ЧИСТИЛЬЩИК - Чистильщик #1

Евгений Щепетнов

Чистильщик


Глава 1
Не знаю – кто я такой. И никто не знает. Даже наша всемогущая ФСБ, способная пересчитать прыщи на заднице будущего президента США.

Мама пыталась разыскать мою родню, задействовала знакомых фээсбэшников, с которыми была дружна, которым не раз помогала за время своей работы следователем. Тогда они еще назывались «кагэбэшники». Или просто «соседи». Почему соседи? Потому, что «жили» они через стену, в одном и том же здании. Так вот ни «соседи», ни собственный розыск ничего не дали, – я не существовал. Нет, физически существовал, с 1970 года – тогда в наличии имелось тело ребенка примерно полугода от роду, но по документам – меня не было.

Как не было и моих родителей, погибших в жуткой автокатастрофе.

Со слов очевидцев, огромный бензовоз – «КРАЗ» – выскочил с второстепенной дороги на трассу и со всего размаху ударил «шестерку», в которой ехали мои биологические родители. В лоб ударил. А потом загорелся.

Не осталось ничего – только пепел, искореженный металл, запах гари. И я – валяющийся на обочине, тихо пищащий в куче грязного, покрытого жирной, страшной копотью снега.

Водителя не нашли. Говорили, что он сгорел в кабине «КРАЗа», что это вообще не водитель этой машины, а пьяный угонщик, но разве кому-то от этого легче? Мне, моим родителям – разве от этого легче?

Меня сберег ангел-хранитель – по крайней мере, так сказал знакомый священник, к которому мама отнесла меня, чтобы окрестить.

У мамы были (впрочем, и есть!) необычайно разносторонние связи во всех слоях населения – от уголовников и продавцов на рынке до священника, настоятеля храма Покрова Пресвятой Богородицы, кстати – ее бывшего «клиента». Она познакомилась с ним во время одного расследования (что-то связанное с кражей из храма) и много лет поддерживала дружеские отношения.

Кто были мои родители? Как они выглядели? Иногда мне думается – что было бы, если бы они остались живы?

Я бы не знал маму.

Я бы не поступил в юридический институт и не стал бы милиционером.

Я бы… да много чего я бы мог или НЕ мог, если бы бешеный «КРАЗ» не раздавил мою прежнюю жизнь, пройдясь по ней тяжелыми, грязными, жестокими шинами!

В истории нет сослагательного наклонения – «Что было бы, если бы». Оно так, как есть, и не может быть по-другому. Увы.

Поиск по номерам «шестерки» ничего не дал – люди, которые были указаны в регистрационной карточке автомобиля, никогда не жили по указанному в ней адресу и вообще не существовали на белом свете. Мама тогда даже подумала, что это были какие-нибудь тайные агенты КГБ, «под прикрытием», как сейчас стало модно это называть. Но и поиск в КГБ ничего не дал. Нет таких людей, и все тут. И никогда не существовало.

Конечно, могло быть так, что информация о моей прошлой семье в ранге «Перед прочтением сжечь», но скорее всего – мои родители были преступниками, скрывающимися от правосудия. Если знать – как и к кому обратиться, даже в Советском Союзе, с его жесткой системой контроля и мощным правоохранительным аппаратом, можно было выправить нужные документы и скрыться, растворившись в трех сотнях миллионов жизней и судеб людей, большинство которых не знают и никогда не узнают о существовании друг друга.

Как я оказался у мамы? Да просто. Ну… для нее – просто. Как раз тогда она решила, что хочет ребенка. Почему сама не родила? Не могла. Так бывает… Был у нее муж, были другие мужчины, но детей не получилось. «Не дал Бог» – как говорят по этому поводу любопытные «скамеечные» бабки, провожая взглядом несчастливую соседку – вроде и красивую, и при хорошей должности, но вот… несчастливую, и все тут. Без семьи, без детей – какое счастье?

Мама всегда была женщиной «резкой», конкретной, со связями, особенно тогда – старший следователь РОВД. Задумано – сделано. «Дома малютки» по всей стране – обзвон через многочисленных знакомых, и вот он я – копошащийся в пеленках, пахнущий аммиаком комочек плоти.

Я пробыл в «доме малютки» дней десять, или около того, а потом… потом няни – одна за другой, лица их я не помнил, кроме одной, тети Тани – добродушной дебелой селянки, обосновавшейся в столице и подрабатывающей нянькой у «богатых» москвичей. Почему я запомнил именно ее? Потому что был свидетелем того, как мама выгнала тетю Таню – со скандалом, буквально с треском, – и тогда я впервые узнал, насколько жесткой и даже жестокой может быть моя добрая, всегда тихая, спокойная мама, ни разу не повысившая на меня голос.

За что она выгнала няньку? За длинный язык, само собой. Та гладила меня по голове, приговаривая: «Сиротка, бедненький! Плохо небось без мамки-то, да?»

Сколько тогда мне было? Года полтора? Я уже умел говорить, и первое, что спросил у мамы, – кто такой «сиротка»?

Я не знаю, зачем нянька это сделала – от «большого» ума или нарочно, чтобы насолить следовательнице (это потом мама узнала, что у няньки не так давно посадили брата), но факт был фактом – она заронила в мою душу подозрение, что со мной что-то не так. И когда я стал постарше и поумнее (мама тогда отказалась говорить насчет «сиротки»), выяснил, что же все-таки со мной – «не так». Тем более что доброхотов нашлось просто-таки «выше крыши» – начиная с бабок на скамейке у подъезда и заканчивая «добрыми школьными друзьями», не дающими забыть о происхождении человека без имени, без национальности, без судьбы.

Как ни странно, новость меня не потрясла. Настоящих родителей я не знал, не помнил и – честно сказать – не особо о них жалел. Абсолютно чужие мне люди. Может, хорошие, а может, и плохие. А вот мама – она всегда рядом, ясная, прямая, как кол, и такая же опасная для врагов.

Ее побаивались, я знал об этом. И ненавидели. В школе учатся разные дети, и у них разные родители. Не все из родителей законопослушны, и нет школ специально для детей работников правоохранительных органов.

Ясли и детский сад не задержались у меня в памяти – какие-то бесформенные тетки в белых халатах, похожие на ожившие облака, вкусный запах из кухни – мне нравилась вермишель, зажаренная с яйцами, больше нигде в жизни я не ел такую вкусную вермишель!

Дети – как игрушки, игрушки – как дети. Горки, гулянье на улице, сон в деревянной кроватке – обычно я оставался на продленку, мама много работала. Работа следователя – хлопотная работа, и с ней не до семьи.

Потом школа, первый класс – школу я ненавидел. Люто ненавидел! Ну, только представить – мальчишка-сирота, приемыш у следователя РОВД! Наглый «ментовский выкормыш» так и напрашивается на хорошенькую трепку!

И я получал. Приходил домой с разбитой физиономией, прятал ее от мамы. Почему-то мне казалось, что когда она узнает о том, как надо мной издеваются по дороге в школу и с занятий, – она возьмет служебный пистолет, пойдет и всех их застрелит. И ее посадят. И тогда я останусь один. Совсем один. Как клен с промерзшим стволом.

Я когда слышал эту песню, эти стихи, у меня почему-то слезы наворачивались на глаза – так было жалко этого клена, завязшего в сугробе и отморозившего ногу. Я сразу представлял, что клен – это я, замерзаю на улице, а где-то далеко меня ждет мама и никак не может дождаться…

Само собой – мама меня сразу раскусила. Конечно, никакого пистолета она не достала, но в школе была, и мало никому не показалось. Мои обидчики имели очень бледный вид – как и директор школы, до которого дотянулись руки всемогущего гороно – страха и ужаса нерадивых директоров школ, допустивших во вверенных им заведениях хулиганский, не допустимый советской школой беспредел.

От меня отстали. Любви мне это от соучеников не добавило, но трогать теперь боялись – волшебные слова «детская комната милиции» действовали на хулиганов как волшебное заклинание.

Смешно, но мне, первоклашке-второклашке, эта самая «детская комната» представлялась чем-то вроде темного подвала, на стенах которого развешаны многочисленные орудия пыток и истязаний, а сами дети в этой комнате сидят в клетках, похожих на клетки зверей в передвижном зверинце – вонь, грязь, и исхудавшие физиономии хулиганов, отбывающих свой положенный судом срок!

Через некоторое время я убедился, что все это совсем не так, что тетенька в детской комнате милиции хотя и строгая, но справедливая, что сама комната – обычная комната с папками на полках, со стульями, сиденья которых засалены поколениями задов хулиганствующих огольцов, а сама постановка на учет суть формальность, которая ни к чему обычно не ведет. На учет можно было попасть и просто за разбитое стекло кабинета, и за взрывпакет, сделанный из алюминиевой пудры и марганцовки, – чем баловался каждый второй, а может, и каждый первый едва вошедший в разум пацан.

Мама не ограничилась ковровой бомбардировкой учебного заведения, в котором мне предстояло промучиться десять лет. Как человек, который ничего не оставляет на волю случая и умеет просчитывать на несколько ходов вперед, она закономерно предположила, что скоро воронки от бомбежки засыплют, страх перед расплатой притупится, и преследование начнется с новой силой – только на уровень выше, так как обидчики подрастут, как и их обиды. Только теперь они будут умнее и подстерегут меня не в окрестностях школы и, возможно, даже не сами – мало ли какие друзья есть у малолетнего хулигана, иногда эти друзья куда как страшнее того, кто сам не решается напасть на свою жертву, само собой, заслуживающую страшной кары. А на фиг стучать на пацанов и натравливать «ментовскую» мамашу!

Конечно, потом все это закончится для недальновидных придурков очень и очень плохо, но мне-то будет все равно – я останусь инвалидом или буду гнить в тесной могилке, под темным каменным обелиском с моей улыбчивой овальной фоткой, выцветшей под палящими лучами летнего солнца, исхлестанной осенними дождями и зимним морозным ветром. Нет, такая участь мою маму точно бы не устроила, и я сейчас думаю – скорее всего, она бы тогда точно пошла и перестреляла всю эту шелупонь.

Но мама очень умна и потому поступила единственно правильно и радикально – если в этом мире ценят силу, значит, надо быть сильным. И отправила меня в секцию бокса, к Тимофею Петровичу Солодкому, бывшему чемпиону Союза в тяжелом весе.

Помню, как я впервые появился в спортзале – до сих пор картина стоит передо мной, будто было все это только вчера – ринг, зал с мешками, острый запах пота и кожи перчаток, висящие на канатах бинты, которыми нужно бинтовать руки, прежде чем перчатки боксерские надевать.

И Петрович – громадный, эдакий Кинг-Конг, с ручищей, способной раздавить твою руку, если сожмет ее чуть покрепче. Если бы не травма, он стал бы олимпийским чемпионом, точно. Но… бокс не очень здоровая штука, хотя и полезная – особенно если тебя пытаются обидеть малолетние отморозки.

Кто ему была моя мама – не знаю. Вероятно, он тоже был одним из ее «клиентов». Должник по жизни. И ему она доверила самое дорогое, что у нее было, – сына.

Как ни странно, дела в секции у меня пошли очень хорошо. Да не просто хорошо, а замечательно! Вдруг обнаружилось, что я довольно силен, сильнее, чем все мои сверстники из «нулевой» группы секции. Более того, я обладаю резким, нокаутирующим ударом, и это – в свои восемь лет!

Когда обнаружилось впервые – честно сказать, я напугался. Спарринг с Володькой Дубининым, таким же спиногрызом, как и я, что может произойти в этом бою, когда мы занимаемся всего лишь седьмой месяц? Нам до сих пор вообще не разрешали спарринговаться, справедливо полагая, что проку от этого месилова бестолковых новичков никакого не будет – один вред! И вот мы на ринге, преисполнены торжественности момента. И первая же моя «двоечка» проходит на ура, и Володька валится на пол, будто ему врезал не такой же оголец, как он сам, а парень года на четыре-пять постарше!

Переполох был! Петрович белый как мел! Только представить – восьмилетка в глубоком нокауте! Похоже, он мысленно уже сухари сушил. Готовился к отсидке.

Все закончилось хорошо, Володька оклемался, без последствий, но с тех пор меня ставили спарринговаться только с парнями старше меня года на три и больше. И то не обходилось без проблем: нокдаун, нокаут – если работали в полную силу – совсем не был такой уж и редкостью. Я работал кулаками, как машина для забивания свай. И еще оказалось, что у меня невероятная скорость и малочувствительность к боли. Я переносил на ногах такие удары, которые свалили бы бойца раза в два старше, а если мне разбивали губу, ставили синяк под глаз – просто этого не замечал. Да и заживало на мне все как на собаке – все удивлялись, и в первую очередь тренер.

Петрович пророчил мне великое будущее, он говорил, что мальчишку с такими данными, как у меня, еще не встречал, что, если я буду работать как следует, тренироваться – олимпийское золото у меня в кармане.

Наверное, так бы и было, если бы Петровича не убили как раз после городских соревнований, на которых я выиграл нокаутами – вчистую, в первых же раундах, под рев ошеломленной толпы. Он погиб в своем подъезде, от удара шилом прямо в сердце, в спину.

Убийц так и не нашли. Поговаривали, что Петрович ввязался в игру на подпольном тотализаторе, проиграл большую сумму и его убрали.

Я рыдал. Честно сказать, он мне был как отец, которого у меня никогда не было. Если бы я смог найти его убийц – растерзал бы на месте, забил до смерти. Возможно, тогда у меня окончательно утвердилась мысль пойти работать в милицию… Мне было шестнадцать, скоро конец учебе в школе, надо думать – кем быть, как жить, и вообще… чем быть в этом мире. Я люто ненавидел шпану, моя мама – следователь, моего тренера подкололи отморозки – куда я еще мог пойти? Кем стать?

И, кстати, насчет шпаны – как и предполагалось, меня попытались достать уже через год после того, как мама навела террор в моей «дорогой» школе. Это были трое пацанов старше меня – по крайней мере года на два. Главный обидчик при этом маячил на горизонте, старательно делая вид, что не имеет к происходящему ровно никакого отношения.

Парнишки заступили мне дорогу с сакральным, набившим оскомину вопросом:

– Ты чо, внатури?! Ты чо тут ходишь, козел?!

Отвечать я не стал. Первым пал тот, что в середине – хлесткий выстрел правой рукой в солнечное сплетение и добивающий свинг слева, в висок.

Второй попытался дернуться, но тут же залился кровью от кросса в нос, а затем упал, получив подлый удар левой – в пах. Я был ниже их на полголовы, потому почти не пришлось нагибаться.

Третий все понял чутьем уличной битой-перебитой дворняги и бросился наутек и за помощью – к недругу, остолбенело наблюдавшему за эпической битвой Давида и трех Голиафов. Но уйти не успел – подножка сзади, а потом – уже на земле, сверху вниз, в скулу, так, что хрустнули кости лица.

Недруг вкурил ситуацию позже всех, видимо потому, что не ожидал подобного результата – я не афишировал свои тренировки и старался не выделяться на физкультуре, хотя давно уже мог уделать любого из одноклассников одной левой. Он бросился бежать. Но бежал как-то вяло, будто его не слушались ноги, и, когда я его настиг, упал на землю, зажал лицо руками и начал рыдать: «Прости! Прости! Не надо!»

Нет, я не могу себе соврать. Не простил. Хотя сейчас об этом вспоминать довольно-таки неприятно. Я измордовал парнишку так, что на следующий день его лицо напоминало окрашенную в желтый и синий цвета боксерскую грушу.

Был скандал. Было разбирательство. Если бы я ограничился только нанятыми за три рубля хулиганами – рты оппонентов не раскрылись бы с самого начала. Но у нанимавшего были родители – отец, директор овощной базы, мать, секретарь какого-то из начальников отдела городской администрации. Они желали моей крови, и маме стоило большого труда и больших интриг сделать так, чтобы сложилась правильная картина происшедшего – идет маленький мальчик, на него нападают трое здоровенных хулиганов, и он дает им отпор. Хулиганы повержены, а при попытке задержать организатора нападения пострадал главный участник событий, их организатор – сын директора овощебазы.

Мама потом рассказала – пришлось обрабатывать хулиганов, заставив их искренне рассказать – кто и почем нанял этих придурков, и стоило все это больших усилий – папочка пустил в ход мощный катализатор процесса – деньги, которых у него, само собой, было более чем достаточно.

Впрочем, «в те времена далекие, теперь почти былинные», деньги значили еще не все. Главное – связи, деньги уже потом. Нет связей – лишишься и денег, а то и самой жизни, пущенной под колеса тяжелой ржавой машины под названием «Система». Несколько проверок на базе, совет не рыпаться – и заявление по поводу избиения сына рассосалось само собой.

Сейчас, скорее всего, так бы уже не вышло, сейчас во главе угла деньги, а тогда борьба с нетрудовыми доходами и корпоративная солидарность ментов не были пустым звуком и придумкой досужих журналистов. Дело заглохло. И после этой моей показательной экзекуции меня обходили стороной даже старшеклассники.

Вот тогда, во время этой драки, вернее сказать – избиения, я впервые УВИДЕЛ.

Это было слабое зеленое свечение – оно шло от двоих, от того мальчишки, которого я ударил первым, и от заказчика нападения. Слабое, едва заметное, но все-таки вполне себе ясное и различимое.

А еще было очень странное ощущение – когда я бил этих двух, у меня будто бы прибавилось сил! Голова стала ясной, звонкой, тело работало как хорошо смазанный механизм! Мышцы едва не звенели от переполнявшей их энергии!

А еще… я наслаждался! Наслаждался избиением, наслаждался «процессом»! И это наслаждение похоже… нет, тогда я не знал, на что это похоже. Узнал гораздо позже. Гораздо. Мне едва исполнилось девять лет, и ни о каких оргазмах я тогда и не помышлял. Даже не догадывался, что существуют такие… понимаешь ли… процессы в организме человека. Интернета в то время не было, так что половое просвещение нашего «мелкого народца» происходило естественным образом, с помощью картинок, рассказов старших товарищей-брехунов да глупых похабных анекдотов, о которых люди предпочитают не помнить, когда становятся совсем уже взрослыми.

Мне просвещаться особо-то было и негде. И некогда. Со сверстниками в школе я не дружил, вся моя жизнь была в спортзале – тренировки, парная-баня по средам и субботам, дорога домой, ужин, уроки, сон, школа, и так по кругу.

Честно сказать, другой жизни я не представлял, да и не хотел. Ну а половое просвещение на уровне подворотни получить в секции было практически нельзя – Петрович строго следил за поведением своих воспитанников и – если что – мог влепить и подзатыльник. А рука у него была тяжелая, кирпич ломал! Это уже потом, на сборах, на соревнованиях, живя в одной комнате с соратниками, наслушался всякого… но тогда ничего подобного не было.

История с нападением закончилась, но я вспоминал и вспоминал то состояние, которое возникло у меня во время драки, и зеленое свечение, о котором я, глупый мальчишка, тут же доложил своей любимой маме.

Как и следовало ожидать – мама, как поступили бы все мамы на ее месте, всполошилась и потащила меня по врачам. Последним из них был психиатр – старая толстая тетка, которую мама звала Мариванна.

Врачи, само собой, ничего у меня не нашли, кроме патологически безупречного здоровья (так сказал мамин знакомый, доктор медицины, профессор) и могучей мускулатуры, достойной взрослого парня (и это выдал профессор). Я и сам не заметил, как за год постоянных тренировок развился, подрос, даже ходить стал иначе – выпятив вперед грудь, плавно, с достоинством. (Это мама сказала, искренне радуясь, что ее идея выросла в хорошее дело.)

А вот Мариванна докопалась до меня по полной. Дурацкие тесты, которые я прошел не задумываясь, чем ее удивил и даже потряс (это потом я узнал, что старая карга подсунула мне тесты для претендентов на работу в милиции), и больше часа терзала меня вопросами, на которые я отвечал спокойно, без эмоций, совершенно доброжелательно, чем потряс ее еще больше. Она так и сказала маме – любой другой мальчишка на моем месте к концу беседы уже трясся бы от злости или изнывал от скуки. Я же вел себя так, будто такие обследования совершенно рутинное дело, и я прохожу их каждый день, дважды в день – до обеда и после обеда.

Кстати сказать – я тогда так и не понял, чего она разволновалась. Я-то совершенно не волновался! Меня все это даже забавляло! Напоминало игру, в которой один задает вопросы, пытаясь вычислить лжеца, а другой старается солгать как можно увереннее, так, чтобы допрашивающий не смог тебя поймать на лжи.

Честно сказать, эти глупые тесты на самом-то деле были составлены для людей не очень великого умственного развития – например, я легко разделил их на три части – первая группа касалась моего физического здоровья, где каждый вопрос дублировался трижды, разными словами. Психического здоровья. (Тут я немало повеселился! «Слышите ли вы голоса, которые никто не слышит?») Ну и вопросы, которые одновременно отвечали и за моральный облик, и просто показывали, вру я или нет, склонен ли ко лжи или нет.

Например, такой вопрос: «Можете ли вы взять товар в магазине «по блату», без очереди?» Попробуй на него ответить – «Нет!» Тут же попадешь в разряд лжецов. Вся наша Система состоит из «по блату», и даже девятилетка, пусть и со способностями вундеркинда (как сказала Мариванна), прекрасно все это дело понимал.

Ну, дальше пошли новомодные тесты на ай-кью (Мариванна притащила их из каких-то зарубежных журналов), головоломки и все такое прочее. Я решил их довольно быстро и без проблем.

И вот когда дело дошло до зеленого свечения, с точки зрения Мариванны, я уже был готов рассказать все, что угодно, лишь бы вырваться из пухлых ручек маститого профессора. (Да, она тоже была профессором – мама стреляла только из крупного калибра.) Легонько, наводящими, осторожными вопросами Мариванна пыталась влезть мне в мозг, выудить из него рыбку информации, но я не дал ей никакой возможности этого сделать.

Зеленое свечение? Да это я так… показалось. От волнения.

Здоровья прибавилось из-за того, что я побил хулиганов? Ну а то же! Любой, кто победит врага, будет радоваться, и здоровья у него точно будет больше! Ведь так же?

Но последнее, что добило потрясенного психиатра, – это то обстоятельство, что мой мозг категорически отказался впадать в гипноз. Мариванна бубнила свои усыпительные мантры, болтала перед моими глазами невесть откуда взявшимися у нее серебряными часами на длинной цепочке – никакого эффекта. Я не желал засыпать. Как насмешка над всей отечественной и зарубежной психиатрией.

Когда мы с мамой вышли из психиатрической лечебницы на освещенную солнцем улицу, я облегченно вздохнул – мне совсем и никак не нравилась перспектива остаться в психушке под «наблюдением опытных врачей», как советовала сделать светоч современной психиатрии, доктор наук и профессор, в миру – Мария Иванова Кольцова. Уж больно ей хотелось понаблюдать за странным ребенком в благоприятных лабораторных условиях, провести ряд опытов, а потом написать научный труд – ничуть по большому счету не заботясь о том, как скажется на психике девятилетнего мальчишки отрыв от привычного окружения и перенос во враждебную ему среду.

Ученые, они сродни наркоманам, готовы на все ради очередной дозы того, что им хочется больше всего на свете. Наркам – наркота, ученым – знания. Только вот ни я, ни моя мама не собирались приносить мое тело в жертву на алтарь научного прогресса. Обойдутся, большеголовые! Перебьются.

Мама молчала, я молчал, и больше тема зеленого свечения никогда не поднималась в нашей семье.

Вот только я эту тему не забыл. Ощущение радости, счастья, наслаждения – каждый, кто хоть раз испытал, попробовал нечто подобное, – уже никогда не забудет и… захочет все это повторить!

Но повторить удалось только через пять лет, когда мне исполнилось четырнадцать.

Все эти годы я прилежно учился – что не составляло абсолютно никакого труда. Вдруг выяснилось, что я обладаю абсолютной памятью, то есть достаточно мне прочитать текст только один раз, и запомню его на всю свою жизнь. И не важно, что это за текст – я могу повторить его слово в слово, запятую в запятую. И потому – учиться мне было легко и приятно.

Особенно из-за того, что по большому счету в школе я бывал не так уж и часто. Тренировки занимали все мое свободное время, а выезды на сборы, на соревнования – и все не свободное. Бесконечные справки от общества «Динамо», которые я таскал в школу, чтобы оправдать многонедельное отсутствие на занятиях, ничуть не добавляли мне любви ни учителей, которых раздражал мой эдакий слишком вольный образ жизни, ни одноклассников – по той же причине, а еще потому, что при всей этой вольности экзамены я сдавал на «отлично». Память есть память. Ну что поделаешь, если мой интеллект выше на несколько порядков, чем у сверстников?

Кстати, маму это обстоятельство на самом-то деле пугало. Ведь началось все с того, что меня как следует отлупили по дороге из школы, надавали по башке, вот мама и боялась, что где-то в моей детской головенке «шарики зашли за ролики», и я стал чем-то вроде гениального идиота, человека-счетчика, или чего-то похожего.

А еще – что у меня в голове таится опухоль, которая давит на мозг и вызывает гениальные способности, а также… галлюцинации, выражавшиеся в зеленом свечении вокруг неких объектов.

Нет, вслух она об этом не говорила, но время от времени все-таки таскала меня по врачам – для профилактики заболеваний, как она говорила. Я сдал кучу анализов, я просвечивал голову – уж и забыл сколько раз, – но каждый раз врачи убеждали мою маму, что у нее на попечении ненормально здоровый ребенок, у которого не то что головных болей не имеется, нет даже ни одного больного зуба – все белые, ровные, как на подбор!

В конце концов моей упорной, даже несколько фанатичной маме надоело ходить по многочисленным профессорам, с изумлением поцокивающим языками в безуспешной попытке разгадать замысел Бога, подарившего миру такое чудо, как я, и она наконец-то от меня отстала, строго-настрого приказав доложить, когда у меня начнутся очередные глюки. То есть потребовала того, что я бы не сделал никогда и ни под каким видом – помня последствия некогда сказанных мной неосторожных слов.

Да, после того как я попал в школу, умнеть стал не по дням, а по часам, будто в моей голове нажали некую кнопку, включающую механизм ускоренного обучения.

Впрочем, я об этом совсем не задумывался. Моя жизнь мне нравилась, и шла она как по рельсам – скоро я стал чемпионом города среди детей, потом среди юношей, бокс занимал все мое время, не оставляя его на какие-то посторонние мысли, дела, даже на романтические бредни, овладевающие каждым нормальным мальчишкой с наступлением его половой зрелости. Можно сказать даже так – вся моя сексуальная энергия тратилась на совершенствование моих бойцовских качеств.

Нет, не скажу, что в моей голове не возникали сладострастные картины, на которых я совершенствую свое сексуальное умение (нулевое, если не считать кое-какой информации, полученной от приятелей по секции), но дальше «самообслуживания» дело не шло. И повторюсь – времени на это не было никакого.

Две тренировки в день – какие, к черту, девушки? Мама даже обеспокоилась и одно время принялась меня аккуратно, настороженно расспрашивать – как мне нравятся девушки и нравятся ли вообще? Я вначале смущался, а потом стал просто хохотать, чем привел в смущение уже саму маму, которая никак не могла спросить впрямую – не гомик ли я?! Пришлось уже мне без обиняков заверить, что никакого удовольствия от созерцания и тисканья мужских задов у меня нет, что я нормальный парень, но у меня просто не хватает времени на всю эту ерунду. Под ерундой я подразумевал романтику, вздохи под луной, дрожащие от возбуждения руки и неловкий секс, заканчивающийся обычно неприятностями – большими и маленькими.

В четырнадцать лет я выглядел совершенно взрослым, разумным парнем – это отмечали даже соседи, для которых я был примером того, какой должна быть современная молодежь. Я выносил мусор, выбивал ковры, всегда приветливо здоровался с соседями, помогал донести сумку или затащить шкаф – благо силы у меня было хоть отбавляй.

Да, силы у меня хватало. Я легко жал «сотку», а ударом кулака мог свалить человека массивнее себя раза в два. Во мне было больше шестидесяти килограмм тонких стальных мышц, крепчайших сухожилий и больше ста семидесяти сантиметров роста. И я все еще рос. Быстро рос, и однажды Петрович сказал, что если я буду так расти, то скоро вымахаю под два метра, а может, и больше. Что не очень хорошо для боксера – как и лишняя мышечная масса – удар становится менее резким, вялым, хотя и шанс, что тебя пошлют в нокаут, становится таким же, как у боксеров веса «пера». Тяжеловесы очень устойчивы на удар. Масса, однако. Да и кости черепа крепче, чем у обычного человека.

Вообще-то мне всегда нравились средневесы, или полутяжи, – и фигура в порядке, и удар пушечный. А что эти тяжеловесы? Пыхтят, толкаются – сумоисты, да и только, а не настоящие боксеры! Но против природы не попрешь – что дала, то и дала.

Но опасения Петровича были напрасны. Мой рост в конце концов остановился на отметке 187 сантиметров, да там и застыл, как и вес, который уже несколько лет колеблется от восьмидесяти до восьмидесяти трех килограммов. В зависимости от интенсивности тренировок. Только теперь уже не боксерских.

В общем – я был примером для молодежи, гордостью мамы и завистью соседей, непутевые отпрыски которых вечно попадали в неприятности, зависая в детской комнате милиции. Ничего не предвещало беды. Но разве Провидение отличается справедливостью и любовью к людям? Разве есть в мире справедливость, кроме той, которую мы творим своими собственными руками?

Мало было того, что некогда разбились в катастрофе мамины родители, оставившие ей эту квартиру.

Мало того что судьба лишила ее возможности родить собственных детей.

Мало того что мои родители сгорели в адском огне по вине пьяного угонщика, решившего прокатиться на бензовозе.

Мама едва не погибла. Она возвращалась с работы ночью, когда сзади какая-то тварь нанесла ей удар по голове – куском металлической трубы.

Нет – никаких происков преступников, отправленных мамой за решетку. Это была середина семидесятых, когда милиционер – лицо неприкасаемое, почти священное, когда их не били по голове кастетом, не стреляли в упор – трудно сейчас представить, но тогда каждое применение огнестрельного оружия считалось ЧП, на которое выезжал районный прокурор, а то и прокурор города! Менты ловили преступников, преступники убегали, каждый делал свою работу, и случаи мести были большущей редкостью. Не то что в девяностые.

Это было банальное ограбление – ей разбили голову, забрали кошелек с двадцатью рублями и мелочью, сорвали с пальца (с мясом) колечко, которое родители подарили на выпускной вечер, а потом избили – так, что сломали ребра, ноги, нос, нижнюю челюсть.

Зачем били? Может, потому, что испугались? Увидели удостоверение майора милиции, и первой реакцией, как у испуганной бродячей собаки, стало: «Броситься, укусить!»? А может, мстили в ее лице всем ментам на свете – мразь всегда винит в том, что он стал мразью, всех, кроме самого себя. Кто виноват, что мразь оказалась в тюрьме? Конечно, менты! Если бы не они – жил бы на украденные у соседа деньги припеваючи, а тут они – «волки позорные»!

Черт с ними – с деньгами! Черт с ним – с кольцом! Но зачем увечить, тварь?! Зачем пинать женщину, которая и так уже находится без сознания и ничего не может тебе сделать? Никогда не понимал этих бесов. Этих рептилоидов. Ни-ког-да!

Маме тогда было… сколько ей было тогда… так… меня она взяла, когда ей было всего 33 года, и врачи накануне сказали, что она никогда не сможет иметь детей.

Мне, когда ее изувечили, было полных четырнадцать лет. Так что ей тогда… 47 лет. Достаточно еще молодая женщина, крепкая, сильная (в молодости занималась многоборьем!) – потому, видать, и сумела выжить. Но… не без последствий.

Инвалидность, полупарализованная левая сторона тела, трясущаяся голова – тень от прежней, цветущей, сильной, энергичной женщины, майора милиции, следователя, раскручивавшего самые сложные дела, о которые сломали зубы и более «звездастые» коллеги.

Когда я узнал о беде – мы были на соревнованиях в Новосибирске. Позвонили мамины сослуживцы.

Со мной не было истерики. Я не плакал. Просто окаменел от горя и сделался жестким, как гранит. Тренер хотел отправить меня на поезде – одного, снять с соревнований, но я знал, как нужна нашей команде моя медаль, и остался до конца – еще на два дня. Каждый день звонил в больницу – дважды в день. И потом перед глазами стояла картина – я приезжаю, прихожу в больницу, а мне говорят: «Отмучилась, сердешная!» Почему-то именно так, такими словами, как из старой книги Тургенева или Толстого. И кровь стыла в жилах.

И я выиграл золотую медаль, и разразился невероятный скандал. Не потому, что выиграл, а потому КАК выиграл. Я едва не убил несчастного мальчишку, который вышел на ринг и встал против меня. Будто замкнуло. Будто я хотел выместить на этом парне всю обиду, всю злость, всю ненависть к тем тварям, которые покалечили мою маму! Я бил, бил и бил – страшно, как в мешок, сам получая удары и не обращая на них никакого внимания! Меня просто не интересовали потуги «мишени», неспособной нанести мне ровно никакого вреда! Ну да – разбитые губы, подбитый глаз, кровь из носа – ерунда! Кровь остановилась у меня через несколько секунд, губы зажили – через день, синяки рассосались через сутки. Парню пришлось гораздо хуже. Я месил его так, что, прежде чем судья остановил бой «за явным преимуществом», я успел сломать противнику челюсть в двух местах, размозжил нос, рассек брови (обе!), и он напоминал собой отбивную, а не живого человека.

Потом обнаружилось, что у него сломаны еще и три ребра – результат моего апперкота в ошеломляющей, невероятной по скорости, убийственной серии.

Тренер потом сказал, что никогда еще не видел такой феноменальной скорости и такой феноменальной глупости, как в этот раз. Я абсолютно не заботился о своей безопасности, как берсерк, готов был убивать и быть убитым, поставив на карту всю свою жизнь. И это уже был не спорт. И этому он, тренер, нас никогда не учил. И очень жалеет, что не отправил меня домой, как хотел до того. К черту такие медали, к черту такая жизнь – если его ученик превращается в зверя, неспособного жалеть людей! И даже сказал – теперь он сомневается, правильно ли делал, что учил меня всему, что знает сам.

В общем, мы поссорились – если можно так сказать. Ссорился, скорее, Петрович – я только, насупившись, молчал, думая о своем. А когда Петрович устал и, махнув рукой, ушел в свое купе, я улегся лицом к стене и пролежал так до самого приезда, поднимаясь, только чтобы пойти в туалет да набить желудок чем-нибудь питательным, не разбирая вкуса – молодой организм требовал своего, даже если мозг и был залит пенящимся потоком горя и досады.

С вокзала я поехал в больницу – Петрович выдал мне деньги на такси, а перед тем, как посадить в машину, вдруг прижал к себе – сильно, по-отцовски, и глухим голосом, полным сдерживаемой ярости и боли, сказал: «Держись! Все будет хорошо! Я верю! Маме привет передавай!»

Уже потом, когда Петровича не было в живых, я узнал – он поставил на уши весь город. Он связался с криминальными боссами, пытаясь узнать, кто же напал на мою мать. Он объявил награду за головы этих тварей и пообещал, что удвоит ее, если тварей доставят к нему лично и живыми.

Тренер по боксу – в «Динамо» он или в «Трудовых резервах» – всегда имеет связь с миром криминала. Большинство из уголовных авторитетов новой волны девяностых прошли через секции бокса или единоборств, и большинство из членов их бригад – бывшие военные или спортсмены. А чаще – и то и другое разом. Мир профессионального спорта не так уж и велик, и тренеры в них – как опорные столбы платформы, стоящей над морем людей.

Кроме того, справедливо не надеясь на наши правоохранительные органы, которые без смазки работают довольно-таки вяло, он активировал всех знакомых ментов, дойдя вплоть до самой верхушки ГУВД (благо что общество-то «Динамо»!).

Увы, ничего из этого не получилось. Преступники как в воду канули. Скорее всего, они были приезжими из какой-нибудь восточной республики и после совершения преступления в панике свалили к себе на родину, справедливо опасаясь жестокой расплаты. (Майора, мента – святотатство! Все равно как на бая напасть!)

Меня пустили к маме в палату реанимации – сам не знаю почему. Туда вообще никогда никого не пускают, но меня пустили. Скорее всего, постарался тот же всемогущий Петрович, который ничего не пускал на самотек. Кроме своей жизни…

Я стоял на коленях у маминой постели и смотрел в покрытое синяками лицо с таким ужасом, которого не испытывал никогда в жизни, даже тогда, когда меня пообещали бить каждый день, «пока я не сдохну, захлебнувшись кровью». Тогда я почему-то знал, что у негодяев ничего не выйдет – наверное, потому, что у меня была моя мама, способная тучи развести руками, опрокинуть гору, поднять грузовик, убить всех вокруг – если со мной что-то случится! А теперь она лежала передо мной – безмолвная, съежившаяся, фиолетовая от побоев и тихонько, с хрипом дышала через маленькие трубочки, введенные в ее ранее красивый, греческий нос.

Тогда я и решил стать тем, кто наказывает негодяев. Санитаром леса, карателем, мстителем, тем, кто вершит правосудие, тем, кто восстанавливает справедливость – какой бы цены это ни стоило. Но еще не знал – как именно я буду карать.

Она начала узнавать меня через неделю. Через месяц – стала шевелиться, садиться в постели. Еще через месяц – начала ходить. С палочкой, по стенке, чтобы добраться до туалета.

Помню, как она меня стеснялась. Настояла, чтобы мы наняли сиделку, говорила, что умрет, но не позволит себе делать это при сыне. Я обижался, но мама настояла на своем. И я понял ее. Она, моя опора, мой стальной столб, несокрушимый и несгибаемый, не могла себе позволить стать ржавой балкой, ни на что не годной, никчемной, готовой ежесекундно рухнуть. У сильных людей свои причуды, а моя мама была не просто сильной, она на самом деле была стальной!

Месяц я не ходил на тренировки. Во-первых – беда с мамой, и я пропадал в больнице, где меня знали уже все медсестры, безуспешно строившие мне глазки.

Мне, четырнадцатилетнему мальчишке! Ну не смешно ли? Ну да, я выглядел взрослым, да, я был чемпионом и красавчиком – бокс не смог изувечить ни моего прямого (как у мамы!) носа, ни безупречной формы ушей, ни длинных пальцев пианиста с ровными, как вычерченными ногтями, за которыми я ухаживал с детства (мама настояла, научила!).

Я был высок, плечист, вежлив и культурен, хорошо, модно одевался (спасибо маме и Петровичу – дефицит не был для меня дефицитом). Как сказала одна из медсестер (я слышал из палаты): «Он похож на Алена Делона и одновременно – на Гойко Митича!»

Смешно, правда – как это так, с мелкими чертами, «французистый» киноактер, и одновременно – гроза всех белых злодеев, самый «индеистый» индеец всех времен и народов?! Честно сказать, тогда я подошел к зеркалу и долго рассматривал свою совершенно тривиальную физиономию – ну что они такого во мне нашли? Меня слегка раздражали их посягательства на мою персону, неужели им непонятно – у меня мама тут, она искалечена, ну какие, к черту, амурные дела? Тем более – с подростком!

Но я никогда, вероятно, не смогу понять женщин – что же во мне их все-таки привлекает? Может, они чувствуют во мне убийцу и подсознательно тянутся к «плохому парню», как звериная самка старается приблизить к себе опасного самца – чтобы не загрыз, а еще – чтобы ее дети были самыми сильными и опасными в стае? Может быть. Это закон выживания, закон стаи. А что такое человеческое общество, как не разросшаяся до невероятного размера стая зверей?

Во-вторых, я не ходил на тренировки потому, что не хотел видеть тренера. И не из-за того, что он наговорил мне всех тех гадостей, что я выслушал в вагоне поезда. Они, эти упреки, были заслужены, и я это знал. Хотя себе говорил, что обижен, что он меня оскорбил, что я не заслужил таких слов!

Заслужил. Я умен, и тогда был умен, хотя мне было всего четырнадцать лет. Но я ведь тоже человек… наверное. Ничто человеческое мне не чуждо!

Ночевать уходил домой – если меня прогоняли. А если нет – спал на стульях, решительно отказываясь прилечь в сестринской. По-звериному чуял, чем может закончиться, и мне это казалось кощунством. Мать при смерти, а я? Как я посмею делать это рядом с ней?!

Ко мне приходили ребята из команды. Я никогда с ними особо не дружил – так, приятели, но все равно мне было приятно. Они притаскивали полные сумки всякой еды, яблоки, апельсины, а когда я пытался дать денег (у нас дома всегда лежали деньги, мама от меня ничего не прятала) – возмущались, говорили, что это от всего клуба, и чтобы я не беспокоился и скорее возвращался назад.

Я знал, что это Петрович. Он не приходил, но я всегда знал, что тренер где-то рядом, за спиной, прикрывает. И когда маму выписали домой и у нас появилась сиделка – пришел в клуб.

Тренер не удивился, он кивнул мне, будто ничего за это время не случилось и виделись мы только вчера, а потом позвал в кабинет, оставив за себя Вовку Карева из старшей группы, который нередко проводил тренировки вместо него.

Когда мы вошли в кабинет, сели друг напротив друга, Петрович долго молчал, глядя мне в глаза, стараясь поймать мой взгляд. Но я упорно не хотел на него смотреть, рассеянно вглядываясь в старый линолеум рядом со стулом, потертый, серо-рыжий, проживший здесь не меньше десятка лет. Потом тренер бросил глухим, чужим, каким-то надтреснутым голосом:

– Будем жить?

– Будем жить… – кивнул я, помолчав, добавил: – Тренер, я найду их. Все равно найду.

– Может быть, – подумав, ответил Петрович. – Чего в жизни не бывает? Только одного прошу, сделай так, чтобы ты – был. Ты мне дорог. И не потому, что приносишь медали, не потому, что ты гениальный боксер. Это все преходяще, это шлак! Просто ты – это ты. Ты мне как сын. И я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. И вот еще что – я сделал все, что мог. Если бы можно было найти – их бы нашли.

– Я найду! – упрямо повторил я и неожиданно для себя вдруг бросил: – Хочу пойти учиться на юридический. Пойду в менты.

– Почему нет? – не удивился Петрович. – Мама следователь… хмм… (он немного запнулся, прокашлялся), кем быть сыну? Боксерский век недолог, а юридическое образование ценится во все времена. Правда, я хотел предложить тебе пойти в физкультурный, но если ты решил в юридический – кто тебе помешает? Только не я. И не мама. Ты сам кузнец своего счастья, и никто не вправе тебе указать, как жить. Но я надеюсь, что ты изменишь свое решение, ведь у тебя еще три года, не правда ли? За это время мы с тобой такого шороха наделаем – небу станет жарко! Все медали – наши! Все чемпионства! А потом… потом Олимпийские игры! И я знаю – ты их выиграешь! Сто процентов! А потом уже делай что хочешь! Хорошо, сынок?

Я вскинул голову, посмотрел в грубоватое, с расплющенным носом лицо Петровича, и у меня вдруг защипало глаза. Я уткнулся лицом в ладони, и у меня полились слезы – ручьем, жгучие, как кипяток.

Это был последний раз, когда я плакал. Даже когда убили Петровича и я смотрел, как его тело опускают в могилу, – не плакал. И не молился.

Ненавидел. Я ненавидел тварей, которые сделали ЭТО с мамой, с Петровичем, со мной. Все, что не убивает, делает нас сильнее? Чушь! Полная чушь! Я уже был сильным. Я был таким сильным, что миру не стоило меня заводить. Потому что ему придется убить меня, или убью его я! Мир, который создает этих тварей, – плохой мир. И его нужно чистить. Обязательно нужно чистить!

Я начал искать. Один, не боясь ничего. Сказать по правде – я ненормальный. И не потому, что мне нравится убивать Тварей, нет. Нормальный – чего-то боится. Я же не боялся ничего.

Нет, было кое-что, чего я боялся, – это того, что кто-то что-то сделает моей маме. Она не должна была больше испытать того ужаса, что пришелся на ее долю. В остальном – мне плевать на боль, плевать на темноту, на то, сколько передо мной противников. Я вел свое расследование и вел его так, как не могут его вести менты – настоящие менты, правильные менты. Я не говорю о тех, что подобны бандитам или маньякам – таким, как я. Правильный мент должен захватить преступника, а потом попытаться его расколоть, запутывая в показаниях, ловя на неточностях, давя данными экспертизы. Мент-бандит просто выколачивает показания – и не важно, виноват при этом подозреваемый или нет.

Мне всегда вспоминался фильм «Рожденная революцией», я помнил его почти наизусть. В этом фильме чекист спрашивает старого кадра, сыщика из «бывших» – как они допрашивали подозреваемых? Как добивались признания? И тот, интеллигентный, умный, знающий сыщик, говорит: «Мы сажали подозреваемого в комнате, я вызывал двух жандармов, и они начинали негодяя бить. И били, пока он не сознавался! Пока не рассказывал все, что знает о деле! И о других делах!»

Самое смешное, что методы полиции не изменились со времен Зубатова, начальника царской охранки, – это я узнал, уже учась на юридическом в МГУ. Преподаватель, который читал нам лекцию, так и сказал – «Со времен Зубатова».

Меня тогда это почему-то потрясло – как это так? Жандарм – и наше социалистическое общество! Как можно сравнивать?! Что он такое говорит?! Но препод говорил абсолютную правду, и чем больше я врезался в «гранит науки», тем больше понимал, что так все на самом деле и обстоит. Если хочешь искоренить преступность – действуй так, как действовала царская охранка – стукачи, предатели, внедренные агенты ну и… силовые методы, «недостойные звания советского милиционера».

Само собой – никто не отменял дедукции, никто не отменял тупого, тяжелого труда, когда опер обходит десятки, сотни адресов, вытаптывая один, единственно нужный, но если у тебя нет агентуры, нет жесткости и даже жестокости – ничего ты не добьешься, будь ты хоть семи пядей во лбу. Это мне объяснил старый опер, с которым меня свела мама, моя вездесущая мама. Даже будучи едва живым инвалидом, она направляла меня, подталкивала по той дороге, которую я выбрал, не позволяя свалиться в канаву и набить шишек.

Но пока мне было лишь четырнадцать лет. И я, безумный, собирался найти и покарать тех, кто напал на майора милиции. Взрослую, сильную женщину, которая однажды в одиночку вырубила подозреваемого, напавшего на нее в кабинете. Вырубила так, что его едва откачали врачи «Скорой помощи», поглядывавшие на мою маму с таким выражением, будто перед ними сидела не сорокалетняя, не очень-то и могучая женщина, а какой-то монстр, изувер, пытающий всех, кто попадает в его окровавленные руки. Это мама рассказала – смеялась, когда рассказывала. И мне было смешно. А потом, когда это подтвердил бывший опер дядя Андрей, да со всеми подробностями, – у меня мороз побежал по коже. Тот тип душил маму, и чуть ее не задушил – она успела схватить пресс-папье, и если бы не оно… сейчас я бы жил уже в детском доме.

Я не знал, где искать злодеев. Но знал, что мне нужно их найти. И узнать все, что я хочу знать.

Итак, как найти злодеев? Проще всего сделать так, чтобы они тебя сами нашли – это очевидно настолько, что ясно даже школьнику, весь мир которого сосредоточился на маме, секции бокса и школе. Именно в таком порядке.

А чтобы узнать о преступниках и преступлениях как можно больше, что надо? Почитать книжки, само собой!

Книжек у мамы хватало. Следователь без юридической литературы – как плотник без молотка. Целый шкаф специфической литературы, которую еще и не во всех библиотеках найдешь. Начиная с римского права и заканчивая комментариями к Уголовному кодексу. Все это я изучил и как мог осмыслил – за месяц – у постели мамы в больнице, дома, в каждую свободную минуту. Не просто прочитал – запомнил. Моя ненормальная голова не забывала ничего. Совсем ничего.

За ними настал черед детективных романов – всех, что я мог достать. Всех, что были дома, всех, что мне выдали в библиотеке. На них ушло недели две. Я просматривал романы, интересуясь не сюжетом, а хитросплетениями конкретных преступлений. Зачем мне «сахарные сопли» о страданиях героев, когда нужна всего лишь выжимка, соль романа – схема преступления и возможные действия преступника в соотношении с преследующим его сыщиком!

Как оказалось, дельных детективных романов было не так уж и много. Все больше политизированная чушь, извлечь что-то ценное из которой было довольно трудно. Но были и дельные книги, из которых я узнал многое о психологии преступников, об их образе жизни, о том, как и где их можно найти. И о методах работы милиции. Та же «Рожденная революцией» мне очень недурно помогла. Она вышла как раз в 1974 году, и я не отрываясь смотрел, как экранные милиционеры борются с преступностью. Правильные милиционеры.

В общем, я начал свою Чистку, когда мне было четырнадцать с половиной лет. Дитя, в самом деле. Умный, но… глупый. Сейчас вспоминаю, как бродил по улицам, в надежде наткнуться на негодяев, и невольная улыбка раздвигает мои губы. Мне казалось, что, только лишь я выйду на улицы города в кромешную тьму, так сразу на меня набросятся кучи злодеев, которых тут же повергну наземь, и начну… ну что начну? Допрашивать, само собой!

Это потом я стал работать тоньше, досконально изучив такую науку, как виктимология, науку о жертвах.

Как сделать, чтобы преступник на тебя напал? Чтобы совершил преступление? Как его спровоцировать? Все это и рассматривает виктимология, в общем-то, не очень уж и сложная наука.

Например – если девушка, одевшись максимально смело (микроюбка, чулки, просвечивающие сквозь кофточку груди), идет в парк с группой молодых людей, распивает с ними спиртные напитки – что может произойти с ней дальше, с максимальной вероятностью события? Нет, ее не похитят инопланетяне. И ей не дадут медаль «За подвиг на пожаре». Ее нормально завалят и отымеют всей группой, потому что будут считать, что ради того она сюда и пришла. Ради того пила, курила и позволяла хватать себя за сиськи.

Или, например, мужчина, напившись пьян, достает пачку денег прямо там, в пивнушке, на глазах у многочисленных зрителей, а потом шатаясь уходит в ночь – что будет с ним дальше? Точно – его нагонит не влюбленная девушка и не старушка, мечтающая пожелать этому гражданину доброй ночи и счастливого утра.

Почему я в первые дни и недели своих ночных патрулей не мог найти того, кто пожелает на меня напасть? Почему ни один преступник не заинтересовался моей одинокой фигурой? Я понял это не сразу. А когда понял – все стало на свои места. Виктимология, однако!

Какой идиот пойдет на высокого, спортивного парня в спортивной же куртке, который выглядит одновременно как Ален Делон и Гойко Митич?

Кому охота наскакивать на чувака, который или морду разобьет, или сбежит, унося с собой мифическое богатство?

У таких «гойко» в кармане обычно максимум мятая трешка, за которую они будут биться, будто защищают «злой город» Козельск от Батыева войска!

Вот если бы я был девчонкой в короткой юбчонке либо подвыпившим мужиком с толстым портфелем – тогда да! А так… одно лишь пустое времяпровождение. Холодно, неуютно и скучно.

Кстати сказать – сложнее всего было объяснить маме – зачем это я брожу по улице темными вечерами. Не стоило надеяться, что она не услышит, как я выхожу из дома. Пришлось сказать, что бегаю ночью, перед сном, что иначе не усну – весь на нервах, весь на переживаниях. Глупое объяснение, да, но какое еще я мог придумать? Сказать, что иду искать негодяев, искалечивших ее, сделавших инвалидом?

Или что – сказать, мол, иду на свидание к девушке?

Конечно, мама не поверила. Когда приходил, она тихо выходила навстречу, принюхивалась – вдруг я попал в дурную компанию, курю, выпиваю или… еще чего хуже! Но я не пил – вообще. И не курил – курящий спортсмен – это урна с бычками, как сказал некогда Петрович. Боксер без «дыхалки» – не боксер. Курение не добавляет «дыхалки», точно!

Меня не брал алкоголь, от него я буквально едва не напускал в штаны (от крепкого и когда много выпито) – пробовал, в студенческое время, чисто ради эксперимента, уже зная о своей – дурацкой, надо сказать – особенности организма.

Почему дурацкой? Ну, только представить – компания, все выпивают – Новый год там либо день рождения, а я после нескольких бокалов шампанского либо после нескольких рюмок коньяка бегу в сортир! А у самого «ни в одном глазу», хоть ты тресни! Даже обидно!

Вообще – неприятно сидеть трезвым в пьющей компании. Когда ты такой, как все, когда подвыпил – окружающие кажутся вполне нормальными, шутки – веселыми, женщины – красивыми, а мир добрым и хорошим. Пока не наступило похмелье, само собой. А если ты трезв и вокруг все пьяны?

О боже мой… если бы люди видели себя, выпившего несколько рюмок водки! Если бы они хоть раз оказались в компании этого себя, посмотрели на происходящее со стороны! Пошлые, тупые, несмешные шутки, пьяные, потные женщины, с размазанной тушью и помятыми юбками, громогласные парни, вдруг возомнившие себя неотразимыми мачо и одновременно Жванецкими!

И тут я – такой весь правильный, такой трезвый, непьющий, «мать его за ногу»!

Приходилось изображать из себя подвыпившего, незаметно выливая алкоголь, либо бегать в сортир, чтобы избавиться от токсинов – что не прибавляло уважения у честнуй компании.

Впрочем, скоро я научился бороться с этой всей напастью. Все просто. Нужно твердо сказать – не пью, и все тут! Не нравится? Значит, пошли вы все!.. Но это уже было потом. Когда понял.

В общем, мама от меня отстала. Ну, бродит по вечерам и пусть себе бродит! Может, и правда с девочкой какой встречается? Она все лелеяла мечту меня оженить – позже, конечно, но тренироваться-то надо? Разработать мышцы, так сказать!

Помню, как впервые выловил у себя из кармана пачку презервативов – я ржал, аж слезы потекли! Мама, милая мама! Она и тут все продумала до мелочей!

Кстати сказать, после этого все пошло как по маслу – надо было просто надорвать пачку и выкинуть один презерватив. Вроде как пустил в дело. И тогда мамина душенька довольна – не просто так ходил, а по поводу! «Сынок-то повзрослел! Мужчина!»

Только вот изредка вставляла прозрачные намеки, мол: «…и почему это к нам никто не ходит… пригласил бы кого-нибудь… чего там, под дождем-то тискаться! Я, ежели чего, – отвернусь и уши заткну!» Меня разбирал истерический смех, я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, и останавливала только одна мысль – о том, что не выдержу и сдам себя с потрохами.

Нет уж, не надо маме знать! Ни к чему это. Мамы должны узнавать о плохом в последнюю очередь. Или вообще не знать. Лучше – никогда.

В общем, когда мои потуги вызвать на себя огонь потерпели фиаско, я решил перейти к более активным действиям, не ждать, когда на меня нападут, нападать сам. На кого?

А вот тут вопрос интересный. Я снова начал видеть «зеленых», так я их называл. Вначале нечетко, а потом – все ясней и ясней. Это потом я начал называть этих гадов «тварями» и «рептилоидами», ведь в то время о рептилоидах понятия никакого не имели, хотя ходили рядом с ними, жили с ними и даже спали в одной постели.

Твари ничем не отличались от других людей, кроме двух важных особенностей. Первая – то самое зеленое свечение, иногда яркое, иногда тусклое, совсем тусклое – будто в центре лба у человека мерцало зеленое, пульсирующее пятно.

Но были такие, что просто светились как фонари! О них едва не били протуберанцы, как от солнца в периоды его активности!

Что это было за свечение, что я вижу – не знаю. Аура, так называют что-то подобное. Но почему тогда не вижу ауру нормальных людей? Животных? Растений? Ведь аурой обладают и они! Нет, я вижу ауру только Тварей. Зато ясно, четко, даже за несколько километров от себя. Когда Тварь с яркой аурой далеко, за пределами видимости, вижу эту Тварь чем-то иным, не глазами. Каким-то участком моего странного мозга, передающего картинку – зеленую точку, пылающую за горизонтом, яркий маленький костер дикарей-каннибалов, на котором жарят неудачливого путешественника или миссионера.

И еще интереснее – я вижу Тварей по телевизору! Тогда существовали только черно-белые телевизоры, но если Тварь была крупной, созревшей – той самой, с протуберанцами, – то чтобы увидеть ее суть, особых усилий прилагать не приходилось. Достаточно одного взгляда.

Серое облако-свечение вокруг человека – вот как я видел картину с экрана телевизора.

Иногда мне казалось, что это самое облако складывается в дьявольскую морду – с рогами, со всеми причитающимися бесу причиндалами. Только тогда я был совершеннейшим атеистом (по-другому и быть не могло – советский школьник борется с поповским мракобесием!), потому мысли об одержимости бесами отбрасывал сразу же, после появления в моем светлом атеистическом мозгу этой крамольной мысли.

Но это уже потом. Тогда, когда я начал Чистку, я видел не так четко и не всегда. Только самых сильных Тварей, в полной их «половой зрелости» и боевой готовности.

Глава 2
Итак, что я имею? Опыт двух недель бестолковой, пустой беготни по городу.

Что мне нужно? Найти тех, кто мог бы на меня напасть, если бы я был виктимной жертвой.

Как найти? Само собой, воспользовавшись моим умением видеть то, чего никто не видит!

Зеленое свечение – вот ключ ко всему! Я это знал, чувствовал так же ясно, как чувствуют холод и тепло, кислое и сладкое, горькое и соленое. Я ЗНАЛ, что эти, с зеленым свечением, есть центральные фигуры в мире криминала.

Впрочем, для этого не надо было быть вундеркиндом – просто сложить два и два.

Во-первых, когда меня преследовали в школе, во главе всего заговора стоял мальчишка с зеленым свечением, среди тех, избитых мной, – тоже был парень из «зеленых». Когда я ходил по городу в поисках приключений на свою мускулистую задницу, не раз видел стайки парней криминального вида, и в центре всегда был парень с ярким зеленым свечением! Организаторы, идейные вдохновители всего темного, гадкого – вот кто эти «зеленые!

Где «зеленый» – там и беда. Где «зеленый» – там вся шпана и преступники, разного возраста, разного ранга преступной иерархии. Так что искать следует «зеленых»! Все просто!

Угу, просто. Стоит только устроить свару возле пивнушки, либо у шинка – тут же и менты налетят. Повяжут, а потом маме отдуваться. И все мое расследование накроется медным тазом. Мама тут же все поймет.

Но все оказалось просто. Я сам удивился – как просто! Хотите выманить человека в пустынное место? Хотите, чтобы он за вами пошел – сам, без принуждения, горя желанием? Подойдите к нему и скажите: «Ты, козел!..»

А потом харкните ему в лицо. И бегите! Как можно быстрее бегите! Но так, чтобы он не отстал – некоторые люди бегают не очень хорошо и не посещают тренировки. Опять же – курение, алкоголь и наркотики не способствуют хорошей физической форме!

Их было четверо. Во главе – довольно крупный парень с меня ростом, но гораздо шире в плечах. И в животе. Когда я харкнул ему в лицо, он вначале просто удивился, вытаращился на меня так, будто увидел Змея Горыныча и Конька-Горбунка одновременно. И я его понимаю! Стоишь себе, такой весь авторитетный, рассказываешь корешам, как зону топтал, какие на ней правильные порядки, какие там замечательные пацаны и как ты среди этих пацанов ма́зу держал, и тут вдруг подходит лох педальный и плюет тебе в рожу!

Первая мысль – этого не может быть!

Вторая – кто такой?! Может, кто-то прислал, от Больших?

И только третья – ах, ссука! Ну, держись, внатури!

Когда подбежали ко мне – запыхались, будто бегали с мешком цемента на плече, и не меньше, чем километра три, бодрой рысью без остановки.

Я же – свежий, как после душа. Даже не вспотел. Тренировки, а еще – мой организм, непонятно за что мне данный судьбой. Ну не устаю я так, как обычные люди – бывало, после тренировки все скрипят, стонут, валятся с ног, а мне еще столько тренировки и еще два раза по столько – и хоть бы хны! Ненормально, да, но такой уж уродился!

– Ты чо…

Вот что у них за привычка такая? Скольких я уже отоварил, и девяносто процентов из них начинали с «Ты чо?!.»! Зачем говорить? Зачем вонять из своей поганой пасти? Просто врежь, да так, чтобы наверняка завалить, и не надо слов!

Помню анекдот такой: «Выходит мужик на крыльцо, видит, а на плетне черт сидит. И грозно так спрашивает мужика: «Ты чо?!»

Мужик подумал и отвечает: «А ты чо?!» Черт тоже задумался и грустно говорит: «И правда – чо это я?»

Так вот, когда я в очередной раз слышал этот вопрос, тут же вспоминался анекдот, и мне хотелось хихикнуть. Как и сейчас, когда я его вспомнил впервые.

– Чо лыбу-то давишь, козел?! – Разъяренный «зеленый» шагнул вперед, намереваясь сцапать меня за отвороты куртки, и тут же нарвался на мощнейший, нокаутирующий прямой правой. Рухнул во весь рост, не издав ни звука.

Остальные трое полегли точно так же – они пытались размахивать руками, ногами, один изобразил что-то вроде новомодного карате, беспомощно, тупо изображая некий прием, который, вероятно, должен был сразить меня наповал. Никто не сумел даже дотронуться. Жалкие, медлительные, как слизняки на лесной тропинке! Нажми каблуком – и брызнули гады, расплескав свою вонючую жижу!

Добро я или Зло?

Наверное – бить людей плохо. Но если я бью – плохих? Тех, кто обижает хороших? Кто тогда я?

Разве Добро не должно быть с кулаками? Или это положено только Злу?

Кто поставил людей в неравное положение? Кто решил, что Добро должно подставлять щеку торжествующему Злу? Зачем Он это сделал?

Я не согласен. Я категорически не согласен! Бунт!

Потом я их бил. Методично, по одному, стараясь не выключить сознание навсегда. Не знаю, выжили они после той экзекуции или нет. Мне и сейчас это неинтересно. А тогда было неинтересно вдвойне. Я переломал им кости, наверное – отбил внутренности. Но сразу не убил. Тогда я еще не убивал.

Они ничего не знали об избиении моей матери, совсем ничего. Бормотали что-то свое, сдавали какие-то преступления, но я не вслушивался. На кой черт мне их дурацкие грешки, когда мне важнее другое! Совсем другое!

И опять – то ощущение наслаждения, покоя, обновления организма – в тот момент, когда борова-«зеленого»… Захватывающее ощущение! Потрясающее! Остановился уже в последний момент, когда негодяй выглядел уже отбивной, а не человеком.

Да, тогда я еще не был готов убивать!

После этой акции я на всякий случай затих. «Залег на дно». Неделю выходил просто так – гулял, дышал воздухом, но ничего не предпринимал. Отдыхал. И самое смешное, что именно тогда, когда я не искал шпану, – они сами меня нашли. Докопались.

Через три дня после прошлого избиения, прямо у нас во дворе…

Что стукнуло им в голову, почему они не знали меня, я тогда, честно сказать, удивился. Когда проходил мимо детской площадки, в спину мне прилетела пустая бутылка – просто так, ни за что. Просто потому, что захотелось – идет какой-то придурок, чистенький весь, маменькин сынок, надо же его достать! Унизить, вытереть об него ноги – и только так возвысишься, а как еще иначе-то?

Здоровый парень, «старик», как говорили тогда. Он смотрел на меня лениво, без испуга, крепкий, плечистый, и не было в нем ни капли «зелени». Только «зеленый змий», а еще ущербная, униженная душа, о которую вытерли ноги десятки, а может, и сотни людей. Ведь, наверное, только так можно стать одержимым бесами, не будучи на самом деле «одержимым»?

Один из компании меня знал – Митяй, с третьего подъезда. Он предупредительно хлопнул приятеля по плечу и вполголоса бросил, нарочито растягивая гласные, как завзятый блатарь:

– Коля-ан, внаатури… это тот чемпиоон… из этого дома! Кончай до нево докапывацца… уроеет! Знаешь, какой он боорзый? Просто вглушняк!

– Он меня – уроет?! Борзый?! – Парень встал, и, когда полностью распрямился, оказалось – он выше меня на полголовы – крепкий, спортивный. Из-под рубашки выглядывал тельник.

Не из блатных, точно – мелькнула мысль – и двигается как боец, как на шарнирах парень – скорее всего, что-то из единоборств. Боевое самбо или наподобие.

– Ты меня уроешь, да? – лениво спросил «тельник», демонстративно разминая ладони, и я понял – он меня знает! И все это затеяно нарочно, чтобы спровоцировать на драку!

Зачем? Да кто ж знает? Вероятно, это вроде того, как если надеть камуфляж и пойти туда, где тусуется шпана. Тут же нарвешься на неприятности: «Ты чо, крутой, внатури? Небось, десантник, да? А давай проверим!» Вот и здесь было что-то такое, из той же поганой пьесы.

Он встал в стойку – нечто среднее между боксерской и борцовской – руки на уровне груди, полусогнуты – можно ударить, а можно захватить. Ноги правильно – левая чуть вперед, слегка согнута, стоит не прямо, а чуть боком, чтобы не сломали. Так ставят ноги опытные бойцы. У боксеров обычно другое – они за ноги не боятся, удары ниже пояса, пинки – дисквалификация.

Но было у меня перед любым поклонником восточных единоборств и даже перед теми, кто прошел обучение в спецвойсках, огромное преимущество. И не знают об этом только болваны вроде этого «десантника», разыгрывающего передо мной последний акт спектакля (ясное дело – спектакль, даже «типа шепот другана» – все рассчитано на широкую аудиторию в узком кругу). Какое преимущество? Самое главное. Я умел наносить удары в полную силу и умел держать удар.

Все эти спортивно-прикладные единоборства – балет. Самый настоящий балет, не имеющий ни малейшего отношения к реальности. Чтобы на самом деле чего-то добиться в этом деле, нужно заниматься годы и годы, но даже после того на пути может попасться некий уличный боец или боксер, который буквально втопчет тебя в грязь.

Каратист, кунгфуист, ушуист – да чего только не повылезло в наше время! Нахватавшиеся верхов, аферисты всех мастей, «сенсеи»! И безразлично, как эти балеруны себя называют – все они практикуют бесконтактный бой, когда рука или нога останавливается перед лицом противника, не доводя дело до победного конца. И тогда в реальном бою мозг, который привык тормозить удар в сантиметре от цели, автоматически проделывает то же самое.

Это, кстати, нам рассказал Петрович, которого мы однажды вконец достали своими глупыми вопросами по поводу: «Какой боец сильней – боксер или каратист?!» Середина восьмидесятых, начали появляться секции единоборств, в дальнейшем по глупости, по недомыслию запрещенные советской властью – вместо того чтобы взять их под контроль.

Чем помешал им этот «балет», когда те же боксеры гораздо сильнее и опаснее доморощенных «каратек» или поклонников совсем уж экзотического айкидо? Тогда бы, по логике, следовало запретить и боксеров, самих по себе являющихся мощным оружием, не хуже крупнокалиберного пистолета или дробовика!

Он напал неожиданно, без предупреждения. Удар ногой в колено, потом крюк правой – размашистый, хлесткий, способный снести башку любому, даже подготовленному бойцу. Явно – связка отработана до совершенства. И беспроигрышна – на его взгляд.

Конечно, ни в какое колено он не попал – Петрович еще в самом начале моей карьеры боксера учил – ноги чуть согнуты, никогда не ставь их так, чтобы можно было сломать ударом. «Жизнь – штука сложная, и тебе может пригодиться моя наука – помни, сломали ногу – ты труп. Потому что боец это наполовину – ноги. По тому, как он их ставит, – можно понять, готовится ли к удару. Если ноги неловки – противник достанет и сокрушит. Если ставишь ноги неверно – равновесие нарушено, а значит, ты и удара дельного не нанесешь, и сам равновесие не удержишь. Ну а если кто-то ударит тебе в колено – считай, пропал. Боксер без ноги – инвалид без коляски! Ползи и надейся, что пощадят!»

Я хорошо запомнил науку тренера. И когда удар тяжелого берца сотряс мою ногу – он всего лишь чуть согнул ее в колене, угодив сбоку, а не в коленную чашечку – куда и было задумано.

Подло. Гадко. Чтобы искалечить. Ведь я ему ничего не сделал! Я всего лишь мальчик из благополучной семьи, спортсмен, отличник, не пьющий и не курящий – ну как это может вызвать такую шипучую ко мне злобу? Ненависть, достойную самого худшего из подлецов мира?

ЧТО я ему сделал, чтобы он решил сломать мою жизнь? Походя, ради самоутверждения, ради пьяной компании, радостным гоготом встретившей триумфальное наступление неформального вожака!

Нет, я не разозлился. В бою я всегда холоден как лед – тоже одно из моих странных свойств. Я не дурею от ярости, не начинаю ненавидеть противника. Практично и незамысловато – есть противник, его надо уложить. Вот и все. Только один раз я потерял над собой контроль – в тот день, когда узнал о нападении на мать. Но после этого дня всегда – робот. Холодный, бездушный… опасный.

Первым ударом я сломал ему нос. Это хорошо отрезвляет горячие головы, а кроме того, затрудняет дыхание. Боль от перелома носовых хрящей такова, что иные, случается, теряют сознание.

Но только не этот парень. Он и правда был крепким орешком. То ли обкуренный, то ли налитый выше бровей дешевым алкоголем и тупой злобой – «десантник» будто не заметил хлещущих из расплющенного носа горячих струй, не услышал мерзкого хруста, сопроводившего мой удачный «панч».

Я легко уходил от размашистых, с потугой на умение ударов безнадежно проигрывавшего бой «десантника» и молотил, молотил, молотил – как в грушу, без особых усилий, без ярости и… не в полную силу. А зачем в полную? Зачем нокаутировать? Вы хотели зрелищ? Получите и распишитесь. Вот вам зрелище! Вот вам гладиаторы! Вот вам кровушка – вы ее хотели напиться? Вы хотели насладиться унижением? Болью? Так вот она вам боль, смотрите! Наслаждайтесь!

Ни одного удара, который мог бы выключить сознание. Ни одного смертельного удара. Только кровавые, разрывающие кожу, плющащие мясо, отбивающие внутренние органы – незаметные, быстрые, как молния – «крюки», «кроссы», «апперкоты», «свинги», «хуки», «оверхенды» и «боло-панчи» – все, чему меня учили больше шести лет, все, что я впитал, как впитывает воду сухой песок пустыни!

Глупый парень… если определять мой уровень по категориям восточных единоборств, то я был где-то на уровне второго дана, или по союзным меркам – мастер спорта международного класса. Так сказал Петрович, а я ему верил больше, чем самому себе. Если сказал – значит, так оно и есть.

А кто такой этот «десантник»? Парнишка, сходивший в армию и нахватавшийся «боевых искусств» – по верхам, для парадов и праздников День десантника, когда бравые ребята ломают хрупкие доски и на плацу изображают бой, достойный Евпатия Коловрата. Балет, однако! Балеруны!

Но он все еще стоял на ногах – пошатываясь, пытаясь вяло парировать мои жалящие удары – под гробовое молчание «свиты», как-то сразу притихшей, опечалившейся, понявшей свое место в этом мире.

А потом произошло совсем уже дурное. Парень взревел, сунул руку вниз, к ноге (я так и не понял, где он там у него был!), и в руке его блеснул нож – здоровенный, странной формы – с расширяющимся к концу клинком и пилообразной вогнутой серединой.

Я никогда раньше не видел таких ножей. Через несколько лет я описал этот нож знающему человеку, даже нарисовал его (благо память у меня абсолютная, а рисую я довольно неплохо), и мне тут же было сказано, что это нож десантника, «стропорез». Его использовали, чтобы освободиться во время падения от опутавших парашютиста строп, или с той же целью на земле, чтобы быстрее вступить в бой. И что эти ножи были и боевыми – десантники затачивали до бритвенной остроты режущую кромку возле острия, и тогда можно было наносить колющие, рваные и резаные раны. Когда я поинтересовался, откуда же у хулигана мог взяться номерной боевой нож – инструктор не удивился и доступно пояснил, что этот нож, как и многое другое, мог запросто попасть на рынок оружия от черного копателя, который достал клинок на местах боев ВОВ. Как и множество другого военного барахла, оставшегося там, где оно оказалось в далекие военные годы. Обычное явление, ничего особого и удивительного.

В общем, «десантник» поступил «не по-пацански». И тогда я этого «десантника»… нет, не убил. Случайно не убил. Они там выпивали, закусывали. Вся эта пакость попадала на пол – огрызки, окурки… шкурка от сала. Вот на ней я и поскользнулся.

Нож пропорол рукав почти новой спортивной куртки (Импортной, между прочим! Со спецсклада, только для чемпионов!), пропорол кожу, оставив на ней длинный, рваный разрез, не задев мышцы предплечья, а потом выпал из ослабевшей руки хозяина, челюсть которого была сломана в трех местах.

Челюсть вообще очень хрупка. Если с достаточной силой и в нужный момент ударить в определенное место нижней челюсти – она сломается, будто сделана из стекла.

И потом начнется мучение. Есть твердое нельзя – только пить. Через трубочку – соки, бульоны, кашицу. Человек теряет в весе, делается похожим на скелет – хорошая диета для тех, кто хочет похудеть!

Меня эта участь миновала, но я видел ребят, неудачно подставившихся под тяжелый удар. Неприятно. Очень неприятно! И очень больно.

Но страшнее всего – удар голым кулаком. Для того и существуют тяжелые, «мягкие» боксерские перчатки, чтобы сохранять наши хрупкие, «стеклянные» головы. Ну и наши не очень крепкие тела, и это само собой. Голый кулак страшен – площадь удара меньше в разы, а рука, привыкшая бить как молот, этим молотом в конце концов и становится.

Конечно, когда бьешь без перчатки, существует опасность сломать кости запястья, даже предплечья – обычно их защищает бинт и мягкий наполнитель, но есть некая физическая закономерность: ломается тот, по кому бьют, а не тот, кто бьет. Это как с пасхальными яйцами – успел стукнуть по чужому яйцу первым – значит, выиграл.

Итак, проигравший лежал на заплеванном полу, чудом не убитый ударом кулака (Свиная шкурка! Спасибо шкурке! Иначе бы я просто так не отделался), а его свита замерла, вытаращив глаза, застыв как соляные столбы.

И напрасно замерли! Бежать надо было! Задолго до этого момента – бежать!

Вся неутоленная злость, досада человека, которого только что едва не зарезали ножом, перенеслась на них. Были вместе? Участвовали в спектакле?! Так получите!

Сколько было? Пять? Десять человек? Ерунда! Алкашня поганая!

Я бил в полную силу, выключая одним ударом, не разбирая, кто передо мной стоит. Тех двух, что убежали, – догонять не стал. Остальные затихли на земле – рядом со своим, превращенным в котлету «героем».

Ну, тут, конечно, появилась милиция – вызвали бдительные соседи, которые с интересом и давно наблюдали за происходящим на площадке. Похоже, что вызвали уже в самом конце, когда я добивал всю честну́ю компанию.

Сирены ментов, сирена «Скорой помощи», суета, люди, выглядывающие из окон, и я – «клен заледенелый» – спокойный, безмятежный, как если бы ничего особенного и не случилось.

Мне обработали рваную рану, которая перестала кровоточить через минуту после того, как появилась на руке. Перевязали.

Дежурный следователь вместе с дежурным опером (какие-то помятые, злые, видать, подняли с дивана – спали?) осмотрели место происшествия, переписали всех участников, свидетелей. Тех алкашей, что очнулись после ватки с нашатырным спиртом, погрузили в милицейский «уазик». Тех, кто так и не очнулся – увезли следом за зачинщиком драки, у которого едва угадывались признаки жизни.

Потом он оказался в реанимации – переломы, гематомы, ушибы внутренних органов – все, как после попадания под тяжелый грузовик. Нет – а чего еще он должен был ожидать? Тот, кто напал на Мастера – уже проиграл! Только потому, что напал!

Несмотря на мой юный возраст – я Мастер, а не шелупонь подзаборная, как его дружки!

Как потом выяснилось – этот кадр действительно служил где-то то в десантных войсках, в некой элитной части – по крайней мере, с его слов. Кое-что он и правда умел, но, видать, не был так уж уверен в своих силах, потому и таскал с собой нож, пристегнув его на голень, – даже специальный разрез для того сделал, чтобы быстрее выхватывать. То есть готовился к драке. К преступлению. (Это гирька на весах в мою пользу.)

Местные придурки его накрутили – мол, «есть такой пацанчик, никого не уважает, типа весь такой из себя боксер-чемпион, на всех кладет с прибором, надо бы поучить, а кому, как не тебе?». Оказалось, что один из тех, кого я вырубил еще шесть лет назад возле школы, – какая-то родня придурка, подзуживавшего десантника меня «поучить».

В общем – новые дрожжи легли на старую брагу. Закипело. Спектакль был задуман, написан, роли распределены, но вот только финал вышел не таким, как хотелось режиссерам. Повезло только тем, кто убежал, – остальные получили либо сотрясение мозга, либо переломы различной степени тяжести.

Как сказал дежурный опер, ухмыляясь во всю физиономию: «Ты, парень, на мелочи не размениваешься – если бить, так из пушек главного калибра!»

Вся эта алкашеская компания пыталась соорудить против меня обвинение в нанесении побоев, но моя мама подключила хорошего адвоката, и он вмиг разнес злобные планы этой синей орды.

Все алкаши были совершеннолетними, а я – нет.

Первым удар нанес десантник, а я лишь защищался.

У него был нож – у меня нет.

Более того, когда обнаружился заговор, положение гоп-компании стало совсем уж печальным. Тогда еще не было понятия ОПГ, просто хулиганская банда. И вот эту банду – всю, скопом – привлекли вначале по «бакланке» – так называли статью УК, по которой карали за «хулиганство». А потом и по другим статьям, в том числе и более тяжким. У этих придурков нашлись и ножи, и кастеты, то есть самое что ни на есть холодное оружие. К тому же часть из них были под следствием и на «условке».

Самым «чистым» из них оказался, как ни странно, тот самый десантник. Но и он загремел по статье за ношение холодного оружия. «Стропорез» – боевой нож, это не «лисичка» и не кухонный тесак. За него сразу на кичу. Времена строгие, не забалуешь.

