Путь самурая

Евгений Щепетнов / Путь самурая

***

Евгений Владимирович Щепетнов – современный российский писатель, автор книг в жанре фантастики и фэнтези. Родился в 1961 году. Работал геологом и нефтяником, служил в милиции, был предпринимателем.

Писать начал в 2011 году, просто для души.

Профессионально занялся писательским ремеслом в 2012 году, в январе, выложив главы первой книги в стиле фэнтези на Самиздат.

На конец 2015 года написано 39 книг, из них издано 30.

Остальные ждут очереди в печать.

Хобби: кладоискательство, охота, дайвинг.

***
Я постиг, что Путь Самурая – это смерть.

«Хагакурэ», трактат о Бусидо
Пролог
Хорошо! Солнце, ветерок, запах мокрой земли и цветов – сирень цветет! Я оглядываюсь на жену, потом смотрю на испачканное мороженым лицо Настюхи. На носу у нее смешная белая нашлепка – всю мордочку засунула в стакан!

Жизнь хороша, и жить хорошо! Я молод, здоров, у меня красивая жена, замечательная дочка – чем не жизнь?! И хочется петь! Что петь? А лучше всего старую песню, еще довоенную: «Все выше, и выше, и выше! Стремим мы полет наших птиц!» Есть что-то в ней такое… летящее, красивое! Так и видишь птиц, уносящихся в небеса!

Мне двадцать девять лет, и у меня все хорошо! Хорошо идет служба. Как говорит Маша, я работаю Анискиным. Дома все хорошо, и вообще все отлично! Денег не очень-то и много, но нам на жизнь хватает. А работа мне даже нравится, хоть и говорят, что участковый – это самый что ни на есть неблагодарный участок фронта. Да, именно фронта – мы, участковые, на передовой! К нам ссылают проштрафившихся оперов, к нам идут бывшие военные, которым нужно где-то начинать свой карьерный взлет по ментовской взлетной дорожке. «Дальше фронта не пошлют – дальше участкового не отправят!»

Я оглядываюсь на жену, протягиваю к ней руку, и…

Удар! Смачный, хрустящий шлепок! Черный фургон пронесся мимо меня, снеся и Настюху и Машу, – черный, как сама смерть.

И я уже не смотрю – остановился он или нет, какая мне разница?! Я вижу только два комочка, две маленькие съеженные фигуры на асфальте – и больше ничего в мире. Весь мир для меня сосредоточился в этих двух фигурках!

И я кричу – страшно, дико, из самого нутра – криком умирающего зверя, криком человека, который только что лишился всего, что составляло суть его жизни. За одну секунду – всего!

И я просыпаюсь. И жду, когда ночной кошмар уйдет, оставив вместо себя отчаяние, одиночество и боль.

А потом иду на кухню – грязную, неубранную, достаю из холодильника бутылку водки, наливаю в граненый стакан, доставшийся от деда, и, стуча зубами по старому стеклу, пью. Пью – захлебываясь, вздрагивая от жгучей горечи.

И отпускает. Снова отпускает. Теперь – только чернота. Холодная, одинокая постель в неухоженной тихой квартире.

Глава 1
Я давно уже приучил себя вставать по внутреннему «будильнику». Не знаю, как это происходит в мозгу, но стоит мне с вечера представить себе циферблат будильника, время, в которое нужно встать, и… ап! Я просыпаюсь за десять минут до назначенного часа. Всегда – если, конечно, совсем уж не пьян и не валяюсь на полу в состоянии полного и категорического нокаута. И так бывает, да… чего уж греха таить.

Встал, пошел в ванную комнату, включил свет – из маленького окошечка над ванной свет поступал чисто условно, хотя за окном уже ярко светило солнце. Июнь!

В забрызганном пеной, заляпанном руками зеркале отразилась моя физиономия – опухшая, с глазами-щелочками, на голове черт знает что, не то сеновал, не то помойка. Эдак и до вшей можно дойти, не участковый, а бомж какой-то!

Пошел на кухню. Опасливо отстранившись от газовой колонки, разжег этот адский агрегат. Всегда боялся этого мерзкого изделия адептов сатаны – если не стену разнесет, взорвавшись, так когда-нибудь спалит твой несчастный скальп!

Не разнес. Не спалил. Теперь можно хоть как-то привести себя в порядок. Перегара, конечно, горячая вода не уберет, но повышенную лохматость устранит.

Рубашка, конечно, уже не то что третьей свежести – четвертой! Но другой, увы, нет. Остальные еще хуже.

Быстренько застирать засаленный воротник, замыть пятно от кетчупа на груди (не помню, что вчера жрал, но из этой штуки определенно текла «кровь гамбургера»), потом утюгом по мокрому, пар, шипение – и вот я уже новенький, как только что отчеканенный пятирублевик!

Включил телик – пока отглаживал брюки, смотрел новости. Ничего хорошего не увидел. Разгул преступности… падение доходов… бла-бла-бла…

Реформаторы хреновы! Губошлепы! Только и можете что шлепать своими толстыми мокрыми губищами и вещать о том, как хорошо нам будет при рыночной экономике, особенно после того, как правительство выполнит ваши дурацкие планы! Ох, Сталина на вас нет! Как говаривал покойный дед, в квартире которого сейчас я и живу. Ах, дед, дед… может, и хорошо, что ты не дожил до такого дерьма! С твоей-то и бабушкиной пенсией!

1994 год на дворе. Опять грохнули какого-то нефтяного магната – все стоят на ушах! Хорошо, что я не нефтяной магнат и взять у меня нечего – кроме грязных носков. Но они вряд ли кому-то подойдут по причине совершенной своей отвратности. Нет, а какими им быть, если ходил в них целый день по жаре? Какой-то идиот придумал, что ходить участковый должен только в черных форменных ботинках, и никак иначе! Надеть бы на него эти ботинки и как следует погонять! Узнал бы тогда, каков он, горький ментовский хлеб!

Да, горький! А что смешного-то? Попробуй потаскай этот дурацкий дипломат, набитый кучей бумаг, – небось взвоешь! А на каждую бумагу в десятидневный срок нужно дать ответ. Прикрыть зад хорошей бумажкой – это главное в работе участкового. А еще – отбиться от толпы заявителей. Впрочем, частенько это одно и то же.

Завтракать не стал. Разве можно назвать завтраком выпивание двух сырых яиц? Да и те просто заставил себя выпить – есть не хотелось. Водка, я читал, она жутко калорийная! И если выжрать ночью целый стакан, хватит этого ночного «завтрака» до самого обеда.

Ох и тащит же перегаром! Во рту эскадрон гусар летучих ночевал. И десять ассенизаторов на «газонах». Хм… а во времена гусар были ассенизаторы? Нет, на «газонах» точно не было, а на лошадях – были. Золотари назывались.

Закрыл на ключ дверь, довольно-таки хлипкую, фанерную, и потащился по лестнице, пыльной, можно сказать – грязной. Времена такие – все пыльное, грязное, все какое-то… рваное. Вся страна такая. Рвут ее стаи больших и маленьких стервятников, рвут и никак нажраться не могут! Загадили всю, вымазали в дерьме, и просвета не видать. Народ голодный, озлобленный. В квартиру звонишь, так черта с два откроют – будут через глазок изучать не менее получаса, а потом мерзким каркающим голосом сообщат, что милицию они не вызывали, а потому я могу идти стороной, пока настоящую милицию они не вызвали. Рожа у меня такая, что ли? Вроде и бреюсь, и стричься стараюсь… Ну да, уже немного оброс, но не до такой же степени, чтобы принять меня за бандита?! Кроме того, бандиты в большинстве своем вообще лысыми ходят. И как одеты? Они в кожаных куртках, в трениках «типадидас», а я-то в форме, в конце-то концов! Идиоты… Да, это не Анискин, совсем не Анискин!

На меня накатила волна тоски, тяжелой, захлестывающей, как поток нечистот, вырвавшихся из переполненной канализационной трубы. У меня даже в глазах потемнело.

И потому я чуть не пропустил сидящую у подъезда бабу Маню, бабульку тихую, беззлобную, достойную моего монаршего внимания. В отличие от остальной компании бабок, настороженно вперившихся в меня своими альфа-лучами, а не взглядами.

Мерзавки! Но полезные мерзавки. Делать им не хрен, так они сидят у подъезда и следят за окрестностями. А потом радостно докладывают участковому: кто куда пошел, кто, сволочь, нажился на народном горе и кто честный человек – каких, впрочем, в их понимании очень мало. Потому что время такое!

Не эти бабки, другие – на моем участке. Где я царь и бог. Пока не окажусь на ковре у начальства. Вот там я тварь дрожащая и права не имею. Потому что показатели у меня слабые: протоколов по пьянке мало составил, по «хулиганке» – тоже. Только говорить о том, что невозможно устроить массовый геноцид хулиганов, не стоит, потому что убойный аргумент начальства: «Я сейчас возьму тебя за руку, поведу к ближайшему пивному ларьку и за пять минут найду десять мелких хулиганов! Что, никто не ругается матом, что ли?! Ты, Каргин, просто работать не хочешь! А не хочешь – так иди в народное хозяйство, там лишние руки не помешают! Можешь на стройке кирпичи таскать! Можешь говно ведрами черпать! Ты все можешь! У тебя руки-то золотые! Только дай работу!»

М-да. Пока шагал к остановке, задумался – а правда, вот вышибут меня в конце концов за пьянку, куда пойду? Что я умею? Технологом, по специальности? На завод? Так заводы стоят! Там зарплату не выплачивают месяцами, а то и годами! На стройку? Там своих хватает. Да и не по чину мне, белой кости, таскать кирпичи и мешать раствор. Не для того я на свет народился! Тогда кем? Ну что я умею?

Умею составлять правильные бумаги. Из меня вышел бы хороший адвокат, будь у меня юридическое образование. Я и в суде хорошо работаю, и расследование учиню не хуже бывалого опера. Опыта хватает – три года в ментовке, участковым, всего насмотрелся!

Участковый – это вообще-то нечто среднее между опером и дознавателем. Орган дознания, можно сказать. Могу следствие учинять, могу… ничего не учинять.

Опять мысль куда-то ушла… итак, что я умею делать? Стрелять. Все-таки мастер спорта по пулевой стрельбе (спасибо покойному отцу). Бегать могу. Хм… мог. Сейчас, пробеги я хоть километр, наверное, сдохну, хоть и не курю.

Дыхалки нет! Какая дыхалка, если год уже бухаю?! Ну… почти год. С тех пор как узнал решение суда – бухаю. Каждый день. Каждый! Сколько денег пробухал – самому страшно. Все запасы, все, что копил годами. Впрочем, а на кого мне теперь тратиться? Мои любимые, мои дорогие лежат в могилке. А мне… мне ничего не надо. Одежду государство дает. Обувь – тоже. И зарплату – вполне приличную для одинокого непритязательного вдовца. Жахнешь стакан, и отпускают ночные кошмары, и забываешь ты о том, что снова ляжешь в холодную постель, в тихой… мертвой квартире. И живешь вот так – с утра и до вечера, ждешь, когда сможешь прийти и присосаться к заветному стакану. Алкаш я уже, точно. Без водки – никак. И работать мне осталось в органах – хрен да маленько. Как ни лояльно относятся к участковым, которых вечно не хватает. И которых дальше фронта не пошлешь – система не терпит, если кто-то переходит прочерченную ею черту. Бухают все – в нашей работе нельзя не бухать. Свихнешься. Но «знают меру». То есть на дороге пьяными почти не валяются и проблем начальству своим гнусным видом не создают.

Здоровенный автобус вздохнул пневматическими тормозами, заскрипел древней дверью, принимая в свое пахнущее солярой и застарелой грязью нутро толпу осатанелых людей, спешащих на постылую работу. Все-таки парадокс: зарплаты задерживают, кидают с деньгами почем зря, а люди рвутся работать так, будто это последняя работа в их несчастной жизни! Казалось бы: не платят – пошли они на хрен! Не приходи! Не работай! А они едут… и работают, работают до упада. Поддерживаемые лишь одной надеждой, синие от недоедания.

Проклятая страна! Ну что ты с нами делаешь?! Эх… ну почему у меня в родне нет ни одного хоть завалященького еврея? Или немца? Свалил бы отсюда к чертовой матери!

Только не надо плевать мне в глаза за непатриотизм! Если страна меня не любит – за что я должен любить ее?! За грязь? За обман? За политических губошлепов, каждый день с экрана рассказывающих мне, как я замечательно живу и как буду жить еще лучше?! Пропади все пропадом! Эта страна не смогла даже наказать убийцу! Убийцу моих любимых Машульки и Настеньки! Эту мразь! Год колонии-поселения за то, что убил двух человек! Это как? Мол, переходили дорогу не на переходе, а рядом, а значит – сами прыгнули под фургон! Но я-то был с ними! Мы шли по переходу, на зеленый свет!

Почему мои слова не приняли в расчет?! Почему мне, милиционеру, не поверили, а поверили этим мразям, дружкам-бандитам? Судья был куплен, точно. Уверен в этом, но попробуй докажи! Ехали братки на стрелку, а… «Дорогу переходят какие-то лохи. Думал – успею! И не успел. Да пох! Откупимся!»

Рожа этой мрази была довольная, улыбающаяся. Скорее всего, он и дня не провел в колонии. Денег дали – и числится по месту отбывания. А сам ходит по городу, девок щупает, водку хлещет! Где справедливость, Бог?! Где?!

У государства я и не спрашиваю. Оно не знает, что такое справедливость. Для него – курс рубля. К доллару. К фунту. Ну и к остальным буржуйским валютам!

Вот я и начал пить. Чтобы больше не стоял в глазах черный фургон, убивающий мою семью.

Чтобы не видеть разгуливающих по улицам мразей, которым дали на откуп страну, мою страну, которой гордился, которую любил!

Да, «любил»! В прошедшем времени! Только не надо трепать языком про Родину, которая… бла-бла-бла… Родина для меня – это лесок, в котором я собирал грузди! Степь, которой я дышал и не мог надышаться! Запах реки и вкус чая с душицей, спина отца, когда мы спали возле костра на рыбалке, накрывшись непромокаемым пологом. Вот что такое Родина! А не эта мразь, которая пришла к власти и которую я ненавижу каждой стрункой своей подыхающей в муках души!

– Ты платить-то будешь? – прервал мои мысли водитель, с ненавистью глядя на меня маленькими свинячьими глазками. – Или формой прикроешься? Теперь не совок! Теперь и мусора платить должны!

Я сунул руку в карман, нащупал деньги, вынул, отсчитал нужную сумму. Легким движением бросил мелочь на деревянный ящичек, какие стоят у всех автобусников. Водитель что-то хотел сказать, но, видимо, что-то разглядел в моих глазах, потому что резко заткнулся и даже подался назад, к открытому по случаю летнего времени окну. И тогда я вышел, негнущимися ногами ступая по ступенькам автобуса. Вслед полетело: «Развели мусорню! Дармоедов этих!» Но я оборачиваться не стал. Потому что, если обернусь, тогда уже все. Конец. Всему конец. Работе, свободной жизни, и вообще самой жизни. Потому что из колонии, я это точно знал, не выйду. Сдохну там. Вот была у меня такая уверенность: сдохну, если попаду в колонию, и все тут!

Меня трясло, пальцы сжаты в кулаки, и мой пластиковый дипломат казался легким, как пушинка, – столько адреналина выплеснулось мне в кровь.

Ох, неладно со мной! Совсем неладно! Только вот даже заикаться о том, что со мной происходит, нельзя. Я никому не имею права признаваться в этом. Ни-ко-му! Почему? Потому что ментовка – это такая контора, в которой все покруче, чем в курятнике. Закон курятника: «Клюнь ближнего, обосри нижнего и залезь на верхний насест!»

Паша Пыхтин, приятель из вневедомственной охраны, как-то мне сказал, что у себя в отделе ни с кем нельзя дружить, никому нельзя изливать душу и вообще нельзя высовываться. О тебе должно сложиться впечатление как о дельном, исполнительном и недалеком служаке, интересующемся только службой и больше ничем. Как только заведешь дружбу, как только найдешь себе «верных друзей» из числа сослуживцев – тут тебе и конец.

Ведь оно как бывает – как минимум один из десяти твоих сослуживцев состоит на связи у «соседей», «освещая» всю работу райотдела, и что характерно – зная, что он здесь такой не один, все события описывает еще и другой агент, так что соврать – это себе дороже.

Как надо себя вести на службе? Смотри в глаза начальству и повторяй: «Бу сделано! Бу сделано! Бу сделано!» И… не делай! Мало ли что они там напридумывают! Хорошая бумага должна вылежаться!

Конечно, Паша преувеличивал, и я ему не верил – хотя он прослужил в органах гораздо дольше меня. Десять лет против трех моих. Утрированно, да. Но сермяжная правда в его словах была, она же посконная, она же ментовская. Это я начал понимать буквально в первые месяцы службы в отделе.

Зачем я пошел работать участковым? Ответ банальный и тривиальный. И даже глупый. Из-за квартиры. Тогда началась болтовня о том, что участковых надо приподнять во всех отношениях – и в моральном, и в финансовом. И в квартирном, само собой. Мол, начнем давать им квартиры, и в участковые народ попрет. А что, логика была, народ попер. Я же попер? Ну и вот. Само собой – с квартирами всех киданули, и, если бы не смерть моих деда и бабушки, я остался бы на бобах. Жили бы мы у тещи на квартире, когда даже потрахаться как следует нельзя: теща посреди ночи идет посмотреть, как спится нашей дочурке, и, само собой, вламывается в комнату в самый неподходящий момент. Если бы не дед, в квартире которого я был прописан с самого детства, – труба дело.

Смешно – то, как я представлял себе работу участкового. Анискин, ага! Иду себе по участку – все меня узнают, здороваются, а я такой важный и красивый, как с картинки! И никаких тебе помоев, никакого дерьма, кучи бумаг, едва умещающейся в громадный дипломат.

Откуда помои? Если оставить в стороне помои, льющиеся на голову участкового со стороны начальства и со стороны «благодарных» граждан, – самые что ни на есть настоящие помои. Этой зимой у начальства началась очередная шиза. Кто-то с самого верху спустил указание, что нужно активно побороться с распространителями заразы и заливателями улиц помоями. Типа того, что пройти по улицам нельзя, целые наледи образуются из желто-зеленых продуктов жизнедеятельности налогоплательщиков и злостных от налогов уклонистов. Проще говоря, плещут помои вместе с дерьмом на улицу, и все тут! А народ – ходи, дыши миазмами, наслаждайся «чистым» воздухом. Нет, ну так-то дело хорошее – насчет гонений на этих грязнуль, но вот только кто будет их ловить?

Ну да, да… не надо быть трех пядей во лбу, чтобы догадаться кто! Участковые. Униженные, оскорбленные, гонимые, солнцем палимые, ветром продуваемые. Мы, однако. Я!

Каждый должен был на следующий день, на планерке, представить как минимум шесть протоколов за антисанитарию на злодеев, загаживающих улицы города. Где взять? Это глупый вопрос! «Вот сейчас я возьму тебя за руку и поведу… и найду десять нарушителей порядка! А если ты сам не можешь найти – иди в народное хозяйство!»

Сцука! Это пресловутое «народное хозяйство» представлялось начальственным ментам как самое худшее, что может быть в жизни, не считая колонии под Нижним Тагилом! Мол, раз пошел туда, в НХ – значит, пропал! Ведь покинуть светлые ряды воинства в серых мундирах – это смерть человека! Не физическая – моральная смерть. Потому что попадешь в компанию тех, кто ниже тебя, кто копошится у подножия твоего трона и на кого ты плевал сверху вниз с самой высокой колокольни. Ужасно! Ей-ей, ужасно!

Не ходите, дети, в народное хозяйство – там живет серый волчок и укусит вас за бочок! Ага, точно. Серые волки – это мы. Вместо того чтобы помогать людям – отписываемся, отбиваемся от заявлений, прикрываем задницу правильной бумажкой, расписываемся за выговоры, получаем инструктажи. И слышим, какие мы долбоособи и ничего не стоящие ослы. Со всех сторон слышим.

Да, быстро развеиваются твои розовые мечты и заблуждения, когда Система принимает в свои колючие объятья. Из колеи не выскочишь, да и нет такого желания. Пусть все идет, как идет. Досадно только. В кого нас превратили? Пэпээсники обирают пьяных, опера крышуют бандитские заведения, бандиты разгуливают по городу, как по своей квартире, – даже оружие, суки, не прячут. А у меня нет оружия. Нам его только на дежурство дают. Потертый такой «макар», почти белый – воронение осталось на руках и в кобурах моих предшественников.

Впрочем, стреляет он до сих пор хорошо, и отсутствие воронения совсем не влияет на точность попаданий. Я сдуру на первых стрельбах все пули в десятку засадил – все-таки с детства стреляю, отец научил. Меня хотели на ментовские соревнования отправить – по стрельбе, само собой разумеется. Еле отбился – пришлось следующий раз едва-едва на зачет натянуть, а это дело потруднее, чем попасть в десятку! Нужно изобразить, что я целился-целился, целился-целился, а потом – бах! И мимо. А первый раз – случайно, с испугу попал!

Кто-нибудь может спросить, а какого черта я уклонялся от соревнований? Что, убудет от меня, если я выиграю эти самые соревнования? А зачем мне это? Кто мои бумаги исполнит, если я буду мотаться по соревнованиям?

Кстати, а я бы выиграл. Ни хрена ведь стрелять не умеют. Молодые или те, кого уволили из армии, эти умеют. А «старички» – нет. У них в головах крепко засела одна старая истина: «Пусть лучше уйдет, чем засадить ему пулю в спину и потом месяц отписываться в прокуратуре о правомерности применения!» Особенно если это был несовершеннолетний или баба – тут совсем уж кисло. Что, мол, без стрельбы не мог взять?! Ты, здоровенный верзила?! Обязательно надо было стрелять?! Ну и что, что у нее нож?! Тебя же учили спецприемам! Ты кто, милиционер или бабка, торгующая семечками?!

Было такое, было… и кончилось плохо. Так что лучше пусть бегут. А если ты не готов стрелять – зачем учиться это делать? Сдал зачет – ну и ладушки. А не сдал – коньяк поставил принимающему, и все в порядке.

Сейчас, конечно, времена меняются. И «старичков» осталось меньше (поувольнялись на хрен!), и новое правило пришло на смену старому: «Лучше отсидеть за превышение, чем отлежать в морге за глупость». У каждого, и у меня в том числе, есть «левые» патроны к «макару». Стрельнул – для острастки, под ноги или в воздух – и доложил недостающие в коробку при сдаче в оружейку. И разбирательства нет, и народ застращал. «Кто стрелял?! А кто ж знает! И не стрелял никто – это фейерверки были! Ошиблись люди, бывает!»

А еще на смену идее пришли деньги. Берут все. Кроме меня, наверное. Впрочем, и я брал. Только не деньгами. Услугами. Помощью. И не от бандитов. Ненавижу бандитов! До скрежета зубовного ненавижу! Подыхать буду, а их кровавые деньги не возьму! И не надо мне втирать, что время такое, что молодежь не знает, куда себя деть, что экономическое положение заставляет. В войну – еще не такое положение было, и что? Не было такой коррупции, не было! По крайней мере, мне так кажется, что не было. При Сталине такой райотдел, как наш, разогнали бы к чертовой матери! Кого в «народное хозяйство», а кого по зонам, да не по ментовским зонам, а по общим!

Я сталинист? Да ни черта. Терпеть не могу Усатого. Мои предки по отцу с Дона, так вот там Усатый и его прихвостни крепко почудили во время «расказачивания». Много казаков сгинуло, много… генетическая память не дает забыть.

Но человек я справедливый. А еще – юридически «подкованный» (что немудрено, при такой-то работе). Жесткая власть нужна. Хотя бы для того, чтобы органы исполнительной власти не превратились в вонючие помойки.

Впрочем, а зачем мне большие деньги? Есть-пить хватает, одевает меня государство – могу себе позволить послать на хрен бандитов, пытающихся избежать справедливой кары за свои преступления! Сующих свои грязные деньги!

А легче всего избежать соблазна, если тебе никто и никогда денег не предлагает. Как мне, например. Кому нужен простой участковый, когда все вопросы решаются по звонку сверху? Вызовет меня начальник отделения участковых, скажет, как мне жить, кого трогать, а кого не трогать – оно все так и будет. Кто я против них? Тварь дрожащая! Самый униженный класс ментов! Наверное.

Впрочем, и начальник отделения ничего не скажет. Он вызовет старшего участкового Гаранкина, скажет ему, и тот четко поставит задачу: «Х…й не заниматься, а делать то, что надо. То, что не надо – не делать». И перечислит то, что делать не надо.

Кирилыч так-то мужик неплохой, но… только не надо вот это – «ссытся и глухой!». Очень даже не глухой, слышит все, а что не услышит – додумывает. И тогда держись! Насчет «ссытся» – не нюхал, не щупал. Потому сказать определенно не могу. Потому что юрист! «Место, время, событие происшествия» – вот на чем зиждется вся бумагомарательная юридическая система. Не видел – говори, что не видел. Можно сказать, что подозреваешь, но… на подозрениях обвинение не построишь, и годны подозрения только для оперативной работы, коей у нас хрен да ма-аленькая тележка. Мы же не опера, в конце-то концов!

Хотя смекалку приходится иногда проявлять почище тех самых оперов! Опять же пример – протоколы на выливающих помои. Как их добыть? На кого написать? Ведь люди должны быть реальны, туфта не прокатит! Штрафы идут в доход государства, вычитаются из зарплаты, или через сберкассу заплатят. А несуществующие люди штрафов не заплатят! Так и вычислят афериста с липовыми протоколами!

Итак, протоколы. Февраль, ночь, звездное небо. Я иду по переулку между частными домами. Окна светятся, из труб поднимается пар (газовое отопление у всех), люди ужинают, смотрят «ящик», ругаются, любятся, и только я, одинокий волчара, крадусь в темноте, отыскиваю свою жертву. Хотя ради правды надо пояснить, что не такая уж и ночь – всего семь часов вечера. Темень согласно времени года, не более того. Люди только-только оттаяли, придя домой с хрустящего морозца, из-под ветерка, обжигающего щеки и щиплющего уши. А тут – я!

Нет, никаких засад в маскхалате и выслеживаний злодеев, несущих помойные ведра. Все проще и банальней. Смотрю на сугроб, освещенный одиноким, почему-то еще никем не трахнутым фонарем, и определяю направление «раневого канала» сугроба. Тут ведь как – вышел и, далеко не отходя от калитки, шваркнул струю в снег. Если взять направление по «раневому каналу», точно узнаешь, из какого дома вышел злодей. И дальше начинается самое интересное – как расколоть супостата?

А делается это так:

– Здравствуйте. Я ваш участковый. Жалоба на вас поступила!

– Какая такая жалоба?! Мы ничего не сделали!

– Ну как же… СОСЕДИ видели, как вы выплескиваете помои на улицу, и довели до нашего сведения. Будем принимать меры!

– Ах твари! Да они сами! Да мы всего раз!

– Вот и напишите в протоколе: «Всего раз! Обязуюсь больше не совершать!», а с соседями мы разберемся, спасибо за сигнал.

И протокол в кармане. И такой примерно разговор в каждом доме по этой улице. А потом по другой. По третьей! Протоколы льются рекой, и участковый Каргин благополучно прикрыл свой нежный зад от начальственного крепкого пендаля. Разве не голова? Голова! А то – Анискин, Анискин! Да Анискина уже бы уволили по нашим реалиям! Он в том фильме только ездил на «уазике» да с детишками болтал, лицо делал умное! А ты попробуй нафигачь полсотни протоколов на злостных помоечников! Или попробуй отправь в ЛТП алкаша, который ни дома не ночует, ни по повесткам никуда и никогда не является и вообще не собирается общаться с представителями правоохранительных органов кроме как посредством неприличных жестов!

Кстати, хорошо, что с этого года ЛТП официально закрыли. Как это все задолбало! Вынь да положь одного в месяц на лечение! А где их взять?! И ясно же – никакое это не лечение, чистой воды заключение на производственную зону. Беспредел, без сомнения. Почему я занимался беспределом, зная, что это беспредел? Тупой вопрос. И тупой ответ: по кочану!

На стене отдела рожи-фотороботы, по которым можно узнать половину страны, за стеклом Михалыч, майор, хороший мужик – бывший старший участковый на той зоне, на которой сейчас я работаю.

Про него легенды ходят. На участке у него – ресторан, довольно известный и недешевый. Михалыч его держал так, что они пукнуть боялись без его позволения! Не знаю, правда ли, нет ли, но говорили, мол, заходит он в ресторан и от входа мечет свою папку на столик, как диск олимпийский метатель! Хлоп!

А потом щелкает пальцами и командует зычным, командирским голосом: «Аррркестррр! Музыку!» И они начинают, и наяривают! А он идет к приготовленной ему закуске – кушает, выпивает, все как положено.

Брехня, скорее всего, но за что купил, за то и продаю! А насчет Михалыча – всему можно поверить. Мужик хитрый-прехитрый, тертый-перетертый!

Вот одной истории точно верю: искал он как-то элтэпэшника, алкаша. Тот усиленно от него бегал, прятался, вел антиобщественный образ жизни и по-всякому портил жизнь соседям, начиная с забрасывания их двора дерьмом и заканчивая метанием пустых бутылок по движущимся целям. Шебутной мужичонка, ему сидеть да сидеть – сам бог велел! И даже не в ЛТП.

Ну и вот: стучит в дом – алкаш не открывает. А Михалычу донесли, что супостат точно в доме. Михалыч тогда тихонько отжимает дверь, наплевав на прокурорские заморочки и тэ дэ (всегда можно сказать, что дверь уже была открыта и на ней имелись следы взлома, а значит, ты вошел для пресечения правонарушения), входит в дом и начинает поиски. А злодея нигде нет! Ни в шкафу, ни на антресолях, ни на чердаке! И где ты, гад такой?!

Только одно место – подпол! Где еще прятаться этой крысе, как не в земле?

Тогда Михалыч возвращается к входу, берет прислоненный к стене здоровенный лом, идет к подполу и откидывает крышку. Заглядывает и… вроде никого не видит: «И тут нет! Да где же ты, Витя?! Куда спрятался?!» И ломом вниз – бац! Прямо между ног супостата, в землю – раз, другой, типа ищет! «Где ты, Витя?!» Витя в ужасе блеет: «Я тут, Юрий Михалыч! Осторожнее!» Михалыч: «Блеет где-то, а никак не найду – и где спрятался?!» И снова ломом – раз, другой!

И был Витя извлечен на белый свет – перепуганный до смерти, мечтающий поскорее уехать в ЛТП. Что, в общем-то, и было нужно. В шестой раз.

Со свистом ушел в ЛТП – судья даже не задумалась, отправлять его или не отправлять, когда принимала решение.

Михалыч на меня ноль внимания – принимает звонок, весь ушел в дела. Пофиг ему, кто вокруг ходит и что делает. Состояние полного сосредоточения – хоть стреляй в него! Он в дежурные перешел, чтобы на пенсию выйти с хорошего оклада. Дежурному платят больше. Да и потолок звания подполковничий. Да и на самом деле – хватит лазить по помойкам, ловить алкашей! Не молод ведь уже. По помойкам надо лазить таким, как я, – молодым, злым, шустрым.

Быстро прохожу в конференц-зал, и, как ожидал, последним. Все уже сидят на местах, а Гаврилов на сцене. В бумажки заглядывает. Сверяет списки? А что, с него станется.

– Эй, Каргин! Опять опаздываешь?

Это Петька Семенчук. Говно-парень. Вот три года работаю в отделе, и три года он меня достает. Боюсь, сорвусь когда-нибудь и дам ему в рожу. С последствиями, и не только по служебной линии. Петька, орясина здоровенный, в полтора раза шире меня в плечах. Тот еще боров. Чего он до меня докопался – до сих пор не знаю. Подкалывает, подгаживает, палки в колеса вставляет. Казалось бы, все мы в одной лодке, все на фронте, но… вот так. И в нашей стае есть безумные волки, кусающие тебя за зад в самый разгар драки с шакалами. Семенчуки, одним словом.

Проигнорировал гнусное нападение, уселся с самого краю, чтобы не привлекать внимания контролирующих органов, но… прекрасно знаю, что все это бесполезно. Гаврилов все видит, все замечает. Не человек, а цербер многоглазный!

Вот тоже интересный персонаж спектакля под названием Жизнь. Ему, по его возрасту и трудоспособности (фанатик чертов! оголтелый ментяра!) давно пора быть генералом. Ну, хотя бы полковником. И сидеть не в райотделе, собирая совещания по мелким хулиганам и помоечным крысам, а решать гораздо более серьезные проблемы, глобально искореняя преступность, выжигая каленым железом тех, кто «кое-где у нас порой честно жить не хочет». Но нет. Райотдел, беспрерывные планерки, работа с утра до ночи, и никакого движения вверх.

Вначале я удивлялся, а потом узнал: сын у него сидит. Да не просто сидит, а десять лет за разбой с жертвами! Как Гаврилов вообще в органах удержался при таких родственных связях, это понятно. Фанатичный служака отрабатывает свой косяк. Истово, с душой, наплевав на свою личную жизнь. И норовя угробить личную жизнь всех своих подчиненных, с переменным к тому успехом.

Говорить о чем-то не относящемся к службе с ним бесполезно – все равно как с роботом. Он нацелен на поставленную задачу и будет выполнять ее с фанатизмом, достойным картины лучших художников Средневековья: «Не сломленный Джордано Бруно весело идет на костер». Такой гавриловский фанатизм заслуживает уважения, но никак и никогда – любви. Кто любит тяжелый молоток, упавший тебе на ступню? Хочется обматерить его. И отбросить как можно дальше.

Кстати, как ни странно, я был у него в некотором фаворе. Как так получилось? Да просто. Еще два года назад, когда я отработал уже год в отделе и находился на дежурстве в опорном пункте охраны правопорядка, или, как его называют причастные к теме граждане, в пикете. Пэпээсники привели с улицы пьяного – бродил, понимаешь ли, и «своим видом оскорблял человеческое достоинство». Кстати, до сих пор не понимаю: что это за формула?! Кто ее придумал?! Как можно своим видом оскорбить человеческое достоинство?! Но положено писать именно так. В протоколе, по 162-й статье. «Находился в пьяном виде в общественном месте». Именно в «пьяном виде», а не находился пьяным!

О-о… этому некогда посвятили целое совещание после серии скандалов, связанных с задержанием пьяных на улице. Мол, откуда милиционер знал, что этот человек пьян? Анализы он не делал! Тогда почему пишет, что задержанный был пьяным?! А вот пьяный вид – это другое дело!

Казуистика, точно. Но из песни слова не выбросишь. Все так, как оно есть.

Так вот, оформляю я этого пьяного, и вдруг… щелкнуло у него в голове, предохранитель сорвало! Кинулся он на меня – прямо через стол!

Ну что сказать – во мне 75 килограммов веса, и ни одной жиринки. И боксом в юности занимался, и дзюдо (успехов, впрочем, не имел – только выбил пальцы и головные боли начались от полученных ударов по вместилищу разума). В секцию карате ходил. Потом бросил, когда трагедия случилась. Просто на все стало наплевать. Даже на инструктора по рукопашному бою меня готовили. В общем, ответить я смог и тут же поверг супостата на пол. А потом начал вязать ему руки и ноги, дабы пресечь его неправоправные деяния.

И вот когда моя эпическая битва была в самом разгаре – в опорный прибыл Гаврилов с проверяющим из УВД. Областного УВД! Рейд они делали по пикетам, чтобы посмотреть, как участковые борются с разбушевавшейся преступностью. И вот они входят и что видят? Участковый именно и борется с этой проклятущей преступностью! А преступность визжит, орет, плюется, матом виртуозно ругается – в адрес «мусоров» и жадно следящей за происходящим общественности в лице студентов юридического института. На ДНД их к нам присылали в обязаловку. А нам и хорошо – иногда так непросто темной ночью найти понятого для досмотра! Или для подписи в протоколе, чтобы зафиксировать вот такое, как сегодняшнее, безобразие.

В общем, это был подарок моему начальнику! Борьба идет, руки злодеям крутят – все как на картинке!

Он довольно потер подбородок указательным и большим пальцами правой руки, был у него такой характерный жест, и, стараясь не выдать удовлетворения, деловито спросил:

– Хулиган? Хулиганит? – как будто этого не было видно с первого взгляда и не слышно. И так же деловито продолжил, погрозив супостату могучим, толстым, как сосиска, пальцем:

– А ты не хулигань! Не хулигань! Работай, Каргин, молодец!

Высшая похвала! Что-то вроде ордена Ленина районного масштаба!

С тех пор он меня даже зауважал. Ну… до тех пор, пока я не вошел в пике. Впрочем, и сейчас он полоскает мое имя не так часто, как, по логике, этого следовало бы ожидать. Да в глазах его нет-нет и промелькнет что-то вроде искорки жалости, когда он смотрит на меня своим тяжелым ментовским взглядом. Уж лучше бы гонял в хвост и в гриву! Лучше бы не отличал от других! От этой жалости еще тяжелее, еще горше!

Планерка прошла как обычно. Вялое бубнение участковых, к которым возникли претензии (примерно половина состава), пафосно-грозное обличение нерадивых со стороны заместителя райотдела по воспитательной части, постановка задач – обычных, навязших в зубах: мелкие хулиганы, проверка разрешительной системы, пьяные, «зарезинивание» материалов, не рассмотренных в положенный срок, – все как обычно. Час, выдернутый из жизни бездарно и бесполезно. Показуха. Палочная система, будь она неладна! Нет, не в том смысле, как это понял бы простой обыватель, – не порка подчиненных гибкими палками толщиной не больше толщины пальца заместителя начальника райотдела. «Палка» – это единичка в клеточке достижений ментовского хозяйства. Составленный протокол, раскрытое преступление, пресеченное правонарушение. Много у тебя палок – молодец! Мало – бездельник. И место тебе… Где? Правильно! В народном хозяйстве! Среди остальных ста миллионов с лишком «бездельников»! Палки, палки, палки… задолбали своими показушными палками! Система, ее не сломать никогда!

Когда после окончания планерки все поднялись, дабы разбежаться по кабинетам и пикетам и начать изображать бурную деятельность, Гаврилов вдруг повысил голос и приказал, не глядя на меня, продолжая копаться в бумагах:

– А вас, Каргин, я попрошу остаться!

Ну, прямо-таки гестаповский начальник Штирлицу! Только Гаврилов вряд ли сделал это нарочно, подражая героям известного сериала. Во-первых, вполне допускаю, что Гаврилов сериала и не смотрел, занятый своей истовой службой. Он и сына-то упустил, отдав все свободное время службе, какие там сериалы?! Во-вторых, не такой он человек, чтобы так явно хохмить, да еще и при трех десятках участковых, на службе, в святая святых – конференц-зале, увешанном плакатами с призывами охранять правопорядок!

Но мои коллеги обратили внимание на его фразу, кто-то хихикнул, кто-то шепнул: «Попал парень!», Семенчук же довольно гоготнул, вероятно, представив, как через минуту с меня сорвут погоны, вырвав их из форменной рубашки.

И чем я буду в народном хозяйстве заниматься? В технологи пойду? В бандиты? Нет – только не в бандиты! Никогда! А если взять водки на все выходное пособие и ужраться до смерти? Смогу я сдохнуть во сне? Ох, только не так. Таскал я в морг одного кадра, ужравшегося насмерть. Захлебнулся тот рвотными массами. В состоянии полного нестояния – лежа на спине. Такой смерти я себе не пожелаю.

Впрочем, чего это я хороню сам себя? Особых косяков за мной нет: преступления не скрывал, старушек не обижал. Банк в черной маске не грабил – как сынок Гаврилова. Так чего мне бояться? Не́чего. А все равно боюсь! Тварь я дрожащая иль… тварь. Тварь!

Так, хватит самоуничижаться. Эдак и в привычку войдет. Лучше послушаю, за что меня сейчас поимеют без вазелина. Да, поимеют – для поощрений не оставляют одного после планерки. Поощрения высказываются громогласно, под фанфары и барабанный бой, под пение ангелов, под… хм… в общем, громко. А не так: «Каргин, останьтесь!» – голосом Мюллера.

Подошел, садиться не стал, руки по швам, глазами поедаю начальство – настоящий служака! Дуб дубом! «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона!» И добавлю: правопорядок!

– Каргин… у меня к тебе просьба, – Гаврилов оторвал глаза от бумаг, пристально посмотрел в мои бесстыжие буркала. Почему бесстыжие? Потому что известно: мы, участковые, все бесстыжие! Вместо того чтобы исполнять данные нам начальством поручения, груши околачиваем одним местом! Кстати, это в некоторой степени даже лестно. Я не могу пожаловаться на размеры энтого места, но предположить, что я им достаю до груш… спасибо, начальники!

– Слушаю, товарищ полковник!

Никаких подполковников. Это только в дебилофильмах о ментах эти самые менты зовут подполковника подполковником. Только «полковник»! И не потому, что хотят польстить, – плевать на лесть. Просто так принято, вот и все.

Кстати, когда я смотрю эти фильмы, постоянно хочется кинуть в экран огрызком колбасы или напоить «ящик» остатками чая. Но, увы, таким способом нанести вред тупому сценаристу или тупому режиссеру совершенно невозможно. И пострадает только несчастный телевизор, которому в этой жизни и так уже досталось после того, как я в ярости сбил его с подставки и трижды пнул в пластиковый бок. Я был не в себе, сильно пьян, и мне тогда хотелось крушить и ломать. Выместить на чем-то свое отчаяние и злобу.

Но я не о том. Не понимаю, почему в фильмах о ментах так врут?! Неужели трудно попросить проконсультировать о содержимом сценария какого-нибудь обычного мента, с земли? Кого-нибудь вроде меня, убогого! Того, кто хлебает с этой земли дерьмо огромными ложками и кто не собирается врать! Ну, если только… для дела. Но точно не по Системе. Что мне терять? «Дальше фронта не пошлют». Дальше народного хозяйства не отправлюсь. Не бандиты же, в конце концов, не убьют! Менты!

– Я тебе бумагу отписал… – Гаврилов чуть замешкался, что тоже странно, этот человек, как я давно заметил, никогда не сомневается. Если решил, назад дороги нет! А тут… ощущение такое, будто он сомневается, надо мне это говорить или нет.

Помолчал, продолжил:

– Ты разберись там… история мутная. Мне бы хотелось, чтобы ты подошел к этому делу с разумом и… в общем, правильно разобрался.

Офигеть! Гаврилов меня просит! МЕНЯ! С какого это перепугу?! И что значит «с разумом»?! Что я должен сделать? Закрыть дело? Отписаться? Или наоборот – раскрутить, найти свидетелей? Почему такие загадки?!

– Разберусь, товарищ полковник! – четко, как положено служивому человеку.

Показалось или нет? Поморщился. Служаке не понравилось мое рвение? Так ты же этого добивался – превратить подчиненных в бессловесных долбоособей, способных изъясняться лишь штампованными фразами! Или не этого добивался?

– Там один… пенсионер избил парня. Руку ему сломал, два ребра и нос, – задумчиво продолжил Гаврилов. – По пьяному делу. Со слов потерпевшего. И вроде как не одному ему нос сломал. Только остальные не обращались за помощью. Потерпевший, как ты понял, в больнице. Пенсионер пока дома. Дела еще не возбуждали. Разберись, выясни все как следует. Как ты уже понял, пенсионер непростой, военный пенсионер. Ему шестьдесят лет.

– Шестьдесят лет?! И он троих как минимум уложил?! – поразился я, не веря ушам. – Это что за громовержец такой?!

– Не знаю, – сухо ответил Гаврилов, не глядя на меня. Но я почувствовал – врет. Знает. Только говорить не хочет. Или не может. Разницы никакой, но…

– Это вам лично нужно? – прямо спросил я, не вдаваясь в подробности, что именно «нужно». Имеющий голову – да поймет.

– Просили сверху как следует разобраться. Вот и разбирайся. А я посмотрю, как ты умеешь разбираться!

Угроза? Или намек на поощрение? Щас прям… дождешься от него поощрения! Хорошо, если не накажет! Вообще, в нашей работе «не наказание» – это уже поощрение. Не трогают – и ладно. Нервы не треплют, не полощут на каждой планерке – вот и слава богу. Система такая. Глупая система? Может быть. Но надо сказать честно – эффективная. А что касается справедливости – это категория субъективная. Справедливо все, что ведет к цели. Кто так сказал? Я так сказал!

– Разберусь, товарищ полковник! Разрешите идти?

– Подожди…

Гаврилов снова посмотрел мне в глаза, внимательно, будто хотел просветить до самых пяток. Секунд пять смотрел, не меньше, я даже слегка заменжевался – чего это он? Еще что-то решил пристроить на мою многострадальную шею? Какое-то особое дело?

– Перегаром от тебя тащит за версту. Глаза красные. Одежда несвежая. Лицо бледное, отекшее. Вывод – вчера ты хорошенько наподдал. Но скорее всего – ночью. Потому что живьем тащит. Каргин, ты понимаешь, что катишься по наклонной?

Сука! Я без тебя не знаю, что ли? Чего ты мне тычешь?! Зачем? Хм… а вот зачем – чтобы КАК СЛЕДУЕТ разобрался! Намекает, что, если я разберусь неправильно, прямая мне дорога… Куда? Ага. В него. В народное.

– Понимаю, товарищ полковник! Я все понимаю!

Не много ли в голосе «понимания»? Я должен каяться и кивать головой, а не подпускать в голос яду! Зря это я.

– А раз понимаешь, иди работай. Работай, Каргин, работай! Пока что…

И я пошел. Пока что. Работать.

Вот почему так? Сцука, нельзя было по-человечески попросить? Мол, сделай так, а не эдак, и будет тебе счастье!

Нельзя было. Потому что он – Старый Служака, а я – Щегол На Крючке. Мне намекнули, что, если я сделаю не так, небо мне покажется с полушку. А если сделаю так, как надо, мне позволят и дальше катиться по наклонной плоскости.

А что? Все логично. Каждый человек – кузнец своего несчастья. Я – своего. И всем глубоко наплевать на мои личные трагедии, и вообще на всех – кроме самого себя. Ну и кроме своих близких, само собой разумеется. Это я – гол как соко́л, ни семьи, ни отца-матери. Бывшая теща не в счет. Тем более что она меня ненавидит лютой ненавистью, будто это я виноват, что Маши больше нет. Мол, связалась с этим уродом и погибла.

Кстати, в этом есть своя правда. Не связалась бы со мной, не было бы Настеньки, мы бы не пошли в парк погулять, их не сбила бы машина. Значит, кто виноват? Я! Я? Я… Может, потому я и пью? Может, потому… а может… достало все! Все достало! Совсем – все!

Уселся за свой стол, видавший виды, исцарапанный, залитый чаем, водкой, пивом, шампанским… не знаю, чем его еще заливали, – может, и совсем уж таким… экзотичным для отделения милиции, но не суть важно. Все здесь было старое, потертое, и запах – знакомый уже мне запах. Запах канцелярии, застарелой грязи, табачного дыма, въевшегося в стены, пол и стулья. Я не курю (спасибо отцу и деду), но те, кто курит и остается на дежурства, не отказывают себе в удовольствии покурить в кабинете. А что – форточку открыл и смоли себе на нездоровье! Начальства ночью нет, а выходить в поганый, загаженный туалет, чтобы получить в легкие порцию такого желанного, ядовитого дыма – это влом. Получать удовольствие над унитазом – это для мажоров в ночном клубе, трахающих молоденьких шлюшек, а не для уважающего себя жестко-конкретного мента. А то, что потом вся обстановка в кабинете воняет табачным дымом – да кого это волнует? Некурящих? Перетопчутся!

Я бы сцукам этим курякам рты позашивал! Хотя бы на время!

В кабинете уже сидят пятеро моих коллег – бумажки перебирают, что-то печатают на раздолбанных машинках – треск стоит, будто работает взвод пулеметчиков. Когда у нас, в конце-то концов, будет нормальная техника? Ну, черт подери, конец двадцатого века на дворе! А мы все на раздолбанных машинках фигачим! Даже не электрических – простых машинках! Кабинеты ободранные, линолеум порванный – это что такое? Небось в Кремле нет подранного линолеума!

М-да. Вот так, на контрасте, и растет оппозиция. Впрочем, я не оппозиция, я не прокремлевский. Я просто мент, который пытается выжить и сделать свою работу. Какую? А вот сейчас узнаем какую…

Вот она, главная бумага. Та, за которую мне обещали повесить барабан на шею и отправить в долгое эротическое путешествие. Итак, что мы имеем… ну да, сообщение из травмпункта. Что же еще-то? Сотрясение мозга. Кстати, штука эфемерная и трудно доказуемая в отношении симуляции. Скажи, что тебя тошнит, что в глазах двоится – и вот уже ты на больничке, и вставать тебе нельзя, и, само собой, трудиться. И можно навесить статью – телесные средней тяжести, это если ты пролежишь на больничке больше 21 дня. А чего бы не пролежать, если у тебя ребра сломаны и рука?

М-да. Вот это старичок! Интересный старичок!

Итак, что делать? Ну а что еще делать – ехать в больницу, опрашивать потерпевшего. Узнавать, чего он хочет. Вообще-то даже интересно: что там за эпическая битва?

Собираться – только бумаги утрамбовать. Так, посмотрю, что там еще есть… ага… заявление гражданки Сидоровой о том, что… что такое? Черт! Опять психическая! «Надо мной произвели уникальный опыт. В подвале нашего дома выкачали мою кровь и перелили мне кровь от моей сестры. Этот уникальный опыт был записан на видеокамеру…»

Черт! Ну как же они надоели, эти психи! Время от времени приходится их проверять. По графику. Зачем? Если бы я знал… Вот, например, пришел я «в гости» к парню, который зарубил топором свою мать, после чего отсидел полгода в психушке, типа полечился, и теперь снова живет дома. Пришел я и смотрю на него. Дальше что? Дожидаться, когда он меня зарубит? Когда зарубит соседей? Чего именно мне ждать? Что писать? Как обычно: «Находился дома, по адресу… Состояние адекватное, признаков… не замечено». Все! И дальше пошел! А он через пять минут взял и зарубил соседку топором! Тьфу-тьфу. Что дальше последует? Участковый виноват! Допустил! Не проследил!

Зачем их выпускают?! Убил кого-нибудь, посидел в больничке полгодика – и снова на волю! Делай что хочешь! Убивай! Режь! Бей! Неправильно это. Совсем даже неправильно.

Так, что у нас там еще? Еще два сообщения из «травмы»… бла-бла-бла… отпущены. Легкие телесные… неизвестные люди на остановке… бла-бла… К этим придется ехать, брать объяснение и требовать отказное заявление.

Что еще пришло? Так… проверить по месту жительства… опросить… проверить на разрешительную… ничего серьезного. Текучка. Успеется. Сейчас в больничку!

Собрался, и быстрым шагом из кабинета. Подальше от начальства, целее будешь. Ушел – и с концами. Главное, дать результат! И тогда отстанут. Похмелиться бы… голова трещит, во рту словно кусок дерьма застрял. Отвратительно! А я ведь раньше совсем не пил. Даже пиво. Смеялись сослуживцы – мол, ты не стучишь, случайно, начальству? Все непьющие стучат! Шутка, ага, а глаза такие внимательные, колючие… Не любят у нас белых ворон, особенно таких. Не пьет, не курит, спортом занимается – обязательно это гнида-стукачок! Стучит, точно! Не пьют только язвенники да стукачи!

А теперь я свой. Совсем свой – в доску, в сиську свой. Вдрабадан!

Печально мне что-то. Грустно. Не хочу я быть своим в доску. Таким своим. Впрочем, уже наплевать…

Снова жара, снова автобус, только водитель теперь другой. Хачик, а они власть уважают. Пока уважают. Здесь. Не в Чечне. Впрочем, чеченцы водителями автобусов у нас и не работают. Бандитствуют – да. Магазины держат – да. Но чтобы баранку крутить? Никогда.

Обеденное время. На улице столпотворение: народ куда-то бежит, ларьки торгуют, машин – не протолкнуться! Вот куда они среди дня все бегут? Когда работают? Ну, молодняк я могу понять – гуляют, солнцу радуются, на девчонок поглядывают. А остальные?

Девчонки вырядились – как шлюхи на работе, глазками стреляют. А может, и правда шлюхи? Сейчас это запросто. Путана – звание гордое! Фильмы снимают о их несчастной жизни и выгодной работе. Интересно, сколько девок стали проститутками, насмотревшись такой хрени? Ведь оно как? Стала проституткой – и тут сразу очередь взять тебя замуж! И все иностранцы! И все из хороших, богатых стран! Дуры, ох дуры! И подлецы. Те, кто делает такие брехливые фильмы, – подлецы! Те, кто заманивает девок в грязь, в мерзость, в притоны!

Нет, я не яростный противник проституции. Более того, я за то, чтобы ее легализовать. Построить официальные публичные дома, выдавать «желтый билет», как до революции, и пусть себе пашут. Под медицинским контролем, с уплатой налогов. Ничего не умеешь, кроме этого, занимайся этим, только налоги заплати да здоровье береги! И свое, и клиента! А что сейчас? Криминал! Сколько бандитских групп кормятся на этом деле? Тысячи и тысячи!

Почему не легализуют? Мое мнение – специально. Как только легализуешь, закроется кормушка для властей, собирающих мзду с нелегальных публичных домов. Да и расценки упадут.

Нет, не легализуют. Наш брат мент тоже хочет жить, вкусно есть-пить, а если не будет запретов – кто будет платить следящим за соблюдением запретов?

А проституция – ну что она, проституция… была тысячи лет и будет тысячи лет. Пока есть люди, которые за нее платят. Идиотом надо быть, чтобы решить, будто указом можно запретить это явление. Даже при Сталине были проститутки, не такие организованные, как сейчас, но были.

Не выдержал, зашел в ларек-распивочную, купил бутерброд с колбасой и пятьдесят граммов водки, стараясь не встречаться глазами с молодой, симпатичной продавщицей. Ну да! Я в форме! И бухаю! И что вытаращилась?! Никогда не видела, как бухают?!

– Вы такой симпатичный молодой человек! – Продавщица улыбнулась, и я впервые с интересом посмотрел на нее как на женщину. Лет двадцать семь, немного вульгарная – но не надо забывать, где работает. Сюда интеллектуалка-то и не пойдет работать, смотреть на рожи алкашей. Из простой семьи, точно. Но если ее прилично одеть, сделать хорошую прическу, то вполне себе будет девочка. Не стыдно выйти с ней в люди.

– Спасибо, – уголком рта улыбнулся, отошел к дальнему столику, чтобы не было видно лица и того, что я делаю. Все-таки на самом деле пить во время рабочего дня да еще и в форме – это грех. Нажирайся, но вне службы. И не позорь мундир, не валяйся в канаве в форме! За такое увольняют сразу – и правильно. Скоро и меня уволят. В канаве еще не валяюсь, но к тому дело идет. Вот уже и в форме бухать начал.

– Что, дежурство было тяжелым? – Я едва не вздрогнул, обернулся – она. Улыбается, подает пепельницу. – Вы не курите? А то вот сюда пепел!

– Не курю… – а сам взглядом обвел ее с пяток до макушки. Небольшая, но ладненькая. Юбка короткая – ноги загорелые, крепкие, стройные. Интересно, замужем? Нет – кольца нет.

Ищет себе нового мужа? Или единственного? Нагулялась – решила заякориться в тихом затоне? Нет, девочка, тут тебе не светит. Одна у меня жена теперь. Бутылка водки. Долго я не проживу. Зачем тебе алкаш без надежды на будущее? Иди своей дорогой… На одну ночь? Честно сказать – не хочу. Даже желания уже нет никакого. Только нажраться и спать – главное, чтобы без снов.

Доел свой бутерброд, кивнул девушке и пошел из павильона, чувствуя, как ее взгляд буравит мне спину. Пусть буравит, спина у меня крепкая, мышцы еще не пропил, сдюжат. Не до тебя мне теперь, девочка. И ни до кого другого из вашего женского племени.

Когда подошел к входу в больницу, настроение уже улучшилось, как и самочувствие. Пятьдесят граммов растеклись по телу живительной струей, омыли больные органы и притупили боль – на какое-то время. Плохо будет потом. А сейчас – хорошо!

Потерпевший нашелся в палате отделения нейрохирургии (а где же еще, с башкой-то?). Это был здоровенный парнюга, хотя и рыхловатый, какими бывают ширококостные от природы, но не следящие за собой люди. Веди он здоровый образ жизни, занимайся спортом – получилось бы что-то подобное… хм… кому? Я что-то даже имен нынешних спортсменов не помню. Не интересно. Они где-то там, в вышине, а я здесь, на моей земле. В грязи копошусь… В общем, был бы парень большим и крепким, а не рыхлым и противным. Как сейчас.

Широкое лицо его все в сине-желтых потеках, в носу – ватки. Видуха еще та! Рука на перевязи, ребра на перевязи – классно парня отделали! Выглядит, будто после автомобильной катастрофы! Меня увидел, оживился:

– Че, ко мне? Давай, давай, хочу я этого чмошника закрыть! Не фуй на людей нападать! Козел старый!

– Хех! – Сосед по палате радостно хихикнул. – Ничего себе, дед какой-то отделал! Ну и молодежь пошла, только водку жрать могут! За себя постоять – никак!

– Заткнись на хрен! Пока по кумполу не получил! – взвился «потерпевший» и тут же осекся, заметив в моем взгляде что-то для себя неприятное. – Ну че, заяву писать? Примешь? Ваще-то тяжкие телесные! На кичу бы его неплохо отправить, сучару! Пусть парашу понюхает, урод!

– А не западло – заяву-то писать? – холодно спросил я, устраиваясь на больничном табурете. – Не по понятиям, заяву-то.

– А ты че, меня понятиям пришел учить? – набычился парень. – Тебя че прислали? Заяву взять? Вот и пиши! Допрашивай!

– Слышь, ты… – не сдержался я. – Ты поскромнее будь! Перед тобой офицер милиции, а не чушкан из вашего шалмана! Обнаглел!

– Ладно, ладно, че ты?! – Парень опасливо прищурился, в глазах блестел злой огонек. – Это я так… сгоряча! Вишь, башка у меня битая! Мне за то скидка! Мож, я спятил слегка!

– Спятил – в дурку давай направлю! – У меня внутри все кипело. Ненавижу это бычье! Хорошие люди умирают, а эти твари живут и живут! Ну и где в мире справедливость?! Точно, Земля – это ад, и на Землю ссылают отбывать срок души грешников! И вот эти черти поганые делают пребывание твоей души на Земле как можно менее комфортным. Слуги Сатаны, ей-ей! Нет, не я до этого додумался – это я где-то прочитал. И ведь на самом деле – все сходится, если как следует поразмыслить!

– Э-э… не надо в дурку! – забеспокоился отморозок. – В натуре, ты че? Я так… пошутковал слегка! Спрашивай, я все расскажу!

После двадцати минут содержательного опроса, занесенного на бумагу, я узнал, что на моем участке, в Третьем Линейном проезде, проживает некий пенсионер, Василий Петрович Сазонов, очень злой человек. И вот этот человек напал на него, Царькова Виктора Васильевича, когда оный Виктор Васильевич дышал свежим воздухом, прогуливаясь перед сном перед своим родимым домом. Ну не своим, маминым, но домом. И вот этот Сазонов, злобный и гадкий человек (слова были нецензурными), сломал ему нос, руку, ребра совершенно ни за что. А когда друзья Виктора Васильевича хотели оттащить негодяя от несчастной жертвы, досталось и им, хотя и не так сильно, как Виктору Васильевичу. Потому что они вовремя покинули поле боя («Свалили, в натуре, пацаны! А что делать?! И я бы свалил, когда на такую измену присядешь!» – прокомментировал Царьков). И скорее всего, злой сосед был под наркотой. Потому что откуда такая сила, чтобы одолеть Виктора Васильевича? Или сумасшедший – у них, по слухам, такая сила появляется, когда они в безумство впадают. Ну и все. «Мною прочитано и собственноручно подписано».

Заявление по форме: «Прошу привлечь к ответственности…» («Как пишется “отвественнасть”?!» – интересовался Царьков.) Документы готовы, теперь еще пару слов сказать.

– А тебе не стремно – дед вас разогнал, как шавок? И ты заяву на него бросаешь?

– Ниче… это раньше понятия были, а щас, в натуре, все не так. На кой менты, если меня не защищают? Я тож гражданин этой страны! Налого… на-ло-го-пла-тель-щик! Вот! Я тебя кормлю, а ты меня защищай! Вот так! Закон за меня!

– Ранее судимый?

– Ну и че? Чалился по малолетке, да. И че? Я свое отбыл! И такой же гражданин, как и все!

Смотри, как резво рассуждает… поднаторел! Колония – кузница кадров. Сел за хулиганку – вышел законченной мразью! И права качать умеет – научили небось. Мало ли советников?

Тут «хулиганка» катит. Начнут с деда деньги выжимать… И то, что он тут мне напел, – полная лажа. Чтобы шестидесятилетний дед вдруг взял и набросился на пятерых отморозков – это что, берсерк какой-то, что ли? Не верю. Брешет, сука!

Теперь надо будет послушать агрессора. Ехать на место. А может, вызвать его повесткой? Вечером студенты придут, послать их повестки разносить. Прибудет в пикет, там и поговорю.

Стоп! Так не пойдет. Дело непростое, не зря мне замнач его поручил. И снова неясно, почему именно мне? Ну да, место происшествия у меня на участке, то есть формально по месту совершения. Но можно было бы поручить и оперу! Фактически усматривается сто шестнадцатая – побои! Позови опера, дай ему задание, и вперед! А тут вызывают алкоголика-участкового и дают ему непонятное указание – «разобраться с разумом».

Ну, вы и кружевники! Таких кружев наплетете – сами-то понимаете, чего наплели?! Ладно. Я на крючке у начальства, меня можно подтянуть. Это ясно. Формально – я и должен заниматься этим делом. Это тоже ясно. Но не все ясно! Они ведь знают, КАК я ненавижу всякую эту мразоту, бандитву – мелкую и крупную! Хм… а еще знают, что я не поддерживаю с этой самой шпаной никаких контактов. Ни родственных, ни дружественных – никаких. Может, в этом и есть секрет? Или во всем сразу, все вместе взятое… Что толку гадать? Работать надо! И дожить до вечера.

Зашагал по коридору – мимо высоченных дверей, мимо больших окон. Больница построена еще до революции, а тогда стройматериалов не экономили. Потолки – теряются в небесах. Перила на лестнице – настоящий дуб, с тех самых пор сохранились, помнят руки сотен и тысяч больных и врачей.

А линолеум рваный, как у нас в отделе. И пахнет из сортира мочой. И пыль на полу. Ну почему, почему все перемены обязательно с грязью?! Перестройки всякие, революции? Почему первым делом надо все загадить, а уж потом! О-о-о… как мы построим потом – на этой самой куче дерьма! Которую сами и наделали! Тьфу!

До участка добирался с трудом. Откуда-то народ набежал, автобусы полные, так что еле залез. Толкаться и лезть дуром не позволяет офицерская честь. Какая-никакая, но она у меня есть. Отталкивать старух с корзинами, пихать женщин, разбрасывая толпу локтями, – это не по мне. Машину бы купить какую-нибудь, хоть плохонькую, все было бы гораздо скорее. Только вот где денег взять? Да и разбил бы я ее в первые же дни. По пьянке. Или ее бы угнали от дома, как угоняют десятки и сотни машин по всей стране. Ставить негде, кроме как у дома. До стоянки тащиться далеко.

В принципе, можно и на стоянку… надо будет подумать. Когда деньги заведутся.

Через час я стоял возле калитки неприметного крепкого дома, ничем не отличающегося от десятков других домов по этой улице. Дощатый забор, скамейка – давно не крашенная, видно, что на ней никто не сидит, как это обычно происходит у других домов. В палисаднике кусты сирени – неухоженные, разросшиеся до дикого состояния. Окна в доме закрыты ставнями. Что вообще-то вроде и странно, и довольно-таки объяснимо. В эту жару лучше укрыться в темноте. Так прохладней. А если еще ты знаешь, что кое-кому отмороженному вчера набил морду – лучше поберечь стекла и укрыть их за деревянной броней. Так целее будут, это уж точно.

Минуты три я разыскивал звонок, с помощью которого рассчитывал добраться до хозяина дома. Звонка не было, калитка закрыта, так что ничего не оставалось, кроме как лезть в палисадник, рискуя повиснуть на штакетине и разорвать мои единственные условно чистые штаны, а также поиметь неприятности на свою худую задницу – в буквальном смысле слова.

Но нет – перелез, не повиснув, не зацепившись и не лишившись мужских первичных половых признаков. И заколотил кулаком в ставню – вначале тихо, осторожно, но, видя, что мои усилия ни к чему не приводят, во всю силу своих подпорченных алкоголем тридцати лет.

Когда контакт с «объектом вожделения» совершился, я едва не упустил в штаны – мужик подкрался настолько тихо, настолько осторожно, что это можно сравнить со скрадыванием добычи диким зверем вроде леопарда, – медленно-медленно, тихо-тихо, а потом рывок! И жертве каюк. И поделом! Нужно быть внимательнее! Не подставляйте спину клыкам и «перьям», звери и участковые!

– Что хотел? – Голос был хрипловатым, низким, а его владелец совершенно невидным, неопределенного возраста, от сорока до семидесяти.

Шестьдесят лет? М-да… Двигается он не так, как человек, отягощенный болезнями и долгами. Спокойный, как удав, ловкий, как леопард, и проницательный, как… как… кто? Питон Каа – вот кто! «Бандерлоги, подойдите еще на один шаг! Хорошо ли вам видно, бандерло-о-оги?!» Брр… аж мурашки по коже. Ну что же, поговорим, Каа?

– Василий Петрович Сазонов? Я ваш участковый. Мне нужно вас опросить по поводу инцидента…

– А имя у участкового есть? Фамилия? – негромко, но жестко осведомился мужчина. – Представляться не учили?

– Извините… – я слегка покраснел, что было для меня совсем неожиданно. Неужели я не разучился краснеть? – Каргин Андрей. Лейтенант милиции. Участковый. Теперь мы можем с вами поговорить?

– Теперь можем. Заходи! – Калитка открылась. И я вошел во двор. И это простое деяние навсегда изменило мою жизнь.

Глава 2
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем».

Двор чистый, ухоженный, в отличие от палисадника. Видно, что за двором ухаживают – с душой, с расстановкой. Цветы, газон. Камни расставлены в некоем художественном беспорядке. Ну что-то вроде сада камней у японцев. Не хватает только небольшого пруда с рыбками и сакуры. Впрочем, вон и сакура. Не совсем сакура, но тоже вишня – наша, русская сакура! Цветет, кстати, ничуть не хуже.

На травке шезлонг, книжка лежит. И что интересно – книжка на английском языке. Хм… вот тебе и пенсионер! Кто же это такой, в конце-то концов?!

– Здесь сядем или в дом пойдем? – Сазонов указал на стол под навесом. Вокруг стола стояли четыре стула – ровно, как по линейке. Стеклянный кувшин с чем-то желтоватым, высокие коктейльные стаканы – два стакана. Розетка с чем-то красным, похоже, что-то вроде аджики. Нарезано сало – аппетитное, в мясных прожилках. Хлеб – не магазинный, это сразу видно. Круглые караваи с зажаристой корочкой и, похоже, еще теплые – от них шел запах горячего хлеба, такой уютный, такой аппетитный, что я невольно сглотнул слюну.

Сазонов заметил мои страдания, чуть улыбнулся одними губами и снова предложил:

– Давай-ка здесь сядем. И не стесняйся, угощайся, чем бог послал.

Я секунду помедлил, затем решительно сел, приземлив свой эпического размера дипломат и отложив в сторону фуражку, на второй стул. Ладони горели – попробуй-ка потаскай такую тяжесть весь день! Небось ладони тоже станут толстыми, как подошвы!

– Это вино, – кивнул Сазонов. Не спрашивая разрешения, он наполнил стакан и пододвинул его ко мне. – Пей, тебе надо.

– Почему – мне надо?! – оторопев, переспросил я.

– Потому что ты с тяжелого похмелья. И, похоже, не первый день. И не первую неделю.

– Откуда… откуда вы знаете?! – поперхнулся я, чувствуя, как снова кровь бросилась мне в лицо. И тут же поправился: – С чего вы взяли-то?!

– Ты кому втираешь? У меня глаз наметанный – ты с похмелья. И от тебя тащит живьем. Пару часов назад ты выпил пятьдесят-сто граммов водки. Будешь отрицать?

– Не собираюсь. Это ваши выводы, и ничего больше. Нет, я вино пить не буду. Если не трудно, дайте, пожалуйста, воды. Жарко.

– Чаю. Будем пить чай. В такую жару на Востоке пьют зеленый чай. И мы будем.

