Алина Егорова - Драгоценности Жозефины

Несколько лет назад

– Чапа! Иди за блюдцем.

– Почему сразу я?

– А кто его вчера разбил?

– Подожди, Серый, он мне шнурки завязывает, – пропела Таня. Она царственно выставила вперед ножку, над которой склонился лопоухий подросток в продранных по моде джинсах.

Серый понимающе кивнул – причина уважительная.

Завязывать шнурки на Таниных кроссовках – это почетное право, которое нужно заслужить. Мальчишки из Таниной компании за него борются, ревностно оттесняя конкурентов. Таня носом не вертит, выбирая наиболее достойных поклонников, она привечает каждого, кто старается завоевать ее расположение, и поощряет эти старания своим вниманием. За это мальчики ее любят, потому что каждый, даже самый посредственный паренек в лучиках Таниной теплой улыбки чувствует свою значимость. Получив одобрение ее величества, он расправляет крылышки вместе с узкими плечиками, гордо поднимает голову со светящимся над ней нимбом избранного.

Точно так же года три назад мальчики сражались за право завязать банты на ее растрепанных пшеничных косах. Путаясь в лентах, они неумело сооружали из них кривые бантики, которые Таня потом перевязывала. Это никого не обижало, ведь главное – процесс, на глазах у всех получить допуск к косам. Или к платьям. Родители покупали Тане романтичные платья с оборками, рюшами, большими воротниками и непременно с поясами, завязывающимися сзади на бант – а-ля девочка-кукла. Таня выходила во двор со свисающим, как хвост, поясом, и к ней тут же подбегала мальчишечья стайка, жаждущая его завязать.

Теперь Тане тринадцать лет, она коротко стрижется, банты в волосах и на платьях больше не носит. Платья она надевает редко, предпочитая им ковбойки навыпуск и свободные штаны с множеством карманов. Таня подкрашивает маминым карандашом свои кошачьи глаза, начесывает и густо налачивает длинную, до носа, челку, в уши вставляет варварского вида, похожие на отходы фабрики металлических изделий серьги, на запястья надевает браслеты из бритв. Таня, как она теперь себя называет, Тайна, имеет имидж рубахи-парня и держит фасон: употребляет в речи сленг, демонстрирует дворовые манеры и выбирает одежду дерзкого хулиганского стиля. Таня запросто перемахивает через заборы и открывает двери ногой; ее школьный дневник пестрит замечаниями вроде «Сорвала урок!», «Вульгарно одета!», «Ведет себя вызывающе!». Она никогда не врет учителям, что забыла дневник дома, а подает его по первому же требованию. В этом есть особый шик – на нервный крик доведенной до ручки учительницы: «Дневник на стол!» – неторопливо взять дневник с парты и небрежно, с сочувственным видом его протянуть. На, возьми, раз очень хочешь. А дальше-то что? Что ты можешь сделать, кроме как настрочить родителям очередную кляузу? – читается в Таниных голубых глазах.

Учительница, молоденькая историчка Клара Александровна, осознает свое бессилие перед этой сопливой нахалкой с закрывающей правый глаз лилового цвета челкой. Кроме Климушкиной у нее еще три десятка нахалов, подпевающих основной заводиле и с упоением наблюдающих представление. Входя в седьмой «В», Клара Александровна начинает трястись. Ей порой кажется, что она находится не в школе среди детей, а в террариуме с рептилиями. Клара Александровна всегда любила детей. Так ей казалось до знакомства с седьмым «В».

– Звери! Просто звери! Ведь еще маленькие, а уже такие жестокие! Что же из них получится?! – будет вечером стенать она дома на кухне, запивая стресс горячим чаем с пирожными, испеченными заботливой мамой.

– У них переходный возраст, поершатся и успокоятся, – скажет мама, педагог с тридцатилетним стажем. – Ты бы лучше поискала к ним подход.

– Да я и так из кожи вон лезу, книжки им занимательные читаю, походы в музеи, кино организовываю, а им хоть бы хны. Плевать они хотели на все мои потуги – ничего им не надо. Только на часы смотрят – сколько до конца урока осталось, и думают, как бы напакостить и нервы помотать.

– Не расстраивайся, все уладится. Опыта поднаберешься, и тогда все у тебя будет получаться.

– Пока я его наберусь, с ума сойду! Я вчера нашла у себя на висках седые волосы. Слышишь, мама, мне двадцать четыре года, а у меня уже седина! Я уйду из школы, иначе эта Климушкина меня доконает. Знаешь, что она сегодня устроила?!

– Что?

– Принесла скейт для рук – маленький такой, на который умещаются только пальцы – и нахально катала его по парте весь урок! Такое ощущение, что эта девочка абсолютно безразлична своим родителям – они не хотят думать, что если их ребенок уже сейчас так себя ведет, что же будет потом?

Кларе Александровне было невдомек, что невинные Танины шалости, которые приходится ей терпеть, – цветочки по сравнению с тем, что выпадает на долю родителей девочки.

До двенадцати лет им удавалось влиять на дочь: поощряли, наказывали, договаривались. Мама Тани, Лариса Владимировна, – женщина строгая и нервная, при ней особо не забалуешь: шаг вправо, шаг влево карался лишением всяческих удовольствий, в основном прогулок, которые девочка очень любила. Повзрослев, Татьяна стала неуправляема, с ней не мог совладать никто, даже служивший на флоте отец. Рявкнет на дочь, когда та совсем совесть забудет, иногда, словно салагу, матом обложит, а ей все как о стенку горох – смотрит своими голубыми озерами и улыбается.

Завязав шнурки, Чапа отправился домой добывать блюдце. Все справедливо: реквизит вчера расколол он, значит, и за новым идти тоже ему. Он посмотрел на свои пластмассовые электронные часы – половина девятого. В это время дома все уже поужинали и попили чай, а значит, на кухне никого не должно быть, если только бабушка не затеяла голубцы или еще какую-нибудь стряпню на завтра.

Чапе повезло – когда он украдкой просочился в темноту коридора, из гостиной доносились плаксивые голоса актеров сериала. Дома царила идиллия: мама с бабушкой прилипли к экрану, отец лежал в спальне, уткнувшись в газету. Чапа бесшумно прошмыгнул на кухню и схватил первое попавшееся блюдце. Оно оказалось из маминого любимого сервиза – сине-голубые цветы с золотистой кромкой на листьях. Подумав, что если и его угробить, то мать наверняка придушит, Чапа поискал блюдечко попроще. Такое нашлось в мойке – белое, с незатейливой ромашкой на донышке и застывшей горчицей там же. Чапа ковырнул горчицу ногтем, потом перевел взгляд на цветы сине-голубые и, вздохнув, взялся за щетку. Хрен с ним, лучше отмыть – дешевле обойдется, – рассудил мальчик. И так мать плешь проела из-за недавно исчезнувшей столовой ложки, которую он брал для плавления в ней свинца, после чего ложка почернела и возвращать ее на место в таком виде стало небезопасно.

Выудив из холодильника кусок ветчины, с блюдцем за пазухой Чапа покинул квартиру. Резвой, вприпрыжку походкой он спустился со своего третьего этажа и свернул в подвал, где его ждала компания. На импровизированном из двух пластиковых ящиков и куска картона столе уже лежал лист ватмана с ровным – насколько хватило художнику способностей – кругом, разделенным на тридцать три сектора вверху и десять внизу – по числу букв в алфавите и цифр первой декады.

– Наконец-то!

– Тебя только за смертью посылать!

– Жрал небось, – встретили Чапу дружелюбные возгласы товарищей, от глаз которых не ускользнул остаток ветчины в Чапиной руке.

– Ничего я не жрал, только бутерброд по дороге перехватил. Могу я за день хоть раз похавать? – возмутился Чапа. – У меня скоро желудок к спине прилипнет. – В подтверждение своих слов он задрал толстовку, демонстрируя выпирающие ребра.

– Ладно, Андрюха, не бухти. Лучше падай, сейчас начнем, – миролюбиво пригласила его за стол Таня. Чапа не заставил себя ждать. Он просиял и, победоносно взглянув на пацанов, устроился на коробке рядом с Таней.

– Принес? – недоверчиво спросил Серый. Ему не нравилось, что в последнее время Чапа стал метить в фавориты дамы его сердца, а она ему подыгрывает вместо того, чтобы приструнить. Но на Таньку обижаться нельзя, она вся такая – кокетливая. Даже дремучему ботанику Юрику из соседнего дома глазки строит. А он губу и раскатал, суслик недоделанный! Серый подумал, что суслику не помешает для профилактики начистить табло.

– А то! – извлек Чапа из-за пазухи собственноручно вымытое блюдце.

– Тяжеловатое, – скептически оценил Серый.

– Скользить не будет, – согласилась компания.

– Сойдет, – заверила Таня. – Старое было таким же, и ничего, скользило.

– Так это из-за того, что его Маркиз пальцами подталкивал.

– Кто?! Я подталкивал?! Ничего я не подталкивал, оно само ездило, как заведенное! – взорвался Маркиз.

– Тихо, ребзя! Маяковского вызывать будем. Поэт не подведет. С ним и блюдце забегает – не остановишь, и ответы тип-топ будут. Проверено! – Таня вывела на блюдце карандашом для губ жирную бордовую стрелку, затем щелкнула зажигалкой и подпалила короткий фитилек новогодней свечи. Ребята уселись вокруг стола, вытянули вперед руки с растопыренными пальцами. Следовало прикоснуться друг к другу мизинцами и не отводить их до конца сеанса; большие пальцы на обеих руках соединялись со своими, остальные укладывались на перевернутое блюдце. Самым сложным было соблюдать тишину и не смеяться. Последнее удавалось едва, поскольку каждый норовил заржать в самый неподходящий момент – когда вызванный дух начинал откровенничать. В прошлый раз так и было. Когда блюдце поползло к цифрам, указывающим на дату женитьбы Чапы, Колян не смог сдержать смешок – чтобы Чапа женился?! Да никогда! Ему нравится только Тайна, а она замуж за Чапу не пойдет – у нее женихов пруд пруди, которым Чапа с его оттопыренными ушами в подметки не годится. Дух за смех обиделся и стал нести ахинею, из-за чего на Коляна зашипели и обозвали придурком, который «все испортил». Правда, дух принадлежал Леньке Пантелееву и он запросто мог наврать, но все равно, всем было интересно узнать хотя бы полуправду о Чапиной судьбе.

Свеча мерцала, играя бликами, ложащимися на загорелые лица подростков. Шесть пар глаз с любопытством уставились в центр круга, где начинало зарождаться волшебство.

– Дух Владимира… Эээ… как его там? Владимира Ивановича Маяковского приди!

– Сам ты Иванович, балда! Он Николаевич.

– Вы че, сбрендили? Маяковский Владимирович, – просветил товарищей Маркиз.

– Да ну, гонишь! – не поверил Колян.

– Леха прав, Маяковский Владимирович. Мы его по литературе проходили, меня тогда еще из класса выставили, – поддержала Маркиза Таня.

– Дух Владимира Владимировича Маяковского, приди. Дух Владимира Владимировича Маяковского, приди… – хором повторили подростки.

Уже не дети, но еще далеко не взрослые, эти маленькие люди втайне продолжали верить в чудо. Они подшучивали друг над другом, подчеркивая, что все это ерунда, которой они занимаются исключительно ради забавы, но тем не менее каждый из них ждал явления духа, чтобы задать ему свой заветный вопрос.

Произнеся мантру, ребята притихли, застыв над блюдцем. Пальцы начинали неметь, хотелось ими пошевелить, но нельзя – все усилия пойдут насмарку и придется всё начинать сначала. В звенящей тишине, когда напряжение дошло до предела, наметились первые колебания блюдца.

– Здравствуй, дух, ты пришел? – чуть слышно произнесла Таня. – Надо с ним поздороваться, – подсказала она.

– Здравствуй, дух. Здравствуй. Здравствуй… – послышался разнобой голосов.

– Ты будешь отвечать на наши вопросы?

– Вон, смотрите, стрелка на «Да» указывает, – шепотом сказал Чапа. – Давайте спросим, поменяется ли у нас классная в следующем году?

– Да погоди ты! Сначала надо задать проверочный вопрос, – перебил его Виконт. – Дух, скажи, сколько у Коляна в кармане сигарет?

– У меня их вообще нет! – ответил за духа Колян.

– А это мы сейчас узнаем. Гляньте, дух на четверку показывает!

– Не-а, стрелка к пятерке поворачивается. Целых пять штук, а говорил, что нет! Зажал, куркуль!

– Нет у меня сигарет. Обыщите! – Колян обиженно вывернул карманы брюк.

– А в куртке что? Вон куртка Коляна лежит. Надо посмотреть.

Не вставая с места, Серый протянул свою длинную руку назад, где среди хлама валялась оставленная Коляном синяя в подпалинах куртка. Ловко, со сноровкой таможенника, он обшарил ее карманы и из одного достал смятую пачку.

– Раз, два, три… – начал считать он вслух. – Пять штук, как в аптеке! – торжественно произнес Серый.

– А я что говорила, Маяковский не врет!

– Только теперь все равно ничего не выйдет – круг разомкнулся, – деловито заметил Виконт.

– Не беда, иногда можно руки с блюдца убирать, главное, чтобы хоть чьи-нибудь оставались. Давайте соединим пальцы, – предложила Таня.

Подростки снова посерьезнели и прикоснулись друг к другу мизинцами. На этот раз духа долго уговаривать не пришлось – блюдце ходило ходуном, с нетерпением ожидая вопросов.

– Теперь можно спрашивать. Давай, Маркиз, ты.

– Да легко! – шмыгнул носом, собираясь с мыслями, Маркиз. – Скажи, дух, как мне назвать хомячка?

– Ты че, дебил?! Нашел о чем спросить! Не отвлекай духа всякой пургой! Кликуху мы твоему хомяку и сами придумаем.

– Может, я хочу, чтобы его Маяковский назвал. Как-нибудь кошерно, типа: «Флейта-позвоночник». Вон, блюдце едет – он уже говорит! Не мешайте нам с поэтом общаться.

– Бо-ба, – прочитал вслух Колян. – Слышь, Маркиз, называй хомяка Бобой!

– Аче, прикольная кликуха. Молоток, Тайна! Правильного духа выбрала, – похвалил Виконт.

– А ты сомневался? – самодовольно ответила девочка. – Кто следующий? Серый, теперь твоя очередь.

Серый посмотрел на сидящую напротив Таню. В ее глазах цвета бирюзы плескалось пламя свечи, теплый свет преображал юное лицо и делал его еще более красивым. Тени от длинных ресниц падали на ее высокие скулы, приоткрытые влажные от блеска губы сердечком завораживали и притягивали словно магнит. Серому очень хотелось спросить у духа, полюбит ли его когда-нибудь Таня, но он не осмелился озвучить свой вопрос. Это был его секрет, о котором все догадывались, в том числе и Таня. Но одно дело догадываться и совсем другое – знать наверняка.

– Ну же. Чего тормозишь? – поторопили его.

– Скажи, дух, стану ли я летчиком? – брякнул Серый первое, что пришло на ум. Ошивающееся около «Да» блюдце сдвинулось с места и уверенно направилось к «Нет».

– Налетчиком ты станешь, а не летчиком! – засмеялась компания.

– Не больно-то и надо, – пробурчал Серый.

– А теперь спросим про нашу классную, – отозвался Чапа.

– Успеешь ты со своей классной! Дай даме спросить, – перебил его Серый. – Тайна, чего бы ты хотела узнать?

– О! – мечтательно закатила глаза девочка. – Мне интересно, случится ли со мной что-нибудь необычное, что перевернет мою жизнь и сделает ее не такой, как у всех? Дух, скажи, случится?

– Ура! Я всегда знала, что так и будет! – воскликнула Таня, наблюдая, как стрелка указала на «Да».

– Моя бабушка говорит, что это плохо, когда жизнь идет не как у всех, – прошептал Чапа. – Может, лучше не надо?

– Да что понимает твоя бабушка?! Что она видела, кроме телевизора и магазина? Какой прок от жизни как у всех, когда дни проходят до тошноты спокойно и одинаково? Семья, дети, потом внуки, пенсия и сериалы – чтобы я так жила?! Никогда! Я хочу, чтобы у меня все было необычно и красиво, как в кино.

Каждый про себя с ней согласился: да, обычная жизнь – это скучно и она не для Тайны. Ведь Тайна не такая, как все, она особенная. Мальчишкам трудно было представить свою подругу в качестве навьюченной сумками домохозяйки или среднестатистической служащей, они ее видели в будущем кинозвездой: веселой красавицей, окруженной толпой поклонников и непременно счастливой.

На морском берегу стоит девушка и смотрит вдаль, за ее спиной башенки старого города, а впереди по волнам на всех парусах бежит корабль. На борту корабля моряк, он тоже смотрит вдаль в надежде увидеть милый сердцу силуэт. Скоро влюбленные встретятся и будут вместе, пока моряк опять не уйдет в плавание.

Таня провела рукой по латунной чеканке, украшающей крышку шкатулки: по гладким волнам, стройным мачтам и изгибам корабля. Ее рука спустилась ниже, подцепила замочки и открыла шкатулку.

Блеск драгоценных камней и благородного металла, ослепительной белизны жемчуг, кольца с бриллиантами, сапфирами, александритами, брошь в виде платиновой птицы с лазуритом, ветви винограда, сплетенные в изящное ожерелье, гребень – изумрудная ящерица, кулон – сердце из белого золота с рубинами и гранатами, серьги в виде веера и кленовых листьев… Это они, драгоценности Жозефины, фаворитки великого князя.

Вдруг в шкатулке началось движение. Платиновая птица отчаянно замахала крыльями, освободила свои лапки из жемчужных силков и вырвалась из шкатулки. Птица полетела к окну и, наткнувшись на стекло, погибла. Гранатовое с рубинами сердце забилось, словно его только что вырвали из груди. Затем рубины превратились в кровь и растеклись пурпурными струйками. Ящерица ожила, изогнулась своим пластичным изумрудным телом, ее большие золотые с агатами глаза стали вращаться, высматривая жертву. Пресмыкающееся заметило Таню и направилось к ней, чтобы нанести ядовитый укус. Тане захотелось бежать, но она не смогла и пошевелиться – парализованная страхом, девушка осталась на месте, с ужасом наблюдая за приближающейся ящерицей. И вот молниеносный прыжок, – ящерица вонзила в ее запястье свои золотые зубы. Резкая боль, сдавленный крик, вспышка света.

Таня открыла глаза. На больших электронных часах две ярко-зеленые, как свернувшиеся ящерицы, цифры. Половина пятого – еще слишком рано, чтобы вставать. Под впечатлением от сна девушка посмотрела на окно, но никаких следов разбившейся платиновой птицы не увидела. Все-таки приснилось, отлегло у нее от сердца. Сон про драгоценности снился ей не однажды, но раньше в нем не было кошмаров, и поэтому он ей нравился. Она открывала шкатулку и перебирала руками жемчужные бусы, играла с перстнями и браслетами, примеряла сережки и ожерелья. После такого сна Таня обычно просыпалась в хорошем настроении, а теперь на душе у нее стало очень тревожно. Она чувствовала, что случится что-то дурное. Быть беде, не сомневалась она, ибо после такого сна и особенно после произошедшего накануне ничего хорошего ждать не следует.

Из-за высокого дома, что стоял напротив, показалось солнце, оно озаряло мягким светом небо белой ночи. Таня знала, что уснуть теперь удастся едва ли. Хорошо, что воскресенье, хоть на работу не надо идти, порадовалась девушка. Вот бы взять отпуск и уехать куда-нибудь, обо всем забыть и начать жизнь с чистого листа. А еще нужно сменить работу, чтобы ничто не напоминало о прошлом, решила она.

Таня села на край кровати, нащупала ногой упругий шелк тапок, обулась и пошлепала на кухню. По дороге взглянула на себя в зеркало, насмешливо отразившее ее серое, с темными кругами под глазами лицо и короткие всклокоченные волосы – вчера вышла из душа и сразу легла спать, поленившись прежде их высушить феном. Хотя какая там сушка! Не до того было. Девушка поежилась, вспомнив, как вернулась домой, словно в бреду; торопливо сбросила с себя одежду, залезла под душ и долго там стояла, то ли мылась, то ли грелась… Скорее, все-таки мылась, стараясь избавиться от несуществующих следов крови, в которой, как ей казалось, было вымазано все тело. Руки она вымыла еще там, в его квартире, но кровь не краска, ее так просто не смоешь, она въедается в кожу и будет мерещиться всюду до тех пор, пока ее не сотрет из памяти время. Но и грелась, разумеется, тоже. Несмотря на плюс двадцать при полном штиле, Таня продрогла, словно оказалась в ноябре на улице в одной лишь тонюсенькой курточке. Тем не менее за окном стоял теплый июль.

От «крови» и грязи она отмылась, щедро намыливая себя густым персиковым гелем, но как отмыть душу и мысли? В душе царила тьма, но, как ни странно, болеть она перестала. Болеть стало нечему, потому что надежда, которая тлела в ней тусклым огоньком, умерла. Она сама ее убила, когда дрожащей рукой взялась за нож, решительно его подняла, прощаясь взглядом со своей любовью. Дворянкин сидел перед журнальным столиком, вальяжно откинувшись в кресле и запрокинув голову. Красивое (его лицо всегда ей казалось красивым), с высокими скулами, четко очерченным упрямым ртом, выразительными глазами, «умным» лбом с обозначившимися на нем ранними морщинками лицо. Морщины от того, что он много думает, говорил о нем ее дед. Да, Роман всегда был думающим, думающим и обаятельно-ироничным, чем сильно отличался от других. И при этом немного высокомерным. Что ж, имеет право, соглашалась Таня – он умный и не такой, как все, и поэтому ему позволительно то, что не позволительно другим. Даже спящий, Дворянкин сохранил на лице гримасу превосходства. Таня поморщилась – теперь его высокомерие ее раздражало. Она понимала, что сама создала себе кумира из в общем-то ничем не выдающегося, среднестатистического человека. Понимала, но ничего не могла с собой поделать – его чарующая улыбка и притягивающий взгляд зеленых глаз сковывали волю и заставляли забыть про все: самоуважение, гордость, здравый смысл. Когда он лукаво на нее смотрел, хотелось только одного – как можно дольше находиться рядом с ним и чтобы его внимание нераздельно принадлежало лишь тебе. Роман, словно издеваясь, напропалую крутил романы. Девицы в его постели сменяли одна другую. Он дарил им букеты и подарки, водил в рестораны, кино, театры. А ей, Тане, не дарил ничего и никуда не приглашал. Даже в день рождения не считал нужным преподнести ей цветы. Самое большее, на что она могла рассчитывать в этот день, – коротенькая эсэмэска. Присылал ее – и тем самым дарил надежду. А вдруг он приедет? – думала Таня, начиная загодя готовиться к встрече: шла в магазин за продуктами, чтобы приготовить «мужскую» еду – салаты и мясо, наводила лоск в квартире, делала прическу и маникюр, маску для лица, наносила макияж, надевала свое самое красивое белье. И сидела как на иголках. Когда же он придет? Через час, два, три… нет? Наверное, у него много дел, а к вечеру освободится и приедет. И уже потом, когда солнце начинало клониться к закату, Таня отчаивалась дождаться гостя. Пусть хотя бы позвонит, молилась она на телефон. Но Дворянкин обычно не звонил. Он не любил ее день рождения, как не любил и ее.

Как же она завидовала им, его любовницам, с которыми он развлекается. Как хотела оказаться на месте одной из них! И ведь она ничуть не хуже их – стройная, эффектная, одевается, как он любит, – в платья с глубоким декольте, носит туфли на высоких каблуках, делает яркий макияж, маникюр и педикюр, а ему все не так. Как она ни старалась стать для него лучшей, как ни пыталась ему понравиться – все тщетно.

А ведь раньше она была совершенно другой. Гордой и сильной, веселой девушкой-апрелем: легкой, жизнерадостной, непосредственной и обаятельной. Потом она превратилась в девушку-ноябрь: угрюмую и зажатую. При Романе Таня держала себя в руках, бесконечно поправляла прическу и макияж, взвешивала каждое слово, многозначительно и напряженно молчала, так как он не любил болтушек. Не смела при встрече кинуться к нему с распростертыми объятиями, радостно вопя, что соскучилась и рада его видеть, – Роман не выносил бурных проявлений чувств, а ей хотелось быть спонтанной, настоящей и открытой. Редкие свидания в его квартире являлись для нее отрадой. Быть с ним рядом, а лучше – прижаться к нему. Чего еще желать?! Роман смотрел на нее чарующим взглядом, целовал, и тогда Тане казалось, что вот оно – счастье! Они вместе и Роман ее любит. А как же иначе? Если бы не любовь, разве были бы тогда их встречи, на которые он сам ее звал?

Но неминуемо наступало расставание, после которого оставалась пустота: ни радости, ни удовлетворения, а время между встречами наполнялось томительным ожиданием и напряжением. И еще обидой – на него, на себя, на все на свете.

Это он ее сделал такой унылой и неуверенной, жалкой, растерянной, собачонкой, преданно смотрящей в глаза и выпрашивающей кусочки счастья. Но она сумела сбросить с себя рабские оковы его равнодушия и своей к нему любви. Последнее было сделать очень тяжело, почти невозможно. Но она это сделала – одним махом, как ей советовали, – и стала свободной.

Город спал, мигая желтоглазыми светофорами на пустынных магистралях. По проспектам пролетали одинокие автомобили, куда-то торопясь в ночи. Даже вечно загруженный Сортировочный мост к часу ночи получил передышку и до утра наслаждался свободой, слушая под собой перестук колес железнодорожных составов.

Миша Костров выглянул в окно и окинул взглядом пространство с высоты двадцать четвертого этажа. Сам он жил на первом этаже, работал на втором и поэтому привык к совершенно другим видам из окон. Когда Михаил находился дома, из форточки доносились звуки улицы: чьи-то разговоры, детские голоса, шаги, шум автомобилей. Обзор оттуда узкий, но детальный. Можно наблюдать за происходящим во дворе, как за представлением в театре. Миша под настроение, сидя на подоконнике, кормил голубей и улыбался проходящим мимо девушкам, те улыбались в ответ. Словом, в околоземном проживании есть свои прелести. Дом, в который его вызвали, находился на городской окраине с торчащими среди пустырей черными трубами заводов и заброшенными карьерами. Несмотря на отдаленность от центра, купола соборов, расположенных в исторической части города, отсюда видны как на ладони. Впереди золотом блестел подсвеченный купол Исаакия, правее – Смольный монастырь, чуть ближе синел Троицкий собор. Миша перевел взгляд вниз – там серо-зеленой змейкой извивалась какая-то речушка, нелепыми стайками толпились кукольные ларьки, по рельсам катились игрушечные вагончики – казалось, что до земли рукой подать, протяни ее и коснешься дымчатой лужицы карьера или моста над железной дорогой. Прямо перед носом висело синевато-серое в звездочку небо с огромным пятном полной луны. Луна нахально заглядывала в окна, напрашиваясь в гости. Сюда, на верхние этажи, она приходит без приглашения, от нее не спрячешься за легким тюлем, разве что за плотными портьерами да жалюзи.

Погибший Роман Дворянкин, проживавший в этой квартире, по всей видимости, портьер не признавал и был человеком открытым для посторонних глаз – хотя какие глаза, на такой-то высоте? – окна в обеих комнатах его квартиры небрежно занавешены полупрозрачной тканью. В гостиной – оранжевой, контрастирующей с зеленью стильного интерьера, в спальне – почему-то черной. Одна из занавесок в спальне была злостно сорвана с карниза и траурной фатой накрывала голову и грудь покойного, вторая болталась на окне на двух прищепках. Видимо, убийца был эстетом – не смог спокойно смотреть на жуткое зрелище, которое представляло собой тело с колотой ножевой раной, и решил его немного замаскировать, дабы не оскорблять свое зрение.

– С момента наступления смерти прошло больше суток. Удар нанесен точнехонько в сердце, – прокомментировал судмедэксперт.

– Видать, у убийцы глаз-алмаз, – скорбно похвалил Костров.

– Да тут разве что только слепой промахнется, с такого-то расстояния! Нож всадили в упор.

– Что значит в упор? – не понял следователь.

– Думаю, когда Дворянкина убивали, он спал. Скорее всего, предварительно ему подсыпали снотворное. Точнее можно будет сказать после экспертизы. Нож столовый, преступник использовал тот, что подвернулся под руку, – эксперт кивнул на журнальный столик с общипанной гроздью винограда на большом блюде, початой бутылкой вина и двумя бокалами. Возле столика стояли два кресла, а рядом на полу лежало тело убитого.

– Романтический ужин, – предположил оперативник. В пользу его версии косвенно говорила смятая постель.

Следователь Тихомиров от комментариев воздержался – он привык опираться на факты и не любил строить безосновательных версий. Но уже сейчас ему было понятно, что дело, скорее всего, не из «подарочных». Взять хотя бы эту занавеску. На кой ляд, спрашивается, понадобилось накрывать ею труп? А надпись на лбу убитого «Оревуар!» чего стоит! Явно псих поработал. А скорее всего, психопатка – карандаш для губ и крупный почерк, больше похожий на женский, чем на мужской. Хотя так сразу не разобрать: человеческое тело не лист бумаги, если на нем писать, почерк исказится. На зеркале в ванной комнате тем же карандашом выведена надпись: «Привет от Араужо!» Буквы пляшут, но выглядят гораздо ровнее, чем на лбу Дворянкина. Графологи разберутся, кто писал – псих или психопатка или же полный кретин, раз таким образом оставил против себя улику, решил Тихомиров.

В гостиной был обнаружен сейф, врезанный в капитальную стену, к которой примыкал шкаф с прямоугольным отверстием в задней стенке по размеру сейфа. Висящие на плечиках пиджаки и сорочки скрывали сейф, но оперативники знали, что все важные вещи люди обычно хранят в шкафах с одеждой, чаще всего под стопкой белья. Сейф был вскрыт и опустошен. Что там хранил погибший – предстояло выяснить.

– Понятые, попрошу обратить внимание, – раздался голос следователя. Служитель закона извлек из шкафа женскую заколку со светлым волосом. Двое сонных соседей, которых угораздило этой ночью вернуться из поездки и попасться на лестнице оперативнику Кострову, выполняя роль понятых, равнодушно повернули головы к шкафу.

– То, что волос остался, – это хорошо, хозяйку заколки можно будет установить. Она рылась в карманах костюмов Дворянкина или в его сейфе? – задумался Тихомиров.

– Завтра нужно как следует опросить соседей, выяснить, кто бывал у Дворянкина, какой он вел образ жизни и так далее, – распорядился следователь. Илья Сергеевич особо не рассчитывал на благоприятный результат – обычно в таких домах соседи друг с другом не общаются и часто не знают, кто живет рядом с ними на лестничной площадке. Это в старых домах еще можно встретить дружных соседей, которые ходят друг к другу в гости и поздравляют с праздниками, а в новостройках каждый живет сам по себе.

В этот раз им повезло хотя бы в том, что полтора свидетеля у них уже имелось. Полтора – из-за того, что один из них – бдительный сосед, пенсионер Валерий Иванович, который и вызвал полицию, увидев, как некий подозрительный тип открывает ключом дверь Дворянкина, второй может считаться свидетелем пока лить условно, а потому наполовину – и есть тот самый тип. Долговязый, субтильный парень в грязной футболке и с взъерошенными, давно не мытыми светло-русыми волосами, пригорюнившись, сидел на кухне под присмотром оперативника Шубина. Его задержали на соседней улице, по которой он торопливо шел, испуганно озираясь по сторонам. В столь поздний час по району людей бродило немного, и наряду полиции не составило особого труда обнаружить парня, от которого отчаянно исходили мощные флюиды тревоги. При нем оказалась спортивная сумка со сменной одеждой, довольно-таки хорошим ноутбуком и предметами личной гигиены. Из паспорта юноши следовало, что ему семнадцать лет и он житель Великих Лук – Евгений Александрович Глазыркин.

– Ноутбук подрезал. Гастролер, – заключил сержант, подталкивая Глазыркина к машине.

– Это мой ноутбук! – пискнул паренек, пытаясь защитить свое имущество.

– Шагай, там разберемся, чей. Хотя и так ясно. Убийство из корыстных побуждений, статья сто вторая, – блеснул знанием Уголовного кодекса страж порядка.

Евгения привезли в ту самую квартиру на двадцать четвертом этаже, из которой он полчаса назад бежал, перелетая через ступени. Проклятая ненавистная квартира с тяжелой, обитой деревом дверью, бордовым прорезиненным ковриком для ног, канареечным звонком и латунным номером сто тридцать шесть. За последние два дня он изучил дверь вдоль и поперек, оттоптал коврик, продавил кнопку звонка. Глазыркин приходил сюда по несколько раз на дню; звонил, стучал кулаком, стоял на общем балконе, пялясь во двор, а потом уходил восвояси.

В другой раз Евгения доставили бы в отделение, там он посидел бы до утра в обезьяннике, и уж потом стали бы с ним разбираться. Но дело не терпело отлагательств – у оперов еще теплилась надежда раскрыть его по горячим следам. Теплилась не теплилась, а попытаться стоило. Поэтому наряду было велено вести задержанного на место преступления, где работала следственная группа и горел желанием сотрудничать свидетель. Заехав по дороге на «рыбное место» – к ларькам, где всегда ошивалась сомнительная публика, полицейские прихватили двух подставных – подходящих на эту роль по возрасту и внешности молодых людей.

– Это он! Он, паразит! – возбужденно заверещал Валерий Иванович, увидев испуганного Глазыркина. – Попался, голубчик! Думал, можно безнаказанно по чужим квартирам шастать и людей резать? А вот тебе шиш! Я тебя, подлеца, сразу заприметил – ходил тут кругами, высматривал, какую бы квартиру обчистить. Глазок мне вчера жвачкой залепил, паршивец. Но я его сегодня отлепил! Не повезло тебе, стервец, потому как нарвался ты на отставного погранца, Валерия Ивановича. А Валерий Иванович не лыком шит. Я, если хочешь знать, когда служил, таких мерзавцев вроде тебя каждый день на границе отлавливал. У меня на всякую шелупонь профессиональное чутье, как у полярной лайки! – переполняясь чувством собственной значимости, вещал сосед Дворянкина.

– Спасибо, Валерий Иванович, распишитесь здесь и можете идти, – отпустил свидетеля Тихомиров.

– И все? – удивился пенсионер, ставя закорючку в протоколе.

– Ваша помощь еще понадобится, но позже. Мы вас потом пригласим. А пока идите отдыхать, скоро уже утро.

– Может, сейчас что надо сделать? Вы не стесняйтесь, эксплуатируйте. Я все равно уже не усну, – пробормотал Валерий Иванович в дверях, понимая, что его вежливо выставляют и в его услугах не нуждаются. С едким осадком обиды старик поплелся к себе – опять он никому не нужен! Никому, даже полиции!

Илья Сергеевич пристально взглянул на паренька: детское лицо, в глазах покорность судьбе. Его не ввел в заблуждение неопрятный внешний вид скитальца. Только что из-под родительского крыла, слишком домашний для таких преступлений, пришел к выводу следователь. Да и с момента смерти Дворянкина сутки прошли. Если бы парень был убийцей, вряд ли бы он сюда вернулся.

– Рассказывай, герой, о своих подвигах, – строго велел Тихомиров. – И желательно правду! Будешь юлить – создашь себе дополнительные проблемы.

Глазыркин еще больше ссутулился, словно стараясь сделаться как можно меньше, бросил на следователя затравленный взгляд, вздохнул и начал говорить.

– Мы поступаем! ЕГЭ сдали превосходно, теперь с такими результатами грех не поступить. Если по какой-то случайности – ну, мало ли… тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – в один институт не поступим, то в другой обязательно пройдем. Мы подаем документы сразу в пять вузов – больше пяти, к сожалению, нельзя, – хвастливо сообщила Нина Сергеевна.

– Зачем сразу в пять? – удивилась Виктория Михайловна на другом конце провода.

– Затем, чтобы хоть в один да поступить наверняка, – назидательно заметила Нина Сергеевна. Она в очередной раз поразилась непростительной беспечности приятельницы – у той дочь в девятый класс перешла, а она не ориентируется в элементарных вопросах, касающихся высшей школы.

– И где же столько институтов? В наших Великих Луках их раз, два и обчелся. Или Женя в столицу собрался?

– Именно! – торжественно произнесла Нина Сергеевна. – Мы будем учиться в Ленинграде! – Она, как и большинство людей ее поколения, упрямо продолжала называть Петербург Ленинградом.

– Молодец какой! – ахнула Виктория Михайловна. – Совсем самостоятельный!

– Да, он у меня такой, – гордо вымолвила мать абитуриента. – Только вот звонит редко. И связь в Ленинграде плохая – звоню ему, звоню, а он то трубку не берет, то вне зоны доступа. Вчера всего два раза ответил и лить один раз позвонил сам.

– Не переживай – все-таки ответил, а значит, жив-здоров.

– Ой, что ты говоришь! Нельзя так говорить, а то еще сглазить. Конечно, жив-здоров. Я с ума сойду, если с Женей что-нибудь случится. Костьми лягу, а ребенка своего в обиду не дам.

Чтобы приятельница по дури не накликала беды, Нина Сергеевна спешно с ней попрощалась и положила трубку.

Когда единственный и горячо любимый сын Нины Сергеевны объявил о своем намерении учиться в другом городе, ее чуть не хватил удар.

Он сказал это поздним вечером и как бы между прочим и тем самым лишил мать сна.

– Уехать из дома, неизвестно куда?! Только через мой труп! – заявила Нина Сергеевна, мужественно держась на ногах лишь ради того, чтобы остановить сына, который уже отправился спать.

– Брось, Нина, – спокойно произнес отец. – Парень уже взрослый, пусть едет.

– Да как ты можешь?! Это же чужой город, у нас там никого нет! А если случится что? Кто ему поможет? Чем он там будет питаться? А если потеряется? Заболеет? Останется без денег и документов? Где он будет жить?! – запричитала Нина Сергеевна. Глаза ее сверкали, пухлые щеки зарумянились, в голосе было столько энергии, что Александр Ильич лукаво улыбнулся – жена у него, оказывается, еще о-го-го, с огоньком, если хорошо подуть!

– Что ты улыбаешься, Саша?! – возмутилась она. – Тебе весело от того, что наш ребенок пропадет?

– С чего ты взяла, что Женя пропадет? И он давно уже не ребенок, ему скоро восемнадцать. Я, между прочим, в пятнадцать лет уже работал слесарем.

– Не сравнивай, тогда времена были другими. Ияне хочу, чтобы наш мальчик стал слесарем!

– А что в этом плохого? – бесхитростно спросил Александр Ильич.

– Ты сам прекрасно знаешь что. Это раньше рабочие специальности были в почете и хорошо оплачивались, а теперь все иначе. Теперь престижно быть экономистом или менеджером.

– Да уж. А я, по-твоему, не престижен?

– Не передергивай. И ты не рабочий, а начальник участка, то есть управленец.

– Фу! Управленец, – презрительно фыркнул Александр Ильич. – Ненавижу это слово. Я как был техником линии, так им и остался. А то, что меня назначили руководить людьми, вовсе не означает, что я сижу в кабинете и перебираю бумажки. Я наравне со всеми выезжаю в поле и устраняю неполадки. Иначе ничего работать не будет, если сам руку не приложу.

– Ладно, не кипятись, – ласково произнесла Нина Сергеевна. Она поняла, что наступила на больную мозоль мужа – он терпеть не мог, когда его приравнивали к кабинетным работникам. Но это была и ее больная мозоль – Нина Сергеевна не видела ничего зазорного в том, чтобы причислять себя к интеллигенции или хотя бы состоять в рядах белых воротничков. Напротив, она считала это лучшей участью. Но уж если со специальностью мужа – техник-электрик – ей не повезло, то сыном в этом плане она сможет гордиться.

Несмотря на то что уснуть супругам удалось лить глубокой ночью, на следующее утро в воскресенье они поднялись по обыкновению рано и сразу же продолжили разговор о будущем сына, словно и не прекращали его. Нина Сергеевна убеждала в необходимости получить высшее образование, и не какое-нибудь, а престижное: экономическое или юридическое, на худой конец техническое, но связанное с компьютерами. Александр Ильич был не против учебы сына, но считал, что специальность он должен выбирать сам, и вовсе не исходя из престижа, а руководствуясь зовом души.

– Что душа может выбрать в семнадцать лет?! Одну глупую романтику, да и только. Головой надо выбирать, а не душой! Так надежнее. Иначе потом локти будет кусать! – рассуждала практичная Нина Сергеевна.

– Да хоть бы и локти кусать, но это будет его выбор! – не соглашался отец. – Ничего страшного не произойдет, если парень, прежде чем найдет свое призвание, освоит несколько специальностей.

– Угу. Грузчика, сантехника, дворника…

– А дворники, по-твоему, нелюди?!

– Я слышу, тут идут жаркие дебаты на тему «Все профессии нужны, все профессии важны», – с усмешкой заметил появившийся на пороге Евгений. Протирая заспанные глаза, он уселся за стол, за которым родители допивали чай.

Супруги переглянулись. Нина Сергеевна вскочила с места и стала хлопотать насчет завтрака для сына.

– Тебе яишенку пожарить? А кофе с молоком будешь? У меня сырники еще остались, – засуетилась она.

– Давай все, – покладисто согласился он.

– Женечка, ты кем хочешь стать? – вкрадчиво задала она сыну детский вопрос.

– Полярником.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Хочу стать полярником, а стану бизнесменом. Сначала отучусь на какого-нибудь инженера, чтобы иметь верхнее образование и откосить от армии в аспирантуре, ну а там – как пойдет.

– Японский городовой! Вырастил сына, етить твою налево!

– Саша! Как ты можешь при ребенке…

Александр Ильич резко встал из-за стола, хлопком ладони по груди проверил, есть ли в кармане сигареты, и, нервно громыхнув дверью, вышел на улицу.

– На какого инженера ты собираешься учиться? – промурлыкала Нина Сергеевна, наливая сыну кофе. Упоминание об аспирантуре пролилось елеем на ее материнское сердце.

– А фиг его знает. Это вопрос шестнадцатый. Главное – корочку получить! В лесопилку пойду или в техноложку. Там учиться не напряжно.

– Лучше в техноложку, – посоветовала мать. В ее понятии Лесотехническая академия, называемая молодежью «лесопилкой» или «елки-палки», была не комильфо. Технологический институт тоже не относился к престижным вузам, но его название звучало солиднее. Она надеялась устроить Женю в местный университет сервиса и экономики на факультет менеджмента. Туда и ездить удобно – всего две остановки от дома, а главное, сын жил бы дома и был бы всегда рядом.

Как Нина Сергеевна ни сопротивлялась, Евгений настоял на своем. Если бы не отец, который явно вступил с ним в сговор, она бы смогла удержать сына, но муж, обычно уступчивый, в этот раз проявил твердость. Одно Нина Сергеевна сумела выторговать – чтобы Женя жил в нормальных условиях, а не в общежитии, место в котором, неизвестно еще, достанется ему или нет. Женщина, проявляя чудеса коммуникабельности, переполошила всю родню – ближнюю и дальнюю, обзвонила знакомых, даже шапочных, в конце концов надавила на сопротивляющегося мужа, и тот сдался – обратился к армейскому другу, который связался со своим питерским родственником, в результате чего Евгению были выданы телефон и адрес, где можно остановиться.

Снабженный домашней снедью, новым ноутбуком, подаренным родителями по случаю окончания школы, с плеером в ушах абитуриент Евгений двинул в Северную столицу. Он сидел на нижней полке купейного вагона, который резво катился по рельсам, унося его из города детства навстречу приключениям. Там, на перроне, остались суматошная мамочка и непривычно растерянный отец, последние наставления, всхлипы и объятия.

Наконец-то! – облегченно вздохнул Женя, когда поезд тронулся. По его лицу поплыла довольная улыбка, возникшая от мысли, что любимые и любящие, но чересчур заботливые родители больше не станут докучать своей заботой. Спустя час после расставания, когда эйфория от осознания собственной взрослости утихла, он загрустил: кто теперь о нем будет заботиться, кто приготовит обед, отутюжит вещи? Все придется делать самому, и это значительный минус самостоятельности. Но зато сколько плюсов! Никто не будет зудеть над ухом: вымой руки, надень шарф, подстриги ногти, поешь суп, где ты ходишь так поздно? Пожалуй, свобода стоит того, чтобы ехать в чужой город, философски рассудил Женя. Он представил, как прекрасно заживет сам по себе, проводя время за удовольствиями и развлечениями. И никогда не обратится за помощью к родителям, потому что уже взрослый и отлично во всем разбирается. Где и на что жить – такой вопрос пока перед Евгением не стоял. В его кармане лежало немного наличных (если украдут, то не все – наставляла мама) и банковская карта с приличной суммой, выданная отцом. Адрес, куда идти по приезде, отец тоже вручил. Как вариант, можно остановиться в общежитии – должно же оно быть при институте. И место в нем обязаны ему предоставить – так написано в правилах приема высшей школы.

За окном мелькали елки, по коридору бренчала ложками в стаканах дородная проводница, на соседней полке играла с куклой беззаботная девчушка с большим розовым бантом на белобрысой макушке, ее бабушка доставала из кошелки свертки с продуктами и раскладывала их на слишком маленьком для такой прорвы еды столике.

– Поешьте с нами, – предложила она Жене куриную ножку.

– Нет, спасибо. У меня есть, – вежливо отказался юноша и, соблазнившись гастрономическими ароматами, тоже решил перекусить. Он вытащил из объемистого пакета котлеты, вареную картошку, которые мама велела съесть в первую очередь, чтобы не испортились, огурцы, сыр, колбасу, яйца…

– А моя ничего не ест, – кивнула дама на розовый бант, приглашая к разговору. Юноша ничего не ответил – он не знал, что сказать. Да и не хотел.

Соседка по купе расценила его молчание как готовность слушать и пустилась в рассуждения о жизни. Женя жевал под размеренное вещание женщины, жмурясь от пробивающихся в окошко солнечных лучей. С насыщением к нему пришел сон. Голос соседки оказался приятным, спокойным, убаюкивающим. В унисон перестуку колес она что-то говорила про дворцы – весьма увлекательно, так как раньше работала экскурсоводом. Но рассказ соседки Евгений слушал вполуха, постепенно проваливаясь в сон.

Он, как большой корабль, стоит в Стрельне и смотрит на Петербург с южной стороны Финского залива. Отреставрированный в начале двухтысячных годов, Константиновский дворец стал украшением города и важным государственным объектом, где теперь проходят встречи на правительственном уровне.

Величественный и важный, как все дворцы, даже пребывая в забвении, Константиновский дворец сохранял гордый вид. Задуманный еще Петром I как Большой дворец, он строился долгие годы, переходя от одного знаменитого архитектора к другому. К его созданию приложили руки Леблон, Растрелли, Руск и Воронихин. Дворец пережил пожар, почти полностью его уничтоживший, но он возродился, словно птица феникс. Отстроенное заново пышное строение с двумя высокими флигелями, арками и колоннами выглядело еще лучше, чем до пожара. Затем появились террасы и широкие лестницы, ведущие в парк. Парк, по замыслу Петра, должен был стать похожим на французский Версаль. Здесь будет «Русская Версалия», – планировал император, и его планы осуществились. Раскинувшийся вдоль линии Финского залива, парк Константиновского дворца навевает мысли о морском путешествии. Построенные в парке каменные гроты, облицованные морскими камнями и раковинами, придают ему особый антураж. Пройдя по посыпанным гранитной крошкой дорожкам к берегу, можно устроиться у воды и любоваться белыми ночами. Дворец помнит всех своих хозяев: и императрицу Елизавету Петровну, и великого князя Константина Павловича, в честь которого дворец получил свое второе название, и великого князя Константина Николаевича, и его сына Константина Константиновича, больше известного, как поэт Константин Романов. Сколько нешуточных страстей кипело здесь! Балы, интриги, ссоры, жаркие слова любви! Дворец все помнит и хранит молчание, он знает много тайн.

После революции Константиновский дворец был разграблен и печально стоял в запустении; в двадцатые годы его превратили в детскую трудовую колонию. Б Великую Отечественную войну его сильно разрушили, а позже, после нехитрого ремонта, в нем разместилось Арктическое училище. До недавнего времени парк напоминал дремучий лес, куда люди приходили собирать грибы; берег зарос бурьяном.

Местные жители про это место говорили всякое: одни видели здесь привидения, другие болтали, что в окрестностях дворца раньше пропадали люди, а потому дворец закрыли, третьи уверяли, что в нем спрятаны сокровища.

Поезд прибыл на перрон Витебского вокзала в начале седьмого, привезя толпу суетливых пассажиров со следами недосыпа на озабоченных лицах, с чемоданами и объемистыми сумками в руках. Кого-то встречали, кого-то нет, кто-то растерянно оглядывался по сторонам, соображая, куда двигаться, а кто-то, напротив, уверенно шагал вперед, едва покинув свой вагон. К последней категории принадлежали жители города и частые его гости. Особенно раскованно держались частые гости – они досконально изучили вокзал и привокзальную территорию, поэтому чувствовали себя здесь как рыба в воде. И этим очень гордились, считая себя почти петербуржцами. В вагоне они охотно рассказывали попутчикам, как пройти до метро или до трамвайной остановки, и не упускали возможности щегольнуть знанием города, к месту и не к месту упоминая его достопримечательности и названия улиц. Петербуржцы же, напротив, вели себя сдержанно, и если им задавали вопросы из разряда «как пройти», морщили лбы, напрягая память, и в итоге чаще всего разводили руками, ничуть не стесняясь своих ограниченных знаний в области городской топонимики.

Евгений Глазыркин в Петербурге бывал всего два раза – один раз с родителями в десять лет, второй – со школьной экскурсией в седьмом классе. Все, что он помнил, – это Невский проспект и фонтаны Петродворца. Ехать сразу к Роману, адрес которого для него добыли родители, юноша не решился – слишком рано для визита к незнакомому человеку, тем более что он хотел прогуляться по городу. Из вещей при нем была только сумка с одеждой и ноутбуком и уже больше чем наполовину опустошенный пакет с едой. Пакет по весу едва уступал сумке, то есть был не то чтобы тяжелым, но вес его ощущался. Еда – это святое, к тому же свое не тянет, поэтому Глазыркин решил обойтись без камеры хранения.

Со свойственной юности уверенностью он резво рванул вперед, куда направлялся основной поток. Толпа привела его к метро. Выудив из кармана сунутый расторопной мамой жетон (чтобы сынок в очереди не стоял), Женя протолкнул его в щель турникета и ступил на эскалатор. Куда ехать? – вот в чем вопрос. Следовало отправиться в приемную комиссию института, чтобы подать документы, но в столь ранний час приемные комиссии еще не работали. Евгений сверился с картой – Технологический институт располагался рядом с метро, всего в одной остановке от вокзала. Слишком близко, когда не надо, сварливо заметил Женя. Он прокатился до Невского, там походил, поглазел по сторонам – проспект как проспект, ничуть не изменился с той поры, когда они в седьмом классе покупали на нем мороженое. Разве что теперь стало больше рекламы и, гуляя по нему, совершенно не хотелось мороженого, а хотелось куда-нибудь присесть.

Не прошло еще и двух часов с момента приезда, а Глазыркин уже устал. Он с наслаждением вытянул натертые новыми кроссовками ноги, сидя на лавочке перед памятником Екатерины Великой. Сжевал бутерброд, запил его остатками сока и почувствовал себя лучше. Но все равно к душе подкрадывалось мерзкое ощущение бездомности. Почему-то в юности к свободе неизбежно прилагается отсутствие своего угла. Прийти бы домой, лечь на любимый диван и поспать пару часиков, потом встать, пообедать наваристым маминым борщом и голубцами, принять душ и к вечеру выбраться на улицу, на свободу. Пусть эта свобода будет ограничена родительской опекой, но зато комфортной, – затосковал по привычным тепличным условиям Женя.

Он подумал, что время уже вполне подходящее, чтобы позвонить Роману. Набрал номер и, пока слушал длинные гудки, судорожно подбирал слова для начала разговора. С Романом договаривался отец, поэтому там, в Великих Луках, юноше показался его поступок мелочью. В самом деле, что уж такого, напроситься в гости? Он совершенно не оценил стараний родителей и даже хотел их отвергнуть, мол, незачем. А вот теперь, когда приходится действовать самому, Евгений впервые ощутил, насколько неудобно обращаться с просьбой. Просить Глазыркину не пришлось – на звонок никто не ответил. Наберу чуть позже, облегченно вздохнул юноша. Он поднялся со скамейки, окинул прощальным взглядом гордый облик императрицы и потопал в метрополитен, чтобы ехать в институт.

Техноложка находилась в очень удобном месте с точки зрения транспортного сообщения – недалеко от центра и прямо напротив метро. Станция так и называлась – Технологический институт, словно специально для сбившихся с пути иногородних абитуриентов. Недолго думая, Глазыркин подался туда. Подождал немного на ступеньках у входа, когда откроется институт, посидел в коридоре, пока девушки из приемной комиссии не приступили к работе. Документы у него приняли. Почти. В его медицинском сертификате недоставало какой-то прививки – то ли БЦЖ, то ли БЖД или еще какого-то непонятного набора букв – Евгений в прививках не разбирался. Тем не менее потребовалось принести справку из поликлиники о том, что прививка у него есть.

Первое, что хотел сделать Женя, – это позвонить родителям. Он привычным жестом достал телефон, нашел нужный контакт, но остановился. Сам справлюсь, взыграла в нем гордость. Есть еще и другие институты – в один документы не приняли, в другой примут. Женя достал карту, чтобы прикинуть дальнейший маршрут. Институт холодильной промышленности находился относительно близко – в трех станциях метро, но ехать туда надо по направлению от центра, а это неудобно, потому что другой вуз – кораблестроительный – на Петроградской стороне. Если и в «холодильнике» его развернут коленками назад из-за этого паршивого сертификата или еще из-за какой-нибудь ерунды, то в «корабелку» ехать будет совсем уж стремно. Других, более удобных вариантов не нашлось: одни вузы находились у черта на куличках, в других большой конкурс, а третьи гуманитарные. Глазыркин почесал затылок и принял соломоново решение – не отступать от намеченного пути, то есть подавать документы в те вузы, в которые он и собирался.

В институте холодильной промышленности, в который Евгений не особо стремился и рассматривал в качестве запасного варианта, документы у него приняли, даже без прививки. Но вот беда – там не предоставляли общежитие. Куда, спрашивается, теперь идти, чтобы бросить кости? А ведь он уже полдня на ногах, а еще ночевать где-то надо. Может, в «корабелке» повезет? Но в кораблестроительном институте не повезло, там оказался неприемный день.

Глазыркин еще раз набрал номер Романа, теперь уже без всяких стеснений. Ему ответил женский голос, известив о том, что абонент недоступен. Что за невезуха! – разозлился он. Собрав силы, Евгений потащился на забытый богом Лесной проспект в Лесотехническую академию – уж там-то общежитие должны предоставить, он специально узнавал. Нужного троллейбуса долго не было, на остановке собралась большая толпа. В Великих Луках жизнь течет размеренно, без суеты, расстояния там короче, люди спокойнее. Женя это очень хорошо ощутил, протиснувшись в подошедший троллейбус. Как долго он ехал и куда, юноша не понял, ему показалось, что целую вечность. И никто из пассажиров не мог подсказать, на какой остановке ему выходить. Так он ее и проехал, а возвращаться назад не было уже ни сил, ни желания.

Завтра съезжу, малодушно сдался он. Теперь Жене хотелось только одного – отдохнуть. Ну, и от ужина он бы, конечно, тоже не отказался. Хозяин квартиры продолжал его игнорировать – он то не брал трубку, то находился вне зоны доступа.

Уже два раза звонили родители. Мама первым делом поинтересовалась, как он устроился. Женя отчего-то соврал, что остановился у Романа и все у него хорошо.

– Ну слава богу, – выдохнула Нина Сергеевна. – Ты там смотри, осторожнее, поздно на улицу не выходи, это тебе не провинция.

День клонился к завершению, хоть небо и оставалось по-прежнему светлым, с молочными островками облаков. Перед Глазыркиным отчетливо замаячила перспектива остаться ночью на улице. Она ему не нравилась, поэтому юноша поехал к Роману, надеясь застать его дома. Когда есть цель, силы появляются откуда-то сами. У Евгения, как у спортсмена на длинной дистанции, открылось второе дыхание. На пути к дому, где, рисовало ему воображение, вкусный ужин и мягкая постель, его не останавливало ничего: ни час пик в метро, ни задержки наземного транспорта, ни утомительные поиски нужного адреса.

Высокий дом показался ему оазисом среди пустыни. Еще несколько шагов, и мытарства закончатся. Лишь бы Роман оказался дома! Но зловредный Роман не только не отвечал на телефонные звонки, он еще и решил не подходить к домофону. Когда проделан такой долгий путь, преграда в виде запертой двери подъезда – пустяк. Она отворяется, когда заходят или выходят из подъезда жильцы. Долго ждать этого момента не пришлось – Женя проскользнул в подъезд вслед за подошедшей женщиной с пакетами. Шустрый лифт, площадка с шестью квартирами, нужная сто тридцать шестая – в самом углу. Глазыркин надавил на звонок, прислушался. В этой лотерее ему опять не повезло – дверь никто не открыл. С досады стукнув по двери кулаком, Женя пошлепал на общий балкон, чтобы ждать.

Соседи, проходя мимо, недобро косились, но ничего не говорили. Женя знал, что спрашивать у них, видели ли они кого-нибудь из квартиры сто тридцать шесть, бесполезно – здесь живет каждый сам по себе. Даже у них в Великих Луках люди стараются обособиться, что уж говорить о мегаполисе.

Он два раза оставлял свой пост, чтобы пройтись до магазина, возвращался, звонил в дверь и по телефону, но тщетно – день выдался не его. В один из приходов к Роману Евгению почти удалось поймать удачу за хвост. Выйдя из лифта, он услышал стук каблуков, из того самого крыла, где находилась сто тридцать шестая квартира. Наконец-то там появились признаки жизни! – обрадовался юноша. Он рванул вперед, чуть не сбив нарядно одетую блондинку. Блондинка фыркнула и уехала вниз, а Глазыркин принялся тарабанить в запертую дверь квартиры Романа. Но, увы, ему опять не открыли.

