Лариса Капелле - Черное зеркало колдуна

Лариса Капелле

Черное зеркало колдуна

Нас всех друг другу посылает Бог.
На горе иль на радость – неизвестно,
Пока не проживем цикличный срок.
Пока мы не ответим свой урок…
Борис Пастернак

Глава 1. Все только начинается…

Это был один из самых дорогих и роскошных отелей мира. В Дубае все привыкли называть его Парусом. Здание на самом деле напоминало парус доу. Но если доу было простым и незатейливым рыбацким суденышком, то вдохновленный им отель стал одним из самых необычных в мире. Его построили на искусственном острове рядом с побережьем, и Бурдж-эль-Араб стал визитной карточкой выросшего в пустыне города. Для его создателей сравнительной степени не существовало, исключительно превосходная. Только самое дорогое, изысканное, необыкновенное, уникальное. Золото, редкие сорта мрамора, изумительная мебель из ценных пород дерева, потрясающей красоты ковры и подлинные произведения искусства. Даже привычных коридоров не было, и из двери каждого номера открывался вид на поднимающиеся вверх спиралью этажи и сияющее цветом и светом фойе отеля. Несмотря на заоблачные цены, проблемы с постояльцами у отеля не имелось. Большинство номеров было забронировано на несколько месяцев вперед. Но обитателю двухэтажного суперлюкса № 76 никогда не приходилось беспокоиться об отсутствии брони. Для него номер находился всегда, в любое время года и в любое время дня и ночи.

Это был представительный мужчина лет шестидесяти, вежливый и холодный, как кусок льда. Он был всегда один, охранники селились в комнатах подешевле, к женщинам он был равнодушен. Посетителей он не принимал, в ресторанах не появлялся, еду ему доставляли в номер.

Этим вечером в суперлюксе было особенно тихо. Еда на тележке так и осталась нетронутой. Прозрачный воздух обжигал пронизывающей, отчаянной свежестью кондиционеров. Где-то внизу, под отелем-парусником, шумел океан, а на берегу сиял залитый электрическим светом огромный город.

Скорчившемуся в углу человеку было все равно. Ни один из внешних признаков власти и богатства для него не существовал. Этот номер был его домом на какое-то время, он знал только дату приезда, дата отъезда от него не зависела. Уедет, когда станет совсем невмоготу. Он жил только в отелях, и только в самых лучших. Он мог себе это позволить, кочуя из города в город, из страны в страну. Какая-то непреодолимая сила гнала его, только так он мог спастись. Но сейчас это помогало все меньше и меньше. Человеку было страшно. Нет, слово «страх» было слишком мягким, мужчину корежило, к тому, что он видел, описание обычных человеческих эмоций было неприменимо. То стеная, то молясь, он торопливо чертил вокруг себя белым мелом полукруги на полу и на стене, словно заключая себя в странную оболочку. Следом вне и внутри полукругов были выведены дрожащей рукой непонятные магические символы. Неровный, колеблющийся свет восьми свечей придавал всему происходящему еще более зловещий оттенок. В глазах мужчины полыхал ужас, граничивший с безумием. Руки судорожно перебирали спасительные амулеты: освященный крест с Афона, четки из Мекки с суратами, руку Фатимы, заклинания сибирского шамана, священные перышки с Гималаев, крошечный сосуд с освященной водой из Лурда.

Человек прислушался. Здание отеля молчало. Весь внешний шум исчез, уступил место оглушающей тишине. Внезапно в комнате повеяло отвратительной сыростью, воздух стал неприятным, человек затаился. Почувствовалось какое-то движение, заколыхались гардины, свет стал тусклым, привычные очертания мебели расплылись причудливыми зигзагами. Человек всхлипнул и вцепился в амулеты. Тень приблизилась к кругу, и волосы на голове несчастного зашевелились, горло сдавило, и ледяной холод стал медленно разливаться по телу, сковывая члены и затрудняя дыхание. Так же внезапно холод отступил, и на него дохнуло нестерпимым жаром. Тело его затряслось в конвульсиях, потом в голове все заволокло туманом, и он отключился.

Утром привычная горничная ловко стерла остатки мела с пола, позвала консьержа. Совместными усилиями они уложили спящего мертвым сном человека на огромную кровать. Затем горничная расшнуровала ботинки, осторожно, чтобы не разбудить, стащила пиджак и прикрыла мужчину шелковым покрывалом. Странности постояльца она знала, и ей было не впервой. Впрочем, у богатых и знаменитых странностей было до черта и больше. Это нормальных можно было по пальцам пересчитать, но их в Бурдж-эль-Араб заносило не так уж часто, и такие сумасшедше дорогие номера они брали редко. Для них были дорогие отели в деловой части Дубая.
* * *

Все началось в тот самый день, когда в доме Каси Кузнецовой появился Бодлер. Она слегка удивилась и даже напряглась. Стоявшего на пороге человека обычным гостем назвать было трудно, но хакер Александр Вошек по прозвищу Бодлер был другом Кирилла, он помог ей в трудный момент, поэтому имел право здесь находиться. Зато Бодлера ее покорное гостеприимство слегка озадачило:

– Ты даже не спрашиваешь, какими судьбами?

– То есть ты не просто отдохнуть?

– Я похож на человека, который, чтобы просто отдохнуть, отправляется куда-то на край света?

Краем света в данном случае являлся замок Касиной мамы Екатерины Дмитриевны на границе французских департаментов Лота и Оверни. Но Кася комментировать данное заявление не стала. К Бодлеру и к его завихрениям она худо-бедно привыкла. Правда, их стало меньше с того момента, когда компьютерный гений неожиданно для всех его знакомых нашел женщину своей жизни, мечты и т. д. – гречанку Нику. Парочка была странной: золотоволосая блондинка, вслед которой дружно поворачивались головы мужчин всех возрастов, и ничем не примечательный Бодлер. Но мнение всех остальных влюбленных не интересовало, им было хорошо вместе.

На этот раз Ника уехала к родителям, а Бодлер отправился к Касе.

– Думаю, что нашел для тебя выход, – чуть ли не с порога заявил гость. Вокруг да около ходить он не собирался, в тонкостях этикета не разбирался, о погоде разговаривать не умел и не считал нужным учиться.

– Я похожа на человека, который заблудился? – слегка опешила она.

– У тебя депрессия, – констатировал компьютерный гений.

– С чего ты взял?

– Просто знаю.

– То есть теперь ты стал знатоком человеческих душ, – с иронией заметила Кася. Зря старалась, иронии Бодлер тоже не понимал.

– Не всех, только некоторых, – просто ответил он и добавил, – которые мне интересны.

Слегка обалдевшая от сюрпризов Кася так и не поняла: факт, что ее душа заслуживала внимания компьютерного гения, должен был ей польстить или ужаснуть. Но в одном Бодлер был прав: последние события, ее поиски Скрижалей Бессмертия и особенно гибель Аркадия многое перевернули в ее жизни. До этого все ей казалось проще, она шла по жизни с легкостью, особенно ни о чем не задумываясь. Например, категорически отказывалась думать о завтрашнем дне и еще того хуже: откладывать на черный день. Это занятие ей представлялось совершенно пустой тратой времени. Идти навстречу неизвестности для нее было комфортнее и, самое главное, интереснее. Да и какой смысл подстилать соломку, когда все равно не знаешь, ни когда упадешь, ни где. Мать сначала скрипела, возмущалась, что дочери категорически не хватает серьезности, потом привыкла. Тем более Екатерина Дмитриевна и сама всех удивила! Касина мать отправила в тартарары собственную благополучную жизнь в Ницце и, не жалея ни сил, ни времени, ни средств, бросилась восстанавливать заброшенный замок на границе Лота и Оверни. Старая история про траекторию падения яблока повторялась с завидной последовательностью. Дочь была похожа на мать и мать соответственно – на дочь.

Но Скрижали Бессмертия многое изменили. Одним словом, Кася повзрослела. А это, как известно, лучше поздно, чем никогда. Хотя обстоятельства ее взросления оказались по-настоящему трагическими. Она заглянула в глаза собственной и чужой смерти, потеряла близкого друга и впервые почувствовала, что такое утратить надежду. Было и другое: из ее жизни совершенно неожиданно исчез Кирилл. Они расстались почти сразу после смерти Аркадия. И с того момента от него не было ни ответа ни привета, если не считать несколько записулек по Телеграму. Она вернулась в замок, к матери, совершенно опустошенная, ей казалось, вся жизнь ее превратится в эту нескончаемую осень-зиму. Правда, мать настаивала, что время лечит и лето все равно не за горами. Екатерина Дмитриевна была права, лето повторилось. За ним, как и полагается, пришла осень, потом все слегка запорошило ненадежным южнофранцузским снежком. Следом потекли ручьи, и весна вступила в свои права, а за ней повторилось и лето. История со Скрижалями слегка забылась, Кася уже начала строить новые планы, стала подрабатывать в местном фонде охране исторических памятников, параллельно проводила тематические экскурсии и, конечно же, помогала матери в реставрации их замка. Работы шли полным ходом, и вскоре мать и дочь стали задумываться, что же они будут делать дальше. Екатерина Дмитриевна предлагала то открыть небольшой отель-ресторан в левом, только что восстановленном крыле, то создать музей. Именно в этот момент в замке появился друг Кирилла.

– У меня для тебя одно предложение…

– Надеюсь, не руки и сердца?! – съерничала Кася.

Озадаченный вид Бодлера означал одно: Алекс воспринял данный вывод всерьез. Чувство юмора у него отсутствовало начисто, в социальных отношениях он был полным нулем и в эмоциях себе подобных разбирался с трудом. Поэтому она поспешила добавить:

– Я пошутила, говори, какое предложение.

Бодлер облегченно вздохнул. А Кася про себя подумала, что технология глубинного обучения, разработанная для искусственного интеллекта, могла вполне пригодиться другу Кирилла. Во всяком случае, с помощью оной даже машину удавалось научить разбираться в окружающем мире.

– Есть одна интересная работа, как раз то, что ты любишь.

– А что я люблю?

– Как что?! Загадки, таинственные предметы из прошлого и расследования преступлений из настоящего, – спокойно перечислил хакер.

– Ну, допустим, расследования преступлений к числу моих приоритетов не относятся.

– Ну а без них никак, – развел руками Бодлер, – когда речь идет о власти над себе подобными и обладании сверхъестественным, некоторых ничто не останавливает.

– Ты ударился в философию, – констатировала Кася.

– Нет, просто начал наконец понимать окружающий меня мир.

– Только начал!

– Раньше это мне было ни к чему, люди слишком занудные и малоинтересные существа, все талдычат об одном и том же и ходят вокруг одного и того же.

– И что же изменилось?

– Сообразил, что мне надоело работать на других, и решил заняться собственным бизнесом.

– Ты, бизнесом?! – У Каси непроизвольно открылся рот. Похоже, Ника совершала со своим возлюбленным чудеса.

– Ну да, я бизнесом, а что тут такого, – пожал хилыми плечами Бодлер, – создал стартап по анализу Big Data (больших данных), у меня там несколько революционных алгоритмов, народ валом повалил, берусь только за то, что нравится, правда, Google заинтересовался, но мне пока с ними не по пути, как придумаю что-нибудь новое, алгоритмы продам и новый стартап создам.

Кася представила себе обрывающих на себе волосы американцев, пытающихся обрисовать компьютерному гению преимущества сотрудничества с ними, перспективы и прочие чуждые Бодлеру вещи, и хихикнула.

– Ты чего смеешься, не веришь?

– Верю, конечно же, просто представила себе менеджера, пытающегося тебе втолковать особенности бизнес-плана.

– Зря смеешься, ты меня всегда недооценивала, – нахохлился Бодлер.

– Не дуйся, лучше расскажи, как действует твоя система, – примирительным тоном произнесла спохватившаяся вовремя Кася. Похоже, Бодлер научился обижаться. Любовь делала с ним чудеса. Раньше он никоим образом не реагировал на ее подначки, с равным успехом можно было оскорбить кухонный комбайн.

– Мои алгоритмы отслеживают следы людей, перемещающихся по ссылкам во Всемирной паутине. Тебе достаточно набрать: «рецепт быстрого и недорогого салата», как они зачислят тебя в раздел, сгруппируют с другими такими запросами и сделают вывод, какое количество людей ищет в данной стране или вообще в мире подобный рецепт.

– Это настолько важно? – удивилась она.

– Тебе нет, а вот специалистам по маркетингу и производителям компонентов, из которых ты собираешься приготовить твой салат, важно, и супермаркетам, поставщикам и закупщикам, и трэйдерам на биржах сельскохозяйственных продуктов важно, и социологам тоже интересно, в качестве анализа изменившегося отношения людей к еде, места женщины в обществе, доходов населения и прочее. Дальше перечислять?

– Думаю, что достаточно, ты меня убедил, правда, теперь я, прежде чем набрать что-либо в Гугле, сначала подумаю. Такое ощущение, что сидишь не перед своим компьютером, а в клетке в зоопарке! А кругом более-менее благодарные зрители ожидают, когда же ты себе почешешь нос.

– Или задницу, – улыбнулся Бодлер.

Кася вконец ошалела. Хакер проявил чувство юмора.

– Ну а мне ты что предлагаешь? Тоже заниматься Big Data? Я же в этом ровным счетом ничего не понимаю!

– Я пару раз сотрудничал с одной дамой, арт-дилером и владелицей галереи, у нее возникли какие-то проблемы с документами из личного архива, они пропали, и я посоветовал ей обратиться к тебе. Зовут ее Сессилия Гласс. Я на досуге ею поинтересовался, все с ней в порядке.

В случае Бодлера слово «поинтересовался» означало вскрытие мэйлов, файлов и прочего содержания всех информационных носителей Сессилии, начиная с компьютера и камер наружного и внутреннего наблюдения и кончая памятью охраны, холодильника, микроволновки и телевизора. Кася комментировать не стала. Ее занимало другое:

– То есть ты предлагаешь мне искать документы? Интересно, каким ветром занесло к тебе арт-дилера?

– Тем же, что и всех остальных, в информационном пространстве много чего плавает, ты даже представить себе не можешь количество доступных сведений, мегаданных, большинство из которых раньше было надежно скрыто.

– И твои алгоритмы выносят весь этот сор из избы.

– Не только сор, но и много чего полезного.

– Ладно, не буду спорить, то есть эта Сессилия Гласс хочет, чтобы я нашла ее документы.

– Она в подробности меня не посвятила, да и они мне, собственно говоря, абсолютно неинтересны, просто она попросила передать тебе номер телефона и просьбу созвониться с ней. Дама старой школы, предпочитает личный контакт.

На этом решили пока остановиться. Бодлер явно устал, Кася отвела его в комнату для гостей, расположенную в оставшейся от славного военного прошлого замка сторожевой башне. Хакер восхищенно уставился в открывающийся из окна вид и даже открыл было рот, чтобы похвалить. Приличествующих слов не нашел и рот закрыл. Вниз он спустился через час, был представлен по всем правилам вернувшейся маме, Екатерине Дмитриевне, и заглянувшим на огонек, вернее, на миску овсянки с мясом охранникам: мастифу Лорду Эндрю и приблудившемуся представителю славной дворовой собачьей породы Жулику. Псы обнюхали Бодлера, затем отправились к мискам с овсянкой, пару раз лизнули и выскочили во двор.

– Что-то они совсем аппетит потеряли, наверное, лето…

Екатерина Дмитриевна проводила собак задумчивым взглядом и стала расспрашивать Бодлера. Тот отвечал коротко, поблагодарил за гостеприимство, сделал несколько комплиментов, даже согласился на небольшую экскурсию по замку. К Касиному большому удивлению, экскурсия продлилась достаточно долго. Неужели Бодлер стал наконец-то проявлять хоть какой-то интерес к истории? Раньше хакера она никоим образом не интересовала, в прошлом не было компьютеров, искусственного интеллекта, Интернета, а все остальное, на его взгляд, не заслуживало внимания. Ситуация, похоже, изменилась.

Пока Бодлер готовился к ужину, мать делилась впечатлениями о новом госте с дочерью.

– Вовсе он не малахольный, кстати, он очень хорошо у нас ориентируется, меня это даже удивило.

– Ориентируется у нас? – повторила за ней Кася.

– Вот именно, тебя это удивляет?

Кася кивнула.

– Кстати, ты никогда ему не рассказывала о потайной двери?

– Нет, с чего бы это я стала о ней рассказывать!

– Тогда, может, Кирилл проболтался?

– Не должен был, он же знает, чем мы рискуем, если эта тайна станет достоянием широкой и особенно неширокой общественности!

Кася занервничала. Эта дверь вела в подземное святилище Черной Королевы, и никто из внешнего мира не должен был о ней знать.

– С чего ты решила, что Бодлеру что-то известно?

– Заметила, как он внимательно разглядывал панели, словно искал что-то. Потом увидел, что я на него смотрю, и резко отвернулся. Не беспокойся, наверное, мне просто показалось.

– Наверное, – не очень уверенно подтвердила Кася.

– И кстати, про недавнее наводнение ты ему рассказала?

Кася помотала головой и задумалась. Их действительно совсем недавно хорошенько залило во время весенних ливней. Град разбил старую черепицу, и водяной поток обрушился на кухню. Крышу с тех пор починили, и особых следов наводнение, к счастью, не оставило. Но вот в чем она была уверена на сто процентов, так это в том, что ни Бодлеру, ни Кириллу про случившееся она не рассказывала. Пока размышляла, глаза сами собой уставились в глазок видеокамеры внутреннего наблюдения, которой они с матерью оснастили большой салон. Вторая камера была в коридоре, ведущем в малый салон и кухню. Были еще три другие камеры наружного наблюдения и несколько датчиков, реагирующих на любое вторжение. Все было заказано в местной каорской охранной конторе. Оборудование было самым современным, и его покупка обошлась матери с дочерью в кругленькую сумму. На установке в свое время настоял Кирилл.

Кася похолодела. Вернулась в малый салон, Бодлер уже спустился и что-то лихорадочно набирал на собственном компьютере.

– Бодлер, – вкрадчиво произнесла она.

– Угу, – отозвался тот.

– Хотела давно посоветоваться с тобой как со специалистом, насколько просто взломать системы защиты камер внутреннего и наружного наблюдения?

– Смотря как построена защита, – отозвался хакер.

– А ты не мог бы проверить защиту наших камер?

– А чего ее проверять, она хорошая, Кирилл построил многоуровневую. И тем более, если кто-то попытается взломать, сразу придет сигнал тревоги, – отмахнулся хакер, – не волнуйся.

– Кирилл построил многоуровневую, – повторила она и спросила на этот раз не обещающим ничего хорошего голосом: – И куда придет этот сигнал тревоги?

– О черт! – вырвалось у Бодлера. – Это я так просто сказал.

– Конечно, – медленно произнесла хозяйка замка, бросила быстрый взгляд на нагло взирающий на нее глазок видеокамеры и устремилась в кухню.

В кухне начала выдвигать ящики комода в поисках черного скотча. Ее лихорадочный розыск закончился успехом минут через десять. Бодлер, последовавший за ней, с обреченным видом наблюдал за ее действиями. Потом на той же скорости Кася ринулась в подсобку за стремянкой. Вернувшаяся в дом Екатерина Дмитриевна застала свою дочь за весьма странным занятием. Та стояла на стремянке и заклеивала глазок видеокамеры черным скотчем. Без каких-либо объяснений Кася сложила стремянку. Потом отправилась во двор, притащила раскладную лестницу и так же тщательно принялась залеплять остальные камеры. Наконец она слезла с лестницы и с удовлетворенным видом принялась рассматривать плоды собственных усилий. На крыльцо вышел Бодлер, беспомощно развел руками, потом без слов вернулся к своему компьютеру. Комментарии он благоразумно не делал.

Реакция не заставила себя ждать. Через пару часов после произведенной операции пришло зашифрованное сообщение от Кирилла. Оно было совершенно невинным и милым:

«Привет, как дела? Надеюсь, что все в порядке))) невероятно скучаю, целую и люблю…»

Ответ был кратким и незашифрованным:

«Козел!!! …»

Ниже было помещено изображение этого самого неизвестно за что нелюбимого российским женским полом парнокопытного млекопитающего, мирно жующего изумрудную траву. С той стороны после короткого шока последовало мрачное пророчество:

«Бодлер, подлец, не доживет до весны (((»

Кася парировала:

«А мне по барабану».

Через какое-то время пришло предложение мирного урегулирования конфликта:

«Оставь хотя бы наружку! Пожалуйста, подумай о мерах безопасности, будь разумной!»

Кася отправила:

«Подумаю…»

И как обещала, поразмыслила минут с десять. Потом размеренным шагом отправилась за лестницей. Освободила наружные камеры от скотча и показала в глазок Fuck you. Пришло: «Спасибо», отправила: «Пожалуйста». После недолгого перерыва пришло вопросительное:

«Мир?)))»

Ответом было второе «подумаю». После этого Кася отключилась. Размышлять о превратностях ее отношений с Кириллом не хотелось. Факт наблюдения за ее жизнью извне вывел ее из себя ненадолго. Она даже удивилась собственной наивности, вспомнив, что идея установить видеонаблюдение принадлежала Кириллу. Могла бы раньше догадаться, глупая курица! Квалификация Кирилла ей была известна, он был очень хорошим компьютерщиком и криптографом. А от этого до хорошего взломщика рукой подать. Сама видела их совместные действия с Бодлером. Скажи мне, кто твой друг!.. Потом погрустила на тему, что все у них с Кириллом не как у людей. Следом запретила себе об этом думать. С Кириллом она разберется после, когда он появится. А сейчас порох тратить впустую незачем, еще пригодится. Вернулась к сегодняшнему предложению Бодлера. А, чем черт не шутит, в конце концов, чем она рискует? Замок и реставрационные работы никуда от нее не убегут, а мать поворчит и перестанет, за тридцать лет Касиной жизни родительница уже привыкла к причудам собственной дочери.

Так что на следующий день Бодлер мирно клевал носом в Касином внедорожнике, несущемся на полной дозволенной скорости в Париж.

Москва, август 1589 года

Пятый год пошел, как венчали на царствование Федора Иоанновича. Царь был тихий, кроткий, войну не любил, никого не притеснял. Времена пошли спокойные, хорошие времена.

Боярин Еремей Иванович Шацкий вздохнул, погладил окладистую бороду с пробивавшейся уже, все-таки сорок пять недавно стукнуло, сединой. С царем Иваном Васильевичем все по-другому было, проснешься утром и не знаешь, доживешь до вечера или нет. Горяч был царь Иван, да и на расправу скорехонек. Еремей один раз еле-еле ноги унес, схоронился со своим семейством в деревушке под Ярославлем. Так царский гнев и переждал. Тем временем Бельские в почет вошли, им вовремя сумел парой штук лучшей голландской шерсти поклониться, у купцов английских выторговал, да речным жемчугом. Бельские не забыли и в обиду не дали. Так тяжелое время и пережил. А сейчас вроде бы жить да радоваться. Москва разбогатела, словно отдышавшись от опричнины и дикого времени. Народишко подобрел, ожили ремесленники, зашевелились купцы, сначала робко, с оглядкой заторговали, а потом и вовсе наводнили город всем, чем богата была Московия: салом, льном, пенькой, мехами, воском, лесом. Тут и заморский торговый люд не заставил себя ждать. Конечно, шептали по углам, что вовсе не царь-батюшка правит, а его шурин, брат царицы Ирины. Что правда, то правда, Борис Годунов без шума, медленно, но верно прибрал власть к рукам. Да только простому люду какое дело, кто правит, царь или его шурин?!

Еремей Бориса знал давно, только дружбы между ними особой не водилось. Еремей в свое время по молодости и по наивности полагал, что дороже всего ратная слава. Вот и мотало его с одного поля битвы на другое, однако ни чести, ни богатства ему это не принесло. Борис же умнее всех оказался, с ранних лет сообразил, что дворцовые интриги дают куда больше, нежели ратные подвиги. Да и пока воины сражаются, кто рядом царю все, что нужно, на ушко нашептывает? Так и сабелькой махать незачем. Понял Борис и то, что до поры до времени лучше в тени держаться, а не высовываться. Высунувшуюся башку, не ровен час, быстрехонько снесут, особенно такой государь горячий, как покойный Иван Васильевич.

Еремей вздохнул и почесал бороду. С чего это его на воспоминания понесло? Не до былого ему сейчас, с сегодняшним бы разобраться, а то как пятого дня не заладилось, так и пошло все кувырком.

Сначала неподалеку от боярской усадьбы английских купцов ограбили. И не каких-нибудь, а которые от тамошней королевы подарки везли московскому царю. Шацкий в других державах не бывал, но про их диковины был наслышан, недаром купцы часто и у него останавливались. Это все Толоконников, управляющий, придумал. Воров сыскать было поручено подьячему Федору Басенкову. Третьего дня, говорят, он по соседству наведывался и про постоялый двор Кузьмы Скоробогата расспрашивал. Скоро мог и к боярину нагрянуть. Толоконников вон даже разволновался, а чего тревожиться-то?! У Скоробогата свои беды, а боярину чужие ни к чему, ему бы со своими разобраться.

Шацкий покачал головой. Басенков – пес упрямый, если след взял, то не собьется, о подьячем что только не рассказывали. Да про крутой нрав, въедливость и упрямство Федора слухи всякие ходили. И никому, ни отъявленному татю, ни бывалому офене, ни мелкому воришке, ни самому ловкому плуту, не хотелось попадаться в руки подьячего. Он любого, самого хитрого и опытного разбойника мог выследить, схватить и к суду представить. Потому и понятно, что Басенкову, несмотря на молодость, все место судьи Земского приказа прочили. Вот времена пошли, без роду, без племени и в судьи! Боярин завистливо вздохнул, покачал головой и начал было возмущаться несправедливостью эпохи, но, вспомнив собственные заботы, запечалился.

Горькие думы одолевали боярина не случайно. Как с утра не заладилось, так и пошло-поехало. А все из-за Настьки, старшей дочки. Вот ведь не подвезло! Старшая дочка – глупая коровища, вся в мать! Когда женился, надеялся на свояков Ольгердовичей, в то время они в почете были. Поэтому и посватался к их сестре Марфе. Не поглядел, что лицом нехороша да небогата. На родню больше смотрел. Да только расчет недальновидным оказался. Ольгердовичи через четыре года в немилость впали. Забылись и загордились, да и в литовскую сторону стали заглядываться, к латинской вере примериваться. Вот и поволокли их как миленьких на дыбу, а там от их гордости да ума многомудрого и ошметков не осталось.

Он еще раз вздохнул. Почему тогда отца своего не послушался? Как говорил старик, так и получилось. От жены ни почестей, ни богатства, одна худая слава досталась. Ладно, если бы собой хороша была, так нет же: худа и высока, как верста коломенская, глаза совиные, круглые, на коже словно черти горох молотили, ладно хоть на характер добрая, хозяйственная, да и умом Бог не обделил, а вот красоты не дал. И старшая, Настька, вся в мать пошла. Поэтому и сватов никто не засылает.

Был бы в милости, так отбою от женихов не было бы. Младшая – красавица, дородством и статью в отца пошла, но не резон младшую раньше старшей выдавать. Не принято, позор, люди засмеют. Совсем чести в доме Шацких не осталось. Он снова вздохнул, вспомнив, как третьего дня Анна, младшенькая, токовала. Второй раз сваты от Ромодановских приходили, сватать Аню за старшего сына. Боярин принял ласково, да только ни «да», ни «нет» не сказал. Мол, к зиме ближе решит. Сын Ромодановский, Егор, как конь ретивый, закусил удила и на своем стоять пытался. Ладно сваха, Степанида Хлопская, из беды неминуемой выручила, шутками да прибаутками и Егора заговорила, и сватов успокоила. Ссориться с Ромодановскими, которые у самого царя московского что ни день на пир званы, не резон.

Худшее его ждало впереди. Как сватов проводили, Анна в слезы и в ноги отцу кинулась:

– Так и просижу в девках, тятенька, а все из-за нее, из-за Насти-и-и!!!

Рыдания отцовской любимицы словно огнем прожигали мягкое сердце, а от залитого слезами лица совсем было невмоготу. А Аня тем временем продолжала:

– Постриглась бы Настька в монахини, и почет семье, и беды меньше. А приданого монахиням и вовсе не надобно.

Боярину помышление Анино понравилось. А может, и в самом деле, чем черт не шутит? Мысли его тяжело заворочались, то и дело натыкаясь одна на другую. Вызвал Настю. Попробовал по-доброму, по-отечески. Та только молчит и рукавом утирается. Может, и сладил бы, да только принесла нелегкая Арину, Марфину племянницу. Та как услышала, так взвилась коршуном и накинулась сначала на Аню, потом и дяде досталось. Боярин только молчал да покряхтывал. Если бы рот открыл, и ему бы не поздоровилось. И откуда у Арины характер такой, ну чисто сатана в юбке! И языком складно мелет, что не придерешься и словечка не вставишь:

«Вы, дяденька, Аньку не слушайте и Настю в монастырь идти не понуждайте. Ни вам счастья не будет, ни нам. Совесть, она хоть без зубов, а все равно загрызет. Ни дня, ни ночи покоя не даст. А ты, подлая, все козни строишь! – обратилась она с явной угрозой к двоюродной сестре, да так, что та вздрогнула и глаза опустила. – Гляди, хитришь и извиваешься, как змея поганая, да только и на тебя каблук найдется!»

И вытащила младшенькую за рукав из отцовских палат, а Настя вслед, даже разрешения тятинькиного не попросила.

«Эх, жизнь жить – не лапти плести! – Думушки заворочались тяжелыми каменьями в голове боярина. – Вот беда-то!»

Самое время с Ромодановскими породниться, они бы по-родственному могли и слово за него шурину царскому, Борису Годунову, замолвить. Милость государева никому не помешает. В этот момент трудоемкий мыслительный процесс прервала боярыня Марфа. Шацкий взглянул на жену и тут же отвернулся. Глаза у той были снова на мокром месте. Небось опять с Настькой плакала, что сватов нет. Сидят дуры-бабы и ревут. Боярин горько вздохнул и с тоской посмотрел на жену.

– Правду Арина рассказывает про то, что вы с Анной задумали? – прямо спросила Марфа.

– Уже доложила, – вздохнул боярин.

– И Настеньку тебе совсем не жалко при живых родителях в монастырь отправлять? – Голос жены предательски зазвенел.

– Так ведь это дело благое… – начал было осторожно Еремей.

– Я тебе благое дело покажу, и думать забудь! Захочет Настя – сама попросится, а нет – не неволь!

Шацкий крякнул, но благоразумно промолчал. С женой, да еще в ярости, он предпочитал не спорить. Марфа выскочила, а Еремей Иванович так и остался сидеть, поглаживая седую бороду. Был он человеком степенным, неторопливым. А что торопиться, это пусть холопы торопятся, а родовитому человеку держать себя уметь надо.

«Эх, Арина, лихоманка тебя побери!» – вздохнул боярин вслух и торопливо оглянулся, не подслушивает ли кто. Потом сам же устыдился. Кого боится! Жениной племянницы, сироты бездомной!

Арина появилась в боярском поместье совсем недавно. Тятенька ее Артемий, деревенский батюшка, еще по весне умер горячкой, матери не стало еще раньше, вот Марфа и решила приютить бедолагу, а кому она еще нужна? Еремей Иванович пытался было про лишний рот слово вставить, но не тут-то было. Марфа заявила, что, мол, ее племянница никого в имении не объест, только польза от нее. Мол, она тятенькой своим грамоте обученная, вот и дочек обучит.

Шацкий помотал возмущенно головой. А на что бабам грамота сдалась, лукавого только тешить! Жена должна в рот мужу смотреть и уму мужниному удивляться! Мало ли чему книги научить могут! Сам Еремей Иванович в грамоте силен не был, для книг был у него подьячий Федор Толоконников, да и сама Марфа.

«Ну и характер у Арины! Много воли ей дали! Да и Марфа совсем стыд потеряла! Мужу перечить вздумала! Если бабы начнут заправлять, то конец придет Руси!»

От таких мыслей стало даже приятнее, спокойнее, что ли. Боярин даже плечи расправил и озираться перестал. Внезапно вспомнил дело, беспокоившее всю неделю, и снова приуныл. Все пошло кувырком. Наверное, не случайно дела стали страшные твориться на Москве. Сатанинские… Подумал и осенил себя крестным знамением, на всякий случай. Вспомнил молодого писаря, найденного замученным, да так, что живого места на теле не осталось. Сроду на Москве таких бесовских дел не водилось. Ну порежут кого по пьяни или по злому умыслу, на дыбу вздернут злодея, но потом его же на погост отвезут и за упокой души помолятся. Но чтоб такая лютая смерть – не было такого! На Руси жили просто, без затей, а какая богобоязненная душа такое сотворит?! Убитого писаря он знал. Звали его Иван Хлопонин, и был он из сыновей боярских. С отцом его, Василием, вместе на Литву ходили. Да только как Василия не стало, вдова его поиздержалась, да и по нынешним временам особенно не размахнешься. Поэтому и пристроили родственники старшего на воинскую, а среднего, Ивана, на государственную службу. Хотя Ванька был только на чужую работу глядеть горазд. Ни усердия, ни старания в хлопонинском отпрыске не было, одна печаль-забота тревожила молодца – как бы погулять, попировать да за красными девицами поволочиться.

А вчера ключница Агафья с рынка новости принесла, что стражники на Дмитровской дороге нашли бездыханное тело дружка хлопонинского – Фомы Снегирева, из богатой купеческой семьи. Агафья бубнила своим заупокойным голосом, что, мол, кровищи натекло ужас, и еще подробности, от которых живот наизнанку выворачивало, а глаза горели блеском то ли страха, то ли неясного торжества. Совсем стало непонятно. Вначале все на Фому думали, мол, по пьянке сотоварища порешил. Ан нет, получалось, что не он. Их с Ванькой водой было не разлить, два сапога пара: ветреники и бездельники. Только за что им такую лютую смерть? Как ни думал боярин, придумать не мог. Один ответ: козни лукавого.

Хотя что о других печалиться, самому бы выкрутиться. Шацкий вздохнул и вернулся к тому, что занимало его с утра. Да только мысли умные в голову приходить не спешили.

«Надо бы с Никифором посоветоваться», – подумал он и с облегчением вздохнул. Хорошая мысль, Никифору Толоконникову, своему управляющему, Еремей Иванович доверял. Да еще удивлялся, что такого большого ума человек служит такой сошке, как он. Запросто мог стать подьячим, да таким, к которому проситель меньше чем с гривенником и не совался бы. Нет же, сидит в его затхлом поместье и управляет тремя деревеньками, данными Шацким в кормление. Хотя только благодаря Толоконникову хозяйство не приходило в упадок. Деревеньки были справными. Смерды к более богатым соседям и не думали перебегать. Зачем бегать, если и у себя хорошо живется. Умел Толоконников так дело справить, что подати холопам были не в тягость. Так что Никифор плохого посоветовать не мог.
Глава 2. О том, как не спотыкаются, лежа в постели

Сессилия Гласс оказалась дамой сумасбродной и непредсказуемой. Угадать, что именно творилось в ее голове, было невозможно. Это была невысокая пожилая женщина неопределенного возраста, с властным голосом и озорным взглядом карих с золотистыми искорками глаз. Неяркий макияж, тщательно уложенные пепельные волосы и осанка балерины дополняли картину. Кабинет ее был оформлен просто и изысканно: серо-белые тона, пара постмодернистских пейзажей, два миниатюрных деревца, безумно дорогая и столь же незамысловатая мебель. Никаких книг, досье, только мерцающий экран и белая клавиатура и удивительно удобный стул для посетителей, на котором ерзала от нетерпения Кася. Причиной ее недоумения был разговор не о чем, длившийся без малого уже минут двадцать.

– Вам известна история «Титаника»?

– Кто ее не знает, – пожала плечами Кася, – в общих чертах, конечно. Гигантский пароход, чудо техники, затонувший после столкновения с айсбергом. Что-то вроде Вавилонской башни нового времени.

– В каком смысле? – подняла брови Сессилия Гласс.

– В том и другом случае люди бросили вызов богу и природе и поплатились за собственное легкомыслие.

– Оригинальный взгляд, но меня в истории «Титаника» привлекла совсем другая идея. Мой отец, радиолюбитель, как-то рассказал мне ее с совершенно неожиданной точки зрения, и я ее запомнила. В эту эпоху радиосвязи особого значения не придавали. Плавали без нее по морям веками и так же и собирались плавать дальше. Радисты к экипажу корабля не относились, и они были завалены работой, никакого отношения к навигации не имеющей. На «Титанике» собрались сливки высшего общества, промышленные магнаты, банкиры, политики, и вся эта публика завалила радистов работой, начиная с телеграмм делового содержания и кончая приветами близким и дальним членам семьи. Телеграммы стоили не просто дорого, а очень дорого, и именно за эту работу радистам хорошо платили. Вполне закономерно, что именно ей Джек Филипс и Гарольд Брайд, радисты «Титаника», придавали особое значение. Четырнадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года радисты получили несколько сообщений об айсбергах, встреченных другими судами. Никто этим сообщениям особого значения не придал. В одиннадцать часов вечера суда «Калифорния» и «Месаба», находящиеся совсем рядом, сообщили, что их путь прегражден айсбергами. Радист «Калифорнии» один за другим отправлял сигналы тревоги. Брайд спал, Филипс торопился закончить отправку срочных телеграмм. Сообщения «Калифорнии» его не заинтересовали. Он – не моряк, айсберги – проблема экипажа. Его проблема – отправить в срок приветы двоюродному дядюшке и котировку акций. Радист «Калифорнии» пытался настаивать. И что сделал Филипс? Он потребовал, чтобы его оставили в покое и позволили закончить работу. Капитан так и не узнал о предупреждениях соседних судов. Продолжение известно всем. Филипс погиб, как и большинство членов экипажа и пассажиров корабля, Брайд же до конца своей жизни отказывался говорить с кем-либо об истории «Титаника».

Сессилия продолжила после небольшой паузы:

– Получается, что именно эти приветы двоюродному дядюшке, эта маленькая и ничтожная деталь стоила жизни больше чем тысяче людей! Мой отец считал ее очень поучительной, эту историю. Она меня поразила с детства, и с тех пор я никогда не пренебрегала самыми незначительными деталями.

– И что же за деталь, которая не дает вам покоя?

– Из моих личных архивов пропало несколько бумаг.

– Компрометирующие документы? – озвучила Кася первое, что пришло в голову.

Сессилия только улыбнулась в ответ. Но так, что собеседница сразу сообразила: глупость сморозила. Перед встречей Кася быстро просмотрела собранные Бодлером сведения. Сессилия Гласс была одним из преуспевающих арт-дилеров французской столицы. Ее галерея специализировалась в основном на египетских древностях, византийских иконах, Ренессансе, французском барокко и русском модерне. Почему именно такой странный выбор? Ответить было сложно. Сессилия вообще была человеком неординарным и чаще всего непредсказуемым. И, судя по всему, делала исключительно то, что ей нравилось. Впрочем, она могла себе это позволить. Покойный месье Гласс никакого отношения к искусству не имел, зато обладал потрясающим чутьем на выгодные сделки в области недвижимости. Поэтому тылы обеспечил не только жене, но и будущим пяти как минимум коленам собственных потомков, правда, прямых потомков не было, только многочисленные племянники и племянницы. Сессилия к мужниному капиталу почти не притрагивалась, собственный бизнес приносил ей более чем приличный доход. Тем более репутация ее была безупречной, и большое количество людей доверяли сделки по покупке-продаже произведений искусства именно ей.

– Сессилия, можно откровенно?

– Конечно, всегда лучше откровенно.

– Мы полчаса уже сидим и разговариваем на отвлеченные темы, скоро и до погоды доберемся, и я решительно не понимаю, зачем я могла вам понадобиться, да еще так срочно.

– Я вам сказала, что из моих архивов пропали документы.

– Только не сказали какие.

– Хорошо, дальше ходить вокруг да около не имеет смысла, – тряхнула головой пожилая дама, – в документах была копия отчета некоего Артемия Фокина, писца Земского приказа, о расследовании ряда преступлений, всколыхнувших Москву в тысяча пятьсот восемьдесят девятом году.

– И почему вас заинтересовал этот отчет?

– Вы когда-нибудь слышали о черных зеркалах Джона Ди?

Кася напрягла память, и та ее не подвела. Перед глазами всплыло небольшое зеркало из обсидиана, стоящее в витрине Британского музея. Легенда под ним гласила, что предмет принадлежал личному астрологу и магу английской королевы Елизаветы I Тюдор Джону Ди.

– Слышала в общих чертах и видела одно из его зеркал, – отрапортовала она, – только магией я особенно не увлекаюсь.

– Не бойтесь, в магию погружаться вам не придется. Из моих архивов пропали документы, связанные с моими расследованиями истории черных зеркал. Лет десять назад один влиятельный коллекционер, Александр Келен, попросил меня найти одно из подлинных черных зеркал Джона Ди. Я напала на следы, которые вели в Московию шестнадцатого века. Тогда в мои руки и попала копия отчета, в котором явно говорится, что английские купцы привезли некое черное зеркало в подарок царю Федору Иоанновичу. Вроде бы царь приглашал Джона Ди к себе на службу, но тот приехать не смог и прислал зеркало в подарок.

– Насколько я помню, Федора Иоанновича магия особенно не интересовала, был он богобоязненным и откровенно недалеким?! – удивилась Кася.

– Совершенно точно, но вы забываете, что страной управлял Борис Годунов, а ему ясновидение очень даже могло понадобиться, – справедливо заметила Сессилия, – но в принципе меня особенно не интересовало, кто на самом деле пригласил Ди и кому предназначалось зеркало. Самое главное, что оно исчезло бесследно.

– Бесследно?

– Да, купеческий караван ограбили, и зеркало пропало. И именно этим делом и занимался некий подьячий Федор Басенков, отчет о расследовании которого и был в моих руках.

– Он нашел зеркало?

– В том-то и дело, что нет, во всяком случае, такой была официальная версия.

– Почему вы не довели исследования до конца?

