Господин Изобретатель #1

Анатолий Анатольевич Подшивалов 

Господин Изобретатель. Часть I

Простой попаданец в конец XIX века, не вселяется ни в императора, ни в цесаревича, ни в великого князя, ни даже в захудалого графа. «Реципиент – хроноабориген» даже не дворянин, а неудавшийся юрист без практики, из беднеющей на глазах купеческой семьи. «Вселенец» не спецназовец, не снайпер, не владеет единоборствами и не может «мочить всех подряд в сортире». Песен про поручиков и кавалергардов не будет. «Роялей в кустах» крайне умеренно: не притащил с собой попаданец планшета с чертежами автомата Калашникова, танков и аэропланов, поэтому их тоже не будет. «Взгляда сквозь розовые очки» не будет, но рек крови тоже, хотя потери будут – это же война за выживание. Эльфов, гномов, хоббитов и прочей нечисти нет. Историю ГГ знает крайне примитивно, точных дат не помнит, только ведущие события.


Пролог
Проклятая "ковидла" – подумал Андрей Андреевич Степанов, отставной подполковник и кандидат наук, а ныне никому не нужный и больной пенсионер, проснувшись июньским утром 2020 года в городе-герое Москве. Таким утром хорошо бы погулять в парке, подышать относительно чистым воздухом, но вот беда – прогулки в парках запрещены распоряжением мэра города, да и от дома дальше ста метров скоро без бумаги, распечатанной с сайта Госуслуг, не отойдешь. Обидно, ведь в парке он ни с кем разговаривать не собирается, только пройтись по дорожке, а теперь приходится сидеть дома и ждать, пока гиподинамия и духота не изведут под корень всех кому за 65. Но вот в магазин за хлебом выйти надо, это, слава богу, еще не запрещено. Больше в магазин идти некому – Андрей Андреевич жил один, жена с ним развелась лет двадцать назад и уехала в Америку, забрав дочь и разменяв квартиру. Теперь он доживал дни в хрущобе в районе Кузьминок, хорошо хоть парк рядом. Дочь за последние десять лет навестила один раз, а теперь только пишет поздравления к Новому году и дню рождения, исключительно по электронной почте.

Нацепив на лицо медицинскую маску – эффективность этого мероприятия, по мнению Андрея Андреевича, весьма сомнительна: маска препятствует распространению инфекции от носителя к людям, его окружающим, но мало защищает от вирусов того, кто ее носит, и вообще, толк от них будет тогда, когда поголовно все будут носить эти маски. Но вот как раз начальство предпочитает респираторы, которые прекрасно защищают носящего их, но через выпускной клапан выбрасывают на население все микробы, которые начальствующее лицо имеет честь выдыхать в атмосферу. Так что, все «противоэпидемические меры» как всегда, поставлены с ног на голову, но Андрей Андреевич, как гражданин законопослушный и верноподданный, не собирался спорить с лицами, власть предержащими – себе дороже выйдет с его-то здоровьем. А здоровье у героя нашего повествования очень даже так себе: большая неоперабельная опухоль сдавливает перекрестие зрительных нервов на основании черепа и поэтому Андрей Андреевич не видит периферических полей зрения и ему нужно быть особенно осторожным, переходя дорогу. На улице Юных ленинцев движение не очень интенсивное, а в период объявленного властями карантина машин стало еще меньше, к тому же Андрей Андреевич задумался о том, что еще можно и нужно купить в магазине на оставшиеся до пенсии небольшие деньги и, совсем потеряв бдительность, он поздно повернул голову влево при переходе улицы. Визг тормозов, вспышка в голове и последнее, что он услышал: «Мужчину сбили!», «Вот гад, задавил и уехал…», «Скорую» скорее вызовите!». Потом наступила темнота…

* * *
Сколько я был без сознания, не помню, очнулся, приоткрыл глаза и подумал: «Наверно, я в больнице, но почему все так кругом расплывчато… Меня прооперировали? Голова очень болит!».

Я попытался вспомнить, что со мной произошло – вышел из дома, подошел к наземному пешеходному переходу, затем удар и провал в темноту. Что со зрением, неужели окончательно накрылось? И кто так громко молится, поминая святых угодников – впечатление, что молитва раздается прямо в голове…

— Сашенька очнулся и открыл глаза! Генрих, иди же сюда! Мария Владиславовна, где вы?

— Что со мной, какие Сашенька, Генрих и Мария Владиславовна? В палате телевизор, что ли, орет, — подумал я. В ответ в голове раздалось: «О, Боже, опять…»

Я поднял руку к глазам, но с трудом мог увидеть свои пальцы, тогда кто-то нацепил мне на нос очки и я увидел худую некрасивую женщину, лет тридцати пяти, с серыми внимательными глазами на вытянутом лице, волосы на голове ее были забраны в какой-то узел или пучок с гребнем, одета она была в глухое серое платье со стоячим воротником и мелкими пуговицами на нем. К ней подошел мужчина, которому можно было дать около сорока лет, с длинными светлыми прямыми волосами, в очках. На нем бы длинный пиджак, кажется, его называют сюртук. Мужчина обратился ко мне с вопросами, как я себя чувствую, могу ли я говорить и что у меня болит, причем, говорил он по-немецки, но я все понимал. В ответ, опять-таки, прямо в голове, раздалось:

— Дядюшка Генрих, у меня очень болит голова, говорить я могу, но мне тяжело это делать. А где маменька?

— Я здесь, сыночек мой ненаглядный, — в комнату вбежала женщина, которая принялась меня целовать и обнимать.

— Генрих, что же вы стоите столбом! — заговорила на повышенных тонах вошедшая женщина, обращаясь к свтловолосому Генриху, — Позовите доктора, он велел сразу послать за ним коляску, когда Сашенька очнется.

— Сей момент, Мария Владиславовна! — ответил Генрих и рысцой понесся вон.

— Братец, прости меня! — в комнате появился здоровенный парень в чем-то таком, что мне напомнило слова «кафтан» и «поддевка», в общем, так купцов изображают в пьесах Островского.

— Ах, Иван, молись, чтобы Сашенька выздоровел, не тревожь его, — одернула маменька здоровяка, сунувшегося было ко мне.

Тут я опять услышал тихий голос внутри головы: «Дайте мне отдохнуть, пожалуйста». И свет опять померк. Вот тебе и да! Прямо какая-то пьеса из дореволюционной жизни… Но при чем здесь я? Тут я опять почувствовал, что кто-то молится внутри головы: «Господи, спаси и сохрани, спаси и сохрани раба своего Александра!».

— Кто ты? — задал я вопрос невидимому набожному собеседнику.

— А ты кто, почему ты здесь, во мне? — я опят услышал голос в голове, но не мой, — я сошел с ума? Почему я слышу этот голос?

Так, мой собеседник явно молод и, похоже, не на шутку напуган. Надо постараться его как-то занять и развеселить. Главное – не напугать еще больше, а то парень и, правда, свихнется.

— Молодой человек, отвечать вопросом на вопрос как-то невежливо. Хотя, поскольку я здесь в гостях, представлюсь первый, хоть я и старше. В общем, наплюем на этикет и будем проще. Нет, ты не сошел с ума и я, вроде, тоже, хотя не пойму, почему я в тебе и слышу, как ты молишься. Что же, предсталюсь: Андрей Андреевич Степанов, подполковник военно-воздушных сил в отставке, 1957 года рождения. Возможно, мы даже родственники, поэтому после катастрофы я попал в твое тело, тем более, что согласно семейным преданиям, кто-то из моих пра-пра-пра… имел юридическое образование.

— Ваше высокоблагородие..

— Отставить, давай без чинов. Можешь звать меня «шеф», так ко мне обращались твои сверстники, когда я служил в Институте авиационной и космической медицины. С тобой все в порядке, бес в тебя не вселился, хочешь, к иконе приложусь и перекрещусь, хотя я, скорее всего, в того бога, принятого в ваше время, не верую, но все же верую в высшую силу, которая дает возможность людям оставаться людьми. То есть, совсем уж атеистом я себя не считаю, хотя в наше время большинство жителей России в Бога не верует, а исповедует какое-то обрядовое христианство, недалекое от язычества, то есть в церковь иногда ходят, свечки ставят, постятся, яйца на Пасху красят, не зная зачем это и откуда пошло. Одновременно с этим верят астрологам, лечатся у колдунов и вместе с крестиком обвешиваются амулетами от сглаза и болезней – то цветную ленточку на запястье повяжут, то медный браслетик наденут…

— Шеф, так вы из XX века? И как там у вас? Здорово, даже у Жюль Верна такого нет, чтобы два человека из разных веков так запросто могли беседовать друг с другом! Да, конечно, я тоже представлюсь, а то неудобно получается – все же вы старше, да еще офицер. Александр Степанов, 22 года, окончил юридический факультет Императорского Московского университета, помощник присяжного поверенного.

— Погоди, Саша! Я даже из XXI века, но давай постепенно разберемся и после обо всем поговорим. Главное, не афишировать то, что нас пока в тебе двое (я все же надеюсь, что меня как-то вернут обратно в мое время), а то ты загремишь в психушку.

Я понял, что надо обьснить термин понятными юноше словами. — Ну, то есть, в лечебницу для душевнобольных с шизофренией, сиречь – раздвоением личности. Я так понимаю, что внутри мы можем беседовать друг с другом, не привлекая внимание окружающих, а вот говорить может кто-то один. Давай, пока ты общайся с родными и врачом, а я послушаю так, как будто меня нет. А потом я отвечу на все твои вопросы…

— Нуте-с, молодой человек, как себя чувствуем, — раздался бодрый голос и я открыл глаза.

У кровати сидел человек средних лет с бородкой и усами, он как раз вынимал из жилетного кармана часы, намереваясь, видимо, посчитать пульс. Ага, вот и доктор-бодрячок! О чем-то они переговариваются с Генрихом на латыни. Контузия церебри – то есть ушиб мозга, не слишком ли круто? Я бы поставил диагноз сотрясение, то есть коммоцио церебри, но неизвестно, сколько я был без сознания. Ага, вот уже и "я" – начинаю отождествлять себя с реципиентом. Доктор довольно бегло осмотрел меня, рефлексы не проверял, в том числе и глазодвигательные, что я бы на его месте непременно сделал для исключения внутричерепного кровотечения и произнес:

— Что же, продолжайте лечение. Холод на голову – пузырь со льдом и полный покой. Успокаивающие капли – лауданум, — слышался оптимистичный голос доктора (ну прямо весельчак доктор Ливси из мультфильма "Остров сокровищ"). — Через пару дней загляну к вам, а если состояние больного, не дай бог, ухудшится – зовите.

С тем доктор откланялся.

Какой лауданум?! Это же настойка опия! Дрыхнуть с нее непременно будешь, может даже и с глюками, но ведь так и привыкнуть можно! Хотя в это время капли с опием были даже в виде лекарства для слишком беспокойных детей, и врачи их рекомендовали. Да и в аптеках по рецепту обычного врача отпускали и кокаин и морфий и еще черт знает что. И наркоманов вроде не было в России, так как сейчас, когда шприцы на всех лестницах и в подворотнях валяются. Водочки народу хватало чтобы по мозгам бить, а опий китайцы курили, но до них отсюда далеко и мода не прижилась. Но мой хроноабориген молодец, не испугался вселенца, как же – парень Жюль Верна читает, привык уже к чудесам на уровне подсознания.

Тут к кровати приблизилась давешняя худая некрасивая женщина и поднесла к моим губам ложечку с микстурой. Саша проглотил, потом как-то еще ответил на ее вопросы уже заплетающимся языком и заснул. Интересно, но меня опий "не пробрал", ясность мышления осталась. Может от того, что я не физическая, а, так сказать, духовно-нематериальная сущность, но про духовные вопросы потом, сначала разберемся с местом и временем.


Реклама сиропа с опием для успокоения беспокойных детей. Препарат для детей был запрещен только в 20-е годы XX века, а изобретательница "волшебного зелья" пошла под суд.

Глава 1 Попал, так попал или немного о реципиенте
Итак, «юноша бледный со взором горящим»… Кое-что Саша мне рассказал о своей семье, надо же хоть знать who is who? Кстати, как я понимаю Сашин немецкий, так и он понял английскую фразу, не изучав "инглиш", то есть способность к языкам передается и это хорошо, так мы минимум удвоили языковой багаж (по максимуму, может и больше, если он хорошо успевал в гимназии по латыни и греческому, а также знает еще какие-то языки). О себе пока я не распространялся, больше слушал Сашу.

Хорошо, что он сейчас сладко спит под опийной настойкой, есть возможность подумать о собственной дальнейшей судьбе. На него опий действует гораздо сильнее, видимо, как на «кровного» владельца тела, я же вообще не испытываю сонливости, скорее, наоборот – хочется действия. Голова у меня уже почти не болит, все же молодое и, хочется думать, здоровое тело, восстанавливается гораздо быстрее, чем если бы меня, сердешного, приложило головой в прошлом моем обличье. Назад мне, скорее всего, пути нет, умер я там, солнечным июньским утром 2020 года. Здесь же мне досталось молодое, хотя и нетренированное тело юноши с комплексами и плохим зрением, не слишком обремененном знаниями, все же мой реципиент закончил университет по 2-му разряду и был вынужден быть на побегушках у присяжного поверенного, по-нашему – адвоката. До самостоятельной практики ему как пешком до Китая и, как он признался, первое впечатление от реальной юриспруденции оказалось негативным: все дела, на которые он собирал для мэтра данные и готовил бумаги, касались жуликов из купеческого сословия, которые реально были виновны, но надеялись избежать тюрьмы и каторги, заплатив адвокату, специализирующемуся на подобных процессах. Присяжный поверенный и взял-то Сашу в помощники из-за того, что помощник происходил из именитой купеческой семьи и мог бы поставлять ему клиентов. Защитой неимущих из податных сословий этот поверенный не заморачивался, так как, даже по казенной разнарядке за защиту крестьян и мещан платили сущие гроши, а вот купцы и фабриканты несли поверенному солидные гонорары, лишь бы не попасть на каторгу за воровство на государственных подрядах. Видя, что мэтр успешно защищает отъявленных жуликов, Саша разочаровался в юриспруденции, свою же практику он не мог получить, не отработав минимум пять лет помощником поверенного, так что свое вынужденное безделье он встретил даже с некоторым облегчением, как подарок судьбы.

Вообще-то поверенный несколько заблуждался в способности Саши поставлять ему богатых клиентов. Сашин дед, действительно, был московским купцом первой гильдии, владельцем, как бы сейчас сказали, холдинга, состоящего из сукновальной и ситценабивной фабрик, представительств и складов в пяти основных городах империи и трех десятков лавок. В Москве и Петербурге у Ивана Петровича, а так звали деда, были большие магазины, торговавшие первоклассным товаром, кроме своего, еще и привозной иностранной мануфактурой. В регионы шли ткани попроще, в основном ситец для небогатых крестьян и мещан. Поскольку Иван Петрович уже более 20 лет состоял купцом первой гильдии и был награжден большой золотой шейной медалью на анненской ленте «За полезное» по причине трудов праведных на поприще благотворительности и попечения неимущих, то ему и его детям Александром II было пожаловано потомственное почетное гражданство.

У деда была дочь Елизавета, та что замужем за Генрихом, затем родились сыновья – Павел (отец Александра и Ивана) и Николай. С женитьбой детей получилась неувязка – старшие пошли против воли отца. Это случилось уже после смерти жены (бабушки Саши), которая умела успокаивать крутой нрав купца-первогильдейца. После смерти жены характер Ивана Петровича стал еще более несносным, судя по описанию Саши, он походил на купца Дикого из драмы Островского «Гроза». Кроме того, Иван Петрович происходил из старинного купеческого старообрядческого рода, с незапамятных пор жившего среди подобных купцов-старообрядцев на Рогожской заставе в своей слободе со своей церковью и кладбищем. У старообрядцев царили патриархальные нравы, без родительской воли никто не женился, часто жених и невеста видели друг друга только в церкви и до свадьбы не общались – все за них решали родители. В этом тоже была своя слабость таких семей – наследники дела часто до 40 лет не могли принимать самостоятельных решений, оглядываясь на волю родителей и опасаясь их гнева. Но, как деловые партнеры, рогожские купцы славились верностью слова и своих не обманывали никогда, разве что никониан-табашников, да и то не всегда. То, что главы семейств лет до сорока не давали самостоятельности детям в ведении дел, объяснялось и отменным здоровьем старообрядцев, не куривших и не употреблявших алкоголь.

Начало расколу в семье положила старшая – Елизавета. Она получила неплохое домашнее образование (отец мечтал выдать ее с большим приданым за какого-нибудь обедневшего дворянчика, польстившегося на капитал), музицировала, неплохо пела, знала немецкий и французский, но была некрасива и предложений от дворян не было. Но тут она познакомилась с владельцем аптеки, куда ходила за сердечными каплями для матушки, Генрихом Циммером, магистром фармации и третьим сыном прусского мелкопоместного дворянина, уехавшим на заработки в далекую Россию. Молодые бросились в ноги отцу, он, правда, поорал для виду, что за еретика-лютеранина дочь не выдаст, но Елизавета уже засиделась в старых девах, к тому же Генрих принял православие и молодые обвенчались. Злые языки говорили, что бедный немчик герр фон Циммер позарился на купеческие деньги, однако уж очень большого приданого он не получил, но, похоже, новобрачные искренне любили друг друга и скупердяйство папаши-купца их не особенно напрягало. Я заметил, что когда Елизавета, устав, задремывала, а она почти постоянно находилась подле Саши, поила его и кормила с ложечки бульоном, поправляла на голове пузырь со льдом и всячески следила за состоянием племянника, Генрих, сидя на стуле рядом, обнимал ее и гладил по руке. Когда она засыпала, он на руках относил ее на диван в углу, укрывал пледом и сам дежурил, пока жена спала. Аптека Генриха была недалеко, так что он часто навещал нас. Саша называл Генриха дядей, поскольку он был мужем его тетки Елизаветы

Окончательный удар по патриархальному семейству нанесла женитьба будущего Сашиного отца. Павел Иванович влюбился в польскую красавицу Марию Владиславовну Ловитскую и она ответила ему взаимностью. Родители Марии умерли, из родственников остался дядя, служивший по почтовому ведомству где-то в Привисленском крае, с которым Мария не поддерживала особо теплых родственных отношений, но телеграмму с просьбой руки племянницы ему Павел Иванович отправил, не получив, впрочем, ответа. Может, тому виной был шляхетский гонор, как же, какой-то купец-московит, но и Мария была бесприданницей, давая уроки французского в Первопрестольной, лишь бы свести концы с концами. Дед пришел в ярость – опять еретики, на этот раз католики, а может, вообще, жиды-христопродавцы, фамилия Ловитская ему напомнила Левицких, но вот отчество невесты – Владиславовна как-то на еврейское не походило. А деду было все равно, он только накручивал себя, несмотря на то, что Павлу он собирался передать дело и видел в нем способного негоцианта. Тем не менее, Мария приняла православие и они с Павлом обвенчались. Дед выделил молодым пару лавок с товаром и сказал, чтобы они на глаза больше ему не показывались. Павел Иванович рьяно взялся за дело и скоро разбогател, его капитал составил более 8 тысяч рублей и он получил права купца второй гильдии. Дело в том, что дед выделил две лавки с товаром как часть своего капитала, самому деду с избытком хватало на первую гильдию (капитал от 20 тысяч рублей), а вот отцу он предложил самому достичь этого порога. Впрочем, он не был таким уж недостижимым, отец прикупил третью лавку в Нижнем Новгороде и удвоил капитал менее чем за 4 года. Благодаря знанию языков и коммерции (он окончил коммерческое училище), отец успешно вел дела с иностранными партнерами.

Беда, как всегда, случилась внезапно. Когда Саша учился на первом курсе университета, отца привлекли к суду по делу о торговле контрабандной мануфактурой. Были задержаны греческие контрабандисты, поставлявшие в Одессу мануфактуру партнерам отца и он попал под подозрение за сбыт запрещенного товара незаконного происхождения. Пусть ничего не удалось доказать, Павел Иванович так и остался свидетелем по делу, не перейдя в разряд обвиняемых, но репутация и здоровье были подорваны, и через год отец скончался от сердечного приступа. Дела стал вести старший сын Иван, который, так же, как и отец, окончил коммерческое училище, но получалось у него не очень. Кроме того, для покупки товара отец брал деньги под залог и для возвращения долга пришлось продать две лавки из трех, продать дом и один из флигелей, в другом флигеле и проживала сейчас семья Саши.

Во время учебы Саша давал уроки, принося домой около 15 рублей в месяц, семья жила совсем небогато, если не сказать, бедно – торговля в единственной оставшейся лавке шла вяло, да еще очередной взнос в гильдию предстояло платить – около полутора тысяч рублей, а то понизят в статусе до третьей гильдии. Хотя Иван, видя, что Саше пришлось оставить службу у поверенного, заявил, что сделает для поправки здоровья брата все, и, если надо, пошлет его на лечение в «санаторию» и оплатит любых докторов, но это было попыткой загладить вину, денег на лечение не было. Случившийся одновременно у нас удар по голове у Саши был «заслугой» старшего брата, давшему субтильному братцу затрещину, от которой тот упал и приложился о косяк двери, потеряв сознание. Сашка, конечно, был сам отчасти виноват, обозвав старшего брата тупицей, но рука у Ивана тяжелая, а мозгов, и правда, немного. Иван испугался, что убил брата, закричал, сбежались домашние, к счастью, в гости пришли Генрих с Елизаветой, они оказали какую-то помощь, приложили лед, который принесли с ледника в подвале, и позвали врача. Иван же почти сутки простоял на коленях перед иконой, моля за брата.

Вот такая мне досталась семейка, теперь дождемся, когда реципиент пробудится от наркотического сна.

Глава 2 Двое в одной коробочке или беседы попаданца с хроноаборигеном
Я почувствовал, что Саша проснулся. Была ночь, в доме тихо, в кресле дремала Елизавета и только теплился огонек лампадки перед иконой. Я обратился к Саше:

— Как ты? Голова не болит?

— Нет, только есть хочется.

— Это хорошо, значит, ты пошел на поправку, но Лизу мы пока будить не будем.

— Хорошо, шеф. А как там, в будущем-то? И что за авиакосмическая медицина?

— Да по-всякому, в будущем-то. Авиа – это от авиации, воздухоплавание по-вашему, только воздушные шары летят по воле ветра и медленно, а металлические самолеты – это аппараты тяжелее воздуха, военные и гражданские, летают со скоростью до 3–4 тысяч верст в час и даже больше и могут пролететь половину земного шара без посадки. А космос – это межпланетное пространство. Авиакосмическая медицина помогает людям привыкнуть к условиям таких полетов и обеспечивает работоспособность пилотов, управляющих такими аппаратами.

— Здорово, значит, у вас летают к другим планетам?

— Пока люди высадились только на Луну, а беспилотные аппараты-автоматы были на Луне, Марсе и Венере, один даже вышел за пределы Солнечной системы. Кстати, Россия первой успешно послала и вернула обратно человека в космос в 1961 г.

— Шеф, выходит, вы были офицером воздушно-межпланетного флота?

— Можно сказать и так, только здесь мои знания никому не нужны, воздушного флота пока нет, первый аэроплан полетит в САСШ[1] только в 1903 г. и всего на 15 сажен. Капитан 1 ранга Можайский в России на двадцать лет раньше построил большой аэроплан с паровой машиной, только он не полетел – мощности машины не хватило.

— А кто у вас сейчас царь? И какой год?

— А царя, Саша, у нас нет. У нас выборный президент, ну, как здесь в САСШ. Была революция и Россия стала республикой (это я предварил вопрос: а куда делся царь, зачем травмировать мальчика). Год 2020-й от рождества Христова. А здесь, как я понял, 1889-й?

— Да, разница более чем на век с четвертью. А война будет?

— Будет, Сашенька, за эти 130 лет еще много войн будет и я хотел бы, чтобы их было меньше и меньше русских людей погибло. Ты мне поможешь в этом?

— Конечно, шеф, можете располагать мной.

— Мы и так одно целое, не знаю, надолго ли, все же есть надежда, что я как-то вернусь в свое время. А теперь отдохни, тебе еще сил набираться надо. Хотя постой, похоже, Лиза проснулась, попроси чего-нибудь поесть.

— Лизонька, дай что-нибудь покушать, очень хочется.

— Конечно, милый Саша, сейчас принесу тебе бульона с пирожком.

После того, как мой реципиент съел на радость Лизе три пирожка с мясом, запив чашкой бульона, и стаканом сладкого некрепкого чая, его опять сморил сон. Сквозь полузакрытые веки я смотрел на кроткую Елизавету – ее некрасивое лицо светилось радостью, вдруг она улыбнулась, впервые за это время, и я понял Генриха – чудесным образом дурнушка превратилась в принцессу.

Ну, хватит сентиментальности, еще слезу пустишь от умиления. Как в чем-то биологу, мне было интересно, что сам-то я голода до этого не испытывал, но когда Сашка наелся, но чувство насыщения как-то передалось и мне тоже захотелось задремать, что я и сделал.

Глава 3 Куды бечь?
В смысле – что делать? Извечный вопрос русской интеллигенции, которая сейчас как раз в периоде становления. Хорошо, что первый извечный вопрос отпадает: «Кто виноват?». Никто не виноват, просто так получилось, так я Саше и объяснил. Ну, пока он опять спит, подумаю я о «делах наших скорбных».

Конечно, я читал фантастические повести о всяких попаданцах-вселенцах, надо же читать развлекательную литературу на пенсии, что-то вроде сказок для детей старшего школьного возраста и выживающих из ума пенсов, хотя, вроде и некоторые солидные взрослые люди этим балуются. Насколько я понял, сейчас на «здешнем дворе» июнь 1889 г, царствование императора Александра Третьего, Миротворца. С точки зрения «попаданчества» мне не совсем свезло – не вселился я ни в государя-императора (хотя, вроде, через 4 года он помрет и царем станет Николай, в будущем Кровавый), ни в великого князя, ни даже не то что в захудалую титулованную особу вроде какого-нибудь графа, а вообще, в дворянина. То есть, пробиться к «царской тушке» шансов у меня практически нет, по крайней мере, сейчас.

Кроме того, в романах о попаданцах все они сущие Рэмбо, мочат всех подряд, стреляют белке (или еще- кому нибудь) прямо в глаз с 200 саженей, владеют всеми мыслимыми приемами боевых единоборств и побеждают всех на своем пути. Я же пистолет Макарова видел на стрельбах раз в году, никакими приемами не владею и никого за всю жизнь не убил и даже не покалечил. В армию я попал двухгодичником после физтеха, но потом как-то прижился, тем более, что у меня неплохая математическая подготовка, а поскольку уже тогда появились достаточно мощные ЭВМ, то быстро овладел программированием, но вот здесь моих навыков по программированию точно не нужно. Сначала были космические войска, затем Институт авиакосмической медицины, где я стал старшим научным сотрудником и кандидатом биологических наук – да, такая опция для инженеров в нашем богоспасаемом заведении существовала, нужно только было сдать биологию как специальность в рамках экзамена кандидатского минимума. В институте занимался математическим моделированием сложных процессов в организме, а именно вопросами пределов прочности позвоночника при ударных перегрузках: сначала космос – посадка спускаемых аппаратов, а потом работы по ударным перегрузкам подстегнула война в Афганистане – спасение экипажа при посадке вертолета на авторотации. После вынужденной демобилизации – новое руководство МО закрыло институт, оставив сравнительно небольшой центр для обеспечения авиации и то, уволив с должностей старших научных сотрудников всех в погонах, заменив их гражданскими, которые ни фига не понимали в военной специфике.

На гражданке работал в отечественной фармкомпании, занимаясь математическим скринингом перспективных молекул – кое-чего в фармации и химии я нахватался, но по верхам, глубоко этим занимались химики-технологи, а потом они просили отсеять молекулы, потенциально опасные и, наоборот, полезные для медицинского применения с точки зрения имеющихся баз данных. Вывод – для нынешней эпохи без наличия компьютера мои знания стремятся к нулю.

Конечно, закон Ома для участка цепи я помню и спаять какую-нибудь несложную схемку при наличии элементной базы могу. Только где она, элементная база? Телеграф уж 50 лет как известен, беспроволочный того и гляди изобретут, но красть изобретение у Попова как-то нехорошо, все же соотечественник.

А хотелось бы как-то помочь России не впасть в период ненужных войн и революций… Постой, телеграф… Там же электромагнитные реле! Можно сделать что-то похожее на машину Штибица, но с учетом моего послезнания, более интересную. Конечно, нужно будет несколько сотен реле, не менее 4–5 сотен, а лучше тысячи. Пусть реле стоит червонец, сейчас это все-таки хай-тек и то на весь девайс 7–8 тысяч рублей надо, а кто их даст, если бизнес родственников на ладан дышит. Спас бы госзаказ, но кому нужен такой вычислитель? Это нужно еще заинтересовать венценосных особ и князей, а они, вроде, особым умом не были отягощены. Хотя польза для сложных инженерных расчётов, управления артиллерийским огнем (во Вторую мировую похожие системы продвинутого уровня использовались для стрельбы ПВО), опять-таки криптография и взлом шифров, да мало ли что еще, например банковские расчеты, перепись населения, вообще, всякая статистика… Остается построить квази-ЭВМ на свои деньги, продемонстрировать образец большим дядям в погонах и получить госзаказ.

То есть, «рояля в кустах» у меня нет, как в некоторых романах, где попаданец утаскивает с собой в прошлое планшет, а то и компьютер, набитые полезными программами, книгами, справочниками и схемами, вплоть до чертежей и технологии производства автомата Калашникова и промежуточного патрона к нему. А дальше – танки, многомоторные бомбовозы, дредноуты (хотя нет, как раз дредноуты под Британским флагом святого Георга полагается топить нещадно), подводные лодки и авианосцы: и вот японцы, турки и всякие прочие немцы бегут и задирают лапки, прося пардону. Россия водружает флаг над Святой Софией, проливы наши, всем навешали люлей и все нас навсегда боятся. Главный герой осыпан наградами и титулами, а то и сам становится великим князем, даже если начинал с нуля. Только вот авторы подобных романов забывают о том, что Российская империя в конце XIX века – отсталая в технологическом плане страна, машины и механизмы приходится завозить иностранные, техников, не говоря уже о квалифицированных рабочих, умеющих читать чертежи, нет, так кто же эти чудеса техники сотворит? Неграмотный крестьянин от сохи, которого вчера научили держать напильник – вот он вам и напилит… Сначала нужно дать народу образование, общее и специальное, а чтобы это сделать, нужны социальные реформы, а то дело закончится революцией. Но с этим – не ко мне, а к «хозяину земли русской» царю-батюшке.

Так что чудо-оружия я не создам и в Царьград или в Багдад на белом верблюде не въеду. Да что и говорить, я и исторических событий не знаю. Что, например, случилось в 1889 г., кто его знает, школьный учебник истории давно забыт, немного я знаю события русско-японской войны, так как интересовался этим периодом, вот, пожалуй, и все. Уже на пенсии сотрудничал в одном журнале, писал статьи про русское оружие, перевооружение армии под трехлинейный патрон в конце XIX века, но чертежей и чего либо ценного даже для средней руки оружейника в моей памяти нет.

Но совсем уж унывать все же не стоит. Первоначальный капитал нужен – тут мне, как наследнику старой купеческой семьи, связанной с текстильной промышленностью, и карты в руки. Что там с анилиновыми красителями сейчас? Это ведь не только ткани, это и путь к синтезу лекарств. Конечно, немцы уже подсуетились – БАСФ и АГ Фарбениндустри[2] уже вовсю орудуют в этом бизнесе. Вот каково состояние патентного дела и есть ли возможность обойти патенты – надо будет своего реципиента спросить. По поводу лекарств – зайти в аптеку к дядюшке Генриху, посмотреть, что на полках лежит и чем сейчас лечат. Сдается мне, что байеровский аспирин еще не открыт, да и сульфаниламиды еще не рулят.

А ведь формула у них простая, синтез возможен и в это время. А получить стрептоцид гораздо проще, чем пенициллин или стрептомицин, которые тоже повадились было изобретать всякие «попаданцы» в наших романах. Ведь не важно, что плесневой гриб пенициллум убивает стрепто- и стафилококки. В России это уже показали Манассеин с Полотебновым, а в 1928 г. подобное явление откроет еще раз Флеминг, но пройдет еще полтора десятка лет до появления промышленных серий препарата, причем работать над процессом очистки и концентрации препарата только в США будет более тысячи ученых в десятке научных центров. То есть, даже маленькой и относительно неплохо оснащенной по меркам XX века лаборатории это не под силу, нужны усилия государства, подстегиваемые войной, не говоря уже о средствах, по сравнению с которыми моя задумка с квази-ЭВМ выглядит детской шалостью и игрой в крысу.

Глава 4 Дела повседневные
— Лиза, мне в туалет нужно… — я проснулся и понял, что надо срочно отлить.

Шурка дрых, опившись опийной настойки, как бы нарколыгой не стал, а то ведь спать не будет без волшебных капель. Хотя при сотрясе покой – первое дело в лечении, особенно сейчас, но так уже прошла неделя, пора бы и вставать помаленьку.

— Сашенька, сейчас я подам судно, — Лиза сделала движение, нагибаясь под кровать.

Ага, за судном, посмотрим, что за крейсер. Да, обычное фаянсовое подкладное судно класса «утка». Моряки терпеть не могут когда боевой корабль называют судном, говоря, что это сухопутные «плавают» на судах, имея в виду такие утки, а мореманы «ходят на кораблях».

— Не надо, я сам дойду, — начал я играть во взрослого мальчика, а сам просто стеснялся.

— Доктор пока не велел тебе вставать, — строго, почти материнским тоном, сказала Лиза.

Ну вот еще, месяц мне что ли бревном лежать, да и морально неудобно когда под тебя молодая женщина судно подкладывает, слава Богу, пока не приходилось испытывать. Это мне не приходилось, а вот Сашка тетки не стесняется, похоже она за ним с детства ухаживала.

— Да ну его, он сам ничего не соображает, только скалится и опием пичкает, а к нему может быть привыкание, — попытался я убедить тетку. — Не волнуйся, я себя хорошо чувствую, голова уже не болит. А вставать потихоньку надо, а то пролежни заработаю, да и мышцы ослабнут.

— Хорошо, я тебе за ширму рядом с кроватью горшок поставлю.

Так, осторожно сажусь в кровати и ставлю ноги на пол. Да, на мне длинная рубаха до колен и внизу торчат хилые бледные безволосые голени, прямо ощипанные цыплячьи лапки. Осторожно поднимаюсь, не хватало еще ортостатического коллапса после длительной отлежки. В институте у нас проводились эксперименты по имитации невесомости путем лежания на резиновой мембране в ванне с теплой водой, так, что не чувствуешь своего тела. Так после этого даже крепкие мужики встать на ноги не могли, имитация отсутствия гравитации приводила к детренированности мышц и стенок сосудов, обеспечивающих их нормальный тонус. А тут много ли такому цыпленку надо, хватит и недели. Нет, ничего, осторожно выпрямляюсь после того как немного посидел в кровати и сердце привыкло качать в голову кровь против вектора гравитации. Встал на пол, Елизавета рядом, готовая подхватить, если схудится и упаду. Вроде голова не кружится, тело устойчиво, делаю шаг, второй и скрываюсь за ширмой. Потом в обратном порядке возвращаюсь в постель. Все, первый выход в иновременное пространство закончен, слава первопроходцам Хроноса![3] Ура, товарищи! Награждение орденами и медалями, поощрение непричастных и наказание невиновных переносится по не зависящим причинам на более позднее время.

Тем более, что Шурка проснулся, разбуженный необычной активностью вселенца:

— Шеф, мы что, ходим?

— Ага, передвигаемся во времени и пространстве. Надо бы отдохнуть немного и пойти погулять. Свежий воздух – то же лекарство. Саша, ты распорядись насчет одежды – что и как тут носят по погоде.

Хорошо, что Лиза позвала Генриха. Он удивился быстрому ходу выздоровления, осмотрел Сашу, а надо сказать, делал он это более профессионально, чем платный эскулап: посмотрел глазодвигательные рефлексы, попросил повернуть голову туда и сюда с закрытыми глазами, а затем открыть глаза – проверил наличие спонтанного нистагма.[4] То есть, Генрих имел более приличные неврологические знания, я бы не удивился, если бы он проверил коленные и локтевые рефлексы, но, видимо, это пока не в моде. В общем, одевшись, в сопровождении Лизы и Генриха мы вышли во дворик и присели на лавочку. Маман ушла то ли к портнихе, то ли еще куда, а то бы точно прогулка не состоялась.

Хорошо-то как! Все-таки в комнате спертый воздух, а на улице благодать. Пахнет листвой, цветами, тишина – ни машин, ни бензиновой вони. Дворик маленький, отгорожен забором от когда-то основного двора дома, построенного Сашиным отцом в Замоскворечье, подальше от Рогожской заставы и поближе к центру. В Замоскворечье селились купцы, как правило, не ниже второй гильдии: большие участки под двухэтажный дом с флигелями стоили достаточно дорого. Купцы на них часто держали и склады, используя для собственного жилья второй этаж дома, флигеля под службы и жильё прислуги, а иногда и приказчиков из лавки, которая занимала первый этаж дома. Флигеля и первый этаж дома были каменные, второй этаж часто деревянный, но у бывшего Сашиного дома и второй этаж был каменный с красивым эркером и балконом-террасой, выходившей в сад. Новый хозяин дома за забором срубил сад, заняв место под грядки с капустой и огурцами, а главным образом – под дощатые сараи с товаром. К нашему забору теперь примыкала чужая баня, а вот своей я что-то не заметил. На Сашиной стороне из построек остался только каменный каретный сарай-конюшня, возле которого с бричкой возился мужик.

— Антип, — крикнула ему Лиза. — А где Глаша?

— Пошла на базар за провизией к обеду, барышня,[5] — ответил Антип, невысокого роста широкоплечий бородатый мужик в ситцевой линялой рубахе и серых портах, заправленных в поношенные сапоги. Раз бричка была здесь и сломана, то барыня и молодой барин уехали на извозчике.

Как я понял, Антип был не только кучером и конюхом, но и «мужиком за все» – то есть на все руки мастером – починить чего-либо из мебели или лавочку сколотить, зашить обувь или починить упряжь и многое еще что умел по хозяйству. Глаша была его женой, исполняла обязанности горничной и кухарки. Готовила она, как я убедился, неплохо. Раньше прислуги было больше, да и хозяйство было больше, теперь все было максимально сокращено – и хозяева и прислуга жили в одном флигеле, здесь же находилась кухня, а за кухней чуланчик без окон, где и спали Глаша с Антипом. Днем они работали все время по хозяйству, времени на отдых у них практически не было.

Посидев немного на лавочке, я обошел дворик, который был примерно 30 на 40 метров, причем четверть занимал тот самый каретный сарай с тремя дощатыми воротами, двое из которых были открыты: из одного отсека была выкачена бричка, в из другого из-за деревянной загородки выглядывали две лошадиные головы темно-рыжего цвета, потом я узнал, что он называется каурым.

Бричка, конечно, была не «Мерседесом», но выглядела достойно – кожаные сиденья, откидной верх, рессоры. Вот что-то там с передней подвеской и выделывал Антип. Остановившись посмотреть, я поздоровался.

— И вам здравствовать, барин! — Антип вылез из-под средства передвижения и, похоже, не ожидал, что барин, хотя и молодой, поздоровается первым. — Уж мы как все переживали за вас, когда узнали, что вы головой ударимшись.

Ага, значит это я «сам ударимшись», будем придерживаться этой версии для прислуги. Я пошел по двору: дальше к сараю примыкала поленница дров под навесом; в конце двора росла большая береза, наверно, выросла сразу после пожара 1812 г, когда деревянное Замоскворечье выгорело дотла. Возле березы росли какие-то дикие цветочки: иван-чай, ромашки, еще какие-то неизвестные мне. Потом шел малинник, за ним – огуречник (как же без своих огурцов, тем более с дармовым навозом), а в вдоль соседского забора были посажены кусты крыжовника и смородины. Опять-таки, купеческая традиция – пить чай с вареньем и здесь ему, похоже, уделяли должное внимание. У крылечка – скамейка и небольшой газончик с цветником, огороженный низким штакетником. Вот и все посадки. Остальное занимала площадка, где могли развернуться лошади после въезда во двор.

Вернувшись домой, Шурка опять попросился отдохнуть, но я настоял, чтобы на обед нас пригласили за стол, чтобы поесть по-человечески и мой реципиент с этим согласился.

Так, в режиме выздоровления прошло еще две недели. Я осмотрелся в доме. Обстановка была небогатая, но гарднеровский сервиз[6] и столовое серебро от Овчинникова[7] остались – Мария Владиславовна весьма дорожила ими как памятью о прошлых достойных временах, полных надежд на счастливое и богатое будущее. Часто и в конце XIX века в купеческих домах 2 и даже 1 гильдии были разномастные столовые приборы, купцы-бородачи званых обедов и приемов не давали. Позже возобладали привычки безбородых образованных купцов, тогда и появились кузнецовские, преимущественно, сервизы и столовое серебро. А вот мебель была разномастная – стулья одного мастера, бюро – другого, ближе к кухне были даже шкафы работы Антипа, видимо, хозяин дома не успел его обставить как следует.

Я поинтересовался у Саши домашней библиотекой, он ответил, что как таковой ее нет. Всякие статистические справочники и торговые каталоги вместе с отцовскими книгами были в отцовском кабинете – там сейчас хозяйничает Иван, у Марии Владиславовны – подборка сентиментальных немецких и французских романов, русских писателей она не читает, даже Тургенева и Толстого, считая их вредными и безнравственными (естественно, одна «Анна Каренина» с «Крейцеровой сонатой» чего стоят). У него в комнате есть кое-какие книги по юриспруденции, большей частью – университетские учебники. Газет и журналов, кроме «Биржевых ведомостей», в доме не выписывают и они, опять-таки, в кабинете у Ивана.

— Шеф, у Циммеров большая библиотека, есть немецкие и русские книги и журналы, я могу попросить Лизу чего-нибудь почитать, а какие книги нужны и для чего?

— Для того, чтобы поправить наше материальное положение, проще говоря, разбогатеть. Без денег мы ничего добиться не сможем.

— А как мы можем это сделать? Ведь воздушные корабли еще не появились, есть только шары.

— Саша, я по специальности инженер по вычислительным машинам и занимался моделированием различных процессов с помощью высокопроизводительных счетных машин. Эти машины у нас управляют другими машинами и станками, самолетами и ракетами, обеспечивают связь людей друг с другом по всему миру. Они могут быть очень маленькими, как ладонь, но такой вычислитель может хранить десяток-два книг или несколько фильмов. У вас есть кинематограф – движущиеся картинки. Так вот в таком устройстве они цветные и со звуком, книги тоже могут быть озвучены диктором. Но главное, благодаря этому устройству один человек может говорить с другим хоть в Америке и одновременно видеть его изображение.

— И вы можете построить такую машину?

— Нет, Саша, не могу – нет деталей для нее и они станут доступны только через 100 лет. Но, используя принципы построения таких вычислительных устройств, я могу сделать машину на телеграфных электромагнитных реле. Она не сможет показывать картинки и говорить человеческим голосом, но выполнять сложные вычисления, которые 100 человек будут делать неделю, она сделает за минуту и не ошибется. Такую машину можно будет использовать для сложных инженерных и статистических расчетов, а также в артиллерии для расчета полета снарядов и накрытия движущейся цели с первого залпа, или по стрельбе по целям, которые не видны из-за кривизны земного шара.

— А что нужно для такой машины?

— Нужны реле, 4 или 5 сотен, для начала, а также различные электрические детали, которые уже у вас есть. Наверно, это будет стоить не менее 5–6 тысяч рублей. Я знаю, что у тебя их нет и ваша семья сейчас переживает не лучшие дни. Государство нам не поможет, нас посчитают безумными прожектерами, поэтому мы должны построить действующую машину на свои средства. В кредит их никто не даст, если не увидит пользу. Поэтому первая часть плана – заработать эти пять тысяч на чем-то другом, что я знаю и что должно принести прибыль. Можно, конечно, сделать игрушку из пары реле и ламп,[8] которая будет складывать числа, но делать это не быстрее человека и кроме сложения, ничего не уметь. Может быть, для демонстрации возможностей этого было бы достаточно для какого-нибудь профессора математики, обладающего достаточной фантазией, чтобы представить работу сотен и десятков тысяч таких реле. А кого ты знаешь из профессоров математики в университете.

— Никого, у нас математику не читали.

— Жаль, в таком случае, надо узнать, кто имеет вес на кафедре и почитать его работы в публичной библиотеке. Ты ведь туда записан. Нет? Тогда нужно записаться и нам сходить – посмотреть последние работы по математике, физике и химии. Зачем химия? Дело в том, что математика – наука несколько отвлеченная, сиюминутных денег она не принесет. А вот производство красителей для текстильной промышленности – это живые деньги. Немцы уже должны производить анилиновые красители, также случайно получил пурпурный краситель один английский студент, не то Перкин, не то Пилкин. Он запатентовал свое открытие и разбогател, было это в конце 50-х или начале 60-х годов этого века. Скорее всего, в России он не патентовал свое открытие (он хотел получить хинин химическим путем), поскольку высокомерные бритты считают нас полными дикарями, а зря – великий химик Бутлеров показал путь синтеза органических соединений. Насколько я помню (эту историю часто приводят в качестве примера случайного открытия) формула там простая и то ли Бутлеров, то ли его ученик Зинин показали возможность альтернативного пути синтеза главного исходного соединения – анилина, а другим компонентом является бихромат калия, все растворяется в спирте и краска готова. Анилин юный химик брал из «каменноугольного дегтя» – продукта перегонки каменного угля без доступа кислорода – процесс используемый для получения кокса, а этот деготь вообще рассматривали как бросовый продукт. Вроде как Зинин получал анилин из нитробензола, так что теоретически возможно обойти патент британца, используя иной путь синтеза. Сейчас живет великий русский химик Дмитрий Менделеев. Ты что-нибудь о нем слышал? Опять нет, ну ты даешь, великих современников не знаешь… Ах да, ты ж юрист…[9] Ну, раз юрист, скажи, что ты знаешь о патентном праве, ах да, у вас патент вроде называется (или назывался, точно не помню) привилегия. Есть ли патентные поверенные в это время, то есть те, кто специализируется на патентном праве, включая международное?

— Вроде лет двадцать назад был новый закон о привилегиях в промышленности, и по нему привилегии выдает то министерство, к которому относится изобретение. Юристов, которые специализируются по таким делам, я не знаю, такие дела относятся к обычному гражданскому праву и вести их может любой поверенный.[10]

— Ну вот, можешь стать первым патентным поверенным. Нам надо найти британский патент Перкина или Пилкина на синтез пурпурной краски и посмотреть, действует ли он в России и как его можно обойти. Насколько я знаю, пурпур считается благородным цветом, в Византии его использовали только императоры, на изготовление 1 грамма краски требовалось несколько тысяч особых моллюсков, поэтому натуральный пурпур был баснословно дорог.

— В общем, без визита (и не одного) в Публичную библиотеку нам не обойтись, а предварительно надо заглянуть у дяде Генриху, ты ведь говорил, что у него не только неплохая библиотека, но и отличная лаборатория. Вот с этого и начнем научные изыскания.

И еще – надо заняться твоей физической формой, то есть состоянием мускулатуры, осанки. Они помогают в манере держаться, придают уверенность в себе и девушкам это нравится (тут я почувствовал, что Саша смутился, наверно если было бы зеркало, я бы увидел, что он покраснел, задело, видать).


Дом во 2-м Казачьем, похожий на Сашин, фото более позднее, современное, одноэтажный флигель надстроили вторым этажом, это дом, что справа – дом 9. Второй, левый флигель, не уцелел – там пустырь.


А это бани Егорова в Казачьем, вполне приличное заведение, куда ходили мыться обитатели дома, кроме матушки, которая мылась в большой лохани (ванная комната осталась в большом доме, что там с ванной нынешний хозяин делает, неизвестно, может огурчики засаливает, тем более у него теперь своя баня во дворе есть).

Глава 5 Дядюшка Генрих
Подходил к концу месяц нашего лечения. Я-то прекрасно себя чувствовал, но Саша поправлялся медленнее. Вопреки своему обещанию развивать его мускулатуру, я пока решил не вводить упражнения с тяжестями – пусть парень окончательно окрепнет. А вот дыхательную гимнастику, упражнения на растяжку, мы практиковали, обычно с утра и полчаса вечером, перед ужином, когда нет жары. Сашка вначале сачковал и стеснялся, но я ему объяснил, что дышать надо по правилам – в это время туберкулеза полно, даже в царском семействе смертельные случаи – вон у Александра II жена умерла, а так может его и к Долгорукой не потянуло бы, чуть было императрицей ее не сделал. А наследника-цесаревича Николая (который и должен был унаследовать престол, а вовсе не царствующий ныне Александр III) тоже подкосил туберкулез позвоночника, да и брат будущего царя, Георгий, тоже умрет в Аббас-Тумане от этой болезни. И это царская семья, которая могла себе позволить любые препараты и любое лечение, что уж говорить о простых подданных. В конце XIX века публика настолько смирилась с этим бичом переполненных городов, особенного сырого и прохладного Петербурга, что вошла мода на субтильное телосложение и «горящие» глаза – для чего под глазами наводили тени и закапывали капли беладонны, расширяющие зрачки. Так и въехали в эпоху декаданса с этой вызванной туберкулезом модой. Напугав таким образом своего подопечного, я убедил его больше времени проводить на воздухе, занимаясь легкой физической нагрузкой, можно было бы делать что-то в саду, но не господское это дело. А для себя я решил, что надо бы посмотреть и синтез простых противотуберкулезных средств, нет не стрептомицина – про трудности с антибиотиками я уже говорил, а более простых, но в то время достаточно действенных препаратов – парааминосалициловой кислоты (ПАСК) и изониазида, их, конечно, изобрели на полвека позже, но почему бы не заняться салицилатами сейчас – это тоже вопрос для дискуссии с Генрихом.

Так что, пока Саша под моим чутким внутренним руководством поднимал и опускал руки, глубоко вдыхая и выдыхая, выполнял наклоны и повороты туловища, всячески «рукомашествовал и дрыгоножествовал» в замедленном темпе – что-то в стиле ушу, — я наплел ему про боевых тибетских монахов и обещал научить боевому применению этих приемов, когда его организм достаточно окрепнет. Саша объяснил взволнованной матушке, что это китайская дыхательная гимнастика, про которую он вычитал давно в книжке, а вот сейчас вспомнил, когда она пригодилась для его восстановления. Матушка успокоилась, тем более, она как-то не очень уделяла внимание сыну, целыми днями посещая подруг, нанося визиты, заказывая все новые наряды и побрякушки, впрочем, никогда никого не приглашая к нам – стеснялась бедности. Братец Иван тоже не уделял внимания болящему, забыв о своем предложении сделать все для его выздоровления, так что последние визиты врача оплачивала Лиза. Она часто бывала у нас, то одна, то с Генрихом и каждый раз подолгу сидела у меня, развлекая разговором. Они тоже видели нашу гимнастику, но удивления не высказали, мол, сейчас многие лечат упражнениями, вреда от этого не будет. Генрих расспрашивал меня о самочувствии, но больше не осматривал, довольствуясь внешним наблюдением, только как-то, вытащив из жилетного кармана большие часы, подсчитал пульс после моих упражнений, одобрительно хмыкнув.

Доктор, который появился у нас в конце месяца, удивился Сашиному свежему виду, прописал неразборчиво по латыни какую-то укрепляющую микстуру и рекомендовал санаторное лечение на европейских курортах, лучше всего – в Швейцарии. На этом его визиты закончились, а супруги Циммер пригласили Сашу в гости в следующую субботу. Да хоть бы и завтра, временем своим мы располагали как хотели – присяжный поверенный, узнав, что Саша выбыл из строя минимум на месяц, да еще, возможно, потребуется полгода восстановления на курорте, прислал письмо, в котором «милостивого государя Александра Павловича» извещали о том, что в связи с загруженностью делами его никто не будет дожидаться, желали выздоровления и приложили 40 рублей (жалование помощника за месяц), а также – рекомендательное письмо для последующего устройства на работу, из которого, впрочем, следовало, что самостоятельных дел Саша не вел и особого рвения в делах поверенного не проявлял, то есть грош цена такой рекомендации.

В день визита, а приглашены мы были к обеду (ни маменька, ни, тем более, Иван, к Саше не присоединились, сославшись на занятость), я, отправившись на задний двор за малинник, где росли дикие цветы, изготовил букет, в центр которого положил две ветки красно-фиолетового иван-чая, кругом – ромашки, немного незабудок и позаимствовал для усиления рыже-оранжевой гаммы несколько календул и бархатцев из цветочника. Потом туго обвязал бечевкой, обрубил топором комли и привязал цветной ленточкой какие-то широкие и острые сорняки в качестве зеленой розетки. В стиле флористического дизайна XXI века вышло стильно, но маменька, увидев мой букет, надула губки и сказала, что это пейзанская трава и что она означает – она не знает. Ее учили языку цветов, где действовали розы и ландыши, а простонародный иван-чай – фи, это не комильфо. Ну-ну, а попроси я у нее трояк на букет из цветочного магазина или на коробку конфет, я бы услышал, что шиковать для нас – не те времена. Саша все заработанные деньги отдавал матери и своих у него не водилось ни копья, как я выяснил.

Принарядившись и взяв букет (я убедил Сашу, что это очень модный букет с точки зрения XXI века, когда полевые цветы будет труднее достать в Москве, чем розы, которые продавались на любом углу, и что букет составлен по всем правилам флористики – это целая наука такая теперь есть), мы отправились в гости. Идти было совсем недалеко – всего квартал. На улице кое-где валялся сухой и свежий конский навоз, никакой мощеной мостовой не было и в помине, зато крепкие купеческие усадьбы с лабазами стояли плечом к плечу. Дом наш был где-то вроде как по Казачьему переулку, в районе Большой Полянки, вон и церковь вдали похожа на ту, что сейчас напротив книжного магазина «Молодая гвардия». На Полянке уже была булыжная мостовая, навоз не валялся и пройдя десятка три метров в сторону Садового кольца, я увидел на первом этаже двухэтажного каменного дома вывеску с золотыми буквами под стеклом «Аптекарский магазин» и ниже, помельче, — «магистр фармации Генрих фон Циммер». Дверь была солидная, с ручкой электрического звонка рядом и стрелкой, показывающей, куда ручку надо вертеть (это ведь и гальванической банки не надо – вечный механизм!).

Войдя, мы увидели стойку и шкафы с фарфоровыми банками и просто с закрытыми дверцами на которых были прикреплены медные таблички с латинскими надписями. За стойкой стоял молодой человек с пробором посреди головы, абсолютно приказчицкого вида. Он узнал Сашу, открыл стойку и пригласил проходить наверх. Саша дорогу знал и мы быстро поднялись наверх, где нас тепло встретили Генрих и Лиза. Саша вручил Лизе букет и я понял, что ей он понравился:

— Очень необычно и со вкусом. Никогда не скажешь, что это простые полевые цветы. Ты просто удивил меня этим букетом, Саша, никогда бы не заподозрила у тебя такой необычный взгляд на обычные вещи.

Я подумал: «то ли еще будет, дорогая тетушка, что ты тогда скажешь?»