– Только сало на Востоке не едят! – не выдержал я. Меня напрягало, что этот человек так запросто, легко взял инициативу в ситуации на себя, и потому я немного злился. Кто он вообще такой?! Человек, который ходит под статьей! А я? Я тот, от кого зависит, упадет на него эта статья или нет! Так какого черта?

– Не едят, – усмехнулся Сазонов. – А мы – едим. И ты ешь давай, голодный небось. Весь день на ногах. Вон какой чемодан таскаешь! К нему колесики да мотор – можно было бы на нем и ездить!

Я невольно улыбнулся – точь-в-точь как я всегда говорил насчет моего чемодана. Правда, к нему бы колеса и мотор!

Сазонов ушел в дом, а я не выдержал и с жадностью набросился на сало. Что я сегодня выкушал, если не считать водки? Один жалкий бутербродик! Организм требовал своего, организм не обманешь фальшивыми водочными калориями.

Сазонов пришел минут через пять, когда я уже успел пропустить через глотку приличное количество пахнущего чесноком, охренительно вкусного сала и такого же охренительно вкусного хлеба. Ей-ей, я давно так вкусно не ел! Все закусь какая-то, гадкие пирожки, гадкие беляши, килька в томатном соусе, подозрительная колбаса и венец творения – яичница.

Ну что может быть проще яичницы? Но я и ее умудрялся время от времени палить до состояния антрацита. В общем, обычно я не ел и даже не питался, а перекусывал. Как волк, запертый в клетке, перекусывает палку дразнящего его негодяя. Щелк! И перекусил.

А вот сейчас я ЕЛ. И наслаждался едой. Простой, здоровой и незамысловатой. Хорошей едой.

– Ну вот и славно, Андрей Владимирович! – Сазонов поставил передо мной довольно-таки большой бокал с чаем.

Не люблю, когда подают чай в маленьких чашечках-фитюльках. Ну что это за подражание гнилому Западу? По-русски – вот так, пол-литровая кружка, и пей на здоровье! Кстати, в такой кружке чай дольше сохраняет температуру, – обычная физика, объем-то больше, чем в фитюльке, которую можно опорожнить одним глотком!

– Я вам не называл моего отчества, – безмятежно глядя в глаза Сазонову, сказал я, пододвигая к себе бокал. – Яду мне не насыпали? Слабительного?

– Ах-ха-ха-ха! – вдруг раскатисто рассмеялся Сазонов, показав идеально ровные, белые зубы. Явно не натуральные. Дорогие зубы, я знаю. Как-то в райотделе был разговор, мол, чтобы вставить все зубы, наших зарплат надо за год вперед.

Не бедный пенсионер. Так что он тогда делает здесь, в «Шанхае»? Почему не живет где-нибудь в центре, в дорогой, хорошей квартире, как подобает персональным пенсионерам? Ведь персональный, точно! И про меня ему уже все доложили. Зачем только?

– Не собираюсь я тебя травить, – вытерев слезы и откашлявшись, заявил Сазонов. – Да и зачем? Отрави тебя – пришлют какого-нибудь дурака. Он и разберется по-дурацки. А ты парень умный, хотя и злоупотребляющий. Ты мне нравишься, парень. Башка у тебя есть, вижу. Да и юмора не занимать. Люблю людей с юмором. Ну что, если ты сыт, поговорим?

Я еще не был сыт, но ведь можно и в процессе подъесть, так что утвердительно кивнул:

– Поговорим. Рассказывайте, как все было.

– Ну как… шел домой. А у меня на скамейке сидит эта гоп-компания. Выпивают, грегочут, бутылку разбили о столб. Я сделал замечание, предложил им свалить куда подальше. Они начали выступать, а потом этот… как его…

– Царьков Виктор Васильевич, – помог я.

– Вот-вот… Царьков Виктор Васильевич… мерзкая подзаборная дрянь! Попытался схватить меня за лицо, с матом и угрозами. Ну я на рефлексе и… остальное ты знаешь.

– А остальные?

– Ну а что остальные… тоже полезли. Но они поумнее оказались и после первых оплеух разбежались. Тут ведь смысл какой: когда вожака завалили, кто из стаи полезет? Звериные инстинкты, ничего больше.

– Василий Петрович… а где вы научились так драться? Ну вот так – чтобы разогнать пятерых шпанюков? Вы не выглядите таким… хм… могучим!

– Парень, сила не в плечах. Сила в духе. А духа у меня хватает с избытком!

Я хотел схохмить про дух человеческий, вернее, про запах, который может разогнать толпу врагов, но поостерегся, глядя в гранитное лицо собеседника. Это был даже не волк, это волкодав! Невольно поверишь, что такой может разогнать стаю шакалов! Почему-то вот не хотелось его обижать.

– Где я служил – не имею права тебе говорить, – Сазонов извиняюще улыбнулся. – И где учился тому, что умею, – тоже. Поверь, при желании я мог бы их всех просто поубивать. На месте.

– Спасибо, что не поубивали! – с иронией протянул я, и Сазонов кивнул:

– Пожалуйста.

– Да, мне тут на земле только смертоубийств не хватало! Ко всему прочему! И так дерьма по жизни хватает, так еще и пилюлей от начальства получить за то, что не уследил.

– Еще поешь? Ешь, ешь, не стесняйся – не обеднею. Да и легче потом думать будет, сытому-то.

– И раз мы вместе хлеб преломили, теперь мне вас гнобить будет стремно, – задумчиво заметил я, протягивая руку за ломтиком сала.

– Хм… – Сазонов пристально посмотрел мне в глаза, опустил взгляд и задумчиво кивнул своим мыслям. – Ты не так прост, каким кажешься. Меня предупредили, да. Только не спрашивай, кто предупредил. Глупо же.

– Да я и не спрашиваю. – Я невозмутимо отхлебнул чай и с удовольствием отметил, что хозяин добавил в него ломтик лимона. Люблю – с лимоном! Просто обожаю! С детства. И вообще люблю запах цитрусовых. Даже одеколон, что покупала мне Маша, пах цитрусом…

– Ты уже решил, как будешь выкручиваться? Хм… вернее, меня вытаскивать…

– Вы хотите, чтобы я дал вам полный расклад? – Я усмехнулся и довольно откинулся на спинку стула, уцепив кружку за широкую ручку. – Зачем?

– Интересно! Я же пенсионер, мне все интересно. Делать не́черта. Сижу вот, чай пью. Или цветы окучиваю. Виноград выращиваю. Мне такие сорта прислали районированные – закачаешься! Ученый один вывел. Только никому теперь не нужны его сорта. Сейчас вообще ничего не нужно – кроме денег. Может, и тебе деньги нужны? Да ладно, ладно, чего ты так лицом-то окаменел? Извини. Ты, наверное, единственный в вашем отделе, кто на деньгах не повернут. Или не единственный?

– Сто шестнадцатая усматривается, – не отвечая на вопрос, холодно проговорил я. – Побои из хулиганских побуждений. Так можно повернуть. А можно сделать штраф – личные неприязненные отношения. Это уже административка, совсем другое дело. То есть вы знали этого негодяя и раньше, у вас были конфликты, которые вылились в драку на бытовой почве.

– Я не буду платить этой твари! – предупредил Сазонов, и желваки напряглись на его щеках.

– Не будете. Но мне нужно накопать на него какой-нибудь грязи. Вы с соседями общаетесь? Что-нибудь знаете про то, как этот тип живет? С кем? Что делает?

– Его мамаша, насколько знаю, приторговывает самогоном.

– Еще чем-то?

– Не знаю. Может, и наркотой. Этого я не знаю. А вот мужичков с бутылкой в руках видал, и не раз. Там у нее в калитке окошко такое, звонок рядом. Подходят, звонят, окошко открывается. Туда суют деньги – появляется бутылка. Противная баба. Зубы золотые, пальцы все в перстнях, одевается как… хм… в общем, чем-то на цыганку смахивает. Сама льстивая такая, улыбается, а глаза недобрые. Знаю таких людей – опасные, подлые. Стоит отвернуться, тут же в спину нож воткнут. Сынок ее, вот эта самая шайка – что-то вроде охраны. Наверное, еще и долги выбивают – я видел, как они грузили мужика, кричали что-то про долг, про деньги. Слушай, это же твоя земля? Почему ты-то, участковый, не знаешь, что тут происходит? Они уже год тут торгуют, не меньше!

– У меня бы непростой год, и я кое-что упустил, – промямлил я, кусая нижнюю губу. Мне было стыдно. Уж чего-чего, а шинок на своем участке я должен был засечь! Тоже мне, участковый! Алкаш хренов…

– Я знаю, что у тебя случилось, – Сазонов кивнул, но не стал, как я с отвращением ожидал, произносить что-то заезженное вроде «мои соболезнования», «жизнь не закончилась», «надо жить». Жизнь закончилась. И я не живу. Тело мое живет, а душа умерла в тот солнечный день. И теперь я ненавижу солнце. Люблю дождь. Облака. Снег. Но не солнце.

– Давайте все запишем – все, как случилось. И я буду работать. Только должен предупредить: скорее всего, мне нужно будет договариваться с мамашей отморозка, чтобы она воздействовала на урода и он написал отказное. Думаю, все получится. Только в дальнейшем, пожалуйста, так не делайте. Если уж решили наказать негодяя, так сделайте это тихо, без свидетелей и… наповал. Чтобы некому было заявления писать! И да – не на моем участке! Шутка, шутка! Чего вы так на меня уставились?! Шучу я!

– А мне показалось – не шутишь, – медленно, тяжело припечатал Сазонов. – Что же, это вариант. Только не хочется рук марать кровью этого говнеца. Кости ему пересчитать – одно. Завалить – другое. Я больше не на службе, пусть другие… В общем, я понял тебя. Кстати, можно вопрос?

Я помолчал, зная, о чем он спросит. И мне этого не хотелось. Но человек меня покормил, отнесся ко мне с пониманием, да и просто он мне нравится – почему бы и не поговорить? Честно сказать, я давно ни с кем не разговаривал на эту тему, и вообще ни с кем – откровенно.

– Ночные кошмары заливаешь водкой? Снятся? – Сазонов вперился в меня взглядом, будто старался просветить, как рентген, и от вопроса я едва не вздрогнул – откуда знает? Но удержался от резкого ответа, который так и летел на кончик языка: «Вам-то какое дело?! Чего вы лезете в мою жизнь?!»

– Снятся. Заливаю, – бесцветно, глухо ответил я. – Еще вопросы?

– Не было мысли – наказать негодяя? Пойти и наказать самому? По справедливости?

– Была. И есть. Но я не смогу. Убить не смогу. Одно дело – когда на тебя с оружием. И другое – подойти и убить. И к тому же я просто до него не доберусь. А доберусь – мне не дадут ничего сделать. Но даже если сделаю – уйти не дадут. Наши же и повяжут.

– А ты боишься, что повяжут? Боишься, что окажешься на зоне?

– Боюсь. Знаю, что оттуда не выйду. Не понимаю, откуда у меня такое убеждение, но знаю.

– А ты знаешь, что скоро тебе конец? Что ты спиваешься? Что тебя в конце концов выгонят из органов, и ты окажешься на улице – без работы, без денег, больной спившийся бомж. Бомж, да, потому что квартиру тебя заставят отдать – за тобой ведь никого не будет. Это сейчас ты офицер милиции, а будешь бывший офицер! То есть никто! Подумай над этим.

– Подумаю, – угрюмо ответил я и протянул руку за дипломатом. Хватит болтовни, делом надо заниматься.

Написание объяснения отняло пятнадцать минут. Больше мы за жизнь не разговаривали. Я вообще был раздосадован, что так раскрылся перед совершенно чужим человеком. Кстати, сам не понял, почему это сделал. Будто нарыв проткнул. Забрызгал гноем сазоновскую лужайку. Отвратительно!

Мы попрощались – я сухо, Сазонов довольно тепло, задержав мою руку в своей на секунду больше, чем нужно, и глядя мне в глаза. Рука его была горячей, сильной, словно сделана из железа. Могучий мужик. И ведь по внешности не скажешь, что он так силен!

После Сазонова я направился к дому «жертвы», где уже ошивались четыре согбенные фигуры, сутулость и неряшливый вид которых не оставляли разночтений на тему «нездоровый образ жизни». Один сидел на земле – в позе орла, как будто уселся погадить, как и полагается настоящему сидельцу, годами топтавшему зону. Все «бакланы» так делают. Это вот сидение на корточках для них важнее кепочки-жиганки, модной в определенных кругах. Как тебя будут уважать, ежели ты не умеешь наслаждаться сидением на корточках?

Вот ведь человеческий мусор! Хорошие люди мрут как мухи – от болезней, в катастрофах, просто не выдерживает сердце. А эти твари живут и радуются жизни!

Помню, как выезжал на один адрес, когда дежурил по райотделу. В общем, сварщик, мой ровесник или чуть старше. Жаловался, что сердце колет. Ну колет и колет – дел-то? Все мы жалуемся, что где-то колет, в сердце или в заднице. А этот… Ночью вышел на кухню покурить. Сел под форточку, облокотился на подоконник, откинулся на спинку стула… и умер. Так и остался сидеть – с сигаретой в руке. Мать под утро выходит на кухню – свет-то горит, может, что случилось? Тронула сына за плечо… а он уже остыл.

Вот так бывает – нежданно-негаданно. А эти мрази живут!

– Чего вытаращился? – внезапно вызверился я, глядя на то, как ухмыляется мне в лицо сидящий на корточках. – В отдел захотел?

– А за что, начальник? – не испугался тот. – Я ничего не сделал. Сижу себе, курю, птичек наблюдаю. Я вообще-то сам жертва! Ты же по поводу этого отморозка пришел? Деда придурочного? Так мы тебе все расскажем, ничего не утаим! Ты только спроси!

– Спрошу. Со всех спрошу! – буркнул я и нажал на звонок возле «кормушки». Через минуту «кормушка» открылась, и женский голос с легкой хрипотцой спросил:

– Ну, чего надо? Давай быстрее! Суй сюда! Чего застыл-то?!

– Милиция, участковый! – как можно более грозно сказал я, стараясь заглянуть в «кормушку», для чего мне пришлось согнуться едва ли не в пояс. Разглядеть собеседницу мне не удалось, но она появилась передо мной сама, открыв калитку как раз в тот момент, когда я и наклонился для обозрения ейных статей. Так что получилось, будто я кланяюсь хозяйке дома в пояс, как самый ее верный холоп. И это не добавило мне хорошего настроения.

– По поводу драки вашего сына! – пояснил я, разогнувшись и разглядывая в упор дородную статную бабу лет сорока пяти – пятидесяти, спокойно взирающую на меня с высоты своих метра восьмидесяти. Нет, это даже странно – во мне сто восемьдесят пять сантиметров, а она смотрит на меня так, будто стоит на вышке для прыжков в воду! А я при этом копошусь где-то внизу, на самом дне, рядом с обмывками грязных задниц пловцов!

Кстати, брезгую ходить в общественные бассейны. Что там с гигиеной, кто плавает в бассейне и с какими болезнями – одному богу известно. Но только не врачам-дерматологам, справка от которых стоит сущие копейки. Нарисуют тебе кристальное здоровье, даже если ты весь покрыт чумными бубонами. Деньги решают все!

Опять же, там и дети купаются, а если им приспичит по-маленькому, что тогда будет? Ага, прям так и побежали они все в сортир! «Бассейн большой, не заметят!»

– Ну, пошли, – пожала плечами дама, и я зашагал за ней, привычно шаркая штаниной о бок моего бронебойного дипломата. «Все свое ношу с собой!» – вот лозунг участкового. Никогда не знаешь, где окажешься и какую бумагу потребуется исполнить. Так что лучше таскать с собой их все.

– Здесь будем разговаривать! – объявила женщина и указала пальцем на скамью под навесом. – В дом не поведу. У меня там не убрано!

Ага. Не успела убрать батареи бутылок с разлитым самогоном и бочки с брагой. Прижать бы тебя сейчас за самогоноварение, изъять образец… вот только без понятых не прокатит! Вот такое у нас правосудие. Слову милиционера не верят! А словам простых граждан – да! Так что приходится изворачиваться. Я даже в дом без ее разрешения войти не могу – сразу жалобу в прокуратуру накатает. Они это умеют. И мне, самое главное, от этого не поздоровится.

– Ну и чего? Когда этого козла закроете? – ласково поинтересовалась женщина, щуря на меня свои свинячьи глазки. – Разве можно так с человеком обращаться? Измордовал парня – на нем живого места нет! И за что?! Да ни за что! Если вы его не привлечете, я на вас напишу! В прокуратуру буду писать, начальству вашему. И в газету! Все опишу: как вы преступников покрываете, как не даете жить честным гражданам!

– Это вы-то честные граждане?! – не выдержал я. – Как язык-то повернулся такое сказать?! Честные граждане, мать вашу! Что это бражкой оттуда тянет, а? Может, посмотрим?

– Не имеешь права! – зашипела бабища и грудью встала в проходе между мной и входом в дом. – Санкцию прокурора давай, тогда и обыскивай! А без санкции – напишу на тебя! Мало не покажется! Взяли моду в дом вламываться! Это вам не тридцать седьмой год! Сталина давно нет, а вы все как при коммунистах живете!

Ах ты тварь! Да если бы мы жили при коммунистах… иногда я все-таки жалею, что сейчас не тридцать седьмой год. Тогда бы всю эту мразь быстро к ногтю прижали! Только бы щелкнули, как вши!

– Послушай меня внимательно, – начал я слегка хриплым от сдерживаемого гнева голосом. – Советую тебе прикусить язычок и послушать меня внимательно. Твой сын и ты всех тут уже достали! У меня материалов достаточно, чтобы отправить твоего сынка на нары за организацию банды, а тебя – за организацию притона и самогоноварение! И если ты не сделаешь так, чтобы твой сынок заткнулся и не поднимал волну, я тебе устрою сладкую жизнь! Я буду копать под тебя, убивать твой бизнес, пока он совсем не умрет! Я устрою под твоими окнами пикет, буду ловить всех, кто сюда приходит. А еще буду рассказывать на каждом углу, что ты со мной сотрудничаешь и даешь мне хорошую информацию по криминалу в районе. И каждый раз, когда отловлю очередного злодея на своей земле, буду говорить, что поймал его благодаря тебе, хорошей женщине, помогающей правопорядку! Как думаешь, что будет в оконцовке, после того как я тебя ославлю?

– Ты… ты… ты так не сделаешь! – задохнулась от ярости и возмущения женщина. – Ты мент! Ты должен по закону! Ты не имеешь права! Я на тебя напишу!

– Да что ты заладила – «напишу, напишу»! Заткнись! Сядь и слушай!

Женщина захлопнула пасть, облизала полные, крашенные красной помадой губы и действительно уселась на скамью, отдуваясь, обмахиваясь газетой и с ненавистью глядя на меня так, будто представляла в прицеле автомата. Кстати – а с них станется, может, и прикопан где-нибудь ствол. Эти куркули, барыги запасливы!

– Я не трону тебя, и дело солью́, если твой сын напишет отказное заявление, в котором укажет, что ничего не хочет и ни к кому не имеет претензий. И дружки его будут помалкивать и не трепать языком! И тогда работай, продавай свою отраву, а я тебя не трону – если только не будет указаний сверху! Если не укажут на твой притон, как на сатанинскую точку, разлагающую нравственность окрестного населения. И если ты не будешь здесь толкать наркоту. Ведь ты не толкаешь наркоту, нет?

– Нет… – ответила бабища, и я ей легко поверил. Она ответила с таким сожалением, с такой тоской, что в это нельзя было не поверить. Видать, не позволяют ей здесь толкать «дурь».

Весь город поделен на делянки, с которых собирают урожай строго определенные наркодельцы, это всем и давно известно. И этим дельцам на фиг не нужна сторонняя точка где-то на задворках.

Вообще-то сбытом наркоты по жизни занимаются цыгане, у них все это давно отлажено – еще с перестроечных времен, а может, и раньше. И цыгане в свою теплую компанию новичка не допустят – гарантия! Прирежут на хрен… а дом сожгут.

– Кстати, я еще и цыган на тебя напущу – скажу, что ты наркоту здесь у меня сбываешь. Мол, цыгане идиоты, как ловко ты их накалываешь! Как думаешь, поверят? Может, и поверят. А может, и нет. Но жизнь тебе могут осложнить. В общем, у меня полно способов испортить тебе жизнь, а у тебя нет ни одного испортить ее мне. Написать прокурору? Да мне плевать! Хоть десять раз пиши! Но тогда ты тут точно работать не будешь. Поняла?

– Поняла… – Бабища тяжело вздохнула и плачущим голосом вдруг заканючила: – Ну что вот вы привязались к одинокой женщине? Живу себе, никого не трогаю! А что люди ко мне ходят, так это меня уважают! За советом идут, за помощью!

– За советом, как лучше разлить по стаканам? Не блажи, не строй из себя дуру! Завтра с утра пойдешь к сыну и скажешь, чтобы он написал отказное, когда я к нему приду. И пообещай мне приструнить своего отморозка, чтобы не вязался к прохожим и вел себя поскромнее. В другой раз его просто убьют!

– Убьют, когда-нибудь убьют… – горько вздохнула женщина, глядя куда-то вдаль над моей головой. – Молодежь, ведь она сейчас какая – совсем без тормозов. Мать не слушают, законы не исполняют.

«Какие законы? – подумал я. – Воровские, что ли?» А она продолжала жалобно сетовать:

– И доводит это их до греха. А матерям плакать!

Бабища и вправду заплакала – навзрыд, по-настоящему, без актерских ухищрений. Или, может, она была гениальной актрисой, если умела так достоверно плакать. Что, впрочем, не имеет никакого значения для моего дела.

– Так что, мы договорились? – ничуть не купившись на горькие слезы, спросил я, поглядывая на дымок, идущий из трубы над пристройкой к дому. Варит, сучара! Первач небось сейчас из трубки капает, сивуха!

– Договорились! – кивнула женщина, утирая глаза невесть откуда появившимся платочком. – А можно я вас попрошу?

О! Уже на «вы»! Прогресс, однако. Впрочем, и немудрено – эти твари подчиняются только силе. Покажешь, что ты сильнее, вот они и твои. Дашь слабину – они о тебя ноги начнут вытирать.

– Проси, – равнодушно пожал плечами я.

– Нельзя ли договориться, что вы будете моей крышей? Ну там… прикрыть иногда, если ваш ментовский рейд, или наедет кто из ваших или наших… Сможете приехать, разрулить? Я платить много не могу, бизнес не очень-то идет, но что смогу – заплачу! Зарплаты-то у вас маленькие, жить трудно… а я помогу!

Что происходит! Шинкарка меня, несчастного мента, пожалела! Сейчас я весь на слезы изойду от умиления! В ноги ей паду!

– Деньги мне твои не нужны, – задумчиво начал я, поскольку в голову пришла хорошая идея, – а вот информация… мне информация нужна. Кто кого грабанул, кто вещички сдал, и какие. Ведь ты и вещи принимаешь в уплату, уверен. Только не ври, что это не так! Я не первый день на свете живу! Будешь мне стучать, а я тебя прикрывать… по мере возможности. Обещаю! Будешь спокойно работать.

– Договорились! – довольно кивнула женщина и, понизив голос, заговорщицки сообщила: – Слышали, на днях ларек Армена подломали? Кассу выгребли, водки набрали? Так это Митяй Косой с дружками, сам мне хвастался. Мол, крутой весь из себя. Так что вот – я стараюсь! Чего еще услышу – сообщу.

Я дал женщине визитку со своим номером (у всех участковых были визитки – от РОВД, эдакие серо-коричневые поганки с пустографкой, в которую надо было вписать свой номер телефона) и через десять минут уже шагал по переулку – сытый, довольный, как удав, проглотивший трех кроликов и одного адвоката. Если бы все дела решались так быстро и элегантно! Хорошо, что баба оказалась совсем не дура, вот только надо ли мне такую стукачку? Ведь и на самом деле придется ездить к ней и разруливать. Агент ведь, а правильный мент агентов на произвол судьбы не бросает!

Итак, дело, в общем-то, сделано. К уроду в больнице схожу завтра. Не надо торопиться.

Проходя мимо дома Сазонова, не удержался и козырнул – нет, не так, как положено, а на манер американцев. Шутливо, само собой. И никакого преклонения перед гнилым Западом!

Ох уж этот пресловутый «гнилой Запад»… Слышу о его загнивании с тех пор, как мало-мальски вошел в разум и начал осмысливать политические лозунги. Советский человек всегда был политизирован донельзя и всегда знал, что живем мы счастливо, сытно – лучше всех на свете. Запад – гнилой, Союз – великий, и совсем даже не колосс на глиняных ногах. И Западу, клевещущему на могущество нашей великой страны, жить осталось всего ничего – до тех пор, пока рабочий класс не сбросит свои оковы, наложенные жадной буржуазией.

Увы, рабочий класс набрасывал на себя все больше оков, и тому обстоятельству искренне радовался, а вот Советский Союз оказался колоссом на глиняных ногах, рассыпавшись в кучу трухи, именуемую теперь Содружеством.

Досадно, больно и горько. И теперь вдруг оказалось, что живет эта гнилушка Запад лучше всех и нам нужно ползать перед этой гнилушкой на коленях, дабы нас ласково потрепали по грязной, в репьях, холке – как жалкого бродячего пса.

Нет, я не вперивался в телевизор, ловя каждое слово наших политических лидеров, как это делает простой обыватель. Мне теперь было все равно. Неинтересно. Пусть расхлебывают без меня, мерзавцы. Угробить ТАКУЮ страну! За это надо просто сжигать на кострах! Чтобы не поганить их мерзкими телами родимую землю!

Я думал эту мысль, когда ехал домой, в расчете перехватить пару часов сна перед вечерним марафоном. Прием участковые ведут с 19.00, так время у меня еще есть. Я сыт, дело сделано – почему бы и не отдохнуть?

Промелькнула мысль вообще сегодня не ходить в опорный – сегодня не мой день обязательного приема граждан. Но я эту мыслишку отбросил как провокационную, заброшенную мне в голову маленьким бесенком по имени Лень. Ну не схожу я, а кто за меня исполнит мои бумаги? В ментовке будут терпеть твое пьянство (если не переходишь черту), твое раздолбайство вроде замуток с замужними бабами жителей участка, твои поборы с лавочников, но, если ты не исполняешь бумаги, на хрена ты такой в милиции нужен? Даже если всего вышеперечисленного из «косяков» у тебя не имеется.

Участковый – это что-то вроде огромной коровы, пережевывающей силосную массу бумаг и дающей молоко в виде отказных, объяснений, рапортов и протоколов. Если ты не можешь переработать этот «силос» – иди на бойню. Или на вольные травы. Бизон ты американский…

Открыл квартиру ключом, выуженным из глубокого кармана, и с облегчением ввалился внутрь, будто сунул руку в старую, грязную, разношенную, но такую удобную перчатку.

Единственное место в мире, где меня никто не тронет, где меня не побеспокоят и где я царь и бог (иллюзия, конечно, но все-таки!). Даже телефона у меня нет! Так что ни одна сука не потревожит мой отдых мерзкой трелью этого дьявольского приспособления, созданного Сатаной только для того, чтобы отрывать от отдыха всяческих хороших людей. Вроде меня, любимого.

Сбросил ботинки, с наслаждением пошевелил пальцами ног. Едва не застонал от наслаждения и от боли в натруженных ногах. Попробуй походи целый день в такой обуви! Поубивал бы тех, кто придумал форменные ботинки!

Пошел к дивану, плюхнул на пол дипломат, бросился на несвежую простыню – как был, в одежде. Простыне это уже ничем не повредит. Скорее наоборот…

Закинул руки за голову, уставился в потолок. Условно белый потолок, с отметиной в том месте, куда попала пробка от шампанского – наш последний Новый год с Машей и Настенькой. Наш последний год…

Разбередил душу Сазонов. И правда, а какого черта я боюсь? Ну чего мне бояться? Цепляюсь за остатки своей прежней жизни? Мол, сяду я, и кому достанется эта квартира? В которой мы жили, любили друг друга, растили дочку… Чужие люди будут спать на этом месте, чужие люди будут расхаживать по этому полу, по которому топали маленькие Настенькины ножки. Да? Да. Но, когда я сдохну от пьянки или от того, что вывалюсь по пьяному делу с пятого этажа, разве тут будут не чужие?

Только вот мои близкие останутся неотмщенными. Только долг не будет выплачен.

И что делать? Я ведь сейчас совершенно никудышный! Ну совсем никудышный!

Что я могу? Ну, вот захочу я застрелить гада – из чего буду стрелять? Из табельного «макара»? Можно, да. Одного. А остальных? Он же не один был! Я их всех помню – всю «бригаду» уродов, которые радовались решению суда! А судья? Он виноват не меньше, чем тот, кто сидел за рулем! Он останется на месте? Будет так же выносить решения в пользу тех, кто заплатит ему больше денег? Будет. А я уже сгину. Меня уже не будет. Скорее всего, пристрелят на месте – уж они-то церемониться не будут, это не наши менты, боящиеся даже пукнуть в сторону поганой бандитвы – а вдруг сочтут превышением служебных полномочий?! Вдруг отправят в народное хозяйство?!

Итак, Андрюха, давай-ка рассмотрим этот великий план со всех сторон. Как наказать негодяев и при этом подольше остаться на плаву? Чтобы не срубили влет, пока не закончил свое богоугодное деяние? Или не богоугодное, но – деяние.

Что мне нужно? Во-первых, решить, какое оружие выбрать для нанесения удара подлецу. Первое, что приходит в голову, само собой – пистолет. Или винтовка. И то и другое для меня как авторучка для хорошего писателя – владею гораздо выше среднего уровня. Давно не тренировался, да, но можно это исправить. В конце концов, есть же и стрелковые секции. Пойти и попросить о тренировках. Придется заплатить, конечно, но…

Кстати, а каким пистолетом я владею лучше всего? «Марголин», без всякого сомнения. Малокалиберный пистолет калибра 5,6 мм, десять патронов, вес почти килограмм – 900 граммов, если быть точным. Надежная, давно проверенная машинка. Железный лист в миллиметр прошибает только так, на раз! На двадцати пяти метрах пробивает доску сороковку – навылет! Так что, если кто думает, что «марголин» – нечто вроде пневматической пукалки, он жестоко ошибается.

И есть у него еще два замечательных свойства. Для киллера замечательных. Во-первых, звук выстрела из «марголина» не такой громкий, как из того же «макара». Можно сказать, почти что с глушителем. Если кто услышит, решит, что петарда сработала – их сейчас идиоты малолетние по всем дорогам разбрасывают. Дорвались до китайской дребедени, только шум стоит! Я бы вообще запретил всякую такую дрянь. Фейерверки – от них только вред. Выбитые глаза, ожоги, спаленные дома и квартиры. Развлекаются, идиоты!

Второе – пулю из «марголина» почти невозможно идентифицировать. Главное, подобрать гильзу. Почему нельзя идентифицировать? Мягкая свинцовая пуля, попадая в объект, сильно деформируется. Вот и все.

Кстати, если на «марголин» еще сделать простой глушитель (а это совсем не сложно), выстрел вообще почти не слышно. Вот только говорят, что уменьшается пробивная способность и кучность… впрочем, это же не спортивная стрельба. Подошел, выстрелил в башку с расстояния метра три, и в бега.

М-да… вот тут и возникают проблемы. Какие? А вот такие: как подойти на эти самые три метра? То есть я, такой весь из себя мститель, строевым шагом подхожу к объекту, спокойно достаю ствол, стреляю в голову и так же спокойно ухожу? Я еще не спятил, чтобы думать, что так будет. Кстати, один раз может и прокатить. А потом все остальные объекты не подпустят меня и на пять шагов.

А если из снайперской винтовки? Зачем мне пистолет? Почему я зациклился именно на пистолете? Потому, что я хорошо стреляю именно из пистолета, именно из «марголина», а со снайперской винтовкой, увы, никогда не работал. С боевой винтовкой, типа СВД. И как я уже говорил – пулю из «марголина» идентифицировать нельзя. А боевую пулю – можно. Я же не такой богач, чтобы тут же выбрасывать дорогое оружие. Не выбросишь – вот ты и спалился. Я же мент, знаю!

Стоп! А если использовать малокалиберную винтовку? Пусть она на дальнее расстояние и не стреляет – на ста пятидесяти метрах пули по нормативу (с оптикой, конечно) укладываются в круг семь-восемь сантиметров. На сто метров – в пределах пяти сантиметров. А мне это и надо. Только вот спортивная мелкашка однозарядна. Мне такая неудобна. Нужен малокалиберный карабин, ТОЗ-78. Карабин продается в магазине, а я в дружеских отношениях с Семенычем, отвечающим за разрешительную систему, и потому мне получить разрешение на приобретение не составит особого труда. Литр коньяка, и все. Нет, конечно, бумажки все равно придется собрать, тут спора нет! Например, от местного участкового, который посмотрел, что у меня есть шкаф для хранения оружия. Но что, участковый откажет участковому в такой малости? Вдруг еще самому придется ко мне обратиться, чем черт не шутит. Ворон ворону…

Глушитель на винтовку придется сделать. Вернее, на карабин. Охотничий карабин. С этим проблем не будет. Сейчас токарей пруд пруди, сидят без зарплаты. Много не возьмут. А глушитель – очень, очень нужная вещь! Во-первых, не видно пламени, а значит, не определишь, где я сижу, – особенно в темноте.

Во-вторых, и главное: если не слышно звука, то также не узнаешь, откуда стреляли. Прилетела пуля, и ага!

Карабин короткий, легкий, спрятать его довольно просто – если ты на машине. Так что проблем не возникнет.

Вообще-то проблема теперь у меня только одна – деньги. Деньги! На что я куплю карабин? На что куплю машину, патроны, сделаю глушитель? Где взять деньги?

А если продать квартиру? Вот и деньги будут. Только вот жалко. Совсем буду бомж. Жить-то тогда где? Снимать? У меня и постоянной прописки тогда не будет, и как работать в милиции? Нет, это чушь. Квартиру трогать нельзя. Что, я не смогу заработать денег на своей земле? Все зарабатывают, а я не смогу? Хм… может, и не смогу. Я ведь вообще-то не умею. Деньги зарабатывать не умею. Речь, конечно, не о зарплате, речь о настоящих деньгах! Каждый опер обязательно крышует какие-то организации – если только их не крышуют бандиты. Хотя, кстати, одно другому частенько и не мешает. Бандиты крышуют от бандитов, менты от ментов. У нас город «красный», тут менты рулят, но и бандитских крыш пруд пруди!

Отстал я от жизни. Во всех смыслах отстал! Я где-то там, позади, в Советском Союзе, там, где не «ставили крыши» и где мне жилось счастливо и хорошо.

Я усмехнулся – странное сейчас ощущение, будто я плыл под водой и внезапно выставил голову наружу. И чудо! Все предметы, которые казались мне искаженными и мутными, приобрели форму и цвет!

Вот только что делать с новым восприятием жизни – я не знаю… или знаю?

Ладно, надо думать, на чем заработать. Кстати, та же шинкарка, она ведь предлагала мне денег! Интересно сколько? А сколько еще по нашей зоне таких шинков? Шинкарка может дать информацию. И даст. Куда денется? Даст! Закрыть ее бизнес – раз плюнуть. Потому что я могу подослать мужичков с мечеными деньгами, купить товар, выломать двери, войти и составить протокол, вынести незаконные перегонные аппараты, брагу – все, что найдется. И будет уголовное дело! И бизнес прихлопнется! Так что рисковать ей ни к чему.

Противно? Да, противно. Но это только ради дела! Ради правильной, хорошей цели! А где еще взять деньги? Ну не банк же грабить?! Хорошая идея, кстати. Только бесполезная. Нет, я не испытываю никакого почтения к этим грабителям, но… Нет, не грабителям банков – к банкам-грабителям. Соберут денег, и… хлоп! Разбегаются! С деньгами клиентов! А если дадут кредит, то под такие грабительские проценты – что кроме мата нет других слов. Ну да, инфляция, бла-бла-бла… Грабители чертовы! Однако ограбление банка требует слишком больших усилий, и оно слишком опасно. Вульгарно застрелят, да и все. И кончится мой путь самурая, не начавшись.

В общем, буду думать, как заработать.

Хм… и вот еще что: а если откажет оружие? Если придется драться в рукопашной? Увы, тут мои шансы не велики. Те же бандиты – в основном спортсмены, боксеры, борцы, парни крепкие, сильные, попробуй-ка их одолеть! Ну да, я тоже не хиляк. Но против человека, привыкшего к реальной уличной драке, человека, который получил своего мастера или КМС в единоборствах, – ни малейшего шанса. Это все равно как выйти на дуэль с мастером спорта по стрельбе. Со мной.

Хотя… вот тут как раз шанс-то есть, пуля – она дура. А против мастера спорта по самбо или чемпиона города по боксу – я как дитя против взрослого. Помню, как я ввязался в спарринг с КМС по дзюдо. Он меня валял так нехотя, так скучно и без огонька, что я понял – приложи парень чуть-чуть побольше усилий, он размажет меня по ковру, как соплю. И как с таким сладить? Да, я занимался карате и рукопашным боем. Ну и что? Против простого неподготовленного человека и даже двух – кое-что могу. Против профессионала – нет.

Спортивное карате, оно вообще что-то вроде балета. Удар обозначается, не более того. Вот когда боксом занимался – там было, да. Настоящий боксер уложит спортивного каратеку на раз. Уверен в этом. Уложит, потому что привык отдавать удары и получать в ответ. А каратека – нет. Я не беру какого-нибудь мастера карате, черный пояс или мастера контактного карате. Обычный чел, отходивший в секцию пару лет и не особенно утруждавшийся в деле достижения совершенства. Равный по уровню боксер уложит его безо всякого сомнения.

И кроме всего прочего – я просто пропил свое здоровье, свою силу и ловкость. Никаких занятий, водка, дурное питание – я тощий уже, как скелет. Куда мышцы делись, хрен их знает. Жилы одни остались. Жилы да кости. Пальцы трясутся… я и попасть-то издалека, наверное, теперь не смогу!

Хм… размечтался. Будто «марголин» у меня уже за поясом торчит. Где мне взять пистолет-то? Даже с деньгами – где его купишь? Они все на учете! С карабином попроще… хотя и тут геморроя хватает.

Незаметно я задремал и очнулся только через два часа. Как ни странно, мне ничего не снилось, хотя я и не заглушил себя водкой. Будто мои мысли про месть, про мои планы воздать по заслугам подлецам мне помогли, выжгли из головы кошмар, который преследовал меня весь последний год. Впрочем, это пока получилось только раз, и то – днем. Ночью все начнется заново. Наверное.

Бросил взгляд на часы, быстро поднялся с дивана, натянул ботинки, взял в руки свой пластиковый «гроб» и снова отправился на работу. Попробую сегодня пару материалов исполнить. Вначале психичку вызову, потом схожу по адресу – розыскное из Иркутска исполню. Нужно установить, проживает ли по такому-то адресу такой-то человек. Обычное дело. Опрошу тех, кто там живет, и все.

Снова автобус, снова дорога. Я стараюсь платить за проезд – пусть подавятся. Не обеднею. А каждый раз выслушивать эту вонь про «мусоров-халявщиков» – никаких нервов не хватит.

У входа в пикет стояли трое пэпээсников. Я с ними со всеми поздоровался за руку. Если бы это был фильм о ментах – сейчас бы пэпээсники должны были отдать честь старшему по званию, назвав меня «товарищем лейтенантом». Ну как же – сержант, рядовой, старшина, а я аж лейтенант! Ну уж нет – хорошо, если на хрен не пошлют, когда я потребую от них такое смешное действо. Это не армия, это ментура. А тут правила свои.

Старшина – нерусский, кавказец. Ибрагим. Нацию не знаю, да и какая разница, какой он нации? Интересно, как его вообще приняли на службу? Он с трудом разговаривает по-русски! Времена такие настали, планка поступления в милицию снизилась ниже плинтуса. Когда я устраивался в милицию, опрашивали наших соседей – не буйный ли я, не хулиган ли, что они обо мне думают. На самом деле было – участковый ходил и опрашивал! А сейчас? Отписки сплошные. Черкнул бумажку, и ладно.

Нет, я сам-то честно опрашиваю… пару соседей, когда и мне пришел такой запрос. А другие ничего не делают. Бумажку подмахнут, и все. А то еще и за деньги – слыхивал я и про такое. Деньги, деньги! Где вас добыть, проклятые деньги?!

На стульях, стоявших вдоль стены пикета, сидели с десяток студентов юридического. В ДНД пришли. Обязаловка такая! Хошь не хошь, а сходить должен. За центральным столом в главной комнате сидел старший участковый Гаранкин и, важно поглядывая по сторонам, составлял протокол. Его нос, слегка сдвинутый набок, едва заметно шевелил кончиком, и выглядело это немного смешно, несмотря на важный вид Гаранкина. Он вообще любил изображать из себя важного начальника, старший участковый, – есть такой у него пунктик.

Я с ходу прошел в кабинет, где стояли четыре наших стола, здороваться с Гаранкиным не стал – виделись утром, на планерке. Да и отрывать от дела не хотелось.

Уселся за стол, положил на него дипломат, открыл и начал ковыряться в бумагах, прикидывая, что нужно сделать в первую очередь. Выбрал четыре материала, положил на стол. Достал отпечатанные типографским способом бланки повесток, быстро написал на них адреса, фамилии и, выйдя в главную комнату, поманил к себе только что вошедшего старшего группы, Ваську Метелина, парня моего возраста, который уже успел повоевать и каким-то образом пробился на учебу в юридический. Вроде как по лимиту для героических военных – есть у нас такие лимиты в вузах, как я некогда узнал.

Вот только воспользоваться своим правом могут совсем не все те, кто получил от государства отличия за храбрость и другие ничего не стоящие в реальной жизни разного рода награды. Почему я так непатриотично говорю? Потому что знаю, как это делается: навесили железку и забыли о ветеране – мол, все, что могли, сделали. А там уже кормись сам. И что он будет делать? Чем кормиться? Если только и умеет воевать да драться. Ну и прямая дорога в бандиты. Если только вовремя не перехватит ментура и не вольет его в свои стройные ряды Воинов Света. Ни реабилитации, ни помощи на гражданке – человек кровь проливал за Родину, а его пинком под зад, и все! В народное хозяйство!

Армию сократили – в угоду западным кураторам, вот тебе и результат. В стране бродят толпы неприкаянных людей, умеющих только убивать и… убивать. Вредительство чистой воды! Всего за год армия уменьшилась на 400 тысяч человек! И куда они пошли? Понятное дело куда.

Васька переговорил со своей гвардией, и они сорвались с места, если можно назвать «срывом» медленное, с недовольными гримасами и кряхтением выдвижение в коридор. Да, контингент уже не тот… студент совсем другой пошел. Денежный! За деньги поступают в институт, все отношения – за деньги.

И я вернулся к своему столу. Кстати, в кабинете находился и капитан Городницкий, личность в чем-то даже интересная. Старый служака, себе на уме. Казалось, он должен стать старшим участковым в этом опорном. Но поставили Гаранкина. По слухам, Гаранкин вась-вась с начальником отделения участковых. Впрочем, это было видно и так, без слухов, по тому, как они время от времени решают некие проблемы, запершись в кабинете начальника отделения.

Этот самый начальник отделения – нерусский. Кавказец. Но в отличие от постового, едва спустившегося с гор, – человек образованный, подчеркнуто аккуратный, воспитанный, даже матом никогда не ругается. Хадриев Хадри Ибрагимович. В принципе, вполне неплохой мужик, лишнего не требует, никогда не повышает голос до крика и не высказывает тупых начальнических мыслей. Говорит и делает только то, что требуется для службы, не более того.

Единственное, что можно было бы поставить ему в минус, – в отделе стало гораздо больше кавказцев. Его ли это «вина» или просто так сложилось, не знаю. Но я давно уже замечал: стоит одному кавказцу выбиться в начальники, тут же в этой организации появляется еще несколько его земляков. Закон природы такой, что поделаешь.

Впрочем, и это я могу понять. Клановая система, попробуй откажи землякам! Ведь у него вся родня там! Не поможешь, от родни отвернутся все соседи. А для кавказцев с их клановой системой это смерти подобно.

Хадриев вроде как дагестанец, и тем удивительнее, что он вовсе не горячий до безумия человек, какими бывают многие представители этого народа. Это ему в плюс.

А в остальном он никакой. В смысле – ни плохой, ни хороший. Он от меня страшно далек, и, только когда я накосячу, он или пытается меня вытащить (дабы самому потом не попасть под раздачу), или пишет сопроводиловку на заклание, если другого выхода нет. Не друг он мне. Но и не враг. Впрочем, как я уже говорил, друзей в ментовке быть не может. Максимум – приятели.

Городницкий писал что-то свое, я – свое, и так в молчании прошло около часа, пока в кабинет не постучался и не вошел первый персонаж сегодняшнего действа.

Это была женщина лет тридцати с небольшим, довольно-таки симпатичная, хорошо, со вкусом одетая, только без единого следа косметики, что для молодой женщины, выходящей в люди, совершенно нетипично.

Прикинул: если ее «раскрасить», она станет совсем уже красоткой, такой, что ею может соблазниться и лейтенант милиции, давно не допускавший дам до своего комиссарского тела.

Ругнулся – что это сегодня со мной?! Раньше бы и мысли такой не возникло! При живой Маше, потому что кроме Маши мне никого не было нужно. А когда ее не стало, кроме бутылки меня ничего не интересовало. А тут вдруг вот, откуда ни возьмись, появился… хм… эрекция, в общем, появилась! Почти. И на кого?! На сумасшедшую бабу!

Да, это была именно она – плод преступного эксперимента безумных ученых, взращенных в лабораториях КГБ! А где же еще? Конечно, там! То биогенератор сделают, которым прижаривают настоящих коммунистов (вариант – либералов), то кровь перельют этой вот дамочке от ее же сестры! Чудесники, одно слово!

– Мне нужен участковый Каргин! – мелодичным голосом заявил невольный объект моего сексуального возбуждения, и я вдруг с досадой подумал о том, как нехорошо делает бог. Вот зачем он лишил разума такую красотку? Что, не мог найти кого-то пострашнее? Алкаша какого-нибудь?

Хм… насчет алкаша – это я поторопился. Боже, не слушай меня! И дай мне холодную голову, горячее сердце и нетрясущиеся руки, когда я начну фигачить этих подлецов!

Ох ты ж… а я ведь все решил! Окончательно решил! Это не какие-то там мечты и влажные страдания! Я принял решение!

– Я Каргин, – бесцветным голосом объявил я и, показав рукой на стул напротив себя, предложил: – Присядьте, пожалуйста.

– Я постою! – напряженно-звенящим голосом объявила дама. – Зачем меня вызвали? Ваши люди ничего мне не пояснили! Ответьте, зачем вызвали, и я пойду домой!

Ну вот что тебе ответить? Что сейчас я вызову «Скорую» психиатрическую? Что тебя отправят в больницу, где продержат не меньше месяца? Что твоя родня написала на тебя заявление, потому что ты их не пускаешь домой? Что мне нужно задержать тебя как можно дольше, чтобы эта проклятая «Скорая» наконец-то добралась до нас после вызова? А я знаю, как они добираются! Пока они чай попьют, пока партию в дурака доиграют, пока встанут, заведут свой раздолбанный «уазик», часа два пройдет, не меньше. Это же не настоящая «Скорая», это больничная машина, никуда не торопящаяся. Так что не спеши, дорогая, посиди и потерпи, пока мы тебя обманом не отправим в кромешный ад, то есть в областную психиатрическую больницу.

– Посидите. Я сейчас звонок сделаю, и мы поговорим по вашему заявлению. Мы должны вас обязательно опросить! Вы же отправляли заявление прокурору?

– Да, отправляла! – кивнула женщина, неестественно блестящие глаза которой будто светились изнутри, тем огнем, который сжигает всех сумасшедших и одержимых бесами. Что, впрочем, наверное, суть одно и то же.

– Ну вот видите – для вас и работаем! – как можно более лучезарно улыбнулся я, довольный хотя бы тем, что выманил несчастную из ее забаррикадированной квартиры. Вот что делать, если бы она не пришла? Заява от родни-то есть! Брать постановление прокурора, вести слесаря, резать дверь или отжимать. Вязать несчастную, рискуя получить нож в нежное мое подбрюшье. А оно мне надо? А вот так – чисто, элегантно, быстро!

– Семен Викторович, начни опрашивать, пожалуйста, чтобы нам время с дамой не терять! – и кладу ему на стол заявление дамочки с красной резолюцией прокурора: «Проверить, не состоит ли на учете у психиатра, и принять меры». А чего тут проверять? Все стоящие на учете потенциально опасные кадры у меня выписаны в тетрадку. Их же посещать надо регулярно. По графику. Ну и… вот – Лебедева Мария Ивановна. Мария… Маша… ох ты ж…

Я вышел в приемную, набрал «ноль три», обрисовал как мог ситуацию невозмутимой дежурной, видавшей виды, и пошел дожидаться приезда дюжих санитаров дурдома.

Кстати, вот же где мерзкие рожи! С ними могут сравняться только цирики на зоне или в СИЗО! Или самые отмороженные бандиты. За одну рожу сразу можно сажать, ей-ей!

Впрочем, у меня, когда я с похмелья, физиономия тоже… не Ален Делон, чего уж себе-то шибко врать. Просто они мне не нравятся. Слыхивал я, как санитары обходятся с больными, – почище, чем цирики с заключенными. Чуть что – текстолитовой дубинкой в лоб. А сдохнет – сактируют, мол, помер от сердечной недостаточности. А что ушибы по телу и башка проломлена, так на то он и сумасшедший, катился по лестнице и ступени считал головой. И доказать обратное невозможно: во врачебной среде круговая порука, тем более у психиатров, которые всегда работают на грани закона.

Любого можно объявить сумасшедшим – лю-бо-го! Или довести до сумасшествия – если захотят. Вспомнить только «Полет над гнездом кукушки». Только там, в ИХ больничке, условия просто царские. У нас – гораздо, гораздо хуже!

Мой приятель технарский, Федька Зыкин, некогда косил от армии, вытягивая на статью «Головные боли». Всех таких «головняков» на время проверки отправляют в стационар, в областную больницу, в палату, где содержат тех, кто либо решил откосить от армии, либо на самом деле придурок, или тех, кто совершил во время службы какое-нибудь преступление, и отцы-командиры решили отмазать себя от неминуемой расправы. И его, преступника, само собой. Что с дурака взять – он же дурак! А значит, у его командиров не начнется звездопад. С погонов. И не отправятся они в народное хозяйство по дискредитирующим их мотивам, после чего не смогут устроиться и самым завалященьким дежурным в вытрезвитель.

Так вот, общались мы тогда с Федькой, порассказал он мне, что в больнице происходит. Жуткое это место. В палате человек пятьдесят, не меньше. Кроватей не хватает, кто-то спит прямо на полу. Матрасы старые, часть из них пропитана уже высохшей мочой и воняет, как три бомжа. У некоторых отправленных в больничку реальный энурез, и они, естественно, мочатся под себя. Вечером драка за матрасы, в которой побеждают сильнейшие. Слабые спят на вонючих матрасах, на полу, а на следующий день они же, как всегда и бывает в уголовном «коллективе», исполняют всю грязную работу – моют полы, которые должны мыть все по очереди, подметают, носят еду, в общем, всячески шестерят сильным палаты сей.

Свет не гаснет ни днем, ни ночью, дверь туалета с дырой – от середины двери и до пола, чтобы было видно, что в туалете творят. Санитары время от времени смотрят в глазок. Да, дверь стальная, отпирается только снаружи. Кормушка, на окнах решетки – настоящая тюремная камера.

Впрочем, и немудрено, что как камера – некоторые из этих обследуемых реально опасны. Что хуже преступника? Только сумасшедший преступник. И в эту вот палату попадают обычные призывники, «косилы», и взаправдашние полудурки. Попадают в ад. После которого можно только мечтать отправиться в армию! Может, для того все и устроено адски? Впрочем, скорее всего, это не так. Настоящая причина – идиотизм и раздолбайство тех, кто такое устроил.

В больнице и женское отделение есть. Так, со слов Федьки, у женщин еще покруче бывает. В их отделение врачи поодиночке боятся входить. Врачи-мужчины. Того и гляди изнасилуют. Там содержится много нимфоманок – родные обычно их сдают в больничку, когда девица пускается во все тяжкие, превращаясь в бесплатную давалку для каждого встречного-поперечного. Болезнь, мол, что поделаешь. Вот и сплавляют ее на лечение – чтобы хоть немного отдохнуть от творящегося с ее подачи беспредела. И оправдаться перед родней и соседями – не потаскушка, а больная, есть же разница!

Кстати, у меня на участке одна такая есть – страшная девица, а в глазах сумасшедший огонь. Только дай мужика! Глазки мне строила – я аж мурашками покрылся. От такой чего угодно можно ожидать! Того и гляди в пах вопьется да на диван завалит! Бррр…

Да, про Федьку – отсидел он там свой «срок», получил вожделенную статью, но… в армию все равно загремел. В стройбат. На Алтай. В роту, где на восемьдесят процентов были одни даги. Вот там он и хлебнул горюшка по полной. Когда после армии мы с ним встретились, он мне немного рассказал – завшивел, ногу ему сломали. А когда попытался отбиваться – отправили на губу, где регулярно и сидел. Как выжил – самому не ясно. Вот и не верь после этого в карму. Хотел ускользнуть, а Провидение – бах! И наказало.

А в конце концов Федька по жизни спятил. По-настоящему. Паранойя развилась. Ему стало казаться, что его выслеживают, что вокруг дома ездит белая машина и там сидят убийцы. А еще они транслируют ему в мозг музыку, лай собак, голоса, чтобы он совсем уже спятил.

Что потом с Федькой было, не знаю. Не видел его уже лет десять. Разнесло нас с ним в разные стороны. Да и слава богу. Опасаюсь я сумасшедших – мало ли что у них творится в больном мозгу? Повернешься спиной, а он тебе в спину ножичек-то и всадит, решит, что ты пришел его убить.

«Скорую» психиатрическую ждали три часа. Два часа мы попеременно с Городницким удерживали женщину, пытавшуюся покинуть опорный, якобы записывая за ней все ее измышления, засыпая всевозможными вопросами, какие только пришли в голову. На самом деле мы или писали свои бумаги, или рисовали на листочке фигурки людей и всевозможные геометрические фигуры.

На третьем часу выдохлись оба, не осталось никаких вопросов, не осталось ничего, кроме желания, чтобы эта психическая исчезла из нашего кабинета, унесясь на белоснежной машинке с красным крестом. Но машинка не ехала и не ехала, и когда дама порывисто встала и сообщила, что отправляется домой – «хватит меня мариновать!» – Городницкий тяжело поднялся и жестким, неприятным голосом приказал:

– Сидеть! Никаких «домой»! Сидеть и ждать!

Ну… дальше все пошло очень плохо. Визг, дикие вопли, растопыренные в стороны руки с наточенными ярко-красными когтями – ну сущий оборотень, да и только! Только что на стуле сидела интеллигентная, со вкусом одетая женщина, и вот вместо нее уже монстр, готовый растерзать, искусать, заплевать – в общем, сделать все, что может сделать человек в ее положении, неожиданно и вероломно лишенный свободы воли. Пришлось, увы, вязать.

Честно сказать, мне ее было жалко. Но себя – еще жальче. Стоит больную отпустить, она тут же забаррикадируется у себя в квартире за железными дверями, и тогда начнется долгая и трудная эпопея по извлечению жемчужины из раковины-жемчужницы, находящейся на глубине двадцати метров. Нет уж, немного потерпеть – и мы от дамы избавимся.

Да, пришлось ждать еще час. Санитары, что приехали, были здоровенными похмельными мужиками в не очень чистых халатах. Они без всяких церемоний подхватили испуганную, тут же притихшую даму и унесли ее в медицинскую машину, такую же грязную, ржавую и неприятную, как и они сами. Жалко было даму, да, но… мы все облегченно вздохнули. Место сумасшедшего – в психиатрической лечебнице, и только так. Нечего им портить настроение нормальным людям.

Впрочем, а кто нормальный-то? Я, что ли? Может, потому мне и было ее жалко, что я сам сумасшедший, который борется со своим сумасшествием, заливая больной мозг раствором этилового спирта! И я живо представил: когда-то и меня так двое дюжих санитаров, воняющих потом и перегаром, поволокут в ржавый «уазик», чтобы там, без свидетелей, сделать со мной все, что придет в их извращенные больные головы. Бррр…

Ну да, я, конечно, преувеличиваю, но… суть от этого не меняется.

Кстати сказать, вдруг подумалось: а я ведь сегодня перед вечерним дежурством и не выпил! Ни грамма не выпил! Хотя водка дома и была. Лежал, думал, строил свои зловещие планы – и не выпил!

Хватит, наверное. Совсем – хватит! Надо за себя браться. Раз уж решил делать то, что я решил. Спорт, тренировки в единоборствах (надо будет снова пойти к Герову), пойти в стрелковую секцию – есть же в городском парке стрелковый клуб, ну вот туда. Хм… а если попросить Сазонова научить меня спецприемам? НАСТОЯЩИМ спецприемам, а не той лабуде, что учат в спортивных секциях? Ну а что – за спрос меня не побьют, Сазонов мужик хороший, по всему видно.

Завтра, после обеда, к нему и схожу. Только вот разберусь с тем уродом, из-за которого все началось, с сынком шинкарки, – и зайду. И почему я сразу об этом не подумал?

Домой добирался довольно долго. Автобусы вечером ходят плохо. Раньше я удивлялся, почему так, а потом узнал – специально не выходят на линию. С год назад в отдел один автобусник подал заявление о том, что ему угрожают таксисты, требуют, чтобы он работал не дольше чем до восьми вечера. Мол, стекла побьем, колеса порежем. Он и кинул заяву. Наивный. Когда я подъехал к стоянке, его автобус покоился на дисках. Пробили все колеса. Все восемь! И никто ничего не видел, никто ничего не знает. Полный беспредел! Мужик заявление забрал…

Так что – или такси, или дожидайся редких дежурных автобусов. Денег у меня нет, так что только автобусы.

В общем, когда я открывал свою ободранную дверь, было уже за полночь. Темно, тихо, город спит, и только редкие окна в пятиэтажке напротив все еще горят, как маяки запоздавшим мужикам. Манят на свет – мол, ждем тебя, скорее, и чай уже в кружку налит! Где ты?! Скорее приходи!

Меня некому ждать. Даже кота нет. Только тараканы. И те в последнее время начали исчезать – говорят, что на полигоне в области уничтожают химическое оружие, так экология настолько мерзкая, что даже тараканы от нас убежали.

Привычно прошел к холодильнику, достал початую бутылку водки – стресс нужно снимать. Набегаешься за день – нервы аж звенят, пальцы трясутся, желудок стягивает желание ощутить эту горячую струю, растапливающую, уносящую все, что намерзло на душу за этот обычный, ничем не примечательный день.

Подошел к кухонному столу, привычным движением скрутил крышку с бутылки, подул в граненый стакан, выдувая из него невидимые пылинки и тараканье дерьмо, и… замер. Замер!

Я не хочу пить. Я не хочу пить! Хватит! Я хочу совсем другого! Крови! Напиться горячей крови врага – что может быть лучше?!

Я даже ощутил эту кровь – горячую, пахнущую железом, соленую. И картинка: я рву зубами глотку того, кто лишил меня всего на свете – всей моей жизни!

Подошел к раковине под кухонным краном и медленно, без эмоций опрокинул бутылку вверх дном. Бульк… бульк… бульк… Последняя капелька повисла на краю горлышка, повисела секунду и отправилась вслед за другими. Туда, где и было место этой проклятой жидкости, – в дерьмо!

А потом отправился к холодильнику, выволок оттуда все пять бутылок и одну за другой опустошил туда же – без сожаления, без каких-то побочных мыслей – как механизм, робот, которому дали приказ уничтожить ядовитые продукты.

Все, теперь водки у меня в доме не будет. Никогда! Ни за что! И пива. И вина. И… всего, что одурманивает, всего, что убивает мой мозг и мешает мне исполнить задуманное!

Трезвым внимательным взглядом осмотрел кухню – стол, весь в крошках, мусорное ведро, из которого вываливаются бумаги и банки, пол, стоять на котором босиком просто неприятно из-за тех же крошек и пыли. Все замусоленное, нечистое, как у человека, который наплевал на все и на вся.

Ну что же, новая жизнь? Путь самурая. Путь к смерти. Ведь самурай всю свою жизнь готовится к смерти. Кодекс Бусидо. Как там сказано? «Самурай должен следовать справедливости и отстаивать ее даже ценой своей жизни». Ценой жизни!

Я – самурай! И я буду отстаивать справедливость!

Эта мысль меня просто окрылила. И первое, что я избрал орудием своего возмездия, – это ведро с тряпкой.

На спальню ушло двадцать минут. На гостиную – еще столько же. Воду пришлось менять шесть раз. Крошки со столов, старые газеты, пробки, огрызки – все в мусор! Все в пакет! Завтра вынесу.

Из шкафа достал последнюю чистую простыню, пододеяльник – перестелил постель. Грязное белье из корзины и то, что только что снял с кровати, засунул в стиральную машину. У меня полуавтоматическая, «Вятка», давно с Машей купили. Я ее почти и не использовал. Потрудиться ей придется – ой-ой, накопил я столько, что стирать не перестирать!

Ужинать не стал – время уже подкрадывается к «часу быка». На улице темень, потухли и последние окошки в пятиэтажке напротив. Одно только горит – видать, не дождалась… или не дождался.

Тщательно вымылся, сменил трусы, майку. Когда переодевался, посмотрел на себя в большое зеркало на стене. Ну что сказать… я ожидал худшего. Ну да, худой. Но так-то довольно-таки жилистый, крепкий, силу пропить не успел. Дыхалки нет? Это тоже все наживное. Пойду на тренировки, быстро форму наберу. В конце концов, мне всего тридцать лет!

Качаться с железом не буду. Мой тренер по карате говорил – от этого теряется скорость. А для меня скорость – это самое главное. Я не собираюсь пугать противника раздутыми мышцами тяжелоатлета. Мне быстренько завалить его – и слава богу, сразу в бега!

Кстати, насчет завалить… давно хотел изучить ножевой бой. Но только то, что преподавали в спортивных секциях, – полная ерунда. Нужен настоящий специалист. Такой, как Сазонов. Почему я решил, что он специалист? Да по всему видно! Спецура, без сомнения! Встречал я таких.

Только что он делает тут, у нас? В этом захолустье? Почему не сидит в Москве или, на крайний случай, в Питере?

И вот еще что странно – я не заметил присутствия его супруги. Не было никакой супруги, совсем! Почему? Одни загадки. Ощущение, что я случайно куда-то провалился, или скорее – ввалился. В чужой дом, в чужую жизнь. Которая скоро станет и моей жизнью…

Как ни странно, кошмар этой ночью ко мне не пришел. Впервые за много, много недель и месяцев. Мне вообще ничего не снилось. Совсем. И впервые за многие месяцы проснулся я свежим и отдохнувшим, хотя и проспал всего-навсего пять часов. Быстро пожарил себе яичницу на остатках завалившегося в угол морозилки кусочка сала, поел – без хлеба. Увы, ни куска не нашел, одни крошки. Все, теперь новая жизнь. Теперь – путь самурая!

Скоро я уже шагал к остановке, наслаждаясь солнечным летним утром, ветерком и собственным здоровьем. Голова не болела, во рту не нагажено – хорошо быть здоровым и не с похмелья! Ни капли спиртного! Навсегда! Ни капли!

Я даже на планерку успел раньше всех. И это притом, что до начала планерки успел еще и расстаться с несколькими материалами, запулив их заместителю начальника отделения участковых.

И только я уселся на мягкое кресло в конференц-зале, расслабился и приготовился получить втык за что-нибудь пока самому мне не ясное, из коридора донесся голос майора Хадриева:

– Каргин! Иди сюда! Скорее!

Я подхватил свой «чемодан» – никогда не оставляю его без присмотра, мало ли что с ним может случиться, а там ведь бумаги под «грифом» – и через несколько секунд уже стоял перед представительной группой из четырех человек – сам майор и три молодые женщины приятной наружности.

Одна – Таня Краюхина, из «детской комнаты», и две мне не известные, обеим хорошо за тридцать, аккуратно одетые, чуть полноватые дамы. По виду обыкновенные чиновницы.

Почему так решил? Почему чиновницы? Да вот есть уже чутье на этого «зверя». Они как-то по-особому одеваются, или выражение глаз такое, или аура, которая вокруг них витает, – только сразу чуешь, это чиновницы! Не самые крупные, нет – крупные по райотделам не таскаются и с поганым участковым не общаются. Если, конечно, тот не завалится в их элитную квартиру с поквартирным обходом, отрывая от поедания устриц и черной икры. Или лобстеров. Или что там жрет элита в наше время?

– Вот, Каргин! Отправляешься с ними. Прямо сейчас. Они по дороге объяснят тебе, что нужно будет сделать. Все, поезжайте. Дежурная машина вас отвезет!

Майор повернулся и, не говоря ни слова, ушел в конференц-зал, а Танюха шмыгнула курносым носиком (кстати, очень симпатичная девушка), бросила на меня тоскующий взгляд (не по мне тоскует, а по пляжу, точно! Работать в такую жару?!) и махнула рукой. Пошли, мол!

И мы пошли, как гусята за маленькой гусыней к ближайшей грязной луже, в которой плавают резиновые пупсы с оторванными руками и резвятся жуки-плавунцы, охотящиеся за водной фауной.

Глава 3
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Путь Самурая – это прежде всего понимание, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Поэтому нужно днем и ночью обдумывать каждую непредвиденную возможность. Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Но в любом случае избежать позора нетрудно – для этого достаточно умереть. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна».

– Это Мария Петровна из опеки, это Юлия Арнольдовна из министерства здравоохранения. А это, – Таня указала на меня, – участковый, на участке которого и проживает данная семья. Прошу любить и жаловать!

Дамы внимательно меня осмотрели, видимо решая – можно ли меня жаловать, а особенно любить, и, скорее всего, пришли к неутешительному для меня выводу: жаловать мы погодим, а любить – у нас есть объекты и покруче, чем жалкий ментовский летеха в одежде не первой свежести, и даже не второй. Потом каждая легонько кивнула, как бы фиксируя этим мое существование в данный момент времени в данном месте, и дружно полезли в дежурный «уазик». Юлия Арнольдовна, само собой, на переднее сиденье, как особо важный экземпляр, чем вызвала мимолетную гримаску досады на милом личике Тани Краюхиной.

Хорошая девчонка Танька. Ей лет двадцать пять, и назвать красавицей ее будет неким допущением, но сказать, что она очень мила и соблазнительна, это запросто. Эдакая школьница в ментовской форме, женщина-ребенок, некогда самый что ни на есть модный персонаж всевозможных буржуйских подиумов и журналов.

Почему я не называю ее красавицей? Так ведь как принято: «красавица», в общепринятом понимании, – это высоченная раскрашенная девица, состоящая из одних ног, сисек и задницы. Даже глаза не важны – их всегда можно нарисовать. Таня же была ладненькой, спортивной, пропорциональной и никогда не красилась косметикой так, как красится большинство женщин в ментовской среде, – аляповато, вызывающе, вульгарно.

Меня всегда возмущал этот факт – ну почему, почему этим бабам никто не скажет, что они накрасились вульгарно, что так не пристало накрашиваться интеллигентной приличной даме, что нужно взять несколько уроков макияжа, если у тебя самой не хватает понимания и вкуса! Смотришь на какую-нибудь пресс-секретаршу, подергивающую головой на экране телевизора (и кто их научил так дергаться?!), и кривишься, невольно прикидывая – кто же выпустил эту бабищу представлять собой весь ментовский корпус?! Синекура, само собой. Обычно эти дамы – жены или дочери больших ментовских начальников. Надо же куда-то их пристраивать? Вот и пристраивают… кивалами.

– Так что у нас за задание? – усевшись на сиденье и расположив на коленях свой «чемодан», спросил я, с невольным удовольствием вдыхая запах то ли тонких духов, то ли крема, идущий от розового ушка Тани, сидящей слева от меня, посередине.

– Детей будем изымать, – коротко пояснила Таня, – вернее, ребенка. Шалава одна родила, нужно изъять. Восьмой их ребенок, двух они голодом заморили, остальных мы с органами опеки успели изъять.

– Это где у меня на участке такие? – опешил я, хлопая глазами как идиот. Ей-ей, что-то и не слышал про такое безобразие на моем участке!

Впрочем, вполне мог и не услышать. Тысячи людей живут на участке, и если ведут себя тихо, не устраивают дебошей, какое мне дело, сколько детей они произвели и как с ними обходятся! Грубо, цинично, но правда. Я не имею права вмешиваться в жизнь граждан, если у меня нет данных о совершении ими правонарушений. Вот и все. Как ни печально.