– Очень просто, коллекционер умер, у меня появились другие, более выгодные контракты, в мои руки попало несколько полотен итальянского Ренессанса. То есть мне оказалась не до черного зеркала Джона Ди. Документы я, конечно, оставила. И вот месяц назад, когда решила навести порядок в архивах, заметила пропажу. Попыталась было разобраться сама, но не смогла. Поэтому решила прибегнуть к посторонней помощи. К полиции обращаться не хочется, да и кто будет всерьез заниматься исчезновением каких-то связанных с историческим исследованием бумажек.

– Тогда почему я?

– Вы – человек посторонний, незаинтересованный, обладающий интересным, на мой взгляд, опытом расследования запутанных ситуаций, поэтому я вас и вызвала. А потом, мне к вам посоветовали обратиться.

– Вы настолько доверяете Бодлеру?

– Не только ему, – улыбнулась Сессилия, – у вас уже сложилась некоторая репутация в наших кругах…

«Интересно как получается, у меня уже есть репутация, о которой я и не подозреваю, послужной список славных дел! Знаменитая сыщица, Шерлок Холмс в томате! Мисс Марпл отдыхает! Впору собственную контору открывать с секретаршей в приемной и заняться срочными поисками доктора Ватсона, чтобы в рот смотрел и моему уму удивлялся! – Ватсона воображение нарисовало молодым мускулистым голубоглазым брюнетом с широкой белозубой улыбкой из рекламы зубной пасты. – Похоже, у меня начался сексуальный голод, скоро на знакомства по Интернету потянет или того хуже – на мужской стриптиз. Когда же ты вернешься, Кирилл?! Выход один: срочно приниматься за дело».

Вдохновленная собственными размышлениями, Кася быстро пробежала глазами предложенный договор, внутренне присвистнула, увидев размеры гонорара, даже торговаться не надо было, они и так превзошли самые смелые ее ожидания, выслушала объяснения и, запросив дополнительную информацию, договорилась о следующей встрече на завтра. Сегодня был понедельник, выходной день в галерее Сессилии, поэтому лично с сотрудниками Касе познакомиться не пришлось.

Сессилия проводила Касю и с облегчением вздохнула: принятое решение казалось ей единственно правильным. Она просто обязана была выйти на след зеркала, прежде чем оно попадет в руки ее хорошего, можно сказать, любимого знакомого. Сессилия Гласс была готова на все. Она должна быть первой. А девушка станет ее орудием. И иногда человеческая жизнь значит не так уж много…

Москва, август 1589 года

Подьячий Земского приказа Федор Басенков мерил шагами залу. Писец Артемий Фокин старательно скрипел пером. Приказная изба в этот вечерний час уже опустела, писцы разошлись. Ярыги еще раньше разбежались, в такую позднюю пору просителей не было, а значит, и подношений ждать было нечего. Артемий тихонько вздохнул, воздух в приказной избе уже выстыл, а дров подкинуть некому. А Басенкову хоть бы хны, носится по горнице как угорелый. Артемий искоса взглянул на начальника и снова вздохнул. Эх, молодо-зелено, никакой степенности, порывист, как молодой скакун, только что копытом не бьет и узды не закусывает! Подьячий действительно для своего чина и безродности был молод, всего двадцать пять годков, высок, широк в плечах и собой недурен. Недаром бабы заглядывались. Каштановые волосы и бороду стриг коротко, одежду предпочитал самую простую, но удобную. Работал много, на износ, и своим подчиненным спуску не давал. Поэтому и быстро из писцов вырос в подьячие. А потом и вовсе стал подьячим «с приписью», то есть, можно сказать, дьяком, и подчинялся напрямую судье Земского приказа окольничему Григорию Борисовичу Васильчикову. Фокин взгрустнул по былым, хорошим временам, когда подьячим «с приписью» был Иван Суворин, вот с кем жилось не тужилось. А этот, гусь молодой, все думу думает, нет чтобы домой, на покой. На столе подьячего возвышались бумажные стопы, с правой стороны одна повыше, уже прочитанная, а с левой пониже, до которой руки пока не дошли.

– Что-то тут не так, – беспокойно пробормотал Федор.

– А что не так? – удивился Артемий. – Третьего дня потревожились, а сейчас вроде ничего. За ночь вроде никакого душегубства не случилось, иначе приставы нам тут же доложили бы. Все спокойно…

– Спокойно, говоришь? Вот то-то и дело, что спокойно, а мне такая тишь да благодать не нравится! – покачал головой Басенков и пуще прежнего по палате забегал. У Артемия от такого круговертия в глазах потемнело.

«Ишь ты, тишь да благодать ему не нравится, неугомонному, вот и сиди тут!» – с тоской подумал служивый и, зевнув и перекрестив для благообразия рот, продолжил выводить буквы, старательно скрипя пером.

Федор Басенков действительно покоя себе не находил и домой не торопился. Ограбление посольства и два убийства, одно за другим, не давали ему покоя. Последнее время в Москве привыкли, что тати и воры затаились, за городом пошаливали, а в самой Москве ни-ни. Всякое, конечно, случалось, но чтобы целое посольство ограбили! Такого сраму давно не было. Верные люди донесли, что следы ведут в сторону постоялого двора Кузьмы Скоробогата. Федор туда наведался, с Кузьмой поговорил. Тот явно что-то знал, глаза все в сторону отводил, да руки подрагивали. Наверняка краденое с рук сбывал. Басенков сначала решил было отправить Кузьму на допрос. Но своих пытошных дел мастеров он знал хорошо, на дыбе и на колесе человек в чем хочешь мог признаться. Да только расследование от этого не продвинется, лишь более крупного зверя спугнет. Чтобы рыхлый, как студень, и трусливый Кузьма сам на такое решился и шайкой заправлял?! Подьячий не вчера на свет родился! И что-то говорило ему, что ограбление посольства и убийство писцов каким-то образом связаны. Нет, узелок этот так просто не распутаешь, а разрубать его он, Федор, не собирался. Значит, следовало запастись терпением.

Басенков просмотрел еще раз дневные доклады и решил, что на сегодня хватит. Все равно ни до чего путного не додумается, поэтому отпустил заждавшегося Фокина и отправился домой. Жил он совсем недалеко от палат Земского приказа, в Дмитровской слободе. До дома добрался быстро, перешагнул порог и с облегчением вздохнул. В горнице хорошо пахло, сосновыми дровами и мясными пирогами. Василий возился у печки и с неудовольствием взглянул на племянника:

– Чего так припозднился-то, пироги небось сгорели совсем!

– Так уж и сгорели, не серчай, – примирительно произнес Басенков, быстро ополаскивая руки и пристраиваясь у большого, для большой семьи сделанного, стола. Перед ним как по мановению волшебной палочки тут же возникли дымящаяся похлебка и два толстых ломтя ржаного хлеба. Федор с удовольствием втянул аппетитный запах и, не торопясь, принялся за еду. Василий пристроился напротив, озабоченно разглядывая племянника:

– Не жалеют тебя, заездили совсем, – с укоризной произнес он, – небось крошки во рту с утра не было.

Федор только усмехнулся в ответ, его дядя был неисправим. Тем более что Василий, небольшого росточка, сухонький мужчина пятидесяти двух лет, сердился так, для виду. В племяннике своем он души не чаял, а уж горд как был! Хотя если бы не Василий, то Федора, может быть, уже и на свете бы не было. Родителей Басенкова не стало, когда малышу исполнилось два года. Оба сгорели в летнем пожаре, беременная мать упала в обморок, отец вытащил маленького сына, вернулся за женой, но не успел, так оба и погибли. Дядя Василий прибежал сразу, отвез младшую сестренку со свояком на погост и забрал осиротевшего Федора к себе. До шести лет продержал мальчонку с собой, а потом отдал монахам: постигать всякие науки.

Самому-то Василию грамоте обучиться не удалось, да и кто за него монахам бы заплатил. Так и стал ярыжкой, околачиваясь целыми днями около Земского приказа и ожидая, у кого из писцов и подьячих случится какая надоба, письмецо ли отнести, разузнать ли что, ни от чего не отказывался. Москву знал как свои пять пальцев, кто где живет, чем кормится. Был бы грамотным, наверняка бы писцом стал, поэтому и племяннику перво-наперво объяснил, что простому человеку без науки никуда. Это богатые да родовитые могли не учиться, дедовская слава да отцовские деньги сами собой дорогу протаривали, а бедняку только собственные голова и усердие помощники. О себе нисколечко не думал, если надо, на хлебе и воде сидел, в лаптях ходил, но монахам за Федора платил исправно: по полтине раз в две недели, а по праздникам курочку, а когда и гуся приносил. Дядины старания были вознаграждены. Федор оказался способным учеником, живым, любознательным, трудолюбивым и настойчивым, он быстро превзошел своих учителей и без всякого подношения был принят в Земский приказ. И здесь проявились совсем новые качества Федора Басенкова: хитрость, ловкость, упорство идущей по следу гончей, умение распутывать самые сложные и казавшиеся на первый взгляд неразрешимыми дела. Поэтому не случайно все прочили молодому подьячему место судьи.

После ужина Федор поднялся в терем, поставленный на ярус выше главной залы и горницы, служившей дядиной спальней. В свое время именно из-за этого терема он и выбрал дом, казавшийся неказистым и небольшим. Слишком уж ему понравился открывавшийся из окон вид. Шутка ли сказать, весь Кремль белокаменный с церквями, да Москва-река как на ладони! В тереме ему было спокойнее, да и подальше тут от домовой суеты. Полы были чисто выскоблены, на лавках лежали медвежьи шкуры, стол был застелен вышитой скатертью, а в углах дядя для хорошего духу повесил свежевысушенные букеты чабреца и полыни. Василий, до сорока лет помыкавшийся без собственной крыши над головой, к убранству дома относился с большим старанием и любовью, граничившей с благоговением. Мебель заказал у самого лучшего плотника, мог целыми днями скоблить, чистить, мыть.

Басенков устроился на скамье, вытянул ноги и принялся размышлять. Ограбление английских купцов было слишком уж необычным. Да и сами купцы вели себя странно. Сначала на розыске особенно не настаивали, мол, ничего особенного украдено не было. Для купцов – дело неслыханное, торговый люд за полушку удавится, а тут две подводы пропали. Купцы что-то недоговаривали, и это ограбление явно было не простым. Потом в приказ каждый день зачастили, да еще стали настаивать на том, что, мол, Федор, если что найдет, первым делом должен им доложить, мол, они сами с обидчиками разберутся. Наглость неслыханная, словно у себя распоряжаются! Особенно их главный, Ричардом звали, нахальничал. Федор его выслушал, головой покивал, но ни «да», ни «нет» не сказал. А что скажешь? Англичане у царского шурина Бориса Годунова больно в почете были! К тамошней королеве еще покойный царь Иван Васильевич сватался, вот они дорожку на Русь проторили и хозяевами себя почувствовали.

Федор вздохнул и покачал головой. То ли захотелось ему Ричарду за наглость отомстить, то ли проверить, но отправил он в тот же день Фокина на рынки, и тот вернулся сияющий от гордости. Выяснил, что английские торговцы сами затеяли расследование. И предметом их интереса были вовсе не украденные ткани и порох, а самый обычный предмет – зеркало.

– Я подумал было, что безделушка эта должна была быть отделана дорогущими самоцветными камнями, – рассказывал гордый своими успехами Фокин, – оказалось, что нет. Порасспрашивал дальше, получается, что оклад у зеркала самый что ни на есть обыкновенный, немного жемчуга на ручке, да и все, только черное оно, зеркало это.

– Черное? – удивился тогда Федор.

– Вот именно, и почему цвет у него такой странный, никому не известно.

– Колдовское, может быть?

– А кто его знает, вот не думал, что англичане эти чернокнижниками еще окажутся! – перекрестился на всякий случай Артемий.

Больше ничего особенного его помощнику выведать не удалось. Но Федору уже было над чем подумать, и особенное зеркало его заинтриговало. Справлялся о зеркале таком у книжных монахов, но те только крестились и отмахивались. Да и представить себе, что англичане решили подарить такой нечистый предмет известному своей богобоязненностью царю, Басенков никак не мог. Тогда кому предназначалось зеркало? Годунову? Федор Годунова лично видел несколько раз, но разговаривать не пришлось, не его поля ягода. Борис в приказных избах появлялся крайне редко, судьи сами во дворец ходили с докладом, но все это не мешало Годунову быть самым осведомленным человеком в Московии. Поэтому Федору следовало быть вдвойне осторожным. Что-то во всем этом было не так. Что именно, понять он не мог, какая-то маленькая, незначительная деталь от него ускользала. И как он ни старался, но поймать ее не получалось. Так всю ночь и проворочался и только под утро заснул беспокойным, быстрым сном.
Глава 3. Причину и пластырь можно приклеить где угодно

Кася вышла из галереи, с удовольствием втянула свежий воздух и направилась куда глаза глядят. Так ей гораздо легче думалось. А поразмышлять было о чем. Хотя самое время пристроиться перед экраном и прочитать все известное о Джоне Ди. Впрочем, Ди от нее никуда не убежит, а ситуацию следовало сначала хорошо обдумать. Сессилия уже запросила копию отчета Фокина, оставалось подождать.

Августовское солнце приятно грело, не обжигая, легкий ветерок овевал лицо. Она сама удивилась легкости, с которой взялась за дело. Неужели ностальгия? А совсем недавно думала, что завязала раз и навсегда. Никогда не говори «никогда». Продолжала идти, наслаждаясь августовским парижским солнцем, по небольшой, примыкающей к Инвалидам улочке, и размышляла. Как ни странно, но по Парижу она соскучилась. Даже доводы матери, Екатерины Дмитриевны, которой славная столица Франции надоела хуже пареной репы, не могли заставить ее изменить собственное мнение. Впрочем, такое расхождение взглядов матери и дочери было скорее правилом, нежели исключением. Чтобы пересчитать случаи совпадения, достаточно было пальцев верхних конечностей.

Кася вернулась к только что закончившейся встрече, прокручивая в голове полученные сведения. В галерее Сессилии работали пять человек, включая приходящую уборщицу. Кроме того, существовало несколько предприятий, к сотрудникам которых мадам Гласс регулярно обращалась и которые соответственно были вхожи в галерею. Народу набиралось немало, и каждый мог пробраться в архив и стащить документы.

Девушка присела на лавочку и вытащила планшет. Благо, у галереи была своя страничка в «Фейсбуке». Хорошее новшество – социальная сеть. Если подключить мозги и внимание, можно многое узнать, кто чем живет-дышит, кто кем старается показаться, что кому дорого и интересно, и еще скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты.

У Сессилии работала в основном молодежь, исключая приходящую уборщицу Надин, той было около шестидесяти. Первыми в списке шли документалистки Шанталь и Мари. Рыжая как огонь Шанталь была самой опытной сотрудницей, возраст – 42 года, мать семейства, все самое приличное и обыкновенное. Страничка на «Фейсбуке» – ничего особенного, явно создала аккаунт, чтобы найти друзей детства или присматривать за детьми: сыном 15 лет и дочерью 12. Сына Шанталь, Дилана, Кася быстро нашла в друзьях, аккаунт был открытый, над настройками явно никто серьезно не поработал, поэтому уже через пару минут она могла просмотреть десяток фотографий дома, семьи, путешествий и даже видео семейного обеда где-то на юге Франции. В общем, Шанталь можно было исключить из списка подозреваемых.

Мари была помоложе, ей исполнилось 35, зато, как ни странно, «Фейсбука» у нее не было, поэтому пришлось ограничиться сведениями, данными Сессилией. Следом шли два арт-дилера: Грегори Лашелье и Ян Столль. Персонажи интересные, активные тусовщики, не спешившие пришвартоваться к семейной пристани. И наконец, последней шла некая Лена Гаврилова, Касина соотечественница, вроде бы бывшая замужем за голландцем, работающим в Париже. Правда, в персональном досье и в зарплатных квитках она значилась под своей девичьей фамилией.

Итак, пища к размышлению уже имелась, на этом можно было остановиться и оставить подсознание работать над поставленной проблемой. Мозговые штурмы Кася не любила, предпочитая полагаться на собственную интуицию и ждать неизвестно откуда возникавших идей.

Для начала решила потрясти старые связи и обратиться к Пьеру Нодэну. На его консультационную фирму она когда-то работала, и расстались они с Нодэном друзьями. Нодэн в мире арт-бизнеса был фигурой известной, хороший профессионал и опытный коммерсант, к тому же обладающий отличной, никоим образом не подмоченной репутацией. В свое время Касе несказанно повезло, что ее приняли в такую интересную фирму.

Ноги сами принесли ее в хорошо знакомый офис. Пьер был на месте:

– Кася, какими судьбами?!

– Привет, Пьер, надеюсь, что у тебя все в порядке?

– Более или менее, как у всех нормальных людей. Но ты так и не ответила на мой вопрос: каким ветром тебя занесло?

– То есть ты совершенно не в курсе?

– В курсе чего?

– Мне предложила сотрудничество мадам Сессилия Гласс. – Говоря это, Кася внимательно наблюдала за Нодэном. Тот только улыбнулся и как ни в чем не бывало произнес:

– Поздравляю, хоть кто-то нашелся, чтобы вытащить тебя из твоей провинции!

– В моей провинции было не так уж плохо, – пожала она плечами.

– Не так уж плохо или не так уж хорошо? – лукаво поинтересовался Нодэн.

– Ты прав, я немножко заскучала! – рассмеялась Кася.

– Так что все, что ни делается, все к лучшему, – развел руками Пьер.

«Без меня меня женили!» – промелькнуло в голове девушки, хотя, если так подумать, то это предложение оказалось весьма кстати.

Кася вышла из кабинета. Она перекинулась парой слов с документалистками Клодиной и Полеттой, зашла поприветствовать Патрика, заместителя Нодэна. Тот в участника французского Сопротивления играть не стал:

– Очень рад, что ты согласилась, – произнес он после короткого приветствия, – надеюсь, что не пожалеешь!

– Хотелось бы, – улыбнулась Кася, – ты тоже в курсе?

– Сессилия сначала на меня вышла, я с ней когда-то начинал, классная тетка, и почище гончей, если взяла след, ничто не остановит!

– То есть ты и в курсе дела, которое она решила мне поручить?

– Нет, дорогая, мы в это не вмешиваемся, нас попросили дать тебе рекомендации, мы, не задумываясь, их дали и добавили, что ей очень повезет, если ты согласишься. Так что, думаю, на гонорары она не поскупилась!

– Правильно думаешь, и спасибо.

– Пожалуйста, – похлопал ее по плечу Патрик и произнес любимое: – It is small world, – означавшее, что их дороги обязательно пересекутся и у нее непременно появится шанс поблагодарить его, Патрика, и всю нодэновскую команду.

На обратном пути Кася даже взгрустнула, что когда-то ушла из фирмы. Пьер умел хорошо продавать свои способности и заодно способности всех работающих на него сотрудников. Кроме того, он отличался талантом находить нужных сотрудников и никогда не натравливал их друг на друга, то есть по принципу «разделяй и властвуй» не действовал. Его девизом, скорее всего, было: «вместе весело шагать» и главное – «хорошая команда, а остальное приложится»! Его заместитель Патрик хоть и не был наделен такими же качествами, как Нодэн, но был хорошим агентом-менеджером. Он умело проводил рекламу, мастерски отсеивал невыгодные контракты, от которых одни неприятности, и умело выбирал выгодные, с которыми проблем было минимум, а дохода максимум. Работать с ними было приятно, и кто знает, может быть, она к ним еще вернется.

Насчет будущего Кася научилась не загадывать. В конце концов, собственную научную деятельность она начала, успешно строча научные диссертации под чужими именами. Впрочем, такая работа оказалась отличным мастер-классом, она научила ее не бояться оригинальных решений проблем и поиска самых неожиданных гипотез.

Москва, август 1589 года

С утра к боярину Шацкому пришел один человек, приезда которого Еремей Иванович ждал с нетерпением и робкой надеждой. Этим долгожданным гостем был сказитель Фрол Капищев. В боярской вотчине его знали, поэтому и на его приход никто не обратил особого внимания. Правда, на этот раз боярин приказал поселить Фрола в усадьбе, в каморке, рядом с кухней.

Ключница Агафья, сухая, согнутая, как кочерга, вдова лет пятидесяти, попыталась было воспротивиться. Но не тут-то было, боярин был непреклонен, и ключнице не оставалось ничего иного, как подчиниться. Правда, Агафья попыталась было боярыне пожаловаться, что тут такой переполох, а еще этим пустобрехом надо заниматься, но Марфа мужу противоречить не решилась. Фрола Агафья знала давно, считала его ни к чему не пригодным пустомелей, но первая садилась слушать Фроловы сказки, зачарованно и с какой-то детской жадностью внимая неторопливой речи сказителя.

Сказитель был мужчиной невзрачным, маленького роста и ничем не примечательной наружности. Своим подвижным, юрким тельцем, черными глазками и остреньким носиком он напоминал куницу. Единственное: чистоплотности у своего животного тотема Фрол не перенял. Мать и дочери постоянно пеняли боярину, что он привечает эту нечисть. Боярину же дурной дух Фрола нисколько не мешал. В ратных делах и не то приходилось выносить. Зато сколько всего знал Фрол, не перечислишь, какие только чужие земли не видел, все заморские дивы пересмотрел.

– Разведал ли ты то, о чем я тебя просил? – первым дело спросил Фрола боярин.

– Как тебе сказать, боярин, задачу трудную ты мне задал. Люди боятся о таком даже говорить, да и кудесников с чародеями нынче поубавилось, не знал я, к кому получше будет обратиться. Тем более слава Талалея его пережила. Боятся другие чародеи силами с ним мериться. Разное поговаривают. Одни говорят, что Талалей пред смертью свою Черную книгу так никому и не передал, а значит, обаяние да обморочение его побороть никому не по силам.

– Никому не под силу… – эхом повторил боярин за Фролом, и такая безнадежность прозвучала в его голосе, что его собеседник тут же зачастил:

– Не горюй, боярин! Не хочу надеждой тебя тешить, но далеко ходить тебе не надо было. В Москве, в Дмитровской слободе, есть баба одна, ведунья, Мелентьевной зовут. Странная баба, непонятная, но говорят про нее, что никакого узорочанья не боится, даже вековечную порчу отвести умеет.

– Ни разу про такую не слышал.

– Так ведь это вы, княжеские слуги, в высоком тереме живете, что на свете творится, не знаете. А Мелентьевна, она с посадскими больше знается, хотя и большие люди знакомства с ней не чураются.

– А не зазорно ли мне к ней обращаться? Узнают люди, что я с ворожеями вожусь, несдобровать мне.

– Какие люди? – удивился Фрол. – К Мелентьевне и купцы знатные захаживают, да познатнее тебя бояре и князья не брезгуют у Мелентьевны совета или зелья спросить, уж не серчай. Конечно, об этом на четыре стороны никто кричать не будет, но народ зря болтать не станет.

– Гляди-ка ты! – выдохнул удивленно боярин.

– Еще говорят: на любую хворь управу найти может, только кому Богом на роду написано на тот свет отправиться, тому помочь не может. Самому болезному ничего не скажет, а родне сразу говорит: мол, готовьтесь. И ни разу не ошибалась.

– А не от черта ли она свою науку получила?

– Этого я тебе, боярин, сказать не могу. Не тебе, семю Талалееву, черта бояться! Да и выхода у тебя другого нету.

Боярин горько вздохнул и ничего не ответил, только показал Фролке глазами на дверь, мол, оставь в покое, подумать надобно. Фролка и был таков. На сегодня у него дела были поважнее. Сначала отправился зазнобу свою проведать, а потом в корчму. Грешков за сказителем числилось великое множество, и пьянство было одним из них. Хотя Фрол всегда оправдывался, что хмель в его деле даже полезен: душу расширяет да велеречивости прибавляет. По чести сказать, славен был Капищев своим мастерством сказителя, другой бы давно своим двором зажил в сытости и довольстве. Но не таков был Фрол. Все заработанное вытекало широким потоком из его худых карманов. Гуляшки да пирушки, как известно, оставят без полушки, да и святые угодники на пьяниц угодливы: что ни день, то праздник.
* * *

Настал понедельник. В галерее мадам Гласс Кася была представлена как приехавшая на стажировку сотрудница каорского отделения фонда защиты памятников. Нашлось задание, связанное с Джоном Ди. Один из клиентов Сессилии возжелал приобрести редкий экземпляр его самой знаменитой книги «Знак, или Иероглиф Монады». Так как Сессилия часто сотрудничала с самыми известными мировыми аукционами, такое прикрытие показалось им надежным. Сотрудники галереи были или парижанами, или выходцами из Нормандии и Бретани, и навряд ли их родственные или какие-то другие связи доходили до Лота и Оверни. Кроме того, Кася в фонде подрабатывала и была известна, так что все казалось вполне правдоподобным.

Первой познакомилась с ней коммуникабельная и открытая Шанталь, Грегори и Ян не заставили себя ждать. С Леной Гавриловой все оказалось еще проще, она ее тут же пригласила разделить с ней ланч в соседнем ресторанчике и целый час потчевала анекдотами из жизни работников. Шанталь, как и следовало ожидать, была полностью поглощена жизнью своего семейства. Дети, особенно сынуля, требовали бдительного надзора.

«Пятнадцать лет, сама понимаешь, – пожала плечами Лена, – полный абзац». Кася помнила свои пятнадцать лет, ничего особенного в них не было, если не считать постоянных материнских переездов, собственный бунт и отъезд в Москву к бабушке.

– За ними в этом возрасте глаз да глаз, особенно здесь, на Западе, – продолжала Лена, – то наркотики, то участие во всякой политической чепухе, опасные связи. Вот Шанталь и бегает как савраска. С дочкой вроде бы поспокойнее, но девочка себе на уме. Так что надеюсь, что ошибаюсь, но с дочурой еще похлеще намучается. Сейчас цветочки, а ягодки будут потом.

– А у Мари есть дети?

– Вроде бы, но она ни о чем не распространяется. С ней только о работе и можно разговаривать! Трудоголик и других такими же хочет видеть, – с досадой ответила Лена, которая явно к своей коллеге любовью не пылала, – все знает как свои пять пальцев, поэтому если по серьезному вопросу, то только к ней. Но по мне, так это не жизнь, а каторга!

Мари действительно производила впечатление этакой серой рабочей мышки. Правда, приглядевшись, можно было заметить, что мышка очень симпатичная и элегантная. Лена была ярче, но гораздо проще, все в ней было вроде как надо, но чего-то не хватало, то ли нос был широковат, то ли губы и лоб узковаты, но в целом она была симпатичной и уверенной в себе девицей.

– А Ян с Грегори?

– Симпатичные мужики, только информацией не делятся и ни фига не помогут. И вдобавок ко всему на конкурентов работают, особенно Грегори. Недавно набросок Рубенса у нас из-под носа ушел. Я спор Сессилии с Грегори подслушала случайно. Она рвала и метала и прямо его обвиняла, а он только посмеивался.

– Тогда почему Сессилия их терпит?

– Ума не приложу! – развела руками Лена. – А как ты к арт-дилерству пришла?

– Громко сказано, я арт-дилером не являюсь и стать не пытаюсь.

– А-а, я-то думала, ты к нам на стажировку…

– Меня интересует больше охрана памятников декоративно-прикладного искусства. Хотя некоторые, прежде чем охранять, нужно найти… – задумчиво произнесла Кася.

– А почему именно тебя Сессилия выбрала для «Иероглифа монады»?

– Понятия не имею, знакомые порекомендовали, – насторожилась Кася.

Вопрос застал ее врасплох. Сама виновата, расслабилась, думала просто в кафе посидеть, забыла, зачем ее наняли.

– Извини, конечно, но обычно она к экспертам обращается. Ты уже находила раритетные книги?

– Да, находила, но это конфиденциальная информация. Правда, на некоторое время я все эти поиски оставила, но сейчас решила снова поработать, – твердо ответила Кася, задавая себе вопрос, действительно Лена так проста, как кажется.

– Почему?

– Надоело в деревне сидеть, мама замок реставрирует, ей интересно, а мне наскучило.

– Замок, собственный?! – загорелись интересом глаза Лены. – Ты в замке живешь?

– Ну если это строение можно назвать замком, – попыталась уклониться от ответа Кася.

– А откуда он у вас? Купили?

– Получили в наследство.

– В наследство! Может, подскажешь, как в наследство замки получают?

– Мамин друг оставил, хотя с ним больше мороки, с этим замком, пока отреставрируешь и превратишь в мало-мальски приличное помещение, уйму денег угрохаешь, да и на содержание уходит не меньше, мы поэтому только часть обустроили более-менее, в остальных помещениях пока ветер гуляет… – с облегчением начала рассказывать Кася. Лену история замка заинтересовала, и про цель Касиного появления она забыла.

После обеда девушка разговорилась с Грегори Лашелье. Тот явно заинтересовался новой сотрудницей.

– Ну если кто-то тебя в этой богадельне чему-нибудь научит, так это я! – самоуверенно заявил молодой человек и подмигнул. Скромность в палитру качеств Грегори Лашелье не входила. Он, скорее всего, и не догадывался о существовании подобной черты человеческого характера. Он был недурен собой, одевался с особым небрежным шиком, но был каким-то рыхлым и расхлябанным.

– У меня со старой каргой отношения напряженные, но я тут временно, развернусь – и прости-прощай, милая Сэс! – хвастливо произнес он.

– Сэс – это Сессилия Гласс? – уточнила его собеседница.

– Ее так близкие называют. Ну а теперь о тебе? Каким ветром тебя к нам занесло?

– Знакомые в фонде пристроили.

– При чем тут знакомые, ты же уже на Нодэна работала, или я ошибаюсь?

– В свое время, но в Париже не прижилась как-то.

– А сейчас вновь к цивилизации потянуло?

– Это смотря что называть цивилизацией. Загрязненность воздуха и пробки?!

– Ну это от зависти, – миролюбиво произнес Грегори.

Касе осталось только руками развести, ничто не в силах было изменить мнение Лашелье.

Итак, с тремя участниками мосты были наведены, оставались Ян и Мари. Развивать слишком активную деятельность она не стала, ни к чему было вызывать подозрения. Остаток дня провела в поисках материалов по Джону Ди. Первый день работы в офисе Сессилии Касиных ожиданий не оправдал. Она, конечно, не рассчитывала, что, как в мультике, встретит откровенного злодея или злодейку, но все-таки надеялась выйти на кого-то малосимпатичного.

«Разленилась, коза, – сказала она сама себе, – решила, что на этот раз все тебе подадут на блюдечке с голубой каемочкой!»

Упования на быстрый и благополучный исход оказались, как им и полагается, тщетными. Вывод был неутешительным, гонорары придется отрабатывать по́том – а если не повезет, то и кровью, добавил внутренний голос.

«А ты вообще молчи, – возмутилась Кася, свой внутренний голос не любившая, – лучше ищи подсказку».

Позвонила Бодлеру. Пару дней назад она дала ему небольшое задание: создать ей фейковый профиль на «Фейсбуке».

– Все сделал, как и просила, – отрапортовал он, – аккаунт создан, имя пользователя и пароль тебе на мобильник отправил, насочинял двадцатку фрэндов, создал тебе историю с географией с две тысячи четырнадцатого года, твоя мама с фотографиями помогла…

– Моя мама? – удивилась Кася. – Как ты с ней связался?

– Мы телефонами обменялись, – удивился ее вопросу хакер, – так что аккаунт скромненький, но симпатичный, юзер ты не активный, в Сети зависаешь редко, но пару аватарок я тебе загрузил, двадцатку ссылок для разнообразия, поздравления с днями рождения и прочую чепуху, включил тебя в общество защиты животных, клуб любителей мастифов и защиты исторических памятников. Послал приглашения сотрудникам галереи. Все откликнулись, так что у тебя теперь на четырех друзей больше.

– Спасибо, кстати, на досуге проверь профили всех сотрудников, вдруг найдешь что-то необычное.

– Договорились, – быстро согласился Бодлер и повесил трубку. Разговоры с ним всегда были быстрыми и эффективными, ничего лишнего, только по делу и только с пользой.

Как ни странно, но общение с Алексом подняло Касе настроение, и, не откладывая дело в долгий ящик, она решила познакомиться со своим новым фейсбуковским профилем.

Это она все-таки хорошо придумала – поручить Бодлеру изучить содержание страничек всех сотрудников! Существование социальных сетей все облегчало. Девушка вспомнила Оруэлла с его прозрачными стенами квартир и усмехнулась. Никакого стекла не надо, все послушно сами все в социальную сеть выкладывают, смотри – не хочу, ешь чужую жизнь полной ложкой до отвала. В каждом живет жажда славы, пусть небольшой, но славы. Нам никакой Оруэлл не нужен, сами на публике обнажимся.
Глава 4. Плохая посуда не разбивается…

Москва, август 1589 года

Настроение у писаря Артемия Фокина сегодня было превосходное. С утра все ладилось как нельзя лучше. Одно к одному, целый гривенник получил от первого же просителя, купца Шубина. Затем свояк, писарь Стрелецкого приказа, выгодное дельце нашел на вечер: всего ничего – две грамоты и одно письмо выправить. А тут еще и непосредственный начальник, Басенков, похвалил за усердие и аккуратность. Для подьячего Фокин всегда старался, если надо, задерживался, по первому слову бросался выполнять поручения. Тятенька ему всегда говорил, что назад оглядываться незачем, а вот вперед смотреть да о будущности своей заботиться всегда надобно. Басенкову все место судьи пророчили, а там Федор мог и для него, своего верного слуги, место подьячего выхлопотать. От приятных размышлений Фокина оторвал голос Басенкова:

– Что тебе про боярина Шацкого известно?

Артемий подобрался, подумал чуток и стал отвечать:

– Род Шацких древний, уважаемый, да только одной родовитостью сыт не будешь. Деревеньки у него только три в кормлении значатся. По нынешним временам негусто. Да и девкам приданое выделить надобно. Были бы сыновья, на службу бы пристроил, а с девок что возьмешь? Расход один!

– То есть сыновей у него нет? – задумчиво пробормотал Федор.

– Были, да в малолетстве умерли, только дочки две и выжили: Анастасия и Анна. Старшей уже почти двадцать годков стукнуло. Засиделась девка. А сватов засылать никто не торопится. Хотя, что правду скрывать, некрасива, да и не богата, одно имя да дедовская слава. Младшая – красавица, по ней сын Ромодановского, Егор, сохнет, только боярин упрямится, мол, не к лицу младшую раньше старшей выдавать. Хотя, может, дело вовсе и не в этом, – пустился в рассуждения Артемий.

– Тогда в чем?

– А вот этого я пока, господин, не знаю.

– Тогда пройдись-ка по Москве, по ярмаркам, по кабакам и порасспрашивай о боярине, чем живет, дышит.

Артемий удивления своего показывать не стал. Знал, что Басенков лишних вопросов не любит. Раз хочет, чтобы он все про боярина разузнал, значит, все и разузнает. А Шацкий ему не случайно понадобился. Басенкова со следа сбить было непросто, недаром молодого подьячего сравнивали с гончей. Он был таким же упорным, быстрым и таким же умным, расчетливым, хладнокровным зверем. И очень опасным, особенно когда в черных, бездонных глазах зажигался хорошо знакомый Фокину огонек.

Ближе к полудню, разобрав самые срочные дела, Басенков решил наведаться в поместье боярина Шацкого. Слишком много следов вело туда. На этот раз Федор решил взять с собой дядю. Никто лучше Василия не изучил Москву и ее обитателей. Да и Василий был исключительно ловок и прекрасно разбирался в людях. Правда, несмотря на все эти качества, он иногда бывал излишне говорлив, сердце имел мягкое и главной задачей своей считал найти Басенкову подходящую жену. Боялся, что племянник проживет всю жизнь холостяком, как он, Василий. Но пока все его усилия по нахождению подруги жизни для Басенкова оканчивались неизменным крахом.

– Так и будешь бобылем! – возмущался дядя.

– Нам и так хорошо, да и некогда мне! – отнекивался Федор.

– Вот помру, останешься один-одинешенек на всем белом свете! – сокрушался пожилой мужчина.

– А ты не помирай, – советовал ему Федор.

И на самом деле, с дядей ему жилось хорошо, никакой головной боли, тем более что готовил дядя лучше любой самой расталантливой стряпухи, а уж в вопросе обустройства дома и порядка ватагу дворовых мог за пазуху заткнуть. Привычный Василий, изучивший все улочки и закоулки Москвы как свои пять пальцев, шел впереди. Федор, молодой, но более тяжелый, еле поспевал за дядюшкой. К счастью, боярин жил недалеко от Кремля, и большая часть дороги проходила по деревянным мостовым. Хотя часть досок прогнила, и зазевавшиеся прохожие частенько проваливались в грязь. Дожди в августе были обильные, и коричневую глинистую почву основательно развезло. Федору приходилось быть вдвойне осторожным. Там, где легкий как перышко Василий проходил без помех, он вполне мог завязнуть по колено. Наконец, показался окруженный частоколом дом Шацкого.

Федор сначала попробовал потарабанить в ворота. Ответа не было. Василий толкнул, и створки открылись сами собой. Похоже, в доме Шацких воров не боялись. Они зашли внутрь и огляделись. Первое, что бросилось в глаза: двор был мощен досками и чисто выметен. Хозяева были людьми хоть и небогатыми, но рачительными. Дворовые постройки тоже не были разбросаны как попало, как это водилось в большинстве боярских дворов. По левую сторону виднелись аккуратные конюшня и коровник, по правую – птичники и клети для припасов. Дом был двухэтажным, но приземистым. Богатая деревянная резьба украшала маленькие слюдяные оконца и высокое крыльцо с витыми колоннами. Хотя дерево было уже почерневшим от времени, но толстые, в два человеческих обхвата бревна выглядели солидно, и по всему было видно, что дом был построен на века. Холопы, судя по всему, были или в дому, или в примыкавших к поместью огородах. Сбоку, из конюшни, доносились голоса. Тон разговаривающих стал повышаться. Федор направился к конюшне, но в этот момент дверь распахнулась от пинка высокого широкоплечего мужчины лет сорока. Он был вне себя от гнева. Не обращая ни на кого внимания, он направился было к крыльцу, но, заметив посетителей, остановился. Через некоторое время в проеме показался его собеседник. Он напоминал вставшую на задние лапы крысу. Длинный подвижный нос, маленькие злобные глазки, узкий лоб и редкие, словно выщипанные усы только усиливали это впечатление. Глазки его блестели, а тонкие губы то и дело складывались в некое подобие радостной усмешки. Первый человек пришел в себя и решительным шагом направился к прибывшим.

– По какому делу пожаловали? – без всяких церемоний приказным тоном поинтересовался он.

Басенков представился. Лицо мужчины дернулось и застыло на мгновение, впрочем, с удивлением мужчина справился быстро и учтиво поклонился:

– Никифор Толоконников, тиун[1] боярина Шацкого, – с неожиданной учтивостью произнес высокий человек и поклонился, – следуйте за мной.

Внутри дома было чисто. Пол устелен цветными половиками. Двери были дубовыми, с изящной резьбой. Стены покрыты кое-где слегка потрепанными гобеленами, кое-где вышитыми полотнами. Богатства у Шацких не имелось, но хозяева были аккуратными и старательными.

Толоконников оставил Федора с Василием в трапезной и отправился за боярином. Шацкий прибыл сразу же, не заставляя гостей ждать больше положенного. За ним еле поспевала его жена Марфа – ширококостная высокая женщина с некрасивым, но улыбчивым и добрым лицом. Она же первая и зачастила, приглашая гостей отведать домашних лакомств: моченой брусники с яблоками, меда собственного приготовления и сваренных в сахарном сиропе ягод.

Пока Федор вежливо поддерживал обязательный в этих случаях обмен учтивостями, Василий куда-то исчез.

«Через полчаса половина дворни будет у дяди за пазухой», – мелькнуло в голове Федора. Он знал эту способность своего родственника налаживать мосты и обретать связи в рекордно короткое время в любом месте, где бы они ни появлялись.

Шацкий Басенкову сразу не понравился. Был он угрюмым, отвечал неохотно и глядел исподлобья, напоминая ярмарочного медведя. Толоконников, напротив, был олицетворением учтивости и словоохотливости. Только из всего словесного потока ничего путного вынести не удалось. Зато хозяйка дома сразу расположила к себе.

– Пожалуйте, дорогой гость, к обеду. Откушаете с нами, чем бог послал, не обидьте, от всей души просим, и слугу вашего тоже приглашаем, – распевно произнесла Марфа Шацкая и поклонилась зачем-то чуть не в пояс.

Федор от такой возможности узнать получше семью боярина отказываться не стал. Марфа расплылась в широкой улыбке, Шацкий насупился и стал смотреть зачем-то в сторону.

Пока накрывали на стол, Федор отошел к небольшому, выходящему во двор оконцу. Его внимание привлек проскользнувший в ворота мальчишка лет десяти. Был он веснушчатым и вихрастым. Передвигался с ловкостью дикой кошки, бросая быстрые взгляды по сторонам. Он огляделся, и проскользнул в конюшню, и тут же вышел в сопровождении давешнего грызуна, которого Федор только что застал в компании управляющего имением. Басенков отвернулся, ничего интересного, зря он сюда потащился, только время зря потеряет.

За столом атмосфера царила напряженная. Даже несколько чарочек удивительно вкусного меда, поднесенного слугами на расписном подносе, языки не развязали. Пища была простой, без изысков, но вкусной и обильной. После каш, щей и окрошки подали щуку, фаршированную белыми грибами, и молочного поросенка с гречневой кашей. На десерт – медовые пряники, блины с вареньями и моченой ягодой. Пока ели, Федор рассматривал сестер Шацких. Анастасию он сразу узнал по описанию Фокина. Да и трудно было не догадаться. Широкое скуластое лицо, мясистый нос и узковатые глазки непонятного бутылочного цвета были далеки от любых непритязательных канонов красоты. Кроме того, Анастасия, казалось, и сама смирилась с собственной некрасивостью. Горничная рубаха была непонятного серого цвета, а голова повязана скромной темно-синей лентой. Хотя, приглядевшись, Федор отметил густые, цвета спелой пшеницы волосы, здоровую белую кожу, да и сложена Анастасия была не так уж плохо. Во всяком случае, если муж подберется ладный, детишки из нее так и посыпятся.

