Дурак
Дурак
- Так и чего теперь делать-то, вишь ты чего делается!? – Колупай, волнуясь, путался в словах, щедро пересыпая фразы словесным мусором. – Ехать сговорились же, как оно так- то? Переть- то кто будет, там одной кровянки считай ну кило двадцать, того-этого… Сало, мед, да помогать кто мне там это? Ну, чего теперь- то?! А? Сговорились же! Семен, елдыга херова, ты чего тут? А?!
Семен лежал на кровати, по подбородок укутанный в ватное одеяло, и тихо стонал, не отвечая на нападки Колупая. В комнату вошла Катерина, жена Семена. Поставила на табурет, стоящий у кровати, кружку с дымящимся чаем, обернулась к гостю:
- Доктор велел три дня не вставать, поясницу греть. К понедельнику лучше не станет, звонить сказал. В больницу мож его определит.
- Так чего, не поедем, нет? Или чо?
- Как он тебе поедет, коряга ты старая? Он с кровати встать не может, а ты ехать. Иди-ка ты отсюда с богом, пока промеж рог не жахнула! – Катерина начала злиться. Колупай натянул кепку на лысину, плюнул на пол и вышел, громко хлопнув дверью.
Ивана Ильича Колупаева в деревне недолюбливали, и дел с ним лишний раз старались не иметь, уж больно характер у него был тяжел. Чуть что было не по нему, сразу в крик кидался. Мог и палкой перетянуть. Про таких люди говорят, что для этакого характера и сатана не пугало. Народ постарше помнил его другим, веселым жизнерадостным мужиком. Давно это было, двадцать четыре года тому…
… как будто чьи-то руки сдавили горло, не давая вздохнуть. Сердце заколотилось как перегревшийся мотор, глаза ничего не видели, и откуда-то издалека доносились слова:
… крупный плод… что могли.. возраст… кровотечение, остановка…хорошо, ребенок жив…
Сорок один год был Полине. Они уже и не надеялись завести детей, готовясь доживать остаток своих дней вдвоем, и тут вдруг такая радость на пятом десятке. Радость… Крепкий здоровый пацан, названный в честь деда Григорием.
…родовая травма… замедленное развитие… глухонемой… на учет… дурачок…
Но, как это часто бывает, забирая одно, природа дает взамен другое. Забрав у Гришки слух, речь и остроту ума, она взамен щедро наградила его добротой и силой. Из толстощекого бутуза он вырос в статного широкоплечего красавца. Разгрузить машину дров, вытянуть корову из оврага, выкопать яму – звали Гришку. Все деревенские его любили. Кроме отца. Каждый раз при взгляде на сына он вспоминал о ней, своей Поле. Умом понимал, что парень ни в чем не виноват, но поделать с собой ничего не мог.
Колупай вышел от Семена и побрел к дому, в уме прикидывая, как бы ему поступить. А дело было вот в чём.
Каждый год ранней весной он брал на откорм поросенка или двух, по осени колол. Часть мяса оставлял себе, остальное перерабатывал на продажу. Делал колбасу, на самодельной коптильне коптил сало и грудинку. Ещё часть менял у местного пасечника на мед, который тоже вез в город. Так случилось и в этот раз, за одним исключением. В помощники он брал своего давнего товарища, Семена. Носить тяжелый рюкзак, корзины, присмотреть за товаром, да и просто составить компанию в дороге. А теперь что? Всё собрано и стоит в погребе, а Семен надорвал спину и лежит дома. Веселенькие дела.
На крыльце дома сидел Гришка, строгал дощечку. Увидев отца, он широко улыбнулся, отложил нож, замычал что-то по-своему. Колупай с досадой махнул рукой, отгоняя сына как надоедливую муху, прошел в дом. Гришка прошел следом. На столе стояла миска с вареной картошкой, рядом в тарелке лежали сало и хлеб, нарезанные неровными кусками, на плите тихо кипел чайник. Сели ужинать. Гришка достал из-под стола две бутылки водки, поставил на стол, Иван отложил вилку, посмотрел на сына:
- Опять? Кто дал? – Гришка показал жестом, как будто беременный. Он умел читать по губам, если человек говорил не быстро, сам же общался жестами. Язык глухонемых знал плохо, да и откуда ему было его знать, коли он один такой на сотню верст вокруг. Так и общались - один говорил, второй показывал.
- Сенька толстый? За что? Картошку ему копал? Говорили тебе сто раз, деньги брать надо, или продукты на худой конец. На кой мне эта дрянь? – Колупай пил редко и только своё, благо дело самогонный аппарат был, как впрочем и у каждого второго в деревне. – Чего смотришь? Взял бы мешок картошки за работу. Дурак ты и есть дурак. Убери эту пакость.
Гришка взял бутылки, отнес их на веранду и поставил на полку к полутора десяткам таких же.
Поужинав, Колупай налил себе кружку чаю с малиной, сел на крыльце и, закурив папиросу, задумался.
