Дойти до конца тропы
Дойти до конца тропы
«Трам-там-там, трам-там-там», - стучало в голове. Или по голове. Клювом. Затылок, темя, лоб – клац!
«Глаза!» - он инстинктивно закрыл лицо рукой, послышалось хлопанье крыльев, стук прекратился.
Он со страхом пошевелился, ожидая боли, но её не было. Прислушался. Тихий шелест, легкий ветер, тепло. Открыл глаза. Тонкие стволы деревьев уходили ввысь, сквозь дрожащую листву просвечивало акварельно-голубое небо. Опираясь на руки, он подтянулся и сел.
«Где я?»
Лес. Тишина. Пахнем мхом, прелой листвой.
Солнце разбитым желтком расплылось в просвете леса, освещая лесную речку, на берегу которой он очнулся.
Облизнул спёкшиеся губы, попытался встать. Ноги были тяжелые, неповоротливые, словно чугунные. Пронзило мыслью: «Все-таки перелом, лишь бы не позвоночник». Потянулся осмотреть и обнаружил серые, грубого холста брюки, заправленные в тяжелые железные сапоги. Пластинчатые голенища отливали сталью и были покрыты тонкой вязью незнакомых букв.
«Ладно, об этом можно подумать потом».
Он аккуратно, стараясь не поскользнуться, встал. Мир вокруг качнулся и выровнялся, усиливая ощущение нереальности происходящего. Медленно переступая, держась за ветки, он спустился к реке.
Глотая воду горсть за горстью, он со страхом смотрел на свое отражение.
«Кто я?»
Пряди светлых волос выбивались из-под простого железного шлема, ввалившиеся щеки были покрыты плотной щетиной, тонкая железная пластина прикрывала нос, а глаза… он наклонился ближе к мерцающей поверхности и потерял равновесие. От падения его удержал толстый, торчащий из земли корень, за который он успел схватиться.
- Крррап, - звук был деликатным, словно кто-то прочищал горло, предупреждая о своем присутствии.
Он обернулся. Неподалеку, на поваленном ветром дереве, сидел большой черный ворон.
- Привет, дурак!
Птица наклонила голову и, кажется, подмигнула. Мужчина тряхнул головой, отгоняя наваждение, потом зашарил руками по земле в поиске палки или камня. Но ворон и не думал исчезать.
- Тебя здороваться не учили, оболтус? Или немой?
Голос у ворона был неожиданно низкий, чуть раскатистый, важный.
- Э… здравствуйте?
- Ага, язык есть. Это хорошо, это вкусно.
- В смысле? – опешил человек.
- Шучу. Понимаешь, дураки у нас редкие гости. Все больше царевичи попадаются, а с ними какие шутки? Чувства юмора нет, чуть что за меч хватаются.
- А я, значит, дурак?
- Дурак. Сам посуди – меча у тебя нет? Нет. Красной девицы, золоченых яблок, волка серого - нет. И взгляд у тебя не боевитый. Растерянный ты какой-то, Ваня.
- Ваня?
- Ванька. Дурак. А иначе, братец, никак. Физика’c. Законы здесь такие.
- Ага, физика’c... А здесь, это где?
- В альтернативной реальности. Крррап. Вас там вообще ничему не учат что ли?
- Где там?
- Вот дурак! Там, откуда вы на нас сыплетесь. Пошли, хватит рассиживаться. Надо к Танне засветло добраться. Не успеешь - леший поймает. Он с кикиморой разбежался, теперь мухоморы жрёт и Юнга читает. Будешь у него архетип Трикстера отрабатывать. Петь, танцевать умеешь?
Иван пожал плечами.
- Ничего, он научит. Вон тропа твоя родилась, пошли.
Ворон перескочил на небольшой пятачок примятой травы, оглянулся на человека и полетел прочь от ручья. Казалось, перед ним бежит невидимый клубок, оставляя за собой тонкую путеводную нить.
Иван колебался, прикидывал варианты. А потом подумал: «Физика’c значит», - и ступил на тропу.
***
Солнце давно уже сползло с зенита, а он всё шёл и шёл. Сквозь кружевные берёзовые рощи, сумрачные ельники, густо усыпанные опавшей хвоей, через поляны, с метёлками незнакомых трав. Ноги гудели от усталости, а желудок давно сводило от голода. Ворон надолго улетал, потом возвращался, иногда разговаривал.
- Ты зачем к нам пожаловал, мил человек?
- Не знаю. Не помню ничего. Одни вопросы в голове. И те односложные.
- Беда. Может Танна тебе поможет.
- Кто это?
- Танна? Младшая сестра, первая баба на тропе. Встречает, умиротворяет, провожает. Это царевичей. А дуракам – как повезет. Может и на зиму засолить.
- Первая?
- Ага. Вторая Амма, а у третьей никто и имени не знает, просто Бабой кличут. Пришли почти. Я дальше не полечу, Танна меня не любит. Да и коты у неё, такие твари, я тебе скажу. Сейчас по мосту через речку, а там и избушка. Ты это, давай там… Увидимся еще. Крррап!
Речка была мелкой, а брёвна моста кое-где подгнили и провалились. Сбежав с моста, тропа выкатилась на большую поляну и там остановилась перед маленькой избушкой. Разумеется, на курьих ножках.
Иван потоптался, покашлял, порылся в памяти.
- Избушка, избушка. Повернись…
- Ко мне передом, к лесу задом, - закончил за его плечом мелодичный женский голос.
Избушка заскрипела, подняла одну лапу, потом другую и медленно повернулась.
Женщина вышла у него из-за спины, встала рядом и приглашающе протянула руку.
- Ну что, Иванушка, застыл? Проходи, милый друг. Накормлю, напою, в баньке попарю и спать уложу. А ты мне расскажешь, зачем к нам пожаловал.