Младшая, Анна, была полной противоположностью Анастасии: красавица и кокетка была одета, словно собиралась на свидание с суженым. Но больше всего Федору понравилась племянница Марфы Шацкой – Арина. В прямом взгляде зеленых глаз, точеном носике и волевом подбородке чувствовались хорошее упрямство, сила и ум. Младшая, заметив внимательный взгляд подьячего, капризно надула губки и демонстративно отвернулась к окошку. Показала гостю, что нечего ее так разглядывать. Настя держалась с простотой и естественностью, Арина же задержала на нем внимательный, изучающий взгляд, встретившись глазами с Федором, засмущалась, отвернулась и уткнулась в тарелку.

Наконец с обедом было покончено, и за стол пригласили сказителя, потешить гостей. Им оказался давешний грызун. «Интересный персонаж!» – пронеслось в голове Федора.

Сказитель, нисколько не смущаясь вниманием, устроился на почетном месте, окинул присутствующих внимательным взглядом и заговорил. Сказителем Фрол был славным. И уже никто больше не обращал внимания ни на засаленный кафтан, ни на неказистую внешность, все обратились в слух. Сначала он, как и полагается, стал повествовать про дела невиданные и страны заморские, в которых побывал или о которых слыхивал, про людей, не по русскому обычаю живущих, про зверей диковинных, которых никто в глаза не видывал. Потом про недавние новости рассказывать начал.

– А быть делам страшным на Руси, – вещал Фрол, – не далее как третьего дня видели на небе синем блудячую да хвостатую звезду. Такая звезда всегда к голоду или к войне. Но самое тревожное, что Чигирь-звезда (Венера) не на юге, как должно в этот месяц, а на востоке стоит.

– Расскажи про Чигирь-звезду, дяденька, – попросила Арина, – много про нее говорят, а только никто ничего не знает.

– Языком молоть всякий горазд, – гордо подбоченился Фрол, – а тех, кто знает, на пальцах одной руки пересчитать можно. Это звезда особая. Быть тебе счастливой или несчастной, долго жить в довольстве или в молодости голову сложить, все эта звезда ведает. А еще в каждом месяце она десять мест имеет. И кому это ведомо, тот большой мудростью владеет. Знает, если ехать куда-то предстоит или на новом месте селиться, то смотреть надобно, на какую сторону та звезда стоит. Если по пути тебе, иди смело, не оглядывайся, если противу твоей дороги стоит, не езди никуда. А когда стоит Чигирь на полдни, и ты в эти дни не купайся и в баню не ходи.

– У этого засранца Чигирь-звезда всегда полуденная, поэтому и в баню ходит раз в год, и несет от него как из выгребной ямы! – с презрением произнес Толоконников. Сидевшая рядом Анна прыснула.

Глазки Фрола сверкнули.

– Рано смеетесь! Чигирь-звезда уже встала поперек вашего пути… – еле слышно прошептал он, но сидевший рядом Басенков услышал.

– А правда ли, что звезда к девичьей судьбе падает? – тем временем робко, но с оттенком надежды спросила Анастасия.

– Да, девица-красавица, – совсем некстати обратился к засидевшейся невесте Капищев, – на святки выйди во двор и жди, когда Маньяк-звезда упадет. Если увидишь, загадывай и смотри, в какую сторону грянула, там твой суженный живет.

– Да Настьке надо, чтобы рой звезд с неба на какого-нибудь бедолагу свалился, может, тогда он и посватается! – с нескрываемой злобой произнесла красавица Анна.

Неловкое молчание повисло над столом. Настя негромко всхлипнула и только утерлась рукавом.

– Типун тебе на язык, злыдня, почто Настю обижаешь! – вскинулась Арина-защитница, зеленые глаза вспыхнули, и маленькие руки сжались в кулаки.

Младшая открыла было рот, но продолжать не решилась. Сказитель же как-то странно замолчал и обвел ассамблею загадочным взглядом, а потом, не торопясь, начал:

– Ну а самое надежное средство суженого сыскать – это найти зеркало одно, не простое зеркало, а волшебное, в которое не только люди, сами ангелы смотрятся…

– Неужели на свете есть такое зеркало, дяденька? – с загоревшимися глазами спросила Арина.

– Есть такое зеркало, как же ему не быть. Люди зря говорить не будут, именуют это зеркало окошком. А окошко это в другой мир, и все сквозь это окошко видать: и все, что было, и все, что будет, и что в разных землях творится, и что в какой душе человеческой надумывается! И еще сами ангелы небесные через это окошко на нас смотрят и нас судят! – Голос Капищева дрожал, глаза вдохновенно горели, даже щуплое тельце вытянулось, и стал он казаться значительнее, выше ростом, даже голос его зазвучал по-новому.

– Но и злое оно, то зеркало, не всякий в него посмотреться может. Кому на счастье, а кому на самое страшное горе-злосчастье! С ума сведет, душу вынет и, как на подносе чарочку, врагу человеческому поднесет, и хуже своего нового господина дьявола человек станет. И не дай господь у такого на пути оказаться! Ведь с виду такого слугу адова не распознаешь, человек как человек. Даже приятнее многих. Но попадешься в руки этого чудовища, страшнее муки на земле нет, только смерть такому бедолаге спасение! – Слова Фрола прозвучали как обвинение, и словно холодным, промозглым ветром повеяло в комнате. Люди задрожали, почувствовав себя во власти безжалостной, беспощадной силы, накрывшей всех черным пологом безнадежности.

– А как такого страшного человека распознать? – спросила Арина.

– А никак не распознаешь, – махнул Фрол рукой, – худая судьба, ничем такому лиху не поможешь, потому что зло внутри и не видно, его не слышно. Ждет своего часа, а как придет час, так черным потоком накроет. Роковой порог переступить легче легкого, да только возврата нет, – совершенно непонятно забормотал Фролка, – траву от травы да звезду от звезды отличить можно, а душу как распознать? Внутрь человека не влезешь. Нет на ней никакой такой отметины: злая она или добрая, пойди догадайся. Да и у тебя в доме, боярин, не все ладно, нечисто…

– Ты говори, да не заговаривайся, Фролка! – вскипел боярин.

– Складно толкуешь, да только не считай звезды, Фрол, а гляди под ноги: ничего не найдешь, так хоть не упадешь, – вступил в разговор Толоконников. И хотя голос его был совершенно спокоен, но в словах его прозвучала совершенно неожиданная и неуместная угроза.

И в этот момент Федор кожей почувствовал, как вокруг сказителя закрутилось, завертелось колесо злобы. Опасность тяжелым, гнетущим покровом накрыла его. Все насторожились, только Фрол, казалось, ничего не замечал. Враждебность вокруг него можно было уже потрогать руками, а маленький мужчина только радостно вертел головой и победно поглядывал на окружающих.

– И где найти его, это зеркало? – спокойно спросил подьячий.

Прямой вопрос Басенкова застал сказителя врасплох. Тот вздрогнул и внимательно посмотрел на Федора. Впрочем, в себя пришел быстро и, улыбнувшись, пропел:

– Это сказка, господин хороший, чтобы слух услаждать да сердце радовать.

«Что-то ты сегодня не так уж много сердец обрадовал», – подумал Федор, решив присмотреться к сказителю повнимательнее и сегодня же дать Артемию Фокину задание разузнать побольше о госте Шацких. Вслух же заметил с безмятежным видом:

– А если не сказка?

– Про то мне неведомо, люди всякое рассказывают… – вновь увильнул Фрол.

Басенков настаивать не стал, он был опытным охотником, терпеливым и внимательным. Дичь пугать без нужды не следовало.

– Хорошо этот Капищев сказки рассказывает, – задумчиво пробормотал на обратном пути дядя.

– Если бы только сказки, – усмехнулся Федор и ускорил шаг.
* * *

Познакомиться поближе с Мари и Яном Столлем Касе не удалось и на следующий день. С Леной зато получилась почти дружба. Девушка была коммуникабельной. Обедали они теперь вместе, и Лена не замолкала ни на минуту:

– Тебе во Франции вообще-то нравится?

– Как-то привыкла, а тебе?

– Пока не решила, ну цивилизация, конечно, ну и французское «искусство жить», сама понимаешь. Мне один друг как-то сказал, что француз постоянно озабочен, во-первых, тем, что где-то непременно текут молочные реки с кисельными берегами, во-вторых, как их найти и повернуть в собственную сторону. Что-то вроде разворота сибирских рек в сторону казахских степей и среднеазиатской пустыни. Помнишь?

Кася только кивнула в ответ, по школьным урокам географии она смутно помнила про этот феерический проект.

– Так вот, иногда ему это удается, иногда нет. Но стремление максимально приблизить свою жизнь к идеалу всегда присутствует. Это и есть французское «искусство жить».

– Зато русский человек точно знает, что хорошо там, где нас нет, – рассмеялась Кася и тон в тон продолжила: – Поэтому любые невзгоды и неудобства переносит стоически, прекрасно умеет жить без идеалов или вопреки им, и главное для него, чтобы не было войны, а любую другую напасть он как-нибудь переживет и в непогоду перекантуется. Это и есть «искусство выживать» по-русски.

– Классно! Мне нравится! – восхитилась Лена и как бы невзначай спросила: – А кстати, как у тебя с твоими расследованиями?

– Пока я только начала, но продвигаюсь.

– На самом деле, расскажи! – загорелись глаза собеседницы.

– Пока рассказывать нечего и хвастаться нечем, – ушла от ответа Кася.

– Когда продвинешься, расскажешь? – продолжала настаивать Лена.

– Конечно, – пообещала девушка.

Больше они этот вопрос не поднимали. После обеда Кася вернулась в выделенный ей кабинет и вполне мирно продолжила изучать богатую приключениями и свершениями жизнь английского ученого и мага Джона Ди. Вспомнила Гете. Ди был настоящим Фаустом англоговорящего мира, человеком, для которого жажда познания стала единственной путеводной звездой в жизни.

«Что ж, доктор Фаустус, что у нас на тебя есть?» – подумала она.

Сначала неплохо было бы поместить его в контекст времени. Эпоху Возрождения как-то всегда было принято связывать с гуманизмом, расцветом искусств, прогрессом науки и техники, то есть явлениями рациональными и вполне понятными обычному современному человеку. То есть в одночасье мир вынырнул из тьмы и сумрака Средневековья с его предрассудками, мракобесием, болезнями, войнами, инквизицией, неуютными крепостями и грязными городами, малообразованными рыцарями и не очень прекрасными дамами. Правда, и в Возрождение инквизиция вполне успешно справлялась с еретиками, даже усовершенствовала свои методы, идя в ногу с техническим прогрессом, и Джордано Бруно ничтоже сумняшеся сожгли, и Галилею небо в клеточку и друзей в полосочку показали, чтобы абы что не провозглашал и невинные души не смущал, и ведьм исправно жгли. В интересовавшем ее 1589 году за один день в не так уж чтобы большом немецком городке отправили на костер 133 пособницы сатаны. Где их только в таком количестве находили? И магов с волшебниками меньше не стало, а в некоторых частях Европы они вообще расплодились в невиданном количестве. Не говоря уже о том, что императором Священной Римской империи с 1576 года стал мистик и алхимик Рудольф II Габсбург. Личность неординарная, которой до смерти надоели препирательства между католиками и протестантами, поэтому он объявил себя просто христианином, перенес свой двор из Вены в Прагу, столицу Богемии. Этому периоду вообще как-то повезло на неординарных монархов: Елизавета I в Англии, Генрих IV Наваррский во Франции, Сулейман Великолепный в Османской империи, Иван IV Грозный в России и т. д. Но император-алхимик был один.

Рудольф увлекался эзотерикой, с воодушевлением следовал всем проявлениям герметизма, особенно уважал магию и алхимию. Его библиотека стала самым полным в мире собранием эзотерической литературы. В ней имелся даже проклятый церковью страшный «Пикатрикс». Церковь была в ужасе, а Рудольфу хоть бы хны. Сам алхимическими опытами увлекался, пригласил к себе герметиков со всей Европы, предложив им покровительство и хлебные должности при дворе. Среди самых известных его гостей был Джордано Бруно, задумавший ни много ни мало «трансмутировать состояние человека». Занимался бы мирным поиском философского камня, ничего бы с ним не случилось. Трансмутацией металлов занимались все, кому не лень. А он на венец творения замахнулся, вот и поплатился собственной головой за слишком амбициозный проект.

Гостем Рудольфа был и Джон Ди.

Кася вспомнила столь популярный совсем недавно лозунг: «Знание – сила!» Под ним вполне могли подписаться все «доктора Фаустусы» вместе взятые, все эти особые люди Возрождения, художники, путешественники, завоеватели, гуманисты, монархи, все, кто желал, чтобы старый мир провалился в тартарары, и действовали в полном убеждении, что создают новый мир, в котором знание и власть объединятся и наступит новая эра. Царствие Небесное перестало быть уделом нищих духом. Появился «новый человек», уверенный в своем праве стать наравне с Богом, проникнуть в самые сокровенные тайны, творить подобно собственному Создателю, достичь небесного знания. Чем не архетип западной культуры?! Кася усмехнулась и покачала головой.

Так и продолжилась борьба. С одной стороны были те, для кого жажда знаний была первородным грехом, сферой деятельности врага человечества. Знания были уделом избранных, кому-то доступ к ним разрешался, остальным вход был воспрещен. Что-то вроде народного «много будешь знать – плохо будешь спать». Интересно было бы проверить, насколько отличается сон крепких двоечников и хлипких отличников. Одни заняты делами земными и практическими, вроде поиска, у кого списать завтрашнюю контрольную, а другие готовы продать душу дьяволу за решение линейного дифференциального уравнения в частных производных, более известного под названием уравнения Шредингера. В данной ситуации не слишком преуспевшая в математике Кася вынуждена была признаться, что за решение данного уравнения душу дьяволу продать она была не готова. И если бы она была Евой, а плоды с древа познания были бы исписаны математическими формулами, то благодарное человечество по сей день пребывало бы в Эдемском саду.

Конечно, церковь на лаврах, потом и кровью заработанных в Средневековье, не почивала и попыталась монополизировать знания. Те же монахи проделывали запрещенные алхимические опыты, а некоторые монастыри больше напоминали научные лаборатории, нежели обиталище смиренных молитвенников. Но паству держали в черном теле, чтобы, не приведи господи, не усомнилась ни в чем и не возомнила о себе бог знает что. Знание всегда было властью, и бороться за него умели. Поэтому и любого извне считали подозрительным или опасным. Причину и пластырь, как известно, можно приклеить куда угодно. Так и приклеили на лоб одержимых запрещенным знанием клеймо помощников дьявола, слуг сатаны. И возник образ Доктора Фаустуса, одолеваемого жаждой знаний и продавшего душу за получение средства для утоления своей жажды.

Именно таким Фаустом англоговорящего мира и был Джон Ди. Разносторонний и разноталанный, он начал с греческого и математики в Кембридже, потом увлекся механикой, картографией и навигацией, следом заинтересовался шпионажем и близко сошелся с сэром Уильямом Сесилом, впоследствии лордом Берли, создателем шпионской сети королевы Елизаветы. Параллельно занимался астрологией и магией, предсказал скорую гибель королеве Марии Тюдор и восшествие на престол нелюбимой сводной сестры королевы и, о ужас, дочери той самой казненной распутницы Анны Болейн, Елизаветы. Да еще и предсказал юной девушке долгое и успешное царствование. Девушка взошла на трон и не забыла Джона Ди, сделав его своим личным магом и астрологом. В 1561 году он дополнил и расширил «Основы искусств» Рекорда, знаменитую книгу по математике, в которой использовались арабские цифры. Работа Ди была первой такого рода книгой, и на протяжении следующего столетия она переиздавалась двадцать шесть раз. К 1563 году Ди приобрел немногочисленных друзей, многочисленных врагов и получил звание великого волшебника. Год спустя он успешно подтвердил свой статус, издав самую свою известную и амбициозную работу по герметической магии и Каббале «Знак, или Иероглиф Монады». В этой книге он предпринял славную попытку сжать пространный трехтомный труд Агриппы до единственной магическо-математической формулы, до одного символа или символического равенства, которое заключало бы в себе всю мудрость Вселенной – нечто вроде герметического эквивалента уравнения Эйнштейна Е = mc2.

Розенкрейцеры сделали книгу Ди одним из своих главных ориентиров. Его дом в Мортлейке превратился в настоящий научный центр с огромной библиотекой, лабораторией, гостевыми комнатами для студентов. Но и тогда дом казался ему тесным, поэтому Ди занимался картографией, навигацией, участвовал и вкладывал деньги в морские экспедиции и кругосветные путешествия.

– Потрясающий характер, этот Джон Ди, – оторвал ее от изучения материалов голос Яна Столля. Худой как палка Столль разглядывал ее с высоты своих метра восьмидесяти с лишним и ободряюще улыбался.

– Совершенно потрясающий, – ответила Кася.

– Открываешь для себя?

– Можно сказать, да, – призналась она.

– Меня он тоже в свое время интересовал, – улыбнулся Столль, – кстати, помнишь шекспировскую «Бурю»?

– Немного.

– Колдуна Просперо Шекспир писал с Джона Ди! Мы как-то привыкли в эпоху Возрождения возвышать итальянцев, а среди англосаксов вспоминаем только про Ньютона с его яблоком, и все, пожалуй, и совсем забыли Ди. А ведь именно он стал архитектором идеи Британской империи.

Кася кивнула. Действительно, для Ди Англия имела не просто историческое, но и самим Господом данное право на большую часть Нового Света. Она попыталась было понять суть объяснения мистика особой просветительской роли Британской империи, но запуталась в тумане герметических рассуждений и благоразумно решила, что в данном случае для ее перегруженного мозга безопаснее поверить Ди на слово. Ну раз он считает, что британцы несут свет особой, освященной пудингом и индейкой цивилизации, которая объединит всю землю и создаст новых граждан мира, то так тому и быть. Но как бы она ни иронизировала, Ди оказался не так уж далек от правды. Если не Британия, то английский язык вполне успешно колонизировал весь мир.

– Вот мы все и говорим по-английски с легкой руки Ди, – поддержала она Столля.

– Если не ошибаюсь, ты – русская?

– Не ошибаешься, у меня двойное гражданство, и родилась я в России.

– Ди, кстати, тоже интересовался Россией – Московией. Активно лоббировал торговые контакты, разрабатывал Северо-Восточный путь через Северный Ледовитый океан. В своих дневниках хвастался, что был приглашен на службу царем Федором Иоанновичем, то бишь влиятельным царским шурином Борисом Годуновым.

– Ты читал эти дневники?

– Да, мне где-то попадались копии некоторых страниц. Мадам Гласс когда-то занималась изучением Ди. Если не ошибаюсь, еще до моего прихода сюда кто-то из коллекционеров искал черное зеркало.

Говоря об этом, Столль внимательно наблюдал за Касиной реакцией.

– Зеркало Ангелов? – непринужденно поинтересовалась она.

– Вот именно, оно и тебя интересует?

– Вообще-то моя задача найти экземпляр «Знака, или Иероглифа Монады», но зеркало я тоже не отказалась бы отыскать, – как можно спокойней ответила она.

– Похоже, не только ты. Удивительно, но поиски черного зеркала стали на редкость популярными в последнее время, – загадочно заметил Столль и, к Касиному сожалению, разговор прервал.

Итак, Столль хорошо знал не только историю Ди, но и был наслышан о его связях с Московией, это было во-первых, а во-вторых, на поиски зеркала Сессилию подвигла явно не кража каких-то там дневников, а начавшаяся в антикварных кругах охота за зеркалом. И участники этой охоты, похоже, были людьми серьезными. Следовало поговорить с хозяйкой галереи. Правда, на данный момент она находилась на аукционе в Нью-Йорке и должна была вернуться через неделю. Что ж, оставалось запастись терпением.

Москва, август 1589 года

После вчерашнего обеда в доме боярина все словно застыло. Шацкий хоть был и обижен на Капищева, но сказителя своего излюбленного не прогонял. Глаза Насти еще сильнее покраснели и опухли от слез. Марфа погрузилась с головой в хлопоты, стараясь хоть так отвлечься от мучивших ее мыслей. Они с Агафьей, как две сестры, денно и нощно по дому крутились. Даже привычные к активности боярыни и ее ключницы дворовые удивляться начали. Анна странно притихла и перестала вовсе выходить из своих покоев. Единственным человеком, для которого все шло как нельзя лучше, был виновник суматохи: Фрол Капищев. Он, казалось, места себе не находил от снедавшего его возбуждения и готов был вприсядку пойти или запеть громким голосом от переполнявшего его маленькую душу счастья. Такое везение привалило! Он не смел даже мечтать о таком и надо же, случилось! Ему, привыкшему к мелкой дичи, в руки шла большая, нет, огромная! Главное – не сплоховать, не опростоволоситься. Хотя сильно он не беспокоился. Не далее как вчера, как только понял, какая удача идет в руки, отправился в Дмитровскую слободу. С месяц уже заглядывался на один домишко, выставленный на продажу. Даже сходил один раз примериться и с тех пор только о нем и думал. А как не думать? Даже сейчас перед глазами стояли большая горница и две светелки. И подворье сразу взглядом не окинешь, пристроек множество, добротная мастерская, хлев, сарай с сеновалом. Все было выстроено на славу и на века плотницкой артелью известного мастера Семена Хлопа. Продавала дом вдова Авдотья Баскакова. Хозяина, известного на всю Москву тележника Никифора Баскакова, унесло по весне горячкой. Вот вдова и надумала перебраться в Олешинскую слободу поближе к дочке, а дом и хозяйство держать сил у нее не было. Да тем более дочка у нее была одна-единственная, замужем за калашником Федоровым. Молодые только в прошлом году стали обзаводиться собственным хозяйством, так что деньги лишними не были.

Фрол медлить не стал, нашел деньги и отдал задаток, сразу и не торгуясь, чем изрядно удивил вдову. А чего ждать, вдруг к домику не он один присматривается.

Капищев с удовольствием вытащил из сумы свиток и погладил бумагу. Внезапно лицо его помрачнело, но он отмахнулся от тревожных дум. Конечно, ему следовало быть осторожным. Но головой мякинной он никогда не был. Хитрости да изворотливости Фролке было не занимать. Летать бы ему высоко, если бы не тяга к бражке да страсть к перемене мест. Что есть, то есть, но теперь пора было осесть. Да и ноги уже бегали не так резво, как в молодости. Все чаще и чаще он замечал, как быстро стал уставать. Раньше двадцать-тридцать верст за полдня проходил, и ничего, а теперь и десять-то пройти трудно. Легкости в ногах совсем никакой не осталось, и колени не держали. С год уже задумывался Фролка, что пора бы суму в угол и самому на печь, да только на что жить? И вот за несколько дней все изменилось! Даже не думал он, не гадал, что такая удача свалится прямо в руки. Кто мог ожидать, что к нему попадет такая сила? И не только! К добру он заглянул к боярину, ой, к добру да к удаче невиданной! И сильные, и могущественные, и обласканные фортуной имеют свои слабости. А чужие секреты всегда можно превратить в звонкое серебро, были бы руки умелыми. Если со сноровкой подойти, то самые смелые и неприступные будут перед ним на коленях ползать и ручки лобызать.

Маленький человечек протянул к свету свои тощие, с редким светлым волосом руки и посмотрел на них с удовольствием, словно представлял себе сильных мира сего, лобызающих его худосочные конечности.

Затем, оглядевшись по сторонам и накинув на дверь щеколду, подошел к стене и одним ловким движением выдвинул незаметную на первый взгляд дощечку. Вынул аккуратно завернутый в лоскут предмет, положил на стол и развернул. На грязно-белом полотне поблескивало полированной поверхностью небольшое, в ладошку величиной черное зеркало с отделанной жемчугом серебряной ручкой. Его искали по всей Москве, но Фрол не торопился отдавать. Кто знает, что оно у него? Никто. Молодые пройдохи, продавшие его сказителю за два рубля, приняли лютую смерть. Да они и не догадывались, что стоило оно гораздо больше. Ни кто он, ни откуда, они не знали. Попал он в момент, когда они, по своему обыкновению, пропили и проиграли все, что имели. А про это зеркало он был наслышан еще с тех пор, как занесла его бродячая судьба во Львов, к монахам Онуфриевского монастыря, там он про такое зеркало и услышал. И никакой Басенков ему не страшен, попридержит зеркальце, а потом и продаст. Слышал он уже, что английские купцы Москву с ног на голову переворачивают, все свое зеркальце ищут. Пусть поищут.

Поглядел еще раз на зеркало, но к лицу подносить не стал. Кто его знает, какая сила у него, ему с духами знаться незачем, этим пусть другие занимаются, а он человек простой, без волшебных затей обойдется. Аккуратно завернул зеркало в холст и положил на место, задвинул дощечку и словно ничего и не было. Об этом тайнике в доме знал один-единственный человек, но этого человека опасаться ему было нечего, он был ему верен, как собака хозяину.

Вот удача привалила, и не одна! Знать, заслужил! За будущность он мог теперь не беспокоиться. Даже невесту себе приглядел, простую, из бедных да судьбой обделенных. Зачем ему богатая? Он на них на своем веку при княжеских да купеческих дворах нагляделся. Нет, девушку он выбрал работящую, здоровую и покладистую. Будет кому за ним на старости лет приглядывать.

Внезапно лицо его омрачилось, ему стало неловко. Как же он о ней не подумал?! А что думать, у нее своя теперь жизнь, хорошая жизнь! Да и никому ничего не известно, померли все, кто знал. Фрол еще раз радостно погладил свиток и присвистнул от счастья. Будет жить с молодой женой в славном домишке в довольстве и достатке…

Так уносился думами Фролка в чудесное будущее, развалившись на нищем своем топчане.
Глава 5. Не будите спящую собаку

Сессилия Гласс остановила такси за 800 метров от дома. Ей хотелось прогуляться и привести мысли в порядок. Шла не торопясь и любуясь огромными деревьями столетнего парка. Два года назад она продала свой особняк в центре Парижа и купила большой дом в Парке Мэзон Лафит. Она давным-давно хотела поселиться именно в этом пригороде. Но представить, что Поль покинет семейное владение, принадлежавшее нескольким поколениям Глассов, было невозможно. Кроме того, офис компании мужа Сессилии находился в каких-то пятистах метрах от их бывшего дома. Поэтому, пока Поль был жив, никакого разговора о переезде за город и быть не могло. Зато после его смерти Сессилия продала особняк и купила этот дом. Детей у них с Полем не было, поэтому и разрешения спрашивать было не у кого.

Парк Мэзон Лафит был по-своему уникальным. Эта резиденция была создана еще в девятнадцатом веке и размещалась в огромной зеленой зоне. Парк был открыт для публики, но в нем всегда действовали определенные правила и хорошая система безопасности. Именно это и нравилось Сессилии. Не было изгородей, ворот, калиток, а только ухоженные дома, чисто выметенные аллеи, которые к тому же приводились в порядок самими жителями. И видеть какого-нибудь представителя известной буржуазной фамилии, покорно метущего дорожку перед домом, и вице-президента крупной компании, ловко справляющегося с граблями, было по меньшей мере забавно. Сессилия не была снобом, но это место любила, тем более стариться в окружении всех этих столетних деревьев было как-то легче. И еще как-то проще в окружении этих исполинов было думать о неизбежном, о будущем и вечном. Вернее, о собственной ответственности, поправила она сама себя.

Сессилия зашла домой, набрала код и отключила сигнализацию. В доме было пустынно и прохладно. Женщина не любила греть огромное помещение, когда она отсутствовала. Кто-нибудь назвал бы это скупостью, но в случае Сессилии это было просто природной привычкой к экономии. Ей казалось глупым и расточительным обогревать огромный дом в течение тех десяти часов, что она находится на работе.

Не раздеваясь, женщина отправилась на кухню. Есть не хотелось, поэтому она выпила стакан воды и прошла в салон.

– Не включай свет, Сэс, у тебя дурная привычка не опускать шторы, – послышался из темноты знакомый мужской голос.

Она вздрогнула. Целую вечность ее никто не называл Сэс.

– Как ты оказался здесь?! Моя охрана? – беспомощно обернулась она в сторону мерцающего зеленым диска сигнализации, на котором красовалось бессовестное заявление, что никакого вторжения в ее отсутствие не было.

– Твоя охрана! – расхохотался голос. – Ты неисправима, Сэс! Веришь первому хорошему продавцу-пройдохе! В следующий раз найми специалиста и перестань ради бога экономить на мелочах, на отоплении, например. Я тут чуть от холода копыта не откинул! Мы ведь уже не молоды, моя дорогая!

– Если я и дорогая, то не твоя! – огрызнулась Сессилия. – Это во-первых, во-вторых, тебя никто не ждал и не приглашал, поэтому оделся бы потеплее, и, в-третьих, не вижу необходимости греть бороду Деду Морозу в мое отсутствие, и это вовсе не экономия, а чистой воды рационализм!

– Не говори, что ты стала поклонником экологии и новых принципов бережного отношения к природе! – не унимался тот же голос.

– Я всегда им была!

– Ты неисправима, милая Сэс!

– Ты тоже, – вернула комплимент Сессилия, – а теперь неплохо было бы, если бы ты мне объяснил цель своего визита.

– Не говори, что нуждаешься в объяснениях, – в голосе мужчины вновь послышалась ирония, – не разочаровывай меня.

– Да, нуждаюсь, и на твое разочарование мне начхать!

– Черное зеркало – где оно?

– С чего ты взял, что я знаю, где оно?

– Чистая логика, – самодовольно ответил он.

– Тогда на чем она основывается, эта самая логика?

– В последнее время фонд Уайтхэд во всеуслышание объявил о своем интересе, его представитель позвонил тебе, ты заявила, что об этой проблеме не знаешь, хотя несколько лет назад Александр Келен попросил тебя найти для него это зеркало, и ты занялась поисками. Все остальное – совершенно простое упражнение на сложение и вычитание, даже нет необходимости знать таблицу умножения.

– Можешь мне рассказать поподробнее о твоих арифметических изысках.

– С удовольствием, ты же знаешь, что желание дамы для меня – закон!

– Ты всегда был юбочником!

– О, Сэс, не будь такой ревнивой, тем более ко мне больше применимо определение «куртуазный»!

– Не тяни! – начала выходить из себя Сессилия.

– Ну хорошо, не буду провоцировать львицу! Может, сядешь, а то как-то неудобно так разговаривать.

– А открывать чужие двери удобно? – возмутилась она, но все-таки присела в кресло напротив.

– Ну это, дорогая, мне надо было объяснить лет эдак в десять, потом было уже поздно.

– Я и не знала, что ты был малолетним преступником! Ты прекрасно знаешь, что Келен умер, и я оставила поиски.

– Не уверен, видишь ли, я как-то не склонен доверять твоим словам. Мудрость приходит с возрастом.

– Относительно мудрости – никакой гарантии нет, очень часто возраст приходит в полном одиночестве.

– Иронизируешь? – надулся Микаэль.

– Констатирую, – поправила его Сессилия.

– Ладно, не будем препираться, мы же все-таки старые друзья, Сэс, и ты прекрасно знаешь, что если Мансур захотел что-то, то он обязательно это получит! Ты же убедилась в этом на собственной шкуре!

– Вот это я хорошо помню!

– Неприятная получилась история, и ребята перестарались! – извиняющимся тоном произнес Микаэль.

– Да, конечно, ребята просто перестарались, а я была беременна, и у меня случился выкидыш, и больше детей у меня не было, а так все ничего! – Голос Сессилии дрогнул, но она тут же овладела собой и продолжила спокойно: – Впрочем, это все старинная история.

– Хорошо, что ты смогла перевернуть страницу, – с облегчением проговорил он.

– Нет никакого смысла продолжать этот разговор, фантомы прошлого пусть остаются в прошлом, – равнодушно произнесла она, – давай все-таки включим свет, я задерну шторы и выпьем по стакану вина, у меня по-настоящему пересохло в горле.

– А у меня нет. У тебя, кстати, великолепные запасы моего самого любимого бордо! – рассмеялся голос.

– Такого, как ты, только могила исправит! – почти беззлобно выругалась пожилая женщина, включая автоматические опускающиеся жалюзи и задергивая одну за другой шторы салона. Вспыхнувший свет на минуту ослепил привыкшие к темноте глаза. Микаэль сидел в кресле со стаканом в руке, рядом красовалась бутылка ее самого любимого вина, которое она открывала только по самым большим праздникам. С момента их последней встречи он почти не изменился. Только сеточка морщин вокруг насмешливых голубых глаз стала гуще, ежик густых волос – совсем седым, и под серым джемпером стал отчетливо вырисовываться животик.

– Выглядишь усталой, Сэс, ты не больна?

– Ты зато в форме!

– Волка ноги кормят, дорогая!

Сессилия откинулась в кресле и задала вопрос, который давно вертелся на ее языке:

– Что тебе известно о зеркале?

– Немногое, но думаю, что ты меня можешь просветить на этот счет.

– Именно поэтому ты здесь?

– Ты всегда отличалась редкой понятливостью, Сэс, – улыбнулся мужчина и, подняв бокал, произнес: – За твое здоровье, дорогая! И мы сможем с тобой провернуть сделку века! Кафрави готов отдать за это зеркало все свое состояние!

– Тогда назови сумму.

Микаэль взял листок бумаги, быстро написал семизначную цифру. Женщина посмотрела и спросила:

– Это моя доля или доля обоих?

– Твоя.

– Хорошо, я подумаю, но только играть будем на этот раз по моим правилам.

Разговор с Микаэлем затянулся за полночь. Сессилии еле удалось отделаться от нежданного гостя. Когда за Родригесом закрылась входная дверь, она устало опустилась в кресло. Руки дрожали. Только сейчас она дала волю собственным чувствам и со злостью смахнула бокал с недопитым вином на пол. Потом тупо смотрела на расползающееся по полу бордовое пятно. Стало не по себе.

«Чего ты боишься, идиотка?!» – обругала женщина сама себя. Надо было искать выход из ситуации. Последние слова Микаэля Родригеса заезженной пластинкой крутились в голове: «Ты нуждаешься в союзниках, Сэс, а не в противниках. Именно это я тебе и предлагаю!»

Почему он появился именно сейчас? Она нахмурилась. Внезапно почувствовала, насколько она устала. Две последние недели стали для нее настоящим испытанием. И не только для ее нервов, но и для уже далеко не молодого тела. Колени отказывались слушаться, все суставы болели, даже небольшие физические нагрузки заставляли ее задыхаться. Старость никого не жалела. И она могла сколько угодно успокаивать себя, что сейчас она стала гораздо мудрее, терпеливее, умнее, но факт оставался фактом – вместе с тем она стала гораздо слабее и беспомощнее. Сейчас она уже не смогла бы перемещаться из одного конца мира в другой, просиживать ночи напролет над книгами и журналами в поисках одной-единственной крупицы информации, без устали встречаться с самыми разными людьми. Нет, ни приобретенный опыт, ни накопленная мудрость не могли заменить молодого, натренированного тела. Микаэль пока храбрится, но совсем скоро признает, что им пора уступать дорогу более молодым. В одном ее вечерний гость был прав – она действительно нуждалась в союзниках. Только не в Микаэле Родригесе. Она слишком хорошо знала этого старого лиса. Да и кого не узнаешь за полвека… Хотя, по крайней мере, так даже лучше.

Москва, август 1589 года

– Надо же! Вы мне только вчера утром наказали все про некоего Капищева, сказителя, разузнать, помните? – удивленным голосом произнес Артемий Фокин.

– Помню, – подтвердил Басенков.

– А этой ночью он взял и помер.

– Как помер?

– Так, в одночасье преставился, – благочестиво перекрестился Фокин.

– Говори, что тебе известно!

– Человек он был немолодой уже, хотя смерть неожиданная и несколько странная: то ли удар хватил, то ли в припадке кончился.

– Удар?! Не думаю, – Федор покачал головой, припоминая живое лицо и юркое тело сказителя, – от падучей тоже вряд ли… Во всяком случае, не похоже.

– На все воля Всевышнего, – глубокомысленно произнес Артемий.

Басенков нахмурился. Он привык полагаться на собственное чутье. И на этот раз интуиция ему подсказывала, что промысел Божий к данной смерти не имел никакого отношения. Вспомнил обед в доме боярина и сразу же принял решение. На этот раз на ноги полагаться не стал, приказал запрячь легкую повозку на летнем ходу, время было дорого. Вмиг долетел до Шацких, не заботясь о том, что на прохожих из-под копыт лошадей летит радостно чавкающая грязь. Возница соскочил с облучка, толкнул незапертые ворота и лихо заехал внутрь. На крыльцо выскочил Толоконников, увидев Басенкова, поклонился с привычно услужливой миной. По управляющему было незаметно, что смерть Капищева сильно его озаботила. Выражение лица было серьезным, но глаза блестели каким-то особым победным блеском. Он был оживлен и даже неподобающе весел. Словно тяжкая ноша спала с его плеч.

Федор в любезностях рассыпаться не стал. После краткого приветствия приказным тоном попросил Никифора Щавеевича отвести его вниз к умершему.

– Не хотите для начала с боярином и боярыней свидеться? – попытался было Толоконников воспротивиться желанию подьячего.

– Я обязательно поднимусь в господский терем, но сначала отведите меня к умершему.

Поняв, что сопротивляться бесполезно, Толоконников услужливо посторонился, показывая дорогу. Крутая лестница из почерневшего от времени дерева вела вниз, в сложенную из красного кирпича подклеть, в которой располагались помещения для припасов и крошечные каморки привилегированных слуг. Тем, кто попроще, в боярском доме спать не полагалось.

– Первая дверь направо, – услужливо промолвил Толоконников.

Дверь в каморку, отведенную сказителю, неслышно распахнулась. Федор в который раз удивился тому, насколько в хозяйстве захудалого боярина все отлажено. Даже во дворцовых хоромах, не говоря о приказных избах, любые створки при открывании-закрывании немилосердно скрипели.

В нос ударил одуряющий кислый запах застоявшейся браги и нечистого человеческого тела. Хозяйничавшая в каморке Агафья-ключница, пожилая женщина с высохшим строгим лицом, неодобрительно поглядела на подьячего, но ничего сказать не осмелилась. Толоконников расхаживал по крошечной комнатушке с видом человека, которому не терпелось покончить с необходимыми формальностями и отправиться к себе. Третий присутствующий, слуга Семен, невысокий юркий мужчина лет пятидесяти с небольшим, уставился на Федора с интересом бывалого сплетника. Участь Фрола никого особенно не волновала.

– Расскажите мне, что произошло, – обратился Федор к Толоконникову.

Тот был краток. Согласно его словам, выходило, что слуги услышали крики, доносившиеся из клетушки, отведенной Капищеву. Когда, взломав дверь, они ворвались, то застали последнего в агонии. Все произошло быстро, и не успел оповещенный одним из смердов Толоконников явиться, как Фрол уже испустил дух. Дверь была заперта изнутри, поэтому и решили, что сказителя хватил удар.

Федор выслушал рассказ с интересом. Затем окинул внимательным взглядом комнату. Дневной свет еле пробивался через крошечное слюдяное оконце. Обставлена комнатушка была просто и без затей: лавка, сработанный топором стол и сундук в углу. Никаких следов борьбы, все было на месте. Сума Фрола лежала рядом со столом, там же аккуратно были поставлены сапоги, но кафтан был почему-то неряшливо брошен на землю рядом с лавкой.

– Зачем вам, господин, видеть-то его? Но как вам будет угодно, – неторопливо говорил Толоконников, – покойник, царство ему небесное, по правде сказать, никудышным был человечишкой, лишь сказки рассказывать мастер. Так господам только сказки и подавай, на быль они не больно-то охочи! Поэтому и привечали его боярин с боярыней. По мне, так за порог его пускать не надо было!

– Сердце небось прихватило. До баб был охоч да пил безмерно, пустобрех, мастер только зубы девкам да молодым вдовицам заговаривать, – поддержала Толоконникова Агафья-ключница, на ее лице на миг проступило непонятное, какое-то торжествующее выражение и тут же исчезло.

– Дрянь человечишко, все вынюхивал да выискивал… – тем временем вступил в разговор Семен. Он болтал с радостью человека, которому наконец удалось обратить на себя внимание хоть кого-то. Его сморщенное личико сияло от удовольствия, словно смерть Фрола была нежданным развлечением. Толоконников и Агафья в один голос цыкнули на него, да так, что мужик пугливо замолчал, не понимая, чем он вызвал такое недовольство.

– Я должен осмотреть умершего, – не терпящим возражений тоном заявил Федор.

Толоконников с видимым неудовольствием откинул старую рогожу, прикрывавшую тело.

– Как господину будет угодно, – пожал плечами он.

Фрол был полуодет. Простая рубаха задралась и открывала некрасиво отекшие ноги и все, чем покойный так любил грешить. Зрелище было малоприятное. Агафья вздрогнула, отвернулась и забормотала молитвы. Федор же нахмурился, помотал головой, внимательно осмотрел ноги. Потом обратился к лицу, приподнял веки, ощупал шею и впалую грудь. Аккуратно, одними пальцами приоткрыл рот покойного, провел пальцем по нёбу и языку. Таким же быстрым движением взял кубок, стоявший рядом с кроватью, понюхал остатки жидкости и так же быстро отставил. Еще раз приподнял веки и удовлетворенно покачал головой. Вышел во двор, подозвал возницу. Тот выслушал, кивнул и, мигом развернув повозку, помчался в Кремль. Басенков вернулся в каморку и объявил оторопевшим Толоконникову и Агафье:

– Я запрещаю вам трогать умершего до прибытия лекаря Земского приказа.