Припозднившийся карамельный закат, ускользающее солнце, светлое небо в редких перистых облаках – дивная белая ночь окутала город невесомой вуалью. Время поэтов, романтиков и влюбленных. На набережных Невы собираются парочки, чтобы ворковать, глядя на зеленоватую воду, и ждать, когда сведут мосты. Некоторые гуляют по паркам, сидят на скамеечках или бесцельно бродят по городу. Евгений Глазыркин влюблен не был, к поэзии относился прохладно и романтиком себя не считал. Тем не менее ночь ему пришлось коротать на улице. На пустыре около карьеров горели костерки засидевшихся компаний. Тянуло дразнящим запахом шашлыка и приторно-медовым ароматом буйно разросшихся сорняковых цветов. Женя одиноко послонялся по берегу карьера, нашел себе укромный уголок в высокой траве и незаметно для себя уснул.

Утро выдалось прохладным, с бисером росы на сочной траве и ярким солнцем на безоблачном небе. Поежившись от озноба, Женя не сразу понял, где находится. Когда сообразил и обнаружил под боком сумку, несказанно обрадовался. А ведь его запросто могли обобрать, если бы увидели его здесь спящим.

Уже без всякой надежды Женя набрал номер Романа, услышав все то же: «Абонент недоступен», добрел до его квартиры, позвонил, постучал и ушел прочь.

В «корабелке» общежитие не дали, но документы приняли, в «лесопилке», наоборот, готовы были предоставить общежитие, но документы не взяли из-за недостающей прививки. Двери еще одного института – метеорологического, который находился бог знает где и его пришлось хорошенько поискать, оказались запертыми – туда Евгений опоздал всего на десять минут. Психанув, он отправился на вокзал, чтобы уехать домой, но и там его подкараулила неприятность – билетов в кассе не оказалось. «Чего вы ожидали? Летний сезон», – посочувствовала кассир. Все, что нашлось, – это плацкарта через сутки. «И то хлеб, – грустно улыбнулся Глазыркин. – Хотя бы через сутки». Он уже по горло насытился свободой и неистово мечтал вернуться в уютную несвободу под родительское крыло.

Хотелось спать, есть, умыться, в конце концов! Кроме как снова идти к Роману и ждать под дверью, других вариантов не оставалось. Матери снова соврал, что все хорошо, несмотря на то, что хотел завопить в трубку о том, что все плохо, и что ему дали телефон и адрес, где никого нет, и что нужно немедленно искать другой, где его примут. Женя соврал теперь уже не из гордости, а от того, что сознаться в своей прошлой лжи язык у него не повернулся. Но когда позвонил отец, юноша не выдержал:

– Что за адрес ты мне дал?! Там никого нет, и трубку никто не берет! Я живу на улице, как последний бомж!

– Как это? Роман должен тебя ждать, его предупредили, – удивился Александр Ильич. – Держись, сынок, я сейчас разберусь.

Легко сказать – держись. Сам бы попробовал держаться! – злился Женя. А этот Роман тот еще козел – пообещал да забыл. Уехал куда-нибудь, где мобильник не ловит, и в ус не дует. Чтоб ему икалось!

Глазыркина внезапно посетила простая как грабли мысль. Он вспомнил, как в детстве, когда они еще жили в старой трехэтажке, родители иногда оставляли для него ключ под ковриком. Двор у них был спокойным, там все друг друга знали, бабушки у подъезда следили за всем происходящим, а это надежнее вневедомственной охраны.

Такого, конечно, не бывает, Питер не провинциальный городок, здесь ключи под ковриками не оставляют. Ну а вдруг? Нужно использовать любую возможность, даже если кажется, что шансы на успех близки к нулю. Воодушевленный идеей, Женя бодро зашагал к знакомой высотке, по дороге косясь на пустырь, где он ночевал. Особо не веря в успех, Глазыркин мысленно подыскивал полянку, чтобы провести на ней грядущую ночь. Положа руку на сердце он ехал к Роману только ради пустыря возле его дома. Без энтузиазма поднялся на лифте, обреченно позвонил в дверь и, как и прежде не услышав ответа, равнодушно опустился на корточки, чтобы приподнять коврик. Иногда случается невероятное. В самом углу, около косяка, лежали ключи. Он обрадовался, словно нашел клад в школьной игре в пиратов. Вот уж поистине, хорошая мысль приходит с опозданием! Это же надо было столько топтаться под дверью и не заглянуть под коврик! Женя возбужденно стал отпирать замки. Запертым оказался только один – верхний. Дверь тихо отворилась, впуская в квартиру утомленного дорогой гостя.

– Есть кто-нибудь? – на всякий случай спросил Глазыркин. Юноша разулся и аккуратно поставил в угол запыленные кроссовки, оставшись в несвежих серых носках. Осторожно, с кошачьим любопытством он принялся обследовать квартиру. Просторная, стильно обставленная кухня, легкий беспорядок в которой придавал ей индивидуальность. Женя юркнул в ванную комнату, где с наслаждением вымыл руки и лицо. Когда он поднял глаза к зеркалу, смутился: надпись красным карандашом «Привет от Араужо!» свидетельствовала о любовных играх – иначе юноша ее объяснить не мог.

Евгений почувствовал себя очень неловко: у хозяина, должно быть, медовый месяц, а он к нему явился на постой. Не зря Роман к двери не подходил. Ну батя, ну удружил! Не мог поинтересоваться, а ждут ли его здесь, – сунул адрес и на этом счел свою миссию выполненной.

Продолжая дальнейший обход, юноша заглянул в гостиную. Большой плазменный телевизор, искусственный камин, уютный диван, пушистый ковер – комната была обставлена со вкусом и тоже порядком не отличалась: на диване небрежно лежала клетчатая мужская рубашка. Дверь в спальню была закрыта, но неплотно. Перед тем как туда войти, Женя застенчиво постучался – мало ли, хозяин спит, да еще и не один, а он тут без спросу шастает. Нехорошо получится. Не дождавшись ответа, юноша легонько толкнул дверь и протиснулся в комнату. Его взгляду открылось странное зрелище: на полулежало чье-то тело, у которого голову и грудь скрывала черная занавеска. Рядом – сервированный для романтического ужина журнальный столик, два кресла. Глазыркин осторожно приподнял полотнище и замер: бурые пятна крови на теле мужчины и воткнутый в грудь нож красноречиво говорили о том, что он мертв. Женя еще не понял, во что вляпался, он вернул занавеску назад, на покойника, и инстинктивно попятился к выходу. Вылетел на лестничную площадку, вспомнил об оставленной сумке, вернулся, схватил сумку и побежал прочь. Только на первом этаже юноша понял, что держит в руках ключи. Подняться, чтобы их вернуть? Нет! Этого его психика не выдержит – и так коленки дрожат. Глазыркин считал себя не из робкого десятка, с удовольствием смотрел ужастики, играл в компьютерные игры, где требуется постоянно кого-то убивать, но он не ожидал, насколько жутко выглядит убитый в реальности.

Илья Сергеевич с сомнением посмотрел на несчастный облик юноши. Что-то в его рассказе не вязалось. Например, Глазыркин утверждал, что постоянно названивал Роману, а в айфоне Дворянкина нет ни одного пропущенного вызова. И эти ключи под ковриком выглядят слишком нелепо. Кто сейчас оставляет там ключи?

– По какому номеру ты звонил?

– По этому, – Евгений достал из кармана мобильник, чтобы показать номер. – Ой, он разрядился.

– Так заряди. Зарядное устройство есть?

– Есть, – засуетился юноша. Он неуклюже встал, порылся в сумке, выудил оттуда аккуратно свернутый матерью провод и вставил его в розетку. Подключенный к источнику питания телефон подал признаки жизни. – Вот он: девятьсот одиннадцать, шестьдесят два… – торжественно продиктовал он ряд цифр. Для пущей убедительности Глазыркин нажал на вызов, и опять услышал: «Абонент недоступен».

– Пробей по базе номер, – обратился Тихомиров к Кострову. Оперативник принялся выполнять поручение, а следователь продолжил беседу:

– Расскажи подробнее, как выглядела женщина, которая сюда приходила.

– Ну, такая… – неопределенно ответил Женя. – Не очень старая, лет двадцать пять – тридцать. Не толстая, волосы светлые, короткие, только челка длинная, почти до носа, платье голубенькое, каблуки…

Илья Сергеевич записал в протокол, прикидывая, что женщин с такими приметами пруд пруди. А может, не было никакой женщины? – возникла у него мысль. Парень выдумал ее для отвода глаз. Пришел обокрасть квартиру и нарвался на труп. В то, что убийство совершил Глазыркин, следователь не верил. Хотя всякое бывает, тут нужно опираться на факты, решил он.

В дверях появился Костров, он кивнул следователю, и тот вышел в коридор.

– Номер зарегистрирован на имя Висельникова Романа Дмитриевича, проживающего по адресу: Альпийская, дом четыре, корпус два, квартира сто тридцать шесть. Корпус два! – сделал упор на последнем слове. – Чувствуешь, Сергеич, в чем хрень!

– Угу, спасибо, Миша.

– Скажи-ка, друг, какой адрес у твоего Романа? – поинтересовался Илья Сергеевич, вернувшись на кухню.

– Этот, – юноша ткнул пальцем в пол, как в карту. – Я его хорошо запомнил: Альпийская, дом четыре, квартира сто тридцать шесть.

– Молодец, а корпус какой?

– Какой корпус? – не понял Глазыркин. Он полез в нагрудный карман, где лежала замусоленная бумажка с адресом. На ней было написано: «Альпийская, дом четыре, корпус два». Ну не привык он, житель Великих Лук, к тому, что у домов бывают корпуса!

– Не по тому адресу ты пришел, парень, – посочувствовал ему Тихомиров, – этот – корпус один.

В это время звуками рока задребезжал телефон Глазыркина. Юноша, словно спрашивая разрешения, умоляюще взглянул на следователя, нерешительно потянулся к телефону.

– Женечка! Наконец-то! С тобой все в порядке? Женечка, потерпи немножко, мы выезжаем! – зазвенел встревоженный голос матери.

Роман Аркадьевич Дворянкин погиб, не дожив всего полторы недели до возраста Христа – двадцатого июля ему бы исполнилось тридцать три года. К этому времени он успел на третьем курсе скоропалительно жениться и так же быстро развестись, окончить с красным дипломом финансово-экономический университет, сделать карьеру от простого консультанта в государственной конторе до исполнительного директора крупной строительной фирмы. Из ближайших родственников у него была только мать, которая восемь лет назад вышла замуж за испанца и проживала с мужем под Барселоной. Друзей у Дворянкина не нашлось – его окружали деловые партнеры, сослуживцы и приятели. По отзывам последних, он был человеком со сложным, закрытым характером и в то же время, когда ему было надо, умел расположить к себе. Так что узнать подробности его личной жизни оказалось не у кого. Поквартирный опрос кое-что дал. Несмотря на то что соседи по дому Дворянкина были безразличны к жизни друг друга, среди них нашлись люди старой закалки. Полина Герасимовна в силу преклонного возраста целыми днями сидела дома и дальше двора и близлежащего магазина никуда не ходила. В теплую погоду она проводила время на лавочке на детской площадке возле дома, а когда становилось прохладно, выбиралась на лоджию, чтобы наблюдать оттуда за происходящим во дворе. Была она совершенно не склочной и молчаливой, и поэтому ее никто не замечал. Зато она замечала всех. Кто делает ремонт, у кого появился новый питомец или любовник, кто живет богато, а кто не очень – все знала Полина Герасимовна. Только ни с кем она своими знаниями не делилась, ибо не с кем было – жила она одиноко, а знакомых сверстников в этом доме у нее не нашлось. Раньше, до того как она сюда переехала, ее окружали приятельницы – бойкие старушки и не очень. И скверик у них был рядом с домом, который старожилы, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к жителям центрального района, называли по старинке «ватрушкой», не то что здесь – куцый пятачок газона с молоденькими, едва прижившимися деревцами.

Когда на детской площадке к ней подошел субтильного вида оперативник и стал задавать вопросы о Романе Дворянкине, Полина Герасимовна оживилась – наконец-то нашелся внимательный слушатель. В том, что молодой человек будет ее внимательно слушать, старушка не сомневалась – за тем он к ней и подошел.

– Дворянкин – это тот, у которого большая, как трактор, машина? – переспросила она, подразумевая под трактором джип «Чероки» Дворянкина. – Совершенно неинтеллигентный человек, не петербуржец. Ездил по тротуару на своем контрабасе, как по шоссе, и ставил его где хотел, прямо на выходе из парадной бросал – ни объехать его, ни обойти. Вот при Андропове все иначе было. Сами посудите: мог ли тогда кто-нибудь на тротуар заехать? Нет! А теперь что вокруг творится – сплошное безобразие!

– Это верно, безобразие. Полина Герасимовна, не припомните ли, кто к Дворянкину приходил? Особенно меня интересуют женщины.

– Ох, до женщин он неразборчив. То одна у него, то другая – все никак не остепенится! Завел бы семью, глядишь, и приличным человеком стал бы. А то все с девками развлекается. Одну чаще остальных я видела – светленькая такая, с волосами на пол-лица. Придумает же молодежь моду! Мы-то волосы закалываем, а они наоборот. На двадцать четвертый этаж поднималась – это я в лифте, когда с ней ехала, заметила. И гордая такая – ни с кем из соседей не разговаривает, только «здрасте» буркнет, как одолжение сделает, и к зеркалу поворачивается, чтобы собой полюбоваться.

Услышав про светлую длинную челку, Костров оживился – Глазыркин тоже про нее упоминал.

– Как, вы говорите, выглядит эта барышня? Подробнее, пожалуйста, опишите.

– Роста среднего – чуть выше тебя. Смазливенькая, худенькая, как эта, модель с подиума.

Да чего ее описывать? Раньше я бы тебе ее портрет набросала – я до пенсии в изостудии графику преподавала, а теперь рука уже не та.

– Вы художница?! Вот здорово! – обрадовался Костров. – Может, тогда вы нам поможете составить фоторобот этой особы?

– Не уверена, что у меня получится, но если надо, то я постараюсь, – заскромничала Полина Герасимовна, польщенная нужностью собственной персоны.

Строительная компания «Зеленый берег» располагалась в нескольких рядом стоящих зданиях. Как водится, руководство обосновалось в самом уютном из них – в двухэтажном особнячке с подземной стоянкой и сквером перед входом. В холле Анатолий Шубин сразу наткнулся на стойку ресепшн с миловидной секретаршей. При виде служебного удостоверения девушка с надписью на бейдже «администратор Аля» проявила готовность отвечать на вопросы. В «Зеленом береге» все уже знали о смерти исполнительного директора, поскольку слухи и новости распространяются там быстро, но всем не хватало подробностей.

– Вы, наверное, по поводу Романа Аркадьевича пришли? – с любопытством в голосе спросила Аля.

– Да, барышня, по поводу него. Мне нужно пройти в его кабинет.

– У них с директором по развитию был один кабинет на двоих. Александр Львович сейчас на месте, поэтому там открыто. Это на втором этаже в конце коридора. Вас проводить?

– Благодарю. Не заблужусь, – лучезарно улыбнулся капитан. Ему нравились пытливые, вездесущие секретарши – отличные сборщицы информации. Непременно нужно будет с ней поговорить более основательно, подумал он.

Плотный, лет сорока пяти мужчина сидел за слишком чистым для разгара рабочего дня столом перед открытым ноутбуком и слишком ровно держа спину. Аля предупредила, сделал вывод Шубин. При появлении оперативника Александр Львович встрепенулся, суетясь больше, чем нужно. Он закрыл ноутбук, отодвинул его в сторону, встал, пододвинул стул, предлагая присесть.

Анатолий привычным жестом взмахнул удостоверением, представился.

– Александр Горностаев, – ответил директор по развитию.

Шубин обвел взглядом кабинет. Возникла пауза.

– Жизнь – штука непредсказуемая, обрывается так внезапно, – выдал Горностаев мысль с претензией на философию.

– Дворянкин сидел за этим столом? – Анатолий скорее констатировал факт, чем спрашивал. Он подошел ко второму рабочему столу и уселся на место исполнительного директора в высокое кресло с мягкой спинкой. К своему сожалению, ни компьютера, ни ноутбука капитан не обнаружил. На столе разваленной кучкой лежали какие-то бумаги и канцелярские принадлежности: ручки, степлер, корректирующая жидкость…

– Вы давно знаете Романа?

– Я?.. Да как сказать… Лет пять, наверное.

– А конкретнее?

– Ну, раньше мы по работе пересекались редко и знакомы были лишь шапочно – сами понимаете, в такой крупной организации, как наша, всех знать невозможно – это не какая-нибудь шарашкина контора, где восемь с половиной сотрудников и все на виду, у нас штат за пятьсот человек перевалил… Рому два года назад назначили исполнительным директором, вот с тех пор, можно сказать, я его знаю. Знаю – громко сказано. Сидим в одном кабинете, иногда общие вопросы возникают – решаем. А больше ничего нас не связывает. Не связывало.

– Исполнительный директор – весьма высокий пост, и занять его в тридцать лет рановато. Вы не находите?

Александр Львович находил. Более того, он считал несправедливым, что судьба выказывает благосклонность к таким вот ничем не выдающимся сладким мальчикам, как Дворянкин. Ведь у того ни ума особого, ни способностей руководить людьми не было. Зато гонора – выше крыши. И чем он так охмурил генерального, что тот его назначил на столь высокую должность, – непонятно. Впрочем, стремительному восхождению Романа по карьерной лестнице у Горностаева нашлось свое объяснение: Дворянкин улыбался кому надо, вовремя поддакивал, удачно молчал, тем самым создавая впечатление в меру умного и приятного во всех отношениях сотрудника. А генеральному шибко умные и не нужны – с ними хлопотно, ему нужны прилежные и исполнительные, чтобы работали надежно, как часы. Вот и назначил исполнительным директором Романа. Это назначение для Александра Львовича пришлось царапиной по сердцу – ему самому, чтобы вскарабкаться наверх, пришлось упорно трудиться, потом и кровью доказывать, что он достоин сидеть в этом кабинете и на этом этаже, где ниже главного инженера никого не сажают. Он, несмотря на свой опыт, сюда перебрался из другого здания только к сорока двум годам. А этот прохвост со слащавой улыбкой пролез без мыла в тридцать.

Всего этого Александр Львович капитану, конечно же, не сказал. Недовольство лучше оставить при себе, иначе сразу в подозреваемые запишут. Как говорится, о покойном либо хорошо, либо ничего. Так надежнее.

– Сейчас молодежь шустрая пошла, соображает быстро, в новых технологиях разбирается, так что старшему поколению фору даст. И то, что Дворянкина назначили исполнительным директором, на мой взгляд, вполне закономерно.

Вижу я, как для тебя закономерно, расшифровал кривую гримасу собеседника Шубин. Он понял, что от Горностаева толку не добиться – хитрован, лишнего не скажет и осторожный как черт – вон как слова взвешивает, прежде чем рот открыть.

– Вспомните, пожалуйста, когда Дворянкин по телефону разговаривал, ничего вас не настораживало? Может, какие-нибудь нетипичные для него резкие высказывания?

– Да с нашей работой без резких высказываний не обойтись. А если серьезно, то ничего такого, что вас могло бы заинтересовать, я не слышал. Роман всегда в коридор выходил, когда разговаривал по личным делам.

И здесь пусто, подумал Анатолий. Какая удивительная неосведомленность – все дни проводить в одном кабинете и ничего не знать о своем коллеге.

Нужно расспросить человека, который не опасался бы потерять свое место, был далек от Дворянкина и в то же время посвящен в его рабочие дела и знает обстановку в компании. Таким оказался вице-президент «Зеленого берега» Борис Малевский.

Борис Яковлевич достиг того уровня, когда на работу можно приходить под настроение и находиться там исключительно ради собственного удовольствия. Его просторный кабинет большую часть времени пустовал, потому что сидеть на месте Малевский не любил. Он предпочитал ездить на всевозможные презентации, семинары, банкеты, где обсуждались последние новости и сплетни, бывать на совещаниях. Последнее относилось к его обязанностям, но Борис Яковлевич мог себе позволить от их выполнения уклониться. Высокий, неторопливый, породистый мужчина с благородной сединой на лысеющей голове смотрел на Анатолия Шубина сквозь очки в дорогой оправе с плохо скрываемым превосходством. С людьми, вроде простых оперов, господина Малевского жизнь не сталкивала, поэтому они были для него кем-то вроде героев газетных репортажей под заголовком «Городская хроника» – умом он понимал, что они не персонажи, а живые люди, только из параллельного для него мира, который остался за его плечами вместе с ушедшей молодостью, авиабилетами эконом-класса, отдыхом в Египте, коньяком трехлетней выдержки и продуктами из обычного гастронома. Он сократил до минимума контакты с простым народом, к коему относил всех с достатком ниже своего. Исключение составляли государственные структуры, куда иногда приходилось обращаться. Например, в ОВИР или в налоговую инспекцию. Малевский воспринимал присутствующую там толпу как неизбежность и покорно сидел в очереди, не спорил, не вступал в перепалку, куда его пытались втянуть измученные жизнью склочные граждане. Он был выше них всех, хоть и находился рядом на одинаковых правах. Потому что он – элита и должен держаться соответственно. Поэтому теперь, когда представитель госструктуры явился к нему сам, Борис Яковлевич со смирением приготовился отвечать на его вопросы.

Из рассказа Малевского Шубин узнал, что Роман был парнем неглупым, но одного этого для того, чтобы стремительно сделать карьеру, мало. Он обладал еще кое-чем – умением манипулировать людьми, улавливать их настроение, взвешивать силы и, в зависимости от их расстановки, прогибаться самому или прогибать под себя. Черта мерзкая, но если она не выпирает наружу, то помогает многого добиться. Дворянкин держал нос по ветру, и, когда в фирме пошла реструктуризация, он оказался в нужное время в нужном месте. Не случайно, конечно же.

– Были ли у него враги? А пес его знает. Он был скользким как уж, никогда на рожон не лез. С сильными старался уладить конфликты мирным путем, легко шел на компромисс, а на слабых чихать хотел. Их мнение Романа не интересовало, а злопыхательства не волновали.

– А могло так получиться, что Роман недооценил противника? Скажем, посчитал его слабым, а тот оказался сильным, ну и расквитался с ним?

– Нет, – покачал головой Борис Яковлевич – Дворянкин в таких вещах не ошибался, у него чутье на людей было звериным.

Малевский оказался хорошим информатором в деловой области, но в амурной – никаким. А Шубина интересовала и личная жизнь Дворянкина. Даже больше, чем деловая, поскольку искали они в первую очередь все-таки даму. С этим вопросом он направился к всезнающей Але.

Девушка уже умирала от нетерпения, чтобы обсудить с ним сплетни. Бывают такие люди – простые до слез. Они уже через полчаса после знакомства готовы выложить на ладони всю свою жизнь и взамен ждут того же. Легки, открыты, общительны, поэтому знают обо всех все. Или почти все. Аля принадлежала к их числу.

– Поговаривают, что Роман ловелас. Но думаю, что это неправда, – поделилась с капитаном секретом девушка. – Конечно, у него были женщины – как же иначе? Такой видный мужчина, свободный, было бы странно, если бы он монашествовал. Да, на сотрудниц Дворянкин внимание обращал. А если точнее, это они к нему на шею вешались. Особенно Карина из бухгалтерии. Ох уж и оторва она, надо сказать! Дворянкин иногда с ней время проводил, но только иногда, а Карина хотела большего и обижалась.

– Как выглядит Карина? На эту девушку похожа? – Шубин достал фоторобот, сделанный со слов Полины Герасимовны.

– Нет, Карина совсем другая – она чернявенькая и глаза у нее восточные. Она то ли из Армении, то ли из Дагестана, откуда-то с юга.

– Посмотрите внимательно, может, вы эту девушку когда-нибудь видели с Дворянкиным?

– Нет. Не видела, – помотала головой Аля, отодвигая женский портрет в сторону. – Хотя…

– Что хотя?

– Нет, ничего. Просто подумалось.

– Что вам подумалось?

– Да так, – неопределенно ответила девушка, выдерживая паузу прежде, чем выдать информацию. – В общем, она на Таню Климушкину чем-то похожа. Таня Климушкина – наш дизайнер. Но точно не она. Это сто процентов.

– Почему вы так уверены?

– Ну… Видели бы вы нашу Таню! Серая мышка. Даже не мышка, а… – девушка задумалась, подбирая эпитеты, – в общем, Таня странная – непонятно, какого она рода. Ходит вечно в джинсах и толстовке, вместо дамской сумочки носит рюкзак, челка трупиком лежит – даром что длинная, хоть бы уложила как следует; очки у нее тоже – ни то ни се – унисекс, на ногах какие-то мокроступы – никогда ее в туфлях на каблуках не видела. Про косметику я уже молчу – похоже, Таня вообще не знает, что это такое. Разве что ногти красит. Что есть то есть – за ногтями она следит. Но одного маникюра-то мало! Роман любил, чтобы девушка была похожа на девушку, а не на пацана, – платья чтобы носила, каблучки. АТаня… У нее и походка неженская – на нее со спины посмотришь и за парня примешь. Не-е-ет, Климушкина абсолютно не в его вкусе.

– Любопытно взглянуть на вашу Климушкину. Как ее можно найти?

– Она в здании через дорогу, в отделе на третьем этаже сидит. Сейчас уточню, не на объекте ли она. А то дизайнеры иногда у нас выезжают на объекты. – Аля защелкала мышью, потом позвонила по телефону, с кем-то поговорила, затем подняла глаза на Анатолия и с сожалением в голосе произнесла:

– Вы знаете, Климушкина с понедельника в отпуске. Я могу дать ее координаты.

– Давайте.

Какое совпадение – в отпуске. Она, поди, уже границу пересекла, отметил про себя Шубин.

Климушкина Татьяна Николаевна, двадцать восемь лет, ландшафтный дизайнер, в «Зеленом береге» работает второй год, адрес регистрации, адрес фактического проживания… – прочитал Анатолий досье, полученное в отделе кадров.

Действительно, сходство есть, отметил он про себя, глядя на фотокарточку Татьяны в личном деле. С фото смотрела миловидная девушка, совершенно не похожая на серую мышь и уж тем более на существо непонятного пола, как сказала Аля. Но фото на документе – оно и есть фото на документе, на нем человек редко когда бывает похожим на себя. Неплохо было бы узнать поподробней о потенциальной подозреваемой, и он задал Але очередной вопрос:

– А вообще как она по характеру, чем увлекается, с кем дружит?

– Точно не со мной. Мы с ней общаемся на уровне «привет – пока». И то я ее в большей степени знаю, чем она меня. Потому что все сотрудники мимо меня проходят, некоторые приказы, документы через меня оформляются и передаются – так сведения и накапливаются. Характер, как мне кажется, у Климушкиной непростой. Несмотря на то что она выглядит как пацан, внутри у нее засела хорошая стервочка.

– Это почему вы так думаете?

– Есть такая примета: хочешь узнать, кто в рабочем коллективе скрытый лидер, посмотри, у кого пульт от кондиционера. Так вот, пульт всегда у Климушкиной, а в комнате вместе с ней, между прочим, еще десять человек сидят. Чувствуете, какая штучка! И еще… была одна история, – секретарь сделала очередную интригующую паузу, которая, как показалось капитану, сильно затянулась.

– Какая история?

– Вообще-то она не на моих глазах произошла, мне рассказали…

– И что же вам рассказали? – вытягивал каждое слово Шубин. Аля прекрасно умела создавать интриги.

– Когда Таня у нас появилась, ее направили в отдел, которым руководил Рыбкин. Рыбкин был неплохим, но своеобразным шефом, манеру руководства которого нужно было принять как данность, а кто не принимал, тот уходил. Они с Климушкиной сразу не сработались, и все думали, что придется искать другого дизайнера. Обычно, когда в паре «начальник – подчиненный» происходят трения – неважно, из-за кого, – увольняют подчиненного. А тут уволили Рыбкина. Представляете?! И ведь Климушкина не писала кляузы, не саботировала, но каким-то образом его выжила. Говорят, она умеет делать гадости таким образом, что не подкопаешься. Например, вылила на Рыбкина чашку кофе. В офисе при всех. И ей за это ничего не было! А что ей будет, если она это сделала не нарочно? Якобы Рыбкин выходил из комнаты, Климушкина входила с чашкой. Таня не упустила случая и от души окатила начальника. Кофе был горячим, так что, кроме живописного пятна на пиджаке и брюках, Рыбкин получил ожог. А Таня состряпала невинное лицо, и ахает, извиняется. Ну не стерва ли?

– Стерва, – улыбнувшись, согласился капитан. – Как вы думаете, кто хорошо знает Климушкину?

– Так, чтобы хорошо, наверное, никто. Таня не из тех, у кого душа нараспашку. Думаю, кое-что о ней знает Лиза Сомова. Они вроде бы вместе учились еще в вечерней школе – это я случайно узнала, – низким кокетливым голосом сообщила секретарша. – Сомова тоже в корпусе через дорогу работает.

Перейдя улицу, Шубин оказался в высоком здании – инженерном корпусе «Зеленого берега». Елизавету Сомову Анатолий застал в зале совещаний, где она колдовала над макетом жилого комплекса. Ее пухлые короткие пальчики с необычными перстнями и коричневым, под цвет кофты и глаз, маникюром ловко складывали малюсенькие детали макета: балконы, стропила, двери, ступеньки. Перед домом, который собирала Сомова, уже выросли здания школы и магазина, стоянка с автомобилями, детская площадка, клумбы, палисадник. Все выглядело как настоящее, только уменьшенное во много раз. Шубин невольно залюбовался работой женщины – очень кропотливой, почти ювелирной, требующей ангельского терпения. На стенде около стены стояли еще два макета – один с башнями, а другой с малоэтажными домиками.

– Это все сделали вы?

– Нет, что вы. Я только коррективы вношу, а основную работу по эскизам выполнили техники. Что вы хотите узнать? – перешла она к делу, откладывая свое занятие.

Анатолий внимательно посмотрел на Сомову: полная невысокая женщина около тридцати пяти лет, мягкие черты лица, приятные формы, скрытые свободной одеждой, голос низкий, спокойный. Он еще ни разу не видел Татьяну, но из рассказа секретарши следовало, что они с Елизаветой абсолютно разные: серьезного вида роскошная дама и бесполая стерва.

– Меня интересует Татьяна Климушкина. Вы с ней дружите?

– Подругами мы никогда не были. Одно время мы общались, но это была вовсе не дружба, а скорее приятельство. Таня непредсказуема и полна сюрпризов. Она как коробка фокусника с двойным дном, из которой может выскочить пушистый кролик, а может и боксерская перчатка. Я не хочу получить перчаткой по лицу, поэтому с Таней предпочитаю не общаться.

Был у нас такой Рыбкин – начальник отдела, как раз того, где Татьяна работает, – человек неплохой, но не без тараканов. Он как начальник предъявлял свои требования, которые все почему-то считали придирками. В том числе и Климушкина. Недовольные быстро увольнялись. На мой взгляд, тут все справедливо: не устраивает – выход рядом, никто не держит. Но Танька умудрилась выжить начальника! В средствах она не разбиралась. Помню, как на моих глазах она окатила Рыбкина кофе. Всю чашку на него вылила, и вроде бы нечаянно. Вот как так можно?

– Наверное, можно, – пожал плечами капитан. – Расскажите, какая она?

– Королева – одно слово. Но знаете, такая, неявная. С виду – простая, как ситцевые трусы: ни косметики тебе, ни каблуков, ни дамских финтифлюшек. На самом деле она куда сложнее, чем кажется. Есть люди прозрачные, как стекло, – с ними всегда все ясно. Таня к ним не относится. Никогда не знаешь, что делается в ее голове: сегодня она шумная и веселая, а завтра из нее слова не вытянешь – в себя уходит. Думаю, что у Тани случилось что-то. Я пыталась у нее спросить, но нарвалась на стену – не хочет она рассказывать о своих неприятностях. Что и говорить, королева, а у королевы неприятностей не бывает.

Есть у нее какой-то внутренний магнетизм, который притягивает к себе людей. Когда Таня где-нибудь появляется, все начинает вертеться вокруг нее, все делается так, как она хочет. Если кто-то пытается сопротивляться, в итоге все равно сдает свои позиции. Но вот мужчин недолюбливает, относится к ним с подозрением. А мужчины мимо нее не проходят, несмотря на то что Таня одевается во что попало. Таким, как она, вообще не нужно себя украшать, ни косметикой, ни побрякушками – ничем.

– Вы такая эффектная дама, и не скажешь, что учились в вечерней школе. Насколько мне известно, вечерняя школа – далеко не самое престижное место, так как среди ее выпускников полно наших подопечных.

– Вы правы, туда попадают не от хорошей жизни, – вздохнула Елизавета, о чем-то вспоминая. – Это я сейчас, как вы заметили, дама. А тогда была девчонкой из многодетной семьи с родителями-алкоголиками. Работать рано начала, ибо больше ничего мне не оставалось – есть-то хотелось. А потом, когда на ноги встала, пошла доучиваться в вечерку. А Танька… Она из тех, которых туда дурь приводит.

Несколько лет назад

Чем дальше, тем быстрее начинало лететь время. Детство таяло, как карамель во рту. Еще одно лето растворилось в сентябре, который стал для Тани последним началом школьного учебного года. Только это первое сентября было не таким, как раньше, – без первоклашек с огромными букетами, белых бантов и гольфов, без веселой встречи с одноклассниками, с которыми потом можно целую неделю делиться воспоминаниями о лете. Торжественной линейки тоже не было, первый учебный день начался по-будничному уныло. Их собрали в неуютном классе, расположенном на первом этаже корпуса средней школы. С улицы доносились задорные детские песни, учителя произносили напутствия, малыши читали стихи – праздник был совсем рядом, но не для них – они, ученики вечерней школы, уже взрослые, обойдутся без праздника. Таня скептически окинула взглядом своих новых одноклассников: за партами со скучными лицами сидели дяди и тети – серая масса, люди из толпы. Таня заметила, что среди взрослых очень мало красивых людей, а те, что есть, они, в основном, в телевизоре или на обложках журналов. Ей самой шестнадцать, и она красивая – лицо, фигура, – их пока еще не испортило время. Таня привыкла общаться со сверстниками – в большинстве своем такими же привлекательными, как и она сама. А эти чужие, несимпатичные люди ей совершенно не нравились. И чего ей в своей школе не сиделось, спрашивается! Ее оттуда никто не гнал, учителя терпели бы ее спектакли и дальше – всего-то год оставался, так ведь нет, нужно было перегнуть палку. Никто ее за язык не тянул, она сама произнесла ставшую решающей фразу: «Уйду в вечерку, не маленькая!» Тогда ей казалось это эффектным поступком – небрежно при всех заявить, что она уже взрослая и сама вольна решать, где учиться. Пусть учителя сколько угодно талдычат про аттестат и выпускные экзамены, ее они не касаются. Нашли рычаг воздействия – аттестат! И ведь все ведутся на их уловку – услышав это магическое слово, становятся послушными, как марионетки. Но она – не все, она никому, ни при каких обстоятельствах не позволит собой манипулировать.

Эффект ей удался – класс удивленно замер, наблюдая за представлением. Классная, которой это было сказано, спокойно ответила: «Раз ты так решила, то, пожалуйста, переводись в вечернюю школу».

Весь день Татьяна ходила героиней. Ей казалось, что в этот раз она сама себя превзошла. Вот только беда – непонятно, что выкинуть в следующий раз, чтобы остаться на взятой высоте? Ну, да ладно! Потом что-нибудь придумается. А пока можно праздновать очередную победу и веселиться на всю катушку.

– Ну, Тайна, ты выдала! Респект и уважуха! – поддержали ее на перемене ребята.

– Жму лапу!

– Ты, че, в самом деле в вечерку собралась? – не поверил Маркиз.

– А то! Что я, нанималась тухнуть на уроках целыми днями? В вечерке дается самый минимум – сходил три раза в неделю, и все. А можно и вообще не ходить, только контрольные писать. Там все по-взрослому.

– Супер! Не то что у нас. Англичанка уже задолбала – каждый день к доске вызывает.

– Так переходи тоже в вечерку. Прикольно будет, если мы все туда уйдем. Классуха в осадок выпадет.

– В школе никого не останется. Учителя друг друга строить будут. Во ржачка!

– А что, ребзя, давайте все уйдем! – предложила Таня, обводя взглядом свою компанию.

– Я не могу. Меня батя повесит, – признался Колян. Все знали суровый нрав его отца, поэтому никто Коляна осуждать не стал.

– Я тоже.

– И я.

– Ты извини, но мы переводиться не будем. В самом деле, один год остался, а потом поступать. После вечерки в институт попасть труднее, – высказал общее мнение Маркиз.

– Ну и оставайтесь! – гордо вздернула носик Тайна. Компания, в которой она была несомненным лидером, перечила ей редко. Сегодня она чего-то не учла и оказалась в одиночестве. Жаль, что Серый был на год старше и он уже ушел в ПТУ. Он бы ее непременно поддержал. Потому что Серый ее любит и готов ради нее на все. Стоит только свистнуть, и он прибежит, чтобы исполнить любое ее желание. Серый ей нравился, но не так чтобы очень. Он был классным парнем и хорошим другом, но слишком простым для того, чтобы стать героем ее романа. Таня иногда позволяла Серому больше, чем остальным своим поклонникам, – иногда с ним целовалась, но не по-настоящему, конечно же, а по-дружески. По-настоящему она будет целоваться с ним, тем самым, своим единственным и неповторимым. А пока он еще не появился на горизонте, можно, чтобы не киснуть в монашках, поманежиться и с Серым – все лучше, чем ни с кем.

Положа руку на сердце Таня тосковала не по своему классу – ребятам, учителям, а по ушедшему детству. Здесь, в вечерней школе среди взрослых людей, она начинала чувствовать себя взрослой и оказалась к этому не готовой. Уж слишком быстрым получился переход – еще вчера она на правах ребенка измывалась над учителями и ее поведение считалось шалостью, а теперь поняла, что тут никто вокруг нее на цырлах ходить не станет. Но обратной дороги нет – поезд ее детства отчалил от станции раньше времени. А с другой стороны, хорошо, что она оказалась в вечерней школе. После того что случилось с ней этим летом, она бы не смогла, не посмела переступить порог своего бывшего класса, где все уже все знают.

После беседы с Алей и Лизой у Шубина сложилось впечатление о Татьяне как о хорошей оторве. Хитрая, стервозная, не лишенная обаяния – такая ножичком полоснет и даже глазом не моргнет. Одно не вязалось: Глазыркин утверждал, что на даме, приходившей к Дворянкину, было платье и каблуки, а Татьяна таких вещей не носила, по крайней мере на работе. Ничего, разберемся, подбодрил себя Шубин.

К удивлению сыщиков, Татьяна никуда не уехала. Не успела. Когда Костров с Шубиным явились к ней домой, она собирала дорожную сумку. Анатолию хватило одного беглого взгляда на обстановку, чтобы определить, что девушка живет одна. Ее съемная квартира из-за небольшого количества мебели казалась просторной.

– Куда едем? – светски поинтересовался Михаил, после того как они с коллегой представились.

– Не решила пока, – ответила хозяйка, смущенно закрывая сумку, из которой торчали купальник и носки.

– Странная манера – сначала собрать вещи, затем определиться с направлением.

– Горящую путевку хочу взять – так дешевле получится, – пояснила она.

Бирюзовые, кошачьей формы глаза, высокие скулы, приоткрытые кукольные губы, на голове тонкий ободок, поддерживающий длинную светлую челку. Даже свободная, на два размера больше, мужская рубашка и мешковатые штаны не скрывали стройную, немного сутулую фигурку девушки. Она вполне ничего, отметил про себя Шубин. Приодеть и подкрасить, может, и сошла бы за роковую красотку.

– Татьяна Николаевна, вы знакомы с Романом Дворянкиным?

Девушка нервно дернула губами, руки затряслись и стали вдруг лишними – она не знала, куда их деть.

– Это наш исполнительный директор, – сказала она севшим голосом.

– Вы знаете его только как директора?

– Да, – отвела она глаза.

– Он погиб, и вам придется пройти с нами, – сообщил капитан. – Собирайтесь, только, пожалуйста, быстрее.

Девушка обреченно вздохнула. Она не заставила долго себя ждать: достала из шкафа кроссовки, взяла рюкзак, бросила в него расческу, гигиенические принадлежности, очки и томик Цветаевой – все сборы.

– Узнаете ли вы кого-нибудь из присутствующих здесь женщин? – прозвучал бесстрастный голос, вернувший Татьяну в реальность. С того момента, как ее посадили в служебную машину и привезли в это неуютное казенное здание, она словно выпала из реальности, уйдя глубоко в себя. Дурные предчувствия оправдались. В Таниной жизни происходило нечто ужасное – такое, о чем страшно было думать: смерть Дворянкина, появление полиции у нее дома. Происходящее казалось продолжением кошмарного сна.

Сначала ее куда-то привели, что-то спрашивали, записывали, затем оставили одну чего-то ждать. А теперь снова привели в кабинет и предложили присесть на любое место среди двоих коротко стриженных блондинок с длинными челками, как у нее. Таня равнодушно присела с краю.

– Посмотрите внимательно и хорошо подумайте, прежде чем ответить. Узнаете ли вы кого-нибудь из присутствующих здесь женщин?

Вопрос адресовался высокому угловатому юноше, испуганно хлопающему светлыми глазами.

– Да, вроде, – выдавил он.

– Вроде или да? – жестко спросил следователь.

– Да! – закивал головой юноша. – Похоже, она, – показал он на Таню.

– Вы уверены?

– Уверен, – неуверенно произнес Евгений.

– Хорошо. Уводите подставных, – распорядился Тихомиров.

Когда блондинки вышли из кабинета, следователь продолжил допрос:

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели эту женщину?

– Так я вроде уже говорил. Там, в подъезде, на Альпийской улице, когда под дверью ждал. Шестого июля, вечером. Примерно в девять часов. Стою я, значит, на площадке, там, где лифты, а она из его квартиры выходит, – сбивчиво затараторил Глазыркин.

– Как же вы могли видеть, что кто-то выходил из сто тридцать шестой квартиры, если вы стояли около лифтов?

– А откуда еще ей выходить, если с той стороны всего одна квартира?

– Хорошо, так и запишем. Шестого июля, около двадцати одного часа, вы видели, как Климушкина шла по коридору со стороны, в которой расположена сто тридцать шестая квартира.

– Нуда, – согласился Глазыркин.

– А как она туда шла, вы видели?

– Нет. Я до этого за колой ходил. Как раз только пришел. Попил колы, собрался еще раз идти в дверь тарабанить, и смотрю, она с той стороны идет. Ну, думаю, ясен перец, почему мне не открывали. Если бы ко мне приперлись, когда я с герлой сидел, я бы тоже фиг кому открыл.

– Спасибо. Распишитесь здесь, и вы свободны.

Следователь обращался к юноше, а Татьяну как будто не замечал. Она ощущала себя предметом интерьера, чем-то вроде тумбочки, о которой ведут речь, но к разговору не приглашают.

И только когда они с Тихомировым остались в кабинете одни, он наконец удостоил ее вниманием. И это внимание ей не понравилось.

– Значит, шестого июля вы к Роману Дворянкину не приходили. Я правильно вас понял? – Илья Сергеевич выразительно посмотрел на подозреваемую. Испуганная и потерянная, ссутулившись, она сидела на стуле напротив, уставившись пустым взглядом в пол.

– Да, – тихо ответила Татьяна.

Как же глупо она себя ведет! Зачем усугублять свое и так горестное положение? – удивлялся Тихомиров. Ладно бы, если бы от своей лжи она что-нибудь выиграла, а то ведь нет – Глазыркин ее опознал. Против фактов не попрешь! Призналась бы, да, мол, заходила к Дворянкину и сразу ушла, тогда, может, при наличии хорошего адвоката выкрутилась бы, а так…

Илья Сергеевич только расстроился – от такой беспросветной глупости ему стало скучно. И вид у нее жалкий, как у бесхребетной рохли. Такая вряд ли способна на убийство. Может, это не она? – засомневался следователь.

– Хорошо, так и запишем. И где же вы тогда находились в течение этого дня?

– Дома, – коротко ответила она.

– А подробнее? Чем вы занимались дома? Вас там кто-нибудь видел?

– Никто не видел. Я живу одна. Квартиру снимаю. А чем занималась? – пожала плечами Климушкина. – Да так. С утра уборкой, потом пошла за продуктами…

– Значит, все-таки из дома вы выходили.

– Так это же в магазин и ненадолго.

– Так вы и к Дворянкину могли по дороге зайти. Тоже ненадолго. Чтобы убить человека, времени много не надо, – поддел ее следователь.

– Я никого не убивала! – крик отчаяния. Голос стал твердым, глаза сверкнули грозными молниями. Тихомиров увидел перед собой другую женщину – и куда только делась бесхребетная рохля? Правда, уже через минуту ее бойцовское настроение растворилось, сменившись прежней апатией.

– Какие у вас были отношения с Романом Дворянкиным? Вы ведь с ним знакомы давно?

Несколько лет назад

Это случилось в старом доме с обшарпанными стенами и стертыми ступенями в темной парадной, освещаемой слабой лампочкой в грязном глухом плафоне. Сырость, пыльное узкое окошко, сквозь которое просматривается двор-колодец без единого деревца, – отнюдь не самая романтическая обстановка, но именно это место стало для Тани притягательным. Под любым предлогом она выходила из квартиры своего деда – то за газетой, то вынести мусор, то в магазин, – лишь бы оказаться на лестничной площадке в подходящий момент. Подходящий – это когда по ступенькам своей легкой походкой зашагает он, парень ее мечты, – высокий, спортивный, с едва заметной улыбкой на скуластом лице и болотными, как вода в Фонтанке, глазами.

К своему деду Олегу Федоровичу Канарскому Таня приезжала редко, в основном по праздникам, чтобы его поздравить и передать подарок от родителей. Олег Федорович жил один в доме на Кадетской линии Васильевского острова, в типичном захолустье элитного района. Его квартира была под стать дому, в котором она располагалась, – такой же ветхой и неухоженной. Ей давно требовались ремонт и хозяйственная женская рука, способная организовать уборку, избавить чайник от накипи, а раковину от грязной посуды, сварить борщ, пожарить котлеты и картошку. Но Олегу Федоровичу его беспорядок ничуть не мешал, и помощь по хозяйству ему не требовалась. После того как умерла супруга, он о женитьбе не думал. Будучи мужчиной в самом соку, Канарский являлся весьма притягательным объектом для дам: умный, приятный, при ученой степени и деньгах. От женского внимания Олег Федорович, конечно же, не отказывался – зачем отказываться от того, что само плывет в руки? Но связывать себя новыми узами брака – боже упаси. Еще не известно, кем обернется милая и покладистая подруга после возвращения из загса. К тому же такую, чтобы терпела все его бытовые недостатки, еще поискать надо. Это в академии он элегантный, импозантный мужчина, начищенный и наглаженный, гладко выбритый, пахнущий дорогим парфюмом, а дома… дома ученый Канарский совсем другой человек. Это его территория, где он одевается в то, что ему удобно, – в любимую полинялую футболку с обтрепавшейся горловиной, привезенную из командировки в Сан-Франциско, в вытянутые треники, купленные в ближайшем универмаге, и разношенные до неприличия шлепанцы. В его квартире все вещи лежат на своих местах, то есть там, куда были брошены, и раскладывать их по шкафам и кладовкам нельзя. Наведываться в гости к Олегу Федоровичу не любила не только внучка. Мало кого радовала перспектива выпить чаю на неопрятной кухне из чашки с коричневыми разводами вприкуску с залежавшимся в буфете бог весть сколько времени печеньем. Да и чай был сомнительного качества, у людей старшего поколения вызывающий ностальгию по советским столовым. Конечно, можно было бы от угощения отказаться, но не выпить чаю значило обидеть хозяина. Родственники в этом плане пользовались некоторым преимуществом, заключавшимся в том, что им у него в гостях позволялось самим себя обслуживать – заваривать чай и накрывать на стол.

Таня вовсе не собиралась идти к деду, но близилась годовщина выхода книги под его редакцией, которую никак нельзя обойти вниманием. Родители ей выдали небольшой презент, с тем чтобы она вручила его Канарскому от них от всех. В тот раз к Олегу Федоровичу, кроме нее, пришел еще один гость – ее двоюродный брат Виталик. Он был старше Тани на пять лет – в детском возрасте это ощутимая разница, поэтому они с братом общались мало, к тому же и росли в разных районах. К своему двадцати одному году Виталик возмужал и выглядел совсем взрослым, хоть и был немного субтильным, и росточка ниже среднего. Без накачанной мускулатуры, в интеллигентных очках, аккуратной белой рубашке и отутюженных брюках Виталик имел вид студента-отличника, кем и являлся. Смерив критическим взглядом внешность братца, девушка отметила, что она оставляет желать лучшего. Ей нравились парни высокие и мужественные, похожие на киношных супергероев. Они с Виталиком перекинулись дежурными фразами, он, как обычно, назвал ее малой, Таня, как обычно, ему возразила, мол, не малая она вовсе. Спорить с братом не хотелось и не имело смысла. Да и вообще, о чем с ним разговаривать, когда у них с ним ничего общего – каждый вращается в своем мире. Она, как настоящая прогрессивная чувиха, слушает рок, а он – какую-то белиберду и даже не знает лидера группы «Металлика».

Акт выражения почтения деду совершен, можно покинуть его дом, что Таня и собиралась сделать. Она уже взяла оставленный в захламленной прихожей свой рюкзачок, когда в дверь постучались. У Олега Федоровича давно не работал дверной звонок, а чинить его он не хотел – так даже лучше, считал он, никто не отвлечет от работы визгливой трелью, а стук глухой, его, если никого не ждешь, не всегда услышишь.

– Это Ромка, открой, – послышался голос брата.

Таня повернула ручку замка и отступила назад, впуская в полутьму гостя. Ей навстречу шагнула рослая фигура спортсмена.

– Роман, – представился парень и учтиво поклонился, обнажив в улыбке белые зубы. При этом он так многозначительно посмотрел ей в глаза, что она растерялась. Потом она еще долго помнила его взгляд: темно-оливковый, с хитринкой и очень откровенный, мужской. За две секунды, как ей показалось, он успел ее раздеть, но – удивительное дело – ей это понравилось и в то же время было стыдно. Борясь со смущением, Таня хотела красиво представиться в ответ, но Виталик ее опередил.

– Здорово, Ром. Это моя малая, – прозвучало за ее спиной.

– Какая я тебе малая? – буркнула она.

– Ну а кто же ты? Малая! Тебе же четырнадцать лет! – иронично заметил брат, месяц назад поздравлявший ее с шестнадцатилетием.

– Мне пятнадцать, – весомо возразила Таня. В тридцать лет умаление собственного возраста, возможно, она сочла бы за комплимент, но сейчас, в компании взрослых парней, один из которых ей нравился, выглядеть моложе Тане не хотелось.

Виталик шутку оценил. Он даже не нашел чем парировать.

– Иди лучше чайку сваргань. Нам поговорить надо, – сказал братец после некоторой паузы.

В другой раз на такое обращение Таня бы обиделась – нашел прислугу! Ишь, раскомандовался – чайку ему сваргань! Попросить нормально не может, как девочку посылает. Но ей захотелось, чтобы гость еще раз вот так же нескромно на нее посмотрел, совсем как на взрослую. И они бы с ним потом разговаривали, как разговаривают мужчина и женщина, – обмениваясь тайными взглядами и легкими прикосновениями, в которых так много смысла.

Девушка ушла на кухню, чтобы приготовить чай. Как назло, ни она, ни брат заварку не привезли, поэтому пришлось заваривать дедовы «дрова». Она принялась тщательно отмывать чашки и ложки. Для братца и с разводами сойдет, дед чистоты даже не заметит – ему все равно, из какой посуды пить, а вот перед гостем лицом в грязь ударить не хотелось. Таня поняла, что Роман пришел поговорить не только с Виталиком, но и с Олегом Федоровичем. Мужчины устроились в гостиной, откуда доносилось размеренное вещание деда – он нашел благодарных слушателей.

– Олег Федорович, вы гениальны! Ну скажите, откуда только вы все это знаете?!

– Великий князь Константин Павлович привлек меня еще в молодости. Интересная фигура, надо сказать, хотя на первый взгляд малозаметная. Такие вот, как он, и поворачивают историю, выступая в роли неприметных стрелочников.

Цесаревич великий князь Константин Павлович в 1825 году был признан императором российским Константином I и царствовал всего шестнадцать дней. Своим именем Константин обязан бабушке, Екатерине II. Она надеялась, что ее внук займет престол в Константинополе и будет править Византийской империей. Но Константина не прельщала участь правителя. В 1823 году он тайно отрекся от престолонаследия. Несмотря на это, когда через два года внезапно умер старший брат Константина, Александр I, государственный совет и армия присягнули Константину. Константин не желал царствовать, он счастливо женился на польской графине и проводил время в удовольствиях и развлечениях. Он был молод, романтичен и совершенно не амбициозен. Принадлежность к царской фамилии и так давала ему славу и все привилегии. И головная боль в виде огромной, неспокойной страны ему была совершенно не нужна. Он говорил: «Меня задушат, как задушили отца». После отречения Константина на престол вступил его младший брат Николай, что обернулось восстанием декабристов. Константин представлялся восставшим энергичным, умным, справедливым человеком, способным возглавить державу. Само имя Константин ассоциировалось у декабристов с конституцией, и они заставляли солдат кричать: «Да здравствует Константин, да здравствует Конституция».

Как ни пытался Константин отдалиться от государственных дел, ему это не удавалось. Живя на родине супруги в Польше, цесаревич сменил на посту скончавшегося наместника Королевства Польского. Поляки подняли восстание; и Константину пришлось бежать из Варшавы. Он тяготел к спокойной жизни, но из-за своего высокого происхождения постоянно оказывался в гуще военных действий или дворцовых интриг. Не правитель, хоть и был провозглашен таковым, не великий полководец, хоть и был главнокомандующим. Имя Константина могло бы остаться малоизвестным, но его увековечили две вещи: рубль и дворец. Знаменитый константиновский рубль – редчайшая монета из чистого серебра, отчеканенная за короткое время правления Константина I и сразу же изъятая из обращения. В наши дни известно всего пять экземпляров рубля. Один из них хранится в Эрмитаже, другой в Историческом музее в Москве, третий в Смитсоновском институте в США, остальные кочуют по частным коллекциям.

Сейчас Константиновский дворец стоит в запустении в Стрельне на южном берегу Финского залива. Великий князь получил его в подарок от своего отца, Павла I. Красивейший ансамбль с парком, где проходили приемы именитых гостей. Офицеры в мундирах, разодетые дамы в шляпках и с зонтиками, балы, прогулки по аллеям – два века назад там кипела светская жизнь. Во время Великой Отечественной войны дворцово-парковый ансамбль очень сильно пострадал, от здания дворца остался только каменный остов. Затем дворец восстанавливали, но без должных капиталовложений, а потому не до конца, а с развалом Советского Союза работы перестали финансировать, теперь здание на грани разрушения. Там сейчас Арктическое училище – так хоть внутрь посторонних не пускают, а то дворец превратился бы в ночлежку для бездомных и сгорел бы от их костров.

Скоро будет реконструкция, и Константиновский дворец снова займет свое достойное место среди памятников архитектуры. Тогда много интересного на поверхность выйдет. Дворец хранит много тайн, пророчески добавил Олег Федорович.

– Бывал я в Стрельне, на рыбалку ездил. Там совершенно запущенный берег, а от дворца одно название осталось, не поймешь, то ли амбар, то ли сарай. Что там реконструировать? – возразил Виталик.

– Название не название, а дворец собираются восстанавливать, – настаивал на своем Канарский.

Таню мало интересовал великий князь, его дворец и история, которой занимался дед. Он и ей что-то пытался рассказывать про Константина Павловича, но она слушала вполуха, в отличие от Романа, которому его рассказы пришлись по душе, и он к Олегу Федоровичу зачастил.

Дед еще рассказывал про фаворитку великого князя Жозефину Фридрихс и ее драгоценности, спрятанные во дворце. Он говорил, что они сделаны из проклятого золота, а потому ничего хорошего не сулят. То ли это легенда, то ли нет, сказать было сложно. Олег Федорович утверждал, что это чистая правда, так как он тщательно изучил отрывки из дневника Жозефины, которые раздобыл, когда ездил во Францию на симпозиум. Про шкатулку с драгоценностями Таня слышала от деда не раз, оттого они ей часто снились. Это были красивые, похожие на сказку сны, в которых она видела себя принцессой, собирающейся на бал. Таня стояла перед большим зеркалом в длинном со шлейфом платье и надевала украшения. Браслеты нежно обвивали ее тонкие запястья, на груди мерцало кровавым блеском рубиновое сердце, в ушах на кленовых листьях волнующе сверкали бриллианты.

Историю, услышанную от деда, Таня и воспринимала как сказку. Драгоценности ее не интересовали, она не верила, что шкатулка действительно существует. Мысли девушки занимал ее новый знакомый.

Как выяснилось, Роман жил в этом же доме, этажом выше, они с Виталиком были ровесниками и знали друг друга давно. Дома с Романом было разговаривать неудобно – там то дед со своей историей, то Виталик с «малой». В квартире деда они с Романом только здоровались, прощались и иногда перекидывались парой ничего не значащих фраз. Потом мужчины уединялись, а Таня оставалась на кухне.

Однажды, когда Татьяна, уже отчаявшись пообщаться с парнем своей мечты, покинула квартиру деда и спускалась по стертым ступеням сырой парадной, она услышала сверху приглушенный хлопок двери, а затем чьи-то шаги. Сердце ее замерло: это был он. Одетый в домашнюю футболку, удобные тренировочные штаны и простецкие клетчатые тапки Дворянкин направлялся выносить мусор.

– Привет, – сказала она. – Зайдешь сегодня к деду?

– Привет, барышня. А ты чаем напоишь? – в глазах лукавые искорки. Или намек на дрянной дедов чай?

– Напою.

– Тогда жди в гости.

Таня метнулась обратно – какая удача, что дед собрался в академию. За время, когда к Олегу Федоровичу стала наведываться внучка, его кухня преобразилась – на ней уже было не стыдно принимать гостей. Все равно перед визитом Ромы Таня засуетилась: протерла новую клеенку на столе, поправила собственноручно выглаженное свежее полотенце.

– Ты вроде прощалась? – удивился дед, обуваясь в прихожей.