Рыжие локоны змеились по её плечам, в изгибе узких губ чувствовалась ирония, а на правой щеке была родинка.
- Не помню я ничего, хозяйка. Может ты мне расскажешь? Кто я, откуда, зачем здесь?
- Может и расскажу, - она обошла его кругом, сняла и осмотрела шлем, провела рукой по волосам, горячими ладонями накрыла его лицо, огладила глаза, нос, губы, потом присела, пробежалась пальцами по буквам на сапогах.
- Что там написано?
Танна встала, неожиданно прильнула к нему и поцеловала. Голова закружилась от странно знакомого аромата сухих, спаленных солнцем трав и горького меда. Поплыл в голове образ серебряного месяца и подставленного под поцелуй женского лица. И рыжие кудри под его пальцами, податливое тело, мягкая грудь. Вдруг он почувствовал сильную боль, ведьма прокусила ему губу своими острыми, чуть изогнутыми клыками. И тут же оттолкнула его. Морок пропал, остался лишь легкий аромат сухих трав и привкус крови на губах.
- Приведи его ко мне. Вот что там написано, - она взяла его за руку и повела в дом.
Танна исполнила всё, что обещала. Только на вопросы его не ответила. А ночью ему снилась вязь молочно-белых букв, которые опутали его лунной сетью и куда-то тащили.
Настроение утром у него было паршивое. Уходить от неё не хотелось. Но ведьма торопила. Дала ему в дорогу железный посох и мешок, в котором что-то звякало.
- Встретишь Горыныча, передай ему от меня привет и подарок. Скажи, мол, Танна велела кланяться и просила принять её скромный дар. Глядишь и пропустит. С тропы никуда не сворачивай. Назад не оборачивайся, шагов не считай. Места за моей избушкой пойдут другие. Там солнце встает вечером, а садится утром, или по небу гуляет как вздумается, а потом раз и нет его, ночь упала. Так что ты не спеши, но и не медли.
Он, наконец, поймал её, прижал к себе, почувствовал, как она расслабилась на мгновенье, и тут же вывернулась. Схватила его за руку, потащила к тропе.
- Всё, иди. Иди. Тебя ждут, - она повернула его к себе спиной и легонько подтолкнула, - и не оборачивайся.
***
Теперь его путь пролегал через густой хвойный лес. Сосны и ели стояли вокруг него сплошной стеной. Казалось, стоит упустить тропу из-под ног, сделать пару шагов в сторону, и она сразу сбежит, затеряется в глухой чащобе.
За очередным поворотом к нему на плечо слетел ворон и осторожно стукнул клювом по шлему.
- Ванька, я скучал. Ну как тебе наша царица Танна? Хороша, да?
Ему захотелось ударить эту наглую, надоедливую птицу, он замахнулся посохом и треснул бы ворона по голове, но тот успел взлететь и теперь сидел на очередной сосне, выгнув сердито голову.
- Крррап, полегче, дурень. Чем она тебя там опоила?
Ворон прошипел что-то, наверняка, грубое и нецензурное, и, вроде, даже плюнул, а потом улетел.
Сосны, сосны, сосны. Высокие, ровные, одинаковые – одна, две, три – он вспомнил, что Танна не велела считать, перестал. Горыныч, интересно, что за зверь такой. Покопался в памяти. На удивление легко всплыла картинка – красный, трехголовый, хвост толстый, плюётся огнем.
Вот такой и сидел в центре большой поляны за очередным изгибом тропы. На центральной голове у него красовалась железная каска, а на толстом хвосте сидел обиженный ворон.
Голова с каской пыхнула огнем и опалила траву перед его ногами.
- Привет, Ваня! Ты что это птиц в наших краях обижаешь? Жалоба на тебя поступила, бить я теперь тебя буду. Топтать, крошить и жарить. Поди сюда!
Две головы наклонились низко к земле, оглядывая с двух сторон несчастного путника. И заспорили громким шёпотом, плюясь друг в друга искрами.
- Чур, мне каску!
- Нет, мне!
- Это с какого перепою?
- Потому что я старше.
- На две секунды, пффф.
- И умнее.
Центральная голова цыкнула на них и все головы Горыныча собрались вместе и уставились на Ивана.
- Здравствуй, зверь невиданный, - начал нараспев Иван, завороженно глядя в большие, как тарелки, желтые глаза с вертикальными зрачками, - Танна тебе кланяться велела и просила принять её скромный дар.
Он поклонился и подвинул Горынычу мешок.
Тот рассек ткань когтем, и на траву вывалились две блестящие каски. У одной было навершие в виде двуглавого орла с короной, у другой в виде льва. Горыныч растрогался.
- Это подарок? Мне? Ай, спасибо! Мне ж подарков никто не делал, а тут нате вам. С кисточками.
С центральной головы капнула большая горючая слеза, а левая и правая головы уже спорили кому какая каска положена. Полетели искры, головы сцепились друг с другом, средняя полыхнула на них раз, другой, загорелась трава. Иван пригнулся и побежал прочь, стремясь уйти в лес, пока его не схватили.
Вскоре его догнал ворон и как ни в чем не бывало взгромоздился на плечо.
- Они там обе каски поплавили, идиоты. Горыныч злой, как собака, чуть меня не спалил. Ууу, ведьма! Это она их специально стравила. Видать, понравился ты ей. Крррап!
В небе полыхнула молния, через несколько секунд раздался раскат грома, запахло озоном, солнце скатилось к горизонту и застыло там.
- А вторая сестра, кто она?
