнесла она. – Кому что суждено, то и выпадет. А кому чего испытать не дано, тот и не испытает.

«Так-то оно так, но меры предосторожности принять нужно», – думал инженер.

Он не расставался с заряженным ружьем, а ложась спать, ставил его справа, у изголовья, чтобы было под рукой.

Этим утром его разбудили истошные женские вопли. Было темно: заколоченные ставни не пропускали света. Открыть их – налетит мошкара: стекла-то битые. Михаил, едва соображая спросонья, в мгновение ока вскочил, схватил ружье и выбежал во двор. Кричали со стороны избы, в которой ютились пожилые сестры.

Мимо инженера пронеслась черная тень, он рванулся было следом, потом плюнул и побежал к покосившейся избе.

– Бесы! – голосила Василиса. Ее трясло. – Спаси господи! Бесы одолевают!

– Бесы… – испуганно повторяла Улита. – Бесы…

– Какие бесы? Где?

– В са… сарае…

Подбежала Таисия. На ней лица не было.

Михаил бросился к дряхлому сарайчику – дверца распахнута настежь, внутри стоит, блестя глазами, коза, кудахчут куры.

– Здесь кто-то был? – спросил он, оборачиваясь к старушкам.

Василиса, всхлипывая, показывала пальцем внутрь сарая.

– Там… Я подошла, а он как выпрыгнет – черный, рогатый! Как выскочит! Из пасти огонь пышет! И поскакал…. туда! – Она махнула дрожащей рукой в сторону леса.

Михаил наклонился, изучая следы. Роса с травы сбита, на земле отчетливо виден отпечаток ноги, обутой в сапог. Размер сорок пятый, не меньше.

– Бес-то в человеческом обличье был… – бормотала, непрерывно крестясь, Василиса. – А на голове – рога!

К ним подошел рыбак, который удил с лодки на речке. Он протянул сестрам сетку с рыбешками и подозвал к себе Михаила.

– Слышь… по берегу туристы проходили, у них рация. Предупредили меня, чтобы не зевал, – он понизил голос. – Сказывают, егеря убитого нашли в охотничьем домике. А убийца убег. Что у вас тут за шум? Может, видали кого?

– Бес рогатый в сарае сидел, – прошептал инженер. – Василиса его спугнула. Бесы сапоги носят? Как думаешь?

– Собаки лаяли? – деловито осведомился рыбак.

В Камке прижились несколько бродячих собак, которых все подкармливали чем придется. Они либо дружно гавкали на все подряд, либо дрыхли без задних ног. Никто их не боялся, потому что псы в ожидании подачек ластились к любому, преданно заглядывая в лицо и виляя хвостами.

– Лаяли… – кивнул Михаил, припоминая, доносился до него собачий хор или нет. – Хотя… Не лаяли, кажется.

– Сонное царство тут у вас, – разозлился рыбак, сооружая самокрутку. – Никто ничего не видел, не слышал, не помнит. Перережут, как кур, и пикнуть не успеете!

Инженер оглянулся на Василису с Улитой, которые, по счастью, были туги на ухо и не слышали страшных слов. Зато Таисия обладала прекрасным слухом.

– Кого перережут? – округлив глаза, спросила она.

Матвей и Астра сидели во дворе, под вишней. В кроне цветущего дерева жужжали насекомые. Солнце успело нагреть скамейку, застеленную тонким ковриком. На другом ее конце развалился толстобокий белый кот. Сквозь блаженную дрему он наблюдал за гостями.

– Надо возвращаться в Москву! – заявила Астра. – Только не говори, что настоящий сыщик на моем месте непременно должен, вооружившись лупой, облазить каждую пядь охотничьего домика «Вепрь» в поисках следов злоумышленника.

– Я и не собирался.

– Мертвый егерь уже ничего нам не скажет, а живой удрал. К тому же мой метод заключается не в том, чтобы собирать улики. Важно понять общий замысел!

– Что тут понимать? Милиция разыскивает Ивана Старикова, напарника потерпевшего. Выпили мужики лишнего, подрались, один оказался сильнее. Обычная бытовуха.

– Сомневаюсь.

– Почему же тогда Стариков смылся?

Астра развела руками:

– Пока не знаю… испугался или… нет, не стоит гадать на кофейной гуще.

– Свет мой, зеркальце, скажи да всю правду доложи, – со смехом протянул Матвей. – Пора сделать запрос твоему оракулу.

– Зря ты недооцениваешь зеркало, – насупилась Астра. – Между прочим, я так и поступлю. Только не у Шемякиных. Они неправильно истолкуют!

– Ерунда. Закройся в комнате, а я посторожу.

В его глазах прыгали лукавые искорки.

– Помнишь кассету из тайника в доме баронессы? – спросила она. – Сколько ты надо мной потешался? А ведь я оказалась права. Там записаны не просто странные эпизоды. В них кроется намек на будущие события.

Астра десятки раз просматривала видеокассету и могла без запинки перечислить все «живые картинки», как она называла короткие отрывки разного содержания, сменяющие друг друга под мелодичный вокализ. Казалось бы, что связывает бронзовую русалку с венецианским карнавалом? Отрубленную голову на золотом блюде – с усадьбой Брюса в Подмосковье? Звездное небо – с пасущейся на лугу коровой? Рыцарский замок – со статуей Афродиты в мандрагоровом венке? Виселицу и повешенного – с туристами, бросающими монетки в фонтан? Змею, обвивающую ствол дерева, – с…

– Постой! – воскликнула она. – После змеи на кассете записана сцена охоты.

Карелин вспомнил. Действительно, что-то подобное было. Несколько всадников преследуют дикого кабана с криками: «Вепрь! Вепрь!» Животное исчезает в тумане, который поглощает и охотников…

– В нашем случае кое-что не совпадает, – заметил он.

– На пленке отображен только символ! Охота была? Вепрь был? Туман был?

– Который поглотил не всех, а одного Неверова. Почему так не повезло мужику? Или наоборот, повезло. Сидит он сейчас в потустороннем мире, пьет нектар бессмертия вместе с богами, ест свинину из магического котелка. А мы тут с ног сбились, ищем этого господина!

Астра уже не слушала его разглагольствований, занятая своими мыслями. Кто убил егеря? Неужели Неверов? Но за что? Почему Иван Стариков сбежал, бросив мертвого товарища? И где, в конце концов, блудный жених Леды Куприяновой? Неужели на том свете?

– Типун тебе на язык, – сказала она Матвею. – Пойдем! Постоишь у двери.

Он понял: сейчас будет «сеанс ясновидения». Астра уставится в зеркало, вперится до боли в глазах в собственное отражение, а когда закружится голова и мозг начнет принимать путаные сигналы, тут-то и пойдут пророческие видения.

– Тьфу, – сплюнул он, поднимаясь со скамейки. – Не дашь отдохнуть!

Шемякин в вольере кормил собак. Красавцы сеттеры и русские псовые были отлично ухожены – шерсть блестела на солнце, лоснилась.

Марья развешивала во дворе белье.

– Скоро обед, – сказала она вслед гостям. – Уха варится, пироги с рыбой в духовке стоят.

Ее жизнь протекала в этом тихом провинциальном городке, в просторном деревянном доме – хлопоты по хозяйству, муж-охотник, постоянные жильцы в гостевых комнатах, почти взрослая дочь, короткий отпуск на озерах… И она еще находила время работать в библиотеке, изучать архивы, читать лекции.

– Мы немного вздремнем перед обедом, – улыбнулся ей Карелин. – Минут сорок.

Марья успела вымыть полы в доме, прибраться. У нее был выходной, и она наверстывала упущенное – стирала, гладила, стряпала.

Пока Астра общалась с зеркалом, Матвей переминался с ноги на ногу под дверью. Что подумают хозяева, если вдруг увидят его?

Но Шемякины большую часть дня проводили во дворе. Там хватало работы – сад, цветники, собаки, кролики, куры. В тени между деревьев лежала в гамаке их дочка, слушала музыку в наушниках.

Матвей посмотрел на часы и спросил через дверь:

– Долго ты там еще?

– Заходи…

Зеркало стояло на полукруглом туалетном столике, на бронзовых завитках рамы играли солнечные блики. Золотая дымка таилась в глубине стекла, словно там была не плоскость, покрытая амальгамой, а бесконечная зеркальная воронка.

Матвею стало не по себе, когда он заглянул туда, и он нарочито бодро произнес:

– Что нам поведала сивилла Алруна?

Он назвал зеркало по имени, и оно смягчилось. Во всяком случае, Матвею стало комфортнее рядом с ним.

– Я увидела автомобиль… он стоял посреди леса с открытой дверцей, а за рулем… сидел мертвый водитель, – сказала Астра.

«Еще бы! – подумал Карелин. – Егор Петрович рассказал нам об этом, и вот, пророчество готово».

Ироническая тирада чудом не слетела с его губ, он вовремя прикусил язык. Слава богу, зеркало не «показало» Астре охотничий домик с мертвым егерем. А то бы пришлось ехать туда, трястись по ухабам и месить грязь.

Перебросившись парой слов с Шемякиным, Матвей выяснил, что добраться в охотничье хозяйство непросто, лесная дорога размыта дождями и весенним паводком.

– Как же Грибовы рискнули ехать? И как милицию туда доставили?

– Они местные, знают, где удастся проскочить, а где надо укладывать под колеса бревна, – пояснил опытный охотник. – Опять же несколько мужиков могут вытолкать машину, если увязнет. А новичку я бы не советовал пускаться в такое путешествие. По крайней мере, до середины лета.

«Радоваться надо, что Астру заинтересовало происшествие десятилетней давности, – осознал Матвей. – И всячески поддерживать „пророчество“. Не то куковать тебе, Карелин, посреди леса в застрявшей „Ниве“, отбиваясь от комаров и посылая сигналы о помощи в никуда! Госпожа Ельцова – дама неугомонная: закомандует – вынь да положь охотничий домик „Вепрь“. Тогда впору кричать караул!»

– Что ты молчишь? – тронула его за руку Астра. – Полагаешь, на месте убийства егеря мы больше узнаем о Неверове?

– Ничего подобного! – поспешно выпалил Карелин.

– А если он тоже мертв?

– Но труп нашли только один.

– Плохо искали.

– Целая бригада криминалистов не нашла, а мы с тобой найдем, да? – запаниковал Матвей. Назревало именно то, чего он опасался. – Не дури, прошу тебя! Пока мы будем сидеть в лесу, теряя драгоценное время, Неверов может погибнуть. Ты должна тратить деньги клиента с максимальной пользой! – привел он веский аргумент. – Раз увидела в зеркале мертвого водителя, значит, тяни за эту ниточку. Профессор Лианозов жил в Москве, там и ключик к разгадке его тайны. Встретимся с его братом, побеседуем…

Он говорил и говорил, стараясь быть убедительным.

Астра выслушала его, а потом вдруг высказала мысль, которую он усиленно гнал от себя:

– Какое отношение профессор Лианозов, умерший десять лет назад в тех местах, имеет к исчезновению Неверова?

– Имеет, я чувствую! Надо срочно возвращаться в Москву.

– Да, пожалуй…

Они поменялись ролями. Карелин убеждал свою спутницу доверять зеркалу, а она колебалась.

– Ты же сама предлагала ехать домой! Надо прислушиваться к первому импульсу!

Астра молчала в раздумьях.

– Давай осмотрим джип, – предложила она. – Может, там какая-нибудь зацепка окажется?

Матвей согласился бы на что угодно, лишь бы не тащиться за тридевять земель в охотничье хозяйство. Он отправился уговаривать Шемякина.

Тот не возражал:

– Хорошо. Это же ваш друг. Я к его машине не прикасался, клянусь! Не привык чужим пользоваться.

Он принес ключи.

– Вот, держите. Мне уйти?

– Напротив. Останьтесь, ваша наблюдательность охотника пригодится.

Внутри джипа царила идеальная чистота, словно Неверов специально позаботился о том, чтобы не оставить никаких следов. Документы он, по-видимому, забрал с собой. В бардачке лежала карта Новгородской области, что естественно, и разные дорожные мелочи. На заднем сиденье стояла сумка с вещами, ничего индивидуального, обычный набор командированного: смена белья, чистый пуловер, легкий спортивный костюм, зонт, бритвенные принадлежности, зубная щетка, парфюмерия. В боковом кармане Матвей отыскал книжицу небольшого формата в твердом переплете. «Алтуфьево» – значилось на обложке.

– Дай-ка сюда, – попросила Астра. – И карту тоже.

– Вы хотите это забрать? – забеспокоился бывший майор.

– Нет, только просмотреть.

На карте не было никаких пометок, в книжке – никаких признаков, что ее читали.

Шемякин вздохнул с облегчением. Москвич мог вернуться и устроить скандал из-за пропавших вещей.

– А вы… действительно друзья господина Неверова? – почему-то спросил он.

Астра задала ему встречный вопрос:

– Откуда вы узнали про Лианозова?

– Охотники рассказали. Они потом показывали брату профессора место, где стояла машина. Говорят, он прослезился, цветочки положил возле того дерева. У нас долго про Лианозова говорили – случай редкий, чтобы ученый из столицы здесь умер при странных обстоятельствах.

– Егерь, которого убили, был среди тех охотников?

Шемякин оторопело уставился на Астру, помолчал, хлопнул себя по лбу:

– Ох, дурья башка! Кажись, был… Точно был! Столько лет прошло, подробности-то из головы вылетели. Когда вы спросили, я вспомнил. Он первым на машину наткнулся, другие после подошли.

До него запоздало дошел смысл сказанного:

– Так вы что, думаете, Лычкина из-за того случая убили? Не-е-ет… Ванька тогда еще мальцом был.

Из окна кухни выглянула Марья, позвала обедать. Кот спрыгнул со скамейки и резво потрусил к дому.

– Хозяйка к столу просит, – сказал Егор Петрович. – Идемте, уха стынет.

Ели, вяло перебрасываясь фразами. На сладкое Марья подала клюквенное желе со взбитыми сливками. Шемякин украдкой поглядывал на гостей.

– Что с джипом делать? – спросил он.

– Пусть у вас постоит, – сказал Матвей и положил на стол перед хозяином деньги. – Неудобства мы компенсируем.

– А если…

Он хотел сказать: «если ваш друг не вернется», но осекся.

– Машина принадлежит не Владу, – объяснила Астра. – Он водит по доверенности. В крайнем случае джип заберет хозяин. Не волнуйтесь.

Послеобеденный сон превратился для Матвея в сущее мучение. Надо было отдохнуть перед дорогой, а в голове роились тревожные мысли.

Астра то ходила взад-вперед, то стояла у окна. Через прозрачную занавеску в комнату проникало солнце, придавая стенам янтарный оттенок. Деревянный дом хорошо сохранял тепло.

– Как ты догадалась про егеря? – не выдержал Матвей. – Ну, что он нашел профессора?

– Сама не знаю. Зеркало.

Леда ждала вестей от Ельцовой. Она больше не звонила ни на мобильный Неверова, ни в питерский офис, ни матери жениха. Зачем волновать пожилую женщину? Доверившись Астре, Леда не столько успокоилась, сколько усмирила лихорадочные мысли и настроила себя на ожидание. Скоро что-нибудь да прояснится.

Личная драма молодой госпожи Куприяновой заключалась в глубинном конфликте с отцом. Павел Анисимович умер, но это ничего не изменило в жизни Леды. Он все еще продолжал вмешиваться в ее отношения с мужчинами, противясь браку с человеком, который пришелся ему не по нраву.

– Бог с тобой, – укоряла ее мать. – Как папа может влиять на твое замужество? Ведь его нет!

Она смахивала набежавшие слезы, а Леда покрывалась жарким румянцем.

– Отец невзлюбил Влада, уволил его из компании. Разве он позволил бы мне выйти замуж за этого человека? Он и с того света мешает моему счастью!

– Как тебе не стыдно… – вздыхала Римма Николаевна. – Твои обвинения абсурдны. Если вы с Владом обо всем договорились, за чем же дело стало? Устраивайте свадьбу.

Ах, мама, мама! Она сознательно оберегала свое блаженное неведение от разрушительного вторжения правды. Она придумала неплохой способ сохранять душевное равновесие, закрываясь в мнимом благополучии, как моллюск в раковине.

Римма Николаевна пила валерьянку перед сном. Отсчитав тридцать капель, она предложила лекарство дочери. Та отказалась.

Сейчас она закроется в спальне, достанет початую бутылку коньяка и выпьет. Тогда, быть может, удастся заснуть.

Лежа с открытыми глазами в роскошной постели с балдахином, Леда ломала голову, как ей вести себя с управляющими. Без Влада они в два счета обведут ее вокруг пальца. Она же ни черта не смыслит в финансовых документах, договорах, делопроизводстве такой махины, как «Куприянов и партнеры».

Леда поняла это, когда пыталась разобрать содержимое отцовского сейфа. Какие-то папки, удручающее количество бумаг. При одном взгляде на них Леду одолевала зевота. Отчаявшись, она позвала Неверова. Тот несколько суток не выходил из папиного кабинета, рассортировал документы и посвятил женщин в состояние дел.

– Компания процветает, – заявил он. – Павел Анисимович заложил основу для дальнейшего прироста капитала. Перед «Куприяновым и партнерами» открываются блестящие перспективы…

Он говорил, а Леда размышляла о превратностях судьбы. Отец и близко не подпустил бы Неверова к святая святых созданного им бизнеса – долгосрочным проектам, планам на будущее, наметкам и наброскам грядущих успехов. А теперь никто, кроме Влада, не в состоянии разобраться в этих папках и документах.

Лицо отца стояло перед Ледой – негодующе-мрачное, с угрожающе сдвинутыми бровями. «Как ты посмела ослушаться? – звучало в ее ушах. – Воспротивиться моей воле? Ты еще пожалеешь!»

Химера смерти раскрыла Леде свою непостижимую суть – умерший человек продолжал жить. Покинув физический мир, он не собирался уходить из мира дочери, жены, возможно, многих других людей, все так же или, как ни парадоксально, еще сильнее продолжая подавлять их, навязывать свои взгляды, принуждать к повиновению. Он все так же причинял Леде боль, сурово осуждая ее. Уход отца из жизни оказался иллюзией. Она не могла освободиться от него, все так же страдая от нанесенных обид, ведя с ним бесконечные изнурительные диалоги, доказывая свою правоту. Мертвый Павел Анисимович находился вне досягаемости, тогда как Леда по-прежнему оставалась уязвимой для его гнева, презрения и злой иронии. Он не одобрял ни ее мыслей, ни поступков. И она пуще прежнего боялась отца.

Леда потянулась к стоявшей на тумбочке бутылке, плеснула коньяка в стакан и поспешно проглотила.

– Это последняя порция на сегодня, – пробормотала она. – Хватит глушить себя алкоголем.

И снова возник перед ней Павел Анисимович, почти воочию, в темном углу спальни, куда не попадал рассеянный свет торшера. Он погрозил ей пальцем и жестко произнес: «Ты поплатишься. Поплатишься!»

Леда в ужасе закрыла глаза. А может быть, она уже спала, и грозный образ привиделся ей в беспокойном горячечном забытьи…

Утром дождь перестал, небо прояснилось. С листьев капало, на асфальте стояли лужи. Солнце вышло из-за туч и припекало вовсю.

– Днем будет духота, – сказал Матвей, заканчивая завтрак.

Он не выспался. Растворимый кофе, который Астра приготовила на скорую руку, имел отвратительный вкус. Овсянка горчила. Бутерброды оказались сухими.

– Ты почти ничего не ел?

– Я еще сплю.

После утомительной дороги из Старой Руссы в Санкт-Петербург и короткого отдыха Матвею предстояло снова сесть за руль. Ему уже дважды звонили из конструкторского бюро по поводу спорного контракта. А Астре звонил отец, советовался насчет мебельного гарнитура.

– Мне что-нибудь посветлее, – говорила она. – Бук или… В общем, выбирай сам.

– Как там Северная столица? Жаль, еще не наступил сезон белых ночей.

Он был уверен, что дочь с будущим зятем наслаждаются красотами города на Неве. Петербург сказочно прекрасен в сумерках, когда свет фонарей окутывает дворцы и проспекты сиреневой дымкой. Под арками мостов тихо плещется вода. В садах и парках белеют античные мраморы.

– Мы уже возвращаемся, – разочаровала его Астра. – Сегодня вечером будем дома.

– Так быстро?

– Здесь сыро и дождливо, – притворно пожаловалась она. – Я подхватила насморк.

Это была правда. Весь обратный путь Астра чихала и сморкалась, нос покраснел, глаза болели. Она промочила ноги, бегая по питерским магазинам в поисках книжечки «Алтуфьево», которую они случайно обнаружили в джипе Неверова. Скорее всего, книжка не имеет никакого отношения к делу, но…

Астра не догадалась посмотреть год издания, и продавцы разводили руками. Наконец она выбрала другую книгу, где среди прочего целый раздел был посвящен усадьбе Алтуфьево.

Матвей молча вел машину. Астра устроилась на заднем сиденье и читала. Пробежав глазами первую страницу, она ахнула:

– О боже! Какая же я тупица!

– Приступ самокритики? – спросил он.

– Ты знаешь, как называется район, где расположена усадьба Алтуфьево? Лианозово!

– Ну и что?

– Фамилия профессора тоже Лианозов!

– Думаю, в Москве десятки, сотни Лианозовых.

– Последними владельцами Алтуфьева были Лианозовы, нефтепромышленники. До семнадцатого года, – вздохнула Астра. – Может быть, профессор Лианозов – какой-нибудь их дальний родственник?

– И что?

– Совпадений не бывает. Книжка про Алтуфьево неспроста заинтересовала Неверова. И пропал он в тех же местах, где и профессор.

– Профессор Лианозов не пропал, а умер, – напомнил Матвей.

– А теперь убили егеря, который первым наткнулся на его машину.

– Лычкина могли убить по другой причине.

– Но в зеркале я почему-то увидела автомобиль с открытой дверцей и мертвого водителя…

Этот аргумент обезоружил Матвея. Он больше не проронил ни слова.

К вечеру они, уставшие и недовольные результатами поездки, добрались до Москвы.

Астра стояла под душем, смывая дорожную пыль, и пыталась привести мысли в порядок. История с охотой на кабана, «Алтуфьево», умерший профессор Лианозов и убитый егерь никак не складывались в стройную и ясную картину.

– Ты скоро? – Карелин деликатно постучал в дверь ванной.

Астра вспомнила, как они вместе парились в бане Шемякиных, и улыбнулась. Натянув на мокрое тело банный халат, она прошествовала на кухню. Ее знобило, хотелось выпить горячего чая с лимоном и завалиться в постель.

Пока Матвей мылся, она уснула. Ночью у нее поднялась температура, она беспокойно ворочалась и стонала. К утру жар спал. Астра чувствовала себя разбитой, от слабости кружилась голова.

Она с трудом съела яйцо всмятку и запила молоком. Руки дрожали.

– Тебе лучше не вставать, – с сочувствием сказал Матвей.

– Мне нужно встретиться с Ледой.

– Это не горит.

У нее не было сил спорить. Глаза слипались…

Появление в сарае «беса» не понравилось Михаилу.

– Хочешь, я отвезу тебя в город? – уговаривал он Таисию. – Сниму квартиру, будешь жить одна, пока я не закончу здесь свои дела. В Камке оставаться опасно. Слыхала, что творится? Егеря убили.

– Нет, – заупрямилась она. – Уедем вместе.

С тех пор как она решила принять предложение Михаила – что стало для него полной неожиданностью, – Ангел больше не появлялся. Он не простил измены. Пусть пока только на словах, но Филофея стала невестой другого. Она затосковала. Ей не хватало слов любви. Воображаемые эротические сцены потускнели, но это не обрадовало бывшую послушницу. Ей не хватало мучительной раздвоенности, борьбы со своими желаниями.

Иногда ей казалось, что старец Авксентий рядом, нашептывает на ухо: «Грех… грех похоти, Филофея, взрастила ты в своей душе… в грехе и погрязнешь, аки в болоте!» Или то был не Авксентий, а бес! Тот самый, что прятался у сестер в сарае.

Она просыпалась в холодном поту. Кто же теперь ее искушает?

– Я не Филофея, – твердила. – Я Таисия, Тая, меня так отец называл. А мама звала Таюшкой.

– У тебя есть родители? – как-то спросил ее Михаил.

– Я ушла от них… Навсегда.

– Почему? Они плохо к тебе относились?

– Нет, что ты! Они меня очень любили. Я не хотела, чтобы они страдали.

Она замкнулась, и Михаил не стал донимать ее расспросами.

Сестры Василиса и Улита сторонились молодой женщины, словно она превратилась в прокаженную.

Таисия стоически воспринимала их отчуждение. Она расценивала свое будущее замужество как очередной обет, данный Господу во избежание еще более тяжкого греха. Лучше она отдаст мужчине тело, чем демону – душу.

Михаил никогда не думал, что найдет невесту в заброшенной деревеньке и суженую придется оспаривать чуть ли не у Бога. Он почти не имел шансов выиграть эту «дуэль», как вдруг послушница Филофея ответила на его предложение согласием.

Порой он забывал, что привело его сюда. Прежде всего – работа, обязательства, которые он взял на себя и должен был выполнить. Он увлекся собственной выдумкой, попал в им же расставленную ловушку. Хотел завести пикантную интрижку, а сам по уши влюбился в затюканную деревенскую девицу, до мозга костей пропитанную религиозными догмами, напичканную запретами, подавленную грехобоязнью, дикую и невежественную.

«Замухрышка из первобытного стойбища, – поначалу думал он. – Манеры оставляют желать лучшего, волосы потому под платком, что не мыты. Да и чем они вообще здесь моются, эти женщины? У них и мыла-то нормального нет. Баня покосилась совсем, топится по-черному. Оттуда выйдешь грязнее, чем зашел».

Он привез дамам мыло, кое-как подправил баньку. Ему милостиво разрешили попариться. Внутри было ветхо, но чисто. На темных стенах висели сухие веники. Пахло сажей, березовой корой и травами. Бочка для воды рассохлась и протекала.

– Ежели умеючи, то не вымажешься, – сурово произнесла Улита, опустив глаза и подавая ему деревянный ковш. – Гляди не угори.

Он готов был часами любоваться, как Филофея – тогда еще недоступная, строгая – доставала из колодца ведра с водой, полоскала в речке белье или возилась в огороде. Ее тонкая фигурка притягивала его, словно магнит.

Уезжая, он думал только о ней; возвращаясь, мечтал, как увидит ее. Здесь, в глуши, в руинах некогда цветущей жизни, его окружал иной мир, непривычный, грубый и наивный. Заблудший, невинный, нищий, непостижимый в своей притягательности. Здесь все подчинялось иному ритму, иному смыслу.

Чувства и мысли вырвались на свободу, понеслись, вышли из-под контроля.

Михаил вроде бы делал то, за чем приехал. Но в какой-то момент невидимая рука отобрала вожжи у возницы, и лошадей уже было не сдержать. Да и не хотелось.

Он обхаживал послушницу, как ни одну городскую барышню. Она стойко сопротивлялась его обаянию, а когда он начал отчаиваться, внезапно согласилась вступить с ним в брак.

В этом было нечто необыкновенно эротичное – взять в жены монахиню. Пусть не совсем монахиню – ведь Филофея так и не приняла постриг, да и послушание ее самовольное, без церковного благословения, – но все же чистую, целомудренную и кроткую девушку. Таисия не скрывала, что ей должно исполниться тридцать, однако уединенная и праведная жизнь сохранила ее молодость. На вид ей нельзя было дать больше двадцати пяти. Гладкое, нежное лицо с изящной линией бровей и карминными губами обещало, что тело тоже осталось свежим и упругим.

Таисия прятала себя под черным, низко надвинутым платком и просторной кофтой. Все вещи, которые носили она и сестры, были старые, поданные из милости приезжими богомольцами или брошенные туристами, рыбаками, охотниками и прочими искателями приключений, которые останавливались в Камке на ночлег.

Эта потрепанная, застиранная, чиненая-перечиненая одежонка скрывала всю молодую женщину, кроме лица и кистей рук. Михаил никогда не видел ни одной части ее тела. И новый статус жениха ничего не изменил. Однажды он поймал себя на том, что не может оторвать глаз от узкой полоски ее кожи между воротом футболки и затянутым вокруг шеи платком, и эта белая, не знающая загара полоска удивительно интимна и трогательна. Когда он не удержался и прикоснулся пальцами к ее руке, она вспыхнула, вздрогнула и отстранилась. Горячий румянец бросился ей в лицо.

– Между будущими супругами дозволяются невинные ласки, – прошептал он.

Она замерла как вкопанная, помертвела. Самое ужасное, о чем не догадывался Михаил, – его прикосновение зажгло чувственность, томящуюся в ее крови, трепет плоти, которая так и не отреклась от жажды любви. Не только небесной, но и земной…

Поскольку Таисия лишала своего жениха всех удовольствий, которые составляют прелесть ухаживания, любовной игры и утоляют молодую страсть, он вынужден был обманным путем получать то, что ему полагалось по праву.

В ложбинке, заросшей ракитником, протекал ручеек, и в один из теплых дней Михаил подсмотрел, как девушка сняла черное облачение и с наслаждением плескается в прозрачной воде. Белое, по-девичьи худое тело, истощенное непрерывным постом, с маленькой округлой грудью казалось легким и словно выточенным из мрамора. Когда она поднимала руки, под мышками курчавились шелковистые волосы.

У Михаила челюсти свело от накатившего желания. То ли он обнаженной женщины давно не видел, то ли так ослепительна была купальщица в зеленоватом сумрачном воздухе, что у него дух захватило.

Его возбуждала одна только мысль о том, как между ними свершится таинство супружества.

Вдруг прекрасная нимфа ойкнула и схватилась за платок, прикрылась, испуганно оглядываясь. Михаил приник к земле. Не дай бог Таисия его заметит! Полетят к черту все усилия. Стыдливая девица прогонит его прочь – он не сможет заново завоевать ее доверие.

Хрустнули ветки, и Михаил повернул голову в ту же сторону, что и торопливо натягивающая одежду купальщица. Кто-то прячется в кустах? Он поднял глаза туда, где между тонких осин чернела зловещая тень. Кто-то темный и страшный смотрел из зеленой гущи, и от этого взгляда мороз шел по коже…

Михаил догнал Таисию по дороге к дому, она вскрикнула и отпрянула.

– Фу, как ты меня испугал!

– Какой-то человек бродит по лесу, – сказал он. – Видела? Не ходи никуда одна. Зови меня.

– Ты со своими приборами целый день на монастырском тракте пропадаешь, а мне прикажешь сидеть и ждать?

– Я пока не могу уехать. Давай хоть тебя отвезу в город! Поживешь в человеческих условиях, успокоишься, отдохнешь… А там я закончу дела и распишемся.

– Обвенчаемся…

– Да, конечно. Прости. Я люблю тебя…

Какими скудными были его признания по сравнению с обольстительными речами Ангела…

Таисия сжала губы, напряглась, собралась в комок. Она заставит себя полюбить этого мужчину, будущего мужа. Что он говорил об отъезде? Да, рано или поздно придет пора покидать Камку. Навсегда.

На встречу с Астрой в кафе «Миранда» Леда пришла в легком шелковом платье желтого цвета и босоножках на высоких каблуках. Ее волосы, перевитые шарфиком в тон платью, отливали черным блеском.

«Брюнеткам очень идет желтое, – подумала Астра. – Дочь Куприянова красива, но слишком нервна. Губы подергиваются, руки перебирают ремешок сумочки. Она переживает за Влада, а мне нечем ее утешить!»

– Я немного приболела. Простуда.

Леда не обратила внимания на ее красный нос и охрипший голос:

– Сочувствую. Вы что-нибудь выяснили?

Астра рассказала, где стоит джип Неверова, и про неудачную охоту.

– Господи! – прошептала Леда. – Неужели он… заблудился в лесу? Надо же искать!

– Его искали.

Леда побледнела. От нее шел слабый запах ментола и коньяка.

– Где же он? Что мне делать?

– Ждать. Во всем этом прослеживается какая-то странная логика, – сказала Астра и чихнула в платочек. – Извините! Вы ничего от меня не скрываете?

Глаза Леды метнулись, она пыталась овладеть собой.

– Я рассказала все, что касается меня и Влада. Остальное не имеет отношения к делу.

– Господин Неверов не говорил вам, что собирается отдохнуть, съездить на охоту? Он вообще охотник?

Пожилые женщины за соседним столиком заказали пирог с черникой. Официантка поставила перед ними кофейник и две чашки. Ее брови, выщипанные в ниточку, придавали лицу удивленное выражение.

Леда скользнула по залу тревожным взглядом.

– Как все… – после паузы ответила она. – Любит побродить по лесу, пострелять… Собственно, я могу судить об этом с его слов.

– Он когда-нибудь говорил об усадьбе Алтуфьево?

– Нет. При чем здесь Алтуфьево?

– Вам знакома фамилия Лианозов? Профессор Лианозов?

– Не слышала, – Леда посмотрела на маленькие часики из белого золота. – Какой профессор? То есть, разумеется, я знаю нескольких профессоров, но у них другие фамилии.

– Вы торопитесь?

– Я могу уделить вам еще полчаса. Меня ждут в офисе. Без Влада компания плывет по воле волн, как корабль без рулевого.

Она вдруг утратила интерес к происходящему. Или притворилась. Зачем?

– Ваш заказ. – Девушка с бровями в ниточку поставила на столик блюдо с вишневым тортом и зеленый чай. – Извините, что пришлось ждать. Зато торт свежайший!

Леда принялась за еду. Она машинально отправляла в рот кусочек за кусочком, тогда как мыслями витала совсем в другом месте. Где?

В уме Астры вертелись вопросы, ответы на которые она надеялась получить у собеседницы. Надежда таяла.

– Вы заберете машину? Можно послать кого-нибудь к Шемякиным. Я дам адрес.

Госпожа Куприянова посмотрела на нее с нескрываемым удивлением. Как человек, внезапно отвлеченный глупой репликой от важных размышлений. До нее не сразу дошел смысл сказанного.

– Забирать джип? С какой стати? Если Влад… вернется, как он будет добираться до дому? Он же не зря оставил машину у этих людей. Значит, на что-то рассчитывал. – Она, не мигая, уставилась на Астру. Пушок над верхней губой делал ее похожей на цыганку. – Что вам подсказывает ваш дар? Влад жив? Он ведь вернется?

– Он жив, – без прежней уверенности подтвердила Астра.

Леда занялась тортом, чтобы дать себе передышку. Что-то в этом разговоре доставляло ей неудобство.

– Вы совершенно не имеете представления, с какой целью господин Неверов поехал в Старую Руссу?

Леда продолжала жевать. Когда пауза затянулась до неприличия, она со стуком положила ложечку на блюдце.

– Он уехал в Санкт-Петербург по делам компании – вот все, что мне известно.

– И вы не знаете профессора Лианозова?

– Повторяю! – ее голос зазвенел. – Не знаю! Ни профессора, ни кого-либо другого с такой фамилией.

Казалось, она вот-вот сорвется, скажет какую-нибудь грубость и откажется от услуг Астры. Но Куприянова взяла себя в руки, глотнула чаю и выдавила кривую улыбку.

– Не обращайте внимания. На меня столько всего свалилось! Нервы ни к черту.

Она не предлагала срочно снарядить людей на поиски пропавшего жениха или хотя бы написать заявление в милицию. Фраза «Надо же искать!», вырвавшаяся у нее в самом начале, больше не прозвучала. То была минутная слабость. Гордость не позволяла Леде предать гласности позорный факт бегства возлюбленного. Уже одно то, что Влад не соизволил сообщить ей, куда и зачем едет, было оскорбительно.