Еще раз внимательно оглядел комнату. Подошел к столу, осмотрел кубок. Он был деревянным и явно принадлежал сказителю. Рядом стояла глиняная бутыль. Федор поднес сосуд к носу: судя по запаху – мед. Поколебался, потом вылил несколько капель на запястье, попробовал. Мед был не отравлен, значит, яд подсыпали прямо в кубок. Пробежал взглядом по комнате. Взял и перетряс суму сказителя. Наткнулся на небольшой свиток, который его заинтересовал.

Федор поднес его к неровному свету крошечного слюдяного окошечка, прочитал и положил в свою сумку. Потом обратился к небольшому сундучку, в котором покойный хранил весь свой неказистый багаж.

– Странно, – вслух произнес он, – у Капищева должны были быть хоть какие-то средства для жизни. Где они?

– Кто его знает? – махнула рукой Агафья. – Сколько говорила Никифору Щавеевичу, что охранников поставить бы надобно, а он все нет, да нет. Столько народу у нас разного шныряет, за всеми не уследишь. Как до сих пор весь дом по нитке не разнесли?! – с откровенной враждебностью обратилась она к Толоконникову.

– Неправду ты, Агафья, говоришь, никто не шныряет, а охранника ставить постоянного – расходы немалые.

– А добро пропавшее – не расходы! – не унималась Агафья.

По всей видимости, не все ладно было между управляющим и ключницей.

– То есть вы считаете, Капищева могли и обокрасть после смерти. А может быть, и убили, чтобы обокрасть… – задумчиво произнес Басенков. – Водились ли у Капищева деньги?

– Какое там, голь перекатная, все, что зарабатывал, все в кабаках да по девкам пропадало, – твердо ответил Толоконников.

– Да не скажите, Никифор Щавеевич, второго дня были у Фрола золотые монеты, сам видел… – начал было слуга Семен, но под строгим взглядом Толоконникова скукожился и притих.

– С пьяных глаз тебе привиделось, – внушающе проговорил управляющий, – не было у Фролки гроша за душой, а теперь и не будет.

Федор спорить не стал, содержание свитка оглашать было слишком рано, но следовало взять юркого слугу на заметку. Федор решил допросить его при первом удобном случае.

Лекарь, немец Вернер Шлосс, прибыл через два часа. Все это время в доме царила напряженная тишина. Боярыня с дочерьми заперлись в своих покоях. Шацкий молча сидел в обеденной зале. Он, казалось, был единственным человеком, которого потрясла смерть сказителя. Лицо его осунулось, побледнело, под глазами залегли темные круги. Немец был человеком обстоятельным. Не торопясь он поздоровался с Басенковым, боярином, Толоконниковым, внимательно оглядел подслеповатыми глазками сумрачную залу и предложил проводить его к покойнику. Федор спустился вместе с ним. Вернер, бормоча что-то себе под нос, принялся внимательно осматривать покойника. Через пару минут он поднял глаза на Федора и, улыбнувшись, произнес два слова на латыни:

– Atropa belladonna, – и уже по-русски продолжил: – Здешние знахари называют ее бешеной ягодой или сонной одурью. Все признаки отравления. Вы не ошиблись, сударь. Слизистые сухие, шершавые и синие, зрачки расширены, отек шеи, предплечий и нижних конечностей. Кто-то отправил этого подлеца к праотцам, – поморщил презрительно нос лекарь, – можно, конечно, на брагу все свалить. Это вы сами выбирайте.

Федор задумался, прокрутил в голове возможные варианты и наконец ответил:

– Скрывать правду незачем, да и время зря только потеряем. Нужно допросить всех присутствующих.

– Как вам будет угодно, – пожал плечами лекарь и последовал наверх вслед за Федором.

Трапезная на этот раз была полна народу. Боярин с боярыней сидели за столом. Сестры Шацкие и племянница Марфы пристроились в сторонке со своей вечной куделью. На их лицах читалась странная смесь страха и любопытства. Но все молчали – ждали, когда подьячий наконец заговорит.

– Этот человек был отравлен. Это убийство, – произнес Федор, четко выделяя каждый слог и внимательно наблюдая за реакцией присутствующих. Тишина нависла тяжелым пологом.

– Пил он много, – наконец решилась Марфа, – может, что перепутал и окочурился.

– Да и кому пришло бы в голову убивать этого человека? На всех пьяниц и лежебок яду не напасешься, – презрительно пожал плечами Толоконников, – да и дверь была заперта изнутри. Может, сам на себя руки наложил!

Федор скептически пожал плечами. Меньше всего жизнелюбивый сказитель был похож на кандидата в самоубийцы. Хотя ни от одной из гипотез отрекаться было не след. Пока он размышлял, его молчание стало еще больше раздражать присутствующих. Все явно занервничали. Подьячий же тянул, раздумывал, да и торопиться ему было некуда, пусть поволнуются. Поэтому, когда он вновь открыл рот, все подпрыгнули от неожиданности:

– Я бы хотел сначала, чтобы вы мне рассказали, как прошел вчерашний вечер. Заметил ли кто-нибудь что-то необычное в поведении Капищева. Еремей Иванович, – обратился он по старшинству к хозяину дома.

Тот нехотя пробасил:

– Все было как обычно, да и Фролку мы к столу позвали только к концу вечери, сказки на сон грядущий послушать, а ел он с челядью, внизу.

– Что подавали к столу? – спросил внимательный к деталям Федор, любая информация могла пригодиться, тем более что он так и не решил, имеет ли это убийство отношение к делу, которым он занимался, или нет.

– Вчера, батюшка, день Ивана постного[2] был, и мы ничего скоромного к столу не подавали. Память Усекновения главы Ионна Крестителя чествовали. С успенских разговен две недели прошло, и хоть Иван постный не велик, но перед ним и Филиппов пост – кулик, так в народе говорят. Поэтому похлебка была, каша гречневая с медом, орехи и хлеб. В этот день не то что скоромного, но даже ничего круглого есть не полагается.

– А что рассказывал Фрол в этот вечер? – перевел разговор на другую тему Федор.

– День был непростой, поэтому и попросили мы Фрола сначала духовные стихи прочитать, – начал солидным голосом боярин, – Фрол знатно духовные стихи читал. Да только, что он в этот вечер прочитал, я запамятовал.

– О Праотцах, дядюшка, – бойко вставила слово Арина и, нисколько не смущаясь обращенного к ней внимания, добавила: – а потом пересказывал сказание про Индрика-зверя из Голубиной книги.

В этот момент вступила в разговор и Анастасия, мучительно краснея, она добавила:

– Фрол Иванович в тот вечер еще Александрию сказывал, про любовь македонского царя Александра и Роксаны, персидской царевны, – произнесла она и зарделась от смущения.

Речь, по всей видимости, шла о сербском романе о жизни и приключениях Александра Македонского. Федору текст был известен, но на всякий случай он решил его перечитать. Почувствовав, что у присутствующих нарастает напряжение, он быстро опросил каждого, чтобы иметь хоть отдаленное представление о том, что каждый делал в этот вечер. Получалось, что сестры и Арина после Фроловых рассказок поднялись к себе и больше уже не спускались. Боярин остался с Фролом, и они о чем-то беседовали. Хозяин долго оставался во дворе, потом удалился на покой, боярыня спускалась с Агафьей в подклеть.

– Заметил ли кто-то из вас что-то странное, происшедшее в этот вечер? – обратился Федор ко всем.

Все старательно замотали головами, и комната погрузилась в атмосферу тяжелого молчания. Федор просто кожей почувствовал единодушное желание всех присутствующих, чтобы он удалился, словно все происшедшее было его виной. Поняв, что сегодня ему больше ничего не удастся добиться, мужчина откланялся. Уходя, он был точно уверен в одном: всем участникам было что скрывать. А значит, разобраться со всем будет сложнее обычного. Ну что ж, умением распутывать клубки он обладал, а терпения ему было не занимать.
Глава 6. 10 000 способов, которые не работают, или как не терять присутствия духа, даже если очень хочется

Все Касины попытки продвинуться вперед потерпели крах. Мари на контакт не шла. Столль был вежлив, но на этом дело и заканчивалось. Самое неприятное, что она даже не могла решить, с какого конца начать собственное расследование. Все-таки она была любителем, да еще и не очень талантливым. Гениальные идеи в голове не толпились, интуиция молчала, словно в рот воды набрала. Оставалось только утешаться словами Томаса Эдисона, утверждавшего, что он никогда не терпел поражений, а просто нашел 10 000 способов, которые не работали. То есть предлагалось отыскать иголку в стоге сена, только полагающихся джокеров-подсказок не было, оставалось выбрать из пяти ответов один правильный. Приходящую уборщицу Надин после изучения Кася из списка подозреваемых вычеркнула, та была слишком уж ограниченной, разговаривала исключительно на тему, где что можно купить по дешевке, рассказывала про детей и внуков. В общем, производила впечатление женщины простой и бесхитростной. И Кася ее исключила, потому что надо было хоть кого-то исключить. С другими все оказалось гораздо сложнее. Мари была вежливой, отвечала односложно, поэтому Кася от нечего делать активно общалась с Леной и Шанталь.

Она была уже в курсе всех проблем Шанталь, знала про жизнь Лены в России. Гаврилова была родом из Нижнего Новгорода, училась в Санкт-Петербурге, там же познакомилась с Дирком и переехала вслед за ним в Париж.

С Грегори Касе тоже удалось с утра переговорить. Она попыталась узнать у Яна, кого именно интересует черное зеркало, но информации не получила. Но духом девушка не падала, примитивных задач она никогда не любила. Ей нравилось бросать вызов обстоятельствам, находить выход из безвыходных ситуаций, заворачивать судьбу, как оглобли, в нужную сторону. Но если раньше она отличалась самонадеянностью, была уверена, что дважды два обязательно равняется четырем, то теперь жизнь ее кое-чему научила. Поэтому остаток дня она спокойно изучала биографию Джона Ди, благо, жизнь его была настолько захватывающей и полной приключений, что скучать не приходилось.

Ди был и математиком, и астрономом, и картографом, и шпионом, и криптографом, и вдохновителем Британии – владычицы морей и континентов, перечислять можно было до бесконечности, он не увлекался разве что кулинарным делом и вышиванием крестиком. Но на данный момент Касю больше всего интересовала его оккультная деятельность. Недаром, когда Ди отправился в Прагу к Рудольфу II, католическая церковь переполошилась. Ватикан отправил в Прагу нунция с грамотой, в которой Ди обвинялся в колдовстве и явно намекалось, что дружить с таким чернокнижником императору Священной Римской империи не полагается, а, наоборот, срочно следует отправить его в Рим под охраной на допрос. Рудольф грамоту проигнорировал, а Ди спрятал в Богемском замке, принадлежавшем одному из его подданных.

Чем же так привлекал Рудольфа Ди? Астрологов и магов тогда было пруд пруди, чтобы рисковать до такой степени папским гневом. Но Ди был единственным, кто утверждал, что разговаривает с ангелами. По его словам, архангел Михаил подарил Ди кольцо, наделенное волшебной силой, и черное зеркало – дверь в иные миры, с помощью которого Ди мог общаться с ангелами. Так ангелы рассказали ему, что земля на самом деле не совсем круглая, а состоит из множества вложенных одна в другую сфер-матрешек, соприкасающихся в некоторых точках. Ангелы рассказали о разных измерениях, и что через Гренландию можно попасть в иные миры, и эти миры наложены один на другой до бесконечности. Поэтому Ди и пытался уговорить свою покровительницу Елизавету завладеть Гренландией, чтобы получить в свое распоряжение дверь в иные миры. Получается, он мечтал об Англии – повелительнице Вселенной, а не просто какой-то там заурядной планете Земля. Ну а себя видел, конечно, обладателем всех тайн мира. Маг утверждал, что владеет ангелическим языком – языком Еноха. Впрочем, современные исследователи, изучившие загадочные слова, пришли к неутешительному для Ди выводу: ангелический язык состоял из смеси древнеэфиопского с санскритом, латынью, ивритом и древнеегипетским. В общем, ненамного лучше, чем смесь французского с нижегородским, хмыкнула про себя Кася, изучающая список славных деяний Джона Ди.

Хотя, как это ни грустно, ангелы оказались не всевластными или просто потеряли всякий интерес к волшебнику. Во всяком случае, после смерти в 1603 году Елизаветы I взошедший на престол Яков I лишил Джона Ди всяких средств к существованию. И знаменитый маг, переживший всех своих благодетелей, умер, забытый всеми, в нищете. После его смерти оккультная библиотека и магические предметы разошлись по Европе и миру. Перстень исчез бесследно, а черных зеркал оказалось несколько. В частности, одно из них было приобретено Британским музеем, правда, ангелов в нем так никто и не увидел. И Сессилия искала одно из зеркал, следы которого вели в Московию XVI века.

Кася так зачиталась, что не заметила, что все уже разошлись. Первой убежала Шанталь, стоило часовой стрелке приблизиться к пяти часам – концу рабочего дня. Лена с Грегори тоже долго не задержались. Ян торопился на очередную презентацию. Только Мари была на месте. Кася пристроилась неподалеку от женщины и теперь ее рассматривала. Оригинальные очки от модного дизайнера выигрышно выделяли голубые глаза и скрывали не очень красивую линию крупного носа. Легкий макияж, шелковое платье от Cop.copine. Мари была одета просто, но со вкусом и дорого.

Подумав с минутку, Кася все-таки решилась попробовать еще раз. В конце концов, в галерее они были одни.

– Мне хотелось бы с вами поговорить.

– О задаче, которую поставила перед вами мадам Гласс?

– Да.

– Что вас интересует, задавайте вопросы, я буду отвечать.

– Это не допрос, – несколько раздраженно заметила Кася.

– Хорошо, расслабьтесь, я в курсе вашего задания и вашего прикрытия, кстати, на Патрика вышла сначала я, а потом уже Сессилия, я когда-то стажировалась у Нодэна, но это было до того, как вы на него работали.

Кася облегченно вздохнула, и у нее вырвалось:

– Надо же, а мне Лена сказала, что именно с вами мне будет труднее всего!

– А, это в том смысле, что я не коммуникабельна и не иду на контакт? – с пониманием улыбнулась Мари.

– Я не это имела в виду, – прикусила язык Кася.

– Зато другие у нас чрезвычайно коммуникабельны, расскажут все по секрету всему свету и всего через полминуты после получения информации! – хмыкнула Мари.

– Это вы про Грегори?

– Про него, Шанталь и саму Лену! Во всяком случае, слово «конфиденциальность» в рабочем контракте для них – пустой звук. Но в принципе я не хозяйка галереи, чтобы обсуждать решения Сессилии, и, с другой стороны, в этом есть свои плюсы.

– В каком смысле?

– В том самом, что так легче направить конкурентов по ложному следу, – усмехнулась Мари.

– Ян более надежен?

– Ян – себе на уме, и потом он слишком умен, чтобы ввязываться в авантюры, тем более он – племянник Сессилии, наследник, так сказать.

– Почему мне никто об этом не сказал?

– Потому что мы особо об этом не распространяемся. Да и он не хочет огласки, он намерен сначала заработать собственную репутацию. И совершенно прав, клиенты не пойдут к просто племяннику арт-дилера Сессилии Гласс, когда она решит передать дела.

– Почему мне сразу не сказали, что подозреваемых всего трое?

– Во-первых, так у вас была возможность составить собственное мнение, а во-вторых, кто вам сказал, что мы с Яном – вне подозрений? К этим документам доступ имели все.

– То есть я могу задать вам вопросы?

– Какие хотите, – улыбнулась Мари, у нее была на самом деле очень приятная и задорная улыбка.

– Лена мне сказала, что вы тащите на себе всю работу.

– Особенно ту, которую Лена никак не желает выполнять, да, это совершенно точно! Вернее, я и Ян.

– Вам не обидно?

– Нет, нисколько, я очень хорошо зарабатываю. Моя работа позволила нам с мужем купить квартиру в шестнадцатом округе, в самом центре, Паскаль – учитель в лицее, и с нашими мальчишками занимается он, а я приходящая мамаша, без пяти минут кукушка, – рассмеялась Мари, – но так сложилось, работу я обожаю, мне интересно, и я совершенно не создана для дома! Вы удивлены?

– Нет, наоборот, я как-то тоже не создана для дома, – улыбнулась Кася. – Раз Сессилия поручила вам посвятить меня во все детали, не могли бы вы мне сказать, почему черное зеркало?

– Ян же вам сказал, что за ним началась большая охота.

– То есть вы в курсе, что мне сказал Ян?

– У меня хороший слух, – без всякого стеснения заявила Мари.

– Тогда вам известно имя заказчика, того, кто стоит за всей этой большой охотой?

– Я, может быть, и доверенное лицо Сессилии, но ни со мной, ни с Яном она не делится всей информацией, поэтому я могу рассказать только то, что знаю, или то, о чем догадываюсь.

– Тогда о чем вы догадываетесь?

– С тем человеком, который так отчаянно ищет зеркало, у Сессилии старые счеты.

– То есть она готова на все, чтобы заполучить его раньше?

– Возможно, но, повторяю, я должна вам в первую очередь объяснить расстановку сил в офисе.

– Но вы же сами сказали, что под подозрением все, почему я должна вам доверять, ведь вы тоже можете быть чьим-то ставленником.

Мари усмехнулась и покачала головой:

– Тут вам придется поверить мне на слово. Для меня в этой игре слишком большие ставки, не думаю, что мне хочется в нее ввязываться.

– А вам бы хотелось иметь такое зеркало? – задумчиво произнесла Кася.

Мари покачала головой:

– Я, наверное, сейчас скажу что-то абсолютно избитое, заезженное и неоригинальное, но судьбу мы строим сами. И еще: мне совершенно не хочется зависеть от какого-то там зеркала или любого другого талисмана, пусть даже тысячу раз магического!

Кася вышла из офиса вполне удовлетворенной. Прошла два квартала. Возвращаться в предоставленный в ее распоряжение номер в отеле не хотелось. В голове промелькнуло, что неплохо было бы съездить домой. Действительно, она вполне могла отправиться в субботу вечером и вернуться в понедельник, благо, он был в галерее Сессилии выходным. Отдохнет, отвлечется, а перемена мест всегда помогала ей сосредоточиться.

Девушка пристроилась на скамейке в парке, открыла планшет и вспомнила последние слова Мари. Задала самой себе вопрос: а хотела бы она сама получить такое зеркало? Левую ладонь, в которой она когда-то держала Звезду Хаоса, засаднило, словно напоминая. Сердце екнуло, и она сказала сама себе, что ей и без зеркала хорошо живется. Хотя было интересно, как оно могло функционировать.

Кася прочитала все, что нашла, в результате туман в голове стал еще гуще, а знаний не прибавилось. Ей встретились и объяснения особых физических свойств зеркала – оно было способно отражать излучения, идущие от самого человека, и связывать его сознание с информационным полем Земли. И идея зеркала как входа в параллельные миры, и зеркала как материала для создания дополнительной реальности. Следом и до разъяснений феномена ясновидения добралась, узнала, что зеркало помогает ясновидящему изолировать собственное сознание от внешнего мира и по-настоящему заглянуть в глубь самого себя, а то и вовсе освободить собственное астральное тело. Просмотрела вполне серьезные научные исследования с фотографиями мозга, нейрофизиологические и физические объяснения этого феномена и приуныла. Если с простыми зеркалами столько намутили, что говорить про черные. Эти зеркала, сделанные чаще всего из обсидиана, были достаточно популярным предметом в магических ритуалах всех времен и народов. Достаточно было побродить по современным магическим сайтам, где предлагались обсидиановые зеркала за вполне сносную цену или описывалась техника изготовления черных зеркал из подручного материала, если с деньгами напряг.

Кася набралась мужества и окунулась в историю черных зеркал. Как и ожидалось, их история уходила в глубину веков. Обсидиан, камень вулканического происхождения, использовали для изготовления зеркал издревле. Но еще чаще его применяли для изготовления наконечников стрел, ножей и т. д.

Первые упоминания о магических обсидиановых зеркалах относятся к эпохе древних шумеров. В Вавилоне за неимением обсидиана использовали смесь сажи и масла. В ходу эти зеркала были и в Египте, и в Древней Греции. У ацтекских священнослужителей зеркала из обсидиана были чрезвычайно распространены, и, согласно преданиям, легендарный волшебник ацтеков Уицилопочтли «Возбудитель раздоров» обладал одним из них, именно благодаря ему он мог видеть прошлое и предсказывать будущее. И в основе одной из научных гипотез происхождения обсидиановых зеркал Ди как раз лежало предположение, что все они были найдены на территории современной Мексики и привезены Ди в подарок. Следом ученый их выдал за ангельский презент.

Хотя если поразмыслить, то ангелы бывают разные. Враг рода человеческого тоже был ангелом, только падшим, увлекшим часть своих собратьев за собой, и черные зеркала на Востоке часто называли Когтями Сатаны.

Как понять, какие именно ангелы находятся по ту сторону зеркала и в какой мир оно открывает дверь? С другой стороны, из черного обсидиана делали защитные амулеты-обереги от злых духов, к тому же помогающие концентрировать сознание. Но в любом случае обсидиановые зеркала в магической практике использовали для истолкования прошлого, предсказания будущего, установления контакта с духами и проникновения сознания в иные миры.

Кася отвлеклась от планшета. На сегодня с нее хватит тайн и расследований. Тем более что пока она не так уж чтобы очень прогрессировала. Ничего, она как-то привыкла рассчитывать на кривую, которая куда-нибудь да выведет. Правила функционирования кривой ей были неизвестны, но в том, что какая-нибудь возможность обязательно подвернется, была уверена. А жизнь показала, что Кассия Кузнецова великолепно умела использовать самые разные возможности.

Москва, август 1589 года

Басенков вернулся в приказ и первым делом вызвал Фокина. Тот выслушал внимательно, слегка удивился, но молча отправился выполнять приказание. Затем Федор отправил возницу за дядюшкой. Василий ждать себя не заставил.

– Что случилось? Неужели смерть этого сказителя тебя так взволновала? – первым делом спросил он.

– А ты откуда знаешь?

– Москва слухами полнится.

– Особенно для твоих ушей, – усмехнулся Федор, – ты мне лучше расскажи, чем дом боярина живет, тебе это отлично известно, недаром третьего дня ты со всей дворней перезнакомился.

– Ты свое дело делал, а я свое, ты с господами больше разговаривать мастак, а мне с простым людом легче, да и полезнее. Дворовые – люди незаметные, но ведают побольше боярей своих. Маленький человек, он что? Вошка. А кто видел, где вошка пробирается, да кто на нее внимание обращал, пока не укусит.

– Ты, как всегда, прав, – улыбнулся Федор, – что бы я без тебя делал?! Ты у Шацких, я смотрю, времени зря не терял. Итак, с кого посоветуешь начать?

Василий, исполненный сознания собственной важности, заговорил на этот раз не торопясь:

– Конечно, а зачем мне его терять, время-то. Тебе с важными людьми следует разговоры вести, а я тем временем кое-что другое разведаю. Так вот, перво-наперво надобно будет тебе допросить челядина ихнего Семена. Человечишка вредный, но знающий. Первый сплетник поместья. Люди еще сами не знают, что вытворят, а Семка уже ведает. Особенно в любовных делах мастер разбираться. Кто на кого глаз положил, кто у кого занозой в сердце сидит. Часами может говорить. Не язык, а мельница. Так что ты его, Феденька, разговори, он тебе все, что знает, и выложит. А за пятак медный так еще охотнее. Агафья – та змея подколодная. Хозяевам предана как собака. Из нее слова лишнего не вытащишь. Молчать будет как рыба. Потому как боится боярыне своей горе причинить. Агафья – собака злая, но верная.

– Боярыню слуги любят?

– Еще как! Добрая и Бога боится, зла никому не причинит. Агафья – ее правая рука, их водой не разольешь. Боярыня хоть на вид и глуповата, но не так проста, как кажется.

– А что про боярина говорят?

– Разное. Раньше бравым молодцем был, а сейчас словно груз какой тяжелый на плечах носит. Все больше грустит да печалуется.

– Причину такой тоски знают?

– Кто что говорит. Одни на Настю кивают, мол, никак родители не могут замуж девку выдать. Другие на какую-то историю древнюю намекают. Говорят, что Агафья во все тайны господ посвящена, да только с Агафьей особо не сладишь, непростая она баба, попомни мои слова, непростая. Да и с Фролом давно они друг друга знают.

– Давно, говоришь? Сколько лет?

– Точно не знаю сколько, да только обмолвилась она при мне, что знает сказителя как облупленного.

– Хорошо, спасибо за совет, к Агафье присмотрюсь повнимательнее. А про Толоконникова что тебе известно?

– Уважают и боятся. Великого ума человек, говорят, на нем все поместье держится. Только, говорят, не любил он Капищева, а намедни даже прибить грозился. Это мне баба одна из дворовых проговорилась, мол, сама слышала, как Толоконников угрожал со сказителем разделаться.

– Понятно, их спор и мы с тобой собственными глазами видели.

Басенков задумался. Конечно, похоже, у Толоконникова были свои счеты с Капищевым. Если Толоконников и в самом деле повинен в смерти сказителя, то это еще требуется доказать. Тем более по своему опыту он знал, что самое очевидное и простое решение чаще всего неверное. Да и для того, чтобы отравить человека, причины должны были быть достаточно серьезные. Если Толоконников Фрола не любил, то мог просто выгнать из поместья. При всей привязанности Шацкого к своему сказителю боярин не посмел бы противоречить своему управляющему. Расстановку сил в поместье Федор изучил хорошо.

– Да и что говорить, Федя, не простое это поместье, ой, не простое! – покачал головой дядя, – тут быстро не разберешься, хотя, мне кажется, знаю я еще одного человека, может быть, ему кое-что ведомо?

– Что за человек? – вскинулся Федор.

– Рано говорить, узнаю что, тут же тебе и расскажу.

– Только будь осторожен, – встревожился Басенков за дядю.

– А ты за меня не беспокойся, я калач тертый, ты своей дорожкой, а я своей, глядишь, и сойдемся! – лукаво улыбнулся дядя, и его как ветром сдуло.

Федор протестовать не стал. Если его дядя что-то решил, то отговаривать его было бесполезно, только зря воздух сотрясать. Кроме того, часто дядя оказывался ему полезнее всех приставов и писарей вместе взятых.

Федор обратился к свитку, развернул его и еще раз внимательно прочитал. Текст был купчей, из которой следовало, что 28 августа, за день до своей смерти, Фрол Капищев дал задаток в размере пяти серебряных рублей за дом вдовы Баскаковой. Остаток в размере 10 рублей покупатель должен был заплатить через неделю.

Итак, Фрол, у которого, по показаниям свидетелей, полушки за душой не водилось, готовился купить дом. Было над чем поразмышлять.

Но на сегодня дело Капищева Федор решил отложить. Вернулся к ограблению английских купцов и убийству писцов. Вызвал отправленных за дополнительными сведениями помощников Хомякова и Плетнева. Те потели, блеяли, но ничего путного рассказать не могли. Явно проболтались целый день или просидели в корчме. Получалось, что если Басенков не будет заниматься делом сам, то ничего никуда двигаться не будет. Дал нагоняй, но этим дело и завершилось. Ни от того, ни от другого не избавишься, Ананий Хомяков был племянником постельничего царя, а за Захара Плетнева отец приносил к каждому празднику овечку, а к Рождеству так вообще быка резал.

Так Федор и не заметил, как наступил вечер. Не торопясь отправился домой. Мыслями вернулся к утреннему происшествию. Дело было непростым. Закрытая изнутри дверь и кубок с белладонной. Было бы легче, если бы убийство произошло в пиршественной зале. Во время пира обменять кубки проще простого. Когда в глубокие глотки гостей заливалось достаточное количества меда и браги, за принадлежностью посуды для питья уже никто не следил. Но здесь ситуация была более сложной: Капищев находился один и закрыл дверь изнутри. Другого выхода из клетушки не имелось, если не считать крошечного слюдяного окошка. Но створок на окошке не было, и слюда была не тронута.

Брать ли в расчет челядь? Каким образом простой смерд мог найти белладонну и расплатиться за нее? Да и к чему? Если встал ему Капищев поперек дороги, то дубина или топор были гораздо надежнее и никаких дополнительных капиталовложений не требовали. Значит, убийцу следовало искать среди господ или ближних слуг.

Федор присел на лавку и задумался. Что-то все его расследования с места не двигались. С ограблением англичан и убийством писцов совсем болото, ни туда и ни сюда, как в трясину засасывает. Да и все остальные дела забросил.

Мужчина поднялся и взял сумку, в которой обычно носил бумаги, которые не успел изучить за день. Нашел донесения ярыжек, работавших обычно на Смоленской дороге. Хорошо хоть с собой захватил. Развернул и стал просматривать. Чем дальше читал, тем больше хмурил лоб. Ярыжек он знал, они были толковыми и старательными мужиками, и их сведениям можно было верить. И согласно их донесению, два литовских купца пожаловались, что в Москву с товаром не пробьешься, ежели разбойникам не заплатишь. Вот тебе и тишь да благодать! А они-то радовались, что все бандиты притихли и пошаливали только подальше от Москвы!
Глава 7. Белые начинают… и выигрывают!

Сессилия Гласс придирчиво рассмотрела себя в зеркале. Лет тридцать назад она бы искренне расстроилась, не говоря о более раннем возрасте, когда каждая морщинка становилась поводом для депрессии, но ко всему привыкаешь. Так и старение перестало быть для Сессилии Гласс извечным страхом. Сейчас она даже находила, что неплохо выглядит. Серо-голубые глаза не утратили своего блеска, пепельный цвет волос ей даже шел, она не растолстела и не потеряла свою горделивую осанку, которая ее всегда отличала в молодости. И самое главное, опыт – сын ошибок трудных и мудрость – дочь тех же самых просчетов пришли на смену наивности и юношескому энтузиазму. У каждого возраста были свои достоинства и недостатки, главное – умело использовать и те и другие.

Когда-то невысокая и ладно скроенная Сессилия была высокомерной и элегантной блондинкой, библией которой был последний номер «Мари-Клэр» или «Мадам Фигаро». Про таких говорят «из грязи в князи». Действительно, семья Сессилии была не просто бедной, а откровенно нищей. Но она никогда не согласилась бы называть своих родителей грязью. Просто не всем везло в жизни, одним Создатель давал и ум, и таланты, и упорство, и силу воли, а на других делал передышку. Вот таким произведением, созданным в минуты отдыха, и были родители Сессилии: месье и мадам Лавилле. Люди добрые, бесхарактерные и откровенно ленивые. Правда, надо отдать должное совестливости Творца, по всей видимости, понявшего, что Он уж слишком отдохнул на старших представителях семейства Лавилле, и решившего исправить ошибку на их дочери.

Сессилия была девушкой решительной, с незаурядными способностями, хотя и не обладавшей необыкновенной красотой, но умевшей нравиться и, самое главное, извлекать из собственного шарма приличную выгоду. Она быстро покинула родительский дом, если таковым можно было назвать полуразвалившуюся хибару с земляным полом и покосившимися стенами. Использовав всевозможные правительственные стипендии и субсидии, выучилась в престижной школе изящных искусств на дизайнера. Именно к этому периоду относилось и ее знакомство с Микаэлем Родригесом. Их многое объединяло: оба были пролетариями среди отпрысков буржуазных родов, авантюристами и оппортунистами, двигающимися по течению и прекрасно умеющими извлекать выгоду из благоприятных ситуаций. И случилось то, что неминуемо должно было случиться, между ними вспыхнул короткий роман.

Это произошло летом 1962 года, на Лазурном Берегу, под разухабистый твист и сладкие «слоу» Элвиса. У Микаэля рядом с Каннами жила тетка, предоставившая в распоряжение молодой пары угол в собственном саду, так как в доме места не было. Они разбили палатку и провели совершенно волшебные две недели, валяясь на пляже, купаясь до одурения в море, объедаясь фруктами и танцуя до упаду. А ночами их палатка ходила ходуном, да так, что даже соседи стали намекать тетке Микаэля, что можно было бы и потише. Кто-то любится, а кому-то надо утром вставать на работу. Только все это было в прошлом. Дороги Сессилии и Микаэля разошлись достаточно быстро. Ни один, ни другая узами себя обременять не хотели, и уже тогда у Микаэля начались проблемы с законом.

Сессилия, несмотря на авантюрную жилку, была особой рациональной и испытывала непреодолимое отвращение к бедности. Удачное замужество было самым закономерным и логичным решением в данной ситуации. И Микаэль никоим образом на роль хорошей партии претендовать не мог.

Пути-дорожки Сессилии и Микаэля вновь пересеклись гораздо позже. Она уже к этому времени была мадам Гласс, жила в красивом фамильном особняке. В общем, успешно осуществила первую половину жизненных планов. Вторая половина этих самых планов приходилась на самореализацию. Престижное образование и связи мужа позволили ей тогда устроиться на работу в качестве научного эксперта в известную адвокатскую контору, специализирующуюся на покупке-продаже произведений искусства. Тогда ей на экспертизу принесли небольшой эскиз, принадлежавший перу Тициана. Клиент – известный политик – хотел, конечно, подтверждения подлинности. Но самое главное – желал удостовериться, что, купив картину, не окажется ввязанным в какой-либо скандал.

Картина принадлежала одному известному египетскому коллекционеру и была приобретена на законных основаниях. Однако внимание изучающей историю картины Сессилии привлек один интересный факт: в коллекции господина Мансура Кафрави она не задержалась. Сессилия была женщиной любопытной и решила повнимательнее присмотреться к самому египетскому коллекционеру.

Звезда египтянина всплыла на горизонте лет десять назад. Его отец, владелец компании Катамия Рессорт, оставил сыну солидное состояние, большую часть которого наследник вложил в произведения искусства. Он обладал хорошим вкусом и таким же отличным нюхом на выгодные сделки. Именно ему принадлежали несколько громких открытий последних лет. Сессилию все это напрягло, и она искала, пока не наткнулась на один интересный факт. Да и не факт, просто одну фотографию приема в особняке Кафрави. На ней на заднем плане, с фужером в руке и со своей обычной полуироничной улыбкой на устах красовалась ее первая любовь – Микаэль Родригес. Прекрасно зная характер последнего, Сессилия стала копать дальше, и ее открытие могло оказаться на первых полосах газет: Мансур Кафрави был жуликом.

Схема была удивительно проста и эффективна. Микаэль находил наброски, эскизы, картины неизвестных мастеров нужной эпохи. Таким образом, никаких проблем с углеводородными и прочими анализами возраста холста и красок не возникало. Этим картинам придумывалась история, находился более благородный автор, в процессе реставрации, естественно, опытный художник улучшал материал: легкий штрих, движение воздуха, наклон головы, полуулыбка, пара других незначительных на первый взгляд деталей – и все менялось. А стоимость автоматически увеличивалась в десятки, а то и в сотни раз. Но мадам Гласс видела гораздо дальше собственного носа и информацию попридержала. Короткая журналистская слава ей была ни к чему. Ну рассказала бы она миру о махинациях египтянина и ее бывшего любовника, а дальше что? Несколько громких скандалов и никакой непосредственной пользы для Сессилии. Политику покупать картину она отсоветовала и от Родригеса решила держаться подальше. Сколько раз потом она пожалела о принятом решении! Если бы она только знала, какую цену ей придется заплатить за то, что тогда она не остановила Кафрави! Однако человек полагает, а судьба располагает, и их дорожки пересеклись вновь. На этот раз речь шла о наброске Рубенса, и так получилось, что Сессилия перешла египтянину дорогу. На место ее поставили быстро, урок она запомнила, и оставалось только поблагодарить Мансура Кафрави за него.

В глазах женщины промелькнула глубоко запрятанная печаль, но она тут же встряхнула головой. Сессилия была человеком хладнокровным и расчетливым, ее девизом было: бизнес есть бизнес. Новость о том, что Кафрави отчаянно понадобилось подлинное зеркало Ди, быстро облетела всемирную сеть антикваров. Зачем оно могло ему понадобиться? Мансур всегда был крайне осторожен, а тут словно с цепи сорвался. Почему? Он всегда был человеком скрытным. Никто про него ничего особо не знал. Появлялся он всегда неожиданно, разъезжал по всему миру, особенных привязанностей не имел. То есть никаких корней, только крылья.

Сессилия вспомнила их единственную встречу. Впечатление от нее осталось тягостное, как застарелая зубная боль. Особенно ее поразил взгляд Кафрави: пустой и темный, как бездна. Она даже тогда про себя назвала его глаза «черными дырами».

Телефон зазвонил. Женщина сняла трубку и слушала внимательно, не прерывая, а когда разговор закончился, снова подошла к зеркалу:

– Ну что ж, Мансур, раунд третий и последний! Белые начинают и выигрывают!

Москва, август 1589 года

С утра Федор, посовещавшись с Василием, решил отправить последнего на торжище и в корчмы, в которых Фрол был завсегдатаем. Самая ничтожная информация могла стать подмогой, а никто лучше его дядюшки не умел в стоге всевозможных разговоров найти иголку нужных сведений. В приказе Федор дал нешуточный нагоняй Хомякову с Плетневым и велел отправиться в торговые ряды, найти литовских купцов и расспросить их поподробнее. Сам же направился в поместье. По подсказке Василия решил сначала допросить челядь. Тем более если господа и приглашенные вниз не спускались, то дворовые так и шныряли в подклете. Значит, могли что-нибудь услышать или увидеть.

Начал с Агафьи-ключницы. Но та стояла стеной, и ни одного вразумительного ответа от нее добиться не удалось. Судя по всему, основным занятием ключницы в этот день было крепко зажмуривать глаза и затыкать уши. С большим успехом можно было расспрашивать дворового кота. Получалось, что ужин прошел как обычно, никто никуда не спускался. Фролка долго со слугами в нижней зале не засиживался. Единственное, что заслуживало внимания, так это то, что не стал Капищев в тот вечер по своему обыкновению ни на брагу, ни на свежесваренное пиво налегать. Ушел в свою каморку засветло и почти трезвый, что было совсем уж непривычно.

– Может быть, он ждал кого-то? – попытался Федор навести Агафью хоть на какую-то идею, но та только осторожно покачала головой:

– То мне неведомо, да и кто Фролку знает? Может и ждал, а может, и не ждал.

– Неувязочка получается. Вчера ты говорила, что удар с Фролом по пьяни случился, а теперь выясняется, что в тот вечер пил он меньше обычного? – указал Федор на первую нестыковку, но пронять этим Агафью ему не удалось.

Та подобралась и стала еще больше настороже:

– Я за Фролом приглядывать не обязана. И без того у меня забот полон рот. А знать я больше ничего не знаю и ведать не ведаю. – Агафья поджала губы и сурово замолчала.

– А давно ли ты Фрола знаешь?

– Как стал в поместье появляться, так и знаю, – насторожилась ключница.

– А давно это случилось?

– Давно, Фрол боярина под Смоленском встретил.

– На поле битвы? Они что, воевали вместе?

– Какой из Фрола воин! Он всю жизнь только сказки рассказывать и был мастер! Вот вы у боярина про него и спросите.

Поняв, что ничего он от ключницы не добьется, Федор отпустил Агафью и приказал привести челядина Семена. Агафья встревожилась, но перечить подьячему не решилась. Семен ждать себя не заставил. Скорее всего, слонялся поблизости в течение всего его разговора с Агафьей, поэтому и появился на пороге отведенной для допроса горницы почти сразу. По всему видать, вниманием столь важной особы он был доволен и постарался полностью оправдать доверие. Маленький человечек уселся на лавку и радостно залопотал, даже не дожидаясь вопросов Басенкова.

– Вы это правильно, барин, сделали, что за мной послали! Семка хоть человек маленький да никчемный, однако и вошью в вашем деле пренебрегать не след. Маленьким умишком своим кумекаю я, что дело нечисто. Не далее как третьего дня, до смерти Фролки, кобель наш как принялся выть, так хоть уши затыкай! А четвертого дня птица странная прилетела. Теперь-то я знаю, что это смерть Фролкина прилетала. А еще Москва слухом полнится, что дом не простой у нас, а с прогнилиной. Так вроде смотришь, все чин по чину, а на самом деле лукавый завелся. С месяц назад даже баба одна знающая говорила, что батюшку со святой водой вызывать надо, подклеть очищать, или за ведуном послать, потому как мороки и блазни[3] бродят… А вот теперь и убивать начали.

– То есть, по-твоему, Фрола призрак убил? – прервал Федор поток радостного бормотания.

– Как узнать-то?! Это вам великая ученость дадена, а нам лишь во тьме на ощупь пробираться, да только не все души после смерти покой находят, и люди разное про наше поместье говорят, – снова загородил ерунду Семен.

– Оставь мороки в покое! – сурово приказал Басенков, которому эта болтовня изрядно надоела. – Если бы хотели Фрола порешить, обошлись бы без яда. Ну а с кем Фрол дружился у вас?

– С девкой Палашкой, до сих пор глаза красные, плачет, словно по другу сердечному, да со Степкой. Потом и боярин его жаловал. Вот чему я удивляюсь, барин, никудышный человечишко этот Фролка, а ведь боярин-то наш души в нем не чаял. Я по своей простоте так думаю… – начал было заговорщицки Семен, но Федор бесцеремонно прервал словесный водопад усадебного сплетника:

– Кто такой Степан?

– Конюх наш. Грубой души человек, я вам скажу. Третьего дня зашел я было на конюшню, так он меня без всяких церемоний вышвырнул. Нечего, говорит, здесь чужим шляться. А чем я чужой? – В голосе человечка прозвенела искренняя обида.

– Ну а что Толоконников, что про него думаешь? – спокойно спросил Федор.

Семен взбодрился и затараторил:

– Большого ума человек. Все у нас ладно благодаря ему да старой Агафье. С холопами строгий, но по правде все, по справедливости судит и в обиду не дает. От того почет ему и уважение. Степка, срамец, говорить будет, что не все с ним чисто, но вы его не слушайте. Толоконников не чернокнижник и с духами не знается. А вот про Степана так не скажу… – Семен выдержал многозначительную паузу, пару раз моргнул, как бы сомневаясь, и продолжил: – Более чем странный человек, и живет на конюшне, с лошадьми своими, как с людями разговаривает, а с нами не знается…

Федор был вынужден в очередной раз прерывать грязевое извержение дворового:

– А в тот вечер, когда Фрола убили, спускался ли кто из господ в подклеть?