- Амма? Она с придурью. Эксплататорша. Три шкуры снимет и перья повыдёргивает. Царевичи от неё выползают, как из молотилки. Охают, ахают, да за бока держатся. Они ж непривыкшие к тяжелому физическому труду. А Амма суровая, может и батогом промеж глаз засветить, если что не понравится. Но пироги у неё, ммм, ум отъешь. Недалеко уже, вон, видишь?
Избушка Аммы стояла на островке посреди гиблого, непроходимого болота. Тропа нерешительно замерла на его краю.
- Ворон, ты знаешь, как пройти?
- Неа, Вань, тут у каждого свой проход. Да и болото не у всех бывает.
«Трем смертям не бывать, а одной не миновать», - подумал Иван и сделал шаг вперед. Нога тут же ушла под зеленый ковер, утягивая вглубь тяжёлый железный сапог. С трудом он её вытащил, болото в ответ утробно чавкнуло. Начал накрапывать холодный мелкий дождь, гроза подбиралась всё ближе.
Иван присел на корточки и принялся внимательно оглядывать болото. Приметил жёлтый березовый лист меж двух кочек, неизвестно как здесь оказавшийся, ткнул в него посохом – есть, брод! - осторожно шагнул. Как капли крови алели в вечернем сумраке бусины клюквы. Он воткнул посох в них и сделал еще шаг. Лист кувшинки, светящийся гриб, бледный цветок, лягушка - иногда он топтался на месте по несколько минут, отыскивая знаки, а порой делал друг за другом сразу несколько шагов, быстро отгадывая подсказки.
Она ждала его на берегу – худая, высокая, волосы щедро выбелены сединой, длинный нос с горбинкой. Иван подошел к ней измученный, уставший, весь в болотной тине.
- Ну здравствуй, добрый молодец!
Амма обняла его. И снова он окунулся, упал в морок.
Белые простыни, хрусткие, пахнущие чистотой, утюгом и снегом. Теплый бок и мягкая рука под головой: «Жил был царь, и было у него три сына…».
Ведьма отпустила его и видение пропало.
- Идем, добрый молодец, накормлю, напою.
- И в баньке попаришь?
- Обязательно. Без баньки тебя тропа не возьмет. Только ты, мил человек, помоги старушке. Печка у меня в баньке совсем завалилась, переложить бы, - она посмотрела на него с надеждой, - некому помочь-то мне, Ванечка. Некому, кроме тебя.
Весь вечер он провозился с печкой. Хотя какой тут вечер – багровое солнце висело на закате, пока он разбирал и перекладывал каменный очаг, и закатилось, как только он закончил. Зато попарился он на славу. И пироги у Аммы оказались вкуснейшие, правду ворон сказал.
Потом она прочитала вязь букв на его сапогах и поджала задумчиво губы.
- Мало у нас времени, сынок, ох мало! Торопиться тебе надо. Ночью пути нет, а к утру я тебе волка найду. Спи теперь, - указала она на широкую скамью.
Потом подошла к нему, уже лежащему, села рядом, погладила по руке, заглянула в глаза, и он провалился в сон, как в омут.
Ночью ему снился волк, который схватил его за бок и потащил в лес.
Подняла она его затемно, солнце еще не встало.
- Поднимайся, сынок, пора.
На дворе стоял тяжелый, густой туман, сквозь который глухо пробивался свет, льющийся из глаз медвежьих черепов, надетых на колья частокола. Перед воротами дремал огромный серый волк. Там же сидел ворон, клевал старый разбитый череп, валявшийся на земле.
- Ворон, у меня останешься. Гусеницы капусту портят, собрать надо.
- Но мадам…
- Какая я тебе мадам! – прикрикнула на него Амма, - как зимой щи хлебать, так первый, а как гусениц собирать «мадам». Смотри у меня, на суп пущу!
- А можно…?
- Можно. С гусеницами разберешься, и можно.
Ворон нахохлился. Прошипел что-то в сторону леса, архаичное и матерное. И, кажется, даже плюнул.
- А ну цыть! При мне не выражаться, - шикнула ведьма. Ворон перелетел на плечо Ивана.
- Удачи тебе, Ваня! Говорил я тебе – эксплататорша, с придурью. Крррап!
Резкий звук утонул в тумане, волк встал, потянулся, зевнул.
- Ну что, поехали? Залезай на спину, в шерсть не вцепляйся, за бока держись. Страшно будет, глаза закрывай.
Амма обняла его на прощание, и снова ему почудился голос из далёкого детства. И захотелось остаться, провалиться в её теплые руки, как в мягкие подушки, под теплое одеяло в холодный день, и не ходить в школу, остаться дома, пить горячий чай с лимоном из большой кружки с синими пти…
Она оттолкнула его от себя.
- Торопись, мальчик! - она погладила его по щеке, отвернулась и пошла в свою избушку.
Иван залез на волка, обхватил его за бока, прижался к теплой шее, чтобы не упасть, и закрыл глаза. Не потому, что было страшно, а чтобы прогнать подступивший вдруг к горлу ком.
***
Лес опять переменился, стоял все больше сушняком, протягивая к ним уродливые серые ветки. Над головой, в сером, безжизненном небе неподвижно висело Солнце. Белое, тусклое, оно не слепило и не грело. Ни ветра, ни облаков, ни холода, ни жары. Волк нёсся молча, мускулы ритмично сокращались под шкурой, и Иван чувствовал, как с каждым прыжком из него уходит жизнь. Тропа теперь шла прямо, никуда не сворачивая. Деревья встречались все реже, трава под лапами волка рассыпалась как пепел, и вскоре вокруг них простиралась давно выжженная пустыня, а на горизонте показалась гора, над вершиной которой вился дым.
У её подножия и стояла избушка третьей сестры. Тропа кончилась.