«Может этого взять?» - мелькнула мысль. Иван никогда не брал сына в город, объясняя это тем, что за ним смотреть да смотреть нужно, мало ли что может с глухонемым в городе приключиться. На самом деле он боялся признаться даже самому себе, что ему просто стыдно за Гришку, которого он считал убогим калекой. Стыдно, что люди будут смотреть, показывать пальцем. Калекой, да… Под два метра ростом, силища как у трактора - и калека. Всё, решено. Пора показать парню, как люди в городе живут.
Гришка узнав, что отец берет его с собой, от радости не знал куда себя деть. То доставал новую рубашку, то разглаживал невидимые складки на брюках, мыча какую-то песню. Спать не лег, бродил по дому туда-суда, пока Иван на него не прикрикнул, сопроводив крик болезненным тычком под ребра. Гришка быстро-быстро закивал, разделся и через пять минут уже сопел под одеялом.
Путь был неблизкий. Раз в три дня рано утром от деревни ходил автобус до райцентра, считай полтора часа езды. Там нужно было пересесть на поезд до Н-ска, это еще сутки.
На следующий день они и ещё десятка три человек стояли на путях в ожидании поезда. Перрона не было, стоянка всего три минуты. Наконец показался локомотив, тянущий за собой длинную вереницу вагонов. С шипением и лязгом состав начал останавливаться, проводники на ходу открывали двери и откидывали массивные пороги, открывая пассажирам доступ к лестницам, ведущим в вагоны. Колупай показал билеты пожилой проводнице, жестом указал сыну следовать за ним, с грехом пополам они загрузились. Иван специально взял боковые места, чтобы поменьше мозолить глаза соседям. Поезд тронулся. Гришка смотрел в окно на бегущую вереницу деревьев и мельтешение электрических проводов, улыбка не сходила с его лица.
Проводница, каждый раз проходя мимо них, недовольно поводила носом, как охотничья собака. Наконец не выдержала и спросила:
- Что вы такое везете? Весь вагон провоняли! Пахнет как в колбасном отделе.
- Так это, дочка, на рынок мы едем, поторговать маненько.
- Я проветривать ваше «маненько» замучаюсь, у пассажиров слюни как у бульдогов. Чего ты лыбисся, оглобля? – обратилась она к Гришке. Тот стер улыбку с лица и испуганно посмотрел на отца.
- Погодь-ка, дочка, ругаться. Я тебе попозже гостинчик занесу, – Колупай показал сыну, чтобы тот снял рюкзак с багажной полки.
Получив круг колбасы и кусок сала, проводница подобрела и даже дала отцу с сыном по второму одеялу, так как ночью в вагоне было прохладно.
Доехали они без происшествий, не считая того, что утром Гришка ушел в туалет и пропал там на сорок минут, собрав у двери большую очередь. На стук он не отзывался, понятное дело. Всё та же проводница открыла дверь своим ключом и увидела следующую картину: Гришка стоял у унитаза и раз за разом нажимал ногой педаль смыва, глядя в отверстие на проносящиеся внизу шпалы. Пассажиры подняли шум, Ивану пришлось дать проводнице еще сала, а сыну отвесить подзатыльник.
- Этак нам продавать будет нечего, дурында!
Гришка виновато смотрел в пол.
Наконец поезд прибыл к месту назначения. Выйдя из здания вокзала, Гришка встал как вкопанный, открыв рот от удивления. На вокзальной площади кипела жизнь, сновали прохожие, чуть поодаль вдоль дороги утюжили асфальт автобусы, грузовики и легковые машины. Обычная для городского жителя картина обрушилась на деревенского парня всей своей мощью, калейдоскопом красок, давила, подчиняла его себе, делала из него песчинку, ничто. Огромный парень в одну секунду превратился в маленькую, ничтожную букашку. Ему стало страшно.
Из этого состояния его вывел Колупай. Обычным способом - тычком под ребра. Гришка стряхнул оцепенение, с облегчением выдохнул, улыбнулся отцу и смело пошел за ним на автобусную остановку.
Обычно на продажу всего у Ивана уходило два, иногда три дня. Днем он стоял на рынке, вечером гулял по городу или ходил в пивную, ночевал же в маленькой недорогой гостинице-общежитии при рынке вместе с такими же деревенскими, съехавшимися с целью продать излишки да прикупить кой-чего из городских товаров.
Торговал Иван всегда в самом здании рынка, стоять у выхода с мешочниками считал ниже своего достоинства. Все документы у него были в порядке: ветеринарное заключение, подписанное в районной конторе, санитарная книжка, разрешение на сезонную торговлю. Вот и теперь, после проверки всех бумаг и оплаты, ему с сыном выдали весы, два белых халата и определили место почти в центре мясного ряда, между толстой теткой, продающей свинину, и миловидной девушкой, на прилавке которой были выложены тушки копченых кур. Девушка улыбнулась и задорно посмотрела на Гришку, который увидев это, покраснел и отвернулся. Девушка звонко рассмеялась.