Я выглядел в глазах народа героем – молодой парень, считай мальчик, обезвредил целую банду хулиганов и был при этом даже ранен! Чемпион! Отличник! Гордость школы и общества «Динамо»! Гордость города! Гордость страны!

Мама сияла, а меня едва не трясло – вдруг кто-то из тех, кого я измордовал до полусмерти в парке, узнает во мне своего палача? Вдруг завтра на моих руках защелкнутся наручники?! Тогда все. Никаких тебе университетов – юристом мне уже не быть, в ментовку не попасть, даже адвокатом стать – и то под вопросом. Преступник не должен и близко подходить к правоохранительным органам – если только он не в стальных браслетах. Когда биографию человека просматривают перед приемом в МВД, на его прошлом не должно быть ни одного темного пятна.

Так было в семидесятые. Так было в восьмидесятые – до тех пор пока вместо Союза не образовался анклав жалких огрызков, пожираемых изнутри червями-олигархами, присосавшимися к сладкому государственному пирогу. После развала Союза в милиции оказалось столько «грязной пены», что я диву давался – как вообще милиция умудряется кого-то ловить, если ее сотрудники больше заняты личным обогащением, чем поимкой злодеев?

Впрочем, во все времена в полиции, а потом в милиции были те, кто на самом деле добросовестно работал, а не просто использовал милицейскую форму для совершения своих грязных коммерческих операций. Ну да, все не без греха, но все-таки большее число сотрудников хоть и со скрипом, но делало свое дело. По инерции или от безысходности (Ведь должен же кто-то ловить негодяев! Иначе всех разгонят!), но они работали.

Но до милиционеров семидесятых им было ой как далеко. Бывшие студенты, бывшие вояки, сокращенные из разваленной армии, бывшие… бывшие… бывшие… и все на хлебные места – обирать ларечников, стричь бабло на асфальте, «торгуя полосатой палочкой», контролируя все, что могли контролировать. Все, что оставили им многочисленные, мощные, хорошо вооруженные, обладающие беспредельным финансовым ресурсом всевозможные ОПГ.

Но все впереди. А пока – старые, добрые времена застоя, о которых все теперь вспоминают как о рае небесном, где в качестве божества «Дорогой Леонид Ильич!» – при жизни не ценимый, а через двадцать-тридцать лет любимый и незабвенный генсек, при котором все было тихо и мирно. Если, конечно, забыть про «Афган», через горнило которого прошли тысячи будущих ментов и бандитов.

А потом божество сменилось – на его место встал новый идол.

А за ним еще один.

Менялись божества, но в стране ничего не менялось, пока место «фараона» не занял тот, кому суждено было прогадить всю великую советскую империю.

Но я не интересовался политикой. Мне было плевать на генсеков, и все, что меня интересовало в этой ситуации, – незапятнанность моей биографии. Я был умным мальчиком, очень умным – не мои слова, слова моего адвоката, Моисея Абрамыча Фирсмана. Замечательного, порядочного, умного человека – хитрого, ушлого, пронырливого, настоящего адвоката, способного работать даже в условиях советского суда, «самого справедливого в мире», выдающего приговоры по телефонному звонку.

Помню, как он мне сказал, усмехаясь, как Чеширский кот:

– Толя, деточка, ну что ты таки волнуешься?! Ты пай-мальчик, герой, тебя никто не накажет! Наоборот – я вибью из этих шлимазлов в погонах подарок такому замечательному герою, спасшему город от злых супостатов! Грамоту вибью! Ты будешь потрясать этой грамотой, как волшебным мечом, когда въедешь в Эмгэу на белой лошади! Тебе будут открыты все двери в этой шлимазловской организации, поверь мне! Никто сейчас не посмеет возбудить на тебя дело!

Моисей Абрамыч и не догадывался о настоящей причине моего беспокойства. Да, в парке было темно, да, прежде чем мордовать «зеленого» и его друзей, я переоделся, надел вязаную шапочку, измазал лицо грязью (потом пришлось умываться из лужи), но кто знает, может, они меня разглядели? Вдруг у кого-то из тех, кто остался лежать в парке, такая же память, как у меня? «Фотографическая»?

Но все обошлось. И я в который раз похвалил себя за ту предусмотрительность, с какой выходил на Чистку.

В дальнейшем я никогда не пренебрегал вопросами безопасности. «Береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет» – чеканная истина, для России – всегда актуальна.

Мне правда выдали грамоту и фотоаппарат «Зенит» (он так и пылится где-то на полке), а еще – пожали руку и пожелали, чтобы я, когда вырасту (тут генерал запнулся, глядя на меня снизу вверх), пополнил ряды… и все такое прочее.

Я улыбался, позировал, снова улыбался и снова позировал – радость мамы, гордость наставников, модель для фотокорреспондентов – звезда, да и только!

Только мне все это было скучно. До чертиков скучно. Тупые игры, занимающие время. Лучше бы я потренировался. Или поискал в библиотеке юридическую литературу и детективы. Одержимость? Ну… да. И что? Я такой, какой есть.

В публичности свои, просто-таки огромные проблемы. В школе шепчутся и показывают на тебя пальцем, девчонки подбрасывают записки, типа: «Ты мне нравишься, давай встретимся…»

Пацаны восхищенно или ненавистно смотрят, и все без исключения тебе завидуют. У подъезда ненароком прогуливаются девочки, которые раньше тебя считали полным ничтожеством, никчемным ботаном, недостойным внимания «царицы». А тебе этого ничего не нужно. Тебе нужно, чтобы все забыли, чтобы отстали, чтобы из памяти выветрились моя фигура и мое лицо. И способ только один – исчезнуть с горизонта на неопределенное время. И общество «Динамо» мне в помощь.

Мы уехали на сборы, потом на соревнования в Саратов. Прошло время, и про меня потихоньку забыли. Хватило всего полутора месяцев – я же не телезвезда и не герой популярного фильма. Всего лишь маленькая фотография в газете, давно уже спущенной в сортир. Кроме тех экземпляров, что повесили на стену моя мама и мой тренер. Мама – с гордостью, а тренер – демонически хохоча, мол, вот пример, как дурная башка может завести или в морг, или на тюремные нары!

Конечно – по большому счету он был прав. Если бы я не был сыном бывшего следователя со связями, если бы мой тренер тоже слегка не подсуетился, если бы среди избитых мной оказался сын какой-нибудь шишки – все могло бы повернуться иначе. Нож бы пропал, а я вдруг стал бы жестоким изувером, напавшим на группу отдыхающих на детской площадке молодых людей, и мои боевые способности, уникальные для парня моего возраста, стали бы отягчающим обстоятельством. Я ведь на самом деле владел боевыми навыками. Меня учили драться. А суд это приравнивает к владению холодным оружием, если в процессе расследования выясняется, что применял я навыки в неправомерных целях.

И тогда я спросил Петровича, глядя прямо в глаза: «А как я должен был поступить? Как бы вы поступили на моем месте?»

И ничего не сказал Петрович. Долго молчал, потом усмехнулся, пожал плечами: «Каждый решает для себя сам. Скорее всего, я бы поступил так же. Но я ведь другой. У меня была бурная молодость, и если бы не помогла твоя мама… в общем – парился бы Петрович на нарах, и долго! И никакой бы мне не было тренерской работы. И никакого бокса. Скорее всего – тихо спился бы где-нибудь в вонючей клоповой дыре. А ты другой – молодой парень, мечтающий о карьере милиционера, тебе нужно быть осмотрительным, таким осмотрительным, чтобы ни одна сволочь даже соринку не нашла на твоей биографии!

Что ты должен был сделать? Правильный ответ – убежать! Ну кто связывается с десятком отморозков?! Только еще больший отморозок, чем они! Сбежать, вызвать милицию, и… чего кривишься? Хе-хе-хе… Ладно, ладно – смеюсь! Ты не мог поступить иначе!

И это… ты молодец. И я тобой горжусь, сынок! Кстати, хочешь хохму? К нам в секцию уже очередь из родителей, которые хотят пристроить своих детей к такому знатному тренеру, как я, воспитавшему героя! Настоящего бойца!

Ох, я не могу! Хо… хо… хо… Придется требовать прибавку к зарплате и премию! Ну должен же я получить премию, а? Я тебя воспитал, герой! Хо… хо… хо…

И денег теперь на ремонт зала выбью! Где мне героев воспитывать, когда линолеум скоро развалится от ветхости?!

Видишь, как оно получается – английская пословица гласит: «В каждом свинстве есть свой кусочек бекона!» Хе-хе-хе…»

В общем – поговорили.

Выждать пришлось несколько месяцев, которые прошли совсем недаром. Прошлая история показала мне, насколько я могу быть уязвим, как хрупка моя безопасность и что я еще многого не продумал, чтобы начать настоящую Чистку.

И после не очень долгих размышлений я записался в театральный кружок.

Объявление увидел на Дворце пионеров – тогда таких «дворцов» было много, и мимо одного из них я каждый день ходил на тренировку. Мне как в голову стукнуло – вот оно! Это мне нужно!

И, кстати, – кружок начинал работать довольно поздно, вечером, так что у меня был теперь законный повод отсутствовать дома в вечернее время. Кто знает – в кружке я или нет? Мама мне доверяет, так что у нее не возникло и мысли, что я могу ее обмануть. А может, и была такая мысль, так что с того? Умная женщина, она понимала, что лучше иногда не знать истину, чем потом казнить себя, что полезла не в свое дело.

Я и сейчас не уверен – знает ли она о моих делах или нет. Иногда мне кажется – что да. Иногда – нет. Но я тоже не хочу, чтобы правда встала между нами, как каменная стена. Не все нужно знать мамам, не все!

В кружке я научился изображать из себя не того, кем являюсь. Именно это мне и было нужно. А еще научился гримироваться, носить парики – даже женские.

Я в кружке был вне конкуренции – ну как же, красавец-мужчина! Кто-то же должен играть мужчин, не только переодетые мужиками девчонки, которых было у нас 99 процентов. Борька Измайлов, очкастый ботан, да я – длинная дылда-спортсмен, вот и весь наш мужской коллектив театрального кружка.

А девчонок… ох, сколько там было девчонок! Кстати, хохма – мамуля решила, что именно поэтому я туда и пошел. Что моя пассия в кружке и я, как верный рыцарь, отправился следом за ней. Эдакий «капитан Фракасс», отправившийся вслед за возлюбленной! Презервативов в моем кармане стало обнаруживаться в два раза больше…

Вот там я и стал мужчиной в том понимании, в котором видят «проблему» широкие слои общества. Почему-то считается, что для того, чтобы стать настоящим мужчиной, обязательно нужно потереться слизистыми оболочками с представительницей другого пола.

То же самое касается женщин. Считал, и считаю, что потеря кусочка соединительной ткани никак не делает из девочки или девушки женщину. Можно быть сорокалетней гламурной дивой, сменившей десять мужей, три сотни любовников, и при этом оставаться совершеннейшей инфантильной дурой, с уровнем интеллекта капризного десятилетнего ребенка.

И наоборот, – девчонка, которая воспитывает своих сирот-братьев, кормит их, поит да еще и заботится о больной матери, – настоящая Женщина, и тот, кто на ней женится, – будет счастлив. Женщина – хранительница очага, та, кто никогда тебя не бросит, не предаст – в беде ли, в радости. И я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу такую Женщину встретить. Это лотерея, которую разыгрывает Провидение, увы – такому, как я, выигрыш вряд ли упадет.

Ей было семнадцать лет. Потом исполнилось восемнадцать. Можно сказать – выпускница. Другому на моем месте было бы лестно – ну как же, девушка на три года старше обратила на него свое монаршее внимание! Юные девушки редко связываются со своими сверстниками, если только те не представляют из себя что-то особенное – киноактеры или писаные красавцы. Или дитя Очень Важных Родителей, общаться с семьей которых почетно и выгодно. А я кто такой? Боксер, который непонятно зачем пришел в по большому счету ненужный ему кружок. Ведь зачем сюда приходят – научиться исполнять какие-никакие роли, читать стихи, петь песни – все это пригодится при поступлении на театральный. А кроме того, ходили слухи, что некие театральные деятели периодически обходят эти самые театральные кружки – или студии, как их потом начали называть, – подыскивая себе Настоящих Актеров!

Чушь собачья – что касается «деятелей». А вот насчет неких навыков актерского искусства – да, есть такое дело. Волей-неволей научишься изображать, даже если кружок ведут не Баталов с Ульяновым, а пожилой актер театра, так особо и не засветившийся на экране. Второстепенные роли, «кушать подано» – как называют таких неудачников в актерской среде. Просто не повезло. На экране часто мелькают такие убогие монстры от актерского ремесла, такого низкого уровня, что наш Петр Сергеевич по сравнению с ними возвышался как пик Коммунизма над равниной бескрайней степи! Он попивал, и мы все про это знали – возможно, что выпивка и явилась причиной его неудач. Пьянка еще никому не была на пользу. Впрочем, если только изготовителям алкоголя и его продавцам.

Но речь не о нем. Юлька положила на меня глаз сразу после того, как я впервые открыл дверь нашего зала. Она умело, действуя угрозами, посулами, интригуя, как настоящая придворная фрейлина, быстренько оттеснила от меня всех девиц, которые тут же начали виться вокруг меня, как пчелы возле цветочной клумбы в городском саду. А завершила атаку уже через неделю после ее начала – я был оттрахан в кладовке с реквизитом, на сложенной в углу старой занавеси, со всеми причитающимися моменту вздохами, стонами, закатыванием глаз и судорогами, долженствующими показать, какая страстная девица досталась такому пентюху, как я. Мне даже ничего не пришлось делать, только смотреть в потолок да на голую спину и попку подруги, истово подпрыгивающей на мне, будто амазонка мчалась на своем горячем скакуне через ковыльную степь прямо на встречу с Искандером Двурогим.

Впрочем, от амазонки Юлька выгодно отличалась наличием обеих сисек, вполне так приличного размера, упругих и соблазнительно колыхающихся в такт движениям наездницы и «коня».

Презервативы не понадобились – я пытался достать это резиновое чудо, но Юлька решительно отвергла мои поползновения, туманно заявив, что ничего такого и в помине нам не нужно. Я не протестовал, хотя некоторые сомнения и были. Во-первых, и знакомые ребята, и Уголовный кодекс, и литература вроде купринской «Ямы» усиленно предупреждали о существовании такого явления, как ЗППП – мне бы очень не хотелось испытать эти очень неприятные безобразия на себе.

А кроме того – а вдруг Юляша решила бы пошантажировать, забеременев от меня, как от потенциального выгодного жениха?

Второе, после долгих размышлений, я отмел бесповоротно – был вынужден с некоторой досадой признать, кроме мускулистого тела, и того, что в нем привлекло Юльку, – у меня ничего нет. Мама-инвалид, квартира черт-те где, и… все. Боксерские регалии? А что они дают, кроме чувства собственной значимости? 99 процентов «профессиональных» боксеров заканчивают или тренерской работой, или пьянкой, после которой медленно или быстро сходят в могилу. Ну да, есть часть и более удачливых – «авторитетных бизнесменов», например, но это реже, и не в эти годы.

Насчет первого – Юлька сразу сказала, что она чистая, регулярно проверяется, потому бояться мне нечего, а с резинкой не те ощущения.

Я поверил ей на слово, потому что не пробовал с женщиной еще никак, ни с резинкой, ни без резинки. Сравнить было не с чем. «Придуманные» женщины во время «самообслуживания» – не в счет…

Презерватив я все-таки потом, как обычно, выкинул, чтобы не разрушать затверженную легенду, но теперь мог маме с чистой совестью сказать – да, у меня есть девушка!

Само собой – любви у нас с Юлькой никакой не было. По крайней мере – у меня. Мы встречались, занимались сексом – иногда по два раза в день, расходились довольные друг другом, и… все. Мне не было интересно, как она живет, кто ее родители, родственники, я не лез в ее душу, она не лезла в мою.

Странные отношения, но вообще-то не редкие. И часто – довольно-таки устойчивые. Эдакий «секс между друзьями». Встретились, разошлись. «У тебя своя жизнь, у меня своя. Друзья? Друзья! Без обид? Без обид!»

Только по прошествии довольно долгого времени, вспоминая это время, я начал кое-что понимать. Например, тот факт, что Юльку «регулярно проверяют», тогда не вызвал у меня никаких подозрений. Как и нежелание установить какие-либо тесные отношения помимо «дружеского секса».

Скорее всего, она была путаной, дорогой шлюхой, работавшей с иностранцами. А я ей был нужен как отдушина – ведь это не я ее снял, а она меня. Это не я ее трахал, а Юлька ездила на мне, как на жеребце! То есть что-то вроде самоутверждения – «Я тоже человек! Я тоже могу жить нормальной жизнью! И хочу! Имею право!»

Нет, конечно же, я оставляю процент вероятности и на мою «смазливую мордашку». Юлька так и говорила, что сразу запала на меня, такого красавца, – только мне лично это кажется ерундой. Все эти женские разговоры о Делонах и Митичах. Или я ничего не понимаю в мужской красоте! Я парень как парень, таких хоть пруд пруди! Мордашка, твою мать…

Интересно, что нашей «любви» почему-то никто не мешал. Как-то так удачно получалось, что всегда находилось местечко, где можно спокойно позаниматься сексом, никто не забегал с возмущенными криками вроде: «И что это вы тут делаете?! Как вам не стыдно?!» Никто не барабанил в дверь кладовой. Вроде как никто и не замечал этих наших отношений.

Юлька в конце концов так обнаглела, что «сексовалась», только раздевшись донага, без единой нитки на теле, и требовала того же от меня. Безуспешно требовала. Потому что я не мог себе позволить полностью расслабиться ни при каких обстоятельствах. «Вдруг придется бежать, и что, я побегу голышом? А если на улице мороз?»

Пока вроде бы мне не от кого было бежать, но что потом? Когда я начну активную Чистку? Могут проследить, могут попытаться захватить! Нет уж, всегда надо быть настороже! Наивно, конечно. Куда бы я сбежал, бросил бы маму?

А подготовка Чистильщика продолжалась. Я учился быть осторожным, изучил все приемы спецслужб, о которых вычитал в книгах. Проверялся, ставил «сторожки́», сбрасывал «хвосты», когда шел по улице. Меняя внешность, походку, рост, и чтобы провериться, разыгрывал сценки – в магазине, в автобусе (мне уступали место!).

Как оказалось, у меня талант к перевоплощениям. Если бы я захотел сделать карьеру киноактера – успех был бы обеспечен. Так сказал наш руководитель, и я не знаю – прав он или нет. Возможно, что и прав. Но только я не хотел быть актером. Не хотел, и все тут! Какая-то… не мужская профессия! Сам не могу понять – почему я так считал. И считаю.

Кроме того, она слишком далека от той дороги, которую я себе выбрал. У каждого своя дорога, и ее прокладывают на небесах. Хотя люди и думают иначе.

Жизнь моя, и так напряженная, стала еще напряженней. Утром школа, после обеда – тренировка, после тренировки – театральный кружок. В свободное время – посещение библиотеки, читального зала, яростное «проглатывание» книг.

Если только не уезжал на соревнования или кружок не ставил очередной маленький спектакль.

На спектакли обычно приводили школьников младших классов, и нередко – детдомовцев. Вот они и были самыми благодарными зрителями, эти несчастные осколки жизни, радостью в которой был лишний стакан компота, выданный сердобольной поварихой, да наш спектакль, позволяющий уйти от мерзости повседневной жизни. Однажды, уже через много лет, я встретил бывшего беспризорника, который бывал на наших спектаклях, и был просто поражен, с какой любовью и ностальгией он вспоминал об этих наших представлениях. Луч света в беспросветной тьме детдомовской жизни…

Я смотрел на этих стриженных налысо мальчишек, на девчонок, таращившихся на мир с испугом зверят, которых только что выкопали из норы, и сердце мое щемило – ведь это «я» сидел там, в первом, третьем или пятом ряду. Это «я» смотрел на сцену – худой, дурно стриженный, никому не нужный мальчишка! Если бы не мама… если бы она не нашла меня и не взяла под свое крыло! Кем бы я сейчас был? Лучше об этом не думать…

Мы играли Шекспира, играли пьесы современных писателей. Но сказки – вот что было интереснее всего! Простор для фантазии. Для перевоплощения.

Я был великолепным Кащеем Бессмертным. Ооо… как я грозно вопил: «Да я убью тебя, Иван!» – девчонки в первых рядах взвизгивали, а пацаны радостно хохотали! Я имел успех, да! И честно признаюсь – мне это нравилось.

Мама пришла на «Ромео и Джульетту». Джульетту, само собой, играла Юлька, и на следующий день, когда сидели за обеденным столом, мама вдруг серьезно меня спросила:

– У тебя с ней… что… любовь?

Я вначале не понял, а когда понял, закашлялся, подавившись чаем:

– Мам, да ты чего?! Это же пьеса! Да и мне лет-то… пятнадцать! (Это было через год после начала моих занятий в кружке.) Какие еще любови?!

– Ты мне лапшу-то на уши не вешай! – Мама грозно сдвинула густые брови. – Я вижу, как она на тебя смотрит! Так бы и съела, чертовка! У тебя с ней что, серьезно?

Нет, от мамочки точно ничего не скроешь. Даже обидно! И опасно…

– Мам, она просто друг. По театральному кружку. Не более того! – Громко пристукнул чайной чашкой, поставив ее на стол, будто подтверждал мои слова, добавлял им весомость. – Хватит об этом! Я вообще еще несовершеннолетний! Какие любови?!

– И я о том же, – неопределенно и как-то зло ответила мама. – Ты вот что… когда будешь с этой… подругой, думай, что делаешь, обещаешь думать?

– Не обещаю! – тут же парировал я. – Думать слишком сложно, мозги скрипят, а еще ноги мерзнут! И вообще – боксеру мысли ни к чему! Незачем думать! И нечем!

– Дурак! – фыркнула мама, хихикнула, потом снова посерьезнела. – А ты не думал над тем, чтобы прямо сейчас бросить школу и пойти в университет? Ты же сможешь, я знаю! Они все тебе и в подметки не годятся! Эти студентишки – бездельники, лоботрясы и выпивохи! (Кстати, мама точно их определила, и я в этом потом убедился.) Тебя примут на ура! Спортсмен, умница, гений! Ты так и хочешь на юридический? Сынок, может, что-то другое? Грязная это работа… неблагодарная!

– Но ведь кому-то нужно чистить мир, мама? – не задумываясь бросил я, пододвигая к себе корзинку со сливочными вафлями. Я их любил. – Все станут врачами, учителями, инженерами, а кто будет убирать мусор? Кто защитит людей от грязи? Мариванна, что ли? Или Петр Данилович?

– Ох, сынок, сынок. – Мама грустно улыбнулась: – Я и горжусь тобой, и боюсь за тебя! С твоим идеализмом, с твоим черно-белым видением мира… туго тебе придется! Ты просто не представляешь, что такое милиция! На всех «хлебных» местах – свои! ОБХСС, ГАИ – все, что приносит деньги, связи – только «блатные»! Только свои дети, друзья, родственники или за деньги! А там, где надо просто пахать, – на таких вот идеалистах и пашут. Все эти идеалистические бредни улетучиваются в первый же год работы, и когда ты остаешься наедине с действительностью, тогда начинаешь соображать – а оно мне надо? Гнаться за показателями, выслушивать тупые рассуждения и глупые выволочки начальства, проверяющих из Главка, контролирующих «органы» партийных начальников, которые – прости за пошлость – член свой не могут без лупы найти, а мне, следователю с двадцатилетним стажем, советуют, как лучше вести розыск и разоблачать преступника! Отчеты, рапорты, куча бумаг, отписки, запросы – портфель застегнуть нельзя, вываливаются бумаги! Раздулся, аж замок не держит! Трещит! Тебе это надо?

Я усмехнулся и продолжил прихлебывать чай, притом сделал это шумно – нарочно шумно, – и мама укоризненно покачала головой, мол, так нельзя, некультурно!

Она всегда была очень аккуратна и прекрасно разбиралась в этикете. Говорила, что родители научили. А она теперь учит меня. Пригодится! Не все же деревенщиной-спортсменом по миру буду шастать, когда-нибудь попаду в приличное общество, и вот там…

Она обычно закатывала глаза, и я со смехом представлял, что начинаю шумно прихлебывать шампанское и все вокруг, такие тонкие и рафинированные аристократы, падают в обморок от соседства с неотесанным мужланом! Просто как пшеница под косой падают! Я ей как-то описал эту картину – мама долго смеялась и назвала меня фантазером, полностью оторванным от реальной жизни.

– Кстати, разговаривала я с Мариванной и с Петром Даниловичем. – Мама многозначительно подняла брови: – И сказали они мне, что ты излишне развит! У тебя преждевременное развитие организма! Ты на уровне двадцатилетнего парня, и это в пятнадцать-то лет! И не только на психическом уровне, но и на физическом! И твои отношения с Юлей… так ее звать, да? Юля? Так вот – твои отношения с Юлей это доказывают! На тебя западает восемнадцатилетняя девчонка, на пятнадцатилетнего мальчишку! Поверь мне, ни на какого другого пятнадцатилетку ни одна девушка ее возраста не подумает даже и глянуть, не то что с ним… В общем – что-то не нравится мне эта связь. Я думала – у тебя девчонка твоих лет или помоложе, а тут – многоопытная девка! Девка-жох! Огонь-баба! Поберегись, сынок! Чую подвох! Чую!

– Человечьим духом пахнет! Чую! Чую! Ух! Ух! – довольно-таки достоверно (согласно сценарию) изобразил я Бабу-Ягу, заухал, сделал зверскую рожу, и мама расхохоталась:

– Да ну тебя… дурак! Я серьезно, а он опять за свое! Тьфу! Перестань! Так вот, насчет университета… может, сразу и поступишь? Чего время-то зря терять? И вот что, сынок… Я, конечно, понимаю, для тебя это важно, твоя жизнь это… но, может, тебе пора прекратить занятия боксом? Драться ты умеешь, да так, как никто в мире не умеет! А получать удары по черепной коробке… Ты же слышал, что случилось с Мохаммедом Али, да? Это именно из-за того, что его били по голове! Я не хочу, чтобы ты превратился в трясущуюся развалину! Инвалида! Подумай над этим, сынок!

– Подумаю… – Я задумчиво взглянул в пространство, будто обдумывал мамины слова, отправил в рот последний кусочек вафли, вздохнул. Сегодня был единственный свободный день – тренировки в воскресенье нет, кружок тоже не работает, можно целый день валяться на диване, глядя в ящик, или побродить по улицам… Нет! Просто побродить по улицам, и все! Не для того!

В кино сходить… можно с Юлькой. На последний ряд. Она такая искусница, делает такое… я ни в каких книжках об этом не читал!

Вначале дико было, стеснялся (Грязно же! Как так можно?!), а потом… потом привык. И мне нравилось. Юлька сказала, что за границей все прогрессивные женщины делают это. И только у нас ханжество и никакого прогресса!

Я засомневался, что прогресс заключается именно в этом, но протестовать все-таки не стал. Зачем протестовать, когда тебе хорошо? И нужно только расслабиться и получить удовольствие!

А мама-то права… не все с Юлькой так просто. Только какая мне разница? Пока меня все устраивает, и менять я ничего не хочу!

– Мам, я мог бы поступить в университет, если мне разрешат, конечно, – я ведь слишком молод. Мог выучиться, но ты представь – я среди студентов, которые старше меня на несколько лет! Все смотрят на меня как на диковинку, пальцем показывают. Издеваются. Хихикают. А я могу и не позволить хихикать… попаду в неприятности. Мне оно надо? Я все равно выучусь в университете, через два года окончу школу – и пойду в университет! Со сверстниками, нормально! Как все! Не высовываясь! Разве я не прав? А так – хлопоты, чтобы мне разрешили сдавать досрочно, суета, лезть людям в глаза… И ради чего? Ради того, чтобы я ходил в университете малолетним изгоем?

Мама задумалась, кивнула:

– Прав. Действительно, куда торопиться? Ты и так уже впереди всех. Успеешь. А то и студенческой жизни-то не увидишь… и так у тебя нет жизни никакой! Одни тренировки, занятия да кружок вот теперь! Юля… эта!

Мама поджала губы, и я вдруг с горечью увидел – как она постарела! Боль. Нескончаемая боль в глазах!

Мама никогда мне об этом не говорила, но я видел, как она буквально горстями глотала таблетки, и чувствовал ее боль. Боль в перебитых костях, в вывернутых суставах, в отбитых внутренностях.

Твари! Я их все равно когда-нибудь найду! Найду! И почищу мир!

* * *
Жизнь моя бежала по накатанному пути. Шло время, затянулось тиной и мое «героическое» приключение во дворе, и только иногда я чувствовал ненавидящий взгляд из окна квартиры возле третьего подъезда – то ли это была мать одного из тех, кто благодаря мне ушел на зону, то ли его девушка, сестра – не знаю. Да и знать не хочу. Видел очертания фигуры в грязном окне да однажды слышал шипучие проклятия в свой адрес, в спину – когда шел по коридору суда.

Меня вызвали в суд в качестве потерпевшего месяца через два после того, как шпану закрыли в изоляторе. Суд был недолгим, очень недолгим – я даже удивился, ждал, что из-за количества обвиняемых дело затянется. Неделю мне пришлось каждый день ходить в районный суд, как в школу, в сопровождении моего веселого, бодрого адвоката.

Приговор был вынесен не самый мягкий, но и не совсем так уж жестокий – раздали по два-три года за групповую «хулиганку» (реальных сроков), самый же главный персонаж получил пять лет.

На суде он выглядел плохо – худой, с ввалившимися щеками, запавшими глазами, с перемятой, как из пластилина, физиономией. Парню сильно досталось, но я его не жалел. Он хотел искалечить беззащитного пацана, но нарвался на волка. Так кто же в этом виноват? Разве я?

Прошло больше полугода, прежде чем я снова вышел на Чистку. Кончилась зима, мне было уже пятнадцать лет. Наверное – пятнадцать лет. Моим днем рождения записали тот день, когда меня нашли на обочине дороги. То есть фактически мне было не пятнадцать, а около шестнадцати лет.

Около! Смешно… Что значат лишние полгода-год? Какая разница, пятнадцать мне или шестнадцать? Если врачи определили мой биологический возраст в двадцать лет?

Вообще-то все это условно. Вот, например, у девушек – мои сверстницы по большей части выглядели так, будто им не пятнадцать-шестнадцать лет, а все двадцать пять! Половозрелые особи. Но отношение к ним – как к детям. И какие они, к черту, дети, когда лифчики трещат, юбки рвутся по швам, распираемые тугими бедрами, а мужики на улицах головы едва не сворачивают, провожая взглядом… пока не глянут в лицо. (Статья! Малолетка! Боже упаси! Дадут столько, сколько она весит!) А если ее еще накрасить? Да никто не отличит от двадцатилетней!

Так, может, и надо относиться как к двадцатилетней, чего с ней сюсюкать? Ввести два возраста – биологический и календарный, а соответственно им и…

В общем – чушь всякая. Маме высказал свои мысли – она долго хохотала, утирая глаза, а потом с оттенком горечи сказала, что ей сейчас точно две тысячи лет. По крайней мере так она себя ощущает. Древней забальзамированной мумией.

Нет, я и сейчас думаю, что насчет биологического возраста – это правильная идея. Ввести понятие биологического возраста, и судить тогда можно будет, ориентируясь не по календарному возрасту, а по реальному, по реальным деяниям преступника. Почему зверенышам-малолеткам снисхождение? С какой стати? Они-то как раз самые жестокие, самые беспредельные в мире криминала!

В первый же мой после долгого перерыва выход на Чистку я нарвался на малолетних негодяев. Лет по 14–15. И, как всегда, – главным у них был «зеленый». Тогда, после этого случая, я и стал называть их Тварями. Тварь. Или Бес.

Это был весенний апрельский вечер – конец апреля, тепло, ясно, уже сухо, но до летней жары далеко. Я знал, где начну свою первую Чистку – заранее подготовился, осмотрел место, пути отступления, место закладки одежды, грима – я их уложил в непроницаемый резиновый мешок, который купил на барахолке, и спрятал в колодце теплотрассы, сделав все, чтобы его не нашли бродяги. Пришлось прикапывать мусором довольно подозрительного вида, но оно стоило того. Парик, тени, тонирующая пудра – все, что нужно для того, чтобы изменить лицо. И одежда – я потом часто пользовался подобной одеждой – изображать старика проще, чем натягивать на себя мини-юбку для привлечения молодых отморозков.

Кстати сказать, так и не решился попробовать женский образ – вся моя сущность бунтовала, когда я представлял себя в роли девицы. Даже на сцене я отказывался изображать женщин – если не считать Бабу-Ягу, но она вообще-то не женщина, а суть Лесной Дух.

«Батожок» взял мамин – старый, я ей купил новый, а этот вроде как вынес в мусор, выкинул. Мол, совсем уже сделался старый и неприличный.

Глупость, конечно, какая разница, старый или новый, кто его рассматривает? Но мама не спорила. Тем более что купил я его на мои, заработанные деньги – мне дали премию, аж двести рублей.

Огромные деньги! У меня никогда не было таких денег. Вернее, не премию, а приз – от руководства ГУВД, за победу на городском чемпионате. Вручал Петрович, дал расписаться в какой-то ведомости и, одобрительно похлопав меня по плечу, прогудел: «Это только начало! Если не бросишь, если будешь идти так же бодро – и деньги будут, и новая квартира – все будет! Держись меня, и не пропадешь!»

Эх, Петрович, Петрович… лучше бы ты держался меня…

А тогда – я был счастлив. Все впереди, все меня любят (кроме «зеленых»!), жизнь прекрасна и удивительна. И я не помышлял себя вне бокса, вне спорта, вне этой атмосферы зала, наполненной звонкими ударами, энергией тренированных тел и запахом пота. И разве может быть моя жизнь другой, не такой, как эта?

Оказалось – может. И совсем скоро… «Человек предполагает, а бог располагает».

Найти негодяев оказалось до смешного просто. Пройти через пустырь к перрону электрички, открыть авоську, достать, раскрыть и бросить назад пузатый старый кошелек, набитый «денежными купюрами». А потом спокойно пойти в сторону пустыря, «не замечая», что следом крадутся трое парней – мелких, лет по четырнадцать-пятнадцать.

В то время их называли шакалами. А то, что они делали на улице, – «шакалить». Они останавливали таких же молодых парнишек, обшаривали карманы, забирали мелочь, а если жертвы сопротивлялись – избивали. Большинство из шакалят не достигли еще и четырнадцатилетнего возраста, а значит, не подпадали под уголовную ответственность. Это к вопросу о реальном и календарном возрасте.

Само собой, никто из них сам из себя ничего опасного не представлял – мелкие, трусливые, слабые. И только объединяясь в стаи, «духарясь» друг перед другом, они набирали силу и делались могучими демонами, которые наводили страх на всю окраинную молодую братию.

Впрочем, и на старшие поколения. Когда взрослели и набирались сил. Обирали пьяных, нападали на стариков, и доказать, что именно они совершали преступления, было очень трудно – как ни странно, эти шакалята частенько создавали что-то вроде настоящей организованной бандгруппы, где была своя разведка, свои осведомители, вплоть до группы прикрытия, следящей за обстановкой вокруг – не едут ли менты, нет ли свидетелей преступления. Прообраз будущих ОПГ.

Перед тем как я до них добрался, на счету этой группы было уже четыре убийства, и это притом что больше половины ее участников не достигли и пятнадцатилетнего возраста.

Это все я узнал уже потом, через несколько лет. Увидел дело, посмотрел фотографии и тут же понял – они! И горько пожалел, что уже тогда не начал убивать. Если бы я их завалил в далеких 80-х, возможно, сберег бы много невинных людей. Часть этой банды тогда разбежалась, однако «костяк» ее хоть и притих, но не излечился от своих преступных наклонностей. И когда шакалята выросли, то как раз и подоспели к дележу огромного пирога, который раньше называли Советский Союз. Чиновники рвали пирог, бандиты рвали чиновников – всем хватило, кроме тех, кому эти все богатства якобы принадлежали изначально – «Советскому Народу». Нищему, голодному, обманутому, отчаявшемуся, не видевшему впереди ровно никакого просвета в черной пелене жутких девяностых годов двадцатого века. «Не дай бог тебе жить в эпоху перемен!» – кто сказал, не помню, но сказано абсолютно точно. Не дай бог.

И ничего в них не было такого страшного, в этих подростках. Семь парнишек моего возраста, в аккуратных кепочках, любимых гопниками всех времен, в приличных, чистых куртках, добротных ботинках. Домашние мальчики на прогулке.

Впрочем, они и были домашними. Я помню из дела, один – сын учительницы и мастера ЖКО, другой – мать кассирша на станции, отец слесарь на СТО (уважаемая личность!). Третий – сын директора клуба, четвертый… да все они были вполне приличными парнями, не голодающими, не наркоманами! Зачем им было нападать на людей, отнимать жизнь за жалкие гроши?

Никогда не мог этого понять. Ну ладно там – некая группа решила ограбить банк. Плохо, да, преступление! Но за огромный куш, все ставить на кон, пан или пропал! Когда не щадят ни себя, ни окружающих – и знают, что могут погибнуть под выстрелами полицейского спецназа. Это понятно! Но эти-то за что?! Убивать за десять рублей? Измываться над сверстниками за тридцать копеек? И что из таких тварей может вырасти? Какие люди?

Я помню, мы с Юлькой пошли на старый фильм «Генералы песчаных карьеров» – я его раньше не видел, а она – аж два раза. С придыханием говорила, какой это прекрасный фильм, как она плакала, когда его смотрела! Мы сели на последний ряд, как обычно, я думал, что она по обыкновению запустит мне руку в штаны, и все у нас пойдет как по маслу. Но не тут-то было. Юлька завороженно всматривалась в происходящее на экране, и невольно я сам начал вглядываться в это действо.

Мне хватило получаса, чтобы понять – я бы этих тварей прибил на месте! И никакой жалости! Грабеж, воровство, насилие – уже не исправить, уже пропитаны Злом!

У них другие мерила нравственности, другое понимание добра и зла. Они мутанты, бесы, и то, что эти подростки сироты, – ничуть их не обеляет.

Подумалось тогда, а если бы эти сиротки распяли Юльку на песке да отодрали бы во все дыры – толпой! Сифилитики, тубики, гонорейные ублюдки! Как бы она тогда отнеслась к ним? Так же бы переживала? «Ах, какие они несчастные!»?

Это пока не коснется тебя самого – «Они же дети! Как так можно?!» А если бы твою мать искалечили? Если выгребли из карманов все, что нашли, а потом ради развлечения топтали бы ногами, ломая хрупкие женские косточки? Пиная в живот! Тогда как?

Я задал Юльке этот вопрос. И про насилие, и про ограбление. Реакция была такой, какую я, в общем-то, и ожидал – мы не разговаривали неделю. Ну и не трахались, само собой. Зато секс потом был слаще, а Юлька чуть умнее.

Вот и эти мелкие отморозки с горящими от возбуждения и предвкушения глазами – разве они заслуживают жалости? Им-то что надо? Бразильские грабили и воровали хотя бы для того, чтобы поесть, а эти – зачем? Сытые, домашние, благополучные?

Власть. Желание мучить. Звериная сущность, прорвавшаяся через оболочку цивилизации. Да нет, не звериная – бесовская. Зверь убивает для еды. Если он сыт – лежит себе, спит, гуляет, самок топчет. А эти хуже зверей!

В центре, конечно, «зеленый». «Тварь». Симпатичный парнишка, типичный маменькин сынок – даже шарф на шее, чтобы не простыл. Мама сказала с шарфом ходить! Мама – заведующая гастрономом. Папа – где-то в администрации. Мажор – как таких начали называть потом, после развала Союза. И Тварь.

Тогда я еще не знал, что Твари обычно родятся от Тварей. Но не всегда. Иногда зараза переходит и от чужой Твари. Впрочем, разве здесь есть какое-то открытие? Просто я могу видеть Тварей, четко определять, что «этот вот – Тварь конченая, а в этом еще осталось что-то людское», простой человек определяет по поведению. Тоже способ, кстати, но… увы, не точный.

Кем они меня тогда видели? Длинный, ссутулившийся старик в смешных круглых очках (это хороший штрих, все видят очки-телескопы и не замечают лица), ногу подволакивает, руки трясутся. Седые волосы из-под побитого молью беретика – ботан, точно! Ха! В беретике! Нормальные пацаны в беретике не ходят!

– Эй, дед… – Тварь подошел ближе и протянул руку к моей авоське: – Деньги гони! Слышь?!

Я беспомощно оглянулся по сторонам, якобы ища, кто бы помог, нет ли прохожих (пусто, отлично!), подался назад, «собираясь бежать», но двое из стаи перекрыли мне отход, забежав со спины.

– Жадный какой дед! Давай делись, придурок! Порадуй внучков! – Тварь радостно рассмеялся.

Он наслаждался спектаклем! Взрослый человек – и как ребенок! Боится, дрожит, перед ним дрожит, перед могучим монстром, великаном, Демоном! Приятно!

Я пришел к выводу – Твари питаются отрицательными эмоциями.

Все во вселенной – энергия. Эмоции – та же энергия. И есть существа, которых я называю Тварями. Они питаются энергией эмоций, как мы – хлебом, котлетами, картошкой.

Почему отрицательной энергией? Почему бы им не смешить нас, а потом поедать положительную энергию? А почему, к примеру, хищники едят мясо, а коровы траву? Твари – хищники и едят мясо, вот и все.

Вполне вероятно, что есть энергетические вампиры, которые питаются положительной энергией. Они живут в тех, кто умеет заставить людей радоваться, веселиться – это хорошие Твари, их даже «тварями» называть не хочется. Они приносят пользу – хорошие, правильные симбионты, как те бактерии, что живут в кишечнике живых существ и помогают им переваривать пищу. А вот эти – они ничего людям не дают. Другим людям. Дают только своему носителю. И себе. У остальных только отбирают – здоровье, счастье… хороший, чистый весенний вечер. Солнце. Радость бытия.

Взамен – страдания. Боль. Отчаяние.

Я видел – он собирается меня убить. Знал. По всему знал. Лихорадочный румянец на лице, блестящие глаза, застывшая, напряженная улыбка… заточка в правой руке.

Я потом насмотрелся этих заточек – в уголовных делах, в музее криминалистики, потом – в жизни. В живых руках, и гораздо более ловких, чем руки малолетнего отморозка.

Что мне этот недоросль, когда со мной не смог сладить десантник, обученный приемам ножевого боя? Что мне двое дурачков, хихикающих за спиной, когда я валил одним ударом соперника, который их всех разметал бы в одиночку, как ветер разносит осенние листья?!

Мне хорошо запомнилось, как парень держал эту самую заточку – рука белая от напряжения, пальцы вцепились так, будто он думал, что заточка сейчас выпорхнет из рук и улетит. Типичная ошибка новичка. Нож, стилет должны порхать, их нужно держать мягко, но в то же время крепко, как птичку, которую нельзя раздавить, но и нельзя отпустить на волю! Так говорил мой инструктор. Инструктор, которого я пока еще не знал.

Впрочем, я этого и не мог забыть. Абсолютная память, эйдетическая – если говорить научным языком. Хотя ей и приписывают много такого, чего на самом деле нет, эйдетики все-таки умеют забывать, если долго не обращаются к нужной картинке. Но они все равно помнят многократно больше, чем обычный, нормальный человек.

А еще, если кто-то думает, что эйдетическая память – это абсолютное благо, он просто наивный дурак. Я бы хотел забыть многое. Очень многое. Но мне это недоступно. Как хорошо было бы погрузиться в темный ласковый кокон беспамятства, выкинуть из памяти все плохое, все страдания, всю боль, и жить только настоящим!

Но я не нормальный. И я Чистильщик. И не могу себе позволить забыть, даже если бы и хотел.

Он ударил первым. Заточка шла прямиком в солнечное сплетение, снизу вверх, в желудок. Я легко увернулся от удара, качнувшись в сторону, и мощно пробил кросс в его правую скулу. Убийца упал без сознания, а я выпустил из рук «батожок», не позволяя себе отвлечься на хлынувшую в меня волну наслаждения, мгновенно обернулся к тем, кто перекрыл мне отход, и свалил их за одну секунду двумя молниеносными ударами в челюсть и в нос.

Тело работало будто бы само по себе – годы и годы тренировок, ни грамма спиртного, ни глотка табачного дыма (если только случайно, на улице или в общем туалете!).

И кроме того, после «зеленой волны», наполнившей меня невероятным ощущением здоровья, силы, радости, я мог больше, гораздо больше, чем любой из людей, живущих на всем белом свете!

Я был всемогущ! Неубиваем! Не было преграды, которую я не смог бы преодолеть! Эйфория! Подъем сил! Полет!

Наверное, что-то подобное ощущают адреналинозависимые, дождавшиеся сладкого «прихода» кайфа в их изъеденный наркотой мозг.

А еще теперь я знал, с чем сравнить ощущение от выпитого, пусть и частично, Беса.

Оргазм! Это был оргазм, усиленный в несколько раз!

Но и тогда я еще не знал, каким может быть наслаждение от полностью выпитого, «созревшего» Беса. Кто мне встречался до того? Жалкие зародыши, зачатки настоящих Бесов, не те Бесы, которые пили боль и страдания людей долгие, очень долгие годы, напитавшиеся темной силой, хранившие ее, как атомная бомба хранит спящую в обогащенном уране мощь ядерного взрыва!

Но все впереди. Я только начинал свой путь.

Никто не ушел. Двух последних, несущихся с места битвы так, будто бежали от самого Сатаны, я бил уже в спину, сзади, что, впрочем, не сделало их жизнь так уж и намного легче. Одному я сломал позвоночник, и он никогда уже не смог стать прежним. Другому – сломал несколько ребер, ногу, руку – механически, деловито, не думая над тем, что делаю. Как хворост. Как сухую доску для растопки костра во время весеннего субботника.

Остальные получили то же самое. Я бил, пинал, стараясь не вымазаться в крови, а напоследок, аккуратно подняв заточку с земли краем шарфа, висевшего на шее негодяя, вложил ее в руку Твари. Потом вынул, постаравшись, чтобы остались четкие отпечатки ладоней и пальцев носителя Беса, и, так же держа ее через шарф, коротким точным движением воткнул в одного из подручных Твари. Пусть теперь менты разбираются – кто кого бил, зачем бил и кто в этом виноват.

Одежду, забрызганную кровью, я унесу, спрячу в другом месте, до дома отсюда далеко – так что никто не свяжет меня с этим побоищем. Только уходить надо быстрее, пока кто-нибудь меня здесь не застал. В этот раз я благоразумно не стал никого расспрашивать о нападении на мою мать. Контингент не тот, вряд ли это были они. И, кроме того, главное – когда их допросят, они точно расскажут, о чем спрашивал их «старик», и умный сыскарь сложит два и два. И тогда – держись, Чистильщик! Вообще-то то, что я сделал, тяжкое уголовное преступление. Даже если всего лишь защищал свою жизнь. Есть такое понятие, как «превышение необходимой обороны», и по этой статье люди идут на зону просто-таки на ура. Я слышал об этом не раз и не два. И знал наверняка, что это совершеннейшая правда.

Попробуй-ка застрели из охотничьего ружья грабителя, вора, забравшегося в твой дом! Сядешь как миленький! «А вдруг он не хотел нанести вам вред? Откуда вы знали, что он хотел вас убить?!» – непрошибаемый аргумент.

Я поднял батожок, снова превратившись в старика, потом вдруг почувствовал, что чего-то не хватает… очки! И когда успел положить их в карман? Видимо, перед дракой, автоматически. И сам не заметил – когда!

Оглянулся на тела, под которыми расплывались лужи крови, на Тварь – над ним уже не было зеленого свечения. Но Бес сидел на месте, в душе, я это знал, чувствовал. Не знаю как – но знал. И знал, что его можно уничтожить только вместе с носителем, с телом Твари. Но я пока не был готов убивать. Пока.

Глава 3
После той Чистки на пустыре я притих. Ходил в школу, на тренировки, в театральный кружок – спокойная, размеренная жизнь. В первые дни после акции читал газеты – нет ли упоминаний о происходящем, не пишут ли о том, как некий старик разогнал банду малолетних негодяев, или наоборот – как некий сумасшедший напал на группу гуляющих в свое удовольствие подростков и жестоко их покалечил совершенно ни за что. Но все было тихо, гладко, в газетах только о трудовых подвигах доблестных рабочих и крестьян, и ни одного слова о жестоком преступлении, совершенном в одном из окраинных районов города.

Впрочем, советские газеты не любили сообщать о тяжких преступлениях, если только на то не было воли высшего руководства – в советском обществе нет преступности. Нет наркомании, проституции, нет профессиональных преступников, которые ни одного дня не проработали на предприятиях народного хозяйства. Даже на тех, которые находились в ведении ГУИН – Главного управления исполнения наказаний. В просторечии – на зонах. Вор не должен работать – западло!

У меня все было в порядке. Ну… кроме отношений с Юлькой. Они постепенно как-то охладели. Юлька стала реже появляться на репетициях, а потом исчезла совсем. Я попытался ее найти – даже взял адрес у нашего руководителя, съездил к ней домой, но… никого не нашел. Оказалось, что она с матерью и сестрой куда-то уехала, и со слов бабок у подъезда, которые знают все про всех, – возможно, очень надолго. Или даже навсегда.

Квартира, где они жили, была заперта, окна занавешены, так что если бы даже я поднялся на второй этаж и заглянул в окно, все равно бы ничего не увидел. Нет, правда – была такая мысль, видимо детективов начитался… вдруг Юльку убили, и она лежит на полу в закрытой квартире?! И никто не знает – там она или нет!

Я посидел на скамейке рядом с двумя словоохотливыми старушками, втерся к ним в доверие, и они выдали мне все, что знали о Юльке и ее семье.

Впрочем, ничего особого интересного я не узнал: Юлькин отец некогда был большим начальником, потом его посадили – вроде как за хищения на швейной фабрике. Юлькина мать привыкла хорошо жить, а когда мужа арестовали, отняли все, что у них было – кроме квартиры, конечно, – начала пить, и… «вести антиобщественный образ жизни» – так сказала одна из бабок, сжав губы в тонкую прямую черту. Отец Юлькин так из зоны и не вернулся – говорили, что помер. От чего помер – никто не знает. Как не знают, чем жили Юлькина мать и сама Юлька с сестрой все эти годы. Одевались-обувались они бедно. Потом вроде как зажили лучше – новая одежда, новые туфли. (Все ведь примечают, старые чертовки! Надо будет это учесть!) Чем занимались, где работали – никто не знает. Ну… а потом вот исчезли, и все.

Сам не знаю, почему они мне так легко выдали всю информацию. Вообще-то я еще с раннего детства заметил, что, если захочу, могу легко нравиться людям. Ну как бы это сказать… в общем – здороваешься с незнакомым человеком, улыбаешься ему, и он вдруг начинает относиться к тебе как к давно знакомому соседу, с которым много лет поддерживает дружеские отношения. Не то чтобы незнакомец сразу стал таким уж другом, нет, просто он не «поднимает иголки», не фырчит, как злобный еж, а разговаривает со мной откровенно – насколько только это возможно.

Мама с детства заметила такое мое свойство – все вечно сюсюкали, старались погладить меня по голове, что-нибудь подарить, начиная с яблока и заканчивая красивой безделушкой, привезенной с курорта, и вначале думала, что это все из-за моей внешности – голубоглазый ангелочек, чудо-ребенок, почему бы и нет? Когда подрос, стал юношей – решила, что такова моя харизма – модное слово, начавшее входить в обиход интеллигентных людей. Мол, у меня такой высокий интеллект, что люди не могут со мной не дружить. Тянет ко мне людей, вот и все.

Пресловутая Мариванна так и сказала: «Мальчик умен, красив, а еще есть в нем что-то притягательное, что-то такое… странное, что даже я, старуха, при взгляде на него чувствую внутреннее беспокойство. Будто эхо моей бурной юности!»

Не знаю, что там насчет бурной юности Мариванны – сейчас она больше походила на старого гиппопотама, на старости лет вырвавшегося из загона зоопарка, но все-таки поверю ей на слово. Раз говорит, что в юности была ого-го какая красотка – значит, так тому и быть.

Что же касается моих ума и красоты – не знаю, не с чем сравнить. Ну да, я высоко эрудирован, в моей голове нашли свой вечный приют тысячи книг разнообразной направленности и жанров, но стоит ли называть библиотеку с книгами – умной? И вообще – что такое ум? Или, вернее, – кто такой «умный» человек? Одни считают, что ум – это способность создать новые технологии, найти решение математического уравнения, другие складывают и умножают только с калькулятором, зато у них всегда есть деньги, они умеют их добыть. Так кто из них умнее?

Горевал я по поводу исчезновения Юльки совсем недолго. Ее место заняли сразу две подружки, две похожие друг на друга, как сестры, девчонки – Машка и Танька.

Честно сказать, мне с ними было проще, чем с Юлькой. Та подавляла меня, вернее, старалась подавить, и в нашем временном союзе она была главной. По крайней мере, Юлька так считала и не гнушалась время от времени это подчеркнуть. «Ты мой, я тебя выбрала, я хочу, мое мнение важнее!» Эти же девчонки, которым, в общем-то, было далеко до точеной красоты Юльки, хоть и не обладали ее сексуальным умением, не знали хитрых премудростей просвещенных западных женщин, зато не грузили мозг, веселили, а все эти самые сексуальные умения – дело наживное! На то у них есть теперь опытный наставник, который научит чему нужно.

Почему сразу две? Да вот так! Подошли, хихикая, краснея, предложили «дружить». Глупое слово, да – какая это дружба, когда занимаешься сексом с мужчиной или женщиной, но тогда это так говорилось у молодежи: «Давай дружить!», «Он с ней ходит!» Или – «Она с ним ходит!» Смешно, точно. Ходили-бродили.

Так вот – они сразу заявили, что я нравлюсь им обеим, они хотят со мной дружить – и сразу обе. Потому что с детства подружки, с самого детского сада, и делят все пополам!

Кстати, уникальный случай в моей жизни. Нет, не групповой секс – после того как в бывший Союз хлынула волна «западных ценностей», смявших, скомкавших прежнюю мораль, как колесо грузовика пустую банку из-под колы, такое дело стало совсем обыденным, едва ли не в ранге допустимого. Фильмы, книги, обнаженка на экранах – я не скажу, чтобы советское время отличалось такими уж строгими нравами, но некоторые приличия все-таки соблюдались, а потом… потом все рухнуло. Но речь совсем не о том.

Уникальность случая заключается в том, что эти девчонки на самом деле были настоящими подругами и в самом деле ничуть не ревновали друг друга. Более того, когда я уделял внимания одной больше, чем другой, она тут же звала свою «сестренку», как они себя называли, и мне волей-неволей приходилось «заниматься» уже с ней.

Впрочем, я зря сказал, что они по красоте очень уж не дотягивали до Юльки. Он были красивы своей красотой – милые, большеглазые, длинноногие, худенькие, но в меру, стройные, как гимнастки. (Кстати, как я узнал потом – они и занимались гимнастикой. Гнулись – невообразимо!) Веселые, простые – мне было с ними легко.

Встречался я с ними не так часто, как некогда с Юлькой, но уж отрывался тогда по полной. Обычно это происходило или у них на даче, недалеко за городом, или в той же кладовке, как видно, служившей местом встреч целых поколений бывших пионеров-комсомольцев.

«Сестренкам» было на тот момент по шестнадцать лет, то есть чуть старше меня. Да, был секс в СССР, был… что бы там ни втирали народу старые коммунистические тетеньки, давно забывшие, как он выглядит, этот самый секс.

Кстати сказать – обе девчонки не были девственницами. И я не спрашивал – как это у них случилось до меня. Какое мое дело? Мне всегда казалось, что это личное интимное дело каждого человека, и расспрашивать о таком неприлично, даже если этот человек твоя близкая подруга. Захочет – сама расскажет. Не захочет… честно говоря – мне неинтересно. Я не возбуждаюсь от разговоров о чужом сексе. Хотя оставляю право за другими говорить о чем угодно, если это не нарушает чей-то покой и те же самые права.

Прошла весна, прошло лето. Снова школа и новый сезон чемпионатов. Летом всякая активная жизнь замирает – люди разъезжаются в отпуска, на дачи, солнце плавит асфальт и вытапливает из людских голов остатки разума, если они там вообще были. В жару к рекам, речкам, прудам и озерам съезжаются те, кто хочет убежать из раскаленных каменных джунглей и вдохнуть хоть немного прохладного воздуха, пахнущего тиной, водорослями и дымом мангала, на котором жарят пресловутые шашлыки, так любимые дачниками и туристами.

Летом нет театрального кружка – до сентября, спортзал полупустой, и можно пропускать тренировки – Петрович не сердится, лето ведь, юность! Упустишь – никогда не вернешь.

Ну, я и наверстывал. Где мы только не побывали с «сестренками» – ночевали в палатке, на берегу реки, накрывшись одним одеялом, занимались любовью в воде, прямо на глазах ничего не подозревающих купальщиков. Гуляли по городу, заходя в кафе-мороженое и в кинотеатры – само собой, на последний ряд, и само собой – не без гнусных помыслов. Хотя – что может быть гнусного в молодых ребятах, которым хорошо друг с другом и которые счастливы – молодость, здоровье, свобода! Живи да радуйся!

Однажды «сестренки» напросились ко мне домой, и я как ни отбивался под разными предлогами, так и не смог им отказать.

Почему отбивался? Боялся реакции мамы. Моей прозорливой мамы. Стоит ей догадаться, что я завел себе что-то вроде гарема, и…

А что «и»? А я не знал, что – «и»! В моем представлении мама была совсем уж старой закваски и точно не сторонница исламизации, с их гаремами а-ля «Белое солнце пустыни». В конце концов, мы же не арабы!

Кроме того, за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мама с кем-нибудь из мужчин «встречалась». Не приводила в дом, не ходила на свидания. Почему? Я ее никогда об этом не спрашивал. Как-то даже и в голову не приходило. Ну как вот так взять и задать этот вопрос маме: «Мам, а почему у тебя нет мужчины?!» Какое мое дело? Захочет – сама скажет. Или не скажет. И это правильно.

Я шпану не боялся, я смерти не боялся, боль телесная для меня – как для другого – заусенец с ногтя оторвать. Но тут… представлю, как моя мама осматривает девиц своим зорким взглядом следователя, все понимает, и… у меня выскакивает нервный смешок и мурашки бегут по телу.

М-да… Чистильщик хренов! Мамы боится!

В общем – в конце концов девчонки меня все-таки уломали. Сам не знаю, как поддался. Глянули своими здоровенными глазищами, помуслявили пухлыми губками – я и потек, как горячий асфальт. Мол, заскочим на минутку!

Господи, если бы я знал, чем это все закончится! И сейчас смешно – вот же у меня судьба! И откуда, для чего я такой уродился? Зачем вообще на свете живу?

В общем – прямиком с пляжа, да к нам домой. Загорелые, в песке, волосы в стороны – как пакля. В глазах солнечные зайчики, пойманные от зеркальной поверхности воды, а жрать хочется – аж в животе бурчит!

Я брал с собой деньги, но мы все уже проели – мороженое, пирожки, газировка. Вот и договорились, что забежим, чаю попьем – с мамой познакомлю! А потом и поедем к Машке домой. Родаки ее на дачу свалили – как она нам радостно сообщила, – так что дома, кроме кота и попугайчика, никого нет. Устроим свальный грех, посмотрим чушь по папкиному видику, а потом… снова устроим свальный грех! Замечательная программа, о которой может мечтать любой половозрелый гражданин СССР, – так заявила Машка, отличавшаяся прекрасным литературным произношением и любившая ввернуть в разговор что-нибудь эдакое, заумное.

Она вообще была полной противоположностью Таньке, девчонке разбитной и довольно-таки хабалистой. Что их так сдружило, почему они друг за друга готовы были весь мир разорвать – совершенно непонятно. Вернее, я не понимал. Вначале.

Даже семьи у них из разных социальных слоев – у Машки отец ведущий инженер крупного оборонного завода, а у Таньки автослесарь – правда, тоже не бедствующий. И у той, и у другой родители махнули рукой на дочь – учится, не пьянствует, двойки домой не приносит, в милицию не забирают – и слава богу! Других проблем хватает. Семейных. (И у той, и у другой отцы погуливали, то сходились с матерью, то расходились, и этот вечный скандал, вечная борьба за мужика не способствовали контролю за дочерью. К ее, дочери, вящему удовлетворению. Во всех смыслах этого слова!)

Помню, как мама вытаращила глаза, увидев нашу честну́ю компанию. Я, в выцветших джинсах и закапанной соком из беляша безрукавке, и девчонки – русоволосые, коротко постриженные, сероглазые, в коротюсеньких платьях, едва прикрывающих тугие попки, натянутых спереди тугими, совсем уже не девчачьими грудями!

– Привет. Мам, это Таня. А это Маша. Мы вместе в кружке занимаемся! Можно мы у нас чаю попьем?

После слов «в кружке занимаемся» мама чуть дернула бровями, и я понял, что она точно, мгновенно поняла, в каком мы кружке и чем занимаемся. Тут еще сами девчонки выдали – смотрели на меня так, будто я мороженое и прямо сейчас хотят меня полизать! Хоть бы вид сделали, чертовы куклы!

Но все прошло очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Конечно, мама не преминула надо мной подшутить – она тут же загнала девок в ванную – вымывать из волос песок, приводить себя в порядок, а когда мы оказались на кухне вдвоем, ехидно улыбаясь, сказала:

– Черт подери, а почему не трое? Или четверо? А чего – гарем так уж гарем!

А когда я начал, конфузясь, отрицать очевидное, махнула рукой и сказала:

– Заткнись. Не ври матери. Что есть, то есть. Одно скажу – хорошо, что ты от Юльки отделался. Я знаю, кто она такая. Там темная история была – с ее папашей, с матерью Юльки, с самой Юлькой. Ты знал, что она забеременела в седьмом классе, от учителя? То-то же! Учителя закрыли, ей аборт сделали. История была громкая – не для всех громкая, конечно. Но я узнала. Она сказала, что учитель ее изнасиловал. Парня и закрыли, надолго закрыли. Только слухи такие, что она сама его и соблазнила. Понял теперь?

– Мам! – Я был ошеломлен и не находил, что сказать. – Ты почему мне сразу-то не сказала?! Про Юльку? Чего молчала-то?! Ни фига себе!

– Почему молчала? – Мама пожевала губами, посмотрела в окно: – А ты бы как воспринял тогда? Что мама хочет очернить твою девушку, лишь бы от тебя отбить?

– Мам! – Я был неприятно удивлен, обижен. – Неужели ты могла подумать, что я решу, будто ты мне врешь? Что ты нарочно льешь грязь на мою девушку? Что я не поверю тебе?! Ну как ты могла так подумать?!

Мама вдруг как-то обмякла, без сил опустилась на кухонный табурет. Ее лицо посерело, глаза закрылись, и я бросился к ней в испуге:

– Мам, что с тобой?! Мам!

Она вдруг схватила меня за руку, неожиданно сильно притянула к себе, прижалась лбом к предплечью. Посидела секунды три, потом отодвинулась, глядя вдруг заблестевшими глазами, сказала:

– Прости. Больше никогда так не буду. Буду всегда тебе доверять. Господи, как мне повезло с тобой, а? Как повезло! Взрослый совсем стал… мужчина!

Она вдруг хитро улыбнулась, погрозила мне пальцем:

– А предохраняться не забывай, мужчина! Надо тебя к врачу сводить, проверить… а то ты что-то разбушевался! Я вот слышала на днях, звонила подруге – одна девушка заразила весь пионерский лагерь! Представляешь?

– Ма-ам! – Я фыркнул и захохотал, на мой хохот из дверей ванны выглянули «сестренки», а потом появились и целиком, босоногие, с влажными волосами, молодые, красивые, пышущие здоровьем.

– Давайте за стол! – Мама тяжело поднялась, но «сестренки» кинулись к ней, защебетали, усаживая ее на место, и через минуту уже хлопотали по кухне, гоняя меня то за сахаром, то за чашками, то достать чаю. А потом мы все, отдуваясь, пили чай с лимоном – я всегда любил и люблю чай с лимоном. И лучше – зеленый чай.

Болтали обо всем и ни о чем – девчонки хохотали, мама шутила, но я видел, как ее внимательные глаза вроде как невзначай обшаривали наших гостий. Что она скажет после, когда будем наедине? Во что выльется это самое посещение?

Через пару дней, когда мы с ней вдвоем сидели на кухне и я вяло ковырял вилкой творожник, «очень полезный для костей растущего организма», мама вдруг усмехнулась и выдала мне такое, от чего я закашлялся так, что из носа у меня ползли белесые кусочки творога, пополам со сметаной, чаем и соплями.

– Ты знаешь, я тут подумала – а что, в гареме есть своя прелесть! (Кхе-кхе… уыы…) Одна готовит, другая стирает! Опять же – есть о чем поговорить, мужа обсудить! Кстати, девчонки мне понравились. Шустрые такие, как я в юности! Хорошо, что ты с ними, а не с Юлей… Ладно, ладно! Не хмурься! И чего глаза таращишь? Живи, пока живется, пока молодой! Потом некогда будет. Я вот тоже, всю жизнь свою спустила в унитаз – одна только радость мне – это ты! И за что на старости лет мне такое счастье привалило?! Может, все-таки заслужила, а? Да ладно, не улыбайся… правда – счастье. Я тобой горжусь. Сильный, красивый, добрый, и… девушки тебя любят! А значит, без внуков меня не оставишь! Хочу понянчить, прежде чем умру.

– Ма-ам! Хватит эту фигню, а?! Ты до ста лет проживешь, точно! Опять затянула свое! Умру, умру… ты еще не старая совсем!

– Зато больная! – Мама глянула на меня ясными, зелеными глазами и твердо сказала: – Я знаю, что долго не проживу. Но прежде – тебя на ноги поставлю, женю и внуков посмотрю! Так что Харон подождет! А ты… знаешь что, небось вы с девчонками по каким-нибудь сараям скитаетесь да попами муравейники трамбуете (я захохотал!), ты приводи их лучше сюда. Комната твоя большая, места много, а слышу я уже плохо – глуховата стала, так что вы мне не помешаете. И мне веселее. Девчонки, если что, на кухне помогут, да и просто – поболтать! Ну чего ты лыбишьтся-то, засранец?! Что, мол, решила – не женить, так чтоб как-нибудь внука заиметь? Хоть так? Да у тебя все на твоей «аленделоновской» морде все написано! Бесстыдник!

Мы начали хохотать – я давно так не смеялся, аж слезы потекли! Ну и мама, ну и хитрованка! А что, вон как хитро все расписала! Медовая ловушка, да и только! Расскажи кому-нибудь, ведь не поверят! Мама предложила приводить девушек домой, да не одну, а сразу двух! Чтоб уж наверняка! Залетит – вот тебе и внук! А потом еще и женятся! Несовершеннолетние? Ну и что, мало ли по залету женятся! Хлопотно, скандально, зато результат! А то эдак от сына до самой своей смерти внука не дождешься!

* * *
Это лето было, вероятно, самым лучшим в моей жизни. Даже моя тяга к охоте на Тварей ослабла, и хотя я дважды этим летом выходил на поиски Бесов, но как-то вяло, без огонька. Избил еще одну шайку – парни были постарше, чем в первой, – погасил двух Тварей. Одного, как ни странно – вроде совсем. Как определил? Это не передать. Просто стоишь над бесчувственным телом и знаешь – все, я выпил его до дна!

Одного погасил на пляже – докопался до Машки, и на радость девчонкам я вырубил негодяя, как на ринге. Выпить не смог – он был очень ярким, почти светился. Таких только убивать. И парень был крепкий – крепче того десантника, что взялся за нож.

Этот был очень крепок и очнулся спустя секунд десять после того, как я послал его в нокаут – пришлось добавлять. А потом, само собой, побыстрее валить от реки – этот Тварь был с компанией, и там могли найтись парни еще крепче. Я-то убегу, отобьюсь, но ставить под удар девчонок не хотел. Так что мы оттуда ушли.

Осенью театральный кружок закрылся. Наш руководитель за лето окончательно «ушел в пике», и его отвезли в психушку с белой горячкой. Коллектив расползся кто куда. Впрочем, особой нужды мне в театральном кружке теперь и не было. Я ведь зачем в него пошел? Чтобы научиться профессионально изображать кого-либо. Научился? Научился. Ну и все… хватит. Времени на это нет. Жалко только, что не смогу доставить радость детдомовцам… жаль их. Жаль – меня в них.

С «сестрами» продолжал встречаться, и самое смешное – нередко обнаруживал девчонок у нас дома, приходя с тренировки. Вместе с мамой они пекли какие-то плюшки, хохотали, и на душе у меня теплело – все-таки большая семья это хорошо. Когда-нибудь я тоже заведу большую семью. Детей – трех, не меньше! Но не сейчас. Не сейчас! Когда-нибудь…

Зима наступила. Новый год я встречал дома, с мамой, хотя девчонки звали в гости. Впрочем, первого января они притащились прямо с утра (непонятно, как добрались, когда даже такси не вышли на линию – отсыпались после ночи!). Мы устроили пир, хохотали, потом сидели у меня в комнате… и не только сидели.

Эту зиму тоже могу назвать самой лучшей зимой в моей жизни. Может, и будут другие зимы – получше, но эта была хороша. Хотя и было кое-что, что едва не закончилось совсем плохо.

В общем, я едва не погиб. И после этого случая в дальнейшем все пошло кувырком. Совсем все.

Зимой я проводил Чистку каждые две недели. Делать это было, конечно, сложнее, чем летом, – мороз, ветер, зато и начать можно пораньше, в пять часов вечера темно, как летом в двенадцать. Не нужно ходить ночами, после тренировки – и сразу на «охоту».

Сложностью, кроме холода, было еще то обстоятельство, что по зимнему времени негодяи одевались соответственно – теплые куртки, дубленки, тулупы. Попробуй-ка пробей «двоечку» через такой слой «брони»! Тут только в челюсть, да и то проблематично – воротник поднят, скользнет кулак – и пиши пропало! Летом гораздо легче – бей по корпусу, бей, куда попадешь, куда удобней. Зимой так нельзя. Не попал сразу – вцепится, повалит, а с ним подручные – убьют к чертовой матери, и не поможет мое боевое умение, не поможет моя недюжинная сила. Просто тупо зарежут.

Пока я на ногах, пока маневрирую – меня им не взять. Если только сетью, как гладиатора, или большой толпой, вооруженной мечами. Я как раз начитался «Спартака» и не раз представлял себе, как бился бы там, на арене. Смог бы я победить, выжить? После обучения – смог бы. Уверен. Все-таки бокс – это бокс! Не балет какой-то!

Чушь, конечно, эти мои рассуждения – оружие есть оружие, и с голой рукой на вооруженного противника – это просто беда, но тогда я был уверен, что смогу победить кого угодно.

Я увидел его в парке, когда сосредоточенно тащился по расчищенной дорожке, заметаемой одной из последних поземок этой зимы. Обычный мужчина – лет сорока, не высокий, не низкий, ничем не примечательный. Ничем, кроме одного – он светился. И светился так, что если бы этот свет был виден глазами, он бы слепил, как прожектор противовоздушной обороны времен войны.

Тогда был первый раз, когда я увидел зрелого «Альфу». Это я так его назвал – «Альфа», как Альфа-самец. Готовый к размножению Бес. И он не просто шел – он искал.

Тут вопрос довольно-таки сложный – почему Альфы в один «прекрасный» момент вдруг устремляются на поиск носителя? Почему в голову Бесу стукает мысль: «А не пойти ли мне погулять?»

Я пытался узнать у Бесов – как у них возникает эта мысль – пойти и нарваться на неприятности? И после того, как нарвались – что они чувствуют? Зачем им это надо? Но до конца, само собой, так выяснить и не смог. Чтобы понять, нужно стать Бесом, а это, по понятной причине, не мой путь. Нет, не мой!

Но я все-таки выстроил некую схему. Итак, есть некий носитель сущности, питающейся энергией людских эмоций. Сущность в человеке растет, матереет, и в определенный момент она, как какой-нибудь слизняк или амеба, решает, что настала пора делиться. Настала пора оставить потомство, заразить нового носителя.

Легче всего это сделать, если с новым носителем ты в близких отношениях – муж-жена, любовник-любовница. А то и еще хуже – мать-дитя. Дитя, которое еще под сердцем матери. Оно в пятидесяти процентах случаев рождается сразу с частичкой заразы. Но только в пятидесяти, потому что мать-носитель может еще не достичь возраста размножения. (Все это мои домыслы, но на основании информации, полученной из «первых рук».)

Итак, у нас есть Альфа, который по каким-то причинам не может отпочковать Беса, пересадив его в нового носителя прямо «на дому». Или не хочет. Что ему делать? А делать вот что – он идет в какое-то тихое место, в котором его ждут неприятности, и дожидается этих самых неприятностей. Или провоцирует их. Когда на него нападут, он сделает все, чтобы Бес занял максимально большое количество тел, разделившись на столько частей, на сколько сможет. А могут они разделяться от двух частей до… не знаю сколько точно, но на десяток – запросто!

Кстати сказать, я давно подозревал, что все войны раздуваются Тварями, Бесами, желающими размножаться. Где же не жить, не размножаться Бесам, как не на войне? Кровь, страдания битвы, для Беса – все равно как крысе залезть в говяжью тушу, жрать ее, выгрызать изнутри и родить выводок крысят, которые тоже станут жирными, сытыми крысами и тоже отложат по выводку мерзких, прожорливых грызунов!

На поле боя, питаясь страданием носителей, Бесы быстро достигают состояния половой зрелости и распространяются по носителям со скоростью эпидемии. И остановить их размножение можно только одним путем – уничтожить носителя вместе с Бесом и… остановить войну.

Носители, в большинстве случаев, а скорее даже всегда – и не подозревают, что одержимы. Ими «рулит» Бес, который овладел мозгом, сознанием носителя, и все мысли, все желания Беса – это мысли и желания носителя.

Если Бес не дорожит захваченным телом, если им владеет тяга к самоубийству или же он желает сменить носителя, по каким-то критериям ему не подходящим (есть люди, которые, будучи заражены бесовщиной, все-таки находят силы сопротивляться Тварям), он может отправить его на самоубийственную авантюру. Заставить сделать что-то такое, что обязательно приведет носителя к гибели, и при том при всем – рядом будет новый носитель, в которого эта Тварь в конце концов и вселится.

Например, гонки на автомобилях или мотоциклах. Среди гонщиков – одержимый Бесом. И он нарочно допускает ошибки, которые мало того что приведут к гибели носителя, но вполне вероятно, будут причиной смерти многих людей, причинят страдания, боль, чтобы Бес-«новосел» тут же закатил сытную, радостную пирушку по поводу вселения в новую «квартиру».

Пилот самолета, который вдруг направил лайнер в землю. Зачем? Его заставил Бес. Тварь уничтожает сразу несколько сотен людей, страданиями которых он держится до прибытия спасателей, в одного из которых он потом может вселиться.

И так до бесконечности. Где Бесы – там и страдания, где страдания – там и Бесы. Энергетические вампиры, паразиты, питающиеся энергией живых существ, – они были со времен трилобитов и будут всегда. Если только их не уничтожать – методично, умело, с соблюдением правил «антибесовской» гигиены. Как это делаю я.

Но тогда я всего этого не знал, и когда увидел «святящегося» человека, пошел к нему навстречу без всяких опасений.

Когда я заступил дорогу Альфе, он ничего не спросил, не испугался, он лишь засветился – еще ярче, пульсирующим светом, в котором проскальзывали красные всполохи, предвестники деления Бесов. И я остановился. Остановился инстинктивно, почувствовав, что происходит что-то странное.

Но было уже поздно. Альфа метнулся ко мне с такой скоростью, которой я нигде и никогда не видел. Я ударил навстречу, но каким-то чудом промахнулся. Он обнял меня, как старого друга, прижался всем телом, и я завопил, закричал… захрипел. А потом потерял сознание.

Очнулся на снегу, вокруг никого не было. Мела поземка, ярко светили звезды, мерцая в бархатной ночной тьме. Месяц рогами вверх маячил на горизонте, и мне показалось, что на «клинках» ночного светила багровеет кровь. В первые секунды после пробуждения я не мог понять, где нахожусь, как тут оказался, но через несколько секунд вспомнил, и тело мое, заледеневшее на морозе, вздрогнуло, будто кто-то вылил за шиворот кружку холодной воды.

Тварь! Где Тварь?!

А потом я пришел в ужас – что он со мной сделал?! Я ведь знаю, на генетическом уровне, на уровне подсознания – он что-то со мной сделал!

Долго добирался домой, пересаживаясь с автобуса на автобус. Транспорт ходил уже плохо, пришлось стоять на каждой остановке минут по тридцать, не меньше. Потому дома я объявился уже после полуночи – последний перегон пришлось идти пешком, целых пять остановок.

Мама меня ждала, но, когда пришел, быстро ушла к себе в комнату – похоже было, что ей нездоровилось.

Я принял душ – горячий, на грани терпимости, насухо вытерся полотенцем, но все это время, пока стоял в ванной комнате, избегал смотреть на себя в большое поясное зеркало, вделанное в дверь. И только поймав себя на том, что откладываю осмотр, боясь его, как маленький ребенок, поднял глаза и… посмотрел.

Я был заражен. Зеленое пятнышко, похожее на то, как если бы сквозь кожу просвечивала лампочка из елочной гирлянды, – оно пульсировало и было живым. Определенно живым – я его чувствовал, ощущал, как разведчик ощущает взгляд врага, наблюдающего за ним в бинокль. Это не передать словами. Это может понять только человек, чувствующий ТОТ мир, мир демонов, бесов, мир энергетических сущностей.

До сих пор помню свой ужас. Вероятно, он сродни тому чувству, когда человек вдруг узнает, что болен СПИДом и скоро умрет. Что нет для него никакого будущего, и скоро он превратится в развалину, раздираемую болезнями, от которых нет никакого лекарства.