Волк остановился перед шестами, на которых висели выбеленные временем человеческие черепа с пустыми черными глазницами.
- Дальше мне ходу нет, удачи, Иван. Прощай!
И широким, размашистым шагом пошел назад по тропе.
Иван проводил волка взглядом и повернулся к воротам.
Там стояла Баба. Пергаментная кожа обтягивала её кости, седые волосы клоками свисали с головы, ветхая одежда еле прикрывала иссохшее тело. Она молча его рассматривала, потом посторонилась, пропуская во двор.
Пусто было вокруг, пусто было внутри, пусто было везде. Только из трубы маленькой баньки шел легкий дымок, да курилась над головой гора.
Молча старуха накормила его и напоила, молча отвела в баню, сняла сапоги и прочитала надпись. Молча указала на скамью. И только когда он лег и закрыл глаза, он услышал её голос. Тихий, дребезжащий, он не разбирал слов, слышал только напев - протяжный, тоскливый, зовущий. Старуха гладила его древними как мир руками и пела. И краски растворились в белом безмолвии, стёрлись линии и грани, исчезла жизнь, растаял мир.
Наутро Баба дала ему чистую белую рубаху и вывела к воротам. Там, перед человеческими черепами, сидел белый орёл размером с избушку. Старуха показала Ивану на птицу и молча ушла.
***
И пролетели они через серое небо, и попали на небо синее, а пролетев синее, попали на небо чёрное, звёздами серебряными усыпанное. Сел орёл на рогатый месяц и открылась Ивану пустыня безмолвная. Делать было нечего, слез Иван с орла и пошёл вперёд.
Небо постепенно наливалось синевой, мир уплотнялся и наполнялся красками и звуками. Проявилось и зашумело море, послышался детский смех. Ноги тонули в мокром песке, а волны слизывали его следы.
На берегу стояла надувная горка. Беловолосый мальчик лет пяти скатился с нее и упал прямо в море, с визгом и брызгами. Тут же выбрался на сушу и, смеясь, побежал обратно, на горку. Вдруг увидел Ивана и закричал:
- Папа! Папа! Смотъи, как я катаюсь!
Воспоминания словно цунами хлынули сквозь перегородки, ограждающие его память, он упал на колени, сгрёб сына в объятия и забормотал.
- Саша, Сашенька, подожди, не беги. Все хорошо, солнышко моё, все будет хорошо.
Мальчик притих, погладил отца по лицу, потом скуксился и захныкал.
- Нет, нет, Сашенька, всё хорошо, это папа просто… - он криво улыбнулся, - все хорошо сынок. Нам надо идти.
Он вспомнил кто он, вспомнил всю свою жизнь. И ослепительный свет фар грузовика, неожиданно выехавшего ему навстречу, крик сына сзади, треск рвущегося железа.
Но он пока так и не понял, как и зачем он очутился здесь, в этой странной и дикой сказке.
И лихорадочно соображал, как ему вернуться в свой мир. Туда, где его любили и ждали, к тем, кому он был нужен.
Он пошёл дальше, крепко прижимая к себе задремавшего сына.
В какой-то момент ему показалось, что впереди блеснул огонь. Подойдя ближе, он увидел старый маяк. На его вершину вели истёртые ступени, на сотой Иван перестал их считать. Он шёл и шёл вверх, потому что идти было больше некуда.
Наверху, из центра маленькой площадки бил сноп света.
У окна сидел седой старик, курил трубку и листал старый журнал. Увидев Ивана с сыном, он обрадовался.
- Наконец-то! А то я жду, жду. И она ждет, а у меня сердце разрывается смотреть, как она страдает. А оно у меня и так рваное. Два инфаркта, ё-маё, - старик закашлялся, разогнал рукой дым от трубки, - вон, посмотри.
Столб света в центре комнаты стал прозрачным, внутри него Иван увидел больничную кровать, рядом с которой сидела красивая рыжеволосая женщина с родинкой на щеке, его жена.
- Переломы обеих ног, разрыв селезенки, обширное кровотечение в мозг. Врачи, конечно, сделали что могли, но ты не жилец, Вань. Прости.
- А Саша?
- У него лёгкое сотрясение мозга и сломано два ребра. Но он в коме. Испугался и убежал. Спрятался в безопасное место, в свои счастливые воспоминания.
- Она знает?
- Да. Представляешь, она выкопала березку в лесу и посадила её в больничном саду. Есть такое поверье – если деревце приживётся, человек выживет. А еще она каждый день повязывает на ветки ленточки. Вот, держи.
Старик сунул ему в руку кусочек ткани. Это была полоска от его голубой рубашки, на которой маркером было написано «Я люблю тебя. Приведи его ко мне, если сможешь».
Саша проснулся, завозился у него на плече. Сполз на пол.
Иван присел перед ним, взял за плечи.
- Саша, сынок, послушай, я тебя очень люблю. И мама тебя очень любит и скучает. Она вон там, видишь? И сейчас тебе надо идти к ней. Хорошо?
- Пап, а ты?
- Я? Я всегда буду рядом с тобой, солнышко. Я буду твоим ангелом-хранителем. Веди себя хорошо и береги маму, - он обнял и поцеловал сына, - а теперь беги. И не забудь поцеловать маму за меня.
Он повернул мальчика лицом к свету и легонько его подтолкнул.
Там, внутри светового столба что-то произошло, женщина вскочила и убежала.
Аппарат рядом с больничной койкой запищал, и по экрану поползла прямая зеленая линия…
***
- И что теперь? – спросил Иван у старика.
- Ну, у нас есть немного времени. До того, как за тобой придут. Пожалуй, я сварю тебе кофе и набью трубку вкусным вишневым табаком. Мы будем читать старые выпуски «Вокруг света» и слушать как шумит море.