- Так, Гриня, смотри на меня внимательно. Да хватит на нее пялиться, черт! Гляделки вытекут. Я отойду на полчаса, договорюсь про комнату. Ты стой, ничего не делай и никуда не уходи, стереги товар. Понял меня?! Точно понял?! Сын закивал.
Колупай на всякий случай заручился обещанием тетки слева, чтобы присмотрела за ним . Нагнувшись к ней, Колупай объяснил причину. Тетка охнула и с сочувствием взглянула на парня.
- Молоденький какой…
- Бывает. Приглядишь?
- Конечно, что вы.
Быстро договориться не получилось, как назло Иван попал точно в обеденный перерыв. Пока пришел комендант, пока проверили паспорта, пока ему показали двухместную комнату и выдали ключи, прошло часа полтора. Колупай быстрым шагом возвращался назад, чувствуя непонятно откуда взявшееся беспокойство. У входа в здание рынка стояли две милицейские машины, «бобик» и «буханка», от крыльца отъезжала скорая, еще две выезжали на дорогу, оглашая окрестности воем сирен. Иван вбежал через боковой вход и увидел, что ряд, где он оставил сына, был окружен плотным кольцом зевак. Протиснувшись сквозь плотную людскую толпу, он встал как вкопанный, от увиденного сердце защемило, кровь отхлынула от лица…
Разбитые весы, выданные Ивану в администрации рынка, лежали на кафельном полу в лужице подсыхающей крови, крупные капли ее были повсюду, как будто у прилавка резали барана. На самом прилавке царил полный бардак, товар был разбросан, частью раздавлен. Ни тетки слева, ни девушки справа не было. Колупай очнулся, схватил ближайшего к нему мужика за рукав:
- Земляк, чо тут было?
- Знамо что, драка была. Говорят, парня зарезали. Я только подошел.
У Ивана помутнело в глазах. Он схватил мужика за отвороты пиджака.
- Врешь! Где он?! Парень где!? Куда отвезли? Да не молчи ты, черт!
- А я знаю? Может на Ленинскую, в клиническую, может еще куда. Отпусти!
Колупай бросился на улицу, взял такси и через десять минут был в приемном покое ближайшей больницы. Уцепившись за первую попавшуюся фигуру в белом халате, оказавшейся медсестрой, он не отпускал ее, пока не выяснил, что только что приняли семь человек с рынка, один в операционной, остальные на осмотре у травматологов. Но глухонемого здорового парня среди них не было. Вроде.
- Дедушка, вам в милицию нужно, – медсестричка участливо смотрела на Колупая, – остальных туда отвезли, я слышала.
В милиции от него отмахнулись и велелили приходить завтра, но дежурный сержант подтвердил, что здорового немого парня привозили.
- Живой он?
- Отец, ну ты же не в морг пришел. В камере сидит, значит живой.
- За что в камере?
- Не положено говорить.
- Так это, к нему можно? Я отец его.
- Завтра, завтра приходи, к вечеру ближе, не до тебя сейчас. Понаделали шуму…
Колупай вернулся на рынок, собрал вещи и перевез в гостиницу, отмахнувшись от народа, охочего до пустого разговора. Болтовни он на дух не переносил.
В два часа следующего дня он сидел в кабинете у капитана, который вроде как начал разбираться в деле Гришки. Сидел, мял в руках кепку и слушал.
- Вот вы говорите отпустить, да? А давай и правда отпустим? А что нам, возьмем и отпустим, чего он там натворил-то всего? Пустячок и только. Ну и по мелочи еще немного. Семь человек в больнице, один до сих пор между небом и землей болтается, туда-сюда-обратно. Давайте я вам, товарищ Колупаев почитаю, может, сами поймете, что к чему, – капитан пододвинул к себе стопку бумаг. – Так, Казанцев Сергей Петрович, пам-пам-пам, ага, вот… Неосложненные множественные переломы ребер без смещения отломков… Ссадины кожных покровов ягодичных мышц. Сказать откуда эта радость ему привалила? Ваш обалдуй врезал ему в грудь так, что он на жопе, простите, метров пять ехал, пока не отключился.
У одного разрыв барабанной перепонки и перелом скуловой кости, это ему в ухо прилетело… Двойной перелом носа у второго, шесть зубов долой у третьего… Сотрясений мозга аж четыре штуки. А вот самое главное забыл, про того, что в реанимации. Дамир Алимович Абашев, черепно-мозговая травма, перелом второй плюсневой кости стопы со смещением, множественные ушибы. Григорий ваш в него весы метнул, как дискобол. Я понятно излагаю?
Иван кивнул.
Так вот, на основании вышеизложенного могу сказать, что этот товарищ плотно сядет лет на семь минимум, и то если повезет. С таким сыном вам надо было в цирке выступать, а не на ры…. Здравия желаю, товарищ подполковник!! – Капитан выскочил из-за стола навстречу вошедшему, на ходу поправляя мундир. Иван тоже встал.