Да лучше бы так, чем стать носителем Твари! Лучше бы умереть, чем превратиться в жестокого, коварного и подлого монстра, упивающегося страданием людей! А ведь это будет, я знаю! Будет! И я буду самым страшным из всех Тварей, потому что я сильнее, быстрее, умнее остальных Бесов!

Снова накрыла волна ужаса, да такая, что меня начало колотить, затошнило. Мне не хотелось жить! Как, я превращусь в одного из Них?! Я стану таким же?! Я, тот, кто поклялся очистить мир от Тварей, сам стал Тварью?! Одним из тех, кто искалечил мою мать?!

Тогда мне и в голову не пришло, что, возможно, нападавшие совсем не были Тварями. Просто негодяи, подонки, уличные грабители, одурманенные наркотиками и алкоголем.

Хотя – какая разница? Разве наркотики и алкоголь не те же Бесы, овладевающие душой человека? Уничтожающие его жизнь, жизнь его близких, жизнь случайных людей, волей судьбы оказавшихся рядом с негодяем?

Шагнув к полке, схватил пачку бритвенных лезвий – мама года полтора назад купила бритвенный станок и торжественно мне его вручила. На самом деле, пора было бриться – и как следует. Бородатый мальчик не вызывает у окружающих чувства доверия – так сказала мама и расхохоталась.

Брился я нечасто, борода у меня пока росла вяло, как, впрочем, и усы, но раз в пару дней все-таки приходилось. И вот теперь лезвия фирмы «Нева» послужат миру, избавят его от одного из монстров.

Я сорвал грубую бумажную оболочку, уцепился поудобнее за металлическую пластинку и решительно поднес ее к сонной артерии. Теперь – один нажим! И все кончится! Совсем все!

Боль уколола меня – не сильно, как друг, товарищ – я привык к боли – боли в мышцах, боли в разбитом лице, боли в руках, которыми часами молотил по мешку. По шее побежала тонкая струйка крови, вместо того чтобы зафонтанировать, как артезианская скважина. Оказалось – я непроизвольно отодвинул руку от артерии и прорезал кожу в нескольких сантиметрах от нее.

Передвинул лезвие, в последний раз посмотрел на свою бледную, вымазанную кровью шею, на перекошенную физиономию, и…

– Толик! Толик, с тобой все нормально? Милый, ты чего долго? Я с тобой чаю попью, что-то мне не очень хорошо, никак не усну…

Мама! Господи, как я забыл про маму?! А с ней что?! А она как?! Сбежать – это проще всего! Лежишь себе, гниешь, и плевать на весь мир! Но только не на маму. Не на маму!

– Все нормально, мам! Сейчас иду! Помылся.

– Ты хорошо мойся! А то девушки любить не будут! Они любят чистых парней, а не тех, от кого козлом пахнет! Слышишь?

– Слышу, мам! Моюсь!

Я начал истерически смеяться. Зажал лицо руками, будто боялся, что оно разлетится на части, потом включил воду, сунул голову под струю.

Я едва не умер! Сейчас брызнула бы струя крови, залила кафель, стену, и нашли бы меня лежащим в этой луже – голого, с перерезанной глоткой! Мама точно бы не перенесла! Убив себя – я бы убил ее!

Ох, дурак! Ну какой же я дурак!

И как теперь жить с «паразитом» в моей голове? Как вообще теперь жить?!

Как обычно! Жить, и все тут! Жить, как все люди. По чести, по совести, анализируя свои поступки, свои слова. НЕ КАК ТВАРИ! Разве это сложно? Разве я не могу – не стать подонком, как Твари? Нет, гады! Вы мою душу не возьмете! Мы еще поборемся!

– Иду, мам! – Я вдруг успокоился, и в голову пришла здравая мысль: «А какого черта я вообще волнуюсь? Демон меня подчинит? Нет! Не поддамся! А зато я теперь смогу понять – кто такие или что такое – Твари. Буду наблюдать за ростом Беса, постараюсь понять его слабые стороны, уязвимые места. И буду бить гадов! Бить, сколько есть сил!»

– Иду!

* * *
Мне было шестнадцать, я был счастлив – выиграл городской турнир, да так, что об этом будут говорить еще долгое время – нокаутами, что вообще-то в юношеском боксе не такое уж частое явление. Все тренеры стараются придерживать своих учеников, требуя, чтобы те больше времени уделяли технике – ныркам, уходам. Боксер-нокаутер делает ставку на один удар, а это частенько бывает фатальной ошибкой. Ошибкой – во всех отношениях. Потеря медали тут еще не самое главное. Здоровье, вот что ценней!

Только представить – встретились два нокаутера, и оба хотят закончить бой быстрее. И что тогда будет? Рубка. Месилово. Мало не покажется никому! А бойцы уже не юноши, бойцы могут одним ударом убить неподготовленного человека! Оба могут! Тяжелые удары по голове, мозг сотрясается, клетки умирают! Никакой защиты – мясорубка, пока один из них не упадет!

И потом – как Мохаммед Али. Потом – трясучка, головные боли, потеря зрения, координации. Как мама и говорила.

Только она не учитывала, что наш Петрович никогда бы такого не допустил! Моя техника и техника моих товарищей по команде была великолепна! Мы порхали, как бабочки, и жалили, как пчела! Хорошая была у нас школа. И хорошим тренером был Петрович. Отличным!

Был… Какое гадкое слово! Был…

Я смотрел в мертвое лицо Петровича и не думал ни о чем. Вообще – ни о чем. Пустота, боль, как будто из меня вырезали важный орган, отвечающий за радость. Орган, который вырабатывал эндорфины и которых теперь я никогда не получу.

У меня убили отца. Я это понял сейчас, стоя у гроба, глядя на то, как по пергаментно-желтому лицу Петровича ползет муха, ощупывая его черным хоботком. Щекочет, цепляясь лапками… а ему уже все равно. Совсем все равно!

И тогда я повернулся и ушел. Мне что-то кричали вслед, но я не разбирал – что именно. Больше меня тут ничего не держало. В этом мертвом теле не было Петровича. Он был в моей голове – весь, от первого его, слышанного мной слова, когда моя мама привела меня к нему в зал, и до последнего, когда Петрович похлопал меня по спине, усаживая в такси, и негромко прогудел: «Если ты, засранец, с такими-то данными, да не выиграешь следующие Олимпийские игры – я тебе ухо откушу!»

Я захохотал, а он меня приобнял, толкнул в машину. А потом захлопнул дверь, оставшись стоять на тротуаре, здоровенный, с поднятой в прощании огромной лапищей тяжеловеса. Он будто знал – прощался со мной навсегда.

Они бы никогда не смогли взять его в бою. Ни по одному, ни толпой. Петрович раскидал бы их как кутят! И потому – ударили в спину. Шилом.

Сумел подняться домой, позвонил в дверь, а когда открыла мать – упал ей под ноги, уже бездыханный. Теперь мать Петровича в больнице, при смерти. Ей девяносто лет, скорее всего не выживет.

Я не очень хорошо знал его семью. Знал, что у него где-то там есть дочь, что он развелся с семьей, но помогает – дочь больна какой-то редкой болезнью, и Петрович постоянно покупает лекарства – очень дорогие, редкие, импортные. И все время нуждается в деньгах.

Мне как-то и в голову не приходило поинтересоваться – а как у него дела? Ведь мои-то дела, ясен перец – важнее! У тренера по определению все отлично! Как может быть иначе, правда же?

Доходили слухи о подпольном тотализаторе, о боях без правил, в которых участвуют бойцы разных стилей, и, как водится, – лидируют боксеры, но, когда мы начинали спрашивать об этом у Петровича, он сердился и говорил, чтобы мы и думать забыли о таких делах. Он воспитывает из нас спортсменов, а не подвальных гладиаторов!

Откуда он знал, что эти гладиаторы были подвальными? И как он добывал деньги на лекарства для дочери?

Васька Пыхтин как-то проговорился, что одна пачка такого лекарства, которое Васька видел на столе у Петровича, стоит тысячу рублей. И хватает его на месяц.

Я тогда назвал его брехуном – ну какое лекарство может стоить тысячу?! Он с ума сошел, что ли? И откуда Петрович возьмет такие деньги?

Сейчас будто сложились кусочки мозаики – лекарство за тысячу, премиальные за чемпионат – тот же самый вездесущий Васька брякнул, что Петрович отдает свои, личные деньги, чтобы поддержать перспективных ребят, родители которых небогаты и могут потребовать, чтобы их отпрыск бросил школу.

И я тоже получал – двести рублей, триста рублей! Радовался, себе немного оставлял, маме отдавал. Так вот они откуда, те деньги!

На мой взгляд, мы жили вполне прилично – сахар, мука, мясо, колбаса – все было. У мамы неплохая пенсия по инвалидности, доплаты от МВД плюс ведомственная поликлиника – нам вполне хватало. Ну да, машину купить не могли, на курорт поехать тоже – так и что с того? Квартира ухоженная – мы сами оклеили ее новыми обоями (вернее, я оклеил, мама могла только советовать), линолеум вполне приличный, хоть кое-где и протерся. Постельного белья она и ее родители накупили на сто лет вперед, так что мне не стыдно было «разложить» на своей кровати «сестренок». Почти новое, чистое, без дырок – белье.

Одежда? Я покупал себе одежду со спецсклада МВД, как поощрение за победы. Там чего только не было – и джинсы, и ветровки всех видов импортные, и кроссовки «Адидас» – предмет вожделения всех пацанов, как и костюмы той же фирмы. И стоили они копейки – по госцене! Кстати, у меня и мысли не было ими спекулировать – плевать было на деньги! А ведь мог…

Ну а мебель у нас старенькая – так и что? Плевать! Я дома-то почти не бываю! Только спать прихожу!

Телевизор древний? Так показывает же! И плевать, что не в цвете! Заработаю – куплю импортный, как у Васьки! Японский!

Снова вспомнилось – Петрович с разбитым, опухшим лицом. На мой вопрос – как так случилось – буркает что-то о спарринге со старым товарищем. Удивляюсь, да – ему же нельзя, Петровичу! Лопнет сосуд в голове – и кирдык. Потому в тренерах, а не олимпийским чемпионом. Но верю. Как я могу не верить своему тренеру?

В общем – эдакие маленькие кусочки мозаики – вертишь, вертишь, и они – хлоп! Сложились в картинку! Да еще – в какую картинку-то… странную такую, как у Босха – уроды, уродцы… странные строения – перекошенные, нереальные.

Раньше все было ясно и прямо – вот черное, вот белое, вот угол, вот столб, о который можно опереться. Никаких тебе полутонов! Никаких двусмысленностей и кривых линий! А оно вон как получается…

Так и взрослеют. Разом. Сегодня ты восторженный юнец с идеалами и черно-белой жизнью, а завтра уже мужчина, который видит то, что не видел глупым юнцом.

Глупым, глупым – даже если у него эйдетическая память и в голове тысячи книг, которые он может вызвать в долю секунды. Мудрость, возраст – это не образование, и даже не годы. Это состояние души.

Лето. Прекрасная погода. Но я лежу у себя в комнате на кровати и никуда не выхожу. Я никого не хочу видеть. «Сестренки» уехали на лето в деревню, напоследок облобызав меня с ног до головы и «обрадовав» известием, что скоро они уезжают насовсем – родители уезжают, ну и само собой – дети за ними. Мне было жаль, но не до такой степени, чтобы убиваться, переживать. Не умерли же, когда-нибудь встретимся… может быть.

В боксерскую школу не хожу. Теперь там другой тренер – пришел откуда-то со стороны, даже не знаю – откуда. Меня звали, звонили, целая делегация приходила, но я и разговаривать не стал. Все, моя боксерская карьера закончена. Ушла в землю вместе с телом Петровича.

И что мне сейчас делать, кроме как лежать, глядеть в потолок? Если только чистить город!

И я чистил. Уходил на Чистку каждый вечер, не особо заботясь о маскировке, бил негодяев, попавшихся под мой кулак.

Тогда я впервые убил Тварь.

Трудность в том, что, если ты кого-то убиваешь, нельзя оставлять свидетелей. То есть если Тварь не одна, с ней еще несколько человек, ты не можешь убить одного. Иначе придется убивать всех, а это уже шум, усиленное расследование, опасность. Можно только измордовать, покалечить, постараться «выпить» Беса. Не более того.

Нужно найти одиночную Тварь, настигнуть его в безлюдном месте и убить так, чтобы не попасться.

Опять личина старика, опять батожок. И снова – тропинка в парке, тихая, укромная, можно затащить Тварь под куст и без помех прикончить.

Достаточно еще молодой парень, светившийся поменьше, чем Альфа, но ярким, ясным свечением. Ничем не примечательный, безликий. Я не запоминаю лиц носителей.

Нет, не так. Я забываю лица носителей.

И опять не так! Я стараюсь забыть лица носителей. Даже смотреть во время убийства стараюсь чуть вкось, боковым зрением, чтобы черты лица не запоминались, чтобы носитель не снился мне в кошмарах, которых стало уже слишком много. Слишком.

И впервые, после долгого перерыва, я снова спросил о том, кто напал на мою мать. О том, кто напал на Петровича.

Все Твари так или иначе должны быть связаны между собой. Я в этом был уверен. И уверен, что когда-нибудь удача мне улыбнется, и я найду тех, кто мне нужен. И они пожалеют, что не умерли еще в детстве.

Этот ничего не знал. Я ударил его в кадык, потом переломил шею и… едва не потерял сознание от хлынувшего в меня потока – наслаждение, которого я не испытывал никогда в жизни!

Весь предыдущий опыт нападений на Тварей был только подготовкой к этому моменту, и теперь я вряд ли когда-нибудь смогу забыть, смогу отказаться от ЭТОГО!

Я «наркоман».

Теперь я «наркоман»-бесоед, для которого поедание Бесов стало не просто навязчивой идей, а жизненной необходимостью, как для героинщика, у которого наркотик служит уже даже не для удовольствия, а только для того, чтобы не умереть от мучительной ломки. Забери у меня способность выпивать Бесов, и я скорее всего умру, как дерево, которое не может коснуться такой сладкой и такой жизненно необходимой воды.

* * *
Я жил по инерции. Бездумный, бесполезный, никому не нужный – кроме моей мамы, это уж само собой. Мне не было интересно ничего – кроме моей охоты, кроме сладкого ощущения поедаемой Твари. Я понимал, что это странно, что это неправильно, что я «наркоман» со всеми вытекающими из этого последствиями, но ничего не мог с собой поделать. И не хотел. Самое главное – не хотел. Вообще ничего не хотел!

Женщины? Зачем мне женщины, если наслаждение от убийства Твари многократно слаще секса! Другое – но слаще.

Бокс? Да плевать мне на бокс. Когда не стало Петровича, оказалось – и бокс-то меня интересовал больше как прикладной вид спорта, что-то вроде оружия, с помощью которого я побеждаю Тварей. Я достиг совершенства – и зачем мне теперь бокс? Чтобы завоевывать регалии? Призы, медали? Они меня интересовали только как средство, чтобы доставить удовольствие моей маме и тренеру, опекавшему меня все эти годы. А самому мне ничего не нужно. Более того, все эти шумные торжества, чествования, фото в газетах просто вредны. Меня могут узнать Твари, и тогда все будет очень плохо.

Тупо хожу на занятия в школу, тупо отвечаю на уроках, как автомат, как робот, получаю пятерки и сажусь на свое место. Тень от прежнего меня, живой мертвец.

Мне строят глазки девчонки, пытаются дружить пацаны, но кто они мне такие? Чужие. Лица на картоне, манекены, которые могут еще и говорить. Но когда они говорят, это так банально, так скучно, так глупо…

Да, я давно уже их перерос. Все больше и больше возникала мысль – а может, и правда сдать экзамены экстерном? В университет, на юридический, а там… чего загадывать – что будет «там»? Когда я не знаю, что вообще будет со мной, со мной – зараженным Бесом.

Все эти месяцы я пытался понять – что во мне изменилось? Может, я стал другим, и сам того не замечаю? Может, становлюсь жестоким, подлым негодяем – как все Твари?

Анализировал свои поступки, свои мысли, пытаясь отделить – где мысль моя, а где мысль Беса. И не мог. Мне не хотелось ударить старика, отняв у него кошелек с последними деньгами. Мне не хотелось бить и насиловать – мне не нравилось насилие, и если я прибегал к нему, то только защищаясь или наказывая негодяев. Разве Твари поступали бы так же?

Вообще-то я не знал, как на самом деле поступали Твари – кроме того, что они всегда были во главе каких-то преступных организаций. Что я о Тварях знал? Кроме того, что Твари питаются отрицательной энергией? Энергией боли и страдания?

Это потом я уже стал разбираться и выяснил – Твари бывают разные… Но для того мне надо было пройти большой путь.

Тянутся дни, складываются в месяцы… Учебный год я закончил «левой ногой», нехотя. Что мне их учебный школьный курс, когда я давно перешагнул даже уровень студентов третьего или пятого курса университета?! Я уже лекции могу читать – по криминалистике, виктимологии, оперативной работе! А мне все преподают какую-то ерунду, которую я запоминаю с лету, с ходу и которая мне совершенно не нужна.

И снова лето. Снова бессмыслица, жара, от которой не спасают и открытые окна. И мне некуда идти, нечего хотеть. Мне 17 лет, я убийца, и все мои помыслы вертятся вокруг убийств. На моем счету уже три мертвые Твари.

* * *
– Я хочу с тобой поговорить! – Голос мамы холоден, как тогда, когда она была следователем УВД. Вероятно, таким голосом она общалась с преступниками: «Сознавайтесь, Пупкин, ведь это вы совершили преступление! У нас есть заключение судебной экспертизы, доказывающее ваше присутствие на месте преступления!»

И Пупкин тут же обмякает, течет, как расплавленный пластилин, и начинает бурно «колоться», сдавая себя и своих подельников.

Но я не Пупкин. И не пластилин. Я стальной клинок, который выковали моя мама, Петрович и Твари, души которых я пожрал и пожираю сейчас. Монстр, в котором уже ничего не осталось от мальчишки, найденного на обочине дороги.

Впрочем, все люди на свете не те, кем они были в детстве, и не те, кем хотят себя представить. Лицемерие, ложь и маски, маски, маски… Моя мысль или мысль Беса? Не знаю. Ничего не знаю…

– Садись! – Мама указала мне на место напротив себя, и я автоматически поправил:

– Не садись, а присаживайся! Уж следователь-то должен знать!

– Молчать! – Мама пристукнула ладонью по столешнице, и я вправду увидел в ней Железную Леди, как ее называли сослуживцы, женщину, которую не может сломать ничто на свете. Сидит внутри больного тела прежняя Железяка, сидит! Стержень никуда не делся!

– Что с тобой происходит, скажи! – Мама сдвинула брови, и ничего в ней не было слабого, больного. – Сын! Давай поговорим откровенно, без твоих шуточек и умолчаний! Что с тобой?! Ты будто дерьмо, которое плывет по канаве – куда прибьет, туда прибьет! Я тебя не узнаю! Я молчала все это время – думала, пройдет все, одумается, но дело заходит все дальше! Что с тобой?! Ты переживаешь из-за гибели Петровича, я тебя понимаю, но прошло время, а ты так и не поднялся! Не встал на ноги! Из тебя будто вынули стержень! Что случилось?

Мама, мама… ну что я тебе скажу? Что каждый день смотрю в зеркало, чтобы увидеть – не стал ли я светиться сильнее? Что мне нравится выпивать Бесов, и я от этого едва не кончаю? Что жить не могу без убийства Тварей? Что я маньяк, которого разыскивают оперативники всех районов города? ЧТО я тебе могу сказать?

– Опять молчишь… опять! Сынок, почему ты бросил бокс? Ты же так за него держался! Из-за Петровича?

– Ну… ты же сама сказала, что бокс нужно бросить, – вяло сказал я, пряча глаза за ладонью. Вроде как устали они от солнца…

– Я сказала, да! И ты что, сразу бросился исполнять?! Да щас прям! Это же ты! Я тебя как облупленного знаю! Знала. А теперь – не знаю…

Мама тяжело вздохнула, облокотилась на стол, подперев кулаками подбородок, и стала смотреть мне в лицо – будто просвечивала рентгеном.

Я тоже молчал. Сказать нечего, да и не о чем. Права она, это уж само собой ясно. Встать и уйти – невежливо и нехорошо. Мама этого не заслужила, точно.

– А что у тебя с девочками? Ты… встречаешься с кем-нибудь? Сынок… с тобой все нормально? Может, ты… перестал любить девочек?

Я чуть не заржал! Вот мне еще этого только не хватало! Мать меня подозревает в том, что я гомик! Не убийца, не маньяк, не странный тип, который видит светящихся людей, – гомик! А что – бритва Оккама в действии! Наиболее вероятное. Не Бесы!

– Ну, так-то я пойму… главное, чтобы тебе было хорошо, сынок! Ты поделись со мной… не таи в себе!

Вот тут я заржал – истерично, до слез, едва не падая со стула. Все, что накопилось у меня за эти годы, все, что случилось в последний, страшный год, – все вылилось в яростном, с нотками истерики смехе. Я хохотал, смотрел на серьезную, даже траурно серьезную маму и снова ржал. И так продолжалось минут пять – кошмарно долго и кошмарно безумно.

– Все? Полегчало? – Мама кивнула, будто подтверждая свои наблюдения, и я подтвердил:

– Немного. Мам, я не гомик. Мне просто ничего не хочется. Мне все скучно. Да, после смерти Петровича бокс мне стал не интересен, и я не могу с собой ничего поделать. Неинтересно, и все тут! Надо бы, конечно, ходить в спортшколу – организм требует. Хочется движения, чтобы кровь бурлила! Но как вспомню, что сейчас вместо Петровича какой-то… хмм… человек со стороны, и с души воротит. Не могу! Не хочу.

– Пойди в какие-нибудь единоборства! Если бокс не интересен! Сейчас полно секций единоборств пооткрывалось – их вначале запретили, 219-я статья, слышал? Вот. А сейчас опять открываются. Интересно! Всякие там японские штучки! Или китайские – я не особо разбираюсь. И по голове не бьют! И спорт! И экзотика! Я с ребятами созвонюсь, узнаю – где лучше! И давай тренируйся!

– Мам… ерунда это все! – досадливо сморщился я. – Балет один! Они же не бьют, а раз не бьют – толку от них? Балеруны… Я вот что хотел бы… ты мне говорила про то, чтобы поступить в университет… я согласен! Надоело в школе. Скучно. Они все такие банальные, такие…

– Такие дети? – усмехнулась мама и довольно кивнула: – Давно бы так! Вот и интерес к жизни! А то сидишь в четырех стенах и носу на улицу не кажешь! Хоть бы девчонку завел! Ты точно не… того?

– Тьфу! Мам, прекрати! И так до истерики довела! Давай звони своим дружбанам, учиться в университете буду!

* * *
Я не знаю, каким она там дружбанам звонила и какие усилия для этого приложила, но только через пару недель мне позвонили из школы, вызвав на беседу с директором (это был уже другой директор, не та пергидрольная блондинка, что раньше, несколько лет назад).

Документы были уже готовы, назначен день экзамена – чисто формально, для галочки, потому что все в школе знали о том, кто я такой и что могу. Беседа, а через неделю экзамен – скучный, вялый – кому охота в такую жару «допрашивать» некое молодое дарование на предмет определения его знаний? Отпуск, теплынь – на дачу нужно, на море, да куда угодно, лишь бы не видеть эти постылые стены!

Да на лицах учителей было написано: «Откуда же ты такой придурок взялся?! Исчезни, проклятый!» И я исчез, как перелетный гусь, унося в клюве заслуженную золотую медаль. Уже и не помню – которую по счету, если учесть медали за чемпионаты.

С золотой медалью – хоть куда. Собеседование в университете, заявление, и вот я, семнадцатилетний вьюнош, уже студиозус. До начала занятий еще месяц, живи, развлекайся – если хочешь, конечно. Но мне снова не хотелось. Запал «битвы» уже прошел, новая жизнь еще не скоро – чем заниматься? Что делать? Кроме того, что ходить на Чистку…

Тут вспомнил о мамином предложении, про эти самые единоборства. А что, стоит сходить посмотреть! Почему бы и нет? В киношках это выглядит очень интересно, очень! Логикой-то понимаю, что все эти балетные па – чушь несусветная, но душа просит развлечений! Душа просит зрелищ, чего-то невиданного, чужого, не такого, как обычно!

Секций единоборств я не знаю, но к маме обращаться не хочу – я что, маленький, что ли? Чтобы она меня за руку везде водила! Тем более что маме в последнее время что-то не очень хорошо – серая ходит, еле двигается. Улыбается как-то вымученно, неестественно. Видать, опять приступ болезни. Или болезней.

Мама смеялась, говорила – жива только потому, что болезней слишком много, толкаются, мешают друг другу. Иначе давно бы померла.

А вспомнил я про единоборства вот почему: тот самый, светящийся человек, который подсадил в меня Беса, – как он мог так быстро двигаться? Как он смог захватить мою руку, когда я его ударил? А я ведь ударил. Я успел! Но он легко отвел руку в сторону, схватил меня и зажал! А если кто-то еще раз сумеет повторить такой трюк? Может, бокс все-таки не панацея от всех «болезней»? Может, есть что-то и покруче? Не все – балет?

Первая секция, в которую я пошел посмотреть на «ниндзей» и «самураев», находилась в том самом Доме пионеров, в котором когда-то я ходил в театральный кружок. Я и не знал, что здесь существует такое чудо, как школа единоборств под предводительством некого Николая Собакина, мастера, обладателя пяти данов, и бла… бла… бла…

Раньше за такое если не сажали, то разгоняли поганой метлой, а теперь – за окном перестройка, витийствует Горбачев, свежий ветер раздувает «смрад застойной помойки» – и все такое прочее. Болтовня, вранье и самодовольный генсек, который умудряется сказать много, но абсолютно ничего – по делу. Мама ругалась, глядя новости, а я воспринимал все происходящее философски: «Да мне пофиг!»

За обучение брали какую-то символическую плату, ну… почти символическую, денег на которую у меня не было, но я надеялся с тренером договориться. В крайнем случае – где-то подработать. Хоть грузчиком, хоть охранником – почему бы и нет?

Появились кооперативы, их хозяева начали богатеть не по дням, а по часам. Многочисленные «оптовки», оптовые базы – продуктовые, винные, – им нужны были люди, и в конце концов, правда, пора бы мне и работать, не все же на маминой шее сидеть!

Честно сказать, за последний год мы сильно обнищали. Если раньше я приносил хоть какие-то деньги, сам себя обувал-одевал, то на мамину пенсию не пожируешь, тем более что цены резко поперли вверх. Теперь мамина пенсия не казалась такой уж большой.

Кстати сказать – я подумывал вообще уйти на заочный, вместо того чтобы учиться как все, на дневном. Деньги нужно зарабатывать, жить как-то надо.

А вообще, лучший вариант – вот так же взять и сдать все экстерном. Только одна проблема – ну, сдал я, получил диплом. А дальше что? В милицию только с восемнадцати лет, да еще и после службы в армии. Вот я отучился, в милицию меня не взяли, и мне исполняется восемнадцать. И дальше – что? Хлоп меня по плечу: «А давайте-ка соблаговолите отслужить, хитрая твоя рожа! Сапоги надел и пошел вперед, солдат!»

Нет, вообще-то армии я не боялся. Все равно угожу в спортроту, буду тренироваться, выступать на ринге – это еще Петрович предрекал. Мол, не пропадешь! Будешь как дома! На то он и бокс, что с ним нигде не пропадешь!

Но как мама? А если что с ней случится? Кто поможет?

Ну и вообще – два года, выброшенные из жизни, – тоже не сахар! Сколько ни слышал об армии, ничего хорошего о ней пацаны не говорили. Дубина, произвол командиров и дембелей – вот она, армия!

Хотя опять же – я такой армии-то и не увижу, стоит только заявить, что являюсь неоднократным чемпионом города и страны! Пусть и в юношеской группе, но какая разница? Перейду во «взросляк» и там всем тоже набуздаю!

Обдумать нужно. А пока – запах спортзала, запах мужского пота, крики и удары о ковер. Школа карате – вот она!

Я сел на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль стены, предварительно вытерев о коврик при входе грязные после дождя кроссовки, остатки былой своей роскоши. Они уже истрепались, но пока еще держались, не позволяя моим растущим лапам прорвать фирменную кожу обувки и вырваться на волю. Сорок четвертый размер – они мне были тесноваты. В 17 с половиной лет – сорок четвертый!

Это мама так ужасалась. Мол, какие теперь акселераты, аж плюнуть некуда – прямо в акселерата попадешь.

Преувеличивала, конечно. Полным-полно ребят задохлых, едва достающих мне до плеча. Это я такой уродился, увы, не знаю – в кого. Когда-нибудь, может, и найду свою родню – только ради того, чтобы узнать – откуда же я все-таки взялся, такой монстр!

Интересно было бы посмотреть на семью монстров – эдакая семейка убийц, которые темными ночами промышляют на улицах городов. Или деревень. Или в лесах. Или в полях! В общем – где-нибудь, да промышляют, точно!

Меня заметили не сразу. Когда хочу, я могу оставаться незаметным – стовосьмидесятипятисантиметровый столб, с плечами, как у грузчика. Мускулы, конечно, у меня очень неплохие – и девчонки говорили, и даже мама – бицепсы рукава рубашки рвут, на груди пуговицы отлетают. Ну да, тесновато… увы. Вырос уже из одежды. Ничего, вот заработаю, оденусь как надо – в университет-то в чем идти? Честно сказать, на собеседование когда ходил – слегка расстроился. Все такие нарядные, все в импорте, а я как лох – донашиваю свое короткое и старое. Ну да – не надо было бокс бросать, все бы было, ага.

Минут пятнадцать я сидел, смотрел, как парни отрабатывают удары. Старшая группа, точно. Опытные – ноги так и летают, бойцы двигаются точно, экономно, без лишних движений. Так-то мне понравилось, но… все-таки что-то не то. Барьер в восприятии! Петрович сказал, что все это балет – значит, балет! Баловство одно.

Но интересно, правда! Я бы так ногу не задрал – вишь, как машет красиво! Гимнаст!

– Эй, парень!

Я вначале не понял, что обращаются ко мне, и не среагировал. «На «эй» откликается только дуралей!» – говаривал Петрович.

– Ты! Что хотел?!

Я посмотрел вверх, на того, кто передо мной стоял – парень лет двадцати, с коричневым поясом вокруг талии. Что-то вроде кандидата в мастера – как я понимаю их табель о рангах.

Помощник тренера – он подавал команды, а тренер только проходил между рядами и поправлял, если ему казалось, что движение делается неверно.

– Посмотреть хотел… – медленно ответил я, чувствуя, как в голове вспыхивает тревожный сигнал. Почему я раньше не увидел? Это же Тварь! И тренер – Тварь! Они же ясно светятся, даже на солнце! И среди учеников три Твари – тусклые, не такие, как тренер и его помощник, но Твари!

Что со мной сталось? Теряю хватку? Способности? И это после трех убитых Бесов? После десятков выпитых?

– Нечего тут смотреть! Вали отсюда! – Парень указал пальцем, чтобы у меня не осталось сомнений, куда именно валить. – Прежде чем войти, надо спросить разрешения поприсутствовать, потом поздороваться со всеми и только потом садиться! Если тебе разрешат! И вообще – у нас в группе места нет, здесь очередь на год вперед! Так что давай отсюда, сваливай!

Я вообще-то неконфликтный человек. Зачем мне быть конфликтным, если знаю, что могу свалить любого хулигана, что мне нипочем такие нагрузки, от которых другой человек может просто упасть без сил и помереть. Это мелкие шавки злобны, кидаются на всех без разбора. А мне зачем?

К тому же Петрович предупреждал: не дай боже, применить в драке наши умения – посадят, как за владение холодным оружием! Это не шутки! Это отягчающее обстоятельство!

Но вот тут что-то заело. Не люблю хамов!

Я встал, прошел несколько шагов к двери и, уже почти дойдя до нее, обернулся:

– Я просто хотел посмотреть, действительно ли ваше карате что-то из себя представляет. Теперь вижу – ничего хорошего. С таким тренерством – точно ничего хорошего!

– Да ты… да я тебя… пошел отсюда, ублюдок! – Парень зашагал ко мне, я тут же мгновенно развернулся, привычно встав в боевую стойку, но прозвучал мягкий, бесцветный голос:

– Игорь, не надо. Молодой человек, а почему ты решил, что разбираешься в том, хорошо карате или нет, посидев в зале пятнадцать минут? Потому, что твой тренер тебе так сказал, да? Мол, балет, да? Балеруны?

Я опешил. Не от того, что в тоне тренера послышалась издевка, просто он точно повторил то, что говорил Петрович. Откуда знает? И вообще – знает?!

– Не удивляйся, я же вижу – боксерская стойка, тебе привычная. Бицепсы-трицепсы крепкие, тренированные. Рост для боксера идеальный – можно держать противника на длинной дистанции. Двигаешься уверенно, легко, видно тренированность. Ну и главное – все боксерские тренеры говорят одно и то же. Мы, каратеки, балеруны, а вы настоящие бойцы. А если вы настоящие – так зачем надо было приходить к нам? Посмотреть, так ли мы плохи, как рассказывал тебе твой многоумный тренер?

– Не трогай моего тренера! Он бы тебя в землю по шею забил! – Я сам не ожидал, что у меня вырвется такое, по отношению к человеку, старше меня раза в два. Это просто недопустимо по отношению к старшему! Но не надо было ему трогать тренера своими грязными лапами!

– Да я щас тебя самого в землю заколочу! Как ты смеешь, на тренера?! – Помощник тренера напрягся, но я уже одернул себя:

– Простите. Я не хотел вас оскорбить. Но не нужно вам было трогать моего тренера!

– Игорь, остынь! – Тренер не повысил голоса, но Игорь тут же обмяк и как-то съежился. Видно было, что этот невысокий человек с черным поясом на талии здесь – непререкаемый авторитет. Фараон! Император! Бог!

– Заколотил… бы! – Тренер задумчиво посмотрел на меня, слегка прищурив глаза. – Значит, сейчас он не может заколотить. А почему? Или сидит, или мертв. Сидит – вряд ли. Мне так кажется. А вот насчет мертв… Кого не так давно похоронили? Год назад? Солодкого. Ты из питомцев Солодкого, да?

Я охренел. Вот это дедукция, черт подери! Я как-то даже и забыл, что передо мной Тварь! Я был восхищен!

– Я прав, да? – Тренер слегка улыбнулся, видимо довольный произведенным эффектом. Удивлен был и Игорь, смотревший на тренера влюбленными глазами. Да, эффектно!

– Еще раз простите, вырвалось! – буркнул я и, повернувшись, открыл дверь, намереваясь выйти. И тут же услышал голос тренера:

– Погоди. Хочешь на самом деле узнать, балет это или не балет? Ведь ты мастер, я вижу. Солодкий был хорошим тренером, одним из лучших. А я один из лучших среди наших.

– Вы лучший, тренер! – Игорь был искренен в своем порыве, но тренер слегка поморщился, и парень увял. – Простите, что вмешался…

– Итак, без предисловий – хочешь попробовать спарринг с кем-то из наших? Например – с ним!

Тренер кивнул на Игоря, и тот слегка улыбнулся, довольно кивнул.

Я понял – парень совсем не слаб. Не зря он помощник тренера, совсем не зря! Мастер спорта, не меньше. То есть – по их квалификации – первый дан. Коричневый пояс он носит до экзамена, а экзамен принимают трое черных поясов – по крайней мере, это я вычитал из книг, газет и журналов. Когда идешь с каким-то делом, нужно выяснить все досконально. Или НА дело.

Мне сейчас предстоит показательная порка. «Чтобы не зазнавался! Боксеры – они ведь такие задаваки! И болтуны – все знают!»

– Впрочем, можешь выбрать для боя любого. – Тренер вроде как смягчился и сделался снисходительно, до тошноты любезным. – Если не хочешь с ним… с Игорем… боишься… выбери любого ученика!

А! Вот оно как! Меня берут на «слабо»! Ты еще добавь, что я не должен посрамить имя покойного тренера, и тогда последний гвоздь будет забит!

– Солодкий готовил хороших бойцов и сам работал на арене очень недурно. Я не думаю, что ты посрамишь его имя.

Вот оно! Молоток стукнул по крышке гроба, и посыпались комья земли. Ах ты Тварь!

– Условия? – Мой голос был холоден и спокоен. – Сколько раундов? Как определить, кто победил? Я ведь не балетный танцор, касания не считаю. (Лицо тренера окаменело, Игорь же подался вперед – зацепило!) И каков будет приз? Тому, кто выиграет?

– Приз? – Тренер слегка поднял брови, искренне удивляясь вопросу. – А какой приз? Победишь – будешь знать, что ты прав и боксеры сильнее нас, балерунов. Не победишь – значит, твой тренер тебе врал. Специально принижал нас, чтобы выглядеть значительнее. Приз… ну что же… пятьсот рублей! Тот, кто выиграет – получит пятьсот рублей! Но тогда поединщика тебе выберу я. Игорь, ты готов?

– Всегда готов! – по-пионерски ответил Игорь, и я невольно усмехнулся: «Собачка! Ну чисто дрессированная собачка!»

И тут же вдруг задумался, вспоминая слова тренера – «на арене»! Какая арена? Где он его видел? Черт! Подпольные бои, с тотализатором?

– Сейчас? – спросил я бесстрастно, лихорадочно обдумывая ситуацию. Деньги мне очень нужны, очень! А в себе не сомневался – после стольких боев? И после стольких избиений и убийств… Они-то думают, что я простой боксер среднего уровня, а я чемпион, да еще и уличный боец, который не боится ничего!

Тренер вдруг задумался. После нескольких секунд размышлений сказал:

– А если вечером? Я приглашу друзей, они посмотрят на бой! В самом деле, ведь интересно – боксер против каратеки. Кто сильнее? Ведь ты не просто боксер, правда? Небось – чемпион? Можешь не говорить, я по твоему лицу все вижу. Итак, мое предложение: 21.00, здесь. Приз будет не пятьсот рублей, а много больше… Несколько тысяч рублей. И все победителю. Нет, не все – даже если ты проиграешь… я дам тебе те самые пятьсот рублей, что обещал победителю. А если выиграешь – несколько тысяч. Как ты, согласен, Анатолий Карпов? И вот что еще – если ты даешь согласие, ты должен прийти в 20.30. Обязательно прийти. Тебя будут ждать серьезные люди, и не дай бог, ты обманешь их ожидания, сбежишь…

Глаза тренера сделались колючими, и мне показалось, что он интенсивнее засветился зеленым светом. Нет, не показалось – Тварь просто воссияла, будто предвкушая кровь, боль, страдания. Ей-ей, они меня совершенно не берут в расчет! И еще угрожают!

Лихо он меня вычислил, лихо!

– Правила? – слегка охрипшим голосом спросил я, прищурившись, будто смотрел в прицел снайперской винтовки. – По каким правилам будет проходить бой?

– Никаких правил, – пожал плечами тренер. – Бьетесь до тех пор, пока можете продолжать бой. Не переживай, это не какие-то глупые киношные смертоубийства с тупыми звероподобными коротышками-китайцами. Это красивый бой, в котором каждый из вас покажет все, что может, все, что умеет. Зрители – обеспеченные люди с деньгами, которые обеспечат приз. А я гарантирую, что никто у тебя ничего не заберет. Если ты не обманешь, конечно, и придешь, как обещаешь!

Снова в голосе с трудом скрываемая угроза, и снова свет Твари запульсировал, замерцал. Бесу нравится ситуация! Он наслаждается! Жрет! Ну что же, поживем – увидим… Бес!

– Я приду.

Я повернулся, вышел в коридор – такой знакомый, такой… родной. Вот тут кладовка, в которой мы с Юлькой впервые занялись сексом. А вон там зал, где мы давали представления. Детдомовцы были такими забавными, такими восторженными…

Сердце кольнуло сожаление – хорошо все-таки было! И «сестренки»… где они сейчас? Увижу ли? Дурочки все время скрывали, что – любовницы. Друг другу любовницы, не только мне. Потом раскололись. Говорили, что вначале думали – я их прогоню. Смешные!

Не о том думаю, совсем не о том! К бою надо готовиться! А как в тему деньги-то, ох как в тему! На мели ведь мы с мамой. Даже не на мели, а налетели на рифы! Несколько тысяч! Отлично.

И тут же внутренний голос: «Не кажи гоп, Толя! Ты год без тренировок – лох лохом! А этот Игорь в прекрасной физической форме! Начистит он тебе рыло, и все на этом закончится!»

С этими жизнеутверждающими, оптимистичными мыслями я и вышел из Дворца пионеров, не подозревая, что эта встреча многое поменяет в моей жизни. Можно сказать – станет в ней переломной.

Глава 4
Я посмотрел в зеркало, повертелся вокруг оси – мышцы играют, ни грамма жира, все как на картинке: «Культурист». Годы тренировок, да еще с детского возраста, сделали из меня настоящую живую машину, максимально приспособленную для боя. Разве я могу проиграть? Деньги, нам так нужны деньги!

А Бес тихонько светится. Тускло так… и вроде бы больше не подрос. Я ведь не кормлю! Или кормлю? Если бы кормил, он точно бы вырос! Нет?

Вздохнул, отвернулся, начал одеваться. Что с собой взять? Капу? Смешно как-то… бои-то без правил! И какие там капы? Это настоящий бой, как на улице! Но руки надо защитить, это точно. Руки – мое оружие, беречь их – первое дело. А значит – бинты.

Оделся в спортивный костюм, оставшийся с прежних времен, снова оглядел себя со всех сторон – нет ли дырки на ткани. Вроде нет, только выцвел немного. Или мне кажется? При свете тусклой лампочки? Черт бы ее побрал! Надо «сотку» вставить! Все мама! «На электричество много уходит, выключай везде, лампочку вставь «сороковку»! И что ей скажешь? Что хочу яркого света, не хочу бродить в темноте? Она ничего не ответит, но почувствуешь себя таким ослом… живешь на ее пенсию, так как можешь выдвигать какие-то претензии? Вот заработаю денег, тогда…

Я не знал, что «тогда», но знал, что после того, как заработаю нормальных денег, все будет хорошо. И что заработаю – знал наверняка.

Уже когда возился у двери, надевая кроссовки, вышла мама. Оглядела меня с ног до головы, помотала головой:

– Неужели на тренировку собрался? Так поздно? Время-то видал сколько?

– Мам, я сегодня задержусь… ночью приеду. – Я не смотрел матери в глаза, занятый зашнуровыванием кроссовок, но мне казалось, что она видит меня насквозь и сейчас же разоблачит. И чтобы выбить оружие из рук, тут же добавил: – Хочу попробовать спарринг с ребятами. Засиделся, хочу себя проверить! Так что не переживай, все будет в порядке.

Мама ничего не сказала, только молча, пристально смотрела мне вслед, когда я выходил. А потом я почувствовал ее взгляд, когда был уже на улице. Она стояла у окна, наверное, думала, что я ее не вижу. Темная фигура, с накинутым на плечи старым оренбургским платком.

Мама почему-то всегда мерзла, всегда укутывалась – даже в жару. Говорила, что за ней гоняются сквозняки, чтобы загнать ее в могилу. Смешно – летом, какие сквозняки? Разве летний вечерний ветерок, пробравшийся через открытое окно, – опасный сквозняк?

Вечный наш повод к спорам. У мамы был пунктик – запирать, закрывать все окна, двери, затыкать все щели – не дай бог, проберется этот ужасный, страшный сквозняк и набросится на нее и на ее драгоценного сына! Которого и оглоблей не перешибешь.

Мне вдруг стало смешно и тепло на душе, я остановился и помахал «невидимой» маме. Она тоже помахала, но так и осталась стоять – как иллюстрация к стихам Есенина.

До места назначения было совсем недалеко – десять минут пешком. Привычная дорога, пройденная десятки, сотни, тысячи раз. Бордюр, побитый острой железякой дворника Исмаила, когда он скалывал лед, канализационный люк с гербом Российской империи, с тех пор еще сохранился. Желто-серая стена здания, тоже с тех времен, стоит до сих пор, выстроена на века. Поговаривали, что в революцию здесь чекисты расстреливали контрреволюционеров, мол, там есть глубокий подвал и в нем теперь стонут души убитых белогвардейцев. Время от времени пацаны договаривались туда сходить, послушать, посмотреть, но все затихало на уровне разговоров. Страшно ведь!

Мне не было страшно. Чушь собачья эти все живые мертвецы! Живые люди гораздо страшнее!

Библиотека с облупившейся вывеской – сколько книг я из нее впитал! Я сам теперь ходячая библиотека…

Старый тополь – здоровенный, умирающий… половина веток сухие. Когда-нибудь он рухнет и прямо на припаркованные под ним машины, но почему-то никто этого не боится. Люди вообще не верят в плохое, по-моему, это свойство как раз присуще только людям и больше никому. Если бы человек предполагал плохой исход дела, разве сунулся бы в какую-то дикую авантюру? Неверие в неуспех – это двигатель прогресса!

Все родное, знакомое, и чужеродный объект здесь только один – здоровенный черный джип, похожий на бегемота, намазанного маслом. Стекла наглухо тонированы, краска блестит, колесные диски сверкают.

Интересно, как они сумели сохранить такую чистоту, если все черные машины, только лишь выехав с мойки, тут же становятся серыми от грязи – свойство темной краски. Слышал, как некогда Петрович ругался по этому поводу. У него был «жигуль», крашенный в темно-синий цвет. Мол, задолбался его оттирать, для такой краски нужен личный водитель, который будет протирать машину в каждую свободную от вождения минуту!

У этой машины явно был свой «оттиратель», и в этом я убедился, когда оказался на заднем сиденье джипа.

– Ты Карпов? – Бритоголовый мужчина приоткрыл заднюю дверь, выглянул из машины: – Присаживайся, нас за тобой прислали, тебя ждут!

Секунду я думал, потом решительно забрался в салон – раз прислали, значит, прислали. Почему-то мне представлялось, что бой будет происходить тут, в зале Дома пионеров. У стены – ряды стульев, и на них важные господа – с сигарами и колой в руке! Смешно, да, но что-то подобное на самом деле и представлял!

– Я должен закрыть тебе глаза, не пугайся… – Мужчина с заднего сиденья аккуратно надел мне на голову плотный полотняный колпак, сквозь который не было видно совсем ничего, но дышать можно совершенно свободно. Воздух проходил снизу, и я даже мог видеть свои бедра, вольготно устроившиеся на бежевой коже «дивана».

Да, чувствовалась роскошь. Даже не чувствовалась, а чуялась! Пахло чем-то неуловимым, тонким, смесью запаха дорогой кожи сидений, пластика, дорогого одеколона, впитавшегося в обшивку, немного – бензином, это уже из приоткрытого на пару сантиметров окна, с улицы. Похоже, что недавно заезжали на заправку и часть пролили на крышку бензобака. Я видел следы пролитого, когда садился в салон.

В машине двое, похожие, как близнецы-братья, оба почти лысые, оба крепкие, оба – лет сорока, с лицами, помятыми жизнью, а скорее всего – руками, плечами и грудью соперников. Такие лица и уши бывают у бывших борцов и боксеров, судя по комплекции – эти были из первой категории.

Вообще-то я никогда не понимал – зачем набирать телохранителей из этого «мяса»? Ну – здоровые, да! Ну – внушают! Только проку-то от них – ноль! Что, снайпера заборют? Или успеют прикрыть своей тушей от стрелка?

Во-первых, ни черта они не будут подставляться вместо хозяина под выстрел – своя шкура дороже.

Во-вторых, пока этот бык сообразит, что пора бы убрать хозяина с линии огня, – того уже превратят в решето!

И в чем тогда смысл? Никакого смысла. Одни «понты галимые», как принято говорить у моих будущих «клиентов».

Вооружены. Стоило мне раз глянуть – сразу понял. А когда вызвал картинку из памяти, сидя уже под колпаком, разглядел подробнее – у водителя под правой подмышкой (левша?), тот, что рядом со мной – у него под левой. Пиджаки бугрятся.

Я читал, что за границей под оружие шьют специальные пиджаки, чтобы не было видно кобуры, но у нас – какие, к черту, спецателье? Если только у гэбэшников…

Ехали около часа, и когда приехали – совсем смеркалось. Я примерно определил – мы где-то за городом. То ли турбаза, то ли какой-то санаторий. Пахнет хвоей, а еще – водой, тиной, видимо с реки или озера тянет холодный ветерок. Ночи уже холодные, скоро осень – я даже слегка вздрогнул от холода.

Один из провожатых заметил, усмехнулся:

– Что, холодно? Ничего, скоро согреешься, аж вспотеешь!

– Меня назад отвезут? – спросил я, оглядываясь по сторонам и пытаясь определить свое местоположение.

– Об этом ничего не знаем, – ответил водитель, выходя из-за джипа. – Нам сказали доставить, мы и доставили. Пошли, пошли – нас ждут!

* * *
Если закрыть глаза, не видеть – все, как на соревнованиях где-нибудь в провинциальном городе. Ходят люди, пахнет табачным дымом (хоть и запрещают курить, но все равно втихую в сортире и бендешках смолят цигарки!), потом где-то далеко голос с нарочито пафосными интонациями объявляет о выходе очередного бойца. Копируют с зарубежа, точно. Раньше все было спокойно, технично, теперь везде такое – деньги, пафос и… больше ничего. Спорт как таковой давно уже не тот, что был раньше.

В раздевалке кроме меня еще пятеро – я самый молодой. Остальные гораздо старше, лет около тридцати – тридцати пяти. Похожи на видавших виды, «вышедших в тираж» спортсменов. Каковыми, скорее всего, и являются. Впереди уже ничего не светит, тренерская работа не по плечу, денег мало приносит, да и места все более-менее хлебные заняты. Куда еще идти? В телохранители? Тоже не всех берут. Возьмешь телохранителем такого, с битой башкой неуправляемого нокаутера – так он сам тебя завалит, глюк какой-нибудь придет, решит, что ты монстр, вылезший из его наркотического бреда, ну и ляжешь под гранитную плиту. Удар нокаутера – это все равно как выстрелить в башку из пистолета. Тоже можно выжить, но… можно и не выжить.

Поздоровался, никто мне не ответил. Я не удивился и не разозлился. Кто они мне, эти помятые автобусом жизни мужчины? Так… дорожные столбы с прикрученными на них венками, отмечающими конец дороги. Мелькнули мимо, исчезли за горизонтом, и… все. У них – все позади. У меня – все впереди. Просто не обращать внимания!

Переоделся, надев свои «удачливые» трусы, в которых выступал на соревновании в последний раз, перед смертью Петровича. Зашнуровал «боксерки», размял руки, пальцы, запястья. Как следует забинтовал руки, следя, чтобы конец бинта не размотался во время боя. Любая, самая малейшая оплошность может привести меня к проигрышу. А проигрыш совершенно не нужен. Деньги нужны!

Размялся, не обращая внимания на взгляды «товарищей», – наклоны, нырки, уходы, бой с тенью. Ничего, тело работает как надо. Конечно, это не пик формы, глупо было бы надеяться на иное, но вот этих, что сидят в раздевалке и следят за мной взглядами потерявших вкус к жизни баранов, я бы уложил и по одному, и всех скопом. Я чемпион, а это… так, осколки жизни.

Многие из профессиональных спортсменов заканчивают очень плохо. Пьянка, наркотики, болезни – смерть. Долго не живут. Привычка жить хорошо, привычка побеждать, и… когда все заканчивается, когда рушится карьера – не все это переносят. Начинают заливать горе алкоголем, одурманивают себя наркотиками и… гибнут.

– Я тебя знаю! – вдруг буркнул один из них, крепкий мужчина, на вид лет тридцати пяти. – Ты же Толя Карпов, да? Петровича ученик?

Я оглянулся, присмотрелся… лицо знакомое. И тут вдруг стукнуло – это же… Колька Пыхтин! Васькин старший брат! И что он тут делает?! Лицо все в шрамах, перемятое, будто по нему проехалась картофелесажалка. То-то я его не узнал! Ему вроде лет-то едва за двадцать! Или чуть больше.

– Коля?! – Я недоверчиво помотал головой. – Ты как здесь оказался?!

– Ты слышал, Ваську убили? – Николай опустил глаза, не отвечая на мой вопрос.

– Как убили?! – Я опешил, едва не ахнул. Мы с Васькой все эти годы вместе тренировались, ездили на сборы и на соревнования, жили в одной комнате, ели-пили вместе. Он был хорошим парнем!

– Ввязался в разборку, и убили, – неопределенно пояснил Коля. – В спину, шилом.

Опять – шило! Снова – шило! И Петровича – шилом!

– Давно? – спросил я, чувствуя, как настроение безнадежно портится. Уходят боевой настрой, задор, кураж. Мне бы сейчас разозлиться, вспыхнуть! Но я спокоен как танк. Как и всегда.

– Полгода назад схоронили. – Коля помолчал, спросил: – Ты с кем будешь биться? Или на карусель?

– Это как – на «карусель»? – не понял я. – У меня так-то один бой, и все. Типа – показательный. Потом – домой. Вот не знаю, как отсюда ехать. Привезли с завязанными глазами, не знаю почему.

– Новенький – вот почему, – усмехнулся Николай. – Кровью замажешься, не будут глаза завязывать. Дело-то подсудное. Уголовщина! «Карусель» – это когда тебя ставят неизвестно с кем. Как карусель навертит, так и будет. А потом останется один, тот, кто куш и сорвет. Остальные – получат за участие. На лечение, так сказать. А с кем бой?

– Игорь какой-то… из каратек. Типа – хотят доказать, что карате сильнее, чем бокс! Дураки! – легкомысленно бросил я и вдруг почувствовал, как просто-таки физически изменилась атмосфера в раздевалке. Николай и парень рядом с ним переглянулись, парень легонько помотал головой, встал, вышел из комнаты. За ним потянулись и остальные, оставив нас с Колей наедине. Коля молчал. Молчал и я.

– Что такого? Что случилось? – не выдержал я, проводив уходящих долгим взглядом. – Чего вы так всполошились?

Коля молчал секунд десять, потом вдруг порывисто встал и подсел ко мне, наклонившись к уху, обжигая горячим дыханием. Оно пахло табаком (Курит?! Боксер – курит?!) и еще чем-то сладким, травяным (Вот это так спорт!).

– Слушай меня внимательно! – зашептал Коля, все время оглядываясь на дверь. – Ты влип в очень нехорошую историю. Как это случилось – твое дело, меня в свое время соблазнили деньгами, тебя как – не знаю. Так вот, этот Игорь – чистый монстр. Как и его тренер. Не думай, что они, как тебе говорили, – балеруны и все такое прочее. Они кирпичи бьют, захотят – сердце у тебя вырвут голой рукой! Я не знаю, что это такое, то ли карате, то ли ушу, то ли еще какое хренушу́ – мне плевать, но только меня они измордовали, как будто я ребенок, а не мастер спорта международного класса, понимаешь? Правил никаких! Вряд ли тебя убьют, но то, что постараются покалечить, – это точно. Потому и глаза тебе завязали, чтобы не знал, куда тебя привезли. Если заявишь в ментовку – откажутся, мол, никогда тебя не видели. Кроме того, менты местные у них на зарплате, так что все здесь налажено, и если попробуешь на них батон крошить – закончишь как Петрович или как мой брательник! Понял? Тактика твоя такая – продержись как можно дольше и потом свались на пол, вроде как без сил! И будешь целее! Начнешь дрыгаться, строить из себя чемпиона – тут тебе и конец! Можешь и вообще не вернуться! В общем – думай сам. Я не должен был тебе этого говорить, но ты с моим братом дружил… жаль, если тебя изувечат.

– Пусть попробуют! – холодно сказал я, и Коля укоризненно покачал головой, ничего мне не сказав. Потом молча встал и тоже вышел – не оглядываясь, не говоря ни слова, будто и не было у нас с ним никакого разговора. Я остался один.

Впрочем, как и всегда. Если не считать моей мамы и Петровича, у меня не было больше друзей. Так… приятели. Не более того. Так уж сложилось. Я не испытывал необходимости в поддержке – всегда был сильным, самодостаточным. Лучшим. Много друзей заводят те, кто не уверен в себе, те, кто знает, что без друзей они никто. Ноль. По крайней мере, я так всегда считал.

– Готов? – Голос был знакомым, но человека не узнать – хороший костюм, галстук, новые, модные ботинки. Пахнет хорошим одеколоном, не приторным и не резким – вроде «Шипра», которым я, кривясь и задыхаясь от ядовитых испарений, обливаю себя после бритья. Этим хорошим одеколоном пропах салон огромного джипа. Его джипа? И тут же ясно понял – да, его.

Тренер посмотрел на меня серьезно, внимательно. Помолчал, добавил, фиксируя взглядом:

– Хочу предупредить. Биться ты должен в полную силу. Если попробуешь лечь, просто так, сам – посчитаю, что ты меня обманул. А значит, денег не получишь. Проведешь хороший бой – еще набавлю.

– Домой меня отвезут? – мрачно спросил я, глядя в серые глаза Твари, пульсирующего ярким светом. Бес питался, всасывая витающие в воздухе эманации энергии. Где ему ни питаться, как не в том месте, в котором люди страдают, испытывают боль, отчаяние, переживают из-за своих неудач. Я и раньше замечал, что на боксерских соревнованиях очень много Тварей, их как магнитом тянет на мероприятие. Бывало, на улице весь день проходишь и не увидишь ни одного Беса, а там, на трибунах, на ринге – десятки, если не сотни!

– Отвезут, не беспокойся! – широко улыбнулся тренер и показал рукой на выход: – Давай вперед, пора!

Окруженная металлической сеткой арена – как из гонконгского фильма. Даже смешно – зачем копировать так истово, так глупо? Что, нельзя было сделать что-то вроде ринга? Гладиаторы, мать их за ногу!

– Многократный чемпион города по боксу, чемпион Союза, мастер спорта международного класса – Анатолий Карпов! Против Игоря Бродского, представителя школы «Черный тигр»! Делаем ставки, господа! Делаем ставки!

М-да. Трибуны, почти как в цирке. Построено на совесть! Денег ввалили – немерено. Видать, неплохо идут дела. Телекамера? О! Прогресс, однако! А что, для тех, кто не желает светиться. Вдруг все-таки за жопу возьмут? Власть поменяется, и хана подпольному тотализатору! Хотя – вряд ли. Деньги таковы, что купят всех! Или я ничего не понимаю в тотализаторе! На бегах-то состояние проигрывают и выигрывают. А тут… гладиаторы!

Твари! Ох, как много Тварей! Давно столько не видел! Что я вру?! НИКОГДА столько не видел! Трибуны светятся, мерцают, будто включены неоновые фонари!

Показалось, что увидел пару знакомых физиономий – то ли на экране телевизора мелькали, то ли… на трибунах спортивных залов? Сумрачно на трибунах, не понять. Свет только над ареной, и там меня уже ждет старый знакомец – Игорь. Как там сказано? Черный тигр? Щас мы из тебя сделаем белого щенка! Как они любят пафосные, громкие названия, эти балеруны!

Игорь был спокоен, расслаблен и… бос. На ногах ничего – ни борцовок, ни боксерок. Типа – крутой каратека, ага!

Почувствовал, что завожусь. Сейчас мне нужно было завестись, прямо-таки необходимо! Это не тот бой, за который я получу покрытую латунью-позолотой медальку, это настоящий бой, как на улице, с Тварью! Или он, или я!

А еще я их всех ненавидел. Холодно, но истово. Это они убили Петровича! А может, и Ваську Пыхтина, болтуна, но вообще-то хорошего, доброго парня!

Твари! Собрались на пир, пожрать! Небось и денег не надо, только дай похавать! Нашу боль похавать!

Я и сам не заметил, как мысленно перешел на уличный язык. Вообще-то мама меня всегда ругала за жаргонизмы, за «феню», хотя сама нередко вворачивала такие обороты, что я только дивился – из лексикона уголовников, ее бывших «клиентов». Какие-нибудь «давить лыбу» или «галимые». У нее это бывало в минуты большого волнения, переживания. Обычно – за меня. Но когда я указывал ей на то, что она непоследовательна, требуя от меня литературной речи, – мама сердилась, говорила, что это меня не касается, что она – это она, испорченная ментовкой старая железная лошадь. А я должен говорить правильно, не коверкая язык и не уподобляясь скотам, которых мама сажала пачками и штабелями. Я перестал спорить на эту тему. Действительно, одна речь для дома, для семьи, другая – для улицы, для общения с ребятами из спортшколы, многие из которых росли в неблагополучных семьях, и если бы я начал говорить с ними на «отнюдь-пожалуйста» – подняли бы меня на смех или возненавидели бы за то, что я «задираю нос». «Такой ученый, что ли?! Завали хавальник и не выступай!» Дети учатся мимикрировать с раннего детства, абсолютно неосознанно. Среда делает человека.

– Итак, бой нааачииинается! – Комментатор завопил, копируя тон своих киношных «коллег», а я привычно встал в стойку, дожидаясь удара гонга. И дождался.

Густой, тягучий звук проплыл над притихшими трибунами, и я замер, ожидая действий противника.

Предупрежден – вооружен. Теперь я не рассчитывал на легкий выигрыш, на эффектную победу. Слишком уж были уверены в противоположном мои соперники, и слишком был озабочен Коля, который на самом деле был хорошим бойцом, и чтобы его победить, нужно было быть на порядок более умелым, сильным, ловким. И, кстати, ему точно было не за тридцать. За двадцать. Вот только выглядел Коля на десять лет старше – то ли из-за шрамов, то ли из-за алкоголя, то ли… запах какой-то дряни точно был, а где дрянь, там и кое-что похуже.

Игорь стоял расслабленно, неподвижно, слегка улыбаясь. Он был совершенно спокоен, и это беспокоило. Нет, я не боялся, но… беспокоился. И мне нужно было раскрыть возможности противника. Кто он или что он? А Бес в нем светился, пульсировал… жрал!

Вдруг мелькнула мысль – интересно, а другие Твари видят, что во мне сидит Бес? Или такая способность только у меня? И почему я ни разу не удосужился об этом спросить ни у одной Твари? Упущение!

Я пошел в атаку. Осторожно, прощупывая ударами оборону противника и старясь не выдавать своих возможностей. Пусть думают, что я просто «когдатошний» чемпион, решивший по-легкому срубить денег.

Хмм… а кто тогда я? Разве не он? Разве не решил, что по-легкому срублю много денег?! Разве я не бывший чемпион?

Игорь уходил от ударов легко, будто танцуя, не идя на обострение, и я невольно усмехнулся – да, балерун! Не зря их Петрович хаял! А потом подумал – ведь, скорее всего, и Петрович тут стоял. На этой арене. За этой металлической сеткой, похожей на загон для зверей. И Твари на трибунах смотрели, как моему тренеру бьют морду!

Меня это зацепило. Я ускорил темп, пошел вперед активней и… едва не нарвался на удар в пах! Успел подставить бедро, и оно заныло от удара. Ах ты Тварь! Я ведь забыл, что не на ринге, под взглядом строгих судей, а в клетке, где разрешено ВСЕ!

Снова нажим. Удары блокируются, не достают. Ноги – длиннее чем руки по определению, и противник беззастенчиво этим пользуется.

Хотя чего ему стесняться? Глупо даже. На войне как на войне! Бьет ниже пояса, по ногам – голени, колено (не дай бог, попадет!), бедра. Еще – солнечное сплетение, но тут уже хрен ему – во-первых, у меня пресс такой – хрен пробьешь. Во-вторых, получить локтем в голень – хорошего мало. Вишь, как сразу захромал! Эдак ногу и сломать можно. Локоток-то острый, да? Скотина!

А достать не могу! Скользкий, как угорь! И что делать? Время идет! Решил меня измотать? Да хрена тебе! Это ты меня не знаешь! Знал бы – никогда бы на такое не решился! А ноги уже ноют, отбил, гад! Стоит пропустить один удар… и мама внуков не дождется! Разобьет причиндалы!

Ну что же, морда у меня крепкая, заживет! Вперед!

Я рванулся, прыгнул, обрушил град ударов, непостижимым образом блокированных врагом! И тут же получил сокрушающий встречный в висок! Ногой, с оборота!

Отлетел, плюхнулся на пол и тут же откатился – туда, где я только что сидел, очумело глядя на летящего на меня противника, обрушилась нога, явно поднаторевшая в разбивании досок. Как там это у них называется? Тамэсивари?

Еще удар! Еще!

Взлетаю, как пружина… есть! Попал!

Отлетает! Нокаут?! Ну!

Нет. По подбородку кровь, но челюсть, похоже, что цела. И сознания не потерял. Неточный удар. Обидно!

Время идет. Сколько мы уже кружимся? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Время сейчас не имеет значения. Только скорость и точность удара. Даже не сила – что толку от силы, если не попадешь? И это не борьба, чтобы зажать в партере и дожимать!

Кружимся, кружимся… удар… нырок… удар… блок… удар…

Бей! Бей! Бей!

Твари вопят! Крови хотят!

Ну что же, будет вам кровь!

Вперед! Серия! Еще! Удар в лицо! Хрустит нос! В ответ! Месилово!

Мясо! Мясо! Мясо! Кровь!

Хрип в груди… булькает. Пропустил сильный удар локтем. Очень сильный. Ребро сломано? Отплевываюсь кровью.

Что такое? В чем дело? Почему не могу достать гада?!

Пульсирует зеленым. Ярко-ярко, аж слепит! И двигается – быстро, как муха! Не схватить! Не поймать!

Глухая защита! Стоять! Стоять! Держаться!

Как в грушу. Как в мешок!

В голове туман, как стою – сам не понимаю. Тошнит. Пропустил прямой удар в печень. Во рту горечь.

Не возьмешь, сука!

Удачно попал – чужой Бес будто завопил, стало легче! Сил прибавилось.

Еще удар, еще! Ты что думал, я столько лет просто так хлеб ел на сборах?! А на ринге – ни за что так медали дают?! Сука!

На! На! На!

Ответные удары рвут кожу. Захват на болевой… хрена! Сука, я сильнее тебя! На! Получи!

Все можно?! На, раз все! В затылок! В почку! Позвоночник сломать! Разбить морду!

Ага! Не понравилось?! Привык кровушку пускать, а тут никак, да?

Плохо. Двоится в глазах. Надо заканчивать, иначе…

Додумать не успел. Встречный удар – коварный, быстрый, как молния! Темнота.

Холод. Голоса.

– Мертвый, штоль? Пьяный, видать!

– Кули ты вошкаешься… карманы проверь!

– Да нет карманов, внатури! Он в трусилях! Хе-хе…

– Сумку! Сумку бери!

– Ой! Шевелится вроде!

– Пошли нах…!

Я открыл глаза и с силой врезал по первому же белому пятну-морде. Морда завопила, улетела во тьму. Послышался топот ног.

– Атас! Валим! Валим!

Шатаясь, поднялся, рукой прочистил глаза, залепленные чем-то липким, подсыхающим. Видел плохо, но через минуту «настройки фокуса» и мучительных раздумий понял – я возле дома. Скамейки, негорящий фонарь, который разбили с месяц назад (похоже, что алкаши, которым он мешал бухать), кусты сирени за битым бордюром. Дом!

Сумка на скамье, а я как был – в боксерских трусах, с бинтами на руках. И тут же вспомнил – арена! Бой. Я его проиграл. Проиграл!

Взял сумку, пошатываясь, кривясь от боли в опухших ногах, покрытых ссадинами и кровоподтеками, потащился по лестнице. Лампочки, как обычно, не горели – то ли бьют их, то ли воруют. А может, то и другое сразу. Крохоборы, суки!

Дотащился до двери, начал расстегивать замок сумки – руки не слушаются. Пальцы распухли, сделались как сосиски. Возился, возился…

И тут дверь раскрылась.

– Сынок! Сыно-ок… – Мама пошатнулась, но удержалась на ногах. – Я чуяла неладное! Ведь чуяла же! Сердце было не на месте!

Она обхватила меня поперек туловища, неожиданно сильно, как клещами, попробовала принять на себя, как ребенка, но я ухмыльнулся (от чего у меня разошлись раны на губах и потекла кровь), отстранился, поднял сумку и ввалился через порог. Бросил сумку под вешалку, сосредоточенно, как автомат, вернулся к двери, поднял выроненную связку ключей, закрыл дверь, и мимо мамы – в ванную.

Мама стояла, прижав руки к груди, опершись на стену, ничего не говорила, ничего не спрашивала. И слава богу! Мне сейчас было не до объяснений, не до упреков. Залезть в ванну, смыть кровь, переодеться и спать. На большее у меня не было сил.

Раздеваться – мучение. Содрал с себя окровавленное барахло, пустил воду в ванну. Встал перед зеркалом, осмотрел себя.

Сине-желто-фиолетовый. И когда только успел поймать все эти синячины? Ощущение, что меня били, когда я был без сознания. Слишком обширны гематомы. Нос… о господи! Нос чуть на бок, опух. Сломан. Срочно нужно править, пока не захрясли хрящи!

Встал перед зеркалом, осторожно взялся… рванул! Тут же помчался к унитазу – вырвало. Желчью и кровью. Черной, свернувшейся. Удар в желудок? Или заглотил кровь изо рта? Да какая разница – откуда?

Снова посмотрел на себя – нос торчит прямо. Заживет, ничего! Губы распухли, рассечены. Брови… тоже рассечены. Ей-ей, лежачего пинал, подлец! Не мог я пропустить столько ударов!

Зубы… целы! Шатаются, но целы. Хмм… и насчет внуков маме – тоже вроде как норма. Есть шанс. Все на месте и не распухло.

Руки распухли, но это даже хорошо. Значит, ему тоже досталось! Ведь куда-то эти руки били?! Попали?!

Ничего не помню. Как везли, как привезли. Стервятников-шпану помню. Вернее, помню, что они были, что я одному врезал. Больше ничего не помню.

– Сынок, ты живой?! Сынок!

Стучит.

– Давай я тебя вымою! Сынок!

Этого только мне не хватало! Нет уж, мама… я уже большенький. Сверкать перед тобой голой задницей не комильфо! И передницей…

– Мама, все в порядке! Я полежу в ванне, и спать!

– А поесть? Я тебе приготовила котлет! Ты же любишь! С подливкой! Острой, как ты любишь!

Затошнило. Какая мне на хрен подливка, когда отбитые кишки бунтуют? Нет, точно он меня лежачего мочил. А почему не добил? Может, остановили?

Глянул на сумку – и когда это я успел затащить ее в ванную? Ей-ей, не помню. Вроде бы оставлял у вешалки… Да какая, к черту, разница? Оставлял не оставлял! Главное – она здесь, и все тут!

Вытряс содержимое сумки на пол – штаны, рубаха… тынц! На кафель выпала пачка десятирублевых купюр! Новенькие, пахнущие краской, в банковской упаковке!

Сел на край ванны, поднес пачку к глазам, будто хотел узнать – фальшивые деньги или нет. Глупо, конечно, зачем кому-то подсовывать мне фальшивки? Это такая жуткая статья – аж до расстрела! Я-то знаю!

Хмм… а этот чертов тренер выполнил обещание. И даже перевыполнил. Интересно, сколько же я продержался? Сколько раундов? Вообще-то раундов не было, было просто время… так – и сколько времени я простоял, прежде чем мне набили морду?

Обидно. Вдвойне обидно, потому что я до сих пор не проигрывал! Никому! С тех пор как переступил порог секции бокса!

А вот и вру. Себе вру. А тот Тварь, светящийся, как прожектор? Я ведь ничего не смог с ним сделать! Совсем ничего! А почему? Загадка… Только мне сейчас не до загадок, точно.

Закрыл кран, попробовал рукой воду – горячая, но вполне терпимо. И мне сейчас как раз в тему. Мне бы вообще сейчас в парную, расслабиться, а потом в ледяной бассейн! Да где парная и где тот бассейн… М-да.

Вот тебе и бокс! Вот тебе и «балеруны»! Я-то думал… Интересно, зачем Петрович внедрял нам в голову мысль, что бокс превыше всего? Что нет круче боевого искусства, чем спортивный бокс? Ведь это неправда! Как неправда и то, что все без исключения каратеки – балеруны! Нужно было убедиться в обратном на собственной шкуре, чтобы узнать истину. И эта истина не очень-то мне понравилась.

Медленно погрузился в ванну, высунув из нее только лицо. Тело расслаблялось, гудели мышцы, болели ушибленные кости… крепко досталось! Вот что значит – год без тренировок! Небось на пике формы я бы его просто размазал!

И тут же понимаю – не размазал бы. Ни черта бы не размазал! Надо признать – парень крепкий орешек и биться умеет. Не просто умеет – это монстр какой-то!

Монстр?! Монстр… монстр… что-то в голове, какое-то воспоминание… монстр… монстр! Он светился, скотина! Светился и пульсировал! Бес жрал? Жрал, да. Но пульсация была какой-то… какой-то иной! Не такой, какую я видел раньше!

Стоп. А если подумать? Бесы – суть энергетические сущности, как я понимаю. Что-то вроде вампиров. Они питаются энергией эмоций, всасывают отрицательную энергию. Но… что будет, если они наелись вдоволь? Ведь должно у них быть какое-то ограничение в питании! Или нет? Вот человек – он набил желудок, и сыт. Если его накормить свыше нормы, если буквально забить ему в глотку пищу – его вырвет! Или он умрет. Читал о сумасшедших, которые жрали, пока еда не вставала в глотке. И умирали. А почему демон должен отличаться от других существ? Существ во плоти? Может, у него такая же система питания?

И еще – разве Бес не должен заботиться о своем носителе? Как-то его поддерживать? Помогать? Ведь если он потеряет носителя, как будет жить? Куда денется?

Вопросы, вопросы… а ответов-то и нет. Сколько ни пытался прочитать что-то об энергетических сущностях, Бесах, всюду упирался в сказки о чертях да какие-то туманные религиозные притчи – о Сатане, о бесовщине, об одержимых. И больше ничего. Кстати, а может, поговорить на эту тему с каким-нибудь экзорцистом? Священником? Ведь есть такие – изгоняющие бесов?

Надо будет подумать. Когда голова придет в норму. А пока… горячая вода, мыло, мочалка… и сон! Сон все лечит!

* * *
Я «лечился» сном неделю. Просыпался, ел, пил, крался в туалет и снова засыпал. Мама требовала вызвать «Скорую помощь», пыталась кому-то позвонить, вызвать врача, но я категорически запретил ей это делать. Если вызвать «Скорую» – они увезут в больницу, потому что больше ничего сделать не могут. А в больнице до меня докопается участковый, который должен рассматривать все случаи, подобные моему (явные признаки побоев), а врачи обязаны сообщать в РОВД. Таков закон. И что я объясню? Что участвовал в боях без правил? Что мне начистил физиономию какой-то там каратека?

Нет уж. Чего-чего, но я прекрасно знаю, что этого делать нельзя. Грохнут, без всякого сомнения. Шило под лопатку – и пискнуть не успею. И как будет жить мама без меня? Кто о ней позаботится? И кроме того – а кто отомстит за Петровича и за маму, если я умру?

Знал, на что шел. И, кстати сказать, – наказан за свою самонадеянность. Шанс выиграть был, но я его упустил. Чуть-чуть неточно, чуть-чуть расслабленно, вяло – и вот тебе результат! Скажи спасибо, что денег дали! И больше, чем я ожидал! Нет – так-то я ожидал выигрыша, гораздо большей суммы ждал, но… могли ведь и вообще ничего не дать! Хоть они и Твари, но не обманули.

И все равно их надо убивать. Вот только – как? Нарвешься на такого вот монстра вроде Игоря или его тренера, и айда – свернут башку, как куренку!

В общем, к концу моего реабилитационного срока, когда с лица сошли синяки, руки-ноги стали розовыми, а не синими и распухшими, я принял решение.

Как сейчас помню, это был понедельник. Всем известно, любые важные дела начинаются именно в понедельник: «Вот с понедельника и начну!» Другие откладывают дела на десять, на сто, тысячу понедельников вперед, а я так не могу. Я человек слова – взялся – значит, делай!

Утром размялся, сделал гимнастику, порастягивал суставы, побил грушу, приделанную на стену, сходил в душ – облился ледяной водой, – чтобы думалось яснее, и пошел на кухню, где суетилась мама, непривычно молчаливая и скорбная, будто кто-то в доме заболел. Я, скорее всего. Так как у нас и кошки не было. По мне скорбь.

Пахло блинчиками! Люблю блинчики – толстые такие, пышные, дырчатые! Промасленные! А лучше даже – пропитанные сливками и сметаной.

А еще – чтобы соленые! К ним яйца всмятку – их в тарелку, посолить, а потом макать туда блинчики. А лучше пить яйца прямо через край тарелки, запивая блинчики! Некультурно, да – а плевать! Ругайся, мам, а мне зато так вкуснее! Я же не на приеме во французском посольстве и не на балу у английской королевы!

А вот еще хорошо – меду налить и в мед помакать! Прозрачный такой, цветочно-липовый! Гречишный не люблю – слишком пахучий какой-то и горький. А мама, наоборот, его любит, говорит – он полезнее! Ну и пусть ест!

– Мам, возьми… – достал из кармана пачку червонцев, положил на стол. Мама обернулась, поджала губы, вздохнула. Потом отвернулась, поддела очередной блинчик лопаткой, сбросила на тарелку, помазала кусочком сливочного масла, вытерла руки. Подала тарелку с горкой блинов на стол, поставив рядом с пачкой денег. Все молчком, не глядя на меня. Села, сложила руки на коленях.

– Ты дрался в боях без правил? – Мама посмотрела мне в глаза, и я не стал врать, кивнул.

– Тебя могли убить! (А как будто на ринге меня не могли убить! Вот же открытие!)

– Не убили же! – сглотнул слюну, схватил блинчик и быстро засунул его в рот. Эти дни я ел мало, но сегодня аппетит проснулся, и с неистовой силой. Блинчики – это вещь!