Тут нас пригласили к столу, со вкусом накрытому, с красивым сервизом и белыми накрахмаленными салфетками в серебряных кольцах с вензелем-монограммой на ослепительно белой скатерти. Горничная принесла вазу и поставила букет в центре стола. Вокруг тарелки лежали разнообразные серебряные предметы сервировки, значения некоторых я не знал и приходилось уповать на навыки Саши. Впрочем, он не подкачал. Блюда подавала та же горничная (избытком прислуги этот дом не страдал), а вот готовила Лиза сама, в чем она с гордостью призналась. Генрих предложил вишневой наливки (ну какой же немец без киршвассера), но Саша отказался, а Лиза его поддержала, сказав, что алкоголь для Саши пока исключен. Сама Лиза, впрочем, пригубила рюмочку, составив компанию мужу.

После обильных холодных и горячих закусок настало время первого горячего блюда, каковым был гороховый суп с копчеными свиными ребрышками и мелко порезанной копченой колбаской. Аромат умопомрачительный, я тоже всегда любил гороховый суп, но этот… Похвалив хозяйку, я и Генрих быстро справились с супом и я хотел было попросить еще, но Лиза остановила меня, сказав, что еще будут всякие вкусности. И правда, бараньи котлетки с картофельным пюре на сливках тоже были вне конкуренции.

Потом мы перешли на балкон, где был сервирован чайный стол, рядом на отдельном столике стоял блестящий как золото, самовар. Горничная подала с ледника торт, про который Лиза сказала, что все блюда для обеда готовила сама, а вот торт заказала у кондитера Штольца, поскольку он один умеет готовить торт-суфле. Торт и правда, внутри был из суфле, как «Птичье молоко», а снаружи походил на «Киевский», обильно украшенный кремовыми розочками, фигурным шоколадом и цукатами. Откушав торта и, полюбовавшись сверху Лизиным цветником, — дворик по площади походил на наш, тоже с конюшней, но поменьше, со смородиной и крыжовником, вот только цветов всяких и самых разнообразных оттенков было не в пример больше, мы опять вернулись в гостиную, где вся посуда со стола была уже убрана и столешница застелена чистой скатертью, на которой красовался мой букет. Я похвалил кулинарное искусство хозяйки и отметил исключительно красивый цветник, на фоне живых цветов которого поблек мой букет. Лиза же сказала, что ей понравился принцип составления композиции и она попробует сделать нечто подобное из своих цветов. Немного отдохнув, я попросил Генриха показать его лабораторию, тем более, что вывеска у него была «Аптекарский магазин», то есть он мог торговать не только лекарствами, а химическими веществами, электрическими изделиями от звонков до патентованных медицинских аппаратов.

Мы опять спустились вниз, только повернули в другую сторону от аптеки, вышли во двор и оказались возле каменного сооружения, которое я принял за каретный сарай. Внутри все было вполне достойно оборудовано, в прихожей была печь, обогревавшая через стену лабораторное помещение, то есть никакого открытого огня внутри не было, зато была вытяжка и вентиляция. Посредине стоял большой лабораторный стол, по сторонам вдоль стен – шкафы с реактивами. Я сказал (а вести разговор договорился с Сашей я сам):

— Генрих, в аптеке я видел, в основном, банки с травами и прочим растительным сырьем и почти не видел продуктов химического синтеза. Знаешь ли ты о синтезе химических лекарств, например на основе фенола или салициловой кислоты, а также о синтетических красителях на основе анилина?

Генрих вытаращился на меня, но быстро справился с удивлением:

— Саша, вроде раньше я не замечал у тебя тяги к химии, хотя старался ее разжечь.

— Видимо, время пришло, дядюшка.

Саша, хоть и обращался на правах родственника к Генриху на «ты», хотя тот был старше минимум на полтора десятка лет, а то и больше (ему можно было дать от 35 до 45 лет), но все же Генрих был «фоном» и магистром а Саша, как окончивший полный курс университета, всего лишь кандидатом юриспруденции, а для получения степени магистра и доктора надо было защищать диссертации.

— Да, я знаю про анилин, его получают из каменноугольной смолы, это маслянистая ядовитая жидкость, у меня есть около унции этого вещества. Что касается салициловой кислоты, то на ее основе готовят мазь, которая используется при ревматических болях, пробовали применять салициловую кислоту внутрь с той же целью, но она оказывает очень сильное раздражающее действие на желудок и токсична. Фенол, по-другому карболовая кислота, гидроксибензол, имеет антисептические свойства и применяется для лечения гнойных ран (разбавленный раствор) и для обработки поверхностей с целью обеззараживания.

— А в России производят эти вещества, все же каменного угля у нас вдоволь?

— Нет, все завозится, преимущественно из Германии. А зачем тебе это?

— Дядюшка, исключительно в мирных целях, я не собираюсь делать взрывчатку или кого-то травить. Дело в том, что это сырье либо для производства красителей, либо для производства лекарств, или и для того и для другого. Если у тебя есть немного анилина, а нужна всего лишь капля и чуть бихромата калия, то я тебе могу показать получение пурпурного красителя. Это сделал два десятка лет тому британский студент Перкин, может быть, ты слышал про это, он получил привилегию и опубликовал свое изобретение. Вот только я не знаю, получил ли он привилегию в России, скорее всего, нет.

Пока я это рассказывал, Генрих капнул каплю анилина в пробирку и добавил бихромат – выпал плотный осадок, но никакого окрашивания не было. Дядюшка вопросительно посмотрел на меня.

— Надо спиртом растворить, — подсказал я.

И тут случилось чудо, я и сам такого не ожидал – спиртовой раствор приобрел красивый насыщенный пурпурный цвет.

— Вот такая реакция, дядюшка Генрих. Теперь можно окрасить кусочек ткани, промыть в воде и высушить.

Так мы и сделали. Вывесив кусочек белого полотна на просушку и помыв руки, мы присели на высокие лабораторные табуреты, очень похожие на те, что сейчас используются в барах.

— Да, Саша, удивил ты меня. Не ожидал. Не сказать, что это – открытие, но у нас патенты дают на что угодно, первенство и новизна не обязательны, если, конечно не получена привилегия на это вещество в России.

— Привилегию можно обойти, например, наш химик Зинин, ученик Бутлерова, описал получение анилина из нитробензола. Все вещества, про которые я говорил, содержат бензольное кольцо, только радикалы разные. Например у фенола это гидроксильная группа ОН, а у анилина – аминогруппа N2O. Явно все это уже описано, но если запатентовано, то как получение анилина из нитробензола, а не конечный продукт – пурпурный краситель. То есть получение исходного вещества будет иным, чем у Перкина, а потом добавляем бихромат (его ведь никто не патентовал, так можно было бы патент на воду или поваренную соль получить – это простые вещества, имеющиеся в неживой природе – неорганические). Так что привилегия, даже если она есть, обходится.

— Хорошо, я подумаю об этом. А для чего это тебе?

— Я хочу продать патент-привилегию (ты будешь в доле) и получить средства для другого изобретения. У меня есть еще несколько идей относительно лекарств, это совершенно неизвестные пока соединения, и, как я говорил, имеющих в основе бензольное кольцо с разными радикалами. Некоторые из них могут спасти от стрепто- и стафилококковой раневой инфекции, а также активны против холеры и туберкулеза. Такие препараты могут спасти миллионы жизней. Но у меня нет книг. Не мог бы ты разрешить воспользоваться твоей библиотекой? Это будет быстрее, чем читать в публичке, да и ты поможешь разобраться, если я чего не пойму.

Дядя Генрих смотрел на меня как на говорящую лошадь, но вскоре очухался и повел в библиотеку. Библиотека была и впрямь богатая. Я нашел учебник Бутлерова по химическому синтезу, аналогичный немецкий труд, где довольно подробно было расписано про красители (немцы здесь были спереди планеты всей на пару десятилетий).

— Генрих, а у немцев есть получение пурпурного красителя и есть ли на него привилегия в России, не мог бы ты это уточнить? И вообще, какие из красителей имеют привилегии, индиго, например, или ализарин? Можно ли наладить их производство здесь – согласись, это вообще более выгодное дело, чем аптека и на этой базе можно создать большую лабораторию с десятком химиков, которые будут искать пути синтеза новых лекарств, спасущих человечество. Хотел бы ты быть во главе такой лаборатории?

— А почему бы сразу не заняться лекарствами? Насколько я понял, именно лекарства – твоя цель.

— Да, лекарства – это здорово, но кто нам даст первоначальный капитал? А красители всегда в цене, Россия – текстильная держава. Хоть сам производи красители, хоть торгуй привилегиями на их производство – на все будет спрос и сразу. А лекарства надо испытать, хотя бы на животных, это процесс длительный.[11]

Выбрав пяток книг по химии и физике, я откланялся, договорившись встретится с Циммерами завтра, в церкви.


Реакция Зинина: получение анилина из нитробензола, что позволит обойти патент Перкина, а также и немецкие патенты на анилиновые красители. Исходное вещество – нитробензол, получается из карболовой кислоты, которой после русско-турецкой войны в России хоть отбавляй.

Глава 6 Операция «Царьградский пурпур»
Утром к нам зашла Лиза и сказала, что мы пойдем в церковь, поставим свечку за мое выздоровление. Но этому случаю маман выдала мне серебряный пятачок – самую мелкую серебряную монетку (вообще-то был и медный пятак – большой и увесистый, но господа предпочитали серебряные монетки). Лиза также сказала, что Генрих хотел бы продолжить вчерашний разговор, у него есть для меня новости. С тем мы и отправились в церковь, компанию нам составили празднично наряженные Антип с Глашей, но они шли чуть поодаль, не мешая господам. Иван с утра куда-то уехал, а у маменьки вдруг заболела голова. Как-то я услышал, что Глаша говорила мужу, что видела барыню входящей в польский костел на Грузинах и крестившейся по-католически. Видимо, приняв православие, чтобы выйти замуж, маман помнила и о старой католической вере предков, ну что же, на мой взгляд, Бог един и для христиан всех конфессий и для мусульман обоих толков, и для иудеев, иначе бы на небе не утихала война одного бога с другим.

С тем мы дошли по Казачьему до перекрестка, где нас ожидал Генрих, он был в строгом сюртуке, на голове невысокий цилиндр. Потом я узнал, что такой цилиндр называется шапокляк и складывается в блин, что удобно держать в руках в церкви или в других местах, где надо стоять с непокрытой головой, а потом щелк или «кляк» – срабатывает пружина и опять ткань натягивается трубой. С удивлением увидел в петлице сюртука у Генриха розетку из Георгиевской ленты с миниатюрой солдатского Георгиевского креста (или, если правильно, со «знаком отличия Ордена Святого Георгия для нижних чинов»).[12] Обратив внимание, что я смотрю на маленький петличный серебряный крестик со святым Георгием, поражающим змия, Лиза сказала:

— Генрих у меня герой турецкой войны, иначе бы я за него замуж не вышла. А так – «рыцарь на белом коне в сверкающих латах» – куда деться бедной девушке?

И опять улыбнулась. Право же, у нее чудесная улыбка, которая ее прямо преображает. Лиза сегодня была особенно хороша в шляпке с вуалью и в красивом темно-синем платье, подчеркивающем ее стройную фигуру. Некоторую плосковатость фигуры спереди маскировало пышное кружевное жабо. Услышав про рыцаря, Генрих смутился и сказал:

— Ну ты скажешь, душенька, Саша, наверно, помнит, что я служил добровольцем при аптекарском обозе и, скорее, можно говорить о вольнопере на обозной кляче, насквозь пропахшем карболкой.

— Да, герой, ты же спас раненого офицера и организовал отпор башибузукам, когда они напали на обоз, про это и в газетах писали.

— Это со страху, башибузуки всех бы вырезали, невзирая на красный крест, крест только придал им ярости. Поэтому делать было нечего, пришлось вот пострелять, а потом и подмога пришла, на стрельбу казаки прискакали и турок порубили.

Так, под разговоры, мы дошли до храма, где отстояли обедню. Лиза рассказала, что это древний храм, здесь еще царь Алексей Михайлович венчался с Натальей Нарышкиной. С тех пор храм считался придворным, иногда и великие князья его посещали, а супруга нынешнего градоначальника великая княгиня Елизавета часто молится тут. Народ называет храм Красным, но официально это храм Григория Неокесарийского на Полянке.


В церкви Саша молился про себя, прося Господа наставить его на путь истинный. Поставив свечку за выздоровление от недуга, вышли из храма и пошли к Циммерам. На обратном пути Генрих сказал, что он полночи читал журналы по химии и думал. Ему показались разумными мои доводы и он хотел бы обсудить со мной дальнейшие действия. Придя к Циммерам, а аптека была закрыта по поводу воскресного дня, мы прошли в столовую и Лиза начала ставить на стол все, что осталось от вчерашнего пиршества. Служанка была опушена домой, она приходила убирать в комнатах каждый день по будням с утра, помогала готовить и подавала обед хозяевам, после чего ее отпускали. Завтрак и ужин Лиза готовила сама. Циммеры не держали лишней прислуги, был только аптекарский помощник, работающий по найму. Если нужно было куда-то ехать, нанимали извозчика – на Полянке их всегда была уйма – все же оживленная улица. Сделать что-то в доме – нанимали мастеров. То есть, жили Циммеры экономно, но в комнатах у них было очень уютно, и чувствовалось, что им нравится их гнездышко. Только вот гнездышко было без птенцов, как сказал Саша, роды чуть не убили Лизу, жизнь ей спасли, но ребенка потеряли и с тех пор она не могла иметь детей. Поэтому Лиза так заботилась обо мне, испытывая прямо материнское чувство к Саше.

Отобедав, Генрих и Саша прошли в хозяйский кабинет, он же и библиотека. Удобно устроившись в кожаном кресле, Генрих набил табаком короткую трубку и закурил, пуская дым в сторону открытого окна. Саша сидел в таком же кресле напротив, переговоры опять были доверены мне. Я и так стал почти что не отделять нас друг от друга, иногда только условливаясь с Сашей, что говорить буду я, а он, в случае чего, подскажет.

— Саша, я подумал и понял, что твоя идея правильная. Привилегию получить можно. Только это долго – год или два, если некому замолвить слово в министерстве или департаменте. Хорошо, мы получим привилегию через два года, кому ты ее хочешь продать – ты же будешь владельцем привилегии.

— Генрих, поверь моему слову, ты в убытке не останешься. Если ты будешь осуществлять синтез красителя, то это отдельная плата для тебя и того, кого ты наймешь. Я же хочу поговорить с купцами, связанными с текстильной промышленностью и заводчиками-фабрикантами по этому профилю. Не скрою, начну с деда. А Ивану предложу сегодня же покрасить кусок шелка – есть у него на складе полтора десятка штук пожелтевшего от времени и неправильного хранения шелка, который можно сбыть за мелкие деньги, что братец и хочет, чтобы покрыть долг в гильдию, но можно покрасить и продать дорого. В этом случае Иван должен раскошелиться на красильщиков, а ты за отдельную плату изготовишь немного красителя. Главное, что это должно быть экономически выгодно по сравнению с теми красителями, что нам поставляют из-за рубежа. Ты можешь сделать такие выкладки по расходу красителя на покраску ткани и стоимости материалов и работ?

— Я уже это сделал, Саша. Вечером я изготовил немного красителя, рассчитав веса ингредиентов, и покрасил квадратный фут дешевой ткани, потом тщательно промыл, высушил и три раза постирал, чтобы быть уверенным, что ткань после сушки не линяет при стирке. Результат отличный – краска прочная и нисколько не полиняла. Стоимость покраски тысячи квадратных футов раз в десять меньше той, что будет затрачена при покупке привозного британского красителя. Я куплю немного их краски и сравню результаты, а ты принеси немного шелка, мы проверим, так же хорошо красится шелк как хлопчатобумажная ткань. Только вот я не уверен в успехе с твоим дедом, ты же его знаешь – он самодур, каких мало.

— Да, самодур, но и делец, каких поискать.

Я взял ткань и пошел домой. Брат Иван был уже дома, и был немного навеселе.

— А, здорово, Сашка, рад тебя видеть в добром здравии.

— И я тоже, как идут дела?

— А как сажа бела, в долгу как в шелку.

— Кстати о шелке. Вроде у тебя завалялось полтора десятка штук белого шелка, который пожелтел.

— Да, я уж его предлагал за деньги в три раза меньше, чем купил, а купил я его на полторы тысячи.

— Хочешь продать с выгодой? Ловлю на слове – вернешь свое и с долгом расплатишься, остальное – мне. Только надо рублей 500 вначале, считай, аванс.

— Да ты видать, Сашка, ты какому-то чиновничку на лапу по закупке хочешь дать. А вскроется? Каторга! Нет, я не участвую в таких делах.

— Никому взяток я давать не собираюсь. Народ сам к тебе в лавку за этим шелком повалит и назовешь ты его «Царьградский пурпур». Вот такого цвета – и я показал ему ткань, покрашенную Генрихом. Такой цвет сохраняется и после трех стирок – ничего ему не делается. Нужно только кусок твоего шелка побольше – попробовать, как краска ляжет и не будет ли линять.

— Цвет знатный, такого я не видел… А откуда краска?

— Мы с Генрихом придумали, привилегию уже подали (это чтобы братец губы не растягивал).

— Ну, Сашка, не ожидал. А сколько времени уйдет, чтобы 15 штук шелка покрасить?

— Это с красильщиками сам договаривайся, с нас краска, на нее пять сотен и беру. Только не торопи их. Давай сначала договаривайся на 5 штук.

— По рукам! А сколько тебе шелку надо для пробы?

— Чтобы хватило на три хороших рубахи, или четыре-пять, если сам хочешь надеть и на твоего приказчика: как народ на рубаху-то глянет – с руками все оторвут. Для начала цену поставь в три раза больше, чем на простой шелк. Вот и получится тебе 2000 руб, нам с Генрихом по 1000 руб + аванс на материалы что мы тебе отдадим и 1000 – на наем персонала, реактивы и расходы по продажам – половина от этого сразу мне в виде аванса. Если что сверху, думаю, что брата не обманешь (конечно, обманет и глазом не моргнет)

Получив шелк на четыре рубахи и пять сотенных аванса на доп расходы, я вернулся к Генриху.

— Генрих, в общем, с нас краска – вот пять сотен аванса, можешь закупать реактивы и нанимать помощников. То, что продукт ядовит и работать надо в латексных перчатках под вытяжкой, ты и сам знаешь. А вот не будет ли ядовит шелк после обработки?

— Саша, после промывки и сушки я до утра спал на покрашенной ткани и, как видишь, жив.

Через неделю мы принесли Ивану краски на первые пять рулонов, затраты на краску оказались менее 100 рублей, включая труд помощника-химика. Предварительные испытания с пробным куском показали, что краска ложится равномерно, не выцветает, не выгорает на солнце и не линяет при десятикратной стирке. Еще через неделю первая партия пошла в продажу. Через два дня я зашел в лавку. Снаружи висела огромная вывеска – «Привозной товар, ограниченное количество «Царьградский пурпурный шелк», как у византийского императора» (это я подсказал про императора и рассказал историю про пурпур в древности). Перед лавкой толпился народ, с крыльца вещал Иван: господа, расходитесь, через две недели будет еще привоз товара.

Увидев меня, Иван кинулся ко мне:

— Братец, давай еще краски, видишь, что творится!

— Да уж готово, по городу второй день слухи про волшебный шелк.

— Это точно, ко мне такие господа приезжали, что я ни разу и не видел, предварительно заказов на все, что есть.

— Ну вот, я же говорил тебе, а ты не верил, а Генрих, тот сразу поверил…

— Так он ученый немец, ему виднее.

— Вот у нас всегда так, чуть что – «ученый немец», а своих пинаем… А ведь пурпур у нас лучше британского получился – темнее и насыщенней цветом. Сдается мне, что они нам или второсортный товар поставляют или разводят краску вдвое. Вот, посмотри, — и я показал ему два лоскутка шелка: один более блеклый, другой насыщенно-пурпурный. Ну и какой бы выбрал византийский император? То-то же. Давай тарантас, поедем за краской.

Когда Иван забрал бадейки с краской, Генрих спросил меня, как идут дела у брата. У него заказов на весь шелк, что остался, у лавки народ чуть не дерется.

— Саша, я вот текст привилегии составил, так чтобы ни реакция Перкина, ни Зинина прямо не просматривались (мы же их комбинируем). У Зинина, кстати, самый экономичный путь синтеза, так что британцев в случае снижения ими цены мы можем давить ценой сами, а качество ты видел.[13]

Из причитающегося мне куска шелка я заказал рубаху, ее уже сшили, надо будет забрать (деньги взял из 500 рублей аванса – это реклама, а она – двигатель торговли). После всех манипуляций с синтезом на руках Генриха осталось больше сотни: он мне отчитался в тратах письменно до копейки. Я передал остаток ему на другие работы, которые могут в будущем понадобиться, чтобы он не брал денег из семейного бюджета. С Ивана я рассчитывал получить еще минимум 2000 рублей и он подтвердил, что как только продаст последний отрез шелка, тут же со мной рассчитается, причем сказал в присутствии свидетелей – Генриха и Лизы. Забрав рубаху, я вернулся домой, где меня ждал конверт с надписью «Его благородию Александру Павловичу Степанову».

Я распечатал конверт и услышал в голове Сашин голос: «Это почерк деда».

Ну вот, на ловца и зверь, то есть дед, бежит…

Из письма следовало, что дед ждет меня послезавтра на обед и пришлет к 12 коляску, но чтобы я не сообщал матушке и Ивану, куда поехал. Интересно, выходит, Лизе и Генриху можно?

На следующий день я обговорил с Генрихом детали визита. Явно дед заинтересовался шелком, только ленивый в городе еще о нем не слышал. Предложить ему выкупить привилегию? За какую цену?

— Генрих, мы партнеры, поэтому я предлагаю разделить гонорар в равных долях 50 на 50 процентов. Начнем торговаться с 10 тысяч, закончим на 6, меньше я не уступлю. Так что тебе будет тысяча с Ивана и 3 тысячи от привилегии.

— Тебе решать, Саша, за предложение спасибо, но ведь застрельщик дела – ты, тебе и доля должна быть больше. И что ты собираешься, если не секрет, делать дальше.

— Не секрет. Да ты уже знаешь, я хочу сделать лекарства от инфекционных болезней, в основе которых – то же бензольное кольцо, что и в феноле и в анилине. А второе – хочу сделать вычислительную машину для сложных математических расчетов. Ты, кстати не знаешь, сколько стоит простое телеграфное реле? Сименс вроде уже свой завод имеет в России. Или не зависеть от Сименса и наладить свое производство – вот на это и хочу положить свой гонорар. Финансировать же работы, а денег понадобиться вдвое больше, буду через производство красителей и лекарств.

— Саша, ты, конечно, замахнулся на труднодостижимое. Но мне кажется, что у тебя получится. Вот и Лизхен говорит, что ты сильно изменился за месяц, не только окреп физически, у тебя блеск какой-то в глазах появился, прямо искры какие-то. И энергия через край бьет.

— Насчет искр – это точно, как приделался головой, так искры из глаз брызнули, вот до сих пор и бьют через край.

— Вот и смешинки всякие у тебя появились, а раньше был – бука букой. И вообще, какие-то необычные знания у тебя появились, вроде видишь обычные вещи, а по-другому, вот как с букетом получилось. И в химии разбираешься, а вроде в гимназии не блистал.

— Ну, это наверно, тоже от удара по голове, иногда, говорят, и полезно бывает, удружил брат Ванечка. Хорошо, вот съезжу к деду, тогда обсудим дальнейшие наши действия.

Наутро я нарядился в тужурку и брюки, отглаженные накануне Глашей, одел начищенные штиблеты. Посмотрел на себя в зеркало в новой рубахе – прямо горит «царьградский» шелк. На голову – фуражку. Глаша оглядела меня:

— Неужто к барышне, барин?

— Точно, угадала, если дело выгорит, с меня – коробочка монпансье.[14]

Взял сверток с остатком шелка и вышел на улицу. У дома ждала пролетка.

— Барин, ваше благородие, вы – Степанов Александр Палыч?

— Да, угадал, братец.

— Тогда садитесь, поедем.

И мы поехали к деду. Я ожидал увидеть какую-то избу со слюдяными окошками (шучу, конечно). Но увидел вполне приличный купцу первой гильдии, двухэтажный особняк с большими окнами, но без архитектурных излишеств. Внутри в доме все было солидно и говорило о достатке хозяина.

Войдя в хозяйский кабинет, я перекрестился на икону старинного письма и поклонился деду. Дед вышел из-за письменного стола с какими-то бумагами и счетами:

— Здравствуй, Саша. Давно тебя не видел, экий ты молодец стал, прямо жених.

— Здравствуй, дед, — я специально отказался от величания «Иван Петрович», сразу стремясь сблизиться. Если не удастся это, то не удастся и весь разговор. Нет, прокатило. — Мне уже сегодня ты второй говоришь, что я на жениха похож.

— Это, Саша, от рубахи твоей знатной. Слух по всему городу прошел. Я уточнил, говорят Ваньке брат краску особую привез, вот он и покрасил шелк, что у него залежался. Никто не брал – он его испортил неправильным хранением, а вот гляди – покрасил и народ влет расхватал. Говорят, даже дрались за последние куски. Вот захотелось узнать прямо от тебя.

— Вот, дед, тебе подарок, это такой же шелк как на мне, от одного куска. А краску эту мы с Генрихом, мужем Елизаветы сделали и назвали «Царьградский пурпур». Иван в гильдию задолжал, вот я ему и помог, не бесплатно, конечно, но он внакладе не остался. Еще десять штук шелка сейчас ему покрасят, а больше у него нет.

— Ну, спасибо за шелк, удружил, — дед развернул сверток. — Прямо играет… А почему Царьградский?

— Да любит у нас народ иностранное, а пурпур царьградские базилевсы императорским цветом почитали, на грамм краски несколько тысяч специальных ракушек уходило, поэтому очень дорогой была эта краска.

— Значит, ваше изобретение?

— Да, идея моя, а Генрих синтез краски сделал, химик он замечательный.

— И дальше что хотите сделать?

— Привилегию подать, а потом продать ее промышленнику, кто красками и тканями занимается. Вот тебе первому хочу предложить.

— И дорого возьмешь за сей привилей?

— Для тебя – недорого. 12 тысяч. Или много?

— И что с деньгами делать будешь? Деньги, чай, немалые. Или на мамзелек спустишь, да на кутежи? Братец твой, да мой Николаха охочи до таких дел оказались, еще и в картишки поигрывают, беса тешат.

— Нет, не на мамзелек и не на картишки, дед. На дело. Есть у меня идеи с химией – еще красители разные сделать лучше иностранных и на медицину – сделать лекарства, от болезней. Таких лекарств еще нет, а только в России они спасут миллионы жизней, на войне пригодятся, солдат раненых без рук-ног не оставят, помогут выздороветь и полноценными работниками, а не калеками к семьям вернуться.

— Что же, дело богоугодное, вижу – изменился ты очень, повзрослел не по годам и держишься смело, хвалю. Что же, торговаться не буду, ни к чему это между своими, дам я тебе денег. Только уговор – с другими своими открытиями сперва – ко мне. И поможешь красильное дело наладить у меня на заводе. Красильщики у меня свои, опытные, но с новой краской не работали, так что все надо им объяснить.

— Хорошо, это мы с Генрихом сделаем. Дед, только и у меня условие – помоги с привилегией. Эту для начала, можешь на себя оформить, если будут другие красители своего производства – тоже можешь на себя, но некоторые я попрошу оформить на себя, это еще не скоро, когда с лекарством разберемся.

Красильное дело с новыми красителями мы тебе поставим, только и испытательная лаборатория нужна, не все же Генриха сюда гонять у него своя аптека присмотра требует. Химиков тебе обучим, пусть ткани красят лучше привозных. Генрих посчитал, эта наша краска в десять раз дешевле привозной британской будет, а качеством лучше – вот, посмотри образцы, блеклая – это британская, красивая – наша.

— А почему так? Разбавляют краску англичане, что ли?

— Может и так, а может потому, что у нас другой путь синтеза исходного продукта, русский химик Зинин, ученик Бутлерова это открыл, а мы приспособили его реакцию к получению английской краски – вот тут в привилегии описан процесс, так что англичане придраться не могут, использован другой путь синтеза.

— Молодцы, что все предусмотрели!

— Дед, мы и испытания провели, та рубаха, что на мне, уже десять стирок самым плохим щелоковым мылом выдержала и не полиняла, и вреда от нее нет – Генрих спал на куске такой ткани, только полотняной, а не шелковой, да и я ношу – ничего не случилось.

— Ну просто не могу на тебя, Сашка, нарадоваться, спасибо, не подвел старика, хоть один вырос правильным, нашим, Степановским. Ну, кроме отца твоего, царствие ему небесное. Сегодня же пошлю управляющего – пусть положит на твое имя в банке 12 тысяч, а то, если наличными дам, маменька твоя быстро все спустит на шляпки-тряпки. Завтра сам в Департамент поеду с привилегией – у меня там ярыжка[15] прикормленный, сделает все как надо. И если что, сразу ко мне, да и просто так заезжай, поговорить. Дорогу ты теперь знаешь, рад буду внука увидеть, да еще такого дельного. Ну, прощай пока!

Мы обнялись с дедом и я отправился к Генриху.

Глава 7 Не все коту масленица или следствие ведут …не ЗнаТоКи, не Колобки, а дураки
Едва подъехал к аптеке, как навстречу выбежала Лиза.

— Уже приходили, тебя искали. Ивана отвезли в следственное отделение, говорят, что шелк – контрабандный, мол еще с времен отца припрятан, тогда не нашли, а сейчас Иван его решил продать. Царьградский-то ведь этот шелк, это мы знаем, что ты и Генрих покрасили обычный шелк и стал он "царьградским", а полиция вообразила, что это контрабанда, вот Иван в тюрьме, лавка опечатана, а шелк изъяли.

— Постой, так Иван сказал, что шелк еще красят, он и расплатиться обещал, когда продаст. И кто меня искал, неужели, полиция или, не дай Бог, жандармы?

— Обманул, значит, Иван, шелк уже покрашен и пошел в продажу, тут полиция и набежала, — сказала Лиза. — За Иваном приезжали чины московского уголовного сыска. А искала тебя маменька, чтобы ты Ивана выручал.

Не дав экипажу уехать, я поехал как можно скорее обратно к деду. Дорогой размышлял:

Да, ударно работали Ивановы красильщики, раз уже новая партия продается. Чуть-чуть братец не успел от завали избавиться, у него же запись предварительная на весь товар была – бери и развози по клиентам и денежки собирай, сутки уже прошли, если бы вертелся, то и улик никаких бы не было. Неразворотливым купцом Иван оказался. А мне теперь отдуваться за дурака и лентяя. Ишь, оказывается, где братец целыми днями пропадает: мамзельки, пьянки, картишки. А дома жалуется, что денег нет, дела идут плохо, все кругом обманывают его, бедненького. Но что теперь делать, спасать надо дурака, а как?

— Что случилось, Саша? Забыл чего?

— Нет, дед. Беда у нас, Ивана уголовный сыск задержал, лавку опечатал и шелк забрал, — я выложил все, что узнал от Лизы.

— И что ты хочешь от меня?

— Совета. Я собираюсь сейчас ехать в полицию и сделать официальное заявление под протокол, что краску для шелка сделали два русских изобретателя – Александр Степанов и Генрих Циммер, георгиевский кавалер и дворянин. Этой краской мы покрасили 15 штук шелка для моего брата. Еще я потребую как юрист (ведь я не только химик-любитель, а дипломированный юрист) встречи с моим братом-подследственным. А то еще они запугают Ивана и он сдуру подпишет какие-нибудь бумаги. Хотя потом можно опротестовать такие показания, заявив, что они сделаны под давлением. Ничего у полиции на Ивана и, тем более на меня, нет. Зато у нас есть свидетели, которые красили шелк, так что никакой контрабандой тут и не пахнет. А то, что назвали шелк «царьградским», так у нас каких только названий нет – и гостиница «Берлин» и варьете «Парижский шик» и трактир «Венеция» – никто же не станет утверждать, что в этих заведениях все как в Берлине, Париже или Венеции. А царьградский пурпур оттуда и пошел как цвет императорский, базилевса Византии. Еще я хочу привлечь журналистов-щелкоперов из «Московских ведомостей», «Биржевого вестника» и еще откуда-нибудь. Пусть напишут, как в угоду иностранцам затирают русских изобретателей-патриотов, сделавших продукт лучше привозного. Это даже полезно будет с точки зрения рекламы – тысячи людей узнают про товар.

— Вроде все дельно придумал. А я, в свою очередь, поеду с привилегией, где укажу твое имя и попрошу зарегистрировать ее вчерашним днем. А ты потом напишешь бумагу, что передаешь права по привилегии мне вплоть до моей смерти, а потом опять становишься владельцем всех прав по этой привилегии – и всё подпишем вместе у нотариуса. По поводу щелкоперов – это мои люди сделают, так что, как только ты появишься у следственной части, там уже тебя будут ждать газетчики. Тем более, при них никто тебя и пальцем не тронет.

Так и порешили. Приехав в следственную часть я представился и сказал, что хочу сделать письменное заявление по делу о задержании Ивана Павловича Степанова, купца 2 гильдии и почетного гражданина.

Появился полицейский с серебряными погонами титулярного советника[16] по полицейскому ведомству:

— Я веду дело вашего брата. Что вы имеете заявить?

— Прошу принять заявление о незаконном задержании указанного лица, без доказательств, улик и свидетельских показаний, — сказал я титулярному советнику. — Дело в том, что я не только дипломированный юрист, а химик-любитель и вместе с магистром фармации Генрихом Циммером, дворянином, православным и георгиевским кавалером за турецкую войну, изобрел пурпурную краску для шелка, которой и покрасили шелк для моего брата Ивана Павловича Степанова, купца 2 гильдии и почетного гражданина. Так что шелк этот никакой не контрабандный, а московского изготовления, в чем имеется не менее десятка свидетелей. Здесь все подробно описано, прошу вас, господин титулярный советник, расписаться на втором экземпляре, а первый приобщить к делу. Также требую немедленного освобождения из-под стражи незаконно задержанного, снятия ареста с лавки и возвращения незаконно изъятого товара.

— Юноша, неужели вы думаете, что я выполню ваши бредовые условия? — усмехнулся титулярный.

— Я вам не юноша, а дипломированный юрист, защищающий от полицейского произвола почетного гражданина Российской империи, заявил я. — Посмотрите в окошко.

— Кто эти люди? Зачем здесь фотограф?

— Это журналисты ведущих московских изданий и им не терпится заработать на сенсационном материале, как затирают российских патриотов, которые изобрели продукт лучше иностранного, а кто-то старается не дать передовой русской науке превзойти иностранцев. Или за это кто-то заплатил? Коллега, вы ведь, надеюсь, тоже юрист и понимаете незаконность ваших действий. Зачем вам портить себе карьеру? Пусть будет суд, мы покажем, как делаем краску, сравним с иностранным образцом и покрасим ткань. А вы сравните ее с найденным в лавке шелком – пусть он пока остается в качестве вещественного доказательства, хотя бы рулон, надеюсь приставы не пошьют из него себе рубах? Подследственного определите под подписку о невыезде, снимите с лавки арест. На каком, кстати, основании вы это сделали? У вас есть предписание прокурора? Конечно же нет, потому что никакой прокурор через такие предписания лишаться места не станет. Так что, освобождайте и снимайте арест, иначе получите встречный иск об ущербе торговли и причинении убытков. Вы же не хотите оплачивать убытки из своего кармана?

Ошарашенный таким напором, титулярный молчал и только открывал рот. Потом он налил себе стакан воды, залпом выпил, как водку и произнес:

— Забирайте своего брата и чтобы духу вашего здесь не было, изобретатели.

Он позвонил, вошел городовой, титулярный сказал ему что-то и через пару минут появился испуганный Иван.

— Да, а заявление мое подпишите и приобщите другой экземпляр к делу.

— Не будет никакого дела, — сказал титулярный и порвал бумаги. — С лавки печати снимут и шелк ваш вернут.

— Спасибо, господин советник, только будет лучше, если мы вместе выйдем из отделения и вы скажете журналистам, что по навету был задержан честный купец. Но, следствие во всем разобралось и освобождает его. А дальше я поблагодарю вас как сторонника прогресса и цивилизации, настоящего патриота, от лица русских изобретателей. Думаю, что так всем будет лучше, а то эти журналюги-акулы пера придумают небылиц, по своему обыкновению.

Так оно и случилось. Едва наша троица показалась на крыльце, тут же пыхнули пара магниевых вспышек (я заранее оскалился) и десяток журналистов стали наперебой кричать:

— В чем вина купца? Правда ли что он торговал контрабандным товаром из Царьграда? Говорят, что шелк сделали два русских химика?

— Господа, успокойтесь, — сказал я. — Вины купца 2 гильдии и почетного гражданина никакой нет, шелк был покрашен в Москве и не является контрабандным товаром из Царьграда. Кстати, Царьграда тоже нет, есть пока только Стамбул. Русские химики, одним из которых являюсь я, сделали не шелк, а краску для шелка красивого пурпурного цвета. Цвет этот имели право носить только царьградские базилевсы, пурпур был очень дорог, поэтому пурпурный шелк и назвали «царьградским», но, если хотите, мы переименуем его в «русский». Англичане сделали химический пурпур, но мы, русские изобретатели, превзошли их, используя передовую русскую науку. Наша краска более красивая, в чем многие имели честь убедиться. Вот и сейчас рубаха на мне из этого шелка и то, что краску сделали мы, может подтвердить не менее десятка свидетелей. На краску подана заявка на привилегию.

Наша доблестная полиция оперативно провела следствие и установила невиновность купца. Интересно было бы узнать, кому выгодно затирать русских изобретателей или это обычная зависть конкурентов к удачливому купцу – оговорить его и сломать его дело? Вот вам тема для журналистского расследования: кому выгодно затирать русских предпринимателей, негоциантов и изобретателей? Не правда ли, господин советник? — обратился я к титулярному.

— Да, это правда, — выдавил из себя чиновник, покраснев как рак, — купец не виноват, а наши русские изобретатели в очередной раз аглицкую блоху подковали.

Мы наняли извозчика и поехали домой

По дороге братец Иван, вместо того, чтобы благодарить, стал упрекать меня в том, что я рекомендовал ему назвать шелк «царьградским», и из-за этого его чуть на каторгу не упекли. Возразил ему, что все, что я сказал для его освобождения, а именно, что шелк покрасили русской краской и красильщики сделали это в Москве, мол, допросите свидетелей – он мог бы сказать и сам. А то, что у него документов на товар нет – так это его вина, любой может обвинить его, что товар краденый и ничего с этим не поделать. Где бумаги-то, купец? И, вообще, гони деньги сейчас, оказывается, товар давно покрашен и продавался, а ты мне заливал, что его только красят. Нажился на мне, а еще брат называешься… Всё, гони 2000 целковых и разбежались, гонорара за защиту не прошу, а надо бы, аванс учтен при расчете. Попрошу наличными и сегодня! И не надо заливать, что товар не до конца продан, ты, может, специально решил последний аршин придержать, а так уже пять раз на мне цену своего шелка отбил и давно в прибыли, даже с непроданным остатком.

— А ты откуда знаешь? — открыл рот простодушный Ваня.

— Сорока на хвосте принесла. В полиции сказали. Так что, если мне задержишь оплату, я им скажу, что выгородить братца хотел, а так, контрабандный шелк-то, документов нет, вот и решили покрасить, чтобы замаскировать и быстро продать. Так что пойдешь ты, любезный братец, по Владимирке, гремя кандалами, аж на остров Сахалин. В общем, так, жду денег до вечера, а потом не отвечаю… В полиции с тебя больше стрясут – сумму-то они знают.

Кто не спрятался – я не виноват.

По возвращении домой на меня набросилась маман, ругая последними словами.

Из потока слов выходило, что я подбил на аферу простодушного Ваню и довел его до тюрьмы. Что я неблагодарная скотина и сколько со мной ни возятся, толку от меня нет. Службу я потерял, работать не хочу, нового места не ищу и сижу у нее на шее. Герман, немчура проклятая, сбил меня с толку и я с ним занимаюсь подозрительными опытами и она не удивится, если выяснится, что я связался с бомбистами.

Я не стал говорить ни слова в свое оправдание, прошел к себе в комнату и, не раздеваясь, лег на постель. И где Шурка, что-то, ни при визите к деду, ни в полиции я его не ощущал и он никак себя не проявлял, сидел тихо, как мышь под веником. А ведь мог бы помочь в разговоре с полицейским, а так это был только мой экспромт и не уверен я, что здесь можно было бы опротестовать дачу показаний под давлением и отказаться от них в суде. Где была юридическая поддержка? Тут я сообразил, что чувствую какое-то всхлипывание в голове.

— Саша, ты что, плачешь?

— Зачем они так, шеф!? Я ведь все знаю! Вы правильно все делали, я бы так не мог, и у деда и в полиции. Но я никогда не думал, что Иван и, особенно, матушка так поступят – обвинят меня во всех грехах, хотя сами не безгрешны, совсем наоборот. То, что Иван гуляет и проматывает деньги, я догадывался. То, что матушка живет совсем не по средствам – тоже. Но дать мне пятачок на свечку, когда я все деньги, до копейки, отдавал ей – это слишком. Она на свои наряды десятки рублей тратит, а то и сотню в месяц может отдать, не задумываясь. После того как дом и лавки продали, деньги утекли как сквозь пальцы, и не на долги, там меньшая часть была, а большая часть вырученных от продажи денег – вообще неизвестно куда делась. При этом прислуге уже за полгода не плачено, а там на двоих всего-то десятка в месяц при столе и жилье, а что за жилье, ты и сам знаешь – темный чулан. В продуктовой лавке, у булочника, мясника и молочника – везде мы должны, все берем под запись.

Выезд свой держим, как же, неуместно купцу 2 гильдии ездить на извозчике. А Генриху, магистру, дворянину и кавалеру, значит, уместно? Как же, Иван – второгильдейский купец, а взнос в гильдию отдавать нечем. Да вы с Генрихом просто вытащили из долгов Ивана, у него нечем платить не только взнос, но и приказчикам, и на закупку нового товара денег нет. И шелк-то действительно, то ли краденый, то ли контрабандный, поэтому и бумаг на него нет никаких. Но это не отцовский, как думали полицейские, Иван его позже купил по дешевке, это он так сказал, что потратил полторы тысячи, там если треть от этого за краденый-то шелк и была. Вот Иван купил его задешево, а продавать боялся, припрятал и испортил – пожелтел он и, если бы не покрасить, то без бумаг его лучше было бы просто сжечь, чтобы не попасться. Но Иван, он – жадный, и как ты предложил покрасить, да еще так красиво, он и ухватился сразу обеими руками, недаром сразу пять сотен аванса отвалил. Я такого даже не ожидал, видать, крепко его приперло, даже не с долгом в гильдию, это так, отговорка. У него все дело разваливается: из последних, наверно, денег дал – за соломинку ухватился, как утопающий. И нет бы век быть благодарным, он еще орать стал на тебя и обвинять во всем, когда ты из тюрьмы, считай, его вытащил, а не просто из долгов.

— Вот тебе и раз! Вот это скандал в благородном семействе. Я, значит, спасал торговца краденым, помогая ему сбывать товар. Саша, а предупредить меня раньше ты не мог? Мы ведь тоже рисковали, а за что, вернее, за кого – за дурака Ивана?

— Мне Ивана было жалко…

— А теперь жалко?

— Теперь – нет.

Тут, легок на помине, появился Иван с мрачной физиономией и, не говоря ни слова, бросил на стол пачку «катенек».[17]

— Две? — Иван кивнул.

— Пересчитывать не буду, но больше дел с тобой не веду, — сказал я решительно.

Иван вышел, а я пошел на кухню, есть очень захотелось.

— Глаша, у нас что-то поесть осталось?

— Сейчас согрею, барин. Идите пока в столовую, я сей минут подам закуску. Может, водочки выпьете, на вас лица нет.

— Да, пожалуй.

Я сел и через минуту Глаша принесла запотевший с ледника графинчик, тарелочку с порезанным огурчиком и ветчиной.

— Сейчас щи поспеют, закусите пока, барин.

— Спасибо, милая Глаша.

Я налил рюмку и выпил, но ни вкуса водки ни расслабляющего действия не почувствовал.

Расслабиться не дала маман. Она влетела в столовую и начала истерить:

— Я места себе не нахожу, а он водку пьет! Иван мне сказал, что вручил тебе 2000 рублей – изволь отдать их мне сейчас же.

— И не подумаю. Из этих денег я еще должен половину Генриху отдать и рассчитаться с мастерами.

— Александр, как ты говоришь с матерью! Никакого Генриха, мы бедствуем и ни с кем я делится не буду.

— Бедствия наши связаны с неумеренными вашими и братца тратами и, если вы не умерите аппетиты, но скоро разоритесь вконец, — заявил я вконец обнаглевшей и в общем-то, чужой мне "матушке". — Если нужны деньги – возьмите у Ивана, он на мне не меньше 5000 чистыми заработал и еще тысячи полторы-две заработает на остатке шелка. Только будьте поумереннее в своих покупках и не давайте Ивану играть в карты – а то он последнее профукает. А Генриха я не могу оставить без вознаграждения – он честно заработал свою половину.

— Ах так, какой-то немчура тебе дороже родной матери! Ну и убирайся вон из моего дома!

— Видимо, придется последовать вашему совету, матушка. Через час меня здесь не будет.

Я пошел к себе, быстро собрался, покидав в старый чемодан свой нехитрый скарб.

Через полчаса я уже звонил у входа в аптеку, дверь почему-то была закрыта.

Глава 8 Вроде все все хорошо, но на самом деле плохо
Я продолжал крутить ручку звонка, лихорадочно соображая, что случилось с Генрихом? Тоже забрали? Но лавка не опечатана, просто дверь закрыта и надпись – «прошу звонить», значит, кто-то есть внутри. И правда – дверь отворилась и я увидел Прохора (аптекарского помощника).

— Ваше благородие, господина магистра и Елизаветы Павловны нет. Господин магистр уехал и его два часа не было, потом Елизавета Павловна послала меня к вам и ваш братец сказал, что вы вернулись, но выйти не можете, так как находитесь у матушки. Я вернулся в аптеку, сказал, что вы с братцем вашим дома, а тут Елизавета Павловна собралась, вышла на улицу, остановила извозчика и уехала, наказав мне следить за аптекой, а дверь закрыть и чужим не открывать.

— А что же ты мне открыл?

— Так я вас знаю, увидел в зеркальце – тут у нас хитрое зеркальце на стене закреплено, видно, кто пришел.

— Куда же уехала Елизавета Павловна?

— В полицию, искать господина магистра.

— Давно уехала?

— Где-то час назад.

Вот ведь времечко, позвонить бы сейчас по мобильнику. Мне, кроме того что Генриха и Лизу надо найти и остановить от каких-либо действий, еще и деда надо проинформировать. А о чем информировать-то? Что ничего с Генрихом не ясно? Срочно надо ехать опять в следственное отделение.

— Вот что, Прохор, возьми чемодан и спрячь пока. А я поехал в следственное отделение. Да, постой, не разменяешь ли сотенную?

Прохор ушел и вернулся с тремя бумажками и горстью мелочи.

— Нет, ваше благородие, в кассе только 12 рублей и 53 копейки.

— Хорошо, бери сотенную в залог и давай все мне.

Я распихал мелочь по карманам и пошел ловить извозчика. Довольно быстро подрядился за четвертак, благо ехать недалеко и в центр, посмотрел на монетки. Был рубль, полтинник и три четвертака с профилем императора, похожим на рубль «100 лет Ленину», только серебряные, четыре двугривенных, два пятиалтынных,[18] три гривенника, тоже все серебряные, но потоньше и с двуглавым орлом, и несколько медных монеток от копейки до пятака с орлом. Бумажки в пять рублей – синяя, три рубля – зеленая и коричнево-желтый рубль. Цветовая гамма в целом соответствовала советским деньгам, но бумажки были в три раза больше.

Пока я рассматривал монетки, доехали. Вошел в присутствие, спросил, нет ли тут господина фон Циммера. Дежурный ответил, что да, был какой-то немчик, шумел много, хотели его забрать, так выяснилось что он дворянин и георгиевский кавалер и забирать не стали. Он все кричал, что до полицмейстера дойдет, ну и уехал. Тут с час назад его какая-то барыня искала, ну я ей тоже сказал, что он, наверно на Пушкинском бульваре, напротив Богословского переулка – там резиденция обер-полицмейстера.

Так поехали на Пушкинский, подъехав к дому я увидел запертые ворота и дворника.

— Не велено никого принимать, господин обер-полицмейстер в Аглицком клобе, — упиваясь своей властью, ответствовал дворник.

Ну вот, теперь на Тверскую и у ворот клуба (это там, где теперь Музей революции) увидел стоящих Генриха с Лизой, дожидающихся выхода главного полицая (в клуб их, естественно, не пустили).

У меня отлегло от сердца – вдруг бы Генриха упекли, да еще по приказу обер-полицмейстера, тут уж никакого моего нахальства не хватит. Все-таки наивные люди здесь живут: уповают на справедливость начальства, верят всему, что сказано с апломбом. Может замутить финансовую пирамиду с Леней Голубковым[19]  и вовремя сбежать в Америку?

— Генрих, почему ты не уехал домой, раз Лиза сказала, что нас отпустили?

— Меня оскорбили в участке, меня, дворянина, хотели отправить за решетку якобы за оскорбление полиции.

— Генрих, поехали домой, ты устал и можешь натворить глупостей. Мы еще им отомстим и они за честь будут считать знакомство с нами и мы будем решать, принимать их у себя или нет. Месть – это блюдо, которое должно подаваться холодным, а ты сейчас разгорячен, возбужден и в таком состоянии опасен сам для себя.

Тут подвернулся извозчик, и мы поехали на Полянку. Выгрузив супругов и строго наказав Лизе налить Генриху, да и себе, чего покрепче, накормить и уложить отдыхать, я поехал к деду – надо успокоить старика, а то мало ли какие слухи до него дойдут.

Приехав к деду, застал его не отдыхающим после обеда, а в кабинете с докладывающим ему управляющим. Дед спросил, обедал ли я сегодня, услышав, что нет, вызвав слугу, велел накормить меня как дорого гостя, в столовой. После разговора с управляющим дед сам ко мне придет.

Обед был простой, русская кухня, но очень достойный. От предложенного графинчика я отказался, не берет меня здесь водка, она только на Сашку действует (он, кстати, затаился, переживает, наверно, и знать о себе не дает). После сытных щей из кислой капусты и говяжьих битков с пирожками я почувствовал полное насыщение и попросил чаю. Только принесли самоварчик, появился дед.

— Вот это ты хорошо придумал и я попью чаю с тобой. Давай, рассказывай о своих приключениях. Кое-что о том, как ты осадил полицейского чинушу и вытащил Ивана, я уже знаю. И о речи на крыльце управы знаю, завтра в газетах будет. А дальше-то что.

— Дальше я Генриха поехал искать, он ведь как я к тебе поехал, сразу в полицию бросился, ну там его чуть не посадили. Хорошо, что когда он волнуется, то плохо говорит по-русски, там никто не понял, что это к «царьградскому делу» относится. Мол, немец бузит, ругается, давай его за решетку, чтобы не шумел, ну и наподдали немного. А он ведь свой солдатский георгиевский крестик нацепил, стал кричать, что он дворянин и бить его нельзя.[20]  Ну его вроде отпустили, а он поехал жаловаться к полицмейстеру. А когда он уехал, то в это время я и журналисты подкатили, Ивана освободили и мы поехали домой. Когда домой приехали, то помощник Генриха из аптеки пришел и узнал, что все в порядке, но ко мне его не пустили, я как раз с Иваном и маман ругался. Елизавета поехала разыскивать Генриха, думая, что его забрали. Тут я появился в аптеке и поехал за Циммерами, пока Генрих у полицмейстера чего не начудил. В общем, я их нашел у Английского клуба, где прохлаждался полицмейстер, забрал и вернул на Полянку а потом поехал к тебе сообщить, что все в порядке.

— О чем же ты ругался с Иваном и матерью?

— Иван не хотел отдавать 2000 рублей, из которых половина причиталась Генриху за работу по получению красителя – он помощника нанимал и на реактивы потратился, да и сам здоровьем рисковал: краска-то сама неядовитая, а вот промежуточные продукты ядовиты, дышать ими нельзя и брать голыми руками тоже. Так что деньги свои он честно заработал. А мать сказала, что знать не знает про Генриха и семья сейчас живет плохо, поэтому делиться она ни с кем не будет и потребовала немедленно отдать все деньги ей – Иван принес мне 2000, но тут же пожаловался матери. Я ответил, что если нужны деньги, пусть возьмет у Ивана – он на нашем крашеном шелке около 5 тысяч прибыли поимел, да еще остаток шелка тысячи на полторы в лавке – полиция все вернула. И вообще, давать мне пятачок на свечку в церкви за выздоровление, а самой тратить десятки и сотни рублей на обновы – это как-то нехорошо. Я ей в глаза не стал пенять, просто посоветовал быть более экономной и не давать Ивану играть в карты, а то они пойдут по миру. В итоге маман сказала, что если я не отдам ей деньги и мне немчура дороже матери, то лучше мне идти к нему. Я собрал чемоданчик и пошел к Генриху. Дверь мне открыл его помощник, я оставил у него чемоданчик, а остальное я тебе уже рассказал.

— Да, нехорошо с матерью получилось, ну да Бог тебе судья. Ты там что-то про выздоровление сказал? Так ты болел?

— Да, братец отвесил мне затрещину, я упал и ударился о косяк, полдня пролежал без сознания, потом месяц восстанавливался. За это время я потерял место помощника поверенного, в чем мне тоже попеняли и сказали, что сижу, мол, на шее. Лиза меня выходила и Генрих все время заходил, вот они по очереди и дежурили, кормили меня с ложечки. А маман только три раза и появилась… Мол, Лиза все правильно делает, справляется, вот и хорошо. Иван тоже хорош, первые сутки все молился, думал, что я помру и его упекут, обещал любых докторов и санатории оплатить, а в результате, последние полмесяца я его вообще не видел и Генрих с Лизой расплачивались с доктором сами.

— Вот как, оказывается, тогда понятно, почему ты ушел из дома. Странно только, что ты после всего этого помогал Ивану продать залежалый товар.

— Как же, дед, хоть плохонький, но ведь брат. Меня только последнее возмутило, когда вместо того, чтобы поблагодарить за то, что я его из тюрьмы буквально вытащил, он орать на меня стал.

— И куда же ты теперь? Что делать будешь?

— Да к Генриху попрошусь на квартиру, небось, не откажет. А что делать, я тебе уже рассказал и мы вроде договорились: для начала обучим твоих людей обращаться с краской – только скажи когда и где. Будем экспериментировать с другими красителями, если получится – то сразу к тебе. Попробуем найти подходы к синтезу лекарств, надо познакомиться с химиками и врачами. Вот такие ближайшие планы.