«Если он не сообщил», – подумала Астра.

– Что вы намерены предпринять теперь?

– Убит егерь, который организовывал мнимую охоту, – сказала она. – Вероятно, его смерть связана с исчезновением господина Неверова.

Леда беззвучно шевельнула губами и поднесла руку к горлу, словно ей стало нечем дышать.

– Вы… что… что вы несете? Зачем Владу… у-убивать какого-то егеря?

– Возможно, он неуравновешен, вспыльчив. Когда выбрался из лесу, решил поквитаться за то, что его бросили на произвол судьбы. Первый, кто попался под руку, получил «по заслугам».

– Нет! Это… исключено. Влад прекрасно воспитан, он… вполне владеет собой! – Глаза Леды стали огромными. – Может быть, в лесу прячутся бандиты, преступники? Они… могли убить не только егеря?!

Она по-настоящему испугалась, занервничала.

Астра пыталась увязать странности в ее поведении со своей версией. Получалось плохо.

После «Миранды» Астра решила поговорить с Борисовым. Она позвонила отцу.

– Папа, я могу дать поручение Николаю Семеновичу?

Борисов являлся начальником службы безопасности «Юстины», был предан семье Ельцовых, а главное, обладал большими возможностями для сбора информации.

– Какое еще поручение? – насторожился Ельцов. – Опять что-то натворила?

– Речь не обо мне. Я тут изучаю историю московских памятников старины… В общем, меня заинтересовали наследники усадьбы Алтуфьево. Хочу разыскать кого-нибудь из ныне живущих.

– Ладно, – остыл отец. – Только у Борисова дел невпроворот. Постарайся не загружать его всякой чепухой.

Николай Семенович без лишних уговоров согласился помочь. Профессор физики Лианозов? Москвич? Умер десять лет назад? Установить его адрес? Нет проблем.

Остальное Астра взялась разузнать сама. Пошла в библиотеку, зарылась в книги, потом в Интернет.

Нефтепромышленник Георгий Лианозов выкупил усадьбу Алтуфьево у барона Корфа. Его сын, Степан Лианозов, тоже крупный русский коммерсант, в свое время богатейший человек, после Октябрьской революции эмигрировал, активно боролся с советской властью. Масон.

– Хм…

Астра подперла щеку рукой, задумалась. Заманчивая идея – связать капиталистов Лианозовых и профессора физики. Дескать, в семнадцатом году где-то в Алтуфьеве бывшие владельцы запрятали клад, а сами махнули за границу пережидать смуту. Вернуться им было не суждено, и поисками клада занялись потомки Лианозовых, одним из которых и был профессор.

«Слишком просто, банально, чтобы поверить, – рассудила Астра. – И при чем тут Неверов? Он тоже потомок Лианозовых? Хотя почему нет? Если его родство по женской линии, то дамы, вступая в брак, меняли фамилии. Допустим. Тогда действие разворачивалось бы в Алтуфьеве, а не в охотничьих угодьях у черта на куличках».

– Я напрасно трачу время. Как сказал бы Матвей, восполняю недостаток информации собственными фантазиями.

Из библиотеки она поехала к матери Влада. Дверь открыла Ольга, сиделка.

– Опять вы? А Владислава Кирилловича нет.

– К сожалению, редактор забраковал мою работу. Он счел ее поверхностной.

Сама хозяйка лежала на диване с желудочным приступом.

– Переживает из-за сына, – шепнула Астре сиделка. – Разбередила старую язву. Владислав Кириллович не звонит, а ей обидно. Бросил, мол, мать, даже по телефону не удосужится поговорить. Старики становятся придирчивыми и мнительными.

Астра присела на стул рядом с больной. Та страдальчески морщилась, но не могла отказать в беседе «представительнице фонда». Вдруг Владик не получит премию по ее вине?

– Извините, я хотела внести кое-какие дополнения в очерк о вашем сыне, – сказала гостья. – Редактор требует, чтобы материал отразил ваше семейное древо. Кто были дедушка и бабушка Влада?

Ей пришлось выслушать много бесполезных сведений о родственниках Неверовых.

– А Лианозовы в вашем роду были? – спросила Астра.

– Нет.

– Возможно, по линии вашего супруга?

Неверова сделала рукой отрицательный жест.

– Разве что очень дальняя родня, – вздохнула она. – При мне Кирюша не упоминал Лианозовых. Нет…

Красные розы на улице Пюто уже несколько дней никто не поливал. Зеленая травка во дворах отросла больше, чем положено. Парижанам было не до стрижки газонов.

Хозяин особняка, увитого плющом, наблюдал, как к дому подъехал грузовик с крытым верхом.

– Серж! Кажется, за нами следят из дома напротив, – сказал он.

Молодой человек с тонкими усиками и короткой стрижкой, одетый в военную форму без знаков отличия, поспешил его успокоить.

– Жильцы выехали неделю назад, дом пуст. Я проверял.

Седовласого господина не удовлетворили объяснения.

– По-моему, там затаился агент барона фон Штейна. Нам следовало бы дождаться ночи, – озабоченно произнес он.

«Старик выживает из ума, – с горечью подумал Серж. – У него мания преследования. Видимо, он уже не оправится от своей болезни».

Парни в такой же военной форме, как у Сержа, выносили из подвала железные ящики и грузили в машину. Хозяин особняка, не отрываясь, глядел на окна соседнего дома. Правая сторона его лица судорожно подергивалась – месяц назад у него был удар. Возле него постоянно дежурили врач и медсестра. Но сегодня он настоял, чтобы их отослали.

– Я принял все меры предосторожности, – сказал молодой человек. – Кто бы ни следил за нашими действиями, нам это только на руку. Архив мы вывезем завтра ночью, тогда как все будут уверены, что это произошло сегодня.

– А эти ящики?

– В них ненужный хлам.

– Об этом кто-то знает?

– Вы и я.

Инвалидная коляска, которой был вынужден пользоваться хозяин особняка, ограничивала его передвижения.

– Помогите мне добраться до ящиков с картотекой, – попросил он Сержа. – Куда вы их перенесли?

– Они в кладовой, ждут отправки.

– Уничтожьте их, Серж, так будет лучше для всех.

– Хорошо.

Они спустились в кладовую, где в углу стояли четыре небольших металлических ящика.

– Один не открывается, – сказал молодой человек. – Ключ у вас?

– Да.

Пожилой господин с благоговением провел рукой по поверхности запертого ящика. На то, что находится внутри, он потратил почти все деньги, переведенные на его имя в швейцарские банки… и половину жизни. И что теперь? Оставить это немцам?

Серж понимал его чувства. Он с болью в сердце смотрел, как рушится дело, которому он отдал лучшие годы.

Парни закончили погрузку и курили, весело переговариваясь. Водитель ждал дальнейших указаний.

– Идите, мой друг, – прошептал старик. – Я побуду здесь, попробую открыть ящик. Мы должны сжечь все, что представляет опасность для…

Судорога исказила его лицо, помешала договорить. Но молодой человек понял, о чем не было сказано.

– Я скоро вернусь…

Он поторопился во двор, а хозяин особняка достал из внутреннего кармана ключ, с которым не расставался последние десять дней. Замок поддался, и часть содержимого из отдельной ячейки ящика перекочевала на кресло старика. Он положил бесценный груз между колен, прикрыл пледом. Остальное поджег прямо в кладовой – едкий дым поплыл под низким потолком, быстро заполняя помещение. Старик закашлялся.

– Что-то горит? Боже мой…

Серж опрометью кинулся в кладовую, к сгорбившейся в кресле фигуре, и вывез больного на воздух. Тот бессильно пошевелил пальцами, прохрипел:

– В… спальню… лекарство…

– Вызвать врача?

– Нет…

Серж подчинился. Любое волнение могло сейчас стать роковым для старика. Он очень сдал, съежился и дряхлел на глазах.

Приняв пилюли, хозяин особняка жестом попросил оставить его одного.

– Хотите лечь? Я помогу…

Больной сердито нахмурился – у него не было сил спорить. Он упрямо пошевелил пальцами, что означало: «Идите, я сам о себе позабочусь!»

– Я буду в соседней комнате, как только закончу с ящиками, – пообещал молодой человек.

Седовласый господин в знак согласия только закрыл глаза. Он был близок к беспамятству. Но то, что лежало под пледом между его коленями, не давало ему потерять сознание…

Ночью в особняке не спали. В темноте без лишнего шума продолжалась погрузка теперь уже других ящиков – деревянных, обшарпанных – в другой грузовичок. Время от времени измотанный Серж заглядывал в спальню хозяина. Тот дремал в кресле, откинувшись на мягкую спинку с подголовником…

Над Парижем вставал бледный рассвет. В предместьях шли бои. Орудийный гул эхом прокатывался по обезлюдевшим улицам. Ветер носил по мостовым мусор, листы бумаги, какое-то тряпье.

Молодой человек, валясь от усталости, вошел к старику.

– Пора ехать, – громко сказал он.

Больной не откликнулся. В спальне царил беспорядок – вещи были сдвинуты со своих мест, книги разбросаны, дверцы шкафа распахнуты настежь. Плед, накрывавший ноги старика, валялся на полу, рядом с креслом.

Серж, затаив дыхание, наклонился к больному – тот не шевелился, а лицо приобрело восковой цвет и отчужденность смерти.

Молодой человек кинулся к телефону, но связь не работала. В Париж вошли солдаты Третьего рейха. На улице Пюто уже слышалась грубая поступь германских сапог. В воздухе пахло гарью и порохом.

Старик не дожил до этого, чрезмерное усилие и дым, которым он надышался, вызвали обострение болезни. Ночью у него, вероятно, случился второй удар, а Серж, измученный отправкой архива и тяжелой ответственностью, которая легла на его плечи, ничего не заметил. В темноте он даже не обратил внимания на этот разгром…

– Разгром? – переспросил себя молодой человек. – Но кто мог его учинить?

Неужели перед смертью хозяин что-то искал? Как он смог подняться с инвалидного кресла и…

Серж решительно не понимал, что произошло. Хотя… В темноте и суматохе последней ночи кто угодно мог пробраться в дом. Непонятно, зачем? В спальне не хранилось никаких ценностей, все бумаги были в ящиках в подвале и кладовой.

Мародеры! Предчувствуя падение города, они грабят пустые дома, лавки, магазины, аптеки. Может быть, эти негодяи убили старика? Но нет – признаков насильственной смерти на теле незаметно. Пожалуй, больной уже скончался, когда мародеры залезли в спальню. Но почему только в спальню?

Ответить на этот вопрос Сержу помешала автоматная очередь, прозвучавшая совсем близко. Если он хочет повести под венец Мишель, пора уносить ноги.

Разговор с Астрой взбудоражил Леду Куприянову. Приехав в центральный офис, она заперлась в кабинете вице-президента компании, который занимал Неверов. Переворошила все бумаги, открыла сейф. Вспомнила его слова: «Пусть у тебя будут ключи и от кабинета, и от сейфа. На компьютере стоит пароль, но я записал его в твой блокнот. Вдруг пригодится?»

Они полностью доверяли друг другу. Если бы Влад что-то скрывал, она бы почувствовала. Их связывало нечто большее, чем взаимная симпатия и любовь, – их объединяла общая тайна.

– Где же ты? – шептала Леда. – Что с тобой случилось? Отзовись, откликнись, подскажи, как мне быть.

Слезы застилали ей глаза, цифры и буквы расплывались, не хотели открывать свою суть. Если бы она еще что-нибудь смыслила в финансах или контрактах! Если бы слушалась Влада и осваивала бухгалтерию, банковские тонкости и прочие премудрости большого бизнеса! А так – смотри, не смотри в документы или компьютерные файлы – ничего не поймешь.

– В нашей семье делами будешь заниматься ты, – со счастливой улыбкой говорила она Неверову. – Папа не допускал женщин до управления компанией и был прав. Теперь я в этом убедилась.

Влад не возражал, но и не приветствовал это ее равнодушие. Она любила иметь деньги, тратить их, а не зарабатывать.

– Я бы предпочел, чтобы мы вместе принимали серьезные решения, – объяснял он. – Иначе потом у тебя возникнет соблазн обвинять в каждом промахе меня.

– Дорогой, я не сумею. Такая скука эти цифры! Я тебе верю.

– Это ты сейчас так говоришь.

Воспоминания обдали ее жаром. Особенно о том разговоре в кабинете отца, когда она торжественно вручила жениху ключи от личного сейфа Павла Анисимовича.

Влад наотрез отказался от апартаментов покойного хозяина и занял более скромный кабинет вице-президента. Он перенес сюда свои книги и фотографию Леды в серебристой рамке. Молодая черноволосая женщина смотрела на своего двойника во плоти, радостно улыбалась.

– Мне не до смеха, – сказала ей Леда.

Она включила компьютер, порылась в файлах. Ничего невозможно понять! Ни в чем не разберешься! Ее длинный, покрытый золотистым лаком ноготь попал между клавишами и сломался. О черт! Черт!

В поисках ножниц она начала выдвигать ящики стола, наклонилась, и ее взгляд наткнулся на пластиковую корзину для мусора. Влад привык ставить ее рядом, чтобы, не вставая, выбрасывать мусор – скомканные листы бумаги, ненужные квитанции, салфетки. По-видимому, Влад уехал, а уборщица не успела опорожнить корзину. Он настаивал, чтобы уборка производилась исключительно в его присутствии.

– Любой может шпионить для конкурентов. Хуже того – для разных государственных служб. Твой отец завел такой порядок, а в уме и чутье ему не откажешь.

Леда представила, как Влад убирал на столе перед отъездом, как пил кофе, как скомкал салфетку и бросил ее в корзину. Эти бумажки – последнее, к чему прикасались его пальцы…

Безотчетно она достала из корзины разорванный пополам лист, положила на колени и разгладила. Странная распечатка…

В примыкающей к кабинету комнатке стояли холодильник, кофеварка и шкафчик с посудой. Леда налила себе минералки – стенки стакана вмиг запотели. Она залпом выпила, но ледяная вода не погасила бушующий внутри пожар.

Госпожа Куприянова еще раз внимательно просмотрела порванный лист, вернулась в кабинет и перевернула корзину. На пол высыпался мусор – колпачок от ручки, пара салфеток, тюбик засохшего клея, обломок карандаша, скрепка, магазинный чек – ничего, заслуживающего внимания.

Леда спрятала добытый листок в сумочку и позвонила матери.

– Ты когда-нибудь слышала фамилию Лианозов? – спросила она.

Римма Николаевна долго молчала.

– Слышала или нет?

– Дай мне подумать. Я вспоминаю…

– Профессор Лианозов, – уточнила дочь.

– Профессор? Прости, Ледушка, никакого профессора Лианозова я не помню. Он медик? Мало ли к кому мы обращались в течение жизни.

– Может быть, папа говорил тебе о Лианозове?

– Папа столько всего говорил… Мы прожили вместе сорок лет, и за эти годы…

– Мама! – взвилась Леда. – Это очень важно! Умоляю тебя, подумай. Я сейчас же еду домой.

К ее несказанному удивлению, оказалось, что фамилия Лианозовых звучала в их доме. Хотя мать жаловалась на головные боли и частенько забывала элементарные вещи, ей удалось восстановить в памяти один телефонный разговор отца.

– Я принесла ему травяной чай. Дверь в кабинет была приоткрыта, а Паша говорил громко. Ты знаешь эту его привычку кричать. Он называл фамилию Лианозов. Да! Теперь я не сомневаюсь.

– Что он говорил? – дрожала от нетерпения Леда.

– Ну… Я не подслушивала.

– О господи! Конечно, нет. Просто повтори долетевшие до тебя фразы.

Римма Николаевна покорно закрыла глаза.

– Я услышала… масонская ложа… Париж… Лианозов… – складки на ее лбу разгладились, – Погоди! Отец как-то взялся составлять генеалогию нашей семьи, и он показывал мне рисунок. Я взглянула мельком, чтобы он отстал. Там были квадратики с вписанными фамилиями, кое-где – фотографии…

Леда после ее слов тоже вспомнила, как отец вдруг заинтересовался своей родословной. Он считал себя потомком купцов Куприяновых, которые владели текстильными фабриками. Наверное, болезнь дала толчок его жажде узнать о своих корнях, возможно, найти дальнюю родню. Или то была дань моде – изучать фамильное древо. Последние лет восемь-десять в России поднялся генеалогический бум. Разве не лестно осознать себя потомком Чингисхана или Рюриков?

– …кто-то из Куприяновых породнился с Лианозовыми, – продолжала мать. – Как я сразу не сообразила? Он еще твердил про Лианозово и что надо обязательно съездить посмотреть усадьбу Алтуфьево. Показывал мне архив какой-то поэтессы Куприяновой, доставшийся ему через десятые руки.

– Это те потрепанные тетрадки из коробки в письменном столе?

– Наверное. Ты же знаешь, меня никогда не интересовали старые бумаги. Пашу, собственно, тоже. Полагаю, он сам туда не заглядывал.

– А что он говорил про Алтуфьево? – спросила Леда.

– Ничего особенного. Якобы в господском доме мог бывать кто-то из Куприяновых. И что с того? Мало ли кто где бывал? Чьи-то предки на балах танцевали, а чьи-то спину гнули на буржуев.

В Римме Николаевне мирно уживались материальная обеспеченность и пролетарское мировоззрение. Она носила на пальце кольцо с бриллиантом, сравнимое по стоимости с автомобилем, и притом искренне относила себя к рабочему классу. Ее родители до пенсии трудились на подшипниковом заводе, а сама она в молодости была комсоргом.

– Где тот рисунок? – растерянно спросила Леда.

– Кажется, отец его порвал. Он загорался, потом остывал. Кстати, зачем тебе Лианозовы?

– Так, хочу кое-что проверить.

Римму Николаевну удовлетворил ее ответ. Она предпочитала «не лезть в душу» дочери.

Леда ушла к себе – обдумывать, имеет ли найденная в корзине для мусора бумага какое-то отношение к Лианозовым. Во всяком случае, ее нужно показать Астре.

«Почему я не выспросила у нее все подробности? – сокрушалась Леда. – Каким образом всплыла эта фамилия в связи с исчезновением Влада? Побоялась неосторожным словом выдать себя. Страх держит меня на привязи. Ведь мои планы могут рухнуть…»

Она не нашла лучшего средства от невыносимой тревоги, чем коньяк.

Появление «бесов» в разных обличьях и слухи об убийстве егеря всполошили обитателей Камки. Сбежавший преступник наверняка прятался где-то в лесу или на болотах, и туристы, прочитав об этом на расклеенных повсюду листках с портретом улыбающегося Ивана Старикова, поворачивали назад. Никому не хотелось стать следующей жертвой. Местные рыбаки и те решили выждать.

Сестра Василиса, потупившись, заговорила с Таисией.

– Уезжай. Раз замыслила, иди под венец… Бог простит!

– А вы как будете?

– У нас небесный заступник. Да и преподобный Авксентий в обиду не даст. Обещал покровительство. Некуда нам идти… Здесь, в Камке, и помрем, здесь и похоронят нас, рядом со старцем.

«Кто похоронит? – подумала Таисия, но прикусила язык. – Всевышний позаботится, не оставит своей милостью».

– Мы уезжаем немедленно! – потребовал Михаил. – Вернее, ты.

– Куда?

– Я не могу отлучиться надолго, поэтому пока отвезу тебя в Новгород.

Она все не верила, что этот молодой мужчина из большого города полюбил ее и пожелал взять в жены.

– Что ты молчишь? – недоумевал он. – Слова не вымолвишь?

Ее замкнутость была вызвана борьбой с собственной чувственностью, с одолевающей ее страстью к бесплотному Ангелу… или демону.

«Наверное, он этого не видит, – думала Таисия. – Не чувствует. Дамианова пустынь очаровала его, околдовала. Но все равно. Почему вдруг я? Разве в городе мало красивых девушек?»

История напоминала ей одну из сказок, которые в детстве ей читали на ночь. В сказки со счастливым концом она не верила. Что ж, она сама назначила себе это испытание.

– Я тебя не люблю, – честно призналась она молодому человеку.

– Это поправимо.

Он совсем не огорчился, не перестал улыбаться и бросать на нее нежные взгляды. У Таисии груз свалился с души. Хоть Михаила она не обманывает!

Ночь перед отъездом она провела в молитвах. Просила благословения у старца, долго стояла на коленях перед маленьким холмиком, сплошь увитым ползучей травой с синими цветочками, и массивным деревянным крестом. Из-за облаков вышла луна, осветила все вокруг. Таисия краем глаза заметила мелькнувшую между кустов тень. Крик застыл у нее на губах. Она бросилась в дом, закрылась на ржавый крюк, прибитый к двери Михаилом, и, стуча зубами, опустилась на пол, привалившись спиной к бревенчатой стене. Сердце колотилось, как после подъема в горку с двумя ведрами воды.

– Это бесы, – шептала она. – Бесы!

В храм на болотах напоследок идти не решилась – побоялась, что увидит на стене кельи Ангела и никуда не поедет, останется в Камке навсегда. Или, как ту Филофею, – засосет ее бездонная топь…

Ужасная смерть так явственно представилась Таисии, что у нее волосы зашевелились на голове, а грудь перехватило удушье. Откашлявшись и отдышавшись, она начала бить поклоны, вымаливать прощения у Бога за греховные мысли. Вот до чего дошло! Вот к чему ее нечистый подталкивает!

Утром, едва рассвело, постучался Прилукин. У него на плече был рюкзак.

– Пришел помочь тебе собраться.

– Я сама.

– Хорошо. Только поторопись. Погода портится, а нам еще шагать часа три.

Он оставил рюкзак на скамье и вышел. Постоял на пороге, оглядывая двор. Вместо забора – кусты дикой малины, крыжовника. Справа – поленница, накрытая куском дырявого брезента; деревянное корыто с водой. У сарайчика копошатся куры, блеет коза. От мирной деревенской картины веяло не покоем, а запустением, нищетой и… притаившейся опасностью. Михаил ощутил в груди тоскливый страх, который перерастал в панику. Захотелось сорваться с места и бежать напролом через лес куда глаза глядят. Усилием воли он совладал с собой, вернулся в избу.

– Ты готова?

– Да! Едем… и поскорее.

– Где твои вещи?

Он не сумел скрыть удивления, когда она показала холщовую сумку.

– Здесь все?!

Имущество бывшей послушницы составляли пара изношенных тряпиц и несколько потрепанных, замусоленных церковных книг.

– Это дом Авксентия, – объяснила она. – Вещи принадлежат ему.

– Принадлежали, он ведь умер.

– Вещи его! – упрямо повторила Таисия.

– Разве он даже на память ничего тебе не оставил? Возьми хоть чудотворную икону.

– Святыня сестрам пригодится, – всплакнула несостоявшаяся монахиня. Подошла к деревянной кровати с резным изголовьем, поклонилась низко. – На этих подушках преподобный усоп. Здесь он лежал, говорил со мной. Любовался березами, рябиной у забора… так, с улыбкой на устах, и уснул.

По ее щекам текли слезы, губы дрожали, как у обиженного ребенка.

– Ладно, пойдем, – взял ее за руку Михаил.

Впервые она не отшатнулась, не обдала его негодующим взглядом. Покорно побрела рядом, не оглядываясь. Солнце поднялось за облаками над темной кромкой леса. На траве лежала роса, тропинка петляла между деревьями. От земли шел медовый дух, весело перекликались птицы. Ночные страхи рассеялись, и Таисия промолчала об испугавшей ее тени. «Я грешница, потому мне бесы показываются, – подумала она. – А Василиса как же? Тоже, выходит, не святая?» Ее обуревал ужас перед происками дьявола, а мысль, что и люди могут причинить вред, просто не приходила ей в голову. Она пропускала мимо ушей все разговоры про убитого егеря и скрывающегося в лесу преступника.

Инженер Прилукин, напротив, не опасался никаких леших, оборотней и призраков. Он незаметно приглядывался и прислушивался – не хрустнет ли в чаще ветка, не взмоют ли в воздух потревоженные птицы.

Ни она, ни он до конца не верили в происходящее. Таисия второй раз в жизни чувствовала себя изгнанницей, отверженной, только теперь ее гнало с насиженного места не смутное стремление к самопожертвованию и духовному подвижничеству, к тихому уединению кельи, к какому-то высшему блаженству, недоступному обычному мирянину. Теперь ее душа томилась запретной страстью к воображаемому возлюбленному, и змей-искуситель напустил на нее свору демонов. Вырваться из их когтей бывшая послушница решила радикальным способом – оставить надежды на монашеское служение и выйти замуж за человека из плоти и крови, дабы разрушить болезненную одержимость. Господь даровал спасение худшим грешникам, чем она, дарует успокоение и ей.

Но бесы сопротивлялись, они не хотели отпускать ее.

– Тебе плохо? – спросил Михаил. – Ты вся дрожишь, и щеки бледные.

– Мне холодно…

Ему было жарко от ходьбы, и он снял ветровку, накинул ей на плечи.

– Надень…

Небо затягивали сизые тучки, ветер крепчал. В воздухе пахло багульником, болотной сыростью. Успеть бы до дождя.

Через три часа пути они с Таисией благополучно добрались до автобусной остановки у деревни Шубинка. Всю дорогу до Новгорода на перекладных она забывалась лихорадочным сном, просыпалась, просила попить воды и снова проваливалась в тревожное забытье. Михаил осторожно прикладывал руку к ее лбу – она вся горела.

В Новгороде он привез ее в заранее снятую квартиру, раздел и уложил в постель. Над городом стояла теплая ночь. Зарево огней казалось отсветом далеких пожарищ. На черной речной воде качались размытые звезды.

Михаил собрал ветхое «монашеское» облачение, свернул и вынес на помойку. Все! Таисия больше не сможет натянуть свою уродливую «лягушачью кожу». Вернувшись, он бесшумно притворил дверь и на цыпочках прошел в комнату, где она спала. У нее по-прежнему был жар, она прерывисто дышала.

Михаил открыл ее холщовую сумку – старые книги, старые тряпки, деревянный, отполированный прикосновениями верующих крест, почерневшая ладанка, маленькие ржавые ножнички, истертая зубная щетка. Выбросить еще и это рука не поднялась.

Он достал из шкафа новую сорочку, белье, длинный темный халат и положил на тумбочку у кровати. Приучать одичавшую даму к цивилизованной жизни придется постепенно.

Михаил со всей основательностью изучил содержимое холщовой сумки – кроме прочего, там был небольшой кожаный чехол с документами. Он открыл паспорт, просмотрел и удовлетворенно кивнул.

– Что тебе сказал Борисов? – спросил Матвей, разливая кофе по чашечкам.

Астра доедала овсянку с изюмом. У нее сегодня намечено столько дел, дай бог успеть.

– Узнал адрес профессора Лианозова. Тот преподавал физику в университете, курировал аспирантов. Его вдова с сыном живут на Долгопрудной – им пришлось продать квартиру в центре и переехать на окраину.

– Тебе с сахаром?

Она рассеянно кивнула. Проглотила кофе, не ощущая вкуса. Торопливо причесалась, накрасила губы и хлопнула дверью.

Сегодня она ушла раньше Матвея, он убрал со стола, вымыл посуду. Ему вдруг стало тоскливо от мысли, что скоро он будет видеть ее только по выходным или того реже. Ремонт на Ботанической вот-вот закончится, квартиру обставят, вымоют, вычистят, проветрят… И Астра поселится там. Она заберет с собой зеркало, смешной высохший корешок, кассету с «магическими» эпизодами, записанными убийцей. Тот слегка отстал от времени – видеокассеты устарели, надо было сделать запись на диске.

Матвей усмехнулся – Астра и ее неуемные фантазии заняли все его мысли. О чем бы он ни подумал, все так или иначе замыкалось на ней.

В спальне висел ее портрет кисти знаменитого – ныне покойного – Домнина «Женщина с зеркалом». Овальный багет обрамляет сидящую спиной к зрителю молодую даму в старинном наряде – черный атлас, кружева, драгоценная застежка на корсаже. Вокруг множество мерцающих свечей. Лицо красавицы отражается в зеркале: ее губы чуть приоткрыты, в глазах – туманная дымка. Такая же, как в зеркале.

Сколько раз Матвей смотрел на портрет, не замечая некоторых тонкостей. Этим и отличается шедевр от хорошо выполненной работы – неисчерпаемостью образов.

Карелин всегда понимал, что полюбит только ту женщину, которую не сможет познать до конца. Астра была такой. Он подшучивал над ней, посмеивался, злился на нее, отказывался ее понимать и… не представлял себя без нее. Она расшатывала его принципы и наполняла жизнь новым смыслом, азартом и адреналином. Ее авантюрные замашки, наивная вера в «пророчества» и «обратную сторону реальности» неожиданно затронули романтические струнки его сердца. Вопреки скепсису Матвея, самые смелые предположения Астры подтверждались, и это вовлекало его в феерическую орбиту ее причудливого мира.

Вот и художник уловил, сумел передать на портрете ее смятение, особый взгляд, устремленный вдаль – за зыбкий рубеж между действительностью и воображением. Что она видит в зеркале? Свое отражение или своего двойника?

– В зеркало смотрим не только мы, – говорила она. – Оттуда смотрят на нас.

Матвей все чаще ловил себя на том, что воспринимает ее слова не как выдумки избалованной отцовскими деньгами, взбалмошной девицы, свихнувшейся от безделья и скуки, а как непривычную, но имеющую право на существование точку зрения. Он все более склонялся к тому, что в ее толковании событий присутствует доля правды, какими бы абсурдными они ни казались.

На портрете была другая Астра, та, которую нельзя увидеть воочию, но можно почувствовать. Как в свежем воздухе с привкусом озона чувствуется приближение грозы. Стихия дает человеческой душе ни с чем не сравнимое упоение.

«Да, она красива, – подумал Матвей, не отрывая глаз от портрета. – Полна нерастраченного огня, невысказанных откровений, неосуществленных желаний. Такую я искал и отчаялся найти. Искал давно… еще до этой жизни».

Пожалуй, в этот момент прозрения, который длился секунду или даже меньше, он впервые осознал, что формы одухотворяют пронизывающие их вибрации. И что пустая красота – извращенный вид уродства, призванный привлечь и погубить.

Ему вдруг почудилось, что его встреча с Астрой и то, что их связывает, откроет самую сокровенную суть любви и бытия… Или небытия.

Художник, написавший этот портрет, мертв. Как мертвы первый жених Астры, ее близкая подруга, баронесса, у которой она служила компаньонкой, убийца, оставивший кассету…[4]

Он решил не продолжать список. Слишком мрачная вырисовывалась картина.

– Этот портрет она тоже заберет с собой, – прошептал Матвей и нежно прикоснулся пальцами к золотистым завиткам рамы.

Он мог поклясться, что ощутил ответное тепло…

Квартира Лианозовых представляла собой типичное профессорское жилище – просторные комнаты, очень много книг, памятных фотографий, старинных безделушек, бесполезных сувениров, подаренных благодарными аспирантами и студентами. В кабинете – кресло-качалка с клетчатым пледом, письменный стол и зеленая лампа, бережно охраняемые вдовой награды и дипломы за стеклом шкафчика. Никаких излишеств.

– Когда мы перебрались сюда, я постаралась сохранить прежнюю атмосферу, – объяснила госпожа Лианозова. – В кабинете почти все осталось так, как было при муже.

Вдова – интеллигентная пожилая дама с сединой в волосах, одетая в строгое платье с отложным воротничком, – встретила Астру радушно. Она была рада хоть кому-то, с кем можно поговорить о профессоре. Ее иногда навещали бывшие ученики Дмитрия Лукича, но с каждым годом все реже и реже. С сыном она старалась не касаться болезненной темы, тот до сих пор остро переживал потерю отца. Даже на кладбище его не брала.

У Астры стало традицией представляться корреспондентом журнала или газеты. На сей раз она сказала, что хочет написать статью о профессоре, рассказать не столько о научной и педагогической деятельности, сколько раскрыть качества его личности.

Вдова особо не интересовалась подробностями: кому и зачем понадобился материал о жизни ее мужа. Главное, о Дмитрии Лукиче напишут, о нем помнят, его почитают. Это воодушевило женщину.

– Меня зовут Зинаида Романовна, – сказала она, жестом приглашая гостью присесть. – Здесь, в кабинете, нам будет удобнее всего. Простите, но я по профессии врач, правда, уже на пенсии. В точных науках смыслю мало, так что, может быть, вам лучше почитать монографию…

Она потянулась к застекленным полкам, где хранились труды Лианозова.

– Нет-нет, – испугалась Астра. – Меня интересует, каким человеком был Дмитрий Лукич. О чем он мечтал? Чем увлекался?

– Прежде всего, научными исследованиями, – вздохнула вдова. – Он занимался физикой элементарных частиц и квантовой теорией поля. – Она с гордостью показала несколько тонких брошюр. – Это Дима написал. Он просто бредил наукой, у него было столько планов, столько проектов! Он пять лет не отдыхал, и я настояла на отпуске.

Зинаида Романовна заплакала.

– Кто же мог знать, что… Господи! Будь он в Москве, а не в той глуши, его могли бы спасти. Сразу вызвали бы «Скорую», отвезли в больницу… Знаете, я ведь сама медик, но… Дима не жаловался на здоровье. Он ужасно уставал, не высыпался, я уговаривала его уделять больше времени себе. После пятидесяти люди должны щадить свой организм. Сын до сих пор не может мне простить, что я вовремя не заметила болезни отца, не уделяла ему достаточно внимания. Он молод, а молодые часто прибегают к обвинениям. Так им легче переносить боль потери. За многие годы в больнице я всякого насмотрелась и наслушалась.

Астра умело изобразила неведение – не зря же ее учили актерскому мастерству:

– Извините, а что случилось с профессором?

– Разве вы не знаете? – вдова подняла на нее красные от слез глаза. Минуло десять лет, а ее горе было еще свежо. – Дима взял отпуск, решил порыбачить, грибов насобирать, насушить. Он обожал блюда из грибов. Прямо на лесной дороге ему стало плохо, и он… умер. Инсульт. Мы с сыном ждали от него звонка или телеграммы, потом начали его искать… а потом… нам сообщили о несчастном случае. Вернее, о смерти Димы. Это не была авария, он сам остановил машину, только не смог выйти и позвать на помощь. Хотя кого звать-то? Там оказалось такое захолустье, на машину охотники какие-то набрели, они и в милицию сообщили. Вот какой отпуск получился.

Она обхватила руками плечи, как будто ей стало холодно.

– Ваш муж часто ездил в те места? – спросила Астра. – Я имею в виду…

– Новгородскую область? Нет. Он любил рыбалку на Оке. Почему в тот раз он не поехал туда? Судьба, наверное.

– Он сказал вам, куда едет?

Зинаида Романовна покачала головой. Седая прядь выбилась из прически, и она поправила волосы.

– Я не знала, что он собирается так далеко. А он вон куда махнул. Зачем?

– Вас с собой не звал?

– Он один любил отдыхать. Я тогда работала, да и отпуск уже отгуляла. Мы после женитьбы первые несколько лет ездили вместе на Оку или в Крым. Потом Дима ушел с головой в работу. У нас долго не было детей, он не хотел. Валерика я родила в тридцать шесть. Поздний ребенок – избалованный, капризный, но любимый без памяти. Я возила его на море, лечила от хронического бронхита. Ему исполнилось четырнадцать, когда Димы не стало. Самый сложный возраст, а отца рядом нет.

Астра сочувственно кивнула.

– У вас не вызвала сомнений причина смерти мужа?

– Какие сомнения? Нам вручили заключение экспертизы. Дима иногда жаловался на головные боли, на повышенное давление. В его годы это в порядке вещей, но на фоне постоянного переутомления и нервотрепки может привести к печальному исходу. А что, есть какие-то другие предположения? – разволновалась вдова. – Все-таки авария? Но машина осталась цела.