«Трам-там-там, трам-там-там», - стучало в голове. Или по голове. Клювом. Затылок, темя, лоб – клац!
«Глаза!» - он инстинктивно закрыл лицо рукой, послышалось хлопанье крыльев, стук прекратился.
Он со страхом пошевелился, ожидая боли, но её не было. Прислушался. Тихий шелест, легкий ветер, тепло. Открыл глаза. Тонкие стволы деревьев уходили ввысь, сквозь дрожащую листву просвечивало акварельно-голубое небо. Опираясь на руки, он подтянулся и сел.
«Где я?»
Лес. Тишина. Пахнем мхом, прелой листвой.
Солнце разбитым желтком расплылось в просвете леса, освещая лесную речку, на берегу которой он очнулся.
Облизнул спёкшиеся губы, попытался встать. Ноги были тяжелые, неповоротливые, словно чугунные. Пронзило мыслью: «Все-таки перелом, лишь бы не позвоночник». Потянулся осмотреть и обнаружил серые, грубого холста брюки, заправленные в тяжелые железные сапоги. Пластинчатые голенища отливали сталью и были покрыты тонкой вязью незнакомых букв.
«Ладно, об этом можно подумать потом».
Он аккуратно, стараясь не поскользнуться, встал. Мир вокруг качнулся и выровнялся, усиливая ощущение нереальности происходящего. Медленно переступая, держась за ветки, он спустился к реке.
Глотая воду горсть за горстью, он со страхом смотрел на свое отражение.
«Кто я?»
Пряди светлых волос выбивались из-под простого железного шлема, ввалившиеся щеки были покрыты плотной щетиной, тонкая железная пластина прикрывала нос, а глаза… он наклонился ближе к мерцающей поверхности и потерял равновесие. От падения его удержал толстый, торчащий из земли корень, за который он успел схватиться.
- Крррап, - звук был деликатным, словно кто-то прочищал горло, предупреждая о своем присутствии.
Он обернулся. Неподалеку, на поваленном ветром дереве, сидел большой черный ворон.
- Привет, дурак!
Птица наклонила голову и, кажется, подмигнула. Мужчина тряхнул головой, отгоняя наваждение, потом зашарил руками по земле в поиске палки или камня. Но ворон и не думал исчезать.
- Тебя здороваться не учили, оболтус? Или немой?
Голос у ворона был неожиданно низкий, чуть раскатистый, важный.
- Э… здравствуйте?
- Ага, язык есть. Это хорошо, это вкусно.
- В смысле? – опешил человек.
- Шучу. Понимаешь, дураки у нас редкие гости. Все больше царевичи попадаются, а с ними какие шутки? Чувства юмора нет, чуть что за меч хватаются.
- А я, значит, дурак?
- Дурак. Сам посуди – меча у тебя нет? Нет. Красной девицы, золоченых яблок, волка серого - нет. И взгляд у тебя не боевитый. Растерянный ты какой-то, Ваня.
- Ваня?
- Ванька. Дурак. А иначе, братец, никак. Физика’c. Законы здесь такие.
- Ага, физика’c... А здесь, это где?
- В альтернативной реальности. Крррап. Вас там вообще ничему не учат что ли?
- Где там?
- Вот дурак! Там, откуда вы на нас сыплетесь. Пошли, хватит рассиживаться. Надо к Танне засветло добраться. Не успеешь - леший поймает. Он с кикиморой разбежался, теперь мухоморы жрёт и Юнга читает. Будешь у него архетип Трикстера отрабатывать. Петь, танцевать умеешь?
Иван пожал плечами.
- Ничего, он научит. Вон тропа твоя родилась, пошли.
Ворон перескочил на небольшой пятачок примятой травы, оглянулся на человека и полетел прочь от ручья. Казалось, перед ним бежит невидимый клубок, оставляя за собой тонкую путеводную нить.
Иван колебался, прикидывал варианты. А потом подумал: «Физика’c значит», - и ступил на тропу.
***
Солнце давно уже сползло с зенита, а он всё шёл и шёл. Сквозь кружевные берёзовые рощи, сумрачные ельники, густо усыпанные опавшей хвоей, через поляны, с метёлками незнакомых трав. Ноги гудели от усталости, а желудок давно сводило от голода. Ворон надолго улетал, потом возвращался, иногда разговаривал.
- Ты зачем к нам пожаловал, мил человек?
- Не знаю. Не помню ничего. Одни вопросы в голове. И те односложные.
- Беда. Может Танна тебе поможет.
- Кто это?
- Танна? Младшая сестра, первая баба на тропе. Встречает, умиротворяет, провожает. Это царевичей. А дуракам – как повезет. Может и на зиму засолить.
- Первая?
- Ага. Вторая Амма, а у третьей никто и имени не знает, просто Бабой кличут. Пришли почти. Я дальше не полечу, Танна меня не любит. Да и коты у неё, такие твари, я тебе скажу. Сейчас по мосту через речку, а там и избушка. Ты это, давай там… Увидимся еще. Крррап!
Речка была мелкой, а брёвна моста кое-где подгнили и провалились. Сбежав с моста, тропа выкатилась на большую поляну и там остановилась перед маленькой избушкой. Разумеется, на курьих ножках.
Иван потоптался, покашлял, порылся в памяти.
- Избушка, избушка. Повернись…
- Ко мне передом, к лесу задом, - закончил за его плечом мелодичный женский голос.
Избушка заскрипела, подняла одну лапу, потом другую и медленно повернулась.
Женщина вышла у него из-за спины, встала рядом и приглашающе протянула руку.
- Ну что, Иванушка, застыл? Проходи, милый друг. Накормлю, напою, в баньке попарю и спать уложу. А ты мне расскажешь, зачем к нам пожаловал.