— Да, я все понял. Буду готовить новую красильню и дам мастеров хороших. Думаю, через неделю скажу, когда и куда приехать. Деньги, 12 тысяч уже на твоём счету в Купеческом банке. Привилегию с твоим именем я отдал на рассмотрение, зарегистрировали вчерашним числом. В Департаменте сказали, что заявка грамотно составлена, вопросов не будет и через полгода привилегия будет готова. Можно было бы быстрее, но подписывать будут в Петербурге, а туда таких бумаг пакет на подпись готовят, даже за деньги никто с одной привилегиейй не поедет, это только привлечет ненужное внимание.

Потом мы чаевничали с дедом, ели вкуснющее варенье из крупного золотистого крыжовника с кусочком грецкого ореха внутри – дед назвал его «царским». Тут я вспомнил про бренд «царьградский» и предложил деду заменить на «Русский пурпур» – мол, надо воспитывать у потребителя любовь к отечеству, а не низкопоклонство перед иностранщиной и вопросов с контрабандой не будет. Русский товар – значит, лучший. Поскольку для практически всех красителей, с которыми мы сейчас начнем работать, есть немецкие прототипы – немцы уже здорово продвинулись с анилиновыми красителями, то будем создавать русские аналоги, не уступающие импорту и существенно более дешевые. Пусть они будут под зонтичным брендом «Русский» с прибавлением «фабрики Степанова», то есть – «Русский пурпур фабрики Степанова», «Русский индиго фабрики Степанова» и так далее.

— Это, Сашка, ты хорошо придумал, сразу видно – купец, — одобрил дед.

Знал бы дед, что повертевшись 20 лет на русской фармацевтической фирме, бывший подполковник много чего набрался не только в программном скрининге новых молекул, но и в маркетинге. Фирма была одна из немногих, что имела свой R&D то есть отдел научных разработок, создав как-то препарат, превосходящий зарубежный оригинальный, но на беду, этот зарубежный препарат лоббировали на самом верху, и фирма погрязла в бесконечных придирках к клиническим испытаниям, хотя все было сделано по международным стандартом – Андрей Андреевич сам рассчитывал мощность выборки и необходимую статистику при «слепых исследованиях и был уверен в надежности отечественного препарата, но Минздрав продолжал закупать за рубежом дорогущий аналог. Патент там был ни при чем – технологи обошли патент, изменив структуру молекулы без потери эффективности и даже с большей безопасностью для пациентов. А потом дорогой зарубежный препарат стали фасовать в России и он стал как бы своим и ограничения на импорт его уже не касались.

Вот так, уже под вечер, наш герой отправился к Циммерам. Лиза ждала его возвращения.

— Саша, Прохор передал мне твой чемодан и сторублевку. Что случилось, почему ты не поехал домой.

— Лиза, я ушел из дома, — и я подробно рассказал сестре случившееся.

— Да с Иваном я подозревала, что так кончится, но матушка, неужели она так и сказала?

— Лиза, я передаю тебе все слово в слово и ничего не утаиваю.

— Хорошо, давай ложись спать, утро вечера мудренее, завтра поговорим. Может быть, матушка погорячилась и завтра пришлет за тобой или сама придет.

— Если бы это было так, она уже дала бы знать.

Мне постелили в кабинете на широком кожаном диване, вроде такие назывались "оттоманки" – если снять подушки, то почти двуспальный. Над диваном был ковер с турецким оружием в серебре: пистолеты с затейливой насечкой, ятаганы с костяными рукоятками и дамасским синеватым клинком в узорах кованой стали. Здорово, но вот если ночью такая штука на голову упадет? Может, тогда обратно забросит? Но я как-то здесь прижился, проникся духом эпохи, а там опять хрущоба и "ковидла". Нет, не хочу обратно, лучше я этот мир изменю к лучшему, может и мой изменится?

Тут я ощутил, что Шурка не спит и ему плохо.

— Эй, Шурка, что с тобой? Тебе плохо?

Я понял что он беззвучно плачет, как маленький обиженный ребенок. Все же он совсем мальчик и мне стало его жалко до слез. Вот не хватало еще мне заплакать…

— Шеф, спасибо за все и за сочувствие тоже. Но я чувствую, что я здесь лишний…

— Что ты, мой хороший. Все будет здóрово, мы с тобой еще "увидим небо в алмазах!"

— Нет, я никому не нужен. Как же так, мама…

Я понял что он переживает предательство близких, случившееся, может, первый раз в жизни.

— Ну как же, Лиза в тебе души не чает, Генрих любит и я. Дед, опять же, сменил гнев на милость.

— Деду понравился не я, а ты, твоя смелость и ум. А я… я решил уйти!

— Как же так, я не могу без тебя, ты мне нужен!

— Все мои навыки останутся с вами шеф, я уже проверил – отключился, но немецкий вы не перестали понимать. Значит и все остальные мои знания, хоть и немногие, сохранятся.

— Постой, Шурка, не уходи. Что ты, мой маленький, я уже свыкся с тобой, с нашими разговорами, ты мне как сын, я ведь там, в будущем, был уже стариком, как раз никому не нужным и больным. Со мной, может впервые за последние десять лет так много разговаривал близкий мне человек, мое второе я, так что я свыкся с тобой, не уходи, пожалуйста, прошу тебя!

— Нет, шеф, я уже решил.

— Но ты вернешься?

— Не знаю, я не пробовал вернуться издалека, но может это и возможно. Знаю, что в ближайшее время мне надо побыть одному, не меньше года или двух. Прощай!

И я понял, что остался один…

Глава 9 Новый дом, новая работа, новые заботы
Утром я открыл глаза и сначала не понял, где нахожусь – на улице стоял грохот, как будто шли танки. Это что, я опять куда-то провалился? Неужто во времена ГКЧП или в параллельную вселенную с бронетехникой на паровом ходу (читал я и такие попаданческие произведения в стиле стимпанк)? Я подошел к окну и отодвинул плотную штору. Окно кабинета выходило на Большую Полянку, по которой с утра пораньше громыхали обитыми железом колесами ломовые телеги, развозя товар по лавкам, проезжали большие водовозные бочки и прочая городская «техника». Легковые экипажи[21] еще были в меньшинстве – все же деловая жизнь в Первопрестольной рано не начиналась, жизнь здесь была не столь активной как в столице, а москвичи любили поспать. Впрочем, самые сони жили в особняках подальше от шумных улиц, хотя и сотне метров от них, в тихих переулках без мощеных булыжником покрытий. На грунтовке даже тяжелые водовозные бочки не производили шума, в чем я убедился, живя во втором Казачьем.

Несмотря на ранний час, спать больше не хотелось, я оделся и спустился вниз. Хозяева еще спали, стараясь не шуметь, спустился вниз, открыл дверь во двор (она закрывалась на засов изнутри) и вышел в садик. Пахло цветами, которые домовитая Лиза высадила здесь в большом количестве. Найдя укромное место у лавочки возле кустов сирени, я сбросил тужурку и в нижней рубахе занялся физкультурой, жаль, конечно, штиблеты – они у меня одни, так же как и более-менее приличные брюки (надо озаботиться гардеробом!), но все же я выполнил почти весь комплекс упражнений, что мы практиковали с Сашей. Теперь бы надо перейти к упражнениям с отягощением, раньше я старался подтягиваться и немножко качать пресс подъемом ног, ухватившись за толстую нижнюю ветвь большой березы, но здесь ничего подобного не было. Турник бы сделать и гири с гантелями прикупить… Успокоив дыхание, я накинул тужурку и отправился искать водные процедуры (раньше я обливался из пары ведер водой на радость Антипу, которого до глубины души сначала потрясло, а потом просто развлекало это зрелище). Душа с горячей водой здесь, как в наше время не было (то есть, когда повернул кран – и стой себе под тугими струями), хотя, конечно, ванная комната была и водогрейная колонка на угле грела воду для ванны, душ тоже был, но колонку надо было растопить, а где уголь взять, я не знаю, в подвале, наверно. Ладно с этим после разберемся, хотя помыться не мешает, козлом от меня уже несет.

Чувствую, что Шурки мне не хватает, я уж позвал его, особенно не надеясь, впрочем, но тщетно – он не откликнулся.

Тут из окна второго этажа меня позвал Генрих:

— Саша, ты что так рано поднялся?

— Да я выспался, не хочу больше в кровати попусту валяться.

— Сейчас я спущусь вниз, подожди меня в саду.

Я опять присел на лавочку, на этот раз среди кустов пионов, которые уже отцветали, а вот розы только готовились цвести, набирая бутоны. Красиво тут у них, прямо сад непрерывного цветения.

Появился Генрих в домашнем халате с атласными прошитыми отворотами и шелковым поясом с кистями. Франт, однако, даже в домашней обстановке, не то что наши дачники из XX века, шаставшие по шести соткам в рваных трениках с обвисшими коленками.

— Ты вчера поздно вернулся от деда, я уже спал, зато проспал долго и выспался. Как дела?

— Все в порядке. Мы ударили по рукам, деньги в банке, и, для начала, ты должен сделать пурпурную краску и начать работы с обучения дедовых красильщиков. За это и за изготовление краски будет отдельная оплата. Кроме того на тебе будет разработка новых красителей индиго, ализарина и все анилиновое. В качестве источника получения анилина – нитробензол, который будем получать из карболовой кислоты (надеюсь с ней  – ии проблемы нет, или тоже придется производить из каменноугольной смолы). У немцев, конечно, есть свои патенты, но, поскольку, мы используем в начале реакцию Зинина, трудностей с привилегией не будет, по крайней мере, в России. Привилегии мы продаем деду и развиваем лабораторию. Или ты хочешь строить завод? Я бы предложил создать «Исследовательскую лабораторию Степанова и Циммера», согласен? Я – директор и старший партнер, ты – руководитель химического отдела и партнер. Доли в бизнесе и дивиденды – поровну. Если кто-то еще принесет свой капитал, то взнос его будет выше, а доля в дивидендах – меньше: мы же отцы-основатели (смеюсь). Тогда устроим акционерное общество, я все же думаю и о физическом направлении года через два. Если в лаборатории дел нет, то совмещаешь свои дела и как владелец аптечного магазина, я не претендую на какое-либо участие в твоем бизнесе. Ты его начинал, ты им и владеешь, думаю, что это справедливо.

Теперь о деньгах.

У нас по тысяче рублей от Ивана за окраску шелка, будь он неладен, и по три тысячи на каждому из нас – от деда. (Я не стал говорить об остающихся шести тысячах – это мои деньги на постройку вычислительной машины, в крайнем случае, если потребуются срочные траты – возьму отсюда, из «заначки», да и у Генриха какой-то счет в банке же есть – это его личные деньги). Но у тебя дом, жена, — сказал я Генриху. — Ты много времени потратил на изучение литературы и синтез пурпура – пусть Иванова тысяча будет лично твоей, мало ли какие расходы по дому и вообще. Мне тоже деньги понадобятся – у меня одни приличные брюки и штиблеты, которые ты сейчас на мне видишь и тужурка со студенческих времен еще. Мне, как говорится, с нуля надо экипироваться, то есть, я свою тысячу, заработанную на пурпуре, тоже себе на расходы оставлю. Когда еще новые дивиденды с разработок появятся, а жить на что-то надо.

Так что предлагаю в нашу Исследовательскую лабораторию или Общество мы можем вложить по 3 тысячи, итого – наш стартовый уставной капитал составляет 6 тысяч. Если ты согласен с моими предложениями, я попрошу тебя составить план работы и примерную смету на год. Можешь принимать на работу химиков, рабочих, кого считаешь нужным. Работать можно в твоей лаборатории, мы же пока промышленных партий не будем делать – пусть их дед сам выпускает для своих мануфактур, да хоть торгует ими. Одна проблема – здесь нет электричества, водопровода и количество отходов увеличится, а их тоже куда-то нужно девать и они могут быть ядовиты. Подумай об этом. Может сразу строить отдельное здание? Тогда где? Как получить разрешение на строительство?

Задача – получение 3–4 анилиновых красителей, наиболее востребованных рынком. Это минимум, как максимум – получение соединения на основе синтеза из анилина, но с радикалом в виде сульфамидной группы. Я расскажу о нем, если мы придем к соглашению, на что тебе время «на подумать» до вечера.

А теперь я бы хотел помыться, а то я весь вспотел после физических упражнений.

— Саша я уже все обдумал, почитал немецкие журналы и статью Зинина тоже нашел – невозможного тут ничего не вижу, единственно сомнение – по поводу твоего «секретного» соединения. Считай, ты уже получил мое согласие. Я тебе даже покажу сегодня кое-какие новые лабораторные разработки. Лиза мне сегодня сказала, что ты ушел из дому. Можешь жить у нас, если тебе удобно.

— Да, если я не обременю вас. Я буду вносить свою долю в семейный бюджет на продукты и прочие расходы по дому – так что треть суммы, от того что вы будете тратить на дом, моя. Еще мне надо срочно приодеться, купить приличную одежду, поскольку у нас все еще «встречают по одежке». Твою тысячу рублей я тебе выдам после завтрака, три тысячи в качестве твоей доли в дело тоже сегодня или завтра получу в банке, свою долю, естественно, там же получу и мы можем хранить это у тебя в сейфе.

Мы пошли в дом, Лиза уже проснулась, привела себя в порядок, поскольку приходящая прислуга – женщина лет 40 с круглым рябым лицом, назвавшаяся Настей уже натопила для барыни колонку – большой черный чугунный бойлер и теперь готовила воду для нас. Воду привозили водовозы, канализация была выгребной – хотя и в доме стоял модный унитаз, но все сливалось в цистерну в подвале, которую периодически вычерпывал с улицы приезжающий золотарь (то есть, по-нынешнему, ассенизатор). А в Казачьем «удобства» были во дворе и горшки из-под господ выносились туда же. Все же Циммеры жили более цивилизованно, вот бы еще электричество и телефон – но до этого еще лет 10, обзаведутся после, а может и раньше, это как здесь дела пойдут.

За завтраком спросил Лизу, где можно достойно, но не вызывающе шикарно приодется.

— Конечно, в «Мюр и Мерилизе», говорят, что туда можно прийти голым, а уехать одетым во все с иголочки и на велосипеде. Там и девушки вместо приказчиков, хорошенькие, «мерилизочками» называются. Но это все шутки, а если кроме шуток, то товары в отделах готового платья там отменные, особенно для мужчин и по цене достойно. Обслуживание приличное, это не китайгородские лавки, где тебя за руки хватают, чуть не силой затаскивают, а выходишь с какой-то ерундой. Вон Генриха как-то обмишулили, он решил полюбоваться на остатки китайгородской стены, а его буквально за руки втащили в лавку, а вышел он оттуда в каком-то лапсердаке на подкладке из мешковины. Попытался вернуть – а там появились громилы-приказчики, заявившие, что это – по последней аглицкой моде пальто.

Все посмеялись и я порадовался, что Генрих вроде как выспался, успокоился и забыл о том, что вчера его в полиции отмутузили. Зря, оказывается. Он просто затаился, в чем я и убедился несколько дней спустя.

После завтрака, не откладывая дело в долгий ящик, взяв из своей доли, полученной за покраску, шестьсот рублей, мы с Лизой поехали в «Мюр и Мерилиз».

Вместо ожидаемого мной известного здания в стиле английской готики, сохранившегося и поныне, на его месте я увидел довольно невзрачное и не очень большое по современным меркам здание. Но внутри все оказалось так, как описывала Лиза. Это действительно был универсальный магазин для «среднего класса», скорее upper middle, вполне достойный. Мне подогнали по росту пару костюмов (так сказать, парадно-выходной и более простой, повседневный), причем брюки я взял и дополнительные. Пиджаки (которые назывались "сюртук") я попросил не зауживать в плечах, надеюсь, скоро мышечная масса нарастет. Купили три пары обуви, полдюжины сорочек, два галстука по последней моде, все вплоть до белья и носков, которых я взял дюжину, так как за целую пачку была скидка на треть. Велосипедов я не видел, зато купил пудовую гирю и пару литых гантелей (со сборными "блинчиками" гантелей не было, наверно еще не придумали). Вот спортивных костюмов не было – все какие-то полосатые трико педерастического вида. В общем, для занятий физкультурой взял толстовку и широкие брюки, не стесняющие движения, а вместо кроссовок – парусиновые туфли. Долго выбирали головной убор. Я никак не мог выбрать шляпу или котелок – шляпы были все широкополые, что не смотрелось с моей тонкой (пока) шеей, а в котелке я выглядел в зеркале каким-то фатоватым, вроде "кота"-сутенера. В конце концов, я увидел в дальнем углу британскую каскетку, прямо как у Шерлока Холмса. Она мне сразу понравилась и, на мой взгляд, вполне естественно смотрелась с пальто, которое я и примерил в соседнем отделе вместе с более короткой, вроде как курткой, хотя называлось она "летнее пальто". Мне понравилось как я выгляжу в зеркале и я все купил – и длинное демисезонное пальто и более короткое и легкое летнее и понравившуюся каскетку, которая называлась «кепи для езды на бицикле». Лиза спросила:

— Саша, а разве ты – циклист?

Оказывается, так здесь называют велосипедистов:

— Нет, но точно такую каскетку носил великий английский сыщик Шерлок Холмс (ага, в исполнении Ливанова). А поскольку сыщик и изобретатель – профессии родственные, я ее беру.

Расплатившись и оставив адрес для доставки (а вышло почти на 300 рублей, зато – полный гардероб, включая ремень, две пары перчаток и шарф (тоже со скидкой, поскольку не сезон), подтяжки для носок (резинок на носках нет и здесь придумали такие смешные короткие подтяжки, которые держатся на голени). Кроме того, я купил красивое портмоне и в часовом отделе – серебряные часы "Павел Буре" с серебряной же цепочкой. В портмоне переложил остаток денег, часы положил в карман – не в доставку же их отдавать, там и так уже целая груда коробок и пакетов на мой адрес.

Ну вот, вроде все, устал я от этих покупок… Выйдя из магазина, я увидел невдалеке вывеску «Кондитерская» и предложил Лизе выпить кофе с пирожным. Пока мы шли, купил у мальчишки-газетчика «Московские ведомости» и «Московский листок». Открыл «Ведомости» и тут же увидел себя, радостно скалящегося в объектив, за мной как нашкодившие котята, понуро стояли брат Иван с титулярным советником. Заголовок гласил: «Подковали аглицкую блоху и попали в тюрьму». Лишний раз убедился в мудрости штандартенфюрера Штирлица, заметившего, что люди помнят только последние слова. Надо было титулярного где-то посредине нашего шоу пустить. Кстати, освобождение невинно брошенного в застенок было отнесено автором статьи исключительно на счет прозорливости доморощенного Пинкертона в серебряных погонах.

В другой газетке бульварного вида с названием «Московский листок» уже, наоборот, ругали полицию за поведение «держиморд», скрутивших ни в чем не повинного купца, а вскользь говорилось, что купец покрасил шелк краской, которую купил у каких-то неизвестных (но талантливых) русских химиков, причем фамилии «химиков» не назывались Было сказано, что краска та лучше британской и купца-патриота и сторонника прогресса затравили завистники, такие же купцы, но старой, бородатой, закалки. Дальше проехались по охотнорядским и китайгородским купцам, которые обманывают и обдирают москвичей. Называлась заметка «Федот, да не тот», по-моему, абсолютно глупо.

Но кофе с пирожными был отменным, Лиза раскраснелась и разулыбалась, когда я читал ей выдержки из статеек со своими комментариями. Пока мы смеялись, я как-то не заметил, как к нам подошел приличного вида господин со сложенной газетой, в которой я признал пресловутые «Московские ведомости» и обратился ко мне:

— Молодой человек простите, что прерываю вашу беседу с дамой, но я издатель петербургской «Недели», Павел Андреевич Гайдебуров. Я в Первопрестольной вместе с ответственным секретарем и ведущим публицистом газеты Михаилом Осиповичем Меньшиковым. Мы освещаем для наших читателей интересные факты из жизни Отечества и нам было бы интересно написать про передовых русских ученых. Если я не ошибаюсь, вы изображены на этом фото и вы – один из русских изобретателей, о которых упомянуто здесь, — он показал статейку. — Может быть, вы позволите взять у вас интервью? Нет, не здесь, что вы, еще раз прошу меня извинить. В любом удобном для вас месте, в удобное для вас время. Я не могу пригласить вас к нам в редакцию в Петербурге, но поверьте, мы солидное издание, у нас в литературном приложении и граф Толстой печатается, а ранее – Салтыков-Щедрин и Лесков. Михаил Осипович человек очень взвешенных взглядов, настоящий русский патриот, отставной капитан. Но, в случае вашего согласия, интервью должно состояться не позднее завтрашнего дня, так как мы возвращаемся домой.

Я посмотрел на Лизу, не увидел ничего такого в ее глазах, что выражало бы негативную реакцию.

— Хорошо, завтра в 12 часов вас устроит? В аптечном магазине Генриха фон Циммера на Большой Полянке. Дело в том, что мой партнер – автор изобретения, Генрих фон Циммер, русский подданный и георгиевский кавалер, владеет этим магазином и в его лаборатории был синтезирован русский пурпур. А моя спутница – моя родная тетушка и жена Генриха, Елизавета Ивановна. Мое имя – Александр Павлович Степанов.

— Елизавета Ивановна, Александр Павлович, позвольте откланяться и до завтра.

Потом мы доехали до Купеческого банка, где я снял со счета 3 тысячи новенькими сторублевками, и еще 3 тысячи – красненькими десятками с сидящей женщиной, олицетворяющей Россию (так будет удобнее при расчетах за материалы и с наемным персоналом), положил их в только что купленный в "Мерилизе" саквояж и мы поехали на Полянку.


На месте всем известного ЦУМа, или здания "Мюр и Мерилиз" в стиле английской готики, построенного в 1900 после того как старое здание полностью сгорело, стоит трехэтажное здание универмага той же фирмы, где и делал покупки наш попаданец.


А это конкуренты "Мюра": совет будущим попаданцам – здесь отовариваться не надо – китайгородские лавки.

Глава 10 Неожиданный сюрприз желтого красителя
Мы вернулись на Полянку и застали привезенные из «Мюра» коробки аккуратно сложенными в кабинете – Настя с Прохором постарались, только гирю и гантели не стали поднимать наверх. Лиза стала открывать коробки, чтобы убедиться, что ничего не потеряли и ничего не забыли положить. Вроде, все заказанное оказалось на месте. Одежда перекочевала в платяной шкаф в коридоре – Генриху пришлось уплотниться со своим гардеробом. Лизе все нравилось (а как же, я, в основном, пользовался ее советами, только каскетку и пальто выбрал сам), она заставила меня примерить костюмы и повертеться перед ней (о, женщины!), но мне почему-то это нравилось, хотя в нашем мире я терпеть не мог ходить в «одёжные магазы» всех сортов. Был вызван и Генрих, которому был продемонстрирован я в качестве эталона элегантного молодого человека и было сказано безапелляционным тоном, что скоро последует и его визит в «Мюр», так как его гардероб устарел и нуждается в обновлении. Генрих на это недовольно пробурчал что-то типа «посмотрим». Все же дядюшка и тётушка у меня прикольные, как принято было говорить в мое время, но надо избавляться от несвойственных этому времени словечек и жаргонизмов. Однако, я отметил, что, действительно, мое и Сашкино сознание слились и получился какой-то третий индивид. Это я заметил, подписывая бумаги на доставку (расплачивался я наличными, так что, слава Богу, никаких счетов подписывать было не надо) — подпись у меня оказалась какая-то средняя. Лиза хорошо знала Сашкин почерк и обратила на это внимание, на что я ответил, что после травмы головы тоже заметил, что почерк слегка изменился (а вот навыки старой орфографии остались – спасибо Сашке, хотя было бы хорошо и его почерк сохранить – он у него был просто каллиграфический, со всякими виньетками-завитушками). Видимо, это очень ценилось чиновниками-крючкотворами (может, они поэтому так и назывались, хотя, скорее всего, нет, по другой причине, называемой бюрократией и способностью творить крючки, иначе говоря, тормозить дело без подношения).

Наконец, все было разобрано, примерено, и я был отпущен восвояси. Лиза занялась присмотром за приготовлением запоздавшего сегодня обеда, тем более, что Настя уже сходила на базар и принесла всякой вкусности, судя по поднимающимся из кухни запахам. Периодически снизу звонил Прохор, вызывая хозяина: это означало, что пришел важный клиент или человек принес сложный рецепт, с которым аптекарскому помощнику не все ясно.

Я улучил момент и перехватив Генриха, попросил его зайти в кабинет для решения денежных вопросов. Там я передал ему его четыре тысячи, добавил свои три и попросил отдельно положить в сейф наши шесть тысяч как капитал Лаборатории. Генрих поблагодарил и сказал, что у него есть кое-какие наброски плана и он готов после обеда обсудить их со мной. Также я рассказал ему о встрече в кофейне и мы решили подумать, что говорить завтра газетчикам.

Итак после обеда мы сели в кабинете, Генрих достал свои выписки и начал рассказывать.

Он предложил провести исследование трех популярных анилиновых красителей: индиго, ализарина и фуксина на предмет возможного синтеза. В журналах были приведены не структурные (как я рисовал ему синтез Зинина), а обычные химические формулы, например, ализарин как C14H8O4, из чего можно было понять, что это более сложные, чем анилин молекулы. Так что придется повозиться, лучше было бы нанять одного-двух химиков.

— Давай пока одного, чтобы двое там не мешали друг другу, нам еще нужно выработать какой-то алгоритм поиска (вот я загнул, а слово-то это здесь в ходу?), но Генрих вроде не удивился. — Лучше того парня наймем, что пурпурный краситель синтезировал. Тем более, нам еще деду краску готовить и его мастеров обучать.

Тут Генрих стал рассказывать о том, что решил посмотреть синтез желтого красителя, получение которого было описано еще в журнале 1863 г. Автор – немецкий химик Юлиус Вильбранд, получил его нитрованием толуола. Толуол – вещество простое, как карболовая кислота, только вместо гидроксильной группы ОН у него метильная СН3 в том же положении. С этой задачей Генрих справился легко, также путем нитрования азотной кислотой ввел группу NH2 и получил бледно желтый аморфный осадок. Генрих стал рыться в более свежих журналах, но ничего про нитрирование толуола не нашел, исчезло вообще его упоминание как красителя, вроде и не было такого вещества. Тогда он, зная, что желтое окрашивание дает азот, попытался увеличить количество азотных групп в молекуле, но это ему не удавалось, пока он не добавил серной кислоты и олеума для удаления воды, нагрел раствор до 70° Цельсия и получил в итоге красивые желтые кристаллы. Теперь он хочет мне их продемонстрировать:

— Вообще-то, для удаления воды и избытка кислоты можно и выпарить кристаллы над спиртовкой, я уже попытался сделать это с аморфным порошком, но тут догадался взять олеум.


— И слава Богу, Генрих, ты хоть знаешь, что ты сотворил?

— Обычный желтый краситель, неизвестно почему всеми забытый. Мне показалось это даже хорошо, поскольку привилегии 60-х годов, даже если они есть, весьма примитивны.

— Пошли посмотрим на эти кристаллы.

Я-то помнил, что тол или тротил, а именно это и есть полученный моим дядюшкой тринитротолуол, выглядит как кусок желтого хозяйственного мыла (стандартная толовая шашка). Тол хорошо плавится при 80 градусах, поэтому, в свое время после Великой Отечественной войны, в русских деревнях его добывали нагреванием неразорвавшихся снарядов в воде. Выкручивали взрыватель, наливали воду в бак и варили снаряд, пока «мед» не пойдет наружу. Потом его собирали и глушили рыбу. Бывало, конечно, что от потенциальных рыбаков-браконьеров оставались одни ошметки – видимо из-за разложения тротила за десятилетия, или в снарядах, на беду копателей, было другое ВВ. Но, по сравнению с динамитом Нобеля – нитроглицерином в кизельгурской диатомовой земле, или с «гремучим студнем» на основе того же нитроглицерина и загустителя, тол более стабилен и безопасен (хотя нитроглицерин, как взрывчатка, мощнее). Что ж, пойдем посмотрим на красивые кристаллы.

И вот я стою у лабораторного стола, рассматривая щепотку желтых кристаллов.

— Хорошо, возьми кусочек железного листа и пойдем во двор.

Я помнил, что тол просто так от удара не взорвется, значит, надо его поджечь или инициировать взрыв. А чем? Взять капсюль, положить на кристаллы, сверху капсюля поставить гвоздь, ударить по нему молотком и получить молотком в лоб? Нет, спасибо… Тогда попробуем просто сжечь… И вот горят наши кристаллы дымным пламенем, распространяя характерную химическую вонь.

— Вот тебе и краситель.

— Что это было?

— Сгорание довольно сильной взрывчатки, тринитротолуола, но значительно более безопасной при хранении, чем нитроглицерин или пироксилин. Ею легко начинять снаряды, потому что она легко плавится при 80 градусах Цельсия. Ее, в отличие от нитроглицерина можно бросать, при поджигании она только горит без взрыва. Вот если ей начинить тонкую стальную трубу, а еще лучше чугунную отливку с рубчатыми насечками и вставить детонатор ударного действия – вот тогда мало не покажется.

— И что мы будем с ней делать?

— Пока не знаю, надо подумать. С одной стороны, мы можем дать армии и флоту современное взрывчатое вещество. Чем там на флоте снаряды снаряжают, вроде пироксилином, а то еще и бомбы с черным порохом в крепостях сохранились. С другой стороны, стóит это вещество взять на вооружение бомбистам-террористам всех мастей, мало не покажется.

Тут я вспомнил слова маман «не удивлюсь, если узнаю, что ты связался с бомбистами» – вот и связался. На черта Генрих его выдумал, вот и ломай голову теперь.

— Генрих, пока ни слова никому о том, что получилось!

Тут нас позвали пить чай и за самоваром мы обсудили завтрашний визит господина Гайдебурова, что и как, а также, кому говорить. Сошлись на том, что я опишу ситуацию, как и для чего мы синтезировали краситель. Генрих расскажет, только популярно, практически как в привилегии, понятным языком, что он делал и покажет фокус в лаборатории. Потом опять слово возьму я и опишу злоключения с полицейскими следователями и как нас отпустили. Генрих настоял, что он расскажет как на него наорали в полиции, да еще тумака дали. Я только попросил его не волноваться и говорить медленно, а то он, незаметно для себя, перейдет на немецкий, как бывает всегда, когда он волнуется. Я предложил взять на себя описание полицейского произвола, чтобы не сгущать краски наподобие «Московского листка», но и не выставлять освобождение Ивана как мудрое решение отечественных Пинкертонов – в конце концов я защищал всех сам. С тем и разошлись.

Я долго не мог заснуть, все думал о тринитротолуоле. Мне не давало покоя то, что за полтора десятка лет до русско-японской войны армия могла бы его получить и испытать новые снаряды. Известно же, что наши тогдашние снаряды обладали слабым фугасным действием.[22]  Толом удобно снаряжать снаряды, он устойчив к физическим факторам вроде влажности и температуры тропиков (вспомним состояние пироксилиновых зарядов во время похода Второй тихоокеанской эскадры). И вообще, русская пехота получила бы чугунные рубчатые корпуса гранат с залитым туда толом. Взрыватель дело вроде известное – и «карманная артиллерия» готова.

Может, получить привилегию на «безопасную взрывчатку»? Вон, Нобель сколько миллионов «поднял» на своем динамите, даром, что был пацифистом – потом премию обеспечивать чем-то нужно было… А может, просто написать письмо в Главное артиллерийское управление, так мол и так, дарю изобретение родному государству для победы над супостатами всех мастей.

С этими мыслями я заснул.

Утром, надев свой «спортивный костюм», опробовал новый спортинвентарь. Все отлично, гиря вот слегка тяжеловата еще, но это дело наживное. Занимался час, пока не пришла Настя и не погрела воды. Потом – водные процедуры и я бодр и свеж, готов позавтракать и творить великие дела. Одним словом, как ни крути, а все изобретения рано или поздно докатываются до способов как убивать себе подобных больше и быстрее. Даже вся наша химиотерапия была стимулирована боевыми действиями, поскольку войны выигрывают излеченные и вернувшиеся в строй солдаты, не ставшие калеками и не отправленные домой в виде обрубков. Вот с такими мыслями я и дождался прихода давешних газетчиков. Приняли мы их в кабинете, я рассказал в чем суть изобретения, потом инициативу взял Генрих и мы пошли в лабораторию. Он был в строгом костюме с солдатским Георгием, что сразу усмотрел отставной офицер Меньшиков. Он сразу спросил, за какое дело получен крест и Генрих ему объяснил, упомянув, что крест ему вручал нынешний император, тогда еще наследник-цесаревич, командующий Рущукской группировкой русской армии. Цесаревич еще поинтересовался, за что награждается аптекарский обозный унтер-вольнопер, уж не за удачно ли сделанный генералу клистир? Присутствовавший при сем командир Генриха, объяснил, что за боевой подвиг и спасение жизни офицера, на что цесаревич одобрительно похлопал Генриха по плечу. Сказал также, обращаясь к засмеявшейся при упоминании о клистире свите, что будь больше таких боевых унтеров, армия бы уже в Стамбуле была. «А что, — сказал тогда Александр Александрович, повернувшись к Генриху, — может, сдашь офицерский экзамен, буду рад поздравить прапорщиком, а так и до генерала дослужишься и офицерского Георгия получишь..».

За этим рассказом о боевой молодости мы прошли в лабораторию, где Генрих провел синтез, получив на дне пробирки невзрачный осадок, а когда долил в пробирку спирт, то осадок растворился и жидкость заиграла пурпурным цветом. Видно было, что журналисты были впечатлены, если не сказать, потрясены. Потом им показали образцы тканей, покрашенных нашим и английским красителем – они отметили разницу. Наконец, показали пресловутый шелк и я рассказал дальнейшую историю. Все посмеялись над незадачливым титулярным советником и тут Генрих решил выступить на первый план. Он рассказал, что опередил меня с приездом в полицию и с ним там крайне невежливо обошлись. Его просто "понесло": он припомнил все обиды, то как три часа толкался у ворот Английского клуба, где в служебные-то часы отдыхал обер-полицмейстер и как он ушел оттуда ни с чем, устав ждать. Меньшиков быстро строчил в блокноте и я почувствовал неладное. Как-то не такого конца беседы я ожидал. Мы хотели пригласить журналистов к обеду, но они отказались, сославшись на неотложные дела и уехали. Если бы я мог предполагать, чем это все закончится…


Можно получить и так и через нитробензол, применяемый в реакции Зинина, Генрих уже его получал для синтеза анилина


ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ ПОЭКСПЕРИМЕНТИРОВАТЬ:

ВО-ПЕРВЫХ, ПОЛУЧЕНИЕ КУСТАРНОЙ ВЗРЫВЧАТКИ НЕЗАКОННО. НЕСМОТРЯ НА БОЛЬШОЕ КОЛИЧЕСТВО ВСЯЧЕСКИХ РЕЦЕПТОВ И ОПИСАНИЙ В ИНТЕРНЕТЕ (ВКЛЮЧАЯ ВИКИПЕДИЮ), НИКТО НЕ ГАРАНТИРУЕТ, ЧТО ВЫ НЕ ПОЛУЧИТЕ ХИМИЧЕСКОГО ОЖОГА И НЕ ЛИШИТЕСЬ ПАЛЬЦЕВ.

ВО-ВТОРЫХ, Я СОЗНАТЕЛЬНО НИГДЕ НЕ БУДУ ДАВАТЬ ПОДРОБНОГО ОПИСАНИЯ ЭТИХ ПРОЦЕССОВ, ТАК ЧТО НЕ СОБЛАЗНЯЙТЕСЬ КАЖУЩЕЙСЯ ПРОСТОТОЙ РЕАКЦИЙ, БОЛЬШИНСТВО ИЗ НИХ ВООБЩЕ КАТАЛИТИЧЕСКИЕ.

ПОЭТОМУ, ПРОШУ ОТНЕСТИСЬ К ЭТОМУ ТЕКСТУ КАК К ИГРЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ, А НЕ КАК К РУКОВОДСТВУ К ДЕЙСТВИЮ – НИЧЕГО ХОРОШЕГО ИЗ ЭТОГО НЕ ВЫЙДЕТ

Глава 11 Вроде все хорошо
Далее у нас пошла более размеренная жизнь: через день появился от деда посыльный с письмом, где меня дед приглашал на чашку чая. При встрече дед задал вопрос, как идут дела. Оказывается, он тоже видел газетные статьи и посмеялся над ними, я рассказал и о «Неделе». Пока нам этой газеты из Питера не прислали, но я обещал деду рассказать, что и как там напишут.

Прикинули, сколько нужно будет «Русского пурпура фабрики Степанова». Дед сказал, что много делать шелка не надо, еще Иванов шелк вертится на рынке – там же и провинциальные перекупщики покупали его штуками. А в штуке шелка (он тонкий) может быть до 80-100 аршин. Аршин обычного белого шелка шел по рублю, Ваня продавал по пять, потом поднял до семи рублей. И если у него было полторы тысячи аршин, то где-то 5–6 тысяч он на них получил, если не больше. Видимо, полторы тысячи аршин уже все у перекупщиков закончились, пора вбрасывать на рынок новую партию. Дед не спешит – хочет подгадать к традиционной распродаже на Фоминой неделе – вторая неделя после Пасхи. Такая распродажа в Московских торговых рядах[23] называлась «дешевкой». До этого на рынке будет «Русский пурпур» по 7–8 рублей – аристократия и богатые купчихи и по этой цене купят. А к «дешевке» будет готово основное количество товара, цену сбросят до 4–5 рублей и все с прилавка сметут с визгом, потом цена снова поднимется до семи рублей и все будут считать ее достойной. Кто не хочет ждать до следующей «дешевки» и рисковать оторванными в давке подолами и исцарапанным чужими шляпными шпильками лицом – пусть покупает. Во время «дешевки» модницы обычно приходят загодя, до открытия лавок, и, не соблюдая никакой очереди, ломятся после открытия в лавки за дешевым товаром, набирая даже то, что им не надо, главное, что цена ниже на четверть или треть. Прямо как на сэйле в XXI веке – ничего не изменилось – и это «чистая» публика, многие из них гордятся, что они – дворяне. При этом жены тратят на покупки столько, что мужья хватаются за голову, получая потом счета с «дешевой» распродажи. Бизнес, господа, ничего кроме бизнеса! Так что дед планирует продать тысячу-две аршин до Пасхи, и не менее десяти – после. Выручка составит около 60–70 тысяч, а прибыль – не менее сорока, при условии, что выплаченные нам за привилегию деньги будут там учтены.


Красильня у деда в Купавне, вот туда нам с Генрихом и предстоит прибыть поездом, как сделаем краски на 15 тысяч аршин. Красильщики уже подобраны, сейчас они заняты другой окраской, а когда приедут – на 2–3 дня их передадут нам. За краской будет прислан транспорт, а нас встретят на станции, достойно разместят и будут кормить-поить все время, потом так же вернут в Москву. Как я раньше договаривался с дедом, стоимость краски он оплатит отдельно, аванс 50 %, и, поскольку ее потребуется ровно в 10 раз больше, чем было сделано для Ивана, то общая стоимость изготовления краски составит около 4000 рублей.

— Дед, я обещал тебе, что о всех новых красителях ты узнаешь первым, так вот, мы попытались сделать желтый краситель что уже 30 лет известен немцам.

— И что же, внучек, получилось? Желтый цвет красивый, солнечный, яркий и теплый, бабам нравится, они яркое любят. Али не сложилось что? Ну, что ты мнешься, давай, признавайся!

— Да все получилось, только вот оказалось, что это не просто краска.

— И что там такого волшебного? Помню, ты о новых лекарствах мечтал, грозился болезни победить. Неужели удалось?

— Нет, дед, не все так просто, если бы не обещание, которое дал тебе, о всем новом сразу докладывать, то забыл бы о том, что у нас вышло. Генриху я тоже велел молчать.

А с Генрихом мы договорились, что надо бы получить привилегию на состав, чтобы никто тринитротолуол кроме нас не выпускал, а в заявке на привилегию написать, что «может применяться как краска или для иных целей, связанных со свойствами продукта как химического вещества, в том числе промежуточного». В общем, немного запутать всех, но чтобы производить никто не мог! И получить иностранную привилегию в Британии, Франции, САСШ и Германии.

Правда, люди деда оформляли привилегию через Департамент промышленности и внутренней торговли министерства финансов, а иностранная привилегия должна оформляться через Департамент внешней торговли того же министерства (там и пошлина будет выше и надо услуги иностранной юридической фирмы оплатить).

— Так в чем дело, Саша?

— Дед, дело в том, что желтый краситель при определенных условиях может стать сильной взрывчаткой, сильнее пороха, похожей на динамит, но более удобной для снаряжения снарядов и бомб.

— Вот как и что, покрашенная материя может взорваться или загореться?

— Нет, это исключено, в этом желтый краситель безопаснее пороха и динамита, хранить его легче и обращаться проще. Вот я и на распутье – с одной стороны можно дать русской армии новое оружие, а с другой – как бы до него не дотянулись враги и террористы. Пока никто не применяет этот краситель как взрывчатку и 30 лет не применял.

— Что же, враги такие глупые, что сделали краситель и не проверили его?

— Может, им не надо было. Многих динамит устраивает, а для наполнения снарядов у нас от французов пироксилин есть, а у пироксилина – свои недостатки. Вот я и хочу получить привилегию, в том числе иностранную, на этот состав.

— Не нравится мне все это, Сашка. Смертоубийство это грех.

— А как какие-нибудь французы разберутся с этим желтой краской и их новый Наполеон на Россию поведет, а у нас ничего нет, или англичане подгадят… Если мы наших солдатушек безоружными оставим, это не будет грех? Их снаряды будут взрываться и наших солдат и матросов убивать, а наши снаряды пшик – и ничего, броню их броненосцев не пробьют? А я знал – и ничего не сделал, то на мне кровь их будет? Вот это грех так грех!

— Не знаю, Сашка. Делай как знаешь, с привилегией тебе помогу, но сам выделывать бесовскую потеху не стану!

— Дед, ты у меня мудрый человек, и я тебе благодарен! Я сам пока никому ничего не скажу, мне надо только, чтобы враги не сделали новых снарядов да и нашим бомбистам чтобы ничего в их шаловливые ручонки не попало. Если уж до войны дело не далеко дойдет – царю отдам привилегию. А грех я лекарством отработаю, что жизни спасет, мы над ним продолжаем работать.

Потом было изготовление краски, для чего Генрих нанял двух помощников, потом поездка в Купавну. Люди все быстро поняли, на пробу покрасили несколько аршин ткани, краской остались довольны. Я получил от деда оставшиеся две тысячи, со всеми рассчитался.

Вот с новыми красителями ничего пока не получалось. Генрих нанял еще химика, который несколько лет работал в Германии с красителями, на него была вся надежда. На тринитротолуол мы подали заявку через поверенного деда с очень расплывчатой целью, но с точной формулой, исключающей производство точно такого соединения. По моему опыту работы с авторскими свидетельствами времен СССР, где их полагалось выдавать на-гора в плановом порядке, независимо от творческого вдохновения или производственной необходимости (вот так и писали в личном плане – подать 2 заявки на изобретение), надо описать прототипы, навести тень на плетень а затем сделать так, чтобы супостат ничего в этом направлении сделать не мог не нарушив патент, они, впрочем, платили той же монетой – воспроизвести технологию по патенту невозможно, даже если знаешь состав. Вот где-то так мы с Генрихом и составили заявку, причем для Германии он написал ее тяжеловесно-канцелярским языком так, что я вообще не понял, о чем идет речь. Все это, включая «барашков в бумажке» с иностранными поверенными потянуло на тысячу рублей, и потом еще придется пошлины платить, если привилегии выдадут, рублей на двести. Дороговато нам безопасность страны дается, прибыли ведь мы никакой с этого не получим…

Неожиданно интервью «Неделе» имело продолжение, пока не ясно, положительное или отрицательное. Газету прислали на адрес аптеки, как и обещали (жалко гранки здесь вычитывать не дают, газетчики просто бы не успевали с выпуском газет-журналов, информация устаревала бы, пока правки и верстки туда-сюда поездом пересылались). Статью написали большую и подробную, про все сразу. И меня процитировали, как директора Лаборатории. Кстати, мы все оформили в Управе, так что теперь – вполне легальные «вольные художники» – поскольку понятие «изобретатель» отсутствовало в документах Управы, то нас так и записали, наравне с живописцами и актерами. Хотел я было в инженеры записаться, но одернули – а диплом или иное свидетельство об инженерном образовании есть? Не скажешь же, что в XXI веке оставил. Пришлось стать «художником», тем более, что там, на старости лет, я действительно начал малевать красками – от головных болей отвлекает, да и вообще мне понравилось смешивать цвета, добиваясь на холсте все новых оттенков краски. Вот так неожиданно приходит признание! Ха-ха.

И вот нас изобретателей, вольных художников, тащат в полицию. За что? И кого – георгиевского кавалера и дворянина, православного,[24] при этом оскорбляя его словами и рукоприкладством. А ведь он бóльший патриот, чем те, кто только на словах это декларируют – и тут рассказ о геройском Генрихе, которому сам император крест вручал. Одним словом, доколе православные патриоты будут сносить поругание своих героев.

К нам практически сразу по получении газеты зашел пристав, проверить, чем тут вольные художники занимаются, нет ли какой крамолы, не делают ли здесь «бонбы» (как близко он был от истины, ведь неделю назад здесь был проведен экспериментальный подрыв новой взрывчатки). Сунув везде свой нос, представитель власти покинул помещение лаборатории, погрозив нам пальцем. Потом через пару дней последовал новый визит полицейского в чине коллежского секретаря. На этот раз он отсыпал в бумажку порошков, которые ему понравились (или, наоборот, не понравились), сказал, что это для аналитического исследования. Я было заикнулся, а где постановление об изъятии образцов, где понятые (ага, они нам сейчас кокаин подбросят, но вспомнил, что у Генриха совершенно законно в аптеке стоит банка этого зелья, правда, под замком). Генрих было приуныл, сказал, что теперь они за аптеку возьмутся, яды пересчитывать будут, но вдруг все как отрезало.

Как нам рассказали коллеги Генриха, фармацевты, что до государя дошла эта история, и он вспомнил эпизод с геройским унтером-вольноопределяющимся, отстоявшим аптекарский обоз и спасшем раненого башибузуками офицера, приняв команду вместо него. Царь сказал, что дельные люди – всегда дельные: и на войне хорошо воюют и в аптеке правильно порошки отпускают, да еще и изобретают всякие нужные вещи. После этого от нас отстали.


Мы продолжаем работать над сульфаниламидом, кое-какие подвижки наметились. Пытаемся получить его из анилина, который в свою очередь – по отработанной нами реакции Зинина (см выше). Я воспроизвел по памяти структурную формулу препарата, как получилось. Сказал Генриху, что конечный продукт должен быть белого цвета, а промежуточный, тоже активный против бактерий – красного. Это я про красный стрептоцид вспомнил, так называемое про-лекарство, которое под действием ферментов в организме превращается в белый стрептоцид – активное лекарство. Так что, если будет красный продукт надо и его попробовать. А вот как попробовать. На зараженных стрепто- или стафилококками мышах. А где у нас лабораторные мыши и культура бактерий? Да, видно, без университета не пробиться. Меня там и слушать не будут, а вот Генриха – возможно, есть же там фармакологи экспериментаторы. Или все растения изучают? Я посмотрел на аптечные продукты того времени: либо неорганическая химия, либо растительные препараты, причем этих – 90 % от аптечной номенклатуры. Популярны всякие настои и настойки (первые – на воде, вторые – на спирте). По рецепту врачей Генрих готовит какие-то пилюли сомнительного лечебного свойства (а что делать, врач прописал, в фармакопее есть, дозы ингредиентов не превышены, готовь, провизор). Прохор ему здесь не помощник. Настоящий помощник – так называемый «гезель», должен сдать экзамен на знание фармакопеи и технологии изготовления лекарств. Но таких мало, они норовят сразу в провизоры перескочить и открыть свою аптеку. А здешняя фармакопея – это что-то… Мало того, что половина по латыни, так почти весь текст про цветочки, листики, корешки и корешочки – просто учебник ботаники какой-то.[25] И вот к такому профессору, знатоку этой самой ботаники, приходят два каких-то доморощенных изобретателя и пытаются всучить ему для испытаний какой-то белый порошок, якобы спасающий от инфекционных болезней.

Да что у нас, в на порядок более просвещенной Германии коллеги отказались верить Роберту Коху, что он открыл возбудителя туберкулеза: «какие-то запятые, еле видимые в микроскоп, коллега, это – просто грязь, а холера – она от миазмов», и это не Средневековье, а всего лишь десяток лет назад. А наши отечественные профессора – у тех в большинстве в голове одни миазмы, какая тут микробиология. Есть сейчас один отечественный микробиолог – Илья Ильич Мечников, да и того затравили и уехал он замом к Пастеру, в Париж. Вот и приходилось врачам пить культуру холерных вибрионов, чтобы доказать, что они вызывают холеру (что интересно, заболевали не все, но это – отдельная песня). Так что без хорошего микробиолога с современными знаниями нам просто не обойтись, раз мы решили заняться антимикробным препаратом, причем, не антибиотиком, а просто химиопрепаратом, но в конце XIX века способным перевернуть медицинскую науку. Причем предпосылки к этому были – красный стрептоцид и получили сначала при синтезе анилиновых красителей, как побочный продукт и забросили его, потому что краситель он поганый. И лежал он себе тихо, пока Домагк через 40 лет не догадался проверить красное вещество на антимикробную активность. Причем «ин витро» (в пробирке, вне живого организма) красный стрептоцид на микробы не действовал, а вот зараженных мышей исцелял. Почему? Да потому что в организме мышки он превращался в белый стрептоцид, тот самый сульфаниламид, что мы пытаемся синтезировать (формулу красного стрептоцида я просто не помню, что там от чего отделяется – не знаю)

Второй помощник, которого нанял Генрих, тот, что учился в Германии, и работал с анилином, действительно, большой умница. Он из курляндских немцев купеческого сословия, зовут Михель Рунге, лютеранин, но вроде в кирху не ходит, предпочитая ей пивную, которую держит какой-то немец. Я опасался, что он и нас начнет туда тащить, но мы для него – начальство, а орднунг он и в Москве – орднунг. По-русски говорит даже хуже, чем Генрих, но мне не чтец-декламатор нужен, а химик-профессионал. Он нам почти индиго сделал, осталось чуть-чуть. Там действительно сложная и большая молекула, пришлось повозиться. Нам хочется побыстрее закончить с красителем, до «белых мух» на дворе, вот Михель и сидит целыми днями в лаборатории, на Рождество он хочет уехать домой. Генрих тоже собирается в Кенигсберг, может вместе и поедут, а на наше Рождество будут здесь. У Генриха старший брат, тот, что офицер, серьезно болен, похоже, что у него рак желудка – угасает прямо на глазах, операцию делать поздно, хочет проститься с братом. Тем более, брат у него остался один, средний брат, тот, что пастор, уехал миссионерствовать в Африку и пропал там без вести – ничего от него нет уже больше года.

И вот приносят нам пакет из Управы, прибыть завтра к генерал-губернатору, быть в чистом и новом партикулярном платье. Назавтра, чистые и выбритые, Генрих с «Егорием» на пиджаке, появляемся в резиденции губера – это тот самый великий князь Сергей Александрович, муж Елизаветы Феодоровны, которая бывает у нас в храме Григория Неокесарийского. В приемной – толпа высоких сановников в парадных гражданских мундирах, пара купцов, как-то неуютно чувствующих себя среди здешних бонз[26] и жмущихся в уголке. Особенно неестественно выгляжу я из-за своей молодости, хотя за почти полгода упражнений мой мышечный корсет окреп, я вообще не сутулюсь, как раньше Шурка (что и дед отметил) и мышцы теперь «играют» – пудовую гирю выжимаю полтора десятка раз, турник сделал и успешно подтягиваюсь. Стоим, ждем, полчаса проходит – великого князя нет… Может это этикет такой – помариновать. Генрих тоже как-то скис, а вначале молодцом держался, нагло так всех рассматривал, не то что купцы.

Потом распорядитель пригласил нас в зал для приемов. Там нас выстроили по ранжиру – то есть, как я понял, по чинам – на правом фланге постарше, на левом – мы. Ну, так я и ожидал – объявят благодарность в Приказе и сфотографируют на фоне развернутого знамени части (шучу).[27] Наверно, грамоту какую вручат, в качестве компенсации за моральный ущерб с «Царьградским шелком». Потом подошел офицер с аксельбантом, что-то прошептал распорядителю и нас переставили перед купцами – Генриха правее, потом меня. Подождали еще минут десять, чувствую старички в мундирах уже устают стоять. Вдруг распорядитель громко объявляет: Его Императорское Высочество Великий князь Сергей Александрович. Входит высокий генерал, моложавый, подтянутый, высоко держит голову. Я сразу вспомнил, что про него писали, мол, гордец, эгоист, да и еще педераст, мол, детей у него не было, а все адъютанты – красивые мальчики (так и в фильме про душку Фандорина показано «Статский советник»).[28] Потом из писем современников выяснилось, что у князя был туберкулез позвоночника, так же как и у наследника-цесаревича Николая Александровича, того что должен был править Россией после Александра Второго, от этого и горделивая, как бы сейчас сказали осанка и бездетность, а также эмоциональная неуравновешенность – сильнейшие боли, должно быть, князь испытывал, но в морфинизме замечен не был, терпел, значит.

Все это я передумал, пока адъютант (вовсе не красивый мальчик, а средних лет офицер) зачитывал указ императора об очередных награждениях к Рождеству – в Российской империи основные награждения и присвоения чинов были к Рождеству и Пасхе. Потом Сергей Александрович стал обходить всех выстроившихся господ, поздравлять кого с наградой, кого с чином и вручать папочки с именным указом. Вот дошла очередь и до нас, адъютант представил нас великому князю, тот произнес, обращаясь к Генриху. «Слышал вашу историю, господин магистр, брат рассказывал.[29] Прошу простить наших полицейских провинциалов. не распознали георгиевского кавалера. Мне сообщили о вашей деятельности в области химии, отрадно, что вы радеете за интересы державы, поздравляю орденом Святого Станислава третьей степени», — и вручил ему папочку. Дошла очередь до меня, адъютант что-то негромко сказал князю. «И вас, молодой человек, поздравляю этим орденом. Рад, что вы в такие молодые годы озабочены тем, как бы превзойти иностранных негоциантов и для этого организовали научную лабораторию. Трудитесь и дальше на благо империи», — адъютант вручил ему папку и князь передал ее мне.