– Нет, это я так… – поспешила успокоить ее «журналистка». – Уточняю. Скажите, в какой семье вырос Дмитрий Лукич? Его родители тоже занимались наукой?

– Муж очень трепетно относился к «роду Лианозовых» – так он называл своих родственников. Любил рассказывать про коммерсантов, которым принадлежала усадьба Алтуфьево. Среди них были, кажется, масоны. Он считал их своими предками и всячески выискивал в архивах подтверждение этому.

– Нашел?

Зинаида Романовна замялась:

– Не совсем. Если он и состоял в родстве с теми Лианозовыми, то не в прямом. Какая-то побочная линия, весьма дальняя. Признаться, я считала его однофамильцем этих капиталистов. А Дима как одержимый все твердил и твердил про парижскую ложу, какой-то «Лотос», если мне память не изменяет, про эмигрантов, рылся в книгах, переписывался с коллегами из Франции.

– Эта переписка сохранилась?

– Муж не любил накапливать лишние бумаги, не любил фотографироваться. Его щелкали незаметно, а потом дарили снимки.

Астра перебирала фотографии, где моложавый, подтянутый мужчина приятной наружности стоял в кругу студентов, сидел с удочкой в камышах, держал сачок с рыбой, жарил шашлыки на даче. Снимки преимущественно групповые и на природе.

– Фамилия Куприяновы вам о чем-нибудь говорит? – спросила она.

– Куприяновы? Кажется, купеческая семья, ткацкие фабрики, что-то в этом роде. Да, Дима упоминал о них. Похоже, составляя семейную хронику, он наткнулся на брак между одной из девиц Куприяновых и каким-то Лианозовым.

«Допустим, потомки Куприяновых в самом деле породнились с потомками Лианозовых – ну и что? – подумала Астра. – Как это поможет мне отыскать Неверова?»

– Вы знакомы с Владом Неверовым? – вдруг вырвалось у нее.

– Неверов? Не знаю. Столько студентов, столько фамилий. Не могу сказать.

– Поездка профессора в Новгородскую область имеет отношение к семейной хронике? Возможно, он искал кого-то?

Зинаида Романовна отрицательно повела рукой:

– Нет. При чем тут… хотя постойте… я вспомнила! Дима действительно интересовался Новгородчиной, говорил, что мечтает поудить на Ильмень-озере. Даже карту купил. Неудивительно, раз он собирался туда ехать. Не понимаю, почему он со мной не поделился своими планами?

– У него были близкие друзья?

– Единственный друг Димы, его последователь – Максим Шестопалов, ушел с кафедры и сейчас живет за городом, в собственном доме. Бросил науку! Разводит пчел, продает мед и продукты пчеловодства. Последний раз мы виделись на Пасху… да. Он приезжал в Москву и зашел проведать, привез банку меда, прополис. Милый, деликатный человек, талантливый, а вот плюнул на карьеру, на все эти звания, диссертации – и молодец. Жизнь не такая уж длинная…

– Было бы неплохо поговорить еще и с ним. У него есть телефон?

Вдова охотно согласилась дать адрес и телефонный номер Шестопалова.

– Давайте я вас чаем напою, – предложила она.

– Не откажусь.

Астра тянула время в надежде, что придет сын профессора и она познакомится с молодым человеком. Увы! За чаем женщины снова вернулись к теме нефтепромышленников Лианозовых.

– Дмитрий Лукич смолоду интересовался своей родословной?

– Конечно же, нет, – печально улыбнулась Зинаида Романовна. – В молодости Диму увлекала только физика! Его коллеги собирались у нас, спорили до хрипоты, размахивали руками, а я жарила на кухне картошку и кормила их. Потом Дима сделал открытие, потом… – она смахнула набежавшую слезу. – Неважно! Родословной он начал интересоваться в связи с какой-то своей теорией… Я в этом профан. Из разговоров я поняла, что масоны владели некой магической вещью, которая то ли подтверждала гипотезы Димы, то ли отрицала. Муж надеялся заполучить если не сам раритет, то, по крайней мере, его описание, свидетельства очевидцев.

– Что это за раритет?

Женщина пожала плечами:

– Не знаю. Я врач, а не физик. Признаться, все научные споры наводили на меня смертельную тоску. Я старалась отключиться, думать о чем-то своем, близком и понятном: о больных, о домашнем хозяйстве, о сыне. Это позволяло мне твердо стоять на земле. А Диму порой заносило невесть куда.

– Вы познакомите меня со своим сыном? – не выдержала Астра. – Он живет с вами?

– Со мной. Работает менеджером по продажам бытовой техники, постоянно в разъездах. Сейчас как раз в командировке.

– Какая жалость. А чем занимается брат вашего мужа?

Зинаида Романовна опешила.

– Брат? У Димы нет брата…

Бои за город будут недолгими – барон это знал. Он прибыл сюда инкогнито, под покровом ночи и под прикрытием легенды. Величественная громада Нотр-Дам, освещенная зловещим заревом, плыла над Сеной, как призрачный ковчег. Только ему не суждено спасти французов, как в библейские времена ковчег Ноя спас обитателей Земли от Потопа.

Непобедимая нордическая раса хлынет на континенты, затопит их и поглотит отсталые народы. Наследники Зигфрида прославят себя подвигами во имя возрождения Империи севера. Восторжествует новая эра, и новые барды, пришедшие из лесов Вестфалии, сложат саги о новых героях.

Барону грезился окутанный туманом древний замок Вевельсбург – новый Камелот, где снова воссядут за Круглым столом двенадцать рыцарей, только теперь уже не короля Артура, а черного ордена с эмблемами СС. И будут вершить судьбы мира.

«Мы воссоздадим Валгаллу, – думал он, – куда валькирии на своих крылатых конях смогут приносить павших воинов, где вокруг магического очага будут пировать боги и герои…»

Накануне вторжения войск вермахта в Европу барону было знамение: на сумеречном небе пронеслись мертвый воин из Валгаллы и сопровождающая его валькирия – они появляются в моменты перелома, когда решается участь народов.

– Смотрите! – воскликнул он и указал вверх, где в разрыве облаков показались стремительные всадники.

Окружающие ничего не увидели, кроме бегущих по небу туч. И тогда на барона снизошло прозрение. Он – избранный! Ему одному показались незримые небожители. Его ждет нечто необыкновенное – ему откроется прадавняя тайна арийских предков.

Барон так глубоко запрятал свое недовольство Гитлером, что даже наедине с собой не осмеливался вступать с ним в полемику. Он никак не обращался к фюреру и думал о нем в третьем лице. Напрасно тот называет изучение наследия древних германцев «ненужной возней» – потому что якобы они ничего значительного не создали. Истинно велики не дворцы и гробницы, а идеи, неустрашимый дух ариев, секрет их могущества.

Землетрясение и потоп могут снести с лица земли цивилизацию, но они бессильны против ее духа. Атлантида покоится на дне, но дух атлантов властвует над умами.

Напрасно фюрер высмеивает «поиски старых горшков», он еще оценит древние обряды и могущество языческих ритуалов. Зато Гитлер свято верит в то, что власть дается только при содействии мистических сил.

Барон вспомнил, как содрогнулся всем телом при виде «Копья Судьбы», которым, по преданию, был пронзен Христос. Римский центурион Гай Кассий Лонгин вонзил железный наконечник между ребер распятого Спасителя, избавив его тем самым от крестных мучений. Копье проделало долгий сложный путь и до последнего времени хранилось в сокровищнице Габсбургов в Вене, пока фюрер не переправил его в Нюрнберг, в надежный бронированный бункер. Еще совсем молодым Адольф впадал в транс перед Копьем Лонгина, часами не мог оторвать от него взора, «безумие овладевало его разумом», как он сам признавался. Почти ежедневно он посещал венский королевский музей, чтобы ощутить флюиды сакральной мощи, исходящие от реликвии.

Гиммлер мечтает перенести «Копье Судьбы» в Вевельсбург – после завершения реконструкции, разумеется. Бесценная реликвия должна занять достойное место в стенах, расписанных рунами…

Однако главной святыней, несомненно, был бы меч Грам, выкованный для Зигфрида. Интересно, что чувствует человек, который прикоснется к нему, возьмется за рукоятку? Ощутит ли он поток силы, возникающий из ниоткуда и наполняющий все вокруг эхом времен?

Робкий стук в дверь прервал полет мысли барона. Подвальное помещение, где он ожидал своего агента, освещалось скудным светом походной лампы. Барон достал пистолет, тихо передернул затвор и встал сбоку от двери, прижавшись к стене.

– Кто там? – спросил он по-французски.

– Мидгард…

Это был пароль.

– Нифльхейм, – прошептал барон, отодвигая щеколду.

Он рисковал, но игра того стоила. Обстоятельства требовали, чтобы об этой встрече никто не знал.

В желтоватый полумрак скользнул юркий, гибкий мужчина среднего роста в одежде обычного парижанина.

– Принес? – все на том же безукоризненном французском спросил барон.

– Вот… – Агент протянул ему сверток.

– А старик?

– Мертв.

Барон отвернулся и взглянул на содержимое свертка. Его сердце замерло и бешено забилось. В голову ударила кровь.

– Тебя не заметили? – спросил он у агента.

– Нет. Все чисто, клянусь!

– Ты заслуживаешь благодарности…

Барон выстрелил. Лицо агента изумленно вытянулось, и он, не издав ни звука, рухнул навзничь на пыльные плиты пола.

– Только мертвые умеют молчать, – пробормотал барон. – Прости, дружище.

Болезнь Таисии в старину назвали бы нервной горячкой.

Сильнейшее возбуждение, вызванное внутренним надломом, глубочайшим разладом с самой собой, со своими идеалами, измучило молодую женщину. Ее терзали стыд и раскаяние, горькие сожаления по утраченному образу жизни, по аскезе и духовному служению, страх перед предстоящим замужеством. Она вверила свою судьбу мужчине, которого совсем не знала. Как он поступит с ней? Он говорит о любви, но слова ничего не стоят. И куда ей идти, если он ее обманет?

«Поделом тебе! – грозил в забытьи кто-то большой и черный, горою нависая на ней. – Ты сама себя наказала! Теперь ты в нашей власти…»

Таисии было нечего сказать в свое оправдание. Она не заслуживает снисхождения. Она – отступница, поддавшаяся ухищрениям бесовским, продавшая душу за сладкие речи и жаркие ласки. Она не смогла быть монахиней, не сможет стать верной женой даже этому обыкновенному мужчине. Ибо в мыслях она предает его, изменяет ему… с Ангелом…

– Я не от тебя бегу, – шептали ее сухие губы. – От себя…

Но от себя, как известно, не убежишь, не скроешься. И утром она открыла глаза, с ужасом обнаружив, что лежит в чужой постели, в чужом доме, раздетая чужими руками. Как она здесь очутилась? Где старые бревенчатые стены с образами? Где запах сушеных трав? Где все, что было дорого ее сердцу?

Она уставилась в потолок, медленно приходя в себя, вспоминая, как оставила Камку, сестер и могилу Авксентия. Дальше мелькали смутные картинки и ощущения – лесная тропинка, озноб, душный автобус… пыль… шум вокзала… тряска… накатывающая волнами дурнота… опять тряска… чьи-то голоса, какие-то лестницы… А потом? Наверное, ей стало совсем худо, потому что больше в памяти ничего не возникало. Только жар и дрожь да темная пелена перед глазами…

Таисия с трудом поднялась, увидела стопку чистых вещей, накинула халат и, пошатываясь, обошла комнату. Давно забытый мир комфорта и городского быта окружал ее – ковер под ногами, люстра на потолке, красивая мебель, глаженое белье. В Камке-то без электричества не больно погладишь: тяжеленный железный утюг нагревали на печи, изредка, по большим праздникам.

Навыки из прошлой жизни, которые казались утраченными, возвращались быстрее и легче, чем можно было представить. Таисии захотелось встать под горячий душ, вымыться хорошим мылом.

– Михаил! – позвала она.

Никто не откликнулся. Мужчина оставил ее одну. Почему?

Из коридора две двери вели в ванную и туалет. Ее взгляд упал на рюкзак… Значит, инженер Прилукин ушел не навсегда. Не думая, что она делает, Таисия присела на корточки, раскрыла рюкзак и вытащила кучу грязных скомканных вещей. Скорее всего, Михаил захватил их, чтобы постирать. От слабости на ее лбу выступила испарина, голова закружилась. Вещи из рюкзака немного рассказали ей о хозяине.

На самом дне лежал сверток. Таисия, не раскрывая, взяла его и спрятала в укромное место – словно кто-то невидимый и властный приказал ей поступить именно так.

Найти потайное место в чужой квартире было непросто, но у нее получилось. Открылось второе дыхание. Она молилась об одном – чтобы Михаил не вернулся раньше времени. Она даже не подумала, что будет, если он…

Звук открываемого ключом замка заставил ее метнуться в ванную и включить воду. Такого крана ей еще видеть не доводилось, она не сразу справилась с рычажком. Стоя под душем, она казалась себе пустой и обессиленной. Ее не хватало даже на то, чтобы размышлять.

Михаил постучал в дверь ванной:

– Ты в порядке?

– Да…

Он ожидал застать ее в постели. Просидев ночь у ее изголовья, Михаил решил, что у нее сильная простуда. Таисия стонала, бессвязно бормотала, горела. Он прикладывал к ее лбу холодный компресс, и к утру она успокоилась, задышала ровно, лихорадка сменилась крепким сном. Убедившись, что опасность миновала, молодой человек отправился в аптеку и гастроном: запастись лекарствами на всякий случай не помешает, да и продуктов надо купить.

Он вздохнул с облегчением, услышав шум воды в ванной. Значит, больная идет на поправку.

Михаил достал яйца, сосиски и занялся приготовлением завтрака. О полном рюкзаке грязной одежды он вспомнил, когда наткнулся на встроенную в кухонную мебель стиральную машину. Отлично! Не придется тащиться в прачечную!

Когда Таисия с мокрыми волосами пришла в кухню, он загружал вещи в машину.

– Сначала первую партию запустим, – обернулся к ней Прилукин. – Потом вторую. А твои лохмотья я выбросил. Прости!

Она побледнела и прислонилась к дверному косяку.

– Иди приляг, – мягко произнес он. – Я все приготовлю и принесу еду в спальню.

– Я… не хочу есть…

Видел он или нет? Этот вопрос молотом стучал в ее висках…

Астра прогуливалась по скверу напротив модного салона красоты «Сандра», поджидая Леду Куприянову. Та должна была выйти с минуты на минуту.

Леда сбежала по ступенькам, на ходу надела темные очки – ее глаза не выносили яркого солнца. За эти дни она осунулась, а ее нервозность усилилась.

– Извините, если я оторвала вас от дел, но я кое-что нашла в бумагах Влада. Вернее, в мусорной корзине. – Бледные пятна румянца выступили на ее щеках.

Она опустилась до того, что обшарила кабинет Неверова и рылась даже в мусоре. Признаваться в таком «плебействе» было невыносимо. Будь перед ней обычная ищейка из милиции или детективного агентства, она бы ни слова не проронила. Но расследование вела женщина почти из ее круга – обеспеченная, знающая себе цену, способная понять ужасное положение, в котором оказалась госпожа Куприянова.

Астра ободряюще улыбнулась, выказывая не осуждение, а сочувствие:

– Что вы там нашли?

Леда судорожно рванула замок сумочки, достала сложенный вчетверо измятый листок.

– Вот! Не знаю, почему это меня так задело…

Она обрывала фразы, уголки ее губ подергивались.

– Присядем? – Астра подошла к полукруглой скамейке рядом с клумбой.

Цветы издавали слабый запах. Большая крона липы бросала на скамейку густую тень.

Леда пожала плечами, но послушно села, скрестив ноги в изящных туфлях с открытым носком. У нее был хороший вкус.

Астра развернула листок, разорванный на две половинки и соединенный скотчем.

– Он так и лежал в корзине?

– Нет, – дернула подбородком Леда. – Листок просто порвали и выбросили. Я попыталась его склеить… для удобства.

– Вы уверены, что распечатку делал именно Неверов?

– Он занимает кабинет вице-президента компании, ключи только у него и у меня. Кто мог незаметно туда войти, воспользоваться компьютером, принтером? Тем более Влад поставил пароль.

– Вам он известен?

– Разумеется. Он сам настоял, чтобы у меня были и ключи, и пароль. Мы доверяем друг другу… – Последние слова Леда произнесла без прежней уверенности. – Поэтому меня и удивило, что он… что я ничего не знала…

Она не сумела подобрать подходящей формулировки, смешалась и замолчала.

– Он обязан показывать вам каждую бумажку?

– Нет-нет… конечно, нет. Я сама не понимаю, почему я так… расстроилась. Мне показалось, он хотел скрыть это от меня. Уборщица должна выносить мусор два раза в день. Тогда бы никто не увидел листка. И вообще – разве Влад мог предположить, что я стану рыться в мусоре?! – ее голос сорвался на визгливую нотку. – Видимо, он торопился с отъездом, закрыл кабинет до прихода уборщицы. – Она всплеснула руками. – Я совершенно запуталась!

– Почему эта распечатка произвела на вас такое удручающее впечатление? Мало ли какие у человека могут быть интересы? Возможно, он увлекся коллекционированием… или ищет, куда вложить средства компании.

– Но ведь здесь речь идет не о продаже, а о покупке!

– Обычную любознательность вы исключаете?

Красные пятна на лице Леды сделались ярче:

– Любознательность? Где же тогда другие бумаги подобного рода? Если человек заходит в Интернет из чистой любознательности, то вряд ли он остановится на одном факте, было бы много похожей информации. Почему он распечатал именно это? А потом порвал и бросил в корзину?

Наблюдательности ревнивых женщин можно позавидовать.

– Ваши вопросы о каком-то профессоре Лианозове сначала показались мне неуместными, – продолжала Леда. – Теперь я думаю… впрочем, неважно. Я спросила у мамы про Лианозова. Оказывается, мой отец в последнее время ударился в генеалогию. Семейное древо, корни, разная дребедень. Я мало об этом слышала. У нас с ним были напряженные отношения, и если он чем-то делился, то с мамой. Она говорит, отец отыскал родство между Куприяновыми и нефтепромышленниками Лианозовыми, правда, дальнее. Почему он придавал этому значение?

– Я бы сама хотела знать, – искренне ответила Астра.

– Скажите, кто такой профессор Лианозов? И что его связывает с Владом?

– Профессор умер десять лет назад. Примерно в тех же местах, что и господин Неверов.

У Леды пересохло в горле:

– Ка-а-ак? Вы полагаете… вы думаете… Влад тоже…

– Успокойтесь. Ничего я не думаю. Вы поручили мне найти Неверова, и я пытаюсь…

– Вы же утверждали, что он жив! – перебила Леда.

– Надеюсь, так и есть.

Солнце припекало. Над клумбой порхали бабочки. На скамейку с другой стороны уселись парень и девушка – оба с бритыми наголо головами и множеством сережек в ушах. Они ели мороженое в рожках. В другой ситуации Леда бы не преминула состроить брезгливую гримасу, но сейчас ей было не до этого.

– При чем тут…. – пробормотала она. – Нет! Это полнейший бред! Нонсенс! Вы говорите, десять лет назад? А Влад пропал совсем недавно. Где же логика ваших рассуждений?

– Не ждите от меня логики.

– Ах да! – Госпожа Куприянова приподняла очки и потерла переносицу. – Вы полагаетесь на интуицию.

– Вроде того. Я не скрывала от вас, что мои методы… не совсем традиционны. Вы дали согласие.

Леда сжала побелевшие пальцы, они хрустнули.

– Ради бога, поступайте как знаете. Только дайте мне какую-то определенность! Эта распечатка, какие-то Лианозовы… я уже ничего не исключаю. Чего мне ждать, на что надеяться?

– Ждите, и все. У вашего отца не сохранились записи, касающиеся семейного древа?

– Может быть, кое-что и есть в его личном сейфе. После смерти папы мы… вернее я, попытались разобрать его бумаги – он был скрупулезно аккуратен и держал документы, записные книжки и прочее под замком. У меня сложилось впечатление, что он навел идеальный порядок в домашнем и офисном кабинетах, потому что в любую минуту мог… расстаться с жизнью и понимал это лучше всех.

– Вы обнаружили среди бумаг что-нибудь, связанное с Лианозовыми?

Леда опустила глаза.

– Содержимое сейфа я поручила перебрать Владу. Для меня все это – темный лес. Для мамы – тем более. Кому, по-вашему, я должна была довериться?

Она оправдывалась, хотя ее никто не собирался обвинять.

– Ключи от личного сейфа отца у вас?

– Влад отдал их мне. После разговора с вами я заглянула и туда. Ничего, никаких «генеалогических изысканий», никаких записей, где фигурировали бы Лианозовы, в сейфе нет. Наверное, отец уничтожил все лишнее.

«Или кто-то другой, – подумала Астра. – Неверов, например».

– Простите, а от чего умер господин Куприянов?

– Аневризма сосудов головного мозга…

Парень и девушка с обритыми головами доели мороженое и начали обниматься. К их ногам слетелись голуби – клевать остатки рожков.

Леда смотрела на птиц, не понимая, зачем они здесь. Неужели ее так выбил из колеи найденный в мусоре порванный листок?

Астра спрятала «улику» в сумочку и распрощалась, сославшись на занятость.

Через два часа она вышла из пригородной электрички на маленькой станции и зашагала к автобусной остановке. Вокруг шумели сосны, где-то над головой постукивал дятел. Тряский автобус, поднимая клубы пыли, доставил ее в поселок Луговой.

Ей нравилось смотреть на людей в поездах и маршрутках, в метро и автобусах, на разные лица, ловить их взгляды и угадывать мысли. Она чувствовала себя каплей в этом человеческом море, его частичкой, воплощаясь в нем, как и оно в ней.

Дом с пасекой ей указала попутчица, болтливая бабенка в синтетическом платье желто-зеленой расцветки.

– У Шестопаловых самый натуральный мед. Они пчел сахаром не подкармливают, берегут честь марки, – затараторила она, не успела Астра заикнуться, куда ей надо. – Хорошие люди! Своими руками деньги зарабатывают. Не то что некоторые! Вон ихний забор – с каменными столбиками.

– Спасибо.

Калитка была открыта, но зайти Астра не решилась. Во дворе хозяин мыл машину – зеленую «Ниву». Рядом грелась на солнышке кудлатая собака. Еще укусит!

– Здравствуйте! Вы Максим Шестопалов? – крикнула она.

Мужчина поднял голову и выпрямился. Он был плотного телосложения, в спортивных штанах и майке. На вид – лет сорока.

– Я от вдовы профессора Лианозова, – объяснила Астра.

Собака навострила уши, зарычала.

– Фу, Бетти! Проходите. Она не кусается. – Хозяин сполоснул руки и приблизился. – Что-то с Зинаидой Романовной? Она здорова?

– Все хорошо. Видите ли, я собираю материал о ее муже, для статьи. Она порекомендовала обратиться к вам.

Шестопалов смерил Астру испытующим взглядом, но от вопросов воздержался.

– Я ушел с кафедры, оставил науку. Развожу пчел, продаю мед. Благородное дело! Закулисная возня не для меня. Что вы хотите услышать? Как ничтожества затравили талантливого человека? Если бы не завистники, которые плели интриги против Дмитрия Лукича, он бы сейчас жил и здравствовал. Ни одна должность не стоит того, чтобы из-за нее нервничать и терпеть гнусности!

Перед домом под старой яблоней стояли столик и две скамейки. Шестопалов жестом пригласил гостью присесть. Над столиком вились пчелы. Несколько насекомых ползали по хлебнице с кусочками булки, по краю тарелки со смородиновым вареньем.

– Так чем могу быть полезен?

– О научных открытиях Лианозова написано много. Меня интересуют неизвестные стороны жизни профессора – его увлечения, маленькие слабости, быть может, причуды, как у всякой выдающейся личности.

– Причуды? – задумался пасечник. – Большие ученые чудаковаты, это вы правильно подметили.

Он замолчал. Собака подбежала и, виляя хвостом, уставилась на Астру.

– Зинаида Романовна рассказала, что Лианозов изучал историю своей семьи, поднимал архивы, искал подтверждение родства с богатыми русскими коммерсантами. Зачем ему это было нужно? Тщеславие? Любопытство? Или им двигали иные мотивы?

Шестопалов расправил плечи и вздохнул.

– Милая девушка, каждому человеку следует иногда отдыхать. Ученому требуется умственный отдых, отдушина, иначе у него крыша поедет. Думаю, для профессора такой отдушиной стала идея о «тайне парижских масонов». Чушь, без сомнения! Он вдруг вообразил себя дальним потомком того Лианозова, который после революции эмигрировал за границу и чуть ли не основал там ложу. Как она называлась, дай бог памяти? Не то «Гермес», не то «Лотос». Потом началась война, дом ложи пришлось закрыть, архивы вывезти или уничтожить, и на этом парижский период русского масонства закончился. Ходили слухи, будто один из братьев владел редчайшей реликвией, так называемым Кинжалом Зигфрида – мистическим оружием не менее мистического героя германо-скандинавского эпоса. Этим кинжалом, согласно легенде, Зигфрид поразил дракона и отобрал у того золотой клад. Сказки, конечно! Любое тайное общество напускает туману с целью придать себе важность, повысить статус. Но люди падки на разные чудеса. Даже нацисты клюнули на эту «утку» и, как только войска вермахта вошли в Париж, кинулись искать раритет. Естественно, ничего не нашли. Кинжал как в воду канул. История обрастала вымышленными подробностями – клинок называли проклятым: он приносил смерть своему владельцу. Кстати, сам Зигфрид тоже погиб.

– А откуда у Зигфрида взялся этот кинжал?

– Вижу, я вас раззадорил, – усмехнулся Шестопалов. – От самого царя богов, великого Одина или Вотана. Представляете, какая престижная вещь?

– Шутите.

– Что еще прикажете делать? Если такой материалист, физик, как Дмитрий Лукич, попал под влияние мистической чепухи, остается только смеяться. Хохотать до упаду.

Астра не разделяла ни его иронии, ни веселья.

– Значит, клинок исчез? После Парижа его след потерялся?

– Собственно, а был ли мальчик? Предположим, да. Заметьте! Предположим… Мнения по сему поводу разделились. Одни посвященные считали, что реликвия все же попала в руки кому-то из немцев, другие – что нацистам подсунули не тот кинжал, а настоящий переправили в Россию и надежно спрятали. Начитавшись каких-то частных писем, профессор вообразил, будто именно Степан Лианозов привез Кинжал Зигфрида в Москву и укрыл его в тайнике, да не где-нибудь, а в Алтуфьеве.

– Вы в это не верите? – спросила Астра.

– Я реалист, а не фантазер.

Выстиранные вещи инженер Прилукин развесил на балконе. Высохнут до его отъезда. Недовольный собой, встревоженный, напряженный, он то погружался в глубокие раздумья, то развлекал невесту историями из разряда строительных курьезов. Она слушала невнимательно, занятая одним вопросом: Видел он или нет? Если видел, почему молчит?

«Возможно, он слишком хорошо воспитан, – говорила в ней прежняя Таисия, выросшая в прекрасной семье. – Его научили избегать щекотливых ситуаций. Несомненно, он видел, доставая из рюкзака одежду. Или там на дне еще что-то осталось и он не успел заметить?»

Она сидела за кухонным столом и пила чай маленькими глотками, ломая голову над поведением Михаила. Наверное, она просто отвыкла от мирских взаимоотношений, от мужской обходительности, от обычной вежливости, наконец.

Весь вчерашний день Таисия проспала. От слабости подкашивались ноги.

Михаил снял с огня картошку, слил, добавил кусочек сливочного масла. Молодая женщина безучастно наблюдала за его действиями, только иногда в ее взгляде мелькало недоумение. Еще бы! Готовить еду вообще-то не мужское дело. Однако походные условия жизни приучили Михаила ко многому.

– Между нами вроде бы все решено, – сказал он. – Но я ни в чем не уверен. Мне ехать пора, а я боюсь тебя оставлять. Вдруг сбежишь?

– Некуда мне бежать, – вздохнула она. – И денег нет. Ни гроша!

– Пешком уйдешь. Ты привычная. Подашься в какую-нибудь дальнюю обитель, ищи потом тебя.

– Не подамся…

– Давай обвенчаемся, – предложил он. – А то не по-христиански получается. Живем с тобой под одной крышей без Божьего благословения.

Таисия залилась краской до слез, губы дрогнули.

– Мысли мои читаешь? – беззвучно прошептала она.

– Официально нас сию минуту не распишут: время нужно. Да и не к спеху это! Главное, перед Богом стать мужем и женой. Согласна?

Таисия кивнула. Отступать ей некуда.

Михаил еще в прошлый приезд наведался в небольшую церквушку на окраине города, договорился с батюшкой о венчании. За ускоренный и упрощенный вариант обряда жених пообещал священнику солидную доплату. Ковать железо надо, пока горячо, а то невеста возьмет и передумает. После венца Таисия уже никуда от него не денется!

Молодой человек раньше представить не мог, что будет так торопиться с женитьбой. Его судьба изменилась за считаные месяцы. Крутой поворот оказался опасным и полным непредвиденного риска. Михаил привязывался к Таисии сильнее, чем хотелось бы. Он не мог уехать в Камку и оставить ее здесь одну. Кто знает, что вдруг взбредет в ее милую головку?

Его миссия на Дамиановых топях практически окончена – возвращаться туда не обязательно. И все же Михаила тянуло обратно. Словно болота и заброшенная пустынь утаили от него самое важное.

– Поехали венчаться, собирайся, – сказал он растерянной Таисии. – Платье выбери в шкафу, туфли и кольца купим по дороге. Я еду договариваться, потом заберу тебя.

Она машинально кивала, ничего не ощущая внутри, кроме дрожи. Как будто все это происходило не с ней.

– Как ты себя чувствуешь? Не упадешь в обморок в церкви?

– Не упаду…

Внезапное недомогание Таисии прошло так же быстро, как и началось. Лекарства, закупленные в ближайшей аптеке, не понадобились. Пожалуй, только медлительная вялость в движениях и тяжелая голова напоминали о болезни.

Михаил наскоро поел, мысленно уже беседуя со священником, вызвал такси и укатил. По дороге он снял с карточки деньги. Золотые кольца – пока тот минимум, который он обязан предоставить будущей супруге.

Таинство брака вершилось для невесты будто в беспамятстве.

Она была бледна и поразительно хороша в облегающем кремовом платье, с легким шарфом на волосах вместо фаты. В желтом зареве горящих свечей убранство храма расплывалось перед ее глазами. Слова обряда сливались в монотонный гул, от слабости подташнивало. Если бы не Михаил, она, вопреки обещанию, упала бы без чувств. Пахло ладанным дымом и восковыми цветами.

Принесли чашу с красным вином. Священник соединил руки жениха и невесты, покрыл епитрахилью. «Исаия ликуй…» – звонко, серебристо звучали голоса певчих.

Таисия, как кукла, делала то, что велели. Надевая кольцо на палец жениху, покачнулась и уже не видела, не чувствовала, как обручальное кольцо оказалось на ее руке. Потому что на протяжении всего обряда рядом с ней стоял другой – сияющий Ангел в золотистом ореоле кудрей, – и его лицо походило на лицо жениха, как две капли воды…

Таисия обмирала от ужаса и сладостного восторга. Сердце сжимал страх: даже здесь, в храме, – снова наваждение, снова обман. Воистину, женщина – сосуд греха.

Церемония отняла у нее столько сил, что она чувствовала себя совершенно разбитой.

– Ты не рада? – спросил Михаил, когда они вышли из церкви. Уже муж и жена.

Она ничего не ответила. Ангел, казалось, еще был здесь, парил в воздухе…

«Кому я изменила? – подумала новобрачная. – Себе, ему или Михаилу? Теперь он мой муж».

Она заплакала. Слезы текли и текли по ее лицу, и в унисон ее горю заплакали небеса – из тучек припустил дождь. Светлые туфли молодой жены промокли.

Михаил поймал такси. Она не помнила, как доехала домой, как вошла в квартиру, как ее муж открыл шампанское, как его губы прикоснулись к ее губам, соленым от слез.

Первая брачная ночь выдалась целомудренной.

– Я не хочу, чтобы это произошло наспех, – сказал супруг. – Вечером я уеду на пару дней. Потом вернусь, и мы решим, где проведем медовый месяц.

В гостиной горела настольная лампа. Через открытое окно долетал шум вечернего города. Астра лежала на диване с закрытыми глазами. Она приехала из Лугового задумчивая и рассеянная, ее мысли блуждали, не находя точки опоры.

– Медитируешь? – спросил с порога Матвей, и она поняла, что успела задремать.

– Думаю.

– Не похоже.

Он пришел из клуба уставший, но довольный – ребята порадовали его уровнем подготовки. Пожалуй, смело можно везти их на соревнования, помериться силами с более опытными бойцами.

– У тебя есть знакомый эксперт по оружию? – огорошила его Астра.

– Что-о?

– Есть или нет?

– Я голодный, как волк, а ты сразу про экспертов, – проворчал Матвей. – Мы будем ужинать?

– Я тоже голодная и устала до чертиков! – огрызнулась она. – Между прочим, я за город ездила, к господину Шестопалову. Интересная у нас беседа получилась.

– Идем в кухню, там расскажешь.

Пока в духовке запекались бутерброды, а на плите закипал чайник, Астра поведала, чем в последние годы жизни увлекался покойный профессор Лианозов.

– Кинжал Зигфрида? – скептически скривился Матвей. – Это еще что за штука?

– Я тут порылась по Сети: сведения очень скудные. Кое-где мельком упоминается, как Зигфрид убил кинжалом мифического дракона, и в некоторых магазинах предлагаются на продажу так называемые «кинжалы Зигфрида» с ручкой в виде дракона. Естественно, не настоящие.

– А как насчет шапки-невидимки или скатерти-самобранки? Кстати, русские богатыри тоже сражались с чудовищами. Меч-кладенец, например, чем не культовое оружие?

– Что ты хочешь сказать?

– Шансы заполучить меч-кладенец такие же, как найти Кинжал Зигфрида, – усмехнулся он. – Хлопот много, а результат нулевой.

– Профессор Лианозов думал по-другому.

Астра заглянула в духовку – сыр на бутербродах размягчился и слегка потек.

– Готовы, давай тарелку.

Матвей осторожно откусил кусочек – горячие. Астра наливала чай.

– Послушай, это все сказочная атрибутика! – произнес он ей в спину. – Как сокровища Али-Бабы или чудо-печь, на которой Емеля разъезжал. Не принимаешь же ты всерьез…

Она наконец села, глядя на него, как на несмышленого ребенка, и решительно перебила:

– Принимаю. И не только я. Лианозов был физиком, изучал микрочастицы…

– У меня была тройка по физике.

Астра сверкнула глазами и невозмутимо продолжила:

– …и в ходе исследований пришел к выводу, что можно управлять временем.

– Ха-ха! Удивила! – развеселился Матвей. – Любой фантастический роман кишит подобными открытиями.

Она настойчиво пыталась донести до него свою идею, вернее, идею профессора, которую доступным языком изложил ей Шестопалов:

– Время и частицы неразрывно связаны. Тот, кто разгадает этот фокус, получит доступ к чему угодно.

– Какой фокус?

– Вот скажи, когда закончится твое время?

Матвей перестал жевать.

– Когда я умру.

– Ты в этом уверен?

– Ну… в общем… почти.

– А как ты узнаешь, что умер?

У него даже аппетит пропал от ее вопроса.

– Вижу, с тобой еще рано говорить о таких вещах! – заключила Астра и принялась за бутерброд.