– Береговой проезд. Жактовский дом, – скороговоркой пояснила Таня и прикрыла глаза, всем своим видом показывая, что не собирается со мной особо разговаривать. Немного обидно, но и понятно – кто я ей? Не самый лучший из участковых, вся роль которого в этой акции, похоже, заключается в обеспечении охраны этих трех дам. Да не похоже, а заключается.

– Оба умственно отсталые, – не открывая глаз, добавила Таня. – Мужик – олигофрен в степени дебильности. Окончил спецшколу для дебилов. Мать – такая же. Специнтернат для умственно отсталых. Мужик работает в продуктовом магазине грузчиком, она нигде не работает. У них там притон – бомжи собираются, выпивают. Ему нальют, он вырубится, а ее дрючат, как хотят. Вот и рожает, тварь! Ну почему таких не стерилизуют?! Нормальные, хорошие люди не могут иметь детей, не получается, а эта тварь рожает, как крыса!

Мне почудилось или в голосе Тани на самом деле послышались нотки боли? Ой-ой… она же замужем уже два года! Муж где-то во вневедомственной охране служит. А детей-то и нет!

– И дети будут такие же дебилы, – зло бросила Таня, сжав маленькие кулачки. – И будут плодиться и размножаться! Юлия Арнольдовна, ну почему их нельзя стерилизовать? Ведь есть какое-то на этот счет правило!

– Нет никакого… – устало вздохнула Юлия Арнольдовна, – мы же не Гитлер, в самом-то деле. И не Америка. Это там вроде стерилизуют насильников и всякую такую мразь. Да и то… только слухи.

– Стрелять надо гадов! – зло бросил водитель дежурки Митька Косухин, разбитной сержант, который вечно торчал под своим древним аппаратом, приводя его в боевую готовность. – Просто расстреливать на месте, и все!

Юлия Арнольдовна покосилась на неожиданного участника беседы и ничего не сказала. Вздохнула, ее пышный бюст приподнялся, чем вызвал живой интерес Косухина, и отвернулась к окну, из которого веяло «свежим» воздухом городской улицы, напоенным гарью, пылью и запахом мочи, щедро вылитой на мостовую экономными жителями частных домов (яма-то быстро заполняется! Где денег напасешься на ассенизаторов?! Чай, не буржуи!).

Дальше мы ехали в молчании, если не считать коротких руководящих реплик Тани, направляющих «уазик» по верному пути.

Впрочем, ехали мы совсем недолго – минут пятнадцать, это максимум. Когда «уазик», скрипя сочленениями, остановился возле серо-коричневого, побитого всеми ветрами двухэтажного дома, обитого дранкой и покрытого листами шифера, было еще около половины десятого утра. Уже когда мы оказались на Береговом проезде, я засомневался, что хозяева квартиры будут на месте, – Таня ведь сказала, что муж работает грузчиком, так что мог быть и на работе. Но она успокоила, сказав, что звонила в магазин, – нужный нам кадр должен быть на месте, в берлоге.

Да, именно берлога. Щелястая дощатая дверь, настолько низкая, что войти можно только согнувшись, будто кланяясь обитателям этого притона. Самый настоящий притон, никакой квартирой тут и не пахло.

Пахло здесь совсем другим – грязным бельем, мочой, пролитым вином-шмурдяком, гарью от дровяной печки, сложенной будто бы пьяным печником в стадии отхода на тот свет. Щелястая, низкая, с вываливающимися кирпичами, она все-таки пыталась исполнять то, для чего ее породили. Об этом говорили закопченные чайник и кастрюля, из мутной жижи на дне которой торчали куриные ноги – с когтями и желтой, напоминавшей о чешуе динозавров шкурой.

Больше всего меня поразил пол – земляной, весь в эдаких кочках-прыщах, черный, блестящий, пропитанный на полметра в глубину всем тем, что на него плескали, лили и выливали неделями, месяцами и годами. Мне кажется, даже во фронтовых землянках никогда не было такого мерзкого пола.

Тут же и «ложе любви», на котором любвеобильная любительница портвейна зачала всех своих восьмерых отпрысков. Или девятерых? Сбился со счету. В общем, всех тех, кто потом отправится в большой мир, чтобы улучшить генофонд нашей нации. И кому по выходе из детдома государство будет обязано дать квартиру или комнату. Чтобы снова плодили таких же, как они, «интеллектуалов».

Даже странно – на самом деле, у таких вот животных никогда не бывает проблем с зачатием и вынашиванием детей. Дьявольщина какая-то! В антисанитарных условиях, на сквозняках, под алкоголем и наркотой – дети этих уродов родятся с точностью метронома – каждые восемь, девять, десять месяцев! Только что родила и понеслась нового зачинать! Где справедливость, Бог?

Да, «хозяин» был на месте – молодой мужик примерно моих лет, низенький, с лицом, не оставляющим сомнения в его умственных способностях. Абсолютно безобидный – глупо было даже представлять, что это ничтожное существо посмеет наброситься на кого-нибудь из нас. Он только униженно улыбался, едва не кланялся, озадаченный и, похоже, даже польщенный таким к нему вниманием важных людей из большого мира.

Его, так сказать… спутница жизни была тоже тут. Когда мы все вошли, она уцепилась за попискивающий грязный сверток какого-то тряпья, и, чтобы забрать его у нее, пришлось даже слегка постараться. Не хотела отдавать.

Дальше все пошло по схеме – Таня строго допрашивала мужика на предмет его поведения, он улыбался и нес какую-то хрень заплетающимся то ли от вина, то ли от природного дебилизма языком. Его подруга всхлипывала и таким же странным говором рассказывала о том, что она кормит ребенка, что ему с ними хорошо, что не надо его забирать. На что Юлия Арнольдовна неинтеллигентно сплюнула и пробормотала что-то непонятное, но похоже, что матерное. Добавив, что она лично кастрировала бы обоих – если бы ей позволял сделать это закон.

Как ни странно, министерская дама оказалась вполне приличным человеком, и к концу нашего анабасиса я к ней даже проникся искренним уважением. Особенно после того, как она, не брезгуя и не чинясь, размотала грязные тряпки, которые были накручены на ребенка, и перепеленала его в свои пеленки, которые, оказывается, находились в ее объемистой женской сумке. А потом вышла из этого гадюшника, отправляясь к ожидавшей нас ровэдэшной машине.

Я же себе взял на заметку эту поганую пещеру, решив зайти сюда как-нибудь вечерком вместе с командиром ДНД Васькой Метелиным и отметелить (каламбур, однако!) всех, кто в несчастливое для них время окажется на месте рядом с хозяевами берлоги. Чтобы и дорогу сюда забыли!

Кстати, я так и не понял статуса этой самой берлоги. То ли это официальное жилье, то ли самозахват – неужели ЖАКТ мог предоставить ТАКОЕ помещение для проживания? Вряд ли. Тогда – куда делась настоящая квартира (или квартиры) этой сладкой парочки? Это вопрос… Впрочем, не ко мне.

От берлоги меня подвезли к областной больнице, к нейрохирургическому отделению. Время подошло к обеду, а шинкарке я приказал посетить ее отпрыска с самого утра, так что она уже должна была провести подготовительную работу.

Когда шел к входу в больницу, проходил мимо того самого ларька, в котором вчера потребил похмельные пятьдесят граммов паленой водяры. Вдруг представилась ладненькая фигурка продавщицы, очень похожая на фигуру Таньки Краюхиной, эдакий, можно сказать, суррогат Таньки. И то ли Танька меня вдруг взволновала, то ли очищающийся от водки организм вдруг воспрянул от тяжелого сна, но только моя несчастная, задавленная алкоголем плоть вдруг начала восставать, и я представил «Таньку-продавщицу» на своем диване – голую и бесстыжую!

Тьфу! Аж дыхание перехватило! Когда у меня последний раз был секс? Дай бог память… а! С полгода назад. Тогда я, пребывая в алкогольном тумане, вызвал на дом проституток, для чего пришлось даже сходить на угол к телефону-автомату.

Мне привезли девок – троих, и я выбрал из них одну, стоя под неярким уличным фонарем возле магазина «Ни рыбы, ни мяса», как его называли в народе.

Девка оказалась довольно-таки симпатичной, лет девятнадцати от роду. Она честно пыталась отработать заплаченные за час деньги, я вяло пытался оправдать высокое звание мужчины, кое-как, с некоторым трудом завершил начатое грязное дело и, отправив девицу за дверь, испытал гораздо большее удовлетворение, чем от обладания этой пахнущей селедкой и табаком гетеры колхозного разлива. С тех пор я отбрасывал мысли о сексе как несущественные и неподходящие живому трупу вроде меня. Можно сказать, поставил крест на своей сексуальной жизни.

М-да… а ведь мы с Машей – каждый день, да по два раза в день! Она всегда смеялась, что я какой-то сексуальный маньяк. Где ее поймаю, там и… в общем, понятно. Да, я выяснил – все-таки мне нужен не механический секс, а соприкосновение душ. И только тогда моя сексуальность прорвется наружу. Или надо просто завязать с водкой – и это вероятней всего.

Выбросив из головы продавщицу, вошел в больницу, пройдя мимо скучающего на проходе охранника, пробавлявшегося тем, что пускал на «свиданку» граждан, пришедших во внеурочное время, – за небольшую мзду. У каждого свой бизнес. Что охраняешь, то и имеешь. Хм… медсестер? Все может быть – парень видный.

Меня ждали. Вернее, ждал. Я продиктовал необходимый текст заявления, паскудник долго и старательно выводил слова, нанося ровные, красивые строки безграмотных письмен (как ни диктуй – хоть по слогам, эти бестолочи все равно напишут с ошибками!), и через пятнадцать минут я покинул палату, сопровождаемый тяжелым, ненавидящим взглядом в спину.

Только мне плевать на твои взгляды – моя б воля, ты бы давно уж и не жил! Таким тварям нельзя жить на белом свете! Портить воздух, пакостить людям. Отбросы общества! Помойка!

Задумался, не говорит ли во мне эдакий ментовский посыл – «все вокруг дерьмо, все врут, и мне надо их разоблачить»?.. Покопался в себе – нет никакого такого посыла. Я вообще не любил пакостные эти дела и никогда не кичился своей формой. Более того, где-нибудь в незнакомой компании, или в знакомой, но с незнакомым собеседником, старался скрывать свое место службы. Почему? Стеснялся? Да нет… хотя… есть у нашего народа некоторое предубеждение против милиции. Не так давно возникшее. Раз милиционер – значит, грабит! Значит, обирает пьяных, мучает людей, пытает, убивает – прикрываясь, конечно, своей государством данной формой. Вот и не хотелось, чтобы меня причисляли к таким уродам. Я-то никого не граблю! Никого не убиваю! Пока что…

Быстренько закончив дело, с минуту соображал, строил планы – куда мне сейчас податься. И решил отправиться в родной зал «Динамо», в котором рядышком тренировались и менты, и бандиты – все под одной крышей. Вероятно, считалось, что совместное поклонение спорту очень даже способствует раскрытию всевозможных преступлений, захлестнувших нашу многострадальную страну после обретения «независимости» (непонятно – от чего независимости? от сытости? от благополучия?). Зло шучу, конечно, но среди тренирующихся в этом зале хватало и тех, за кем бегает наша милиция, – не для того, чтобы вручить им палочку эстафеты, это точно. Здесь можно было бы обнаружить множество действующих участников преступных группировок. Это не просто наверняка, это на сто десять процентов. Но никого уже такое состояние дел не удивляло, а потому и мне удивляться не стоило.

В зале шла тренировка. Люди в белых кимоно плавно двигались, с криком выбрасывали вперед руки и ноги – шла нормальная спортивная жизнь, от которой я уже давно и отвык.

Сергей Геров меня заметил, помахал рукой. Я остановился у входа, сел на скамейку, стал наблюдать за тренировкой. Сергей подозвал одного из парней – худощавого высокого парня, видимо его помощника, тот сменил его на «руководящем посту», и Геров, подойдя ко мне, сел рядом и протянул руку:

– Привет! Сто лет не видал! Что, потренироваться хочешь?

– Не сейчас, – улыбнулся я, довольный тем, что застал Сергея на месте. Он был хорошим мужиком и отличным тренером. Опытный каратист – не менее черного пояса. А может, и второй-третий дан. «Сложить» трех-четырех крепких парней для него не представлялось особо сложной задачей. Вернее, никакой сложности он бы в этом не увидел. Просто убойная машина, если сказать короткой фразой. И немудрено. Он занимался карате еще тогда, когда за пропаганду этого вида спорта люди уходили на зону. Карате тогда приравнивалось к владению холодным оружием. И сроки были на этом самом уровне.

– А что привело ко мне в зал? – Глаза тренера посерьезнели, насторожились. Может, я пришел за кем-то? Неприятно, коли так.

– Соскучился по спорту, – широко улыбнулся я, развеивая подозрения Герова. – Вот, думаю, снова надо заняться. Ослабел, обвис, скоро любой алкаш соплей перешибет!

– Хорошее дело! – тоже улыбнулся Геров и тут же поправил себя: – Нет, хорошо не то, что обвис и соплей перешибут, – спортом заняться хорошее дело! Кстати, ведь ты делал успехи, да. Я ждал от тебя многого! Жаль, что ты бросил занятия… Да, да, я слышал. Мои соболезнования, искренне, от души! У меня брат погиб… почти так же. Так что я тебя понимаю…

«Да что ты понимаешь!» – хотелось крикнуть мне, но я удержался, как удержал и улыбку, прилипшую к моим губам. Сергей, видимо, почувствовал мое состояние и тут же перешел к делу:

– Давай, давай! Когда тебя ждать? Приходи! Я всегда здесь! Индивидуально с тобой позанимаюсь! У нас тут много дельных ребят появилось, но у тебя действительно были выдающиеся успехи! И это всего лишь после полугода занятий! Растяжка-то небось не сохранилась, а? А я ведь тебя ребятам в пример ставил! Вот, мол, человеку уже почти тридцатник, а он ногу выше головы задирает! Учитесь!

Было такое дело, да. Я в юности увлекался книгами о Китае, о Японии. Мечтал изучать единоборства и мучил себя, пытаясь сесть на шпагат. Целыми днями – то продольный, то поперечный, то продольный, то поперечный. И ведь все-таки своего добился! Легко выбрасывал ногу выше головы, как завзятый балерун! Большое дело, если ты наносишь удары ногой в голову. Хотя и опасное – а если кто за ногу поймает?

Мы еще немного поговорили, потом Сергей пошел проводить тренировку, а я еще немного посидел, раздувающимися ноздрями вдыхая запах кожи борцовского ковра, запах здорового пота разгоряченных мужчин, слушая такие ностальгически знакомые выкрики бойцов, на выдохе принимающих удар в солнечное сплетение. Все знакомое, все родное, желанное. Так хочется вернуться туда, назад, всего на год назад! Туда, где я был когда-то счастлив…

Мне уже не хотелось тут сидеть. Настроение безнадежно погасло, и я побрел из зала, не оглядываясь назад. Никогда не нужно оглядываться назад. Только вперед! К чему бы этот путь тебя ни привел! Путь самурая!

Теперь к шинкарке. Пора браться за дело повышения благосостояния. Противно, но надо.

Шинкарка была дома и встретила меня вполне доброжелательно и даже подобострастно. Тут же радостно сообщила, что с сыном она все уладила, что он напишет нужное заявление и старого пердуна больше не тронет. А я подумал, что «не трогать старого пердуна» – самое важное решение в жизни этой гнусной семейки. Когда Сазонов говорил о том, что мог бы легко завалить ее сынка и всех, кто там был, – я ему безоговорочно поверил. Убил бы, точно. И при этом даже не запыхался бы. Видно по человеку, когда он не врет.

Разговор с шинкаркой прошел вполне нормально, мне показалось, что она даже обрадовалась, когда я предложил ей отстегивать некоторую сумму за крышевание. Каждую неделю. Сумму озвучила она сама, и эта сумма меня вполне устроила. Если сложить еженедельные выплаты – получалась сумма, равная моей зарплате, которую я получал в РОВД. Вполне даже недурно. Одна только мучила мысль: ведь придется за эти деньги работать. Придется решать ее вопросы! Грязные, гадкие вопросы!

Вот и я теперь нечист. Теперь и я не смогу сказать, что не замаран грязными деньгами. Одно радовало – это не бандитские деньги. Никогда я не буду на побегушках у бандитов! Никогда!

А то, что эта баба продает самогон, – так это было всегда и будет всегда. Как и проституция. Как и незаконная торговля чем угодно – самогон это или что-то другое.

Кстати, предупредил: если начнет торговать наркотой, я ее самолично посажу! Без малейших угрызений совести! Да и какие, к черту, угрызения? Я искренне считал и считаю, что наркоманов, торговцев наркотой и их покровителей нужно расстреливать на месте! Наркоманов я ненавижу даже больше, чем бандитов. Или наравне с ними.

Ушел я от бабы-шинкарки с неспокойной душой. Кстати, звали шинкарку Леной (так она просила ее звать), а если быть точным – Еленой Семеновной Агаркиной. Душа моя если и не болела, то находилась совсем не в том состоянии, чтобы петь и веселиться. Тяжко было у меня на душе. Оно и понятно – не каждый день ты продаешь душу дьяволу. Наверное, сказано очень громко и даже пафосно – но именно так я себя и чувствовал. Полученные от Лены деньги лежали в нагрудном кармане и жгли грудь, как жгло бы, наверное, яблоко соблазна из эдемского сада.

Выйдя от Лены, я направился к Сазонову, готовясь к очень непростому разговору. Как мне уговорить этого человека, практически мне незнакомого, случайного человека, сделать то, что мне нужно? Сделать меня боевой машиной, способной убивать одним ударом?

Вероятно, потому я сегодня и не ответил Герову, что скоро, на днях, стану у него заниматься. Я посмотрел на то, что происходит в зале, на то, как беспомощно-неуклюже скачут начинающие спортсмены, и мозг мой выдал единственно возможное решение: «Мне здесь делать нечего. Это не для меня!»

Сазонов открыл довольно быстро, будто стоял за калиткой и ждал, когда я постучу. Калитка открылась, он молча поманил меня рукой, и я снова оказался в том самом дворе, который запомнился после вчерашнего посещения – зеленый, заросший постриженной газонной травой, с красивыми камнями и яркими, сочными цветами по краям площадки, у забора.

Сазонов молча сунул мне руку, я пожал его каменную, как у мраморной статуи, ладонь, и мы приземлились за стол, на котором стояла большая плетеная ваза с пирожками. Румяными, источающими такой невыносимо аппетитный дух, что у меня невольно забурчало в животе. Я вспомнил, что завтракал сегодня не так уж и плотно, и осознал, что не смогу отказаться от пары-тройки таких замечательных пирогов.

– Ешь! – скомандовал Сазонов. – С этого краю – с капустой и яйцами. Здесь – с капустой и рыбой. А вот тут – сладкие, с клубникой. Ешь, потом поговорим! Болтать во время еды – верх неприличия. Вот наешься, тогда все и обсудим.

Я не стал уточнять, что именно мы обсудим, схватил пирожок и едва ли не с урчанием впился в его румяную попку.

Обычно, в прежней жизни, я вначале разламывал пирожок на две части, потом выедал начинку, а эти самые попки откладывал в сторону, как и полагалось настоящему гурману. Или болвану. Сейчас же я жрал, начиная с кончика пирожка. И печеное тесто, которое я никогда не любил, казалось мне самым вкусным тестом, что я ел в жизни! Не считая того теста, что когда-то делала моя Маша.

Пять пирожков. Мне было стыдно, но я это сделал. Не мог себя остановить! И пироги-то довольно большие, и вроде бы я поел утром, а… вот так. Сожрал, как голодный волк. И пусть меня сгложет совесть! Зубы обломает, глодалка…

В общем, совесть меня никак не глодала, и даже иногда проскальзывала эдакая предательская мысль – я заработал! Я тебя отмазал от уголовщины, так что не жадничай, давай сюда пирожки – считай, это моя зарплата!

Сазонов и не жадничал, он подкладывал мне пирожки, подливал чаю. И только когда последний, пятый пирог исчез в моей бездонной глотке, улыбнулся слегка ехидно, спросил:

– Наелся? Теперь в состоянии говорить? Да ладно, ладно – я тебя прекрасно понимаю. Сам такой был – молодой, вечно голодный. Может, вина налить? Или… водки?

– Не пью! Совсем! – нахмурился я, и Сазонов нарочито удивленно покачал головой:

– Во как! Ну что же… это хорошо. Это правильно. Итак, что у нас с этим гнусным делом? Отстанут от меня эти придурки или придется их всех поубивать и сменить местожительство?

Я так и не понял, что он имел в виду. Местожительство сменить – на что? Переехать в другой дом? Или это был завуалированный вопрос: «Не посадят ли меня?» Но уточнять не стал.

– Отстанут. Я все сделал. На будущее, пожалуйста, постарайтесь никого не убивать, хорошо?

– Постараюсь, – серьезно кивнул Сазонов, и только в глазах его плясали чертики смеха.

Еще минуты три мы пили чай – молча, не говоря ни слова. Живот мой был набит, как рюкзак у горного туриста, и мне было хорошо. Даже говорить не хотелось. И вообще – есть такие люди, с которыми приятно помолчать. Именно не поговорить, а помолчать. Сидишь, молчишь и чувствуешь, что он тебя понимает. Глупо, наверное, да. Но так бывает.

– Ты о чем-то хотел со мной поговорить? – спросил Сазонов, избавив меня от труда начинать разговор самому. Вообще-то я давно уже избавился от своей юношеской застенчивости в разговорах с людьми, могу начать разговор с кем угодно и как угодно, но сейчас мои выдающиеся способности почему-то забуксовали. Вероятно, дело в Сазонове. Он буквально давил своей мощью, не внешней, физической, – духовной. От него исходила такая волна силы, что делалось немного не по себе. Как вообще эти идиоты посмели на него напасть?! Если даже я его… хм… боюсь? Да, боюсь! И не стесняюсь себе в этом признаться!

– Да, – я будто бросился в холодный омут с головой, – научите меня боевым приемам. Спецприемам. Запретным приемам. Вы можете, я знаю. Если будет нужно – я заплачу. Сколько скажете. Я добуду денег и заплачу.

Молчание. Долгое молчание, и долгий взгляд мне в глаза. Я не отвел взгляда. И он его не отводил. Потом я все-таки опустил глаза и стал внимательно отковыривать приставшую к столешнице большую крошку от сладкого пирожка. Процесс очищения столешницы у меня прошел успешно, и я с облегчением щелчком сбросил крошку со стола.

– Давай кое о чем договоримся, прежде чем продолжим наш дальнейший разговор. Во-первых, никаких денег я с тебя никогда не потребую, больше о деньгах слышать не хочу. Во-вторых, я буду задавать тебе любые вопросы, возможно, даже неприятные. Вопросы, которые тебе очень не понравятся. Но ты будешь на них отвечать – и только правдиво. Если я поймаю тебя на лжи – после третьего такого раза ты уйдешь. Навсегда. И я забуду твое имя. Далее: ты можешь задавать вопросы мне. Но я не обязуюсь на них отвечать. Ты можешь спрашивать о чем угодно, но я отвечу только тогда, когда это сочту возможным. И так будет всегда. Ты согласен на мои условия?

– Э-э-э… хмм… согласен! – выпалил-выкаркнул я, удивленный, даже пораженный услышанным.

– Повторю еще раз, если ты не осознал: ты обязан будешь отвечать на мои вопросы, и только правдиво. И когда я с тобой поговорю, тогда и решу, должен ли я удовлетворить твою просьбу. Учти, врать бесполезно. Я физиогномист и девять из десяти раз – как минимум – отличаю правду от лжи. Это как живой детектор лжи, понимаешь?

– Вас бы в уголовный розыск, – пробормотал я, стараясь не встретиться с Сазоновым взглядом. – Вы бы с вашими способностями точно все глухари раскрыли!

– Может, и раскрыл бы, – усмехнулся Сазонов. – Только мне это не интересно. А я делаю только то, что мне интересно. Или то, что важно. Ты мне интересен, вот я с тобой сейчас и вожусь. Итак, ты готов?

– Готов. Всегда готов! – шутливо отсалютовал я и наткнулся на тяжелый взгляд серых холодных глаз. М-да. С этим типом не похохмишь!

– Ты сейчас пьешь спиртное?

– Нет, не пью, – с усмешкой ответил я, радостно хихикнув про себя. Я уже понял, как можно попробовать обвести вокруг пальца грозный «детектор».

– Ага. Интересно, – улыбнулся Сазонов. – Значит, вот так? На прямой вопрос – прямой ответ? Хорошо. Учту. Итак, следующий вопрос: как часто ты в последнее время пьешь спиртное?

– Последние полгода – каждый день. Последний раз вчера, днем.

– Ты решил бросить пить?

– Да.

– Почему?

– Не знаю. – И правда, я сам этого не знал. До конца не знал!

– Не послужило ли причиной того, что ты бросил пить, желание отомстить за смерть своей семьи?

– Возможно. Да.

– Ты хочешь с помощью изученных боевых приемов убивать тех, кто виновен в смерти твоей семьи?

– Да. Не только. Кроме моей семьи есть и другие люди, которых нужно защитить. И если для этого придется убить, я убью.

– Ты убивал когда-нибудь?

– Нет.

– Ты взял у шинкарки деньги за крышевание?

– Да.

– Почему?

– Мне нужны деньги на снаряжение. Оружие и машина стоят денег. Денег у меня нет. И дать их мне некому.

– Оружие и машина тебе нужны для того, чтобы убить виновных в смерти твоей семьи?

– Да.

– А если тебе преградит дорогу твой сослуживец – ты его убьешь ради достижения своей цели?

Вот это вопрос так вопрос! Я боялся сам себе его задавать, а он… вот же зараза! Правда, а что будет, если мне придется стрелять в моего коллегу, опера, например, который будет прикрывать мою жертву?

– Если мой коллега служит негодяям, он сам негодяй. Если он оказался на моей дороге по долгу службы – тогда нет. Не смогу.

– И ради спасения своей жизни?

– Я постараюсь сделать все, чтобы его не убивать. Ранить, связать – только не убивать.

– Ты можешь убить ради денег?

– Нет.

– Почему нет?

– Потому что деньги этого не стоят. Жизнь человека дороже. И потому, что этим я отличаюсь от бандитов. Убив ради денег, я встану на одну доску с бандитами. И тогда лучше пулю себе в лоб.

– А если это не ради денег, а ради родины?

– Хм… если мне докажут, что это ради родины.

– Ты понимаешь, что тебя могут убить?

– Путь самурая – путь смерти!

– Вот как… ты у нас самурай! Хм… ну что же, не самый плохой пример для подражания. Хотя и у них есть спорные вопросы. Но речь не о том. Вопрос: ты способен отдать всего себя этому делу? Тренировкам до изнеможения, боли, страху? Ты способен исполнять на тренировках все, что я тебе прикажу, не раздумывая, без сомнений и колебаний? Готов снести унижение, страдания, которым я могу тебя подвергнуть на тренировках? Подумай, прежде чем сказать, потому что любой твой отказ на тренировке может привести к тому, что я тебя выгоню и больше не приму.

– Я готов. Все, что угодно. Если это не затронет моей чести офицера!

– Да боже упаси! – Сазонов отмахнулся руками, будто от нападавших на него бесов: – Ты чего там удумал? Никаких извращений, ты что?! Хе-хе-хе… Ну мо́лодежь! Ну чудесники! Я бы и не додумался… Ладно, не красней, я понимаю. Теперь можешь задавать вопросы мне.

– Вы кто?

– Человек.

– Ах, вот так! – усмехнулся я. – Ну, держитесь! Вы пенсионер?

– Хм… да.

– С какой должности вы ушли на пенсию?

– Хм… государственный служащий.

– Военный?

– Нет.

– Спецслужбы?

– Табу. Я всегда теперь буду говорить «табу», когда не хочу отвечать.

– Вы убивали людей?

– Да.

– На войне?

– Да.

– В гражданской жизни убивали людей?

– Нет.

– Где вы изучали специальные приемы?

– Табу.

Так… о чем бы его спросить? О чем? Столько было вопросов, и вдруг не осталось ни одного! Все какие-то ничтожные, глупые…

– Вы женаты?

– Нет.

– Почему вы живете именно здесь?

– Мне здесь нравится.

– Вы от кого-то скрываетесь?

– Табу.

– К кому вы обратились, чтобы к вам прислали именно меня?

– Табу.

– Вы будете меня учить… тому, как нужно правильно убивать людей? – Какой жуткий вопрос, я едва не поежился. Но Сазонов и глазом не повел.

– Пока не знаю. Ну что, выдохся?

– Выдохся.

– Что-то понял?

– Ни черта ничего не понял, кроме того, что вы не желаете, чтобы я лез в вашу жизнь.

– А зачем тебе знать обо мне? Вот прихватят тебя бандюки, начнут резать на части, ты меня и сдашь. И что тогда? Зачем мне давать тебе лишнюю информацию? Сдашь, сдашь! Не строй такие рожи. Все сдают. Если человека довести до пограничного состояния, когда ему все равно, что с ним будет, лишь бы закончилась пытка, – он сдаст всех на свете!

– И вы тоже?

– Я – нет.

– Почему вы – нет?

– Потому, что меня учили терпеть боль. И потому, что я могу остановить сердце усилием воли. Не надо так таращить глаза. Никакого Шаолиня. Практики управления телом, в том числе и сердцем, развиты не только в Китае. Есть еще Индия, есть… в общем, много есть мест, где умеют это делать. И я умею.

– И я хочу уметь!

– Хм… чудной ты. Это вырабатывается годами. А ты ведь хочешь всего за полгода научиться убивать людей так, как этого не умеют многие большие специалисты! Ты понимаешь, что это нереально? Понимаешь, что нужно время для того, чтобы ты подготовился хотя бы вполовину от того уровня, на котором нахожусь я?

– Понимаю. И я не начну до того, как вы скажете, что я готов. Я буду терпеть лишения, боль – все, что связано с обучением. Но… добьюсь! У меня нет другой цели! Я уже мертв! Меня нет! Потому убить меня нельзя. Есть только это тело, и это тело проживет столько, сколько нужно для того, чтобы уничтожить своих врагов. Вот так!

– Красиво. Пафосно. Но понятно. Тогда вот тебе вопрос: ты сказал мне о плате. Деньги мне не нужны. А если я попрошу убрать какого-нибудь человека, который тебе лично ничего не сделал?

– Если вы докажете мне, что это плохой человек, я сделаю.

– Хм… хорошо. Я обдумаю наш разговор. Еще чаю? Пирогов?

Я понял, что Сазонов хочет побыть один, что аудиенция закончилась, и поспешно вскочил со стула.

– Спасибо, очень вкусные пироги. Вы сами их готовили?

– Скажем так: еще я люблю готовить! – Глаза Сазонова снова смеялись, и сейчас он был похож на доброго дядюшку, никак и ничем не связанного ни с какими убийствами. Словно не он несколько минут назад спокойно рассуждал на тему «убийство человека». Интересная метаморфоза, да. Очень даже интересная!

– Когда вы сообщите мне о своем решении?

– Сообщу, не беспокойся! – Глаза Сазонова чуть прищурились, и лицо снова стало каменным, как у статуи. Я не стал уточнять, каким образом он сообщит мне о своем решении, и, быстро попрощавшись, покинул его дом.

Пока шагал к опорному, все думал: а что вообще происходит? С какого хрена я вывалил всю информацию о себе совершенно незнакомому человеку? О котором знаю только то, что он умеет ловко положить напавших на него хулиганов?

Почему у меня к нему такое доверие? У меня, видавшего виды тридцатилетнего мужика?

Впрочем, мужики, как говорится, в поле пашут. А я лейтенант милиции и по всем срокам должен уже быть старшим лейтенантом. Жизнь меня тряхнула и научила доверять своей интуиции. Я бы не назвал себя таким уж физиогномистом, но кое-какое чутье у меня точно есть. И оно мне говорило: да, можешь верить этому человеку. Не до конца, но можешь.

До конца я вообще никому не верю. Даже самому себе. Единственный человек, которому я верил на сто процентов, лежит сейчас на городском кладбище под скромным памятником из черного камня. И две фотографии – улыбающиеся, такие родные, такие дорогие мне лица! Ну зачем, зачем я потащил их гулять в парк?! Зачем зашел за этим мороженым?! Зачем вообще я… Тьфу! Ну да, стечение обстоятельств. Мерзкое стечение обстоятельств. Но ведь так бывает, да. И часто. Уж как милиционер-то я это знаю наверняка! Но все равно… зачем? Почему?!

Начался дождь – мелкий, похожий даже не на дождь, а на какую-то водяную взвесь, чудом плавающую в пространстве. Дождь усиливался с каждой секундой, капли становились все крупнее и крупнее, и, когда я добрался до пикета, небольшой летний дождик превратился в полноценный летне-осенний ливень, со всеми атрибутами таких погодных явлений, как порывистый ветер, сгибающий деревья, и мокрые листья, летающие по воздуху, как мотыльки. Бумага, которую ветер налепил на зарешеченное окно пикета, трепетала одним краем, как подстреленный охотником грязный лебедь.

В такую погоду лучше всего не выходить из дома, а сидеть у батареи центрального отопления (это осенью, само собой), поставив на ребристую чугунину ступни ног, накрыться пледом и смотреть по «ящику» какую-нибудь тупую хрень, вроде кучи комедий, созданных во время перестройки и рассчитанных на умственно отсталых обывателей.

Я как-то думал над тем, почему эти комедии в массах народа имеют такую притягательную силу, и пришел к выводу, что, просматривая эту ересь, человек чувствует себя на гораздо более высоком уровне, чем режиссеры и продюсеры таких фильмов. Он может поплевать в экран, кинуть в него тапкой, выматерить актеров и с чувством выполненного долга лечь спать, чтобы на следующий день заняться привычным своим делом – добыванием пропитания для своей среднестатистической семьи. Увы, в отличие от тех, кто сваял эту кинопоганку, ему, несмотря на его светлый разум и развитой мозг, придется сильно постараться, чтобы найти это самое пропитание. Такова сермяжная правда. Она же посконная.

В мире нет совершенства, скорее наоборот, мир живет на сплошных безобразиях и гадостях. Такой вывод напрашивался сам собой, особенно после того, как, придя в пикет, я узнал, что меня уже давно дожидаются и что мне следует посетить семенную базу, в которой находится мертвый бомж. И что мне предстоит оного бомжа под проливным дождем отправить туда, где собирают всех бомжей, волей случая перешедших в иной мир, который несомненно лучше, чем наш. То есть, если говорить проще, мне предстоит отвезти бомжа в морг.

Семенная база – это не то место, где хранят сперму граждан, желающих осчастливить ею несчастных женщин, которые замужем за бесплодными мужьями. Это всего лишь место разгрузки и хранения семечек подсолнечника, которые затем отправятся на маслозавод, где из них выжмут всю душу, а тело отправят на корм скоту и птице, которые уже при жизни находятся в аду.

Да, когда я смотрю репортажи с птицеферм или с других ферм, мне всегда думается о том, что страшнее участи несчастных животных представить невозможно. Куриный ад, свиной ад, коровий ад. Только представить – вся жизнь твоя проходит в замкнутом пространстве, и все делается для того, чтобы в конце концов тебя отправить на бойню. И хуже того: если ты сдохнешь раньше, твои останки перемелют в муку и дадут съесть твоим соплеменникам, как это делается на всех птицефермах. Что это, если не ад?

Впрочем, у нас, у людей, тоже… не рай. Совсем даже не рай. Только что не мелют в муку и не жрут. Хотя… это где как. Всякое бывает. В Африке, например. В странах, наконец-то освободившихся от апартеида.

«За что?» – было написано на лице несчастного бомжа, который смотрел в хмурое, закрытое тучами небо широко открытыми удивленными глазами и совершенно не моргал, несмотря на то что крупные капли дождя били ему прямо по глазным яблокам. Он не мог моргать по причине своей внезапной и трагической кончины, злой судьбой затянутый в недра огромного стального шнека, располагавшегося в желобе под насыпным вагоном.

Здесь все было предельно ясно. Бомж решил украсть кошелку семян подсолнечника, чтобы их пожарить и совершить свой маленький гешефт. На его несчастье, начался дождь, стенки металлического желоба, в который ссыпались семечки, стал скользким, бомж покатился, и… все. Шнек от нагрузки заклинило, он остановился (сработала система защиты, отключив электроэнергию), но перед этим успел превратить нижнюю часть тела бомжа в нечто среднее между желе и фаршем, состоящее из крови, кишок и обломков костей. Бомж умер почти мгновенно, скорее всего от болевого шока – когда его начало перемалывать в этой гигантской мясорубке, и потому на его лице не осталось ничего, кроме безмерного удивления и, возможно, даже облегчения. Наконец-то его мытарства завершились – и уже навсегда.

Рядом с телом находились несколько рабочих семенной базы, женщина-следователь из прокуратуры, одетая в ментовскую плащ-накидку, и врач «Скорой помощи», которая, кинув один только взгляд на объект, тут же уселась писать заключение о смерти. Криминала никакого – если не считать криминалом попытку кражи семян подсолнечника, но дело по краже – это точно не для прокуратуры. Труп не криминальный, а значит, давай, участковый, отдувайся! Тащи, вези, и вообще – командуй!

Через пятнадцать минут на месте происшествия остались только я да четверо рабочих базы, с тоскливым любопытством наблюдавших за приключениями мертвого тела.

За что и поплатились. Одного из них я направил искать брезент – его тут было великое множество рулонов, так как семечки нередко перевозились в открытых вагонах, накрытые этим самым брезентом. Остальным приказал ждать и не бухтеть: все равно им придется освобождать шнек – со мной или без меня. Так что чем скорее начнем выдергивать бомжа из шнека, тем быстрее все это и завершим.

Через десять минут я попросил рабочих найти грузовик, и лучше всего – «газон». Потому что впереться в центр города на «КамАЗе»-фуре не доставит никакого такого удовольствия. Мало того что улицы узкие, так еще и час пик – не протолкнешься. Вечер. Все едут домой с работы.

А затем началась операция по извлечению «мяса» из «мясорубки». Вначале включили шнек в обратную сторону (слава богу, что есть у него такая функция, а то бы и не знаю, что бы делал). Потом уцепили бомжа за мертвые руки и вытянули наверх, вместе с волочащейся за ним кровавой плотью. Потом уложили на брезент и, взявшись за углы вчетвером, отправились к «газону», водитель которого матерно ругался, поливая несчастного бомжа отборной площадной бранью, не стесняясь при этом ни формы ментовской, ни базовых рабочих, нервно вытирающих испачканные сукровицей руки. И все это происходило под проливным дождем – с брезента текли розовые струи, а у меня на теле осталось только одно сухое место, где-то в районе натертого жестким стулом копчика. Впрочем, и оно не было сухим, это место, по причине моей активной физической деятельности, выразившейся в поднятии тяжестей и транспортировке этих тяжестей к месту их временной дислокации. Пар от меня валил, как от утюга. Вспотел, однако.

Рабочие собирались улизнуть, но были мной пойманы и загнаны – двое в кузов, один в кабину «газона». Ну не на себе же я потащу труп в городской морг? Санитары на очередного жмурика «положат с прибором» – проверено. Ты принеси жмура, положи его, где укажут, сдай по форме, с сопроводиловкой, а потом уже они будут его таскать, как и положено по рабочей разнарядке. А пока – это чужой жмур, и что хочешь с ним, то и делай. Хоть жри его, хоть сношай! Так мне было сказано еще в начале моей ментовской карьеры. Санитарам плевать, «кто есть ху» – лейтенант ты или генерал. Не нравится – отвали! Ищи другой морг. Нету, да? Так вот и не воняй, как труп бомжа, а делай то, что тебе сказали! И я делал.

Когда я первый раз попал в городской морг, было лето. И летом хуже всего. Если зимой покойники в большинстве своем испортиться не успевают, поступают в морг свежими и красивыми, то летом не менее пятидесяти процентов составляют совершенно отвратные трупы в разной степени разложения. И посему запах в заведении стоит ужасающий – не для носа простого обывателя, не представляющего, как на самом деле пахнет разлагающийся труп.

Трупный запах – вероятно, самая ужасающая вонь, что есть в мире. С ним не сравнится ничто – даже запах старого сортира, по крайней мере я лично в этом уверен. Трупный запах настолько страшен, что его нельзя искоренить ничем – только уничтожить вещь, которую он пропитал. Например, если труп разложился в автомобиле – машину только сжигать, потому что каким-то феноменальным образом этот запах впитывается даже в металл, проникая в его молекулярную структуру.

Нос человека чует трупный запах в совершенно мизерной концентрации. И кстати, на мой взгляд, это подтверждает тот факт, что наши обезьянопредки были совершеннейшим образом всеядны – то есть при случае не брезговали подхарчиться хорошенько полежавшей на солнце сочной дохлятинкой. Как найти вкусную падаль? Само собой – по запаху!

Читал, как на побережье Ледовитого океана прибрежные народы запасают мясо впрок. Они просто бросают его в специальные ямы – безо всякой соли. Ведь, само собой, соль – это драгоценность. А мясо в этих ямах нормально скисает, гниет без доступа кислорода. А потом его едят. Невкусно, да, но очень питательно. Особенно в голодный год. Европейца от такой пищи не то что вывернет наизнанку – такая «еда» его просто убьет. Наши желудки, кишечник не приспособлены для потребления такой пищи. Нет каких-то нужных для того ферментов. А всяким там ненцам или алеутам – все равно как для меня пирожки с капустой. Вкуснота!

М-да. От морга – к кулинарии. Полет человеческой мысли не имеет границ!

Есть у нас один участковый – Федулов. Хороший мужик, только давно уже ходит в капитанах. Гораздо, гораздо дольше, чем я в лейтенантах. Давно уже переходил срок присвоения звания, само собой. Проблема та же, что была у меня, – бухает по-черному. Так вот он совершенно не выносит морга, хотя каждому участковому регулярно приходится в нем бывать. Федулов служит участковым уже лет пятнадцать, но так привыкнуть и не смог. Выходит из морга бледно-зеленый, шатается и… блюет за углом. Ну вот такая у него душевная организация, что поделаешь?

Цинично я про смерть и трупы, да? Наверное. Но только есть такая работа, на которой начинаешь относиться к человеческим страданиям и смерти с оттенком цинизма. Здорового цинизма, кто бы там чего ни говорил. Иначе просто спятишь. И пустишь себе пулю в лоб. Или еще хуже – в добропорядочных граждан, которых ты и обязан защищать.

То же самое касается врачей. У каждого из которых имеется свое, персональное кладбище, наполненное пациентами.

Такова жизнь, что поделать. И такова профессиональная деформация, как это явление называют психиатры. Ментам бывает смешно то, что приведет в ужас простого обывателя, и они равнодушны к тому, что обывателя отправит в гарантированный долгий «нокаут». В обморок то есть.

После того как я сдал труп равнодушным, со зверскими лицами санитарам морга, жующим свой очередной бутерброд (время ужина!), отправился в опорный, в котором оставил свой знаменитый «чемодан». На сегодня хватит «развлечений». Надеюсь, мне не приснится физиономия несчастного бомжа, созерцающего небесный свод.

Рабочие семенной базы свалили, бросив меня в морге и угнав базовый «газон», так что к опорному пришлось добираться на троллейбусе и автобусе, что не добавило мне хорошего настроения. Я кипел и представлял, как ловлю этих гадов нетрезвыми и оформляю каждому еще и мелкое хулиганство, чтобы покарать как можно сильнее. И при этом знал, что, скорее всего, этих чертовых работяг больше никогда и не увижу. Да и слава богу. На кой черт они мне по большому счету сдались?

В опорном сидел один лишь Городницкий, но и он уже складывал бумаги. Увы, в отличие от Городницкого, с трупом я провозился до позднего вечера, не исполнив ни одну из своих бумаг.

Отвратительно! Надо было свалить домой, да и все! Перекинули бы труп на Городницкого, да и хрен бы с ним! Что я, трупов не нюхал и морга не видел?! Викторыч вечно как-то умудряется ускользнуть от неприятных дел. Вообще-то сегодня было его дежурство в опорном!

Кстати, насчет «перекинуть труп»: вспомнилось вдруг, Михалыч, бывший старший участковый, рассказывал. Может, врал, а может, и нет, но очень уж похоже на правду. В общем, нашли на стадионе труп. Старый стадион, на нашей зоне находится, никто уже на нем не занимается – не до того, нужно ведь бабло ковать да деньги пробухивать. Не до легкой атлетики! Бокс – это еще куда ни шло, бокс – «это в тему, пацаны!».

А надо знать, что граница районов города проходит ровно посредине этого стадиона. В общем, выехала наша опергруппа, смотрят – труп криминальный. Ножевое. И лежит этот труп почти на границе района, но… с нашей стороны. И что делать? Подумали, подумали… сейчас навесят глухаря, раскрываемость и так ниже плинтуса… взяли да и перетащили труп на сторону соседей! И радостные свалили обедать.

Проходит пара часов – звонок в отдел! Труп на стадионе!

Наши сразу на дыбы – мы выезжали! Труп не наш! А им – не брешите! Ваш труп, ваш! На вашей стороне!

Едут. Смотрят – точно! На нашей! А не мог быть на нашей! Суки какие-то перетащили! Группа из соседнего райотдела, видать, перетащила!

Хватают несчастного, волокут на сторону соседей. И звонят: мол, труп, все такое прочее, на стороне такой-то. Но не уезжают, а прячутся в кустах!

Приезжают соседи, опергруппа, смотрят, шибко матерятся, хватают труп, чтобы волочить его на территорию к конкурентам… и тут – ап! «Стоять, бояться!» Наши.

Ругань, хватание за грудки и всякое дальнейшее безобразие. Когда схватились уже за стволы, старшие с обеих сторон опомнились, так как остатки памяти о том, что они на службе, еще сохранились. Старшие рявкнули и остановили эпическую битву. Не хватало еще друг друга перестрелять в процессе отражения глухаря!

Закончилось все просто – кинули монетку. Орел – наш труп, решка – их.

Наши проиграли и под довольные ухмылки конкурентов поволокли его на нашу территорию. Договор дороже денег!

Я не особо поверил этой истории, Михалыч известный выдумщик и рассказчик, но в ней есть все, что присуще нашей ментовской жизни, – желание как можно меньше работать, страх получить снижение показателей по преступлениям и конкуренция с соседями, по большому счету такими же, как мы, поливаемыми всеми дождями ментами. Дождями природными и «золотыми дождями» от начальства и «демократической общественности».

Забрав «чемодан», побрел домой, оставив закрывать опорный старого кадра Городницкого. Ему-то проще, сейчас сядет в свой «жигуленок» и покатит – что ему какой-то там общественный транспорт? Это для таких плебеев, как я.

Уже когда выходил, услышал крик Городницкого:

– Стой! Андрей! Да стой ты! Тут тебе телефонограмма!

– Что за телефонограмма? – недоуменно переспросил я, усталый, опустошенный, пропитанный запахом мертвечины и табака.

– Не знаю. На, читай!

Городницкий ушел в кабинет, а я стал всматриваться в листок бумаги, стоя под гудящей и моргающей лампой дневного света. Отвратительное изобретение! Под ней все делается мертвенно-бледным, а мерцание и гул этой гадины доводит до исступления слабые нервы участкового, потрепанного жизнью. Так бы и врезал по ней рукояткой швабры!

На листке было написано: «Для Каргина. От Сазонова. Согласен. Завтра, в любое время».

Оп-па! Есть! Стрельнуло! Отлично!

Я повернулся и, не чуя ног, зашагал на улицу, чтобы окунуться в мокрую пелену дождливого июньского вечера. По дороге проносились машины. С ревом, клекотом тормозя двигателями, к остановке подлетали огромные желтые «икарусы» – жизнь двигалась вперед! И я теперь двигаюсь вместе с ней!

К смерти, как и все в этом шумном жестоком мире.

Сегодняшний вечер я посвятил стирке. Собрал все белье и всю верхнюю одежду, что у меня была, частично засунул в стиральную машину, частично стал стирать сам – в розовом тазике, в котором когда-то купали Настюшку. Я никогда не снимал его с антресолей, куда сунул после того, как… ну… понятно. Но сейчас снял. Просто у меня не было другого таза, вот и все.

Потом развешивал на балконе, потом ужинал, нажарив постылой, но питательной яичницы. Поел и лег спать, «заказав» время на шесть утра. Предварительно, правда, включив радио, которое работало от розетки радиосвязи: я даже не знаю, как ее назвать, эту розетку, – древность невероятная, пережиток прошлого! Домашняя радиоточка! И это в то время, когда сотовые телефоны скоро будут не у одного из нескольких тысяч людей, а по крайней мере у одного из сотни!

Радио включилось, как и всегда, ровно в шесть утра, заревев «Патриотической песней» Глинки. Я много лет просыпался – то на учебу в «технарь», то на работу – под «настоящий гимн», и от теперешнего гимна меня слегка корежило. Он был неправильным. Все мое естество, пропитанное «совком», протестовало против этого гимна, символа власти, которая уничтожила мою великую страну. Нет, я не был коммунистом, совсем нет, и Зюганов мне не нравился, но… и эта власть мне не нравилась тоже. Только альтернативы ей я не видел. Не видел человека, который мог бы возглавить и повести нашу огромную, израненную корабль-страну в открытое море, снять ее с рифов, рвущих, терзающих ее стальное брюхо. Разогнал бы крыс, которые пожирают, поганят, обгаживают все, чем мог бы питаться ее экипаж!

Увы, к власти пробились жалкие, ничтожные личности, думающие только о том, как больше наворовать, и давно уже потерявшие чувство меры. Негодяи, дорвавшиеся до власти при слабом, безвольном, вечно пьяном вожде. И просвета впереди нет. Некому навести порядок в стране, погрязшей в бандитизме и воровстве. Если только мне? Хоть немного!

Я погладил высохшие за ночь штаны, рубахи – не все, только пару комплектов. Потом, будет выходной, все и отглажу. Нижнее белье вообще гладить не стал – на кой черт? Кто его видит?

Ботинки надраил ваксой до зеркального блеска – как на вручение награды! Сам не знаю, почему так сделал, но мне ужасно хотелось сегодня быть нарядным, при полном параде. Таким, как сегодня, я не был даже на строевом смотре, когда проверяют прически, блокноты, носовые платки и свистки.

Зачем участковому свисток и носовой платок? Ну как же может нести службу без платка российский милиционер?! Высморкался, похоронил соплю в носовом платке, и ну себе свистеть в блестящий свисток! Такого жуткого действа не перенесет и самый закоренелый преступник! Сам сдастся и напишет явку с повинной!

Шел по РОВД, и мне казалось, что все на меня смотрят, – чистый, блестящий, как новый пятак!

Смешно, право слово… всем на меня было плевать. Только Генка Самохин заметил, что я тащу в добавку к своему дипломату еще и сумку, удивленно вытаращил глаза, спросил:

– Эй, Андрюх, ты че, днюху, что ли, праздновать решил?

Днюха у меня в ноябре, шестого числа, так что Генка попал пальцем в небо – о чем я ему популярно и растолковал. А в сумке у меня спортивные принадлежности, потому что я решил опять заняться спортом.

Генка понимающе кивнул и уважительно похлопал меня по плечу, глядя снизу вверх, он был небольшого роста:

– Ништяк! Молодец! А я каждый понедельник собираюсь, и все что-то мешает! Да меня на дачу загонят, напашусь на грядках – так какие мне тренировки?! То копаешь, то грядки пропалываешь, то воду таскаешь – не жизнь, а каторга! То с дочкой гуляй! То жену вези по магазинам!

«Дурак!» – захотелось мне крикнуть в доброе, глуповатое лицо Генки. Да я готов копать до потери пульса, до кровавого пота, до смерти! Лишь бы вернуть жену и дочку! А у тебя все есть, и ты ноешь?! Идиот!

Генка, видать, что-то почуял – похоже, эмоции отразились у меня на лице, – потому скомкал разговор и быстренько ретировался. Наверное, он вспомнил, как обстоят дела с семейной жизнью у меня, и ему стало не по себе.

Все-таки я, наверное, преувеличиваю толстокожесть моих коллег. Если вспомнить… Когда у меня случилась беда, ко мне подошел зам отделения участковых и протянул увесистый пакет: «Возьми. Тут ребята собрали… на похороны, на поминки, на памятник. Тебе нужно. Только не отказывайся – от души собирали, все тебе сочувствуют, соболезнуют. Это беда так беда!»

Я тогда даже спасибо не сказал. Молча кивнул и сунул пакет в дипломат. Если бы я тогда сказал хоть слово, не смог бы сдержать слез. А мужчине рыдать нельзя. Потому что он – мужчина. Ну… если только наедине с самим собой… когда никто не видит и не слышит… в подушку.

Опять планерка. Когда же они прекратятся?! Неужели мы без планерки не можем как следует работать?! Опять накачка, громкие слова о правопорядке, об обеспечении граждан вниманием и заботой со стороны правоохранительных органов, о том, как надо не допускать… тащить… не пущать… О господи, ну когда, когда на Руси закончится эта показуха?! Когда хотя бы не будут мешать?..

Еле дождался окончания планерки. После слов Гаврилова: «По участкам! Работайте!» – тут же пошел к двери, почему-то ожидая окрика: «А вы, Каргин, останьтесь!» Но ничего такого не услышал, хотя и чувствовал, как взгляд заместителя начальника РОВД буквально прожигает мою в чистой рубахе спину.

Свалил! Все! Теперь – к Сазонову! Хорошо день начинается – мне даже бумаг не подкинули, что бывает очень, очень редко. Не поручили ехать что-то изымать, кого-то сопровождать, обеспечивать и ограждать! И значит – я свободен и могу отправиться туда, куда мне надо!

И меня ждали. Ждал. Сазонов в своем обычном наряде – клетчатая фланелевая рубашка, свободные тренировочные брюки – по-моему, импортные, без этих дурацких пузырей на коленках, которыми отличаются все изделия советско-российского пошива. На ногах – легкие кроссовки, и явно не китайские. Немецкие вроде как.

Осмотрел меня с ног до головы, слегка улыбнулся. Пригласил сесть за стол, махнув в его сторону рукой.

– Поговорим?

– Поговорим! – в тон ответил я и приготовился внимать «сенсею». Но он пока молчал, внимательно разглядывая небо над моей головой.

– Красиво, правда? – неожиданно сказал Сазонов, прищурив глаза и вздохнув полной грудью. – Голубое небо – это так красиво! В пустыне небо белое… ненавижу пустыню.

– А где вы были в пустыне?

– Далеко. Очень далеко… – усмехнулся мужчина. – Придет время, возможно, я и сам тебе расскажу. Не пытайся ничего узнать. Надо будет – узнаешь. Одно скажу – я из старой гвардии, которая теперь никому не нужна. Более того, мы опасны. А потому… в общем, живу тихо, никого не трогаю, а если меня тронут – пожалеют! Но я не о том. Итак, ты хочешь научиться искусству убивать и хочешь применять мое искусство для того, чтобы карать негодяев и восстанавливать справедливость. Я так тебя понял?

– Ну… да! – неуверенно подтвердил я, чувствуя, что из уст Сазонова звучит все это как-то глупо и пафосно. – А разве мы все не обговорили? Я все вам сказал! Если вы не хотите мне помочь, я сделаю все сам!

– Сделаешь, – устало кивнул Сазонов. – И спалишься на втором, а может, и на первом «клиенте». Ты думаешь, это так просто – убивать людей? Ты ведь никогда этого не делал! Ты сможешь спокойно нажать спуск, зная, что сейчас из головы этого человека брызнет фонтан мозгов и крови?!

Я помолчал, не сразу отвечая на вопрос, и медленно, выбирая слова, ответил:

– Вчера я тащил на брезенте бомжа, до половины перемолотого в мясорубке. А утром отбирал ребенка у матери, которая плодит детей и морит их голодом. А позавчера…

– Я понял тебя. То есть ты хочешь мне сказать, что психика у тебя крепкая, тренированная и что ты сможешь убить человека. Так? Так, вижу. Но это не совсем так. Когда смотришь в глаза человеку и должен его убить – все совсем другое. Но да ладно. Ты не подумай, я не отговариваю тебя. Ты мне нравишься, и я хочу, чтобы ты прожил как можно дольше. Насколько это возможно. А еще – возможно, это мой вклад. Во что? Не важно. Когда-нибудь поймешь. А чтобы тебе было ясно, чему придется учиться, – это не только и не столько рукопашный бой со специальными приемами. Это все вторично. Я научу тебя маскироваться, изменять внешность, убивать всеми возможными предметами, голыми руками, из пистолета, из арбалета – да, да, есть и такие арбалеты! Убивать ножом. Камнем. Ядом. И, повторюсь, ты должен мне пообещать, что не начнешь ничего делать, пока я не скажу, что ты готов. Обещаешь?

– Я уже обещал, и я всегда держу свои обещания! – Мне стало немного досадно, ну чего он со мной как с ребенком?

– Это хорошо. Тогда поговорим вот о чем: каким способом ты хочешь убивать? Вернее, так: какие способы убийства ты считаешь основными – для тебя? Я примерно знаю, но хочу, чтобы ты мне все сказал сам.

– Я стрелок. Мастер спорта по стрельбе. Использовать хочу малокалиберный пистолет «марголин». И малокалиберный карабин. Охотничий, с оптическим прицелом. Десятизарядный. Ну и… все. Рукопашный бой нужен мне для того, чтобы в случае чего отбиться от ближнего нападения. Я так-то немного смыслю в рукопашке – боксом занимался, карате. Растяжка у меня хорошая… была. Ну и есть. Сразу скажу, «марголин» я пока не представляю, где взять, карабин – куплю официально, по охотничьему билету. Машина еще нужна. Права у меня есть. Машины нет. А без машины действовать трудно, даже невозможно.

– Почему выбор пал на малый калибр?

– Звук тише, чем у боевого, точность хорошая, и невозможно идентифицировать пулю. А значит, не нужно постоянно менять оружие. У меня нет возможности менять его после каждой акции.

– Ножом умеешь работать?

– Нет. Не больше простого обывателя. А вы можете меня научить метать нож?

– Глупости. Никто не может научить метать ножи! Чтобы научиться их метать, нужно метнуть нож пятьдесят тысяч раз. И тогда будешь попадать туда, куда хочешь, любым ножом из любого положения. Метание ножей по большому счету бесполезно. Это только в кино великие мастера мечут ножи с коня, с земли, из воды, с воздуха – отовсюду! Смешно!

– А как же снять часового? Я видел, как его снимают ножом! Метают!

– Чушь. Снять часового можно с помощью пистолета с глушителем либо винтовки. Представь, ошиблась твоя рука, ты промахнулся, или, пока нож летит, часовой повернулся, и… вместо того чтобы воткнуться в горло, нож ранил его в подбородок! И что будет дальше? Операция провалена. Пуля летит до цели практически мгновенно. И попадает гораздо точнее, чем нож. Я лично считаю, что метание ножей – пережиток прошлого. Впрочем, ты можешь учиться этому и самостоятельно. Как я уже сказал, поставь мишень и метай в нее ножи. А вот, в отличие от метания, ножевой бой – это очень важное дело. Очень. Представь, ты подходишь к человеку вплотную, в толпе, незаметно, и наносишь удар тонким стилетом. Прямо в сердце. Тихо, незаметно, абсолютно смертоносно. Особенно если помазать клинок ядом. Правильным ядом. Увы, здесь его найти невозможно…

– Василий Петрович, да вы… кто?! – не выдержал я, глядя на то, как странный мой собеседник вертит в руке вилку, неосознанно для себя пальцами сгибая и разгибая ее так, будто она сделана не из стали-нержавейки, а из мягкого, очень мягкого олова.

– Я… хм… точнее будет сказать, кто я был! Ниндзя я, Андрей. Хе-хе… Слышал про таких? Ага, слышал, вижу. Нет-нет, НЕ ТОТ ниндзя. Никаких восточных корней. Просто работа у меня такая… была. А теперь никакой. Пенсия. Правда, неплохая пенсия. И… вот что, Андрей…

Лицо Сазонова окаменело, он не смотрел на меня – только куда-то в даль, немыслимую даль:

– Ты помнишь, что самурай всегда должен восстанавливать справедливость? Бусидо. Так вот, если ты превратишься в монстра, если ты, воспользовавшись моими знаниями, станешь обижать невинных людей, – я тебя сам убью. Найду и убью. Понял?

– Понял, – не обидевшись, ответил я и слегка сердито предложил: – А может, мы начнем? Может, хватит болтовни?

– Ты все-таки обиделся, – Сазонов незло усмехнулся. – Ты должен меня понять, парень. То, что я тебе дам, запретно. И этим искусством, вероятно, владеют в стране всего ничего людей – трое-четверо. Кто-то умер, кого-то убили, и все уже отошли от дел. И мне очень бы не хотелось, чтобы ты превратился в негодяя. Очень легко им стать, если у тебя сняты запреты. Если живешь так, как если бы уже умер. Если стремишься к смерти. В общем, парень, хороших людей не обижай. Им и так несладко приходится в наше гнусное время. Вот так.

– А почему вы сами не стали делать то, что буду делать я? И что с вами будет, если меня все-таки разоблачат?

– Первый вопрос – табу. Второй вопрос – а кто тебе поверит? Живет некий дедушка, персональный пенсионер союзного значения, перебивается с хлеба на воду. И вот ты вдруг рассказываешь, что это я тебя научил убивать. Что я монстр, убийца, ниндзя! А я всего лишь бывший преподаватель иностранных языков и литературы и ничего не знаю о твоих чудесах. Да, существуют люди, которые легко поверят и которые знают обо мне. И у меня с ними договор, что я тихо сижу и не высовываюсь, и потому они меня не беспокоят. Но договора на то, что я кого-то буду учить своему ремеслу, нет. Я могу учить. Но… не всех. И надеюсь, ты все-таки не будешь распространяться о том, что мы тут делаем. Ты парень умный. Прекрасно все понимаешь. Вот так. Ну, раз мы все выяснили… почти все, можем заняться и делом, а не болтовней – как ты элегантно выражаешься…

У меня покраснели уши, а Сазонов продолжил после полуминутной паузы:

– Пойдем посмотрим, чему вас учат в ваших новомодных секциях карате. Кстати, ты, наверное, принес кимоно, да?

– Принес. А что?

– Пока пусть будет, но в следующий раз принеси обычную одежду, которую тебе не жалко. Ведь ты не будешь бегать по улицам в кимоно? Ну вот. Учиться бою нужно в той одежде, в которой ты будешь выходить на этот бой. И только так. Переодевайся. А я пока принесу холодного чаю. Им очень хорошо утолять жажду. Особенно если в него добавить кое-какой травки…

Глава 4
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Мастер меча преклонных лет сказал следующее: “В жизни человека есть этапы постижения учения. На первом этапе человек учится, но это ни к чему не приводит, и поэтому он считает себя и других неопытными. Такой человек бесполезен. На втором этапе он также бесполезен, но он осознает свое несовершенство и видит несовершенство других. На третьем этапе он гордится своими способностями, радуется похвале других людей и сожалеет о недостатках своих друзей. Такой человек уже может быть полезен. На высшем же этапе человек выглядит так, словно ничего не знает”. Это общие этапы. Но есть также еще один этап, который важнее всех остальных. На этой стадии человек постигает бесконечность совершенствования на Пути и никогда не считает, что прибыл. Он точно знает свои недостатки и никогда не думает, что преуспел. Он лишен гордости и благодаря своему смирению постигает Путь до конца. Говорят, мастер Ягю однажды заметил: “Я не знаю, как побеждать других; я знаю, как побеждать себя”. Всю свою жизнь прилежно учись. Каждый день становись более искусным, чем ты был за день до этого, а на следующий день более искусным, чем сегодня. Совершенствование не имеет конца».

Сазонов вдруг больно ткнул меня пальцем в подреберье, и это было ужасно больно! Так больно, что я едва не задохнулся, – выпучил глаза и просипел:

– Какого черта?! Мы же еще не начали!

Сазонов ехидно ухмыльнулся:

– Ну да! Противник всегда будет тебе объявлять: я готов! Можешь начинать! Так?

– Нет, ну предупредили бы, черт подери! Чуть печень не пробили!

– «Чуть» не считается, – хмыкнул Сазонов. – Что-то ты меня, паренек, разочаровываешь! Я думал, ты покрепче, чем те пьяные придурки. А ты… тьфу одно!

Ах так! Я становлюсь в стойку, не откровенную, со сжатыми кулаками, а обманчиво расслабленную: руки опущены, пальцы чуть сжаты, ноги шире плеч и немного согнуты – весь пружина!

Ррраз!

Нога вылетает, целясь в подбородок противника!

Супостат как-то плавно, даже медленно, нехотя пропускает ногу в сторону, подхватывает меня за голень, тащит вверх и… Ап, опускает на землю! Прямо на шею!

Если бы не поддержал, мне бы конец. Шея сломана, я – или инвалид, или труп.

У меня аж мороз по коже!

– Ты труп… – буднично, просто объявляет Сазонов и подает руку. – Вставай!

Я цепляюсь за руку и едва успеваю блокировать удар кончиком кроссовки в висок! Если бы не заблокировал, если бы на Сазонове были тяжелые ботинки с коваными носами – конец мне!

– Молодец, учишься, – ухмыляется противник и тут же швыряет меня на землю, выворачивая руку самым жестоким образом. Кости едва не ломаются, связки гудят – еще чуть-чуть, и я калека! Больно, сссука!!!

– Примерно так! – отпускает меня Сазонов, на лбу которого не выступило ни капли пота, хотя погода сейчас жаркая, а мы на солнцепеке. Июнь, чего уж там… Впрочем, после вчерашнего дождя стало немного прохладнее, хотя и парит – вся вода, которая вылилась на землю, куда-то ведь должна подеваться?

Я встаю, во мне кипит холодная ярость. Я ведь не тупой алкаш! Из меня когда-то делали инструктора по рукопашному бою! И я подавал надежды – Геров же сам сказал! И какого черта этот старый пердун валяет меня как хочет?!

Я даже позабыл, зачем здесь, кто такой Сазонов и чему мне предстоит научиться. В голове бьется одна-единственная мысль: «Ах ты гад! Ну я тебе покажу!»

Показал. То, что я полный и окончательный ноль. Даже минус. Моя бурная атака с мавашигири, дзуки и всякими такими «фуюки» закончилась закономерно – я снова оказался на земле, в позе «пустите, я раком не хочу», и скучный, ровный голос мне объявил, что рука моя сломана, шея сломана, и вообще – в этом положении он может сделать со мной ровно то, что захочет. Все, что придет в его извращенную голову. Но тут же обнадежил, сообщив, что я не такой уж и пропащий, что видывал он болванов гораздо, гораздо более худшего качества. И что я – добротное сырье, готовое к переработке.

М-да. Вот так и расстаешься со своими розовыми иллюзиями. Нет, вообще-то я знал, что против мастеров не выстою, но чтобы все было так безнадежно – и не подозревал. У меня даже настроение испортилось.

Сазонов, видимо, это почувствовал, потому широко улыбнулся, отчего почему-то сразу резко постарел – по лицу пролегли складки, лоб покрылся морщинами, – похлопал меня по плечу и сказал:

– Против неподготовленного человека, крепкого пьяницы, дебошира – ты вполне себе силен. Так что не переживай. Но мы ведь готовим тебя против спецов! Против тренированных спортсменов! Против волкодавов из бывших ментов и вояк! Ты же прекрасно понимаешь, что против них ты шмакодявка, так?

– Так… – грустно подтвердил я, отряхивая испачканную в сырой земле некогда белую штанину кимоно. Мне эта моя затея уже представлялась глупой, никчемной. Зачем я это начал? Выдал свои намерения чужому человеку – видите ли, «мне нужно, чтобы ты научил меня бить рожи негодяям!». Дурак! Я же ведь не того хотел! Я хотел стрелять – издалека, не переходя в рукопашную! На кой черт мне это все с Сазоновым?! Нет, точно дурак, да!

– Вот что, парень, таким, как я, ты вряд ли когда-нибудь станешь, но слепить из тебя что-то приличное я смогу. Только слушайся меня во всем – и будет нормально. Итак, с борьбой голыми руками мы разобрались. Теперь перейдем к ножу. Хм… подожди. Я скажу тебе пару слов о том, что мы сейчас делали. Вот, смотри, ты пытался достать меня ногой в голову. Красиво, да. Но прикинь, где у тебя нога и где моя голова! Ты видишь, какое расстояние прошла твоя нога, прежде чем приблизиться к моей голове? Да за это время я трижды успел бы тебя застрелить и зарезать! Или трижды пробить тебе такие удары, после которых ты упал бы мертвым! Самое кратчайшее расстояние до цели – это прямая. Так? Так. Воины римских легионов пользовались мечами, называемыми гладиус, или гладий. Короткий меч из дерьмового железа применялся специально для тесной схватки в строю. Им практически не рубили – попробуй-ка размахнись в плотном строю! А вот колоть – замечательно! Высунул меч из-за тяжелого полуцилиндрического щита, сделал выпад – и назад, в укрытие! На острие гладия приходится такое давление, что не выдерживает ни одна кольчуга. Высунулся, ужалил – и назад! В укрытие! Молниеносный, коварный, смертоносный удар! Удар по прямой. Понимаешь? А ты что делаешь? Что за балет? Я с гладием, а ты тут мне кружева кружишь?! Потому ты и убит!