– Могли убить… – задумчиво протянула мама. – Я всю эту неделю думала, как я буду без тебя? Чем буду жить? И зачем? У меня все, что есть, – это ты. Убери из моей жизни основное – и не останется ничего. Ты хочешь меня убить?

Я слегка опешил. Вопрос был явно некорректным!

– Мам, чего ты говоришь-то?! – Блинчик застрял в глотке, и я срочно залил его уже слегка остывшим чаем. – Меня не убили, я заработал денег. А то, что меня слегка помяли, так по моей вине – год без тренировок! Тут любому бы досталось!

Прожевал блинчик, не чувствуя его вкуса, и отодвинув тарелку, добавил:

– Мам… ты говорила, у тебя есть кто-то, кто разбирается в единоборствах. Ты не могла бы меня с ним состыковать?

– Чтобы ты снова пошел драться в боях без правил? Ты же знаешь, что случилось с Петровичем! Он как-то был связан с этим безобразием, и его убили! И после всего случившегося ты идешь и дерешься? Пообещай, что не будешь больше участвовать в этих боях! Пообещай! И я познакомлю тебя с человеком, который тебя научит единоборствам! Ну?! Обещай!

– Мам, ты хочешь, чтобы я тебе соврал? – задумчиво посмотрел в окно, вытер со лба испарину. Жарко. А мама, как всегда, закупорила все щели! Даже форточку прикрыла! Вот же неугомонная!

– А не надо врать! Просто пообещай, что не будешь больше, и все! – Мама посмотрела на меня, и у меня вдруг сжалось сердце – боль в глазах! Такая боль, что моя, после избиения, никакого сравнения не имеет с ее болью! Тем более что я малочувствительный, толстокожий носорог, у которого все раны заживают в считаные дни.

– Не буду обещать, мам… – опустил взгляд и медленно, выбирая слова, продолжил: – Нам нужны деньги. Мне не в чем пойти в университет. Я не хочу, чтобы надо мной смеялись. Все будут смотреть на меня, показывать пальцем и говорить: «Вот идет нищеброд! Глянь, он одет как бомж! А еще экстерном экзамены сдал! С золотой медалью!» Ты хочешь, чтобы надо мной смеялись? А я ведь не позволю смеяться. Я ударю. И ты знаешь, чем это закончится. Тебе это надо? Теперь насчет единоборств. Мне не нужны балетные единоборства. Мне нужен человек, который на самом деле научит меня драться. Побеждать. Когда я шел на бой, то думал, что равных мне нет. Что я сильнее всех. Оказалось – нет, не сильнее. Я проиграл. Но за проигрыш мне все равно дали денег. И этих денег хватит, чтобы одеться, обуться. Купить вкусной еды. Но когда они кончатся, эти деньги, я все равно пойду туда и все равно буду биться. Так вот я хочу быть подготовлен. Буду подготовлен – никто не сможет меня победить, и у нас будут деньги. Единственное, что могу обещать, – не участвовать в боях без нужды, только тогда, когда имеется абсолютная необходимость. А еще – не рисковать. Так что тебе выбирать – или ты мне помогаешь, сводишь с нужным человеком, или я сам буду искать тренера. И будет ли он достаточно компетентным, чтобы как следует меня научить – не знаю. Есть у меня один тренер на примете, но я к нему идти не хочу! (Само собой – не хочу! Тренироваться вместе с этими Тварями – нет уж…)

– Ты уже совсем взрослый… мужчина! – Мама вздохнула, улыбнулась. Улыбка получилась, как обычно, слегка кривой – половина лица частично парализована. – Знаю, все равно сделаешь по-своему. Но спасибо, что не обманываешь! Как все-таки мне с тобой повезло! Спасибо тебе, господи! (Мне вдруг стало неловко… я же не ангел!) Я сделаю, как ты сказал. Ешь блинчики, стынут ведь. А я пойду… позвоню.

Как оказалось, дело это было совсем не простое. Мама «сидела на телефоне» до глубокой ночи, названивала, потом ей звонили, снова названивала. С кем-то говорила, заговорщицки понизив голос, иногда радостно смеялась, говоря в трубку, иногда была официально строга и холодна. Я прислушивался издалека, уйдя в свою комнату, а когда убедился, что все равно ничего не смогу разобрать – спокойно уснул, проснувшись уже в темноте, голодный и… в общем-то, вполне здоровый.

У меня ничего не болело, сердце стучало ровно, голова ясная, звонкая – как и всегда, как раньше, как несколько лет подряд. Нормальный здоровый парень, в котором проснулся интерес к жизни, стоило только как следует надавать ему по роже.

Кстати, тоже вариант. Если бы многим из тех, кто куда-то вляпался и (или) устроил людям неприятности, вовремя надавали по роже – может, они и не совершили бы своих глупостей? Не стали бы совершать преступления, а занялись чем-то полезным? «Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина!» – так говорили предки.

Я как раз вставал с кровати, когда в дверь постучали, и послышался мамин голос:

– Можно войти?

Надо сказать, что моя мама никогда не врывалась ко мне в комнату, как это, к примеру, делали мамы моих товарищей по команде. Судя по их словам, конечно. Мама всегда говорила, что у каждого человека должно быть некое личное пространство – допускать или не допускать в которое решает хозяин этого самого пространства. Своя норка, в которую можно забиться и отдохнуть от суеты мира.

Особенно она стала щепетильной в этом вопросе, когда я стал половозрелым вьюношей, по ее представлению – дни и ночи мечтающим об обнаженном женском теле. Тем более что она как-то нашла у меня журнал с голыми девками, подаренный мне Васькой Пыхтиным.

Нет, не обшаривала постель – просто сдуру я сам его забыл на письменном столе. Мне тогда было лет двенадцать, не больше, и мама с неделю поглядывала на меня как-то странно, вроде как видела в первый раз.

Да я ее понимаю – вот только что был некий комочек плоти, орущий, пачкающий пеленки, требующий молочка и кашки, и вдруг – журнал, на котором бабы с голыми сиськами! «Не мальчик, но муж»! Который – «может вся и все»!

Представляю ее потрясение… это что-то вроде того, как если бы маленький котенок за одну ночь вырос в здоровенного тигра. Шок! Недоумение! И пересмотр всего и сразу. Вдруг вот так ворвешься ко мне в комнату, а я тут «развлекаюсь», держа вожделенный «сисечный» журнал в левой руке. Или в правой. Это уж как кому нравится…

Ну и «сестренки» – то, что мы тут вытворяли, – это точно не для маминых глаз и ушей.

Хе-хе… вспомнить приятно! Где вы сейчас, мои «боевые подруги»? С кем сейчас? Мне вас не хватает!

– Слушай меня, – мама тяжело присела на стул возле письменного стола, включила старую настольную лампу, разогнавшую тьму комнаты. («Умели делать вещи в 14-м году!» – как сказал один персонаж. Лампе сто лет в обед, старше меня, а все работает!)

– Вот тут адрес и на всякий случай – телефон. Человек этот странноватый – как мне сказали, – но он лучший, что касается того, чего ты хочешь. Если он возьмется тебя учить – считай, ты сильнее всех.

– Он тренер? Кого тренирует? Какая школа? – Я вскочил на ноги и возбужденно заходил перед мамой. – Это что, карате? Или ушу? Что вообще такое он преподает?

– Он ничего не преподает. – Мама покачала головой. – И человек своеобразный, так мне сказали. Если ты ему не понравишься – он тебя и слушать не станет. Если выслушает, будет шанс убедить, что тебе это все нужно. Ну а когда убедишь… говорю же тебе – он лучший. «Ему нет равных!» Так мне сказали. Да, вот так. Кто сказал? А тебе какая разница? Веришь мне? Значит, иди к нему. Не веришь – ищи сам. Если я сказала тебе, что он лучшее, что могла найти, – значит, так и есть.

– А если откажет? – Моего оптимизма резко поубавилось. И правда – а если откажет, и чего тогда делать?

– Если бы да кабы! – Мама возмущенно фыркнула. – Не узнаю тебя, сын! Если уж ты сумел убедить меня, что тебе какой-то там старый террорист?!

– Террорист?! – искренне удивился я. – Какой такой террорист?!

– Тьфу! – Мама в сердцах сплюнула и помотала головой. – Старею! Сказано же было, не болтай! Террорист, диверсант – как хочешь назови! Ему уже лет шестьдесят, точно не знаю сколько, и он инструктор, тренировал бойцов КГБ – спецподразделения глубокой разведки. То есть разведчики, террористы, диверсанты – совершеннейшие отморозки. Личность засекреченная, и знают о ней единицы. Знал бы ты, сколько труда мне стоило найти его, а еще большего труда – упросить людей ходатайствовать, чтобы он с тобой встретился. И чтобы не прогнал от порога! Если бы ты знал, какие интриги мне пришлось провернуть, – ты бы гордился своей мамочкой! А не задавал глупых, не подходящих к моменту вопросов!

Я расхохотался, подошел к маме, обнял, поцеловал в щеку.

– Ты моя Железная Леди! Ты моя любимая мамочка! Я всегда гордился и горжусь тобой! И я ради тебя весь мир переверну, ты же знаешь!

– Но только откажешь в просьбе не ходить на эти дурацкие бои, – грустно улыбнулась мама и прихлопнула рукой листок бумаги, лежащий на столе. – Вот тебе адрес. Это частный дом на окраине, не очень далеко от нас – слава богу, а то бы ты таскался туда ночь за полночь. Звать его Петр Андреевич, фамилия его Белокопытов. Скажешь, что от Семен Семеныча.

– Горбункова? – не выдержал я и расхохотался.

– Да ну тебя! – Мама махнула рукой, пошла к двери. Уже в дверях остановилась, обернулась ко мне, серьезно спросила: – Завтра поедем тебя одевать-обувать? Или…

– Или! – твердо бросил я и сжал в руке бумажку с адресом. – Вначале туда. А за барахлом я и сам схожу. Куплю уж чего-нибудь, не беспокойся. Чего тебе зря ноги бить? Или ты хочешь прогуляться?

– Честно сказать – никакого желания гулять нет. – Мамино лицо скривилось, и она вдруг пошатнулась. Я бросился к ней, поддержал, мама благодарно кивнула: – Проводи меня. К вечеру накатывает, ломит все – просто ноги отваливаются. И как я еще живу? Только ты меня и держишь в этой жизни, как якорь… Кстати, муки надо – кончается. И сахару надо. И масла уже нет. Как освободишься – купишь по списку, я попозже напишу… Эх, Толя, Толя… и куда ты лезешь? Лучше бы боксом занимался! Кстати, учти, двести девятнадцатую статью еще никто не отменил! Знаешь эту статью? Вижу – знаешь. Она сейчас не работает, да, но при желании закрыть по ней можно просто на раз. Так что не болтай лишнего… друзьям всяким там… подружкам. Кстати, а что у тебя с подружками? «Сестренки»-то не пишут? Нет? Жаль. Хорошие девчонки. Увидишь, скажи – я по ним скучаю…

* * *
Я посмотрел вдоль улицы – улица как улица. Ряды деревенских домов, с вкраплениями новостроек. Кооперативы дали возможность подзаработать предприимчивым людям. Это потом закрутят гайки – как и всегда бывает после нэпа, а теперь…

Мама рассказывала, что раньше, буквально «вчера», запрещали строить двухэтажные дачи. Только один этаж. Нельзя, и все тут! Иначе сразу ОБХСС, и понеслось. Это сейчас всем плевать, а ОБХСС занимается тем, что сосет деньги у кооперативщиков и завмагов, а тогда… тогда, чтобы купить автомашину на свое имя, милиционер должен был подать рапорт на имя начальника УВД. Разрешит – покупаешь. Не разрешит – ездишь на трамвае. Но прежде чем подписать – объясни, откуда деньги на машину?! Смешно? Наверное, смешно. Только – кому?

Дом Белокопытова ничем не отличался от других деревенских домов. Такие же наличники, любовно вырезанные из дерева и покрашенные белой краской, сирень в палисаднике, высокий забор в голубой краске, и вроде как совсем недавно крашенный – пахнет свежим и даже слегка царапается ногтем (попробовал!).

Поискал звонок – звонка не было. Ну и как в эту крепость попасть?

Постучал в ворота – глухой стук, а где-то далеко, то ли у соседей, то ли во дворе дома Белокопытова, залаял пес – грозно ухая, как собака Баскервиллей. И снова никого.

Ну что же, придется стучать в окно. Отодвинул задвижку на калитке палисадника, перешагивая через кустики ромашек и настурций, подошел к окошку, аккуратно постучал, невольно вглядываясь в темное пространство за стеклом. Никакого движения, дом будто вымер. Занавески раздвинуты, но не видно ни зги. Неужели в доме нет ни одного источника света? Темень какая! Похоже, что пусто. Зря тащился.

Повернулся, чтобы уйти, и… едва не налетел на мужчину, стоявшего в проеме калитки. Он смотрел на меня внимательно, серьезно, серые глаза были чуть прищурены, как если бы он перелистывал картотеку у себя в голове – мелькали листы, имена, фотографии, и вот – есть! Результат! Брови чуть приподнялись, но лицо осталось бесстрастным:

– Ну?

Меня подмывало сказать: «Не «нукай», не запряг!» – так мама говорила, когда я эдак отвечал на ее вопрос. Невежливо, однако!

Седой ежик волос, жесткое, но одновременно невыразительное лицо. Я бы определил так – бывший мент или вояка. Не из богатых – одежда недорогая, хотя и добротная – клетчатая рубашка, свободные брюки и, как ни странно – кроссовки. Почти новые, «адидасовские», мечта любого мальчишки. Не выглядит на свои шестьдесят. Максимум дашь… хмм… а сколько же ему дашь? От сорока до семидесяти!

Вот есть такие люди, возраст которых черта с два определишь. Мужчины. Хотя… женщины тоже. С женщинами – там совсем другое. Ухищрения косметики, подтяжки-затяжки. А тут – Судьба будто заколотила человека в определенную форму, вот он и находится в ней до самой своей смерти – сжатый под огромным давлением и потому меньше других подверженный внешнему влиянию.

Крепкие плечи, кисти рук, перевитые крупными венами, вот и все, что бросалось в глаза. Нет, еще – яркое зеленое свечение, идущее от человека. Тварь! Это – Тварь!

Я замер. И что делать? Уйти? Он перекрывает мне выход. Ударить? Если это Белокопытов, так он мне башку отвернет за секунду – судя по рекомендации. Так что делать?

– Ты что, оглох? – «приветливо» спросил Белокопытов (если это был он). – Чего надо-то?

– Я от Семен Семеныча! – выдавил, чувствуя себя полным идиотом. Ну и пароль! Какой дебил его придумал?! И вообще все как-то сложно – пароли всякие, тайны!

– За мной! – Белокопытов повернулся, пошел в дом, не оглядываясь, иду ли следом или нет. Я помедлил секунду, но пошел, все еще мучительно раздумывая над тем, как влип.

А еще – размышляя о том, как жить дальше. Может, пора перейти на другой уровень уничтожения Тварей? Метать ножи, стрелять из лука, арбалета? Копья опять же! Типа – дротики!

На пистолет и тем более снайперскую винтовку у меня не хватит денег. А без приспособлений для убийства я с такими типами, как Собакин или Белокопытов, не справлюсь ни под каким видом. Он, гад, подкрался – как тень! Ничего не скрипнуло, ничего не захрустело под ногами! Ни один камешек! Ни одна веточка! Ниндзя, черт его подери!

Калитка закрылась бесшумно, и я понял, почему ничего не скрипело – смазано, отлажено, как новая иномарка. Хозяин запер калитку на засов, и я обратил внимание, что изнутри ворота окованы металлом, а еще – стоит телекамера, которая смотрит на улицу через маленькую, скрытую от глаз снаружи дырочку. Мне сразу подумалось – а не были ли стекла в окне бронированными? А что, я бы совсем тому не удивился!

Датчики на длинном сарае-амбаре – похоже, что датчики движения. Хотя и не сарай это, как оказалось – небольшой спортзал, со всеми присущими всем спортзалам принадлежностями – начиная от тренажеров и штанг, заканчивая манекенами и палками, названия которых я не знал. Такие палки-мишени используют адепты единоборств, чтобы набивать руки и ноги.

Впрочем, тут были и настоящие мишени, в которых торчали метательные ножи, похожие на стальных рыбок. Мишени изрядно избиты, а ножи торчат прихотливо, составляя из себя – в одной мишени крест, в другой – что-то вроде круга с двумя «глазами» там, где им и положено быть.

Белокопытов прошел в центр зала, встал, повернулся ко мне, дожидаясь, когда я подойду, и негромко, спокойно приказал:

– Бей.

– Что? – не понял, опешил я, не ожидавший такого резкого поворота.

– Ты все-таки глухой, – дернул плечами хозяин дома. – Бей! Меня! Достань! Достанешь – буду тренировать. Нет – пойдешь отсюда на хрен! Бей!

Я принял стойку, неуверенно, стараясь невзначай не покалечить противника, ударил прямой левой, от которого он ушел, чуть качнувшись в сторону. Но я знал, что так будет, и тут же – крюк правой, снизу, в подреберье.

И покатился по полу, совершив в воздухе полный оборот. Больно, обидно, но ладно! Держись теперь, старый пердун!

Пружинисто вскочил, пошел на противника, выбирая место удара. Серия! Прямой! Еще! Снизу! В челюсть! В солнечное сплетение! Еще! Еще удар!

Все мои удары легко блокировались открытой ладонью или просто буравили воздух. Белокопытов даже не отвечал, как в первый раз, – он просто стоял, спокойно и даже как-то лениво, нехотя отражая мои наскоки. Я ни разу не смог коснуться его тела. Ни разу! Только руки – они были такими ловкими и такими длинными – как щупальца гигантского кальмара. И они были везде.

А потом Белокопытов перешел к атаке. Он валял меня по полу, хлестал ладонью, обозначая удар, тыкал пальцами и кулаком в разные точки моего тела так, что перехватывало дыхание от боли и спазма, вызванного непроизвольным сокращением мышц. Другой на моем месте уже валялся бы без сознания, выл от боли, но я упорно вставал и снова шел в атаку, безнадежно и глупо пытаясь достать Тварь.

Теперь я точно знал – против таких, как он, таких, как Собакин, мне ничего не светит. Это с мелкими Тварями я мог расправляться так, как хотел, но эти… эти мне не по зубам. Увы.

Сколько продолжалась экзекуция, долженствующая показать мне, какой я неумелый болван, – не помню. Десять минут? Двадцать? Полчаса? Мне показалось – целую вечность. Когда Белокопытов поднял ладонь, останавливая спарринг, я был выжат – морально, не физически. Физически я мог бы еще десять раз по столько, только вот какой смысл? Мне было дано задание – нанести противнику хоть один удар. Я не смог справиться. И чего тогда время терять? Буду искать другого учителя.

Повернулся к Белокопытову, слегка наклонил голову в церемонном поклоне, как видел у каратек:

– Спасибо.

И пошел к выходу. Не оглядываясь, спокойный, как манекен. Не вышло. Ну и что? Найду учителя. И не такого. Не Тварь!

– Стоять! Я тебя еще не отпускал. – Белокопытов был так же сумрачен, как и в начале нашей встречи, но в глазах его (или мне показалось?) таился смех. – Ишь, разбежался! Ты без меня отсюда вообще не выйдешь! За мной пошел…

Он прошел через неприметную дверь в конце зала, я следом, и мы оказались в небольшой уютной комнате, очень похожей на комнаты при саунах – простой оструганный, залакированный стол, гладкие скамьи, в углу – зев печи (точно, сауна!). Пахло вениками, эвкалиптовым маслом, почему-то остро – чаем (потом увидел электросамовар, из которого в подставленную чашку капала вода).

Белокопытов жестом предложил присесть за стол, сам отправился к самовару и, не спрашивая моего согласия, налил в большую чашку, пододвинув ее ко мне. Себе налил в чашку с нарисованным на ней веселым разбитным гусем, как и мне – плеснул пахучей заварки, в которую явно была добавлена какая-то травка вроде чабреца, сел напротив, кивнул на корзинку с печеньем и вафлями:

– Давай налегай! Давай-давай, а то выгоню! Не ешь – значит, обижаешь хозяина, считаешь, что он хочет тебя отравить!

Я аж поперхнулся – ну и сказанул же! Удар ниже пояса, точно! Вредный старик. Одно слово – Тварь! Но печенье взял. Стало любопытно – какого черта этому лысому от меня надо?

– Зачем тебе учиться у меня? – Белокопытов отхлебнул чай, с видимым удовольствием разгрыз твердую как сталь печеньку. – Хочешь бить людей?

– Да, хочу бить людей. И чтобы они не смогли мне дать сдачи, – так же деловито, в тон хозяину, ответил я и тоже с хрустом разгрыз печеньку.

– Ага. Понятно. А сейчас они тебе отвечают!

– Сейчас отвечают, и это мне не нравится, – невозмутимо кивнул я и макнул печеньку в чай. Ощущение было такое, будто это изделие пищепрома закаляли в кузне.

– Я слышал – сильно отвечают, да? – Белокопытов чуть усмехнулся, затем посерьезнел: – За тебя серьезные люди просили, ты знаешь?

– Мама, – кивнул я. – Уж куда серьезнее!

Белокопытов вдруг расхохотался, через несколько секунд успокоился, откинулся на спинку стула, с любопытством посмотрел на меня, сложив руки на груди:

– Да уж, куда серьезнее! Мама же! Хорошо, когда мама есть. М-да. Интересный ты кадр. Ты вообще-то знаешь, чем я занимаюсь? Кто я такой?

– Вы террорист, шпион и диверсант, вам за шестьдесят лет. Вы лучший из тех, кого может найти моя мама.

– Террорист, говоришь? – снова усмехнулся Белокопытов. – А что, в этом что-то есть, да. Я инструктор, мальчик. Специалист по специальным операциям. Сейчас я занимаюсь тем, что тренирую телохранителей. Но не всех. А тех, кто приглянулся. И тех, кто мне хорошо платит. Государству мои услуги, как оказалось, не нужны. Пенсия у меня маленькая, потому приходится выкручиваться как могу. Не банк же грабить, правда?

Я промолчал. У каждого свои проблемы. Может, и банк – если приспичит. Тому, кто ходит по улицам и убивает Тварей, ограбление банка – это «тьфу» одно. Тем более что во главе многих банков как раз и стоят Твари. Где наслаждаться неприятностями людей, как не в банках? Несчастные должники, умоляющие об отсрочке, – это не менее сладко, чем избивающие друг друга бойцы на арене подпольных боев.

– У меня нет денег, – пожал плечами я. – Я собираюсь выступать в боях без правил и заработать. Если вы меня научите. А не научите – найду другого учителя. Не лучшего, но хорошего. Вот и все.

– Откровенно. Ценю. – Белокопытов снова отхлебнул чая, посетовал: – Моя старушка в город поехала, сейчас бы блинчиков, а? Самому неохота печь. Да и как-то не по чину, нет?

Я неопределенно пожал плечами. Чего он мне втирает про блинчики? Нет мне дела до блинчиков! Какого черта?! Ты скажи, да, нет, и все!

– Ты быстрый. Ты очень быстрый. – Белокопытов впился меня взглядом своих бесцветных глаз. – Могу сказать, что за свою жизнь я встречал не много таких шустрых парней. Ты зажат в рамках строгих правил бокса. Они, эти правила, просто вбиты в твой мозг, и, чтобы сломать этот барьер, нужно приложить огромные усилия. Легче учить заново, чем переучивать. Иногда переучить просто невозможно. Возможно, как и тебя.

Ты выносливый. За сорок минут схватки – едва вспотел. Малочувствителен к боли – некоторые приемы, которые я применял, причиняют мучительную боль – до потери сознания.

Хороший материал, но сырой.

Белокопытов приподнял чашку, посмотрел ее на свет, будто она была прозрачной, поставил на стол, взглянул на меня:

– Мотивация недостаточна. Даже за деньги я не учу всему, что знаю. А тебе нужно все. Иначе ты не справишься. Знаю, кто выступает на арене, и даже знаю, кто тебя обработал. Мастера. Не тебе чета!

– Я чемпион города. Неоднократный. Чемпион Союза! – вдруг выпалил я, с досадой чувствуя, как предательски краснеет лицо. – Я не сырой! Я мастер! Мастер спорта!

– Чушь это все! – пренебрежительно отмахнулся Белокопытов. – Ваши спортивные страсти – чушь собачья! Все на зрителя, все красиво! Даже профессиональный спорт – уже другой. У вас сколько раундов? А сколько у них? Как думаешь, многие из вас смогли бы стать профессиональными боксерами? Вернее, стать-то могут многие, но вот выиграть… Понимаешь, какое дело… когда ты выходишь на ринг, то видишь перед собой товарища. Товарища, с которым решил выяснить, кто из вас сильнее. Не более того, хотя, конечно, я и утрирую. Но твой противник на арене вышел убивать! Он не вышел выяснять, кто сильнее! И потому он победил. Я тут учу не играться в игрушки, а убивать. Ты готов убивать?

– Готов! – тут же твердо заявил я, и Белокопытов прищурился, будто смотрел в прицел:

– А ради чего ты готов убивать?

– Чтобы очистить мир от скверны! – так же твердо заявил я. – Чтобы Твари не пачкали его своими погаными ногами! Чтобы не пили из людей жизнь!

– О как… – Белокопытов удивленно скривил губы. – Так ты у нас идеалист? А я-то думал, просто хочешь заработать маме на новую шубу. И себе на джинсы. Что-то я боюсь идеалистов. Они шестьдесят с лишним лет назад так начудили… до сих пор расхлебываем. А какие планы? Кем будешь работать? Учиться пойдешь? Тебе ведь сколько сейчас?

– Вы же знаете, – мрачно ответил я, оглянувшись на дверь. Мне хотелось уйти. Похоже, что моя миссия полностью провалилась.

– Может – да, а может, и нет, – жестко парировал Белокопытов. – Ты чего сюда пришел? Ищешь знаний? Так отвечай, когда тебя спрашивают! И делай то, что тебе говорят! Я говорю!

– Я закончил школу – экстерном. Подал документы в университет, на юридический. Поступил. Пойду работать в милицию. Все.

– Все? А планы о карьере? О том, как ты в одиночку разгонишь толпы ниндзя? Неужто этого нет?

– Нет. Мне нужно научиться побеждать. – Я серьезно посмотрел в смеющиеся глаза Белокопытова, и тот вздохнул:

– Понятно. Последний из могикан… идеалистус вульгарис. Без денег.

– Я заработаю на арене и отдам! Клянусь! Я всегда держу свое слово!

– Верю, мальчик, верю… – Белокопытов побарабанил пальцами по столу, вскинул на меня взгляд: – Ладно. Я тебя возьму. Ты будешь приходить ко мне каждый вечер в двадцать ноль-ноль. И обещаешь, что пока я не решу, что ты готов – не появишься на арене.

– А если я не смогу прийти в двадцать ноль-ноль? Мало ли какие проблемы у меня могут возникнуть? Мама больная, например? Или еще что-то? (Например – убийство Тварей, выпивание Бесов.)

– Тогда ты мне даешь обоснование своему отсутствию. Или опозданию. И если объяснение меня не удовлетворит – я тебя накажу. Как накажу – придумаю. Но мало тебе не покажется. И еще – до сентября ты переселишься ко мне. Вроде как на сборы. Будешь помогать по хозяйству – в уплату за обучение. Будешь смотреть, как я обучаю клиентов, помогать. Ну и вообще – я к тебе присмотрюсь. Если не понравишься, если ты не обучаем – прогоню. Согласен?

– Эээ… ммм… – Я был не то что растерян, просто ошеломлен. Как-то не рассчитывал поселиться в чужом доме в роли прислуги. А с другой стороны – что такого? Справедливо! Меня обучают – я плачу за обучение!

Мама как будет одна? Да ничего с ней не будет! Она привыкла оставаться одна, когда я на сборах. Медсестра время от времени приходит. Телефон есть. Да к тому же – не буду же я сидеть тут безвылазно? Приду, навещу – это же не тюрьма!

– «Эээ… ммм» – это что? Отказ? Или согласие? – ухмыльнулся Белокопытов.

– Согласен! – торопливо бросил я, и в голове моей был полный сумбур. Все так быстро меняется! Стремительно, как осенняя погода! Вот только что светило солнце, и тут же ливень! Прошел ливень – и за ним снова солнце! И попробуй, уследи за этой чертовой погодой, голову сломишь – гадая, что тебе предстоит через час, через день. А уж загадывать на месяцы и годы вперед – это может только брехливый Гидрометцентр, который непонятно за что получает зарплату из государственной казны.

– Когда начнем?

Спросил и вдруг подумал: «А какого хрена я так радуюсь?! Это же Тварь! Я собираюсь учиться у Твари!»

Но ведь ради того, чтобы убивать Тварей. Чтобы не дать им размножаться. Чтобы Бесы не вселялись в людей. Так разве ради этого не стоит потерпеть, забыть о том, что сидящий перед тобой человек сияет, как неоновая лампа? Что это Альфа, самый настоящий Альфа, жить которому на белом свете совсем никак нельзя! И ведь мне когда-нибудь придется его убить… да-да – убить! Потому что страшнее Альфы нет никого на всем белом свете!

– Да мы уже начали, – довольно хмыкнул Альфа и вдруг обернулся к двери: – О! Похоже, что моя старушка пришла!

Дверь открылась, и в нее вошла одна из самых красивых женщин, что я видел в своей жизни – не очень высокая, худощавая, с прекрасным, будто выточенным из мрамора лицом, она будто сошла с обложки глянцевого журнала. Фотомодель, но только не болезненно худая, как эти «героиновые» красотки, а спортивная, с небольшой крепкой грудью, оттопыривавшей майку, – «комсомолка, активистка, спортсменка!». Ей было лет двадцать пять, не больше. По крайней мере – мне так показалось. Вместо ветхой, убеленной сединами старушки, которую ожидал увидеть!

В короткой, мальчишеской прическе – само собой, ни одного седого волоска. Глаза – зеленые, колдовские, смотрят весело, бесцеремонно, обшаривая меня с ног до головы.

Я замер. Челюсть у меня отпала. Старушка?! И это что, его жена?!

– Варенька, это Толя. Толя, это Варенька… моя дочь.

Проклятый старик сделал паузу, и я выдохнул, только сейчас заметив, что сижу не дыша. Это надо же было так меня… хмм… развести!

– Пап, ну чего ты там опять чудишь? Мальчишка чуть в обморок не упал! Ты чего ему про меня рассказал?

– Да ничего, – ухмыльнулся Белокопытов. – Просто сказал, что некому напечь блинчиков. Ты в городе, а мне не по чину. И чего он так удивился, когда тебя увидел? Сам не знаю! Ладно. К делу. Толя, шагай домой, собирай вещи. Надеюсь – у тебя их не грузовик. Вечером, к двадцати ноль-ноль, сюда. И без опозданий! А то отдам старушке на расправу, мало не покажется! Хе-хе-хе…

Что ты так смотришь, Варенька? Поживет месячишко у нас. Я, может, из него за это время сделаю хоть что-то приличное. Чемпион ведь! Не хухры-мухры! Поселим его в гостевой. Ты там постелишь, ладно?

Ну что сидишь, парень, – вали отсюда! К мамочке! А вечером жду. И не дай мне повод в тебе разочароваться – пожалеешь! Кыш!

Глава 5
– Давай, давай! Активнее! Что ты как снулая рыба?! У тебя еще вон сколько работы, так и до весны не управишься!

Я с некоторой тоской посмотрел на огромную груду чурбаков, покосился на Варю, отвернулся, не сказав ни слова. Вот на кой черт топить дровами, когда в доме есть газ?! Сделай газовую печь, и все!

– Папа любит, чтобы пахло дымком, чтобы настоящая баня, – Варя хихикнула, будто прочитала мои мысли, и пошла прочь, держа в подмышке большой эмалированный таз. Солнце било мне в лицо, просвечивало легкое платье девицы, обрисовывая ее стройную фигуру. Черт подери, у меня вдруг кровь прилила куда надо! Вернее – куда не надо.

За выпиванием Бесов я совсем забросил амурные дела, а сейчас при виде этой «фотомодели» вдруг вспомнил, что вообще-то мне семнадцать лет!

Потряс головой, отгоняя дурные мысли, и снова принялся колоть дрова. Нет, так-то занятие не тупее работы на тренажерах или там со штангой – солнце, воздух, запах смолы, ощущение силы и здоровья – совсем неплохо! Вот только мозг бунтовал – ради чего я сюда пришел? Ради этого? Когда он начнет меня учить?!

– Даже и не думай! – Голос Белокопытова был шипящим, каким-то даже шершавым, и я вначале не понял, о чем идет речь.

– О чем – не думай? – ошеломленно спросил я, в голове возникла картинка ночного парка и светящегося человека, бодрым маршем следующего по своим делам. Неужели узнал?!

– О Варьке, – сухо пояснил хозяин дома. – Ты сопляк семнадцатилетний, а ей нужен мужчина! Она уже обожглась, побывала замужем за таким вот бестолковым юнцом. Хватит. Продолжения не будет. Узнаю, что ты к ней клинья подбиваешь, – выгоню. Сразу же. А еще и по башке надаю! (Полыхнуло – если сумеешь!) Понял?

– Чего тут не понять. Одного не пойму – а когда учить меня начнете?

– А разве сейчас ты не учишься? – Белокопытов усмехнулся одними губами, но глаза остались серьезными, колючими, как рентгеновские лучи.

– Вообще-то я колю дрова, – пожал плечами, прикидывая на руке топор. Вот сейчас кааак… врезать ему по башке! И нет Твари! Нет Беса! Да еще какого! Альфы!

– Да. Колешь. А еще что делаешь? Кроме того, что на задницу моей дочери пялишься?

– Да не пялюсь я! Ну чего вы пристали! Красивая, да! Но она старше меня на пять лет! И я бы никогда не посмел обмануть – вы меня приняли, мне доверяете! Я же сказал вам! Только и правда не понимаю – целый день рублю дрова, вместо того чтобы изучать приемчики всякие хитрые! Может, объясните мне почему?

– Приемчики, говоришь? А помочь по хозяйству? Кто обещал помогать? Вот и помогай! – Белокопытов ехидно ухмыльнулся и пошел прочь. Сделав шагов пять, остановился, постоял секунду, вернулся:

– Эй… приемчики! Слушай меня внимательно. Два раза повторять не буду. Как думаешь, почему ты проиграл Игорю? Ты, чемпион города и Союза? Почему?

– Нуу… – Я задумался. Честно сказать, этот вопрос я задавал себе не раз и не два. Еще честнее – я только о том и думал. Как я мог проиграть? Я, с детства воспитанный бойцом, тренированный, не боящийся боли, выносливый, как осел?!

– Нуу?! – передразнил Белокопытов. – Не нукай, не запряг! Выкладывай!

– Он приемы знает, – пролепетал я, чувствуя себя безнадежным болваном. – А еще… еще… (Мне вдруг вспомнилось пульсирующее свечение вокруг противника. Что она означала, эта пульсация – я не знал. Но не могу же вывалить все Белокопытову?!)

– И еще? Ну… еще? – нарочито ласково, как идиоту.

– Он был быстрее. Чуть-чуть, но быстрее! – выпалил я, понимая, что это правда. Хотя и не вся. – Я привык, что быстрее всех. Но этот Тварь… этот гад был быстрее меня! И я ничего не смог сделать! Почти ничего. Ему тоже досталось!

– Слышал, да… – неопределенно протянул Белокопытов. – Говорят, что он теперь ходит с гипсом на челюсти и обещает ухайдакать тебя при первой же возможности. Но ты забыл еще одно обстоятельство.

Эффектная пауза, и тут, видимо, я должен был задать вопрос: «Какое?!» – вытаращив глаза от умиления, в щенячьем восторге преклонения перед Вожаком. А вот хрен тебе, Тварь!

– Ты забыл, что это не ринг! – Белокопытов явно был слегка раздосадован моей реакцией, но не подал вида. – Он вышел, готовый убивать! А ты – на спортивное состязание! Как привык! Как делал всегда! И вот когда ты выбьешь из своей башки спортивные замашки – станешь настоящим бойцом!

Врешь! Давно уже нет у меня спортивных замашек! Я убийца! Убивал и буду убивать! И от убийства получаю наслаждение, не сравнимое с наслаждением, которое я получил бы, к примеру, от секса с Варей!

Черт! Да что у меня мысли все возвращаются к Варе?! Прекратить! Нет ее для меня! Закончить свое обучение, не начав его, поставить на кон свое будущее ради длинных ног, упругой груди, этих зеленых глаз колдуньи… Черт! Черт! Черт! Вот вспомнишь Нечистого, и он тут как тут!

– Пап, ну чего ты распинаешься?! Он даже не понимает, о чем ты говоришь! Глянь, как глазки таращит, красавчик! Маменькин сынок, одно слово! Спортсмен!

Варя прошла мимо, одетая в тонкий халатик, зашла в огород, не обращая внимания на меня, застывшего с топором в руке, и на отца, недовольно кривившего губы, – расстелила одеяло, что держала в подмышке, и быстро сбросила халатик, оставшись в бикини на завязочках. Подставила лицо солнцу, закинув руки на затылок, и выгнулась, демонстрируя безупречную, без единой капли лишнего жира и следов целлюлита стройную фигуру. Я так и замер, пожирая ее глазами.

Затем опомнился, прежде чем Белокопытов заметил мою растерянность, и торопливо спросил:

– Как мне «выбить» из себя спортивные замашки? И как мне увеличить скорость? Это возможно?

– Все возможно… – рассеянно заметил Белокопытов, уйдя в свои мысли. Потом встрепенулся, будто вспомнил, где находится. – Да! Спортивные замашки! О них надо забыть. Идти в бой – так, как в последний раз! А вот насчет скорости… В нас таятся огромные резервы. Такие резервы, о которых мы даже не подозреваем. И нужно уметь их высвобождать. Как это сделать? Каждый приходит к тому – сам. Нужно прислушиваться к себе, найти источник энергии, который заставит твои мышцы стать сильнее, быстрее, заставит твои нервы проводить сигналы в несколько раз быстрее, чем у обычного человека. Возможности людей не поддаются какой-либо классификации. Невозможно предугадать, где граница человеческих возможностей! Вот тебе примеры из жизни. Реальные примеры, не придумка какая-то! Молодая женщина с ребенком на руках шла через мостик над пропастью. Туристка. Решила постоять у перил мостика, посмотреть на окрестности. Оперлась о перекладину… А перила возьми да обломись! И полетела женщина в пропасть! И погибла бы, и ребенка с собой бы унесла! Но успела уцепиться левой рукой за деревянный настил моста. Ребенок в другой руке. Висела так двадцать минут, пока кто-то ее не обнаружил. Так вот – когда женщину вытаскивали на мост – едва не сломали ей руку, на которой она висела. Хватка была такой мертвой, что не могли разжать пальцы, а она от ужаса боялась их отпустить. Заклинило.

Еще пример: женщину с ребенком сбило машиной. Ребенка затащило под грузовик. Так женщина уперлась в бампер и ПОДНЯЛА грузовик! Оттащила его в сторону, спасая свое дитя!

А вот, как тебе понравится? Бабулька восемьдесят лет. Пожар в доме, и она вытаскивает вещи. Вытащила огроменный старинный сундук, такой здоровый, тяжелый, что потом четверо взрослых, сильных мужчин едва внесли его в дом!

Сумасшедшие. Психически больные люди. Это люди с какими-то нарушениями в мозгу. У них, как говорят – «переклинивает». Один сумасшедший сбежал из клиники и побежал по дороге. Его преследовали на автомобиле, засекая при этом скорость движения. Так вот, он полчаса бежал со скоростью пятьдесят километров в час! Субтильный, тощий человечек, не спортсмен, не чемпион! А если помнишь – стометровку бегают за десять секунд – лучшие из спортсменов. А десять секунд сто метров – это всего лишь сорок километров в час! Но он бежал полчаса!

Как такое возможно? Почему возможно? Одни люди не в силах дойти до автобусной остановки, не покрывшись потом, а другие – могут бежать неделями, месяцами, как те же бегуны из племени тараумара, гоняющие дичь, пока она не падает от усталости!

Тебе нужно научиться высвобождать свою энергию. Тебе нужно протянуть нить, канал, трубопровод к хранилищу энергии. Заставить свое тело вбирать эту энергию. И тогда ты будешь непревзойденным бойцом! А приемчики… ну да – приемчики! Их можно выучить за пару месяцев, за полгода! Потом довести до совершенства – как ты довел до совершенства свое боксерское умение. Но только пока у тебя не будет подпитки от энергетического центра вот тут (он постучал пальцем по лбу) – ничего не выйдет. Понял? Так-то. Прислушивайся к себе, ищи, медитируй – и ты обрящешь. Или НЕ обрящешь – это уж как получится. От тебя все зависит!

Белокопытов помолчал, задумчиво посмотрел в пространство над вольготно разлегшейся в саду Варей и добавил:

– Есть у меня один способ… только поможет ли? Не всем помогает. И опасно. Но об этом потом. А пока подумай над тем, что я тебе сказал.

Он повернулся, не оглядываясь больше, ушел в дом, а я остался стоять, тупо пялясь на округлую попку Варвары Петровны, внимательно изучавшей некий потрепанный журнал. Кстати, в бикини она уже не выглядела такой… хмм… взрослой, что ли? Спортивная, стройная, молодая… мечта любого мужчины!

Я провел руками по лицу, сосредоточился на дровах. Было в колке дров что-то завораживающее, некая медитация в движении. Поставил чурбак, размахнулся… хрясь! Полетели поленья!

Еще – хрясь! Снова поленья… Собрал, сложил в «стенку», снова чурбак.

Нет времени, нет лишних мыслей – хрясь-стук-бам-хрясь…

Рассказ Белокопытова меня поразил, и мне стоило большого труда, чтобы себя не выдать. Это переворачивало все мои представления о Бесах, о людях и о Тварях! Что такое «энергетический центр»? Да это же Бес! Это Бес, сидящий в человеке! И что получается – я могу воспользоваться его энергией? Могу качать из него силу?

Это просто… поразительно! Значит, Бесы могут быть не только злыми тварями, бесполезными вампирами, питающимися отрицательной энергией, но и донорами, которые поддерживают своих хозяев! Или своих рабов. Скорее – рабов, ведь это Бесы правят людьми! Или люди – Бесами?!

Что-то я запутался. Получается, что я напрасно убивал Тварей? Напрасно бил негодяев, выпивая из них Бесов?

Нет, не напрасно. Кто им велел напасть на беззащитного старика? Попытаться убить его, ограбить? Понесли заслуженное наказание! Кару Божью, можно сказать!

Но почему я не чувствую зла в Белокопытове? Почему я не чувствую зла в Варе, довольно-таки ехидной особе, но совсем не такой мерзкой, какой должно быть Тварям?

Да, Варя тоже была заражена, светилась – поменьше, чем ее отец, но вполне так активно. И вот эти двое людей… Тварей – разве они похожи на злодеев? Или я просто что-то не знаю?

Кстати, когда старик со мной бился, свет, излучаемый Бесом, вернее, аура, так и пульсировала! Активно, ярко, с красными сполохами! Как тогда – у Игоря. И что это значит? Значит, Бес отдавал энергию своему носителю.

Симбионт, вот как это называется! Симбионты! Мы носим в себе симбионтов и не умеем ими пользоваться! Но кто-то умеет. Белокопытов, Игорь, тренер Собакин!

И тогда возникает вопрос – как связаны Бесы и то плохое, что есть в людях? Ведь я всегда был уверен, что люди плохи именно потому, что в них сидят эти твари! И что теперь?!

Черт подери, все с ног на голову! Все мои выводы, все размышления – все впустую!

– Спишь? – На меня упала тень, и я вскочил как подброшенный пружиной. Варя. Стоит близко, так, что можно рассмотреть поры на коже и волоски над губой. Почти невидимые, маленькие такие. Вдруг подумалось: «Интересно, а какого цвета волосы у нее – там? Скорее всего – бреет, для бикини…»

– Не сплю… – Я нахмурился, поднял топор. – Отойди. Не дай бог – задену!

– Хмм… боишься задеть? – Варя странно улыбнулась, потом вдруг протянула правую руку и провела указательным пальцем по моей груди: – Твердый… как дерево. Давно занимаешься, да? Ты чемпион ведь? Отец сказал…

– Чемпион, – как можно более холодно бросил я и отодвинул Варю в сторону, осторожно упершись ей в плечо ладонью. – Не мешай, пожалуйста!

Плечо было горячим, и пахло от Вари травяным шампунем, чистым женским потом, а еще – чем-то неуловимым, волнующим душу, трогающим забытые струны.

«Феромоны!» – сказал бы ученый-энтомолог. Самки завлекают самцов, выпуская специальные вещества, вызывающие сексуальное желание.

Нет уж, дорогуша! Твой папа четко выразился по поводу всего такого и всего прочего – иди ищи «Мужчину», а я всего лишь гиперсексуальный парень семнадцати лет от роду, у которого давно не было женщины. И не стоит совать свой чистый пальчик в мою открытую рану.

Я больше не смотрел на девушку. Методично, как автомат, опускал и поднимал топор, складывал дрова в поленницу и думал, думал, думал… пытался нащупать у себя внутри эту самую нить, которая приведет меня к моему персональному демону. Но ничего не выходило. Совсем ничего.

А потом мы обедали. Щи из свежей капусты, котлеты. Варя суетилась у плиты, потом молча ела, глядя в пространство над головой отца. Петр Андреевич тоже молчал, и мне показалось, что между родственниками пробежала черная кошка. Хорошо, если не я был причиной этой размолвки – мне сейчас не до здешних семейных разборок.

– Толя, сейчас ко мне должны прийти два клиента, ты мне поможешь, – бесстрастно бросил Петр Андреевич, отодвигая тарелку.

– Чем могу помочь? – слегка удивился я, насторожившись, как мышь от шороха в углу (вдруг это кот!).

– Мне надо сбить с них спесь, – слегка улыбнулся старик, и Варя удивленно подняла брови:

– Или они с него? Пап, они ведь занимаются у тебя уже полгода!

– Николай в прошлый раз заявил, что полностью готов к любым неожиданностям, – улыбнулся старик. – Вот пусть и покажет, к каким именно он готов. А Толя попробует их проучить. Попробуешь, Толя?

– Попробую… – буркнул я, чувствуя какой-то подвох. Что за клиенты, что за обучение?

– Твоя задача – добраться до охраняемого объекта, нанести ему удар. Кулаком, чем угодно. Главное – коснуться меня. Да, это я буду выступать охраняемым объектом.

– А может – я? – внезапно предложила Варя. – Пусть меня коснется! А то шарахается твой Толя как от прокаженной. Твоя работа, да, пап? Что ты ему про меня наговорил?

– Он должен как следует врезать объекту, – холодно пояснил старик. – Ты хочешь, чтобы он свернул твой красивый носик? А ведь свернет, если я прикажу! Свернешь, Толя?

– Сверну, – буркнул я, отводя взгляд от ложбинки на груди девушки. Похоже, что она вообще не носит под платьем лифчик! И это меня занимало больше всего. Сейчас – больше всего.

– Ну вот! Нет уж, пусть твой носик остается на месте. Кстати, а что у тебя с Вадимом? Вы же вроде как собирались подавать заявление? И что?

– Пап, зачем об этом сейчас?! – Варя встала, шумно бухнула тарелки в мойку, всей своей спиной выражая неудовольствие. – Расстались мы с Вадимом! Он тупой осел! Представляешь, он не знает, что такое «талант»! Считает, что это умение печь блинчики! И, кстати, – ничего, кроме блинчиков, ему не надо! Ну… почти ничего… (она чуть раскраснелась, видимо потому, что в комнате стало жарко). Я должна стоять у плиты, печь блинчики, нянчить детей в промежутках между кормлением и ублажением мужа и… больше ничего! Обо мне вообще речь не идет. Будто я рабыня какая-то! А я вообще-то художница, и хорошая художница, ты сам говорил! И должна все бросить ради него?! Это как?!

– А разве это – не предназначение женщины? Разве семья – муж, дети, хозяйство – это не то, о чем мечтает женщина? – прищурился Белокопытов. – А давай спросим у нашего новичка. Как ты считаешь, в чем предназначение женщины? И что важнее – карьера или семья?

– Семья, конечно! – не думая, буркнул я. – На кой черт женщине карьера? Чтобы как моя мать на старости лет остаться без мужа, без семьи?

– А ты знаешь, что такое талант? – Варя уничижительно посмотрела на меня, потом на улыбающегося отца, отвернулась.

– Талант – мера веса, денежная единица, ну и способность к чему-нибудь. Мне уточнить вес таланта? Он колебался от двадцати шести килограммов до пятидесяти трех. Сказать, сколько серебряных драхм составляли талант? Что можно было на него купить?

– Толя вообще-то экстерном окончил школу и уже поступил в университет. И скорее всего – тоже окончит его экстерном. Вундеркинд, понимаешь ли! Гений. А не напомнишь, с какого раза ты поступила в художественное училище?

Варя бросила скомканное полотенце для рук и строевым шагом вышла из комнаты. Стало тихо.

– Своенравная девчонка, – задумчиво сказал Белокопытов и тут же, не меняя тона, приказал: – Перемоешь посуду. Потом приходи в зал. Через час придут клиенты – постарайся, чтобы они тебя не сильно помяли, хорошо? Ребята крепкие… не расслабляйся.

* * *
«Крепкие ребята» оказались угрюмыми, здоровенными мужиками около тридцати лет или поболе того, вроде тех, что везли меня на бои без правил. Бывшие борцы, это точно. Могучие, широкоплечие, налитые дурной, мясной силой. Как они попали к Белокопытову, какими судьбами – совершенно непонятно. Как я, по блату?

Я подметал зал – истово, аккуратно, прислушиваясь к словам тренера и к тому, что отвечали ученики. А суть, как я сумел расслышать, в том, что оба типуса считали, будто познали все и вся, и им теперь совершенно достаточно обучения у хозяина зала. Одно не понял – зачем ему-то доказывать, что они не готовы? Если только потому, что хотелось получить с них бабла?

Мне кажется – так оно и есть. Белокопытов старикан еще тот, хитрый, как черт. Это было видно с первого раза. Но вот что мне не было ясно – а если он докажет, что парни не готовы, хотя и проучились у него полгода – не потребуют ли назад деньги, которые уже отдали за обучение? «Плохо учил! Верни-ка!»

– Хорошо. Я выдам вам рекомендательные письма с моей подписью, если… если вы сможете защитить меня, например… вот от этого подметальщика! – Белокопытов указал на меня, сметающего в совок пыль, налетевшую с улицы. – Ему семнадцать лет, крепкий парнишка – накачал мышцы на колке дров. Ты все сегодня переколол или еще остались, Толик?

Глаза Белокопытова смеялись, и он едва заметно мне подмигнул. Я понял и, сделав глупую рожу, недоуменно ответил:

– Петр Андреич… там до фига дров-то! Я чо, железный, штоль, все-то переколоть! Завтра еще поколю! Сами же сказали – подмести!

– Ты вот что, Толик… видишь этих дряхлых дядек? (Телохранители радостно загоготали.) Представь, что ты убийца и хочешь добраться до жертвы. Но ты должен пройти мимо этих вот старичков (го-го-го!). Они будут стараться тебя ударить, схватить, придушить, а ты им не должен поддаваться! Бей их что есть силы! Вали их! И дотронься до меня. А за это они тебе дадут по сто рублей. Дадите, злые дядьки?

– Го-го-го… дадим! Дадим! А если не дотронется – значит, вы нам рекомендательное письмо!

– Договорились, – довольно кивнул Белокопытов. – Только вот у Толика спросим, он-то согласен?

– Толик, не боись, сильно бить не будем! – ухмыльнулся один из парней, тот, что повыше, белозубый, симпатичный.

– Не боись! – подхватил второй, кряжистый, здоровый, как медведь.

Настоящие «кожаные затылки». Какими их принято представлять. Ума – самая малость, много мяса, много кости – особенно в черепе. Мозг найти трудно.

– А точно по сто рублей дадите? – опасливо осведомился я, входя в роль. Уж чего-чего, а роли я играть умел! Сейчас это была роль «Тупой подметальщик». – Тогда отдайте их Петру Андреичу! А то потом хрен с вас получишь! А можно я буду метлой их бить? Черенком?

– Го-го-го! – Мужчины захохотали и начали рыться в бумажниках. Каждый достал несколько купюр – по десять и двадцать пять рублей, торжественно подали тренеру:

– Видал? Вот!

– Петр Андреич, пересчитайте! А то еще врут небось! – сердито констатировал я, косясь на дверь из зала. Там стояла Варя, и она была сумрачно-спокойна. Меня почему-то это взволновало – что, Варя будет смотреть? Вот он и кураж! Мне сейчас нужен кураж! Я трудно завожусь – Петрович всегда мне это говорил. Но уж если заведусь…

– Вот и ладненько! Все в порядке, Толя! – Белокопытов был доволен и благостен, как подвыпивший слесарь дядя Вася в пасхальный день. Дядя Вася почему-то очень уважал мою маму и на Пасху всегда дарил ей маленький засохший кулич, который та упорно съедала, размачивая в чашке с чаем, говоря, что подаренное от чистого сердца нельзя выбрасывать в помойное ведро. Даже если этот кулич о дорогу не расшибешь. Тем более – кулич!

– Итак, я стою здесь, ребята преграждают дорогу, а ты, Толик, подбеги, коснись меня рукой. Ну – или ударь, если тебе так хочется! За все хорошее – врежь, от души! Итак, начали!

Я аккуратно поставил швабру к стене, отложил совок, ведро и медленно, неуклюже пошел к двум парням, стоявшим посреди зала.

Кем они меня видели, эти мордовороты? Молодым, сутулым, хромым парнишкой (я специально хромал, горбился и вообще перекашивался на одну сторону), который по уровню боевой подготовки находится между тараканом и осенней мухой-жигалкой? Может куснуть, да, но если не расслабляться – брызнет кишками, как поганая мушатина!

Многие так думали, многие…

Кстати, парни не были Тварями. Обычные крепкие парнюги, накачавшие мяса штангой и тренажерами.

Изобразил, что хочу обежать их справа, по стене, рванулся… и тут же сменил направление – бросился на левый край. Так же неуклюже, прихрамывая!

Парни с хохотком развели руки, ловя незадачливого и наглого «таракана», быстрые, ловкие, несмотря на свои габариты, и тут я их разочаровал.

Молниеносная, сокрушающая двойка!

Потом незащищенные от повреждений руки будут болеть, но сейчас мой правый кулак пушечно пробил в печень и левый – в подбородок!

Высокий мужчина рухнул как подкошенный. Второй среагировал мгновенно – улыбка слетела с его лица, он все понял – и нанес удар, который мог бы снести мне голову. Если бы попал. Но медленно, слишком медленно! Я все-таки мастер спорта международного класса, а это что-то вроде второго или третьего дана! А может, и больше!

Нырок! Могучий прямой правой, плющащий нос! Но парень стоит – крепкий, масса огромная – килограмм сто двадцать, не меньше! Так просто не собьешь!

Добивать не стал. Обошел, как столб, спокойно дотронулся рукой до головы Белокопытова.

– Труп. Вы проиграли! – Я снова сгорбился, захромал к швабре – убогий подметальщик, опасаться которого просто глупо.

И раздался здоровый девичий хохот:

– Ой, не могу! Ха-ха-ха… вот это представление! Толик, ты гений! Ха-ха-ха… Толик, да ты актер, настоящий актер! Ха-ха-ха…

А потом приводили в чувство высокого – Варе пришлось принести нашатырный спирт, ватку.

Вправляли нос коренастому – он смотрел на меня глазами, полными боли и ненависти, и я чувствовал себя не в своей тарелке. А когда он спросил, кто я такой, Белокопытов резко оборвал:

– Это не твое дело. Мой ученик! А вам урок – никогда, слышите, никогда нельзя недооценивать противника! Любой, кто находится близко от объекта, – ваш потенциальный противник, и вы должны его воспринимать как самую страшную, как самую опасную из опасных угрозу! Никогда не расслабляться! Никогда не терять бдительности! Видели, как легко он вас обманул? Что вы увидели – какой-то там уборщик, хромой, кривой, тупой! А то, что он легко нокаутирует одного из вас – вам даже в голову не пришло! Кстати, скажи ему спасибо – он бы и тебя завалил, когда ты стоял, прижав к физиономии руки! Пожалел, я видел! Потому нечего смотреть на него как на врага! Еще раз спасибо ему скажите – за науку!

– Спасибо, Толя, за науку! – гнусаво повторил кряжистый и криво усмехнулся: – А все-таки, кто ты? Где так научился махать руками?

– Я не машу руками. Я мастер спорта международного класса по боксу. А вот вы как раз машете руками, – спокойно бросил я и попросил: – Подвиньтесь, мне мусор нужно подмести. Натрясли тут…

И Варя снова расхохоталась.

* * *
Я лежал в темноте, глядя в невидимый потолок, и думал, думал, думал… Первый мой день, и столько нового! Не просто нового, а категорически или даже катастрофически меняющего мировоззрение! Нелегко принять тот факт, что не все Твари – плохие. И это притом что ты сам, можно сказать – Тварь!

Итак, вывод: самые сильные, умелые Твари подпитываются энергией от Беса. И он не всегда руководит действиями носителя. Вот я, например – разве мной руководит Бес? Разве я совершаю плохие поступки, чтобы покормить своего Беса?

Хмм… тут же вспомнился умирающий Тварь, тут же вспомнились много, очень много одержимых, которых едва не забил до смерти и которых выпил досуха. КУДА девалась та энергия? Энергия Бесов? Как я ее поглотил?

Но нет, это совсем не то. Ведь я выпивал Бесов и до того, как один из них обосновался в моем теле! Потому эти рассуждения несостоятельны. Глупость, а не рассуждения!

У двери послышались тихие шаги, я насторожился. Дверь приоткрылась, и освещенная лунным светом, падающим из окна в коридоре, вошла белая фигура, тихонько шлепая босыми ногами. Я замер.

Прошла к кровати, аккуратно села на краешек. В воздухе запахло чем-то вроде тонких, почти неуловимых духов – похоже, что шампунь. Я уже вдыхал сегодня этот запах…

– Ты спишь? Толя, ты спишь? – едва слышный шепот в тишине. Тихо, очень тихо. Стены дома на удивление толстые, никогда бы не подумал – кирпича в четыре, а может, и больше. Снаружи обычный деревенский дом, внутри – настоящая крепость. И стекла – точно бронированные. Только из гранатомета брать! Зачем, спрашивается, такие стекла, если ты обычный военный пенсионер, подрабатывающий себе на хлеб тренировкой всяких там обормотов?

– Уходи! – отодвинулся, убрал руку, которая легла мне на бедро. – Уходи, сейчас же! (Надо было запереться, болван! Нарочно не запер? Ждал ведь, скотина!)

– Ты папку боишься, да? Да он добрый, не переживай! Ничего не сделает!

– Я сказал – уходи! Сейчас же! Сию минуту! (А то я не выдержу, зараза ты эдакая, и подомну тебя, как подушку!)

– Трус! Ты – трус поганый! – Голос презрителен, в нем нотки разочарования, ярости… надежды? – Не пожалей потом!

– Уходи! – хорошо хоть «петуха» не дал. Знала бы ты, сколько сил потребовалось, чтобы тебя прогнать! Сейчас так бы и впился в твои пухлые губы, содрал с тебя тонкую кружевную рубашку, схватил за упругие бедра и, не обращая внимания на твои стоны, вздохи…

– Уходи!

Резко встала, пошла к двери. Притворила тихо, без стука, хотя ожидал, что грохнет. Перевел дыхание.

Ощущение, будто пять километров пробежал! Да нет, после пяти километров у меня так бы не билась кровь, не ломило бы виски. И уж точно… так бы не приподнялось одеяло.

Господи, да я уже и забыл, когда так хотел женщину! Если честно, не врать себе – я никогда так не хотел женщину!

Ну да – Юлька, мне было с ней очень хорошо. Секса было столько… хоть отбавляй.

Ну да, «сестренки» – веселые, славные, настоящие подружки во всех отношениях! И секс с ними был такой же – веселый, задорный, с выдумкой, – будто собрались трое друзей и придумывают себе какие-то игры!

Почему же сейчас мне так больно и так сладко? В чем отличие?

Ох, нет… неужто я влюбился? Это что, вот так оно и выглядит?! Любовь эта самая?! Да я знаю ее всего ничего! Пару дней! А меня будто поленом по голове!

Кошмар! Это – кошмар. Я не хочу в нее влюбляться! Я не хочу никаких серьезных отношений! И никого, кроме нее, не хочу… проклятие!

Как представлю ее обнаженной, как представлю, что она трепещет в моих руках, – и мне выть хочется! Как волку, во время свадебных игрищ с волчицей!

Спустил ноги с кровати, сел. Посидел минуты две, пошел к двери, ведущей на улицу. Она была заперта, и я немало повозился, отпирая задвижку. Все-таки справился, вышел, сунув ноги в обрезки старых резиновых сапог – извечная обувь селян, которым недосуг обуваться, чтобы пройти к деревянному заведению на огороде либо пожурчать на гряду с календулой, цветком красивым, а еще – помогающим от простуды.

Так я и сделал, глядя в звездное небо и стараясь поймать взглядом падающую звезду. Август, сезон метеоритных дождей. Небо темное, бархатное, и только луна – огромная, круглая, как медный таз, неведомым образом заброшенный на небосвод. Призрачным покрывалом света окутала сад, грядки с помидорами, дозревающими последние недели, длинный «сарай» спортзала, колодезь с намотанной на вороте видавшей виды цепью.

Вот оно – то, что надо! Как выбивают дурные мысли, как погасить огонь, разгорающийся в костре? Водой, само собой!

Тихо, стараясь не греметь, опустил ведро до «зеркала», в котором отражалась луна, подождал, когда емкость наполнится водой, медленно, осторожно поднял. Поставил ведро, оглянулся по сторонам, стянул с себя трусы, повесил на бельевую веревку, а затем опрокинул на голову содержимое ведра.

Ай! Чуть не завопил – вода оказалась такой неожиданно холодной, кусачей, что мне мгновенно стало не до мыслей об упругом женском теле.

И это хорошо. И это – правильно!

Вдруг подул полуночный ветерок, и тело, облитое ледяной водой, запротестовало, требуя тепла уютной маленькой комнатки, стеганого одеяла, тишины и темноты. Но я не позволил себе расслабиться – сделал несколько энергичных упражнений, провел бой с тенью, и не сразу, но все-таки согрелся. Кровь побежала по жилам – энергично, толчками, я чувствовал, насколько здоров, силен, знал, что у меня обязательно будет интересное, хорошее будущее! И что в сравнении с этим будущим значит мой отказ от женщины? Малознакомой, хотя и красивой, как фотомодель.

А может, даже красивее… красивее всех женщин, что есть на белом свете!

Торопливо натянул трусы – тело уже подсохло, так что постель не намочу. Жаль, что не взял полотенце – можно было бы как следует растереться. Но ничего, и так сойдет! Побрел к дому, снова сунув ноги в сброшенные опорки.

Уже когда подходил к дому, вдруг понял – меня все время не оставляло ощущение, что кто-то за мной наблюдает. Остановился, не доходя трех шагов до двери, начал смотреть по сторонам, поворачиваясь, как зеркало боевого локатора. Нет, все тихо, спокойно, никого вокруг. Только я знал – кто-то на меня смотрел, когда я скакал там, у колодца.

Варя? Подглядывала за мной из своей комнаты? Или это ее отец, который всегда настороже? Да какая разница! Ощущение было таким, что это не чужой человек. Нет опасности.

Откуда знаю? Чувство такое. С некоторых пор стал за собой замечать – как только возникает ощущение опасности – жди, что сейчас из-за деревьев выскочит Тварь и попытается на тебя напасть.

И наоборот – идут парни, вроде бы и опасные на вид, а на самом деле – безобидные. Слегка подвыпившие студенты, которые еще и предложат «старику» помочь дойти до остановки (было такое). Интуиция, однако! Она не подводит.

Прошел в свою комнату, лег в кровать, чувствуя, как меня отпускает возбуждение. Ледяная вода, она как раз для этого и хороша. После такой порции «отрезвляющего» – и мужское достоинство, сжавшееся в испуге до размеров совершенно смешных, не сразу найдешь, куда там думать о секс-игрищах!

И хорошо. Пусть будет так. Ничего бы из этого не вышло, кроме неприятностей. К тому же я ведь обещал, не правда ли? А я всегда выполняю свои обещания! Всегда!

Дурак…

* * *
Вари за утренним столом не было. Мы позавтракали вдвоем с Белокопытовым, почти не разговаривали – каждый думал о своем. Не знаю, о чем думал он, но у меня в душе была какая-то пустота, будто я сам лишил себя чего-то важного, оставившего некую дырку в душе, и эта дырка сейчас ныла, как больной зуб, резко реагирующий на холодное-горячее.

Закончив завтрак, достал из кармана деньги, которые заработал вчерашним представлением, положил их перед хозяином дома. Тот недоуменно посмотрел на меня, на деньги, поднял левую бровь:

– Это что значит?

– Это часть моей оплаты за обучение. Вы же сказали, что обучение платное, вот я и подумал…

– Убери. – Белокопытов не удивился, не усмехнулся, а так же, как и до этого, продолжил пить свой чай с чабрецом. – Если понадобятся деньги, я тебе скажу. Что же касается оплаты, ты оплатишь мне по-другому… – он замолчал, а я слегка напрягся:

– Как… по-другому?

– Ты будешь мне помогать тренировать клиентов. Ну и по хозяйству – я тебе говорил – делать все, что я скажу.

– Как я могу тренировать, если сам ничего не знаю? Не умею?

– Ну… что-то же ты знаешь и умеешь. Иначе вчера бы не набил физиономии двум самонадеянным типам. Что же касается обучения тебя лично… хватит полгода, чтобы ты выучил основные приемы, которые я тебе покажу. Специальные приемы, которые можно применять только в бою. И которые в гражданской жизни совершенно не нужны и даже вредны. И не в приемах дело, совсем не в приемах!

– Подождите. Мне бы все-таки хотелось понять… – Я замер, подбирая слова, Белокопытов терпеливо ждал. – Вы приняли меня, денег не берете, собираетесь обучить спецприемам – хотя это и запрещено законом. Зачем? Зачем это вам нужно? И это притом что вы совершенно меня не знаете! А может, я собираюсь с помощью ваших приемов убивать? Может, я маньяк! Может, я употреблю свое умение во зло людям! Как вы можете так… простите… легкомысленно подходить к делу?! КАК это так?

Белокопытов слегка улыбнулся, кивнул мне на чайник, стоявший на газовой плите. Я встал, налил ему в чашку, добавил заварки – я уже знал, какой концентрации заварку он любит – пододвинул сахарницу, корзинку с печеньем. Снова сел. Хозяин дома все это время не проронил ни слова – возможно, обдумывал мои слова.

С видимым удовольствием Белокопытов отхлебнул, откинулся на спинку стула:

– Я мог бы тебе ничего не отвечать. Сказать что-то вроде: «Устраивает – занимайся, не устраивает – вали отсюда!» Но я так не скажу. Хорошо, что ты думаешь, хорошо, что задаешь себе вопросы, и не бросаешься к первому встречному с распростертыми объятиями. Такое поведение, такая доверчивость ни к чему хорошему не приводят. А ты же ведь хочешь вычищать из мира зло, так? Тебе нужно быть сильным, хитрым, недоверчивым и… умелым. Настолько умелым, чтобы Зло не могло тебя одолеть ни при каких условиях! Пафосно, да? Но это правда. И, кстати, кто сказал, что я бросаюсь в воду, не зная броду? Во-первых, я навел о тебе справки. Везде. И в школе, и во дворе, и в боксерской школе. Я многое про тебя знаю. Я наблюдал за тобой то время, что ты был рядом со мной. Анализировал. Сопоставлял. И пришел к неким выводам.

Он надолго замолчал. Так надолго, что я все-таки не выдержал, сгорая от любопытства:

– К каким выводам вы пришли?

Белокопытов улыбнулся, игнорируя вопрос, несколько раз глотнул из чашки. Я уже думал, что он таки не ответит, но старик продолжил, задумчиво потерев кончик носа указательным пальцем правой руки:

– Ты любопытен. Ты честен, насколько это возможно в нашем мире, построенном на лжи, и держишь свое слово, насколько это возможно. Я знаю, что Варя к тебе приходила. Все знаю. Знаю, что ты ее выгнал. И ценю это. Нет, не то, что ты ее выгнал – дело молодое, могло все быть и по-другому, но ты сдержал свое слово, хотя тебе это и было едва по силам. (Он видел меня у колодца, точно! Следил…)

Ты не жаден и не любишь деньги. Тебе они нужны только как средство – обуться, одеться, помочь матери. Ты равнодушен к роскоши, хотя и не откажешься иметь хорошую вещь, если будет такая возможность. Про твои способности говорить не буду – потому я и сказал про полгода. Другим людям, чтобы пройти такой курс обучения, нужно не менее двух-трех лет. Но у тебя ведь абсолютная память. Тебе достаточно показать один раз, и ты запомнишь навсегда. Дальше лишь отработка движений, ведь память есть и у мышц, не все зависит от мозга. Ну что еще… а ты не задумывался, а может, мне нужен человек, которому я смогу передать свои знания? Свое умение? Кому еще-то передать? Варе? Это не женское дело! Ей совсем другое нужно!

Белокопытов снова замолчал, а я ждал, не пытаясь что-то сказать. Хотя – а что еще говорить? Все сказано. Все расписал. Все узнал. За исключением одного – что умение мне нужно для того, чтобы убивать Тварей. Таких, как он…

– Главное – не приемы. Главное – уметь пользоваться ресурсами организма. Заставить свой энергетический центр работать так, как нужно. Как нужно тебе. Есть один способ, но я не знаю, стоит ли им воспользоваться. Пока… не будем. Ну что же… мой посуду и пошли в зал! Посмотрим, насколько хорошо ты все запоминаешь. Даже интересно. Мне еще не встречались люди с настоящей эйдетической памятью.

* * *
Я тренировался днем, а иногда и ночью. В перерывах между тренировками – поливал огород, собирал овощи, копал картошку, колол дрова, подметал, даже готовил еду.

Как оказалось, Белокопытов очень недурно готовит, он научил меня варить борщ, жарить котлеты, крутить пельмени, приговаривая, что настоящий мужчина должен уметь все – снять часового и напечь вкусные блинчики. И второе – ничуть не менее сложно, чем первое.

Варя ко мне больше не приходила. Я вообще ее не видел – мелькала где-то на горизонте и тут же исчезала, будто пряталась, будто не хотела меня видеть.

А может, и правда – не хотела. Зачем лишний раз вспоминать, что тебя отвергли? И для мужчины-то достаточно болезненно, а уж для женщины, уверенной в себе, красивой – это полная катастрофа. Так и внедрятся в голову мысли, что ты никому не нужная на всем белом свете уродина, от которой мужики бегут как от кикиморы лесной.

Ну… и слава богу, что пряталась. Слово данное – словом, но второй раз я бы уже не выдержал. И полетел бы отсюда к чертовой матери сизой горлицей.

Буквально через две недели я знал все приемы, которые захотел мне показать Белокопытов, и мог повторить их с различной степенью чистоты.

Да, запомнить, как выполняется прием, – это для меня плевое дело. Но чтобы прием выполнялся автоматически, не думая, чтобы не было шероховатостей – на все это определенно нужны не жалкие две недели.

Пару раз ходил к маме. Она была очень рада, расспрашивала, как все у нас там происходит, и оба раза снова заводила свою волынку о внуках, чем вызывала у меня невольную злость и раздражение, которые я подавлял без особого труда. Разве можно сердиться на маму? Ведь она хочет мне добра! Хочет увидеть внуков! Как и все нормальные мамы на всем белом свете.

Помогал я Белокопытову и тренировать телохранителей. Ничего особо сложного – вначале примерно так же, как тогда, в первый раз – предлагалось меня обойти, я вырубал парней, и после этого они как шелковые делали то, что им положено было делать – исправно платили деньги и слушали, что им говорит тренер.

Во время тренировок заметил – Петр Андреевич дает им совсем не то, что мне. Усеченную версию боевого комплекса. Все преподанные им приемы были направлены на то, чтобы ошеломить противника, сбить его с ног, зафиксировать, дать охраняемому объекту покинуть место боестолкновения, тогда как я учился наносить убийственные, страшные удары, не имевшие ничего общего со спортом или благородной работой телохранителей.

Да, именно благородной, потому что нет ничего благороднее, чем защита слабого сильным. По крайней мере, так говорил своим клиентам Белокопытов, возможно – просто набивавший цену себе и своим ученикам.

Он учил меня всему, что знал сам – начиная с рукопашного боя и заканчивая метанием ножей и даже стрельбой из арбалетов. Да, как ни странно, арбалеты совсем не анахронизм, ушедший в прошлое с рыцарской броней и волнистыми мечами-фламбергами. Стальные, маленькие, способные навылет пробить человеческую шею небольшим остроносым «болтом» – арбалеты были серьезным оружием.

И, кстати сказать, – довольно дорогим. Когда Белокопытов назвал мне цену одного из таких «приспособлений», у меня вытаращились глаза – неужели так дорого?! Оказалось, что их делают в каком-то закрытом «почтовом ящике», как называют секретные оборонные предприятия, и добыть эти штуки стоит больших, очень больших денег. Бесшумные, компактные, по мощности едва уступающие легкому пистолету – эти арбалеты были мечтой любого диверсанта. И киллера…

Я не знал, зачем мне вообще нужны эти премудрости – снятие часовых, ползание по стенам а-ля ниндзя, но никогда не возмущался, запоминая, впитывая знания, которые никогда не бывают лишними.

Надо сказать, что стиль боя, который давал Белокопытов, не был похож ни на один стиль канонических японских или китайских единоборств. Да и было ли это стилем? С натяжкой можно назвать это все боевым самбо, которое большей частью утилитарно предназначено для выполнения одной определенной задачи.

Надо тебе ударить, убить человека – делай это так, как тебе удобно, как эффективнее всего! Никаких задранных выше плеча ног, никаких эффектных прыжков и разворотов, как в «крутом» и глупом гонконгском кино! Точно, быстро, эффективно – и только так!

Ноги бьют не выше пояса, руки бьют везде. Все! Аксиома!

Мне, с моей привычкой глушить противника кулаками, пришлось переучиться. Не все удары наносятся грубо, используя кулаки, как кузнечные молоты. Иногда достаточно ткнуть в нужное место, в нужное время, и человек упадет бездыханным, а возможно, и умрет – если не принять нужных мер, не дать ему выпить необходимое лекарство, не реанимировать.

С лекарствами, как оказалось, все было еще интересней. Белокопытов великолепно разбирался в свойствах трав, умел не только лечить, приготавливать из трав отвары, способные помочь не спать сутками напролет, не теряя бодрости, но и умел делать яды, о которых он вскользь упомянул, но рецептов ядов все-таки не дал. Мол, потом, через пару месяцев обучения.

Подошел к концу август, и, как положено всем студентам, я отправился в университет, встретивший меня не очень-то и благосклонно. Само собой – семнадцатилетний выскочка, который хочет казаться умнее всех! Кому может понравиться такой наглец?

Тем более что к нему слишком уж липнут девушки. «Чертов красавчик! Небось педераст – то-то он ни на одну из девчонок даже не смотрит!»

Впрочем, особых наездов не было. Рост у меня приличный, плечи соответствующие, да и выгляжу я не на семнадцать лет – это признают все, кто меня знает. Так что девушки не зря ко мне липнут, и не зря парни меня опасаются.

Вообще-то странно – нет у меня автомобиля, денег – тоже нет, ну какого черта они во мне нашли, эти девицы? Когда рядом шикарно одетые, сорящие деньгами парни, ничуть не думающие, что они будут сегодня есть и пить! Это только в романтических книжках девушки западают на нищих и убогих.

Нет, я ничуть не собираюсь изображать из себя нищего, убогого и угнетенного! Кое-какие деньги у меня были – нет, не из-за боев без правил. Белокопытов всегда давал мне возможность подзаработать – например, платил, когда ему нужен был спарринг-партнер для учеников, которых с наступлением осени прибавилось в несколько раз.

Иногда в зале одновременно тренировались десяток-дюжина клиентов разного возраста и степени подготовки, и каждому требовался индивидуальный подход, хотя общая базовая подготовка едина для всех. Запретив мне показывать то, чему я лично у него учился, Белокопытов сделал из меня что-то вроде спарринг-партнера, изображающего умелого, но не очень искушенного агрессора, владеющего боевыми искусствами на базовом уровне. То есть обычный боевик криминальной группировки, которых скоро, в девяностые, появится на просторах России видимо-невидимо, как тараканов в заводской столовой. В те времена боевиков было меньше, но с развитием кооперативного движения, с появлением прослойки богатеев, у которых начали появляться настоящие, серьезные деньги, зародилось такое явление, как группировки рэкетиров-спортсменов, не желающих жить ни по каким законам. Ни по законам страны, ни по законам криминального сообщества.

Думаю, что Белокопытов предвидел подобное положение дел. Услуги телохранителей потребовались всем нуворишам без исключения, и услуги не только «кожаных затылков», передвижных шкафов из мяса и костей, но и настоящих телохранителей, например – таких, как бывшие работники легендарной «девятки», то есть 9-го управления КГБ, занимавшегося охраной высших чинов страны.

Почему «бывших»? Кто-то вышел на пенсию, а кто-то просто уволился – по разным причинам, в которые я не углублялся. То ли идейные разногласия, то ли банальное желание заработать – время было такое… лихое. Но еще не такое лихое, каким оно стало дальше.

Белокопытов каким-то образом поддерживал отношения с «девяточниками». Он знал многих из них, и складывалось впечатление, что некогда мой наставник был их инструктором или коллегой.

А еще догадывался, что эти самые ученики считали, что давно уже превзошли своего учителя по уровню боевой подготовки. И относились к нему хоть и дружески, как к патриарху и другу, но… эдак снисходительно-покровительственно, и Белокопытова данный факт раздражал. Хотя он никогда мне о том не говорил.