Он с немым возмущением наблюдал, как она ест.

– Значит, покойный Лианозов хотел стать хозяином времени? – не выдержал Матвей. – И для этого ему понадобился Кинжал Зигфрида?

– Ты не поймешь, – небрежно бросила она.

Он отхлебнул чая, обжегся и разозлился. Его принимают за идиота. Обидно.

– Сам виноват, – подняла невинные глаза Астра.

Было непонятно, относятся ее слова к неосторожному действию Матвея или к его словам. Он сердито сдвинул брови.

Астра как ни в чем не бывало заговорила о вполне реальных событиях:

– Профессор вдруг ощутил свою причастность к бесценной реликвии. Им завладело желание отыскать клинок и хотя бы подержать в руках. Он мог узнать о кинжале двумя путями. Устанавливая степень родства с нефтепромышленниками Лианозовыми, наткнуться в архивных документах или в частной переписке на упоминание о магической вещи. И второе: желая добыть осязаемые доказательства своей сомнительной с точки зрения коллег теории, ученый пустился на поиски предметов, которые раньше принадлежали иному миру и каким-то образом попали сюда. Кинжал Зигфрида, оказывается, уже имел отношение к фамилии Лианозовых, и профессор воспринял это как… перст судьбы!

Последние слова прозвучали несколько театрально.

– Складно! – с той же интонацией подхватил Матвей. – Предлагаю третий вариант. Профессор от перенапряжения и углубления в излишне тонкие материи тронулся умом. Отсюда и поиски несуществующего оружия несуществующего героя. Вряд ли Зигфрид и прочие персонажи эпоса древних германцев имеют исторические прототипы.

– Никто этого и не утверждает.

– Откуда же взяться кинжалу?

– Я же сказала – из другого мира.

Он комично сморщился и схватился за голову:

– Опять пришельцы! Чужие…

Астра непоколебимо стояла на своем:

– Можешь смеяться сколько угодно. Но о чем же тогда повествуют саги? Неужели люди тысячелетиями передают из уст в уста пустые выдумки?

Матвей предпочел уступить:

– Допустим, ты права. И что же дальше? Лианозов десять лет как мертв. Нашел он кинжал или нет?

– Шестопалов говорит: поначалу профессор делился с ним информацией, а потом перестал, замкнулся в себе. Из-за насмешек.

– Видишь, не одному мне смешно.

– Шестопалов сожалеет, что не принимал слова Лианозова всерьез. Но теперь уже ничего исправить нельзя. Остается только догадываться, чем закончились поиски реликвии. Профессор думал, что кинжал находится в Алтуфьеве, где-то на территории усадьбы.

Убийство егеря не шло у Астры из головы, и она то так, то этак пыталась привязать его к профессору Лианозову. За что Лычкин поплатился жизнью? Почему спустя столько лет? Возможно, у них с напарником в самом деле произошла ссора, закончившаяся потасовкой, и…

«Не уводи себя в сторону, – нашептывал внутренний голос. – Егерь погиб не случайно, не в пьяной драке!»

Перед внутренним взором Астры возник двор Шестопаловых, столик под яблоней, растянувшаяся в тени собака, небритое круглое лицо хозяина, его цепкие глаза под выступающими дугами бровей, руки в красных пятнышках.

– Пчелы кусают, – заметил он ее взгляд. – Я уже привык. Неприятно, зато полезно для здоровья.

Несколько таких же пятнышек было и на лице. Жужжание пчел, которые вились вокруг цветущих деревьев и над столом, привлеченные запахом варенья, на что Астра до сих пор не обращала внимания, теперь вызывало беспокойство.

– Где ваши ульи? – с легким испугом спросила она.

– Там, в конце сада. Не бойтесь, пчелы вас не тронут. Они собирают мед, и вы их не интересуете. Только не делайте резких движений, они этого не любят.

– Вам говорит о чем-нибудь фамилия Куприяновых?

Пасечник задумчиво помолчал.

– Что-то знакомое… Если нетрудно, задайте наводящий вопрос. Это как-то связано с профессором?

Астра попала впросак. Из-за пчел она забыла о своей роли журналистки, собирающей материал для статьи.

– Да, конечно. Я… как-то писала очерк о купеческих династиях. Куприяновы – одна из них. Владельцы текстильных фабрик.

На лице Шестопалова застыло недоумение.

– Впрочем, неважно, – спохватилась гостья. – Дело в другом. Какая-то ветвь Куприяновых породнилась с ветвью Лианозовых. Вы понимаете? Возможно, именно гены обуславливают особенности интеллекта. Я бы хотела подкрепить эту гипотезу фактами.

Она несла такую ахинею, что уши горели от стыда. Но деваться было некуда.

Бывший ученый хмыкнул:

– Нефть и текстиль? В союзе дали талантливого физика? Оригинальная мысль. Или несусветный вздор. Куприяновы… Кажется, припоминаю. Такая большая вывеска: «Куприянов и партнеры». Неужели речь идет о…

Пчела села на руку Астры, и та оцепенела, не сводя глаз с мохнатого тельца и прозрачных крылышек с золотистыми прожилками.

– Не двигайтесь… – посоветовал Шестопалов. – Она сейчас улетит.

Так и произошло. Гостья с облегчением перевела дух, а хозяин продолжал:

– Речь идет о том самом Куприянове? Который разбогател на цветных металлах, а потом основал собственную компанию? Воистину, гены предпринимательства передаются из поколения в поколение. Однако о профессоре этого не скажешь. Он был бескорыстным человеком и жил исключительно наукой, своими теориями, отдаваясь им без остатка.

– Прошли годы. Вы могли забыть некоторые подробности. Не встречался ли Дмитрий Лукич с кем-нибудь из Куприяновых? Возможно, с самим главой семейства?

– Почему бы и нет? – задумчиво предположил пчеловод. – Но мне об этом ничего не известно.

На крыльцо дома, опираясь на костыли, вышла жена Шестопалова.

– Сейчас иду, Наденька! – крикнул он, вставая. – Простите. Моя жена – инвалид с детства, без костылей шагу ступить не может. Я должен помочь ей добраться до гамака. Когда я уезжаю, она не выходит из дома. Однажды она спускалась по ступенькам, упала и сломала руку. К сожалению, ей приходится оставаться одной: сиделка нам не по карману. Я сам продаю мед – перекупщики платят копейки, а продукты пчеловодства – наш основной источник дохода.

– Макс…

– Уже иду, дорогая!

Астра смотрела, как он бережно поддерживает супругу, помогая дойти до гамака, укладывает ее, прислоняет костыли к толстому стволу груши.

– Она любит дышать свежим воздухом в тени сада, – сказал Шестопалов, провожая гостью к калитке. – Если бы я продолжал научную карьеру, жизнь Нади была бы совсем грустной. Я с утра до вечера торчал на работе! Теща жила с нами, а когда она умерла, пришлось квартиру в Москве поменять на этот дом с пасекой.

Собака, виляя хвостом, бежала следом за хозяином.

…Астра как будто еще раз побывала в Луговом, перебирая в памяти разговор с Шестопаловым.

– Ты где витаешь? – спросил Карелин. – Чай остыл.

– Профессор не был сумасшедшим, – заключила она. – Во всяком случае, Шестопалов, который работал с ним бок о бок, никаких отклонений не заметил. Иначе он бы сказал.

– Ученые все с приветом.

Астра молча удалилась в гостиную, взяла листок из мусорной корзины Влада Неверова и торжественно положила перед Матвеем.

– Вот! Что ты на это скажешь?

Заклеенный наискосок скотчем текст гласил: «Состоятельный коллекционер желает приобрести так называемый Кинжал Зигфрида за сумму в пределах двадцати миллионов евро. Торг. Подделок не предлагать. Электронный ящик для контактов…»

Таисия проснулась. И первое, что она увидела, – золотое колечко на безымянном пальце.

Оно напомнило ей прежнюю жизнь – несостоявшаяся монахиня когда-то носила кольца и подороже, и покрасивей. На шестнадцатилетие отец подарил ей перстень с зеленым камнем под цвет ее глаз. Но обручального у нее еще не было. Ободок из желтого металла положил конец ее девичеству, возвел в ранг жены.

Какие, в сущности, пустяки все эти атрибуты брака – кольца, отметки в паспорте. Только клятва, данная под венцом, нерушима и священна. То, что Господь соединил, люди разъединить не смеют.

Она вздохнула и закрыла глаза. Над ней сразу склонился Ангел, прильнул нежными устами к ее устам…

– Нет!

Молодая жена вскочила, прерывисто дыша, оглянулась. Солнечный свет заливал комнату, на прикроватной тумбочке стояли цветы, открытая бутылка шампанского и два бокала с недопитым вином, пробка валялась на ковре. Слабый аромат белых роз, подаренных Михаилом, смешивался с запахом шоколадных конфет. Начатая коробка с «Птичьим молоком» почему-то оказалась на полу…

Таисия смутно помнила и само венчание, и то, что произошло потом. Дымный сумрак храма… мерцание свечей… голос священника… твердая рука жениха… блеск венцов над их головами… кольцо, едва не выскользнувшее из ее ледяных пальцев… обрыв и падение сердца в пустоту… изо всех углов направленные на нее укоризненные глаза святых угодников. И Ангел – он был там, она чувствовала его дыхание, его притяжение, колдовскую негу его присутствия. Она ощущала себя сосудом греха, с ужасом ожидая, что вот-вот разверзнется купол, и ее, нечестивую, поразит молния, испепелит у всех на глазах. Но обряд продолжался, шел своим чередом. Она держала свечу, глотала вино из чаши, ходила вокруг аналоя, что-то произносила непослушными губами… Безмолвно повторяла, как молитву: «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает».

Она не помнила, как закончилась церемония, как Михаил вывел ее на воздух, посадил в такси, как они ехали. Словно прямо из церкви они перенеслись в спальню. Лицо мужа показалось ей чужим и красивым, как и его фигура, руки, голос, как все, что он делал и говорил. Через распахнутое окно ветер приносил запах реки, шум деревьев и далекую музыку – наверное, по Волхову шел прогулочный катер.

Эта мысль удивила Таисию. Она еще способна думать? Кольцо на руке волшебным образом вернуло ее к чему-то забытому и в то же время новому. В этом другом мире ей тоже придется стать другой.

Розы в тепле комнаты слегка распустились, расправили привядшие лепестки. Музыка с катера постепенно стихала, в весенних сумерках взошла над рекой зеленоватая звезда.

Таисия обреченно вздохнула.

– Ты привыкнешь ко мне, – мягко сказал Михаил, протягивая ей бокал. – Выпей.

Он интуитивно избегал слов любви, понимая, что в эту минуту они неуместны.

Остальное промелькнуло для Таисии подобно туманному сну: глоток пенистого шампанского, робкие ласки, вызвавшие в ней стыдливый протест. Прикосновение теплых мужских губ пробудили ее тлеющую страсть, огненный всплеск в груди наполнил кровь жаром…

Таисия испугалась своего порыва, резко отстранилась. Михаил не настаивал.

– Мне пора собираться… – бросил он, выходя из спальни. – Сяду на последний автобус.

Даже сейчас, утром, ее губы еще хранили вкус поцелуев.

Она поднялась с постели, подошла к встроенному в шкаф зеркалу, провела руками по волосам. Странно было видеть себя в длинной светлой сорочке с кружевными вставками – она отвыкла от красивых вещей. Глубокие тени под глазами, заострившиеся скулы и неизменно яркие губы, будто накрашенные вишневой помадой, делали ее похожей на мертвую царевну. Именно такую картинку она видела в детской книжке, которую читал ей перед сном отец.

Изможденная женщина с затравленным взглядом – чем она могла привлечь Михаила? И он еще опасался, чтобы она не сбежала, пока его не будет!

– Я оставляю тебе ключ, – сказал он. – Но лучше никуда не выходи. И никому не открывай дверь. Обещаешь?

– Да…

– Продуктов тебе хватит до моего возвращения. Хлеб я положил в холодильник, так он дольше сохранится.

Его глаза задержались на телефонном аппарате:

– Если будет звонить, не поднимай трубку.

Она покорно кивнула. Ходить по улицам незнакомого города ей незачем, звонить некому. Все эти годы она прожила в Камке, не выбираясь дальше Шубинки и Дамиановой пустыни. Не было необходимости, да и попросту не тянуло.

– Я лягушка, но не путешественница, – сказала она своему отражению. – Жила на болоте, пока не явился за мной Иван-царевич.

Родители не ведают, что она вышла замуж, не знают даже, жива ли она. «Я оказалась неблагодарной дочерью», – подумала Таисия.

– Я не могла поступить иначе… – прошептали ее губы.

Она ощущала неясную, беспричинную тревогу, словно видела что-то очень важное, чего никак нельзя было забывать.

За окном раскинулся Волхов, по широкой ленте воды скользили хрупкие байдарки, белая церковь на другом берегу утопала в зелени, сусальное золото купола горело на солнце. Должно быть, эта церковь непостижимым образом вызвала из закоулков памяти сон, который навалился на Таисию перед рассветом, когда край неба над крышами посветлел и гряда облаков на востоке начала розоветь…

Ей снился отец – он стоял, опустив руки, в длинном темном челне, который медленно плыл по речным волнам, и пристально смотрел в ее сторону. Безмолвный, страшный в своей неподвижности.

– Папа! – крикнула она, но, как зачастую во сне, из ее губ не вырывалось ни звука.

Челн, подгоняемый ветром, проплывал мимо, а она так и не докричалась до отца. Между ними возникли тени людей, которые заслоняли их друг от друга. Таисия до боли в глазах всматривалась в мглистую даль, но отец уже исчез за поворотом реки.

– Папа, о чем ты хотел предупредить меня?

И вот уже Таисия плывет в челне по реке… нет, это не река, а монастырское озеро, и челн мертво стоит посредине. Над озером стелется серый туман, а у нее нет весел, чтобы пристать к берегу. На болотах ее кто-то ждет, а она не в силах двинуться с места…

– А-ааа-ааа! – раздается с берега.

То ли выпь стонет, то ли леший балует. Таисия дрожит от холода, у нее зуб на зуб не попадает, и страх заползает в ее сердце, словно скользкий болотный уж…

– Не ходи туда, – говорит голос отца прямо ей в ухо. – Не ходи туда, дочка.

Она проснулась в испарине, вскинулась, упала на горячую подушку и снова провалилась куда-то.

– Не ходи туда, – повторил голос.

От этого голоса она проснулась окончательно, и ночной кошмар тут же рассеялся в солнечных лучах.

– Михаил тоже не велел мне никуда ходить, – пробормотала Таисия. – Я и не собиралась.

Она побрела в гостиную, взглянула на телефон – вещь из разряда забытых за ненадобностью. Михаил просил не брать трубку, но звонить он ей не запрещал. Значит, она может…

Уже не рассуждая, Таисия кинулась к телефону, набрала один номер – долгие гудки. Второй… Ей ответили не то, что она ожидала услышать. За эти годы много воды утекло. Удивительно, как в ее голове вообще сохранились телефонные номера. Бесполезные наборы цифр.

Прежняя жизнь просыпалась в ней, как просыпается после зимней спячки природа, – постепенно, неотвратимо.

Таисия набрала третий номер, и на сей раз ей повезло. Женщина на другом конце провода сообщила ей то, что нужно. А дальше последовало продолжение кошмарного сновидения. Она услышала то, чего и в мыслях не допускала, во что не хотела верить.

– Не может быть… – шептала она. – Не может…

Долгая пауза выдавала замешательство человека, который говорил с Таисией.

– Где ты? – спросили ее. – Приезжай немедленно.

Ей не обрадовались. Скорее ее звонок оказался некстати, не к месту, разворошил прошлое, разбередил старые раны.

– Не могу.

– Почему? В чем дело?

Михаил забыл оставить ей деньги – в суете или преднамеренно, опасаясь, как бы она не воспользовалась ими, чтобы уехать.

– У меня… нет денег, – призналась Таисия. – Совсем нет. Перешлите на дорогу.

– По какому адресу?

Адреса она назвать не смогла – не знала. Это не интересовало ее полчаса назад, а теперь вдруг стало жизненно важным.

– Не знаю, я… мне нужно выйти, посмотреть.

Ее слова кому угодно показались бы сущим бредом.

– Понятно, – произнес голос в трубке. – Приехать за тобой?

– Пожалуйста! Я в Новгороде…

– Далековато забралась. Что так? Ладно… Где встретимся? Раньше завтрашнего дня не получится.

– Завтра?

Отсрочка показалась вечностью. Таисия вдруг вспомнила, что муж просил ее не выходить из квартиры, и она пообещала. «Не ходи туда», – прозвучал в ее ушах голос отца.

Сговорились они, что ли? По ее щекам потекли слезы, в горле стоял комок.

– Где встретимся?

До того, как осесть в Камке, она посетила новгородские монастыри, но ни одно название не приходило в голову. «Кремль! – осенило ее. – Там трудно разминуться».

– У входа в кремль, – выпалила Таисия.

– Где-е?

– В Новгороде тоже есть кремль. Я буду во всем черном.

– Хорошо. В семь вечера. Если я немного опоздаю, подождешь?

Астра пыталась представить, как провел последние часы перед отъездом из Москвы Влад Неверов. Что-нибудь покупал, собирал вещи или сидел в кабинете вице-президента компании «Куприянов и партнеры», за компьютером и… Что «и»? Рылся по Интернету в поисках объявлений о покупке раритетов? Зачем? Из любопытства? Или у него было что предложить на продажу?

Тогда получается – Кинжал Зигфрида каким-то образом попал к нему. Но с какой стати ему везти такую ценность в глухомань, в лес? Разве сделка не могла состояться в Москве?

Астра начала рассуждать вслух.

Матвей сидел в кресле перед телевизором, бездумно глядя на экран, где ведущий и приглашенные в студию гости спорили о чужих семейных проблемах, хотя у каждого из них наверняка имелись свои. Краем уха он ловил отрывки фраз, произносимых Астрой, и наконец уменьшил звук и повернулся к ней.

– Думаешь, Неверова убили из-за кинжала? Кто-то развлекается, запустив в компьютерную сеть очередную «утку», а остальные охотятся за призраком. Пожалуй, еще и перебьют друг друга. Какой-нибудь новоявленный Остап Бендер продает вещь, которой не существует в природе. Уверяю тебя! С людьми происходит невообразимое. Интернет сводит их с ума.

– Просто это еще один мир, куда можно нырнуть и затеять игру. Другой мир, который сообщается с нашим.

Матвей благоразумно промолчал.

– Надеюсь, Неверов жив, – вздохнула Астра. – Что до Остапа Бендера, то ты допустил маленькую неточность. Вещь не продают, а покупают.

– Один черт!

– Вряд ли мошенник будет предлагать кругленькую сумму за собственную выдумку.

– Это приманка для чудаков, – не сдавался Карелин. – Завуалированное приглашение поиграть. Раз есть спрос, появится и предложение. Остапу хочется повеселиться, наблюдая за ближними, которые изощряются, желая сделать деньги из воздуха.

– По-твоему, Неверов – обманутый? Или обманщик?

– Я допускаю оба варианта.

Он снова отвернулся к телевизору, оставив Астру наедине с ее мыслями.

Она провела первую половину дня в библиотеке, читая о русских масонах. Материалы, где мелькала фамилия Лианозов, она просматривала внимательнее. Ее привлек факт странной смерти хозяина особняка в Париже, на улице Пюто. По слухам, там хранилась часть архива и картотеки ложи. Летом 1940 года бумаги были то ли уничтожены, то ли вывезены в неизвестном направлении, а хозяин – русский эмигрант – был найден мертвым в своей спальне, где царил ужасный беспорядок. Немецкие войска вошли в столицу Франции, и расследования никто не проводил. Установили только, что покойный был немолод, тяжело болел, передвигался в коляске, и его смерть могла наступить по естественным причинам.

Этот эпизод отложился в памяти Астры. Естественные причины, как она знала из своего опыта, могут иметь искусственное происхождение. Например, сильный испуг, чрезмерное волнение и прочие небезопасные для слабого здоровья эмоции.

Она сразу интуитивно связала кончину хозяина особняка с Кинжалом Зигфрида – без всяких на то указаний в тексте. Беспорядок в спальне! Можно приписать его мародерам, но Астра почему-то так не думала. Когда у нее появилось зеркало, ее чувства и ощущения обострились: она угадывала взаимосвязь событий там, где другие ничего не замечали.

Впрочем, пытливый ум ученого, равно как и успешного предпринимателя, тоже мог провести эту параллель. Капиталист прошлого века Лианозов, будучи крупной фигурой в среде эмигрантов и масонов, вполне мог владеть информацией о реликвии. Не исключено, что именно ему было поручено позаботиться о сохранности кинжала.

Как профессор Лианозов, так и бизнесмен Куприянов, изучая свою родословную, имели шанс получить доступ к государственным и частным архивам, случайно узнать о клинке и загореться идеей отыскать его. Вопрос в том, кто из них больше преуспел…

– В настоящий момент оба покинули наш бренный мир, – вслух произнесла Астра.

Матвей, который почти задремал у телевизора, открыл глаза.

– Ты о чем?

– Так, ерунда.

Она опять вернулась мыслями к Неверову. В Интернете есть сотни, тысячи объявлений коллекционеров в духе: «Куплю» – «Продам». Смешно думать, что Влад распечатал объявление о Кинжале Зигфрида наобум, от нечего делать. Ведь он торопился, собирался уезжать… Зачем он вообще сделал распечатку? Машинально? Бессознательно? Подспудно желая подать хоть какой-то знак, если с ним вдруг что-нибудь произойдет? Потом опомнился, разорвал листок и бросил в корзину для мусора.

– Пожалуй, Неверов мог наткнуться на упоминание о Кинжале Зигфрида в бумагах покойного главы компании, – сказала она, обращаясь к Матвею. – Если перед войной Степан Лианозов тайно привез клинок в Москву и спрятал в Алтуфьеве, тот мог все еще находиться там.

– Под третьей липой с правой стороны центральной аллеи…

Астра осталась равнодушной к его скептической реплике и продолжала:

– Допустим, Павел Куприянов оказался семи пядей во лбу и нашел кинжал. Что дальше? Поместил в новый тайник? В банковскую ячейку в Швейцарии? Или закопал на территории витеневского поместья? Зная о своей болезни, он бы непременно оставил координаты клада, ведь внезапная смерть обрубила бы все концы. Он не мог не понимать этого!

– Представь, что мать и дочь Куприяновы осведомлены о находке, только тщательно скрывают это. Тогда листок из корзины для мусора привел бы Леду в ужас. Что мы и наблюдаем. Вернее, ты.

– Она знает больше, чем говорит, – признала Астра. – Зачем она принесла мне эту бумагу с объявлением? Подозревает, что Влад выкрал клинок, сбежал и теперь хочет его продать?

– Как думаешь, она ищет жениха или пропавшую вещь?

Астра развела руками.

– Возьмем Неверова, – сказала она. – Предположим, кинжал у него. Каким-то путем он заполучил реликвию и собирается сорвать куш. Тогда он заходил на сайты в поисках покупателя. В противном случае он сам дал это объявление. Возможно, он подозревал, что клинок находится у вдовы и дочери Куприянова, и надеялся таким образом спровоцировать их на какие-то действия. У Леды – ключ от кабинета вице-президента. Он подстроил так, чтобы именно она нашла в мусорной корзине листок с объявлением, якобы впопыхах брошенный, и, соблазнившись кругленькой суммой, решилась продать отцовскую находку. Жених следит за обеими женщинами, и они выводят его на тайник.

– Занятно. Только Куприяновы и без того богаты. Зачем им горячку пороть? И потом, если бы Влад намеревался следить за Ледой и ее матерью, то не ехал бы в Питер.

– Может, он давно вернулся.

Астра понимала, что все ее версии трещат по швам. Она еще долго пыталась выстроить цепочку событий в логический ряд. А когда выдохлась и умолкла, уселась перед зеркалом в надежде на подсказку.

– Что ты там видишь? – не выдержал Карелин.

Ток-шоу закончилось, началась вечерняя музыкальная программа. Он ходил по комнате кругами, становился за спиной у Астры и заглядывал в зеркало. Ничего…

– Лучше погадай на кофейной гуще.

– Обязательно, – обронила она. – Только потом. Принеси-ка мне все свечи, какие найдешь. Она подала мне знак!

Она – отражение в зеркале, или, как Астра его называла, Двойник, – порой приводила Карелина в тихое бешенство.

– Надо же так себя настроить, чтобы беспрекословно исполнять распоряжения Двойника, то есть свои собственные! – проворчал он. – От такого раздвоения до шизофрении – даже не шаг, а полшага.

Однако подчинился и принес коробку со свечами. Астра накупала их везде, где попадались. Ее страсть к огню, похоже, передалась Двойнику. Матвей невнятно выругался: уже и он думает об отражении как о реальном существе. Глядишь, скоро у него тоже появится какой-нибудь «второй»…

Он вспомнил о Брюсе и похолодел. Мужчина в парике, в камзоле с золотым шитьем, в башмаках с пряжками грациозно поклонился, пряча улыбку…

– Тьфу ты! – Матвей поспешно отвел глаза от зеркала. – Чур меня!

– Зажигай.

Стараясь смотреть в сторону, он расставлял свечи в стеклянные подставки, подносил зажигалку к фитилькам. Язычки пламени заплясали в полумраке гостиной, наполняя пространство желтыми отблесками. На мгновение ему показалось, что перед ним не Астра, а портрет Домнина «Женщина с зеркалом». Веселое безумие витало в воздухе, кружило голову…

Он отвлекся, и горячий парафин капнул ему на руку.

– О черт…

– Больно? – хихикнула Астра. – Когда Психея захотела увидеть лицо своего возлюбленного, то ночью подкралась к нему, спящему, и капля раскаленного масла из светильника упала на прекрасного бога, разбудив его. Ты не прячешь от меня свой истинный облик? – повернулась она к Матвею.

Улыбка сползла с ее губ, а глаза стали туманными, устремленными далеко за пределы этой комнаты, как будто что-то открывалось перед ней в недоступном всем остальным мире Двойников…

Михаил застал в деревне группу молодежи – туристов, заблудившихся на болотах, которые облюбовали его избу, – и погруженных в молитвы Василису и Улиту.

– Страсти-то какие, Господи! – воздевали руки к закопченному потолку сестры-праведницы. – Грехи наши тяжкие, раз от бесов покоя нет!

Они разразились причитаниями, из которых следовало, что в Камку повадилась нечистая сила. «Черти» под покровом ночи орудовали в погребах, на сеновалах, не обошли даже колодец: гремели цепью и ведром, утащили жестяную кружку.

Два парня и девушка, поселившиеся в избе, обжитой Михаилом, не подтверждали зловещих фактов. Забываясь молодым сном, они ничего такого не видели и не слышали.

Вещи, оставленные Прилукиным, были в целости и сохранности – ребята сложили их в угол. Сами они грелись у печи, а ночевали в спальниках прямо на деревянном полу. Северный ветер принес похолодание и дожди. От сырости одежда была влажной – туристы натянули поперек горницы веревку и сушили свитера, футболки, носки.

– В такую погоду нам идти нельзя, – объяснил старший группы. – Что за радость грязь месить? Да и опасно.

– Живите, сколько нужно, – кивнул Михаил. – Вы мне не мешаете. Я кое-какие расчеты закончу, вещички соберу и уеду. Меня жена ждет.

Вечером он отправился навестить старушек. Те совсем расклеились. Василиса кашляла, Улита жаловалась на боли в суставах. Обе были напуганы, непрестанно жгли лучину и сидели у образов, прижавшись друг к другу, как две нахохлившиеся птицы.

– Хотите, я все дома и сараи обойду, в баньки загляну, в погреба? – сжалившись над ними, предложил молодой человек. – Окурю ладаном. Есть ладан?

Ладан нашелся – завернутые в тряпицу драгоценные запасы «на всякий случай». Под кадило приспособили консервную банку.

– Ты молитвы знаешь, сынок? От бесов-то?

– Придумаю что-нибудь.

Он, как обещал, методично обследовал постройку за постройкой, везде куря сизым дымком. Кое-где его зоркий глаз заметил следы, но не чертей, а людей. Отпечатки сапог большого размера, которые не успел смыть дождь, остались под навесом, на земляном полу покосившегося сарайчика. Может, кто из рыбаков непогоду пережидал? Или убийца егеря прятался. Куда ему еще идти? Самое милое дело – хорониться в здешних местах. В каждой заброшенной деревне милиционера не поставишь. А люди на болотах неразговорчивые, себе на уме. Если что видели, болтать не торопятся.

У туристов на ногах были кроссовки – это Михаил отметил сразу. Василиса и Улита в дождь носили видавшую виды резиновую обувь. Обнаруженные следы сапог явно принадлежали мужчине.

В заколоченном доме у самого леса кто-то побывал: доски, крест-накрест прибитые к ставням, отодраны, валяются ржавыми гвоздями вверх. Михаил заглянул внутрь, освещая фонариком темные недра нежилой горницы. Обрывки паутины свисали с почерневших от сырости балок, пыль на полу смазана – никак «бесы» тут ночевали. Молодой человек добросовестно подымил самодельным кадилом и двинулся дальше.

Последним он осматривал дом Авксентия, где жила Таисия. Кажется, комнаты еще хранили следы ее присутствия – вот пучки трав, которые она собирала, вот сложенные горкой дрова у свежевыбеленной печки. Вот банка с клюквой, вот ситцевые занавески, выстиранные перед отъездом. Как будто она не просто бросила избу, а оставила в идеальном порядке, подготовила для кого-то другого, кого судьба приведет в эти стены.

Туристам поселиться в доме старца не позволили сестры. Это-де памятное место, обитель пустынножителя, святого человека, который теперь с самим Господом беседует в Царствии Небесном. Молодежь перечить не посмела и заняла избу инженера.

Глядя на иконы, перед которыми молилась бывшая послушница Филофея, он почувствовал, как сжалось сердце. Не хотелось оставлять ее одну в городе, ох, как не хотелось. А пришлось. Не сбежит ли? Вдруг он приедет, а квартира – пуста? Упорхнула пташка из клетки.

«Куда она пойдет? – успокаивал себя Михаил. – Денег я ей не оставил. Не из жадности, а чтобы сидела и ждала мужа. Если она за все эти годы, будучи совершенно свободной, никуда из Камки не уехала, значит, порвала с прошлым полностью и окончательно. Захотела бы – нашла бы в Шубинке почту, телефон. Рейсовый автобус там ходит каждый день. Что-то же держало ее в Камке? А теперь она и вовсе замужняя женщина, венчанная жена. Нет, никуда Таисия не денется – обещание дала!»

Эти мысли приносили временное облегчение. Проходил час, и они возвращались, как морской прилив. Беспокойство росло, и Михаил не знал, куда себя деть.

«Ты ничего о ней не знаешь, – нашептывало его второе „я“. – Только данные, указанные в паспорте: имя, фамилия, возраст. А они ничего о человеке не говорят. Приедешь, а женушки и след простыл. Где искать? У кого спрашивать?»

Михаил сжимал зубы, на скулах вздувались желваки. Сколько сил он потратил, завоевывая неприступную крепость… Ему бы наслаждаться лаврами победителя, а он изводит себя пустыми подозрениями. Его тоскливый взгляд блуждал по стенам, увешанным целебными травами, по выскобленным до янтарного блеска деревянным лавкам. Два ларя – побольше и поменьше – стояли в углу, один на другом…

В оконные стекла стучал дождь. Брехали собаки. Приблудные псы, которых подкармливали сестры и все временные жители деревни, заливались лаем по любому поводу. Когда лай стал громче, Михаил вскочил, потушил свечу, прильнул к окну и скорее ощутил, чем увидел: черная тень метнулась наискосок через двор к курятнику.

Он выскользнул наружу, крадучись преодолел расстояние от избы до сарая и затаился под хлипким навесом. В прорехи лились холодные дождевые струи, попадали за воротник. Закудахтали куры… Михаил одним прыжком ворвался в тесный сарайчик, бросился вперед, наугад нанес сокрушительный удар, попал – и какое-то тело грузно осело на загаженный куриным пометом пол.

Тяжелая полукруглая арка входа в кремль открывала вид на центральную асфальтированную аллею. Мощные приземистые башни, увенчанные конусами крыш, и ровные зубцы стен придавали крепости суровую тяжеловесность.

Солнце садилось. Медные краски заката едва проступали сквозь плотную пелену облаков. Пустился мелкий дождь. Люди прятались под деревьями, а счастливые обладатели зонтов неторопливо прогуливались, наслаждаясь свежей прохладой. Промытые листья блестели, их зелень ярко выделялась на фоне темных туч. Музеи кремля работали до шести часов и уже закрылись. Только массивные двери Софийского собора оставались гостеприимно распахнутыми.

Таисия стояла между деревьев, ища глазами того, кто должен был за ней приехать. Для встречи она надела все черное: юбку, легкий свитер, повязанный на лоб платок. Благо Михаил, наскоро подбирая ей гардероб, учел ее пожелания. С непривычки ноги быстро устали от ходьбы в туфлях – она добиралась сюда пешком по набережной. Эти туфли они с Михаилом купили для венчания, их кремовый цвет вносил кричащую ноту в ее смиренный облик. Но других просто не было.

Темнело. С реки тянуло холодом, серая вода покрылась рябью от ветра. Таисия замерзла, ее била дрожь. Дождь усиливался. Прохожие ускоряли шаг, стараясь укрыться кто где мог – под навесами, в магазинчиках или кафе. Листва уже не задерживала капель, и они падали на платок и плечи молодой женщины.

Парень в военной форме, весь мокрый, свернул с дорожки под дерево, оказавшись рядом с ней. Он снял фуражку и пригладил волосы, бросив на Таисию быстрый внимательный взгляд.

– Ждем кого-то? – неуместно игривым тоном поинтересовался он.

Она молча кивнула.

Из-за черного платка и холщовой сумки на плече парень принял ее за сборщицу пожертвований.

– Ваш рабочий день закончился, – сказал он. – Много насобирали?

Таисия опять кивнула.

– У тебя обет молчания, что ли? – перешел на «ты» военный. – Язык проглотила?

Теперь она заметила, что он навеселе. В Камке ей приходилось видеть пьяных мужчин, особенно в охотничий сезон. Туристы тоже зачастую баловались спиртным.

Не желая вступать в разговор с развязным человеком, Таисия отступила от него на пару шагов. Дождевые капли посыпались чаще – если так пойдет и дальше, она промокнет.

– Ты же посинела вся, – не отставал парень. – Простудишься как пить дать. Где твое начальство? Ну, выручку ты куда сдаешь?

– К-какую выручку? – стуча зубами, вымолвила она.

Ей было не по себе. Шел дождь, сгущалась темнота, а тут еще выпивший незнакомец прицепился. А к ней так никто и не подошел. Сколько еще ждать?

– Который час? – спросила она.

– Восемь, – охотно ответил парень, посмотрев на часы. – Опаздывает твой кавалер?

Ему хотелось поговорить. Непогода, зубчатая стена старой крепости, мокрые деревья и эта барышня в черном задели в нем сентиментальную струнку. Он не обращал внимания на падающие сверху капли – его душа жаждала приключения.

Глядя на барышню, он засомневался, что имеет дело со сборщицей пожертвований. Кто же она? Для обычной попрошайки слишком прилично одета. Для обычной горожанки – слишком мрачно. Выражение ее лица, обрамленного черным платком, казалось трогательно-наивным, испуганным, уголки губ были горько опущены.

– Э-э! – как будто обрадовался военный. – Видишь, они не очень-то о тебе заботятся! – не имея в виду никого конкретно, заявил он. – Плюнь ты на эти деньги. Здоровье дороже!