Сазонов помолчал, постоял, качаясь с носка на пятку, комментариев от меня не дождался, продолжил:

– Итак, никаких ударов ногой выше пояса! Выше пояса – бьют руки. Задирают ноги выше головы только идиоты, а еще – актеры в смешных фильмах про ниндзя. Летают они там, понимаешь ли! По воздуху! Наша с тобой задача выбрать из множества боевых приемов два десятка, которые ты изучишь в совершенстве. И которые будешь исполнять на автомате, не думая, не размышляя – так, как дышишь, как ходишь, как смотришь! Посмотрел на противника – и он уже труп! Все! Бери нож – вот тот, что в столбе торчит. Ну что уставился на меня? Да, настоящий нож – хреновенький такой, я им землю рыхлю. Но – нож! Бери и бей меня. Бей! Куда хочешь и как хочешь!

– Ага! И как же я потом будут труп прятать? – уныло протянул я. – Только если расчленить да по кускам? Так сдадут! Алкаши – они все видят! Пропал сосед, кто его зарезал? «Мусорской»!

– Я рад, что у тебя есть чувство юмора, – благожелательно кивнул Сазонов. – Вот если бы ты еще и драться умел как следует, совсем было бы хорошо. А то пока что пентюх пентюхом, кучка навоза ходячая! Но шутить – шутишь! Только вот одно тебе скажу – покойники шутить не умеют. Только вонять!

Меня рассердило почему-то не про «пентюха», а вот про то, как покойники воняют. Не знаю, чем это меня так расстроило, но я решил во что бы то ни стало достать старого пердуна и пустить ему хоть немного кровушки. Ну в самом же деле, что я, такой уж пентюх, как он говорит?!

Понимаю, злит он меня нарочно, но это дела не меняет. Я никому не позволяю безнаказанно гадить себе на голову! Если только начальству… но это уже Система: «Не нравится – дуй в народное хозяйство!»

Я перехватил нож, сделанный где-то в далекой колонии руками мастеровитого зэка, взял его в правую руку и медленно пошел на Сазонова, отведя нож в сторону и фиксируя каждое движение противника так, будто это был не пожилой пенсионер, а медведь гризли, пожирающий в этот момент труп несчастного американского туриста. И когда приблизился на расстояние, достаточное, на мой взгляд, для работы клинком, – нанес два секущих удара, норовя резануть по животу и лицу противника!

И опять я не понял, каким образом это случилось. Сазонов вписался в мое движение, поймал кисть руки, схватился другой рукой прямо за клинок ножа и затем, используя его как рычаг, легко вывернул оружие у меня из руки! При этом едва не сломав мне пальцы. Хорошо, что вовремя отпустил, да и Сазонов сделал это аккуратно, без резких движений, стараясь меня не покалечить.

А потом нож ткнулся мне под мышку. Коснулся шеи. Лица. Подреберья. Сазонов доступно и аккуратно показал мне – как бы он меня разделал, будучи я в настоящей схватке.

М-да. Печальная вырисовывается картина! Что-то не верится, что даже за полгода я смогу хоть что-то такое «изобразить». Мне ведь еще и работать нужно! Обязанностей участкового с меня никто не снимал!

Сазонов будто услышал мысли:

– Каждый день. Нужно заниматься – каждый день! Я дам тебе упражнения на скорость, связки, переходы. Дам, постепенно, структуру движений, расскажу о тонкостях приемов, и ты будешь их отрабатывать каждую свободную минуту! Как только сможешь! И вот что – все твои действия будут направлены на то, чтобы убить. Потому тебе нужны будут ножи. Я нарисую, какие именно. Закажешь на заводе – ты участковый, сможешь это сделать легко. Версию, для чего ножи, придумаешь сам. Работяги не откажутся поработать за небольшую денежку, времена-то тяжелые, так что… И вот еще что – как ты собираешься стрелять из пистолета?

– Да как? – слегка растерялся я. – Как обычно! Направил, нажал на спуск и… пух! Пух!

– Пух! Пух! – передразнил меня Сазонов нарочито противным голосом. – Как спортсмен, да? Вытянул руку, закрыл левый глаза – вторую руку за спину или в карман. И выце-е-еливае-ешь… выце-е-еливае-ешь… Так, да?

– Не совсем… но… примерно так! – набычился я. – Меня не учили специальной стрельбе. Но заверяю вас – куда я целюсь, туда и попадаю. Как там говорилось? С десяти шагов промаха по игральной карте не дам? Ну вот – я и не дам!

– И что? – Сазонов презрительно скривился. – Да с десяти шагов ты должен не то что в карту – в каждый значок на этой карте попасть без промаха! Из «марголина» или другого ствола! Кстати, ищи «марголин», как только купишь, я научу тебя из него стрелять. Правильно стрелять, а не «ручку за спину, глазик прикрыл»! Стрелять нужно не закрывая ни одного глаза. С обоими открытыми. И уж точно не моргать при выстреле, как жалкий неудачник! Ладно, ладно – знаю, не моргаешь. Это в фильмах героические воины моргают при выстреле. Я бы этого режиссера… тьфу! А теперь давай сюда нож…

Сазонов взял у меня из рук нож, который пару минут назад снова дал мне в руки, и, почти не глядя, легким движением метнул в сторону столба. Нож мелькнул и с тяжелым стуком вонзился в темное дерево, задрожав от возмущения и досады. Вот гад! Мне говорил, что метать ножи бесполезное занятие, а сам?!

Сазонов будто услышал мои мысли, подмигнул и поманил рукой:

– Пойдем. Пойдем, пойдем!

Мы зашли в дом. У порога сняли обувь и в одних носках прошли через кухню в глубь дома.

Первое, что поразило, – абсолютная, просто-таки патологическая чистота! Ну не бывает, чтобы в доме холостяка было ТАК чисто! Ни пылинки, ни паутинки, никаких крошек или случайно оставленных где-нибудь на стуле вещей! Да и стула-то никакого не было. Вообще никакого! Большая комната была пуста, если не считать стоявшего в ней кресла – прямо напротив самого настоящего камина, который, само собой, сейчас не горел.

На полу – огромный серо-голубой ковер, и похоже, что дорогой. Я не видел таких ковров в продаже и вообще не видел таких ковров нигде – а я ведь не раз и не два ходил по чужим квартирам. По службе, разумеется. Везде аляповатые ковры машинной работы, красно-черные, яркие, аляпистые. Этот был как в инее… и только нога ощущала не ледяной холод, а живое тепло рук мастериц, которые сделали это ковер. Даже моих знаний дилетанта хватало на то, чтобы понять – дорогая штучка!

На стене – полки от пола до самого потолка. Книжные полки, само собой. Книги на русском, на английском, французском, арабская вязь, иероглифы. Я бы не удивился, если бы нашлись книги, написанные узелковым письмом индейцев, или деревянные таблички кохау ронго-ронго с острова Пасхи. От этого человека можно ожидать чего угодно!

В этой комнате мы не задержались, прошли сразу в другую – тоже большую и пустую. Здесь стояла кушетка – кожаная, почему-то зеленой кожи. Пол ничем не прикрыт – дерево, натертое мастикой. На стене – такая подушка из дерматина, в которую бойцы бьют кулаками. Ну что-то вроде боксерского мешка, суть все та же. Ожидаемо – в углу штанга с набором блинов, к стене приделана перекладина-турник, ну и… все. Окно выходит во двор, как раз на то место, где мы недавно взрывали своими копытами влажный газон. Вернее, я взрывал. Сазонов двигался так мягко, что от него не осталось никакого следа.

Возле кушетки – столик на колесиках, выглядевший в этом месте совершенно чужеродным предметом, попавшим сюда по какому-то недоразумению. Блестящий такой, никелированный. Такие показывают в кино – на них буржуям привозят завтрак или лекарства в дорогой лечебнице, в которой хрен дадут умереть человеку, имеющему много денег. По крайней мере – пока эти деньги у него есть.

На столике – шприцы, какие-то ампулы, пузырьки, большой пузырек с наклейкой (почему-то на английском) «Спирт», или, точнее, «Ethanol». Стояли колбы с бурой жидкостью, графин с прозрачной жидкостью (наверное, с водой) – старый такой графин, советский!

Еще вроде как спиртовка, тюбики с чем-то и… иглы. Я такие видел только в кино. На подносике, длинные, гибкие, с шариком на конце. Фильм видел – в нем Сигал восстанавливал силы, после того как пролежал в коме несколько лет, с помощью вот таких иголок. Неужели Сазонов умеет?! Ничего себе – пенсионер! Да он мог бы бабок насшибать! На любви народа ко всякой экзотике!

– Сейчас ты разденешься, и я сделаю тебе пару уколов. Потом ты выпьешь кое-что из того, что я тебе дам. И в заключение я навтыкаю в тебя иголок, чтобы жизнь медом не казалась. Раздевайся. До трусов! Ну а как все вышеперечисленное будет сделано – мы с тобой займемся тренировкой.

– Зачем это все?! Что это такое? – с некоторым страхом спросил я, чувствуя, как сердце трепещет в груди. – Терпеть не могу уколы!

– Ты что обещал? Что будешь выполнять все, что я скажу, если это не затронет твою честь! Уколы в задницу затрагивают твою честь? Нет? Тогда ложись и не трепи языком! Надоело, что ты каждое мое действие встречаешь недоверием и болтовней! Поверь, то, что я делаю, тебе совершенно необходимо. Если ты хочешь хотя бы через полгода научиться тому, чему я тебя хочу научить! Чтобы больше вопросов не было. Скажу: эти лекарства увеличивают твое привыкание к тренировкам, ускоряют мышление и запоминание, мозговое и мышечное. А также подстегивают твой обмен веществ! Есть будешь чаще и станешь красивым и брутальным. Вот как я, к примеру!

Я невольно хихикнул, глядя в каменное лицо Сазонова, и медленно потащил с себя штаны. Вот же черт! Каждый день – уколы?! Кошма-ар! И что колет? Стероиды, что ли? Так это же вредно!

Хм… а мне не плевать? Я уже умер! Чего мне бояться?! Самурай не должен бояться смерти! Он идет к смерти! Он радуется ее приходу! А я – самурай! И значит… значит, мне не нужно трястись и клацать зубами от страха! Самурай ничего не боится!

Ой! Сцу-у-ука… ну как больно! Он нарочно так больно колет?! Прямо в кость воткнул, всю задницу насквозь! Тьфу! Ну, гадина! Ой! Да тише ты, чертов… чертов… слов не найду, как назвать гада! Если ТАК каждый день – я сдохну!

Этой ночью мне было очень плохо. Нет, не душевно. Просто плохо. Меня трясло – поднялась температура, я потел, как в парилке, кости, мышцы, связки – все болело! Почему? Вывод только один – после тех гадостей, что вколол мне Сазонов. И тех, что он заставил меня выпить.

Ну да, он предупредил, что некоторое время мне будет нехорошо, что я немножко поболею, но потом… потом мне будет просто замечательно! Вот только не сказал, что это «немножко» протянется до самого утра и продлится еще целый день!

В РОВД я приплелся с таким видом, как если бы заболел чумой и находился в последней стадии издыхания. Замнач тут же решил, что я вчера опять набухался. Он поджал губы, раскрыл рот, чтобы разразиться строгой отповедью «нерадивым алкашам», но принюхался и расслабил желваки на худых щеках. А потом приказал мне отваливать с работы, идти отлежаться дома, попив антибиотиков, а не разносить заразу по всему райотделу. Что я с удовольствием и проделал.

По большому счету мало что изменится, даже если я неделю тут не появлюсь. Мои материалы кто-нибудь да исполнит, те, что у меня, от времени станут только «вкуснее», а к выговорам за просрочку исполнения мне не привыкать. Работа такая, здесь все бывает.

Материалов сегодня по понятным причинам мне не дали – мои два новеньких ушли к Городницкому, который начал было возбухать, но я напомнил забывчивому Викторычу, что вообще-то это он должен был тащить под дождем дохлого бомжа, ибо он дежурил в этот день! А я принял удар на себя и, промокнув под дождем, героически получил предназначенный ему лично удар коварной болезни! И вообще – он может жаловаться в ООН. Или в комнату по делам несовершеннолетних.

Про комнату я не сказал – подумал. Не дай бог, решит, что я называю его умственно отсталым ребенком сорока трех лет от роду. Не надо наживать лишнего врага, у меня их и так немало. Кстати, не знаю почему. Что я им всем сделал? Живу себе да живу… никого не трогаю. Но трону!

И пошел трогать.

Первой своей мишенью я избрал большой торговый павильон, недавно поставленный на остановке общественного транспорта, – четко на моем участке. Я слышал, что там хозяином вроде как некий азербайджанец, но ни разу в этот павильон не заходил и ни разу личностью этого хозяина не интересовался. А надо было! Положено по службе. Торговая ведь точка!

Справедливости ради надо заметить, что у меня никогда не было и нет каких-либо националистических воззрений. Или нацистских, так будет вернее. Ведь национализм немного другое, чем нацизм, верно ведь? Ну вот. Никогда я с придыханием не вопил, что «черных» надо бить, гнать, терзать и стрелять, никогда не обзывал их черножопыми и всякими другими гадкими прозвищами. Для меня – кто бы ты ни был – прежде всего ты человек. И брат. Пока не докажешь обратного. Даже к чеченцам, с которыми постоянная война, у меня нет никакой ненависти и злобы. Может, потому, что они далеко, а я тут? В провинциальном городе? Или потому, что с детства мне вдолбили в голову, что люди делятся на трудовой народ и буржуев, а не по нациям? Все может быть. Но факт есть факт – ни «черные», ни евреи, ни чеченцы не вызывали у меня взрыва патологической ненависти и как следствие – агрессию в их адрес. Живут они – и пусть себе живут. Но тут… торговый павильон был на моем участке, и как участковый я должен следить за тем, как идет в нем торговля, не нарушаются ли права граждан. А чтобы хозяин павильона знал, кто хозяин земли, на которой стоит павильон, мне нужно было как следует наехать на представителя не такого уж и большого, но очень гордого народа.

Когда я появился в этом ларьке, продавщица, толстая грудастая девка лет двадцати пяти, засуетилась и после моего вопроса о местонахождении хозяина извлекла из недр ларька плотного мужчину неопределенного возраста – от двадцати до сорока пяти лет.

У кавказцев часто так бывает – еще молодой парень выглядит так, будто ему уже лет за сорок. То ли они от природы выглядят старше, чем есть на самом деле, то ли специально себя старят, полагая, что так будут казаться значительнее и мудрее, но дело обстоит именно так – с полудневной черной щетиной, круглой бритой головой и толстыми губами мужчина выглядел лет на сорок, хотя был одет как молодой спортсмен – в импортный ярко-красный спортивный костюм, ласково обтягивающий объемистый живот. Ростом мужик был мне по подбородок, но кряжист, тучен и кругл, как человеческий вариант пометенного по сусекам колобка. Звали его Ибрагим, что совсем неудивительно, как неудивительно услышать в русской деревне имя Иван или Семен. Ну Ибрагим, и все тут!

Губы его были испачканы в жиру, как и руки, и щеки. Когда я пришел, он, вероятно, что-то ел, шашлык или что-то подобное, потому что запах съестного (жареного мяса) волной разносился по всему павильону.

– Вы хозяин?

– Я хозяин! – Кавказец с неприязнью посмотрел на меня, но ничего больше не сказал. Просто окинул сверху донизу долгим взглядом, мол, кто ти такой?! Че суда лэзишь?!

– А я участковый ваш! – сообщил я этому кадру пренеприятнейшее известие. Которое, впрочем, его ничуть не впечатлило.

– И че? – ответил кавказец, не переставая жевать. – Я знаю мой участковый! Вы че, менты, савсэм обнаглели?! У миня капытан участковый! А ты кто такой?!

– Я ваш участковый Каргин, – попытался я разубедить зарвавшегося азербайджанца, уже понимая, кто запустил сюда свою загребущую руку. Ах Викторыч! Ах гадюка! То-то у тебя глаза бегали, когда я на днях сказал, что нужно бы проверить этот ларек! Мол, он заходил и там все в порядке! Вот он какой, порядок!

– Вообще-то капитан мой сослуживец, а твой ларек находится на моем участке! А не на его! – продолжил я образумливать толстогубого азера.

– Да мне плевать, кто на каком участке! Я ему плачу – вот вы с ним и разбирайтесь! – разбушевался азербайджанец. – А я сейчас возьму и напишу на тебя заявление! За вымогательство! И с тебя погоны сорвут!

Я не успел даже удивиться – как это кавказец в пылу беседы заговорил почти без всякого акцента. Он что, нарочно его подделывал? Кстати. Я слышал о таком явлении. Многие нерусские, прекрасно знающие русский язык, специально говорят с дичайшим акцентом. Для чего? А чтобы не считали умными, чтобы соответствовать облику нормального приезжего «чурки». Так легче взятки от них берут, и вообще – не считают опасными. Слишком чисто говорящий по-русски может быть засланным казачком…

Меня зло взяло. Черт подери, что он несет? Я на самом деле должен проверять его павильон – сертификаты на товары, наличие запрещенных товаров, наличие кассового аппарата и все такое прочее. Так какого черта он мне тут комедию исполняет?! И я вообще-то ни слова не сказал о какой-то там мзде! Пока не сказал…

Я потребовал сертификаты – и вместо сертификатов получил пятерых кавказцев, вылезших из задней комнаты. Они начали вопить, что-то горготать по-своему, хозяин тоже вопил что-то про Городницкого, про то, что менты обнаглели, и еще что-то тупое, идиотское. И наступил такой момент, когда мне надо было решить: вступать в битву с шестерыми кавказцами или уйти несолоно хлебавши.

Да, я мог вступить в битву, они бы мне наваляли, пошли бы под суд и параллельно завалили бы надзирающие органы кучей жалоб на беспредел отдельно взятого участкового, на то, что он пытался вымогать деньги у честного гражданина, и они только защищались – потому вшестером и переломали ему ребра. Ну да, их все равно осудили бы, меня потаскали бы по инстанциям, но осадок все равно остался бы. И в конце концов за мной могли бы установить «негласку», чтобы узнать, как я разлагаюсь, коррумпируюсь и загниваю, и понять, как поэффективнее пресечь мою противоправную деятельность, порочащую образ российского милиционера. Могут и до увольнения довести! А мне этого не надо, точно. В любом случае все мои планы на ближайшее время точно рухнули бы – тренировки, месть и все, все, все.

В общем, я ретировался, полный злобы и туманных угроз. Я не знал еще, как отомщу этому самому Ибрагиму за свой позор, но был полностью уверен, что так это и случится.

От Ибрагима я побрел в пикет, надеясь встретить там того же Городницкого – он после планерки обязательно появляется в опорном, чтобы совершить свой обычный обход по торговым точкам курируемого им участка. Ну – чтобы не забывали, а еще – чтобы прихватить чего-нибудь из продуктов или выпивки в счет будущих выплат. Так все участковые делают. Или почти все. Я только так не делал – до сих пор.

На мою удачу Городницкий был на месте и, когда я ворвался в пикет, кипя пролетарским гневом на жадных торгашей, поднял взгляд на мою раскрасневшуюся от жары и быстрого шага физиономию и удивленно спросил:

– А ты чего не дома? Тебя же отлеживаться отправили!

И тут же озабоченно добавил:

– Смотри, меня не зарази! Мне работать надо! Некогда болеть!

– Викторыч, что за фигня? Ты почему крышуешь ларьки у меня на участке? Своего мало, что ли? Какого черта ты к Ибрагиму полез?

Городницкий снова слегка ошеломленно посмотрел на меня, пожал плечами и довольно натурально спросил:

– Ты с ума сошел? Какая еще крыша? Ничего не знаю! Ты своими делами занимайся, а не придумывай всякой ерунды! И не слушай всяких там азеров!

– А с чего ты решил, что это азеры мне сообщили о том, что ты их крышуешь? – вкрадчиво спросил я, глядя в глаза капитану Городницкому.

– А кто еще-то? – хмыкнул он. – Хачики вечные выдумщики! Такого напридумают – хоть стой, хоть падай! Не знаю ничего! Не мешай!

– Ну ты, Викторыч, и козел! – не выдержал я, и Городницкий тут же взвился:

– Ты как со мной разговариваешь?! Со старшим по званию?! Да я на тебя рапорт напишу!

– Да пошел ты на хрен! – ласково сообщил я и направился к выходу из пикета. – Еще и в ООН напиши!

Вышел я из пикета в совершенно дурном настроении. Вот на кой черт надо было злить Городницкого? Посылать его? Викторыч мне, конечно, не друг, но так-то он мужик неплохой, незлой, но при этом еще дико самолюбивый и злопамятный товарищ. С него станется накатать рапорт! Правда, хрен что докажет – я от всего откажусь, нас ведь было только двое, но опять же – осадок останется. И теперь Викторыч будет мне вредить.

Вот ведь какое дело – деньги! Чуть коснись их, и начинается – приятели превращаются в недругов, недруги – в настоящих врагов.

А настроение бесповоротно испортилось. Я ведь хотел пройтись и по другим торговым заведениям на своем участке – по мелким заведениям, само собой! Крупные магазины, и уж тем более предприятия, что находятся в офисном здании на углу улицы (всякие там ООО и ЗАО), платят птицам полетом повыше – или парням из уголовки, или вообще кому-нибудь из областного УВД. Ну или бандитам. Хотя частенько и тем, и другим.

Кстати, я не понимаю, почему многие платят бандитам. Выгоднее ведь платить ментам! На ментов всегда можно найти управу, а на бандитов? Они же беспредельщики! Сегодня ты им платишь двадцать процентов, завтра – тридцать, а послезавтра они захотят забрать все! И что тогда? Их только убивать, и больше никак! Ну да, есть и менты беспредельные, но… бандиты все-таки всегда хуже. А крыши сейчас ставят все. Время такое! Лихое…

Итак, Городницкий успел залезть и на мой участок, и на своем все прибрал. А что тогда мне? Шинкарка, и все? Это сколько я буду копить на машину и на оружие?! Нет, надо что-то придумывать с деньгами. Интересно, а Гаранкин кого «курирует»? Приемку металла, скорее всего. Ту, что в гаражах. И ту, что за стадионом. Говорят, приемки – выгодное дело. Они ведь, кроме денег, еще и спирт барыжат. Расплачиваются за металл «Роялом» и всякой такой дребеденью – по завышенной цене, само собой. У меня на участке еще куча магазинов, несколько ларьков больших и малых, ресторан, гостиница…

О! А если попробовать гостиницу взять на абордаж? Не-е… это вряд ли. Такие штуки «курирует» областное начальство. И скорее всего – соседи. Почему соседи? Потому, что они сидят через стенку: тут УВД, а через стенку – ФСБ. Здание одно и то же. Вот и прозвали их соседями – называют эдак иносказательно, как в древности зверей называли. Медведь – косолапый, Топтыгин. Лось – сохатый. Одних называли потому, что боялись спугнуть. Мол, услышат свое имя и убегут. Других – чтобы не приманить.

Вот так и фээсбэшники. Назовешь по «имени» – приманишь на свою голову. А их хоть и потрепали в перестройку и постперестроечное дерьмократическое время, но опыт выслеживания и подглядывания у них остался – он в крови и никуда не делся. Да и финансирование у них покруче, чем у нищих райотделов: наводнят тот же опорный записывающими устройствами – без чужого уха не вздохнешь! И загремишь под фанфары лет на семь. Гаишников вон на раз с линии снимают!

Кстати, а может, попробовать в гаишники протиснуться? Свободы больше: уехал на линию, и нет тебя! И машину под зад тебе подгонят!

Ага… и под статью подведут! Нет более просматриваемой службы, чем гаишники! Где деньги – там и пасут со всех сторон! Присасываются! Знаю, слышал, как убирают из ГАИ неугодных им людей. Знакомый у меня был гаишник. На выезде из города на посту стоял. И вот на него негласку установили, то есть негласную проверку. Проще сказать, сидит какой-то хрен в гражданской машине, одетый тоже по гражданке, и пасет этого гаишника. Что тот делает на посту, как делает, зачем делает – в общем, все, что гаишник делал за время дежурства, заносит в рапорт – и начальству на стол. А те по результатам проверки делают выводы. Выговор, другой, третий и… неполное служебное соответствие, и пошел парень… куда? Ага, в него! В наше любимое народное хозяйство!

Ну и вот – пишут рапорт на парня, одной фразой если передать: «Пассивно нес службу, мало останавливал транспорт».

На следующую проверку, через несколько дней, – он уже предупрежден. Сообщили добрые люди, что будут проверять (гаишники тоже непросты, есть у них каналы и есть деньги, чтобы подмазать нужные шестеренки, – предупредят!). И он на КП мечется мелким бесом! Транспорт терроризирует! Протоколы составляет! Пьяных ловит! Рвет и мечет, в общем! И что? Результат проверки: «…бесцельно останавливал транспорт». Круг замкнулся.

Нет, все-таки участковому проще, точно. Мы словно кошачье дерьмо на подошве сапога – никому не нужны! Щиплем бабло по мелочи, и, если не зарываемся, никто нас и не трогает. Не те масштабы! А вот стоит высунуться…

Нет, гостиница отпадает. И офисы фирм отпадают. И антикварный подвальчик. И скупка золота с ювелиркой. И даже большой продуктовый на углу, который когда-то был «Продуктовый магазин номер один», тоже отпадает! Руки коротки. Только ларьки щипать да таких, как эта шинкарка…

Кстати, а что она там говорила насчет Косого? Кого он там подломал? А! Вспомнил! Армена! Да, был такой шум. Армен на участке Городницкого ларек держит. Это возле бывшей столовой, а ныне ночного клуба «Глория». Ничего так ларек, хороший, крепкий. Не хуже, чем у Ибрагима. На самом деле их грабанули – кассу сняли и суточную выработку. А у него очень недурно идет – рядом ночной клуб, там все дорого, так посетители клуба и ныряют к Армену. Представляю, как хозяева ночного клуба зубами скрипят! Но тут если только убивать Армена – он торгует законно, ничего не нарушает. А то, что цены у него ниже, так и что? Ну не у Армена возьмут, так пройдут немного – и там целый ряд магазинчиков разного калибра! Все равно найдут, если надо! И сигареты, и бухло, и пожрать!

Итак, мыслишка хорошая возникла! Пойду-ка я к Армену… может, что-то и выгорит! И Городницкому, может, нос натяну!

Ларек Армена, в общем-то, и не совсем ларек. Магазинчик. Заходишь внутрь – прилавки, стеллажи, все как положено. И ночью они не баррикадируют вход, оставляя в стальной ставне маленькую кормушку для ночных посетителей, как делают их конкуренты. Торгуют круглосуточно: как днем, так и ночью.

На том и погорели. Ночью к ним ворвались трое придурков в масках, продавщицу и охранника положили на пол – обрез в руках у отморозка, не больно-то погеройствуешь. Кассу вскрыли, а еще забрали кругленькую сумму, приготовленную к инкассации. Нахватали товара, тоже на приличную сумму: сигарет импортных блоками, водку самую дорогую, виски, икру красную, колбасу – ну все, что смогли унести, то и унесли! И похоже, что на сумму едва ли не большую, чем была в кассе. Приезжал наш опер зональный – Галдин, состроил умную рожу, приехал эксперт Михал Карпыч, тоже умными словами покидался. Снял отпечатки пальцев, и… все! Каюк! Трупа нет? Нет. И кто будет искать бухло со жратвой? Все уже давно пробухали и прожрали! И не удивлюсь, если Армен дал денег оперу, чтобы шевелился шустрее, только вот напрасно – он, Армен, никому не нужен. Только бабок с него снять, и все. Впрочем, как и мне. Как и всем ментам в этом районе. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих!» – так вроде было сказано?

Армен был на месте – вполне себе приличный мужчина лет пятидесяти, в костюме с галстуком, темно-синей рубашке, в начищенных до блеска узконосых туфлях. Почему они любят такие туфли, кавказцы? Даже странно. Узкие, длинные, ну прямо-таки восточные сапоги, аж загибаются! Как из восточных сказок!

Меня принял вполне доброжелательно, тем более что мы с ним встречались после того самого ограбления – я подходил по вызову, присутствовал, дежурный я был по пикету. Впрочем, присутствовал чисто в роли статиста. Вызвали, мол, сделай поквартирный обход и все такое прочее. Ага! Щаззз! Вот пусть Городницкий и ходит по квартирам, выслушивая всякие гадости! Его участок! На нем и висит ограбление, на Городницком! В общем, перекинул я на него эту работу с совершенно спокойной совестью.

Армен усадил меня за столик в своем кабинете. Девчонка-продавщица (их у него сейчас две) принесла чаю, конфет, и я с немалым удовольствием отпил из чашки – жара, вспотел, пока шел. Пить хочется. И кстати, у Армена кондиционеры. Старые еще, бакинского завода, тарахтят, как самолет, но работают исправно. Температура в кабинете – одно удовольствие! Надо отдать должное – заботится Армен о персонале. Впрочем, в прохладе и товар не сразу портится, не так, как у его конкурентов. Вроде того же азера Ибрагима. Ух, разозлил он меня! Ну, ничего… не последний день живем. Разберемся!

Кстати, ситуация с Ибрагимом отвратная. Согласно какому-нибудь сценарию идиота-сценариста, я сейчас должен написать рапорт начальству, ларек Ибрагима возьмут приступом, и ему пришьют статью «Неповиновение представителям….». А когда станут делать обыск в его ларьке, найдут ящик с шаурмой из Афганистана, начиненной первосортной продукцией добрых афганцев. «Маски-шоу», злые азеры повергнуты наземь, и я торжествую! Вернее, торжествует закон и справедливость.

А вот как бы не так! Попробуй я вытворить что-то подобное – меня на смех подымут! Тот же зам Гаврилов. «Если участковый не умеет заставить себя уважать, какой он тогда милиционер?! Пусть тогда идет в народное хозяйство, раз не умеет работать!»

Никаких «маски-шоу», никаких разгромленных ларьков с изъятой паленой водкой. Забудьте!

Чай закончился, и я без сожаления отставил чашку в сторону. «Хорошего понемножку», – сказала бабушка, вылезая из-под трамвая и держа голову под мышкой. Отец покойный так говорил. Приступаем к разговору!

– Армен, как продвигается дело по поиску тех, кто тебя ограбил?

Армен удивленно поднял брови, посмотрел на меня, будто впервые увидел:

– А я от тебя хотел узнать! Вот это здорово! Вы же ищете преступников!

Армен говорил по-русски чисто и довольно-таки литературно. Явно высшее образование. Впрочем, не надо обольщаться его «вывеской» – все кавказцы в нашем городе связаны с национальными диаспорами, и как следствие – все криминальны донельзя. Он может чисто говорить по-русски, цитировать классиков русской литературы или читать стихи Пастернака, но где-то глубоко в его кармане – фигурально выражаясь (а может, и не фигурально!) – лежит остро наточенный нож, и попробуй-ка тронь его интересы! Живо глотку перехватит, и пискнуть не успеешь! На то был и мой расчет…

– Не знаю, кто ищет и как ищет, – честно признался я. – Но если хочешь, чтобы я нашел…

Пауза. Армен иронично ухмыльнулся уголком рта и, откинувшись в кресле, сцепил руки, удобно расположив их на животе.

– Хочешь сказать, что весь РОВД не нашел, а ты найдешь? То есть они ослы, а ты молодец?

– Хм… ну я бы не стал так уж круто формулировать, но… по сути – да.

Помолчали, глядя друг на друга, затем я решился взять быка за рога. То есть Армена за бумажник.

– Армен, не будем ходить вокруг да около – я знаю, кто тебя ограбил, знаю, где он тусуется, и, если есть такой интерес, отдам тебе его с потрохами!

– А как же закон? – хищно оскалился Армен. – Ты же должен посадить его в камеру, долго уговаривать дать показания, пугать отправить в камеру с «обиженкой», побить по почкам резиновой дубинкой? А потом отправить дело в суд, чтобы вор ушел на зону? Лет на пять. И через три вышел.

– Не путай следака с участковым. У меня свои задачи. Я помесь опера, следака и вытрезвителя. Мне вообще-то раскрытие в кон, палку поставлю, но… деньги важнее. Итак, к главному – сколько дашь за информацию о беспредельщике?

– Да… как всегда, главное – это деньги… – потускнел Армен, он же в миру Армен Борисович Давитян, – сколько ты хочешь?

– Двадцать процентов от той суммы, что они взяли. После того как ты его возьмешь и убедишься, что они – это они. И потом ты будешь платить мне, а не Городницкому.

– Хм… а что ты будешь делать за эти деньги? Типа нас не трогать? Так Городницкий тогда тронет. Он может напакостить, уверен!

– Я разберусь с Городницким. Это моя проблема. Отсылай его ко мне. И не смотри, что он капитан, а я лейтенант – у нас свои понятия и правила. Я с ним решу. Что буду делать? Во-первых, как ты и говоришь, не трогать. Во-вторых, если тебя начнет обижать кто-то из наших или не наших, я буду этот вопрос регулировать, если ты сам этого сделать не сможешь. Ну и прямые милицейские обязанности – в первую очередь. Вдруг повторится твоя неприятность – тут же звонишь мне, и…

– Ты находишь преступника… – закончил за меня Армен, странно, можно сказать, скептически улыбнулся. – Только вот как тебя срочно найти?

– По телефону в опорном или по телефону в РОВД. Чуть позже я куплю себе сотовый телефон и будешь звонить на него. Напрямую!

– О! Ты серьезный парень! – Армен доброжелательно улыбнулся, но в улыбке его все равно таилась немалая толика ехидства, это сразу было видно. – И почему это я раньше о тебе ничего не слышал? Нет, слышал, что есть еще тут в пикете один молодой участковый, потом тебя видел, когда приезжала опергруппа, ну и все. Тогда ты показался мне таким… хм… равнодушным. Тебе все было пофиг.

– Ты где учился языку, Армен? – не выдержал я. – Ты разговариваешь по-русски не хуже меня!

– Так я вырос в России! – улыбнулся Армен. – Учился здесь. В школе, потом в институте. В сельскохозяйственном, да. «Сельхознавоз», знаешь, да? На площади. Ну вот, там. Агроном я. Пашенку свою пашу! Хе-хе-хе…

– Неплохо пашешь! – обвел я взглядом кабинет Армена. – У тебя и еще есть магазины, так?

– Есть. И продуктовые, и обувные, и с одеждой. Все есть. Я не богатый человек, но деньги водятся, да!

– И воспитанный человек, – польстил я Армену. – До тебя я заходил к некому Ибрагиму, азеру, что на углу поставил торговый павильон. Вот тот – мразь! Быдло, самое настоящее! А ты – видно, что образованный человек!

– Азер… ненавижу азеров! – Армен буквально потемнел, глаза его сузились. – Я бы их всех… к стенке поставил! Твари! Знаешь, что они сделали, когда у нас в Спитаке землетрясение случилось? Знаешь? Праздник они устроили! С фейерверками! У нас горе – а они радовались, твари!

– М-да. Нехорошо… – согласился я, вполне себе искренне. Действительно, свинство самое настоящее. Разве так можно?

– Ладно! – решился Армен. – Я согласен. Кстати, выплата Городницкому как раз сегодня, он хотел к вечеру ко мне зайти. Я тебе ее отдам. Поверю на слово. Кстати, а ты веришь мне на слово? А если я найду твоего… ну, грабителя этого, по твоей наводке, а потом скажу тебе, что не нашел? Что это все неправильные сведения? Ну, чтобы денег не платить?

Армен улыбался, но было в улыбке что-то неприятное, нехорошее. Как если бы за портретом Джоконды вдруг возник лик Сатаны – оскаленный, с рогами и длинными клыками.

– Не боюсь! – твердо заявил я. – Во-первых, ты человек порядочный, я навел о тебе справки. – Брехня, но надо же пустить пыль в глаза! – Во-вторых… а стоит ли ссориться с дельным человеком? Повторюсь, на звание не смотри. На дела смотри. Я много чего могу.

Я не знал пока, что я могу на самом деле, но одно могу точно – пускать пыль в глаза собеседнику. Уж врать меня родная контора научила! Создавать дымовую завесу из пустых слов, создавать видимость деятельности, в общем – делать хорошую мину при плохой игре.

– Хорошо!

Армен поднялся, прошел к сейфу, отпер его, щелкая ключом. Достал из него небольшой конверт и, подойдя ко мне, положил конверт на стол:

– Это зарплата Городницкого. Материальная помощь родной милиции, так сказать. Ну а теперь я жду имя и адрес. Кстати, а ты не боишься, что я их просто грохну?

– Грохни, – кивнул я, убирая конверт в свой дипломат. В конверт даже не заглянул. – Только не на моем участке! – добавил я после короткой паузы. – Земля чище будет, если таких подонков на ней не станет. Вот, возьми.

Я протянул Армену листок бумаги, напечатанный на машинке, и поднялся, давая понять, что больше у меня дел к этому человеку нет. Мне плевать на Митяя Косого, он же Дмитрий Косых. Подонок еще тот, я проверил. Пробил его по адресному. Ранее судимый – по «бакланке», она же «хулиганка», за тяжкие телесные. За угон сидел. За уличный гоп-стоп. В свои двадцать пять лет уже успел крепко посидеть, практически – злостный рецидивист. И при этом, как я уже успел узнать у шинкарки, особым авторитетом не отличался, как и умом.

Болтать по пьянке о своих «подвигах» может только настоящий «баклан». Хотя бы сообразил, что, если армяне узнают о его подвигах, башку точно отрежут. Сумма-то была вполне приличной, а кроме суммы – это потеря авторитета, который очень ценится у кавказцев. Возникнут шепотки за спиной: мол, его кто хочет грабит, что он за мужик такой?! Его никто не уважает! Он… БАБА! Страшное оскорбление для кавказца – назвать его женщиной. Только кровью смывают!

Так что и в самом деле Косой зажился на этом свете. Я на самом деле считаю, что некоторым людям не надо жить. Просто потому, что они портят жизнь другим. Вот, к примеру, существуют некие живые существа, живут себе и живут, но… за счет других живых существ, поедая их плоть, их пищу, лишая здоровья, а то и самой жизни. И как с ними поступают, с этими самыми глистами? Убивают. Или изгоняют из организма. Это уж как получится.

Так и тут – эта мразь, этот глист Косой паразитирует на живом людском организме. Так зачем ему жить? Надеюсь, больше я его не увижу…

От Армена я пошел к Сазонову, мучительно размышляя, что же мне такого сотворить с Ибрагимом, каким карам его подвергнуть и как до него добраться. Ничего умного в голову не шло, и я решил отложить свои размышления до окончания тренировки.

Сазонов встретил меня как обычно – спокойно, без особых эмоций: «Пришел, и хорошо. Клади вещи. Одежду принес? Ну и молодец!»

А потом вдруг огорошил – без всякой подготовки и, так сказать, прелюдий:

– Вот что, Андрей… переезжай ко мне жить. Дом у меня большой, комнату я тебе дам – уже выделил, и все свободное время будем заниматься твоими тренировками. Ты экономишь на проезде – и во времени, и в деньгах, и это самое время можешь спокойно пустить на наши уроки. Как ты на это смотришь?

После небольшой паузы и подтягивания отпавшей нижней челюсти на свое законное место я ответил, что, в принципе, совсем не против, если, конечно, Сазонова не затрудню. И на что он так же спокойно ответствовал, что раз сам предложил, значит, это все его никак не напрягает. И одно только правило – чужих в дом не водить. Например, девок, даже если они все похожи на Мэрилин Монро. Если захочется совершить известный акт – делать это в своей квартире, а не в его, Сазонова, доме и не на принадлежащей ему кушетке. Не то чтобы ему было жалко и не то чтобы он завидовал молодому поколению, делающему ЭТО, просто ему не нужно, чтобы чужие видели то, что происходит в доме. Ну и вообще… береженого бог бережет, а не береженого конвой стережет.

Я с ним тут же согласился, не собираясь пояснять, что на амурные дела меня и не тянет. Ну… почти не тянет. Тут же вспомнились Танька из «детской комнаты» и ее простенький аналог – продавщица из ларька. И я снова вдруг с удивлением почувствовал прилив крови к чреслам…

Ну, раз я согласен – время приступить к тренировкам. И мы приступили.

И это было отвратительно!

Первое, с чего начал Сазонов, – снова дал мне выпить какой-то дряни, а еще несколько капсул с непонятной маркировкой. Я таких никогда не видел: ярко-красные, маленькие – их было три. И две желтые, чуть побольше. На мои страдания по теме: «Меня тошнит от ваших дурацких таблеток!» – Сазонов не обратил ровно никакого внимания, вроде как не я ему что-то сказал, а муха пролетела или комар прожужжал. Впрочем, скорее всего, на комара он бы обратил внимания гораздо больше. То ведь комар, а не я, убогий.

А потом началось избиение. Без еды, питья чая и всего такого – просто избиение. Меня поставили к стене дома и расстреливали круглыми камешками-галькой, выпущенными твердой рукой персонального пенсионера.

Он бросал камни с такой силой и такой точностью, что при всем желании я смог уклониться самое большее от трети запущенных в меня снарядов! Камни со стуком били меня в голень, ударялись в плечи, в солнечное сплетение, и единственное место, в которое Сазонов не целился, – моя голова. В остальные места – куда угодно. Даже в пах!

Как раз после очередного пропущенного броска, когда камешек едва не лишил меня способности развлекаться с приведенными в мою квартиру похотливыми продавщицами, я возмутился и, корчась на земле и зажимая пах руками, вежливо и вкрадчиво спросил:

– Да вы не охренели?! А если бы вам так «хозяйство» отбить?! Встали бы сами к стене! Слабо?!

Сазонов ничего не ответил, кивнул на ведро, полное таких камешков (и где набрал-то столько?!), и предложил:

– Кидай в меня. Ну?! Кидай! Куда угодно! Кидай!

Я не заставил себя долго ждать и, кипя благородным гневом, набрал горсть камешков из ведра и с наслаждением запустил первый камень в пах проклятому пенсионеру. Если и осталось у него что-то от мужской половой системы – пусть отсохнет окончательно! Ибо не́ хрена обижать молодых перспективных мстителей!

Щелк! Не попал! Камень, пущенный от души моей недрогнувшей рукой, врезался в стену, каким-то чудом миновав тело супостата. А затем второй камень. Третий. Четвертый!

Теперь я метал камни, как пулемет, с трудом сдерживая мысль о том, что хорошо бы набрать полные горсти этих камней и швырнуть в неутомимого старичка-пенсионера! Чтобы не вертелся, как уж! Чтобы принял свою участь с выражением безмерного страдания на лице – какое, например, присутствует у меня!

Только не вышло. Камни пролетали мимо Сазонова, рикошетируя от стены и чудом не затрагивая штанину или рубаху. Как он умудрялся уклоняться, я так и не понял. Вроде стоит на месте, вроде бы не особенно-то и двигается, а вот же тебе – ни одного попадания! Впрочем, нет – одно попадание было. Когда один из камней отразился от стены дома Сазонова и врезал ему точно по затылку. После чего Сазонов выругался и серьезно обвинил меня в том, что я это нарочно бросил в стену так, чтобы попасть ему по голове. Шутил, конечно, но говорил он это с каменным лицом и абсолютно серьезным голосом. Тоже, кстати, искусство – чтобы так врать, надо учиться этому много лет!

А потом я снова встал к стене. Предварительно собрав разбросанные снаряды. А когда собирал, Сазонов снова «стрелял» в меня, ползающего на корточках, норовя попасть в зад, в плечи, ну и… в другие места. Но теперь мне было не обидно и даже смешно. А еще я почувствовал азарт: как же сделать так, чтобы этот старый негодяй в меня не попал?

«Старый негодяй» не стал меня долго держать в неведении и прочел мне лекцию о том, как я должен следить за движениями противника, чтобы угадывать траекторию броска, а соответственно – полета снаряда. И следить не только открыто, но и боковым зрением, что вообще-то гораздо сложнее.

И так мы «развлекались» не меньше часа.

По прошествии этого часа минут пятнадцать сидели у стола, пили чай с незнакомыми мне травами, а затем снова занялись тренировкой. Теперь уже отрабатывали приемы защиты и нападения, которые Сазонов показывал вначале медленно, а затем быстро, в действии, в дальнейшем раскладывая на составляющие, которые я и усваивал, насколько мог.

Дело шло довольно-таки медленно, я никак не мог чисто повторить все те плавные, прихотливые движения, против которых протестовала вся моя сущность милиционера.

Почему протестовала? Ведь, казалось бы, разве меня не учили рукопашному бою? Боксу, карате? Так вот, и бокс, и карате – это спорт. И те удары, которые там наносят, не должны убивать человека. Да, если их нанести с достаточной силой, умением и точностью, этими ударами можно покалечить. И даже убить. Но изначально они не рассчитаны ни на то, что покалечат, ни на то, что убьют!

То же самое касается рукопашного боя, являющегося смесью всех вышеперечисленных стилей борьбы, а еще – дзюдо, самбо и чего угодно. Конечно, я имею в виду рукопашный бой, который дают милиционерам, выхолощенный, годный для того, чтобы «пресечь и задержать»! Но не искалечить и убить!

Милиционер не должен убивать преступника. Он его задерживает и направляет по служебной цепочке – к следователю и потом в суд. В отличие от военного диверсанта, не озабочивающегося такими, понимаешь, тонкостями!

Это война. А на войне ты должен в кратчайшие сроки вывести противника из строя, а как ты это сделаешь и что будет с противником после применения спецприемов – кого это волнует? Если только похоронную команду, потому что им работы прибавится.

Вот и протестовала моя душа – я НЕ ДОЛЖЕН убивать противника! Вырубить, связать и… доставить. Все! Нет, не удовольствие ему доставить – всего лишь отправить в РОВД для принятия мер.

Эти приемы были таковы, что примени я их в полную силу, сделай все так, как надо, – и соперник погиб. Подлейшие приемы, без каких-либо сдерживаний морального плана. Удары в глаз сдвоенными пальцами, раскрытыми пальцами, удары в горло, в кадык, ломание пальцев, выламывание суставов рук и как вишенка на торте – разбивание гениталий противника в любом моем положении и состоянии. Стоя, сидя, с земли, на расстоянии – с помощью подручных средств вроде палки, камня и голыми руками. Удары во все уязвимые места, коих, как оказалось, не так уж и много.

– Ты что, киношный кунфуист? Одним ударом ломаешь кирпич? Или, как дурак, ходишь в соломенной шапке и потом летаешь по воздуху, побивая противников, вооруженных мечами? Это все чушь собачья! Чушь! Сказки! Представь – перед тобой сильный, умелый противник, спортсмен, боксер, который привык не только наносить удары, но и получать их. Как ты будешь с ним драться? Обмениваясь ударами? Ты на его игровом поле, там, где он сильнее! И у тебя только три тактики, которые принесут успех в этой схватке. Первое – просто-напросто его застрелить. Ах да! Я забыл первую тактику – ты можешь убежать. Если сумеешь. Но мы эту тактику не рассматриваем, исходя из задачи – обязательно победить того, с кем ты вступил в схватку. Итак, застрелить. Но ствола нет. Есть нож. Нож – великолепное оружие, с помощью которого умелый человек победит большинство самых сильных и умелых людей – кроме тех, кто обучен бороться против ножа. Итак, нож. Тут уже твоя задача – заставить противника истечь кровью и в конце концов поставить под удар самые уязвимые точки: мягкий живот, хрупкое горло, глаз – очень неплохо бить в глаз ножом! И вообще любой удар ножом в лицо – режущий, колющий – приводит к замечательному результату! Противник гарантированно выходит из борьбы! В глаз – это в большинстве случаев смертельно, клинок проникает в мозг. В этом случае хорошо бить неожиданно, тогда объект даже не успеет крикнуть. Режущие удары – тоже хорошо, ими ты, конечно, не убьешь, но боль и кровотечение таковы, что неподготовленный человек практически всегда впадает в шоковое состояние и не способен драться. Спортсмен-боксер привык получать удары, но не привык к тому, чтобы ему тыкали острым предметом в глаз или полосовали щеки. Когда чей-то нож скрипит на твоих зубах, рассекая щеку, то становится не до защиты чьих-то интересов, и уже ничто не интересует, кроме своей раны и возможности ее зашить. Почему-то люди очень озабочены тем, как они выглядят, забывая, что со шрамом на щеке жить можно, а вот с ножом в печени – вряд ли.

– А если ножа нет? – прервал я лекцию и тут же получил камешек в лоб, звонко щелкнувший мне по черепу. Откуда Сазонов его извлек, я даже не заметил. В руке все время держал, что ли?

– Не перебивай, когда говорит тренер! – Сазонов погрозил мне пальцем. – Торопыга! Итак, вот мы и дошли до боя голыми руками. Вот перед тобой сильный, тренированный противник, в честном бою с которым ты неминуемо проиграешь. Как с ним драться? Что тебя спасет? Только скорость. Скорость и отработанные, выверенные до миллиметра приемы. Даже если ты обладаешь зубодробительным ударом, тебя он не спасет. Поверь мне, есть такие люди, которые с разбитой на части челюстью трижды тебя порвут, прежде чем отправиться к врачу собирать свои кости в единое целое. Это если ты обладаешь таким ударом! А если нет? Если ты не учился годами и годами вкладывать в свой удар не только физическую силу, но и психическую энергию? Нет, это не то, не из дурацких фильмов «Мое кунг-фу лучше!». Кстати, те, кто обучался специальным приемам рукопашного боя, те, кто прошел такую школу… – он явно хотел сказать «как я», но остановился, – убьют любого из этих киношных «спортсменов» за считаные секунды. Причину я тебе уже объяснил. Но вернемся к нашим баранам. Итак, какие уязвимые точки человека ты можешь поразить. Первое – глаза. Ослепил – противник считай что мертв. Добивай его потом, как хочешь. Горло. Это сложнее. Оно прикрыто подбородком, особенно если принадлежит человеку, который умеет биться врукопашную. Тому же боксеру. Подбородок, плечи – не так просто и пробить через них в горло. Далее, наискосок, как обычно рисуют на плакатах в спортзале: сердце, солнечное сплетение, печень. Хороший, сильный удар в печень убивает на месте. Как и в солнечное сплетение. Сердце – тут сложнее, пробить панцирь из костей скелета очень трудно. А времени научиться пробивать межреберные мышцы вытянутыми в меч пальцами у тебя нет. Потому – сердце убираем, оставляем только печень и солнечное сплетение. Но… убираем и их. Не забываем: чтоб убить, нанеся удар в эти точки, нужно обладать очень, очень сильным ударом – как у боксера тяжеловеса. Или средневеса-нокаутера! И то – можно не пробить пресс. Есть люди с таким могучим прессом, что самый сильный боксер не сможет его пробить. Помнишь, кто такой был Гарри Гудини? Так вот – он выступал в цирке, вызывая из зала желающих попытать свои силы. Он выдерживал любые удары в живот! Любые!

– И умер от удара в живот! – не выдержал я. – Значит, все-таки можно достать даже такого, как Гудини!

– Можно. Но только если он не будет подготовлен. Как тот же Гудини, который, не подозревая о подлости, получил страшнейший удар в печень. И умер. Мораль: хочешь убить ударом в печень, наноси удар неожиданно, максимально сильно и быстро. Чему я тебя и постараюсь научить. Так… какие еще уязвимые точки? Пальцы. Поймал за палец, сломал его, а то и всю кисть руки – ты ослабил противника на семьдесят процентов. Ему больно, ему плохо, он отвлекается на свою боль, он не может защищаться и наносить удары этой рукой – замечательный результат! Добивай! Пальцы ломаются легко – нужно просто расположить их под нужным углом. И хорошим рычагом для перелома пальца служит направленный на тебя пистолет. Ты ломаешь палец противнику, и пистолет у тебя в руке! Бах! И противник уже в Вальгалле! Или в другом таком же замечательном месте, где до обеда пьянствуют и дерутся, а после обеда оживают. Кстати, ты больше не пил спиртного?

– Нет, не пил. И не хочется. Странно. И, даже если вспоминаю о спиртном, мне не только не хочется, даже противно думать о выпивке! Хм… это ваша работа, да? Вы ведь еще в первую нашу встречу добавили что-то в чай, так? А потом то же самое в этой гадости, которой меня поили! Признайтесь, ведь так же?

– А если и так? Какая тебе разница? Что, плохо быть трезвым? Извини, но то, что я тебе колю и даю пить, плохо совмещается с алкоголем. Сдохнуть можно.

– А предупредить нельзя? А если бы я все-таки выпил? И что тогда?

– Тогда было бы плохо. Но ты ведь обещал не пить? А если ты не держишь свои обещания, на кой черт такой человек нужен? Ненадежный человек! Так что в твоих интересах не пить вообще. Понятно?

– Все понятно. Кроме одного – что вы мне колете. И зачем.

– Я же тебе уже говорил – это специальные средства для увеличения скорости реакции организма. Не понял? Нервные волокна проводят сигнал к мышцам с определенной скоростью. У одних людей эта скорость примерно средняя, ни больше ни меньше – это основной состав людей, живущих в определенном анклаве. Другие люди заторможены – например, и это давно уже определено учеными, скорость реакции женщин гораздо меньше, чем у мужчин. Например, за рулем – не зря же на женщин так часто нападают за то, что они не могут отреагировать на дорожную ситуацию с нужной скоростью или вообще впадают в панику и творят черт знает что. У них торможение реакции в две секунды. А за две секунды ох как много всего может случиться! Но есть люди феноменально быстрые – самые лучшие боксеры, водители-гонщики экстра-класса. У них или от природы скорость прохождения сигнала через нервные окончания гораздо выше, чем у обычного человека, или они воспитали в себе такую способность. Можно сказать, мутировали в нужную для них сторону. Это нормально. Человек приспосабливается под окружающую среду, и среда приспосабливает человека к себе. Идет незаметная, но абсолютно закономерная мутация. Я ее просто подталкиваю. Я делаю так, чтобы ты двигался быстрее, чтобы реагировал быстрее, чтобы запоминал и вообще думал быстрее. Твои мышцы работают ненормально быстро – даже сейчас, когда ты еще полностью не перестроился. Ты ведь чувствовал недомогание, так?

– Я и сейчас чувствую! – чуть не выругался я. – Ощущение, словно дерьма наелся! Подташнивает, руки-ноги дрожат, усталость – какая тут, к черту, быстрота реакции? Ничего такого я не ощущаю!

– И не ощутишь, – пожал плечами Сазонов. – Во-первых, рано. Во-вторых, почувствовать это можно только тогда, когда ты столкнешься с кем-то, чей уровень физической реакции ты помнишь. Ну вот стоял ты с кем-то в спарринге, в своей недосекции карате! Помнишь, с какой скоростью партнер реагировал на твои движения. И теперь тебе покажется, что твой партнер очень медлителен, банален. И что побить его – все равно как отобрать конфетку у трехлетнего мальчугана.

– Учитель… только честно! Эти снадобья, что вы мне даете… они вредные? Ну… для организма вредные?

– В этом мире нет ничего полезного, – хмыкнул Сазонов, и взгляд его метнулся в сторону. – Все ведет к смерти. Даже сама жизнь.

– Так. Учитель! Я же просил честно ответить! Вы прекрасно понимаете, что именно я спросил! Они вредны или нет?

– Не совсем… – Сазонов посмотрел мне в глаза. – Сейчас твой организм перестраивается, ускоряется, и это сопряжено с некоторыми неудобствами. Например, тебя тошнит, иногда кружится голова. Ты чувствуешь усталость, и тебе часто хочется есть – обмен веществ подстегнут, наращиваются нужные мышцы, сжигается масса энергии. Понимаешь, нельзя двигаться быстрее, не сжигая топливо. Это как машина – поддал ей горючего в камеру хранения, она и понеслась быстрее. Не дал горючего – она тащится тихо, зато и топлива тратит меньше. Вот так.

– А раз я быстрее двигаюсь, то быстрее и сжигаю свою жизнь? То есть и жить я будут меньше, чем мог бы, так? Не девяносто лет, к примеру, а семьдесят? Так ведь, да?

– Напомню, что, когда ко мне пришел впервые, ты был запойным алкоголиком – и это в тридцать лет. Максимум, до каких лет ты бы дожил, – это лет до пятидесяти. Но, скорее всего, ты умер бы раньше, лет в сорок – от цирроза печени. Или замерз бы под забором. Кстати, то, что тебя сейчас тошнит, – это результат плохой работы печени, которую ты убивал алкогольными возлияниями. Она восстанавливается, но до полного выздоровления еще далеко. Она восстановится не раньше чем через месяц, – при всех тех усилиях, что я приложил для ее выздоровления. Так что тебе ли говорить о том, что ты проживешь меньше, чем мог бы без моего участия? И к тому же – разве ты не вульгарно убивал себя алкоголем, не решаясь просто пустить пулю в висок? Разве ты уже не мертв, как сам мне не раз говорил? Так что радуйся – ты проживешь дольше, чем смог бы, а еще – исполнишь свою мечту и накажешь негодяев, убивших твою семью. Я тебе это обещаю. Все понял? Вопросы еще есть? Нет. Замечательно. Отдыхаем десять минут. А потом я тебе покажу пару приемов ножевого боя. Настоящего ножевого боя! И мы будем их отрабатывать все твое свободное время. Итак, время пошло!

Я сидел, откинувшись на спинку стула, и думал, думал, думал… А еще – ощупывал синяки, которых после сегодняшнего обстрела камнями было превеликое множество. И правда, чего это я вдруг возбудился на тему «Эти лекарства укорачивают мою жизнь»? Да если я проживу всего пару лет, а за это время ухайдакаю всех моих врагов – даже так меня все устроит!

Или я вру себе? И мне вдруг захотелось пожить? Не зря же я вдруг и про секс вспомнил…

Пока не могу понять самого себя. Сейчас вдруг стало интересно жить. Насколько меня хватит, не знаю. Уничтожу негодяев, а там и подумаю – стоит ли жить дальше. Чего гадать? Прошло-то всего несколько дней, как я кардинально изменил свою жизнь!

Хм… и правда – неужели есть такие лекарства, которые могут сделать меня быстрее и сильнее? Про «сильнее» он ничего не говорил, но я уже почувствовал, как окреп. А может, кажется? Просто бросил пить, вот и поздоровел, мышцы окрепли? Посмотрим. Все впереди!

Кстати, сегодня у меня разговор с Городницким. Предвкушаю, какую вонь он подымет! Хе-хе-хе… А зачем беспредельничал? Да еще и лицемерил! Ну что же, посмотрим, как тебе нравится твое же оружие!

А вот как поступить с Ибрагимом?.. Так это дело оставлять нельзя. Есть одна мыслишка, только… стремно как-то с такой мразью иметь дело… Команда нужна, своя команда. Банда! Нет. Гадко звучит – банда. Команда! Вот. Но без денег такую команду не соберешь.

Замкнутый круг: нет денег – нет команды. А без команды – денег не будет.

Надо думать. А пока – тренироваться. Сазонов уже зовет… Вот же неугомонный старик! Он что, никогда не устает?! Впрочем, и стариком-то его назвать нельзя. Жилистый, крепкий, как пень! Дай бог всем в двадцать быть в такой форме, как он в шестьдесят!

Но пора, пора идти! А то сейчас начнет камнями кидаться. С него станется!

– Иду я! Иду!

И я пошел.

Глава 5
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти».

К семи часам я был уже в опорном. Пока один – если не считать парней и девчонок из ДНД. Сидел за столом в приемной комнате и увлеченно писал очередную бумажку, стараясь забыть о боли в натруженных мышцах, боли от ушибов, боли от растяжений, боли от… в общем, о всей той боли, которую обрушил на меня безжалостный «старичок». Мне даже составление отписок некоторым образом доставляло удовольствие – не надо двигать ничем, кроме пальцев рук, держащих шариковую авторучку. Конечно, это замечательно – мечтать о лаврах великого и непобедимого бойца. Вот только есть одно маааленькое обстоятельство: прежде чем стать великим, этот боец получает пилюли – регулярно и очень, очень крепко!

Вот если бы можно было так: выпил какого-нибудь лекарства и тут же стал Брюсом Ли! Нет, не Брюсом. Плохой пример. Его же убили… Евпатием Коловратом, разрубающим врага до седла! Не-ет… Евпатий тоже… того. Закидали из камнеметов. Да что такое?! Как великий боец, так в конце концов ему кранты! Ни один не дожил до спокойной смерти от старости! Тьфу!

Когда дописывал третью бумажку, в пикет ворвался Городницкий. Красный, встрепанный, со своим кожаным портфелем «а-ля Жванецкий». Только комик таскает в таком портфеле свои комические придумки, Городницкий же… хм… тоже комические придумки. Только замаскированные под рапорты, объяснения и протоколы.

Увидев меня, Городницкий хотел что-то сказать, но тут же заткнулся, покосившись на сидящих вдоль стены ребят, и только махнул рукой, проходя мимо:

– Зайди в кабинет! Поговорить надо!

И скрылся за дверью.

Ну… надо так надо. Говори, Москва! Разговаривай, Одесса! Хе-хе-хе… а я пока попишу бумажки. Посиди, подергайся! Ох, как хочется выяснить отношения, да? А я не хочу! Чего мне выяснять? Тебе надо, ты и выясняй!

Ситуация почему-то меня забавляла. Сам не знал почему. Просто весело стало, и все! И не страшно. Это раньше я боялся бы, что Городницкий может учинить какую-то пакость, что он настучит на меня начальству, а теперь… теперь я уверен, что такое не случится. Не надо ему этого. И если вести себя поувереннее, понаглее – откурит Викторыч по полной. Ну в самом деле, что он мне сделает? Ну что?! Мне лично – ничего. Армену? Ну-у… Армену может попытаться нагадить. Но только ведь и я могу нагадить людям Городницкого! Я знаю все ларьки, которые крышует Городницкий. И не все там такие дерзкие, как Ибрагим. Приду, изыму товар, составлю протокол за торговлю контрафактом или поддельной водкой – и давай, Городницкий, решай вопрос! Войны хочешь? Будет тебе война!

Вдруг поймал себя на том, что мысли мои текут широкой рекой, ясно, свободно, и такое у меня понимание этого мира, такая ясность – сам тому удивляюсь! Похоже, что мозг начал избавляться от последствий алкогольного отравления, которому я его подверг за этот проклятый год. А я ведь и раньше не был дураком. Довольно-таки сообразительный парень, хитроумный, как говорила моя любимая. Всегда что-нибудь да придумаю! Выкручусь – даже из, казалось бы, безнадежного положения! Опять же – с ее слов. Любимая, любимая… как мне тебя не хватает! Ох…

Опять Городницкий! Выглянул из дверей, буркнул:

– Зайди! Я же тебя жду!

Ну что же, раз ты ждешь, как не уважить? Все-таки целый капитан! Целый лейтенант должен к тебе на цирлах бежать, как показывают в кинофильмах знающие жизнь маститые режиссеры. «Товарищ капитан! Разрешите доложить! Лейтенант милиции Каргин прибыл по вашему приказу!» И три раза «ку!». Хе-хе-хе… ду-ра-ки!

Поднялся, попросил знакомого паренька из ДНД посторожить мои драгоценные бумаги и пошел на разборку. Ну да, разборку – а что же еще?

Городницкий с ходу взял быка за рога, только лишь дверь закрылась за моей спиной:

– Деньги верни! И больше носа не суй к Армену!

– Какие такие деньги, Викторыч? – недоуменно спросил я, сделав лицо служивого идиота. – А что касается Армена… а почему бы и не зайти иногда к нему? Я же должен тебе помочь! Ты же мне помогаешь проверять мои торговые точки – вот и Ибрагима помог проверить, спасибо тебе! И я буду помогать! На этой неделе постараюсь обойти ВСЕ твои точки, проверю, составлю протоколы, изыму контрафактный товар! И тебе меньше работы, и мне практика. Так чем ты недоволен? Я буду много работать, обещаю! И за себя, и за тебя! А ты только сиди в опорном да бумажки пиши! Ни забот, ни хлопот!

На Городницкого было страшно смотреть. Страшно и смешно. Казалось, глаза его сейчас же вылезут из орбит, он покраснел, потом побелел, потом снова покраснел и с минуту после того, как я закончил свой спич, ничего не мог из себя выдавить, кроме сдавленного хрипа и что-то вроде: «Ты… ты… ты…»

– Что, Викторыч? Чем-то подавился? Похлопать тебя по спине? Может, водички дать?

Наконец Городницкий отдышался и уже почти нормальным своим голосом спросил:

– Чего ты хочешь?

– Я чего хочу? Ничего не хочу! Вот ты чего-то от меня хотел! Так говори – чего?!

– Отдай мне деньги, что тебе передал Армен, и больше к нему не суйся. А я не трону твоего Ибрагима.

– Моего Ибрагима?! – фыркнул я и расхохотался почти искренне, как если бы кто-то рядом рассказал замечательный анекдот. – Этот Ибрагим такой же мой, как и твой! Эта мразь сама по себе, но, если ты считаешь его своим другом и братом, забирай, проверяй его, работай с ним. Мне он не нужен. Армена ты не получишь. Тебе – Ибрагим, как ты и хотел, мне – Армен. Справедливый обмен. Тихо, тихо, Викторыч! Прежде чем что-то сказать, подумай! Войны хочешь?! Тебе оно надо? Шум поднимется, проверки начнутся. А тебе до пенсии не так уж и много. Сколько тебе до сорока пяти лет осталось? То-то же. Хочешь пенсию хорошую получить, а не вылететь по дискредитации? Так заглохни и живи так, как живется! И давай с тобой договоримся на будущее: мой участок – это мой участок. Мое поле. И я его окучиваю! Твое – это твое. И я на него не претендую. Но попробуй мое тронуть – пожалеешь! Крепко пожалеешь!

– Ну и что ты сделаешь? Настучишь на меня? Что ты вообще мне можешь сделать-то? – криво ухмыльнулся Городницкий. – Ты в таком же положении, как и я! Так что сам не особо дергайся!

– Викторыч, давай жить дружно, ладно? – вкрадчиво попросил я. – Откуда ты знаешь, что я могу, а что не могу? Нет, стучать я не буду, но ты не допускаешь, что у меня есть другие способы тебе отомстить? Ты ведь не на Олимпе живешь. Спускаешься иногда с небес. Ходишь по земле. Ездишь по земле. Так что давай, если живешь в стеклянном доме, не кидайся камнями. Худой мир всегда лучше доброй войны. Ты же умный мужик, я к тебе хорошо отношусь, а меня ты знаешь – если я дал слово, расшибусь, а сдержу! Это мой пунктик – держать слово! – Факт. Если я дал слово – в лепешку расшибусь, а выполню! И Викторыч это знает!

Интересно, хватит у него ума спустить все на тормозах? Так-то Викторыч не дурак. Хитер, старый служака. Но и великого ума у него не замечено. Низший уровень развития примата. Почти шимпанзе.

– Ты заматерел… – с непонятной интонацией выговорил Городницкий, тяжело вздохнув, будто скинул с плеча мешок цемента. – Лучше бы ты бухал, как раньше!

– А еще лучше бы сдох, да, Викторыч? Хе-хе… Времена меняются, разве ты не видишь? Надо подстраиваться под реалии нашей жизни. Да не переживай ты так. Знаешь же, что иметь со мной дело можно, – я не ударю в спину и всегда помогу. Если нужна помощь или совет, обращайся. Вместе всегда решим проблему! А из моих ларьков уходи. Скажи им, что теперь они работают со мной, и уходи. Я плотно ими займусь. Извини, Викторыч, это моя земля. И я теперь на нее крепко сажусь. Пока жив!

Сказал и тут же пожалел, уж больно подозрительно блеснули глаза Городницкого. Смешно даже стало – неужели он решился бы меня грохнуть? Вряд ли. Человек взрослый, семьянин, все у него хорошо – квартира, машина, дача. Что еще нужно? Ну, потерял немного денег, и что? Заработает! Не страшно. Грохнуть своего коллегу-участкового – это надо быть совсем отмороженным, на всю голову. Городницкий не такой. Он вообще по жизни рохля, насколько я его понял. Им жена помыкает, и только тут, на службе, он царь и бог. Пока не столкнется с другой силой, пересиливающей его силу. И тогда он тут же сдается. Слаб в коленках, точно. А я не слаб. Потому что мне все равно. На все – все равно. Клал с прибором, одним словом. Отморозок я. И терять мне нечего. А люди с хорошим чутьем сразу определяют таких, как я, – будто по запаху. И отступают. Вот как сейчас Городницкий.

– Ладно, договорились! Только на мой участок не лезь! А я с твоего уйду!

