Лариса Капелле - Волшебная мелодия Орфея

Капелле Лариса

Волшебная мелодия Орфея

Глава 1. Знакомство

Бодлер, специалист по информатике и по совместительству компьютерный взломщик, с явным удовольствием наблюдал за Магнусом. Этот самонадеянный идиот, ни о чем не подозревая, почесывался и сосредоточенно набирал очередную мулю на тему, какой он гениальный! Классное ощущение, Бодлер чувствовал себя почти Богом. Разобраться с защитой магнусовского компьютера заняло у него каких-то десять минут, а заклеивать глазок видеокамеры, как простой смертный, Магнус ни за что бы не стал. Это значило бы признаться в бессилии собственного антивирусника. Болван! Ну и кто из нас лучше? Представлял себе рожу своего завзятого врага, когда тот узнает, что вся его жизнь была на его, бодлеровской ладони.

В реальной жизни, то есть той, в которой существовали свидетельства о рождении, медицинские страховки и права на собственность, Бодлера звали Александр Вошек. Имя ему родители, профессора парижской Сорбонны, выбрали в честь Александра Македонского. В момент выбора имени ребенка оба родителя занимались углубленным изучением античной истории и гораздо лучше разбирались в событиях трехтысячелетней давности, нежели в пробегающем за окнами двадцатом веке. Тут случился ребенок, которого надо было как-то назвать. Учитывая вышеозначенные обстоятельства, можно сказать, что Бодлеру неслыханно повезло. Он вполне мог оказаться Навуходоносором, Мельхиседеком или Палладием.

Родители жили на своей планете. Общение с ребенком у них сводилось к короткому обмену мнением относительно погоды, даты родительского собрания и суммы денег на карманные расходы. Оба так и не поняли, зачем они обзавелись этим чадом, но к своим родительским обязанностям все-таки отнеслись ответственно. Ребенок был накормлен, одет, обут. Была нанята нянька, которая сопровождала юного Александра в школу и из школы, исправно таскала ребенка на всякие дополнительные занятия вроде скрипки и гимнастики. Юное дарование пиликало на скрипке, вызывая головную боль собственных достопочтенных предков, пыталось продержаться хотя бы одну минуту на бревне, провоцируя гомерический хохот благодарной аудитории сверстников. Надо сказать, что со сверстниками отношения у Бодлера не складывались. Окружающие особи того же возраста и обоих полов его раздражали, они были недалекими, интересовались всяческой глупостью вроде игр в стеклянные шарики, собиранием этикеток и картонных изображений, умильными песенками на тему он – ее и она – его. В общем, скука зеленая. Ситуация изменилась, когда на одиннадцатилетие родители преподнесли Алексу компьютер с десятичасовым месячным абонементом на Интернет.

Бодлер оторвался от воспоминаний и снова стал наблюдать за Магнусом. В реальной жизни Магнуса звали Эдуард плюс фамилия с аристократической приставкой: де Вельтэн. Внешность плейбоя, рост – метр восемьдесят четыре, мускулы на всех видных и невидных частях тела, хорошо вылепленное лицо и приятный баритон… перечислять можно было до бесконечности. И в общем и целом не сравнить с рахитичным Бодлером, взирающим на мир с высоты своих одного метра шестидесяти трех с половиной сантиметров. Неудивительно, что дружбы между этими двумя быть не могло. Судьба их свела на подготовке к конкурсу в высшие инженерные школы. Сначала оказалось, что им интересно вместе. Они даже оказались за одной партой. Но дружбы не завязалось. Сказалась разница характеров, воспитания, среды обитания. Магнус был настоящим красавчиком, пользовался сногсшибательным успехом у девчонок, преподаватели его выделяли, даже в столовой поварихи так и норовили дать ему самый хороший кусок. Неудивительно, что Магнус с легкостью поступил, окончил и даже устроился работать в престижную Высшую школу искусств и ремесел. В общем, Эдуард де Вельтэн умел себя преподнести и относился к собственному внешнему виду с большой серьезностью. Даже сейчас, в домашней обстановке, болтался не в каких-нибудь спортивных штанах и в застиранной фуфайке, а во фланелевых брюках и в новенькой футболке из модного тренда с девизом «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра», с которой он только что срезал этикетку. «Франт хренов! – подумал с досадой Бодлер. – Каким был, таким и остался». Впрочем, в подготовительных классах высших инженерных школ Бодлер не задержался. Стресс, конкуренция, дьявольская нагрузка и прочие прелести этого учебного заведения Бодлеру быстро надоели, и он переместился в университет, не считая нужным загружать себе голову всякой неинтересной ерундой. Карьерные соображения его никогда не интересовали, да и зачем ему думать, как заработать четыре тысячи евро в месяц, когда он был вполне способен переместить гораздо больше на несколько банковских счетов и жить припеваючи. Правда, для отвода глаз работу он все-таки нашел, но она его не слишком утомляла. Вернее, работодатели боялись перегрузить компьютерного гения, чтобы он ненароком не переместился к конкурентам.

Тем временем в комнату вошла подружка Магнуса Ника, хрупкая золотистая блондинка с чудесными синими глазами. Алексу внезапно перестало хватать воздуха, он шмыгнул носом и отвел глаза от экрана. Он отказывался себе признаться, что Ника ему нравилась. Он привык считать, что противоположный пол не представляет для него никакого интереса. Эти глупые курицы предпочитали парней высоких, накачанных, разъезжающих на спортивных машинах и с голливудской улыбкой. А Бодлер даже не смог сдать на водительские права. Дело было не в том, что он не мог водить. С машиной, как и с любым механическим существом, он быстро нашел общий язык, но ему абсолютно не давались правила дорожного движения, как, впрочем, и любые правила общественного общежития. Пока он боролся с нахлынувшими чувствами, между Никой и Магнусом начался какой-то спор. Сущность его Алекс не уловил, да и особенно не интересовался. Похоже, назревал скандал, а у Бодлера на семейные сцены была самая настоящая аллергия. Поэтому он на минутку отлучился в туалет по неотложной необходимости. Когда вернулся, Ника из поля зрения исчезла. Магнус же с разъяренной физиономией продолжал сосредоточенно набирать какую-то галиматью. Алекс заглянул в текст – ничего интересного. Речь шла о каком-то историческом открытии. Подумаешь, гений! Нашел очередной ночной горшок тысячелетней давности и прыгает от восторга! Нужно сказать, что к истории Бодлер никакого особенного интереса не испытывал. Прошлое ему представлялось временем серым, занудным, к тому же в нем не было ни искусственного интеллекта, ни виртуального пространства, передвигаться приходилось на лошадях, ослах или, еще того хуже, на верблюдах. Любое вьючное животное Бодлеру представлялось врагом человека, оно норовило то скинуть всадника, то укусить, то двигаться в противоположном направлении. Кроме того, в прошлом не было водопровода с горячей и холодной водой, поставщиков пиццы, китайских ресторанчиков и многих других жизненно необходимых вещей.

Бодлер понял, что отвлекся, и помотал головой, сейчас не до воспоминаний. Тем более в комнате Магнуса начались какие-то перестановки. Во-первых, субъект наблюдения куда-то смылся, следом послышался какой-то невнятный шум и разговор. Микрофон магнусовского компьютера заглючил, и вместо ясных голосов появился треск, сменившийся шипением, а потом и вовсе полной тишиной. Бодлер лихорадочно искал причину поломки, тем временем перед камерой появился Магнус, который явно что-то объяснял кому-то невидимому. Хакер выругался, только этого ему не хватало! Потом, махнув рукой, смирился. В конце концов, не в первый и не в последний раз. Посмотрев пару минут на немое кино по ту сторону экрана, заскучал. Хотя атмосфера в магнусовском ложбище, похоже, накалилась. Хозяин был явно возмущен, покраснел, размахивал руками и широко разевал рот. Алекс даже развеселился, аристократичный Вельтэн ему напомнил огромную рыбу. Как раньше он этого не заметил: серые глаза красавчика на самом деле были выпуклыми и совершенно рыбьими. Впрочем, наблюдать за всей этой пантомимой Бодлеру надоело. Он уже протянул руку, чтобы отключиться. В этот момент Магнус в странном жесте поднял руки и начал медленно оседать. Все остальное происходило как в замедленной съемке. Голова Вельтэна откинулась, а на груди стало медленно расплываться темное пятно. Бодлер оледенел от ужаса! А дальше ничего. Только через несколько секунд до Бодлера дошло, что он потерял связь. Он схватил мобильник и дрожащими руками набрал 18.

– Я только что стал свидетелем убийства! – прерывающимся голосом сообщил он кому-то на другом конце телефонной трубки.

– Где?

Бодлер напрягся, пытаясь вспомнить магнусовский адрес.

– Говорите! – потребовал голос в мобильнике.

– Я не знаю.

– Ваше имя?

При этом слове Алекс резко пришел в себя и отключился. На самом деле, что он мог сказать? Что взломал чужой компьютер, что наблюдал со стороны за чужой жизнью? С тем же успехом он мог признаться, что позаимствовал пару миллионов у Национального банка Франции. Он бессильно опустился на заваленный книгами и журналами диван и принялся судорожно размышлять.
Париж, октябрь 1147 года, время правления Людовика VII Молодого и Алиеноры Аквитанской

В году 1147 после Рождества Христова во Французском королевстве настали времена брожения и смуты. Так же тревожно и неспокойно было на душе всесильного министра и наставника молодого короля, аббата королевского монастыря Сен-Дени Сюжера. Это был пожилой мужчина среднего телосложения, спокойный, уверенный в себе, с приятными манерами и располагающей к себе улыбкой. Он мерил шагами широкую залу дома, купленного на подложное имя в квартале скобяных дел мастеров. В этом доме он привык принимать гостей особых, о встречах с которыми знали только несколько самых приближенных к аббату людей и личная охрана. Строение было приземистым, взгляд не привлекало, но было очень удачно расположено, и его можно было покинуть аж через целых три выхода плюс четвертый, выходивший на берег Сены. Вот и сейчас он ждал одного человека, на помощь которого рассчитывал в такой непростой момент. Только серьезные проблемы могли заставить Сюжера покинуть стены аббатства в этот вечер. Через два дня должна была состояться торжественная месса в честь дня архангела Михаила. На ней присутствовали представители знати, всех цехов, гильдий Парижа, окрестные сеньоры, приезжие рыцари и торговцы со всех сторон христианского мира. Сюжер всегда с особым вниманием относился к таким праздникам. Его аббатство должно было, как всегда, поразить и затмить своей красотой все виденное ими ранее, от этого зависел и статут аббатства, и, что самое главное, статус короля Франции. Всю свою жизнь Сюжер поставил на службу двум устремлениям, каждое из которых не только не противоречило, но скорее дополняло другое. Первое: установление сильной и единой королевской власти, когда король не просто первый среди равных, а единственный законный наместник Бога на земле. Второе: возвеличивание аббатства Сен-Дени, символа единства нации, в котором хранились мощи главного и следующего после Бога защитника французского королевства.

Только сейчас королевству грозили разброд и шатание. Ситуация стала хуже некуда с тех пор, как Бернар Клервосский заставил Людовика Молодого отправиться в Крестовый поход, а Алиенора Аквитанская последовала за мужем. У влиятельного аббата Клерво были свои резоны: освобождение Гроба Господня от власти неверных, воссоздание Небесного Иерусалима. Только аббату Сюжеру было не до небесных забот. Он отвечал за жизнь здешнюю и никогда не претендовал на обладание конечной истиной. И еще он был уверен, что от благоустройства жизни земной, а вовсе не от обретения Вечного города, зависело спасение души человеческой. Голод, болезни, бедствия, несправедливость, войны, грабежи превращали людей в животных, лишая раз и навсегда надежды на спасение. Кому, как не Сюжеру, появившемуся на свет в крестьянской хижине, это было известно.

И вот сейчас упрямство Бернара Клервосского поставило королевство на край пропасти. Устав кружить по зале, аббат присел на широкий деревянный стул с подлокотниками, взял в руки один из разложенных на столе пергаментов, заточил перо и задумался. Зал был ярко освещен массивными подсвечниками и масляными светильниками. Любого поразил бы контраст между внешней суровостью здания и роскошью помещения, в которое он попал. Пол залы был выложен мраморными плитами, застланными турецкими коврами, стены украшали искусно расшитые, редкой красоты гобелены, между гобеленами помещалось несколько разукрашенных геральдических символов, на столах блестели золотом и драгоценными камнями кубки и блюда. Яркость красок, запахи пчелиного воска, масла бузины, потрескивающий в огромном камине огонь – все свидетельствовало о богатстве и могуществе хозяина. Сюжер любил красоту этого дольнего, может быть, и неправедного, но единственного известного ему мира. Для него именно красота, а не уродство, аскеза, вериги и страдания были обещанием рая небесного. Где еще, как не в обители Бога, люди могли воочию лицезреть обещание неба?

Бернар Клервосский был душой небесной, он видел, понимал и чувствовал то, что никому из простых смертных дано не было. Для него монашеское послушание и полное отречение от всего земного были смыслом жизни любого человека. Но не всем было дано стать при жизни святыми. Люди оставались всего лишь людьми. Иерусалим Иерусалимом, но, когда живот урчит от голода, заурядным людишкам было не до установления Царства Божьего на земле. Бедняги и без того рисковали достаточно быстро отправиться на встречу с собственным создателем. Не до высоких идей рая на земле, когда каждый день тебя подстерегают болезни, набег грабителей, когда по углам жмется ребятня с раздутыми животами и голодными глазами, когда слуги сеньора выгребают дочиста жалкие остатки припасенного для посева зерна и тщательно припрятанные драгоценные инструменты ремесленника. Бродячие проповедники вещали про приход Антихриста. Обнищавшие крестьяне и горожане уходили в лес. Начавшая было расцветать коммерция хирела. Да и о какой торговле могла идти речь, когда из города в город с товаром не пробраться, по дороге кошелька точно лишишься, а если не повезет, то и жизни? Сюжер был человеком умным и здравомыслящим. От обедневших ремесленников и обанкротившихся купцов налогов не дождешься. А обобранные до нитки крестьяне, те и вовсе могли бросить обрабатывать землю. Да и из голодного какой работник? Аббат наморщил лоб, он отложил в сторону гусиное перо и покачал головой.

Сведения, над которыми размышлял аббат, были удивительными. Они должны были остаться тайной исповеди. Но отпустивший грехи кающегося монах посчитал нужным о них сообщить аббату. Слишком поразительным было то, что он услышал от умиравшего книжника. Магическая сила, способная подчинить себе все живущее! Подумать только! Если бы только это! И кто владеет этой силой? Клюнийское аббатство! Вечный соперник монастыря Сен-Дени! Клюнийский орден, объединявший сотни монастырей, возомнивший, что единственный обладает истиной, что монахи не должны подчиняться ни одной земной власти, а значит, и власти французского короля! Клюни уже давно беспокоил аббата Сен-Дени, а тут получается, что в руках его соперников находится невиданное по силе оружие! Сюжер был просто обязан проверить истинность услышанного, похожего больше на сказку. Но, с другой стороны, на пороге смерти не врут…

Только сейчас почувствовал, как устал. Мыслями вернулся в прошлое, детство, когда даже в самых смелых мечтах его родители, крестьяне королевского домена, не могли себе представить удивительную судьбу своего отпрыска. Уникальные способности подростка заметили монахи аббатства Сен-Дени. И именно там Сюжера ожидала встреча с будущим королем Франции Людовиком ле Гро. Мальчишеская дружба переросла во взрослую. Сюжер стал верным соратником, настоящим сподвижником короля. Но Людовик умер, на престол взошел молодой принц, и все изменилось. А может быть, он стал слишком стар? Сюжер горько усмехнулся. Сейчас ему было не до воспоминаний, какими бы славными они ни были. Он нахмурился, его гость опаздывал.

В это же самое время один человек спешил на встречу с всесильным аббатом. Он так старался остаться незамеченным, что чуть было не наткнулся на ночной караул! Только этого ему не хватало, чтобы королевские солдаты застали его прогуливающимся ночью по улицам Парижа. Мужчину предупредило позвякивание фонаря, которым ночной караул освещал погруженную во мрак улицу. Человек слился с неровной стеной и затаил дыхание. Напрасная предосторожность, солдаты смотрели себе под ноги, чтобы не поскользнуться на заваленной отбросами улице. Вскоре грохот их башмаков стал удаляться, караульщики спешили в тепло сторожевой башни, только бы укрыться от пронизывающего осеннего ветра и проникающей до костей сырости. Мужчина отделился от стены. Улица была пустынна, только несколько бродячих котов рыскали в поисках поживы. Вдруг послышался странный шорох. Он напрягся и снова, затаив дыхание, прижался к стене. Одной его защитой было остаться незамеченным, оружия у него не было, единственный кинжал, подаренный старинным другом, он оставил дома. Да и какой толк в оружии, если пользоваться им мужчина все равно не стал бы. Какой толк в спасении тленного тела, если бессмертная душа будет потеряна навеки!

Выглянувшая из-за облаков луна осветила безжизненным светом окружающие дома и отразилась в грязных уличных лужах. Мужчина облегченно вздохнул. Прямо напротив несколько крыс пировали над трупом бродячего пса. Он двинулся вперед. Крысы с писком кинулись в разные стороны, только один самец, огромный, гораздо больше и чернее своих собратьев, остался на месте. Животное вовсе не собиралось покидать добычу. Маленькие глазки с вызовом уставились на пришельца, пасть оскалилась, и крыса приготовилась к прыжку. Мужчину передернуло: только крысиных укусов ему сегодня и не хватало. Он внимательно огляделся по сторонам: улица была пустынна. Ночной путник расслабился. Его никто не преследовал. Он как можно осторожнее обошел воинственного самца и продолжил свой путь.

Наконец человек достиг своей цели и постучал в дверь приземистого строения. Ему открыли сразу же. Тот, кто его ждал, не боялся ни воров, ни разбойников. Что, впрочем, было понятно. За дверью находились пять воинов в полном боевом облачении. Мужчину провели по узкому коридору в большую залу, ярко освещенную массивными подсвечниками и масляными светильниками. Гость даже пошатнулся от неожиданности, голова закружилась от буйства красок и сладкого запаха горящего масла. Сюжер встал из-за стола и с приветливой улыбкой направился к вошедшему.

– Мой дорогой Гийом Ожье, рад, что вы откликнулись на мое приглашение! – обратился он к гостю.

– Только к чему такая секретность, святой отец? – не без досады произнес тот, кого называли Гийомом Ожье.

– Не вижу необходимости посвящать всех наших как друзей, так и недругов в подробности наших встреч. Все, о чем мы говорим, разглашению не подлежит.

– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет! Но почему так далеко и ночью, аббат?

– Вы ничем не рисковали, мой дорогой, – усмехнулся его собеседник.

– Ничем! Один, на ночной улице, кишмя кишащей ворами и убийцами! – возмутился Ожье.

– Один! А кто вам сказал, что на улице вы были один? – хитро улыбнулся хозяин помещения и совсем другим, сухим и приказным тоном добавил: – Оставим эти ненужные пререкательства! Итак, вы подумали над моим предложением?

– Да, – кивнул Ожье.

– Я жду вашего ответа.

Ожье побледнел, ему все труднее и труднее удавалось сохранять спокойствие. Но он не имел права показывать слабости этому стервятнику.

– Вы прекрасно знаете, что от меня ничего не зависит. О том, что вы ищете, я знаю только понаслышке и совершенно не представляю себе, какую помощь я могу вам оказать! Это всего лишь легенда! Красивая сказка, ни больше ни меньше!

– Легенда! Красивая сказка! – пожал плечами пожилой мужчина. – Именно из-за этой легенды вы отправили срочное послание главе Клюнийского ордена Петру Достопочтенному?

– Я регулярно переписываюсь с Его Святейшеством.

– Вы хотите сказать, что лично с ним незнакомы?

Ожье медленно кивнул. Ему показалось, что он задыхается.

– В этом никогда не было необходимости, – покачал он головой, – я всегда восхищался Петром Достопочтенным, глубиной его мысли, эрудицией, совершенно редким пониманием Священного Писания, сочинений отцов Церкви. Переписка с ним – редкая удача для такого скромного теолога, как я.

– И вы не хотели бы познакомиться с аббатом лично? – вкрадчиво поинтересовался аббат.

– Я почти не выезжаю из Парижа, большую часть моей жизни я провел в дороге, но сейчас поездки стали для меня утомительны, да и потом ноги не могут увести в такую даль, в которую нас уносит сила мысли.

– Идея заманчива, только на этот раз это не просьба, дорогой Гийом, а приказ! – Вежливый и приятный тон старика сменился резким и жестким, на этот раз было видно, что возражения хозяин роскошной залы не потерпит. –   Речь идет о будущем французской короны! Мне нет никакого дела ни до ваших желаний, ни до вашего комфорта! Все следы ведут в Клюни! Вы отправитесь в аббатство тотчас же! И возражений на этот раз я не потерплю! Если Бог оставил эту удивительную силу на земле, то по естественному праву она должна принадлежать французскому королю и аббатству Сен-Дени…
* * *

Гарик, Гарри Арутюнян, французско-армянский верноподданный, скучающе наблюдал за проходящими за окнами магазина прохожими. Субботний вечер набирал обороты. Пока посетителей, которым не хватило горячительных напитков, было немного. Основной наплыв начинался обычно ближе к десяти-одиннадцати часам. Сейчас же не было еще восьми. Поэтому, когда раздалось характерное тарахтение его мобильника, он смог ответить сразу же:

– Привет, Бодлер.

Правда, ответа на свое приветствие не получил.

– Я в полном дерьме! – сообщил ему задыхающийся голос Бодлера.

– Тогда это не телефонный разговор, – коротко ответил Гарик, – ты где? У себя?

– Ага, – подтвердил Бодлер.

– Тогда заказывай такси и приезжай.

– Я лучше на метро.

– Как хочешь, – согласился Гарик.

В этот момент в магазин ввалилась веселая молодежная компания. На вид ребятам явно не было восемнадцати, но Гарик документов спрашивать не стал, не видел необходимости. Бизнес есть бизнес. Компания вывалилась так же радостно, как ввалилась, обогатив дядин бизнес на сотню евро. Следом потянулись другие покупатели, и разговор с Бодлером совершенно вылетел из головы Гарика. Тем более попадать в самые неприятные ситуации для того было не впервой. Их знакомству с Алексом исполнилось больше тринадцати лет. Тогда Гарика занесло на психологический факультет Сорбонны. Туда брали всех желающих, и для получения студенческой визы лучшего варианта не было. Гарик к этому времени находился во Франции около двух лет, семья его подала прошение на политическое убежище и в ожидании решения эмиграционного ведомства перебивалась как могла: социальными пособиями и помощью родственников. Правда, после года, проведенного в Сорбонне, Гарика потянуло на приключения, он махнул рукой на учебу и завербовался во Французский иностранный легион. Там он славно прослужил десять лет, получил французское гражданство и подал в отставку. И уже два года как был совладельцем сети небольших магазинчиков, открытой его дядей Артуром Ашотовичем. Параллельно создал собственное охранное ведомство, пригодились знакомства и годы, проведенные в Иностранном легионе.

Гарик встряхнулся – не до воспоминаний. На пороге появился Бодлер. Он был явно не в себе. Арутюнян сделал знак охраннику и отвел Александра в подсобку.

– Рассказывай! – потребовал он.

Хакер сначала запутанно, потом все более четко изложил ход событий, начиная со своего наблюдения за Магнусом и кончая смертью последнего.

– Ты видел убийцу?

– Нет, я же объяснил, он находился вне поля зрения камеры! – досадливо отмахнулся Бодлер. – Ты сможешь мне помочь?

– Каким образом?

– У тебя же собственная служба безопасности?

– Я и мои ребята занимаемся охраной, а не частным сыском, – терпеливо объяснил Гарик.

– Какая разница?

– А такая, что в данном случае тебе следует обратиться в полицию и рассказать, что ты стал свидетелем убийства.

– А также рассказать… – Бодлер остановился, потом коротко добавил: – Мне с полицией не по пути!

При этом он совестливо умолчал, что не далее как вчера запустил пару вредоносных вирусов в интранет Министерства внутренних дел и на прошлой неделе скачал несколько документов для внутреннего пользования и запустил их в свободное веб-пространство.

– Понятно, к полиции обращаться ты не собираешься, – констатировал Гарик.

Бодлер отчаянно замотал головой.

– Тогда или занимайся поисками сам, или найми частного детектива! Только не говори, что у тебя нет средств, – предупредил Гарик.

Бодлер был человеком не то чтобы обеспеченным, а скорее богатым. Что, впрочем, никоим образом не отражалось ни на его внешнем виде, ни на его образе жизни. Хакер задумался.

– Почему я должен нанимать частного сыщика? – не понял он.

– Тогда оставь полицию саму разбираться с этим делом. Магнуса уже наверняка нашли, ведется следствие. Да и чем ты можешь им помочь? Подумай сам? Убийцу ты не видел, тебе ничего толком неизвестно, ни повода, ни обстоятельств, только точное время! Ну это, я думаю, судебно-медицинская экспертиза установит и без твоей помощи.

Бодлер с Гариком согласился. И в самом деле, почему он запаниковал? Кому известно, что он следил за Магнусом? Никому. А Вельтэну в любом случае уже ничем не поможешь! Успокоенный, он поговорил еще недолго с Гариком и поспешил домой. Гарик облегченно вздохнул. В его планы никоим образом не входило заниматься неприятностями Бодлера. Алекс, как всегда, появился в самый неподходящий момент. Этим вечером он обещал показать ночной Париж своей гостье из России, Анастасии Столетовой.
* * *

Подходил к концу первый день пребывания Насти Столетовой в Париже. С утра она начала добросовестно выполнять нормальную туристическую программу, в которую вошла трехчасовая очередь на Эйфелеву башню с полуторачасовым посещением последней. День выдался дождливым, обещанная панорама ограничилась лицезрением одинаковых дождевиков канареечного цвета жителей Страны восходящего солнца и поблескивающего всем туманам вопреки золотого купола собора Инвалидов. Следом Настя послушно посетила Лувр, попыталась рассмотреть Джоконду. Ожидаемого эффекта не получила, тем более ее быстро оттеснила группа предприимчивых латиноамериканцев. А любоваться картиной и работать локтями у нее как-то не складывалось. Поэтому отправилась в гораздо более спокойный египетский зал. Зато вечер примирил ее с Парижем. С ней был Гарик, они болтались по блестящему огнями городу, говорили ни о чем и смеялись до упаду. Поужинали в греческом ресторанчике, где все друг к другу обращались на «ты» и вообще чувствовали себя как дома.

– Если хочешь понять город, выкинь, к чертовой матери, этот набор несуразицы, который называется туристическим гидом, и подумай сама, что тебе может понравиться, а на что наплевать с высокой башни, – вещал Гарик.

– Эйфелевой, например? – поинтересовалась Настя, вспомнив канареечные дождевики.

– Хотя бы, просто оставь только карту и двигай куда глаза глядят. Хочется тебе помирать от скуки в музеях, помирай, хочется увидеть и открыть что-то новое, открывай!

Настя совету Гарика последовала, гордо прошагала мимо километровой очереди в музей д’Орсе, зато заглянула в Клюни, тем более название музея перекликалось с местом ее назначения во Франции. В Париже она была проездом. Ее коллеги по Питерскому политеху получили совместный грант с французской Высшей школой искусств и ремесел. Пригласили переводчицей Настю. Она совсем недавно и весьма успешно стала подвизаться в сфере технического перевода. Благо дело, место работы помогало. Поэтому Сережка Воскобойников, занимавшийся виртуальной реальностью, сразу подумал про Настю, когда вместе с Максимом Фофановым выиграл грант. Ребята предложили новую систему оптического трекинга, необходимого для иллюзии полного погружения игрока в выдуманный мир. Столетова не отказалась. Еще бы не согласиться: зарплата вдвое больше обычной, шенгенская виза на год и возможность несколько раз посетить Францию. Была еще одна причина – Гарик, но Настя предпочитала об этом не говорить. С Гариком она познакомилась у общих друзей в Москве, следом встретились в Питере. Молодые люди друг другу явно нравились, но так и не решались переступить тонкую черту, отделяющую дружбу от более близких отношений. Гарик, зная собственную ветреность, а Настя, смутно догадываясь о последней. Поэтому оба предпочли дружбу. Тем более на Настю Столетову можно было положиться, закрыв глаза. И для бывшего легионера это было самым большим комплиментом.

Настя шла куда глаза глядят и наслаждалась Парижем. Гарик был прав, к черту туристические гиды! Вот эта маленькая церквушка ей говорила больше, чем величественный Нотр-Дам. А загадочная «Дама с единорогом» нравилась больше «Джоконды». Да и вообще, какой смысл напрягаться, когда лучше просто посидеть на террасе, рассматривая людей, здания, представляя, о чем они могут думать и как жить, не торопясь выпить кофе с маленьким пирожным, забыв про калории, подставляя лицо осенней свежести и легким порывам ветра, улыбнуться симпатичному молодому мужчине за соседним столиком, поболтать, легко выслушать комплимент и так же легко расстаться. А тот посмотрит вслед и отложит в своей памяти приятный образ случайной знакомой: немножко вздернутый аккуратный носик, волнистые каштановые волосы, серо-зеленые глаза, взирающие на мир с откровенным любопытством.

Двоюродный брат Игорь Столетов, бывший начинавшим арт-дилером и в изобразительном искусстве в связи с этим разбиравшийся, сравнил ее как-то с героинями полотен Вермеера. Настя была такой же негромкой, не бросающейся в глаза, но очень милой. Правда, в личной Настиной жизни как-то так получилось, что ничего не получилось. То ли она была слишком разборчивой, то ли судьба – злодейка, а жизнь – индейка, то ли не встретила того, единственного. А может, ей и так было хорошо. Просто-напросто придерживалась принципа, что лучше голодать, чем что попало есть, и лучше быть одной, чем вместе с кем попало.

Жила Настя с мамой Антониной в совершенно чудной квартире в самом центре Петербурга рядом с Невским проспектом и площадью Восстания. Квартира досталась деду Виктору, ударнику и Герою Соцтруда, – двухкомнатная, с высокими лепными потолками, огромной кухней и настоящим холлом вместо обычного узенького коридорчика. Сначала вместе с дедом в ней жила старшая мамина сестра, незамужняя Алевтина. Антонина с Настей перебрались туда после смерти деда, а Алевтине отдали свою двушку на метро «Политехническая». Сестры втайне надеялись, что со временем Настя выйдет замуж, и тогда Антонина переберется к Але. Квартира служила одним из аргументов в поисках достойного спутника жизни для Насти. К величайшему разочарованию сестер, Настя Столетова замуж выходить не спешила. Не обладала ни необходимой ловкостью, ни сноровкой и не пылала особенным интересом. Был, правда, Костя из соседнего подъезда, но после нескольких свиданий Настя заскучала, потом был сокурсник Андрей, сотоварищ по походам по Карелии, но Андрей нашел работу в Москве, а суматошную столицу Настя не любила. Следом пара романов с коллегами окончились ничем. Да и сейчас воздыхатели у Насти были. Взять хотя бы Сережку Воскобойникова. Он и в грант ее пригласил явно не без задней мысли. Однако на что он надеялся, история умалчивала, ибо надежды эти были тщетными. Настя окончательно и бесповоротно занесла Сережку в разряд друзей и пересматривать свое решение не собиралась ни в близком, ни в далеком будущем. Дело в том, что у Сережки был один недостаток. Он был абсолютно, непереносимо рыжим, а его белая кожа страдала даже от ненадежного, скромного и ни на что не претендующего петербургского солнца. «Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой» – было именно про него. И это все несмотря на то, что дедушка Воскобойникова жил и здравствовал, преподавая в том же политехе. С точки зрения мамы и тети, это было чистой воды дурью. Но Настя была непоправимой идеалисткой и от портрета прекрасного принца, жившего в ее воображении с детства, отказываться не собиралась. Этот портрет походил на Гарика, смуглого, спортивного, с черными, прожигающими насквозь глазами и такими же блестящими вьющимися волосами, и никоим образом не напоминал рыжего Сережку Воскобойникова.
* * *

Ночью Бодлер никак не мог заснуть. Не то чтобы перед глазами стояло кровавое пятно на футболке Магнуса, но было как-то противно на душе. И совсем уж неприятно: шевелилось нечто похожее на чувство вины. Попытался было поиграть – не помогало, потом побродил по глубокой Паутине, отозвался на приглашение атаковать сайт индонезийского правительства. Чем оно провинилось перед хакерами, Бодлера не интересовало, так, повредничал, душу надо было отвести. Прогулки по deep-web были его любимым занятием. Глубинный Интернет использовался всеми, кто нуждался в каналах тайного общения и обмена документами, как правительствами, так и диссидентами, как правовыми органами, так и криминалом. И на этой ничейной территории Бодлер чувствовал себя как рыба в воде. В душе он был анархистом, любая общественная система была орудием ущемления личности. Но хакер был человеком разумным и прекрасно отдавал себе отчет в том, что без этой самой системы его хлипкая личность не продержалась бы и суток в условиях настоящей борьбы за существование. Потом заглянул в почтовый ящик, сообщений было шесть. Первые пять были простыми весточками сотоварищей. Зато шестое было интригующим. «Любопытство – не порок!» – гласило оно. А следом прискакало и следующее: «Хочешь мира, готовься к войне!» Алекс вскинулся. Кто-то был в курсе его вчерашнего наблюдения! Бодлер был юзером осторожным, но и на старуху бывает проруха. Неужели попался? Потом покачал головой, глупая шутка. Заснул только к утру тяжелым, тревожным сном.

Проснулся он ближе к вечеру. Первым делом устроился перед компьютером. То, что искал, нашел быстро: убийство Магнуса обнаружили вчера вечером. Все было просто: Ника вернулась домой и нашла тело своего возлюбленного. Уголовное дело было открыто, выяснением обстоятельств занялась бригада по расследованию особо тяжких преступлений жандармерии Клюни. Бодлер с облегчением вздохнул. Его вмешательство и на самом деле было делом совершенно излишним. В этот момент на экране появилась фигура монстра, быстро заполнившая все пространство. Бодлер вскинулся. Кто-то явно проник в его компьютер. Вчерашнее сообщение было не случайным. Пальцы Бодлера лихорадочно забегали по клавиатуре, монстр исчез, но спокойнее от этого ему не стало. Он был опытным хакером, всегда использовал многоуровневое шифрование. Однако прекрасно знал, что достаточно было хорошего оснащения и такого же отличного знания топологической карты Сети, чтобы вычислить любой IP-адрес компьютера. И никакая сеть TOR с самыми изощренными узлами не могла гарантировать полной анонимности. Единственный вопрос был в том, кто был этот наблюдатель и зачем ему понадобился простой и безобидный хакер. Атака не повторилась.

Бодлер подождал, потом вспомнил, что сегодня он не обедал и соответственно не ужинал. Развернувшись, отправился в ночной китайский магазинчик. Пока выбирал, перекинулся парой слов с продавцом, ярым поклонником компьютерных игр. Они обсудили парочку новых опусов, появившихся на рынке видеоигр. В более жизнерадостном настроении вернулся домой и остановился как вкопанный. Дверь его квартиры была приоткрыта. Бодлер осторожно приблизился. Изнутри доносились голоса. Он в испуге замер, потом как можно тише отошел и спустился по лестнице. На этот раз полицию все-таки вызвал. Те приехали без промедления. С ними вместе поднялся. Дверь в его апартаменты была широко открыта, и внутри все было перевернуто сверху донизу.
* * *

Этим вечером Гарик купил билеты в Оперу Гарнье. Сам он к классическому и неоклассическому искусству особой любовью не пылал, но решил порадовать Настю. Та в Питере ухитрилась сводить его в Мариинку на закрытое представление, да и сидели они на месте почетных гостей. Гарику нужно было поддержать уровень, включил в дело все свои связи, выложил кругленькую сумму и достал-таки хорошие билеты. Поэтому звонок Бодлера был явно некстати. Гарик выслушал сообщение друга и глубоко вздохнул.

– Что-то случилось? – спросила закончившая свои приготовления Настя.

– Классно выглядишь! – прищелкнул языком Гарик.

– Спасибо, – улыбнулась она, – но ты так и не ответил на мой вопрос.

– У друга серьезные неприятности.

– Мы не пойдем в Оперу! – искренне огорчилась Настя.

– Пойдем, просто немного организуемся по-другому. Я тебя провожу, заскочу к Алексу, он живет недалеко, и присоединюсь к тебе в антракте. Так пойдет? – быстро набросал план действий Гарик.

– Пойдет, – вздохнула Настя.

Оставив Столетову наслаждаться «Проделками Терпсихоры», Гарик заехал к Александру. Покачал головой, рассматривая хаос, царивший вокруг. Конечно, обиталище его друга и до этого мало напоминало хорошо организованное и приспособленное для жизни пространство. Но после посещения вечерних гостей было трудно себе представить, когда им удастся придать ему более-менее жилой вид. Все шкафы были вывернуты, посуда разбита, полки на полу, два компьютерных экрана валялись на полу, третий тоскливо висел на проводе, пол ровным слоем устилали книги и диски.

– Алекс, ты уверен, что они что-то искали?

– Тогда к чему это все?

– Хорошо, поставим вопрос иначе: что они могли искать?

Бодлер задумался:

– Может быть, это связано с Вельтэном?

– Каким это образом это может быть связано с Вельтэном? – возразил Гарик. – У тебя есть враги?

– У кого их нет? – философски развел руками Бодлер.

Арутюнян задумался.

– Так, оставаться здесь тебе не рекомендуется. Пока попробую разобраться, что к чему, на полицию у меня есть пара выходов, а тебе надо найти убежище. Поедем ко мне.

Бодлер собрался быстро. Проблема одежды его никогда особенно не напрягала. Больше времени заняла упаковка книг, наушников и нескольких запасных жестких дисков.

– Я готов, – сообщил он.

– Отлично, вперед.

На представление Гарик попал ближе к концу. Настя, погруженная в стремительно развивающиеся на сцене события, появление Гарика заметила не сразу.

– Ты не обиделась? – осторожно спросил Гарик погруженную в свои мысли Настю.

– Вовсе нет, с чего ты решил?

– Просто молчишь.

– А-а, извини, кайфую, спектакль классный был, и я еще под впечатлением.

– Понятно, и все из-за Бодлера, – с огорчением произнес Гарик.

– То, что ты пропустил спектакль?

– Конечно, и приготовься, он уже в моей квартире, надеюсь, ты не против? У меня просто не было выхода.

– Как я могу быть против чего-либо? – удивилась Настя. – Он такой же гость, как и я.

– У тебя право первенства, а Бодлер мне на голову свалился!

– Он же не виноват, что у него серьезные проблемы.

– Это с какой стороны посмотреть. Познакомишься с ним, поймешь. Бодлер, конечно, сам неприятности не ищет, да только так получается, что они сами его стабильно находят.

– Кстати, он имеет какое-то отношение к Шарлю Бодлеру?

– Ровным счетом никакого, его настоящее имя Нафанаил Вошек, и слагает он не вирши, а компьютерные вирусы, хотя внешность у него и на самом деле поэтическая. Вот, посмотри.

С этими словами он протянул ей мобильник с фотографией Бодлера. Из поэтического присутствовали взлохмаченные кудри, творческий беспорядок в одежде вкупе с весьма экзотическим сочетанием цветов и горящие вдохновением глаза.

– Расческа ему явно не помешала бы, – хмыкнула Настя.

– Ему много чего не помешало бы, – вздохнул Гарик.

– Например? – напряглась Настя.

– Побольше рационального мышления и поменьше сдвигов по фазе.

– А у него их много? – На этот раз Столетова встревожилась.

– Вагон и маленькая тележка!

– Например?

– Его старшая сестра с белой крысой, – покачал головой Гарик, который уже начал искренне сожалеть о случившемся душевном порыве.

– Пояснее можно? – попросила его Настя.

– У Бодлера есть старшая сестра, существующая исключительно в его собственном воображении.

– В его воображении?

– Я немного неточно выразился, – исправился Гарик, – у него действительно была старшая сестра, но она умерла в возрасте нескольких дней, и понятно, что Бодлер ее никогда не встречал. Однако это не мешает рассказывать всяческие небылицы.

– Про сестру, которая живее всех живых?

– Вот именно, как мумифицированный вождь мирового пролетариата, – вспомнил Гарик пионерские девизы советского прошлого, – я так думаю, что выдуманная сестра помогает Бодлеру примириться с несовершенством женского пола. Хотя скорее просто-напросто с существованием противоположного пола вообще.

Оба замолчали. Гарик сосредоточился на вождении, а Настя мысленно готовилась к определенному количеству дней проживания под одной крышей с малахольным хакером.

Предупреждения Гарика оказались нелишними. Стоило Насте пересечь порог, он появился перед ними как ни в чем не бывало и требовательно заявил:

– В моей комнате, насколько я понимаю, розетки интернетной связи нет (уточнить, как называется в России)?

– Wi-Fi обойдешься! – не стал церемониться Гарик.

У Насти же возникло противное впечатление, что на нее обратили ровно столько же внимания, как на стоящую рядом с дверью вешалку.

– Кстати, поздоровайся с Настей, – как плохо воспитанному ребенку напомнил Арутюнян.

– Это ты Настя?

– Я, – подтвердила она.

– Здравствуй, я тебе мешать не буду, – пообещал хакер и исчез за дверью.

Гарик с улыбкой наблюдал за слегка опешившей гостьей.

– Вот ты и познакомилась с Бодлером, – констатировал тот.

– Познакомилась, – хмыкнула Настя.

– Расслабься, он не кусается.

– Он всегда такой?

– Почти, просто у него специфические представления о жизни в социуме.

– Это я уже поняла.

Уже за ужином, к которому Бодлер выходить нужным не посчитал, сообщив, что он уже нашел все, что ему нужно, в холодильнике, разговор зашел о неприятностях поэта-хакера. Гарик коротко ввел Настю в курс дела. Та была заинтригована:

– Ты уверен, что Бодлер не видел убийцу?

– Уверен, если бы видел, то все было бы гораздо проще!

– Ты думаешь, ему действительно грозит опасность?

– Не уверен, но на всякий случай решил, что ему лучше уехать.

– Классно, а меня будете держать в курсе дела? – попросила она с загоревшимися глазами.

– Подожди-ка, ты в это дело не влезай! – опомнился Гарик. – У тебя работа, ты скоро уедешь в Клюни, в кампус Высшей школы искусств и ремесел и благоразумно забудешь всю эту историю.

– Уеду, – согласилась Настя, – только ты совершенно забыл одну деталь.

– Какую?

– Насколько я поняла, этот самый Магнус жил и умер в Клюни…
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Человек, стоявший перед привратником Клюнийского аббатства, явно привык повелевать. Его голос был властным, а взгляд серых с металлическим отблеском глаз – прямым, умным и жестким. Даже грубая коричневая ряса, подпоясанная перекрученной веревкой, не нарушала этого впечатления. Гостю аббатства не было никакой необходимости щеголять в роскошных нарядах, чтобы подчеркнуть собственное достоинство. Даже в самом простом облачении он выделялся в любой толпе. Его спутник был поменьше ростом, помоложе, с изящным подвижным лицом и такими же тонкими руками. В отличие от своего наставника, державшегося с молчаливым и величавым спокойствием, ученик нервничал. Он явно устал с дороги, был голоден, и ему не терпелось оказаться внутри.

– Передай, что монахи ордена Святого Бенедикта Гийом Ожье и Руфин Редналь просят аудиенции с его милостью Петром Достопочтенным! – просто заявил старший.

Привратник подозвал проходившего мимо молодого послушника и отправил его с посланием к аббату. Гости же терпеливо ждали, пока их проведут к настоятелю. Но вместо настоятеля навстречу им вышел высокий и худой монах в бурой рясе, подпоясанной кожаным поясом.

– Pax et bonum[1], мой брат, – слегка поклонился он.

– Pax et bonum, – наклонил голову приезжий.

– Ансельм, – представился встречающий, – странноприимный брат. Добро пожаловать в аббатство, братья! Вы наверняка устали с дороги, вам надо прийти в себя и отдохнуть. Пока Петр Достопочтенный и наши братья закончат полуденную молитву, я покажу вам ваши покои.

– Мы не устали и готовы присоединиться к братьям для молитвы, – спокойно возразил отцу-госпиталию старший приезжий, младшего, мечтавшего о покое, передернуло, но возразить он не решился.

Ансельм кивнул:

– Как пожелаете, братья, пусть ваш приезд оживит и питает молитву каждого из нас.

Ожье только склонил голову в знак согласия. Странноприимный монах развернулся и пошел, указывая путь новоприбывшим. Глазам путников открылась впечатляющая сцена. Внутри аббатство оказалось еще великолепнее. Особенно потрясала базилика. Даже леса, опоясывающие строящийся собор, не могли скрыть изящества и величественности здания. Вокруг него громоздились другие постройки, поменьше, но также добротно построенные: странноприимные покои, трапезная, монастырская кухня с погребами, покои аббата, две огромные общие спальни для монахов, третья, чуть поменьше, для послушников, чуть подальше виднелись лазарет, конюшни, амбары, кузница и ремесленные мастерские. Чувствовалось, что монастырь был отлично организован. Расположение зданий подчинялось строгой логике, все было практично, красиво, чисто и ухоженно. Аббатство Клюни искусно обошло завет монашеской бедности и неустанно воплощало в жизнь собственный девиз: «Бедные монахи, богатый монастырь».

Гости не скрывали собственного восхищения.

– Многие говорят о красоте вашего аббатства, но одно дело – слышать, а другое – видеть собственными глазами! – произнес Ожье.

– Мы всего лишь скромные слуги Господа нашего, и все это благодаря воле и милости Его, – спокойно ответил Ансельм.

И монах нисколько не кривил душой. Удивление прибывших было для него делом обычным и никоим образом не влияло на его отношение к собственному монастырю. Окружающее великолепие было всего лишь сосудом, главное же было совершенно в другом. Ансельм так же прекрасно чувствовал бы себя в отшельнической пещере или шалаше пустынника. Он подвел гостей к входу в базилику.

Собор Клюнийского ордена мог соперничать с главной церковью королевства – базиликой аббатства Сен-Дени. Гости переглянулись, удивленно округляя глаза. Речь шла даже не о соперничестве, а просто-напросто о превосходстве. Перед ними возвышалось самое впечатляющее здание христианского, да и не только христианского, мира. Тот, кого называли Гийомом Ожье, покачал головой. Он много путешествовал, многое видел и мог положить голову на плаху: ничего подобного встречать ему не приходилось. Теперь идея Сюжера не казалась ему такой уж экстравагантной. Кроме того, Гийом лучше понимал ноты соперничества, звучавшие в голосе Сюжера. Пославший его аббат, может, и был всесильным министром французского короля, но власть Клюни простиралась далеко за пределы маленького Французского королевства. Повсюду один за другим монастыри приносили присягу на верность Клюнийскому ордену – от Лондона до Марселя, от Сантьяго-де-Компостелла до Праги, от Брюгге до Осло. Конгрегация стала занозой не только для Французского королевства, но и для правителей всей католической Европы. Монастыри препятствовали вмешательству местных сеньоров, всячески противились власти королей, герцогов и императоров, запрещали продажу церковных должностей, требовали строгого соблюдения монашеского устава, безбрачия, ибо священник не мог совершать таинства, будучи по макушку погруженным в обыденную повседневную жизнь, когда надо было выбирать между интересами жены, детей и интересами Церкви. Маленький ветерок грозил перерасти в бурю и смести привычное, веками устоявшееся. Клюнийцы, верные слуги Святого Престола, неустанно день за днем, месяц за месяцем и год за годом собственным примером доказывали, что Церковь, обитель Бога, не должна подчиняться мирской, земной власти. Как и Творец всего сущего не может подчиняться собственному творению – человеку. При этом монахи помогали страждущим, лечили, образовывали, строили, кормили в голодные годы, настаивали на мирном разрешении конфликтов, обличали насильников и грабителей, защищали за крепкими монастырскими стенами. И повсюду волной катилась слава о Клюни и уверенность в том, что на земле мог существовать только один наместник Христа, папа римский, и любая мирская власть была и будет всегда ниже власти, данной Господом своей Церкви.

И лучше всего о силе и могуществе Клюни свидетельствовал строящийся собор. Цельность и сила здания словно возносили к небу праздничную молитву. Мощь, торжественность исходили от каждой колонны, от каждого камня горделиво возвышавшейся базилики, соперничавшей с проступавшей на горизонте горной грядой. Ступенчато-углубленный портал развертывал изумленному взору ленту библейских сцен. Пройдя его, гость словно из зыбкого, такого изменчивого и непостоянного мира попадал в незыблемое, непоколебимое и постоянное обиталище Бога, из ада переходил в рай. За стенами жизнь текла своим чередом, здесь же время останавливалось. И слабый земной человек наконец мог почувствовать свое единение с другими и Господом, а Творец мог наконец созерцать свое творение, освобожденное от горестей, тяжести повседневного труда и паутины повседневности.

Ожье последовал за Ансельмом внутрь и присвистнул от удивления. Недавно законченный центральный неф строения был по-настоящему гигантским. Гость монастыря даже покачнулся от изумления. Первый раз в жизни он видел нечто подобное. Каменные своды поддерживались уходящими ввысь колоннами. Часть из них сияла только что законченной яркой росписью: порхали райские птицы, диковинные растения обвивали затейливой узорочью лица ангелов и фигуры святых. Он проследовал дальше. Внутри собора работа кипела около западной стены алтаря. Гийом был потрясен, картины Страшного суда представали перед ним одна ужаснее другой. Омерзительные фигуры демонов с оскаленными мордами и красными глазами, лица грешников, на которых растерянность сменялась обреченностью и трагической безнадежностью. Мастеру до такой степени удалось передать мрак, зло проклятого места, отчаяние погибших душ и ожидавшие их вечные муки, что Ожье стало не по себе. Он с надеждой посмотрел на простиравшую руки фигуру Спасителя. Но глаза Христа смотрели сурово, и не прощение было в тех глазах. «Отпусти мои грехи и прости, пусть душа моя спасется и войдет в чертоги Твои», – зашептал Ожье привычные слова молитвы, и сила этих слов придала трепещущей душе гостя монастыря уверенности. От него зависело спасение короля, наместника Бога, Града Небесного. И ничто не остановит его. Теперь он знал, что все грехи его будут прощены, ибо он всего лишь орудие в руках Господа. Ободренный этими мыслями, Ожье перекрестился. Страх отпустил, затаившись где-то в глубине души нежданного гостя монастыря Клюни.