– Какие д-деньги? У меня нет денег.

– Ты не бойся, я не грабитель, – захохотал он. – Мне твои гроши ни к чему. Тебя, дуру, жалко. Вымокнешь, воспаление легких подхватишь. Я сейчас такси поймаю, а ты тут постой…

– У меня нет денег, – повторила Таисия.

– Нет так нет. Я за тебя заплачу. Ты где живешь-то?

Он почувствовал себя ответственным за нее. Без него она пропадет – будет стоять здесь, под дождем, мокрая и несчастная, с дурацкой матерчатой сумкой на плече, пока не простудится.

– Ладно, потом скажешь. Только не уходи никуда, жди!

Она молчала, и он, оглядываясь и подбадривая ее улыбкой, побежал к дороге ловить машину. Там, где осталась Таисия, было темно. Чуть поодаль фонарь в бледном ореоле освещал блестящий от воды асфальт, лужи и косые полосы дождя.

Таисия не понимала, что происходит. Почему встреча не состоялась? Ее трясло от холода и отчаяния. Вдруг сзади раздался шорох – она пикнуть не успела, как перед глазами что-то мелькнуло, а в горло впилась удавка. Дыхание перехватило, ноги и руки стали ватными… Из последних сил она рванулась, захрипела… В глазах вспыхнули искры, и свет фонаря померк…

Таисия очнулась от хлестких ударов по щекам, со свистом втянула в себя воздух. Боль разрывала горло, спина была ледяной, как будто ее тело лежало в холодной воде. Она не могла пошевелиться, дождь лил ей в лицо, а сверху качалось размытое пятно, издавая гортанные звуки…

Она снова провалилась в блаженное беспамятство и снова вынырнула в кошмар боли и холода. Кто-то тряс ее, бил по щекам, приподнимал и с тревожными возгласами опускал на ледяное ложе. Она не ощущала ни рук, ни ног, только сотрясающий ее кашель и рези в горле. Страха еще не было, он появился, когда Таисия узнала склонившееся над ней лицо и закричала в ужасе. Вместо крика из ее синих губ вырвался слабый стон…

Кто-то говорил, но слов было не разобрать. Голоса то отдалялись, то приближались, сливаясь с шумом дождя. Голова стала непомерно огромной и тяжелой, онемевшей. Таисия силилась осознать, что с ней, и не могла. В мозгу медленно, с чудовищным скрежетом поворачивались какие-то шестерни, приводя в движение заглохший механизм. Потом наваливалась чернота.

В тот же момент другая Таисия, легкая и невесомая, наблюдала со стороны за непонятной картиной, не испытывая при этом ни боли, ни страха, ни холода. Дождь продолжал лить, странным образом не попадая на нее. Она с любопытством смотрела, как человек в военной форме, промокший насквозь, возился с распростертым на траве телом.

«Это мое тело? – с равнодушным недоумением подумала она. – Почему оно там, внизу? Как мне хорошо и как не хочется иметь с ним ничего общего. А что это блестит на безжизненной бледной руке? Обручальное кольцо? Откуда? Я же дала обет безбрачия…»

– В тот раз тебя заставили, – добродушно, без малейшего осуждения произнес старческий голос. – На сей раз ты не успела.

Это был Авксентий. Он смотрел на нее с умилением и любовью.

– Ты опрометчиво дала клятву сразу двум мужчинам, – добавил он. В его голосе появилось сочувствие. – Ты не можешь уйти сейчас.

Таисия собралась возразить, но преподобный уже исчез, растворился в дождевых струях. А она снова содрогнулась от боли…

Чьи-то руки оторвали ее от земли и понесли. Она лишилась чувств и пришла в себя в теплой тесноте автомобильного салона, с неловко подвернутой головой, с затекшими ногами. Пахло нашатырем…

Он опять покинул хозяина, в который уже раз. Он потерял счет времени, потерял счет рукам, которые гладили его, порочно наслаждаясь его красотой и совершенными линиями. Его искусство подобно удару молнии или стреле Эроса, которая впивается в сердце. Экстаз смерти сродни экстазу любви.

Он любил звуки боя и рвущейся плоти, ласковый шепот крови, стоны умирающих и торжествующие крики победителей. Это его музыка, он был рожден для нее. Кровь пьянила его, как вино. Он не выбирал свою судьбу, это сделали боги. Ему оставалось только следовать предначертанию.

Он любил хлопки дверей, откидывающихся крышек, звон металла, шуршание бархата и скрип кожи. Это были звуки свободы. Даже скрежет вгрызающейся в землю лопаты радовал его, ведь он обещал свет. А значит, приключения. Он снова ощутит тепло человеческой руки, снова почувствует себя нужным, желанным и всесильным.

У него тоже была душа – не такая, как у живых людей и мифических героев, – сумрачная, жадная до удовольствий, чуждая добру и злу. Он никому не служил, никого не щадил. Существуя на грани яви и сна, он не делал различий между вымыслом и действительностью. На самом деле их нет.

Горы Шотландии не более реальны, чем туманная страна нибелунгов, а бескрайние российские просторы – чем подводный мир дочерей Рейна. Легендарный замок короля Артура ничем не уступает замку Вевельсбург, и могущественные вожди людей, как, например, Цезарь или Тамерлан, такие же пленники времени, как рыцарь Ланселот или бесстрашный Зигфрид.

Иногда, от скуки, перед ним чередой проходили выпавшие на его долю скитания – сырые подземелья шотландского замка, откуда во времена римского императора Клавдия он перекочевал в вещевой мешок невежественного легионера. Потом он попал в руки монаха-бенедиктинца и обосновался в монастыре. Его искал некий Брюс, который позже взошел на престол Шотландии под именем Роберта I…

За давностью и обилием имена и даты хаотично переплетались, образовывая нескончаемую ленту событий, где он исполнял ведущую роль. Женщины обожали его не меньше мужчин. Он помнил нежную шелковистость женских ладоней, тот жар, с которым они пускали его в ход, и слезы, обжигающие его острие.

У него тоже была возлюбленная – не такая, как у людей, богов и героев, – с которой он не разлучался тысячелетие за тысячелетием. Она прильнула к нему намертво, приникла вечным поцелуем, слилась с ним в непрерывном экстазе. Ее крылышки трепетали, а хоботок со сладострастной чувственностью погрузился в его естество, чтобы никогда не отстраняться.

Он носил ее на себе, как тавро любви, как печать страсти. Он поил ее кровью, которую пил сам, и услаждал ее слух теми звуками, которые давали упоение ему. Она окрыляла его, а он дарил ей бессмертие…

Начальник службы безопасности компании «Юстина», которую возглавлял отец Астры, имел множество связей в разных кругах. Просьба дочери босса порекомендовать ей специалиста по старинному оружию показалась ему пустячной. Разумеется, такой человек был найден и согласился дать необходимую консультацию.

– Хочу подарить Матвею антикварный клинок, – объяснила по телефону Астра.

– Вообще-то колющие и режущие предметы дарить не принято, – осторожно посоветовал Борисов. – Тем более это касается холодного оружия.

– Я знаю. Но ему очень нравятся мечи!

Начальник службы безопасности пожал плечами – в его компетенцию не входило поучать дочь господина Ельцова.

– И не надо докладывать папе о каждом моем шаге, – поймала его мысль Астра. – Настоящие джентльмены так не поступают. Правила безопасности не должны противоречить правилам хорошего тона.

Борисов с досадой положил трубку. Чертовка! Бьет не в бровь, а в глаз.

– Ладно, – проворчал он. – В конце концов она могла бы купить меч и без моего участия. Коллекционировать оружие становится модным.

Эксперт по холодному оружию принял Астру любезно, но сухо. Он выглядел лет на восемьдесят – худощавый, с пергаментной кожей и азиатским разрезом глаз. Его квартира не походила на музей, как ожидалось. Много книг, стопки журналов, бронзовые подсвечники, пара сабель на стене, несколько картин на военную тему: турки осаждают какую-то крепость, Ледовое побоище и сцена морского сражения.

Астра утонула в кресле с высокой спинкой, сам хозяин уселся напротив.

– Что-нибудь выпьете?

– Нет, спасибо. Давайте сразу перейдем к делу.

– Извольте. Вы хотите приобрести меч, как я понял?

– Не совсем. Я еще не определилась… Одно могу сказать точно – меня интересует вещь редкая, овеянная легендами. – Ей пришли на ум слова Матвея. – Меч-кладенец, например!

– Сударыня, – губы старика дрогнули. – Я не расположен шутить.

– Какие шутки? Я говорю серьезно. Скажете, такого меча не существует?

Эксперт в раздумье потер ладонью о ладонь. В его узких глазах мелькнул проблеск интереса.

– Почему же? Одна из популярнейших европейских легенд повествует о мече Эскалибуре короля Артура. Совсем недавно итальянский исследователь заявил, что меч – не выдумка, порожденная кельтскими сказаниями: он реально существует и хранится в аббатстве Сан-Гальгано. А уж верить или сомневаться – решать вам.

– Вы сами в это верите?

Глаза старика превратились в щелочки, рот растянулся в беззвучном смехе.

– Некорректный вопрос. Факты говорят нам, что железная галльская спата – родоначальница европейских мечей. Кельты пользовались спатой в ближнем бою, потом она появилась в коннице галлов и римлян. Ее взяли на вооружение франки. Почему мы верим в спату и не верим в Эскалибур? Вы видите разницу? Легенды не вырастают на пустом месте, им, так же как цветам и деревьям, нужна почва.

– Сколько… – Астра охрипла от волнения и неловкости, кашлянула. – Сколько может стоить… Эскалибур?

Рот собеседника растянулся еще сильнее и стал похож на тонкий разрез со складками по краям.

– Сколько угодно. Только вряд ли вам его продадут, милая барышня. Меч прежде всего воплощает собой силу, а потом уже служит орудием убийства. Это целая философия жизни и смерти. Недаром эксклюзивным клинкам дают имена, как людям. И так же, как имена избранных людей проходят сквозь время, немногие клинки переживают своих владельцев и остаются в былинах, сказаниях, в истории. Их цена несоизмерима с деньгами. Это относится не только к мечам. Слышали о Копье Лонгина?

Астра отрицательно качнула головой.

– Его еще называют Копьем Судьбы, Копьем Власти, Копьем святого Маврикия. Первые упоминания о копье связаны с библейскими царями – Соломоном, Иродом. Представляете, какая древность? Юлий Цезарь, вождь гуннов Аттила, король франков Карл Великий, Фридрих Барбаросса, Наполеон – все они старались заполучить копье. Точно не установлено, кто и когда изготовил его. Этим копьем римский сотник Гай Кассий пронзил грудь Иисуса, и с тех пор оно приобрело статус величайшей святыни. Но еще до Голгофы копье обладало чудесными свойствами. Отец Гая служил в легионах Германика и благодаря копью выходил невредимым из самых кровопролитных сражений. Он получил эту семейную реликвию от отца и передал сыну. Несмотря на почтенный возраст, копье не затупилось, не покрылось ржавчиной и в жесточайших боях неизменно выручало владельца.

– А… как оно выглядело? – робко спросила Астра.

– Минуточку… – Старик взял с полки увесистый фолиант, отыскал нужную картинку и показал гостье. – Вот, прошу. «Стальной наконечник из двух частей, скрепленных серебряной проволокой и стянутых золотой муфтой, – процитировал он. – Длина копья – 50 сантиметров. Внутри на золотой муфте есть надпись: „Копье и Гвоздь Господни“.»

Астра ожидала увидеть нечто другое. Обычные копья были совсем не такими.

– Копье хранится во дворце Хофбург, в Вене, – добавил эксперт. – Хотя я считаю сей факт весьма и весьма спорным.

– То есть?

– Понимаете, подобная реликвия является объектом э-э… нездорового ажиотажа, истерии, если хотите. Соблазн слишком велик! Это может превратиться в болезнь. Дабы уберечь такую вещь от посягательств, проще всего изготовить одну или несколько подделок и так запутать следы, чтобы разобраться, где оригинал, а где копия, было крайне сложно. Фактор давности играет на руку хитроумному замыслу. Двойники начинают жить собственной жизнью, обрастать легендами, творить собственные «чудеса». Поди догадайся, где истина, а где – миф.

– Значит, настоящее копье находится где-то в другом месте?

– Вполне возможно. Адольф Гитлер с маниакальной одержимостью желал завладеть Копьем Лонгина. Будущий фюрер часами простаивал перед витриной королевского музея, где хранилось копье, впадая в мистический транс. Когда немцы начали хозяйничать в Австрии, он первым делом переправил реликвию в специальное хранилище в Нюрнберге. В конце войны нацисты разработали и осуществили тайную операцию по вывозу культовых предметов из Нюрнберга в новое надежное убежище. Не странно ли, что именно Копье Лонгина солдаты «случайно», по недосмотру не захватили с собой? Якобы оно было упаковано под наименованием «Копье святого Маврикия», и при погрузке нерадивые исполнители перепутали его с «Мечом святого Маврикия». Это с их-то педантичностью?

Эксперт вопросительно посмотрел на Астру, ища поддержки.

– Да, звучит неубедительно, – кивнула она.

– В общем, копье попало к американцам, и генерал Паттон великодушно возвратил сокровище Австрии. Такова официальная версия. Однако существуют и другие мнения. Что гитлеровцам все же удалось спрятать копье где-то в антарктических льдах. Что оно осталось в Америке, а Вена получила искусную копию. Что Копье Лонгина всегда хранилось в Армении, в монастыре Святого Копья, где пребывает по сей день. Что настоящим Копьем Судьбы владеет Ватикан, а все остальные имеют непонятное происхождение. Как видите, очень непросто отличить правду от вымысла.

По мере того как старик говорил, энтузиазм Астры угасал. Она осознавала всю сложность своей задачи. История копья поразила ее путаницей и шаткостью доводов в пользу того или иного варианта. Теперь главный вопрос, который она собиралась задать этому искушенному в предмете человеку, казался глупым. Но не задать его было бы еще глупее. Астра решилась.

– Что вы скажете о… Кинжале Зигфрида? Он существует?

Пергаментные щеки старика чуть порозовели.

– Смотря какой смысл вкладывать в это слово. Вот вы существуете? Какие доказательства вашего существования будут достоверными через сто лет? Архивные записи, свидетельства очевидцев? А лет этак через триста? Пятьсот? Очевидцев не останется, упоминаний в легендах и сагах, полагаю, тоже, простите за прямоту. Выходит, вас не было?

Она молчала. Зеленые шторы на окнах были задернуты, создавая в комнате таинственный полумрак.

– Видите, не стоит делать поспешных выводов, – вздохнул эксперт. – Кинжал Зигфрида оставил во времени больше следов, чем иные люди. Им неустрашимый витязь разделался с драконом, и это высечено на скрижалях. Только вместо доски священный текст запечатлен в коллективном сознании, что куда прочнее и надежнее любых носителей информации. Далее путь клинка неуловим – то ли им завладели коварные бургунды, то ли Кримхильда вернула его себе. Потом он всплывает в Шотландии при короле Роберте из рода Брюсов, каким-то образом попадает в монастырь бенедиктинцев, оказывается в Германии – ведь бенедиктинцы основали монастыри в Эрфурте, Вюрцбурге и других городах. Потом он ускользнул и от них.

– Вы говорите о нем, как о живом существе.

– Я имею для этого основания. Знаете, как он выглядит? По сути, кинжал – это короткий меч с прямым симметричным обоюдоострым клинком. В нашем случае, с рукоятью в виде головы дракона, идеально гладкий, острый, как бритва, прочный, гибкий, под определенным углом сплав, из которого он выкован, переливается всеми цветами радуги.

– Вы его видели? Где?

– Вот здесь. – Старик приставил палец ко лбу. – Я его представил! Вы тоже можете попробовать. Он великолепен! Он покажет вам свою сверхъестественную, невыносимую красоту. На его теле выгравировано изображение бабочки. Кажется, она вот-вот вспорхнет и улетит, как освобожденная смертью душа…

– Бабочка? – удивленно повторила Астра. – На клинке?

– Именно. Знак в форме бабочки некоторые называют предвестником рун – магической письменности кельтов и древних германцев. В кельтской традиции бабочка олицетворяет душу и огонь, а ее трепещущие крылышки символизируют жар солнца.

Он перевел глаза на книжные полки. Книги были сложены вразнобой, а не корешок к корешку, как там, где ими редко пользуются.

– О Кинжале Зигфрида написано совсем мало, почти ничего. Его путь в человеческой истории подобен тени. Он исчезал и появлялся, и повсюду за ним тянулся шлейф смертей. Судя по некоторым источникам, кто-то наложил на клинок проклятие еще в мифические времена, о которых повествуют древнеисландские саги. Каждому обладателю он приносил несчастье. Единственный способ защитить себя от злых чар – не испытывать страха. Но кому это под силу, если даже безупречный Зигфрид пал жертвой проклятия? Бургунды заманили его на охоту, которая стала для него роковой, овдовевшую Кримхильду обуяла жажда мести. Она устроила резню, кровь лилась рекой, и кое-кто склонен приписывать ее безумства воздействию кинжала. В нее будто сам дьявол вселился.

Эксперт встал, достал с полки большую книгу, полистал и показал Астре иллюстрацию – красивая женщина с царственной осанкой держит в руке отрубленную голову, показывая ее скованному цепями пленнику. С тобой, мол, я еще не то сотворю.

– Полюбуйтесь. Дама ведет себя… вызывающе.

Ему было не чуждо чувство юмора. Астра рассеянно улыбнулась: вспомнила мертвую голову на золотом блюде – эпизод, записанный на кассете.

Между тем старик продолжал:

– Многие мечтали завладеть таинственным клинком, в том числе и вожди Третьего рейха. Они создали настоящий культ магической власти, окружая себя языческими фетишами и отличительными знаками, наподобие «Мертвой головы».

Астра вздрогнула.

– Как вы сказали?

– Членам СС вручалось серебряное кольцо «Мертвая голова» с изображением черепа и дубовых листьев, – охотно пояснил старик. – Неужели не знали? Хотя нынешнее поколение мало интересуется войной. Так вот, «Песнь о Нибелунгах»[5] и «Эдда»[6] были весьма почитаемы «истинными арийцами». Они носились со своей идеей фикс: создать новую породу людей – нордическую расу, высоких стройных красавцев, светловолосых, с голубыми гиперборейскими глазами, отважных богатырей, суперменов. Как некогда властелин Валгаллы, верховный бог Один, создал Зигфрида. Немецкий романтизм смешался в их больных умах с оккультными знаниями и расовой теорией. Из этого гремучего коктейля родилась гибельная идея собственного превосходства, которая привела Германию к катастрофе. Впрочем, вы, вероятно, изучали все это на школьных уроках истории.

Он замолчал, в то время как Астра сопоставляла услышанное со своими мыслями. В гостиной витал слабый запах гортензии и лекарств.

– Зигфрид – реальный персонаж?

– А вы как думаете? – прищурился эксперт, и его глаза-щелочки почти закрылись. – Зигфрид вырос в лесу, без роду без племени, воспитывал его какой-то карлик. Похоже на сказку, да? Главным подвигом славного витязя эпические сказания называют победу над драконом и добычу золотого клада. Можно толковать смысл саг по-разному, но понимать их буквально – ошибка. Обращаю ваше внимание, что Зигфрид сразил чудовище именно тем клинком, о котором вы меня расспрашиваете.

– Все-таки у него был прототип?

– Были попытки отождествить героя с одним из королей франков, однако потерпели неудачу. Судьба Зигфрида, блестящая и трагичная, сложилась по-своему, судьба клинка – по-своему. В какой-то миг они разминулись во времени и пространстве и, как две лодки, поплыли по разным притокам одной и той же реки.

Старик пожевал тонкими губами.

– Вы не договорили о немцах, – напомнила Астра. – Они тоже искали кинжал?

– Разумеется. Они искали все, что могло дать им силу и власть. Гитлер, как я уже говорил, бредил Копьем Лонгина и во что бы то ни стало желал заполучить его. А некий барон фон Штейн свихнулся на Кинжале Зигфрида. Человек из близкого окружения Гиммлера, он держался в тени, имел свою агентурную сеть и, по слухам, напал на след клинка. Что-то, связанное с русскими масонами в Париже…

– Кинжал был у масонов?

– Скорее да, чем нет. Неизвестно, нашел барон клинок или нет, но вскоре он погиб: его обнаружили с простреленным затылком в номере маленькой гостиницы в Баварских Альпах. Там множество пещер, и, вероятно, фон Штейн, если кинжал был у него, собирался надежно его спрятать. К сожалению, все это домыслы, не имеющие подтверждения.

– А где сейчас может находиться Кинжал Зигфрида? – спросила Астра.

– Да где угодно! В тех же Баварских Альпах, в одной из специально оборудованных пещер… во Франции, в Шотландии, в России… в Америке… или нигде.

– Как это?

– Откуда пришел, туда и ушел… – туманно выразился старик.

Напоследок Астра показала ему объявление о намерении купить реликвию. Он отнесся к этому скептически:

– Шутников хватает. Можете в свою очередь написать, что вы купите волшебный мешок Санта-Клауса по сходной цене. И что? Думаете, вам предложат подлинник?

Перед глазами Таисии возникло страшное лицо, и она вжалась в неудобный диван, на котором лежала.

– Не бойся, это же я.

– Ты… ты…

Горло саднило, перехватывало, и она никак не могла выговорить то, что хотела. Она пришла в себя, узнала нового знакомого – парня в военной форме. Почему он хотел задушить ее?

– Тебе стало плохо, – объяснял он. – Ты упала в обморок.

– М-мм-ммм… – мотнула головой она.

– Да! – настаивал парень. – Может быть, ты…

Он хотел спросить, не беременна ли она. Уже в машине молодой человек заметил кольцо на ее руке. «Сборщица пожертвований» оказалась замужней женщиной.

– «Скорую» вызывать? – обернулся таксист.

Узкий диван, на котором полулежала Таисия, был задним сиденьем автомобиля. Дождевые потоки лились по стеклам, барабанили по крыше салона.

– Не надо. Ей уже лучше.

– Тогда поехали.

– Куда тебя отвезти? – спросил у Таисии военный, прикидываясь, будто ничего не произошло.

Наверное, он подумал, что у нее от ужаса память отшибло. Собирался внушить какую-нибудь ложь.

– До… до-мой…

– А где ты живешь-то?

Она показала жестом, что не в состоянии говорить. Не называть же адрес квартиры, снятой Михаилом? Там этот ужасный человек придушит ее как следует, насмерть. Никто ему не помешает.

Таксист нетерпеливо вертел головой.

– Вы мне обивку измазали, – ворчал он. – За химчистку кто платить будет?

– Да заплачу я тебе! Погоди немного. Видишь, она не соображает еще…

– За простой – двойной тариф!

– Вот жлоб! – без злости выругался военный.

– Чего ты с ней возишься? Кто она тебе?

– Никто. Стояли, разговаривали… Потом я машину побежал ловить, а она осталась. У нее зонтика нету, у меня тоже. Решил подвезти, на свою голову. Возвращаюсь, а она за горло схватилась… Я еще издали заметил, крикнул – там темно, толком не видать, что к чему. Подбегаю, а она упала и лежит. Начал бить по щекам, трясти…

– Может, все-таки «Скорую»? – предложил водитель.

– Придется полчаса ждать как минимум, если не больше. А барышня вымокла до нитки. Ей домой надо, ванну горячую принять, чаю выпить.

Таисия поднесла руки к горлу. Платок и высокий ворот свитера закрывали полосу от веревки, которую кто-то накинул ей на шею и начал затягивать. Поэтому ни таксист, ни парень в военной форме ничего не заметили. Его слова показались правдивыми. Хотел бы задушить – задушил. Выходит, он ни при чем. Кто же тогда на нее набросился?

Мокрая одежда прилипла к телу, зубы выбивали мелкую дробь.

– Ну, вспомнила свой адрес?

– Г-где… где…

– Что «где»? Сумку ищешь? – усмехнулся военный. – Здесь она. Я подобрал.

В сумке были документы и весь нехитрый скарб Таисии – деревянный крест, подаренный Авксентием, ладанка, разные мелочи.

– Г-где?

– Да вот она! Вот! – Парень поднял и показал ей мокрую холщовую сумку. – Успокоилась? То-то. Нужны нам твои лохмотья!

«Ты дала клятву сразу двум мужчинам», – всплыло в ее сознании лицо преподобного. Где они свиделись? Когда?

– Поехали, что ли, – гундосил таксист. – Так я здесь всю смену простою.

– Послушай, ты городская? – спросил у Таисии военный. – Я имею в виду, в Новгороде живешь?

Она кивнула, морщась от боли. Шея наверняка посинеет. Что она скажет Михаилу, когда тот увидит?

– Адрес помнишь?

– Может, она головой ударилась? – предположил таксист.

– Обо что? Там трава была, мягко.

«Выходит, этот парень спас мне жизнь, – думала она. – Задержись он на пару минут, и я бы уже…»

– У тебя голова болит? – спросил военный.

– Н-нет…

«Он спугнул душителя, – вернулась к своим мыслям Таисия. – Помешал ему закончить дело. Вероятно, кто-то хотел меня ограбить, забрать сумку! Не успел».

– С-спасибо… – прошептала она. Боль в шее притупилась, но было очень холодно в намокшей одежде.

– Куда ехать-то? – спросил таксист. – Вспомнила, девушка?

Таисия непослушными губами назвала улицу и номер дома – не того, где Михаил снял квартиру, а соседнего. Незнакомым людям лучше не знать ее адреса. Мало ли что у них на уме?

Машина остановилась во дворе под кленом, листья дерева блестели в свете фар. Пассажирка наотрез отказалась от помощи, и парень в военной форме обиженно захлопнул за ней дверцу такси. Дождь утихал, от падающих капель в лужах образовывались пузыри. Потоки воды с журчанием устремлялись вдоль бордюров под уклон.

– Все-таки она головой ударилась, – пробормотал водитель, разворачиваясь. – Или обкуренная.

– Нет, не похоже. Беременная, наверное.

Он проводил взглядом темную фигурку молодой женщины, которая скрылась в подъезде, тяжело вздохнул.

– Давай на Орловскую, гони!

Михаил связал «бесу» руки и спустил в пустой заброшенный погреб.

Гнилые ступеньки лестницы чудом выдержали двух дюжих мужчин. Благо пленник не упирался. В погребе стояла затхлая сырость, валялись старые доски и жестяное ведро без ручки. В углублении у одной из стен накопилась вода – каждую осень и весну погреба в Камке подтапливало.

Осветив лицо пленника, инженер присвистнул:

– Вот так рыбка попалась! Никак сам душегуб Ивашка Стариков!

– Откуда знаешь?

– Тебя теперь каждая лягушка на болотах знает.

– Ты кто, мент?

– Народный дружинник!

– Не мент, значит. Слава богу…

Молодой егерь, заросший недельной щетиной, опустился на черные доски и прислонился спиной к стене, зыркая исподлобья шалыми глазами. Фонарь слепил его, и лица Михаила не было видно в темноте.

– Голод не тетка, – задумчиво констатировал тот. – Яичницы захотелось?

– А то…

Никакого оружия, кроме ржавого ножа, видимо, подобранного среди хлама в пустых жилищах, при беглеце не обнаружилось. Ружье он в панике прихватить не догадался и теперь вынужден был питаться подножным кормом. А какие сейчас в лесу ягоды и грибы? Украсть удавалось немного, страх заставлял егеря прятаться, чтобы, не дай бог, не попасться в руки милиции. В каждом человеке он видел если не стража порядка, то стукача, кровно заинтересованного в том, чтобы засадить его за решетку.

– За что ж ты напарника своего порешил, парень?

– Не знаю…

– Видать, бес попутал?

– Ага! – тряхнул чубатой головой Иван и зажмурился от боли: Михаил здорово огрел его по затылку, до сих пор в глазах темно.

– Я тебя запру здесь, а утром в милицию сдам.

Пленник дернулся и, получив удар по лодыжке, взвыл:

– А-а-а-а! Ты чего?! Я ж тебя не трогал! Отпусти, Христа ради! Я в лес уйду, далеко!

Михаил вытащил из кармана вязаную шапочку и натянул на голову егеря до самого подбородка.

– З-зачем? – испугался тот.

– Кончать тебя буду.

– Не надо! Не надо! – взмолился Стариков. – Не бери грех на душу! Выпусти меня, я в лес уйду!

Из-под шапочки его голос звучал глуше и жалобней.

– Да не бойся. Шапку я на тебя надел, чтобы ты не сбежал. А то глаза к темноте привыкнут, начнешь искать доску с гвоздем или железку, пожалуй, еще развяжешься.

– Отпусти-и меня-я-а… – заскулил пленник. – Не виноват я… Дядька Макар мне как родной был. Сам не пойму, что на меня нашло-о… Нечистая сила вселилась! Не веришь, да? А ты поверь… Поверь!

– Ты убийца. Вдруг еще кого-нибудь жизни лишишь? Старушек вон напугал до смерти.

– Нет… нет… клянусь! Богом клянусь! Здоровьем матери! Монашек я пугать не хотел – голод замучил. Я уходить собирался, дождь пережидал.

– По сараям прятался?

– В сене спал, – признался пленник. – Ночью-то холодно. Здешние собаки к чужим привыкли, они всех подряд облаивают и ко всем ластятся. Отпусти меня…

Михаил молчал, что-то обдумывал.

– Почему на заброшенном хуторе не поселился? – после паузы спросил он. – Там людей вовсе нет. В хибарах на болоте мог бы спать. В такую погоду они пустуют. Ты ж здесь каждую кочку знаешь.

– Боязно мне.

– Чего ж ты боишься? Сам человека убил, это тебя бояться надо.

– В округе призрак бродит… бог войны! – выпалил Стариков. – Я его раз увидел, у меня волосы дыбом встали. Черный весь, как глыба… Не идет, а плывет над землей, молнии из глаз пускает!

– Врешь, – не поверил Михаил. – Какие еще молнии?

– Истинный крест! В длинном плаще, на голове то ли капюшон, то ли колпак. Повернулся в мою сторону и к месту пригвоздил. Мои ноги враз в земле увязли – ни вперед, ни назад. Жуть!

– Может, это рыбак был в прорезиненном плаще.

– Что я, рыбаков не видел? Говорю же – призрак! – Пленник двинул ногой и застонал. – Ты мне кость перебил! Живодер.

– Цела твоя кость. Но менты тебя отметелят как положено! Не завидую. Они по лесу набегались, комарье их жрало, теперь на тебе отыграются. Почему не сдался?

– Так ведь посадят.

С этим было трудно спорить.

– А я никого убивать не хотел, – взахлеб оправдывался Иван. – Я даже не помню ничего! Мы с дядей Макаром выпили много, и я уснул. Проснулся… а он… мертвый. И мой нож у него в спине торчит.

Михаил молчал.

– Клянусь, так и было!

– Если будешь врать, сдам ментам, – пригрозил он егерю. – Говори как на духу.

– А если я все выложу, отпустишь?

– Подумаю.

Пленник тяжело дышал, будто долго бежал по лесу без отдыха.

– Я правду сказал, – выдавил он. – Как убивал – не помню. Хоть режь! Это был не я.

– А кто же?

– Злой дух, который в меня вселился. Хочешь – верь, хочешь – нет. У нас с дядей Макаром черная полоса пошла, невезуха сплошная. Денег нет, крыша течет, зверье подкармливать нечем. Чувак один из города приехал на охоту – заблудился и пропал. Утоп или забрел куда не надо, в старую волчью яму угодил. Сейчас-то волков мало, но раньше попадались. Или, может, сбежал. Это все Грибовы! Они нам денег пообещали за то, что мы устроим москвичу кабанью охоту – не настоящую, а так, понарошку. А он возьми и сгинь.

– Куда ж он делся?

– Черт его знает! Как сквозь землю провалился. Я думаю, его монашка в топь заманила, – вздохнул пленник.

– Еще один призрак. Опять врешь? Вы, наверное, убили приезжего, деньги забрали себе, а тело в болоте утопили.

– Да что мы, злодеи какие? – возмутился Стариков. – Зачем нам человека убивать зазря? Нечистую силу наружу выпустили, вот и начались черные дела. Нельзя покойников грабить, их сон нарушать. Дядя Макар правильно говорил, что с тех пор, как могилы потревожили, этот бог войны и появился.

– Какие могилы? Места бывших боев, что ли?

– Здесь полно мертвых лежит, – перешел на шепот егерь. – И наших солдат, и фашистов, и партизан. Разные люди повадились в земле копаться: оружие ищут, ордена немецкие, каски. Иногда у офицеров портсигары серебряные при себе имелись, кольца, часы золотые. Мы пацанами тоже пробовали копать, так родители нас выпороли нещадно и запретили в тот лес ходить.

– А когда ты призрака видел?

– В то же утро… когда дядю Макара… когда он умер. Я выбежал из домика… понесся сломя голову в чащу… лишь бы подальше от… ну, ты понимаешь. – Стариков запинался, сбивался с мысли. – Тогда я не ментов испугался, а самого себя. Ломился через лес куда глаза глядят. Вдруг сбоку между деревьями тень мелькнула! Я – в кусты, упал… лежу, не дышу. А он… удаляется в сторону оврага… черный, в колпаке… у меня мороз по коже, и в ушах зазвенело. Напрасно я дяде Макару не верил! И правда, дьявол балует, людей с ума сводит. Эти… которые мертвых откапывают… стреляли в нас, чудом не убили.

– Кто?

– Хрен их разберет! – разгорячился пленник. – Молодые парни с рюкзаками, с саперными лопатками вдруг ка-а-ак дали очередь из автомата! Мы еле ноги унесли!

Свет фонаря потускнел – садилась батарея. Казалось, стены погреба сдвинулись, и хранилище для припасов стало похоже на могильную яму. Запах сырой земли усиливал это ощущение.

– И давно у вас такая чертовщина творится? – спросил Прилукин.

– Про наши места разное болтают. В заброшенном монастыре на болотах, говорят, в полнолуние лучше не появляться. Колокольню разбомбили, а колокола звонят, особенно в туманные дни. И вообще, на мелколесье, ближе к топи, там, где много трупов с войны лежит, людей такая жуть одолевает, что они бегут, не разбирая дороги, и могут прямиком в трясину угодить.

– Ясно.

На самом деле Михаил ничего толком не понял. За то время, что наездами провел в Камке и окрестностях, он всякого наслушался от местных: и про монашку, и про болотных духов, которые людей морочат. Теперь вот до бога войны дело дошло. Убийство егеря Лычкина всколыхнуло сонный люд, посеяло множество домыслов и самых невероятных слухов.

– Не надо было мертвецов тревожить, – глухо произнес Стариков. – Я помню, в нашей деревне дед жил, Ипатием его звали. Он первый начал в лес с лопатой хаживать. То гильзу от снаряда притащит, то зажигалку немецкую, то… – Он замолчал на полуслове. – С Ипатия-то и пошла мода мародерничать. Дед сам плохо кончил и на других беду накликал.

– С ним что-то случилось?

– Ага! – как будто даже радостно воскликнул молодой егерь. – Гранату откопал немецкую, она и рванула. От Ипатия только клочки разлетелись в разные стороны. Деревенские мужики потом землю вокруг совками соскребали и в гроб ссыпали. Бабка пуговицу дедову нашла, голосила на весь лес. С той поры и пошло – то мальцы соседские подорвались, то… – он опять запнулся. – Господи, помилуй! Точно, Ипатий злого духа на волю выпустил! Как-то охотники на мертвеца наткнулись у лесной дороги, тот в машине сидел ну, в милицию сообщили, все как положено. А потом эти охотники сами умерли: один самогоном упился и повесился в белой горячке, другой в реке утоп. Рыбу удил, упал с лодки, пьяный, – и кранты. Через две недели выловили тело аж в Тарановке, к берегу прибило. Тарановка ниже по течению, вот и…

– При чем же тут Ипатий? – перебил его инженер. – Здешние мужики небось не раз погибали по пьяни.