Петр Андреевич как-то в порыве откровенности рассказал, что в конце семидесятых в КГБ прибыли кубинские каратисты, которые начали преподавать контактное, боевое карате избранным офицерам. Произошло это после того, как один из высших чинов КГБ побывал на Кубе и посмотрел, что могут, что умеют те каратеки, что владеют карате не для «балета», не для турниров, но которых снимали с соревнований за неконтролируемый, нокаутирующий удар, а для настоящего боя с одним или несколькими противниками.

Как это частенько у нас и бывает, тут же были забыты бокс и боевое самбо, извечные дисциплины работников советских спецслужб, им на смену пришло новомодное карате, чтобы в конце концов разочаровать и влиться в систему, называемую по инерции «рукопашный бой».

То есть именно в то, чему учил Белокопытов своих клиентов. Настоящий рукопашный бой – жесткий, некрасивый, невидный, но эффективный, как эффективна до сих пор трехлинейка Мосина – корявая, «дубовая», однако пробивающая оленя навылет вдоль и поперек, с расстояния более пятисот метров.

В середине декабря, когда я, как обычно, пришел на тренировку к Белокопытову, я застал его сидящим в комнате отдыха сауны вместе с мужчиной лет сорока пяти – коротко стриженным, почти лысым, с волосами, едва тронутыми сединой, крепко сбитым, невысоким, на первый взгляд примерно ста семидесяти пяти сантиметров роста.

В зале на скамье сидели еще трое незнакомых парней – все довольно молодые, двадцать пять – тридцать лет от роду, не больше. Неброские костюмы, белые рубахи, галстуки – куртки-аляски стального цвета лежат рядом. Меня проводили внимательным холодным взором, но быстро отвели свои «рентгеновские» взгляды, сочтя меня объектом, не представляющим ни малейшей опасности, а потому ничтожным, на уровне муравья или черного таракана.

Кстати сказать, я не раз замечал, что люди не считают меня опасным. Почему – не знаю. Проникаются доверием даже молоденькие девицы, которым мама строго-настрого запретила общаться в интимной обстановке с любым человеческим существом мужеского пола старше одиннадцати лет.

Странно все это. И напоминало о дракулах-вампирах, которые имели большой успех у обоих полов человеческого рода – владели искусством некого «Зова», когда жертва идет на неслышный призыв, будто бы загипнотизирована. Что-то такое имело место и со мной – по крайней мере, мне так казалось.

Действия Беса, сидящего в моей голове? Может быть, конечно, но только вот «Зов» начался проявляться задолго до того, как я получил паразита в свою непутевую башку.

Когда вошел в комнату, оба собеседника замолчали, посмотрели на меня – Белокопытов бесстрастно, его гость – внимательно, изучающе. Я поздоровался, извинился, что прерываю разговор, повесил куртку (вешалка-раздевалка была тут же, в комнате отдыха), надел кроссовки и вышел в зал, захватив с собой метлу.

Сегодня я пришел раньше, чем обычно – не было еще и пяти часов вечера, в семь часов должны подойти клиенты Белокопытова, и мне нужно было срочно подмести, что я и стал делать, время от времени брызгая на деревянный пол из набранного мной заранее эмалированного ведра.

Уйдя в процесс с головой, я думал о том, что мне предстоит впереди. А предстояло вот что: как оказалось, сдать экстерном сразу за весь курс обучения я не могу. Придется проучиться минимум год, а может, и больше. Не знаю, по каким правилам это установлено, но только сдавать экстерном я могу только лишь частями, каждый семестр – за год обучения.

Объяснения данному факту я не нашел. Кроме одного – всех раздражают выскочки, которые идут по жизни посвистывая, и это в то время, когда «нормальные» студенты учатся в поте лица от сессии до сессии, презрев развлечения и удовольствия, к которым тянется любой нормальный студент! И не приносят «барашка в бумажке», как «нормальный» студент. В общем – «Пошел он, этот выскочка!» Система, что тут попишешь… без денег – никуда. Время такое…

Нет, так-то я не был против того, чтобы побыть в университете чуть дольше, чем планировал. Дело в том, что по окончании этого благословенного года я точно загремлю в армию. (Скоро мне исполнится восемнадцать лет!) И теперь мне не особо улыбалось заниматься боксом в спортроте, даже если это «не совсем настоящая» армия.

Нет, так-то я совсем не против армии, но есть что-то такое… противоестественное, когда ты на два года фактически попадаешь в рабство, бесправный во всем – без права повидаться с больной матерью, без нужных тебе тренировок и… без возможности спокойно выпить Беса. Попробуй-ка убей Тварь где-нибудь в пределах воинской части – это не просто скандал и расследование, это ЧП! И вычислить убийцу – пара пустяков. Все под контролем – не спрячешься, не изобразишь из себя залетного персонажа-старичка.

Два года без убийства Тварей – это слишком тяжко. Я меньше чем полгода не ходил на «охоту», и у меня уже что-то вроде ломки – мне начало сниться, как я выпиваю Беса. А тут – два года?! Кошмар!

– Толя… – я едва не вздрогнул. Занятый своими печальными мыслями, не заметил, как сзади подкрались Белокопытов и его собеседник.

Мой наставник был серьезен, даже слегка мрачен, гость же эдак иронически улыбался, глядя на мою согбенную фигуру «метельщика». Впрочем, это уже знакомо. Представляю, насколько печальным был этот мой вид, чтобы любой из тех, кому Белокопытов предлагал со мной поспарринговаться, не раздумывая и секунды, соглашался, предвкушая глумление над нескладным «недоделком».

Я читал «Три товарища» Ремарка. Это не было криминальным чтивом, способным внести в мою голову очередные знания об оперативной работе, просто у мамы был этот томик, старого еще, шестидесятых годов издания, и я его «проглотил», когда валялся на кровати, переживая свое поражение на Арене. И, как ни странно, кое в чем этот роман мне пригодился.

В чем именно? А вот в чем: группа автомехаников, среди которых был владелец мастерской, любили по выходным кататься по шоссе на автомобиле, принадлежащем этому самому начальнику автомастерской. С виду автомобиль был полнейшей кучей дерьма, которая передвигалась только с помощью молитвы и крепкого словца. На самом же деле это был один из самых мощных автомобилей того времени, регулярно и с успехом выступавший на кольцевых гонках, устраиваемых несколько раз в год. И вот когда это чудо немецкого автопрома выезжало на шоссе, его пытался обогнать любой автохлам, начиная от самых новых, «крутых» автомашин до катафалка, которому положено медленно и печально следовать к месту упокоения своего хладного содержимого.

Друзья-автомеханики назвали этот гоночный автомобиль – «Карл». «Карл – призрак шоссе». Его скорость по тем временам (это был конец 20-х годов, время становления фашистского режима) составляла двести километров в час, что даже по нынешним временам – очень, очень достойно.

И вот я был таким «Карлом», на котором Белокопытов «выезжал на шоссе». Не знаю, специально ли он так задумал с самого начала или потом в ходе моего обучения решил воспользоваться моими способностями к мимикрии, но только факт есть факт, при первой же возможности он устраивал провокацию, и я доказывал превосходство его метода обучения, втаптывая в грязь наивного противника, уверенного в скорой победе.

Не скажу чтобы это мне не нравилось. Во-первых, любой получит удовольствие, одержав победу – где угодно и как угодно.

Во-вторых, среди противников попадались и Твари, и пусть я не мог выпить его полностью, но кое-какой «оргазм» все-таки получал. Не такой, как если бы я убил эту Тварь и «высосал» его досуха, но все-таки вполне ощутимый.

Ну и в-третьих – любой бой с незнакомым противником был для меня очень важен. Я проверял свои способности и только так мог узнать, насколько же я хорош.

И должен констатировать – с тех пор, как впервые пришел к Белокопытову, мое умение возросло на порядок. Я до сих пор не мог сравниться с ним в скорости, он был феноменально, просто патологически быстр – даже для меня. Но что касается техники (со слов наставника) – я почти от него не отличался.

Я знал все приемы, все удары, все связки, что он показал мне за эти месяцы, выполняя их пусть и не без помарок, но уверенно и вполне профессионально.

И не было у него еще такого ученика, как я, – это тоже его слова.

– Толя… тут вот мой старый товарищ… Михаил Борисович… хочет проверить своего ученика, сравнить возможности его и того, кто обучился под моим началом. Ты занимаешься уже четыре месяца, кое-что знаешь… не мог бы ты поспарринговаться с парнем?

– Петр Андреевич, ну что за авантюра? – Михаил Борисович посерьезнел, недоуменно помотал головой. – Ты посмотри на моих парней и на него! Они же его покалечат! Подождем твоих клиентов и тогда уже попробуем с ними! Мне самому интересно сравнить!

– Двести рублей! – Я сделал невинно-глупую физиономию и покрепче вцепился в ручку швабры. – Двести рублей – за каждого!

– Что?! – Гость опешил, посмотрел на меня, будто хотел как следует запомнить перед тем, как положить в гроб. – То есть? Какие двести рублей?!

– Тут у нас традиция сложилась. – Белокопытов был серьезен, но я видел – глаза его смеялись. – Каждый, кто хочет отточить свое мастерство на Толе, кладет двести рублей вот в этот карман (он оттянул левый карман брюк) или в этот (правый карман), и, когда проигрывает, двести рублей переходят в собственность Толи. Вот так.

– Бред какой-то… – Гость недоверчиво посмотрел на меня, нахмурился. – А если Толя проигрывает? Тогда как?

– Тогда деньги возвращаются их хозяевам, – терпеливо пояснил Петр Андреевич, оставив за скобками тот факт, что я еще ни разу не проиграл.

Гостя зацепило. Я видел это по его лицу, по тому, как он взглядывал на своих учеников, безмятежно сидевших на скамье, как три богатыря на бегемотоподобных конягах.

– А по тысяче поставить – слабо, Петр Андреич? – Михаил Борисович усмехнулся и подмигнул мне правым глазом. – Ставим по тысяче, и тот, кто выигрывает – забирает все! А то как-то мелко, ну что такое двести рублей? Пыль!

– А десять тысяч? – Белокопытов так же безмятежно улыбался, но глаза его теперь смотрели серьезно, с прищуром. – Небось хорошо заработал в своей конторе, Миша? Слабо поставить десять тысяч?

У меня екнуло сердце. Что происходит? Я занимаюсь всего несколько месяцев, что он делает? А если там, с той стороны, зверь вроде Игоря?! Ну ладно, мне физиономию набьют, так десять же тысяч! Огромные деньги! Я таких вообще в руках никогда не держал! Прогадить – раз плюнуть!

И тут же мысль – а что из этих денег достанется мне?

– Десять тысяч? Ты что, Петр Андреевич, серьезно? – Гость был явно потрясен, но быстро взял себя в руки. – У меня с собой нет таких денег. Но я могу за ними послать. Только не пожалей потом, а?

– Ты хочешь забрать легкие деньги? – посуровел лицом мой наставник. – Так посылай! А я принесу свои! Или ты просто боишься?

– Виктор, поди сюда! – Михаил Борисович подозвал одного из своих парней, отошел в сторону, что-то негромко заговорил ему на ухо. Потом достал из кармана блокнот, черкнул несколько слов, вырвал исписанный листок, отдал. Подошел к нам с Белокопытовым:

– Сейчас привезут. Каковы условия? Как будут биться?

– Никаких условий. Полный контакт. Бой продолжается, пока оба участника стоят на ногах. Если один из них не сможет продолжать бой – ему засчитывается проигрыш. Вот и все.

Петр Андреевич пожал плечами, и гость кивнул, покусывая нижнюю губу. Он сомневался. Он явно сомневался! Но не мог себе позволить никаких сомнений. Тут были трое его учеников, и надо думать – лучших учеников. Они разнесут весть о поединке, о выигрыше учителя, и у него прибавится учеников. А если проиграет… ну, тут уж все понятно. Бизнес есть бизнес!

– Пока ждем, ты тут осмотрись, отдохни, хорошо? – Белокопытов указал на комнату отдыха. – Чай попейте, твой боец может переодеться, если нужно. Или пусть бьется так, как есть, приближенно к боевым условиям. А мы с Толей пока поговорим. У нас и без вас дел хватает. (Усмехнулся, мол – не такие вы важные птицы, чтобы из-за вас забросить все дела.) Пойдем, Толя. Ты мне нужен. Ах да, забыл! Сейчас придут мои ученики, пусть посмотрят на бой, хорошо? Им это будет хорошей практикой. Они не помешают.

– И моих четверо подъедут – кроме этих, – в тон Белокопытову заметил Михаил Борисович. – Тоже посмотрят, как и что. Не против?

– Совсем – нет! – довольно кивнул мой наставник и поманил меня пальцем: – Пойдем, Толик!

И мы вышли из зала.

Утоптанный снег скрипел на расчищенных (мной!) дорожках, светил фонарь, и выпавший днем легкий снежок сверкал, переливался, как груда мелких бриллиантов. Светло. Белокопытов везде навешал фонарей, так что к дому нельзя было подойти незаметно. Яркий свет не давал возможности прокрасться незамеченной даже соседской кошке, галопом бросившейся прочь из-под наших ног от летнего навеса.

– Мерзавка! Опять мусор раскидала! – буркнул Белокопытов и добавил, глядя на раскиданные объедки возле мусорного ведра: – Может, и правда собаку завести? Да и веселей будет…

– Варя… что пишет? Когда приедет? – вдруг спросил я, нагибаясь, чтобы положить в ведро обглоданную кость, вытащенную кошкой. Я патологически не переносил непорядок. Мамина школа!

– Варя? На Новый год приедет Варя… – хмыкнул Белокопытов, обивая у порога свои войлочные ботинки модели «прощай, молодость». – А что? Ты все-таки влюбился? Дурачок… забудь свои мысли! Да нет, не подумай чего – я не такой уж и зверь, как ты считаешь. Просто мне не хотелось, чтобы ты остался с разбитым сердцем на обочине жизни. Как заноза, засядет – ты, может, и вырвешь ее из своей души, но заразит она тебя на всю оставшуюся жизнь. И всю жизнь ты будешь сравнивать всех встреченных женщин только с ней – и не в пользу этих самых женщин. Варька ветрена, непостоянна, как ветер. Она… она… суккуб! (Я едва не вздрогнул!) Слышал о демонах в женском обличье? О тех, кто приходит к мужчинам, доставляет им неземное наслаждение и выпивает их душу досуха? Оставляя лишь оболочку, лишенную желания жить! Так вот – это и есть суккуб. Такой была и ее мать…

Он внезапно замолчал. Я подождал секунды три, прикрывая дверь за нашей спиной, спросил, не надеясь на ответ:

– А где ее мама? Ваша жена?

– А не было у меня никогда жены, – как-то слишком легко пояснил Белокопытов. – Моя работа – вот моя жена. Помнишь? «Наши жены – пушки заряжены! Вот кто наши же-о-ны!»

Он пропел это с ехидной ноткой в голосе, но мне все-таки показалось, что Наставник расстроен, как бывает расстроен человек, вспомнивший то, чего вспоминать не хотелось.

– Мать ее? Умерла мать. Убили ее. Она работала в одной восточной стране, и, когда захватили наших дипломатов… ее убили. Мы никогда не были с ней расписаны. Человек моей профессии должен быть один. Его ничто не должно держать на этом свете. Иначе он не сможет выполнять свою работу, будет бояться, будет раздумывать – а стоит ли рисковать, ведь там, дома, его ждут, за него переживают… им будет больно! И дрогнет. И провалит задание.

Мать погибла, когда Варе было пятнадцать лет – она жила с бабушкой. Бабушка, узнав о смерти Вариной мамы, слегла с инфарктом и вскорости умерла. Варя осталась одна. Я ее нашел и официально удочерил. А потом ушел с оперативной работы. Стал преподавать, а когда мои знания оказались никому не нужны – ушел на гражданку. Вот так вот бывает.

– Вы наказали убийц? – Голос мой был холоден, я старался не выдать чувств. Меня почему-то очень тронул рассказ Белокопытова. Я бы за свою мать весь мир порвал! И рву!

– Да, – просто сказал Белокопытов. – Когда все закончилось и после некоей нашей акции устрашения дипломатов отпустили, я отправился к убийцам и вырезал всех, кто был хоть немного причастен к убийству Вариной матери. ВСЕХ!

Я не стал спрашивать, кого это – «всех». Не хотел это слышать. Я знал, что мне это не понравится. Но понимал Белокопытова – возможно, что понимал лучше, чем кто-либо на всей Земле.

– В общем – Варя мне очень дорога. Она капризуля, но очень хорошая. Хотя и разбивает сердца мужчин. Была замужем, развелась. Глупенькая – она ищет меня во всех мужчинах, с которыми встречается, и не находит! И тогда отбрасывает их, как выжатую тряпку. Понимаешь?

– Наверное… – растерянно кивнул я, усаживаясь за кухонный стол.

– Наве-ерное! – передразнил Белокопытов. – Щенок ты глупенький! Зубастый, сильный, но по состоянию твоего сознания – полный щенок! Тебе и женщина нужна такая же – щенковая! Чтобы ластилась, чтобы искала защиты, чтобы бегала за тобой, ожидая, когда ты ее приласкаешь! А Варя совсем другая. Она выпьет из тебя кровь! И ты будешь рад поставить шею под ее белые зубки! Я знал, что делаю, когда предупреждал тебя не приближаться к ней на пушечный выстрел. Тебя берег, дурачок! Ты мне нужен. Я не хочу, чтобы вместо тебя нынешнего здесь была безвольная тряпка!

– А зачем я вам нужен? – задал я вопрос, от предвкушения ответа на который у меня заколотилось сердце. (Вот сейчас я все и узнаю!) – Какая нужда вам во мне? Кто я вам?

– Ты – мой ученик. И, возможно, – продолжатель моего дела. – Белокопытов прошел в свою комнату, и теперь его голос раздавался издалека, приглушенно, будто он залез куда-то под кровать. – Я учу тебя всему, чего знаю. И надеюсь, что ты подхватишь мое знамя, когда я упаду на поле боя. Пафосно звучит, да? Но это правда. Я вижу в тебе стержень. (Мгновенная паника – чего он там во мне видит?!) Я знаю, что ты лучший кандидат из тех, что мне встречались до сих пор. Уверен в этом, моя интуиция никогда меня не подводила!

Белокопытов замолчал, что-то стукнуло, будто он достал некий ящик и теперь в нем копался, а я вдруг подумал – интуиция? А что такое интуиция? Почему он так уверен? А может, он видит во мне родственную душу потому, что им руководит Бес? Внушает ему свои мысли? Бес чует меня, чует своего «родственника» и внушает своему носителю нужные мысли! Мол, это тот, кто тебе нужен, это «правильный пацан»! А Белокопытов думает, что это он сам так считает! Почему и нет?! Вполне себе заслуживающая внимания версия!

Я вздохнул. С такими мыслями можно до многого докатиться. Я-то тоже заражен, во мне тоже Бес! А если и мной руководит Бес? И внушает мне эти самые сомнения? Вот не залюбил он «белокопытинского» Беса и теперь вносит смуту в мой мозг!

Черт! Черт! Черт! Я с ума схожу, что ли?! При чем тут Бес и мои мысли?! Я ведь все понимаю, все контролирую, и не может быть так, чтобы я подчинялся какой-то там энергетической твари!

Кстати – твари-каннибалу! Почему каннибалу? А если бы он не был каннибалом, разве позволил бы мне выпивать свою «родню»?!

Да, что-то я запутался. «Бесы правят миром» – это сродни заговору «жидомасонов», о котором твердят некоторые особо продвинутые в теории фашизма кадры.

А может, все проще? Может, и на самом деле Бесы могут быть «плохими» и «хорошими»? Может, Бес сам по себе не плох и не хорош, а просто инструмент – как топор, как нож? И все зависит от того, в ком этот Бес сидит? Ведь топором можно отрубить голову, и топором же построить резную церковь, которая останется в веках как пример мастерства и красоты!

Сложно. Все сложно. И можно только гадать – как все обстоит на самом деле.

– Вот! – Белокопытов вытряхнул на стол груду цветных бумажек, сложенных в пачки, и все посторонние мысли вылетели у меня из головы. – Здесь десять тысяч. Мои накопления за время службы. Если выиграешь бой – получишь пять тысяч. Хорошие деньги. И ты ими не рискуешь.

– Вы уверены? – Я с сомнением посмотрел на пачки и недоверчиво помотал головой. – А если проиграю? Вы же сами сказали – я занимаюсь всего несколько месяцев! И я так и не сумел подключиться к энергетическому центру, сколько ни пытался, сколько ни медитировал! Как вы можете мне доверять?!

– Если проиграешь – я потеряю деньги. И репутацию. А ты будешь работать на меня, пока их не отработаешь. – Белокопытов был невозмутим, и я с удивлением понял, что он не шутит. – А если выиграешь… то выиграешь. Я сказал.

– Вы ставите на кон все, что имеете! Разве так можно? – возмутился я и тут же понял, что сморозил глупость. Ответ не замедлил себя ждать.

– Иногда надо поставить на кон все! Бывают такие моменты в жизни, когда ты должен поступить как мужчина и рискнуть! И только тогда ты настоящий мужик!

– Мужики в поле пашут, – задумчиво протянул я и тут же опомнился: – Простите. Так мама говорит, мол, мужчина – это мужчина, а мужик… ну, понятно.

Белокопытов вдруг расхохотался и так смеялся с минуту – весело, от души, будто и не висел над головой груз решения. Отсмеявшись, вздохнул, вытер глаза запястьем, весело пояснил:

– Не удивляйся. То же самое я всегда говорил Варьке. Но теперь вот сам… в общем – попался. Но да ладно. К делу. Сам как считаешь, есть у тебя шанс выиграть?

– Да я-то откуда знаю?! – Мне вдруг тоже стало смешно. – Я этих людей вижу первый раз! Не знаю, чему их обучали, не знаю ничего, кроме…

– Кроме чего? – вкрадчиво спросил Белокопытов, и я замер, переводя дух. (Едва не попался! Что я скажу? Что вижу Бесов? Вернее – не вижу Бесов в этих парнях? А и правда… Бесов-то в них нет! Обычные парни, как и их тренер, кстати. А что это значит? А ничего! Мой Бес мне не помогает! Так что мы на равных.)

– Ну что же ты замолчал, Толик? Что ты увидел в них? Или… не увидел?

Я просто охренел. Он что, видит… Бесов?! На самом деле их видит?! Нет, этого не может быть!

– Ну… я не увидел в них… хмм… стержня, – вяло выдавил из себя я, пытаясь собраться с мыслями. – Они, как и я, не умеют подключаться к энергетическому центру… наверное! Наверное… не умеют!

– А ты увидел у них этот энергетический центр? Или НЕ увидел? Толик, не ври мне! У тебя это плохо получается!

– Нет, не увидел, – сдался я, кусая губы. – Мне кажется – не увидел.

– Так кажется или не увидел? – как бульдозер, дожимал Белокопытов, пристально следя за моим лицом, на котором, похоже, отражались все мои переживания.

– Не увидел, – вздохнул я облегченно, сдаваясь на милость победителя. – Да, вы правы, я могу, умею видеть энергетическую сущность, сидящую в человеке! И в этих людях я ее не увидел. Все! Вы сами вынудили меня сказать!

– Вынудил, – весело подтвердил Белокопытов. – Я всегда знал, что в тебе это есть. Подозревал, и не ошибся. Потому и взял к себе. Присматривался, и теперь точно знаю – ты такой же, как и я. Только вот мне в свое время вовремя не попался Наставник, и я очень об этом жалею. Очень. Но тебе повезло. Я здесь, чтобы помочь. Чтобы наставить тебя на путь истинный. И я наставлю – чего бы это мне ни стоило. И первое, что мы сделаем, – я соединю тебя с твоим Эц.

– Эц? А! Энергетический центр? – понял я. – Я их называю Бесами. Бесы. А тех, кто одержим, – Тварями.

– То есть я Тварь? – усмехнулся Белокопытов и задумался. – А что, хорошее название. Почему бы и не Бесы? Мы потом обсудим и название, и все, что я должен тебе рассказать. А пока – давай-ка займемся делом. Скоро приедут гонцы с деньгами, и начнется то, что… начнется.

О деле: это неприятно, это… гадко! Но я должен влезть в твой мозг. Вернее так – я на долю секунды должен коснуться твоего мозга… Опять – не так! Мой Бес должен коснуться твоего Беса и попросить… хмм… чтобы тот заботился о тебе, чтобы твой Бес отдавал тебе свои силы, чтобы… в общем – понятно. Ты узнаешь – что он, Эц, может делать, когда соединишься с Бесом так, как надо.

– Кому надо? – угрюмо, настороженно спросил я, полон самых отвратительных предположений.

Все было похоже на то, как если бы я подписывал договор с Сатаной. А еще – я очень боялся, что Белокопытов узнает, чем я занимался и занимаюсь – в свободное от учебы и тренировок время.

Как он поступит, если правда о моих убийствах и нападениях вылезет наружу? Ведь Бесы могут обменяться информацией, и тогда… я не знаю, что будет «тогда»! Возможно, что здесь сию минуту все и закончится. Навсегда.

И вдруг мне стало все равно. Я устал скрывать. Я устал бояться. Мне нужен был человек, с которым я могу откровенно поговорить, поделиться мыслями… просто поплакать в жилетку.

Мне нужен был Наставник. И сейчас я его получу. Или не получу.

Это уж как карта ляжет.

Глава 6
– Очнись! Очнись, Толя!

Удары по щекам, звон в ушах, ощущение чего-то твердого под спиной. Надо мной лицо человека. Я его знаю. Должен знать! Но не помню. Совсем не помню!

Странное ощущение. Я ведь всегда и все помню! Я не могу ничего забыть! Наверное. Наверное – не могу.

– Толя!

Меня схватили, потащили вверх. Я не сопротивляюсь. Вишу, как мешок. Мне смешно. Не знаю почему, но мне смешно. Хихикаю. Смешон этот седой человек, смешна комната, смешны пачки денег на столе. Зачем тут на столе деньги? К чему они?

– Пей! Да пей же, черт подери! Толя! Посмотри мне в глаза! Толя!

Смотрю. Ну и что? Глаза как глаза. Я Толя? Разве я – Толя? Все может быть. Да какая разница?

Глаза приближаются, я погружаюсь в них, будто тону… спать… спать… спать…

Удар! Это было как удар! Или в самом деле удар? Щека заныла. Пощупал, открыл глаза: Белокопытов. Смотрит встревоженно, взволнован как никогда.

– Отошел? Эй, Толя, ты в порядке?

– В порядке, Петр Андреевич! А что случилось-то?

– Ты не помнишь?

– Хмм…

Мне странно, но я и правда не помню! С моей-то памятью!

– Я помню, как вы взяли меня за голову. И помню, что сейчас проснулся. Все. Больше ничего. Так что случилось?

Белокопытов тяжело сел, бросив на стол свои клешнястые, перевитые крупными сосудами кисти рук. Я всегда обращал внимание – у него эти клешни выглядели так, что казалось – он не просто сломает подкову, он ее порвет! Но перед этим скрутит прихотливым узором, достойным лучших ювелиров. Могучие руки. Руки воина, руки… убийцы. Глядя на них, веришь, что он в одиночку мог вырезать целый клан террористов, в отместку за смерть своей любимой.

А если бы не руки и не тяжелый взгляд серых глаз – кто заподозрит в «старичке» диверсанта, «ниндзя», и не киношного, с полетами по воздуху в глупых соломенных шляпах, а такого, которому лучше не попадаться на жизненном пути – если ты стал его врагом.

Сейчас это не был старичок. Передо мной сидел настороженный, как хищный зверь, старый «ниндзя», следующим движением которого мог стать удар в смертельную точку моего организма либо прыжок в сторону, чтобы увернуться от моего нападения. Я чувствовал это. Как? Сам не знаю. Просто – ЗНАЛ.

– Кое-какие проблемы, сынок… – Белокопытов вздохнул, а я необычайно удивился: «сынок»? Это когда же я стал для старого убийцы «сынком»?

– Какие проблемы? – Я был терпелив, как будто говорил с опасным душевнобольным. Или с дедом, желающим подчеркнуть свою значимость многозначительными паузами и недомолвками. Ну что вот за привычка такая?! Неужели нельзя передать информацию простым, человеческим языком? По-армейски – четко и без этой тягомотины?! Вроде бывший военный, а туда же – оракул-Нострадамус, черт подери!

Белокопытов посмотрел на меня, усмехнулся, помотав головой, неожиданно бросил:

– Считаешь меня старым, выжившим из ума идиотом? Мол, двух слов связать не может, а еще бывший военный? (Я чуть не икнул – он что, мысли научился читать?!) Сынок, я просто ошеломлен и не знаю, что сказать. Подожди – обдумаю все как следует, потом скажу. А пока – проверим. Лови!

Белокопытов схватил со стола корзинку с печеньем и метнул ее содержимое мне в лицо! Десяток печений, крошки – все полетело в меня, как шрапнель из разорвавшегося снаряда!

Я рванулся, чтобы поймать хоть что-то – автоматически, не думая, и… случилось странное. «Снаряды» замедлили свой полет! Они медленно-медленно двигались в мою сторону, практически зависли в воздухе!

Я сразу не сообразил, что случилось, и замер с вытянутыми руками. Только когда первая печенька ткнулась в мою ладонь, вздрогнул, схватил ее, такую мягкую, хрупкую, рассыпающуюся в руке, и следом за ней начал собирать остальные, не дав им упасть на пол.

Только когда все печенья оказались у меня в руках, мир снова обрел свою привычную скорость, в ушах зашумело, зазвенело, я плюхнулся назад, на стул, просыпав содержимое ладоней на стол. Руки почему-то горели, глаза залились потом, и мне было жарко, очень жарко!

– Ффухх… натоплено как! – пролепетал я, отводя взгляд от застывшего над столом Белокопытова, упершегося в столешницу прямыми руками. Запомнилось – металлическая корзинка, в которой до того лежали печенья, все еще не остановила свое кружение и колыхалась, дрожа, будто переживая за выброшенное из нее содержимое. То есть от броска до того момента, как я поймал печенья, прошло не более секунды времени – бросок, корзинка падает на стол, Белокопытов о него опирается – а я уже мечу пойманные печенья на столешницу. И что это такое? Что это было-то?

– Что это было?! – Мой голос уже не такой хриплый, не так сипит, как несколько секунд назад. – Что… получилось?!

– Получилось… – устало кивает Белокопытов, плюхаясь на сиденье и очень сейчас походя на своих сверстников, завсегдатаев скамеек и гаражных посиделок. – Еще как получилось!

– Расскажете? – снова осведомляюсь я и снова получаю мотание головой с непонятным мычанием и блеянием:

– Эээ… ммм… потом! Все – потом! Мне надо осмыслить… ммм… все расскажу! Чаю хочешь?

Чаю я хотел, и еще очень хотел есть, хотя только недавно не хотел совсем. Сообщив об этом, я отправился к плите – чиркать спичками, громыхать чайником, хлопать дверцей холодильника – в общем, делать все то, что делает человек, не желающий умереть с голоду, пока его наставник собирает в полотняную сумку несметные сокровища.

Но как следует почаевничать нам не дали. В дверь постучали, и после приглашения в дверном проеме возник один из парней, что прибыли с Михаилом Борисовичем.

– Шеф вас ждет! – сказал он почтительно, окинув внимательным взглядом содержимое кухни и нас с Белокопытовым. А потом исчез, как мираж – бесшумно, растворившись в морозном декабрьском тумане.

– Ну, если ждут – не будем заставлять ждать людей, которые хотят расстаться со своим баблом! – хрипло хихикнул Белокопытов, закашлялся и долго пил остывший чай из кружки. Допил, подмигнул: – Готов?

– Эээ… ммм… – замычал я, и Белокопытов понял:

– Готов, готов! Об остальном после поговорим. Нам есть о чем поговорить, точно.

После жарко натопленной кухни двадцатиградусный мороз улицы показался мне просто раем. Разгоряченное лицо приятно остужал ледяной ветер, звезды мерцали, откуда-то издалека пахло табачным дымом, слышались голоса людей – за забором стояли несколько автомашин, водители тихо переговаривались, курили.

Вот что за привычка – курить? Как говорил Петрович, надо выкопать кости Петра Первого и высечь! За то, что принес на Русь эту заразу, к которой его приучили голландские работяги!

Человек странное существо. Он будет с мучением, с тошнотой приучать свой организм к яду, чтобы потом получать наслаждение от употребления этого самого яда! Ну вот какое еще живое существо способно на такое безумство?! И ЗАЧЕМ это? Я бы вообще сделал на каждую пачку сигарет цену в тысячу рублей! А за разведение табака-самосада – на кол!

Жестоко? А не жестоко отравлять себя и окружающих мерзким, ядовитым дымом? Не жестоко с помощью фаллических символов – сигарет и сигар – готовить почву для образования раковых опухолей?

Белокопытов тоже покосился на ворота – недовольно поджав губы. Но ничего не сказал. Не на нашей территории дымят – так что им скажешь? У нас строго-настрого запрещено курить, но там уже чужая территория. Не прикажешь!

Усмехнулся – «у нас»! Как-то незаметно я стал считать дом Белокопытова «своим», а его… хмм… не знаю кем. До уровня Петровича он еще не дорос, но случайным знакомым точно быть перестал. Забавно, да.

Зал был на удивление полон. Я еще никогда не видел здесь столько посетителей! С одной стороны зала на скамьях сидели десять наших учеников – все знакомые лица, я спарринговался с каждым из них. Крепкие ребята, звезд с неба не хватают, но каждый точно стоит двух-трех армейских бойцов вроде того десантника, что по моей «вине» отправился за решетку. Одно дело – армейская общевойсковая подготовка и другое – индивидуальные занятия у сильного тренера, на базе той же армейской подготовки, полученной на службе.

С другой стороны зала – десяток учеников Михаила Борисовича. Парни – как две капли воды похожие на «наших» – плечистые, крепко сбитые, чисто выбритые – многие и налысо. Короткая прическа для армейской спецуры не какой-то там пафосный писк моды. Это необходимость. Во-первых, за длинные волосы можно уцепиться, и тогда исход поединка будет предрешен. В-вторых, а если ты находишься в таких условиях, когда тебе не до мытья головы? Завшиветь? Развести живность в своих длинных локонах а-ля Рэмбо? А большинство телохранителей как раз и вышли из спецуры – так как им еще стричься? Привычка, однако.

Михаил Борисович сидел в комнате отдыха, смотрел новости по телевизору. Смотреть особо было и нечего – Горбачев где-то на заводе, счастливые рабочие тянут руки, чтобы потрогать живое божество за рукав, все у нас зашибись, лучше и быть не может. «Тупое мозгозасерание», – как метко называл это Петрович. Лучше бы киношку показали, чем в самое рейтинговое вечернее время сношать мозг несчастных сограждан речами пустозвона, помеченного Сатаной.

– О! Вот и наш хозяин! – Михаил Борисович радостно «сделал ручкой», как руководители на стене Мавзолея. – Ну что, выудил из загашников накопленное, Петр Андреич? Не жалко расставаться с баблом?

– А кто сказал, что я расстанусь? – Белокопытов подмигнул и кивнул головой мне: – Присядь, Толя. Миша, позови своего человека. Нужно обсудить условия поединка.

– Хочешь выторговать какие-то послабления? – прозорливо заметил Михаил Борисович. – Никаких послаблений! Договор дороже денег!

– Нет. Я не о том. – Белокопытов замолчал и не сказал больше ни слова, пока на скамью напротив не опустился парень лет двадцати пяти – тридцати с жестким, будто топором вырубленным лицом. Его раскосые глаза указывали на восточное происхождение, а еще… этот парень был Тварью, я это видел так же ясно, как и то, с каким выражением он смотрел на меня. Альфа! Похоже, что это лучший боец Михаила Борисовича. И когда ездили за деньгами, привезли его с собой – среди тех, кто приехал в самом начале, его не было.

Настоящий боец, сразу видно. По развороту плеч, по волчьему взгляду темных глаз, по скупым, точным движениям зверя, скрадывающего добычу. Непростой парень, точно!

– Ты что-то хочешь сказать, Петр Андреевич? – Михаил Борисович был серьезен, но глаза его смеялись. Тут точно был подвох. И я знал – какой именно!

– Хочу обсудить условия поединка, – также невозмутимо заметил мой наставник, не глядя на меня. Но я чувствовал его взгляд. Между нами протянулась нить, какой не было доселе никогда. Почти физически ощутимая нить. Канат!

– Так мы же все обсудили, нет? – усмехнулся Михаил Борисович. – Десять тысяч на кон. Победитель забирает все. Бой продолжается, пока боец может его продолжать. Что хочешь добавить?

– Хочу. – Белокопытов сцепил руки в замок, положив их на столешницу, наклонил голову и как-то искоса, снизу вверх посмотрел в лицо гостя: – А если мой Толя убьет твоего парня? Что тогда? Будут какие-нибудь проблемы? Пробежит между нами черная кошка, нет?

– Ха-ха-ха! – Михаил Борисович вдруг резко, слегка визгливо захохотал и не мог остановиться секунд десять, каждый раз заходясь в приступе истерического смеха. Наконец совладал с собой, обращаясь к своему бойцу, утирая слезы, кивнул на меня:

– Как ты, Сергей, сладишь с парнем? Не боишься, что он тебя убьет?

– Боюсь. – Сергей смотрел на меня серьезно, как змея смотрит на лягушку, и в его глазах не было презрения, с каким смотрели те противники, которые меня не знали. Только настороженность и желание проникнуть мне под черепную коробку. Мысленно или вонзив туда твердые как сталь пальцы.

– Ты – боишься?! – Михаил Борисович едва не поперхнулся, отпивая из стакана что-то желтое, вроде как апельсиновый сок. – Да никогда бы не поверил!

– Только дурак не боится. А эти люди хотят вас обмануть. Этот человек не совсем тот, за кого себя выдает – лицо «Сергея» было каменным, ни один мускул не дрогнул. Рот едва открывался, и казалось, что звук идет из каменной статуи.

– Это как? – еще больше поразился гость. – Как, «не за того себя выдает»?! Ты чего несешь-то?!

– Это боец высокого класса. Гораздо выше, чем все тут присутствующие, исключая хозяина. Даже вы ему не соперник. И хозяин дома решил устроить вам ловушку, подставив под удар ваших бойцов.

– О как! – неприятно удивился Михаил Борисович. – Значит, ты разбираешься в этом лучше, чем я, твой шеф? Видишь с первого взгляда? И что следует из твоих слов? Ты откажешься выйти на бой? Испугался этого парнишки? Тогда давай отдадим им деньги, поклонимся и уйдем? Без боя?

– Давайте, – пожал плечами Сергей.

– Да ты серьезно, что ли?! – Михаил Борисович грязно выругался, и Сергей едва заметно поморщился. – Спятил! Все спятили! Что за хрень?!

Он воззрился на меня, будто впервые увидел, и на лоб наползла тень. Гость что-то лихорадочно обдумывал, а мы ждали. Все – Белокопытов, я, озадаченный поведением «Сергея», и сам Сергей, которого, скорее всего, звали с младенческих лет совсем не Сергей. Его то ли китайское, то ли японское происхождение не могли скрыть ни русское имя, ни европейский костюм, ни безупречный литературный язык без малейшего восточного акцента.

– Будешь с ним биться! – Михаил Борисович пристукнул по столешнице тяжелой ладонью так, что стакан с остатками ядовито-желтой жидкости подпрыгнул и едва не опрокинулся. – Бредни какие-то! Посмотрел – и сказал! Это пацан, Сергей! Всего лишь пацан! Семнадцать лет против твоих тридцати! Тридцати, с самого детства – в тренировках! Ты чего, в самом деле? Он несколько месяцев изучает единоборства! А до того – боксировал на спортивном ринге, и все! Он лох педальный, а ты – Мастер!

– А ничего, что я тут сижу? – поинтересовался я, сделав максимально тупую обиженную гримасу. – Вот щас обидно было! Не хотите – не деритесь! Оставляйте баблишко и пошли вон! Правда же, шеф?

Я поймал взгляд «Сергея», боец слегка улыбнулся, он меня раскусил. Как и Белокопытов, незаметно подмигнувший мне левым глазом.

– Что?! Щенок! – Михаил Борисович взвился с места, потеряв самообладание, хотел что-то то ли сказать, то ли прыгнуть ко мне прямо через стол, но взял себя в руки и сдавленным, злым голосом продолжил: – Двадцать тысяч! ДВАДЦАТЬ! Петр Андреевич, слабо?

– Ну почему же… – Хозяин дома пожал плечами. – Хоть тридцать! Только вначале обсудим условия. Я хочу, чтобы участники боя дали подписку, что соглашаются на схватку и в полной мере оценивают свои шансы. И что просят не преследовать бойца, если он нанесет автору расписки тяжелые травмы либо лишит его жизни. При свидетелях напишем. И еще расписка – на оставшуюся сумму. У меня в наличии только двадцать. На остальное напишу расписку.

– Тридцать?! – Михаил Борисович разинул рот, потом захлопнул его, сглотнул, усмехнулся: – Хорошо. Тридцать! Или что уж мелочиться – по пятьдесят, и по рукам? А что? Играть так играть!

– Шеф, я вас предупредил. – Сергей помотал головой, но Михаила Борисовича уже несло:

– Шестьдесят! Ну что, Андреич, слабо на шестьдесят?! У тебя есть дом, есть зал – ставишь?!

– Сто тысяч? – Петр Андреевич покосился на своего оппонента и добавил: – Двадцать наличными, остальное – под дом. Ты – деньги сразу. Сейчас. Наличными. Можно в баксах по барыжному курсу. Пять рублей за доллар. Итого – двадцать тысяч долларов. Итак, твое слово?

– Да. Через час деньги будут здесь. А ты готовь купчую на дом и деньги! – Михаил Борисович встал, махнул рукой Сергею, и через минуту дверь за ними захлопнулась. Я посмотрел на Петра Андреевича и с недоверием помотал головой:

– Это что сейчас было? Вы на полном серьезе поставили все, что у вас есть? На меня? Проигравшего некогда на Арене? Петр Андреевич, простите, вы спятили? Вы видели, кто там сидел? Это Альфа!

– Кто? Альфа? А! Вот как ты их называешь. Я их зову «Первые».

– И вы уверены, что я смогу победить «Первого»? Петр Андреевич, мне, конечно, лестно, но…

– Пойдем со мной! Пойдем, пойдем! – Белокопытов встал, потянул меня за рукав, и я подчинился. Он как паровоз протащил меня через комнату, толкнул, поставив перед большим, в рост человека зеркалом, которое явно «скоммуниздили» где-то в старинной усадьбе. Зеркало еще дореволюционного изготовления, на серебряной основе, в тяжелой, темного дерева оправе.

Я посмотрел на себя и оторопел – вместо обычного тусклого сияния вокруг меня полыхал нереально яркий, какой-то вулканический, «ядерный» бесовской свет! Нет, даже не вулканический – это больше было похоже на солнечную корону – протуберанцы, ослепительное сияние и в центре – «темное» пятно. Я собственной персоной. Темнейший из темнейших – Альфа-Тварь!

– О господи! Что вы со мной сделали?! – У меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. – Я не хочу! Не хочу быть Тварью!

– Ты всегда был Тварью, сынок. С самого рождения! – Белокопытов усмехнулся, замолчал. А я не сразу понял, что он сказал, а когда понял, недоверчиво помотал головой:

– Вы что говорите?! Как это, с рождения?! Что за чушь! Чушь!

– Пойдем. – Белокопытов подвел меня к столу, усадил, успокаивающе похлопал по плечу: – Мне многое тебе нужно рассказать. Но не сейчас. Не то время, не то место. Знай главное – ты уникален. Я не знаю, есть ли еще такие… хмм… люди на всем белом свете. Наверное, есть, раз ты существуешь. Ведь кто-то тебя родил! Твоя нынешняя мать тебе приемная, так же ведь? Ну да, я навел справки… должен ведь знать, кого беру в дом и делаю своим преемником. Да, преемником! И об этом – потом. О главном: в тебе ДВА Беса. Не один – ДВА! Один с рождения, он пропитал тебя всего, является твоей частью, можно считать, что ты – это он. Тебя невозможно от него отделить. Невозможно «выпить» тебя – как ты это называешь. Второй Бес появился в тебе недавно, вероятно – его подсадил Альфа, который не знал о существовании первого Беса. Твой Бес каким-то образом замаскирован так, что, не влезая в твой мозг, никогда не узнаешь о его существовании. Он не светится, он не выдает себя почти ничем. Кроме некоторых косвенных признаков – например, твоей абсолютной памяти, твоей исключительной, не свойственной мальчикам твоего возраста силы, скорости. Ты очень умен, хитер, ты легко учишься – просто феноменально легко. И все это заслуга твоего Беса. Первого Беса. Но он активирован не полностью. Вернее – вообще не активирован. Он помогает тебе примерно на… хмм… десять процентов своих возможностей. Он спит. Вернее – спал…

Второй Бес – новичок. Он не успел пропитать тебя полностью, развиться в полную силу, однако ты развил его совсем недурно. Скорее всего, помогли твои карательные акции, твои убийства. Да, да – я знаю! Не таращь так глаза! Я знаю, что ты убийца. Мой Бес, соединившись с твоим… твоими, не только активировал обоих Эц… хмм… Бесов, но и снял слепок информации. Не всей, но той, что относилась к существованию Бесов. Ну что ты так смотришь? Ты сам разрешил мне влезть в твой мозг, забыл?

– Не забыл… я не могу забыть. – Мой голос был сдавленным, будто некто могучий обхватил меня сзади поперек груди и сжал что есть силы. – Я не хочу в это верить! Не хочу!

– Но ты веришь. – Белокопытов констатировал скучно, тускло, как будто читал инструкцию к телевизору «Рубин». – Так что слушай дальше. Два Беса в тебе переплелись, срослись, образовав что-то вроде Супер-Беса, и каковы его возможности – я не знаю. Вернее – твои возможности. Все, что я сделал, – активировал Эц. Беса. Как когда-то активировали моего. Давно, очень давно. Так давно, что я уже и забыл, в каком году родился. Но это не важно. Важно то, что ты теперь Супер-Альфа, со всеми вытекающими отсюда возможностями. О которых мы… хо-хо… пока не знаем. Все, что пока я знаю, – ты можешь замедлять время, для себя замедлять. Так замедлять, как мне и не снилось! Помнишь печеньки? Так вот – я бы выхватил из воздуха едва ли половину. Ты поймал все, даже крошки. И вот еще что – вспомни, как тебе было жарко. Ведь жарко, да? А потом есть захотел… и слегка так потряхивало, да?

– Нуу… да! – Я был ошеломлен. Нет – я был раздавлен навалившейся на меня информацией! И мне вдруг остро захотелось, чтобы не было того похода в Дом пионеров, когда я впервые увидел главу школы «Черный тигр».

Как все было легко, просто, замечательно! Есть Твари, и есть я – такой весь в белом Д’Артаньян, рыцарь без страха и упрека, освобождающий мир от Бесов! А теперь чего? Я Бес, который питается Бесами?! Каннибал, черт меня побери! От такого открытия просто тошнило. И радости не было никакой.

– Вот! Учти на будущее – из ничего «что-то» не получается. Хочешь двигаться быстро, хочешь быть сильным – плати! Собственной энергией – плати! Не знаю, как это работает, могу только предполагать, но чтобы двигаться сверхбыстро – нужно платить такую цену… что не всякий выдержит. Теперь к делу. Да, существует такая возможность, что ты проиграешь. Я слышал про этого Сергея, который совсем не Сергей. Он тренирует боевиков Михаила. Бывшего моего сослуживца. Кстати, очень крутого парня. Очень. И достаточно обеспеченного. У него не только и не столько школа тренировки боевиков, у него и охранное агентство, и несколько кооперативов, в которых есть свои магазины. Он круто развернулся. Кто-то за ним стоит, но я не знаю – кто именно. Могу только предполагать. Впрочем, тебе это не надо. Главное – ты должен завалить Сергея. И не потому, что мне нужны деньги или слава. Или тебе нужны деньги. Сергея надо валить – наповал, совсем! До меня дошла информация, что он учит наемных убийц, подсаживает к ним Бесов, активирует и учит. Это неправильно. Это нехорошо. Ты ведь поклялся очистить мир от Бесов, так? Вот это настоящий Бес. Самый что ни на есть демон. Уничтожь его!

Я замер. Голова кругом! Только утром я был обычным… хмм… не совсем обычным, да, но и не таким уж необычным парнем! Не ТАКИМ необычным парнем. А сейчас? Мало того что Бес, так еще и двойной Бес, «Бес в законе»!

И тут же в голову пришло: если я убью этого парня, а что дальше? Как отреагируют те, кто видел убийство? Телохранители – те, что у нас тренируются, и те, что пришли с Михаилом Борисовичем? Это же свидетели!

– Боишься, что привлекут к уголовке? – Белокопытов будто прочитал мои мысли. – Не бойся. Это же случайность. В поединке. И кроме того, никто не будет за него мстить. Он чужой. Не наш. Приехал с Дальнего Востока, втерся в доверие к Михаилу, и ощущение такое, что Миша сам рад от него избавиться. По слухам, он начал подминать под себя людей Михаила. Это было ошибкой – Миша слишком доверял своему помощнику. И тот начал выстраивать организацию под себя. Потому – не бойся.

– А чего мне стоит бояться? – я знал ответ, но все-таки решил все уточнить.

– Чтобы он тебя не убил, само собой, – просто ответил наставник, пожав плечами. – У него другого выхода нет. Или ты, или он. Видишь, как оно получается…

– А почему этот Михаил сам его не грохнул? Дешевле бы вышло.

– Не дешевле. А кроме того…

– А кроме того, он отводит от себя удар. Не он убил – мы убили. Я убил. А он и вы – ни при чем. Правильно?

– Я же говорю – ты очень умный мальчик! – Белокопытов был холоден и сосредоточен, говорил, как будто с трибуны, четко разделяя слова: – Толя, всегда есть выбор. Например, ты можешь убить его, а можешь и не убить. Тебе достаточно его лишь выпить. Не до конца – Альфу до конца никто не выпьет. Хотя… хмм… ты же Супер-Альфа! Не знаю. Но если ты выпьешь его – все будет легче. Но лучше все-таки убить. Смотри сам. Вообще-то это все даже не важно. Важно – чтобы ты выжил. Для меня важно, для твоей мамы важно, для всего мира, который ты хочешь чистить. Так что выживи, Чистильщик!

– Чистильщик… – усмехнулся я. – Как чистильщик ботинок. Сразу вспомнилась старая армянка на углу. Помните ее, Петр Андреич? Что-то давно не видел. Может, умерла уже…

– Ты не чистильщик сапог. Ты – Чистильщик! Тот, кто чистит мир от мразей! И я тебе в этом помогу. Ведь я такой же, как ты. И много лет чистил мир. И ждал, когда появишься ты. Я знал, что не один и кто-то все равно должен появиться, тот, кто подхватит палочку. Трудно быть одному.

– И вы ни разу не пробовали найти таких же, как мы?

– Пробовал. И находил. Но они гибли. Чистить мир – это не такое уж простое дело. Совсем не простое. И не все Альфы такие, как мы. Большинство из них – Бесы, как Сергей. Бесы, питающиеся страданиями людей.

– А мы? Мы чем питаемся?

– А разве ты не догадался? – Белокопытов усмехнулся, встал со стула, подошел к зеркалу и внимательно вгляделся в свое изображение. – Бесами, конечно. Мы каннибалы. И таких очень мало. Как мало каннибалов среди людей. И как люди ненавидят каннибалов людского племени, так Бесы ненавидят каннибалов среди Бесов. Мы не можем питаться эмоциями людей. Только выпивать Бесов. Тех, кто мучает человечество. Это такой нам Дар. Или проклятие. Как хочешь это назови. И ты никогда больше не сможешь забыть сладость выпитого тобой Беса, ты это прекрасно знаешь. Так что… ну что ты так расстроился? Что случилось? Твой Бес не может тобой управлять – ты им управляешь! Ты силен, быстр, у тебя впереди много, очень много лет! Ты проживешь сотни лет! Да, да – чего вытаращился! Сотни лет! Если не убьют. Убить тебя трудно, но вполне можно. Отрубить голову, и все. Тебе конец. Или пополам разрубить, или сердце вырвать. Много способов. Но если твое тело функционирует – ты восстановишься в кратчайшее время. Даже руки-ноги отрастишь, как ящерица! Только жрать будешь при этом, как лев… хе-хе-хе… Ну что еще? Остальное потом – расскажу, как убивал Тварей, как гибли мои товарищи. Как я служил на благо человечества и своей Родины. Много чего расскажу. Только выживи. На самом деле – на кой черт тебе его убивать? Пустая оболочка – пусть живет. Без нее он просто человек, который тренировался с самого детства. Спортсмен. Не более того. А такие нам не страшны.

– А Варя? – вдруг спросил я, чувствуя, что спрашиваю не то, но остановиться уже не мог. – Она с детства Тварь?

– Плохое слово какое-то – Тварь! – поморщился Белокопытов. – Ладно, ладно – привык к нему, значит, пусть так и будет. Тварь так Тварь. Есть в ней тварьское, да. Хе-хе-хе… Я тебе говорил – «суккуб» она. Стоит ей поманить пальчиком, и мужчины просто ложатся под ее ноги. А она через них перешагивает. Более того, ей нравится заставлять их страдать. Боюсь, что когда-нибудь все это закончится дурно. Но ты же знаешь молодежь… хмм… ну да – еще бы ты не знал… В общем – вы неслухи и все делаете по-своему. Кстати, способность притягивать мужчин у нее от Беса, или точнее сказать – от Бесовки. Многие из великих красавиц мира были заражены Бесовками, и многие из этих Тварей закончили плохо. Например – Мэрилин Монро. Люди удивляются ее магнетизму, способности притягивать мужчин. А все просто! Это Бесовка! Хмм… просто… совсем не просто, да… но ты понял. Ну что же, готов к защите чести «бесоедов»?

– Всегда готов! – Я встал и отдал пионерский салют.

* * *
Михаил Борисович приехал. Бросил на стол два «кирпича» по десять тысяч долларов (я впервые видел доллары, тем более такую сумму!), ткнул пальцем в двух сопровождающих его мужчин:

– Это свидетели. Пиши расписку на дом. И на то, что согласен на поединок. Ты тоже… Толик! (Уничижительно – «Толик». Хе-хе…)

Белокопытов молча написал, Михаил Борисович читал минут пять, вглядываясь в каждую строку, потом передал бумагу небольшому человечку в очках, стоявшему у него за спиной. Тот мельком взглянул, кивнул:

– Все в порядке! – и передал Белокопытову две бумажки (видимо, тоже расписки).

И тогда все вышли из комнаты (второй мужчина, что был с Михаилом Борисовичем, зашел перед этим в парилку, в душ – видимо, проверял, нет ли второго выхода).

Никто из тех, кто был в зале до этого момента, так и не ушел. Наши клиенты, которым было предложено прийти завтра или компенсировать отсутствие тренировки (Какая сегодня тренировка, к чертовой матери?! Не до нее!), люди Михаила Борисовича. Мужчины были похожи на детей, собравшихся к цирковому представлению. Все ждут клоунов – какой цирк без настоящего клоуна?

И этим клоуном должен был стать я. Ну и мой соперник, бесстрастно стоящий у макивары и разминающий руки.

Нет ничего особо романтического в том, что два человека выходят на арену, чтобы убить друг друга. Не зря ведь гладиаторов считали низшими существами и не хоронили на городском кладбище. Животные, которых стравливают на потеху толпе, а кто хоронит животных вместе с людьми?

Петрович, помню, очень сердился, когда ему о том говорили. Он начинал яростно обличать негодяев, «которые считают высокое искусство поединка грязным ремеслом на потеху плебсу». Но ведь по сути его оппоненты на самом деле были правы. И все разговоры о том, что это всего лишь спорт, а значит – здоровье, не выдерживают ни малейшей критики. Для здоровья – бег трусцой, плавание, бег на лыжах, утренняя гимнастика и прогулки на природе. Но никак не поднятая штанга весом в двести пятьдесят килограммов и не удары по голове, нанесенные стокилограммовым убийцей. ЭТО совсем не приносит никакого здоровья, и Мохаммед Али тому свидетель.

А тогда ради чего это все? Ради той же толпы, плебса, которому нравится, когда два человека молотят друг друга не на жизнь, а на́ смерть. И кто тогда эти два дурака, лишающие друг друга здоровья? Клоуны. Глупые клоуны. И больше никто.

Возможно, потому я и ушел из бокса. Умный парень, я прекрасно понимал шаткость аргументов своего тренера и знал, что он не прав. И держался я в школе бокса вначале потому, что мне нужно было защитить себя от врагов, ну а потом – просто по инерции. Впрочем, еще из-за Петровича, которого не мог бросить и который был для меня чем-то вроде отца.

Зачем я здесь? Зачем участвую в смертельном поединке? Если все так хорошо понимаю, если такой весь из себя умный-разумный? Зачем?

Глупый вопрос. Мне единоборства нужны в чисто утилитарных целях – иначе не победить «плохих» Тварей. Иначе не отомстить за Петровича, иначе не отомстить за маму!

Невольно усмехнулся – вон оно как! Теперь Твари для меня не едины. Теперь они делятся на «хороших» и «плохих» Тварей! Прогресс, однако. Но надо послушать Белокопытова с Михаилом Борисовичем – увлекшись своими мыслями, едва не пропустил то, о чем они говорят.

– …не вставать со своих мест, не кричать, не вмешиваться. А еще – все, что здесь сейчас будет происходить, – это частное дело учеников двух школ единоборств. Школы, возглавляемой Петром Андреевичем Белокопытовым, и школы, возглавляемой Михаилом Борисовичем Силкиным. Прошу тех, кто считает происходящее незаконным, и тех, кто не может держать язык за зубами, во избежание проблем покинуть зал!

Ну да, конечно, – сидели два часа, а сейчас вдруг встанут и побегут с криками: «Это все незаконно! Я буду жаловаться!» Мне опять стало смешно, и я непроизвольно помотал головой. Белокопытов удивленно покосился на меня, но ничего не спросил. Вероятно решил, что это у меня что-то вроде реакции на нервное возбуждение.

Но я был спокоен как никогда. Что я, никогда не слышал, как меня объявляют на весь зал? Даже на всю страну!

Фамилий только не назвали. Сергей и Анатолий. И все. Вообще-то я бы на месте Белокопытова и Силкина выгнал бы всех зрителей. Зачем им смотреть на то, что сейчас произойдет? А если убийство? Тогда зрители автоматически становятся соучастниками убийства и могут быть привлечены к ответственности за недоносительство. И вообще – бои без правил запрещены, а если еще вспомнить, что свободное хождение долларов под статьей – происходящее становится совсем уж криминальным делом.

Хмм… а с другой стороны – что сейчас видят зрители? Спарринг! И не более того! Деньги? Какие деньги? Какие доллары?! Не знаем никаких долларов! В комнате отдыха были только пять человек – я с Белокопытовым да Силкин с доверенными лицами. А! «Сергея» забыл – значит, шестеро. Не важно. В общем – о сделке не знает почти никто. И если в спарринге кого-то случайно убьют – это лишь несчастный случай на тренировке. Двое парней решили выяснить, кто из них сильнее, подрались – и… все! При достаточной лояльности правоохранительных органов не произойдет ничего экстраординарного. На то и расчет, точно.

– Бойцы, готовы? Сошлись!

Выкрикивал человек, которого я не знал. Кто-то из людей Силкина. Но какая разница, кто скомандовал? Главное, Белокопытов кивнул, и я пошел вперед.

На мне «боксерки», отличающиеся от мягких «борцовок» только твердой подошвой, обычные свободные штаны, в которых я тренировался, обычная длинная безрукавка, не связывающая движений. Вероятно, что на фоне противника, одетого в черное кимоно с вышитыми на нем серебряными иероглифами, я выглядел деревенским пастухом, непонятно как попавшим в большой город. Дай мне в руки метлу или грабли – обычный колхозник, ничем не отличающийся от сотен тысяч своих «коллег» по всей территории огромной страны. Хорошая маскировка. Правильная. Вот только на противника, увы, она не действовала никак. Он был насторожен, как бывает насторожен тореадор, перед тем как воткнуть свой смертоносный клинок в затылок быка.

Мы сошлись на два шага, и мой противник остановился, вытянул руки по швам, легонько поклонившись. Я сделал то же самое, и тогда он вдруг тихо шепнул:

– Прости, брат. Ты или я!

Вначале я не понял, а потом будто прошибло током: он знает о Бесах, знает, что я «одержим»! И готов меня убить. Хочет меня убить! Хотя и сожалеет, что вынужден убивать одного из «своих».

А потом мелькнула мысль – а вообще, сколько Альф в этом мире? Сколько Бесов достигает уровня Альфы и все ли его могут достичь?

Ну а потом стало не до мыслей о мировом господстве Альф и вообще ни до каких мыслей. Нападение противника было таким быстрым, таким молниеносным, что если бы я был в прежнем своем состоянии, «до-Альфовом», тут бы все и закончилось. Нога Сергея метнулась вперед, как змея, хлестнула меня в висок с такой скоростью, что я едва успел нырнуть под нее… чтобы тут же едва не быть убитым страшным обратным круговым движением другой ноги.

А потом началось форменное безумие. Руки и ноги Сергея мелькали с такой быстротой, что этого темпа не выдержал бы никто в мире, кроме Альф, разумеется. Но даже для Альфы он был невероятно быстр. Патологически быстр!

И тут мне вспомнилось – зрачки! У него огромные, темные зрачки, широченные, ненормальные! Он что-то принял перед боем, какое-то лекарственное средство типа обезболивающего!

А еще вспомнил, как Белокопытов рассказывал о том, что в аптечке диверсантов всегда есть специальные средства – снимающие усталость, ускоряющие реакцию, добавляющие сил. Похоже, что этот парень полон «дурью» по самые уши!

И я убедился в этом совсем скоро. Увязнув в вихре ударов, я не впал в панику, не распереживался – во-первых, на ринге я всегда спокоен, гораздо спокойнее, чем в обычной жизни, а во-вторых… я наслаждался. Наслаждался тем, что, хотя против меня стоит Альфа, до маковки налитый наркотической дрянью, я довольно-таки легко отражаю его удары, угадываю движения в самом их начале. Совершенно автоматически применяя те приемы и связки, что ежедневно, несколько месяцев подряд вдалбливал в меня Белокопытов.

Мне не нужно думать, соображать – как принять удар, как отвести его в сторону, как пропустить над собой или легким касанием лишить ударной мощи.

А еще – поймал себя на том, что я не наношу ударов, хотя могу, легко могу достать до тела соперника! Почему я не бью? Что останавливает мою руку? Может, это самое «Прости, брат!»?! В мозгу закрепилось что-то вроде «посыла» – что он мой брат, а брата нельзя убивать?! Может, это тоже своеобразное оружие?! Метод борьбы?

Как бы то ни было, но я лишь перемещался под градом ударов, двигаясь как танцор, и со стороны казалось, что мне пришел конец. Представляю, какие чувства испытал Белокопытов – ведь он поставил на кон все, что у него было! Деньги, жилище – все!

Впрочем, может, и не все. Ведь я так до конца и не знаю, что у него было, что у него есть. Петр Андреевич всегда был скрытным человеком, доверявшим только самому себе. Да оно и понятно. Тот, кто сотни лет занят только одним – войной, тайными убийствами, борьбой с Бесами, волей-неволей перестанет доверять людям. Особенно тем, кто заражен этим самым Бесом. Насколько я знаю (он потом мне рассказал), были в его жизни такие обстоятельства, что лучше о них и не вспоминать. Сразу теряешь веру в человечество.

Опомнился я только после яростного рыка Белокопытова:

– Бей, твою мать! Чего топчешься?!

И тогда я ударил. Мощно, на встречном движении, подловив противника на прямом ударе. Моя левая рука встретила удар правой открытой ладонью, отводя руку Сергея в сторону, правая же нанесла короткий, проникающий удар в правый бок, ближе к подмышечной впадине.

И… все. Совсем все!

Я отпрыгнул назад, опустил руки, глядя на то, как изо рта Сергея брызнул фонтан крови. Потом опустил взгляд, посмотрел на свою руку. Правый кулак был в крови, и рука забрызгана красным до самого локтя.

Я не почувствовал боли, не почувствовал, как моя рука, будто стальной клинок, проходит через тело противника, ломая кости, разрывая мышцы, легкие, сердце. Это было так, будто я ударил в мягкую подушку, или скорее в нечто сырое, аморфное – как повидло или густой мазут. Я должен был почувствовать что-то иное – боль от удара, к примеру. Попробуй-ка, ударь в дерево – взвоешь! Руку сломаешь! А человеческие кости по крепости ничуть не уступают дереву! Но ничего не было. Я проломил кости, как тонкий картон.

Сергей еще не успел упасть, когда я шагнул к нему и схватил за плечи, чтобы содрогнуться в невероятном по силе наслаждения выбросе энергии, наслаждении на грани боли, на грани смерти, такого наслаждения, которое недоступно обычному человеку!

Меня трясло, меня колотило, мои Бесы выли, захлебываясь в энергии, и мозг мой отказывался принять эту сладкую и такую желанную муку!

И я упал, потеряв сознание.

* * *
– Наконец-то! – Я с трудом разлепил глаза, пытаясь понять, где нахожусь. Лицо Белокопытова нависало надо мной: – Ты меня узнаешь? Толик, эй!

Белокопытов несколько раз звонко щелкнул перед моим лицом своими узловатыми пальцами, почему-то считая, что это щелканье способствует моему пробуждению. Не знаю – в щелканье дело или в чем-то другом, но через пять минут я уже сидел за столом и с жадностью поедал все, что поставил передо мной хозяин. Наваристый борщ, яичница на копченом сале, соленые огурцы и капуста, пирожки с мясом и сдобные плюшки – я мел все, на первых порах почти не ощущая вкуса, а с насыщением замедлил работу челюстями, и совсем уже отойдя от забытья, спросил задумчивого и молчаливого Белокопытова:

– Я сколько пролежал в отключке? Небось до утра, да? Маму предупредили?

– Маму предупредил, – кивнул наставник, искоса глянув на меня, и после недолгого молчания добавил: – Три дня.

– Что – три дня? – не понял я, и тут глаза мои едва не вылезли из орбит: – Три дня в отключке?! Да вы что?!

– Если быть точным – трое суток, – кивнул Белокопытов.

Я отпил чаю из здоровенной пивной кружки (А чего чикаться с мелкими кружечками?! Пить так пить!), прислушался к ощущениям – все вроде в порядке. Ничего не болит, ничего не ломит. Странных мыслей, не свойственных мне, не появилось. Не хочется убивать людей и мучить животных. Нет ничего странного в мыслях, голове. Ничего нового. Я – это я.

– Наставник… (Я запнулся.) Наставник, поговорим?

– А мы что делаем… пляшем, что ли? – Белокопытов явно был не в духе.

– Что случилось? Вы не в духе?

Белокопытов потер рукой лицо, усмехнулся:

– Да ладно… не переживай. Разберусь. С Варькой опять проблемы. Вляпалась куда-то там… дурища. Мне нужно будет отъехать на неделю, ты как, справишься без меня?

– То есть? – не понял я. – Что значит – справлюсь?

– Последить тут, потренировать парней. Я оставлю тебе ключи, покажу, где что лежит, а ты меня подменишь. Хорошо? Сможешь?

Я чуть не поперхнулся. Честно сказать – мне все это было совсем не нужно! Ну на кой хрен мне брать на себя такую ответственность? И чему я могу учить телохранителей? Да кто я такой, чтобы их учить? Они платят за уроки старому инструктору, который широко известен в узких кругах, а я кто? Кто я такой? Семнадцатилетний пацан! Что я могу преподать этим мордоворотам?! Чушь какая-то!

И как тогда мне быть?! Вроде и отказать стремно… все-таки наставник! Но и согласиться – один геморрой! Подумать. Время потянуть.

– А что случилось с Варей? – спросил, не надеясь на ответ. – Надеюсь, все не так плохо?

– Не КАК плохо? – криво усмехнулся Белокопытов. – Хреново. Она позвонила, что ей срочно требуются деньги. Двадцать тысяч. Что задолжала. И что если денег не будет – ее убьют. И времени у нее до понедельника.

Я не знал, что сказать. Нет, ну вот что можно сказать, когда слышишь такое? «Сочувствую»? Или чего еще? «Сама, дура, вляпалась»? А может, он ждет… «Давайте я съезжу и разберусь»? Ох ты ж… так оно и есть! Коварный старикан!

– Сегодня какой день недели? – Я снова уцепился за пирожок с мясом. Вкусные пирожки, надо сказать! Умеет хозяин печь пирожки, впрочем – и немудрено. В таком-то возрасте и не научиться готовить?

– Среда, – коротко сказал Белокопытов, бросив на меня быстрый взгляд. – Как теперь самочувствие?

– Отличное самочувствие! – бодро заверил я. – Хоть сейчас в бой! Где она там живет, Варя? Как ее найти? Наставник, только не надо мне лапшу на уши вешать, ладно? Вы же с самого начала знали, что ехать придется мне!

– Поезд сегодня вечером, в 22.00. До отъезда еще шесть часов, и нам с тобой надо утрясти кое-какие дела. Все, что тебе будет нужно знать, расскажу. – Белокопытов ничуть не смутился. – Но можешь остаться. Я уже тебе сказал. Впрочем, можешь и вообще отойти в сторону, я не обижусь, и ничего между нами не изменится.

Ага! Вот щас прям! Я буду ходить как оплеванный и думать о том, что, когда моему наставнику понадобилась помощь, я трусливо сбежал! И как я себя буду чувствовать? Ясное дело – полным дерьмом. И ты ведь знаешь, что я так никогда не поступлю! Коварно, однако!

* * *
Тук-тук… тук-тук… тук-тук… Люблю ездить в поездах! Особенно в мягком вагоне. Нет, ну само собой – в мягком вагоне я в первый раз, обычно в плацкартном, ну и что? Все равно люблю! Теперь! Лежишь себе, смотришь в потолок… ну да – в потолок, потому что над тобой нет второй полки! И думаешь, думаешь, думаешь… а думкам никто не мешает, не орет, не бегает по вагону, не приглашает поиграть в карты… Кстати сказать – поиграть в карты меня приглашали те, кто меня не знал. Я ведь помню все карты. Все взятки. И проиграть, в общем-то, могу только при совсем уж дерьмовой сдаче.

Интересно – сейчас – какая сдача? Дерьмовая? Или все-таки нормальная? Ах, Андреич, Андреич… коварнейшая ты скотина! Да, это не мой добрейший, несмотря на свой грозный вид, Петрович. Белокопытов не выглядит опасным, но это один из самых опасных людей на белом свете! Людей? А кто сказал, что мы с ним люди? Мыслим? Выполняем определенные действия? Потому нас можно назвать людьми?

«Человек – живое существо, обладающее даром мышления и речи, способностью создавать орудия и пользоваться ими в процессе общественного труда».

Нет, ну бред же? На самом деле бред! Я как-то раньше над этим не задумывался, а вот теперь задумался, когда делать все равно не черта! Я трое суток «спал», сил набрался – аж кипит у меня все от энергии! Час ночи – а сна ни в одном глазу!

В общем – философствую. Итак, если человек не умеет разговаривать – он не человек? А вот я – не умею создавать орудия труда, и? Ну вот не умею, и все тут! И тем более ими пользоваться. И что тогда? Я не человек? В общественном труде! Вот это вообще классно – «общественный труд» – это как? Вдалбливают нам в голову всякую чушь эти школы, эти вузы! А все – зачем? Чтобы подвести под идеологию. Вот ты не хочешь общественного труда – значит, не совсем человек. А если ты не совсем человек, может, нет такого уж греха, если тебя пристрелят? Ох, как далеко могут завести мысли, если свободного времени до фига!

А вот мы, Твари… хмм… уже как-то привык к «мы»! Я – Тварь! И в душе почти не колыхнулось, не то что раньше. Стоит дать какие-то преимущества, какой-то бонус, и мировоззрение сразу меняется, разве нет?

Вот я, например, – элита среди Тварей, Супер-Тварь, и как человек должен чувствовать к себе отвращение, ужас, гадливость – я как фюрер среди этих самых фашистов (ой, ну и сравнения, аж покоробило!), и ничего такого не чувствую! Я должен был бы покончить с собой, чтобы искоренить самую тварьскую Тварь – как в романе «Десять негритят», когда судья-убийца покончил и с собой – высшее правосудие! Но не желаю этого. И не сделаю. В отличие от судьи понимаю, что в своем нынешнем виде могу принести больше пользы, чем в виде удобрения для кладбищенской вишни.

Кстати, никогда не рвал, не ел вишни с дерева, выросшего на кладбище. Они мне казались наполненными кровью. Нажал – и брызнула кровь, выпитая из покойников! Иррационально, да. Но ведь по большому счету – правда!

Бегают мысли, бегают… скачут туда-сюда, перескакивают с одного на другое. Есть время подумать обо всем… и ни о чем.

Хотя… почему это – ни о чем? Например – о моем «задании». Хе-хе… «задание»! Как разведчик! Диверсант!

А что смешного? Так все и есть. И разведчик, и диверсант. Интересно, как это Белокопытов доверил мне спасение своей дочери? Ну вот случись что с моей мамой (тьфу-тьфу!), неужели я бы доверил кому-то бороться за ее жизнь, если могу сделать это сам?! Да черт с ним, с залом, черт с ними – с тренировками! Тогда – почему? Нет ответа. Я бы лично на его месте весь Питер на уши поднял! Всех бы на хрен наизнанку вывернул! А он что? Посылает человека, которого знает всего ничего – несколько месяцев?

Одни вопросы – без ответов. И все время чувство, что меня куда-то толкают, что меня к чему-то готовят… к чему? Можно было бы предположить, что Белокопытов прочит меня в женихи своей дочери – ну как же, приехал рыцарь на белом коне, освободил из драконьего узилища, и пала она в его объятия! И зажили они долго и счастливо!

Только вот не вяжется. Сам предупредил, чтобы я к ней не лез, сам рассказал, какая он сердцеедка, а теперь – что? Теперь – как? И кстати, а где остальные его дети? Если он живет уже сотни лет, а куда делись другие дети? Неужели Варя у него одна дочь? Ну да, не все могут жить так долго, как Альфы, и не всех можно сделать Альфами – это он мне рассказал популярно, хотя я и не понял – почему вдруг такое дело. Но ведь хоть кто-то из его детей мог же стать Альфой? Гены ведь!

Темнит, старый черт! Что я теперь знаю? Что Альфы – уникальны, что Альфой может стать один из сотен тысяч, а то и из сотен миллионов – если у него есть способность стать Альфой и если найдется Альфа, который сможет и – самое главное – пожелает его активировать. И что это опасно, что Тварь, которую делают Альфой, может при активации сойти с ума или даже погибнуть.

И тогда встает вопрос – а на кой черт ты меня активировал? Не побоялся? А если бы я копыта отбросил, а?! Не жалко было?!

Пытался у него узнать, как выглядит процесс активации – так и не понял. Типа – он сливается с аурой (Бесом!), что сидит у меня в голове (В голове ли?!), обменивается с ним информацией и типа просит его стать Альфой! Бред, самый настоящий ненаучный бред! Должно же быть какое-то научное объяснение происходящему процессу?! Пахнет мистикой, пахнет чертовщиной!

Стоп. А чего я особенно-то возбухаю? Мне что, не нравится моя жизнь? Вот, по-честному – не нравится? Я молод, силен, сильнее всех, кого знаю – включая даже Белокопытова! Я буду жить сотни лет (а может, и вечно, кто знает?!), без болезней, без старости (Белокопытов, хитрец, нарочно себя старит! А одень его в молодежное, так черта с два узнаешь!). И самое главное – у меня есть цель! Уничтожать тех Тварей, что питаются бедами людей, устраивая эти самые беды! Фактически я охотник на вампиров! Энергетических вампиров.

Так на что же мне тогда жаловаться? На что?! Чего я все изыскиваю какие-то происки, пытаюсь раскрыть интриги, которых нет? Ну, решил Белокопытов, что я справлюсь с заданием лучше, чем он, – и отправил меня. И что такого-то? Я на самом деле подготовлен, как настоящий диверсант, как киллер высшего уровня – так и что, почему он не мог доверить мне жизнь своей дочери? Мог! Но все равно копошится в душе сомнение, копошится…

А хорошо быть богатым, правда! Ведь хорошо же! А что? Десять тысяч баксов не богатство?! Ну… может, для кого-то и не богатство, а для меня так очень даже! Можно машину купить. Или квартиру. Нет – все-таки машину! Зачем мне квартира? Я и у мамы неплохо живу. Лучше, чем где бы то ни было. Жениться не собираюсь, так что на кой черт мне отдельное жилье? Девок водить? Так я по этому делу как-то не очень… да мама никогда мне и не отказывала – приводи, пожалуйста. Знает ведь, что не буду ловить уличных шалав, если уж и приведу – приличную девчонку.

Кстати, можно было бы и в машине. А почему нет? Куплю себе вишневую «девятку» – блестящую такую, классную! И девчонки туда кааак… попрыгают! Хе-хе-хе…

М-да… что-то не туда меня понесло. А кто будет думать о задании? Планировать, так сказать?

Все! Теперь о задании! Думаю, думаю… Итак, что я знаю: адрес Вари. А еще – информацию о том, что с нее требуют денег. И больше ничего! Почему Белокопытов не обратился к ментам? А если менты с ними связаны, с похитителями? Все может быть, чего уж там.

М-да… ловко он меня подставил. Ведь мне скорее всего придется поубивать этих тварей. Даже если они не Твари. Хотя – уверен, что во главе банды все равно стоит Тварь. Без них не обходится ни одно безобразие.

Ну и все! Чего думать-то?! Найду безобразников – и убью!

Хмм… м-да. А потом в тюрягу, да? Сколько дают за убийство? Могут и не дать. Могут вообще расстрелять.

Хотя… нет, не расстреляют. Вымогатели, всякое такое… лет пятнадцать дадут, отсижу половину… если еще кого-нибудь на зоне не убью… и выйду. Молодой и здоровый.