В этот момент в унисон вступил мощный хор голосов. Радостная и торжественная мелодия заполнила все пространство. «Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю» – восторженно возносилось к небу. И у слушавших не могло возникнуть ни малейшего сомнения в истинности послания, в исполнимости надежды, что в один прекрасный миг всякое тление уничтожится и очистится, и на месте этого темного и несправедливого мира возникнет новый, добрый и светлый. Мелодия была удивительной! У Гийома Ожье слезы выступили на глазах. Он никогда не слышал ничего подобного. «Старик не ошибся», – промелькнуло в его сознании. А значит, он явился сюда совершенно не зря.
Глава 2. Портрет хакера

Как ни странно, но Бодлер оказался вполне способен к мирному сосуществованию. То есть он буквально растворился в окружающем пространстве. С утра завтракал, не капризничал, ел что дают, даже удивлялся количеству и качеству пищи. Чувствовалось, что мальчика ни в детстве, ни в юности не баловали. Кроме того, в отличие от большинства своих современников хакер совершенно не чувствовал обязанности жаловаться на жизнь уже за завтраком. Потом устраивался со своими двумя только что купленными ноутбуками в малом салоне, надевал наушники и погружался в одному ему известную деятельность. Его до такой степени было не слышно, не видно, что сгоравшую от любопытства Настю это начало изрядно напрягать. После недолгого размышления рассказала не очень-то ее слушавшему хакеру о работах Сережи и своем участии в гранте. На лице Бодлера невежливое равнодушие быстро сменилось заинтересованностью, а потом и вовсе на нее посмотрели с уважением. Самое интересное, что Бодлер слышал о работах Воскобойникова. Минут пятнадцать разговора, и Алекс окончательно расположился к этой нестандартной русской, которая явно была частью его мира. Настя, не теряя времени даром, повернула беседу в нужное русло:

– Можешь мне поподробнее рассказать, что случилось в тот вечер, когда убили твоего знакомого?

Хакер слегка напрягся:

– Гарик тебе не рассказал?

– Так, в общих словах, но хотелось бы узнать подробности.

– Я пообещал Гарику тебя не вмешивать.

– Я сама имею право решать, куда мне хочется вмешиваться, а куда нет.

Бодлер задумался. На его лице отразилась борьба противоречивых чувств, если слово «чувства» подходило к тому, что происходило в его мозгу.

– Ты права, – согласился он с доводом Насти.

– Раз права, тогда рассказывай, – потребовала она.

Кратко, без особых подробностей, хакер поведал вечер наблюдения за Магнусом, более обстоятельно остановился на разгроме собственной квартиры и на том, что кто-то проник в его компьютер.

– Понятно, ну а как продвигается расследование? – задала Настя следующий вопрос.

– Откуда я могу знать? – сделал невинный вид Бодлер.

– Конечно, – пожала плечами Настя, – по всей видимости, французская полиция компьютерами не оборудована, не говоря о том, что Интернетом они вообще не умеют пользоваться.

Бодлер усмехнулся, но сигнал воспринял правильно и упорствовать не стал:

– Убийство Магнуса обнаружили почти сразу: вернулась Ника, подруга Магнуса. Завели уголовное дело, выяснением обстоятельств занялась бригада по расследованию особо тяжких преступлений жандармерии Клюни. Следователя, который всем этим руководит, зовут Аристид Борель, опытный товарищ, местная знаменитость в своем роде: уже несколько громких преступлений раскрыл.

С этими словами Бодлер раскрыл на экране портрет следователя. Вздоха разочарования Настя сдерживать не стала. Борелю было хорошо за пятьдесят. За круглыми стеклами очков на нее смотрели такие же круглые глазки, лысина, крупные губы и ничем не выделяющийся нос. То есть в герои детективного романа он явно не годился.

– Тебе следователь не понравился, – констатировал Бодлер.

– Не замуж же мне за него выходить! – хмыкнула Настя.

– Тоже верно, – согласился хакер, – а мне он напоминает отца Брауна, помнишь сыщика-священника?

Настя усмехнулась, в наблюдательности ее собеседнику не откажешь, Борель действительно напоминал отца Брауна. Не хватало только черной шляпы и костюма англиканского священника.

– Согласна, действительно похож. Что еще полиции известно?

– Не путай полицейских и жандармов, – назидательно произнес хакер.

– Для нас какая разница? – пожала она плечами.

– И действительно, – согласился Бодлер и продолжил: – Магнуса убили из огнестрельного оружия. Пистолет пока не нашли, поэтому и судебно-медицинская экспертиза на месте топчется. Опрос свидетелей тоже ничего не дал. Соседи толком ничего не видели, то есть никто супер-подозрительный с мешком с прорезями для глаз на голове по подъезду не бегал и пистолетом не размахивал. Потом, похоже, у следователя есть какая-то своя идея, но пока он ни с компьютером, ни с коллегами ею не поделился, скрытничает.

– И все? – разочаровалась Настя.

– Пока да. – Бодлер кивнул взлохмаченной головой.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Санитарный брат Бернар, круглоголовый, невысокого роста, но плечистый и хорошо сложенный мужчина лет тридцати с лишним, прибыл на молитву с опозданием. Приготовление последнего бальзама заняло гораздо больше времени, нежели он рассчитывал, но и остановить процесс он не мог. Для бальзама потребовались редкие в этих местах соцветия горной арники. За ними приходилось отправлять посланников в Альпы, а потом долго и старательно высушивать, чтобы не потерять ценные свойства. Поэтому Бернар никак не мог себе позволить потерять столь ценный для него продукт. Он исподтишка рассматривал прибывших. Санитарный брат был от природы любопытен и никоим образом не считал это грехом. Любопытство было для него даром Господним, именно оно помогало лучше познать творение Создателя всего сущего. Небольшие карие глаза монаха взирали на мир с неизменным интересом только явившегося в мир младенца. Все его занимало: жившие в монастыре и приходящие люди, залетные птицы, спешащие по своим делам муравьи, даже ободранный пес, неизвестно каким образом прижившийся на задворках его лазарета. Естественно, что новые гости аббатства сразу привлекли его внимание. Хотя паломников в аббатстве было хоть пруд пруди в любое время года, да и проезжих-прохожих было немало. Аббатство никому не отказывало ни в пище, ни в крове. Эти же отличались от всех. Стоявший рядом брат Иосиф шепотом рассказал ему, что мужчина повыше и постарше был известным на всю Европу теологом Гийомом Ожье. Его спутник помладше – Socius itineris, ученик Руфин Редналь. Оба приехали на встречу с Петром Достопочтенным, но, похоже, последний не был предупрежден об их приезде. И самое главное, прибыли они с какой-то особой миссией. Об этом Иосиф услышал случайно, официальной же версией был интерес Гийома к богатой библиотеке аббатства. Бернар слушал с интересом. Иосиф был кладезем информации в аббатстве. Маленький, с лицом, побитым оспой, прихрамывавший на левую ногу, монах обладал редким талантом быть в курсе всего происходящего в монастыре. Каким образом ему это удавалось, оставалось загадкой. Бернар слушал шепот Иосифа и продолжал изучать прибывших.

Ему было известно, что учеба теологии длилась десятки лет. Тот, кто намеревался проникнуть в святая святых этой науки, должен был обладать нечеловеческим упорством, хорошей физической выносливостью, острым умом и великолепной памятью. Послушник, желающий стать магистром теологии, сначала должен был несколько лет проучиться в собственном монастыре под руководством самых ученых монахов монастыря. Программа состояла во внимательном изучении трудов отцов Церкви, античных философов, в первую очередь Аристотеля и Платона, и современных теологов. После этого ему выбирался наставник, за которым он должен был следовать из монастыря в монастырь. Он становился Socius itineris странствующего монаха, постигая вслед за своим учителем всю мудрость, скрытую в богатых библиотеках монашеских обителей. Постепенно ученика допускали к участию в богословских диспутах, за ними следовали несколько лет изучения естественных наук и логики. После долгих лет ученичества он уже сам становился наставником и мог выбирать, в свою очередь, собственного Socius itineris. И только после долгих лет странствий он мог претендовать на звание магистра. Поэтому неудивительно, что новоявленному магистру было уже за сорок, а сопровождающему его помощнику не меньше двадцати пяти лет.

В этот момент молитва закончилась, и монахи гуськом покинули собор. С гостями остались лишь аббат, приор Бенедикт и кантор аббатства брат Гонориус. На строгом лице аббата было написано некоторое раздражение. Был ли ему неприятен гость или теолог принес тягостную новость? Брат Гонориус, наоборот, был явно воодушевлен и радостен. Приор же сохранял на лице маску учтивости и холодности. Но дальше оставаться в капитуле для Бернара было неприлично, поэтому он развернулся и поспешил в свой лазарет. Дел на сегодня хватало, поэтому приезд неожиданных гостей быстро вылетел из его головы. Сначала занялся каменщиком и его помощником, которые разодрали в кровь ноги и руки, упав со строительных лесов. К счастью, обошлось без переломов. Но такие раны могли оказаться опасными, и поэтому Бернар, не жалея горячей воды и уксуса, старательно промыл глубокие царапины, наложил бальзам собственного изготовления и забинтовал полотняными полосками. Потом привели поваренка, сына вольнонаемного работника, который обварился кипятком. Следом пришел черед брата Стефана, заболевшего горячкой и метавшегося в бреду. Правда, с этой задачей очень хорошо справлялся ученик Бернара Мартин, коротенький пухленький юноша с приветливой улыбкой на круглом лице. Он уже обтер больного холодной водой и отпаивал настоем из корней сельдерея. Ему помогал вездесущий брат Иосиф, часто захаживавший в лазарет справиться о здоровье больных. Бернар подумал, что христианское внимание к ближнему хромоногого монаха было всего лишь одним из способов сбора информации. Но, взглянув на счастливое выражение лица Иосифа, тут же устыдился собственного злоречия. Санитарный брат обошел оставшихся больных, трех глубоких старцев, которые доживали свои последние дни. Монахи лежали прямо, уставив в потолок невидящие глаза, и ни на что уже не жаловались, а просто ждали. Бернар напоил двоих лежащих соком из плодов боярышника и настойкой из корней девясила, третий же, брат Одилон, слабым движением руки отказался. Санитарный брат настаивать не стал, выбор был правом каждого. Теперь следовало посвятить время тем, кто окончил свой земной путь. Приготовление к последнему пути умерших тоже входило в обязанности Бернара. Он отправился к северной стене, где в полуподземном строении, примыкающем к самой старинной церкви монастыря, располагалась мертвецкая. На пороге его поджидал глухонемой Поль, вечный послушник, так и не принявший монашеский сан. Огромного роста, с запавшими внутрь глазами и рыжей щетиной детина обладал нечеловеческой силой, был, как собака, предан настоятелю и не чурался никакой работы. Поль промычал нечто, похожее на приветствие, и потянул Бернара внутрь. Похоже, его ждали. К удивлению санитарного брата, внутри находились уже двое: сам настоятель и отец-госпиталий. Они стояли рядом с телом умершего бродяги, подобранного сегодня утром в близлежащем лесу поденными работниками, и молились. Высокий и худой, как палка, Ансельм стоял несколько позади. Аббат, в последнее время как-то неожиданно и незаметно состарившийся, находился рядом с каменным помостом. Лица их были серьезны и даже печальны.

– Вы его знали? – вырвалось у Бернара.

– Нет, – покачал головой настоятель.

Говорил он спокойно, но было видно, что эта холодность показная. Ансельм, тот и вовсе нервно теребил руками четки и глядел куда-то в сторону.

– Тебе известна причина смерти?

– Удар по голове сзади, в последнее время в округе стало неспокойно, разбойники пошаливают.

– Разбойникам нужна добыча, какой им толк от бездомного бродяги? – резонно возразил Ансельм.

Аббат кивнул в знак согласия.

– Может быть, потасовка, со своими подрался? – выдвинул новую гипотезу Бернар.

– Или убийство? – непонятным тоном произнес Ансельм.

Бернар только пожал плечами в ответ. Бродяга был никому не известен, и, честно говоря, санитарный брат совершенно не представлял себе, какой толк от их предположений. Разыскивание убийц в их обязанности не входило. Конечно, аббат обладал правом судьи, правом наказывать и миловать. Однако от этой роли Петр Достопочтенный не испытывал никакого удовольствия и чаще всего перепоручал эти функции приору.

– Нуждаешься ли ты в чем-то? – неожиданно спросил настоятель.

– Нет, – еще больше удивился Бернар, как-то не привыкший к вниманию аббата. Того всегда больше интересовали строительство базилики, о которой уже шла слава по всему христианскому миру, и другие, более важные и значительные, нежели его лазарет, дела.

– Мы все в чем-то нуждаемся, мой брат, – заметил грустно Петр Достопочтенный и, перекрестив покойника, направился к выходу.
* * *

У Бодлера явно были какие-то тайны. Настя наблюдала за гостем, отмечая некоторые странности в его поведении. Если слово «странности» вообще могло подходить к этому необычному субъекту. Дала себе слово присмотреться поподробнее после прогулки по магазинам. Вернулась к Гарику, упаковала покупки и с деловым видом устроилась в малом салоне. Дождалась, пока Бодлер утратит бдительность, и незаметно придвинулась так, чтобы видеть происходящее на экране его компьютера. Открытие ее не разочаровало. Алекс просто-напросто шпионил за кем-то. Так как происходящее на экране не походило ни на видеоигру, ни на художественное и документальное кино. Она встала и решительным шагом подошла к хакеру, тот быстро свернул картинку.

– Поздно, мой дорогой! – заявила она. – Хватит играть в прятки, открывай!

Тот со вздохом повиновался. Она с интересом уставилась на экран, на котором в шести оконцах происходили разные интересные действия.

– Это что еще?

– Камеры наблюдения в загородном доме де Вельтэнов, – просто пояснил хакер.

– А ты к ним подключился, если я правильно поняла?

Бодлер только кивнул.

– У них что, нет никакой защиты?

– Есть, конечно, очень хорошая защита.

– Не такая хорошая, если ты смог к ней подключиться.

– Я и пентагоновскую взламывал, – скромно заметил компьютерный гений.

Настя с уважением посмотрела на Гарикова гостя. Некоторые ее знакомые, тоже не новорожденные в виртуальном пространстве, о пентагоновской даже и не мечтали. Алекс взгляд Насти истолковал правильно и окончательно расположился к этой необычной русской.

– Недавно закончились похороны Магнуса, – пояснил он, – я записал, если хочешь.

Настя от приглашения Бодлера не отказалась. Ощущение у нее было странное, но моральных вопросов в стиле «тварь ли я дрожащая или право имею?» задавать себе не стала. Приоритеты на этот момент у нее были совсем другими. Поместье де Вельтэнов было очень даже симпатичное. Не замок, конечно, но хороший господский дом, что-то вроде родовой усадьбы с большим трехэтажным центральным строением со стрельчатыми окнами и двумя башенками по сторонам. Явный стиль «новой готики», когда в начале XIX века победившая буржуазия заностальгировала и обратила свои взоры в прошлое. Средние века показались тогда романтичными: там были «прекрасные дамы», мужественные рыцари, вдохновенные монахи, загадочные алхимики и прочий мистический люд, не то что окружавший их рациональный и торговый XIX век, вот и понесла косая в щавель. Видимо, эта мода не обошла стороной и предков Вельтэна.

Кино на экране было немым, но по расстановке ролей она догадалась, кто был кем. Вельтэна хоронили в фамильном склепе. Прямо за гробом шла мать, представительная дама лет пятидесяти-шестидесяти в черном одеянии, в покрое которого явно чувствовался фирменный знак одного из парижских домов Высокой моды. Возраст определить было трудно, женщина была ухоженной, даже траур не оставил особого отпечатка на холеном лице с негромким макияжем. Отец держался в сторонке, пара скорее всего была разведена. Рядом шел младший брат Вельтэна. Он явно был в шоке, не стеснялся своих слез и судорожно сжимал край гроба, словно не желая отпускать того, к кому был так привязан. Дальше двигались все остальные – родственники, друзья и, смешавшись с толпой, Ника, подруга Вельтэна. Ее почему-то не допустили в первый ряд. Она была бледной, под глазами прочно залегли черные круги, но выражение лица было решительным и даже каким-то отчаянным.

Насте стало слегка не по себе, медленное, наполненное печальным смыслом действо разворачивалось перед ее глазами. Отсутствие звука и почти черно-белые тона придавали ему какой-то особо зловещий оттенок. Она стала прокручивать. Тем более внутри склепа камер не было и смотреть дальше было незачем. Правда, через какое-то время, обстановка изменилась. Бодлер, по всей видимости, переключился на камеры внутреннего наблюдения. «Безопасность в доме Вельтэнов была на высоте», – хмыкнула она про себя. И на этот раз в центре действия был огромный салон, в котором остались только самые близкие. Они сидели полукругом, и прямо перед ними помещался один, одетый с иголочки мужчина. Он читал какой-то документ. Лица окружающих были напряженными. В один момент с места вскочила мать, вмиг потерявшая весь свой лоск. Она обратила свое лицо к сидевшей тут же Нике и начала что-то говорить. Ника отвечала, и по лицам было заметно, что этот разговор был чем угодно, но только не обменом любезностями. Затем в разговор вмешался отец, заспоривший и с матерью, и с Никой. Наконец, вскочил брат и явно закричал на всех окружающих. Следом юноша выскочил из комнаты, но спор на этом не закончился. Мать даже схватила Нику за руку, та руку выдернула, но не отодвинулась, с вызовом поднимая лицо. Элегантно одетый мужчина в разговор не вмешивался, просто сидел, почти не двигаясь и наблюдая за сварой. Правда, спокойствие его было показным, желваки ходили ходуном, а руки нервно теребили уголок конверта.

– Завещание читают, – сообразил Бодлер.

– Тебе известно его содержание?

– Откуда? – пожал плечами компьютерный взломщик.

– В самом деле? – лукаво заглянула в старательно отводимые глаза напротив Настя.

– Я же не нотариус.

– Как ни странно, но я тебе не верю, – улыбнулась она.

– Ну, так, в общих чертах, – протянул хакер.

– И они какие, эти общие черты?

– Большую часть своего состояния Вельтэн поделил между Никой и братом, а родителям – шиш.

– Давай-ка поподробнее, и не тяни, рассказывай все как на духу.

– Как? – не понял Бодлер дословно переведенное на французский русское выражение.

– Как на исповеди, и не тяни волынку.

Бодлер вздохнул и с видом невинной жертвы женского насилия начал. Правда, чем больше он говорил, тем сильнее ему нравилось посвящать Настю в подробности жизни Эдуарда де Вельтэна. Родители Магнуса развелись достаточно давно. Развод был логичным, отец с матерью жили как кошка с собакой, но общие интересы продержали семью на плаву около пятнадцати лет. Дело кончилось громким выяснением обстоятельств и не менее громким разделом имущества. Суд да дело, но только эта история изрядно разочаровала деда Магнуса по отцовской линии – Пьера де Вельтэна. Дед был человеком богатым, в свое время владел «унитазным», как выразился Бодлер, предприятием, иначе говоря, заводом по производству фаянса. Но его единственный сын, отец Магнуса, семейное дело продолжать отказался. Пьер де Вельтэн вида не показал, завод продал международному концерну, но обиду затаил. Поэтому после собственной смерти завещал свое немалое состояние внукам: Эдуарду и его брату Роберту, а собственному сынуле показал кукиш с того света. Получается, что Магнус был человеком богатым, и разочарование родителей понять было можно. Тем более, согласно бодлеровским сведениям, денежное состояние непосредственных предков Бодлера было стеснительным. Жить оба привыкли на широкую ногу и основательно залезли в долги. Источником подобной осведомленности Настя интересоваться не стала. И без объяснений Бодлера все было понятно. Зато ей стало известно следующее: у четырех участников только что просмотренной черно-белой пантомимы был повод избавиться от Магнуса. Вывод был, несомненно, циничным, любой нормальный человек тут же возразил бы моей героине, что мать и отец потеряли сына, брат брата, а Ника возлюбленного. А сводить все к деньгам аморально и бесчувственно. В другой ситуации Настя, несомненно, согласилась бы с этим нормальным человеком, но на данный момент ее интересовала не мораль, а жертва недавно совершенного преступления. И любая гипотеза заслуживала более подробного изучения.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Санитарный брат закончил с омовением тела бродяги и с удивлением покачал своей круглой головой. Погибший явно совсем недавно начал вести подобный образ жизни. По всей видимости, раньше он не бедствовал и принадлежал если и не к высшему, то к торговому или ученому сословию. Что же такого произошло в жизни этого человека? Впрочем, на все воля Божья, жизнь человеческая была чередой подъемов и падений, и каждый приходил в этот мир нагим и нагим уходил из него, кому, как не Бернару, это было известно. Санитарный брат продолжил омовение. Однако мысли о странностях судьбы умершего не покидали любопытного инфирмариуса. Так повелось в монастыре, что Бернар был не только санитарным братом. За ним закрепилась слава человека, умеющего распутать любую запутанную историю. Ведь кто, как не он, смог вывести на чистую воду похитителей драгоценного ларца, подаренного монастырю матерью герцога Бургундского. Затем к послужному списку Бернара прибавилось расследование гибели одного из монахов монастыря, в которой обвинили разбойников, но виновным оказался торговец из соседнего городка. Инфирмариус Клюнийского братства привык не только задавать вопросы, но и находить на них ответы, какими бы трудными они ни были. Хотя на данный момент времени на размышления у Бернара не осталось. Надо было возвращаться в лазарет. На обратном пути Бернара окликнул кантор Гонориус, высокий, худой, как палка, юноша, младший сын одного из вассалов Сайвойского короля. Гонориус давным-давно смирился, что единственной жизненной дорогой, предоставленной ему судьбой, было монашество. Нужно сказать, что у этого выбора были многочисленные преимущества. Воин из Гонориуса был никакой, зато у него был великолепный голос, бархатный, хватающий за душу, и хороший музыкальный слух. Поэтому стоило молодому послушнику запеть, как он сразу снискал всеобщее уважение. И неудивительно, что уже через несколько лет после пострига он занял место брата, отвечающего за монашеские песнопения. Но последнее время Гонориуса стали беспокоить боли в горле, и кантор не раз обращался к Бернару за помощью. Главной его драгоценностью был голос, и потерять его было настоящей катастрофой для молодого человека. Вот и на этот раз он стал подробно выспрашивать санитарного брата, какие снадобья могут ему помочь. Бернар пообещал приготовить Гонориусу найденный им недавно в одном из старинных лечебников рецепт из липового меда, мальвы, аниса и гвоздичного дерева. Успокоенный Гонориус с облегчением произнес:

– Благодаря Господу я могу рассчитывать на твою помощь, а то все так не вовремя! – всплеснул он руками с несколько театральным жестом отчаяния.

– Что – болезнь? – переспросил Бернар.

– Конечно, я так волнуюсь, как бы не ударить в грязь лицом перед такими серьезными гостями!

– Какими?

– Перед Гийомом Ожье, конечно!

– Важная птица, особенно теолог, – кивнул Бернар.

– Еще какая важная! – вырвалось у Гонориуса.

– А цель их приезда тебе известна?

– Древние тонарии.

– Певческие книги?

– Вот именно, – подтвердил кантор и с воодушевлением добавил: – Поразительно, не правда ли?

– Чего же такого в этом удивительного?

– Ими давным-давно ни одна живая душа не интересовалась, и вдруг меня просят петь по ним, как в древние времена.

– Ты способен расшифровать их?

– Способен, брат мой, еще как способен, – горделиво произнес юноша, – меня этому научил в свое время брат Одилон.

Бернар кивнул: брат Одилон, один из трех старцев, покорно ожидавших смерти в его лазарете, был известным всему христианскому миру знатоком древних песнопений.

– Пусть Господь поможет тебе, и не волнуйся, о боли в горле ты забудешь уже через пару дней.

Успокоенный и воодушевленный, Гонориус поспешил в часовню Св. Альбана, где обычно занимался пением. Тем более на сегодня и на последующие дни его освободили от всякой хозяйственной работы, чтобы он мог сосредоточиться на своей главной обязанности. Бернар поспешил в лавариум, ему срочно нужны были свежие повязки. До капитула оставалось не так уж много времени, а дел было невпроворот.

Капитул начался по заведенному порядку. После молитвы приор Бенедикт нудным голосом затянул чтение. На этот раз он выбрал обвинительное пророчество Исайи. Но весь его пыл не производил никакого впечатления на аббата. После брат-келарь Филомел, главный администратор и эконом монастыря, привлек внимание монахов к двум вопросам: проблеме взимания дорожной пошлины с прилегающей к монастырю дороги и необходимости покупки мельницы. Завязался спор между келарем и вездесущим приором, для которого покупка мельницы вовсе не была приоритетом. Зато он обвинил брата Филомела, что тот отказал ему в покупке редкой рукописи жития святого Бенедикта. Келарь спокойно изложил свои аргументы, говоря о том, что мельница им на данный момент важнее. А житие святого покровителя приора (на этом было сделано многозначительное ударение) они могут купить, если хорошо организуют сбор дорожной пошлины. Бернар внутренне усмехнулся, отдав должное хитрости келаря. Но аббат слушал рассеянно, пообещав спорщикам подумать и решить. После наступил черед провинившихся братьев каяться. На этот раз досталось брату Иосифу, заснувшему на утренней мессе. Но и на этот раз аббат ни на что не реагировал. Петр Достопочтенный был погружен в свои думы, и как ни витийствовал приор, призывая всяческие кары на голову Иосифа, аббат только махнул рукой, пожурил провинившегося и наказание объявил самое легкое. Было явно видно, что аббат был не в своей тарелке. Тревожные вести или проблемы внутри монастыря? Ответа на этот вопрос у Бернара не было. На его взгляд, в монастыре все шло своим чередом. Утренняя месса сменялась трудами, за полуденными молитвами следовала трапеза. Поля дали богатый урожай, вино удалось на славу, не прерывался дружный поток паломников и дарителей. Собор рос не по дням, а по часам, превосходя красотой и размерами все существующие обители Господа на земле. А то, что происходило за стенами монастыря, волновало его гораздо меньше. Задумавшегося санитарного брата нагнал брат Иосиф. Его побитое оспой лицо светилось от облегчения, даже ногу приволакивал меньше.

– Слава Господу, сегодня аббату было не до меня! – радостно произнес он.

– Это точно, – согласился Бернар, прекрасно знавший, что заснувших на мессе монахов обычно ожидало гораздо более строгое наказание, чем три дня на хлебе и воде. Иосиф явно легко отделался.

– Тебя что-то беспокоит? – От внимательного глаза Иосифа ничего не укроешь.

– Нет, как с утра мигрень разыгралась, так никакого спасу нет, – отмахнулся Бернар, посвящать любопытного монаха в свои мысли он не собирался.

Его собеседник доверительно затараторил:

– Всем известно, дорогой брат, что от мигрени нет лучшего средства, чем вода в святом ручье в среду на Страстной неделе. Ее надо почерпнуть новой посудой, ни разу не бывшей в употреблении, когда колокола звонят вечерню, потом до заутрени перекрестить воду трижды и облиться этой водой с головы до ног. И мигрень снимет как рукой!

– Это суеверия, – проворчал Бернар, он считал себя человеком просвещенным и в подобную ерунду не верил. Он попытался было продолжить свою дорогу, но от Иосифа так просто не отвяжешься.

– Зато нашего аббата точно что-то беспокоит! – доверительно прошептал он.

– И ты знаешь, что? – На этот раз санитарный брат никуда не торопился.

– Не что, а кто! – торжествующе произнес монах. – Наши гости, теолог с учеником.

– Опять подслушивал, – улыбнулся Бернар, – поймают тебя, месяц будешь на хлебе и воде сидеть, а то и розог попробуешь!

– Никого я не подслушивал! – возмутился Иосиф. – Да только они так громко говорили, что любой имеющий уши услышит!

«Твои уши шорох летучей мыши различат!» – подумал про себя Бернар, но вслух произнес другое:

– Я ни в чем не обвиняю тебя, брат. И почему наши гости беспокоят аббата?

– Потому что они явились за одной магической книгой. Аббат им сказал, что книга та не существует, только Ожье с учеником не поверили!

– Книгой? Какой? Брат Гонориус мне говорил о тонариях, – удивленно переспросил Бернар.

– Тонарии – это так, для отвода глаз! Что в них, этих певческих книгах, может быть такого таинственного: Ut queant laxis (нота «до»), Resonate fibris (нота «ре»)… – презрительно отмахнулся рукой Иосиф, продемонстрировав знание музыкальной грамоты. – Точно я не услышал, да только у меня своя идея есть! Наверняка что-то вроде «Вечного Евангелия»!

Бернар покачал головой. О «Вечном Евангелии» слышал отрывками и не всегда верил услышанному. О нем рассказывали монахи шепотом и оглядываясь. Если ненароком услышат, могли обвинить и в ереси. Нахлынули воспоминания. В первый раз о «Вечном Евангелии» он услышал от своего наставника, брата Иоанна. Тогда Бернар был молод, горяч, наивен и самоуверен. Молодому послушнику казалось, что мир прост и черно-бел, добро легко отличить от зла, а хорошего человека от плохого, истинного христианина от еретика. Вся правда-истина была для него рассказана в Евангелиях, и достаточно было следовать Новому Завету, чтобы после смерти оказаться в раю. Брат же Иоанн был глубоким стариком и в один день в ответ на самонадеянные рассуждения Бернара загадочно произнес, что не всякий текст может быть понятен читающему. «Возьми Евангелия, мой юный брат, ты думаешь, в них заключается последняя истина?» Тогда Бернар только застыл в испуге. Неужели старый и уважаемый монах был еретиком? Иоанн посмотрел на молодого послушника и только улыбнулся, словно прочитав его мысли:

– Ты боишься, Бернар?

Тот не знал, что ответить.

– А ты не бойся, не страшись думать! Нет никакого преступления в том, чтобы ставить под сомнение все известное. Сам Господь наш, Иисус Христос, сомневался.

– Нам всегда говорили, что Евангелие – это последнее послание перед Страшным судом.

– Нет, мой брат, Новый Завет – это всего лишь вступление к настоящему Божественному посланию. Он написан тем языком, который может понять человек, живущий в нашем мире. Иначе и быть не может, Господь мог поведать только то, что мы могли понять, брат мой.

Иоанн тогда остановился и замолчал. Слова его непонятной, но чудесной музыкой звучали в голове Бернара. С одной стороны, ему было страшно, а с другой – все это увлекало и тянуло в неведомую даль.

– И в мире есть другое, «Вечное Евангелие», – продолжил тихим голосом Иоанн, – повествующее о высших истинах, но понять его могут только особые, посвященные в тайну люди. Церковное предание учит, что Писания даны были Святым Духом и имеют не только открытый, ясный большинству смысл, но и другой, скрытый, и постигнуть его сможет только тот, кому подается благодать Святого Духа в слове премудрости и знания. Спаситель не хотел, чтобы люди недостойные, злые или завистливые знали тайны и поэтому все говорил в притчах. Спасение не может быть уделом каждого.

«Истинное спасение не может быть уделом каждого!» – повторил про себя Бернар. Сейчас эти слова обрели в его голове новый, непонятый ранее смысл. Тем временем Иосиф дернул его за рукав. Оказывается, любопытный монах уже перескочил на другую тему:

– И еще одно: из их слов я понял, что бродягу, убитого в лесу, они знают и его смерть их беспокоит еще больше! – с этими словами Иосиф развернулся и заковылял в сторону, и только в этот момент Бернар вспомнил, что так и не спросил, а кто же был собеседником аббата.
Глава 3. Интриги самозванцев

Гарик вернулся на этот раз с работы пораньше. На его приход ни Настя, ни Бодлер не обратили ровно никакого внимания. Он насторожился. Его гости все больше стали походить на что-то затевающую дружную парочку. Что-то они слишком быстро нашли общий язык.

– У вас вид двух заговорщиков, – констатировал он.

– С чего ты взял? – пожала как ни в чем не бывало плечами Настя, Бодлер же уставился с виноватым видом в пол. «Вот болван, врать не умеет!» – пришла к грустному выводу Настя. Гарик тем временем закипал электрическим чайником, то есть быстро и шумно.

– Вы меня за кого держите, за полного идиота? Выкладывайте, что задумали!

– Ничего особенного мы не задумали, – с невинным видом ответила Настя.

– Бодлер! Я тебя как облупленного знаю, раскалывайся! – обратился к слабому звену Гарик.

Алекс вздохнул:

– Просто собираем информацию о Магнусе.

– Понятно, в детективов играете! Я же просил Настю в это дело не вмешивать!

Обычно покладистая Столетова возмутилась:

– Перестань обращаться со мной как с ребенком, я как-нибудь сама разберусь, куда мне вмешиваться, а куда нет!

Не ожидавший отпора Гарик благоразумно отступил:

– Это может быть опасным.

– Что может быть опасным? Собирать информацию о прошлом Вельтэнов по генеалогическим сайтам? – кипятилась Настя.

– А поподробнее можно? – более мирным тоном попросил Арутюнян.

Настя быстро сменила гнев на милость и ввела Гарика в курс дела. После просмотренной картины похорон Магнуса и чтения завещания Насте и Алексу захотелось узнать побольше о семье погибшего. Надо же было с чего-нибудь начинать. Бодлер отправился на добычу архивной информации. Благо дело, большинство архивов было нумеризировано. Настя же решила побродить по генеалогическим сайтам: чем черт не шутит, может быть, в семье Вельтэнов были любители генеалогии.

Через пару часов напряженного труда стала вырисовываться интересная картина. Во-первых, де Вельтэны оказались самыми заурядными самозванцами. То есть приставку «де» приставил к собственной фамилии пра-пра– и далее прадед Магнуса почти сразу после реставрации старого режима в 1828 году. И буржуа Пьер Вельтэн, занимавшийся строительством доходных домов в Лионе, самолично «обаристократился». Никто возражать не стал, и постепенно прижилось. Но еще раньше произошло следующее: камень для постройки загородного дома де Вельтэны взяли не где-нибудь, а на развалинах монастыря Клюни. Правда, в этот момент развалины еще были не слишком развалившимися, но пра…прадеда эта проблема нисколько не интересовала. Время было революционное. Религия, как и полагается, была опиумом для народа, да еще поддерживала королевскую власть. Плюс ко всему монахов толком в монастыре не было: то ли мода прошла, то ли революционеры руку приложили. Так и превратился знаменитый монастырь в заурядную каменоломню. Этот факт следовало взять на заметку.

То есть конец XVIII и весь XIX век пошел Вельтэнам на пользу. XX оказался менее успешным. После Первой мировой войны семья разорилась: неудачные капиталовложения, биржевой крах, чуть не пошли по миру. Правда, в случае Вельтэнов это звучало несколько иначе: чуть не продали фамильный дом, тот самый, построенный из камней легендарного монастыря. После Второй мировой полегчало. Фаянсовый завод деда Эдуарда разросся, он выиграл несколько государственных заказов на обустройство ванных и туалетов дешевого жилья на окраинах Лиона, Дижона, Марселя и еще нескольких городов юго-западной Франции.

– Спасибо за историю, только какое отношение она может иметь к убийству Магнуса? – задал логичный вопрос Гарик.

– Пока не знаем, – ответила Настя.

– То есть никакого скелета в шкафу или старинной вендетты?

– Скелет, он на то и в шкафу, чтобы его никто не видел, – резонно заметил Бодлер.

– Согласен, хотя лучше бы ты, не теряя времени, вышел на ваших общих знакомых. Может быть, им известно что-то интересное.

Хакеру было явно не по себе. Общение с обычными представителями человеческого рода не входило в разряд его любимых занятий.

– У нас общих знакомых почти нет.

– Вы вместе учились, – напомнил Арутюнян.

– Подумаешь, учились, всего год.

– Мы с тобой тоже всего один год вместе учились, – не отставал Гарик.

– Гарик прав, – вступила в разговор Настя, – чем больше информации, тем лучше.

Бодлер, поняв, что остался в одиночестве, с обреченным выражением на лице потянулся к мобильнику.

– Назвался сыщиком, смирись, – хмыкнул Гарик.

Алекс только глазами сверкнул. Тем более найденный им общий приятель Патрик на сообщение отозвался без промедления. Гибели Магнуса удивился и искренне расстроился. Но общение с ним оказалось малопродуктивным. Эдуард обращался к нему несколько раз, в основном за советами в капиталовложениях. Патрик работал в инвестиционном банке Ротшильдов. Единственный факт привлек внимание троицы. Де Вельтэн однажды попросил приятеля навести справки о Вальтере Дильсе. Патрик просьбу выполнил и лишних вопросов задавать не стал, традиционная сдержанность банковского работника обязывала.

– И что это за птица? – поинтересовался по молчаливому приказу Гарика Бодлер.

– Вальтер Дильс? Интересная личность, владелец компании Дильс & K, основной вид деятельности – консалтинг, но активно вкладывают деньги в новые технологии, кроме того, Дильс – один из членов совета директоров крупнейшего испанского банка «Сантандэр».

– И, как полагается, основной офис компании находится в какой-нибудь офшорной зоне?

– Абсолютно нет, Дильс один из основателей фонда, занимающегося пропагандой морального бизнеса, то есть необходимости смены ценностей, внедрения этических основ, благотворительной деятельности и т. д. Поэтому и офис компании находится в Испании, в Сантандэре, и от налогов компания не укрывается, активно вкладывает деньги в образовательные проекты.

– А какое отношение к этому всему имел Магнус? – продолжил свои расспросы Бодлер. Голос у него был бодрым и заинтересованным, но на лице было написано настоящее страдание, чтобы неугомонный домовладелец со своей подругой поняли, на какие жертвы он вынужден идти ради них. Впрочем, Гарику с Настей до страдания Алекса дела не было ровным счетом никакого. Вернее, наоборот, оба были уверены, что этому социопату полезно пообщаться с себе подобными. Вот такое жестокосердие! Правда, в их защиту следует заметить, что Патрик в отличие от Бодлера разговору искренне радовался и закончить его не торопился.

– У Магнуса с Дильсом был какой-то совместный проект. Что за проект, не знаю, но имел какое-то отношение к новым технологиям или какому-то изобретению. А почему тебя это интересует? – наконец спохватился студенческий приятель Бодлера.

– Да так, он совсем недавно вышел на меня, но толком поговорить мы не успели, а тут эта смерть! У меня все это никак в голове не уложится! – На этот раз Бодлер был даже искренним.

– Ты прав, бедный Магнус, кто бы мог подумать! Думаешь, ограбление?

– Понятия не имею.

Разговор продолжился высказыванием различных гипотез, одна фантастичнее другой. Настя тем временем набрала в компьютере имя Вальтера Дильса, показала Гарику. Личность действительно оказалась неординарная, если не выдающаяся. То есть из толпы явно выделяющаяся. Несмотря на имя, ничего арийского в Вальтере Дильсе и в помине не было. Родом он был из Аргентины. Индейского мальчика из племени аймара усыновили Гертруда и Нильс Дильс. Они работали в посольстве Федеративной Республики Германии в Буэнос-Айресе, детей у них не было. До двенадцати лет Вальтер жил в Аргентине, потом родителей отправили в Австралию, и, в конце концов, в Париж. Там Нильс вышел на пенсию и окончательно поселился в Нормандии. Вальтер с блеском окончил лицей, так же беспроблемно прошел конкурс в Национальную Высшую школу искусств и ремесел, ту же самую, которую двадцатью годами позже окончил Эдуард де Вельтэн. Уже в Высшей школе Вальтер начал заниматься бизнесом. Несмотря на разницу в возрасте, в факте знакомства Вальтера и Эдуарда ничего удивительного не было. Национальная Высшая школа искусств и ремесел была знаменита своей взаимопомощью между разными поколениями студентов. Поступая в это заведение, ты принимался в настоящую семью, которой должен был принадлежать до конца жизни.

– Хорошо было бы найти способ пообщаться с этим Вальтером Дильсом, – задумчиво произнес Гарик.

Друзья стали разбирать возможные варианты знакомства с вышеозначенным персонажем. Правда, ни одного сносного пока не находили. Дильса было решено оставить на потом и сосредоточиться на жизни Эдуарда де Вельтэна.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

На время после полудня в монастыре сегодня назначили диспут. Это было знаком уважения к учености и сану гостей монастыря. Однако вопреки обычаю основным собеседником в диспуте с Петром Достопочтенным был не выдающийся теолог, а его ученик. Перед началом Ожье смиренно спросил настоятеля, не видит ли тот чего-либо оскорбительного в том, что роль основного протагониста Ожье уступит Руфину. Мол, это вовсе не знак неуважения к аббату, а желание дать возможность талантливому ученику стать вровень со своими учителями. Петр Достопочтенный никакого неудобства в этом предложении не увидел, и диспут начался.

Основной темой стало следующее: можно ли вывести и Творение, и Воплощение, и Спасение из хорошо известных слов из Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»? Если тема была доступна, то все последующие рассуждения нагнали такого туману, что Бернар уже решительно ничего не понимал. Сначала, правда, он пытался следить за горячей полемикой ученика теолога и настоятеля, но постепенно свои попытки оставил. Хотя заключение ему понравилось и оказалось как нельзя более ясным и вполне применимым к практической, реальной стороне жизни. Участники пришли к выводу, что как ни крути, а душа человеческая не некая вечная субстанция, застывшая раз и навсегда в подвижничестве или грехе, а подвижная, изменчивая сущность, способная развиваться от состояния грехопадения через заблуждение и гордыню к поиску истины и раскаянию. И именно это движение души приводит ее к искуплению и спасению. Следом участники диспута помолились, благодаря Всевышнего за то, что прояснил их запутавшееся сознание и показал дорогу к истине. На том первая встреча теолога и аббата закончилась. Гийом Ожье казался удовлетворенным, Руфин же сиял от предоставленной ему чести. Аббат поднялся и первым направился к выходу. В этот момент к нему подошел Ансельм и что-то горячо зашептал на ухо. Настоятель помрачнел и заспешил вслед за братом-госпиталием. Теолог с учеником последовали за аббатом. Бернар отправился в госпиталь. По дороге заметил Гийома Ожье, беседующего с хромоногим Иосифом. Вид у Ожье был довольным, явно болтливый брат выдал какую-то важную информацию. Иначе и быть не могло, тем более вид у Иосифа и в самом деле был встревоженный и даже испуганный. «Попадет тебе однажды за твою словесную несдержанность, мой брат!» – вздохнул про себя Бернар и хотел было продолжить свой путь. В этот момент его окликнул теолог, а Иосифа и след простыл. Санитарный брат обернулся. Гийом Ожье не торопясь подошел. Вообще теолог расхаживал по монастырю, как по собственной вотчине, его высокая и мощная фигура выделялась в толпе снующих монахов, как королевский корабль среди мелких лодчонок. Даже грубая коричневая ряса, подпоясанная перекрученной веревкой, не нарушала этого впечатления. Впрочем, при свете дня она не казалась такой уж грубой, а к веревке был подвешен изящный, вышитый золотом кошель, приличествующий больше рыцарю или богатому торговцу, нежели монаху.

– Вас привлек наш диспут, – обратился тем временем Ожье к Бернару, – я наслышан о ваших талантах врачевателя, мой брат, и с искренним восхищением отношусь к вашему нелегкому труду, ибо кто, как не вы, являете миру образ Христа, пришедшего послужить миру с милосердием и терпением.

Бернар был приятно удивлен. Его скромная персона заинтересовала такого ученого мужа.

– Мне интересно было бы посетить ваш лазарет, брат, и, возможно, мои скромные знания смогут помочь страждущим.

Бернар отказать не посмел. По дороге к ним присоединился Руфин Редналь. Как ни странно, но Ожье оказался сведущ в медицине и уходе за больными. Было видно, что он привык к виду ран, страдания и смерти. Его рассуждения о лекарствах, о новых методах кровопускания, его полезности в одних случаях и крайнего вреда в других были более чем интересными.

– Вы хорошо осведомлены, брат! – не сдержал собственного удивления Бернар. – Вам приходилось лечить больных?

– Судьба наша непредсказуема, инфирмариус.

Руфин в отличие от собственного наставника к виду крови и язв был явно непривычен. Когда его учитель открыл повязку одного из пациентов Бернара, серьезно повредившего себе ногу, он побледнел и торопливо отвернулся. Потом, застеснявшись собственной реакции, глубокомысленно произнес:

– Я читал, что затягиванию ран способствует Божественное пение. Например, если больной меланхолического темперамента, то нет ничего лучше псалома 23: «Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь – крепость жизни моей: кого мне страшиться?» – процитировал он, закрыв глаза, потом спешно добавил: – А вот если больной холерического темперамента, то ничего лучше псалома 15 нет.

Все это было произнесено с видом самым глубокомысленным, правда, от загноившейся раны Редналь старательно отворачивал взгляд.

– Я бы порекомендовал вам, мой брат, – продолжил он тем же серьезным тоном, – отправить завтра утром молодых послушников спеть ему псалом 23.

– А вы как считаете, инфирмариус? – обратился Гийом Ожье к Бернару, внимательно наблюдая за реакцией последнего.

Тот в ответ произнес нечто неопределенное, чтобы не обидеть ни одного, ни другого ученого.

– Затягиванию ран, мой дорогой Руфин, – спокойно продолжил Ожье, – лучше всего помогает промывание, чтобы они не загноились, и бальзам из пчелиного воска с лечебными травами. А темперамент тут и вовсе ни при чем. Куда важнее молодость и крепость организма.

В его тоне чувствовалась скрытая насмешка. Вообще отношения между учеником и учителем Бернару показались немного необычными. Руфин не высказывал свойственного ученику почтения, а Ожье – традиционного покровительства. Соперничество – именно это слово лучше всего подходило к связи учителя и ученика.

– Итак, дорогой брат, влияет ли музыка на лечение? – вернулся тем временем теолог к Бернару.

Санитарный брат таким вопросом был поставлен в тупик. Музыку он любил, но талантами был обделен. У него был зычный голос, но музыкальный слух отсутствовал начисто. Пел он не просто плохо, а ужасно. Именно поэтому в присутствии почетных гостей настоятель самолично просил его петь как можно тише. Бернар не обижался и довольствовался тем, что во время молитвенных песнопений просто раскрывал рот, чтобы не портить торжественные и благолепные мелодии, выводимые его собратьями.

– Честно говоря, не знаю, – признался он и добавил: – Когда-то в молодости от одного ученого монаха мне приходилось слышать, что болезнь – это нарушение связи тела с универсальной гармонией мира, а выздоровление – восстановление этой связи, когда микрокосм снова связывается воедино с макрокосмом. И молитвенные песнопения, какими бы они ни были, всегда звучат гармонично и могут только способствовать выздоровлению.

– Совершенная истина! – восхитился Ожье, ему все больше и больше нравился инфирмариус, и если бы не двусмысленная ситуация, в которую он был поставлен, то они могли бы стать друзьями, поэтому он добавил, обращаясь к ученику: – Лучше не скажешь, не правда ли, Руфин? Музыка как послание Бога, чтобы в этом низшем и погруженном в греховность мире люди могли услышать отзвук гармонии небесных сфер!

– Поэтому вас и интересуют древние тонарии? – воспользовался Бернар возможностью задать интересовавший его вопрос.

Ожье с еще большим интересом посмотрел на санитарного брата, Руфин же как-то напрягся и даже взглянул на их собеседника с откровенной враждебностью.

– А вам что-то известно об этих тонариях? – встряхнулся Ожье, глаза его сузились, словно прицеливаясь.

– Что мне может быть известно, я – санитарный брат, а не кантор, – осторожно возразил инфирмариус.

– Слышал я, что в вашем монастыре есть один монах, брат Одилон. Его ученость и знание священных песнопений снискали ему славу во всем христианском мире. Если не ошибаюсь, он здесь, в вашем лазарете?

– Вы не ошибаетесь, – подтвердил Бернар, хмыкнув про себя, что он-то, простак, возомнил, что теолога заинтересовал его лазарет, – только он уже почти ни с кем не разговаривает.

– Но мне хотелось бы его увидеть, я его когда-то знал, – продолжил настаивать Ожье.

– Ваша воля, – пожал плечами Бернар, – следуйте за мной.

Они нашли старика в той же позе, в которой Бернар оставил его утром. Брат Одилон лежал вытянувшись, его раскрытые глаза смотрели прямо перед собой, и губы бесслышно двигались.

– Оставьте нас одних, – на этот раз не попросил, а приказал Ожье.