Рыжие локоны змеились по её плечам, в изгибе узких губ чувствовалась ирония, а на правой щеке была родинка.
- Не помню я ничего, хозяйка. Может ты мне расскажешь? Кто я, откуда, зачем здесь?
- Может и расскажу, - она обошла его кругом, сняла и осмотрела шлем, провела рукой по волосам, горячими ладонями накрыла его лицо, огладила глаза, нос, губы, потом присела, пробежалась пальцами по буквам на сапогах.
- Что там написано?
Танна встала, неожиданно прильнула к нему и поцеловала. Голова закружилась от странно знакомого аромата сухих, спаленных солнцем трав и горького меда. Поплыл в голове образ серебряного месяца и подставленного под поцелуй женского лица. И рыжие кудри под его пальцами, податливое тело, мягкая грудь. Вдруг он почувствовал сильную боль, ведьма прокусила ему губу своими острыми, чуть изогнутыми клыками. И тут же оттолкнула его. Морок пропал, остался лишь легкий аромат сухих трав и привкус крови на губах.
- Приведи его ко мне. Вот что там написано, - она взяла его за руку и повела в дом.
Танна исполнила всё, что обещала. Только на вопросы его не ответила. А ночью ему снилась вязь молочно-белых букв, которые опутали его лунной сетью и куда-то тащили.
Настроение утром у него было паршивое. Уходить от неё не хотелось. Но ведьма торопила. Дала ему в дорогу железный посох и мешок, в котором что-то звякало.
- Встретишь Горыныча, передай ему от меня привет и подарок. Скажи, мол, Танна велела кланяться и просила принять её скромный дар. Глядишь и пропустит. С тропы никуда не сворачивай. Назад не оборачивайся, шагов не считай. Места за моей избушкой пойдут другие. Там солнце встает вечером, а садится утром, или по небу гуляет как вздумается, а потом раз и нет его, ночь упала. Так что ты не спеши, но и не медли.
Он, наконец, поймал её, прижал к себе, почувствовал, как она расслабилась на мгновенье, и тут же вывернулась. Схватила его за руку, потащила к тропе.
- Всё, иди. Иди. Тебя ждут, - она повернула его к себе спиной и легонько подтолкнула, - и не оборачивайся.
***
Теперь его путь пролегал через густой хвойный лес. Сосны и ели стояли вокруг него сплошной стеной. Казалось, стоит упустить тропу из-под ног, сделать пару шагов в сторону, и она сразу сбежит, затеряется в глухой чащобе.
За очередным поворотом к нему на плечо слетел ворон и осторожно стукнул клювом по шлему.
- Ванька, я скучал. Ну как тебе наша царица Танна? Хороша, да?
Ему захотелось ударить эту наглую, надоедливую птицу, он замахнулся посохом и треснул бы ворона по голове, но тот успел взлететь и теперь сидел на очередной сосне, выгнув сердито голову.
- Крррап, полегче, дурень. Чем она тебя там опоила?
Ворон прошипел что-то, наверняка, грубое и нецензурное, и, вроде, даже плюнул, а потом улетел.
Сосны, сосны, сосны. Высокие, ровные, одинаковые – одна, две, три – он вспомнил, что Танна не велела считать, перестал. Горыныч, интересно, что за зверь такой. Покопался в памяти. На удивление легко всплыла картинка – красный, трехголовый, хвост толстый, плюётся огнем.
Вот такой и сидел в центре большой поляны за очередным изгибом тропы. На центральной голове у него красовалась железная каска, а на толстом хвосте сидел обиженный ворон.
Голова с каской пыхнула огнем и опалила траву перед его ногами.
- Привет, Ваня! Ты что это птиц в наших краях обижаешь? Жалоба на тебя поступила, бить я теперь тебя буду. Топтать, крошить и жарить. Поди сюда!
Две головы наклонились низко к земле, оглядывая с двух сторон несчастного путника. И заспорили громким шёпотом, плюясь друг в друга искрами.
- Чур, мне каску!
- Нет, мне!
- Это с какого перепою?
- Потому что я старше.
- На две секунды, пффф.
- И умнее.
Центральная голова цыкнула на них и все головы Горыныча собрались вместе и уставились на Ивана.
- Здравствуй, зверь невиданный, - начал нараспев Иван, завороженно глядя в большие, как тарелки, желтые глаза с вертикальными зрачками, - Танна тебе кланяться велела и просила принять её скромный дар.
Он поклонился и подвинул Горынычу мешок.
Тот рассек ткань когтем, и на траву вывалились две блестящие каски. У одной было навершие в виде двуглавого орла с короной, у другой в виде льва. Горыныч растрогался.
- Это подарок? Мне? Ай, спасибо! Мне ж подарков никто не делал, а тут нате вам. С кисточками.
С центральной головы капнула большая горючая слеза, а левая и правая головы уже спорили кому какая каска положена. Полетели искры, головы сцепились друг с другом, средняя полыхнула на них раз, другой, загорелась трава. Иван пригнулся и побежал прочь, стремясь уйти в лес, пока его не схватили.
Вскоре его догнал ворон и как ни в чем не бывало взгромоздился на плечо.
- Они там обе каски поплавили, идиоты. Горыныч злой, как собака, чуть меня не спалил. Ууу, ведьма! Это она их специально стравила. Видать, понравился ты ей. Крррап!
В небе полыхнула молния, через несколько секунд раздался раскат грома, запахло озоном, солнце скатилось к горизонту и застыло там.
- А вторая сестра, кто она?