– Я тебя попрошу, Викторыч, шепни мне, сколько ты с них получаешь и когда. Чтобы мне не лопухнуться. А я тебе чем могу – помогу!

Вот какой я наглец! Про себя захихикал, но внешне сохранил на лице маску спокойной доброжелательности. Как и положено человеку меньшего звания перед старшим коллегой. Уважительный тон, добрая улыбка – вот человек и успокоился. Несложно, правда!

И тут я все-таки решил, что мне нужно будет сделать с Ибрагимом. Окончательно решился. Бесповоротно. И будь что будет. Последнюю точку в этом поставил мой разговор с Городницким, теперь мне уже сам черт не брат. Лихость, наплевательство и напор!

Как раз я сегодня был дежурным по опорному, а значит, сидеть мне до 22.00. Принимать заявления граждан, выходить на место происшествия-преступления, исполнять бумаги, оформлять протоколы на задержанных пьяных и хулиганов, доставленных в пикет ППС, – и не помышлять свалить домой раньше этого времени.

Нас заранее предупредили – могут проверять. За пятнадцать минут до окончания работы пикета придут, и вони потом не оберешься! Как минимум – выговор. А как максимум и если такое безобразие уже фиксировалось – неполное служебное соответствие, и значит – прямая дорога в народное хозяйство.

Городницкий свалил уже в восемь часов, сообщив, что он на участке, едет ловить некоего пьянчугу для ЛТП. Врет, конечно. Дома уже, чаи распивает и хрень по ящику смотрит.

Гаранкин появился всего минут на двадцать – посуетился, пошуршал в сейфе и тут же исчез, растворившись в воздухе, как Чеширский кот. Только без котовой улыбки – после Гаранкина оставалась не улыбка, а маска брезгливого неудовольствия и спеси. Как будто он вечно всем недоволен, а особенно подчиненными и пришедшими на прием гражданами участка.

Нет, все-таки есть у него человеческие чувства, не такой уж он и болван, но… Система уже наложила на него свой специфический отпечаток. Не все выдерживают груз власти. Иным дай хоть немного этой самой власти – и тут же их не узнаешь. Куда делся прежний добрый, хороший человек, старающийся всем угодить и со всеми дружить? Вместо него – спесивый болван, считающий всех, кто ниже его по социальной лестнице, грязью и тротуарным плевком. Неприятно, да. Но это жизнь.

Я как перенес «бремя власти»? Никак. Не было у меня никогда этого «бремени». Может, когда стану полковником, тогда и зазнаюсь, а летехе-участковому, бегающему по помойкам, чем гордиться? Перед кем? Да и зачем?..

К одиннадцати вечера в опорном не осталось совсем никого. Кроме меня, упорно, истово составляющего отписки и отмазки. Много сегодня понаписал, как никогда! Рапорта проверок, объяснения, да чего только не написал! Скопившийся за неделю бумажный «компост» переработал!

Подождал еще часа два – подремал, устроившись на стульях. Устал за день – Сазонов загонял да работа изнурила. Но через два часа как штык! Встал, сна ни в одном глазу. И пошел туда, где у меня припрятана канистра с бензином.

Откуда взялась канистра? Это энзэ. Неприкосновенный то есть запас. Есть такая практика, когда к опорному на дежурство «прикрепляют» автомашину. Это может быть грузовая машина или легковая – от предприятий, обычно государственных. Впрочем, в последнее время это дело уже подзабыли. Кому охота за здорово живешь отправлять машину в какой-то там опорный? Водителю сверхурочные надо платить, да в двойном размере, а то и не поедет. На кой хрен ему это дежурство? А удержать водителя непросто – зарплату по полгода задерживают, рабочие разбегаются, и этот уйдет, прищеми ему хвост. А кроме того, их, государственных предприятий, уже, можно сказать, и не осталось. Если только те, что на военке сидят. Но у нас таких и нет. Не тот район. Военка – в Заводском да в Ленинском районах. У нас же – почти что одни торгаши да парикмахерские.

В общем, когда машина приходила на дежурство, нередко бывало так, что в баке – абсолютный ноль. Как в космосе. Только до нас добраться – а там уж думай, решай, как усилить урожай. Заправляй машину, раз тебе надо! И я заправлял. Как? Вот такая канистра на сорок литров в укромном уголке. Откуда канистра взялась? С полосатой палки. Берешь эту палку, становишься на углу улиц и… смотришь за светофором. Как желтый загорелся – следи! Сейчас какой-нибудь придурок попытается проскочить на красный! И проскакивает. А я его – рраз! Стоять, бояться! И давай разводить… за дело, кстати! А ты не езди под красный! А ты не нарушай!

Кстати сказать, и официально ко мне не подкопаться. Есть у участковых право не только пьяных оформлять, но и протоколы на водителей ваять. Участковый универсален. В деревне, например, он и опер, и дознаватель, и детская комната милиции, и криминалист. И гаишник. Все делает! Город, конечно, не деревня, но… нам даже специальные талоны штрафные выдают – штрафовать водителей и пешеходов. С пешеходов, конечно, взятки гладки, но водителей – запросто.

Отделывались талонами на бензин. Пару талонов литров на двадцать-тридцать, ну и нормально. А я бензинчик-то и в канистру. А лишние, если что, – тому же Городницкому. Кстати, брал, довольный, – халява, че ж! Мне и не жалко. Машины нет, так куда – солить их, что ли? Ну вот дежурную машину если только заправить…

Жидкое мыло – есть! (Аж четыре литра – полы мыть!) Бензин есть! Бутылки-«чебурашки» – есть! И бутылка из-под газировки пластиковая – полторашка. Разлить – минутное дело. Противно только бензин из канистры насасывать через шланг. Вечно нахлебаюсь этой пакости – никогда не умел как следует слить горючку… в глотке потом стоит. Гадость!

Всего сделал пять бутылок «коктейля Молотова» плюс полторашку для «расходов». Готов! Теперь только переодеться и… в бой! Улицы уже стихли, во втором часу ночи даже в июне тишь да гладь – не самый же центр, это там наш местный «Арбат» не спит, всю ночь шараепится. Тут же проскочит редкий шальной мажорик либо таксер, выпучив глаза несущийся за своим таксистным счастьем, – и все. Если не считать «Скорой помощи», которую уже как-то и не замечаешь.

Кстати, вот на чем киллеру ездить! И уйти, если что, легче – мигалкой всех разгоняет, и не замечает ее никто. «Скорая», она «Скорая» и есть – взглядом только проводят, эдак удовлетворенно, мол, «слава богу, не ко мне!». И тут же забудут. Невидимки они. Как в рассказе Эдгара По про убийцу, одетого почтальоном. Кто из нас замечает почтальонов, ассенизаторов или дорожных рабочих? Если и заметят, так только для того, чтобы обругать за перекрытие дороги. А чтобы сказать, как они выглядят, – никто лиц не помнит. Никто! Только оранжевые жилеты.

Так вот, у Эдгара По в рассказе все свидетели упорно говорили, что НИКТО не приходил. И только с большим трудом сыщик выяснил, что все-таки приходил. Почтальон. Которого никто не запомнил и не сможет опознать. Как мы дорожных рабочих.

И вот так «Скорая помощь» – ее никто и никогда не останавливает, никто не заглядывает в салон – святое дело, «Скорая»! Кто посмеет ее остановить? Если только по специальной наводке. А так – езди куда хочешь, вози что хочешь, полная свобода! И не запомнят, да.

Торговый павильон Ибрагима, как и следовало ожидать, был закрыт. Стальные решетки, запор изнутри, хочешь что-то купить – стучи, «кормушка» откроется, и получишь искомую порцию мерзкой паленки. Вкус противный? Резиной отдает? Это у тебя в башке отдает! Не нравится – не покупай! За такую-то цену…

Цена и правда низкая. Обычно литровую бутылку спирта «Роял» разводят на четыре с половиной бутылки водки. Выгода – невероятная! Как там Маркс писал? За сколько процентов прибыли капиталист убьет кого угодно? При ста процентах прибыли он попирает человеческие законы. При трехстах процентах – нет такого преступления, на которое он бы не пошел, чтобы получить такую прибыль. Маркс, конечно, сволочь еще та – русофоб был дичайший, но умный, зараза! Точно ведь сказал про капиталистов и прибыли!

Вот он, пример, – яркий представитель нынешних капиталистов. Ибрагим. Готов травить, обманывать, душить – лишь бы только нахапать как можно больше! И ведь жалобы на него шли – водка пахнет резиной, мутная, и все такое прочее. А что вы хотели? Он даже на цене спирта жадничает, хотя прибыль зашкаливает за триста процентов. Он спирт покупает самый дешевый, технический, вместо того чтобы разбавлять нормальный «Роял»! И разбавляет не на четыре с половиной бутылки, а на пять! И градус пойла тогда у него выходит – тридцать, не больше. Ну ладно – тридцать, ладно – резиной воняет (не отравлено же, в конце-то концов), но на кой черт ты еще и воду поганую используешь?! Некипяченую, не дистиллированную – просто ржавую воду из-под крана! Ты что думаешь, люди такие дураки? Не видят? Все видят. И все мне доложили. Вот только руки до тебя никак не доходят. Не доходили… Занят я был. Бухал!

А теперь руки дошли. Каленым железом выжечь, понимаешь ли! Обошел павильон, нашел технические отверстия, приставил к ним пластиковую бутылку с заранее приделанной к ней «соломинкой», как для коктейлей. Хм… почему «как»? «Коктейль Молотова» – тоже коктейль! Вот и пейте на здоровье.

Влил в дверные щелки и в технические отверстия не менее половины пластиковой бутылки, даже немного больше. Потом хорошенько полил саму дверь, провел по асфальту темную дорожку из зажигательной смеси. Чиркнул спичкой, подождал, пока пламя разгорится, и… ап! Кинул спичку на дорожку из бензина!

О-о-о… ка-ак… грохнуло! Я думал, крыша с ларька слетит! Такой густой, мощный «ПУФФФ!». И задымило.

Боялся, что продавщице достанется. Не дай бог сгорит! Я же не злодей какой-то, чтобы уничтожать имущество врага вместе с обслугой! Непричастные люди не должны погибать – это я знаю точно.

Лыжную шапочку, она же «маски-шоу», – на лицо. И в тень напротив ларька, под старый тополь, который того и гляди свалится прохожему на голову! (Головотяпство чистой воды – со стороны ЖКХ!)

С продавщицей все было нормально. Ее могучая туша, затянутая в красное платье и укрытая оренбургским платком, не выглядела больной, раненой или обожженной. Бодра и «весела»! Так что все обошлось.

Как только продавщица выбежала из ларька, оглядываясь через покатое плечо на свое уходящее в небытие рабочее место, я начал бомбардировку.

Бах! Звон! Сыплются осколки!

Первая бутылка не пробила стекло, но разбилась о стальную решетку. Горючая смесь вылилась, тут же прилипнув к стеклу, и начала гореть ясно, бурно – как и полагается коктейлям Молотова. Стекло от высокой температуры тут же лопнуло, освобождая место новым снарядам. Второй тоже разбился, и огонь начал весело пожирать «сникерсы», «марсы» и с особенной любовью – конфеты из кокосовых опилок. Как и я, бывалыча, за обедом.

Я тут же забросил пару бутылок внутрь, даже не зажигая фитилей. Зачем зажигать, когда пламя веселыми струйками лилось внутрь. И так полыхнет.

Туда же отправилась и последняя бутылка.

А потом я растворился в темноте, в тенях, отбрасываемых здоровенным полумертвым от времени тополем, пятиэтажками, выкрашенными в желтый поносный цвет, и остановкой, у которой боковое стекло на днях было вдребезги разбито благодарными жителями микрорайона. Лицо мое закрыто маской, потому его никто не мог заметить. Спортивный же костюм, в котором я совершал свое преступление, был однотипен с миллионами костюмов, блуждающих по просторам моей необъятной Родины. Попробуй разыщи меня среди миллионов тех, кто ежедневно и ежечасно мечтает поджечь ларек буржуя, не давшего бутылку в долг или пославшего по матери, воспользовавшись правом сильного унижать и вытирать ноги о слабака.

Тихо отпер опорный, тихо, не включая света, переоделся и так же тихо выскользнул из пикета, прихватив с собой улики – резиновые перчатки и спортивный костюм, пропахший бензином и дымом пожарища. Я все-таки не лох подзаборный, а самый что ни на есть профессиональный мент, так что знаю, как может самая ничтожная ниточка привести к самому хитрому преступнику, на секунду забывшему о том, что вокруг него есть достаточное количество людей не дурнее, чем он сам. И они легко могут сложить два и два.

Нет, я буду осторожен, как параноик. Буду подозревать каждого встречного, каждого, кто попытается втереться ко мне в доверие, и каждого, кто может хоть как-то попытаться вычислить и разоблачить меня. А это была так… тренировка. Сегодня я не хотел никого убивать и специально дождался, чтобы продавщица выскочила наружу – она-то здесь совсем ни при чем.

И снова встал вопрос: если кто-то совсем непричастный к преступлениям вдруг узнает обо мне правду – как я поступлю? И в который раз не смог себе ответить, отогнав эту неприятную мысль. Если встанет вопрос: или он, или я – как поступлю? И на секунду вдруг стало страшно, когда понял – я поступлю так, как… надо. Буду защищать свою жизнь. До последнего.

Ночевать пошел к Сазонову. Раз договорился – значит, все. Терпи! Ночь, за полночь, а принимай! Ну не к себе же в квартиру тащиться в два часа ночи? И на чем? Машины своей пока нет, такси посреди ночи хрен поймаешь, ну не на лавочке же спать? Тем более что в кармане кругленькая сумма денег, тех, что получил от Армена, а в «чемодане» бумаги с грифом «ДСП». За одно только удостоверение могут по башке дать, чего уж там. Будут потом с моим удостоверением гопстопить.

Сазонов ничуть не удивился, когда я открыл дверь данным мне ключом, выглянул из своей комнаты и кивнул на ту, что приготовил для меня. Он не выглядел заспанным – лицо непроницаемо, гранитно, как и всегда. Мне даже стало немного смешно – а с женщиной он… того… тоже с таким лицом? Представляю: она стонет под ним, а он с такой рожей, что и не захочешь! Тьфу! Ну что за мысли мне в последнее время лезут в голову?! Гадость какая!

Пошел во двор, встал под душ – наверху был бак, выкрашенный в черный цвет, так что за день вода нагревалась едва не до кипения. Даже сейчас, когда уже остыла, была вполне себе тепленькой и приятной.

Смыл гарь, смыл запах бензина, замочил в тазу спортивный костюм. Лыжную маску и резиновые перчатки бросил по дороге, избавившись от основных улик. Все. Теперь меня никак не прицепить к делу – если кто-то этого захочет, конечно. На бутылках отпечатков нет. Если, конечно, они уцелели в огне, что сомнительно. Вернее, не они, а осколки.

Помывшись, улегся на кровать – жесткую, можно сказать, солдатскую. Самурайскую. И тут же провалился в сон.

Проснулся я от того, что кто-то жестко взял меня за плечо. Спросонок не понял, что происходит и где нахожусь, взметнулся, готовясь к худшему, и тут же уселся на край кровати, тяжело дыша и тараща глаза на Сазонова, стоявшего у изголовья.

– Выпей, – он протянул стакан с темной пахучей жидкостью, налитой до половины.

– Выпей! – повторил он, уже нетерпеливо и жестко. – Ты кричишь во сне, знаешь об этом?

– Наверное… не знаю! – растерянно ответил я и взял стакан. – Что, неужели так громко?

– Громко, – коротко ответил Сазонов. – Не помнишь, что тебе снилось? Ты кричал: «Стой! Назад! Не ходи туда!» И женское имя…

– Мне всегда снится одно и то же… – хрипло ответил я, преодолевая горловой спазм. Горло сжало так, что я едва не задохнулся от недостатка воздуха. Или от наплыва воспоминаний…

– Понимаю… – кивнул Сазонов и снова приказал: – Пей! И уснешь. Хорошо уснешь. Без снов! Я потом поработаю с тобой, сделаю так, чтобы эти сны больше тебе не снились.

– Я не хочу! Пусть будут! Они во сне… живые, понимаешь? Понимаете? А если я не буду их видеть, они окончательно умрут! Насовсем! Навсегда! Не хочу! Не хочу!

Меня трясло. Руки ходили ходуном, в глотке пересохло, в висках стучала кровь. Раньше в такие моменты я наливал стакан водки, и… боль отступала. Теперь водки нет, и мысль о ней мне противна. И что делать?

Я мелкими глотками осушил стакан и замер, сжимая его в руке. Пальцы так впились в грани знаменитого советского стакана, что еще чуть-чуть, и он хрустнет у меня в руке, осколки вопьются в плоть, и на пол закапает темная, похожая на вишневый сироп кровь. Так уже было однажды, я помню… Шрам остался.

Сазонов мягко взял меня за руку, вынул из нее стакан и вдруг мягко толкнул меня в лоб раскрытой ладонью:

– Спи! Спи спокойно! Они ушли. А ты здесь. И ты будешь спать! Без снов! До тех пор, пока снова не сможешь видеть нормальные сны. А теперь – просто спи!

И я уснул, чувствуя остатками сознания, как кровать приподнялась и ударила меня в плечи не очень мягким матрасом.

«Усыпил, гипнотизер чертов!» – это была последняя моя мысль перед тем, как бог Морфей уволок меня в свою небесную хибару.

Утро было ужасным. Сазонов разбудил меня едва ли не на рассвете, потащив во двор так, как я был, в одних трусах. Там обдал ведром ледяной воды и заставил делать гимнастику, чтобы разогреть мышцы и сухожилия и размять суставы. А затем смотрел, как я делаю упражнения, назначенные мне накануне. И в процессе швырял в меня камнями. Заставляя ойкать от боли или вертеться как уж, избегая болезненных ударов. И надо сказать, как ни странно, сегодня его мерзкие снаряды достигали цели не так часто, как раньше. То ли я уже приспособился к поведению тренера, то ли на самом деле стал двигаться быстрее, чем раньше. Впрочем, возможно и то и другое. Удивительно было только одно: слишком рано я обнаружил некоторые успехи. Ведь я начал тренироваться всего ничего, пару дней назад!

Хотя кто знает, что за гадость он мне дает. Может, так подстегивает, что у меня весь организм вскачь пошел? Не зря же меня трясет – уже который день.

Потом был завтрак. Простой, незамысловатый – яйца вкрутую, бутерброды с сыром, горячий сладкий чай. Кстати сказать, Сазонов даже акцентировал на этом внимание: мол, сахару побольше клади, хорошо для мозговой деятельности. И для того, чтобы сигналы по нервам лучше расходились, быстрее. Как горючее мозгу. Ну, я и не протестовал. Хотя сладкое перестал любить еще год назад.

Когда собрался на работу (благо, что отсюда мне всего пара остановок до РОВД и транспорта просто море – всякого), я немного подумал, отделил от «зарплаты» Армена приличную кучку и вручил Сазонову. Мне все равно этих денег ни на что не хватит – так, чуть жизнь подсластить, а ему нужно – и на еду (не сяду же я на шею пенсионеру?!), и на стиральный порошок, и на электроэнергию – на все. Машинка сама стирает, но в нее надо порошок насыпать. Да и жрет электричества немерено.

Кстати, машинка у Сазонова импортная – я уже успел заметить. Откуда у пенсионера деньги и возможность купить импортную машинку? Впрочем, деньги – это и есть «возможность». Если есть деньги, в наше время купишь все, что угодно. Даже жизнь и здоровье.

Смешно, право слово! Всегда говорили – «здоровье за деньги не купишь». Как бы не так! Еще как купишь!

За большие деньги можно купить всех и вся. Ну-у… почти всех. Меня? Меня тоже можно купить. Не за деньги, нет. Но то, чего бы я хотел больше всего на свете, мне никто не предложит. Никто! Даже Он. Он никогда не слушает мольбы и просьбы. Я знаю. Пробовал.

Деньги Сазонов взял. Молча кивнул, сунул в карман тощую пачку. Не стал спрашивать – что за деньги, откуда и зачем. И так все ясно. К чему лишние слова? Вообще-то, может, и глупо, но я должен был дать ему денег еще и для собственного самоутверждения. Мол, свой хлеб ем! И я не нахлебник! Я мужчина, а мужчина сам зарабатывает себе на жизнь!

Планерку сегодня проводил начальник отдела участковых, потому она закончилась довольно быстро и без особых неприятностей. Меня никто не теребил, никто мной особо не интересовался. Я получил три материала, два – побои, полученные от неизвестных лиц. Один – мужик подрался с соседями на кухне коммунальной квартиры. Чистые «личные неприязненные отношения». Сегодня вечером разберусь.

Уже когда уходил из РОВД, сдав написанные вчера протоколы на двух пьяных, меня поймал Городницкий, настигнув на выходе из отдела:

– Слыхал, что у тебя на участке случилось?

– А что случилось? – Я сделал удивленное лицо. – Убили кого?

– Ларек Ибрагима сожгли! – Глаза Городницкого впились в мою равнодушную физиономию. И мне пришлось изобразить хищное удовольствие:

– Ага! Сссука! Все-таки напоролся! И кто его сжег?

– Не знаю, – Городницкий опять впился взглядом в мое лицо. – Говорят, их двое было или трое!

Я чуть не расхохотался. Двоилось в глазах продавщицы! Или троилось. Но Городницкий-то каков! Это ведь он меня подозревает, точно. Реакцию проверяет на новости.

Вообще-то даже интересно, неужели он считает меня способным на такой поступок? Хм… я и сам-то раньше не подозревал за собой такой решительности и даже бесшабашности! Чтобы я вот так запросто пошел и стал жечь ларьки?! Чудно!

Кстати, а Городницкий ведь знает и о мыле, и о бензине! Рядом ведь сидим, все в опорном знаем!

Ну и что? Знает – и пусть знает! Еще доказать нужно! А доказательств у тебя шиш! Правда, может Ибрагиму стукануть – в отместку. Но вряд ли. Не такой уж он продажный, чтобы против своего, мента, направлять каких-то там ларечников-уголовников! Хотя… в наше время все возможно. Ну пусть попробуют предъявить. Смешно будет! Ларечники пришли забивать стрелку участковому! Народ смеяться будет.

Из РОВД я отправился к Сазонову. Оставить дипломат и отправиться кое-что узнать – налегке.

Нет, все-таки хорошо жить на участке! Все под рукой, вышел – и ты уже на работе! Вот так и надо – чтобы участковый жил на своем участке. Квартиру ему, и живи, работай! Только черта с два. Участковый как добывал себе квартиру сам, так и добывает. Никаких милостей от природы, то бишь от начальства. Более того, как ни смешно, оказалось, начальство само обращается к участковым за помощью в решении квартирного вопроса для личного состава РОВД. Каким образом? А запросто! Все квартиры – государственные. Если их и продают за деньги, то фактически продают не собственность, а прописку: одни выписываются, другие прописываются – все это одновременно. Вписали в ордер, поставили штамп в паспорт – вот ты и владелец квартиры. Но речь не об этом. А о том, как участковый может добыть себе квартиру.

А запросто! Если шанс подвернется и если он дельный участковый.

Ходит он себе по участку, по зоне, и собирает информацию – и кстати, на абсолютно законном основании. Участковый даже обязан хотя бы раз за время службы посетить жителя своего участка и дать ему свою визитку. Требуют так. И вот он узнает, что в какой-то квартире живет одинокий старичок или старушка, у которых нет никакой родни. Живет себе и живет, а потом – бах! И помирает. От абсолютно естественных причин. Болезнь, старость и все такое прочее. Никакого криминала. Но и даже если криминал? Какая разница! Главное – помер.

А вот потом начинается точно уже что-то вроде криминала. И если за это прихватит прокуратура – никому не поздоровится. Если только не смотреть на явление сквозь пальцы, как это и происходит уже много лет (прокурорским тоже нужны квартиры!). Итак, как можно присвоить себе квартиру умершей бабульки? Легко! Надо, чтобы ты был в ней прописан ДО смерти этой самой бабульки. А кто прописывает? Паспортный стол. А где находится паспортный стол? В РОВД!

Алле-ап! Фокус раскрыт.

Задним числом в квартиру прописывается некий человек, и вот он уже ответственный квартиросъемщик.

Конечно, это не какие-то там шикарные квартиры, обычно это квартиры в старом фонде, едва ли не бараках, но ведь это жилье! А если другого нет?

И опять же – можно вот эту квартирку и свою маленькую, уже имеющуюся, обменять на квартиру побольше! В общем, квартира есть квартира, и негласно участковым давным-давно был отдан приказ: «Ищите квартиры!», и мы ищем. И находим. Находят.

Честно сказать, я еще не находил. Потому что и не искал. Не на то я рассчитывал, когда шел в участковые. Хорошую квартиру хотел, от города полученную, – двухкомнатную, как и положено. А не в старом фонде и не в бараке, да еще и хитро отжатую у муниципалитета.

Нет, я не считаю это мошенничеством, отнюдь нет. Если государство не заботится о тебе – ты сам о себе должен позаботиться. Иначе просто сдохнешь. Государству на тебя плевать с высокой башни Кремля. Со Спасской башни. И что характерно – чем дальше в провинции ты находишься от этой самой башни, тем плевок в твою сторону становится смачнее.

Нет, Сазонов не отпустил меня без часа тренировки. Мы опять кружились на площадке возле навеса, опять меня обстреливали камнями, опять я валился на землю, безуспешно пытаясь противодействовать коварным захватам старого «ниндзя».

Больно и досадно, да, но… вдруг мне показалось, что теперь я падал уже не так тупо, как раньше, напоминая собой мешок цемента, плюхнувшийся со второго этажа. Сейчас я падал пружинисто, ловко, почти удерживаясь на ногах. Даже Сазонов это заметил, сказав, что теперь я похож не на прошлогоднее дерьмо, а на кучку этой же субстанции, но гораздо свежее.

Солдатский юмор, ага. С армии его помню. Армейский юмор и юмор на гражданке частенько отличаются так, что кажется – юморят существа с разных планет.

Ну вот, пример – как развлекаются в армии. Был у нас в роте один нерусский, казах или калмык, не помню. И вот этот калмык очень плохо говорил по-русски и вообще – был какой-то вечно грязный, зачуханный, за что его и не любили. Что в армии, что в тюрьме – терпеть не могут неопрятных людей, не следящих за гигиеной. Этот калмык-казах был таким вонючим, что с души воротило! Откинет одеяло – и все вокруг сразу кричат: «Внимание! Яма с говном раскрылась!» И ржут. Тупо, согласен, но тогда это казалось настолько смешно, что просто покатывались со смеху. До слез! А сейчас вспоминаю, и хоть бы улыбка мелькнула в мозгу или где там еще.

А то еще вот так: новобранец, или, как его называют в армии, дух. Подходит к нему дед, то есть старослужащий, и строго так спрашивает:

– Ты кто?!

А дух уже знает, как отвечать, и отвечает верно:

– Я тыгыдымский конь!

– Ну, тогда скачи!

И дух начинает подпрыгивать на месте, изображая бешеную скачку, приговаривая:

– Тыгыдым! Тыгыдым! Тыгыдым!

Я всегда считал и теперь считаю, что в нынешней армии идет оглупление личного состава. Начиная с самого печального зашуганного духа-калмыка и заканчивая высшим офицерским составом. И думаю, что это оглупление идет по плану, намеренно, и не только в нашей армии, но и во «вражеской». Попробуй-ка послать человека на смерть, в атаку, если у него развитое воображение и мышление, и он тут же представит, что будет с ним после того, как поднимется над окопом! Для такого дела лучше быть недалеким и полностью лишенным воображения. Чтобы не до конца понимать, что может прожить после прыжка из окопа ровно одну секунду. А то и меньше. Не зря же солдатам, идущим в атаку, давали «наркомовские» сто граммов водки. С той целью, да. Оглупить. Лишить страха.

Нет, я не очернитель. И не наводящий поклеп на доблестную российскую армию. Со ста граммами или без них, с глупыми солдатами и умными – она всегда и всюду давала пилюлей тем, кто решил, что пересилит русскую силу. Вот только давала жару она не благодаря «правильному» командованию этой самой армией, а вопреки ему. За счет того, что заложено в нас, русских, – это неукротимое свободолюбие, заставляющее драться до последнего, кидаясь в атаку даже тогда, когда пуля разворотила твою грудь или газ напрочь выжег твои легкие. Русские мы, чего уж там. Будем ругать свою страну до пены, до метания в нее дерьмом, но попробуй кто-то чужой кинуть в нее хотя бы засохшей козюлькой – порвем на хрен! Не моги! Моя страна! Я могу на нее гадить, а ты не смей… сссобака басурманская! Нишкни, гад пиндосский!

Через полтора часа, сполоснутый под душем и страдающий от ушибов, я уже стоял у калитки, когда Сазонов вдруг подошел ко мне и протянул сложенную вчетверо бумажку:

– Возьми.

– Что это? – Я развернул бумагу, прочел: «Гавриков Семен Михайлович, телефон…» – Это кто такой? Зачем?

– Это тренер по стрельбе. А еще – оружейник. Он приторговывает оружием. Тебе ведь нужен ствол? Вернее, стволы. Вот с ним и поговоришь. Скажешь… от Старика. Он может попросить тебя описать мою внешность. Опишешь. О себе лишнего не говори, просто скажи, что именно тебе надо. Он много запрашивать не будет. Потому что ты пришел от меня. Все ясно?

– Ясно. Адрес-то скажете?

Сазонов назвал, и я без удивления, как и ожидал, услышал адрес городского тира, в котором тренируется половина города – и менты, и бандиты, и частные охранники, и… в общем, все, кто может заплатить за роскошь пострелять по различного вида мишеням. Пожечь патроны, как говорят стрелки.

Прежде чем поехать к Гаврикову, зашел к шинкарке – разнюхать, что делается по городу. Благо, что она живет через два дома от Сазонова. Кстати, еще одно удобство моего заселения в дом тренера. Информатор едва ли не на заднем дворе живет.

Шинкарка встретила меня радостно, мне показалось – едва не бросилась на шею.

Вот чего мне не хватало – так это ее потных объятий! Потом за версту от меня будет вонять дешевыми сладкими духами и кремом для рук. Агентов надо ставить на место, чтобы понимали, «кто есть ху», – дистанцию нужно держать. Общаться только по делу, и никакой дружбы. Кто знает, какая услуга может понадобиться от этого самого агента, так что дружить с ним – это завалить всю тщательно продуманную операцию. Я не параноик и не склонен преувеличивать возможность такого события, но оно может случиться, а потому – всяк сверчок знай свой шесток.

Но вообще-то было странно-приятно. Я уже как-то привык, что никому на фиг не нужен. Совсем пропащий, бирюк-одиночка, и вот вдруг все понеслось вскачь! Сазонов, шинкарка эта самая… даже продавщица из ларька… И какого черта она у меня из головы не уходит? Лучше бы, конечно, Танька Краюхина, но… она замужем. А я не собираюсь вмешиваться в жизнь семейных женщин. Муж у нее где-то во вневедомственной охране работает, я его ни разу не видел. Но говорят – хороший парень. Зачем его обижать? Вот если бы разведенная была или вдова… Тьфу! Какие дурацкие мысли в голову лезут! Пусть живет ее муж сто лет! Такой же мент, как и я, служит себе честно и служит! Хотя кто в наши годы честно служит? Вернее, что понимать под честной службой?

Да, разобраться бы – что такое честная служба и что такое оборотни в погонах. Кто я, оборотень? Или честный служака? Если деньги беру с ларечника? Или с шинкарки!

Все берут. Ну… почти все. Не берут только те, кто не может. На зарплату нынешнюю не проживешь. Но тут есть большая разница – за что брать деньги. Вот, например, следователь. Если он берет деньги за то, чтобы отмазать преступника – вымогателя, насильника, убийцу, – он подлец. Оборотень в погонах. И такого не то что в народное хозяйство – в Нижний Тагил, на зону! Чтобы рядом с такими же, как он, парился!

А если ему дали немного денег, чтобы он как следует, полноценно расследовал, чтобы ночи не спал, собирал доказательства, так что в этом плохого? Стимулировали, так сказать, спонсировали.

То же самое опер. Или вот я – ну да, я беру деньги с шинкарки. Так на хорошее дело! Я хочу наказать подлецов! А как это сделать без денег?

Опять же – оперативную информацию дает! Как бы я Косого вычислил, если бы не она? А то, что я закрываю глаза на ее бизнес, – так это самое маленькое зло, которое может быть. Людей она не травит, а то, что самогонку гонит, – так это всегда было и будет. Большое зло и маленькое зло – выбор тут очевиден.

– Здравствуйте, Андрей Владимирович! Какими судьбами? Чайку попьете? – Шинкарка просто-таки лучилась довольством. Оно и понятно – бизнес пер пыхтящим паровозом, деньги текли рекой. Она за ценой не стояла, и по сравнению с магазином стоило ее спиртное совсем не так уж и дорого. И качеством неплохое – очищала не хуже, чем на ликеро-водочном.

Я бы вот, кстати, предпочел произведение ее рук водке с нашего ликеро-водочного, подмятого зятем нынешнего губернатора. Слышал, как там делали очистку, – одна сивуха да альдегиды. Гадость! И кстати, запретили торговать осетинской водкой, которой было в городе до тех пор просто море.

Лоббирование, и ничего больше. Осетинская водка, точно знаю, была гораздо чище местной. Ну и дешевле. Но ее не стало. И тогда – как грибы после дождя выросли шинки. Ну не местную же водку пить? И дорого, и «грязно»!

– Чаю не хочу, а хочу услышать новости! – ответствовал я, усаживаясь на скамью под навесом. После тренировки все болело. И как я терплю такие измывательства? Сказали бы раньше – я б не поверил, что могу позволять так с собой обращаться! Как со скотом бессловесным!

– Новости, ага! – довольно кивнула шинкарка. – Есть новости! Во-первых, Митяй с дружками пропал! Говорят, нашли его на берегу со сломанной шеей! А во рту – деньги!

– Как это «во рту»? – неприятно удивился я, услышав о деле рук своих. Именно своих, это ведь я отдал Митяя на растерзание армянам. Почитай – убил!

– Ну так! – радостно хихикнула женщина. – Комком скрутили бабло, и в рот! И говорят еще – деньги-то… в говне были! Хи-хи-хи… Вроде как зад подтерли и в рот ему сунули!

– Тьфу! – сплюнул я, живо представив картину. Это вам не Сицилия! У нас покруче… и погаже!

– А кто его грохнул? – с опаской поинтересовался я, мало ли какие слухи ходят…

– Да кто? Кого-то подломал, кого-то грабанул – делов-то! Отомстили! – спокойно пожала плечами шинкарка. – Такие, как Митяй, долго не живут. Грабят всех, кого ни попадя, а потом языком треплют на каждом перекрестке. Так что…

– Еще что-то интересное было? – нетерпеливо прервал я поток философских рассуждений. – Кто-то грабанул, кого-то грохнули?

– Да особо никто и ничего, – снова пожала плечами женщина. – Ларек вот у Ибрагима сожгли. Дотла! Ничего не спасли. Один каркас остался!

– Да-а?! – делано удивился я. – И что, короткое замыкание, что ли? Чего он загорелся-то?

– Да я же говорю – сожгли! – Женщина досадливо поджала губы. – Видели мужика, который бросал в ларек бутылки! У него морда в маске была, не видать ее было!

– А если не видать, с чего решили, что мужик? – резонно поинтересовался я. – Может, баба какая?

– Может, и баба. А я знаю? – хмыкнула шинкарка и опасливо покосилась на меня. – Вот еще что… Андрей Владимирович… поговаривают, что это… хм… вы и сожгли Ибрагима!

– Что-о?! – встрепенулся я, едва не вздрогнув, как от удара поленом по башке. – Что за чушь?! Кто распространяет эту ересь?!

– Да Ибрагим и… это… распространяет! Говорит, вы приходили к нему, а он вас выгнал… э-э… как собаку! А вы сожгли ему ларек! Ну не сами, конечно, кто-то за вас, но точно – вы! Болтовня, конечно. Но за что купила, за то и продаю! Уж не обессудьте!

– Ну ладно! – тяжело поднялся я, настроение мое безнадежно упало, как столбик термометра во время мороза. – Бред всякий несут, уроды! За клевету бы привлечь гада!

– Он заяву обещал кинуть! Или разобраться с вами по-своему! Вы уж осторожнее, Андрей Владимирович! Хачики, они злые! По башке дадут из-за угла, и че тогда мне делать?

«Че-че, торговать будешь, как торговала, – хотелось мне сказать, но не сказал. – Другой участковый будет тебя доить! И ты так же счастливо будешь его встречать. И не вспомнишь обо мне! Да и с какого хрена тебе обо мне вспоминать? Помер Максим – да и хрен с ним!»

– Андрей Владимирович, тут мне часики принесли интересные… за долги. За два литра один хрен отдал. Часишки-то ерундовые, механические, импортные только что. Даже ремешок старый кожаный. Ничего особенного. Но этот черт баял, что стоят они дорого. Что они их взяли на хате одной в центре. Посмотрите? Может, пригодятся?

– Неси… – я снова уселся на скамью и, проводив взглядом толстый зад шинкарки, стал думать о том, что она мне сообщила. Новости были не так уж и неожиданными, но неприятными. Ладно Ибрагим заяву кинет. Хотя и это неприятно! Расследование могут учинить, УСБ наслать! А если Ибрагим своих отморозков на меня напустит? И что тогда? Хоть ночью не ходи! Вот времена настали – участковый боится, что на него бандиты наедут! А ведь могут, да! В прежние времена они бы пискнуть боялись – на мента нападать нельзя! Это беспредел! Все менты ополчатся, сожрут за милую душу! Пересажают, если не успеют убежать в свой Азербайджан! А теперь что? Вон, показывали – менту, оперу, на рынке башку кастетом проломили, и что характерно – патрульные стояли рядом и смотрели! Даже не шевельнулись, когда своего, мента, убивали! Твари толстокожие! Толку-то, что потом их всех поувольняли, – дело-то шумное, даже в наше время. Проломить башку капитану милиции – это вам не прохожего измордовать, тут же из министерства проверяющие прибыли. Поувольняли всех – и правых, и виноватых.

Но да ладно – что делать-то мне? Если и правда наедут?!

Подумать не дала шинкарка. Она плюхнулась на скамейку (явно скоммуниздила ее где-то в парке, там такие стоят) и протянула мне простенькие часы.

– Смешное название! – хихикнула шинкарка. – Я уж потом прочитала, смеялась! Сартир! Часы – сартир! Говенные, значит! Ха-ха-ха…

Я сунул часы «Сартир» в карман и невозмутимо поинтересовался, кто же это принес такие смешные часы и как его найти. А еще – не приносил ли этот типчик еще чего-нибудь очень смешного.

Оказалось, смешного больше не приносил, вот только «Сартир». А был это молодой пацан, Катьки Милютиной сын, бандюган, само собой. И живет он… она назвала адрес, у меня на участке. Щупленький такой, рыжий, весь в прыщах. Противный пацан, на крысу похож. Или на лису – потому что рыжий («ха-ха-ха!»).

Ну вот, на этом наша беседа и закончилась. От шинкарки я уходил несколько обескураженный, весь в раздумьях, унося в кармане часы «Картье» стоимостью тысяч тридцать баксов. А может, и больше. Если только это настоящие часы «Картье». Мало ли в мире бродит китайских подделок? Наши китайские братья так навострились ляпать подделки в любой отрасли народного хозяйства, что скоро их подделки полностью заменят оригиналы. На десять настоящих швейцарских часов приходятся тысячи поддельных, у которых от оригинала только вид да надпись. Видел я такие в ларьке привокзального рынка, «швейцарские», ага. На лохов! На вокзале, видишь ли, торгуют настоящими швейцарскими часами! Швейцарцев-часоделов кондратий бы хватил, увидь они эти грубые подделки, дискредитирующие всю швейцарскую часовую промышленность.

Мне сдается, это все-таки были настоящие швейцарские часы. Вот было в них что-то такое… хм… настоящее! Не смогу точно это передать – какие-то мелкие признаки того, что эти часы сделаны именно в Швейцарии, а не в какой-нибудь китайской провинции. То ли качество отделки, то ли аккуратно выбитый на крышке номер. Не помню, у китайской подделки есть на крышке номер? Вряд ли… а если и есть – он не такой аккуратный, как здесь. Ватер пруф, станлесс… автоматик. Ну тут все ясно – водозащитные, автоматический подзавод и т. д. В самом деле не верится, что эти часы могут стоить СТОЛЬКО. Если бы шинкарка знала, что мне отдала, повесилась бы от разочарования.

Итак, чую – от этих часов пахнет нехорошим. Может, даже кровью. Нужно аккуратно поинтересоваться у оперов: не проходили ли по розыску такие часы? Где-то ведь хату грабанули, точно! Может, и убили кого. Ловить надо гадов!

Хорошие часы. Вот бы их мне! Нет, не носить – я бы их продал. За треть стоимости. На машину бы хватило. Да еще и остались бы деньги!

Камешки по краю блестят. Металл белый. То ли нержавейка, то ли… да нет, вряд ли! Платину на часы? Хотя кто знает, может и так быть. Ясно, это очень дорогие часы. И они не могут оказаться в руках какого-то босяка, если только он их не попер. Или нашел, что вряд ли.

До городского парка от дома Сазонова пешком пятнадцать минут. Пока шел, внимательно смотрел в темные стекла витрин редких магазинов – так положено узнавать, нет ли за тобой «хвоста». Ничего такого не заметил и слегка успокоился. Нет, все-таки меня обеспокоило известие о грядущей разборке. Даже сам удивился, насколько обеспокоило. Вроде бы что мне терять? Кроме своей жалкой жизни… Я стал меняться?

Тренер Гавриков был на месте, в тире. В здании метров семидесяти длиной, наполовину закопанном в землю, как и положено нормальному тиру. У меня это здание почему-то всегда ассоциировалось с длинной конюшней для лошадей – скатная на две стороны крыша, грубые, кирпичные, окрашенные грязной белой краской стены. Нет, красили-то ее совсем не грязной краской, когда-то стены сияли белизной, но теперь, когда белизной сияет только снег на вершинах гор, эта краска стала грязно-желтой, пятнистой, будто на здание помочился безумный великан. Нет у государства денег, чтобы поддерживать всяческие спортивные секции. Да и ни к чему народу учиться как следует стрелять. Нам теперь никто не угрожает, со слов представителей демократической общественности, а учить народ стрелять – себе дороже. Научи-ка это серое быдло пользоваться оружием – и завтра они тебя самого пристрелят! Нет уж, это умение не для народных масс. В армии научат? Да кто там учит, в армии-то? Отбыл свой срок, и на «гражданку», искать работу за копейки. Или пополнять ряды торгашей и бандитов.

Гавриков чем-то напоминал Сазонова. Нет, физически, строением тела они отличались – Сазонов был очень крепким, плотным, можно даже подумать, что он слегка полноват (и жестоко ошибешься!), Гавриков же высок, худ, жилист, с ладонями-лопатами, с запястьями, перевитыми крупными дорожками вен.

Взгляд – вот что было общим. Тяжелый, уверенный, будто пронизывающий насквозь. Взгляд-рентген, до самой души, до самых пяток!

И возраст – Гаврикову тоже около шестидесяти.

Сразу напрашивалась мысль, что Сазонов и Гавриков пересекались где-то на службе. Иначе откуда они друг друга знают? Впрочем, все может быть. Жизнь – сложная штука, запутанный клубок…

Я представился, Гавриков кивнул, молча протянул руку. Я вложил свою ладонь в его с некоторой опаской – так-то я не слабый парень, но уж больно зверски выглядел этот мужик! Небось подковы ломает своими ручищами!

Против ожидания Гавриков пожал мою руку осторожно, и ощущение было таким, будто сунул кисть руки в огромные тиски, но их владелец меня пожалел и не стал крутить вороток тисков на полную – так, слегка сжал стальными губами.

Потом так же молча позвал меня за собой, отведя в небольшую комнатку-клетушку возле огневого рубежа. Я в тире не раз бывал, но никогда не обращал внимания на эту неприметную дверь слева от позиции стрелков – не интересовался. Мое дело – получил патроны и… «на огневой рубеж шагом марш! Заряжай! Лейтенант Каргин стрельбу закончил! Оружие к осмотру!» – и все такое прочее. Отбыл, отстрелял – и отдыхать. Дел своих хватает. Не до осмотра каких-то там тиров.

Летом обычно стреляли за городом, под открытым небом, зимой же здесь – благо тир находится на территории, контролируемой РОВД. Всегда проще решить вопрос со стрельбами, когда ты контролируешь хранение оружия в этом тире. Даже сейчас, когда все пущено в свободное плавание и каждый выживает как может, тир находился под контролем РОВД, и хранение оружия и патронов регулярно проверяли инспекторы разрешительной системы.

В тире мало что изменилось, только теперь сюда имели доступ не только те, кто занимался в стрелковой секции, и не сотрудники милиции и спецслужб, но и те, кто мог заплатить за эксплуатацию оружия самого тира и оплатить сожженные патроны. Кто угодно. Граждане с улицы, бандиты и даже иностранцы, въезд в город для которых был закрыт до самых девяностых годов.

Мы сели за стол друг напротив друга – за обычный канцелярский стол, испачканный чернилами, вероятно, полувековой давности. Пахло в кабинете специфическим запахом оружейного масла, сгоревшего пороха, пылью и немного спиртным, будто кто-то пролил из рюмки водку или спирт.

Гавриков не выглядел выпившим, от него не пахло, взгляд темных, глубоко посаженных глаз был внимательным и бесстрастным, будто он видел перед собой не человека, пришедшего по рекомендации знакомого, а некую абстрактную картину, мало ему интересную. Это меня слегка напрягло, но вообще-то я предпочитал людей молчаливых, но основательных. Всегда выполняющих свои обещания. Как тот же Сазонов, например. И вряд ли его знакомый намного от него отличался. По крайней мере, мне так это показалось.

Перед тем как усесться на свой стул, такой же древний, как и стол (высокая резная спинка, темное, поцарапанное дерево), Гавриков запер дверь кабинета на ключ и даже дернул за ручку, проверяя, закрылся ли замок. И только потом сел передо мной, положив на стол свои клешнястые могучие руки.

– Итак, молодой человек, чего вы хотите от меня? Что вам нужно?

Честно сказать, я медлил с ответом. Ну вот что ему сказать? Что хочу купить пистолет? Это я, который должен следить за соблюдением закона? Да еще и пришел к нему, одетый в форму милиционера! Просто-таки какой-то барьер у меня возник, язык не поворачивался сказать все так, как оно есть!

И тогда Гавриков мне помог:

– Тот, от кого вы пришли, мне сказал, что вам нужен пистолет Марголина. И патроны. Вы хотите их купить. А еще что я должен научить вас пользоваться этим пистолетом. Так?

– Не совсем! – Я слегка обиделся. – Я умею пользоваться «марголиным»! Мне просто нужно слегка потренироваться, и все! А пистолет нужен, да. И патроны – целевые.

– Целевые? – чуть усмехнулся Гавриков. – То есть, как я понимаю, вы раньше стреляли из пистолета. Держали его в руках.

– Держал… – нахмурился я. Почему-то мне стало досадно, что меня тут считают совсем уж лохом.

Гавриков наклонился, пошарил где-то внизу и выложил на стол такой знакомый, такой родной деревянный ящичек, памятный мне с самого детства. По очереди щелкнул металлическими застежками, откинул крышку и, развернув ящик, продемонстрировал мне содержимое:

– Вот! Нравится?

Я взял в руки пистолет, ощущая его шероховатую, удобную рукоять, вдохнул запах ружейного масла, погладил ствол. Всколыхнулись воспоминания – вот я, еще мелкий шпингалет, стою с этим пистолетом в степи, а впереди, в двадцати пяти метрах от меня, – мишень. Пистолет щелкает, будто кто-то хлестнул кнутом, звук почти не слышен на ветру – его уносит. Я опускаю дрожащую руку и снова поднимаю на уровень глаз – медленно, плавно… Пистолет для меня тяжел, да и немудрено! Он весит больше «макарова»! Почти килограмм! Попробуй-ка подержи килограмм на вытянутой руке, да еще в двенадцать лет, когда росту в тебе полтора метра, весу и пятьдесят кило не наберется! Это сейчас пистолет лежит у меня в руке как влитой, приятно оттягивая ладонь. Красивый такой – черный, хищный, лоснящийся от смазки! Не новый, да, ну и что? Главное, чтобы работал! Хорошая машинка!

В ящике масленка, шомпол, грузы – все как положено. Комплект! Хорошо, что щечки рукоятки не ортопедические. Ни к чему мне спортивные изыски. Мне бы попроще. И покрепче.

– Патронов целевых сколько угодно. Но для тренировки советую использовать обычные. Дешевле будет.

– Да, кстати, а сколько будет стоить этот красавец? – спросил я с замиранием в сердце.

Гавриков назвал сумму. Приличную сумму, но, честно сказать, я ожидал большей. Нормально.

– А патроны?

И это оказалось вполне по силам. Вот только столько денег у меня пока нет…

– А сколько будет стоить обучение?

– Ничего не будет стоить. Тот, от кого ты пришел, попросил меня обучить тебя правильной стрельбе. Я это сделаю. Еще вопросы?

– А карабин малокалиберный можете достать? Я бы мог купить официально, но… это долго, да и светиться не хочу. И еще – можно ли сделать на этот пистолет глушитель? И на тоз-78. Я про него говорил.

Гавриков тяжело посмотрел на меня, и я подумал – вот сейчас он начнет расспрашивать, зачем мне нужен глушитель на пистолет и карабин, я начну что-то придумывать или вообще скажу, что это не его дело, и все закончится печально. Мы просто разбежимся.

– Ты понимаешь, что глушитель увеличит вес, уменьшит убойную силу и сделает кучность хуже?

– Понимаю.

– Мелкашки, они сами по себе стреляют довольно-таки тихо. И сравнительно недалеко. Тебе это точно надо?

– Точно.

– Хорошо. Это будет стоить…

Он назвал сумму, и я невольно поморщился – неслабо! Но это и понятно. Ведь нужно переделывать – нарезать резьбу, уродовать стволы. И сами глушители денег стоят. А что касается кучности и убойной силы – завалить «мишень» силы хватит. Расстояние я планирую не более пятидесяти метров для винтовки и десять-пятнадцать метров для пистолета. Так что проблем особых не ожидаю. Только вот давно не стрелял…

– Когда деньги нужны?

– Когда ты хотел начать тренироваться?

– Да хоть сейчас.

– Тогда оплати патроны. А по стволам – я как подготовлю, так тебе и скажу. По карабину – цена будет выше, чем в магазине, сам понимаешь, без лицензии, да и под глушитель, но не такая уж и кусачая. Все вместе будет стоить…

Он назвал сумму, и я снова едва не поморщился. У меня и в помине нет таких денег. Где-то надо будет добывать! Занимать, например… Но что делать – надо брать!

– Хорошо. Значит, так. Пойдем пробовать?

Я выложил на стол деньги, выгребая почти все, что у меня оставалось, Гавриков равнодушно смахнул их в стол и, захлопнув ящик с пистолетом, пошел к двери. Через пару минут мы стояли у стола, на котором были разложены пачки патронов и лежал пистолет.

Когда я начал снаряжать магазин, Гавриков равнодушно косился на меня, но я знал, что он внимательно следил за тем, как я это делаю. И это понятно: по тому, как человек обращается с оружием, можно понять, на самом деле он им владеет или так – пару раз стрельнул в тире. Видимо, наблюдение его удовлетворило, он легонько кивнул и указал на мишени:

– Бери вторую слева. Задача – показать, что ты умеешь.

Я кивнул, встал в стандартную стойку – рука в карман, правая вниз с зажатым в ней пистолетом. Предохранитель снят, патрон дослан в патронник – можно начинать!

– Давай. Три пробных! – скомандовал Гавриков, и я, тщательно выцелив поясную мишень, мягко нажал на спуск. Целился я примерно в девятку, памятуя, что обычно пистолет завышает.

Выстрел в замкнутом пространстве, как всегда, показался очень громким, хлестким и бил по ушам. Я не привык работать с наушниками, у нас их никогда не было. Отец вообще считал их буржуазными предрассудками. Но потом я уже попривык и два последующих выстрела произвел совершенно спокойно.

– Предохранитель! К мишени! – скомандовал Гавриков, и мы пошли.

Первый выстрел был в девятку. Чуть левее. Два других в той же стороне, но уже в десятку.

– Неплохо! – удовлетворенно кивнул Гавриков. – Учитывая то, что ты давно не практиковался… давно ведь, да? Ну вот, учитывая это – первые выстрелы сделаны очень недурно. Да еще и из непристрелянного оружия. Сейчас я сделаю поправки, и будет норма. Учти, с глушителем все сложнее. И развесовка другая, и выстрел слабее. И вот еще что – стреляешь ты неплохо, да, но только как спортсмен. То, как ты должен стрелять, я тебе расскажу. Но вообще – ты лучше, чем я ожидал. У тебя есть талант стрелка.

– Есть… – без ложной скромности заявил я и так же небрежно бросил: – А не покажете, как именно надо стрелять правильно?

– Покажу, – кивнул Гавриков. – Смотри сюда!

Он взял мой пистолет (мой! он уже мой!), доложил патронов в магазин, снял с предохранителя, и… дальше начался цирк. Вначале Гавриков взялся за пистолет двумя руками. Сделал два выстрела, дергаясь из стороны в сторону, будто уходя от обстрела. Потом, так же дергаясь, вихляясь, как ненормальный, два выстрела – держа пистолет в правой руке. Перебросил в левую – еще два выстрела. Кувыркнулся – неожиданно ловко для его возраста и размера, и, когда закончил кувырок, – выстрел, выстрел!

Он стрелял от пояса, как ковбои, изображая, что вытаскивает пистолет из кобуры.

Стрелял из-под мышки, будто пистолет висел в кобуре скрытого ношения, и стрелял Гавриков, не вынимая пистолета из кобуры.

Стрелял, лежа на полу и перекатываясь после каждого выстрела.

Я с интересом смотрел на этот «цирк» и с досадой думал о том, насколько глупо я выглядел с этой своей спортивной стойкой. И правда, что – я вот так встану перед врагом, важно вытяну руку, и он все это время будет дожидаться, когда я в него попаду? Глупость несусветная! Да, мне точно нужно учиться. Определенно нужно!

А потом мы пошли смотреть мишени. И я не удивился, когда увидел, что пули Гаврикова легли точно в середину «груди» мишени. Все десять пуль.

– Вот так, парень! – вздохнул Гавриков, слегка иронично поглядывая на меня. – Хочешь так научиться?

– Само собой, хочу! – буркнул я и тут же спохватился: – А когда будут глушители? И карабин?

– Глушители – дня через три. Винтовка – через неделю. Примерно. Тогда же и расплатишься.

– Хорошо! – ответил я и пошел за своим новым учителем учиться правильной стрельбе. Пока что все шло по плану.

Пробыл я у Гаврикова часа два, спалив за это время столько патронов, сколько не сжег за последние десять лет. Даже рука устала. Вначале, само собой, отрабатывал движения без патронов, запоминая все, как делал Гавриков. Получалось у меня пока не очень, но он тут же заставил делать все с патронами и при этом стрелять. Пояснив, что только так по-настоящему можно научиться стрельбе. Но, если я подстрелю при кувыркании его, Гаврикова, или самого себя, он мне этого никогда не простит и достанет даже из ада. Или в аду.

Через два часа у меня стало получаться, и вполне недурно, по крайней мере со слов моего нового учителя. Но я этому, в общем-то, и не удивился. Еще покойный отец говорил, что у меня природный талант стрелка – куда целюсь, туда и попадаю. Чутье на стрельбу. Пусть у меня пока и не было нужной кучности, но мимо силуэта человека я не попадал. И вообще большинство выстрелов приходилось в голову и шею – куда, в общем-то, я и целился.

Мы договорились о частоте и времени посещений (через день), и я вышел из подвала на белый горячий свет. День в разгаре, солнце жарит, как в последний раз, – сейчас бы на пляж! А приходится бродить по расплавленному асфальту, прогибающемуся под каблуками моих стремных ботинок. Теперь нужно было подумать – где взять деньги на оружие. Ну хоть грабь, в самом-то деле! А может, и правда продать эти часы?

Я достал из кармана «Картье», с минуту на них полюбовался и положил обратно в карман. Нет, жадность до добра не доведет. Вот так люди и палятся на мелочах. Нельзя! Нужно порыться в сводках ограблений и краж – может, там найдется упоминание об этих часах.

И я побрел в РОВД, стараясь не глазеть на девчонок в микроюбках и таких же микрошортиках. А их, как нарочно, было будто воробьев на конском дерьме – шумят, скачут! Тьфу! Одно отвлечение от дела!

Глава 6
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Когда человек выполняет долг воина – например, когда он выступает в роли кайсяку или участвует в аресте представителя своего клана, – люди обязательно заметят, готов ли он к тому, чтобы никому не уступить свое место. Человек всегда должен вести себя так, словно в воинской доблести ему нет равных. Он должен лелеять свою смелость и чувствовать себя достойнее других».

А в РОВД меня ожидали неприятности. Быстрые, как диарея после купленного на углу улицы Радищева очень аппетитного на вид чебурека. Помню, после такого продукта лежал пластом три дня, из меня перло – со всех дыр. Чуть не сдох.

Дрожа от вожделения, меня поджидали два «чебурека» из районной прокуратуры: один темненький, поджаристый – скорее всего, из роду-племени Ибрагима, второй светленький, но душой явно прикипевший к обиженному предпринимателю. Они просто-таки горели желанием найти неизвестного пока обидчика торгаша и очень хотели видеть в этом качестве именно меня – по понятным посвященному причинам.

Каким именно? А вот таким. Во-первых, имелось заявление: «…каковой участковый милецеонер вимогал у мена денги в сумме… Этот милецеонер угражал мине физичаскай расправай а кагда я атказалса дать денги он жжог мой тарговай павилен…» Ну и дальше – что просит принять меры к этому негодяю, что я позорю честное имя российского милиционера, что таким, как я, не место в рядах и т. д.

Неприятно удивил один момент: заявление было написано с дичайшими грамматическими ошибками, что совсем не странно, учитывая происхождение заявителя, а вот стиль, если убрать все ошибки, – суконно-ментовской, будто некто, продиктовавший сотни, тысячи подобных заявлений, сидел и надиктовывал обиженному Ибрагиму. И вывод напрашивался один, неприятный – диктовал Городницкий!

Вот же сука! Это его рук дело! И это он натравил на меня Ибрагима, посоветовал, к кому именно обратиться в прокуратуре и как их подмазать. От «хачика» деньги возьмут не раздумывая. У «хачиков» не принято подставляться деньгами. Во-первых, им с местной властью еще жить. Во-вторых, взятка для них – как смазка для автомобиля. Не смажешь – не поедешь. Национальный менталитет. Это у нас будут морализаторствовать, думать – давать или не давать. «Хачик» же дает взятку через минуту после начала разговора. Или через секунду. Если, конечно, есть за что ее давать. Просто так они давать не будут – жадны, как чертовы… «хачики».

В общем, мне объявили войну. Чего я, в общем-то, и ожидал. И вот теперь два следователя прокуратуры сидят передо мной, смотрят на мою реакцию от прочтения заявления и наслаждаются, предвкушая, как я сейчас начну плакать, каяться и валяться у них в ногах, выпрашивая прощение.

Наверняка ждут. Вот только не учли, что я уже три года работаю участковым и давно уже не «дух бесплотный», чтобы вестись на такую хрень. Даже если мне будут показывать черное, тыкать пальцем и требовать, чтобы я подтвердил, что это именно черное, – я скажу, что это белое. Или серое. Или вообще серо-буро-малиновое. Потому что идти на поводу у следствия – верный способ надеть на себя железные браслеты.

Сам так делал. Запутать собеседника, завести его в дебри разговора, поймать на несоответствии показаний, обмануть, пообещав, что ему ничего не будет, – стандартный набор правоохранительной системы, пускающейся во все тяжкие ради достижения результата.

Вдруг вспомнилось, как я однажды доставил в РОВД давно бегающего от правосудия наркомана, устроившего дома притон. Я взял его прямо на дому, высадив входную дверь, запертую на засов. Слава богу, силы мне не занимать и вес у меня под девяносто килограммов. Тогда был. Сейчас я отощал – по известным причинам.

Привез я этого нарка, притащил в уголовку, и начали опера его допрашивать. А надо знать, как там, в уголовке, допрашивают. Это только в кино они ведут душеспасительные беседы, часами разговаривая по душам с глумящимся над ними преступником. Я, когда впервые попал в кабинет «уголовщиков», удивился, что у них все стулья поломаны – спинок нет, сиденья лежат, не приделаны к ножкам. А потом увидел, как эти стулья обламывают о преступников. Как надевают на уши. Ни один стул не выдерживает такого вот обращения. Преступники – тоже.

Пыток я не видел – «слоников» там всяких, но дубинкой по спине и другим частям тела, кулаком под дых и по почкам – это не то что запросто, это просто как чаю попить.

И вот заперлись в кабинете с этим нарком, надо было кружить его на тему ограблений и поджогов дачных домов на окраине города – это его банда все творила. И заместитель начальника РОВД по розыску мне говорит: «Каргин! Ну-ка, двинь ему ногой по зубам!»

Я этого не сделал. Промолчал, а потом сказал, что мне нужно идти по делам.

Я доставил злодея, вот пусть они его и крутят. И про меня не забудут, когда будут ставить палку раскрытия. И ушел.

Все-таки я воспитан на Анискине и др., ногой по зубам – это не мой метод. Хотя уверен, мне еще придется им, этим методом, воспользоваться, и не раз, потому что я на войне. А на войне нет плохих средств. Есть средства, ведущие к победе и не ведущие к победе, и только так. Но тогда я был совсем другим. Еще хранил в душе какие-то иллюзии по поводу роли и предназначения ментов в этом мире. Теперь иллюзий у меня нет.

– Итак, Каргин Андрей Владимирович… – светленький сделал паузу и торжествующе посмотрел на меня. – Что скажете по поводу этого заявления? Что поясните? Может, сразу напишете явку с повинной – вам срок скостят на суде!

Я не удержался от смеха, захохотал, глядя в изумленно-сердитые рожи прокурорских. Давно так не смеялся – радостно, весело, будто освобождаясь от какого-то груза в душе. А когда отсмеялся, медленно и четко сказал:

– Ребята, вы что, дураки? Вы на меня посмотрите! Я вам что – лох деревенский? Вы кого тут раскручиваете?! Я три с лишним года участковым, считай на фронте, а вы такие вот пришли, и давай пиши явку с повинной? Вы просто смешны! Что у вас есть? Заявление этого урода? Хачика? К которому я пришел с проверкой, хотел написать протокол, изъять у него контрафактный товар, но он напустил на меня своих мордоворотов, отказался подчиниться законному требованию работника милиции! И едва не избил меня на месте! Я уже собирался подать рапорт, требовать комплексной проверки данного нарушителя по линии ОБЭП, по линии пожарных, санэпиднадзора, как кто-то взял и поджег его! И этот обезьян не нашел ничего лучше, как накатать на меня же заявление! У меня ощущение, что кто-то вас или ввел в заблуждение, или вы работаете на этого негодяя! И я напишу рапорт – на вас! Обоих! Где и укажу, что вы пытались меня принудить… к чему вы меня пытались принудить, а? Что хотите? Вот мой рапорт – я подготовил его сразу после посещения торгового павильона негодяя! – Я достал рапорт, положил на стол. – В нем указаны все обстоятельства! И вы вдруг поверили преступнику, участнику этнической преступной группировки, и не верите проверенному всеми службами менту?! Тому, кто борется с преступностью, не жалея своих сил и времени?! Стыдно! Вам должно быть стыдно!

Хм… переборщил с пафосом, да. Какой у них на фиг стыд?! Но рожи теперь кислые, слегка ошеломленные, улыбка слетела – не ожидали такого отпора. Один взял мой рапорт и стал его читать, держа в руке так, будто это был не рапорт, а что-то ядовитое, вроде жабы, из которой индейцы добывают яд кураре. Или лягушки? Да какая разница! В общем, читал он, и лицо делалось все более кислым, таким кислым, как мутные прошлогодние бочечные огурцы, положишь в рот – глаза вылезают от кислоты и тухлости.

– Объяснение все равно придется написать, – совсем пал духом светленький, что-то быстро начеркал на бумажке и дал прочитать своему черненькому напарнику. Что он там писал, я не видел, но догадаться было нетрудно. Мол, бесполезно его кружить, парень тертый – ничего не выйдет. Соберем доказуху, вот тогда и навалимся все гуртом.

Навалитесь, ага! Как навалитесь, так и свалитесь! Я скользкий, как угорь! Чего-чего, а бороться с Системой меня научила сама Система! И в законе разбираюсь очень недурно – поднаторел за три года. Три года в участковых – это как девять лет на обычной службе. Год за три, как на фронте. Я же универсал, вы что? Это вам не гаишника кружить, который только и пасется на голом асфальте, вытряхивая карманы тупых водителей! Я в таком котле варюсь, что вам и не снилось!

Объяснение написал, пояснив, что наезд Ибрагима суть месть за попытку призвать его к ответу, а для себя решил – Ибрагима не будет у меня на участке. Чего бы это мне ни стоило! Чтобы неповадно было. Если каждый неадекватный повадится ходить и лепить заявления на участковых – это жизни никакой не будет! Душить гада!

Но Городницкий каков, а? Ну и тварь! Не ожидал. Я вообще-то лучше о нем думал.

Около полутора часов отняли у меня эти двое из ларца, совсем не одинаковые с лица. Расспрашивали, пытались поймать на несоответствиях – как им казалось. Мол, есть свидетели, которые видели, как я руководил метателями коктейлей Молотова. Двумя! Моя банда растет на глазах! И свидетели слышали, как я обещал расправиться с несчастным торгашом. И как я пытался вымогать у потерпевшего деньги.

Наглый поклеп вообще-то. Я про деньги ни слова ему не сказал. Просто не успел, если быть честным. И слышать этого, значит, никто и не мог. Вот же мерзкое брехло!

Потерзали да и отпустили. Тусклые такие, будто лампочки, запорошенные пылью. Понимаю – хреново, когда все твои планы летят в тартарары.

Нет, ну в конце-то концов, вы знали, к кому идете! Ну не патрульного же рядового шли раскруживать на статью! Я вам еще сто очков вперед дам по раскалыванию подозреваемых! И замечу – без истязаний и пыток!

Освободившись из тисков надзирающих за законом, я пошел в дежурную часть, чтобы узнать судьбу сводок о совершенных преступлениях по городу – честно сказать, я ни разу в них не смотрел. Участковому как-то и не по чину в них копаться. Это даже странно, если простой участковый будет совать нос в информационный поток. Поток, захлестывающий уголовный розыск, чтобы бесславно схлынуть, уходя в искусно изготовленные сливные коллекторы оперативной работы.

Преступлений много – оперов мало. Им тоже когда-то надо жить! Не все же время проводить на работе! И главное в работе опера – не раскрыть преступление, а умело отбиться от заявлений потерпевших. Сам был свидетелем, как это происходит. При мне зональный опер Димка Кочкин шаг за шагом подводил потерпевшего к мысли о том, что колеса, снятые с тачки, никто никогда не найдет, а если и найдут – по ним никак не скажешь, что это его, потерпевшего, колеса. И потому надо проститься с ними навсегда, забыть, как дурной сон, и жить дальше. Конечно, мы можем принять заявление об этом преступлении, и тогда начнутся вызовы потерпевшего с работы в самое неудобное для него время – тогда, когда это будет удобно оперу. Или дознавателю. И будут его таскать в РОВД долго, упорно, и в конце концов все равно ничего не найдут. Только затаскают, и все!

Само собой, заявление не было написано.

Нет, конечно, с убийствами это все никак не проходит. Убийство есть убийство. Хотя и велик соблазн представить его самоубийством. Написал, что этот человек выстрелил себе в лоб, – и нет тебе преступления, нет очередного «висяка». И такие случаи бывали, чего уж тут греха таить.

Сводки я нашел, пришлось для этого задействовать самого Хадриева, почему-то не особо удивившегося просьбе предоставить доступ к сводкам. Получил их в секретариате, у секретарши Машеньки – пухлой, вредной и заносчивой особы, ни в хрен не ставившей никого в райотделе, кроме высших его лиц – начальника и замов. Да и замов-то так… постольку-поскольку. Она называла их по имени-отчеству с несколько покровительственными нотками, осененная могуществом своего босса.

Не раз замечал – стоит какой-нибудь мелкой букашке занять место секретаря при биг-боссе, так сразу начинает казаться, что босс здесь не Большой Папа, а вот эта мелкая гнида, обращающаяся с окружающими так, будто все они ей обязаны по гроб жизни.