– Так дядя Макар с теми охотниками был, когда мертвеца нашли, – медленно произнес пленник. – Сильно удивлялся, что в траве рядом с машиной валялся кисет деда. Он его подобрал и молчок: боялся, засадят Ипатия в каталажку. Пропадет старикан! Дед уперся, как баран, – ничего не видел, ничего не знаю, а кисет там случайно оказался: обронил раньше, когда грибы собирал. Ну, дядя Макар про кисет никому не сказал. Человека того в машине ведь не убили, он сам помер, а деду досталось бы на орехи. Дядя Макар хороший был… добрый.

Парень зашмыгал носом – наверное, прослезился.

– Выходит, твой напарник один в живых остался из тех троих? – спросил Михаил и тут же понял: сморозил не то. – Вернее, умер последним.

– Как я мог? – всхлипнул под шапкой егерь. – Я любил дядю Макара…

Инженера заинтересовал его рассказ. Может, парень ни в чем не виноват?

– Макар не мог ошибиться? Как он узнал кисет деда Ипатия?

– Старикан немецкие прибамбасы на кисет прикрутил, таких ни у кого больше не было: значки какие-то или нашивки. Я не видел, это ж лет десять назад случилось.

– Откуда ты знаешь эту историю?

– Вся деревня о том галдела! А недавно дядя Макар разговорился: как раз про мертвеца в машине вспоминал, про кисет. Про то, что дед Ипатий заварил кашу, себя погубил, а люди по сей день расхлебывают. Дядя Макар много чего помнил. У него под хмельком язык развязывался, всего не переслушаешь!

– Ты сам откуда родом? Из Шубинки? – по-доброму спросил Михаил.

Пленник перестал казаться ему преступником: скорее молодой егерь стал жертвой обстоятельств.

– Не, из Борового. Как и Макар. Жалко его… Не верю, что у меня рука поднялась! Сколько бы я ни выпил, за нож не хватался. Драки не по мне.

– У Ипатия родственники есть?

– Старуха его давно преставилась, а сын у них больной был, инвалид, тоже помер.

– Печально. Ты давно в Камке прячешься?

Иван отрицательно качнул головой:

– Мне на одном месте оставаться нельзя. Пару раз ночью залезал к монашкам, картошки набрал и теперь вот дождь пережидаю. Я никому зла не делал, поел бы яиц и ушел. Отпусти меня, а?

Матвей в прекрасном расположении духа поджаривал тосты. В открытое окно кухни доносился собачий лай, – хозяин откормленного дога пытался оттащить своего любимца от дерева, на которое взобралась дворовая кошка. Двое школьников оживленно жестикулировали, проходя мимо. Стояло безветрие. Город в рассветной дымке казался розовым, неподвижный воздух тяжелыми влажными пластами лежал между домов. Лиловая гряда облаков на горизонте обещала дождь.

– Что-то горит! – воскликнула Астра, и Карелин спохватился, поспешно вытащил из тостера два кусочка чересчур подрумяненного хлеба.

– Черт…

– Не поминай с утра нечистую силу, – хихикнула она.

Они сели завтракать – молча, как супруги со стажем. Новости обсудили еще вчера вечером. Матвей полночи не спал, обдумывал услышанное.

То, что эксперт упомянул о Брюсах в связи с Кинжалом Зигфрида, взволновало его сильнее, чем хотелось бы. Если шотландский король Роберт Первый вел род от знатных кельтов, то он, несомненно, разбирался в романтических преданиях, следовательно, мог интересоваться магическим клинком или даже держать его в руках. Его потомок Яков Брюс сделал карьеру в России, при дворе Петра Великого. Поговаривали, будто царь с Лефортом[7] состояли в тайном обществе – чуть ли не в масонской ложе – и проводили свои первые заседания в рапирной зале Сухаревой башни.

Вдруг Брюсы привезли кинжал с собой, прятали его в башне, а потом… Что было потом? Не зря же молва упорно твердила про какой-то клад, замурованный в стенах башни? Правда, речь шла о каббалистических книгах, которые якобы заделали в толщу кладки и забили «алтынными» гвоздями. Из-за слухов про алхимические опыты, эликсир бессмертия и прочую чепуху к графу Брюсу приклеилось прозвище Чернокнижника. Но вдруг эти слухи основывались на крупицах истины? Занимался Брюс каббалой или нет, был членом тайного общества или ему это только приписывали – что-то в его образе жизни и мыслей заставляло людей сочинять небылицы.

Брюсам не везло с наследниками мужского пола. Пережив царя, граф Яков поселился в своем подмосковном имении, где и умер бездетным. Кому он передал знания? Кого посвятил в свои тайны? Не потому ли мятежная душа его никак не успокоится, являясь в виде бесплотной тени то на Сретенке, то в аллеях подмосковных Глинок, что «шотландский маг» не успел чего-то завершить?

Мог ли кинжал оказаться в России? Мог ли попасть к вольным каменщикам, которые узнали, где он находится? Почему бы нет?

Матвей почти поверил в легенду о священном оружии Зигфрида, по крайней мере, он рассуждал о клинке как о реально существующей вещи. Ему стало стыдно.

Часам к четырем утра он забылся тревожным сном, где видел себя Брюсом, сидящим за столом в зале под сводами с гусиным пером в руке…

Граф что-то пишет, торопливо набрасывает на бумаге какие-то расчеты, разбрызгивая чернила. Затем резко поднимается и шагает по деревянной винтовой лестнице вверх, к шпилю Сухаревой башни. В шатре сухо, пахнет свежей стружкой и ветром. Брюс подходит к слуховому окну – перед ним простирается дивная панорама Москвы, залитая солнцем. Утопающие в садах домики горожан, голубая лента реки, белые храмы с золотыми маковками, бегущие по небу курчавые облака…

– Хоть картину пиши… – вздыхает граф. – Сердце щемит от такой красы.

Он пожалел, что не владеет искусством живописца. Не до кистей и красок нынче! Дворянских отпрысков обучать надо – математике, навигации. Морскую академию в Петербурге открывать. Флоту мореходы требуются. А первая ступенька здесь, в Москве…

Матвей вздрогнул от звонка будильника, долго не мог сообразить спросонья, где он – в Сухаревой башне или у себя в квартире, на диване. Пора вставать, а он как будто только глаза закрыл. Фу-у, ну и ночка!

Полусонный Матвей побрел в ванную. Прохладный душ взбодрил его, разбудил окончательно. Астра еще спала, тихонько посапывая.

Она застала его за тостами, вернее, за превращением ломтиков белого хлеба в уголь. Чем не алхимия? Он все еще находился там, в той Москве, в шатре Сухаревой башни, под самым гербом, где на шпиле горделиво красуется двуглавый медный орел…

Он как будто жил одновременно там и здесь, ел пережаренные тосты и смотрел на Астру глазами Брюса. Она казалась ему знакомой незнакомкой. Как будто там их тоже что-то объединяло. Бред… Сплошной бред.

– Какие у тебя планы? – спросил он, чтобы развеять наваждение.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– О чем?

– О клинке, о Брюсе…

Она пугала его своей чертовой проницательностью:

– Опять медитировала перед зеркалом?

Он закрывался от нее иронией, пренебрежительной улыбкой на красивых губах. Слишком красивых для мужчины. Какие губы были у Брюса?

– Медитировала, – кивнула Астра без обиды. – После завтрака поеду к Лианозовым. Сын профессора вернулся из командировки. Хочу поговорить с ним.

– А я, пожалуй, останусь дома. Что-то голова тяжелая.

Она пожала плечами, собралась и ушла. Матвей проводил ее, вернулся в гостиную и завалился на диван. Идти в конструкторское бюро после сегодняшнего сна не представлялось возможным. Что там делать? Закрыться в кабинете и погрузиться в транс? Вызывать своим поведением обостренное любопытство сотрудников?

Астра тем временем спустилась в подземку. Метро было местом, уравнивавшим ее с тысячами «обычных людей». В тесноте переполненного вагона она ощущала себя клеточкой огромного организма, пронизанного единой энергией. Мысли и эмоции – кровь, бегущая по его венам. Если кровь плохая, организм болеет.

Она представила себе Валериана Лианозова, молодого человека, который занимается продажей бытовой техники, предлагает людям приобрести стиральную машину, кухонный комбайн или холодильник. Вероятно, его ужасно раздражают домохозяйки и придирчивые отцы семейств. Покойный отец старательно приобщал сына к точным наукам, но мальчик воротил нос от формул и уравнений. Он выбрал другую профессию, где не столько думают, сколько действуют. Сейчас он разочарован, зол на окружающих. Вряд ли он доволен своей жизнью – вечными командировками, едой в дешевых кафетериях, отсутствием горячей воды в провинциальных гостиницах.

Ему очень хотелось бы продать какому-нибудь свихнувшемуся коллекционеру Кинжал Зигфрида, получить двадцать миллионов евро… или больше. Двадцать миллионов – стартовая цена. Если поторговаться, ее можно увеличить вдвое, втрое. Разбогатеть одним махом без изнурительной гонки за благосостоянием. Тогда он сможет ничего не делать, ни-че-го. И все иметь, чего душа пожелает. Из продавца он сам станет покупателем – высокомерным и требовательным, не ограниченным в средствах.

Он имеет на это право, ведь именно его отец додумался, где запрятан заветный клинок! Его отец заплатил за это жизнью. Будучи подростком, Валерик лишился отцовской любви и заботы, денег, наконец. Мама поднимала его на пределе сил, сутками пропадала в больнице, ездила к пациентам на дом, экономила каждый рубль. Разве они с мамой не заслужили сытой, обеспеченной жизни?

«Если сын профессора обладает хоть какой-то информацией о местонахождении клинка, он пойдет на все, чтобы завладеть им, – вплоть до убийства, – думала Астра, шагая по Долгопрудной улице. – Какой он, Валериан? Такой, как в моем воображении, или другой? Непритязательный? Апатичный? Или наоборот, активный и жизнерадостный? Может быть, я ошибаюсь и мне предстоит встреча с милым, излучающим довольство молодым мужчиной?»

Валериан Дмитриевич оказался высоким, худощавым и нервным молодым человеком с кислым лицом. Поскольку мать настояла, чтобы он рассказал журналистке о своих отношениях с отцом, ему пришлось согласиться.

«Какая компания взяла его на работу? – подумала Астра, широко улыбаясь. – Его вид у кого угодно отобьет охоту купить хотя бы миксер. Не верится, что в его жилах течет кровь коммерсантов. Ген, отвечающий за предприимчивость, явно дал сбой».

Через мгновение Лианозов спрятался за привычной маской уверенного в себе, интеллигентного продавца новой формации. Миг между настоящим Валерианом и маской был ничтожным. Менее внимательный глаз не заметил бы этого молниеносного перехода.

Он пригласил гостью в тот же кабинет, уставленный книгами, с музейно-чистым письменным столом, за которым священнодействовал покойный Дмитрий Лукич.

Мать хлопотала на кухне, откуда доносился запах жареных котлет.

– Я открою окно, – как бы извиняясь, произнес молодой человек. – Вы располагайтесь.

Астра опустилась в глубокое кресло.

– Вы правда напишете статью о папе? – с недоверием спросил он, усаживаясь напротив.

– Да. Мне хочется показать профессора не ученым, а прежде всего неординарной личностью. Чем он увлекался? О чем мечтал?

– Разве мама вам не рассказала?

– Отношения с женой – одно, с сыном – другое. Отец не делился с вами чем-то сокровенным?

– Сокровенным! – фыркнул Валериан. – Он считал меня ребенком, не способным понять высшие материи. Когда он закрывался здесь, в своем кабинете, мне запрещалось даже подходить к двери.

Видно было, что он до сих пор не простил отца и переживал его смерть как уход из семьи. Отец не имел права бросать их с матерью на произвол судьбы. Маска благовоспитанного человека, за которой скрывался молодой Лианозов, расползалась на глазах.

Астра решила забросать его неожиданными вопросами, не связанными с профессором.

– Вам нравится ваша работа?

Он растерялся:

– Д-да… а при чем тут…

Она не дала ему опомниться:

– Вам приходится много ездить, не так ли?

– Да… У нас повсюду открываются филиалы…

Валериан не понимал, куда она клонит.

– Сколько длилась ваша последняя поездка?

– Около двух недель.

– Вы путешествуете на машине?

– Вряд ли это можно назвать путешествием, – скривился менеджер. – Автомобиль принадлежит фирме, я еще и водитель по совместительству. Дороги оставляют желать лучшего, и вообще…

Он осекся и замолчал, глядя куда-то в сторону, мимо настольной лампы отца. Его губы кривились в однобокой усмешке. Вероятно, он сожалел об упущенных возможностях. Займись он наукой, жизнь протекала бы по-другому. Но со временем и это вызвало бы у него раздражение – сын профессора относился к типу людей, которые всем и всегда недовольны.

– А куда вы ездили? – спросила Астра. – Интересно посещать разные города?

Молодой человек ответил только на первую часть вопроса:

– В Тверь, Питер, Новгород… Но мне некогда любоваться достопримечательностями. Мои поездки носят деловой характер.

– В Новгородской области умер Дмитрий Лукич. Вас не тянуло на место, где он скончался?

– Зачем? Я даже на кладбище хожу редко. Ненавижу похороны, могильные камни, смерть… Это омерзительно. Вы же не думаете, что мой отец лежит там, под мраморной плитой? Он ушел от нас, вот и все. – Валериан опустил глаза. Вопросы его насторожили. – Вы это будете писать в своей статье? Куда я езжу?

– Дмитрий Лукич, насколько мне известно, увлекался составлением генеалогического древа, – прямо заявила Астра. – Вы не продолжаете его поиски?

– Какие поиски?

Он чуть-чуть замешкался, стараясь быть естественным.

– Родственников за границей, например, эмигрантов, бывших масонов. Сейчас модно интересоваться своими корнями.

– За модой не угонишься, – небрежно бросил Валериан.

– Вам знакома фамилия Куприяновых?

– Кто это?

– Компания «Куприянов и партнеры», слышали?

Лицо молодого человека дрогнуло, но он сохранял нарочитое спокойствие.

– Куприяновы… Что-то припоминаю. Отец откопал в нашей родословной каких-то Куприяновых. Купцы или мануфактурщики – до революции, разумеется. Он даже собирался встретиться с одним из них, то есть с кем-то из нынешних потомков.

– Встреча состоялась?

– Откуда мне знать?

Валериан передернул плечами. В нем соединялись заученная вежливость и подростковая угловатость. В сущности, перед Астрой сидел большой обиженный ребенок. От такой обиды до агрессии – один шаг. Сделал его сын профессора или нет?

– Отец говорил вам о Кинжале Зигфрида?

Астра готова была поклясться, что Валериан не впервые слышит об этом. Он уловил ее догадку и не стал отпираться:

– Ах… да… кажется. Глупость страшная! Все одаренные люди немного чудаковаты. Папа не был исключением. Он вообразил, будто существует некий мифический клинок, наделенный властью над временем. Это нонсенс!

– Вы полагаете? Но Дмитрий Лукич был уверен в обратном.

– Я не хочу, чтобы над отцом смеялись, – с нажимом произнес молодой человек. – Он был ученым, педагогом, ему присуждали премии, его труды признаны выдающимися физиками нашего времени. А вы предлагаете опорочить имя профессора Лианозова? Представить его на страницах вашего журнала этаким свихнувшимся кладоискателем? Нет уж! Я вам не позволю трепать нашу фамилию в «желтых» изданиях! Откуда вы, кстати? Где ваша корреспондентская корочка?

«Он неспроста пошел в атаку», – подумала Астра и вместо оправданий выпалила:

– Убит егерь из охотничьего хозяйства, на территории которого был найден ваш отец. Боюсь, у вас нет алиби.

Валериан задохнулся то ли от страха, то ли от негодования:

– Да вы… как вы смеете?

– Может быть, вы никогда не видели Влада Неверова? – не унималась она. – Охотно верю. Кстати, он бесследно исчез в тех же местах. Не исключено, что тоже мертв. Вот его фотография. Взгляните!

Сын профессора ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.

– Вы кто? – выдохнул он.

Инженер Прилукин проснулся от того, что старший туристической группы – рыжеватый, крепко сбитый парень – тряс его за плечо.

– Что? В чем дело?

– Кто-то запер монашек, – без улыбки сообщил парень. – Они там голосят на всю деревню.

– Так отоприте…

– Говорят, в лесу прячется убийца, – прошептал парень, оглядываясь. Ему не хотелось пугать своих спутников. – Это правда?

Михаил поднялся. Протер глаза.

– Где Василиса с Улитой? С ними все в порядке? – спросил он.

– В доме сидят. Ночью кто-то дверь на крючок закрыл снаружи. Не через окна же им лезть?

– Почему вы их не выпустили?

– Я крючок открыл, а они вас требуют, – объяснил парень. – Велят дверь ладаном обкурить. Иначе не выйдут.

Михаил спал одетым – лег под утро, да и холодно было. Печь остыла, на улице дул пронизывающий ветер. Тучи разогнал, но теплее от этого не стало. Зато дождь прекратился.

– Ладно, пошли, – проворчал инженер, натягивая куртку, которой укрывался. – Бери кадило.

Парень не понял.

– О черт!

Михаил взял с полки железную банку с остатками ладана, спички и вышел во двор. Рыжий – за ним. Девушка и второй парень – ее брат, как выяснилось, – уже возились у сарая с дровами. Дождь через дырявую крышу основательно подмочил запасы топлива.

– Сырое все, – пожаловался парень. – Дымить будет. А то, что в сенях лежало, сожгли уже.

Старший отмахнулся. Тут дела поважнее отсыревших дров.

Лес шумел от ветра, в сарае блеяли голодные козы. Под ногами хлюпала жидкая грязь. Дорогу развезло так, что без сапог десяти шагов не ступишь.

– Я чьи-то резиновые боты взял, – сказал рыжий турист. – В доме нашел. Там много хлама валяется.

– Правильно, – кивнул Михаил.

В избе монашек кто-то все перевернул вверх дном, как будто Мамай прошел.

– Что это? – повернулся к рыжему Прилукин. – Твоя работа?

Тот развел руками:

– Вы что? С какой стати мне тут рыться?

– А остальные?

– Мы спали, – обиделся парень. – И мы не воры!

Василиса с Улитой причитали в горнице, отказываясь выходить. Злополучный крючок они сами попросили приладить, чтобы рассохшуюся дверь не мотало сквозняком. Летом дом стоял открытый настежь, стекла из рам вынимались, и на проемы натягивалась старая сетка от насекомых.

– Василиса, Улита! – распахнул дверь Михаил. – Все хорошо. Успокойтесь.

Женщины забились в угол и сидели там, как две испуганные вороны, – черное облачение и блестящие от страха глаза усиливали сходство.

– Вот ладан, – объявил он, поднимая вверх банку, откуда курился дымок. – Вся нечисть сию минуту сгинет!

Оказывается, «бесы» начали бесчинствовать после полуночи. Накинув на дверь крючок, они устроили настоящий шабаш. Все гремело, летало, падало на пол… А смертельно испуганные старушки усердно молились, уповая на Божие заступничество.

Такое же безобразие молодые люди застали и в домике Авксентия. Вчера вечером там было прибрано, а сейчас взглядам предстало полное разорение.

Рыжий паренек неумело перекрестился. В бесов он особо не верил, а вот в убийцу…

– Что он тут искал? Еду, деньги?

– Не знаю, – пожал плечами Михаил.

– У нас никакого оружия нет, кроме ножей, – со страхом вымолвил парень. – И уходить нам пока нельзя.

Михаил умолчал про егеря, закрытого в погребе. Тем более что сам выпустил преступника…

Господин Ельцов настаивал, чтобы «молодые» посмотрели квартиру на Ботанической, даже позвонил Матвею.

– Вы там жить будете или я? – недоумевал «будущий тесть». – Хоть мебель расставьте на свой вкус.

«Жених» мямлил нечто невразумительное, чувствуя себя бессовестным лжецом. Как разрешится вся эта дурацкая ситуация, он не представлял.

– Надо ехать, – решительно заявил он Астре. – Иначе твоей легенде конец.

– Нашей…

– Ну уж нет! Это была твоя идея, ты и расхлебывай.

– Торжественно переберемся в новую квартиру, и все.

– Я ничего такого не обещал. Мне и здесь неплохо.

– Тогда скажем, что временно разъехались, – легко согласилась она. – Хотим-де проверить свои чувства.

Матвей сердито отвернулся. Настроение было испорчено. Он испытывал неловкость перед Ельцовым и не мог перечить Астре, но в глубине души противился ее отъезду. Однако не подавал виду. С другой стороны, их совместное проживание было двусмысленным, нелепым.

Он вспомнил баню Шемякиных и покраснел. После парной они улеглись спать на одной кровати, но он не посмел прикоснуться к Астре. Правда, они ужасно устали, просто валились с ног, притом еще выпили, поели… Он боролся с собой, чтобы не прижаться к ее разомлевшему от душистых трав телу…

– Собирайся, – разозлившись на себя и на нее, буркнул Матвей. – Мы едем расставлять мебель. Грузчики ждут.

– Я устала. Темно! У меня ноги болят.

Не переставая ворчать, она натягивала спортивный костюм.

– Я иду за машиной, – бросил он.

Через час, объезжая пробки, они добрались до Ботанической. В новой квартире – окна без занавесок – горел свет. Грузчики курили на застекленном балконе, пили пиво из бутылок. Конец рабочего дня…

Астра едва протиснулась в загроможденную ящиками прихожую, и у нее опустились руки. Матвей все понял по ее глазам и принялся командовать бригадой рабочих.

– Нам обещали заплатить по двойному тарифу, – предупредил старший.

Карелин только кивнул:

– Быстро, быстро!

Хорошо, что привезли только спальню. В кухне еще полно недоделок. В ванной не подключена сантехника. Паркетчики спешно устраняют огрехи, поэтому повсюду древесная пыль, стружки, куски плинтуса, банки с мастикой.

Когда за грузчиками закрылась дверь, Астра в изнеможении опустилась на покрытый целлофановой пленкой диван.

– Не женское это дело – ремонт, – вздохнула она. – Давай передохнем полчасика.

Матвей послушно уселся рядом, спросил, как прошел день.

– Мне нужны твои ребята. Хотя бы один.

– Зачем?

– Шерлок Холмс обращался за помощью к уличным мальчишкам, чтобы они проследили за кем-нибудь, – объяснила Астра.

– В моей группе в основном отпрыски обеспеченных родителей. Разбалованные, расхлябанные, циничные, пробовавшие алкоголь и наркотики. Я с ними справляюсь, но…

– Ничего подобного! – не дослушала она. – Я их видела на масленичном гулянье – чудесные парни. С ними можно договориться. Мы им заплатим за услуги. Ты же знаешь, деньги клиента я не экономлю.

– Допустим, кто-нибудь из них согласится. За кем ты собираешься следить?

– За Куприяновыми.

– Это не опасно?

– Не опаснее, чем переходить дорогу. Всякое может случиться.

– Я отвечаю за ребят! – возразил Матвей.

– Обратимся к самому старшему. Сведем риск к минимуму – это будет даже не слежка. Пусть понаблюдает за домом Куприяновых. Я выяснила: у них целое имение в подмосковной Витеневке. Ему ничего не нужно будет делать – просто смотреть, кто въезжает, кто выезжает, входит и выходит.

– Думаешь, Лианозовы и Куприяновы заодно? Но в чем? Что их объединяет? Родословная?

– Я сама в растерянности, – призналась Астра. – Сегодня, после разговора с сыном профессора, я позвонила Борисову. Он знает семейство Куприяновых только понаслышке. Они жили очень уединенно, особенно раньше. Ни с кем не общались, замкнулись в своем кругу. Павел Анисимович уверенно шел в гору, сначала сделал карьеру чиновника, потом успешно повел собственный бизнес. Но благосостояние никак не изменило образ жизни семьи. Разве что Куприянов приобрел большой земельный участок в Витеневке и построил дом по образцу помещичьих усадеб девятнадцатого века. Предпринимательская жилка у него была отлично развита, зато в отношениях с близкими Павел Анисимович злоупотреблял властью, слыл самодуром, поклонником домостроя, завел в семье строгие порядки. Жена и дочь не смели ослушаться и шагу ступить самостоятельно. Чем богаче становился Куприянов, тем больше портился его характер. Уже после совершеннолетия Леды Куприяновы начали изредка появляться в обществе. По серьезным поводам – юбилей компании, какая-нибудь бизнес-акция. Ничего личного.

– Таких людей больше, чем принято думать.

– Интересно, что и после смерти главы семейства вдова и дочь продолжают жить затворниками.

– Они привыкли. К тому же следует соблюдать приличия – у них траур как-никак. Со дня смерти Куприянова еще и года не прошло.

Тут Астра высказала не то, что ожидал услышать Карелин:

– Знаешь, что связывает мне руки? Согласие работать на Леду. Она моя нанимательница, как ни крути, и я не должна действовать ей во вред. Мне следует искать ее жениха Влада Неверова, а не совать нос в семейные тайны Куприяновых.

– А они есть? Дурной характер не редкость. Богатый человек – это не ангел. Он просто умеет делать деньги. Деньги же имеют свойство усиливать недостатки своего обладателя, провоцируют вседозволенность.

– Сын Лианозова около двух недель провел в разъездах, – снова невпопад сказала Астра. – Тверь, Питер, Новгород. Он мог убить Неверова и егеря Лычкина. Готова поспорить, что у него нет алиби.

– Месть за отца? Но Неверов уж точно ни при чем.

– Сама загадка содержит подсказку. Если я пойму, почему пропал жених Леды, многое встанет на свои места.

Люстр в квартире еще не было, с потолка свисала лампочка. В ее свете вечер за окнами казался синим.

– Когда-то ныне покойный Лианозов собирался встретиться с ныне покойным Куприяновым. Состоялось ли это рандеву? Если да, то какова была его цель? Вот ты, например, помнишь, с кем намеревался встретиться твой отец более десяти лет назад?

– Вряд ли…

– Вот видишь? А сын Лианозова помнит! Или у него память феноменальная, или его самого интересует та встреча. Может, он наткнулся на какую-нибудь запись в блокноте профессора?

– Думаешь, клинок был у Куприяновых? А Влад похитил его и скрылся?

Астра покачала головой. Она не знала.

– Теперь Куприяновы – единственная ниточка, которая может привести молодого Лианозова к реликвии.

– Поэтому ты хочешь проследить за их домом? Не появится ли там Лианозов?

– Мне необходимо удостовериться, что…

Она замолчала на полуслове, уставившись в одну точку.

Михаил вернулся через два дня и не узнал Таисию. На жене лица не было.

Спали молодожены порознь. Она – в спальне, он – в гостиной на диване. Хорошо, что он не стал экономить, снял двухкомнатную квартиру.

– Что-то случилось? – спросил он за завтраком.

Картошку пришлось варить самому. Таисия ела без масла, брала по маленькому кусочку, с трудом глотала, еле сдерживая слезы.

– По сестрам тоскую… Как они там?

– Нормально. Только вот бесы в Камку повадились. Все дома вверх дном перевернули. И твой тоже.

– Опять бесы? А чудотворная икона цела?

– Цела, цела. Невредима.

На самом деле он не обратил внимания на икону. Но расстраивать жену еще больше не хотелось.

– Зачем они приходили в Камку? – спросила она.

– Понятия не имею. Я ни в ангелов, ни в чертей не верю. Скорее всего, это были люди или один человек.

Прилукин промолчал о том, как поймал в курятнике егеря Старикова, посадил в погреб, как потом выпустил на все четыре стороны. Он не судья, не прокурор, не мент, чтоб человека под замком держать. И стукачом никогда не был. Пусть правосудие само разбирается, кто в чем виноват и кому какое наказание положено. Без него.

Куда сильнее его тревожила Таисия. Ее будто подменили.

Вчера она встретила его в черном свитере под горло и сегодня вышла к завтраку в нем же.

– Тебе не жарко? – спросил он.

– Меня знобит.

И все. Сидит, как неживая, молчит. А в глазах – страх, растерянность, боль.

– Ты куда-нибудь звонила?

Она отложила вилку и заплакала.

– Я тебя чем-то обидел? – заволновался Михаил. – Что-то не то сказал?

Таисия судорожно всхлипнула. Она бы хотела во всем признаться мужу, но тугой комок в горле перекрыл дыхание.

– Ты выходила из дома? – догадался он.

Она не могла лгать и правду сказать не решалась.

– Ладно, ничего не говори… Главное, ты вернулась. Ведь так? Значит, ты по-прежнему моя жена.

Беседа не клеилась. Таисия сослалась на головную боль и легла. Михаил стоял у окна, смотрел, как внизу неторопливо течет река, покачиваются на волнах разноцветные лодки.

В Камке он сделал все, что от него зависело. Возвращаться туда не имеет смысла. Задание свое он выполнил, только все по-другому сложилось. Теперь встал вопрос: оставаться им с женой в Новгороде или ехать в Питер? А может, махнуть в Москву?

– Еще рано, – пробормотал он. – Рано…

Из спальни раздался стон Таисии, и он поспешил к ней. Она спала, беспокойно ворочаясь, как будто ее мучили кошмары. Лицо бледное, под глазами – синяки. И опять в свитере!

Он наклонился, легонько прикоснулся губами к ее лбу – не поднялась ли температура? Лоб был влажным и теплым. Михаил сам не понимал, почему его пальцы потянулись к горловине свитера, осторожно отогнули ее…

Таисия вскрикнула и проснулась, с ужасом отпрянула. Но он успел увидеть на ее шее красновато-синюю полосу.

– Ты… что… повеситься хотела?

Она замотала головой, прижимая руки к горлу.

– Нет… нет…

– А что же это такое? Покажи…

– Нет…

Михаил насильно обнял ее, прижал к груди.

– Я же люблю тебя, дурочка… Как ты могла? Ведь это грех великий! Жизни себя лишить! Ради бога… почему? Я так не мил тебе?

– Это… не я…

Таисия рассказала ему все – как ее вдруг потянуло прогуляться по городу, как она нарушила его запрет и вышла. Как прогуливалась по набережной, а потом ноги сами понесли ее к кремлю, к Софийскому собору. Как стемнело, пустился дождь, а у нее не оказалось зонтика. Как она стояла под деревьями, и на нее набросился грабитель, начал душить… Хотел отнять холщовую сумку, но не успел. Потому что подбежал военный, с которым она случайно познакомилась, и помешал грабителю. Как потом он отвез ее домой на такси и не взял денег. Да у нее и не было ни копейки…

Она только умолчала о своем звонке и о назначенной у входа в кремль встрече. На которую так никто и не пришел…

Он не сразу почувствовал, что несет на себе мертвое тело. Страшная усталость и голод мутили рассудок. Воздуха не хватало. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Хорошо, что по их следу не пустили собак, а то бы уйти не удалось.

Им не повезло – нарвались на засаду. Немцы пытались выкурить партизан из здешних лесов: прятались по самым глухим деревушкам, сидели тихо и ждали гостей. Надеялись перехватить связного или кого-то из местных, добыть информацию и нанести по отряду внезапный удар.

Василий, это был его псевдоним, старший группы подрывников из трех человек, получил особое задание. Теперь ему не выполнить приказа. Оба его товарища мертвы. Рация разбита, связной в условленный час не появился – вероятно, его тоже нет в живых.

Василий опустил на землю умершего и, тяжело дыша, привалился спиной к старой ели. Острый запах хвои и еловой смолы щекотал ноздри. Что же делать? Блуждать по лесу наугад значило потерять время. Где-то за молодым ельником тянутся топи: не зная тропы, идти по ним опасно. Возвращаться в деревню? Бессмысленно.

Отдышавшись, он начал рыть штык-ножом могилу, бросить тело на растерзание зверью казалось предательством по отношению к погибшему товарищу. Сам бы он не хотел такой участи.

Наскоро забросав яму землей, он прикрыл ее сверху палой листвой и еловыми ветками.

– Прощай, Егор. Прости, если что не так.

Василий провел рукой по волосам, по грязному, заросшему щетиной лицу. Вот он и совсем один.

Где-то в глубине леса закричала птица. Над верхушками деревьев небо потемнело, предвещая холодную дождливую ночь. В воздухе стояла сырость, мелкие капли вдруг посыпали сверху, шурша в разлапистых елях, в пожелтевших осинах.

Василий поколебался и решил идти обратно в деревню. Фрицы ведь тоже люди – охота ли им под дождем мокнуть? Небось рассядутся у печи и станут глушить свой шнапс, закусывая тушенкой и припасами из погребов деревенских хозяек. Вдали от начальства солдаты усердствовать не будут, к тому же они уверены, что лазутчик убит, и докладывать об этом не спешат. Их за труп по головке не погладят. Приказано же было живьем брать, а они переполох подняли, открыли беспорядочную стрельбу. А все шнапс! Спьяну палили куда ни попадя.

Василий с Егором затаились в кустах и, стиснув зубы, не стреляли. Борису уже не поможешь, а им нельзя было себя выдавать. Автоматные очереди срезали верхушки пожухлой бузины. В Егора случайно шальная пуля угодила, ранила в шею, – видно, на роду ему написано здесь погибнуть. Перевязку сделали не сразу – Василий взвалил на себя товарища и пополз к лесу. Из двух изб высыпали солдаты, но далеко в чащу не углублялись, видимо, решили, что диверсант был один. За оврагом Василий кое-как перемотал шею раненого, но крови вытекло много.

Собак у немцев не было, и это спасло оставшихся в живых подрывников от погони.

«Самое главное, в деревне меня не ждут! – подумал Василий. – Пойду послушаю, о чем фрицы говорят, что местные жители болтают».

Он хорошо знал немецкий язык. Вдруг услышит что-нибудь стоящее?

Темнело. Дождь медленно набирал силу. Идти через лес было тяжело – Василий то и дело натыкался на колючие ветки, ноги проваливались в мокрую рыхлую землю. Сверху капало. Не заблудиться бы!

Он вышел на окраину деревни, когда наступила ночь. Дождь лил вовсю. В окнах крайней избы брезжил желтоватый свет. У двери стоял на посту солдат в каске и непромокаемом плаще. С плаща текло.

Сквозь залитое водой стекло Василий рассмотрел в горнице двух немцев в офицерской форме, они вели доверительную беседу. До него долетали обрывки фраз. Офицеры говорили о том, как хорошо сейчас в Баварии… и как ужасны, грязны эти русские деревни, как им опротивело сидеть в этой дыре…

– Другие совершают на фронте подвиги во имя рейха, а мы месим непролазную грязь…

– Что я скажу Шарлотте…

– За что тебя понизили и сослали в эти болота?

– Давай выпьем, Пауль…

Они пили, наклонялись друг к другу, как добрые приятели, понижали голос. И Василию приходилось напрягаться, чтобы уловить смысл разговора. Офицеры упомянули Альпы, чудесные домики в горах, горячие сосиски, которые там подают к пиву…

– …Густав фон Штейн, – донеслось до Василия. – Его нашли мертвым…

– При чем тут я?

– Рейхсфюрер был очень недоволен. С пальца барона пропало кольцо «Мертвая голова»…

– Тсс-сс… тихо…

– Кольцо не должно попасть в руки того, кто не имеет на него права…

– Но я…

– Пей, Пауль…

Ничего интересного для себя Василий не услышал, но почему-то не мог оторваться от окна. Солдат, которому надоело стоять у двери под проливным дождем, спрятался под навес. Василий же не замечал ни холода, ни льющихся сверху косых струй.