Купцам вручили медали на шейных лентах и тоже именные папочки. А где же наши ордена? Когда вышли, Генрих объяснил, что ордена, если они без бриллиантов и прочих высоких степеней, кавалер покупает сам, внося в Капитул достаточно символическую сумму – за низший гражданский орден Святого Станислава 3 степени это составляет 15 рублей, а орден, между прочим, золотой. Чем выше степень, тем больше взнос кавалера. Исключение – орден Святого Георгия, все степени которого жалуются без каких-либо денег, наоборот, государство еще и ежегодно платит награжденным. И, конечно, высший орден Андрея Первозванного, не взимать же императорским высочествам плату с себя, родных и любимых, а прочих подданных этим орденом жалуют чрезвычайно редко (это не на страницах попаданческих романов, где Первозванным награждают капитанов и подполковников – по Статуту этот орден не ниже 3 класса Табели о рангах, то есть, начиная с генерал-лейтенанта). Также не берут денег, естественно, с высочайших особ и послов иностранных государств – это как бы дипломатический подарок. Ну ладно переживем, 15 рублей невелика потеря, как там в «Горе от ума» – «имеет он в петличку орденок», зато великий князь за полицаев извинился прилюдно, Генриху это – как бальзам на сердце, он ведь как дворянин должен был вызвать обидчика на дуэль, дворянин не имеет права ходить битым. Хотя это требование в силе, если противник – тоже дворянин, а если нет, то дворянин должен приказать своим слугам отделать обидчика как Бог черепаху, сам он об недворянина рук марать не должен и убивать шпагой безоружного смерда – тоже бесчестно. А как отделать полицейского пристава – он, как и часовой, лицо неприкосновенное. Вот и живи с такими предрассудками,

Так, «свежими кавалерами», мы вернулись домой, прихватив в Елисеевском пару бутылок Клико и по моему настоянию, зернистой белужьей икры по 3 рубля 50 копеек за фунт (вот фунт и вяли, чего уж мелочиться я сто лет не ел этого деликатеса), а также выбрав большой ананас, по паре фунтов черного и желтого винограда и, по рекомендации приказчика, обозвавшего нас «ваши сиятельства»,[30]  пару фунтов спелых груш (сладких, как мед). А вот высших чиновников «на халяву» пригласили на фуршет, не пригласили нас и купцов, ну, я думаю, они тоже не пропадут.


Художник Федотов. Свежий кавалер. У чиновника орден Святого Станислава 3 степени, но манера ношения ленты без колодки показывает, что эта ситуация до русско-турецкой войны. После неё была введена пятиугольная колодка для ленты, характерная и для нынешних наград.

Глава 12 Печальная
После отмечания наград, жаль, положить ордена в стакан было нельзя, за отсутствием самих орденов – но это дело наживное, мы вышли в сад. Уже было темно и на небе были видны мириады звезд, даже Млечный путь хорошо просматривался – это вам не нынешняя Москва, где из звездного неба только Сириус проглядывает (это не считая Луны и Венеры, но они-то ближайшие соседи). Я всегда любил смотреть на звездное небо и теперь стал показывать Генриху, где и какие созвездия на декабрьском темном небосводе. Генрих, попыхивая трубочкой, сидел и молча внимательно смотрел на меня. Потом неожиданно сказал:

— Саша, или как там тебя правильно зовут, а ты кто и откуда?

Я прямо опешил, так неожиданно это было для меня, разомлевшего от вина и еды. Видимо я выглядел как ударенный в солнечное сплетение, только воздух не пытался глотать. Повисла пауза, Генрих выжидательное смотрел на меня. И как он меня раскусил? Впрочем, я не шпион, никто меня к длительному внедрению не готовил, значит, где-то прокололся. Чтобы выиграть еще секунды, протянул голосом Соломина ответившего на вопрос маленького Юры: «Пал Андреич, вы – шпион» бессмертным «Видишь ли, Юра». Хотя я немного сымпровизировал: – Генрих, прямо не знаю, как сказать, чтобы не соврать.

— А ты попробуй, я постараюсь понять тебя, — ага, подумал я «и тебе помиловка будет».

— Ты можешь мне не поверить, это звучит фантастически, — что же, придется колоться, ложь он почувствует – слишком долго мы жили под одной крышей. Вот и совет будущим попаданцам: не живите у родственников, живите в гостиницах, меняйте города и страны – так вас дольше не раскроют). — Я попал сюда из XXI века, как потерпевший кораблекрушение, без возможности вернуться назад.

— А как же Саша, вы поменялись с ним телами, он теперь – у вас? — уже хорошо – он принял перемещение во времени как факт, психушка мне не грозит. А вот зачем он правую руку все время в кармане держит и пальто как-то уж слишком оттопыривается в мою сторону? Понятно, взял револьвер на всякий случай, вдруг я на месте обернусь ужасным инопланетным монстром или еще какой нечистью, может у него «шпалер» серебряными пулями заряжен?

— Нет, мы какое-то время существовали вместе, он знал, кто я и откуда и мы могли как бы по очереди разговаривать с вами, но со временем больше лидировать стал я.

— Где Саша сейчас, слышит ли он нас? Я могу поговорить с ним?

— Я точно не знаю, из-за конфликта в семье, с матерью и Иваном, он ушел глубоко в подсознание, как я его ни просил остаться. Мне его тоже не хватало, особенно в первое время, но потом работа – она помогает втянуться.

— Он может вернуться?

— Не знаю, он точно не ответил, по поводу возвращения был мой последний вопрос, он ответил «возможно, позже, через год-два». И вообще, Генрих, убери револьвер, пальнешь еще случайно, даже если не попадешь, то одежду испортишь. Он у тебя не серебряными пулями заряжен?

— А что, надо было?

— Нет, не надо, я не чудовище и вообще это сказки, про серебряные пули-то.

— Я бы сказал, что сказочным является твое появление здесь, — Генрих вынул револьвер и переложил его в другой карман.

— А как ты понял, что я – это я, а не Саша?

— Это было нелегко, сначала какие-то подозрения, потом факты стали нанизываться в цепочку, противоречия исчезали. Сначала я заподозрил, что ты пришел из иных миров, — Генрих сделал жест кистью руки вверх, — и вселился в Сашу, поработив его, — ага, Уэллса начитался, страшные марсиане, пьющие кровь, проходили это уже.

Я даже хотел допросить тебя под револьвером, но потом решил понаблюдать, тем более, что стал понимать, что ты – хороший человек и вряд ли причинишь мальчику зло. Я даже стал понимать, когда говоришь ты, а когда – Саша, он ведь по-юношески наивный, а в тебе чувствуется взрослый и много повидавший человек. Тебе, кстати, сколько лет и как к тебе обращаться?

— Мне, к сожалению, 63 года, я старше тебя, Генрих, зовут меня Андрей Андреевич Степанов, я родился аж в 1957 году. Но будет лучше, если ты будешь звать меня Сашей, а то окружающие удивятся, если оговоришься. Тем более, что сейчас я – как бы третья личность: во мне есть что-то от Андрея Андреевича и что-то – от Саши. У меня даже почерк изменился.

— Да, на это и Лиза обратила внимание, что Саша стал писать по-другому – как-то более рублено, что ли, исчезла округлость букв и само написание их стало несколько иным.

— Но это и не письмо Андрея Андреевича. У нас изменилась орфография, исчезли яти и еры, написания букв стали проще, не в моде и всякие завитушки. И все же у Андрея был другой почерк, конечно, да и 63 года против 22-х.

— Но у вас, наверно, живут лет 200, болезни побеждены, все счастливы, как у Оуэна и Сен-Симона, — ага, мы и социал-утопистов почитывали!

— Нет, Генрих, средняя продолжительность жизни в России – 72 года, болезни есть и не все живут в достатке и счастливы. Техника – да, шагнула вперед, но люди остались такими же, есть в них и добро и зло, зависть и щедрость, трусость и храбрость.

Дальше разговоры пошли о том, какая у нас техника, были ли люди на Луне и так далее – стандартный набор, практически то же, что и с Сашей, не буду здесь повторяться.

— А что еще вызвало подозрения? — спросил я Генриха.

— Да много чего. Самостоятельность, бесстрашие – вон как ты с полицией обошелся, я и то растерялся, а ты – нет. Всего сам умеешь добиваться. Опять, гимнастика эта – вон как ты тело в порядок привел. С дедом общий язык нашел и сумел договориться. Ты вообще умеешь с людьми обо всем договариваться, и с простым людом уважительно говоришь и высоких чинов не боишься – вон Сергею Александровичу прямо в глаза смотрел, а перед ним и генералы глаза опускают, как же – великий князь и Московский губернатор: захочет, в порошок сотрет. Я было думал, это оттого, что ты в любой момент можешь обратно к себе улететь или гипнозом каким обладаешь – раз и внушишь всем все, что захочешь, а теперь вижу, что ты обычный человек. И главное – это твои знания – сейчас на Земле этим никто не обладает.

Поговорив так больше часа, мы замерзли, хотя на улице было 1–2 градуса ниже нуля, а мы были тепло одеты, и пошли в дом.

Согревшись чаем с вареньем и баранками, мы пошли в кабинет. Я плотно прикрыл дверь и увидел удивленный взгляд Генриха

— Генрих, я просто хочу, чтобы наш разговор остался в тайне и не хочу, чтобы хоть что-то услышала Лиза.

— Так она первая и заподозрила тебя, еще, когда ты застеснялся ее и встал с кровати по малой нужде. Саша бы так не сделал, он к ней привык больше, чем к матери. Это она попросила сегодня меня с тобой поговорить, чтобы объясниться. Я уже сказал ей, что она права в своих подозрениях, но беспокоиться нечего.

Я подумал, что правильно говорил Горбатый в исполнении Джигарханяна: «Бабу не обманешь, она сердцем все чувствует», а вслух сказал:

— Конечно, Лиза всегда была рядом с Сашей, по-моему, она ему ближе, чем мать, хотя Саша очень тяжело переживал разрыв с матерью, что и послужило причиной его ухода в себя. Но мне кажется, что мать довольно холодно относится и к Саше и к тебе с Лизой.

— Да, она большая эгоистка и Павла Ивановича она все время заставляла зарабатывать деньги, к тому же, изменяя ему. Я однажды застал ее с уланским поручиком в довольно интимной ситуации, но Павлу ничего не сказал.

— Дед мне тоже что-то намекал и про Ивана с Николаем как-то нелестно отзывался, а вот про тебя и Лизу я ничего плохого от него не слышал.

— Зато я много чего от него слышал, когда мы потеряли первенца и Лиза едва не отдала Богу душу, а еще потом, когда выяснилось что больше детей у нас быть не может. Поэтому, как ты мог заметить, я к нему теплых чувств не испытываю, то же могу сказать и о Лизе. Давай не будем больше говорить на эту тему, хорошо? Лучше давай поговорим о наших научных делах.

Я согласился и дальше речь пошла о наших проектах. Генрих работал с Михелем, последние дни практически не вылезая из лаборатории. Результат – индиго получен и привилегия на него готова к заявке, они и текст успели набросать. Есть с чем поехать к деду, надо до Рождества успеть – вот уедут Генрих с Михелем в Германию на свое европейское Рождество, вот тогда и поеду.

С сульфаниламидом вроде все тоже прояснилось. Хотя, без Михеля Генрих бы ничего не сделал, все же Михель – талантливый химик, надо будет ему к Рождеству приличную премию выписать, пусть у себя на родине пивка попьет вволю.

Заявку на привилегию писать пока еще рано, не все ясно с финальной стадией синтеза сульфаниламида, но промежуточные этапы пройдены. Генрих вносит все в лабораторный журнал – он очень тщательно готовит каждый эксперимент, записывает навески и концентрации ингредиентов, даже источник происхождения этих ингредиентов, регистрирует температуру и влажность в помещении перед проведением каждой реакции, а уж температуру раствора и его рН регистрирует с максимальной точностью.

К опытам с тринитротолуолом мы не возвращались, больше ничего взрывать не приходилось, нам хватало дел с индиго и стрептоцидом (сульфаниламидом).

Тут Генрих спросил меня кто я по специальности в своем времени. Пришлось рассказать, что Андрей был инженером по высокопроизводительным вычислительным машинам, которые могут моделировать эксперименты, не проводя их.

— А, вот откуда слово алгоритм! Ты вообще довольно часто говорил слова и даже фразы, которые в этом веке не понял бы никто. Я уже не говорю про формулы. Я вообще-то думал, что ты как-то связан с медициной или химией.

— Последние два десятилетия Андрей работал с моделированием реакций, проходящих в организме человека, но как математик. Он неплохо знал математику и то, как заставить машину работать в правильном направлении – вот те самые алгоритмы как последовательность действий, своего рода инструкция для машины, написанная понятным ей кодом.

Мы еще немного поговорили и я отпросился спать, так как устал за сегодняшний день. Генрих ушел, но все же он был какой-то взвинченный, видимо не все успел у меня выспросить, что хотел. Да ладно, завтра поговорим, подумал я засыпая. Проснулся я от взрыва во дворе. Окна комнаты выходили на Полянку, но и тут грохнуло будь здоров как. Чувствуя неладное, я нацепил брюки и туфли на босу ногу и выскочил в коридор. В коридоре было темно и я чуть не столкнулся с Лизой, босой и в ночной рубашке, дверь в их спальню была открыта и я успел рассмотреть битые стекла на полу и сполохи огня над лабораторией.

— Быстрее, там Генрих!!! — крикнула Лиза.

Я опрометью скатился по темной лестнице и выскочил в сад. Над лабораторией стояло зарево, крыши не было видно. Кругом валялись обломки дерева, камня и черепицы с крыши. Той стены, что к забору и где была печь, практически не было. Внутри все было завалено обломками, битой лабораторной посудой и уже вовсю полыхало.

Я стал руками разгребать обломки там где стоял лабораторный стол, — в этом месте Генрих сидел чаще всего, наблюдая за реакцией и ведя журнал. Я чувствовал, как трещат волосы на голове – жар становился нестерпимее, а я не видел Генриха. Может его здесь и нет? Вот под руку попало что-то мягкое. Неужели нашел?! Не веря себе, я отбросил какую то доску, мешавшую тащить что то податливое на ощупь, похожее на полу пальто. Но это была всего лишь лабораторная кошма, которую мы держали, как и ведро с песком, на случай возгорания. Вокруг стал распространяться едкий химический дым. Я почувствовал, что задыхаюсь и, не выпуская кошму из рук, выпрямился и бросился к пролому, надеясь глотнуть свежего воздуха и достать воды.

На пожар уже сбежались соседи. Некоторые просто глазели, но другие пытались тушить огонь. По цепочке передавали ведра с водой от садового колодца и здоровенный мужик, вроде как конюх соседей, выливал их одно за другим в огонь.

В толпе крикнули – вот он, аптекарь, нашелся! Я обернулся, но понял, что они просто приняли за Генриха меня. Меня за кого угодно можно было признать в обгоревшей рубахе, закопчённого и страшного. Лиза тоже стояла тут, женщины удерживали ее от того, чтобы она не бросилась в огонь. Услышав слово «аптекарь», Лиза перестала рыдать (я еще никогда не слышал таких рыданий!), узнала меня и крикнула:

— Вытащи его, он там. Спаси Генриха!!!

Я накрылся кошмой, крикнул мужику, чтобы облил меня водой и плескал воду из ведер вон туда – я показал рукой место, где буду искать.

Вот опять дым и пламя, дышать нечем, от кошмы идет пар. Я руками роюсь в тлеющих обломках. Вот прилетела вода из ведра. Не добивает, я так и знал, только зря воду льет. Никого нет, скорее уже на ощупь, продолжаю поиски. Последнее, что я помню: кто то, схватив меня в охапку куда-то тащит. Темнота.

Очнулся на жестком. Запах карболки. Глаза не открыть, они то ли замотаны, то ли оплыли. Ничего не вижу. Попытался пошевелить пальцами ног, больно но получается. Значит ноги на месте. Теперь – руки. С руками хуже – я их не чувствую. То есть боль на этом месте есть, но пошевелить ничем не могу. Неужели так обгорел – тогда не жилец: в этом веке такое не лечат. Разве что, обратно в XXI век забросило после смерти на пожаре, или, может еще в какое время. Нет, судя по карболке, я все там же – в 1889 г. Я неловко повернул голову и, почувствовав резкую боль в шее, застонал.

— Очнулся, родненький. Пить хочешь?

Я сделал движение головой, да мол, хочу. Через минуту к губам приложили носик поилки я внутрь полилась вода. Как же это вкусно!

— Если судно надо, так я здесь, рядом. Знаю, что говорить не можешь. Ты ножкой так пошевели, я пойму, что подать надо.

Такое растительное существование длилось неделю. Каждый день приходил доктор, а то и вместе с коллегой. Они о чем-то тихо беседовали в стороне, осмотрев меня. Меняли повязки. Очень было больно. Несмотря на то, что мне кололи морфий, он меня просто проваливал в сон, а на перевязках даже морфий не действовал. Хотелось крикнуть, — что же вы по живому дерете, сволочи! Я чувствовал, что повязки отмачивают, наверно той же разведенной карболкой. Глаза мне тоже обрабатывали, но я практически ничего не видел. Надеюсь, когда принесут очки, хоть два пальца от трех буду отличать. Наконец настал день, когда отек лица спал, я смог разлепить губы и повязку с лица убрали. Часто приходил окулист с сестрой милосердия, что промывала мне чем-то глаза, закапывала капли и наносила под веки глазную мазь. Руки у нее были золотые – они так и порхали перед моими глазами, а я не чувствовал не то что боли, а даже прикосновений. Несколько дней подсушивали раны, хотя распыляли пульверизатором ту же карболку. Говорить мне не давал доктор – мой лечаший врач Леонтий Матвеевич:

— Рано вам, батенька, у вас еще ожог гортани, голосовые связки не зажили, обожжены высокой температурой, да и надышались вы какой-то едкой химии. Слава Богу, пневмонии у вас нет, — раздался деревянный стук, видимо, суеверный доктор постучал по тумбочке. — Вообще, когда я вас впервые увидел, думал, что не выживите больше пяти суток, но организм у вас молодой, справился и сейчас вы идете на поправку, — я опять услышал стук.

Что же дела мои не очень, хорошо еще, если членораздельно говорить буду, а не пищать наподобие Буратино, как он тут называется – да, Пиноккио. Пальцы на руках я начал чувствовать, когда сняли бинты. Теперь все раны подсыхают.

Потом мне стали наносить на пораженные участки какую-то пахнущую тухлой рыбой мазь.[31]  Понятно, сначала, пока было мокнутие[32]  и сочилась сукровица, применяли влажные повязки, потом подсушили, образовалась корочка-струп и теперь ведут регенерацию под мазевой повязкой, одновременно используя антисептик для профилактики инфекции. Для этого времени правильно, пожалуй, лучше все равно ничего нет.

Так тянулись дни за днями, постепенно ожоги мои заживали. Пока я не мог говорить, из гортани вырывались нечленораздельные звуки, но доктор меня успокоил, сказав, что это лучше, чем он с коллегами ожидал. Говорить я буду, но петь, конечно, нет. Я начал шевелить пальцами рук, но никакого карандаша удержать не мог – на мне были как будто белые варежки из бинтов. Конечно, мне не терпелось узнать о судьбе Генриха. Нашли ли его? А вдруг он в соседней палате… Доктор, наверно, понял мое страдальческое мычание, не первый же я у него такой мычащий и сказал, что ничего не знает, ко мне придут родственники и все расскажут, вот буквально на днях придут. Он не хочет допускать их в палату, потому что они могут принести микробы – таких маленьких невидимых зверьков, которые могут меня убить. Ладно, хватит заливать про зверьков, я тебе сам могу про них рассказать такое, что тебе и не снилось.

Больше всего меня беспокоило то, что нет никаких вестей от Лизы. Она могла бы передать мне записку написанную карандашом и пусть ее хоть выстирают в карболке и после прочитают мне. Но никаких записок ни от Лизы, ни от деда, ни от матери, наконец, не было. Сиделка меня развлекала, рассказывая городские новости и сплетни, из чего я понял, что готовятся большие гуляния на Рождество с гуттаперчевыми шарами. А Управа запретила шары, говоря, что они пугают лошадей, вот торговцы и решают, что делать с шарами – дух-то (то есть газ) уже в них пустили. Хотят их сейчас продать, но ведь пост, а какие-то шары отвлекают народ от церкви – опять нельзя. Значит, скоро месяц как я здесь, ко мне никого не пускают и я ничего не знаю. Говорить я не могу, мне принесли дымчатые очки без диоптрий (видимо чтобы не расстраивался, что ничего не видно), хотя доктор соврал, что это для улучшения зрения.

Одним словом, дело плохо. Все рухнуло в одночасье и перспектив нет.

Глава 13 Неожиданный поворот
Как-то Леонтий Матвеевич привел фониатра, специалиста по голосовым связкам. Доктор осмотрел меня, дал какие-то рекомендации, поговорил с лечащим врачом, потом собрал свои блестящие инструменты в саквояж и ушел. Проводив его, мой врач сказал, что это лучший в России, а может и в Европе специалист по голосовым связкам. Он бывает здесь наездами из Петербурга, у него все примы-певицы и великие певцы столичных театров лечатся, попасть к нему практически невозможно, но дед мой его лично привез и сказал, что еще привезет столько раз, сколько нужно. И великое светило обнадежило: при надлежащем лечении голос восстановится, безнадежных поражений нет, все достижимо.

Старания окулиста тоже не прошли даром, зрение постепенно улучшалось. Врач каждый раз тщательно исследовал мои глаза всеми доступными тогда инструментами, подолгу рассматривая глазное дно, наконец заявил, что состояние сетчатки не вызывает у него опасений, глазные среды чистые, хрусталик, конечно, изменен, но это могло быть и до ожога. Восстановление роговицы идет нормально, так что бельмо мне не грозит. Он выписал рецепт на очки и их достаточно быстро изготовили.

Наконец то я стал различать окружающие предметы. Моя сиделка Агаша оказалась нестарой еще женщиной с простым приятным лицом. Она сказала, что очки мой дед прислал, сделали все по высшему классу:

— Такой дедушка у вас хороший, старых нравов человек, сразу видно. Он с первых дней у вас икону велел семейную поставить, намоленную. Вот и помогла вам, барин, матушка-заступница наша. Я было сказала ему, что Леонтий Матвеевич велит ничего в палаты не ставить, но дедушка ваш с ним поговорил и доктор разрешил, только не велел вам давать к ней прикладываться, а мне – лампаду зажигать.

Я повернул голову, куда показала Агафья: в углу на тумбочке стояла небольшая икона, видно, что древняя, с потемневшим от времени ликом, проглядывавшем в массивном серебряном окладе. Вот как, значит, дед бывает здесь с первых дней моего пребывания в больнице, только его ко мне не допускают. Если уж деда не пускают, значит и никого не пускают, поэтому, может быть, и Лиза меня не навещает, а вдруг и Генрих живой, никто же его вообще не видел, может его и не было в лаборатории в момент взрыва.

От этих мыслей и от того что я вижу, настроение мое повысилось и я даже с удовольствием проглотил какое-то мясо-овощное пюре, каким меня потчевала сиделка.

Пока она кормила меня, все щебетала, какой у меня замечательный дед. Оказывается, он ей обещал дом и корову купить, если выходит меня. А я то думал, что она так старается, может здесь так положено, а это просто VIP-палата и VIР-лечение.

— Вот, барин, дедушка-то ваш и сегодня красненькую[33] дал, добрый он, не то что купец, у которого я за больной женой ходила аж десять лет, как ее паралик разбил,[34] ее ведь от пролежней протирать надо, поворачивать с боку на бок, а купчиха дебелая, пудов восемь поди будет. Кормила-поила ее с ложечки, а сама под лестницей ютилась, корками питалась, копейки мне купец платил, а после вовсе без денег на улицу выгнал как жена преставилась. Вот и пристроилась я здесь в Первой Градской за больными ходить, иногда в деревню к себе езжу, из Кузьминок я, что в семи верстах по Рязанской дороге будет. Никого у меня там не осталось, муж и детки от тифа скончались уж двадцать лет тому назад, дом совсем развалился, а огород бурьяном зарос. Так что если ваш дедушка денег на дом и корову даст, я обратно вернусь, буду в город творог-сметану возить, да курочек еще заведу, а может на вторую корову денег хватит, я еще крепкая, справлюсь с таким хозяйством. Травы у нас в Кузьминках много, скотину прокормить можно. Вы, барин, поправляйтесь скорее, а я что надо, всегда вам услужу и принесу. Дедушка-то ваш не обманет, он старой веры, они вина не пьют, не курят, не матершинничают и не обманывают, особливо, если видят, что человек старается и справно все делает.

Вот как, так мы с Агашей соседи, только там в 2020-м никакая не деревня уже, коровы не ходят. Хотя Лужков там пчел разводил в Кузьминском парке и яйцевидные ульи своей конструкции выставлял. Расскажи я Агаше, что столичный генерал-губернатор будет ульи ставить у нее в деревне, подумает, что я свихнулся.

Через неделю после Нового, 1890 года, снова появился фониатр, посмотрел, заставил меня «пропеть», то есть извлечь из себя разные звуки, одновременно смотря на связки в маленькое зеркальце на длинной ножке, которое вводил в горло. После этого он заявил, что все в порядке и соблюдать голосовой покой больше нет необходимости, наоборот, надо разрабатывать связки, чтобы на них не образовались рубцы. Он показал разные голосовые упражнения, оставил мне листки с описанием приемов разработки горла произносимыми звуками и назначил ингаляции с какими-то травами, впрочем, приятно пахнущими, а то я стал думать, что после карболки у меня атрофировались в носу рецепторы, ответственные за различение запахов.

Для проведения ингаляций в палату был доставлен довольно громоздкий никелированный аппарат и мне дважды в день приходилось вдыхать ртом через трубу испарения подогретого травяного раствора – прямо кальянная на дому. После ингаляций я тренировал связки произнесением звуков. Сначала получалось плохо, но потом – все лучше и лучше, и, наконец, настал день, когда я произнес сиплым негромким голосом понятные окружающим слова.

Перевязки уже не приносили таких неприятностей, я даже поглядел как-то на себя в никелированный плоский бок аппарата. М-да… Обваренная красная физиономия без бровей и с лысой красной головой. Неужели я и останусь таким Квазимодо, на меня ведь ни одна женщина без содрогания не взглянет. Жуть, только детей пугать. Стать, что ли, местным Фантомасом? Носить резиновую харю, а потом снимать ее и, утробно ухая, произносить «ха-ха-ха». Все падают в обморок, включая бравых полицейских, а я обчищаю карманы… Кусок хлеба с маслом гарантирован. Кстати, как хочется хлеба с маслом, надоело это пюре и бульончик. Попросил доктора разнообразить стол, зубы-то у меня есть, чего мне жевать не дают, нормальной еды хочу! Но добрый Айболит объяснил, что пока рано, горло едва зажило, надо пощадить еще немного слизистую, но он подумает вместе с диетологом, чем можно меня порадовать.

— Это хорошо, батенька, что у вас аппетит проснулся – идете на поправку. Скоро к вам можно родственников пустить.

Родственников! Во множественном числе!.

Наконец, наступил день, когда мне наложили на голую кожу черепа (хотя Агаша сказала, что стали пробиваться волоски, значит, волосяные луковицы не погибли!) свежую «шапочку Гиппократа»[35] и сказали, что сейчас первым пустят ко мне деда.

Дверь открылась и вошел дед, остановился на пороге перекрестился, как положено двумя перстами, потом подошел к тумбочке взял икону, приложился к ней со словами «помогла, матушка-заступница, спасибо, отмолю, не забуду». Потом поставил икону на место, трижды до земли поклонился ей, крестясь, и только потом подошел ко мне:

— Ну здравствуй, герой!

Дед старался выглядеть бодро, но я видел, что мой вид его смущает. Его конечно предупредили, что я выгляжу не красавцем, но он надеялся увидеть меня в лучшем состоянии:

— Да ты не волнуйся, Сашка, до свадьбы заживет, мы еще невесту тебе, красавицу, подберем. У нас на Рогоже знаешь, какие девки есть: глазищи синие – во какие, русая коса до земли… Любая за тебя пойдет, только помани: герой, товарища спасать в геенну огненную кинулся. Ибо сказано у Иоанна: нет любви и чести более чем душу и живот положить за други своя.

Тут дед, видимо, понял, что про «живот» он как-то погорячился… И опять, уж если говорит, что любая пойдет – так это значит, если силком только, по родительскому приказу и сговору.

— Ты, Сашка, если чего надо, сразу говори мне, я всю эту лекарскую братию насквозь вижу. А ты, красавица, оставь нас на минутку, нам с внуком посекретничать надо.

Агаша было начала возражать, что доктор велел все время при больном быть, но дед только поднял бровь как ее ветром сдуло – про корову и домик, видно, вспомнила.

— Дед, спасибо за все, если бы не ты, я бы не выжил. Да ты присядь, в ногах правды нет. Как Генрих и Лиза, что с ними.

Дед помолчал, потом сказал, как в воду бросился:

— Нет Генриха, сгорел, одни косточки нашли. Лиза в лечебнице.

— В какой лечебнице, здесь, в Градской?

— Нет, в Преображенской, в той, что Екатерининской раньше звалась, для умалишенных. С ума сошла от горя девочка моя, все я, старый дурак, виноват перед ней, сам ее, доченьку мою, оттолкнул от себя давно, поделом мне, дураку, — дед заплакал, по щекам, исчезая в седой бороде, полились слезы.

— Дед, милый, прошу тебя, не надо так убиваться. Того что было, не вернешь, Может, вылечат еще Лизу-то.

Я сам не ожидал, что способен на такое длинное предложение. Но деда было жаль, ка жалко ставших мне действительно близкими и родными Генриха и Лизу, я ведь воспринимал их не как дядю с теткой, а как старших брата и сестру, тем более ни братьев, ни сестер у меня раньше не было.

— Да, ты прав, внучек, упокой, Господи, душу раба твоего Григория (оказывается это имя было дано Генриху при крещении и помози скорбной разумом рабе твоей Лизавете, — дед перекрестился. — Не буду бередить тебе душу, внучек, да и доктор не велел – слаб ты еще. Если силы у тебя есть, поговори еще с одним человеком, я его как нашего родственника сюда привел. Не удивляйся, он жандармский ротмистр: я сначала тоже велел его гнать, но он настырный оказался и добрался не мытьем, так катанием до меня. Он человек умный и установил, что «лабалаторию» вашу взорвали снаружи, и адскую машинку нашел, а полицейские, даром, что неделю возились, так ничего и не выяснили, посчитали, что Генрих сам сгорел при опытах. Он тебя долго не задержит, только главные вопросы задаст, больше десяти минут обещал тебя не мучить и чтобы ты долго не говорил. Он здесь, я его позову и сам рядом буду. Он сначала хотел с глазу на глаз с тобой говорить, но я уперся и сказал, что только в моем присутствии, а то врач его вовсе не велит пускать (он жандармов и полицию не любит и здесь им спуску не дает – мол, больной слаб и клятва Гиппократова не дает мне права ему вредить, пусть хоть сам царь придет, я и его не пущу). Пробовали и генералы – не пускает. Этот жандармский ротмистр мне многое рассказал и он на правильном пути. Он знает про взрывчатку и лекарство – я ему подтвердил, но ему надо, чтобы сказал ты.

Дед встал и приоткрыл дверь, в которую прошел внешне ничем не примечательный человек лет тридцати. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Я – жандармского корпуса ротмистр Агеев Сергей Семенович. Александр Павлович, когда вы последний раз видели вашего сотрудника Михеля Рунге? Поскольку вам, наверно, дату точно вспомнить тяжело, скажите, за сколько часов или дней до взрыва?.

— Накануне, а в день взрыва он был в лаборатории с Генрихом около одиннадцати вечера, больше я его не видел.

— Хорошо, можете опознать его на фотографии?

Ротмистр показал мне несколько фотографий разных людей, почему-то в иностранной военной форме.

— Да, на второй справа. Это он, а почему он в форме?

— Вот этот?

Ротмистр еще раз показал мне указанную мной фотографию. Я кивнул.

— Это капитан разведывательной службы немецкого генерального штаба Альфред Вайсман. Еще несколько вопросов и я больше не буду вам досаждать. Вы разрабатывали новое взрывчатое вещество? В лаборатории были его запасы?

— Вещество мы получили, но запасов никаких не было. Была подана заявка на привилегию, где сказано о возможном использовании.

— Да, я знаю, таков порядок. А еще что-то, представляющее интерес для немцев вы делали у себя?

— Мы почти закончили получение нового лекарства для лечения инфекций, которое может спасти многих раненых, такого ни у кого нет.

— Благодарю вас, Александр Павлович, более не смею вас утруждать. Желаю скорейшего выздоровления. Как только вы немного окрепнете, мы продолжим наш разговор. Разрешите откланяться, честь имею!

Глава 14
Дед сообщил, что привилегия на «Русский пурпур фабрики Степанова» подписана министром финансов и вступила в силу. По «Желтому солнечному фабрики Степанова» (замаскированному тротилу) принято положительное решение после уточнения названия и сферы применения. Вопрос был в том, для чего используется вещество – или как краситель или как средство для ускорения горно-проходческих работ и строительства дорог. Против второго возражала компания Нобеля. Дошло до царя и Александр Третий начертал. «Отдать долю русским и быть по сему», так что швед утерся. На днях Привилегию подпишет министр финансов – а куда ему деться после резолюции царя.[36] А вот немцы отказались выдать патент, тогда как французы – согласились, англичане и американцы, узнав о немецком отказе, теперь колеблются.

Вообще-то патентное право в то время еще не определилось, хотя существуют ограничения Парижской конвенции 1870 г. Случись война, так все сразу наплюют на все ограничения и начнут наперегонки штамповать оружие, лишь бы промышленные мощности позволяли. Но вот ограничить работы в мирное время патент поможет, теперь французы тротилом точно не займутся, но им и не надо, у них пироксилин есть – неустойчивый и склонный к самоподрыву при повышенной влажности. С нашим «Желтым солнечным» надо добиться Государственных испытаний, а для этого произвести на государственных заводах некоторое количество вещества и правильно снарядить боеприпасы, обратив особое внимание на детонирующие взрыватели.

И срочно надо подать привилегию на сульфаниламид. Формула у меня в голове, дадим прямо структурную формулу, которую я хорошо помню и основные позиции, того, что сделали Генрих с этим Михелем-Альфредом, будь он неладен. Реакции я, конечно, не вспомню, но, как называются процессы, я не забыл, теперь намертво в голове вбито: ночью разбуди – скажу. Надо застолбить поляну в тех же странах, немцы, конечно сразу откажут, им все Альфредик расскажет и покажет. Хотя они этим как раз могут и подставиться, поскольку опознай в Михеле Альберта еще десяток человек, которые только у нас с ним общались, его минимум в воровстве секрета обвинят, если не удастся доказать причастность к взрыву и это надо сделать сейчас, пока у власти Александр Третий, не любивший Вильгельма Второго. А вот когда будет добрый рохля Ники на престоле, то кузену Вилли любую гадость простят. С остальными, думаю, проблем не будет – они просто не поверят, что в дикой России смогли сделать что-то инновационное, кроме бабушка-долл.[37]  А уж когда вспыхнет у них под броней «желтое солнце» – тогда поздно будет пить боржоми.

Все это я постарался вложить в голову деду, объяснив, что изготовление взрывчатки я хочу взвалить на плечи государства, пусть генералы занимаются привычным им делом – убивают как можно больше и быстрее, с гарантией. А вот для лекарства – сможет ли дед выпускать его на своей фабрике, если наймет химиков, которые синтезируют сульфаниламид по тому, что я им расскажу и покажу формулу… Смог же сделать это германский шпион, который, впридачу, оказался неплохим химиком, почему наши хуже? Есть же великий Менделеев, наконец… Обращусь прямо к нему как пострадавший за науку. Конечно, вроде бы в этом году он уйдет из Петербургского университета по политическим мотивам, но будет руководить Морской военно-технической лабораторией по получению бездымного пороха.[38]

В продвижении лекарства есть одна тонкость: мало получить его, надо ознакомить с ним медицинские светила и простых врачей. Официальных клинических исследований нет, не разработаны правила нигде в мире, поэтому надо дать врачам попробовать препарат, а уж когда поймут – сами начнут покупать и выдавать лекарство за большие деньги богатым пациентам, а бедным мы сами дадим и в газетах про это напишем.

Дед пообещал подумать над своим производством лекарства – все же дело новое, но поверенного по привилегиям обещал прислать. Я только попросил передать поверенному просьбу взять с собой толстый мягкий карандаш и листы бумаги, на которых, зажав карандаш между большим пальцем руки и «варежкой» из бинтов, буду чертить формулу.

Потом дед ушел, зато пришел доктор, спросил, как я себя чувствую после долгих разговоров, я ответил, что нормально. С меня сняли повязки и намазали приятно холодящей и хорошо пахнущей белой мазью – доктор сказал, что это питательный крем. Сестра милосердия под присмотром врача легонько втирала крем, пока он весь не всосался кожей. Теперь так будем делать два раза в день, потом, когда кожа привыкнет и окрепнет, увеличим до трех раз, — сказал Леонтий Матвеевич:

— Не волнуйтесь, краснота уйдет, волосы отрастут, отпустите бородку и усы, вот только тонкие перчатки некоторое время придется на людях носить – но это еще сочтут аристократическим снобизмом, но не последствиями ожога. А потом и руки придут в порядок, ногти отрастут, краснота уйдет. Конечно, придется потратить силы и средства на восстановление, на питательные мази и кремы, но все реально достижимо. У вас крепкий молодой организм, вы обязательно восстановитесь, поверьте моему опыту, у меня десятки, а может и сотня таких как вы пациентов в год проходят. Конечно, какие-то следы на лице и руках останутся, но, главное, у вас нет обезображивающих рубцов, а небольшие шрамы даже идут мужчине. Глаза ваши удалось спасти (счастье, что на пожаре вы были в очках), голос неплохо восстанавливается. Ну не будете оперным певцом, что с того.

Как вы отнесетесь, если я опубликую ваш случай в медицинском журнале, конечно, вы там будете как «больной С», глаза закроем маской, чтобы вас не узнали. Каюсь, я сделал фотографический снимок, когда вас привезли, но вас бы тогда родная мама не узнала. А теперь, если вы не против, я бы сделал второй снимок (у нас и фотограф есть свой), чтобы показать результат лечения в статье.

— Хорошо, если я соглашусь, вы организуете лечение новым запатентованным препаратом, придуманным в моей лаборатории?

— А что это за препарат?

— До получения привилегии не могу сказать. Потом надо провести исследования на животных, чтобы доказать безопасность и эффективность препарата. А потом уже могу дать вам попробовать. Кстати, вы не знаете, кто мог бы помочь с испытаниями препарата.

— Хорошо, я узнаю, но и вы держите меня в курсе ваших работ.

Так тянулись дни за днями. Однажды появились маман с Иваном в больничных халатах, пахнущих карболкой. Карболкой здесь вообще все провоняло, лили ее без разбора. А что, это было практически единственное апробированное антисептическое средство. К запаху карболки я уже привык, а они нос воротили, особенно маман.

Я лежал на кровати без повязок, после мазевой процедуры, голый по пояс с едва отросшими волосками на коже головы. Вид у меня был еще тот: они остановились в дверях, а Агаша еще и сказала, что доктор не велел подходить, а то зараза может попасть. На кого может попасть зараза. Агаша не уточнила, но маман, похоже, решила, что от меня на нее. Поэтому она отшатнулась назад и уперлась в живот Ивана, стоявшего за маминой спиной как за стеной.

— О, боже, — с ужасом произнесла Мария Владиславовна. — Саша это ты?

— Да, это я, мамочка! — ответил я как сама любезность. — Рад, что вы пришли, но я ждал вас раньше, а вы не приходили. Мне было очень больно и страшно, но теперь вы будете каждый день приходить и кормить меня чем-нибудь вкусным из дома? Еще мне нужно судно подкладывать и выносить… И хорошо, если вы мне будете читать веселые рассказы, здесь очень скучно, а я почти не вижу.

— Да, да, конечно, — поспешно ответили мои «родственники», пятясь к двери. — Мы еще придем, — они протиснулись в дверь почти одновременно, застряв в проеме. Иван выскочил первый, а маман, кивнув Агаше, подозвала ее, отдала небольшую коробку и что-то сказала. Когда за ней закрылась дверь, Агаша подошла ко мне и протягивая коробку сказала: «Вот, барин, велено вам передать». Это были дешевые шоколадные конфеты.

— Агаша, она перепутала, это тебе, я не ем сласти.

Больше маман с Иваном не появлялись и конфет не передавали, но об этом пожалела только Агаша.

Зато пришел ротмистр Агеев и сразу приступил к делу.

— Александр Павлович, как вы понимаете, я здесь на службе и поэтому прошу вас дать максимально правдивые ответы:

— С какой целью была организована ваша лаборатория и стояла ли при этом задача получения взрывчатых веществ?

— Лабораторию организовал я вместе с моим дядей Генрихом фон Циммером в равных паях. Целью было получение новых красителей для тканей и синтез новых лекарственных веществ. Получение взрывчатых веществ не было целью лаборатории и было обнаружено случайно, поскольку взрывчатым веществом нового типа был синтезированный нами желтый краситель. Лаборатория была официально зарегистрирована в Московской городской управе.

— Что вам удалось получить и чем вы можете подтвердить это?

— Первую привилегию мы получили на «Русский пурпур фабрики Степанова», эта привилегия действует только в России, поскольку в Британии есть свой путь синтеза такой краски и, скорее всего они получили привилегии в других странах Европы. Вторая привилегия получена только что на «Желтый солнечный фабрики Степанова», ее предполагалось патентовать в Германии, Франции, Британии и САСШ, но согласилась выдать привилегию только Франция, Германия отказала, а Британия и САСШ выжидают. Этот состав и показал взрывчатые свойства, производить его не предполагалось, только закрыть другим странам путь получения. Еще два вещества были в работе: краситель индиго нам удалось получить, а новое лекарство от раневой инфекции было готово на 90 %. Все результаты были в лабораторном журнале, который вел Генрих Циммер и журнал находился в лаборатории. Готовая привилегия передана мной по нотариальной записи моему деду, Ивану Петровичу Степанову. Для производства на его фабрике выбран «Русский пурпур фабрики Степанова», для чего было изготовлено необходимое количество краски.

— Вы не изготавливали взрывчатку по чьему бы то ни было заказу?

— Нет

И так далее в том же духе: кто, кого и зачем нанимал, кто чем занимался, для чего все делалось и опять, почему мы не хотели производить тротил? Почему патентовали в Европе, если сами производить не собирались, а, значит, не рассчитывали на прибыль.

Жандарм полностью меня вымотал за час допроса (хотя он не сказал, что это – допрос). Наконец, допрос закончился. Я спросил, могу ли я задать вопрос. Он ответил согласием, но предупредил, что даст ответ в том случае, если это не затронет тайну следствия.

— Удалось ли найти лабораторный журнал: это большая толстая тетрадь в картонном переплете, похожая на амбарную книгу? Я интересуюсь ей, поскольку это собственность лаборатории, а значит, моя.

— Нет, никакой такой тетради ни полиции, ни нам найти не удалось.

Потом он дал мне на подпись листки, где фиксировал свои вопросы и мои ответы. Значит, все-таки допрос… Я не стал возмущаться, тем более, ротмистр вел себя корректно и я хотел склонить его на свою сторону, не допуская словесного противостояния, мало ли, может суд даст рекомендацию провести опыты в государственной лаборатории, а это мне и надо. Я не согласился с некоторыми несущественными определениями и формулировками, ротмистр все исправил и расписался, потом как мог, расписался и я. Потом ротмистр сложил листки в папку, намереваясь попрощаться, но я его остановил.

— Сергей Семенович, погодите. Возможно, что вы теперь долго ко мне не зайдете, но я хочу, чтобы вы меня поняли. Это, так сказать, неофициальная беседа. Есть ли возможность как-то остановить немцев с производством новой взрывчатки, ведь то, что они отказались признать нашу привилегию, говорит о косвенном признании ими кражи промышленной идеи. Они тоже знают это соединение как краситель, но никогда официально его не заявляли как взрывчатое вещество. Если же нет такой возможности (может быть, по дипломатическим причинам), может ли жандармское управление рекомендовать проверку этого вещества на полигоне, но с учетом моих рекомендаций по применению. Просто я хочу, чтобы эта взрывчатка принадлежала государству и никто иной не мог ей воспользоваться. Я даже могу подарить привилегию Российской империи (с согласия деда, потому что у нас договорённость о том, что все, изобретенное мной, вырабатывается на его заводе, но взрывчатку он отказался делать по религиозным соображениям).

Жандарм удивился, видимо он думал, что жадные купцы радеют только о своей выгоде и им плевать на жизни солдат. Прошла минута, пауза явно затянулась, потом ротмистр сказал:

— Александр Павлович, откровенно говоря, я поражен, что частный негоциант так радеет о своей стране, что готов отказаться от своей прибыли – вон Нобель какое состояние сколотил на своем динамите. Я непременно доложу по команде о вашем предложении и извещу вас, как только получу ответ.

После ротмистра появился присяжный поверенный от деда. Я сообщил ему название процессов, что использовались при синтезе сульфаниламида: исходным продуктом синтеза препарата является анилин. Анилин мы получали по реакции Зинина, ее описание можно взять из первой привилегии. Аминогруппу анилина замещают остатком уксусной кислоты и проводят сульфохлорирование. Далее проводят замену галогена в хлорангруппе замещенной сульфаниловой кислоты на аминогруппу. В конце получается такое соединение:

Брутто-формула: C6H8N2O2S


Структурная формула:

Глава 15 Узнаю о расследовании
Сегодня с утра пришел дед. Он улыбнулся мне и был в хорошем настроении.

— Сашка! Лизе стало лучше, она стала меня узнавать и говорить, а до этого сидела, как больной зверек, в углу, куталась в старую шаль и молчала. Почти ничего не ела. А теперь поправляется, постоянно хочет есть. И узнала, узнала меня, моя голубушка. Слава Господу нашему, слава тебе Заступница наша, матерь Божия!

Он повернулся к иконе, трижды в пояс поклонился, непрерывно крестясь, потом приложился к образу.

— Дед, у меня вчера был ротмистр, устроил мне допрос под подпись. Скажи мне, а ты мертвого Генриха видел? И кто и где его нашел? Еще хочу узнать, кто меня вытащил и кто в Градскую привез?[39]

— Я видел, что от Генриха осталось – одни позвонки и то рассыпались в золу. Нашли его рабочие, что были наняты Лизой поутру – она как эти останки увидела, так в уме и повредилась. Тебя вытащил из огня соседский кучер – увидел, что ты упал и, схватив в охапку, вынес. Он же с хозяином и довез тебя сюда. Пожарные прибыли через четверть часа, тогда же и полиция появилась. Они дом закрыли, опечатали и Лизу в лечебницу отвезли. Мне к обеду только сообщили о том, что случилось, околоточный наш пришел. Мы с ним, хоть и не его околоток, все же полицейский чин, я ему хорошие подарки к праздникам делаю, вот и пригодился, поехали на Полянку, чтобы с местными полицейскими договориться. Через два часа я своих сторожей оставил в аптеке, а то все равно голодранцы и ворье сорвали бы печати и влезли. А так все цело, стекла вставили, дом охраняют, только, наверно, не захочет Лиза туда возвращаться. Я ей вчера предложил пока пожить у меня, но она ничего не ответила.

— Дед, пусть сторожа твои узнают, как зовут того возчика и из какого он дома, надо его отблагодарить.

— Уже все сделал, кобылку и коляску ему купил, он теперь сам извозом занимается.

— А ротмистр как появился? И что он там нашел?

— Полиция, внучек, решила дело закрыть, мол, Генрих сам взорвался из-за своих опытов, он и виноват. Но я-то, как чувствовал, что дело нечисто, следователь полицейский даже на месте не был, вот я и поехал в жандармское управление. А там полковник вызвал этого ротмистра Авдеева и сказал, чтобы он во всем разобрался. Я как Авдеева увидел, засомневался в нем, серенький какой-то, невзрачный, вроде воробья. Но воробей-то наш прыткий оказался, поехал на место, опять с рабочими все обломки разобрал, вынес и на бумаге отмечал, что и где лежит, а потом взял линейку, провел линии на плане и они сошлись у стены, что к забору выходит, там у вас дровник был. Вызвал фотографа, и облазил все, где стенка была, сам руками снег рыл и нашел ямку, откуда землю вынесло – вот говорит здесь адская машина и стояла, потому что стену всю снесло до основания вместе с печью и обломки кинуло внутрь, а от других стен что-то да осталось. Черепицу, да и стропила с мамеринцем[40] частью упали внутрь сарая вашего (то есть, лаборатории) а частью их сдуло взрывом в противоположную сторону.

Сфотографировали все со всех сторон, и ротмистр стал искать у забора – доски его наружу упали, а когда завал разобрали, нашли машинку маленькую, на ходики похожую. Взрывом ее изувечило, да и полицейские на ней потоптались, но все равно видно, что это – часть адской машины. Тоже сфотографировали, где ее нашли, потом в канаве напротив твою гирю тоже нашли, пудовую – вон ее куда закинуло, на 15 сажен. Гиря твоя, служанка ваша ее опознала, говорит, молодой барин каждое утро у дровника ее подымал и на железке висел (это про мои упражнения на турнике). Ротмистр еще пол весь излазил, мундирчик свой выпачкал в саже, все искал чего-то, потом выяснилось – останки второго человека, наемного немчика вашего, но ничего не нашел.

А вот тебя он тоже подозревал, а может, до сих пор подозревает: ты же каждое утро вертелся у этого дровника. Спокойно мог машинку подложить, дрова сверху навалить, гирей придавить. Но вот многие видели как ты выбегал вместе с Лизой, когда грохнуло и сразу тушить пожар стал, а немчика этого, Альфонса или Альберта, да, правильно, Альфреда видели выходящим из дома за четверть часа до взрыва.

— Дед, но тогда он должен был убедиться, что Генрих вошел в лабораторию и только тогда взорвать бомбу, а часовой механизм не знает есть ли тот кого нужно взорвать, внутри или нет – он сам взрывается.

— Вот в этом и вопрос, как он мог из-за забора машинку включить?

— Спокойно мог, отодрать заранее доску, влезть, достать механизм, поставить его на 5 минут до взрыва и уйти – большая вероятность того, что Генрих будет внутри больше 5 минут, значит, он и погибнет.

— И куда этот Альфред потом девался бы?

— А просто домой уехал, у него на руках уже была действующая подорожная, он домой собирался на ихнее Рождество, вот и выправил заранее. Доехал без забот до Митавы, а там – вот она, прусская граница. Так что, пока лопоухие полицейские здесь следы затаптывали и свидетели у них разбегались, наш Альфредик уже своему начальству докладывал. Нашел же ротмистр его фото, с каких это пор капитан разведывательной службы будет на побегушках у русского аптекаря?.

— Это, конечно, так, но не забывай, милый внучек, что любой жандарм мечтает раскрыть целую шайку разбойников и ты подходишь на роль соучастника шайки.

— А как же то, что я чуть не сгорел?

— Ну, переусердствовал маленько, изображая спасающего, дыму надышался ядовитого и упал, да мало ли что, оступился просто, нога подвернулась, вот и пришлось тебя самого спасать.

Да… а я-то думал, что жандарм мне может помочь мой проект протолкнуть, а он спокойно может меня самого на каторгу упечь – и орденок получить за разгром шпионского логова и поимку члена шайки… Видимо, беспокойство отразилось в моих глазах, так что дед сказал:

— Да не переживай ты так, Сашка, придумаем, как оправдаться. Ты, главное, выздоравливай побыстрее.

Я пожаловался деду, что мне мало дают вставать с кровати – я и так с трудом выбил разрешение вставать в сортир. Еще варежки эти надоели, может быть, можно какие-то просторные перчатки и мазать мазями под их защитой, а то, простите за подробности, штаны снимать тяжело. И еды нормальной – хоть и меньше протертого стали давать, но больничная еда (хоть я и подозреваю, что мне попадают лучшие куски) обрыдла.

— Хорошо, внучек, если доктор разрешит, тебе мой человек будет еду с моей кухни привозить. Хоть сейчас и пост, но рыбное тебе можно, а потом для болящих пост нестрогий. Может, что еще надо?

— Дед, икорки черной[41] хочется и морсу клюквенного. А еще мне нужно учебник высшей математики для университета. И журналы со статьями Чебышева (есть такой математик в Питере) и Лобачевского (этот – в Казани).

— Хорошо, Сашка, снедь привезут, какую захочешь, а книжки тебе зачем, может, не будешь голову пока напрягать?

— Дед, а что мне здесь делать? Гулять не пускают, упражнения делать нельзя, хоть науки буду изучать.

— Ну как знаешь… Есть у меня ученые люди, попрошу, достанут тебе книжки.

Мы распрощались, а я остался с невеселыми мыслями по нашей беседе.

Алиби у меня нет: Конечно, Лиза видела меня сразу после взрыва, но ведь, раз в бомбе был часовой механизм, я тоже мог убедиться, что Генрих пошел в лабораторию (видимо, узнать что там Михель/Альфред сегодня наоткрывал и отпустить его, да и задержался сам). Понятно, что это шпион дождался, когда Генрих усядется за журнал и минимум полчаса будет читать, а то и сам поставит какой-нибудь опыт, такое уже бывало, а Альфред потом выйдет, обойдет дом, приоткроет дырку в заборе, заведет машинку, замаскирует ее дровами и гирей придавит, затем уйдет обратно через ту же дырку, в соседний переулок. Там и днем-то никого не бывает, вон гирю мою за неделю в канаве никто и не нашел, а гантели в соседских огородах вообще из-под снега только весной «взойдут», а тут ночью – немудрено, что его видели только выходящим из дома. Но вот, с точки зрения жандарма, даже если Лиза скажет, что я был дома и выскочил практически одновременно с ней, ведь Лиза не может гарантировать, что я не вышел к лаборатории за четверть часа до взрыва, а то и за 10 минут, завел машинку и тихонько вернулся к себе в комнату ждать, пока грохнет. Дальше все естественным путем, не будем повторяться, пожар, спасательные работы, переусердствовал с алиби (с кем не бывает), обгорел, попал в больницу. Хотя, если бы не соседский кучер, косточки мои разгребали бы вместе с Генриховыми. Михель спокойно уехал, как и планировал к себе в Курляндию.

Только вот, сдается мне, что жандарм уже проверил и эту версию с Михелем, убедился, что он в Митаву и не заезжал, зато пересек прусскую границу аккурат когда полицейские решили дело закрыть. Демонстрировал же он мне его фото в мундире, причем сделал это по правилам очных ставок – предъявил фото мужчин одного возраста одинаково одетых. Видимо у жандармов нет фото Альфреда в партикулярном платье,[42]  вот и продемонстрировали его в военном мундире. Опять-таки, раз они заподозрили Альфреда, значит, у них есть на него что-то – возможно, он работает по России, раз, хоть и коряво, но знает русский язык. Возможно, это не первая его «спецкомандировка» и он уже засветился здесь, химик чертов.

Самое лучшее было бы, если кто-то видел Михеля/Альфреда влезающим/вылезающим в дырку в заборе, но кто сейчас будет этих свидетелей искать?

Так подошла Пасха. Агаша принесла мне крашеное яичко и куличик, от деда тоже прислали гору пасхальной еды. По палатам прошел батюшка, покропил святой водой (хотя Леонида Матвеевича это, по его виду, совсем не вдохновила – на мое счастье, он был страстным поклонником Листера и Пастера[43] и адептом карболки). Минут через 20 после ухода причта сестра милосердия пришла с распылителем карболки, а санитарки протерли пол раствором того же чудодейственного средства. Зря я ерничаю – благодаря ему у меня не началось нагноения и я избежал уродующих рубцов, а то и вовсе мог умереть от септического шока, отравленный токсинами расплодившихся микробов, что чаще и случалось в эти времена с подобными мне больными.

После Пасхи началось разговление, вот тут-то и пошла объедаловка, я вовремя остановился, а то разнесет – поперек себя толще буду. Избыток всяких пирогов и мясных закусок я отдавал Агаше, а она относила больным, к которым никто не приходил. И самый большой подарок – ко мне вместе с дедом пришла Лиза!