Впрочем, Машенька относилась ко мне вполне нормально, а после случившейся у меня трагедии жалела меня и даже не говорила мне гадостей. Поглядывала странно, вздыхала, и мне иногда казалось, что она строит мне глазки, эдак неосторожно поднося к моему носу декольте с вылезающими из него пышными полушариями. Но ей ничего не светило. Во-первых, кроме работы и водки меня тогда ничего не интересовало, а сейчас, когда во мне снова проснулся сексуальный аппетит, я понимал, что она совсем не в моем вкусе. Мне никогда не нравились пухлые, будто налитые в одежды бабы. Спортивные, маленькие, ладные, как Танька из детской комнаты, – вот на мой вкус самые привлекательные в мире женщины.

Но говорить это Машеньке не следовало, наоборот, следовало всячески поощрять в ней надежду и взращивать планы припасть к моему комиссарскому телу. Иначе процесс поиска нужных бумаг может затянуться совсем надолго. Например, чтобы получить сводки, мне, по правилам РОВД, надо было написать рапорт на имя начальника, и только он решит, стоит ли передавать в мои руки столь секретный для служебного пользования документ.

Вдруг враг прознает, какие у нас преступления совершает тот, кто иногда честно жить не хочет? Вдруг разнесет это по всему городу, подрывая моральный дух строителя капитализма?!

Нет уж, это информация только для посвященных, и эти посвященные решат, достоин ли ты совать нос в святая святых – сводки преступлений по городу!

Не знаю, как в других райотделах, но у нас – все именно так. И подозреваю, что другие райотделы ничем не отличаются от нашего. И не только подозреваю, знаю это наверняка.

Нужную мне информацию я нашел довольно быстро и тут же схватился за голову: двойное убийство! Были убиты родители одного из деятелей нефтяной промышленности – деятеля, как-то связанного с добычей и перекачкой.

Этого деятеля не было дома, он отправился в командировку и попросил родителей навестить квартиру, посмотреть, как там и что. А может, за женой хотел последить? Не развлекается ли с любовником, пока он в поте лица делает деньги на добыче ресурсов, принадлежащих народу страны!

Не важно, зачем он попросил, но только родители приехали к нему домой, открыли квартиру своим ключом, вошли и… видимо, напоролись на воров. Оба родителя вначале были оглушены ударами по голове, а потом их зарезали.

Кстати, так и не понял причин этой тупой жестокости. Зачем было убивать стариков? Ну, оглушили, и ладно! Свалили оттуда, забрали, что хотели, но убивать-то зачем?! Горло зачем резать?!

В квартире ничего не взяли, со слов безутешного нефтяника, кроме вот этих самых часов. Нет, все-таки взяли – деньги. Имею в виду, не взяли ничего из вещей, хотя там были и дорогие шубы, и аппаратура, и все, что приличествует нормальному олигарху. Почему не взяли? Вот это как раз понятно. Они денег хапнули, триста тысяч баксов (так указано в сводке), и совершили двойное убийство. Зачем им палиться на продаже вещей – за копейки! – если уже есть деньги?

Часы вроде как выпадают из общей картинки. Но это на первый взгляд. А если вдуматься, они лишь подчеркивают, оттеняют эту картину. Некто неопытный, молодой и глупый увидел интересные часы и сунул их в карман. Или сунул раньше, до убийства, а потом не выбросил, как ему приказал главарь шайки. Может, просто забыл. Часишки-то и правда совсем невидные. Не знающий решит, что дерьмовые часишки. Это я, продвинутый чел, читающий книжки и газеты, знаю, что такое «Картье». И вообще – швейцарские часы. А этот дурачок, «Катьки Милютиной сын», знает только водку, грязных потных девок и жизнь в трущобах. Какие ему, к черту, «Картье»?! Вот и засветил всю свою бригаду!

А ведь кто-то опытный стоит во главе. Такой опытный, что все уловки ухода от преследования знает не понаслышке. Только такие, как этот мелкий ишак, отдавший дорогие часы за литр самогона, не знают, что палятся воры больше всего на сбыте ворованного барахла.

Если ты участвовал в убийстве, не вздумай хоть что-то из вещей взять с места преступления! И уж точно не сдавай эту хрень в ломбард или кому-то из знакомых! Вся преступная среда пронизана информаторами ментов, ФСБ и всех спецслужб, которые только могут быть в природе! Сдадут – на раз! «Барабан» тут, «барабан» там – грохот идет такой, что удивительно, как это не раскрываются все преступления без исключения!

Видимо, это или кому-то надо, или просто менты заняты своими делами, наплевав на настоящую работу. В принципе, так все и есть. Эта палочная система заставляет заниматься всем, кроме своих непосредственных обязанностей по охране правопорядка. Тысячи бумаг затопили ментов выше голов и буквально задушили правоохранительную систему. По крайней мере, лично я давно пришел к такому выводу.

Кстати, очень умный человек, замполит РОВД, как-то сказал по поводу стукачей, что эта система никак не изменилась со времен полковника Зубатова, начальника Охранного отделения Российской империи. Методы все те же. Розыск, информаторы – все как тогда, как при «кровавом царском режиме». Ничего, в сущности, и не изменилось – кроме лозунгов, конечно.

Итак, я узнал, откуда взялись часы. Переписал адрес ограбленного олигарха к себе на листок, решив обдумать все это попозже, а пока что пойти в розыск и узнать у ребят-оперов, слышали ли они что-то об этом ограблении и нет ли по нему каких-либо результатов. Может, всех уже переловили, а я тут, понимаешь ли, сучу ногами!

В розыске я отловил только одного опера – Ваську Калдина, крепкого парня моих лет, работавшего там уже восьмой год. Круженый парень, скользкий как угорь. Как я. Но только пожестче, поциничней и позлей – профессия налагает свой отпечаток. Он как раз и был нашим зональным опером в последний год, вернее – одним из наших зональных оперов. Мы не раз сталкивались с ним на нашей «общей земле», выезжая на преступления, – и тогда, когда дежурили по РОВД, и тогда, когда преступление совершалось на зоне нашего опорного пункта.

Я с ним не дружил – опера вообще относятся к участковым с некоторым пренебрежением, мы ведь где-то внизу, на помойке, ползаем по ней, как тараканы. Составляем протоколы за разлившуюся мочу, а они, рыцари в белом, борются с распоясавшейся в стране преступностью. В отличие от нас, тупых бездельников, годных лишь для поквартирного обхода, и то – с переменным, чаще совсем печальным результатом.

В участковые ссылают провинившихся оперов, потому, вероятно, мы для них как символ – последняя станция перед уходом в народное хозяйство.

Только недавно «в участковых» отбывали трехмесячный срок два опера, которые, нажравшись в ресторане, пальнули в потолок, чтобы позвать заблудившегося, наверное где-то в Андах, официанта. Дождаться никак не могли мерзавца. Дело замяли, никого не уволили (по слухам, опера отстегнули кому надо кругленькие суммы), но их после все-таки засунули в участковые, дабы остальным операм неповадно все это было.

Но вообще-то Васька был парнем неплохим и относился ко мне вполне доброжелательно, хоть и немного свысока – как и ко всем нам, «Анискиным». Потому встретил меня с радостным удивлением, благодушный и зело веселый:

– О-о-о! Кого я вижу! Поджигатель! Террорист! Ну-ка, ну-ка, расскажи, как ты там чурбанов выкуриваешь, каленым железом выжигаешь?! Мне рассказали – я поржал! Молодец! Вот так и надо! Млять, офанарели совсем – суки! Никакого удержа! Мента уже в хрен не ставят! Я бы их, млядей, к стенке ставил! Гомики!

– Вась, да болтовня это все! – попробовал я утихомирить развеселившегося опера. – Ну чего ты всякую чушь на веру принимаешь?! Прокурорские сейчас кровь пили, теперь вот ты мне макушку клюешь! Охренели все, что ли?! Я никакого отношения к пожару не имею!

– Прально! – довольно кивнул Васька. – Никогда не сознавайся! Никому не верь! И мне не верь. Ментовка – клубок гадюк. Вот ты со мной говоришь, а может, я потом отчет напишу – «соседям»! Мол, провел с тобой беседу! Выяснил!

Я поморщился и сокрушенно покачал головой. Точно, ведь так и может быть. Каждый второй тут стучит, меня предупреждали. Язык надо держать за зубами покрепче!

– Так че пришел-то? С повинной? – Васька хохотнул. – Или хочешь, чтобы я рассказал тебе новый рецепт коктейля Молотова? Хо-хо-хо…

– Васьк, кончай уже, а?! – начал сердиться я. – По делу пришел! Ты помнишь ограбление с двойным убийством в центре? Ну… где двух стариков убили, глотки им перерезали? Ты не знаешь судьбу этого дела? Есть какие-нибудь контакты в ГОВД? Узнать можешь, как и что там? Может, поймали уже злодеев?

– И звонить не́ фиг! – уверенно заявил Васька, доставая из ящика стола початую бутылку водки в закрутке и два стакана. – Будешь? Нет? Ух ты! Слышал, что ты бросил, да. А у меня сил нет на это. Слаб! Набегаешься, насмотришься – так без бутылки не разберешься! Щас, я хлебну и тебе все расскажу.

Я подождал. Васька налил в стакан, выпил, достал откуда-то из кармана замусоленную конфетку, сунул в рот. Разжевал, громко рыгнул, обдав меня запахом водки. Я невольно поморщился, и Васька демонстративно разогнал рукой перегар:

– Неприятно, ага! Я когда курить бросил, просил, чтобы при мне не курили. Противно! А потом все равно закурил. Нервы! Закуришь, и вроде спокойнее становишься. Легче! Так о чем я? А! Об этом убийстве. Так оно не наше, оно центровых. Пусть у них башка болит. Нам довели – только на днях, что убийство так и не раскрыто, что надо обойти ломбарды с фото часов, что там взяли, ну и… все такое прочее. А нам будто дел нет, кроме как по их делам работать! И награду эту хрен получишь! Центровые все присвоят, точно. Вот так!

– Какую награду?! – насторожился я. – Что за награда?

– А я разве не сказал? – Васька удивленно похлопал глазами и потянулся за бутылкой. – Вчера перебрали с пацанами, никак отойти не могу. Трясет! Извини – еще хлебну. Вроде отпускает!

Вот так и начинается запой, по себе знаю. Но говорить об этом не стал. Какое мое дело? Я терпеть не мог, когда кто-то начинал читать мне мораль: не бухай, работай – и будешь счастлив! Не буду я счастлив! И не ваше дело – бухаю я или нет!

Васька снова выпил, вытер губы, закусывать уже не стал. Плохой признак. Точно на запой идет. Без закуски глохчет. Но пусть. Не мое дело, и все тут!

– Пятьдесят тысяч баксов награда, однако! – ухмыльнулся поплывший Васька, глаза которого влажно заблестели. – Мол, кто даст информацию, которая приведет к поимке убийц, тому выплатят пятьдесят тысяч. Вначале десять было. Потом двадцать. А теперь до пятидесяти дошел! И где такие деньги берут, а?! Сцука, тут пашешь, пашешь… и что получаешь?! Только на пузырь и хватает! Может, все-таки бухнешь со мной?! Черт с ним, со здоровым образом жизни! Ты что, собираешься жить вечно?! В натуре?! Эх, Андрюха, парень ты хороший, и даже отчаюга – чурбанов вон пожег! А не понимаешь – все сдохнем! Все равно сдохнем! Да! И будем в аду! Думаешь, ты в ад не попадешь?! Попадешь! Жариться будем на сковородах и подпрыгивать! Только яйца затрещат!

Ваську несло. Пьяный бред нужно слушать тогда, когда ты сам пьян. И даже тогда не слушать. А если ты трезв как стекло, планов громадье, времени не хватает, то сидеть перед пьяным опером и выслушивать его дебильные монологи – нет уж, увольте! Лучше тогда сразу в народное хозяйство!

Быстренько отделавшись от Васьки, требовавшего отправиться с ним бухать («Телки будут! А каких я телок знаю! Не пожалеешь! В натуре, чего ты кобенишься?! Зазнался, что ли?! Не уважаешь?!»), я ушел из РОВД, решив обдумать, как мне действовать дальше – не спеша обдумать, с расстановкой, не на ходу. Очень хотелось жрать, просто до воя! Но я не решался поесть на улице, помня свой давнишний эксперимент с чебуреком. Отучили тогда меня от уличных «фастфудов». Навсегда отучили.

Из РОВД отправился к больнице, благо что отсюда несколько остановок на троллейбусе. Почему к больнице? А так… захотелось!

Ларек был на месте, а вот продавщица – другая. Когда покупал бутерброд, не удержался, спросил:

– А где девчонка, что тут работала? Темненькая такая, симпатичная? Уволилась?

– Надька-то? Нет, не уволилась, – сорокалетная дебелая продавщица вдруг довольно разулыбалась. Оно и понятно. Если и любят бабы что-то, то не больше, чем устраивать жизнь своих подруг. Эти интриги, это сводничество в крови любой особи женского пола! Вот мне лично пофиг, с какой бабой будет жить Васька Калдин или Петька Ефремов! Ну какое мне дело, ублажает он какую-то девку или Дуньку Кулакову терзает?!

Женщины же – другое дело. Устроить встречу подруг и сослуживцев, а потом отбить мужика у единственной в мире подружки – нет в мире более радостного дела! Почему так, не знаю. Женский разум таков! Тайна!

– Хорошая девчонка, да! – радостно сообщила продавщица. – Свободная, между прочим! Разведенка! И без прицепа!

– Какого прицепа? – слегка оторопел я и тут же понял, поморщился. – Да я так, просто понравилась.

– Без детей, вот что значит – без прицепа! – пояснила продавщица, любуясь моим смущением. – Ей двадцать три года, год всего замужем побыла да развелась!

– И чего так? – Я оглянулся. За мной никто не стоял, так что никто не станет вопить, что торопится и нечего тут лясы точить. Почему бы не поговорить?

– Чего так мало-то?

– По любви выскочила, как обычно, – усмехнулась продавщица. – А он бухает, оказывается! А то не знала, когда выходила за него… хе-хе… Друзья повадились ходить, пьяные компании. Ей надоело это все, она и ушла. И правильно сделала! Вот ты… видно, что непьющий! Милиционер – значит, при деньгах! Хороший мужик, видный! Ей бы такого! А она вообще-то верная, не гулящая! И замуж девочкой вышла!

– Ты-то откуда знаешь?! – не выдержал я. – Что «девочкой»! Свечку держала, что ли? Все-то ты знаешь!

– Свечку не свечку, а знаю! – загадочно улыбнулась женщина и, снова хихикнув, пояснила: – Витек, ее бывший, хвастался. Мол… распечатал Надьку! Девка была! Вот так. Она с матерью живет. А тебя как звать? Я ей скажу, что ты заходил, спрашивал ее… Она завтра работает, мы два через два работаем. А хочешь, я тебе ее адрес дам? Так как звать-то?

– Андрей…

Я был так ошеломлен таким напором этой молодящейся женщины, попутно усиленно строящей мне глазки, что невольно пошел у нее на поводу, сообщив даже свое имя.

Вообще-то я сам не знал, зачем сюда пришел. Просто не выходила из головы эта продавщица, и все тут. И Танька Краюхина. И они у меня в голове вдруг слились в единое целое, некую Таньку-Надьку, объект довольно-таки вожделенный и волнующий. В свете изменений, происшедших с моим телом и здоровьем.

Смутило упоминание о том, что Надя не любит алкашей и даже развелась по этому поводу с мужем. А я ведь при ней пил водку, да еще и посреди дня, в форме! Стремно как-то получилось. Но разве я виноват, что она сама начала ко мне клеиться именно в тот момент, когда я принимал лекарство от похмелья?! Похмелялся, проще сказать. Но все равно неприятно. Стыдно!

Стыдно?! О, мне стало стыдно за мое поведение перед другими людьми?! Что со мной?! Я мертв! Меня нет! Для меня нет жизни! Есть только удовлетворение потребностей и Цель! Все остальное – ерунда!

Из ларька я ушел раздраженным, сердитым, будто мне в бутерброде попался курчавый волос или мышиная какашка. Или все вместе, и в каждом бутерброде. Холодная ярость – на себя, сексуального маньяка! Не о том надо думать, не о том! Ни к чему мне круглые задницы и гладкие коленки! Или наоборот? Круглые коленки и гладкие задницы? Хм… интересно, у Нади гладкая попка? А у Тани?

Тьфу! Это все Сазонов виноват с его адским питьем и уколами! Подстегнул организм, вот тело и бунтует! Это не я, это лекарства говорят! Мозг туманят! Кровь гонят, куда не надо!

Хм… кстати сказать, не так уж и туманят. Голова ясная, чистая и не болит! Не то что раньше! Мысли звонкие, четкие, все понимается на раз! Стоит только подумать – и результат готов! Хорошо. Это правда хорошо!

Снова достал часы, посмотрел, невольно усмехнулся – идут! Точно, идут! А что автоподзавод, ничего удивительного. Посмотрел, который час… хм… уже шесть часов!

Так. Дежурит сегодня Гаранкин, я отдежурил вчера, так что сейчас в свободном плавании. Сегодня какой день? Среда. Этот самый олигарх, скорее всего, работает до шести…

Тьфу! Вот я болван! Олигарх, да чтобы работал с девяти до шести?! Тут надо ставить вопрос иначе – он или дома, или не дома! Все!

Адрес я знаю. Ну так что, поехали? Посмотрим, что там за олигарх?

Понавылезали, гады, как дождевики после ливня! Всю страну прихватизировали! Я злюсь? Да, я злюсь. Почему? Потому, что мне ничего не досталось? Потому, что не родился в правильной семье? Да. Поэтому. И что в том такого? Вот так и рождаются революции. На зависти неимущих и на жадности и подлости нахапавших. История идет по спирали, давно уже было сказано. И во что выльется этот период безудержного разворовывания страны – никто не может сказать. Может, и ни во что. А может – в такую кровавую баню, что 1917 год покажется детскими играми. Жесткая рука нужна. Жесткая! Порядок навести! К ногтю прижать эту «демократическую» сволочь!

Чего это я так раскипятился? Жара, что ли? Ну да, жара, час пик, полный автобус – когда висишь где-то под мышкой у толстой дамы гренадерского роста, сам по себе в голове возникает текст прокламации, зовущей на баррикады. Бей богачей! Спасай Россию! Смешно… если бы не было грустно.

Дом олигарха находился не очень далеко от моего РОВД. На набережной. Не центр. Гораздо лучше центра. Скорее всего, у них есть и загородный дом, но предпочитают жить в квартире – из-за города ездить дольше, да еще и по пробкам. Они у нас, конечно, не такие, как в Москве, но вообще-то тоже есть.

А может, и нет дома за городом, просто не вкурили еще сладость загородной жизни. Оно ведь как всегда было у наших до– и постперестроечных бонз – самая лучшая квартира в центре, в самом-пресамом муравейнике. Там, где больше всего народа, столпотворение и строительство Вавилонской башни. Нормальное мировоззрение нуворишей, внезапно обретших власть и богатство. Они просто пока не представляют, что им делать с внезапно упавшими на голову огромными деньгами. Привыкли жить при Советах. А там побаловаться не давали.

Забавная пятиэтажка. Серая, кирпичная – как и все пятиэтажки в районе, городе и вообще по стране. Типовой проект! Типовой, да не очень. Весь верхний этаж занимают две квартиры. На несколько подъездов сразу. Не увидишь – не поверишь. Никто о том не знал (кроме посвященных), пока не начались постперестроечные времена, и наши олигархи перестали скрывать свое богатство от народа. В советское время стеснялись выпячиваться – нескромно ведь! Могли и по шапке дать.

Лицемерие, конечно, – все, кому надо знать, знали. Но все равно выпячиваться было нельзя. Соблюдай правила игры, и у тебя только одна дорога – вверх, на высшие уровни. Или в стороны, на том уровне, на котором ты оказался. Номенклатура – вот как раньше назывались олигархи. Именно они и оказались у главной кормушки, оттеснив от нее всех остальных. Или же просто уничтожив.

В общем, анфилада комнат, зимний сад, солярий, под домом гараж. Раньше это была квартира Первого Секретаря, теперь – просто главы какой-то газонефтеперекачивающей организации. Я не знаю и названия его должности-то. В сводке было написано: «Глава закрытого акционерного общества….» – вот и все. Глава!

Меня долго не хотели пускать – плевать им, что я милиционер. Охранное предприятие – форма с иголочки, похожи на крутых американских рейнджеров. Сейчас вот выскочат и начнут водить стволами направо-налево, круто так, красиво! Я по сравнению с ними – как помоечный кот на фоне ангорских кошек. Высокие, плечистые, породистые – ну не охранники, а секс-мачо какие-то!

Впрочем, насчет ширины плеч – у меня тоже не палка в рукава вставлена! И ростом я не подгулял! Только вот как это получается, что какой-то там охранник ВИП-лица, который одного со мной роста или даже пониже, умудряется смотреть сверху вниз? У него глаза вылезают, как у рака, что ли? Нет, не вылезают. Но смотрит сверху вниз – как на плевок. И при этом абсолютно вежлив и корректен: «Постойте здесь. Вам назначено? Нет? Тогда я не могу вас пропустить. Все, чем могу помочь, – позвонить секретарю хозяина».

Вот ведь! Даже не хозяину – секретарю! Честно сказать, я и не подозревал, что у нас есть такие серьезные олигархи с такими степенями охраны!

Стоп. А как тогда к ним проникли грабители? Каким образом? КАК они смогли проникнуть в квартиру?! Бред какой-то!

Меня все-таки пропустили. Охранник в такой же черной «гестаповской» форме повел меня по лестнице наверх, постоянно оглядываясь, будто удостоверяясь, что я ничего не сопру по дороге. Я ничего не спер (хотя очень хотелось! хоть что-нибудь! вазу китайскую, например, если бы в карман влезла! просто из чувства протеста!) и через пять минут сидел в большой пустой комнате, уставленной кожаными диванами. Комната просматривалась со всех сторон видеокамерами – я их заметил две с разных сторон. Зачем? Ясное дело зачем. Вдруг посетитель набросится на хозяина кабинета и попытается домогаться его пряного тела?! Должен же отряд «рейнджеров» тут же прийти на помощь! Иначе зачем они тут болтаются, изображают из себя суперпрофи?

Хозяин кабинета появился минут через десять, которые я провел в приятной прохладе, исходящей от бесшумных импортных кондиционеров, и в полудреме, навеянной съеденными у ларька тремя бутербродами с колбасой и одним беляшом, вывернутым мной наизнанку и осмотренным со всех сторон на предмет нахождения бактерии бутулизма, так и тянущей ко мне свои грязные лапы.

Подумалось: зря я ел тот беляш. Вдруг сейчас мой желудок начнет великую июньскую революцию и погонит меня на поиски уединения с белым журчащим прибором?! Позорище ведь, однако! Но не смог удержаться, я был очень голоден, а беляш был таким румяным, промасленным, так хорошо пах!

А еще я подумал, что в ларьке, где работает такая красивая продавщица, как Надя, вряд ли торгуют беляшами, после которых едва успеваешь добежать до сортира. Не может такого быть в Надином ларьке! Впрочем, и ее «сваха» развеяла мои опасения, сказав, что беляши получают из армянской пекарни под боком, в ста метрах от них, так что те не успевают пропасть и разбираются больными из больницы по соседству.

Олигарх выглядел совсем не по-олигархически – мужчина лет пятидесяти с большим хвостиком лет. Я не удосужился посмотреть его возраст, да мне и не интересно все это было. До такой должности молодой парнишка вряд ли долезет, если только его не поставил какой-то великий Папа из-за Кремлевской стены. Да и то очень даже сомнительно. Провинция далеко от Пап, тут свои разборки и выборы.

В общем, обычный мужик лет пятидесяти, с довольно-таки приятным, открытым, немного грубоватым лицом. Возможно, что когда-то начинал даже помбуром на агрегате бурения, потом продвинулся по комсомольской линии, окончил нефтяной институт, стал инженером и полез наверх – расталкивая локтями, строя интриги и пытаясь выжить в безумной конкуренции вокруг источника денег. Многие из нынешних олигархов и больших начальников начинали именно так. Тот же Черномырдин начинал свою трудовую деятельность слесарем и машинистом компрессорных установок. И кем теперь стал?! И друзей своих подтянул – все там, наверху, такие же, как он, старые волчары, прошедшие весь путь с низов до самого Олимпа.

Все-таки в советском времени был свой «цимес», как говорят евреи. Если ты умный, деловой, знающий – ты пробьешься наверх, будешь зарабатывать и все у тебя будет. Был тогда шанс выбиться наверх за счет своих незаурядных способностей, в отличие от нынешнего времени, когда у парня из семьи шофера (такого, каким был когда-то отец Черномырдина) нет по большому счету никаких перспектив. Или работаешь на грязной, дурно оплачиваемой работе, или идешь в бандиты, чтобы жить недолго, но очень ярко. Сгорая в подорванной на армейской мине бандитской «бэхе».

Олигарх прошел в комнату, сел на диван, на котором сидел я, но только напротив. Диван был сделан прихотливо, буквой «П», посередине – небольшой столик из массива. Темное резное дерево, никаких тебе дешевых стеклянных столешниц.

Интересно, обставлял квартиру сам или нанимал дизайнера? Судя по внешности, вряд ли он оканчивал курсы хороших манер. Мужчина будто только что снял с себя походную робу и сапоги, переодевшись в домашний удобный наряд – свободные брюки, рубаху и что-то вроде сандалий. Ну да, в тапочках на босую ногу такие люди не ходят! Не по статусу!

– Итак, вы сказали, что имеете информацию по убийцам моих родителей, – хрипловатым голосом начал олигарх, не считая возможным даже поздороваться. На что я тут же взвился – терпеть не могу хамства, ни бытового, ни служебного!

– Здравствуйте… – после паузы ответил я, всем своим видом показывая, что собеседник мог бы быть и повежливее. Пауза.

– Здравствуйте! – моргнув, ответил мужчина и неожиданно, после паузы, добавил: – Извините за невежливость. День такой сегодня… дурацкий. Суета на работе, некоторые проблемы. А тут вы – с известием. Ну и я вот разволновался. Итак, что вы хотите мне сказать?

Оп-па! Вот тебе и олигарх! Почему-то мне всегда представлялось, что все олигархи – обязательно хамы и подлецы, для которых простые люди грязь под ногами. Возможно, что так оно и есть – в большинстве случаев, но тут, как вижу, кое-что иное! Или это только со мной? Потому что нужен? Но по большому счету какая разница? Мне вести свою игру. Ему – свою.

– Я участковый, фамилия моя Каргин… – начал я, но олигарх меня тут же прервал, с легкой гримасой досады:

– Я знаю! Мой начальник безопасности все о вас уже узнал и мне доложил. К делу, пожалуйста!

Ну, к делу так к делу! Я был слегка ошарашен, но не удивлен. Почему бы и нет? У человека денег куры не клюют, что ему стоит за считаные минуты добыть информацию? У него на это было не менее пятнадцати минут – позвонили, спросили, им тут же все радостно обо мне и выложили. Вот так, сцука, – заплатят, и кому хочешь на тебя наводку дадут! Хоть чеченам, хоть рептилоидам с планеты Небиру! Проклятое продажное время!

– Да, я имею информацию о том, кто убил ваших родителей. Можно сказать, я почти знаю, кто это сделал.

Олигарх наклонился вперед, впился в меня глазами. Рот его был оскален в страшной гримасе: демон, а не человек! Дай ему сейчас кого-нибудь из этих убийц, он бы порвал их голыми руками! Да, только такой и мог пробиться на верхушку пирамиды, пусть даже и провинциальной. Слабаков тут нет! Кстати, такие и с бандитами связь держат, да и сами почти бандиты – у каждого своя служба безопасности на уровне ФСБ, не меньше. Странно, что так и не сумели никого из убийц найти…

– Как вышло, что мы не нашли, а ты нашел?! – хрипло выдохнул олигарх, тараща безумные глаза. – Ты что, с ними связан?! КАК?!

Мне вдруг стало страшно: что в голове у этого типа?! А если сейчас прикажет своим мордоворотам взять меня в оборот?! Вот я дурак – притащился в логово разъяренного льва! Осел, самый настоящий… вкусный осел! Корм для львов!

– Случайно. Информация попала ко мне случайно! – честно ответил я, невольно оглядываясь в поисках путей отступления. Но путь был один, и я знал, что пройти его безболезненно я не смогу. Слишком много рифов, точно сяду на брюхо.

Тут же беру инициативу на себя:

– Скажите, как так получилось, что сюда смогли проникнуть воры?! Да вашу квартиру охраняют лучше, чем какую-нибудь воинскую часть! Я не понимаю, как это произошло.

Мужчина выдохнул, выпрямился, потом откинулся на спинку дивана и ответил, продолжая внимательно рассматривать меня с ног до головы:

– Это сейчас охрана. А тогда я здесь нечасто жил, вот и попросил родителей здесь побыть. Не было раньше такой охраны. Консьержка, и все. Никто и не думал, что такое может быть. Охрану поставили потом, после убийства. Только родителей это уже не вернет. Вот же гадство! И зачем я им сказал, чтобы они приехали! А вы разве не читали дело? Вопросы странные задаете…

Он снова подозрительно уставился на меня тяжелым, оценивающим взглядом. Будто прикидывал, как лучше снять с меня шкуру.

– Я читал только сводку, и больше ничего. Сводку по городу. Дело – не читал! – пояснил я. – Оно в ГУВД, а я из района и никакого отношения к делу не имею. До сих пор не имел.

– А почему теперь решили вдруг этим делом заняться? С какой стати?! А! Забыл. Я же назначил награду. Пятьдесят тысяч долларов США. И вы соблазнились, так?

– Так, – пожал плечами я, – мне деньги нужны. Впрочем, как и всем. А кроме того, я хочу наказать негодяев, убивших беззащитных стариков. Они не заслужили смерти. Их зарезали оглушенных, подло и гадко. Простите, что я об этом напоминаю, но я ненавижу этих тварей. Хотя и деньги мне, конечно, нужны. Вот так.

– Понятно, – кивнул мужчина. – Так что вы конкретно хотите? Дадите мне адрес и имена убийц?

– Нет. Я пока всех имен не знаю.

– А тогда – что? Вы дадите наводку на кого-то и возьмете за это пятьдесят тысяч?

– Нет! – ответил я, чувствуя, как собеседник откровенно злится, вероятно считая меня мелким аферистом. Мол, пришел какой-то хрен с горы, участковый! И начинает втирать, что он знает о преступлении. А сам – алкаш (тот, кто ему рассказывал обо мне, не знает ведь, что я бросил пить), лейтенант залетный, по этим его залетам задерживают и присвоение звания. И вот этот залетчик рассказывает, что знает, где найти убийц?! Или идиот, или аферист! А может, и то и другое сразу! Может, вытолкать его в шею?!

Я сунул руку в карман, достал оттуда часы и положил на столик перед собой. Мужчина как-то так подслеповато прищурился, разглядывая предмет, затем схватил часы и поднес к глазам, побледнев как полотно:

– Ты правда их нашел?! Убийц?! Нашел?!

– Мне кажется, да, – кивнул я, глядя на то, как мужчина судорожно сжал часы в руке. – Это ваши часы?

– Нет! Да! – Мужчина спохватился, пояснил: – Отцу подарил. На руке у него были. С мертвого сняли, гады! Часы-то невидные, отец и не подозревал, что они настоящие, швейцарские. Он у меня простой… был. Всю жизнь на заводе слесарем проработал. Он думал, что это что-то вроде «Ракеты», только импортные. Только удивлялся, что ходят слишком точно, не как наши часы. И автоподзаводу радовался. И вот их забрали.

– А почему у вас деньги лежали открыто? Много вообще взяли? Вы что, их в сейфе не держали?

– Дверь сейфовая, железная. Да и не такие уж большие эти деньги! Триста тысяч всего… долларов. В сейфе были. Но сейф тот ерундовый вообще-то. Повторюсь – я не думал, что на меня – на меня! – могут так нагло наехать! Ну ладно, бабки забрали, но зачем было стариков убивать?! Ну и мрази же, а?!

– Мрази… – согласился я и добавил: – Искренние вам соболезнования! От души!

Мы посидели молча, собираясь с мыслями, и молчание прервал олигарх:

– Так что будем делать? Вы покажете, где сидят эти твари? Или как?

– Я предлагаю вот что: я сам проведу расследование, найду этих негодяев и сделаю все, чтобы они сознались в своих преступлениях. А потом, как скажете: передам их в правоохранительные органы или отдам вам, это уже как вы решите. И мне бы хотелось знать, как я получу свое вознаграждение. Работа серьезная, опасная – ребята так просто со своей жизнью не простятся. Сами понимаете, у меня будут и расходы, и мне не хочется, чтобы меня кинули. Было бы просто обидно.

– Я не кидаю! – покосился на меня мужчина. – Хотя вас и понимаю. Сейчас время такое: торгуют воздухом, кидают, обманывают – никому верить нельзя!

– Мне – можно! – улыбнувшись, ответил я словами Мюллера.

– Можно? – вопросительно поднял брови мужчина. – А где уверенность, что это не спектакль, с помощью которого у несчастного терпилы собираются выманить пятьдесят кусков?

– А часы? Я что, эти часы сам сделал? – хмыкнул я. – Потому их и притащил сюда, чтобы вы поверили. И если вы вдруг думаете, что я как-то связан с теми типами, это просто глупо. Вы же меня «просветили». Как рентгеном. Вы знаете, насколько я ненавижу всю эту уголовную шваль! Так что хватит дурью маяться, давайте-ка решать по существу.

– Давайте, – кивнул мужчина. – Итак, что вы сейчас хотите? – Он подчеркнул интонацией слово «сейчас», и я понял, что разговор все-таки вошел в нужное русло. Иметь дело с сильными мира сего – это как по минному полю ходить. Только и смотри, чтобы не взлететь на воздух!

– Сейчас, – я тоже выделил слово «сейчас», – мне нужно десять тысяч долларов. На расходы. Сотовый телефон с предоплатой. Видеокамеру – маленькую портативную, с маленькой кассетой. Часы пока останутся у меня – я должен их кое-кому показать, чтобы иметь возможность нажима. Хорошо было бы еще получить машину под зад – что-то вроде «девятки» или «восьмерки». Можно не новую – неброскую, невидную, но с хорошим мотором и резиной. Десять тысяч можно в счет конечной оплаты. Телефон, машину – это расходный материал, вернуть их в целости и сохранности не гарантирую. Могу и разбить. Или мне могут разбить. Неплохо было бы получить незарегистрированный «макаров» и патроны к нему, пары пачек хватит. Но лучше – больше, мне надо будет ствол пристрелять. И еще вопрос: вам этих гадов обязательно нужно получить живыми?

Наступила тишина, мужчина молчал, глядя на меня, и я уже забеспокоился: не слишком ли я на него насел со своими требованиями? Наглость, конечно, и города берет, но олигарх – тертый калач, его так просто, нахрапом-то не возьмешь!

– Мне нужно убедиться, что люди, которых ты найдешь, именно те, которые мне нужны. Если узнаю, что ты сыграл какую-то свою игру и устроил спектакль – я найду тебя и размажу, как плевок!

Ох, как пафосно! Как страшно! Что же ты тогда убийц своих родителей-то не нашел?

– Мне не обязательно видеть их живыми, но я должен точно знать, что они все мертвы. Все! Все, кто тут был! От первого до последнего человека! То, что ты заказал, все получишь. И машину, и камеру. И ствол. Со склада ствол, не бойся. Чистый. Деньги получишь. И десять штук, и потом, по окончании – еще пятьдесят! Да! Пятьдесят! Я уже кучу денег раздал, пытаясь найти негодяев, и результата нет! У меня такое ощущение, что наши правоохранительные органы занимаются только тем, что пишут отчеты да выступают по ящику! Даже за деньги не хотят работать, черт их задери!

Мужчина стукнул кулаком по бежевой кожаной обивке дивана, оставив на ней медленно выпрямляющееся небольшое углубление. Потом снова замолчал, потирая кулаком лоб, изборожденный глубокими морщинами. Сейчас он выглядел гораздо старше тех лет, что я ему приписал. Гораздо старше.

– Когда я получу все затребованное?

– Деньги – сейчас. Машину и… снаряжение – завтра утром. Машину подгонят к твоему РОВД, передадут ключи и документы. Машина будет оформлена на твое имя. Все снаряжение будет находиться в машине.

Вот как все легко решается, когда у тебя есть деньги! Звонок туда, звонок сюда – и ап! Никаких очередей, и ты уже на машине! На твое имя, замечу! Хорошо быть олигархом, да! Ох как хорошо!

Живут вот только олигархи недолго – убивают их. Отстреливают, как оленей. Только и слышишь в новостях – этого убили, того убили. Чиновников мэрии даже начали убивать, вот до чего дело дошло! Похоже, эту чертову преступность никогда не искоренят. И при наших слабых, либеральных законах это попросту невозможно. Мы связаны законами и правилами, а преступники, бандиты – нет!

Пробыл я у олигарха совсем недолго – полчаса или минут сорок. Вышел на улицу, став богаче на увесистую пачку в десять тысяч долларов, лежавшую у меня в кармане форменных брюк. Странное ощущение – вот только недавно ты был нищ как церковная мышь, и вдруг по меркам окружающего меня народа – настоящий богач! За десять тысяч можно купить новую «девяносто девятую»! Даже меньше – за девять тысяч! Или «девятку» – та еще дешевле.

Но эти деньги пойдут на оружие. Тот «макаров», что мне дадут, это для отвода глаз. Я его положу – так, на всякий случай – в укромный уголок. И трогать не буду. Мало ли какой ствол мне подсунут! А вдруг «паленый»? Навесят на него десяток трупов, и загремлю я под фанфары белым соколом! Ну… чтобы мне не платить. Время такое – и за сто рублей могут грохнуть. А уж за пятьдесят тысяч баксов?! Запросто. А все разговоры, что цена не имеет значения, как всегда, для понтов. «Понты дороже денег», – гласит русская народная перестроечная пословица. Или доперестроечная? Не важно.

А здорово вообще-то вот так – иметь дома на расходы триста тысяч баксов. Просто красота! Понадобились денежки – достал из сейфа, дал их кому надо. Жене той же: «Вон там, в тумбочке возьми! Там триста тысяч лежат! Купи себе новые трусы и лифчики!»

Интересно, почему, имея такие бабки, этот придурок побежал за самогоном и расплатился за него часами? Деньги-то есть!

Странная история, да. А как они узнали, что в квартире никого не будет? Что хозяин уехал? Ведь навел кто-то, рупь за сто! И как найти этого наводчика? Это с его работы стуканули. Он ведь в командировке был. Там и знали.

А может, консьерж? Они все знают. Может, сидит вот такой дедок и передает информацию ворам – за вознаграждение. А что – богатеи платят мало, на зарплату не проживешь. А тут… ну, понятно.

Вначале зашел к Сазонову, где освободился от груза денег и часов. Положил их в конверт, заклеил – и на подоконник. Пусть полежат.

Потом мы с Сазоновым поели, и за едой он не упустил времени: рассказывал мне, как надо обнаруживать слежку. Какими методами ведется эта самая слежка, если ее ведут настоящие профессионалы. И как нужно сбрасывать слежку с «хвоста». Слушать было интересно, почти так же интересно, как есть пироги, – обожаю пироги! И Сазонов будто знает мою пироговую любовь, каждый день печет! Это не мужик, а целая пекарня!

Потом мы полчаса позанимались, отрабатывая удары ножом и защиту от ножа – прямо как был, в форме. Когда в животе утряслось – побрел в пикет, волоча свой знаменитый «чемодан». Война войной, но нужно ведь и бумаги исполнять. За меня их никто не исполнит!

В пикете царствовал Гаранкин, с которым я поздоровался почтительно, но без подобострастия. Он как раз опрашивал какого-то дедка, пришедшего с заявлением по поводу кражи белья с его балкона, и я от души порадовался, что такая хрень досталась не мне.

Городницкого не было – скорее всего, он пришел, да тут же и смылся, типа «я на участке!». Мне не хотелось видеть его постную рожу, так что я даже порадовался наличию отсутствия. Он вообще стал мне противен, после того как я понял, что он сдал меня Ибрагиму. Так не поступают с соратниками.

Я быстренько прошерстил документы, выбрал те, которые в первую очередь нужно исполнить, и пошел себе по адресам.

Пять адресов, и все пять нужно срочно сделать. В одном мужик подрался на коммунальной кухне с соседями – я его знал, это водитель, в юности судимый. Горячий мужик, но неплохой. Ему светила статья «побои», я ему переделал на «личные неприязненные отношения». Все можно сделать, если знать как. «Личные неприязненные» – это административка. Штраф, и все. А вот побои – за это уже можно и посидеть. Может, и не на зону, но в поселение загреметь – это точно. А вся разница – знали ли участники коммунального побоища друг друга раньше, были ли у них до того неприязненные отношения. Если были – это одно, а если незнакомы друг другу – совсем другое. Неподготовленный человек разницы и не поймет. Даже не все адвокаты, наверное, поймут. Но дельный адвокат и дельный дознаватель все прекрасно знают. И могут повернуть дело так, как им захочется. И так, как позволит это сделать высшее руководство. Участковый – орган дознания. Ему все нужно знать.

Шоферюга никому не интересен, незачем его специально гнобить моему высшему руководству, потому я легко повернул дело, опросив участников конфликта так, как надо, заодно пригрозив привлечь к ответственности и другую сторону этого самого конфликта. Чтобы неповадно было провоцировать честных, но вспыльчивых граждан.

Ох, коммуналка! Если бы я там жил, сам давно кому-нибудь башку отвернул бы. Терпеть не могу коммунальное хамство! И ведь не денешься никуда, если досталось такое жилье! Не пойдешь же жить под открытым небом! Бррр… не дай бог никому эту клятую коммуналку!

По другому адресу, в частном доме, жила вполне себе сочная мадам лет тридцати с гаком, одетая по случаю визита участкового в обтягивающие ее крепкий упругий зад полосатые белые штаны. Полоски вдоль стройных ног визуально удлиняли эти самые стройные ножки, и вид со стороны был очень даже соблазнительным. Бес сосредоточенно и настойчиво толкал меня в нужное ребро…

Дама просила оградить ее от поползновений бывшего мужа, который постоянно домогается ее сочного тела, являясь за полночь в нетрезвом виде и делая заявления о желании совокупиться с его пусть теперь незаконной, но все-таки любимой женой. А когда не получал искомого коитуса – пытался сломать двери. Это благо, что они укреплены предусмотрительной мадам. Иначе не желаемый ею коитус с бывшим супругом настиг бы ее в самое ближайшее время.

В процессе беседы выяснилось, что она хочет устроить засаду, дабы мужа настигли за совершением очередного дебоша и отправили туда, куда Макар телят не гонял. А еще она явно желала, чтобы в засаду засел симпатичный участковый вроде меня, и она будет греть его своим пряным телом, бодря и заряжая энергией Тантры, насколько хватит ее женских любовных сил. Видимо, это был некий вариант взятки, чтобы простимулировать меня к активной работе.

Мысль вообще-то верная, вот только оплата ею выбрана не очень-то и дельная. Ну не хочется мне спать с этой дамой, чтобы потом отбиваться от ее мужа, ломящегося в правильно укрепленные двери.

Да еще и сын есть у дамочки – достаточно взрослый и все понимающий. В соседней комнате живет.

Не люблю я такие вот истории. Греха не оберешься. Один наш участковый миловался-миловался с такой вот дамой, а когда она ему надоела своей назойливостью и патологической любвеобильностью, послал эту даму по самому известному эротическому адресу.

Закончилось тем, что «брошенка» буквально затерроризировала несчастного участкового жалобами во все инстанции, начиная с РОВД и заканчивая областной прокуратурой. Мол, воспользовался ее слабостью, поимел, вымогал деньги и ласки, угнетал всячески днем и ночью, зло и безжалостно. При этом она не стеснялась описывать способы этого самого угнетения («Барин! Я уже разделась! Идите угнетать!»).

Ушел я от бросающей жалобно-призывные взгляды дамы с некоторым сожалением. Я уже давно без женщины… И почему бы не остаться, а?

Принципы, да? Правило – на участке не гадить? Тьфу! Убыло бы от меня, что ли?

Взял адрес работы мужа, телефон – вызову в пикет. Постращаю, возьму объяснение – муженек успокоится. Они все трусливые, эти дебоширы. Как только получают отпор, сразу затихают, прикинувшись столбом. Никому не хочется пойти под репрессии. А их устроить запросто – штрафы, штрафы, штрафы… а когда штрафов наберется побольше, уже можно и на сутки отправить. А там, глядишь, и до уголовки доберется! За «хулиганку»!

Остальные три адреса были рутинными, скучными и не представляющими почти никакого интереса. За исключением одного, последнего, – где дама желала обязательно найти свою лисью шубу, попертую со двора две темные ночи назад: вывесила ее, понимаешь ли, для просушки! Оставила на ночь, ну и вот… нет той самой шубы.

Пришлось долго убеждать, что так даже лучше, что шубы носить сейчас не модно, а такой спортивной и красивой даме пристало носить что-нибудь более молодежное, так как шубы эти самые – старят!

А еще, что ее затаскают по инстанциям, а шубу все равно не найдут (святая правда и стандартный аргумент). И потому ей лучше написать заявление о том, что она отзывает свое прежнее заявление.

Рутина, увы. Отбиться от заявления гражданина я умел совсем не хуже маститого опера. А может, даже и получше. Язык у меня всегда был подвешен как надо.

Когда заглянул в опорный перед отбытием «домой», обнаружил Городницкого, который сосредоточенно делал вид, что меня не замечает и что очень занят своими важными бумагами. Видимо, он думал, что я сейчас начну его позорить на тему предательства и скотства. Но я ничего такого делать не стал. Что изменится с того, если я ему скажу, что он скот? Что, перестанет быть скотом? Да черта с два! Скотина – она навсегда скотина!

Часов в девять, когда еще по-летнему довольно-таки светло, отправился к Сазонову, где после душа и легкого ужина был уложен на медицинскую кушетку и подвергнут обычной вечерней экзекуции с втыканием всевозможного вида и калибра игл. А потом еще и пил темную, горькую гадость, с трудом сдерживая рвотные позывы.

Когда «гадость» прижилась в желудке, на ночь глядя снова занялись тренировкой – отрабатывали приемы против пистолета, против ножа. Контрприемы, если одним научным, правильным словом. Каждый контрприем был одновременно и атакующим – выбивая пистолет, ты закономерно ломал противнику пальцы. Выбивая нож, ломал пальцы. Даже выбивая дубинку, все равно чего-нибудь да ломал. Никаких захватов с удержанием – только разрушение, только смерть, только калеки. Страшные приемы, если уж честно сказать. Негуманные. Нечеловеческие.

Их, приемов, было немного – всего с десяток (для начала), их Сазонов заставлял отрабатывать истово, требуя четкого и абсолютно автоматического исполнения каждого. Четкого, чистого, автоматического – и тогда враг будет повержен. Мозг не должен участвовать в борьбе. Только рефлексы. Только инстинкт выживания. Ведь мы не думаем, когда шагаем по земле? Ноги идут сами по себе. Мозг не решает, какую ногу переставить, не составляет планов по переставлению ног. Человек просто идет. И думает о своем, совершенно отвлеченном от процесса ходьбы.

Так же и тут – бой должен происходить автоматически, на уровне подсознания: на тебя напали – ты убил. Все! И никак иначе!

Два часа упорных занятий, душ, и вымотанный до последней степени, я свалился на свою кровать, чтобы уснуть без снов и кошмаров. До шести утра, когда безжалостный гнусный старик поднимет меня едва не пинками и погонит на тренировку.

Честно сказать, меня даже заинтересовало: как долго я смогу выдерживать этот ритм? Насколько хватит у меня усердия, воли и желания? Я ведь по сути своей ленивый человек! Я не люблю вставать рано, не люблю работать – мне бы валяться на пляже и сквозь прикрытые ресницы разглядывать задницы молоденьких девчонок! А я истязаю себя как спортсмен, готовящийся к Олимпиаде! Зачем? Для моих дел мне хватит и стрелковой подготовки, уверен!

Но не могу бросить. Не могу сказать Сазонову: «Хватит, отстань! Я ухожу!» Почему-то мне нужно доказать ему, что я не хуже, чем «старая гвардия»! Почему-то я очень хочу стать таким же непобедимым и могучим, как он! Доказать, что я тоже чего-то стою!

И, скрипя зубами, тихо шипя и матерясь, я вставал с земли и шел на Сазонова, чтобы в очередной раз оказаться в грязи, сопровождаемый спокойным ехидным смешком учителя. Вредный все-таки старикан, да! Еще и приговаривает: «Разве это учеба?! Вот навалить тебе на спину килограммов двадцать да отправить в кросс по пересеченной местности, в полном боевом вооружении, километров на сорок! А в конце кросса – бой! И вот тогда ты бы узнал, что такое настоящая тренировка! А это что – тьфу одно! Повалялся на лужайке да спать пошел! Так бы и все тренировались, ага! Курорт!»

Говорит: «Не думай! Ни о чем не думай! Делай! Пусть будет так, будто ты – это не ты, будто смотришь на себя со стороны! Абсолютный автоматизм! Абсолютный! Мгновенно схватил, вывернул – удар! Насмерть! Чтобы не встал! Никогда! Просто, легко! Ударил, ушел в сторону – следующий противник! Порезал, ударил – шея, глаз, печень, – куда попал! Снова отпрыгнул! Не бойся толпы! Они друг другу мешают! Что такое трое-пятеро уголовников или даже спортсменов?! Чушь! Ерунда! Пойми, они не привыкли убивать. А еще больше не привыкли умирать! После того как ты завалишь двоих-троих, они тут же впадут в панику и разбегутся! А если не разбегутся – им же хуже. Я учу тебя убивать. Ты убийца по призванию! А они – просто сошедшие с правильной дороги обыватели. Они против тебя ничто! Тлен! Прах! Коли! Режь! Стреляй! Кстати, Гавриков хорошо о тебе говорил. Мол, парень – прирожденный стрелок, у него чутье на выстрел. Куда целит, туда и попадает. Учись правильно стрелять. И тогда ты будешь просто машиной убийства! Но не зазнавайся. Помни, на каждого волка есть свой волкодав. И еще – никто не отменял руки Судьбы. Какой бы ты ни был умелый, сильный, тренированный – из-за угла выйдет молодой отморозок со стволом в трясущихся руках и, паля в белый свет, загонит пулю тебе в затылок. И кончился путь самурая! Кончилась месть! Кончилась борьба за правду!»

Смешно, ага! Трое-пятеро отморозков – ерунда! Это для него ерунда! А я еще не дорос до такого просветления. Ладно там – двое, как-нибудь отмахаюсь, но не уверен, что от троих-четверых. И опять же, а как быть с законом? Например, напали на меня хулиганы. Я их завалил их же ножом, а что потом? Ведь можно и под суд пойти. Я не убийца, что бы ни говорил Сазонов. Я вообще-то милиционер. Я должен «тащить и не пущать»!

И опять – а чего я боюсь? Ну почему я все время боюсь? Кто-то отменил самозащиту? Кто-то может предъявить мне обвинение, если я оказывал сопротивление всеми доступными мне средствами? Нет, ребята, меня так просто не возьмешь!

Завтра дежурство по райотделу. Отвратительно! Никуда не уйти, сиди в РОВД, составляй протоколы на пьяниц, выезжай «на трупы», ничего хорошего. Помню, спускаюсь по лестнице к дежурной части, выскакивает навстречу дежурный, майор Коваленко: «Каргин! Сигнализация в банке сработала! Хватай автомат, бронежилет, каску и поезжай!» Хватаю, а потом спрашиваю: «А где дежурка?» То бишь дежурная машина. «Дежурка на обед помощника повезла! Нет машины! Лови на дороге машину и поезжай!»

Охренеть. Вот реально – охренеть! Машина помощника возит на обед, а на срабатывание сигнализации – на попутке? Я только представил, как буду ловить машину, – смех разобрал. Направлять ствол на встречных? Требовать, чтобы они везли меня к банку, на предположительно совершаемый грабеж?! Да кому рассказать – ведь не поверят! Скажут: ты придумал, очерняешь! Такого быть не может!

Было, было… со мной было! Потому могу об этом сказать с полной ответственностью – пусть меня громом расшибет, если хоть слово соврал!

«Кто в армии служил – тот в цирке не смеется». Тут надо поменять слово «армия» на слово «милиция». И это будет правильно. Но при всем при том – мы все-таки ловим преступников, наводим порядок, и те, кто нас хает, кто вытирает о нас ноги, – все-таки, когда клюет жареный петух, все равно бегут к нам. Не к бандитам – к нам.

Да, в наших рядах полно подлецов и даже откровенных негодяев. Но разве их мало среди профессоров? Дворников? Поваров? Ассенизаторов? Глупый вопрос. Подлецы есть везде. И правильный мент в первую очередь делает свою работу.

А уж если во время этой работы есть возможность что-то заработать – ну что же, извините, раз вы платите копейки, так милиционеру приходится кормиться самому. Это не Америка, это Россия, карапуз!

Умный мент сумеет заработать, не переходя черту.

Оборотень в погонах все равно когда-нибудь попадется. И сдохнет – от руки бандита или от руки правосудия. Есть черта, которую переходить нельзя. Ни при каких обстоятельствах. И есть такие деньги, которые брать нельзя. Я так считаю.

Завтра будет тяжелый день. Вернее, уже сегодня. Интересно, пригонят мне машину? Если пригонят, то какую? Хе-хе… ну, я все-таки наглец! Вот так взять и раскружить олигарха на автомобиль и деньги! Бендер, право слово, Бендер!

Смешно, да. Вот только не умереть бы от смеха. А вдруг у меня не получится с поимкой преступников? Если они уже ушли? Или вообще – этот пацан не имеет никакого отношения к часам? Ну вот нашел часы на улице. Вот тогда будет облом! Тогда меня просто размажут по земле! Как там говорят про шампанское? И про то, что не пьет его тот, кто не рискует? М-да… думы, думы…

С этими мыслями я и уснул.

Глава 7
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«“В практике медицины известно разделение лекарств на инь и ян, в соответствии с женским и мужским началами. Женщины отличаются от мужчин также пульсом. Но в последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как пульс женщин. Заметив это, я применил одно женское глазное лекарство при лечении мужчин и обнаружил, что оно помогает. Когда же я попробовал применить мужское лекарство для женщин, я не заметил улучшения. Тогда я понял, что дух мужчин ослабевает. Они стали подобны женщинам, и приблизился конец мира. Поскольку для меня в этом не может быть никаких сомнений, я хранил это в тайне”. Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех, чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин почти не осталось. Поэтому в наши дни можно победить многих, почти не прилагая для этого усилий. То, что лишь немногие в состоянии умело отрубить голову, еще раз доказывает, что смелость мужчин пошла на убыль».

– Каргин! Здорово, Каргин! – Помощник дежурного Костя Выгов хотел высунуться из окошка, но голова не пролезла. Рожу наел слишком уж объемистую. Его бы заставить растрястись, побегать! А то даже на обед уже на дежурке ездит, обнаглел! Скоро своими ногами разучится ходить!

– Здорово, Костян! – Я остановился у лестницы, вынырнув из колодца своих глубоких мыслей, и с неудовольствием уставился на человека-луну, сияющего красной полнокровной физией из окошка дежурной части. Вообще-то я пришел раньше, чем положено, – заступаю на «сутки» с девяти часов. А сейчас только начало девятого!

– Слышь, Каргин, тут тебе конверт передали!

– Кто передал? – сразу не сообразил я и едва не поморщился, почему-то решив, что мне подкинули очередную бумагу для исполнения. – Что за конверт?

– А я знаю, что за конверт?! Плотный такой! Что-то внутри! Написано – участковому Каргину лично в руки!

И тут я «врубился» – вот это какой конверт! Чего я туплю-то?!

– Давай сюда, – я заторопился, выхватывая конверт из пухлых пальцев Кости, и быстрым шагом пошел к выходу, не обращая внимания на вопросы обиженно булькающего вслед Костяна. Да пошел бы ты… какое твое дело, кто и что мне передал? Хм… но, может, поставить ему поллитру? Типа за помощь? Только надо придумать дельную версию – что именно и зачем мне передали.

Вышел на улицу, посмотрел на ряд машин, стоявших у здания РОВД, – часть с милицейской раскраской, часть гражданские. На гражданских приехали сотрудники, и, кроме того, среди них были машины людей, живущих в пятиэтажке напротив. Повадились ставить сюда свои машинки – удобно ведь, все под надзором ментов, уж вряд ли грабители будут вскрывать машину прямо возле здания РОВД! Это было бы совсем уж отмороженной наглостью. Даже для нашего времени.

Осмотрел пульт управления сигнализацией – пульт как пульт, ключ на нем висит. Глядя на ряд машин, с учащенным биением сердца нажал на нужную кнопку…

Ап! Дважды пискнуло, моргнуло – «девятка»! Чистенькая такая, «мокрый асфальт». Любимый цвет бандитов и ларечников.

Номера на машине… Я боялся, что поставят какие-нибудь приметные, типа «666», или «777», с них станется! Но нет – «629». Ни о чем. Увидишь и не запомнишь. Что и требовалось. Как сказал однажды знакомый гаишник, только дебилы ставят себе крутые номера – сделаешь ДТП, так хрен скроешься! Сразу номер срисуют!

Открыл дверцу, забросил дипломат на пассажирское сиденье, захлопнул дверь – слишком сильно долбанул дверцей, поморщился. Не привык к «девяткам», у отца классика была. «Шестерка». Там дверьми надо долбать так, что зеркало едва не отваливается.

Сунул ключ в замок зажигания, повернул – и тут же вернул назад. Не сделаешь так – автоматически встанет на охранный режим, и щелкай потом пультом, выключай вопящую сигнализацию! Ни к чему мне светиться.

Осмотрел салон. Чехлов нет, сиденья чистые, пахнет краской, как в новой машине. Хм… почему – как? Ей-ей, новую подогнали. В салоне – муха не сношалась!

Хе-хе… что-то везет мне, а? Еще ничего не сделал, только поболтал – и вот мне машина, а дома… хм… у Сазонова – десять тысяч баксов! И еще будут! И оборотнем в погонах не стал – все за работу, все за дело!

М-да. За дело? А что я сделал-то? Только наводку получил. А вот смогу взять гадов или нет, это еще вопрос! Еще не известно – может, рыжий и правда нашел эти часы! Тогда беда…

Открыл «бардачок». Там документы на машину, в том числе и ПТС. На мое имя, черт подери! Я думал – какую-нибудь доверенность сделают! А тут – вон что. Интересно, сколько же он зарабатывает, что делает такие подарки?!

Усмехнулся, я сейчас – как те зэки из рассказа одного знакомого предпринимателя. Рассказывал он о том, как еще в советское время «присел» за хищения. Денег он тогда нормально хапнул, да. С ним село еще много народу – все руководители высшего звена, можно сказать, номенклатура. Но речь не о том. Этот предприниматель какими-то путями устроился на зоне завхозом. Очень даже «козырная» должность, видимо, кто-то с воли его поддержал, из тех, кого не тронули. Не раскрыли. Само собой, он никого не сдал, молчал как рыба.

Ну и вот, как-то администрация лагеря поручила ему почистить территорию от снега. Не самому, конечно, – организовать чистку. Он выбрал четверых зэков. Трое шли по «слабым» статьям типа «хулиганки», «бакланки», один – старый сиделец, пятая или шестая ходка. Старый рецидивист. Вор. Ну и вот, чистили они снег, а тем временем завхоз им картошки наварил, селедку на стол поставил, чай. А надо знать – на зоне это редкостное угощение, только для избранных. Обычный зэк к такому угощению и близко не будет подпущен.

Поели зэки, и завхоз, довольный такой, подкатывает к старому зэку – ну как же, он, завхоз, людям добро сделал, угостил на славу! И спрашивает его: «Ну как? Все нормально? Понравилась еда?» И ждет похвалы. А тот кривится, зубом зыкает и тихо так говорит: «Прикинь, в натуре, жрут эти бакланы и говорят про тебя: “Что же эта сука жрет, что нам такую роскошь выставил? Откуда берет? Узнать бы да вложить его на…!” Не делай людям добра, не получишь говна!» Вот так.

Нет, я не такой, как эти зэки. Но все равно интересно – мечта многих, «девятка», «мокрый асфальт», «длинное крыло» с новой панелью – и рраз! Суток не прошло, и она уже у меня! Здорово, а?

Здорово… Ох, как бы ответить за это не пришлось! Пора ехать дела решать! Только вот планерку пережить да сутки на дежурстве отстоять. И бумаги исполненные сдать в отдел. Но вначале кое-что еще здесь найти…

Он был там же, в «бардачке», – черный, масляно поблескивающий. Не такой, как мой, лежащий в оружейке, – потертый, серебрящийся сталью. С моим его не спутаешь еще и по другой причине – ствол длиннее, с нарезкой. Под него, да. И он лежит рядом – темный длинный цилиндр, довольно-таки увесистый цилиндр.

Честно сказать, я никогда не имел дела с глушителями. Все как-то по-простому…

И я не заказывал ствол с глушителем. Это уже самодеятельность. Но… полезная самодеятельность!

Понюхал срез ствола – нет, из него не стреляли. Запаха сожженного пороха нет. Пистолет абсолютно новый, никаких следов «эксплуатации».

Снова полез в «бардачок» – да, три коробки патронов, запасной магазин. Нет, даже два магазина!

Они думают, я тут войну устрою? Хм… а правильно думают. Именно войну.

И как там сказал Джон Макклейн из «Крепкого орешка»? «Теперь у меня есть пулемет!» Как-то так…

Хорошо, что стекла наглухо тонированные. Даже лобовое затонировали. Я так-то не люблю тонировку, что мне по большому счету скрывать? Уродства организма у меня нет, наркотики не вожу, девок в салоне не пользую, комплексом неполноценности не страдаю – так зачем мне прятаться за темными стеклами?

До сих пор было незачем. Теперь – есть зачем.

Аккуратно, медленно набил все три магазина, один поставил на место, в рукоять пистолета. Передернул затвор, досылая, и снова вынул магазин. Доложил в него один патрон, и магазин в рукоять. Один лишний патрон никогда не бывает лишним. Пусть будет.

Глушитель приворачивать не стал. Нет, вначале навернул, проверил, как наворачивается, даже поцелился в соседнюю машину и снова отвернул цилиндр. Интересно!

М-да… балансировка с глушителем совсем у него не та. Надо будет взять с собой в тир, как следует пристрелять, заодно попробовать: как это, работа с глушителем?

Но пока нужно торопиться – в машине просидел минут двадцать, не меньше. Планерка святое дело! Без планерки мы букашки, а с планеркой… хм… веселюсь, да. А что? Нельзя повеселиться, когда все идет по плану? Давно не было такого хорошего настроения. Почему? Может, потому, что у меня новая машина и новый пистолет?

А что еще нужно мужчине? Только хорошо пахнущий труп врага. Ну, как сказано: «Труп врага хорошо пахнет». Фигурально выражаясь, конечно. Вряд ли на самом деле труп врага пахнет лучше раздавленного в «мясорубке» бомжа. Если только враг перед смертью не поливался французским одеколоном… но и в этом случае тоже смердит.

Тьфу! Вот же меня мысли дурацкие куда завели! К делу! Хватит пистолет наглаживать, не бабская сиська, в конце-то концов!

Аккуратно уложил, завернув в ту же белую тряпочку, в которой пистолет и лежал, предварительно тщательно стерев с него мои отпечатки пальцев. На всякий случай, да. Случаи, они бывают разные!

Хотел выйти из машины, уже за ручку взялся и… вдруг вспомнил. Оглянулся, пошарил рукой на сиденье, на полу у сиденья… есть! Вот она! Достал из коробки, примерился, включил, нажав кнопку. Отлично! Даже зарядили! «Панасоник». Кассета в ней и еще две кассеты рядом. Маленькие, как я и просил. И инструкция. Выключил, снова уложил видеокамеру в коробку. Открыл дверь, вышел.

Машина пискнула, моргнула фарами, уберегая свое темное нутро силами электроники, и я с облегчением пригладил взмокшие от пота волосы – сам не заметил, насколько жарко было сидеть в закрытой машине. Лето ведь, в конце-то концов! Напоследок подумал о том, что надо бы заправить «тачанку» – бензина едва четверть бака, далеко не уедешь. Пожалели бензинчику те, кто ставил сюда автомобиль. А может, поперли? Слили? Или искатали? Смешно, ага.

На спидометре около десяти тысяч пробега, девять с чем-то. Это хорошо. Двигатель прошел обкатку, а если и были у автомобиля какие-то проблемы с подвеской или силовой системой – все уже устранили. К десяти тысячам пробега большинство возможных проблем вылезает.

Я не великий знаток автомобилей, но знаю о них достаточно много. На отцовской машине, оставшейся после него, прилично поездил, пока по гололеду не засандалил ее в придорожный столб. Резина хреновая, вот и понесло. Тогда с резиной была проблема… это не сейчас, когда можно купить любую – хоть нашу, российскую, хоть самую лучшую импортную!

Кстати, на машине стоит новенькая «Континентал Спорт», и диски литые – черные как ночь. Ночью, похоже, меня вообще вряд ли увидишь: диски черные, машина темно-серая – встал в тени и стой себе на здоровье! Это хорошо. Нет, это просто здорово!

На планерку успел вовремя, сел, как обычно, поближе к двери, чтобы при возможности улизнуть, но особо долго сидеть не пришлось. Опять планерку вел начальник отделения участковых, формально что-то повещал и быстренько распустил работать, раздав перед этим отписанные пофамильно бумаги.

Две достались и мне, одна – запрос из Питера о проверке адреса на предмет местонахождения некой гражданки Селивановой и о том, что ее надо опросить на предмет местонахождения Горшенина Игоря Михайловича в определенный период.

Вообще-то я не люблю такие запросы, справедливо полагая, что они ломаного гроша не стоят. Если бы этот опрос был важным, сюда бы прикатила бригада питерских, и гражданку Селиванову подняли бы посреди ночи и узнали у нее все, что желают знать. А раз посылают запрос, заведомо не особо рассчитывая на чужого участкового, значит, им не очень-то и важно это самое дело. Чужой участковый, замордованный и заваленный бумагами выше крыши, заведомо не будет с душой работать на чужого дядю. Скорее всего, сочинит бумажку и быстрым катером отправит ее по инстанции. Мол, «ходил по адресу такого-то числа, по данному адресу никого на месте не оказалось, местонахождение гражданки Пупкиной установить не представляется возможным». Все!

Справедливости ради могу сказать, что я лично такие отписки не сочинял, а честно посещал данные мне адреса. Во-первых, по причине того, что не позволяло чувство ответственности, увы, привитое мне отцом и дедом. А во-вторых, могли ведь и проверить. И если ты написал неправду, это могло закончиться очень плохо – если человек постоянно был дома, а ты не пришел и не проверил. Но об отписках других участковых по этим запросам я знал наверняка. Тот же Городницкий – просто-таки виртуоз отписок. И до сих пор не поймали. Увы…

Вторая бумага – извещение из городской больницы, отделение нейрохирургии, о том, что к ним попал некий гражданин с черепно-мозговой травмой, пояснивший, что его на остановке избили неизвестные.

Вот одного не пойму: зачем все это говорить врачам? Ты что, не знаешь, что они все передадут в милицию? И что мы обязаны прийти и расспросить гражданина – знает ли он тех, кто на него напал, и хочет ли, чтобы мы занялись безнадежными поисками этих негодяев! Которых в 99,9 процента случаев никто никогда не найдет!

Да и искать-то особо не будут. Потому что НЕКОГО искать! Ведь чтобы искать – нужны особые приметы, а ты никаких примет не запомнил, кроме того, что на одном были тяжелые ботинки! Почему нельзя было постараться как следует «срисовать» их лица? Темно было? А как тогда ты хочешь, чтобы мы их разыскали? По запаху? Читая мысли прохожих? Призывая инопланетян?

Идиот! «Споткнулся, упал, очнулся – гипс!» – вот что ты должен был сказать врачам! В идеале. А не беспокоить уставших участковых, только что начавших свою новую жизнь.

Но, кстати, это и повод заглянуть в заветный ларек… к Наде. Если она меня еще не забыла. Но не сегодня. Сегодня я дежурю по РОВД!

Дежурство обычно проходит так: я сижу в кабинете участковых и делаю то, что мне заблагорассудится: исполняю бумаги, ем бутерброды, сплю, читаю книжку или занимаюсь сексом. Последнее у меня здесь ни разу не происходило, но я слышал, что такие случаи бывали. И кстати, ничего тут такого необычного нет. РОВД – такая же организация, как и все остальные, со всеми присущими этим самым организациям плюсами и минусами. Все отличие нашего коллектива в том, что у нас существуют некие полувоенные правила общения с вышестоящими коллегами да ходим мы на работу в форме, хотя и не все. Опера все в штатском (что часто удобно, а иногда – нет). Следователи могут прийти в штатском. Дознавательши. Хм… неграмотно, да, но как еще назвать девушку-дознавателя, ногастую, сисястую – ликом и фигурой настоящую фотомодель!