Бернар без слов повиновался. Ситуация эта изрядно его удивила, но противоречить важному гостю он не решился. Развернулся и направился к другим больным, краем глаза наблюдая, как теолог склоняется к умирающему, что-то ему говоря. Но как ни старался Гийом Ожье, Одилон только отворачивал голову и рта не открывал. Старый монах дал обет молчания, и его ничего в этом бренном мире уже давным-давно не интересовало. Ожье покачал головой и прошептал что-то на ухо монаху. Одилон вскинулся и вперился в теолога долгим ненавидящим взглядом. Бессловесный поединок длился несколько мгновений. На этот раз Гийом Ожье первым отвел глаза и, развернувшись, размашистым шагом двинулся к выходу.
* * *

У Бодлера в этот день случилось открытие. Не сказать, что мирового масштаба и даже Нобелевскую за него не получишь. Он испытал не изведанное до этого чувство. Началось с его каждодневного наблюдения за Никой. Та только что закончила разговаривать по скайпу со своими родителями, отошла, но про глазок видеокамеры забыла. В отличие от Магнуса Ника его всегда заклеивала. Поэтому обычно Бодлер довольствовался проверкой ее мейлов и безмолвным участием в разговорах по скайпу. Он даже с непривычки сначала было отвел глаза, но с собой не справился. Тем временем Ника скинула длинную футболку, под которой не было ровным счетом ничего, если не считать тонких трусиков. Она приподнялась на носки, потянулась, раскачиваясь в разные стороны. Потом вытянула руки и наклонилась. Тяжелая с темно-розовыми, задорно вздернутыми сосками грудь оказалась прямо в поле зрения Бодлера, и хакер задохнулся. Сначала возникло неприятное стеснение в груди, сердце забилось, и голова слегка закружилась. Кровь запульсировала, во рту пересохло, и желание незнакомой горячей волной поднялось откуда-то изнутри. Бодлер девственником не был. Эту сторону человеческих отношений он изучил из чисто научного интереса. То есть несколько раз оказался в постели не слишком разборчивых участниц Гариковских вечеринок. Но все, что он испытывал раньше, носило чисто физиологический характер вроде еды, питья и прочего. Сейчас же все было иначе. В голове тысячами падающих звезд взорвался гигантский фейерверк, он уже не был Бодлером, циничным хакером, отвлеченно наблюдающим за потугами собственных современников. Нет, он стал рыцарем без страха и упрека, готовым сразиться с тысячей драконов, ангелом-хранителем, готовым за своей возлюбленной спуститься в ад. В общем, проще говоря, Бодлер готов был на все ради Ники. В холодном и равнодушном сердце Бодлера в этот миг проснулся поэт, мечтатель, романтик, трубадур.

Ощущение было непривычным, даже голова закружилась от неожиданности. И ему первый раз в жизни захотелось поделиться своим открытием мира человеческих чувств. Он вышел из спальни в поисках Насти, но застал последнюю за горячей дискуссией по телефону. Похоже, его новой знакомой было не до случившейся сегодня любви Бодлера. Хакер благоразумно ретировался. Вернулся к своему компьютеру, но связь была прервана. Он сел и задумался. Сейчас он уже не был равнодушным наблюдателем. Ника, сама того не подозревая, нашла настоящего союзника. Только чем он мог помочь ей? Идеи, одна оригинальнее другой, вертелись в его мозгу. Она явно нуждалась в деньгах, хронический отрицательный остаток на ее счету был тому свидетелем. Наследство Магнуса было заблокировано до окончания уголовного расследования. А многочисленные приработки еле позволяли Нике свести концы с концами. Перевести деньги на ее банковский счет? Она сама же первой начнет звонить в банк и выяснять, откуда и что. Да и потом, ее банковский счет был под наблюдением. Неизвестно откуда поступивший перевод только усилит подозрения полиции. Нет, этот вариант отпадал. Внезапно интересная идея озарила хакера. Он улыбнулся и принялся приводить собственный план в исполнение.

Настя же в очередной раз спорила с мамой. Вернее, не спорила, а пыталась выбить из материнской головы прочно засевшую там гениальную идею. Эта идея заключалась в следующем: Насте необходимо во что бы то ни стало серьезно поговорить с Гариком относительно их будущих отношений.

– Мама, мы с Гариком друзья, – пыталась вывести родительницу на истинный путь дочь.

– Аль, ты слышишь, они друзья! Ты со своей дружбой у меня уже в печенках сидишь! Он что, к себе всех друзей вот так приглашает!

Нужно сказать, что с того самого момента, как Антонина Викторовна узнала о существовании гранта и Настином в нем участии, одна мысль прочно засела в ее голове. И ничем не выбьешь. Гарика она запомнила хорошо, и от ее внимательного взгляда взаимная симпатия молодых людей во время пребывания Арутюняна в Петербурге не укрылась. Решение дочери посетить Париж и остановиться у Гарика Антонина встретила «на ура» и начала действовать. Первым делом лихорадочно подсчитала, дадут ли ей еще один потребительский кредит на дочкину поездку. По всему получалось, что проскочит. Тем более кредит на новую кухню должен был вот-вот кончиться, а кредиты на некстати сломавшиеся стиральную машину и телевизор были маленькими. Но Настя от маминой помощи категорически отказалась.

– Но хоть гардероб обнови, чем черт не шутит, – боялась сглазить мать, – Гарику точно все эти французские вертихвостки поднадоели, поэтому и приглашает тебя.

– Мама, он меня не приглашает, я сама в гости напросилась, раз все равно во Францию еду, – напоминала Настя.

– Но он же не отказался, – поддерживала в себе маленький огонек надежды Антонина Викторовна.

Настя отмалчивалась, но мать не отставала, призвав на этот раз на помощь верную сестру Алевтину.

– Неплохо бы тебе в фитнес-клуб записаться, – тонко намекала на толстые, в виде пяти явно лишних килограммов, обстоятельства тетя Аля.

– У меня со временем напряг.

– У тебя с возрастом, а не со временем напряг! – выходила из себя наконец Антонина.

На этом обычно все и заканчивалось. Настя с радостью ухватывалась за возможность обидеться, а мать с теткой мучились угрызениями совести. Хотя Антонине Викторовне все-таки удавалось заронить зерна сомнения в дочерину голову. И как бы ни храбрилась дочь, но неприятным мыслям прорваться все-таки удалось. Хотя до этого Насте вполне успешно удавалось не тратить время на беспокойство и стоны о вещах, находившихся за пределами ее контроля. К этому разряду она и относила устройство личной жизни. По ее твердой уверенности, все должно было сложиться само собой. Вообще Анастасия Столетова обладала счастливым характером. По жизни она шла с легкостью, особенно ни о чем не задумываясь. Например, категорически отказывалась думать о завтрашнем дне и еще того хуже: откладывать на черный день. Это занятие ей представлялось совершенно пустой тратой времени. Идти навстречу неизвестности для нее было комфортно и, самое главное, интересно. Да и какой смысл подстилать соломку, когда все равно не знаешь ни когда, ни где. Мать частенько скрипела, что дочь живет одним днем. А Настя искренне не понимала, что в этом плохого. День, который начинался, был единственным. Вчера со своими сожалениями и радостями растворилось в прошлом. Многообещающее будущее вполне могло оказаться обманкой да плюс ко всему и вообще могло не настать. Поэтому жить одним днем представлялось для нее очень даже мудрым решением. Правда, сегодня собственная жизненная позиция почему-то перестала казаться разумной. Раздраженная материнским наскоком и собственными колебаниями, Настя вернулась в салон. Бодлер что-то лихорадочно набирал на своем ноутбуке. Вид у него был какой-то необычный, вдохновенный, что ли. Настя напряглась, спор с матерью мигом вылетел из головы. Она явно что-то пропустила.

– Бодлер, произошло что-то новенькое? – спросила она осторожно.

– Нет, я играю, – отмахнулся тот, явно чем-то увлеченный.

Происходящее на экране на игру не походило.

– Ты опять в чей-то компьютер залез?

– Настя, мне некогда! – захныкал хакер.

Недолго думая, она подошла и возмущенно захлопнула ноутбук.

– Насилие над личностью запрещено законом! – возмутился хакер.

– Это смотря над какой, по твоей этот самый закон плачет горькими слезами, – повела плечами Столетова.

После спора с матерью ей было море не то что по колено, а скорее по щиколотку.

– Мы договорились делиться информацией!

Бодлер такого договора не помнил, но, взглянув на покрасневшую от гнева девушку, благоразумно ответил:

– Это личное, я не могу.

– Ну раз личное, – спохватилась Настя, – кстати, мне в голову одна мысль пришла.

– Какая?

– Сначала ты можешь восстановить все увиденное тобой в вечер убийства Магнуса?

– Сложный вопрос.

– У тебя же фотографическая память! – сделала комплимент Настя.

– Льстишь, – констатировал хакер, – все женщины льстят, когда хотят добиться чего-то.

– Какое тонкое знание женской психологии! – усмехнулась Настя и попросила: – Вспоминай, не тяни.

Бодлер еще раз шумно вздохнул и начал:

– Наблюдать я начал часов в шесть вечера, работу срочную выполнил и подумал, дай взломаю защиту Магнуса. Он новую установил совсем недавно, продвинутую. Решил проверить, с чего это он так рассекретничался, из любопытства. Неплохая защита, повозился минут десять. Потом стал наблюдать: Магнус вернулся, переоделся, он всегда своему внешнему виду особое значение придавал, шопоголик.

– Тебя раздражают элегантные люди? – не сдержала иронии Настя, рассматривая невероятное сочетание оранжевых, зеленых и фиолетовых тонов в сегодняшнем одеянии хакера.

– Нет, просто у Магнуса собственный вид был возведен в ранг божества, кстати, в тот день девиз на его футболке был классный: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра».

Насте девиз тоже понравился и запомнился.

– Ну а о чем писал Эдуард де Вельтэн в тот момент, когда его убили, ты помнишь?

– О ночном горшке, – заявил тот и с сознанием выполненного долга возобновил прерванную партию.

– Подробнее можно? – спокойно попросила она.

Бодлер вздохнул и вновь отвел глаза от экрана:

– О каких-то черепках или о чем-то в этом роде.

– Поднапрягись, о каких черепках? – терпеливо продолжала настаивать она.

Хакер послушно задумался и сокрушенно добавил:

– Точно не помню. У меня просто возникла ассоциация с ночным горшком.

– Почему она возникла, постарайся вспомнить.

Бодлер стал восстанавливать в памяти все свои действия. Перед глазами встало вдохновенное лицо Магнуса. О чем же он писал? Невероятные мыслительные усилия отразились на бледном лице хакера.

– Ночной горшок, – медленно произнес он, и вдруг его осенило: – Это что-то имело отношение к Древней Греции!

У Насти опустились руки.

– Ну у тебя и ассоциации! – только и сказала она.

– Просто Древняя Греция, и всегда эти сосуды глиняные, как же их называют…

– Амфоры?

– Вот-вот, во всех учебниках, когда про Грецию говорят, повсюду эти амфоры, глиняные горшки – ночные горшки, какая разница? – удивился Бодлер непонятливости своей собеседницы.

– Ладно, допустим, – решила соглашаться Настя, чтобы не прерывать начавший давать хоть какие-то плоды мыслительный процесс, – ну а были какие-то названия в том, что он писал, какие-то собственные имена?

Бодлер послушно задумался, всем своим видом показывая, что у него другого выхода нет. Наконец лицо его просветлело:

– Вернулось, только имя забыл.

Настя помрачнела.

– Но не расстраивайся, ты сама его вспомнишь, ну певец, который за своей возлюбленной в ад спустился.

– Орфей?

– Точно.

С видом человека, совершившего подвиг, Бодлер вернулся к своим делам. Но Настя вовсе не собиралась оставлять его в покое.

– Почему его интересовал Орфей? – удивлялась Настя.

– А кто его знает, – махнул рукой хакер.

– Должна же быть какая-то логика?

– Логика у Магнуса? У нее всегда с ней был напряг!

Настя совершенно ничего не понимала. Магнус был талантливым инженером, ученым, а никак не историком. При чем здесь Орфей? Тем временем Бодлер добавил:

– Только сегодня вспомнил: еще с месяц назад скачал с компа Магнуса несколько материалов, так, для прикола, первое, что под руку попалось. Посмотри, может быть, это нас куда-нибудь выведет, для меня так это китайская грамота! Магнус и мистика! Подумать только!

Настя заинтересованно стала открывать файлы один за другим, но, взглянув на череду уравнений, быстро пала духом. Попыталась призвать в качестве эксперта Бодлера. Тот с энтузиазмом откликнулся и стал комментировать. Все эти формулы он, конечно, знал, но каким макаром использовал их Магнус, понятия не имел. Потом вскипел:

– Вот идиот, эту последовательность переврал, а в волновом уравнении Шредингера – ошибка. Ну а эффект Комптона тут совсем неуместен!..

Произнося эту галиматью, Алекс был серьезен и искренне возмущен. Послушав этот совершенно неудобоваримый поток минут этак десять, Настя Бодлера прервала. Она сообщила ему, что все равно ничего из сказанного не понимает, поэтому он вполне может успокоиться и вернуться к прерванным занятиям. Что тот и сделал, не ожидая повторного приглашения. Она терпеливо продолжила открывать документы один за другим, пока наконец нашла нечто гораздо более интересное, нежели поток формул. Документ назывался интригующе: «Правильные вопросы».

«Вот адский вопрос: волшебная сила искусства – это выдумка или реальность? Все об этом говорят, но я себе впервые поставил вопрос: а почему, собственно, волшебная? Значит, загадка, над которой я бьюсь столько времени, вполне может реально существовать. От одной мысли хочется прыгать от радости. Представляю себе Архимеда, голым несущимся по Сиракузам и вопящим «Эврика»! Как я его понимаю!..»

«Ночь была светлая от невидимой луны, люблю работать ночью и думать ночью. Ника уже давно заснула. К моим поискам она относится с легким недоумением человека, излишне рационального. Она – взрослая, а я – ребенок, которому в детстве не дочитали сказок. Именно так она и говорит. И как известно, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. Она спит, а до меня наконец дошло, в чем же я ошибался, и я смотрю на нее, спящую, с ощущением явного превосходства: «Ты, моя дорогая, проспала открытие мирового значения!»

«Вернулся к последователям Орфея, орфикам. Как интересно! Мне о них говорил Игорь! Занимательный человек, но мне с ним неспокойно. В. – другое дело, мне кажется, что ему можно доверять. Мы с ним сделаны из одного теста, есть вещи проверяемые и разумные, есть фантазия. Для Игоря границы между ними не существует. Вот и орфики, для них наше тело – гробница и темница души, жизнь – страдание, цель жизни – освобождение души от тела. Но душа проклята и, как в древнеиндийской сансаре, после смерти тела обречена переселяться в другое тело. Всегда думал, что это более приятный способ видения смерти, когда умираешь не полностью и есть возможность возрождения. Получается, с одной стороны, вроде как, с их точки зрения, умирать не так страшно, начинается новая авантюра, только очень не хочется быть крысой или пауком. С другой стороны, отсутствие гарантий. В христианстве к этой точке зрения больше интереса, если в рай – так навечно, правда, существует вполне реальная опасность ада, которая тоже навечно».

Настя отвлеклась на минутку. В истории Магнуса появился новый персонаж – Игорь. В. скорее всего был Вальтером Дильсом. Но проверить все равно надо. Бросила взгляд на Алекса, но на этот раз решила его не отвлекать. Завтра поговорят. Но если поразмыслить, то картина получалась следующая. Во-первых, возможных мотивов, на ее взгляд, было пока четыре, обозначались они словами: завещание, научные поиски Магнуса, любовь и месть и, наконец, нечто, обозначенное емким словом «всякое». В «завещание» входило все, что было связано с наследством, и соответственно в круг подозреваемых входили родители, брат и Ника. Научные поиски крутились вокруг фигуры Орфея, подозреваемых было вагон и маленькая тележка. Любовь и месть выводили на Нику и на неизвестное Насте сентиментальное прошлое. «Всякое» же было сверхобъемным и детальному изучению на данный момент не поддавалось. Фактов явно не хватало. Вернулась к «Правильным вопросам» Магнуса:

«Сегодня читал Платона, какая глубина мысли и отвлеченность. Иногда мне кажется, что нам абсолютно не хватает воображения. Современному человеку настолько забили мозг, что начисто отбили способность к фантазии. Кто бы еще мог так легко обойтись с геометрией и из правильных многогранников вывести строение вселенной! Подумать только, земля – куб, потому что твердая и рассыпается в руках, огонь – тетраэдр, потому что его жар колет, как острые грани этого многоугольника; воздух состоит из октаэдров, а вода выливается маленькими шариками икосаэдрами! И, наконец, загадочный двенадцатиугольник – додекаэдр! Тот самый Пятый Элемент, материя первоначала, астральный свет, Душа Мира! Рассказал бы я это моему учителю математики, он бы только пальцем у виска покрутил. Но не это главное, Платон упоминает Пифагора с его небесной музыкой сфер. Ведь все просто, Пятый Элемент – это все, материя, звук, время. Вернулся к Пифагору и снова нашел, вообще-то это было гениально – сравнить музыку и астрономию. У наших нынешних профессоров от этого инфаркт бы случился, а Пифагору было все нипочем. А как звучит: музыка – лучшее подтверждение изначально существовавшей в мире гармонии. Именно музыкальные интервалы способны привести нас к пониманию расположения звезд и, самое главное, к Первоначальному Расположению! Семь небесных сфер нам даны в семи струнах лиры и порождают гармонию октавы. Весь мир построен на этой гармонии, где Луна – это нота «ми», Меркурий – «фа», Венера – «фа диез», и Солнце, наше согревающее, оживляющее и уничтожающее, центральное, королевское – «ля». И Золотой век вернется, когда мы сможем найти эту первоначальную гармонию. Все абсолютно правильно: магическая музыка и есть первая ступень нахождения этой первоначальной гармонии!»

Первоначальная гармония – она уже слышала об этой идее. Вернуть Золотой век! Проникнуть в тайну сотворения мира, душу природы, познать сущность Бога! Ну и замахнулся же Магнус! Настя была человеком скромным и всегда полагала, что человеку вовсе не обязательно постигать все тайны мироздания. Некоторые знания могли быть преждевременными или просто опасными. Эдуард де Вельтэн же ставил перед собой такие задачи, от которых просто кружилась голова. Она отвела глаза от компьютера, Гарик еще не вернулся. Было хорошо за полночь. Только сейчас почувствовала, как устала. Завтрашнее утро будет явно мудрее сегодняшней ночи, с этими мыслями и с сознанием выполненного на сегодня долга Анастасия Столетова отправилась спать.
Глава 4. Тень Орфея Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Осенью сумерки наступали рано, а после ужина и вообще тьма стояла хоть глаз выколи. Брат Бернар приподнял фонарь повыше. Сегодня был его черед обходить монастырь. Так было заведено, что после повечерия все обитатели монастыря отходили ко сну. Бодрствовали лишь привратник и один из монахов, в обязанности которого входил ночной обход монастыря. Бернар добросовестно осмотрел приемную, хоры, прошел в трапезную, заглянул в лазарет, потом так же неторопливо обошел оставшиеся помещения. В момент, когда проходил мимо скрипториума, услышал слабый шепот, за которым последовали еле слышные шорохи.

– Кто здесь? – прокричал инфирмариус.

Какая-то тень метнулась в сторону, и установилась тишина. Монах покачал головой, наверное, показалось. Спать ему не хотелось, но следовало отдохнуть перед всенощной молитвой. Вернулся в свою каморку, примыкающую к лазарету, потушил фонарь и прилег, как был, не раздеваясь. В каморке было холодно, он поежился и потеплее закутался в меховую доху, служившую ему и простыней, и одеялом. Большая часть монахов ночевала в двух огромных общих спальнях. Конечно, они были гораздо теплее, да и лежанки были поудобнее. Но здесь никто не мог нарушить его уединения. А еще санитарный брат любил ночные часы, когда в мире царил совершенный покой и мысли легко возносились к небу. Бернар зашептал слова молитвы, вспоминая слова своего учителя Иоанна: «Монахи должны молиться в те часы, когда не молится ни один другой, ибо наши молитвы охраняют мир, как щитом! Молись, сын мой, и помни о силе твоей молитвы!» Но спасительный сон приходить не спешил, окончательно заплутавши где-то в дебрях Бернарова сознания. Санитарный брат покрутился еще немного и решил выйти наружу. Что-то явно не давало ему покоя. На этот раз на всякий случай прихватил с собой фонарь. Вернулся к скрипториуму, ничего особенного. Повернул к находившемуся за углом лавариуму и споткнулся. Еле удержал равновесие, осветил землю и вскрикнул. Прямо под ним, лицом вниз лежал один из братьев. Торопливо поставил фонарь на землю и перевернул неподвижное тело. Прорвавшийся сквозь облачную пелену лунный свет бледным блеском отразился в широко открытых глазах известного теолога Гийома Ожье. Бернар приник к груди, сердце парижского гостя было так же неподвижно, как и его взгляд, обращенный к темному ночному небу. Санитарный брат закричал.

Во дворе началась суматоха: «Кто кричал?» «Что происходит?» «Кто-то проник в монастырь?» Зазвонил колокол. На ходу натягивая рясы, появились другие монахи. Над телом Ожье склонился отец-госпиталий, он припал к уху покойника и зашептал Absolvo te, посмертно отпуская грехи. Следом достал пузырек с освященным елеем, с которым никогда не расставался, помазал лоб и бессильно вывернутые ладони. «Через это святое помазание по благостному милосердию Своему, да поможет тебе Господь по благодати Святого Духа. Аминь. И, избавив тебя от грехов, спасет твою душу!» Бернар без слов наблюдал за действиями Ансельма. Для всех окружающих самым главным было спасение души погибшего. Но санитарного брата в этот момент больше занимал самый земной вопрос: причина его смерти. Двое братьев перенесли бренное тело теолога на носилки и последовали в мертвецкую. Остальные даже не сдвинулись с места. Они знали, что душа покойного начинала свой путь в иной мир, и важнее всего сейчас для нее было найти небесный свет и не потеряться во тьме. Вокруг стояла тишина и тихие, словно дуновение ветерка, слова молитвы. Лица всех были строгими, сосредоточенными, каждый был погружен в себя. Смерть преследовала каждого, она была закономерным концом и освобождением. Именно так должно было быть. Бернар без слов последовал за носильщиками. Внутри тело переложили на каменный помост, поклонились и ушли. Бернар остался один. Взял свечу и поднес к лицу умершего. Теперь он мог лучше рассмотреть черты Ожье. Монах задрожал, никогда не видел ничего подобного. На него повеяло холодом. Он задрожал и оглянулся, словно опасность угрожала теперь ему самому. Но сзади никого не было, только ветер шевелил полог. Он перекрестился и зашептал слова молитвы, только несколько минут спустя нашел в себе силы вернуться и вновь увидеть искаженное маской ужаса лицо доктора теологии Гийома Ожье.

Бернар заколебался. Оставаться здесь было выше его сил. Да и в любом случае благоразумнее всего было дождаться утра. Он прикрыл то, что осталось от гостя аббатства, холстом и, еще раз прошептав молитву, вышел во двор. Дышать сразу стало легче. Но спать не хотелось. До утра крутился Бернар в бедной своей каморке. Перед внутренним взором стояло лицо Ожье. Видение это отпускать его никак не хотело. Словно мертвый пытался передать ему какое-то послание, только какое? Бернар не выдержал, вскочил с набитого соломой тюфяка и встал на колени. Молился долго, истово, только когда почувствовал смертельную усталость, вернулся в постель. На этот раз полегчало, и он забылся тяжелым сном.

Сразу после утренней мессы поспешил в мертвецкую. Холст был нетронутым. Явно никто в его отсутствие не заходил. Он откинул материю. Стараясь не смотреть на лицо покойного, развязал пояс, аккуратно разрезал бурую рясу, под которой обнаружилась тонкого сукна и редкого качества сорочка. Свою плоть при жизни покойный явно баловал. Осмотрел внимательно тело. Но никаких следов насилия не обнаружил. Естественная смерть? Тогда что это могло быть? Сердечный приступ? Удар? Санитарный брат покачал головой. Он мог поклясться всем, чем угодно, что сердце у теолога было великолепным. Ни одного признака сердечной слабости: блестящие волосы, розовые ногти, гладкая кожа и, судя по вчерашней трапезе, отличный аппетит. Отравление? Бернар вновь внимательно осмотрел руки, заглянул в рот, в глаза покойного. Если это был яд, то Бернару он известен не был. Хотя что-то все равно было не так. Руки зажаты в кулаки, а тело выгнуто так, словно сведено странной судорогой. Все это в совокупности с маской ужаса на лице могло быть последствием только одного. Неожиданная идея стала крутиться в голове и отпускать никак не хотела. Он слышал об этом давным-давно, но никогда не верил в реальность подобного. Тем более не приличествовало монаху, посвятившему свою жизнь служению Небесному началу, интересоваться служителями темных сил. Бернар отогнал богопротивные мысли, ворочавшиеся в голове, и сосредоточился на другом. Еще один факт, на этот раз вполне реальный и земной, заинтересовал его. Изучив внимательно лежавшие перед ним останки, санитарный брат пришел к интересному выводу. На его взгляд, Гийом Ожье напоминал кого угодно, но только не специалиста по теологии, большую часть жизни прокорпевшего над книгами в душном и малоосвещенном помещении. Он мог быть воином, торговцем, моряком и, что примечательно, сравнительно недавно побывал в южных, горячих странах. Знойный солнечный загар прочно въелся в кожу покойного.

Дверь тихо скрипнула, и на пороге появился бледный Руфин Редналь.

– Pax et bonum, брат Бернар, – произнес он, – могу ли я увидеть моего учителя?

Черные круги под глазами от бессонной ночи, дрожащие руки и прерывающийся голос, ученик теолога утратил все свое высокомерие.

– Проходи, – кивнул санитарный брат.

Редналь прошел внутрь, мельком взглянул на распростертое тело и отвернулся.

– От чего он погиб?

– Не знаю, – честно ответил Бернар.

– Его убили? – прерывающимся голосом спросил гость.

В ответ инфирмариус только пожал плечами. Руфин побледнел еще больше.

– Почему ты мне не говоришь правды? – воскликнул он.

– По той простой причине, что она мне неведома, – успокаивающим голосом начал Бернар, – на его теле ничего, ровным счетом ничего не указывает, что смерть эта неестественная.

– Ничего не указывает! Конечно, ничего не указывает! – Руфин истерически расхохотался резким, кудахтающим смехом, следом так же невпопад расплакался.

– Тебе тяжело, брат мой, – прикоснулся к нему Бернар.

– Не дотрагивайся до меня! – отпрыгнул от него ученик теолога, потом, внезапно успокоившись, шепотом, от которого у Бернара пошли мурашки по коже, произнес: – Как ты не понимаешь! Ему просто приказали умереть! Вот так просто… приказали умереть!

Смерть учителя явно оказалась слишком тяжелым испытанием для Редналя. Он схватился за голову, зашатался и с полубезумным видом вновь уставился на тело Ожье.

– О, горе мне! Что же делать, что же мне делать? – простонал он и выскочил прочь. Только в этот момент до Бернара дошло, что бледная маска на лице молодого человека была не признаком печали. Вовсе нет, и не грусть наполняла сердце Руфина Редналя, а душераздирающий, сводящий с ума ужас. И трясся он не за что-нибудь, а за собственную жизнь. Бернару стало не по себе. Он покрутил круглой головой, похлопал себя по щекам, словно он, а не Редналь только что был близок к обмороку, хлебнул из подвешенной на поясе фляги, с которой никогда не расставался, вина с пряностями. Сразу полегчало. Обернулся к помосту. Идея в голове созрела и оформилась окончательно. Тщательно омыл тело Ожье. Еще раз осмотрел. Вновь ничего особенного не заметил. Пара синяков на плече, явно кто-то его крепко держал, а он пытался вырваться. Санитарный брат покивал головой, словно соглашаясь с собственным заключением. Привычными жестами натянул на него рясу, сорочку сложил и спрятал за стоящими в углу бочками с водой. Закрыл умершего тем же холстом и вышел из помещения. На улице постоял с минуту и уже более решительным шагом направился к покоям аббата.
* * *

Утром на связь вышел Воскобойников.

– Ты что-то задержалась в Париже, – не без подозрения протянул он, – мы тут тебя с Максимом ожидаем, с французским у нас, сама знаешь никак, а у Тристана с английским напряг.

Тристаном звали руководителя гранта с французской стороны.

– Через два дня приеду, – пообещала Настя.

– Апартаменты твои готовы, – снова протянул, словно что-то ожидая, Сережка, – мы тебе самый классный номер выделили.

Настя усмехнулась про себя, представляя рыжего Воскобойникова, отвоевывающего лучший номер для своей Дульсинеи.

– Спасибо большое, Сережа, ты настоящий друг!

Воскобойников пробурчал в ответ нечто нечленораздельное, похоже, слово «друг» его не очень-то устраивало. Обговорив детали встречи, Настя повесила трубку. Следом легко позавтракала, стараясь не беспокоить отсыпавшегося Гарика. Перекинулась парой слов с Бодлером, она так и не поняла: он спал этой ночью или нет, и занялась собственной теоретической подготовкой. Во-первых, следовало вспомнить про Орфея. Что ей было известно? Конечно, кто не слышал про волшебную силу его музыки, которой покорялись не только люди, звери и растения, но даже боги! И еще были совершенно романтическая история любви Орфея к Эвридике и тот самый поход, когда ему удалось покорить бога подземного царства Аида и его жену Персефону. Только хеппи-энда не состоялось. Аид и Персефона пообещали вернуть Эвридику на землю. Правда, поставили одно условие: Орфей не должен оглядываться на следующую за ним душу Эвридики, пока не покинет мир мертвых. Условие оказалось невыполнимым, Орфей не выдержал испытания и оглянулся, а Эвридика исчезла в царстве смерти. Впрочем, античные мифы всегда отличались этой излишней суровостью. Чего стоила только смерть Орфея, растерзанного жрицами Диониса – вакханками. Орфей дорого заплатил за свою приверженность солнечному и великолепному Аполлону, покровителю муз, искусства, светлого начала мира. Дионис – повелитель дикой природы, бог плодородия, виноделия, бог страстный, безмерный, бог народных празднеств и оргий – не простил Орфея. Певец отказался восхвалять Диониса и поплатился за это жизнью.

И еще Орфей был создателем орфизма, первой предфилософской школы Древней Греции, бывшей одновременно религиозным течением, эзотерическим движением и тайным обществом. Хотя, как ни странно, в орфизме светлый Аполлон и темный Дионис соединились в одно и то же божество, словно последователи Орфея наконец признали роль игнорируемого их легендарным создателем природного начала.

Она хорошо знала центральную в орфическом мировоззрении легенду, легенду о любви Зевса и Персефоны, о рождении Диониса и зависти и болезненной ревности Геры. Зевс хотел сделать своего сына владыкой Вселенной. Но ослепленная ревностью Гера отдала Диониса на растерзание Титанам. Настя представила себе дикие подробности пиршества Титанов, где главным блюдом было сваренное и прожаренное тело Диониса. Афина, богиня мудрости, сумела спасти сердце Диониса. Несколько секунд понадобилось Зевсу, чтобы воскресить сына, и несколько секунд, чтобы отомстить Титанам.

Правда, Громовержец, похоже, любил модную нынче реутилизацию ресурсов и из пепла сожженных молнией Титанов создал человеческую расу. Мол, не пропадать же добру! Как будто не мог употребить материал поблагороднее. Так и получилось, что люди оказались двойственными. Тело людей – наследство Титанов, рожденных землей, обречено на смерть, но душа, разум сохранили божественную искру Диониса, перешедшую к титанам из тела Бога. И вполне естественно, что орфиков особенно волновало будущее души. Тело – средоточие грязи, вполне могло отправляться в тартарары, но Божественную душу обязательно надо было спасти. Поэтому после смерти душа посвященного орфика должна была помнить об источнике памяти. Даже были указания вполне практического порядка вроде необходимости всегда двигаться направо, ни в коем случае налево и прочие сомнительной полезности предписания. Именно их орфики записывали на небольших полосках из золота, которые клали в могилы умерших собратьев. Настя прочитала эти инструкции по пользованию потусторонним миром и покачала головой. Вряд ли Магнуса могла заинтересовать эта сторона деятельности Орфея. Нет, дело скорее всего было именно в музыке, тем более де Вельтэн был специалистом по акустике, точнее, по психоакустике.

Решила, что неплохо было бы познакомиться поплотнее с предметом научного интереса Магнуса. Сначала атаковала физическую природу звука. Однако нарвалась на квантово-волновой дуализм и как-то сразу поостыла. Благоразумно решила, что раз ученые сами до конца не разобрались, волны ли это или потоки частиц, то и ей лучше в это дело не соваться. Поэтому решила сосредоточиться на психологических и физиологических особенностях восприятия звука человеком. Про устройство барабанной перепонки помнила из школьных уроков биологии. Диапазон восприятия звуковых колебаний ей тоже был известен: не ниже 16 и не выше 20 000 Гц. Хотя у большинства людей он был гораздо уже. Не говоря уж о том, что все зависело еще и от родного языка. В этом отношении славянам повезло больше всех: диапазон славянских языков был широким, вот и приходилось больше напрягаться, зато и иностранные языки теоретически должны были даваться легче.

Удивилась обилию финансирования работ по психоакустике. Впрочем, ларчик открывался просто. Двигателем торговли XX и XXI веков была реклама, поэтому от понимания того, что и как слышат люди, зависела окупаемость инвестиций, правильность выбора рынка сбыта, прибыль и прочие скучные, но очень важные вещи. Все это шло в ногу с идеей зомбирования послушной воле рекламодателей толпы. Правило «Куда бульдоги, туда и носороги» при успешно разработанных лозунгах и эффективном вдалбливании могло внушить покорной массе что угодно и продать какой угодно продукт, любую избирательную кампанию и т. д. Представила современного Орфея, только не с лирой, а с компьютером, покачала головой. Впрочем, вдаваться в философские размышления об опасности подобных экспериментов не стала. На сегодня с нее было достаточно. Тем более проснулся Гарик и объявил, что сегодняшний день они проведут вместе.

Программа у него уже была готова, и он был твердо настроен посвятить все оставшееся до послезавтрашнего Настиного отъезда время настоящему отдыху. Историю гибели Магнуса решено было на время забыть. Гарику нравилось в Насте совершенное отсутствие задних мыслей, с ней было легко, она не загружала и не загружалась. Первый раз в жизни он встретил кого-то, полностью разделявшего его принцип наслаждения настоящим. Единственное, на что следовало обратить внимание: не поддаться отчаянному желанию прикоснуться к ней, почувствовать легкий шелк ее волос, нежность кожи и ненароком не погрузиться в мягкий омут серо-зеленых глаз. Нет, все должно было остаться дружбой. Похожие мысли вертелись и в Настиной голове. Иногда ей казалось, что они ведут себя как глупые подростки. В конце концов, они взрослые люди и вполне могли позволить себе небольшую любовную авантюру без завтрашнего дня. Но, с другой стороны, сможет ли она вот так просто перевернуть страницу. Уверенности не было. Нет, все-таки лучше было все оставить так, как есть. А завтра она уедет в Клюни, и все встанет на свои места…
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

На пороге покоев аббата стоял верный глухонемой Поль. Если Петр Достопочтенный визиту санитарного брата и удивился, то виду не показал. Он кивком предложил Бернару пройти внутрь и словно забыл о его присутствии. В своих покоях настоятель монастыря был не один. С ним вместе над разложенными на длинном столе чертежами склонился подрядчик Этьен Марешаль, высокий кряжистый мужчина с проблесками седины в каштановой бороде. Санитарный брат осторожно вошел и, стараясь никого не беспокоить, отошел в сторону. Он попал в самый разгар оживленной дискуссии, и спорщикам было явно не до него.

– Наш собор должен быть таким же гармоничным, как и Божественный мир! – восклицал аббат. – Он должен напоминать грешным людям о том, что, чтобы спасти их, Бог принес в жертву собственного сына. Мы должны в нашем соборе найти секрет Божественной гармонии, только тогда он будет неподвластен времени и мы, простые смертные, сможем прикоснуться к вечности! Поэтому он должен превосходить все существующее в нашем мире!

– Я согласен с вами, преподобный монсеньор, – кивал головой подрядчик и тут же продолжал гнуть свою линию, – но наши возможности ограниченны, и сделать своды над алтарной частью еще выше и шире мы не в состоянии! И окна с каждой стороны центрального нефа должны оставаться именно этой ширины, больше не получится!

Этьен Марешаль заслуженно считался одним из лучших в своем деле. В молодости он много путешествовал и учился у лучших мастеров-каменщиков от Парижа до Кельна и Любека. Он был справедливым, знал цену себе и своим мастерам, но если брался за что-то, то все всегда доводил до конца. И с тех пор как он принялся за восстановление обрушившегося свода собора, дело пошло на лад. Движения рук Марешаля были медленными, но ловкими и точными. И под его умелыми пальцами линии на пергаменте оживали, принимая черты колонн, арок и окон-розариев. Бернар даже залюбовался.

– Этьен, мой дорогой Этьен, мы строим не просто храм! Мы строим обитель Бога на земле. И наш Творец, неужели Он не заслуживает самого великолепного, лучшего, что может дать земной мир? Храм – Врата небесные, именно они вход для заблудших душ человеческих в Новый Иерусалим, их путь из смерти и зла к добру и вечной жизни! Да простит меня мой друг, Бернар Клервосский, но долг наш не в освобождении Палестины и старого Иерусалима, а в постройке Нового, здесь и сейчас! Поэтому храм – Град небесный должен быть залит светом, а окна, которые ты предлагаешь, слишком узкие!

– Преподобный монсеньор, я все прекрасно понимаю, но помимо небесных правил есть вполне земные, от которых нам, творениям мира здешнего, никак не открутиться, – спокойно возражал Этьен, – и стены собора должны быть особой прочности, чтобы сдерживать распор потолочных сводов. Иначе крыша вновь рухнет вниз. А для света оконные проемы сделаем хоть и узкими, но с сильным скосом вниз.

– Собор не может быть крепостью, – возразил аббат, внимательно разглядывая рисунок Марешаля.

– Тогда еще раз позвольте настоять, что мы можем использовать контрфорсы, которые очень даже успешно применил аббат Сюжер для базилики в Сен-Дени.

– Но это значительно ограничит размеры здания, – не соглашался Петр Достопочтенный, – мне больше нравится идея боковых коридоров. Их колонны будут поддерживать свод, а их стены и станут служить контрфорсами, и в то же время они зрительно увеличат объемы…

– И значительно увеличат расходы камня, – вежливо, но твердо дополнил настоятеля Этьен Марешаль, – я вам недавно говорил, что монастырю необходимо приобрести хотя бы одну каменоломню, вначале расходы резко вырастут, но быстро окупятся.

– Думаю, что ты прав, – согласился на этот раз Петр Достопочтенный.

– Кроме того, мне придется нанимать дополнительных работников, мои ребята одни уже не справятся.

– Мы можем дать тебе в помощь большое количество послушников и монахов, – предложил Петр Достопочтенный.

– Не хочу вас обидеть, святой отец, но большая часть из них годится только на то, чтобы замешивать известь и ремонтировать леса. Поэтому я вас и предупреждаю, что расходы увеличатся в несколько раз.

– Сын мой, я прекрасно понимаю твои тревоги, но ты живешь здесь и сейчас, а я примеряю все с вечностью. Этот собор останется после нас, он расскажет о нас нашим потомкам больше, чем легенды, красочнее, чем рисунки, и поэтому я и мои братья готовы к самым большим жертвам. Продолжай твое дело и не беспокойся об остальном. С Божьей помощью все наши проблемы разрешатся.

Этьен стал собирать свои чертежи.

– Оставь их пока здесь, они озаряют мою душу радостью и согревают надеждой! Я знаю, что мне не суждено увидеть наш собор законченным, но твои рисунки помогают мне представить его воочию!

Этьен с глубоким поклоном вышел. После небольшой паузы настоятель поднял вопросительный взгляд на притулившегося в углу санитарного брата.

– Святой отец, дело, с которым я к вам пришел, сложное, и заранее прошу простить мою дерзость, – начал Бернар и поклонился.

– Говори, сын мой, – несколько рассеянно ответил настоятель, было видно, что все его мысли занимал только что законченный разговор с подрядчиком.

– Мне не дает покоя смерть нашего гостя, – без обиняков выложил он.

– Она действительно очень неожиданная. И ты выяснил ее причину?

– Нет, святой отец, но я не уверен, что смерть эта произошла сама собой, – заявил Бернар.

– В нашем мире ничего не происходит само собой, всему воля Господа и суд Его, – резонно возразил аббат.

– Простите меня, святой отец, – исправился Бернар, потом осторожно произнес: – Я только хотел сказать, что мне кажется, что погибель эта вовсе не результат вмешательства Божественных сил.

В комнате установилась тишина. Было слышно только громкое дыхание глухонемого охранника аббата.

– Продолжай, – вымолвил настоятель, на этот раз все его внимание было обращено к стоявшему напротив санитарному брату.

– Эта смерть – дело рук человеческих, Ваше Святейшество! Может быть, связанных с дьяволом, но человеческих! – твердо закончил Бернар.

Петр Достопочтенный вскинул голову и посерел. Только сейчас Бернар заметил, насколько постарел за последнее время их настоятель. Голубые, цвета неба глаза стали почти бесцветными, нос обострился, обтянутый сморщенной кожей подбородок беспрерывно подрагивал. Он весь как-то скукожился, ссутулился, только голос продолжал оставаться властным и напоминал того, бывшего Петра Достопочтенного:

– Ты уверен в этом?

– Уверен, мой отец, – как можно тверже ответил Бернар.

– Спаси нас, Отец Небесный, – перекрестился аббат, – ну что ж, видимо, мы сами себе «собрали гнев на день гнева» (Римл.2, 4–5), – грустно добавил он, покачав головой. Потом он замолчал.

Слышны были стук молотков, звук голосов, резкие команды каменщиков, поднимающих камни западного нефа базилики.

– Ваше святейшество, – не выдержал наконец Бернар, – мы должны найти виновных.

Аббат видимо заколебался, он размышлял, словно взвешивая все «за» и «против». Потом махнул рукой:

– Что же, будь по-твоему, только при одном условии: расследование свое ты будешь держать в тайне. Никому пользы не принесет, если узнают, что мы сами сомневаемся в естественности гибели нашего гостя. Плохая слава нашему монастырю ни к чему. Сам знаешь, сколько у нас завистников, и, к сожалению, не только среди светских, но и среди монашеской братии.

– Я выполню все в точности, – заверил его Бернар.

– Полагаюсь на твое благоразумие и сдержанность, дорогой брат. А помогать тебе будет брат Ансельм, он лучше всех узнал нашего гостя и его ученика, так что лишним он не окажется. А в его умении держать язык за зубами никакого сомнения у меня нет.

Бернар хотел было возразить, что в помощниках в таком деликатном и требующем осторожности деле не нуждается. Но аббат кивнул, давая знать, что аудиенция окончена, потом взял в руки колокольчик, заметив который Поль замычал и открыл дверь. Бернар поклонился и вышел прочь. На обратной дороге прокручивал в голове разговор с аббатом. Конечно, своего он добился. Только неприятное чувство неудовлетворения не оставляло его. Было ли ему причиной необходимость посвящать во все Ансельма или что-то другое, пока словами не выраженное, он не знал.

После повечерия на выходе из церкви его поджидал Ансельм.

– Его святейшество посвятил меня в курс дела, – без обиняков выложил странноприимный брат, – так ты уверен, что нашего гостя убили?

– Ни в чем я не уверен, – нервно оглянулся Бернар.

– Ты прав, – без слов понял Ансельм, – для разговора нам надо найти укромное место. У нас тут повсюду уши и глаза имеются, особенно вон те, хромоногие, – взглядом указал он в сторону ошивающегося рядом Иосифа. – Встретимся в сторожке рядом с садом, как только луна спрячется вон за тем дубом, договорились?

Бернар только кивнул в ответ. Но дойти до лазарета спокойно ему все равно не дали. Дорогу перерезал вездесущий Иосиф, не зря же он все время рядом околачивался.

– Правда, что Ожье убили? – запыхавшись, поинтересовался он.

– С чего ты взял?

– Ты, брат, не увиливай, я же тебе все как на ладони, как на исповеди, а ты меня даже в известность не поставил! – с обидой выговорил Иосиф.

– Сначала ответь на вопрос: почему ты решил, что Ожье убили?

– Да его ученик чуть за грудки с приором не схватился! Мол, убили его учителя и его, Руфина, порешить хотят.

– Теперь слушай внимательно, Иосиф, причина смерти теолога мне неведома, иначе я бы и сам заявил об этом во всеуслышание.

– Так его убили или нет? – растерялся слегка Иосиф.

– Не знаю, говорю тебе, не знаю, – раздраженно произнес Бернар, которому не терпелось самому найти ученика теолога и расспросить его поподробнее, – кстати, мне показалось, что Руфина на вечерней молитве не было?

– Остался в странноприимных покоях, говорит, что боится наружу выходить. И стражника к двери приставить потребовал, – сообщил ему Иосиф.

– Стражника, говоришь?

– Вот именно, за свою жизнь трясется, ученый человек, – с оттенком презрения отметил хромоногий брат, – как о греховности нижнего мира и о радости встречи с Всевышним рассуждать, так в первых рядах, а как о собственном путешествии в один конец речь зашла, как осиновый лист задрожал! Видать, не без греха!

– А кто без греха, Иосиф? – заметил Бернар и тихо добавил: – Я пойду, а ты пока особенно язык не распускай, кто его знает, кого и чего сейчас следует бояться…
* * *

С утра Настя, все еще под впечатлением вчерашнего дня, начала собирать вещи. Гарик должен был появиться ближе к вечеру и посоветовал ей напоследок еще раз прогуляться по Парижу. Что Настя и сделала. Настроение у нее было мрачноватое. Вчера они великолепно провели время. Но, как ни странно, настроение от этого вовсе не улучшилось, а скорее ухудшилось. Было одно «но», в котором Столетова отчаянно не хотела себе признаваться: ей совершенно не хотелось уезжать. В голову полезли неприятные и трудноразрешимые вопросы. Что же с ней было не так? У других все как-то получалось гораздо легче. А у нее – одни заморочки! Тетя Аля была уверена, что виной всему грустная история расставания Настиных родителей. Разошлись супруги Столетовы уже давно, Насте тогда только что исполнилось девять лет. Все произошло просто: папу однажды не дождались к ужину. За этим последовал телефонный звонок. Мама тихо заплакала, тем же вечером на такси примчалась Алевтина. Она тут же уложила Настю в постель, строго приказав спать и ни о чем не думать. Потом сестры заперлись в родительской спальне. Следом мама с папой развелись по-тихому, по-интеллигентному. Отец даже на полученную вместе квартиру не претендовал, а потом и вовсе исчез из Настиной жизни, переехал с новой женой в Новосибирск и присылал только открытки на день рождения и Новый год. Столетова тряхнула головой, отгоняя тоску, попробовала переключиться. Только легче не становилось.

– Жалко, что уезжаешь, – подлил масла в огонь хакер.

– Меня уже ждут, я сюда, в конце концов, работать приехала. – Настя отвечала так, словно сама себя уговаривала.

– Твоя правда, да и вообще зря мы все это с Вельтэном затеяли.

– Подожди, не можем же мы остановиться на полпути! – встрепенулась Настя.

– И остановимся, какая разница, ну и фиг с ним, – махнул рукой Бодлер.

– Как это фиг! – слегка возмутилась его собеседница.

– В смысле, мы же не детективы! Да и потом, нас, что ли, касается, кто его и за что убил! – пожал плечами хакер.

– У тебя с моралью явный напряг, – констатировала Столетова.

– То есть у тебя с ней все в порядке?

– У меня да, – уверенно заявила Настя, – а вот ты и этические вопросы…

– У меня нет никакой проблемы с этическими вопросами, – заявил хакер, – задай, какой хочешь.

Столетова оторопела. Потом, поразмыслив, решила: а почему бы и нет? Мораль у Бодлера была, но очень уж она была своеобразной. Ей иногда хотелось получше изучить друга Гарика. Она с радостью ухватилась за эту возможность отвлечься. Почему бы действительно не задать ему пару традиционных этических задач. Первая в голову пришла сразу, ее они совершенно недавно обсуждали с коллегами по кафедре. Проблема вагонетки и толстяка и два выхода из положения были предложены одним английским философом, имя его или ее Настя благополучно забыла, но проблема осталась в памяти. Она была весьма интересной, и из ее решения вытекало огромное количество этических вопросов. Задача была в следующем: неуправляемая вагонетка катится по рельсам, ты – случайный свидетель, тебе видно, что она катится прямо к месту, где к рельсам привязано пять человек. У тебя есть возможность перевести стрелку и отправить ее на запасной путь. Но там к рельсам тоже привязан один человек. Выбор: перевести или не перевести стрелку, выбрать между точной гибелью пятерых или возможной одного. С толстяком же получалось следующее, та же взбесившаяся вагонетка, только сейчас ты на мосту, рядом с тобой ну очень уж толстый человек, внизу на полной скорости несется вагонетка, прямо по ее курсу снова пять привязанных, обреченных на скорую гибель. Ты теоретически можешь столкнуть толстяка на рельсы, его тело остановит вагонетку, пятеро будут спасены. Соотношение то же: одна жизнь к пяти. Картина получалась интересной. Большинство людей считали, что перевести стрелку приемлемо. В то же время то же самое большинство единодушно постановляло, что сталкивать толстяка на рельсы аморально. Она коротко пересказала все это Бодлеру.

– Ну и что? – поинтересовался тот.

– Как что! Что бы ты выбрал?

– Я? – удивился Бодлер. – Почему я должен выбирать?

– Чтобы я наконец поняла, к какому типу людей ты относишься.

– Сначала объясни, потом отвечу.

– Я не хочу влиять на твой ответ.

– Ни на что ты не влияешь, – махнул головой он, – ответ уже готов.

– Но у меня нет никаких гарантий, – упорствовала Настя.

– А, чистота эксперимента, – понимающе усмехнулся Бодлер, – тогда смотри, я вот тут напишу на бумажке ответ и сложу ее, потом откроешь.

Сказано – сделано, и Настя принялась объяснять предложенную коллегой логику:

– Просто один тип людей посчитает, что есть определенные принципы, которые ни в коем случае преступать нельзя, например, нельзя прибегать к пыткам, нельзя лгать во благо и прочее. Другие верят, что во имя общественного счастья и всеобщего блага можно пойти на все.

– То есть одни ни за что не столкнут толстяка, другие столкнут. Зато в первом случае, когда надо перевести стрелку, почти все согласны, что это возможно?