Сначала я ее не узнал – она полностью поседела и из-под платка были видны седые волосы, глаза запали, щеки ввалились и на вид ей можно было дать далеко за 50.

Я, конечно, тоже не выглядел принцем с картинки, но все же, благодаря мазям, питанию и заботам врачей и сестер, а также Агашиному уходу, выглядел не в пример лучше. Хотя, Лиза, увидев меня, заплакала:

— Сашенька, милый, что же с тобой стало, а где волосы твои?

— Лизонька, ты только не плачь, вырастут волосы, все будет хорошо. Прошлого не вернешь, а надо жить дальше

Но Лиза продолжала плакать, мы с дедом ее утешали, я попросил Агашу, чтобы пришла сестра милосердия с успокаивающими каплями, лучше валерьяной (а то принесет популярный здесь лауданум, кто знает, что опий сделает с больной головой несчастной Лизы). Пришла сестра, но капель не принесла, а вместе с Агашей увели Лизу с собой.

Я спросил деда, как Лиза, ответил, что она часто плачет, но понимает кто она и где, всех узнает. То есть, она не сумасшедшая, а просто человек в глубоком горе. Она живет у деда в доме, что делать с аптекой и квартирой, пока не ясно, но, скорее всего, их придется продать, потому что она наотрез отказалась даже поехать туда. Дед хочет, чтобы она жила в его доме, ведь рядом с родным человеком горе легче превозмочь. Он, как может, выхаживает ее, к ней привозят докторов, вот один немец сейчас предлагает электричество.

— Дед, гони этого немца в шею – это шарлатан. Лизе надо хорошо питаться и больше гулять, надо, чтобы ее кто-то сопровождал и разговаривал с ней, может, в театр вывезти ее, хорошую музыку послушать. Хотя я понимаю, что она в трауре и год будет его соблюдать, но как-то надо ее отвлечь от тяжелых мыслей. Главное, чтобы она не замыкалась в себе, этак и до депрессии рукой подать (хотя она у нее сейчас уже есть). Да, пока Лиза не вернулась, ничего нового от ротмистра нет?

— Как нет – жандарм, оказывается, перед выпиской из лечебницы был у нее и показания под роспись снял, крапивное семя! Я не успел еще за Лизой приехать, а местный докторишка потом оправдывался, что, мол, он разрешил, так как, выписывая ее из лечебницы, он считает ее дееспособным человеком и не мог отказать должностному лицу на службе.

— И что она ему сказала?

— Ответила, что все рассказала, что помнила – как было, а потом расплакалась, ну я и не стал дальше выспрашивать.

Тут наш разговор окончился, потому что вернулась Агаша, ведя Лизу под локоток. Лиза успокоилась, даже улыбнулась мне. Мы поговорили о том о сем, о погоде и прочих ничего не значащих мелочах. Потом дед с Лизой уехали.

Значит, ротмистр допросил Лизу до встречи со мной, чтобы я не мог на нее повлиять. Что же, понятно, я бы тоже так поступил, будь я жандарм. Это, конечно, неэтично допрашивать не совсем здорового человека, пусть психиатр и признал его трижды дееспособным. Но, ротмистр действует как машина, хорошая, впрочем, машина, в чем я успел убедиться. Человеческих чувств к подозреваемым у него, видимо, нет, а как тогда этот робот ведет себя с подследственными? Бр-р-р, даже представлять не хочется.

Глава 16 Многое выясняется, но приходят другие проблемы
Подумай про черта – он тут как тут. На следующий день появился ротмистр. Сделал мне комплимент, что я бодро выгляжу и иду на поправку.

— Благодарю вас, Сергей Семенович, — ответил я. — Мне многие так говорят.

— Александр Павлович, я слышал, к вам тетушка приезжала, — сказал ротмистр. — Как вы находите ее состояние?

— Елизавета Ивановна, конечно, выглядит неважно, но ум у нее ясный, — я насторожился, жандарм ловит меня на том, не признаю ли я Лизу душевнобольной и не начну ли ее оговаривать.

— Я тоже считаю, что она вполне дееспособна и сохранила ясный ум и память. Она вам что-нибудь рассказала из обстоятельств той злосчастной ночи?

— Нет, я и Иван Петрович не стали бередить свежие раны, мы просто поговорили о всяких незначащих вещах, о погоде, и она с дедом уехали, — я обратил внимание, что ротмистр ничего не записывает за мной, что же, это хороший знак. Или просто отвлекает внимание, чтобы задать главный вопрос.

— Скажите, Александр Павлович, а Генрих фон Циммер был доволен работой у вас? Вы с ним никогда не ссорились?

— Сергей Семенович, если я скажу, что у нас никогда не возникало споров по работе и была тишь да гладь и божья благодать, то я солгу. Конечно, у нас были научные споры, когда-то он признавал мою правоту, когда-то я – его. Но на личные отношения или финансовые претензии, наши споры никогда не распространялись, — ответил я, глядя в глаза жандарму. — Генрих получал ту же половину от всех доходов нашей лаборатории, после расчетов с наемными сотрудниками и оплаты материалов. То есть деньги у нас были поровну.

Тут ротмистр достал из портфеля лист бумаги, чернильницу с завинчивающейся крышкой и перо, сказав:

— Александр Павлович, с вашего позволения, я зафиксирую ваш ответ, — и он стал писать на листе убористым почерком, без завитушек и виньеток, ничего лишнего.

А ведь он подозревает меня, что же, нанесем упреждающий удар.

— Сергей Семенович, вы подозреваете меня в смерти Генриха? — спросил я, улучив минуту. — По каким же мотивам, позвольте вас спросить. К чему опять весь этот протокол?

— Бог с вами, Александр Павлович! — ротмистр прекратил писать. — Я всего лишь зафиксировал ваш ответ. У меня нет причин подозревать вас после разговора с Елизаветой Ивановной, но есть определенный порядок ведения следствия.

— Прочтите и подпишите свой ответ, — видимо, жандарм заподозрил, что я не удовлетворён ответом, поэтому продолжил:

— Я как раз хотел порадовать вас, Александр Павлович, — ротмистр закончил писать протокол. — Принято решение передать ваш «Желтый солнечный» для испытаний в Михайловскую артиллерийскую академию. Вы же этого хотели сами?

— Да, конечно, я рад этому! — вот это номер, подумал я. — А кто будет изготавливать взрывчатку и проводить испытания?

— Лаборатория академии изготовит, а взрывотехники проверят на полигоне, что вы там наизобретали, — ротмистр испытующе посмотрел, как я отреагирую, — там лучшие специалисты в империи по этому профилю.

— Когда начнутся работы по синтезу взрывчатки и снаряжению боеприпасов, а также смогу ли я в них участвовать? Дело в том, что я не уверен, что они все сделают правильно и должным образом произведут и подготовят заряды для испытаний, — я попытался убедить ротмистра. — Мне нужно обязательно смотреть, так сказать, осуществлять авторский надзор.

Тут дверь открылась, и на пороге появился дед. Как обычно, перекрестился и поклонился иконе. Я заметил у него перевязанную лентой стопку книг и журналов.

Ротмистр вскочил, как при появлении генерала, впрочем мой дед и был генералом от бизнеса, но скорее всего, это была всего лишь дань вежливости и уважения пожилому человеку, поскольку Сергей Семенович, пододвинул деду стул и стоял, пока он не сел, а потом взял из угла второй стул для себя.

— Иван Петрович, я выясняю некоторые подробности дела, — ответил ротмистр на вопросительный взгляд деда. — Мы сейчас закончим.

— Дед, Сергей Семенович принес отличную весть – в Михайловской академии проведут синтез и испытания нашего "Желтого солнечного" и его пригодность для военного дела, — добавил я, — но я бы хотел сказать, что, поскольку Генриха нет, надо попросить привлечь Дмитрия Ивановича Менделеева, который является профессором химии Санкт-Петербургского университета и членом-корреспондентом Академии наук. Дмитрий Иванович – выдающийся химик, светило нашей науки и сейчас занимается как раз взрывчатыми веществами.

— Интересно, Александр Павлович, — опять этот ротмистр влез со своими вопросами в самое неподходящее время, — вы же говорили, что не производили взрывчатку, откуда у вас данные как должны проходить полигонные испытания?

— Сергей Семенович, мы произвели только небольшое количество «Желтого солнечного» или тринитротолуола, но то, какие свойства показало при исследовании это количество вещества, позволяет мне говорить об особенностях этой взрывчатки по сравнению с другими взрывчатыми веществами.

— Хорошо, я попробую выяснить вопрос о вашем участии в полигонных испытаниях и о привлечении к экспертной оценке вашего изобретения господина Менделеева, — ротмистр дал тем самым понять, что обсуждение на этом закончено. — Я дам вам ответ в ближайшее время. Простите, а почему вы раньше не упомянули о господине Менделееве?

— Видите ли, пока я вынужденно здесь нахожусь, я использую это время для самообразования – читаю книги и журналы по различным отраслям науки. Вот и сейчас Иван Петрович принес мне необходимую литературу.

— Позвольте, — жандарм протянул руку к книгам. — Да здесь математическая литература!?

— Сегодня математическая, через неделю будет физическая, — ответил я. — В мире еще много неизведанного, не правда ли, Сергей Семенович?

— Не могу с вами не согласится, уважаемый Александр Павлович, а теперь прошу меня простить, служба, — ротмистр встал и попрощался. — Честь имею, господа.

— Дед, ну ты посмотри, что за фрукт, — обратился я к деду, когда за ротмистром закрылась дверь, — он продолжает меня допрашивать и подозревает в смерти Генриха, якобы, у нас возник спор из-за вознаграждения и я мог его в потасовке убить, а потом замести следы.

— Да брось ты, Сашка, — решил успокоить меня дед, — он свое дело делает, служивое. Видишь, сам добился испытаний, ты ведь хотел этого?

— Конечно, только боюсь, что в академии могут завалить дело и результата не будет, — я попытался объяснить деду свои опасения. — Вещество ведь еще получить надо и правильно в снаряд или гранату поместить. Для первого мне Менделеев нужен, а для второго – я сам на месте должен быть и смотреть, что они делают.

Дальше дед стал говорить, что вставать еще рано, доктор не велит, да и как он меня, еще такого слабого, в Петербург отпустит. Еще в Москве если было бы, то как-нибудь справились, а тут за 600 верст ехать по железке. Давай посмотрим, когда они, академики эти, «Желтый» сделают, там и посмотрим, что получилось.

— Дед, удалось подать заявку на привилегию по лекарству? — перевел я разговор на другую тему. — От тебя поверенный был, так я ему все рассказал и рисунок сделал.

— Да, он сказал, что ему все ясно, на днях подаст. А ты знаешь, Сашка, что пурпурный шелк в первый же день «дешевки» смели, просчитались мы с тобой, тут дед заговорил как купец, упустивший верные деньги, — оказалось, что в Торговые ряды почти не привезли шелка, его еще до Фоминой недели распродали, разве что и осталось немного на складах.

— Вот видишь, надо тебе, дед, при красильнях собственное производство краски открывать, нанять химиков, может даже заграничных, пусть делают.

— Генрих нанял химика, а тот шпионом оказался, — посетовал дед, — а от них, шпионов этих, одни только беды. Ты вон на себя посмотри, — еле-еле оклемался, а уже норовишь в Петербург ехать, взрывать там чего-то. Может, спокойнее будет к моему делу тебя приставить, парень ты умный и способный, — кивнул дед на книжки, — я вот посмотрел в них, да ничего не понял, цифры-то каждый купец знать хорошо должен, а там, кроме цифр, закорючки непонятные, а ты, выходит, разбираешься…

— Дед, чтобы на шпиона не нарваться, надо самому людей отбирать, — подал я здравую идею, — а не нанимать тех, кто сам набивается. А этот Альфред поганый сам к Генриху пришел, да еще и соотечественником оказался, земляком, ну как такого не взять? Да и, откровенно говоря, химик он был хороший, лекарство-то он синтезировал, а не Генрих, да и индиго, хотя индиго он просто скопировал с немецкого, заявку могли отклонить.

— А ты знаешь, внучек, что поверенному моему жалобу от британцев передали, мол, мы у них украли секрет получения пурпурной краски, — озадачил меня дед, — и грозятся судом!

— Вот те раз, — меня как обухом по голове ударило, — только этого еще не хватало. А как же все поверенные и чиновники пропустили заявку? Или смазка была очень знатная, то есть, как бы сказали в мое время, коррупционная составляющая. Еще раз убеждаюсь, что за все в этом мире надо платить, а если перешел дорогу сильному хищнику, то платить дважды. А вдруг взрыв в лаборатории – дело рук агентов Нобеля, которые хотят не допустить конкурентов к взрывному делу и не дать, тем самым, нам отгрызть существенную долю рынка динамита. Для этого и пары пудов динамита не жалко, а дурного германского шпиона сами и подставили, может это его обугленный хребет нашел жандарм Агеев. Никто же капитана разведывательной службы германского генштаба Альфреда Вайсмана после этого не видел! Правда не видели и Генриха, а что если его похитили и держат где-то?

— Нет, Сашка, скорее Нобель тут ни при чем, — рассуждал дед в ответ на мои догадки, — хотя, конечно не знаю, рассматривал ли ротмистр такой фортель, он же мне не докладывает! Да и не могли где-то Генриха полгода держать. И как же ты все это представляешь? Вышел немчик на Полянку, а его тюк по голове и в проулок к вашему забору потащили, другие подручные связанного Генриха вытаскивают через дыру в заборе, вместо него кладут тело шпиона и взрывают? Нет, так среди купцов и промышленников не бывает, у нас все проще.

Поговорив еще с дедом про мое лечение, мы расстались, и я остался наедине со своими думами. Агаша теперь дежурила в коридоре, на сестринском посту и помогала с тяжелыми больными, а мне провели кнопку вызова, хотя я ей не пользовался, если, что надо, сам вставал. Через неделю доктор разрешил мне прогулки и мне принесли новый больничный халат и шапочку, чтобы предохранять еще чувствительную кожу от весеннего солнца. Волосы помаленьку отрастали, и я начал отращивать бородку с усами. У Сашки-то раньше они не очень росли, но после того как я начал интенсивно заниматься физкультурой, за счет выброса стероидов пробудился и мужской тип оволосения и мальчик стал превращаться в мужа. Если бы не пожар, я мог бы уже ходить с приличной бородкой, была у меня такая идея отпустить ее для солидности. Сейчас же волосы были реденькие и самое неприятное – какие-то пегие, с сединой.

Лиза пока больше не приезжала, дед привозил мне только приветы от нее, привез еще математические и химические журналы – я хотел познакомиться с трудами наиболее продвинутых ученых. Надо ехать в Питер! Но Леонтий Матвеевич даже слышать об этом не хочет, не ранее чем через 2–3 месяца, когда я окрепну, а то он не гарантирует осложнения – кожа еще очень ранима и могут начаться инфекционные осложнения, а тогда – грубые и обезображивающие келоидные рубцы.[44]  Доктор и так был против прогулок: «Всюду инфекция, вам этого не понять, молодой человек. Вот разовьется келоид – никакой хирург не поможет и будете мучиться всю жизнь. Никаких дальних поездок по железной дороге, и думать об этом забудьте!»

И тут опять как черт из табакерки внезапно появляется известный жандарм.

— Желаю здравствовать, Александр Павлович, вижу что состояние ваше все лучше и лучше, — на этот раз Агеев был подчеркнуто бодр, энергичен и любезен, — а я привез вам свежие новости!

— И вам всех благ, любезный Сергей Семенович, — подчеркнуто вежливо ответил я, — позвольте узнать какие, хорошие или плохие?

— Хорошие, всенепременно хорошие, — продолжил, улыбаясь, ротмистр, — следствие наше вполне закончено, преступник изобличен и даже сознался!

— И кто же он, — удивился я благоприятному исходу, уже приготовившись к худшему, вроде жандармского поста у двери и суда с последующим долечиванием в тюремной больнице до придания будущему каторжнику товарного вида.

— Именно тот, кого я предполагал ранее, далее я просто отрабатывал и отвергал остальные версии, чтобы не было вопросов в тщательности расследования, а все сразу же сходилось на капитане Вайсмане. Просто для изобличения его было недостаточно улик, да и тело потерпевшего было не опознано в силу естественных обстоятельств – практически полного уничтожения тела, эксперт мог только сказать, что с большой вероятностью это мужчина (сохранились и фрагменты костей таза). Потом мы нашли свидетеля, что Вайсман, выйдя из аптеки Циммера, не пошел прямо по улице, а свернул в проулок. Потом, чего свидетель, конечно не мог видеть, Вайсман увидел, что в лаборатории горит лампа, пролез через заготовленный лаз, взвел часовой механизм заранее заложенной бомбы и был таков.

— А какой мотив убивать Генриха? — я решил прояснить дело до конца, раз уж я сам чуть-чуть не стал обвиняемым.

— Я предположил два возможных мотива: первый – остановить ваши работы по созданию новой взрывчатки, второй – убрать Генриха после того как он отказался работать на германскую разведку.

— И какой же правильный? — поинтересовался я.

— Практически, оба. Вайсману было дано задание внедриться в лабораторию, так как прошла информация о вашем интересе к анилиновым красителям, до настоящего времени бывших почти исключительно под контролем Германии. Вайсман по образованию химик, но давно работает в разведывательной службе, считается там перспективным сотрудником, так как имеет способность к языкам и перевоплощению, проходил для этого специальную подготовку. Вы не поверите, даже у театральных актеров обучался мимике, переодеванию и гримированию, то есть способности полностью менять свой облик.

— Да, я знаю, что он быстро втерся в доверие Генриху, как же коллега, земляк, трудолюбивый и скромный, — подтвердил я.

— Вот то-то и оно, — продолжил ротмистр, — но вы в какой-то мере сами виноваты в том, что привлекли к себе внимание германской разведывательной службы.

— Как? — удивился я, — мы же мирными делами занимались.

— До определенного момента, пока не открыли, что ваш краситель – взрывчатка нового типа, — пояснил Агеев, — вот тут Вайсман доложил своему руководству о том, что известное уже 30 лет вещество можно применить с другой целью. А потом вы прямо написали в заявке на привилегию, что ваше вещество можно использовать в горно-взрывном и строительном деле. Испытания германских артиллеристов подтвердили это и теперь немцы готовятся выпускать тринитротолуол промышленно для снаряжения снарядов высокой взрывной мощности. Хотя были некоторые трудности с детонацией боеприпаса, уж очень устойчивым он оказался к подрыву, поэтому сначала немцы хотели отказаться от дальнейших работ по этой взрывчатке. Вот я хочу узнать, а как вы справились с этими трудностями по подрыву?

— Случайно, — я постарался представить жандарму свое «послезнание» нарядив его в вымышленные одежды, я знал, что рано или поздно меня об этом спросят не жандарм, так взрывотехники в академии и подготовил правдоподобную легенду, — как вы знаете сначала мы подожгли часть вещества и убедились что оно горит. Но Генрих предположил, что, благодаря насыщению азотом, вещество должно взрываться и мы использовали обычный капсюль для подрыва. После этого мы подали привилегию на использование вещества в качестве красителя и в горном деле для проходческих работ.

— Что-то вроде этого рассказал и Вайсман, когда поделился с нами результатами германских артиллеристов.

— Так добровольно и поделился? — выразил я сомнение, — как вам удалось такое…

— Исключительно добрым словом, — продолжил жандарм, — когда наши люди в Берлине напомнили капитану об ответственности за убийство подданного нашей империи, нелегальном проникновении под чужим именем на российскую территорию и кражи государственных секретов, он многим с нами поделился и, надеюсь, еще поделится. Я не хочу чтобы вы подумали, что это было слишком легко, но и подробно говорить об этом трудном деле не имею права.

— Так он пытался завербовать Генриха, — не унимался я, — но на чем он мог заставить его совершить предательство?

— Немцы рассчитывали, что Генрих фон Циммер соблазнится деньгами и баронским титулом. Дело в том, что Вайсман рассказал Генриху что старший брат его умер, а средний пропал без вести более года назад, поэтому он теперь, как старший по мужской линии – прусский барон фон Циммер, — объяснил Агеев, — а подорожная до Кенигсберга у него уже была получена. Но Генрих решил остаться российским подданным, за что Вайсман, опасаясь разоблачения, его и убил.

— Однако, хватит про шпионов, давайте перейдем к испытаниям в академии. Дело ваше переходит в разряд секретных и поэтому никого, кроме поименованных в списке посвящать в детали нельзя, особенно родственников, — жандарм достал очередной листок из своего портфеля, — для их же безопасности. Прочтите и распишитесь.

— Я не вижу здесь имени профессора Менделеева, значит, вам не удалось с ним договорится, — разочарованно произнес я. — Дмитрий Иванович не согласился?

— Не совсем так, сейчас Дмитрий Иванович уволился из университета и собирается в поездку во Францию и Британию как раз по вопросам производства порохов и других взрывчатых веществ, поскольку адмирал Чихачев предложил ему место консультанта Научно-технической лаборатории Морского министерства. Он ознакомился с вашим изобретением и признал его перспективным, — подтвердил ротмистр. — Дмитрий Иванович ответил на наше обращение, что проблем синтезом данного вещества быть не должно, скорее там возникнут взрывотехнические вопросы, но это оговорим после.

— По нашему ходатайству, учитывая государственную важность вопроса, профессор проконсультировал химиков Михайловской академии, — продолжил Агеев, — и подготовка необходимого количества вещества уже начата. По возвращении из командировки в августе профессор может встретится с вами, тем более, ваш лечащий врач сказал, что до этого времени вы в достаточной мере не окрепнете.

Глава 17
Опять потянулись больничные дни. Конечно, время терпит, ведь синтез тротила в лаборатории академии займет 2–3 месяца и за это время Менделеев съездит в командировку.[45] Я читал книги и журналы, которые приносил дед или привозили его люди вместе с обеденными судками. Еды было столько, что ее оставалось на половину отделения. Сейчас здесь лечилось около двадцати человек с тяжелыми ожогами, которых пользовал Леонтий Матвеевич. Мое состояние улучшалось: на голове вырос короткий «ежик» темных волос с заметной проседью, такими же были короткая бородка и усы. Наконец, мне разрешили посмотреть на себя в нормальное зеркало, а не в отражение на никелированном плоском боку медицинского прибора. Из зеркала на меня глянуло лицо человека неопределенного возраста, которому можно было дать от тридцати до сорока пяти лет.

В целом, я остался собой доволен, ожидал увидеть худшее, поскольку видел себя до этого лишь в отражении на темном вечернем стекле окна в палате (зеркал в отделении не было). Оказалось, что краснота почти прошла и, если не приглядываться, мое лицо походила на задубленную солеными ветрами физиономию морского волка средних лет. Может, убрать усы и оставить только «шкиперскую» бородку, тогда сходство будет еще больше. С другой стороны, сейчас здесь я не встречал такого типа мужской растительности. Были усы (приказчики в лавках, половые в трактирах), бородка с усами (интеллигенты-разночинцы, включая врачей и учителей), борода с усами побольше «а-ля государь император» (верноподданнические особы, чиновники и господа офицеры, ближе к штаб-офицерам, молодым обер-офицерам[46]  полагались лишь усы, хотя бывали и исключения – множество штабс-капитанов носили бороды), и, наконец, памятные по прошлому царствованию, бакенбарды (это были либо пожилые люди, служившие при Александре Втором и вышедшие в отставку при новом императоре, либо старые лакеи[47] и дворецкие) и, естественно, купцы и крестьяне, заросшие бородами (исключая «бритых купцов».[48]  Были и полностью бритые – чаще лица лютеранского вероисповедания, либо молодые лакеи). А вот шкиперских бородок «а-ля папа Хэм»[49] в России не было, хотя, наверно, мне бы пошло, может стать зачинателем новой моды? Нет, моя задача – сейчас как можно меньше выделяться и не эпатировать публику.

Вот руки были хуже – ногти выросли кривые и как их ни опиливали и ни подрезали, правильно не росли. Кожа рук тоже была более поражена, но доктор утешал, что года через два будет лучше, просто руки сильно пострадали, когда я голыми руками горящие доски разбрасывал. А пока придется носить перчатки и обязательно смазывать кожу три раза в день питательным кремом.

Зашел как-то Агеев – на погонах мундира два просвета и три звезды: неужели полковник?. Потом вспомнил, что в императорской армии погоны полковника были с двумя просветами и вовсе без звезд, а кому были положены звездочки, то размер их был меньше чем в мое время.[50] Моё ли?

— Здравствуйте, господин подполковник! — поприветствовал я свежеиспеченного штаб-офицера. — Разрешите поздравить с заслуженным очередным званием!

— И вам желаю здравствовать! — ответил бывший ротмистр. — Вот, проститься пришел, посылают на южную границу.

— Жаль, — ответил я, — как-то я уже привык к вашим визитам, скучно теперь без вас будет.

— Не заскучаете, — засмеялся ротмистр. — Красочку-то вашу уже изготовили, только что-то они там не разобрались – горит она чадным пламенем и взрываться не хочет. Предварительный отчет ушел в ГАУ и там расценили опыты как неудачные, поэтому мою опеку с вас сняли, а нового никого не назначили, хотя я и просил, чтобы кто-то присмотрел за вашей безопасностью. Мое повышение в чине связано с вербовкой офицера немецкого Генштаба Альфреда Вайсмана и никак не с успехом создания новой взрывчатки, наоборот мне поставили в вину неудачу с ней, — усмехнулся бывший ротмистр. — Хорошо, хоть государь подписал приказ о моем производстве в следующий чин до завершения предварительных испытаний. Но наказать виновных в трате государственных денег на ненужное изобретательства надо, — поэтому и еду в Кушку. А вот вам, Александр Павлович, придется ехать в академию и на месте разбираться с неудачными испытаниями.

— Если вы помните, я предупреждал об этом, вот поэтому никто всерьез это вещество как взрывчатку и не воспринимал.

— Что же, будьте здоровы и желаю успехов, господин изобретатель, — сказал на прощание подполковник Агеев, — если что подозрительное заметите, немедленно обращайтесь в любое отделение Корпуса жандармов, назовите свою и мою фамилию и вам непременно помогут и защитят.

Тем временем лето прошло зенит и начало скатываться в осень. В больничном парке появились первые пожелтевшие листья как напоминание, что скоро их станет больше и больше. Парком в прямом смысле это, конечно, это трудно было назвать, но ходить между корпусами, утопающими в зелени было приятно.

Теперь, когда приезжал дед, мы вместе ходили по дорожкам. Со стороны мы смотрелись довольно странной парой: солидный пожилой купец с окладистой бородой и какое-то пугало в дурацком колпаке. Однажды дед приехал не то расстроенным, не то смущенным:

— Сашка, ты раньше знал, что Лиза решила уйти в монастырь?! — не то спросил, не то сказал он с какой-то непонятной интонацией.

— Нет, дед, откуда, — я был ошарашен. — Лиза, которая знает три языка, играет на фортепиано и неплохо поет, и вдруг в монастырь! Она, нестарая еще женщина, хочет запереть себя за высокой монастырской оградой.

— Да, все именно так, — ответил дед, — я понимаю, что монашество – дело богоугодное, но я не ожидал, что Лиза решится на это! Хотя, как пóслушница,[51]  она потом до пострига может опять стать мирянкой.

— Я знаю, что Лиза верующий человек, — сказал я на это замечание деда, — но что подвигло ее на этот подвиг веры, неужели только скорбь?

— Да, Лиза глубоко скорбит по Григорию,[52] — заметил дед, — но она считает себя виновной и в твоем увечье, ведь она считает, что сама послала тебя в огонь, крикнув «Спаси Генриха!»

— Но ведь она была не в себе, — возразил я, — кроме того, я и без ее слов, сам бы туда полез, чтобы спасти его.

— Вообще-то я думал привлечь ее к нашей церкви старого обряда, — поделился со мной своими мыслями дед. — У нас в Рогожской слободе раньше три храма было, две богадельни, из них одна для душевнобольных, сиротский приют, но потом, по навету некого иеромонаха Парфения, еще при царе-Освободителе, все позакрывали и опечатали. С тех пор молимся по домам,[53]  уж сколько раз наши именитые купцы и я с ними писали челобитные, жертвовали на сирых и убогих миллионы, а все прахом.

И вот Лиза надумала в Новодевичий монастырь уйти, а туда нужно богатый вклад сделать, вот она и отдаст обители дом и аптеку на Полянке, но это после пострига. Пока будет послушницей достаточно деньги внести – у нее есть на семейном счете в банке, говорит, что хватит. Но вот тебе потом жить будет негде, так что вселяйся ко мне, как выпишут тебя из лечебницы, хотя доктор советует в Европу, в санаторию поехать, лучше в Швейцарию, там чистый горный воздух, поедешь?

— И вот еще что Лиза велела тебе передать, — дед достал ключ с двумя сложными бородками, явно сейфовый, — это ключ от сейфа, где деньги вашей лаборатории лежат, там и бумаги кое-какие важные.

— Может там и журнал лежит, дубликат, или еще что, куда Генрих записывал результаты опытов, — подумал я, принимая ключ. — А что же Лиза сама не приехала?

— Она уже в обители с сегодняшнего дня, — ответил дед, — а не приезжала, потому что не может тебя такого видеть и чувствует вину за это. Мы потом ее сами навестим.

Наконец, наступил день выписки из больницы. За мной приехал дед, привез мои вещи с Полянки, чтобы переодеться, я сказал какие и где их найти. Дедовы слуги принесли целые корзины продуктов и обед у больных был сегодня праздничным. Перед этим дед вручил конверты персоналу, что лечил и ходил за мной. Особое внимание было уделено доктору и Агаше. Она не преминула посмотреть в конверт и разрыдалась:

— Благодетель вы мой, Иван Петрович, — причитала сиделка, кланяясь деду. — Здесь же на хороший дом с хозяйством и две, а то и три коровы. Вот и исполнилась моя мечта, уеду к себе в деревню, в Кузьминки, будет у меня свое молочное хозяйство.

— Да не кричи ты, Агафья, — попенял ей дед, но было видно, что он рад этим проявлениям благодарности. — Бери, заработала. Ты мне внука выходила, это я твой должник. Надо будет что, знаешь, где меня на Рогоже сыскать, помогу.

— А вас, Александр Павлович, никогда не забуду, — умерила свои рыдания Агаша. — Уж как привезли вас, закопченного как головешка, красного и сгоревшего всего, говорили все, мол, не жилец. И как потом лежали мумеем игипецким,[54]  а сейчас, вон какой молодец, — Агаша осторожно дотянулась губами к моей щеке и поцеловала. — Дай вам всего доброго, Господи!

Леонтий Матвеевич был более сдержан, но тоже рад и доволен. Дед потом сказал, что в конверте был чек на двадцать тысяч, именьице под Москвой можно было купить, и еще останется на обустройство. И это так, в 1892 г. Антон Павлович Чехов запродал издателю Марксу эксклюзивные права на свои сочинения за 12 тысяч рублей и купил на эти деньги имение Мелихово в 2 часах езды от станции, что считалось довольно далеко. Имение состояло из одноэтажного дома и сада, потом выкопали пруд.

Мы тепло простились со всем персоналом, дед каждому вручил конвертик с ассигнацией.

— Ну, голубчик мой, с Богом, — осторожно обнял меня Леонтий Матвеевич. — Больше мне не попадайтесь.

— Спасибо вам, доктор, — ответил я. — С вас статья с моими фотографиями.

— Уже готовится к печати, Александр Павлович, всенепременно вышлю экземпляр, — пообещал мне доктор, улыбаясь, — но и вы не забудьте про ваше чудодейственное средство, когда его сделаете, я первый в очереди.

Еще бы, подумал я, ведь это верная докторская диссертация по тем временам. С тем и простились…

Глава 18 Дорожная
Приехал к деду и занял угловую светлую комнату на втором этаже. У деда меня ждали письма: от Лизы, от Менделеева и незнакомого мне Семена Васильевича Панпушко.

Лиза просила понять ее решение и объясняла, что все продумала и выбрала путь служения Богу. Благословляла меня и желала всего самого наилучшего. Приписка в конце гласила, что все, находящееся в сейфе принадлежит теперь мне, так как Генрих хранил там средства и бумаги нашей совместной с ним лаборатории. Также написала, что всю библиотеку также передает мне, вместе с теми вещами, что есть в кабинете, если я захочу их взять себе как память.

Письмо Лизы оставило у меня сложное впечатление: человек как бы прощался с мирской жизнью и устраивал свои дела, выполняя обязательства перед другими. С другой стороны, между строк сквозила какая-то неуверенность и отчаяние. Когда я поделился мыслями с дедом, он ответил, что Лиза, незадолго до написания этого письма, еще надеялась, что Генрих жив. Потом, когда им передали останки Генриха после окончания следствия, его похоронили на Новодевичьем, отслужили по усопшему рабу Божьему Григорию службу в церкви – Лиза поняла, что мужа у нее больше нет и уверилась в своем решении уйти в монастырь.

Второе письмо было от Дмитрия Ивановича Менделеева, в котором он сообщал, что ознакомился с моей идеей и предложенным способом, из бумаг, которые были доставлены ему от Сергея Семеновича Агеева. Также профессор наслышан об опытах руководимой мной лаборатории с анилиновыми красителями, поэтому был бы рад увидеться со мной. Письмо было датировано 25 июля. Письмо прибыло в Москву обычной почтой, видимо, уже тогда жандармы махнули на меня рукой и решили, что никакого государственного секрета тротил не представляет. Надо выезжать в Петербург немедленно!

Третье письмо было как раз от штабс-капитана Семена Панпушко, преподавателя Михайловской артиллерийской академии и члена Артиллерийского комитета (Арткома). Ему, химику-артиллеристу, занимающемуся взрывчатыми веществами, было поручено провести испытания «Желтого солнечного». Штабс-капитан проинформировал меня о неудачных опытах – взрыва получить вообще не удалось, и просил личной встречи в академии перед написанием Окончательно отчета в Артком. Штабс-капитан сообщил, что встречался с Дмитрием Ивановичем и тот, произведя необходимые анализы, подтвердил, что синтез произведен правильно и полученные ярко-желтые кристаллы являются тринитротолуолом.

В тот же день я посетил дом на Полянке, сейф бы не тронут. К моему сожалению, журнала экспериментов внутри не оказалось: он был либо похищен из лаборатории германским шпионом, либо сгорел при пожаре. В сейфе оказалось почти 7 тысяч рублей: все расходы по работе лаборатории были погашены из тех четырех тысяч, что дед заплатил за изготовление коммерческой партии пурпурной краски. Так что в Купеческий банк я привез обратно практически те же деньги, что взял оттуда почти год назад. После того, как я оставил себе тысячу рублей на расходы, на моем счете опять оказались те же 12 тысяч рублей.

Кроме денег, я прихватил оказавшийся в сейфе револьвер, очень похожий на легендарный Наган. Присмотревшись к клейму, увидел, что это и есть творение братьев-оружейников образца 1886 года, только более ранний вариант, чем предложенный чуть позже русскому правительству – девятимиллиметровый (и как бы не больше калибром, но точно не меньше ПМ), шестизарядный. Смотрелась «машинка» изящно по сравнению с висящим в кабинете на ковре здоровенным и тяжелым револьвером Смит-энд-Вессон времен русско-турецкой войны. Взяв револьвер и две пачки патронов к нему, я подумал, что, раз жандармы сняли мою охрану, надо озаботиться собственной защитой самому, а для ношения револьвера заказать подмышечную кобуру.


Послал Менделееву и Панпушко телеграммы о том, что выезжаю завтра.

Вечером на заднем дворе отстрелял барабан патронов по старой дубовой колоде, когда-то использовавшейся для рубки мяса. Бой револьвера мне понравился, как и у офицерского Нагана позднейшей сборки, спуск крючка можно было провести как после предварительного взведения курка, так и самовзводом. Самовзвод в револьвере тугой и меня всегда умиляли в кино всякие "неуловимые" девушки и гимназисты, лихо палившие (и попадавшие!) с самовзвода. Это оружие для крепкой тренированной мужской руки.

Итак, еду в поезде конца XIX века. По рекомендации деда взял билет в вагон 1 класса:

— Не мелочись, Сашка, — дед пытался дать мне денег на поездку, — ты только из больницы, тебе полежать захочется, дорога-то долгая, а раскладные диваны только в 1 классе.

Деньги на поездку не взял, но совету деда последовал (и правильно сделал, как потом выяснилось). Купив билет, я обратил внимание, что там указан только класс и номер вагона, но места нет. Интересно, а вдруг господ будет больше чем мест?[55] Стоил, кстати, билет недешево – почти 20 рублей. Туда и обратно съездить – и нет месячного жалованья чиновника средней руки, вроде титулярного советника. Ради интереса посмотрел на вывешенные у кассы тарифы. Стоимость билета, естественно, зависела от расстояния. Билет 2 класса стоил в полтора раза дешевле первого, а третий класс – в полтора раза дешевле второго класса. Был еще и 4 класс – а это что: поездка в тамбуре или на крыше? Господа свой багаж не носили – на это были носильщики и багаж сдавался в багажный вагон: помните «дама сдавала в багаж… чего-то там, чемодан, саквояж и так далее. Вот их и сдавали.

Пока поезда не было, на перрон не пускали и пассажиры коротали свое время в ресторане (для публики 1 и 2 классов) и у буфетов – для тех, кто попроще.

— Чего изволите, ваше высокоблагородие? — подскочил официант с набриолиненными усиками и пробором посредине головы, впрочем, в чистой белоснежной рубахе и жилете.

Заказал кофе со сливками, пообедав на дорогу у деда, но официант не унимался.

— Барин, рекомендую подкрепиться, не унимался официант. — Вы ведь в столицу, а ресторан только в Твери будет, да и наш не в пример будет лучше.

— Ну, принеси мне тогда водки рюмку, заливную севрюгу и икорки черной, — уговорил-таки, черт красноречивый.

— Сию минуту, вашсиясь, — заторопился халдей.

Вот как, сразу повысил меня из высокоблагородий (штаб-офицеров и надворных и статских советников) до графа.

Как потом выяснилось, благодаря «халдею», если бы не он, я бы мог голодать до Твери, куда поезд тащился полдня, так как кормили в это время исключительно на больших станциях, а вагонов-ресторанов еще не существовало. Хотя как вы поймете дальше из повествования, мне это вовсе не грозило.

Мой вагон, как и положено, синего цвета,[56]  второй с конца, А после паровоза шли два почтовых вагона и шесть зеленых. Обратил внимание что под вагоном не две, а три колесных тележки, наверно из-за веса вагонов, может, катастрофа в Борках сделала свое дело?[57]

В вагоне мое удивление продолжилось. Конечно, красное дерево, начищенная бронза и все такое, но купе без дверей два коротких дивана напротив друг друга, с другой стороны прохода – такое же открытое отделение. В вагоне 4 отделения, первое закрыто занавеской (как выяснилось, предназначалось оно для дам, путешествующих без сопровождающих, ну прямо как сейчас в СВ, где допустимо только однополое размещение незнакомых лиц, а я то думал, что вопросами нравственности озаботились лишь в XX веке). Хотя были и вагоны с «семейными» закрытыми отделениями и даже такие купе с перегородкой, в которой была дверь, объединяющая два купе первого класса в одно. Так что возможностей для спланированного адюльтера в это время было хоть отбавляй, а вот для романтичного дорожного знакомства – нет. Впрочем, пройдет еще десяток-полтора лет и вагоны станут более привычными, появятся вагоны-рестораны и возможностей для приятной дороги с очаровательной незнакомкой станет гораздо больше. А сейчас моим соседом стал одышливый толстяк, по виду – чиновник в генеральских чинах, так как за ним в вагон внесли генеральскую шинель на красной подкладке, без погон, но с какими-то петлицами, и фуражку с кокардой. Сам толстяк был в темном сюртуке с серебряным шитьем по вороту и обшлагам, и золотым ромбиком с двуглавым орлом наверху, и синим эмалевым крестиком по центру.[58]  Я поприветствовал «его превосходительство» и помог распихать в сетчатые полки, расположенные сверху диванов, многочисленные кулечки, баул и саквояж. Да, пропала моя надежда на романтическое путешествие в компании очаровательной баронессы или графини, о чем обожают писать авторы романов в XXI веке, а ведь, толстяк, стопроцентно, храпеть будет как паровоз. Тут паровоз дал гудок и через некоторое время поезд довольно плавно тронулся.

Смотрел в окно и думал, так и хочется пропеть за группой «Любэ»: «… я думал о многом, я думал о разном, смоля папироской во мгле». Но, никаких серьёзных мыслей в голову не приходило, а тут еще толстяк предложил как нечто само собой разумеющееся в дороге:

— Молодой человек, — обратился ко мне штатский генерал, — а не дерябнуть ли нам по стопочке французского коньячку, — мне тут коллеги собрали кой-чего в дорогу!

— Не откажусь, ваше превосходительство, — Александр Павлович, юрист, еду в столицу по личным делам, представился я. — Вас простите покорно, как величать.

— Давайте без чинов, Александр Павлович, — Модест Сергеевич, профессор кафедры гистоморфологии[59] и анатомии Военно-медицинской академии, возвращаюсь домой, — в свою очередь, представился «статский генерал».

Он достал то, что у меня сразу вызвало ассоциации со словом «поставец» и то, что я первоначально принял за баул: своего рода походный буфет, где нашлась серебряная фляжечка с серебряными же стопочками и всяческие закуски и закусочки в серебряных же судках. Там же были приборы на двоих и накрахмаленные салфетки.

Удобно расположив все это великолепие на скатерке, покрыв ею плоскую крышку баула (столика в купе было не предусмотрено), мы выпили за знакомство, потом за дорогу, потом еще за что-то под неодобрительные взгляды аристократических соседей из купе напротив. Но коньячок был хорош, закусочки тоже, хотя как-то не принято коньяк ничем закусывать, так что маринованные и соленые грибки подошли бы более под водочку вместе с расстегайчиками[60]  с разнообразной начинкой. Может в этом и таилась неприязнь чопорных аристократов, сидящих напротив, к нашей пирушке. А чем еще прикажете в дороге заниматься? «Превосходительство», разомлев, было и соседям напротив предложил присоединиться к нам, на что они надменно отказались с таким видом, будто профессор предложил им отведать жареную лягушку. Хотя может, аристократы, они более лягушек уважают, а у нас так даже простых устриц не было…

Одним словом, толстяк оказался простым и радушным и я уже поблагодарил судьбу, что не еду с каким-нибудь напыщенным «фон бароном».

— Любезнейший Александр Павлович, вот вы – юрист, судя по всему, преуспевающий, раз в 1 классе путешествуете, — слегка заплетающимся языком вещал «его превосходительство», — а известно ли вам, сколько расплодилось шарлатанов, лечащих электричеством? И многих ли из них осудили?

— Модест Сергеевич, я уже года два как оставил практику, — ответил я, — но, смею предположить, что ни одного.

— Верно, расплодилось шарлатанов, месмеризм всякий, гипнотизм, — с неожиданной злостью в голосе произнес только что еще пьяненький и добродушный «превосходительство», — несчастные больные им верят, а потом к нам пожалте, в анатомический театр. И все при полном попустительстве властей. — А вы чем, Александр, Павлович, хлеб свой насущный зарабатываете, — тоном допрашивающего жандарма произнес толстяк, — или богатые родители обеспечивают, раз по специальности не работаете?

— Нет у меня богатых родителей, — пытался защищаться я от наскока внезапно впавшего в гневливость профессора. — Я зарабатываю наукой.

Да он алкоголик, у них часто бывают такие немотивированные переходы от благодушия к ненависти. Только мне вагонного скандала не хватает! Вон и соседи с интересом уставились на нас – развлечение им привалило нежданно-негаданно.

— Уроки, что ли даете, молодой человек? Знатно, выходит, зарабатываете, — продолжал давить на меня толстяк и подозрительно посмотрел на мои тонкие перчатки. — А, может, вы карточный шулер, милостивый государь?

— Что вы, Модест Сергеевич, — я попытался успокоить разошедшегося анатома. — Я – изобретатедь, химик, работаю с анилиновыми красителями…

— Ах, я старый осел! — вскричал профессор на весь вагон, отчего аристократы вздрогнули, — да ведь это – термические или химические ожоги, хотя, скорее, первое. Да и перчатки эти… Не вы ли, сударь, пациент доктора Вышеградского Леонтия Матвеевича, который в «Военно-медицинском журнале» только что опубликовал статью о лечении химика, получившего при взрыве и пожаре лаборатории ожоги четверти поверхности тела, преимущественно туловища и головы. У нас в академии целая дискуссия по этому поводу разгорелась, и ко мне приходили узнать о моем мнении. Говорили еще, что этот химик пытался вытащить из огня своего товарища, разбирая горящие обломки голыми руками! Но ведь вы же представились юристом!?

— Да, окончил юридический факультет университета, но всегда интересовался химией, — ответил я, с одной стороны радуясь, что буян успокоился, а с другой – сетуя на то, что сейчас начнутся расспросы, — и потом организовал лабораторию.

— И как продвигались ваши дела? — заинтересованно спросил профессор. — Все же юрист и вдруг – увлечение химией!

— Довольно успешно, профессор – не удержался я от похвальбы. — 3 привилегии и четыре международных патента (удалось получить подтверждение заявки на сульфаниламид в России, во Франции, Британии и САСШ). По одной привилегии продукт выпускается, одна – на испытании – вот еду к Дмитрию Ивановичу Менделееву, и одна еще планируется для промышленного размещения.

— И все – красители? — поинтересовался профессор.

— Нет, нам с коллегой, царствие ему небесное, это он погиб при взрыве, — сказал я, — удалось синтезировать препарат, обладающий доселе неизвестной мощной противомикробной активностью. Это должно перевернуть медицинскую науку и спасти миллионы жизней.

— Вы провели опыты, подтверждающие это? Может быть, вы выступите у нас в академии?

— Да, мы провели необходимые эксперименты на мышах и сами попробовали препарат, — тут я естественно, соврал, у нас и синтез еще не был закончен, но надо вызвать интерес научного сообщества, это ведь не секретный пока тротил, — но все документы, протоколы экспериментов и журнал сгорели при пожаре (вот и объяснение, так сказать, зуб даю что было, а поди – проверь).

— Лаборатории у меня теперь нет, попрошу Дмитрия Ивановича и его сотрудников о помощи в синтезе – повторим эксперименты и тогда можно и у вас доложить.

Тут подъехали к Твери и все пошли на выход – прогуляться и в ресторан. Вышли и мы с Модестом.

— А не пойти ли нам, уважаемый, Модест Сергеевич, откушать чего-нибудь горяченького? — предложил я.

— С превеликим удовольствием, — ответил профессор. — Я и сам собирался вас это предложить.

В ресторане мы заказали маленький графинчик водочки и по тарелке селянки. Именно селянки, а не солянки, каковой мог бы считаться рассольник. А блюдо, которое испокон веков готовят на железной дороге из ветчины, колбаски, мяса двух или трех сортов, с каперсами, оливками и лимоном. Все это долго должно томиться не менее 8-10 часов (в более позднее время – в котле раскачивающегося на ходу вагона-ресторана) и является незаменимым добавлением к рюмке холодной водки в запотевшем лафитничке (лафитничек – это такая граненая коническая рюмка на короткой ножке). В наше время нужно держать водку в морозилке и туда же поставить на полчаса лафитнички, чтобы водка не нагрелась. А как будет здесь, не знаю…

— Водка холодная? — спросил я полового. В тверском ресторане был именно половой, а не вышколенный официант, как в Москве.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, со льда-с.

— Ну вот, груздочков еще, огурчиков малосольных с укропом, пирожков с капустой (свежие ли?), и давай, неси все сразу, — распорядился я, — а то не успеем.

— Успеете, ваше сиятельство и ваше превосходительство, час-полтора будем стоять и без пассажиров первого класса поезд не уйдет-с! — успокоил нас половой, — так что сначала закусочка, а потом и селянку вам принесу с пылу – с жару-с.

Все было выше всяческих похвал, свежим и вкусным. Мы еще успели вдоволь напиться чаю, я расплатился и оставил щедрые чаевые, на что половой, кланяясь, провожал нас до выхода. Вернулись в вагон при втором звонке и продолжили путь.

Глава 19 Академическая
Как ни странно, я неплохо выспался, несмотря на то, что диван раскладывался только до полулежачего положения, постельного белья, даже подушки не полагалось, только пледы, которые принес проводник. У него же можно было заказать чай и папиросы. Более опытные пассажиры везли с собой подушки-думочки, я же оказался «на бобах», но поворочавшись, уснул под посапывание профессора и стук колес. Утром, проснулся и отправился в ватерклозет. Оказалось, что никакого «ватера» в нем нет, слив отсутствовал, вместо него – педаль сброса.

Подразумевалось, что удобства будут на остановках, что и пришлось сделать в более комфортных условиях в Малой Вишере, где была остановка и какой-никакой, но небольшой вокзал (хотя вокруг, кроме станционных построек, ничего. Сортир для господ из 1 и 2 классов, за которым следил специальный служитель, был довольно чистый, с горячей водой и даже с горячим полотенцем, что подал мне "повелитель ватерклозета". Подозреваю, что он просто проглаживал утюгом полотенце после каждого посетителя и их, полотенец то есть, у него и было 4–5 штук. Ну и бес ним, оставил ему гривенник за услуги. Главное, что, уединившись, я намазал питательным кремом кожу рук, в вагонном клозете в полутемноте с постоянным раскачиванием вчера вечером сделать это было весьма неудобно. Руки постепенно приходят в порядок, ногти мне обрабатывал приходящий мастер маникюра, получая вчетверо против обычной таксы, так что, может, перчатки когда-то можно будет снять.

Вернувшись в вагон, попросил чаю и пока пил, смотрел в окно на станционную жизнь. Пассажиры 3 класса толкались в очереди в дощатую будку с надписью «Кипяток», понятно, что чаем их никто не баловал. «Чистая» публика совершала утренний моцион. Ресторана в Вишере не было, только буфет: отдельно для пассажиров 1 и 2 класса и для всех прочих. Зато в изобилии было всяких торговцев-лоточников, расхваливающих свой товар, возле них толпились, судя по виду, немудрящие пассажиры третьего класса, впрочем, среди них были и сельские батюшки в рясах и личности в форменных фуражках, видимо, телеграфисты или землемеры, а может, студенты. Тут последовательно раздались удары станционного колокола, паровоз свистнул и поезд покатил дальше.

Профессор проснулся, попросил чаю и открыл баул, приглашая подкрепиться. В бауле и сверточках с полки оказалась всякая домашняя выпечка и превкусная! К ней полагались ветчина и колбаса, которую его превосходительство назвал «немецкой» а я, про себя, «краковской».

Мы еще вдоволь почаевничали и завтрак оказался достаточно плотным. Потом поговорили о красителях, точнее, об окрашивании срезов тканей для микроскопии. Узнал, что уже разделяют грамположительные и грамотрицательные бактерии.[61]  Обрадовался, это мне пригодится при испытаниях стрептоцида, хотя я и знал что в нетоксичных концентрациях сульфаниламид действует на Грам (+)-бактерии.

— Вот что вы скажете на то, что мои лаборанты никак не добьются хорошей окраски тканей этим самым метиловым фиолетовым или эозином, — спросил меня Модест Сергеевичр, — что они делают не так?

— Профессор, проверьте качество спирта, которым фиксируют и отмывают от избытка эозина подготовленные к микроскопированию срезы тканей ваши лаборанты, — посоветовал я. — Не дай Бог, разбавляют спирт, шельмы.

— Непременно присмотрю, — поблагодарил меня за совет профессор. — Спиртометр у меня есть.

Вот так, за разговорами, мы доехали до Питера. Профессор дал мне домашний адрес и написал, где находится его кабинет на кафедре (по анатомии числилось аж четыре профессора, все же основной категорией подготовки были военные лекари с ведущей хирургической подготовкой, а там без знания анатомии делать нечего).[62]  Я намекнул ему о перспективах окрашивания срезов анилиновыми красителями гематоксилин-эозином и кислым фуксином, что впервые было применено в начале XX века немцем Густавом Гимзой, а затем с реактивом Романовского использовалось вплоть до XXI века лабораториями всего мира,[63]  но подробностей этого метода я не помнил, как точно не помнил и всех реактивов, ну, пусть пробует сам, может быть, прославится. А мимо Военно-медицинской академии мне не пройти, вот как полезно ездить первым классом – сами собой заводятся нужные знакомства.

Вот и вокзал, профессора встречали, мы тепло простились, я пообещал, что как только получу лекарство, сразу же сообщу и приеду в академию выступить. Меня никто не встречал, я на всякий случай чуть выждал, пока профессор, окруженный то ли родственниками, то ли учениками скроется и пошел получать багаж. Тут уже толпилась целая свора носильщиков, которая кинулась мне навстречу, так что проблем с транспортировкой чемодана, в котором, между прочим, кроме моих вещей, были и три противогазных маски. Пришлось опередить Зелинского,[64]  иначе много народа потравится при производстве тротила, да и против газов в Первую мировую будет действенное средство, а не повязки, пропитанные, простите за подробности, мочой. Так что «атаки мертвецов» под Осовцом не будет, да и будет ли еще то сражение за крепость Осовец.[65]

Приказав извозчику везти меня в Михайловскую академию, я откинулся на подушки тряского экипажа и стал рассматривать Петербург конца XIX века. Впрочем, долго это не продолжалось, так как переехав через мост, мы свернули на Арсенальную набережную. Прибыв к дежурному, я назвался и попросил доложить обо мне штабс-капитану Панпушко. Вскоре ко мне вышел молодой сухощавый офицер, представился и попросил следовать за ним.

— А как быть с этим? — показал я на чемодан. — У меня здесь противогазовые маски для вас.

— Сейчас пришлю кого-нибудь из нижних чинов и они заберут, — ответил капитан. — Прошу за мной, Александр Павлович.

Мы долго шли по коридорам, я не видел толп курсантов, изредка попадались обер-офицеры, приветствующие моего провожатого, все же преподаватель и член Арткома! Потом я узнал, что в трех классах академии обучается всего 60 офицеров, поручики и штабс-капитаны, отслужившие не менее 3 лет в войсках. Окончившие старший класс по 1 разряду производились в штабс-капитаны гвардии или капитаны армейской артиллерии, получая преимущество для производства в штаб-офицерский чин и лучшие оставались еще на год в дополнительном классе – из таких лучших из лучших и выходили будущие преподаватели вроде Семена Васильевича Панпушко.

Пока же присматриваясь к своему собеседнику, я был, скорее, разочарован.

— Вот тебе и лучший химик, член Арткома, — с досадой думал я, — естественно, завалил дело!

К тому же меня поразила бедность, если не сказать, убогость, химической лаборатории. У Генриха лаборатория была даже лучше, чем в этом средоточии артиллерийской мысли Российской империи!

— И как Россия ухитряется оставаться мощной военной державой? — размышлял я. — Ведь это школьная химическая лаборатория, которую в XXI веке можно было бы встретить в глубокой провинции…

Какие-то явно самодельные приборы,[66]  разве что весы под стеклянным колпаком хорошие и то, если не сломанные и не врут. Баночки, колбочки, реторты разнокалиберные, собранные чуть не на задворках какого-нибудь советского НИИ. И всего три рабочих места! И они собирались выделать необходимое количество ВВ здесь?[67]

Словно угадав мои мысли Панпушко сказал мне: — Конечно, это только лаборатория где мы проводим предварительные исследования. И если они удачные, то основное количество зарядов и снаряжение ими боеприпасов проходит не здесь. Но, в вашем случае, Александр Павлович, нам не удалось добиться подрыва даже малых экспериментальных зарядов!