– Я решила пойти чуть позже, у меня встреча в центре, так чтобы на улице не ждать, я лучше тут посижу, – сказала она первое, что пришло на ум.

А вдруг Роман передумает и не придет или они встретятся на лестнице с дедом и заболтаются? – забеспокоилась девушка. Но ее опасения оказались напрасными, Роман чуть припозднился, и они с Олегом Федоровичем разминулись.

Он появился на пороге переодетый в джинсы и свежую футболку, в которой не стыдно показаться на людях. Отсутствие Олега Федоровича гостя не смутило. Они с Таней сидели на кухне, разговаривали и пили чай с рулетом, за которым Роман успел сбегать в магазин. Рома оказался приятным собеседником, разговор шел легко, словно они знали друг друга давным-давно, а когда настало время прощаться, он наклонился и поцеловал ее в щеку.

Этот его поцелуй – едва уловимое касание губ – Таня чувствовала на своей коже долго, а когда острота ощущения прошла, она старательно хранила его в памяти, как хранят в памяти первые признания в любви, первый танец и первые цветы.

Ее, конечно же, целовали раньше, и не только в щеку. И не только целовали. Но все это было не то, не настоящее, потому что она к тем своим кавалерам не испытывала сильных чувств, и их взгляды, прикосновения не вызывали у нее трепета. С Романом все по-другому, по-особенному, потому что он не такой, как все, он – ее любимый. Это слово Таня произносила про себя мечтательно и с удовольствием, представляя, какой у них с Дворянкиным будет красивый роман.

Мимолетным прикосновением губами к ее щеке Роман Дворянкин окончательно и бесповоротно влюбил в себя девушку. У Тайны появилась настоящая тайна, чем она очень гордилась, не решаясь в эту тайну кого-нибудь посвятить. Татьяна стала свысока посматривать на Серого с его детскими клятвами в вечной любви, и на ревнующего Чапу, который не раз собирался признаться в своих чувствах, но так и не набрался храбрости, на ботаника Юру, забросившего на ее балкон бумажный самолет со стихами и, вероятно, ожидавшего ответа, но Таня ничего ему не ответила, хоть стихи оценила – не по-детски красивые, написанные от души.

Климушкина упрямо продолжала все отрицать, отказывалась даже от очевидных вещей. Волос на заколке, найденной в платяном шкафу, принадлежал ей. Отпечатки пальцев в квартире Дворянкина, особенно красноречивые на одном из бокалов и на ноже, – тоже ее. Надписи на лбу убитого и на зеркале сделала она же. Какой смысл запираться, спрашивается?

– Куда вы спрятали украденное вами из сейфа Дворянкина?

– Из сейфа? – в глазах удивление.

– Да, из сейфа, который встроен в платяной шкаф. Только не говорите, что вы не знаете про сейф.

– Не знаю.

– Этого и следовало ожидать. Тем не менее сейф пуст, а рядом лежала ваша заколка. Узнаете?

– Нет, – покачала головой Таня. – Я не убивала его и ничего у него не брала!

– Хорошо, не убивали. Тогда кто это сделал, по-вашему?

Ответа не последовало.

– Я уже не спрашиваю, зачем вы написали на лбу Дворянкина «Оревуар!» и на зеркале «Привет от Араужо!». Почерк ваш, графологическая экспертиза подтвердила. Кстати, что это за Араужо?

Несколько лет назад

Над дачным поселком догорал розовый закат. Ночь принесла прохладу, которая после затяжной июльской жары казалась манной небесной. Несмотря на холодок, люди выходили на улицу налегке, чтобы с удовольствием померзнуть. Пиво, шашлыки, песни – накануне воскресенья дачники по обыкновению гуляли допоздна, благо вечер выдался особенно славным.

Таня шагала по протоптанной в поле дорожке в мятом розовом платье с воланами. Как ее учила соседка-балерина, она старательно держала спину прямо, подбородок – чуть выше линии горизонта. По представлению девушки, таким образом должен был получиться гордый образ королевы. Внешне, возможно, Таня в этот момент походила на королеву – она себя со стороны не видела, а вот внутренне… Тане хотелось превратиться в малюсенькую точку, а лучше и вовсе исчезнуть. Она чувствовала, как внутри нее все сжимается, что вот-вот ее не станет, но, представляя, какой жалкой при этом становится, отчаянно расправляла плечи и поднимала голову. В шестнадцать лет все ощущается наиболее остро: любовь, дружба, предательство, ненависть. Навсегда, ни за что и никогда! – вот частые слова юности. Чувства незыблемы, ошибки – грандиозны и непоправимы. Ее в этот вечер навсегда смешали с грязью. Нет оправдания ей, как и не будет пощады ее врагам! Умереть, но прежде отомстить! Он ее сюда привез и бросил, это из-за него все произошло, а значит, он самый главный враг! Как она будет мстить, Таня еще не думала, потому что думать ни о чем не могла. Сейчас она мечтала лишь об одном – словно раненый зверь, спрятаться в норке и сидеть там, зализывая раны.

В столь поздний час на улице оставалось много народу, даже старики, которые обычно в это время уже видят седьмой сон, сидели на крылечках. Вокруг, пьяно танцуя под магнитофонные записи, кипела дачная жизнь, но Тани в этой жизни уже не было – она себя из нее вычеркнула.

Эту песню совсем еще недавно они задорно орали в компании, и теперь она доносится из чьего-то двора, словно издеваясь, пронзительно точно указывая Тане на ее место под солнцем. Таня шла и ненавидела свое розовое платье с качающимися при каждом движении воланами. «Как кукла!» – похвалила ее продавщица, когда она примерила его в магазине. Быть похожей на куклу Таня не привыкла – не ее стиль. Она, не вылезавшая из джинсов и мужских рубашек, растерянно смотрела на себя в большое зеркало примерочной кабины.

– Ну как, мам? – с сомнением спросила Таня.

– Берем. Немного карнавально, но в целом смотрится неплохо. И цена доступная.

Про цену мама могла бы и не говорить. Таня, выросшая в небогатой семье, терпеть не могла экономии. Эта несчастная экономия у нее уже сидела в печенках.

Лариса Владимировна не собиралась покупать дочери летние вещи, она предпочла бы потратить деньги на что-то более практичное – на осенние туфли, например, или на куртку. А летом и в футболках можно ходить – их у Татьяны целый ворох. Но в свете того, что в последнее время их отношения с дочерью натянулись до предела, грозясь обернуться открытым конфликтом, требовалось спасать ситуацию. Коренным образом что-то менять было уже поздно, ибо время на воспитание и доверительные беседы с семейными посиделками, в коих девочка очень нуждалась раньше, безвозвратно упущено. Лариса Владимировна любила дочь своеобразной любовью: безмолвной, выражающейся в минимальной заботе. У самой жизнь не сахар, рассуждала женщина, вот когда заживем по-человечески, тогда и буду радовать близких, а пока даю им что могу. Когда-нибудь потом буду накрывать стол красивой скатертью, готовить вкусные ужины по поваренной книге, принимать гостей и ходить с семьей на прогулки.

Дошло до того, что все беседы с Таней свелись к словам вроде «есть будешь?» и «сходи за хлебом»; бывали дни, когда они с дочерью не разговаривали вообще. Не нарочно – само так получалось, тем для бесед не находилось.

– Красиво челка уложена. Как ты это делаешь? – спросила Лариса Владимировна для завязки разговора.

– Ты че, ма? – от удивления Таня чуть не выронила расческу – раньше мать никогда не обращала внимания на ее прическу, а если и делала это, то исключительно в порядке критики.

– А что, может, и я себе так укладывать буду. Говорят, сейчас начесы в моде.

– Не-а, у тебя так не получится – слишком длинные волосы.

– Ну, нет так нет, – покладисто согласилась Лариса Владимировна, ничуть не сожалея, что у нее с начесом ничего не выйдет. Она изучающе посмотрела на собирающуюся куда-то дочь, чтобы для поддержания беседы задать ей еще какой-нибудь вопрос.

– Интересный рисунок, – похвалила она нанесенные шариковой ручкой «звезды» на Таниных джинсах. – Сейчас так модно?

– Рисунок – фигня! Не отстирывается просто.

– Надо ацетоном попробовать, должен взять.

– Да ну их. Эти штаны древние, как динозавры. Лучше новое что-нибудь купить.

– А что ты хочешь? Можем вместе пойти выбрать, – после некоторого замешательства ответила Лариса Владимировна – поход по магазинам в ее бюджете запланирован не был, но для наведения мостов с дочерью можно выкроить деньги из отложенных на хозяйственные нужды.

– Давай сходим, – неожиданно согласилась девушка.

Итогом их разговора стал поход в отдел женской одежды универмага. Как давно они не приходили сюда вместе! С тех пор прошло сто лет. Лариса Владимировна оценивающе окинула взглядом ассортимент. Ей понравился вишневый костюм, она его даже примерила: сел на нее как влитой, ткань великолепная и лекала удачные, вот только цена не по карману. Еще были неплохие блузочки из шелка и расклешенные юбки, но Татьяна такую одежду не носит, и напрасно – смотрятся вполне прилично и, что немаловажно, стоят умеренно. Лариса Владимировна не сомневалась, что, скорее всего, ее дочь выберет вон те несуразные штаны цвета хаки и одну из толстовок на два размера больше, чтобы руки тонули в рукавах, из которых выглядывают только кончики пальцев – такая у их поколения странная мода. Но она не угадала – Таня подошла к стойке с платьями. Лариса Владимировна удивилась: когда дочка в последний раз надевала платье? В шестом классе на новогоднюю дискотеку, и то только потому, что к брюкам не нашлось подходящего джемпера. Что на нее нашло? Может, взрослеет и вкусы меняются? Хорошо если так, а то не девица растет, а сорванец. Но истинные причины, которые подвигли Таню выбрать платье, были куда очевиднее – стать красивой и нравиться.

Когда эйфория от намека на начало романтических отношений с Дворянкиным прошла, Таня загрустила: ей до дрожи в коленках хотелось продолжения, но оно все никак не поступало. Все их общение с Романом ограничивалось редкими встречами в дедовой квартире на виду у деда и брата или, если везло, то во дворе по пути в магазин. Таня жаждала развития отношений, она уже хотела сама предложить ему совместный поход куда-нибудь, но не решалась – все-таки она девушка и делать не просто шажок навстречу, а гигантский шаг – не комильфо.

Видимо, ее ангел-хранитель на небесах похлопотал перед Всевышним, иначе Таня не могла объяснить свалившуюся на нее удачу: Роман обмолвился, что его приглашают на дачу, и если она хочет, то он может взять ее с собой.

– Там у моего знакомого домик – две комнаты и веранда. Не хоромы, конечно, но для ночлега сойдет. Собирается компания из местных и городских, у которых там дачи. Ну, еще пара человек там заночует. Ожидаются веселье и все дела.

Таня от радости чуть не подпрыгнула. Конечно же, она согласна! До заветной субботы оставалось полторы недели, и Таня стала ее не просто ждать, она ее ждала с нетерпением и готовилась к поездке. Самым сложным было попросить у родителей денег на обновку. Все ее вещи не годились. Во-первых, они старые и в них не будет удачи, а во-вторых, Роме нравилось, когда девушки носят платья, он об этом сам сказал – обмолвился невзначай.

Как назло, отношения с матерью натянулись до предела. Так уж получилось – они мало разговаривали, и чем меньше разговаривали, тем стремительнее контакты сводились на нет. Таня решила, что это не ее проблема, ей и так хорошо. Захотят родители что-то менять – пожалуйста, она не возражает, но сама для укрепления мира в семье ничего делать не станет. Но девушка не думала, что ей придется обращаться к родителям с просьбой. И тут удача – мама, словно почувствовав, сама неожиданно проявила участие. Вообще неделя выдалась на редкость фартовой. Все складывалось гладко, даже солнце светило по-особенному.

Прекрасное розовое платье сидело на тонкой Таниной фигурке идеально. Шестнадцать лет – благоприятный возраст, когда фигура красива без всяких усилий: бедра узкие, грудь высокая, талия на месте. Почти все юные девушки тонкие да звонкие. Образ Мальвины для Тани был непривычен, а потому делал ее растерянной. На Рому платье произвело благоприятное впечатление – он удивленно распахнул глаза и приоткрыл рот, но комплимента не произнес. Выпал в осадок и от восхищения не подобрал слов, – обрадовалась произведенному эффекту Таня.

– Знакомься, это Дима и Слава, – представил он своих спутников, на которых Таня до этого не обращала внимания.

На платформе, где они встретились, народу толклось много, и компаньоны среди толпы затерялись, тем более что взгляд девушки был сосредоточен только на Романе. Парни с рюкзаками молча кивнули, что означало: «Очень приятно».

– А, Тайна! – узнал ее Слава.

Таня сощурила свои близорукие глаза, пытаясь лучше разглядеть лицо парня. Кажется, она его уже видела однажды – он был бойфрендом ее одноклассницы Катьки. Катька считалась первой красавицей класса, она ладила с Таней и при этом ее ненавидела за то, что мальчишки отдавали предпочтение ей.

Они все вместе вошли в электричку, которая повезла их на восток, в сторону Новгородской области. В дороге Дима и Слава разговорились и оказались компанейскими ребятами. Под пиво разговор пошел веселее. Выяснилось, что они живут в Колпино и учатся в автодорожном техникуме. Еще Таня узнала, что парни собираются остановиться в тех же самых «хоромах», что и они с Романом, поскольку своей дачи у них нет. Вместе веселее, подмигнул ей захмелевший Славик. Дима вытащил из полиэтиленового пакета допотопный двухкассетник, нажал на кнопку.

– хрипел магнитофон наперебой со стуком колес.

– Путана, путана, путана, – затянула пьяная компания.

– Молодые люди! Нельзя ли потише!

– Выключите это безобразие! – возмутились пассажиры.

– Чем вам не нравится наша музыка? – прибавил громкости Дима.

– Не нарывайся, выключи, – посоветовал приятелю Дворянкин.

– Да что это старье слушать! – поддержала его Таня.

Парень нехотя нажал на «стоп» и, насупившись, открыл очередную бутылку пива.

– Гопники! Сажать таких сразу, чтобы жить людям не мешали!

– Непутевые, и девица с ними непутевая! Ишь, зенки за лохмами спрятала! Тьфу ты, прости господи! – продолжала склоку толпа.

Таня демонстративно отвернулась к окну, жуя жвачку. С виду она никогда не выглядела пай-девочкой: носила мальчишечьи рубашки, штаны-бананы, четыре серьги в ухе – по выражению Чапы, ухо вилкой прокалывала, да и вела себя обычно не как комсомолка-отличница, но проституткой ее еще никто не называл. Теперь же, одетая в розовое платье с воланами, Таня считала себя похожей на Мальвину – именно такой образ вертелся у нее в голове. И тут на тебе – проститутка. Ей стало неприятно и обидно от того, что ее так оскорбляют, особенно при Романе. А еще больше ее задело то, что Дворянкин спокойно на это смотрит и даже не думает за нее заступаться.

Таня была еще той щучкой, ей палец в рот не клади. В другой раз она мигом бы «отбрила» того, кто посмел ее обозвать, но сейчас… сейчас она растерялась. Напротив сидел ее рыцарь, в которого она была по уши влюблена, но получалось, что он вовсе не рыцарь. Если раньше Таня внушала себе, что он ее любит, но тихо и по-своему и стесняется проявить чувства, то теперь ясно поняла, что ничего подобного – Роман ее не любит! Это было уж очень неожиданным откровением, чтобы так сразу его принять. А главное – собственные чувства. Что с ними прикажете делать? Ведь любовь из сердца не вытравишь в одночасье, пусть даже неразделенную. Вопреки доводам здравого смысла любовь будет жить в сердце, питаясь призрачными надеждами и согреваясь пустыми фантазиями в зимнюю стужу одиночества, она будет тонуть в болоте равнодушия, но как за соломинку цепляться за каждый взгляд, улыбку, теплое слово любимого, пока однажды не умрет естественной смертью.

Так они и ехали всю оставшуюся дорогу молча: Дима и Слава кемарили, Роман читал прихваченный из дома журнал, а Таня думала. И чем дольше затягивался мыслительный процесс, тем больше находила она оправданий Дворянкину.

Роман правильно поступил, что промолчал.

Иначе, может, мы и не доехали бы вовсе, пришел бы наряд милиции, и высадили бы нас на каком-нибудь полустанке в лесу. Неприятно, да, но его понять можно – он благоразумный, не лезет на рожон, – пришла она к умозаключению и улыбнулась Дворянкину.

Роман оторвался от чтива и заговорщицки ей подмигнул. Таню как током дернуло. Его подмигивание – такое многозначительное и обаятельное – предвещало новый виток их отношений. Кажется, в дачном домике мало спальных мест, а значит… Таня представила, как они с Дворянкиным проведут эту ночь вместе. Сначала будут гулять под куполом звездного неба, сидеть на берегу тихой речки, где Роман прошепчет слова любви, станут целоваться при луне и на рассвете придут в дом, чтобы уснуть в обнимку.

Электричка тихо подкатила к станции, они торопливо вышли на немноголюдную платформу с причудливым названием Сыть.

Дачный поселок состоял из нескольких старых деревянных избушек с огородами – некоторые из них, совсем ветхие, были в запустении, – и новых кирпичных домов. Когда-то здесь была большая деревня Масловка, известная во всей округе своим потрясающим сливочным маслом, которое ничуть не уступало знаменитому вологодскому, а то и превосходило его по вкусовым качествам. Теперь же сливочное масло здесь никто не готовил, разве что одна Никифоровна иногда к Пасхе трясла в руках литровую банку со сметаной, сбивая ее в крупинки. В итоге долгих встряхиваний получался маленький кусочек желтого маслица. Зато ароматный и свой.

Центром поселка считался небольшой пятачок с автобусной остановкой, куда давно уже не заезжал ни один автобус, но знак с облупленной краской и изрисованная деревянная будка со скамейкой остались. Остановка стояла на отшибе поселка, около грунтовой дороги, выходящей к шоссе. Тем не менее это место пользовалось популярностью – из-за скамейки, на которой собиралась молодежь, и особенно из-за продуктового ларька, открытого оборотистым предпринимателем из соседнего поселка. Продуктовым ларек назывался лишь условно, так как в нем преимущественно продавались сигареты и спиртные напитки, остальное – чипсы, шоколадные батончики, хлеб – в продажу поступало не всегда. Дачники продукты брали с собой из города, местные жители ездили за товарами на электричке и закупали сразу помногу. А в ларек приходили страждущие, поток коих не иссякал никогда, обеспечивая его хозяину стабильный доход.

– Зайдем, затаримся, – предложил Роман.

Не обсуждая, сколько и чего брать, словно имея договоренность, парни купили много пива и водки.

– И хлеба надо! – вспомнил Слава, когда они уже отошли от ларька.

– Хлэба нэт! – отозвался продавец – небритый разбитной азербайджанец.

– Ну и хрен с ним, может, Клоун привезет.

– Не-е, Клоун на мопеде приедет, а у него по дороге магазинов нет.

– Тогда Миха с Зубом купят.

Из разговора своих спутников Таня поняла, что их будет как минимум семеро: Слава, Дима, Роман, Клоун, Зуб, Миха – ни одного девичьего имени. Ей нравилось быть в окружении парней, но сейчас отчего-то это обстоятельство смутило. Она представила компанию, собравшуюся около мангала и мирно жующую подкопченные сосиски, которые они захватили из города.

Деревянный дом, куда они пришли, по сравнению с другими деревянными домами выглядел довольно-таки крепким, хотя тоже не новым. Во дворе, огороженном покосившимся забором и колючими кустами, уже расположились гости: трое парней лет двадцати – двадцати трех. Двое сидели на бревне возле входа и курили, а третий – на вид самый старший из них, бородатый упитанный малый, пытался наколоть дров. Судя по всему, топор его руки держать не привыкли – лупил он сильно, но по поленьям не попадал.

– Брось ты, Толстый, бревна мучить, лучше я сам, иначе разнесешь тут все, как в прошлый раз, – вместо приветствия сказал Роман.

– А что было в прошлый раз? Ничего такого не было.

– Угу. Не было. Только пришлось дверь в сарае менять, которую ты в щепки разнес, обкурившись.

– Ну-у-у-у, вспомнили. С кем не бывает, сейчас я без дури.

– А тебе дури не надо, своей хватает, – поддел его Слава.

– Но, но! – в шутку замахнулся бородатый топором, но Слава отскочил в сторону: с того станется.

– Все, брейк, – разнял их Роман. – Давайте лучше поляну накрывать, – поставил он пакеты с бутылками.

– О! Это тема!

– Тема впереди, – хитро улыбнулся Дворянкин, показывая глазами на Таню. Девушка его взгляда не заметила. Она держалась независимо, так, как обычно держалась в малознакомых компаниях. Сейчас все соберутся, пожарят сосиски, поужинают у мангала, под пиво потечет неторопливый разговор – вот тогда они станут приятелями. Ох, как Таня не любила этот процесс притирания и всегда хотела, чтобы он скорее прошел. В этот раз желание осуществилось: он получился совсем коротким – один миг, и все, девушка уже сидела на бревнышке между Димой и долговязым парнем с неправильным прикусом, которого, как ей показалось, звали Зубом. Момент появления Зуба и Михи она пропустила, как и многое другое, ввиду провала в памяти, который случился после того, как ей налили в стакан коктейля из кока-колы, водки и еще чего-то. То, что там водка, Таня поняла позже, когда горькая жидкость обожгла ей горло, к щекам прилил румянец, ноги сделались ватными и неустойчивыми. Она не собиралась пить, ну разве лишь самую малость, какого-нибудь легкого вина. Иначе как смотреть на звезды с Романом и слушать его любовное воркование?

Таня оглянулась по сторонам – гулянка в самом разгаре: десять парней в возрасте примерно от семнадцати до двадцати пяти лет сидели во дворе вокруг мангала, кто куда примостился: на бревнах, на досках, на колченогом стуле с отломанной спинкой. В тарелках лежали надкусанные овощи и остатки подгоревших сосисок. Все держали емкости с напитками. Перед собой Таня обнаружила пластиковый стакан с остатками водки. Судя по следу от розовой помады на стенке, из стакана пила она.

При мысли, что она столько выпила, девушку замутило. Подняться ей удалось лишь с третьей попытки. И никто ей не помог. Никто! Романа нигде не было, он словно в воду канул. Под пьяный хохот и пошлые шутки Таня поковыляла в уборную. Вернулась назад как во сне. Уселась на бревно в сторонке. Где же Роман? – обвела она взглядом пьяную толпу.

– Нет, я больше не буду, – девушка попыталась отказаться от наполненного чем-то стакана, а потом ее сознание отключилось.

Как же ей было плохо! Плохо и противно! От того, что болела голова так сильно, как еще никогда не болела, к горлу подкатила тошнота и, будучи не в силах ее сдержать, Таня освободила содержимое своего желудка там же, где и находилась, – в душной, захламленной комнате без обоев. Она только успела вскочить с кровати, споткнувшись о чье-то храпящее тело. Легкий холодок пробежал по ее спине, сменяясь выступившим на ней липким потом.

В ужасе Таня поняла, что стоит абсолютно голая, а вокруг на полу, на диване и на кровати, где она только что лежала, спят ее собутыльники. Нет! Этого не может быть! Потому что это слишком чудовищно, чтобы произойти на самом деле! В полуобморочном состоянии она опустилась на корточки, обхватила колени руками и уткнулась в них носом. Ей захотелось взвыть от стыда и обиды и провалиться сквозь землю. Может, никто не увидит, таяла в ней хлипкая надежда. Девушка оглянулась в поисках своей одежды. Платье валялось на полу, белье почему-то висело на люстре, туфли обнаружились возле кровати.

К пущему несчастью, послышались шаги, и на пороге комнаты возникла шатающаяся фигура Славы.

– Извиняюсь, – икнул он, увидев Татьяну. – Я ссс… в уборную ходил. Ну, я пройду.

Осторожно, чтобы не наступить на спящих, он прошлепал мимо Тани и нырнул в кровать на освободившееся место.

Похватав свои вещи, Таня вылетела на веранду, там кое-как оделась и вышла во двор. Над поселком висело серовато-синее небо, разбавленное алыми полосками, – утро ли, вечер – непонятно, а может, еще ночь? В начале июля почти не темнеет.

Уйти! Куда угодно, только подальше отсюда, где завтра будут над ней смеяться и показывать пальцами. Вот только куда сейчас идти? На станцию и ждать там первую электричку? Еще бы вспомнить, в какой стороне железная дорога. Девушка поежилась от холодка, скрестив руки на груди. А в доме все-таки тепло, мелькнула у нее мысль. Нет уж, больше туда ни ногой! Она решительно открыла калитку и ушла, куда несли ноги.

После случившегося на даче Тане хотелось исчезнуть, спрятаться от людей в каком-нибудь подземелье. Дома родители постоянно выясняли отношения, и им было не до дочери. Слава, конечно же, рассказал своей подружке Кате, как Таня напилась до беспамятства, танцевала на столе, а затем пошла по рукам. На краски он не скупился, чего не знал, добавил от себя, так что получилась потрясающая по своей скандальности история, которую Катя потом взахлеб пересказала всем, кому смогла. После такой широкой огласки только ленивый на Таню не показывал пальцем. Даже ее верная свита стала относиться к ней иначе, на смену былому обожанию пришла едва заметная, но так хорошо ощущаемая ею снисходительность. В компании ей и слова не сказали, все старательно делали вид, что ничего не произошло, но выходило это ненатурально. Впервые ей стала не мила компания, и захотелось от нее уйти. Девушка из веселой всеобщей любимицы превратилась в мрачную тучу. Ей больше не хотелось смеяться, озорничать и радоваться жизни. Вечерняя школа, в которую Таня перешла в сентябре, конечно, далеко не лучшее место для учебы, но если сплетни и насмешки долетали и туда, то страшно представить ситуацию, в которой она оказалась бы, войди в свой класс.

В качестве укрытия послужила квартира деда. Его старый дом, с мрачным двором-колодцем, напоминал склеп. Шторы можно было не раздвигать – все равно в окна на их втором этаже солнце не заглядывало.

Дед вопросов не задавал, углубившись в науку. Он что-то бормотал себе под нос, разговаривая с книгами и со своими бумагами. Иногда, думая, что дед обращается к ней, Таня переспрашивала: что?

Тогда Олег Федорович поднимал глаза и принимался подробно рассказывать какую-нибудь историю. Тане было неинтересно, но приходилось принимать вид внимательного слушателя – сама виновата, нечего было чтокать. Привыкнуть она никак не могла к тому, что дед разговаривает с книгами. И вот на очередное ее «что?» Олег Федорович рассказал ей любопытную историю.

Начало XIX века

– Мое сердце пылает от любви! Не будьте так жестоки. Одно лишь ваше слово, и к вашим ногам упадет весь мир!

Красавица устало посмотрела на своего назойливого поклонника и не нашла в нем ничего привлекательного: среднего роста, плотный, сутуловатый, немного лысый, с белокурыми, неприятного пепельного цвета волосами, с серыми бровями, нависшими на серые глаза, со смешно вздернутым маленьким носом.

Как часто она слышала жаркие слова, ловя на себе сладострастные взгляды! И как они были скучны! Их произносили мужчины самых разных сословий: вельможи, офицеры. Нынешний ее поклонник был именит и богат, стать его фавориткой сочла бы за честь почти каждая. Еще бы! Ее расположения добивался сам цесаревич Константин Павлович.

Несмотря на неказистую внешность и крутой нрав, с женщинами он вел себя обходительно и любезно. Эрудиция, обаяние, прекрасные манеры, привитые с раннего детства, делали общение с ним приятным. Великий князь ежедневно посылал адъютанта с букетами цветов и подарками. Мадам Араужо, возможно, приняла бы его ухаживания, во всяком случае подумала бы, если бы не секрет, живущий в ее сердце.

Блистательная красавица, жена придворного ювелира, она и так имела все: доступ в высший свет, балы, драгоценности – сколько угодно. Не успела она приехать с мужем в Петербург, как ее сразу признали королевой красоты, ослепительной и яркой, как звезда. Среди прочих поклонников, которые не смели ни на что рассчитывать, обожающий женщин двадцатитрехлетний наследник российского престола принялся откровенно осаждать «неприступную крепость». Поначалу ее холодность Константина раззадоривала, он увлекался игрой все больше и больше. Цесаревич ничуть не сомневался в своей победе. Титул великого князя и наследника престола был надежным ключом от дверей в спальни самых строгих фрейлин. Казалось бы, желанный приз совсем близок, вот он, уже на ладони. Однако ни признания в чувствах, переполнявших сердце его высочества, ни долгое и настойчивое ухаживание ни к чему не приводили.

Константин пребывал в недоумении – до сих пор ему не доводилось иметь дело со столь несговорчивыми особами.

– А я бы согласилась, – мечтательно сообщила тетушка Джоана. Она была не так красива, как ее очаровательная племянница, и уже не столь молода. Рано овдовев и не имея детей, Джоана, чтобы не чувствовать своего одиночества, следовала с Мари и ее мужем. Из двух сестер – Беатрис и Мари она выбрала младшую. Беатрис обзавелась детьми, раздобрела и полностью посвятила себя семье. Осев дома со своим семейством, она совершенно забыла о светской жизни. Когда Джоана в последний раз к ней наведывалась, ее удивило, что у Беатрис нет ни одного приличного платья и она совершенно не интересуется модой. Увешанная детьми, как виноградная лоза спелыми ягодами, молодая женщина выглядела счастливой. Мари же, напротив, обзаводиться потомством не стремилась. Она наслаждалась беззаботным и сладким временем, пока ее красота еще не поблекла. Красота давала очень многое: признание, деньги и любовь. Для племянницы Джоана была скорее фрейлиной и компаньонкой, чем родственницей, – избалованная красавица чувствовала себя королевой и дома. Джоану такое положение вполне устраивало, она знала, что Мари – ее ключ в высший свет. Возможно, на одном из приемов, на котором она на правах родственницы окажется рядом с мадам Араужо, на нее обратит внимание какой-нибудь именитый господин, с которым посчастливится связать свою жизнь.

В адюльтере с великим князем Джоана ничего дурного не видела. Как любая благовоспитанная дама, адюльтер тетушка не одобряла, но раз ее племянница уже ступила на путь измены, наставив ветвистые рога своему старому мужу, то почему бы не изменить и с наследником престола? Во всяком случае, он лучше какого-то графа, с которым Мари имеет глупость предаваться любовным утехам.

– Он хорош собой: голубоглазый, круглолицый, с пунцовыми губами, молодой и пылкий, – продолжала нахваливать тетушка Константина. – Какие роскошные розы! Таких роз не сыщешь у самых лучших цветочниц Парижа! – Джоана с грустью вдохнула аромат очередного букета, присланного цесаревичем. Она в свои лучшие годы никогда не получала таких цветов. Да и от кого их было ждать – ведь она не обладала такими удивительно бирюзовыми глазами, как у Мари, и пухлыми губами бантиком. Овал лица Джоаны не был таким благородным, нос – не столь тонким. Смоляные волосы, глаза черные, как агаты, кожа смуглая, словно вымазанная в грязи. Испанская кровь, говорили о Джоане, порой пугаясь пристального взгляда ее жгучих глаз. На самом деле в ее жилах кровь текла цыганская. Джоана убедила всех, и своего покойного мужа в том числе, что ее бабушка была уроженкой Андалузии. Оттого у нее характерная южная внешность. Испанцы считались благородной нацией, а к цыганам все относились как к плебеям или, того хуже, как к ворам и бродягам.

– Граф Алексей лучше, – капризно сказала красавица. – Он меня любит, а у великого князя, говорят, любовниц полно. Я не желаю быть одной из многих.

– Твой граф такой же ловелас, как и великий князь. Все они ловеласы.

– Ничего ты не понимаешь! – вспыхнули щечки Мари. – Граф меня по-настоящему любит – я вижу это по его глазам. Когда он на меня смотрит, они становятся теплыми, как солнце. Если бы ты знала, как сладки его поцелуи и нежны объятия! И я его люблю, как не любила никого никогда. А в глазах Константина лишь сладострастие.

– Но он богат и именит! Это же великий князь, наследник престола! – с жаром произнесла тетушка. Она никак не могла понять глупого упрямства Мари. Ах, если бы ей оказала внимание столь высокопоставленная особа, она бы своего шанса не упустила.

– Да что богатство и знатность?! К чему они, если нет любви? Когда глаза пусты, а в сердце лед, разве может служить богатство утешением. Вон сколько у меня драгоценных камней и золота: колье, серьги, браслеты… Их подарил мне муж, да только радости от них никакой.

– Что ты говоришь, глупышка? Радости никакой. Ты же вышла за месье Араужо не из-за его красивых глаз.

– Вышла. Потому как не смела ослушаться отца. И мне было все равно, за кого идти, – тогда я еще не знала любви. А Алексей, он явил для меня это чудо – любовь. Я еще никогда, никогда не была так счастлива. Я считаю минуты, когда мы увидимся с ним вновь. Между нашими свиданиями время словно останавливается, а когда остаемся наедине, оно летит как стриж. Вот и сейчас в груди моей пожар, я не могу дождаться встречи. Ты передашь записку графу?

Джоана, вздохнув, согласно кивнула.

– С огнем играешь, – сказала она. – Я недавно видела сон. Будто ты садишься в черную карету, и она уносит тебя, а потом падает в пропасть.

– Полно, тетушка! Что ты такое говоришь?! Мы не в Крыму. Откуда в Петербурге пропасть?

– Пропасть – к стыду и погибели. Я точно знаю. И сон вещий – в ночь на пятницу приснился, – упрямо повторяла Джоана. – Однажды месье Араужо узнает, что ты не к баронессе Моренгейм ездишь, а на тайные свидания.

– Вдова – моя подруга, и она меня не выдаст, и ты, я надеюсь, тоже, – самоуверенно сказала Мари. Она начеркала записку и сбрызнула ее духами. – На вот, только передай немедленно.

Петербург полнится сплетнями; они кочуют по салонам и будуарам, бродят по его проспектам, ими пропитан воздух в парках, где прогуливаются великосветские дамы в сопровождении своих благородных кавалеров. Без сплетен высший свет не может, без них скучно, ими обмениваются, смакуя каждую деталь. Если старый Араужо пребывал в счастливой уверенности, что его жена, уезжая к баронессе Моренгейм, проводит время за чтением романов и беседами с подругой, то великий князь Константин оказался более осведомленным.

Узнав о вероломном поступке строптивой дамы сердца, он пришел в ярость. Красавица оказалась не столько недоступной, сколько разборчивой. Она посмела предпочесть другого, а он, сын Павла I, не привыкший получать отказ, остался не у дел. Возмущенная душа цесаревича требовала мести, в его серо-голубых глазах играли огоньки гнева, а в гневе он был страшен. Если его разозлить, из добродушного и приветливого Константин Павлович превращался в жестокого самодура, чья рука карала всех без разбору, стоило только под нее попасть в неподходящий момент.

С отвергнувшей его женщиной наследник престола решил обойтись весьма изощренно.

Вместе со своим флигель-адъютантом генерал-лейтенантом Бауром они разработали хитроумный план.

Тут пригодились знания стратегии, которые Константин получил, осваивая военное дело. Перво-наперво заговорщики провели тщательную разведку и вербовку агентов, в результате чего они установили, как и куда мадам Араужо уходит на встречи с любовником. Кто ее продал, Мари так и не узнала: возможно, эта была Джоана, а может, и баронесса Моренгейм или же кто-то из ее приближенных.

Однажды ранней весной, когда солнце еще не грело и на улицах толстым слоем лежал снег, камердинер генерал-лейтенанта Баура, наряженный точно так же, как одевался человек любовника госпожи Араужо, нанял того самого извозчика, ту же карету и тех же лошадей, что регулярно приезжали за ней на Невский к дому баронессы, куда пришла Мари, чтобы оттуда упорхнуть на свидание с графом. Увидев знакомый экипаж, мадам Араужо поспешила на улицу. Легкий морозец обжигал ее щеки, глаза сияли, голова кружилась от предвкушения приятной встречи. Весна, хоть еще и холодная, гуляла в ее жилах, потворствуя любви. Камердинер передал подделанную записку, и, трепещущая в ожидании любовных ласк, мадам Араужо села в карету. Скоро Мари заметила, что карета едет вовсе не туда, куда ее возили прежде. Она пыталась приказать кучеру остановиться, но тот только погонял лошадей. Вскоре они оказались перед Мраморным дворцом – резиденцией великого князя. Придворные лакеи извлекли драгоценную добычу из экипажа и на руках внесли извивающуюся женщину в комнаты генерала Баура. Здесь, у камина, сидел великий князь Константин, он был пьян, возбужден и нетерпелив.

Как солдат, дорвавшийся до разграбления взятого города, он грубо овладел Мари. Сорвал с нее платье, но насладиться близостью не смог. Лишившаяся чувств женщина нисколько его не возбуждала. Он мечтал о пылких объятиях красавицы, ее поцелуях, сияющих глазах, а не о безвольном куске мяса.

Пребывая в ярости, великий князь покинул комнату и жестом указал адъютантам, что они могут делать с Мари все, что захотят.

Адъютанты с воодушевлением принялись за дело. Женщина, как приз, переходила из рук в руки. К адъютантам подключились охранявшие дворец гвардейцы. Женщина давно лежала без сознания, и насильники опомнились только тогда, когда увидели, что она едва дышит. Кое-как ее привели в чувство, одели, внесли в карету и отвезли к баронессе Моренгейм. На другой день несчастная скончалась.

Слухи о преступлении, в котором был замешан цесаревич, поползли по столице. Многие отказывались верить в возможность подобного дикого происшествия, но скорые и тайные похороны госпожи Араужо подлили масла в огонь. Об инциденте и неблаговидной роли в этой истории его младшего брата чрезвычайно осторожно доложили императору Александру I. Император был возмущен и обескуражен. Требовалось принять срочные меры и наказать виновных. Но огласка скандала неизбежно влекла серьезные политические последствия, ведь в то время Константин являлся прямым наследником престола, и обвинения его в смертоубийстве могли нарушить династическую стабильность в государстве.

Слухи о происшедшем дошли даже до Англии. Русский посол граф Воронцов писал из Лондона своему брату: «Императору следует наблюдать за своим семейством, потому что если он не удалит всех негодяев, которые окружают цесаревича, то в государстве будут две партии: одна из людей хороших, а другая из людей безнравственных, а так как эти последние, по обыкновению, будут более деятельны, то они ниспровергнут и государя, и государство».

Сколь ни любил Александр I младшего брата, но был вынужден назначить строжайшее следствие. Замешанных в деле немедленно посадили в крепость, а великий князь Константин оказался под домашним арестом.

Одновременно начались тайные переговоры с родственниками госпожи Араужо. Их доверительно убеждали: умершую, мол, все равно не воскресить, а изрядная денежная компенсация может в значительной мере подсластить горе безутешного вдовца и его близких. Вдовец, с изумлением узнавший, что благодаря стараниям любимой супруги он обзавелся ветвистыми рогами, после недолгих размышлений согласился с предложением.

Открытого скандала удалось избежать, но, чтобы окончательно погасить нежелательные толки в столичном обществе, Александр I велел напечатать и разослать по Петербургу особое объявление, из которого следовало, что преступление «оставлено в сомнении», а великий князь и наследник престола Константин Павлович никакого касательства к оному никогда не имел.

После этого случая стали происходить странные события. Судьба всех причастных к истории с бедной Мари сложилась плачевно. И это касается не только отправленного в отставку генерала Баура и скончавшегося от болезни в еще довольно-таки молодом возрасте великого князя. Гвардейцы и солдаты погибли, кто от холеры, кто на войне, причем те, что умерли на войне, приняли отнюдь не героическую смерть: утонули в болотах или же свернули шею в скачке, а один так вообще умер от инфаркта, когда сидел в отхожем месте. Был среди гвардейцев везунчик – Семен Коршунов. Когда произошла эта отвратительная история с мадам Араужо, ему было всего-навсего восемнадцать лет. Семен единственный, кто не желал участвовать в оргии, но ему пришлось подчиниться большинству. Коршунов прошел Отечественную войну 1812 года, а затем перебрался во Францию – страну, с которой воевал. Там он стал называться Симоном. И осел он в том месте, откуда родом Мари. Там у Мари осталась старшая сестра Беатрис. Если бы Беатрис к тому времени не была замужем, Симон бы на ней женился.

– Вот такая удивительная судьба: Беатрис и Симон жили в Марселе по соседству и были очень дружны. Беатрис – твоя прапрабабушка, а потомок Симона знаешь кто? Роман! Да, да, он самый, – торжественно сообщил Олег Федорович.

Услышав имя Дворянкина, Таня отвлеклась от своих мыслей. Какие там потомки? Неужели мы с Романом почти родственники?! Только не это!

Переехав к деду, чтобы укрыться от сыплющихся на нее в своем районе насмешек, Таня преследовала еще одну цель. Отомстить! Непременно и беспощадно! Дворянкин из героя ее грез превратился в объект ненависти. Он ее нарочно привез на дачу и оставил там одну среди незнакомых парней. И это из-за него ей теперь стыдно смотреть в глаза друзьям и знакомым. Каким образом отомстить Роману, Таня еще не придумала. Она знала одно – ее месть будет черной.

– А Беатрис – это которая… – Таня не знала, как бы поделикатнее задать вопрос – она прослушала всю историю.

– Беатрис Медисон, твоя родственница по материнской линии, сестрица несчастной Араужо.

– Той самой? – удивилась Таня. – А Симон?

– Симон – это Семен Коршунов, один из гвардейцев. Он стал Симоном, уехав во Францию, – терпеливо повторил дед.

– Эта история где-нибудь написана? Я бы хотела почитать.

– Пожалуйста, – дед с гордостью протянул пухлую тетрадь. – Я, правда, ее еще как следует не редактировал.

Дворянкин совсем перестал приходить к Олегу Федоровичу и не появлялся во дворе-колодце, его легкие шаги больше не нарушали покой темной парадной старого дома на Кадетской линии. Став мастером по вылавливанию Романа в пору своей влюбленности в него, Таня пыталась применить освоенный навык охоты. Но Дворянкин как в воду канул. Ничего не помогало: ни изученное прежнее его расписание, ни подслушивание звуков на лестнице, ни «случайные» появления на углу в нужный момент.

Виталик тоже не приезжал. Таня никогда ни ему, ни его родителям не звонила из-за того, что их семьи не роднились и общались редко. Ради дела она набрала номер Гашенкеров.

Трубку взяла мама Виталика. Уставшим и удивленным голосом она переспросила:

– Таня? Таня Климушкина? – Словно у них полно других Тань. – Виталика сейчас нет, он на сборах.

Ах, да. Брат, кажется что-то говорил про то, что у них на последнем курсе планируются военные сборы. Наверное, Дворянкин тоже на сборах, заключила она. Очень жаль, ей хотелось поквитаться с врагом, а он, как назло, отправился топтать армейский плац.

Но вот уже наступила осень, а с ней и учебный год, Виталик давно вернулся со своих сборов, а Роман так и не появлялся в доме на Кадетской. Позже выяснилось, что Дворянкины поменяли квартиру и переехали. Переезд произошел быстро и остался не замеченным Таней.

Девушка уже и не знала, если ей представится возможность, станет ли она мстить Роману. Острота чувств прошла, поблекла, стерлась временем, а без остроты это уже было не то. Ненависть прошла, оставив вместо себя усталость и равнодушие.

На улице лил холодным дождем угрюмый ноябрь. Таня затосковала по своей комнате, увешанной яркими плакатами рок-групп, и собравшимся расстаться родителям. А еще она замучилась ездить на учебу через весь город.

Во дворе ее уже никто не дразнил. Их компания, потеряв сразу двух лидеров – Тайну и Серого, – постепенно распалась. Серый встрял в драку, после которой один из участников с серьезными травмами загремел в больницу. В результате Серый отправился в колонию. Маркиз вечерами пропадал на подготовительных курсах, а Коляна, чудом избежавшего колонии, отец жестко контролировал и не пускал гулять.

То ли мир стал иным, то ли она изменилась, Таня по-другому стала смотреть на вещи. То, что раньше казалось важным, теперь потеряло значение. Вернувшись в квартиру к родителям, Таня сняла со стен своей комнаты плакаты рок-групп и без всякого сожаления отправила их в мусорное ведро. За плакатами последовали бритвенные браслеты и металлические цепи, когда-то «украшавшие» ее. Таня удивилась, сколько же в ее столе хранится всякой ерунды, которую она еще совсем недавно считала ценной. Заколка в форме черепа. Когда-то она полчаса стояла около прилавка в магазине, выбирая, которую взять – ту или эту. Денег хватало только на одну, а хотелось купить обе. А вот и маленький скейт. Таня положила на него два пальца и прокатила их по столу. Она вспомнила, как играла со скейтом на уроках, вызывая недовольство учителей. Как же она им всем осточертела своими выходками! Стоит только подивиться ангельскому терпению педагогов. Тане стало стыдно за свое поведение в школе – по-детски глупое и эгоистичное. Надо будет пойти извиниться, подумала девушка. Попросить прощения у каждой: и у классной, и у математички, и особенно у Клары Александровны. Она больше других старалась сделать уроки интересными, пришла к ним с открытой душой и в эту душу получила плевок.

С Таней творилось что-то непонятное. Ее уже не радовала новая штормовка, которую заботливо добыл для нее Чапа, выпросив у своего дяди-моряка.

– Спасибо, – сказала она с чувством и приняла подарок только потому, что парень старался.

Таня нежно коснулась губами щеки Чапы и отпрянула. Чапа засиял как медный таз, а Тане стало не по себе. Чапа – славный мальчик, такой еще чистый и наивный. Он, наверное, даже не целовался с девчонками, а она… она – падшая женщина. Память вернула ее в тот летний вечер, когда она оказалась раздетой в дачном доме, полном чужих, едва знакомых парней.

Совсем недавно

– Гоша, ну я тебя прошу. Отвези зайца на маникюр, – Лола кокетливо сложила губки бантиком.

– Может, он без маникюра обойдется?

– Что ты такое говоришь, Гоша! Как же я его маме отдам? А если он там мебель обдерет, она же потом мне весь мозг вынесет и тебе заодно тоже.

Здесь Георгий с Лолой не согласиться не мог: что верно, то верно – ее маман мастер по выклевыванию мозгов, Лола, кстати, не многим от нее отстала. Что и говорить – гены пальцем не раздавишь. Но у Лолы есть пышная упругая грудь четвертого размера, шикарные бедра, пухлые, кукольные ручки с аккуратным маникюром, трогательные палевые кудряшки, упрямо вздернутый носик с веснушками, призывно-красные губки, лучистые глаза и, что немаловажно, – своя жилплощадь. А у ее мамаши только луженая глотка и полцентнера лишнего веса. Но мамашу приходится терпеть, как нагрузку к четвертому размеру Лолы. Хвала небесам, дочь с матерью проживают в разных квартирах, более того – в разных концах города, что значительно сокращает количество их встреч, но, увы, не сводит к нулю.

– Давай завтра, – сделал очередную попытку отмахнуться Георгий.

– Завтра его к маме везти надо.

– Ну вот, сначала когти подпилим, а потом к маме.

– Гоша! Мама весь день ждать не может, у нее дела, поэтому ехать нужно к ней с утра, а подпилка когтей еще неизвестно насколько затянется.

– Чего их там пилить? Вжик, и все! Или он, как и ты, лак по три часа сушить будет?

– Гоша!

– Ладно, съезжу.

– Вот и хорошо, тогда я пойду заю в переноске закрою. Пупсик мой! – благодарно чмокнула она в щечку приятеля.

«Пупсик» – коренастый, одутловатый мужчина с недобрым взглядом зека – обреченно отложил в сторону пульт от телевизора и пошел обуваться. Откинулся, называется! Что там кумовой пас, что теперь здесь вздохнуть не дают. Так тут еще и чуть что – обидки склеивают.

– А это еще зачем? – подозрительно посмотрел он на старые зимние перчатки из потрепанной кожи. – Ты умом не тронулась? Июль на дворе.

– Бери, пригодятся. Мало ли, заяц нервничать начнет. Он не любит, когда его из дома выносят, – отвела глаза Лола.

То, что заяц не любит покидать дом, Георгий понял сразу же, как только взял в руки пластиковую переноску и открыл входную дверь. Животное заметалось из стороны в сторону, издавая угрожающие звуки.

– Цыц, падла! – шикнул он на питомца, когда в лестничном пролете исчез цветастый халат Лолы.

Кот притих, явно задумывая какую-то каверзу. В трамвае он вел себя спокойно, если не считать сопения, заметно учащающегося при переезде стрелок. Ближайшая ветеринарная клиника находилась в трех остановках от дома Лолы, что показалось Георгию вполне терпимым. Дальше я бы не поперся, прикинул он расстояние, но ошибся.

Как только Георгий появился с заей в приемной, он сразу услышал: «Извините, мы вашему коту когти стричь не будем!»

– Это почему же?

– У нас руки не казенные. В прошлый раз зашивать пришлось после вашего агрессора. Обратитесь на Хасанскую, может, там вас примут.

– Да что вы на животинку наговариваете! Он домашний – спокойный и ласковый. Смотрите, какой хорошенький. – Георгий развернул переноску окошком к ветеринару, чтобы продемонстрировать рыжую упитанную мордаху, и услышал красноречивое шипение.

– Япона мать! – ругнулся Георгий. Он стоял в сквере и курил; на траве в переноске сидел кот. До Хасанской улицы полтора километра, если идти напрямки, а если по дороге, то получится все три. Георгий пошел пешком – ему не привыкать. Только вот кот, сволочь, оказался тяжелым и не сидел на месте, отчего переноска неудобно болталась из стороны в сторону.

– Молчишь, падла? – заглянул Георгий в окошко во время очередного перекура. – Вот и правильно. А то будешь выступать – урою.

Георгий, в общем-то, животных любил. Особенно собак: умные, верные, они в отличие от людей никогда не предают, все понимают – не то что тупые коты. Был у него до отсидки пес Шарик. Отличный друг, хоть и беспородный. Георгий его в подъезде зимой подобрал. Зима стояла лютая, с затяжными тридцатиградусными морозами и пронизывающими ветрами, так что все живое пряталось кто куда. В такую погоду остаться на улице означало верную смерть. Шарика какая-то сука из подъезда все время выпроваживала. Знал бы он, кто это делает, саму бы на улицу без одежды выставил. Георгий понимал, что при его непутевой жизни животных брать ему никак нельзя – за них ведь отвечать надо, а как ему отвечать за кого-то, когда он за себя поручиться не может и не знает, что ждет его завтра? Но, когда он посмотрел в печальные глаза пса, сердце его сжалось. Отбывая на зону, он попросил мать, чтобы она забрала Шарика к себе в деревню. Где теперь его четвероногий друг, Георгий не знал. Через год он получил письмо о том, что его мать умерла. А когда освободился и приехал в деревню, то увидел брошенный дом и пустую будку. Может, нашлись добрые люди, взяли Шарика, а может, он скитается где-нибудь по помойкам или сдох в такую же холодную зиму.

– Лучше бы ты, Барсик, сдох. Толку от тебя никакого, одни проблемы. – Георгий швырнул бычок, взял переноску и двинулся в путь.

Отсидев на Хасанской очередь, Георгий сделал морду кирпичом и шагнул в кабинет к ветеринару.

– Кто к нам пришел? Ой, какой симпатяга! – умилилась девчушка в синем форменном халатике. – Зачем мы шипим? Никто нас обижать не собирается. Что же вы стоите, доставайте котика.

– А у вас нет санитара какого-нибудь, чтобы его подержал?

– А разве вы один не удержите?

– Я?! – насторожился Георгий. Он опасливо покосился на рычащего в переноске зверя.

Георгий натянул перчатки, открыл защелки, чтобы выпустить животное. Животное покидать свой домик не пожелало – продолжая рычать, кот уперся лапами в стенки. Когда его оттуда все-таки вытряхнули, Барсик нанес мощный удар первому, кто попался ему под лапу, – Георгию.

– Япона мать! – схватился он за оцарапанную щеку. Кровь струйкой потекла по шее, окропляя металлический стол. Девушка привычными движениями смазала рану стоящей наготове зеленкой, после чего Георгий пошел доставать из-под стеллажа с медикаментами котофея.

– Барсик! Вылезай, сволочь.

Барсик шипел, как змея, из-под своего укрытия и норовил цапнуть тянущуюся к нему руку в перчатке.

Георгию надоело цацкаться с котом, он резко отодвинул стеллаж, но не рассчитал силы, и со всех полок полетели банки и инструменты, издавая при падении жуткий лязг. Напуганный кот, прижимаясь к полу, выскочил из-под стеллажа и рванул к выходу.

– Стой, скотина! – заорал Георгий, догоняя животное. – Я все соберу! – пообещал он на прощанье.

Прошмыгнув под ногами входящей в клинику дамы с собачкой, Барсик вырвался на улицу.

– Сука! – налетел на даму Георгий. У дамы округлились ярко накрашенные глаза, а ее тойтерьер с розовым бантиком на холке бесстрашно облаял хама.

– Пардоньте, мадам, это я не вам.

Барсик, видевший улицу только с подоконника и через щели в сумке-переноске, ошалело метнулся под припаркованную машину. Губа у котейки оказалась не дура: он выбрал самую дорогую модель – «Лексус».

Георгий потоптался около «Лексуса», закурил, прикидывая, что ему делать – доставать кота или плюнуть на него, но тогда придется решать другую проблему – где жить, ибо Лола без своего заи на порог не пустит.

– Падла рыжая! Вылезай по-хорошему! – присел он на корточки, заглядывая под машину. – Ты думаешь, тебя здесь кто-нибудь кормить будет? Щаз!

С другой стороны «Лексуса» появились изящные лаковые туфли на шпильках. Они остановились перед передней дверцей, постояли немного и обошли автомобиль.

– Что вы тут делаете? – строго спросил Георгия высокий женский голос, показавшийся ему знакомым.

Он поднял глаза и обомлел: высокая, холеная блондинка с точеной фигурой, которую подчеркивали узкие джинсы и шелковая блузка с глубоким вырезом. О таких красавицах Георгий не смел даже мечтать. Они были из другого, недоступного ему мира, в который ему, потрепанному жизнью тридцативосьмилетнему мужчине, выглядящему на все пятьдесят, путь был заказан.

– Так что же вы делаете около моей машины?

– Понимаете ли, девушка, под ней сидит мой котик, я его к ветеринару носил, а он сбежал, пад… маленький.

– Котик? – Она опустилась на корточки и заглянула под машину. – Какой шикарный кот! Такой толстый! Люблю толстых котов! Как его зовут?

– Барсик.

– Барсинька. Какая прелесть! Иди ко мне, Барсинька, – она протянула руку, чтобы погладить кота. Кот отреагировал вялым мяуканьем, которое, должно быть, означало: шиш вы меня отсюда достанете!

– Испугался, бедненький, – продолжала ворковать женщина. – Почему вы в перчатках?

– Да так, – пожал плечами Георгий, не придумав, что ответить.

– А вы чудной. Меня Мариной зовут, – сказала красавица, обнажая крупные, похожие на сердечки зубы. Георгий залюбовался ее улыбкой, и гладкими, падающими дождем на плечи волосами, и лукавым взглядом серых с карими искорками глаз.

Георгий уже почти обожал рыжую сволочь, из-за которой он оказался около дорогущей иномарки рядом с ее очаровательной хозяйкой. А то как иначе он смог бы к ней приблизиться?

– Жора. Можно Гоша.

– Или Гога, – рассмеялась она. – Прямо как в кино. Вы случайно не слесарь?

– Нет, – мотнул он головой, предпочитая не распространяться о роде своих занятий. – А вы не на радио «Шансонье» работаете? Ведете утреннее шоу.

– На радио. Только не говорите, что не пропускаете ни одного моего выпуска, – это скучная, грубая лесть.

– Не пропускаю. Да я под ваш голос просыпаюсь. Потому что соседи, извиняюсь за выражение, козлевичи, радио включают с утра пораньше да на всю катушку.

– Ты мне нравишься, Гога. Поехали, выпьем кофе, здесь недалеко есть отличный ресторанчик, – она сказала это просто, опустив ненужные церемонии.

Марине довольно легко удалось найти общий язык с Барсиком. Она пошептала ему что-то своим радийным голосом, после чего кот соизволил вылезти из-под машины и принялся вылизывать шерстку.

«Парламент» – увидел Георгий вывеску сквозь автомобильное стекло, когда они ехали по проспекту. Георгий не сомневался, что Марина остановится именно здесь. Еще бы! Одно из самых пафосных и дорогих мест. Он подумал, что хорошо, что взял с собой побольше денег, – как чувствовал.

Странная парочка сидела за столиком у окна: длинноногая эффектная женщина, манерно держащая в тонкой руке в браслетах кофейную чашку, и мужчина с видом дальнобойщика, с зеленкой на щеке и котом в сумке-переноске. Мужчина явно чувствовал себя не в своей тарелке, а женщина была здесь завсегдатаем. Все это не ускользнуло от наметанного глаза официанта, который никак не мог понять, о чем могут говорить эти совершенно разные люди. Между тем им было что обсудить.

В тот вечер Георгий вернулся домой поздно. Пьяный, без денег и мечтательно-счастливый. Одуревший от затянувшейся поездки к ветеринару Барсик вылетел из переноски, как только ее открыли. Он забился под диван, чтобы, не дай бог, его опять куда-нибудь не понесли. За сегодняшний день он получил впечатлений и переживаний больше, чем за всю свою трехлетнюю кошачью жизнь.

– Где ты шлялся, глаза бы мои тебя не видели! – гаркнула Лола. Она была женщиной простой. Это интеллектуалы склонны к долгим душещипательным беседам в стремлении понять партнера и не желая признавать, что тот, раз ступив на путь измены, непременно изменит и жестоко предаст еще и еще, какими бы высокими причинами и мотивами его поступки ни объяснялись. Лола, как истинная представительница пролетариата, не имела привычки искать сложности в простой как грабли ситуации – и в качестве главного аргумента предпочитала сковородку. Учуяв запах дорогих духов, которых у нее сроду не было, она тигрицей набросилась на своего сожителя.

– Ты меня спрашиваешь где? Твоего монстра ни один Айболит принимать не хотел. Я как последний лох таскал его на руках по всему городу, а эта тварь меня когтями, – он продемонстрировал царапину на щеке, рассчитывая на снисхождение. Но холодок в глазах Лолы снисхождения не обещал.

– Ну, выпил я. Имею право!