Подполковник внешне был чем-то похож на киноактера Василия Ланового. Подтянутый, гладко выбритый мужчина в годах, с благородной проседью в волосах и колючим, внимательным взглядом карих глаз.
- Чем занимаешься, капитан?
- Да вот, Семен Александрович, с отцом нашего в кавычках героя беседу веду. Отпустить просит, представляете? – капитан улыбнулся гаденькой подобострастной улыбкой кабинетного подхалима. Подполковник поморщился.
- Мастер ты на людей кавычки навешивать. Вот что, распорядись задержанного сюда привести минуток через пятнадцать, а я пока с его отцом тоже поговорю. Как вас по отчеству? – протянул старику руку для знакомства.
- Иван Ильич. Колупаев.
- Присаживайтесь, Иван Ильич. В ногах, как говорится…
Милиционер не стал садиться за стол, он начал говорить, прохаживаясь по кабинету и изредка посматривая на Ивана.
- В прошлом году, – начал он, – у нас случай был в городском парке. В субботу, среди бела дня один негодяй ударил девчушку-подростка по голове, утащил в кусты, изнасиловал и задушил. Стали копать, нашли двенадцать свидетелей, которые это видели. С их слов составили фоторобот, через месяц негодяя взяли. Но что важно? Из двенадцати человек восемь мужиков. Восемь! И ни один ей не помог. Ни один!
И подобных случаев я тебе, Иван Ильич, могу несколько десятков рассказать. Старика бьют, проходят мимо. Женщина за стеной кричит, муж ее смертным боем бьёт – соседи молчат, как будто так и надо. Сами, мол, разберутся… Ладно, не о том сейчас. Спасибо тебе, отец, за то, что такого сына воспитал.
Колупай удивленно посмотрел на подполковника.
- Спасибо? За что спасибо? За то, что мой дурак людей покалечил? Шутки ваши плохие.
- Погоди, погоди. Вы здесь о чем говорили?
- Этот, – Колупай махнул рукой в сторону стола, – сказал, что Гришку моего впору в цирк отдавать, что людей покалечил, что посадят его. Или теперь за это грамоты у вас дают?
Семен Александрович нахмурился, покачал головой.
- Видишь, отец, как у нас теперь? Сами приговоры выносим, сами решаем, кто прав, кто виноват уже на второй день следствия. Абашев этот, который в больнице сейчас болтается, рецидивист, с малолетства по зонам, чего только на нем не висит. Это он вчера со своими дружками к девушке пристал, что рядом с сыном твоим торговала. Говоря сухим языком протокола, «предложил вступить в интимную связь». Когда она отказала, он приказал своей кодле вытащить ее из-за прилавка, хотел увезти с собой. Зачем, сам догадаешься? Сын твой вступился за нее. Главное, море народа вокруг, и все делают вид, что ничего не происходит! – подполковник повысил голос. – Свалка началась, в суматохе Гришке руку и порезали. Да там ерунда, царапина, не волнуйся, Иван Ильич. Даже зашивать не пришлось. Ну и так, синяк еще да пару ссадин. Силища у него, конечно, нечеловеческая. Как кукол раскидал, а с виду тюлень тюленем. Как ты говоришь, дурак?
- Так дурак и есть. С детства инвалид, – кивнул Колупай. Офицер засмеялся.
- Он у тебя большой молодец. Если бы все вокруг такие дураки были, я может и форму бы не надел никогда. Ты дальше слушай. Татарин, это кличка Абашева, увидел, что Гришка твой шестерых уложил, пистолет достал. Ты представляешь, что он мог там натворить?
- А мой чего? – ахнул Колупай.
- А твой схватил весы и в голову ему запустил. Срубил как лось осинку. Плохо так говорить, но если эта сволочь в больнице загнется, мир только чище станет. Так что не переживай, Иван Ильич, не сядет он, я тебе обещаю. А вон, ведут уже, – подполковник обернулся на скрип двери.
Первым зашел капитан, следом Гришка, последним сержант с расстегнутой кобурой на поясном ремне, из которой виднелась ребристая пистолетная рукоять. Рубаха на правом предплечье Гришки была порезана, сквозь порез виднелась повязка с бурыми пятнами крови. Под левым глазом красовался синяк, лоб перечеркивала длинная царапина. Руки он держал перед собой, они были связаны толстой веревкой. Капитан, поймав удивленный взгляд начальника, поспешил пояснить:
- Наручники не одеть, не сходятся. Пришлось вот…
Гришка в это время испуганно смотрел на отца, глаза его начали наполняться слезами. Он замычал, показывая связанные руки. Иван подошел к нему и обнял. Гришка мычал, сквозь слезы пытаясь объяснить, что не виноват он, что хотел как лучше. Иван гладил его по голове и приговаривал, сам еле сдерживаясь:
- Ну будет, будет. Дурак ты дурак…
- Так и чего теперь делать-то, вишь ты чего делается!? – Колупай, волнуясь, путался в словах, щедро пересыпая фразы словесным мусором. – Ехать сговорились же, как оно так- то? Переть- то кто будет, там одной кровянки считай ну кило двадцать, того-этого… Сало, мед, да помогать кто мне там это? Ну, чего теперь- то?! А? Сговорились же! Семен, елдыга херова, ты чего тут? А?!