Хмм… а может, потому он меня и послал, Белокопытов-то, чтобы самому не подставляться? А что – запросто! Продуманный человек, точно.

Интересно, куда они дели труп Сергея? Белокопытов ничего не сказал – только рукой махнул, мол, не твоя забота. А почему не моя? Это ведь я его убил!

Странное ощущение. Впервые – на глазах у всех. И кого?! Альфу! Я крыса-убийца. Да, да – крыса-убийца! Крыса-каннибал, питающаяся своими сородичами! Неприятно это признавать, но так и есть.

Как делали на кораблях – ловили несколько крыс, сажали в металлическую бочку и не кормили. И в конце концов оставался один, самый сильный, самый злобный крыс. Он поедал своих собратьев, чтобы выжить. Крыса-убийца. И тогда его выпускали на волю. Крысы уходили. Или погибали. Потому что были для него кормом, а никак не собратьями. И я такой – убийца «собратьев».

Только вот нет сожалений. Нет угрызений совести. Если человек становится подонком, подлецом – разве грех убить негодяя? А если Тварь убивает людей, наслаждается их страданиями? Грех ее убить?

Спасибо, Провидение, что сделало меня таким! Или Бог… все равно как назвать – суть-то та же. Я создан таким, какой я есть, и другим быть не могу. А значит – буду жить так, как могу!

* * *
Я много слышал о питерской погоде, но такой мерзости все-таки не ожидал. Хают московскую погоду – сырость болотную, летом в жару рубашка делается мокрой и липнет к телу, зимой слякоть, обледеневшие тротуары с проплешинами, сделанными насыпанной дворником солью, но питерская погода… Ветер. Пронизывающий, холодный, сырой. Всюду лужи, грязь, груды мокрого грязного снега и снегоочистительные машины, похожие на инопланетных монстров. Они жадно сгребают груды небесных «подарков» стальными лапами, отправляя снег в кузова потрепанных жизнью самосвалов, в которых сидят неопределенного возраста мужички в засаленных фуфайках и подшитых кожей валенках. Мужики меланхолично курят, поглядывая в здоровенное боковое зеркало, чтобы успеть подать машину, когда снегоочиститель двинется вперед.

Небо серое, затянуто грязными клочковатыми тучами, идет мелкий, отвратительный дождик. И это притом что к вечеру может грянуть мороз градусов двадцать, и все дороги, все тротуары затянутся в блестящую ледяную броню!

Было такое, видел уже. Мы как-то в Ленинград на всесоюзные соревнования поехали и попали в эдакое безобразие. Автобус разворачивало поперек дороги! Мы орали, визжали, радовались – дураки! Только водитель да наш Петрович сидели хмурые, серые, как это закрытое тучами небо. Но ничего, добрались. Выжили. И вот каждый раз, как я в Ленинграде – обязательно какая-то хмарь, слякоть, дождь. Может, этот город меня не любит, раз так встречает?

Встретила меня Варя. На машине встретила! «Восьмерка», насколько я разбираюсь в машинах. Новенькая. Папа явно не жалеет средств на дочку. Ничего, скоро тоже куплю машину – Белокопытов обещал содействовать в получении прав, и ходить за ними никуда не надо. Денег дашь – сами принесут в клювике. Так-то стремно, конечно, – вон сколько таких, как я, с купленными правами мотается по дорогам страны. Но с другой стороны – если я не согласен с существующим положением дел, так что ж теперь, отказываться от блага? Правила движения я уже запомнил – с моей-то памятью! Устройство автомобиля – да хоть сейчас могу процитировать любую страницу, любую строку. Так чего тогда стесняться? А управлять научусь – невелика наука!

– Привет.

– Привет… – нехотя, угрюмо. Лицо скучное.

– Рассказывай, что случилось.

– А почему папа не приехал? – отвернулась, не смотрит.

– Потому что не смог. Прислал меня разобраться.

Посмотрела, скривилась:

– Денег привез? Или ты им морды собираешься бить?

Я помолчал, осмотрел Варю с ног до головы. Хорошая, чертовка! Беретик, импортная курточка, штаны в обтяжку, сапожки – не фирмы «прощай, молодость». Не бедствует.

– Надо будет – набью! – пожал плечами.

Вздохнула, протянула руку, повернула ключ зажигания. Машина вздрогнула, завелась.

Водила Варя довольно уверенно, не хуже мужчин. Похоже, что не первый год за рулем. Я и не знал, что она так хорошо водит. Впрочем – а что вообще я о ней знаю? Что она дочь Белокопытова, что любит мужчин. Учится в художественном училище. Еще что? А! Что она Тварь. И что у нее способность привлекать мужчин за счет своего «тварьства». «Суккуб», как выражается мой наставник.

– Жить у меня будешь?

– Если пустишь – буду.

– А если я к тебе в постель залезу? Не боишься? Папка ведь накажет!

– Нет у меня папки. Только мама.

Погрустнела. Замолчала. Через несколько минут:

– А у меня только папа. Маму убили. Они не расписанные были с папой, но он все равно обо мне заботится. Ты не обижайся… я думала, он сам приедет. Расстроилась. Он бы точно тут порядок навел, наизнанку бы всех вывернул! Гады!

– Варь, давай-ка расскажи с самого начала, что и как… а потом уже будем думать. Я не твой папа, но поверь – и вывернуть наизнанку могу, и натянуть, если надо – все, как полагается.

– Уверен? – Глаза смеются, уже не такая сумрачная, как раньше.

– Совершенно уверен! (А мы вообще о чем? М-да… а чего ты ожидал, наставник? Куда засылал? И зачем…) Давай рассказывай.

Все банально, глупо, и таких историй была уже целая куча, и будет еще куча – уверен. Подставщики. Подрезали, обвинили в ДТП, отняли паспорт, документы на машину, в общем – ничего нового. Совсем ничего.

Отнять документы, набуздать по башке, и все! Делов-то! Ага… только вот потом – что? Набуздал. Уехал. Они приехали к Варе – знают, где живет. Все ведь разведали.

Или приедут к ней в училище – там поймают. И тогда как? Валить всех? И сесть за решетку? В ментовку – нельзя. Они работают с ними, считай, на пару. Да и шпана непростая – какое-то охранное агентство. Сейчас много таких пооткрывалось. Так что все непросто.

Квартира однокомнатная, в старом доме с жутким проходным двором и расхристанной «парадной», как ее называют питерцы.

Жуткое зрелище, эти самые проходные дворы. В них заходишь, как в лабиринт – небо далеко вверху, пустые замурзанные окна смотрят на тебя мутными глазами пропойцы. Как тут жить, как тут ходить ночами – не представляю! Нет, так-то представляю – для себя – хорошие охотничьи угодья, но как люди тут живут? Как они темными сырыми ночами пробираются в свои квартирки-клетушки?! И я еще ругал нашу «хрущевку», мол, район криминальный, окраина города! Да у нас там по сравнению с этими каменными джунглями – просто международный курорт!

Впрочем, внутри квартиры все оказалось не так печально. Большая, просто-таки огромная кровать (!!!) – первое, что бросилось в глаза.

Комната площадью метров двадцать, или больше, с множеством окон (угловая). Что-то вроде студии – картины на подрамниках, запах краски, карандашные наброски.

Варя рисовала и правда хорошо, но только вот особой искры я в ее рисунках не заметил. Неплохая чертежница – так можно назвать. В картине должно быть что-то такое, что… ну не знаю – что именно! Главное – она должна цеплять, трогать за душу, иначе это не картина, а мазня. Или фотография. А зачем нам фотографии, нарисованные от руки, если для того есть фотоаппараты?

Говорить Варе об этом, конечно, не стал. Нравится ей рисовать – пусть рисует. Мое-то какое дело?

На часах еще половина десятого утра, я на месте, надо дело делать! Ради чего приехал? Смотреть на Варю? Занятие приятное, особенно хороши бедра… грудь… попка… ооо… попка! И глаза, глаза зеленые, просто-таки в них тонешь!

Тьфу, черт! Ведьма! Интересно, почему ее обаяние не подействовало на подставщиков?!

Отбросив грешные мысли (не без труда, надо сказать!), я попросил Варю позвонить вымогателям. Телефон в квартире был, и это еще один плюс.

После недолгого и довольно-таки неприятного разговора (Я подслушивал по отводной трубке. Кстати – первый раз видел такое чудо, как отводная трубка!), договорились о встрече на три часа дня – с нас деньги, ей – документы с распиской. Эта дуреха расписку написала! Прямо на месте! Что должна ублюдкам двадцать тысяч рублей! ГАИ надо было вызывать, а не расписки писать! Дура!

Впрочем, и взрослые-то, сильные люди влипают, попробуй устоять перед напором мордоворотов – и заговорят, и так наедут, что мало не покажется. Так что обвинять Варьку тоже нельзя. Это не ее дело, с бандитами воевать!

Ну что сказать… место назначено, время назначено, что еще нужно? Транспорт, чтобы добраться! И больше ничего. Деньги? Деньги у меня есть. Белокопытов щедро насыпал мне бабла – и на проезд, и на путешествие. Хоть в ресторанах питайся, хоть – как хочешь. А потому – заказать такси.

Нет, заказывать не буду – на улице поймаю. Лучше не связывать телефон и пункт назначения. На всякий случай. Мало ли что там может произойти? М-да… мало ли что…

Через двадцать минут я стоял уже на улице, высматривая в потоке автомашин такси с зеленым огоньком. Простоял минут пять, потом мне это надоело, и я просто поднял руку, останавливая кого-нибудь.

«Кто-нибудь» оказался древним «жигуленком», за рулем которого сидел молодой мужчина лет тридцати, по виду какой-нибудь младший научный сотрудник, выехавший на промысел по совершеннейшей необходимости – семья, дети, а на зарплату м.н.с. не больно-то и пожируешь. Я назвал адрес (в двух кварталах от нужного места) и через сорок минут был на месте.

Расплатившись (Довольно недорого взял, кстати! Хотя… может, это теперь мне недорого, когда дома лежат десять тысяч баксов, а в кармане тысяча на «мелкие расходы»?), я побрел вдоль улицы, сверяясь с планом города, висящим у меня в голове. Времени было еще более чем достаточно, так что я решил осмотреться на местности, готовя пути отхода. То, что придется валить отсюда, и как можно быстрее, я ни на миг не сомневался.

Холодно, очень холодно, продувает даже дурацкое пальто с каракулевым воротником, которое я специально купил ради этой акции. Теплые ботинки, шерстяные перчатки, кроличья шапка – колхоз-навоз, да и только! Смешно было смотреть на лицо Вари, когда она оглядела меня с ног до головы. По сравнению с ней я был огромным ходячим куском навоза. Как и было задумано.

Оглядевшись по сторонам, увидел парадную с не закрывающейся дверью. Вошел, поднялся на пару этажей по вытертой каменной лестнице, увидел низкий подоконник с жестяной банкой, из которой торчали окурки. Присел, из портфеля (старого, кожаного – нашелся у Белокопытова) достал зеркало и пакет. Через пятнадцать минут вместо молодого парня на подоконнике сидел седой мужчина лет семидесяти, можно сказать – дед, на лице его короткая седая бородка, на носу – здоровенное родимое пятно, переходящее на щеку едва не до уха. Отвратительное, багровое, гадкое родимое пятно.

Именно оно запомнится свидетелям, когда мне придется скрываться. Свидетель всегда запоминает именно то, что в первую очередь бросается в глаза – шрамы, родимые пятна, бородавки. Кстати, это хорошая мысль!

Достал из пакетика и аккуратно приладил на лоб «бородавку». Встала хорошо, как тут и была! Из центра бородавки торчат жесткие седые волосы, прелесть, а не бородавка! Сделал плачущее выражение лица, униженно-оскорбленное – замечательно! Нет, все-таки я был бы хорошим актером, ей-ей… может, еще стоит подумать об актерской карьере? Хе-хе-хе…

– Эй, ты чего тут расселся, внатури?! – Грубый голос принадлежал мужчине лет тридцати пяти, здоровенному, как Кинг-Конг. Костюм «Адидас», кожаная куртка и меховая кепка – красавец! Прямо-таки реклама: «Пейте пиво пенное, морда будет здоровенная!»

Угораздило же меня… не хотелось при Варе накладывать грим. Не надо ей знать лишнего.

– Уже ухожу! – как можно более безобидно улыбнулся, сунул в портфель зеркало, поднялся, кряхтя, горбясь, как и положено старикам.

– Не, внатури… теперь ты не пойдешь! Кто такой?! Чо тут высматриваешь?! Кого пасешь?! Чо в портфеле?!

Вцепился как в свое! Я осмотрелся по сторонам и выпустил из рук портфель. Громила начал возиться с застежками, и тогда я ударил – быстро, без замаха, не убивая, но выключая – надолго. Этот не был Тварью. Не знаю – кто это и чего ко мне привязался. Может, и правда какие-то проблемы, а я не убиваю тех, кто этого не заслужил. Выспится, шея поболит – ничего страшного.

Поднял портфель, сделал шаг – уйти, но поглядел на бесчувственное тело и вернулся, положил мужчину на бок. Если проблюется – может в беспамятстве захлебнуться рвотными массами, а мне зачем? Пусть пока живет.

А теперь – на улицу. Похожу, привыкну к новой внешности. Заодно – зайду в какое-нибудь кафе рядом с офисом негодяев, попью кофе, съем пирожок. Времени – вагон и маленькая тележка.

Но это хорошо. Очень хорошо. Хуже – когда опоздаешь.

Глава 7
Я посидел в какой-то кафешке – довольно-таки пафосной, из которой меня едва не погнали поганой метлой. Смотрели так, будто я хочу тут же упасть у столика и помереть от старости, или от дурной болезни вроде проказы, или от сифилиса. Впрочем, выгнать так и не решились, возможно, просто не хотели дотрагиваться до такой погани, как я, дабы не заразиться.

Выпил чашку кофе, потом другую, рассматривая улицы, прохожих, серое небо и думая о своем. Расплатившись, ушел, мстительно не оставив на чай ни гроша. Впрочем, скорее всего, моя месть их не особо и тронула.

Потом зашел в пивнушку. Здесь все попроще – столы как в обычной столовке, а по причине разгара рабочего дня – народа совсем немного, и я часа полтора сидел в углу, «прихлебывая» пиво, которое на самом деле выплескивал в цветочный горшок, стоявший рядом со мной, на окне. Этот фикус явно пойдет в рост после моего акта благотворительности, напитанный живительными пивными соками, такими вредными для организма человека и такими полезными тупому растению.

На меня здесь никто не обращал внимания, даже бармен, наливающий пиво в пузатые пивные кружки и подторговывающий левой воблой. На кой черт ему запоминать случайных посетителей, а что касается моей внешности – кому какое дело, как я выгляжу? Здесь сидели кадры и покруче – например, мужик с огромным бельмом на глазу и шрамом через все лицо или женщина с двумя сохранившимися желтыми зубами, торчащими из верхней челюсти. Она так до смешного напоминала некоего вышедшего в тираж вампира, что я не удержался и хихикнул в кулак, сделав вид, что кашляю или плюю. Кунсткамера, точно! Или зверинец.

Я поглядывал на часы «Полет», которые купил на вокзале, и ждал своего часа, спокойный, как и всегда перед выходом на ринг. Вход в офисное здание, в котором находилось «охранное агентство», находился прямо передо мной, на расстоянии примерно около двухсот метров.

На самом деле это не было никакое охранное агентство. Официально это был кооператив «Гигант», в который входила в том числе и школа единоборств, которую посещали члены группировки, которую позже, в 90-е, назвали бы ОПГ. Они оказывали услуги по сопровождению грузов, охране помещений, но основной деятельностью была именно та, по поводу которой я и оказался здесь, в чужом городе. Рэкет, мошенничество, подставы – все, как всегда, и ничего нового.

Позже, в девяностые, страну захлестнет бешеный, яростный поток преступных группировок всевозможных составов и размеров, но пока их было не так много, как стоило ожидать. Союз жил, был силен, и до его кончины оставалось еще целых два года. Милиция пока не разложилась до такой степени, как в «лихие девяностые», сотрудники МВД еще не привыкли «крышевать» «барыг» и получать отступные от преступников. Но процесс уже начался. Уже сейчас, как следует подмазав контролирующие органы, кооператив, в перечень услуг которого входили и охранные услуги, имел целый арсенал оружия – начиная с гладкоствольного и заканчивая нарезными карабинами, «…для осуществления деятельности по предоставлению производственных услуг предприятиям, учреждениям, кооперативам и гражданам по доставке и охране денежных средств и материальных ценностей». Так это называлось в учредительных документах.

И, кроме того, в охранных кооперативах в свободное от работы время подрабатывали множество милиционеров, которые имели право на ношение и применение служебного огнестрельного оружия.

В общем, налицо уже было сращение правоохранительных органов и криминала. Что, впрочем, власть тогда никак не волновало. Власть боролась за трезвый образ жизни, устраивая безалкогольные свадьбы, отдавала приказ вырубать виноградники, которые наши предки выращивали сотни лет, и создавала почву для развития бутлегерства, на котором, как известно, в той же Америке поднялись сотни и тысячи гангстеров, с радостью заполнивших нишу уничтоженных государством официальных торговцев спиртным.

То же самое начинало происходить и сейчас, в Советском Союзе. Увы, история учит тому, что она ничему не учит. Из нее можно узнать лишь о том, что дураки, пришедшие к власти, вредят своей стране вне зависимости от идеологической базы той власти, которую они возглавляют. Будь они коммунисты или ярые антикоммунисты. Дурак – он и в Африке дурак.

Когда пришло время «Ч», я уже знал, куда мне бежать во время отступления с поля боя. За офисным зданием – проходные дворы, и через них – на проспект, где можно легко смешаться с толпой людей. Особенно когда избавлюсь от «особых примет».

И тогда я пошел ко входу в здание – мимо новеньких «девяток» и «восьмерок», мимо иномарок, которых было еще немного, но тут – аж три штуки, блестящие, новые, как с обложки иностранного журнала. Красиво жить не запретишь! Сейчас – не запретишь. Время теперь другое.

У кооператива «Гигант» имелся отдельный вход в старую, дореволюционную пятиэтажку. И это очень хорошо, что отдельный! Меньше глаз. Меньше свидетелей. Не придется их убирать.

Как-то легко это все у меня получается – убрать бандитов, убрать свидетелей… в кого я превратился? Домашний мальчик, который любит маму и занимается спортом? Кто я теперь? Или… что я теперь?

В стеклянной будке при входе сидел розовощекий мордан в кожаной куртке. Он остановил меня окриком, прежде чем я успел сообщить о цели своего посещения, а потом позвонил какому-то своему начальству и через минуту со скучной миной на лице сообщил, что меня ждут в кабинете восемь на втором этаже. Куда я и направился по старинной, с вытертыми каменными ступенями широкой лестнице, сосредоточенно прихрамывая, двигаясь медленно и осторожно, как все старики.

Высокие двери, как во всех старинных домах, следы табличек – явно тут когда-то было государственное предприятие, оно «уплотнилось», и теперь освободившиеся площади занимал кооператив, спрутом протянувший свои щупальца по всему этажу.

Всем хорошо: кооперативу – дешевая аренда. Директору проектного института – кругленькая сумма на карман ежемесячно. Ну а государству, в лице института – арендная плата, которая пойдет на содержание коммунальных сетей, требующих постоянных денежных вливаний. Мизерная арендная плата, конечно, но… кооператив беден, где взять больше? Официальная версия, да.

Перед комнатой с наклеенным на ней бумажным ярлыком-номером я остановился, немного постоял, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. А еще – раздумывая о том, почему нельзя людям богатым привести в порядок коридор, заменив затертый, драный линолеум на новый, прицепить приличный металлический номер, а не нарисованную от руки восьмерку, выполненную синим фломастером на простом листке, вырезанном из тетради. Что с этими людьми? Что это, жадность? Или просто кооператив не успел еще привести в порядок свою контору?

Скорее всего – второе, неужели же руководители кооператива настолько жадны и глупы? Офис преуспевающей фирмы должен выглядеть как картинка, иначе кто с ней будет иметь дело! Да и самим ведь гадко сидеть в этой грязной берлоге!

Потянул на себя тяжелую дверь, толкнул вторую, что была за первой, вошел, оглядываясь по сторонам.

Офис как офис – столы, полки, телефоны, факс, который сейчас пищал, с натугой выдавливая из себя длинную ленту сообщения. Электрические печатные машинки – верх современной инженерной мысли. Все как всегда, если бы только не здешние офисные работники, больше похожие на гангстеров из американского фильма, чем на нормальных конторских клерков.

Эти плечистые мордовороты были чужеродными объектами в царстве протоколов «слушали-постановили» и еденных тараканами бухгалтерских отчетов за последние несколько лет. Но что поделаешь – какое время, такие и клерки. Все меняется…

Меня осмотрели с ног до головы, обшмонали, затем один из парней кивком указал на дверь позади себя:

– Дед, тебе туда.

«Дед» мелко-мелко покивал, состроив одну из самых своих подобострастных и униженных физиономий, и побрел по офису туда, куда ему указали.

Когда я вошел в кабинет, в нем сидели трое – за столом начальника высокий крепкий мужчина спортивного сложения, лет около сорока, и за столом для совещаний – двое помоложе, типичные боевики, какими они будут выглядеть еще лет пятнадцать «лихих девяностых» – кожаные куртки, бритые затылки, «морда просит кирпича».

Тот, что за столом, воззрился на меня с неудовольствием и отвращением, будто увидел кого-то другого, сесть не предложил и только брезгливо спросил, скривив тонкие бледные губы:

– Кто такой? Чего надо?

– Вы у девушки… Вари забрали документы. Отдайте, пожалуйста.

Человек осмотрел меня с ног до головы, обращаясь к сидящему по правую руку парню, спросил:

– Это что за чучело? Ты же сказал, что отец у нее помоложе, и вообще – крутой?

Я смотрел на Тварь, и вдруг мне все стало гораздо яснее. Почему я считал, что это случайный наезд? И тут же выругался – ведь не считал же! Знал, что здесь что-то нечисто, но только не позволял себе в это поверить! В голове мелькает красный сигнал тревоги, но человек никак не хочет его воспринять. Не позволяет себе верить. Известное дело. Не я первый, не я последний, да.

– Эй, убогий, ты кто такой? – Парень, что справа, встал, подошел ко мне. Я молчал. Что еще скажешь?

– Документы отдайте! – повторил я безнадежно, скучно и оглянулся на дверь. Это было воспринято как попытка к бегству, и парень зашел сзади. Щелкнул закрываемый замок, пути к отступлению теперь отрезаны.

Теперь одно из двух – или договариваться, или убивать. Всегда нужно вначале попробовать договориться, убийство – это последнее дело. Пушки – последний довод королей.

– Деньги принес? – скучно осведомился хозяин кабинета, я сделал шаг вперед, достал из нагрудного кармана две тысячи долларов, положил на стол. Мужчина, что остался сидеть, довольно кивнул головой:

– Шеф, я тебе говорил – икряный дедок! Телка рассказывала, что у него своя школа единоборств, типа, телохранителей тренирует! Что он крутой – всех порвет за нее! И что бабки у него водятся!

Хмм… когда это и кому она рассказывала?

– Документы давай! – Я снова говорил старческим голосом, чтобы не разрушать образ.

Может, все-таки сумеем отделаться деньгами? Хрен с ними, Белокопытов так и сказал – если удастся договориться, пусть подавятся этими «бумажками». Потом с ними разберемся, когда время будет.

– Две тысячи баксов… – задумчиво протянул хозяин кабинета. – Но этого мало! Нам ремонт машины встал в пять тысяч! А плюс еще моральный ущерб. Маловато будет. Придется добавить! Еще восемь тысяч! И десять – за проценты!

Парень за столом ухмыльнулся, и я понял – только второй вариант. Никаких переговоров не получится. Впрочем, как этого и следовало ожидать. Просто, если есть хоть малейший шанс завершить мирно – лучше пусть будет мир. Мы с Белокопытовым так решили. А еще – Варю надо увозить. Это решил уже я. Столько людей в офисе – кто-нибудь да в курсе проблемы. А раз в курсе – может вывести на Варю, и тогда все усилия прахом.

Я повернулся к стоящему за спиной, тоже ухмыляющемуся парню и коротко ударил его в кадык, разбивая гортань. Парень захрипел, свалился на пол, дергаясь, пытаясь вдохнуть воздух. Второго ударил прежде, что тот успел встать из-за стола, банально вырубив его ударом в челюсть.

Тварь успел вскочить. Он был очень быстр, тренирован, отличный боец, посвятивший единоборствам всю свою жизнь. Похоже, что тоже начинал с бокса – боксер боксера узнает всегда – по манере боя, по передвижению в пространстве. По стойке.

Но ему это не помогло. Я Супер-Альфа, а он «простой» Тварь. Не совсем простой, да, он даже успел выйти из-за стола, вернее, выпрыгнуть – но тут же лег на пол, сбитый влет прямым ударом ноги.

Ничего сложного. Главное, рассчитать свои силы и не допустить смерти противника. Когда я в режиме Супера, все материалы, ткани делаются хрупкими, как будто сделаны из песка или картона. Стоит не соразмерить усилие, кости человека хрустнут, как стеклышки, и вместо «языка» я получу мертвое тело, добиться информации от которого будет совершенно невозможно.

Когда вышел из боевого режима – слегка потряхивало, но в общем-то все было в норме. Если сдерживаешь себя, если не выкладываешься, как тогда, с Сергеем – все будет в порядке. Самое сложное – контроль. Силы мои и силы Бесов не безграничны. Вернее – запас энергии.

Ну ладно, вот положил я этих скотов, а дальше что? Дальше-то – что?!

Секунд десять размышлял, прикидывал, потом подошел к лежащему на полу Твари, пощупал пульс. Сердце билось вполне нормально, ровно, негодяй жив и здоров – за что и поздравил себя. С почином!

Тогда я взялся руками за его голову, и…

Это было похоже на погружение-падение в темный колодец. Где-то позади меня светлое окно-выход, а вокруг – только ночная тьма и серые, невнятные образы, которые не успеваешь осознать.

Потом первая яркая картинка – зал с рядами людей в белых кимоно. Они ритмично передвигаются, кричат, выполняя однообразные заучиваемые движения, и вижу я это все со стороны – стою где-то сбоку, наблюдая за тренировкой. Я – тренер.

Будто раздвоился – я-(Бес) понимаю, где нахожусь, что делаю, и я-(Носитель) не осознаю, что кто-то управляет моими мыслями, моими желаниями, что я-(Носитель) делаю все так, как приказывает мой личный я-(Бес).

И теперь Я-Толя управлял чужим Бесом, Бес управлял носителем. И мог вытащить любые воспоминания из головы, в которой сидел. Из своего энергетического облака.

Честно сказать, я и сейчас не понимаю, как это все происходит. Где хранится информация – в Бесе или в голове Носителя. КАК я воздействую на Беса, заставляя его выполнять то, что мне нужно, и не позволяя отклоняться от намеченного мной пути. Как я превращаю его в своего полного, безоговорочного подчиненного. В раба. Но я делаю это. И он мне подчиняется. Не сразу, но подчиняется. Зависит от Беса и от Носителя. Бывают очень, очень крепкие Бесы! И тратится много сил. Легче просто взять и грохнуть Беса вместе с носителем. Того, кто много лет носил в себе Беса-злодея, все равно не исправить никакими средствами. Только смерть сделает его безопасным для людей. Впрочем, и для всего живого – тоже.

Через несколько минут я знал все, что мне нужно было узнать. Это оказалось довольно легко – стоило найти нужный «подвальчик», потянуть за кончик веревки-картинки, и вся цепочка воспоминаний вылезла наружу, как нитка из ткани реальности.

Белокопытов рассказал мне, как это сделать – примерно, конечно, на пальцах рассказал. Не было времени испытать, не было времени попробовать на других Тварях.

Себя же Белокопытов в качестве подопытного кролика не предложил. А я не попросил. По понятным причинам. Никому не хочется, чтобы кто-то даже с благими намерениями лез к нему в голову. Я и сейчас с некоторым смущением вспоминаю о том, что Белокопытов был у меня в голове и мог видеть все, что я помню, все, что я делал в своей жизни. А каково было бы ему – открыться перед мальчишкой, вывалить передо мной всю свою долгую жизнь, как грязное белье посреди людной улицы?

Вытащив информацию, занялся уже самим Бесом, сидящим в голове Носителя. Хорошо, что это был не Альфа, с Альфой справиться было бы труднее… или вообще невозможно. Могло не хватить сил.

Закончив, поднялся, похлопал по щекам беспамятного противника. Тот медленно встал на ноги, непонимающе посмотрел по сторонам, достал из кармана ключ от сейфа и так же неуверенно, медленно открыл дверцу стального гиганта, вынул из камеры конверт, положил передо мной.

Я заглянул – водительское удостоверение, паспорт, документы на машину. Все здесь. Все на месте.

Вдруг подумалось – а как Варя вообще ездила без документов? Меня, к примеру, встречала с вокзала? А если бы гаишники остановили?

И тут же понял – если есть деньги, какие, к черту, гаишники? Дал на лапу – и все в порядке! Не она первая, не она последняя.

Кстати, и я так могу, пока нет прав управления. Почему бы и нет? Попрошу Варю – пусть поучит меня водить. Все-таки ведь кое-чем мне теперь обязана, нет?

Загрузил в карман свои баксы, выданные мне нетрепетной рукой наставника. Вернее, не свои – его баксы.

Мы весь выигрыш после боя с Сергеем поделили пополам, так что ему досталось десять тысяч. Как и мне. Хорошие деньги. Для меня – просто огромные.

Я заглянул в сейф – там лежало несколько пачек сторублевок и полтинников и толстая, перетянутая резинкой пачка долларов. Взять? Поколебался, подумал… а почему бы и нет? Они грабили народ, а я экспроприировал награбленное! Все в порядке, все по-большевистски, по-революционному. Ведь ясно же, что я пущу эти деньги на благо людям. Не пропью, не потрачу на шлюх – как делают эти гады.

Распихал деньги по карманам, большую часть положил в портфель – пачку долларов пришлось разделить на части, она была слишком велика.

Осмотрелся еще раз – вдруг все-таки пропустил видеокамеру, может, она где-то спрятана? Но нет, ничего не видно. Или так здорово прячут, или правда ничего такого здесь нет.

Уже потом понял – почему нет. В кабинете главного не должно быть видеокамер. Что это за «главнюк» такой, если любой придурок у пульта охраны сможет видеть все, что происходит в кабинете директора? Нонсенс! «Западло, внатури!»

Закончив грабеж, не снимая с рук перчаток, я взял из сейфа пистолет. Обычный «макаров» с вытертым до серебристого блеска воронением. Положил его на стол перед хозяином кабинета. Тот непонимающе смотрел на оружие, будто пытался понять, что с ним делать, а я пошел к двери, повернул ключ, открыл. Директор кооператива шел за мной и, когда я пересек порог кабинета, махнул мне вслед, и деревянным голосом бросил:

– До свидания. Рад буду видеть вас у нас еще раз!

Смешная фраза. И зачем я именно ее вложил в голову врага? Вероятно, все-таки когда-нибудь мы с ним увидимся, да. Но не сегодня. И не завтра. И не в ближайшем будущем. И, скорее всего, место нашего свидания будет очень, очень жарким и весь обслуживающий персонал рогат и копытист.

Все сотрудники, что были в комнате перед кабинетом, проводили меня недоуменным, растерянным взглядом. И немудрено. Когда бы это еще увидели – Шеф САМ провожает до порога какого-то старикашку в дурацкой кроличьей шапке! Небо упало на землю! Землетрясение! Цунами!

Я спокойно вышел в коридор, прошел по лестнице и через минуту уже шагал по улице, раздумывая о том, скольких успел положить Бес, прежде чем застрелил своего Носителя.

А еще – в кого он потом вселился.

Впрочем, мне никакой нет разницы, в кого вселился Бес. Наплевать.

Выстрелов я не услышал. Через десять минут уже стоял в подъезде дома метрах в пятистах от места преступления и сосредоточенно сдирал с себя бороду и усы. Снял парик, смыл родинку и отцепил бородавку, засунув все это хозяйство в свой старый портфель «а-ля Жванецкий».

На пыльный, заплеванный стадом шпаны пол, в угол лестничной площадки отправилось пальто с каракулевым воротником (прежде проверил, что все деньги вынул, переложив их в портфель). Под пальто – легкая теплая импортная куртка, не восторг, конечно, для декабря-то, но сойдет. Я не собираюсь долго бегать по морозу.

Вязаная шапочка, курточка, и… вот вам двадцатилетний студент, непонятно зачем прихвативший дедушкин портфель.

Штаны нейтральны, вот только ботинки дедовы, как и портфель, увы. Да что там – «увы»? Наплевать! Кто вообще на ноги смотрит, какой дурак?! Никому не интересны чужие башмаки, кроме киношных героев-любовников! И то лишь для завязки разговора в электричке.

Ну что же, пускай бомжи погреются в пальто, да и шапка им просто в кон. А я пошел по жизни дальше. Мавр сделал свое дело. И надеюсь – успешно. Впрочем, не все еще сделал…

Поймав такси – теперь уже государственное, пропахшее табачищем и грязными носками, – я отправился по новому адресу. Не убивать, нет. Хотя… все может быть.

Когда проезжал мимо кооператива «Гигант», увидел, как у входа суетятся люди, стоят милицейские машины – значит, все сработало как надо. Как я задумал.

Честно сказать, до конца в это не верил. Слишком фантастично, чтобы быть правдой.

А еще вдруг подумалось – я ведь опасен! Очень опасен! Всем!

Вот только представить себе, что некто захотел меня использовать – заставить некую Тварь выполнить определенные действия. Тварь эта самая… вернее, этот самый сидит во главе большого предприятия, или… да что уж там – государственный, политический деятель! И этого вот деятеля берут, нормально так фиксируют и зовут меня. А я внедряюсь в его мозг и заставляю сделать нечто — нечто такое, что точно не понравится деятелю, а понравится его врагам. Врагам государства. Или личным врагам деятеля. И что тогда?

Ну вот глупо звучит, да – к примеру, пришли ко мне шпионы и говорят: «Твоя мать у нас, и, если ты не выполнишь то-то и то-то, мы ее убьем!» Что я тогда сделаю? Само собой, вначале обдумаю, как бы этих шпионов искоренить. Перебить всех до одного. Одного оставлю, чтобы помучить – за мать! Чтобы не пугал маму, гад!

А если риск гибели мамы будет велик – выполню их условия и уже потом попытаюсь искоренить. Если они раньше меня не убьют.

Альфа – это не только возможности и даже сверхвозможности. Альфа – это опасность. В том числе и для самого себя.

Вообще-то даже удивительно, как это я умудрился за сравнительно короткое время увидеть аж трех подряд Альф! Белокопытов, Сергей и тот мужчина в парке! Тот, что подсадил мне второго Беса! Альфа встречается реже, чем снежный барс. Или кто там из зверей, совсем уж редкий? Один на миллион или даже на несколько миллионов! Вот что такое Альфа!

Ну… мне так кажется. И Белокопытов так думает. Хотя… кто ведет учет Альф? Наверное, управление статистики? Или академия математических наук? Кто вообще знает, сколько Альф на белом свете – если они не афишируют себя, более того, как выяснилось… умеют скрывать свое «альфовское» свечение!

Кстати сказать, я так до конца и не понял, как они это делают – в смысле, размножаются. Как говорит Белокопытов (Откуда он узнал? Ему-то кто сказал?!), часть Бесов передаются при родах, от матери детям, часть подсаживается Альфами – иногда сознательно, иногда – абсолютно бессознательно (Альфы бывают разные! В том числе и самоактивирующиеся! Это тоже – открытие!), часть переходит от Носителя к Носителю – после гибели этого самого Носителя. И во время перехода они могут каким-то образом разделяться, размножаться! «Почковаться»!

Нет, это все странно, дико и непроверяемо. И потому – все отодвинуть в дальний угол мозга. Кроме одного – Белокопытов сказал, что, если я хочу выжить, мне нужно маскироваться. Убирать свое «альфовское» свечение. Иначе убьют – точно.

И верно – Белокопытов ведь не светится так, как я! Ну да, он виден как Тварь, но не как Альфа! Понять, что он Альфа, можно только тогда, когда стоишь с ним в спарринге (по скорости движений), или тогда, когда он хочет, чтобы ты понял его уровень (по свечению).

И опять не ясно – я должен как-то взять и сделать так, чтобы свечения не было! Контролировать себя – ночью и днем! КАК?! На словах-то все легко – «просто представь, что не светишься, да и все!» Это как ходить и постоянно втягивать живот. «Все время представлять, что живот у тебя втянут, и не позволять ему выпучиться наружу», – со слов Белокопытова.

Проще простого, ага! Только вот сумей сделай это «простое»!

Ничего. Позже! Пока что нет времени. Попробую еще, все попробую. Много информации, нужно осмыслить ее, переварить. На досуге, так сказать. Закончу дело и переварю. Главное, чтобы от жирной информации не пронесло. Кровью.

Здание художественного училища ничем не отличалось от других старинных зданий – вывеской, если только. Вспомнилось, что это училище было создано еще в далеком девятнадцатом веке. Как учили тут художников, так и учат.

Честно сказать, никогда не понимал – чему можно научить художника? Если только правильно смешивать краски? Подбирать цвета?

Вот кто из великих художников прошлого оканчивал художественное училище? Леонардо – оканчивал? На кой черт настоящему художнику диплом, в котором написано, что он художник? Только если хочет устроиться учителем рисования или оформителем. Но художником не научит быть ни одно училище, ни одна академия. Это просто невозможно.

Как, кстати, и стать писателем – если у тебя нет искры таланта рассказчика – ты хоть десять литературных институтов закончи, все равно будешь просто бумагомарателем, не нужным, не интересным читателю.

Что, Астафьев закончил Литинститут? Или, может, Хемингуэй? Нет, талант художника, писателя и Любовь создаются только на Небесах, и никак иначе. Увы. Как ведь просто бы было – заплатил денег – и вот ты стал Творцом. А то еще и от профсоюза, со скидкой… И все тебя любят, почитают… за талант, да!

Есть у старых зданий свой, неповторимый запах – запах веков, запах времени, состарившего эти стены, но так не сумевшего развалить то, что создали наши трудолюбивые, усердные предки. Только штукатурка, положенная на стены доблестными советскими гражданами, пучилась, отлетала, обнажая красную могучую кладку, не поддавшуюся ни векам, ни фашистским бомбам и снарядам.

Умели строить в девятнадцатом веке. Для нас строили, на совесть – иначе ведь высекут, и все на этом закончится!

Человек такая наглая скотина – не будешь бить его палкой, обленится, разжиреет и сдохнет на куче объедков, гадя под себя и ленясь даже подняться и нагадить где-то в стороне. По крайней мере, так считал Петрович, выговаривая нам с пацанами за очередную мусорку, устроенную в комнате гостиницы. Мол, негоже жить как свиньям, лежа в куче дерьма.

Палкой он нас, конечно, не бил – хватало и слов, чтобы мы быстренько вскакивали и приводили комнату в порядок. Но вообще-то он был совершенно прав. И выучил нас на славу! До сих пор я терпеть не могу грязи и неухоженности, потому вид облезлых стен в таком старинном, заслуженном, красивом заведении привел меня в состояние брезгливого раздражения. Ну, в самом деле, как так можно жить?! Ведь деньги на училище небось выделяются! Ну не все же воровать, в самом-то деле?! Хоть немного бы постеснялись, мерзавцы чиновничьи!

«Сталина на них нет!» – как частенько говаривали старушки у нашего подъезда.

Никто не поинтересовался, зачем я иду в училище – портфель в руках, парень на вид около двадцати лет, первый семестр (видать, новичок!) – куда я еще могу идти, кроме как на занятия? А то, что к концу дня – так мало ли как художники еще чудят? Значит, занятия перенесли. Или продлили.

Да и вообще – не плевать ли? Есть дела и поважней!

Вахтерша за стеклянным барьером на меня даже и не глянула, истово занятая приготовлением чая. И я ее понимал – чайная церемония не терпит суеты. Недостаточная температура в граненом стакане – и вот уже утеряны оттенки вкуса лучшего в мире грузинского чая. Цвет будет не таким насыщенно-коричневым, цвета глины, каким ему положено быть, а запах березового веника превратится в запах дубового, а это будет неверно.

Оставив вахтершу священнодействовать возле электрической плитки, я прошел к стенду с расписанием занятий и через минуту поиска нашел местонахождение группы, в которой учится Варя. Поднявшись на второй этаж, прошел в дальний конец коридора, ориентируясь по номерам на дверях, найдя нужную дверь, тихонько ее приоткрыл, заглянув в образовавшуюся щель глазом лазутчика.

На возвышении сидела абсолютно голая девушка рубенсовских форм, и вокруг нее стояли и сидели человек двадцать молодых парней и девушек, сосредоточенно выписывающих на листах бумаги прелести скучающей модели, тоскливо отрабатывающей договоренное время. На лице девицы царили спокойствие и скука, присущие обычно жвачным животным, пасущимся на лугу. Не хватало только жевательных движений ее тяжелых челюстей, и тогда сходство с коровой было бы почти абсолютным.

Почему-то мне всегда казалось, что модели для художников являются чем-то вроде музы, вдохновляющей их на творчество, что эти модели обязательно красивы, так красивы, что женитьба на своей натурщице для художника дело вполне обычное и даже в ранге положенного.

Само собой, все это было мальчишеской глупостью, и как иллюстрация – вот эта телка, томно возлежащая на покрытом не очень чистым белым покрывалом возвышении. В дурном сне не приснится, что она может быть чьей-то музой.

Впрочем, я могу и ошибаться. Как сказал классик: «Один любит арбуз, другой – свиной хрящ». Кому-то нравятся и пышки. Не мне, конечно.

Варя стояла у мольберта справа, возле окна, пришлось минут пять дожидаться, когда она обратит на меня свое внимание.

Давно заметил, что если на человека пристально смотреть достаточно долгое время, в конце концов он обернется и тоже на тебя посмотрит. Телепатия? Наверное. Может быть.

Об этом и Белокопытов говорил – если ты сидишь в засаде, старайся не смотреть на патруль или на часового прямым взглядом, в упор – только боковым зрением, или лучше не смотреть вообще. Если нет особой в том необходимости, конечно.

Человек чувствует твой взгляд и начинает беспокоиться, искать источник наблюдения, и часовому у пулемета точно не надо давать повод к беспокойству. Пуля, когда попадает в тело, – вначале не больно, будто огнем обожгло, а вот потом будет «весело», особенно когда эту пулю придется доставать. Белокопытов рассказал. И много чего еще рассказал…

Заметив меня, Варя удивленно подняла брови, затем сложила свои рисовальные принадлежности на столик возле окна и, осторожно вышагивая, вышла в коридор, укоризненно мотая головой:

– Ты чего сюда? Я ж тебе сказала – к шести часам буду дома! Ключи в пятой квартире, у тети Нади, я ее предупредила насчет тебя! Ну что ты будешь тут болтаться?! Поезжай отдыхай…

Она нахмурилась, вдруг зажала рот рукой:

– Ой! Чего это я?! Прости, совсем забыла! Ты ездил?! Как все прошло?!

Я достал из портфеля конверт с документами Вари, молча отдал. Она быстро просмотрела содержимое, потянулась ко мне, чмокнула меня в губы:

– Какой ты молодец! Ну, какой молодец, а?! Я знала, что ты все решишь как надо! Так папе и сказала – ты лучше него все сделаешь!

Я удивленно поднял брови, и Варя вдруг снова ойкнула и захихикала:

– Хи-хи… Дура! Ну вот, и прокололась! Ну да, это я просила, чтобы ты приехал! Хотела тебя увидеть! Тем более что повод был! Все же хорошо все прошло, да? Отдал им деньги? Все нормально? Я так напугалась, правда! У них «Мерседес» новый, крутая фирма, этот «Гигант»! Ребята говорят – еще легко отделалась!

– Кто говорит? Какие ребята? – как можно спокойнее спросил я. – Это, случайно, не Коля Макаров говорил?

– А откуда ты знаешь? – удивилась Варя, и лицо ее сделалось ехидно-смешливым. – А! Папка вложил! Ну да, встречались мы с ним… теперь не встречаемся! Расстались! Ты что, ревнуешь?! Правда ревнуешь?! Хи-хи… вот ты чудак! Да он мне совсем не нужен… так… встречались некоторое время, и все!

– А можешь его позвать? Хочу с ним поговорить…

Варя внимательно посмотрела мне в глаза, удивленно скривила губы:

– Ты чего, хочешь ему морду набить, да? Из-за меня?! Да я тебе говорю – не встречаюсь с ним! Он мне на фиг не нужен!

– Варя, пожалуйста, позови сюда этого парня. – Я старался быть совершенно бесстрастным, но похоже было, что мне это не удалось, потому что Варя едва не вздрогнула, как-то напряглась, недоверчиво покачала головой:

– Ты как папка! Он иногда так скажет, так! Вроде тихо, спокойно, но аж поджилки вдруг задрожат! Его школа, точно! Да позову, что мне, жалко, что ли?! Вон он стоит, Коля, – видишь того парня? Ну… красивого такого, плечистого? Красавец, правда? Только надоел мне. Выпендристый такой… говнюк. У него родители шишки какие-то, вот он и задирает нос. А так-то красивый парень! И он тоже единоборствами занимался, где-то здесь, в Ленинграде! Знаешь, как он раз хулиганов отметелил, когда к нам во дворе пристали? Только ноги-руки полетели! Ух, красиво было! Жалко, что он такой говнюк, папке бы понравился, точно. Ага, видит нас. Коля, иди сюда! Коля!

Варя замахала рукой, Коля важно, царственно посмотрел на нее, потом на меня – с прищуром, хмуро, оценивающе, – похоже на то, что остался недоволен результатом осмотра, но, вытерев руки чистой белой тряпкой, все-таки пришел на разговор.

Подойдя, воззрился на Варю, полностью проигнорировав меня, и, скрестив руки на груди, спросил, слегка растягивая слова:

– Ну и что?! Чего надо?

– Толя, это Коля! Коля, это Толя… мой друг!

– Очень близкий друг, да? – с усмешкой спросил Коля, продолжая игнорировать меня по полной. – У тебя, похоже, таких друзей куча – по полтиннику за сеанс. Да, Варечка? Или ты дороже берешь? Или, может, уже за троячок в сортире обслуживаешь?

– Ты чего несешь?! – Варя вспыхнула и бросила на меня быстрый взгляд, будто боялась, что я поверю в такую напраслину. – То, что мы с тобой расстались, еще не повод…

– Шлюха! – Коля произнес это четко, с расстановкой. – Шлю-ха! Поганая шлюха! Соска! Тварь!

Я чуть не рассмеялся – Варя-то и правда была Тварью. Только не такой, какой ее назвал «бывший». Вот он не был Тварью, а был просто тварь. И подлец.

– Ты, урод поганый… пасть-то заткни! – Я говорил спокойно, без выражения. – Это я тебя позвал. Хочу поговорить с тобой о «Гиганте». И о том, что ты сделал. Пойдем найдем укромное местечко, там, где нам никто не помешает. Или боишься?

– Укромное местечко, говоришь? – Парень криво усмехнулся, огляделся по сторонам и мотнул головой: – Вон там, аудитория свободна. Пошли туда, поговорим, да.

Варя пыталась что-то сказать, уцепилась за рукав, но я легко стряхнул ее руку, ледяным шепотом приказав идти на занятия. Как ни странно, она послушалась и только в дверях оглянулась, посмотрела на меня долгим хмурым взглядом. Видимо, она не понимала, что происходит, но чувствовала неладное.

– Потом! Все – потом! – шепнул я одними губами, но она поняла, кивнула и зашла в студию.

Коля ждал меня в аудитории и был наготове – без всяких там долгих разговоров провел маваши, целясь мне прямиком в левое ухо. Я поднырнул под ногу и легко, без замаха ткнул противника в пах. Без всяких там изысков, без спецприемов – короткий тычок костяшками пальцев – прямо туда, куда было и надо. И закрыл за собой дверь аудитории на замок. Так спокойнее.

Через пятнадцать минут я знал все, хотя пришлось немного потрудиться – парень оказался довольно стойким, и только после того, как я дважды уложил его на пол без сознания, а затем сломал ему мизинец, полностью раскололся и выложил все, что мне нужно было знать.

Все банально и довольно-таки глупо. Порхающая по жизни красивая девица, походя влюбляющая в себя мужчин, связи в криминальном мире, подстава и деньги – все скрутилось в тесный клубок, разрубать который и пришлось уже мне.

Как это частенько бывало в истории, в основе всего безобразия – женщина. Красивая женщина, мечта мужчин. Вспомнить только Троянскую войну и Елену Прекрасную.

Если бы Варя подходила к выбору своих «женихов» поаккуратнее, если бы вообще была менее любвеобильна – все могло бы быть совсем по-другому. И мне не пришлось бы ехать в Питер и калечить людей.

Нет, мне не было жалко этого придурка. Совсем не жалко. Но и убивать я его тоже не стал. Пригрозил, что если он кому-нибудь разболтает или что-то сделает Варе – я найду его и убью. Вместе с его родителями.

Похоже, что он мне поверил – когда я сломал ему второй палец. Жестоко? Наверное, да. Только мне на это плевать. Не стоило ему пытаться меня покалечить, не стоило начинать интригу против Вари. Ошибка. А за ошибки надо платить.

Что он сделает, когда я уйду? Напишет на меня заявление в милицию? Пришлет своих «друзей»? В первую очередь, конечно, бросится к ним и узнает, что части этих самых друзей уже нет в живых. В морге лежат.

Свяжет ли он это событие со мной? Может, да, а может, и нет. Если свяжет – будет бояться. Если не свяжет – все равно «Гиганту» теперь уже не до меня. Пошлют Колю в кооперативе очень, очень далеко.

В милицию пойдет? И что скажет? Что видел, как я «творил добро»? Не видел, и я это докажу на раз! Камер здесь нет, свидетелей тоже. Варю предупрежу, так что… все будет как надо!

Я оставил Колю лежать в углу, накрыв его найденным там же свернутым в рулон покрывалом. Он пробудет без сознания еще с полчаса, а за это время я буду уже далеко. Вместе с Варей. Кстати сказать, придется пожить у нее несколько дней – вдруг, правда, явится этот кадр с командой мстителей – придется ведь ставить их на место. Главное, чтобы без стволов…

Через десять минут прозвучал звонок, еще через пять из студии выпорхнула Варя, и мы зашагали вниз по лестнице, направляясь туда, где стояла припаркованная Варина машина.

Нет, все-таки я куплю машину! Вот есть что-то завораживающее, волнующее сердце мужчины в этом аппарате! Тонкий запах бензина точно гораздо приятнее носу мужика, чем сладкий запах духов! Новый салон пахнет краской, пластиком, музыка играет – чудо, а не машина!

Только вот двери здесь две – я хочу, чтобы были четыре, и салон побольше! Хмм… а может, иномарку купить?! А что – у меня денег теперь куча! Сколько – сам не знаю, но по прикидкам, только в пачке долларов их тысяч пятьдесят, не меньше. И это все мои деньги, никто о них не знает и претендовать на них не может!

Приметно только слишком… с иномаркой-то. Новых, хороших иномарок на улицах не так-то и много. Сразу видно ее, издалека. А как тогда заниматься Чисткой, если тебя все вокруг тут же «срисуют»?

Нет, дурь это все! Дурь от излишнего количества денег! Вот что значит – разбогатеть! Деньги в голову ударили, ага…

И я вдруг увидел перед глазами картинку – стриженые головы детдомовских ребят, их глаза… увидел, как они смеются, глядя на мои ужимки на сцене, и с какой-то грустью и даже тоской снова подумал – а может, я не тем делом занялся? Может, мне и правда пойти работать актером? Неужели вся жизнь состоит только в том, чтобы я, как ассенизатор или дворник, очищал мир от дерьма?

В самом деле – почему именно я?! За что мне это?! Я, может, тоже хочу жить спокойно, не думать о том, как кого-то убить и не быть убитым!

И тут же внутренне усмехнулся – ведь вру! Сам себе вру. Я не могу без этого. Я «наркоман». Не могу без поедания Бесов! Не мо-гу! Тем более теперь, став Альфой.

– …и чего молчишь?! Я с тобой уже полчаса разговариваю, а ты как чугунный! Да, нет, и все! Эй, ты живой, что ли?!

– Прости. – Я оглянулся по сторонам, усмехнулся: – А куда мы едем? Что-то долго уже едем! Куда везешь?

– Давай в кафе зайдем, посидим поболтаем, а? – Варя улыбнулась, и у меня по коже прошли мурашки. Ну до чего же обольстительна, чертовка! Вот на самом деле – есть красивые, очень красивые женщины, но на них не хочется смотреть долго. Просто отмечаешь для себя: «Да, красивая! Хороша!» – и пошел дальше. А Варю все время хочется прижать к груди, обнять, целовать ее щеки, нос, лоб, полные губы… трогать, гладить гладкую, упругую кожу, пахнущую полынью и запахом шампуня, защитить от всех бед на свете! Прикрыть собой, умереть за нее!

Я встряхнул головой, наваждение рассеялось, а Варя как-то странно посмотрела на меня, приоткрыв свои сочные губки в ехидной улыбке. Знает ведь, негодяйка, как воздействует на мужчин! Точно знает! И я не исключение! М-да…

Мы остановились возле витрины небольшого кафе, вышли, Варя кликнула сигнализацией. Машина моргнула, и Варя победно улыбнулась. Ей явно нравилось, что у нее есть новая машина, что она может вот так, демонстративно покликать сигнализацией, ловя завистливые взгляды девушек, проходивших в это время мимо нас.

Новая машина, красивый парень – о чем еще может мечтать современная девушка?

О свободе, наверное. О свободе – от всего. И главное, от постылой опеки строгого отца. Потому и уехала так далеко от дома, потому и пошла наперекор ему в художественное училище, а не в любое другое заведение. Просто потому, что это ее воля, не его!

Ну что же… конфликт отцов и детей был и будет всегда. Интересно, у меня был бы конфликт с моим отцом, если бы я, как все, жил в своей настоящей семье?

Были ли у меня конфликты с Петровичем? Если только один раз, тогда, когда я поссорился с ним после нападения на мать. Рабочие моменты – окрики и даже ругань – не в счет. Он же не со зла, и мы все это понимали. Он бы за нас всех порвал! Как медведица за медвежат!

Ох, Петрович, Петрович… кто-то ответит за твою смерть, точно! И я уже примерно знаю – кто именно.

Мы сидели в кафе, ели какие-то салатики, котлетки, пили кофе с пирожными. Выбирала Варя, и надо сказать, она хорошо разбиралась в том, что заказывала. Цены, как я посмотрел, были довольно высокими – это кооперативное кафе, не государственное. Даже бутылка пива стоила вместо сорока копеек рубль с лишним.

Впрочем, мне было на это плевать. Раздувшийся от денег портфель лежал рядом со мной, и я бы, наверное, мог сейчас купить все это кафе вместе с его содержимым, не то что какое-то там пиво!

Само собой, пива я не пил. Варя тоже. Она была за рулем, а я не любил и не употреблял спиртное – по известным причинам.

Мы болтали обо всем и ни о чем. Варя рассказывала, как учится, что хочет открыть свою галерею, но только вот папа не одобряет эту идею, считает, что ничего у нее не выйдет. Что ей надоело быть у него под пятой, и только здесь, далеко от него, она может чувствовать себя свободной, живет, дышит полной грудью.

И чтобы я не думал, что она такая из себя шлюха – ну да, встретилась пару раз с Колей, да, переспала с ним, ну и что такого? Она взрослая женщина, у нее свои потребности, ведь мужчины-то себе не отказывают в удовольствии знакомиться с женщинами и завлекать их в постель?! А почему такая несправедливость к женщинам?!

Я кивал, поддакивал, слушал эту лабудень и думал о своем. О том, что мне еще предстоит сделать, когда вернусь домой. О том, как там живет мама. О том, как живет Белокопытов и что делает. И что собирается делать.

И еще – о том, зачем я здесь. Нет, не за столиком – вообще здесь, в этом мире. Ведь должна быть какая-то важная причина, чтобы уродился такой, как я, мутант, холодный убийца, способный на многое, очень на многое. Даже слишком на многое.

А потом мы с Варей поехали домой. Было уже темно, в декабре вообще рано темнеет, а когда небо затянуто снеговыми тучами, из которых летят крупные снежные хлопья, кажется, что мир весь сомкнулся, сжался до размеров круга света, отбрасываемого тусклым фонарем, торчащим над подъездом.

Удивительно, что фонарь до сих пор жив – он ведь мешает обжиматься, выпивать и вообще делать все то, что нельзя, или хотя бы нежелательно делать на свету. Потому такие фонари обычно изничтожаются особо продвинутой молодежью, которая уже начала входить во вкус «порхвейна» и водки-паленки, массово начавшей изготовляться в подпольных цехах. Видимо, просто руки у них не дошли. Всему свое время.

Конечно, нас ждали. Пятеро. Крепкие ребята, и во главе, как и следовало ожидать – Тварь. Мне было предложено отдать портфель, и я не удивился тому обстоятельству, что они знали – в портфеле деньги. Я отдал портфель – ведь при этом один из нападавших держал у шеи Вари нож-выкидник.

А потом, когда парни расслабились, легко вырубил всех, немного повозившись только лишь с Тварью. Он оказался очень шустрым парнем, хотя и не дотягивал до уровня Альфы.

Варя все то время, пока я расправлялся с негодяями, стояла у стены, прижавшись к ней спиной, и смотрела, как падают срубленные мной супостаты. А когда все закончилось, торопливо отперла дверь и шмыгнула в нее, махнув мне рукой.

Но я не спешил. Приказал ей оставаться внутри и занялся Тварью, погрузившись в его мозг.

Мне хватило пяти минут. И когда закончил, Тварь стал моим послушным орудием, как и директор кооператива «Гигант».

Было в этом все-таки что-то неприятное. На мой взгляд, убить человека честнее, чем промыть ему мозги и заставить делать то, что тебе нужно. Ну да, ты оставляешь его жить, да, он снова двигается, ест, пьет, размножается, но остается ли при этом тем человеком, которым был? Что остается от личности, которую ты перекраиваешь по своему разумению?

Раб. Вот как можно назвать человека с перекроенным сознанием.

Но у меня есть оправдание. Перекроить я могу сознание только у Беса. И этот Бес уже управляет человеком, как управлял им до моего вмешательства. Так разве я перекраивал сознание человека? Я касался только исключительно Беса и не трогал мозг Носителя!

И что с того, что Бес уже стал частью его сознания, разве я в этом виноват?

Альфы – надсмотрщики над Бесами. Отцы и матери Бесов. И мы имеем право направлять их по тому пути, по которому нам нужно. Если сможем, конечно.

Я – могу.

Захлопнув могучую деревянную дверь, заперев ее на замок, устало снял с себя куртку, испорченную небольшим порезом в подмышке (Пропустил мимо себя удар ножа, но забыл про куртку. Слишком близко к телу), сбросил ботинки, но не успел пройти в комнату.

И когда она успела раздеться? В одних лишь узеньких кружевных трусиках Варя выглядела еще соблазнительнее, чем одетая и чем даже тогда, когда была в узком купальнике-бикини. Стройная, прекрасная, как мечта!

Варя шагнула вперед, впилась в мои губы долгим поцелуем, от которого перехватило дыхание, а потом сползла вниз, встав на колени, на коврик прямо перед дверью, начала расстегивать мне штаны. Я вяло сопротивлялся – мне было немного стыдно… Хоть бы в душ сходить… Все-таки вспотел, и все такое прочее…

Но было уже поздно. Она впилась в меня как пиявка, работая головой со скоростью отбойного молотка, и мне точно стало не до посторонних мыслей.

И Юля, и «сестренки» – все «тихо курили в стороне», они не шли ни в какое сравнение с этой одержимой, помешанной на сексе «суккубой». Правильно сказал ее отец – «она высосет тебя досуха и отбросит в сторону как ненужную тряпку!»

Ну… досуха или не досуха, но с первого раза она меня так и не высосала. И мы перешли в спальню.

Да, это была потрясающая ночь. Наверное, это лучший секс в моей жизни. До сих пор – лучший. Теперь мне стало ясно, почему за нее так держались мужики и почему она вертела ими так, как хотела.

Всеми, кроме меня.

Когда Варя уснула, влажная от пота и любовных соков, я осторожно взялся за ее голову руками и сделал то, что должен был сделать. А потом уснул, опустошенный и морально, и физически.

Боевой режим отнимает силы не меньше, чем ночь хорошего секса. И если ты десять раз за ночь с помощью безумной «суккубы» поднялся на вершину наслаждения, а перед этим перебил десяток человек, войдя в боевой режим, то уж точно энергии останется лишь для того, чтобы покрепче прижать к себе маленькую сладкую интриганку, за секс с которой мужчины готовы душу продать Сатане и всем его рогатым приспешникам сразу.

Я ушел утром, совсем рано. Варя еще спала – я погрузил ее в глубокий сон, внушив, чтобы она проспала до двенадцати дня. Улицы просыпающегося города были хрустяще-морозны, и от слякоти, которой он встретил меня вчера, не осталось и следа. Снежок, который деловито сгребали дворники, был девственно бел и чист, если в таком огромном, суетном городе вообще есть что-нибудь белое и чистое. Средоточие людских страстей, пороков и желаний, мегаполис дышал, как спящий, но уже просыпающийся зверь, и следил за мной полуслепыми, загорающимися огнями окнами домов.

Мне нечего было тут делать. Я сделал все, что мог. «И пусть другой сделает лучше меня».

Такси с зеленым огоньком домчало меня до вокзала по пустым, продуваемым ледяным морским ветром улицам, и скоро я уже стоял в очереди у кассы, вдыхая запах туалета, мокрых опилок, сгребаемых уборщицей, и растворимого кофе – все в равных пропорциях составляло тот неповторимый запах вокзала, с которого все начинается и где все заканчивается – как и в это декабрьское утро.

Билет в мягкий вагон взять легче, чем в любой другой – дорого, советский гражданин не ездит в мягких вагонах! А потому через два часа я уже лежал на полке, накрытый теплым одеялом, и сладко дремал. В купе я был один. Я выкупил его целиком, и как только вошел, заперся и плюхнулся на полку, чтобы наконец-то как следует отдохнуть. Обдумать все успею потом. Времени мне еще хватит.

* * *
Родной, до боли знакомый город завалило снегом. Настоящая зимняя погода. Новогодняя погода.

Все мы любим новогодние праздники, и, кстати сказать, до сих пор не понимаю – почему? Ну, почему мы считаем, что с нового года все изменится, станет лучше? Что все наши беды и тревоги останутся в старом году?

Увы, эти самые беды могут нагнать нас и через много, очень много лет. И то, что год поменял свои цифры – совсем ничего не значит. Вообще – ничего.

Белокопытов стоял на улице, возле ворот, когда я подъехал. Он чистил снег огромной снеговой лопатой, и когда такси затормозило напротив, выпрямился и долго пристально смотрел, как я выбираюсь из машины с этим дурацким старым портфелем в руках. Когда я подошел, он кивнул, не сказав ни слова, и пошел вперед, сделав мне приглашающий жест. А через пять минут мы уже сидели на кухне, друг напротив друга, и молчали. Я смотрел в столешницу, он на меня, и я чувствовал, как его взгляд буравит во мне артезианскую скважину.

– Я с ней переспал, – бесстрастно сознался я, и Белокопытов молча пожал плечами, будто для него это не было никакой новостью. И тогда я, помолчав, продолжил:

– Вы же все знали. Ведь знали же, да? И потому послали меня! И сколько раз она так делала? Три раза? Пять?

– Восемь, – мрачно кивнул Белокопытов. – С этим разом – девять.

– И вы мне ничего не сказали! Вы меня обманули! – Ярость была холодной, кипучей, как кипуч бывает сжиженный азот. Я бы сейчас мог заморозить воду, таким ледяным был мой голос.

– А если бы я сказал правду, тебе было бы легче? – Белокопытов сейчас больше походил на свой возраст. На все сотни прожитых лет. Не старый, нет. Древний. Как пирамиды. С обвалившейся облицовкой, крепкие, но такие невообразимо древние, что и представить себе невозможно. Бегут недели, годы, века… а они все стоят, стоят, стоят… и смотрят – на людей-муравьев, на мир, погрязший в страстях и войнах. И не будет людей, а они все так же будут торчать как памятники человеческой глупости и неумению видеть главное…

– Наверное, легче. По крайней мере, я бы мог вам доверять. Сейчас.

Мы помолчали, потом я запустил руку в портфель, вынул две тысячи долларов, положил их на стол:

– Ваши деньги. Не понадобились.

– Что ты с ней сделал? – тускло спросил Белокопытов, сцепив пальцы в замок и разглядывая их, будто ничего интереснее в жизни не видел.

– То, что вы и думали. То, что хотели. Ведь для того меня послали?

– Надеюсь, ты не активировал ее?

– А почему нет? – усмехнулся я и спокойно встретил яростный взгляд Белокопытова. – Нет, не волнуйтесь. Все как прежде. Только… я немного подрезал ей крылышки.

– Я не мог, Толя! Я НЕ МОГ! – Белокопытов едва не зарычал, и я равнодушно кивнул головой:

– Потому использовали меня – втемную. Вы вообще все это время, что я был с вами, использовали меня втемную. И с Сергеем – тоже. Это же вы превратили банальную схватку представителей двух школ в смертельный поединок, подогрели азарт противника. И вы уже тогда планировали использовать меня против Вари. Она вас достала, она стала слишком самостоятельной, опасной, вытягивала с вас деньги, но вы не могли ей отказать.

– Она так похожа на свою мать! – В голосе Белокопытова послышалась такая смертельная тоска, что я едва не вздрогнул. – Как я могу ей в чем-то отказать?! Ну как?! Толя, сынок, разве ты меня не понимаешь?! Ты же любишь маму, подумай – что бы ты мог сделать для нее?! Вернее, что бы ты НЕ смог сделать для нее?! Ну – что?!

– Все, – бесстрастно подтвердил я. – Я бы мог сделать для нее все на свете. НО ЭТО НЕ ДАВАЛО ВАМ ПРАВА МНЕ ВРАТЬ! Как вы посмели мне соврать?! Вы, мой наставник?! Которому я верил?! Вы послали меня, не предупредив! Не поставив в известность! В пустоту! Фактически на смерть! Как вы могли?! И не зовите меня сынком – вы мне не отец! Вообще – никто! Я думал, что нашел нового Петровича, наставника… отца! А вы просто старый интриган, который использует людей ради своих целей! Вы – Тварь! И я вам больше не верю!

Белокопытов сидел молча. Я тоже замолчал. О чем нам теперь говорить? Все сказано. Работа закончена. Стена готова.

Кто построил эту кирпичную стену толщиной в метр? Я? Разве – я?

Встал, защелкнул портфель, пошел к двери. Обул свои «старческие» ботинки, натянул вязаную шапку (мороз градусов пятнадцать, не меньше!) и вышел из дома. В голове пусто, в душе… а что в душе? Да ничего. Будто я сдал какой-то экзамен. Мне теперь легко, и я стал немножко умнее. По крайней мере, так говорит пятерка в моей зачетке. Пятерка ли? Может – единица?

До дому недалеко, так что я в охотку пробежался пешком. Снег визжал под ногами, а там, где прохожие накатали полоски-катки из темного, отражающего голубое небо льда, разбегался, катился, как будто мне было не семнадцать, почти восемнадцать, а всего семь лет. Встречные девушки невольно улыбались, когда я подмигивал им, хихикали, ускоряя шаг, а потом смотрели мне вслед, явно сожалея, что не могут вместе со мной прокатиться по ледяным дорожкам.

Жизнь продолжалась. И что в ней изменилось для меня? Да практически ничего – есть мама, есть я и есть моя жизнь. И есть цель, к которой я иду. Недостижимая цель, верно. Но как говорят китайцы – важна не цель, важен путь к цели. А он ясен и светел! Под вечер вышло солнце, и все вокруг сияло серебром – хорошая погодка! Просто мечта, а не погода!

Дома пахнет пирожками – мамиными пирожками! Господи, ну как же хорошо вернуться! И откуда она знала, что я приеду именно сегодня?!

Откуда? Хмм… небось позвонили… Белокопытов. Да ну его к черту! Забыть эту фамилию. Забыть дорогу к нему! Не нужен он мне. Никто не нужен – кроме мамы!

Я поел, наслаждаясь горячим чаем, пирожками и маминой воркотней, потом лег на кровать и долго лежал, глядя в потолок. Думать не хотелось, делать ничего тоже не хотелось. Только забыться и уснуть. Что я и сделал.

Проснулся на следующий день, утром. Спал, как есть – не раздеваясь, в одежде. Потащился в ванную комнату, зевая, почесываясь, пустил воду в ванну, разделся, влез и долго лежал – бессмысленный, пустой, как тело без души.

Что-то ушло. Что-то – будто потерял. Детскую наивность? Романтизм? Сам не ожидал, что они у меня еще остались. А я-то считал себя совсем взрослым… дурак. Вероятно, в каждом мужчине до самой смерти сидит мальчишка, верящий в справедливость, в благородство, в хороших людей, которые просто так делают добро. И я не исключение. Печально и грустно…

Вытершись досуха, снова побрел к себе в комнату. Нужно было кое-что сделать. Мама копошилась на кухне, завтракать пока не звала, так что времени у меня было навалом.

Я вывалил содержимое портфеля на пол. На кровать побрезговал – кто хватал эти деньги, какими руками? Еще какой-нибудь стригущий лишай подхватишь… чего-чего, а брезгливость у меня от мамы. Терпеть не может любой нечистоты.

Кучка образовалась приличная, и я сам удивился – сколько денег влезло в старый портфель! Я вроде бы и не так много в него насовал… кидал и кидал, пачку за пачкой. Голова, видать, была занята не тем, вот я и не обращал внимания, сколько беру. А то, что портфель тяжелый – так и я не слабак.

Прикинул по пачкам… если в каждой по сто купюр… О господи! Здесь только рублями сто тысяч! Семь пачек со сторублевками, восемь – полтинники. А еще здоровенная пачка стодолларовых купюр! И по прикидкам… тут не меньше чем тысяч пятьдесят! Эдакий кирпич из зеленых бумажек!

Семьдесят пять тысяч долларов. Я сидел в ошеломлении, глядел на сокровища, и в голове тупо билась прочитанная в детективном романе фразочка: «И говори после этого, что преступления не приносят прибыли!» М-да. Приносят. И еще как!

И что теперь со всем этим делать? У меня ведь еще десятка тысяч баксов – вон там, в шкафу, завернуты в газету, под бельем. Маме не показывал – по понятным причинам. Она сразу заподозрит неладное, начнет выстраивать дурацкие предположения, чушь всякую нести! Расстроится. А зачем мне ее расстраивать? Совсем ни к чему. А значит, основную часть надо спрятать. Куда? Да закопать под кровать, в старые ботинки, и все тут. Рубли буду тратить, доллары пусть полежат. Им ничего не сделается, лежат себе да лежат, я ведь все равно не знаю, кому их продать. За валютные операции вообще-то уголовная статья, и ее никто не отменял.

Я посмотрел на календарь – сегодня суббота, а значит… а ничего это не значит. Все равно у меня нет водительского удостоверения! Потом, когда-нибудь. Куплю машину, никуда не денется. Успею, какие мои годы?

Я рассовал деньги по тайникам, часть оставил на расходы, сунув в куртку, и пошел завтракать – из кухни аппетитно пахло чем-то острым, пряным, и слюни у меня текли, как у голодной собаки, точно.

* * *
Ох уж эти барахолки! Чего тут только нет! Как, откуда везут весь этот импорт?! Где они взяли эти штаны, куртки, рубахи и «солнечные» очки с наклеенными на них «фирменными» этикетками?! С очками вообще интересно – меня всегда смешили умники, которые не отклеивали лейблы со стекла своих «суперочков». Ну как же! Иначе не видно, что они фирменные! Не видно, что ты отдал за них семьдесят пять рублей!

Это все равно как носить костюм или другую какую одежду и не отпороть ценник. Идешь так по улице, а ценник болтается позади! До самой земли свисает! Классно! Смотрите, завидуйте!

А чему завидовать? Тому, что сумел накопить на штаны или на рубаху? Смешно. И грустно. Грустно – потому что, кроме убогой одежды, в которой только за скотом ходить, в магазинах ничего нет. В обычных магазинах, само собой. В крупных «выбрасывают» дефицит, и сразу же – огромнейшие, страшнейшие очереди, огражденные металлическими стойками, канатами, лентами. Люди давятся за кроссовками или индийскими джинсами, теряя человеческий облик, превращаясь в самых настоящих скотов! Стыдно, гадко…

Я не стоял в этих очередях. Вначале потому, что и так все имел – со спецскладов. И кроссовки, и костюмы «Адидас». И куртки с импортными лейблами. А потом не стоял потому, что не было денег, да и брезговал. Лучше я одену то, что пылится на полках магазина, чем уподоблюсь этой толпе. Пусть я и монстр-убийца, но не скот!

Теперь, когда у меня завелись деньги, много денег – куда пойти? Где купить хорошую одежду? Само собой – на барахолке. Вся фарца там. Все спекули.

Когда у тебя много денег, выбор несложен. Ты подходишь, спрашиваешь размер. А потом платишь столько, сколько спросили. И все. Не торгуешься, не уговариваешь скинуть червонец – тебе это просто не надо. А продавец, счастливый, что получил выгодного, непривередливого покупателя, расстилается перед тобой, как персидский ковер.

Уже через час я уходил с рынка, нагруженный мешками, как лошадь экспедиции Обручева. Тащить было тяжко, так что я начал оглядываться по сторонам, в надежде высмотреть стоянку такси.

Такая нашлась, по-другому и быть не могло. Это у филармонии вряд ли увидишь мордастую физиономию старого таксера, покручивающего на пальце ключ от машины так, что кажется – это что-то вроде религиозного обряда, наподобие верчения молитвенных барабанов буддистов. Покрутил ключ как следует – вот тебе и «жирный», богатый клиент. Такой, например, как я.

Сумки погружены на заднее сиденье, таксист уже завел машину, как вдруг… Взявшись за дверную ручку «Волги», я оглянулся по сторонам, будто прощаясь с барахолкой, и внезапно увидел знакомое лицо – мальчишка, лет двенадцати. Он стоял возле мангала с жарящимся шашлыком и внимательно, с тоской в глазах следил за тем, как переворачиваются длинные шампуры, источающие великолепный запах мяса, особенно сладкий, когда ты давно не ел и набегался на морозе в своей тонкой, как мешковина, куртке на «рыбьем» меху.

Я видел этого парнишку в зале, в первых рядах, когда занимался в театральном кружке. Обычный парнишка из детдома – коротко стриженный, веснушчатый, голодный – как бывают голодны только детдомовские пацанята, никогда не пробовавшие вкусной домашней еды.

Я никогда не задумывался – что они там едят, как живут… Государство кормит, вряд ли уж пропадают с голоду, хотя и разносолов, конечно же, не видят. Одевают их дерьмовенько – опять же, это видно по дрянной одежонке.

И вот вдруг мне стало так стыдно… даже не знаю – почему. Ведь не виноват, что он беден, а я богат? Увлекся покупками, накупил всякой всячины на деньги, нажитые бандитами на страданиях людей, и живу себе как ни в чем не бывало! Как настоящий Бес – нажрался и сыт! А что делается вокруг – какое мне дело? Правда же?

– Подождите меня… – Я кинул на сиденье десять рублей и быстрым шагом подошел к парнишке. Он меня не заметил, а когда я положил руку ему на плечо, вздрогнул и едва не бросился бежать. Я без труда его удержал:

– Стой! Да не бойся ты! Не помнишь меня? Да свои, не бойся!

– Я тебя не помню… вас! – неуверенно сказал мальчишка и как-то так безвольно повис в моих руках. – Я ничего не брал! Просто нюхаю, и все! Пахнет вкусно! И не воровал! Пустите!

– Я Бабу-Ягу играл в театре, помнишь? И Кащея Бессмертного! Ну, вспоминай! Не узнал? Тьфу! Я ж в гриме был! В общем – Толя меня звать. А ты кто? Как тебя?

– Петька. Петя я! – Мальчик шмыгнул носом, недоверчиво на меня покосился: – А точно вы актер?

– Зови меня на «ты», ладно? Считай, что я твой брат, – как можно более успокаивающе улыбнулся, и мальчишка тоже расплылся в улыбке:

– Ладно… Толя. Брат – это здорово! Хотел бы я иметь такого брата!

Он снова как-то сразу увял и покосился на мангал. Я понял, кивнул:

– Есть хочешь? Купить тебе шашлыка?

Мальчишка судорожно сглотнул, и я выругал себя – вот же болван! Чего спрашивать-то?!

Через три минуты он уже, давясь и обжигаясь, ел горячее мясо, пачкаясь жиром и сочащимся из куска ароматным соком, а я смотрел на мальчишку и думал: «Это же я! Я! Если бы не мама…» И снова мне стало тоскливо и грустно. Ну почему жизнь так несправедлива? Почему – одним все, а другим ничего?! За что?!

– Петь, ты часто тут бываешь? Что тут вообще делаешь?

Мальчишка стрельнул глазами как-то виновато, будто боялся сказать, и я понял – ворует. Подворовывает. Попрошайничает. Делает все, что делали и делают беспризорники.

– Ты вообще-то из какого детдома? Да не дергайся! Я просто хочу подбросить тебя туда на такси! Мне не интересно, что ты тут делаешь и как оказался на рынке! Никому не скажу! Ну?!

Мальчишка сказал, я прикинул – далековато. Ну что же, ничего страшного – денег нет, что ли?

– Ешь! И жди меня тут! – Я вернулся к машине, предупредил сонного водителя, чтобы ждал, – ему было плевать, только плати, – и рванул на рынок. Быстро подобрал пару штанов, рубашек, хорошую, теплую куртку, толстую вязаную шапку. Брал на глаз, но у меня отличный глазомер, Петрович всегда это говорил. Тем более что брал «на вырост», на размер больше. Все уложил в две сумки, вернулся к выходу с рынка.