– Ага, по бабам шлялся, кобелина!

– Дура! Какие бабы с твоим котом? От его диких воплей мужики в пивной шарахаются, не то что бабы.

– Есть будешь? – все тем же недовольным голосом спросила Лола.

– Сожру чего-нибудь.

Георгий пошел переодеваться, а Лола подозрительно посмотрела ему вслед. Она задом чувствовала, что мужик ее обманывает, а зад ее никогда не подводил.

Она поставила на стол тарелку с супом и ушла в комнату, чтобы до конца дня молчать. Эта сцена у Лолы называлась «думай над своим поведением». Предполагалось, что обет молчания нарушат клятвы в вечной любви, сдобренные цветами, и поход в ресторан, куда он давно обещал ее сводить.

Ожидаемой сцены заглаживания вины не последовало. Георгий вел себя несколько странно: он не оправдывался, принимал нападки Лолы с иронией, так что появился повод задуматься. Лола, считавшая, что Георгий никому, кроме нее, не нужен, потому как вряд ли найдется еще одна такая же дура, как она, способная приютить мужика без кола без двора, от которого денег ждать не приходится, только несколько скупых комплиментов, почуяла дух соперницы.

С Георгием они познакомились по Интернету в прошлом году, а встретились месяц назад. Он сразу написал, что отбывает срок, но скоро выйдет на свободу. Лола сначала испугалась и даже думала оборвать переписку, но ее поразил взгляд его зеленых глаз, смотрящих с фото: прямой, печальный и беззащитный. А еще Георгий ей понравился своей скромностью – он ничем не хвастался, как другие, о себе писал мало, обходясь короткими предложениями и многоточиями. За этими многоточиями Лола видела глубину, загадочную недосказанность и даже кокетство. Ее воображение нарисовало благородного, мужественного рыцаря, заступившегося за девушку. Их было трое, а он один. Они напали первыми, достали нож, и ему больше ничего не оставалось, как вступить в драку – ведь не защитить свою спутницу он не мог! Ему просто не повезло, что нападавший напоролся на собственный нож. Именно так Георгий объяснил причину своего нахождения за решеткой.

Когда она спросила, куда он собирается поехать после освобождения, получила трогательный ответ: «В Ростовскую область, к маме на могилу. Кроме нее, у меня никого нет». «А может, ты ко мне приедешь, а то мы так давно переписываемся, а друг друга не видели?» – спросила она. «Неудобно как-то. Но если ты хочешь…»

В конце мая, с тремя красными гвоздиками и большой спортивной сумкой, Георгий, волнуясь, давил огрубевшим пальцем кнопку звонка на двери Лолы.

– Кто там? – не менее взволнованный голос и взгляд в глазок. – Ой, одну минуточку, сейчас! – Лола метнулась к зеркалу, чтобы поправить прическу и напомадить губы.

– Доброе утро! Проходите, – распахнула дверь и зачем-то перешла на «вы».

– Здравствуй, красавица. А ты еще лучше, чем на фотографиях.

– Да что ты… Я еще не причесалась да без макияжа, – засмущалась она.

Она напоила его чаем, выдала безразмерный махровый халат и полотенце, гостевые тапки… После душа Георгий – отмытый и побритый, благоухающий парфюмом, выглядел намного лучше. Они поехали с ним гулять в центр, где он купил ей в подарок бусики из аквамаринов.

– Под цвет глаз, – гордо сообщил Георгий и настоял, чтобы Лола их тут же надела.

Лола ломаться не стала – такая его настойчивость ей нравилась. Потом они гуляли по парку и, как дети, ели мороженое. А вечером за чаем с тортом говорили по душам, делясь самым сокровенным. Говорила в основном Лола, а Георгий внимательно слушал, но как раз в слушателе женщина и нуждалась.

Какие же это были яркие, романтические дни! Они пролетели как ураган, оставив после себя мед воспоминаний с легкой горчинкой грусти.

Георгий сонно потянулся на Лолином диване, с раздражением осознавая, что сегодня суббота, а значит, опять выходной. Выходной не у него, а у Лолы. То есть и у него выходной тоже, поскольку он пока еще нигде не работает. Но ему уже поступило предложение. Да еще и какое! Вот только с зарплатой там не очень, и в штат взять не обещали, но это и не важно. Главное, как звучит: диктор на радио! Он, Жорик Магнитогорский, диктор! Упасть не встать!

Георгий уже снисходительно поглядывал на Лолу, ее грудь и бедра теперь не казались такими восхитительными, губы призывными, а глаза лучистыми. И вообще, ничего в ней нет – обычная тридцатилетняя тетка из галантерейной лавки. Для него слишком простая и старая. Он вспомнил длинные ноги Марины, ее уверенную манеру держаться и говорить так, словно она хозяйка жизни, и особенно ее черный «Лексус». Вот бы с ней… – мечтательно думал Георгий. Он упоительно закрыл глаза, уносясь в сладкие грезы. Ему вспомнились запахи кофе и ее духов, быстрые глаза напротив, когда они сидели с ней в «Парламенте».

– У меня есть идея, – сказала Марина, выпуская ментоловую струйку дыма. Она курила красиво, небрежно держа в пальцах тонкую сигарету. Марина сделала длинную до предела паузу. Георгий приготовился внимательно слушать. Поставил чашку, сложил руки в замок и подался корпусом вперед, но Марина не торопилась. Она медленно пила кофе, заставляя собеседника томиться в нетерпении.

– Ты будешь объявлять рекламные слоганы. – Не спросила, нет. Поставила в известность.

– Я?!

– Зарплата невысокая, но есть перспективы.

– Так я же…

– Работа много времени не займет. Или ты занят?

– Не-е-е. Я пока только устраиваюсь.

– Вот и отлично! У тебя низкий харизматичный голос, как раз в формате нашего радио. И вообще, ты такой брутальный мужчина, – она обожгла горячим льдом своих глаз так, что Георгий оторопел.

Вот он, его звездный час! Георгий всегда знал, что рано или поздно это случится. Какой бы сложной, порой тягостной ни была его жизнь, судьба все равно его выведет на дорожку признания и славы. Пусть эта дорожка не как у других – прямая, устланная мягким ковром, а извилистая, продирающаяся сквозь туман и канавы. Это не важно, главное, что в результате стоять ему на Олимпе, увенчанным лаврами.

Тусклое освещение, духота и теснота – оценила Таня обстановку камеры, куда ее привели. Почти как у деда в квартире или как в подвале, вспомнила она свое детство. В подвале все-таки было гораздо лучше, спокойнее, и там она себя чувствовала королевой. Королевой двора с преданной свитой. Где она теперь, эта свита? Давно разлетелись все кто куда. Чапа окончил техникум и теперь работает в метрополитене, что-то там ремонтирует. Женился, воспитывает двоих детей. Маркиз уехал за границу и неплохо там устроился. Виконт бороздит моря на рыбном траулере. Серый попал в колонию для несовершеннолетних из-за какой-то ерунды и тем самым определил свою судьбу. Что с ним сейчас, Таня не знала. Видела его однажды, много лет назад, даже не узнала его – до того изменился. Оно и понятно, колония не санаторий, здоровья и красоты не добавляет. Таня с ужасом подумала, в кого превратится она, когда отсюда выйдет. Если выйдет, конечно, а не загнется в таких условиях. Впрочем, ей было все равно – жизнь казалась штукой препаршивейшей. Что здесь настроение – хоть в петлю лезь, что там, на свободе.

Она сидела на жестких тюремных нарах, обхватив колени руками. Я его убила? – спросила себя Татьяна. Девушка закрыла глаза, улетая мыслями в тот день, когда набрала злосчастный номер телефона ясновидящей. Пожалуй, с него все и началось.

– Когда можно к вам прийти? – голос Тани звучал отчаянно. Чтобы понять ее состояние, не нужно было быть психологом. И вообще, те, у кого все хорошо, сюда не звонят.

– Когда ты хочешь? – спокойно ответили на том конце, без церемоний перейдя на «ты» в одностороннем порядке.

– В субботу можно? В ближайшую!

– Хорошо. Могу принять тебя в три часа. Записывай адрес…

Таня старательно записала. Адрес был удобным – центр города, не нужно бродить по окраинам среди новостроек. Дома в центре Тане казались безопаснее, если идти туда в незнакомую квартиру к незнакомым людям. Дома с неповторимым обликом, как яркие личности – они индивидуальны, и им веришь больше, чем новостройкам, – неприметным серым людям из толпы. Хоть эту ясновидящую ей и порекомендовала знакомая, все равно девушка не могла не думать о мерах предосторожности. Ее одолевали страхи и сомнения. А что там? А вдруг? Идя туда, она положила в рюкзак электрошокер.

Широкая лестница, просторный, как вестибюль театра, холл, высокие потолки. Таня поднялась на третий этаж без лифта, хотя тот журчал где-то рядом. Лифт тоже выглядел непривычно – с закрывающимися вручную дверями, с огороженной металлической сеткой лифтовой шахтой, так что с лестницы можно было увидеть, на каком этаже он находится.

Сверившись с бумажкой, Таня позвонила в квартиру. Ей открыли сразу же. Женщина средних лет, без ожидаемой магической атрибутики, одетая в обычную домашнюю одежду.

– Проходи в комнату, я сейчас подойду, – пригласила она.

Таня уселась в глубокое кресло за низкий стеклянный столик. Огляделась: включенный для фона телевизор, комнатные растения, открытое окно, из которого доносятся звуки улицы. Открытое окно Таню немного успокоило. Если что, можно будет привлечь к себе внимание – закричать или что-нибудь бросить, – прикинула она.

– Кофе будешь? – предложила хозяйка.

– Нет. Если можно, водички, в горле пересохло, – Таня сказала и осеклась. Не нужно было просить воду, но слово не воробей – ей уже принесли воду в высоком стакане.

Когда женщина вышла, Таня вылила половину стакана в один из цветочных горшков, создав вид, будто немного отпила. Береженого бог бережет, решила она. Мало ли чего ей туда подмешали.

Села в кресло, прислушалась: из глубины квартиры доносится шуршание. Гадалка вернулась с кофейной чашкой в руках и поставила ее перед Таней.

– Это мне? – спросила она.

Женщина даже не кивнула – ответ подразумевался сам собой. «Спасибо, я не хочу», – собиралась сказать Таня, но вместо этого взяла в руки чашку и медленными глотками стала пить. Кофе был так себе – не сказать что совсем уж дрянной, но и не особо вкусный. «А если там снотворное?» – испуганно думала она, но сопротивляться сильному взгляду хозяйки не смогла.

– Ты в кольце, и оно будет сжиматься, пока не задушит тебя, – сказала та, разглядывая рисунок, оставленный на стенках чашки и на блюдце.

Таня с любопытством смотрела на кофейную гущу в виде кривобокой буквы «о». Она так писала в пять лет, когда осваивала письмо.

– Ты отдаешь энергию человеку, который тебя не ценит. Вычеркни его из жизни, иначе погибнешь сама. – Гадалка скользнула своим взглядом по бледному лицу Татьяны, на котором отпечатались страдания и бессонные ночи.

– Я знаю, но ничего не могу с собой сделать. Без него мне плохо, – дрогнувшим голосом призналась девушка. Не надо ничего говорить! – мысленно одернула себя Таня. Когда она сюда шла, решила как можно меньше давать о себе информации и на вопросы отвечать односложно, чтобы ясновидящая не составила прогноз из ее же слов.

– У тебя родовая карма. Кто-то из твоих предков тоже страдал от нелюбви, и это привело к трагедии. Чтобы покончить с ней, нужно избавиться от того, кто тебя мучит. Одним махом, раз и навсегда. Это трудно, но без этого ты не сможешь жить дальше, а будешь медленно чахнуть.

– Одним махом, – прошептала Таня, открывая глаза. Вокруг была все та же унылая казенная обстановка, такая же мрачная, как состояние ее души. Сейчас внутри нее пустота – гулкая и черная, как космос. Холодный, бесконечный космос. В ее душе и раньше не цвели орхидеи, но там хотя бы не ощущалось пустоты и жила надежда, потому что был жив он – ее странная, болезненная любовь. А теперь его нет, ни в ее душе, ни в живых. Дворянкин совсем ее измучил. Любовь к нему была наваждением, от которого не хватало сил излечиться. Это счастливый человек может выбросить из головы и из сердца ненужные ему связи, потому что у него есть другие, нужные. А у нее ничего, кроме этой несчастной любви, не было.

Как же она его любила! Любила и верила, что сильное чувство передается. В минуты отчаяния сама себя убеждала в том, что он ее тоже любит, но по-своему, так, как умеет, – без цветов и признаний, горячих поцелуев и восхищенных взглядов, а спокойно и безмолвно. Таня убеждала себя так мастерски, что в итоге поверила в собственные фантазии. Она мечтала добавить к этому спокойствию хоть капельку страсти, тогда она была бы счастлива. Иногда Таня представляла себе, как Роман дарит ей цветы и подарки, красиво ухаживает, как это обычно бывает, когда мужчина безумно влюблен. Таня верила, что все впереди, капля за каплей камень точит, и ее упорство и настойчивость растопят его сердце. Но она не хотела думать, что если в сердце любви нет, то, как ни старайся, после таяния сковавших его ледяных оков любовь в нем подснежником не расцветет.

Если женщина меняет прическу – это верный признак того, что ее что-то не устраивает в собственной жизни, а если при этом она еще и красит волосы в другой цвет, то определенно она стремится к глобальным переменам.

Лена Куропаткина сидела в парикмахерском кресле и смотрела в зеркало, как мастер с ножницами в руках колдует над ее головой. Она решила с сегодняшнего дня перевернуть страницу своей жизни, а точнее, вырвать лист с уместившейся на нем их с Романом историей любви.

– Роман с Романом закончен, – твердила Лена сама себе. – Прощай, дружочек, и иди к черту!

– Что? – не поняла парикмахер.

– Челку к черту! – скомандовала Лена. – Состригите мне эту копну, чтобы в глаза не лезла.

– Тогда получится совсем коротко.

– И пусть!

Лена хотела поскорее расстаться с обликом Тайны, стать какой угодной – пусть стриженной под мальчика, с эпатажным ежиком на голове, только бы перестать быть похожей на нее. Хватит подражательства! Пора стать самой собой. Пусть она такой никому не нравится – ни Дворянкину, ни Закатову, зато больше не нужно будет играть надуманную роль хорошей девочки, угождать, носить платья в стиле сороковых годов и дурацкую челку на пол-лица, лезть из кожи вон, чтобы прийтись по душе.

– Цвет какой? – раскрыла парикмахер перед Леной палитру.

– Вот этот! – немного поколебавшись, выбрала она морковно-рыжий, совершенно не похожий на ее родной темно-каштановый.

– Я бы вам порекомендовала на тон темнее, он ближе к натуральному.

– Хорошо, пусть вот этот, но только на один тон, – согласилась она. Лена уже представила себя в новом образе: озорная рыжая бестия в дерзких кожаных брюках и в облегающем топе. Ей уже не терпелось накупить обновок, и она прикидывала, куда за ними отправится.

Это я?! – замер в ее глазах немой вопрос, когда Лена увидела себя с новой прической. Красный ежик смотрелся дерзко и одновременно выглядел с претензией на элегантность, напоминая стиль «француженка».

После салона красоты Лена обежала магазины и стала обладательницей нового гардероба. Она вертелась у зеркала и очень себе нравилась: в лимонном лаконичном платье с вызывающим разрезом, в синем комбинезоне, в фиолетовой тунике, и особенно – в вожделенных кожаных брюках.

На следующий день пилоты, заходя в бюро аэронавигационной информации за своими портфелями, останавливались в дверях и замирали от удивления – такой дежурную БАИ они увидеть никак не ожидали.

– Добрый день, – говорили они, придя в себя. – Вам очень идет.

– Добрый, – улыбалась Лена, любуясь эффектом.

И только один Закатов ничего не сказал про ее новый имидж. Он тоже удивился – Лена заметила его расширившиеся глаза, но быстро справился с эмоциями; молча взял портфель, расписался в журнале и скрылся за дверью.

Вот выдержка, ничем его не проймешь, зло подумала Лена, но реакция Закатова ее уже не особо волновала – вырывая лист, исписанный романом с Дворянкиным, она захватила и страничку страданий по Юрию.

Весь день Лена пребывала в солнечном, как ее новый цвет волос, настроении, она смеялась с начальницей – старшим оператором, ходила пританцовывая, ловя на себе заинтересованные мужские взгляды. Один из них был особенно пристальным. Серый, как асфальт, внимательный и холодный. Лена его заметила недалеко от дома, когда возвращалась с работы, и ей сразу захотелось ускорить шаг. Смотревший на нее человек обладал неприметной, абсолютно невыразительной внешностью, которая не то чтобы быстро забывалась – она не запоминалась вовсе. Девушка подумала, что этот человек наблюдает за ней давно – где-то она уже видела эти ледяные глаза. От этой мысли ей сделалось жутко. Обернувшись около парадной, она никого не обнаружила. Показалось, облегченно вздохнула Лена, поднимаясь на свой второй этаж. Она по привычке заглянула в почтовый ящик и тем самым обеспечила себе бессонную ночь. В ящике лежала повестка к следователю.

Утром хмурым и сонным Лена, как ей было велено, явилась в прокуратуру. Неуютный кабинет, в котором не на чем остановить взгляд, за столом – следователь – мужчина лет тридцати семи, видный, с приятным лицом, которое портило затаившееся в глазах ехидство.

– Проходите, – подбодрил он застывшую на пороге Лену.

Девушка неуклюже просеменила на сделавшихся непослушными ножках к предложенному ей стулу. Еле сдерживая дрожь в руках, протянула паспорт.

– Не волнуйтесь вы так, – успокоил Илья Сергеевич теплым голосом.

Мягко стелет, бдительность усыпляет, подумала она. Сейчас начнется!

– Вы хорошо знаете Дворянкина Романа Аркадьевича?

Так и есть. Сознаться? Вроде бы за чистосердечное признание полагаются какие-то поблажки. Ей представился судья, зачитывающий приговор: вместо восьми лет дающий семь с половиной. Нет! Лучше молчать – может, еще ничего не докажут.

– Ну, так, – неопределенно ответила она.

– А подробнее? Последний звонок с мобильного телефона Дворянкина был сделан вам.

– Возможно. Роман мне звонил иногда. Мы встречались.

– То есть вы хотите сказать, что у вас с Дворянкиным были близкие отношения?

– Не то чтобы близкие, так – ни к чему не обязывающий флирт.

– И как давно у вас с ним ни к чему не обязывающий флирт?

– Ну, мы сошлись примерно месяц назад.

– Вы бывали у него дома?

– Да, иногда он меня приглашал. А что?

Голос, не дрожать! – приказала мысленно Лена.

– Когда вы к нему приходили в последний раз? – спросил Тихомиров, проигнорировав ее вопрос.

– Когда? – приподняла она удивленно брови, изображая задумчивость.

Что ответить? Что??? Правду? Ни в коем случае! Пока не прижмут уликами, надо молчать, иначе все, крышка! Лучше сказать полуправду, следуя принципу английских дипломатов: говорить правду, только правду, одну лишь правду, но не обязательно всю. Когда я была у Романа в предпоследний раз? – напряженно думала Лена. От недосыпа соображалось туго, мысли путались, в памяти внезапно образовались провалы.

– В воскресенье, двадцать девятого числа. Кажется, – добавила она на всякий случай.

– А шестого июля вы с Дворянкиным не встречались?

– Нет, – соврала Лена, потупив глаза. Парень! Парень на лестнице! Вдруг он ее опознал?! – внутренне запаниковала девушка, но продолжала держаться изо всех сил.

– О чем вы говорили с ним по телефону, когда разговаривали в последний раз?

– Да так, ни о чем, – пожала плечами Лена, пытаясь сосредоточиться. Они с Романом обычно по телефону договаривались о встрече, и только. Дворянкин был не из тех мужчин, которые звонят просто так, чтобы поворковать и пожелать спокойной ночи или доброго утра; по телефону Роман говорил всегда мало и по делу.

– А все же? – допытывался следователь. – Шестого июля вы с Дворянкиным дважды разговаривали по телефону. Первый раз разговор длился шесть минут, второй раз – четыре.

Лена отлично помнила, как после обеда позвонил Роман и спросил, увидит ли он ее сегодня. Немного поломавшись для приличия, Лена согласилась. Второй раз она сама позвонила, когда собиралась к нему, чтобы предупредить, что задерживается.

– Он спросил, как у меня настроение, – коротко ответила она.

– И все?

– Все. Что в этом странного?

– А вы не помните, не были ли слышны в трубке посторонние голоса, как будто рядом находился еще кто-то?

Ну точно! Рядом с ним была Тайна. Вот кобра!

– Да, припоминаю, – соврала она, благо, следователь сам ей подал идею. – Мне показалось, что он не один. Знаете, послышался женский смешок, и я подумала, что он с другой. Но я прогнала эти мысли – мало ли что может показаться. А оно вот как, оказывается… А что, у Романа кто-то есть?

– У Дворянкина нет никого. Уже никого. Потому что Роман Аркадьевич шестого июля был убит.

– Да? – удивленно хлопнула она ресницами, вместо того чтобы произнести обычное «как?».

– Дворянкина зарезали ножом в его квартире и вскрыли сейф. Вы знаете, что там хранилось?

Сердце у Лены бешено заколотилось. Во что она вляпалась! Убийство, сейф… Какой кошмар!

– Не знаю, – ответила она деревянным голосом.

Лена, как привидение, выплыла из здания прокуратуры. Она шла по улице, ничего не видя вокруг, пребывая под впечатлением от недавнего разговора. Ее отпустили и пока ни в чем не подозревают. Или подозревают? Все так ужасно и невероятно, словно происходит в кино, а не в ее жизни. Кто же знал, что такое случится, и именно в тот вечер. А может, Дворянкин не умер, а следователь нарочно так сказал, чтобы сбить ее с толку? Нет, похоже, в прокуратуре такими вещами не шутят. Хотя, кто знает этих циников в погонах, им лишь бы преступника поймать, а какой ценой, не важно – чувства людей не в счет. То, что Дворянкин не звонил с того самого дня – шестого июля, – ничего не значило, Роман вообще редко звонил и только для того, чтобы договориться о встрече. Это Лену слегка раздражало – что я ему, девочка по вызову, злилась она. Но полученный от него ключ от его квартиры убаюкивал гордость, давая повод считать, что у них все серьезно. Позвонить Роману! – посетила ее безумная мысль. Нет, не надо. Во-первых, пусть сам звонит, а во-вторых, может, он и правда того. Неживой. Не нужно давать следователю лишних поводов для копания. Спросит ведь: зачем вы звонили Дворянкину? Как тут ответишь? Хотела проверить, не наврали ли вы, господин следователь, чтобы меня запутать? Глупо. Нет, лучше сидеть тихо как мышка и не совершать лишних движений.

Все-таки как хорошо, что она избавилась от этой шкатулки! А ведь сомневалась еще, дура. А как же не сомневаться? Ожерелья, перстни, браслеты, подвески – все такое завораживающе красивое, восхитительное… От драгоценностей исходила притягательная энергетика, веяло от них стариной и высшим светом. У Лены никогда не было таких дорогих и изысканных украшений. То, что лежит на прилавках ювелирных магазинов, не идет ни в какое сравнение с содержимым шкатулки. Дело не в размере драгоценных камней и пробах благородного металла. Украшения из шкатулки уникальны, с налетом времени. Когда Лена держала их в руках, ей представилось, как их носила какая-нибудь княгиня. У нее длинное платье со шлейфом, которое она надела по случаю бала. Вот она вошла в огромный зал, грянула музыка, закружились пары. Княгиня танцует, а на ее длинной шее и белых руках сверкают бриллианты. Лена тогда не удержалась и примерила украшения из шкатулки: вдела в уши серьги в виде кленовых листьев с бериллами, приложила к шее изумительной красоты ожерелье – лоза виноградная, волосы заколола изумрудной ящерицей и от удовольствия закрыла глаза. Явиться бы в этом на работу, подумала она. Тогда бы все решили, что я невеста олигарха. А что, некоторым такие мысли пойдут на пользу, пусть пожалеют, от чего в свое время отказались, мечтала девушка, имея в виду Закатова.

Слава богу, здравый смысл подсказал оставить эту затею. Как ни хотелось Леночке пофорсить в дорогих побрякушках, она не только не стала надевать их на работу, но и вообще, скрепя сердце и превозмогая искушение, от них избавилась.

Придя на работу после беседы со следователем, Лена чувствовала себя разбитой, у нее все валилось из рук. Она два раза перепутала документацию, так что приходили пилоты ее менять. Хорошо, что они всегда ее просматривают перед полетом и сами очень внимательные, иначе, случись чего, ей бы нагорело. Впрочем, никакой выговор девушку не пугал, потому что все ее мысли были заняты произошедшим с Дворянкиным. Кто его убил и за что? Тайна? Вернулась и убила, кобра!

– Что-то ты выглядишь неважно, – встревожилась старшая оператор. – Не заболела ли, голубушка?

– Нет, просто не выспалась, – не сразу ответила Лена, погруженная в думы. Позвонив с утра на работу, чтобы отпроситься, девушка не стала говорить, что идет к следователю. Не хватало, чтобы пошли всякие пересуды, решила она и соврала, что дома прорвало трубу.

– А! Борьба с коммунальными службами! Знаем, проходили. Иди-ка ты лучше домой, все равно с тебя работник сегодня никудышный, только ошибок наделаешь.

– Спасибо, – с чувством произнесла Лена. Что и говорить, с начальницей ей повезло.

Девушка взглянула на себя в зеркальце пудреницы, печально отметила наличие кругов под глазами, пригладила рукой еще непривычный рыжий ежик волос, взяла сумку и ушла домой.

Принять ванну с солью и спать. Все остальное – к черту. Потом, все потом, решать проблемы надо на свежую голову – прогоняла она рой беспокойных мыслей, открывая входную дверь. Переступив порог, Лена еще не успела подумать, что в квартире что-то не так. Ее нос уловил появившийся новый запах. Если бы вернулись с дачи родители, пахло бы иначе, по-домашнему, а этот запах принадлежал чужим. И это было не гастрономическое амбре, проникающее сквозь вентиляционную трубу из кухни соседей, и не табачный дым, который обычно затягивается с лоджии. Это был, как сказала бы Баба Яга, вернувшаяся в свою избушку, человечий дух.

Внезапно Лена почувствовала чье-то приближение, боковым зрением уловила какую-то тень, шею пронзило резкой болью… и сразу стало темно.

Когда следователь сказал про сейф, все встало на свои места. Таня поняла, что из него пропало. Нет, сейф она никогда не видела и уж тем более не открывала, но что мог хранить в нем Дворянкин, догадалась.

В тот год Таня оканчивала колледж. Это был год, когда Петербург готовился к празднованию своего трехсотлетия. Город украшали гирлянды огней, оставшиеся висеть еще с Рождества, нарядные клумбы, яркие плакаты, флаги, растяжки. Ежедневно по местному радио и телевидению дикторы торжественными голосами объявляли, сколько дней осталось до юбилея, стараясь заразить своим радостным настроением горожан. Осталась всего неделя, шесть дней, пять, четыре… Таня День города не ждала и ни на какие мероприятия, посвященные его празднованию, идти не собиралась. Потому что идти туда ей было не с кем. Ее дворовая компания распалась, а новых друзей у нее так и не появилось.

Диплом техника-дизайнера, который ей предстояло получить, отнюдь не являлся ее мечтой. Она хотела стать журналисткой, представляла себя с микрофоном в руках, берущей интервью у известных людей и рассказывающей новости светской жизни. Но, увы, после вечерней школы ни в какой институт поступить не смогла. Пришлось довольствоваться колледжем.

Вместе с юбилеем Петербурга приближались госэкзамены, и следовало хотя бы иногда заглядывать в учебники, но они представлялись Тане скучными, и сама учеба особого энтузиазма не вызывала, на занятиях девушка обычно читала стихи. Особенно Таня любила Маяковского и Цветаеву. Маяковского – за ритм и энергию, а Цветаеву – за надрыв и за то, что в ней Таня разглядела родственную душу. Читала ее строки и думала, что вот у нее тоже так было, она тоже так чувствует и у нее все на изломе, как у Цветаевой, хоть поэтесса и жила почти сто лет назад, в куда худших условиях и ее судьба, в отличие от Таниной, сложилась трагично. Но юность! Юность воспринимает все остро, каждое событие ей кажется грандиозным, неудачи – смертельными, а любовь – вечной. Таня мечтала о красивой и вечной любви. Любви на тот период у нее не было никакой. А когда любви нет, мечтается обязательно о любви красивой, чтобы все, как в кино: клятвы, прогулки при луне, охапки роз; чтобы, как это ни банально звучит, явился принц на белом коне. Но разве кто хороший ее полюбит после того случая на даче? Даже если и найдется такой, который поначалу не будет ничего знать и у них случится роман, все равно он позже обо всем узнает, а узнав, бросит ее. Так уж пусть лучше совсем не будет никакого романа, чем такой, который закончится разрывом, решила девушка. Здесь ее желания с мыслями расходились: она боялась заводить близкие отношения с мужчинами и в то же время надеялась встретить свою любовь.

Таня верила в сны и судьбу, часто гадала. Ей нравилось гадать на томике Цветаевой. Откроет наугад страницу и читает строки, словно предсказание:

Это про нее. Точно про нее! Так и будет: она встретит своего единственного, с которым они будут связаны, как конвойный и острожник. Никуда друг от друга не денутся – все время будут вместе. До того станут неразлучными, что придется отпрашиваться у партнера, чтобы побыть в одиночестве.

Таня гадала по нескольку раз на дню, и часто книга открывалась на одной и той же странице.

шептала девушка, все сильнее веря предсказанию. Она даже вообразила себя острожником, одетым в потрепанные, болтающиеся на ее похудевшем от голодания в застенках теле одежды. Такая участь девушку ничуть не пугала, напротив, казалась ей исполненной романтики, а аскетичная тюремная обстановка – концептуальной.

В другой раз томик открылся на стихотворении про смерть.

Читая, Таня представляла теплое лето и кладбище. Она идет по нему, как по парку, глядя на спелые ягоды земляники и малины. Они так и манят своим ярким цветом, но здесь их никто не собирает из страха и брезгливости, считая, что ягоды пропитаны умершими людьми. Таня тоже их не срывает, лишь смотрит.

Вот так же и она будет стоять, глядя вниз. А может, и лежать там, под камнем. В девятнадцать лет мысли о смерти не страшны, костлявая кажется чем-то далеким и почти нереальным, и от того относишься к ней легко, даже с пренебрежением.

Предсказание отчего-то сбылось, и очень быстро. Вернувшись домой, Таня почувствовала запах горя – пропитанный валерьянкой воздух.

– Что случилось? – встревожилась она, со всех ног бросаясь на кухню, откуда доносился нервный голос матери, разговаривающей с кем-то по телефону.

– Мама! Что? Что произошло?

– Виталик погиб, – устало произнесла Лариса Владимировна.

– Как это?

Как такое могло произойти вообще! Брату было всего двадцать четыре года. Как он мог умереть? – не укладывалось в ее голове.

Танин вопрос остался без ответа. Выбившаяся из сил мать не могла и не хотела что-либо объяснять, проговаривать вновь и представлять страшную картину. Днем ей позвонила сестра и известила о гибели Виталика. С того момента Лариса Владимировна стала как наэлектризованная. Она понимала, что сестре еще хуже – она потеряла единственного сына, поэтому нужно ее поддержать, а не сидеть сложа руки, погрузившись в траур.

Вечером Таня узнала, что в коллекторе Константиновского дворца, где на его реконструкции работал монтажником Виталик, обрушилась стена, которая и придавила брата. Дворянкин был рядом, но он не пострадал.

Какой дворец, какая реконструкция?! Виталик – монтажник??? Он же программист! А что в коллекторе делал Дворянкин, при его экономическом образовании? Вопросов было много, и на них никто не спешил отвечать – все были заняты печальными хлопотами.

На следующий день Таня в колледж не пошла, она вместе с матерью отправилась к убитой горем тетке. Туда же приехал и Канарский.

Олег Федорович был собран и сердит, выглядел совсем не таким, каким привыкла видеть его Таня в квартире на Кадетской линии. Он не желал разговаривать с Романом по телефону и был категорически против его присутствия на похоронах.

– Чего-то подобного я и ожидал! Проклятое золото! Оно еще никого до добра не доводило! – гремел Олег Федорович. – Дождались, когда начнется реконструкция, и нанялись туда монтажниками. И ведь грязной работы не испугались – сменили белые воротнички на ватники да резиновые сапоги. Это все Дворянкин, шельмец, – Виталик до такого не додумался бы!

– Дед, ты чего? И почему золото проклятое?

– Потому что спрятанные во дворце драгоценности – из проклятого золота.

– Ты уверен, что Виталик погиб из-за драгоценностей?

– У меня нет доказательств, поэтому я ни в чем не уверен. Но делать умозаключения, основываясь на своих знаниях и логике, имею право.

Начало XIX века

Внезапная смерть Мари внесла большие изменения в жизнь ее тетушки. Надежды Джоаны завести через племянницу перспективное знакомство рухнули, заставив умерить амбиции и довольствоваться своим кругом, не рассчитывая на выход в высшее общество. Овдовевший месье Араужо имел доступ к желанному ей обществу, но, потеряв жену, он перестал выходить в свет, куда и раньше не особо рвался и бывал там только для того, чтобы сопровождать Мари. Пожилой Араужо больше не намеревался жениться, и присутствие рядом родственницы покойной супруги оказалось для него очень кстати. Джоана вела все его домашние дела, в то время как вдовец полностью ушел в работу.

Жизнь в доме Араужо обеспечивала Джоану всем необходимым, но была скучна и лишена всяческих перспектив на личное счастье, которого на ее долю выпало слишком мало. В ее жилах кипела свободолюбивая цыганская кровь, душа еще не старой женщины требовала страстей. Как же она завидовала Мари, у которой было все, о чем только можно мечтать: красота, богатство и любовь! Упрямая глупышка не пожелала получить большего и так нелепо погибла. Джоана не могла злиться на племянницу, тем более что той уже не было в живых. Она возненавидела того, кто был виновен в смерти Мари и тем самым лишил и ее будущего, о котором она мечтала.

Набрав в церкви свечных огарков, Джоана слепила из них куклу. Кукла вышла уродливой, с утопающей в плечах лысеющей головой, круглыми щеками, рыхлым бесформенным телом – таким видели ее полные гнева глаза великого князя Константина. Джоана проколола палец, сняла с руки обручальное кольцо и вымазала его в крови. Окровавленным кольцом обвела вокруг восковой куклы наследника престола, приговаривая проклятье:

– Будь проклято все твое золото, будь проклят ты сам, будь проклята твоя судьба…

Подожгла почерневший воск и, неотрывно глядя на него, представляла, как страдает наследник престола. Ее воображение являло страшные картины болезни, несчастья, смерти. Воск расплавился, оставив после себя черную пузырчатую лужицу. Едкий дым проник в легкие, вызвав приступ астмы. «Окно, откройте скорее окно!» – попыталась позвать прислугу Джоана. Она закашлялась в удушье, ее тело обмякло и повалилось на пол. Когда пришла прислуга, все было кончено – Джоана отправилась вслед за своей блистательной племянницей.

Господин Араужо совсем сник. Недавняя кончина жены, известие о ее измене, а тут еще и смерть женщины, к которой он успел привязаться. Вдовец выудил из остатков воска почерневшее кольцо Джоаны. Он положил его на свою ладонь, что-то прикидывая. Две десятых унции чистого золота, на глаз определил ювелир. Отличное сырье!

Вдовье кольцо Джоаны упало в коробку с золотом, чтобы потом стать частью украшений самых блистательных дам высшего света.

Господин Араужо считался хорошим ювелиром. Его изделия отличались изяществом и прекрасным рисунком, за что и благоволила к нему императорская семья.

Одним из частых заказчиков Араужо был великий князь Константин Павлович. Будучи галантным и щедрым кавалером, цесаревич любил делать подарки своим фавориткам и не абы какие, а поистине царские: на лебединые шейки дам ложились меха и драгоценности. Не обладая чувством такта, Константин Павлович не видел ничего дурного в том, чтобы после того, что случилось с несчастной мадам Араужо, продолжать делать заказы у вдовца. Он хорошо платил ювелиру, и тот с воодушевлением брался за работу, никоим образом не выказывая неприязни к наследнику престола. Затаил ли старый ювелир обиду или же нет, понять было сложно. Он принимался за очередной заказ, старательно над ним работал, в результате чего появлялись на свет очередная брошь, перстень, браслет, диадема или сережки, от которых таяли женские сердца.

Но, удивительное дело, после получения подарка от великого князя у прелестниц начинались всевозможные неприятности. У них умирали родственники, болели дети, разорялись мужья. Ювелирные изделия уже не радовали, они служили немым укором и напоминали об адюльтере.

Июнь 2003 года

На похороны Роман все-таки пришел. Одетый в черный костюм, он тенью стоял в стороне, не решаясь примкнуть к родне покойного. Когда все речи были сказаны, венки возложены, Дворянкин подошел к могиле. Он наклонился, аккуратно положил гвоздики и, не поднимая глаз, вернулся на место. Роман над могилой что-то произнес – Таня не расслышала, что именно. Зато ей почудился прозвучавший в ответ голос брата. «Золото, проклятое золото!» – шелестела листва кладбищенских деревьев.

Девушка стояла с белым лицом. Несмотря на теплую погоду, ее знобило, в голове вертелись строки Цветаевой:

Настало время расходиться. Бросая прощальные взгляды на укрытую венками могилу, ушли родственники, друзья и знакомые. Таня плелась в самом конце. Услышав позади себя легкие шаги, девушка обернулась. Предстань в этот момент перед ней сам сатана, Таня бы ничуть не удивилась, но вместо сатаны она увидела Дворянкина. Появление Романа ее возмутило. Как он смеет к ней подходить после того, что сделал с ее братом и с ней лично! Она вовсе не простила ему поездку на дачу.

– Старик сильно на меня злится? – спросил он для завязки разговора.

– И правильно делает! Это ты, ты виноват в том, что Виталика больше нет! Это все из-за шкатулки! – Танино лицо стало приобретать розовый оттенок. Если Олег Федорович, не будучи на все сто процентов уверенным в правильности своей версии, не спешил выдвигать обвинения, то Таня, со свойственным ее возрасту максимализмом, молчать не стала. – Я помню, как вы с моим братом приходили к деду, чтобы разузнать подробности о спрятанных во дворце драгоценностях, а потом строили планы, как их оттуда добыть! Думаешь, я сидела на кухне и ничего не слышала? А вот и нет! Я все слышала!

– Ну что ты, глупенькая, какие драгоценности? О чем ты говоришь? Все это не более чем легенда. Да если они там когда-то и были, то их забрали еще во время войны. Или после, когда дворец поднимали из руин. – Роман попытался обнять девушку, но она отстранилась.

– Да? А зачем же вы тогда туда отправились работать?

– Ну, понимаешь… – протянул Дворянкин. – Была у меня девушка – красивая очень.

Я в нее влюбился, а она решила устроить мне проверку. Сказала, что хочет быть уверенной, что я не боюсь трудностей, а то знает она этих белоручек – офисных работников. Чуть что, сразу в кусты. Вот я и подался в монтажники, чтобы убедить ее в обратном. А Виля, он настоящий друг. Был… прости, – Роман смахнул слезу, – не могу привыкнуть к прошедшему времени. Виля в знак солидарности пошел со мной работать на стройку.

– А что девушка? – заинтересовалась Таня.

– Девушка… девушка ушла к другому.

Она посмотрела на грустные глаза Романа, и ей внезапно стало его жаль. Надо же, как ему досталось – девушка бросила. И может, в смерти брата он не виноват. Ведь даже в милиции сказали, что произошел несчастный случай.

– Да, я виноват, что оказался бессилен перед внезапно рухнувшей кирпичной стеной и не смог помочь Виталику. Уверяю тебя, если бы я только мог, я бы все сделал, чтобы твой брат остался жив!

И говорит искренне – вот-вот заплачет. На похороны пришел, цветы принес. Разве убийца придет на похороны своей жертвы?

Незаметно они отстали от толпы. Тане не хотелось идти на поминки, сидеть за столом и слушать речи. Хотелось побыть одной и мысленно поговорить с братом, с которым, когда он был жив, они почти не общались. Но нужно было ехать со всеми.

– Тебе, наверное, пора в автобус, – прочитал ее мысли Роман.

– Да. Надо поторопиться, чтобы всех не задерживать.

– Я тебе позвоню.

Таня ничего не ответила. Зачем он нужен со своими звонками после той боли, что ей причинил? Что он может ей предложить? Новые встречи? Нежную дружбу? А может быть, свое раненое сердце? Нет! Ни к чему больше с ним связываться – слишком дорого ей обошлась любовь к этому мужчине!

Дождливый понедельник тянулся скучно и уныло. Ненастным выдался не только понедельник, но и вся предыдущая неделя. Эта неделя, по прогнозам синоптиков, предстояла не лучше. Таня сдала госэкзамены в колледже и догуливала свое последнее студенческое лето, после которого ее ждала взрослая жизнь.

Она сидела дома и смотрела, как по оконному стеклу бежали быстрые капли. Внизу, на проспекте, несмотря на дождь, продолжала кипеть жизнь: кто-то куда-то ехал, кого-то встречали, дарили цветы. А ей никто цветов не дарил, никуда не приглашал и даже не звонил. Только однажды раздался звонок от Романа. Таня, не зная, что это он, взяла трубку.

– Привет! – бодрый голос Дворянкина.

– Привет.

– Не отвлекаю?

– Да нет, не очень.

– Хочу пригласить тебя в кино.

– Спасибо, не надо.

Тогда в ней взыграла гордость – вот еще, в кино с ним ходить! А теперь, когда вторую неделю по стеклу катились капли дождя, Таня подумала, что почему бы и не пойти с Романом в кино – ничего плохого от этого не случится, а наоборот, это куда лучше, чем сидеть в одиночестве дома.

Позвонил бы еще раз, вздохнула Таня, я бы тогда, может быть, согласилась. Или нет. А может, и да. Во всяком случае, его звонок – хоть какое-то развлечение.

Дворянкин не позвонил. Он встретил Таню во дворе, куда она вышла погулять с Пальмой – спаниелем Виталика, которого передали им, так как выгуливать собаку стало некому.

– Привет, Пальмочка! Узнала! – принялся трепать длинные собачьи уши Роман. – Гляди, помнит меня.

– Да уж, тебя забудешь, – враждебно буркнула Таня.

– Чего такая мрачная, подруга?

– Настроения нет.

– Это поправимо.

Уже через час они мчались на его «девятке» по Московскому шоссе. Над южной частью города на небе проклюнулась просинь, здесь даже асфальт был сухим, а о дожде напоминали лишь редкие лужицы у обочин.

Всю дорогу Роман шутил, рассказывал занятные истории и улыбался своей обаятельной улыбкой. Настроение у Тани улучшилось, но, помня давнюю обиду, она старалась держаться строго, хотя получалось у нее это плохо. Наконец девушке надоела роль Снежной королевы. Она позволила себе быть собой и рассмеяться над очередной хохмой, рассказанной Дворянкиным.

– Куда мы едем? – полюбопытствовала Таня.

– В Павловск, белок кормить.

– Обожаю белок! Только у меня для них ничего нет.

– И у меня нет, – беззаботно бросил Роман. – Но это не важно – все уже продумано за нас.

Павловский парк встретил их присущей ему гармонией. Высокие, неброской красоты деревья раскинулись тенистым шатром над главной аллеей. У входа стояли на своих постах бойкие торговцы, предлагая орешки для белок – очищенные ядра фундука.

Роман купил кулек орешков и протянул его Тане.

– Такие я и сама бы съела, – заметила она.

Дворянкин купил еще один кулек. Для Тани.

– Ешь на здоровье.

Немногочисленные в этот час посетители парка собрались на лужайке, куда неторопливо спускались с деревьев исполненные важности белки. Крупные – крупнее, чем обычно, – пушистые зверьки воротили упитанные мордочки от тянущихся к ним ладошек с угощениями.

Таня взяла несколько орешков и, присев на корточки, замерла в ожидании. Одна из белок вальяжно подошла к ней, взяла орех и, взмахнув роскошным хвостом, ускакала. Сколько Таня ни протягивала руку с орехами, белки больше к ней не подходили.

– Зажрались, – констатировал Роман. – На этой лужайке они не голодают, надо в глубь парка пройти – там белкам меньше еды достается.

Они пошли по широкой аллее туда, где, окружая зеленые островки, извивается змейкой речка Славянка. Таня поднялась на горбатый каменный мостик, чтобы оттуда посмотреть на рыбок, плещущихся в прозрачной воде. Ее светлые волосы золотило выглянувшее солнце, ветер играл с длинной челкой, которую девушка без конца поправляла.

– Фото на память! – сказал Роман, достав из кармана фотоаппарат.

Таня тут же принялась позировать – она выгибалась неестественным образом, копируя популярные позы моделей.

– Девушка, вы в Милане не работали? – произнес он незамысловатый, под стать позам, комплимент. Роман убрал в карман фотоаппарат, приблизился к Тане и как бы невзначай обнял ее за плечи.

– Ты красивая.

– Я знаю! – отстранилась она.

– Ты на меня сердишься? Но за что? Хоть объясни, а то я не понимаю.

– Ты еще спрашиваешь, за что? Привез меня на дачу и оставил там одну среди этих…

Договорить Таня не смогла – на ее глаза стали наворачиваться слезы, и, чтобы их не видел Дворянкин, она отвернулась, смахнув на лицо челку.

– Так дело в той поездке? Тогда мне понадобилось срочно вернуться в город, вот я и уехал. Прости, виноват. Но тебе там так весело было, ты со всеми подружилась, смеялась. Я и не стал тебя отвлекать от компании.

– Весело. Веселее некуда!

– Не плачь, все давно позади. Ты же сильная. – Роман прижал ее к себе.

Девушка повернулась к нему лицом и уткнулась носом в его грудь. Больше всего ей хотелось замереть и остаться так навечно – чтобы перед глазами была темнота, а на плечах и на талии сильные руки Романа, которые заслоняют ее от всего мира.

Дворянкин убрал с ее лица челку и поцеловал.

– Ты не считаешь меня распущенной?

– Нет. А почему я должен так считать?

– Тогда, на даче…

– А что на даче? Ну, выпила лишнего с непривычки, бывает.

Таня подняла на него покрасневшие глаза и посмотрела в упор: Роман не смеялся, не смотрел на нее с брезгливостью. Он ее понимал.

Таня забавляла Дворянкина своей наивной доверчивостью и способностью влюбляться в выдуманный ею же образ. Стоило только рассказать какую-нибудь душещипательную чушь, показать ей свое участие, что понимаешь ее, и все – она твоя. Даже неинтересно, думал Роман. Но девочка не так глупа, как может показаться. Она подозревает его в убийстве, не без подачи своего деда, разумеется. Здесь с него взятки гладки – уголовное дело успешно закрыли, но лишние разговоры на эту тему ни к чему. И про шкатулку слышала, а это совсем уж некстати. Не помешает ее держать на коротком поводке, а то от нее всего можно ожидать.

Дворянкин прикинул, насколько Таня соответствует его вкусу и как они будут смотреться рядом. Вид непрезентабельный: толстовки с инфантильными капюшонами, широкие, как у скомороха, штаны, подростковый рюкзачок. Приодеть бы ее в платье и туфельки на каблуках, подкрасить…

Зато у нее красивые глаза, особенно после слез, – они становятся отчаянно бирюзового цвета. Роману нравился этот необычный цвет и их кошачья форма.

Дворянкин, будучи весьма искушенным в амурных делах, развитие отношения с Таней взял в свои руки. Он заранее знал, какими они будут и как долго продлятся.

На следующее после прогулки в Павловске свидание он пришел с букетиком гербер. При виде цветов Татьяна просияла. Давно никого не было, отметил про себя Роман, и это к лучшему!

Они сидели в полупустом зале кафе. Свидание затянулось – пора уже закругляться. Таня, судя по всему, так не считала. Она неторопливо доедала остатки десерта, задавая новые и новые вопросы.

– Как проходила реконструкция дворца? Он красивый, расскажи! – Она внимательно заглянула ему в лицо, приготовившись слушать.

– Да ну, ничего интересного. Обычная рутинная работа, – попытался отмахнуться Роман, уносясь мыслями в недавнее прошлое.

Стрельна. Май 2003 года

– Что там случилось? – протирая запыленные строительной крошкой очки, спросил Виталик.

– Достал уже этот клоун. Говорит, чтобы мы закруглялись с кабелем и шли работать на Конюшню. Ее, мол, в первую очередь сдавать.

– Хреново.

– Вот и я о том же. И что особенно бесит, так это то, что каждый дебил, едва окончивший девять классов, рассказывает тебе, что и как надо делать, лишь на том основании, что он «руководитель работ». Ты послушай, Виля, как звучит: руководитель работ монтажного участка! Охренеть!

– Да уж, это тебе не бюджет предприятия рассчитывать, тут башкой думать надо, чтобы точно определить, сколько шурупов заказать на складе.

– Вон, опять звонит, – Роман нехотя достал из кармана мобильный телефон. – Да, Геннадий Петрович, все понял: кабель прокладываем в гофре, гофру крепим скобами через каждые полметра на шестой анкер. Ничего не перепутаем.

– Контролирует.

– И что бы мы без него делали?

– Меня умиляет его манера, давая указания, по нескольку раз повторять одно и то же! Когда я его слышу, не могу избавиться от ощущения, что меня преследует эхо. «Все поняли, все поняли? Трубу стыкуем сороковой муфтой, сороковой муфтой. Заглушка должна быть тоже сороковой, тоже сороковой, и фланец, фланец не забываем. Не забываем!» – передразнил своего руководителя Дворянкин.

– Ты лучше скажи, долго нам еще здесь ковыряться? А то я с детства мечтал стать монтажником.

– Должны скоро найти. Если в правой части ничего нет, значит, где-то здесь, иначе где им еще быть? Если, конечно, Олег Федорович не ошибся.

– Ты что, деда моего не знаешь?! Он до того въедливый ученый червь, что ни одной даты, ни одного события на веру не принимает, пока не добудет неопровержимые доказательства.

– Да, дед у тебя молодец, хоть и полный лох. Уж извини, Виля, но это так. Обладай я его знаниями, я бы давно стал олигархом. Это же надо, знать про драгоценности и даже не пытаться их найти!

– Это нам с тобой брюлики интересны, с точки зрения их материальной ценности, а для деда важна их моральная ценность – историческое наследие, народное достояние и так далее. Ну и еще в учебнике каком-нибудь написать, что, мол, фаворитка цесаревича спрятала свои драгоценности в коллекторе дворца и он этот факт установил и доказал.

Услышав приближающиеся тяжелые шаги, парни вмиг прекратили разговоры. Похватав инструменты, они принялись изображать кипучую деятельность.

– Та-а-а-к! Что тут у нас происходит? – нагрянул с инспекцией Геннадий Петрович. – Куда с такой силой саморез всаживаешь? Понежнее надо всаживать. Надо понежнее. Вот, смотри! Как по маслу пошел! По маслу… Я вам пополнение привел, – представил он топтавшегося за его спиной парня. Жилистый, высокий, с серым болезненным лицом и усталым взглядом, молодой человек являлся типичным представителем пролетариата.

– Сергей, – протянул он шершавую ладонь.

– Надеюсь, сработаетесь. Заканчивайте тут и переходите в Конюшенный корпус, – сказал напоследок руководитель работ, направляясь к выходу.

Геннадий Петрович Воробьев любил порядок и любил подчиняться. А еще больше любил, чтобы подчинялись ему. Такой уж у него был характер. Ему бы в армии служить, да вот в молодости здоровье не позволило даже срочную службу пройти. В молодые годы служба в армии казалась ему чем-то вроде спортивного лагеря – с ежедневными увлекательными соревнованиями и конкурсами. Он-то и спортом не занимался, только смотрел спортивные передачи по телевизору, представляя себя на месте пышущих здоровьем молодых парней. Гена с презрением поглядывал на тех, кто всеми силами стремился откосить от воинской службы. А теперь уже и возраст не тот – полтинник он и есть полтинник: в пятьдесят с хвостиком человек, не сделавший карьеры в какой-то определенной отрасли, нигде особо не нужен. Разве что на стройке, где не хватает рабочих рук, и по этой причине туда берут всех. Бригады укомплектовывают приезжими, у которых не то что опыта нет, они и отвертку в руках не держали. Но нужно отдать им должное: они старательные – трудятся как муравьи и не ропщут. Двое молодых монтажников – Дворянкин и Гашенкер – Геннадию Петровичу не понравились сразу. Слишком чистенькие, и рожи умные, аж противно, скривился он. Дворянкина он решил назначить старшим, из-за того, что тот показался ему более открытым. Очкарик все время молчит, непонятно, что у него на уме, – недоверчиво зыркнул он на не отличающегося словоохотливостью Виталия.

– Бери скобы и дуй на Конюшню. Слушай, что тебе начальник говорит, – поддел товарища Роман.

– Ну-ну, начальник, – ничуть не обидевшись, буркнул Гашенкер. Для него, как и для Дворянкина, работа на стройке была чем-то вроде ролевой игры, в конце которой их ждал приз. Не обижаться же на партнера по игре за то, что ему в ней досталась более привлекательная роль начальника? Да и какой он начальник? Бригадир звена, а в звене три человека – они вдвоем да теперь еще и новичок Сергей. Вот уж где поистине старший помощник младшего дворника!

– И ты, пополнение, не стой, иначе до вечера не управимся.

Новый сотрудник, уколов Романа холодным взглядом, взял врученный ему ящик с саморезами.

С Романом Дворянкиным они встречались нечасто – раз в неделю или в две. Встречи проходили преимущественно у него на квартире – в новом доме на окраине города, куда он переехал с Кадетской линии. Татьяне хотелось видеться чаще, но этого не хотел Дворянкин. Нет, прямо он ей этого не говорил, напротив, убеждал, что рад бы, да пока не имеет возможности, ибо мешают обстоятельства. Он так аргументированно убеждал, что, даже понимая, что ей втирают очки, Таня верила. Ее удерживала возле этого мужчины предательская надежда, что когда-нибудь обстоятельства изменятся, вернее, Роман изменит свое отношение к ней – его симпатия перерастет в любовь.

Таня стала носить модные платья, какие нравятся Роману, укладывать волосы – идя к нему, не как обычно, пару раз проводила по ним расческой, а феном делала волну – как нравится Роману; приобрела туфли на каблуках – тоже как нравится Роману. И все для того, чтобы нравиться Роману! Ходить так было очень неудобно: спину уже не ссутулишь – приходится себя контролировать, и особенно мучительными оказались каблуки. Ноги быстро уставали, походка становилась неуверенной. Таня малодушно позволяла себе в остальное время, когда они не встречались с Дворянкиным, носить удобную одежду – и в этом заключалось небольшое преимущество их редких свиданий. На работу она тоже одевалась в то, во что привыкла, – носила любимые толстовки и широкие штаны. В них и сутулиться можно, и в кресле развалиться – не то что в платьях. Слава богу, на работе не заставляли «соответствовать». Другие сотрудники наряжались как на парад, особенно расфуфыривались дамы: модные фасоны, украшения, макияж… будто не работать приходили, а дефилировать по подиуму.

Люди меняют работу по разным причинам: кого-то не устраивает зарплата, кого-то коллектив, иные стремятся к новым горизонтам. Пора сменить работу настала и для Татьяны. Приглашение в крупную компанию на большую зарплату – отчего бы не согласиться?

Но вот не придется ли каждое утро надевать строгий деловой костюм, усомнилась она. На собеседовании ее порадовали: к внешнему виду сотрудников руководство относится лояльно. Одежда может быть любой. Главное, чтобы она вообще была, заметил менеджер по персоналу, одетый, однако, по всей форме – в костюм и галстук. Таня облегченно вздохнула – жить можно.

В свой первый рабочий день она не стала наряжаться, чтобы выглядеть лучше, чем есть на самом деле, как обычно поступают многие. Таня влезла в любимую толстовку с большим карманом-муфтой на животе, старенькие джинсы, взяла рюкзак и в таком виде отправилась на работу.

Переступив порог офиса, Таня увидела его обитателей такими, какие они есть. Она очень любила этот момент – момент первой встречи. Не зря считается, что первое впечатление – самое верное и произвести его второго шанса не будет. Потом глаз замыливается и не видит многих важных деталей. Кто-то настороженно примеряет на себя разные маски, от враждебности до приторной доброжелательности, кто-то ведет себя подчеркнуто официально, кто-то делает вид жуткой занятости и «не замечает» ничего вокруг. Но одно Таня знала наверняка – равнодушных среди присутствующих нет. Всем как минимум любопытно взглянуть на нее, на новую сотрудницу. А еще интереснее произвести на новенькую хорошее впечатление и узнать свою оценку со стороны. Новичок – это темная лошадка. Может быть, он никто, а может, сильная личность. В любом случае не помешает предстать перед ним в выгодном свете. В него смотрятся как в зеркало – ну как, я хорош? – читается в глазах менеджера по продажам, по случаю прихода новичка прибравшегося на своем рабочем столе и расправившего плечи. Или: «Королева здесь я!» – предупреждает свеженанесенный макияж секретарши и ее великолепное платье в сочетании с модными туфлями на высоченных каблуках. О появлении новой сотрудницы она знала заранее и, чтобы ее затмить, надела новое платье и обулась в неудобные, но красивые туфли. Дамы средних лет, обычно держащиеся кучкой, лишь поправили свои короткие прически. Они-то знают, что сотрудница им не конкурентка: во-первых, их много, а она одна, а во-вторых, у нее пока что нет никакого веса в коллективе. Но на всякий случай не помешает держать руку на пульсе, а то мало ли что. Молодежь нынче прыткая пошла, норовит попасть сразу в дамки, без изнурительной борьбы на нижних ступенях карьерной лестницы, и, что самое неприятное, ей это нередко удается. Что и говорить, лет двадцать назад такого не было, в прошлые времена, чтобы получить повышение, требовалось упорно трудиться несколько лет и пройти аттестацию. А сейчас год после института отработал не пойми где, и ты уже – ведущий специалист.

Придав лицу расслабленно-доброжелательное выражение, неторопливой походкой вслед за менеджером по персоналу Татьяна вплыла в отдел дизайна. Скользнула цепким взглядом – так и есть: сотрудники сосредоточенно стучат по клавиатурам, вмиг прекратив свои разговоры. Менеджер подвел ее к начальнику отдела и с чистой совестью удалился.