– Именно так.

– И каким образом они это объясняют?

Вопрос был на засыпку, и Настя остановилась, раздумывая над ответом.

– Тогда я скажу, а какое право мы вообще имеем выбирать в обоих случаях? Людям не нравится сталкивать толстяка, потому что они убьют его собственными руками. Зато перевести стрелку – нет проблем. Кто я такой, чтобы выбирать, кому жить, а кому умирать. Я в этом вижу полную несправедливость. Вот посмотри, перед тобой два человека: один красив, умен, силен, приятен в общении, другой замухрышка, и характер поганый, и тебе предстоит выбрать, кого оставить в живых, а кого отправить на тот свет, что ты будешь делать?

– Ну ты загнул, – растерялась Столетова.

– Я ответил на твой вопрос, ответь на мой!

– Наверное, красивого оставлю, для генофонда.

– Вот именно, для генофонда, только проблема в том, что замухрышку зовут Альберт Эйнштейн!

На этот раз Насте пришлось признать собственное поражение. Любые морально-философские вопросы выглядели очень интересно в изложении других, но когда приходилось выбирать самой, все оказывалось не так-то просто. И вообще, если так задуматься, то Бодлер не очень-то и ошибался. Действительно, кто они такие, чтобы выбирать?

– Привет, – раздался на пороге веселый голос Гарика.

Задумавшаяся Настя подскочила на месте.

– Я тебя напугал!

– Немного, – призналась она.

– Что-то случилось?

– Ничего особенного, просто нервы на взводе!

– Бодлер довел, – констатировал Гарик.

– Как ни странно, но он здесь ни при чем, – отвертелась Настя.

Следом Арутюнян устроился на кухне, быстро и споро готовя ужин. Гостей он к готовке не допускал, что, впрочем, было гораздо более благоразумным. Кулинарные способности Насти были более чем скромными, а у Бодлера вообще находились где-то в отрицательных величинах.

– Ну что, как продвигаются ваши расследования? – прокричал он с кухни.

– Пока ничего нового, – отозвался Бодлер.

– А у тебя, Настя?

– Изучаю историю Орфея с психоакустикой в обнимку, – отозвалась Столетова.

– А, смесь бульдога с носорогом, – усмехнулся Гарик.

– Говорите по-французски, – попросил Бодлер.

– Не беспокойся, ничего секретного, – усмехнулся Гарик, – за ужином поговорим.

Арутюнян, похоже, смирился со своей участью. Настю от участия в детективном расследовании отговаривать перестал, даже стал в какой-то степени поощрять. Столетову такая перемена в отношении сначала было расстроила. Она-то по наивности своей полагала, что Гарик очень переживает за сохранность жизни своей гостьи, а значит, она ему не безразлична. А тут получается, что не очень-то. С другой стороны, в этом была даже своя прелесть. Хоть на какое-то время вырваться из обычного мира и повседневных забот, сменить темп и погрузиться с головой в становящееся все более интересным расследование. Настя ловила себя на мысли, что именно этого ей раньше и не хватало. Благоразумный человек сказал бы, что ищет приключения на задницу. Но Насте на мнение этого благоразумного человека было решительно наплевать. В этот момент она словила себя на мысли, что ей нравилось наблюдать за Гариком, и вообще ее успокаивало его присутствие. Арутюнян был человеком действия, особенно ничем не заморачивался и сложных вопросов себе не ставил. Наверное, он и был той самой широкой спиной, за которой было хорошо прятаться. Проблема в том, что как раз прятаться Настя не любила. Хотя сейчас в голову лезли всякие мудрые мысли, вроде того, что не мешало бы успокоиться и начать размышлять как зрелая, опытная женщина, которой следовало думать о строительстве очага, рождении детей и т. д. Правда, от подобных мыслей волосы у Насти вставали дыбом и за сценой как «Бог из машины» вещала мудрая Антонина Викторовна, что ее дочери пора бы повзрослеть! Чего стоил очередной утренний разговор с матерью и тетей! Настя тряхнула головой, отгоняя ненужные и совершенно уж несвоевременные мысли. Тем временем Бодлер стал показывать Гарику ролики с записями похорон Магнуса, зачитыванием завещания. Дальше – больше, оказалось, что хакер времени даром не терял, подключился к компьютеру нотариуса, стал постоянным гостем в мейлах семьи Вельтэна и активно шпионил за всеми, имеющими хоть какое-либо отдаленное отношение ко всей этой истории. Единственное разочарование: Вальтер Дильс оказался ему не по зубам. Что ж, и на старуху бывает проруха.

– Хорошо поработали, только информации пока немного, – сделал вывод Гарик, – хорошо бы расшевелить весь этот муравейник. Забегали бы, задвигались и начали бы совершать ошибки.

– Легко сказать, – помотал головой Бодлер.

– Кстати, а почему никаких данных о его подружке? – спохватился Гарик.

Хакер замешкался, покраснел, повернулся к экрану.

– Она почти не пользуется компьютером, – пришла на помощь Бодлеру Настя, давно уже заметившая неравнодушие хакера к Нике. Алекс взглянул на девушку с благодарностью. Арутюнян удивился, но комментариев делать не стал, сковородки стали распространять аппетитный аромат.

– Интересный товарищ этот Дильс, только так запросто к нему не подъедешь, – сменил он тему и задумчиво добавил: – Но сначала хорошо было бы все-таки разворошить этот муравейник в Клюни.

– Что я и сделаю, – бодро отозвалась Настя, – я же туда и еду.

– Ты что, с дуба свалилась! – возмутился Гарик. – Тоже мне, детектив!

– Я детективом становиться не собираюсь, просто могу найти повод познакомиться с подругой Вельтэна.

– Какой, например?

– Пока не думала, – призналась Настя.

– Зря не думала! – назидательно произнес Арутюнян. – Иногда мыслительный процесс полезен для здоровья и для сохранения собственной жизни. Я это в Легионе хорошо усвоил.

– Не принимай меня за идиотку! – парировала Настя. – Тем более если разобраться, я единственная подхожу к этой роли. Вполне могу сослаться на какие-то общие с Вельтэном исследования или что он ко мне обратился с той или иной задачей.

– Она права, – поддержал ее Бодлер, – в истории она человек посторонний, а потом, Магнус ко многим специалистам обращался.

– Специалистам в какой области? Ты можешь выдать себя за известного физика, инженера, математика? – не без сарказма заметил Гарик.

– За физика, положим, я никоим образом не сойду и за математика тоже. Зато роль специалиста по истории античности или Средневековья мне вполне по зубам. А потом вовсе не обязательно, чтобы Вельтэн обращался ко мне, может, я сама искала связи с ним, и он согласился на встречу. В конце концов, он-то уже не возразит.

– Резонно, – поддержал ее Александр.

– Потом могу сегодня же связаться с Никой, договориться о встрече, а там как получится. Напишу про общий проект, что-нибудь туманное, но убедительное.

– Вполне может пройти, – согласился Бодлер.

– Ладно, ваша взяла, – махнул рукой Гарик, успевший уже пожалеть о собственном предложении. Но отступать было поздно.

До вечера они обсуждали возможные варианты развития событий. Бодлер взял на себя информационную подготовку, и сведения о Насте появились сразу на сайтах двух университетов и одного уважаемого научного заведения. Решили особенно не наглеть и выдали мадемуазель Столетову за подающего надежды молодого ученого, вынужденного промежду прочим заниматься техническими переводами.

– А твои товарищи по гранту, как с ними быть?

– С ними я договорюсь, – махнула рукой Настя, – проблем не будет.

– Ты уверена?

– Уверена, им вообще не до меня, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало! Переводить я буду исправно, а чем я заполняю свободное от работы время, их не касается!

Тут Настя нагло соврала и даже не покраснела. Представить Сережу Воскобойникова равнодушно относящимся к ее занятиям было трудновато. И расследование она как раз намеревалась проводить в рабочее время, когда внимание Воскобойникова будут отвлекать более важные вопросы, нежели странности в поведении Анастасии Столетовой. Но этого знать ни Бодлеру, ни особенно Гарику не полагалось. Следом Настя провела около часа, сочиняя мейл Нике. К удивлению и радости друзей, Ника ответила сразу и на встречу согласилась без особых проблем. Поэтому спать Столетова отправилась с сознанием выполненного долга. Свои задачи она знала: войти в доверие и держать нос по ветру. А кривая просто обязана была куда-нибудь вывести.
Глава 5. Париж, мон амур

Сережа Воскобойников увидел Настю первым и растянулся в счастливой улыбке. Столетовой даже неудобно стало. Впрочем, она быстро справилась с собой. Рядом стоял высокий, сутулый и сухой, как палка, Максим Феофанов, второй участник гранта.

– Привет, – пробубнил он. – Наконец-то соизволила.

– Перестань, – одернул Феофанова Сережа.

– А чё переставать! – не сдавался тот. – Я что, теперь и права голоса не имею?

– Имеешь, имеешь, – успокаивающе произнесла Настя, – извините, ребята, просто давно хотелось Париж посмотреть.

– А что его смотреть, город как город, да и погрязнее Питера будет, легенда одна! – уже более мирным тоном пробурчал Феофанов.

– Да ладно тебе ворчать, Макс, ты что, не с той ноги встал?

– Честно говоря, я тут каждый день не с той ноги встаю! Задолбался совсем! Целыми днями дождь, а когда дождя нет, туман по полдня, а то и целыми днями висит. Зима называется! В Питере снег, а здесь слякоть! Сами же знаете, как я зиму люблю! Снег, холод, мороз так, чтобы за щеки щипало и дух захватывало, а тут ноль градусов и все кутаются и охают, что полярный холод!

Феофанов был родом из Мурманска и даже привычных к пронизывающей стуже петербуржцев считал неженками, что тут говорить о французах? Несмотря на нелюбовь к промозглой сырости местного климата, с местностью он уже освоился и вел машину как местный житель. От вокзала Масона до Клюни они добрались за двадцать минут. Им выделили номера в студенческой резиденции, недалеко от школы. Насте достался номер с окнами в тихий дворик. Квартирка-студия оказалась очень даже уютной: крошечный салон со встроенной кухней, спальня и туалет с душевой. Она быстро засунула дорожную сумку в платяной шкаф, привела себя в порядок и спустилась вниз. Еле выдержала экскурсию по школе, знакомство с персоналом, из всего океана новых лиц запомнился только Тристан. Что, впрочем, было неудивительно. Француза в любой толпе сложно было не заметить. Рослый блондин с голубыми глазами и голливудской улыбкой покорителя женских сердец отличался к тому же любезностью и каким-то особым шиком. Настя исключением из правила не оказалась и сразу же расположилась к руководителю их проекта, поэтому его объяснения слушала внимательно. На все остальное реагировала незаинтересованно, к великому огорчению Воскобойникова. Охваченная охотничьим азартом, она не могла дождаться восьми часов вечера и встречи с Никой. Наконец все отправились ужинать, а Настя под удобным предлогом дорожной усталости ускользнула и отправилась к гречанке. Та жила в четырехэтажном строении в десяти шагах быстрой ходьбы. Позвонила по домофону и поднялась на второй этаж. Навстречу Насте вышла девушка: хрупкая, легкая, с длинными, цвета спелой пшеницы волосами и вопросительным взглядом удивительно-синих глаз.

– Это вы Ника?

– Я, – подтвердила девушка, – а вы Настя. Не ожидала такой скорости, – то ли с осуждением, то ли с раздражением добавила она.

– Завтра будет много работы, я и так припозднилась, так что сегодня было проще всего! – призналась Настя.

– Понятно, – хмыкнула та в ответ.

– Я очень рада, что застала вас! – с энтузиазмом воскликнула Настя.

Ника казалась существом эфирным и почти прозрачным. Однако первое впечатление было, как ему и полагается, обманчивым. Насте это было уже известно. Сцены похорон Магнуса были немыми, но и без звука было понятно, что Ника свои интересы отстаивать умела.

– Меня ждет срочная работа, поэтому если бы ваши вопросы были покороче, меня бы это устроило, – совершенно безапелляционным тоном заявила гречанка.

– Один из моих друзей связал меня с Эдуардом, и я надеялась, что он мне поможет в моей работе.

– Эдуард мертв, – холодно ответила Ника.

– Но вы имеете доступ к оставленным им документам, мне бы очень помогло… – начала была Настя.

– Я уже вам сказала, что компьютер Эда пропал, – на этот раз некое подобие человеческого прозвучало в дрогнувшем голосе Ники.

– Но, возможно, остались записи?

– Кто вы такая, чтобы я вам дала его черновики?

– Никто, – грустно подтвердила Настя, лихорадочно выбирая тактику поведения с несговорчивой подругой погибшего.

– Тогда и разговор ни о чем! – отрезала Ника.

– Подождите, я очень нуждаюсь в вашей помощи и записях Эдуарда! Моя работа близилась к концу, и я очень рассчитывала на него! Защита через два месяца! И тут его трагическая гибель! Я в полном отчаянии! Место на кафедре освобождается, а я так надеялась его получить! Я так устала от подработок, всех этих технических переводов, это совершенно не мое! И все эти временные контракты, бегание по ученикам! – Настя говорила это искренне, даже глаза увлажнились. Ей и на самом деле в этот момент казалось, что ничего важнее в ее жизни не было и нет, чем эта полностью выдуманная защита несуществующей диссертации. Спасибо Станиславскому! Настя внутренне поблагодарила Семена Семеныча, на уроки театрального искусства которого ее занесло в далеком студенческом прошлом. Семен Семеныч был ярым поклонником Станиславского и считал, что актер должен жить на сцене.

Взгляд синих глаз смягчился. Гречанке было все это ой как знакомо. Благодаря Бодлеру Столетова знала, что Ника активно подрабатывала, где могла: от «Макдоналдса» до вечерних сидений с детьми. Вельтэн прекрасно зарабатывал, но расходы предпочитал делить пополам, рассчитывая все до последней копейки. Короче, «был еще тот жмотюга», пронеслось в Настиной голове, хотя о мертвых было положено говорить или хорошо, или ничего. Тем более половину своего имущества он оставил именно Нике. Но, глядя на хрупкую девушку, которой в поисках работы и места под солнцем пришлось покинуть погруженную в глубокий кризис Грецию, Настя подумала, что Вельтэн вполне мог быть попонятливее при жизни. Родители Ники помочь ей ничем не могли, работал только отец, семья выкручивалась как могла. Ника была старшей, среднему брату было четырнадцать и младшим мальчикам-близняшкам – по восемь. Поэтому Ника ухитрялась еще и отсылать деньги своим.

– Хорошо, проходи, – перешла на «ты» Ника, признав в Насте товарища по несчастью.

Столетова не заставила себя ждать и проскользнула внутрь.

– Спасибо! – с чувством поблагодарила она. Надо было по максимуму использовать появившуюся возможность. Ника оттаяла, но могла быстро заледенеть снова. В крошечном салоне царил беспорядок, повсюду стояли картонные коробки, только письменный стол был тщательно убран. Насте было известно, что Ника переместилась на эту квартиру после смерти Вельтэна. Что было понятно, не каждый сможет оставаться в апартаментах, в которых произошло убийство. Глаза сразу выхватили несколько фотографий. Вельтэна на них не было. С глаз долой – из сердца вон? Или что-то другое? Гостья скорых выводов предпочитала не делать. Истинная любовь и печаль никогда не были показными. Хотя на заметку отсутствие образов погибшего возлюбленного взяла.

– Располагайся, – пригласила Ника, указывая на низкую софу, – что-нибудь выпьешь?

– Стакан воды, в горле пересохло.

– Как хочешь, а я мартини, у меня тоже в горле пересохло.

Гречанка налила стакан воды Насте, себе плеснула мартини и устроилась напротив.

– Так ты сотрудничала с Эдом?

– Скорее надеялась на его помощь.

– Эд и помощь? – подняла брови собеседница. – Никогда не видела его в роли доброго самаритянина.

– Ты права, речь скорее всего шла о взаимовыгодных деловых отношениях, он мне помогал с моей работой, а я копировала для него некоторые древнерусские и древнеболгарские документы из архивов Эрмитажа, – выдумывала на ходу Настя, – а мне можно мартини?

– Конечно, – улыбнулась Ника, – тебя, наверное, удивляет, что я так говорю об Эде?

– Удивляет? – сделала непонимающий вид Настя.

– Ну, что не рассказываю сказки о том, какой он был замечательный и всем помогал и что весь мир потерял удивительно доброго и великодушного человека, – объяснила гречанка, – а я не хочу. Эд был классным, с ним было интересно, неожиданно и я чувствовала себя сильной. Но он никогда не был ни добрым, ни щедрым, сам признавался, что эгоист и что наш союз – союз двух эгоистов, которым комфортно друг с другом! А теперь я одна! Наверное, это и есть наказание, и я его заслужила!

Теперь в голосе Ники послышалась боль, и Столетова впервые поняла, что ее собеседница страдает, и грусть ее не поддельная, не по обстоятельствам и для приличия, а самая настоящая, идущая от сердца. Вечером у себя в номере разложила черновики де Вельтэна. Искренне пожалела, что рядом не было Бодлера. Большая часть была заполнена формулами, чертежами и совершенно непонятными замечаниями. Если и встречались более-менее внятные строки, то они были слишком отрывочными, чтобы составить хоть какое-то впечатление. Но, отставив в сторону сомнения, она героически принялась за работу.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Утренний туман закрыл все вокруг белесой, непроницаемой пеленой. В этой вязкой молочной смеси сновали серые тени. Только в шаге от тебя тень выныривала и можно было различить живого человека. Вчерашняя встреча с Ансельмом оставила у Бернара впечатление малоприятное. У него окончательно укрепилось мнение, что Ансельм выделен был не в помощь, а наблюдать за его, Бернаровым, расследованием. Было понятно, что Петр Достопочтенный как огня опасался огласки. Тем более в случае с парижскими гостями. Была отправлена срочная депеша всесильному министру короля, аббату Сен-Дени Сюжеру. Именно он в отсутствие Людовика VII исполнял обязанности правителя. Времена были тревожными. Набожный Людовик VII Молодой решил самолично отправиться в Крестовый поход. Его жена Алиенора Аквитанская и большинство сеньоров отправились вместе с ним. Бернар был согласен, что Святую землю следовало охранять от неверных, но и их королевство нуждалось в защите. Тем более организация похода потребовала такого количества средств, что задушенные налогами купцы и горожане банкротились одни за другими, а лишенные лошадей крестьяне не могли спокойно обрабатывать землю. Те, кто окончательно обеднел и кому терять уже было нечего, уходили в леса и в горы, поджидая и грабя незадачливых путников, а то и вовсе нападая на города и деревни. Поэтому тревога Петра Достопочтенного была вполне объяснима. Да и как предвидеть реакцию Сюжера на гибель его приближенных. А противников у монастыря и клюнийского ордена хватало и без всесильного аббата Сен-Дени.

Следом начались приготовления к похоронам. Парижский теолог не мог быть опущен в землю как простой смертный. На монастырском кладбище приготовили место в квадрате, в котором обычно хоронили исключительно аббатов и приоров монастыря. На похороны должны были прибыть сеньор ближайшей крепости, самые богатые горожане и монахи соседних монастырей. Отправит ли министр собственных эмиссаров, было неведомо. В этот же день должны были предать земле тело неизвестного бродяги.

Правда, в одном их беседа с Ансельмом оказалась полезной. Отец госпиталий поведал ему, что привратника в ночь убийства на посту не было. Это было замечено братом – хранителем библиотеки Клементом. Тогда он задержался в скрипториуме, так как во что бы то ни стало желал закончить гравюру, для которой специально заказал дорогие пурпурные и золотые краски. Манускрипт этот предназначался в подарок герцогу Бургундскому, а до Рождества оставалось чуть больше месяца. Так что Клемент торопился и часто задерживался до полуночи. Бернар покачал головой, получалось, что кто-то вполне мог пробраться внутрь монастыря. Ему даже стало легче от мысли, что убийство – дело рук чужих, сторонних. От внешнего зла не всегда можно схорониться и за высокими стенами монастыря, но червь, подтачивающий монастырь изнутри, был куда опаснее. Надо было поговорить с Клементом. К хранителю библиотеки инфирмариус испытывал странные чувства. Всем была известна ученость Клемента, его талант переписчика, любовь к манускриптам библиотеки. Этот монах испытывал священный трепет перед разложенными по полкам хранилищами человеческих знаний. Книги были для него всем, вот только людей он не любил. Предпочитал общество своих запыленных свитков обществу братьев.

Впрочем, у каждого монаха в обители были свои странности, недостатки, кого-то мучила гордыня, кто-то никак не мог избавиться от зависти, кому-то были свойственны самые земные пороки – от чревоугодия до сладострастия. Чьи-то пороки были известны всем, как длинный язык и привычка совать нос в чужие дела брата Иосифа, честолюбие приора, мечтающего о сане кардинала и регулярно отправляющего депеши то в Рим, то в ставку императора. Не говоря о пристрастии к зеленому змию привратника, которое стало притчей во языцех. Петр Достопочтенный уже не раз грозился выгнать виновного, но тот регулярно валялся в ногах, отмаливал прощение, недели две ходил трезвым как стеклышко, а на третьей принимался за старое. Но были и другие червоточины. Такие, которые ни с первого, ни со второго взгляда не заметишь, но от этого они становились гораздо, гораздо опаснее. Именно эти изъяны и интересовали Бернара. Кому, как не ему, было известно, что самые опасные болезни протекали незаметно, а когда открывались, было уже поздно. Так и болезни души, самые страшные, неприглядные, были спрятаны глубоко внутри и уничтожали ее изнутри, сжирая, унитожая день за днем все самое лучшее, самое ценное. Бернар любил монастырь и своих братьев, их связывало многое: общие испытания, общее терпение, общая радость, единение в молитве, созерцании, молчании, когда посты и воздержания, повседневный труд, проверка холодом, голодом, послушание – связывали всех надежнее цепей. Но он никогда не был наивным и прекрасно знал человеческую натуру. И что для одних было счастьем, для других могло стать самым страшным проклятием.

С этими мыслями Бернар продолжил свои поиски хранителя библиотеки и застал его в скрипториуме.

– Знал, что ты придешь, – заявил Клемент, не отрывая глаз от пюпитра с разложенным на нем драгоценным манускриптом.

– Тогда знаешь, что я хотел бы поговорить с тобой о той ночи…

– Когда нечестивая душа Ожье отправилась на встречу со своим создателем, – с выражением непонятного удовлетворения произнес монах.

– Не нам судить, – благоразумно заметил санитарный брат, – но для нашего же спокойствия мы должны выяснить, что произошло тогда и как погиб гость нашего аббатства.

– А зачем выяснять? Господь дал, Господь забрал, небольшая потеря! – презрительно проворчал монах и продолжил сосредоточенно водить пером по пергаменту.

Конечно, Клемент никогда не отличался ни мягкостью характера, ни тем более добротой. Но подобное жестокосердие было уж слишком. Бернар хотел было ответить резко, напомнить о монашеском обете и милосердии, но вовремя сдержался. Ссориться с Клементом ему было ни к чему. Потому как можно более спокойным голосом продолжил:

– Со слов отца госпиталия, ты видел, что привратника у ворот не было.

– Этот пьяница! Так его последние три ночи не дозовешься, кричи – не кричи!

– Ну а кроме этого, ты видел кого-нибудь другого?

– А кого я мог увидеть, – твердо ответил Клемент, – тьма была хоть глаз выколи, да и потом, я так устал, что до лежанки бы добраться.

Поняв, что больше ничего от библиотекаря не добьется, Бернар ретировался. Похоже, Ансельм говорил правду, это во-первых, а во-вторых, в голосе хранителя библиотеки прозвучала слишком явная ненависть к теологу. С чего бы это? Очередная загадка. Санитарный брат продолжил свой путь. По пути размышлял, он знал, что главное в любом расследовании было поставить правильные вопросы. А для того, чтобы их поставить, ему нужно было получше знать предыдущую жизнь Ожье. Что он знал о теологе? Подумал и пришел к выводу, что он не знал ровным счетом ничего. Он представлял себе, как становились докторами теологии. Ему было известно, насколько трудным и тернистым был этот путь. Годы странствий, годы беспрестанного труда, просиживания за манускриптами до слепоты, годы утомительных, длящихся часами диспутов. Не все были готовы к подобному самопожертвованию, не все выдерживали. Следовало бы поговорить с Руфином, не откладывая, сегодня же. А во-вторых, ему показалось, что Клемент знал Гийома Ожье. И не только знал, но и испытывал к нему глубокую неприязнь, если не сказать искреннюю ненависть. Что же такого могло произойти между двумя учеными? Богословский конфликт? Расхождения в интерпретации Божественного слова? Несогласие эрудитов? Все эти определения как-то не подходили к только что услышанному. Монах сжал губы и покачал головой. В голове промелькнуло «Иосиф», хромоногий брат был кладезем информации. Может быть, именно у него Бернару удастся почерпнуть недостающие звенья этой запутанной цепочки событий.

Иосифа он застал за укладкой дров. Хромоногий брат, несмотря на хлипкое свое телосложение, предпочитал эту физическую работу неподвижному стоянию за переписыванием рукописей или раскрашиванием гравюр. Необходимой усидчивостью он не обладал. Правда, монах неплохо переплетал манускрипты, обладал хорошей в этом деле сноровкой, поэтому его все-таки иногда отправляли в библиотеку. Но Иосиф все-таки предпочитал работать на свежем воздухе: в саду, в поле, в лесу. Вездесущий приор даже начал корить Иосифа за излишнюю привязанность к такому труду, усматривая в том вредное развлечение, и при каждом удобном случае старался направить непоседливого хромоножку в скрипториум. Но хитрому Иосифу всякий раз удавалось открутиться. Он умело использовал соперничество между приором и братом-келарем Филомелом и почти всегда добивался своего, особенно если погода была хорошей. Вот и сегодня небо было ясным, день безветренным, лучше не придумаешь, поэтому и Иосифа надо было искать во дворе.

– Бог в помощь, – произнес Бернар.

– А, это ты, – обернулся Иосиф, – и тебе Бог в помощь, брат.

Он укладывал поленца не торопясь, с расстановкой, особенно не утомляясь. На это Иосиф был мастером. Что, впрочем, было понятно, учитывая его телосложение и искалеченную ногу.

– День сегодня хороший удался, – начал издалека Бернар.

– Ты лучше скажи, что тебя привело, – усмехнулся хромоножка, – со мной канитель разводить тебе не надобно.

– Хорошо, – согласился Бернар, – что тебе известно о брате Клементе?

– О Клементе знаю то же, что и все. Наш хранитель только и делает, что над своими драгоценными свитками трясется, и если ему предложили бы выбрать: завтра или монастырь с монахами сгорит, или библиотека, то не раздумывая он ответил бы, что монастырь может провалиться в тартарары, лишь бы книжки его целы были. Вот и когда теолога ты лицом к земле нашел, то Клемент даже глазом не повел, только обрадовался.

– У меня сложилось впечатление, что он и теолог были раньше знакомы.

– И в этом ты не ошибся, мой дорогой Бернар, на этот счет я могу тебя просветить. Они вместе учились, были новициями в монастыре Сен-Дени, и не только… – многозначительно произнес Иосиф и оглянулся, проверяя, не слушает ли их кто-то посторонний, – не только учились, если я не ошибаюсь. Я даже тогда подумал, что слишком наш Клемент чувствительно выражался о своем друге, словно между ними была не только дружба. А о вынужденной разлуке говорил, как наш покойный брат Пьер Абеляр о расставании с Элоизой. Но всем известно, что любовь такая противна природе, ибо мужчина должен пылать или страстью к женщине, или, как мы, к своему Создателю! – В голосе Иосифа зазвучал праведный гнев, и маленький хромоножка сразу стал значительнее, выше ростом. – И сам знаешь, чем рискуют такие грешники: для них меч – счастливое избавление! Хотя чаще всего их сажают на кол!

Бернар кивнул, ему все это было хорошо известно. Дружба между некоторыми монахами часто превращалась в нечто иное, более сердечное и близкое. С искушениями плоти бороться удавалось не всем. Не раз монахов заставали в ближних к монастырю домах терпимости. Ну а тем, кого больше привлекал собственный пол, вообще было проще. Бернар помнил, как недавно отлучили от сана наставника молодых послушников соседнего монастыря, злоупотреблявшего своим положением и совращавшего новициев. Правда, из уважения к сану он отделался легко, отлучением и пожизненным отшельничеством на хлебе и воде.

Итак, Клемент хорошо знал Ожье. В информации Иосифа санитарный брат не сомневался. Перед внутренним взором предстали полные холодного гнева глаза Клемента. Инфирмариус мог поклясться всем, чем угодно, что хранитель библиотеки ненавидел теолога. Только откуда такая вражда? Какая кошка пробежала между бывшими друзьями молодости и возможными любовниками? Вопросов у Бернара накопилось уже немало, следовало начать искать на них ответы.
* * *

На следующее же утро Настя снова отправилась к Нике. Гречанка была не одна. На пороге, явно собираясь уходить, стояли двое: молодой парень и девушка. Ника тут же представила уходивших и прибывшую.

– Это Коста, мой друг с самого детства, тоже из Греции, а это Селина, познакомьтесь, Анастасия, она работала с Эдом, – голос Ники дрогнул, но она быстро справилась с нахлынувшими чувствами.

Молодые люди пожали протянутую руку Насти, Коста, невысокий, но ладно скроенный брюнет, тепло и с чувством, а Селина, невзрачная девица с мелкими чертами лица и полноватой фигурой, еле дотронулась. Она почему-то Столетову сразу невзлюбила. Это было видно по поджатым губам и отведенному в сторону взгляду.

– Так это вы тот самый специалист, к которому он обращался за расшифровкой? – сразу спросил Коста.

– За расшифровкой чего? – переспросила сразу Настя.

– Я перепутал, не обращайте внимания, – ушел от прямого ответа Коста.

Черные волосы Косты были курчавыми, а замечательно загнутые ресницы делали его глаза почти девичьими. Но на этом сходство с женской половиной человечества заканчивалось. Он был неловким, застенчивым, но внутри чувствовались сила и страсть. Особенно если судить по взглядам, периодически бросаемым в сторону Ники. «Пассионарная личность!» – заметила про себя Настя. Да и определение «друг детства» не выдерживало никакой критики. Он был для Ники кем угодно, но только не другом детства. Молодые люди быстро распрощались. Настя с Никой остались одни.

– Будешь кофе? – спросила Ника.

– С удовольствием, – произнесла ее гостья.

Они расположились в маленьком салоне. Кофе был необычайно вкусным. Ника в ответ на Настины похвалы рассмеялась, говоря, что готовила его по особому рецепту, но не выдаст его даже под пытками. Было видно, что она расположилась к русской гостье, да и после смерти Магнуса как бы маленькая гречанка ни держалась, но ей было одиноко и грустно. Они болтали уже минут пятнадцать, когда Настя заявила:

– Коста – симпатичный и влюблен в тебя.

– Был влюблен, – уточнила грустно Ника, – сейчас мы просто хорошие друзья, но я перед ним все равно испытываю чувство вины.

– Почему? – пожала плечами Столетова. – Насильно мил не будешь.

– Нет, если бы только это! На самом деле все было совершенно иначе. Мы были близкими друзьями, я в один момент даже думала, что влюблена. Потом эта идея поехать во Францию. В Греции был такой мрак, что хотелось вырваться. Тем более дали стипендию и комнату. И я настояла, чтобы он покинул монастырь и поехал со мной во Францию.

– Покинул монастырь? – сделала широкие глаза Настя, история начинала становиться все более и более интересной.

– Между мной и верой он выбрал меня. Он готов был на все ради меня, а я встретила Эдуарда, и все стало так сложно, – вздохнула Ника и зябко передернула плечами.

– Может быть, ты вовсе ни при чем, может быть, он и сам понял, что монашество не для него? – предположила Настя.

– Хорошо, если бы так и было. Только боюсь, что все не так просто. Конечно, есть люди, которые интересничают, у других это всего лишь кратковременный порыв или разочарование в чем-то и ком-то… Нет, Коста – другой, его вера – другая, она настолько глубокая, истинная, подлинная. Ради нее он готов на все. В монашестве он видел смысл собственной жизни. Но я все перевернула. Повела себя как настоящая дрянь. Эд был прав! Я всего лишь эгоистка, жалкая, подлая эгоистка! А Коста, представляешь, он мне все простил, вот так, великодушно, просто сказал, что рад за меня и все такое прочее, что я заслуживаю счастье и что все равно монаха бы из него не получилось! И продолжал оставаться рядом надежным и верным другом…

– А Селина, ты давно ее знаешь?

– Эту стерву? – переспросила Ника. – Слава богу, недавно. С момента знакомства с Эдом, он с ней учился в лицее, и с тех пор она клеится к нему, как самая надежная в мире липучка. Свой человек в семье и прочее, прочее, прочее.

– И ты ее терпела?

– Как Эд терпел Косту, – пожала плечами Ника.

Ситуация раскрывалась с совершенно новой и неожиданной стороны: отвергнутый друг и отвергнутая подруга под одним соусом. Разговор плавно перетек в иное русло, Ника больше не хотела говорить о прошлом, а Настя не настаивала. На сегодня открытий хватало. Вернувшись в аппарт-отель, связалась с Бодлером.

– Что нового в расследовании полиции?

– Пока ничего особенного. Правда, нашли оружие.

– Пистолет?

– Да, в мусорнице, через две улицы. Баллистическая экспертиза подтвердила, что Вельтэна убили именно из этого оружия. Кстати, оно ему и принадлежало, судя по лицензии.

– Тогда гипотеза убийцы из близкого окружения полностью подтверждается, – сделала вывод Настя.

– Полностью. «Отец Браун» на седьмом небе от счастья, его утверждения оказались верными. Он раньше добивался повышения, а теперь ему и карты в руки.

– Тебе и про повышение известно, – констатировала Столетова.

– Конечно, но не это самое интересное.

– Тогда что?

– После смерти Магнуса, когда тело увезли и Ника ушла к подруге, квартиру, как и полагается, опечатали, но…

– Но кто-то в нее проник, – закончила за Бодлера Настя.

– Откуда тебе известно? – разочаровался Бодлер.

– Догадалась, – пояснила она.

– Вот так просто догадалась, и все?

– Поняла по твоему тону, не зацикливайся. И личность взломщика известна?

– Нет, видеокамер поблизости нет. Правда, они просматривают записи близлежащих видеокамер магазинов, банков и т. д., но пока ни к каким особым выводам не пришли.

– Может, Ника вернулась?

– Зачем ей было возвращаться?

– За уликами, – высказала Настя предположение, прекрасно зная, что Бодлеру оно не понравится.

– Прекрати, пожалуйста, привязываться к Нике. Она в этой истории ни при чем!

– Вынуждена рассматривать все гипотезы. Но если это не Ника, то кто? Дверь, кстати, открыли как: ключом, отмычкой или взломали?

– Отмычкой! Вот видишь, я же тебе говорил, что Ника ни при чем! У нее-то как раз есть ключи!

Настя переубеждать Бодлера не стала. Да и зачем? Надуется и начнет скрывать информацию. От Александра чего угодно можно было ожидать.

– А у нашего «отца Брауна» есть какие-нибудь гипотезы?

– Относительно личности ночного посетителя, посетительницы? Пока нет.

– У Гарика есть новости?

– О Магнусе ничего нового, зато теперь знаем, кто обокрал мою квартиру.

– Это как-то связано с гибелью Вельтэна?

– Оказалось, что нет, ложная тревога. Три подростка из соседнего двора, они давно на мою технику заглядывались, теперь на стены специальной школы для юных правонарушителей будут заглядываться…
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Сегодня утром Бернар ожидал важного визита. Похороны Ожье были назначены на два часа после полудня. И до того, как тело окончательно предадут земле, ему было важно узнать мнение одного человека, которому доверял больше, чем самому себе. Этого человека звали мэтр Теодориус из Лиона, был он лионским аптекарем, в своей профессии считался одним из лучших, самым искусным и опытным, а в излечении от горячки, подагры равных ему не было. Рассказывали, что ему однажды даже удалось спасти больного от антонова огня. Но самое главное, аптекарь не чурался никаких знаний, особенно не глядя ни на одобрение, ни на порицание Церкви. Не чурался алхимии, не брезговал трудами арабских врачей, как Библию, изучал труды Авиценны. Послание санитарного брата Теодориус получил на следующий после смерти Ожье день и, не мешкая, собрался в дорогу. Это был подвижный мужчина лет пятидесяти. Но если бы не изрезанное морщинами лицо и поседевшие волосы, то неугомонного аптекаря можно было бы принять за мальчика, настолько живыми и ловкими были движения его небольшого тела. И самое главное, в глазах светился неугасавший интерес ко всему в мире. Сразу же после прибытия Теодориуса Бернар отвел своего гостя в мертвецкую. Приготовления к похоронам были почти закончены. Лицу Ожье как могли придали более благолепный вид, но никакие действия монахов не могли стереть припечатанной к нему теперь уже навечно маски ужаса.

– Видели ли вы что-то подобное, мэтр?

– Сколько раз говорил тебе, Бернар, мы друзья, и для меня большим удовольствием будет, если ты будешь называть меня просто Теодориусом, – живо отреагировал аптекарь, внимательно рассматривая мертвое тело.

– Хорошо, Теодориус, пусть будет так, – слегка поклонился Бернар.

– Ты меня спрашиваешь, видел ли я что-то подобное раньше? Могу сказать уверенно, что не видел. И еще хочу добавить, что ни одна известная мне естественная смерть не оставляет такого следа.

– Я думал о яде.

– Мне такой яд неизвестен! – уверенно ответил аптекарь.

– Тогда, если это смерть неестественная, может быть, к ней приложили руки… – Бернар запнулся и нервно оглянулся.

Теодориус понимающе усмехнулся:

– Ты хочешь спросить меня, не является ли эта смерть последствием каких-то магических действий?

– Ты, как всегда, читаешь мои мысли, мэтр.

– Сколько раз говорил тебе не называть меня мэтром! – весело возмутился Теодориус. – У меня молодая жена, а ты вечно меня выставляешь за бессильного старикашку!

– Ну я думаю, подобные волнения неуместны, – тон в тон ему ответил Бернар, – никому в голову не придет принять тебя за бессильного старикашку!

Теодориус задумался. Он еще раз внимательно осмотрел тело.

– Если я правильно понял, его ученик утверждает, что его наставнику приказали умереть? Тебе удалось узнать побольше?

Бернар развел руками. Все попытки вызвать Руфина на откровенность закончились полной неудачей. Редналь замкнулся и ни на какие вопросы не отвечал. Ученик Ожье ожидал похорон, а после собирался тут же отправиться в обратный путь в сопровождении эмиссаров аббата Сюжера. Единственное, что удалось вырвать Бернару, были туманные слова о том, что Ожье убила та сила, за владением которой он сюда отправился.

– Сила, за владением которой он приехал? – удивился Теодориус. – Какую силу могут заключать в себе древние тонарии? Конечно, музыка может вызывать эмоции, и некоторые из них могут быть достаточно сильными, но убить?

Бернар кивнул. Он был полностью согласен с аптекарем. Тем временем его гость задумчиво продолжал:

– Правда, давным-давно у Геродота или у Платона читал я о древнем певце, равных которому с тех пор никого не было. Про него говорили, что он мог повелевать людьми и животными, а однажды пришлось ему даже спуститься в ад. Но после него никто той силой уже не владел, – задумчиво произнес Теодориус, – я еще тогда подумал, грешный, что вот бы мне научиться такой волшебной музыке. В то время я был молод и влюблен в дочку торговца кожами. Только она на меня внимания не обращала, вот я и мечтал овладеть такой силой и влюбить ее в себя. Глупец! Юный, неразумный глупец!

– Потому что был влюблен или потому что мечтал о волшебной музыке?

– И первое и второе вместе, – махнул рукой Теодориус, – только какое отношение к этому легендарному певцу могли иметь тонарии? Им в самом лучшем случае не больше двухсот-трехсот лет, а волшебная музыка существовала во времена царя Давида, если не Соломона.

– То есть сейчас существовать она не может?

– Задай вопрос полегче, – усмехнулся аптекарь.

– А если мы вернемся к магии, можно заставить умереть?

– Это вопрос не ко мне. Я могу тебе перечислить десятки ядов и болезней, которые вполне могут ускорить встречу с Создателем. Но магия – это не моя специальность.

– А твои занятия алхимией? – спросил Бернар, и в его карих глазах засветилось недоумение.

– Алхимия, друг мой, это наука, и без нее в моем аптекарском искусстве не обойдешься. А магия – это другое дело. Это тебе лучше обратиться сам знаешь к кому.

Оба вслух не стали произносить имя старой Бригитты, жившей в горах, неподалеку от монастыря. Монахи не раз уже пытались выжить старую колдунью, но местные крестьяне каждый раз вставали на защиту своей целительницы. Бригитта и на самом деле умело вправляла вывихи, грыжи, справлялась даже со сложными переломами, помогала при трудных родах, спасала от золотухи, останавливала кровотечения. Зазря денег не брала, и если не могла помочь кому-то, то так и говорила, что, мол, увозите, готовьте и отмаливайте. Правда, была и другая, более темная сторона занятий старой Бригитты. Поговаривали всякое, мол, по ночам отправляется она к источнику и молится старым богам и что приходят к ней странные существа, полулюди, полузвери, и слушаются ее как свою повелительницу. И еще Бригитта была прорицательницей и видела то, что простым смертным видеть было запрещено.

– Думаешь, стоит мне ее посетить?

– Братья могут тебя осудить…

– Конечно, могут, но мне уже не раз приходилось покупать у нее редкие травы и коренья. Она одна умеет их находить, так что и вопросов ни у кого ко мне не возникнет.

– Как знаешь, расспроси ее, может, она сможет тебе помочь.

Настало время похорон. Гроб с телом опустили в землю после долгой, продолжавшейся почти два часа мессы. Посланцы Сюжера, трое монахов, больше похожих на рыцарей, и четверо солдат, их охранявших, не произнесли почти ни одного слова. Лица их были жесткими, они образовали полукруг вокруг Редналя и еле слышно молились. Ученик теолога был бледен и еле держался на ногах. Самое странное, на его лице Бернар совершенно не заметил облегчения, вызванного прибытием посланцев королевского министра. Напротив, он казался еще более несчастным, и только обреченность читалась в глазах. Бернар попытался было в конце протиснуться к Руфину и сказать ему несколько слов. Сделать ему это не дали. Один из монахов-посланников бросил на него столь злобный взгляд, что настаивать санитарному брату как-то враз расхотелось.

Зато после похорон, когда всем явно было не до него, он воспользовался случаем и отправился к старой Бригитте. До ее пещеры было два часа быстрой ходьбы. Пока дошел, запыхался. Старая колдунья была у себя. Одетая в простой балахон из грязно-серого льна с накинутой на плечи шкурой волка, она сидела под подвешенной над входом головой быка с круглым диском между рогами и толкла что-то в небольшой ступке. На стенах сушились пучки лечебных трав, в банках копошились насекомые, квакали лягушки, а в клетке на задних лапках сидели две невероятно огромные черные крысы и рассматривали Бернара черными злобными бусинками. Бригитта подняла косматую голову и вопросительно посмотрела на пришельца. В ее взгляде не было ни удивления, ни вопроса. У санитарного брата возникло противное впечатление, что она прекрасно знала, зачем он пришел.

– Говори, – коротко приказала она, – мне некогда.

– Скажи, возможно ли убить человека, не притрагиваясь к нему и без яда?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Не могу объяснить одну смерть в моем аббатстве. Человек умер, а никакого следа ни болезни, ни яда найти мне не удалось.

– Опиши мне, что ты видел.

Бернар подробно, стараясь не упустить ни единой, самой мельчайшей детали стал пересказывать виденное. Старая колдунья слушала внимательно, и по мере рассказа ее лицо мрачнело.

– Мне это заклятие неведомо. Но твоего ученого мужа убили, это точно, – уставившись в одну точку, произнесла она, словно размышляя, потом потребовала: – Дай руку.

Бернар нехотя протянул правую руку.

– Не эту, другую, ту, что от сердца, – потребовала целительница.

Санитарный брат исправился, подал левую. Она вцепилась в нее с неожиданной силой. Пальцы ее, несмотря на пробирающий до костей холод, были горячими и сухими. Бернару было не по себе, ему внезапно стало жарко, дыхание перехватило, и сердце забилось короткими, резкими ударами. Ему уже было трудно стоять, ноги стали подкашиваться, но в этот момент Бригитта так же неожиданно отпустила руку и выпрямилась.

– Твоего человека убила не магическая сила, а любовь человеческая. Любовь, ставшая ненавистью. А сила у любви этой большая, любым человеком, да и не только, всем миром овладеть можно!

Потом она забормотала что-то нечленораздельное, следом подняла на Бернара неожиданно ясный взгляд:

– Зачем тебе знать, отчего умер твой гость?

– Убийство – величайший грех и не должно оставаться ненаказанным, иначе тень этого греха падет на наше аббатство и запятнает его до конца времен!

– Смотря какое убийство, иное бывает во благо, – возразила Бригитта.

– Мы не имеем права судить.

– Ни в том, ни в другом случае…

– Ты хочешь сказать, что мы не имеем права привлечь к ответственности виновных?

– Настоящих, да! Но только для этого руки у тебя коротки, – туманно ответила колдунья. – Да и потом, ты, как и я, умеешь лечить людей и так же, как и я, знаешь, что иногда очень скорое излечение не ведет к добру, особенно если болезнь сильно развилась во внутренних членах. Поэтому, когда врачуешь, нужно быть терпеливым, не искать быстрое средство, а то, которое поможет лучше всего.

Бернар кивнул, ожидая продолжения.

– Вот и ты ищешь истину, хочешь найти быстро и просто, там преступник, тут праведный суд. Второпях так можно настоящую правду-то мимо себя и пропустить. Проблему-то с виновным решить просто, только к чему это все приведет и подлинный ли это виновный?

У санитарного брата возникло неприятное чувство, как у безногого, неспособного сдвинуться с места, с обреченностью наблюдающего за скатывающейся с горы на него лавиной.

– Ты меня правильно понял, – словно прочитала его мысли Бригитта, – но в одном могу тебе помочь. Пока не объяснишь смерть бродяги, смерти ученого гостя тебе не объяснить. Хотя не таким уж он был и ученым, – прокаркала она и, развернувшись, исчезла в глубине пещеры. Бернар решил было подождать ее возвращения, но той и след простыл. Последовать за старой целительницей он не решился. Поговаривали, что пещера эта уходила глубоко под землю, к тайным горячим источникам. Эти источники били из-под земли, и стоило Бригитте в них искупаться, как она тут же превращалась в молодую прекрасную девушку. И, мол, это уже была не старая Бригитта, а могущественная Гриана, богиня солнечного диска, покровительница рожениц и владычица потустороннего мира. Близились сумерки, надо было возвращаться. Дорога назад ему показалась гораздо длиннее, и задача, которую он себе поставил, гораздо сложнее, чем раньше.
Глава 6. Волшебство продолжается

День начинался с приятного чувства удовлетворения собственной персоной. Настя прекрасно знала, что себя нужно хвалить. Недовольство собой было иногда полезно, но в больших дозах приводило к пониженной самооценке, а то и просто к депрессии. Тем более она перевела большую часть первого отчета, полдня провела с Тристаном и Сережей. Но самое главное, она неплохо продвинулась в своем расследовании, в доверие Ники она влезла, с друзьями познакомилась. Они даже посидели вместе с Никой, Костой и Селиной в кафе рядом с институтом. Коста был обаятельным, сердечным юношей. Селина тоже смягчилась, особенно после того, как Настя рассказала про их совместный проект с Тристаном. Готье пользовался заслуженной репутацией в институте и плюс ко всему был красив, как Адонис. Половина женского населения кампуса вздыхала по такому красавчику. И по всей видимости, Селина была не исключением. Правда, несмотря на все старания, ничего нового от друзей Магнуса ей узнать не удалось. Коста рассказывал о своей научной работе, касавшейся связи православных и католических монастырей в Средние века. Все было интересно, но никакой связи ни с работами Магнуса, ни с Орфеем она не увидела. Решила расширить круг поиска, оглядеться по сторонам и посмотреть, с кем бы из непосредственного окружения Магнуса она могла бы еще познакомиться. Вспомнила про запись про встречу с Игорем Старицким. Но для этого следовало отправиться в Лион, это во-первых, а во-вторых, найти повод познакомиться. Над этим следовало поразмышлять. Отправиться в Лион проще простого, но что она скажет Старицкому? Нет, идея явно не годилась. Зацикливаться на этом Столетова не стала, рассчитывая на кривую, которая куда-нибудь да выведет. Правила функционирования кривой ей были неизвестны, но в том, что необходимая возможность подвернется, она была уверена. В результате небольшого размышления решила, что самым логичным было подбить клинья к лицейской подруге Эдуарда Селине. Недолго искала повод и нашла. Селина работала документалистом в институте. Настя обратилась к ней с совершенно незначительной просьбой, исполнить которую было проще простого. При этом организовала так, что Тристан был с ней вместе. Селина, естественно, не отказала, за что удостоилась божественной улыбки белокурого гиганта и даже комплимента. Документалистка сомлела от восторга, и в один момент Настя даже испугалась, что от переполнявших ее чувств Селина потеряет сознание. Впрочем, все обошлось, Тристан заспешил, а школьная подруга Магнуса пришла в себя и предложила Насте выпить кофе в соседнем ресторанчике. Столетова не отказалась, и уже через десять минут они сидели за уютным угловым столиком. Из динамиков звучал надрывный, завораживающий «Back to Black» Эми Уайнхаус, рассеянный неяркий свет отражался в зеркалах. Вместо кофе Настя, не раздумывая, заказала бутылку муската и небольшие тарталетки, которым славилось заведение.

– Я угощаю, – сообщила она, – спасибо тебе огромное, ты меня так выручила!