Семен лежал на кровати, по подбородок укутанный в ватное одеяло, и тихо стонал, не отвечая на нападки Колупая. В комнату вошла Катерина, жена Семена. Поставила на табурет, стоящий у кровати, кружку с дымящимся чаем, обернулась к гостю:
- Доктор велел три дня не вставать, поясницу греть. К понедельнику лучше не станет, звонить сказал. В больницу мож его определит.
- Так чего, не поедем, нет? Или чо?
- Как он тебе поедет, коряга ты старая? Он с кровати встать не может, а ты ехать. Иди-ка ты отсюда с богом, пока промеж рог не жахнула! – Катерина начала злиться. Колупай натянул кепку на лысину, плюнул на пол и вышел, громко хлопнув дверью.
Ивана Ильича Колупаева в деревне недолюбливали, и дел с ним лишний раз старались не иметь, уж больно характер у него был тяжел. Чуть что было не по нему, сразу в крик кидался. Мог и палкой перетянуть. Про таких люди говорят, что для этакого характера и сатана не пугало. Народ постарше помнил его другим, веселым жизнерадостным мужиком. Давно это было, двадцать четыре года тому…
… как будто чьи-то руки сдавили горло, не давая вздохнуть. Сердце заколотилось как перегревшийся мотор, глаза ничего не видели, и откуда-то издалека доносились слова:
… крупный плод… что могли.. возраст… кровотечение, остановка…хорошо, ребенок жив…
Сорок один год был Полине. Они уже и не надеялись завести детей, готовясь доживать остаток своих дней вдвоем, и тут вдруг такая радость на пятом десятке. Радость… Крепкий здоровый пацан, названный в честь деда Григорием.
…родовая травма… замедленное развитие… глухонемой… на учет… дурачок…
Но, как это часто бывает, забирая одно, природа дает взамен другое. Забрав у Гришки слух, речь и остроту ума, она взамен щедро наградила его добротой и силой. Из толстощекого бутуза он вырос в статного широкоплечего красавца. Разгрузить машину дров, вытянуть корову из оврага, выкопать яму – звали Гришку. Все деревенские его любили. Кроме отца. Каждый раз при взгляде на сына он вспоминал о ней, своей Поле. Умом понимал, что парень ни в чем не виноват, но поделать с собой ничего не мог.
Колупай вышел от Семена и побрел к дому, в уме прикидывая, как бы ему поступить. А дело было вот в чём.
Каждый год ранней весной он брал на откорм поросенка или двух, по осени колол. Часть мяса оставлял себе, остальное перерабатывал на продажу. Делал колбасу, на самодельной коптильне коптил сало и грудинку. Ещё часть менял у местного пасечника на мед, который тоже вез в город. Так случилось и в этот раз, за одним исключением. В помощники он брал своего давнего товарища, Семена. Носить тяжелый рюкзак, корзины, присмотреть за товаром, да и просто составить компанию в дороге. А теперь что? Всё собрано и стоит в погребе, а Семен надорвал спину и лежит дома. Веселенькие дела.
На крыльце дома сидел Гришка, строгал дощечку. Увидев отца, он широко улыбнулся, отложил нож, замычал что-то по-своему. Колупай с досадой махнул рукой, отгоняя сына как надоедливую муху, прошел в дом. Гришка прошел следом. На столе стояла миска с вареной картошкой, рядом в тарелке лежали сало и хлеб, нарезанные неровными кусками, на плите тихо кипел чайник. Сели ужинать. Гришка достал из-под стола две бутылки водки, поставил на стол, Иван отложил вилку, посмотрел на сына:
- Опять? Кто дал? – Гришка показал жестом, как будто беременный. Он умел читать по губам, если человек говорил не быстро, сам же общался жестами. Язык глухонемых знал плохо, да и откуда ему было его знать, коли он один такой на сотню верст вокруг. Так и общались - один говорил, второй показывал.
- Сенька толстый? За что? Картошку ему копал? Говорили тебе сто раз, деньги брать надо, или продукты на худой конец. На кой мне эта дрянь? – Колупай пил редко и только своё, благо дело самогонный аппарат был, как впрочем и у каждого второго в деревне. – Чего смотришь? Взял бы мешок картошки за работу. Дурак ты и есть дурак. Убери эту пакость.
Гришка взял бутылки, отнес их на веранду и поставил на полку к полутора десяткам таких же.
Поужинав, Колупай налил себе кружку чаю с малиной, сел на крыльце и, закурив папиросу, задумался.