Румяный крепыш тридцати пяти лет на вид бросил на нее изучающий взгляд.

– Рыбкин Ираст Васильевич, – представился он. Затем почесал щеку, переложил с места на место бумаги и потянулся к телефону.

– Лизавета! Зайди, пожалуйста, – сказал он в трубку.

Лизавета – крупная дама с миловидным лицом – не заставила себя долго ждать, через две минуты она материализовалась перед начальником.

– Вот, новая сотрудница. Принята на должность ландшафтного дизайнера. Введи в курс дела.

При виде Тани Елизавета удивленно хлопнула глазами.

– Мир тесен, – улыбнулась Таня, когда они вышли от Рыбкина.

– Это точно, – без всякой радости в голосе согласилась Сомова.

В обеденный перерыв и во время чаепитий Таня пыталась заговорить с бывшей одноклассницей по вечерней школе, но та на контакт не шла. Ну и не надо, решила Таня, прекратив с ней общаться вообще. Позже Татьяна разобралась, в чем дело. В «Зеленом береге», в который она устроилась работать, царят жесткие нравы – здесь каждый за себя. Сомова занимала должность зама начальника отдела, и дружеские связи с простым дизайнером, коим была Таня, на работе ей не нужны.

Это тенденция тут такая, пришла к выводу Таня, проработав на новом месте неделю. Придя в соседний, начальственный корпус, Таня увидела в коридоре… Дворянкина.

Не заметив ее, он скрылся в кабинете. Последовать за ним Таня не решилась – наверняка он пришел сюда по делу и в кабинете не один. И потом, на ней толстовка и джинсы, а не элегантное платье, как любит Роман. Сначала она подумала, что Дворянкин – посетитель «Зеленого берега», а чуть позже увидела его в общекорпоративном списке.

– Мы работаем с тобой вместе! Вот здорово! – радостно сообщила Таня, сидя с Дворянкиным в его спальне.

– Я знаю.

– Теперь мы сможем чаще видеться!

– Не надо, чтобы на работе знали о наших отношениях. Я руководитель, и связь с подчиненным отнюдь не пойдет на пользу моей репутации.

– Но ты же не мой руководитель. Ты даже в другом здании работаешь.

– Я вообще руководитель.

Татьяна насупилась. Такое положение ей не понравилось. Руководитель он, видите ли!

А и черт с ним, зло подумала она, немного остыв. Зато на работу можно одеваться комфортно, а не в неудобные платья и каблуки, и не вставать спозаранку, чтобы уложить волосы и сделать макияж!

На работе они с Романом почти не виделись. Татьяна продолжала надевать в офис балахоны и бесформенные брюки, но и в таком виде она не осталась незамеченной мужским полом.

Ираст Васильевич к Тане был явно неравнодушен. Девушка почувствовала на себе его заинтересованный взгляд в первый же день. Вообще-то Рыбкин был не из ходоков, да и жена держала его в ежовых рукавицах, чуть что – сразу скандал закатывала. Непонятно, что на него нашло, только на Таню он запал. Выражал он свою любовь по-юношески нелепо – придирками да порицаниями, даром что начальник. Но он не знал, что с ней лучше не воевать – все равно проиграешь.

Начало XIX века

Судьба выказывала Жозефине благосклонность, хоть порой и имела крутые виражи. Родившаяся в семье французского ремесленника, еще в юном возрасте девушка стала любовницей пожилого англичанина, который дал ей образование и привил хорошие манеры, но так и не взял в жены, как обещал. Милорд скончался, не оставив своей подопечной ничего по завещанию. Съехавшаяся отовсюду алчная родня англичанина быстренько выставила его любовницу за порог. Привыкшая к роскоши, Жужу, как называли Жозефину в детстве, осталась ни с чем. Она собиралась вернуться к родителям во Францию, но жизнь свела ее в Лондоне с новым мужчиной – богатым полковником из России, бароном Александром фон Фридрихсом. Девушка страстно желала выйти замуж, а барон сразу предложил ей руку и сердце. Свадьба была скромной, так как барона торопили в дорогу дела. Проведя с молодой женой неделю, он уехал в Петербург, пообещав прислать ей денег, чтобы она смогла приехать к нему в Россию и поселиться в одном из его роскошных особняков.

Шло время, а от мужа не приходило никаких вестей. Деньги были на исходе, и это заставляло Жозефину всерьез беспокоиться. Она с сожалением сняла с себя украшения, подаренные почившим покровителем. Расставаться с ними было нелегко, но другого выхода Жужу не видела. Продав драгоценности, мадам Фридрихс выручила небольшую сумму денег, из которой половину она отдала за билет на корабль. Остальные деньги следовало тратить экономно, чтобы хватило на питание, поскольку путь предстоял долгий.

Корабль зашел в гавань Петербурга. Из кают первого класса выходили разодетые дамы и их богатые кавалеры. Дамы сверкали бриллиантами, в руках они держали зонты, которые служили скорее модным аксессуаром, чем защитой от нежаркого северного солнца. Кавалеры шли налегке, держа в руках лишь трости или сигары.

С нижней палубы вышла скромно одетая девушка. Она шла одна и, экономя на носильщике, сама несла свой саквояж.

Ничего, подбадривала себя Жозефина, уже сегодня я опять буду купаться в роскоши, как королева. Она представляла просторный дом с садом, новые наряды, вкусный ужин и пахнущую свежестью мягкую постель. Но, увы, ее ожиданиям было не суждено сбыться. Жозефина узнала, что барона Александра фон Фридрихса не существует; правда, с таким именем есть некий фельдъегерь, ездивший в Англию с депешами Министерства иностранных дел. Это известие молодую женщину очень расстроило. Надеясь, что здесь какая-то ошибка, она пошла искать штаб корпуса, в котором служил ее муж. Там она узнала, что он проживает в солдатской казарме.

От праведного гнева утомленной мытарствами женщины лжеца спасло только его отсутствие – он пребывал в деловой поездке на Кавказе.

Денег нет, жилья нет, чужая страна, в которой нет ни одного близкого человека. Положение Жужу было ужасным, куда хуже, чем в Лондоне. Из Лондона можно было добраться до родительского дома, а из Петербурга… разве из него доберешься до Франции без гроша в кармане?

Жозефина брела по какой-то улице, мимо нее проезжали экипажи с исполненными важности извозчиками. Им хватало одного небрежного взгляда, брошенного на помятое платье Жозефины, ее сбившуюся прическу и нечищеные туфли, чтобы безошибочно определить ее бедственное финансовое положение. Извозчики понимали, эта молодая особа не их клиентка, и поэтому сразу же теряли к ней всякий интерес. Жужу могла бы заплатить за поездку, но, во-первых, тогда бы она потратила все оставшиеся деньги, а во-вторых, ехать ей было некуда.

На город опустились сумерки. Жозефина печально посмотрела на загорающиеся в окнах огоньки свечей. Ей уже не надо было никакого особняка, сошла бы любая коморка, лишь бы куда-нибудь приткнуть голову. Удивительно, что в городе столько домов, а переночевать негде! – грустно заметила она.

Она дошла до небольшой площади, на которой, невзирая на позднее время, лотошники торговали всякой снедью. Жозефина, привыкшая к изысканным блюдам, которые готовил повар милорда, на еду, продаваемую на улице, раньше даже не смотрела. А вот теперь пирожки с капустой, которыми торговала расторопная женщина в сером переднике, казались ей манной небесной. Источаемый ими аромат кружил голову и порождал гастрономические фантазии. Жозефина остановилась напротив лотошницы, гипнотизируя взглядом пирожки.

– Пирожки, сытные пирожки. С капустой, картошкой, с мясом, с яйцом. С пылу с жару! Вам с чем, барышня?

Торговка спросила по-русски, но Жозефина по интонации поняла, что ей предлагают товар.

– Au chou, s’il vous р1ао1;, madame, – она отсчитала несколько монет и протянула женщине.

Пирожок с капустой действительно оказался горячим. Есть на улице не пристало, но Жозефина была не в силах бороться с голодом, она отошла в сторону и, обжигаясь, с аппетитом принялась его есть.

Все это время за ней наблюдал какой-то франт в высокой черной шляпе. Он оценил ее саквояж, усталый вид, то, как она отсчитывала деньги и ела пирожок. По всему этому он понял, что барышня нездешняя, ей негде и не на что жить.

– Добрый вечер, мадемуазель, – сказал он по-французски. – Я вижу, вы прибыли издалека, должно быть, устали с дороги. Позвольте предложить вам комнату.

– Спасибо, месье. Комната была бы весьма кстати, но мне нечем платить.

– Пустяки, мадемуазель. Об оплате договоримся.

Жужу знала, что задаром хлебный мякиш бывает только на крючке у рыбака. Но сил у нее больше не осталось, и она пошла, куда звал ее этот франт.

На пороге двухэтажного дома с флигелем, куда они пришли, их встретила хозяйка – пожилая немка в белом накрахмаленном чепце. Она строго посмотрела на Жужу, потом перевела взгляд на ее провожатого и что-то сказала ему по-русски. Что именно, Жозефина не поняла.

– Комната наверху. Степан покажет, – бросила она гостье на плохом французском.

Жозефина поблагодарила ее и сделала реверанс. Ей дали остывшую пшенную кашу, стакан молока, а затем проводили в маленькую, похожую на келью, комнатушку. Пока они со Степаном туда шли по полутемному коридору, Жозефина заметила по бокам несколько дверей.

Обстановка в комнате поражала своей бедностью. Из мебели лишь вешалка да кровать. Кровать была узкой и жесткой, белье на ней пахло сыростью, но девушка так устала, что уснула сразу же, как только приняла горизонтальное положение.

Ее разбудили очень рано и пригласили на завтрак в столовую, где за деревянным без скатерти столом сидели несколько девушек и молча пили чай с лепешками.

Жозефине тоже налили чай. Он был не горячий и не крепкий, как она любила, а теплый, заваренный на какой-то невкусной траве.

– Спасибо, я не голодна, – отодвинула она в сторону кружку.

– Ешь, иначе голодная будешь. И так кожа да кости, никто не взглянет, – недовольно проворчала немка.

Жужу из вежливости отломила кусочек лепешки и медленно стала его жевать.

После завтрака ей принесли на примерку одежду и оставили одну. Жозефина скептически посмотрела на яркие, вульгарные панталоны, юбку с множеством оборок, жесткий, нелепого покроя лиф. Наряд она нашла абсолютно безвкусным и вызывающим. Похожую одежду она видела на танцовщицах в театре «Варьете» в Париже. Они танцевали, беззастенчиво демонстрируя щиколотки ног.

Жозефина возмутилась и бросила в сторону предложенную ей одежду. Она достала из саквояжа чистое платье и надела его.

– Подол надо укоротить и ворот расстегнуть, – заметила вошедшая немка и потянула руки к шнуровке на груди Жозефины. – А ты ничего, хорошенькая, только худая слишком. Подумают еще, что чахоточная.

Девушка брезгливо отстранилась. До нее смутно стало доходить, что танцевать ей не придется, ибо ее ждет более неприятная участь. Поэтому, пока не поздно, следовало покинуть этот странный дом. Когда хозяйка ушла, Жужу взяла свои вещи, толкнула дверь и прошмыгнула в коридор. Выход на улицу лежал через флигель, а там находилась хозяйка и маячила спина Степана.

Не пройти, смекнула девушка. Она вернулась в свою келью и стала думать над планом побега.

Ужин был ранним. К ужину подали вареную рыбу с хлебом и тот же невкусный теплый чай. Когда все поели и стали расходиться по своим комнатам, хозяйка велела Жозефине остаться.

– Сегодня у тебя первый выход. Постарайся понравиться, от этого зависит твоя дальнейшая жизнь. Можешь оставаться в этом платье, только подол укороти. Вот ножницы – обрежешь. И волосы распусти.

Жозефина вернулась к себе. «Выход», как назвала хозяйка обыкновенное распутство, уже сегодня. Надо же, так скоро! Никто ее здесь задарма держать не собирается. Нужно срочно уносить ноги, но вот как? Окно ее комнаты выходит во двор, а через него не пройти – заметят. А что, если попробовать выбраться через комнату, что напротив? – осенило Жозефину. Может, там окна выходят на улицу?

Осторожно, чтобы никто не услышал, она открыла дверь. Прислушалась – не идет ли кто, – и скользнула в коридор. Жужу на свой страх и риск тихонько толкнула соседнюю дверь.

– Что вам угодно, мадемуазель? – испугалась находившаяся там девушка. Она переодевалась в нелепый, на взгляд Жозефины, наряд, делавший ее похожей на помесь попугая с воробьем – тщедушная фигурка тонула в пышных юбках, а узкое бледное лицо терялось в ярких красках одежды.

– У тебя тут мило, – заметила Жозефина, улыбаясь. Она выглянула в окно. Увиденное ее порадовало – рядом сквер, а за ним виднелась улица.

– Меня зовут Жужу, а тебя?

– Лиза. Но здесь меня называют Марлен. Фрау Хана сказала, что Лиза – это слишком просто, а клиентам нравятся звучные имена.

– Фрау Хана – это та старуха с поджатыми губами и в старомодном чепце?

– Тише ты! – шикнула Лиза. – Если она услышит, нам несдобровать!

– Ты ее боишься? А давай отсюда уйдем!

– Мне некуда идти, – вздохнула Лиза. – Мой отец был дворянином. Он разорился и утопился в Неве. Я была в отчаянии. Родни, которая протянула бы мне руку помощи, у меня не оказалось, а замуж без приданого никто не брал. Фрау Хана предоставила мне кров и еду. Да, жизнь здесь не сахар, но где взять другую? Видно, так угодно господу.

– Мне тоже негде жить, и за душой нет ни гроша. Я не знаю, что угодно господу, а мне уж точно не угодно прозябать в борделе. Я рождена, чтобы жить во дворце, и нисколько не сомневаюсь, что так и будет!

– Что ты задумала?

– Сейчас увидишь!

Жозефина метнулась в свою комнату, сорвала с кровати кусок полотна, служивший простыней, разрезала его вдоль и связала полученные части. Она снова пришла к Лизе, но уже с веревкой из простыни.

– Ты собираешься спуститься из окна?! – догадалась девушка. – Но фрау Хана!

– Никакая фрау Хана мне не указ! – воскликнула Жужу, привязывая конец веревки к кровати. – Пойдешь со мной?

– Нет, – помотала головой Лиза. – Здесь хоть крыша над головой есть и еда, а на улице я жить не смогу.

– Как знаешь, – сказала на прощанье Жозефина. Она задрала подол и забралась на подоконник. Жужу в детстве была сорванцом, она ловко лазала по деревьям, так что ей ничего не стоило спуститься по веревке на мягкую почву.

– Еще увидимся, Лиза! – пообещала Жужу.

– Храни тебя господь, – перекрестила ее девушка. Она быстро, чтобы никто не увидел, смотала веревку, но спрятать ее не успела – в дверях появился Степан.

Жозефина с энтузиазмом отмахала два квартала, но потом ее боевой задор угас. Ну и куда теперь идти? – думала Жужу. Это она перед Лизой хорохорилась, сказав про дворец, но вот как туда попасть, она не представляла. Положа руку на сердце Жозефина согласилась бы и на куда более скромное жилище.

«Он разорился и утопился в Неве», – колокольчиком звенел у нее в голове голос Лизы. Утопился в Неве, утопился в Неве… Вот он, выход, уныло пришла к выводу девушка.

– Простите, месье, – обратилась она к прохожему, – не будете ли вы любезны подсказать мне дорогу к Неве.

– Да она совсем рядом! Через два переулка будет Невский, а он как раз к Неве и выходит.

Поблагодарив мужчину, Жозефина обреченно пошла в указанном направлении. Прощаться с жизнью в столь молодом возрасте не хотелось, но, очевидно, Лиза права – на все воля божья.

На Невском кипела жизнь. По проспекту фланировали нарядные люди. Они никуда не торопились, совершая променад в бархатных лучах вечернего солнца. Жужу плыла, словно в полусне. Она даже не заметила, как столкнулась с какой-то разодетой барыней. Барыня отчего-то возмущаться не стала, а, напротив, поймав ее в свои широкие объятия, радостно воскликнула:

– Прелесть моя! Жужу! Давеча тебя вспоминала, и на тебе – пресвятая дева тебя мне послала!

Ничего не понимая, Жозефина удивленно захлопала глазами. Она с изумлением узнала в барыне мадам Террей, у которой когда-то в Париже работала в лавке. Мадам Террей уехала из Франции, где почти разорилась, а здесь, в Петербурге, ее дела пошли на лад, и она стала владелицей крупного магазина.

Мадам, помня, как хорошо у нее работала проворная Жужу, тут же предложила девушке поступить к ней приказчицей. Жозефина просияла – судьба снова подарила ей шанс и сделала это неожиданно, предварительно доведя до отчаяния.

Работая у мадам Террей, Жозефина Фридрихс снова повеселела. Она и думать забыла о своих неудачах и о муже, к которому приехала из далекого Лондона. Магазин мадам Террей посещали господа из высшего света, с одним из которых Жужу планировала связать свою жизнь. Вот только нужно было получить развод. К тому же появившийся на горизонте Александр Фридрихс стал ей докучать. Одна из ее новых знакомых, которую Жозефина очаровала, обслуживая в магазине, пообещала провести ее на маскарад в Стрельну с тем, чтобы Жужу смогла попросить защиты от мужа у великого князя.

Следственная группа под руководством следователя Леонида Варежкина вот уже который час работала в квартире жилого дома на улице Жертв Революции – малогабаритной хрущевке. Выволоченные из шкафов и комодов вещи лежали на полу небольшими горками. Представившаяся сыщикам картина была типична для квартирных краж, разве что ее дополнял распластавшийся в прихожей труп молодой женщины, Елены Петровны Куропаткиной, проживавшей здесь.

Искал ли преступник что-то определенное или действовал наудачу, сказать было трудно. Приехавшие с дачи родители погибшей были пока не в состоянии отвечать на вопросы и помочь выяснить, пропало ли что-нибудь из квартиры. Мать Елены увезли с инсультом на «скорой», отец последовал за ней в больницу и там дежурил.

– Удивительно, как преступник не переломал здесь себе ноги, – проворчал эксперт. Грузный Данилкин едва поворачивался на лоджии, и ему эта теснота очень не нравилась.

Махонькая лоджия представляла собой нечто вроде сарайчика с хранящимся в нем хламом: рядом с поржавевшим, одноколесным (второе колесо куда-то делось) велосипедом «Аист» висели детские санки, вдоль стены пирамидой в ожидании урожая огурцов и помидоров примостились пустые стеклянные банки; пудовая гиря, прожженная гладильная доска, подпираемая рулоном ковровой дорожки, пальма с пожухлыми листьями, кактус, поперек валялась лыжа и чем-то набитый старый дерматиновый портфель.

– А может, как раз и переломал, – отозвался Костров. – Нам искать будет легче.

– Ага, как же. Это мы себе мозг сломаем, пока его найдем, а он даже вывих не получил, когда сюда лазил, – буркнул оперативник Юрасов. – Потолки в доме – два сорок, второй этаж, почти вплотную водосточная труба, внизу сочный газон для подстраховки – мечта домушника, а не квартира, лишь ленивый сюда не залезет. И о чем только хозяева думают! Не удивлюсь, если этот адрес уже попадал в сводку краж.

– Не теряем зря времени, наводим справки. Барышня в авиакомпании «Нева-айр» работала, судя по бейджу. Разузнайте, что там и как, – распорядился Варежкин, копаясь в сумочке убитой.

Леонид в силу молодости и небольшого опыта суетился и очень боялся потерять лицо перед коллегами. Поэтому ему непременно нужно было продемонстрировать им свою компетентность. Но чем больше он старался, тем хуже получалось.

– Еперное шапито! Какого рожна сумку лапаешь?! – зашипел эксперт.

Леонид остолбенел.

– Я только хотел посмотреть… – залепетал он.

– Иди вон лучше процессом руководи, смотрящий.

Чтобы реабилитироваться, следователь принялся активно руководить, как ему порекомендовал старый эксперт.

– Ну что там, в авиакомпании, слышно? Дозвонились? – пристал он к Юрасову.

– Куропаткина сегодня ушла с работы раньше, ее отпустили из-за неважного самочувствия. И еще. Она сегодня с утра отпрашивалась, сказала, что у нее прорвало трубу и пришлось ждать сантехника.

– Так-так-так. Сантехник, значит. Когда, вы говорите, Виктор Павлович, наступила смерть – в промежутке между шестнадцатью и семнадцатью часами? Любопытно. А сантехник наведался с утра. Михаил, – обратился он к Кострову, – нужно узнать в ТСЖ, что за сантехник сюда приходил и приходил ли он вообще.

– Не было никакого сантехника, – отозвался Миша.

– Уже узнал? Молодца!

– Нет, вспомнил. Куропаткина никакого сантехника не вызывала и трубы в квартире не протекали: вон они, стоят нетронутые – никаких следов ремонта. На работе она соврала про коммунальные неполадки, а на самом деле ходила в прокуратуру давать показания. Ее Тихомиров вызывал.

– Илья Сергеич, что ли? – оживился Леонид. – И по какому делу?

– Убийство Дворянкина Романа Аркадьевича. Я сегодня в прокуратуру заходил и в коридоре Куропаткину мельком видел. Вспомнил не сразу, а когда вспомнил, позвонил Тихомирову, чтобы уточнить. Вот он «обрадовался», услышав, что его свидетельница – наш труп.

– Боюсь, Миха, Сергеича «порадовало» другое – он думает, что это теперь его труп! – заметил проницательный Юрасов. – Только нам с тобой, что так, что этак – один хрен, землю рыть придется.

После предварительного расследования выяснилось следующее. Преступник проник в квартиру Куропаткиных через лоджию, поднявшись по водосточной трубе. Ему даже не пришлось разбивать стекло – из-за теплой погоды дверь на лоджию хозяйка держала открытой. Родители Елены как уехали в начале мая на дачу, так и жили там по сей день, Елена с утра ушла сначала в прокуратуру, а затем на работу, но вернулась она раньше времени и, скорее всего, поэтому погибла, застав в своей квартире вора. Преступник убрал ее, как ненужного свидетеля, задушив леской, которая ему подвернулась под руку. По словам Куропаткиных, из квартиры ничего не пропало, потому что «живут они небогато и красть у них нечего». Разве что деньги какие-нибудь из Леночкиного кошелька, добавила мать.

Известие о гибели Куропаткиной Тихомирову очень не понравилось. Чутье ему подсказывало, что свидетели случайно не погибают, а многолетний опыт был тому подтверждением.

Во время беседы с Куропаткиной у Ильи Сергеича создалось впечатление, что она что-то недоговаривает. Тогда он подумал, что Лена скрывает какую-то любовную интрижку. Не любил он ковыряться в интимных отношениях, ох как не любил! Еще эти нравы младшего поколения ему были совершенно непонятны и чужды.

«Ни к чему не обязывающий флирт, сошлись, встречаемся…» – вспомнил Тихомиров определения Куропаткиной. Потом бы они съехались, расписались и жили. Если бы не погибли. С Еленой следователю было все более-менее ясно: обычная молодая женщина, не привлекалась, жила, как большинство граждан. Вот только кто ее убил? Сообщник ли Климушкиной с непонятной пока целью или все же она стала жертвой вора-домушника? Хотя какой там у Климушкиной сообщник! Она же не матерый рецидивист и не главарь преступной группировки, а простая женщина, которую захлестнувшие эмоции толкнули на преступление.

Знала ли Климушкина о существовании Куропаткиной? Может, они соперницы? Все бы складывалось, если бы Татьяна сейчас находилась на свободе, но она ведь в Крестах! Все-таки, наверное, не нужно смешивать мух с котлетами: убийство Дворянкина – отдельная история, убийство Куропаткиной – отдельная, но допросить Климушкину придется.

Тихомиров не стал откладывать дело в долгий ящик, через полтора часа он уже беседовал с Татьяной.

– Вы знаете эту женщину? – Илья Сергеевич положил перед Таней фото погибшей.

– Нет, – сразу ответила она. Ее передернуло от нехорошей догадки – судя по закрытым глазам и неестественно белому цвету кожи, она поняла, что девушка мертва. Если бы Климушкина видела в этот момент свое лицо, то испугалась бы – его цвет был немногим лучше цвета лица покойницы.

– Посмотрите внимательно.

– Я ее не знаю.

– Елена Петровна Куропаткина вчера была найдена мертвой в своей квартире.

– Вчера, как и сегодня и всю предыдущую неделю, я провела в камере и убить вашу Куропаткину не могла! – с вызовом сообщила Таня.

– Ничуть в этом не сомневаюсь. Елена была любовницей Дворянкина, и вы ее могли знать.

– Не знала я ее. Или вы считаете, что я, зная, что у Романа есть любовница, стала бы продолжать с ним отношения? – вспыхнула Таня и осеклась. Вот этого говорить не следовало. Но слово не воробей. До этого она молчала или все отрицала, даже такие очевидные вещи, как близкие отношения с Романом. И все потому, что не знала, что говорить можно, а что нет. Таня много раз слышала фразу о том, что любое сказанное подозреваемым слово может быть использовано против него. Лучше уж ничего не говорить вовсе, благоразумно решила она.

Тихомиров лишь криво улыбнулся.

– Хотите, я расскажу, как все было на самом деле? Вы состояли с Дворянкиным в любовной связи или, как это у вас называется, – встречались. Потом вы поняли, что, кроме вас, у Дворянкина есть еще и Куропаткина. Шестого июля вы пришли к нему домой, устроили сцену ревности и убили своего любовника. А заодно в качестве компенсации за моральный ущерб обчистили его сейф. Вот только кто убил Куропаткину, мне непонятно.

– Мне тоже непонятно, – процедила Таня, игнорируя обвинения в убийстве Романа.

Илья Сергеевич только вздохнул. Идя сюда, он особо не рассчитывал на откровенность Климушкиной, но задать вопросы был обязан. По-человечески ему было жаль Татьяну, и, если бы он мог, он бы ее отпустил. Но она убийца – факты, упрямые факты указывают на ее виновность. Других, говорящих о ее невиновности, у него нет. Хотя бы сама начала говорить, глядишь, и появилась бы какая-нибудь зацепка, а то молчит как партизан или талдычит, что не убивала. С новым трупом, дело по которому ему еще не отдали, замаячила перспектива нового витка в расследовании. Кто знает, может, он откроет смягчающие обстоятельства для Климушкиной, а может, и наоборот…

Таня вернулась в камеру со скверными чувствами. «Если бы я знала, что у Романа есть любовница, стала бы продолжать с ним отношения?!» – вертелась у нее в голове фраза, которую она так убедительно произнесла на допросе. Когда она говорила это следователю, сама себе верила.

«Несмотря на то что я знала, что у Романа есть любовница, я продолжала с ним отношения» – звучит ужасно. Но это ведь так! Господи, как же меня угораздило влюбиться до такой степени самозабвения!

Таня только сейчас осознала, как плох был их роман с Дворянкиным: сколько она себе врала, строила иллюзии, а стоило рассказать об этом вслух, испугаться собственных слов, и все встало на свои места – отношения именно такие, каким выглядит рассказ о них, без всяких условий и оговорок. Без этих обманчивых «да, но…», «есть ведь обстоятельства».

Любовницу Романа убили, размышляла она. За что? Вряд ли Дворянкин связался бы с девицей с сомнительной репутацией – он разборчивый. Значит, дело в нем самом? А вдруг могут и меня так же, как эту Куропаткину? – похолодела Татьяна. Что же делать, что? И помощи ждать не от кого. Родители развелись, мама после этого подалась в какой-то волонтерский клуб, сильно напоминающий секту, и ее теперь интересуют только дела клуба и ничего больше. Когда она звонила матери, слышала лишь одно: клуб, а в клубе, надо в клуб… и никогда не интересовалась, даже ради формальности, как у дочери дела. Из-за этого Таня и квартиру стала снимать – до того ей надоели разговоры про клуб. Отец появлялся лишь первые полгода, а потом перестал. У него новая семья, ему некогда.

Поддержки от семьи ждать бессмысленно, ее и раньше-то особо не было: кормили, одевали, спрашивали, выучила ли уроки, а сами не всегда слушали ответ. А теперь, когда родители живут каждый сам по себе, она им и вовсе неинтересна. Друзья? Где они, друзья эти? И как так получилось, что она, всеобщая любимица, осталась одна?

В тюремной камере Таню интересовали два вопроса: что будет дальше и когда все это кончится? Неопределенность угнетала больше, чем чудовищная обстановка и ситуация, в которую она попала. Ей хотелось, чтобы уж скорее все разрешилось – осудили бы и отправили по этапу, а там – будь что будет. Тогда хотя бы оставят ее в покое и не станут выматывать на допросах душу, заставляя снова и снова переживать неприятные моменты.

И вот опять раздался лязг металлической двери, опять называют ее фамилию, опять надо вставать и куда-то идти. Куда и зачем – конвойный не говорит, и спрашивать его бесполезно – все равно не ответит. Не положено. Длинный коридор, звуки шагов, пристальный взгляд в спину. Идти нужно быстро, без оглядки и остановок. Короткий, как выстрел приказ: стоять! Значит, уже пришли, вот она – дверь. Снова допрос? Ведь сегодня следователь уже приходил. Раздобыл новые улики? Впрочем, это не важно – она будет молчать.

Таня не угадала – когда открылась дверь, в помещении она увидела не следователя, а совсем другого человека. Высокий атлет с резким, улыбчивым лицом, еще молодой, но уже с проседью на коротко стриженных висках.

– Здравствуйте Татьяна Николаевна. Я ваш адвокат, – протянул он ей со вкусом оформленную визитку.

Таня с подозрением перевела взгляд с серебристо-синего прямоугольника визитки на ее обладателя – мужчину с приподнятыми уголками губ, отчего казалось, что он улыбается.

– Но я не просила. Мне нечем платить.

– Вам платить не надо, – уголки губ приподнялись еще выше.

Она что-то слышала, что подследственным положен адвокат. Только в таких случаях помощи от него никакой, так как его участие чисто формальное.

– Все равно мне не надо.

– Почему же, позвольте полюбопытствовать? Вы хотите получить максимальный срок за убийство?

– Я никого не убивала! – твердо произнесла она, почти ненавидя адвоката. Пришел поиздеваться, еще и улыбается своей мерзкой улыбочкой. Скользкий тип. И фамилия у него соответствующая – Морсин.

– Я вам верю. Но, видите ли в чем загвоздка, улики говорят против вас. Давайте так. Вы мне рассказываете, как все было, а я буду искать прорехи в деле, чтобы его развалить.

– Я уже всё рассказала следователю, – процедила девушка, подразумевая под «все» одну-единственную фразу: «Я не убивала».

– Насколько мне известно, на допросах вы разговорчивостью не отличаетесь. Я одобряю вашу линию поведения. Когда не знаешь, что сказать, лучше не говорить ничего. Итак, я вас слушаю.

– Я никого не убивала.

– Это я уже слышал. Вы были у Дворянкина дома шестого июля?

Татьяна ничего не ответила. Она уставилась на его галстук: темно-синий с косой красно-белой полоской. Хороший галстук, дорогой наверное, отметила она про себя.

– Не понимаю, почему вы молчите. Следователю ваше признание не нужно, потому что улик против вас предостаточно. И если вы думаете, что я передам ему наш с вами разговор, что я делать не собираюсь, но вдруг вы так думаете, хуже вам от этого не станет, потому что, извините за прямоту, хуже некуда.

– Зачем тогда вы хотите, чтобы я говорила, если и без моего признания меня осудят? Для отчета, да? В таком случае напишите сами, что вам там требуется написать, и оставьте меня в покое.

– Я работаю не ради отчета, а ради результата. Хотя бы потому, что мне дорога моя профессиональная репутация. Сами посудите: клиент подписывает со мной соглашение, платит мне за работу, а я вместо положительного результата представляю ему красивый отчет. Информация в нашем кругу распространяется быстро, уже на следующий день каждая собака будет знать, что Морсин с треском провалил дело. Так я без клиентов останусь. Оно мне надо?

Гладко говорит, и не поспоришь. Таня переваривала информацию. Мозги в последнее время у нее работали туго.

– Так вас не государство назначило?

– Нет. Меня нанял ваш друг.

– Друг? У меня нет друзей.

– Может, и не друг, если вам так угодно. Этому человеку вы небезразличны. Вот, взгляните, – он вытащил из кожаного «под крокодила» портфеля договор.

– Юрий Закатов? Вас нанял Юра? – Ее кошачьи глаза удивленно округлились. – Но как же? Как он узнал, что я здесь?

– Разве это важно, как он узнал? Если человеку кто-то небезразличен, его не придется извещать о своих неприятностях, просить о помощи и звать – он всегда окажется рядом и в горе и в радости.

– Да, пожалуй, вы правы, – сказала Таня отрешенно. Юра, смешной, упрямый Юра, которого она никогда не воспринимала как друга, проявил участие. Она невольно сравнила его с Дворянкиным, чего раньше никогда не делала: этих совершенно разных, как небо и земля, людей даже мысленно она не ставила рядом. Роман – сильный, эффектный, представительный, он сводил с ума одним только взглядом и улыбкой. А Юра… Юра – это просто Юра. В него не влюбишься с первого взгляда, хотя бы потому, что с первого взгляда его не заметишь. Дворянкина обо всем приходилось просить, напоминать, уговаривать. Чтобы он проявил участие сам?! Какое там! Для того чтобы Роман протянул руку помощи, нужно было как минимум его известить, что ты в ней нуждаешься. Все верно, есть золотое правило: не просят делать добро, не делай. Но ведь оно не для всех ситуаций! Юра оказал помощь, даже не спрашивая, нужна ли она. И это не тот случай, когда помощь может оказаться лишней.

– Итак, – улыбнулся Морсин, обнажая зубы, заключенные в брекеты, – шестого июля вы пришли к Дворянкину, выпили с ним вина…

– Да.

– Снотворное в вино подсыпали ему вы?

– Я.

– Потом взяли в руки нож и…

– Я пошла на кухню, взяла там нож. Я хотела его убить. Я ненавидела его, ненавидела! Но я его не убивала! Тогда я еще не знала, как это тяжело – убить человека. Можно замахнуться ножом, приставить острие к груди, но вонзить нож – нет. Я поняла, что не могу этого сделать. И не потому, что мне стало жаль Дворянкина или я побоялась наказания. Тогда, стоя над ним спящим с ножом в руке, я отчаянно желала ему смерти, а вот убить не смогла. В моей голове что-то переклинило – я ощутила себя собой, такой, какая я есть: слабой женщиной, не способной разделаться с врагом, или же человеком, который не может отяготить свою душу грехом, – не важно. Главное, что в ту минуту я увидела себя настоящую, без ложных иллюзий. И тогда я смогла честно себе признаться, что Дворянкин мне не нужен. Я стала свободной, свободной от нелюбви.

– А до этого вы были не свободной, вас держали на привязи? – тон адвоката приобрел иронические нотки, но Таня не придала ему значения, внутри у нее все кипело, и захотелось выговориться впервые за долгое время.

– Да, держали. Я его ненавидела и любила. А теперь я свободна, и не потому, что Романа нет в живых. Некоторые и после смерти любимых не могут мысленно с ними расстаться, страдают, навсегда закрывая сердце от любви. – Таня замолчала, собираясь с мыслями. К адвокату она по-прежнему относилась настороженно, она не считала, что он сможет ей помочь, но, раз его нанял Юра, значит, нельзя отвергать его помощь, потому что Юра действует из лучших побуждений, и в этом Таня ничуть не сомневалась. – Я положила нож на столик и решила уйти от Дворянкина навсегда. Написала прощальное письмо – на лбу и на зеркале в ванной, когда пошла туда, чтобы вымыть руки от крови. Я не сумасшедшая, не подумайте. Но я так страстно желала ему смерти, что, когда занесла над ним нож, представила, как хлынула его кровь, а потом она мне долго мерещилась всюду. Мыла руки, но они не отмывались – я видела на них кровь.

Покидая его квартиру, я решила запереть дверь. Помимо основного у Романа был запасной комплект ключей. Знала, где он лежал, – в ящике тумбочки, в прихожей. Дворянкин мне его показывал, как бы случайно, но… он нарочно это сделал, чтобы подкинуть очередную иллюзорную надежду. Вот, мол, ключи, возможно, я дам их тебе. Потом. Его любимые слова: «возможно», «наверно», «ничего исключать нельзя», «когда-нибудь после», «я подумаю» и так далее. Не говорил «нет», но никакой определенности не давал, только надежду. Глупую пустую надежду.

Когда любишь, хватаешься за эту надежду как за соломинку. Я его любила. И ненавидела за то, что надежды не оправдывались.

Заперев дверь, я положила ключи под коврик. Это все же лучше, чем оставить дверь открытой. А встречаться с Романом потом, чтобы вернуть ему ключи, я не хотела. Рубить концы, так рубить – одним махом. Я даже работу думала поменять после отпуска, чтобы в «Зеленом береге» его не видеть.

– Вы кого-нибудь встретили в подъезде, когда уходили?

– Не знаю, не обратила внимания. Не до того мне было, меня трясло. Разве что… да нет, это не имеет значения и к делу не относится.

– В данном случае к делу относится все.

– Я стояла и ждала лифта, чтобы спуститься вниз. Когда он приехал и открылись двери, я увидела свое отражение. Такая же прическа, цвет волос, платье… Я подумала, что мне мерещится или в лифте зеркало, но там нет зеркала. Отражение двинулось мне навстречу.

Вы считаете, что я спятила? Думаю, то было временное помутнение – ведь меня лихорадило, и все воспринималось как в полусне. Но я не удивлюсь, если скоро на самом деле сойду с ума.

– Зачем вы оставили надписи на лбу Дворянкина и на зеркале?

– Я устала. Очень устала держать в себе эмоции. Мне было необходимо их выплеснуть, сделать то, чего я раньше себе не позволяла. Я захотела написать у Романа прямо на лбу, чтобы он понял, что я ушла от него навсегда. Но на лбу так мало места, а сказать хотелось гораздо больше.

– Понимаю, – усмехнулся адвокат. – Но столь экстравагантным поступком вы усложнили свое положение, поэтому вам придется дать объяснения следователю.

Встреча с адвокатом зародила в Таниной душе зыбкую, крошечную надежду на лучшее. Ей хотелось верить Морсину, но он мужчина, а мужчинам Таня не доверяла. Мужчинам верить нельзя – эта аксиома начала складываться в Таниной голове с раннего детства. Ее отец любил мечтать вслух. То, что это были всего лишь мечты, а не планы на будущее, за которыми непременно должны последовать конкретные действия, Таня поняла много позже, а тогда, в пять лет, девочка принимала слова родителя за чистую монету.

– Вот тут вот, – Танин отец показал на площадку перед окном, воображая, видимо, океан, – двухпалубная яхта на несколько кают с душем и камбузом, на ней можно будет путешествовать. Представляешь, Лара, ехать не на поезде в душном вагоне в Белоруссию, а на своей яхте по Средиземному морю. Перед входом в камбуз будет висеть этот янтарь, – он продемонстрировал на своей широкой ладони крупный оранжевый камень.

Лара, Лариса Владимировна – Танина мама, – мечтательно улыбалась. Воспринимала ли она его всерьез, понять было сложно. А вот Таня своему отцу тогда еще безоговорочно верила. Фантазия девочки нарисовала стоящую во дворе яхту – трехмачтовый корабль с рындой, как в мультфильме, и огромным янтарем при входе.

– А там можно будет играть в прятки? – спросила она.

– Конечно, можно! И в прятки, и в жмурки, и в лото.

Яхта, конечно же, у них так и не появилась. Потом, года примерно через три, отец рассуждал, что он бы пошел в космонавты.

– Платят им неплохо. Только здоровье сильно подрывается. Когда они возвращаются из космоса, им приходится заново учиться ходить. Бог с ним, со здоровьем, – я бы все равно туда пошел, чтобы вас всем обеспечить.

Лариса Владимировна кивала, подкладывая мужу блинчики. А в Танину голову впервые закрались сомнения по поводу слов отца: вспомнилась и несостоявшаяся яхта, и многое другое, что было озвучено и тоже не воплощено.

Жили Климушкины очень скромно – в старой, давно не видевшей ремонта квартире, без новой мебели, поездок к морю, семейных праздников, походов в гости. Ремонт родители не затевали принципиально – каждый год они надеялись, что им дадут новую квартиру. В очереди на получение жилья они не стояли, но соседи поговаривали, что их дом должны сдать на капитальный ремонт и в связи с этим всех переселить в новый. Одно время среди жильцов выдвинулась инициативная группа, которая собирала со всех заявления о неполадках: изношенных трубах, отсутствии газа, горячей воды и прочих коммунальных бедствиях. Эти сведения планировалось отнести в городскую администрацию, чтобы там скорее поставили дом на капитальный ремонт. Дошла ли до администрации увесистая пачка жалоб или нет, Таня не знала, а только никто не торопился вручать им ордер на новую квартиру. Примерно раз в три года белили фасад их дома и красили оконные рамы, даже однажды подновили подъезд. Никого из жильцов это событие не радовало, ибо все понимали, что косметический ремонт отодвигает столь желанный ремонт капитальный, убивая надежду на улучшение быта. Таня, конечно же, мечтала о новой квартире, но в то, что ее дадут, она не верила. В отличие от родителей. Однажды она с родителями пошла на стройку. Они вообще редко совершали совместные прогулки, а тут решили выбраться. Как потом выяснилось, для того, чтобы посмотреть свою будущую квартиру. Стройки были отдельной темой разговоров в их семье. В ожидании капитального ремонта Танин отец времени зря не терял, он выяснил тонкости получения нового жилья: по закону им полагалась квартира в их же районе. Поэтому, как только где-нибудь неподалеку затевалось строительство, отец тут же отправлялся туда на разведку и строил воздушные замки – как их семья будет жить на новом месте.

Они бродили по этажам строящегося дома, куда привел их отец. Он рассуждал о достоинствах и недостатках планировки, а мама с грустью смотрела на бетонные стены – ей было все равно, что потолки в строящемся доме недостаточно высоки, а коридоры не очень просторны. Она, измученная неустроенностью быта и долгими ожиданиями, была согласна на любую квартиру, только бы новую. Ларисе Владимировне казалось, что в новой квартире они жить будут по-другому – не как сейчас, а гораздо лучше.

Таня сильно пожалела, что увязалась с родителями. Ей было неинтересно смотреть на «свою будущую комнату», потому что она ни на минуту не верила в получение жилья. Она всего лишь хотела пойти на семейную прогулку, какие бывали у ее сверстников, а у нее нет. Но, услышав очередные грандиозные планы отца и поймав затравленный мамин взгляд, ей стало ужасно тоскливо. Ну почему, почему у них все не слава богу?! Зачем все эти пустые мечты и обманчивые надежды? Весь ужас отцовской болтовни состоял в том, что он давал им с матерью надежду. Надежду, которая никогда себя не оправдает, но мать идет за ней, как идет осел за морковкой, которую наездник держит перед ним на палке.

– Вот здесь вот, – опять показывал он на заполоненную соседскими автомобилями площадку под окном, – будет «Таврия». Четыре колеса! Лара, четыре колеса! Это будет наша машина!

Лариса Владимировна по-прежнему ему поддакивала, но уже без былого воодушевления, – за все годы ее муж не осуществил ни единого своего прожекта. И даже не пытался. Тане в то время пошел одиннадцатый год, и она, в отличие от своей тридцатишестилетней матери в чудеса уже не верила, а если и верила, то в те, которые никак не зависели от отца.

Несколько лет назад

Школьная столовая, пятничным вечером преобразованная в дискотеку, где под грохочущую музыку толкутся и галдят подростки. На этой дискотеке для седьмых, восьмых и девятых классов комфортнее всех себя чувствовали восьмиклассники: седьмой класс считался малышней, а девятый – «дедами». Девятиклассники гордые и поэтому слегка обижены на то, что их совместили с малышней. Они считали себя взрослыми и держали фасон: не танцевали под что попало, отдавая предпочтение модным хитам, и общались только с ровесниками, отчего сами же и страдали. Но если мальчики из девятого класса могли пригласить на танец девочку младше себя, то девочки-девятиклассницы в этом плане чувствовали себя неуютно – им хотелось потанцевать со старшими ребятами, а для них дискотека проводилась отдельно.

Семиклассники подходить к «дедам» не смели, они-то и к восьмому соваться побаивались.

Таня училась в восьмом, на нее обращали внимание девятиклассники, но приглашать не решались, потому что знали: девушка уже занята. И от этого желание потанцевать с ней было еще больше.

– Можно? – раздался робкий голос.

Таня обернулась и увидела перед собой тщедушную фигуру семиклассника. Ботаник Юра – смешной, угловатый паренек с застенчивым взглядом.

Смело, одобрила Татьяна. Она знала, что с ней многие хотят потанцевать, но боятся подойти, а Юра не испугался ни отказа, ни получить по шее от ее кавалеров.

– Пожалуйста, – улыбнулась она, подавая ему руку.

На них смотрели: она выше своего партнера на полголовы, в ультракороткой джинсовой юбке, ядовито-зеленом топике, с металлическими цепями на шее. На Юре скромный темно-бордовый джемпер, из-под которого выглядывает белый воротничок рубашки, и черные брюки со стрелками.

Таня изо всех сил сдерживалась, чтобы не рассмеяться: похоже, ее партнер никогда раньше не танцевал с девочками. Не смея к ней прикоснуться, он топтался в полуметре от нее.

Танец закончился, к Юре подошли Серый и компания.

– Эй, суслик, дело есть.

– Серый, не надо, – попросила Тайна.

– Не стоит беспокоиться, у нас мужской разговор, – заверил ее Юра ровным голосом.

Вот дурак, подумала девочка. Их же много, а он такой слабый и один.

Смелый. Смелый и упрямый, не без удовольствия отметила Таня. Все же ей нравилось, что за нее сражаются.

На следующий день она увидела Юру с огромным фонарем под глазом. К своему удивлению, Таня обнаружила такой же синяк и у Серого.

– Зачем ты так? – укоризненно сказала она приятелю.

– А пусть не борзеет, мелкота.

Год назад

День своего рождения Таня не любила и одновременно его ждала, чтобы получить поздравление от Романа Дворянкина. Никто другой ее не интересовал, она с удовольствием выключила бы в этот день телефон, но тогда не сможет дозвониться Дворянкин.

Роман не звонил, но Таня не теряла надежды – было еще только пять вечера. Наконец в полшестого раздался долгожданный звонок.

– Да! – сказала она, затаив дыхание.

– С днем рождения! Будь всегда такой красивой, милой и веселой! Желаю тебе счастья, Тайна!

– Спасибо, Юра, – произнесла она. – Приятно, что ты помнишь о моем дне рождения.

– Я всегда о нем помню. Почему у тебя грустный голос?

– Тебе показалось, – натужно улыбнулась Таня, словно собеседник мог увидеть ее улыбку.

– Не показалось. Можно я приглашу тебя в ресторан?

Он все понял, все! Что к ней на день рождения никто не пришел и что ей сейчас очень горько. Тактичный Юра и словом об этом не обмолвился, а просто предложил провести вечер вместе.

– Можно, – тихо ответила она, все еще сомневаясь, а правильно ли делает и не пропустит ли свидание с Романом, если тот позвонит и предложит встретиться.

Таня сама выбрала ресторан, и ее выбор был не случаен. «Плакучая ива» находилась недалеко от дома Дворянкина, и Таня знала, что он туда иногда заходит. Об этом Роман сам говорил. Она хотела, чтобы Дворянкин зашел туда и увидел ее там вместе с Юрой, приревновал и понял, что может ее потерять.

Чуда не произошло – Роман в ресторане не появился. Волнующий теплый вечер, розовый закат, на столе красивый букет орхидей – им с Юрой было хорошо и весело. Таня поймала себя на мысли, что давно не чувствовала себя так беззаботно. Они танцевали, уже по-настоящему, не так, как когда-то на школьной дискотеке. Юра поддерживал ее за талию, кружил по площадке, они пили вино, фотографировались вместе. А Роман не любил фотографироваться вместе, вспомнилось Тане.

– Выходи за меня замуж, – серьезно сказал Юра.

Как она мечтала услышать эти слова! Потом мечтала не о браке, ей достаточно уже было просто романа, только настоящего, с цветами и признаниями, а не затянувшихся суррогатных отношений, кои сложились у них с Дворянкиным. И тут эти заветные слова. Но произнес их другой мужчина. Не высокого роста, но спортивный; неприметная внешность, с лихвой компенсируемая уверенностью в себе и твердостью в голосе, за которой ощущается надежность, – впервые она посмотрела на Юру как на мужчину. Такой ладный и хороший, но Юра – не для нее. Хорошие мужчины – не для нее из-за той истории на даче. Ту историю знают все, а кто не знает, тому расскажут – найдутся добрые люди.

Мужчины считают ее ущербной, смеются над ней и смотрят, как на машину эконом-класса: не предел мечтаний, но, за неимением под рукой другой, сойдет.

– И тебе не важно, что случилось со мной там, на даче?

– Нет. Я даже не знаю, что там случилось.

– Все знают. Тот случай целый месяц вся школа обсуждала.

– Я не слушаю сплетни. А если бы и знал, это было бы не важно. Ты выйдешь за меня?

– Нет! – гордо произнесла она. Юра, славный Юра, пожалел ее. А жалеть ее не надо!

Вечер сразу скомкался. Закат из сказочно-розового превратился в кроваво-красный, враждебный. С карьера подул ветер, пробегая холодком по душе. Повисло молчание.

Юра уже получал от нее отказ. Когда в восемнадцать лет пришел к ней с букетом роз и колечком.

– Будь моей женой, – произнес он волнуясь.

– Какой из тебя муж? Сначала окончи свой институт, а там – я подумаю.

Тогда она не сказала ему «нет», оставив надежду. Я как Дворянкин, подумала Таня, презирая саму себя.

Олегу Морсину не давали покоя мысли о видении, которое явилось Климушкиной в лифтовом холле. «Такая же прическа, цвет волос, платье», – вспомнил он ее слова. Ни в какие видения адвокат не верил, особенно когда они появляются там, где совершается преступление.

Олег подумал, что нужно побеседовать с жителями дома Дворянкина. По своему опыту он знал, что информация, получаемая после первичного обхода, бывает не всегда точной. Кто-то что-то забыл, кого-то не застали дома. К тому же хорошая мысль приходит не сразу. Вот так, дадут ошибочные показания, но чтобы потом позвонить следователю и признаться – это вряд ли. Кому нужны лишние проблемы, лучше сидеть и помалкивать, тогда никто на допрос не вызовет и от личных дел не оторвет.

Для визита на Альпийскую улицу Морсин выбрал не традиционное вечернее время, когда большинство людей возвращаются с работы, а середину дня. Он руководствовался тем, что опера совершали поквартирный обход, скорее всего, как раз вечером, а тех немногих, кто бывает дома днем, они могли не застать. Также Олег подготовился к тому, что люди ему попросту не откроют двери – сделают вид, что никого нет дома. На этот случай он предпочитал творческий подход: представлялся сантехником, которому нужно проверить трубы, и люди почему-то верили. Даже обидно, иной раз думал Олег. Неужели я так похож на сантехника?

Дальше, когда двери открывались, Морсин говорил, кто он есть на самом деле. Он предъявлял удостоверение адвоката и улыбался своей обаятельной улыбкой.

Олег уже обошел восемь этажей, но все безрезультатно – дом будто вымер, в нем даже собаки не лаяли. Адвокат разозлился, выругался в сердцах, подумал, что, если ему сейчас не откроют, он бросит это гиблое дело. Это была его мантра, после которой дело обычно сдвигалось с мертвой точки. Вот и на этот раз мантра подействовала: на девятом этаже ему открыли. Старик преклонных лет, глуховатый и слепой. Он, конечно же, ничего того, что нужно было Олегу, не знал. Но зато открыл перед ним дверь. Работает, удовлетворенно отметил Морсин. Этажом выше ему открыли еще в двух квартирах, но их жильцы тоже ничем помочь не могли. И наконец на тринадцатом ему повезло.

– Чего надо, командир? – рассеянно посмотрел на удостоверение грузный мужчина лет пятидесяти. Из квартиры потянуло смесью гастрономических запахов, по фартуку на пузе хозяина квартиры можно было догадаться, что его отвлекли от приготовления пищи. – Ты заходи, чего в дверях стоять.

– Меня интересует девушка, которая часто бывала в вашем доме. Она приходила к мужчине из сто тридцать шестой квартиры. Стройная блондинка с челкой на пол-лица. Красивая баба, наверняка ты заметил, – сыграл на мужском самолюбии Морсин. По фривольным картинкам и статуэткам, украшавшим нехитрый интерьер его квартиры, адвокат сразу усек, что мужик охоч до женского полу.

– Блондиночек я люблю, особенно тех, что в теле, но и худышки тоже ничего встречаются. Видел здесь одну, с прической болонки, как ты говоришь. Симпатичная такая и одевается красиво – платья носит. Идет, юбка летит, как парусник по морю. Я люблю, когда женщина носит платья и юбки. На таких сразу обращаешь внимание, даже если личиком не вышла. А эту бог не обидел: глаза, бровки – все при ней, разве что рот тонкий, как полоска. Но это небольшой дефект, если что, можно ботоксом исправить, – проявил осведомленность в косметологической сфере пузан.

– Рот тонкий? – усомнился Олег. Губы Климушкиной назвать тонкими никак нельзя.

– Нуда. Я люблю, чтобы губы были как у матрешки, – продолжал делиться своими сексуальными предпочтениями мужчина, – но если грудь большая, то устроят и полосочки. Но у этой размер второй, не больше.

– Когда ты последний раз ее видел?

– Вечером, часов около девяти. Я тогда как раз на работу шел. А какого числа? Так сразу и не скажу… Дай гляну в график, – он полез в стол и стал в нем копаться. – Я вообще редко дома бываю, обычно в разъездах. Вот только вчера из Ижевска вернулся. Туда вез щетки для мытья посуды. Не груз, а конфетка – не протухнет, не разобьется, его даже никто не сопрет, потому что никому эти щетки даром не нужны. Наш директор решил, что Ижевск задыхается без них, – целый фургон мне загрузили. А мое дело маленькое – накладную в зубы и за баранку. Туда нормально доехали, разгрузились, отчитались и вроде бы должны были ехать назад, в Питер. Так нет, отправили в Самарканд отвозить лимоны. Ты прикинь, везти занюханные ижевские лимоны в Самарканд! Я шизею, дорогая редакция!

– Согласен, умом Россию не понять.

– А-а-а-а, нашел! Это было шестого числа.

– Взгляни, не она ли? – Адвокат предъявил фото Татьяны.

– Нет, у этой губки пухлее и глаза красивее. Хотя у той глаза мне тоже нравятся, яркие, как свечки, но обиженные, словно у маленькой девочки. Я, когда ее увидел, еще подумал, что у нее не все в жизни гладко. Ну, знаешь, эти бабские неприятности: сумочка из старой коллекции, шубке уже третий год пошел… Одним словом, обещали дом на горе, а подсунули место в конуре.

Несколькими месяцами ранее

– Привет! – сказала она и потупила глаза, обрамленные длинными, похожими на крылья бабочки ресницами.

– Привет, Лена! – ответил Закатов, забирая у нее увесистый портфель с наклеенным на него стикером, на котором аккуратным почерком была выведена его фамилия, дата и пункт назначения. Юра про себя усмехнулся: на стикере Лена разве что сердечки не нарисовала – в отличие от других портфелей, его портфель был подписан очень уж старательно и призывно-красными чернилами, а не традиционно черными или синими.

Получив документацию, Юра поставил размашистую подпись в журнале, сказал лаконичное «благодарю» и, улыбнувшись, направился к выходу. Лена с сожалением вздохнула – ей очень хотелось, чтобы он задержался около нее чуть дольше. Ну что ему стоит сказать немного больше, чем «привет» и «пока»?! Даже обидно! Они с ним постоянно соприкасаются по работе, улыбаются друг другу, а толку – ноль. Ведь невооруженным глазом видно, что она ему небезразлична. Что ему мешает пригласить ее хотя бы на чашечку кофе?

«Реснички роскошные, только слишком ненатуральные. Но все равно красиво», – отметил про себя Закатов. Ему было жаль Леночку – симпатичную, но, увы, скучную девушку, так похожую на всех окружающих его одиноких девушек и женщин. Одно из двух: или он чего-то в этой жизни не понимает, или мир сошел с ума. С каких это пор барышни стали охотиться на мужчин? Ладно если бы они ограничились невинной стрельбой глазами или ношением завлекательных нарядов. Тут он только «за». А вот активность и напористость представительниц слабого пола невероятно отталкивает. Стрельнула глазками, улыбнулась – все, на этом твоя миссия закончилась, сиди и жди. Мужик не тупой, понимает с первого раза, что к чему. Просто не всегда у него есть желание и возможность реагировать. Так ведь нет, дамы разворачивают целую кампанию по захвату приглянувшегося им трофея. А быть трофеем противоречит мужской природе, и эта природа всеми силами сопротивляется.

Юра не первый год носил летную форму, но все никак не мог привыкнуть к тому магическому эффекту, который она производит на окружающих. Стоит сдуру, не переодевшись, выйти в город, как, увидев шевроны и погоны, все начинают оборачиваться, глазеть, а то и тыкать пальцем. Девицы смотрят на него как на кинозвезду, отчего становится неловко и хочется провалиться. А ведь он, Юра Закатов, далеко не красавец. То есть не урод, конечно, – обычный парень двадцати семи лет, сероглазый, русоволосый, среднего роста и среднего же телосложения. Когда он в обычной одежде, никто особо на него внимания не обращает – таких, как он, полно вокруг – типичный человек из толпы. Но форма все кардинально меняет.

Выйдя из диспетчерского пункта, Закатов направился в штурманскую, чтобы подготовиться к рейсу. Он легонько хлопнул дверью, оставляя посторонние мысли в коридоре. Впереди работа, и думать надо только о ней. Предстоит изучить воздушную обстановку в зоне вылета, получить информацию о погоде, но погода – задача капитана, а он, второй пилот, должен проштудировать информацию об изменениях в правилах проведения и обеспечения полетов. Затем знакомство с бригадой бортпроводников, которая каждый раз меняется, и – на самолет.