Петька все еще ел – уже медленно, отдуваясь, заталкивая в себя последние кусочки, и, похоже, что едва не выташнивая сытную еду. Бросать жалко, а в желудок уже не лезет!

Я снова выругал себя – как бы парень не заболел после моего угощенья, хорошо хоть не баранина, а свинина – с баранины точно бы получил лихорадку! Ее только чаем горячим запивать или водкой – слыхивал про такое, и не раз. А тут – ледяная газировка «Буратино».

Кстати, тоже глупость – надо было чаю горячего ему взять! Ну и осел же я! Извиняет только то, что негде мне было научиться ухаживать за «спиногрызами» – ни братьев, ни сестер у меня нет и никогда не будет.

– Брось! – приказал я, стараясь, чтобы голос звучал не грозно. Даже мама говорила, что когда я сержусь – у нее самой поджилки трясутся. Так что по мере возможности стараюсь не накачивать в голос той самой «командной жилки». – Сейчас купим еще, возьмешь с собой! Угостишь ребят в детдоме. Хорошо?

– Хорошо! – Петька просиял, и на душе у меня потеплело – как же легко сделать человека счастливым, если есть деньги, ну правда же! Деньги – грязь, да, деньги – мусор, деньги портят человека, но отсутствие денег портит его еще больше. Уверен в этом! А иногда отсутствие денег еще и убивает…

Мы накупили шашлыка, газировки, печений, вафель, мороженого – полные сумки. А потом я тут же, отойдя за киоск «Союзпечати», переодел Петьку в новое барахло – от чего он вообще онемел и только дрожащими руками потирал ткань новой своей куртки. Импортной куртки, «аляски». Которые вообще даже не у всех пацанов в семьях с достатком имеются, не то что у детдомовцев.

А потом мы ехали в такси – Петька сонный, осоловевший от съеденного, я – слегка благостный, довольный. Ей-ей, я никогда еще так умело не тратил деньги! Надо будет запомнить, как это делается, и повторить!

У ворот детдома мы расстались. Петька мялся, не знал, что сказать, поглядывал на сумки у своих ног, потом как-то серьезно, по-взрослому протянул мне руку:

– Спасибо, Толя! Это был самый клевый день в моей жизни! Если не считать, когда мы ходили в театр!

У меня слезы на глаза навернулись. Я закусил губу, зажмурился, прижал Петьку к себе:

– Держись, Петруха! Товарищ Сухов с тобой!

Не знаю – понял он или нет… может, они здесь и фильмы-то не смотрят, а я… м-да. Но я не стал это выяснять. Достал из кармана полтинник, сунул в руки:

– Петя, держи! Прячь скорее! Ну!

Петька стоял и смотрел на меня, как на волшебника, как на Деда Мороза. Стоял и смотрел – все время, пока машина не скрылась за поворотом.

Всех я осчастливить не могу, но хотя бы одному сегодня устроил праздник! И это здорово. Вот для этого и нужны деньги, чтобы делать праздник! Ведь не для того же, чтобы убивать, делать людей несчастными, чтобы хапать себе все больше и больше этой проклятой, гребаной власти?!

Дома меня ждал «сюрприз». Мама сидела на кухне, а перед ней на столе груда денег – моих, попрятанных по коробкам и тайникам. Ну какие могут быть тайники от мамы? Как можно уберечься от ее зоркого глаза? Наивный…

– Это что такое! – Голос мамы был холодным, металлическим, но потом она сорвалась – голос дрогнул, засипел.

Откашлявшись, она повторила, задыхаясь, будто в комнате не хватало воздуха:

– Толя, это что такое?! Ты кого-то ограбил?! Откуда столько денег?! Толя, говори! Толя!

И тут она сказанула такое, что я и ушам своим не поверил:

– Толя, если ты что-то сделал такое, за что тебя могут арестовать, – лучше сразу скажи! Никто не даст тебе лучшего совета, чем я! Ни один адвокат! А еще – я обзвоню всех, кого смогу, и… я тебя все равно спасу! Вытащу! Даже если мне придется взорвать этот гребаный мир!

– Мам! – Я недоверчиво покачал головой. – А если я злодей?! Если я за эти деньги кучу хороших людей поубивал? Тоже дашь совет, как избежать наказания?

– Ты не мог так поступить! – Мама упрямо наклонила голову, как атакующий бык на тореадора. – Мой сын не обидит хороших людей! Мой сын не будет обижать несчастных, отнимая последнее! Но ты мог вляпаться туда, куда не надо, и тебе может понадобиться мой совет! И моя помощь! Так что выкладывай, откуда деньги?!

– Это деньги за поединок, – почти не соврал я. – Это был честный поединок. И я его выиграл. А еще я ездил в Ленинград, и мне заплатили за работу. За очень серьезную работу. Какую – сказать не могу. Уладил кое-какое дело и заработал денег. Вот и все.

Выглядело бредово, но не более бредово, чем деньги, лежащие на столе.

Честно сказать – я сам пока не верил в существование эдаких денег. Моих денег! Где-то там, в мире, существуют гораздо бо́льшие деньги. Просто огромные деньги. Но они как бы и не существуют. Это как звезды – мы знаем о них, но никогда до звезды не дотянемся. И даже не мечтаем об этом. А тут вдруг, на столе, лежит кусочек одной из звезд. И как теперь мне в это поверить?

– Мам, ты же знаешь – сейчас появилось много богатых людей, эти люди тратят деньги не считая! (Сказочник, ага!) Вот и мне перепал кусочек! И думаю – еще перепадет! Я выступаю в поединках, если ты не забыла – для того и учился единоборствам. И выигрываю. Делаю ставки на самого себя (врать так врать!), вот и результат. Теперь мы можем купить мебель, новый телевизор – даже два! Видик купим! Ремонт в квартире сделаем! У нас линолеум уже задрался, ванна старая! Балкон застеклим, дверь стальную поставим – времена-то смутные, ты знаешь… лучше поберечься. В общем – много чего сделаем. А еще, я вот что тебе хотел предложить. Если ты не против, конечно.

Я рассказал маме о Петьке, о детском доме, и мамино лицо постепенно светлело, тучи на ее лице расходились, и скоро передо мной сидела прежняя моя – веселая и энергичная мама.

Она добрая, мама моя, хорошая! И совсем не жадная. Нам ведь хватит денег, ей-ей, хватит! И я еще заработаю, уверен! Теперь – заработаю.

Мы сложили деньги в коробки, а потом я разнес их по дому – по новым тайникам, на которые указала мама. И, кстати сказать, прятать она умела – опыт! Тот, кто ищет тайники, легко может их и соорудить.

Получилось даже лучше, чем я мог ожидать. Даже если со мной что-то случится, мама останется при деньгах, и это просто здорово. И почему я раньше об этом не подумал? Дурак! Умный, а дурааак!

– Ой! А тебе тут принесли кое-что! – Мама засуетилась, достала из тумбочки небольшой, заклеенный наглухо конверт. – Парень какой-то приходил, ничего не сказал, только говорит – это для тебя. Что там, Толь? Все в порядке?

Я ничего не сказал, только улыбнулся как можно более лучезарно, а у самого сердце опустилось в пятки – какого черта?! КТО в этом городе и вообще в мире может передавать мне какие-то пакеты?! Что за чертовщина?! Отголоски ленинградских событий?! Неужели меня все-таки вычислили?!

Разорвал конверт, и… из него выпала розовая книжечка – водительское удостоверение. С моим фото удостоверение. В нем были открыты все категории, которые только могли быть в природе. Глупо, конечно, я и «Жигули»-то никогда не водил, а там и грузовики, и даже автобусы. Вот что деньги-то животворящие делают!

А больше ничего в конверте не было. Никакой записки. Только водительское удостоверение, и все.

Белокопытов, само собой. Выполнил обещание. А то, что нет записки – тоже в его стиле. Мол, захочешь – найдешь. Придешь. Я не нажимаю.

Но мне пока ничего не хотелось. Совсем ничего. Ни Белокопытова, ни занятий единоборствами. Ни Вари.

С Варей было хорошо, да. Просто… великолепно! Безумно великолепно! Но что она, одна такая на всем белом свете? Найду не хуже… наверное. Так что живите, Белокопытовы, и не лезьте в мою жизнь! А я не полезу в вашу.

Хватит мне обмана, хватит всей этой суеты. Буду учиться, пойду работать. И буду чистить мир. Без вас! Один, как всегда.

Но прежде надо будет сделать важное дело. Праздник. Пусть будет праздник у тех, у кого его не бывает! Может, на том свете мне зачтется? Хочу на это надеяться, хотя и не очень верю. Наверное, я до веры еще не дорос. По крайней мере – мама так говорит. А маме я верю. Единственной на всем белом свете.

Глава 8
Мне пришлось нанять большой грузовик. Фуру. На полсотни детей надо много одежды. И всем нужны подарки к Новому году. А еще – японский телевизор, видеомагнитофон, стулья, ковры. Барахла – грузовик под завязку!

Ушло на все про все несколько десятков тысяч, и это притом что мама задействовала всех знакомых, сумела проникнуть на закрытые ведомственные склады, на которых все еще хранились остатки «дефицита», и многое мы купили по «госцене», не на рынке. Понадобилось даже снять склад, и свозить туда весь товар постепенно, наполняя складское помещение до самого верха.

Директор детского дома сразу предупредил, что не может принять подарки официально, по накладной – иначе замучают проверками. Да и нас будут трясти – где взяли деньги, как потратили и все такое прочее.

ОБХСС не дремал, точно. Конечно, это были уже не семидесятые годы, когда могли спросить за любые крупные покупки, но еще и не девяностые, годы разгула бандитизма и яростного, безумного обогащения.

Нет, я не жалею о том, что потратил эти деньги. Не жалею. Надо было видеть глаза мальчишек и девчонок, когда мы раздавали им подарки и устанавливали в зале здоровенный телевизор, стоивший как приличный автомобиль – если продать на «черном рынке», конечно.

Не знаю, что будет с этими ребятами, когда они вырастут. Говорят, что жизнь детдомовцев не бывает сладкой, что большинство из них заканчивают плохо – или спиваются, или попадают в тюрьму, или то и другое сразу. Мало кто поднимается, обретает семью, живет жизнью нормального человека. Но я сделал все, что мог, чтобы хоть как-то скрасить их безрадостную жизнь.

И елка. Елка, под которую легли подарки. Может, эта елка перевесит на весах, когда я все-таки окажусь там, где все наши поступки взвесят и рассортируют? Надеюсь на это. Хотя и не истово верю.

Петька был счастлив. Он не отходил от меня, заглядывал в лицо и всем – спрашивали они или не спрашивали – объявлял, что это его друг Толя, который крутой кооператор, и это он привез сюда все сокровища. Я не разубеждал. Пусть – крутой кооператор. Почему бы и нет? Как иначе объяснить, откуда у меня взялись деньги?

Маме Петька понравился. «Шустрый парнишка, и видно, что порядочный!»

Я узнал у директора, сорокалетнего пухлого, здоровенного мужчины, похожего на Пьера Безухова (как его изображают в книге), как сюда попал Петька. Оказалось – почти как я. Только во время катастрофы ему было три года. Мать, отец, сестра, даже тетя – все погибли в одной машине. А он выжил.

Весь день перетаскивали вещи, раздавали, расставляли, налаживали. Домой мы с мамой попали только глубокой ночью. Пришлось звонить какому-то маминому знакомому, чтобы он нас отвез до дома.

Когда поднялись на наш этаж и вошли в квартиру – мама едва не упала от усталости, и мне пришлось отнести ее в спальню на руках. Она тут же уснула, будто кто-то нажал кнопку отключения, ну а я пошел к себе.

Тоже устал, но не до такой степени, чтобы падать с ног. Больше морально устал, чем физически.

Петька. Он так на нас с мамой смотрел, что казалось – сейчас попросит, чтобы мы его взяли к себе. Не попросил. Неглупый пацан, это ясно. Если бы я мог его забрать – забрал бы в ту же секунду. Но как я могу? Мне только в следующем году исполнится восемнадцать лет, да и кто отдаст ребенка такому молодому парню? Если только за взятку. Но и тут надо знать – кому дать.

Мама? Инвалид. Еле передвигается. И об этом даже думать не хочется, но она может умереть в любую секунду. И тогда – что? Снова Петьку в детдом? Нет уж… лучше я буду поддерживать парня отсюда. Навещать, подкидывать деньжонок. Не пропадет, точно. А со мной? Если меня убьют? Или посадят? Или мне придется бежать – что тоже возможно. И тогда – куда денется Петька? Я ведь убийца, и не оставлю это дело. Просто не смогу оставить. И молодой, смышленый парень, который все подмечает, который всегда будет рядом со мной, – это совсем не то, чего нужно серийному убийце.

Вспомнил, что сказала мама, когда мы уезжали из детского дома. Она покачала головой, наклонившись ко мне, тихо сказала:

– Надо будет обязательно проверить, как распорядился полученным имуществом этот директор. Мне кажется, он прохиндей. Заместитель его – кто? Жена. Она же и главбух. Так что учти, сынок…

Учту. Обязательно проверю. После Нового года проверю. Вряд ли, конечно, что они – дураки, что ли? Побоятся так уж в открытую все попереть, но кто знает? Я лично не заметил в директоре ничего прохиндейского. Мужик как мужик – интеллигентный, вежливый, да и Петька про него вроде как неплохо говорил. Мол, заботится, а то, что кормят хреновато и одежонка слабая – так это у всех детдомов так. Постели чистые, никого в карцер не сажают – так что жаловаться вроде и не на что.

Меня тогда насторожило это слово – «карцер». Какие, к черту, карцеры в детском заведении? Но Петька засмеялся и сказал, что у них так называют изолятор. Медицинский изолятор.

Персонал не вызвал у меня никаких подозрений – воспитатели, поварихи. Обычные женщины средних лет, ничего особенного. Обычный детский дом, только вот воспитанников меньше, чем должно быть, – недавно часть перевели в другой детдом, в этом вроде как собираются делать ремонт, потому остались только две группы по двадцать пять человек – 25 девочек и 25 мальчиков, все примерно одного возраста. Два класса.

Ну что же, о других позаботился, теперь можно заняться и собой? Но только после того, как высплюсь и появлюсь в университете. А то эдак забудут, как я выгляжу! Выгонят к чертовой матери, вот и будет тогда мне диплом юриста…

* * *
В университете все-таки без скандала не обошлось. И я их понимаю – выскочка, демонстративно не посещающий занятия, – это как красная тряпка для быка.

Впрочем, нет ничего такого, чего бы не смогли сделать коробка «Ассорти», бутылка коньяка десятилетней выдержки и голубые глаза, подмигивающие всевозможным «секретуткам», от которых нередко зависит не только доступ к властительному телу, но и само настроение этого тела по отношению к просителю.

После сложных манипуляций, после маминых звонков нужным людям и после того, как дорожка к вожделенному диплому была выстлана купюрами различных цветов – через несколько дней я был допущен до экзаменов за весь университетский курс и сдал их блестяще, ответив на любые, даже самые каверзные вопросы.

А еще через неделю, уже под самый Новый год, я защитил дипломную работу, на тему: «Криминалистическая характеристика личности серийных убийц». Это была шутка, которую мог достойно оценить только Белокопытов и больше никто.

Написал я ее буквально за два дня. Вернее, за двое суток. За основу взял личность Джека-потрошителя – само собой, я не мог рассматривать примеры из советской действительности. Ведь у нас официально никогда не было серийных убийц. Знали о маньяках только профессионалы, но они держали рот на замке – иначе можно было на раз вылететь с работы. Слухи ходили, конечно, но… слухи-то к делу не пришьешь. А Джек-потрошитель – это не наш «клиент», потому с ним можно творить все, что хочешь. Можно разоблачить кровавую суть капитализма, можно побичевать пороки, такие, к примеру, как проституция, которая у нас, само собой, тоже отсутствовала.

Защитился на «отлично», и профессор Мазин тряс мне руку, уговаривая остаться на кафедре и защитить кандидатскую – ведь основа ее уже написана! Моя дипломная работа – это семьдесят процентов диссертации! Но я отказался. Само собой, ничего не сказал о том, что диплом для меня лишь средство, лишь инструмент для того, чтобы попасть в милицию.

Впрочем, до этого было еще далеко. Мне всего семнадцать лет, и совершеннолетним я стану только через несколько месяцев, в следующем году. И когда мне исполнится восемнадцать лет, возникнет новая проблема – что делать со службой в армии? Теперь, после окончания университета – никаких отсрочек, никаких военных кафедр.

Устроить себе какую-нибудь хроническую болезнь? Тогда в милицию не попадешь. Не берут туда болезных.

Можно было бы, конечно, попробовать действовать другим путем, ведь мама инвалид и за ней нужен уход. А кто будет ухаживать, кроме меня?

Вполне себе выход, без всякого сомнения. Родственников у нее больше никого нет, так что уверен – дело верное. Но это уже после новогодних праздников. И тогда, когда мне исполнится восемнадцать. Пока что я несовершеннолетний, и если и могу кого-то опекать, так только кота или канарейку.

Кстати, удивительно, что Белокопытов сумел сделать мне водительское удостоверение, хотя мне до сих пор не исполнилось восемнадцати. Впрочем, если подумать – и это не удивительно. По закону мне могли выдать права категории «Б», но только юношеские, чтобы я мог ездить по дорогам не федерального значения и в сопровождении водителя со стажем не менее трех лет. Но если при выдаче «забыть» указать, что права «юношеские», а еще и ошибочно «прощелкать» все категории – кому какое дело, кто будет проверять? Варя и без прав проездила несколько дней, и ничего, все обходилось. Деньги есть деньги. Они многое решают.

М-да. Вот так и станешь циником. Раз подмазал, два подмазал – и вот ты уже в стае людей, которые считают, что им все дозволено, раз есть деньги.

Диплом мне вручили тихо, без помпы – праздники на носу, всем не до меня, да и вообще… туманная история, такого в практике университета еще не было. Сторонние люди могут решить, что я просто купил диплом, и посему – стоит помалкивать и не распространяться о том, что я выучился всего за один семестр. Нет, мне не было обидно. Чем меньше я «засвечусь», тем лучше. Диплом давайте, а морды можете и покривить. Мне плевать.

Итак, теперь я дипломированный юрист. Цель достигнута. Что дальше?

А дальше грядут новогодние праздники, суета, запах мандаринов и хвои. Перед Новым годом мы все-таки успели сделать ремонт – мама вызвонила бригаду шабашников, и они буквально за неделю реанимировали квартиру так, что ее нельзя было узнать – новый линолеум, новые потолки, плитка и новая сантехника.

Эта квартира никогда еще не была такой нарядной, как сейчас. Деньги – это деньги. Содрали шабашники с нас немало, но оно стоило того. Сделали на совесть, без огрехов. Вероятно, благодаря маме – она следила за действиями мужиков неусыпным взглядом и тут же пресекала, если видела, что кто-то, по ее мнению, собирается сделать что-то не так. Люди сами по себе таковы, что если их не контролируют – редкий человек будет работать на совесть. Уверен в этом. Я – исключение.

Я в процессе не участвовал, если не считать участием то, что это были мои деньги, те, что тратились на ремонт. Честно сказать, мне было даже не интересно, сколько денег на него ушло. Не очень много. Хватило.

Научился я все-таки и управлять автомобилем. Просто пошел в автошколу, подошел к инструктору, объяснил, что хочу научиться водить машину и что заплачу ему отдельно, мимо кассы – за уроки. Мне хватило трех дней, чтобы более-менее уверенно сидеть за рулем. Абсолютная память плюс координация спортсмена. Инструктор не верил, что я никогда до того не водил машину. Разубеждать его не стал.

Моя первая машина! Ооо… каждый, кто когда-нибудь покупал машину, помнит свою Первую! И хорошо, если это была новенькая машина – как у меня. Прямо из автомагазина.

Да, да… именно – из автомагазина. Мама позвонила кому надо, через четыре рукопожатия, через десять тысяч взятки, врученной мной вороватому, с бегающими глазами мужичонке-посреднику, и вот – в руках у меня так называемая «открытка», в которой написано, что мою маму приглашают приобрести вожделенную «ВАЗ-2109». Ну да, именно маму, я-то еще несовершеннолетний лопух, которому владеть машиной совсем не по чину.

Мы погрузились в такси, мама была бледна, но торжественна – не каждый ведь день приобретаешь новую машину! Бледна потому, что, как на грех, у нее разболелись суставы и позвоночник. Погода такая. То мороз, то снежок. Давление меняется. У больных все болит.

Нас провели на огромное поле-загон, на котором стояли сотни «девяток» всех цветов радуги, и я выбрал ее – вишневую «девятку», мечту, о которой поется в песне. Пахнущую свежей краской, сияющую – мою первую автомашину!

Пришлось отстегнуть еще и за выбор – аферюги в автомагазине брали за все – за мощность двигателя, за наличие магнитолы, за цвет. Или – бери то, что дают, с края. Ядовито-зеленую или грязно-белую. Отдал двести рублей, куда деваться?

Ехать на своей собственной машине было очень странно. Не такси, не кто-то тебя везет – сам! Струйки пота по спине, и не от того, что в машине хорошо работает «печка», хотя она и в самом деле «жарит», как мартеновская печь. Нет. Все время кажется, что меня хотят «подрезать», все время боишься, что кто-то в тебя врежется, жуткое ощущение, да!

Заехали к нотариусу – сделали доверенность на меня. Теперь я мог ездить где хочу и куда хочу. Согласно правилам движения, конечно.

Машину оставил на стоянке. Вначале маму завез домой, поднял в квартиру, потом поехал на стоянку, что в пятистах метрах от нашего дома (заранее присмотрел), договорился, что буду держать автомобиль именно здесь, и с чувством выполненного долга пошел домой, чувствуя себя абсолютным богачом.

М-да… мог ли я год назад даже мечтать о том, что у меня будет своя машина, что заведутся деньги… Будущее виделось туманным, неопределенным, нечетким. Сейчас я видел светлую, твердую дорогу. И собирался по ней идти – не сворачивая в сторону.

Да, тот день, когда я переступил порог спортивного зала в Доме пионеров, был переломным в моей жизни. Он на самом деле изменил все. Если бы я тогда не поехал на Арену, если бы не проиграл, если бы мама не договорилась о том, чтобы Белокопытов со мной занялся… что было бы сейчас? Чем бы я занимался? Как бы мы жили?

Опять сослагательное наклонение. Все так, как оно есть, и по-другому быть не могло.

Белокопытов. Да, все сложно. Я рассердился, обиделся как маленький мальчик? Я повелся, как щенок – побежал следом за взрослым псом и получил по заслугам? И что? И ничего. Мы в расчете. Он научил меня тому, чему я хотел научиться, сделал меня Альфой, я же помог его дочери, наставил, так сказать, на путь истинный. Теперь она не будет вести себя так ветрено, как раньше, я внушил ей уважение к отцу, внушил, что она должна почитать его, слушать советы и не доставлять ему неприятностей.

Мог ли он сам это сделать? Возможно, что и мог. А возможно – не мог. Как я могу это знать? Белокопытов использовал меня как орудие, как инструмент.

Почему? Потому что он сделал из меня этот инструмент. И считал, что я должен быть ему за это благодарен. Считал, что я пойму и прощу.

А я? Я не понял и не простил. Так почему же он, такой мудрый, такой тертый калач, ошибся?

А он не ошибся. Он решил преподать мне урок. Решил убить одним выстрелом двух зайцев. И дочь свою «вылечил», и меня поучил. Зная, что все равно я никуда от него не денусь.

И опять – почему это обстоятельство меня так взбесило? Нет, не потому, что я хотел в нем видеть отца. Не только потому, если быть честным перед самим собой. Меня взбесило то, что он использует меня втемную, считая, что я настолько глуп, что не понимаю этого. А ведь я с самого начала понял, что здесь что-то нечисто. С самого начала многоходовки.

Когда влез в голову Вари, информация, извлеченная из Вариного Беса, только подтвердила мои догадки, вот и все.

Ну ладно – урок. И зачем этот урок? Что он хотел мне сказать? Никому не верить? Так я и так никому не верю. Кроме мамы. До недавних пор – верил еще и ему. Так зачем он сделал так, чтобы я и ему не верил? Чего-то не хватает. Какого-то кирпичика в стене. Дырка! И стена моих логических выкладок шатается.

Так что мне теперь делать? Как быть? Вернее, как быть с Белокопытовым? Или – никак не быть?

Я лежал на кровати и смотрел в потолок, будто надеялся на этой безупречно белой поверхности найти ответ на свои вопросы. Но ответа не было. А раз ответа не было, следовало ждать, когда он появится. А он появится, в этом я совершенно уверен. На сто процентов уверен!

* * *
Толкнул дверь, вошел. Собакин стоял рядом с Игорем, они о чем-то тихо говорили, поглядывая на группу тренирующихся парней. Занятия вел незнакомый мне молодой парень – я видел его в группе в прошлое посещение. Но имени его не знал. Само собой, он тоже был Тварью.

Я поклонился, разулся у порога, пошел по краю зала. Когда прошел полпути, Собакин меня заметил, но не удивился, лишь слегка улыбнулся, что-то сказал Игорю, и тот обернулся, тут же нахмурившись, будто увидел неприятного ему человека. Врага.

Не знаю, чем я так насолил этому парню, но, видимо, все-таки насолил, потому что его Бес тут же засветился, запульсировал, впитывая отрицательную энергию. Все-таки хорошо, когда Альфа не умеет контролировать свечение или не находит нужным это делать – сразу видно, как к тебе относятся. Не знаю, все ли Альфы так могут, но сдается мне, что я вижу эмоции этой Твари. Чувствую их. А вот видит ли мои эмоции он – не знаю. Возможно, что и нет. Просто может не обладать таким умением.

К тому же я все-таки научился контролировать свое свечение, и оно сейчас на уровне стандартной Твари. Меня голыми руками не возьмешь, да.

– О! Кого я вижу! – Собакин был само радушие. – Толя! Игорь, узнаешь парня? Это он едва не оставил тебя без наследников! Помнишь, Толя? Ты ему едва не отбил гениталии! Небось и не помнишь? Ты был быстр, очень быстр! Молодец! Это было красивое представление! Люди были в восторге. Ты не потерял свой гонорар, надеюсь? Я ведь не обманул тебя, так?

– Нет, не обманули. Спасибо. – Я заставил себя улыбнуться и воззрился на Игоря, не сделавшего ни малейшей попытки изобразить хоть малейшую радость от нашей встречи.

– Так зачем ты здесь? Хочешь тренироваться с нами? Или другая причина?

– Я хочу надрать ему задницу. – Я кивнул на Игоря, застывшего в напряженной позе, будто парень готовился к прыжку. – И заработать денег.

– О! Матч-реванш, так? Достойно, достойно… Только тебе не кажется, что ты еще не готов к схватке? Что получится так, как в прошлый раз? Ты тренировался, да? Лелеял мечту выйти и доказать, что сильнее, чем Игорь? Но ведь и он на месте не стоял! Кстати, теперь у Игоря черный пояс, можешь поздравить его. Не хочешь? Игорь, он тебя не хочет поздравлять!

Собакин весело, от души рассмеялся, Игорь же побледнел, ненавидяще сверля меня взглядом. Я пожал плечами, участливо осведомился:

– Что, говорят, я тебе что-то оторвал, да? Ты сейчас в порядке… танцор? Ничего теперь не мешает танцевать?

Игорь издал непонятный звук, будто булькнул, дернулся, но под взглядом тренера остановился и затих. Все-таки хорошо его Собакин контролировал. Контролировал?! Ох ты ж… да, похоже, парень под ТЕМ контролем. Под контролем Альфы.

А что – взять обычную Тварь, установить над ним контроль, а потом сделать его Альфой! И у тебя в руках совершенное оружие! Разумное оружие, которое сделает все, что ты прикажешь! Недурно. Очень недурно. Интересно… а ведь Белокопытов мог и меня подчинить. Привить мне верность к себе. Заставить себя обожать. Все-таки глуп я был, когда доверился! Если наставник захотел…

Сколького я еще не знаю! Сколько еще предстоит узнать! И кто мне все расскажет? Кто прояснит то, о чем я только догадываюсь? Ох, не хочется снова идти на поклон к Белокопытову. Гордость протестует, просто-таки воет! К Петровичу – я бы пошел. А вот к Белокопытову…

– Тихо, Игорь! – Собакин остановил парня, как будто тот был непослушным псом, и серьезно посмотрел на меня. – Итак, ты хочешь реванша?

– Денег хочу, – равнодушно пояснил я. – И много. А надрать задницу этому танцору – в любой момент.

– О как! – радостно удивился Собакин. – Слышал, Игорь?! В любой момент! И сколько же ты хочешь получить за бой?

– А как у вас принято? Сколько я могу получить? Минимум-максимум?

– Хмм… – Собакин задумался. – Вообще-то в каждом случае по-разному. Если бой между двумя интересными, сильными противниками, тогда победитель может получить и несколько десятков тысяч рублей. Обычно – пять, шесть тысяч победитель и пятьсот, тысячу рублей проигравший. Ну как ты в прошлый раз. Так что вполне достойные деньги, если ты сильный боец.

– А я могу ставить на себя? Кто принимает ставки?

– Ставки? Есть люди, что принимают ставки. – Собакин внимательно посмотрел на меня, будто хотел прочитать мысли. – Только если ты поставишь на себя – будет очень плохо. Очень. Узнают те, кому нужно, – и накажут. Все равно узнают – даже если ты поставил через посредника. Нельзя сдавать поединки. Биться нужно честно.

Так вот как погиб Петрович! На него сделали ставки, а он сдал бой? И перед этим сделал ставку против себя? И его вычислили. Кто?

– Я хочу больше денег. Например – сто тысяч. Это возможно?

– Кхе-кхе… – Собакин поперхнулся, откашлялся и помотал головой. – Ну у тебя и запросы! Мальчик, не надорвись! Зачем тебе столько денег?!

– Какая разница? Я разве спрашиваю, зачем вам деньги? Мне нужны деньги. Вот и все.

– Вот и все… – Собакин серьезно кивнул и посмотрел на меня, будто только что увидел. – И ты готов ради этих денег на все.

– Готов. – Я не отвел взгляда, и Собакин первый опустил глаза.

– Так сразу не бывает. Вначале – докажи, что ты сильный боец. Иначе никто не сделает большой ставки. А раз не будет большой ставки – с чего тебе платить? Пройди «карусель». Дойдешь до верха – будет тебе хороший, дорогой бой. А пока что ты никто. Ты проигравший. Ты не интересен. Понимаешь?

Понимаю, урод ты мерзкий! – хотелось сказать мне. И денег не надо, дай только добраться до тех, кто там у вас рулит! До исполнителей. И до тех, кто отдал приказ убрать Петровича! До самых главных! Возможно – до тебя.

Но я не сказал этого всего. Конечно.

– Я согласен. За каждый бой… сколько?

– Я же тебе сказал! – Голос Собакина был спокойным, но в его ауре стали проскакивать пурпурные нити. Сердится. Раздражен. Почему?

– Ты получишь пять тысяч при выигрыше и тысячу при проигрыше. Кстати сказать, у нас скоро новогодняя Арена, послезавтра, так что если ты будешь участвовать – скажи. Прямо сейчас скажи, чтобы мы знали. Но предупрежу, если дашь согласие и вдруг откажешься – пожалеешь. От участия тебя может избавить только смерть или невозможность биться из-за тяжелой болезни. То есть если ты будешь при смерти. Понял?

– Я все понял. Я согласен. Только я хочу приехать на место на своей машине. Я могу это сделать? Не хочу ехать с вашими мордоворотами.

– У тебя своя машина? – Мне показалось, что Собакин удивился и даже озадачился. – Впрочем, почему нет? Запоминай адрес. (Он продиктовал.) Запомнил? Ага. Ты там уже был. Скажешь, что приехал ко мне. Какая машина? Номер? Ага, понятно. Все, послезавтра в девять утра, и без опозданий.

– Могу узнать про количество бойцов, про условия «карусели»?

– А что тут узнавать? Количество пока не ясно, узнаешь на месте. Обычно штук тридцать, но в этот раз будет больше. Человек пятьдесят, не меньше. Призы хороши. Ты думаешь, каждый раз по пять штук за победу дают? Ошибаешься. Обычно – две-три тысячи. В этот раз может быть и больше пяти тысяч рублей – посмотрим по количеству участников. Побьешь всех – может, и заработаешь свои сто тысяч, почему бы и нет?

– Игорь тоже участвует? – Я покосился на помощника Собакина, и тренер осклабился:

– Боишься? Правильно боишься. Его ты не побьешь, хотя и думаешь, что можешь. Нет, не будет. Но будут участвовать бойцы не хуже Игоря. Так что не обольщайся. Что касается самой структуры «карусели» – так тут ничего нового. Жребий, и ты выходишь на бой с тем, на кого тебе укажут. Вот и все. Если победишь всех – вот тогда и будем говорить о выгодном бое. Подберем тебе противника, соберем богатых людей – бейся, если хочешь. Но только вот проблема в том, что ты вряд ли пройдешь дальше, чем в половине боев. Ты хорош, не спорю, но соберутся лучшие бойцы, не тебе чета.

– Все будет происходить в один день?

– Все в один день, с утра до вечера. Вечером ты, нагруженный деньгами, отправишься домой, счастливый, но слегка усталый! – Собакин хохотнул, но глаза его остались внимательными, серьезными, цепкими. – Повторюсь, не вздумай сдать бой! Не делай ставок! Запрещено! Ну… и все. Шагай. Ждем.

Я кивнул, молча повернулся, пошел на выход. Больше говорить было не о чем. Шаг сделан. Как там говорится? Не знаешь, что делать – делай шаг вперед! Я и сделал. Тридцатое декабря, самый канун Нового года. На следующий день всем уже ни до чего – салатики, гуси, оливье тазиками – все как обычно. Но тридцатого – день гладиаторских боев. День, когда кто-то сложит голову или победит.

Ничего не меняется. Провидение… Бог? – играет человеком. Никогда я не был истово верующим, хотя и плевать в икону никогда бы не стал. Во-первых, потому что для кого-то это святая вещь.

Во-вторых, я все-таки верил, что там, за чертой, что-то, да есть. Какой-то всемирный разум, который правит миром. Вселенной. Так зачем мне портить с ним отношения? Пусть даже он меня и не любит.

Убил моих родителей, полностью изменил мою жизнь.

Я не сказал – сломал жизнь. Может, не сломал, а выпрямил? Кто знает, какая жизнь ждала бы меня, останься мои родители в живых? Может, я стал бы бандитом, негодяем? Как и большинство Тварей?

И опять меня понесло в сослагательное наклонение! Человек такое странное существо – он всегда мечтает о несбыточном. Всегда! Ему не нравится настоящее, оно кажется ему неправильным, человек хочет изменить свою жизнь. А потом оказывается, что жил-то совсем неплохо, что были эти дни самыми лучшими в его жизни.

Так часто бывает. По себе знаю. Вот почему все время моя мысль возвращается к погибшим родителям? Что мне не хватает с моей мамой? У меня все есть! Любовь мамы, крыша над головой, даже деньги! Ну почему я все время хочу узнать то, что, возможно, мне и не понравится?! Не знаю.

Дома меня ждал сюрприз, да еще какой! Пахло пирогами, борщом, а еще – тонкими и очень знакомыми духами, которые всколыхнули во мне некие воспоминания. Нет, этого не может быть!

– Сынок! Толя! А к нам гости! Твоя девушка приехала! – Мама была вся радушие – в новом халате, причесанная, розовая, вот что деньги животворящие делают! Особенно если на них купить хорошие лекарства…

– Моя девушка?! – Я шагнул вперед, в голове сразу возник образ Юльки, потом «выпрыгнули» «сестренки» – только про них она бы сказала «твои девушки», а тогда – кто?

М-да. Адрес, похоже, дал ее отец. Варя улыбалась, щека ее была испачкана мукой, и выглядела девица очень по-домашнему, и при том при всем – соблазнительно. Весьма соблазнительно – в этих обтягивающих попку лосинах, в маечке, раскрасневшаяся и грудастая. Черт подери, зачем она здесь?

Варя подошла ко мне, обняла, не стесняясь мамы, поцеловала меня в губы. Я стоял неподвижно, холодный, как истукан, и только в душе пронеслась целая буря, выдавшая пучок молний-мыслей: «Зачем?! Отец послал?! С какой целью?!»

– Что же ты не сказал, что ездил к ней?! Варя мне все рассказала! (Что рассказала, черт ее подери?!) Почему ты меня раньше с ней не познакомил?! Ну ты и негодник, а?! Давно бы привел девушку, чего стеснялся?! Кстати, она очень хорошо готовит, отличная хозяйка! И будет встречать с нами Новый год!

Вот ни хрена себе! Этого мне только не хватало, да? И зачем все это?

– Пойдем-ка поговорим! – Я схватил улыбающуюся Варю за руку, потащил за собой, в свою комнату. Варя не сопротивлялась, хотя улыбка на ее лице стала слегка натужной.

Захлопнув дверь, толкнул Варю на кровать, и она «приземлилась» на пятую точку, недоуменно глядя на меня, будто ожидала иного приема. Но я был холоден и непреклонен:

– Зачем ты здесь?! Отец послал?!

– Да нет… я сама хотела… – Варя обиженно поджала губы. – При чем тут папа? Я уехала из Ленинграда. Буду учиться здесь, работать. Папе помогать. Папа-то тут живет. А я не хочу больше жить одна. И ты тут. Разве ты не рад, что я приехала? Разве тебе было плохо со мной?! Я никого не хочу, кроме тебя! Толя, мне кажется – я тебя люблю!

Охренеть. Вот это вляпался! Как, почему? У нее не было ко мне никаких чувств, кроме банальной похоти. А теперь что?! Ощущение такое, что я грязно сработал. Побочно внушил ей любовь к себе! Не ей – Бесу, а Бес уже направляет ее чувства! Он хочет питаться нашими эмоциями, нашим наслаждением! Она. «Бесовка» – ОНА. Бес – у мужчин.

В общем – хренец. Что теперь делать?

Варя потянулась ко мне, встала. Закинула мне руки на плечи. Оказалось – она довольно-таки высока, чуть пониже меня. Глаза зеленые, колдовские, а от тела жар! Или это от меня жар?! Я уже давно не был с женщиной, с тех пор как приехал из Питера. Или так на меня действует именно Варя? Возбуждает…

– Ты меня прогонишь? – Варино дыхание было свежим, как ребенок дохнул. Она вообще очень чистоплотна, я давно заметил. Только сейчас надо думать не об этом, совсем не об этом!

– Не знаю! – честно ответил я. – Варь, я ведь тебя не люблю, понимаешь? Меня к тебе тянет, да. Я хочу тебя. Но ведь не люблю же! И опять – не уверен, что тебя не послал твой отец. Ты же знаешь – мы с ним поссорились. Из-за тебя, кстати. Знаешь ведь?

– Он мне ничего не говорил. – Варя пожала плечами, и ее груди, не стянутые лифчиком, колыхнулись. Я невольно скосил глаза и вздохнул – такое зрелище никого не оставит равнодушным.

– Я приехала, потому что хотела. Спросила адрес и приехала. Мне казалось, что ты будешь рад… – Варя набухла слезами, и говорила она искренне, я чувствовал это. – Если не рад, я уйду! Прости, что нарушила твой покой!

Это все напоминало какую-то дешевую пьеску. Или какой-то фильм. «Ирония судьбы, или С легким паром» – вот что мне это напомнило. Только Варя была гораздо красивее женщины из фильма. И я – не помятый жизнью стареющий мужчина. А так – мелодрама мелодрамой! Индийское кино, черт его подери!

А может, все-таки шпионка? Последить за мной? Что я делаю, чем дышу? Оставишь ее – а как выходить на Чистку? Она все видит. Будет спрашивать – куда я и зачем.

Кстати, да, я подзабросил это дело. Ни одного дня свободного не было, вот и не выходил на «охоту». Ничего, послезавтра буду «есть» Бесов. Среди бойцов обязательно найдутся Твари, уверен.

Конечно, убивать я не собираюсь, потому эффект будет слабее, но наслаждение все равно получу. И от одного лишь предвкушения сладости выпивания «плоти» Беса у меня затряслись поджилки. Я вздрогнул, вздохнул.

Варя восприняла мою дрожь по-своему, обняла. Прижалась всем телом:

– Я тебе не помешаю! Надоем – уйду! Только позволь быть рядом с тобой! Я давно в тебя влюблена – с тех пор как увидела! Высокий такой, стройный, сильный – как бог! Ну чего смеешься?! Правда! Небось девушки просто вешаются на тебя! Я не против, если ты и с другими девушками будешь – только не прогоняй, ладно? А то, что не любишь – так это пока! А потом узнаешь меня получше и полюбишь! Меня нельзя не полюбить! Папа всегда так говорил! В меня только столб не влюбится, да и тот со временем…

– Отец мне что-то передавал? – оборвал поток сознания, раздосадованный и почему-то злой. Почему – сам не знаю.

– Папа? – Варя нахмурилась, потом лицо просияло. – Сказал, что с Новым годом поздравляет! Тебя и твою маму! Что ждет тебя, что ты лучший боец, которого он видел в своей жизни. А еще сказал, что не сердится и просит у тебя прощения.

– Так и сказал? – Я слегка даже растерялся. – Почему сразу не сказала?

– А разве это важно? – Варя вытерла глаза запястьем. – Ну, поругались вы, как ты говоришь, и что? Помиритесь! Отец за тебя горой! Знаешь, как он о тебе отзывается? Не знаешь? Так вот я тебе скажу! Говорит, что ты великий боец и что ты превосходишь его на порядок! И что ты славный, добрый и честный парень. А еще – чтобы я не смела кружить тебе голову, потому что ты не такой, как я, раздолбайка. Но я ведь правда раздолбайка, только недавно это поняла. Как в голову стукнуло – ну что я делаю?! Зачем?! Почему не живу спокойно, зачем я треплю нервы отцу, зачем мучаю людей?! (Затем, что твой Бес так хотел, дурочка! Затем, что он не хотел жрать радость и добрые чувства, ему нравились зло, негативные эмоции, нравилась беда!) В общем – если ты меня прогонишь, я лягу на лестничной площадке под вашей дверью и буду там лежать, пока не умру! Или пока ты не позволишь мне быть рядом с тобой! Вот!

М-да. Влип, ой как влип! Похоже, что все-таки это не я напортачил. Похоже, это она сама втюрилась, по самые уши!

Так. И что меня беспокоит? То, что рядом со мной будет красивая девушка? Девушка, которая ради меня готова на все? В чем проблема? В том, что я помню ее похождения? Так сейчас она совсем другой человек. Изменилась.

И притом, не надо забывать – ведь все это она сделала под влиянием Беса. Сама-то Варя по большому счету и ни при чем! Она вроде как не больна дурными болезнями. Чистоплотна, умелая в сексе, а еще – пироги печет, борщ варит, за мамой ухаживает – что еще, дураку, мне надо?! Что меня гложет?

То, что это может быть ход Белокопытова? Может. И что? У меня есть голова, я думаю, соображаю. Не маленький ведь, в конце-то концов! Как-нибудь уж справлюсь со старым чертом, не дам ему меня объегорить!

И снова ощущение, что где-то за моей спиной вдруг появилась улыбка Чеширского кота. Будто кто-то огромный, хитрый, хотя и не враждебный, улыбается, глядя на мои жалкие потуги разорвать липкую, такую тугую, крепкую сеть.

Мне не хотелось думать, что и ЭТО все задумка старого интригана, который сидит сейчас в своем домишке и смеется, представляя, как я таю под напором чар его дочери. Может, все так и было задумано, ради того, чтобы Варя была рядом со мной? Чтобы все выглядело так, будто я взял ее с боем? Ведь если бы он навязывал мне свою дочь, я бы скорее всего сопротивлялся, подозревая подвох, а так все вышло элегантно, красиво, как по написанному сценарию!

Скорее всего, Варя не участвует в многоходовке. Она же не знала, что приеду в Питер я, а не ее отец, который просто должен был передать ей деньги и вернуться домой. Потому и удивилась, узнав, что приеду я.

Вообще-то Варя тоже не промах. Дочь своего отца. Как она красиво окрутила директора «Гиганта»! Ради нее он устроил целое представление!

И Коля – его она тоже сделала своим орудием. Ведь это он вышел на директора «Гиганта», попросил о помощи. Свел его с Варей. И тот тут же повис на крючке.

И те парни, в подъезде – она их тоже заставила плясать под свою дудку! М-да… женское обаяние, усиленное Бесом, – страшная штука. Хорошо, что таких Бесовок совсем немного. Теперь точно поверишь, что суккубы существовали на самом деле. Ведь с кого-то их изобразили! С таких вот «Варь» и списали, уверен.

– Оставайся. – Я постарался, чтобы мой голос звучал чуть теплее. – Только если надоешь – выгоню. Согласна? Делаешь все, что я тебе скажу! Все! И не задаешь вопросов. Согласна, нет?!

– Согласна! Конечно, согласна! Ура-а! – Варя снова запрыгнула на меня, повисла на шее, и я едва удержался на ногах. Тяжелая!

Радости особой у меня не было, но… в общем-то, мне было приятно думать о том, что Варя со мной этой ночью и всеми ночами, когда я этого захочу. Я ведь не железный, в конце-то концов, я мужчина. А потому… вот так!

– Мам, Варя у нас останется… пока! – Я покосился на девушку, но она ничего не сказала, ничем не выдала своего отношения к «пока». – Ты не против?

– Да как я могу быть против?! – Мама даже фыркнула. – Только надо белье на твоей кровати сменить. Ты когда его последний раз менял?! Валяешься в постели прямо в одежде! Деточка, заставляй его раздеваться, перед тем как ложиться в постель! Совсем уже одичал!

– Заставлю! – Варя расхохоталась, а я укоризненно посмотрел на маму и покачал головой. Мама пожала плечами и незаметно подмигнула.

Ох, мама, мама! Как же мне повезло с тобой, а?! Жаль, что тебе не повезло…

Ну ничего – денег еще заработаю, полечим как следует – в санаторий отправлю! Массажи всякие, костоправы – пусть работают! Будешь бегать как молодая!

* * *
Странно так. Ощущение нереальности. Будто я – это не я. У меня вдруг появилась своя семья. Нет, семья-то у меня всегда была – я да мама, но это наша семья, а это своя! Не могу назвать Варю женой, но если она живет со мной, спит со мной в одной постели, вроде как на законных основаниях, так кто она мне? И как назвать наше «объединение», если не «семья»?

Где-то там, не очень далеко – тесть. Хе-хе-хе… Белокопытов – тесть! Это просто офигеть! Только вчера я бегал по этой земле молодой и свободный, а сегодня вроде как постарел. Нет, не постарел – сделался старше! Стал мужчиной!

Сопит моя женщина мне в подмышку, горячо и щекотно. А мне немного грустно. Я ведь правду сказал – не люблю ее. В моем понимании любовь – это больше, чем сексуальное желание, чем похоть, которая наваливается на тебя сразу, как только ты видишь объект вожделения.

Вот как определить, любишь ты или нет? Есть какое-то определение любви? Признаки, определяющие – любишь ты женщину или нет?

Например: готов ли за нее умереть? Защищать до последней капли крови? Вот я – готов защищать Варю? Ну… готов, само собой. А это – любовь? Мне кажется – нет. Любой нормальный мужчина будет защищать свою женщину. Как волк-самец свою самку. Это инстинкт, не любовь.

Другой признак: готов ли к тому, чтобы эта женщина родила от тебя ребенка? Готов ли воспитывать детей, которых она тебе родит? Хочешь ли ты от нее детей?

Тоже не признак! А если ты вообще не хочешь детей? Но женщину эту обожаешь, готов жить с ней всю свою жизнь!

Ага! Вот хороший признак – «хочешь с этой женщиной жить всю свою жизнь»! Это – любовь? А если не хочешь с ней жить, а встречаешься набегами, так сказать – «приходящий муж» – тогда как? Это не любовь?

Тогда что такое – любовь?

Мне приятно с Варей, она в сексе вне конкуренции, готовит хорошо, ладит с моей мамой (довольно-таки жесткой женщиной!) – так какого черта я копаюсь в себе, в своих ощущениях? В своих мыслях? Живи да радуйся! Что за натура такая вредная?! М-да…

Я погладил Варю по плоскому животу спортсменки и почувствовал прилив крови… куда надо. Варя, не открывая глаз, протянула руку, уцепилась за меня, и… у нас все пошло по третьему кругу. Эдак сил на послезавтра не хватит! Или хватит? Хватит… ведь неужели я оттолкну женщину, которая меня хочет? Это просто невозможно! По крайней мере – для меня.

Утром долго валялся в постели, слушая голоса женщин. Они что-то обсуждали, хихикали, роняли – с грохотом, и подозреваю – нарочно! Но я все равно изображал из себя спящего. Ибо нефиг! Женщины возятся на кухне, мужчина возлежит на постели – все так, как и положено!

Мне стало смешно, а потом – скучно, и я все-таки соскочил с кровати. Проделал несколько упражнений – как был, голышом, – потом накинул халат и отправился в душ – смывать следы ночных игрищ. И вечерних игрищ. И утренних игрищ.

Честно сказать, мы с Варей поспали – хорошо если часа два. То она просыпалась, ползла ко мне, как кобра, охотящаяся на мышь, то я тихонько пристраивался к Варе (Нравится, не нравится – спи, моя красавица!).

Очень грело душу то обстоятельство, что могу повторить пройденное в любой момент. Хоть сейчас! Позову Варю в комнату, сорву с нее одежду, и…

Черт! Что со мной? Опять Варино воздействие! Воздействие суккубы! Нет уж, надо ограничивать себя. Эдак и сдохнуть можно! И ведь предупреждал же меня Белокопытов, предупреждал!

Варя – это как некая фантастическая ловушка. Помню, прочитал фантастический рассказ о том, как на одной из планет ловят живых существ вроде обезьян. И людей. Инопланетяне ловят. Суть в том, что на дорогу подбрасывают некий камешек – странной формы, гладкий – такой приятный на ощупь, что его хочется погладить. Погладил и… попал! Совсем попал! Тебе хочется постоянно гладить этот камешек, ощущать его в своих руках, держать, забывая о еде, о делах, обо всем на свете, впадая в транс, в полузабытье.

Так и с Варей. Ее все время хочется схватить и потискать! И не только потискать… Живая ловушка!

Бром начать пить, что ли? Говорят – в армии бром дают, чтобы солдаты успокаивались и не мерещились им всякие там… Вари. М-да.

Ладно. Думать надо о завтрашнем дне. Придется ведь рассказать, куда я собираюсь. Маме – само собой, понятно – как я могу от нее скрывать? Точнее – скрыть. Все равно дознается.

Варе… ну… тут сложнее. Если я с ней живу, можно сказать – гражданским браком, так разве вправе скрывать от нее происходящее? Ведь она меня любит! Наверное. По крайней мере – так говорит.

Хмм… да что со мной? Что я, теперь совсем никому верить не буду, что ли? Почему у меня в голове все время крутится мысль о том, что Варино появление не случайно? Опыт? «…сын ошибок трудных. И гений – парадоксов друг»?

М-да. Могу, конечно, влезть к ней в ауру, прочитать…

Но… во-первых, это уже как-то и нехорошо. Или я доверяю своей девушке, или не доверяю. Если лезу в голову – значит, не доверяю, и значит – идет она отсюда на фиг. У меня что, не хватит ума понять, если она меня собралась обмануть, предать? Если так – грош мне цена. Не распознал.

Во-вторых, если это все подстроил ее отец, он обставил дело так, что не подкопаешься. И точно в ауре не будет никакого следа его интриг. Все обстоит именно так, как она сказала – приехала, скучает, любит и надеется на мою любовь.

– Я завтра уеду до позднего вечера. Возможно, что вернусь ночью! Или утром. (Как в холодную воду, как в прорубь! И правильно – чего тянуть? Сказал – и все! Поставил в известность! Большего вам знать и не надо!)

– Та-ак… – Мама – руки на стол, оперлась, смотрит как Сфинкс на жертву.

– Та-ак… – с полусекундной задержкой – Варя. Руки на столе, упругие груди качнулись, пухлые губки поджались в жесткой гримасе.

– Колись, несчастный, – куда намылился?! (Вот так она с преступниками! И у них поджилки тряслись!)

– Колись! – мелодично, как колокольчик, только мне тоже сразу захотелось расколоться. А то лишит «поглаживаний»!

У обеих свои методы колоть, но результат один. Сдаюсь! (Цурюк! Хенде хох!)

– Я завтра буду участвовать в боях без правил. На весь день уеду. Заработаю денег.

– Что-о?! Какие бои?! Да ты с ума сошел?! Зачем?!

«Да ты… Да зачем… А мы как… Да ты с ума сошел… Да мы… Да я…»

Честно сказать – я не ожидал такой атаки. В два голоса, с криками, обличением – как сговорились!

И слезы… Вот чего больше всего не люблю – это женских слез! Это кошмар какой-то! Одна – Железная Леди, другая – суккуба, и воют чуть не в голос!

Пришлось рявкнуть, стукнуть по столу кулаком и уйти в свою комнату. И закрыться на задвижку. Ну что за свинство такое?! Вместо поддержки – нападки!

Я мужчина! Если решил, что пойду на зверя – ты собери мне с собой котомку, дай чистое белье и перекрести в дорогу! Какого черта мне доказывать, какой я дурак?! Я не дурак. Потому и не рассказываю, зачем туда иду. Иначе бы вы точно меня не пустили. Костьми бы легли, а не пустили! Хотя… кто знает? Никто еще до конца не смог понять женщин. Никто! Тот, кто говорит, будто их понимает, – лжец.

– Толь, а Толь… открой!

– Открой, Толь! Давай поговорим!

– Не буду я с вами разговаривать! Не о чем! Сказал – я завтра еду на Арену, и все тут! Без вариантов!

– Толя, открой!

– Открой!

Один голос хрипловатый, с металлическим оттенком, второй – звонкий, колокольчиком, как эхо.

Вот же чертовщина какая, а? Да когда они успели так спеться?! Может, Варька и на нее так воздействует? Суккуба чертова! Или банальная женская солидарность?! На самом деле они должны сейчас ревновать друг друга ко мне, бороться за влияние на меня, ненавидеть друг друга и сживать со свету! Я читал, что все так делают! А эти что?!

Полчаса скреблись, но я не открыл. Был слишком зол. Потом затихли, успокоились.

«Выполз» только через три часа – злой и голодный. У мамы спрашивать поесть не стал, пошарил по полкам холодильника, нашел «Докторскую», соорудил себе бутербродов и стал питаться, не чувствуя вкуса и не глядя туда, откуда послышалось шарканье ног в тапках с кожаными подошвами.

– Ну зачем нам сейчас деньги, сынок? – Мама грузно опустилась на стул, посмотрела на мой корявый бутерброд, предложила: – Давай я тебе супчику согрею, а? Сынок! Ну что ты сердце мое рвешь! Зачем заставляешь плакать?!

– Не проймешь. Нарочно плачешь, чтобы мне стыдно было. И актриса из тебя никакая! – победно хмыкнул, и мама чуть улыбнулась:

– Неужели все так плохо? Мне казалось – вполне достоверно!

– Я не верю, чтобы ты была настолько слаба. Ты всегда – как из железа! Так что не пытайся меня обмануть! А где вторая… плакальщица? Эта куда делась?

– В магазин пошла. Скоро придет.

Мама вдруг протянула руку и погладила меня по голове:

– Вырос! Мужчина! Ведь не за деньгами ты идешь, да, сынок? Молчишь? Маму обмануть вздумал? Не обманешь. Опасное дело ты задумал. Найти убийц Петровича, так?

– Откуда знаешь? – слегка оторопел, потом взял себя в руки. Мама же… я что – не знаю ее?

– Давно знаю. С самого начала. Толь, ты забыл, кто я такая? Я же следователь с двадцатилетним стажем! Все же очевидно! Тебе что, надо пояснять? Тебе, юристу с красным дипломом? Ты давно все вычислил. И ты к тому готовился. И это понятно. Но меня беспокоит только одно – что ты намерен с ними сделать! Нет, даже не так – как ты собираешься поступить с ними, когда все сделаешь? Ты ведь не сдашь их в милицию, или я тебя не знаю. Ты продумал, как все будет?

– Мам… как я могу все продумать, если я не знаю, как все будет? По обстоятельствам. И вообще, я не думаю, что найду их завтра. Разведка. И только потом… Не беспокойся, я не сделаю опрометчивых шагов. Все продумаю, все предусмотрю – гарантирую! Все-таки я ведь юрист с красным дипломом, гений!

– Гений, ага… – Мама как-то странно посмотрела на меня, вздохнула: – На всякую хитрую задницу… м-да. Будь осторожен. Поезжай. Я знаю, что никто не может тебя победить. Уверена в этом. Мне Варя кое-что рассказала… не ругай ее, не надо! Чуть-чуть рассказала. Да я и сама знаю. Не зря тебя послала к Белокопытову.

– Как тебе Варя, мам? – Я пристально посмотрел в глаза матери, и она не отвела взгляда.

– Варя? Ну что сказать… девка шустрая, и работы не боится, и красавица. Тебя любит – аж трясется. Я чувствую это, меня не обманешь. И ко мне относится очень хорошо – не потому, что сразу полюбила, а потому, что я… это ты. Раз ты меня любишь, значит, и она должна любить. Это правильно. Так должно быть. Нет, не любовь к матери своего мужчины должна быть, а жить должна интересами своего мужчины. Ну что еще… неглупа, можно сказать – умна. Юмор понимает, веселая, довольно легкая. Да, виды видала – и это тоже. Девка – жох! Уж не знаю, как она за ум взялась и кто ее к тому надоумил… может, любовь так меняет? Только чувствую, что оторва была – ай-яй! Она мне рассказала про свою жизнь, про мать… И про отца. Говорит, вы с ним поругались. А еще – что он переживает ваш разрыв. (Я насторожился – опять мысли: «Засланный казачок?!»)

Помолчала, взяла кухонное полотенце, начала протирать стол – абсолютно автоматически.

– Ну что еще тебе сказать? Красавица, каких мало. Мужики небось шеи сворачивают, глядя ей вслед. Дураком надо быть, чтобы упустить такую девицу. А что дальше будет – да кто знает? Сложится у вас что-то или нет… ты ведь у меня как в железном скафандре. Холодный, как статуя Командора. Сможет она возле тебя согреться или нет – время покажет.

Меня почему-то неприятно удивило мамино заявление о том, что я холодный, как статуя. Сам не знаю – почему удивило. Ведь на самом деле, как и практически всегда, она была права. Я не позволял себе того, что могут себе позволить большинство моих сверстников. Я не бился в истерике, требуя игрушку, не рыдал от обиды, когда мне не позволяли делать то, что хотел. Всю жизнь был логичен, спокоен и целеустремлен… как ракета, которая летит к цели.

И сейчас мне стало грустно. Что я, не человек? Не умею любить? Маму-то ведь люблю! А почему у меня с девушками как-то не очень? Дальше «дружеского секса» дело не идет? Ни страсти, ни любви… Даже с Варей. Увы. Просто судьба такая.

* * *
Ночь прошла спокойно… во всех отношениях. Ну да, не без того – разок, само собой. Спокойно, «по-семейному», без бешеной скачки. Отоспаться-то перед тяжелым днем – нужно?

С собой пирогов, термос с чаем – так, на всякий случай. Насмотрелись киношек, где героев опаивают всякой дрянью, подсыпают в еду и все такое прочее, вот и набрали целую сумку, которую сейчас тащила Варя, пыхтя и бормоча под нос что-то непонятное. Я категорически отказался брать еду – из принципа.

Некоторые ругательства я знал, о значении остальных слов – догадывался. Кстати, надо мне языки выучить. При моей памяти – плевое дело. Нет, так-то английский я знаю, но неплохо было бы еще немецкий, французский, испанский, португальский и итальянский. Зачем? Да просто так! Чтобы было! А еще – японский и китайский. Чтобы общаться на родном языке с сенсеями, если когда-нибудь попаду в те края.

Не хотел брать с собой Варю. Совсем не хотел. Но она вцепилась, как клещ, поеду, и все тут! И мама ее поддержала. Почему поддержала? Ясно как божий день – при Варе я сто раз подумаю, прежде чем рискнуть. Не подставлю ее под удар. Знает, мамуля, что делает… интриганка! Не хуже Белокопытова интриганка!

Знала бы ты, кто я такой на самом деле… Нет, лучше пусть не знает.

Темно, холодно. Пронизывающий морозный ветер, минус двадцать три градуса. Снег визжит под ногами, фонари над стоянкой отбрасывают желтый свет на ряды запорошенных снегом машин.

Моя вишневая красавица завелась сразу, будто и не было никакого мороза. Новенькая! Чего бы ей не заводиться? Стекла тут же обмерзли – мы разгоряченные, влажные, из душа. Да и прошлись быстрым шагом, разогрелись – особенно Варя, раскрасневшаяся, как после парной. Девушкам идет мороз, он как хорошая косметика делает их лица розовыми и прекрасными.

Когда я сообщил ей об этом обстоятельстве, дожидаясь, когда прогреется двигатель, Варя что-то пискнула в ответ и показала мне кулак. Что это означало, я так до конца и не понял. Кто заставлял брать тяжеленную сумку? Я четко сказал – не возьму! На меня не рассчитывай! Тащи сама, раз не слушаешься! И чего теперь пыхтеть?

Включил магнитолу. По радио ничего хорошего не передавали, и тогда воткнул кассету со старыми записями еще семидесятых годов. Все вперемешку – и Тухманов, и «Битлз» – солянка соляночная. Сам составил, от нечего делать. Отдых для мозга.

Наконец стекла оттаяли, и я тихо двинул машину на выезд. До места ехать часа два, потому вышли из дома заранее, в половине седьмого.

Варя всю дорогу молчала, дремала, откинув голову. Великолепные нервы. Меня же слегка колбасило, как всегда перед боем. Это потом я стану спокойным, как статуя Командора, но пока сердце стучит, мозг рисует картинки – Арена, сотканная из стальной сетки, трибуны, на которых беснуются орущие, свистящие зрители. Свет прожекторов – слепящий, яркий, от которого можно спастись только одним путем – уложить соперника и уйти.

Я не боялся. Опасался, да, но не боялся. Что такое страх? Это состояние, когда мозг теряется в выборе рациональных действий, когда в зависимости от организма человека он или подстегивается дополнительной порцией адреналина, или впадает в ступор – удобная мишень для противника. Я – другой. Нет, не потому, что во мне сидят Бесы. Другой потому, что с детства привык выходить на арену, пусть даже она тогда называлась просто «ринг». Опыт. Мне все знакомо, все известно. Страха нет. Есть чувство опасности, и, как всегда в таких случаях, мой мозг начинает работать с большой интенсивностью, просчитывая варианты развития ситуации, а мышцы, мои сильные, упругие, тренированные мышцы – выдают все, на что они способны. А способен я на многое. Никто здесь не может со мной сравниться. В честном бою. Уверен.

Меня пропустили на территорию базы без вопросов, открылся шлагбаум, и, петляя по расчищенным от снега дорожкам базы, я добрался до площадки, на которой уже стояло штук тридцать автомобилей. Было уже светло, из-за заснеженного леса вставало красное, будто кровавое солнце, и мне подумалось, что день сегодня будет ветреным – по всем народным приметам. Хорошая погодка. Настоящая новогодняя, не то что в Питере!

– Приехали? – Варя потянулась, похлопала ресницами, едва не поднимая ими ветер (Надо же было уродиться с такими длинными?!), улыбнулась: – Знаешь, а прикольно, когда у тебя есть мужчина, который за тебя все решает! Нет, правда – думать не надо, голова не болит! Главное – чтобы тебе было хорошо! Люблю тебя!

Я вдруг на секунду замер, опять подумав – не внедрил ли я в голову своей подруги кое-что побочное, не то, что хотел? Например – случайно внушил, что она меня обожает и жить без меня не может. Сознательно я этого сделать не мог, не было такой цели, но вдруг вышло так, как… вышло?!

Плохо. Очень плохо! Нет, не то плохо, что она любит меня. Плохо то, что теперь я никогда не буду уверен, что Варя любит меня на самом деле, а не подчиняется моему посылу, моему внушению. Может, надо было все-таки ее прогнать? Когда она пришла в мой дом? М-да… настроение тут же испортилось.

А вообще – на кой черт я задумываюсь? От многия мысли – многия печали, если перефразировать. Живи, как считаешь нужным. И будь что будет!

Здание, в котором находилась Арена, было таким, каким мне запомнилось с последнего посещения. Не изменилось ничего, кроме того, что теперь его местами покрывал слой инея и снега, сверкающего на солнце. Почему-то вдруг подумалось, что в таком большом здании сейчас должно быть холодно в такой мороз.

Внутри было не холоднее, чем в нашей квартире. Варя так и тащила с собой здоровенную сумку, и охранники на входе посмотрели на нее весьма подозрительно, однако не остановили. Вряд ли кто-то решил протащить сюда бомбу, особенно если этот «кто-то» красивая молодая девушка, при одном взгляде на которую захватывает дух.

Я не знал куда идти, потому спросил у охранников, и они указали мне на раздевалку для участников, а еще – на мужчину в строгом костюме-тройке, назвав его Виктором Палычем. Этот мужчина, как я понял, был чем-то вроде распорядителя, перенаправляющего поток прибывающих сюда зрителей и бойцов в предназначенные для них «ячейки». Обычное дело, ничего нового. Вся эта суета мне давно знакома и немного даже приятна. Как будто я вернулся на несколько лет назад, когда все было ясно и понятно, а еще – жив был мой тренер.

Через десять минут я уже знал, куда мне идти. Нет, в хорошем смысле – куда идти. Мне – в раздевалку, Варе – на трибуну, где были специальные места для сопровождающих. Как оказалось, каждый из бойцов мог привести с собой одного человека – бесплатно. Ну… вроде как тренера или группу поддержки. Остальные – за «символическую» плату всего в две тысячи рублей. Варя аж поперхнулась, когда узнала о цене вопроса…

Кстати сказать, я почему-то и не задумывался – а вот если бы мы вдвоем приехали и Варю не пустили бы внутрь? Что тогда делать? Сидеть в машине? Греться в салоне от заведенного двигателя?

Как-то я слишком уж халатно подошел к этому вопросу, ничего как следует не выяснил. Хорошо, что тут так налажено дело. Хмм… мд-а. Хорошо ли?

Раздевалка была другой, не та, в которой я переодевался первый раз. Большая, просто огромная. И полна – под завязку. Кого тут только не было! Всякой твари по паре! Парни вроде меня – в спортивных трусах, по виду то ли боксеры, то ли самбисты, каратеки в расшитых кимоно, ушуисты – этих можно отличить от каратек по отсутствию набитых костяшек.

У истовых каратек на руках уродливые мозоли, которые явились следствием набивания о твердые тупые предметы. Доски, стены, головы. Так-то забавная штука, да, но я никогда этого не понимал – зачем? Есть десятки способов повергнуть противника, не разбивая доски и камни. Или, может, они предварительно лишают супостата силы духа, разбивая перед ним кирпич, украденный со стройки? Увидит противник, как ты уничтожаешь каленую глину, и сдастся без боя. Наверное, так!

Вероятно, я ухмылялся, глядя на могучих разбивателей кирпичей, потому что один из них, тот, что стоял поближе, заинтересовался моей улыбкой и осведомился, не стереть ли ухмылку с моего поганого педерастического лица. Я любезно ответил, что этого делать пока что не стоит, так как за драку в раздевалке меня, вполне вероятно, удалят с состязаний – нельзя же калечить таких придурков, как он, вне Арены. Но если мы с ним встретимся на Арене, я предоставлю ему такую возможность, оставляя за собой шанс сделать из него приличного евнуха. Что, впрочем, никак его не изменит, импотента поганого.

Мой вежливый, культурный и, главное, логичный ответ не удовлетворил оппонента, и он разразился в мой адрес площадной бранью, на которую я лишь улыбнулся и пропустил все гадости мимо ушей.

Я всякое видал. Если кто-то думает, что спортивные соревнования детско-юношеских школ проходят всегда мирно и без эксцессов – он ошибается. Многие из пацанов, которые занимались и занимаются боксом (впрочем, как и другими единоборствами), выходцы из неблагополучных семей, а часть из них вообще настоящая шпана, которую от отсидок спасает только бокс и конкретно – боязнь вылететь из спортшколы. Для них спорт является возможностью подняться над своим социальным статусом, фактически вылезть из той помойки, в которую их загнала жизнь. Я их понимал, хотя и не особо сочувствовал. Так уж случилось, и я в их проблемах не виноват. Дай им возможность, и они вырвут у меня сердце, чтобы не сдохнуть с голоду. Почему я должен их жалеть, если они не пожалеют меня? Увы… это правда жизни.

В раздевалке обнаружился свой распорядитель – угрюмый мужик лет сорока, двухметрового роста, эдакий Куинбус Флестрин, «Человек-гора». Настоящий Гулливер среди лилипутов. По моим прикидкам, у него рука была толщиной с мою ногу, а вес кило под двести. Вот попробуй попадись такому в захват – сломает, как сухую тростинку!

Сразу прикинул, как вырубить этого гиганта, и пришел к выводу – главное, не попасть ему в руки. У такого мастодонта скорость определенно должна быть снижена.

Впрочем, не мне об этом заботиться, я же Супер-Альфа, так что он сломать меня не сумеет. Скорее – я его порву.

И вдруг опять мысль – а неплохо было бы вернуться в большой спорт! Официальный статус чемпиона Олимпиады, деньги, слава…

И снова равнодушно отбросил от себя мимолетное желание быть вечным чемпионом. Не интересно. Раньше, несколько лет назад, было бы интересно, сейчас уже нет. Не знаю – почему. Ну вот бывает так, перегорел, и все тут. Суета сует – все суета!

Человек-гора быстро утихомирил настырного каратеку, просто посмотрев ему в глаза тяжелым, каменным взглядом, потом молча поманил меня за собой и, раздвигая толпу, как ледокол «Ленин» паковый лед, привел к не занятому шкафчику, на который почему-то до сих пор никто не покусился.

– Здесь. Хозяин предупредил, что ты придешь. Ты же Карпов, так?

– Так… – Я был слегка удивлен. – А кто хозяин?

– Не задавай глупых вопросов. Он тебя знает. – Человек-гора наморщил лоб и, глядя куда-то мне за плечо, тихо сказал, едва перекрывая гвалт этого «птичьего базара»: – Переоденешься, подойдешь в кабинет хозяина. Это из раздевалки и направо, третья дверь. Он хочет с тобой поговорить. И вот еще что – если есть вопросы, задавай, хозяин не хочет, чтобы ты отнимал у него время всякими глупостями. Только давай побыстрее, а то видишь, что у нас делается? Ублюдков понаехало, халявщиков – выше крыши! Кстати, я видел тебя, когда ты дрался с Игоряном. Ты хорош. Только он лучше. Если бы он хотел – размотал бы тебя в первую минуту. Так что лучше не рискуй.

– Это хозяин велел передать? – Я был спокоен, но зол.

– Нет. Это я тебе говорю. – Мужчина посмотрел на меня исподлобья и слегка пожал покатыми могучими плечами: – Не хочешь, не принимай. Если ты болван. Давай не трать мое время! Вопросы есть?

– Могу сидеть в зале и смотреть на бои?

– Можешь. Если место будет. У сетки стоять нельзя – зрителям загородишь. Еще вопросы?

– Бойцов много?

– Сотня с небольшим. Понаехало, как крыс! Надеются хоть что-то урвать. Со всего Союза приехали.

– Сильные?

– Всякие. Кто-то халявщик, но есть такие, что башку оторвут на раз.

– Как думаешь, смертоубийства будут?

– Все может быть. В горячке – чего только не бывает. Вообще-то не поощряется. На кой нам возиться с трупаками? Лежачего не добивают. Сигнал прозвучал – отваливаешь, иначе и бабла лишишься, и по башке получишь. Тебе разве не говорили?

Я что-то промычал, но на душе стало не очень хорошо. Ничего мне не говорили, факт. Я бы помнил. А почему не говорили? Не посчитали необходимым? Посчитали, что это знают все? То есть правила, по которым выступают бойцы, знают все… кроме меня.

– Деньги за бои где я смогу получить?

– У хозяина. Не беспокойся – все четко. Посчитают, выдадут все, до копеечки. Здесь не дурят. И не вздумай делать ставки в тотализаторе – башку оторвут. Все, все – вали! Сейчас начнут объявлять первые пары, может, и тебя сразу вызовут! А ты не готов, и к хозяину тебе еще надо зайти!

* * *
Почему я решил, что Собакин и есть хозяин? И почему Человек-гора думал, что я знаю, кто хозяин? Не знал я. И не знаю!

Еще один Альфа. Сколько же их, черт подери? Вместе со мной и с этим – пятеро. Это тех, что я знаю.

Все-таки неисповедимы пути господни, точно. Мог ли я подумать, что когда-то его увижу? Забавно. Фактически почти папа. Папа одного из моих Бесов.

Мужчина смотрел на меня, чуть улыбался. Собакин сидел рядом с ним, поглядывал на экран телевизора, вернее, монитора, и не обращал на меня никакого внимания. Его что-то очень занимало там, куда глядела камера.

– Привет, Толя! – Мужчина указал на кресло перед собой, но я мотнул головой в отказе. – Не стесняйся, присаживайся.

Я сел, мужчина посмотрел на Собакина, негромко бросил:

– Выйди.

Собакин тут же вскочил и, не говоря ни слова, быстрым шагом покинул кабинет. Это было похоже на то, как сам Собакин обращается с Игорем – беспрекословное подчинение помощника, при абсолютном пренебрежении интересами подчиненного. Сказали тебе прыгнуть – единственное, что нужно спросить, – на какую высоту над полом!

– Я помню тебя. У меня абсолютная память (Кто бы мог подумать?! Какая редкость!). Что ты тогда делал в парке? Хотел ограбить кого-нибудь, так? (Да ты прозорливец! Это надо же иметь такой умище!) Ладно, ладно – я не священник, ты не кающийся. Понимаю. Всем нужны деньги. А если ты только и умеешь, что бить морды, так чем еще заниматься? (А ты не все про меня знаешь, как оказалось… поленился навести справки, да?) Я хочу предложить тебе работу. Высокооплачиваемую работу. И по твоей специальности.

– Морды бить?

– Нуу… да. Можно назвать и так. – Мужчина усмехнулся, внимательно посмотрел на меня. – Скажи, после нашей с тобой встречи… у тебя ничего не изменилось? Ты не стал лучше биться? Скорость, реакция не стали лучше?

– Не знаю, – искренне ответил я, выдержав взгляд Альфы. – Может, и так. Я завязал со спортом. Не знаю. В принципе, я всегда был хорош. Выигрывал чемпионаты. А при чем тут встреча?

– Да так… просто спросил. – Мужчина отвел взгляд. – Так что насчет работы?

– Мне еще восемнадцати нет. А когда исполнится – уйду в армию. Какая работа тогда…

– Ну… с армией мы все уладим. Не будет никакой армии. Придумаем что-нибудь. Если согласишься, конечно.

Он меня считает гопником, который выходит на грабеж в темные закоулки. Он ничего обо мне не знает. Как это может быть? Неужели Собакин ему не доложил? Странно.

Хотя… может, и не доложил. Если этот кадр не спрашивал. Интересно, а что он сам делал в парке?

– А что вы делали тогда, в парке? – неожиданно для себя спросил я. – И как вы так быстро меня выключили? И какую работу хотите мне предложить?

– В парке? Воздухом я дышал – в парке, – усмехнулся Альфа. – Твое-то какое дело? Гулял. Как выключил? Это тоже неважно. Я могу сделать так, что и ты будешь таким же быстрым, как я. И сможешь выключать людей – возможно, и навсегда. Это как я решу (Киллером хочешь меня сделать, урод?!) Работа? Будешь делать все, что я прикажу.

– И убивать? – Я пристально посмотрел в глаза «работодателю», тот не отвел взгляда:

– Если надо – то и убивать. У меня большой бизнес, мне нужны телохранители, охранники. Бойцы. Самые лучшие. И самые верные. Если пойдешь ко мне – я сделаю тебя одним из самых лучших! А может, и лучшим. И ты будешь зарабатывать хорошие деньги. Для начала – три тысячи в месяц. Чистыми. Потом больше. Кроме того, сможешь выступать на Арене. Если захочешь.

– Вы же меня видите второй раз в жизни, и вы доверите мне какое-нибудь важное дело? Пошлете к важному клиенту телохранителем? Не понимаю вас…

– Во-первых, я вижу тебя в третий раз в жизни. Не забыл тот день, когда ты выступал в поединке с Игорем? Ты был хорош. Но… Игорь лучше. Удивительно, что ты смог так долго против него продержаться. Потому ты меня и заинтересовал. И почему ты решил, что я не позабочусь о том, чтобы ты был мне верен? Повторюсь – я сделаю так, что ты будешь сильнее, быстрее всех! И ты будешь обеспечен на всю свою жизнь! (Недолгую, по всей видимости, жизнь!) Но за это ты отдашь мне свою верность. (Душу, чертов ты Сатана!) Я проведу определенный обряд (Обряд?! Вот как ты это называешь? Сектанты?), и после него ты обретешь телесную мощь и верность мне. Своему Наставнику.

Еще один наставник. Что-то у меня в последнее время перебор с наставниками! С одним поругался – другой нарисовался. Интересно, а он знает Белокопытова? Что-то во мне подсказывает, что лучше не спрашивать. Ну его к черту… если узнает, что я у Белокопытова занимался… что тогда будет?

– Я должен подумать. Такие решения быстро не принимаются!

Мужчина слегка нахмурился, кивнул:

– Забыл представиться – я Андрей Викторович Галкин, директор кооператива «Свет». Визитку с телефонами возьмешь у секретарши. Надеюсь, что ты примешь мое предложение.

Он помолчал, глядя на меня, потом чуть улыбнулся, спросил:

– Как думаешь, войдешь в первую десятку бойцов?

– Выиграю, – не задумываясь объявил я. – А главный приз будет?