– Этого не ведаю. Да только Груша, которая с припасами Агафье помогает, дивилась сегодня, что боярскую дочку младшую в подклети тем вечером видела. Мол, что могло боярышню привести? Но спросить побоялась, да и не дворовое это дело. Вот ни разу такого не было, чтобы Анна хозяйством интересовалась!

– Ну а кто еще в тот вечер в подклет спускался?

– Да Агафью видел, но она завсегда по подклету бродит, за запасы опасается…

Семен вышел от Басенкова радостный. Ловко он с барином поговорил и монету заработал. Эх, беда – не горе, скоро ему не только барин монетки давать будет. Знал Семка больше, чем рассказывал. А подьячий пусть думает, что он только про мороки и блазни языком молоть горазд. Нет, Семка не так прост, как кажется. Фролка опростоволосился, а Семка поумнее будет.

Федор же, проводив глазами холопа, облегчение его заметил. Потом, не откладывая дела в долгий ящик, отправился на конюшню.

Срамец Степан оказался спокойным основательным мужчиной. Федору сразу понравился прямой и смелый взгляд его светло-серых глаз. Конюх смотрел спокойно, изучающе, говорил неторопливо, словно взвешивая каждое слово. Но его немногословие оказалось гораздо полезнее словесных излияний Семена. Самое интересное, что о Фроле Капищеве конюх говорил с неожиданным уважением. Федор удивился, такого Фрола он не знал.

– Отважный был Фролка, широкой души человек. А какой неугомонный! За своими сказками полсвета обходил. Ничего не боялся, Пермскую землю видел, за горы Уральские да на реку Обь хаживал, до самой Югры доходил. Литовские и польские города видел, в Казань-город захаживал, даже у тамошнего хана два месяца гостил. Понравились хану Фролкины рассказки. И ведь не боялся ничего: ни стужи, ни ветра, ни грома. В самую непогодь уходил куда глаза глядят. Поговаривал: у нас с дорогой лен не делен, поэтому никакой путь мне не страшен. Вот такой был человек! А другие что, – горестно махнул рукой Степан, – как сказки слушать, так рот разинут, а потом чернят. Мол, пьяница, бабник, враль! Чего только не наслушаешься.

– Разве за Фролом ничего такого не водилось?

– Водилось, чего уж душой кривить, да только человек – он как яблочко. С виду, может, красное да румяное, а надкусишь – кислое или гнилое. А другое – и вида-то особого нет, а не оторвешься. Да и потом, не бывает в человеке, чтобы только черное или белое, все перемешано.

– А были ли у Фрола враги?

– Были, как же не бывать. Да и Фрол никогда особенно и не сторожился. Чего греха таить. Много ходил, много видел, секреты знал.

– Секреты, говорите, – заинтересовался Федор, – а какие?

– Фролка никогда не рассказывал, при себе держал. Да часто приговаривал, что чужие тайны всегда можно в звонкую монету обратить, ежели умеючи к делу подойти.

– Умеючи к делу подойти, – как эхо повторил Федор.

– Только опасное это дело – чужие тайны, барин, так я думаю, – твердо сказал Степан, – я и Фролу говорил поостеречься.

– То есть враги у него были, – сделал вывод Федор, – ну а кто был с ним особенно близок в поместье?

– Боярин Фрола любил, и шептались они часто, ко мне Фрол захаживал, с Агафьей они давненько друг дружку знали, только, похоже, между ними кошка черная пробежала, да девку Палашку привечал.

– А кто его не любил?

– Толоконников, боярыня с дочками особо не жаловали, хотя сказки слушать любили.

– А в тот вечер, когда Фрола убили, кто-нибудь из господ спускался в подклет?

– В тот вечер… – задумался Степан, – я тогда через сени, что в клеть ведут, проходил и управляющего нашего видел. Он как раз в подклет спускался.

– Спасибо тебе, Степан, ты мне помог, – с благодарностью в голосе произнес Федор и протянул было руку с монетой.

Но Степан его руку отвел и поклонился:

– Не обижайтесь, барин, да только я не за деньги вам все рассказывал, старался, а чтобы вы Фролкиного убийцу нашли и за смерть его отомстили.

Басенков понимающе кивнул и вышел из конюшни. Портрет Фрола получался все более противоречивым.

После он вернулся в отведенную ему горницу и отдал короткое распоряжение поджидавшей его Агафье:

– За девкой Палашкой пошли.

Агафья сжала губы тонкой ниточкой, глазами полыхнула и вздумала перечить:

– Зачем вам Палашка сдалась? Девка как девка, только глупее и ленивее других будет!

– Я не понял, ты возражать мне вздумала?! – удивился Басенков.

Агафья вздрогнула, но на этот раз указ выполнила. Через пять минут запыхавшаяся Палашка предстала перед подьячим. Было ей на вид лет двадцать. Ладная, ловко скроенная фигурка, кругленькое, почти детское личико и удивительные, василькового цвета глаза. Одета была просто, как и все дворовые: холщовая рубаха да сарафан, но чисто. Рубаха была не засалена, а сарафан хоть старенький и выцветший, но без прорех и недавно стиранный. На описанную Агафьей ленивицу Палашка была явно не похожа. Единственное, что было совершенно неожиданным: из-за ворота рубахи выглядывало ожерелье из некрупного, но ровного жемчуга. Девушка явно чувствовала себя не в своей тарелке и нервно теребила передник, но присела, изящно выпрямившись, и сарафан оправила.

– Не бойся, Пелагея, так ведь тебя зовут? – как можно ласковее произнес Федор, девушка ему сразу понравилась.

– Батюшка с матушкой, пока живы были, Пелагеей звали. А теперь все девкой Палашкой кличут.

Голос у нее был звонкий и мелодичный, а слова перекатывались словно горошины.

– Ты из Новгорода?

– Да, я в Новгороде родилась, да только потом родители мои бежали. Батюшка тележником был, но только податями его задушили. Поэтому родители сначала в Суздале долю попытали, потом в Москве оказалися. Да только от судьбы, барин, не уйдешь, ежели решила она тебя извести, так ничем кару не отведешь, не отмолишь! – произнесла Пелагея с горечью. – Сначала батюшку на погост снесли, потом матушку, а меня, сироту, Агафья-ключница на двор взяла. – Она смахнула слезу и осторожно посмотрела на подьячего.

– С тех пор ты у Шацких и живешь?

Девушка только кивнула в ответ и подалась вперед, заглядывая в глаза сидящего напротив мужчины нежным взглядом.

– А с Фролом Капищевым было у тебя что?

Огромные, в горошину, слезы навернулись на глаза девушки. Но она сердито их смахнула, словно не давая себе расплакаться, и с оттенком безнадежности в голосе ответила:

– Говорю я вам барин, что нет мне от моей доли спасу. Эх, была я счастлива, да только одну ноченьку. Сказал Фрол Иванович, что люба я ему, и обещал чин по чину все выправить: и боярину откуп дать, и сватов заслать. Да уж и дом он приглядел, славный домик. Я сама не своя от счастья была. Думала, неужто судьба надо мной смилостивилась за все мои страдания, да, видно, такова моя доля, что Божья воля, век маяться. Только ожерелье мне на память от Фрола Ивановича и досталось.

– Ты говоришь, Фрол домик приглядел? А где, не говорил?

– Да в Дмитровской слободе. Он мне целый вечер рассказывал, что и дом справный, и подворье большое: и для скотины место есть, и для птицы. Эх, говорил, заживем мы с тобой, милая, на славу! Ожерелье мне принес и обещался с барином поговорить, да только на следующий день… – Она затряслась в рыданиях. Затем вытерла лицо уголком передника и подняла на подьячего удивительной красоты глаза.

– А что еще тебе рассказывал Фрол? Откуда у него деньги на покупку дома взялись, не говорил? – мягко спросил Федор.

Девушка возмущенно вскочила:

– Вы Семку не слушайте! Он только напраслину на всех возводить горазд, всех чернить чернит, на всех наговаривает, а у самого рыло тоже нечисто! Фролушка каждый грош своим трудом, сказками своими зарабатывал. Разве вы, барин, сами не слышали? Ведь такого сказывателя, как Фрол Иванович, отродясь еще не бывало! Да я никого рядом с ним не видела, только бы его слушать и денечком ясным, и ноченькой темной!

– Говоришь, Фрол собирался домик в Дмитровской слободе покупать? А кто ему этот дом указал, не знаешь?

– Нет, того мне Фролушка не говорил. Только сказал, что от Данилы Торопчи о домике узнал.

– А кто такой этот Данила?

– Да корчму его в Олешинской слободе всякий знает. У него и спросите, он вам лучше расскажет.

– Спасибо тебе, Пелагея, помогла ты мне.

– Я вам еще больше помогу, только найдите того, кто Фролушку убил! – В ее голосе было столько мольбы, столько надежды, что подьячему стало не по себе. – Найдите этого супостата, господин! Он ведь не только Фрола погубил, но и мою жизнь железом исполосовал, не поднимуся я после этого, барин, никак не поднимуся!

Горько плача, Пелагея выскочила из горницы. Вошедшая Агафья проводила ее суровым взглядом. Все в этой женщине было каким-то жестким, холодным, словно она такой и родилась на свет: сухой, изможденной непосильным трудом.

– Поднимется, еще как поднимется, – неодобрительно промолвила вслед девушке Агафья, – ее слезы – вода, барин, не Фрола, так другого найдет.

Федору стало неприятно.

– Думаешь, она его не любила?

– А за что его любить, да такой молодушке! – одними глазами усмехнулась Агафья. – Кого сейчас звать?

– Подожди, присядь-ка, поговорим.

– А мне разговаривать некогда, я все уже сказала, – поджала губы Агафья.

– Так это приказ, а не просьба, и это мне решать, есть тебе когда или некогда. За что ты Пелагею так не любишь?

– Я не мужик Палашку любить! – с непонятной иронией произнесла женщина.

– Что это значит?

– А то! Вы-то сами вон каким взглядом Палашку проводили!

– Говоришь ты так от сухости сердца, если тебе любовь неведома, то о других не суди! – возмутился подьячий.

– Это смотря что вы под любовью понимаете! Когда в чреслах огонь и вам жажду утолить надобно, как по нужде сходить! Только это не любовь, а заноза, вытащил – и как ничего и не бывало! Когда любишь, жизнь за любимого отдашь, последней краюхой, каплей воды на дне чаши поделишься, без слов, без укора, все перетерпишь, поэтому извините меня, дуру, но не вам про любовь судить!!!

Говоря это, Агафья выпрямилась и гордо подняла голову, глаза ее загорелись, черты лица разгладились, и стало видно, что эта не старая еще женщина в свое время была миловидной, если не сказать красивой.

«Эко тебя все это задело! – присвистнул про себя Федор. – Все вы тут простыми только прикидываетесь! Не дом, а западня!»

Басенков добрался до своих палат затемно. Наскоро ополоснул лицо и руки, молча съел приготовленную дядей похлебку. Василий молчал и терпеливо ждал, пока племянник заговорит первым. Но Федору говорить не хотелось. Наскоро поблагодарив дядю, он поднялся к себе, зажег свечи. Удовлетворенно огляделся. Он любил свой терем, тем более что думалось ему здесь лучше всего.

Надо было собраться с мыслями и записать все сегодня услышанное. Он неторопливо расправил бумажный лист, заточил перо, придвинул мешочек с мелким песком и начал записывать. Проработав так с час, удовлетворенно откинулся назад. День был продуктивным. Загадка Фрола Капищева стала потихоньку проясняться. Если раньше перед ним был гладкий клубок без единой ниточки, то сейчас ниточки появились. Оставалось запастись терпением и начать распутывать одну за другой. Итак, Фрол Капищев оказался не так прост. Во-первых, у него была какая-то особенная связь с боярином, поэтому и привечали его на барском дворе. За что любил боярин Фрола, только ли за сказки? Первый вопрос был поставлен. За ним следовали и другие: откуда у сказителя-бессребреника появилась значительная сумма денег, в чем причина ссоры Капищева и Толоконникова, что делала младшая дочь боярина Шацкого тем вечером в подклете, да и вообще, почему Фрол спустился в тот вечер к себе раньше обычного, да еще и трезвый? Скорее всего, ждал кого-то. И этот кто-то его и убил… или нет? Невелика пригоршня, да много в ней щепотей. Ничего, одну за другой он щепотки вытащит, не впервой. И из ничего ничто не возникает, всему должна быть своя причина. Это правило Федор твердо усвоил. И смерть Фрола имела свою причину. «Много секретов знал Фрол», – всплыли в голове слова конюха Степана. Чьих секретов?

«Эх Фрол, Фрол! – с сожалением подумал Федор. – Вымогательство – дорожка легкая, да только ведет все чаще в топь смертную!»

Много секретов знал и решил эти секреты в звонкие монеты обратить. Да только не рассчитал. Значит, опасен стал, очень опасен, если кто-то не побоялся убрать сказочника…
* * *

Микаэль Родригес набрал номер Мансура Кафрави и стал ждать. Раньше на его звонок ответили бы на другом конце телефонного провода, теперь это был другой конец света. Мир так изменился! Что с ним? Наверное, стареет. И тогда Сессилия права, их поколению пора на покой. Мужчина покачал головой.

«Не знаю, как тебе, Сэс, но мне рановато!» – произнес он. Тело слушалось, и голова работала не хуже, чем у молодых. И кроме того, у него был опыт, знание мира и людей, а этому даже в самой престижной школе не учат. В этот момент на другом конце наконец раздалось недовольное:

– Была договоренность, что ты позвонишь вчера!

– Не сложилось, извини, – не стал вдаваться в подробности Родригес.

– Не люблю истории, которые не складываются, – прозвучало в ответ не без угрозы.

– Я уже извинился, – напомнил Микаэль.

– А я не извинил, – проворчал голос, обладатель которого явно сегодня встал не с той ноги, – какие у тебя новости?

– Пока топчусь на месте.

– И твоя подруга?

– Она стреляная птица, так просто ее не расколешь, и не забывай, у нее на нас имеется зуб!

– Ну это твои проблемы.

– Знаю, поэтому и не позвонил после встречи с Сэс.

– Как собираешься действовать?

– Пока не знаю.

– Микаэль, мы с тобой старые друзья, и я привык рассчитывать на тебя. И я думаю, ты знаешь, насколько я дорожу твоей дружбой, как это говорится, старый друг лучше новых двух. – Прозвучали эти слова спокойно, только в ушах Микаэля они отдались шипением змеи.

– Я тоже дорожу твоей дружбой, Мансур. – Родригес про себя усмехнулся.

– Может, тебе нужна помощь, Микаэль, все-таки мы с тобой уже далеко не молоды! И не обижайся, дружище, но нужно уметь обращаться за помощью к более молодым, – осторожно начал Кафрави.

– Ты хочешь сказать, что в забеге я участвую не один? – не стал ходить вокруг да около Микаэль.

– Это был простой совет, Микаэль, – ушел от ответа его собеседник.

– Мансур, мы – старые партнеры, не забывай об этом, иначе я тоже могу выйти из игры, и Сэс выйдет со мной! – Микаэль умел показывать зубы и знал, когда надо играть ва-банк.

На том конце вздохнули:

– С возрастом мы делаем все меньше ошибок, ты прав, только качество их возрастает, а значит, и цена, которую мы за них платим!

– Ты стал философом, ну а меня философия не интересует, поэтому мое предупреждение остается в силе, вне зависимости от того, какую мудрость, восточную или западную, ты найдешь в собственно репертуаре, – не дал выбить себя из седла Микаэль.

На том конце замолчали, Микаэль замер. Недооценивать Кафрави было опасно. Проблем с моралью у египтянина не было, и принцип «не убий» Мансура никогда не отягощал. Его отец прославился благодаря разрекламированным программам строительства недорогого жилья. В семидесятые-восьмидесятые Каир расширялся со скоростью если не света, то звука. Старший Кафрави заблаговременно скупил за бесценок куски пустыни, прилегавшие к египетской столице. А его компания «Катамия Рессорт» предложила правительству несколько заманчивых проектов строительства недорогого государственного жилья для бедных слоев населения. В это время Каир по-настоящему задыхался, идеи Кафрави нашли отклик и щедрое финансирование. Правда, со сменой правительства выяснилось, что новый район в пустыне был построен, да только ни на дороги, ни на подвод электричества и воды денег не осталось. Так и остались стоять посреди пустыни пустые бетонные коробки. Ветер и песок делали свое дело, а лет через десять разрекламированный город-сад для бедняков стал тем, чем был с самого начала: городом-призраком.

Однако отца Мансура судьба собственного детища уже не касалась. Его компания приступила к новому проекту: строительству района для миллионеров в той же пустыне, только на этот раз на дороги, электричество и воду деньги нашлись, средства отыскались также на содержание зеленых насаждений и двух площадок для гольфа, и это все посреди песков. Пока Кафрави-старший сколачивал семейное состояние, Кафрави-младший получал образование. За Лондонским королевским колледжем последовал Кембридж, потом Мансура занесло в Оттаву и Монреаль. Потянуло египтянина подальше от знойных песков, к снежным канадским зимам. Именно в Монреале судьба и свела отпрыска египетского мультимиллионера с сыном фрезеровщика Микаэлем Родригесом. Приятели славно проводили время, пока из Каира не пришли тревожные новости. Кафрави-старший не вовремя поссорился с зятем министра юстиции. Похоже, у старика началась звездная болезнь, и он совсем потерял чувство реальности. Все началось с того, что старшему Кафрави не понравился проект одного из самых крупных в Каире кабинетов архитекторов для нового элитного района. Владельцем кабинета и был зять министра юстиции. Зять оказался товарищем злопамятным, с Евангелием знаком не был и соответственно другую щеку подставлять не собирался. Министр юстиции свою дочку любил, но еще больше любил покой. Но совместными усилиями дочери, зятя и жены именно этого покоя его и лишили. Министру ничего не оставалось, кроме как выкопать историю с первым строительным проектом Катамии, тем самым городом-садом-призраком. И для «Катамии Рессорт» начались трудные времена. Именно в эти времена Мансур и Микаэль провернули первую аферу с поддельным наброском Ван Гога. Дела быстро пошли в гору, параллельно Мансур создал фонд «Уайтхэд», который занимался поиском утерянных раритетов по всему миру.

За сорок лет сотрудничества узнали они друг друга хорошо, Микаэль всегда был сорвиголовой, и угрожать ему было бессмысленно. И рисковать у Мансура Кафрави особенного желания не было. Поэтому в бутылку он не полез и закончил разговор почти на дружеской ноте.

Египтянин отключился и подошел к окну. Родригес всегда был игроком и бабником и, как все игроки и бабники, преувеличивал собственное везение и собственное обаяние.

«Если он думает, что я буду сидеть сложа руки и ждать, то он меня не знает!» – произнес про себя Кафрави. У него были собственные рычаги воздействия на Сессилию Гласс, и не Микаэлю решать за него! Для Мансура Кафрави игра эта была не просто на жизнь, на кону стояло гораздо большее, потому что после всего увиденного смерть не казалась ему такой уж страшной.

За окном солнце было в самом зените. Его глазам открывалась роскошная панорама Дубаи. Но ничего этого Кафрави не видел. Перед его внутренним взором стояли захлебывающийся от ужаса и пожирающий собственные нечистоты отец, обезумевшая от горя мать. Врачей привозили отовсюду, но те только разводили руками. Как-то один из докторов, экспансивный испанец доктор Флорес, прямо заявил, что медицина в данном случае совершенно бессильна.

– Найдите лучше хорошего экзорциста, – покачал головой он.

Мансур был потрясен:

– Экзорциста?

Он, конечно, слышал о чем-то подобном и видел пару ужастиков, но услышать такое, да еще от врача!

– Вы смеетесь надо мной?!

– Нет, к сожалению, я вполне серьезно. Знаете, моя бабушка была цыганкой, и она мне рассказывала, как можно понять, что человек одержим дьяволом. Я, конечно, тогда был ребенком, принимал ее рассказы за выдумки. Но с возрастом понял, что моя бабушка рассказывала правду. Есть столько всего необъясненного и необъяснимого, так что попробуйте, поговорите со священниками или с шаманами, откуда знать, кто поможет!

Следом когортой пошли экзорцисты, суфии, шаманы, маги всех направлений. Ничто не помогло. Одним утром отец заверещал, задергался и вытянулся на кровати. Тело от греха подальше сожгли, как и все, находившееся в его комнате. Дом Мансур продал, а мать поселил в дорогой резиденции для престарелых, где, впрочем, она не задержалась. Мансур же постарался забыть обо всем этом как о дурном сне. Но пять лет назад он понял, чего так боялся отец. Теперь был его черед. От безвыходности ситуации его сначала бросило в дрожь, потом он напился так, как ни разу в жизни не напивался, даже в молодые годы. Неизбежность нависла дамокловым мечом. И он взбунтовался: нет, этого он не позволит! Он – не его отец! Он будет бороться, и он знает, как бороться! И началось изматывающее сражение. Иногда ему казалось, что он освободился, но последнее время приступы участились. Вот и сейчас до прихода Тени оставалось еще полдня, полдня, которые он сможет посвятить борьбе с ней. О Зеркале Ангелов ему поведал один из многочисленных магов, к которым он обратился, когда священники всех существующих религий признались в собственном бессилии. Этот маг был глубоким стариком, никого давно уже не принимал, жил на окраине Гренады. Именно он выдал на первый взгляд совершенно простую идею – попросить заступничества у ангелов. Когда Мансур признался, что посетил все возможные святые места на планете, старик только махнул рукой и заявил: «Найдите их зеркало, тогда вы сможете попросить их о помощи напрямую, без посредников!»
Глава 8. Ищите и обрящете

Москва, сентябрь 1589 года

Федор проворочался всю ночь и заснул только под утро. Встал позднее обычного, спустился на кухню хмурый.

– Ну что, думу свою надумал? – поинтересовался крутившийся у печки дядя.

– Надумаешь тут, – проворчал Федор, – это сказка быстро сказывается.

– В этом ты прав, – закивал Василий, – да только и мне есть что тебе рассказать. Давеча не стал тебя беспокоить, а сейчас, думаю, рассказать все-таки надо.

– Рассказывай.

Довольный вид дяди говорил сам за себя.

– Я везде покрутился, – начал издалека Василий. – Люди, сам знаешь, много чего говорят. И везде и уши, и глаза имеются. Это так только кажется, что все шито-крыто, да только свидетели ненужные завсегда найдутся… – и дядя снова многозначительно замолчал, наслаждаясь нетерпением собственного племянника.

– Давай рассказывай, не тяни, – прервал затянувшуюся паузу Федор.

– Так вот, на одном постоялом дворе, что в Урочицкой слободе, юноша один третью неделю уже комнату снимает, и приходит туда к нему девица одна… Молодец уж очень на старшого сыночка Ромодановского смахивает, ну а голубка его…

– На Анну Шацкую, – продолжил Федор и пожал плечами, – в принципе этого и следовало ожидать.

– Дело-то оно молодое, горячее, – улыбнулся Василий, – да только родителей девицы вряд ли новости такие порадуют. А Фролку покойного все на постоялом том дворе знают. Частым гостем был у них наш сказитель.

– И в тот вечер, когда Фрола отравили, дворовые видели, как Анна спускалась в подклет, – задумчиво проговорил племянник.

Дядя перекрестился:

– Святые угодники, неужто барышня Шацкая сказителя отравила?!

Федор покачал головой:

– Скорее всего, нет, но в любом случае я это проверю, а сейчас нам надо с тобой отправиться в Олешинскую слободу.

– А это еще зачем? – удивился Василий. – В такую-то грязь.

– Если в Москве грязи бояться, то по шесть месяцев в году дома сидеть надо, – справедливо возразил Федор, – а в слободе нам нужно отыскать корчму Данилы Торопчи и поговорить с хозяином.

– И ничего искать не надобно, знаю я Данилу, давным-давно знаю, еще когда ярыжкой по Москве бегал, завсегда к Даниле забегал. А дело у тебя какое к нему?

– Скоро узнаешь, – пообещал Федор, – после праздничной обедни сразу и отправимся.

Василий огорченно шмыгнул носом, но противоречить племяннику не стал. Сегодня было 1 сентября, Семен-день, который после Рождества и Пасхи был самым любимым Васильевым праздником. В день Симеона Летопроводца церковь и мир вместе праздновали Новый год. Народ толпился в Кремле с самого раннего утречка. Там, на открытом месте между Успенским и Благовещенским соборами, в присутствии царя, царицы, самых родовитых князей, бояр и думных подьячих служили молебен. После молебна архиереи, бояре, приказные люди и гости поздравляли князя и друг друга, говорили речи. А после обедни во дворце давали пир для знати и приказных людей, и по всей Москве шла потеха. И в такой день таскаться в Олешинскую слободу?!

Но визит к Даниле Федора не разочаровал. Корчмарь оказался словоохотливым малым и сразу завалил Федора нужными сведениями:

– Фрол домишко один приглядел, это правда. Дом Авдотьи Баскаковой, вдовы Никифора Баскакова. Ты-то небось, Василий, о нем слыхал. Был он на всю Москву лучшим тележником, даже князья его тележками не брезговали. Из самого дворца заказы получал. Да только по весне унесло его горячкой. А Авдотье одной со всем не справиться, вот и надумала к дочке в Урочицкую слободу перебираться. Дочка у нее за калашником Федоровым замужем, своим домом живет. Фрол ведь и задаток успел дать. Авдотья как о смерти Фрола узнала, заглядывала, совета спрашивала, что с задатком делать. Она – баба честная, сроду чужого не брала. А я и сам не знаю. Были ли у Фрола близкие или нет?

– Я найду наследника, – сам не зная почему, пообещал Федор.

– Тогда я Авдотье скажу, – несколько разочарованно кивнул корчмарь. По всей видимости, у него уже созрел план, кого представить за Фролова родственника, а тут подьячему лишнего наговорил.

Попросив у Данилы сопровождающего, Федор на всякий случай наведался и к вдове Баскаковой. Но встреча эта никаких результатов не дала. Вдова оказалась симпатичной, не старой еще женщиной сорока пяти лет. Говорила степенно, неторопливо. Дом показала, хотя Федор и не покупателем пришел. Рассказывала, как Фролу дом понравился:

– Дом-то наш славный. Если бы с хозяином моим беда не приключилась, – и она утерла навернувшиеся слезы уголком платка, – то в жизнь бы не съехала отсюда. И Фролу Ивановичу он давно нравился. Он ведь и супруга моего покойного знал. Да только все говорил, мол, откуда деньгам у меня взяться. У него и вправду дырявый карман был. А тут нежданно пришел и говорит, мол, прослышал я, Авдотья, что дом ты продаешь, и хочу, говорит, его купить. Я даже посмеялась: откуда деньги-то возьмешь?! А он так загадочно усмехнулся и отвечает: на Москве нонче деньги ворохом лежат, только успевай к себе подгребать. А через день и в самом деле с задатком пришел.

Вдова и дальше бы продолжала описывать достоинства собственного жилища, но Федору слушать было некогда. Наскоро попрощавшись, к вящей радости Василия, рассчитывавшего успеть хоть к концу торжества, Басенков отправился в Китай-город. Отпустил Василия на торжества, а сам, к удивлению стражников, не привыкших видеть служивых в праздничный день, вернулся в приказ. Ему абсолютно необходимо было просмотреть доклады обо всем случившемся за последнюю неделю. Ему никак не давали покоя донесения ярыжек. Что же он упустил?
* * *

На выходные Кася отправилась домой. В деревне можно было расслабиться, отдохнуть, проветрить голову, вкусно поесть, просыпаться под пение птиц, а не под тарахтение грузовиков и рычание мотоциклов. Только это могло помочь сменить угол зрения и не принимать поспешных решений. Правда, и дома мозги никак не желали отключаться. У нее было ощущение, что она упустила какую-то важную деталь и истина лежала на поверхности, только руку протяни. Всю ночь провертелась, под утро вместо пения птиц ее разбудил шум голосов и восклицания. Она спустилась вниз.

– Ты не видела Эндрю? – голос Екатерины Дмитриевны был запыхавшимся, следом за ней в проеме показался приходящий садовник Жан-Жак.

– Нет, я только что встала! – пробормотала Кася. – А в чем дело?

– Долго объяснять, – махнула рукой Екатерина Дмитриевна и унеслась прочь.

Только ближе к обеду мать рассказала, в чем причина такой суматохи. В налаженной и упорядоченной жизни поместья появилась одна проблема, и не из самых легких: их собаки повадились в окрестные курятники. Нужно сказать, что по-настоящему их собакой был только Лорд Эндрю, мастиф удивительного абрикосового цвета, с широкой и короткой мордой с черной маской, повисшими ушами, поджарым телом и прямыми мощными лапами. Был он потомственным англичанином с благородными родителями и длинной, в три листа, родословной. Кроме того, пес был великолепно выдрессирован и, как полагается стопроцентному англичанину, спокоен и флегматичен.

Вторая собака появилась сама собой, ее никто не покупал и не привозил. Привел его с одной из собственных прогулок Лорд Эндрю. Екатерина Дмитриевна отгонять не стала, так незваный гость и остался. Со временем и кличка пришла сама собой: Жулик. И, к сожалению, она подходила псу как нельзя лучше.

Предки Жулика были неизвестны. Плюс ко всему и вид у него был не ахти какой: худое тело борзой, дополненное кривыми лапами и обвислыми ушами таксы, морда, заросшая шерстью грязно-серого цвета. Но мало того что природа явно не постаралась, так еще один бок был совсем лысый, а на другом шерсть росла клочками. Однако истины ради следует заметить, что вины Жуликовской в этом не было. Жизнь у пса до встречи с Лордом Эндрю была по-настоящему собачьей. Бывший хозяин его бил, привязывал и плюс ко всему обварил кипятком. Сначала мытарства пса тронули мать и дочь, и они приютили приблудившегося дружка Эндрю. Жулик оказался понятливым, смекалистым и хитрым псом. И непонятно, каким макаром через пару месяцев сам выхлопотал себе место под солнцем. Со временем и Кася, и тем более Екатерина Дмитриевна перестали обращать внимания на его уродливый вид. А Лорд Эндрю и вовсе души не чаял в своем новом товарище.

Однако все оказалось не так гладко. Жулик был самого что ни на есть пролетарского происхождения, поэтому и к частной собственности относился отрицательно. Ее существование было прямым оскорблением Жуликовских чувств. Пес, скорее всего, был явным сторонником принципа: «от каждого по способностям и каждому по потребностям». Вначале Екатерина Дмитриевна была уверена, что общение с Лордом Эндрю облагородит двортерьера. Мастиф был отличным охранником и хорошо различал свое и чужое. Поэтому, когда в округе стали пропадать курицы и прочая пернатая живность, ни мать, ни дочь и не заподозрили, что эти истории могут их касаться. Особенно досталось их соседу – Виктору. Фермер организовал даже охоту на лисиц. Все выяснилось совершенно неожиданно. В отсутствие Каси одним утром к ним заехал Виктор, завез Екатерине Дмитриевне осеннюю клубнику и корзину яблок и, разговорившись, посетовал, что лисы совсем обнаглели. Пока разговаривали, из-за угла вышел довольный Жулик, и сзади показалась морда Лорда Эндрю. И на черной маске мастифа отчетливо выделялись белые и воздушные куриные перышки. Последовала немая сцена.

– Вот это да! – только и выдохнул Виктор. – А мы на лис грешили!

Екатерина Дмитриевна от стыда готова была сквозь землю провалиться.

– Ты что наделал! – воскликнула она, бросаясь на пса.

Мастиф отскочил, не понимая, в чем его обвиняют.

– Я не знала, Виктор, даже не подозревала! Поверь мне! – продолжила она. – Как я могу исправить ситуацию? Я все возмещу!

Самое неприятное, что вид у мастифа был довольный и никакой вины за собой собака не чувствовала. У Екатерины Дмитриевны опустились руки. Произошло обратное: потомственный аристократ не только не перевоспитал Жулика, он сам поддался губительному влиянию потомственного каторжника. Екатерина Великая попыталась было наказать Жулика. Тот отчаянно визжал, вырывался, даже зубы скалил. В его сознании курицы существовали исключительно для удовлетворения его аппетита, и он решительно не понимал, почему людям разрешается их есть, а ему нет. В этом заключалась величайшая несправедливость собачьего существования. В общем, Жулик был в душе революционером.

Жан-Жак с Екатериной Дмитриевной решили поочередно следить за собаками, а на ночь их запирать. Два дня прошли спокойно, стала просыпаться робкая надежда, что, может быть, пронесло. Но сегодняшнее утро показало, что ничего и никуда не пронесло. Жулик с Лордом Эндрю превзошли самих себя. Жертвами в роковой борьбе за выживание пали три курицы и одна утка. И терпению Екатерины Дмитриевны пришел конец. Во избежание всемирной собачье-пролетарской революции Жулика решено было посадить на цепь. Был выбран ошейник особой прочности, длинная цепь, стальное кольцо, вделанное в восточную стену. И пес тут же был лишен свободы. Казалось, что проблема разрешена. Но не тут-то было! Гремя цепью, как кандалами, Жулик надрывно завыл. К песне невольника присоединился мастиф, жалобно глядя на деспотов в женском обличье. Вымотанные за день дочь с матерью зашли домой, оставив собак в одиночестве. Но от воя ничто не спасало, даже двойные рамы не помогали. Кася же с Екатериной Великой крепились, надеялись, что псы со временем успокоятся. Так оно и получилось.

Собаки успокоились, и Касе удалось снова вернуться к делам. Она решительно взяла блокнот и решила заново переписать всех, кто имел хоть какой-то доступ к архивам Сессилии Гласс.

«Буду чертить стрелочки и отмечать всех крестиками, пока наконец в мою умную голову не придет хоть что-то, отдаленно напоминающее идею!» – сказала она сама себе. Потому что идей как раз в голове мадемуазель Кузнецовой не наблюдалось. Они совсем испарились куда-то, эти идеи, даже следа, пусть самого легкого, даже запаха, самого ненавязчивого, не оставили. И вот теперь она сидела с видом козы, пялящейся на афишу и судорожно соображающей, сейчас начать ее жевать или погодить. Самое противное, что козье состояние продолжалось уже больше двух часов. И вчерашний вечер тоже не подсобил, ночь совета не принесла, а утро оказалось нисколько не мудрее вечера. Единственная мудрая мысль, посетившая Касину голову, была следующей: «Какого черта я ввязалась в эту историю!» Но, к сожалению, никакой дополнительный свет на произошедшую у Сессилии кражу она не проливала.

Девушка оторвалась от блокнота и вернулась к компьютерному экрану. Он действовал на нее не столь удручающе, как чистый белый лист в сиреневую клеточку.

Ситуация была не из легких. Сначала идея отследить, кто из сотрудников Сессилии имеет какое-то отношение к России, показалась ей многообещающей. Проблема была лишь в том, что у мадам Гласс наблюдалась явная склонность принимать на работу людей, так или иначе связанных с Россией. Грегори Лашелье явно знал русский язык и даже писал на нем комментарии в «Фейсбуке», активно лайкая страницы российских новостей и интересных происшествий. Лена Гаврилова была самой что ни на есть аутентичной российской гражданкой. Что касается Шанталь, о России она явно знала больше, чем показывала. Просто хотя бы потому, что, кроме всего прочего, хорошо разбиралась в русском декоративно-прикладном искусстве. Все сотрудники работали уже не первый год, и так как Сессилия не могла с точностью определить дату пропажи документов, то исключить или включить кого-либо из списка или в список подозреваемых не получалось. По словам мадам Гласс, к ее архивам имели допуск все.

Вначале у Каси возникло впечатление, что сотрудникам Сессилия доверяла и ничего особенного, на ее взгляд, в архивах не хранила. Но после разговора с Мари мнение Кася изменила, а первое впечатление, как ему и полагается, оказалось ошибочным. В какие игры играла Сессилия? Мари так и не ответила на все вопросы. Сотрудница была опытной и осторожной, ее уполномочили раскрыть часть информации, она ее и раскрыла, ни больше ни меньше. Все в интересах дела.

Теперь Кася понимала раздражение остальных сотрудников. Все они были пешками в очередной партии шахмат, которую разыгрывала их хозяйка. Девушка вспомнила самодовольную физиономию Грегори и усмехнулась. Похоже, он слишком поторопился сдать свою хозяйку в архив. Мадам Гласс могла дать фору всем своим молодым и амбициозным сотрудникам.

Пожилая дама явно что-то недоговаривала. Конечно, ее встревожила явно не просто пропажа документов, если они пропали на самом деле. На данный момент Кася стала сомневаться во всем. Скорее всего, Сессилия Гласс вступила в большую игру. На чьей стороне? Почему? Но Кася над этим задумываться не стала. По опыту знала, что слишком большое количество поставленных проблем ни к чему хорошему не приведет, а только все запутает. Поэтому побудительные причины, заставившие Сессилию вступить в охоту за сокровищем, она решила оставить на потом.

Спина от долгого сидения перед компьютером онемела. Надо было сменить обстановку и поразмышлять. Девушка решила прогуляться, потом вспомнила утреннее водружение собственного тела на весы и обнаружившиеся весьма некстати два лишних килограмма и подумала, что надо заменить прогулку на пробежку.

Сентябрьское солнце светило ненавязчиво и приятно обогревало спину. Пять километров она пробежала легко, на шестом и седьмом стала явно уставать. Сердце колотилось, воздуха не хватало. В этот момент Кася услышала шум мотора и посторонилась, давая возможность мотоциклу ее легко обогнать. То, что произошло дальше, позже объяснить она не могла, возможно, ее насторожил шелест шин по щебенке, но все произошло так быстро, что не разумом, а спинным мозгом она почувствовала неладное.

Девушка прыгнула в сторону и скатилась в канаву, следом раздался собачий лай и рычание. Как в тумане, Кася увидела Жулика, вцепившегося в одного из мотоциклистов, и Эндрю, приготовившегося к прыжку.

Москва, сентябрь 1589 года

С утра вокруг приказной избы роем крутился народ. Федор на этот раз внутри решил не задерживаться, а прямиком направился к Шацким. Ниток, торчавших из клубка, оказалось великое множество. Теперь оставалось разобраться, которая окажется коротенькой и без исхода, а которая приведет его к самому центру запутанного лабиринта – к убийце. Пока шел, прокрутил в голове составленный вчера список вопросов и после недолгого раздумья решил начать с Анны. Эта ниточка, скорее всего, была короткой и никакого прямого отношения к смерти сказочника не имела. Федор твердо усвоил одно правило: охоту лучше начинать с мелкой дичи, меньше риска спугнуть крупную. В любом случае ему нужно было отсечь все ненужные ответвления. Кроме того, он решил немного понервировать Толоконникова, явное облегчение которого после смерти Фрола его насторожило, да и не мешало поддерживать температуру в боярском имении на нужной высоте. Чем напряженнее будет атмосфера, тем убийце будет труднее. А облегчать задачу супостату в планы Федора не входило.

На этот раз приходу Федора никто не удивился. По всему было видать, что его ждали. Даже дворовые узнавали в лицо. Поэтому после короткого приветствия боярин и боярыня без слов оставили Федора одного, отправив Агафью-ключницу за младшей дочерью. Ожидая Анну, Федор прокручивал в голове все возможные сценарии допроса. Во-первых, он точно знал, что младшая дочь боярина Шацкого была в тот роковой вечер в подклете. Спускалась ли она, чтобы увидеть Фрола? Хозяин постоялого двора однозначно подтвердил, что Егор Ромодановский снимал одну из его горниц для свиданий со своей любезной. Если его дядя смог добыть эти сведения, то и Фрол легко мог узнать о тайных свиданиях боярской дочки. Получалось, что чуть ли не вся Москва слухом полнилась о тайных свиданиях, становившихся все более и более явными. Хотя, как это и водилось в таких случаях, родители узнавали о таких делах последними.

Бояре Шацкие не были исключением, тем более охранников во дворе не имелось. Была ли в курсе любовных приключений боярышни дворня или нет? И самое главное – стоило ли убивать Фрола, даже если он угрожал? Гораздо проще было броситься в ноги родителям. Вряд ли Шацкий стал бы в этом случае упорствовать и ссылаться на то, что стыд младшую дочку раньше старшей замуж выдавать. Тут уж было не до жиру и не до того, на какой манер станут чесать языками вездесущие кумушки.

На пороге появилась младшая дочь боярина и презрительно надула губки, всем своим видом показывая недовольство. Боярышня Шацкая была красавицей. Высокая, дородством в отца, соболиные брови, неправдоподобно голубые глаза, прямой аккуратный носик и полные, цвета спелой вишни губы останавливали на себе любой взгляд. Даже дома щеголиха выглядела так, словно собиралась на свидание. Горничная рубаха была не из обычного холста, а из ярко-красного атласа с длинными и собранными в складки на уровне локтей рукавами. Поверх рубахи – длинный летник из тяжелой серебряной парчи с пристегнутым шитым золотом воротом. Длинные золотые серьги и роскошная, вышитая жемчугом кика на голове дополняли наряд. Единственное, что ее портило, – слишком ярко нарумяненные щеки и подведенные черным брови. И еще, пожалуй, высокомерное выражение, с которым боярышня оглядывала подьячего.

– Тятенька сказал к вам явиться, – капризно поджала губки красавица, – да только я ничего знать не знаю, ведать не ведаю.

– Может быть, и ведаете, да только не говорите, – прервал ее Федор.

– А что мне скрывать? – пожала плечами красавица.

– Как, например, вы относились к Фролу Капищеву?

– Околел, падаль, да только туда ему и дорога! – выпалила она и сама своей злости испугалась.

– За что вы так ненавидели Фрола Капищева? – вкрадчиво спросил Федор.

– А за что мне его было любить?! Вонял как выгребная яма, за версту обходить надо было, да и то нос зажамши. Да и противный он был просто-напросто, пьяница, бабник! – попыталась оправдаться Анна.

– За все, что вы только что перечислили, можно не любить человека, презирать, но ненавидеть? Вряд ли. Не будете вы же ненавидеть всех московских грязнуль, пьяниц и бабников?