«Может этого взять?» - мелькнула мысль. Иван никогда не брал сына в город, объясняя это тем, что за ним смотреть да смотреть нужно, мало ли что может с глухонемым в городе приключиться. На самом деле он боялся признаться даже самому себе, что ему просто стыдно за Гришку, которого он считал убогим калекой. Стыдно, что люди будут смотреть, показывать пальцем. Калекой, да… Под два метра ростом, силища как у трактора - и калека. Всё, решено. Пора показать парню, как люди в городе живут.
Гришка узнав, что отец берет его с собой, от радости не знал куда себя деть. То доставал новую рубашку, то разглаживал невидимые складки на брюках, мыча какую-то песню. Спать не лег, бродил по дому туда-суда, пока Иван на него не прикрикнул, сопроводив крик болезненным тычком под ребра. Гришка быстро-быстро закивал, разделся и через пять минут уже сопел под одеялом.
Путь был неблизкий. Раз в три дня рано утром от деревни ходил автобус до райцентра, считай полтора часа езды. Там нужно было пересесть на поезд до Н-ска, это еще сутки.
На следующий день они и ещё десятка три человек стояли на путях в ожидании поезда. Перрона не было, стоянка всего три минуты. Наконец показался локомотив, тянущий за собой длинную вереницу вагонов. С шипением и лязгом состав начал останавливаться, проводники на ходу открывали двери и откидывали массивные пороги, открывая пассажирам доступ к лестницам, ведущим в вагоны. Колупай показал билеты пожилой проводнице, жестом указал сыну следовать за ним, с грехом пополам они загрузились. Иван специально взял боковые места, чтобы поменьше мозолить глаза соседям. Поезд тронулся. Гришка смотрел в окно на бегущую вереницу деревьев и мельтешение электрических проводов, улыбка не сходила с его лица.
Проводница, каждый раз проходя мимо них, недовольно поводила носом, как охотничья собака. Наконец не выдержала и спросила:
- Что вы такое везете? Весь вагон провоняли! Пахнет как в колбасном отделе.
- Так это, дочка, на рынок мы едем, поторговать маненько.
- Я проветривать ваше «маненько» замучаюсь, у пассажиров слюни как у бульдогов. Чего ты лыбисся, оглобля? – обратилась она к Гришке. Тот стер улыбку с лица и испуганно посмотрел на отца.
- Погодь-ка, дочка, ругаться. Я тебе попозже гостинчик занесу, – Колупай показал сыну, чтобы тот снял рюкзак с багажной полки.
Получив круг колбасы и кусок сала, проводница подобрела и даже дала отцу с сыном по второму одеялу, так как ночью в вагоне было прохладно.
Доехали они без происшествий, не считая того, что утром Гришка ушел в туалет и пропал там на сорок минут, собрав у двери большую очередь. На стук он не отзывался, понятное дело. Всё та же проводница открыла дверь своим ключом и увидела следующую картину: Гришка стоял у унитаза и раз за разом нажимал ногой педаль смыва, глядя в отверстие на проносящиеся внизу шпалы. Пассажиры подняли шум, Ивану пришлось дать проводнице еще сала, а сыну отвесить подзатыльник.
- Этак нам продавать будет нечего, дурында!
Гришка виновато смотрел в пол.
Наконец поезд прибыл к месту назначения. Выйдя из здания вокзала, Гришка встал как вкопанный, открыв рот от удивления. На вокзальной площади кипела жизнь, сновали прохожие, чуть поодаль вдоль дороги утюжили асфальт автобусы, грузовики и легковые машины. Обычная для городского жителя картина обрушилась на деревенского парня всей своей мощью, калейдоскопом красок, давила, подчиняла его себе, делала из него песчинку, ничто. Огромный парень в одну секунду превратился в маленькую, ничтожную букашку. Ему стало страшно.
Из этого состояния его вывел Колупай. Обычным способом - тычком под ребра. Гришка стряхнул оцепенение, с облегчением выдохнул, улыбнулся отцу и смело пошел за ним на автобусную остановку.
Обычно на продажу всего у Ивана уходило два, иногда три дня. Днем он стоял на рынке, вечером гулял по городу или ходил в пивную, ночевал же в маленькой недорогой гостинице-общежитии при рынке вместе с такими же деревенскими, съехавшимися с целью продать излишки да прикупить кой-чего из городских товаров.
Торговал Иван всегда в самом здании рынка, стоять у выхода с мешочниками считал ниже своего достоинства. Все документы у него были в порядке: ветеринарное заключение, подписанное в районной конторе, санитарная книжка, разрешение на сезонную торговлю. Вот и теперь, после проверки всех бумаг и оплаты, ему с сыном выдали весы, два белых халата и определили место почти в центре мясного ряда, между толстой теткой, продающей свинину, и миловидной девушкой, на прилавке которой были выложены тушки копченых кур. Девушка улыбнулась и задорно посмотрела на Гришку, который увидев это, покраснел и отвернулся. Девушка звонко рассмеялась.