— Уважаемый Семен Васильевич, а вы получали от меня письмо с дополнительными инструкциями и чертежами ручных гранат или бомб? — я не мог сдержать раздражения. — Я передавал его с жандармским фельдъегерем, поскольку оно содержало элемент государственной тайны. Ведь сам тринитротолуол уже три десятка лет как известен. Чтобы использовать его как ВВ нужно выполнить всего лишь несколько условий, о которых я написал в этом письме.

— Я не получал никаких дополнительных указаний или чертежей от вас, — на лице Панпушко было искреннее изумление. — Только то, что мне передал ротмистр Агеев при первой встрече. Он сказал, что вы находитесь в больнице после несчастного случая и не можете не то, чтобы приехать, но даже собственноручно написать.

— Потом, когда я уже худо-бедно смог это сделать, три месяца назад, я сам написал и начертил две гранаты, четвертьфунтовую и в одну восьмую фунта,[68] — я тоже был неприятно удивлен исчезновением бумаги из секретной почты. Или она уже давным-давно в Берлине?

— Хорошо, я уточню в секретном делопроизводстве, — ответил штабс-капитан, — но давайте перейдем к сути дела. Итак, я проинформировал вас о неудачном испытании – нам просто не удалось добиться взрыва, ВВ лишь горело коптящим пламенем. Мы обратились к Дмитрию Ивановичу Менделееву с просьбой о подтверждении полученного нами состава. Он ответил, что это – тринитротолуол, то есть вещество, заявленное вами в привилегии на производство горных взрывных работ под названием «Желтый солнечный». Осмелюсь спросить, милостивый государь, как вы собирались проводить означенные «взрывные» работы?

А вот это уже некоторое хамство со стороны господина в погонах! Он меня что, за авантюриста считает, задумавшего погреть волосатые лапки на госзаказе никчемной хлопушки?

— У вас, уважаемый Семен Васильевич, — тоже с раздражением заметил я, — найдется граммов 20 этих желтых кристаллов, что вы синтезировали по моей заявке, а также металлический тонкостенный цилиндр, капсюль-детонатор и кусок огнепроводного шнура секунд на 10 горения? Да, забыл еще мне понадобиться водяная баня.

— Все это есть, — ответил штабс-капитан, — извольте, лаборатория к вашим услугам.

Далее я, в присутствии Панпушко, который внимательно наблюдал, чтобы я не подменил чего в составе, расплавил на водяной бане тротил и аккуратно налил медообразную тягучую жидкость в стальной стаканчик. Дождался полного остывания тротила. Потом сделал углубление, вставил капсюль и огнепроводный шнур.

— Все, готово, — сказал я. — Можно испытывать, но только во дворе, там где есть окоп или кирпичная стенка не менее двух вершков толщины. И без людей!

Мы прошли на задворки академии к каким-то кирпичным сараям, в которых были сложены дрова.

Я установил нашу «бомбу»,

Потом поставил несколько чурок поленьев вокруг на расстоянии 5 саженей, сказав, что это будут солдаты противника. Поскольку гранаты была в масштабе 1 к 4, то и «солдаты» были ниже. Потом, по моему настоянию Панпушко отошел за угол, продолжая следить за моими действиями. Я поджег шнур и кинулся к нему, честно спрятавшись за угол. А вот Панпушко все же выглядывал, маньяк-пиротехник. Раздался неплохой такой взрыв, я вышел из-за угла:

— Неплохо получилось, — заметил я штабс-капитану, который вовсе не ожидал такого.

— Да, а я, признаться, думал, что вы – очередной авантюрист, — извиняющимся тоном проговорил Панпушко.

Мы осмотрели площадку. «Граната» исчезла, оставив небольшую воронку, чурки лежали вповалку, их разбросало на десяток метров, некоторые были выщерблены и там, видно, были куски стаканчика.

— Раз, два, три… шестеро убиты или покалечены, — посчитал я.

Семен Васильевич предложил вернуться в его кабинет в лаборатории.

— Скажите, уважаемый Александр Павлович, — вы можете восстановить по памяти ваши чертежи и записки? Я, в свою очередь, обещаю найти ваше письмо и чертежи, возможно, они попали в другой отдел.

— Как же так? Я ведь видел, что на конверте, при мне запечатанном, Агеев написал ваше имя и «лично в руки».

Потом я нарисовал две гранаты. Спросил, сколько времени уйдет на отливку корпусов и снаряжение их ВВ. Нарисовал запал, известный мне по плакатам – ударная пружина, боек, рычаг-предохранитель, капсюль-воспламенитель, пороховой замедлитель на 3–4 секунды и детонатор, погруженный в ВВ. Штабс-капитан заметил, что нарезку в опоке под резьбу взрывателя сложно будет отлить, но боковые стопоры, упирающиеся в запирающие выступы на взрывателе сделать можно. После этого мы договорились встретиться завтра после обеда и обсудить процесс изготовления гранат. Речь о неудачных испытаниях уже не шла…

Под конец, капитан, замявшись, спросил:

— Александр Павлович, я конечно, понимаю, что это неудобно для вас и может стеснить в обстоятельствах, — смущенно проговорил Панпушко, — но мастера в литейном быстро работать не будут, а нам надо сделать около полусотни корпусов, а лучше – сотню. Я, конечно, оформлю все бумаги, но, чтобы ускорить… Я, вроде как сам виноват, не уделил должного внимания вашему изобретению, но у меня сейчас свободных денег нет, — совсем смутился штабс-капитан и покраснел.

— Дорогой мой Семен Васильевич, я предвидел подобное развитие событий, — я достал из портмоне две сотни, — берите и располагайте на свое усмотрение, лишь бы дело шло.

После этого, оставив капитану газовые маски и объяснив как ими пользоваться, я поехал в «Англетер», где снял неплохой номер на третьем этаже, с видом на Исаакий.

Глава 20 Великие
В гостинице меня ждала записка от Дмитрия Ивановича «Жду к 11:00. Менделеев»

Утро 2 сентября выдалось солнечное, по-летнему теплое. Я счел это добрым знаком. Полюбовался из окна на стоявший у полосатых будок возле памятника Николаю I караул дворцовых гренадер в медвежьих шапках и темных шинелях, перекрещенных на груди белыми ремнями. Принял душ и, принарядившись, отправился по известному мне адресу на Васильевский остров, Кадетская, 8, угол Тучкова переулка.

Извозчик остановился у указанного красивого трехэтажного доходного дома с эркером и башенками по углам. Увидев пожилого дворника в белом фартуке, с бляхой, как и положено, стоявшему с метлой на страже у парадной двери, спросил: «Здесь ли проживает его превосходительство господин профессор Менделеев?»

Получив утвердительный ответ, поднялся по лестнице с дубовыми перилами и коваными решетками. Дом производил солидное впечатление – такие дома стали строить недавно и там были все удобства для жильцов: горячая вода поступала централизованно из бойлерной, было электричество и телефон (для богатого человека вроде бы цена приемлемая – в конце века пользование аппаратом обходилось в около 30 рублей в год), но аппараты конструкции Белла все время ломались и требовали дорогого ремонта (скоро их стали заменять на более надежные немецкие Сименс и Телефункен). К сожалению, у Менделеева телефона не было, а то бы я мог связаться с его квартирой из гостиницы. Телефоны ставили деловые люди или аристократы, но они жили ближе к центру, так что на Васильевском стоимость телефонной линии могла быть еще выше.

Позвонил в дверь, ее открыла горничная в сером скромном платье, белом фартучке и кружевной наколке на убранной в прическу косе. Я представился и спросил, дома ли профессор?

— Проходите, господин Степанов, — присела в книксене горничная, — я сей момент доложу его превосходительству о вашем приходе.

Но не успела, в прихожей появился знакомый по фотографиям в многочисленных учебниках, пособиях и популярных изданиях человек:

— Здравствуйте, Александр Павлович! — радушно сказал профессор. — Проходите в кабинет. Не угодно ли чаю, кофе?

— Спасибо, профессор, может быть, чуть позже, — я постарался быть воспитанным молодым человеком, — а то расслаблюсь, разомлею и забуду о чем приходил…

— Вы, наверно уже были у штабс-капитана, — спросил Менделеев, устроившись за рабочим столом. — Он, по-видимому, разочаровал вас результатами испытаний.

— Нисколько, Дмитрий Иванович, — просто до него каким-то невообразимым мне манером не дошли мои инструкции по подрыву заряда. Вчера мы все сделали у него в лаборатории и все прекрасно получилось.

— Я очень рад, — сказал профессор, — ведь немцы бились не один десяток лет над этой проблемой, а у отечественных изобретателей получилось. Хотя, я вижу по вам, что не все проходило гладко, да и ротмистр Агеев мне сказал, что в прошлом году вы сильно пострадали при взрыве, а ваш товарищ погиб. Если это было связано со свойствами тринитротолуола, то для меня загадка, как мог произойти такой взрыв, ведь, по сути, это вещество очень стабильно, и, чтобы инициировать взрыв, надо постараться.

— Вы правы, профессор, — ответил я, тринитротолуол действительно очень стабилен, он не боится открытого огня, удара, не намокает и не разлагается при избыточной влажности как пироксилин и не приносит неприятных сюрпризов, спонтанно взрываясь как лиддит, он же тринитрофенол. Единственная проблема – правильный подрыв заряда, но, будем считать, это уже решенная проблема.

— Хорошо, если это так. Я привез из поездки во Францию 5 фунтов бездымного пороха на основе пироксилина и почти столько же – мелинита.[69]  Пришлось отправлять этот груз через военных агентов,[70]  чтобы не подвергать поезд и пассажиров риску. На нашем военном корабле эти образцы были доставлены в Петербург и часть из этого количества уже поступила штабс-капитану для опытов. Теперь мы можем еще и сравнить с этими образцами ваш тринитротолуол. Через некоторое время я буду участвовать в работе Научно-технической лаборатории Морского министерства под руководством господина Чельцова, с которым был в поездке. Морское министерство весьма заинтересовано в оснащении фугасных и бронебойных снарядов флота новым ВВ. До этого уже было подписано соглашение с французами и налажено производство пироксилина на одном из наших заводов под присмотром французского капитана, который, к сожалению, показал себя недостойным человеком и плохим специалистом. Наши химики нашли несколько ошибок в его указаниях, на что капитан устроил скандал с форменной истерикой.

— Хотя, основной моей задачей является разработка отечественного бездымного пороха, — продолжил Менделеев, — я все равно помогу вам с испытаниями тринитротолуола для начинки снарядов.

— Я не очень осведомлен о мощностях нашей промышленности, — признался я, — но знаю, что вы уделяли существенное внимание переработке естественных богатств России, а именно, нефти и угля. Страна наша как никакая другая богата сырьем и один из путей повышения могущества державы – торговать не сырьем, а продуктами его переработки.

— Я совершенно с вами согласен, коллега! — воскликнул великий химик. — Ведь топить котлы нефтью – все равно, что топить ассигнациями! Я знаком с работами инженера Шухова по крекинг-процессу для получения легких фракций из нефти. Год назад он опубликовал работу с рисунком этого аппарата и подал заявку на привилегию и на международные патенты.[71]  Крекинг нефти – непрерывный процесс, открывающий путь к огромному количеству продуктов перегонки, включая бензол и толуол. То же самое можно сказать и про коксование угля как источник фенола. То есть, сырьем для анилинового синтеза и толуолом Российская империя обеспечена как никакая другая держава. Теперь нужно не дать зарубежным магнатам скупить все по дешевке и заставить русских втридорога покупать продукцию, сделанную из их сырья, вы поняли, коллега, что я имею в виду компанию господина Нобеля.

— Уважаемый Дмитрий Иванович, — я попытался перевести разговор на более животрепещущую тему. — Как я понял, сырьем для синтеза тринитротолуола Россия обеспечена, вот только кто его будет делать?

— Дорогой Александр Павлович! — я тоже много думаю над этим, ответил Менделеев. — Вот только государственная машина очень неповоротлива. Боюсь, что без отечественного частного предпринимательства здесь не обойтись. Как вы поняли, я очень не хочу проникновения иностранного капитала в Россию – мы и глазом не успеем моргнуть, как окажемся босы и раздеты, да еще и должны им. У меня весьма доверительные отношения с промышленниками Ушковыми из Вятской губернии, там я и планирую производство российского бездымного пороха.

— Я поддерживаю ваши идеи относительно русских промышленников и их заводов, — я выразил согласие с мыслями профессора (все же я не терял надежды уговорить деда на выпуск тринитротолуола, к чему нам какой-то Ушков, да еще в Вятке). — Но вот опасаюсь, справится ли Семен Васильевич с синтезом нескольких пудов тринитротолуола? Я видел его лабораторию и она произвела на меня весьма скромное впечатление.

— Семен Васильевич – истинный подвижник своего дела! — попытался рассеять свои сомнения Менделеев. — Он все свое жалованье отдает на лабораторию, не забывает и своих лаборантов-унтеров, которых сам же обучил. Некоторые сослуживцы над ним посмеиваются, считая сумасшедшим фанатиком взрывного дела: он ведь не женат (какая бы жена потерпела подобные траты), питается только хлебом и молоком, рассчитав калории для своего рациона (Так вот откуда худоба капитана! — подумал я). Но Семен Васильевич – редкостный умница, сочетающий достоинства артиллериста и химика самого высокого класса. Недаром ему, штабс-капитану (хотя и по гвардейской артиллерии, что на чин выше), ка члену Арткома, поручили ваши испытания. Он ведь самый молодой в Артиллерийском комитете ГАУ, кроме него там ниже полковника никого нет, большинство – генералы, но они ничего не смыслят в химии, да, боюсь, что и в артиллерии их познания на уровне прошедшей войны. Генералы эти ничем, кроме производства в очередной чин и награждения очередным орденом, не интересуются, где уж до чтения монографий, не говоря уже о свежих журналах. А что до лаборатории, так принято решение перенести все опасные опыты по взрывотехнике на полигон, где Семен Васильевич и оборудует новую химическую лабораторию.

— Все это хорошо, уважаемый Дмитрий Иванович и я полностью согласен с вашими мыслями, — поддержал я разговор, одновременно переведя его на другие пути (стрелочник, прости господи!). — Но я бы хотел рассказать еще об одном открытии сделанным мной и, к сожалению, трагически погибшем господине фон Циммере.

И я рассказал, все, что знал о синтезе сульфаниламида, потом нарисовал его структурную формулу.

Менделеев слушал внимательно, не перебивая, изредка делая какие-то записи в блокноте. Кроме того я рассказал о том чего не было, и что невозможно проверить – о проведенных, якобы, на мышах опытах по действию сульфаниламида, и о том, что я, якобы, заболел ангиной, и прием сульфаниламида вылечил меня в считанные дни. У Генриха, якобы, была гнойная, инфицированная после химического ожога, рана на руке и присыпка порошка того же сульфаниламида сотворила чудо за пару дней – рана под повязкой очистилась и быстро затянулась.

Я пошел на эту ложь, зная о реальном действии стрептоцида даже в наше время, а в 30-е годы XX века, в доантибиотическую эру, им лечили буквально все, ведь другого действенного препарата не было. Кроме того, грамположительные бактерии – стрепто- и стафилококки, на которые действует сульфаниламид и являются основными возбудителями гнойных осложнений при открытых инфицированных ранах. Кроме того, клостридии перфрингенс и гистолитикум, главные возбудители газовой анаэробной инфекции, тоже являются грамположительными бактериями и, в незапущенных случаях, сульфаниламид может спасти раненых от гангрены и ампутации. Конечно, это требует микробиологической и клинической проверки, но сейчас мне нужен препарат для испытаний.

— Дмитрий Иванович, — сказал я, обращаясь к великому Менделееву. — Дело в том, что, несмотря на то, что привилегия получена, в том числе и во Франции, Британии и САСШ, — моя лаборатория полностью разрушена и сгорела, сгорели и протоколы опытов вместе с лабораторным журналом. Не могли бы вы оказать мне помощь, указав, где я могу синтезировать этот препарат, пользуясь теми обрывочными сведениями, которые сохранились у меня в голове. Дело в том, что я не химик, а юрист, хотя неплохо знаю математику, а мой дядя, он, кстати, и был тем химиком, погибшем при взрыве, привил мне любовь к этому предмету. Но сейчас, оставшись один и даже имея средства на воссоздание лаборатории, сам я справиться с синтезом не могу.

— Уважаемый Александр Павлович, мы с вами беседуем уже более часа, но я и заподозрить не мог что вы не химик, — ответил Менделеев (вот что послезнание могучее делает, подумал я в ответ на похвалу Великого), — но, помочь я вам смогу, хотя и не сам. Я напишу письмо профессорам Военно-Медицинской академии, она хоть и по военному ведомству числится, но косностью не отличается, скорее наоборот, восприимчивостью ко всему передовому в науке, особенно, если это касается раненых воинов. Кафедрой химии там руководит Дианин Александр Павлович, ваш полный тезка, он известен работами в области синтеза фенолов, а также тем, что является учеником нашего знаменитого химика Бородина Александра Порфирьевича являвшимся не только признанным авторитетом в области органической химии, а также и выдающимся русским композитором.[72]  В свою очередь, Бородин сменил на посту начальника кафедры известного вам Зинина Николая Николаевича, чьи работы в области органических нитросоединений, вы использовали. Так что, там очень сильная школа химиков-органиков, лучшая в России и с вашим сульфаниламидом, я думаю, они справятся.

Вот как, подумал я, сижу в патриархальной купеческой Москве и ни сном ни духом не ведаю, что рядом – такие гиганты. Вот она суровая правда российской действительности – все сосредотачивается в столице, а ведь это – неправильно! И за сто с лишним лет мы так ничему и не научились, правда, была попытка создания научных центров в Новосибирске, Зеленограде и Дубне, Арзамасе-16 и еще паре десятков более мелких «наукоградов», ну и что с того – все решения все равно в столице и всем рулят столичные чиновники от науки…

Получив письмо от Менделеева, я отправился в академию на Арсенальной. Семен Васильевич принял меня радушно и сразу извиняющимся голосом сказал:

— Уважаемый Александр Павлович! — сказал капитан, не зная, куда деть от смущения глаза и нервно сжимая руки, — нашлась ваша бумага! Эти идиоты-делопроизводители, несмотря на надпись «лично в руки» вскрыли пакет и увидев ваши чертежи, вообразили, что это бомбы, предназначенные для метания с воздушных шаров.[73]  Тем более, что такие боеприпасы и особенности их применения сейчас рассматривались в академии и ГАУ. Вот начальнику отдела боеприпасов и вручили этот пакет, а он возьми, да и уйди в отпуск, а потом и вовсе пошел на повышение, получив артиллерийскую бригаду вместе с генеральскими погонами. Нынешний начальник старое наследство, недолго думая, сложил в дальний ящик. Пришлось мне перерыть там все пыльные бумаги, пока я не нашел искомое. Еще раз простите, уважаемый Александр Павлович!

— Да что вы, Семен Васильевич, не убивайтесь вы так, кому не известна наша бюрократия, — попытался я успокоить штабс-капитана. — Все ведь образовалось. Состав подтвержден, он взрывается, и неплохо. Теперь дело техническое: как его с большей выгодой применить – это уже ваша епархия, я в артиллерии не разбираюсь.

— А вот мне так не показалось, — лукаво прищурился штабс-капитан и улыбнулся, — вы вчера весьма лихо подорвали заряд (ага, юный партизан Леня Голиков, — подумал я, — не хватало, чтобы этот офицер тебя раскрыл), — да и чертеж запала вы нарисовали знатный, такой дилетанту трудно придумать…

— Ах, дорогой Семен Васильевич, — скорчил я самую невинную рожицу, — какой мальчишка не мечтает о войне, о пушках и взрывах, но вот не пришлось, здоровье было слабое.

— Понятно, но такой взрыватель слишком сложен, чтобы его сделать сейчас, там нужно много тонких металлических деталей, пружина, сложный ударник, поэтому я предлагаю сделать другой запал – воспламенитель,[74] — сказал Семен Васильевич. — Он простой, но достаточно надежен и сможет вызвать детонацию заряда. Я договорился с литейщиками, они сделают 100 корпусов ручных бомб, по 50 каждого типа, за 120 рублей, через два дня будут готовы первые два десятка, остальные – быстрее, то есть, за неделю с работой они справятся. Сложнее со снарядами, боюсь, что нынешние детонаторы не обеспечат подрыва заряда, но я подумаю, что сделать.

— Я вас понял, Семен Васильевич, — ответил я. — Запалы-детонаторы – это на ваше усмотрение, я ведь подряжался сделать только ВВ. Но, коль уж мы с вами разрабатываем новое оружие, предлагаю, чтобы граната или ручная бомба называлась как бомба Степанова с запалом Панпушко или РБСП, то есть, ручная бомба Степанова-Панпушко.

Капитан стал возражать, что идея на 100 % моя, но я ответил, что конкретное воплощение идеи – за ним, а идей у меня полно. В конце концов, я уговорил капитана, и тут он протянул мне восемьдесят рублей ассигнациями, сказав, что это остаток тех средств, что я ему выдал, но получил ответ:

— Уважаемый Семен Васильевич, давайте оставим эти деньги как премию вашим лаборантам за быстрое выполнение работ по синтезу необходимого количества взрывчатки.

— Спасибо, ведь они – нижние чины и им такая премия будет просто необходима: у одного семья, другой жениться собирается, да и третий деньги не пропьет – они у меня люди серьезные, — ответил Панпушко.

Глава 21 Продолжение академических дел
Утром я спустился к гостиничной стойке (то, что сейчас зовут английским словом ресепшн) и попросил портье соединить меня с Военно-медицинской академией. В гостинице был аппарат Белла с раздельным микрофоном и телефоном и надписью «Не слушать ртом и не говорить ухом» и соответствующими стрелками, где слушать и где говорить. Когда на том конце сняли трубку и в наушнике что-то неразборчиво прохрипело, я прокричал, что я от его превосходительства профессора Менделеева и мне нужен профессор химии Дианин. В трубке что-то зашуршало и защелкало и на этом связь оборвалась. Вывод: как по старинке, надо нанести визит самому.


Взяв извозчика, поехал на Выборгскую сторону. Движение в центре шло по вымощенным брусчаткой улицам, вдоль путей конки или трамвая, причем, извозчики, особенно лихачи на дутиках,[75]  гнали по путям (ну как у нас по разделительной полосе). Прочие же, соблюдая определенный интервал (не менее полутора саженей), иначе городовой мог оштрафовать, неспешно ехали друг за другом. Но это в центре, переехав на Выборгскую сторону, я заметил, что движение стало меньше, зато мостовая хуже, трясти стало неимоверно, аж зубы стучали. Наконец доехали до центрального корпуса. Я расплатился, пришлось отдать полтинник, и пошел к дежурному., который увидев письмо, адресованное профессору Дианину, рассказал как его найти.

Придя на кафедру, я не сразу застал профессора, у него была лекция. Пришлось подождать в ассистентской и я пока осмотрелся: никаких приборов и колб я не заметил, только закрытые высокие шкафы с молочного стекла дверцами. Вдоль стен стояли столы, за двумя из них сидели сотрудники кафедры и что-то писали. Потом появился профессор, довольно молодой, в мундире, цветом похожим на тот, что был на моем дорожном знакомце. Только вот на профессоре были серебряные погоны, но лампасов на брюках не было, из чего я сделал вывод, что мой тезка еще до генеральских чинов не дослужился.


И правда, в ответ на мое представление, профессор сказал:

— Статский советник[76]  Дианин, чем обязан вашему визиту.

В ответ я протянул письмо Дмитрия Ивановича, пояснив:

— Вчера я был у профессора Менделеева и он рекомендовал обратиться к вам.

Мне было предложено пройти в профессорский кабинет и расположиться в креслах (именно так, произносилось во множественном числе). Я просто утонул в глубоком кожаном кресле и стал ждать, пока Дианин закончит чтение. Наконец, профессор сказал:

— Уважаемый Александр Павлович, Дмитрий Иванович пишет просто удивительные вещи про вас и ваше открытие, — Дианин с интересом и я бы сказал, с удивлением, посмотрел на меня. — Я ожидал, что это будет банальная просьба помочь с местом на кафедре или что-то в этом роде, а тут такое… Да это эпохальное открытие, если оно подтвердится, конечно. Но Дмитрий Иванович не из тех, кого можно обвести вокруг пальца, а великий химик нашего времени и мудрый человек.

— Я не знаю, написал ли профессор Менделеев о том, что моя лаборатория полностью разрушена взрывом, в огне погиб мой товарищ и утрачена вся документация, — ответил я на тираду тезки. — Я сам девять месяцев провел в больнице и могу по памяти восстановить лишь названия процессов, исходный и конечный продукт, а также нарисовать его структурную формулу. Это то, что я вчера доложил уважаемому Дмитрию Ивановичу, то же могу повторить и вам.

— Да, Александр Павлович, будьте так любезны, повторите мне то, что вы рассказали профессору Менделееву, — попросил Дианин.

И я рассказал в очередной раз химическую часть, не забыв и про легенду о доклинических испытаниях. Нарисовал и формулу сульфаниламида.

Некоторое время Дианин молчал и я подумал, что он сейчас откажет, наконец, профессор «очнулся» от раздумий и произнес, разглядывая лист со структурной формулой:

— Уважаемый коллега! Я думаю, что мы сможем помочь вам, — обнадежил меня профессор, — есть некоторые вопросы к синтезу, но я посоветуюсь со своими сотрудниками, для чего сегодня же соберу заседание кафедры по вашей проблеме. Не сочтите за труд заехать ко мне завтра в 11 часов. И вы не против, если я приглашу на эту беседу также и профессора Максима Семеновича Субботина с кафедры общей хирургии? Максим Семенович, можно сказать, основатель школы асептики в России и очень интересуется вопросами микробного заражения ран и проблемами их лечения.[77]

— Конечно, не против, — ответил я с радостью от того, что все решается наилучшим образом. — Без микробиологических исследований мы ведь не сможем подтвердить антибактериальный эффект, а лечение инфицированных ран – важнейшая задача военно-полевой хирургии. Как вы считаете, мне нужно остаться на сегодняшнее заседание?

— Думаю что нет, уважаемый коллега, — сказал Дианин, улыбнувшись. — Дело в том, что молодых сотрудников будет смущать присутствие незнакомого человека, да еще и изобретателя и они будут стесняться высказать свои идеи, которые им могут показаться дурацкими, а на самом деле, принести наибольшую пользу. В дальнейшем, конечно, я познакомлю вас со своими сотрудниками и представлю вас как автора изобретения.

Вот как, оказывается идеи «мозгового штурма», где каждый может высказывать самые «завиральные» мысли, родились задолго до компьютерной эры, Билла Гейтса, Ли Якокки и иже с ними.

Уверив профессора в своем искреннем почтении, я пошел, благо близко, в Артиллерийскую академию, меня беспрепятственно пропустили, лишь только я назвал свое имя и я направился в лабораторию Панпушко. Там я застал штабс-капитана и трех унтеров, причем один из них был в противогазной маске, несмотря на наличие вытяжного шкафа. Все были заняты получением тринитротолуола.

— Вот, с утра работаем и уже фунтов пять получили, — кивнул штабс-капитан на деревянный ящик со знакомыми желтыми кристаллами, — а это моя команда: Василий Егоров, Петр Виноградов и Егор Шавров.

Мы прошли в выгородку, где был кабинет капитана.

— Я много думал над конструкцией запала, — сказал Семен Васильевич, — ничего похожего у нас еще не делали, да и, похоже, за границей тоже. Были гренады (или гранаты) с огнепроводным шнуром, который поджигали и бросали снаряд. Для этого отбирали специальных метателей, отличающихся физической силой, ловкостью и точностью броска, потом их назвали гренадерами, образовали из них отдельные подразделения, а потом и воинские части.

Сейчас от этих частей остались только названия вроде «лейб-гвардии гренадерский полк», да высокие медные шапки к парадному мундиру, а когда-то эти шапки ввели для того, чтобы поля треуголки не мешали броску рукой. Пороховые круглые гренады с горящим фитилем остались лишь на пряжках ремней этих частей, никто гранатами такого вида не пользуется, мы же собираемся сделать практически новое оружие, как вы выразились, «карманную артиллерию». Поэтому я предвижу осложнения чисто бюрократического характера.

— И что же это за осложнения, — поинтересовался я, — кто будет командовать этими частями и кто они будут по сути: пехота или артиллеристы (вот последнее – вряд ли, но показывать придется сначала артиллеристам, они же проводят испытания)?

— Да, вы правы, Александр Павлович, — сказал Панпушко с некоторой озабоченностью и печалью в голосе, — я хорошо знаю нашу бюрократическую машину, когда мнение одного генерала может загубить все дело. Достаточно одному спросить, есть ли что-то подобное за границей и узнав, что нет, заявить, что, мол и нам не надо. Другой спросит, а зачем вообще они, эти самые гранаты, если есть пушки? И все, на этом испытания будут закончены, даже если все взорвется как надо.

— Поэтому я бы начал с обычных снарядов, оставив гранаты в виде сюрприза, на закуску, так сказать, — предложил капитан свою идею организации показа. — Я приблизительно понял, как заставить взрываться снаряды с вашим тринитротолуолом или ТНТ, думаю, что так лучше звучит: «тэ-эн-тэ».

— А давайте назовем боеприпас так же, как и ручную бомбу: снаряды Степанова-Панпушко и букву Ф – Фугасные, то есть ССПФ.

 
Для справки: в русско-японскую войну фугасных снарядов русская полевая артиллерия не имела, а вот японцы имели такие снаряды, снаряженные шимозой[78]  – японским вариантом тринитрофенола (лиддита или мелинита). Русская артиллерия имела только шрапнельные снаряды, рассчитанные на наступающую пехоту и малоэффективные, если пехота находится в укрытии. Так, если японцы даже не в окопах, а прятались за какой-нибудь глинобитной фанзой, то русская шрапнель была бессильна их там достать, в то время как шимоза просто разнесла бы эту фанзу вместе с солдатами и засыпала кучей осколков окопы, перемалывая их. Поскольку одна из целей нашего героя – не дать России проиграть русско-японскую войну, ему надо дать русской армии к 1904 году (а желательно – раньше) достойное оружие.

 
Панпушко опять стал отнекиваться, но я видел, что его уже захватила идея ТНТ, и надо же удовлетворить самолюбие подвижника науки – кому не хочется, чтобы его именем назвали новинку, которая будет пару десятилетий на слуху.

— Семен Васильевич, а когда можно будет ожидать первых стрельб новыми снарядами, — задал я животрепещущий вопрос. — Насколько я понял, наше время не бесконечно и надо будет дать ответ Арткому об испытаниях.

— Вы абсолютно правы, Александр Павлович, — ответил капитан. — По моей вине и так испытания задержались почти на три месяца и я чуть было не отправил в ГАУ отрицательный отзыв. Думаю, что мы можем через неделю провести произвести первые полигонные стрельбы снарядами калибра 87 мм.[79] При удачном раскладе еще через несколько дней – зависит от скорости изготовления ТНТ – проведем стрельбы и шестидюймовыми снарядами. Я извещу вас о готовности боеприпасов. Потом займемся окончательными стрельбами из двух калибров и попробуем подготовить к показу гранаты. Про запал буду думать, возможно придется делать что-то как у Нобеля в его капсюле-детонаторе с гремучей ртутью № 8, приспособив под наши нужды, хотя не нравится мне эта гремучая ртуть – проблемы с ней будут, может быть взять азид свинца?

АВТОР ЕЩЕ РАЗ НАПОМИНАЕТ: ЕГО ПРОИЗВЕДЕНИЕ – НЕ ИНСТРУКЦИЯ ДЛЯ ИЗГОТОВЛЕНИЯ БОЕПРИПАСОВ, ПОЭТОМУ ВСЕ ДЕТАЛИ НЕ РАСКРЫВАЮТСЯ И МОГУТ ПРОТИВОРЕЧИТЬ БЫВШЕМУ В РЕАЛЬНОСТИ, ЭТО ЖЕ ФАНТАСТИКА

— Хорошо, я вас понял, Сергей Семенович, — ответил я, — не смею больше беспокоить.

Вечером я поужинал в ресторане гостиницы. Накануне ужинал просто в трактире, рядом с академией. Пригласил было Панпушко в ресторан, но скромный капитан отказался, сказал, что на диете. Знаю, какая у него диета – два фунта хлеба и три бутылки молока. А может быть из гордости: не захотел быть обязанным какому-то купцу-изобретуну, кто его знает…

На следующий день поехал вновь на кафедру химии, узнать результаты «мозгового штурма».

Профессор Дианин встретил меня, усадил в кресло и предложил чаю. Я не отказался и мы поговорили сначала наедине, без микробиологов.

— Александр Павлович, — начал профессор. — Вчера я обсудил с коллегами процесс синтеза вашего соединения, кстати, как вы его назвали?

— Пока – вещество «Эс-Це», аббревиатура от Степанов-Циммер, — сказал я.

— Да, я понимаю, — ответил Дианин. — Мы обсудили вчера три пути синтеза вашего вещества, среди них и тот, этапы которого вы мне назвали. Попробуем все три, выберем наилучший. Все мои сотрудники согласились с возможностью решения проблемы и с тем, что надо помочь коллеге, оставшемуся без лаборатории. Только, обсудив вчера с Максимом Семеновичем Субботиным ваш препарат, у нас есть одно условие.

— Какое же? — спросил я, уверенный, что профессора попросят денег, как это было во то время когда Андрей Андреевич в XXI веке был связан с клиническими исследованиями.

— Мы хотим, чтобы после синтеза вещества, а я на 99 % уверен в реальности его получения у нас, — ответил профессор, — мы провели бы испытания здесь в академии и опубликовали полученные результаты, естественно, указав имена авторов изобретения. А вот и Максим Семенович, легок на помине.

В кабинете появился довольно высокий и не старый еще медик, в круглых очках и с короткой бородкой с крестом ордена Святого Владимира 3 степени на шее.

— Да, конечно я согласен, — ответил я, а Дианин объяснил Субботину о чем только что шла речь. Мы договорились о проведении исследований, причем Субботин настаивал сразу на клинических исследованиях на больных, я же предложил провести короткую серию экспериментов на животных.

— Коллега, но ведь вы же уже их сделали и даже попробовали действие препарата на себе, — убеждал меня Субботин, — зачем же терять время?

— Все же мы должны проверить еще раз и исключить какие-то сюрпризы, особенно, если путь будет несколько отличаться от нашего, — настаивал я на короткой серии с животными, — к тому же могут быть использованы другие реактивы, а они дадут нежелательные примеси.

— Александр Павлович, — сказал Субботин, — такая ответственный подход к делу ученого-экспериментатора делает вам честь!

В то время испытания новых препаратов еще никак не регламентировались государством и медицинским сообществом, и часто выходило так, что какие-нибудь патентованные пилюли модного доктора в лучшем случае были хотя и бесполезным, но безвредным набором средств, но также и часто приносили вред больным, не пройдя даже испытаний на животных. Последнее вообще было редкостью, испытания начинали сразу на больных в клиниках для бедных, в тюремных больницах, везде, где больной не мог пожаловаться на причиненный ему вред.

— Когда можно ожидать первой партии препарата для опытов на животных? — спросил я.

— Не ранее, чем через 2–3 недели, а весь синтез займет до 2 месяцев, — ответил Дианин. — Да пока пролечим больных, после Рождества только и будут первые результаты лечения.

— Хорошо, — согласился я со сроками. — Я приеду через две недели и привезу с собой одного-двух московских химиков на стажировку у вас по синтезу продукта, заодно и лишние руки у вас в команде появятся.

— Согласен, — ответил мой тезка. — Если вы будете содержать их сами.

— Отлично, а порекомендовать кого-нибудь вы сможете? Или взять кого из молодых химиков-петербуржцев, кто согласится переехать в Москву на хорошее жалованье? Можно пригласить несколько человек на собеседование, а взять наиболее подходящего и толкового.

Профессор предложил подумать и написать мне письмо на адрес деда, так как я собирался обратно в Москву: все равно что-то по обоим направлениям выкристаллизуется через пару недель. Потом я попросил разрешения позвонить (говорили – «телефонировать») капитану Панпушко. Телефон был у Субботина и мы пошли к нему в отделение. Там, несмотря на то, что я был гостем профессора, меня заставили снять обувь и одеть тапочки. Санитарка помогла мне облачиться в завязывающийся сзади халат и одеть шапочку – только после этого меня пустили в отделение. А ведь я даже не увидел больных – требования асептики здесь соблюдались. Общее впечатление от клинической базы для испытаний меня вполне устроило: для того времени это был "высший пилотаж".

Меня проводили в кабинет, куда вскоре пришел Субботин также в халате и шапочке. Мы оговорили некоторые организационные вопросы, в основном отвечал я, не буду повторяться. Потом я позвонил в Панпушко в Артакадемию. Связь была довольно неплохой, возможно из-за того, что было близко, хотя сигнал все равно проходил через коммутатор, возможно, что и коммутатор недалеко, а может у дежурного в ВМА просто аппарат был раздолбанный: угольные девайсы долго не живут. У Панпушко я узнал, что за сутки они наработали четверть необходимого запаса, привезли и корпуса. Снаряжать будут на полигоне, то есть, если я уеду на две недели, то приеду как раз к началу испытаний.

Поговорив еще о том о сем с Субботиным, а он оказался весьма знающим и интересным собеседником, я поехал в гостиницу, узнал расписание (билеты 1 класса в Москву были всегда, иногда эти вагоны ходили полупустыми) и уехал на вокзал. Обратная дорога прошла без проблем, я ехал один в «открытом купе», зато просторно, никто не мешал.

Глава 22
Приехав в Москву, я опять поселился у деда, который до слез был рад увидеть любимого внука.

— Сашка, ну где ты так долго пропадал? — обнимал меня дед, прослезившись. — Где тебя, баловня, носило? Небось, попал в столицу и завертела тебя столичная карусель с мамзельками да пирушками, вон исхудал весь!

— Дед, какие мамзельки и пирушки? — меня тоже тронула радость деда и я понял, насколько он стал мне родным и близким в этом мире. — Я метался как загнанный между двумя академиями: медицинской и артиллерийской, да еще к Менделееву ухитрился попасть домой. Все пришлось организовывать с самого начала, ведь артиллеристы чуть было не дали генералам отрицательный ответ на наш ТНТ!

— ТНТ, это так теперь называется та ваша богомерзкая дрянь, что людей убивает и калечит? — я почувствовал, что дед заводится. — А Менделеев этот твой, он, чай, не из евреев Менделей происхождение ведет?

Дались ему эти евреи, он с сыном разругался тогда, заподозрив, что тот женится на еврейке, вот и сейчас взъярился… Нет, с этим надо что-то делать и пресекать в зародыше, а то, пожалуй, сейчас меня с крыльца выкинуть прикажет – вон покраснел как…

— Дед, ну будь Менделеев хоть из папуасов, мне все равно, он же великий химик, профессор, «превосходительство» и, вообще, очень умный и благородный человек. Сейчас лучше него никто в химии не разбивается и мне он сразу помог с тем лекарством, что надо еще довести до ума, дал рекомендательное письмо в Военно-медицинскую академию, где меня, как равного, сразу два профессора встретили и все обещали сделать. А не будь у меня такого письма, меня бы и на порог не пустили (пустили бы, все равно бы прорвался, но с письмом быстрее и веселее!). Да и капитан-артиллерист, что за испытания ТНТ отвечает, Менделеева знает и очень уважает. Кстати, тоже очень хороший человек, умный, простой, нижних чинов на лаборантов выучил, все деньги свои на опыты тратит, а сам питается хлебом и молоком. Я его подкормить хотел – куда там, застеснялся и не пошел со мной ужинать в ресторан.

— Ну, коли так, то другое дело, — отошел дед от приступа гнева и сменил тон. — Ты, вижу, делами занимался, а не развлекаться ездил, молодец. А мы привилегию-патент на твое лекарство получили у американов, не знаю только, на что они тебе сдались, я слышал, они там совсем дикие, воюют друг с другом, живут бедно, и у англичан – эти гордые, поупирались для виду, но бумагу дали. Вот только немцы нам окончательно отказали и не объяснили толком, почему, мол описание у нас не полное и им не понять, что тут новое и для чего сие нужно.

— Да дурака фрицы валяют, — заявил я, радуясь, что дед взял деловой тон. — Сами лекарство сделать хотят, так же как и взрывчатку ТНТ получить.

— А зачем она им, ты же говорил, что как делать этот твой ТНТ, они и так знают, — удивился дед.

— Как делать знают, хотя у нас и здесь немного другой синтез, а вот как ее взорвать – не знают, — попытался я объяснить все «на пальцах», — а зачем она… Вот ты знаешь про Нобеля, ага, вижу, что знаешь, кто же не знает, так сей богач капиталы свои несметные сделал на взрывчатке – динамите. Наш ТНТ в некотором смысле даже лучше будет – проще с ним работать и не взрывается сам по себе, как иностранные взрывчатки, убивая и калеча своих же солдат и рабочих. А вражеские крепости ТНТ будет разбивать отлично, так же как и топить их броненосцы. Очень России нужны такие снаряды, дед. Они и дешевле иностранных раза в два или три будут, и ТНТ не такая капризная взрывчатка, специальная обработка снаряда несложная против иностранных: там и снаряд изнутри лудить, а то и серебрить надо и саму взрывчатку заворачивать в парафиновую бумагу, а сверху еще и в оловянную фольгу: «золотые» получаются снаряды у иностранцев, а представляешь, за сколько они их нам будут продавать?

— А капитан этот твой тоже так думает, — спросил дед, — да и в чинах он небольших, уж полковник еще куда ни шло, а капитана генералы слушать не будут.

— Будут, дед, капитан этот в комиссии с генералами заседает и они его слушают, потому что из артиллеристов лучше него в химии никто не разбирается, — продолжал я убеждать деда, хотя видел, что при упоминании денег у него, как и у любого купца, в голове начинает работать свой калькулятор, — и как ТНТ взрывать, я ему показал. Они просто не разобрались сначала, как его подрывать, вот и хотели плохой отзыв для генералов написать, но теперь капитан готовит новые испытания и через две недели я должен опять быть в Петербурге. Да и с лекарством у медиков какая-то ясность тоже к тому времени будет.

И тут я решил нанести окончательный удар, видя, что дед колеблется:

— Дед, ты мне сказал, что не хочешь заниматься взрывчаткой и отдаешь это дело мне. Я было, вообще хотел отдать привилегию государству. Но, посмотрев на Артиллерийскую академию и ее бедность, а также, поговорив с Менделеевым, сказавшего, что, кроме русских купцов-промышленников в этом никто России не поможет, я принял решение разместить заказ на ТНТ где-нибудь на частном химическом заводе. Менделеев сообщил, что хорошо знает вятских промышленников Ушковых, и сам он собирается производить у них свой бездымный порох, вот я и решил через Менделеева выделывать свой ТНТ у Ушковых. Ты их знаешь, не обманут?

— Вятские, они ребята хватские, — ответил дед. — Врать не буду, Ушковых не знаю, но и плохого ничего про них сказать не могу. Только зачем тебе Менделеев и эти Ушковы, когда у тебя дед-миллионщик? Я вот не знаю, то ли мне еще один сукновальный завод построить, то ли чем новым заняться. Сукно – оно, конечно, всегда спрос имеет, но уж очень много народу повадилось этим делом заниматься – вот они цены и обваливают: я произвожу с каждым годом сукна все больше, а прибыль все меньше – из-за того, что расходы растут, а цены падают. Вспомнил я про твои лекарства и решил, что, если толк с врачами будет, начну лекарства выделывать, я же тебе это обещал, как ты помнишь. Доходами буду с тобой делиться: с каждого проданного порошка будешь процент получать, ну а привилегию, как договаривались, ты мне отпишешь на тех же условиях, что и с краской, помнишь, наверно. А с ТНТ твоим – вот я и думаю, а зачем нам вятские, капитала у меня еще на один, а то и на два завода есть…Но тут подумать надо, давай пока посмотрим, чем твои испытания закончатся, а потом решим через полмесяца.

— И еще по поводу краски, — насупился дед, вспомнив неприятное. — Помнишь, я тебе сказал про англичан, что недовольны нашими продажами пурпурной ткани, мол, мы у них украли секрет краски. Так вот, приезжал от них судейский чиновник, грозился международным судом, если мы не прекратим выпуск такой крашеной по их секрету ткани. Хотя англов этих в Департаменте послали куда надо, мол, у нас свой секрет и своя привилегия, англичанин грозил, что если мы будем торговать за границей, то весь наш товар арестуют. Пока наш царь-батюшка иностранцев-то не жалует, везде вперед велел своих купцов и промышленников пускать и чуть какие-нибудь англичанишки начнут на бунт басурман в Туркестане подбивать – сразу укорот им дает, да, боюсь, может это дело и перемениться не к нашей с тобой пользе, внучек. Поэтому решил я – пока собак не дразнить и пурпурный шелк не выпускать, тем более, что расходы мы все окупили и даже прибылишку небольшую заработали.

— Дед, здесь ты – хозяин, — подбавил я немного лести, — но по мне, ты все правильно сделал.

— Вот, Сашка, не нарадуюсь я на тебя, какой ты разумный и правильный, — деду понравилось, что я согласился и одобрил его действия. — Один ты у меня такой умный. Павел тоже умный был, да сгорел, надорвавшись, и ушел рано от нас, царствие ему небесное. Ты только себя береги, не надорвись. Младший сыночек, Николаха-то мой, чай, не переломится от забот, сыто ест, сладко пьет, о делах не тужит, никчемный вырос неслух и балбес. И внучек мой, Ваня, точно такой же, того и гляди, вовсе разорится… Вот Лизу мне жалко, не заслужила она такой участи. Давай-ка, отдохни, выспись, а завтра в обитель к ней съездим.

Днем поехали к Лизе. Она изменилась, стала какая-то спокойная и просветленная, у нее хороший цвет лица, только руки – красные и натруженные, видимо, она работает на открытом воздухе. Так и есть – трудится в монастырском огороде. Лиза стала больше интересоваться окружающей жизнью, расспросила меня о поездке в Питер, что я видел и где был, спросила даже, что носят модные столичные дамочки.

— Только вот к Генриху на могилу меня не пускают, — пожаловалась Лиза. — То есть, пускают, конечно, но редко, раз в месяц, не чаще. Мать-игуменья сказала, что я должна забывать о своей прошлой жизни и мне предстоит новая жизнь, поэтому я должна себя к ней готовить и больше молиться, а не на могилу мужа ходить.

Дед во время нашего разговора больше помалкивал, но, как только я простился с Лизой и мы вышли за монастырские ворота, сказал:

— Не останется она здесь, не примет постриг.

— Почему? — удивился я. — Вроде выглядит она хорошо. Здоровый физический труд на свежем воздухе, кажется, пошел ей на пользу.

— Слишком много в ней мирского осталось и интерес к этому миру заметен, — ответил дед, — монашествующие же должны отрешиться от всего мирского, даже имя другое принимают. Ты заметил же, как она нарядами поинтересовалась?

Вот ведь какой наблюдательный у меня дед, подумал я, прямо кагебешник какой, надо тоже себя контролировать, как бы тебя, мил человек, собственный дед не раскусил. Хватит уже родственных разоблачений, вроде нашей с Генрихом беседы под звёздным небом после выпитого шампанского по случаю нашего награждения. Я ведь так и не выправил положенный знак ордена, только грамотка осталась. Да и куда он мне, младший орден Российской империи?

Да, надо зайти в мастерскую, забрать подмышечную кобуру под Наган, это может быть, окажется более нужным предметом в жизни, чем золотенькая цацка на ленточке. Еще съездил в «Мюр и Мерилиз» обновил гардеробчик для поездок и присутствия на полигоне. Купил себе клетчатую дорожную куртку с карманами, названную «жакетом», высокие шнурованные ботинки на толстой рифленой подошве (вроде нынешних берцев) и брюки, зауженные внизу, чтобы хорошо входили в эти ботинки. Вместе с затратами на одежду и тратами в прошлой поездке, все нанесло удар по бюджету, а еще предстояли испытания, так что снял еще тысячу со счета.

Дома примерил кобуру, револьвер хорошо лег в нее, одел давно купленный сюртук, в котором собирался ходить в Питере и попытался выхватывать револьвер. Вот не тут-то было, сшитый по нынешней моде чертов сюртук довольно высоко застегивался, хотя и имел отложной воротник. Пришлось расстегнуть аж две пуговицы, что считалось недопустимой вольностью в приличном обществе, а хотелось расстегнуть еще и третью. Ну да ничего, я ведь купчик, а не аристократ, нам на тонкости этикета наплевать, мы Пажеских корпусов не заканчивали и во всяких барских академиях не учились – сойдет. Одно хорошо – небольшой револьвер не был заметен при ношении сюртука, я же просил его не зауживать в плечах, когда покупал еще до пожара, надеясь быстро набрать мышечную массу. С другой стороны, застегнутый сюртук должен быть на приеме, в театре и в присутственных местах, а так купцам даже полагалось по купеческому шику носить его совсем расстегнутым, как бы «в рукава», чтобы золотая цепочка от часов пересекала жилет на животе – вспомнил киношного купца Васеньку из михалковского «Жестокого романса» – вот именно такой образ. Но вот беда, кобура видна в таком случае и часов с золотой цепочкой у меня нет, купить, что ли, для солидности, ладно, погодим с часами. Или ввести новую моду – носить сюртук, застегнутым только на нижние пуговицы?

Вышел на задний двор потренироваться в стрельбе при выхватывании револьвера. Вроде немного получается, не как у Джеймса Бонда, но все же ничего, сойдет для начала. У меня всегда была некоторая страсть к оружию, впрочем, естественная для мужчины. Выйдя на пенсию, я даже некоторое время писал статьи об оружии в популярные журналы, но платили там копейки, а потом журнал прогорел, не заплатив мне гонорара за полгода. А в этом времени купить револьвер, а через десятилетие, браунинг, отличный пистолет для скрытого ношения – не проблема. Вот после убийства Столыпина ввели ограничения, но не такие как в наше время, просто полиции надо было убедиться, что покупатель смертоносной игрушки – законопослушный человек, имеющий постоянное проживание по такому-то адресу.

Постреляв, я попытался подтянуться, повиснув на большой ветви дерева. Только вот не очень-то это получилось, девятимесячное пребывание в больнице, да еще пюреобразная еда в первые три месяца как-то не способствовали росту мышц: если ноги я еще как-то «накачал» многочасовыми прогулками между корпусами Первой Градской, начиная с мая, по 10–15 километров в день, то с плечевым поясом дело обстояло плохо. Гимнастические снаряды мои погибли во время взрыва лаборатории – разлетелись кто куда, гирю вроде нашли и изъяли в качестве вещественного доказательства, я оборудовал с помощью плотника нечто вроде шведской стенки, прикрепленной к сараю во дворе у деда и доморощенную перекладину там же рядом. Вот только больше четырех раз мне подтянуться не удавалось, да еще и с болью в кистях рук: их тоже надо разминать и разрабатывать упражнениями, а когда этим заниматься?

Когда я был один, то снимал перчатки, разрабатывал кисти, мазал их кремом – постепенно они переставали походить на лапы монстра, тем более приходящий парикмахер аккуратно подпиливал где надо и подстригал ногти, чтобы они росли правильно. Он даже подстриг меня немного, так что бородка стала истинно «шкиперской» и я попросил убрать вовсе усы. Парикмахер удивился, но желание клиента выполнил: из зеркала на меня глянул молодой «папа Хэм» в очках, разве что свитера грубой вязки под горло не хватает (ну не носят их здесь). После того как я показался деду в таком виде, он хмыкнул и произнес:

— Сашка, ты вовсе обангличанился, — скептически оглядев меня в новой прическе и «прикиде», сказал дед. — Зачем это тебе, ходил бы как все.

— Дед, я под английского шпиона сойти хочу, — рассмеялся я и обнял моего старика, знал бы он, как близок к истине, но обо всем по-порядку.

Я все больше убеждался, что у меня здесь нет никого ближе и никто больше из окружающих не любит меня так, как дед. У меня никогда не было такого деда – кряжистого старика, крепкого хозяина, умеющего настоять на своем и постоять за себя. Дед никого не боялся и ни перед кем не лебезил и не заискивал, наоборот, у него всегда была толпа просителей: одним он помогал, других гнал в шею, и, примечательно, что он разгадывал человека с первых минут разговора. Именно те, кто его боялся и испытал его гнев, иногда, возможно, неправильный, сравнивали его с купцом Диким из «Грозы» Островского. У него, конечно, бывали минуты плохого настроения, когда он мог наорать без повода, я как-то пару раз сам попал под горячую руку, но дед, поняв, что был неправ, сам потом пришел мириться.

Познакомился я и с дедовым младшим сыном, своим дядей Николашей. Как-то сижу я, читаю в своей светелке, и вдруг без стука вваливается какой-то долговязый хлыщ с тросточкой, фатовскими усиками на испитом лице с мешками под глазами.

— А-а-а, вот наш новый дедов любимчик, дорогой племянничек Сашенька, — издевательским тоном «пропел» хлыщ. — На дедовы деньги позарился, щенок. Вот тебе, а не деньги, — дядюшка показал мне кукиш, сунув тросточку под мышку. — Я тебя научу уважать старших, сукин сын, — дядюшка перехватил поудобнее свой стек и сделал шаг ко мне.

— Стой, где стоишь, или я продырявлю тебе ногу, — открыв ящик стола, я схватил револьвер, отступил к стене и взвел курок.

Но, на дурака мало подействовал вид оружия, он, видно, думал, что с ним шутят или вообще мозгов не имел.

— Ах ты… — Николаша взмахнул рукой наискось, намереваясь наотмашь ударить меня по шее стеком.

Я опустил ствол к полу и нажал на спуск. Грохнул выстрел, комнату заволокло дымом, запахло порохом. Николаша завизжал и выпрыгнул обратно в дверь. А вдруг я его задел рикошетом, да и вообще надо спросить в оружейной лавке патроны с бездымным порохом, французы вон делают бездымный порох, что уж бельгийцам не снаряжать им патроны к револьверу: не дай бог палить в помещении, ничего ведь не видно будет. Я осмотрел пол, потыкал в пулевое отверстие карандашом: пуля пробила под углом около 45 градусов толстую дубовую паркетину и засела где-то внизу, но семь сантиметров прошла. Деду я потом объяснил, что случайно выстрелил, разбирая оружие для чистки, но он только ухмыльнулся, видно, слуги доложили об инциденте.

Все десять дней до отъезда я занимался гимнастикой на потеху дедовым слугам, и не только им: мальчишки сбегались со всей округи и, залезая на ближайшие к дедову забору деревья, смотрели бесплатный цирк. Сначала дворник, было, принялся их сгонять, но я сказал, что не надо – пусть смотрят. Да и слуги стояли, делая вид, что заняты во дворе каким-то нужным делом, смотрели на представление. Самое интересное заключалось в том, что я не выполнял каты из каратэ, не делал медленные движения у-шу, не скакал и не стоял на голове. Только обычный комплекс гимнастики: наклоны туловища, приседания, в том числе с грузом, взяв на спину мешок с песком весом около двадцати килограммов, махи ногами. Но этого было достаточно, чтобы за спиной раздавалось: «эк его корежит»; «припадочный, наверно, молодой купец-то»; «ну так он после пожара головой повредился, видишь, страшный какой, да еще не в себе» и тому подобные замечания. Нет, видимо, не найдет дед мне в слободке невесту, раз такой слух пойдет о припадочном женихе.