Перед отъездом Гарик с Бодлером ей вручили банковскую карту на дополнительные расходы, предлагая не стесняться. Так что Настя не стеснялась, информация им нужна была любая, и Селина вполне могла оказаться кладезем оной. Школьная подруга Магнуса отказываться не стала, наоборот, ее глаза загорелись от удовольствия. Видимо, слово «угощаю» в ее жизни звучало нечасто. После третьего бокала она доверительно сообщила:

– Ты классная, с тобой так легко! Легче, чем с этой Никой. Она только притворяется добренькой, на самом деле видела, какая у нее хватка? Родители Эдуарда до сих пор в себя прийти не могут! Я ведь Эдди со школы знала…

«И была в него влюблена, – заметила про себя Настя, – невооруженным глазом видно!» Вслух было произнесено совсем другое:

– Да ты что!

Округленные глаза и второе восклицание с продолжением:

– Никогда бы не подумала! Впрочем, видно, что вы люди одного круга, – и тут же доверительно, изображая изрядно захмелевшую особу, – а вот про Нику я этого бы не сказала, и честно говоря, мне кажется, что Эдуард и она не совсем подходили друг другу!

Она попала в точку, и Селину понесло:

– Ты думаешь, Ника очень горюет, да нисколечки. Я ее через день видела улыбающейся! Представляешь, какие нервы! Ведь она его нашла! Тут кота на дороге увидишь, и то не по себе становится! А она своего возлюбленного мертвым нашла, и ни в одном глазу. Спокойная, как греческая статуя!

Селина зациклилась. Она явно изливала злобу на более удачливую в любви Нику. Настя слушала вполуха. Выражение лица, правда, сохраняла сочувствующее. Информация ей нужна была любая. Хотя играть двойную, а то и тройную роль ей было не очень-то приятно, но, как говорится, назвался груздем… От размышлений ее оторвало прозвучавшее в Селинином речевом потоке имя Старицкого. Настя встрепенулась.

– Мне что-то говорит это имя, – с задумчивым видом произнесла она.

– Если ты что-либо понимаешь в классической музыке, то, естественно, говорит, – не без презрения к простым смертным, ничего в ней не понимающим, произнесла Селина. Настя отдавала себе отчет, что собеседница ее раздражала все больше и больше. Честно говоря, она хорошо понимала Магнуса. У того явно челюсти сводило от скуки от общения со своей знакомой. Селина была высокомерной и закомплексованной брюзгой.

– Игорь Старицкий – восходящая звезда, пока он главный дирижер Лионского симфонического оркестра, но его уже приглашали в Лондон, Цюрих и Пекин. Думаю, что долго он у нас не задержится. И еще он – скрипач-виртуоз. Мы с Эдди были на его концерте, он лично пригласил Эдди. Незабываемое впечатление! Я рыдала, как ребенок! – На этот раз в голосе Селины прозвучали искренние нотки, видимо, игра Старицкого ее действительно восхитила. – Зато Ника, как всегда, сослалась на занятость, хотя в ресторан после концерта время прийти нашла. Но самое главное, я ее видела со Старицким через два дня после концерта. Посмотреть на них, так это было что угодно, но только не мимолетное знакомство. Плечами поводит, полуприкрытые глаза, декольте ниже некуда, по руке его поглаживает, только что ляжки не раздвинула. Иногда думаю, что смерть Эдди только на руку этой сучке! Подумать только, и наследство, и новый поклонник! Богатая, свободная! Я Эдди сразу же позвонила и фото отправила, а он только посмеялся.

– Неужели не приревновал?

– Сказал, что знает об их встрече и что я нисколько не изменилась! Я не изменилась! Идиот! Он зато теперь день ото дня меняется в своем склепе!

Весь лоск воспитания слез и яд изливался из бледненького ротика Селины волной горячей ненависти. «А я тебя недооценила!» – пронеслось в Настиной голове. Она-то причислила свою новую знакомую к несчастным сереньким мышкам. У мышки зубы оказались крысиные и жало кобры. При этом она не забывала широко раскрывать глаза, охать и восхищаться Селининой проницательностью.

– А как Эдуард познакомился со Старицким, ты не знаешь?

– Понятия не имею, – призналась Селина.

– У них были какие-то общие дела?

Селина задумалась.

– Не знаю, думаю, что их Ника специально свела, чтобы музыканта себе за пазуху положить!

У Настиной собеседницы в мозгу крутилась одна-единственная идея. Столетовой все это стало изрядно надоедать. Тем более мускат был выпит, тарталетки съедены, заказывать еще одну бутылку ей не хотелось. Селина и без этого была хороша. В этот момент интересная мысль мелькнула в ее голове. А почему бы и нет!

– Слушай, – заговорщицки произнесла она, – а ты рассказала об этой встрече полиции?

– Нет, – спохватилась Селина, – да как-то неудобно! Подумают, что я за ней следила!

– Как это неудобно! – делано возмутилась Настя. – Это же важный элемент в расследовании!

У Селины глаза загорелись. Возможность создать Нике дополнительные неприятности она упустить не могла.

– Ты думаешь, это необходимо?

– Абсолютно! – уверенно заявила Настя, надеясь на одно, что Бодлер никогда не узнает, какую идею она только что внушила школьной подруге Магнуса.

– Ой, не хотелось бы, да и как-то неловко, как будто я хочу навредить Нике!

Селина тянула, была бы ее воля, то приковала бы Нику к столбу и подожгла костер, но не собственными руками. Примерная девочка не любила общественного порицания.

– Мы не имеем права скрывать этот факт, – постановила Настя, – тем более подумай, тебя могут обвинить в сокрытии истины!

Глаза Селины широко раскрылись. Столетова нашла нужные слова. Речь больше не шла о личной мести, а об общественном долге. Примерная девочка знала, что такое слово «надо». Теперь Настя была уверена, что завтра же следователь будет в курсе. А значит, через некоторое время она наконец узнает, что связывало Старицкого, Дильса и Магнуса. Спасибо Бодлеру, ей все больше и больше нравилось чувствовать себя кукловодом.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

К ужину Бернар прибыл без опоздания. Быстро вымыл руки и прошел на свое место. Приор внимательно обвел глазами помещение в поисках опоздавших или отсутствующих. Последним зашел в трапезную Петр Достопочтенный. Началась молитва. Монахи стояли молча, опустив глаза и слушая. Наконец прозвучали последние слова De verbo Dei, каждый сел на свое место. Началась трапеза, ели в глубоком молчании, слышалось только позвякивание ножей, бряцание кубков и шаги разносившего пищу брата-апокризиария. За чечевичным супом подали яйца с сыром и луком, потом последовали вареные в меду яблоки. Все вроде бы было как обычно, но атмосфера была какой-то особой, более тягостной, что ли. Бернар решил про себя, что наверняка на всех повлияли похороны Гийома Ожье. Брат Иосиф, сидевший напротив, сделал многозначительный знак, что ему было что сообщить. Бернар еле заметно кивнул, дав понять, что послание понял и они поговорят после. Наконец каждый перевернул свой кубок, и все один за другим встали, произнесли слова благодарственной молитвы и вышли гуськом.

Бернар завернул за угол недостроенной левой башни и нашел поджидавшего его Иосифа.

– Где ты был, брат? – сразу спросил тот.

– Мне нужны были травы, – уклонился от прямого ответа Бернар.

– Всегда так! – возмутился Иосиф. – Я тебе все, как на ладони, а ты скрытничаешь! Тогда не буду тебе ничего говорить!

– А что ты хотел мне рассказать?

– Сказал же, что не буду! – обиженно произнес Иосиф, но с места не двинулся.

– Я что-то пропустил?

– Еще бы! – хмыкнул Иосиф.

– Не тяни, Богом прошу, дорогой брат, – примиряюще произнес санитарный брат.

Иосиф помедлил, но желание рассказать новость оказалось сильнее обиды, хромоногий монах решил дать себя уговорить и сменил гнев на милость:

– Ты знаешь, что после похорон произошло? Настоящая драка, и кого! Аббата с посланцами короля!

– Драка! Аббата с посланцами! – поразился Бернар.

– Сам видел, у меня сердце в пятки ушло, когда посланцы Сюжера за мечи схватились! Угрожают Петру Достопочтенному, а он ни в какую, стоит на своем! Ну, думаю, неужели на такой грех пойдут: в святом месте на святого человека руку поднять! А ты бы видел брата Ансельма нашего! Не агнец божий, а настоящий лев! Как из фрески со Святым Валентином! Только что не рычал! Слава Господу, тут и другие братья подоспели! Я одним из первых аббата нашего телом заслонил! – не преминул отметить собственный героизм Иосиф и скороговоркой продолжил: – Мы кругом стали, посланцы-то мечи в ножны обратно засунули. То-то, получили! Мы за себя постоять умеем! Наша молитва сильнее их мечей! – с гордостью закончил он.

«С голыми руками и молитвой против меча не очень-то попрешь! – вздохнул про себя Бернар. – Если посланцы Сюжера решили бы довести дело до конца, то никакая молитва ни аббата, ни других монахов не спасла!» Но вслух произнес другое:

– А из-за чего случился спор, тебе ведомо или нет?

– Точно не знаю, я после начала его подоспел, вроде бы речь шла о каких-то манускриптах из нашей библиотеки.

– Тонариях?

– Точно тонариях! – обрадовался Иосиф. – Ты совершенно прав, брат. Вроде бы Сюжер потребовал, чтобы Клюни передал их Сен-Дени. Но наш аббат не соглашался, говорил, что, мол, они наши и всегда были собственностью нашего монастыря. Правда, потом, когда все успокоилось, он согласился передать некоторые из них Сюжеру. Даже сказал, что посланцы короля могут выбрать. И мало того, предложил, чтобы наш кантор Гонориус отправился в Париж, в Сен-Дени. Мол, только Гонориус способен их расшифровать. На том и порешили.

«То есть посланцы добились своего?» – промелькнуло в мозгу санитарного брата. Все кружилось вокруг этих тонариев. Неужели Теодориус был прав, и эта волшебная мелодия существует. «Одилон» – всплыло в памяти. Ждавший смерти в его лазарете старик считался одним из лучших во всем христианском мире знатоков священной музыки. И если такая мелодия существовала, то старый монах был в курсе. Может быть, поэтому Ожье так упорно пытался разговорить старика. То-то визит теолога в лазарет показался ему странным.

Бернар поблагодарил Иосифа, пообещав в следующий раз держать его в курсе всего происходящего, развернулся и поспешил в свою лечебницу. На пороге его чуть не сбил с ног Мартин. Круглое лицо его ученика посерело.

– Что-то случилось? – спросил Бернар, неприятные предчувствия сжали сердце.

– Брат Одилон! – запыхавшимся голосом произнес коротышка и всхлипнул.

Никаких комментариев не потребовалось. Бернар понял, что это означало. Он коротко приказал Мартину предупредить первого встретившегося монаха и возвращаться. Сам же бегом кинулся внутрь.

– Брат Одилон! – Он схватил умирающего за плечи, с обреченностью понимая, что опоздал. Старый монах был на пороге, и никакие земные дела его уже больше не касались.

Послышалась трещотка келария, оповещающая весь монастырь, что один из них готовится к встрече со своим Создателем. Монахи со всех сторон поспешили к лазарету. К смертному ложу приблизились приор Бенедикт, брат Ансельм, брат Клемент, другие монахи. Торжественное «Исповедуюсь» зазвучало в полной тишине. Вошел аббат. Лицо его было торжественным и печальным, как и лица всех братьев. Каждый считал своим долгом помочь душе умирающего пересечь границы земного мира. Бернар с Мартином расстелили на земляном полу власяницу, крест-накрест посыпали пеплом и переложили на нее умирающего. Одилон, крепко сжимая распятие, захрипел, пытаясь что-то сказать. Аббат наклонился к нему. «Простите меня, Ваше Святейшество!» – с отчаянием прошептал он.

– Не беспокойся, Одилон, все уже прощено, – одними губами ответил аббат.

– Я не должен был, не должен был говорить, гордыня проклятая…

Больше произнести хоть слово умирающему не удалось. Глаза его закатились, и он затих. И вместе с душой Одилона к небу поднималось торжественное Credo in unium Deum («Верую во единого Бога»). Мелодия была скорбной и радостной одновременно. Горло Бернара сжалось, и он, уже ничего не стесняясь, плакал. Слезы катились и смывали с души накопившуюся усталость и странное ощущение безнадежности, охватившее его после посещения старой Бригитты. Словно выбрался из темной непроходимой чащи на ярко освещенный луг. Музыка заполняла все пространство, она звенела, переливалась всеми цветами радуги, заливала все вокруг солнечным, благодатным светом. Она была поистине волшебной…
* * *

Следующим в списке Насти был Коста. Друг Ники ее заинтриговал. Еще бы, нечасто встретишь в наше время монаха-расстригу. Покинуть монастырь из-за любви, отправиться за возлюбленной на край света. Рыцарь без страха и упрека, и только! Впрочем, она тут же себя поправила. Францию даже с большой натяжкой краем света не назовешь. Ей предстояло самой сделать вывод, насколько история, рассказанная Никой, соответствовала действительности. Женщинам свойственно преувеличивать силу собственных чар. Коста вполне мог разочароваться в собственном выборе. В наше время обречь себя на добровольное затворничество? Феномен нечастый. Так что все могло оказаться совпадением, и Коста был рад, что отказался от пострига. Нужно сказать, что Настя не любила романтические истории. Слово «не любила» было даже слишком легким. Точнее, к романтическим историям она испытывала отвращение, граничащее с фобией. Даже простая сказка с хорошим концом могла показаться ей подозрительной. С детства доводила бабушку, пытавшуюся прочитать внучке полагающуюся на ночь историю о героическом принце, Иване-царевиче, аленьком цветочке и прочие. Например, отказывалась понимать логику царевны-лягушки. Могла ведь объяснить молодому мужу, что и к чему. Тот бы кожу лягушачью не сжигал, а терпеливо ждал положенного срока. Но некоммуникабельность супруги и отсутствие малой толики здравого смысла у супруга привели к куче трудноразрешимых проблем. Поэтому и счастливое разрешение было абсолютным нонсенсом, привязанным к концу ради приличия. Потому что любая мало-мальски разумная девушка поняла бы, что выходить замуж за такого обалдуя себе дороже. Бабушка, школьная учительница литературы, тихо шалела, слушая объяснения внучки. Затем нашла выход из положения, обратившись к мифологии. Счастливых концов там не наблюдалось, боги отличались горячим норовом, злопамятностью и ревностью, людям хронически не везло, и, даже когда удача улыбалась, зловредные одноглазые мойры так и норовили перерезать тонкую нить их жизни. И удовлетворенная внучка засыпала гораздо быстрее обычного.

Поэтому и история романтической любви Косты к Нике автоматически вызвала у Насти целый ворох вопросов. Единственный выход – попробовать разобраться со всем самой. Она договорилась о встрече с Костой. Повод – черновики Магнуса.

Оказавшись непосредственно перед предметом ее размышлений, обрадовалась собственной проницательности. Коста оказался вовсе не прост и никоим образом в историю, рассказанную Никой, не укладывался. Во-первых, в его приезде во Францию был и другой, сугубо научный интерес. Во всяком случае, он с такой страстью рассказывал о предмете собственных исследований – истории связей православного и католического монашества, что даже далекий от интеллектуальных усилий человек заслушался бы. Причем широте и глубине познаний его можно было только позавидовать. Потихоньку-полегоньку она вывела его на ту тему, которая ее интересовала. Коста разговорился, и выяснилось, что он был иноком не какого-нибудь третьесортного монастыря, а лавры Святого Афанасия – первенствующего монастыря Святой горы Афон. Даже историю своего прихода к монашеству поведал:

– Родители жили в Афинах, но каждое лето я проводил у деда в Уранополисе рядом с границей Святой горы. Именно в Уранополисе выдают диамонитрион – разрешение на посещение Афонского монашеского государства. Мой дед работал в администрации Уранополиса, был глубоко верующим человеком, и каждый год мы с ним вместе отправлялись в паломничество на Афон. Для моих родителей я купался в море, ел мороженое на пляже, играл со сверстниками. Но посещение афонских монастырей для меня было гораздо более интересным и захватывающим. Видимо, именно тогда, в детстве, пришло ко мне понимание того простого факта, что мое будущее – в служении Господу.

Настя слушала внимательно. Коста не придумывал, не рисовался, он говорил искренне. Все это было по-настоящему пережито, перечувствовано.

– Чаще всего детские обещания остаются только в детстве, – грустно произнесла она.

– Чаще всего, но не всегда, – четко произнес Коста, и его глаза потемнели от переживаемого волнения.

Настя спохватилась, в ее планы вовсе не входило обижать Косту и напоминать о нарушенном обете.

– Служение Господу необязательно связано с жизнью в монастыре! – произнесла она с чувством.

– Абсолютно не связано, – твердо ответил Коста, – гораздо сложнее быть преданным ему за пределами обители!

– Ты прав, – поспешила согласиться Столетова.

– Кстати, тебе известна история создания Уранополиса? – перевел разговор на другую тему Коста.

– Нет, но интересно узнать. Расскажи.

– С удовольствием, мало кто знает эту историю, но любой житель Уранополиса вам ее расскажет. Уже само название города непростое. Тебе оно что-либо говорит?

– Город неба?

– Вот именно, полис Урана – город неба. И основатель его – философ Алексарх, согласись, много ли ты знаешь городов в мире, основанных философами?

Его собеседница задумалась, но ничего подобного вспомнить не могла.

– Алексарх был братом правителя Македонии Кассандра и в 315 году до нашей эры выпросил у брата клочок земли, чтобы создать первое в мире идеальное государство. Платон и другие философы мечтали, придумывали теории, а Алексарх реализовал свой проект. Он пригласил жителей разных государств, говорящих на разных языках, уравнял рабов и свободных, придумал новый язык – уранический, назвал жителей своего полиса Сынами неба.

– И чем история закончилась? – полюбопытствовала молодая женщина.

– Как и все попытки организации рая на земле – ничем, – пожал плечами Коста, – небо не может быть воссоздано в этом нижнем мире. Хотя единая Сущность господствует и в глубине небес, и в бездне земли…

– Это из Библии? – слегка удивилась Настя, конечно, она не могла похвастаться отличным знанием священных текстов, но строчки ей показались немного странными.

– Нет, – улыбнулся Коста собственным мыслям, – слова эти гораздо древнее…
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

После похорон Ожье и смерти Одилона прошло три дня. Монастырь готовился к погребению старого музыканта. На этот раз все было гораздо скромнее. Только братья из соседнего монастыря, окрестные крестьяне и паломники пришли отдать последнюю честь умершему монаху. Прозвучали последние строки гимна, тело было опущено в землю в скромном саване, и вскоре только небольшой холмик с деревянным крестом напоминал о земном существовании брата Одилона. Бернару было грустно. Он вернулся в свою каморку и встал за стол, на котором обычно готовил всяческие снадобья. Взял было в руки ступку, надо было размолоть высушенные ягоды бузины, но тут же бросил. Обычно эти простые и повторяющиеся действия успокаивали его, но сегодня они скорее раздражали. Из головы же Бернара никак не выходили события последних дней. И одна деталь не давала покоя: чем так провинился Одилон? Что должен был ему простить Петр Достопочтенный? Ему просто необходимо было поговорить с аббатом. Как ни странно, но тот его принял сразу, не откладывая. Он зашел в покои аббата и поклонился, с разочарованием отметив, что разговора один на один с настоятелем не получится. Помимо Петра Достопочтенного и верного Поля, в помещении санитарного брата встретили отец госпиталий Ансельм и хранитель библиотеки Клемент.

– Как продвигается твое расследование, брат Бернар?

Вопрос Петра Достопочтенного был прямым, только что на него ответить? В покоях аббата было душно. Легкие столбики пыли кружились в лучах закатного солнца, прихотливо отражавшегося в отполированной до блеска поверхности широкого орехового стола, занимавшего половину приемной. На нем разложены были книги, свитки, несколько чертежей огромной базилики, которую уже называли восьмым чудом света. Во всем христианском мире не было собора, равного по размерам и по великолепию центральной церкви Клюнийского ордена.

– Я жду, – терпеливо повторил аббат.

У Бернара возникло противное чувство, что он не имел права на ошибку. Тщательно взвешивая каждое слово, он ответил:

– Пока ничего конкретного я не нашел. Одно только могу утверждать точно: все произошло вовсе не так, как мы себе представляем.

– В чем тогда мы ошиблись?

– Теперь я полностью уверен, что смерть Ожье произошла не по естественным причинам. Мой друг Теодориус полностью со мной согласен: это может быть неизвестный нам яд или заклятие.

– А также старая колдунья Бригитта? – язвительно заметил Ансельм.

Бернар вздрогнул. Откуда им стало известно о его визите? Но отрицать смысла не имело. Поэтому как можно тверже ответил:

– Мне неведомо, имеет ли Бригитта отношение к магии, но то, что она лечит людей и весьма преуспевает в этом деле, знает вся округа!

– Мы тебя ни в чем не упрекаем, Бернар, и о связи целительницы с лукавым не нам судить, – успокоил собравшихся аббат, голос и интонации Петра Достопочтенного были мягкими, почти нежными, но глаза смотрели сурово, и еще где-то в самой глубине Бернар с удивлением прочитал выражение печали и обреченности.

Ансельм хотел было что-то возразить, но Петр Достопочтенный вскинул голову, и отец госпиталий проглотил собственные слова. Аббат твердым голосом продолжил:

– Итак, Ожье убили, с помощью яда или заклятия – не имеет значения. Тогда встает другой вопрос: кто его убийца и что двигало его поступками? Жажда наживы? Месть? Какова логика его поступков?

– Было бы ошибочно предполагать, что люди действуют логически, продуманно и рационально! – неожиданно вступил в разговор Клемент, голос его прозвучал неожиданно громко: – К сожалению, в жизни чаще все происходит иначе. Когда мы пытаемся разгадать загадку, мы всегда начинаем размышлять с точки зрения логики. Но обычный человек, слушает ли он голос ratio или чаще всего подвержен влиянию emotio, его действия продиктованы разумом или чувством? Именно это должно стать отправным элементом нашего расследования.

– Интересно, очень интересно, – произнес аббат, глаза его загорелись, и было видно, с каким вниманием он слушает своего брата по ордену, – ты прав, если преступником двигали чувства, тогда причина убийства и, самое главное, его автор – совершенно иные, нежели в противоположном случае.

Следом в разговор вступил как-то вмиг успокоившийся Ансельм:

– Правда, мой отец и братья мои, позвольте заметить, что есть и другой путь, когда чувства и разум преступника действуют в совершенной гармонии, и убийство может быть вызвано…

Завязался спор, путеводную нить которого Бернар быстро потерял. Правда, начавшая до этого накаляться атмосфера сразу же разрядилась. Было видно, что поставленная теоретическая проблема, явно уводившая от реального поиска, была для эрудитов гораздо занимательнее. Их энтузиазм казался искренним, глаза блестели от удовольствия и интереса. Помолчав немного, инфирмариус решил вернуть разговор в первоначальное русло:

– Мы спорим, братья, но совершенно упускаем из виду, что обстоятельства могли повернуться и совершенно другой стороной. Мы всегда говорим об одном убийце, но если их было двое, трое?

Монахи переглянулись.

– У тебя странная мания, брат Бернар, не ты ли только что говорил о логике? – не без возмущения начал странноприимный брат. – Но нам хорошо известно, что невозможно решить задачу с одним неизвестным, добавляя новое неизвестное. Не лучше ли сосредоточиться на самом простом и очевидном? Иначе мы рискуем заблудиться. Невозможно разгадать секрет, если ты добавляешь одну за другой новые тайны.

– Ты хочешь сказать, что все должно быть просто и лежать на поверхности?

– Не переиначивай мои слова, – насупился Ансельм.

– Я не переиначиваю, а пытаюсь понять.

– Тут и понимать нечего, – твердым голосом произнес Клемент, – нужно искать разбойника и убийцу, тайно вторгшегося в наш монастырь и убившего теолога, иначе и быть не может. Привратника на воротах не было, любой мог зайти в монастырь! Кроме того, нам неведомо, что за враги были у Гийома Ожье!

Бернар вздохнул. Братья явно искали самое простое решение, но это решение его ни в коей мере не удовлетворяло.

– Насколько мне известно, разбойники себя ни ядом, ни заклятиями не обременяют, – возразил он, – нож и меч куда как быстрее и эффективнее!

Его довод был убедительным, вновь установилось молчание. Оно прерывалось только мычанием глухонемого Поля, не понимавшего, почему братья, не обделенные даром речи, так внезапно перестали им пользоваться.

– Я согласен с тобой, сын мой, – произнес наконец Петр Достопочтенный, – мне тоже сложно представить разбойников, орудующих заклинаниями или ядом. Да и потом, ни одной ценной вещи Гийома Ожье не пропало. Никто не срезал его кошелек, не снял перстней с его пальцев, не украл меховую накидку. Не правда ли, брат Бернар?

– Руфин Редналь подтвердил, что ничего ценного не пропало. И дальше возникает другой вопрос: с кем встречался Ожье той ночью?

– Может быть, ему просто не спалось? – предположил Ансельм.

– Я согласен с тобой, – миролюбиво начал рассуждать вслух Бернар, – он вполне мог выйти просто так. Было ли это в его привычках, узнать мы не можем, Редналь покинул монастырь. Может быть, в монастыре есть кто-то, кто знал его раньше? – как бы невзначай спросил он.

– Этот человек никому из нас совершенно неизвестен! – твердо заявил хранитель библиотеки с какой-то отчаянной уверенностью.

И как ни старался Бернар, но не различил в голосе хранителя библиотеки ни единой унции лжи. Неужели Иосиф, когда говорил о старой дружбе, даже любви Клемента и теолога, ошибался? Или намеренно ввел его в заблуждение? Хромоногий брат был любопытен, болтлив, невоздержан, но грешить против истины? Нет, в этом Бернар его никогда не замечал. Значит, лгал Клемент. Задача становилась все сложнее и запутаннее.

– Неважно, привык ли он прогуливаться ночью или нет, существенно другое. Выбор возможен между двумя вариантами: или на улице, рядом со скрипторием, он оказался случайно и тогда мог стать нежеланным свидетелем, или он сам пришел на встречу с собственным убийцей.

Монахи слушали внимательно.

– Чтобы мое расследование продвигалось без проблем, я прошу вас ответить на два вопроса, – наконец решился Бернар.

Ансельм с Клементом вскинулись, но аббат успокаивающе поднял руку и мягко произнес:

– Спрашивай, мой брат.

– Вы знали убитого бродягу? И если да, то кто он?

Аббат видимо напрягся, а Клемент помрачнел еще больше.

– Имя его пока я произнести не могу, но скажу одно: да, я его знал. И трагическая его гибель принесла мне великую печаль. Знай, что это был человек великого ума и такой же великой добродетели.

– Тогда почему вы не объявили награду за поимку его убийц? – удивился Бернар.

– Мы знаем его убийц, – вместо аббата глухим голосом произнес Клемент, и выражение на лице хранителя библиотеки не обещало ничего хорошего.

Бернар вздохнул, полного ответа на свой вопрос он не получил, но хоть что-то узнал.

– Тогда разрешите задать второй вопрос, – осторожно попросил он.

– Говори, мой брат.

– Зачем Сюжеру понадобились древние певческие книги?

– Этот вопрос лучше всего задать аббату Сен-Дени. Видишь ли, сын мой, все резоны Сюжера мне неведомы.

– Похоже, эти резоны достаточны для того, чтобы его посланцы схватились за мечи! – возразил Бернар.

Аббат напрягся и после небольшого раздумья ответил:

– Сюжера больше волнуют дела земные, мне же ближе душе дела небесные. Всем известно, что для него все просто: друзья короны были и остаются друзьями и приверженцами Бога, а враги короны восстают против воли Правителя Вселенной. Я же придерживаюсь другого взгляда.

– Какого, если не секрет?

– Не секрет, сын мой. Человеку я, даже если он король, отдаю человеческое, а Богу Богово. Тебе известно, что отношения наши с Бернаром Клервосским (католический святой, аббат Клерво, вдохновитель второго Крестового похода и создания ордена тамплиеров. – Прим. автора) сложные, и не во всем я с ним согласен и взгляды наши во многом расходятся. Он меня не раз упрекал в том, что монастырь наш богат и значителен и что забыли мы обет монашеский. И то, что я защищал несчастного Пьера Абеляра, вызвало у него немало нареканий и сетований. Но про Сюжера и Сен-Дени он заметил верно, что «это аббатство было выдающимся местом и имело поистине королевское достоинство с древних времен; там вели свои юридические дела двор и рыцари короля; там без колебаний и обмана отдавали цезарю цезарево, однако не всегда с той же готовностью отдавали Богу Богово».

– Руфин Редналь говорил, что Ожье прибыл сюда с целью овладеть какой-то магической силой?

– Единственной силой нашего аббатства является сила молитвы, мой сын! – твердо ответил аббат, и другие согласно закивали головами. – Бернар, не дай твоему разуму увести тебя от истины, – вздохнул аббат, – и не забывай слова Спасителя нашего про тех, кто «своими глазами смотрят и не видят; своими ушами слышат и не разумеют».

– Что я должен видеть и что я должен слышать, Ваше Святейшество? – не отвел на этот раз глаз Бернар.

– То, что ты задаешь вопросы о магии, а любое упоминание об этом богопротивном занятии может грозить отлучением! Не забывайся, мой брат! Творец наш милосерден, но папа римский гораздо меньше! И дружба твоя с Теодориусом, и твои хождения к старой Бригитте могут оказаться не таким уж невинным занятием! Понимаешь ли это?

– Понимаю, мой отец, но как я могу искать истину с повязкой на глазах! – повысил тон инфирмариус.

– Это наставления отцов Церкви ты называешь повязкой?

Бернар опомнился, поняв, что зашел слишком далеко. Вспомнил отлучение от Церкви непокорного пустынника Готрика. По молодости он считал его просто вздорным стариком, дни напролет несущим всякую чушь о власти сатаны над всем земным, и с молодыми послушниками не раз насмехался над странным отшельником. Но папский инквизитор посчитал Готрика опасным, а его проповеди о воцарении врага человеческого на земном троне влиянием арианской ереси. Пустынника заковали в цепи, пытками пытались заставить отречься, покаяться. Но Готрик упорствовал, видя в своих страданиях прямое доказательство собственной правоты. Закончилось все костром, и тошнотворный запах горящей человеческой плоти еще долго стоял в горле молодого послушника. Тогда он даже стал сомневаться в правильности выбранного пути, но старый брат Иоанн смог уговорить молодого ученика. Бернар до сих пор был ему благодарен.

– Нет, вы меня неправильно поняли, говоря о завязанных глазах, я имел в виду совершенно иное.

– Что именно? – вскинулся на этот раз Ансельм.

– Поймите, братья мои, я просто хочу сказать, что мы должны быть готовы к любому. В том числе и к самому худшему… – Он выдержал паузу, сглотнул и еле слышно добавил: – К тому, что убийца – один из нас.

Установившееся вокруг стола гробовое молчание было ответом на заявление Бернара. Все как-то сразу поникли. И санитарный брат внезапно почувствовал, что, несмотря на все пререкания, его собеседники были с ним согласны и именно эта перспектива больше всего их пугала.

– Укрепи, Господи, нашу веру, дай нам силы повиноваться воле Твоей, – произнес аббат, – нам надо готовиться к худшему, братья мои, но каким бы ни был твой вывод, Бернар, мы тебе окажем всяческую помощь, и пусть Господь укажет тебе дорогу!

Петр Достопочтенный вздохнул, и Бернару даже показалось, что в уголках его глаз сверкнули слезы. Но странное это впечатление продолжалось всего лишь один миг и сразу исчезло.

– И чтобы найти силы продолжать твое расследование, ты должен обращаться часто в молитвах к нашим святым покровителям, которые будут тебе поддержкой в твоих поисках и осветят дорогу, если ты заблудишься, сын мой, и особенно к Святому Антуану из Падуи. Именно к нему обращаются люди, когда потеряли что-то и не могут найти. Именно этот святой указывает нам дорогу в потемках и станет твоим проводником. Молитва очищает сердце и направляет разум. Не забывай об этом, сын мой. Твоя вера поможет тебе в твоих поисках!
Глава 7. Все те же и чайник…

Сегодняшний день Настя решила провести, руководствуясь принципом «Если над чайником не стоять, то он закипает в три раза быстрее». На собственном опыте убедилась, что этот закон был применим к абсолютно всем жизненным ситуациям. Нужно было все отпустить, и пусть жизнь течет своим чередом. В эту череду вошла утренняя пробежка, завтрак в маленьком кафе, где варили удивительно хороший кофе и сами пекли тающие во рту булочки с изюмом. Следом надо было ответить на накопившиеся мейлы друзей и знакомых, расставить лайки на Фейсбуке – куда уже без него, заглянуть в пару блогов, авторы которых всегда находили интересную информацию. Потом позвонила маме, на этот раз та нотаций читать не стала, а просто порадовалась дочкиному звонку. Пока разговаривала с мамой, на Фейсбуке нарисовалась подружка Луша Гальванова. Лушу на самом деле звали Дашей, но Луша ей нравилась больше.

«привет, почему не выходишь на связь?» – возмутился мессенджер.

«извини, закрутилась))»

«закрутила (в смысле, роман) с Арутюняном или закрутилась?»

Дашка была в курсе всей небогатой событиями Настиной жизни.

«нет, я уже в Клюни»

«что, не сложилось ((расслабься, он мне сразу не понравился»

Даша была образцом деликатности и умения не влезать в чужие дела. Ну а кроме того, дружили они с детства, понимали друг друга с полуслова, правда, взглядами на жизнь отличались диаметрально противоположными. Даша находилась в стадии второго развода и на пороге четвертого бурного романа, рискующего вылиться в историю любви до гроба… продолжение следует.

«меняешь мнение, как перчатки, раньше, насколько мне помнится, ты говорила про выгодную партию», – не без ехидства напомнила Настя, вспомнив разглагольствования Дашки на их с мамой кухне.

«мнение, на то оно и есть, чтобы его менять, это во-первых, а во-вторых, тебе память изменяет, старушка! Про выгодную партию говорила тетя Тоня, а вовсе не я, хотя я была полностью с ней согласна»

«а сейчас, получается, не согласна»

«это я тебя успокаиваю, неблагодарная коза»

«не надо меня успокаивать, я с Гариком замечательно провела время!»

«надо было не время проводить, а быка за рога хватать»

«какие новости в Питере?» – ушла от надоевшей ей темы Настя.

«Питер на месте, с чего это вдруг тебя заинтересовали его новости? Ты что-то от меня скрываешь?» – насторожился мессенджер.

«спи спокойно, ничего особенного не скрываю, просто появились новые интересы»

«какие же?»

«разные: история Орфея и вообще теория музыки»

«ты и теория музыки! – удивилась Даша. – Насколько я помню, все попытки твоей бабушки записать тебя в музыкальную школу закончились полным крахом. А частного учителя фортепиано ты довела до нервного расстройства!»

«вот ты и присутствуешь при проявлении запоздалого раскаяния)))»

«теперь я точно заработаю бессонницу, поссорюсь с Алешей, проиграю бракоразводный процесс и окажусь под мостом без куска хлеба, и все по твоей вине!»

«тебе не стыдно?» – попыталась призвать подругу к совести Столетова.

«это тебе должно быть стыдно!» – не отступала Дашка.

«Дашка, разговор не телефонный, в смысле, не мессенджеровый, дома все расскажу, как на духу, потерпи)) Зато ты можешь мне помочь»

«как?»

«хотела поговорить с Аркадием, только повод найти не могу»

Аркадием звали первую Дашину любовь на все времена. Правда, в отличие от последующих Дашка в этом случае отличилась не присущей ей прозорливостью. Замуж выходить не стала, а потому и до бракоразводного процесса дело не дошло. Поэтому с Аркадием они расстались друзьями.

«а зачем тебе повод?» – удивился мессенджер.

«ну неудобно, несколько лет не разговаривали, а тут нарисуюсь, как дела и прочее»

«не напрягайся, он у меня в «друзьях» значится и, кстати, на линии в фэйсе тоже сидит, счас я ему сообщение отправлю, он сам у тебя нарисуется»

Луша-Даша не ошиблась, и Аркадий действительно сразу же вышел на связь.

«привет, сколько лет, сколько зим»

«ой много, лучше не вспоминать»

«Дашка сказала, что хочешь со мной поговорить………………………

на какую тему? На любовную »

«нет, Аркаша)»

«а жаль»

«вопрос к твоему интеллекту»

«валяй»

«что может музыка?»

«в смысле?»

«какое воздействие она способна оказывать на человека?»

«ну тебя и занесло, хотел на свободную тему лясы поточить, а тут мама не горюй, лекцию люди просююють»

«просют, просют, дорогой»

«ладно, твоя взяла, только не забывай, что сама напросилась»

«не забуду, Аркаша, да еще и поблагодарю»

«начну с самого традиционного: музыка влияет на эмоции и зачастую способна полностью подчинять их. Далее, она помогает формированию нравственных, идеологических установок и всего, что принято называть мировоззрением. Вспомни Боэция, для него музыка была самым главным искусством: ничто не пребывает без нее, так как весь мир создан гармонией звуков»

В Аркадии заговорил кандидат искусствоведения и доцент Санкт-Петербургской государственной консерватории.

«проще говоря, влияние душещипательное и душеспасительное»

«не только, она гораздо шире исключительно человеческой души. Для Пифагора с его Космической гармонией сфер – музыка и есть проявление этой гармонии»

«что-то вроде musica mundana – проявления мировой души»

«вот именно, отсюда и твердая уверенность, что религиозная музыка способна не только создавать гармонию в человеческой душе, но и влиять на внешние, неподвластные человеку стихии»

«и в какой-то степени подчинять эти стихии?»

«вполне возможно, тебя за это дело мои коллеги и расцеловать могут, а то последнее время девушки как-то все больше трейдерами и дилерами интересуются, музыкант нынче не в моде (((кстати, вспомнил давний разговор с одним интересным человеком, свободным философом по призванию, но пчеловодом по профессии. Он очень любил сравнивать поведение человеческого общества и пчел. Сравнение, как сама понимаешь, было не в пользу человечества»

«еще бы»

«он частенько заявлял, что единственным настоящим искусством является музыка, так как она способна все в себя вобрать и не может лгать. Любое другое искусство, наука, техника связаны со словами, а там, где слова, там всегда может присутствовать ложь. Только музыка не способна скрывать истину»

«Только музыка не способна скрывать истину», – повторила про себя Настя и быстро набрала ответ:

«правда, каждый понимает ее по-своему»

«не совсем, просто есть люди более или менее восприимчивые, и это совершенно не зависит от музыкального слуха»

«а магическая музыка, что ты думаешь о ее существовании?»

«ну тебя, подруга, и занесло! Ты, случайно, не занялась поиском формулы изначального выравнивания, идеальной гаммы?»

Память Насти послушно вытащила из запасников строчки Магнуса: «Музыка – лучшее подтверждение изначально существовавшей в мире гармонии»

«а это что такое?»

«мне эта теория попалась в каком-то эзотерическом труде в связи с доктриной Пифагора»

«не знала о твоем увлечении мистикой»

«ты много чего обо мне не знала, какой я талантливый и разносторонний»

«это я знала, поэтому и попросила помощи)) расскажи подробнее»

«точно все не помню, но если сильно упростить, то изначально существовала идеальная Гармония сфер, которая была разрушена вмешательством сил хаоса, с ней вместе канул в Лету Золотой век благополучия, счастья и процветания. В этой гармонии каждой планете соответствовала определенная нота: Венера была «ми», Марс – «ля диезом», Юпитер – «си» и так далее. В центре была нота «ля» – Солнце. Семь небесных сфер равны семи струнам лиры и порождают гармонию октавы. Пока следуешь?»

«стараюсь, Учитель»

«А Дашка бы давно заснула  Так вот, этому идеальному построению Вселенной, а именно это имелось в виду, соответствовала идеальная гамма. Но гармония эта была разрушена, планеты поменяли места, и, пока их первоначальное расположение не будет найдено, Золотой век не вернется. Но эта идеальная гамма все-таки оказалась известной немногим посвященным в тайну: ее главным хранителем был Орфей. Вот вкратце и все, что помню, я это читал в связи с работами Блаватской, посмотри у нее. Ты, кстати, не Орфеем заинтересовалась?»

«в какой-то степени да», – уклонилась она от прямого ответа.

«выдающаяся фигура, ну и занесло тебя! Дашка сказала, что ты во Франции в Клюни обретаешься. Правда, от монастыря там остались одни воспоминания, но все равно интересно…Орфей и Клюни, все становится очень загадочным, когда сможешь расскажешь? Услуга за услугу»

«расскажу», – пообещала она.

После переписки с Аркадием решила полистать эзотеристов. Прогресс техники облегчал работу, занесла в читалку слово «Орфей» и стала пролистывать все упоминания у Блаватской. Орфей для нее был подобен египетскому Тоту, арийскому Заратуштре, она считала, что он пришел из Индии, и отождествляла его с Арджуной, сыном Индры и учеником Кришны. В пользу индийского происхождения легендарного музыканта говорил и тот факт, что греки, которых трудно было назвать потомственными блондинами, считали и изображали Орфея темнокожим. Да и теория множественных воплощений души, орфический «круг необходимости», когда душа вынуждена была переселяться из одного тела в другое, была схожа с индуистской. Теперь поиски Магнуса предстали в несколько ином свете.

Пролистала материал по орфическим мистериям. Становилось интереснее. Они делились на внешние и внутренние. Первые принимали форму спектакля и были понятны основному большинству. К внутренним мистериям допускались исключительно избранные, смысл их был понятен только посвященным, сумевшим подготовить душу к принятию истинного знания. Но если память цивилизации донесла до наших времен внешние мистерии, то от внутренних осталась только часть ритуала. А каким образом проводившим внутреннюю мистерию иерофантам удавалось переместить сознание ученика в тонкий мир, никто объяснить не мог. Это могло быть иллюзией или уникальной техникой перемещения душ как бы то ни было, но мистерии оказались настолько живучими, что сохранились в более поздние века. Что бы сказали современные христиане, если бы узнали истинное происхождение обряда причастия – принятия Тела и Крови Христа? Орфический кандидат на посвящение уже причащался хлебом и вином.

И, наконец, ведущее место в орфических обрядах отдавалось музыке и поэзии. Орфей был посвящен в таинство бытия как мудрец, но именно благодаря своему Божественному дару музыканта он мог выразить, озвучить высшую гармонию, красоту идеального мира, к которому должна стремиться душа человеческая. Музыка вообще играла важную, если не главную, роль в обряде инициации, погружая кандидата в состояние транса и экстаза. Какой она была, эта музыка мистерий? Возможно ли ее восстановить? Она покачала головой. С мелодиями все было сложнее. Древняя их запись точностью не отличалась, и знатоков музыкальной грамоты всегда было несоизмеримо меньше, нежели грамоты обычной.

Настя открыла такие древние и казавшиеся такими современными орфические гимны:

«Бог един самобытный; Им одним все сотворено, во всем Он живет и никто из смертных не видит Его…» «Я открою перед тобой тайну миров, душу природы, сущность Бога. Прежде всего узнай великую мистерию: единая Сущность господствует и в глубине небес, и в бездне земли…»

Внезапно вспомнила, именно эти строчки она слышала от Косты. Истово верующий православный грек и орфические гимны? Надо было порасспросить Косту поподробнее. Тут же реализовала собственное желание, а именно позвонила. На ее просьбу о встрече друг Ники отозвался быстро. Через полчаса уже сидели вместе за столиком в соседнем кафе. Курчавые волосы грека были влажными. Она явно вытащила несостоявшегося монаха из-под душа.

– Ты говорил, что Эдуард обращался к тебе за различной информацией?

– Не только ко мне, – пожал плечами Коста, – ко мне в основном он обращался, когда пытался понять тонкости церковной службы и, конечно, церковных песнопений.

– Ты хорошо разбираешься в церковной музыке?

– Хорошо ли я ее знаю? Не уверен, я не специалист. Но я ее хорошо чувствую и понимаю. Музыкальное сопровождение литургии направлено к одному: показать человеку дорогу к Свету.

– Дорогу к свету?

– Конечно, мистика Света пронизывает собой весь строй литургической жизни. Сама посуди, почему началом богослужебного дня является вечерня?

– Разве не утреня? – проявила полное незнание тонкостей богослужения Столетова.

– Нет, именно вечерня, потому что она – первый этап в движении души к Свету, верующих ожидает ночь, мрак и луч надежды в конце тоннеля, по которому продвигается душа через покаяние. Утреня приносит ощущение восходящего Солнца, и, наконец, сама литургия – это восхождение души к Свету Создателя.

– Никогда над этим не задумывалась, – призналась Настя, смутная идея зашевелилась в ее голове, и она спросила: – Кстати, насколько они древние, церковные мелодии?

– Для верующих они – продолжение ангельского славословия, а значит, говорить об их возрасте не имеет смысла, они существовали до начала самого понятия времени, – таким тоном произнес Коста, что было непонятно, серьезно он говорит или нет.

– То есть очень древние, – сделала вывод Настя, – кстати, в своих черновиках Эдуард говорит о транскрипции древних мелодий. Интересно было бы узнать, о каких мелодиях идет речь и возможна ли их транскрипция?

– Возможна ли транскрипция древних мелодий? Почему ты меня об этом спрашиваешь? – задумчиво произнес Коста.

– Интересно, тем более Вельтэн о них говорит очень необычные вещи.

– Например? – поднял брови он.

– О возможности восстановления древней магической музыки, – объяснила она, наблюдая за реакцией собеседника.

Коста внимательно посмотрел на нее.

– Ты, случайно, не из-за этого появилась в Клюни?

– Из-за чего? – сделала непонимающий вид она.

– Из-за исследований де Вельтэна, – жестко произнес он.

Настя удивленно вскинула брови.

– В Клюни я появилась в качестве технического переводчика, – медленно произнесла она, – а с Эдуардом была связана раньше по моей работе над диссертацией. Мне не хочется всю жизнь заниматься переводами, история меня интересует гораздо больше!

– Вельтэн рассказывал тебе о том, чем занимался? – На этот раз тон Косты был менее резким.

– Очень немногое, знаю, что его интересовала фигура Орфея и орфические мистерии. Кстати, я от тебя услышала строчки из орфических гимнов: «единая Сущность господствует и в глубине небес, и в бездне земли!» – произнесла по памяти она.

– Эти строчки часто произносил Эдуард, и они мне показались удивительно правильными, – улыбнулся Коста.

– Кстати, а ты что думаешь о самой возможности существования такой музыки?

– Хотелось бы верить в ее существование, – мечтательно произнес он.

– Почему?

– Только представь себе, найти мелодию, способную освободить от всех пороков, с помощью которой возможно спасти погрязшее в грехах человечества и привести его к покаянию и искуплению! Когда наконец человек перестанет быть жертвой собственных инстинктов! Того, что он называет любовью, но которая способна превратиться в ненависть! Только музыка способна привести нас к спасению и возрождению! – Он говорил об этом с такой страстью, так пылко и с такой надеждой, что Настя и сама заразилась.

Сказал и как-то внезапно потускнел, потух, взгляд стал неподвижным:

– Только, к сожалению, все, что открыл, Эдуард унес с собой!

– Ничего не осталось? Неужели невозможно восстановить его записи, есть ведь черновики, чертежи?

– Нет, все пропало, даже думать об этом смысла не имеет!
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Бернар помолился св. Антуану. Он был согласен с аббатом, он нуждался в помощи. Но ждать сложа руки, пока святой выручит и осветит его путь в потемках, он не собирался. В его душе жива была крестьянская, поколениями землепашцев выстраданная уверенность, что святые помогают только тем, кто способен помочь себе сам. Разум, логика в любом случае оставались его друзьями. Даже в расшифровке самых загадочных и непонятных человеческих чувств, во всем можно было найти логику. Бернар был абсолютно уверен в этом. Radix malorum omnium – корень всего зла. Он должен был найти этот корень, первопричину, с которой все началось. С какой целью приехал в монастырь Ожье? Древние тонарии! Промелькнуло в голове Бернара, а что, если именно эти певческие книги и есть первопричина всего происшедшего? Что ему было известно о них? Ровным счетом ничего! Он вспомнил рассуждения брата Иоанна. Только тогда он ничего не понимал, слова были слишком туманными, понятия отвлеченными. Но когда Теодориус заговорил о магической музыке, он вспомнил, как его старый учитель один раз рассуждал о священной гармонии, о которой знали древние, но которая была утрачена вместе с Золотым веком. Не это ли было той самой волшебной песней? Недолго думая отправился в библиотеку. Хранителя библиотеки на месте не было. Заглянул в скрипторий, так и есть, брат Клемент аккуратно вырисовывал буквы на старательно выскобленном листе пергамента. Он заметил Бернара, лицо его дернулось и застыло.

– Мир тебе, Бернар, с чем пожаловал?

– Брат Клемент, всем известен твой ум, равных которому в нашем монастыре нет, и не уступающая ему ученость твоя, помоги мне, просвети меня! – смиренно попросил инфирмариус.

– Всем, чем могу, мой брат, – сменил гнев на милость Клемент.

– Хочу я, чтобы ты рассказал мне побольше о тонариях, которыми интересовался Ожье, и о древних песнопениях, которые были в них записаны. Гонорий пытался мне объяснить, но, к сожалению, познания мои в музыке ограниченны, и способности, как ты знаешь, тоже.

Клемент, обладавший красивым серебристым голосом, усмехнулся. Полная неспособность Бернара к пению стала притчей во языцех.

– Я думаю, ты слышал от некоторых ученых братьев о необходимости запретить всю языческую мудрость? Тогда и про Аристотеля, и Платона придется забыть! Только представь себе подобное невежество!