Офицеры, особенно Пауль, уже порядочно набрались. Они приканчивали вторую бутылку шнапса. Василий не понимал, что его удерживает здесь. Ему давно пора перейти к другой избе, разведать обстановку. Однако он продолжал наблюдать за Паулем и его приятелем.

Пауль уронил голову на стол, и тут произошло нечто невразумительное. Второй офицер словно вмиг протрезвел, выбрался из-за стола, выпрямился, подошел к Паулю сзади и нанес ему удар в спину. В воздухе мелькнул точно такой же штык-нож, каким Василий несколько часов назад рыл могилу для умершего товарища. Он мог бы поклясться, что это был штык-нож Бориса…

На секунду зажмурившись и тряхнув головой, Василий снова приник к окну. Теперь офицер обыскивал Пауля. Выругавшись, он принялся рыться в его вещах. Кажется, он нашел то, ради чего убил собутыльника.

Василий сообразил, как дальше поведет себя этот офицер, – сбежит. Ведь он стал убийцей и мародером, и его расстреляют. Что заставило его так поступить? Шнапс? Вряд ли… Он действует расчетливо и хладнокровно. Воспользовавшись штык-ножом Бориса, он обставит смерть приятеля и собственное исчезновение, как ночное нападение «недобитых русских диверсантов». Дескать, лазутчики подкрались к избе, одного офицера убили, а второго взяли в качестве «языка». Кто тут, в глухомани, будет вести расследование?

Все эти мысли промелькнули в уме Василия, и задумался он над странными событиями много позже. Тогда ему было не до размышлений. Неведомая сила приковала его внимание к немцу…

Тот оделся, прихватил с собой украденное и бесшумно выскользнул через окно в ночь. Непроглядная тьма укроет его от чужих глаз, а дождь смоет следы. Солдату из-под навеса не видно окон, которые выходят на другую сторону, да он и не смотрит. Ему тоже хочется выпить, поесть и завалиться спать в тепле. Он ждет не дождется, чтобы его сменили. Непогода расхолаживает, лишает бдительности. Все забыли о диверсанте, чье тело валялось в сарае на слежавшемся сене. Все забыли, что он мог быть не один. Затяжное русское ненастье, грязь по колено, холодный осенний дождь, шнапс и вкусная говяжья тушенка взяли верх над немецкой дисциплиной и педантичностью.

Злоумышленник, никем не замеченный, скрылся в лесу. Шумел ливень. На расстоянии вытянутой руки ничего нельзя было разглядеть.

Василий не мог объяснить себе, почему он отправился следом за офицером, который убил Пауля. Непреодолимое любопытство влекло его или что-то другое, непонятное и темное? Он крался за убийцей по ночному лесу, пробираясь через кусты, каким-то наитием угадывая направление. Зачем, почему он делал это?

Сам смысл убийства на войне потерял прежний ореол зла. Здесь ежедневно, ежечасно убивали друг друга сотни, тысячи людей, называя это сражением, битвой во имя великих идеалов. Трупы лежали под открытым небом, разлагались, ветер доносил до живых тошнотворный запах тлена. В этих условиях само понятие убийства стало привычным, вошло в обиход. Его возвели в ранг подвига, воинской доблести. За убийства награждали, сулили славу и вечную память.

Василий не вдавался во все эти нравственные тонкости, он был солдатом на войне, убивал и мог быть убитым. Но Пауль был убит не так.

Преследуя немецкого офицера, Василий невольно решал в уме сложную задачу: пытался обосновать свое поведение. Эта мысленная работа шла на другом уровне сознания, не мешая охотнику идти по следу.

«Немецкая форма и документы мне не помешают, – подумал охотник. – Пригодятся».

Лес поредел, измельчал. Запахло торфяником. Под ногами чавкало, и немец с трудом продвигался вперед. Он все чаще оглядывался, не зная, куда идти. Вероятно, заблудился.

Настигнув убийцу, Василий не стал стрелять. Зачем портить мундир? Высушить, вычистить, и будет как новый.

Фриц «спекся». Он не привык к марш-броскам по болотистой местности. Он вымок и смертельно устал. Его дыхание с хрипом вырывалось изо рта. Короткий удар ножом в шею прекратил его мучения.

– Это тебе за Борьку, за Егора, – пробормотал Василий.

Он обыскал офицера, раздел его и сложил добычу в свой вещмешок. Ливень стихал. Небо посерело по краям, на востоке занимался унылый рассвет…

Леда не знала, что ей делать. Ехать в Старую Руссу за джипом? Вестей от Влада по-прежнему не было. Она перестала что-либо понимать. По ночам ее мучили кошмары.

Ее волновала не машина, оставленная женихом в чужом дворе, а собственное двусмысленное положение. Она стала больше пить, закрываясь в своей комнате.

Мама, наивная или наигранно безмятежная, выходила к завтраку небрежно причесанная, в халате и отдавала Дуне распоряжения по поводу уборки или обеда. Раньше, при отце, все должны были выходить к столу нарядные, как на праздник.

– Ты не больна часом? – поднимая брови, осведомлялась Римма Николаевна.

– Ах, оставь этот тон, мама! – взрывалась Леда.

Ей хотелось выпить с самого утра, но она не позволяла себе.

Домработница подала чашки с чаем, разбавленным молоком. Леда скривилась. Дуня Барсукова работала у них лет пятнадцать и удержалась на месте благодаря умению молчать. Отец вообще не терпел обслуги и скрепя сердце согласился на помощницу по хозяйству, а позже, когда появился дом, на садовника. «Будешь болтать, язык вырву!» – предупредил он Барсукову. Второй раз повторять не пришлось.

Теперь даже Дуня осмелела.

– Я рано на рынок за свежим творогом бегала, – сказала она. – Напротив нашего забора, через дорогу, какой-то бандюган топчется. Чтой-то высматривает!

«Бандюганами» Барсукова называла всех незнакомых мужчин моложе семидесяти.

– Не выдумывай, – улыбнулась Римма Николаевна.

– Глядите! Мое дело маленькое… Только как бы чего не вышло.

У нее, несмотря на малограмотность и туповатость, был цепкий взгляд, она подмечала все подозрительное. Такие люди охотно соглашались негласно сотрудничать со спецслужбами и находили в этом тайное удовлетворение.

– Ты, Дуня, прямо агент НКВД…

– НКВД давно распустили, – с сожалением вздохнула домработница. – А зря! Ей-богу, напрасно! Больше порядку было бы. Этот бандюган не один у нашего дома околачивается, у него сообщник есть. Молодой по улице шныряет, а тот, другой, в машине сидит, оттуда зыркает. Я его и вчера видела.

– Ты охранникам говорила?

– Они надо мной смеются, – проворчала Барсукова. – Дурочку из меня строят!

При отце она не посмела бы и рта раскрыть. А тут разговорилась, чуть ли не поучать взялась. Отчитать бы ее! Но Леда поленилась браниться с Дуней – обрадовалась поводу выйти из-за стола.

– Пойду выясню, что там за бандюганы появились.

Двое охранников действительно подняли домработницу на смех. Молодой человек, который околачивался на другой стороне улицы, оказался рабочим, которого наняли для уборки прилегающей к коттеджам территории. Он собирал мусор в пластиковый мешок.

– А сообщник в машине? – спросила Леда.

– У Барсуковой глюки, – уверяли ее охранники. – Маразм! Мало ли кто в машине сидел! Водила какой-нибудь пассажиров поджидал. Сюда часто на машинах приезжают. Не пешком же топать? До электрички ого-го сколько пилить!

«Без отца все распустились, – впервые сожалея об умершем, подумала Леда. – Почувствовали слабину. И что с этим делать?»

Охранники днями напролет резались в карты или смотрели маленький телевизор, который прятали в шкаф для одежды. Ночью они бессовестно дрыхли. Об этом хозяйке тоже докладывала Барсукова.

– За что мы вам деньги платим? – рассердилась Леда.

Два здоровенных пса, бегающие по двору, изрыли ямами траву.

– Собаки же газон портят! – всплеснула руками она. – Все клумбы измяли!

– Закрыть их? – предложил охранник. – Потом сами же будете недовольны. Барсукова скажет, что вокруг дома бандиты бродят, а собаки в вольере сидят.

Леда прижала пальцы к вискам, резко повернулась и зашагала к дому. Ее нервы были на пределе. Она мечтала о глотке коньяка.

– Тебе звонили, – радостно сообщила Римма Николаевна, едва дочь вошла в холл. – Мужской голос. Наверное, Влад!

От волнения желудок Леды свело спазмом, ее затошнило.

– Влад?

– Он не назвался. Сказал, что перезвонит через десять минут. Видимо, хочет сделать тебе сюрприз.

«Сюрприз! – мысленно повторила Леда, непреодолимо желая выпить. – Сюрприз…»

Десять минут еще никогда не тянулись так долго. Раздался звонок. Леда собиралась выждать, но не смогла, схватила трубку. Ее руки мелко дрожали.

– Вы Леда Куприянова? Дочь Павла Анисимовича?

– С кем я… Кто вы?

– Я Лианозов. Сын профессора Лианозова.

– Мы не знакомы…

– Это легко исправить. Мой отец встречался с вашим отцом… Теперь обоих нет в живых.

У нее пересохло в горле.

– На что вы намекаете?

– Давайте встретимся и поговорим.

– О чем?

– Я бы не стал обсуждать это по телефону.

– Почему я должна вам верить? Объясните…

– Только при встрече, – перебил ее Лианозов. – Я буду ждать вас в два часа дня у станции метро «Алтуфьево».

«Алтуфьево! – вспыхнуло в памяти Леды – Лианозов! Ельцова неспроста задавала свои вопросы».

– Почему «Алтуфьево»?

– Я выхожу на этой станции, когда еду домой.

– Подождите…

В трубке раздались гудки…

Через час, после душа и отдыха, она вышла во двор и подозвала одного из охранников. Ментоловая пастилка, которую она держала под языком, перебивала запах коньяка. Но садиться за руль под хмельком Леда не рискнула.

– Отвезете меня в Москву.

– Конечно, – кивнул молодой человек.

– Живо!

Господский дом поразил Астру заброшенностью и остатками былого очарования. Он был очень живописен – в нем угадывался русский стиль: одно-двухэтажная постройка чем-то напоминала терем. Длинная галерея с кувшинообразными столбами, лепной декор фасадов, уцелевший герб – все это производило впечатление опустевшего, обветшалого дворянского гнезда.

Матвей опаздывал. Он не удивился, когда она попросила его приехать именно сюда, к алтуфьевскому дому. Привык к ее чудачествам.

Астра увидела его издалека и помахала рукой.

– У нас экскурсия?

– Вроде того, – улыбнулась она. – Ты не рад?

– Всю жизнь мечтал побродить здесь с ностальгической тоской о прошлом…

– Тебе будет полезно. Вдруг вспомнишь что-нибудь?

– Я?..

– Ты же ездил в подмосковную усадьбу Брюса? А это поместье когда-то принадлежало графине Наталье Брюс. Очень недолго, правда. Она продала его доктору медицины Риндеру, который вскоре умер от чумы.

– Как мрачно…

– Кстати, Брюсам не везло с мужским потомством. Зато они были довольно состоятельны. Точно неизвестно, каково происхождение их богатства.

– Хочешь, чтобы я вспомнил, где Брюсы зарыли клад? Возможно, мы даже будем копать? Жаль, я не захватил с собой лопату.

Астра словно не замечала иронии в его словах.

– В здании потихоньку идет ремонт, – сообщила она. – В случае нужды попросим лопату у рабочих.

Матвей понимал, что она вызвала его сюда в связи с расследованием, а не с историей Брюсов, но не мог удержаться от колкостей. Он представил себе графиню Брюс, прогуливающуюся по липовой аллее, и ему стало не по себе. Как будто она была его дальней родственницей…

Астра вошла в роль экскурсовода, находя странное удовольствие в возвращении в прошлое. Она хорошо подготовилась.

– Алтуфьево переходило из рук в руки, и однажды коммерсант Григорий Лианозов выкупил имение у барона Корфа. Его старший сын Степан наверняка знал усадьбу как свои пять пальцев. – Она помолчала. – Потом здесь был устроен частный пансион для состоятельных москвичей, а после революции – больница. Потом… В общем, какая разница? Сейчас здание, как мне сказали, передано местному приходу.

Небо, голубое и чистое, уже подернулось вечерней дымкой. Солнце садилось. Закат высветлил верхушки лип, придавая листве медный оттенок. Неухоженный приусадебный двор зарос бурьяном.

– Под домом есть подвалы, – продолжала Астра. – В них меняли перекрытия. Один из строителей изучает старые усадьбы на территории Москвы, фотографирует. Он меня и просветил, пока я тебя ждала.

Матвей поднял голову, разглядывая здание. На облупленных карнизах сидели голуби.

– И что? – спросил он. – Полезем в подвал? Искать тайник бывших господ?

– Идем. – Она потянула его за руку. – Я покажу тебе герб на южном фасаде.

Уцелевший геральдический знак представлял собой разделенный на две половинки щит, обрамленный сверху лепниной в виде листьев и короны. На одной стороне щита красовалась половинка птицы с расправленным крылом, на другой – рука, сжимающая короткий изогнутый меч.

– Похоже на турецкий кинжал, – пробормотал Карелин. – Ятаган какой-то.

– Вот! – обрадовалась Астра. – Тебе тоже кинжал пришел в голову? Это прямое указание на то…

Она запнулась, подбирая слова.

– На что? Разве герб принадлежал Лианозовым?

– Нет. Мне сказали, одним из владельцев усадьбы был некто Жеребцов, он и соорудил герб.

– Стало быть, это герб Жеребцовых?

– Ты только послушай…

Астра страдала чересчур развитым воображением. Она тут же представила себе Степана Лианозова, который в 1940 году – перед войной – нелегально или под чужим именем пересек границу СССР и устремился в бывшую усадьбу, чтобы надежно спрятать бесценную реликвию – магический клинок. «Герб будет служить тайным знаком», – решил он. Масоны обожали разные тайные знаки. Долгие годы кинжал хранился где-нибудь в стене или в подвале господского дома. Пока профессор Лианозов не догадался, где он, не отыскал его и не изъял!

Все это она выпалила на одном дыхании.

– А что здесь тогда было? – спросил Матвей, кивая в сторону дома.

– В сороковом году? Больница, кажется…

– Одно меня смущает, – невинно произнес он. – За какие грехи поплатился егерь Лычкин? И куда подевался господин Неверов? Может, дело не в кинжале?

– Профессор отправился в Новгородскую область, чтобы… В общем, он хотел запрятать клинок в самом дремучем уголке, где-нибудь на болотах, – Астра сама понимала шаткость излагаемой версии, но пыталась обосновать ее. – Важно установить, умер он до того, как спрятал сокровище, или после.

– И как, интересно, ты собираешься устанавливать сей факт?

– Не знаю…

– Объясни, зачем человеку искать какую-то вещь, а потом опять ее прятать? Причем на болотах! За тридевять земель от Москвы, где он живет!

– Люди зачастую поступают вопреки логике.

– Не до такой степени, – возразил Матвей.

Астра понуро молчала.

– Ты меня вызвала сюда, чтобы показать герб?

– Не совсем. Пойдем к пруду, там чудесные деревья. Как на картине!

Рядом с прудом застыл в безветрии одичавший сад. В теплом воздухе кружилась мошкара. У пруда смотрелись в зеленую воду ракиты.

– Ты еще что-то узнала? – спросил Матвей, борясь с желанием взять ее за руку, обнять…

Астра повернулась, читая это желание в его глазах, которые он не успел отвести. Ее губы едва заметно дрогнули.

– Сын профессора назначил Леде встречу у метро «Алтуфьево», – сказала она. – Мы говорили с ней час назад. Когда Лианозов уехал, она гуляла здесь одна, потом позвонила мне. Валериан считает, что профессор стал жертвой проклятия, как и отец Леды. Он показывал ей письмо некой Аксинье Куприяновой от ее внука, который погиб в сорок третьем году где-то под Старой Руссой.

– Тоже жертва проклятия?

– Как ты догадался? – улыбнулась Астра. – Фамилия внука, между прочим, Лианозов.

– Да ну?

– Этот самый Николай Лианозов незадолго до гибели написал бабушке – Аксинье Куприяновой – очень странное письмо. Послание передал его сослуживец, который получил отпуск и приезжал к родным в Москву. Николай пишет, что после контузии его преследуют кошмары: появляется человек в черном балахоне и колпаке, требуя вернуть украденное. Впрочем, давай я лучше прочитаю! – сказала Астра, доставая из сумочки сложенный вчетверо листок. – Валериан любезно оставил Леде ксерокопию.

– Хорошо, читай, – сдался Матвей.

Он понял, что копать не придется – во всяком случае, сегодня, – и успокоился.

– Вот с этого места.

Она принялась читать, по-актерски выразительно, то понижая, то повышая голос:

– «…Он приходит, стоит мне закрыть глаза, и твердит одно и то же: „Отдай! Отдай! Иначе не миновать тебе смерти!“ Смерть на войне – дело обычное, и я этого не боюсь. Меня мучает страх, что я схожу с ума. Контузия у меня была легкая и не могла дать такого осложнения. Иногда мне кажется, что всему виной убитый мною немецкий офицер, одеждой и вещами которого я воспользовался. Или это тоже часть моего бреда? Нас забросили в тыл к немцам, два моих товарища погибли, а мне удалось уцелеть и наткнуться на болотах на группу партизан. Но до этого я избавился от одной вещи – трофейного кинжала с красивой ручкой. Этот кинжал я забрал у убитого мной офицера вместе с его оружием. Кинжал был в невзрачном брезентовом чехле, и сначала я принял его за обычный нож. Не знаю, что заставило меня взглянуть на него – какое-то сильное беспокойство, волнение, с которым я не мог справиться. К рукоятке кинжала было привязано на шнурке серебряное кольцо с черепом и надписью по-немецки на внутренней стороне: сокращенно „Моему дорогому фон Штейну…“, потом дата и какая-то подпись. Думаю, это эсэсовское кольцо „Мертвая голова“. Но офицер, которого я убил, носил не эсэсовскую форму.

Я был один в лесу, изможденный, голодный, промокший до костей, и все осознанные мысли про кольцо и кинжал пришли ко мне позже, когда я после контузии лежал в партизанском лазарете. А тогда я двигался и действовал как в тумане, не ощущая себя. Будто кто-то невидимый руководил мной.

Почему-то мне пришло в голову закопать трофей на берегу болотного озера под обросшей травой грудой камней. Наверное, много лет назад здесь собирались возводить какое-то сооружение и привезли камни. Я нашел укромное место между ними, сделал углубление и поместил туда кинжал. Чтобы запомнить, где он лежит, я потом раздобыл клочок бумаги и начертил карту, как нас учили, пометив звездочкой свой клад. Зачем? Сам не понимаю. Вероятно, от нервного перенапряжения у меня временно помутился рассудок.

Что-то подсказывало мне – я никогда не вернусь туда. Посылаю тебе, ба, это последнее „прости“ и карту, которую я начертил заново. Старая совсем истрепалась и рассыпалась, ведь я носил ее в сапоге. Может быть, мое бредовое состояние вызвано какой-то неизвестной болезнью, подхваченной на болотах. Места там гиблые, с тех пор, как я побывал там, меня треплет лихорадка, похожая на малярию.

Страшный человек в колпаке начал являться мне не сразу. Поэтому я связал кошмары с контузией. Наверное, так и есть.

Меня одолевают плохие предчувствия. Не знаю, зачем я посылаю это письмо. Надеюсь, никто не прочитает его, кроме тебя. Только ты, ба, всегда понимала мои фантазии. Умоляю – ни слова матери! Порой я принимаю всю историю с кинжалом за плод больного ума. Но я не могу унести это с собой в могилу. Еще раз прости…»

Астра закончила и посмотрела на Матвея.

– Что скажешь?

– Дай-ка…

Он взял у нее листок и пробежал глазами. На обратной стороне автор письма коряво начертил схему – лес, болото, озеро, храм…

– Здесь есть приписка, – пробормотал он. – «У головы большого камня-черепахи».

– Видимо, речь идет о плоском камне, по виду напоминающем черепаху, – высказала Астра догадку. – Неизвестно, как он выглядит сейчас. На карте нет ни координат, ни названий населенных пунктов.

– Человек же пишет – у него помутнение рассудка! Такое письмо нельзя принимать всерьез. А это что?

Ниже карты кто-то от руки совершенно другим почерком написал: «Получено от П. А. Куприянова».

– Ты знаешь, как письмо попало к сыну профессора? – спросил Матвей. – Покойный Куприянов дал?

Астра покачала головой.

– Валериан сказал Леде, что при переезде на другую квартиру перебирал вещи отца и нашел листок между страницами книги «Легенда о Нибелунгах». Начал интересоваться Куприяновыми. Он уверен – профессор встречался с Павлом Анисимовичем, и тот передал ему письмо.

– А где оригинал?

– Был в частном архиве Куприянова. Валериан много раз перечитывал записки отца, никак не мог успокоиться по поводу его внезапной смерти. Профессор кратко вел хронику своих поисков Кинжала Зигфрида, и в этих записках встречался человек, некий П. А. К. Исходя из контекста, Валериан догадался, что это Павел Анисимович Куприянов. В записках отмечено, что П. А. К. передал профессору «письмо с фронта».

– Оригинал?

– Нет, конечно. Копию. Леда вспомнила, как отец в детстве показывал ей старые тетрадки и письма, которые достались ему от какой-то дальней родственницы. Аксинья Куприянова сочиняла стихи, писала рассказы, изредка печаталась в журналах. После ее смерти бумаги переходили из рук в руки, пока не попали к Павлу Анисимовичу. Среди них, вероятно, было и это письмо. Вряд ли Куприянов потрудился хотя бы просмотреть его. Мини-архив непризнанной поэтессы хранился в домашнем кабинете Куприянова, в нижнем ящике его письменного стола.

– И где он сейчас?

– Леда говорит, на месте. Старые тетрадки и письма никого не интересовали, кроме отца. Она недавно наводила порядок в кабинете и видела коробку с архивом.

– Оригинал письма там?

– Она не знает. Я попросила ее проверить и позвонить мне.

Закат красной полосой лег на воду пруда. Воздух остывал. С трассы доносился гул автомобилей. Астра зябко повела плечами. Не от холода – от зловещей истории с клинком.

– Думаю, письма в коробке нет, – сказала она. – Когда профессор обратился к Куприянову с просьбой показать ему послание от Николая Лианозова, если оно имеется в архиве поэтессы, тот впервые ознакомился с содержанием письма. Трудно представить, что он подумал, но наверняка переложил письмо в другое место.

– Куда, например?

– В сейф. Я бы так и поступила. Павел Анисимович был человек основательный. Скорее всего, именно встреча с профессором и архив поэтессы пробудили в нем желание покопаться в родословной. С годами оно крепло, а болезнь подстегнула этот интерес.

– Значит, оригинал письма лежит в сейфе?

– Не исключено. Готова поспорить, что господин Неверов нашел его и прочитал, ведь это он разбирал бумаги покойного. Потому-то его и потянуло на отдых в Старую Руссу. Маршрут не случаен, как и книжка про Алтуфьево в его джипе. Куприянов мог сделать на письме отметку, кому и когда давал копию. Неверов встретился с сыном профессора, и они вместе пустились на поиски кинжала Зигфрида. Распечатка, найденная в мусорной корзине, подтверждает эту версию.

– А потом не поделили добычу, и один убил другого? – усмехнулся Матвей. – Подвалы алтуфьевского дома отпадают? Нет смысла туда лезть.

– Настоящий клинок может храниться здесь, – возразила Астра. – А на болотах зарыт двойник, чтобы сбить искателей со следа.

– Какие у тебя основания думать, что речь идет именно о Кинжале Зигфрида?

– Николай Лианозов пишет о кольце «Мертвая голова». Эксперт по оружию говорил мне, что такие кольца получали только эсэсовцы от своего шефа Генриха Гиммлера. Я почитала кое-какие материалы и выяснила: кольцо «Мертвая голова» нельзя было ни купить, ни продать. Если кавалер кольца покидал ряды СС или погибал, кольцо должно было вернуться к рейхсфюреру. Все кольца хранились в замке Вевельсбург.

– Ну и что?

– Ты не дослушал. Кольца были именными, с датой вручения и факсимильной подписью Гиммлера. Лианозов пишет о сокращенной надписи на кольце: «Моему дорогому фон Штейну…» Понимаешь? Барон фон Штейн, со слов того же эксперта, бредил Кинжалом Зигфрида, искал его… А потом барона обнаружили застреленным в гостинице в Альпах.

– Не вижу связи.

– Разве? – рассердилась Астра. – Ты нарочно меня злишь!

Матвей пожал плечами – она была права. Сейчас его меньше всего волновали перипетии мифического клинка. Смеркалось, над водой лежала лиловая дымка. Одинокий рыбак сидел с удочкой, уставившись на поплавок. Белые стволы берез мягко светились в закатных лучах.

– Раз кольцо фон Штейна было привязано шнурком к рукоятке кинжала, о котором пишет Лианозов, значит…

– …это тот самый Кинжал Зигфрида! – миролюбиво подхватил Матвей. – Я все понял. Осталось отправиться на болота и забрать его! Или обшарить с металлоискателем алтуфьевский дом с подвалами и парк в придачу. Кстати, а как насчет дна этого милого водоема? Ты умеешь нырять с аквалангом?

Он был несносен. Астра промолчала, одарив его гневным взглядом.

– Я в замешательстве, – не унимался он. – Мы ищем человека или какой-то ржавый ножик для разделки драконов? Нам он без надобности, дорогая…

Она упрямо сжала губы.

– Неверов встречался с Лианозовым? – запоздало сообразил Матвей. – Откуда тебе это известно? В зеркале увидела?

– Валериан сам признался Леде. Он сказал, что к нему приходил молодой человек, расспрашивал о профессоре. Кто это еще мог быть, кроме Влада? А потом нагрянула подозрительная журналистка, жуткая проныра… И вся эта возня вокруг смерти отца его пугает. Кинжал Зигфрида несет на себе проклятие. Теперь это проклятие может пасть и на них с Ледой. В доказательство своих слов он принес ей письмо.

– Все равно не понимаю…

– Сын профессора не так прост, – задумчиво произнесла Астра. – Он явно хотел что-то выведать у Леды. Рассчитывал нагнать на нее страху. Вдруг проболтается? Вот только о чем?

– Зачем он показал Леде копию письма?

Астра сама над этим думала. Валериан назначил Куприяновой встречу у метро «Алтуфьево», привел ее на территорию усадьбы – с какой целью? Правда, он живет неподалеку, на Долгопрудной. И все же?

– Леда могла знать о письме и без Лианозова, – рассудила она. – В конце концов, оригинал хранился у них в доме. Так что он ничем не рисковал. Но я больше склоняюсь к другому. Либо Валериан считает письмо пустышкой, либо…

Она топнула белой туфелькой по траве.

– Либо ты запуталась.

– Мы запутались! – поправила его Астра. – Кстати, как твой паренек? Звонил?

– Наша хитрость не удалась, – вздохнул Матвей. – Сын профессора не приезжал к Куприяновым. К ним вообще никто не приезжал. Выходила и входила только домработница, которую в поселке каждая собака знает. Но какая-то машина стояла чуть поодаль, водитель все время сидел внутри. Потом машина уехала. Парень прикинулся уборщиком, чтобы не привлекать внимания. Он записал номера. Вот…

Астра взглянула. Что за номера? Где-то она их видела уже…

Леда дважды перебрала бумаги в коробке – письма Николая Лианозова бабушке, которую он ласково называл «ба», там не оказалось. Не было его и в сейфе отца.

– Какой странный человек, – прошептала Леда. – Показывал мне усадьбу Алтуфьево, как свое родовое гнездо, говорил о проклятии…

Она вспомнила слова Валериана: «В конце девятнадцатого века все это принадлежало нашим дальним родственникам. Коммерсанты Лианозовы! Слышали? Мой отец вообразил, что нефтепромышленник Степан Лианозов имел отношение к так называемому Кинжалу Зигфрида, и решил отыскать клинок. Это свело его в могилу».

Пока они прогуливались, Леда ощущала сильную боль внизу живота. У нее опять обострение. Нервы, нервы…

Сын профессора говорил, она молча слушала. Чего он от нее хотел?

«Ваш отец тоже разыскивал клинок?» – спрашивал Лианозов.

«Вряд ли. Хотя может быть. Он не посвящал нас с мамой в свои дела».

Почему она продолжала беседовать с ним, отвечать на его вопросы? Почему согласилась встретиться? Ее бросало в жар от боли, в глазах темнело. Но она изо всех сил старалась казаться высокомерной, уверенной в себе женщиной.

В глубине души она наделась узнать что-нибудь о Владе. Он ведь не зря распечатал объявление о кинжале. Что, если это он взял из сейфа письмо? Она бы его простила. Почему он не доверился ей? Она бы сама отдала ему весь архив неудавшейся поэтессы Куприяновой.

«Эта вещь очень опасна, – бубнил Лианозов. – От нее лучше держаться подальше».

Леде были глубоко безразличны все кинжалы, мечи, шпаги и сабли, вместе взятые! Лишь бы Влад вернулся к ней.

«Нам следует держать друг друга в курсе событий, – твердил сын профессора. – Мы с вами теперь товарищи по несчастью. Возьмите мою визитку и копию письма. У меня есть еще».

Когда Лианозов ушел, взяв с нее обещание позвонить, если произойдет что-нибудь подозрительное, Леда присела на скамеечку возле церкви и приняла таблетку. Обезболивающее подействовало не сразу, и она некоторое время была в полузабытьи, покрываясь испариной. Мимо ходили люди – прихожане церкви – и поглядывали на нее.

Ей полегчало. В траве желтели одуванчики, пахло чем-то приторно-сладким. Она прошлась в тени запущенного парка и позвонила Астре. Вдруг встреча с Лианозовым и письмо помогут в поисках Влада?

Взгляд Леды задержался на приземистой квадратной вазе из поделочного камня. Она сообразила, что сидит в кабинете отца. Его стол, письменный прибор, любимое кресло, книги и картины на стенах несли на себе печать его непреклонности, упрямой агрессии и твердости, порой доходящей до жестокости. Сплошная тяжесть, массивность и прямые углы. Только один человек умел смягчать крутой нрав Павла Анисимовича, и это была не Леда.

«Ельцова просила сообщить, на месте оригинал письма или нет!» – спохватилась она.

– Я так и думала, – ответила Астра, выслушав ее. – Вы хорошо посмотрели? И в сейфе тоже?

– Думаю… Наверное, это Влад взял письмо… – выдавила Леда. – Он перебирал бумаги и… не представляю, почему он скрыл от меня…

Слезы комком стояли у нее в горле.

Домработница позвала ужинать. Мать уже спустилась и маленькими глотками пила обезжиренный кефир.

– Ты бледная. Тебе опять плохо? – округлила она глаза. – Может, повторить курс уколов?

Леда жевала безвкусное овощное ассорти, когда зазвонил телефон.

– Дуня, возьми трубку…

– Это вас, Леда Павловна.

Леда встала из-за стола и вышла с трубкой в другую комнату. Голос, который она услышала, поверг ее в шок. Она гнала от себя мысли о том, что это возможно…

– Ты?

Ее затрясло. Губы онемели, и внутри встрепенулась, дала о себе знать боль.

– Не получилось приехать, – оправдывалась она. – Извини. Мама приболела. У нее был сердечный приступ. Ее нельзя беспокоить.

– Я все же хочу увидеться… – произнес голос в трубке. – Хотя бы раз.

– Да, понимаю, но…

Это будто не Леда говорила, кто-то другой, завладевший на миг ее телом и мыслями.

– Ты где? – спросил этот другой. – В Москве?

– Да…

Леда с трудом сглотнула. Кровь пульсировала в ее висках, трубка в руке ходила ходуном.

– Хорошо. Когда?

– Завтра вечером, в девять, – ответил голос. – У станции метро «Алтуфьево». Сможешь добраться? Нас никто не должен видеть.

Пол под Ледой накренился и поехал вниз, она едва успела схватиться за портьеру. Та треснула, но не оборвалась. За окном сад тонул в душистых зеленоватых сумерках, на небе выступила золотая луна. Но Леда не замечала прелести тихого летнего вечера.

«Метро „Алтуфьево“! Сговорились они, что ли? – с отчаянием подумала она. – Я не смогу! Нет, это уж слишком. Почему я?»

Утром Астра и Матвей поджидали своего агента в сквере неподалеку от колледжа, где тот учился. Она была одета в летнюю юбку из хлопка и безрукавку. День обещал быть прохладным, небо покрывали барашковые облака.

– Привет, Ник! – по-свойски окликнул парня Карелин.

Тот ускорил шаг. До начала уроков оставалось четверть часа.

Долговязый паренек с удовольствием поделился наблюдениями. Он был в восторге от поручения. Даже уборка мусора возле чужих коттеджей в Витеневке показалась ему нужным и полезным делом.

– Я природу люблю, – широко улыбался Ник. – Свежий воздух. Там сосны, кукушка поет, дятел стучит. Трава по колено. Белки людей не боятся. А что в городе? Пыль, выхлоп и асфальт.

– Как выглядела машина? – нетерпеливо спросила Астра.

– Нормально. В хорошем состоянии. Зеленая «Нива». Постояла и уехала. Никто не выходил из нее, никто не садился. Это и привлекло мое внимание.

– Какой же ты молодец!

Астра приподнялась на цыпочки и чмокнула его в щеку. Парень залился краской. Его распущенность и цинизм проявлялись не всегда, а только в определенных обстоятельствах. И грубил он не всем, а учителям, родителям и назойливым бабкам-соседкам. Матвей Аркадьевич и Астра Юрьевна относились к нему как к равному, и он их уважал.

– Если еще что-нибудь понадобится, буду рад помочь, – по-взрослому сказал Ник, прощаясь. – Мне понравилось.

Астра помахала ему вслед.

– Хорошие они у тебя, – повернулась она к Матвею.

– Ага! Когда спят зубами к стенке.

В другой раз Астра прочитала бы ему лекцию о любви к ближним, но сейчас она ни о чем не могла думать, кроме зеленой «Нивы».

– Это машина Шестопалова. Я видела, как он ее мыл. И номера его. Я вспомнила. Надо ехать в Луговое.

– А к Лианозову? – дразнил ее Матвей. – Уйдет, злодей!

– Не могу же я разорваться? Сначала Шестопалов, потом видно будет.

– И что мы ему скажем?

Это «мы» обрадовало Астру. Значит, ей не придется трястись в электричках и автобусах, Матвей ее отвезет. Его «Пассат», только что из мойки, блестел, как вороново крыло.

– По дороге придумаю, – пообещала она, устраиваясь на заднем сиденье. – Гони, ямщик!

– Где это Луговое… – уныло пробормотал Матвей. – Небось дыра дырой. А ты чего сзади села?

– Спать буду…

Астра и правда задремала. Первую половину ночи она провела у зеркала, вторую – в полусне. Все гадала: где клинок? Где Неверов? Мысли приходили бредовые.

У Астры устали глаза и затекла спина, а золотистая амальгама, как заезженная пластинка, показывала одно и то же. Летний сад, Психея склонилась над Амуром, только вместо масляного светильника в руке у нее – кинжал. Охота на кабана… туман… молодой мужчина преследует зверя, оба скрываются в белесой мгле… огромная мохнатая бабочка-бражник летит, тяжело взмахивая крыльями… и вот это уже не бабочка, а кольцо «Мертвая голова»… кто-то стаскивает его с безымянного пальца неподвижного человека… этот человек мертв…

– А-ах! – вскрикивает Астра и… поднимает голову.