 Еще я читал журналы по химии и биологии, чтобы понять, что было известно в этих областях науки в это время, ведь профессора называли меня коллегой, а копни поглубже, выяснится, что я элементарных и всем здесь известных вещей не знаю. Однако, почитав статьи, я убедился, что российская наука в целом, я не говорю про прорывы выдающихся ученых, а про образование в целом, лет на 20–30 отстает от европейских стран. В наших журналах все еще рассуждали о жидкостях и флюидах, через которые из мирового пространства передается «магнетизм»… Микробиологических исследований вовсе не было, так что рассуждения о микроскопических зверьках моего доктора Леонтия Матвеевича еще можно было назвать редким вольнодумством. Доктор все же прислал журнал с моей историей. Ну и жуткие фото там получились, прямо оторопь берет: неужели я таким был, когда меня привезли или это от плохого качества снимка. На первом фото – просто обгорелая головешка без волос,[80] глаза закрыты черным прямоугольником, что создавало еще более страшное впечатление – будто и глаз у меня нет. На промежуточном фото я был вроде Фантомаса, только серый, ну а на заключительном – так уже, ничего себе уродец, в театре можно без грима в роли Квазимодо подрабатывать.

Перед отъездом зашел к деду спросить о его решении.

— Вот, внучек, с заводом лекарств я решил, а взрывчатку как-то нехорошо все же делать, — засомневался дед.

Хорошо, хотя бы с сульфаниламидами проблем не должно быть, а вслух сказал:

— Дед, не ты сделаешь, так кто-то другой на этом заработает. Взрывчатка – ведь это не только война и убийство, а горные работы и строительство, прежде всего, железных дорог. Развитие России через Сибирь пойдет, туда чугунку скоро потянут, за Урал, до самого Тихого океана. А знаешь, сколько там скал взорвать надо и туннелей проложить? Даже нобелевского динамита не хватит, прорву взрывчатки тратить придется. У нас строительство и горные работы даже в привилегии прописаны, а будет ли ТНТ закупать военное ведомство – хорошо если будет, а если не будет, то мы только на проходческих и железнодорожных работах капитал удвоим! Наша взрывчатка дешевле нобелевской и безопаснее к тому же, хранения такого строгого не требует – хоть в воду ее положи – все равно взорвется, если детонатор не замокнет или будет просто герметичным и не пропустит воду, ТНТ в воде практически не растворим.

— Вот ты куда, внучек, загнул, — задумался дед. — Ведь это бешеные деньги… А откуда ты знаешь, что чугунку потянут через горы аж до океана?

— Дед, это просто логика – наука такая, иначе говоря – головой думать надо, вперед смотреть, где выгода лежит, — объяснил я своё послезнание купеческой деловой хваткой. — То, что в Сибири богатств в земле немеряно, так это еще Ломоносов сказал, да и Менделеев так считает. Вывезти добытый уголь, нефть, руду на телегах невозможно, значит, будут строить железную дорогу.

— Ну, считай, убедил ты меня, будем завод ставить. Только где?

— Там, где есть рабочие руки, железная дорога, река и город не далеко и не близко – может вниз или вверх по Москве-реке место сыщем верстах в 30 от города?

— Хорошо, приказчиков пошлю посмотреть, где лучше землю купить. Это ты правильно думаешь, что по чугунке и рекой можно строительные материалы и припасы привозить, а потом товар вывозить, — согласился со мной дед. — А завод для лекарств где?

— Да там же, но верстах в пяти и поселок от завода взрывчатки закладывать в таком же отдалении, — ответил я. — Управлять легче будет, если два завода рядом, а удаление от завода взрывчатки необходимо на всякий случай, вдруг взрыв, так люди в поселке живы останутся. Поселок узкоколейной железной дорогой соединить с заводом – одна смена на завод приезжает, другая тем же паровичком уезжает. Так что я поеду в Питер людей подбирать для работы на заводе кто новую взрывчатку и лекарства знает, как делать, а ты мне обещал когда-то, что людей пошлешь учиться, чтобы могли работать на новых заводах – там химики нужны, можно из вчерашних студентов, только умных, — напомнил я деду его обещание. — Я в Питере поспрашиваю, может кто из химиков академии переедет, жалованье им хорошее дадим, жилье при заводе, согласен, дед?

— Да, Сашка, ты кого хочешь уговоришь, я-то тебя знаю, — подмигнул мне дед. — Набирай людей, только немного, завода-то еще нет. Набирай таких, кто знает, какие машины нужны и как работают, смету составить и где их купить, строителей-то я сам наберу – через полгода первый корпус и дома деревянные в поселке будут. Лавку, больницу, ясли для детей, не хуже чем у Морозова в Твери построим со временем, в кирпиче. Я своих старообрядцев на завод работать наберу, а там будем пробовать через царя веру нашу разрешить и церковь открыть.

Глава 23 Вроде, все складывается как надо
На этот раз у меня в купе появился попутчик. И что бы вы думали, уставившись на мой прикид, он спросил по-английски, не будет ли против уважаемый сэр, если он составит ему в пути компанию?

Услышав, что я не против, а что же мне, гнать его, что ли, прикажете, он представился как Джордж Остин, баронет,[81] второй секретарь посольства ее величества.

— Вы прекрасно говорите по-английски, сэр и внешний вид у вас как у иностранца, — удивился дипломат. — Я было принял вас за морского капитана, скорее всего, норвежца или шведа.

Я представился как Александр Степанов, представитель свободной профессии, вспомнив регистрацию моей лаборатории в Управе, где нас с Генрихом записали «лицами свободной профессии» наравне с актерами и художниками, так и подмывало в ответ на его «баронет» представиться «клоун».

— И чем же вы занимаетесь, мистер Степанов? — со всей любезностью, на которую был способен, произнес баронет.

Вот как, уже не «сэр», а простой «мистер», подумал я и сказал:

— Я математик, — ответил я, думая, что настырный англичанин, наконец, уймется, ибо, что взять с математика и о чем с ним поговорить…

— Видимо, вы закончили математический факультет университета? — не унимался баронет.

— Нет, — ответил я. — По образованию я юрист, математикой увлекся позже.

— Вот как, — оживился сэр Джордж. — Я знал одного юриста, который стал математиком, сэра Артура Кэли.

— Насколько я знаю, Артур Кэли известен своими работами в области линейной алгебры, его называют лучшим алгебраистом современности, также он много сделал в области дифференциальных уравнений и эллиптических функций, — не ударил я лицом в грязь, помню что-то из алгебры, не забыл! — А теорема Гамильтона-Кэли чего стоит, одной этой теоремы о квадратной матрице достаточно, чтобы войти в историю математики. Где же вы познакомились с профессором Кэли, он же не дипломат.

— Сэр Артур читал у нас лекции в Тринити-колледже,[82] — ответил дипломат. — К сожалению, я не силен был в математике и не мог оценить всей тонкости рассуждений профессора Кэли.

А он непрост, этот второй секретарь, как мне показалось, он пытался поймать меня на знании математики, но это не удалось… Да и учился он в престижном заведении, где самая-самая британская знать учится, а ведь простой баронет!

— И что же привело вас в Москву, мистер Остин? — теперь уже в наступление перешел я, используя некоторую растерянность оппонента от неудавшейся провокации, — посольство ведь в столице, если ваша поездка не дипломатический секрет, конечно.

— Да что вы, какие секреты, обычный бизнес, — ответил баронет с улыбкой. — Меня послали встретиться с нашим московским консулом, чтобы он помог британский, как это по-русски – стряпчий, ах да, вы правы – поверенный в делах, разобраться с делом о нарушении патентных прав британского подданного одним московским купцом, кстати, его фамилия тоже Степанов.

— Степанов – фамилия очень распространенная, входит в пятерку самых частых русских фамилий вместе с Ивановыми, Петровыми, Сидоровыми, — пояснил я, стараясь внешне сохранить невозмутимость. — Так что же натворил этот купец по отношению к подданному британской короны.

— Он получил в России патент на открытую британцем краску для ткани, — ответил сэр. — Что должно вести к наказанию и компенсации ущерба.

— И как, удалось наказать купца? — поинтересовался я, сохраняя индифферентный вид, мол, так, для поддержания дорожной беседы спрашиваю.

— Нет, — разочарованно ответил Остин. — Я пытался вместе с поверенным встретиться с купцом, чтобы мирно урегулировать размер ущерба, но он даже не принял нас, а русские чиновники просто издевательски смеялись нам в лицо.

— Но ведь в Петербурге, там, где находится ваше посольство, располагается Министерство финансов в котором есть Департамент промышленности и торговли, ведающий промышленными привилегиями, — удивился я. — Что вам стоило утихомирить распоясавшегося купца окриком из столицы, через министерство?

— Думаете, мы не пытались так сделать, — ответил баронет. — В министерстве нам сказали, что привилегия выдана купцу правильно и не нарушает законов Российской империи, так как использует другой процесс, отличающийся от британского. Но ничего, мы подадим апелляцию и добьемся компенсации даже в большем размере, чем это можно было бы сделать при добровольном урегулировании спора. И не дай бог, этот купец будет что-то продавать в Британии и ее колониях – его товар сразу же будет конфискован для покрытия ущерба.

— Для дипломата вы неплохо разбираетесь в законодательстве и судопроизводстве, — польстил я сэру Остину. — Видимо, вам часто приходится заниматься подобными делами?

— Что вы, мистер Степанов, — ответил дипломат. — Это первый, но, думаю, не последний случай, как у вас говорят «лиха беда – начало».

— Что же, желаю успеха, — сказал я, подумав: «чтоб тебя разорвало». — А сейчас, сэр Джордж, позвольте мне немного вздремнуть, утомительный день выдался.

Я прикрыл глаза, чтобы настырный англичанин не задавал больше вопросов и подумал, что, возможно, не случайно он подсел ко мне, места ведь не нумерованные. Я что-то не заметил его на перроне, а ему нужно было только зайти в вагон за мной и усесться напротив, вон, есть вообще свободное купе. Он знает, кто я, хочет напугать? Зачем, ему ведь дали от ворот поворот и в Питере и в Москве. Хочет выйти через меня на деда, чтобы с него денег получить? Дудки! Он деда не знает, и если и получит, то люлей без счета. В общем, я не заметил, как заснул. Проснулся от голоса проводника: «Господа, Тверь! Кто желает прогуляться и покушать? Поезд стоит час с четвертью».

Я вышел из вагона, немного подышав свежим воздухом, отправился в ресторан. Заказал рюмку водки, холодный заливной язык (люблю правильно приготовленный говяжий язык с хреном, морковкой и петрушкой) и только принялся закусывать, как за мой столик принесло давешнего англичанина. На этот раз он плюхнулся на стул, уже не спрашивая разрешения, что-то заказал официанту, довольно правильно выговаривая русские слова.

Когда принесли его заказ, включающий графинчик водки, он опять-таки, не спрашивая, хочу я с ним выпить или нет, наполнил рюмки и произнес:

— Мистер Степанов, я бы хотел выпить за мир и процветание в отношении наших империй, — начал он по-русски. — Сейчас непростое время и сталкиваются наши интересы в этом непростом мире. Мне кажется, что ваш царь Александр ведет себя опрометчиво и недальновидно…

Мне надоел этот развязный англичанин и я пешил его отшить:

— Послушайте, уважаемый сэр, кто бы вы ни были, но это не дает вам право упрекать государя в недальновидности. Я, как подданный Российской империи, больше не желаю вас слушать и прошу прекратить эти выпады. — встав из-за стола, я положил три рубля под тарелку и вышел из ресторана. Ничего, поужинаю в Бологом.

Когда в вагоне появился баронет, я демонстративно взял свой портфель и пересел в свободное купе. Более меня никто не донимал до самого Питера, а к баронету в Бологом подсадили дородного игумена.

Приехав в столицу и оставив багаж в номере «Астории», я, не теряя времени, поехал к Панпушко. Однако, дежурный сказал, что штабс-капитан вместе с помощниками на полигоне и они вернутся не ранее шести пополудни, но я могу написать ему записку и ее передадут с оказией – кто-нибудь из академических все равно поедет сегодня на полигон, так как готовятся к визиту заместителя генерал-фельдцейхмейстера. Так я и сделал, написал, где меня найти в «Астории» и пешком пошел в Военно-медицинскую академию. Погода уже не баловала, если в первый мой приезд были солнечные дни и лишь изредка моросил дождь, то теперь сыпал мелкий дождичек и дул холодный ветер с Невы. Неуютная питерская погода, ну да ничего, одет я тепло, на голове шерлокхолмовская каскетка, не замокну.


В академии пошел к химикам, где меня сразу узнал, назвав «глубокоуважаемый господин изобретатель», молодой человек, представившийся приват-доцентом Северцевым. Он сказал, что профессор будет чуть позже, но пока он может сопроводить меня в лабораторию и рассказать о ходе опытов.

— Рад знакомству, господин Северцев, — сказал я, представившись. — А как вас по имени-отчеству величать?

Получил ответ и вспомнил, что в мой первый визит Петр Николаевич Северцев писал что-то за столом в ассистентской, а теперь, оказалось, он за синтез вещества СЦ отвечает.

— Вы, наверно, Александр Павлович, хотите узнать, как идут дела с вашим препаратом? — поинтересовался Северцев, чувствуя, что я не чай приехал пить за 700 верст и мне не терпится узнать, получилось ли? — Все получилось, не беспокойтесь, кстати, ваш путь оказался самый перспективным и простым, только на конечном этапе пришлось повозиться, ну, так вы и сами об этом предупреждали. Хотя существует еще один способ получения СЦ, но он более длинный и затратный, так что мы сумели воспроизвести ваш короткий и дешевый путь синтеза, признав его лучшим. Не скрою, второй путь предложил я, и мне хотелось, чтобы он оказался лучше, но факт есть факт – вы победили!

— Спасибо за объективность, Петр Николаевич. А много ли удалось синтезировать?

— Пока три фунта, но для испытаний этого хватит с лишком, тем более, что, считайте, они уже идут, — похвастался приват-доцент, — в клинике у профессора Субботина.

— Постойте, как идут? — удивился я, — мы же говорили, сначала нужно проверить на мышах!

— Да уж проверили и не на мышах, собаку тут лечили с обваренным кипятком боком, — рассказал Северцев. — Потом из дома животных всяких приносили с гнойными ранами – все везде заживало.

Ага, как на собаках, подумал я, прямо Шариков с ошпаренным боком,[83] но ведь экспериментаторы хреновы ничего даже не знают о правилах клинических испытаний, ни тебе слепого контроля, ни рандомизации, и где контрольная группа, наконец!?

— Животные часто слизывали ваш порошок с раны, несмотря на то, что мы перевязывали раны, обработав их порошком, из чего мы сделали вывод, что он безвредный и многие попробовали его на вкус: индифферентный, похрустывает на зубах и все, — делился своими впечатлениями приват-доцент, — и вот когда в клинику Субботина привезли девочку 11 лет с запущенным термическим ожогом, профессор попросил у нас препарат СЦ. Мы не могли отказать, ведь девочка умирала от гнойной интоксикации: ожог был большой – она опрокинула на себя таз с кипятком, который мать-прачка поставила на стол – больше пострадали ноги, но, поскольку ожоги лечили каким-то салом, чуть ли не собачьим, пошло нагноение по всей поверхности с большим количеством гноя и ее привезли в клинику с высокой температурой, в беспамятстве, уже практически безнадежную. Профессор не мог видеть, как умирает ребенок и решился попробовать ваше средство.

— И каков результат? — спросил я, беспокоясь, а вдруг умерла. — Жив ребенок или умер?

— Отличный результат, жива девочка и почти совсем уже поправилась, ваше средство действительно чудодейственное, — взволнованно проговорил Северцев. — У нас уже более десяти больных его получают и у всех быстрая положительная динамика заживления гнойных ран! Я уже послал служителя с запиской к Субботину, думаю, он сейчас придет. Вы сделали великое открытие, Александр Павлович!


— А, вот и наш гений, великий изобретатель! — дверь открылась и на пороге появился профессор Субботин. — Поверьте, Александр Павлович, вы – гений! Я-то, при первом вашем появлении, еще сомневался, не шарлатан ли вы, уж очень много их сейчас развелось, но теперь убедился, что вы, действительно, совершили великое открытие.

— Уважаемый Максим Семенович! — в свою очередь, был рад и я. — Позвольте напомнить, у этого изобретения есть и соавтор, господин Генрих фон Циммер, к сожалению, ныне почивший.

Мы помолчали, отдавая дань памяти Генриха, а потом профессор продолжил:

— Мы получили поразительные результаты: у 12 пациентов – полное заживление ран без осложнений, у одного – заживление раны вторичным натяжением с образованием рубца, но он избежал калечащей операции.[84] В качестве контрольной группы мы взяли лиц, получавших при подобных поражениях стандартное предписанное инструкциями лечение: из них 2 погибли, у 8 – заживление вторичным натяжением с образованием рубцов и лишь у двоих – результаты, сравнимые с первой группой. Мы делали фотоснимки, разница в скорости заживления налицо, а про результат и говорить не приходится. Я собираюсь сделать предварительное сообщение на Хирургическом обществе через три дня, и, если вы не против, я буду иметь честь представить вас коллегам.

Я дал согласие и тут появился профессор химии Дианин, мой тезка, который также стал выражать восхищение результатами испытаний. Он сказал, что сейчас готовит отчет руководству академии и хочет, чтобы я вместе с профессором Субботиным был на этом отчете.

Я ответил, что, может быть, рано докладывать результаты на двух группах больных по 12 человек, хотя видел, что если применять непараметрический критерий, например, Вилкоксона-Манна-Уитни, или, еще более простой метод знаков, то результаты уже достоверны, однако критерии непараметрической статистики стали известны лишь со второй половины XX века. Да что и говорить, до открытия самого раннего параметрического t-критерия Стьюдента Уильямом Госсетом, сотрудником компании «Гиннес», взявшем себе псевдоним Студент и опубликовавшем методику в 1908 году, еще 17 лет. Никто в России еще никакой биометрической статистикой не заморачивается, все научные статьи в медицинских журналах – описательные, так что наличие хотя бы контрольной группы – уже шаг вперед.

Профессора наперебой стали меня уверять, что материала достаточно и статья произведет эффект разорвавшейся бомбы, так что я согласился на публикацию материала в «Военно-медицинском журнале», причем, оба профессора заверили меня, что, ввиду огромной значимости препарата СЦ для военной медицины, они настоят через руководство академии (возможно, это будет Ученый совет) о срочной публикации материала в ближайшем номере. Я поблагодарил ученых и сказал, что у меня еще есть дела в столице, пообещав через три дня вновь их посетить и, если к тому времени доклад руководству будет готов, то готов составить им компанию при посещении ими руководства академии.

Сопровождаемый приват-доцентом, я направился к выходу и по дороге спросил его:

— уважаемый Петр Николаевич, хочу сделать вам предложение о работе, — не откладывая, начал я. — Вы согласны переехать в Москву и возглавить химический отдел моего будущего завода: оклад жалованья вдвое больше вашего нынешнего, бесплатное жилье на время работы, подъемные и оплата переезда, интересная работа с заключением контракта. Оплачиваемый отпуск 30 дней, оплата лечения, если потребуется. Ограничение – нет выезда за рубеж на время работы и в течение 5 лет после ее прекращения, завод в 30 верстах от Москвы. Публикации в любых журналах, как российских, так и иностранных, при согласовании с руководством для неразглашения коммерческой тайны.

Научная работа приветствуется и поощряется, получение докторской степени и профессорского звания – тоже, возможно чтение лекций в Московском университете, если вы так организуете работу, что это не будет отражаться на ее качестве. Необходимо будет в кратчайшие сроки создать химическую лабораторию по выпуску СЦ с нуля, позже развернув ее в завод, при этом оклад может вырасти еще вдвое, то есть, генеральский оклад вы сможете получать уже года через два – зависит от вас. Вы должны и можете подбирать себе сотрудников, но из подданных Российской империи, а из подданных других государств – в качестве исключения, при конкретном обосновании необходимости привлечения такого сотрудника. С финансированием проблем не будет, владелец завода – мой дед, купец первой гильдии, фабрикант-миллионщик.

— Уважаемый Александр Павлович, — пролепетал ошарашенный таким потоком информации приват-доцент. — Но ведь я на службе, впрочем, при таких условиях, я могу и уволиться – выйти в отставку, здесь мне профессорская кафедра практически не светит – ваш тезка молод и энергичен. Я не женат, так что, мне собраться – только подпоясаться.

— Хорошо, Петр Николаевич, пока никому не говорите о моем предложении, но можете начать присматривать себе толковых сотрудников-химиков, предварительные условия такие же – я готов платить вдвое против их нынешнего жалованья и все остальные льготы и ограничения те же. Пока нужен штат и оборудование для выпуска до 15–20 пудов препарата в месяц. В случае вашего согласия прошу подготовить мне примерную стоимость оборудования, сырья и окладов сотрудников до моего отъезда в Москву через 10 дней. И еще подумайте – возможно ли производство этого количества на базе красильной лаборатории текстильной фабрики, в течение первого года, пока строится основной лабораторный корпус нового завода?

Я уехал в «Асторию», пообедал и лег отдохнуть, а около 7 пополудни мне передали, что меня ожидает штабс-капитан Панпушко. Спустился вниз и увидел Семена Васильевича.

— Здравствуйте, Семен Васильевич, приглашаю вас отужинать со мной, — как старого друга, приветствовал я капитана. — Уж теперь вам никак не отвертеться.

В ресторане я заметил, что капитан как-то нервничает и был явно не в своей тарелке.

— Что случилось, Семен Васильевич? С вами все в порядке?

— Со мной все в порядке, — ответил капитан, — просто я очень давно не был в таких заведениях, все служба, знаете ли.

— Да бросьте все, забудьте о службе и расслабьтесь, — порекомендовал я. — Вы что будете пить?

— Сельтерскую,[85] пожалуйста, я не употребляю алкоголь, — ответил капитан.

— Но, есть-то вы будете? — спросил я.

— Да, не откажусь, — сказал Панпушко, смутившись. — Я не обедал сегодня, был на полигоне.

— Вот и давайте подкрепимся, — предложил я. — А разговоры о деле потом, когда пойдем немного прогуляться на свежем воздухе.

Мы заказали стерляжью уху с расстегаями, паровую форель и выпили кофе. Потом я поднялся в номер, оделся потеплее и не забыл кобуру с револьвером, все же время вечернее.

Потом мы прогулялись к Исаакию, вышли к памятнику Петру, немного пройдя по набережной вдоль Адмиралтейства, все же с залива дул ветер, вышли на Дворцовую, прошли под аркой Генерального штаба. За время прогулки говорил, в основном, капитан. Он сказал, что стрельбы 87-миллиметровой гранатой прошли удачно, все снаряды взорвались, но у него сложилось впечатление, что фугасное действие ТНТ сравнимо с мелинитом и чуть уступает пироксилину. Хотя, поскольку они брали несколько меньшее количество ТНТ, можно увеличить вес заряда, тогда фугасное действие будет выше у ТНТ.

А вот самое интересное то, что Панпушко все же разработал детонирующий запал с замедлителем его активации на 4 секунды, что подходило для ручных бомб с ТНТ. Испытав не менее сотни запалов, Семен Васильевич удостоверился в их надежности, и следующими двумя десятками запалов снабдил по десять бомб. Подрывали дистанционно, взрывотехник, спрятавшись в окопе, вытягивал предохранитель шнуром: все гранаты взорвались.

Потом вызвались добровольцы метнуть гранату вместе с Панпушко. Метали из окопа, вставая для броска и прячась после броска за бруствер. Разлет осколков большой гранаты в рубчатом корпусе – «ананаски» превысил 50 саженей, поэтому метать ее можно только из-за укрытия, а вот малой – менее 15 саженей, поэтому можно метать и на открытом месте. Сложностей в метании никаких нет, но метать малую гранату легче, каждый солдат сможет.

Капитан велел сделать соломенные чучела, как для обучению штыковому бою, только пожиже, не такие плотные и нацепить на них мешки – так удобно подсчитывать попадания осколков. Вот завтра он хочет показать мне свое представление и поэтому приглашает поехать вместе с его командой на полигон – сбор у академии в девять утра.

Пока говорили, дошли по Невскому до Гостиного двора, где и расстались.

Глава 24 События принимают дурной оборот, но все кончается хорошо
Я направился в "Асторию". Но тут рядом раздался голосок, нежный и звонкий, ну прямо колокольчик;

— Сударь, простите, пожалуйста, ради Бога, спасите меня.

Я повернулся и увидел высокую стройную девушку, скромно, но со вкусом одетую в шляпке с вуалью под которой можно было разглядеть хорошенькое свежее личико, несмотря на какой-то неестественный свет дуговых электрических ламп – Невский недавно полностью электрифицировали.

Только я открыл рот, чтобы сказать, что я на улице не знакомлюсь и молодым хорошеньким девушкам это тоже как-то не к лицу, как вдруг услышал в голове Сашку!

— Сашка, дорогой мой, ты вернулся! — обратился я к хозяину своего тела, с которым уж не чаял встретиться вновь, больше года проошло, как он меня покинул. Когда было совсем плохо, я звал его, но он не отзывался и теперь я опять слышу его, — только не уходи опять!

— Шеф, давайте ей поможем, она хорошая девушка, ну сделай это ради меня! — взмолился Сашка в моей голове.

Тем временем, девушка, почуяв что я колеблюсь, пошла в атаку. Но я не колебался, а только ощущал жар внизу живота и неудержимую эрекцию. Вот ведь запал на нее мой хроноабориген.

— Сашка, да уймись ты, а то я брюки испачкаю, будет тебе твоя красотка, — ну что делать с гормонами парня, да и с моими тоже – год воздержания все же, пусть на больничной койке, когда с того света выкарабкивался, не до женщин было, но теперь, встречая хорошенькие мордашки, нет-нет да и "обуевало чувство неземное, что волнует нашу кровь". Конечно стандарты красоты здесь были несколько иными, чем в мое время, но в данном случае с физиолого-психологической точки зрения, они и у меня и у Сашки совпали. Тем временем "неземное создание" продолжало:

— Я служу в модной лавке в Гостином дворе, — взяв меня под руку, защебетала девушка, — а сегодня хозяина в лавке не было, и я с подругами задержалась вечером попить чаю с конфектами по случаю дня ангела одной из наших девушек. Засиделись допоздна, а когда я вышла, то вижу что полиция ловит на Невском этих… ну, вы понимаете, падших женщин. И задерживают всех молодых женщин без кавалеров и ведут в участок. Потом, конечно, выяснится что я ни при чем, но хозяину придет бумага из участка, чтобы он подтвердил нравственность такой-то, а зачем это мне, уволить запросто могут.

Да, подумал я, действительно, облава на «прости, господи»: их много было на Невском вечером и мне как-то уже приходилось отказываться от настырных приглашений «отдохнуть в приятном обществе». В столице были бордели на все вкусы, где провести ночь стоило от рубля до четвертного, были и вызовы «на дом», но все женщины «облегченного поведения» должны были иметь так называемые «Заменительные билеты» с медосмотрами и отметками врачей, и я видел, что полиция действительно задерживает некоторых подозрительных, по мнению городовых, женщин и отпускает, если они предъявляют маленькую книжечку.


— Мне рядом, на Гороховую, — раздался голос девушки.

А вдруг она террористка и прячется от полиции, впрочем, вряд ли, — думал я. — Что же, Гороховая буквально в двух шагах, а в доме номер 2, насколько я помню, помещалось Охранное отделение, а потом ЧК.[86] Но, до дома номер 2 мы не дошли и, свернув с Невского налево, в переулок, прошли какими-то дворами-колодцами явно в расположение черных ходов на лестницы доходных домов. Зря я сюда сунулся, чертов рыцарь Айвенго, все, прощаюсь и до «Астории». Сашка тоже как-то напугался и замолк, от жара внизу живота не осталось и следа, я позвал его – ни гу-гу, затаился. Наконец, мы подошли к какому-то выходу черной лестницы во внутренний двор и девушка сообщила:

— Вот здесь я и живу, — мило оскалив зубки, сказала «моя фея», — приглашаю вас на чашку чая.

И как в тебя еще чай входит после чайных посиделок, подумал я, а вслух произнес:

— Спокойной ночи, милая барышня, — и сделал попытку развернуться и уйти, но не тут-то было…

— Как, и ко мне подняться не хотите, а жаль, была бы незабываемая ночь, — разочарованно произнесла обольстительница. Все же «прости, господи», подумал я …

Тут у мне железной хваткой сдавили руки и к носу и рту прижали тряпку.

— Эфир![87] — возникло в голове и затем сознание отключилось.

Очнулся я привязанным за руки к спинке железной кровати и за ноги к ее изножью, распятый и голый до пояса, даже перчатки сняли, гады. Зато в рот вставили кляп. На мне одни исподние штаны – и на том спасибо. В голове гудело, изображение в глазах расплывалось, хотя я чувствовал, что очки на месте.

Потом глаза сфокусировались и я разглядел сидящего у стола человека. Что-то в нем было знакомое, хотя лицо его было плохо освещено лампой под дешевым абажуром. Я немного огляделся по сторонам, насколько позволяла моя неудобная поза. Крохотная мансардная каморка под крышей доходного дома, такие обычно снимают студенты, стены оклеены дешевыми грязноватыми обоями, минимум мебели: стол, платяной шкаф, два стула и большая железная кровать с никелированными шарами. Пожалуй и все, кроме умывальника, где в таз наливал воду какой-то шкафообразный и звероподобный мужик в жилетке и цветной рубахе с закатанными рукавами.

— Семен, — послышался голос того, кто сидел за столом. — Обожди за дверью, мы пока поговорим с господином. Да посмотри, нет ли кого на лестнице и не вернулись ли соседи. Брось ты наливать воду, он вроде очухался.

Семен вышел за дверь. Голос говорившего показался мне знакомым, вернее акцент. Ба! Да это давешний англичанин. Вот тебе и номер, заманили, а теперь выходит, пытать будут… Ладно я покочевряжусь для вида, потом соглашусь поговорить с дедом о выплате неустойки этому Перкину, пусть он сам станет пурпурным. А там видно будет, как дело повернется, может, сбегу…

— Вижу, что вы меня узнали, дорогой Александр Павлович, — елейным голосом проговорил дипломат-разбойник, — думаете, речь пойдет о патентном праве на краситель? Нет, дорогой мой, ошибаетесь (а ведь он чисто и правильно говорит по-русски, легкий акцент можно принять за прибалтийский, то есть остзейский). Речь будет о другом красителе, который почему-то взрывается и который сейчас испытывает штабс-капитан Панпушко. А также о том препарате, что лечит больных в клинике Военно-медицинской академии у профессора Субботина. Мы давно следим за вашими успехами, только близко познакомится не приходилось, вот и в поезде не удалось, пришлось действовать старым, но действенным методом.

Поэтому, от имени правительства Её Величества королевы Великобритании Виктории, я, как офицер секретной службы Её Величества, уполномочен сделать вам предложение о сотрудничестве. В случае согласия вы получаете подданство Империи над которой никогда не заходит солнце, признание ваших патентов и при передаче их правительству Её Величества, титул баронета, дом в парковом предместье Лондона и 100 000 фунтов на банковский счет, по курсу это почти 800 000 рублей золотом. Вы можете работать над своими изобретениями – они будут защищены британскими патентами и принадлежать лично вам. То есть, вы становитесь потомственным дворянином Британской империи и богатым человеком. Для этого вам нужно будет всего лишь подписать несколько бумаг. Подумайте, у вас есть пять минут. Если вы готовы подписать, кивните головой.

— Предваряя ваш вопрос, что будет, если вы откажетесь подписывать согласие на сотрудничество и передачу нам патентных прав, — продолжил шпион, — тогда участь ваша печальна: вы просто пропадете и даже вашего тела никогда не найдут. Последним вашим пристанищем станет ассенизационная бочка, потом баржа и дно Финского залива,[88]  там уже много таких бедолаг съела ваша знаменитая корюшка. Семен – дворник этого дома, так что он все сделает в лучшем виде, может и живьем утопить в дерьме, если, конечно, вы Богу душу не отдадите после его развлечений. Видели у него острый ножичек, так Семен обожает срезать ремни со своих жертв, обычно они при этом просто умирают от шока. Ну так как, Александр Павлович, господин изобретатель, созрели?

Я кивнул головой. Что-то грубо работает господин шпион, ну прямо не тянет на дипломата, обучавшегося в Кембридже. Или я для него второй сорт, какой-то купчик, хоть и нахватавшийся всяких премудростей, но ведь не аристократ и даже не дворянин, такого и в бочке с дерьмом утопить не зазорно, тем более, в такой варварской стране как эта Россия. Стал бы он миндальничать с каким-то зулусом, тоже бы порезал на ремни и все, вот и я для него индус или зулус, а чуть позже в этой истории – бур, пусть и с университетским образованием. Но, скорее всего, он такой же баронет как я граф…

— Вот и славно, — захлопотал шпион, вытаскивая из кожаной папки какие-то бумаги. — Семен, где ты там, иди, поможешь!

— Слушаю, барин, — в комнате появился давешний амбал. — Чего изволите?

— Семен, голубчик, — запел шпионский «сэр». — Развяжи-ка правую ручку господина, да посмотри, чтобы он чего не учудил, перышком стальным себя в глаз не поранил.

— Не получается барин, — амбал продолжал возиться с завязкой справа, — туго затянул, дозвольте разрезать?

— Да режь, но только веревку пока, — хохотнул Остин, или как там его по-настоящему…

Наконец завязку перерезали и мне вручили несколько листов. Я взял их и по-очереди прочитал. Так, передача прав по патентам правительству Британской империи на двух листах и соглашение о сотрудничестве с британской секретной службой без упоминания тех фишек и плюшек, что мне впаривал липовый баронет. Дело мое плохо, видать и вправду поеду в последний путь в говняной бочке. Нет, не так я себе представлял свои торжественные похороны.

— Все прочитали, готовы подписать?

Я кивнул. Семен передал мне обмакнутое в чернила перо. Может, в глаз его ткнуть напоследок, нет, не получиться – он стоит позади меня, мне туда не дотянуться, а он тут же шваркнет меня по голове пудовым кулачищем – и поплыли по Неве…

Что ж, на первом листе я старательно вывел Bloody, на втором Fucking, на третьем – Bullshit.[89]

Семен, поболтав по очереди листами в воздухе, чтобы высохли чернила, подошел к столу и передал бумаги своему боссу. Тот, прочитав, изменился в лице: — Русская свинья, Семен, он – твой.

Семен достал ножичек и сделал шаг к кровати с моей тушкой. Вот был бы я спецназовцем ГРУ, как положено другим попаданцам, живо бы выбрался из пут и забил бы ногами эту тварь, а потом скрутил визжащего от страха англичанина и утопил в бочке с дерьмом. Я попытался было дернуться, но куда там…

Бах!!! Грохнуло из окна, посыпались стекла, из коридора выбили дверь и комнату осветил яркий фонарь, впрочем, керосиновый. Я не поверил своим глазам: передо мной стоял Агеев! Он же в Туркестане! Я скосил глаза вбок, куда смотрел Агеев. На полу навзничь лежал амбал с дыркой во лбу, а за ним, согнувшись до пола, блевал, заляпанный мозгами Семена, сэр Джордж Остин, баронет и офицер Секретной службы Её Величества. Понятно, пуля пробила маленькое отверстие на входе, зато на выходе вышибла затылочную кость вместе с мозгами амбала, которые и прилетели баронету.

— Ну и нагрязнил ты здесь, вахмистр, — сказал Агеев пролезавшему в мансардное оконце жандарму в штатском.

— Виноват, вашскобродь, — наконец пролез в окно вахмистр и спрятал в кобуру револьвер. — Пуля у «Смита» тяжелая, бошку вблизи напрочь сносит.[90]

— Распорядись прибрать здесь, братец, тело – в судебный морг, — распорядился подполковник. — Дамочку отловили?

— Так точно, господин подполковник, — ответил вахмистр. — Она только из подворотни вышла, тут и взяли, мяукнуть не успела, кошка драная.

Тело унесли, англичанину дали тряпку вытереться. Он было хотел бумажки уничтожить, но вахмистр одной рукой бумаги прижал, другой завернул шпиону руку за спину, так, что тот взвыл от боли, затем вахмистр, не отпуская завернутую руку, схватил и другую ручку англичанина и связал их позади спинки стула.

Пока вахмистр проделывал это, Агеев прочитал бумаги, дошел до подписи, сначала удивленно поднял бровь и взглянул на меня, а потом, когда прочитал все, ухмыльнулся и сложил бумаги в шпионскую папку, предварительно выпотрошив ее на предмет чего-нибудь интересного.

— Так, вахмистр, хорошо связал супостата? — дождавшись «так точно васкобродь», Агеев приказал, — а теперь аккуратно развяжи путы нашему господину изобретателю государственных секретов и поищи его одежду, да кляп достань изо рта, видишь, Александр Павлович уж притомился с ним.

Одежда моя нашлась в шкафу, аккуратно увязанной в узел – явно Семен уже приготовил ее для себя в качестве трофея, чтобы продать скупщикам. Так что, уйти мне отсюда живым точно не пришлось бы, независимо от того, подписал бы я бумаги или не подписал, выход был один: в бочку и затем – недолгое морское путешествие. Кроме того от одежды пахло какой-то сивухой— видимо подельник шпиона облил меня самогоном, чтобы, если кто вдруг встретиться на черной лестнице, что, конечно, маловероятно для позднего вечера, то выглядело бы так, как будто дворник тащит наверх пьяного жильца.

— А вот ни револьвера в подмышечной кобуре, ни бумажника, ни часов не нашлось, о чем я и заявил Агееву, мол, отразите в протоколе. Вахмистр, покопавшись в шкафу, нашел мой бумажник, впрочем, пустой (а оставалось почти сотня, хорошо, что не все деньги взял с собой), Наган в кобуре он положил на стол Агееву, часов так и не нашлось (скорее всего, они у Семена в кармане)

Агеев отражать в протоколе ничего не стал, да и никакого протокола никто не вел, а уселся верхом на стул напротив проблевавшегося, наконец, баронета и произнес:

— Майор Хопкинс, я вынужден предъявить вам обвинение в шпионаже, покушении на жизнь подданного Российской империи, а также еще и в ограблении почетного гражданина.

— Я ничего не знаю, я зашел сюда случайно, — заистерил Хопкинс/Остин, — требую пригласить консула. Я дипломат и лицо неприкосновенное!

— Сегодня же утром британский посол будет проинформирован о вашем задержании и шпионской деятельности, — сообщил ему Агеев, крутя в руках мой револьвер, который достал из кобуры, револьвер нашел вахмистр в другом месте. — И не надейтесь на дипломатическую неприкосновенность: высылка в двадцать четыре часа грозила бы вам только в том случае, если бы вы ничего здесь не натворили. А так на вас столько, что Сахалинская каторга вам обеспечена, а такие как вы больше двух лет там не живут. Я бы предложил вам, как офицеру, застрелиться, но, извините, уже не могу. Да и дипломат вы такой, как из меня балерина, уже столько дров наломали, и никакой вы, майор Хопкинс, не баронет и университетов не заканчивали, а выросли в Сохо и грязными делишками пробились наверх в Секретной службе, вот и думали, что Россия – дикая страна, вам все с рук сойдет….

— Или все же дать вам револьвер с одним патроном? — Агеев начал вынимать один за другим патроны из барабана, а «бывший сэр Остин», как зачарованный, следил за этими действиями.

— Ну, согласны? — сказал Агеев, оставил один патрон, взвел курок и провернул барабан так, чтобы патрон встал в боевое положение напротив ствола, — развязать вам руку?

Не дождавшись ответа шпиона, подполковник продолжил: — Так я и знал, что у вас кишка тонка, господин Хопкинс, вы только с безоружными и связанными храбры… Увезите его в допросную Корпуса, я сейчас туда подъеду, — это уже обращаясь к двум другим агентам в штатском, что вошли в комнату, — да смотрите за ним хорошенько, чтобы никакой фортель не выкинул, держать его в ручных кандалах!

Агент достал большие наручники, соединенные короткой внушительной цепью, и, дождавшись, пока его коллега отвязал шпиона и, взяв его за шкирку, поднял со стула, застегнул наручники на запястьях позади спины.

После того как шпиона увели и мы остались одни, Агеев достал папиросу и закурил. Я уже оделся и сидел на кровати, второй стул, мягко говоря, был не совсем чист.

— А вы хорошо держались, господин изобретатель, — усмехнулся подполковник. — Не соблазнились титулом, домиком и деньгами, не вымаливали пощаду. А по поводу романтического знакомства у Гостиного, как только шпионская шайка поняла, что рыбка не хочет брать приманку, они начали действовать. Девица давно уже была связана со шпионской сетью Хопкинса, выполняла для него деликатные поручения, говорят и в постели хороша – иногда подрабатывает, скорее не из-за денег, а из любви к искусству. Впрочем, вы устали, вам выспаться надо, а уже час ночи. Я на вас смотрел из своего нового кабинета – прямо над аркой, где вы проходили со штабс-капитаном – так и подмывало сделать вам из окна ручкой. Мои люди вели вас от гостиницы и, как только поступил сигнал о том, что приманка заброшена, я собрался и поспешил за вами, благо, адрес был уже известен. Я был за стеной с двумя агентами резерва и все слышал и видел – вон отверстие – он показал куда-то, но я ничего не заметил, вахмистр и еще один агент были на крыше, два агента были на лестнице – следили, чтобы шпионам подмога не пришла, Семен, гори он в аду, просто их не заметил, они вовремя спрятались, когда он вышел из квартиры. Так что вам ничего не угрожало, все было под контролем, только химию я не предусмотрел, думал, вы сами подниметесь сюда, уснете и проснетесь связанным. Что это за снотворное было?

— Эфир – средство для ингаляционного наркоза, человек вдыхает его и отключается, — объяснил я. — Известен как обезболивающее и наркотическое средство еще с конца XVIII века, а получен вовсе в Средние века, наш Пирогов оперировал раненых под эфиром практически на позициях во время Восточной войны.[91]

— Сейчас вас проводят до «Астории» – тут буквально два шага, а я вас жду послезавтра в полдень в Главном штабе, только не берите с собой это. — Агеев пододвинул мне кобуру с Наганом. — Спокойной ночи!

Глава 25 Испытания
С утра, как и договаривались, отправились на полигон: я, Панпушко и три унтера – его подчиненные. Мы с Панпушко уселись в пролетку, за нами еще ехали большие телеги с тентами, каждую тащила пара битюгов.[92]

Услышав, что ехать придется на Ржевский полигон, я приуныл: до вокзала, значит, потом поездом до Твери, потом по местной разболтанной дороги куда то в сторону Ржева, за день только в одну сторону доедем, а мне послезавтра надо быть в ВМА, на докладе по веществу СЦ. Не успею, отказаться что ли? Но меня успокоили: до Твери ехать не надо, Ржевский полигон – это от наименования реки и села Ржевки, в 8 верстах на северо-восток от Петербурга, вечером приедем обратно в столицу.

Полигон, хотя и назывался Главным полигоном ГАУ, производил унылое впечатление: кирпичные казематы только строились, бараки и службы располагались в дощатых сараях, которые казармами назвать было сложно. Сейчас их старательно красили в зеленую краску. На полигоне постоянно располагалась рота охраны и обслуживания полигона, а также учебная батарея из разнокалиберных орудий, Панпушко здесь хорошо знали. Командир роты пригласил к нему в домик, где его жена, весьма миловидная особа, напоила нас чаем с пирогами собственного изготовления. Унтеров команды Семена Васильевича тоже повели кормить в солдатскую столовую.

Наевшись, мы пошли на позицию, где были приготовлены к стрельбе два орудия, чуть поодаль возле свежеотрытого окопа с приличным бруствером стояли два стола и деревянные ящики – Семен Васильевич сказал, что там ручные бомбы. Ого, это уже становится интересно, побросаем гранаты!

— Давайте пока отстреляем 87-мм гранаты, — предложил Панпушко, подведя меня к орудиям, — это орудия Круппа, пожалуй, самые удачные нарезные казнозарядные полевые орудия русской армии. А вот и наши канониры из учебной артиллерийской батареи – Осип Виноградов и Петр Шавров, — канониры вытянулись во фрунт, уставившись на необычно одетого штатского.

— Здорово, молодцы-артиллеристы! — поприветствовал штабс-капитан выстроившиеся расчеты орудий.

— Здрав жлам, вашбродь, — откликнулись молодцы.

По команде «к орудиям» расчеты слаженно, как на парадном смотру, заняли места у пушек. Семен Васильевич давал мне пояснения:

— Предвидится смотр полигона товарищем генерал-фельдцейхмейстера, генералом от артиллерии Леонидом Петровичем Софиано[93] в сопровождении начальника Михайловской академии, тоже полного генерала от артиллерии Николая Афанасьевича Демьяненко. Оба генерала – члены Военного совета, а Софиано – еще и член Государственного совета империи. Так что, надо не ударить в грязь лицом. С утра мне передали распоряжение генерала Демьяненко готовить к показу новые боеприпасы, так как Софиано непременно пожелает увидеть что-то новое, что ему еще не показывали, пироксилиновыми зарядами его не удивишь, а русского бездымного пороха пока нет.

— Поэтому решили показать ТНТ, — поинтересовался я, — но ведь испытания еще не закончены.

— Как я понял, это не имеет значения, предварительный отчет уже переписан и завтра я его подам на подпись генералу Демьяненко, а пока все готовятся к смотру, окончательный отчет с включением туда испытаний ручных бомб будет закончен.

Тем временем орудия были готовы к стрельбе, взмах флажка и два гулких выстрела раздались почти одновременно. Если бы мы стояли рядом, то ничего бы не увидели из-за густого дыма, окутавшего орудия. А так, поскольку стояли на пригорке, я увидел, что после небольшой задержки у двух мишеней вспухли в общем-то одинаковые фонтаны выброшенной взрывом земли.

— Небольшой недолет, сейчас поправят прицелы и продолжим, — пояснил штабс-капитан. — Левое орудие стреляет снарядами с пироксилином, правое – ТНТ.

Новый залп – и обе мишени разлетелись вдребезги. Подъехал верхом командир батареи, ведя в поводу второго коня. Панпушко легко, только на секунду коснувшись стремени носком сапога, вскочил в седло и оба офицера неспешно поскакали к развороченным мишеням.[94]  Через какое-то время, зафиксировав разрушения от снарядов, они вернулись обратно. Так повторилась серия из 10 снарядов, потом левое орудие стало стрелять ТНТ, а правое – пироксилиновыми снарядами, и так опять серия по 10 снарядов. После попаданий регистрировался характер повреждений. После 20 выстрела ко мне подъехал Панпушко и сказал, что, как и ожидалось, пироксилиновые снаряды вызывали на 12 % больше разрушений, чем ТНТ, однако вес заряда пироксилина был больше на 20 %.

Теперь мы перешли на площадку для метания гранат или, как здесь их уже привыкли называть, «ручных бомб Степанова-Панпушко» – РБСП-1 и РБСП-2: рубчатой «ананаски» и гладкой «лимонки». Помощники Панпушко уже расставили чучела в мешках в 17–22 саженях от окопа.[95] Что же, это просто школьный норматив,[96] хотя солдаты сейчас более низкорослые и слабосильные, пусть будет так. Еще был отмечен толченым мелом круг диаметром 2 сажени – туда нужно было попадать.

Вышел метатель из команды Панпушко – довольно рослый унтер и без труда, вставая на приступочку окопа, забросил «лимонку» в центр круга, грохнул взрыв. Мы пошли посмотреть на мишени – из 10 «наступавших» один явно «убит» крупным осколком в область груди и четверо раненых мелкими осколками. Зафиксировав результат и покрасив мелом разрывы, вернулись на исходную позицию и повторили. Результаты были примерно повторяющимися, но в конце мешки заменили и сменился метатель – он выглядел покрепче первого, лапы как у медведя, с широкими ладонями человека физического труда.

Штабс-капитан напомнил ему, чтобы после броска он быстро прятался за бруствер и ни в коем случае не глядел на результат броска. Унтер сказал «так точно» и взял первую «ананаску». Мы отошли еще саженей на пятьдесят, ближе – опасно, — предупредил Панпушко. На этот раз грохнуло так как будто выстрелили из пушки, взметнулась земля, ближайшие чучела снесло вовсе, дальние измочалило крупными осколками, но некоторое цели вовсе не пострадали (наверно бомбу рвет по насечкам на крупные куски, подумал я, хотя, чугун – металл хрупкий и должен был бы крошиться на множество осколков. После того, как метатель бросил еще четыре гранаты, Семен Васильевич сказал:

— Не будем больше испытывать судьбу, господа, — обращаясь ко мне и командиру батареи, добавил. — Не угодно ли попробовать?

Артиллерист отказался, сказал, что ему из орудия как-то привычнее стрелять, а я согласился, только попросил сначала учебную гранату, без запала и взрывчатки, попробовать метнуть.

— Извольте, — сказал капитан, — я бы и не дал вам сразу боевую. Мои унтера два дня учились кидать бомбы в цель и на дальность.

Граната «лимонка», то есть ручная бомба РБСП-1, надо привыкать к названию, оказалась удобной в руке, и, потренировавшись, я попросил девайс с запалом. Панпушко достал запал и показал, как выдергивается кольцо-предохранитель, потом сказал, что надо размахнуться и метнуть, на всякий случай – из окопа: окоп широкий, есть где сделать два шага перед бруствером на постепенно увеличивающей подъем приступке-пандусе, так, что оказываешься приблизительно по пояс над бруствером. Подьем по пандусу нужен, чтобы не бросить гранату себе под ноги (тогда как можно скорее выскакивать из окопа, не пытаться искать выкатившуюся гранату, а спасаться самому (задержка взрыва 4 секунды, этого хватит, чтобы выпрыгнуть два раза). Если граната окажется сразу за бруствером, и броска не получится – наоборот, сгруппироваться как можно ниже на дне и переждать взрыв.

Получив инструктаж, я потренировался вытаскивать кольцо из неснаряженного запала, потом когда понял, что я готов, Панпушко вставил запал, повернул его до фиксации и остался рядом со мной, передав мне гранату и немного отойдя в сторону по длине окопа (на помощь готов прийти, сообразил я). Помощь не потребовалась: выдернув кольцо, я сделал по пандусу шаг к брустверу и зашвырнул гранату даже дальше, чем хотел – к дальней границе мелового круга. Бумкнуло, качнулись уже посеченные осколками чучела. Вот и все!

После обеда пошли смотреть лабораторию Панпушко, располагавшуюся в одном из сараев. Насколько убогим было это сооружение снаружи, настолько лаборатория поразила меня порядком и чистотой внутри. Все было продумано, чувствовалась хозяйская рука штабс-капитана и его помощников: лабораторное стекло сияло, никель всяких приборов и кубов блестел как начищенное серебро, стояли просторные лабораторные столы и вытяжные шкафы. Тут же по стенкам были развешаны мои газовые маски (скоро должна и привилегия на них созреть, причем в Германии и Британии уже получены положительные заключения – вот фиг вам, а не газовые атаки). Семен Васильевич похвастался, что они могут вырабатывать около пуда ТНТ в неделю – процесс отработан и поставлен на поток, так же как и снаряжение снарядов, которое проходит в отдельном помещении. Потом мы посмотрели лабораторию по выделке запалов Панпушко для боеприпасов с ТНТ – все тоже слаженно и аккуратно. Я остался очень доволен увиденным, теперь я точно знал, что Семен Васильевич не подведет меня, вот только как он отнесется к подготовке людей для нашего с дедом завода по выделке ТНТ, отпустит ли кого-то из своих унтеров-лаборантов? Я решил не поднимать этот вопрос до окончания испытаний. Назад ехали быстрее, так как грузовые повозки шли быстрее, на прощание я вручил по красненькой унтерам-метателям, поблагодарив их за молодецкие броски.

Вернувшись в гостиницу, я настолько устал, что даже не пошел ужинать и завалился в кровать, едва раздевшись. Сашка больше не давал о себе знать, видно его напугала мансардная разборка этой ночью, но я был рад, что он не исчез насовсем.

Назавтра, плотно позавтракав и приведя себя в порядок, я без четверти двенадцать был у Главного штаба, рассчитав, что если я, выйдя из гостиницы, минут за сорок, то неспешно доберусь до цели. Часы надо прикупить, сегодня же в Гостином, как выйду от Агеева.

— Я к подполковнику Агееву Сергею Семеновичу, — сказал я дежурному, назвав свою фамилию.

— То есть, к полковнику Агееву, — поправил меня дежурный капитан с аксельбантом. — Вас проводят, господин Степанов.

Кабинет Агеева, хоть и небольшой, но уютный, с книжными шкафами и картой Европы, действительно выходил окнами на Зимний дворец, фасад которого был окрашен в необычный для меня кирпично-красный цвет.

— Проходите, присаживайтесь, Александр Павлович! — радушно приветствовал меня хозяин кабинета. — Не угодно ли чаю с лимоном.

Узнав, что угодно, нажал на кнопку и приказал вошедшему унтеру принести два стакана чаю с лимоном и блюдечко с сушками.

— Ну что, оклемались после ночи приключений в стиле бульварных романов, — подначил меня полковник (а я и забыл его поздравить), — надеюсь, револьверчик в гостинице оставили? Мне кобура понравилась, для нашей работы бы подошла, ни разу таких не видел – ваше изобретение? Ну, да ладно, что я вас расспрашиваю, у вас самого, наверно много вопросов накопилось.

Разговор наш продолжался больше часа. Оказывается, полковник Агеев теперь начальник разведывательного отдела Главного штаба Императорской армии. После нашего разговора еще в больнице, он четыре месяца был в Туркестане – организовывал противодействие английским агентам, засылаемым на нашу территорию, чтобы взбунтовать местных ханов и князьков. Это ему удалось, а тут поступили сведения от агентов в Берлине в том числе от известного мне майора Вайсмана об интересе Рейхсвера и, особенно, Кайзермарине[97]  к тринитротолуолу. Агееву пришлось выехать в Берлин и через Вайсмана убедить немецких ученых в бесперспективности этих работ, то есть, для военных целей немцы тротил в ближайшее время делать не будут, хотя им и удалось добиться подрыва боеприпасов и одна из фирм взялась выпускать тротиловые шашки для горных взрывных работ, но в военном применении конкуренция за ТНТ нам не грозит.[98]

— В случае чего, у нас есть Вайсман, мы активно продвигаем его по службе, скоро он станет подполковником, кем-то вроде вашего Панпушко: главным химиком при Артиллерийском управлении, — уверил меня Сергей Семенович. — Кроме того Вайсман регулярно поставляет нам сведения о военных секретах Рейхсвера, за что получает вознаграждение.

— Я слышал, вы вчера с Панпушко развлекались, бросая на полигоне какие-то ручные бомбы, — спросил Агеев, — что это такое, я догадываюсь, мне доложили, а вот как вы их применять собрались?

— Есть два вида ручных бомб: оборонительная, тяжелая и мощная с большим радиусом разлета осколков – до 40–50 саженей, так что ее можно бросать только из укрытия: со стены крепости или из окопа-траншеи и вторая – менее мощная, но разлет осколков на 15 саженей, не больше – ее можно метать в наступлении, с хода, тогда такая «карманная артиллерия» незаменима, не будут же орудия стрелять по своим.