На самолете – белом красавце с сине-зелеными полосами – последняя предполетная подготовка: проверить систему борта, запрограммировать компьютер, уточнить технические детали у наземной службы, зачитать чек-листы…

Завершилась посадка, техники отогнали трап. Разрешение на запуск двигателей получено. Запустили двигатели, запросили разрешение рулить на предварительный старт. Юра сделал все, что ему полагалось. Он сидел в своем кресле, правом, и глядел в окно, ожидая, пока выполнит руление другой борт. Бесцветные рваные облака, бледная синева неба, порывистый ветер холодного питерского лета – все равно родное Пулково с его зачастую неласковой погодой Юре было милее любых южных портов. Им предстоял рейс в Анталью, с ее жарким солнцем и яркоголубым небом, теплым морем, пляжем и пальмами. Обратно – как повезет. Могут вызвать в рейс с утра, могут – вечером или через сутки.

И не обязательно в Питер. А пока – четыре с половиной часа бескрайнего и всегда прекрасного неба.

Копна каштановых волос, яркие, слегка раскосые глаза под упрямыми стрелами широких бровей, тонкие губы, мягкий подбородок, стройная фигурка – Лена считала себя интересной, не лишенной красоты девушкой. И это было не только ее мнение, но и окружающих. Его, правда, придерживались не все, а лишь часть мужского населения и некоторые степенные женщины, которым Лена годилась в дочери. Но всем нравиться ей было не нужно, Лену интересовал только он – молодой, неженатый Юра Закатов. Что в нем больше привлекало – сам Юра или его профессия, Лена не задумывалась.

За несколько лет работы в диспетчерском пункте Лена так прониклась авиацией, что уже не представляла себя нигде больше, сходила с ума от самолетов, читала много тематической литературы, смотрела фильмы, играла в симулятор, коллекционировала модели самолетиков. И конечно же, замужем она себя видела только за летчиком. Их вроде бы ходило много вокруг, но, как назло, все они были несвободными. Можно было бы закрутить роман и с женатым, благо, находились охотники, но Лена не желала тратить на них время, понимая, что перспективы в этом случае слишком туманны и игра не стоит свеч. Как только Юрий появился в их авиакомпании, Лена тут же обратила на него внимание (и не только она – конкуренток у нее хватало) и развернула работу по сбору информации. Канал у нее был отлажен – замужняя, а потому незаинтересованная приятельница работала в отделе кадров. В итоге Лена стала обладательницей ценных сведений о кандидате в мужья: домашний адрес, телефон, семейное положение. Последнее ее очень обнадежило.

Сначала девушка самоуверенно думала, что будет достаточно наращенных ресниц, взмах которых сводит с ума любого мужчину, высокой с кудельками прически и нового приталенного платья с «намеком», то есть с расстегнутой верхней пуговкой, обеспечивающим выгодный ракурс для обзора. Но она просчиталась – Закатов ни на взмах, ни на ракурс никак не отреагировал. Юра вымолвил свое «благодарю» и упорхнул, как показалось Лене, быстрее обычного. Уловил он ее сигнал или нет, девушка не поняла. Для надежности его нужно было повторить, что она и сделала в следующий раз. Но, увы, опять без толку. Еще более откровенного покроя блуза с рюшами на рукавах, колготки в сеточку, юбка короче некуда не возымели должного действия. Закатов, похоже, насторожился и даже перестал улыбаться при встрече. Зато начальство сделало замечание: Лене порекомендовали вспомнить о приличиях и соблюдать дресс-код.

Подарки бывают разными – хорошими и не очень, от чистого сердца и для галочки, дорогими, скромными, ненужными… Одни готовятся загодя, другие приобретаются где попало и в последний момент. Но всех их объединяет вопрос – что подарить? Он встает перед дарителем даже в том случае, когда подарок покупается в ближайшем ларьке. Смотришь на витрину и ломаешь голову, что взять: фарфорового котика или тяжеловесную белую кружку с надписью «Зенит» – чемпион»? В итоге приобретается и то и другое в придачу с каким-нибудь незатейливым брелоком, который потом будет брошен именинником в ящик кухонного стола с хранящимися в нем чеками, скрепками, шурупами и прочим мелким хламом, лежащим там годами, дожидаясь отправки на помойку.

День рождения Юрия Закатова для Лены был событием куда более значимым, чем для него самого. Будучи скромным, Юра свой день рождения не афишировал и предпочитал его отмечать тихо, по-домашнему, в кругу двух-трех близких друзей-летчиков.

Что подарить пилоту – человеку требовательному, практичному, где-то гордому, ценящему хорошие вещи? Этим вопросом Лена озадачилась задолго до заветной даты. Подарок, по ее представлению, должен был быть недорогим, ибо дорогой Юрий не примет, и оригинальным. Сделать подарок женщине гораздо легче, чем мужчине, особенно когда у того все есть. В качестве женского подарка подойдет косметика. Дорогой подарок – дорогая косметика: тени, тушь, помада, пудра, духи известных марок. Если подарок символический, то можно обойтись и гелем для душа, все равно пригодится. Гель подойдет и для мужчины – ему тоже надо чем-то мыться, так что лишним не будет. В случае с Юрием косметика не годилась, так как ею не удивишь. Лена подарок считала знаком, после которого должны последовать определенные действия со стороны Закатова.

Мозги у Леночки закипали. Она перерыла весь Интернет, обежала сувенирные лавки, переполошила знакомых. Девушку осведомленность окружающих о ее интересе к Закатову ничуть не смущала, напротив, ей было необходимо с кем-то советоваться и выплескивать эмоции. Окружающие косились, делали ставки; одни поддерживали, другие злорадно пророчили фиаско, и все заинтригованно ждали развязки.

Идея насчет подарка пришла сама собой и весьма неожиданным образом. Дома она нечаянно села на оставленный на диване пульт от телевизора, телевизор включился, и на экране появился ответ на ее вопрос. Как все просто, дешево, практично и со вкусом! И купить ведь можно в ближайшем универмаге, а главное, оригинально – Лена не сомневалась, что таких вещей ее пилоту никто не дарил.

Приобретя подарок, Лена принялась ждать. Дни тянулись неторопливо, и чем больше она ждала, тем медленнее шло время. Девушка изнывала от нетерпения, но злая судьба, словно издеваясь, преподнесла ей «сюрприз» – выяснилось, что «суженого» в день его рождения на работе не будет. Таким образом, заветное событие отодвинулось еще на пять дней. Целых пять дней – это так невыносимо много!

Наконец прошли и они. Накануне Лена сходила в салон на маникюр, а с утра отпросилась с работы, чтобы сделать укладку. Ее темно-каштановые волосы, завитые кукольными кудряшками, качались при ходьбе и притягивали взгляды, тонкие каблучки, обтягивающие капри, нарядная белая блузка из тонкой ткани, сквозь которую слегка просвечивало нижнее белье. Все было продумано до мелочей – как преподнести подарок, что сказать. Юрий должен был появиться после обеда, а до этого Лена сидела как на иголках, каждые десять минут проверяя макияж. Уже маленькая стрелка настенных часов подползла к двойке, обед плавно перешел в послеобеденное время… Закатова все нет. И вот наконец позвонила сочувствующая ей коллега, чтобы предупредить, что он у них на этаже у начальника летной службы. Лена побледнела, затем ощутила, как к лицу прилила кровь, придавая ему пунцовый оттенок. Как некстати! В ход пошла пудра, один слой которой не спас, пришлось наложить сразу несколько, так что получился образ «стареющая кокотка». За этим занятием ее и застал Юра, когда зашел к ним в кабинет по рабочим вопросам. Минута замешательства. Пуховка выпала из трясущихся рук и легла на черные капри, прокатившись по белому шелку блузки, оставив на ней бежевую полосу. Лена вышла из ступора. Улыбнулась во весь рот и начала поздравлять.

– С днем рождения! Желаю всего самого лучшего, успехов в работе, счастья, здоровья! Любви! И вот, – она проворно вручила ему пакет, завязанный нарядным бантом.

– Спасибо, – растерянно улыбнулся Юра, стесняясь посторонних взглядов – вошедшего за ним пилота из Домодедова и сидящей в комнате дамы бальзаковского возраста, старшего оператора. – Зачем это… не надо.

Щекотливая ситуация: не взять – значит обидеть девушку, взять – неудобно, к тому же это действие подразумевает ответный шаг.

– Что там? – после затянувшейся паузы проявил интерес именинник. Действительно, что может быть в большом, легком, на ощупь мягком пакете?

Обнаруженное его озадачило – он никак не ожидал получить… подушку, да еще и с зайчиками. На Юриных щеках розовым румянцем выступила застенчивость. Масла в огонь подлил смешок домодедовского коллеги.

Юрий взял свой портфель с нарядным стикером, не видя строк, расписался в журнале. Со смущенной душой, подушкой и портфелем он потопал в штурманскую.

Лена расстроилась. Она так ждала, надеялась, предвкушала. Ее воображение нарисовало праздничный ужин и скорую семейную идиллию, а тут… Тень разочарования легла на ее лицо, которую не скрыл даже густой слой пудры. Ее начальница сочувственно изобразила губами «увы». Девушка от досады отвернулась и уставилась в окно. На ее глазах собирались выступить слезы.

Посидев так, глубоко дыша, она немного успокоилась. Лена была не из тех, кто сдается без боя. Ничего, бодрилась она, это он от неожиданности так себя повел. Ему время надо, чтобы подумать о счастье, которое на него свалилось. Еще за мной бегать будет как миленький!

Но пока что бегала за пилотом Лена сама. Она этого не осознавала – не хотела. Гнала подобные мысли прочь. Словно их подслушав, старшая оператор, на глазах у которой разворачивался весь этот спектакль, будучи не в силах больше терпеть этого безобразия, высказалась со свойственной ей прямотой:

– Зачем ты за ним бегаешь? Ни в коем случае нельзя этого делать! Я не собираюсь читать тебе мораль и говорить, как глупо выглядит твое поведение со стороны. Ты прыгаешь за конфеткой, которую, насмехаясь, держит на веревочке судьба. Все равно конфетку ты не достанешь, а если и достанешь, то она окажется отвратительной на вкус или же пустым, никому не нужным фантиком. Лет двадцать назад я сама совершила подобную ошибку – пыталась заполучить понравившегося мне парня, который симпатизировал мне, но не делал шагов к сближению. И ты знаешь, ничего путного от своей беготни я не получила. Поверь мне, не нужно выцарапывать рукой то, что не идет тебе навстречу. Прекрати гоняться за солнечным зайчиком, отвлекись от него, и тогда солнце само найдет тебя и обогреет.

Зачем она это сделала? Как теперь приходить за документацией? Хоть авиакомпанию меняй! – злился Закатов. Второй пилот до того разволновался, что на рулении чуть не выехал на соседнюю полосу. Вовремя спохватился, и командир был начеку – матюгнулся от неожиданности, – и общими усилиями самолет вернулся куда положено. Пассажиры даже не заметили виража, хотя нынче народ пошел пуганый – при любом крене такого себе навоображают и потом весь рейс дрожат, а после его завершения сходят с трапа на ватных ногах и с позеленевшими лицами. Ладно если бы переживали молча. Так ведь нет – всем расскажут в красках и с подробностями, как они «чуть не угробились». Юре уже доводилось слышать байки перепуганных пассажиров о приземлении.

В таком сумбурном, нетипичном для себя настроении Закатов нажал на кнопку TO/GA на рычагах управления двигателями. Он усилием воли заставил себя выбросить из головы все лишнее. Предстоял шестичасовой перелет в не самых благоприятных метеоусловиях. Когда за спиной сотня пассажиров, расслабляться никак нельзя, нужно бережно довезти их до места назначения, вне зависимости от собственного настроения и душевного состояния. Все посторонние мысли и переживания потом, после полета, а сейчас надо быть холодным профессионалом.

Начало XIX века

Скверная история с мадам Араужо была забыта. Константин Павлович стал старше и мудрее, но по-прежнему обожал предаваться любовным утехам. Императорский престол его не интересовал, ему нравилась праздная жизнь без забот и печали, а правление страной требовало ответственности и не гарантировало долгой жизни.

А жизнь была чертовски приятной, особенно она заиграла яркими красками после встречи с очаровательной прелестницей Жозефиной Фридрихс. Она подошла к нему на маскараде с прошением и была так мила, что Константин сразу решил взять ее под опеку. Девушка не обладала классической красотой: среднего роста, с темными, почти черными волосами, с мелкими кудрями на лбу. Лицо с маленьким, несколько вздернутым носиком, губы тонкие, всегда улыбающиеся. Главную ее прелесть составляли глаза – большие, карие, с выражением необыкновенной доброты и осененные длинными черными ресницами; она говорила скороговоркой, слегка картавя, и отличалась весьма веселым нравом.

Встреча с Константином Павловичем перевернула жизнь Жозефины. Великий князь, состоя в законном браке, поселил свою фаворитку в Константиновском дворце, в Стрельне. Там у них появился сын Павел. Злые языки поговаривали, что ребенок вовсе не от цесаревича, поскольку тому здоровье не позволяло иметь детей, и даже не Жозефины. Она объявила своим сыном новорожденного из приюта, чтобы таким образом привязать к себе наследника престола. Константин Павлович мальчика принял и полюбил, даже догадываясь, что он ему не родной.

В отъездах и в военных походах великий князь очень скучал по Жозефине и сыну, он писал им трогательные письма и считал своей семьей. Казалось бы, счастье на ладони: у нее есть любовь и богатство, но Жозефина желала большего – ее не покидала мечта о замужестве. Ей хотелось стать супругой не абы кого, а великого князя. И он вроде был не прочь жениться на ней, но его семья не давала согласия ни на развод с первой женой, ни на венчание с простолюдинкой.

Наверное, это из-за дурного глаза, думала молодая женщина, помня, как однажды в отрочестве нагрубила старой соседке-каталонке. Соседка пристально посмотрела на нее своими недобрыми, демонически черными глазами, а потом перевела взгляд на землю, что-то бормоча. Сглазила, объяснила ей потом кузина. Лучше попроси прощения, посоветовала она. Все знали о дурном глазе каталонки и старались ее не сердить. Но беспечная Жужу только рассмеялась – все это враки и никакой сглаз ей не страшен.

Повзрослев, каждый раз переживая очередную превратность судьбы, девушка вспоминала тот случай с соседкой. Она и рада бы попросить у нее прощения, да только каталонка давно уже ушла в мир иной.

– Пресвятая Елизавета, прости мне все мои грехи, защити от невзгод, – ежедневно читала Жозефина молитву.

Молитва помогала слабо – мечта никак не хотела воплощаться. И тогда Жозефина решила обратиться к прорицательнице. На весь Петербург была знаменита странная Кара. Она одевалась в рваные юбки, закалывала на затылке вороньим пером рано поседевшие длинные волосы, на короткой шее носила рыбью кость и источала скверный запах. Прогнозы Кары всегда сбывались, поэтому даже благородные дамы, превозмогая брезгливость, шли к ней за советом. Но об этом они старались не распространяться, считая обращение к прорицательнице дурным тоном.

Холодным дождливым утром, укрывшись плащом с капюшоном, чтобы ее никто не узнал, Жозефина отправилась из Стрельны в Лахту к странной Каре.

Проехав через весь город по мощеным улицам, женщина изрядно устала. На место она добралась лишь ко второй половине дня.

Ветхую лачугу на отшибе извозчик нашел быстро – ему уже не раз приходилось возить туда пассажиров. Дорогу в Лахту никто не любил из-за обилия ухабов, к которым в ненастную погоду добавлялась еще и слякоть. Ругая дождь, извозчик остановил кобылу возле глубокой канавы.

– Все, приехали, барыня. Дальше дороги нет, – сообщил он.

– Как же я доберусь до избы? – нахмурила бровки Жозефина. Ее сапожки, ступавшие только по вычищенным проспектам и дорожкам парков, для деревенской грязи не предназначались. Да и длинное платье тут же изгваздается, сделай она хоть шаг.

– Карета в глине увязнет, и тогда вам придется здесь заночевать, ожидая другую, – невозмутимо пояснил мужик.

– Ну уж нет! Ночевать в этой дыре я не намерена! – Жозефина расплатилась с извозчиком, задрала подол платья и решительно вышла из кареты.

– Жди здесь, – приказала она.

– Как скажете, барыня. Только прибавить бы надобно.

– И так достаточно! – сверкнула она шоколадными глазищами и уже чуть мягче добавила: – Будешь прилежно служить, может, и накину целковый.

Прошлепав по месиву два десятка метров, Жозефина добралась до домика Кары.

«Ну и развалюха!» – поразилась она, осматривая старое, покосившееся строение. Она постучалась маленьким кулачком в белой перчатке и, не дождавшись ответа, толкнула тяжелую скрипучую дверь.

В нос ударил затхлый запах, отчего захотелось сразу уйти. Сидевшая в полутемной комнате хозяйка не спешила проявлять гостеприимство. Не глядя на явившуюся Жозефину, она продолжала перебирать четки из костей.

Гостья поздоровалась, продолжая топтаться в дверях.

– Кар! – услышала она в ответ и вздрогнула: по лавке важно прохаживался огромный черный ворон.

– Проходи, садись. Чего стоишь свечкой? – Прорицательница пронзила ее взглядом, от которого у Жозефины побежали мурашки. Черные, как адово дно, глаза Кары напомнили глаза старой каталонки.

– Мне бы узнать…

– Больше, чем надо, все равно не узнаешь, – веско заметила Кара. – Проклятое золото, все зло от золота. Держи его от себя подальше.

– Как это? – не поняла Жозефина, глядя на свои унизанные перстнями и браслетами поверх перчаток руки.

– Тебе надо отказаться от всего этого, – обвела некрасивой рукой Кара ее украшения.

– От всего?! Но как же так? Это подарки моего мужа! – возмутилась Жозефина. Совсем не такого совета ожидала она, и расстаться с золотом она была не готова.

– Как знаешь. Но только золото это проклятое!

– Может быть, есть средство…

– Я тебе всё сказала. Иди, – процедила Кара ледяным тоном и повернулась к посетительнице крупным задом, давая понять, что разговор окончен.

– И это все? Я сюда столько ехала!

Прорицательница оставалась непреклонной.

С этой минуты она больше не вымолвила ни слова.

Жозефина вернулась во дворец усталая и задумчивая, в необычно грязной одежде. На расспросы отвечала неопределенно – в этот вечер ей ни с кем не хотелось разговаривать. Сославшись на мигрень, она отправилась к себе.

Молодая женщина достала темную, украшенную чеканкой шкатулку. На крышке бегущий по волнам корабль со смотрящим вдаль моряком, которого ждет на берегу девушка. Открыла ее и принялась перебирать свои драгоценности.

Кулон из белого золота в виде гранатового сердца с алыми, как кровь, рубинами, алмазами и изумрудами. Его подарил Константин на годовщину знакомства. Она нашла подарок вместе с красными бархатными розами на подушке, когда проснулась. Это было очень романтично и трогательно. Серьги – кленовые листья из желтого золота со вставками из берилла. Их она получила на рождество. Платиновая брошь с лазуритом в форме птицы. Ее преподнес великий князь, когда появился на свет сын Павел. Ожерелье из сплетенных веток винограда – желтое золото, аметисты, зеленые сапфиры смешанной огранки – ее любимое, полученное на именины. Изумрудный гребень-ящерица, привезенный Константином из Греции; кольца, перстни, браслеты, бусы… Все эти украшения ей очень дороги, и они служат милыми напоминаниями о пережитых прекрасных мгновениях.

Жозефина задумалась. Ее голову посетили и другие воспоминания, которые оказались не столь приятными. Она взяла в руки гранатовое сердце, уносясь мыслями в то время, когда получила его в подарок.

И день, и вечер были чудесными, пропитанными романтикой, запахом цветов и любовью, – происходящее казалось волшебной сказкой. А на следующее утро она узнала, что от сердечной болезни умерла мадам Террей. Мадам была к ней добра и в этой чужой стране стала для нее очень близким человеком.

Переехав во дворец, Жозефина больше не нуждалась в работе, но ей не хотелось оставлять мадам без приказчицы. И тут снова подвернулся удачный случай, который на самом деле нельзя считать удачным, но все же.

Гуляя как-то по городу, Жозефина подошла к сидевшим на ступенях церкви нищим и подала монетку. Одна из них – худая, как щепка, с коротко стриженными волосами и шрамом на щеке – показалась ей знакомой.

– Лиза? – удивилась Жозефина.

– Жужу! Какая ты красивая и нарядная, – произнесла нищенка, застенчиво пряча глаза.

– Что ты здесь делаешь? И откуда у тебя этот шрам?

– Фрау Хана… она меня прогнала, а перед этим… – Девушка зарыдала.

– Не плачь. Пойдем со мной! Тебе больше не придется просить подаяния.

Жозефина привела Лизу к себе, накормила ее, дала свою одежду, после чего представила мадам Террей.

– Это моя подруга, Лиза. Она говорит по-французски, у нее отличный вкус и хорошие манеры, – расхваливала свою протеже Жужу.

Лиза, выросшая в дворянской семье, действительно обладала хорошими манерами, и, видя это, мадам Террей охотно взяла ее на работу.

Бедная мадам Террей! – горестно вздохнула Жозефина. Как внезапно она ушла из жизни и как убивалась Лиза! Она ведь и для нее тоже стала родной душой! Хорошо хоть Лиза не пошла по миру после кончины мадам, скорбно подумала Жужу. Ее приняли на работу в другой магазин.

Жозефина отложила в сторону кулон и взяла брошь. Платиновая птица, изящная, с редким сочетанием дорогого металла и дешевых самоцветов. Господин Араужо имел смелость сочетать несочетаемое, и это придавало его изделиям особый шик: платина и лазурит, рубины и гранаты, редчайшие зеленые сапфиры и аметисты…

А ведь эта платиновая брошь тоже стала вестницей беды, подумала Жозефина. Она вспомнила, как в тот же вечер, когда Константин Павлович ее подарил, в каминную трубу залетел грач. Люди говорят, что птица, попавшая в камин, – верная примета, что кто-то умрет. Молодая женщина не на шутку перепугалась. Она решила, что умрет сын – он ведь родился слабым и доктор предположил у него желтуху. Но с Павлом все обошлось, и она уже успокоилась, но приехавший из Франции знакомый привез дурную весть о том, что скончалась ее мать. Ее оставил еще один близкий человек, которых у нее и так было очень мало.

Жозефина провела рукой по лежащим в шкатулке драгоценностям. Виноградная лоза. Кажется, тот год, когда появилось у нее это колье, был неурожайным. А еще началась война с Наполеоном. Французы сразу же оказались в немилости, и Жозефине пришлось нелегко.

Изумрудный гребень – ящерица. Он ей очень идет и сделан так искусно, что глаз не оторвать! Жозефина вспомнила, как радовалась этому подарку и с каким удовольствием носила его первое время. А потом что-то случилось, что – она сама не поняла. Весь мир вдруг стал словно отравлен ядом, а она превратилась в сварливую старуху: все ей было не то и не так, все казалось дурным, настроение часто менялось и уже редко что приносило радость.

Тихомиров поддерживал хорошую форму и при этом любил вкусно поесть. И неважно, был ли то домашний обед из трех блюд, ужин в ресторане или же перекус на работе – по его мнению, все должно быть отличного качества и приносить удовольствие. Даже к заурядному бутерброду следователь предъявлял повышенные требования: хлеб непременно должен быть свежим, лучше, если из ржаной муки грубого помола и с изюмом, сыр – только твердый, сливочный. Илья Сергеевич не пренебрегал и маслом, отдавая предпочтение финскому; хорошо бы еще сверху положить хрустящий свежий огурчик и для аромата добавить немного укропа. Может быть, в этом и заключался секрет его стройности – не заталкивать в себя все подряд, а есть понемногу, смакуя каждый кусочек.

На сегодня у Тихомирова были припасены бутерброды: на тонкий хлебец намазан творожный сыр и сверху ломтик слабосоленой форели, на десерт – шоколадные конфеты с инжиром и грецким орехом. Илья Сергеевич включил чайник и стал колдовать с заваркой. Чай он пил только отменного качества, который покупал в специализированном магазине. Из всех чаев – с апельсином, мелиссой, кокосом, розой и прочих – «Медиум» был его любимым из-за тонкого цитрусового аромата и изысканного терпкого вкуса. Он ополоснул кипятком заварной глиняный чайник с японскими иероглифами, насыпал в него три с половиной ложки ароматного «Медиума», любовно накрыл чайник полосатым полотенцем – чтобы чай лучше заваривался.

В этот момент раздался бодрый стук в дверь. Визитер появился на пороге, опередив обычную в такой ситуации мысль следователя: «Кого там черт принес?» Это был явно плохой человек, так как хороший приходит, когда его хочешь видеть, и только плохой является, когда собираешься откусить бутерброд.

Тихомиров с досадой взглянул на накрытый полотенцем чайник, затем на часы – Морсин явился раньше назначенного времени, но ничего не поделаешь, придется его принять. То, что к делу Климушкиной подключился адвокат, следователь знал – Морсин уже к нему наведывался. Олег ему был неприятен уже хотя бы тем, что он променял службу в розыске на вольные адвокатские хлеба. Илья Сергеевич его понимал и ничуть не осуждал – рыба ищет, где глубже, но вот побороть свою неприязнь не мог. В то же время следователь отдавал должное Морсину и уважал его за принципиальность.

Улыбчивый, как чеширский кот, и скользкий, как уж, адвокат, словно доброму знакомому, протянул Тихомирову руку для рукопожатия и упал на стул напротив его стола. Как и ожидалось, Олег явился отнюдь не для того, чтобы посодействовать следствию. «Нарыл-таки изъян», – сделал вывод Илья Сергеевич по довольной физиономии адвоката, и не ошибся.

Морсин сжато и точно – ни одной лишней детали и при этом все предельно ясно, как это он умел, изложил суть дела, которая сводилась к следующему.

По данным Олега, к Дворянкину приходила коротко стриженная блондинка, с длинной челкой, в голубом платье, внешне похожая на Татьяну, но эта была совсем другая женщина. И что самое любопытное – ее видели около дома Дворянкина в «счастливый час» – шестого июля в районе около девяти вечера. Как Морсину удалось откопать свидетеля – непонятно.

– Ну и что? Отпечатки пальцев на ноже и на бокале принадлежат Климушкиной, Глазыркин ее опознал. Какие еще нужны доказательства? – возразил следователь.

– Смазанные отпечатки на ноже, смазанные! – заметил Олег.

– А показания Глазыркина?

– Глазыркин мог ошибиться.

– С чего бы вдруг?

– Утомился с дороги, перезанимался перед экзаменами, труп увидел и испугался – парень молодой, впечатлительный. Вы же понимаете, что, защищая интересы своей клиентки, я буду цепляться за каждую возможность развалить дело, – с прямотой бульдозера сказал адвокат.

– Не сомневаюсь. Но вы хоть сами верите в ее невиновность?

– Это моя прямая обязанность.

– Ну да. Верь сам, тогда поверят окружающие. Но против фактов не попрешь – они сильнее вашей веры, в коей я очень сомневаюсь, вместе со всеми вашими адвокатскими уловками. Все, чего вам удастся добиться, так это смягчения наказания.

– Это мы еще посмотрим.

– Да тут и смотреть нечего – все и так ясно как белый день.

– Ясно, ясно, – лукаво согласился с ним Морсин, улыбаясь чему-то тайному. Он встал во весь свой высокий рост, собираясь откланяться.

– А почему вы всегда улыбаетесь? – Илья Сергеевич задал давно волнующий его вопрос.

Олег оскалился еще шире, ничуть не стесняясь брекетов, и изрек:

– Улыбайтесь, людей это раздражает!

– Я бы сказал: улыбайтесь, люди любят идиотов, – высказал свою версию Тихомиров.

Морсин ничуть не обиделся на «идиота», он многозначительно хмыкнул и с неизменной жизнеутверждающей улыбочкой покинул кабинет.

Оставшись один, Илья Сергеевич снова включил чайник. Заварка перестояла, но все равно чай должен был получиться вкусным, хотя уже без той едва уловимой горчинки, которая бывает при четырехминутной выдержке. Он открыл замаскированный под шкафчик холодильник, достал из него бутерброды и лимон, вытащил из ящика конфеты, налил чай.

– Тьфу ты! Все настроение испортил! – скривился Илья Сергеевич. А ведь этот дело развалит.

– Вот что значит поехать в чужой город одному! Это ты виноват, что ребенок попал в эту скверную историю и теперь вместо того, чтобы спокойно готовиться к экзаменам, он вынужден ходить к следователю, – ворчала Нина Сергеевна на мужа.

– Парень уже большой, справится. Неприятно, конечно, что так получилось, но не смертельно.

Узнав, что Евгений попал в полицию, Глазыркины ближайшим поездом двинули в Питер. Прямо с вокзала они поехали в РУВД и не вышли оттуда, пока не получили разъяснений, где их сын и что с ним.

Сойдя с поезда во второй половине дня, изрядно поплутав по городу в поисках нужного адреса, супруги заявились к Роману Висельникову в его дом на Альпийской улице около полуночи. Он еще не спал, но уже готовился отойти ко сну. Мужчина окинул непонимающим взглядом стоящих на пороге гостей – немолодую чету с большой торбой. Возникла немая сцена.

– Здравствуйте, мы Нина и Александр из Великих Лук. Вас должны были предупредить.

Хозяин квартиры порылся на чердаке памяти и выудил оттуда мимолетный разговор двухнедельной давности, в котором его попросили приютить мальчика из Великих Лук. Просьба пришлась некстати, но то был случай, когда легче согласиться, нежели отбояриваться, все-таки просил не чужой человек, а дядя, которому он был многим обязан.

– Проходите, – впустил он гостей.

– Вы уж простите, что мы так поздно, пока туда-сюда, транспорт непонятно как ходит – это просто безобразие – в нашем городе такого нет! Сами не ожидали, что так получится, – затараторила Нина Сергеевна.

– Да, извините нас, неловко получилось. Мы только на одну ночь, – поддержал жену Александр Ильич. Ему было ужасно неудобно стеснять хозяина.

– Ерунда, не обращайте внимания, – криво улыбнулся Роман.

Покинув гостеприимные стены ИВС, Евгений не пошел на постой к Роману. Он как черт от ладана стал шарахаться от этих двух домов, расположенных на Альпийской улице.

Разозлившись, Глазыркин с первого раза нашел Лесотехническую академию, сдал туда документы и получил заветное направление в общежитие.

Общага, обшарпанная, бедная, с неудобными железными кроватями, кухонным чадом, общим душем в подвале, после скитаний и мытарств показалась Евгению раем. Выспавшись в пахнущей хозяйственным мылом постели, Глазыркин почувствовал острый приступ голода. Достал из кармана мобильник, чтобы посмотреть на часы, и увидел погасший экран. Опять забыл поставить на подзарядку! Воткнуть в розетку сейчас? Тогда придется сидеть, изнывая от голода, ждать, пока аккумулятор зарядится. Оставить телефон в комнате и уйти? Исключено – сопрут и глазом не моргнут. Фиг с ней, со связью, решил Женя. Он взял сумку и потопал на улицу искать заведение общепита.

На улице прохлаждался июль – нежаркий, северный, с освежающим ветерком, гоняющим тополиный пух. Жизнь была прекрасна несмотря ни на что. Она показалась Глазыркину еще прекрасней после того, как он навернул в «Макдоналдсе» пару гамбургеров с салатом.

Возвращаться в общежитие и сидеть там, уставившись на голые стены, не хотелось, и юноша решил отправиться на прогулку. Большой город хорош тем, что по его улицам можно шагать просто так, без определенной цели, и все равно будет нескучно. Женя доехал до центра и пошел к Неве, гулять по набережным. Поел мороженого у фонтана в Александровском саду, у Лебяжьей канавки познакомился с девушками – тоже абитуриентками, но другого института. Поболтали, обменялись телефонами. У Ростральных колонн послушал уличных музыкантов, погладил лапы грифонов на удачу, подержал их за клыки, чтобы исполнилось желание. Нагулявшись, сидел на парапете, свесив над водой уставшие ноги. Солнце мягко золотило Неву, за спиной громыхали трамваи, рука приятно сжимала банку пива. Глазыркин, как кот, сладко потянулся. Его внутренние часы подсказывали, что наступил вечер, но который сейчас час, Женю не волновало: дом далеко и его никто не ждал к одиннадцати – гуляй сколько хочешь, пока не надоест.

А в это время, в высотке на окраине города, поминутно глядя на телефон, сходили с ума его родители.

«Встреча на Эльбе» состоялась к концу следующего дня. К этому времени Евгений отзанимался на подготовительных курсах и сходил к Тихомирову, а его родители сняли номер в пригородной гостинице для дальнобойщиков – не очень удобно, но зато дешево.

Семья Глазыркиных сидела в корчме на террасе. Женю откармливали борщом и тушеным мясом.

– О чем тебя следователь спрашивал? – не вытерпела Нина Сергеевна.

– Девушку надо было опознать, которую я видел на лестничной клетке, пока ждал Романа.

– Какую еще девушку? Твою знакомую? Она что-то натворила? – взволновалась мамаша.

– Да какая там знакомая! В коридоре мельком увидел. Говорят, она Романа убила.

– Романа???

– Нуда, Романа. Да не того, а другого, из соседнего дома.

– Ой! – отлегло от сердца у женщины. – Ну и девушки пошли – людей убивают. Вот что значит Ленинград! То старушек здесь раскольниковы топорами крошат, то девушки-убийцы орудуют… А я ведь говорила, ничего хорошего в этих больших городах нет! Незачем сюда было приезжать. Вот поступал бы в наш институт и жил бы спокойно.

– Брось, Нина, не все время же парню за твою юбку держаться, ему пора уже жить самостоятельно, – вступил в разговор отец.

Семейный ужин перешел в ту фазу, когда начинают обсуждать вопросы воспитания подрастающего поколения, в связи с чем это поколение отсылается из-за стола. Но, поскольку стол находился в общественном месте, родители решили оставить свои педагогические споры на потом.

– А какая она, эта девушка? – полюбопытствовала Нина Сергеевна.

– Да такая, светленькая в платье…

– А лицо? Какое у нее было лицо? Должно быть, злое, раз человека убила.

– Ну, мам, ты прямо как следователь! Я не помню ее.

– Совсем? Как же ты ее опознавал?

– Да никак. Хотели, чтобы я опознал, я и опознал – показал пальцем на любую, чтобы отстали. Оказалось, что угадал.

Возникла пауза, супруги переглянулись.

– Как это угадал? Разве так можно? Ты понимаешь, что ты сделал? А если это не она и ее в тюрьму посадят? – возмутился отец.

– Да там разберутся, – отмахнулся Женя.

– Вот что, дружочек. Завтра идешь к следователю и рассказываешь про свою «угадайку». Угадайщик, етить твою налево!

– Саша! Что за слова?! При ребенке!

– Ну, пап. Мне завтра на курсы.

– Все! Я сказал! – хлопнул кулаком по столу глава семейства так, что подскочила тарелка с борщом.

Запоздалое признание Евгения Глазыркина несколько пошатнуло доказательную базу, собранную против Татьяны. Тихомиров подумывал, а не Морсин ли обработал парня, что тот явился с покаянием и признался в том, что Татьяну опознал наугад? Вполне в его стиле. Следователь знал, как хорошо Олег умеет убеждать людей, ему обработать бесхребетного Евгения ничего не стоило. В любом случае свидетеля, видевшего Климушкину на месте преступления, у него уже нет. Но зато остались другие веские улики – нож и бокал с отпечатками пальцев Татьяны, а также надписи, сделанные ее рукой, и заколка около сейфа. Правда, отпечатки на ноже смазанные, словно она их пыталась стереть. Но они все-таки есть! Но блондинка, похожая на Климушкину, которую, по утверждению Морсина, видели возле дома Дворянкина в то время, когда было совершено убийство, сбивала с толку.

Следователь подумал, что нужно вызвать найденного Морсиным свидетеля Потапова. А заодно не помешает установить личность загадочной блондинки.

Он дал распоряжение операм, в результате которого Кострову опять пришлось ехать на Альпийскую улицу.

Миша Костров третий час безуспешно топтался по микрорайону Дворянкина. И как, спрашивается, по представлению следователя, он должен установить личность блондинки? Климушкину они так быстро нашли только потому, что она работает вместе с Дворянкиным, а деваху, которую описал Потапов, в «Зеленом береге» никто не знает.

Почувствовав усталость и приступ голода, Миша решил сделать перерыв. Он купил в ближайшем магазине баночку кваса и беляши и устроился с ними на лужайке, возле карьеров.

Припекающее вечернее солнышко, рядом плещется вода, покрикивают суматошные чайки – почти пикник. А тут недурственно, подумал оперативник, разложив на своей ветровке снедь. Он приготовился со вкусом поесть, но не успел – послышалось шуршание высокой травы, из которой выбежал беспородный пес и похитил беляши.

– Вот паразит! – ругнулся Костров, кляня себя за ротозейство.

Присев в сторонке, пес с аппетитом принялся поедать добычу.

– Статья 161 УК РФ – грабеж личного имущества, – пригрозил оперативник животному.

Следом за псом на лужайке материализовался его хозяин – чем-то похожий на своего питомца невзрачный мужичок в ветхой, но чистой одежде.

– Барбос, сукин сын! Опять дров наломал! Ну что ты будешь делать? – извиняющимся тоном обратился он к Михаилу. – Ты уж не серчай, парень. Из приюта взял его, обормота. Кормлю, ухаживаю за ним, а он никак не может забыть привычек своей прошлой бродячей жизни.

– Бывает.

– Вот, семечек возьми, – попытался компенсировать мужичок пропавший ужин Кострова.

– Спасибо, – принял угощение Миша и предъявил служебное удостоверение. – Вы вот что. Не встречали ли в вашем районе блондинку с короткой стрижкой и длинной челкой? Симпатичная, глаза яркие, губы тонкие, – повторил он описание свидетеля.

– Видел такую. Хорошая девушка, животных любит. Барбос где-то лапу поранил, так она перевязала ее своей косынкой. И не пожалела ведь! А косынка совсем новая, похоже, что форменная. На ней «Нева-айр» написано. Я хотел было косынку вернуть, но где искать ее хозяйку, не знаю.

– «Нева-айр»? Вы уверены?

– Да. Я думал, что она в магазине работает, но магазина с таким названием не нашел.

– А где эта косынка? Она у вас? Я хочу на нее посмотреть.

– Да пожалуйста! Она дома у меня, я тут недалеко живу.

Через полчаса Костров уже держал в руках белую в сине-зеленую полоску косынку с надписью «Нева-айр». «А не Куропаткиной ли она принадлежит? – подумал Миша. – Но она ведь рыжая!»

В авиакомпании, где работала Лена, Кострову подтвердили: такие косынки выдают их сотрудникам – всем: и тем, которые общаются с клиентами, и тем, кого клиенты не видят. Сотрудникам из второй категории носить косынки не обязательно, поэтому они, как правило, надевают их только на особые мероприятия.

Также Мише стало известно, что Куропаткина совсем еще недавно была блондинкой с длинной челкой.

– В плане внешности Леночка постоянством не страдала: она была шатенкой с богатой шевелюрой, потом стала блондинкой со стрижкой и челкой, а затем совсем коротко подстриглась и перекрасилась в рыжий цвет. И это правильно – женщина должна меняться, – пояснила ему бывшая коллега Куропаткиной.

Несколькими месяцами ранее

Не дождавшись каких-либо действий со стороны «суженого», Лена решила взять ситуацию в свои руки. У ее приятельницы была похожая история – той тоже нравился один симпатичный, но нерешительный летчик, так она сама его подвела сначала к роману, а потом и к браку. Начала с общения по Сети – смайлики, сердечки, губки… потом слово за слово, стали встречаться. Теперь живут душа в душу, воспитывая двоих детей.

Чужой удачный пример воодушевлял. Несмотря на обилие социальных сетей, Юрия Закатова Лена нашла только в одной из них, и то не сразу. Минимум информации, все очень лаконично и скромно. Лена поставила пятерку под единственной фотографией Юры, явно сделанной для какого-то документа, и напросилась в «друзья». Стала ждать ответа. В друзья ее приняли спустя три дня. И все, никакого сообщения в ответ на «пятерку». Нет чтобы зайти на ее страницу, оценить фотографии, которые она специально для него туда выложила. В облегающем черном платьице, с солнышком в руках на море, в бикини! Да после таких фотографий любой нормальный мужчина слюной изойдет! Но Закатова, по всей видимости, ни солнышко, ни бикини не заинтересовали.

Лена стала мучительно думать, что бы такого написать, чтобы завязалась переписка? Как же это, оказывается, сложно: подбирать нужные слова, взвешивать их, затем перечитывать получившиеся предложения – достаточно ли кратко, правильно ли он поймет, не испугается ли? И как оскорбительно! Ну почему, почему ей приходится этим заниматься, ведь это он должен искать к ней ключики, а не наоборот! Плюнуть бы на все и послать его к черту! Но бросить начатое на пол-пути она не могла: такая уж была у нее натура – умри, но добейся своего. Лене еще в школе говорили, что упорство – это ее все. С ним она способна свернуть горы и растопить льды в Антарктиде. Главное – не распыляться на несколько дел, разработать план и, несмотря ни на что, идти к намеченной цели. Льды и горные хребты не входили в сферу ее интересов, поэтому им ничто не угрожало, а вот Юрию Закатову стоило поостеречься.

Лена злилась, но продолжала подбирать слова. Наконец фраза придумана. «Привет! Давно хотела спросить, слышны ли в пилотской кабине аплодисменты?»

И опять томительное ожидание. Девушка по нескольку раз на дню заглядывала на страничку в надежде обнаружить там ответ от Юры, а его все не было и не было.

Что за дурацкая манера отвечать лишь спустя три дня? А ведь он заходил в Сеть и раньше, она видела его онлайн. Лена поняла свою ошибку – задала вопрос, на который можно ответить односложно. Такой ответ и получила. «Да», – написал ей Закатов аккурат на четвертые сутки. Мучительно придумывая следующий вопрос, Лена просматривала его страницу. Глаз зацепился за девичий образ, который был среди его немногочисленных «друзей». Девушку звали Тайной. Тайна, вспомнила Лена. Не эту ли тайну имел в виду капитан, который летал вместе с Юрием? Он так и сказал однажды, что не стоит бегать за Закатовым, потому что в его сердце есть тайна. А она тогда только отмахнулась. Нет чтобы выяснить подробности.

Руки мелко дрожали, нервно летая по клавиатуре. Лена в нетерпении открыла страницу Тайны – Татьяны Климушкиной, чтобы убедиться в собственной догадке. Красивые фотографии, с которых смотрела симпатичная девушка. Одна из фотографий ее сильно огорчила: на ней были запечатлены они вместе – ее Закатов и Тайна. Терраса вечернего ресторана, на столике в кувшине роскошный букет орхидей, свечи. На девушке шелковое небесного цвета платье с драпировкой, синие босоножки на платформе, из которых кокетливо выглядывали покрытые вишневым лаком ноготки. На лицо падает непослушная челка, придавая ему загадочность. За спиной у пары водоем с понтоном и фонтанчиками. «Плакучая ива», – прочитала Лена ресторанную вывеску.

– Ну как там у него с Тайной? – позже допытывалась Лена у капитана воздушного судна за стихийно собранным в офисе столом. Капитан был известным ловеласом и любил окружение дам. А если случался какой-нибудь праздник, как в этот раз, и он пропускал рюмочку, то из него можно было выудить любую информацию.

– Вроде бы никак. Первая любовь, но, по-моему, без взаимности. Я в такие дела нос не сую, – сказал капитан, кладя руку ей на колено. Девушка мило улыбнулась и встала из-за столика, как будто ей понадобилось выйти в туалет. Капитан был хорош собой, но почти на целое поколение старше ее и женат, поэтому флиртовать с ним не имело смысла.

Полученные сведения девушку окрылили. «Жаль Закатова, так страдает, – думала она, радуясь. – Значит, пилот будет мой!» Осталось только перевести его любовь к этой Тайне на себя.

Нет, Лена не была прожженной стервой. Просто она очень хотела стать женой летчика и, как умела, воплощала свою мечту. Ведь если ничего не делать, мечта не осуществится. Надо идти к намеченной цели. Если не можешь идти, ползи, если нет сил ползти, хотя бы ляг в нужном направлении, считала девушка. Она, в отличие от Тайны, его любит и сможет сделать его счастливым. Что в этом предосудительного – любить и стремиться к взаимности? Лена так много думала о Закатове, постоянно выискивая в нем достоинства, что сама не заметила, как чувство симпатии в ее сердце переросло в маниакальную влюбленность.

Лена шла, ступая босыми ногами по узкой стежке вдоль набережной, в одной руке она несла синие босоножки на высоченных каблуках, в другой белую театральную сумочку. На ней было голубое шелковое платье с драпировкой, ветер раздувал высветленные до пшеничного цвета волосы. Впереди виднелся ресторан с понтоном и террасой, неизвестно зачем построенный в этом непопулярном спальном районе на берегу заросших густой травой карьеров. Ресторан был тем самым, в котором когда-то отдыхали ее пилот и Тайна, – «Плакучая ива». Зачем она туда шла, Лена не знала, ноги несли ее сами. Очередная отчаянная попытка влюбить в себя Юру с треском провалилась. Когда девушка предстала перед ним в образе его первой любви, он был ошарашен. Но ничего того, что, по ее замыслу, должно было случиться, не случилось. Такое же платье, купленное в дорогом магазине, похожие босоножки, цвет лака, помада, Лена даже не пожалела свои роскошные волосы, подстригла их и обесцветила – сделала все, чтобы быть как она. Ей показалось, что Юрий, увидев ее такой, испугался. Он даже не улыбнулся и не сказал привычное «благодарю». Не поднимая глаз, схватил свой портфель, быстро расписался в журнале и исчез за дверью.

Почему я его не интересую? Чем я нехороша? Неужели я хуже этой Тайны? Нет! Я лучше, объективно лучше! У нее ноги кривые, и она старше меня на целых три года! Почему же тогда не складывается все, как должно?! – стенала про себя Лена.

Как это горько – впервые услышать мужское «нет». Юра не произносил этого убийственного слова – оно невидимой тучей повисло в воздухе, заслоняя ее возможное счастье. Зачем он так? – не понимала девушка. Безразличие возлюбленного гораздо хуже, чем его обман. Повел бы себя с ней как последний кобель, и то было бы легче. Так ведь нет – не стал портить свою репутацию, побрезговал. Насколько сильно любовь преображает женщину, настолько же ее уродует отказ. Глаза Лены потухли, вся ее фигурка сникла, скукожилась, сделавшись беззащитножалкой и несчастной.

Она дошла до ресторана, совершенно не стесняясь своих босых, натертых новыми босоножками ног. Присела за столик, невольно выбрав тот самый, за которым когда-то сидели Тайна и мужчина ее мечты. А тут и правда миленько, с грустью оглянулась она по сторонам – островок природы в пределах большого города и обстановка, как в легендарном советском кинофильме, с поправкой на современность. Лена безразлично пролистала меню, мгновенно предложенное подлетевшим официантом, выбрала вишневый десерт и вино.

Как же она хотела оказаться на месте Тайны, чтобы быть любимой Юрием Закатовым! Лена мечтательно прикрыла глаза, представляя любимого рядом. Вот он кладет руку на ее плечо, нежно любуясь профилем, и говорит что-то приятное на ушко.

Глоток красного вина согрел ее замерзшую душу, второй придал блеска глазам, третий заставил поднять их и посмотреть на мир. Музыка, танцы, веселье – вокруг кипела жизнь, из которой Лена чувствовала себя выброшенной.

– Девушка, разрешите вас пригласить, – услышала она рядом.

Мужчина чуть за тридцать, высокий, статный, элегантный. Он с любопытством смотрел на нее своими болотными глазами и улыбался уголками губ.

– Пожалуйста! – отчаянно махнула она длинной челкой, непривычно закрывающей пол-лица.

Голова слегка кружилась от вина, танца и особенно от откровенного взгляда партнера. Он хорошо вел, мягко поддерживая за талию, Лена ловко переставляла ноги, ощущая кожей тепло деревянного пола. Юбка летала, открывая стройные ноги, ветер трепал непослушную челку, вуалью скрывающую ее лицо. Лена поймала на себе восхищенные взгляды. Они, как невидимые цветы, вплелись в ее волосы, заставляя гордо поднять голову, расправить плечи и улыбнуться.

Как же это здорово – танцевать босиком на досках около воды, когда тебя поддерживают чьи-то сильные руки. Грустные мысли развеялись, растаяв вместе с кубиками льда на дне бокала с мохито. Закат романтично окрасил горизонт в рябиновые тона, вода в карьере сделалась молочно-белой. Впереди был упоительный вечер и целая жизнь.

«А ну его, этого Закатова!» – зло подумала Лена, подрезая стебли бордовым розам и укладывая цветы в наполненную холодной водой ванну. Столько цветов сразу у нее не было давно.

Роман оказался весьма галантным кавалером. На все пять свиданий, не считая первого, когда они с ним познакомились в «Плакучей иве», он приходил с роскошными букетами. Рядом с ним было легко и приятно. Чувствовалось, что он весьма искушенный мужчина. Он знал, когда позвонить, что сказать, как пригласить даму в гости, чтобы все выглядело естественно, словно само собой разумеющееся. Главное, на Романа не нужно было охотиться, как на Закатова, – он сам на нее охотился! Лена плыла по волнам его обаяния, ей сейчас как раз не хватало именно таких отношений, способных восстановить ее порушенную самооценку и вновь расцвести майской розой.

Дни полетели быстро и походили на калейдоскоп: яркие, красивые узоры, сменяющие друг друга, – вроде бы всегда разные, но в то же время очень похожие. Лена посматривала на Закатова уже без былого интереса, в ее взгляде появилось легкое превосходство. Юра по-прежнему ее сторонился. Впрочем, девушку это уже ничуть не расстраивало.

Кем работал ее новый знакомый, Лена не знала. Вроде каким-то топ-менеджером. Хорошая машина, одежда, аксессуары – все выдавало в нем человека с достатком. К сожалению, к авиации Роман отношения не имел. Лену не оставляла мечта выйти замуж за пилота. Люди этой профессии представлялись ей невероятно надежными и поистине мужественными. Они не имеют права на ошибку, решения должны принимать быстро, реагировать мгновенно. Очень ответственные, умные, собранные, подтянутые, понимают все с полуслова, иной раз кажется, что читают еще недодуманные чужие мысли. Это свойство у пилотов профессиональное – им приходится работать в тандеме и поэтому необходимо знать, что думает и как собирается действовать напарник. И каким бы ни был летный стаж, невозможны никакие послабления: на работе – максимум концентрации внимания. Кроме этого, постоянно нужно учиться и подтверждать свою квалификацию, всегда быть готовым к сдаче экзаменов и прохождению комиссии, а для этого необходимо систематически к ним готовиться и держать свое здоровье в тонусе.

А менеджеры, сделав карьеру, с возрастом превращаются в вальяжных котиков, от скуки раскладывающих на работе пасьянсы. Они обзаводятся личными кабинетами, работа их упрощается и сводится к раздаче распоряжений и переписке. Им уже не надо, как в молодости, мотаться по клиентам, звонить, уговаривать, генерировать идеи и приходить на работу вовремя, потому что, когда бы они туда ни явились, никогда не опоздают. Менеджеры обрастают жирком и ленью, круг их интересов постепенно сужается до бани, рыбалки и телевизора. Такой образ жизни невероятно расхолаживает и отупляет, отучает думать, мечтать, так как все уже есть и ничего не хочется того, чего хотелось раньше. Сходить в поход к подножью Эльбруса, заняться серфингом, искупаться в Байкале – голубой мечте юности? Нет уж, лучше съездить в Европу и попить там отменного пива. Лена так и видела своего спортивного поклонника лет через пятнадцать – неторопливого, в просторном, отлично скроенном дорогом костюме, скрывающем его уже далеко не идеальную фигуру. Он будет лежать на диване, уставившись в огромный, во всю стену, плазменный экран и брюзжать, что смотреть нечего и что опять ужин слишком калорийный: рыба поджарена на подсолнечном масле, а не на оливковом и оттого слишком жирная, а картошка пропитана майонезом. Еще и не понятно, кто этот ужин будет для него готовить. Судя по всему, Роман не помышляет создавать семью, а если и помышляет, то не обязательно с ней. Однажды Лена нашла в его квартире под тумбочкой заколку для волос. Теоретически заколка могла валяться там давно, еще до того, как они с Романом встретились, но все равно Лене стало противно – мог бы и очистить квартиру от следов своих бывших любовниц. Или настоящих? Роман слишком видный мужчина, чтобы быть верным. Первое, что ей захотелось сделать, – это швырнуть ключи от квартиры любовника, которые он ей дал, и, от души хлопнув дверью, уйти от него навсегда. Но, немного подумав, Лена остыла. Все-таки Роман не так плох: щедрый, обходительный, и лучше быть с ним, чем вообще ни с кем. Во всяком случае, пока не подвернется более перспективный вариант. Она вспомнила те горестные времена, когда страдала по Закатову и в одиночестве проводила вечера.

– Лучше быть одной, чем с кем попало, – сказала ей приятельница, выслушав историю Лены. Девушка не могла удержаться, чтобы не поделиться своими амурными переживаниями.

– Чушь! – не согласилась Лена. – Во-первых, Роман не кто попало, а во-вторых, быть одной гораздо хуже, чем с ним.

– И ты готова терпеть его загулы?

– Я не уверена в его загулах, поэтому пока нет смысла закатывать истерику, – хорохорилась Лена. Ей не хотелось выглядеть в чужих глазах покорной клушей.

– Предпочитаешь подождать, когда на пороге столкнешься с его пассией?

– Если мы столкнемся, в чем я очень сомневаюсь, то ей не поздоровится!

Лена в глубине души надеялась, что никакой соперницы у нее нет. Ведь неспроста Роман дал ей ключи от своей квартиры, а это уже говорило о многом. Ну и что, что они пока не живут вместе и перед тем, как прийти к нему, она должна ему позвонить. Его понять можно – ей тоже не нравится, когда гости появляются без предупреждения, пусть это хоть мама или сестра, перед которыми не нужно стесняться беспорядка или маски на лице. Может, эта злосчастная заколка осталась от прежней его подружки, с которой он давным-давно расстался, успокаивала себя девушка, сильно сомневаясь, потому что появилась еще одна причина подозревать Романа в неверности. Очень горькая и неприятная, и потому о ней Лена не рассказывала никому.

Однажды ночью ее разбудил голос Романа. После эмоционального дня он иногда разговаривал во сне, а тогда выдался именно такой. Обычно раздавалось неразборчивое бормотание. В тот раз любовник сказал нечто членораздельное.

– Не люблю, не люблю я тебя! – расслышала она фразу вперемешку с бормотанием. – Тайна, тайна… не люблю…

– Ничего себе заявочка! – взбесилась Лена. Не любит он ее, видите ли, да еще и тайны у него какие-то!

Девушке захотелось швырнуть подушку в наглую физиономию Дворянкина. Она уже замахнулась, но сообразила, что он, не разобрав спросонья, может дать сдачи. Быть размазанной по стенке Лене не хотелось. Она встала, прошлась на кухню, достала из бара вина. Выпила и, немного успокоившись, вернулась в спальню. Роман уже умолк и спал как младенец. Лена мстительно стащила с него одеяло, наблюдая, как любовник беспомощно скорчился от холода, злорадно замоталась в одеяло сама и уснула.

Совсем недавно

Роман все реже дарил цветы и водил в рестораны – это предвещало скорый конец конфетно-букетного периода. Все бы ничего, если бы их отношения перешли на новый уровень, более спокойный, но стабильный – с белым платьем, семейными обедами, поездками на дачу и в хозяйственные магазины. Но об их совместном будущем Роман даже не заикался, а от прямых вопросов отшучивался. Лена снова почувствовала себя обманутой – словно вместо выигранного крупного приза судьба ей подсунула кулек ирисок. Ириски были вкусными, но быстро закончились, оставив после себя лишь яркие фантики воспоминаний и кариес.

Лене очень не нравилась сложившаяся ситуация. Чем она закончится – разрывом или походом в загс? Кто знает загадочную мужскую душу – всякое бывает, и ни того ни другого варианта исключать нельзя. Несмотря на то что Роман не был летчиком, выйти за него замуж Лена не отказалась бы. Хорош собой, перспективен, обеспечен. Можно сказать, очень даже неплохо обеспечен. Кроме высокой зарплаты, у Романа имелся еще и надежный капитал – драгоценности его прабабушки, о которых Лена узнала случайно.

Раннее утро субботы заглянуло в спальню золотистым лучом. Лене нравилось, лежа на кровати, смотреть в окно, через которое открывался вид на небо. Она любовалась плывущими облаками и мечтала о пилоте, который где-то над ними ведет свой самолет. Ей нравилось ночевать в квартире Романа, нравился его высокий этаж, пушистый ковер, шелковое белье на широкой кровати, вот только черные занавески в спальне казались ей слишком мрачными. По выходным Лена обычно любила поваляться подольше, но в тот раз ей не спалось.

Открыв глаза, Романа она не обнаружила. Он иногда поднимался ни свет ни заря, чтобы заняться какими-нибудь скучными, с точки зрения Лены, делами. Девушка встала, сладко потянулась, выгнувшись, как кошка. Большое зеркало отразило ее грациозное тело, облаченное в коротенькую алую сорочку. Роман любил красивое белье, особенно соблазнительно-красное, и сам иногда ей его дарил, как и эту сорочку. Еще он любил, когда она прижималась к нему всем телом, облаченным в красный шелк. Лена не стала одеваться, она тихо открыла дверь и осторожно прокралась в коридор, чтобы незаметно подойти сзади и прильнуть к нему, как он любит. Романа она нашла в гостиной, он стоял спиной к входу перед раскрытой дверцей шкафа.

Бесшумной кошачьей поступью Лена подошла к любовнику, заглянула ему через плечо и увидела в шкафу сейф. Это отделение шкафа было его личным пространством, поэтому Лена его никогда не открывала. Роман, не замечая ее присутствия, сосредоточенно набрал код. Дверца сейфа распахнулась, явив взору шкатулку. Роман поднял ее металлическую с чеканкой крышку, и Лена обомлела. Вот это да! Она, как змея, оплела его стан своим телом. Дворянкин вздрогнул, пытаясь освободиться от не вовремя появившейся любовницы.

– Что это? – спросила она, не сводя взгляда с черной, украшенной изящной чеканкой шкатулки, в которой завораживающим блеском мерцали драгоценные камни. Ее рука непроизвольно потянулась к ювелирным изделиям. – Можно посмотреть?