Бернар уверенно кивнул и сделал понимающее лицо. Конечно, на многочисленных ученых диспутах он присутствовал, но наличие это было чисто физическим. То есть тело Бернара находилось в обозначенном месте, но разум витал где угодно, но только не в данном помещении. Но рассказывать всей правды санитарный брат не стал, еще не хватало раздосадовать хранителя библиотеки в момент, когда того понесло. А Клемент по-настоящему разговорился. Сначала, как и полагается, попало современным невеждам, выдающим себя за мудрецов, потом он подошел к самому интересному:

– Ибо в те отдаленные от нашего дня эпохи люди обладали знаниями, которые сейчас нам недоступны по нашей ограниченности и упрямству! И мы совсем забыли, кому обязаны многими достижениями, позволяющими нам не жить, как звери, в темноте и страдании! Что лучше музыки может рассказать нам о рае, который мы потеряли. Она бестелесная, но она может заставить нас страдать хуже плети и меча, но и она же может принести самую чистую, по-настоящему Божественную радость!

– Брат Иоанн рассказывал мне когда-то о том, что в древности существовала магическая музыка, волшебная песня, которой покорялись люди и животные и даже ангелы? – солгал Бернар, выдав рассказ Теодориуса за историю брата Иоанна.

Имя Иоанна произвело желаемый эффект. Санитарному брату было известно, каким огромным уважением пользовался его старый учитель.

– В день смерти брата Иоанна я всем сказал, что ушел величайший и скромнейший мудрец нашей эпохи! – с чувством произнес Клемент. – Знай же, что до грехопадения мир был совершенным, семь небесных сфер взаимопроникали в идеальной слаженности. Но все изменилось, мир погрузился в тьму, и только музыка смогла сохранить часть первоначальной гармонии света. Только она меньше всего другого оказалась подвержена обману. Но врагу рода человеческого удалось нарушить начальное соответствие. Тогда Творец выбрал самых достойных из рода человеческого и вновь обучил их тайне магической гармонии, музыке души. Эти просвещенные должны были выбрать наследников и передать им тайное знание. И так продолжалось из поколения в поколение. История сохранила только одного, посвященного в тайну. Его имя – Орфеюс, или Орфей. Его пению подчинялись не только люди, но и животные, и растения, и камни, и скалы, и вода.

– И растения, и камни, и ветер, и вода, – продолжил перечисление Бернар, вспомнив рассказ Теодориуса.

– Тебе он известен? – не без удивления переспросил Клемент, привыкший считать Бернара хорошим лекарем, но человеком недалеким и к умственным усилиям несклонным.

– Я знал легенду, но имя его слышу впервые.

– Тогда ты знаешь, что Золотой век вернется, когда мы сможем найти эту первоначальную гармонию. Но знание это сокрыто, потому что пока мы не достойны возвращения нашего Спасителя. Но он нам указывает путь.

– И в тонариях из нашей библиотеки была записана эта Божественная музыка? Именно поэтому посланцы Сюжера стремились их захватить?

– Ожье был откровенным невеждой, а его ученик Руфин недалеко ушел от учителя. Они решили, что простое владение этими тонариями поможет им разгадать секрет, совсем забыв, что даже имеющий уши может не услышать, а имеющий глаза – не увидеть.

С этими словами Клемент отвернулся от Бернара, своим видом давая понять, что аудиенция окончена и он должен продолжить свою трудоемкую работу. Манускрипт, предназначенный в подарок герцогу Бургундскому, был почти закончен. Отбеленные специальным тайным составом пергаментные страницы сияли пурпуром и золотом, а оклад из телячьей кожи с серебряными застежками придавал ему вид истинной драгоценности. Бернар поблагодарил Клемента, тот только пробурчал в ответ нечто нечленораздельное. Все внимание монаха было снова поглощено изготовлением дорогого подарка для одного из самых главных покровителей монастыря.
* * *

Бодлер искал пятый угол, причем занимался этими поисками целенаправленно и с определенной логикой. Ника уже два дня не выходила на общение по скайпу с родителями, и компьютерному гению стало не по себе. Правда, ее мэйл работал исправно, но не видеть гречанку стало для него настоящим испытанием. Хакер уже был не рад так нечаянно случившейся любви. Потерял на минуту бдительность, и на тебе! Что ж, и на старуху бывает проруха! Пробегала даже шальная мысль: а не воспротивиться ли? Остановить разросшееся пышным розовым кустом чувство, призвать на помощь рациональность, расчет, здравый смысл, наконец. Математически доказано, что любовь ни к каким хорошим последствиям не приводит. Она загоняет человека в тупик, заставляет делать глупости, которые чреваты самыми трагическими последствиями и так далее и тому подобное. Мысли послушно лезли в голову, и он уже начал было чувствовать облегчение. Ветер свободы завеял из недр его сознания. И в самом деле, чего это он разнюнился! Подумаешь, если так раскинуть мозгами, то ничего особенного в ней нет. Обычная человеческая самка, симпатичнее среднего, вот и все. Даже восхитился собственным вольномыслием! Долой слюнявую сентиментальность! Словно груз пудовый с плеч свалился! Бодлер взбодрился, вспомнил, что пару дней уже не просматривал собственный ящик с сообщениями от таких же свихнутых друзей-товарищей. В этот момент Ника вышла на связь со своими родителями. Стоило хакеру вновь заглянуть в васильковые глаза, как все порывы к свободе как ветром сдуло. Верный рыцарь вернулся на свой пост, ангел-хранитель надежно устроился в сердце хакера, свирепо изгоняя змея-искусителя с обольстительными призывами к избавлению от сладкого дурмана нечаянно случившейся любви.

Разговор Ники кончился, она отключила скайп, а Бодлер еще минут пять приходил в себя. В этот момент замигала система сигнализации, то есть символ с красной лампочкой в углу экрана. Что-то происходило в загородном доме Вельтэнов. Бодлер подключился к камерам наружного и внутреннего наблюдения. Скандал, похоже, только начал разгораться. В центре мать и младший сын активно выясняли отношения. Младший де Вельтэн явно был не согласен с матерью. Он разительно отличался от Эдуарда, такой же высокий, он словно стеснялся собственного роста, сутулился, был неловок и застенчив. Как ни странно, хакер почувствовал к нему симпатию. Роберт был единственным, кого искренне расстроила смерть брата. Потом юноша заскочил в небольшую машинку и укатил. Матильда де Вельтэн тут же успокоилась. Она подошла к зеркалу в холле, тщательно рассмотрела свое лицо. По всей видимости, осталась довольна собственным видом. Затем прошла в салон, устроилась в кресле перед окном и взяла в руки лежавший на столике журнал. Ссора с сыном ее нисколько не расстроила. Вид у нее был довольный и удовлетворенный. Бодлер на всякий случай проверил мейлы де Вельтэнов, но ничего интересного в них не нашел. Во всяком случае, ничего не могло быть источником скандала. В этот момент рука Матильды протянулась к телефону. Она явно отвечала на чей-то звонок. Бодлер наблюдал, тут же лихорадочно разыскивая в Сети информацию о корреспонденте мамаши де Вельтэн. Тем временем к дому подъехал спортивный «BMW». Машина была Алексу знакома. Он уже видел такой же автомобиль в день похорон. Неужели тайная встреча предков Магнуса? Он ошибся. Автомобиль принадлежал не отцу, а нотариусу де Вельтэнов, мэтру Оберу. Бодлер заинтересованно придвинулся к экрану. Ему все это совершенно не нравилось. Продолжение оправдало его самые худшие предчувствия. Все началось со страстного поцелуя внизу. Причем если мэтр целовал самозабвенно, то Матильда то и дело посматривала в зеркало. То ли оценивала, как выглядит, то ли скучала. Затем последовали страстные объятия. Похоже, Алексу предстояло стать невольным зрителем фильма Х для тех, кому за… Впрочем, следом любовники благоразумно поспешили наверх, в спальню Матильды, избавив Бодлера от дальнейших подробностей их интимных отношений. Бодлер откатился от экрана с ошалевшим видом. Этого он никак не ожидал. Нахмурился, роман между Матильдой и нотариусом ничего хорошего не сулил. Ему следовало поразмыслить.

Настя тем временем безуспешно пыталась связаться с Бодлером, никоим образом на ее звонки не реагирующим. Малахольный хакер! То сам появляется когда не надо, зато когда надо, не дозовешься. Она раздосадованно швырнула мобильник на постель. На пол не стала, хлипкая современная техника подобного обращения не выдержала бы. Она хотела было позвонить Гарику, но тут же передумала. Благоразумно рассудила, что хакер, в конце концов, сам выйдет на связь. Лежавший на постели мобильник задребезжал советской эпохи будильником. Это обозначало, что звонок был от постороннего человека. Она заколебалась, но все-таки ответила:

– Слушаю.

– Мадемуазель Столетова? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да.

– Позвольте представиться. Аристид Борель, национальная жандармерия, я занимаюсь расследованием гибели Эдуарда де Вельтэна и хотел бы поговорить с вами, – спокойным и слегка занудным голосом произнес мужчина.

– Со мной? Почему?

Настя была искренне удивлена. И было чему: «отец Браун» собственной персоной. Такого поворота событий она действительно не ожидала.

– Я вам объясню.

– Хорошо, как хотите, когда?

– Чем быстрее, тем лучше. Вы свободны?

– Да.

– Тогда можем встретиться рядом с вашей гостиницей в кафе «У старого Луи».

Столетова удивилась еще больше, она-то думала, что ее вызовут повесткой или другим, более официальным способом. Но, похоже, следователь процедурами себя обременять не любил. Когда она появилась на пороге кафе, Борель уже сидел за угловым столиком с чашкой кофе. После короткого обмена любезностями она спросила:

– Почему я?

Он смотрел на нее серьезно, не улыбаясь. Выпуклые глаза его за круглыми стеклами очков казались огромными. У нее даже возникло впечатление, что ее как некое насекомое рассматривает в лупу равнодушный исследователь.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов, – после некоторой паузы ответил Борель.

– Задавайте.

– Что вы здесь делаете, мадемуазель Столетова?

– Как что? – удивилась она. – Я – технический переводчик, работаю с Тристаном Готье и моими петербургскими коллегами.

– И для этой цели вам понадобились черновики де Вельтэна?

– Нет, я параллельно работаю над диссертацией по развитию монастырского движения, и в ней есть глава о церковной музыке. Мне показались интересными исследования Эдуарда по психоакустике и…

– Не утомляйте ни меня, ни себя вашими выдумками, – ровным голосом произнес следователь.

– Не понимаю, о чем вы! – воскликнула Настя, старательно изображая возмущение.

– Вы хорошая актриса, но зря стараетесь, – тем же бесстрастным тоном продолжил Борель, – выкладывайте карты на стол, мадемуазель Столетова. Я точно уверен, что вас интересует смерть Эдуарда де Вельтэна, и должен знать, откуда вы о ней узнали, кем для вас является де Вельтэн и почему вы занялись расследованием обстоятельств его смерти?

– Вы меня принимаете за частного детектива? Это какая-то ошибка! – с невинным видом негодовала она.

– Да прекратите же наконец! – Судя по повышению голоса на четверть тона, жандармский следователь начал выходить из себя.

Настя вздохнула, отнекиваться дальше не имело никакого смысла.

– У нас с Эдуардом были общие друзья.

– Друзья или соперники?

– Друзья, – твердо ответила Настя.

– Могу я узнать имена этих друзей?

– Нет.

– А если я потребую?

– Вам эти имена ничего не дадут, а я тогда потребую общаться исключительно через моего адвоката. Так что мы оба проиграем.

– То есть вы даже готовы к предварительному заключению?

– Готова, – выдержала она взгляд «отца Брауна», сама удивляясь собственному хладнокровию и наглости.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – проявил неожиданную покладистость следователь, – тогда зачем вам понадобились черновики Вельтэна?

– Меня интересовал предмет его исследований.

– Психоакустика?

– Да, вернее, его интерес к магической музыке, Орфею и его последователям.

– То есть, по-вашему, Вельтэна убили из-за его исследований?

– Я ни в чем не уверена, но меня лично заинтересовало именно это.

– И поэтому вам понадобились его черновики?

– Да.

– И это никоим образом не было связано с новым вариантом завещания?

– Новым вариантом завещания? – подпрыгнула Настя на стуле, похоже, они с Бодлером упустили что-то очень важное.

«Отец Браун» остановил на своей собеседнице изучающий взгляд.

– Очевидно, что вы были не в курсе, – размышляющим голосом произнес он.

– Что за новый вариант завещания?

– Это вас, мадемуазель, не касается, но я могу, надеюсь, рассчитывать на ваше молчание.

– Буду молчать как рыба! – пообещала она. – Значит, Эдуард хотел составить новый вариант завещания?

– Мы же уже договорились, мадемуазель Столетова, – строго произнес следователь.

Дальнейший разговор оказался неинтересным. Аристид Борель дело свое знал, теперь вопросы задавал он. Впрочем, интерес к ней он потерял быстро. Дал свой личный номер телефона на случай, если она вспомнит какую-то новую информацию, напомнил об обещании держать язык за зубами и откланялся. Настя же понеслась в номер, связываться с Бодлером. На этот раз мобильник использовать не стала, а воспользовалась зашифрованными каналами. Хакер на связь вышел сразу. Был он явно не в своей тарелке.

– Ты куда исчез?

– Я не исчезал, просто был очень занят.

– Наблюдением за Никой или за Вельтэнами?

Бодлер замолчал.

– Ладно, не дуйся как мышь на крупу, – миролюбиво проговорила Настя, – у меня есть для тебя информация, которую абсолютно необходимо проверить!

– Какая?

– Эдуард перед смертью, похоже, собирался изменить завещание.

– Вот черт! Поэтому она была такая довольная!

– Кто она?

– Мать Магнуса! Вот сучка! Шлюха! Падаль! – разбушевался хакер.

– Что с тобой? – испугалась за душевное здоровье друга Гарика Столетова.

– Ничего, просто понял, что они затевают! Хотят лишить Нику наследства! Но ничего, мы еще посмотрим, кто кого!

– Так тебе известно содержание нового завещания?

– Про завещание я услышал от тебя, – уже более спокойным голосом произнес Бодлер.

– Так, Алекс, перестань говорить загадками и объясни наконец, коротко и внятно, что к чему, – жестко заявила Настя.

– Нотариус Вельтэнов – любовник Матильды де Вельтэн. То есть он влюблен в нее, видно невооруженным глазом, а ей по фиг, но она активно его использует.

– Тогда они могли выдумать историю с новым завещанием, – предположила его собеседница.

– Вряд бы они решились, если бы Магнус сам не обратился к ним, – засомневался хакер, – а кто тебе рассказал о завещании?

– Аристид Борель.

– Ну ты и продвинулась! Перед тобой теперь следователь жандармерии отчитывается! – восхитился Бодлер.

– Не мечтай, просто он меня пригласил на встречу, я, естественно, не отказалась. А во время расспросов он случайно проговорился.

– Проговорился случайно? Не верю, зная его репутацию, он мог проговориться только намеренно!

– Чтобы я тут же связалась с тобой! Я поняла, не идиотка! Поэтому и не стала звонить по мобильнику.

– Про мобильник теперь придется забыть, – нахмурился хакер, – явно тебя на прослушку поставили. Мы сами выйдем на тебя, договорились?

У Бодлера в голосе появились командные нотки. Ей оставалось только удивляться изменениям, происшедшим за столь короткий период с малахольным хакером. Тесное общение с Арутюняном и вся эта история явно влияли на Бодлера то ли переизбытком кислорода – Гарик жил рядом с Булонским лесом, – то ли знакомством с совершенно незнакомой ему ранее стороной жизни. Столетова вздохнула и согласилась. Новый номер связи пришел по секретной почте через час. Она повторила его несколько раз, записала на последней странице чековой книжки и стерла сообщение. Делиться собственной информацией с Аристидом Борелем она не собиралась.
Глава 8. Плохая посуда не разбивается…

«Изменений не происходит лишь с высшей мудростью и низшей глупостью». – Настя процитировала на память строчки Конфуция. И добавила: все остальное же поддается изменениям. Сегодня китайский мудрец помогал ей смириться с собственным несовершенством и давал надежду на скорое изменение упрямо неблагоприятных обстоятельств. Она уже составила список дел на грядущий день. Он был коротким: звонок Бодлеру, Гарику, посещение библиотеки, благо дело, одна из них работала в воскресенье. Однако человек полагает, а судьба располагает. Сюрпризов на сегодня она не предусматривала. Но воскресное утро началось именно с них. То есть на ее горизонте неожиданно объявился Игорь Старицкий. Как появился? Очень просто, собственной персоной в холле Настиной резиденции для сотрудников и студентов. Позвонил снизу, представился и потребовал срочного разговора. А она искала встречи с ним! На ловца и зверь бежит! Хотя кто был дичью, а кто ловцом? На этот вопрос отвечать было рано.

– Спасибо, что согласились встретиться, – протянул руку Старицкий. Рука его была сухой и горячей, а рукопожатие неожиданно сильным. Он смотрел на нее сверху вниз, хотя Настю с ее метром шестьюдесятью семью назвать маленькой было трудно. Но Старицкий был гораздо выше. Худой, смуглый, с подвижным лицом и с полудлинными черными волосами, рассыпающимися по плечам, скрипач был идеальным образчиком музыканта. Впечатление дополняли горящие глаза, тонкие нервные пальцы, беспрестанно теребящие манжеты белоснежной рубашки.

– Согласилась, и с удовольствием, – улыбнулась Настя, – не каждый день вас просит о встрече главный дирижер симфонического оркестра и скрипач-виртуоз!

– Тогда, может, благодаря моей звездности и к просьбе моей отнесетесь поблагосклоннее.

– Чем могу, помогу, – с готовностью отозвалась Столетова, сегодня она была вежливой и приятной в общении барышней, мама бы порадовалась.

– Я звонил Нике, и она мне сказала, что черновики Вельтэна у вас.

– Да, – просто подтвердила она.

– Мне они необходимы, – потребовал он.

– Но Ника дала их мне, и я еще не закончила работу, – возразила Настя, слегка потерявшая свою симпатичность во всех отношениях.

– Я могу их просто сфотографировать, – предложил Старицкий.

– Все черновики?

– Не все, мне нужны только некоторые, если вы позволите мне просмотреть с вами вместе, я выберу те, которые мне нужны.

– Тогда поднимемся ко мне, – пригласила Столетова, – почему вас интересуют его черновики?

– Мы проводили с ним очень интересный музыкальный эксперимент, работа была по-настоящему захватывающей и для меня, как музыканта, имела очень важное значение. Видите ли, Эдуард предложил мне воспроизвести церковные византийские песнопения.

– Но я не видела в его бумагах ничего похожего на ноты.

– Нет, нот там и быть не могло. Речь шла о высоте и амплитуде звука. Он обращался к моему таланту музыканта, чтобы я из его предположений создал музыку. И в один момент у нас даже получилось нечто замечательное. Но, к сожалению, мы этот отрывок не записали. Думали поработать над ним на следующий день, но его в распоряжении Эдуарда уже не было, – грустно добавил Старицкий.

– Открытие Эдуарда имело какое-то отношение к тайной музыке орфических мистерий?

Старицкий видимо напрягся. Вопрос явно оказался неожиданным. Впрочем, после недолгого колебания продолжил:

– Вы хорошо осведомлены. Хорошо, я отвечу на ваш вопрос. Вельтэн был уверен, что вплотную приблизился к разгадке техники перемещения человеческого сознания в иной мир. Хотя, если так задуматься, церковная музыка всегда напоминала человеку о вышнем мире, или, как мне сказал один из моих знакомых, которого трудно заподозрить в сентиментальности, указывала душе «дорогу домой».

– «Дорогу домой», хорошо сказано, – задумчиво заметила Настя и вспомнила свою первую Божественную литургию в Александро-Невской лавре. Впечатление было настолько сильным, что она до вечера не могла успокоиться.

– Мне тоже нравится. Кстати, вы слышали когда-нибудь идею о том, что церковное пение является отражением модели, находящейся за пределами обычного слухового опыта?

– Честно говоря, нет.

– Об этом мне рассказал Эдуард. Для него это было очевидностью. Я относился к этому более скептически, но с тем, что церковная музыка носит особый характер, был согласен. Церковное пение, как и вся уникальная среда храма, все действа направлены на одно: вырвать молящегося из сегодняшнего дня с его заботами, из обычной, повседневной жизни и как бы установить связь с миром вышним. В задачу любой религии входило возвысить человека и приобщить его к небесному миру красоты и гармонии.

– Воссоздать утерянную связь с Богом, – вспомнила Настя хорошо забытое.

– Вот именно, построить мостик между божественным и человеческим, начать диалог человека и Бога.

– И вы искренне считаете, что это возможно и что в какой-то момент религиозным деятелям, неважно какой религии, удалось найти эту особую гармонию, эту особую музыку?

– Вы что-нибудь слышали об уникальной византийской музыке?

– Нет, – честно призналась молодая женщина.

– Для Эдуарда именно в ней сохранились легендарные мелодии Древней Эллады, и, с другой стороны, они были идеальным образчиком церковного пения, потому что ничего светского в них не было.

– И в этой музыке он пытался найти особую гармонию? – не без сарказма поинтересовалась Настя.

– Я, повторяю, относился к этому опыту скептически, но Эдуард искренне верил в возможность, и, самое главное, у него были доказательства.

– Доказательства? Какие?

Старицкий развел руками:

– Если бы я знал, но помню, что он многократно рассказывал о своей поездке на Афон и усмехался, что, оказывается, для него не было никакой необходимости отправляться в такую даль, сокровище всегда было рядом с ним!

– На Афон? – воскликнула Настя. – Эдуард де Вельтэн ездил на святую гору Афон?

– Да, правда, несколько лет назад, и мне особенно ничего об этой поездке не известно. Честно говоря, мне не терпится посмотреть черновики Эдуарда.

– А что вы надеетесь найти, если не секрет?

– Одну схему, думаю, что она поможет мне восстановить хотя бы один отрывок. Никак не могу найти нужную высоту.

Настя провела его к обеденному столу, который за неимением лучшего заменял ей бюро. Старицкий стал торопливо перебирать листочки, откладывая в сторону некоторые. Следом достал мобильник и сфотографировал.

– Попробую дома разобраться, со скрипкой, вы знаете, у меня подлинный Страдивари, и, когда я к ней прикасаюсь, у меня такое ощущение, что становлюсь другим человеком, и даже не человеком, а каким-то совершенно иным существом. Чувствую иначе, думаю иначе, даже дышу иначе.

– Услуга за услугу, – спохватилась Столетова, заметившая, что музыкант собирается откланяться.

– Я вас слушаю.

– Мне необходимо, чтобы вы мне устроили встречу с одним человеком.

– Я устроил? О ком идет речь?

– О Вальтере Дильсе.

– Вальтер – сложный товарищ, но попробую, он, если я не ошибаюсь, пока не покинул регион.

Визит музыканта оставил двоякое впечатление. С одной стороны, она была откровенно рада и их разговору, и новой информации о поисках Эдуарда и его поездке на Афон, и обещанию Старицкого устроить ей встречу с Дильсом. С другой стороны, ее напрягало, что черновики де Вельтэна были по-прежнему ей непонятны. Она отложила в сторону отобранные Старицким листки и стала их просматривать один за другим. Все те же непонятные схемы и значки. Хотя если присмотреться, определенная логика в этом все-таки была. Стала просматривать материалы по византийской музыке, но основная масса информации была на греческом языке. Позвонила Нике:

– Ты не могла бы мне помочь с переводами?

– Большой текст?

– Даже не текст, а материалы в Интернете. Просто просмотри со мной и коротко перескажи. Полчаса, не больше.

– О’кей, на полчаса, – согласилась гречанка.

Она встретила Настю внизу.

– За покупками сбегала, – объяснила она, – с утра во рту маковой росинки не было, если не считать апельсинового сока. Не отрываясь работала.

– В воскресенье?

– А когда еще? – усмехнулась Ника. – Заходи.

– Срочная работа?

– Конечно, и, самое главное, очень хорошо оплачиваемая. Никогда не думала, что за переводы на греческий могут столько платить! – возбужденно тараторила сияющая от радости Ника. – Откликнулась на объявление, сразу предложили контракт, им понравился мой опыт переводов технической литературы. Кому-то быстро понадобилось переводить на греческий несколько статей из научного вестника! И за срочность платят двойной тариф! Я даже сначала подумала про розыгрыш, потребовала аванс, заплатили без проблем! Так что выходной не выходной, а за такие деньги я и по ночам готова работать! Тем более текст – легче не придумаешь, половина: числа и математические формулы, половина – одни повторения. Я уже почти все перевела, и 800 евро в кармане! И это не все, на следующей неделе еще должны прислать!

– Что за контора?

– Какой-то фонд! Богачи, деньгами разбрасываются! Хотя критиковать не буду, на мою же удачу! Показывай, что нужно перевести.

– Хочу побольше узнать о византийской музыке?

– Эд на ней собаку съел, – произнесла Ника, и глаза вмиг потухли.

– Извини, что сыплю соль на рану, – спохватилась Настя.

– Ничего, я большая девочка, справлюсь, – пожала плечами Ника, – показывай.

Они пролистали несколько сайтов, Ника переводила, а Настя записывала на диктофон. Через полчаса материала набралось больше чем достаточно.

– Спасибо, – с чувством произнесла Столетова.

– Давай кофе вместе выпьем, – предложила Ника.

– Не откажусь.

– А почему ты тоже заинтересовалась византийской музыкой?

– Старицкий на идею навел.

Никин бокал наклонился, и коричневая струя торжествующе оставила яркое пятно на голубой обивке дивана. Девушки засуетились, лихорадочно вспоминая бабушкины рецепты, промокая пятно, засыпая его солью и прыская пятновыводителем.

– Вот раззява, черт меня побери! – расстроенно бормотала Ника. – 800 евро заработала, а диван испортила!

– Да подожди ты расстраиваться, отнесем чехол в химчистку.

– Точно, завтра же этим займусь! – ухватилась за идею Ника.

Выйдя на улицу, Настя вытащила только что купленный одноразовый мобильник и набрала номер Бодлера. Хакер ответил сразу же.

– Откуда догадался, что это я? – поинтересовалась Столетова.

– Так, профессиональный секрет.

– Хотя какая я дура, банковская карта? – усмехнулась она.

Ответом было красноречивое молчание. Перевела разговор на другое:

– Что известно Борелю о совместных опытах Старицкого и де Вельтэна?

– «Отец Браун» уже встречался с музыкантом. Разговор был неофициальным, но, похоже, Старицкий вне подозрений. Алиби у него железное, он давал скрипичный концерт в Авиньоне, после которого состоялся фуршет и прочие увеселения. Относительно его встречи с Никой утверждает, что встреча состоялась по просьбе де Вельтэна. Ника передала ему несколько нотных записей, которые он должен был опробовать.

– И все? – разочаровалась Настя.

– Ты ожидала чего-то большего?

– Не знаю, чего я ожидала, – разочарованно произнесла она, – ну а с Вальтером Дильсом как?

– Тебе это понравится больше. В момент смерти Вельтэна он был в Клюни, причем один и в отеле. Хотя цель поездки была вполне официальная, на следующее утро он должен был участвовать во встрече со студентами Высшей школы искусств и ремесел.

– Ну а «отец Браун»? Он знает о связи Дильса и де Вельтэна?

– Теперь знает, – скромно ответил хакер.

– Ты стал осведомителем полиции?

– Чего не сделаешь в интересах дела, – заметил Бодлер.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

После насущных забот дня, в момент полагающегося всем монахам послеполуденного отдыха, Бернар уединился в собственной каморке. Спать он не собирался. Важнее было продвинуться в собственном расследовании. И сейчас он чувствовал необходимость спокойно поразмыслить в уединении. Инфирмариус помнил уроки логики своего учителя: «Когда задача кажется тебе невыполнимой, а проблема неразрешимой, разбей ее на более мелкие части и рассматривай их одну за другой». Бернар решил последовать совету. Он вытащил сумку с письменными принадлежностями, устроился за столом, предварительно отодвинув в сторону горшочки с мазями и отварами. Положил перед собой кусок чистого пергамента и наточил гусиное перо. Еще раньше санитарный брат заметил, что все эти последовательные действия и сама атмосфера настраивали его на размышления. Теперь он был готов. Рука сама собой вывела «Primo», и он задумался.

Primo, в аббатстве появляется Гийом Ожье с учеником. Парижанина интересуют древние тонарии. Его принимают как почетного гостя. Кантору Гонорию поручают помочь Ожье в расшифровке тонариев. Возникало закономерное: почему теолога интересует священное пение? После вчерашнего разговора с Клементом кое-что прояснилось в сознании Бернара. Внимание к тонариям было не случайно. Если Сюжер и его посланники были уверены, что в певческих книгах была зашифрована магическая мелодия, то в стремлении ими овладеть ничего удивительного не было. Бернар представил себе следующую картину: поле битвы, выходит певец, выводит пару мелодий, и противная сторона бросает оружие или вообще падает бездыханной. Такое раньше казалось сказкой. Зато теперь, получалось, было явью. Только во благо ли было владение этим секретом? На этот вопрос ответа у него не было. Далее углубляться в эту мудреную область Бернар не стал. Только время зря потеряет и ни к какому точному выводу не придет. Решил не растекаться мыслию по древу, проскрипев пером по пергаменту и выведя «Secundo».

Secundo, в это же утро крестьяне принесли в монастырь тело бродяги. Конечно, на первый взгляд между этими двумя событиями не было никакой связи. Но оставить без внимания предупреждение Бригитты он не мог. Плюс ко всему бродяга был известен и дорог аббату. Отсюда и непонятный приход аббата в мертвецкую, и неподдельная печаль в глазах. Правда, имя Петр Достопочтенный назвать отказался. Но имело ли оно значение в расследовании Бернара? Единственное напрягало: почему аббат отказывался от наказания убийц. Были ли они слишком влиятельными? Одно дело – наказать разбойника и простого крестьянина, другое – обвинить в преступлении рыцаря или, еще того хуже, влиятельного сеньора. Скорее всего речь шла именно об этом. Тогда оставалось надеяться на карающую руку Божественного правосудия. Бернар прочитал молитву за упокой невинно убиенного и, перекрестившись, продолжил свой труд.

Tertio, смерть Ожье. Пока он не называл ее убийством, хотя внутренне был уверен, что именно это слово подходило к гибели Ожье. Теодориус был с ним согласен. Старая Бригитта говорила о силе любви. Мнение старой колдуньи подтверждали слова Руфина о том, что его учителю приказали умереть. Он их выпалил, конечно, в запальчивости и отчаянии. Жаль, что ему так и не удалось узнать побольше от Руфина. Ученик теолога замкнулся и до отъезда так ничего и не рассказал. Единственное, что удалось вырвать Бернару, были туманные слова о том, что Ожье убила неведомая сила. «Сила, за владением которой он приехал», – задумчиво повторил слова Руфина Бернар. Он вспомнил свой разговор с Теодориусом. Тогда аптекарь сначала удивился. И правда, какую силу могли заключать в себе древние тонарии? Музыка вызывала бурю чувств, она могла восхищать, заставлять радоваться или печалиться, напоминала о силе Божеской и слабости человеческой, но какое заклятие в себе она могла содержать, да еще такое, способное лишить жизни человеческое существо? Потом на память пришли слова Теодориуса о древнем певце, способном повелевать людьми и животными, силе музыки которого не могли противиться даже ангелы. Недавний разговор с Клементом подтвердил рассказ Теодориуса.

Quarto, с одной стороны, аббат поддержал Бернара в его расследовании, но реакция других монахов напрягала и закономерно ставила вопрос неприятный, но закономерный: был ли убийца одним из них или у него были сообщники в монастыре. Ансельм, конечно, утверждал, что убийца – пришлый человек. В пользу этой гипотезы говорил тот факт, что привратника на воротах не было. Любой мог пробраться в монастырь, даже если ворота были заперты, но засов на маленькой дверце рядом с привратницкой задвинут не был. Тогда убийцей мог быть кто угодно, любой из прошлого Ожье. Только подумал о прошлом, в голове всплыла маленькая, но необычная деталь. На нее он обратил внимание, когда занимался омовением тела погибшего. Тонзура Ожье (выбритый круг на голове католических монахов. – Прим. автора) была свежевыбрита и отличалась от загоревшего лица и шеи молочной белизной. Хотя это вполне могло быть объяснено ношением головного убора, что в жарких странах было обычной предосторожностью, защитой от палящего солнца.

Бернар встал. Ноги затекли от непривычно долгого сидения. Он натянул на голову капюшон, затянул веревку на поясе и вышел во двор. На улице вздохнул полной грудью, разведя руки, и решил поразмяться. Вокруг царила обычная суета. Шум молотков и крики рабочих, суетящиеся вокруг базилики поденщики. Почувствовав себя лучше, вернулся в каморку и стал просматривать записи, после недолгого раздумья добавил «quinto».

Quinto, перед внутренним взором встали полные холодного гнева глаза Клемента. Инфирмариус мог поклясться всем, чем угодно, что хранитель библиотеки ненавидел теолога. Только откуда такая вражда? Если верить Иосифу, а в его осведомленности Бернар не сомневался, то Ожье и брат Клемент знали друг друга давно. Их связывала глубокая дружба, и не только. Какая кошка пробежала между бывшими друзьями молодости и любовниками? Следом шла целая вереница деталей мелких, но он привык и ими не пренебрегать. Правда, теперь логический ряд выстраивать не стал, а занес все, без разбора: и факт, что сам теолог не стал участвовать в диспуте, предоставив эту честь ученику; посещение им лазарета и попытка разговора с Одилоном, и еще одно… Но, как ни напрягался, вспомнить эту деталь не мог. Решил не напрягаться, само собой вернется. В этот момент в каморку зашел Мартин и вскрикнул от испуга, заметив Бернара.

– Не бойся, это я! – опешил санитарный брат.

– Извините, сам не понимаю, что на меня нашло.

– Бывает, – согласился инфирмариус, – ты что-то ищешь?

– Д-да, – почему-то задрожал Мартин, и капельки пота выступили на лбу.

– Ты болен? – заботливо спросил Бернар.

– Н-нет, простите меня, но мне надо идти, приор потребовал свою мазь, а я никак не могу ее найти.

– Ты же знаешь, она всегда в лазарете на полке рядом со снадобьями от подагры, – удивился Бернар. Приора мучили боли в коленях, и раз в неделю Бернар готовил ему сложную смесь из трав и масел.

– О, глупец! Как я мог забыть, – простонал Мартин и, развернувшись, выскочил из каморки.

Бернар с удивлением покачал головой. Мартин в последнее время изменился. Все чаще застывал, путал рецепты, подпрыгивал от испуга, если кто-то подходил сзади. Только вчера Бернару пришлось вылить приготовленный учеником настой. К привычному вкусу примешивалась странная горечь. Выздоровлением больных Бернар решил не рисковать и не без сожаления вылил темную жидкость. Позавчера застал Мартина с братом Иосифом, и его ученик что-то рассказывал брату со слезами на глазах. Хромоножка успокаивающе гладил Мартина по руке. Бернар дал себе слово расспросить брата Иосифа, о чем они говорили и что происходит с его учеником.
* * *

– Почему тебя интересуют работы Эдуарда де Вельтэна?

Настя захлопала глазами. К подобному вопросу Тристана Готье готова она не была.

– Зайдем ко мне? – предложил руководитель проекта.

Удивленная Настя лихорадочно соображала, какую версию выдать на этот раз. Выкладывать карты на стол или нет? И откуда ему известно? Сережка проболтался? Воскобойникова она ввела в курс дела, рассудив, что во всей этой истории он был человеком посторонним и никакого вреда принести не сможет. Да и потом, нужно было как-то объяснить ее отлучки. Правда, во все детали не посвятила. Рассказала всего лишь, что Магнус был другом Бодлера, и тот попросил ее, Настю, узнать некоторые обстоятельства и потеснее познакомиться с Никой и ее кругом. Сережка было возмутился, но комментировать не стал, воздержался. В Гарике он сразу почувствовал соперника и, как человек логический и разумный, полагал, что к развенчанию Арутюняна в Настиных глазах нужно было подходить осторожно. Вспомнил наставления деда: «У любой влюбленной бабы на глазах розовые очки, попытаешься снять – станешь врагом, подожди, пока сами свалятся…»

Настя тем временем послушно следовала за Тристаном, сожалея, что ни одна мудрая идея в голову не приходила.

– Почему вы об этом спрашиваете? – вопросом на вопрос ответила она, заходя в кабинет, и как вкопанная остановилась на пороге. Прямо по курсу в кресле рядом с бюро Тристана сидел сухощавый мужчина с матовой кожей и ежиком цвета воронова крыла волос. Мужчину она знала под именем Вальтера Дальса, и только сегодня утром Настя просила Старицкого устроить встречу с ним. Зверь, похоже, бежал на ловца. Правда, излишней самонадеянностью Столетова не отличалась и сразу себя поправила, что было совершенно неизвестно, кто в данной истории был зверем, а кто ловцом. Вальтер Дильс абсолютно не выглядел на указанные в Википедии 55 лет, его раскосые серые глаза смотрели оценивающе, одет он был просто и элегантно. Настя, поднаторевшая в парижских бутиках, оценила эту элегантность эдак минимум в 5 тысяч евро, если не считать часов на запястье. Определять их цену она не решилась.

– Анастасия Столетова, Вальтер Дильс, – представил Тристан присутствующих. Причем комментариями утруждать себя не стал.

– Здравствуйте, Анастасия Столетова, приятно познакомиться, – встал и сделал несколько шагов навстречу ей Дильс. Рука у него была сухая и прохладная, рукопожатие крепким, дружеским, но глаза смотрели холодно, изучающе.

– Взаимно, – ответила любезностью на любезность она.

– Итак, ты так и не ответила на мой вопрос: почему тебя интересуют исследования Эдуарда?

– Мы с ним переписывались, и я рассчитывала на его помощь.

– Понятно, – хмыкнул явно не удовлетворенный этим ответом Тристан. –   А что именно тебя интересовало в работах Эдуарда?

– Тайная музыка Орфея.

– Мелодии орфических мистерий? – приподнял брови Тристан. – И ты уверена, что они существуют?

– Я уверена, что они существовали, – поправила его Настя.

– Какое отношение ко всему этому имеют Сергей с Максимом? – спросил Готье.

От вопроса Настя слегка опешила. На самом деле ей в голову ни разу не приходила подобная мысль, что Воскобойникова и Феофанова могут причислить к ее поискам.

– Совершенно никакого, – четко ответила она, глядя в глаза руководителя их проекта, – ты прекрасно знаешь, чем они занимаются, и Орфей тут совершенно ни при чем!

– То есть с Эдуардом ты связалась не по заданию Воскобойникова?

– Повторяю, что нет!

Тристан перевел глаза на Дильса, словно спрашивая мнение последнего. Тот молчал.

– Мой интерес к исследованиям де Вельтэна только мой, и ничей больше! – продолжала настаивать Настя, не хватало еще, чтобы ее поиски навредили друзьям по институту. – Да и вообще не вижу связи между нашей системой оптического трекинга в виртуальной реальности и магической музыкой!

– А вы не думали, что техника погружения человека в виртуальный мир может быть схожа с техникой перемещения душ во время мистерий посвящения? – совершенно бесстрастным голосом задал вопрос Дильс.

Она запнулась. Действительно, подобная мысль ей раньше в голову не приходила.

– То есть вы думаете, мистерия посвящения была всего лишь иллюзией? Чем-то вроде мозгового интерфейса?

– Я не думаю, а выдвигаю различные гипотезы, – поправил ее Дильс.

– Музыка и сейчас используется для погружение в состояние транса, – пожал плечами Тристан.

– То есть вы не верите, что проводившие мистерию иерофанты действительно перемещали человеческое сознание в иной мир?

– Техника перемещения души, – хмыкнул Тристан, – объяви я сейчас такую тему научной работы, сразу в смирительную рубашку упакуют. Впрочем, ладно, Эд всегда был мечтателем. В любом случае эта его идея восстановить музыку мистерий мне всегда казалась чистой воды утопией, тем более даже если найти древнюю их запись, кто сможет ее расшифровать?

Следом разговор перешел на непосредственную работу, и больше к этой теме они не возвращались. Хотя у Насти осталось легкое ощущение какой-то недосказанности.

После беседы с Тристаном и Дильсом решила остаться в школе до вечера и закончить начатый перевод. Все равно ничего нового в их расследовании не было, а привлекать к себе излишнее внимание не следует. Воскобойников даже удивился такой сильной мотивации, даже ужинать не пошла, сказала, что сама доберется. Не заметила, как опустилась ночь. Школа опустела. Настя решила, что пора возвращаться. На общественный транспорт надеяться смысла не было. Последний автобус отходил в восемь часов вечера, а было уже хорошо за девять. Придется тащиться пешком. Благо дело, не так уж далеко: пятнадцать минут быстрой ходьбы. Вышла на улицу, холод продирал до костей. Настя потянула коротенькую курточку вниз, чтобы хоть как-то согреться. «Надо было пуховик натянуть», – отругала она себя за легкомыслие. Днем погода казалась почти теплой, но стоило солнцу спрятаться, как все встало на свои места: на деревьях и траве появился иней, стекла машин замерзли, а дорога стала скользкой. Вздохнула и захлебнулась свежей сыростью. В голове прояснилось. На улице было пустынно, фонари не горели, явно какая-то авария, только слабо освещенные подъезды домов. Стало не по себе, поспешила, стараясь не поскользнуться. Где-то через пять минут сзади послышались торопливые шаги. Сама не зная почему, заторопилась. Шаги сзади ускорились. Она оглянулась, ее нагоняла молчаливая мужская фигура. Лица видно не было: низко надвинутая шапка и шарф закрывали все свободное пространство, только глаза блестели. Она прибавила шагу, но расстояние с незнакомцем неумолимо сокращалось. Следуя какому-то непонятному инстинкту, побежала. Шаги затопали сзади. Машина вынырнула из темноты и ослепила молочным светом белесых фар. Дверца водителя распахнулась.

– Мадемуазель Столетова! – раздался голос Вальтера Дильса.

Она остановилась и оглянулась. Незнакомца и след простыл. С облегчением вздохнула:

– Добрый вечер, Вальтер.

– Что вы делаете?

– Прогуливаюсь, – соврала она, – воздух свежий, думать помогает.

– Ваш перепуганный вид свидетельствует об обратном, – хмыкнул Дильс, – вас подвезти?

– Нет, спасибо, – поблагодарила Настя, рассудив, что она уже почти добралась до оживленной части дороги и среди толпы ей ничего не грозило.

– Как знаете, – согласился Дильс, с подозрением оглядывая улицу, – всего хорошего.

Настя попрощалась и поспешила навстречу к светящимся фонарям и людскому гомону. Машина осталась стоять на месте, освещая ей путь. Незнакомый мужчина исчез.

Солнце, яркое, утреннее, било в окно. Оказывается, Настя забыла задернуть как следует занавески. Молодая женщина потянулась в кровати. Внезапно задрожала. События вчерашней ночи обдали ледяной, обжигающей волной. Она глубоко вздохнула и приказала себе успокоиться. Справилась с паникой, в конце концов, бояться было бесполезно и нерационально. Выбралась из теплой постели, побрела заваривать кофе. После чашки крепкого черного напитка проснулась окончательно. Мозг встрепенулся и стал перебирать одну за другой гипотезы случившегося. С чем могло быть связано происшедшее? Попытка ограбления? Вполне возможно. Или кому-то не нравится ее расследование? Надо было посоветоваться с Бодлером и Гариком. Побрела в душ. Отчаянно заверещавший звонок интерфона вытащил Настю из душа.

– Я внизу! Мне необходимо тебя увидеть! – раздался внизу голос Косты.

– Извини, но ты немного не вовремя, – сообщила ему она.

– Пожалуйста, открой, я подожду за дверью номера, – произнес он.

Настя нехотя нажала на кнопку и вернулась в душ. Коста, как и обещал, покорно ждал за дверью, никоим образом не обнаруживая собственного присутствия. Столетова закончила принимать душ, причесалась, натянула джинсы, накинула джемпер. Взглянула на себя в зеркало и осталась довольна собственным видом. Потом сама себя же спросила: а ей, собственно, не все равно, как она выглядит в присутствии Косты. Наконец открыла дверь. Коста был бледнее обычного, взлохмаченный и совершенно несчастный.

– Нику арестовали! – с порога заявил он.

Настя отшатнулась:

– Нику?

– Это моя вина! Во всем моя вина! – воскликнул он и лихорадочно забегал по салону, схватив себя за голову.

– Успокойся и расскажи все по порядку! – накричала она на него.

Громкий голос оказал желаемое действие. Коста как-то враз поник и мешком хлопнулся на диван. Было видно, что он устал и еле держался на ногах.

– Это я виноват! – вновь затянул он. – Мы не должны были приезжать сюда!

Настя налила стакан воды и присела рядом с ним:

– Коста, пожалуйста, приди в себя, выпей, тебе поможет.

Он короткими осторожными глотками втянул в себя жидкость.

– Теперь лучше?

– Спасибо, – кивнул он и прерывающимся голосом начал свой рассказ: – Я только что зашел к ней, мы собирались пообедать вместе, а вместо этого оказался свидетелем ее ареста!

– Кто ее арестовал, Борель?

– Да, тот самый следователь, который занимался этим делом.

– В чем ее обвиняют?

– В убийстве Эдуарда!

– Какие у них доказательства?

– Они что, мне будут докладывать, меня просто отодвинули в сторону, посадили Нику в машину, и все!

– Коста, теперь успокойся, паникой Нике не поможешь, отправляйся домой и звони, если у тебя будет информация.

– А ты?

– Поеду, попробую встретиться с «отцом Брауном».

– С кем с кем? – переспросил Коста.

– С Борелем.

Закрыв за Костой входную дверь, бухнулась на диван и принялась размышлять. Бодлер предупреждал, что Матильда де Вельтэн цветет и пахнет. Знала мамочка, что затевала. История с перепиской завещания явно играла против Ники. Набрала номер жандармерии, особенно ни на что не надеясь, назвала свое имя и попросила связать ее с Аристидом Борелем. К ее удивлению, следователь откликнулся.

– Вы уже в курсе? – прокомментировал он.

– Да, я могу с вами встретиться?

– У вас появились новые элементы в деле?

– Нет, пока нет.

– Тогда какой интерес во встрече?

– Могу я встретиться с Никой?

– Подумаю.

– Мне очень важно с ней встретиться, мне просто необходимо проверить одну информацию!

– Какую?

– О поездках Вельтэна и его исследованиях.

Борель заколебался, но после недолгого размышления все-таки буркнул:

– Ладно, устрою вам встречу с подозреваемой.

– Спасибо, – от души поблагодарила Настя. На такой успех она и не надеялась.

Теперь следовало предупредить Бодлера. Она отправила сообщение хакеру и бессильно бухнулась на диван. Утро оказалось нисколько не мудренее вечера. Надо было прийти в себя и понять, как действовать.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

Первые утренние часы монахи встретили, как обычно, чтением мартиролога, отрывка из устава, трех молитв – Deus in adjutorium (90-й псалом), Gloria, Kyrie eleison (Бог в помощь (лат.), Слава (лат.), Господи помилуй – (греч.), правда, в нарушение установившегося обычая приор закончил началом 50-го псалма: Miserere (Сжалься (лат.) – Помилуй мя Боже…). Бернар внутренне удивился, ибо традиция велела читать его после ужина, а не после утренней мессы. Похоже, не его одного такое нарушение порядка удивило, братья переглядывались, но никто не возражал. После Бенедикт не без вызова уставился на аббата и произнес:

– Не изумляйтесь, Ваше Святейшество, но я думаю, что после всего происшедшего в нашем монастыре после каждой мессы нам необходимо просить прощения и Божеской милости! Ибо завладела нашим монастырем сила дьявольская, и только помощь Господа способна изгнать лукавого из стен наших и сердец наших!

Все замерли, о соперничестве аббата и приора знали все, но такой прямой атаки никто не ожидал. Петр Достопочтенный стоял спокойно, даже бровь не поднял. У него был вид совершенно стороннего наблюдателя. Наконец аббат прервал затянувшееся молчание:

– Я понимаю тебя, Бенедикт. Случившиеся события трагичны и способны посеять смуту и недоверие в душах наших. И ты прав, только молитвой мы можем укрепить наше мужество, победить неверие и обрести заново силу, которую недруги рода человеческого пытаются у нас отнять. Именно молитвой и единством сильно наше братство! Не так ли, Бенедикт?

Приор стоял с полуоткрытым ртом, глаза метали молнии, но настоятель в который раз хладнокровно продемонстрировал собственное превосходство, и Бенедикту ничего не оставалось, как только перевести разговор на другую тему. Братья торжествовали, приора в монастыре не любили. Он был заносчивым, чванливым, относился к абсолютному большинству с презрением отпрыска знатного рода.

– И еще я хотел обратить внимание нашего собрания на тот факт, что брат келарь совершенно неразумно раздает наши запасы окружающей нищете. Конечно, мы должны выводить этих виланов на истинный путь, но молитвой, а заботиться о хлебе насущном – это их забота.

– Тебя это беспокоит, наши запасы настолько истощились? – спросил аббат, поглядывая в сторону брата келаря.

– Год был неурожайным, и я всего лишь помогаю этим несчастным дотянуть до весны. Это наш долг – помогать страждущим! – возразил келарь, не без вызова уставившись на приора.

– Мы отказываем себе во всем, не можем позволить себе приобрести редкие рукописи, забываем о самом важном: боговдохновенном просвещении! Ибо именно в этом состоит наша миссия, а вовсе не в наполнении живота этой голи перекатной!

Голос Петра Достопочтенного был наполнен иронией:

– Рассуждаешь ты, брат, многоумно и велоречиво, и я могу понять твое беспокойство. Только за всеми нашими заботами о боговдохновенном просвещении не забывай, что, прежде чем заботиться о столь прекрасных материях, нужно позаботиться о хлебе насущном. Человек не сможет внимать нашим чудесным размышлениям, если он просто-напросто голоден. А у пустого живота одна забота: как живот этот наполнить, а на более высокие побуждения сил просто-напросто не остается. А так как мы не способны накормить всех страждущих семи хлебами, то должны делать все возможное, а все остальное не в счет. Спасенные жизни стоят большего, чем даже самые редкие рукописи!