Оказывается, она уснула перед зеркалом. Из овальной бронзовой рамы на нее смотрит дама в черном атласе и кружевах. Лицо дамы размыто…

Астра закрывает глаза и снова видит убитого человека, теперь он сидит за деревянным столом, а под лопаткой у него торчит нож. Где-то звонят колокола… из храма доносятся стройные голоса певчих… в монастырской келье беззвучно плачет юная девушка в бесформенном темном одеянии… за стенами монастыря ее ждет жених… над болотами встает белая, как серебряный рубль, луна…

Астра понимает – сейчас случится что-то страшное, жуткое, но ничего не может сделать. Маленький высохший человечек протягивает к ней ручки, шепчет:

– Идем отсюда, идем…

– Это ты, Альраун? – с облегчением узнает она мандрагорового божка. – Как ты нашел меня?

– Я всегда рядом…

– Не мешай мне. Я хочу досмотреть…

Двое пробираются по болоту… монашенка в длинной одежде и молодой красавец… над трясиной курится лунная дымка, молочно-голубая, как кожа девушки…

– Идем отсюда! – пищит человечек-корешок. – Тебе не нужно этого видеть!

Астра отмахивается.

Монашенка оступается… и проваливается в затянутый ряской жадный зев трясины… топь плотоядно чавкает, засасывая трепещущее в животном ужасе тело. Молодой человек в безнадежной попытке помочь хватает девушку за руку… еще один всплеск, и два тела сплетаются в смертельном объятии… трясина взволнованно колышется, поглощая добычу… несколько пузырей с утробным бульканьем поднимаются на поверхность…

– Дай руку… – откуда-то издалека пищит Альраун. – Пора уходить…

Астра не может оторвать ног от земли… она опускает глаза… к ее коленям подбирается черная торфяная жижа… Мандрагоровый человечек хватает ее за волосы и тянет вверх… вверх… кожа ее головы, кажется, отделяется от черепа… Как же больно! Как больно! А-аа-ааа! А-аа!

– Тебе снится кошмар? – спрашивает мужской голос у самого ее уха.

Астра хочет оторвать его руки от своих волос.

– Отпусти, больно…

– Да что с тобой?

Над ней склонился Матвей. Он неодобрительно качает головой.

– Ты так кричала. По-моему, зеркало вредно влияет на тебя. Ты уснула сидя…

– А-а? Что… где я?

Астра так сжала сухой корешок, завернутый в красную тряпицу, что пальцы свело судорогой.

– Просыпайся, приехали! – снова произнес у ее уха тот же голос. – Ау-у!

На сей раз она окончательно открыла глаза. Где зеркало? Его нет. Зато Альраун рядом, в сумочке. А сама Астра полулежит на откинутом сиденье автомобиля.

– Видишь указатель? – спрашивает ее Матвей. – Луговое. Ты придумала, что мы будем говорить Шестопалову?

Он смеется. У нее вид испуганного ребенка, которому приснился плохой сон.

«Надеюсь, он не уехал продавать мед… – подумала она, приподнимаясь и глядя в окно на молодой ельник, узкую ленту речки, деревянный пешеходный мостик. – Хоть бы он был дома!»

На холме за рекой стояла деревянная, выкрашенная в голубой цвет церквушка с главками, покрытыми жестью. Над ней плыли рыхлые тучи.

Пока «Пассат» петлял по улицам поселка, пугая уток и лохматых дворняг, на землю упали первые мелкие капли дождя.

Шестопалов возился во дворе, когда Астра и Матвей подошли к калитке. Он поднял голову и нахмурился. Бетти, оскалившись, зарычала.

– Вы опять по поводу статьи? – без улыбки спросил хозяин. – От Зинаиды Романовны? Уже вдвоем?

– Это мой коллега, господин Карелин, – не моргнув глазом, выпалила Астра.

– Что ж, входите! – Он пригласил гостей под навес, где стояла чисто вымытая зеленая «Нива». – А то промокнете.

По его смеющемуся взгляду Астра поняла, что он догадывается, какие они «журналисты». И решила не хитрить.

– Мы ведем частное расследование смерти профессора Лианозова, – с лету сочинила она. – По поручению заинтересованной особы.

– Спустя десять лет? Кому понадобилось ворошить прошлое? Вдове? Сомневаюсь… Сыну?

– Мы не даем информации о клиенте, – сказал Матвей.

Он опасался, что Шестопалов потребует предъявить подтверждающие документы, но тот оставался невозмутимым.

– Вот как? Понятно. Только я все рассказал. Больше добавить нечего.

– Что вы делали в Витеневке? – спросила Астра.

Она намеренно не называла времени. Если Шестопалов бывал в Витеневке не раз, ему будет труднее придумать убедительные оправдания.

Матвей кашлянул. Он считал такой прямой вопрос преждевременным. Однако бывший физик ничуть не смутился. Он и не собирался отнекиваться.

– Бдительные охранники настучали? – усмехнулся он. – Или парень, который убирал мусор? Да, я ездил в Витеневку – продавать мед. Заодно полюбопытствовал, как нынче живут потомки купцов Куприяновых. Хоромы у них приметные, долго искать не пришлось.

– Зачем вам Куприяновы?

– Вы сами, милая барышня, возбудили мой интерес. После вашего визита я задумался: с чего это вдруг всплыла старая история? Неужто Куприяновы имеют к этому отношение? Любопытство меня одолело. Грешен!

Дождь вовсю забарабанил по навесу. Собака улеглась у ног хозяина и навострила уши, поглядывая на чужих.

– Смерть профессора связана с его поисками кинжала?

– Не думаю. Дмитрий Лукич, без сомнения, умер своей смертью! – заявил Шестопалов. – Проводилось вскрытие, как положено. Я сам ездил за его телом по поручению вдовы, побывал в милиции, обо всем расспросил. Даже на то место, где произошла трагедия, наведался. Машину осматривал. Никаких следов нападения или аварии я не обнаружил.

– Это вы назвались братом профессора Лианозова? – догадался Матвей.

– Я. Так было проще разговаривать с людьми. Они охотнее идут навстречу родственникам, чем посторонним людям.

Итак, одна тайна раскрылась. Загадочный брат оказался другом семьи.

– Чем же вас тогда заинтересовали Куприяновы? – спросила Астра, которую не убедили его слова.

– Ладно, сдаюсь, – добродушно произнес пчеловод. – Вы загнали меня в угол. Дмитрий Лукич много сделал для меня: он был моим научным руководителем и просто старшим товарищем. Мы провели бок о бок не один год. Мне не безразлично, как и от чего он умер. В проклятия я не верю. То, что Кинжал Зигфрида, если он все-таки существует, приносит несчастье, – полная чушь! Я привык опираться на собственный опыт и неоспоримые факты. Я хотел проверить гипотезу профессора об этом чудесном клинке, который чуть ли не дает власть над временем. Современная квантовая физика порой ставит с ног на голову привычные представления о материи, пространстве и энергии. Это производит сдвиги в сознании… Я не говорю, что профессор тронулся умом! Прошу меня правильно понять! Я только хотел бы восстановить его доброе имя. Над ним многие потешались в последние годы. Поэтому он перестал делиться с окружающими своими смелыми идеями, замкнулся в себе. Отчасти пренебрежительное отношение ко мне как к его единомышленнику заставило меня принять непростое решение уйти с кафедры, бросить науку. Даже после смерти Дмитрия Лукича ему не могли простить якобы мистических воззрений.

Он замолчал, глядя, как с края навеса стекают струи воды. Дорожки во дворе, трава и цветочные клумбы намокли. У ворот образовалась лужа.

– Значит, вы тоже ищете клинок? – повернулась к нему Астра.

– Искал! – поправил ее Шестопалов. – А сейчас, как изволите видеть, развожу пчел.

– А где вы искали?

– Там же, где и все: сначала в Алтуфьеве, потом на берегу болотного озера. Скажете, вы еще не видели пресловутого письма из архива поэтессы Куприяновой? Профессор сам показывал мне его. Он пытался определить, какое именно место обозначено на карте. Если эти каракули можно назвать картой! Мы советовались… В Новгородской области много болот, озер и храмов. Видимо, Дмитрий Лукич решил сам побродить по тамошним местам, ягод насобирать, рыбки половить, а заодно и поговорить с аборигенами, подышать тем воздухом. Это важно.

– Вы говорили его близким, что…

– Не говорил! – отрезал Шестопалов, угадав вопрос. – Зачем? Это ведь только мои домыслы. Человек устал и поехал в отпуск подальше от городской суеты, от злых языков. А что еще он там собирался делать – этого мы не знаем.

Окна в доме были распахнуты настежь. Оттуда раздался женский голос:

– Макс! Макс!

– Иду, Наденька! – отозвался он. И объяснил: – Это моя жена. Она инвалид. Извините, но я вынужден попрощаться.

– Еще минуточку! – взмолилась Астра.

Шестопалов нетерпеливо повернулся к дому, но не ушел.

– Хорошо, только поторопитесь с вашими вопросами.

– Вы обмолвились, что искали клинок «там же, где и все». Кто эти «все»?

– Откуда мне знать? Дмитрий Лукич мог показывать письмо сыну, жене… Те же Куприяновы, у которых хранился архив, могли поддаться соблазну найти клад. Особенно после того, как профессор заинтересовался письмом. Наверняка он хотя бы в двух словах пояснил господину Куприянову, зачем ему частное письмо из архива их дальней родственницы.

Матвей, до этого не проронивший ни слова, вдруг спросил:

– Как сам профессор Лианозов узнал о письме?

– Он перелопатил уйму бумаг, писем. Поэтесса Куприянова, как большинство творческих натур, обожала эпистолярный жанр. Они много пишут разным людям, порой довольно откровенны в своих посланиях. Такую подборку писем можно издать в виде дневника. Вряд ли поэтесса удержалась от того, чтобы не упомянуть о гибели единственного внука и последнем довольно странном сообщении от него.

– Но Виктор просил никому не показывать письмо.

– Она и не показывала. Просто поделилась переживаниями с кем-то душевно близким. А Дмитрий Лукич уцепился за сей маленький фактик, его ум ученого привык выхватывать из обилия информации ту, которая заслуживает внимания. Потянул за ниточку, и она привела к Павлу Куприянову. Заметьте, автор письма тоже Лианозов! Это сыграло свою роль.

– Сын профессора мог искать клинок?

– Не тогда, не десять лет назад, – покачал головой Шестопалов. – Он был подростком. Ни собственных денег, ни свободы. Мать, убитая горем, не отпускала его от себя ни на шаг. А сейчас… Почему бы и нет? Только это все пустое.

Он смотрел в сторону дома. Дождь припустил с новой силой. Занавески на окнах шевелились от свежего напитанного влагой воздуха. Астра представила, как жена Шестопалова наблюдает из-за занавесок за мужем и гостями, вдыхая запах мокрой зелени и цветов.

– Получается, профессор Лианозов не делал из своих поисков тайны? – спросил Матвей.

– Он был неправдоподобно бескорыстен. Если что и заставляло его скрытничать, так это собственное благоразумие и насмешки окружающих. Человеческие алчность и глупость не имеют границ.

– Почему вы не рассказали мне обо всем в прошлый раз? – не удержалась от упрека Астра.

– Я принял вас за одну из безнравственных охотниц за жареными фактами. Не люблю желтую прессу. Их бесцеремонность чудовищна! Особенно вы смутили меня вопросами о Куприяновых. «Не поднимается ли новая волна безумия? – подумал я. – Новый виток кинжальной лихорадки?» Опасная болезнь, знаете ли. Вот я и взялся ездить в Витеневку – продавать мед, а заодно проверить свои подозрения. Уж не обхаживаете ли вы и Куприяновых? – Он рассмеялся. – Вы меня не сразу засекли!

– Как насчет лихорадки? Сами-то выздоровели?

– Что, простите? А… да… пришлось попотеть, облазить каждый уголок в Алтуфьеве, покормить комаров в новгородских лесах. Красивейшие места довелось посмотреть! Даже в болотах есть необъяснимая прелесть. Но я давно махнул рукой на поиски.

– Что же вас излечило?

– После долгих мытарств я, кажется, отыскал место, изображенное на карте погибшего Виктора Лианозова, – и озеро, и храм неподалеку, описанную им кучу крупных камней, поросших травой, даже валун в форме черепахи. Только никакого кинжала там не оказалось. Я так и думал, впрочем. Либо кто-то меня опередил, либо его там и не было. Не забывайте – письмо писал контуженый человек. Мог все перепутать или вовсе выдумать…

– …Я боготворила своих родителей, особенно отца. Для меня он был родным любящим человеком, источником бесконечной нежности и заботы. Я не замечала ни его грубости, ни скверного характера – в отношении меня они никак не проявлялись. Отношение отца к другим людям я истолковывала иногда как суровую необходимость, иногда как недоразумение. Во всех случаях я его оправдывала. Я чувствовала, что глубоко внутри он всегда страдал. Ему не хватало понимания и тепла со стороны близких. Я видела его лучшим, таким, каким он сам себе нравился.

Он нашел в себе силы отпустить меня, когда я попросила об этом. Не навязывал мне своих взглядов на жизнь, ни к чему не принуждал, не препятствовал моим духовным поискам. Я поступила ужасно эгоистично, не подавая о себе весточек, абсолютно и, как мне казалось, бесповоротно разорвав всякую связь с людьми, которые дали мне все.

Теперь, когда я узнала, что являюсь приемной дочерью, мои благодарность и любовь удвоились. Но отец уже не узнает о сожалении и раскаянии, терзающих мое сердце. Он ушел – одинокий, в разладе с собой, ненавидимый родной дочерью. Я буду молиться, чтобы он обрел в небесах то, чего не имел на земле.

Порой мне приходит в голову, что мы еще встретимся… Не знаю, где и когда. И я сумею воздать ему за его доброту. Я ушла из дома, желая, чтобы в семье воцарился покой, которого не было из-за постоянных распрей между отцом и Ледой, из-за ее нападок на меня и маму. Стоило маме сказать мне ласковое слово или уделить каплю внимания, как сестра взрывалась и устраивала настоящую истерику.

Мне казалось, все скандалы в нашей семье возникали из-за меня. Когда родилась Леда, я полюбила ее, а она отвергала мое существование прямо с пеленок. Стоило мне подойти к ее кроватке, как она отворачивалась и принималась недовольно хныкать. Она росла, и росли ее претензии ко мне. Мы все измучились… Кто-то должен был прекратить этот кошмар.

Таисия замолчала, вытирая слезы. Влад принес в большую гостиную зеленый чай, конфеты и домашний торт. За овальным столом сидели Астра и Матвей – все четверо собрались, чтобы обсудить случившуюся трагедию.

– В этом деле еще есть белые пятна, – твердила Астра. – Только Таисия и Влад помогут нам все прояснить.

С потолка свисала хрустальная люстра, какие можно увидеть в старинных помещичьих усадьбах-музеях. Высокие полукруглые окна выходили в сад. Там пели птицы, шумели деревья. Ветер надувал легкие шторы, и в гостиную лился запах нарциссов, которые густо росли вокруг маленького озерца.

Витеневский дом погрузился в траур. Вчера похоронили Леду. После поминок Римма Николаевна слегла. Приезжал врач, прописал ей сердечные лекарства, снотворное и постельный режим. Она спала в комнате наверху, рядом дремала в кресле верная Дуня.

Голоса из гостиной не проникали за плотно закрытые двери спальни. Больная нуждалась в отдыхе и тишине.

– Я тебя слушаю, и у меня такое чувство, словно ты говоришь не о Павле Анисимовиче, а о совершенно другом человеке, – сказал Влад жене. – Вероятно, для тебя он и был другим.

Чашка в ее руках мелко подрагивала. На долю Таисии выпало много испытаний за последний месяц.

«Нам бы следовало пощадить ее нервы, – подумал Матвей. – Увы, не получится!»

Официальное следствие выстроило собственную версию двойного убийства на Новгородской улице. Мотив – наследство, оставленное господином Куприяновым одной из своих дочерей. Вторая не смогла смириться с несправедливостью и решила избавиться от соперницы. Она выследила, где поселилась молодая пара: обладательница миллионов и ее супруг. Леде, обделенной по жестокой прихоти отца, нестерпимо было видеть счастье сестры. К корысти и злобе присоединилась ревность, ведь мужем наследницы оказался не кто иной, как Влад Неверов, с которым Леда сама собиралась вступить в брак. Коварный молодой человек переметнулся к Таисии, а бывшую невесту оставил с носом.

Возможно, убийство произошло из мести. Возможно, младшая Куприянова имела виды на семейное достояние: планировала после смерти сестры в судебном порядке оспаривать волю отца. Или надеялась вернуть любовь Неверова. Содержание, назначенное ей по завещанию, обеспечило бы им не роскошную, но безбедную жизнь.

Возможно, обида и гнев помутили рассудок Леды, и она жаждала расправы и с сестрой, и с бывшим женихом. Этого уже никто не узнает. Ясно одно: женщина тщательно продумала каждый шаг – позаботилась об алиби, взяла приобретенный по случаю пистолет и отправилась «в гости» к молодоженам. А дальше удача отвернулась от нее – вместо Влада и Таисии она застала в квартире грабителя. Вероятно, тот забыл запереть дверь, и Леда застукала его на месте преступления. От неожиданности или в панике грабитель ударил ее старинным кинжалом. Умирая, жертва выстрелила в него через сумочку, где держала оружие. Оба скончались.

Грабителем оказался некто Шестопалов, который был одержим идеей отыскать древний раритет, так называемый «Кинжал Зигфрида» – антикварный клинок, представляющий большую историческую и художественную ценность. Именно его преступник и искал в квартире молодых супругов. Неподалеку от дома, где произошло убийство, стояла машина Шестопалова – зеленая «Нива». В багажнике автомобиля оперативники обнаружили несколько банок меда и странную одежду: пропитанный специальным составом черный балахон и колпак. Как выяснилось позже, Шестопалов отказался от научной карьеры, переселился из столицы в подмосковный поселок и занялся разведением пчел. Видимо, эта одежда служила пасечнику защитой от укусов насекомых.

Обозреватель «Криминального вестника» примерно так излагал суть разыгравшейся на Новгородской улице трагедии. Никто не взялся опровергать его мнение. То, что убитая женщина оказалась дочерью известного в деловых кругах недавно умершего бизнесмена Павла Куприянова, вызвало к расследованию повышенный интерес.

Неверов потряс в воздухе парой свежих газет.

– Теперь пресса будет долго перемывать кости семье Куприяновых. Хоть бы мертвых оставили в покое!

– Это я виновата в гибели сестры, – с тоской произнесла Таисия. – Бедная мама! Но я ничего не знала ни о смерти отца, ни о завещании, ни о том, что… Влад собирался жениться на Леде. Для меня он был инженером Прилукиным… Господи! Прости нам прегрешения наши…

– Вашей вины тут нет, – с полной уверенностью заявила Астра.

– Как же нет? А кто привез проклятый кинжал? Мне следовало оставить его в Камке, закопать где-нибудь на болотах, чтобы никто никогда не нашел. Я принесла с собой зло… Это потому, что я поклялась держать клинок при себе – везде и всюду, – пока за ним не придут. Я не могла нарушить обещание!

– Кому вы поклялись?

– Старцу…

– Преподобному Авксентию? – изумился Влад.

– Я была подле него до самого конца. Он почувствовал, что отходит, подозвал меня и велел забрать «вещицу в брезентовом чехле». Так и сказал: «Вещица не простая и в чужие руки попасть не должна. Мне ее Ипатий покойный принес перед тем, как преставиться. Каялся, что покойника ограбил – сумку его забрал, а самого бросил в лесу. В той сумке бумаги были, документы и немного денег. Сумку и документы Ипатий сжег, а по бумагам отыскал закопанный на берегу озера сверток. С тех пор боязно деду стало, призраки мерещились. Все из-за вещицы. Я ему молитву дал от злых чар. Не помогло! Он темного духа потревожил, тот его и убил. И ты гляди, без надобности вещицу не трогай. Не смотри на нее даже и никому не показывай. Если уезжать станешь, с собой бери…» Тут он замолчал, задышал часто и глаза закрыл. Я наклонилась и спрашиваю: что, мол, с вещицей делать? Передать кому-то или как? Старец уже говорить не мог, прошептал: «За ней придут…» Кто? Когда? Про то я узнать не успела…

Неверов слушал внимательно, что-то прикидывая в уме.

– Мне про Ипатия егерь Стариков рассказал, – добавил он. – Дед в земле копался на местах боев, побрякушки всякие немецкие находил. За ним другие потянулись. В общем, для некоторых раскопки закончились плохо, в том числе и для Ипатия. Он на немецкой гранате подорвался – разнесло в клочья. Начались все беды с мертвеца в лесу, на которого опять же дед наткнулся… Тот в машине сидел, а Ипатий рядом крутился, кисет свой обронил – испугался чего-то и дал деру. Выходит, он сумку у покойника стащил, а самого оставил на растерзание диким зверям. Хорошо, егерь Лычкин подоспел, потом два охотника подошли… В общем, все они умерли – кто как. Жуткая история…

– Где вы видели Старикова? – спросила Астра.

Неверов объяснил. Упоминание о Камке, о Василисе с Улитой, о «бесе», которого мнимый инженер допрашивал в погребе, вызвало у Таисии слезы и улыбку.

– Похоже, напарника не он убил, – задумчиво пробормотала Астра.

Загадочное происшествие десятилетней давности вдруг развернулось перед ней во всех подробностях. Профессор Лианозов, по-видимому, отправился в новгородские леса на поиски Кинжала Зигфрида. Он был близок к цели. У него в сумке могла быть и карта местности, и письмо погибшего Виктора Лианозова. Эту сумку прихватил, на свою беду, дед Ипатий. Зная окрестности, он сразу догадался, где зарыт клад. И поскольку профессор не успел добраться до клинка, это сделал Ипатий. У машины с мертвым Лианозовым старик потерял кисет. По этому кисету Макар Лычкин догадался, кто первый обнаружил покойника. Но выдавать деда не стал, сжалился. Двум охотникам, которые подошли чуть позже, он тоже ничего не сказал.

Завладев сокровищем, дед помалкивал. Ясно, почему – его мучила совесть и одолевал беспричинный страх. Ипатия преследовали кошмары, порожденные темной энергией кинжала. Уж кто там являлся старику – сам Зигфрид, барон фон Штейн или убитый Виктором Лианозовым немецкий офицер, – не имело значения. Дед испугался и побежал за помощью к Авксентию, покаялся, отдал клинок и постарался обо всем забыть.

Это его не спасло. Ипатий погиб. А за ним последовали и оба охотника. Впрочем, их смерть, может быть, и не связана с проклятием.

Последним был егерь Лычкин. Прошли годы, прежде чем Шестопалов устал от бесплодных поисков и вновь вернулся в охотничье хозяйство, к оставшемуся в живых свидетелю. Вероятно, еще десять лет назад, отправившись за телом профессора и называя себя его братом, он смекнул, зачем тот приезжал на болота. Ученик и коллега, без сомнения, проверил место, обозначенное на карте, но под камнем-черепахой оказалось пусто. Кто-то опередил Шестопалова. Правда, тогда он рассудил иначе – решил, что кинжал спрятан не здесь.

Однако следы привели пчеловода обратно к болотному озеру. Клинок исчез, растворился в воздухе, насыщенном торфяными испарениями и ароматом багульника. Никто ничего о нем не слышал. Все очевидцы давнего события умерли – Ипатий, его старуха, оба охотника и даже старец Авксентий. Неоткуда было просочиться слухам, некого было расспрашивать. Но кто-то ведь забрал сумку с вещами и документами профессора Лианозова? Шестопалов наверняка говорил с Лычкиным, однако тот понятия не имел о кинжале.

Несмотря на все это, ученик профессора возвращался и возвращался на Дамиановы болота. Он чувствовал флюиды клинка, его магнетическое притяжение – в других местах Шестопалов ничего подобного не ощущал. Он ходил кругами, и круги эти сужались.

Что заставило его убить Макара Лычкина, остается только гадать. Должно быть, в очередной раз ничего не добившись от егеря, Шестопалов рассвирепел и заколол упрямца охотничьим ножом Старикова, который подвернулся ему под руку. А молодой напарник напился, уснул и ничего не слышал. Вариант?

– Лычкин не знал о клинке, – произнесла Астра, и все присутствующие повернулись к ней. – Шестопалов убил его от ярости. Он потерял терпение. Оказывается, с ними это тоже случается.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Матвей.

Она долго молчала, и он уже забеспокоился.

– Он пришел сюда за кинжалом, – наконец заявила Астра. – Оттуда. Неспроста он оказался рядом с профессором, а потом бродил по лесам и болотам, пугая туристов и паломников. Он не нашел клинка в указанном месте, но знал, что тот где-то рядом. Полагаю, это его рыбаки и охотники называли богом войны, призраком и болотным духом. Черная хламида и колпак воссоздавали его истинный образ. Он следил за всеми, кто так или иначе мог навести его на след реликвии: за Куприяновыми, за сыном профессора, наверное, и за вами, Влад. Вернее, за «Прилукиным». Вы или Леда привели его прямиком к Таисии, на Новгородскую улицу, по сути, к кинжалу. Он дождался, пока вы уйдете из дома, и решил обыскать ваше жилище. Тем более Леда сообщила ему, что клинок у вас.

– Как она узнала? Я сам не подозревал об этом!

– Вы бросили распечатку с объявлением коллекционера, желающего приобрести раритет, в мусорную корзину… Это было неосторожно.

– Да… о черт! Перед отъездом в Питер я был будто в угаре, торопился. Не помню толком, как бумага оказалась в корзине. Я ее порвал, кажется.

– Леда нашла распечатку и отправила письмо по указанному там электронному адресу. Думаю, объявление разместил Шестопалов. У него и в мыслях не было покупать Кинжал Зигфрида, он просто хотел проверить, откликнется кто-то или нет. Если да, значит, клинок уже находится не в земле и не в тайнике, а на руках у счастливого обладателя. Шестопалов надеялся во время переговоров о сделке вычислить его и завладеть вожделенной вещью. Без всяких денег, разумеется.

– Хорошо, что мы в тот вечер задержались у мамы, – сказал Неверов. – Я познакомил ее с Таисией. Мама угощала нас ужином, никак не хотела отпускать.

– Вам повезло. Леда хотела убить вас, а разделалась с Мортусом. Зло пожирает само себя.

– Почему вы называете его Мортусом?

– Шестопалов – обычный человек, заботливый муж, бывший физик и нынешний пчеловод – всего лишь маска, адаптированная к нашей реальности. Это Мортус собственной персоной. Вестник смерти, ее сопровождающий.

– По-моему, все объясняется болезнью кладоискательства, которая поражает отдельных личностей, – деликатно возразил Влад. – Признаюсь, я сам едва не подцепил ее. Жутко заразная штука! Когда я получил доступ к бумагам покойного Куприянова и наткнулся на упоминания о древней реликвии, у меня дух захватило. Порылся в Сети – мать честная! Кинжал Зигфрида оценивают в миллионы евро, и есть желающие его приобрести! Голова закружилась от такой перспективы. Не надо будет жениться на Леде, чтобы стать богатым, не надо никакого наследства! К сожалению, я копал там же, где и все – вокруг валуна-черепахи, – и ничего не нашел. Потом я полюбил Таю, но продолжал искать клинок для того, чтобы обеспечить ей достойную жизнь.

Он взял руку жены в свою и поднес к губам. Теперь он говорил, обращаясь только к ней:

– Я чувствовал – кинжал где-то рядом. После убийства егеря я уговорил тебя уехать в Новгород, а сам вернулся в деревню, чтобы удостовериться, не хранится ли раритет где-нибудь в заколоченной избе или в покосившемся сарае, перевернул все вверх дном, – пришлось даже домик старца обшарить и жилище сестер. Они все на бесов грешили, беспрестанно молились и дрожали от страха. – Он подавил улыбку. – А оказывается, я привез бесценную вещь из Камки в собственном рюкзаке. Почему ты ничего мне не сказала, дорогая?

– Я дала слово Авксентию. Ты не должен был ничего знать. Моя холщовая сумка показалась ненадежной, я побоялась положить туда сверток. Я сама не заглядывала в него! Старец предупредил, что любопытство может навлечь на меня проклятие. «Мне было нечего терять и нечего бояться, – сказал он. – А ты окажешься беззащитной перед злом, которое таится в свертке». Он велел отдать вещицу тому, кто за ней придет. Я ужасно переживала, видел ты сверток или нет.

– Я ничего не заметил, – признался Влад. – Даже когда застал в нашей квартире два трупа и узнал Леду, мне не пришло в голову, что она убита тем самым кинжалом. Как я понял, мы не можем оставить его у себя?

– За ним пришел Мортус, но он покинул наш мир раньше, чем…

Астра запнулась и обвела взглядом присутствующих. Как же теперь быть? Мужчины были настроены скептически. Какой еще Мортус? Шестопалов пал жертвой собственной алчности. Он хотел украсть то, что ему не принадлежало.

Ее опасения разделяла только Таисия.

– Папа тоже искал клинок? – спросила она мужа.

– Судя по его скупым записям, делал попытки перед смертью. У него становилось все больше денег и все меньше времени. Должно быть, он постиг тщету суеты земной. Он один был на правильном пути. Потому что искал прежде всего тебя, наверное, хотел повидаться. Ему не хватило месяцев… или дней…

В глазах Таисии стояли слезы – она оплакивала свою семью, от которой остались только двое. Правда, теперь к ним присоединился Влад. Она не собиралась расставаться с ним. Каждый по-своему виноват в том, что случилось. Он не безгрешен, она тоже не святая. Им предстоит понять и простить друг друга.

Она вспомнила золотистые кудри Ангела, его сладкоречивые уста, фигуру в сияющем ореоле, – и улыбка тронула ее губы. У него было лицо Влада… или того далекого новгородца, которого несколько столетий назад поглотила Даминова трясина вместе с беглой монахиней Филофеей.

– Смерть смыла наши грехи, – сказала она мужу. – Давно. Мы чисты и можем заново писать историю нашей любви…

Матвея не удивила эта фраза. По дороге в Витеневку Астра поделилась с ним своей интерпретацией монастырской легенды про насильно постриженную девицу Катерину из рода Савицких и ее возлюбленного, которые нашли гибель на Дамиановых топях.

– Ты хочешь сказать, что они опять встретились… здесь же, на болотах? Влад и Таисия?

– А у тебя есть серьезные доводы против?

– Романтические бредни, – фыркнул он.

– Ты только представь! Амбициозный молодой красавец, выпускник Кембриджа, вынужденный ютиться в скромной квартирке, – как он завидовал Куприянову, пытался заслужить его доверие. Но тот – тертый калач, раскусил Неверова. Одновременно Влад обхаживал Леду, которая рвалась замуж. А папенька, подсознательно вымещая на родной дочери зло, находил ей отвратительных претендентов на руку и сердце. Он не мог простить, что из-за нее ушла из дома Таисия.

Неверов покорил сердце Леды, и она тайно приблизила его к себе. Они встречались, предавались запретным и оттого еще более жарким ласкам. Потом, после смерти отца, Леда доверила жениху временное управление компанией, сейф, бумаги – все. Какой шок, должно быть, она испытала от завещания! Они с Неверовым составили коварный план по устранению проклятой сестрички и получению наследства.

Куприянов, по сути, помог Владу отыскать блудную дочь: он почти напал на ее след. Влад собирался вступить в брак с Таисией и затем убить жену. А увидел ее и потерял голову. Что-то же возникло между ними? Как молния вспыхнула. Сначала он по инерции, обманывая себя и Леду, делал вид, что продолжает осуществлять задуманное. Но на самом деле ему уже были безразличны куприяновские миллионы. Ночами, под ликом Ангела, скрывая свое истинное лицо, он приходил к окнам Филофеи и соблазнял любовными речами. Он втянулся в эту игру и ловил себя на том, что ничуть не лукавит, каждое его слово идет из сердца. Он ощутил свет внутри себя…

– Чем не Амур и Психея? – усмехнулся Матвей. – Бог любви хотел увлечь девушку и погубить, а вместо этого сам стал жертвой ее чар. Венера пришла в бешенство! Она не пыталась задушить Психею?

– Нет. Но подвергла ее тяжелым испытаниям. Кроме прочего, богиня приказала ей принести воды из Стикса. А потом спуститься в царство мертвых и попросить у его владычицы Прозерпины ларец. «Ни в коем случае не открывай его и отдай мне», – велела жестокосердная Венера. Любопытство Психеи оказалось сильнее благоразумия. Она заглянула в ларец и упала, окутанная беспробудным сном. Очнуться от вечного сна ей помог…

– Поцелуй Амура? Банально и ужасно скучно.

– За банальностью легко не заметить скрытого смысла вещей. Никто не смотрит на привычное непредвзятым взглядом. Ум идет проторенной дорожкой, и в этом его беда.

Матвей промолчал.

– В конце концов все закончилось хорошо, – тоном шута заключил он. – Психея заслужила бессмертие, и влюбленные поселились на Олимпе, в обители богов. Как равные среди равных.

На обратном пути в Москву Астра, уставшая, измотанная долгим тяжелым разговором, боролась с дремотой. Они так и не решили, что делать с кинжалом.

– Знаешь, почему Неверов снял квартиру в Алтуфьеве? – вдруг сказала она, когда Матвей повернул на объездную. – Он все еще надеялся отыскать клинок на территории усадьбы. Кладоискательство не поддается самолечению. Лианозовы поселились на Долгопрудной по той же причине. Когда им предлагали разные районы, Валериан выбрал место поближе к «родным пенатам».

– Теперь они успокоятся наконец. Кстати, забыл спросить: как ты догадалась, что надо следить за Шестопаловым? Мы чудом не упустили его зеленую «Ниву», и, не приведи он нас на Новгородскую улицу, неизвестно, как бы все сложилось. Признаться, я был уверен, что он едет в Москву продавать мед.

– Вечером?

– Мало ли, по индивидуальному заказу, например. Когда он вышел из машины с пустыми руками, меня это насторожило. Но я все равно не понимал, чего мы ждем. А потом появилась Леда…

– Я сама не знала, что должно произойти. Те пятна на руках Шестопалова привлекли мое внимание. Они не были похожи на укусы пчел. Зачем ему лгать? А затем, что он хотел скрыть их истинное происхождение. – Астра закатала рукав и показала пару красных пятнышек на коже. – Видишь? Меня комары покусали возле алтуфьевского пруда. Наша первая встреча с Шестопаловым состоялась, когда он только-только приехал из Новгородской области – он мыл машину после дальней дороги. Позже меня осенило, что эти пятна у него на лице, на шее, а больше всего на руках – от лесного гнуса: комаров, мошек. И он свалил все на пчел… Теперь я думаю, Мортус с той первой встречи догадался, кто я и зачем явилась. Играл со мной в кошки-мышки.

Матвей не понаслышке знал про гнус – от него никакой накомарник не спасает. Если рядом еще и болото… В походах они с ребятами пользовались специальным средством, но, как ни мажься, допекают насекомые здорово. Особенно непривычные к укусам люди страдают. Местные притерпелись, что ли, закалились. Выработали противоядие.

– Я понимаю, почему Шестопалов бродил по лесу в своем балахоне и колпаке. Во-первых, народ от него шарахался, а это входило в его планы. Во-вторых, защита от гнуса. Руки вот не всегда спрячешь, они и остаются на растерзание кровопийцам.

– Леда сказала, что сообщила коллекционеру, где клинок, и у меня в уме вдруг все связалось, – объяснила Астра. – Пятна, зеленая «Нива», комары, болотное озеро, убитый егерь… еще много чего. Объявление было приманкой. Но главную подсказку я получила от зеркала.

– Это какую же?

– Ты будешь смеяться. На него то и дело садились комары!