– Нет. Это украшения моей прабабушки, и не нужно их трогать, – сухо отрезал Роман, закрывая шкатулку, а затем и сейф. – Что за манера появляться за спиной? Больше не делай этого!

– Не буду, – обиделась девушка и ушла в спальню. Ей не понравилось, как он с ней разговаривал и что не позволил прикоснуться к драгоценностям. Словно подчеркнул, что она ему никто, рылом не вышла, чтобы трогать фамильные украшения.

В то утро они с Романом впервые поругались, и их отношения дали заметную трещину. Лена увидела, что ее мужчина совсем не такой медовый, каким казался. Она с грустью подумала, что червоточина в характере, которая случайно открылась, далеко не единственная и впереди ее ждет еще много разочарований.

Была бы Лена трезвомыслящей норвежкой с темпераментом игуаны, она не стала бы взвинчивать ситуацию, оставила бы все как есть. Но Лена уравновешенностью не отличалась, в ее жилах текла горячая кровь кубанских казаков, а не спокойных скандинавов, и выяснять отношения – это ведь так по-русски. Ждать, пока их роман постепенно угаснет, она не могла – это не для ее нервов. Душа требовала расставить все точки над «i» раз и навсегда.

Вечером, в очередной раз собираясь к Роману в гости, Лена надела платье, которое было на ней в их первую встречу, также накрасилась, обула те же босоножки. Пусть в его памяти возникнут приятные воспоминания, а с ними, может, и чувства вернутся, решила она.

По дороге зашла в кафе, чтобы выпить вина для куражу. Ее любимой и привычной «Изадоры» в том кафе не оказалось, даже «Шеридана» не нашлось. Лена вообще пила редко и в спиртных напитках не ориентировалась. Водку она терпеть не могла, от коньяка ее сразу же развозило, вне зависимости от количества принятого на грудь. Девушка рассеянно смотрела на карту вин, думая, что бы заказать. Бармен уловил ее взгляд и порекомендовал коктейль, который, по его утверждению, был точь-в-точь, как «Бейлиз». Лена капризничать не стала – все равно в этой глуши других питейных заведений, кроме «Плакучей ивы», она не знала. Она бы зашла в «Плакучую иву», но стоящий на берегу ресторан хорошо просматривался из окон Романа, и Лена не хотела, чтобы он случайно ее там увидел, иначе придется отвечать на неудобный вопрос: зачем нужно было туда заходить? Так хотелось выпить, что не пройти пятидесяти метров до дома? Не поймет он своим практичным умом, что ей важно было предстать перед ним беззаботной и чуть хмельной сразу с порога, а не потом, когда он за ужином нальет ей бокал «Изадоры».

С виду коктейль действительно напоминал «Бейлиз» – такой же плотный и цвета беж. От напитка приятно пахло кофе, Лена выпила его махом и сразу ощутила пожар во рту, голова закружилась, к щекам прилила кровь. Девушка поняла, что основным компонентом коктейля была водка. «Бейлиз» у каждого свой – пришла она к выводу, глядя, как бармен невозмутимо колдует над новыми коктейлями для вошедшей парочки готов.

Лена пошла неровной походкой по тропке, извивающейся вдоль берега карьера. Ветер играл с шелком ее платья, беспокойные мысли из головы вылетели вместе с нужными словами, заготовленными для решающего разговора. У водки обнаружилось неплохое преимущество: опьяненный ею разум воспринимал окружающее через радужную дымку и ни на чем долго не останавливался – мысли были легкими, как гонимые ветром облака.

В парадной Лена чуть не навернулась через порог – алкоголь давал о себе знать. Плохая примета, подумала девушка. В приметы Лена стала верить не так давно, и то это была не искренняя вера, а наигрыш. Она очень гордилась, что работает в сфере авиации, и старательно подчеркивала свою причастность к ней. Употребляла жаргонные словечки и авиационные термины, копировала манеры летной братии. Летчики – народ суеверный, они соблюдают свои специфические ритуалы и приметы; вместо «последний», чтобы не дразнить судьбу, говорят «крайний», не гнушаются плюнуть через плечо и посмотреть на себя в зеркало, если приходится за чем-нибудь вернуться. Вот и Лена к месту и не к месту щеголяла словом «крайний», выделяла различные виды облаков – ей было мало сказать, что по небу плывет серая туча. Вместо этого Лена со знанием дела произносила: нависли слоисто-дождевые облака или же: перистые, перисто-кучевые, слоисто-кучевые… Также она с маниакальным усердием подмечала и множество других примет.

Лифт долго не ехал, а когда она его дождалась, то увидела, что в нем почти отсутствует освещение. В полумраке, едва различая кнопки, девушка нажала на одну из них и покатила вверх на «крайний», двадцать четвертый этаж.

Когда двери лифта распахнулись, Лена шагнула вперед и остолбенела от неожиданности. Ей показалось, что в лифтовом холле повесили зеркало, из которого смотрит ее отражение – девушка с точно такой же короткой стрижкой и в таком же платье, как у нее. Глаза «отражения» удивленно округлились, на несколько секунд оно замерло, затем скользнуло в лифт и исчезло за закрывшимися дверьми. Больше всего Лену поразило лицо девушки – она была очень похожа на Татьяну Климушкину.

«Надо же так страстно желать оказаться на месте соперницы, чтобы та стала мерещиться! Водка паленая! – мелькнула у Лены мысль. – Не хватало только отравиться».

Пребывая под впечатлением от увиденного, плывущей походкой Лена зацокала до квартиры Романа, позвонила и, не дождавшись, когда ей откроют, достала из сумочки ключи. «Вот нахал! – разозлилась Лена. – Ведь предупреждала его, что приеду, а ему к двери лень подойти!».

А что, если… – похолодело у нее внутри от догадки. Тайна! Это она и была. У нее такое же платье, прическа, цвет волос… Опять она! Мало ей Закатова, так она решила и другого ее мужчину к рукам прибрать! Но как она здесь оказалась? Вот какую Тайну имел в виду этот кобель, когда разговаривал во сне. Ну, я ему устрою!

Лена с яростью повернула ключ в замке и как фурия ворвалась в квартиру. Но разбираться с проштрафившимся любовником ей не пришлось.

Опознав Куропаткину, дальнобойщик Потапов поспособствовал образованию в деле Дворянкина новой бреши. Количество улик, указывающих на виновность Татьяны, не уменьшилось, но вновь открывшиеся факты поставили их под сомнение.

Наученная Морсиным, а в том, что слова в рот Климушкиной «вложил» адвокат, Тихомиров нисколько не сомневался, Таня начала говорить. По ее версии, дело обстояло следующим образом.

Вечером шестого июля Климушкина зашла в гости к Дворянкину. Они разговаривали, пили вино. Вдруг Романа стало клонить ко сну. Таня обиделась и ушла, заперев дверь и положив ключи под коврик.

– Вот так вот ни с того ни с сего Дворянкин уснул прямо на полу?

– Почему же на полу? Он уснул в кресле – на пол, наверное, потом скатился.

– Когда вы в него воткнули нож.

– Нет. Нож я не втыкала. Я не убивала Дворянкина.

– Откуда же на рукоятке ножа отпечатки ваших пальцев?

– Я фрукты им резала.

– Виноград?

– Нет, не виноград. Яблоки.

– На блюде лежал только виноград, – заметил Тихомиров, глядя в протокол осмотра места преступления.

– Яблоки мы съели, – парировала Таня.

– Зачем вы расграфитили лоб Дворянкина и зеркало?

– Это шутка такая. Мы с Романом играли, – сделала невинное лицо девушка.

– Шутка, говорите? Возможно, все начиналось так мирно, как вы рассказали, только закончилось трагедией. Вы явились к Дворянкину, пили с ним вино, разговаривали… Затем поссорились, подсыпали ему снотворного, в горячке оставили свои художества, убили, вскрыли сейф.

– Нет, – покачала головой Татьяна.

При просмотре оперативных материалов по делу Елены Куропаткиной у Олега возникло ощущение дежавю. Он подумал, что квартиру, в которой было совершено убийство, он уже где-то видел. Нет, Елену он не знал, в гостях у нее не был, но вот место преступления казалось ему знакомым.

Морсин зашел в кафе с открытой террасой, своим названием и оформлением намекающее на места не столь отдаленные. Олег отнюдь не был поклонником тюремной романтики, более того, он считал эти два слова – «тюрьма» и «романтика» – несовместимыми, но кафе это ценил за хорошее обслуживание и вкусные блюда. Здесь готовили отменную уху и баранину, а также осетрину, котлеты, плов и многое другое. Звучащая в кафе музыка Олегу не нравилась, но фланирующие под нее симпатичные официантки скрадывали этот недостаток.

– Вы слушаете радио «Шансонье», – известили из динамиков.

Кто бы сомневался, подумал Морсин и чуть не поперхнулся супом, услышав следующую фразу: «Четырнадцать часов – до конца рабочего дня осталось всего ничего. Слышь, брат, суши весла, работа не волк – в лес не убежит».

Мужской низкий голос, простуженный на рудниках, – типичный голос зека. Харизматичный и знакомый. Это был голос Жорика Магнитогорского – матерого домушника, пять лет назад осужденного за кражу. Морсин его же и засадил. Олег тогда еще работал оперативником, и Жорик был его последним подопечным. Жорик нанял адвоката, и тот бы развалил дело, но Олег ему не позволил. Он тогда переучивался на адвоката и отлично знал все лазейки. Да что там лазейки! У Олега хорошо работала голова, и он умел на несколько шагов вперед предвидеть развитие ситуации. Ох уж и обозлился на него тогда Жорик! Он уже мнил, что свобода у него в кармане, и тут схлопотал пятерку.

Вот оно! Жорик! Ну конечно же, Жорик. Вот отчего в оперативной съемке квартира Куропаткиной показалась ему знакомой – ее обчистили так, как это делал Жорик Магнитогорский. Он сначала вытаскивал все из постели, платяных шкафов, в первую очередь уделяя внимание полкам с бельем и предметам личной гигиены, и делал это осторожно, даже стыдливо, а уж потом переходил к обыску остальных мест квартиры. Чтобы понять почерк Магнитогорского, нужно несколько раз выехать на места, где он поработал, иначе его и не заметишь.

По подсчетам Морсина, Жорик как раз недавно должен был освободиться и теоретически обчистить квартиру Куропаткиной мог. Совершить кражу – да, но не убийство. Даже если бы нарвался на хозяйку. Уж он бы что-нибудь придумал, Олег в этом не сомневался. Спрятался бы в шкафу, надел бы маску, ну или, в крайнем случае, оглушил бы хозяйку. Жорик масть сменил – маловероятно. Значит, под Магнитогорского кто-то работает и этот кто-то должен хорошо знать его стиль работы, а также то, что он вышел на свободу. Вероятно, это его старый приятель, которых, к счастью, у него немного, ибо Жорик – волк-одиночка. Что ж, легче будет искать, не без удовольствия подумал Морсин.

Олег достал айфон и нашел в Интернете адрес радиостанции, на которой Магнитогорский бойко выговаривал заставки.

Жорик – диктор?! Охренеть! – поражался Морсин, выруливая на Большой проспект, на котором находилась радиостанция «Шансонье». Из зоны да в звезды эфира. Уж кого-кого, а уголовника в качестве радиоведущего Олег представить не мог. Место работы бывшего подопечного его удивляло и смешило.

Жорик Магнитогорский вырос в Ростовской области и никогда в Магнитогорске не был. Он получил свое прозвище из-за названия улицы, на которой впервые совершил кражу. Он попался по неопытности, но кража ему сошла с рук из-за отсутствия доказательств. Олег вспомнил, как тогда на допросе Магнитогорский его озадачил своей мечтой получить Оскара или Нобелевскую премию, а лучше и то и другое. Наивная, детская мечта, без всякий условий и привязки к реальности. Олег решил, что он прикидывается, но лицо Жорика было таким светлым и простодушным, что стало понятно – он на самом деле об этом мечтает.

Добыв на радиостанции номер телефона Георгия Каталымова, Олег позвонил ему и назначил встречу в том же кафе. Услышав голос Морсина, Жорик хотел было спешно закончить разговор, но сообразил, что Олега лучше выслушать, ибо тот просто так звонить не стал бы.

– Привет работникам масс-медиа! – просиял Морсин, приглашая за столик явившегося Жорика.

– И тебе не хворать, – буркнул Жорик, плюхаясь на диванчик.

– Как новая работенка, не утомительна?

– После пятеры в Салехарде, куда ты меня оформил, терпимо.

– Помнится, ты у меня чуть не соскочил.

– Угу. А ты, как я погляжу, поле сменил – блатарей теперь отмазываешь.

– Сменил, только никого я не отмазываю, а работаю в рамках закона.

– Теперь это так называется. А я тебе зачем понадобился? Я в завязке, и мне адвокат не нужен.

– Это как посмотреть, Жорик. Сегодня не нужен, а завтра, глядишь, понадобится. Тут на днях одну квартиру обчистили, женщину убили. Твой почерк, между прочим.

– Что значит мой?!

– А то и значит. Не прикидывайся валенком, тебе не идет. Ты, если не тупой, понял, о чем я. И следак поймет. Так что думай, Жорик, будет ли у нас с тобой разговор или нет.

– Кто эта сука?! – засопел Жорик.

– Пока не знаю, но с твоей помощью надеюсь ее найти. Так что, будет разговор?

– Чего я должен сказать?

– Например, где ты был в прошлый четверг, с двух до четырех?

– Где я был… где был… – наморщил лоб Жорик, мучительно соображая, где же он был. – А! Вспомнил – у ветеринара! Мурчиле когти стриг.

– Ну и как, постриг? – глумливо поинтересовался Олег. Это что-то новенькое! С каких это пор Магнитогорский воспылал любовью к кошкам?

– Нет. Не дался, падла. Всю рожу расцарапал и удрал.

– Где находится клиника?

– На Ленской и на Хасанской. Я с Барсиком полрайона протопал, эту гадюку всюду знают, никто с ним связываться не хочет.

– Что ж, хорошо, что знают, легче будет с подтверждением алиби.

– Угу. Нас там отлично запомнили, век не забудут.

– Если твое алиби подтвердится, то, значит, кто-то работает под тебя. Подумай, Жорик, кто так хорошо тебя знает?

– Я один на дело ходил, ты же знаешь.

– Знаю, но тебе мозгами раскинуть не помешает. Ты пока думай, я потом еще с тобой свяжусь.

Алиби Каталымова полностью подтвердилось – одиннадцатого июля, в то время, когда убили Куропаткину, Жорик совершал обход ветеринарных клиник, пытаясь отдать на стрижку когтей кота. Барсика никто не желал принимать – ветеринары отлично знали крутой нрав этого маленького тигра. Поэтому их с Жориком и запомнили.

Кто может знать его стиль работы, Каталымов, конечно же, «не вспомнил». Но Олег не особо на него рассчитывал, он знал, что для таких, как Жорик, сдавать своих западло. Хотя это никакая не солидарность, а всего лишь ненужный воровской форс, потому что эти «свои» друг дружке глотку готовы перегрызть. На этот случай у Морсина имелась тяжелая артиллерия, к которой он не преминул прибегнуть. Поискав в списке контактов на мобильном нужный, он позвонил приятелю – бывшему коллеге, с которым работал вместе в розыске.

– Здорово, Андрюха!

– А, перебежчик! Давненько не звонил. На этот раз – дюже сложное дело? – догадался Андрей.

– Да уж, не из легких. Вопрос по Каталымову. Помнишь такого?

– Жорик Магнитогорский? А как же! Теперь он твой клиент?

– Нет, слава богу. Я предпочитаю с такими не связываться и дела им не разваливать. Даже если они и не виновны в одном эпизоде, по которому их обвиняют, то по другим-то уж точно замазаны по самые уши. Так что пусть сидят.

– Нуда, вор должен сидеть в тюрьме. Кого же ты защищаешь?

– Убийцу.

– Оригинально! – не сразу ответил приятель. – Ну, ты, Олег, даешь! Адвокат дьявола, мать твою.

– Нет, не дьявола. Адвокат дьявола, если хочешь знать, это вообще из другой оперы. В католической церкви, перед тем как канонизировать праведника, выступали двое, называемые адвокатами ангела и дьявола. Первый перечислял все достоинства кандидата, второй – его грехи, после чего церковь принимала решение. Не могу сказать, что моя клиентка – святая, но я очень сомневаюсь, что она совершила убийство, в котором ее обвиняют.

– Ясно. Действие первое: злые опера закрывают невинную деву Марию. Действие второе, оно же заключительное: явление господина Морсина – освободителя, который восстанавливает справедливость. Только при чем тут Жорик?

– В квартире, обработанной в стиле Магнитогорского, обнаружен труп. Хотелось бы узнать, кто под него работает. Для этого мне надо знать, кто вместе с Жориком отбывал наказание и теперь находится на свободе. Сделаешь?

– Куда ж от тебя денешься? – вздохнул Андрей. – Только быстро результат не обещаю, придется подождать.

– Подожду. Спасибо, Андрюха!

В следующий раз, позвонив бывшему коллеге, Морсин договорился с ним о встрече.

Они сидели в уютном ресторанчике, ели отменно приготовленную баранину с овощами и под приятное чешское пиво вели разговор.

– Вот они, фигуранты, которыми ты интересовался. Все они пересекались с Каталымовым в местах не столь отдаленных и теперь находятся на свободе. – Андрей вытащил из папки досье. – Из них я выделил двоих: Кургузова и Завадского – они из Питера.

– Спасибо, – поблагодарил Морсин и с интересом принялся читать досье.

– Что это за квартира, которую под Жорика обработали? – оторвал его от этого увлекательного занятия Андрей.

– Квартира – самая обыкновенная. Она примечательна разве что трупом не вовремя вернувшейся хозяйки. А Жорик, как известно, с мокрухой не связывается, да и алиби у него.

– Не связывается, это верно. И что, твою клиентку обвиняют в этой квартирной краже с убийством?

– Да, ее обвиняют и в краже, и в убийстве. Но не в этих, а совершенных в другой квартире.

Олег в общих чертах изложил суть дела, по которому подозревают Татьяну.

– Дворянкин. Знакомая фамилия. Где-то я ее слышал, – задумчиво произнес Андрей, выслушав товарища. – Дай вспомнить. Кажется, Роман Дворянкин проходил свидетелем в деле гибели монтажника, который работал на стройке при реконструкции Константиновского дворца. Ну точно! А я еще думал, где я слышал фамилию Завадского? Они во дворце вместе с Дворянкиным работали.

– В том самом дворце, в котором проводятся встречи первых лиц государств?

– Именно. И случилось это как раз перед самым саммитом, приуроченным к юбилею города. Ну ты понимаешь: трехсотлетие Петербурга, высокие гости, разрезание алой ленточки в честь открытия воссозданного из руин дворца… и совсем некстати криминальный труп в коллекторе. Монтажник Гашенкер делал отверстие в стене под шкаф, и эта стена на него обрушилась. Надо сказать, коллектор дворца – это то немногое, что от него осталось. Все остальное, что мы сейчас имеем, – новодел разных времен. Кирпичная, построенная еще в Петровскую эпоху, стена была крепкой, при Петре кирпич клали на совесть. Странно, что она обвалилась. Круговая кладка – красиво и надежно, сейчас так никто не строит – невыгодно. Думается мне, что обвалу кто-то поспособствовал. Находился там один деятель, во время обвала. Его только слегка осколками поцарапало. Друг погибшего, Роман Дворянкин, – ваш нынешний покойник. Утверждал, что ему «чудом повезло», так как он отлучился. Конечно же, когда Гашенкера засыпало, он ринулся его спасать, но какое там! – ангелы того уже прибрали. Его рассказ выглядел сомнительно, да и личности Дворянкина и Гашенкера вызывали вопросы. Программист Виталий Гашенкер и экономист Роман Дворянкин, скрыв свое образование, зачем-то нанялись монтажниками на стройку. А ведь могли бы сидеть в офисах за компьютерами на гораздо больших окладах. И зачем им понадобилось идти в монтажники – непонятно. Дворянкин объяснил сей экстравагантный шаг желанием доказать возлюбленной, что он не боится черной работы, а Гашенкер в знак солидарности составил ему компанию. Вот такой вот юношеский романтизм и беззаветная преданность дружбе. Никто ему, конечно же, не поверил, потому что все это выглядело довольно-таки странно, но на носу были сдача объекта и саммит… так что дело благополучно закрыли, списав смерть монтажника на несчастный случай.

– А что Завадский? Его тоже подозревали?

– Нет. Завадскому повезло – он в момент обвала монтировал на поверхности охранные датчики, и его видела куча народу, так что он остался вне подозрений. Но Завадского тоже допрашивали в связи с гибелью Гашенкера, поскольку они состояли в одной бригаде.

Стрельна. Март 2003 года

Впервые оказавшись на стройплощадке, Гашенкер и Дворянкин впали в прострацию. Они разглядывали покрытые грязным снегом колдобины и укрытые в леса постройки.

– А где, собственно, дворец? – нарушил тишину Виталий.

– Да вот же он, – махнул рабочей перчаткой в сторону неказистого здания сопровождавший их техник. – Ну что, не передумали работать?

– Нет, – твердо ответил Дворянкин.

Виталий совсем сник. Затея товарища с самого начала ему не понравилась, а после хождения по мартовской грязи, стояния под мокрым снегом и глотания свежего, до мурашек, ледяного ветра ему захотелось развернуться и уйти прочь, и если бы не Роман, он так и сделал бы. Но с энергичным другом, одержимым идеей, не очень-то поспоришь – легче смириться, подчинившись его железной воле.

Троица, возглавляемая техником в телогрейке, каске, надетой поверх вязаной шапочки, и высоких рабочих сапогах, двинулась к одному из зданий – такому же неприглядному, как и остальные, – оформляться на работу.

Они пришли в «отдел кадров» – относительно чистое выгороженное помещение. Сидевшая там просто одетая – в вязаную кофту и фланелевую юбку – дама выдала им по чистому листу бумаги и один на двоих образец для написания заявления. Места в «отделе кадров» не хватило, поэтому их отправили в соседний «офис» – комнату с большим столом, наполовину заваленным коробками с мелкими строительными материалами вроде шурупов и скоб, с кучей проектов, приютившихся на полу рядом со сменной обувью, чайником, грязной и условно чистой посудой.

– «Прошу принять меня на должность монтажника», – смеясь, прочитал вслух Дворянкин свое заявление. – С детства мечтал стать монтажником!

– А я-то как мечтал! – огрызнулся Виталик.

Пока они писали, в комнату входили-выходили одетые в рабочую одежду люди. Кто приходил переодеться, кто взять сигареты, кто выпить чаю.

– И мы так будем, – подмигнул Роман другу. Происходящее его забавляло.

– Ты уверен, что нас во дворец отправят, а не на забор светильники вешать? – зло спросил Гашенкер. Им уже довелось пройтись вдоль забора, где грязные, как черти, работяги героически прокладывали трубы. Виталий провалился в вязкой почве почти по колено, едва не зачерпнув воды сапогом.

– Что же, повесим светильники – свет тоже нужен. Потрудимся на благо города.

– Да ну тебя. Ударник выискался! Лично я не для того пять лет в универе отучился, чтобы потом в рабочие податься. Да я за неделю программу напишу, не вставая с дивана, и получу больше, чем здесь месяцами в две смены буду корячиться!

– Лежа на диване драгоценностей не добудешь, – резонно заметил Дворянкин.

– Ладно, уже и поворчать нельзя. Просто я замерз и жрать хочу.

– Сейчас допишем и пойдем обедать. Эй, брат, – обратился он к вошедшему в комнату работяге, – где здесь можно червячка заморить?

– Что? – не понял парень, оказавшийся уроженцем Средней Азии.

– Поесть где можно?

– А, это… столовая в большом корпусе.

– Спасибо. Написал? Пойдем, отдадим сии произведения и – на обед. Мы, как настоящие пролетарии, будем питаться в столовой. Давно я не ел в столовых, наверное, еще со школы. У нас даже в институте столовой не было, только кафе.

Столовая приятно удивила просторным залом, достойным меню и ценами, которые непонятно по какой причине оказались ниже среднегородских почти на треть. И вообще, столовой называлось это заведение общепита только из-за большого зала. Атак это было кафе.

После наваристого украинского борща, пожарских котлет с картошкой и салатом друзей разморило. Идти куда-то по холоду месить грязь совершенно не хотелось.

– Пора, труба зовет или что обычно на стройках – гудок, гонг? В общем, неважно. Идем! – подбодрил Дворянкин, пинками выпихивая сонного товарища.

Несмотря на то, что первый день на новой работе был ознакомительным и оттого легким, новоиспеченные монтажники устали как собаки. Они обошли всю стройку, растянувшуюся на километр вдоль берега Финского залива. Там были коттеджи, здание пресс-центра, гостиница, Инженерный и Конюшенный корпуса, павильон переговоров. И все это в недостроенном состоянии, где им предстояло ударно потрудиться. Константиновский дворец во всем этом масштабном строительстве терялся и мерк, особенно будучи не отреставрированным и облаченным в леса.

Зашли они, конечно, и во дворец. Трехэтажный, с огромными залами, в которых уже вовсю трудились художники и реставраторы. С третьего этажа на смотровую площадку – открытую террасу, с которой просматривался весь парковый комплекс, – вела винтовая лестница. Перила у лестницы пока отсутствовали, так что навернуться на ней ничего не стоило. Виталий, едва встав на ступени, поскользнулся в неудобных резиновых сапогах и дальше идти не решился.

– Ступай, ступай, – напутствовал техник, – потом, может, такого шанса не представится. Здесь будет комната совещаний. Сами знаете кого.

Дворянкин с Гашенкером знали – им-то не знать, что в большую часть дворца будут иметь доступ лишь высокопоставленные чиновники и их гости, а обычным гражданам позволят посещать лишь немногие его помещения, выделенные под музей.

На смотровой площадке их вмиг просквозило ледяным мартовским ветром. Виталий попятился. Роман, не увидевший в голом парке ничего для себя интересного, тоже не стал задерживаться.

– Вы еще коллектор не видели! – спохватился техник.

– А что в коллекторе? – осторожно спросил Дворянкин – затронули животрепещущую тему.

– О! Коллектор – это нечто! Одна круговая кладка из красного кирпича, выполненная еще при Петре, чего стоит. Все разрушилось, а она, сволочь, осталась. Вот когда люди строить умели – когда за разгильдяйство сразу на дыбу.

– Так коллектор перестраивать не будут?

– Зачем же? Он выполнен на совесть, стоял почти триста лет, еще столько же простоит, в отличие от всего остального. К его стенам лотки прибьем, кабель проложим, трубы – отличное место для коммуникаций.

Это сообщение монтажников успокоило. Строительные лотки устанавливаются снаружи, а внутрь стены никто не полезет. Значит, у них все шансы добраться до шкатулки первыми. Осталось только получить туда наряд.

– А кто будет лотки устанавливать?

– Да кто окажется свободным, того и направят. А почему вы спрашиваете?

– Охота приложить руку к творению самого Петра. Я ведь коренной петербуржец, может, мой предок здесь кайлом махал? – нашелся Виталий.

– Это правильно, – техник улыбнулся своими татарскими глазами. – Люблю, когда почитают своих предков. И коренных петербуржцев тоже уважаю – нас так немного осталось.

На следующий день Дворянкина и Гашенкера отправили монтировать распределительные коробки на фасад Конюшенного корпуса. Руки мерзли до белизны, в лицо хлестал сильный ветер вместе с ледяным дождем. Приходилось забираться по стремянке и на уровне чуть выше окон первого этажа вбивать саморезы. Саморезы входили в бетон с трудом и часто ломались.

– Где я вам столько расходного материала наберусь, – ворчал кладовщик, выдавая дополнительные упаковки. – Как обычно, купили все самое дешевое. И впритык, без расчета на запас! – ругал он прижимистых логистов.

Рабочий день пролетел стремительно, как птица сапсан над обрывом. В шесть часов приятели сдали инструменты, переоделись, вышли за пределы стройплощадки и, только усевшись в «девятку» Дворянкина, почувствовали, что смертельно устали.

– Я подхватил простуду, – хлюпнул носом Гашенкер. – Похоже, я завтра не приду. Болеть буду.

– Я тебе заболею! По-твоему, я тут один должен корячиться?

– Ну извини, – развел руками Виталий, показывая, что намерен болеть и ничем помочь не может.

Две следующие недели Дворянкин работал один, в то время как Гашенкер отлеживался дома с высокой температурой.

Ничего, сочтемся, думал Роман, таская тяжеленные бухты кабеля.

Начало XIX века

Жозефина обвела взглядом свои украшения. Несмотря ни на что, они были дороги ее сердцу.

– И от всего этого придется избавиться?! Да никогда!

«Золото, проклятое золото», – вертелось у нее в голове.

– Черт! Что за вредная старуха! Все удовольствие от обладания драгоценностями испортила. – Жозефина вытащила из ушей серьги-веера с бриллиантами, сняла с шеи жемчуг, с рук – кольца и браслеты и убрала их в шкатулку.

Всю ночь она ворочалась, мучаясь кошмарами. Ей снились ее украшения в новом, пугающем свете. Браслеты сжимаются на запястьях, пальцы в перстнях синеют, изумрудная ящерица оживает и спускается налицо, царапая его острыми лапками. Ожерелье, любимое и прекрасное, оплетает шею, а затем начинает душить своими золотыми ветками. От удушья Жозефина проснулась. В другой раз она увидела во сне, как с ее ювелирных украшений стекает кровь. Золото начинает чернеть и превращается в уголь, а драгоценные камни преобразуются в вязкую, как болото, жидкость.

Наутро она встала разбитая, в дурном настроении и с темными кругами под глазами. Трещавшую от мигрени голову не покидали мысли о проклятом золоте. «Держи его от себя подальше», – вспомнила Жозефина слова странной Кары. Как же украшения держать от себя подальше, когда они – эти бриллианты, сапфиры, изумруды, рубины – такие милые и славные, так дороги ее сердцу? Она открыла шкатулку, чтобы вновь полюбоваться своим богатством. Бриллианты, золото, сапфиры… Все сверкало на свету, но милым уже не выглядело. Напротив, блеск казался холодным и даже зловещим. Испугавшись, Жозефина захлопнула крышку.

– Черт! Что же делать? – мучилась она вопросом. Выбросить драгоценности рука не поднималась, раздать их бедным – глупо, все равно богаче бедняки не станут, пожертвовать в пользу богоугодных заведений жалко. А оставить при себе – значит лишиться покоя. И так плохо, и этак нехорошо.

Голова пухла от дум, грозясь расколоться на части. Жозефина оделась и вышла в парк, подышать воздухом. Дорожка извивалась мимо канала и увлекала на берег залива. По заливу гулял сильный холодный ветер, нагоняя низкие облака. Жозефина, чтобы не простудиться, зашла в беседку. Летом в этой беседке чудо как хорошо: качают кудрявыми кронами клены, тянет медовым ароматом от растущих неподалеку лип, цветы, бабочки, птичий гомон. А сейчас только промозглый дождь да облетающие яркие листья кленов. Когда-то в один из июньских вечеров в этой беседке они сидели с Константином. Тогда их роман только начинался, и великий князь вел себя очень романтично, он проявлял все свои самые лучшие качества дамского угодника: развлекал разговорами, осыпал подарками и комплиментами.

– Ты так прекрасна, Жозефина! Даже месяц не в силах отвести от тебя восхищенного взора, – указывал он на белеющий полукруг на небосводе.

Жозефина кокетливо смеялась. Изящные речи наследника престола ласкали ей слух.

– Пойдем в подвал дворца, я тебе кое-что покажу.

– В подвал? Но, ваше императорское высочество, я боюсь подвалов! Говорят, они полны призраков.

– Верно говорят, но я знаю самое безопасное место – это винный погреб.

– Погреб?

– Да, винный погреб. Там призраки пьяны, поэтому безопасны, – заговорщицки подмигнул Константин. Он подал ей руку, и они вместе направились в сторону флигеля, откуда лестница спускалась в подвал.

Дворцовый подвал, открывшийся взору Жозефины, приятно ее удивил. Ровные ряды дубовых бочек в проеме полукруглой арки из красного кирпича, чистый пол, никакой паутины и летучих мышей, которыми пугали ее в детстве, грозясь запереть за непослушание в чулане. Здесь нашлись даже тяжелые, изготовленные из красной древесины, стол и стулья.

Цесаревич галантно усадил даму, затем откуда-то достал два высоких бокала.

– Какого вина изволишь испить, душа моя?

– Бургундского! – со знанием дела ответила девушка. Как истинная француженка, она разбиралась в винах.

– Прекрасный выбор! У меня есть отличное бургундское вино.

Великий князь провел рукой по стене, нащупал нужный кирпич, вытащил его, затем второй и извлек из образовавшегося в стене отверстия завернутую в холстину бутылку шамбертэна.

– Вот! – с торжеством в голосе произнес он. – Это изысканное и очень дорогое вино, изготовляемое в ограниченном количестве в горах Кот-д’Ор. Его прислал моему брату Наполеон Бонапарт. А я его бессовестно украл и спрятал в тайнике, – задорно сообщил наследник престола, ничуть не стесняясь своего поступка.

Благородный ароматный напиток разлился по бокалам, своим насыщенным бордовым цветом напоминая кровь.

– Какой аромат! – воскликнула Жозефина, поднеся к носу бокал. Она осторожно взболтала вино, чтобы как следует распознать букет.

– За любовь! – произнес тост Константин Павлович.

– За любовь! – повторила фаворитка.

Жозефина набрала в рот немного вина, чтобы почувствовать его вкус. Шамбертэн оказался отменным, его бархатный вкус нежно коснулся неба. Она с наслаждением сделала глоток, ощущая, как по телу побежало тепло, а в голове появился легкий дурман.

– Шарман! – блаженно улыбнулась девушка, блестя глазами. Жизнь раскрылась перед ней ярким павлиньим хвостом…

Проникающий даже в беседку холодный ветер прогнал приятные воспоминания. Жозефина зябко поежилась, кутаясь в шерстяную накидку. Какие же счастливые минули времена! – вздохнула она. Тогда ее голову еще не посещали печальные мысли – она просто жила и наслаждалась очаровательными приключениями, которые преподносила ей судьба. А теперь приходится думать, как удержать возле себя великого князя. Раньше все хорошее воспринималось с восторгом, она радовалась всему, словно негаданно выпавшим сюрпризам. Увы, со временем острота чувств притупилась, сюрпризы вошли в привычку. Их начинаешь ждать и даже требовать, если не получаешь вовремя, и что хуже всего – боишься утратить возможность их получать. Страх потерять достигнутое угнетает и нервирует. Уже нет прежней волнующей эйфории, ни от подарков, ни от любви. А вот разжать пальцы и отпустить их невозможно. Вино шамбертэн, которое она теперь может пить хоть каждый день, ничуть не хуже того, что они распивали с Константином в погребе, но оно уже не вызывает трепетных ощущений.

– Винный погреб! – осенило Жозефину. – Тайник в стене – прекрасное хранилище для украшений. Вот и решилась задачка! – обрадовалась фаворитка найденному выходу из ситуации. – Так можно и при себе не держать свое богатство, и в то же время с ним не расставаться. Пусть там хранится проклятое золото до поры до времени.

После того, как драгоценности были спрятаны в тайнике Константиновского дворца, жизненный небосвод Жозефины Фридрихс окрасился радужным цветом. Все стало складываться гладко, исчезли даже возникшие шероховатости в отношениях с великим князем. Он вновь стал нежным и романтичным, как в первые годы их совместной жизни. Наступила долгожданная идиллия, о которой она так давно мечтала. Даже ничуть не огорчало отсутствие на шейке и запястьях украшений. Молодая женщина по ним немного скучала, но только самую малость. Константин Павлович, конечно же, удивился, куда делись подаренные им драгоценности.

– Неужели они тебе перестали нравиться, душа моя?

– Нет, что ты, я просто не хотела тебя расстраивать. Их украли. Это случилось давно, когда ты был в отъезде. Ах, не надо учинять обыск и искать вора! Этот негодяй, наверное, давно исчез, а честных людей ни к чему обижать подозрениями, – лаской и воркованием Жозефина, как кошечка, успокоила начавшую зарождаться в груди Константина бурю гнева. Великий князь не стал поднимать скандал из-за пропажи.

– Будь по-твоему, – сказал он, убаюканный томными поцелуями любовницы.

Константину Павловичу предстояло отправиться в Варшаву в качестве наместника Королевства Польского. Жозефина поехала с ним. Судьба по-прежнему баловала молодую женщину. В Польше Жозефина получила дворянский титул и стала именоваться Ульяной Михайловной Александровой. Она жила с цесаревичем в одном доме, где чувствовала себя полноправной хозяйкой. Дворянский титул был очередным подарком великого князя, к которому прилагалось еще кое-что. Чудесная золотая подвеска в виде бабочки, наполовину гладкая, наполовину украшенная драгоценными камнями. Как и моя жизнь, подумала Жозефина, проводя пальчиком по гладкому крылу.

С этого дня внезапно опять начались неприятности. Их тихому семейному счастью пришел конец – великий князь встретил новую любовь. Польская графиня Жаннет Грудзинская была моложе, интереснее и свежее, чем наскучившая Жозефина. Необычайно грациозная, особенно в танцах, очаровательная графиня напоминала нимфу, которая «скользила по земле, не касаясь ее». Остряки говорили, что, танцуя гавот, она проскользнула в сердце великого князя. Страсть захлестнула Константина, и он по обыкновению бросился в омут с головой. Добыча оказалась не из легких – Константину пришлось добиваться Грудзинской несколько лет. Он пустил в ход все свое обаяние искушенного ловеласа, засыпал ее подарками и букетами, но гордая полька оставалась непреклонной – быть любовницей она не желала.

Жозефина неистовствовала, закатывала сцены ревности и тем самым только отталкивала от себя Константина. Наконец великому князю удалось получить развод с первой женой, и он поспешил обвенчаться с графиней.

Перед женитьбой на Жаннет цесаревич позаботился о дальнейшей судьбе Жозефины – он выдал ее замуж за своего адъютанта, полковника лейб-гвардии Уланского полка Вейса. Несмотря на сыгранные свадьбы, все осталось по-прежнему: Жозефина продолжала чувствовать себя фавориткой великого князя и являлась к нему когда заблагорассудится, оскорбляя своими визитами законную жену.

Однажды Жозефина увидела на шее разлучницы точно такую же подвеску, как у себя. Бабочка на груди Жаннет раздражала Жозефину до невозможности. Этот негодяй посмел заказать ювелиру два одинаковых украшения! – злилась она на цесаревича.

Ссоры, козни, непрекращающиеся сцены ревности докучали великому князю и вносили разлад в его семью. Александр I, неохотно согласившийся на развод брата с первой женой в надежде на то, что Константин наконец обретет семейное счастье, не пожелал спокойно наблюдать за любовным треугольником, вызывающим пересуды в высшем обществе. Он велел выслать Жозефину Вейс из Варшавы.

После отъезда любовницы цесаревича в его семье наступили мир и согласие. Но супругам было не суждено прожить оставшийся век, наслаждаясь покоем и счастьем. Начавшееся в Варшаве восстание вынудило наместника Польши Константина Павловича вместе с женой бежать из Бельведерского дворца. Великий князь возглавил находившиеся в Польше русские войска и вместе с ними направился к границе. Для подавления восстания в Королевство Польское были направлены войска под командованием генерал-фельдмаршала Дибича-Забалканского.

Холодная зима, плохие санитарные условия, скудное питание вызвали вспышки холеры. Сия участь не миновала не только солдат, от болезни скончался Дибич-Забалканский. А летом заразился холерой и великий князь. Он прибыл в Витебск и там, промучившись пятнадцать часов, умер. Его супруга Жаннет скончалась в том же году.

Жаннет пережила свою соперницу Жозефину – та умерла шестью годами ранее в Ницце, куда отправилась вместе с мужем поправлять здоровье.

Стрельна. Июнь 2003 года

Небольшая, из темного металла с чеканкой на морскую тематику шкатулка, наполненная драгоценностями – цепочками, кулонами, брошами, бусами, браслетами… Тончайшей работы ювелирные изделия притягивали, завораживали… Чего там только не было! Изумрудная ящерица с бриллиантовыми глазами, гранатовое сердце со вставками из благородных рубинов, серьги-веера, платиновая птица, ожерелье – виноградная лоза из золота с ягодами из сапфиров…

– Офигительно! – выдохнул Виталий. Он как прикованный смотрел на драгоценности в руках у Дворянкина.

– Тихо! Не голоси! А то кто-нибудь услышит, – понизил голос Роман.

– Дай посмотреть, – перейдя на шепот, сказал Гашенкер. Он, как ребенок к игрушке, протянул руки к шкатулке. Жемчужное ожерелье скользнуло между пальцами, словно песок, звякнули браслеты, зазвенели золотом кольца. Виталика бросило в жар от странного чувства, которого он никогда раньше не испытывал. На его лице появилась мечтательная улыбка, взгляд стал отстраненным, словно мысли унеслись куда-то в другое измерение.

– Ладно, посмотрел, и хватит, а то еще кто-нибудь явится и увидит, – пряча шкатулку за пазухой, вернул его в реальность Дворянкин.

В коллекторе, кроме них, никого не было. До саммита оставались считаные дни, а объект к сдаче был еще не готов. Руководство приняло решение бросить все силы на видимые участки, то есть на те, которые находятся на поверхности, чтобы предъявить их приемной комиссии. Коллектор к таковым не относился, в связи с чем работы в нем решили приостановить.

Кто туда заглядывать будет? – рассудили наверху. А вот по периметру пройдутся, поэтому там должно все выглядеть идеально. Ну и что, что по коллектору проходят коммуникации, без которых ничего не будет работать? Оно и так не будет работать! Датчики на заборах и фасадах висят неподключенные. Главное, что они там есть! Вот после саммита, не торопясь, все подключим.

Дворянкин с Гашенкером прорвались в коллектор в порядке трудового героизма, убедив начальство в том, что им надо проверить работу установленных на центральных воротах лучевых извещателей, для чего необходимо протянуть кабель через коллектор.

– Драгоценности Жозефины! Неужели мы их нашли?! – возбужденно тараторил Виталик, когда они с Романом неслись по Петергофскому шоссе, возвращаясь с работы.

– Нашли, как видишь.

– Надо будет деду их показать. Старик будет счастлив!

– И растреплет на всю округу. Я не для того три месяца на стройке уродовался, чтобы твой дед написал в учебнике два предложения. Мне деньги нужны.

– Деньги всем нужны.

– Здесь ты прав.

– А все-таки деду сказать надо. Это ведь он нас надоумил – без его исследований мы ничего бы не нашли. Попросим, чтобы он не распространялся. У меня мировой дед – он поймет!

– Подумать надо, – уклончиво ответил Роман, посмотрев на товарища тяжелым взглядом.

Ишь, деду он рассказывать собрался! И еще ведь на половину претендует, не меньше, а то и Канарскаму часть отдать потребует за непосильный труд. И тогда что ему, Роману Дворянкину, останется – два браслета да брошь с лазуритом? Ну уж нет! Он горбатился как папа Карло, в то время как этот работничек постоянно бюллетенил. Появится как ясно солнышко раз в две недели, и опять на больничный бока отлеживать.

Дворянкин с остервенением повернул руль и чуть не въехал в крыло волочащейся в правом ряду «Нивы».

– Ты чего? – потер ушибленный лоб Виталик.

– А нечего спать за рулем – еле тащится, чайник!

Следующим утром – ясным и прохладным – «девятка» Романа нетерпеливо сигналила под окнами Гашенкеров. Не дождавшись, когда его величество соизволит выйти, Дворянкин поднялся к Виталию сам.

– Ты что, дрыхнешь до сих пор?! На работу поехали!

Сонный Виталик стоял в прихожей, с трудом соображая, чего от него хотят.

– Какая работа? Мы же уже нашли драгоценности.

– Поехали, иначе уволят на хрен и зарплату не дадут, только белую получим.

– Да ну ее, зарплату эту, я больше программированием заработаю, – попытался отбояриться Виталик, но он уже попал в железные лапы Дворянкина.

– Ну и зачем мы сюда притащились? – снова заныл Гашенкер, когда они с Романом приехали в Стрельну.

– Чтобы обозначить свое присутствие. Тебе трудовая книжка нужна чистая или со статьей?

– Да не нужна она мне вовсе! Я сюда по новой книжке устраивался, иначе бы меня не поняли: программист подался в монтажники – это же цирк на палке!

– Это да. Я тоже свою светить не стал. Но все равно книжка пригодится.

– Ладно. Давай так. Сегодня пишем заявления, и все, больше мы тут не работаем.

– Согласен. Только займемся этим после обеда. Все равно раньше никто их не подпишет – начальство сейчас на совещании. Ну что, пойдем в коллектор, что ли, сходим в последний раз? Есть непыльная работенка – кабель отмаркировать надо.

Виталик стоял в коллекторе над вскрытым лотком и равнодушно подписывал маркером кабели, глядя в выдранный из проекта лист. Смысла в своем занятии он не видел, поэтому делал все абы как.

– Вот, проект принес со свежими данными, – появился Роман с пухлым томиком в руках.

– Ты хочешь сказать, что у меня данные старые?

– Все может быть. Знаешь, как эти проектировщики работают – по пять версий проекта выпускают, за ними не угонишься. На вот, возьми, – выдрал он лист из томика.

Виталик протянул руку и тут же получил внушительный удар в висок. Красный кирпич, который, вероятно, закладывал еще его предок, размозжил голову Гашенкера.

– Эй, ты чего? – глупо поинтересовался Роман. Он сам не ожидал, что это произойдет так быстро. Пульс друга не прощупывался – все было кончено.

Не теряя ни минуты, Дворянкин схватил отбойный молоток и разворотил часть стены. Благо Воробьев давно просил сделать углубление под монтажный шкаф. Роман сидел и пил пиво, празднуя закрытие уголовного дела. В связи со смертью Виталика пиво он выбрал темное – как-никак траур. Если бы не добытые драгоценности, на душе было бы совсем паршиво, но обладание ими заметно улучшало настроение. Показывать их кому-нибудь Дворянкин не собирался и уж тем более дарить. В будущем он планировал пустить драгоценности на свое дело. Но это в будущем, а пока все не уляжется, стоило о них забыть и не совершать никаких движений.

Неожиданно раздался телефонный звонок и испортил его маленький праздник.

– Слышь, бригадир, потолковать надо насчет брюликов. – Голос низкий, неприятный и знакомый.

Звонил Сергей – работяга из его бригады. Откуда он узнал? Услышал, когда этот малахольный – Гашенкер орал на всю ивановскую про драгоценности? Просил же его говорить тише!

– Сергей, ты о чем?

– Не гони, Дворняга! Значит, так. Мне половина – и я ничего не знаю, ни о брюликах, ни о мокрухе, что на тебе висит.

– Хорошо, – сдавленным голосом произнес Роман.

Они договорились о встрече, но Сергей на нее почему-то не пришел. И вообще он надолго исчез.

Морсин добился того, чтобы до суда Татьяну выпустили из-под ареста. Адвокат был настроен оптимистично, но в то же время не мог дать стопроцентной гарантии, что ее не осудят. Спасибо и на этом, думала Таня. Ей очень хотелось хоть чуточку пожить нормальной жизнью, если такое вообще возможно в ее положении.

Выйдя на свободу, она словно впервые посмотрела на город. Был холодный день с хмурым небом и накрапывающим дождиком. Суматошные улицы со спешащими людьми и автомобилями, а ей не хотелось никуда торопиться – она шла вдвое медленнее, чем все остальные, и, как туристка, смотрела по сторонам, разглядывая детали. У нее внутри что-то перевернулось, будто переключился какой-то тумблер, отвечающий за восприятие мира. Ей впервые стала мешать длинная челка. Таня пригладила ее рукой, но челка все равно свалилась налицо. Надоел стиль, с которым она не расставалась с юности: мешковатые штаны, рубашка, рюкзак. Теперь этот стиль казался ей слишком детским. Нет, модные платья и туфли на каблуках она тоже надевать не хотела – они напоминали печальную историю любви с Дворянкиным. Душа просила чего-то другого, отличного от того, в чем она ходила до сих пор. Простое, свободное, то, что хочется носить для себя, а не для кого-то. Таня подумала, что ее нынешнему состоянию души больше всего подойдут просторные длинные юбки и сарафаны из натуральных тканей, какие она видела в витрине магазина по дороге домой. Автобус застрял на перекрестке напротив витрины универмага, и Танин взгляд остановился на манекене, одетом в этническом стиле. Кожаные и деревянные браслеты, легкая, не стесняющая движения одежда – как раз то, что ей надо. Она подумала, что обязательно сюда приедет, чтобы подобрать что-нибудь для себя.

У нее были кое-какие, накопленные на отпуск, сбережения. Раз уж все равно теперь отпуска не видать, а впереди неизвестность, хоть эти немногие деньки, что осталось провести на свободе, нужно прожить с удовольствием, решила девушка.

И еще Тане хотелось, как когда-то в юности, спрятаться в норке и сидеть там, зализывая душевные раны. Съемная квартира, на которой она жила в последнее время, отталкивала своей пустотой, она была чужой, и поэтому в ней Таня не чувствовала себя защищенной. А вот старый дом деда в качестве убежища вполне годился.

Пожила денек у себя на проспекте Испытателей, отмылась, привела себя в порядок, купила, как и хотела, льняной сарафан и к нему деревянные бусы, а еще уютную шерстяную кофту. Теперь на ее ногах вместо кроссовок обосновались туфли на плоской подошве, рюкзак уступил место холщовой сумке с тесьмой. Волосы решила отпустить, челку убрала под широкий кожаный ободок так, что лоб стал открытым. Таня впервые обнаружила, что у нее красивый высокий лоб. И брови, если их немного подкорректировать, получатся хорошей формы. Сочная бордовая помада и насыщенных тонов тени, которыми она красилась для Дворянкина, ее новому образу совсем не подходили. Ей больше шли нежные, приглушенные тона: светло-зеленый, коралловый. Консультант в магазине ей так и сказала, и Таня, подумав, обновила еще и содержимое своей косметички.

Она появилась на пороге дедовой квартиры в новом образе и с большой сумкой.

– Привет, дед! – чмокнула она его в щеку. – Я поживу у тебя? «До суда», – хотела добавить Таня, но промолчала.

– Живи, если хочешь.

Как ей показалось, Олег Федорович постарел. Или она раньше не приглядывалась к его внешнему виду? Он, как всегда, занимался своей работой и ни о чем ее не спросил. О том, что она провела некоторое время за решеткой, Таня ему не говорила.

Сидя в своей комнатке перед сном, девушка загрустила. Юра, милый смешной мальчик. Он единственный, кто ее любил. Он не улыбается манящей улыбкой дон-жуана, не смотрит откровенным взглядом, от которого пробирает сладкая дрожь, от него не веет той мужественностью, которая берет в плен без боя, потому что кажется, что она гарантирует надежность каменной стены. На самом деле ничего она не гарантирует! Весь этот внешний лоск – мираж, за которым ничего нет. Он как картинка на ТВ. На экране – бесстрашный красавец-киногерой, падающий из вертолета, а за кадром – капризный сибарит, боящийся высоты и пауков.

И как ее угораздило влюбиться в Дворянкина?! Он же никого никогда не любил, кроме себя! А Юра – обычный, но настоящий. Он не говорит жарких слов – все больше молчит, но, боже мой, он столько для нее сделал! Когда все друзья вдруг растворились в своих заботах, когда некому было даже позвонить, чтобы поговорить о погоде и, слушая голос на том конце, успокаиваться, зная, что ты не одна, Юра, один лишь он о ней позаботился. Сколько же стоят услуги адвоката, да такого, что он смог вытащить ее на свободу, хоть и временно? Наверное, Юра отдал все свои сбережения, которые копил не один год. Надо будет непременно когда-нибудь ему отдать, хотя бы часть, если всю сумму он принять не согласится.

Если бы было можно повернуть время вспять, она бы не разменивала свою жизнь на Дворянкина. Как все глупо получилось и какой надо было быть слепой, чтобы не разглядеть в человеке его драгоценной души. Юра – неотшлифованный алмаз, а она предпочла ему блестящую стекляшку. Нельзя так относиться к любящему сердцу. Если тебя кто-то любит, значит, это бог сделал подарок. А она этот подарок не то чтобы не приняла, она его постоянно отшвыривала. И за это теперь горько расплачивается. Преподнесут ли небеса еще раз ей такой подарок, неизвестно. Скорее всего, нет.

Добытая Морсиным информация о прошлом Дворянкина Тихомирову показалась весьма любопытной. Он запросил в архиве уголовное дело о гибели Виталия Гашенкера и теперь листал его, делая пометки в блокноте. Материалов в деле оказалось немного, что вполне объяснимо, так как закрыли его в сжатые сроки.

– Саммит, черт его дери! На него, как на войну, можно было списать все, – проворчал следователь, ничуть не ошибившись, давая оценку ситуации в Стрельне восьмилетней давности.

Накануне сдачи масштабного объекта, приуроченной к юбилею города и визиту глав государств, пренебрегали всем, лишь бы предъявить результат высокому начальству.

Илья Сергеевич дал оперативному отделу распоряжение найти фигурирующего в протоколах Сергея Завадского, работавшего вместе с Дворянкиным и Гашенкером на реконструкции дворца. Поиски Завадского облегчались тем обстоятельством, что он недавно вернулся из ИТК, где отбывал наказание за кражу, ввиду чего теперь должен состоять на контроле в районном отделении полиции.

Уже к концу дня Тихомирову стало известно, что Завадский проживает по месту регистрации, то есть на Партизанской улице. Также ему сообщили, что он устроился работать автослесарем на станции техобслуживания.

Молодец, ведет правильный образ жизни, мысленно похвалил Завадского Илья Сергеевич, ничуть не обольщаясь насчет личности фигуранта. Явится – посмотрим, что это за гусь лапчатый.

Завадского он вызвал повесткой через день к двенадцати часам. Тихомиров предпочел бы с ним побеседовать с утра, чтобы сразу дать поручения оперативникам, если после беседы возникнет такая необходимость, но на это время им уже была вызвана Климушкина.

А то эти черти разбегутся, жди их потом полдня, недовольно подумал следователь, подразумевая под чертями оперов.

При виде Сергея Завадского Тихомиров сразу отметил его тяжелый взгляд и серое, выглядящее на десяток лет старше лицо зека. Низкий прокуренный голос, речь рубленая, движения неторопливые – спешить ему некуда.

– Где вы были одиннадцатого июля нынешнего года?

– Одиннадцатого? Так сразу и не вспомнить… Дома, наверное. Да, дома. Я два через два работаю – у меня на одиннадцатое выходной выпал.

– Весь день дома? И никуда не выходили?

– Выходил, наверное. В ларек за сигаретами. И еще по парку прогулялся.

– Это может кто-нибудь подтвердить?

– Не знаю, – пожал плечами Сергей. – Мать на дачу уехала, так что я дома один был.

– Вы знакомы с Еленой Куропаткиной?

– Кто такая?

– Елена Куропаткина – любовница Романа Дворянкина, с которым вы работали на реконструкции дворца в Стрельне. Помните такого?

– Да когда ж это было? С тех пор сто лет прошло! – состроил простецкую физиономию Завадский.

– Сто не сто, а только Дворянкин найден убитым в своей квартире. Куропаткина тоже. Вот такие дела.

– А я тут при чем?

– Вот я и пытаюсь разобраться, при чем.

– Нет, начальник, ты что-то гонишь. Если есть что предъявить – предъявляй, а на понт меня брать не надо.

– Предъявить вам мне нечего. Пока что, – Тихомиров сделал упор на последней фразе. Он протянул Сергею протокол и подписал ему пропуск.

– Тайна! – окликнул ее Серый.

Таня обернулась. Она увидела позади себя сутулую фигуру своего друга юности. Как же он изменился! В волосах седина, на лбу и около глаз – морщины, застывшая настороженность на лице. Выглядит куда хуже, чем когда вернулся из колонии много лет назад. Серый внимательно смотрел на нее. Похоже, она тоже сильно изменилась.

– Я видел тебя в прокуратуре. Что ты там делала?

– К следователю ходила.

– Что-то случилось? Ты была в тюрьме? Говори, не молчи. Я вижу по твоему лицу, что была. Этот отпечаток несвободы ни с чем не спутать.

– Серый… Сережа… Как же я измучилась! – Она уткнулась головой в его пахнущую мазутом куртку.

Они присели на скамейку в разбитом неподалеку скверике. Со стороны их можно было бы принять за воркующую парочку, если бы не полные тоски и страданий лица. Серый бережно обнял ее за плечи, словно хотел защитить от враждебного мира. Таня прислонилась к нему, как к надежной стене, и говорила, говорила, говорила…

Тяжелый взгляд, серое лицо, прокуренные зубы – Серый имел весьма непрезентабельный вид и должен был вызывать отторжение. Он не носил дорогих костюмов, не пах изысканным парфюмом, не имел образования и ездил не на джипе, а на рейсовом автобусе. Но для Тани он был гораздо лучше Дворянкина уже хотя бы тем, что слушал ее и готов был защитить. Последнее она чувствовала.

– Не переживай, все будет хорошо. Это я тебе обещаю, – серьезно сказал Серый, когда она замолчала.

– Правда? – девушка подняла на него свои кошачьи глаза. На фоне покрасневших от слез белков их цвет стал насыщенно бирюзовым. Ей хотелось ему верить.

– Правда.

Серый сразу его узнал, как только увидел на стройплощадке. Самодовольный, вальяжный, благополучный. Он давно ненавидел Дворянкина за эту его противную ухмылочку на породистом лице и за то, что в него влюбилась Тайна.

Его Тайна! Тогда, далекой весной, когда ей было шестнадцать и казалось, что она почти стала его девушкой, Серый увидел загадочный блеск в глазах Тайны. Одновременно он почувствовал холодок, исходящий от подруги. Девушка стала часто пропадать у деда на Васильевском острове, она больше не позволяла себя по-дружески обнимать, отстранялась от поцелуев. Сначала Серый думал, что она кокетничает, но все оказалось гораздо хуже. Он решил пригласить Таню в кино. Узнав у ее матери адрес Олега Федоровича, Серый приехал на Кадетскую линию и увидел их вместе недалеко от дома Канарского: атлет с невозмутимым лицом независимо шагал уверенной походкой, а рядом, заглядывая ему в глаза, спешно семенила, чтобы не отстать, Тайна. По сияющему лицу подруги Серый понял – девушка влюблена, влюблена в этого самодовольного типа, которому, похоже, она безразлична. Если бы это помогло завоевать ее сердце, Серый давно бы начистил ему фасад, но Тайна упертая, она все равно будет сохнуть по Дворянкину, пока не поймет, что он ее не достоин. Еще и его будет презирать за то, что повредил внешность ее сокровищу, а Романа жалеть и утирать ему сопли. Как ни чесались у него руки, а марать их о Дворянкина Серый не стал.