– Двадцать тысяч, – кивнул мужчина. – Если побьешь всех заявленных бойцов. Плюс по пять тысяч за каждый выигранный бой. Или тысячу – за проигранный. Разве тебе не объяснили?

– Я просто уточнил. Могу идти?

– Красивая у тебя девушка, – усмехнулся Альфа. – А где денег взял на новую машину? Грабанул кого-нибудь? Жирного клопа? Ладно, ладно – твое дело! Но если будешь работать на меня, все акции только по моему приказу! Никак иначе! Иди. И вот еще что… я не советую отказываться от моего предложения. Настоятельно не советую.

Он никак не акцентировал свою угрозу. Говорил ровно, доброжелательно, но я почувствовал, как повеяло таким могильным холодом, что у меня по коже пробежали мурашки. Да, такому человеку не отказывают. «Я сделал ему предложение, от которого он не смог отказаться». Ей-ей, это самый настоящий дон Корлеоне местного разлива.

Впрочем, мне плевать – дон он или вор в законе. Смогу я его одолеть, если что – вот главная проблема! Нет, даже не так. Главная проблема – смогу ли я до него добраться, пробившись через толпу его прихлебателей.

И снова не та формулировка. Как мне сделать так, чтобы он не смог влезть ко мне в голову? А потом добраться до него?

Мне ничуть не улыбается быть рабом какого-то мафиози. А кроме того – он после «обряда» узнает все, что знаю я. Все обо мне, о том, что я делаю, о том, кто я такой. И вряд ли ему понравится, что я «бесоед», как это называет Белокопытов. И что он там говорил о ненависти обычных Альф к бесоедам? Ненавидят они нас, да? Убивают? М-да…

Ну и чего я задергался? Знал ведь, куда иду. И зачем! Зря только Варю с собой взял, совсем зря! Не надо было этого делать… Но что вышло, то вышло. Судьба, однако.

Глава 9
Меня встретили свистом, криками: «Колхозник! Вали отсюда!»

Я посмотрел на трибуны – они были полны. Сколько тут? Тысяча? Больше? Интересно, как они сюда добирались… на автобусах? Нет, вообще-то странно, как сумели укрыть от глаза и ушей правоохранительных органов такую организацию! Точно у них есть кто-то наверху. И не просто «кто-то», а с очень даже большими звездами. На уровне правительства?

Кстати, почему бы и нет? Азарт – он всегда азарт. Деньги – всегда деньги.

Мне стало смешно, когда услышал крики. И правда – выглядел я не особо презентабельно. Нарочно надел свои тренировочные широкие брюки и обычную майку-безрукавку, выцветшую от бесчисленных стирок.

Хе-хе… хорошо, что сейчас у нас есть импортная стиральная машинка! Сама греет, сама полоскает, сама отжимает! Классно. А то все сам старался стирать свое барахло – у мамы руки больные и спина не сгибается. Прогресс, однако! Вроде такая мелочь, но если ее нет… В общем – пусть будет.

Против меня вышел просто-таки красавец, можно сказать – мой двойник. Видать, и я так выглядел, когда выходил на ринг. Красные шелковые труселя обнажают накачанные, мускулистые ноги, плечи – как с картинки! Бицепсы-трицепсы так и играют, так и играют! Небось уже видит этого колхозана, то бишь меня – поверженным, в кровавых соплях. Увы, парень… сегодня не твой день!

Я попытался найти взглядом Варю – не смог. Сетка мешает, и фонари слепят. Потом найду. Успею еще. Кстати сказать, захотелось чаю из термоса и пирогов. И чего я так сопротивлялся, не хотел брать их с собой? Дурак! Надо будет сказать Варьке спасибо!

Парень тут же принял боевую стойку – боксерскую, надо сказать! Только вместо тяжелых пухлых перчаток – тонкие, кожаные, без пальцев. Чтобы кулаки не рассадить о мои зубы, понятное дело. Капа во рту – ну как боксеру без капы? Без капы – капут! Губам капут.

Конечно, он начал бой по боксерским канонам – серии ударов, расчет на удар правой, явный нокаутер. И в пустоту.

Обидно, да – бьешь, стараешься, а удары все мимо. Я его понимаю. Но и закончить бой сразу не хочу – давно мог его свалить, обычный парень, не Тварь и само собой – не Альфа. Для меня, работающего в боевом режиме, все его движения будто движения человека для июльской мухи – медленно-медленно, вяло-вяло! Можно успеть поесть варенья и, пока он замахивается, спокойно улететь на свежее дерьмо! Хе-хе…

Представляю, как это выглядит со стороны – стоит, будто издеваясь над противником, удары которого беспорядочно молотят воздух, и улыбается! Наглец, однако!

Ладно, хватит! Пару минут простоял – и достаточно, нечего тратить лишнюю энергию, впереди еще много боев, могу и выдохнуться. Наверное. Честно сказать, пока не знаю, насколько хватит моих запасов энергии.

Во время очередной атаки, стараясь соразмерить силу удара (До сих пор не могу сообразить – почему плоть противника, когда я в боевом режиме, становится такой непрочной? Есть ведь какое-то физическое объяснение процесса? Или нет?), наношу короткий, точный тычок в солнечное сплетение, легко, без усилий пробивая накачанный пресс. Я мог бы запросто проткнуть парня рукой, как бумажную картинку на плакате, потому отмерять усилие нужно с величайшим тщанием! Я ведь не Тварь убиваю, парнишка ни в чем передо мной не виноват!

Похоже, что слегка переборщил, – парня унесли. Но живого, я слышал разговор служителей с носилками. И это очень хорошо. Пусть живет.

Зал уже не свистел. И не орал. И это было забавно.

Выбрался с Арены, пошел вверх по ступеням амфитеатра. Успел подняться ступенек на десять, когда заметил Варю – она махала мне рукой, улыбающаяся, довольная. Шубку она сняла и сидела теперь в обтягивающих попу брючках и в тонком белом свитере.

«Смерть мужикам!» По-другому и не скажешь! Аж дух захватывает, настолько она сексуальная штучка!

– Здорово! Это было здорово! – выдохнула Варя мне прямо в ухо. – Ты был такой… такой… брутальный! Такой… мужественный!

– Неужели мужественней, чем парень, которого я уложил? – хмыкнул и плюхнулся на скамью рядом с Варей. Увидел знаменитую сумку, потянул молнию. – Чаю нальешь?

– Налью. Хотя и не следовало! – фыркнула Варя. – Заставил меня тащить такой здоровенный сумарь!

– Дурак, что поделаешь, – легко согласился я и через полминуты уже потягивал горячий чай, от которого шел запах лимона. Люблю чай с лимоном! Кстати, читал, что именно вода с лимонным соком лучше всего утоляет жажду. Чай та же вода, так что…

Пирожок с начинкой из капусты и яиц тоже был неплох. Совместное «пирожковое» творчество Вари и мамы удалось на славу.

Доев пирог, огляделся по сторонам – наверху свободные места имелись, вся масса людей старалась сидеть поближе к сетке Арены, оно и понятно – первые ряды всегда в почете, оттуда видней. Отсюда, конечно, тоже видно, но… нет такого драйва, как впереди – брызги крови, острый запах пота, звуки ударов доносятся едва-едва, не слышно стонов, которые невольно издают бойцы, получив особо болезненный, нестерпимо болезненный удар.

Почему люди смотрят на драки? Почему тормозят возле жертв ДТП, жадно всматриваясь в окровавленные останки несчастных, которым не повезло в жизни?

Такова суть человека. Только увидев, что кому-то хуже, чем ему, человек начинает понимать, что его жизнь не так уж и плоха. Что это он мог бы лежать на обочине – изломанный, окровавленный кусок мяса. Что бьют не его.

Как я оказался на той обочине? Я, младенец, который мог только орать и пачкать пеленки? Думал над этим, и не раз. И каждый раз приходил к одному и тому же выводу – это мать. Моя мать, та, что ехала в «Жигулях» и за долю секунды до столкновения успела выбросить меня в окно. Кем она была? Или вернее – КТО она была?

Скорее всего – такая, как я. Тварь. Альфа. Кто еще может в мгновение, в доли секунды успеть оценить ситуацию, выбить дверь и вышвырнуть младенца на такое расстояние, чтобы его не коснулось всепожирающее пламя? Только она, Альфа. Больше никто.

Но сама спастись не смогла. Не хватило этой половины секунды.

Потому я и пытаюсь найти ее всю свою жизнь. Женщина, которая сумела сделать такое, пожертвовав собой ради сына, заслуживает, чтобы ее не забыли. Вернее, не забыли имя, потому что я ее все равно никогда не забуду.

Прежде чем меня вызвали снова, мы просмотрели несколько десятков боев. Даже не помню – сколько. Вначале мне было интересно, потом интерес притупился, и я лишь мельком следил за происходящим на Арене, общаясь с Варей, вдруг обнаружив, что она сильна не только в постели. Варя много читала, разбиралась в музыке и уж само собой – понимала в живописи. Смешно, да, выявить эти качества у женщины, которая на данный момент по факту является твоей гражданской женой. Или сожительницей, как говорят в народе.

Но не я первый, не я последний – одни, женившись, вдруг понимают, что связали жизнь с абсолютной дурой, способной лишь красиво встать на четвереньки, умело приподняв попу. Другие (как я!) находят в своей женщине то, что их приятно удивляет – например, общность интересов, недюжинный ум.

До сегодняшнего дня я знал только одну женщину, которая вызывала уважение своим умом. Ну да – моя мама. А тут… еще и Варя. М-да. Жизнь состоит из маленьких открытий. Иногда – приятных.

Когда объявили мой следующий бой, я чуть не прослушал свое имя, и Варе пришлось меня толкнуть, прежде чем я понял, что Анатоль Карпоу – это я. Распорядитель сегодня вообще как-то странно объявлял участников – на какой-то иностранный манер, как в кино про Поддубного. Там все борцы брали иностранные псевдонимы, чтобы зритель думал, что это на самом деле международный чемпионат. Возможно, что и здесь было что-то подобное. А может, дело было в анонимности – не все хотели, чтобы их имена были представлены широким массам в узком кругу. Мало ли у кого какие проблемы…

Ну что же, по канонам жанра моим соперником оказался тот самый каратека, с которым я схлестнулся в раздевалке – крепкий, жилистый парень с набитыми, мозолистыми кулаками. Я не расслышал его имени, да честно сказать, оно мне было неинтересно. Очередной манекен, который нужно сбить с ног, чтобы он больше не мог продолжать борьбу. И сделать это так, чтобы не слишком привлекать внимание – никаких побед в первые секунды боя.

Я ожидал, что противник сейчас начнет глумиться, угрожать, все как положено – опять же по канонам фильмов Брюса Ли и всего такого. Но нет. Каратека был сосредоточен, серьезен – никакой слабости, никаких лишних движений, эмоций, страстей. Как и положено настоящему бойцу. Я даже его слегка зауважал. Потому тоже не стал над ним глумиться, пытаться вызвать бурную, непродуманную атаку. Я просто ждал, глядя на то, как он осторожно обходит меня вокруг, фиксируя взглядом, настраиваясь на бой. Парень точно знал одно непреложное правило – «Тот, кто напал на Мастера, заранее проиграл. Просто потому, что напал».

И он так ходил минуты три, пока трибуны не начали свистеть, требуя настоящего боя, а не кружения двух хищников, рассчитывающих на ошибку противника.

Вообще мне показалось, что он хорошенько рассмотрел меня в первом бою и как следует оценил. Правильно оценил.

В общем, пришлось взять инициативу в свои руки. Я включил боевой режим, сделал два быстрых шага и за долю секунды двумя ударами успел разбить нос и губу противника. Кровь брызнула на кимоно, залив красным иероглифы, которых я не знал. (Нет, я все-таки выучу японский!) Провокация, конечно. Но сколько нам еще бродить по арене?

А когда парень бросился в атаку, как и все каратеки, попытавшись решить проблему ударом пятки в мой аристократический нос, вырубил его тем же самым коротким тычком в солнечное сплетение. А зачем придумывать велосипед? Все идет как надо, и я заработал уже десять тысяч. Хорошая прибавка, точно!

Вернулся к Варе, снова живительный пирожок с горячим чаем. Интересно, как это выглядит со стороны? Могут подумать, что в чае я принимаю какие-нибудь спецлекарства! Задумался – а ведь и правда контроля никакого. А если кто-то из моих противников решит увеличить скорость за счет транквилизаторов? Тогда как? Это наказуемо или нет? Скорее всего – всем плевать. Правил-то никаких.

Состязание продолжалось. Бои занимали уже гораздо больше времени, чем в самом начале, – бойцы остались самые опытные, слабые отсеялись в начале состязания. Этих так просто, голыми руками не возьмешь.

Я подсчитал, что до самого верха мне нужно пять боев. Если я одерживаю победу в каждом бою… хмм… что значит – если?! Одерживаю, само собой! Тогда у меня будет сорок тысяч – вместе с призовой наградой.

М-да… если бы кто-то всего год назад сказал бы мне, что буду считать свои деньги в тысячах, в десятках тысяч – не поверил бы! А я сижу вот, спокойно считаю, и рядом со мной красивая девушка, которая рассказывает мне смешную историю о том, как один из студентов влюбился в толстую натурщицу, и про то, как их застали на «месте преступления» голыми и пьяными, прямо на возвышении, на котором натурщица позировала во время работы. И как шло дознание – каким образом эта парочка смогла проникнуть в аудиторию ночью, при закрытых дверях, мимо вахтера, строго следящего за тем, кто и когда посещает заведение.

Не успел дослушать эпическое повествование. Варю прервал Собакин, появившийся из ниоткуда. Я понял, что кто-то домогается моего молодого чемпионского тела, по тому, как Варя замерла, глядя мне за спину. Тут же обернулся и с неудовольствием увидел знакомую физиономию. Вот только теперь Собакин был не так весел, как при нашей недавней встрече в спортзале.

– Хорошо идешь, Толя. – Собакин кивнул и рассеянно посмотрел на Варю. – Твоя девушка? Вы прекрасны, незнакомка! А ваш парень великолепен. Отличный боец.

– Мой мужчина. – Варя сказала это глубоким грудным голосом, и глаза Собакина вдруг слегка расширились, как если бы его обдало морозным холодом. Или наоборот – яростным жаром мартеновской печи. М-да… я впервые воочию увидел, как действует Варина Бесовка. Казалось, Собакина едва не сшибло с ног волной неудержимой похоти.

Я выругался про себя. Зачем она это делает?! Неосознанно? Не может совладать со своим бесовским естеством? Скорее всего – так и есть. Другой причины назвать не могу. Зачем возбуждать в мужчинах желание, если твой «родной» мужчина сидит тут, рядом с тобой?

Впрочем, вероятно, это инстинкт. Все женщины так делают – наряжаются, красятся, обливают себя духами, желают понравиться мужчинам. Иначе ради чего они все это делают? В глубине души у них сидит инстинктивное желание нравиться сразу всем самцам, и пусть они дерутся между собой за обладание самой лучшей, самой красивой, а значит, самой пригодной для размножения самкой! Как и положено в стае! Инстинкт размножения превыше всего.

– Вы что-то хотели мне сказать? – Голос мой был весьма нелюбезен, и Собакин явно понял – почему. Слегка улыбнулся, перевел взгляд на меня:

– Ты прогрессировал, Толя. В прошлый раз ты был хорош, но недостаточно хорош. На уровне Миши.

Он поймал мой недоуменный взгляд и снова усмехнулся:

– Ты даже не помнишь? Тот, кого ты побил в последний раз, – это был Миша. Мой ученик. Ты разделался с ним, будто он не опытный боец, а какой-то первоклашка… И ты приложил все усилия, чтобы со стороны казалось, будто у вас бой на равных. Зачем?

Я промолчал. Интересно, какого ответа он от меня ждал? «Я пришел сюда на разведку, а потому скрываю свои умения?» Ну что за глупые вопросы?

Собакин вдруг наклонился к моему уху и тихо сказал:

– Ты из наших. Тебе велели передать – или ты с нами, или тебя не будет вообще.

Он снова выпрямился и посмотрел мне в глаза серьезно, без тени улыбки. А потом добавил, уже громко:

– Ты хотел бой с Игорем? Нет. Будет бой с другим соперником. Со мной. Ставка – сто тысяч. Проигравший не получает ничего. Правил нет. Бой идет до тех пор, пока можешь продолжать борьбу. Согласен?

– Согласен… – после секундной заминки ответил я, и Собакин тут же добавил:

– Бой состоится, если ты выиграешь чемпионат. Если проиграешь – биться со мной будет победитель.

– Согласен! – повторил я. – Биться с вами. Насчет остального – мне нужно время, чтобы подумать.

Собакин внимательно посмотрел мне в глаза, повернулся и, легко перескакивая со ступеньки на ступеньку, пошел вниз, туда, где два бойца мутузили друг друга, превращая физиономии в отбивные. Оба явные нокаутеры, оба боксеры, и без перчаток это было просто смертоубийство. У обоих рассечены брови, у одного надорвано ухо, свисающее, как капустный лист, политый томатным соком. «Такой хоккей нам не нужен!» – прозвучал в голове голос Озерова, и я криво усмехнулся: ведь вспомнится же! И тут же отбросил лишние мысли, сосредоточившись на главном.

Итак, мне сделано последнее предупреждение. Почему так резко? Без околичностей, грубо – «или наш, или тебе конец!»? Это странно. Очень странно! Может, Хозяин, как они его называют, считает меня своей собственностью? Он меня заразил Бесом, значит, я вместе с Бесом – его собственность? Так, получается?

А может, все и проще: выстраивается некая организация, подгребающая под себя всех лучший бойцов. Нечто вроде… назову ее «Мафия». И вот эта Мафия не может допустить, чтобы такие кадры, как я, бегали без контроля. Может, для того и устраиваются эти бои? Выявляются лучшие, потом в них подсадят Бесов, возьмут под контроль, и вот тебе готовая террористическая организация?! Если так – да они и государственный переворот могут сделать, если что!

Нет, с переворотом я, конечно, загнул, вряд ли они в такое дерьмо вляпаются, а вот преступную организацию создать – это запросто. Для того есть все условия. И время такое сейчас – время обогащения, время создания капитала.

А вообще – все получается так, как я спланировал. Муравейник разворошил, внимание привлек – осталось только дождаться результата. Каким он будет – догадаться несложно.

Следующих двух противников я уложил в первые же секунды боя. Чего теперь скрываться? Вернее – скрывать.

Предпоследний бой был с Тварью. Я так и не понял, в каком стиле он бился, но выглядел мужик красиво – черные восточные одежды с развевающимися рукавами, прихотливые позы, ну как в кино, черт подери! Ей-ей, я получил эстетическое удовлетворение!

А потом и физическое, когда досуха выпил его Беса. Именно – досуха! И это было открытием.

Мужчина вертелся, кружился, перетекал из стойки в стойку, наносил хлесткие, невероятно быстрые удары, пытаясь хоть как-то меня достать, но ни разу так не смог меня даже коснуться.

Честно сказать, мне было интересно, и я наслаждался боем, немного даже бравируя своей нереально высокой скоростью. Мог ли кто-то из людей на всем белом свете теперь со мной сравниться? Что там какие-то Брюсы Ли и Мохаммеды Али – в сравнении со мной?! Я бы смог сейчас поймать на лету стрелу, раздробить кирпич, убить голыми руками человека в броне – что и делали некогда высшие мастера боевых искусств, которые, судя по всему, были Альфами, а может даже, и Супер-Альфами.

Кстати сказать, скорее всего, Брюс Ли тоже был Альфой. И судя по всему, кому-то это очень не понравилось. Возможно такому же Хозяину, как и тот, что сделал мне предложение, от которого нельзя отказаться. А может, «бесоеду» вроде меня. Чистильщику.

Закончилось все не так, как я вначале планировал. Во время очередной атаки противника я поймал его буквально в полете, прижал к себе в борцовском захвате и выпил Беса. Жадно, будто путник, дорвавшийся до вкусной, ледяной, такой желанной воды источника, я всосал в себя столько, сколько могло поместиться в изможденном жаждой «желудке». И как оказалось, мой нынешний «желудок» мог вместить приличного такого Беса, и скорее всего, осталось бы место еще на одного такого же.

Боец вскрикнул, забился в моих руках и рухнул на песок арены, потеряв сознание, побелев, будто я выпил из него не энергетического вампира, а всю его горячую кровь.

Оооо… какой это был восторг! Какое наслаждение! Какой прилив сил! То же самое я испытывал, когда убивал Тварь и пожирал его Беса, стоя над еще теплым трупом!

Нет, ничто на свете не сравниться с этим «пиром»! Ничто! И я никогда не смогу отказаться от ЭТОГО. Вероятно, то же самое испытывали легендарные вампиры, когда сосали кровь своих жертв!

И вдруг в голове мелькнуло: а может, рассказы о вампирах – это на самом деле рассказ о том, как подобный мне тип высосал Беса из некого человека? Почему бы и нет? Вот он лежит, бледный как полотно и недвижный. Что можно подумать, если весь процесс выпивания Беса увидел человек темный, необразованный, запуганный рассказами о вампирах? Ведь легко можно подумать, глядя на происходящее, что я исхитрился и выпил из своего противника всю его кровь! То есть как Дракула – вжжик! И нет человека!

Смешно, ага. Безумно. Но достаточно ли безумно, чтобы быть правдой?

Как оказалось чуть позже – достаточно. Мой противник умер. Никаких следов крови, никаких повреждений, ран – он просто скончался. Остановилось сердце. И только я знал, кто этому был причиной. Впрочем, как оказалось – не только я…

Честно скажу – я не особо переживал и угрызений совести не испытывал. В конце концов – это была не первая моя жертва. И не последняя. Меня беспокоило другое – как к смерти этого моего противника отнесется Хозяин? Что он сделает, как поступит?

А еще я думал о том, насколько Бес внедряется в сущность человека. Похоже на то, что если убить симбионта, то и человек после «операции выпивания» жить больше не может. Это обоюдный процесс. Ведь если убить тело человека – Бес тоже не сможет жить. Если быстренько не найдет себе другого носителя.

Это открытие, да. Как и то, что я теперь могу выпивать Беса полностью, до последней капли, «задавая корм» своим Бесам, которые сейчас едва не урчали от удовольствия.

Я должен был бы сейчас быть усталым – после нескольких поединков, после сидения в этом зале, после того как встал рано и ехал больше двух часов. Однако я был настолько бодр и свеж, что казалось – могу подпрыгнуть и зависнуть в воздухе, как вертолет! У меня внутри все просто кипело, клокотало от энергии, распирающей мою ауру! И мне с трудом удавалось держаться и не выпустить на волю сияние моих Бесов.

Это походило на сосуд, стоящий на жарком огне – все кипит, все бурлит – тронь, и кожа покроется болезненными пузырями! Ну, кто на «сосуд с кипятком»?! Кто еще хочет комиссарского тела?!

«Комиссарского тела» захотел Тварь, свет которого был чуть послабее, чем у Альфы, но достаточно яркий, чтобы понять – этот парень готов, чтобы стать настоящим Альфой.

Я спрашивал у Белокопытова – возможно ли, чтобы Тварь сам стал Альфой, без активизации Высшей Тварью. Белокопытов долго молчал, потом с неохотой признался, что такое вполне возможно. И логично. Ведь кто-то же стал первым Альфой, кто-то начал этот процесс, эту цепочку? Но он такого случая еще не видел.

Вот и тут – мужчина в простой одежде без всяких там иероглифов и картинок стоял передо мной – холодный, строгий, сверкающий, как Альфа-Тварь. Безусловно, он видел, как я иду к победе, и знал, что один из моих противников умер. Вот только не знал – почему. И хорошо, что не знал. Тогда бы он был гораздо, гораздо осторожней.

Как выглядит бой двух Альф? Вернее, Альфы и Супер-Альфы? Обмен сотнями могучих, быстрых, как молния, ударов? Головокружительные кульбиты за пределами человеческих возможностей? Красивые позы, стойки, яростные крики мастеров боя?

Чушь. Это все для «детей». Бой двух Альф, если они не собираются его затянуть для пущей красоты представления, походит на бой самураев из старого фильма «Семь самураев». Бойцы стоят друг напротив друга, фиксируя противника взглядом, медленно меняют позу, будто змея, скрадывающая добычу, а потом… яростный рывок вперед, несколько молниеносных, практически невидимых наблюдателю движений, и вот уже один из поединщиков падает с надрубленной шеей! Все! Бой закончен!

Так примерно и было. Я не сумел выпить Альфу до конца. Это было похоже на то, как если бы черпнул из колодца здоровенным ведром и попытался выпить содержимое, глотая, давясь, захлебываясь от восторга и желания поглотить все, до последней капли, осушить, съесть врага – такого сладкого, такого вкусного, такого… такого… я не могу это передать! Как наркоман не может передать ощущений от поглощения дряни, разрушающей его организм!

Я едва не умер. Если бы не смог остановиться, если бы не перестал высасывать из противника жизнь – мои Бесы умерли бы от «переедания» и вместе с ними умер бы и я.

Впрочем, мне почти удалось. Мой противник упал на арену бел, недвижим, как и тот, что умер, лишившись своего Беса.

Но этот остался жив, что и подтвердил мне один из медиков, дежуривших возле арены и выносивших всех тех, кто уже оросил песок арены своими потом, кровью и разочарованием.

Сегодня таких было много. Даже слишком. Бесы, сидящие в зрителях, очень довольны. Сыты! Как сыт сейчас и я, переполненный живительной бесовской энергией.

Забавно, но похоже, на трибунах мало кто из зрителей понял, что сейчас произошло. И Варя потом подтвердила: все, что она видела, это то, как мы с противником побежали друг к другу навстречу, а потом на ногах остался один я, вопящий, как подмосковная электричка. (Кстати, совершенно этого не помню! Надо сдерживаться, черт подери… вот так, пожалуй, завопишь где-нибудь на Чистке, все патрули милицейские соберешь!)

Это был финальный бой. Распорядитель яростно вопил, прославляя великого бойца (меня), а я стоял, глядя в пространство, не обращая внимания на крики с трибун, на марш, который «урезали» динамики Арены, и на распорядителя, задирающего мою руку вверх. Мне было все равно. Внутри меня кипела энергия, и она искала выхода. И как можно скорее.

Странное ощущение. Ощущение того, что ты обязательно должен выплеснуть из себя нечто такое, чему названия ты еще не знаешь. Ну да, да – это можно сравнить с жизненными процессами человека, мол, не терпится сбегать в туалет после литра выпитого пива! Или после съеденного арбуза.

Смешно, но все обстоит именно так. Мне до жути хотелось приникнуть к другому человеку как можно теснее и… «вылиться» в него, выпустив заряд «лишней» энергии, которая распирала меня, заставляла кожу зудеть, гореть, даже болеть, будто меня треплет лихорадка!

Опять же – по мне не было видно совсем ничего. Со слов той же Вари. Только сделался розовым, как с мороза, а в остальном – спокоен, холоден, как каменное изваяние.

Теперь я знаю, что чувствует Альфа перед «родами». Вот как и рождается новый Бес. Стоит только захотеть, и я подсажу его (их!) в любого человека, что окажется у меня под рукой. В любого, в которого захочу! И зуд стихнет. И я успокоюсь.

Я еще не успел уйти с Арены, когда распорядитель объявил:

– Внимание! Сегодня состоится…

Я слушал, смотрел на трибуны и думал о том, что мне предстоит. О том, как выжить, и о том, какой же я все-таки дурак. Умный, но дура-а-ак!

Сейчас мне стало все ясно. Вот только сейчас. Сложился пазл. И самое в этом хреновое, что я не могу выйти из игры. Даже если и не хочу в ней участвовать.

Объявили часовой перерыв. Зрителям нужно сходить в туалет, перекусить, а самое главное – сделать ставки.

Ну а я отправился к Варе, подпрыгивающей от возбуждения на своей скамейке. Куда еще мне идти? К машине? Сбежать? Так ведь все равно достанут, рано или поздно!

Да и не для того я здесь, чтобы сбежать в шаге от момента истины. Я хотел все знать – теперь знаю. Ну… почти все. Знаю, почему погиб Петрович. Знаю, кто стоит во главе всего. И знаю, что при желании мог бы, наверное, занять его место. Если бы захотел, конечно.

А ведь Белокопытов знал. Не могу это подтвердить, но он знал! Вот чувствую, и все тут! Потому и сделал меня Альфой. Сделал своим тараном. Своим оружием.

* * *
Собакин был в знакомом кимоно, в том, в котором он проводил тренировки. Повседневная одежда, годная и для тренировок, и для смертельного поединка.

Почему смертельного? А как же иначе? Во-первых, это огромные деньги, которые никому отдавать не хочется.

Во-вторых, они знают, что я Альфа.

Как узнали? Да какая разница? Скорее всего, раскрылся в бою. Или потом, когда выпил Беса и едва не выпил Альфу. Засветился – в буквальном и переносном смысле слова!

И это все меняет. Совсем все. Неконтролируемый Альфа опасен и непредсказуем. И тогда – его нужно или подчинить, или убить.

Мой противник был спокоен и сосредоточен. Ни тени сомнений, никаких следов страха. Просто бой, и больше ничего. Как обычно. Как всегда.

Скорее всего, я не был первым Альфой, попавшим в зону внимания Хозяина. И тогда, спрашивается, куда девались те Альфы, что отказывались от предложения, от которого нельзя отказаться?

Распорядитель покинул Арену, оставив нас вдвоем, друг напротив друга. Нет – недруг против недруга.

Собакин несколько секунд стоял неподвижно, глядя мне в глаза, затем негромко спросил:

– Ты обдумал мое предложение?

Мы стояли в самом центре арены, освещенные яркими лампами, и мне казалось, что вокруг нет больше ничего – только этот круг, только человек в белом кимоно и я, который должен сделать выбор. Правильный выбор.

– А если я скажу – нет?

– Тогда ты умрешь, – буднично пояснил Собакин. – И не только ты. Твоя девица. И твоя мать. Ты должен согласиться или умереть.

– При чем тут мать?! – У меня внутри все похолодело от страха и ярости, и Собакин так же скучно, едва слышно пояснил:

– Мать здесь. У Хозяина. Ее привезли сюда. И девица твоя у нас – посмотри туда, на трибуну. Видишь ее? Нет? А почему? Потому, что она уже у нас. И ты должен быть нашим. Обязательно нашим. И только так. Все понятно?

– Понятно.

Я кивнул и без предупреждения, без того, чтобы хоть как-то обозначить атаку, напал!

Ярость! У меня кипела, клокотала ярость! Как они посмели тронуть маму?! Как они посмели ее напугать?! Обмануть?!

Единственное, что могло испугать мою маму, – это известие о том, что со мной что-то случилось. Что они ей сказали?!

Я хотел покончить с Собакиным сразу же, в первые секунды, но не смог. Он на самом деле был быстрым, невероятно быстрым. Таким быстрым, что этого просто не могло быть. Если только не предположить, что каким-то образом увеличил свою скорость – транквилизаторами, накачкой дополнительной энергии, или… стал Супер-Альфой.

Мы были равны по силам и около минуты обменивались ударами, вкладывая в них всю свою мощь и умение. Собакин был невероятно опасен. Без того, чтобы стать Альфой, я бы никогда не смог не то что попасть в него, скользкого, как ртуть, и ловкого, как июльская муха, – я бы даже одежды его не смог коснуться. Но теперь – ему приходилось туго. Все-таки Белокопытов хорошо меня выучил. А меня переполняла энергия, вернее, моих двух Бесов, клокочущих от нерастраченной силы. Все-таки зря они мне дали возможность участвовать в поединках. Ошибка. Надо было вязать меня тогда, когда я стоял перед столом Хозяина, в его кабинете.

Мои удары не были красивыми, не были экзотичными, как у предыдущего моего противника, но все они были максимально эффективны. Так эффективны, как и требовалось в бою. Ноги мои не били выше пояса, руки наносили удары с яростью отбойного молотка, и если бы не феноменальная скорость Собакина, ему давно пришел бы конец. Благодаря Белокопытову знал десятки способов искалечить, лишить сознания, убить человека, и большинство из этих приемов никогда не увидит широкая публика, привыкшая к зрелищным, красивым поединкам.

Мы не были человеческими существами в том смысле, который вкладывают в эти слова обычные люди. Разве человек способен заставить мышцы сокращаться с такой силой и скоростью, не разорвав их в клочья? Разве человек может заставить сухожилия стать крепкими, как стальные канаты, и заставить кости выдержать подобные нагрузки?

Нас нет. Мы не существуем. Человечество не должно узнать о нашем существовании. Все человечество… кроме тех, кому положено об этом знать. Но это уже другая история. Сейчас надо выжить. И это совсем непросто.

Я все-таки пропустил пару ударов, разорвавших мне кожу, вернее, разбив ее, как разбивает пуля, разрывающая плоть дичи. Я и был дичью, с точки зрения Хозяина и с точки зрения Собакина – раба, можно даже сказать – жертвы Супер-Альфы.

Когда он, Собакин, стал его адептом? Рабом? Когда начал безоговорочно подчиняться, выполняя любые приказы, не задумываясь о последствиях, о своих интересах, о самой своей жизни?

Как это вообще случилось? Скорее всего, этого я никогда не узнаю. Впрочем, и не хочу узнавать. Какая мне разница, раб он по своей воле или был взят в плен могущественным завоевателем? Сейчас не это важно. Важно – нанести ему смертельный удар, после которого он уже никогда не сможет подняться.

На второй минуте безумного шквала ударов я сломал ему руку. Спасибо Белокопытову – контрприем, и рука, хрустнув в локте, неестественно выгнулась в сторону под углом в девяносто градусов!

Собакин отскочил назад, его лицо, до этого момента бесстрастное, покрытое каплями пота, исказилось в гримасе боли. Но я не оставил ему ни одного шанса. Бросившись вперед, переместился чуть вбок, со стороны сломанной руки и прежде чем Собакин успел заблокировать удар, вонзил руку ему в подмышку, как мечом пронзая плоть и кости!

Никогда не забуду ощущение бьющегося в руке сердца. Упругий, горячий, гладкий комок мышц, толкающий кровь по сосудам, – он так хрупок, так непрочен, и только броня из костей грудной клетки уберегает его от гибели! Легкое движение, неслышный треск лопнувших сосудов, ощущение брызнувшей горячей жидкости, запах ржавого металла – и вот я стою перед противником, держа в руке бьющееся, как птичка, сердце!

Я читал об ацтеках, которые поставили вырезание сердец на поток. Представлял, содрогаясь – вот жертву бросают на алтарь, так, чтобы грудная клетка выгнулась, напряглась, чтобы голова человека, подвывающего от ужаса, склонилась до самой поверхности пирамиды. А потом жрец резким, отработанным за долгие годы движением взрезает живот несчастного пленника в области солнечного сплетения, засовывает руку в образовавшийся разрез и через него вытаскивает сердце, показывая его вначале еще живому хозяину, а потом всем, кто собрался внизу, у подножия пирамиды, всей этой толпе возбужденных, безумных, вопящих фанатиков, опьяневших от убийств и запаха крови!

Народ беснуется, жрец с довольной улыбкой шмякает кровавый комок плоти, все еще сокращающийся в последних судорогах жизни в желоб, чтобы сердце скатилось в ладони ожидавших его младших жрецов. Сердце будет съедено – так положено по ритуалу. Съедающий сердце человека обретает его могущество, выпивает его жизнь!

Жрец поднимает руки вверх, гладит прическу-змею, сделанную из его волос и пропитанную кровью так, что «змея» встала на хвост, то ли угрожая, то ли рассматривая мир драгоценными глазами-камешками. От змеи пахнет тленом и разложением. Засохшая кровь, спекшаяся на жаре в плотную массу, разлагается, протухает, распространяя в воздухе сладкий трупный запах – запах смерти, запах безмерной, жестокой, бесчеловечной власти!

Альфу не так просто убить. Лишенный сердца, со сломанной рукой, практически мертвый Собакин бросился в атаку. Не знаю, на что он рассчитывал – вцепиться в меня, перегрызть мне глотку? Любой ценой исполнить данный ему Хозяином приказ, приказ, который он не мог не исполнить?

Собакин попытался впиться в мою глотку, как бешеный зверь, собирающийся подороже продать свою жизнь, и я выронил сердце, которое держал в руке прямо ему под ноги, в пыль, в опилки. А потом прижал живого мертвеца к себе, распахнув свои энергетические хранилища как можно шире, вбирая, поглощая всех Бесов, что жили в Собакине, всех, до одного! И завопил, застонал, захрипел, умирая и снова оживая, пульсируя, дергаясь в жесточайших судорогах боли и наслаждения, пронзивших мое тело!

А потом, не в силах сдержать напор полученной энергии, выплеснул ее на трибуны, туда, где бесновалась толпа возбужденных фанатиков, уродов, чудовищ с остекленевшими в экстазе глазами!

Скольких носителей я заразил Бесами – не знаю. Бесы-«малыши» вырвались из меня сонмом светлячков, закружились, рванулись к толпе людей, впитались в нее, вошли в тела, как мыши, забравшиеся в спасительные норки!

Вот так оно и происходит. Альфа, переполнившийся энергией, заражает всех людей вокруг себя – просто потому, что не может этого не делать. Он – как ходячий источник заразы, как Зло, которое не может не быть Злом. Ведь волк не может перестать есть свою добычу! Не может перейти на капусту с морковкой! Он должен насаждать Бесов, и это его судьба. И если я все-таки хочу уничтожить Бесов, нет смысла гоняться за отдельной Тварью. Нужно уничтожить их родителя. Альфу. Всех Альф, что есть на белом свете! И никогда больше никого из Тварей не активировать, не превращать в Альфу! И только так.

Тело Собакина свалилось мне под ноги, я потянулся к своему лицу, провел по нему окровавленными ладонями. И на долю секунды будто бы почувствовал запах тлена, ощутил черно-багровую змею, свернувшуюся у меня на голове!

А потом побежал. Туда, куда должен был попасть. Туда, где должно решиться все, к чему я шел эти годы.

От меня разбегались, отскакивали в стороны и только возле кабинета Хозяина попытались остановить. Я их сломал, как кукол! Отбросил в сторону! Выбил дверь кабинета одним могучим пинком и прыгнул внутрь, готовый ко всему!

Конечно, меня ждали. Две пули я все-таки словил. В живот и в грудь.

Стрелки умерли мгновенно. Их было трое – двоих я заметил сразу, третьего чуть позже – именно он успел всадить мне эти проклятые пули. Впрочем, ничуть меня не затормозившие.

Кроме стрелков в кабинете никого больше не было, и, когда из дальнего конца кабинета вышел Игорь, я не сразу понял, откуда он появился. Как чертик из коробочки – вот только что его не было, а через секунду он уже стоит, готовый к бою, вооруженный пистолетом и тонким, острым стилетом в левой руке.

– Да. – Игорь кивнул, увидев, что я смотрю на стилет. – Это был я. Он заслужил. Нос совал куда не надо. Узнал лишнего. Отказался пройти Обряд. Стать нашим. Тебе последнее, самое последнее предложение: сейчас ты ложишься, позволяешь себя связать и принимаешь Обряд. И тогда будешь жив ты и будут живы твои женщины. Ты будешь богат и займешь место Собакина. У тебя будет все. Или ничего. Так сказал Хозяин. Пять секунд на размышление, потом я стреляю. Я быстро стреляю, точно, не сомневайся. Потому…

Не успел ответить. Игорь вдруг замер, не договорив, и во лбу его вдруг возник черный штырь – болт! Арбалетный болт!

Я обернулся, посмотрел на Белокопытова, вкладывающего в арбалет новый снаряд, и рванулся вперед, выхватывая из рук Игоря пистолет и кинжал.

За дверью – довольно большое помещение, уставленное красивой мебелью. Камин – в нем сейчас потрескивали дрова и гудело пламя. Хозяин кабинета сидел напротив камина, внимательно вглядывался в пламя, будто старался увидеть что-то, недоступное моему взгляду. Когда я вбежал, даже не повернул головы, и только негромко, не повышая голоса, сказал:

– Я предлагаю тебе союз. Не Обряд, а союз. Союз двух сильных. Мы подомнем всех! Всех! В стране, в мире! Ну, решайся!

Хозяин посмотрел на меня, потом куда-то мне за спину, и его лицо исказилось в гримасе ярости:

– И ты здесь. Ну когда же ты сдохнешь, а?!

– Когда же сдохнешь ты! – Белокопытов яростно сплюнул и недоверчиво помотал головой. – Я же тебя убил! Я же тебе башку прострелил! А ты все коптишь этот мир?!

– Так вот кто твой наставник, Толя… – задумчиво протянул Хозяин. – Вижу, союза у нас не получится. Убейте их!

Я вначале не понял, кому и что он говорит, но когда мама и Варя упали, закатывая глаза, хрипя и дергаясь в попытке удержать уходящую жизнь, бросился вперед. Нет, не к Хозяину. Черт бы с ним, успею! А вот тут надо поторопиться.

С ходу раздробил головы двух убийцам с ножами в руках, что покусились на жизнь моих близких, и стал делать то, что должен сейчас был сделать.

Я не знал, откуда ко мне пришло знание. Но я сделал все, что было нужно. Первая – Варя. Я схватил ее за голову и мгновенно нырнул в ауру, в Беса, который жил в ней, но до сей поры находился в вялом, спящем состоянии. И я активировал его. Вдохнул в него мощь, вдохнул энергию – часть той энергии, что переполняла меня, как пар переполняет паровой котел. И мне стало даже немного легче. Как пассажиру, поезд которого стоял на станции, вызывая чувство нетерпения и досады, и вдруг поехал, с каждым мгновением набирая ход.

А потом я выпустил Беса-зародыш, подсаживая его в маму. Мама пыталась что-то сказать, хрипела пробитой грудью, заливаясь кровью, но я не позволил себе отвлечься. Жалость – потом. Вначале – дело.

Бес-«зародыш» – это на самом деле полноценный Бес, но только до конца не прижившийся в теле. У него мало энергии, как у всех «семян», из которых получаются полноценные организмы. Но если его напитать как следует – он за одно мгновение станет тем, кем он должен стать – Бесом-симбионтом, энергетическим вампиром, который сливается с человеком и делает то, что он должен делать, – питается эмоциями, а еще помогает носителю. Не всегда, незаметно, но помогает.

Я ошибался, считая, что Бес – это абсолютное Зло. Это не так. Как нож – не обязательно орудие убийства. Все зависит от личности носителя. Вот как у меня, например – я ведь не стал злобной, нетерпимой тварью, питающейся отрицательными эмоциями и для того мучающей всех вокруг себя! И мама моя никогда не будет негодяйкой – моя добрая, хорошая мама, которая точно не заслуживает того, что пришлось пережить ей на своем веку!

Я активировал маминого Беса, превратив ее в Альфу. В самый последний миг – успел.

Мама судорожно вздохнула, захлопала глазами и протянула мне руку, которую я поцеловал, чувствуя, как на глазах у меня появились слезы. Едва успел. Еще бы чуть-чуть, и…

Нас, Альф, сложно убить. Почти невозможно. Если только не вырвать сердце или не разрубить мозг. Но даже в этом случае мы будем жить. Жить, если только нас не разберут на маленькие кусочки. И даже тогда я не уверен, что Бес не сможет восстановить тело носителя по одному кусочку – при достаточном запасе энергии и «кирпичиков» для строительства тела. Химических элементов. Еды. Из ничего «что-то» не сделаешь, таков закон мироздания.

Я не хочу проверять – сколько минимально процентов тела должно остаться у Альфы, чтобы Бес сумел залечить повреждения. И не собираюсь этого делать. Знаю только, что могу выжить с такими ранениями, с которыми обычный человек умер бы через считаные минуты. А то и секунды.

Только тогда, когда я закончил с мамой, повернулся, чтобы узнать – как там поживает Белокопытов. И что случилось с Хозяином.

То, что я увидел, повергло меня в легкий шок – комната была буквально разгромлена – мебель вдребезги, посуда, стекло – по полу, мелкими, блестящими осколками, из камина вывалились поленья, и чад от тлеющего ковра медленно, но верно наполняет комнату. А еще я увидел, что Белокопытов поживает не очень хорошо и сейчас силится подняться с пола. Рука его беспомощно висит, лицо разбито, глаз заплыл настолько, что, если смотреть с левой стороны, Белокопытов похож на древнего монгольского божка.

Хозяина не было нигде.

– Что смотришь?! Помоги! – Белокопытов, как полураздавленный таракан, как-то неуклюже дернул ногами, попытался встать на ноги, снова не удержался, плюхнулся на спину. – Ушел! Опять ушел, гад! Ах, ты ж, черт! Как обидно!

Я оглянулся на маму – она кашляла, отплевывалась кровью, но выглядела уже не как покойница, на Варю, которая недоуменно ощупывала грудь, рассматривая прорезь в своем элегантном свитере, пропитанном кровью, и пошел к Белокопытову, сделавшему очередную попытку встать на ноги. Рывком вздернул на ноги, не обращая внимания на стон, вырвавшийся из его рта, и двинулся к двери, чтобы посмотреть, что там делается снаружи.

Выглянул. В кабинете тихо, никого нет. Здоровенный сейф в углу приоткрыт, видны пачки денег – много денег, очень много. Часть вывалилась на пол – было похоже, как если бы кто-то хватал пачки, сколько мог уцепить, совал за пазуху, в карманы и после этого скрылся, прикрыв за собой входную дверь.

Он сбежал. Почему? Понятно – почему. Потому, что испугался моей мести. Потому что уязвим. Все-таки уязвим. И это хорошо!

А еще я понял, что Белокопытов знает этого человека. Вернее – существо. И это существо знает Белокопытова.

Но это сейчас мне ни к чему. Все потом. Потом – разговоры, выяснения отношений – до конца, до самых глубин. Сейчас – надо отсюда валить. И как можно быстрее. Но прежде… я все-таки заработал эти деньги. Разве нет? Не то чтобы я нуждался в деньгах, но мне есть кому их отдать, и это точно.

Оглянулся по сторонам, увидел в углу коробку – похоже, что из-под японского телевизора (иероглифы). Подтащил к сейфу и начал укладывать деньги, стараясь, чтобы получилось поаккуратнее. Жалко бросать, все равно зря пропадут.

Как ни старался делать все побыстрее, ушло минуты три, не меньше, хоть я и укладывал в скоростном режиме. Коробка наполнилась едва не до верха. Тяжелая, килограмм сорок, не меньше.

Поставил на стол и снова пошел туда, где копошились и о чем-то переговаривались мои близкие. Мне вдруг стало смешно – интересно, как воспринимают происшедшее мама с Варей? Ну, Варя-то еще ладно, попривычнее, но мама?! Как это – попасть в реальность, в которую нельзя поверить?

* * *
Мы были уже на шоссе, почти у города, когда навстречу попались пожарные машины – они страшно ревели сиренами, моргали синими огнями, распугивая попутные и встречные автомашины, но я засомневался, что пожарные успеют. Здание горело весело, будто было сделано не из камня и металла, а всего лишь из бумаги, пропитанной к тому же маслом или соляркой.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Подсвеченный прожекторами черный дым от горящей Арены поднимался в небо столбом, что указывало на то, что скорее всего новогодние морозы продлятся и дальше, как минимум до крещенских морозов. И это хорошо. Слякоти не будет. Не люблю слякоть, сырость, все, что с этим связано – грязь, сырые ботинки, забрызганные стены домов и машины, несущиеся в облаке рыжей грязевой взвеси. Моя душа, душа Чистильщика, не выносит грязи где бы то ни было.

Все молчали. Белокопытов, который выглядел не очень хорошо, но и не так плохо, как после столкновения со своим старым знакомым.

Мама. Что удивительно – ничего не спросила, ничего не сказала, только смотрела перед собой, бледная, но вполне себе бодрая на вид. Уголки ее губ были опущены вниз, и это предвещало серьезный, очень серьезный разговор. И неприятный.

Варя. То ли спала, то ли притворялась – глаза закрыты, голову откинула назад, сопит себе в две дырочки. На удивление крепкие нервы. Ни истерики, ни слез – а ведь только недавно она фактически умирала. И знает это. Интересно, как теперь ее Бес будет действовать на окружающих. Теперь ее способности суккубы увеличатся многократно. Как это будет выглядеть – неизвестно.

Когда мы покидали Арену, на нас никто не обратил внимания, ведь я постарался, чтобы пожар разгорелся побыстрее – спасибо камину и деревянной облицовке комнат. Пропитанные лаком стены полыхнули так, что это сравнимо с тем, как если бы я тщательно и обильно полил их бензином. Так что пожар отвлек внимание свидетелей и позволил нам уехать безо всяких проблем.

Но все-таки на всякий случай я постарался нас переодеть – нашел целую гардеробную, заполненную всевозможным барахлом. Переоделся сам, дал плащи Варе и маме – прикрыть окровавленную одежду.

В коробку с деньгами уместились еще и три пистолета с запасными магазинами – один нашел в сейфе, два других забрал у мертвых охранников.

Оружие Игоря брать побрезговал. Ограничился тем, что вырвал из его головы арбалетный болт, а потом, на всякий случай, отпилил ему голову. Кинжалом. И это было самое неприятное дело за сегодняшний день.

Он был жив, Игорь. Шевелился, дергался, и я знал – если его оставить так, как есть – выживет. Восстановится до прежнего уровня. И тогда будет мстить.

Вообще-то нам и так будут мстить, в этом сомнений не было. Главный ушел, а значит, ничего еще не закончилось. Но теперь будет на одного врага поменьше, пусть даже у меня при воспоминании о том, что я сегодня сделал, к горлу подкатывает тошнота. Ну да, не каждый день отрезаешь людям головы. Или вырываешь сердца…

Когда мы въехали в город, Белокопытов посмотрел на меня, негромко спросил:

– Хочешь поговорить? Сейчас или потом?

– Потом, – решил я после недолгого раздумья. – Сейчас маму с Варей домой. Вас домой. И отдыхать.

– Хорошо. Завези вначале меня. Мне отлежаться нужно. Крепко досталось. Я все тебе расскажу, ничего не утаю.

– Надеюсь… хотя и верится с трудом. – Я с сомнением посмотрел на наставника, недоверчиво помотал головой: – Вы хоть когда-нибудь рассказывали все? До конца? Сами-то верите в то, что говорите?

Белокопытов ничего не ответил, и тогда я спросил:

– Как думаете, с законом проблемы будут?

Белокопытов подумал, помолчал секунд десять:

– Нет. Думаю – не будет проблем с законом. Будут другие проблемы. Негодяй ушел. А раз он ушел – ничего не закончилось. Если бы ты мне помог… если бы успел… мы бы его завалили. А теперь – все сначала. Я давно его выслеживал. И почти получилось. Теперь он заляжет на дно. Хитер, осторожен, как… Бес. Ну а что касается закона… пожар все спишет. И трупы – все! Никому не нужно шумихи. Ну, сам представь – на территории, подведомственной некому УВД, – незаконные бои, на которых, ко всему прочему, еще и убивают. Замнут, спишут на пожар. Кстати, хорошее решение. Поджечь – и концы в воду.

Мы снова помолчали, потом Белокопытов вздохнул, невесело улыбнулся:

– Раз уж начали разговор… извини, что так вышло. Не думал, что пойдет такое обострение. Сам-то понял, почему так вышло?

– Они обнаружили, что я Альфа. Вот и все. У мамы потом спрошу – как ее вытащили. Скорее всего – позвонили, сказали, что со мной плохо, что нужно срочно поехать, сын при смерти. Вот она и повелась.

– Так все и было, – внезапно нарушила тишину мама. Голос ее был твердым, металлическим, как всегда, когда она сердилась. – Мне кто-то объяснит, что вообще тут произошло? Что это было?! Что за безобразие?!

Мы с Белокопытовым переглянулись, и мне вдруг стало ужасно смешно. Я захихикал, потом рассмеялся в голос, захохотал, утирая слезы, и не мог остановиться минут пять, в безумный смех выливая все, что накопилось за сегодняшний день, и вообще – за последние годы. Отсмеявшись, вытер глаза рукавом и уже твердо, уверенно сказал:

– Поясню, мама! Все тебе расскажу! Если захочешь услышать, конечно. Как себя чувствуешь, кстати?

Мама ответила не сразу, а когда ответила – я почувствовал, как она удивлена:

– Ты знаешь… странно. Впервые за много лет у меня ничего не болит, представляешь?! Ни ноги, ни руки, ни спина… Я уж и забыла, как такое может быть! Кстати, ты мне расскажешь, как так случилось, что после ножевых ранений в сердце и легкие я умудрилась выжить? Только не ври мне, ладно? Вспомни, кто я такая. Выжить было нельзя!

Я посмотрел на Белокопытова – тот молчал. Он никак и ничем не выразил своего отношения к тому факту, что я заразил свою мать Бесом, да еще и сделал из нее Альфу. А еще – сделал Альфу из дочери. Потом скажет, точно. Только мне на это плевать. Сделал – и сделал. И все тут! И пошли все к черту!

– Мне много тебе придется рассказать, мама… и тебе мой рассказ не очень понравится. Завезем вот моего наставника, а потом – домой. Отдыхать. Хватит на сегодня развлечений…

* * *
Дома мы оказались совсем уже глубокой ночью. На улице никого, мороз и ветер разогнали всех по домам. Не слышно голосов, давно уже спят в депо троллейбусы и автобусы. Только одинокая «Скорая помощь», озаряя улицу иллюминацией, пронеслась мимо нас, как символ беды, как знак того, что никогда не бывает так плохо, чтобы не стало еще хуже.

Я тащил коробку с деньгами, Варя помогала идти маме – хотя та и отказывалась от помощи, тихо ворча, что не стоит думать, будто она такая уж развалина. И что так хорошо она не чувствовала себя уже давным-давно.

Мы поднялись на свой этаж, и Варя долго возилась с ключом, открывая дверь – то не могла попасть, то почему-то ключ не желал поворачиваться. Пришлось поставить коробку и заняться замком самому.

Первой вошла Варя, и когда я услышал короткий вскрик, даже не вскрик, а всхлип – все понял. Ворвался в квартиру, бросив коробку на пол (из нее посыпались деньги, пистолеты, обоймы), и бросился на Альфу, который отшвырнул в сторону Варю, обмякшую, как тряпичная кукла.

В руках Хозяина был нож – здоровенный, кривой, экзотичный, больше похожий на небольшой меч, чем на нож. Я знал, что это за нож. Видел такие на картинке. Вживую – никогда. «Кхукри». Или как его называют европейцы – «кукри». Оружие непальских коммандос – гуркхов, лучших в мире бойцов. Если не считать нашего спецназа, конечно.

Он едва не снес мне голову первым же ударом – быстрым, как молния, неотвратимым, как божья кара. Кончик кукри чиркнул мне по щеке, распустив кожу до самого мяса – кукри был очень, очень остер.

Следующий удар располосовал мне плечо едва не до кости.

Теперь я понимал, почему Белокопытов не смог ничего с ним сделать. Этот человек был даже не Супер-Альфой. Это был монстр, которого надо взрывать или убивать из снайперской винтовки с расстояния ста метров. И то не факт, что эта Тварь не сумеет избежать смерти. Скорость гада была невероятной, нечеловеческой, потрясающей! Даже я с моими двумя Бесами не мог сравниться в бою с этой живой машиной для убийства, сотнями лет развивающей свой дар убивать и не быть убитым!

И тогда я сделал единственно возможное – прыгнул вперед, вцепился в противника, чтобы заблокировать его движения, попытаться выпить эту Тварь, как выпивал всех, кого сегодня встретил на Арене.

И у меня почти получилось. Я всосал в себя столько, сколько могли выпить мои Бесы, и сверх того. Я буквально лопался, распираемый энергией, как паровой котел, переполненный паров сверх меры. Но этого было мало. В Хозяине таился чудовищный запас энергии! Непредставимый! Нереальный! Он просто НЕ МОГ иметь столько энергии… если только в нем не сидели несколько Бесов – три, четыре, а может, даже – пять! Как он смог удержать столько, как мог с ними справляться – да какая теперь разница? Это было, это факт. Ведь рождаются же уникальные люди – богатыри, которым и тренироваться-то не надо, чтобы сломать руками подкову или надуть грелку так, чтобы она лопнула, разорвавшись в клочья. Или талантливые бегуны – они могут бежать сутками напролет, тогда когда обычный человек уже свалился бы замертво от усталости. Или ныряльщики, способные задерживать дыхание на долгое, очень долгое время. Это талант! По-другому и не скажешь. Дар Провидения.

И вот, так случилось, что у этого носителя был дар – собирать в себя Бесов. Без ущерба для мозга, без ущерба для своего разума.

И тогда я пожалел, что отложил разговор с Белокопытовым «на потом». Не выяснил, с каким существом ему пришлось бороться.

Хозяин ослаб, лишившись части энергии, но не настолько, чтобы совсем потерять силы и уж тем более сознание. В отличие от меня. Он сдавил руками, сжав так, что у меня прервалось дыхание, а потом спокойно воткнул мне в спину кукри – раз, другой… Лезвие входило в меня, разрывая мышцы, скрипя по кости, но я почти не чувствовал боли – только ожог, укол, как от шприца. Все застило чувство отчаяния, беспомощности, невозможности сделать хоть что-нибудь. Осознание проигрыша – катастрофического, невозможного – именно тогда проигрыша, когда я уже выиграл!

А еще в моем гаснущем сознании проскочила мысль – что же будет с мамой?! Как с ней поступит этот монстр, покончив со мной? И не было у меня никакого сомнения, что все будет очень, очень плохо.

Я рванулся, впился зубами ему в шею, зарычал, завыл, как зверь, и… случилось чудо! Голова врага вдруг выбрызнула осколками кости, мозга, выплеснулась кровью – раз, другой, третий!

И голос, такой знакомый, металлический, жесткий, грозно сказал:

– Отстань от него, сука! Не смей трогать моего сына!

И ослабли смертельные объятия! И зашатался враг!

Ни один враг не может устоять, когда на него набросится мать, защищающая своего сына! Кошки прогонят бультерьеров, защищая котят! Волчица прогонит медведя, прикрывая волчат! А тут… целый майор милиции с девятимиллиметровым пистолетом в руках!

Она многое умеет, моя мама. Печь пироги. Ругать телепередачи. Обнимать сына. Но еще – стрелять. Точно, без сомнений, разнося голову врага в клочья!

Шатаясь, я взял из руки свалившегося на пол врага нож кукри и двумя нетвердыми ударами отделил ему голову с плеч. На всякий случай. Хотя от головы мало что осталось.

Потом я лежал на полу, приходя в себя, а мама с Варей суетились, подкладывая мне под голову подушку, накрывая одеялом. Трогать меня они боялись, да я и запретил. А когда я отошел, восстановленный моими Бесами до состояния вменяемости, мы начали думать, как нам выстроить линию защиты – ведь куда-то надо было пристроить труп?

В голову приходило только одно – попрятать деньги, убрать лишние стволы и заявить, что в квартиру забрался вор, попытался нас убить, я же выбил у него пистолет, а мама уже довершила начатое.

Нехорошая версия, я это понимал лучше, чем кто-то другой. Пойди мы по этому пути, и нас свяжут с Хозяином, который никак не мог пробавляться квартирными кражами. И дотошный следователь может раскопать нашу причастность к пожару на загородной базе отдыха, и понеслось, поехало расследование, кроме неприятностей не предвещающее совсем ничего.

Мы могли бы вывезти труп за город, но велик риск попасться – только дурак считает, что темные делишки, вроде вывоза трупов в багажнике, следует совершать глухой ночью, пока спит милиция, пока спят соседи. Это самый верный способ вляпаться «по самое не хочу». Ночные патрули ГАИ останавливают все машины подряд, проверяют содержимое багажников, и одинокая «девятка», крадущаяся глухой ночью по улицам города, обязательно возбудит их законный интерес.

И кроме того – вывезли, к примеру, за город, а дальше что? Бросить труп в снег на обочину? А если кто-то увидит, как мы это делаем? Номер запишет? В лес не въедешь – снег. Закопать нельзя – земля как камень, не выдолбишь. Проблема, однако…

И тогда Варя позвонила Белокопытову. Я был против, но мама и Варя меня убедили – почему не попробовать? Хитрее и продуманнее ее отца нет на всем белом свете! И я в этом скоро убедился.

Белокопытов появился через полчаса, румяный и вполне себе здоровый на вид. Ни следа того, что он только недавно не мог двигаться без скрипа зубного и сдерживаемых стонов. Возможно, выпил каких-нибудь снадобий. Так ли это – я не спросил. Не до того.

С ним вдвоем мы упаковали тело в полиэтилен, который он заботливо принес с собой, я подогнал машину, и через полчаса сверток с обезглавленным трупом лежал уже на дорожке во дворе дома Белокопытова, заставляя отводить глаза и не думать, что в этом свертке лежит. Противно до того, что аж сердце у меня замирало.

Куда Белокопытов потом дел тело – не знаю. Спрятал куда-нибудь. Или сжег. Или растворил в кислоте. Да какая разница, куда? Главное – теперь не было никаких улик и не было опасности, которая нависала бы над нами все последующие годы.

Восстанавливался я неделю. Неделю лежал, доползал до обеденного стола, в туалет-ванную и снова лежал. Как у меня хватило сил двигаться с простреленной грудью, с пробитыми кишками, с легкими, разрубленными стальным клинком, – я не знаю. Как-то жил. Хрипел, задыхался, но жил.

Мне тяжко все это далось. Я сбросил несколько килограммов веса, хотя лишнего веса у меня не было вообще. «Обтянутый жилами скелет» – так меня назвала Варя, все эти дни не отходившая от меня ни на шаг.

Все закончилось только тогда, когда я выхаркнул последнюю пулю, отторгнутую моим патологически неубиваемым организмом.

Мама с Варей вычистили прихожую, забрызганную кровью и мозгами. Варю дважды вырвало, но она все-таки не отступила и вместе с мамой мужественно отдирала обои, «украшенные» кусками содержимого черепной коробки врага. А потом они наклеили новые обои, и ничего больше не напоминало о том, что произошло той ночью.

Я опасался, что соседи настучат на нас участковому, либо еще куда подальше (стрельба, возня, крики!). Но ничего не произошло. Никто к нам не пришел, не поинтересовался – почему это мы ночью вопим и стреляем. И это в то время, когда на каждое преступление с применением огнестрельного оружия выезжал городской или, по крайней мере – районный прокурор! То ли соседи оказались хорошие, то ли… меня просто боялись. Или маму. А может, не поверили, что у нас в квартире может происходить что-то нехорошее.

До «лихих девяностых» было еще далеко, не скоро войдут в ранг положенного перестрелки и разрывы гранат. Тихие, патриархальные восьмидесятые… ей-ей, они стоят того, чтобы о них ностальгировать.

Мама. Я был счастлив! И больше того – я был потрясен! Нет, в самом деле – я не ожидал такого эффекта! Она помолодела и вместо разваливающейся, стонущей от боли старушки возникла энергичная, сильная, крепкая женщина, которая не только коня на скаку остановит, но еще и взгромоздит его себе на спину и пробежит с ним три километра, выиграв на городских соревнованиях у толпы тренированных спортсменов!

Она даже одеваться стала по-другому, моложаво, стильно, и в этом явно прослеживалась рука Вари. Забавно – пойдет мама на очередную комиссию по определению инвалидности, и… Представляю физиономии врачей, которые будут ее осматривать!

Как бы не обвинили в подмене. Мол, украли старушку-инвалида, а вместо нее подставляют эту женщину, само собой – аферистку и мошенницу. С этим нужно было что-то делать, тут уж не до шуток. Может подняться шумиха, а нам любой шум ни к чему. Но это уже дело будущего. Придумаем чего-нибудь.

Варя. Тут все ожидаемо. Мерзавка! Вот уж мерзавка! Нет, только представить себе ослепительно красивую девушку, от которой просто-таки веет сексуальностью, сексуальным желанием, которая одной своей улыбкой обещает райское блаженство в ее объятиях. И все перечисленное умножить на… двадцать! Нет – на пятьдесят! «Смерть мужикам»!

Стоит ей поманить пальцем, и мужчины всего мира выстроятся в очередь, чтобы броситься в грязь под ее ногами и позволить ей перейти грязную лужу по их спинам! Вот что такое Альфа-суккуба. И я понимаю, почему Белокопытов Варю так и не активировал. Она может подмять весь мир – если захочет. Но хочет она только меня.

Не скажу, чтобы это мне было неприятно – как вообще может быть такое неприятно?! Но когда ты каждый день подвергаешься сексуальной атаке, когда изнемогаешь от желания схватить эту чертовку, броситься с ней в постель и… не вылезать из постели как минимум месяц… через неделю такой жизни взвоешь как раненый зверь!

Ей нужно научиться сдерживать свою силу, гасить свою «суккубность». Иначе это дурно кончится. Хотя до сих пор кончалось хорошо…

М-да… представляю, как она бы жила в Средние века где-нибудь в Испании или Португалии. Долго бы, скорее всего, не прожила. Таких «ведьм» в то время сжигали, чтобы не было дьявольского искушения. Не скажу, чтобы я поддерживал этих негодяев, но в чем-то понять их все-таки могу.

Кстати сказать, мне и самому нужно учиться противостоять ее сексуальным атакам, ведь если есть одна «суккуба»-Альфа, значит, может быть и другая! У нас или за границей есть – без разницы. Мир тесен, а живем мы, Альфы, долго. Очень долго. Если не убьют, конечно.

Новый год мы встретили втроем – я, мама и Варя. Смотрели телевизор, ели всякие вкусности. А потом я задрых, чтобы проснуться на следующий день к обеду. И так – каждый день праздников. Пока не пришел Белокопытов.

Он позвонил в дверь один раз. Коротко, не повторяя. Открыла мама. Варя была в ванной и не слышала. Говорила мама с Белокопытовым или нет, что именно ему говорила – не знаю. Только вид у нее был, когда она постучала в мою дверь – очень строгий, даже торжественный. Как у судьи, который объявляет приговор.

К чему она там приговорила Белокопытова – могу только догадываться. Но мне не сказала ни одного лишнего слова. Только: «К тебе пришли!» и «Пройдите в зал, там разговаривайте». Тут же притащила пирогов, салатиков, налила чаю, и… исчезла, плотно притворив за собой дверь.

Я смотрел на этого человека и не понимал, как мне к нему относиться. Он обманывал меня. Он использовал меня – как оружие. Как используют нож или кастет.

Но он делал благое дело, и я это тоже понимал. Нельзя было дать вырасти этой Гидре. Нельзя было позволить подмять всех, до кого дотянутся руки Твари.

И не сделал он ничего такого, чего не сделал бы командир, посылающий солдата в бой. Солдату не рассказывают смысл операции. Не выдают своих планов. Он должен идти и убить врага. Если сможет, конечно. Я смог.

– Ты ведь все понял, так? – Белокопытов не притронулся к принесенному мамой угощению. Может, потому, что еще не понял, враги мы или друзья?

– Почти все, – кивнул я. – Вам Варя сказала, что я еду на Арену?

– Варя… – Белокопытов вздохнул. – Она боялась за тебя. И сказала, что умрет, если тебя убьют. Она и правда тебя любит, не подумай чего… она сама мне сказала – еще до того, как ты влез в ее мозг. Разве ты этого не увидел? М-да… не увидел. Тебе еще многому нужно научиться. Ты как ребенок, получивший могучее оружие, но не знающий, как им управлять. Но это ничего. Я тебя научу. Понимаю, как все выглядит со стороны… но ты должен меня простить. Никто, кроме тебя, не смог бы его разоблачить, и никто бы не смог победить.

– Если бы не мама… – Я помотал головой и с неприязнью посмотрел на Белокопытова: – Вы подвергли ее жизнь опасности! И я вам никогда этого не прощу! Никогда!

– Я знаю. – Белокопытов посмотрел на елку, стоявшую в углу, и глаза его потеплели: – Хорошо, что Варя влюбилась в тебя. Я рад. Не оставляй ее, ладно? У меня нет и не было детей – кроме нее. Никого. Я всю жизнь один. Такой, как я, – всегда один. А тебе повезло. У тебя есть мама. И есть Варя. А я должен быть один, иначе… иначе я буду слишком уязвим.

Он помолчал, рассеянно взял в руки чашку с чаем, осмотрел ее, будто впервые увидел, и продолжил:

– Я скоро уеду. Совсем уеду. Дом я переоформил на Варю. Нужно начинать все сначала. С другим лицом, с другим именем. Не смотри на меня так удивленно – как думаешь, каким образом я продержался столько лет? Веков… Ты научишься. Я оставил тебе инструкцию, как и что делать. Ты разберешься. А мне уже пора. По нынешним документам мне много, очень много лет. Понимаешь? Слишком много. Это лишние вопросы, лишние проблемы. Теперь – все заново, с ноля. Каждые восемьдесят-девяносто лет.

– Так сколько вам лет на самом деле?!

– Я и сам уже не помню… – Белокопытов усмехнулся, отхлебнул из чашки. – Эта война идет давно. Очень давно. Сотни. Тысячи лет. Даже – миллионы. Такие, как мы, – ты, я… другие – следим за порядком. Чистим мир от дряни. Чистильщики. Когда-нибудь я снова появлюсь в твоей жизни. И ты поймешь, что это я, узнаешь меня. Я скажу тебе: «Привет, Чистильщик! Не заскучал без работы?!» – и это будет значить, что мне нужна твоя помощь. И знаю – ты мне не откажешь. А пока… мы прощаемся. И вот еще что… можете жить в моем доме, а если хотите – продайте его. Я туда уже не вернусь. Меня не ищите. Бесполезно. Сам вас найду. Ну что еще… вроде все сказал, что хотел. Позови Варю, я с ней попрощаюсь. И возьми вот это.

Белокопытов достал из кармана скрученные в трубку тетрадки – простые, школьные, общие тетради и положил передо мной на стол:

– Когда просмотришь, прочитаешь – уничтожь. Совсем уничтожь. Сожги. У тебя абсолютная память, и они тебе будут уже не нужны, а если попадут в чужие руки – могут навредить. Здесь вся моя жизнь. Откуда я пришел, кто я такой, чем жил эти годы. Вкратце, конечно. Без особых подробностей. Все описать невозможно. А еще – здесь все, что касается нас и наших возможностей. Имена изменены, некоторые события я тоже изменил – специально, на всякий случай. Эти люди живы, их потомки живы, потому… время еще не пришло. Не нужно слишком уж ворошить прошлое.

Белокопытов встал и пошел к двери. Я тоже поднялся. О чем еще говорить? Мне было грустно и светло. Все-таки я привык к старику, сроднился, наверное. И не в Варе дело, хотя и в ней – тоже. Ведь он ее отец. Ощущение было таким, будто я сейчас провожал какого-то своего родственника – далеко, в неизвестность… в командировку или на войну. Знаешь, что вернется, но… внутри бьется мысль: «Не навсегда ли уходит?!»

Честно сказать, мне не хотелось, чтобы Белокопытов уходил. Ей-ей, приятно знать, что за тобой всегда стоит некто, который не задумываясь всадит арбалетный болт в лоб твоему врагу. Прикроет спину. И просто научит жизни. Старший брат. Или… отец.

Мне так не хватает отца! И всегда его не хватало. И каждый раз, когда я привыкал к мысли, что он у меня есть, – Провидение снова его отбирало. Глупо, наверное, но так оно все и есть.

Прощай, отец… которого у меня нет и, наверное, никогда уже не будет.

Эпилог
В детский дом к Петьке мы попали только через неделю после Нового года, когда отгремели праздники и жизнь начала входить в спокойное русло. Мы вызвали его через строгую дежурную воспитательницу, довольно долго простояв возле запертых дверей.

Женщина объяснила, что у них карантин по случаю эпидемии (какой эпидемии – не пояснила), ушла, и мы еще минут пятнадцать толкались внизу, у стенда с плакатами, расписанием занятий и всевозможными приказами по заведению. Потом все-таки появилась, строгая, холодная как лед – без Петьки.

– Он не может выйти, наш врач запретил ему выходить из карантинного блока. Приезжайте в другой раз. И вообще – дни посещений у нас строго определены, и мы не собираемся менять правила в ближайшие несколько лет! До свидания!

Она повернулась, чтобы уйти, но тут вмешалась мама:

– Стоять! Директора сюда, быстро!

Оооо… мама, особенно поздоровевшая мама… это Малюта Скуратов в юбке! Это карающий меч правосудия в руке Ангела Смерти! Что там ей какая-то жалкая воспитательница, посмевшая ей перечить?!

– Как вы смеете?! – Воспитательница шагнула назад, но мама нависла над ней во весь свой немалый рост:

– Смею! Если ты, тварь, сейчас не приведешь директора – клянусь, я приведу сюда толпу обэхаэсовцев, выверну весь этот дом наизнанку и тебя, сука, заставлю крепко пожалеть, что ты сделала все не так, как я тебе сказала! Бегом! Пока не поздно!

Директор появился так быстро, будто он стоял где-то рядом, за дверью. (Может, оно так и было? Подслушивал?) Увидев нас, сделал строгую мину, заложив большие пальцы рук за ремень штанов, строго спросил:

– Кто такие? И что вам тут нужно? Что за хулиганство?!

– А ты нас не узнаешь, да? – Мама кивнула, будто утверждаясь в своих подозрениях, подошла ближе и холодно, бесстрастно спросила: – А покажи-ка нам, куда ты дел все то, что мы привезли в подарок детям. Проведи, так сказать, экскурсию! Ну! Давай!

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – Директор побледнел, но не потерял присутствия духа: – Я вас первый раз вижу! Вон отсюда, иначе вас сейчас выведут! А потом я еще и заявление в милицию напишу! Хулиганы! Бандиты! Василий! Петр! Леша!

Я посмотрел за спину директора – из-за него выдвинулись трое здоровенных парней, чем-то похожих на директора – то ли отекшими мордами, то ли габаритами. Родня? Или подбирал по своему образу и подобию? «Голубой воришка», точно!

– Вон отсюда… прощелыги! – Директор покосился на мордоворотов, многозначительно похлопывающих по ладоням обрезками труб, и еще больше напыжился: – Пошли вон!

Я не успел ничего сделать. Мама подскочила к негодяю и с размаху врезала кулаком в его толстое брюхо так, что тот хекнул, выпучил глаза и согнулся буквой «Г», зажав пузо руками. Хороший удар, да!

– Браво! – Варя радостно захлопала в ладоши и, сделав шаг, пнула в доброе лицо директора заведения. Тот пискнул и повалился на каменные ступени.

Двоих парней я свалил за секунду. Они посыпались, как кегли. Третьего бить не стал – отобрал оружие ударно-дробящего действия, зажав кисть руки болевым приемом, ласково спросил:

– Петя – в изоляторе, да? Проводи меня туда. И вот что – не будешь сотрудничать, я тебе руку сломаю в трех местах. Веришь?!

Парень верил. Потому часто-часто закивал и через несколько секунд уже семенил вдоль коридора к железной двери, запертой на ключ.

Петька лежал на кровати, привязанный эластичными бинтами. Он был горячим, как огонь, и едва узнал меня, когда я потряс его за плечо. Узнав, заплакал:

– Я… я… я хотел тебя найти! Они забрали все! Директор! И его жена! И еще другие! Меня поймали! Колют что-то! У меня горит все внутри! Били! Говорят – я сумасшедший и меня отправят в детдом для умственно отсталых, если я буду болтать! А я все равно, все равно расскажу! Они негодяи! Негодяи! Воры!

– Что колют? – Я повернулся к «сопровождающему», посмотрел ему в глаза долгим, страшным взглядом, и тот испуганно залепетал:

– Я не знаю! «Серу», наверно! Чо еще-то?! Это не я! Это директор! Я только воспитатель! Это он приказал! Мы ни при чем! Его спросите!

– Воспитатель… – Я коротко ударил парня под дых, и «воспитатель» замер на полу, скрючившись в позе эмбриона. Потом взялся за ремни, притягивающие Петьку к кровати, и разорвал их легким рывком. Поднял мальчишку на руки и понес вон из комнаты.

Петька прижался ко мне, обхватил рукой за шею, посмотрел в глаза, тихо спросил:

– Ты уйдешь?

– Нет, не уйду! Не бойся, я с тобой! – Я закашлялся, глотая комок, застрявший в горле. Мне сейчас невыносимо хотелось убивать!

* * *
Я никого не убил. То, что я сделал, было гораздо сложнее и гораздо хуже.

Что может быть хуже смерти? Рабство, конечно. Убить – легко. Заставить человека делать то, что ему не свойственно, сделать своим рабом – гораздо сложнее.

Когда я закончил с персоналом, состоящим теперь исключительно из Тварей, все они подчинялись мне безоговорочно. А у меня втрое поубавилось энергии, которой я был переполнен с того самого дня или, скорее, ночи, когда покончил с Хозяином.

Теперь этот детский дом будет лучшим в стране и во всем мире. Не будет никогда в истории более самоотверженного, более доброго и человечного персонала, чем здесь, в этом коллективе. Я знаю, о чем говорю. Я сам это устроил.

Петьку мы забрали с собой – с разрешения директора, конечно. А пока Петька будет у нас – мама оформит усыновление. Вот и будет у меня брат. Младший братишка. Моя копия.

Впереди – целая жизнь. Долгая, очень долгая. И я пока что доволен своей жизнью. Пусть она и не всегда была радостной.

Жаль, что Наставник от нас ушел. Но я уверен – мы с ним еще встретимся. И я все время чувствую, что он где-то рядом. Следит за нашей жизнью, оберегает.

Ну а я продолжу чистить мир. Попозже. Когда немного отойду от событий последних месяцев и когда буду уверен, что нашей семье уже ничего не угрожает. Буду учить Петьку единоборствам, подберу еще таких же хороших ребят и стану для них Наставником. Отцом. И когда-то они тоже будут делать мир чище. Или, по крайней мере, его не испачкают. В этом я уверен наверняка. Иначе для чего я здесь?

* * *
«Я родился в незапамятные времена, в землянке, на берегу реки, название которой потерялось в веках. Даже свое настоящее имя мне теперь кажется незнакомым и странным – так давно это было. Мама называла меня «Волчонок»…»

«Воспоминания Белокопытова. Тетрадь первая».