- Амма? Она с придурью. Эксплататорша. Три шкуры снимет и перья повыдёргивает. Царевичи от неё выползают, как из молотилки. Охают, ахают, да за бока держатся. Они ж непривыкшие к тяжелому физическому труду. А Амма суровая, может и батогом промеж глаз засветить, если что не понравится. Но пироги у неё, ммм, ум отъешь. Недалеко уже, вон, видишь?
Избушка Аммы стояла на островке посреди гиблого, непроходимого болота. Тропа нерешительно замерла на его краю.
- Ворон, ты знаешь, как пройти?
- Неа, Вань, тут у каждого свой проход. Да и болото не у всех бывает.
«Трем смертям не бывать, а одной не миновать», - подумал Иван и сделал шаг вперед. Нога тут же ушла под зеленый ковер, утягивая вглубь тяжёлый железный сапог. С трудом он её вытащил, болото в ответ утробно чавкнуло. Начал накрапывать холодный мелкий дождь, гроза подбиралась всё ближе.
Иван присел на корточки и принялся внимательно оглядывать болото. Приметил жёлтый березовый лист меж двух кочек, неизвестно как здесь оказавшийся, ткнул в него посохом – есть, брод! - осторожно шагнул. Как капли крови алели в вечернем сумраке бусины клюквы. Он воткнул посох в них и сделал еще шаг. Лист кувшинки, светящийся гриб, бледный цветок, лягушка - иногда он топтался на месте по несколько минут, отыскивая знаки, а порой делал друг за другом сразу несколько шагов, быстро отгадывая подсказки.
Она ждала его на берегу – худая, высокая, волосы щедро выбелены сединой, длинный нос с горбинкой. Иван подошел к ней измученный, уставший, весь в болотной тине.
- Ну здравствуй, добрый молодец!
Амма обняла его. И снова он окунулся, упал в морок.
Белые простыни, хрусткие, пахнущие чистотой, утюгом и снегом. Теплый бок и мягкая рука под головой: «Жил был царь, и было у него три сына…».
Ведьма отпустила его и видение пропало.
- Идем, добрый молодец, накормлю, напою.
- И в баньке попаришь?
- Обязательно. Без баньки тебя тропа не возьмет. Только ты, мил человек, помоги старушке. Печка у меня в баньке совсем завалилась, переложить бы, - она посмотрела на него с надеждой, - некому помочь-то мне, Ванечка. Некому, кроме тебя.
Весь вечер он провозился с печкой. Хотя какой тут вечер – багровое солнце висело на закате, пока он разбирал и перекладывал каменный очаг, и закатилось, как только он закончил. Зато попарился он на славу. И пироги у Аммы оказались вкуснейшие, правду ворон сказал.
Потом она прочитала вязь букв на его сапогах и поджала задумчиво губы.
- Мало у нас времени, сынок, ох мало! Торопиться тебе надо. Ночью пути нет, а к утру я тебе волка найду. Спи теперь, - указала она на широкую скамью.
Потом подошла к нему, уже лежащему, села рядом, погладила по руке, заглянула в глаза, и он провалился в сон, как в омут.
Ночью ему снился волк, который схватил его за бок и потащил в лес.
Подняла она его затемно, солнце еще не встало.
- Поднимайся, сынок, пора.
На дворе стоял тяжелый, густой туман, сквозь который глухо пробивался свет, льющийся из глаз медвежьих черепов, надетых на колья частокола. Перед воротами дремал огромный серый волк. Там же сидел ворон, клевал старый разбитый череп, валявшийся на земле.
- Ворон, у меня останешься. Гусеницы капусту портят, собрать надо.
- Но мадам…
- Какая я тебе мадам! – прикрикнула на него Амма, - как зимой щи хлебать, так первый, а как гусениц собирать «мадам». Смотри у меня, на суп пущу!
- А можно…?
- Можно. С гусеницами разберешься, и можно.
Ворон нахохлился. Прошипел что-то в сторону леса, архаичное и матерное. И, кажется, даже плюнул.
- А ну цыть! При мне не выражаться, - шикнула ведьма. Ворон перелетел на плечо Ивана.
- Удачи тебе, Ваня! Говорил я тебе – эксплататорша, с придурью. Крррап!
Резкий звук утонул в тумане, волк встал, потянулся, зевнул.
- Ну что, поехали? Залезай на спину, в шерсть не вцепляйся, за бока держись. Страшно будет, глаза закрывай.
Амма обняла его на прощание, и снова ему почудился голос из далёкого детства. И захотелось остаться, провалиться в её теплые руки, как в мягкие подушки, под теплое одеяло в холодный день, и не ходить в школу, остаться дома, пить горячий чай с лимоном из большой кружки с синими пти…
Она оттолкнула его от себя.
- Торопись, мальчик! - она погладила его по щеке, отвернулась и пошла в свою избушку.
Иван залез на волка, обхватил его за бока, прижался к теплой шее, чтобы не упасть, и закрыл глаза. Не потому, что было страшно, а чтобы прогнать подступивший вдруг к горлу ком.
***
Лес опять переменился, стоял все больше сушняком, протягивая к ним уродливые серые ветки. Над головой, в сером, безжизненном небе неподвижно висело Солнце. Белое, тусклое, оно не слепило и не грело. Ни ветра, ни облаков, ни холода, ни жары. Волк нёсся молча, мускулы ритмично сокращались под шкурой, и Иван чувствовал, как с каждым прыжком из него уходит жизнь. Тропа теперь шла прямо, никуда не сворачивая. Деревья встречались все реже, трава под лапами волка рассыпалась как пепел, и вскоре вокруг них простиралась давно выжженная пустыня, а на горизонте показалась гора, над вершиной которой вился дым.
У её подножия и стояла избушка третьей сестры. Тропа кончилась.
Волк остановился перед шестами, на которых висели выбеленные временем человеческие черепа с пустыми черными глазницами.