На этом утренняя месса окончилась. Монахи гуськом покинули капитул, приор же задержался рядом с аббатом. Бернар осторожно придвинулся поближе, стараясь расслышать обрывки разговора.

– Тогда как объяснить ваше нежелание расстаться с тремя тонариями, мой отец? Или они стоят дороже жизней всех монахов нашего монастыря? – Голос приора дрожал.

– Я не знаю, на что ты намекаешь, мой дорогой брат, – голос аббата был холоден и невозмутим, – я имею право возражать против разграбления нашей библиотеки, и, в конце концов, ни одна жизнь не пострадала из-за этих певческих книг.

– Ни одна жизнь, говорите! – Голос приора был полон скрытого намека.

Бернар тихо удалился. Он был взволнован. Одна идея мелькнула огненной линией, как разлетающиеся от костра искры. Только она не погасла, как искры, а, наоборот, стала все отчетливее вырисовываться в мозгу Бернара. И от этой мысли ему стало совсем уж не по себе, мир вокруг потускнел, как тогда, в момент смерти матери. Бернар словно вернулся в детство и почувствовал себя маленьким, незащищенным ребенком в огромном, суровом и беспощадном мире. Приютившие его тогда монахи дали ему кров, защиту, и теперь эта уверенность в окружающих его людях снова испарилась. Санитарный брат обратил глаза к небу и зашептал спасительную молитву. Нет, он явно ошибался, иначе и быть не могло. С трудом взял себя в руки и отправился на поиски Иосифа. Он застал монаха в коровнике. Тот споро выгребал навоз и что-то тихо напевал. Мелодия явно не имела ничего общего с молитвой. Иосиф был одним из местных жителей, его семья промышляла чем могла: то охотой, то рыболовством, то нанималась в работники. Поэтому для них большим облегчением стало то, что Иосифа приняли монахи Клюнийского монастыря. Неслыханная удача для неказистого калеки. На самом деле, что еще полезного он мог сделать со своей увечной ногой?

Иосиф обернулся, вокруг глаз залегли глубокие тени, и черты лица обычно приветливого и улыбающегося хромоножки обострились. Невеселые мысли явно мучили монаха. Хотя, что греха таить, последнее время все больше братьев вокруг Бернара помрачнели, насупились, словно все чувствовали нависшую над монастырем опасность. Смерти от старости и болезней были делом обычным, но к насильственным смертям монастырь все-таки не привык. Бернар понимал братьев, засомневавшихся в силе собственной молитвы, не спасшей обитель от вторжения враждебных и опасных сил. Разговор с Иосифом не получался. Хромоножка явно был чем-то обеспокоен, и от былой услужливости не осталось и следа. Хотя Бернар и начал издалека, был осторожен и вопросы задавал самые что ни на есть обтекаемые. Только результата не было никакого.

– У меня такое впечатление, что ученик мой последнее время совершенно не в своей тарелке, ведомо ли тебе, что беспокоит его, и могу ли я ему помочь?

– Откуда мне знать, – отмахивался Иосиф, погруженный в какие-то свои, одному ему известные мысли.

– Но мне всегда казалось, что вы с Мартином друзья и именно тебя он посвящает в самые сокровенные свои мысли.

– В самое сокровенное в человеке посвящен только наш Творец, и только ему ведомо, почему он нас создал именно такими, и именно на нем лежит ответственность! – ударился в философию Иосиф.

И в порыве назидательности стал даже как-то выше ростом, величавее. Куда только девался суетливый и вездесущий монах, а именно таким привык его видеть Бернар. Даже в голове зашевелилось: а что, собственно, он знал про Иосифа? И тут же поправил себя, а что, собственно, он знал про всех окружающих его людей? Неприятное ощущение заполнило душу липкой, клейкой, как паутина, неуверенностью. Оставил Иосифа, поняв, что сегодня ничего не добьется. И еще долго спиной чувствовал взгляд последнего. Повернул за угол внутренней галереи и, услышав голоса, остановился. Перед ним стояли брат библиотекарь и приор. Правда, Бернара они не заметили, слишком были погружены в беседу. Бернар хотел было продолжить свой путь, но внезапно заинтересовался и остановился.

– Как говорит Святое Писание, каждый получает от Господа собственный дар, и именно его нужно развивать в себе. Ибо греховно отказаться от дара Господня, – спокойно произносил хранитель библиотеки.

– Не всякий дар – благословение Божье, – возразил по своему обыкновению приор Бенедикт.

– Например?

– Ум, рацио, может стать даром и может стать проклятием, как и чувства.

В голосе приора явно звучал намек на нечто, известное обоим спорщикам.

– Все зависит от того, на что направлен наш дар: на добро или зло. Так, воинственность и смелость могут помочь в нашей борьбе за освобождение Гроба Господня, но могут привести к убийству невинных. Не только наши молитвы, но и наш пример, брат, подталкивают падшего человека, ставшего жертвой греха, к покаянию и к исповеди. Поэтому мы должны быть очень осторожны, ибо сложно отличить добро от зла, – монотонно и почти равнодушно отвечал Клемент.

– Я не согласен с тобой, брат мой. Наш обет, наша вера говорят нам, что мы не можем сидеть сложа руки и должны бороться со злом. По мне, так лучше согрешить, чем безвольно злу попустительствовать из-за страха ошибиться! – повысил тон Бенедикт.

– Правда настолько спуталась с ложью, что даже в самые тягчайшие моменты бытия человек не способен отличить одну от другой, – в ответ голос Клемента зазвучал тоже громче, выдавая волнение его обладателя, – и самое главное, что здесь, внизу, в нашем дольнем, земном мире, опутанном грехами, преступлениями, именно ложь, а не истина зачастую становится спасением.

– Значит, ты оправдываешь их?

– Я никого не оправдываю, потому что я никого не сужу, – возразил хранитель библиотеки.

– Ну а если я решу, что должен поставить в известность Рим?

– Ты можешь ставить в известность кого угодно, – спокойно парировал Клемент, – это твой выбор и твое право.

В этот момент ветер зашуршал опавшей листвой, собеседники обернулись и вопросительно уставились на Бернара. Тот же сделал вид, что только что появился, и, склонив голову, прошествовал мимо Клемента и приора Бенедикта. Но как он ни старался изображать спокойствие, в душе бушевали самые разноречивые чувства. Что-то не то происходило в их обители, и это все явно было связано с приездом Ожье и старинными певческими книгами…
* * *

Из комнаты для встреч с заключенными следственного изолятора вышли скромно одетые мужчина и женщина, по всей видимости, супруги и не здешние. «Родители Ники», – пришло в Настину голову. Теперь был ее черед. Она зашла, и вид Ники ее поразил. Гречанка осунулась, под глазами залегли темно-синие круги, васильковые глаза стали по-настоящему бездонными.

– Здравствуй, Настя. Спасибо, что пришла. Честно говоря, не ожидала, что откликнешься на мою просьбу. На самом деле, кто я тебе? – торопливо, словно боясь остановиться, выпалила Ника.

– Я пришла, это были твои родители?

– Да, я так рада и не рада. Бедняги! Навещать дочку в тюрьме! Ощущение, как в дурном сне!

– У тебя есть адвокат?

– Есть, и не какой-нибудь, а очень известный. Хотя абсолютно не знаю, кто его нанял, не родители же Магнуса?

– Не думаю, – удивилась Настя, хотя одна идея промелькнула в голове.

– Естественно, они точно от счастья прыгают! – с горечью произнесла Ника, и ее глаза резко увлажнились.

– Не о них сейчас речь, мы должны понять, что случилось. Эта история с завещанием правда? Ты знала, что Эдуард хотел его изменить? – Настя понимала, что говорила жестко, но другого выхода у нее не было. Сочувствием и слезами Нике не поможешь.

Ника молчала.

– Мне нужна правда, иначе я не смогу тебе помочь!

– Почему ты думаешь, что сможешь мне помочь? Кто ты на самом деле, Настя?

– Я твой друг! И поверь мне, у тебя их не так уж много!

– Ты появилась здесь не случайно?

– Нет, я появилась здесь не случайно, – подтвердила Настя и повторила: – Но я твой друг, и я не верю в твою виновность!

– Я не убивала Магнуса! – твердо ответила Ника.

– Расскажи, что случилось в тот вечер, шаг за шагом.

Ника помолчала, потом, тряхнув головой, решилась:

– Адвокат сказал, что ты на моей стороне, хотя он тебя тоже не знает. Так ему сказал человек, который его нанял. Я тебе все расскажу, в конце концов, какая мне разница, хуже уже не будет! Мы действительно этим вечером поссорились. Эд был вне себя, начал обвинять меня во всяких глупостях! И сказал, промежду прочим, что изменит завещание! Но я ему ответила, что мне, собственно говоря, на это наплевать с высокой башни. Сама посуди, когда тебе говорит о завещании двадцативосьмилетний парень, ты его слова всерьез не воспринимаешь! Мне вообще это завещание было пополам, лучше бы он побольше денег вкладывал в наш общий бюджет, а то я шестьсот и он шестьсот. Для меня это большая половина моего заработка, а для него меньше пятой части, не говоря уже о финансовой ренте! – с горечью произнесла она. – Поэтому я разозлилась и хлопнула дверью. Вышла на улицу и пошла куда глаза глядят. Было относительно тепло, прогулка меня успокаивала. Честно говоря, в этот вечер я решила, что наша жизнь с Эдом подошла к своему закономерному концу. Я даже прошла между нескольких витрин агентств недвижимости. Начала прикидывать, что смогу снять.

Гречанка говорила, и Настя ей верила. Действительно, кто думает о завещании в их возрасте?

– А в чем он тебя обвинял?

– Да во всякой хрени, другого слова не подберешь! Мол, что я специально познакомилась именно с ним, чтобы шпионить за его исследованиями, и прочая чушь!

– Как вы с ним познакомились?

– Ты это всерьез? – возмутилась гречанка.

– Не злись, просто расскажи, как вы с ним познакомились, а то время нашей встречи скоро выйдет!

– Хорошо, как хочешь. Я сначала думала отправиться в Лион, но передумала и приехала сюда, все-таки в маленьком городе жизнь дешевле. Тем более Школе искусств и ремесел понадобился специалист с моим профилем, правда, только на полставки, но на постоянную работу. Я связалась со школой и приехала сюда, в Клюни. А познакомилась с Эдом случайно, стечение обстоятельств, пришла с Костой на вечеринку, устроенную Робертом, братом Эда.

– То есть Коста был знаком с Робертом раньше?

– Точнее сказать, пересекался. Клюни – городок маленький, все вертится вокруг Высшей школы, так что мы все в какой-то степени знакомы друг с другом.

– Каковы были отношения Косты с Робертом?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Пока не знаю, – честно призналась Настя.

– С Робертом они были знакомы, и все. Роберт тоже интересуется историей Клюнийского монастыря. У них семья каким-то образом связана с монастырем. Я никогда этим особо не интересовалась. Что-то вроде того, что какие-то предки имели отношение к монастырю. Хотя у монахов обычно нет потомков, – пожала плечами Ника.

Посвящать Нику в реальную историю взаимоотношений семьи де Вельтэн и монастыря Клюни Настя не стала. Да и зачем той было знать, что единственная связь эта состояла в том, что де Вельтэны забили последний гвоздь в крышку гроба знаменитой обители. Такая осведомленность могла вызвать у Ники только ненужные вопросы.

– Ты знала, что Эдуард был на Афоне?

– Нет, – удивилась Ника, – он никогда мне об этом не рассказывал.

– И последний вопрос: что тебя связывало со Старицким?

– Ничего меня с ним не связывало! – досадливо отмахнулась Ника. – Хотя мне не дает покоя один вопрос: кто нанял адвоката, кто заплатил за приезд моих родителей, кто снял для них отель? Может быть, это Старицкий и еще тот, другой, с которым сотрудничал Эд?

– Ты знакома с Вальтером Дильсом?

– Видела один раз, но Эд секретничал, да и мне было особенно не до его тайн, лишь бы до постели добраться! – не без горечи произнесла Ника.

Выйдя из следственного изолятора, Настя отправилась в интернетное кафе. Пора было узнать, что еще накопал Бодлер. По дороге остановилась как вкопанная перед витриной элегантного ресторана, а потом торопливо, как бы не узнали, продолжила дорогу. Только на углу вновь притормозила, размышляя. Только что увиденная картина не выходила из памяти. За одним из столиков мирно обедали, сидя рядом и о чем-то увлеченно споря, школьная подруга Магнуса Селина и нотариус семейства де Вельтэнов. Причем Селина казалась совсем другой, более уверенной в себе, что ли, гораздо с большим вкусом одетой и даже ярче накрашенной. «С чего это она вырядилась как на праздник?» – промелькнуло в мозгу Столетовой. И вообще, что могло ее связывать с нотариусом? Что она упустила? История все больше запутывалась. Ни Селину, ни нотариуса они в расчет никогда не принимали. А зря! Настя поспешила в кафе. Бодлеру предстояла новая работа…
Глава 9. Имеющим терпение… Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

– Душа наша в мире ином получит воздаяние по заслугам своим. И по делам ее судить будут: или она получит воздаяние вечной жизни и блаженства в волшебных садах рая, или будет предана вечному огню и наказанию.

Голос Петра Достопочтенного звучал неожиданно громко. Виной тому было эхо, или настоятель каким-то чудом вернулся в молодость. Но старого, измученного болезнями аббата как не бывало. Глаза его светились, а слова рокотали, проникая в самое нутро его собратьев. И обычная полуденная проповедь звучала совершенно небывало:

– Так учит церковное предание, и по делам вашим, а не по словам вашим, будут судить вашу душу в мире ином. Потому думайте о ней, о душе своей, ибо так определено, что всякая разумная душа обладает свободой решения и воли и должна выдержать борьбу против сатаны и слуг его, потому что именно они стараются обременить ее грехами. Но у каждого есть путь к спасению, если он живет правильно, благоразумно, он способен избавиться от такого бремени и спастись! Но иногда приходится принимать совершенно иные решения. Иногда приходится рисковать собственной душой, чтобы спасти душу мира! Иногда борьба добра и зла не так проста, как кажется, но и в эту минуту мы должны защищать то, что нам дорого, то, что нам завещано!

Бернар слушал проповедь. Странное ощущение охватило его. Слова аббата проникали в самую глубь его существа. И он уже чувствовал себя потерянным. Словно все ориентиры, которые до этого очерчивали его мир, испарились, превратив окружающее пространство в нечто совершенно незнакомое. «Господи, помоги!» – в отчаянии прошептал он. Но легче не становилось ни чуточки. После проповеди день санитарного брата протекал вроде бы как обычно. Но на сердце все равно было неспокойно. В лазарете на сегодня дел почти не было. Старики, доживавшие последние свои дни, тихо благодарили, но от еды отказывались. Спешили вслед за братом Одилоном в волшебные сады рая. Каждый день на земле был для них дополнительным и совершенно ненужным мучением. Бернар и не настаивал, только дал свежей воды и обтер их лица чистым холстом. Других больных в лазарете не было. Он проверил аптеку, все необходимое было на месте. Работа успокоить не могла. В голове крутились неисчислимые вопросы. Если бы рядом был брат Иоанн, он мог бы с ним посоветоваться. Раньше он ходил на могилу брата, но еще десять лет назад могилы не стало. Так было заведено, что про прошествии нескольких лет могила разрывалась, и если от умершего оставался только скелет, то, значит, его земное существование было окончательно закончено и душа была принята в чертоги Господа. Тогда кости относились в оссуарий, подземелье-хранилище бренных останков обитателей монастыря. Иногда бывало, что плоть все-таки оставалась, в таком случае могилу зарывали снова и усердно молились за погребенного. Останки же брата Иоанна перенесли в оссуарий в положенное время. Бернар исчезновение могилы своего духовного отца воспринял как вторую его потерю, но постепенно привык регулярно посещать оссуарий. Вот и сегодня, поняв, что не успокоится, отправился навестить своего учителя, а вместе с ним и сотни неизвестных ему братьев.

Он как можно тише, словно боясь потревожить покой ушедших, спустился в подземелье, освещенное неровным пламенем двух светильников. Но на подходе к хранилищу застыл, услышав тихий разговор. Прислушался. Говоривший ему был хорошо знаком. Голос Петра Достопочтенного был еле слышен, но слова пронзали, проникали глубоко в душу стоявших рядом с ним нескольких братьев.

– Мои братья во Христе, перед лицом Бога Отца, Сына и Духа Святого умоляю верою в грядущее царство, тайной воскресения из мертвых, заклинаю вечным огнем, уготованным дьяволу и ангелам его, да не наследует он навеки то место, где плач и скрежет зубов и где огонь не угасает и червь их не умирает, падаю в ноги вам, братья мои, пусть тайна эта не преступит порога нашего монастыря, пусть этот секрет на веки веков останется похороненным между этими стенами! И нет греха в сохранении тайны этой, ибо в ваших руках спасение этого мира, и ничто, повторяю, ничто не должно просочиться сквозь стены нашего монастыря наружу, ни единое слово, ни единая буква тайны нашей! Людовик VII всего лишь человек, и как человек он слишком слаб и подвержен греху, и мы не можем передать в его руки нашу святыню. Мы поклялись оберегать ее и вопреки всему и вся должны сдержать нашу клятву!

Бернар дрожал от возбуждения. Он не верил собственным ушам. Он осторожно выглянул из-за колонны, поддерживавшей своды подземелья. Но различить лица собеседников аббата не смог. Только темные силуэты и надвинутые на лоб капюшоны. Аббат заговорил еще тише и, как ни напрягался инфирмариус, больше различить ничего не смог. В этот момент группа зашевелилась и двинулась к выходу. Бернар еле успел спрятаться за колонной и не смог рассмотреть участников тайного сборища. Те поднялись наверх, а санитарный брат еще долго не решался выйти из-за спасительной колонны. Только удостоверившись, что остался один, выбрался наружу. Услышанные слова крутились в голове. Он не ошибся, настоятелю было что скрывать. И больше всего Петр Достопочтенный не хотел, чтобы эта тайна попала в руки преданного королю Людовику VII аббата Сен-Дени Сюжера. Все постепенно становилось на свои места. Только легче от этого не становилось. Бернару приходилось подозревать людей, которые были его единственной семьей, единственными узами в этом жестоком и беспощадном мире.

Весь последующий день санитарный брат провел в смятении, тщетно пытаясь собрать воедино расползающиеся, как ветхая ткань, детали. Но пока ничего более-менее внятного из его размышлений не выходило. Пребывая в этом непонятном настроении, даже опоздал на вечернюю мессу. Правда, никто его отсутствия не заметил. Даже приор, обычно ястребом высматривающий нарушителей, и тот глазом не повел.

Ночью, после всего увиденного и услышанного сегодня, Бернару не спалось. И случайно подслушанные слова аббата, и его проповедь, разговор приора и хранителя библиотеки – все крутилось в голове нескончаемым хороводом и спать не давало. У него было противное ощущение, что он окончательно во всем запутался. Всему виной были полная луна и сомнения, терзавшие душу. Покрутившись на своей бедной лежанке и поняв, что тягостные мысли так просто не отпустят, решил отправиться в небольшую часовню Святой Анны, примыкающую к монастырскому кладбищу. Он уже давно заметил, что именно там ему легче всего думалось. Может, и сейчас святая направит его мысли в нужном направлении. Он натянул на голову капюшон, накинул на плечи теплую шкуру, служившую ему одеялом, и вышел во двор, задрожав от морозного ночного воздуха. Ночи становились все холоднее, и до первых заморозков было рукой подать. Подходя к кладбищу, заметил какое-то движение на его окраине и застыл. Потом как можно осторожнее подкрался и замер за небольшой стеной, отделяющей внутренний двор от места последнего успокоения монахов монастыря. Его глазам открылась премерзкая картина. Яркая луна освещала все безжизненным белесым светом, и от него зрелище становилось еще более ужасающим. Две фигуры разрывали могилу безродного бродяги. Это было немыслимо! Совершать надругательство над последним покоем смертного тела! Бернар не верил собственным глазам. Присмотрелся и с содроганием узнал хранителя библиотеки и отца госпиталия. Первым его желанием было закричать и позвать на помощь. Но он сдержал собственный порыв, зажимая рот и затаив дыхание. Он обязан был досмотреть до конца. Слишком много тайн и загадок накопилось за последнее время. Теперь настал черед разобраться, что к чему. Тем временем Клемент с Ансельмом осторожно вытащили тело бродяги и подтащили его к другой могиле в противоположном углу кладбища, предназначенном для настоятелей, приоров и почтенных гостей, покинувших мир в стенах монастыря. Следом собратья Бернара так же споро принялись разрывать могилу парижского теолога Гийома Ожье. Потом бережно опустили в разрытую могилу тело бродяги, прочитали молитву и засыпали, поставив на место тяжелый каменный крест. Тело же Ожье оттащили к разрытой могиле бродяги, без особых церемоний швырнули внутрь и засыпали землей.

Бернар отодвинулся от стены. Кровь стучала в висках, он до боли, до скрежета зубовного сжал челюсти, чтобы ни один нечаянный звук не вырвался наружу. Затем перекрестился и нашел в себе силы зашептать слова спасительной молитвы. Санитарного брата всегда пугала бездна неверия в людей, и сейчас он стоял на краю этой самой пропасти, которая навсегда рисковала разделить его жизнь на то, что было до, и то, что будет после. Но сегодня отступать он больше не будет. Набравшись храбрости, вышел из-за стены. Луна равнодушно осветила немую сцену: замершие странноприимный брат и хранитель библиотеки около наспех засыпанной могилы и напротив них инфирмариус. Так продолжалось несколько мгновений. Ни один из участников не двигался. Наконец обвиняющий голос Бернара разорвал тишину:

– Вы убили Ожье, а теперь и лишили его собственной могилы!

– Мы тут ни при чем, – тихим голосом, оглядываясь по сторонам, произнес Ансельм.

– Тогда как объяснить только что мной увиденное! – кипя от негодования, вопросил санитарный брат, теперь уже ничто его не пугало.

– Бернар, послушай, мы всего лишь воздали каждому по заслугам. И мой дорогой Гийом наконец-то обретет настоящий покой! – произнес Клемент, голос его дрожал, и по лицу градом катились слезы.

Бернар замер в недоумении. «Мой дорогой Гийом!» – эхом отозвалось в его голове. Совсем недавно Клемент говорил о богослове с откровенной ненавистью и теперь плачет, словно похоронил самого близкого друга.

– Бернар, – тихо произнес за его спиной голос аббата.

Инфирмариус резко обернулся. Он не верил своим глазам, третья, закутанная в темную накидку фигура отделилась от стены, откинула капюшон, и в ярком свете луны на него смотрели голубые глаза Петра Достопочтенного.

– Наши братья сделали это по моей просьбе.

– По вашей просьбе? – изумился санитарный брат.

– Да, – подтвердил Петр Достопочтенный, – по моей просьбе, а сейчас ты должен следовать за мной, а братья закончат начатое.

С этими словами аббат развернулся, Бернар безмолвно, не смея ослушаться, последовал за настоятелем. Они так же молча проследовали в личные покои Петра Достопочтенного. Плотно прикрыв дверь, аббат указал Бернару на небольшой табурет, сам сел в кресло с подлокотниками. Он был спокоен и деловит, словно только что виденная сцена нисколько его не смущала, ни тем более реакция Бернара.

– Настало время, сын мой, нам поговорить откровенно. Только начну я издалека, а ты наберись терпения…
* * *

Учитывая, что пока ничего путного из ее расследования не выходило, Настя решила применить принцип, который иногда помогал: сменить ракурс. Все, что мы видим, зависит от того, как мы на это смотрим. И достаточно иногда изменить угол зрения, чтобы проблема решилась сама собой. Особенно данный совет подходил к ситуации блуждания в трех соснах, когда, кроме этих самых представителей хвойной породы, ты ничего не видишь. Не замечаешь, что сосен всего три, а дальше – поле и нужная тебе дорога. Тремя хвойными деревьями в Настином сознании были: завещание, убийство из страсти и открытие Магнуса. Но ничто толком не работало. Во-первых, ее искренне огорчало, что она не может взвалить убийство собственного сына на Матильду де Вельтэн. Ее уж Настя как раз-то и не переваривала, однако алиби у мамаши было железобетонное, да и до мифической Медеи она явно не дотягивала. Второй, кому бы Настя с удовольствием повесила на шею убийство, была Селина, и вопрос о связи последней с нотариусом Вельтэнов оставался открытым. Папаша де Вельтэн, тот вообще был за тридевять земель и к семье давным-давно никакого отношения не имел. Оставались Роберт де Вельтэн, Коста, Вальтер Дильс и, чего греха таить, Ника. Несмотря на полную уверенность Бодлера в невиновности Ники, снимать со счетов последнюю Столетова не имела права. Тем временем Матильда де Вельтэн торжествовала. На публике, естественно, она играла убитую горем мать. Но проблески скрытой радости в глазах заставляли усомниться в искренности родительницы. Тем более, согласно информации вездесущего Бодлера, она уже заказала себе несколько новых туалетов и последнюю модель сумочки от Шанель в счет будущего наследства.

Настя бродила из угла в угол своих съемных апартаментов и пыталась сменить ракурс. Все говорило в пользу виновности Ники. Во-первых, эта история с переписыванием завещания. Если бы Вельтэн не собирался встречаться с нотариусом, все было бы гораздо проще. Во-вторых, ссора Ники и Эдуарда и его обвинения. В-третьих, у нее не было никакого алиби. Вся история про срочную встречу с подругой была чистой выдумкой. Все свидетели были единогласны. Ника и Эдуард явно поссорились перед его смертью. Крики слышали соседи по лестничной площадке. Правда, между их прекращением и убийством Магнуса прошло некоторое время, кроме того, одна из свидетельниц наткнулась на Нику, в бешенстве выскочившую из подъезда. Однако гречанка вполне могла вернуться незамеченной. Видеокамер на подходах к дому не было. Они присутствовали только в подземной стоянке.

Единственным человеком, настаивавшим на обратном, был Алекс. Логика его сводилась к следующему. Он был единственным свидетелем убийства, видел выражение лица Вельтэна и мог поклясться, что Эдуард разговаривал с кем угодно, но только не со своей подругой. В этот момент ее размышления прервал звонок. Взглянула на экран и удивилась: Бодлер. Вроде бы договаривались связываться другими способами.

– Привет, нас больше не прослушивают?

– Нас и не прослушивали, просто время нужно было, чтобы проверить.

– То есть «отец Браун» нам доверяет.

– Похоже на то, – согласился Бодлер, – я выяснил, в каком году Магнус был на Афоне! Четыре года назад.

– То есть до встречи с Никой?

– Да.

– Он мог встретить Косту?

– Понятия не имею, на Афоне паломников в любое время года пруд пруди, достаточно посмотреть количество их диамонитрионов – разрешений на посещение.

– Во всяком случае, Нику он встретить на Афоне не мог, это точно, – размышляла вслух Настя.

– На Афон не пускают даже куриц, а про особ женского пола и говорить нечего, – тоже мне удел Богородицы! – хмыкнул Алекс, бывший ярым сторонником равенства полов.

– Ника мне сказала, что он никогда ей не рассказывал о своем посещении Афона, – продолжала его собеседница, – почему? Если, конечно, она говорит правду.

– А зачем ей лгать? – резонно возразил Бодлер.

– Хорошо, попытаюсь узнать побольше от Косты. С Никой новую встречу мне вряд ли дадут.

– Будь осторожна, – посоветовал Бодлер.

– Кстати, как Никин адвокат, ты с ним говорил?

– Кто я такой, чтобы с ним говорить? – непонимающим тоном спросил хакер.

– Кто-кто? Клиент, и перестань, пожалуйста, рассказывать сказки про белого бычка! – возмутилась Столетова. – Мы должны доверять друг другу.

– Ладно, ты права, адвокат говорит, что ситуация сложная, учитывая, что у Ники нет алиби, предыдущее завещание было в ее пользу, и она об этом хорошо знала, у них есть свидетельство нотариуса. Потом это совсем ненужное вранье про встречу с подругой. В общем, он выбрал линию защиты, во-первых, Ника настаивает на собственной невиновности, во-вторых, полиция до конца не разобралась с некоторыми обстоятельствами, особенно с этим ночным посещением после убийства, в-третьих, если бы Ника убила, то у нее должно было хватить ума стереть собственные отпечатки пальцев с пистолета и т. д.

– Понятно.

– В общем, все зависит от тебя, Настя! – с чувством произнес хакер.

– Тебе не стыдно взваливать на меня такую ответственность? – слабо возмутилась она.

– Другого выхода просто нет, – просто ответил он, – кстати, у меня для тебя новая информация, только вряд ли она тебя обрадует.

– Говори.

– Встреча Селины с нотариусом более чем закономерна.

– То есть?

– Селина просто-напросто его дочь.

– Но ее фамилия Делапланш.

– По матери, а по отцу Обер.

– Подожди, подожди, так, может быть, они с папашей составили план, как завладеть наследством Эдуарда? Нотариус окручивает мамашу, а дочка убирает Эдуарда, раз его окрутить не удалось.

– Слабовато, для бульварного детектива сойдет, но не больше, – хмыкнул хакер.

Настя и сама понимала, что ее история немного притянута за уши.

– Жаль, вот Селину я бы упрятала в тюрьму без всякого сожаления, – честно призналась она.

– И это ты мне читаешь нотации о морали! – без всякого возмущения констатировал Алекс. – Кстати, ты рассказала Гарику о ночном происшествии?

– Пока было не до этого, – соврала Настя.

– У него нет настроения, – сообщил ей Бодлер.

– У кого, у Гарика?

– Он за тебя переживает и, по-моему, вообще переживает, что ты уехала.

– Ты стал психологом, – Настя отвечала с иронией, но самой было приятно.

– Нет, я просто всегда был наблюдательным. У людей слишком многое написано на лице, и они не умеют скрывать свои чувства.

– А ты умеешь их читать?

– Не всегда, но приучился, когда от этого зависит спасение собственной шкуры, и не тому научишься.

– Спасение собственной шкуры? – удивилась Настя.

– Видишь ли, меня в школе часто били, поэтому научился предсказывать грозу, находить защитников и вообще разбираться с людскими эмоциями. Синяки и ссадины надоели. – Алекс говорил об этом без всяких эмоций, словно пересказывал чью-то постороннюю, а вовсе не собственную историю.

– Может быть, лучше было научиться драться и давать отпор! – вспомнила Настя про «добро с кулаками».

– Пяти откормленным здоровякам? Ты знаешь, подлые особи часто перемещаются стаями, как шакалы. Ну ладно, не об этом речь. Может, все-таки расскажешь Гарику, я думаю, пришло время ему включиться в игру.

– Ты уверен?

– Не знаю, но, похоже, ты к чему-то или кому-то подобралась вплотную, вот он и занервничал.

– Самое противное, что я совершенно себе не представляю, к кому подобралась, – вздохнула Настя.

– В любом случае будь осторожнее.

– Ты думаешь, Дильс с Тристаном?

– Все может быть…

Легче от разговора с Бодлером не стало. Она вернулась к столу и стала прокручивать на экране последние записи Вельтэна, потом собственные наброски. Посмотрела и план квартиры Магнуса, расписание его дня. Потом вернулась к черновикам, вновь разложила их на столе. У нее было это противное ощущение, что она упустила какую-то незначительную, маленькую деталь. Что же это было? Точно она не знала, но этого было достаточно, чтобы поддерживать в ней уверенность в невиновности Ники. Но самое неприятное, теперь она совершенно четко и ясно поняла, что все ее исследования не просто не вывели ее ни на широкую дорогу, ни даже на узенькую тропинку, все было гораздо хуже: они привели в самый настоящий тупик. Решила встретиться с Костой и попытаться узнать, встречались ли они с Эдуардом на Афоне или нет.

Крошечные апартаменты грека были обставлены предельно просто: встроенный шкаф, раскладной диван, небольшой кухонный уголок со всем необходимым, холодильник, стол и два стула. К ее удивлению, книг было немного. Впрочем, с другой стороны, электронные книги были куда удобнее и съемная квартира была временным, а не постоянным пристанищем.

– У тебя есть новости от Ники? – с надеждой спросил Коста. Его черные глаза выражали тревогу.

– Трудная ситуация, – не стала скрывать Настя, – но у нее хороший адвокат.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Ты знал, что Эдуард ездил на Афон?

– Да, он этого никогда не скрывал, – пожал плечами Коста.

– А для Ники это было открытием, – удивленно произнесла Столетова. Она совершенно не понимала, зачем Нике понадобилось скрывать этот простой факт.

– Она скорее всего забыла или не обратила внимания, – слегка растерялся Коста.

– Все может быть, – согласилась его собеседница, – а он говорил, что его подвигло поехать на Афон?

– Любопытство скорее всего. Верующим Эдуард никогда не был, сам признавался, что больше всего тяготеет к атеизму или на худой конец к гностицизму.

– Может быть, эта поездка как-то связана с его исследованиями?

– Может быть, меня он особенно в этот вопрос не посвящал.

– А вы, случайно, с ним не встречались на Афоне?

– Анастасия, если бы ты видела количество паломников, знала насыщенность монашеского дня, ты бы поняла, что вероятность такой встречи равняется почти нулю, если не считать сотые и тысячные доли.

– А каким, по твоему мнению, был Эдуард? – спросила наконец Настя.

Коста удивленно приподнял брови:

– Почему ты меня об этом спрашиваешь? Я его мало знал.

– Мне трудно составить о нем мнение, наше знакомство было коротким, – соврала она, вовремя припомнив версию собственного появления в Клюни. – Ника говорит о нем как об очень интересном, но непростом в быту человеке, Селина считает его ангелом, ну а ты?

– Он был законченным, влюбленным в себя эгоистом, – жестким голосом произнес грек, заметив удивленный взгляд собеседницы, пояснил: – Ты хотела правду, вот я и говорю, что думаю. В данном случае, как видишь, традицию говорить о мертвых или хорошо, или ничего я нарушаю. Он был талантливым, умным, но абсолютно бесчестным, аморальным. Однако внешне выглядел исключительно вежливым, доброжелательным, но внутри я всегда чувствовал эту иронию по отношению ко всем окружающим, словно он был не то что на голову, в два раза выше и великолепнее других. Был прагматичным, трудоголиком и исключительно занудным субъектом. Хотя старался казаться расслабленным, cool.

– Ты хорошо его изучил! – подбодрила Настя Косту.

– Изучил, люблю наблюдать за людьми, – кивнул Коста.

Настя про себя заметила, что в этот момент Коста своей отрешенностью ей напомнил Алекса.

– Я думаю, что у него не было никакой внутренней опоры. Он не нашел ее в себе и людях и не искал ее в Боге! Заменяя все это оригинальничанием, легкими, ни к чему не обязывающими отношениями, внешним лоском, даже дома выглядел как будто только что сошел со страниц модного журнала, одни футболки стоили не меньше 60 евро с разными глупыми девизами вроде «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра», а к людям всегда относился с таким легким презрением и интересом, с которым энтомологи рассматривают насекомых. Если бы Ника так не привязалась к нему, я бы порог их дома не переступал. Вот его брат Роберт – совершенно другое дело, как будто они и не братья вовсе…

Настя слушала внимательно, Коста продолжал активно рисовать ей весьма неприглядный портрет Магнуса. Она его не прерывала, но вдруг странная идея молнией проскользнула в мозгу. Ей стоило неимоверного труда скрыть собственное смятение. Она прошлась по комнате, чтобы хоть как-то занять руки, взяла небольшую шкатулку, стоявшую на кухонном столике. Вещица была симпатичной копией традиционных древнегреческих ларцов. Она стала рассматривать ее с преувеличенным вниманием. На самом деле мысли ее были далеко. В сотый раз спрашивала себя: что было не так? Она сосредоточилась, пытаясь поймать мысль за старательно увиливающий хвостик. Внезапно ее осенило!

– Тебе она нравится? – оторвал ее от размышлений голос Косты.

– Кто, что? – недоуменно спросила она, безуспешно пытаясь справиться с охватившим ее волнением.

– Шкатулка, – недоуменно пояснил Коста и как ни в чем не бывало продолжил: – Если хочешь, она – твоя. Только не поднимай крышку, иначе выпустишь все несчастья!

Настя, открывшая было ящичек, услышав слова Косты, испуганно захлопнула.

– Ну вот, очередной надежде обломали крылышки! – констатировал грек неожиданно грустным тоном.

Вернулась к себе, еще раз просмотрела свои записи, составленную схему участников и их возможных мотивов убийства Магнуса. Сверила распорядок дня всех участников и нахмурилась. Потом коротко позвонила Бодлеру и задала вопрос, который ему показался совершенно несущественным и даже слегка глупым, но Алекс напряг память и ответил на него со всей сосредоточенностью, на которую был способен. Следом ее ожидал телефонный разговор с еще одним человеком. Она просто обязана была проверить одну информацию. Аристид Борель, выслушав ее, хмыкнул:

– Странное ходатайство.

– Я понимаю, но мне больше не к кому обратиться, а потом, для вас это гораздо проще и быстрее, а мне в этой информации могут отказать.

– Хорошо, я посмотрю, что могу сделать, но пока ничего не обещаю.

– Пожалуйста, – еще раз попросила она, – от этого очень многое зависит!

– Многое, вы уверены?

– Уверена, – твердо ответила она.

На этот раз она положила трубку с начавшим просыпаться в ней чувством собственного удовлетворения. Как ни странно, но это пробудило в ней аппетит, и впервые за несколько дней она вспомнила, что давным-давно прилично не питалась. Студенческая столовка, в которую упрямо ходили Воскобойников и Феофанов, в расчет не шла. Где это видано, чтобы студенты прилично питались? Решила найти приличный ресторан и побаловать себя, любимую. В конце концов, у нее была банковская карта с неограниченным кредитом. Правда, Гарик ее просил особо не размахиваться, зато Бодлер предложил совершенно не стесняться. На этот раз она выбрала вариант Александра. Уже пару раз заглядывалась на элегантный ресторан в центре, в котором как раз-то и видела Селину с ее папашей. На этот раз решила зайти. Правда, к ее разочарованию, свободных мест не было. Собралась было уходить, но в этот момент только что давший ей от ворот поворот метрдотель вернулся и вежливо произнес:

– Если мадемуазель желает остаться, месье Дильс приглашает ее за свой столик.

– Отлично, – проговорила бодро Настя, решив, что в очередной раз зверь бежал на ловца и беседа с Дильсом ей не помешает. Тем более что ей может грозить в лучшем ресторане города?

Ее тут же провели к столику, за которым расположился Вальтер Дильс. Он вежливо приподнялся и протянул руку:

– Здравствуйте и спасибо, что откликнулись на мое предложение.

– Это вам спасибо, что пригласили, иначе бы мне пришлось искать другой ресторан, – ответила вежливостью на вежливость Настя.

– Отлично, – улыбнулся Дильс.

Завязалась вежливая, ни к чему не обязывающая беседа. Дильс поинтересовался, как продвигаются совместные исследования Тристана и Сережи с Максимом. Настя старательно отвечала. Потом вместе выбирали аперитив. Наконец, когда обмен любезностями окончился, Дильс внезапно спросил:

– Почему вас интересует Вельтэн?

– Я была его другом, – начала Настя издалека.

– В самом деле? – насмешливо приподнял брови Вальтер.

– Вернее, он обращался ко мне за информацией, – уточнила она, тщательно взвешивая каждое слово.

– Какого рода информацией?

– По истории средневековых монастырей.

– То есть вы – известный медиевист?

– Так скажем, становящийся известным, – сыграла в скромность Настя.

– Настолько, что информация о вас не далее как полторы недели назад появилась на сайтах нескольких уважаемых университетов.

Настя поперхнулась и закашлялась. Дильс усмехнулся и пододвинул к ней фужер с вином:

– Вы пейте, поможет.

Она выпила, лихорадочно соображая, как выпутаться из ситуации. Он молча наблюдал за ней.

– Я думаю, вы все правильно поняли, теперь повторяю вопрос: почему вас интересуют исследования Эдуарда?

– Я думаю, что они связаны с его смертью, – твердо ответила она, играть дальше не имело смысла.

– Что именно в них может быть связано с его смертью? – совершенно спокойно поинтересовался Дильс, словно его нисколько не покоробило ее заявление.

– Идея восстановить античные греческие песнопения.

– И все?

– И легендарная музыка Орфея.

– То есть мелодии древних мистерий?

– Да.

– Вы думаете, именно в них причина его смерти?

– Пока я ни в чем не уверена, – призналась она.

– Как я понимаю, арест подруги де Вельтэна по подозрению в убийстве вас не устраивает?

– Нет.

– Я тоже у вас на подозрении? Не правда ли? Действительно, я был в Клюни тем вечером, находился один в собственном отеле, вполне мог выйти незамеченным, убить Эдуарда и вернуться назад. Единственная проблема – мотив.

– С ним действительно сложновато. Вы финансировали разработки Вельтэна, так что его смерть совершенно не в ваших интересах, если, конечно…

– Он не довел свои исследования до конца, и тогда я вместо оплаты и благодарности, как и полагается злобному капиталисту, убрал с дороги изобретателя, – совершенно спокойным тоном произнес Дильс. – Нет, этот сценарий не проходит, я был привязан к Эдуарду, и свои исследования он, к сожалению, до ума не довел. Теперь, я думаю, пришло время заказывать, нас уже ждут. И одна просьба: кухня здесь замечательная, я вас угощаю и больше не намерен обсуждать наш совместный с Эдуардом проект.

Слово «совместный» она про себя отметила и покорно схватилась за меню. В любом случае хозяином ситуации был он, и настаивать дальше не имело смысла. Ужин превзошел все ее скромные ожидания. Кормили здесь действительно вкусно, без всяких вычурностей, но изысканно и обильно. Разговаривать с Дильсом было интересно. Она позабыла тревоги и наслаждалась вечером. Правда, когда пришло время расставаться, вспомнила, что так и не узнала ничего нового. Полная раскаяния, она рискнула:

– До нашей следующей встречи!

Дильс посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом и произнес:

– Вы, возможно, слышали, что в племени аймара, к которому я отношусь, мы представляем время немного странным для западной цивилизации образом. Для вас будущее находится впереди, а прошлое – позади. Для нас же впереди прошлое, потому что мы можем помнить и видеть его, а вот будущее – позади, потому что оно неизвестно и нет смысла загадывать. Так что не будем загадывать, мадемуазель Столетова…

На следующее утро Настю поднял с постели звонок мобильника.

– Я разбудил известного сыщика, – прозвучал в трубке насмешливый голос «отца Брауна», – вы явно не ранняя пташка.

– Спасибо, что позвонили, – продемонстрировала собственную вежливость и сдержанность Настя, не сдержав сладкого зевка.

– Пожалуйста. Итак, дорогая барышня, вы не ошиблись, все именно так, как вы себе представляли. Вот и все, что я вам хотел сообщить, а теперь извините, меня ждут дела.

Настя вскочила с постели. Она была права! Она все правильно поняла! Ей почти удалось вычислить убийцу и тем самым доказать невиновность Ники. Она чуть было не запрыгала от возбуждения. Хотя тут же остудила себя. У нее не было совершенно никаких доказательств. А как известно, не пойман – не вор! Она прекрасно понимала, что на ошибку права не имела, но должна была проверить. Иногда в ней просыпались вот такое странное донкихотство, благородство и прочие опасные для жизни чувства. Она побродила из угла в угол. Еще раз прокрутила в голове события последних дней. На этот раз ошибки быть не могло. Истина, как всегда, была где-то посередине. Решение медленно, но верно созревало в ее голове. Потом решительно набрала номер Гарика. Разговор был долгим и подробным, следом на линии оказался Бодлер, и после недолгого размышления позвонила еще раз, на этот раз Косте, и попросила помощи. И о последствиях собственных действий задумываться она принципиально не стала, исходя из принципа, что историю пишут победители.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

– Ты хорошо знал брата Иоанна? – спросил Петр Достопочтенный притихшего Бернара.

– Да, он мне заменил отца, – кивнул санитарный брат, у которого перед глазами стояла только что увиденная картина. Ему сейчас даже не верилось, что все, что он видел, – правда. Поленья тихо потрескивали в очаге, мягкий свет светильников освещал уютно обставленный салон, на огромном столе были разложены книги и свитки. Все дышало покоем и умиротворением.

– Он стал твоим духовным отцом, – поправил его аббат, – тогда ты помнишь, что ему особенно нравилось сказанное апостолом: «Мудрость же мы проповедуем среди совершенных, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих. Но проповедуем Премудрость Божью, тайную, сокровенную, которую предназначал Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал».

– Тайное Евангелие, – прошептал Бернар.

– Вот именно, Иоанн тебе рассказывал о Тайном Евангелии, и ты был согласен с ним, что не всякому человеку можно доверить сокровенное знание. И самое главное, не каждый его поймет.

– Тонарии, – прошептал Бернар, – значит, в них была записана волшебная музыка, которой подчиняются звери, люди и ангелы?

– Не все так просто, мой сын, но в общих чертах это именно так. Нашему монастырю выпала великая честь сохранить Божественную музыку. Эта мелодия небесных сфер была передана нам на хранение.

– Кем?

– История эта непростая. Давным-давно ее из поколения в поколение передавали коптские епископы Агры. Но ситуация усложнилась после прихода мусульман. И в этот момент последний епископ решил, что святыня должна покинуть Агру и быть передана в руки собратьев по вере. Между коптскими священнослужителями разгорелся спор. Одни настаивали на передаче святыни православным монахам Константинополя или Святой лавры на горе Афон. Другие считали, что она должна отправиться как можно дальше на Запад, где риск попадания ее в руки мусульман гораздо меньше. Не буду тебя посвящать во все подробности, но вторая партия победила, и больше ста лет назад в наш монастырь прибыла секретная делегация коптов. С тех пор мы верны данной коптам клятве: охранять святыню как от неверных, так и от любых земных властителей, которые могут использовать ее во зло.

– Но вы передали тонарии посланникам Сюжера! Вы нарушили клятву? – воскликнул Бернар.

– Ты думаешь, пергамент, каким бы прочным он ни был, мог пронести тайну через столетия?

– Нет, – медленно произнес санитарный брат, в глазах которого промелькнула смутная догадка.

– Сын мой, только камень способен сопротивляться ветру вечности!

– Только камень, так, значит, переданные тонарии…

– Тонарии – это очень ценные и древние книги, в которых записаны самые чудесные песнопения нашего монастыря. И в них есть толика той Божественной музыки, которую так ищет Сюжер, как и в любой церковной музыке. Аббату Сен-Дени стало известно о существовании тайны по неосторожности брата Одилона, но он сделал ложный вывод. Ему всегда была присуща самонадеянность и поверхностность суждения, – не без презрения махнул рукой настоятель.

– Значит, поэтому брат Одилон просил у вас прощения? За разглашение тайны? Он говорил о гордыне!

– Это была неосторожность, а вовсе не гордыня, и я давно простил брата Одилона, – покачал головой аббат.

– Почему Клемент назвал бродягу «мой дорогой Гийом»?

– Потому что предательски убитый бродяга и был настоящим Гийомом Ожье, – просто ответил Петр Достопочтенный.

– Настоящим Гийомом Ожье, – медленно, словно привыкая к этой мысли, произнес инфирмариус, – тогда кем был тот, другой, которого мы принимали как почетного гостя в нашем монастыре?

– Одним из шпионов Сюжера, выдававшим себя за теолога. По моим сведениям, это рыцарь-госпитальер, недавно вернувшийся из Святой земли и входивший в ближайшее окружение короля.

– Тонзура, – прошептал Бернар, – теперь понятно, почему она была свежевыбрита.

– Госпитальеры – монахи-рыцари и никогда не выбривают себе макушку.

– Именно поэтому он не участвовал в диспуте?

– Конечно, необходимым запасом знания Священного Писания он обладал, но сойти за настоящего теолога ему было явно не по силам.

– Когда вы поняли?

– В тот момент, когда Клемент случайно увидел тело бродяги и узнал настоящего Гийома Ожье. Мы думаем, что он хотел нас предупредить об интересе Сюжера к нашей тайне и под видом нищего пилигрима отправился в поход. Знаю, какого мужества и самоотречения стоило это Гийому, который со временем стал ненавидеть путешествия и предпочитал никуда не выезжать из стен своего парижского пристанища. Но думаю, что Сюжеру в определенный момент доложили об исчезновении богослова. Аббат Сен-Дени быстро понял, куда мог направляться Гийом и чем это грозило его предприятию. Мы можем только предполагать, но скорее всего шпион Сюжера сначала избавился от нашего дорогого теолога. Такому опытному воину это не доставило никакого труда. Конечная цель путешествия Гийома была хорошо известна, и достаточно было просто поджидать его перед стенами нашего монастыря.

– Откуда Гийому Ожье стало известно о намерениях Сюжера?

– Он сначала попытался заставить Гийома отправиться к нам самолично. Он прекрасно знал, каким уважением пользовалось имя Гийома в нашей обители, с каким восторгом и благоговением мы читали его блестящие труды. Он мог стать наравне со Святым Августином!

– То есть вы никогда не видели его?

– Нет, мне так и не удалось увидеть его живым. Несмотря на многочисленные приглашения, он так ни разу и не посетил нашу обитель.

– Тогда откуда ему стало известно о вашей тайне?

– Гийом был одним из самых просвещенных людей нашей эпохи. В юности он посетил Агру и два года провел, изучая древние коптские тексты. И в этом путешествии его сопровождал наш Клемент.

– Они были друзьями?

– Близкими и преданными друг другу, – грустно подтвердил аббат.

Бернар покачал головой. Теперь и тонзура, и тело воина, и хорошее знание ран, и способов остановки кровотечения, и настойчивое желание поговорить с Одилоном – все, абсолютно все встало теперь на свои места.