Он одного не мог взять в толк – что делает этот сибарит со своим другом-очкариком на стройке? У них же на лбу университет нарисован! Ладно он, Серый, у него ни образования – даже в ПТУ не доучился, загремел за решетку, – ни опыта, и после колонии никуда на работу не принимают. А этим-то чего за компьютером не сидится в теплом офисе? Его нюх подсказывал, что тут дело нечисто, и Серый стал присматривать за этой мутной парочкой.

Сдать его ментам? Самому его завалить? Забрать брюлики? – вертелись у Серого в голове варианты действий, когда он узнал о гибели Гашенкера. Пораскинув мозгами, Серый решил, что с ментами связываться ему резона нет: Дворянкин выкрутится, а его самого могут привлечь, даром, что ли, за плечами колония. К тому же убить его – удовольствие сомнительное, за которое полагается срок, а срок он получить не хотел – и так хлебнул сполна, хватит.

Вернувшись из колонии, Серый намеревался завязать с прошлым. Он мечтал устроиться на работу, одновременно пойти учиться, пусть не в институт, а хотя бы в лицей или на курсы, чтобы получить специальность, потом потихонечку встать на ноги и жить как все нормальные люди. Это в детстве, насмотревшись кино, когда поешь блатные песни и неумело подражаешь бандитам, к месту и не к месту вставляя словечки из воровского жаргона, думаешь, что тюрьма – это круто и романтично, а быть уголовником – значит быть хозяином жизни. И лишь оказавшись за решеткой, понимаешь, что на самом деле тюрьма – это социальное дно, настолько глубокое, что выбраться из него очень тяжело. Даже выйдя на свободу, по-прежнему остаешься на дне. Прошлое тянется за тобой хвостом, на работу берут неохотно, люди шарахаются, интуитивно читая в глазах твою биографию. И ты как никогда понимаешь, что судимость – это печать не только на странице паспорта, но и на твоей жизни. А точнее, клеймо на ней, а то и крест.

Первые два месяца Серый мыкался в поисках работы. Висеть на шее у матери он не хотел, друзей, таких, к которым можно было бы обратиться за помощью, не оказалось. Да и гордым он был, чтобы у кого-то что-то просить. Деньги отчаянно таяли, маячила перспектива остаться без гроша в кармане. И вдруг он услышал возле ларьков, куда пытался устроиться на работу, что на стройку комплекса «Дворец Конгрессов» требуются монтажники. Да ну, отмахнулся Серый, кто же туда возьмет без опыта, да еще и с судимостью? На эту стройку берут всех! Скоро саммит, а объект к сдаче не готов. Там рабочих рук не хватает, заверил его бывалый работяга.

На стройку Серого приняли. Правда, не обошлось без колючего взгляда дамы из отдела кадров, но это мелочи. Ему выдали спецодежду – удобный комбинезон и резиновые сапоги, обещали неплохую зарплату и надбавку за сверхурочные. Сама работа была не из легких, но Серый привык. Все складывалось хорошо, но прошлое… прошлое не выбросишь и не забудешь, оно само напомнило о себе внезапным явлением знакомого по колонии.

– И тебе не хворать, – улыбнулся прокуренными зубами Ярик, протискиваясь в квартиру Серого, в которую его никто не приглашал.

Ярик – щуплый, вертлявый, похожий на ребенка. Его Серый завалил бы одной левой, но за Яриком стояла сила – его приятели. Оставалось только подивиться, как этому хилому, посредственному пареньку удавалось удерживать лидерство в компании – там, где в первую очередь ценились сила и ум.

Не разуваясь, Ярик прошел в комнату и уселся на диван, по-барски закинув ногу на ногу.

– Смотрю, ты не особо рад встрече, – выпустил он струйку сигаретного дыма. – Должок за тобой. Отдавать будем или как?

Про карточный долг, которым он умудрился себя повязать в первый же день пребывания в колонии, Серый помнил. Его следовало отдать, но отдавать было нечем.

– Я сейчас на мели. Я на стройку устроился, заработаю – отдам.

– Я не могу ждать, пока ты на своей стройке заработаешь, – испытующе посмотрел на него Ярик, выдерживая паузу. – Но у меня есть для тебя предложение.

Предложение Ярика состояло в том, чтобы угнать и перебить номера на автомобиле для одного важного клиента.

– Я в завязке, – попытался откреститься Серый и сам понимал, что это вряд ли удастся – раз Ярик к нему пришел, значит, вариантов у него немного: либо заплатить, либо отработать. – Ладно, – вздохнул Серый, говоря скорее самому себе, чем Ярику, – только это в последний раз.

И зачем нужно было соглашаться?! – позже не раз клял себя Завадский. Дать бы по башке этому недомерку и послать его в сад вместе с его надуманным долгом, а там – будь что будет. В любом случае можно было бы на время исчезнуть.

Но локти кусать было уже поздно. В тот день, когда Дворянкин должен был передать ему его долю, Серого арестовали. «Не умеешь воровать – не воруй» – эта истина стала ему уроком. Угнать автомобиль Завадскому удалось. Он, как и договаривались, перебил номера в «надежном месте» – подпольном гараже на окраине города. Место оказалось не таким уж надежным, поскольку туда нагрянул ОМОН.

Выйдя на свободу через восемь лет, Серый разыскал Дворянкина. Тот сильно струхнул, будто услышал в телефонной трубке голос дьявола, зовущего его в ад. На напоминание о долге Роман сделал попытку уйти от ответа.

– Я подумаю, – произнес он свою любимую фразу.

– Свое «подумаю» будешь телкам втирать. Гони бабло, Дворняга!

– У меня нет денег.

– Твои проблемы. В общем, так, время пошло.

В следующий раз телефон Романа не отвечал, сколько Серый ни набирал его номер.

– Вот урод! – гневно швырнул свой тяжеловесный мобильник Серый. Он понял, что его просто послали. Его, Сергея Завадского!

Серый принялся следить за Дворянкиным для того, чтобы подловить его в удобный момент и предъявить счет. Металлическая дверь с хорошим замком – без шума не откроешь, пришел он к выводу, стоя перед сто тридцать шестой квартирой.

Однажды, поджидая Дворянкина на Альпийской улице, Серый увидел их вместе: светловолосую девушку с длинной челкой и своего врага. Пара вышла из ресторана «Плакучая ива» и направилась к остановке. Дворянкин поймал такси. Девушка села в салон и уехала, а Роман двинулся в сторону дома.

– Тайна? – екнуло у Серого сердце.

Она до сих пор с этим недоумком?! Серый поймал машину и рванул за такси.

Когда девушка вышла на улице Жертв Революции и обернулась, Серый понял, что обознался. Такая же прическа, фигура… Слава богу, что это не она.

Завадский знал, где живет Татьяна, мог бы ее найти, но зачем? Чтобы растревожить свою израненную душу? Что он, бывший зек, может ей предложить? А вот спутав ее с другой, помчался следом. Не выдержал.

В тот субботний вечер, по расчетам Серого, Дворянкин должен был быть дома, и, как следовало из его наблюдений, ближе к ночи Роман пойдет в ресторан, чтобы выпить вина. По выходным он часто так делал – ставил изящный заключительный аккорд уходящей недели. Серый планировал подкараулить его у карьеров.

Он отправился на место заранее – уже около девяти Завадский шагал по Альпийской улице. Его взгляд выцепил знакомый силуэт. Блондинка в голубом платье с пластиковым пакетом и дамской сумочкой в руках быстро шла на высоких каблуках, отчего ее походка сделалась неуклюжей. Лицо девушки отражало гамму негативных чувств. Она остановилась возле урны, порылась в сумочке, что-то из нее достала и от души вышвырнула в урну. По характерному звону Серый понял, что это были ключи. Издаваемые ими звуки вор определял безошибочно.

Развод и девичья фамилия, поссорились голубки, резюмировал Завадский. Надев перчатки, он довольно выудил из мусора связку ключей. Ключи пришлись весьма кстати. Первоначальный план менялся.

Сейчас этот хрен с ручкой проклинает свою телку и, скорее всего, снимает стресс пойлом. Если явиться к нему и отпереть дверь, он решит, что вернулась баба, чтобы продолжить скандал.

Серый так и сделал. Тенью скользнул на двадцать четвертый этаж, прислушиваясь, заклеил жевательной резинкой глазки соседских квартир и осторожно вставил ключ в замок.

Со вкусом обставленная квартира Дворянкина встретила его тишиной. Прокравшись по коридору, Серый обнаружил Романа на полу в спальне. Приподняв закрывающую лицо занавеску, он увидел на лбу мужчины красноречивую надпись «Оревуар!». Рядом на журнальном столике стояли два бокала и початая бутылка вина.

– Слабовато, – оценил Серый крепость напитка.

Он легонько пнул носком кроссовки лежащее тело. Не издав ни звука, Роман продолжал спать.

Опытным воровским глазом Завадский обвел комнату. Барахла много, а взять нечего – все более-менее ценное слишком громоздко. В ящике комода нашел бумажник с несколькими тысячными купюрами – Роман предпочитал безналичный расчет.

Переместившись в гостиную, Серый сразу заглянул в открытый шкаф. Расположенный в нем сейф огорчил своей пустотой. Вероятно, здесь хранилась его доля.

– Сучка! – емко охарактеризовал он подругу Дворянкина.

Девка обиделась и в качестве компенсации морального вреда забрала содержимое сейфа. Даже заколку второпях обронила, курица!

Серый почувствовал себя в дураках – только что у него из-под носа увели кучу денег, и сделала это какая-то коза.

Он был зол. На себя – за нерасторопность, на блондинку – за то, что она оставила его ни с чем, и больше всего на Дворянкина. За Тайну, за неотданный долг, за то, что его, Серого, он в грош не ставит и смеет его посылать. За все.

Завадский вернулся в спальню, где по-прежнему дрых Роман. Взял лежащий на блюде с виноградом нож и всадил его в грудь врага. Он расправил занавеску, прикрыв ею образовавшуюся рану. Так Дворянкин смотрелся лучше и выглядел почти как живой.

Тридцатью минутами ранее

Влетев в квартиру Дворянкина, Лена без церемоний заглянула сначала на кухню, а затем в гостиную и спальню. Она хотела сразу взять быка за рога – глядя в честные глаза Романа, прояснить ситуацию раз и навсегда: ху есть ху? Ей не терпелось услышать от него четкие ответы на наболевшие вопросы: любит он ее или нет и какие у него планы на будущее? Стоит ли им продолжать встречи, черт дери!

Не обнаружив любовника ни в гостиной, ни на кухне, Лена уверенно двинулась в спальню. Нажрался и спит, свинтус! – решила она, когда увидела полулежащего в кресле Романа. Толкнула его в плечо – реакции не последовало. Тогда Лена толкнула сильнее – Дворянкин скатился на пол, но не проснулся. Лена увидела на лбу любовника надпись «Оревуар!». Она перевела взгляд на смятую постель и на журнальный столик с двумя бокалами, початой бутылкой «Изадоры», остатками винограда на большом блюде, которое, между прочим, Роман приобрел для дома по ее просьбе. От этого ее передернуло: она-то представляла, как это блюдо будет украшать стол, накрытый к их семейным обедам, а не журнальный столик с фруктами, к которым станет тянуть свои ручонки какая-то стерва.

– Ах, вот как! – вспыхнула Лена. Ей сразу представилось, что сегодня происходило в этой спальне. До нее здесь была Тайна, они пили вино, развлекались. Дворянкин перебрал свою норму и уснул. Тайна обиделась и ушла, мстительно написав на лбу любовника записку. Экстравагантно, оценила Лена поступок соперницы. Она бы на такое не решилась, а эта Климушкина, видно, может себе позволить подобные выпады. Еще бы! Когда с тобой все носятся как с писаной торбой, отчего бы не выкаблучиваться? Вон как Закатов по ней сохнет, и Дворянкин, судя по всему, тоже. «Везет же некоторым!» – завистливо подумала девушка. Ей стало обидно за то, что она, как дура, надеялась, строила планы, в конце концов переломила себя и надела сегодня голубое платье, хоть и красивое, но неприятное тем, что точно такое же есть у Тайны. И все для того, чтобы выглядеть как в день их знакомства с Дворянкиным. Думала, вот обнимет Романа, скажет, как его любит и мечтает быть с ним, потому что осточертела неопределенность и уже хочется свить гнездо. Нет, про гнездо и неопределенность она говорить не стала бы, чтобы не спугнуть. И тогда Дворянкин наверняка бы решил на ней жениться. Потому что побоялся бы ее потерять.

Но получилось все иначе – оказалось, Роман ею ничуть не дорожит, раз имеет наглость прямо перед ее приходом принимать дома другую бабу.

– С меня довольно! – психанула Лена.

Она в спешке собрала те немногие свои вещи, которые оставила у Дворянкина: халатик, сорочка, тапки, немного косметики – все уместилось в один пластиковый пакет. Уходя, она с наслаждением сорвала ненавистную черную занавеску в спальне. Вторая не поддалась, застряв на карнизе.

– Дизайнер хренов! – зло бросила полотнище в лицо любовнику.

В прихожей задержалась у зеркала. Элегантное голубое платье, красивые модные босоножки, старательно уложенная феном челка (будь она неладна!), аккуратный маникюр, манящие бордовые губы женщины-вамп… «Чем не королева! – похвалила себя Лена. – Да таких, как этот Дворянкин, у меня будет миллион!».

Девушка уже потянула за ручку входной двери, чтобы уйти, как ее осенило. Прабабушкины драгоценности!

Лена молнией метнулась в гостиную к шкафу, в котором видела сейф. «Лишь бы код не поменял!» – думала она. Прежний код Лена помнила – он был на редкость простым, как веник, и состоял из даты рождения Романа, выстроенной в обратном порядке. У Дворянкина плохая память на цифры, предположила она. Такая догадка ее посещала и раньше, когда она видела, как любовник, прежде чем ввести пин-код карты, подсматривал его в айфоне.

Кодовый замок поддался не сразу. Прежде чем его открыть, девушка перепробовала несколько комбинаций, меняя местами год, число и месяц рождения. Замок тихо щелкнул, Лена схватила шкатулку, открыла ее и не смогла сдержать восхищения: бриллиантовые серьги-веера, сердце из белого золота с гранатами и рубинами, брошь в виде раскинувшей свои платиновые крылья птицы, ожерелье – виноградная лоза с редкими зелеными сапфирами… От такого количества дорогих и изысканных ювелирных изделий у девушки перехватило дыхание.

– Вот жлоб! – простонала она, разозлившись на Романа за то, что он не пожелал ей подарить ничего из этих прекрасных украшений.

Сунув шкатулку в сумку, Лена зашла в спальню, где по-прежнему сладко спал Дворянкин, и достала из-под тумбочки заколку. Брезгливо держа ее двумя пальчиками, девушка положила заколку в шкафу. Скрупулезно стерла везде свои отпечатки и ушла. Отойдя от дома Дворянкина, Лена достала из сумочки когда-то полученные от Романа ключи и швырнула их в урну.

– Все! Роман с Романом закончен! Оревуар, приятель! – процитировала она прощальное слово Климушкиной и поморщилась – опять эта Тайна!

Лену Серый убивать не собирался. Он приехал на улицу Жертв Революции и занял пост около дома, где в прошлый раз остановилось такси. Девушка вскоре появилась. Как понял Серый, она там жила. Ее квартира была словно создана для квартирных краж: низкий второй этаж, водосточная труба, проходящая впритык с окнами; открытая же лоджия олицетворяла собой призыв: «Вэлком!»

Завадский не стал ломаться – приглашение принял.

– Могли бы и прибраться, раз гостей зазывают, – проворчал он, споткнувшись на лоджии о лыжу. Лоджия, через которую он проник в квартиру, поражала своей захламленностью.

Серый домушником не был, он специализировался на автомобилях. Так что он немного стушевался, обводя взором фронт работ. Осмотревшись, Серый вспомнил своего знакомого по ИТК – Жорика Магнитогорского. Тот в порядке трепа иногда делился методами своей работы. Серому его методы были до лампочки, но от скуки он слушал. И вот теперь болтовня Жорика неожиданно пригодилась.

Завадский уже обшарил все в спальне, прошелся по шкафам, но ничего не нашел – ни денег, ни драгоценностей. Куда они делись, Серый не понимал. Вдруг его тонкий слух уловил шаги на лестничной площадке, за которыми последовал звук открываемого замка.

Надо было уходить, подумал он задним умом, понимая, что рано явившуюся хозяйку придется убрать.

А ведь Завадский прав – ничего у них на него нет. Ничегошеньки! И чтобы что-нибудь найти, придется очень постараться, потому что Завадский матерый вор, осторожный и хладнокровный, – пытаться вытрясти из него информацию при помощи логических уловок невозможно: не клюнет. Так что, если он причастен к преступлению, привлечь к ответственности его, увы, не удастся.

Илья Сергеевич с грустью посмотрел на распухшее от материалов дело Дворянкина, в котором недавно появился еще один документ – протокол допроса, подписанный Завадским.

Но в этот раз следователь ошибся. Позвонил дежурный и сообщил, что к нему пришел Сергей Завадский. С повинной, добавил дежурный.

– Пиши, начальник, – сказал Серый с порога. – Климушкина ни в чем не виновата. Дворянкина убил я.

Несколько лет назад

Юрка ненавидел свое имя. Нет, не то, которым он всегда представлялся, а другое, записанное в свидетельстве о его рождении. Имя Юра ему очень даже нравилось, и он мечтал, чтобы оно стало его настоящим. Казалось бы, это так просто, чтобы его назвали Юрой. Ну или Лешей, Димой, Петей – любым другим мальчишеским именем. Но бабушка пожелала назвать его как девочку. Отец сопротивлялся, мама тоже – ей нравилось имя Артем. Естественно, вышло по-бабушкиному, так как ее слово в их семье было законом: мальчика записали Юлием Бенедиктовичем Закатовым.

В семье его звали Юлей или Юленькой, Юляшкой, в лучшем случае Юликом. В младенческом возрасте мальчику было все равно, как его называют, Юля так Юля. А вот когда он чуть подрос и оказался на детской площадке, там пришло понимание, что имя у него неправильное.

– Юля! Юлечка! – позвал его чей-то незнакомый голос.

Юлик обернулся – к деревянному мухомору подошла чужая бабушка и зачем-то его звала. Через мгновение он сообразил, что зовут не его. На зов прибежала одетая в синее в белый горох платье белокурая девочка.

– Юленька! Сколько можно играть?! Нам домой пора, – сообщила бабушка, платком очищая от песка детские ладошки.

Юлик в тот момент еще не осознал всей катастрофы своего положения, но в его детскую душу уже закралось сомнение, что с именем что-то не так. Это сомнение подтвердилось, когда на следующий день на площадке он опять оказался рядом с девочкой в синем платье. Кроме нее было еще несколько малышей, самый бойкий из которых – Ванька, услышав, что у мальчика и девочки одинаковые имена, стал дразниться.

Юлик, как его учила мама, попытался воздействовать на задиру словами.

– Сам ты девчонка! – заверещал он и только раззадорил Ваню, который придумывал все новые и новые обзывалки. Тогда Юля, как учил его папа тайком от мамы, заехал обидчику в лоб пластмассовым совком.

Мамаши подняли скандал, и Юлика перестали приводить на детскую площадку, чтобы он больше никого не обидел. Они стали гулять с бабушкой в сквере, что мальчику нравилось гораздо больше – там его никто не дразнил. А осенью его отдали в детский сад, где начался кошмар.

– Я не Юля! – отчаянно сопротивлялся ребенок.

– А кто же ты? – словно издеваясь, спорили с ним воспитатели. Сила была на стороне взрослых. Победили они.

Ребятня в группе его заклеймила девчонкой, Юлик ничего не мог поделать. К пущему несчастью, он плохо рос и был субтильным. Несмотря на внешнюю хилость, Юлик обладал на редкость упрямым характером. В шесть лет его упрямство проявлялось в нежелании отзываться на свое имя. Правда, это происходило только дома, а в детском саду воспитатели на его протесты не реагировали. Мальчик начал замыкаться в себе.

Когда пришла пора идти в школу, отец настоял, чтобы в классном журнале записали сына Юрой. Не передать той радости, когда учительница впервые обратилась к нему по новому имени.

– К доске пойдет Закатов Юра! – внимательный взгляд в упор сквозь круглые очки.

Юлик не поверил, что обращаются именно к нему. Он на всякий случай оглянулся, не сидит ли где-нибудь поблизости Юра Закатов.

– Ну же, Юра, выходи, – поторопила учительница.

– Я?

– Ну а кто же? У нас в классе Закатов один.

Уже только за то, что здесь называют его Юрой, Юлик полюбил школу. Он самозабвенно готовился к урокам, чтобы чаще тянуть руку и чаще слышать свое новое имя.

Юра. К этому имени он привык и считал его своим. Разве что бабушка продолжала по-прежнему называть его Юлей. Но на то она и бабушка, ей простительно. Казалось бы, все невзгоды остались позади, но нет, появилась новая напасть. Отличник, любимец учителей Юра Закатов слишком медленно рос. На физкультуре он стоял в шеренге предпоследним, опережая лишь девочку Юлю, ту самую, с которой когда-то играл на детской площадке. В седьмом классе, когда девочки начинали заметно взрослеть и появлялись первые тайные симпатии, маленький рост для его обладателя выливался в трагедию вселенского масштаба. Пацаны и так посматривали на Юрика с превосходством. Они не любили его за его пятерки и за то, что приходилось у него все всегда списывать, а из-за роста метр с кепкой и вовсе перестали воспринимать Юрика всерьез. Он являлся для них палочкой-выручалочкой, кем-то вроде обслуги, которая должна быть незаметной и в нужный момент оказываться рядом. Однажды Юра заболел накануне контрольной по алгебре и тем самым подвел жаждущих у него списать. Тогда-то впервые его отсутствие в классе стало особенно ощутимым.

Юра все понимал, но был, на удивление, не вредным, он благодушно помогал одноклассникам с учебой – и вовсе не из-за боязни, что его отлупят. Несмотря на свое физическое отставание, он чувствовал себя победителем, сильным человеком, которому все по плечу. А победителю не к лицу мелочность и сведение счетов на уровне: ты мне – я тебе. Победитель щедр и снисходителен, он знает, что в любом случае от него не убудет.

Юра обладал одной особенностью. Он свято верил, что ничего невозможного не существует. Нет понятия «не могу», есть «не очень хочу». И он всегда получал то, чего очень хотел. Само оно с неба ему на ладони не падало, для этого он много трудился.

Преграды перед Юрой возникали постоянно. Например, его не хотели принимать в секцию дзюдо.

– Слабоват, не выдержишь нагрузки, – скривил кислую гримасу тренер. – Приходи на будущий год.

Занятия для детей были бесплатными, и отнюдь не ради удовольствия, как в коммерческих кружках. Никакие «хочу – хожу, хочу – не хожу» не принимались. Юных спортсменов готовили к соревнованиям и предъявляли к ним соответствующие требования. Не важно, нацелены дети на олимпийское золото или нет, у них есть тренер, который с одержимостью энтузиаста двадцатых годов прошлого столетия жаждет видеть своих подопечных на пьедестале. Кто-то из них да победит в каком-нибудь чемпионате, рассуждали тренеры, заставляя юных спортсменов наматывать круги по стадиону.

Ждать целый год Юра не хотел, ему уже отказали в секциях большого тенниса и карате. Зато приняли на шахматы и в пинг-понг. На шахматы Юра ходил ради развития логического мышления, но как вид спорта их не воспринимал, а пинг-понг для его амбициозной натуры был недостаточно масштабным. Ему хотелось заниматься настоящим мужским спортом, чтобы быть сильным и ловким.

– Что нужно, чтобы меня приняли на дзюдо? – допытывался он.

– Подтягиваться, отжиматься, бегать – много чего.

– Я все это умею! – убежденно заверил Юра. Он говорил и сам себе верил – должен же он хоть что-то уметь!

– Изобрази, – кивнул в сторону турника тренер.

В горячке Юрик подтянулся пять раз, шестой кое-как дотянул, на седьмом, извиваясь ужом, поравнялся с перекладиной макушкой и сник.

– Ну вот, что и требовалось доказать – слабоват, – устало резюмировал тренер.

– А сколько надо?

– Подтянуться – хотя бы раз двадцать, а отжаться от пола – пятьдесят.

– Я потренируюсь и сумею.

– Вот это другой разговор. Осилишь норматив – приму.

Юра уже в детстве был человеком без ограничителя. Хотя детство – это именно та пора, когда безоговорочно веришь в собственные силы и не видишь преград ни в чем. Требуется отжаться от пола пятьдесят раз, а получается неполные двадцать? Плевать! Надо работать, а не сидеть и киснуть. Встал и пошел, а иначе ты ничего не стоишь. Ничего! Ты – ноль на палочке.

Юра работал как каторжный. Сил у него было маловато из-за хилости организма, как говорил учитель физкультуры. Но бьющая фонтаном энергия компенсировала недостаток физического развития. Ежедневно тренировался, накачивая мышцы, и шаг за шагом, ступенька за ступенькой шел к успеху. Он походил на альпиниста, упрямо поднимающегося в гору. По кривой траектории, скрипя зубами, преодолевая себя, Юра продвигался вперед, и вот уже через два месяца он носил в спортивной сумке сшитое мамой кимоно с белым поясом новичка. В секции он оказался самым слабым учеником, потому что приступил к занятиям позже всех. Это его не пугало – напротив, подстегнуло к спортивным достижениям. Работать несмотря ни на что – был его девиз.

Двенадцать лет – возраст, когда мало кто задумывается о будущей профессии, а если и задумывается, то не всерьез. По крайней мере, так обстояли дела в Юрином классе. Когда на классном часе учительница задала ребятам вопрос, касающийся профессионального самоопределения, последовал стандартный набор ответов. Дети хотели стать депутатами, актрисами, врачами, инженерами, моряками.

– Прекрасный выбор, – сказала классная дама. – А что вы для этого делаете?

– Мы учимся.

– Ничего.

– А разве сейчас нужно что-то делать? Вот окончим школу, и тогда… – раздался разнобой голосов.

– Сейчас вам нужно учиться и делать это как можно лучше, чтобы из вас получились хорошие врачи и инженеры.

Разговор был банальным и потому ни о чем. Его обязали провести во всех классах, с целью повышения успеваемости. Учителя без особого воодушевления принялись выполнять задание, потому что помнили себя в юности, как они сами выбирали специальность. Мало кто из них пришел в пединститут по велению сердца, там оказались кто случайно, кто по наставлению родителей, кто оттого, что больше никуда не поступил. И это в семнадцать лет! Какой уж тут может быть осознанный выбор в средней школе? Классная вела беседу без всякого энтузиазма, и дети это чувствовали. Формальные вопросы – формальные ответы. Юра оказался единственным учеником, который задумался над темой разговора.

– Что нужно сделать еще, кроме как хорошо учиться? – спросил он.

– Чтобы стать космонавтом, как ты хочешь, придется потрудиться. Слышал песню: «Таких не берут в космонавты»? Так вот, туда берут только самых лучших! Стань лучшим: в спорте, в учебе, везде!

Зерно упало в благодатную почву, у парня была мечта, но он не знал, в какую сторону двигаться, чтобы ее достичь, а тут услышал ответ – стать лучшим. Цель оказалась в его стиле, и он рванул к ней, как бегун на длинной дистанции за чемпионским титулом. Приставал к родителям: как стать космонавтом?

– Зачем тебе космос? – не понимала мама. Она не приветствовала призрачные цели.

– Отличная профессия, – одобрял отец, понимая, что лучше стремиться в космонавты, чем не иметь устремлений вообще. – Готовься к поступлению в авиационное училище, учи физику, математику, английский язык.

В школе Юра учил французский и не очень-то его любил. У него вообще с гуманитарными предметами дела обстояли неважно, и хорошие отметки по ним он зарабатывал благодаря стараниям. Но надо – так надо. Ради цели Юра пошел в Дом культуры на курсы английского языка.

Кроме главной мечты – стать космонавтом, о которой он не стеснялся заявлять и теребил всех, кого только можно, у Юры была еще одна мечта, не менее важная, хранимая в сердце, в которую он не посвящал никого. Мечту звали Тайной. Ей очень шло ее прозвище, и Юре нравилось ее так называть. «Тайна», – шептал он мечтательно перед сном. Ее нежная улыбка, кокетливый взгляд кошачьих глаз пленили, увлекая в упоительную неизвестность. Он понимал, что младше на год и он для нее малявка. Тайна гуляет со старшими ребятами, которые выше его на голову, они играют на гитаре, носят штормовки и бритвенные браслеты – куда ему до них? Но Юра верил, что когда-нибудь она станет его девушкой.

Впервые он поймал на себе ее взгляд полгода назад. По дороге в магазин, куда его послали за хлебом, мальчик встретил ее. Тайна околдовала мгновенно и навсегда. Медленно повернула голову, не отрывая взгляда. Напоследок улыбнулась и ушла, оставляя его в растерянности. Юра стоял как завороженный, напрочь забыв, куда шел. А после еще долго его преследовал лукавый взгляд юной чертовки, от которого становилось радостно на душе и как-то по-новому сладко.

Он и раньше видел, как она гуляла вместе с мальчишками. Его в компанию не принимали, да он и не стремился: учеба, шахматы, музыка – у него был свой мир увлечений, в котором не хватало времени на дворовые игры и шатания по подвалам.

После той мимолетной встречи возле булочной все изменилось. Юра впервые пожалел, что не вхож в дворовую компанию. Он чаще стал ходить через двор, где собиралась Танина компания, а в школе старался появиться около ее класса, чтобы взглянуть на любимую девочку.

Однажды, улучив момент, когда в учительской никого не было, он прокрался туда и заглянул в журнал восьмого «В», в котором училась Таня. Одни двойки и тройки, удивился он. Климушкина была известной разгильдяйкой, но вот глупой Юра ее никак не представлял. Но плохая успеваемость любимой не могла повлиять на чувства к ней. Юра в учительскую зашел совсем не для того, чтобы взглянуть на оценки. В конце классного журнала была информация об учениках – домашний адрес и телефон – то, что надо. Он даже не стал записывать – запомнил заветные цифры. Захлопнул журнал, поставил на место. В этот момент дверь открылась – вошла математичка.

– Закатов! Что ты тут делаешь? – удивленно спросила она своим хорошо поставленным строгим голосом.

– Анна Сергеевна просила сходить за журналом, – брякнул он первое, что пришло в голову.

– Анны Сергеевны сегодня не будет, она заболела. И когда ты только врать начал? А ведь такой хороший мальчик был.

– Извините.

Юре стало стыдно. Он почти никогда не врал, а если и прибегал ко лжи, то старался на ней не попадаться. Математичка к нему хорошо относилась и доверяла как прилежному ученику, и от этого было стыдно вдвойне.

– Иди уж, – проводила она его строгим взглядом.

Юра осмелился позвонить только через два дня. Вечером, уединившись в коридоре, набрал номер Тани. Что ей сказать, он не знал. Сердце забилось учащенно, коленки начинали трястись.

– Я слушаю, – отозвался женский голос. Слишком взрослый для того, чтобы быть Таниным.

– Здрасте. А Таню можно?

– Ее дома нет. Кто ее спрашивает?

– Одноклассник. До свидания, – чтобы не услышать неудобного вопроса, какой именно одноклассник, Юра поспешил положить трубку. И так наврал, хватит. Назвать свое имя он не решился.

На следующий день он позвонил чуть позже, и все равно Таню дома не застал. Звонить после одиннадцати вечера было неприлично. Он и не звонил. Попытался позвонить субботним утром, но опять неудачно – Татьяна еще спала.

– Сейчас разбужу, – раздался бесцветный голос ее матери.

– Что вы, не надо!

– Ничего, пусть поднимается. Уже десятый час, хватит дрыхнуть!

Послышались шаги, голоса.

– Да, – услышал он.

Сердце подскочило к горлу, мысли в голове перепутались и забились в панике. Что, что сказать? Сказать хотелось так много: «Ты мне нравишься, Таня. Давай дружить». За этой фразой скрывалось столько смысла, надежд, переживаний. Язык онемел, Юра молчал, зажав микрофон пальцем, и слушал легкое дыхание любимой.

– Слушаю! – повторила Таня. Ответа не последовало. – Не хотите говорить, не надо!

Таня его не замечала. Зато заметили ее друзья. Вечер, дорога домой лежала от остановки через сквер. Из кустов, как из преисподней, вылезли четыре фигуры и перегородили дорогу. Самый высокий из них – Серый начал издалека.

– Ты, Суслик, как я посмотрю, совсем борзым стал, поляну не сечешь.

Двое вырубаются, третий в неудобной позиции – успеет нанести удар, определил расстановку сил Юра.

– Чего молчишь, ботаник? Очко играет? А не фиг на чужих чувих слюни пускать. Еще раз к Тайне сунешься, накостыляем.

– А может, вмазать ему меж глаз? – посоветовали Серому друзья.

– Слышь, Суслик? Народ требует зрелищ. Но я сегодня добрый. Вали, пока рыло не начистили.

Юра, не меняя темпа, и даже нарочно чуть медленнее, чем шел до этого, не оглядываясь, двинулся в сторону дома. Он все прекрасно понимал, от него требовали прекратить обращать внимание на Таню, иначе побьют. И занятия борьбой помогут едва ли – силы неравны. Но он не собирался слушаться эту шайку. Таня – не их собственность, она сама решает, с кем ей быть.

Он написал ей стихотворение. Долго подбирал слова. Правда, вышло не очень складно. Юра бросил ей самолетик на балкон. Попал только с пятой попытки, а до этого самолетик пролетал мимо. Застрял в ветках дерева, и пришлось делать новый.

Но надо быть начеку.

Серый и компания заловили его в классе перед уроком французского. Француженка еще не пришла, а немногочисленных одноклассников они попросили выйти. Серый вытащил из кармана смятый листок бумаги, в котором Юра узнал свой не долетевший до Таниного балкона самолетик.

– Твое сочинилово, Мандельштам хренов?

– Кто так пишет, придурок? Я тебя сейчас писать научу. Бери мел, пиши: «Я придурок, я дебил, я чмо». И без ошибок давай. «Я даун», – продолжал диктовать Серый. – И от себя что-нибудь добавь.

«Я серое убожество», – вывел Юра.

– Годится, – похвалил Серый. – Теперь подпишись.

«Завадский Сергей», – написал Юра.

– Что? Вот урод! Ну, ты меня достал!

Прозвенел звонок, зашла учительница, а за нею гурьба ребятни.

– Завадский! Что за приступ самоуничижения? Стирай свои заметки.

Учительница французского была одной из немногих, которую все слушались. И не потому, что она была злой, нет. Она отличалась невероятной женственностью: звенела изящными браслетами, на шее и в ушах носила изысканные украшения, высоко закалывала волосы, которые выбивались и падали на лицо. Преподаваемый ею предмет очень ей шел. Легкая блуза с рюшами, длинная юбка с высокой талией, шерстяной жилет, туфли на тонких каблуках. От нее исходило обаяние, которое чувствовали все – и коллеги-учителя и ученики. Никогда не повышала голоса, она говорила тихо, с завораживающей хрипотцой, усмиряя хулиганов одним лишь взглядом своих шоколадных глаз. Серый, привыкший дерзить учителям, с француженкой делался смирным. Он вообще робел перед такими вот женственными женщинами.

– Это не я писал, – буркнул он.

– Стирай, не рассуждай, – скомандовала она иронично.

Под хохот семиклассников, красный как рак, Сергей тер доску, кидая колючие взгляды на своего врага. Юра как ни в чем не бывало наблюдал за ним со своей второй парты.

– Спасибо, Завадский, можешь быть свободен, – выпроводила его учительница.

– Оревуар! – прошелестел Серый.

После этого случая Серый взбесился. Обуреваемый жаждой мести, вместе со своей шайкой он стал преследовать Юру. В школу ходить стало небезопасно. Юра воспринял происходящее как игру: он разведчик, орудующий в тылу врага. На шахматах их учили просчитывать партию, и Юра просчитывал. Он предупреждал действия Серого на несколько шагов вперед. Ему даже нравилось ускользать из-под носа преследователей, оставляя их в дураках. Наигравшись в кошки-мышки, Юра нарочно открылся, когда Серый был один. Увидев Завадского, сидящего во дворе на скамейке с ногами, как курица на насесте, он прошелся чуть в стороне от него, но так, чтобы тот его заметил. Серый наживку закусил – тут же соскочил со своего насеста. Он ринулся за Юрой вслед. Несколькими прыжками догнал его, положил руку на плечо, потянул на себя.

– Молись, Суслик! – говорил Серый уже в полете. Он не успел опомниться, как оказался на газоне. Попытка подняться и засветить сопернику в глаз не удалась – Завадский снова распластался на траве.

Серый ошарашенно смотрел на Юру – тонкого, как тростинка, мальчика, который был младше его на два года, ниже ростом и уже в плечах. И вот этот «суслик» справился с ним играючи, как с котенком. Серый, привыкший уважать силу, впервые посмотрел на Юру другими глазами. Теперь перед ним стоял не суслик, а достойный соперник.

Охота прекратилась, больше шайка Серого Юру не преследовала. Сказать, что хулиганы прониклись к нему теплыми чувствами, нельзя – встретив его, они кидали на парнишку косые взгляды, но не задирались – проходили дальше. Негласный пакт о ненападении сохранялся до дискотеки, посвященной началу осенних каникул, на которой Юра осмелился пригласить Таню на танец.

Бывают такие вечера – тихие, уютные, с сиреневым в оранжевую полоску небом. Они сочетаются с одиночеством и горячим глинтвейном или пахнущим мятой чаем. Таким вечером хочется укутаться в плед и жечь свечи. Свечи обязательно нужно поставить в подсвечник, глинтвейн налить в высокий бокал, а плед должен быть клетчатым, и хорошо бы еще, чтобы в доме пахло дождем. Весь день Таня бесцельно бродила по городу, выбирая тихие улочки и набережные. Они словно были созданы для неторопливых прогулок и размышлений. Особенно ей нравились Фонтанка и канал Грибоедова своим деревянным Банковским мостиком. Придя в старую дедову квартиру, Таня распахнула деревянные рамы, впуская в комнату свежесть. Вид из окон был, мягко говоря, не впечатляющий – двор-колодец он и есть двор-колодец: четыре бетонных стены с желтоглазыми окнами, чернеющее пятно арки и, если задрать голову вверх, будет виден прямоугольник неба. Зато со двора тянуло свежестью после опрокинувшегося на город дождя. Раньше Таня очень не любила мрачный дом своего деда, как и его двор и неприглядную Кадетскую линию, на которой он стоял. А теперь он ей казался милым, она нашла в нем особое очарование – этакую красоту в уродстве.

Таня заварила свежий с мятой чай, нарезала лимонный рулет, достала морошковое варенье. Поскольку чаепитие предстояло особенное, то и посуда для него должна соответствовать. Таковая нашлась – из старого бабушкиного сервиза, хранившегося на верхней полке буфета. Дед им никогда не пользовался – берег. Таня обычно пила чай из своей чашки, красивой, но заурядной – с рыжим сонно жмурящимся котом на пузатой стенке. Бабушкин же сервиз можно назвать произведением искусства. Фарфор с темно-синими жар-птицами и золотыми каемками. Таня взяла чайную пару и пиалу под варенье. Варенье упало на донышко янтарем, соблазняя своими цельными северными ягодами. Несмотря на фабричное происхождение варенья, оно у нее ассоциировалась с семейной идиллией. В дружных семьях всегда находится такая вот баночка варенья к чаю. Сначала все вместе ходят в лес за ягодами, а потом зимними вьюжными вечерами сидят за большим, уставленным выпечкой столом. Кто-нибудь из членов семьи, обычно тот, кто помладше, произносит сакраментальную фразу: «А нет ли у нас чего-нибудь сладенького? На что бабушка или мама тепло улыбаются и достают из буфета варенье, то самое, ягоды для которого они дружно собирали летом. Оно наливается в большую розетку, в которую каждый опускает свою ложку, чтобы зачерпнуть сладкую тягучую жижу. Эти ложки облизывают и снова тянут к розетке с вареньем, и никого такая антисанитария не смущает, напротив, от этого еще острее ощущается родство.

В Таниной жизни тоже имели место подобные чаепития, но очень давно, когда она была маленькой и носила цветные банты и была еще жива бабушка. Мария Емельяновна считалась главой семьи и ее ангелом-хранителем. Спокойная, мудрая, она берегла хрупкий мир в доме, поддерживала семейные традиции, сплачивала родню. Это она собирала всех за одним столом по воскресеньям, где за принятием пищи шла неспешная беседа, в которой забывались обиды, скопившиеся за неделю. С уходом Марии Емельяновны старый дом на Кадетской линии опустел и как будто стал еще более старым; без хозяйки он скрючился, как старик, доживающий свой одинокий век. Олег Федорович помрачнел и, чтобы не загнуться от тоски, с головой ушел в работу. Семья перестала собираться за большим столом, а потом и вовсе распалась.

Стряхнув грусть воспоминаний, Таня достала упаковку свечей – красные с винтовым рельефом, купленные когда-то под настроение. В этом доме свечи лежали всегда под рукой из-за того, что часто выключалось электричество. Подсвечниками не пользовались, обходились блюдцами. Таня задумалась: где может лежать у деда подсвечник? А ведь где-то он есть – она его хорошо помнила: старый, бронзовый, с фигурками танцовщиц. Бабушка натирала его тряпочкой, и он блестел в свете свечи, а Таня неотрывно смотрела на танцовщиц, и ей казалось, что они движутся. То, что подсвечник в доме, она не сомневалась, ибо дед не выбрасывал ничего. В этот вечер ей непременно захотелось, чтобы подсвечник вновь оказался на столе и чтобы, как в детстве, ожили танцовщицы…

Так как на кухне Таня делала генеральную уборку и подсвечник ей не попадался, она начала поиски с коридора. Безрезультатно порылась во всех кладовках и шкафах, добралась до забитых до отказа антресолей, но, оценив фронт работы, решила оставить их на потом и перешла к стоящим в прихожей коробкам. Без всякого энтузиазма открыла верхнюю, в которой лежало все подряд – гвозди, сильно поношенные ботинки и зачем-то – старые газеты. Содержимое второй коробки тоже не порадовало – в ней обнаружился моток марли и клей для обоев. В следующей коробке искомой вещью и не пахло – в ней лежали швейные принадлежности, которые Таня когда-то искала. Надо же было их сюда засунуть! Отличные портняжные ножницы, хоть и тяжелые, но вполне пригодные – она надрезала ими кусочек ткани. Эту коробку она отложила в сторону, чтобы потом разобрать. Идея с подсвечником улетучилась, теперь Таня просто хотела выпить чаю и без всяких церемоний навернуть рулета, а лучше добавить к нему еще чего-нибудь сытного, вроде сыра или колбасы.

Таня поела с аппетитом, не беспокоясь о фигуре, – и так была худой, а после тюремного питания превратилась в ходячий скелет. После плотного ужина потянуло в сон, благо время было уже поздним. По дороге в комнату Таня споткнулась о приготовленную к разбору коробку с рукоделием, едва удержалась на ногах. Она присела на корточки, чтобы собрать выпавшее барахло. Спутанные нитки хотелось сразу отправить на помойку, но, видимо, дедова привычка ничего не выбрасывать передалась и ей. Она сложила их в найденную там же банку из-под леденцов. Кроме ниток, из коробки выпал небольшой твердый предмет прямоугольной формы, упакованный в пластиковый пакет. Таня заглянула туда и увидела шкатулку, украшенную чеканкой. Бегущий по волнам трехмачтовый парусник, на борту смотрящий вдаль моряк. Где-то на горизонте виднеются башенки города, а на причале замерла в ожидании корабля тонкая девичья фигурка – все в точности, как рассказывал дед. Неужели?! – осенила ее догадка.

Девушка нетерпеливо подцепила пальцами тугие замочки. Они поддались не с первого раза, Таня сломала ноготь, прежде чем их открыть. Крышка плавно, как по маслу, поползла вверх: кольца, серьги, ожерелья. Она решила, что на нее нашел дурман. Потерла ладошками лицо – наваждение не исчезло, шкатулка с драгоценностями по-прежнему лежала перед ней. Драгоценности Жозефины. Но откуда? Дед так подробно о них рассказывал, что ошибки быть не может. А Виталик с Романом их хотели найти. И нашли? – Слишком много вопросов и ни одного ответа, одни лишь предположения. А дед, который мог бы прояснить ситуацию, вернется только завтра. Голова шла кругом.

Золото, проклятое золото! – вспомнила она слова деда. А если оно и правда проклятое? – испугалась Таня. Но драгоценности так призывно мерцали, что руки потянулись к ним против воли. Не в силах бороться с соблазном, Таня подошла к трюмо и стала примерять украшения. На шею легла виноградная лоза с зелеными сапфирами, руки обвили золотые браслеты, на грудь присела платиновая птица – брошь, челку заколол изумрудный гребень в виде ящерицы. Это было воплощением ее повторяющегося сна. Тане даже почудилось, что птица сейчас взмахнет крыльями, запульсирует в руках рубиновое сердце и вильнет чешуйчатым хвостом ящерица. Вместе со шкатулкой девушка переместилась на диван. Она перебирала ювелирные украшения, играя с ними, как ребенок, Таня так и уснула среди драгоценностей.

Она проснулась от слепящего глаза яркого солнца. Девушка не сразу поняла, где находится: та же высокая подушка, почти раритетная – годов шестидесятых – латунная люстра на высоком, с паутинкой трещин потолке, те же запахи дедовой квартиры… Но откуда в ней этот золотистый солнечный свет? Таня приподнялась на локтях и почувствовала, как по запястьям скатились браслеты, оставляя оттиски на коже, оглянулась вокруг и увидела разбросанные на постели драгоценности. На камни падал свет из окошка, и они играли гранями, озаряя пространство.

Значит, драгоценности не приснились, почему-то с грустью подумала девушка.

Люди стремятся к богатству, охотятся за ним, предают близких, идут на преступления. И она раньше мечтала о богатстве – кто не мечтает? Хотела иметь все, чего только душа пожелает, чтобы ходить на работу ради удовольствия, а не ради добывания средств на жизнь; путешествовать когда вздумается и ездить в любую страну, а не туда, где дешевле; покупать себе и близким подарки, которые нравятся, а не те, на которые хватит денег.

Вот они, драгоценности, – свалились неожиданно, и к ним даже руку не нужно протягивать, сами упали к ногам, и их столько, что хватит на все, о чем только можно мечтать. Но отчего-то их наличие ничуть не радует.

Раздался скрип открываемой входной двери – после симпозиума вернулся дед. Набросив тунику с индийским рисунком, приобретенную взамен домашней футболки и спортивных штанов, Таня вышла в прихожую встречать Олега Федоровича.

– Привет, дед! Ты как?

– Как всегда, хорошо. Аты как?

– И я хорошо, – ответила Таня. Она перевела взгляд на разваленную накануне пирамиду коробок, в одной из которых лежала шкатулка.

– Да что ты? Я так и знал, что без меня тебе хорошо, – улыбнулся Олег Федорович своей теплой улыбкой. Его опытный взгляд сразу уловил растерянность на Танином лице, но приставать с расспросами он не стал, считая, что внучка взрослая и, если захочет, обо всем расскажет сама.

Подождав, пока дед переоденется, Таня пришла к нему в комнату.

– Вот, – положила она перед ним шкатулку с собранными наспех драгоценностями.

Редкостной красоты кулон в виде красного – краснее крови – сердца; искусно выполненная птица, раскинувшая свои платиновые крылья, золотое ожерелье из прекрасных зеленых сапфиров, инкрустированная изумрудами ящерица…

Канарский посмотрел на произведения ювелирного искусства так, словно видел их в своей квартире каждый день.

– Драгоценности фаворитки великого князя, – констатировал старик.

– Я их нашла в картонной коробке с нитками, стоящей у нас в прихожей. – Таня испытующе посмотрела на деда. Спрашивать, зачем он туда положил шкатулку с драгоценностями, было бессмысленно – у него все вещи так хранятся.

– Знаю, о чем ты сейчас подумала. – Олег Федорович прижал к себе Таню. – Когда погиб Виталик, я предположил, что это случилось из-за шкатулки. Они с Романом были одержимы поиском драгоценностей. Но тогда я не знал наверняка, что они их нашли и что это стало причиной смерти твоего брата. Проклятое золото – оно и есть проклятое золото. Хорошо, что ты забрала шкатулку у Дворянкина. Иначе еще неизвестно, в какие руки она бы потом попала.

– Но я не…

– Не надо ничего объяснять. Ты поступила как поступила. Ни о чем не сожалей и тем более не оправдывайся!

Таня лишь вздохнула. Не хватало, чтобы дед думал, что это она убила Дворянкина. Но переубедить его невозможно.

– Я не убивала Романа!

– Я знаю. Ты не могла этого сделать. Ты не такая.

Ну слава богу. Ладно, пусть думает, что это я приволокла в дом шкатулку. Хоть не считает меня убийцей – и на том спасибо.

– Дед, а что, если?..

Что Тане нравилось в ее деде, так это его способность понимать все с полуслова.

– Поступай, как считаешь нужным. Добра эти драгоценности нам не принесут.

Если дед уверен, что шкатулку принесла в дом она, а она этого не делала, тогда кто ее принес на самом деле? – размышляла Татьяна.

Может, драгоценности здесь спрятал Дворянкин? А что? Он был вхож в наш дом.

В своем сейфе отчего-то хранить драгоценности не захотел и решил, что в нашем хламе их никто искать не станет.

Вечером Таня пришла к Олегу Федоровичу, который, как всегда, склонился над бумагами и что-то изучал.

– Дед, ты думаешь, что Виталика убил Дворянкин?

– Да, я так думаю. Он был на это способен. Хоть я там со свечой не стоял, имею право так думать.

– Ты так хорошо его знал? А я вот нет.

– Чтобы понимать, на что способен человек, достаточно видеть его поступки. К тому же – гены. Я знал родителей и деда Романа. Помнишь, я рассказывал про сестру Араужо, с которой дружил гвардеец?

Они жили рядом под Марселем, а потом вернулись вместе в Россию, поддавшись моде на все русское. Надо сказать, это сын Симона затеял авантюру и втянул в нее сына Беатрис. Дворянкин, видимо, пошел в своего прадеда. Жили они в этом доме: наша семья – здесь, а Дворянкины – этажом выше. Вместе пережили революцию, потом в войну их эвакуировали одним эшелоном, а после войны вместе вернулись в Ленинград. Вот такой вот парадокс: казалось бы, наши семьи должны враждовать или хотя бы друг с другом не знаться, а они, напротив, связь не теряли.

Немногим ранее

Лена не ожидала, что дом на Кадетской линии окажется в таком непостижимо убогом состоянии. Ладно если бы он находился где-нибудь на окраине – бывшей деревне, примкнувшей к городу вследствие агломерации. Нет же, его построили в самом центре города в конце позапрошлого века, и стоял он там, не зная ремонта, пережив войну и три революции. Васильевский остров считался престижным районом, где проживали обеспеченные люди. Близость к центру и Финскому заливу повышала жилье в цене. И тут на тебе – обшарпанный до неприличия фасад, мрачный двор-колодец, сырой подъезд, лестницу в котором язык не поворачивается назвать парадной. Судя по сведениям из базы данных, здесь была прописана Татьяна Климушкина, а также некий Канарский семидесяти шести лет от роду. На него Лена и рассчитывала. Она специально выбрала для визита рабочее время, чтобы не нарваться на Татьяну. Будучи девушкой отчаянной, идя сюда, она решила действовать нахрапом и сориентироваться по обстановке. Одевшись по-деловому, без излишнего лоска – прямые неброские брюки, серая блузка навыпуск, из украшений – серебро и минимум косметики, – строго и со вкусом, вооружившись красноречивыми папкой и ручкой, Лена пришла по нужному адресу.

Она безуспешно давила на кнопку звонка, который Олег Федорович так и не починил. На всякий случай внушительно стукнув в дверь, девушка собралась уходить, и тут внезапно услышала доносящееся из квартиры шуршание. Изучающий взгляд в глазок, лязганье замков, скрип открывающейся двери, волна спертого воздуха.

– Будьте здоровы, – ответил старик на кошачий чих, изданный Леной.

– Спасибо. Канарский Олег Федорович? Я из Ленэнерго, – представилась девушка. – Снимаю показания счетчиков, – потрясла для убедительности папкой. – Можно войти?

– Да, пожалуйста, – пустил он гостью в квартиру.

Лена мигом оценила обстановку: куча коробок, темень, хлам, выпирающий с антресолей, – вот-вот свалится. Идеальная для ее цели квартирка!

– У вас большая задолженность. Вы давно за свет платили? – деловито спросила она, глядя в блокнот.

– Ой, каюсь, грешен. Стыдно-то как! Замотался совсем, все никак не дойти до сбербанка. Завтра же заплачу.

– У вас с января не плачено.

– Как с января? Я в марте платил. У меня и квитанции есть. Сейчас найду, – пошаркал он на кухню откапывать в ящике со всякой хозяйственной мелочью замусоленные корешки квитанций.

Не теряя ни минуты, Лена достала из сумки завернутый в полиэтиленовый пакет небольшой сверток и ловко сунула его в одну из коробок.

– Ищите, господа полицейские, ищите, родимые! – произнесла она шепотом, радуясь удачному стечению обстоятельств: это же надо – развести такой бардак! Идя сюда, Лена обдумала приблизительный план действий, недостатком которого ей представлялось то, что хозяева могут обнаружить «подарок» раньше сотрудников полиции, которые, по ее задумке, явятся к ним с обыском. Но теперь она видела, что ей не о чем беспокоиться: судя по всему, хлам в этом доме лежит капитально и никто его не тревожит.

– Вот, как я и говорил, за март уплачено, – принес Олег Федорович пачку квитанций.

– Действительно, уплачено, – внимательно посмотрела Лена на цифры, «сверяя» их с записями в папке. – Видимо, у нас какая-то ошибка. Вы уж извините, мы разберемся.

– Ничего, бывает. А за остальные месяцы я заплачу. Завтра же непременно пойду в сбербанк, – убеждал Канарский, закрывая за гостьей дверь.

Весь день они с дедом просидели дома. Канарский рассказывал занимательные истории эпохи декабристов, Таня внимательно слушала. Вечером они пили чай с морошковым вареньем и песочным пирогом, приготовленным Таней впервые по рецепту бабушки. Кулинарный дебют ей удался – Олег Федорович ел с аппетитом, перебирая в памяти что-то приятное. О чем думал дед, Таня не знала, вероятно, он вспоминал бабушку – Марию Емельяновну.

Спать Таня легла рано. Ей снились цветные сны про драгоценности мадам Фридрихс. Но это были светлые, солнечные сны, от которых согревалась душа.

Если накануне Таню еще одолевали сомнения, утром она точно знала, что делать. Надела длинное платье, положила шкатулку в сумку и вышла на улицу.

Высокий, пятиглавый храм со скульптурами евангелистов на куполах. Здесь, в соборе Владимирской иконы Божией Матери, в последнее время Таня бывала часто. Подходила к иконам, смотрела им в глаза и про себя разговаривала с ними. Девушка не сомневалась, что святые слышат ее безмолвный монолог.

Поставила свечки Николаю Угоднику и Сергию Радонежскому. Подошла к главной иконе храма. Богородица, с припавшим к ее щеке младенцем, предвидя его судьбу, пытается защитить дитя от будущих страданий. Ее проникновенный взгляд исполнен нежности, и кажется, что она смотрит прямо в душу. На иконе – золотые цепи с подвешенными на них перстнями и серьгами, пожертвованными прихожанами. Таня представила, как будут висеть рядом драгоценности из шкатулки. Сегодня она передала их храму.

– Прости меня. Подари мне вечную любовь – настоящую и взаимную, – прошептала Таня.

Спокойные внимательные глаза, как у живого человека. Таня ощутила на себе взгляд Богородицы – строгий, словно она с нее что-то спрашивала, добрый и покровительственный. Она, как заботливая мать, много требовала, но при этом любила и все прощала, потому что каждый человек для нее как родное дитя – в чем бы ни провинился, все равно оставался хорошим. По этому взгляду, видящему ее насквозь, Таня поняла, что Богородица ее простила и теперь у нее все будет хорошо. Ее душу словно озарили лучиком света, она покинула церковь, но свет в душе остался.

На башнях собора звенели колокола, извещая о начале воскресной службы. Таня шагала по залитому солнцем Владимирскому проспекту. Она расстегнула куртку, но все равно было жарко, словно задержалось ускользающее лето. Потепление наступило внезапно, когда его уже никто не ждал. Какой замечательный день, думала Таня. И этого вполне достаточно для счастья.

Прошла мимо Пассажа, свернула в уютный Графский переулок со старыми домами-аристократами, вышла к Фонтанке на свою любимую набережную. Ее потянуло на мост, где виднелась чья-то одинокая фигурка. На мосту обычно бывает ветрено, и там особенно хорошо ощущается терпкий болотистый запах, которого нет ни у какой другой реки: ни у продуваемой со всех сторон ветрами Невы, ни у Мойки с ее стоячей водой.

Когда Таня стала приближаться к мосту, человек, стоящий на нем, вдруг повернулся и пошел ей навстречу. Кто он, ее близорукие глаза различить не могли, но зато увидело сердце. Этого не может быть, это слишком чудесно, чтобы сбыться! – твердила она себе. И все же иногда сбывается несбыточное, жизнь исполняет желание сразу же, без мучительных ожиданий и отчаянно-безнадежного маха рукой.

– Юра?! Как я рада тебя видеть! Мне так много надо тебе сказать!

– И я рад. Ничего не надо говорить. Я сам тебе скажу.

Юра прочитал то самое стихотворение, которое в седьмом классе он написал ей на бумажном самолетике. Таня его помнила, оно было таким трогательным и запало в душу, как самое светлое воспоминание ее юности.

Он обнял Таню за плечи и прижал к себе, чтобы никогда больше не отпускать.

– Я любимым тебя назову, – тихо произнесла Таня.