Да, у нас дознавательши очень, очень сексуальные! Почему – не знаю. Вот так как-то вышло! Молодые и сексуальные, лет по двадцать пять от роду.

Нет, мне там точно ничего не светит. Они слишком красивы, слишком породисты и холодны. Простой участковый да еще и бухарик – чего он может ожидать от этих красавиц, кроме жалости и презрения? Я и не ждал ничего другого. Только любовался издалека крутыми бедрами, обтянутыми форменными юбками в облипку. Или брючными костюмами от явно дорогой фирмы.

Если кто и имеет некий шанс стать объектом вожделения этих девиц, так это ребята из ОБЭПа – они всегда модные, пахнут хорошим одеколоном, и у них всегда водятся деньги. Даже у опера из уголовки нет никаких шансов, для них – девки из ночного клуба, а то и вообще бордельные «примадонны». Уж точно не ЭТИ – холодные Снежные Королевы.

Но… всякое бывает! Жизнь полна неожиданностей!

День прошел спокойно. Праздников не предвиделось – будничный день, все или работают, или отдыхают где-то на югах. Или на пляже. Если вдруг что-то и случилось на пляже, это не наш район. Пусть другие отдуваются. Как и всегда, летом проблемы начинаются ночью – за день люди накачиваются спиртным, солнце адскую смесь крови и спирта разогревает до кипения, и в конце концов вызревает дебош, с битьем стекол и морд, с разборками возле ночных клубов и водочных магазинов, с визгом девок и матом жильцов, которым не дают спать пьяные компании, вольготно устроившиеся на детских площадках.

В общем, все было как обычно – патрульные таскали в отдел пьяных дебоширов, я писал протоколы, Костылин отправлял хулиганов в камеру – шла обычная жизнь райотдела. Хорошо хоть без тяжких – никаких убийств, никаких смертей.

Успокоилась суета уже почти под утро, когда даже самые мутные и беспокойные компании разбежались по своим норам, чтобы набраться сил для завтрашних безобразий. Я наконец-то дописал последний протокол на одного из доставленных в отдел дебоширов и сдал его сержанту при «обезьяннике», именуемому Костылиным. Здоровенный парнюга моего возраста, с невероятно сильными лапами, способными раздавить твою руку, как тисками. Ну что-то наподобие стальных рук Сазонова или того же Гаврикова.

Есть такие люди – невероятно сильные от природы. Но только в случае Костылина, в отличие от того же Сазонова, природа слегка обделила сержанта наличием высокоразвитого интеллекта. Нет, он отнюдь не был глупым парнем, просто не очень образован. Ему не было интересно ничего, кроме охоты и всего, что с этим связано. Я сам с детства охотник, так что мы с ним быстро нашли общий язык, тем более что часто дежурили по РОВД в одну и ту же смену.

Закончив писать протокол, я немного постоял с Костылиным, время от времени грозно рявкающим на бунтующих дебоширов, желающих немедленно вырваться на свободу, поболтал с ним об охоте на лис – он рассказал, как применяет для этого двенадцатикратный морской бинокль. А потом побрел наверх, чтобы отоспаться, составив друг к другу два стола в нашем ободранном кабинете. Дивана у нас не было, так что приходилось обходиться тем, что в комнате есть. По большому счету спать нам не положено, нужно бдить, тащить и не пущать, но все прекрасно знали, что мы за запертой дверью кабинета не Уголовный кодекс изучаем, а дрыхнем, сотрясая храпом покрашенные синей краской порядком облупившиеся стены РОВД. Есть ведь телефон, надо будет что-то дежурному – позвонит, вызовет!

Поднявшись на второй этаж, в коридоре едва не сбил Таню Краюхину – она выходила из туалета, держа в руке электрический чайник. Я настолько увяз в своих мыслях, что, когда она вышла из журчащего и мерзко пахнущего табаком заветного помещения, врезался ей в спину со всей силой своих восьмидесяти худых килограммов, заставив выпустить из рук полный воды чайник. Практически я выбил его из ее прелестных рук!

– Ой! – только и успела сказать Таня, когда чайник полетел на грязный пол, застеленный драным в некоторых местах линолеумом.

– Черт! – только и успел сказать я, немыслимым образом изгибаясь и ловя чайник рукой прямо в тот момент, когда он почти уже коснулся мерзкого заплеванного пола.

И мы замерли, как две статуи. Таня – тяжело дыша, прижав руки к щекам и вытаращив глаза от испуга. Я – согнувшись буквой «зю», держа чайник правой рукой, а левой обнимая Таню за талию, вернее – чуть пониже оной.

Как оказалось, это самое «чуть пониже» было упругим, довольно-таки плотным и мускулистым – такое мне всегда нравилось в женщинах. Не налитые в юбку дрожащие жирные полушария, а крепкие «тыковки», достойные хорошего шлепка мужской руки. Она когда-то занималась спортом, и, видно, довольно профессионально, так что накопленная в юности стройность и крепость сохранились у Краюхиной до сих пор.

– Эгей! – вдруг весело сказала Таня, и спокойный голос ее контрастировал с ее испуганным видом. – Может, ты отпустишь мою задницу, а то кто-нибудь увидит и подумает нехорошее. А мы всего лишь чайник с тобой ловим! Хи-хи-хи…

Очень не хотелось отпускать ее попку, очень, но я немедленно выпрямился и, едва смущаясь, подал ей спасенный агрегат. Потом неожиданно передумал, спросил:

– Тебе куда его отнести? Давай я исправлю свою вину. Напугал, да? Задумался, вот тебя и не заметил.

– Я настолько маленькая, что ты меня не заметил? Как букашка, да? – протянула Таня нарочито обиженно и тут же не выдержала, хихикнула, махнула рукой: – Пошли! Чаю попьем! У меня печенье есть! И конфеты! Хочешь печенек? Ты вообще сегодня ел? Я смотрю, у вас там сегодня такая суета была – ай-ай!

– Так… побегали немного. Ничего особенного. Как всегда! – уклончиво сказал я, шагая следом и стараясь отлепить взгляд от аккуратной попки своей боевой коллеги. – Ел, да. Бутерброды. Честно сказать, особо и не до еды было. Беготня, правильно ты сказала! Задолбало все. То под окнами где-то орут, то придурок устроил дебош в травмпункте, больных перепугал. А то на остановке молодняк вандалил. Так что суета сует! Как обычно, да.

– А у меня тихо. Даже немного скучно! – Таня вдруг озорно посмотрела на меня, облизнула губы, и у меня внезапно пересохло во рту – она что, строит мне глазки?! Таня?! Вот эта красивая недотрога?! Да она на меня смотрела всегда как на пустое место! Какого черта?!

Мы пришли в «детскую комнату» – как у нас ее называли, а вообще-то это ОДН – отдел по работе с несовершеннолетними. И стали дожидаться, когда вскипит чайник – обычный блестящий чайник, похожий на все чайники на свете, но только с электрической спиралью внутри. Хорошее изобретение – как раз для контор и офисов.

Таня достала из шкафа печенье, конфеты, и, пока выкладывала их на стол, пока искала чай, сахар, бокалы и все такое, я разглядывал комнату и саму Таню. Комнату открыто, Таню исподтишка, искоса, вроде как случайно. Боясь, что она сочтет это за… дерзость.

И комната, и Таня мне понравились. В отличие от нашего кабинета участковых, неухоженного, прокуренного и какого-то зачуханного, кабинет Тани был чистеньким, со свежей краской на стенах, с новым линолеумом и апофеозом всего – вполне приличным двуспальным диваном, на котором очень даже хорошо пережидать тяготы суточного дежурства. Не то что у нас, на голых столах, подложив под голову старую шинель.

Таня мне понравилась еще больше комнаты. Ее небольшую, аккуратную попку обтягивала форменная юбка, едва прикрывающая аппетитные, гладкие коленки. По-летнему загорелые ноги были чисто выбриты и блестели ровной, красивой кожей, какая бывает у ухоженных, следящих за собой чистых и здоровых женщин.

Форменная рубашка с погонами старшего лейтенанта милиции торчала на крепкой груди, оттопыренная явно не поролоновыми подкладками – таким, как Таня, не нужно изображать, что у нее есть сиськи. Они у них и правда имеются.

Руки тоже красивы – загорелые, их открывали короткие рукава рубашки, расстегнутой на две пуговицы сверху – жарко, да и грех не показать ложбинку между двумя упругими сочными полушариями!

Короткие темные волосы делали ее похожей на красивого мальчика, если только не смотреть ниже, на то, что наверняка вызывало лютую зависть многих женщин, которым судьба не дала такого вот сложения и такой красоты.

Нет, в самом деле хороша! Красотка! Особенно если женщины у тебя не было уже более полугода. Или больше? Уже и не помню…

Сердце мое стучало, руки едва не тряслись, и когда я принимал бокал с чаем, то ужасно боялся, что могу его расплескать и тем выдам свое волнение, достойное сопливого юнца, а не мужчины тридцати лет от роду, настоящего самурая, идущего по тропе смерти!

Ну да, иду я по этой самой тропе, но кто запрещает самураю по дороге скрасить путь общением с красивой женщиной? Если только муж этой женщины, но сейчас его рядом с нами не наблюдается, а у меня, понимаешь ли, прогрессирующий спермотоксикоз, сносящий крышу, толкающий на абсолютно необдуманные, глупые поступки!

«Не гадь там, где живешь!» – сам сто раз говорил, когда слышал о скандалах, связанных со служебными романами моих коллег. Обычно же все эти романы заканчивались неприятностями той или иной степени гадостности. Никогда не бывало так, чтобы все заканчивалось хорошо. По крайней мере, я лично о таких счастливых случаях еще не слыхивал.

Мы болтали о том о сем, я сидел напротив Тани, между нами стоял журнальный столик. Потом ходил по комнате, держа в руке свой бокал, и что-то рассказывал – уже и не помню что. Что-то веселое, что-то из нашей дурной службы – о глупости начальства, об идиотах-«клиентах», просто что-то из того, что слышал в своей не такой уж и короткой жизни. Рассказывать так-то я умею, язык подвешен.

Таня смеялась, кивала, и мне вдруг представилось, что я снова студент и нахожусь в студенческом общежитии, на свидании со знакомой студенткой. Таня вообще-то очень молодо выглядит, никак не на свои двадцать восемь лет (она почти моя ровесница). Ей можно дать максимум двадцать, а то и того меньше. То ли из-за короткой прически, то ли из-за ее маленького роста (не более метра шестидесяти, а то и того меньше – и это при моих ста восьмидесяти пяти!). Девчонка-старшеклассница, да и только!

А потом я оказался на диване рядом с ней. Она что-то рассказывала, я слушал, и моя нога при этом касалась ее бедра – упругого, сильного. От Тани пахло тонкими духами – не сильно, не так, как от толстых старых дам, за которыми тянется шлейф блевотного приторного запаха, нет! Чем-то цветочным, тонким – может, каким-то кремом?

А еще – чистым женским телом. Слегка вспотевшим от чая и от июньской нескончаемой жары. Или от возбуждения…

Я смотрел на ее полные губы, шевелящиеся перед моими глазами как две сочные, вкусные клубничины, смотрел на гладкие щеки, которые покрыл прекрасный румянец, и внутри у меня все тряслось от желания. Сердце дрожало и бухало в ребра так, как если бы шаловливый мальчишка бил в пустое ведро сухим яблоневым суком.

Сейчас я не видел ничего, кроме этой ложбинки между грудями, не слышал ничего, кроме мелодичного голоса, рассыпающего смех звонкими колокольчиками. Я будто впал в безумие. Никогда я еще не испытывал такого состояния, никогда в жизни! Может, это было результатом длительного воздержания, может, требовали выхода накопленные, сжатые, как пружина, эмоции, таившиеся в моем теле, как взрывчатка таится в холодном артиллерийском снаряде. А может, это снадобья Сазонова подстегнули мой организм, как кнут подстегивает медленно идущего быка, заставляя его мчаться со всей возможной прытью, спасаясь от ожигающего сзади жестокого удара кожаного хлыста!

Не важно, что это было, но я держался из последних сил, чтобы не облапить эту девушку и не впиться поцелуем в ее полные, сочные губы! И хватило моего здравомыслия только на то, чтобы встать, на негнущихся ногах подойти к двери и закрыть ее на защелку. А потом щелкнуть выключателем, гася люстру, чтобы она прекратила разливать по всем углам комнаты свет, как известно, являющийся врагом продвинутой, сексуально оголодавшей российской молодежи.

А затем я снова плюхнулся на диван, схватил ойкнувшую Таню в охапку и приник к ее губам – безвольным, но таким сладким, таким желанным, таким… таким… это не сказать словами! Самым желанным сейчас губам в мире!

Она пыталась что-то сказать, даже вроде как отталкивала меня, лепетала что-то о том, что она замужем, что может кто-то прийти, что могут сейчас позвонить, что я сошел с ума, но… я уже не слышал ничего и ничего не воспринимал. Мои руки действовали будто сами по себе.

Я опрокинул Таню на спину, задрал юбку до пояса, лихорадочно сдернул с себя брюки, вошел в женщину, и… меня хватило секунд на пять, настолько сильно было мое возбуждение. Но я не остановился и продолжал делать свое «черное» дело.

Таня вначале лежала молча, и только глаза ее, широко раскрытые, огромные, как у лемура, блестели в свете фонаря, лучи которого влетали в комнату через неплотно задвинутые шторы.

В первый мой раз она глухо застонала, выгнулась всем телом, будто стараясь сбросить меня с себя, а когда я продолжил, не останавливаясь, врубаясь в нее, как отбойный молоток, – зашевелилась, начала тихо стонать, зажимая рот ладонью и закатывая глаза. Ее ноги обхватили мои бедра, и она стала вжиматься в мое тело, подаваясь навстречу при каждом моем движении, схватив меня руками за ягодицы, задавая ритм, настаивая на том, чтобы я двигался все быстрее и быстрее – хотя куда уже быстрее, я и так работал своим «хозяйством», как чертов дятел своим клювом!

Наконец она протяжно простонала-прорычала, дергаясь в моих руках, прерывисто, со всхлипом тяжело дыша. Я тоже кончил и опал на ней, будто из меня мгновенно выдернули позвоночник. Не помню, когда еще испытывал такое наслаждение от секса! Только с любимой женой, в самые первые наши встречи, когда мы еще не были мужем и женой, когда быт не влез в нашу жизнь и не свел постельные ласки к регулярным, очень приятным, но таким обыденным ежедневным упражнениям. Это было потрясающе и даже немного страшно. Неужели я способен на такое?! На такую страсть?! На страсть, сносящую разум, на страсть, толкающую едва ли не на преступление?! Ведь я фактически изнасиловал Таню! Замужнюю женщину, старшего лейтенанта милиции, прямо в ее кабинете! Кошмар! Как она это воспримет?! А если… нет, даже думать об этом не хочется! Скандал!

– Встань, мне тяжело! – Таня легонько толкнула меня в плечо, и я сел, поспешно натягивая на себя штаны.

Таня встала, подошла к тумбочке, что-то из нее достала – зашуршала бумага. Салфетки. Вытиралась? Наверное. Поправила юбку, одернула рубаху – фонарь позволял видеть почти все, что она делает.

Почему-то вдруг с досадой и удивлением подумалось: «Я даже не снял с нее трусики! Только сдвинул в сторону! Хорошо хоть не порвал! Ох, стыдобушка!»

Таня подошла ко мне, протянула белый квадратик:

– Вытрись. А то так и будешь ходить с мокрыми трусами. Ну ты и даешь… Ты что, год не трахался?

Мне вдруг стало неудобно – как она может так спокойно такое обсуждать? Я такое обсуждал только с женой, да и то она как-то стеснялась! А эта… женщина обсуждает все так, будто мы только что пили чай и я пролил его на столик из фарфоровой кружки.

Я тщательно обтерся, стыдясь того, что Таня стояла передо мной, смотрела, ждала, когда я это все проделаю. Потом забрала салфетки, сложила их в тесный квадратик, уложила в полиэтиленовый мешок.

– Потом выброшу. А то придут девчонки, а тут… палево!

Таня села на диван, закинула ногу на ногу, и мы молча сидели минут пять. Я сгорал от стыда, строя предположения о том, что она теперь думает обо мне. Женщины всегда были для меня загадкой. Любые – даже моя любимая жена, которую я, казалось, знал всю – от самого кончика большого пальца левой ножки до сладко пахнущей цветочным шампунем маковки головы, которую было так приятно гладить, пропуская меж пальцев темные шелковистые волосы…

– И что это было такое? – Таня провела рукой по волосам и еле слышно усмехнулась. – Что бы это ни было, оно было потрясающим. Уже и не помню, когда такое было! А может, и никогда.

– А муж? Он что? – не выдержал я, тут же обругав себя за длинный язык. Зачем мне это знать? Зачем напоминать о муже в такой момент?!

– Муж? Объелся груш… – снова смешок, уже грустный. – Да мы с ним уже давно охладели друг к другу. Секс редко – хорошо, если раз в месяц. То он на службе, то я на службе. Сам знаешь, какая у нас работа!

У меня тут же влез на язык новый вопрос, но я его удержал, – ну вот на хрена мне знать, были ли у нее любовники? Какое мне до этого дело?

– Нет, я ему не изменяла… до сих пор! – Таня покосилась на меня, блеснули кошачьим блеском глаза. – Просто живу, как все живут. Так, иногда фантазирую… наедине. Сама с собой! Развлекаюсь, типа… Я тебя не шокирую? Впрочем, как можно шокировать участкового? Небось такого навидался, мне и не снилось. Да и взрослые мы люди, а после того, что сейчас было… – она запнулась, – у нас уже и тайн-то в этом деле никаких не осталось! Я молодая здоровая женщина, мне хочется, да! Думаешь, только вам хочется, мужикам? Ох, нет! Ты бы слышал, что бывает, когда бабы соберутся вместе и подопьют… какими откровениями они делятся! Особенно наши бабы, в тесном кругу! Ай-ай! «Спид-Инфо» отдыхает! Сплошная Камасутра рязанского разлива!

– Так ты не удивилась, что я на тебя набросился? – снова не выдержал я, любопытство меня уже просто распирало. Откровенность так откровенность! Все равно пока делать нечего. – Мне казалось, ты была просто в шоке!

– Как это – не удивилась?! – Таня звонко, но негромко рассмеялась. – Вот от кого бы я не ожидала такого, так это от тебя! Тюха-матюха, смотришь и краснеешь, как мальчишка! Даже в вырез рубахи боишься заглянуть! А тут – как с цепи сорвался!

Меня снова покоробило – ну зачем так-то, все-таки таинство секса! Ох уж эти ментовские бабы! Матерятся не хуже мужиков, в морду могут заехать. И тем для них нет запретных – все перевидали!

– Да не обижайся ты, – после недолгой паузы бросила Таня. – Ты парень видный, красивый, на тебя все девчонки заглядываются!..

Вот те раз! Ни хрена себе! Не замечал, да!

– Жалеют тебя…

Вот не надо напоминать, а?!

– Говорят, ты бухать бросил. Даже я заметила – ходишь чистый такой, наглаженный…

Спасибо Сазонову! Пробовал протестовать, да он только послал! Штаны и правда – обрезаться можно, как наглажены. И вычищены.

– Светишься весь! Плечи – как у боксера! Задница твердая как камень!

Откуда про задницу знаешь?! А-а… вцеплялась же!

– И все остальное… твердое и горячее! Хи-хи…

Даже не переживает, что мужу изменила. Как чаю попила, а?! Неужели все женщины такие? Вроде Маша такой не была!

Хотя… как-то пришла, сидим, чай пьем, и она рассказывает: «Иду я в торговом центре, а навстречу мне моряк – молодой мужик в форме! Весь в каких-то значках, начищенный – как елочная игрушка блестит! Плечи такие могучие, лицо – как у скандинава. Волевое такое! Я смотрю на него и думаю: вот попался бы ты мне лет десять назад – вцепилась бы и никуда не отпустила!»

Меня тогда как ледяной водой обдали – ни хрена себе! Это вот так оказалась бы моя любимая в компании с таким красавцем, осталась бы с ним наедине – совершенно случайно, ничего заранее не планируя, и… удержалась бы или нет?

И печально констатировал: не удержалась бы! Вот тебе и хваленая верность, вот тебе и супружеский долг… все зависит от стечения обстоятельств и от настроения. И еще от множества причин, факторов, влияющих на наши поступки. Например, от того, сколько шампанского выпито перед этим.

Мне тогда даже подумалось: а если она подошла к этому моряку, взяла его под ручку, и пошли бы они куда-нибудь подальше, в гостиницу, где и не отпускала бы она его никуда… часа два! А потом пришла бы домой и сказала мне, что задержалась на работе – готовили проект к сдаче. И была бы в эту ночь гораздо более страстной, чем обычно, искупая свою вину и представляя на моем месте ЕГО – всего «в таких значках», в красивой форме и высокой фуражке с якорями…

Тьфу! Ну какая чертовщина лезет в голову! Аж самому стало стыдно! Моя Маша – святая! И она никогда бы так не сделала! Ни за что! Иначе и жить тогда не стоит… тогда ничего святого нет в целом мире!

– Что с тобой случилось? Ты влюбился? Надеюсь, не в меня? Я не собираюсь уходить от мужа. Так что не рассчитывай. А то, что сегодня случилось… хм… ну… случилось и случилось! Нам было хорошо, и все! Тебе ведь было хорошо?

– Ты предохраняешься? – бухнул я и тут же почувствовал, как румянец лезет ко мне на щеки. Черт подери, почему она так на меня действует?! Я при ней просто теряюсь! Глупею!

– Не переживай. Ты попал как раз в те дни, когда можно, – хмыкнула Таня и тут же с укором добавила: – Вот все вы мужики такие! Только и думаете об этом! Как бы не залетела, как бы проблем не было! А когда ты в меня кончал, таких мыслей о проблемах у тебя не было? Нет?

Честно сказать, никаких таких мыслей у меня не было. Вообще никаких!

– Прости, Тань… я не знаю, что на меня накатило! Я как вижу тебя – у меня просто башню сносит! Просто трясется все! Накатывает, как наркотиков нажрался! Как по башке кто пыльным мешком врезал!

– Я похожа на твою жену? – Голос Тани был спокойным, деловитым. Теперь она была не просто Таня, а инспектор ОДН, фактически психолог, сто собак съевший на работе с «трудными» детьми. Психоанализ, да?

– Очень! – честно признался я. – Фигура такая же, волосы, ну просто сестра, и все тут!

И тут же пожалел, что это сказал.

– Скотина ты, Каргин! Это ты свою жену трахал, а не меня!

Таня сердито фыркнула, встала, прошлась по комнате, а потом вдруг порывисто подошла и уселась мне, оторопевшему от такого поворота, на колени. Обхватила за шею, сцепив руки кольцом, и, глядя мне в глаза, тихо прошептала:

– Бедненький! Мне тебя так жаль! Вы были такой красивой парой! Ах, какая беда! Бедный, бедный, бедный… бедный мой!

Она вдруг начала меня целовать – мелко, коротко, потом сильнее и сильнее, впилась в губы, а потом вдруг встала и начала расстегивать рубаху.

– Ты хорошо запер? Точно?

– Хорошо! – хрипло ответил я, чувствуя, как снова восстает мое естество. Что вообще-то было даже странно. Я никогда не отличался особым сексуальным аппетитом – сделал дело, и набок, спать! А чтобы три раза подряд – это не для меня, усталого. А тут…

Таня сбросила с себя все до нитки, потянулась сияющим в свете фонаря телом, потом опустилась на колени и стала расстегивать на мне штаны. Я не сопротивлялся. И когда ее губы оказались там, где я никогда не ожидал их ощутить, – тоже не сопротивлялся. И глупо было бы ЭТОМУ сопротивляться, ведь так же? Я же не женщина, и меня не насилуют…

Потом мы лежали рядом, не говоря ни о чем, я поглаживал грудь Тани – упругую, как у молоденькой девчонки. Потом снова занимались сексом, и Таня проявила чудеса изобретательности – ненасытная, бесстыдная, взявшая инициативу в свои руки. Она вертела меня, ставила, как хотела, становилась, как хотела, облизала меня с ног до головы, не испытывая ни грамма стеснения, брезгливости, неудовольствия, а я лишь только смотрел за происходящим, будто со стороны, и не верил своему счастью.

А еще, иногда, мне вдруг виделось в темноте лицо моей Маши – мне казалось, что со мной сейчас она, а не Таня, моя случайная любовница, с которой меня свела изощренная в своих придумках Судьба.

Странно, но до самого рассвета нас так никто и не побеспокоил. Весь мир будто забыл про нас. И только когда я, лежа рядом с любовницей, уже забылся тяжелым, тревожным сном, прозвенел телефонный звонок – Таню вызывали в дежурную часть. Привезли каких-то малолеток, бродящих ночью по улице в совершенно непотребном, пьяном виде, и Таня пошла ими заниматься. Ну а я отправился в свой кабинет, чтобы досыпать оставшиеся до рассвета часы. Скоро мне ехать с задержанными в суд, представлять их пред светлые очи федерального судьи, дабы он определил степень виновности пьянчуг и назначил им справедливое наказание – может, штраф, а может, и пяток суток мести улицы, к вящему удовлетворению работников ЖКХ.

До конца «смены» я Таню больше не увидел. Она уехала с задержанными малолетками к ним домой – требовать от родителей выполнения родительских обязанностей, ну а я после суда сразу поехал к Сазонову. Нужно было омыть свое тело холодной, остывшей за ночь водой, слегка потренироваться (разве же он отпустит меня без тренировки?!), а потом отправиться на поиски супостатов, убивших двух несчастных стариков.

Сегодня у меня выходной день после дежурства, так что можно в опорный и не приходить. Стоило еще зайти и к Армену – что-то он затих после того нашего разговора. Долг платежом красен. Так-то денег мне сейчас хватает, но… деньги лишними не бывают. Никогда. Опять же – авторитет дороже. Позволишь прокатить с деньгами, он и в дальнейшем будет тебя кидать.

Забавно – сел в машину, и в первую же минуту едва не шарахнулся в стену РОВД, ведь у «девятки» задняя передача включается не так, как у «классики». Хорошо хоть, что на четвертой тронуть с места ее почти невозможно – дернулась, сразу заглохла. Выругался, посмотрел на рычаге переключения скоростей, как включать заднюю передачу, и медленно, важно, как нефтеналивной танкер, отошел от «альма-матер». Водительского удостоверения у меня с собой не было (лежало дома, на квартире), но зачем мне водительское – «на фуражке» проеду куда угодно. Главное, в какой-нибудь рейд гаишников не попасть, когда привлекают высшее начальство и даже стервятников-журналистов, изображая перед ними ярую борьбу со всеми нарушителями дорожного движения. Без чинов и званий.

Когда подъехал к дому Сазонова, тот молча открыл ворота, и я торжественно закатил свою благоприобретенную тачку во двор.

Эх, когда-нибудь я куплю себе дом! Или построю! Машина во дворе, а захотел пописать при луне – просто вышел и делаешь свое грязное дело, наслаждаясь песнями сверчков и запахом ночной фиалки. Хорошо! Мечта!

Пришлось рассказать Сазонову, откуда у меня взялась машина. Он долго молчал, а потом сообщил, что более наглого, самонадеянного авантюриста он в жизни своей не видел. Нет, видел – но все они уже в могиле. Но он не очень удивится, если у меня все получится. Потому что таким вот нищим духом царствие небесное. В хорошем смысле – царствие небесное. Не сейчас. Я везучий до безобразия. Но не думал ли я, что это везение когда-то может и закончиться?

Думал. Еще как думал! Только вот не вижу я никакой своей везучести. Кончилась моя везучесть в тот майский погожий день. Насовсем. Навсегда. Потому не надо мне тут втирать про везучесть. Что будет, то и будет! Вот так!

Дальше были уколы. Да что же он мне такое колет?! Сегодня совсем уж больно было – аж взвыл! Нарочно, гад, наказывает, видать, за мою строптивость! Только не дождешься, я не отстану! Снова какое-то питье, после которого у меня минут десять двоилось в глазах, и потом иглоукалывание – после него я почувствовал себя бодрым и свежим, будто и не работал всю ночь.

Хм… работал! Хе-хе-хе… Ну а что, секс – не работа, что ли?! Ох, что-то подозрительны мне Танины слова… Конечно, может, я просто параноик, но… «Если вы параноик, это не значит, что за вами никто не следит!» Вот она сказала, что не изменяла мужу. Только со мной занималась сексом и с ним! Я так это понял. Так почему сказала, что все мы, мужики, только и думаем, чтобы подруга не залетела?! Откуда она знает?! Нет, конечно, можно допустить, что это ей кто-то рассказал – те же подружки из райотдела, но… осадок-то все равно остался.

Опять же – никакого у нее волнения, никаких слез, а я ведь фактически ее изнасиловал!

И потом сама потребовала «продолжения банкета»! И очень, очень активно способствовала этому самому продолжению!

И где научилась таким штучкам, что она мне демонстрировала? Никакого стыда, никакой брезгливости – будто делала все это не раз и не два! Только не надо говорить, что из порнушки научилась! Когда из порнушки и никогда этим не занималась – так уверенно не сработаешь. Видно, когда неумело. Мне так кажется…

Ох, женщины, ну какие же вы врушки! Вот начнешь копаться, подходить к любовным делам с точными логическими выкладками, и вдруг оказывается, что дело-то мутное! Что не все так ясно, как кажется с первого взгляда!

После экзекуции иголками Сазонов сделал мне массаж. Да такой, что я чуть не выл от боли – аж слезы из глаз посыпались! Боялся, что кости мне переломает!

Не переломал. А я стал двигаться легче и быстрее. Кровь разошлась по телу, в голове стало ясно и звонко – и от лекарства, и от иголок, и от массажа.

И тогда наступил черед тренировки – полтора часа отдай и не греши! Отработка приемов против ножа, против пистолета – все как положено, и я чувствовал, что у меня получается. Не так, как у Сазонова, но все-таки получается. Мышечная память у меня стала лучше, что ли?

Кстати, Сазонов именно это и сказал. Мол, его средства не только увеличивают скорость моей реакции на внешние раздражители, но еще во много раз усиливают мышечную память. То есть за очень короткое время, не сравнимое с тем, как если бы я был прежним Андреем Каргиным, я запоминаю те движения, которые мне необходимо запомнить. Запоминаю навсегда. Даже тогда, когда перестану принимать гадкие снадобья, то, чему я за эти дни научился, останется со мной на всю мою жизнь (опять со слов Сазонова). И это очень радовало. Ведь не вечно Сазонов будет потчевать меня этой дрянью, от которой кружится голова и в подреберье возникает узел тошноты.

Он сказал, что на снадобье бурно реагирует поджелудочная железа и эта тошнота со временем пройдет. И что вообще-то я должен сознаться: тошнит уже не так, как в самом начале нашей бурной деятельности. И это была правда – я сознался.

В конце тренировки меня опять обстреливали камнями, и я вдруг определенно ощутил, что вижу, угадываю, куда полетит следующий камень. И вполне себе легко от него могу увернуться.

Два последних камешка я даже лихо выхватил из воздуха, чем вызвал неудовольствие моего тренера, который заявил, что задачи ловить он не давал. И что мне было сказано уворачиваться от камней, а не ловить их! Но в общем-то он мной доволен. Я прогрессирую быстрее, что планировалось. И это хорошо.

Еще бы не хорошо! Мне самому нравится! Очень нравится! А кому не понравится быть сильным, быстрым, ловким и вообще – здоровым?!

А потом я поехал в тир. Идти ловить супостатов днем – занятие бесполезное, только спугнешь. Эти негодяи стекаются в свои берлоги к вечеру и сидят там до раннего утра. Днем они на охоте.

Кстати, существует распространенное заблуждение в среде обывателей, что квартирные кражи совершаются под покровом ночи – некие тати крадутся в нощи, чтобы лишить граждан их законных и незаконных финансовых и вещевых накоплений. Так вот, это полная ерунда. Квартирные кражи в основной своей массе совершаются в период с девяти до одиннадцати утра, когда добропорядочный гражданин находится на работе или посещает продуктовый магазин либо рынок. В это время подъезды жилых домов просто вымирают, и некому грабителям помешать собрать свою обильную и не очень жатву.

В общем, в утреннее время искать квартирных воров дома – глупое занятие. Но… всегда есть одно «но»: зачем им идти воровать, имея на кармане триста тысяч долларов?

М-да. Даже представить не могу такую сумму. Триста тысяч! Я и десять-то тысяч никогда не видел – впервые позавчера, у олигарха дома. А тут – триста! Целая прорва денег!

Ладно. Потом додумаю. Пока что в тир, раз договорился с Гавриковым ходить через день.

Мы с Сазоновым пообедали – он сварил просто-таки офигительный борщ! И еще котлеты с картошкой пюре! Царский обед!

Я жрал, аж за ушами пищало! Отяжелел – думал, из-за стола не вылезу. Но вылез. И мыл тарелки – как и положено младшему. Тем более что Сазонов приготовил обед – должен же я хоть как-то поучаствовать в домашних делах? Я же не халявщик, и прислуги тут нет. А вот совесть у меня присутствует, даже в излишнем количестве.

Потом немного отдохнул, сидя в тени оплетенной виноградом беседки, и в это время Сазонов излагал мне основы слежки и ухода от слежки. Сегодня – о том, как могут следить за мной на машине. Или скорее на машинах, потому что правильная наружка задействует в работе минимум три-четыре экипажа, меняющиеся в процессе наблюдения.

Из лекции я вынес твердое убеждение, что правильную слежку обнаружить практически невозможно, на что Сазонов сказал, что это не совсем так, но будет очень и очень трудно их заметить. И уж точно это сделаю не я – нужен для того огромный опыт, которого у меня пока еще нет. И что мне особо заморачиваться на том не надо – профессионалы такого класса остались только в ФСБ, и то где-нибудь в столичных городах. Местные же на такое не способны, да и финансирования достаточного у них нет. Проще говоря, даже бензина и то не дают!

И это та правда, в которую веришь сразу и безоговорочно – нашему дежурному «уазику» на сутки выделяют талонов всего на двадцать литров. Хочешь – поезжай, а не хочешь – стой. Двадцать литров, и все тут! Вот и стреляют у предприятий, гаишников районных натравливают, чтобы те отжимали бензин. До того дошло, что скоро начальнику райотдела бензина в его «жигуленок» не хватит! Позорище!

Нет, все-таки приятно находиться в своей машине! Кресло удобное – не чета «шестерке»! Трогается только «девятка» немного странно – «шестерка» как-то мягче начинает движение, а «девятка» вначале вибрирует и уж потом едет вперед. И скорость набирает мгновенно! И тормозит лучше! Ну, мне так кажется – лучше. Едешь – словно в космическом корабле летишь! Эх, надо было какую-нибудь иномарку попросить! Дали бы, точно!

Вот только на иномарке будешь как бугор в чистом поле – все видят, отовсюду видно. Иномарка пока что у нас не такая уж и частая машина. Хотя по сравнению с советским временем их количество увеличилось просто взрывообразно. Гонят из Германии всякую рухлядь.

В тире обеденный перерыв – мы с Гавриковым так и договорились, что я буду приходить в обед. На это время тир обычно закрывается, и все сотрудники уходят. Перерыв около трех часов в день. Но вообще-то (как Гавриков сказал) скоро этого перерыва не будет. Желающих пострелять все больше и больше – охранные агентства, частники, спецслужбы.

И сразу же он меня порадовал! И карабин, и глушитель «марголина» – все было готово. Гавриков извлек оружие из своего личного сейфа – старинного, еще дореволюционной постройки (и где такой взяли-то?!), и мы пошли пристреливать оружие.

Непривычно, да. Карабин без глушителя короче обычной «тозовки», да еще и многозарядный – магазин на десять патронов. Перезаряжается, как обычно, кривым скользящим винтовочным затвором.

Жаль, что автоматические карабины ТОЗ не делают. Я бы лучше такой взял – скорострельность выше. Но черт бы с ним – я не собираюсь с карабином в руках входить в ближний контакт, для этого есть «марголин». И «макаров».

Кстати сказать, «макаров» я взял с собой, его тоже нужно проверить. С ним и занялись в первую очередь – разобрали, протерли, смазали. Гавриков сказал, что ствол совсем чистый, не стреляный. По каким признакам он это определил, я не знаю. Может, рентген-лучами из глаз просветил, мне это неизвестно. Но только я ему почему-то сразу поверил.

Без глушителя «макаров» бил так, как я привык, – ничего нового. В закрытом помещении тира звук просто-таки бил по ушам – аж звенело, такой грохот! Короткий ствол, достаточно мощный патрон, так что другого и не следовало ожидать. Попадал я очень недурно и стоя, и с колена, и в кувырке, и качаясь из стороны в сторону – прирожденный стрелок, как сказал Гавриков. «Прирожденный убийца!» – подумал я.

А вот с глушителем было сложнее. Пока еще я не приспособился – пули упорно уходили от точки, в которую я целился, куда-то вниз, хотя и достаточно кучно, я ожидал худшего.

Сделал совершенно определенный вывод – стрелять из «макарова» с глушителем нужно только в упор. Три-пять метров, не больше. На предельных для «макарова» расстояниях попасть в цель из утяжеленного пистолета было очень и очень непросто. Практика требуется, это точно. Впрочем, как и во всем.

Глушитель «макарова» меня не порадовал, хотя я и знал, что киношные глушители – это продукт фантазии режиссеров. Нет, не слабой кучностью на дальнем расстоянии не порадовал – звуком. Ведь для чего вообще-то применяется глушитель? Чтобы убрать звук вылетающих пороховых газов! Хм… нет, не так. УМЕНЬШИТЬ силу звука вылетающих пороховых газов. Потому что совсем убрать звук глушителем, или «прибором бесшумной стрельбы», как он называется официально, – невозможно.

Звук выстрела из «макарова» с глушителем звучал так, как если бы рядом с тобой открыли бутылку шампанского. Да, в ушах не звенело, но все-таки этот звук был очень далек от того «псст», что показывают в глупом кинофильме.

А вот малый калибр меня порадовал! Даже в закрытом помещении тира звук был таким, как если бы кто-то всего лишь щелкнул линейкой по столу! Потрясающий звук!

Вернее, НЕ потрясающий. Выстрел практически бесшумный. И если стрелять из машины, немного приопустив окно, – вообще ничего не услышат и не поймут, откуда прилетела мягкая свинцовая смерть. «Вот пуля пролетела, и ага!»

Что карабин, что «марголин» показали себя на пять с плюсом. У «марголина» даже кучность практически не изменилась, и, кстати сказать, стрелять из него с глушителем было гораздо ловчее, чем из «макарова».

Глушитель просто надевался на «марголина», без всяких закруток, и Гавриков предупредил, чтобы я был с ним поосторожней: стоит повредить крепление, и такого идеального звукогашения больше не будет. То есть рекомендуется не бить глушителем, не ронять его на каменный пол, не стучать по нему молотком и не заколачивать им гвозди.

У «макарова» на этот счет было все-таки понадежней, как, впрочем, и у карабина ТОЗ-78. Но для них глушители выпускались официально, а для «марголина» – нет. Он же спортивный пистолет, а не оружие для убийства. Для него пришлось подгонять глушитель от другого оружия. От какого, Гавриков не уточнил, а мне было совершенно все равно.

Подгонка, пристрелка – все это заняло около получаса, а еще полтора часа я исправно жег патроны, приноравливаясь и к карабину, и к обоим пистолетам. Патронов не жалел, так что через некоторое время в тире повис сизый, кислый дым сгоревшего оружейного пороха. Пришлось даже включить вентиляторы, и мощный поток воздуха в считаные минуты унес «дым побоища» наружу, разнеся его по городу, смешав с гарью из автомобильных труб и со сладкими испарениями выплеснутых на улицы города помоев.

Я рассчитался с Гавриковым полностью, прикупив еще патронов для «макарова» – свои я все сжег на тренировке. К концу второго часа я уже вполне неплохо попадал и из «макарова» с глушителем, чем снискал очередную скупую похвалу моего тренера по стрельбе. С его слов выходило, что я один из лучших учеников, что у него были.

Уже уходя, я спросил у Гаврикова, не волнует ли его тот факт, что неизвестный ему человек (я имел в виду себя) тренируется у него в искусстве стрельбы из оружия, явно предназначенного для тихого и коварного убийства. Нет ли у него по этому поводу каких-либо вопросов: например, кого это я собрался убивать и не стоит ли меня отговорить от этого дела?

Гавриков лишь усмехнулся и, пожав плечами, равнодушно сообщил, что он вообще-то в курсе моих дел, насколько можно быть в этом деле в курсе. Что за меня поручился человек, которому он доверяет больше, чем самому себе, и потому он не собирается задавать мне такие вопросы. Он не сказал: «такие глупые вопросы». Просто вежливый человек.

Ну что же, пора и на охоту?

Что с собой взять? «Макаров», однозначно. Мелкашки пока светить не буду. Если придется стрелять – пусть это будет «макаров». От него потом можно безболезненно избавиться. А вот «марголин» и ТОЗ мне нужны не на один раз…

Я сел в нагревшуюся на солнце машину, предварительно открыв дверцы и подождав минут пять, чтобы из салона вышел воздух «парной». Уложил карабин, завернутый в кусок брезента, на заднее сиденье, «марголин» под водительское сиденье, «макаров» сунул в обычную форменную кобуру, которую я всегда ношу на поясе, есть там пистолет или нет. Пистолет обычно я получаю только на дежурство в РОВД и сдаю по уходе на отдых, участковые же не опера, нам не доверяют оружие для повседневного ношения – вдруг себе ногу прострелим! Или вместо того, чтобы пальнуть в ресторане в потолок (как делают крутые опера), начнем стрелять по официанту или по администратору.

Сарказм, конечно. Злая шутка. Но в каждой шутке есть только доля шутки. Считается, что пистолет участковому не нужен и что участковые должны действовать только добрым словом и убеждением. Начальство определенно не знает изречения: «Добрым словом и пистолетом вы можете добиться гораздо большего, чем одним только добрым словом». Приписывается Аль Капоне.

Я не стал оставлять машину у Сазонова, хотя адрес, который мне нужен, находился на моем участке, всего в километре от дома моего тренера. Мало ли куда придется поехать – тащиться потом до дома Сазонова, терять время? Лучше пусть машина будет под рукой.

Когда проезжал мимо павильона Армена, вспомнил, что к нему так и не зашел, некогда было. Не до него сейчас. Успеется! Никуда Армен отсюда не денется.

Это был частный дом, закрытый глухим забором. Я опасался, что будет лаять собака, но никакой собаки в этом доме явно не было. Но никто и не открывал. Переулок этот глухой, дом стоит практически в самом конце переулка, так что я начал подумывать о том, как бы мне перемахнуть через потемневшие от времени доски забора и проникнуть на запретную территорию. Если кто спросит, зачем я туда полез, скажу, что услышал крики о помощи и решил узнать, кто кричит на вверенном мне участке и по какой причине.

Как я оказался в переулке? Это мой участок, и я просто-напросто обхожу его с целью вручения визиток и явления своего светлого лика пред очами граждан, проживающих на данном участке. Только на прошлой планерке нам опять вдалбливали, что мы недостаточно активно ведем профилактическую работу, не обходим свою территорию и что несчастные граждане нас не знают в лицо. Будто бы от того, что нас будут знать в лицо, зависит уровень преступности на отдельно взятом участке. Показуха чертова, и больше ничего!

Как я могу без санкции прокурора лезть через забор на чужую территорию? К сведению обывателя, любящего требовать предъявления санкции прокурора, есть одна оговорка: если я уверен, что за закрытой дверью совершается преступление, или у меня есть достоверные сведения, что за дверью скрывается преступник, совершивший преступление и находящийся в розыске, – я имею право сломать эту дверь и войти. НО! В течение двух часов нужно будет известить о факте моего проникновения районного прокурора. Для принятия решения по правомочности, так сказать.

Увы, этим правом практически не пользуются, и по понятным причинам – кому охота получить крепкий геморрой на свою многострадальную задницу? Целыми днями доказывая, что ты на самом деле должен был пресечь совершаемое преступление, а не повелся на крики расшалившейся молодежи! Увы, смельчаков, которые решатся на подобное деяние, очень, очень мало, а возможно, и вообще нет на белом свете. Повывели.

Я прошелся вдоль забора, прислушался – полная тишина. Оглянулся по сторонам – улица пустынна, никого нет. И тогда только уцепился за верх забора, подтянулся неожиданно легко и одним движением перемахнул на другую сторону, приземлившись в траву-мураву, выросшую на утоптанной дорожке к дому.

Похоже, что по этой дорожке ходили совсем мало, и потому в душу закрались тоскливые и смутные подозрения, что вся моя затея обернется гигантским пшиком.

Дом обычный, каких много, построен еще до войны, серый, обитый потемневшими от времени досками. Ставни облупились, а раньше они были крашены голубой и белой краской. Красиво, наверное, выглядели, когда были новыми, крашеными, нарядно!

Подошел к двери – на ней здоровенный белый замок. Новый замок! То есть кто-то все-таки сюда ходит, не совсем дом заброшен!

Подошел к двери, аккуратно ее пошатал, попытался отодвинуть – она чуть подалась, совсем немного. Ткнулся носом в образовавшуюся щелку, потянул воздух. Оп-па! Пахнет съестным! Яичницу жарили? И то ли водкой, то ли вином пахнет. Сивухой, точно!

Черт! Почему не зашел к шинкарке?! Может, они еще приходили за спиртным? Но теперь уже поздно жалеть. Соображать надо было сразу! До того как!

Итак: дома кто-то бывает. Или живет.

Интересно, а куда делась хозяйка дома? Она-то где? Я слышал про нее, даже как-то общался – скандальная баба. Меня вызывали по поводу ее разборок с соседями. Соседи написали жалобу – мол, плюется, матерится, проходу не дает. А сынок ее рыжий пакостит – то дохлую крысу закинет во двор, то колеса машине проколет. Мерзкие твари, в общем. Интересно, какое отношение они могут иметь к ограблению олигарха?! Где тот олигарх и где эти помоечные крысы?! Странно, да…

Обошел дом сзади – может, есть вторая дверь? Да куда там… это же не дом олигарха с дверью для прислуги. Одна тут дверь.

А если влезть в окно? А что – выдавить стекло, и тихонько – прыг! Осмотреть все как следует и засесть в засаде!

Нет, отпадает. Заметят осколки стекла – могут быть проблемы. Конечно, со мной пистолет, но… доставать его противопоказано. Достал – нужно убивать. Лучше не доставать! И кстати, надо накрутить глушитель на всякий случай… вдруг все-таки придется пальнуть?!

Накрутил. А потом залег в засаду, спрятавшись в глубине двора за пустой бочкой для полива огорода. Небольшой этот огородик напрочь забросили, потому и бочка была пустой.

Интересно… куда все-таки делась хозяйка? Может, уехала? Впрочем, мне на это дело глубоко плевать. Хоть в космос ее утащили инопланетяне – пофиг! О другом надо думать!

Трава зеленая, сочная, небо голубое, солнышко блестит… ласточка куда-то там летит… Разморило меня. Тепло, хорошо! И только пистолет с глушителем за спиной, заткнутый за пояс, уткнулся в задницу и мешал наслаждаться жизнью, охлаждая разгоряченное тело, напоминая, зачем я здесь вообще лежу. Эдакий огромный стальной пенис! Тьфу… мысли, ага!

Кстати, о пенисах… вернее, о тех, кому оные очень нравятся: и как теперь будут развиваться мои отношения с Таней? Честно – я никак не вижу ее в моем обозримом будущем. Вернее, вижу, но только как случайную, хотя и очень, очень желанную любовницу! Разок в неделю встретились, занялись обоюдоприятным сексом и разошлись – каждый в свою жизнь! Никаких серьезных отношений.

Тем более что я и не собираюсь создавать такие вот отношения. Чистая физиология, так сказать, для здоровья. Встретились два друга противоположного пола, сделали друг другу хорошо – и разбежались. Что может быть лучше и правильнее для нас?

Цинично? Нет, реально. Если люди начинают усложнять то, что усложнять не надо, все заканчивается быстро и нехорошо.

Но как с ней сладко! О-о-о… это просто… просто… нет, слов не найти! Размечтавшись, я прослушал, как в калитке кто-то завозился, вставляя в английский замок свой ключ. Уже когда калитка открылась, я встрепенулся, осторожно выглянул из-за укрытия.

Есть! Он! Рыжий! Противный такой, худой, прыщавый парнишка лет двадцати! С ним еще один, покрепче – спортивный, накачанный и довольно-таки модно одетый, ростом чуть пониже меня.

Они осторожно осмотрелись по сторонам, и качок вполголоса бросил:

– Не нравятся мне эти кружева! В натуре – может, кинула?

– А я знаю? – Рыжий ловко сплюнул, прилепив зеленый плевок на стену дома. – Это твоя телка! Тебе видней!

– Косарь бабло требует. Говорит, я вас на хрен всех порежу, если не отдадите долю. И что сказать?

– Да что сказать-то? – скривился рыжий и растерянно пожал плечами. – Да я в афуе! В натуре, мож, ее тряхануть? Твоя девка-то!

– Да, мля, какая она моя?! – Качок удрученно помотал головой. – Как моя, так и твоя! Надо че-то делать, скоро жрать уже будет нечего!

– Заглушить пока кого-нибудь? А че, у клуба выцепим, и по башке. Там все с башлями, а пока будем с Метлой тереть, чтобы бабло отдала. Или мы ее вложим!

– Вложим, и бабло не получим! – сплюнул качок. – Ладно, пошли у тебя посидим, подумаем.

И что делать? Бежать к ним? Или… а что «или»-то? Я для чего сюда влез? Сделать засаду? Ну вот и…

– Эй! – Я встал во весь рост, и парни будто окаменели, застыли на месте, вытаращив глаза. – Поговорить надо!

– Атас! Менты! – Рыжий рванул к калитке, и я тут же попытался его остановить:

– Стой! Я один! Больше никого нет! Давай поговорим! Я участковый!

Рыжий остановился только после слова «участковый», обернулся и, обращаясь к своему спутнику, растерянно спросил:

– Че делать-то?! Точно, участковый! Я его знаю! Он к нам приходил! На мамку протокол составлял!

– Да че делать? – Крепыш явно собрался с духом. – Эй, участковый, вали отсюда! А то в прокуратуру заявим! Ты без разрешения влез! Это частная территория!

– А у меня есть данные, что отсюда слышали крики! «Помогите, помогите!» – кричали, – безмятежно ответил я, доброжелательно улыбаясь, будто встретил старого знакомого. – Я просто хочу с вами поговорить. Антон… Антон же тебя звать, да? Антон Милютин. И у меня к тебе разговор!

– Не будет никакого разговора! – угрожающе сказал рыжий, нервно кривя губы. – Вали отсюда! А то и правда заявим!

– Постой, Лис, – крепыш почти незаметно прищурился, окидывая меня взглядом с ног до головы. – Хочешь поговорить – давай поговорим!

Он повернулся к рыжему и подмигнул ему. Рыжий легонько кивнул ему в ответ.

И сердце у меня слегка трепыхнулось – дело-то тухлое. Точно, они увязли во всем этом безобразии по самые уши. И скорее всего, решили меня «завалить».

Глава 8
Из «Хагакурэ» – трактата о Бусидо:

«Пусть даже у твоего врага тысяча человек, успех будет сопутствовать тебе, если выступишь против них, исполнившись решимости сокрушить их всех до одного. Действуя таким образом, ты многого добьешься».

Рыжий шел впереди, он отпирал замок, открывал дверь. Крепыш хотел пропустить меня вперед себя, но я приостановился и стал дожидаться, когда войдет он. Видя, что я не вхожу, крепыш нахмурился и прошел следом за рыжим.

В доме пахло подгоревшей едой и чем-то нечистым, несвежим, как это бывает в старых домах, в которых проживают не очень-то опрятные люди. Стол усыпан объедками – валялись недоеденные куски пирожков, что-то засыхало во вскрытой пластиковой упаковке, возле пакета с молоком разлилась белая лужица, наполовину растертая то ли локтем едока, то ли грязной тряпкой, которая валялась тут же, на столе.

Через дверь кухни был виден диван, на котором съежилась нечистая серая простыня и валялась такая же нечистая серая подушка, наволочка которой была в одном месте надорвана и из нее высовывалось несколько птичьих перьев. Небогатая обстановка, это точно. Какой-то прямо-таки притон.

Картинка как-то сразу, мгновенно отпечаталась у меня в мозгу, разложилась по полочкам, и я тут же все понял. Ну… почти все.

– Ну и о чем ты хотел с нами говорить? – Крепыш стоял слева от меня, рыжий сидел возле стола, будто невзначай положив руку на источенный за годы своей нелегкой жизни кухонный нож.

Я не ответил, лихорадочно прикидывая варианты своих действий, и тогда крепыш сделал маленький шажок в мою сторону, явно выходя на дистанцию сокрушающего удара. Скорее всего, он был боксером – двигался экономно, без свойственной гопникам расхлюстанности, «шарнирности». Тренированный парень. И совсем меня не боится. Плевать ему на меня! Скорее всего, уже хорошенько замазан кровью.

– Так чего надо-то?! – не выдержал Милютин, и тогда я двинулся в его сторону, разрывая дистанцию с крепышом. Рано еще, пусть выкажут свои намерения. Не избавился я еще от ментовской привычки ждать нападения, чтобы дать ответный отпор. Не могу нападать первым.

– Это твои часы? – Я показал рыжему часы, по которым я на него вышел, и стал искоса наблюдать, как крепыш медленно, спокойно – вроде так и надо – запер входную дверь на засов. Теперь я так просто отсюда не выскочу. Теперь нужно будет вначале отпереть засов. Только вот об одном крепыш не подумал: теперь и он отсюда так просто не уйдет. А это мне и нужно.

– Не знаю я ни про какие часы! – Глаза рыжего вытаращились, и он беспомощно посмотрел на крепыша. Тот недоумевающе посмотрел на меня, на часы, на Милютина, и брови его поползли вверх. Похоже, что он все понял.

– Знаешь! – жестко сказал я и, сунув часы обратно в карман, добавил: – Это те часы, что ты снял с трупа старика и потом отнес в уплату за литр самогона. Припомнил?

Рыжий замер. Он был не то что ошеломлен – убит! И смотрел на меня взглядом кролика, оказавшегося перед мордой удава. Лицо его сделалось белым как полотно.

– Зачем вы их убили, скоты? – Голос мой наполнился отвращением, я старался быть бесстрастным, но не смог. Ненавижу таких гадов! Ну зачем, зачем было убивать стариков?!

– Не знаю, о чем ты говоришь! – завизжал рыжий, и голос его сорвался, дав петуха. – Это все ментовские запутки! Босс, я не брал ничего! Не брал!

Крепыш презрительно сморщился и укоризненно помотал головой:

– Ну и гандон же ты, Лис! Я же сказал тебе – не брать ничего! Не брать! Сука! Вот ты и привел сюда мента! Да успокойся ты! Все ништяк будет!

И тут же, посмотрев на меня, объявил:

– Слышь, мент, зря ты сюда влез! Я же вижу – ствола у тебя нет, кобура пустая. И ты один. А я мастер спорта по боксу. Так что… кранты тебе!

– Это ты их глушил? Стариков?

– А чего их глушить-то? – пренебрежительно усмехнулся парень. – С левой-правой, и готово! Зря они туда приехали, зря!

– А Метла – это кто? Твоя подельница? Это она все устроила? Кто она? Жена хозяина квартиры? Дочь?

– Ух ты! – непритворно восхитился парень. – Ты и это знаешь?! Ну ладно, знай – напоследок. Дочь это его, да.

Парень довольно улыбался, а я думал о том, что есть такие люди, которых хлебом не корми – дай поговорить. Самоутвердиться, так сказать. Скорее всего, он и боксом пошел заниматься потому, что его обижали. И эта обида настолько въелась в его душу, что он даже сейчас старается доказать, что чего-то стоит. Что он не совсем такой тупой, пропащий, как о нем говорят.

– А стариков зарезали потому, что они узнали Метлу, так? И она что, позволила убить своих деда и бабку? Что же это за монстр такой?!

– Да они не родные ей! Она же приемная дочь, не знал? – ухмыльнулся парень и, оторвавшись от стены, кошачьим медленным шагом двинулся ко мне, огибая стол. – Ну что, потанцуем, мент? Покажешь, чему тебя в ваших мусарнях учили?

Я не стал ничего ему показывать, кроме «макарова», который достал из-под рубашки, из-за пояса. Страшный такой «макаров», с глушителем, «отвратительного вида пистолет», как сказал персонаж одного из старых черно-белых фильмов.

Очень удобно то, что форменная милицейская рубашка накрывает пояс сверху, не заправляется в брюки. И не облегает талию. Сунул что-то за пояс сзади, и, если не нагибаться, если не задирать рубаху, черта с два увидишь, что у тебя там припрятано. Вот и они не увидели, тем более что я старался не поворачиваться к ним спиной.

– Босс, ты глянь, че у него! – выдохнул Милютин, отшатываясь назад, будто стараясь увернуться от пули. – Ствол!

На это замечание по поводу очевидного факта парень никак не отреагировал, он застыл на месте, завороженно глядя в черный зрачок пистолета, а я не стал больше ничего говорить – аккуратно прицелился и выстрелил ему в колено.

«Вылетела пробка», парня развернуло, он упал на пол, держась за ногу и тяжело, сквозь зубы сипя:

– Ссука! Ты че наделал! Ссука! «Скорую»! «Скорую», сука! Я тебя засужу! Засужу! Ты ответишь!

Пуля прошла по касательной, раздробив коленную чашечку, прочертив длинную борозду и вырвав на выходе здоровенный кусок плоти. Виднелись белые то ли кости, то ли хрящи, вокруг которых обильно скапливалась кровь, тут же стекающая на пол тонким, но довольно-таки активным ручейком. Стена чуть выше плинтуса тоже была забрызгана кровью, и я вдруг подумал, что обои в этом месте придется переклеивать. Кому переклеивать? Тому, кто купит этот самый дом.

А еще подумал о том, что в машине не было сотового телефона. А я ведь просил! Может, забыли положить? И тут же вспомнил, что ощупывал, обшаривал машину не очень внимательно. Возможно, что аппарат где-то и лежит. Если так – найду.

Я повел стволом, и рыжий заверещал от ужаса, захлебываясь рыданиями и размазывая по грязным щекам горючие слезы:

– Не надо! Пожалуйста! Не надо! Это не я! Это они все придумали! Они! Я только с Косарем их связал! Да на хату вместе ходил! Это он убивал! Он! Ему Метла сказала, он и убил!

– Подойди к своему другу и перетяни ему ногу! – приказал я, указав стволом на крепыша. – Быстрее, ну?! А то пулю в зад словишь!

Рыжий бросился к подельнику и, схватив со стола грязную тряпку, неуклюже перетянул ему ногу. Затем оглянулся на меня, будто собака, ожидающая приказов. Крепыш же постанывал на полу, согнувшись крючком и закатив глаза. Я не хотел к нему подходить, пачкаться в крови и потому снова приказал:

– Свяжи ему руки за спиной. Ну, быстро! Тряпку возьми или ремень и свяжи! Если свяжешь некрепко – держись! Я тебе весь ливер отобью!

Если они что и понимают, эти самые уголовники, так это язык силы. Тот, кто сильнее, тот и хозяин. И надо ему подчиняться. Насколько помню, Милютин сидел по малолетке, что-то по кражам было. Вроде как в форточки лазил, пока не поймали.

Он долго возился – вначале выдернул ремень у подельника, потом под дулом пистолета долго вязал. Потом так же, по приказу связал негодяю и ноги, соединив их за спиной парня «ласточкой». Так надежнее будет.

А затем я положил на пол и рыжего – просто приказал ему и, когда тот лег, хорошенько связал, использовав разорванную на полосы грязную простыню из соседней комнаты, с дивана. Простыня пахла отвратительно, вся в подозрительных желтых пятнах, но мне было не до изысков – главное, супостата удержит. А после грязи можно и руки помыть, если что.

Оттащил Милютина от раненого, положил возле стены – так же, «на ласточке». Затем скрутил глушитель с «макарова», пистолет положил в кобуру, цилиндр глушителя – в карман. Подобрал стреляную гильзу, взял нож и потратил минут десять на то, чтобы извлечь из стены застрявшую там пулю. Она погасила часть энергии выстрела, раздробив кости «мишени», но все равно вонзилась в стену довольно глубоко, и мне пришлось потрудиться, чтобы выковырять ее из толстого деревянного бруса, укрытого слоем обоев и штукатурки. Можно было бы по большому счету этого и не делать, но… пусть будет так. Есть возможность убрать следы своего присутствия – надо этим воспользоваться.

А потом пошел в машину.

Да, сотовый телефон лежал в багажнике, завернутый в чистую тряпку, – салон я весь проверил, а в багажник не удосужился заглянуть.

Через пять минут я был снова в доме Милютина, где, включив видеокамеру, начал свой допрос. Вначале – допрос одного рыжего.

Он кололся с большой охотой, выкладывая любые подробности, которые я требовал у него рассказать. Вот как иногда помогает прибор бесшумной стрельбы – простой «макаров» вряд ли бы сумел так запугать этого негодяя. Дураку ясно, что тот, кто надел на ствол глушитель, пришел совсем не разговоры разговаривать. Пришел для другого, гораздо более неприятного, но, может быть, даже менее болезненного дела.

Мне пришлось пару раз пнуть парня в бок для ускорения замедлявшейся речи, и эти действия благотворно подействовали на его косноязыкий речевой аппарат.

Картина выяснилась обычная, можно даже сказать – вульгарная. Приемная дочка желает много гулять, развлекаться, нюхать и пить, а еще – играть в казино. Она постоянно на этом залетала, и отчим каждый раз ее вытаскивал, до тех пор, пока не сказал: хватит, теперь ты сама по себе. Надоела! Больше ни копейки – только на еду, а если эти деньги проиграешь, то будешь сидеть голодная.

А у нее долги, ее щемят бандиты от казино!

Где-то в ночном клубе она познакомилась с этим самым крепышом, с кликухой Босс, которую он, скорее всего, сам себе и присвоил. По-настоящему авторитетные люди не будут брать себе такое претенциозное погоняло.

Этот самый Босс долго с ней тусовался, тянул из Метлы денежки, а когда деньги кончились – хотел отвалить, но она заинтересовала его перспективой заработать бабла, ограбив квартиру отчима. Ключи от квартиры у нее были, где сейф находится, она знала, и мешало только одно – не было ключа от сейфа, и вскрыть его не представлялось возможным.

И тогда Босс нашел Лиса, которого знал с детства, и знал, что тот сидел «по малолетке». Через Лиса нашли Косаря, тоже когда-то сидевшего, талантливого слесаря, который хвастался, что умеет вскрывать любые сейфы (кстати, он и работал в фирме, вскрывающей сейфы и сейфовые двери. Какой дурак его туда принял – меня спрашивать не нужно). Пообещали ему долю.

Косарь не обманул – не без труда, но сейф все-таки вскрыл. В сейфе были деньги, много денег. Их уложили в сумку, которую забрала Метла, приемная дочь олигарха.

Увы, в самый разгар вскрытия сейфа приехали родители олигарха, и Босс их тут же оглушил. А потом перерезал им глотки – по приказу той же Метлы, которую старики узнали и по глупости пообещали сообщить приемному отцу. На свою беду. Впрочем, скорее всего, даже если бы не пообещали, их все равно бы убили.

Метла обещала поделить деньги, но сказала, что сначала нужно поменять эти купюры на другие, у этих все номера переписаны, сразу поймают.

Потом все разбежались дожидаться денег, а теперь Косарь достает Лиса, требует долю, иначе будет плохо всем. Грозится напустить на них братву и все такое прочее.

Косарь жил в противоположном конце города – рыжий назвал его адрес.

Камера зафиксировала все, что рассказал мне Милютин, и я стал думать, что мне делать. То ли погрузить супостатов в «девятку» и отвезти олигарху, то ли оставить их здесь. И в том, и в этом варианте были свои плюсы и минусы, однако вариант с вывозом этого генетического мусора смотрелся гораздо более опасным, и я его отверг без всякого сомнения.

Босс лежал без сознания, потому допросить его не удалось. Да и какой смысл? Лис все выложил, все до мельчайших подробностей было ясно, так что терять время на вранье второго члена банды мне не хотелось. А потому я просто связал обоих, сняв их с «ласточки» – больше пятнадцати минут на «ласточке» выдержать невозможно, – и как следует перевязал убийцу. Он должен дожить. До чего? До суда, либо до… справедливого суда.

Если его будут судить по закону – дадут лет двадцать. Он даже может выйти из тюрьмы, пусть и не молодым существом, но выйти. А вот старики уже никогда и никуда не выйдут. Поэтому, по моему мнению, ему жить нельзя. Кстати, как и этой самой Метле. Фактически это она убила стариков, пусть и руками Босса.

Связав бандитов, я заткнул обоим рты, чтобы гады не вопили, забрал ключи от калитки, от замка на двери и пошел наружу.

Уже запирая дверь, посмотрел туда, где я лежал, дожидаясь супостатов, и невольно поежился – фактически лежал на могиле. «Небо, солнышко, птички поют, травка!» Ага. Только подо мной еще и мамаша рыжего, которую эти мрази грохнули, чтобы не мешала им жить. Орала, «выступала», вот и довыступалась.

Рыжий сказал, что и ее грохнул Босс, но я ему не поверил. Вдвоем убивали, точно. Один ноги держал, второй душил. А потом пенсию получал за мать – она была инвалидом третьей группы, пенсию на дом носили. Он расписывался, и никто ни разу не спросил, почему это женщина за три месяца ни разу не получила пенсию сама.

У меня было ощущение, что я окунулся в яму с дерьмом. Настолько все мелко, гнусно и жестоко, что не находилось других слов, чтобы все это охарактеризовать. Эти твари – как взбесившиеся обезьяны.

Насчет мамаши рыжего были у меня подозрения с самого начала. Но я почему-то отбрасывал их от себя – могла ведь уехать куда-нибудь на много дней. В гости, например. К родственникам. А оно вот как получилось…

Жалел я ее? Наверное, нет. Наказаний без вины не бывает, как сказал один известный персонаж. И я поддержу его на сто десять процентов. Не бывает. Вырастила она то, что вырастила. И выращенное ее убило.

И снова повторю: есть люди, которым жить на белом свете совершенно не нужно. Уверен!

Я сел в машину, приопустил стекла, чтобы хоть немного остудить эту парилку, и снова пожалел, что это не иномарка. Они ведь с кондиционерами выпускаются! Это же просто счастье – взять и включить кондиционер! Не понимаю людей, которые не пользуются этими полезными приспособлениями, если есть такая у них возможность. Начинают рассказывать о том, как они сразу простыли, войдя в комнату с кондиционером, как им сразу поплохело, как тут же на них набросился отряд злых микробов! Глупости это все. И самовнушение. И психоз.

Я включил сотовый телефон и, пока он подключался к сети, нашел визитную карточку олигарха. Набрал его сотовый номер и секунд десять ждал, когда трубка ответит мне хриплым, слегка задыхающимся голосом: «Алле! У телефона».

Я попросил о встрече, в двух словах обрисовав ситуацию, и был приглашен по уже знакомому адресу.

Минут двадцать ехал до места, раздумывая, во что это все выльется, и с удовлетворением отметил тот факт, что я стер в доме все свои отпечатки пальцев, хорошенько пройдясь тряпкой по всем местам, которых теоретически мог коснуться. Впрочем, я почти ничего и не касался. Был максимально осторожен и собран. Сазонов бы меня похвалил.

Меня провели туда же, в приемную, предварительно обследовав мою коробку с камерой на предмет орудий убийства, что было довольно-таки смешно – а если это орудие спрятано на мне? Ну ладно, рамки металлоискателя пистолет или нож обнаружат, но если я сам – оружие?

А может, я ошибаюсь? Может, так и надо охранять ВИП-лицо?

Сегодня олигарх был при параде – скромный темный костюм, галстук. Скромный, но как-то сразу было видно, что этот костюм стоит столько, сколько простой участковый не зарабатывает и за год.

Рубашка белоснежная, тоже небось не фу-ты нуты, из бутика, точно. Никогда не понимал – зачем переплачивать бешеные деньги за то, что можно купить намного дешевле? Ту же рубашку, к примеру. Что она, в бутике стала белее?

Хотя, возможно, я, нищеброд, не могу понять богатеев. По крайней мере, в этом самом вопросе.

К его приходу я уже подключил камеру к большому телевизору, стоящему в углу, – благо, что провода в комплекте с камерой были и подключиться не составляло труда даже для меня, не избалованного техническими новинками. Втыкай штекеры, подбирая их по цвету, вот и все подключение.

Не стал ничего рассказывать. Просто включил камеру, отрегулировал звук, откинулся на подушки дивана, глядя в потолок. О чем еще говорить? Все и так ясно.