- Так, Гриня, смотри на меня внимательно. Да хватит на нее пялиться, черт! Гляделки вытекут. Я отойду на полчаса, договорюсь про комнату. Ты стой, ничего не делай и никуда не уходи, стереги товар. Понял меня?! Точно понял?! Сын закивал.
Колупай на всякий случай заручился обещанием тетки слева, чтобы присмотрела за ним . Нагнувшись к ней, Колупай объяснил причину. Тетка охнула и с сочувствием взглянула на парня.
- Молоденький какой…
- Бывает. Приглядишь?
- Конечно, что вы.
Быстро договориться не получилось, как назло Иван попал точно в обеденный перерыв. Пока пришел комендант, пока проверили паспорта, пока ему показали двухместную комнату и выдали ключи, прошло часа полтора. Колупай быстрым шагом возвращался назад, чувствуя непонятно откуда взявшееся беспокойство. У входа в здание рынка стояли две милицейские машины, «бобик» и «буханка», от крыльца отъезжала скорая, еще две выезжали на дорогу, оглашая окрестности воем сирен. Иван вбежал через боковой вход и увидел, что ряд, где он оставил сына, был окружен плотным кольцом зевак. Протиснувшись сквозь плотную людскую толпу, он встал как вкопанный, от увиденного сердце защемило, кровь отхлынула от лица…
Разбитые весы, выданные Ивану в администрации рынка, лежали на кафельном полу в лужице подсыхающей крови, крупные капли ее были повсюду, как будто у прилавка резали барана. На самом прилавке царил полный бардак, товар был разбросан, частью раздавлен. Ни тетки слева, ни девушки справа не было. Колупай очнулся, схватил ближайшего к нему мужика за рукав:
- Земляк, чо тут было?
- Знамо что, драка была. Говорят, парня зарезали. Я только подошел.
У Ивана помутнело в глазах. Он схватил мужика за отвороты пиджака.
- Врешь! Где он?! Парень где!? Куда отвезли? Да не молчи ты, черт!
- А я знаю? Может на Ленинскую, в клиническую, может еще куда. Отпусти!
Колупай бросился на улицу, взял такси и через десять минут был в приемном покое ближайшей больницы. Уцепившись за первую попавшуюся фигуру в белом халате, оказавшейся медсестрой, он не отпускал ее, пока не выяснил, что только что приняли семь человек с рынка, один в операционной, остальные на осмотре у травматологов. Но глухонемого здорового парня среди них не было. Вроде.
- Дедушка, вам в милицию нужно, – медсестричка участливо смотрела на Колупая, – остальных туда отвезли, я слышала.
В милиции от него отмахнулись и велелили приходить завтра, но дежурный сержант подтвердил, что здорового немого парня привозили.
- Живой он?
- Отец, ну ты же не в морг пришел. В камере сидит, значит живой.
- За что в камере?
- Не положено говорить.
- Так это, к нему можно? Я отец его.
- Завтра, завтра приходи, к вечеру ближе, не до тебя сейчас. Понаделали шуму…
Колупай вернулся на рынок, собрал вещи и перевез в гостиницу, отмахнувшись от народа, охочего до пустого разговора. Болтовни он на дух не переносил.
В два часа следующего дня он сидел в кабинете у капитана, который вроде как начал разбираться в деле Гришки. Сидел, мял в руках кепку и слушал.
- Вот вы говорите отпустить, да? А давай и правда отпустим? А что нам, возьмем и отпустим, чего он там натворил-то всего? Пустячок и только. Ну и по мелочи еще немного. Семь человек в больнице, один до сих пор между небом и землей болтается, туда-сюда-обратно. Давайте я вам, товарищ Колупаев почитаю, может, сами поймете, что к чему, – капитан пододвинул к себе стопку бумаг. – Так, Казанцев Сергей Петрович, пам-пам-пам, ага, вот… Неосложненные множественные переломы ребер без смещения отломков… Ссадины кожных покровов ягодичных мышц. Сказать откуда эта радость ему привалила? Ваш обалдуй врезал ему в грудь так, что он на жопе, простите, метров пять ехал, пока не отключился.
У одного разрыв барабанной перепонки и перелом скуловой кости, это ему в ухо прилетело… Двойной перелом носа у второго, шесть зубов долой у третьего… Сотрясений мозга аж четыре штуки. А вот самое главное забыл, про того, что в реанимации. Дамир Алимович Абашев, черепно-мозговая травма, перелом второй плюсневой кости стопы со смещением, множественные ушибы. Григорий ваш в него весы метнул, как дискобол. Я понятно излагаю?
Иван кивнул.
Так вот, на основании вышеизложенного могу сказать, что этот товарищ плотно сядет лет на семь минимум, и то если повезет. С таким сыном вам надо было в цирке выступать, а не на ры…. Здравия желаю, товарищ подполковник!! – Капитан выскочил из-за стола навстречу вошедшему, на ходу поправляя мундир. Иван тоже встал.