– Да мерзкий он был человечишка, скользил повсюду, как тень, все вынюхивал да выискивал! – неосторожно вырвалось у Анны. Красавица поняла, что сказала лишнее, и побледнела.

Момент для Федора настал, и он без всякой жалости забил последний гвоздь:

– Тогда что вы делали в подклете в тот вечер, когда сказителя отравили?

На Анну было жалко смотреть. Нижняя губа ее задрожала, голубые глаза остекленели от страха, и нарумяненные щеки на побледневшем лице стали казаться еще краснее. Красавица стала напоминать обыкновенную куклу, и все очарование молодости и красоты смыло волной страха.

– Не было меня там, – попыталась она все-таки возразить.

– Бесполезно отпираться, слуги вас видели. Да и ожерелье, которое Фрол подарил своей невесте, дали ему вы. По вашей просьбе его купил Егор Ромодановский. Если будете упираться, покажем это ожерелье всем московским золотых дел мастерам. Хотите, чтобы вашего жениха на допрос в Земский приказ отвели? – Федор говорил наугад, ожерелье мог купить и сам Капищев, но попытка не пытка. На этот раз он попал в точку. Ожерелье Анну добило. Сил сопротивляться у нее больше не осталось.

– Люблю я Егора, больше самой себя люблю, и он только обо мне думает, нет жизни нам друг без друга! – Голос Анны звучал глухо, и впервые в нем слышались почти человеческие нотки. – А тятя в который раз сватов от порога повернул, а все из-за Настьки! А я почто мучиться должна? Разве моя вина, что женихов к ней никто не засылает? А мочи нам больше с Егорушкой ждать нету… – голос Анны задрожал и прервался, но, пересилив себя, она продолжила: – И нету в том никакой вины – друг друга любить. А Фрол про наши встречи прознал и угрожать мне начал. Сначала ожерелье потребовал, потом колечко, маменькин подарок. Я тогда хотела ему колечко отнести, да только когда спустилася, Фрол не один в своей комнате был. Поэтому я стучать не стала.

– А как вы узнали, что он не один в своей комнате был?

– Разговаривал он с кем-то.

– С кем? – напрягся Федор.

– Не знаю, – протянула Анна.

– Подумайте получше, вспомните, – продолжал настаивать Федор, – может быть, этот голос вам напомнил кого-то?

Все было без толку. Анна искренне пыталась вспомнить, но было видно, что мысленные усилия эти ни к чему не приводили.

– Этот голос был мужским или женским? – предпринял последнюю попытку Басенков.

В глазах Анны нечто промелькнуло:

– Вроде бы как мужчина говорит, а временами баба, сама не пойму. Только сейчас вспомнила, что подивилась тогда. Голос то низкий, а вот хоть что делай, а только кажется мне, что баба говорила.

– Баба, – несколько растерянно повторил вслед за ней подьячий. Женщина в его схему как раз и не укладывалась.

– Баба, и странно так, да только почудилось мне тогда, что женщина эта мне знакома, только специально голос меняет. – Анна казалась все более уверенной.

– Подождите-ка. – Совершенно неожиданно Федор приложил палец ко рту, встал и одним резким движением открыл дверь. В комнату, чуть не упав от неожиданности, ввалилась племянница Шацких, Арина. Впрочем, молодая девушка не только не смутилась, но даже, похоже, находилась в самом боевом настроении. Посмотрев на блистающие гневом зеленые глаза, воинственно выставленный остренький подбородок и задранный кверху усыпанный конопушками нос Арины, Федор понял, что взывать к совести девушки бесполезно. Поэтому только коротко спросил:

– Ну что, милая, узнали все, что хотели?

На этот раз ему удалось-таки выбить девушку из колеи. Арина захлопала пушистыми ресницами, сглотнула ставшую внезапно вязкой слюну и кивнула вместо ответа.

– Вы так часто под дверьми в нужном месте и в нужный момент оказываетесь? Или только ради меня? – продолжил допрос Федор.

– Нет, только когда требуется. Не хочу, чтобы змея эта на Настю напраслину возводила! – демонстративно повернулась спиной к Анне пришедшая в себя задира.

– Вот только сплю и вижу, как Настьке навредить! – возмутилась младшая дочь.

– Вот только спишь и видишь! – подтвердила племянница Шацких. – А кто уговаривал дяденьку Настю в монастырь спровадить?! Я тебя насквозь вижу, ехидна! – Зеленые глаза Арины блистали огнем, и вся она, казалось, была готова к атаке.

– Речь совершенно о Насте не шла, – примирительно проговорил Федор.

Арина обернулась, и улыбка осветила ее лицо.

– Правда, дяденька?

– Да и не дяденька я вовсе, – сам не зная почему, ляпнул Федор. Если раньше ему всегда хотелось выглядеть старше и степеннее, то сейчас, в присутствии Арины, расхотелось начисто.

– И на самом деле вы молодой такой! Все на Москве говорят, что такой молодой, и уже подьячий! – вырвалось у Арины.

– И это тебе известно? – с любопытством взглянул на Арину Федор.

– Конечно, – произнесла она и снова улыбнулась.

– Тогда, может, и со мной своими знаниями поделишься?

– Да вряд ли мне известно то, что вам неведомо.

– А это мне решать… – начал было Федор, и внезапно ему очень захотелось продолжить разговор с Ариной, только не здесь и не сейчас. Следовало лишь поразмыслить, каким образом расспросить боярышню поподробнее, причем в нужном месте и в нужный момент.

Анна с недоумением наблюдала за ними. Совершенно смутившись, Федор, боясь, что окончательно потеряет лицо, быстро завершил беседу и выпроводил девушек за порог. Оставшись один, он глубоко вздохнул. Что это на него вдруг нашло? Перед глазами стояли зеленые с золотыми искорками глаза Арины. Он яростно замотал головой. Вот бес попутал! Только креститься и отгонять беса не хотелось. Да и какой это бес, просто неожиданно понравившаяся ему девушка. Федор умел быть честным с самим собой. Да и в противном случае грош ему цена, не зная себя, в других не разберешься. А подьячий Басенков очень хорошо умел разбираться в других людях.

Кое-как приведя чувства в порядок, он приказал пригласить Толоконникова. Тот не заставил себя ждать, словно специально находился неподалеку. Приказчик неторопливо прошел в светлицу и сел напротив. Федор внимательно рассматривал вошедшего: его длинное лицо, умный и цепкий взгляд, узкие плечи и неожиданно большие руки.

«Что этот человек делает на службе у Шацкого?» – задал себе вопрос Федор. И ответа найти не смог. Проследив взглядом за его точными и четкими движениями, почему-то подумал, что если бы он захотел убрать Фрола, то вряд ли прибегнул бы к помощи яда.

Держался управляющий уверенно, но за внешним хладнокровием скрывалось нечто другое. Сидящий перед ним мужчина явно нервничал.

– В каких отношениях вы были с покойным Фролом? Знали ли вы его раньше? – начал Федор издалека.

– Фрол не в первый раз к боярину заходил. Обычно по два-три раза в год бывал, – резонно ответил управляющий.

– Нет, я хотел бы знать, встречали ли вы его до вашей службы у боярина? – задал подьячий следующий вопрос.

– Нет, не думаю, – покачал головой Толоконников. И по тому, как Никифор Щавеевич облегченно выдохнул, Федор понял, что попал пальцем в небо.

– Уверены?

– А чего мне сомневаться, – пожал плечами Толоконников, с иронией наблюдая за подьячим.

– Хорошо, допустим, тогда, значит, причину вашего спора с Капищевым надо искать в настоящем, – сбил спесь с собеседника Федор и не без удовольствия отметил, что тот снова занервничал.

– Какого такого спора? – прикинулся непонимающим Толоконников.

– Который я собственными глазами наблюдал и о котором вся дворня говорит.

– А, вы об этом, – как можно спокойней ответил управляющий имением, – хоть и говорят, что о покойных или хорошо или ничего, но, по правде сказать, Фролка на руку нечист был. Вот и приходилось мне к порядку его призывать.

– То есть несколько странные источники доходов Фрола можно объяснить воровством последнего? Тогда почему раньше за ним этого никто не замечал и боярин его как своего привечал?

Слово «доходы» он произнес как можно многозначительнее и на этот раз не ошибся. Управляющий вздохнул и вытер рукавом выступившие внезапно на лбу капельки пота.

– Жарко здесь, – пояснил он и сокрушенно добавил: – Надо бы топить поменьше, да боярыня мерзлявая. Столько дров переводим, еще лето можно сказать не кончилось, а уже топим.

– Вы поняли мой вопрос? – не дал ему уйти от ответа Федор.

– Фролка по малости воровал, да и какие это доходы, – презрительно махнул рукой Толоконников, – карман у Капищева всегда был дырявый. У такого пьянчужки и грош-то за душой редко водился.

– Не скажите, деньги у этого пьяницы и бабника, по вашему выражению, как раз завелись, коли он собирался купить дом с усадьбой в Олешинской слободе. И не самый последний дом…

– Дом!!! – По всему было видно, что Толоконников изумился на этот раз вполне искренне. Во всяком случае, сыграть вылезшие на лоб глаза и приоткрывшийся от удивления рот было трудно и бывалому актеру. Наконец сидящий перед Федором мужчина справился с собой и уверенно произнес: – Не бывать такому, чтобы у Фролки денег на усадьбу хватило! Кому, как не мне, знать… – начал было он и тут же испуганно прикрыл рот.

Федор вырвавшиеся нечаянно слова на заметку взял и ткнул Толоконникова носом в лежащий на столе свиток. Тот пробежал глазами купчую и развел руками, покачивая головой от удивления.

– Мне об этом ничего не ведомо, – наконец твердо и вполне искренне произнес он.

Толоконникова Федор отпустил достаточно быстро. Смысла держать его не было никакого. Федор мог только напугать его больше, чем надо. На сегодня, пожалуй, было достаточно.

От Шацких он возвращался в задумчивости. По дороге прокручивал утренние беседы в доме Шацких. Итак, первое, Анну из списка подозреваемых он мог вычеркнуть. Если та и спускалась в подклет и Палашкино ожерелье было куплено Фролу Егором Ромодановским в награду за молчание, то убивать бы она не стала. Да и тем более достать столь редкий яд молодым людям вряд ли было под силу. Гораздо проще было броситься в ноги родителям. Да и Шацкий, узнав об угрозе такого позора, сам бы поспешил выдать младшую дочку замуж.

Второе: у Фрола была неизвестная женщина, говорившая низким голосом. Хуже не придумаешь! Основная часть подозреваемых была мужчинами. Из женщин были только сестры Шацкие, Арина, Марфа Шацкая и Агафья. И низким голосом разговаривали только Анастасия и Агафья. Но Настин голос Анна вполне могла бы узнать, Агафьин тоже. Хотела ли она их прикрыть? Вряд ли. Тогда не было никакого смысла настаивать на том, что голос был женским и что она вроде бы его и знает и не знает. Анна ведь дурочкой не была.

Третье: следовало взять на заметку племянницу Шацких Арину и попробовать поговорить с прыткой девушкой по душам.

Когда Федор подумал про Арину, перед его глазами встало задорно задранное личико, и сердце екнуло. Он отогнал от себя эти мысли и вернулся к делу. И, наконец, четвертое: Фролу явно было известно нечто про Толоконникова, нечто неприятное. За это нечто Толоконников вынужден был платить, но… и в этом «но» была вся загвоздка… сумма или была не очень значительная, или еще не попала в руки Фрола. Удивление Толоконникова было искренним и неподдельным, в этом Федор был уверен.

В приказной избе он первым делом позвал к себе Фокина. У того глаза блестели от возбуждения. И новости дорогого стоили. Двое торговцев, Ванька Полба и Тимошка Туторев, видели английских купцов на постоялом дворе на Смоленской дороге с Фомой Снегиревым за день до смерти последнего. Фома был сильно пьян, плакал, кричал и обвинял Ричарда Лока в душегубстве.

– Ты уверен, что твои торговцы правду рассказывают?

– А зачем им врать-то? – резонно возразил Артемий. – Тимошку все в Димитровской слободе знают, торгует честно, не обвешивает и не обмеривает. Да и оба одно и то же говорят.

– Может, сговорились?

– Могли, конечно, да для того, чтобы обговорить кого-то, причина нужна или выгода, а на кой ляд Тимошке с Ванькой на иноземных купцов тень на плетень наводить?

Следом появился Хомяков. Этот тоже блестел как начищенный пятак. Он литовских купцов нашел и все разузнал. Действительно, во время предыдущей поездки к ним подошел молодец, по описаниям смахивающий на Ивана Хлопонина. Во всяком случае, внешнее сходство было явное: высокий, худой, курносый, с рыжими вихрами и конопушками. Кроме того, сборщик дани был грамотным и был хорошо осведомлен о торговых караванах.

Так вот почему обедневший боярский сын жил на широкую ногу! Федор вспомнил замаранную кровью одежду: дорогущий кафтан из заморского атласа, красные сафьяновые сапоги, шелковую рубашку, вышитую разноцветным бисером. Неужели Хлопонин был связан с татями? Тогда кто его мог убить? Недовольные купцы подстерегли? Или выручку не поделили?

Он похвалил Хомякова, тот, выкатив грудь, прошел мимо Артемия Фокина, мол, и мы не лыком шиты. Фокин сделал вид, что не заметил триумфа Хомякова, сосредоточившись на написании отчета.

Федор сморщил лоб, сведения явно заслуживали внимания. Недаром английские купцы настаивали на том, что сами найдут виновников. Он вспомнил исполосованные тела Хлопонина и Снегирева и решил тут же поговорить с англичанами. Допросом он это не называл, прекрасно понимая, что ему придется проявить весь свой дипломатический талант, чтобы не обидеть влиятельных иноземцев.

От Воскресенских ворот до Зарядья, где располагался торговый двор Английской Московской компании, было пятнадцать минут быстрого ходу. Пока шел, выстраивал порядок вопросов. Англичане приняли его вежливо, но гораздо сдержаннее, чем в первый раз, хотя тут же извинились за свою холодность и объяснили, что устали и не располагают временем на лишние разговоры. Действительно, работа вокруг кипела как в муравейнике, нагруженные подводы уезжали, освобождая место новым. Навесы и подклеты были расположены так, что возчикам было легко разворачивать подводы, разгружать и загружать товар. Даже телеги были не простые, а какие-то особенные. В который раз Басенков удивился тому, как тут все споро и ловко шло.

«Умеют, черти, работать!»

– Нас это дело больше не интересует, – торопливо пояснил Ричард, неотрывно следя за погрузкой. А его помощник вообще не обращал на Федора внимания, ни на минуту не отрываясь от своих расчетов, занимавших большую часть развернутого перед ним свитка.

– То есть поиски зеркала вас больше не волнуют?

Ричард медленно, слишком медленно перевел немигающий взгляд совиных глаз на Федора. Он был холоден и спокоен:

– Какого зеркала?

– Черного. – Федор взгляд не отводил.

– Колдовством, милостивый государь, мы не увлекаемся. Мы – люди торговые, и коммерции с волшебством не по пути, а в неразменные рубли и скатерти-самобранки мы не верим, как и в ваши колдовские зеркала, – уверенно парировал Ричард.

– То есть люди зазря говорят?

– В России любят рассказывать сказки и слушать их, – с хорошо завуалированным презрением заявил англичанин. Федор проглотил обиду молча. Не до гордости сейчас, да и на обиженных воду возят.

– Я понимаю, что расследование это вы ведете, потому что царь обеспокоен нашей безопасностью, – продолжал спокойно англичанин, – но поверьте, мы люди очень осторожные, и отправить к праотцам нас не так-то просто. И в следующий раз нас врасплох застать не удастся.

– Московская компания слишком важна для царя, чтобы пустить дело на самотек, – продолжал настаивать Федор.

– Мы умеем за себя постоять, – заявил Локк, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

– Хорошо, настаивать не буду. Но у меня есть еще один вопрос, – осторожно продолжил Басенков.

– Задавайте, – начал закипать англичанин.

– Могли бы вы мне объяснить, зачем вы встречались с убитыми писарями Хлопониным и Снегиревым?

– Нам эти люди неизвестны, – не моргнув, твердо ответил Ричард.

– Возможно, но только у меня есть два свидетеля, утверждающих, что за день до своей смерти Фома Снегирев встречался с вами на постоялом дворе бабы Манефы на Смоленской дороге и что погибший обвинял вас в убийстве своего друга Ивана Хлопонина.

Федор спокойно выложил свой главный козырь и наблюдал за реакцией иноземного купца.

– Москва слухами полнится, – так же бесстрастно ответил Ричард.

– Свидетели – люди известные, уважаемые торговцы, и никакого резону рассказывать небылицы у них нет. Если хотите, то в следующий раз я могу попросить их явиться со мной, – холодно заявил Федор, прекрасно понимая, что вызвать в Земской приказ англичан не получится.

Ричард поднял на Федора немигающий взгляд совиных глаз и явно заколебался.

– Милостивый государь, – вздохнул Федор, – я думаю, что лучше вам рассказать мне всю правду. Если хотите, я даже могу начать. Я знаю, что под Москвой орудует хорошо организованная шайка, собирающая подати с купцов почище царской казны. Тем, кто отказывается, в Москву на ярмарку с товаром не пройти, или товар отымут, или лавка сгорит. Я ошибаюсь?

Локк вздохнул и кивнул:

– Вы не так далеки от истины.

– Тогда ваш черед.

– Год назад все наши караваны попробовали обложить данью промышляющие в ваших лесах разбойники. Мы отказались, наняли надежную охрану и подумали, честно говоря, что дело с концом. Больше нас никто не тревожил.

– Вплоть до последнего ограбления?

– Вплоть до последнего ограбления, – подтвердил Локк, – после, когда первый шок прошел, мы стали размышлять и с общего согласия решили найти посредника для переговоров с разбойниками.

– Кто вас вывел на посредника?

– Один кабатчик.

– Кузьма Скоробогат?

– Да.

– И посредником был Иван Хлопонин или Фома Снегирев?

– Хлопонин, но Снегирев тоже присутствовал.

– И вы их убили?

– Посудите сами, зачем нам было их убивать? Мы – люди торговые, гораздо проще купить человека, чем его убить. Тем более после смерти никого говорить не заставишь.

– Тогда что случилось?

– Хлопонин обещал договориться с разбойниками, но на встречу не явился. А Снегирев нас в душегубстве обвинил. Вот и все.

– Последний вопрос, только прошу на него ответить честно: вы нашли зеркало?

– Нет, и прошу меня извинить, но я должен вас оставить, Шарль вас проводит. – С этими словами Ричард Локк вежливо поклонился и вернулся к свой погрузке.

Путь от Зарядья до здания между Архангельским собором и Спасской башней, в которой размещались основные приказы, занял у Басенкова пятнадцать минут. Вернувшись, он тут же вызвал Фокина.

– В каком приказе служили Хлопонин и Снегирев? – спросил Федор.

– В Приказе Большой Казны, – произнес Артемий, быстро просматривая свои записи, и уверенно добавил, – точно, именно там, под начальством дьяка Стольского.

Не откладывая дела в долгий ящик, Федор отправился в правое крыло, где размещался Приказ Большой Казны. Теперь же следовало поразмыслить, как разговаривать с его начальником. Яков Стольский был известной фигурой в Москве, и с ним следовало быть поосторожнее.
Глава 9. Карты на стол, Сессилия!

– Как вы себя чувствуете? – Голос Сессилии был встревоженным, а лицо бледнее обычного. Хозяйка галереи, похоже, потеряла свою всегдашнюю невозмутимость. Она приехала в замок Касиной мамы, как только узнала о случившемся.

– Гораздо лучше, ушибы проходят, а более серьезных повреждений я избежала благодаря моим собакам! – Кася старалась казаться спокойной, хотя внутренне кипела от гнева.

– Рада это слышать, я в курсе истории, – кивнула Сессилия, – я должна перед вами извиниться, хотя понимаю, что слово «извиниться» в данном случае слишком легкое. Но знайте, что они больше вас не потревожат!

– Вы уверены?

– Уверена!

– Хорошо, теперь я хотела бы узнать, почему вы ищете это зеркало, Сессилия? – не стала ходить вокруг да около Кася.

– Мне кажется, я ответила на этот вопрос.

– Нет, не ответили.

– Почему вы так разнервничались?

– Потому что я не люблю, когда меня водят за нос!

– Никто вас не водит за нос, – спокойно произнесла Сессилия. Смотрела она прямо, взгляд не отводила.

– В самом деле? Сессилия, или вы мне говорите бо́льшую часть правды, на всю я не претендую, или мы расходимся тихо и мирно, как в море корабли! Мне известно, что кто-то начал настоящую охоту за зеркалом, и, похоже, в этой игре ставки высоки. Поэтому карты на стол, мадам Гласс!

– Это ультиматум?

– Что-то вроде того, – кивнула Кася.

– Хорошо, вам что-то говорит название фонд «Уайдхэд»?

– Фонд «Уайтхэд»! – воскликнула Кася.

– По вашей реакции догадываюсь, что он вам известен, – констатировала Сессилия.

– Вы не ошиблись! – возмущенно ответила Кася. – И не делайте вид, что вы ничего не знали о моем сотрудничестве с этим фондом!

– От которого, по моим сведениям, вы очень быстро отказались. – Взгляд у Сессилии был прямой и жесткий.

– Отказалась, – подтвердила Кася. – Вы уверены, что за охотой стоит фонд «Уайтхэд»?

– Уверена. Видите ли, один из, так скажем, представителей этого фонда – мой бывший друг.

– Я могу узнать его имя?

– Микаэль, Микаэль Родригес.

– У вас есть его фотографии?

– Зачем они вам?

– На случай, если наши дороги пересекутся.

– Хорошо, вся информация будет в вашем распоряжении.

– И ваши дневники?

– И мои дневники, – спокойно подтвердила Сессилия.

– То есть они никуда не пропадали?

– Я их вовремя изъяла из архивов.

– Была попытка их украсть?

– Да, была, но, к сожалению, мне неизвестно, кто попытался это сделать.

– А камеры наблюдения?

– Кто-то хорошо изучил их «мертвые зоны». Впрочем, это достаточно просто, у меня же не Пентагон и не Лувр, чтобы все охранять от точки до точки.

– Но человек должен здесь работать?

– Естественно, поэтому я вас и пригласила – во-первых, чтобы вычислить того, кто работает на этот фонд, а во-вторых, чтобы найти зеркало.

– Всего-то ничего, – не без сарказма заметила Кася, – перейти дорогу фонду «Уайтхэд»?! Вам не кажется, что вы переоценили мои силы?

– После покушения на вас я кое-что переиграла, и они вас больше не тронут.

– Вы кое-что переиграли?! Означает ли это, что вы приняли их условия?

– Они так думают, – загадочно ответила Сессилия.

– Они так думают, – повторила вслед за ней Кася, – а вы – нет?

– Нет, но я не собираюсь развеивать это их приятное заблуждение… до поры до времени! – Уголки рта Сессилии дрогнули, глаза сузились.

– Понимаю. – Кася промолчала, только что кипевшее возмущение схлынуло, и она даже почувствовала азарт.

Сессилия внимательно слушала.

– На фонд «Уайтхэд» работал мой знакомый в России. Может быть, работает до сих пор, – продолжила Кася.

– Интересная информация, – покачала головой мадам Гласс, – Микаэль во время последней встречи говорил о ком-то в Москве, было бы гораздо проще, если бы этим человеком и оказался ваш знакомый. Как его зовут?

– Александр Шаров.

– Он – арт-дилер?

– Подпольный, зато работает в центральном архиве.

– Лиса поставили охранять курятник, – усмехнулась пожилая дама.

– Что-то вроде того.

– У вас есть другие знакомые в архиве?

– Нет, но могу найти. И кроме того, никого там не удивит мое появление, в прошлом я писала диссертации на заказ, так что могу в очередной раз рассказать про диссертацию.

– Это возможно проверить?

– В смысле, если кто-то попытается узнать, на самом ли деле я пишу что-то или нет?

– Да.

– Никакого риска, – успокаивающе произнесла Кася, – ни один здравомыслящий человек не станет афишировать, что заказал диссертацию. А я просто узнаю, кто работает над близкой моим поискам тематикой, и все. Только один вопрос: зачем вам все это надо?

– Что именно?

– Вступать в игру?

– Это не входит в условия нашего контракта, и больше я не хочу об этом говорить! – Голос Сессилии дрогнул, и Кася настаивать не стала. Мари была права, что-то слишком личное заставило мадам Гласс вступить в игру!

«Итак, Александр Владиславович, похоже, наши дорожки снова пересекутся», – пронеслось в Касиной голове. Воспоминания накатились липкой, удушливой волной. После ее первого расследования, связанного с Пифагором и Звездой Хаоса, поток ее жизни изменился. Происшедшее оставило в ее душе не просто неизгладимый отпечаток, но и это неприятное ощущение распутья, когда не знаешь, в какую сторону податься. В этот момент в ее жизни вновь появился Александр Владиславович Шаров. Он предложил ей оставить написание чужих диссертаций и помогать ему. Сотрудничество с Шаровым было увлекательным и не так уж разительно отличалось от всего того, чем ей приходилось заниматься раньше. Работал Шаров на всемирную сеть антикваров, но чаще всего выполнял заказы фонда «Уайтхэд». Этот фонд занимался вкладыванием капиталов в произведения искусства. В их задачу входило отыскивать выпавшие из оборота раритеты.

Шаров объяснял Касе, что в произведения искусства гораздо надежнее вкладывать капитал, нежели в акции. Работа была по-настоящему увлекательной. Кася сама себе казалась настоящим искателем сокровищ. Только разница состояла в том, что сокровища располагались вовсе не на загадочном острове, а покоились в чемоданах, пылились на чердаках, скучали на стенах обычных квартир. Они отыскивали раритеты и предлагали хозяевам за них очень приличные суммы. Чаще всего для людей это было сродни выигрышу в лотерею, когда пылившаяся на стене картинка, доставшаяся от дедушки, оказывалась наброском Бенуа, а бабушкин медальон – подлинником знаменитого средневекового итальянского ателье Kaza Pirota. В общем, все началось совершенно замечательно.

Конец истории оказался трагическим. У Каси до сих пор тошнота подкатывала к горлу, когда она вспоминала разговор с экс-примой Мариинки и хозяйкой неизвестного портрета Льва Бакста Верой Осиповной Александровой. Именно эта встреча раскрыла Касе глаза на истинную деятельность фонда.

Они действительно находили выпавшие из оборота произведения искусства, и на самом деле их счастливым обладателям предлагались очень приличные деньги, и вполне естественно, что большинство соглашалось на условия и радовалось свалившемуся на голову богатству. Только о судьбе несогласившихся никто не говорил. А отказавшихся от манны небесной постигала кара, чаще всего автомобильная авария или еще какой-нибудь несчастный случай.

Кася прекрасно помнила свой разговор с Шаровым. К ее удивлению, тот отреагировал на ее рассказ вполне спокойно и только пожал плечами:

– Слушай, ну а какая тебе, собственно, разница? Инвестиционные фонды, вкладывающие капиталы в произведения искусства, бывают разными, и методы их отличаются. Потом, ты должна понять, что это просто одна из форм капитала, а деньги, как известно, не пахнут. Ты же не будешь задавать вопрос банкиру, чувствует ли он ответственность за клиента, который пустил себе пулю в лоб, или менеджеру, не переживает ли он, что уволенный им работник стал бездомным бродягой? Этот мир просто так устроен. Да и в конце концов, тебе самой ведь никого убивать не предлагают.

– То есть для тебя все равно, если в результате твоей деятельности кто-то может пострадать?! – констатировала Кася.

– Что за винегрет у тебя в голове? Ты, может, начнешь, как буддийские монахи, метелочкой перед собой мести, чтобы, не дай бог, не раздавить какую-нибудь букашку?

– Не преувеличивай, речь идет не о какой-нибудь букашке, а о вполне конкретных людях, которым наше вмешательство вполне может стоить жизни! – взорвалась было Кася и тут же остановилась. Просто она почувствовала, что все ее слова имеют такой коэффициент полезного действия, как и война с ветряными мельницами.

«Совесть Шарова не покупалась за деньги, только за очень крупные суммы», – горько усмехнулась она про себя. Впрочем, он не слишком отличался от большинства земных и вполне нормальных людей, которые любят говорить, что у них есть голова на плечах, что они знают, о чем говорят, и твердо стоят на своем клочке земли. И теперь ей снова предстояло встретиться с Шаровым, только цель была другой, и задача обойти фонд «Уайтхэд» ей нравилась гораздо больше. Нет, она не хотела мстить, но оставить их с носом – почему бы и нет?!

– То есть я должна буду отправиться в Россию?

– Я думаю, без этого не обойтись. Я уже перечислила на ваш счет деньги на расходы и забронировала отель.

– Бронь можете отменить, в Москве у меня осталась квартира, – только и ответила Кася, мысленно она уже была далеко.

Москва, сентябрь 1589 года

В Приказе Большой Казны Басенкова провели сразу же к начальнику, ждать не заставили.

Яков Стольский был одним из самых влиятельных чиновников в окружении царского шурина Бориса Годунова. Блестящий эрудит, владеющий несколькими европейскими языками, объездивший с торговыми посольствами Европу и Азию, Яков был незаменим и цену себе знал. Однако никогда свое влияние и власть напоказ не выставлял.

Его кабинет был обставлен просто, никаких тебе шелковых ковров и икон в драгоценных окладах, только огромный дубовый стол и огромное количество книг и свитков на почерневших от времени полках.

Одет был до неприличия неказисто, и это в Москве, где роскошность одеяния была необходимой визитной карточкой, – скромный кафтан из синего сукна, такого же цвета штаны и мягкие кожаные сапоги.

У него было тонкое и умное лицо с острым носом и узкими губами аскета, которое никак не вязалось с роскошной вьющейся светло-русой шевелюрой и аккуратно, на западный манер подстриженными усами с бородой.

Когда Басенков вошел, он кинул на него пронзительный взгляд холодных голубых глаз и кивнул в знак приветствия.

Стольский был не один. Его гость был полной противоположностью невысокого хозяина: настоящий великан.

«Такой в толпе не затеряется!» – подумал Федор, внимательно рассматривая широкое, заросшее окладистой с седой проседью бородой лицо с приплюснутым носом, широким ртом и небольшими раскосыми глазками. Хотя взгляд их был неожиданно умным и проницательным. Пришелец явно обладал не только недюжинной силой, но и столь же выдающимся умом.

Федор прислушался повнимательнее к разговору. Речь шла о снаряжении торговых караванов в Тюмень. Только к середине разговора он понял: гостем дьяка был известный на всю Москву своим богатством, удалью и бесстрашием купец Емельян Пореченков. Федор слышал о нем немало, но видел впервые.

– Подьячий Федор Басенков, – представил его тем временем Стольский.

– Мое почтение, – улыбнулся и удивительно ловко поклонился купец.

– Сказали мне, что дело у тебя ко мне срочное?

Басенков заколебался.

– Не волнуйся, Емельян язык за зубами держать умеет, – подбодрил его Стольский, – говори, что тебя привело.

– Убийство ваших писцов: Снегирева и Хлопонина.

– Дело неприятное, – лицо Стольского омрачилось, – да только с этим ты мог и к моим подьячим обратиться, почему ко мне?

– Потому что я думаю, что убийство ваших писарей и ограбление англичан связаны.

– Каким образом? – удивился Стольский.

– Ваши писари входили в шайку, орудующую под Москвой и собирающую подати со всех купцов.

– Ты уверен?

– Уверен. Ричард Локк может подтвердить. Они платить отказались, на покровительство государя понадеялись, да только разбойникам разве царь – указ, вот и напали на них.

– На твоем месте я бы не очень англичанам этим доверял, соврут – недорого возьмут.

– Да, купцам нонче в Москву не так-то просто попасть, – понимающе усмехнулся Емельян.

Стольский нахмурился:

– И ты туда же? Ладно, ваша взяла, займусь этим лично. Ты, Федор, все, что тебе известно, на бумаге изложи и моим людям передай. Когда сможешь?

– Завтра утром принесу.

– Ну что ж, на том и порешим. А тебе, Емельян, завтра мой подьячий Феофан Турский все нужные грамоты к воеводе Тобольскому, Даниле Чулкову, выправит, – торопливо произнес Стольский, всем своим видом показывая, что аудиенция на этом окончена.

Пореченков, глубоко поклонившись, вышел из кабинета. Федор последовал за ним. Из Приказа вышли вместе, Федору хотелось поподробнее расспросить купца, да и Емельян Пореченков, судя по всему, не торопился.

– А что вы имели в виду, когда говорили, что купцам в Москву не так-то просто попасть? – задал вопрос Басенков.

Емельян усмехнулся:

– А зачем вам это знать?

– А затем, что за порядок в Москве отвечаю я, – просто ответил Басенков.

– Ну не вы, а воеводы, да только им не до порядку, а как бы побольше царской милости выпросить. Поэтому и разбойники совсем страх потеряли. Вот и приходится нашему люду платить не только государеву пошлину, но и откупаться от лихих человечков. Только тот, кто это придумал, недюжинным умом обладает. Торговому человеку ведь, главное, постоянство нужно. Десятину государю отдал, десятину – разбойникам, и езди себе спокойно!

– А вы тоже платите?

– Вы моих ребяток не видели, милый человек?

– Ну если на вас похожи…

– Похожи.

– Тогда понятно.

– Нам никакие разбойники не страшны, пусть только попробуют сунуться, но то они и сами знают, – усмехнулся в бороду Пореченков.

– Тогда англичане почему не заплатили?

– Видимо, разбойники решили их для порядка наказать. Те урок поняли, хотели расплатиться, но что-то не по плану пошло.

– Тогда кто писарей мог убить?

– А это мне неведомо. Знаете что, думаю, что поговорить нам есть о чем. Завтра меня в Москве не будет, а вот ко вторнику вернусь, и пожалуйте к обеду, если не забрезгуете. Дом мой на Тверской дороге все знают. Да я и возок за вами отправлю.

– Не откажусь, – пообещал Федор. Фигура известного купца его заинтриговала. Ума и силы он был недюжинной, но как-то больше походил на атамана разбойничьей шайки, нежели на торгового человека. Хотя поди докажи. Оставалось дождаться вторника и разобраться со всем на месте. Начали прощаться, но в этот момент глаза Федора выхватили из толпы просителей бледную как полотно Арину. Девушка его тоже заметила и кинулась к нему:

– Помогите, пожалуйста, Христом Богом прошу, помогите! – ухватила она его за рукав кафтана, да так сильно, что он даже покачнулся, а Пореченков с изумлением уставился на смелую девушку.

– Что случилось?

Арина на одном дыхании выпалила:

– Семку, челядина нашего, кто-то порешил, а Степана-конюха хотят забрать. Толоконников уж и стражников вызвал, а он не виноват, Степан, он добрый, он мухи не обидит! Дяденька с тетенькой на богомолье уехали и защитить Степана некому, а Никифор Щавеевич на дух Степана не переносит, не сносить Степке головы! Помогите! Ради всего святого! Вам он не посмеет перечить!
* * *

За окном иллюминаторов было видно только бело-ватную кашицу облаков. Касе не хотелось думать, каким образом пилоты находят дорогу. Облачность была не просто низкой и высокой, она была вездесущей. Ее это даже устраивало, ничего не отвлекало от размышлений. Со всей суматохой сборов у нее так и не осталось времени на приведение мыслей в порядок. А в расставлении всего узнанного по полочкам она нуждалась.

Девушка уже и думать забыла о покушении на нее. Хотя ей несказанно повезло, что Лорд Эндрю перегрыз Жуликовский ошейник особой прочности и обе собаки по одной им известной причине бросились на ее поиски. Тем более что именно входило в задачу мотоциклистов, убить или только попугать, она не знала. Во всяком случае, огнестрельное оружие у них имелось, свидетельством чему был добытый мастифом полуавтоматический пистолет, благополучно попавший в руки жандармов. Поэтому собакам в благодарность был куплен килограмм красного мяса. Следом был приглашен ветеринар – специалист по собачьей и прочей четвероногой психологии. Ветеринар оказался веселым дядькой лет пятидесяти пяти, и он вполне предсказуемо положил глаз на Екатерину Дмитриевну. Что, впрочем, не помешало его гонорарам достичь астрономических вершин. И судя по всему, предложенная им схема действий может принести плоды, и даже появилась надежда, что через пару месяцев «куриная история» останется просто дурным сном.

В офисе Сессилии Кася больше не появилась, так захотела хозяйка галереи. Было решено рассказать о том, что в семье девушки возникли проблемы и она вернется через неделю. Нужно было выиграть время. Так что информатор «Уайтхэда» в офисе должен был закономерно решить, что результатом покушения стали травмы. И этот же информатор должен был продолжить поиски дневников мадам Гласс, а в Москве ему пока делать было нечего. Сессилия же решила, что поиски зеркала более важны, нежели поиски человека Кафрави.

В Касином распоряжении наконец оказались копии записей Сессилии, так что начинать ей приходилось не на пустом месте. Точнее сказать, заканчивать поиски. В бумагах арт-дилера уже имелось несколько идей, которые следовало проверить. Правда, оставался вопрос: на кого она может рассчитывать в Москве?

Алеши в столице не было, ее друг получил очередной грант университета Монреаля и уже три месяца обитал в Канаде. Кася была рада за него, но на данный момент он ей был нужен в Москве. Но на нет и суда нет. Надо было искать другой выход. Даже совета у Павла Последнего не попросишь. Старика внуки в кои-то веки заставили отправиться в санаторий. К заказчикам своих многочисленных диссертаций обращаться не хотелось, чем меньше людей будет знать, что она в Москве, тем лучше.

Такси в аэропорту Кася брать не стала, экспрессом добираться гораздо быстрее и анонимнее. Наконец она зашла в пустую и гулкую от этой самой пустоты квартиру. Когда-то она очень любила это место, а сейчас как-то в одночасье охладела. Может, наконец-то поняла, что бабушки больше в этой квартире нет и никогда не будет, как и не будет их общего прошлого. Теперь осталась мама с ее сумасшедшими наполеоновскими планами и замком.

«Наверное, квартиру придется продать, – промелькнула трусливая мыслишка. И почему-то Касе больше уже не казалось, что она предает бабушку. Бабушка была там, где были они с мамой, иначе и быть не могло. – Как только справлюсь с заданием Сессилии, займусь продажей», – сказала она сама себе. В Москве останутся Алеша и Ирина. А останавливаться, на худой конец, можно и в отелях.

Кася рассовала кое-как багаж, открыла окна, чтобы выветрить дух помещения, слишком долго простоявшего закрытым. Отправилась в супермаркет в поисках съестного, ведь только духовной пищей сыт не будешь. Подумала про духовную пищу, и пришла неожиданная идея. «Сотников», – послушно выдал мозг. Она может обратиться к нему. Правда, Сотников давно предпочел светской жизни монашеское уединение, и называть его теперь следовало братом Иосифом. Однако бывший главный хранитель центрального архива вполне мог оказаться именно тем человеком, который поможет ей распутать этот дьявольский клубок, состоявший исключительно из обрывков и путей, заводящих в тупик. У нее был его телефон еще со времен, когда он работал архивариусом, оставалось только надеяться, что номер не изменился.

В последний момент Кася заколебалась. С Сотниковым было связано ее самое первое и самое неожиданное расследование. Тогда впервые в жизни она соприкоснулась с неизведанным. Воспоминания вернулись, и на девушку вновь дохнуло холодом. Стало трудно дышать, отчаянно затрепыхалось сердце, и заныл на руке невидимый шрам, оставленный Звездой Хаоса. Той самой, за которой охотилось Белое Братство и неожиданным хранителем которой стал один из них, Сотников.

В этот же момент заказчица Каси, мадам Гласс, разговаривала по телефону с Микаэлем Родригесом, и речь в этом разговоре шла о Касе.

– Не думаю, что Мансур приказал избавиться от нее! – Голос Микаэля был вполне искренним.

– Ты был в курсе?

– Нет, и я в любом случае отговорил бы его! Какой в этом смысл?

– Никакого, – согласилась Сессилия.

– Надеюсь, что с ней все в порядке?

– Не совсем, она вывихнула коленку, и врачи прописали полный покой. И не делай вид, что тебя это беспокоит!

– И не делаю. Послушай, перестань играть в свои игры, прими мои условия, и все пройдет как по маслу!

– Ты уверен?

– Конечно, имей уважение к моим сединам!

– С чего это вдруг я должна их уважать? – усмехнулась на другом конце телефонной трубки Сессилия.

– Ну хотя бы потому, что седина – признак опыта и мудрости наконец! – Родригес начал терять терпение.

– Седина, мой дорогой, – насмешливо произнесла женщина, – признак старости, а не мудрости.

– С тобой всегда было трудно, Сэс! – пожаловался Микаэль.

– Готова принять это за комплимент!

– Признаться, я немного отвык от твоего острого языка, – вздохнул он, – и в такие минуты я даже рад, что тогда между нами ничего не вышло, только не обижайся.

– С чего это я буду обижаться?! Это чувство вполне взаимно.

– Полагаю, что угрожать тебе бессмысленно?

– Не в моем возрасте и не с моим опытом! Кроме того, ты прекрасно знаешь, что рычагов давления на меня не существует.

– Они есть у всех.

– Только не у меня, Микаэль, так и можешь передать Мансуру! Перспектива отправиться в место сборки меня не пугает, давно уже не пугает!

– А твою сотрудницу? Мы можем повторить попытку.

– Можете, но такова жизнь, – спокойно парировала Сессилия.

– Твои племянники?

– Племянники моего мужа, я отношусь к ним с симпатией, но не больше. – Собеседница Родригеса была абсолютно невозмутима.

У него пересохло в горле: «Проклятая Сэс!»

– Итак, я повторяю мои условия: я передам Кафрави зеркало из рук в руки!

– Зеркало у тебя?

– Да, только мне нужно время.

– Ты блефуешь?

– Докажи, – равнодушно заявила Сессилия.

У Микаэля вспотели руки.