– Но почему вы отказываетесь посвятить в эту тайну Сюжера? Набожность государя всем известна, может, они сумеют лучше нас защитить тайну? – рискнул санитарный брат.

– Набожность – не значит ум, набожность – не значит воля, набожность – не значит сила и мужество, набожность – не значит доброта и любовь! – твердо произнес аббат. – Слабости Людовика известны всем. И дать в руки этой земной и порочной власти такое страшное оружие? Ты уверен, что он и Сюжер способны употребить его во благо, а не во зло?

Бернар молчал. Никакой уверенности у него не было. Перед глазами встало изборожденное морщинами лицо старой Бригитты: «Проблему-то с виновным решить просто, только к чему это все приведет и подлинный ли это виновный?» Теперь он наконец понял послание целительницы. Нахлынули детские воспоминания. Тогда один за другим наступили три неурожайных года. Сначала ударила засуха, потом полили дожди и пшеница гнила на корню. Следом началась война, их поле погорело, а последние остатки выгребли посланники сеньора. Наступил голод, их деревня медленно, но верно вымирала. Вспомнил глаза изголодавшейся матери, качавшей на руках трупик младшего брата и пытавшейся всунуть в неподвижный рот иссохшую грудь. Никому не удалось вырвать из ее рук тело ребенка. Так и похоронили через несколько дней мать вместе с младенцем. Отчаявшийся отец не выдержал горя и повесился рядом с могилой жены. Именно тогда нашел сироту отправившийся в паломничество брат Иоанн. Он накормил ребенка и разрешил похоронить тело самоубийцы рядом с женой. Рассудив, что какой бы смертный грех не совершил отец Бернара, наложив на себя руки, не стоит его тело лишать возможности лежать в освященной земле, ибо Господнее милосердие безгранично. Так и оказался Бернар в Клюни. И с тех пор не переставал благодарить Бога за встречу с этим удивительным человеком, каким был брат Иоанн. Именно он научил мальчика грамоте, первым заметил способности и интерес подростка к уходу за больными. Монастырь стал для Бернара настоящим домом, а братство – семьей. И сейчас он чувствовал себя ответственным за судьбу своей семьи. Ох, как права была старая колдунья! Выбор ему предстоял нелегкий!

– Но когда вы решили избавиться от того, кто выдавал себя за Ожье? – задал он давно вертевшийся на кончике языка вопрос.

Петр Достопочтенный вздрогнул и выпрямился в своем кресле. Глаза его гневно сверкнули:

– Ты смеешь обвинять нас в самом страшном грехе? Никогда, слышишь, никогда я бы не позволил моим братьям поднять руку на другое человеческое существо!

Бернар растерялся:

– Он же был угрозой вашей тайне?

– Сюжер был на ложном пути, и нам оставалось только поддерживать его интерес к тонариям, так что никакой реальной опасности он не представлял. Тем более таблички теперь вне досягаемости, камень мы спрятали в камне.

– Но он виновен в убийстве Гийома Ожье?

– Месть – не наш удел. Мы должны молиться за спасение мира, а не предаваться низменным страстям. Возмездие в руках Господа!

– А справедливость?

– Нет выше Божьего суда, сын мой!

– Тогда получается, тот, кто убил лжетеолога, был орудием Господа? Значит, мы не должны искать его?

– Ты меня неправильно понял, ты обязан продолжить твое расследование. Убийство шпиона Сюжера – дело рук человеческих, и если один из братьев запятнал свои руки кровью, он должен ответить за это! Пусть сила молитвы направит твои мысли и выведет тебя на правильный путь!
Глава 10. Закон звездного часа, или что делать, когда в вашу дверь стучится фортуна

Встречу с Костой Настя назначила за городом, на пешеходном мосту через ручей. Специально выбирала место, где практически никогда не было прохожих в такой час, особенно учитывая накрапывающий дождь и поднимающийся ветер. Коста пришел вовремя.

– Привет, Анастасия, зачем такая секретность?

– Мне нужно попросить тебя об одной услуге.

– Относительно Ники?

– Можно сказать, что да.

– Что за услуга? – немного странным тоном спросил он.

– Я бы хотела, чтобы ты снял камень с ее души.

– Я камень?

– Она чувствует себя виноватой в том, что из-за нее ты покинул монастырь. Вот я и прошу тебя рассказать ей правду.

– Какую? – напрягся Коста, сегодня многословием он не отличался.

– Что ты по-прежнему монах лавры Святого Афанасия на полуострове Афон! И во Францию ты отправился по поручению твоего монастыря!

Коста молчал. Она ждала. Пауза затягивалась, Настя решила не прерывать ее первой. Надо было дать Косте время переварить. Под мостом прожужжала маленьким мотором надувная лодка. Настя наклонилась, чтобы получше рассмотреть. Внезапно почувствовала прикосновение стали к руке. Жестким движением Коста ей вывернул руки. Столетова резко дернулась, но было уже поздно. Она была надежно прикована к деревянным перильцам наручниками.

– Хорошая вещь, от папы достались. Он, видишь ли, когда остался без работы, стал охранником в тюрьме, там и погиб, когда пытался помешать побегу одного опасного заключенного. Ему даже медаль посмертно дали, только ею никого не накормишь, – прокомментировал Коста, безучастно наблюдая за ее бесплодными попытками вырваться.

– Это что, неудачная шутка? – Она попыталась изобразить искреннее возмущение.

– Ты прекрасно знаешь, что нет. Ты проиграла, я выиграл. Иногда и охотник становится жертвой! Я восхищаюсь тобой, Анастасия, и хорошо понял, что тайны всего лишь разжигают твой аппетит. И я был готов, что ты не успокоишься, а некоторые тайны опасны для здоровья, – произнес Коста. – Итак, наши дороги расходятся. Мне очень жаль, но у меня нет другого выхода, дорогая мадемуазель Столетова. Ты получишь заслуженный отдых, но в отличие от Вельтэна твоя душа, надеюсь, попадет в рай.

Настя с ужасом смотрела на него. От обаятельного и сердечного юноши, которого она знала, не осталось и следа. В черных глазах светилась холодная решимость, и еще в них пылала ненависть. По коже пошли мурашки, но она собрала себя в кулак. На слабость права она не имела.

– Ты ничего не почувствуешь, – спокойно продолжил он. – Ты продвинулась слишком далеко, дорогая Анастасия, только, к сожалению, не в том направлении.

Мозг Насти работал четко, и она, сама удивившись собственному хладнокровию, заявила:

– Ты уверен, что я продвинулась не в том направлении?

– Уверен, только скажи, когда я проговорился? Так, из научного интереса.

– Тогда из научного же интереса попробуй догадаться, мне от всего этого какая выгода?

– Я тоже могу удовлетворить твое любопытство.

– Учитывая то, что мне предстоит, думаешь, у меня есть желание любопытствовать? – возмутилась Настя. – Хотя, подожди, а что ты собирался делать с изобретением Эдуарда, если бы он согласился тебе его передать?

– Мне нужны были таблички, – упрямо повторил он.

– Таблички? Каменные?

– Что, кроме камня, может выстоять тысячелетия!

– Тысячелетия! – эхом повторила Настя, все постепенно становилось на свои места. – Каменные таблички с волшебной музыкой Орфея, так, значит, именно этим владел Эдуард? Откуда они у него?

– Понятия не имею.

– Подожди…

– У нас нет времени на объяснения.

От его ровного тона ей стало окончательно не по себе. Грек был равнодушен. Ее судьба в его голове была окончательно решена, и никакой надежды не было. По спине заструился холодный пот. Она лихорадочно просчитывала в уме варианты.

– Я нисколько не жалею, что убил де Вельтэна, – продолжал Коста, – я ведь пытался объяснить важность этого открытия для нас. Таблички должны были передать Великой лавре! Волшебная мелодия Древней Эллады должна была вернуться в Грецию! Никто не знает, почему в последний момент коптский епископ передумал. И мои собратья много веков назад и не догадывались, какое направление было выбрано для табличек. Мы безуспешно их искали в течение многих столетий! Но все тщетно! И вдруг появляется этот самонадеянный болван с копиями нот, которые мы считали утерянными!

– И ты уговорил настоятеля отправить тебя во Францию, якобы в целях изучения связей православных и католических монастырей. Именно так это было представлено префектуре полиции.

– Ты и до префектуры добралась! – удивился Коста.

– Добралась, а еще один вопрос: это ты подстроил встречу Вельтэна с Никой?

– Что это изменит? – пожал плечами Коста. – Хотя приговоренные к смерти имеют право на последнее желание! Если хочешь знать правду, пусть так и будет. Да, я организовал встречу Эда с Никой. А через нее стал своим человеком, Эдуард даже со мной делился.

– Он тебя не узнал?

– Нет, он прекрасно меня узнал, и его даже забавляла эта ситуация. Он знал, с какой целью я появился здесь.

– Он тебя недооценил, – констатировала грустно она.

– Как и ты, – пожал плечами Коста, – и ты мне не оставила другого выхода, ты можешь помешать выполнению моей миссии!

– Значит, ты так ничего и не нашел! – с облегчением произнесла Настя.

Его передернуло, глаза сверкнули.

– Замолчи! – Он достал заранее приготовленный шприц с какой-то мутной жидкостью.

– Ты законченный психопат! Ты же монах и не имеешь права преступать закон «не убий»! Чего тогда стоит твоя клятва?

– Тамплиеры, госпитальеры, тевтонские рыцари тоже были монахами!

– Тогда было другое время!

– То есть хочешь сказать, что в наше время убивают меньше? Думаю, что время пришло, прощай, Анастасия. – С этими словами он поднял шприц, прицеливаясь.

Коста был настолько уверен и сосредоточен на своей жертве, что забыл всякую осторожность. По сторонам он не смотрел, а зря. От невысокого дерева бесслышно метнулась тень, и через считаные доли секунды мощный удар припечатал грека к дощатому настилу, а сильная рука вырвала шприц.

– Вколоть, что ли, тебе эту дрянь, гаденыш! – произнес Гарик, одним коленом придерживая лежащего Косту.

– Он нам нужен живым! – напомнила Настя.

Гарик кивнул, для верности врезал еще раз, чтобы жертва не дергалась, и, зачем скрывать, для удовольствия. Потом не торопясь достал тонкий нейлоновый жгут и тщательно скрутил грека по рукам и ногам. Бодлер появился с противоположного направления.

– Полицию вызвал? – спросила его все еще прикованная к перильцам Столетова.

– Вызвал, «отец Браун» на полной скорости сюда несется. Я его подключил, когда этот… – он указал пальцем на побелевшего Косту, – соловьем про свои подвиги разливался!

– А меня вы думаете отцеплять?

– Очень даже неплохо смотришься, – съехидничал Гарик, – блондинка в лапах Кинг-Конга!

– Я не блондинка, да и этот подлец до Кинг-Конга не дотягивает!

– Твоя правда, – согласился Гарик, вытряхивая карманы Косты.

Ключ был найден, Настя отцеплена. Она перевела дыхание и ворчливо произнесла:

– Уф, никогда не думала, что это может продолжаться целую вечность!

– Добро пожаловать на войну, дорогая! – одними глазами усмехнулся Гарик.

– А если бы он в меня воткнул этот проклятый шприц?

– Ну этот вариант мы тоже предусмотрели. Жэбэ, можешь выходить.

Послышался треск веток, и из чащи вышел долговязый, застенчиво улыбающийся мулат лет тридцати пяти. В руках он держал винтовку с оптическим прицелом и небольшой чемоданчик.

– Знакомьтесь, Настя Столетова – Жан-Батист Самохин-Жаке, не удивляйся, у него две фамилии от русской мамы и французского папы. Настя – технический переводчик и по совместительству детектив-любитель, Жан-Батист, а для своих Жэбэ – негласный чемпион мира по стрельбе по движущимся и недвижущимся целям.

– Ну уж ты и загнул, я выше третьего места на европейских не поднимался, и то всего лишь один раз, – поправил Настиного друга Жэбэ, присаживаясь на пень и любовно разбирая и упаковывая свое оружие в чемоданчик, по-русски он говорил с легким акцентом, зато французским владел отлично.

– Ну, не скромничай, в бытность твою снайпером в Легионе, я думаю, ты выше первого в мировых поднялся!

– Об этом лучше не будем, – с внезапно помрачневшим лицом поправил его Жэбэ, в отличие от Гарика воспоминания о Легионе у него, похоже, были не из приятных.

– Извини, дружище. Так вот, Настя, как видишь, ты была в полной безопасности.

– Почти в полной, шприц с эфедрином мы не предусмотрели, – поправила она его.

– Ста процентов никогда не бывает, – согласился Гарик.

– Бывает, при первой попытке я бы его снял, – возразил стрелок.

Раздался звук полицейской сирены. На берег вырулило три автомобиля. Из одного из них выбрался Борель и, прихрамывая, поспешил к мостику. За круглыми линзами его очков глаза полыхали молниями, лысина переливалась на солнце капельками пота, а голос не обещал ничего хорошего:

– Ваши действия могут быть причислены к обструкции следственных действий!

– Я же передала вам в руки настоящего убийцу! – возмутилась опешившая от такой черной неблагодарности Настя.

– Но вы могли погибнуть, а он ускользнуть от закона!

Гарик дернул свою подругу за руку и миролюбиво произнес, показывая на надежно спеленутого Косту:

– Вот ваш элемент. Тепленький, из рук в руки, и извините, если что не так. А это – орудие покушения. – Он протянул им полиэтиленовый пакет со шприцем. – А вот моя визитная карточка, если будут вопросы: охранное агентство Арутюняна, я уже пару раз работал с вашими ребятами.

К этому времени Бодлер, полицию недолюбливавший, благополучно ретировался, а Жэбэ растворился в кустах еще до прибытия команды «отца Брауна». Дальше все происходило как при замедленной съемке. Надежно спеленутого нейлоновым жгутом Косту поволокли и без особых церемоний втолкнули в полицейскую машину. Тот даже не сопротивлялся, а как-то сразу потух и съежился. Аристид уже более спокойным тоном поинтересовался:

– Могу я все-таки узнать имя неизвестного доброжелателя, подключившего меня к вашему разговору? Хотелось бы его поблагодарить.

– Я передам ему вашу благодарность, – уклонилась от прямого ответа Настя.

– То есть у вас собственные тайны?

– Можно сказать, что да.

– Как знаете, – не стал настаивать следователь, – хотя посоветуйте ему в следующий раз быть поосторожнее. И последний элемент: вы так и не сказали Косте, как вы его вычислили.

– В день смерти на Вельтэне была новая футболка с девизом: «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать послезавтра», и Коста не мог ее видеть, если, конечно…

– Не был убийцей, – сделал вывод следователь, – но он мог зайти к Вельтэну до возвращения Ники и прихода предполагаемого убийцы.

– Я думала об этом, поэтому и решила его спровоцировать. Если бы он был невиновен, то не явился бы со шприцем. –   Вы освободите Нику?

– Существует определенная процедура, но постараюсь ее ускорить.

– Спасибо! – с чувством произнесла Столетова.

– Это вам спасибо, – как-то неловко произнес Борель и явно смутился. Не в его привычках было благодарить вмешивающихся не в свои дела штатских. Но Настя благоразумно сделала вид, что не заметила. В конце концов, для нее всегда был важен результат. Настоящий убийца Магнуса был арестован, Ника будет свободна, правда, она так и не решила последней проблемы, но время покажет.

Свое слово «отец Браун» сдержал, и Нику освободили на следующий же день. В машине ее ждали Настя, Бодлер и Гарик. По просьбе хакера она не стала представлять его Нике, да та и не спрашивала, оглушенная всем на нее свалившимся. В маленькой квартирке их уже ждали родители. Но оставаться Настя не стала. Гречанке надо было прийти в себя. Поговорить они смогут и позже. Следом троица заехала в апарт-отель, потом последовал ресторан и долгие, за полночь разговоры. На следующий день Гарик с Бодлером уехали, а для Насти начались рабочие будни. Только одно чувство никак не отпускало: ощущение не доведенной до конца работы.
Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

В свою каморку Бернар вернулся в странном отупении. Повалился на топчан и забылся тревожным сном. Утром полегчало, словно что-то просветлело в голове. После утренней молитвы разложил вновь перед собой листки с записями и принялся размышлять. Внезапно глаза сами собой выхватили одну строчку. Он нахмурился. Что-то было не так. Одно имя возвращалось вновь и вновь. Он заколебался, потом вспомнил совет аббата о силе молитвы и отправился в базилику. Замер потрясенный перед порталом. Сегодня он все видел иначе, словно привычный, знакомый мир открывался незримой стороной. Ступенчато-углубленный портал медленно разворачивался перед ним суживающимися арками. Сцены Страшного суда сменяли одна другую, и фигура Христа с разведенными руками ждала его на пороге своего царства. «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их», – пронеслось в его голове знакомое и сто раз услышанное. Только сегодня эти слова звучали иначе. Только сейчас санитарный брат, к богословским рассуждениям несклонный и неспособный, понял, что входил в мир иной. Что дорога, ведущая к истине, широкой быть не может, к правде приходилось пробираться по узенькой тропинке, да еще над обрывающимся ущельем с бурлящим потоком внизу.

Храм был непривычно пустынен. Там, за стенами, жизнь текла своим чередом, а внутри оглушающая тишина. Только пришлый живописец, появившийся в монастыре больше месяца назад, терпеливо закрашивал ярким пурпуром выведенные углем языки адского костра. Вот и сейчас огонь был как настоящий, языки пламени плясали, как живые, обдавая жаром. Бернар уже не раз восхищался талантом художника. Ему даже захотелось сказать что-нибудь. Но, взглянув на суровое изуродованное лицо мужчины, не осмелился. Про живописца рассказывали всякое. Мол, за совращение дочки покровителя ему поставили на лицо позорное клеймо и кастрировали. И только вмешательство Этьена Марешаля спасло ему жизнь. Но Петр Достопочтенный на все эти россказни не обращал никакого внимания. Для него какие бы грехи ни совершил этот человек в своей прошлой жизни, он их с лихвой искупил своими страданиями. И Творец не мог дать Божественную искру такого таланта непоправимому грешнику.

Бернар стыдливо отвернулся и направился к восточному приделу. В крипте Св. Антуана склонил колени и стал усердно молиться. Аббат оказался прав. Св. Антуан направил мысли Бернара. Сердце санитарного брата затрепетало и, оборвавшись, упало в тот самый бурлящий поток под тропинкой, ведущей к истине. Санитарный брат распростерся ниц и смиренно попросил прощения за свою гордыню. Только сейчас все предстало перед ним в предельно четкой и откровенной ясности. Только сейчас он понял, что просто-напросто очень долго не желал видеть очевидного. Наверное, потому что эти люди были ему близки и дороги. Сморщенное лицо старой Бригитты появилось перед внутренним взором, и Бернару стало совсем уж плохо. Усилием воли он заставил себя подняться. Выхода не было, сейчас он стал солдатом истины и оружием ее возмездия. Он вернулся в лазарет и застал брата Иосифа, обтирающего холстом лицо одного из старцев.

– Мартин отлучился, – улыбаясь, объяснил хромоножка, – а я вот его заменяю.

– Нам надо поговорить, – четко сказал санитарный брат.

Монах как-то странно посмотрел на Бернара, спокойно положил холст рядом с лежанкой умирающего, не торопясь вытер руки и произнес:

– Поговорить, отчего же не поговорить, мой брат.

Они вышли. На улице Иосиф обернулся:

– Говори.

– Не я, а ты.

– А мне сказать нечего, – пожал плечами как-то сразу потускневший Иосиф.

– Не уверен, Иосиф, что случилось между тобой и Ожье?

– Что могло между нами случиться? – сделал непонимающий вид Иосиф.

– Это из-за Мартина?

Иосиф вздрогнул.

– Что тебе известно? – ощерился он.

– Что ты любишь моего ученика, и он скорее всего отвечает тебе взаимностью!

Хромоножка задрожал:

– Ты не смеешь!

– Еще как смею, – возразил ему Бернар, – я ведь давно замечал и ваши переглядывания, и ласковые прикосновения, и отлучки Мартина, и сколько раз ты засыпал во время утренней мессы. Просто закрывал глаза и отказывался видеть за этим нечто иное, нежели обычную дружбу.

– Ты осуждаешь нас?

– Я никого не осуждаю, брат мой, но ты не имел права забирать человеческую жизнь, – медленно произнес санитарный брат.

– Как ты догадался, Бернар, мне ведь почти удалось навести тебя на ложный след? – с внезапно проснувшимся любопытством спросил Иосиф.

– Св. Антуан направил мои мысли, и еще ты совершил одну ошибку.

– Какую, хотя в принципе сейчас не все ли равно, но все-таки какую?

– Помнишь, однажды ты сказал, что я нашел Ожье лежащим лицом вниз. Откуда ты мог узнать об этом? Я был один, когда перевернул его, и все остальные братья увидели его лицом к небу. Признаюсь, что сначала я не обратил никакого внимания. Только, пока молился, эта деталь неожиданно всплыла в памяти.

– Но ты мог упомянуть об этом сам, – возразил хромоножка.

– Нет, – покачал головой Бернар.

– А хотя какая сейчас разница! Если даже святые против меня! – махнул рукой Иосиф. – Так даже лучше. Ты прав, именно я убил Ожье.

– Он угрожал рассказать о ваших отношениях с Мартином?

– Да.

– Как ты его убил? Заклинанием?

– Каким заклинанием! – рассмеялся сухим скрипучим смехом Иосиф. – Ты думаешь, что мне подвластны силы природы? Если бы это было правдой, тогда я бы не нуждался в яде!

– Но мэтр Теодориус заверил меня, что это не может быть ядом, – слегка растерялся Бернар.

– Что он знает, твой мэтр! – с гордостью заявил Иосиф и даже стал как-то выше ростом. – Только продавать свои снадобья, которые скорее способны загнать человека в могилу! Приготовлением яда в нашей семье владели все, от мала до велика. Мои предки испокон веков жили на этой земле, и мы знаем лес и все, что растет в нем, как свои пять пальцев. Это секрет, он передается из поколения в поколение, и даже под пытками я его не выдам. Я могу приготовить около десятка разных ядов, в маленьких количествах они даже могут помочь от боли в суставах, остановить кровотечение, заглушить зубную боль, лишить человека сна или, наоборот, помочь от бессонницы! Мы обмазывали им кончики стрел, когда охотились. Достаточно задеть животное, и оно само упадет. Есть такие яды, которые действуют за доли секунды, они останавливают сердце и прерывают дыхание. Именно такой яд я и использовал против Ожье и нисколько о том не сожалею!

Бернар вскинул голову.

– Не смотри на меня так! В моей душе даже меньше раскаяния, чем если бы я придавил гадюку. Змеи приносят гораздо больше пользы и нападают, если у них больше нет выбора. Ожье относился к другой породе. Как он догадался о наших отношениях с Мартином, я не знаю. Но только одной ночью он выследил нас. А на следующий день пригрозил мне оглаской, если я не узнаю, где спрятаны тонарии! Как я ни пытался уверить его, что в тайну я не посвящен, он только смеялся. Его забавляло играть со мной, как кошка с мышкой. Никогда не думал, что познание святых книг делает человека такой грязной тварью! Ему нравилось мучить меня! И даже угрожал он не мне, а моему дорогому Мартину!

Санитарный брат отвел глаза. В его голове промелькнуло предсказание старой Бригитты: «Вот и ты ищешь истину, хочешь найти быстро и просто, там преступник, тут праведный суд. Второпях так можно настоящую правду-то мимо себя и пропустить. Проблему-то с виновным решить просто, только к чему это все приведет и подлинный ли это виновный?» В который раз убедился в справедливости слов старой колдуньи. Ведь она все увидела: и про бродягу, и про подлинную натуру псевдо-Ожье, и про нелегкий суд, который был вынужден вершить Бернар.

– В ту ночь я его умолял, говорил, что покину монастырь, исчезну и тем самым положу конец всему. Но Ожье только смеялся, говоря, что ему доставит удовольствие самолично посадить Мартина на кол! – В голосе Иосифа звучали такое отчаяние и такая боль, что Бернару стало окончательно не по себе.

– Разве любовь может быть богопротивной, Бернар? – продолжал хромоногий монах. – Скажи по совести, руку на сердце положа и глядя мне в глаза. Нет чище и благороднее моей любви к Мартину! Обещай мне, что не раскроешь нашу тайну, не отдашь твоего ученика на растерзание приору и его сподручным! А себя я накажу сам!

– Ты не имеешь на то права! Подумай, это же величайший грех! – не очень уверенно воскликнул спохватившийся инфирмариус.

– У меня есть выбор? Как на духу ответь, есть ли у меня выбор?

Бернар в глубине души признавал, что выбора у Иосифа не было. Не успел он и глазом моргнуть, как хромоногий монах поднес к губам крошечную фляжку и одним духом опустошил. Потом с молитвенным взглядом вложил фляжку в руки Бернара:

– Уничтожь ее и, умоляю, расскажи всем, что я умер от удара, и отмоли меня, брат мой, отмоли мою душу!

– Я буду молиться за тебя! – со слезами на глазах воскликнул Бернар.

Он схватил хромоножку за руки, пытаясь поддержать, но тот уже извивался в судорогах, сжимая зубы и не давая ни одному стону вырваться. Через несколько мгновений все было кончено. Бернар выпрямил, как мог, тело Иосифа, машинально спрятал фляжку в складках рясы и отправился за другими братьями. Все остальное происходило как в тумане: трещотка келаря, собравшиеся вокруг братья, горестные рыдания Мартина, торжественные песнопения, сопровождающие душу умершего в рай. И только санитарный брат горестно качал головой и повторял еле слышно, чтобы никто не услышал: «Прими Господи душу грешника и прости!»

Только на этом испытания того долгого и утомительного дня не кончились. Только отнесли тело Иосифа в мертвецкую, как перед Бернаром вырос глухонемой Поль. Он мыча потянул санитарного брата за рукав рясы, пальцем указывая на покои аббата. Инфирмариус был приглашен к аббату. И это приглашение равнялось приказу, нарушить который в монастыре никто бы не посмел.

В своих покоях Петр Достопочтенный был один.

– Pax et bonum, сын мой.

– Pax et bonum, отец мой, – склонил голову монах.

Санитарный брат с трудом выдерживал испытывающий взгляд аббата.

– Ты уверен, сын мой, что тебе нечего мне рассказать?

– Нет, отец мой.

– Именно поэтому ты отводишь глаза, как провинившийся школяр?

Бернар с трудом сглотнул ставшую неожиданно вязкой слюну. Петр Достопочтенный молчал. В жизни санитарный брат не испытывал такой тягостной тишины. Но он обязан был сдержать клятву и спасти Мартина от неминуемой кары.

– Хорошо, будь по-твоему, Поль, выходи, – Петр Достопочтенный показал рукой на дверь, и глухонемой охранник, поклонившись, вышел. Дождавшись, когда за гигантом закроется дверь, аббат поднял свои голубые глаза на инфирмариуса и четко произнес: – Теперь все, что ты расскажешь, будет тайной исповеди. Ты готов исповедоваться, сын мой?

Инфирмариус растерялся. Такого он не ожидал. Аббат оказался гораздо хитрее. Но теперь выхода у него не было. Отказаться от исповеди права он не имел. Запинаясь и прерываясь, начал он свое трудное повествование. Петр Достопочтенный слушал внимательно. В глазах его сначала заполыхал зарницами гнев, потом морщины разгладились, взгляд просветлел и погрустнел. Даже в один момент показалось Бернару, что в уголке левого глаза блеснула предательская слеза. Когда санитарный брат замолчал, установилась тишина. Только сердце Бернара рвалось на волю из грудной клетки, да тяжелое дыхание аббата разрывало камнем нависший полог безмолвия.

– Тяжкую доверил ты мне тайну. И как быть нам теперь? – Голос аббата прозвучал неожиданно громко и ясно.

– Вы сохраните тайну исповеди, отец мой? Вы не выдадите тайну Иосифа?

– Как я могу, в страшных грехах повинен брат Иосиф! Ой, в каких страшных! – обреченно произнес настоятель, неожиданно в его глазах заблестели искры, и он медленно, словно нащупывая возможное решение, заговорил: – Хотя ты прав, тайна исповеди все облегчает, ибо нет выше этой тайны, этого доверия, оказанного одним слабым человеком другому слабому человеку.

Аббат вновь замолчал, было видно, что его разрывают противоречивые чувства. Наконец черты лица его смягчились, и Бернар вздохнул с облегчением:

– Иосифа похороним в освященной земле как нашего брата, а Мартину сам прикажешь отстаивать ежедневно две всенощные молитвы, и так до конца его жизни. А почему, пусть молчит. Мало ли какую ошибку он мог совершить, никого это не касается.

Бернар выходил от аббата радостный. Он выполнил обещание, данное покойному. Иосиф может быть спокоен, Мартина никто не тронет. А что его помощник с радостью отстоит еще две молитвы, в этом Бернар не сомневался. Такое наказание ему будет только в радость и облегчение. Проходя мимо базилики, санитарный брат услышал пение. Мужской голос вдохновенно выводил Credo in unium Deum (Верую во единого Бога…). Скорбная и одновременно светлая мелодия звенела, поднимаясь светлым и радостным потоком к небу. Несколько снежинок закружилось в воздухе. Одна из них упала на рясу и долго не таяла. Бернар залюбовался ею. До Светлого Рождества Христова оставался ровно месяц. Бернар перекрестился и улыбнулся. В этот момент он почему-то подумал, что Иосиф будет прощен.
* * *

Жизнь брала свое. Обычный ход ее был нарушен, но она быстро справлялась с помехами и входила в обычное русло. А история? История ровно переходила из настоящего в прошлое. Только Настю такой поворот событий никоим образом не устраивал. Она была абсолютно уверена, что упустила нечто важное. Настя продолжала работать, Воскобойников вздохнул с облегчением. Парижане уехали, и Столетова наконец стала походить на саму себя. Город наряжался и усиленно готовился к Рождеству. Медленно подходило время отъезда. Настя взяла с хакера самое честное-пречестное слово, что за ней он уж шпионить не будет. Бодлер пообещал, правда, оставил за собой право действовать, если им будет грозить опасность. Со своей стороны Столетова попыталась настоять на том, чтобы познакомить его с Никой в реальности. В конце концов, своим спасением гречанка была обязана во многом хакеру. Но Бодлер отказался, предпочитая продолжать наблюдать за жизнью Ники со стороны. В этом Настя мешать ему не собиралась. Каждый живет как знает. Тем временем она закончила разбираться с черновиками Эдуарда де Вельтэна. Останавливаться на достигнутом, то есть на аресте Косты, она не собиралась. Во-первых, у нее появились кое-какие мысли, каким образом в руки Магнуса попали древние записи. Во-вторых, она была почти уверена, что исследования последнего не пропали бесследно. Она нашла логическое разрешение проблемы, осталось добиться встречи с тем, кто мог ответить на все ее вопросы. Она отправляла мейл за мейлом, попыталась заручиться поддержкой Старицкого, все бесполезно. Она уже начала было терять надежду, как пришел ответ:

«Готов встретиться с вами. Можете ли вы приехать в Сантандэр?»

Может ли она приехать в Сантандэр? Да, она была готова отправиться на край света, лишь бы развязать до конца эту историю! Позвонила Гарику, тот ее просьбе удивился. Потом махнул рукой:

– Ну и упрямая ты, никак не успокоишься. Что ж, твоя взяла, Сантандэр так Сантандэр, поедем на рождественские каникулы.

– Отлично! – обрадовалась Настя.

Пришел момент отъезда. Настя объявила ребятам, что ей необходимо вновь в Париж и возвращаться она будет одна. На Сережу было жалко смотреть, но Столетовой было сейчас не до него. Как и договорились с Гариком, она сама добралась до Биарицца. Арутюнян встречал ее на вокзале. Дорога до Сантандэра заняла два с половиной часа. Апартаменты Вальтера Дильса занимали последний этаж элегантного многоэтажного дома, прямо напротив импозантного здания головного офиса банка «Сантандэр». Хозяин дома одет был просто: джемпер, фланелевые брюки и легкие мокасины.

– Вы – упорная и очень неосторожная девушка, ни перед чем не останавливаетесь! – то ли с восхищением, то ли с осуждением произнес хозяин дома.

– Почему же, останавливаюсь, – исправила его Настя, – но речь шла всего лишь о поездке в Сантандэр.

– Вы в первый раз здесь?

– В первый, но думаю, что не в последний, удивительно приятный город!

– Мой самый любимый на свете, – улыбнулся Дильс, – только здесь я чувствую себя дома.

– И даже не в Аргентине?

– Аргентина в прошлом, том самом прошлом индейцев аймара, которое впереди будущего, – грустно покачал головой Дильс и после небольшой паузы добавил совершенно другим тоном: – Итак, вы уверены, что готовы услышать хотя бы одну из священных мелодий?

Настя с Гариком переглянулись и согласно кивнули.

– Как хотите, – посмотрел на них долгим, изучающим взглядом хозяин дома. Он нажал на кнопку на пульте, который держал в руках. Из динамиков полилась грустная музыка. Даже не музыка, а плач. И скорбь, тупая, мучительная, разрывала сердце.

– Какая беспощадная тоска! – прошептала Настя.

– Проще умереть! – подтвердил Гарик.

Вальтер взглянул на их посеревшие лица и потускневшие глаза и усмехнулся. Хотя было видно, что ему и самому не по себе, одним движением руки он остановил музыку и скрестил руки на груди, безмолвно рассматривая нечто одному ему видимое в окне. Первой нарушила молчание Настя:

– И это есть небесная музыка?

– Это одна из мелодий сакральной музыки Орфея.

– Они все такие печальные? – спросил Гарик.

– Не все, – покачал головой Дильс.

Музыка зазвучала вновь, но только сейчас в ней было что-то тихое, ласковое и свежее, как утренний туман веселого летнего дня. Перед глазами Насти встали горные вершины, зацепившиеся за них легкие облака, стрекот цикад, глухой шум моря и этот незабываемый аромат, когда запах лаванды смешивается с нагретой землей и легким соленым ветром. Она почувствовала глубокое сострадание ко всему живущему. И внезапно ей захотелось быть особенно искренней и нежной. Музыка захватывала чувства и несла вдаль, к неведомому берегу неведомой земли.

Внезапно она остановилась, и Столетова очнулась. Она была там же. Рядом сидел Гарик. По его потерянному виду она поняла, что он тоже испытал настоящее потрясение.

– А теперь не хотел бы показаться невежливым, но мне необходимо остаться с мадемуазель Столетовой один на один, – твердо заявил Дильс.

– То есть вы выставляете меня за дверь?

– Внизу есть приятный бар, у них очень хорошее вино. В любом случае выбирайте, или я остаюсь с Анастасией, или на этом наша встреча окончится.

– Оставь нас, – попросила Гарика Настя, – не бойся.

Тот нехотя поднялся с кресла, бросил угрожающий взгляд в направлении Дильса и направился к выходу. Когда за ним захлопнулась входная дверь, Дильс протянул руку:

– Дайте мне вашу сумочку.

– В ней нет подслушивающего устройства, – произнесла она, сразу поняв смысл неожиданной просьбы.

– Доверяй, но проверяй, кажется, именно так звучит ваша русская поговорка.

– Этому вас Старицкий научил.

– Не только он, – усмехнулся Дильс, – а теперь наденьте вот это. Так скажем, это ваша награда за поимку убийцы Эдуарда!

С этими словами он протянул Насте пару немного странных наушников. Она повертела их в руках. Необычные, ничего не скажешь, ничего похожего на звуковой излучатель, только плотный материал, смахивающий на полистирен, и все. Ее немой вопрос был понят правильно:

– Я их создал специально для нашего эксперимента. Эти наушники способны подстраиваться под любую форму головы, ушей и обладают идеальной звукоизоляцией. Но, как вы заметили, ничего похожего ни на звуковую мембрану, ни на усилитель звукового сигнала в них нет.

– То есть, если я их надену, я просто перестану что-либо слышать?

– Для этого они и созданы. Ни одного внешнего звука.

Настя натянула наушники, они действительно хорошо обхватили голову, впрочем, не сдавливая и не вызывая никакого неудобства. Зато мир вокруг стал удивительно безмолвным. И в этот момент она услышала музыку. Поразительно похожую на только что услышанную, но еще пронзительней. Эта мелодия проникала в самое нутро. Она подводила к краю вечности, оставляя, нет, бросая наедине с чем-то отчаянно желаемым и от которого кровь стыла в жилах. Музыка заполняла собой все, все вокруг поплыло перед глазами, привычные формы принимали причудливые очертания, пол под ногами разверзся, потолка не стало. Она парила, страх и радость наполняли все ее существо, да, собственно говоря, человеческих чувств уже не было. Вдруг все прервалось, оглушающая тишина установилась вокруг, и Настя потеряла сознание. Очнулась от резкого запаха чего-то похожего на нашатырь.

– Я не могла ее слышать! Что это? – слабо произнесла она, голова продолжала кружиться, а сердце бушевало в грудной клетке.

– Это и есть то, что мы называем музыкой неба, – просто объяснил Вальтер Дильс, – Пифагор называл ее Гармонией небесных Сфер, некоторые эзотеристы – музыкой души.

– Это и есть магическая музыка, способная управлять человеческим сознанием?

– Вернее, вырывать человеческое сознание из обычного мира, перенося его в мир тонких сфер, – поправил ее Дильс.

– Именно ее нашел Магнус?

– Так скажем, восстановил, Эдуард был гением, и если бы не этот сумасшедший монах…

– Но как я могу слышать?

– Если хотите понять, то придется вам сейчас выслушать немного занудной теории, если вы не против?

– Нисколько не против, – согласилась она.

– Ученым уже известен способ восприятия звука без участия барабанной перепонки, так называемый микроволновой звуковой эффект. Не буду вдаваться в подробности, просто особого рода излучения воздействуют на ткани вокруг ушной улитки, заставляя человека буквально кожей воспринимать различные звуки. Когда Эдуард впервые обратился ко мне с предложением продемонстрировать музыку, которую человек слышит не ушами, я подумал, что речь идет об одной из разновидностей микроволнового слухового эффекта. Но я ему не отказал. На встречу со мной он имел право хотя бы потому, что мы оба бывшие студенты Высшей школы искусств и ремесел. Ничего общего с тем, что вы услышали сейчас, это не имело. Только череда нескольких нот. И самое главное, я понял, что Эдуард нуждался не только и не столько в капитале, чтобы продолжить собственные исследования, ему нужен был соратник. Именно им я и стал. Но уговор был, что никто не должен был быть в курсе моего участия в проекте.

– Могу я узнать, как в руки Эдуарда попали таблички?

– Хорошо, я вам расскажу эту историю с самого начала, когда прапра…дед де Вельтэна получил заказ на постройку нескольких доходных домов в Лионе. Клюнийский монастырь к тому времени превратился в каменоломню.

Его рабочие, разбирая правую стену пресвитерия базилики, нашли небольшой тайник. Но, к их великому огорчению, ничего, кроме нескольких каменных табличек, в нем не было. Не зная, что с ними делать, они решили отдать их пра-пра-прадеду Эдуарда де Вельтэна – Пьеру Вельтэну. Рабочие, естественно, надеялись на награду. Пьер их надежды не обманул, но приказал держать язык за зубами. Так эти таблички оказались во владении семьи де Вельтэн. Вначале Пьер намеревался их продать. Но потом пришла реставрация, Церковь вернула себе былую власть, и де Вельтэн решил спрятать находку до поры до времени. Он и так снискал себе недобрую славу того, кто уничтожил монастырь. Не хватало еще, чтобы его обвинили в разграблении церковных ценностей. Тем более он решительно не понимал, что это были за таблички. Большая часть знаков была непонятной, и несколько греческих надписей не помогали, а только все больше запутывали. Пьер умер безвременно, а его наследников три плоских камня с еле видными знаками интересовали и того меньше. Их спрятали на чердаке, а потом благополучно забыли.

– И эти таблички на чердаке собственного загородного дома нашел Эдуард де Вельтэн?

– Вы все правильно поняли. Нужно сказать, что он был чрезвычайно целенаправленным молодым человеком. Это было его открытием, и он не собирался ни с кем делиться. Он даже специально выучил древнегреческий и обнаружил, что странные значки – всего лишь нотные знаки.

– Древнегреческий? – удивилась Настя.

– Именно поэтому он отправился на Афон.

– Где встретил Косту, – грустно произнесла Столетова, – но как монахи догадались, что в его руках мелодия древних мистерий?

– Скорее всего он их расспрашивал о знаках, может быть, показал отдельные отрывки.

– И что вы собираетесь делать с этим открытием?

– Пока ничего, никакого решения я не принял, Эдуард умер, он бы, конечно, скорее обнародовал свои изыскания. Я же предпочитаю сохранить их в тайне.

– Почему вы тогда рассказали все мне?

– Я знаю, что вы умеете хранить секреты. И ваш жених тоже, – улыбнулся Дильс.

– Он мне не жених, – поправила его автоматически Настя.

– Пока, но в жизни все меняется, милая мадемуазель.

Обратную дорогу Настя с Гариком проехали молча. Каждый был благодарен другому за паузу. Им казалось, что, разговорившись, они спугнут нечто услышанное и понятое сегодня, нечто очень важное. Им было просто важно остаться наедине с собственной душой. В Париже быстро заехав за остатком Настиных вещей, поехали в аэропорт. Перед посадкой расстались, крепко обнявшись и пообещав друг другу скоро встретиться. В самолете Настя молчала, не откликалась ни на расспросы говорливого соседа, ни на вопросы стюардессы. Ее быстро оставили в покое. Под крылом сахарной ватой лежали облака, солнце проглядывало иногда, посылая тонкие лучики и снова скрываясь за облаками.

На ее счастье, мама с тетей отправились за город, решили проверить закрытый на зиму дачный домик и заодно прихватить пару банок варенья и овощных консервов. Настя приказала ее не встречать, а противоречить они не осмелились. Зашла в квартиру, вдохнула знакомый домашний запах. Мама напекла блинов и поставила рядом банку янтарного меда. Настя заварила чай, обмакнула первый блин в мед и отправила в рот почти не разжевывая. Только сейчас поняла, насколько она соскучилась, и задохнулась от счастья. Было тепло, в батареях урчало, за окнами выл ветер, а Анастасия Столетова с толком и расстановкой объедалась вкуснющими мамиными блинами.

Вечером следующего дня позвонила, как и обещала, Нике.

– Ты уже в России? – удивилась гречанка. – Хорошо добралась?

– Да, а ты как, пришла в себя?

– Пришла, выяснилось, что я вполне стойкий оловянный солдатик, – со скрытой гордостью произнесла гречанка.

– Я рада за тебя.

– Спасибо, хотя я за себя не очень рада, когда думаю, как Коста, которого я считала самым близким и надежным другом, даже возлюбленным, использовал меня!

– Как ты могла догадаться?

– Лучше скажи, как я могла поверить его россказням о романтической любви! Только сейчас восстанавливаю все в памяти и понимаю, что в принципе идея отправиться во Францию принадлежала ему. Конечно, я всегда любила французский язык и хорошо говорила на нем. Бабушкины соседи были французами и активно учили меня языку с детства. И на Клюни он настоял. Я больше хотела в Лион, а он говорил, что, мол, жилье дешевле, да и ему проще будет что-либо найти. Потом как из шляпы волшебника вынул это самое исследование монастырского движения. А я никаких вопросов себе не задавала. Думаю, он искал активно выход на Эда. Мне ведь вначале больше понравился Роберт, мы даже стали друзьями, а он так ловко подвел меня к Эду, что я ничего и не заметила… Господи, как вспомню, не по себе становится!

– Лучше не вспоминай, оставь все это в прошлом, – посоветовала Настя.

– Да и потом, с чего он решил, что у меня что-то получится с Эдом?

– Это только он может сказать.

– Ладно, Бог ему судья, оставим все это, ты права, переверну страницу! Я хотела поговорить с тобой об очень важном для меня деле. Знаешь, тюремная камера очень даже располагает к размышлению.

– Могу себе представить.

– Тогда способна меня понять. Я просто задумалась, что вот я одна, брошена на произвол судьбы, надеяться не на кого, только родители. И вот появляется один человек, не очень симпатичный, похоже, со странностями, и приходит на помощь. Вот так просто, как рыцарь в сказке, приходит на помощь! – Голос ее дрогнул.

Настя молчала, переваривая услышанное.

– Ты не спрашиваешь, кто это?

– Старицкий? – солгала Настя, лихорадочно соображавшая, как выкарабкаться из такой двусмысленной ситуации.

– Не притворяйся, Настя, пожалуйста, интуиция у меня неплохая, и обычно я чувствую людей. На выходе из тюрьмы меня ждали ты и двое твоих друзей, и один, пониже ростом, смотрел на меня собачьим взглядом. Я хорошо знаю этот взгляд. Он в меня влюблен?

– Да, – решила не врать Столетова.

– Дай мне, если можешь, мейл или телефонный номер этого человека.

– Бодлера? – протянула Настя.

– Его на самом деле зовут Бодлером, как поэта?

– Нет, конечно, нет, его настоящее имя Александр, – и Настя задумалась, – слушай, фамилию не знаю, привыкла называть его Бодлером.

Настя со скоростью света перебирала варианты. Алекса она уже изучила и представить этого малахольного хакера, способного прилично ответить на мейл Ники, не могла. Но она просто обязана была дать ему хотя бы один шанс. Может быть, единственный в его жизни. Внезапно почувствовала собственную ответственность.

– Слушай, Ника, я должна тебя предупредить, что Бодлер – человек специфический.

– Это я уже поняла.

– Поэтому я просто дам тебе его адрес. Застать дома его легко, он там и работает, и живет. Если ты решила, что должна его увидеть, то я тебе препятствовать не буду. Тем более, честно говоря, если бы не он…

– То я бы активно гнила в тюремной камере, – закончила ее мысль гречанка, – и еще спасибо тебе за все. И знай, что я никогда не забуду и, если ты будешь во мне нуждаться, только позови.

– Спасибо, Ника, и удачи тебе.

– В смысле, с этим Бодлером? – неожиданно рассмеялась гречанка. – Не беспокойся, все будет хорошо.

Следствием этого разговора стало то, что вечером позаследующего дня в дверь бодлеровской парижской квартиры позвонили. Открывать Алекс не собирался. Любой его знакомый знал, что являться к нему вот так, без предупреждения, было высшим нахальством. Но неизвестный посетитель не сдавался. Звонок снова затрезвонил. Бодлер крепился, но после третьего звонка не выдержал.

– Что за наглость? – гаркнул он разъяренно, распахивая дверь, и пошатнулся в растерянности. На него смотрели удивительно синие, васильковые глаза. У Алекса подкосились ноги.

– Привет, Бодлер, я могу пройти? – весело произнесла Ника и, не дожидаясь приглашения, прошла внутрь. Бодлер роботом последовал за ней.

– А у тебя вполне уютно, просторно, только экранов многовато, – прокомментировала она и лукаво добавила: – Ты рад моему приходу?

– Я-я… – промямлил Бодлер, с ужасом чувствуя, что, похоже, потерял дар речи.

– Понятно, – тряхнула она головой, – кстати, время ужина подошло.

– Подошло, – выдавил из себя Бодлер и, как последний идиот, плюхнулся в кресло перед экраном, ухватившись за спасительную мышку.

– Ты занят?

– Да, – буркнул он, замирая.

– Отлично. – Ника развернулась и вышла.

Бодлер тупо смотрел ей вслед. Ему хотелось плакать, нет, выть от разочарования. Недоумок, набитый дурак, тупица, осел! Как ты мог упустить единственный в жизни шанс! Нет, он просто был безнадежным и законченным кретином. В его дверь постучалась первый раз в жизни фортуна, а он так бестолково упустил ее. Закон звездного часа, твою мать! Тот самый единственный раз, когда фортуна стучится в дверь, адресат чаще всего сидит в соседнем кабачке и не слышит ее стука. И он, Бодлер, оказался самым безнадежным и позорным болваном на свете. Он открыл дверь фортуне, но не смог удержать ее! Он схватился за голову и закачался в кресле.

В этот момент дверь отворилась, и в квартиру вновь зашла Ника.

– Вот я и вернулась, – весело, как ни в чем не бывало, объявила она, – а теперь нам обоим надо подкрепиться, тут за углом я открыла совершенно чудесный китайский ресторанчик. Кстати, его хозяин сказал, что хорошо тебя знает, и передал твои любимые пельмени.

– Мои любимые пельмени? – еле прошевелил губами Бодлер.

– Твои любимые пельмени! Да очнись наконец, оторвись от экрана, и будем питаться. Ты какой соус любишь?

– Ты вернулась, – констатировал Алекс.

– А ты решил, что избавился от меня навсегда?

– Н-нет, я испугался.

– Слушай, хакерами я не питаюсь, предпочитаю гастрономические рестораны.

– Мы можем пойти в ресторан! – спохватился Бодлер.

– Когда?

– Прямо сейчас.

– А это кто есть будет?

– Ерунда, неважно, если ты хочешь в ресторан, мы пойдем в ресторан.

– А если я хочу в зоопарк, мы пойдем в зоопарк, – вздохнула Ника.

– Да, мы пойдем в зоопарк, – покорно подтвердил Алекс.

– То есть достаточно, чтобы я произнесла вслух первую пришедшую в голову мысль, чтобы ты бросился со всех ног выполнять?

– У тебя не бывает несуразностей, – рискнул Бодлер.

– Бодлер, я не богиня, а нормальная женщина, и поверь мне, что нелепые поступки и глупые мысли мне свойственны так же, как и другим!

В этот момент дождь остановился. Закатное солнце выглянуло из-за тучи и осветило обиталище хакера красновато-золотистым светом. Ника улыбнулась и потянула Бодлера за рукав к столу. На этот раз фортуна, что с ней редко бывает, решила дать Александру Вошеку второй шанс.
1

Мир и любовь (лат.).