Когда запись закончилась, я посмотрел на олигарха, застывшего пятитысячелетней каменной статуей фараона, достал из кармана бумажку с адресом местонахождения убийцы и с адресом Косаря и положил ее на стол, придавив ключами от калитки и от дома, предварительно стерев с ключей все возможные отпечатки.

Олигарх не обратил на это никакого внимания. Он не сводил взгляда с экрана, не замечая ничего вокруг, закусив губу так, что на ней выступила алая капля крови. Потом встал и вышел из комнаты, не говоря ни слова.

Я остался сидеть, не зная, как мне реагировать на такое его поведение и что делать дальше, но уже через пару минут вошел другой человек – лет сорока, худощавый, с серыми внимательными глазами, пронзающими собеседника, будто рентгеновскими лучами. Кто он был такой, я не знал. Да и знать не хотел. Мне было важнее то, что он мне сказал. А сказал он вот что:

– Вот ваши деньги. И сверху – премия. За молчание. Вы нигде и никогда не скажете об участии сами знаете кого в совершенном преступлении. Все, что вам выдали, остается у вас. И вы забываете о нашем существовании, насколько это возможно. Если вы разболтаете что-то широкой общественности или попытаетесь нас шантажировать, вы исчезнете. Навсегда!

Он говорил, как робот, бесстрастно, мягко, но с нотками стали в голосе. И я ему как-то сразу поверил – да, этот может! Спецура бывший, точно! Убийца!

И тогда я подхватил видеокамеру, предварительно выдернув из нее кассету, сложил в коробку саму камеру и провода, подхватил увесистый пакет, что положил на стол пришелец, и, не торопясь, но и не медля, вышел из приемной. За дверью меня ждал такой же неприметный человек, как и тот, что со мной сейчас разговаривал, только немного моложе. Меня сопроводили до выхода, и, когда за мной захлопнулась мощная стальная дверь, я с облегчением вздохнул и задышал полной грудью. Вроде бы выбрался!

Не факт, конечно, могут еще и попытаться завалить – подумают, подумают и решат: зачем нам эта ходячая опасность разглашения тайной информации? А не лучше ли заткнуть ему рот раз и навсегда? Но все-таки я надеюсь, что такого не будет. Уж очень это было бы… подло.

Ну да, смешно в наше время рассуждать о подлости. Когда могут убить даже за неосторожно сказанное на улице слово! Но все-таки я чувствовал – вероятность такого исхода ничтожно мала. Не тот человек. Еще не совсем опаскудился. Наверное. Или я ничего не понимаю в людях.

Заехав за угол, открыл пакет с деньгами – интересно же, что туда положили! Может, кирпич?!

Нет, не кирпич. Стодолларовые купюры в пачках. Одна пачка – десять тысяч. Раз, два, три… десять! Десять пачек! Ну ни хрена себе! Так не бывает! Это сказки!

Хотя… ну что для олигарха сто тысяч? Это для меня – невероятное богатство. Просто невероятное!

Может, фальшивые? Как определить?

Выдернул несколько купюр, стал мять, нюхать, смотреть на свет. Как обезьяна с очками! Ну та, из басни Крылова: «…то их на хвост нанижет, то их понюхает, то их полижет».

Хватит лизать. Все равно ничего не понимаю в баксах. Пахнут, как баксы (это предположительно), выглядят, как баксы, – значит, это баксы! А если фальшивые… если фальшивые… ну что я сделаю? Приду к олигарху и скажу: «Зачем ты меня обдурил?!» – так, что ли? Чушь. В любом случае, даже если у меня не будет баксов – есть машина. Есть сотовый телефон. Есть видеокамера. Про пистолет вообще молчу. Так что с голым задом не останусь, точно!

Может, Сазонов в баксах разбирается? Ему показать? Стремно как-то… вдруг у него крыша поедет от вида денег, и он… тьфу! Да что я говорю-то такое?!

Ну и что говорю?! Я знаю-то Сазонова… сколько? Неделю? Больше? Ох ты ж черт… кажется мне, что я знаю его много, много лет! И если я доверился ему, позволяя делать себе уколы, какая разница, покажу я ему все мои деньги или нет?!

Странные выкрутасы выделывает сознание! Неделю назад я тихо-мирно спивался, ожидая неминуемой смерти, а сейчас… сейчас я превратился… в кого?! В монстра какого-то! Тогда мысль об убийстве вызвала бы у меня оторопь, протест, возмущение, а теперь? Теперь в первую очередь думаю о том, что сделать надо все чисто, не оставляя следов!

Прогрессирую, однако! И очень, очень активно! Только в какую сторону? Может, регрессирую, а не прогрессирую?!

К Сазонову приехал уже практически вечером. Загнал машину во двор, достал из салона деньги и оружие, уложил у себя в комнате под кровать. Пошел в душ, долго стоял под теплыми струями, смывая с себя грязь. Много, много сегодня грязи на меня свалилось. Хоть не выходи из душа – стой тут и стой! Пока не растворишься в текучей воде, уносящей все плохое, все черное, что есть на свете…

– Эй, ты долго там будешь торчать? – голос Сазонова вырвал меня из подобия транса, в который я впал. – Ужинать давай. Я плова наготовил!

Мы ели молча. Плов был ужасно вкусным. Я никогда не ел такого плова! Наверное, никогда. Уже и не помню, что было в той жизни, до линии-барьера, перечеркнувшего лист моей жизни. Вроде бы я что-то любил, вроде бы мне что-то нравилось, а что-то нет. Далеко, как во сне, как в красивом, но не запомнившемся сне. Стоит его начать вспоминать, и эта дорожка приведет меня к тому, что вспоминать я не хочу. Пока не хочу… Время еще не настало.

– Нашел? – когда мы перешли к чаю, спросил Сазонов.

– Нашел, – так же бесстрастно и коротко ответил я.

– Убил?

Я задумался: если я отдал негодяев тем, кто их лишит жизни, убил я подлецов или нет? Ведь лично им в голову не стрелял!

Решился. Вкратце рассказал все, что сегодня со мной случилось. Сухо, четко, почти что языком милицейского протокола.

Сазонов не задавал вопросов и, только когда я замолчал, поставив точку в рассказе на том, как уехал от олигарха, спросил:

– Как думаешь, что стало с этими деньгами? Ну… с тремястами тысячами?

– Думаю, их забрали Босс и Метла, – пожав плечами, ответил я, прихлебывая из глиняной кружки, которая раньше была пивной, а теперь стала чайной. – Никаких там замен денег не надо было делать, это и младенцу ясно. Только такой идиот, как Лис, или как этот… слесарь, могли повестись на такую чушь. Скорее всего, Босс собирался замочить рыжего. А потом и Косаря. И тогда все было бы чисто. Почти чисто – оставалась еще Метла, но и тут самый простой путь – завалить и ее. И тогда все. Шито-крыто. Скорее всего, идея ограбления принадлежала Боссу. Ну а Метла подхватила. И деньги сейчас у Босса. Хм… были. Ну вот как-то так. Только вот не знаю, как олигарх будет разбираться со своей дочкой. Пусть и приемной. Мразь она еще та. Сегодня родителей его грохнула, а завтра на кого руку поднимет? Не помню – у него дети еще есть?

– Есть, – кивнул Сазонов. – Еще сын, совместный с нынешней женой. А эта самая… Метла – приемная дочь. Этой жены, да. Не знаю, как он с Метлой разберется. Да не плевать ли? Пусть хоть обратно ее засунет – туда, откуда она когда-то вылезла.

Я фыркнул, чай полез у меня из ноздрей. Долго откашливался, а Сазонов молчал, с легкой улыбкой глядя, как я отсмаркиваюсь, вытираю нос, чищу руки. А потом я встал и ушел в дом:

– Сейчас! Погодите-ка!

Сазонов погодил, и через минуту перед ним оказался увесистый пакет с десятью плотными брикетами. И еще один брикетик – отдельно.

– О! – с улыбкой прокомментировал Сазонов. – Добыча! И зачем ты мне это показываешь?

– А можете распознать, это правильные баксы или нет?

Сазонов пожал плечами, взял одну пачку, перегнул ее пополам, потрещал купюрами, выдернул пару штук, посмотрел на свет, помял в руках:

– Те, что я выдернул, – настоящие. Остальные – не знаю. Можно устроить проверку, но это будет стоить денег – в банк отнести, они и проверят. Машинками специальными. Но почему-то я думаю, что все купюры настоящие. Знаешь что, когда пойдешь их класть в банк, а ты ведь, наверное, положишь их в банк, – вот тогда их и проверят. Вообще – что думаешь делать с деньгами?

– Абсолютно не представляю! – честно сообщил я. – Мне и не нужно столько денег, зачем они мне? Машина у меня теперь есть, на еду хватает, оружие я купил… даже сотовый телефон теперь есть! Так что мне делать с этими деньгами?

– Оденься, обуйся… ты ведь обнищал за это время, так? Обтрепался? Купи себе хорошей одежды, девушку найди. Нельзя мужчине без девушки. Или у тебя уже есть? Ладно, ладно, не мое дело. Но правила ты знаешь – не здесь. В своей квартире любись. Кстати, может, там сделаешь ремонт? Освежишь, так сказать? Деньги-то есть. И вот что – спрячь эти деньги хорошенько, чтобы никто не смог найти, а ты – запросто и быстро. Мало ли что случится – вдруг придется быстро куда-нибудь бежать. Сам знаешь, чем ты хочешь заняться. Вот еще что, сходи в драматический театр, к гримеру, купи париков, краски, румян и всего такого. Чтобы можно было изменять внешность. Я тебя научу, как это сделать. Времена тяжелые, дашь денег – гример тебе столько всякой всячины натаскает! Если спросит, для чего тебе, придумаешь чего-нибудь. Или не придумывай. Просто дай денег, и тогда заткнутся. Народу сейчас не до спектаклей, в театре зарплату по полгода задерживают. Все приличные актеры уже разбежались. И зайди в какой-нибудь дешевенький магазин. Набери всякой одежды – мужской и… женской. Лучше размером побольше. С запасом. Я научу тебя менять внешность. Ну, теперь, если ты отдохнул, пойдем тренироваться?

И мы пошли. И тренировались до самой ночи, пока я совершенно не выдохся и не взмолился о пощаде. Но тренировка не прервалась даже в сумерках, когда зажглись первые звезды. И только к полуночи, в полной темноте, когда руки мои и ноги тряслись мелкой дрожью, мы завершили процесс моего истязания. Именно истязания – сегодня Сазонов был особенно жесток, и тело мое ныло, болело и было покрыто синяками до самой шеи.

Слава богу, хоть лицо не трогал, и то лишь потому, что завтра мне нужно идти на службу. Вдруг начнут расспрашивать, почему у меня подбит глаз или разбита губа.

Кстати, чудом я избежал этих повреждений, абсолютным чудом! Потому что Сазонов бил уже почти в полную силу! Именно почти, потому что его удара в полную силу не выдержал бы никто, даже медведь гризли. Уверен.

Перед сном он дал мне выпить травяной отвар. И не забыл сделать два укола в мою бедную задницу, отчего я тихо матерился и едва не кусал подложенную под голову подушку.

Подумалось даже, что теперь страшно раздеваться перед девушкой – на свету, разумеется. Как посмотрит на меня, избитого, и… полезут ей в голову всякие такие мысли! Нехорошие мысли!

Хотя… надо сходить в секцию Герова, там потусоваться. Мол, это у него на тренировке я так повалялся. Хотя на этих тренировках самое большее – палец выбьешь при ударе или синяк набьешь на локте. Там сплошные танцы, а не настоящее единоборство.

Но это уже позже. Пока просто на словах можно сказать… Тане? Тане, да… что я хожу на тренировки к Герову. Что она, проверять побежит?

Пробуждение было настолько банальным и скрипучим, что об этом даже не хочется вспоминать. В шесть утра. Спал всего-навсего часов пять. Снова резкий, командирский голос Сазонова (чтоб его пронесло!), снова душ и снова утоптанная уже площадка, на которой меня ждал Сазонов с палкой в руке.

Два часа, и ребра мои страшно ныли, отбитые этим довольно-таки толстым дрекольем. Но к концу второго часа я уже вполне уверенно перехватывал палку и отправлял противника на землю, стараясь, чтобы он получил как можно больше повреждений. Например, от моего каблука. И от той же палки.

Вот когда я всласть поглумился над старым террористом! Вот когда он полетал бодрым соколом! А что поделаешь – «куклы»-то для битья нет!

Кстати, задумался, а не найти ли мне какого-нибудь напарника для тренировок? Ну, чтобы Сазонов просто смотрел со стороны, командовал, а мы мутузили друг друга по полной. А то и не одного партнера, а двух или трех. А что? Если у меня будет своя группа, мы сможем крышевать достаточно крупные организации! Гостиницу или какие-нибудь торговые структуры. Один я этого сделать не смогу, а вот с группой…

И тут же ругнулся – я что, хочу сделать свое ОПГ? И, не стесняясь признаться самому себе, тут же констатировал – да! С точки зрения закона – ОПГ, с моей точки зрения – охранное предприятие. Не знаю, как это все получится, но… может ведь и получиться. Может. И денег даст хороших. А деньги нужны для дела.

И опять закралась предательская мыслишка – а зачем мне это надо? Я же вроде как поставил на себе крест! И потом – разве Сазонов разрешит мне тренироваться с чужими ему парнями?

Я все-таки решился и высказал Сазонову мои соображения – все, что были. И насчет тренировок, и насчет крышевания крупных организаций. Он долго молчал, глядя в пространство над моей головой, аккуратно, медленно отпивая чай из кружки с надписью «Москва», и наконец ответил:

– Я тебе говорил и снова скажу: если ты применишь свое умение, чтобы обижать людей, я тебя уничтожу. И то, что ты мне нравишься, что я тебе симпатизирую, не значит, собственно, совсем ничего. Но я не вижу в тебе зла. И естественно, что один ты сделаешь меньше, чем мог бы сделать с напарниками. Даже в тренировках. Ты правильно сказал – чтобы полноценно тренироваться, тебе нужны спарринг-партнеры. Разные. Абсолютно разные. Но они не должны знать о том, что ты отстреливаешь негодяев. Если они будут знать, они тебя обязательно сдадут. Пусть даже это и правильные парни. Кстати, а кого ты хотел приблизить к себе? С кем вместе собирался заниматься?

– Ну-у… есть у меня знакомые ребята. Из ментов. Шурка Зайцев – в охране аэропорта работает. Хороший парень. И крепкий. Он в секции карате давно занимается. И деньги ему нужны – живет в «старом фонде», в полуподвале. Квартира ему и не светит. А жалованье знаете какое. Еще пара ребят есть – тоже из охраны. Им ведь чем удобно – отдежурили сутки, и двое дома. Делай что хошь!

– Тогда надо будет зал снять. Спортивный зал! – задумчиво протянул Сазонов, скатывая из хлебного мякиша упругий шарик. – Поездить по спортивным клубам, поговорить. Благо у тебя транспорт теперь есть. Только поближе нужно, чтобы мне далеко не ездить. Времени много займет, да и накладно…

– Хм… может, вам подкинуть денег? – предложил я, думая, что Сазонов согласится, но он отрицательно помотал головой:

– Потом об этом поговорим. Когда все как следует организуем. Вообще-то я не против, если ты и твоя команда будете собирать дань с торгашей и бизнесменов. Это плата за работу. Вы будете их охранять, расследовать преступления – все, как и положено милиционерам. А ты… ты займешься еще и наказанием супостатов, которые творят беспредел. На все нужны деньги, ты сам убедился. Ни знакомства, ни связи не помогут, если у тебя нет денег. Даже охрану порядка без денег не сделаешь. Потому… я альтернативы такой организации, которую ты решил сделать, не вижу.

– А может, совсем уйти из милиции? И времени будет больше! – предложил я и тут же ответил сам себе: – Нет. Пока не нужно. Пока я в милиции, у меня есть связи, у меня есть информация. Больше шансов себя прикрыть. Потом можно будет уйти, когда все налажу.

– Потом. Продумывай, тренируйся и… шагай на работу. Или поезжай – это уже как тебе удобней! – Сазонов встал с места, сложил тарелки в стопку и пошел на кухню мыть посуду.

А я стал одеваться, раздумывая о том, о чем мы сейчас говорили. Куда эта дорога меня приведет? В том, что убью моих врагов, я даже не сомневаюсь. Как говорил Уленшпигель: «Пепел Клааса стучит в мое сердце». Ну а дальше-то что?! Дальше – куда?!

Кстати, я ведь не забыл, как еще в самом начале наших дел Сазонов мне сказал, что попросит меня решить и его проблему. Убрать кого-то, кто мешает ему. Или не так – того, кто заслуживает, чтобы… не жить. И тогда что получается – из меня киллера готовят, что ли? Нехорошо как-то получается. Ой нехорошо! И что интересно – деньги у Сазонова есть, разве пенсионеры в наше время так сладко живут? И связи такие, что… не знаю какие, но вот у меня нет в знакомых человека, который легко может достать и винтовку, и пистолет! И глушители, кстати сказать!

М-да. Интересно, куда это я влип? Но только интересно. Не страшно. По большому счету – мне наплевать. Ей-ей, сейчас мне живется гораздо интересней, чем раньше! И главное, у меня появилась Цель! А значит, стоит еще пожить. Хотя бы ради этой Цели.

У райотдела я запалился. Попал как раз на Петьку Семенчука, который только что припарковал свою «копейку». Место было только рядом с ним, парковаться где-то в другом месте – идти далеко, да и оставлять машину не под окнами РОВД как-то стремно. Жалко дареного железа, ага. Поцарапают или разграбят – жалко.

Семенчук просто глаза вытаращил, когда увидел, кто вылезает из тонированной «девятки» «мокрый асфальт». Он вечно меня подкалывал на тему, что ноги у меня, видать, крепкие – пешком все время хожу. И что машины у меня никогда не будет, потому что я ее всю по венам пустил – водочным дилижансом. Нищеброд и пьянь!

В общем-то, это правда – если хорошенько разобраться, но на хрена меня все время этим доставать?! Ну почему он меня так невзлюбил, я же его ничем не обижал, наоборот – вначале старался как-то наладить отношения, даже однажды решил поговорить, мол, чего он во мне такого нашел, что ест поедом, как червяк покойника?!

И вот что он тогда мне сказал: «Рожа твоя мне не нравится! Весь из себя такой правильный! От сохи пришел и еще тут пальцы гнешь?! У меня и отец был ментом, и дед, а ты кто такой?! Поналезли от сохи… как говно из канализации! Сцука, житья от вас нет!»

Я так и не понял, какого такого «житья» и от кого – «от вас» (вакансий в участковых – процентов тридцать). Просто пожал плечами, развернулся и ушел. Ну что ты с ним сделаешь, с идиотом? Вот есть такие идиоты, которых хоть убивай – все равно до последнего будут свое долдонить!

Дашь в рожу – так еще и погоны сорвут. Ну как же – напал на своего коллегу, сотрудника! Скандал! В общем – терпи да говны с ушей убирай. И больше ничего не придумаешь! Наверное…

– Что, разжился? – с ноткой зависти прохрюкал Семенчук. – Слыхал я, как ты хапаешь в три горла! Смотри, не подавись, ублюдок!

– Слышь, ты, боров кастрированный, – голос у меня был словно не мой, холодный, скрежещущий, как нож по стеклу. – Еще слово в мой адрес скажешь, я тебя раком поставлю!

– Что-о?! – Семенчук будто не поверил своим ушам. А потом оглянулся по сторонам и ухватил меня за ворот рубашки. – А ну иди сюда! Сюда!

Он поволок меня к нише между домами – пятиэтажка почти примыкала к райотделу своей глухой торцовой стеной, и между ней и райотделом оставалось что-то вроде «ворот», перекрытых бетонными блоками во избежание проезда автомобилей. Только там не было видеокамер, а вообще у РОВД их имелось несколько. Одна из камер как раз смотрела на стоянку машин. Иногда эта камера работала, иногда нет (чаще нет – дерьмо, а не камера!), но шанс, что она работает, существовал всегда. И потому Семенчук сделал то, что и должен был сделать, собираясь втоптать меня в грязь. Потащил под арку.

Я не сопротивлялся. И только когда мы уже дошли до арки, быстрым, но мягким движением схватил Семенчука за руку, которой он меня тащил, а точнее – за два пальца, и таким же быстрым, бестрепетным движением рванул их от себя.

Неожиданно звонко щелкнули кости сломанных пальцев, Семенчук отшатнулся, неверяще глядя на застывшие под девяносто градусов «палочки», а я чуть подсел и сокрушительным ударом разбил ему мошонку.

Семенчук свалился как подкошенный, сбитый с ног болевым шоком, я же стал осматриваться на предмет свидетелей. Никого вокруг не было. Прошла, правда, мимо арки парочка, парень с девушкой, но сюда даже и не заглянули. С другой же стороны арку прикрывали густые кроны деревьев.

И тогда я пошел по двору пятиэтажки. Быстрым шагом обошел здание – так, на всякий случай, чтобы не выходить из арки, где лежит Семенчук, и вышел к своей машине. Ведь я не успел достать дипломат с бумагами, а без бумажки мы кто? Ну да, букашки.

Достал дипломат, закрыл машину, поставив ее на сигнализацию. И спокойно, расслабленно пошел на работу.

Планерку проводил Хадриев, и потому все прошло быстро и без особых ментовских извращений – накачки, прокачки и постановки тупых задач. За пятнадцать минут Хадри Ибрагимович создал видимость «накачки», но при этом и не выклевал мозг личному составу. Молодец! Вот ничего не скажешь – молодец! Старый служака. И дело знает. Честно сказать, я его уважаю.

Хадриев раздал бумаги, сопровождая их короткими, все по делу, комментариями, и мы разошлись по своим кабинетам устраивать погружение в бумажный водопад.

Гроза грянула, когда я допечатал уже третью свою бумагу (печатаю я довольно быстро, хотя и двумя пальцами – на каждой руке, само собой). В кабинет вошел заместитель начальника отделения, Каширов Анатолий, старлей, и, глядя на меня строгими, округлившимися, широко раскрытыми глазами, сказал:

– Каргин, к Хадриеву! Скорее!

И уже в коридоре быстро добавил:

– Ты чего там натворил?! Ты зачем пальцы сломал Семенчуку?! Скандал! Он на тебя рапорт написал! Думай, что скажешь! Дело-то серьезное! Уголовное! Хорошо, если увольнением отделаешься! Соображай, что говорить!

Спасибо, Толя… хороший мужик, хотя и не без хитринки. Впрочем, все мы тут непростые, дураки не удерживаются. Вот и я, дурак, вылечу, скорее всего… если не придумаю, что сказать.

Вылечу?! Это еще вилами по воде писано! Сейчас мы с тобой поговорим, Семенчук!

Семенчук сидел в кабинете, баюкая руку с загипсованными пальцами. И когда успел-то загипсовать?! «Скорую» вызвали, что ли? Наверное. Но должны же были рентген сделать? Или без рентгена гипсовали? Хм… да какая мне разница? Плевать!

Хадриев был на своем месте, за тяжелым столом, не чета моему столу в комнате участковых, – полированный, из массива, впрочем, без особых изысков. Нормальный стол, каким и должен быть стол в кабинете начальника.

Больше никого не было, Хадриев, Каширов да Семенчук – красный, с перевязанной рукой, перепачканный дорожной грязью – с правого бока, на который упал против моего подлого удара.

Перед Хадриевым лежал листок, отпечатанный на машинке, с кривой подписью под ним – рапорт.

А что, молодец Семенчук! За какой-то час и руку полечил, и рапорт накорябал – голова! Умеет!

– Садись, Каргин… – мрачно изрек Хадриев и тут же поправился по ментовской привычке: – Присаживайся. Тут на тебя рапорт поступил от Семенчука. Он говорит, что ты напал на него, сломал ему пальцы и… в общем, ударил его… в пах. Это правда?

– Конечно нет! – не моргнув глазом соврал я. – Вы посмотрите на него и на меня – я что, самоубийца, на него нападать? Семенчук всегда был ко мне неравнодушен. Он как-то раз мне сказал, что хочет быть моей любовницей, а я ему отказал, сказал, что у меня есть жена и вообще я люблю женщин! Мужчины меня не интересуют как сексуальный объект! Вот он и затаил на меня зло! Мстит! Оговаривает!

– Что?! – Семенчук взревел, поднялся со стула, нависая надо мной, и замахнулся здоровой рукой. – Да я тебя!..

– Видите, – невозмутимо пожал я плечами. – Он даже здесь не сдерживается!

И тут же завопил во весь голос, так, чтобы было слышно в коридоре аж до кабинетов дознавателей:

– Отстань от меня, Семенчук! Я не люблю гомиков! Тебе ничего не светит! Не позорь звание российского милиционера! Извращенец проклятый! Гомосек!

Семенчук так и застыл с поднятой рукой, ошеломленный, будто увидел морского змея. Но сказать и сделать ничего не успел, вмешался Хадриев:

– Тише все! Молчать! Отвечать будете только на вопросы! Семенчук, сядь на место! Каргин, ты чего несешь?! Тьфу! Какие гомики?!

– Не знаю, какие гомики, Хадри Ибрагимович! Это Семенчуку виднее! Он меня три года доставал! Приставал ко мне и приставал! Проходу не давал со своей любовью!

– И ты его за это избил?! – нахмурился Хадриев.

– Не бил я его. С чего вы взяли? Рапорт он написал из мести. Пусть докажет, что я его бил. Видеозапись есть? Или, может, свидетели есть? И посмотрите на этого бугая и на меня – я что, полезу на него войной? Кстати, до сих пор не понимаю – с чего он решил, что я могу позариться на такого борова! Я и на женщин-то не на всех смотрю, а уж на мужиков… да еще на Семенчука! Нет уж, не надо!

– Семенчук, ты правда к нему приставал, что ли? Ты что… из ЭТИХ?! – как-то растерянно спросил Анатолий, и Семенчук снова взревел, брызгая слюнями:

– Да врет он все! Приставал… я только подкалывал его! По-дружески! А не приставал, как он говорит! Вы чего?!

– А ты тут пишешь, что он предложил тебе встать раком, а потом сломал тебе пальцы… это как? – задумчиво протянул Хадриев, с некоторым удивлением глядя на Семенчука. – Никогда бы не подумал, что ты… хм… м-да. Пишешь, что он отвел тебя в арку между домами и там избил… зачем ты пошел за Каргиным в арку? И в самом деле – Каргин совсем не выглядит таким богатырем, чтобы взять и насильно отвести тебя в арку. Ты сам пошел?

– Я сам пошел! Но я не за тем делом пошел! Я пошел совсем за другим делом! – смешался Семенчук, и заместитель начальника отделения с непонятным выражением лица его остановил:

– Знаешь что, Семенчук… забрал бы ты свой рапорт. Нет, это твое личное дело, и то, как ты развлекаешься после работы, – тоже твое дело, но… нам не надо, чтобы тень пала на отделение. Нам тут только гомосексуалистов не хватало! Совсем охренели! Насмотрятся американских киношек… хм… в общем, распустились совсем участковые! Надо смотр устраивать, как думаешь, Хадри Ибрагимыч? Не пора ли нам строевой смотр устраивать?

В армии лекарство от всех болезней – мазь Вишневского. Что бы ни болело, мажут ею. В ментовке панацея от всех болезней дисциплины – строевой смотр. «Свистки, носовые платки, блокноты, авторучки – к осмотру! Шагом, марш!»

Хадриев выдержал паузу, вздохнул и укоризненно помотал головой:

– В общем, так: Семенчук, хочешь огласки? Хочешь, чтобы пустил рапорт по инстанции? Если нет – забирай. Упал ты, споткнулся. Сломал пальцы. Посиди на больничном, позагорай на пляже, на даче повозись. А ты, Каргин… будешь работать за себя и за того парня! Я Городницкого временно переведу на участок Семенчука, а ты будешь все бумаги Городницкого исполнять! И не вздумай хоть одну просрочить – накажу! У тебя, кстати, звание на подходе… могу и задержать! На полгодика! Чтобы думал… что делаешь!

– Но его все равно не полюблю! – не выдержал я, чувствуя, как меня захватывает яростная, веселая радость. – Пусть и не пристает, извращенец! Изврат проклятый!

– Молчать! Все молчать! – прикрикнул Хадриев, прищуренные глаза которого, как мне показалось, смеялись. – Семенчук! Пускать рапорт по инстанции или заберешь? Быстро!

– Заберу! – Семенчук поднялся, схватил бумажку и, нервно смяв в комок, сунул его в карман. Потом повернулся ко мне и глухо сказал: – Берегись! Я этого тебе не прощу! Разрешите идти, товарищ майор?

– Идите! – скомандовал Хадриев и добавил, уже для меня: – И ты иди. Работай. Что-то в последнее время от тебя много проблем, Каргин, не находишь? То ларек у тебя на участке сгорел, аж прокуратура зашевелилась, то пристает кто-то к тебе, домогается пряного тела. Как бы эта активность не закончилась плачевно. Подумай над этим!

Я кивнул, соглашаясь, что подумаю, и вышел следом за Семенчуком, через минуту после него. Постоял в коридоре, провожая взглядом широкую спину Семенчука, шагающего к своему кабинету так, будто его преследовали все адовы участковые, и, уже отходя от кабинета Хадриева, услышал заливистый хохот. Смеялся Каширов, но я разобрал и резкий, слегка скрипучий смех Хадриева:

– Приставал! Ох-хо-хо! Нам только пидора тут не хватало! Твою ж мать! Совсем охренели! Нет, надо строевой делать! Сцука, разбаловались совсем!

Порадовавшись, что отвратительное слово «пидор» было названо в единственном числе и явно не в мой адрес, я отправился в свой кабинет. Не без труда достал из сейфа пластиковый «чемодан» и еще на час завис над бумагами, разбирая их по степени важности, решая, какую в первую очередь мне исполнить. Над моей головой острым мечом висел план на двух элтэпэшников, который я никак не мог исполнить, за что уже не раз получал втык от начальства. Мне, кровь из носу, надо было засунуть в этот «Лечебно-трудовой профилакторий» хотя бы одного из тех, кто этого определенно заслуживал.

Наказания без вины не бывает, помните? Если человек посвятил свою жизнь пьянке, если он поставил цель убить себя алкоголем, – пусть сделает как можно быстрее, пока дурная, отравленная спиртом башка не довела его до гораздо худшего предела. Пока он кого-нибудь не убил или не сбил на машине. И моя задача убрать его из общества – любым доступным для меня способом. Любым.

Говорят, что скоро ЛТП закроют. И вытрезвители. Насчет ЛТП – согласен, глупость полнейшая эти «профилактории». А вот насчет вытрезвителей… Что будет, если их закроют? Вот валяется на улице пьяный, в трескучий мороз тридцать градусов. И куда его? В больницу, да? А он там очнется. И начнет права качать. И гонять несчастных медсестер и врачей. Что бывает частенько, и даже ОЧЕНЬ частенько. В каждый праздник, если быть точным.

И вызывают нас. И вяжем мы этого урода, залитого кровью и блевотиной. Так зачем закрывать вытрезвитель? Типа мы такие демократы гуманные? А для кого – гуманные? Для алкаша? А как же медсестры, которым он «зарядил в пятак»? Больные, которым он не давал спать?

Не все так просто, граждане депутаты… купившие себе место в Думе за лимон баксов. Столько, мне говорили, стоит депутатское кресло.

Закончив с делами в РОВД, отправился в свою квартиру. Надо же, в конце-то концов, посмотреть, что там происходит? Не дай бог, вода прорвалась из кранов, и залил я соседей. И выбили мне дверь добрые слесари ЖКХ, и вынесли оттуда все, что можно было вынести.

Впрочем, а что у меня выносить? Старые чашки-плошки? Если только телевизор… да и то не жалко. Дороги только фотографии моих любимых, моих далеких… вот за них я бы просто убил, посмей кто-то над ними надругаться! Ничего не жалко – только их.

Нет, в квартире все было нормально – если считать нормальностью грязь, пыль, неухоженность и пустоту. Мне было неприятно здесь находиться. Сам не знаю почему. Может, потому, что все здесь напоминало о моих близких?

Нет, не так – все напоминало о том, что я никогда, никогда не увижу моих близких! Тех, ради кого я душу бы свою отдал, только бы их вернуть.

Но… нет для меня Мефистофеля. И нет для меня Бога. Ничего нет, пустота. И пламя в душе. Горит оно, жжет! Не дает успокоиться!

Достал папку с документами по делу о наезде. Перечитал судебный приговор. Нет, я хорошо помнил и фамилии, и адреса, но… на всякий случай перечитал. Освежил, так сказать. Чтобы не забыть.

А потом перекрыл стояки с водой – в прошлый раз этого не сделал. И ушел из квартиры, захватив лишь сумку со свежим нижним бельем и еще кое-какими тряпками. Все уместилось в спортивную сумку. В ту, с которой я некогда ходил на тренировки. Треники, тапочки, майки-трусы. Пара полотенец. Понадобится – новые куплю, зачем больше тащить?

Подумалось – а может, и правда сделать ремонт? Отделать как следует эту квартиру? Ну что она такая… холостяцкая?

И еще подумалось: а куда девать вещи девчонок? Я так и храню эти вещи в шкафу, выбросить рука никак не поднимается. Отдать кому-то – как представишь, что в этих вещах кто-то будет ходить, сердце щемит до боли.

Сжечь. Вот! В огонь! Это будет сродни ритуалу – как некогда наши предки скифы делали погребальную тризну, сжигая то, что может понадобиться покойникам на том свете.

Или это не скифы делали? Да какая разница! Я так сделаю! Огонь очищает, огонь – это чисто. Никто не коснется вещей моих любимых. Никто! Только очищающий огонь…

И почему-то мне сразу стало легче. Решение принято!

Я побежал по ступенькам вниз – легко, будто мальчишка, сдавший свой главный экзамен.

У подъезда сидели старушки, я поздоровался. Они нестройно ответили, а когда уже прошел мимо скамейки шагов на пять, мой невероятно обострившийся за последнее время слух разобрал полушепот самой вредной старушенции, красящей волосы в голубой цвет:

– Гля, вроде как пить бросил! А то было пройдет, а за ним хоть закусывай! Тоже мне, милиционер! Тьфу!

Я не стал оборачиваться, лишь усмехнулся и побежал дальше. Сегодня надо было еще решить много дел. И первое – заехать к Армену.

Пока ехал, раздумывал о том, что было сегодня в кабинете Хадриева. Все они с Анатолием прекрасно поняли. Ржали – от души. Кстати, я точно знаю – Семенчука в отделе недолюбливают. Недалекий, подловатый, за что его любить? Но какой бы он ни был – само собой, я не имел права его бить. По закону. И если бы доказали, что я его избил, да еще и ударил первым… не знаю, насчет уголовного дела, но из ментовки я вылетел бы точно.

Хорошо, что я превратил это все в фарс. А еще – слухи-то потянутся ой как далеко! Теперь все будут показывать на Петьку пальцем: «Че, он?! Да ты че-о… и не подумал бы! Неужто?! Заднеприводной?! Ох ты ж…» Представляю, как он будет ходить по РОВД – как по минному полю!

У нас, если честно, недолюбливают ЭТИХ. Хотя, наверное, ИХ и у нас хватает. Менты общаются с блатными, набрались у них всякого – например, презрительного отношения к гомикам. А мне лично плевать – кто чем занимается в свободное от работы время. Хоть дерьмо пускай жрут, только в мою сторону пускай не дышат! Ну да, я же «от сохи», не потомственный мент, как сказал Семенчук…

Но хватит о нем! К делу! Запарковал машину у ночного клуба, днем места на парковке было предостаточно (кстати, интересно, кто этот клуб крышует?), и пошел в торговый павильон, благо Армен был на месте. Машина его стояла прямо на тротуаре, у павильона – новенький «БМВ»-«пятерка». Нехило живет предприниматель! Есть денежки!

Впрочем, я бы сейчас мог купить такую же точно машину, запросто! Только светиться мне ни к чему. И так начнутся разговоры – «девятку» купил, на какие деньги? И что отвечать? В лотерею выиграл? Я помню, как мне рассказывали старшие товарищи: в советское время был период, когда машину милиционер мог купить только по разрешению «генерала», то есть начальника областного УВД. Да, да – было такое! Вначале должен показать, откуда взял деньги на машину! Нынешним ментам расскажешь – ведь не поверят. Засмеют!

Впрочем, можно сказать – выиграл эту «девятку». Честно скажу, не думал, что у меня что-то такое получится. Только надеялся. Верно сказал Сазонов: «Блаженны нищие духом». Если проще – дуракам счастье. Рискнул и выиграл. А мог и не выиграть…

Армен был у себя в кабинетике. Меня к нему провели сразу, провела улыбчивая нерусская продавщица с горбатым длинным носом, ничуть ее вообще-то не портящим. Длинный нос ведь и Софи Лорен не портит, так ведь? Когда все вокруг курносые, девушка с длинным носом вызывает даже больший интерес, видимо – на контрасте с курносками. Почему-то длинноноски часто этого не понимают и мечтают сделать себе пластическую операцию, хотят укоротить украшение своего лица. Дуры, ну что еще сказать! Сами себя портят.

Армен встретил меня стоя, пожал руку, взяв ее обеими руками. Мелко покивал головой, глядя прямо в глаза, и проникновенно сказал:

– Молодец! Мужчина! Уважаю!

– Ты о чем, Армен? – спросил я, усаживаясь в кресло, и тот довольно улыбнулся во все тридцать два белоснежных (фарфоровых?!) зуба:

– Правильно ты Ибрагима насадил! Совсем он обнаглел!

– Я не понимаю, о чем ты! – как можно искренне сказал я, и снова Армен улыбнулся:

– Ладно, ладно, все знают, что это ты! Но я понимаю – мужчина должен молчать! А тебя подарок дожидается! Давно дожидается! Хотел в пикет к тебе заехать, да не хотел светиться! Вот, возьми, дорогой! Будем дружить! Мужчины всегда должны дружить! Настоящих мужчин не так много и осталось, не правда ли?!

Я взял увесистый пакет, внутрь заглядывать не стал. Что дал, то и дал. Может, раньше бы я и заглянул, но теперь, когда у меня в запасе имелась кругленькая сумма, эти деньги были уже не очень актуальны. Хотя и не помешают, точно!

Мы еще с полчаса посидели, попили чаю – Армен предлагал выпить коньяка, но я отказался. Не пью спиртного. Совсем не пью!

Говорили ни о чем – о бизнесе, о положении в стране, как раз был включен телевизор и шли новости, о ночном клубе. Кстати, узнал, кто его крышует. С двух сторон – группировка «Парковские» и опер из ГУВД, фамилию которого Армен не знал. А может, и знал, да говорить не хотел. «Парковские» имели в клубе долю, так что назвать крышей их можно было с большой натяжкой – считай, они и хозяева, ну а опер уже самая настоящая крыша. Наш город «красный», здесь больше ментовских крыш, чем бандитских.

Уже когда я выходил из кабинета, Армен остановил меня и, наклонившись к уху, сказал:

– Побереги себя. Ибрагим везде говорит, что тебя завалит, чего бы это ему ни стоило. Ты парень крутой, но он подлый – в спину его ребята стрельнут или ножом в толпе ткнут. Опасайся!

Я молча кивнул и пошел к машине. Настроение у меня испортилось – что ни говори, но неприятно чувствовать себя бессловесной мишенью. У охотника возможностей завалить дичь гораздо больше, чем у дичи – охотника. Попробуй-ка уследи за всеми вокруг!

Хотя чего я ожидал? Благодарности за то, что сжег ларек? И еще – разве не тому меня учит Сазонов? Уходить от преследования, выискивать снайперов, убийц – в том числе и в толпе! Если меня завалят, сам буду и виноват. Плохо учился. Был тупым учеником.

Заглянул в пакет с деньгами, и глаза мои вылезли из орбит. Если регулярно буду так получать – можно жить! Если перевести с «деревянных» в доллары, получилось около десяти «тонн». Неплохо нагребли парни из «кассы»! Слишком много для простого ларька, нет?

Может, он наркотой торгует? Откуда столько денег? Узнаю, что наркотой, – тебе, Армен, здесь не жить. И вообще не жить. И плевать на деньги. Я за деньги не продаюсь. И вообще ни за что не продаюсь!

Отсюда – домой. Отвезти деньги, пообедать, подумать, что мне делать дальше. Нужно заняться и другими магазинами. А еще посмотреть, что там поделывает мой «друг» Ибрагим…

Обед и общение с Сазоновым прошли как обычно – дневная тренировка, борщ и мясо. Я дал ему еще денег – он молча принял, не спросив откуда. Ну деньги и деньги. Дел-то!

Тренировка сегодня прошла не очень болезненно, я уже приноровился и двигаться стал заметно быстрее.

Зашел к шинкарке. Она совала деньги, но денег брать не стал, сказал, что она будет давать мне информацию и больше ничего. Денег от нее не нужно. Шинкарка мне подтвердила, что Ибрагим обещал меня искоренить, а больше никаких новостей пока не было, если не считать той информации, что через три дома от нас некто попер от дома детский велосипед. Возможно, цыгане, которые недавно ходили по дворам, прося «детишкам попить». Время от времени от них такой геморрой, что диву даешься – такая вроде бы небольшая нация и столько от них проблем!

Читал, их даже из Индии выгнали, потому что они вели себя непотребно. «Неприкасаемые» – вот к какой касте они принадлежали, когда жили в Индии. Это не я придумал, исторические источники сообщают. Так что бесполезно фырчать и говорить, что я-де нацист и все такое прочее. Просто утомили так называемые свободолюбивые, живущие лишь за счет воровства, мошенничества и торговли наркотой. Целый район есть в городе, называется «Воруй-город». Понятно, почему он так называется и кто там живет! Именно туда ездят за наркотой все наши нарки.

Кстати сказать, та же анаша, или марихуана, или травка, как ее ни назови, все одно и то же, гораздо менее вредна, чем алкоголь. Но есть у нее одно неприятное свойство, о котором не знают заядлые «куряки». Со временем, чтобы она «пробирала», ее требуется больше и больше. И наступает момент, когда травка перестает «работать». Кури, не кури, так, легкое веселье, и все. И вот в этот момент люди, привыкшие к состоянию сладкого наркотического опьянения, переходят на тяжелую наркоту. Например, на героин.

И тогда все. Спекся! Наркомания не лечится, не верьте. Девяносто девять процентов наркоманов срываются и снова начинают колоться. Их только убивать. Это уже не люди. У них не остается ничего святого, вообще ничего из человеческих чувств. Только одно желание – загнать себе в вену иглу и впустить в кровь смертельный яд. Забыться на несколько часов, до следующей ломки.

Павильон Ибрагима отстраивался. Суетились рабочие, таскали доски, пилили, шумели болгаркой, сверлили. Да, ларек сгорел дотла – остался один остов, сделанный из тяжелых квадратных труб. Даже листы железа покоробились, загнулись черной больной чешуей дракона.

Я подошел к Ибрагиму, встал позади него. Он меня не замечал, покрикивая на рабочих, а когда что-то почуял, оглянулся, увидел – и вздрогнул, и едва не подался назад. Потом сообразил, что среди белого дня и на людях я ему ничего делать не буду, воспрянул духом и грубо, надменно меня спросил:

– Че хотел?! Пришел смотреть, че ты тут натворил? А?! Ты ответишь! Ты будешь отвечать!

– Ты не будешь здесь работать, – убедившись, что меня никто не слышит, сказал Ибрагиму я. – Сворачивай свою деятельность и уходи. Совсем уходи. Я буду приходить к тебе каждый день, я буду составлять протоколы каждый день, а однажды ночью в твой ларек снова ударит молния, как сейчас. Или будет короткое замыкание – и ты сгоришь.

А еще – я найду у тебя наркотики. Клянусь! – найду. И посажу тебя. Веришь? Не веришь? Не надо. Но ты или сядешь, или отсюда уйдешь. Я тебя предупредил. И денег я твоих не брал и брать не собираюсь. Пшел с моего участка, тварь! И с нашей зоны! Чтобы на пять остановок автобуса вокруг – тебя не было! Понял, гнида?! Беги, пока есть возможность. Иначе будет поздно!

Я не стал дожидаться ответа, ушел. Уехал. Мне нужно было поездить по магазинам, приодеться. Не все же мне в форме ходить, в самом-то деле! А еще я хочу найти фирму по ремонту квартир и сделать тот самый ремонт в квартире. Пусть я и готовлюсь к смерти, как настоящий самурай, но эту подготовку к подвигу можно сделать и гораздо более приятной, тем более что денег у меня хватает с избытком.

И, кстати, задумался – а почему бы мне не прикупить «снайперку» покруче? Так, на всякий! Для комплекта! Если что, всегда могу ее ведь и бросить. Деньги у меня есть, что мне их, солить?

Заеду-ка я к Гаврикову. Нужно будет договориться, чтобы он меня поучил работать с СВД, я ведь никогда не имел с ней дела. Только слышал, что это хорошая машинка. И вот еще что – прицел у карабина-мелкашки слабенький, всего два с половиной. Пусть добудет хотя бы четырехкратный, а то срамота какая-то – как театральный бинокль! Несерьезно!

И ночной прицел – совсем было бы хорошо. Дорого только, наверное. Но деньги есть, есть деньги! Будем жить! И умирать, если придется. Таков он, путь самурая!

Эпилог
Холодно. Уже – холодно. Осенний ветер-листобой посбивал листья с деревьев и теперь бросал их мне в лицо, как пьянчуга, надеющийся таким образом избежать задержания.

Не выйдет, придурок! Меня не остановить! Я российский мент! Меня, сцука, танком не остановишь! Я сам кого хошь остановлю!

Темно, небо в облаках, из которых сыплется мерзкий дождик пополам со снегом. Редкие фонари высвечивают на земле круг, из которого не хочется выходить, – кажется, что за границами этого круга таится нечисть. Будто я Хома Брут, а там, в темноте, – упыри и вампиры. И Вий!

Я в детстве очень боялся темноты. Насмотрелся «Вия», так в сортир (он у нас был на улице) ходил с мамой, она стояла снаружи и держала фонарь. И мне казалось, что в сортирной дыре кто-то прячется и хочет утащить меня в Преисподнюю… страшно!

Вот надо же было так подгадать – в такую мерзкую погоду вызвать на семейный скандал! Нарочно не придумаешь! Ну почему вам, идиотам, не бить друг другу бошки в хорошую погоду?! Когда тепло, когда прогуляться по улице одно удовольствие?!

И почему вы не вызвали патрульных? Пусть бы они дерьмо ваше разгребали!

Хотя… скорее всего, они патрульных и попытались вызвать. Позвонили в отдел, а дежурный (чтоб его понос прошиб!) перекинул «заказ» уже на меня. Ну как обычно это у нас бывает: выплеснул из горшка дерьмо туда, где ему и положено быть, – на участкового. Кто разгребает помойки? Кто разбирается с семейными скандалами? Участковый!

Я завернул за угол, до «точки рандеву» оставалось метров пятьсот по длинному, кривому переулку. Глухое место, неприятное. Когда здесь идешь ночью, сразу вспоминаешь, сколько тут было гоп-стопов и даже изнасилований.

Дома вокруг? Да тут убивать будут – хрен кто высунется! Запрутся за своими заборами и будут сидеть – даже если тут каннибалы разделают свою жертву и начнут жарить сочное обывательское мясо! Не их же жарят, так кому какое дело?

Впрочем, я их понимаю. Время такое. Нельзя высовываться – быстро нос прищемят. От ментов, то есть от нас, защиты гражданам мало. Вернее, никакой защиты. Почти никакой. Хотя… все-таки я стараюсь что-то для людей делать, хотя делать это мне становится все труднее и труднее.

Справа что-то шевельнулось, и я автоматически повернул голову туда, с досадой ожидая неприятностей. Фухх! Показалось! Газетный лист ветром полоскает. Газета – «Правда».

Ох ты ж… вот она где, правда-то… в грязи! «У вас “Правда” есть?» – «“Правды” нет. Остался только “Труд”». Советских времен шутка. Рассказывали друг другу, как невероятно смешную и даже чуточку опасную присказку! Это сейчас – что хочешь неси из грязного ротика, поливай грязью кого угодно – ничего тебе не будет. Если, конечно, не пристрелят.

А это, кстати, запросто. Народ просто озверел – особенно после дефолта. Ох хорошо, что я не потратил доллары, не перевел их в рубли! И то, что от ларечников получал, тоже в доллары переводил! И теперь у меня кругленькая, очень кругленькая сумма скопилась!

И ремонт квартиры неплохо сделал – загляденье, а не квартирка!

Дом бы еще прикупить… а что, как у Сазонова, такой же! Разведу себе «сад камней». И буду сидеть, созерцать пространство, обретать цельность и просветление! Чтобы как следует карать негодяев!

Никак меня Сазонов не пускает заняться тем, чем я хочу. Ну никак, и все! Говорит, не готов я.

Хм… а может, и не готов. Что такое – три месяца занятий? Или четыре. Ну да, теперь я от камешков как мангуст уворачиваюсь, да, теперь я автоматически могу выбить пистолет или поймать нож, но… тренировочное это все, и я это понимаю! Неопасное! Не взаправду! Я ведь так и не убил ни одного человека. Нет, не человека, бандита. Бить – бил. А убивать – нет, не убивал.

Снова шевеление. Лист? Ох нет! Черт!

Бейсбольная бита просвистела рядом с плечом – пришлось всего лишь чуть отступить в сторону! Человек по инерции проскочил вперед и вниз, – нельзя делать такой сильный замах, даже если ты собираешься одним ударом разбить башку! Надо предполагать, что мишень может и увернуться!

Развернулся, и…

Рука выбросилась вперед, как копье, и два пальца вонзились в глазницу противника, проткнув что-то мягкое, теплое, липкое и противное. Бандит истошно заверещал, а я едва успел вздернуть вверх пластиковый дипломат, набитый бумагами, – нож ударил в него с такой силой, что прочно застрял в образовавшейся щели.

Этой секунды мне хватило, чтобы вонзить пальцы в шею нападавшего и вырвать трахею, из которой раздались противный хрип и мерзкое сипение.

На самом деле вырвать трахею не очень сложно – нужно достаточно быстро и точно погрузить пальцы в определенную точку на горле и рвануть сложенными крючком пальцами. Вначале рвется не кожа – ломается хрящ трахеи, кожа только растягивается. А потом и она рвется – потрескивая, как лист мокрой бумаги.

Фонтан крови едва не ударил мне в лицо, но я уже скользнул в сторону – третий нападающий прошипел что-то и рубанул здоровенным ножом, похожим на настоящее мачете.

Я видел такие, их продают вроде бы для дачников, на одной стороне пила, на другой – заточенное лезвие. Острия нет, но и зачем оно, когда такой хреновиной можно легко отфигачить не только ногу и руку, но и голову.

Удар я отклонил ладонью правой руки и перенаправил на того, который зажал лицо ладонями, пытаясь остановить кровь, и выл. Когда «мачете» врезалось ему в ключицу, он только тихо хрюкнул и повалился на землю, утаскивая за собой и застрявший в кости «мачете», и хозяина ножа, уцепившегося за рукоять так, будто в этой железке была заключена вся его надежда на жизнь.

Я лишил его надежды и самой жизни – удар сверху, локтем в основание черепа. Глухой удар и хруст кости слились в один звук.

А потом я сам едва не потерял жизнь. Оказалось, их было не трое, а четверо. И этот четвертый хоронился до времени в темноте, за фонарем, у забора. И если бы этот болван вовремя подготовился – передернул затвор, снял с предохранителя, – мне бы конец. И вообще – если бы Ибрагим подготовился основательней, мне бы конец. Но ему хотелось поглумиться, хотелось сделать мне больно, изувечить – чтобы другим неповадно было.

Кстати, не азер он был. Дагестанец. Это я уже потом узнал, когда он меня начал таскать по инстанциям. Как и обещал. А я, как и обещал, превратил его жизнь на моем участке в ад. Я изымал у него контрафактную водку, проверял сертификаты на все товары – и, если находил несоответствие, изымал, изымал, изымал. А несоответствие есть всегда. Потому что тот, кто торгует абсолютно легальным товаром, вылетает в трубу. Время такое.

На меня писали в прокуратуру, в областное УВД, даже в ФСБ – бесполезно. Я все документы составлял так, что комар носу не подточит. Все по закону, все как полагается.

А еще существует такая штука, как пожарная безопасность. А еще – антисанитария в ларьке, и приходится донимать владельца ларька вопросами: «Где у вас урна? Где график уборки и санитарные книжки?»

«И где контракты на продавщиц? От налогов уходите? Протокол!»

«А куда они, продавщицы, ходят в туалет?»

Это только в кино Анискин разгуливает и только ласково журит нерадивых продавщиц. Сейчас все жестче. Законы тогда были другие. Проще. Теперь, если участковый хочет закошмарить какое-то частное предприятие, он сделает это на раз. Если, конечно, он правильный участковый и разбирается в своем деле. Я – разбираюсь.

Вообще-то, если честно, я так и не понял, зачем Ибрагиму этот ларек. Чего он сражается за него так истово, будто бы от того, стоит ларек на моем участке или нет, зависит его жизнь! Ну да, не сложилось здесь – ушел, и все! Зачем терять столько денег? Зачем посвящать борьбе все свое время? Полно других участков, с более сговорчивыми участковыми!

Что у него тут? Обстоятельства, каких я не знаю?

А может, все проще? Может, это оскорбленное самолюбие? Мне не понять, я обычный русак, не вышло – плюнул и дальше пошел. Забыл, как дурной сон. А у «джигитов» все сложнее. Раз попустил, в другой раз все о тебя ноги будут вытирать.

Так или не так, но вот к чему привело наше с ним противостояние. Ибрагим направил мне в лоб пистолет, и темное девятимиллиметровое отверстие «макарова» пялилось на меня бесовским «глазом», обещая скорое и неминучее освобождение от ночных кошмаров. Впрочем, как и от хороших снов.

Так бы оно и было, но… Ибрагим передернул затвор (вот почему я встрепенулся – услышал звук!), шагнул к свету – наверное, чтобы я видел, кто меня убивает. А может, неосознанно – привык орудовать ножом, а он используется только на ближней дистанции. Нож и преступники из Дагестана – как сосиска и горчица. Они всегда рядом.

Кстати, ошибка любого непрофессионала, говорил мне Сазонов, – это сближение человека с оружием и потенциальной жертвы. Пуля достанет и с пяти метров, а вот чтобы достать противника голой рукой или ножом – нужно, чтобы человек находился максимум на расстоянии вытянутой руки.

А лучше всего, чтобы болван приставил пистолет к затылку. Или к виску. Чтобы чувствовалось, где находится ствол. Знать, где он, – уже полдела.

Чтобы нажать на спуск, времени нужно больше, чем для того, чтобы убрать голову в сторону и вырвать пистолет из рук непрофессионала. Именно непрофессионала, потому что профессионал такой глупости, как сближение, не допустит. Еще в царской охранке учили конвоиров вести свой объект так, чтобы между ним и конвоиром было не менее трех шагов. Эти три шага – гарантия безопасности. Никто не сможет их преодолеть без того, чтобы ему не разбили или не прострелили башку.

Но в этой засаде вообще были сплошные ошибки. Во-первых, неверная оценка объекта нападения. С их точки зрения, я простой участковый, можно сказать, «лох педальный». Что я могу противопоставить четырем вооруженным боевикам?

Конечно, можно спросить: а откуда они могли знать, что я совсем не лох? А ниоткуда! Надо было предполагать! Надо было догадываться! Нужно было предусмотреть.

И из этого всего выклевывается второй пункт. Во-вторых, не надо идти на поводу у чувств. Собрался совершить акцию – делай ее! Не разговаривай с жертвой, не предоставляй ей возможность другого исхода – только смерть! Мешает тебе участковый – убей его, если в коленках не слаб! Но не глумись, не разговоры разговаривай над искалеченной жертвой – просто выстрели из темноты, и все! Наповал! Быстро и точно!

Профессионал выстрелил бы мгновенно, не раздумывая. В отличие от простого бандита, в голове которого все равно гвоздем сидит «запрет на убийство»: покалечить, изуродовать, забить до смерти – это да, это для него. А вот чисто, быстро убить, не разговаривая и не раздумывая, – это не так просто. Это для профессионала.

Но Ибрагим не был профессионалом, и слава богу. И теперь его палец, движение которого я четко видел в свете фонаря, медленно, очень медленно нажимал на спуск.

То есть моему натренированному мозгу движение бандита показалось медленным. На самом деле Ибрагим просто шагнул на свет фонаря, выбросил вперед руку с пистолетом и нажал на спуск. Сколько времени это заняло? Секунду? Две? Я не знаю. Но эта секунда дала мне возможность еще немного покоптить небеса.

Я никогда еще по-настоящему не стоял под стволом пистолета, пистолета, который я могу увидеть в последний раз в своей жизни. И, если бы не вбитые в меня за долгие месяцы тренировок условные рефлексы, ничего не смог бы сделать. Но я сделал.

Мгновенный уход в сторону – грохнул выстрел, оглушив так, будто в уши наложили ваты. Где-то зазвенело осыпающееся стекло, и женский голос заголосил: «Убили! Милиция!»

Захват, хруст костей – пальцы, зажатые скобой пистолета, вывернуты вверх, они уже сломаны и ничем не смогут помочь своему хозяину. Ствол уже направлен в голову Ибрагима, и первая пуля выносит ему подбородок, выходя через скулу с противоположной стороны головы.

Вторая пуля входит в место соединения шеи и черепа, выходит через макушку, взметнув фонтан крови, кусочков кости и желтоватого, студнеобразного мозга. Ибрагим стоит еще секунду и падает, как подрубленная груша.

Все, кончено.

Я вынул из кармана сотовый телефон, набрал «02» и попросил соединить с моим РОВД, с дежурной частью, вкратце объяснив ситуацию. Через «02» связь бесплатная, все не пятьдесят центов за минуту. Халява!

А потом закрутилось. Опергруппа, прокуратура, любопытные свидетели – и откуда они повылезли, в такую-то погоду! Когда меня убивали, никого не было!

Меня допросили, осмотрели врачи из «Скорой». Оказали помощь мужику, в которого попала пуля из пистолета Ибрагима, – похоже, что мужик стоял у окна и смотрел на происходящее, вот и получил свинцовую плюху. Смотрел, как меня убивают. Забавно, а че? Весело же!

Трупы осмотрели. Умерли все, в том числе и тот, которому я выбил глаз. Нож-мачете так и торчал у него в ключице.

Честно сказать, я не испытывал никаких сожалений и никакой радости. Вообще ничего. Даже тошноты не было – говорят же, когда убил впервые, сразу же начинает тошнить, вид трупов, понимаешь ли, печалит! Какая там, на хрен, печаль? Я этих трупов насмотрелся! И эти – не самые плохие трупы из тех, что я видел. Свежачки! Даже не подгнили и не обгадились.

Меня трясло – отходняк. Да и холодно стало. Во время схватки вспотел, а теперь на ледяном ветру прохватило. Как бы не простыть…

Две недели. Две недели меня трясли, крутили по-всякому, просвечивали – едва ли не рентгеном. Само собой, оказалось, что никакого семейного скандала по адресу не было. Фальшивый вызов. Но запись о нем осталась в дежурной части, потому никаких претензий в этом вопросе ко мне не было.

А были претензии по поводу четырех трупов. Один труп – это уже много, а четыре… четыре – это скандал! Особенно если убил сотрудник милиции. И не важно, что он сделал это голыми руками, без оружия – прогрессивная общественность негодует! «Ментовский беспредел!», «Как остановить убийц в погонах?!» – вот самые типичные заголовки газет, которые выходили в то время. Постаралась национальная община. Обидно, да – земляки же! Видать, неплохо им башлял Ибрагим…

Прокуратура устраивала многочасовые допросы, на которых я в лицах показывал, как оборонялся, как убивал нападавших. Но прокурорские ничего не смогли со мной сделать. При всем своем желании. Совсем ничего.

Нож одного из бандитов так и остался торчать в моем дипломате, увязнув в куче толстой, мелованной бумаги.

Бейсбольная бита – в руках другого отморозка.

На рукоятке мачете – отпечатки его хозяина.

Ну а пистолет… пистолет в руках Ибрагима. Палец на спуске, стреляные гильзы – из этого пистолета, да и пуля, застрявшая в плече мужичонки из соседнего дома, – все указывало на то, что моя версия была истинно верной.

Кстати сказать, мужичонку тоже допросили, и, как ни странно, он дал показания, совпадающие с моими. Почему странно? Да потому, что свидетели – такая аморфная, бессмысленная масса, что рассчитывать на их правдивые показания никак не приходится. Одного и того же человека три разных свидетеля могут описать совершенно по-разному. Для одного он низенький, для другого высокий, третьему показалось – толстый и круглый. Ну и так далее – зависит от ракурса взгляда и от обстоятельств.

Например, некто мог очень не любить ментов, потому дать показания против меня, мента, – мол, «хочу насолить мусорку»! Но мужик оказался простым работягой, который решил покурить возле форточки на кухне. Палисадник маленький, переулок как на ладони, а все происходило у фонаря. Все видно как на ладони. Вот он и рассказал, что один мужик напал сзади, другой потом, третий… и только того, что было после первого выстрела Ибрагима, он не видел. По понятным всем причинам.

И это очень хорошо. Потому что на вопрос: «Могли ли вы обезоружить противника, не убивая?» – я всегда отвечал, что нет, не мог бы. И что он сам застрелил себя, продолжая автоматически жать на спуск, когда я схватил и вывернул ему руку.

А я мог обезоружить. Но не захотел. Не на то я заточен, не ради того, чтобы обезоруживать бандитов и сдавать их закону, я три раза в день по нескольку часов истязал себя несколько месяцев подряд. Не к тому я готовился, не к тому меня готовил Сазонов.

Потерзав, от меня наконец-то отстали. И даже наградили медалью и повысили в звании. Ну как же, голыми руками обезоружил и уничтожил четырех вооруженных бандитов! Нужно ведь поднимать престиж российской милиции! А то совсем задолбали – жирные, бегать не умеют, стрелять не умеют, преступника задержать не могут, даже если он сам к ним придет и сдастся!

А тут – рраз! И на матрас! И мир стал чище.

В райотделе на меня некоторое время смотрели как на некого монстра – какой-то там участковый, и вот что творит! Герой! Выскочка…

Гаврилов предложил перейти в опера, благо там вечная неукомплектованность. Это же не ОБЭП, это грязь, кровь, кучи отчетов (ничуть не меньше, чем у нас, участковых), и никакой тебе благодарности за сделанную работу. Одни лишь плюхи от начальства, выговорешники и вонь с самых вершин Олимпа.

Нет, я не согласился, но попросил время «на подумать». И правда, а может, пойти в опера? Свободный график, гражданская одежда – почему бы и нет? Может, хватит по помойкам лазить?

Но как тогда ларьки? Те, что исправно платили мне за «защиту»? Нет, так-то денег мне хватало с избытком, но… все равно… жалко как-то.

И опять же, ребят надо «кормить» – свою бригаду, тех, с кем тренировался и кого готовил к акциям. Но это уже совсем другая история.

С Таней я встречался редко – обычно только тогда, когда мы дежурили вместе. И если нам позволяла обстановка, мы делали все, что хотели. Сколько это продлится, я не знаю. Наверное, недолго. По крайней мере, так говорила Таня, которая в следующий раз опять затаскивала меня в свой кабинет, как лиса куропатку. «Сегодня – в последний раз! И давай – как в последний раз! Другого раза не будет! Я же замужняя дама!» И так – раз за разом, раз за разом. Домой к себе я ее почему-то не приглашал. Сам не знаю почему. Из колеи не хотел выскакивать, что ли? Идет дело – и пусть идет, как получается.

Когда шло следствие, я узнал, что в Москве разбилась на автомобиле «Феррари» дочь олигарха Н. Да, та самая Метла. Олигарх и его супруга были безутешны. Камера телевизионщика наезжала на лица родителей, и я видел, как переживает приемный отец девушки. Очень переживает, очень! Смахивает слезу, да. И почему-то каждый журналист считал своим долгом сказать, что у олигарха есть и еще ребенок, сын, как будто в этом случае погибшего ребенка не так уж и жалко. Двое же, один запасной! Идиоты…

По поводу моих тренировок Сазонов сказал, что я буду готов к весне – раньше нельзя. Зима – тоже хороший полигон для откатки моих умений. А пока – тренироваться и ждать, тренироваться и ждать. Терпение – вот царь обстоятельств! Месть должна остыть, чтобы сделаться особенно вкусной. И я ему верю. Жду.

Приложение Из переписки Деда с Центром
Довожу до вашего сведения, что агент под псевдонимом Самурай продолжает подготовку по проекту «Возмездие».

Подготовка проходит успешно, Самурай проявляет выдающиеся способности во всех областях данной подготовки. Он обучен приемам снайперской стрельбы из различных видов оружия в любых полевых условиях. Специальные приемы рукопашного боя практически доведены до максимально возможного уровня подготовки таких агентов. Что он и доказал, голыми руками уничтожив четыре потенциальных цели, вооруженнные холодным и огнестрельным оружием. Считаю возможным продолжить преподавание спецприемов, для использования в особых условиях.

Основы наблюдения за объектом, ухода от наблюдения освоены им в совершенстве – но только в теории. По понятным причинам практическая составляющая у него нулевая.

За время наблюдения, с момента применения специальных медицинских препаратов, объект показал увеличение скорости реакции как минимум в два раза (а возможно, и больше), увеличение силовых показателей в два раза и увеличение эффективности мыслительного процесса как минимум в два раза (проверено с помощью всевозможных тестов, и не один раз. Испытания проводятся регулярно, раз в две недели).

Стоит отметить, что испытание спецсредств, а именно препарата, вызывающего мутацию организма в сторону совершенствования боевых качеств, считаю успешным и прошу разрешения продолжить эти испытания с увеличением круга подопытных, естественно – без указания конечной цели эксперимента.

За то время, что Самурай находился под моим наблюдением, он проявил себя с лучшей стороны как организатор – сумел создать что-то вроде небольшой, но довольно-таки эффективной группы бойцов, с помощью которых медленно, но верно подминает мелкий бизнес во вверенном ему районе, вытесняя из этой сферы представителей откровенного криминала. Подобранные им бойцы беспрекословно слушаются его команд, «подразделение» Самурая построено по воинским принципам, напоминая собой взвод армейской разведки.

Все бойцы служат в различных подразделениях МВД, одиноки, не имеют семьи и как нельзя лучше подходят для выполнения наших задач. Именно среди них я намерен продолжить эксперименты с «Мутантаром», чтобы в дальнейшем использовать бойцов через посредство Самурая. О моем существовании они знают в пределах той информации, которая была доведена до их сведения и по моему разрешению Самураем. Я для них – бывший спецназовец, на старости лет решивший подработать тренировкой тесной группы интересных мне людей.

На силовые полевые акции в рамках нашей программы я наложил запрет, обосновав это недостаточной подготовкой Самурая. Считаю, что подготовку нужно продолжать и начать акции не ранее чем в начале мая, используя зимнее время для подготовки всей его группы.

Не наложен запрет на акции во время деятельности Самурая по обеспечению его группы финансами и снаряжением. Так как на финансирование из Центра наложен запрет, группа может функционировать только в случае, если сможет обеспечить себя сама. То есть обложив данью расплодившиеся легальные, полулегальные и нелегальные предприятия. А также изымая средства у организованных преступных групп, заработавших эти деньги незаконным путем. В этом случае неизбежны потери противника и возможны потери среди личного состава группы. Потому я и предлагаю отсрочить начало активных акций до полной подготовки бойцов.

Возможно, что понадобится активная юридическая поддержка, прошу подготовить в этом случае легенду с участием лучших адвокатов. Также необходимо обеспечение спецсредствами более высокого уровня – через агента Гаврилу, который выступает под видом продавца оружия и боевого снаряжения.

Необходимо пополнение запасов лекарственных спецсредств, и в основном «Мутантора», доказавшего свою эффективность. Запас его подходит к концу, а мне нужно срочно готовить группу Самурая. Кроме того, прошу разрешения на обучение Самурая методике работы с данными препаратами – это ускорит работу и представит больше времени для отработки группой слаженности и боевых навыков.

В целом, как я уже и говорил, операция проходит по плану, и я уверен в успешном ее продолжении – если мои рекомендации будут приняты к сведению.

11 ноября 1994 года

Дед

Продолжайте работу над проектом «Возмездие». Ваши рекомендации приняты в полном объеме, никаких возражений нет. Разрешаем действовать по своему усмотрению – в рамках принятой нами программы.

Требуемое оружие и снаряжение будет поставлено по заранее отправленной заявке в кратчайшие сроки.

Препараты доставят в течение недели. Получение в транспортной компании, у агента под псевдонимом Шеф.

Поздравляем с успешным началом программы, жизненно важной для Родины, и заверяем, что ваши усилия не будут оставлены без внимания.

14 ноября 1994 года

Центр