– И еще, – Сессилия говорила, словно вбивала гвозди, – мне нужна вся сумма!

– А моя доля?

– Я тебе заплачу твои гонорары, хватит на скромную жизнь в течение года.

– Я не хочу скромной жизни! – возмутился Микаэль.

– Придется привыкать в любом случае, после можешь вполне попросить социальной помощи.

У Родригеса в глазах потемнело:

– Как ты смеешь!

– Смею, Микаэль, смею! Ты знаешь, жизнь меня очень хорошо научила играть в крестики-нолики. Если я для кого-то нолик, то я умею вовремя поставить на этом человеке крестик! И на тебе крестик я поставила давным-давно. Ты знаешь мои условия, других не будет, об организации встречи мы договоримся позже.

– Ты мне мстишь, но ты же знаешь, что я не мог остановить Мансура!

– Это все прошлое, я тебе сказала, что я давно перевернула страницу. Сейчас мы говорим о делах, и бизнес есть бизнес.

Микаэлю было не по себе от уверенного тона Сессилии. Надо было решить, как действовать. Судьба явно насмехалась над Микаэлем Родригесом. Сэс решила оставить его с носом! Старуха и в молодости-то была своенравной, что уж говорить о сегодняшнем дне! А Кафрави не уймется, пока не получит свое. И какой черт его дернул участвовать в забеге? Но ему срочно понадобились деньги, большие деньги.

Микаэлю не впервой было оказываться на мели. Деньги он любил, но считать их не умел. Тем более в жизни было столько соблазнов. Родригес любил все, что стоило не просто дорого, а очень дорого. Он любил самые лучшие отели, предпочтительно на островах, самые большие яхты, самые изысканные рестораны, самые уникальные вина, самую дорогую одежду, самых роскошных женщин… Список можно было продолжать и продолжать. Поэтому кошелек Микаэля был с огромными черными дырами.

Услышав об охоте, он решил, что вот он, его шанс. До этого больше двух лет ловил ветер, как корабль в паруса, но ничего не получалось. То ли корабль жизни разворачивался в ненужную сторону, то ли паруса судьбы заклинило. Он уже растратил все свои нехитрые запасы и приготовился к худшему. Непривычные мысли вроде той, что он просто-напросто неудачник, лузер, случайный гость на празднике жизни, зашевелились в голове. Все переменилось в один миг, как только он услышал о поисках Кафрави. Связался с Мансуром и понял, что тот готов на все.

Теперь же звонить Кафрави и передавать ему условия Сессилии не хотелось, но выбора у него не было.

Микаэль тряхнул головой, подбадривая себя. У него появилась неожиданная идея.

«Ну что ж, Сэс, мы еще посмотрим, кто кого!»

Москва, сентябрь 1589 года

На воротах имения стояли два стражника. Увидев Федора, они поклонились и пропустили его внутрь, Арина пронеслась вперед. Навстречу им попалась молодуха, увидев вошедших, она только всплеснула руками:

– Ой, барин, страх-то какой!

Во дворе столпилось непривычное количество народу. На лицах людей читалась какая-то странная оцепенелость. Слышались всхлипы, взволнованные голоса, и глаза всех были направлены к конюшне. Без слов Басенков прошел в широко распахнутые двери. Первым увидел стражников, надежно державших конюха. Руки Степана были заломлены за спину. Синяк, медленно растекающийся по всей правой стороне лица, взлохмаченные волосы, распухшая нижняя губа и полуоторванное ухо конюха говорили о том, что не так-то просто было его скрутить. Труп Семена застыл в неловкой позе неподалеку.

Федор, не говоря ни слова, подошел к погибшему. Посмотрел на остекленевшие глаза, приоткрытый рот с засохшей струйкой крови и страшную рану на груди, оставленную, по всей видимости, вилами. Оглядел внимательно конюшню, пытаясь запомнить все детали. Но ничего особенного ему в глаза не кинулось. Вилы, послужившие орудием убийства, были небрежно брошены рядом с трупом слуги Шацких. Вокруг все было перевернуто вверх дном и натоптано так, что никаких особенных следов было не различить.

Подьячий разочарованно вздохнул. Перевел взгляд на конюха, который, еле шевеля распухшими губами, ошарашенно твердил:

– Не убивал я, не убивал!

Толоконников же, поклонившись Федору, неторопливо, словно забивая гвозди, произнес:

– А кто же, как не ты?! Противники вы известные, вот, видать, и не сладил сам с собой. На конюшне ты один!

– Надо сначала выслушать Степана, а потом решать, – твердо заявил Басенков.

Степан, подбодренный неожиданной поддержкой, нашел в себе силы внятно проговорить:

– Неправда ваша, любой человек мог на конюшню зайти! Да и не было меня тут, я лошадей ходил поить, любого спросите.

Дворовые загомонили. Один из них, пожилой мужик с обвисшими седыми усами и багровым носом, осмелился все-таки вступиться за конюха:

– Все видели, как Степан коней поить водил. Когда он уходил, Семена живым видели, – глухим басом забубнил он, – и Степка после того, как Семена нашли, вернулся.

– Ты, Гриня, сказки не рассказывай.

– И вовсе не сказки. А правду я говорю, – не сдавался дворовый.

Смерды загомонили, и Толоконников, чувствуя, что теряет инициативу, заметно растерялся.

– Я думаю, что вина Степана не доказана, – настойчиво повторил Федор, – тем более если слуги могут подтвердить, что он отсутствовал в момент смерти.

– Они с Семкой враги известные, – все-таки попытался Никифор Щавеевич настоять на своем.

– Насколько мне известно, обожателей у Семена было немного, а вот врагов больше чем достаточно. – На этот раз голос Федора прозвучал гораздо жестче, Арина с благодарностью посмотрела на него, но сама держалась в стороне.

Толоконников возражать не посмел и нехотя сделал знак рукой стражникам:

– Отпустите, – и добавил, обращаясь к Степану, – твое счастье, подлец, да только гляди у меня!

– А я и гляжу! – с откровенной ненавистью парировал конюх.

– Расскажите, что произошло? – приказал Федор.

Дворовые снова загомонили. Из обрывков фраз и спутанных ответов Федору удалось понять, что Семена все видели живым в последний раз после обеда. Никто не знал, что он делал на конюшне. Хотя учитывая то, что Степан ушел поить лошадей, конюшня была идеальным местом для тайного свидания. Оставалось узнать: с кем? Кроме того, настойчивость, с которой Толоконников пытался засудить невиновного, Федора насторожила. Но, с другой стороны, вражда двух дворовых стала уже притчей во языцех, и ничего удивительного в выводах управляющего не было.

Федор еще раз окинул взглядом помещение. Задерживаться здесь не имело смысла. Бросив последний взгляд на то, что осталось от Семена, он развернулся и вышел из конюшни. Толоконников последовал за ним, оставив Агафью наводить порядок.

– Что прикажете делать? – подобострастно поинтересовался он.

– Пока ничего, уберите тело и наведите порядок, а я писаря моего пришлю, он со всех показания и снимет.

Толоконников поклонился и удалился. К Федору приблизилась Арина:

– Спасибо, что отозвался, – схватила она его за руку, – пойдем, а то лица на тебе нет, устал совсем, накормить тебя надо.

Федор так удивился, что кто-то, кроме дяди, собирается о нем заботиться, что без слов дал себя завести в небольшую горницу, примыкающую к трапезной.

– Садись за стол и подожди, сейчас вернусь, – почти приказным тоном заявила девушка, а ему это даже понравилось.

Действительно, через несколько минут Арина вернулась с подносом в руках, следом за ней с кувшином следовала Настя Шацкая. Девушки быстро поставили перед Федором посуду с кусками холодной курицы, положили ломти смазанного смальцем хлеба, сметану и пироги с брусникой.

– Здравствуйте, вот откушайте, не обидьте, – мягко произнесла Настя, – и спасибо вам за Степана, выручили вы его, и за Аню спасибо!

– А за Аню-то за что? – удивился Федор, только сейчас почувствовавший, насколько он проголодался.

– Что родителям ее секрет не выдали, – краснея, произнесла Настя.

– Она тебя в монастырь понуждает идти, а ты ее все защищаешь! – возмутилась Арина.

– Кто кого понуждает в монастырь идти? – поинтересовался Федор, уплетая за обе щеки удивительно вкусное мясо и свежий хлеб.

– Да Анька все не знает, как Настю с рук сбыть! – возмущенно проговорила Арина.

– А, так поэтому ты тогда под дверью подслушивала? – рассмеялся Федор.

– Да, я ее понимаю, Аню-то, – грустно произнесла Настя, – не виновата она, что ко мне сваты не едут. И Егора она пуще жизни любит. Почему тятенька упирается? Не хочет младшую раньше старшей выдавать, а по мне, так какая разница. Каждому свой срок, и у каждого своя судьба! Никакого позору в этом нет. Правда ведь?

– Так оно и есть, – согласился Федор, – у каждого своя судьба.

– Не везет мне, да только в монастырь я не могу. Туда же надо идти, если ничто земное тебе не любо и хочешь ты принцу небесному свою любовь отдать, а не потому, что сваты не едут! Может, счастье мое запоздало или заблудилось, а уйду в монастырь, так и вовсе меня не найдет, а я ведь очень сильно буду моего суженого любить, всю себя без остатка отдам, какой бы ни был… – всхлипнула Настя и вытерла рукавом покатившиеся из глаз слезы.

Федору внезапно очень захотелось ей помочь, только как? Арина с грустью посмотрела на свою двоюродную сестру и успокаивающим голосом произнесла:

– Не плачь, я знаю, что найдется тебе суженый!

– Откуда знаешь-то? – перестав всхлипывать, спросила Настя. – Да и некрасивая я.

– Не может такого быть, чтобы на твоем пути хороший человек не встретился! А с лица воду не пить, и не все только на лицо смотрят, кто поумнее, тот и душу видит! – заявила Арина.

– Это ты славно про душу сказала! – восхитился Басенков. Ему было удивительно хорошо в присутствии двух девушек, он даже забыл, что привело его сюда второе за неделю убийство.

Арина от его комплимента покраснела.

– И пусть люди про проклятье старинное говорят, а мы все равно судьбу свою найдем, какая бы порча окаянная нам дорогу не заграждала! – гордо заявила Арина, и Федор залюбовался ею. Он как-то не привык, чтобы женщины вот так характер проявляли. Гораздо обыкновеннее было их видеть за куделью да за люльками, бабья судьба известно какая.

– Арина у нас самая умная, и грамоту лучше всех знает, а по мне, так и Ани красивее, – простодушно заметила Настя и добавила, – а сейчас только про вас и говорит, что, мол, хороший вы и красивый, как царевич из сказки!

«Царевич» стал пунцовым от смущения.

– Да что ты ересь несешь, Настя! – возмутилась Арина. – Просто с тех пор, как Фрола убили, мы только об этом и говорим!

Совершенно растерянный Федор не заметил, как добрался до собственного дома. Дядя тут же встретил с расспросами. Слухи о смерти Семена еще до его ушей не дошли.

– Ну что, нашел убийцу сказителя?

– Это сказка быстро сказывается, а такое дело быстро не делается, – ответил Федор.

– Небось снова не ел, садись, я кашу из печки достану.

– Поел, да и каши чего-то не хочется. Боярышни Шацкие покормили.

– Анастасия с Анной? – удивился дядя.

– Анастасия с Ариной.

– Арина не боярышня, а сирота безродная, – поправил его дядя, любивший во всем точность.

– Зато лучше любой боярышни будет! – сказал Федор и тут же пожалел. У дяди вскинулись брови, но вопрос, вертевшийся на языке, Василий сдержал и перевел разговор на другую тему:

– А я сегодня со стряпухой Шацких Ульяной утром на базаре разговорился.

– Что-то новое узнал?

– Так, все по мелочи. Дворня только об убийстве и говорит, да пойди пойми, где правда, а где ложь. Одни говорят, что у управляющего на Фрола еще какой зуб имелся и что после смерти сказителя Толоконников сразу гоголем ходить стал и как будто повеселел даже. Боярин, наоборот, еще больше закручинился. Боярыня с Агафьей тоже как-то не так, настороже, что ли, ходят. И еще странным ей показалось, что Семка, челядин ихний, как начищенный пятак сияет. Говорит, что даже спросила его, что за праздник у него, а он так загадочно, мол, кому горе, а кому раздолье. А потом, улыбаясь, добавил: «На дурака у Бога милости много!»

– «На дурака у Бога милости много!» – повторил вслед за дядей Федор и после небольшой паузы добавил: – Только сегодня с милостью как-то не сладилось, и челядин Семен отправился к праотцам.

Раздосадованный и уставший, подьячий лег в постель, так ни до чего и недодумавшись. Прояснение истины лучше было оставить на потом, утро вечера мудренее, и ночь очень часто дает подсказки, которые, хоть весь день голову ломай, не найдешь.

А ночью ему приснилась Арина. Он шел по цветущему летнему полю и удивлялся, вроде конец августа, и надо же, столько цветов, словно лето только началось! А навстречу ему Арина, и такой она ему красивой показалась…
Глава 10. Шаг за шагом

До Сотникова Кася дозвонилась не сразу, только к вечеру в трубке раздался знакомый глубокий баритон:

– Добрый вечер, Кассия.

От звука его голоса у нее слегка защемило сердце, она сглотнула и произнесла:

– Здравствуйте, брат Иосиф, надеюсь, что не слишком беспокою?

– Не слишком, – усмехнулись на другом конце.

– Спасибо, что ответили.

– Вот уж небольшой труд – на кнопку нажать.

– Рада вас слышать, брат Иосиф, у вас все в порядке?

– Слава господу, жаловаться не на что. А вы мне позвонили, чтобы исключительно поинтересоваться моей жизнью?

– Не совсем.

– А вы как живете, Кассия?

– Когда как получается, но в целом хорошо.

– Рад за вас, – улыбнулся монах, – ну что вас привело на этот раз?

– Это долгая история.

– Время у меня есть.

– Вы когда-нибудь слышали о зеркале ангелов? – не стала хитрить Кася.

– Зеркале ангелов? – Голос брата Иосифа построжел и напрягся. – Слышал о чем-то подобном, но мне кажется, это связано каким-то образом с черной магией, надеюсь, я ошибаюсь?

– Не совсем, оно действительно черное, как и то, которое колдуньи используют для гаданий, но в свое время оно принадлежало Джону Ди, алхимику и астрологу Елизаветы Первой.

– Имя мне знакомо, но я никогда им не интересовался всерьез.

– Джон Ди утверждал, что общается с ангелами с помощью особого черного зеркала, следы которого ведут в Московское царство времен Федора Иоанновича. Я должна его отыскать по заданию арт-дилера Сессилии Гласс. Вы можете найти материалы о ней в Интернете, никакой черной магией она не увлекается. Тем более, скорее всего, речь идет об обычном обсидиановом зеркале ацтекского происхождения, которое Ди выдавал за ангельский презент, – спокойным голосом вещала Кася, благоразумно не упоминая о развернувшейся охоте за магическим предметом.

– То есть в божественное происхождение предмета вы не верите, и, самое главное, вы так и не оставили своих расследований, – облегченно произнес брат Иосиф.

– Как-то не получается, – призналась девушка.

– То есть вы сами ничего не ищете, они вас сами находят!

– Что-то вроде того!

– Вы уверены, что зеркало осталось в России?

– Я ни в чем не уверена, просто оно нигде не всплыло.

– Вы говорите, что оно попало в Москву периода Московского царства?

– Точнее, в период царствования Федора Иоанновича, сына Ивана Грозного.

– И каким образом?

– Согласно утверждениям Джона Ди, его пригласил на службу московский царь, в чем я сильно сомневаюсь, учитывая набожность и полную отрешенность от дел земных последнего.

– Правильно сомневаетесь, да и факт, что от имени царя правил Борис Годунов, никто не оспаривает, единственное – роль Ирины Годуновой явно преуменьшена.

– Скорее всего, – согласилась Кася с братом Иосифом, – так вот, Ди сам не поехал, он в это время обретался в Богемии, у императора Рудольфа, но якобы послал одно из своих черных зеркал в подарок с английскими купцами. Они, похоже, тогда на Руси процветали.

– Еще бы им не процветать, уже в Московии времен Ивана Грозного и долгое время после они имели значительное, если не исключительное, влияние. Немецкая Ганза ослабла, а свято место пусто не бывает. Запросите, кстати, на сайте библиотеки Британского музея скан трудов Ричарда Хаклюйта. Он очень хорошо и подробно описал большинство английских экспедиций своего времени, и почетное место в его труде занимают рассказы англичан о России шестнадцатого века. Даже просто интересно познакомиться с взглядом на жизнь наших предков со стороны.

– Спасибо за совет, обязательно прочитаю. Так вот, зеркало до адресата, кем бы он ни был, не дошло, купеческий караван был ограблен, зеркало так и не нашли. В моих руках есть копия отчета о расследовании этого ограбления, и мне очень нужен доступ в архив и помощь хорошего архивиста. Труд его будет хорошо оплачен, официально или неофициально, как захочет. Хотя я предпочитаю неофициально, о моем пребывании в Москве я особо не распространяюсь.

– Понятно, я подумаю, у меня есть на примете один человек, отличный специалист и просто хорошая женщина, дайте мне время, и завтра-послезавтра я вам позвоню.

После разговора с братом Иосифом Касе сразу стало легче, словно она нашла важного союзника. В том, что он позвонит и договорится, она была уверена. В его выборе нужного специалиста она не сомневалась. А пока у нее было время просмотреть информацию, о которой ей говорил брат Иосиф.

Сотников был прав, английская Московская компания в царствование Федора Иоанновича здравствовала и процветала. В свое время Иван Грозный пожаловал «англичан на Москве двором». Права и свободы английским купцам были предоставлены немалые: свободная и беспошлинная торговля во всех русских городах, торговые привилегии и значительные скидки на таможенные сборы. И Московская компания была создана гораздо раньше хорошо известной Вест-Индской. Англичане поставляли в Московскую Русь сукно, оловянную посуду, но самое главное – оружие, а также свинец, порох и селитру к нему и корабельные снасти. Вывозили то, чем Россия была богата: меха, кожи, древесину, пеньку, канаты, воск. Со временем, пользуясь исключительным положением на русском рынке, в то время для иностранцев практически закрытом, англичане, как в свое время Ганза, открыли свои подворья во многих русских городах, даже начали снаряжать экспедиции вдоль арктических берегов на восток и по Волге на юг, ведя активную торговлю с местными жителями в обход русских купцов, что не могло не раздосадовать последних. Главное представительство Московской компании в Москве располагалось в Зарядье. И, как всегда, торговые представительства англичан были одновременно дипломатическими, и купцы выполняли роль не только торговцев, но и дипломатов, а если понадобится, то и шпионов, и воинов.

Москва, сентябрь 1589 года

Возле кремлевских стен бурлила ярмарка. Повсюду толкались люди. Пироженники с аппетитно пахнущими лотками протискивались сквозь гомонящую толпу, предлагая свой товар. Зазывалы кричали во все горло, торговцы и покупатели били по рукам так, словно старались оставить друг друга без столь необходимых передних конечностей, воришки шныряли тут и там. Вооруженные стражники приглядывали за порядком, не обращая, впрочем, никакого внимания на ловцов мелкой дичи. Тут же орали во все горло одетые в разноцветные лоскуты зазывалы ярмарочных балаганов. Василий радостно крутил головой. Он любил ярмарочный шум, разноцветную толпу, балаганные представления, как ребенок. Поэтому когда прямо над ухом Федора раздалась характерная барабанная дробь и раздался звонкий крик, приглашающий поглазеть на медвежью потеху, потянул племянника за собой. Вожаком медведя был коренастый бородач в сшитой из разноцветных лоскутов рубахе и заплатанных штанах. Он бил в подвешенный к поясу барабан и говорил нараспев:

– Ну-ко, Михайло Потапыч, поворачивайся, привстань, приподнимись. На цыпочках пройдись да поклонись честному люду. Видишь, как все собрались на тебя подивиться да твоим заморским потяпкам поучиться!

Медведь был огромный, бурый, с лоснящейся на солнце шкурой. Он крутился на месте и потешно кланялся окружавшей его толпе. Тут же, нисколько не боясь огромного зверя, крутился мальчик, скорее всего, сын бородача.

Басенков пригляделся повнимательнее. Это был тот самый подросток, которого он видел с Фролом Капищевым перед обедом в тот памятный день. Что делал маленький скоморох в боярской усадьбе Шацких?

Федор наклонился к дядиному уху и попросил его дождаться конца представления и проследить за скоморохами.

Василий вернулся часа через два, уставший, но довольный.

– Итак, что тебе удалось узнать?

– Вожака зовут Мартын, мальчик – его сын. Они остановились на постоялом дворе бабы Манефы на Смоленской дороге. Если хочешь, можешь сам сходить, поговорить. Они – люди честные, скрывать им нечего. В их ватаге с десяток скоморохов. Вожаков с медведями двое. Фрола знают хорошо. Он не раз с ними ходил. Одному-то, сам понимаешь, опасно. Лихих людишек полно по лесам прячется.

– Ты им рассказал об убийстве Фрола?

– Они уже знали, вести по Москве быстро разносятся. Мальчика, которого ты с Капищевым видел, кличут Васькой. Он мне сам рассказал, что к Фролке его посылали старшие, проведать, не хотят ли бояре Шацкие на пир пригласить их ватагу или хотя бы медвежью потеху. Фролка обещал слово замолвить. Капищев, по словам мальчика, светился как новенький грош. Рассказал, что он теперь у Шацких как сыр в масле кататься будет. Потом добавил, что и скоморохам поможет, потому как подьячий ихний ему теперь слова поперек не скажет.

– Толоконников слова поперек не скажет? – задумчиво повторил про себя Федор. – А о встрече ты договорился?

– Конечно. Они нас ждут на постоялом дворе бабы Манефы.

– Это далеко?

– Да нет, рядышком.

Федор, не мешкая, отправился вслед за дядей. Что за секрет удалось узнать Капищеву, чтобы так быстро приручить Никифора Щавеевича? Дело, скорее всего, было первостепенной важности, если Толоконников оказался у Фролки в кармане.

Двери постоялого двора были широко распахнуты, и внутри, и снаружи толпился самый разнообразный народ: коробейники, мастеровые и крестьяне, приехавшие на ярмарку.

Предусмотрительно пригнувшись, Федор и Василий зашли внутрь. В нос ударила обычная для таких мест смесь запахов: дыма, жарящегося на вертеле мяса, кислого пива и людского пота. Хозяйкой была квадратная баба в засаленном платке, с огромными ручищами и зычным голосом. Пока Федор оглядывал низкое помещение с прокопченным потолком, огромными столами с длинными скамьями по бокам, Василий нырнул куда-то и вынырнул уже с мальчиком и вожаком. Те церемонно поздоровались. Василий выбрал свободный стол, стоявший в относительном уединении, усадил всех и подозвал служку.

– Принеси-ка нам, любезный, гречневой каши, толчеников, вкусные они больно у вас, квасу с пивом, – и увидев, как довольно сверкнули глаза сына поводыря, добавил, – и блинов с медом, да побольше.

Первой принесли кашу. Вожак с мальчиком ели степенно, не торопясь. Федор тоже зачерпнул ложкой каши. Решил подождать, пока пришедшие утолят первый голод, и, когда принесли толченики, обратился к мальчику:

– Можешь ли ты мне подробно передать, что тебе рассказывал Фрол?

– Фрол Иванович довольный был. Меня увидел и говорит, не бойся, Васька, вы мне всегда верными другами были, и я вас своей милостью не оставлю. Раз мне такая удача привалила, так и вам выгода будет. А что до пира боярского, то не боись, у меня их тиун вот где. Сам ладонь разжал и сжал, да кулаком у меня перед мордой и поводил.

– И больше ничего? – переспросил Федор.

Мальчик переглянулся с отцом:

– Да ладно, рассказывай, чего уж там, Фролке уже все равно, хоть убийцу его найти поможешь.

– Нет, все как на духу рассказал, – убедительно ответил мальчик, уплетая за обе щеки толченики с мясом.

– Подумай еще, может, слово какое-то Фрол сказал. Для тебя, может, малость какая-то, а мне большая подмога будет.

– Помнишь, Фролка что-то про нашу псковскую дорогу тебе говорил, – вступил в разговор отец.

– Правда твоя, батька, как же я запамятовал! – обрадовался мальчик. – Точно, говорил, даже несколько раз повторил, что псковская наша дорога его к удаче привела.

– А что было такого особенного в этом путешествии?

– То нам, господин, неведомо. Фролка-то все больше секретами и загадками любил говорить, – развел руками медвежий вожак и его сын закивал.

Федор вытащил из кошеля на поясе две медные монеты и положил перед мальчиком с вожаком:

– Спасибо за помощь. Если вспомните еще что, то знаете, где меня разыскать.

В сером тумане, окружавшем убийство Капищева, наконец показалось окошечко надежды. Теперь ему не помешает второй раз встретиться с Толоконниковым. Управляющий явно был замешан во что-то. И во-вторых, какое отношение ко всему этому имела псковская дорога?

В этот момент к столу подошел толстый мужчина с губастым лицом и маленькими хитренькими глазками и учтиво поздоровался.

– Спасибо за помощь, Федор Кузьмич, поспособствовали, и дяде вашему спасибо! Век не забуду! – произнес он с чувством.

Басенков мужчину видел впервые, по одежде признал в нем богатого купца и поздоровался, в свою очередь. Лишних вопросов задавать не стал, а только произнес что-то вроде, что всегда готов помочь уважаемому человеку. Когда тот отошел, сурово уставился на Василия:

– Давай объясняй, что вы в очередной раз с Артемием за моей спиной провернули?

Дядя с совершенно праведной физиономией заявил:

– Это купец Масленников, в первую гильдию скоро войдет, деньжищ немерено, да и попросил всего ничего – одну челобитную выправить, чтобы мед и воск поставлять царскому двору. Цену предлагал хорошую, мы только с Артемием подсуетились, чтобы подьячий Петрушка Малый письмецо Масленникова выделил, вот и все. Это я все для тебя старался.

– Объясни!

– У Масленникова дочка на выданье, краса-девица, сам мне рассказывал, а приданое – даже боярам с князьями незазорно… – начал вдохновенно Василий.

– Опять ты за свое! Даже и не мечтай! – возмутился Федор, и дядя обиженно притих.
* * *

Сотников обещание выполнил. Через два дня на Касин мобильник пришло сообщение с местом и временем встречи. Архивариуса звали Наталья Ильинична Зимина. Среднего роста полноватая женщина располагала к себе лучистой улыбкой, сиянием серых глаз и ямочками на щеках. Но, несмотря на свой вид провинциальной учительницы, вопросы она задавала точные, отличалась въедливостью, настоящим профессионализмом.

Договорились быстро, гонорар Наталью Ильиничну устроил, конфиденциальность она гарантировала. Проблем с пропуском, как и с доступом к архивным материалам, не возникло, в распоряжении Зиминой оказалось достаточно рычагов. Поэтому уже через пару дней Кася сидела напротив Натальи Ильиничны с тремя объемистыми коробками с запрошенными материалами.

Девушка с удовольствием окунулась в работу. Даже подумала, что ей этого не хватало. Бодлер по-своему оказался прав. Лучшим лекарством от несвоевременных мыслей было дело. Тем более что она так любила архивы с их особым запахом прошедшего, канувшего в Лету. Наверное, так, густо и тяжело, пахло само время.

Кася работала не покладая рук. Она обладала редким и очень важным качеством: умела сосредотачиваться на том, что делала в данный момент. То есть не просто заниматься чем-нибудь, а полностью концентрироваться вот на этом и ни на чем больше. Словно отключала часть мозга, которая отвечала за все остальные мысли и чувства. Она тщательно перелопачивала материалы, переворачивала ветхие страницы, один за другим просматривала запыленные тома, внимательно проглядывала файлы. И проделывала это необычайно быстро. Кася умела быть эффективной, тем более когда от этой эффективности зависело многое. Она должна была разобраться во всем гораздо быстрее того другого, неизвестного, о котором предупредила ее Сессилия.

Просмотрела внимательно историю семьи Шацких. Теперь она знала, кто был убийцей, и была почти уверена, что вычислила того, кому было передано зеркало. Если ее анализ оказался правильным, если все детали не обманывали, то она уже начинала представлять себе, что произошло, когда и почему. Остальное, как говорится, было делом техники.

Генеалогические розыски заняли еще два дня. Благо, Наталья Ильинична оказалась на редкость эффективной помощницей, работала не на страх, а на совесть. Даже пожертвовала собственными выходными.

Постепенно Кася вышла на единственного человека, в семье которого могло находиться зеркало. На ее счастье, потомков оказалось не так уж много, и если предположить, что зеркало тщательно сохранялось и передавалось из поколения в поколение, то в самом начале двадцатого века оно должно было оказаться в семье адвоката Николая Степановича Патрушева.

Проблема была в том, что адвокат Патрушев Николай Степанович покинул Москву в лихом восемнадцатом году. Семья с войсками Врангеля оказалась зажатой в Крыму, с остатками армии перебралась в Стамбул. Долго в Турции не задержались, переехали сначала в Прагу, а потом и в более гостеприимную Францию. Сначала жили на Лазурном Берегу рядом с Ниццей в доме студенческого друга Николая Степановича Ивана Долинина, потом адвокат нашел работу.

Николай Степанович в совершенстве знал несколько иностранных языков. Французский выучил еще лет в девять, английский пошел еще быстрее, а там дело дошло до итальянского, немецкого и испанского. То есть месье Патрушев был самым настоящим полиглотом. Это ему помогло достаточно быстро устроиться на работу в одну торговую компанию. Офис компании располагался в Марселе, и вскоре вся семья переехала в небольшой уютный домик с видом на море, рядом со Старым портом. О России Николай Степанович вспоминал редко, ностальгии особой не проявлял, да и некогда было. Семья быстро пополнялась, и вскоре Патрушевых стало семь человек.

Кася могла себе представить мытарства молодой семьи с грудным ребенком, которой пришлось пробираться в лихой восемнадцатый год на юг, оттуда на корабле в Турцию. Вряд ли они смогли захватить с собой много вещей. Да и вначале уезжать навсегда не собирались. Белая армия должна была победить и вернуть на трон царя-батюшку, и большевики должны были забыться как дурной сон. Значит, в квартире адвоката на Пятницкой улице должен, просто обязан был существовать тайник.

Дом по-прежнему оставался жилым, это уже была удача. Если бы его отдали под какое-нибудь учреждение, то все бы давно было переделано, перестроено, стены разрушены, а значит, и тайник найден.

Навести справки оказалось достаточно просто. Помогло полезное знакомство Натальи Ильиничны в многопрофильном центре, подкрепленное парой разговоров с болтливыми соседями. Квартиру Николая Степановича Патрушева сначала превратили в коммуналку, а в 70-е годы в ней поселился ученый-ядерщик профессор Синицын. Профессор умер в девяностые годы, но семья его квартиру сохранила. Сейчас в ней проживала вдова профессора Аделаида Петровна с чадами и домочадцами. Правда, в данное время из домочадцев осталась только внучка – Алена, дочь Аделаиды Петровны, с мужем и двумя младшими сыновьями находилась в Якутске, оба работали геологами и в Москве не появлялись годами. Итак, оставались мелочи: каким-нибудь способом получить квартиру в собственное распоряжение и осмотреть каждый квадратный сантиметр.

Кася хмыкнула: задача казалась полностью невыполнимой, не может же она усыпить бабушку и внучку Синицыных на неопределенный срок?!
Глава 11. Подумав – решайся, а решившись – не думай

Москва, сентябрь 1589 года

С утра Федор просмотрел все, что у него было на Толоконникова. Еще в самом начале расследования он запросил все разрядные книги и дал задание помощникам найти сведения о Толоконникове.

На первый взгляд с тиуном Шацких все было чисто. Родился под Псковом в Опочке, родители умерли рано. Осиротевшего подростка крестный, игумен Снетогорского монастыря Феофан, взял к себе. В монастыре отрок выучился наукам и поступил на службу сначала к псковскому воеводе, потом перебрался в Москву. Тут способности молодого Никифора оценили по достоинству и приняли его писарем в разрядный приказ, а потом в приказ Большого двора. Только одно насторожило Федора. Хотя, судя по всему, ум и способности Толоконникова были оценены по достоинству, но вместо того чтобы спокойно дорасти до подьячего, Никифор неожиданно для всех оставил государственную службу и стал управлять поместьем родовитого, но изрядно обедневшего боярина Шацкого. Спокойствия захотелось? Да только не похож был Никифор Щавеевич на человека, которому капустные грядки были дороже всего остального. Да и оставил службу слишком уж быстро. Что могло случиться? И псковская дорога Капищева имела отношение к боярину или к управляющему?

Федор вновь вызвал верного Фокина, дал ему в помощники Хомякова с Плетневым и приказал изучить все своды, записи, книги, связанные со Старицким монастырем и псковским воеводой, начиная с 1557-го до 1580 года, то есть до года принятия Толоконникова в Приказ Большой Казны. А его самого ноги вновь привели к Шацким.

Толоконников сидел перед Федором молча и ждал. Плечи его были непривычно согнуты, словно держали груз непомерный. Федор удивился изменению, происшедшему с управляющим. Неужели смерть дворового могла в одночасье так повлиять на Никифора Щавеевича? Что-то не замечал он особой симпатии между тиуном и слугой.

– Чем вновь вам обязан? – тем временем, уже не стараясь скрывать своей враждебности, спросил Толоконников.

– Пришел я о вашем прошлом поговорить, – Федор с удовольствием отметил, как внезапная бледность белым покровом покрыла лицо управляющего и на лбу засеребрились капельки пота, – интересно мне стало, почему вы, Никифор Щавеевич, с государственной службы ушли? Прочили вам большое будущее. И вдруг вы исчезли и стали служить боярину Шацкому. Конечно, Еремей Иванович – муж благородный и высокого рождения, но, что греха таить, изрядно обедневший. Не вашего полета это птица, Никифор Щавеевич, не вашего. И не скучно вам самому управлением трех деревенек заниматься?

– А вы не думали, сударь, что, может быть, мне тихого житья-бытья захотелось? – почему-то дрогнувшим голосом заявил Толоконников и с горечью добавил: – Человеческая натура – странная штука, и не всегда знаешь, где найдешь, а где потеряешь!

Федор горечь в голосе управляющего заметил, и еще Никифор Щавеевич явно чего-то боялся. На этот раз Басенков был уверен: и бледность, и согнутые плечи, и дрожащий голос – все говорило о страхе. Только кто мог угрожать Толоконникову? Убийца Фрола и Семена?

– Кого вы боитесь, Никифор Щавеевич? – не стал ходить вокруг да около подьячий.

– А кого мне бояться? – криво улыбнулся Толоконников.

Дальше расспрашивать тиуна смысла не было. Федор отпустил Толоконникова, вышел во двор, поискал глазами Арину, но не нашел. Не станешь же спрашивать, да и не пристало вот так просто молодую девушку вызывать. Заметил вездесущую Агафью. Она поклонилась и молча прошла мимо.

«Вот кому все равно, небо может на землю упасть, а она так и будет скользить повсюду! – подумал он, провожая глазами ключницу. – Знает ведь гораздо больше, чем говорит!» Но как вызвать на откровенность служанку Шацких, он не знал. Агафья не любила Толоконникова, Толоконников не переносил Агафью, но друг друга они не трогали, у каждого была своя территория.

Так и дошел до кремлевских ворот. Люди толкались повсюду: уличные зазывалы кричали во все голоса, завлекая прохожих в лавки, продавцы с лотков всякой всячины назойливо и шумно предлагали свой товар, воздух был напоен запахами пряностей, всякой снеди, которая готовилась и предлагалась тут же.

Федор привычно пробивался сквозь толпу. Внезапно кто-то потянул его за рукав. Басенков оглянулся. Вася, сын медвежьего вожака, заглядывал ему в глаза:

– Я вас искал, дяденька.

– Что-то случилось?

– Не случилось, а вспомнил еще кое-что, господин. Батя говорит, что безделица, но все-таки я вам скажу. Фрол еще в позапрошлый свой приезд говаривал, что ходил по просьбе боярина к Мелентьевне.

– Колдунье Мелентьевне?

– Ведунье, о ней по всей Москве слава ходит. Травы она знает, знает, как от лихоманки избавить, дурной глаз снять. А еще злые языки ворожеей ее кличут. Но это они напраслину возводят. Мелентьевна добрая, никакой живой душе зла не причинит.

Про знахарку Мелентьевну Федор слышал уже не раз, но ни разу дороги их не пересекались. Басенков вырос с монахами, и хотя выбрал дольний свет, а не духовную дорогу, но к колдуньям привык относиться с подозрением.

– Помог ты мне, спасибо. – Федор положил медную монетку во вспотевшую ладошку и добавил: – Если еще что вспомнишь, приходи, договорились?

Мальчик тут же растворился в толпе, а Федор решил зайти домой и поговорить с Василием:

– Что тебе про Мелентьевну известно?

К его удивлению, Василий насупился и почти грубо ответил:

– И знать не знаю, и ведать ничего про эту злыдню не ведаю!

– Не верю, тебе, которому вся Москва вдоль и поперек знакома, ничего про знаменитую колдунью не известно?

– Потому как не след тебе, подьячему, с чернокнижницей знаться!

– Это мне, а не тебе решать, с кем знаться, а кого стороной обходить! – как можно суровее ответил Федор, с дядей в такие минуты церемониться было себе дороже. Василий умел упираться как старый осел, и тогда и ни вперед, ни назад сдвинуть его было невозможно.

– Сам не заметишь, как обморочит тебя злая баба или порчу какую наведет. Потому как научаются они своему лихому делу от дьявола, врага всякому человеку. На святой крест да на иконы чудотворные плюют, а то и в огонь бросают, чтобы преданность лукавому господину ихнему доказать! Не бери грех на душу, Феденька! – плачущим голосом взмолился он.

Василий веровал истово, регулярно ходил в свою любимую церковь Максима Блаженного, свято соблюдал все посты, даже «понедельничал», не довольствуясь обычными постными днями – средой и пятницей. Обычно Федор дядю рисковать своей небесной душой не понуждал, но сейчас миндальничать не стал. Поэтому со всей суровостью, на которую он был способен, произнес:

– Ерунду-то не неси! Постыдись! А знахари, которые людей лечат и от смерти спасают, тоже дьяволу душу продали? Последний раз спрашиваю, где живет Мелентьевна? Если ответишь, время мне сбережешь!

Последний аргумент на дядю подействовал. К службе племянника он относился с почтением.

– Твоя взяла. В Дмитровской слободе, на самой окраине она живет, только дом не знаю.

– Так это же совсем рядом, а ну-ка наведаемся к твоей страшной колдунье!

Василий побледнел, перекрестился, но перечить своему обожаемому племяннику не решился. Не откладывая дела в долгий ящик, они направились в сторону Дмитровской слободы. На близлежащем пустыре увидели кучу-малу чумазых ребятишек. Мальчишки заняты были очередной разборкой и вдохновенно дубасили друг друга, то покряхтывая от удовольствия, то постанывая от боли. Впрочем, никто не плакал и от кучи не отделялся. Федор решительным шагом подошел к группе и, не теряя даром времени, вытянул из многорукого клубка первого попавшегося пацаненка. Поставив его на ноги и встряхнув для порядка, спросил:

– Мелентьевну знаешь?

Тот вместо ответа махнул чубатой головой и зачарованно уставился на блестящие пуговицы Федорова кафтана.

– Сведи меня к ней.

Мальчишка и рад был стараться. Припустил, только пятки засверкали. Дорога на самом деле оказалась короткой. За третьим углом показался аккуратный, но стоявший чуть в стороне от остальных домишко.

– Там Мелентьевна живет, – задыхаясь, проговорил мальчишка и рванулся продолжать прерванную потасовку.

Федор постучал и, услышав приглашение войти, толкнул дверь, не забыв перекреститься и прошептать слова молитвы. Дом был совершенно не похож на жилище колдуньи. В горнице было чисто. По углам и под потолком были развешаны связки ароматных трав, все стены занимали полки с горшочками разной величины, а в красном углу, как и полагалось, висела икона Богоматери с горящей лампадкой. Сама Мелентьевна оказалась нестарой еще женщиной. Хотя в волосах серебристыми ниточками мелькали седые пряди, да только лицо было молодое, полное и румяное. Владела ли ведунья секретом молодости, трудно было сказать.

Она посмотрела на Федора и боязливо выглядывавшего из-за его спины Василия, усмехнулась:

– А вы, господин Федор, скажите дяде своему не бояться. Порчу на него наводить я не буду и даже дьяволенка для забавы не напущу.

– Откуда тебе известно мое имя? – напрягся подьячий.

– Догадалась, – с оттенком иронии ответила знахарка.

Василий боязливо перекрестился, покосился на икону и уже более смело вступил в разговор.

– Чать, на лбу у него не написано? Колдовство все это!

– Да никакого колдовства в этом нет. Дурак бы и тот догадался. Слухами о вас Москва полнится, а таких, как я, вы и вовсе не замечаете, мимо пройду – не обернетесь. Присаживайтесь, в ногах правды нет, – показала Мелентьевна глазами на расставленные вдоль длинного стола табуреты. Но Федор садиться не стал.

– Может, тогда догадаешься, зачем я к тебе пришел?

– Нет, в чужую голову проникнуть никакое узорочанье не поможет. Тут другим ремеслом владеть надо, а его я не знаю.

– Тогда я сам скажу. Знаешь ли ты Фрола Капищева, сказителя?

– Конечно, как не знать. Фрол частенько ко мне заходил. Когда по делу, когда сказку рассказать. Живу я одиноко, людей много ко мне ходит, но все со своими заботами, а иногда и просто так поговорить хочется.

Мелентьевна отвечала спокойно, как на духу, глаз не прятала и слова не подыскивала. У Федора возникло ощущение, что ворожея не врет, хотя выводы было делать рано.

– Ты знаешь, что Фрола убили?

– Москва всегда слухами полнилась, – кивнула колдунья.