- Дальше мне ходу нет, удачи, Иван. Прощай!
И широким, размашистым шагом пошел назад по тропе.
Иван проводил волка взглядом и повернулся к воротам.
Там стояла Баба. Пергаментная кожа обтягивала её кости, седые волосы клоками свисали с головы, ветхая одежда еле прикрывала иссохшее тело. Она молча его рассматривала, потом посторонилась, пропуская во двор.
Пусто было вокруг, пусто было внутри, пусто было везде. Только из трубы маленькой баньки шел легкий дымок, да курилась над головой гора.
Молча старуха накормила его и напоила, молча отвела в баню, сняла сапоги и прочитала надпись. Молча указала на скамью. И только когда он лег и закрыл глаза, он услышал её голос. Тихий, дребезжащий, он не разбирал слов, слышал только напев - протяжный, тоскливый, зовущий. Старуха гладила его древними как мир руками и пела. И краски растворились в белом безмолвии, стёрлись линии и грани, исчезла жизнь, растаял мир.
Наутро Баба дала ему чистую белую рубаху и вывела к воротам. Там, перед человеческими черепами, сидел белый орёл размером с избушку. Старуха показала Ивану на птицу и молча ушла.
***
И пролетели они через серое небо, и попали на небо синее, а пролетев синее, попали на небо чёрное, звёздами серебряными усыпанное. Сел орёл на рогатый месяц и открылась Ивану пустыня безмолвная. Делать было нечего, слез Иван с орла и пошёл вперёд.
Небо постепенно наливалось синевой, мир уплотнялся и наполнялся красками и звуками. Проявилось и зашумело море, послышался детский смех. Ноги тонули в мокром песке, а волны слизывали его следы.
На берегу стояла надувная горка. Беловолосый мальчик лет пяти скатился с нее и упал прямо в море, с визгом и брызгами. Тут же выбрался на сушу и, смеясь, побежал обратно, на горку. Вдруг увидел Ивана и закричал:
- Папа! Папа! Смотъи, как я катаюсь!
Воспоминания словно цунами хлынули сквозь перегородки, ограждающие его память, он упал на колени, сгрёб сына в объятия и забормотал.
- Саша, Сашенька, подожди, не беги. Все хорошо, солнышко моё, все будет хорошо.
Мальчик притих, погладил отца по лицу, потом скуксился и захныкал.
- Нет, нет, Сашенька, всё хорошо, это папа просто… - он криво улыбнулся, - все хорошо сынок. Нам надо идти.
Он вспомнил кто он, вспомнил всю свою жизнь. И ослепительный свет фар грузовика, неожиданно выехавшего ему навстречу, крик сына сзади, треск рвущегося железа.
Но он пока так и не понял, как и зачем он очутился здесь, в этой странной и дикой сказке.
И лихорадочно соображал, как ему вернуться в свой мир. Туда, где его любили и ждали, к тем, кому он был нужен.
Он пошёл дальше, крепко прижимая к себе задремавшего сына.
В какой-то момент ему показалось, что впереди блеснул огонь. Подойдя ближе, он увидел старый маяк. На его вершину вели истёртые ступени, на сотой Иван перестал их считать. Он шёл и шёл вверх, потому что идти было больше некуда.
Наверху, из центра маленькой площадки бил сноп света.
У окна сидел седой старик, курил трубку и листал старый журнал. Увидев Ивана с сыном, он обрадовался.
- Наконец-то! А то я жду, жду. И она ждет, а у меня сердце разрывается смотреть, как она страдает. А оно у меня и так рваное. Два инфаркта, ё-маё, - старик закашлялся, разогнал рукой дым от трубки, - вон, посмотри.
Столб света в центре комнаты стал прозрачным, внутри него Иван увидел больничную кровать, рядом с которой сидела красивая рыжеволосая женщина с родинкой на щеке, его жена.
- Переломы обеих ног, разрыв селезенки, обширное кровотечение в мозг. Врачи, конечно, сделали что могли, но ты не жилец, Вань. Прости.
- А Саша?
- У него лёгкое сотрясение мозга и сломано два ребра. Но он в коме. Испугался и убежал. Спрятался в безопасное место, в свои счастливые воспоминания.
- Она знает?
- Да. Представляешь, она выкопала березку в лесу и посадила её в больничном саду. Есть такое поверье – если деревце приживётся, человек выживет. А еще она каждый день повязывает на ветки ленточки. Вот, держи.
Старик сунул ему в руку кусочек ткани. Это была полоска от его голубой рубашки, на которой маркером было написано «Я люблю тебя. Приведи его ко мне, если сможешь».
Саша проснулся, завозился у него на плече. Сполз на пол.
Иван присел перед ним, взял за плечи.
- Саша, сынок, послушай, я тебя очень люблю. И мама тебя очень любит и скучает. Она вон там, видишь? И сейчас тебе надо идти к ней. Хорошо?
- Пап, а ты?
- Я? Я всегда буду рядом с тобой, солнышко. Я буду твоим ангелом-хранителем. Веди себя хорошо и береги маму, - он обнял и поцеловал сына, - а теперь беги. И не забудь поцеловать маму за меня.
Он повернул мальчика лицом к свету и легонько его подтолкнул.
Там, внутри светового столба что-то произошло, женщина вскочила и убежала.
Аппарат рядом с больничной койкой запищал, и по экрану поползла прямая зеленая линия…
***
- И что теперь? – спросил Иван у старика.
- Ну, у нас есть немного времени. До того, как за тобой придут. Пожалуй, я сварю тебе кофе и набью трубку вкусным вишневым табаком. Мы будем читать старые выпуски «Вокруг света» и слушать как шумит море.
Популярное