— Интересно, это получается, новое оружие, которого ни у кого нет? — спросил полковник. — А я то думаю, что англичане так засуетились вокруг вас. Мы ведь уже месяца два, с того момента как я прибыл из Туркестана и был приглашен во вновь созданный разведывательный отдел Главного штаба, восстановили за вами негласное наблюдение и охрану – здесь очень помогли мои бывшие коллеги – жандармы, в противошпионской работе без них – как без рук.

— А что мистер Остин поведал?

— Вообще-то, это секретные сведения, но частично я имею право посвятить вас в детали, — ответил полковник, — вы ведь участник событий. Не скрою, нам нужно было дождаться, чтобы Хопкинс (это его настоящая фамилия) произвел против вас какие-то откровенно враждебные действия – то есть захватил и принуждал к сотрудничеству. Он очень спешил, так как у него уже было здесь несколько провалов и ему нужно было срочно хорошо зарекомендовать себя перед начальством, иначе ему грозила неизбежная отставка без пенсии и мундира. Поэтому он и пытался как-то зацепить вас еще в поезде, набиваясь в друзья, выписал и заучил сведения о современных английских ученых, известных своими работами в физике и математике, пытаясь «посадить вас в лужу». Но чуть не сел туда сам – спроси вы его, кто еще из профессоров читал ему курс в Кембридже, где он никогда не учился, да и вообще какую специальность он там изучал, тогда вы бы сами его уличили во лжи. Так что, Хопкинс – человек неумный и авантюристический, поэтому посол его не любит и защищать не станет. Хопкинса даже склонять к сотрудничеству не хочется, настолько он глуп, жаль, что вместо него кого-нибудь умного могут прислать. Ладно, хватит о дураках, вот что я вам хочу сказать, Александр Павлович:

— Как бы вы отнеслись к тому, если бы я предложил вам поступить на службу в разведывательный отдел, моим заместителем по технической разведке, — огорошил меня полковник. — Вы человек буквально энциклопедических знаний, видите новое там, где другие мимо пройдут и вообще, показали себя храбрым человеком, годным к разведывательной работе, я ведь в этом сам вчера убедился, кстати у меня для вас сюрприз, независимый от вашего решения.

— Понимаете, Сергей Семенович, только поймите правильно и не обижайтесь, ответил я, — я ведь изобретатель, то есть человек свободный и в мыслях и в поступках, а государственная служба неизбежно будет меня ограничивать в этом, кроме того в Подмосковье мой дед уже начал строительство двух заводов по выпуску продукции по моим патентам, мне необходимо там бывать, хотя я уже понял, что вся научная мысль – в столице. Например, ни в одной московской клинике я бы не синтезировал антимикробное лекарство и не провел бы его испытаний. Завтра у меня участие в докладе на Ученом совете Военно-медицинской академии.

— Помилуйте, Александр Павлович, — никто не покушается на вашу свободу творчества, изобретайте себе на здоровье, получайте привилегии, — сказал примирительным тоном Агеев, убеждая меня. — Наоборот, вы приобретаете государственный статус не просто купца-фабриканта, а государственного человека на службе его императорского величества. Я имею право непосредственного доклада Николаю Николаевичу Обручеву, начальнику Главного штаба, а он, в свою очередь, государю, то есть, подчиняясь мне, вы в двух шагах от императора. Работа для вас будет интересная – оценивать зарубежные военные новинки и изобретения отечественных заявителей привилегий, имеющих военное значение. Вы знаете иностранные языки, читаете зарубежные журналы, так что кому как не вам быть в курсе событий. Чин у вас будет гражданский – титулярного советника я вам добьюсь без проблем, может и с коллежским асессором получится, то есть, соответственно, IX или VIII класс,[99]  у вас ведь «Станислав» 3 степени имеется и изобретения государственной важности, так что, есть чем обосновать, а также и участие в поимке немецкого и британского шпионов. Я уже докладывал сегодня генералу Обручеву о событиях в мансарде и бумаги показал – он очень смеялся, увидев ваши «подписи» и приказал мне непременно вас ему представить, как придете – как раз время в приемную идти.

В приемной начальника Главного штаба мы немного подождали, потом нас пригласили в кабинет. Встретил нас седой, но со строевой выправкой генерал с орденом Святого Георгия 3 степени на шее, в синем сюртуке с красным воротником.

— А, вот вы какой, господин изобретатель, наслышан. Полковник мне о вас много хорошего рассказал, а он попусту хвалить никого не будет, знаю, — генерал посмотрел на меня умными глазами. — Вот, примите на память, и он протянул мне коробочку с золотыми часами и цепочкой.

Я поблагодарил, а Агеев попросил подождать его в приемной, давая понять, что аудиенция для меня окончена. Я открыл коробочку еще раз и прочитал гравировку на крышке: «За заслуги от начальника Главного штаба». Когда через 10 минут Агеев вышел, и мы вернулись в его кабинет, он сказал, что я произвел на генерала Обручева благоприятное впечатление и он просил сделать мне официальное предложение с чином коллежского асессора и жалованьем в 100 рублей ежемесячно плюс столовые. Прошу учесть, что также возможны единовременные выплаты по особым условиям, связанными с выполнением конкретного задания. При поездках по железной дороге 2 классом вы можете оплачивать его как третий (1 класс по расценкам второго при достижении V класса – статского советника).

— Я понимаю, что внуку миллионщика какие-то 100 рублей погоды не сделают, но зато чин сделает вам статус – вы же по Главному штабу военным чиновником будете, если примете мое предложение,[100] — продолжал «уламывать» и соблазнять меня плюшками Агеев. — А заводы ваши никуда не денутся, у деда вашего все равно там управляющие будут, вот и будете наездами в Первопрестольную их консультировать. В конце концов чиновнику всегда легче в отставку выйти, чем офицеру. Поэтому даю вам неделю на обдумывание, а потом жду решения.

— Благодарю за доверие, Сергей Семенович, мне действительно надо подумать и я дам ответ послезавтра, так как это зависит от того, как у меня пойдут дела с Панпушко и с медиками. Я обязуюсь держать вас в курсе своих дел.

Полковник дал мне свой адрес и телефон и сказал телефонировать ему при всех изменениях, а также сказал, что хотел бы поехать на полигон к Панпушко, посмотреть на ручные бомбы.

Глава 26 Фиаско
Утром мне принесли ответ от Менделеева, где профессор извинялся за то, что в ближайшие дни меня принять не сможет, так как у него много работы и просил напомнить ему о себе на следующей неделе. Зато, открыв второй конверт, я обнаружил в ней письмо Панпушко. Семен Васильевич писал, что обстоятельства изменились и генерал Софиано прибудет на полигон завтра с утра, специально посмотреть на стрельбу снарядами с новым ВВ[101] (видимо, до него дошли слухи, что последние три недели на полигоне творится что-то странное), в связи с чем, капитан просит меня прибыть завтра на полигон. Визит генерала ожидается в полдень, то есть, я могу (если захочу) приехать к 12 часам, сам Панпушко будет там раньше 7 утра, чтобы все подготовить и проконтролировать. Семену Васильевичу очень хотелось бы, чтобы я присутствовал: мало ли что, вдруг генералу захочется задать вопрос о происхождении ТНТ и, вообще, он был бы рад моему присутствию даже в качестве моральной поддержки. Пропуск на меня он закажет, а дорогу я знаю. Все утро я думал о сегодняшнем докладе (сейчас бы сказали – презентации, слово-то какое противное, будто подарки-презенты раздавать будут, как бы не так, бывает и наоборот) о результатах лечения препаратом СЦ в клинике профессора Субботина. К половине одиннадцатого мне предстояло быть на кафедре химии, откуда мы вместе с профессором Дианиным пройдем на Ученый совет, чуть позже подойдет и Субботин с больными, которых он будет демонстрировать уважаемой профессуре.

После того, как я добрался до академии и меня встретил Дианин, сообщивший о том, что заседание предложено сделать открытым, то есть любой преподаватель академии может его посетить. Для меня это было довольно неприятный сюрприз, так как, по опыту выступлений в моем мире я знал, что, чем больше людей, тем больше вероятность нарваться на дурацкие вопросы, целью которых будет потешить самолюбие вопрошающего: «Видели, как я осадил этого выскочку?!». Я попытался приготовиться к таким вопросам и загодя подобрал варианты ответов, но, все же к научной дискуссии с учеными я был готов больше, чем к случайным вопросам. Впрочем, Дианин несколько успокоил меня, сказав, что говорить будет он и Субботин, мое же дело сидеть смирно и показываться публике, когда пригласят.

Наконец, пришли в зал Совета, набитый, что называется «под завязку»: сзади даже стояли. В передних рядах сидели убеленные сединами, в основном пожилые, члены Совета, сияя генеральским шитьем. Я обратил внимание, что у одних на плечах узкие погоны или эполеты серебряного цвета, а у других, даже генералов, что-то вроде длинных петлиц на стоячих воротниках, но потом сообразил, что с погонами и эполетами – это медики, а у Дианина, например, на воротнике были петлицы с двумя просветами без звездочек, как у погоны у здешних полковников, у Субботина – погоны с генеральским зигзагом и двумя звездочками. В зале все же было больше медиков, но встречались и «петлиценосцы» с теоретических кафедр. Председательствовал совсем недавно вступивший в должность начальника академии действительный статский советник Виктор Васильевич Пашутин.[102]  По такому случаю он был в мундире с серебряными генеральскими эполетами с толстыми витыми кистями и двумя звездочками, как у армейского генерал-майора. Члены Совета тоже были в эполетах, кому это было положено. То есть, заседание было обставлено весьма торжественно. Пашутин обратился к собравшимся с краткой речью, суть которой заключалась в том, что не каждый день и даже год академия испытывает совершенно новое лекарство, которого нет нигде в мире и это лекарство уже показало поразительные результаты. Потом он пригласил на кафедру профессора Дианина, который доложил результаты синтеза препарата, затем его сменил Субботин и начался показ больных. Ассистент докладывал состояние больного на момент поступления, ход лечения и состояние на данный момент. Доклад был построен так, что каждому больному из опытной группы соответствовал примерно такой же по характеру поражения больной из контрольной группы. Довольно новый и неожиданный для меня подход, но я не заметил субъективизма при оценке нового препарата, наоборот, больные контрольной группы в начале исследования, часто выглядели более легкими по тяжести поражений, а у больных опытной группы поражения были более существенные, тем не менее, результаты лечения у них были существенно лучше.[103]

Оба доклада и показ больных длились довольно долго – более часа. Наконец, профессор Субботин произнес:

— Коллеги, такие выдающиеся, не побоюсь этого слова, результаты, были получены благодаря уникальному препарату СЦ, разработанным нашим коллегой – господином Степановым Александром Павловичем. Поприветствуем талантливого изобретателя, господа!

Мне пришлось подняться и раскланяться, демонстрируя любезную улыбку как знак признательности.

— Александр Павлович, что вы там скрылись в зале? — сказал Пашутин громким голосом, обращаясь ко мне. — Пожалуйте на сцену.

Пришлось подчиниться, и, пока я шел, в зале раздались довольно жидкие аплодисменты, преимущественно в задних рядах. У меня зародилось нехорошее предчувствие и не зря…

— Уважаемый Александр Павлович, — продолжил Пашутин, когда я взобрался на кафедру, провожаемый Субботиным, который шепнул мне: «Не бойтесь, постарайтесь перевести вопросы на клинику, дальше я сам отвечу». — Несомненно, коллеги захотят услышать о вашем препарате, и о том, как вам удалось сделать такое открытие.

Ассистенты Субботина уже помогали больным покинуть зал: двоих катили на колясках, несколько больных были на костылях. Где-то в середине зала я заметил профессора-гистолога Модеста Сергеевича, с которым ехал первый раз в Питер, он одобрительно кивнул мне головой.

Дождавшись пока закроется дверь, председательствующий обратился к медицинским «генералам»:[104]

— Не угодно ли господам – членам Совета задать вопросы?

Первые вопросы касались названия, почему СЦ, и когда услышали фамилию Генриха, спросили российский ли это препарат, потом вопрос был о том, с чего мы взяли, что этот препарат должен помогать при лечении инфицированных ран. На последний вопрос я ответил заранее заготовленной легендой, так как был готов к этому вопросу.

— Видите ли, ваше превосходительство, у химиков часто на руках бывают раны, вызванные действием агрессивных растворов или высокой температуры, попросту говоря, инфицированные химические и термические ожоги и мы с моим коллегой заметили, что, если мы работаем с веществом СЦ, то при попадании его на рану они заживают быстро и без проблем, а вот если вещества нет, то раны долго гноятся и долго заживают. Потом мы провели эксперименты на животных, которые подтвердили наше наблюдение. Кратко об этом было уже сказано в докладе профессора Дианина, а также подтверждено и в стенах академии, где первыми пациентами также стали животные.

— Считаете ли вы, коллега, что ваш препарат может пригодиться в ветеринарии, например при лечении лошадей, столь нужных армии. Я имею в виду потертости от упряжи и седла, которые приводят к выбытию из строя конского состава, — сказал, по-видимому, профессор ветеринарии.[105] — И, если препарат подходит, не будет ли он слишком дорогим для этого.

— Да, уважаемый профессор, здесь как раз тот случай, когда то, чем можно лечить животных, подходит и для людей, — ответил я профессору, — а цена обратно пропорциональна количеству выпущенного препарата. При массовом производстве она будет снижаться, думаю, что и на лошадей хватит.

— Уважаемый господин изобретатель, — обратился ко мне старец в генеральских эполетах, седой как лунь и с длинной бородой. — Животные животными, но какое теоретическое обоснование вы подразумеваете под действием вашего препарата именно на раневую инфекцию?

— Ваше превосходительство, господин профессор, — ответил я со всем почтением, которое смог из себя выдавить. — Как известно, раневая инфекция вызывается возбудителями, находящимися на коже и в окружающей среде, грам-положительными штаммами стрепто- и стафилококков. Было бы очень интересно выделить культуру микробов из раневого отделяемого и посмотреть, как действует препарат в пробирке, так сказать, “in vitro”. Таким образом, можно проводить скрининг соединений, обладающих антимикробным эффектом, еще до экспериментов на животных и, тем более, до лечения людей. К сожалению, ни у нас в лаборатории, химической по своей сути, ни в академии не поставлена методика выделения чистой культуры микроба, как это делал несколько лет назад немец Роберт Кох, изучая сибирскую язву и открыв туберкулезную палочку.

Лучше бы я не говорил про Коха, что тут началось! На меня со всех сторон посыпались обвинения, что я поддерживаю идеи шарлатана (имелся в виду Кох), загубившего своими опытами с туберкулином десятки, если не сотни ни в чем не повинных доверчивых людей, поверивших этому мошеннику. Оказалось, что пока я лежал в больничке со своими ожогами, Кох, заявив об открытии им возбудителя туберкулеза, неизвестно с какого перепугу решил, что если разрушить эту бактерию и ввести больным, то такая прививка будет лечить туберкулез. Теория в этом все же была – в конце XIX века только ленивый экспериментатор не занимался изобретением вакцин или чудодейственных сывороток бог знает из чего, не имея представления об иммунном ответе и не зная о существовании антител, которые были открыты полвека спустя. Первый туберкулин Коха представлял собой плохо очищенную взвесь белка из бактерий и питательной среды, а также бактериальных токсинов. Она вызывала аллергические и токсические реакции и такое «лечение» часто заканчивалось гибелью больных. Разгорелся крупный скандал, именно в это время, летом и осенью 1890 г., медицинская пресса публиковала разгромные статьи и имя Коха на некоторое время стало синонимом шарлатана. Но я-то знал Коха как великого микробиолога, каковым, он, собственно, и был! Потом Кох признал свою ошибку, извинился перед врачами и пациентами за то, что дал им недостаточно проверенный препарат. А туберкулин Коха потом, через два десятка лет, использовали врачи Пирке и Манту, пробу последнего до сих пор применяют для диагностики (а вовсе не для лечения) туберкулеза.

Вот такую свинью подложил мне великий Кох. Зал просто неистовствовал: там оказались и сторонники и противники Коха, впрочем, среди профессуры было скептическое выражение лиц. Наконец, председатель, устав звонить в колокольчик, просто приказал командирским голосом:

— Тихо, господа! Кто еще желает задать вопросы господину Степанову?

И тут из задних рядов раздался довольно молодой голос. Человек явно хотел мне помочь реабилитироваться, но вышло с точностью до наоборот:

— Господин Степанов! К сожалению, мнения коллег о докторе Кохе, упомянутом вами, были весьма полярны, но вы же не микробиолог, а химик, не так ли? И второе, что помешало осуществить вам синтез в своей лаборатории?

— Простите, я не расслышал вашего имени или чина, — ответил я, чувствуя спиной приход маленькой полярной лисички, но не мог же я соврать сотне человек. — Дело в том, что я по образованию – юрист, химиком был мой погибший друг и коллега по лаборатории, которой я руководил и которая была уничтожена взрывом с последующим пожаром. Я пытался спасти Генриха фон Циммера, который был выдающимся химиком, но сам я при этом сильно обгорел и только сейчас вышел из больницы, поэтому не видел свежей медицинской прессы и не знал о скандале с туберкулином.

Теперь воцарилось гробовое молчание. Я просто читал в глазах сидящих в первых рядах: Юрист!? В храме медицинской науки?! Изгнать нечестивца немедля!

— Господин Степанов, не смеем вас больше задерживать, всех, кроме уважаемых членов Ученого совета прошу покинуть зал. Мы продолжим заседание Совета в закрытом режиме. — сказал председательствующий безапелляционным тоном.

После этого все потянулись к выходу, последним помещение покинул я. В коридоре толпились люди, они расступались передо мной, часто с насмешливым или сочувствующим выражением лиц, но никто ничего мне не сказал, я просто в молчании прошел через толпу, как сквозь строй. Я уже собирался покинуть здание, как меня догнал приват-доцент Северцев.

— Александр Павлович, подождите, куда вы так спешите, — запыхавшись от бега, позвал меня приват-доцент. — Профессор просил вас подождать у него в кабинете, обязательно!

— Что же, пойдемте, Петр Николаевич, — ответил я, не испытывая, впрочем, особого энтузиазма: начнут утешать, говорить что не все потеряно и так далее, вслух же продолжил. — Петр Николаевич, ну как, решились на переезд в Москву?

— Александр Павлович, поймите меня правильно, после сегодняшнего Совета, решения об утверждении апробации СЦ, скорее всего, не состоится, статьи в журнале тоже не будет, — извиняющимся тоном сказал доцент, — а здесь, сами понимаете, у меня «синица в руках», должность, какая-никакая карьера…

— Я все понимаю, Петр Николаевич, считайте, что никакого разговора между нами не было, — ответил я. — Возможно, мы как-нибудь вернемся к нему позже.

Я прождал профессоров более полутора часов. Мне принесли чай с лимоном и сушками, лучше бы стакан коньяку налили, да хоть разведенного спирта. Наконец, они вернулись и выглядели не такими уж удрученными.

— Что же вы, Александр Павлович, нам сразу не сказали, что вы юрист, я ведь вас за химика принял, вы все так грамотно объяснили про синтез СЦ еще в нашу первую встречу, да еще письмо от Менделеева принесли, что у меня никаких сомнений в вашей профессиональной компетенции не было, — с порога набросился на меня Дианин.

— А вы и не спрашивали, кто я такой, да чем занимался, а что, мне с порога начинать было с того, что я, мол, юрист, но выдумал чудодейственное средство, — начал я тоже заводиться в ответ на упреки тезки. — Да вы бы и слушать меня не стали, не правда ли? Между прочим, Дмитрий Иванович Менделеев знал, что я юрист по образованию и это его не смутило, но почему-то вызвало такое отторжение здесь. Откуда я знал, написал он вам в письме про мое образование или нет, я ведь его не читал. По-моему, в академии уж слишком преобладает нездоровый и средневековый по своей сути корпоративный дух, не допускающий никакого инакомыслия.

— Коллеги, успокойтесь, — обратился к нам Субботин, ну и что с того, что старые мастодонты ничего не поняли, да еще наш господин изобретатель масла в огонь подлил с этим Кохом. Главное, нас понял профессор Пашутин, он ведь потом в приватной беседе с нами двумя высказался в том смысле, что ему, «без году неделя» как назначенному, начинать скандал со стариками-учеными и противопоставлять себя практически всему Ученому совету, не с руки. Он понял перспективность работы и предложил ее продолжить, набрав еще столько же больных, но с другой патологией. Кроме того, он обещал подать докладную записку государю о сути открытия и его перспективах для военной медицины. Для этого нам и нужно показать лечение не только ожогов, но и боевой травмы, или травмы, похожей на боевую. То, что вы, господин Степанов, сказали нам про микробы там, в зале, это действительно так?

— Да, Максим Семенович, к сожалению, в академии нет микробиологической лаборатории, она есть у Мечникова в Институте Пастера в Париже, но ведь туда образцы не повезешь, поэтому выход один – оценивать лечение по результату, так сказать ex curantibus,[106] — высказал я свое мнение, — вы можете синтезировать еще столько продукта сколько надо, но прошу вас, не передавайте его на сторону без моего ведома, иначе может получиться, как с туберкулином Коха (это я, конечно, припугнул профессоров, но пусть будут осмотрительней). И еще, я хочу взять с собой около фунта препарата СЦ для врача, что лечил меня от ожогов в Первой Градской больнице Москвы, зовут его Леонтий Матвеевич Вышеградский.

— Хорошо, Александр Павлович, так и сделаем, договорились. А журнальная публикация после выйдет – это уже целая диссертация будет.[107]

Вернувшись в гостиницу, я пообедал без особого аппетита и решил вздремнуть. Только заснул – как разбудил стук в дверь: кого еще принесло, — подумал я. Ба! Господин полковник Агеев собственной персоной.

— Здравствуйте, Александр Павлович, а я уж думал, вы тут рыдаете после неудачного Совета, — пошутил полковник, — а вы, как всегда, молодцом, «на боковую», и это правильно!

— Что вы Сергей Семенович, все хорошо, просто старички из Совета неправильно меня поняли, да еще их взъярило, что я юрист, а влез в их дела, — так же, в шуточном тоне, объяснил я Агееву. — Вот их новоиспеченный начальник, действительный статский советник Пашутин, все понял и рекомендовал продолжить исследования, так что жизнь продолжается: «the show must go on”.[108]

— Это вроде из Шекспира? — полуутвердительно-полувопросительно спросил Агеев.

— Вроде того, — ответил я. — Просто подходит по смыслу к ситуации. А откуда вы узнали о моем провале? Ах, да, и я и забыл… (еще бы ответил словами купца Мокия Парфеныча: «Для меня невозможного – мало»).

— Да, вы все правильно понимаете, теперь везде вас незаметно сопровождают мои люди, — подтвердил Агеев мою догадку. — После ваших публичных выступлений и полигонных демонстраций, не исключены еще какие-либо попытки со стороны иностранных разведывательных служб выйти на вас с целью склонения к сотрудничеству, как минимум.

Я подумал – а как максимум, опять в бочку с дерьмом? И вообще не был ли тот человек, что неразборчиво произнеся свою фамилию, практически спровоцировал меня на провал, сотрудником полковника? А для чего – для того чтобы загнать меня в свой отдел, поскольку я ему нужен как технический специалист. Нет, это уже паранойя, я и сам для себя решил, что статус госчиновника защитит меня в Российской империи лучше, чем «Наган» в кобуре, что от своих чинуш, что от шпионов. Связываться с асессором Главного штаба – себе дороже выйдет, чем какого-то купчика или выпускника-юриста прищучить.

Агеев, тем временем, продолжал:

— Мне доложили, что генерал Софиано, фактически исполняющий сейчас обязанности генерал-фельдцейхмейстера, перед докладом на Государственном совете о перевооружении армии, намеревается завтра посетить Главный артиллерийский полигон «Ржевка». Я вам говорил, что хотел бы сам посмотреть на применение ручных бомб, не составите ли мне компанию завтра утром, скажем в девять часов утра. Вы как ездите верхом, уверенно?

— Как в той шутке, когда одного господина спросили, умеет ли он плавать, а он ответил, что не знает, так как никогда не пробовал, — ответил я, впечатлившись предстоящей поездкой в седле.

— Понятно, — сообразил Агеев, что всадник из меня еще тот. — Тогда буду ждать вас в коляске у входа в гостиницу в десять утра.

Утром мы были на полигоне. Погода была так себе, накрапывал обычный питерский дождичек, глинистая земля набухла от воды и солдаты суетились, посыпая песком проложенные дорожки, дабы их высокоблагородия и превосходительства свои начищенные сапожки не замарали и не поскользнулись. Я был в своих «берцах XIX века», то есть в высоких английских шнурованных ботинках на толстой рифленой подошве, поэтому по грязи не скользил. Панпушко метался, отдавая распоряжения и все самолично проверяя, в то время как полигонные командиры роты и батареи прятались от дождя под навесом для гостей. Но к 12 небо прояснилось и дождь прекратился, как по заказу, послышался крик наблюдателя с вышки: «Едут!»

Тут же появились, как чертики из табакерки, полигонные командиры в сухой и чистой парадной форме, построили свои команды и встали для «встречи справа». Выгвазданных в грязи солдат прогнали в казарму и вперед выставили чистых и сытых на физиономию солдат и унтеров.

Показались, блестя эполетами, генералы и их многочисленная свита, раздалось «здрав-жлам-ваше вы-со-ко-пре-вос-ходи-тель-ство.

После приветствия и прохождения частей полигона торжественным маршем, генералы заняли место на трибуне под навесом и стали наблюдать за подготовкой к артиллерийским стрельбам, в которых по «полевым укреплениям врага», слепленным из бревен и обвалованным землей, должны были стрелять три 87-мм крупповских полевых орудия. Я, Агеев и Панпушко, так же как и командир полигонной роты, стояли поодаль, у Агеева и Панпушко были бинокли. Первое орудие должно было стрелять обычным шрапнельным снарядом с трубкой, поставленной на удар, второе – снарядом с пироксилином, третье – с ТНТ. Расчеты уже были выстроены у орудий, командир батареи ждал приказа о начале стрельбы. Наконец, генералы разместились в плетеных креслах, последовала команда и залп разорвал тишину полигона. Были поражены все три цели, но на первой лишь взметнулась земля, а на второй и третей вверх полетели бревна и ошметки дерева. — Отменно, — сказал Панпушко. Потом были еще залпы, пока стрелять стало не по чему. Поскакавшие к целям наблюдатели после возвращения доложили, что вторая и третья цели уничтожены начисто.

После этого генералы пошли подкрепиться, а к нам на красивой гнедой лошади подскакал адъютант:

— Господин штабс-капитан, — не слезая с седла, прокричал он Панпушко. — Вам приказано через полчаса быть готовым к показу ваших бомб.

— Что же, пойдемте господа, — сказал Семен Васильевич и мы с Агеевым проследовали за ним.

Окопчик с бруствером был тот же самый, на том же расстоянии в чистых новых мешках стояли чучела, как какие-то зомби, окружающие магический меловой круг, сзади был дощатый помост, за ним еще один, подальше. За помостами были выкопаны траншеи, видимо, чтобы прятаться в них при непредвиденном случае. Унтера-метатели были знакомые, я и Панпушко поздоровались с ними, унтера покосились на стоявшего поодаль Агеева, который был в мундире Главного штаба, с аксельбантом. Но мы их успокоили, сказав, что полковник свой и чтобы они не робели перед генералами и спокойно делали свою работу, как будто их, генералов, здесь вовсе нет.

Панпушко и унтера заняли место у стола, где были разложены образцы гранат без ТНТ и с учебными запалами. Стол находился за 100 саженей перед позицией для метания, мы с Агеевым заняли место возле второго дощатого настила (штабс-капитан сказал, что руководством было решено начать показ с более мощных боеприпасов). Из-за расстояния я не слышал, что штабс-капитан вещал генералам, но они внимательно слушали, тогда как свита вертела головами по сторонам и о чем-то шушукалась позади начальства. Потом унтера побежали к окопчику, из которого они должны бросать «ананаски» в меловой круг. Генералы и свита пришли к нам на помост, причем один из них, видимо, Демьяненко, покосился на мой «прикид», но ничего не сказал.

Унтера четко выполнили свою работу, закидав гранатами «зомби» – только рваная мешковина летела в воздух.

Потом унтера вылезли из окопчика и подбежали с докладом к Панпушко, а тот доложил Софиано, генерал Демьяненко, удовлетворенно покачал головой, видно, что он был доволен грохотом взрывов и показанным представлением. Софиано что-то вручил унтерам, я сначала подумал, что это медали, потом оказалось, что он им выдал по серебряному рублю «на водку». Теперь мы перешли к второму помосту, поближе. Панпушко давал объяснения, поскольку все происходило рядом, я слышал, что он говорил Софиано:

— Ваше высокопревосходительство, — докладывал штабс-капитан. — То, что вы только что видели, было действием оборонительных ручных бомб, которые можно метать только из траншеи, с крепостной стены или из-за укрытия. Однако часто нужно применить мощное оружие в непосредственной близости от врага. Артиллерия в этом случае бессильна, так как она непременно накроет и свои войска. Что же остается наступающим, подошедшим к врагу на 20 саженей или наоборот, когда враг бежит навстречу в штыковую и до него тоже те же 20 саженей, а выстрелить уже нечем. Здесь могут выручить так называемые наступательные ручные бомбы, которые также были предложены изобретателем этого нового вида оружия господином Степановым, — Семен Васильевич указал на меня, я поклонился присутствующим, приподняв свою каскетку за козырек. Сейчас я продемонстрирую ручные бомбы второго типа, так называемые «лимонки» в действии.

— А что же господин изобретатель сзади стоит, — подал командирский голос Демьяненко. — Вот пусть он и покажет.

Вот тебе и оборот событий. Отказываться нельзя, вдруг подумают, что струсил и тогда испытания насмарку. Панпушко ободрительно подмигнул. — Все нормально, Александр Павлович, у вас отлично получится.

Я взял «лимонку», проверил, хорошо ли вставлен запал, прикинул расстояние, подошел еще метра на два, выдернул кольцо и с шага забросил гранату практически в центр круга. Грохнуло, но не так сильно как при взрыве «ананаски». Вижу разочарование в глазах публики:

— Ваше превосходительство, господа! — сказал я. — Вижу, что вы слегка разочарованы мощностью взрыва, давайте пройдем к мишеням, посмотри, сколько «врагов ранено и убито».

Генералы все же остались на месте, послав адъютантов и еще три офицера вызвались посмотреть.

Среди полутора десятков свежих мешков три были пробиты крупными осколками в области груди и живота, еще восемь имели более мелкие повреждения. Панпушко закрасил мелом повреждения и мы вернулись к генералам, ожидавших нас стоя на помост.

— Ваше высокопревосходительство, — доложил Панпушко. — Трое «убитых» и восемь «раненых»: итого 11 попаданий.

— А что же вы будете делать с оставшимися? — спросил Софиано, — вон они, бегут на вас со штыками, осталось 8 сажен.

— Это не проблема, — ответил я, и, подойдя на 10 сажен от мишеней,[109] выхватил Наган, и разрядил его по чучелам. — Господа наблюдатели проверьте пулевые отверстия – я стрелял по ближайшим.

Один из офицеров сбегал к мишеням и доложил: пять пулевых пробоин.

— Весь вражеский полувзвод выведен из строя, ваше высокопревосходительство, — доложил я Софиано.

— Отменно, молодой человек, в армии служили?

— Никак нет, — приняв, согласно регламенту Петра Великого перед лицом начальствующим, «вид молодецкий и чуть придурковатый». — Учился в университете и изобретал, как видите, в том числе и новое оружие на погибель врагам Отечества.

— Вот бы вся молодежь такая была, — довольно пробурчал Софиано

— Видите, господа, — обратился он к свите. — Как надо действовать! Вот ты, Петруша, — заметил он давешнего адъютанта с лошадки. — Возьми-ка это яйцо и метни, уж если статский может, то такой как ты молодец и подавно швырнет.

Петя, ни жив ни мертв, подошел к Панпушко, который объяснил ему порядок действий. Я заметил, что парень побледнел, когда ему вручили взрывающуюся игрушку. Панпушко еще раз сказал, что целиться не надо, главное, вытащи кольцо и сразу швырни вперед, куда подальше.

Петя кивнул головой, выдернул кольцо, молодецки размахнулся и тут я увидел, что чугунное яйцо при замахе вылетело у него из руки и полетело назад, прямо на помост. С диким криком «ложись!!!», я бросился к помосту, успев одновременно с брякнувшейся прямо под ноги генералу Софиано гранатой, оттолкнул генерала и столкнул гранату в окоп сзади. Туда, конечно, никто не удосужился прыгнуть, увидев упавшую на помост гранату – все так и остались стоять на ногах, хлопая глазами, за исключением генерал-фелдцейхмейстера Софиано, упавшего в грязную лужу от моего толчка. Вблизи в окопчике грохнуло не слабо, хотя звук был, естественно, приглушен землей.

Я поднялся и огляделся: свита уже вытаскивала из грязи Софиано, Панпушко прибежал и стоял возле помоста, не знал, что ему делать, — его начальник, генерал от артиллерии Демьяненко, сам допустивший нештатную ситуацию на показе и вмешавшийся в сценарий (зачем ему было посылать меня метать гранату, в результате чего получилось, что, уж если шпак метнул, то любой офицер сможет), в данный момент самолично отряхивал от грязи генерала Софиано. Адъютант с бледным лицом как стоял на позиции для метания, так и продолжал там стоять, хорошо еще, что руку опустил – а то была бы просто статуя из парка культуры «метатель чего-то там».

Наконец, Софиано выбрался из рук свиты и я услышал генеральский рык во всей красе: досталось всем, а больше всего – мне, Панпушко тоже не забыли, прошлись по матушке по всем, включая и бомбы.

Софиано приказал подать ему коляску, чтобы уехать с этого трах-тарарах полигона. На предложения отобедать, чем бог послал, рыкнул: «в таком-то виде…», сел в коляску и уехал, сопровождаемый свитой, в хвосте которой плелся на своей гнедой лошадке совершенно потерянный и убитый произошедшим Петенька.

Панпушко утащил куда-то начальник академии, а мы с Агеевым, чувствуя, что «мы чужие на этом празднике жизни», тоже потряслись в коляске восвояси.

Дорогой мы почти не разговаривали, Агеев что-то пытался говорить обнадеживающее, но я ответил, что все понятно – и эти испытания провалились тоже, в Петербурге мне делать больше нечего, но я помню наш уговор и данное мной слово. Обещал сразу же по приезде переговорить с дедом и сообщить свое решение телеграммой.

Вечером поезд уже вез меня обратно, в Москву.

Конец 1 книги
Примечания
1
САСШ – Североамериканские соединенные Штаты, так называли нынешние США в отличие от Мексиканских соединенных Штатов.

2
Немецкие химические и фармацевтические гиганты, дожившие до нашего времени. «Байер» – еще один из них.

3
Хронос – бог времени.

4
Нистагм – движения глаз в виде подергиваний. Бывает физиологическим и патологическим – например, при травмах головного мозга. То, что его нет при обычных движениях – норма.

5
Антип назвал Лизу барышней, а не барыней, так как помнил ее молоденькой девушкой, а барыня для него – это жена хозяина дома или мать наследника, пока он не женат.

6
Гарднер – владелец фарфоровой мануфактуры, ценился выше мануфактуры Кузнецова, изделиями которой чаще владели купцы, а гарднеровский фарфор, более тонкий и изящный, покупали преимущественно дворяне. Здесь подчеркивается то, что отец Саши стремился к более современному и богатому быту для семьи.

7
Овчинников – серебряных дел мастер и ювелир, поставщик двора ЕИВ, наряду с мастером Сазиковым, братьями Хлебниковыми и Фаберже, как поставщик ЕИВ имел право на клеймо в виде двуглавого орла.

8
Машина Штибица (или Стибица) из 2 реле.

9
Крылатая фраза из XXI века.

10
Международное право промышленной собственности регулировалось Парижской конвенцией 1883 г., но Саша этого не знает. Тем более, там все очень расплывчато насчет химии и синтетических красителей и лекарств. В России в привилегии выдавались по закону еще времен Александра Первого, причем заявки писались произвольно, даже просто на окрытие таким-то купцом красильной мастерской (и это была "привилегия"), к 1870 году была преобразована форма рассмотрения заявок, теперь привилегии выдавали министерства по принципу соотнесения профиля министерства с темой изобретения.

11
В это время доклинические и клинические испытания еще не были регламентированы. Все решало мнение и рекомендации врачебного сообщества.

12
Поскольку Генрих был вольноопределяющимся, то имел права нижнего чина. Спасение офицера – достаточный повод для награждения знаком ордена в виде серебряного крестика на георгиевской ленте. Не путать с офицерским орденом св. Георгия – это золотой крест с белой эмалью и финифтяным медальоном.

13
На конец XIX века это действительно так, сейчас анилина производится много и его восстанавливают водородом – это и есть современная промышленная технология, но на XIX век катализаторов реакции не было (реакция каталитическая)

14
Леденцы в круглой жестяной коробочке – популярное лакомство мещаночек и курсисток

15
чиновник

16
Полицейские, в том числе и служащие по уголовному сыску, имели гражданские чины, правда обожали, когда их величают офицерскими званиями. Так что, погон серебряного цвета с одним просветом и малиновой выпушкой был у титулярного советника полиции и такой же, только с золотым полем у капитана или ротмистра в армии. Впрочем, в казачьих войсках тоже были серебряные погоны, но только уж совсем тупой обыватель мог спутать казачьего есаула с полицейским чином или с гражданским чиновником, например медицинской службы, тоже носившим серебряные погоны.

17
Сторублевая купюра с изображением Екатерины Второй.

18
15 копеек.

19
Герой рекламы МММ Мавроди, если кто не знает: «куплю жене сапоги» и «мы – партнеры».

20
Ни георгиевских кавалеров, ни дворян бить никому не позволялось, ни полицейским, ни жандармам.

21
Легковые или «живейные» извозчики делились на две большие группы – одноконные тарантасы с возчиками из окрестных крестьян – это относительно недорогой транспорт, где за полтинник можно было кататься час или пароконные рессорные брички – там цена была от 3 до 5 раз выше с элитными «лихачами», которым купцы могли и беленькую – четвертной билет бросить за особо быструю и лихую езду. Почти поровну с легковыми – около 15 тысяч на миллионный город было ломовых, то есть грузовых извозчиков.

22
Фугасностью называется способность взрывчатых веществ к разрушительному действию за счет расширения продуктов взрыва до сравнительно невысоких давлений и прохождения по среде ударной волны.

23
Нынешний ГУМ на Красной площади.

24
В императорской России вероисповедание значило больше, чем национальность.

25
Фармакопея – собрание нормативных документов (фармакопейных статей), регламентирующих требования к качеству лекарственных средств. Между прочим, фармакопея СССР состояла из двух нетолстых книжек. В первом томе – про изготовление лекарств, во втором – про листики-цветочки и корешочки. И никаких статей про антибиотики, жаропонижающие и прочие химиопрепараты. Это было в британской фармакопее или фармакопее США – здоровенные тома альбомного формата с мелким шрифтом на тонкой, почти папиросной, но прочной бумаге, потом они появились на СD. А наши студенты учились по справочнику профессора Машковского, представлявшего собой откопированные инструкции по препаратам и плохо отредактированные списки аналогов, благодаря чему даже провизоры не знали оригинаторов, а ведущим часто выступал какой-нибудь индийский дженерик. Что же творилось в голове у врачей – форменная каша, они писали себе шпаргалки и клали их под стекло в кабинетах, зная реально полсотни самых ходовых препаратов.

26
Бонза – китайский божок, в переносном смысле местный царек, чиновник высокого ранга.

27
Форма поощрения рядовых и сержантов в СА СССР – фото для посылки на малую родину и самолюбования. Офицерам просто объявляли благодарность в Приказе по части.

28
Тот еще фильмец, хотя про это же время – там Фандорин меняет золотой брегет и свой прикид на тулуп и шапку извозчика («бери часы – они тысячу рублей стоят»). Так сыщика задержал бы первый городовой – водителю кобылы положено быть в синем халате поверх зипуна, а так штраф за нарушение формы одежды.

29
Сергей Александрович был братом Александра Третьего, пятым сыном Александра Второго.

30
Титулование графа в Российской империи.

31
Ихтиоловая мазь черного цвета с запахом тухлой рыбы, обладает антисептическим, обезболивающим и регенерирующим действием. В современной практике используется редко, вытеснена мазью Вишневского, придуманной в 1927 г (хотя обезболивающего действия в мази Вишневского нет, а антисептическое, противомикробное выражено слабее)

32
Мокнутие кожи – мокнущие высыпания на коже, представляют собой участки поврежденной, воспаленной кожи с избыточно влажной, как бы «мокнущей» или «подмокающей» поверхностью.

33
10 рублей.

34
То есть паралич, скорее всего последствия инсульта.

35
Повязка на голову в виде сплошного чепца.

36
Подобная ситуация, требующая личного решения царя, возникла с револьвером Нагана, кототрый ожидал от продажи своего револьвера такой же отдачи, как и с винтовкой Мосина-Нагана, которую хотели назвать «комиссионной», а назвали «русской». Царь просто начертал «Выдать оружейному мастеру Леону Нагану 200 000 рублей», с тем бельгиец и уехал в свой Эрсталь

37
Матрешка.

38
Здесь ГГ ошибается, не руководитель, а консультант. И работать он там будет с 1891 г, а пока еще – профессор Петербургского университета, откуда его "уйдут" за сочувствие студенческим волнениям.

39
Кареты скорой помощи в Москве появятся через 10 лет. Пострадавших привозила полиция или соседи, кто первый успеет, и везли, куда ближе.

40
Мамеринец – балка, лежащая на стене, в которую упираются стропила

41
Красную икру в это время специально рекламировали как закуску к пиву, на дворянском и купеческом столе была зернистая черная по 3,3–4 р за фунт, купцы 3 гильдии и мещане ели паюсную или ястычную, в 2 раза дешевле.

42
В штатской одежде.

43
Ученые, основатели учения об антисептике – борьбе с микробами в окружающей среде, в отличие от асептики – предупреждения заражения этими микробами.

44
Келоид – разрастание соединительной ткани после заживления инфицированных ран.

45
Менделеев ездил посмотреть выделку бездымных порохов, но поскольку он уже в курсе дел по российскому тротилу, одновременно посмотрит и на это. К сожалению, в Германии он не был (неизвестно, не просился или немцы не пустили).

46
Офицерские чины делились на обер-офицеров – от прапорщика до капитана (звание прапорщик оставлено только для военного времени и штаб-офицеров (подполковник и полковник, чин майора был отменен в 1884 г)

47
Молодые лакеи должны были быть чисто выбритыми.

48
Купцы нового толка, которые тянулись к дворянскому образу жизни, часто торговали или бывали за границей.

49
Имеется в виду Э.Хемингуэй.

50
Это верно, и носились звезды на погонах подполковника не на просветах, а между просветом и выпушкой погона.

51
Именно так, с ударением на первом слоге.

52
Дед постоянно называл Генриха православным именем, полученным при крещении из лютеранства.

53
Это будет до 1909 г в наших реалиях, когда вышел манифест о смягчении гонений на старообрядцев, а здесь, может и раньше наступит.

54
То есть мумией египетской – Анаша где то слышала, что египетские мумии бинтовали, а туловище и голова нашего героя были полностью забинтованы.

55
Зря попаданец беспокоится, иногда вагоны 1 класса ходили полупустые: статистика 1896 года гласила: из 50,5 млн. пассажиров I классом было перевезено 0,7 млн. человек, II классом – 5,1 млн., III классом – 42,4 млн. человек.

56
Второй класс (тоже «мягкий, но с нераскладывающимися диванами) — желтого цвета и зеленый «жесткий» – 3 класса. Обычно, в составе на Петербург были зеленые вагоны, один-два первого и два-три – второго класса. На других дорогах – вагонов 1 и 2 класса – в 2 раза меньше.

57
Дело не в катастрофе 1888 г. в Борках Харьковской губернии, где царский поезд сошел с рельсов из-за плохо уложенного пути, наличия в составе неисправного вагона (разбалансированного и без тормозов!), железнодорожного министра Посьета, общей перегрузки и высокой скорости состава. Именно после этой катастрофы пошел вверх Витте, тогда обычный дорожный служащий средней руки, письменно подавший рапорт о недопустимости такого положения дел. Три тележки – обычная конструкция пульмановского вагона: вагоны 3 класса тоже были трехтележечные и их пассажиров немилосердно трясло и било задами о деревянные полки именно из-за наличия третьей средней тележки.

58
Академический знак доктора наук.

59
Гистоморфология – наука о тканях организма и их строении.

60
Расстегай – открытый (расстегнутый) пирожок.

61
Метод предложен в 1884 г. датским ученым Грамом и заключается в окрашивании бактерий в синий Грам (+) или красный Грам (-) при обработке анилиновыми красителями генциановым или метиловым фиолетовым с последующей фиксацией йодом и промыванием от избытка краски спиртом.

62
Выпускник академии получал степень лекаря, либо, если подготавливал диссертацию, но не защищал ее, становился «кандидатом» а при защите получал степень магистра Докторская диссертация была верхом научной подготовки и давала путь к карьере профессора, который мог бвллотироваться в члены-корреспонденты Академии наук, а то и стать академиком. Для кандидата и магистра верхом достижений была должность приват-доцента.

63
Окрашивание по Романовскому-Гимзе, базовый метод гистологических исследований был предложен в 1904 г.

64
Первый в мире противогаз, обладающий способностью поглощать широкую гамму боевых отравляющих веществ, был разработан в 1915 году российским учёным-химиком Николаем Дмитриевичем Зелинским и технологом завода «Треугольник» Э.Куммантом.

65
«Атака мертвецов» — контратака 13-й роты 226-го Землянского полка 24 июля (6 августа) 1915 года при отражении немецкой газовой атаки. Эпизод обороны крепости Осовец на Восточном фронте во время Первой мировой войны.

66
Панпушко многие приборы делал сам, а на оснащение тратил все деньги из офицерского жалованья.

67
ВВ – взрывчатое вещество.

68
ГГ не знает точное количество ВВ в гранате Ф-1, которую он пытается скопировать на 25 лет раньше чем она появилась на фронтах Первой мировой войны. Поэтому он заказал гранаты с приблизительно 100 граммами тротила и 50 граммами тротила. Реально Ф-1 содержала 60 граммов ВВ в рубчатой чугунной рубашке.

69
В литературе советского периода гуляла байка, повторяемая и поныне, о том, что великий Менделеев придумал свой бездымный порох, изучив расписание французских железных дорог. Много бы он почерпнул из расписания, даже зная, куда и с каким грузом идут поезда – а про это ни в одном справочнике не пишут, нужна агентура на железной дороге (и не на одной), к тому же менделеевский порох был на пироколлодии, а французские поезда никак не могли возить это вещество – у французов его не было. Так что замполиты, придумавшие эту сказочку, просто не знали, что у французского и менделеевского пороха разная основа. Образцы бездымного пороха на основе пироксилина французы ему просто подарили, а управляющий британским королевским арсеналом сэр Эйбел (Abel), которого у нас упорно именуют Абелем (видимо имея в виду советского разведсика Абеля/Фишера) лично вручил два килограмма мелинита. При этом подразумевалось, что русские не обладают промышленностью для выработки таких ВВ и все равно обратятся к иностранцам (что, собственно, и произошло). Отечественной разработкой оказался только пироколлодиевый бездымный порох Менделеева.

70
Так раньше называли военных атташе.

71
Этот патент сыграет ключевую роль в патентном суде 1923 г. где рассматривались две установки – Шухова и американского инженера Бартона, который подал заявку на подобный аппарат в 1920 г. Суд признал первенство Шухова и позволил Рокфеллеру с его «Станлард Ойл» утопить конкурента «Синклер Ойл», пользовавшейся методом Бартона. Впрочем, США не признавали СССР, поэтому патент Шухова Рокфеллер продолжал использовать бесплатно…

72
Участник «Могучей кучки», автор таких шедевров как опера «Князь Игорь», Первая и Вторая «Богатырская» симфония.

73
Судя по всему, по опыту франко-прусской войны, где пилоты шаров-баллонов, посылаемых с почтой из осажденного Парижа, иногда брали с собой и пару пороховых гранат, впрочем, немцам они никакого вреда не принесли.

74
Такой запал мог быть терочного типа. Он использовался в немецких гранатах-колотушках и более поздних в виде яйца, снаряжённых тротилом и аммоналом.

75
Каучуковые шины, смягчавшие тряску при езде по булыжной мостовой.

76
Чин, равный полковнику, V класса Табели о рангах, хотя более точной будет формулировка "равный бригадиру", но, поскольку, бригадиров занимавших тот же V класс Табели о рангах, сейчас уже нет, для простоты аналогии будем считать его полковником.

77
Кафедры микробиологии как таковой до 1923 г в ВМА не было, а кафедра инфекционных болезней была организована С. С. Боткиным в 1896 г по возвращении его из заграничной стажировки, в том числе и у Пастера в Париже.

78
В японском языке нет такой шипящей как русская буква «Ш», там есть свистящий звук между «С» и «Ш», поэтому японского изобретателя звали Симосэ, также как нет таких блюд японской кухни как «суши и сашими», а есть «суси и сасими».

79
Стандартный калибр полевой артиллерии – крупповское орудие 8,7 см, которое сменила сделанная по француской теории маневренной войны (одно орудие, один снаряд) трехдюймовка образца 1900 г. и с которой мы влезли и в русско-японскую и в Первую мировую, вовсе не имея снарядов-гранат (считалось, что шрапнельная трубка поставленная на удар, позволит разносить укрепления. Как бы не так!). В русском журнале "Разведчик" весной 1905 г. было опубликовано письмо русского офицера с передовой: "Ради Бога, напишите, что необходимо сейчас же, немедля заказать 50-100 тысяч трехдюймовых гранат, снарядить их сильновзрывчатым составом вроде мелинита… и вот мы будем иметь те же самые "шимозы", которые нам нужны и ах как нужны. Японцы начинают ими нас бить с дистанций, превосходящих действие нашей шрапнели, а мы им можем ответить лишь шрапнелью с установкой на удар – результат поражения которой нулевой…"

80
На самом деле, конечно кожа просто закопчённая, обугливание тканей – это IV степень ожага, там и при 1–2 % поверхности тела прогноз плохой, а у ГГ было до 25–30 % I–II степени, III степени – только фаланги пальцев, преимущественно – дистальные, ногтевые..

81
Низший наследуемый дворянский титул в Британии, подразумевает обращение «сэр».

82
Один из самых престижных колледжей Кембриджа который заканчивал многие члены британской королевской династии.

83
Как помните, Шарика ошпарил кипятком повар, видимо, это было частенько с бродячими псами.

84
Раны могут заживать первичным натяжением – это чистые хирургические раны, не инфицированные. Инфицированные практически все заживают вторичным натяжением с образованием шрама или рубца, но здесь все зависит от величины рубца – будет ли он нарушать функцию или нет, бывают очень обширные рубцы, которые надо иссекать, то есть делать повторные операции в стерильных условиях.

85
В дореволюционной России «сельтерской» называли столовую минеральную воду или просто газированную воду, использующуюся отдельно или в составе напитков.

86
Это так, до 1898 г здесь было Губернское жандармское управление, которое затем переехало на Миллионную.

87
Средство для наркоза.

88
В Петербурге, столице империи, не было еще центральной сточной канализации, была только ливневая. Некоторые домохозяева норовили, конечно, в ливневую и отходы жизнедеятельности жильцов спустить, но это строго пресекалось. То, что вывозили ассенизаторы, сливалось на баржи с откидным дном-люком и вываливалось в Финский залив, верстах в 30–40 от города.

89
Bloody fucking bullshit – грязное английское ругательство, табуированная лексика.

90
Смит энд Вессон – стандартный револьвер жандармского корпуса для унтер-офицеров, потом был заменен на несамовзводный Наган.

91
Крымская война и оборона Севастополя. Крымской войну называли англичане, в Российской империи она была известна именно как Восточная (см. фундаментальный труд генерала от инфантерии Зайончковского в двух томах, который так и называется "Восточная война"). К сожалению, в современной России стало преобладать название "Крымская", будто и не было обороны монахами Соловецкого монастыря и не был отбит десант англо-французской эскадры у Петропавловска-Камчатского.

92
Рослая и сильная лошадь для запряжки в ломовую (грузовую) телегу, простонародное.

93
Генерал фельдцейхмейстер командовал всей русской артиллерией, в описываемый момент им был великий князь Михаил Николаевич, сын Николая I. Он же одновременно был наместником на Кавказе и жил в Тифлисе, а потом стал руководить Государственным советом, где уж тут до пушек и снарядов, его руководство артиллерией было чисто номинальным. Всеми артиллерийскими делами ведал его заместитель, генерал от артиллерии Леонид Петрович Софиано, ничем примечательным в артиллерийском деле он себя не прославил, но был честным служакой и боевым генералом.

94
Артиллерийских офицеров учили ездить верхом наравне с кавалеристами.

95
То есть примерно в 35–44 метрах (1 сажень = 2, 13 метра).

96
Вроде как наш попаданец помнил, что в школе он метал 500-граммовую гранату уж во всяком случае, дальше 35 метров и это была четверка, а 40 метров и далее – пятерка.

97
Армия и флот кайзера.

98
Немцы в нашей действительности, добились подрыва тринитротолуола в 1891 г., но военные не поняли его преимуществ, занявшись копированием тринитрофенола (известного как мелинит у французов и лиддит – у англичан) и лишь в 1902 г наладили выпуск тринитротолуола для военных целей, снаряжая им артиллерийские снаряды.

99
Чины, равные армейскому капитану и майору.

100
Для VIII класса это большой оклад но учитывая должность заместителя начальника отдела (и непростого отдела) по Главному штабу – это достойный, но не бог весть какой оклад., ротмистр пограничной стражи в конце XIX века получал до 145 руб в месяц (учитывая все доплаты), а тут все же военная разведка – особый статус.

101
Здесь и далее – взрывчатое вещество, общепринятая аббревиатура.

102
Ученый-физиолог, практически заложивший русскую физиологическую школу в которой потом смогли блистать такие звезды как Кравков и Павлов.

103
Это сейчас, в XX-XXI веке, проводится рандомизация (то есть, случайная выборка больных и распределение их по группам), исключающая субъективную оценку – применяется, как правило, в рамках «слепого исследования» – когда врач не знает, что получает больной, препарат или пустышку-плацебо, но в данном случае больных нельзя было оставить без лечения, поэтому проводилось сравнение результата применения опытного препарата с о стандартным лечением в контрольной группе.

104
Все медики носили статские чины, хотя на плечах у них были узкие погоны, немедицинские чины академии в то время носили петлицы с просветами и звездочками, что-то вроде небольших погончиков, но на воротнике, такие же носили все военные чиновники.

105
В академии преподавали также и ветеринарию, с особым упором на лечение лошадей.

106
Из [результата] лечения – лат.

107
Требования к диссертациям тогда были скромные: написал что-то о солях висмута, доложил на Совете – и ты магистр, а еще добавил о их применении, пользе и вреде – и ты уже доктор наук.

108
"Шоу должно длиться" - расхожее в наше время выражение вышло из «Культовая песня» группы Queen.

109
Около 20 метров.