Подполковник внешне был чем-то похож на киноактера Василия Ланового. Подтянутый, гладко выбритый мужчина в годах, с благородной проседью в волосах и колючим, внимательным взглядом карих глаз.
- Чем занимаешься, капитан?
- Да вот, Семен Александрович, с отцом нашего в кавычках героя беседу веду. Отпустить просит, представляете? – капитан улыбнулся гаденькой подобострастной улыбкой кабинетного подхалима. Подполковник поморщился.
- Мастер ты на людей кавычки навешивать. Вот что, распорядись задержанного сюда привести минуток через пятнадцать, а я пока с его отцом тоже поговорю. Как вас по отчеству? – протянул старику руку для знакомства.
- Иван Ильич. Колупаев.
- Присаживайтесь, Иван Ильич. В ногах, как говорится…
Милиционер не стал садиться за стол, он начал говорить, прохаживаясь по кабинету и изредка посматривая на Ивана.
- В прошлом году, – начал он, – у нас случай был в городском парке. В субботу, среди бела дня один негодяй ударил девчушку-подростка по голове, утащил в кусты, изнасиловал и задушил. Стали копать, нашли двенадцать свидетелей, которые это видели. С их слов составили фоторобот, через месяц негодяя взяли. Но что важно? Из двенадцати человек восемь мужиков. Восемь! И ни один ей не помог. Ни один!
И подобных случаев я тебе, Иван Ильич, могу несколько десятков рассказать. Старика бьют, проходят мимо. Женщина за стеной кричит, муж ее смертным боем бьёт – соседи молчат, как будто так и надо. Сами, мол, разберутся… Ладно, не о том сейчас. Спасибо тебе, отец, за то, что такого сына воспитал.
Колупай удивленно посмотрел на подполковника.
- Спасибо? За что спасибо? За то, что мой дурак людей покалечил? Шутки ваши плохие.
- Погоди, погоди. Вы здесь о чем говорили?
- Этот, – Колупай махнул рукой в сторону стола, – сказал, что Гришку моего впору в цирк отдавать, что людей покалечил, что посадят его. Или теперь за это грамоты у вас дают?
Семен Александрович нахмурился, покачал головой.
- Видишь, отец, как у нас теперь? Сами приговоры выносим, сами решаем, кто прав, кто виноват уже на второй день следствия. Абашев этот, который в больнице сейчас болтается, рецидивист, с малолетства по зонам, чего только на нем не висит. Это он вчера со своими дружками к девушке пристал, что рядом с сыном твоим торговала. Говоря сухим языком протокола, «предложил вступить в интимную связь». Когда она отказала, он приказал своей кодле вытащить ее из-за прилавка, хотел увезти с собой. Зачем, сам догадаешься? Сын твой вступился за нее. Главное, море народа вокруг, и все делают вид, что ничего не происходит! – подполковник повысил голос. – Свалка началась, в суматохе Гришке руку и порезали. Да там ерунда, царапина, не волнуйся, Иван Ильич. Даже зашивать не пришлось. Ну и так, синяк еще да пару ссадин. Силища у него, конечно, нечеловеческая. Как кукол раскидал, а с виду тюлень тюленем. Как ты говоришь, дурак?
- Так дурак и есть. С детства инвалид, – кивнул Колупай. Офицер засмеялся.
- Он у тебя большой молодец. Если бы все вокруг такие дураки были, я может и форму бы не надел никогда. Ты дальше слушай. Татарин, это кличка Абашева, увидел, что Гришка твой шестерых уложил, пистолет достал. Ты представляешь, что он мог там натворить?
- А мой чего? – ахнул Колупай.
- А твой схватил весы и в голову ему запустил. Срубил как лось осинку. Плохо так говорить, но если эта сволочь в больнице загнется, мир только чище станет. Так что не переживай, Иван Ильич, не сядет он, я тебе обещаю. А вон, ведут уже, – подполковник обернулся на скрип двери.
Первым зашел капитан, следом Гришка, последним сержант с расстегнутой кобурой на поясном ремне, из которой виднелась ребристая пистолетная рукоять. Рубаха на правом предплечье Гришки была порезана, сквозь порез виднелась повязка с бурыми пятнами крови. Под левым глазом красовался синяк, лоб перечеркивала длинная царапина. Руки он держал перед собой, они были связаны толстой веревкой. Капитан, поймав удивленный взгляд начальника, поспешил пояснить:
- Наручники не одеть, не сходятся. Пришлось вот…
Гришка в это время испуганно смотрел на отца, глаза его начали наполняться слезами. Он замычал, показывая связанные руки. Иван подошел к нему и обнял. Гришка мычал, сквозь слезы пытаясь объяснить, что не виноват он, что хотел как лучше. Иван гладил его по голове и приговаривал, сам еле сдерживаясь:
- Ну будет, будет. Дурак ты дурак…
Популярное