– Так вот, боярин Шацкий, в доме которого Фрола убили, отправлял сказителя зачем-то к тебе. Я не ошибся?

– Нет, не ошиблись, господин.

– Что боярину от тебя понадобилось?

– Что и другим.

Мелентьевна разговорчивостью не отличалась.

– Отвечай, добром не захочешь, силой вынужу, – жестко прикрикнул Федор, церемониться со знахаркой он не собирался. Она вздрогнула и отшатнулась, подьячий тут же устыдился собственной суровости, что на него нашло? Нашел кому силу показывать!

– Тебе меня нечего бояться, если правду расскажешь, – более мягко добавил он.

– А зачем мне врать, у каждого своя забота, а боярин Фрола отправлял ко мне спасения от Талалеева проклятия искать. Поэтому сегодня и сам пришел.

– Кто такой Талалей?

– Ворожей и чернокнижник.

– А за что боярина проклял?

– Не его, а род свой и потомков своих.

– То есть Шацкий Талалею родственником приходится?

– Вроде бы, – пожала плечами пришедшая в себя Мелентьевна.

– Расскажи-ка ты мне всю историю, от начала и до конца, – присел наконец Федор, Василий тоже опасливо пристроился на уголок скамьи. Любопытство оказалось сильнее страха.

– Хорошо, твоя воля, господин. Расскажу тебе про Талалея. Правду ли, ложь говорят, да только равного ему в познании тайных сил тогда не было, да и по сей поры нет. Мог диким зверем или легкокрылой птицей обернуться, медную полушку в золотую монету превратить, а неприятеля в один момент в лягушку или муху оборотить. Хотя злым Талалей никогда не был, наоборот, сердце имел доброе и по натуре был кротким. И, по преданию, приходился он Шацким дальним родственником. Только долго ли, коротко ли, пришла Талалеева смерть. Талалей стал искать, кому свои чары и Черную книгу передать. Так положено, что мог он передать только тому, с кем связь имел кровную. А если не передаст, то не будет ему на том свете покоя. Да только никто из родственников его книгу взять не осмелился. Закручинился Талалей, но настаивать не посмел. На такое дело только вольной волей пойти можно, заставить никого нельзя, – задумчиво проговорила колдунья и странно усмехнулась, – так вот, собрал тогда своих и сказал, что один у него выход: уйти за тридевять земель, чтобы после смерти семью свою не беспокоить. Всем ведь ведомо, что чернокнижник, силу свою не передавший, каждую ночь в дома своих близких приходит, в окна стучит, шарится везде, а когда и весь домашний скот истребляет. А Талалей не хотел зла никому причинять, вот и придумал уйти куда глаза глядят. Да только в тот момент дед Шацкого смеяться начал: мол, чего тебе, старик, далеко ходить. Мы твоей силы не боимся. Как умрешь, мы тебя в гроб ничком положим, пятки подрежем, а между плеч осиновый кол вобьем, и никакая твоя сила против того не устоит! Услышал то Талалей, побледнел, осерчал. И в ярости своей наложил порчу вековечную, проклятие неисцелимое на смельчака и все его потомство.

– Значит, Еремей Иванович у вас исцеления от посмертного гнева Талалея искал?

– Искал, да предание преданием, а нет ни над ним, ни над родом его никакого проклятия. Я ему так и сказала, что нету на них никакой порчи, не вижу я. Может Талалей, если и в самом деле правду люди говорят, когда гнев его остыл, сам порчу снял, только страх оставил. Вот страх боярина и ведет.

– Страх не одного Шацкого ведет, – задумчиво произнес Федор, – или страх, или любовь.

– Правда ваша, господин, только разной она бывает, любовь-то. – Ведунья замолчала и потом задумчиво проговорила: – А что Фрола касательно, то кажется мне, что секрет смерти его тоже в любви. Не знаю почему, да могу и ошибиться. Ты сам, господин, правду найдешь, и не только для других, но и для себя, – посмотрела она на него долгим взглядом, словно заглядывая внутрь. Федор торопливо отвел глаза, колдунья понимающе усмехнулась.

– А что про зеркало черное знаешь?

– Которое на Москву заморские купцы привезли?

– И это тебе известно, – констатировал подьячий, – опять скажешь, что Москва слухами полнится?

– Это я из первых рук знаю.

– И тебя англичане стороной не обошли?! – удивился Федор.

– Да, главный их приходил с толмачом, расспрашивал, неведомо ли мне что-то о том, у кого в руках это зеркало.

– И тебе известно?

– Нет, ничего, кроме… – начала было она и резко замолчала.

– Говори, раз начала, – приказал Федор, угроз повторять не стал, он почему-то понял, что смысла угрожать знахарке нет.

– Не в плохих руках зеркало это.

– Что значит – не в плохих руках? – удивился Федор.

– Не злой человек этим зеркалом владеет, в хороших руках оно, в тех, которые никому беды не причинят, вот пусть оно в них и остается… – Знахарка задумалась и как-то странно сосредоточилась.

– А могу ли я тебя о чем-то спросить? – вмешался в рассказ неожиданно осмелевший Василий.

Мелентьевна не ответила, словно не услышала вопроса. Ее мысли были далеко. Внезапно, словно рябь по воде, по лицу ведуньи пробежал страх. Она прошептала что-то и только потом опомнилась:

– Что ты хочешь узнать? – обратилась она к Василию.

– Правда ли, что секрет вечной молодости знаешь? Говорят люди, что износу тебе никакого нету.

– А ты как думаешь?

Василий пожал плечами:

– Люди зря говорить не будут.

– Люди говорят много и зря! – почти резко ответила Мелентьевна, и в ее голосе прозвучала застарелая обида.

– Тогда почему, когда Мелентьевна совсем старая становится, на смену ей молодая, веселая появляется?

– Ничего в этом колдовского нет. Это все людские побасенки. Никакой вечной молодости нет, просто когда момент придет мне уходить, на смену мне придет моя дочка.

– У вас есть дочка? – удивился Федор.

– Конечно, у всех Мелентьевн до меня была дочка. И моя мать для всех была Мелентьевной. Так нам на роду написано, а почему, никто не ведает.

– Значит, у каждой из вас только одна дочка рождается?

– На большее мы право не имеем. Только дочери и только одной можем наше умение передать. А теперь мне больше нечего сказать! Уходите! – Тон Мелентьевны неожиданно стал сухим и резким, и она отвернулась.

Так ничего и не поняв, Федор с Василием оказались за порогом казавшегося таким приветливым домика. Переглянувшись, молча отошли на достаточное расстояние и только потом осмелились заговорить.

– Говорил тебе, нечего нам делать у лихой бабы.

– Ну не обморочила же она нас, сам видел! – спокойно возразил Федор. У него из головы не выходили слова Мелентьевны о смерти Фрола Капищева.

– Откуда нам знать, порчу разве сразу почувствуешь! – перекрестился дядя и забормотал слова спасительной молитвы.

– Ничего, завтра на воскресный молебен сходишь и отмолишь! Только попоститься не придется, мы на обед к купцу Емельяну Пореченкову званы! – отстраненно произнес Федор, мысленно прокручивая все полученные за сегодняшний день сведения.
* * *

С утра с Касей на связь вышел Бодлер:

– Ты просила меня фейсбуковские профили сотрудников проверить, я проверил.

– Ну и что?

– У одной сотрудницы аккаунт такой же фейковый, как и у тебя!

– Имя?

– Эллен Гаврилова. Кстати, профессионально сделано. В «Фейсбуке» интерфейс построен так, чтобы некоторые функции обычным пользователям были недоступны. Так что или она – мастер своего дела, или специалисты постарались.

– А у других?

– В порядке.

– Спасибо, Алекс, пошли мне фотографии с ее профиля, чтобы мне самой не возиться.

– ОК, – коротко ответил Бодлер и, не прощаясь, повесил трубку. Нет, все-таки он еще не выучил все правила поведения в нормальном человеческом обществе. Но Кася обижаться не стала, тем более что уже через пару минут получила запрошенные фотографии.

Следом она позвонила Сессилии и попросила все сведения на Лену Гаврилову, имеющиеся в ее рабочем досье. Сессилия тут же связалась с Мари, и через полчаса на Касин мэйл пришли отсканированные документы.

Девушка внимательно прочитала, где родилась, училась и работала Лена Гаврилова. Действовать надо было быстро. Посмотрела на часы, в Нижнем Новгороде был вечер. В разные инстанции не позвонишь и правдивость предоставленной информации не выяснишь. Оставалось то же проверенное средство: социальные сети. На этот раз обратилась к отечественным «Одноклассникам.ру». Профиля Лены Гавриловой, учившейся в Нижнем Новгороде и в Санкт-Петербурге, не имелось. Она быстренько создала таковой, вставила присланные Бодлером фотографии и стала активно проситься в друзья предполагаемым однокашникам. Через пару часов пришли первые ответы. Из Нижнего поступили исключительно вопросы на тему, кто она такая. Никто из предполагаемых одноклассников Лену Гаврилову не узнал. Зато откликнулся один однокурсник.

«Галка, привет, ты чего это вдруг ветошью прикидываешься?! Рад тебя видеть))) старушенция! Славик».

Недолго думая Кася ответила:

«Извините, я вас не знаю, меня зовут Лена Гаврилова!»

После минуты молчания:

«Ну надо же, обознался! Вы удивительно похожи на мою однокурсницу Галину Бабенко!»

«Славик, а жаль, что мы незнакомы!» – решила пококетничать Кася, а вдруг поймается… Расчет ее оказался правильным. Славик решил, что с ним флиртуют, и понесло косую в щавель. Поддерживая легкую беседу, Касе удалось узнать много чего полезного: в отношении собственного образования Лена-Галя не соврала, она действительно училась на искусствоведа, правда, с третьего курса перевелась в Москву в пединститут. Там ее следы терялись. Тем временем, судя по всему, вернулась Славикова жена, и тот быстро отключился, пообещав в скором времени выйти на связь.

Кася же тут же позвонила Сессилии. Та выслушала молча и, подумав, сказала:

– Хорошо, что вы ее вовремя вычислили, я ей перекрою дорогу. Подам жалобу в полицию о краже документов и обвиню мадам Гаврилову-Бабенко. Так же расскажу, что та приехала по фальшивым документам. Обеспечу ей сорокавосьмичасовое содержание под стражей. За это время доказательства того, что она проживает под ложным именем, я думаю, найдутся! То есть выключим ее из дела! Отлично, лишим Мансура его джокера!

Они обговорили все детали, и Кася с сознанием выполненного долга отправилась спать. Утром ее ждал новый день в архиве, и надо было отдохнуть. Оставалось проверить последние детали и просмотреть, не упустила ли она какую-то важную информацию.

Выспаться ей не удалось. Соседи сверху затеяли в неурочный час выяснять отношения. Разбор полетов сопровождался криками, грохотом падающей мебели и звоном бьющейся посуды. К шуму тут же охотно присоединились соседи снизу и сбоку, вдохновенно колотя по трубам центрального отопления. Заснула Кася только под утро, когда все угомонились. Поэтому встала не в самом лучшем расположении духа. В архиве появилась ближе к обеду. Натальи Ильиничны на месте не было. Девушка отправилась ее разыскивать, и вдруг из одного из кабинетов ее окликнули:

– Кася, какими судьбами?!

Она заглянула внутрь. Навстречу ей из-за письменного стола поднялся мужчина лет пятидесяти с солидными залысинами и круглым брюшком, выпирающим из кашемирового джемпера. Кася застыла на месте и после небольшой паузы произнесла:

– Александр Владиславович! Ты!

– Не узнала, а я-то тебя сразу углядел, – с легкой обидой произнес мужчина, – что, постарел?

– Да нет, просто давно не виделись, – ушла от ответа она, вид у Шарова был не ахти, а она раненых добивать не умела и учиться не хотела.

– Да ладно тебе благородничать, знаю, что выгляжу не очень, а чувствую себя и того хуже!

– Заболел? Или что-то другое случилось?

– Лучше бы заболел! Что бы ты чувствовала, если бы тебя выкинули на помойку?

– Ты же не утильсырье, чтобы тебя на помойку выкидывать!

– Это тебе по молодости так кажется! Сразу слова одного человека в голову пришли, уайтхэдовского представителя, любил повторять, как попка, что неудача – это просто возможность начать сначала. Легко сказать: начать сначала!

И Шаров принялся занудно рассказывать о своем житье-бытье. Кася слушала долго, собеседник говорил и говорил. Про свою работу в архиве рассказывал, что теперь только ею и живет, на фонд «Уайтхэд» больше не работает, так, иногда попадаются заказы, но редко. Поэтому свой «Лендровер» продал, пересел на подержанную «Тойоту» и так далее, и тому подобное. Александр Владиславович стал на редкость разговорчивым. Кася же в этот момент окончательно и бесповоротно поверила народной мудрости, провозглашающей, что молчание – это серебро, золото и прочие редкие драгметаллы. В сухом остатке, как говорилось на школьных уроках химии, все выслушанное сводилось к короткой и не очень важной информации. Шаров оказался не у дел!

– В жизни побеждает сильнейший, сам же мне так говорил, – напомнила она ему.

– Ты стала недоброй, – обиделся Шаров.

– Я никогда доброй и не была, – вздохнула Кася, – гораздо лучше и эффективнее быть объективной и справедливой. И кто тебя обошел?

– Ученица моя, всему ее научил, она мне только в рот смотрела, восхищалась, а я, дурак, ей все мои связи передал, а следом она от меня как от ветоши избавилась! А еще рассказывала, как любит и жизнь отдаст!

Перед Касей был классический случай использованного любовника, но говорить об этом Шарову не хотелось, она только спросила, так, для проформы, потому что ответ на вопрос уже знала:

– Твою ученицу не Галина Бабенко, случайно, звали?

– Откуда ты знаешь? – Он подобрался и стал откровенно враждебным. – Ты что, тоже на них работаешь?! А еще про совесть что-то там говорила!

– Слушай, я перед тобой отчитываться не намерена, – не стала церемониться Кася, – желаю тебе всего самого наилучшего, рада была видеть, а теперь извини, но мне надо идти.

С этими словами она поспешила оставить Шарова наедине с его обидами и горестями. Вернулась в кабинет Натальи Ильиничны. Та была уже на месте.

– Вы видели, я вам только что на мэйл отправила все про Алену Синицыну.

– Спасибо большое, сейчас посмотрю. Я только что встретила Александра Владиславовича Шарова, вы его знаете?

– Знаю, так, поверхностно, – пожала плечами Наталья Ильинична, – ворчливый субъект, вечно всем недоволен.

– Точно, – согласилась с ней Кася, тут же забыв о Шарове и внимательно изучая информацию об Алене Синицыной. В ее распоряжении были фотографии и все полезные сведения: где работает, где обедает, какую музыку любит, чем интересуется и т. д. Вечер ушел на выработку плана. Ближе к обеду Кася надела ничем не примечательные серые джинсы, свитер, убрала волосы и нацепила очки без диоптрий, зато хорошо меняющие форму лица. Посмотрела в зеркало, осталась довольна маскировкой и отправилась на разведку.

Рассчитала она верно, долго ей ждать не пришлось. Аленин офис располагался в центре. Зашла внутрь, удостоверилась, что Алена на работе, и стала терпеливо ждать. В обед Алена есть внутри не стала и заглянула в любимое кафе. Осталось выбрать способ познакомиться.

Алена Синицына была вполне похожа на фото из «ВКонтакте». Кругленькая веселая физиономия в конопушках, круглые же очки и рыжие кудряшки, делавшие ее похожей на Пеппи Длинныйчулок из Касиного детства. Задорный характер и любовь к ярким цветам в одежде дополняли сходство. Для знакомства Кася применила дедовский способ: села за свободный столик рядом с Аленой, уронила – так, чтобы Алене было видно – кошелек и стала ждать.

– Извините, а вы кошелек уронили, – окликнула ее девушка.

– Ой, спасибо, ну и раззява! – благодарно произнесла Кася. – Что бы я без него делала, только недавно в Москве, вот осталась бы без денег! Еще раз спасибо!

– А вы приезжая? – поинтересовалась Алена.

– Да, недавно прилетела, – проговорила Кася и, расплачиваясь с официантом, вытащила сначала евро, потом, тщательно рассматривая каждую бумажку, российские рубли. – Отучилась, – пояснила она, – а вы в Москве живете?

– Всю жизнь, – улыбнулась Алена.

– Коренная москвичка! – восхитилась Кася. – Неужели такие бывают?!

– Бывают, – рассмеялась Алена, – исчезающий тип, можно в кунсткамере показывать!

Обе девушки расхохотались. Разговаривать с Аленой оказалось просто. Обеденный перерыв подошел к концу, расставаясь, Кася сожалеющим тоном сказала:

– Как мы хорошо поговорили, спасибо тебе, а то мне немножко одиноко, никого в Москве не знаю.

– Точно, классно посидели, а ты часто здесь обедаешь?

– Часто, мне понравилось, дешево и вкусно.

– Так давай завтра поужинаем вместе и по Москве погуляем?

Кася уговаривать себя не заставила, тут же согласилась, и с благодарностью!

Москва, сентябрь 1589 года

У ворот Федора и Василия ожидала легкая повозка на летнем ходу, запряженная молодой каурой кобылкой. Возница, поклонившись, представился Мануйлой Обухом и сказал, что послан Емельяном Пореченковым, чтобы доставить к нему именитых гостей. Кличка Обух здоровенному детине была в самый раз, хотя возницей он оказался умелым. Повозка шла легко, кобылка была резвая, но послушная, а Мануйло уверенно правил, ловко обходя выбоины и избегая колдобин. Пока ехали, их обогнал молодец на гнедом скакуне. Молодой парень, почти мальчишка, задорно закричал неожиданно высоким голосом:

– А ну постор-рро-нись, кляча!

Возница сделал вид, что собирается огреть удальца кнутом, но намеренно захватил только воздух. Видно было, что они хорошо знакомы.

Емельян жил в большой усадьбе на выходе из Тверской слободы. Дом был обнесен высоким частоколом из солидных сосновых бревен.

«Не дом, а крепость, осталось только познакомиться с гарнизоном», – подумал про себя Федор. И гарнизон полностью оправдал его ожидания. Уже первый страж, открывший ворота, больше походил на разбойника, нежели на слугу почтенного московского купца. Во дворе их внимание привлек давешний мальчишка. Теперь удалец сидел на крыльце и неторопливо жевал тростинку, рассматривая прибывших с откровенным интересом.

– Прасковья, проводи-ка гостей к Емельяну, – обратился к нему Мануйло.

И только в этот момент Федор понял, что было не то в мальчишке. Он с удивлением всмотрелся в безбородое лицо с нежной кожей, голубыми глазами и пушистыми, длинными ресницами. Как он мог не понять, что перед ним была молодая женщина? В мужском платье, конечно, но все-таки женщина!

В этот момент на крыльцо вышел сам Емельян.

– Это мои ребятки, вы уже познакомились, – и, заметив несколько ошарашенный вид, с которым Василий рассматривал удальцов, успокоительно сказал: – Не бойтесь, они смирные. Я на них, как на себя, полагаюсь.

Вид у смирных ребяток был как у бандитов с большой дороги. Они прошли вслед за Емельяном в обширные, больше похожие на просторный холл сени. Потом зашли в большую, хоть и приземистую, но хорошо освещенную залу. Свет, проникая сквозь витражи, рассеивался и окрашивал все в мягкие, праздничные тона. Стены были увешаны фламандскими гобеленами и китайскими шелками. Персидский желто-черный ковер из тонкой шерсти устилал комнату от стены до стены. Огромный, в полкомнаты дубовый стол был застлан узорчатой скатертью с вышитыми неведомыми цветами и птицами. Золотые и серебряные кубки, отполированные до блеска серебряные блюда с изысканными яствами заполняли стол.

– Ну не обидьте, чем богаты, тем и рады, – пригласил хозяин к столу.

Федора с Василием уговаривать было не надо. От аппетитного вида и тонкого запаха кушаний у них уже слюнки потекли. Хозяин же весело разговаривал и то и дело подливал лучшего итальянского вина, привезенного, по его словам, с Сицилии, из Тосканы и Ломбардии.

Никак не ожидали они в доме московского купца встретить такую изысканность и такой выбор блюд. Были лебеди, запеченные с яблоками и черносливом, молочный поросенок, рябчики, политые аппетитным соусом, угри, запеченные в сметане, на десерт – марципан, земляничное, смородиновое и малиновое желе, медовые коржики, таявшие во рту. Такое разнообразие царскому столу было впору. Василий с восхищением похвалил:

– Так и во дворце-то не едят, как вы нас угощаете! Вот уж не думал, не гадал роскошь такую встретить! Расскажешь кому, не поверит…

– А вас рассказывать никто не просит, – неожиданно резко прервал его Емельян и потом, спохватившись, добавил: – Не серчайте, но лучше про увиденное да услышанное чужим людям не говорить. Нам зависть царская и боярская ни к чему. Я человек простой, торговый, а деньги всегда завистливый глаз приваживают.

– Не бойся, Емельян, – уверил его Федор, – мы люди не болтливые, и зависти ты правильно опасаешься.

– Спасибо, подьячий!

– А баба эта в штанах, что я на подворье видел, кем тебе приходится? – не сдержал любопытства Василий.

– Это наша Прасковья, – с неожиданной любовью в голосе ответил Емельян.

– Неужто полюбовница!

– Нет, Прасковья любит того, кого сама выберет. И меня, к сожалению, она не выбрала, – с явным огорчением в голосе ответил Емельян.

На что Василий, поджав губы, осуждающе ответил:

– Ну и хорошо, что не выбрала. Где ж это видано, чтобы баба, ноги раскорячив, на лошади скакала, да еще порты как мужик нацепила, стыд и срам!

– А что, баба не хуже мужика на коне скакать может и много других дел воротить. Даже в стародавние времена, знающие люди говорят, были женщины-всадницы, которым в ратном деле равных не было.

– Амазонки, действительно равных им не было, – подтвердил Федор.

– Ни за что не поверю, чтобы баба лучше мужика воевать могла, – упрямился Василий.

– Ты знаешь, Василий, почему за Прасковью любой из нас горло перегрызет? Да потому что спасла она нас всех, от смерти лютой и бесславной уберегла! Хотите услышать, как все было? – Дядя с племянником только головами махнули, и Емельян продолжил: – Дело было года два назад. Отправились мы караваном тогда на юг. Только повздорил я с одним из тамошних торговых людей, да затаил он на меня обиду. Заплатил степнякам, чтобы меня с людьми моими верными захватили и убили. Они подкупили проводника с дозорным и ночью, как малых детей, всех нас и повязали. Только Прасковье одной уйти удалось. Она в ту ночь особняком свой шатер поставила, в укрытии, тем и спаслась. Нас же в становище отвели и стали к смерти готовить. Да только ночью вдруг шум, топот копыт, ржание раздаются, несколько юрт загорелось, все заметались, а про нас забыли. Хотя мы попытались было путы распутать, но не тут-то было. Да только в тот миг Прасковья в юрту проскользнула, всем путы перерезала. Так мы и ускользнули. Оказывается, она вместо того, чтобы о своем спасении думать, за похитителями нашими по пятам последовала. Понаблюдала с денек и скумекала, как нас освободить. У хана этого был табун самых отборных арабских скакунов. А кто лучше Прасковьи с лошадьми сладить сможет?! Так вот, она вожака привадила и ночью выпустила табун на стойбище. Пока степняки с лошадьми воевали, несколько юрт подожгла. Наши стражи про нас забыли. Вот она к нам и пробралась. Не будь Прасковьи, не говорили бы мы с вами сейчас.

Мужчины с удивлением переглянулись, теперь привязанность Емельяна к девушке стала понятнее.

– Вот видите, а вы говорите, баба в портах да баба в портах… – закончил Емельян.

В этот момент Федор думал об Арине, она ему напоминала Прасковью, наверное, она тоже бы вот так смогла, о себе не думая, дорогих ей людей спасти.

Сами не заметили, как расслабились, вкусная еда и хорошее вино тому способствовали. Разговор шел ни о чем, был он приятный и ни к чему не обязывающий. Хозяин был гостеприимный, много чего на своем веку повидавший, но не зазнававшийся, и к гостям своим относился с уважением. Так постепенно и расположились друг к другу, беседа стала доверительной, словно старые друзья встретились после долгой разлуки.

– А чего ж ты, Емельян, один как сыч по свету ходишь или не люб тебе никто? – удивился Василий.

– Правду говоришь, да только все недосуг мне было. А потом, времени у меня в обрез. Только вернусь, и сразу же опять караван снаряжать надо.

– Времени невесту хорошую найти много не надобно, – рассудил Василий, – да и потом, зачем тебе самому искать.

– Ну что ж, Василий, вот ты себе службу в дружбу и подыскал. Найди-ка мне сваху, ты Москву как свои пять пальцев знаешь и лучших свах наперечет, чтобы она мне присмотрела жену хорошую, верную. А то что греха таить: состояние я нажил немалое, да только передавать кому? Некому! Помру, царская казна все к рукам приберет, даже на помин души в монастырь ничего не даст. Так что твоя правда, Василий, одному сычем сидеть не дело. Мне сорок годков стукнуло уже, о потомстве задуматься надо бы. Да только жену мне нужно такую, на которую я положиться бы смог. Все-таки по полгода в отлучке…

– Хорошо, – пробормотал довольный оказанным доверием Василий, – найду тебе сваху.

– А зачем тебе по свахам ходить? – вступил в разговор Федор, в голове которого созрела неожиданная идея. – Ты говоришь, невесту тебе надо. У меня есть одна на примете, только сначала ответь на один вопрос.

– Отвечу. Почему же не ответить, – усмехнулся купец.

– Большое ли приданое тебе надобно?

– Нам, торговым людям, лишняя копейка всегда пригодится. Да и потом, интерес должен быть, – осторожно начал купец, как бы примериваясь.

– А если интерес не в приданом, а в родовитости? – задал вопрос Федор и тут же сам продолжил: – Быть купцом – дело хорошее. Богатства тебе не занимать, а все равно перед боярином, даже самым бедным, шапку ломишь. А если женишься на богатой, но безродной, то и детям твоим шапку ломать придется. А богатая да родовитая будет себе ровню искать, – осторожно, стараясь не напугать купца, говорил подьячий, – времена сейчас трудные. Много князей и бояр без земли и кормления остались, а у кого надел курам на смех. Дедовской славой закрома не наполнишь.

– Правду говоришь. Каждый по себе шапку ищет. А породниться со знатной фамилией не мешало бы, – задумчиво проговорил купец, – почет по нынешним временам – дело не лишнее, коммерции подмога, да и деткам моим будущим понадобится.

– Вот о чем я и говорю. Я могу тебе подсказать невесту родовитую и семьи известной, да только обедневшей. Да только приданого кот наплакал и красоты Бог не дал.

– Красота, она в нашем деле только помеха. Молодую да красивую жену одну оставлять – только чертей смущать. А на характер какова?

– Девка хорошая, добрая, покладистая, да и не глупая вовсе, Настя Шацкая. К ней сватов никто не засылает, так что если посватаешься, она на тебя как на Боженьку на небе молиться будет!

– А здорова ли?

– Здорова и детей нарожает тебе столько, сколько небом будет дадено, – уверил купца Федор, вспомнив широкие бедра и высокую грудь Анастасии, – а еще и хозяйственная в придачу.

Василий сначала непонимающе смотрел на племянника, потом неожиданно поддержал:

– Точно говоришь, еще Ульяна, стряпуха ихняя, говорит, что Анастасия и хозяйством, слугами матери помогает распоряжаться. Первая материна помощница. Да и все дворовые подтвердят!

– Вот и хорошо, на том и порешим. Хорошая и верная жена любому человеку в деле подмога. Мне, если поездка в Сибирь удастся, князь сказал, что окольничего пожалует. Да только я хотел было отказаться, а тут не откажусь, тем более если с Шацкими породнюсь, то древности роду этому не занимать. А что деньжат маловато, так это дело исправимое, – добродушно засмеялся купец, – так спасибо, Федор, за подсказку, как только ты мне знак подашь, сразу сватов к боярыне Анастасии пошлю, а что некрасива, так с лица воду не пить, даже лучше, всяким прохиндеям, на чужое добро падким, меньше соблазну будет!

– А сейчас хотел бы я тебя поподробнее расспросить, что тебе о податях, которые все купцы разбойникам платить обязаны, известно?

– Не дает тебе покою это дело?

– Не дает.

– Стольский обещал сам со всем разобраться, – напомнил Емельян Федору.

– Обещал, да только ни слуху ни духу! А тем временем разбойники торговый люд обирают!

– Ты за нас не переживай, мы – народ привычный! Не одни разбойники, так другие. Где булавой пригрозим, где серебряным рублем поманим или интересом возьмем. Ты и за своих англичан не переживай, они уже три раза украденное окупили, а что зеркало потеряли, так не их добро! – Потом предупреждающим тоном добавил: – Да кажется мне, что ты Стольскому дорогу решил перейти? Не рановато ли? Не тебе с ним тягаться, Федя, послушай доброго совета! Будь осторожнее со Стольским, да и вообще, зачем тебе все это? Бросай ты свою службу, с твоим умом мы бы такие дела проворачивали!

– Не по душе мне дело торговое!

– А ты пока «нет» не говори, да и я подожду…
Глава 12. Господни пути неисповедимы… или за все происшедшее администрация ответственности не несет

Вторая встреча с Аленой Синицыной оказалась неожиданно продуктивной. Общались они уже как старые знакомые.

– Ты на самом деле во Франции живешь?

– Да.

– В Париже?

– Нет, в небольшой деревушке в Центральном Массиве.

– Жаль, – искренне огорчилась девушка.

– А мне нет, от Парижа быстро устаешь, – ответила Кася.

– Мне кажется, я бы ни за что не устала. У меня и бабушка мечтает в Париже пожить.

– Что тут такого сложного? – удивилась Кася.

– Да ты меня не поняла, не в турпоездку, посмотрите направо, посмотрите налево, Лувр за два часа короткими перебежками. Нет, по-настоящему пожить, чтобы на Елисейские Поля пешком, в булочную по утрам за горячими круассанами.

Кася задумалась, похоже, Алена Синицына, сама об этом не догадываясь, подсказала ей решение проблемы.

– Ты когда-нибудь слышала об каучсерфинге – обмене домами?

– Слышала, – неуверенно ответила Алена.

– Вот и решение твоей проблемы – предложи свою квартиру на обмен на пару недель, и все тут. Напишешь, что квартира у тебя в самом центре Москвы, в Замоскворечье, где только и сохранились шарм и обаяние Старой Москвы, и так далее и тому подобное. Сама увидишь, толпа желающих прибежит. Бабушка у тебя на пенсии, а ты отпуск на работе возьмешь и вперед, в Париж.

– А виза?

– У меня есть знакомый в посольстве, спрошу его, что в случае обмена домами делать, – легко соврала Кася. В конце концов, связи мадам Гласс должны были быть вполне обширными, чтобы решить такую мелкую проблему, как виза во Францию для Аделаиды и Алены Синицыных.

– Классно! – восхитилась Алена и тут же засомневалась: – Ты думаешь, кто-нибудь нашей квартирой заинтересуется? У нас евроремонта нет и мебель вся еще дедушкина с бабушкой.

Ее собеседница про себя новости об отсутствии евроремонта очень даже обрадовалась, но виду не показала. Изобразила разочарование, следившая за ней Алена сразу скисла.

– Не расстраивайся, а может, кому-нибудь даже понравится: предложим как советский шик. У некоторых французов тоже ностальгия по СССР наблюдается, так что не падай духом.

– Поможешь с объявлением? Мой французский не очень, бабушка лучше говорит и пишет, но пока ей все объяснишь, она начнет упрямиться. Она у меня патологически боится мошенников, а меня считает наивной дурочкой!

«Правильно делает, что боится», – подумала Кася, собиравшаяся как раз обманом выманить бедных москвичек из их квартиры, чтобы найти вожделенное зеркало. На минуту она почувствовала себя не очень хорошо.

«Заставлю Сессилию сделать ремонт в квартире под каким-либо предлогом», – решила тут же она, и сразу полегчало.

– Хорошо, только у меня эта неделя слишком занята, даже и не знаю, когда… – начала Кася.

Алена тут же угодила в ловушку:

– Так давай сейчас же его и составим, а фотографии я потом прикреплю, у меня даже где-то в мобильнике есть фотография дома с самого выгодного ракурса, а внутри в отсутствие бабушки пофотографирую, она сегодня вечером в преферанс играть уйдет!

Девушка прямо светилась энтузиазмом. Кася с видом человека, делающего великое одолжение, согласилась. Найдя нужный сайт, Алена поникла:

– Сто сорок четыре фунта стерлингов за членство! У меня денег на житье в Париже не останется, я и так думала большую часть суммы в кредит попросить!

– Подожди, не паникуй, – произнесла Кася, внимательно изучая условия, – смотри, есть бесплатная демоверсия на четырнадцать дней, давай попробуем.

– Две недели всего лишь, думаешь, кто-то найдется? – волновалась Алена.

– Найдется, вот увидишь, найдется.

Профиль на сайте был создан, объявление составлено, даже сумели вставить фотографию с Алениного мобильника. Младшая Синицына вся светилась от радости. Было видно, что в мыслях она уже гуляет по парижским мостовым. После расставания с Аленой Кася времени не теряла. Тут же связалась с Сессилией.

– Оригинальная идея! – восхитилась та. – Честно признаюсь, я бы ни за что недодумалась, все-таки чувствуется, что вы – представитель другого поколения.

– Остается найти подходящие апартаменты и сделать так, чтобы другие не откликнулись на это объявление.

– Это я беру на себя, у меня есть подруга, у которой пустует великолепная квартира в седьмом округе, прямо рядом с мостом Александра Третьего и Собором Инвалидов, так что ваша новая знакомая сможет пешком ходить в Тюильри и прогуливаться по Елисейским Полям. Я же и сыграю роль вздорной старушки, ностальгирующей по СССР и советскому шику.

– Только сразу же откликаться не стоит, лучше подождать дня три, только сделать так, чтобы другие нас не опередили. И нужно решить проблему визы.

– Так и сделаем, а я на самом деле приеду в Москву.

– Отлично, – обрадовалась Кася.

Все прошло по плану. Алена позвонила Касе на второй же день, с огорчением поведав, что никто не откликается. Зато еще через два дня ее голос в телефонной трубке звенел от восторга:

– Представляешь, откликнулась какая-то старушка – божий одуванчик! И где живет! Рядом с Инвалидами, Лувром, Елисейскими Полями, Эйфелевой башней, повсюду пешком можно! Я посмотрела на карте и чуть с ума не сошла! Такое раз в жизни бывает!

– Надо же! – вполне искренне восхитилась Кася. – Я, честно говоря, не верила, что из нашей затеи что-нибудь выйдет.

– Я тоже, и вышло!

– Поздравляю, и на когда назначили обмен?

– В этом-то вся и загвоздка, старушка, похоже, загорелась идеей и ей не терпится, да я и сама боюсь оттягивать, вдруг передумает или что-то получше найдет.

– А тебя на работе отпустят?

– Отпустят, я давно уже в отпуске не была, тем более сентябрь, время отпусков прошло, у всех дети в школу пошли, мой начальник только обрадуется кого-нибудь в это время в отпуск спровадить. Вот только как бабушке объяснить?

Кася задумалась.

– Представь меня ей, и расскажем что-то вроде того, что моя двоюродная бабушка мечтает посетить Москву и пожить в историческом центре, а француженке объясним ситуацию.

– Думаешь, согласится?

– А почему бы и нет, попытка – не пытка!

Москва, сентябрь 1589 года

День прошел в обычных заботах, да и от просителей отбоя не было, приходили один за другим. Только ближе к вечеру Басенков вернулся к делу Капищева. Позвал Фокина, тот тут же откликнулся, и было видно, что ждал.

– А Толоконников-то наш совсем не прост! – радостно произнес он.

– Говори, – коротко приказал Басенков.

– Нашел я в приходной книге Челобитного приказа запись одну интересную: настоятель Снетогорского монастыря докладывает про беглого монаха Евстафия, в миру Щавея Никифорова, и, мол, что видели этого монаха в Приказе Большой Казны, где он якобы служит писарем. Я так думаю, что наш Никифор Щавеевич и есть этот самый беглый монах, все сходится – и год, и приказ, и монастырь!

– Ты нашел письмо?

– Письмеца-то нету, а вот про запись забыли, – радостно доложил Фокин.

– Почему так говоришь?

– А потому как когда стал я расспрашивать в Приказе Большой Казны про ту историю, выяснилось, что никто ничего не знает, а если знает, то молчит! Я и Феофана Турского расспрашивал, молчит, как будто в рот воды набрал. А по мне, точно что-то знает, чтобы Турский, да не знал, он же правая рука дьяка их главного, Якова Стольского.

Федор нахмурился:

– Сейчас же пойду и выясню!

– Поздновато будет, – усомнился Фокин, – утро вечера мудренее.

На том и порешили. Федор вернулся к себе, поужинал рано и поднялся в свой терем. Заходил по горнице, приводя мысли в порядок. Итак, Толоконников был не тем, за кого себя выдавал, и служба его у боярина была всего лишь прикрытием. Поэтому его по полдня частенько не видели, поэтому и дом не особо охранялся – так управляющий мог приходить и уходить когда хочет. Только не Толоконников все это придумал, не его полету это все! Смутные идеи стали приобретать все более четкие очертания. И слова Емельяна про то, как ловко все организовано, вспомнил, и неохоту англичан выносить сор из избы, и недовольство начальника Приказа Большой Казны Якова Стольского. А что, если?.. Беглый монах Щавей Никифоров служил именно в этом Приказе, а правая рука дьяка Феофан Турский ничего про челобитную настоятеля Снетогорского монастыря не знает. Да быть того не может! Даже мышь в Приказе мимо Феофана не проскочит! Вывод напрашивался сам собой.

В этот момент Федор услышал, как кто-то затарабанил во входную дверь, и стал спускаться.

– Кого это несет на ночь глядя? – заворчал Василий, но взял свечу и подошел к входной двери.

– Кто? – крикнул он, перед тем как отодвинуть засов.

– Арина! Откройте, дяденька! Я к Федору по срочному делу! – раздался девичий голос.

– Какое еще срочное дело на ночь глядя?! – возмутился Василий, но засов отодвинул. Девушка ворвалась внутрь и кинулась к Басенкову.

– Толоконникова забрали сегодня! Стражники пришли и забрали! Сказали, дьяк Стольский велел. А я сразу не смогла прибежать, только сейчас, Настя мне помогла!

– Стоило из-за этого по ночам бегать! – возмутился Василий, – Федору, чать, и без тебя это известно!

– Помолчи! Когда его забрали?

– Уже смеркалось.

– Оставайся здесь и жди меня! – приказал он и выскочил из дома.

Надо было действовать, и быстро. Все происходящее ему не нравилось.

Федор принесся в тюрьму.

– Где тиун бояр Шацких?

– Так увели к пытошных дел мастерам, – махнул рукой стражник.

Подьячий бросился в кремлевский подвал, где располагалось хозяйство палачей. Басенков переступил порог, и в нос ударил застарелый отвратительный запах крови, смешанный с запахом нечистот и горелой кожи. Большой подвал был освещен неровным светом лучин и масляных светильников. Их неверный, дрожащий свет вырывал из темноты покрытые темной плесенью стены из красного кирпича и земляной пол, пропитанный той же засохшей кровью и нечистотами. Федор обычно никак не реагировал на это земное воплощение ада, но сегодня все было по-иному. Пытошных дел мастеров было двое: Богша Первуша и Данилка Кривой. Занимались они своим делом с толком и расстановкой. То, что осталось от Толоконникова, было подвешено под потолок и стонало. Богша подошел и поддернул ремень, стон сменился отчаянным воплем.

– Давно он у вас? – стараясь казаться как можно равнодушнее, спросил Федор, отводя глаза от извивавшегося в бессильных попытках остановить свои страдания пленника.

– Недавно, да дьяк сказал, по-быстренькому и не церемониться, евойный человек только что ушел, все записал и ушел, – ухмыльнулся беззубым ртом Богша, – а мы вот только подергаем дурку этого, да и отпустим его к Богу, на тот свет, ему там всяко лучше будет, чем на этом.

Богша был балагуром и весельчаком, Данилка же, наоборот, слыл молчуном. Но оба были мастерами своего дела.

Федор поежился.

– Могу я тоже его допросить?

– Спрашивай, чего уж тут, – махнул рукой Богша, а Данилка тут же вылил на страдальца ковш ледяной воды.

– Никифор Щавеевич? Вы меня слышите? – спросил Федор.

– Счас услышит, – пообещал Богша и дернул слегка за ремень. Толоконников открыл правый глаз, левый уже превратился в кроваво-черное месиво.

– Пощадите, – простонал он.

– Ответь хорошему человеку, а потом и пощадим, – почти ласково произнес Первуша, а Кривой одобрительно замычал.

– Кто убил подьячих?

– А то вы не догадались! – просипел Толоконников.

– Вы все это делали по приказанию? – Имя Басенков специально не называл.

– Деваться мне было некуда, беглый я!

– Где зеркало?

– Не смогли мы его найти, с него все и началось! Ванька с Фомой проиграли его, а кому, не помнили.

– Поэтому их и замучили?

– А куда деваться, купцы самому царю пожаловались!

– Кто убил Фрола и Семена?

– Не моих рук это дело, пощадите, отпустите, Пресвятой Богородицей прошу, пощадите! Нету на мне никакой вины!

– Как же нету, – вступил в разговор Богша, – ты только что во всем признался – и что шайку организовал, и что купцов заморских ограбил, и что подельников своих убил, все чин по чину записал Феофан.

Федор отвернулся – Толоконникову уже ничем не поможешь – и быстрыми шагами поднялся наверх. Надо было срочно решать, что делать.

Бросился в свой Приказ – никого. Одно спасение: судья Земского приказа окольничий Васильчиков. Григорий Борисович Басенкова выделял и собирался сделать своей правой рукой. Необходимо было срочно посоветоваться. На его счастье, в доме окольничего не спали. Григорий Борисович, огромный кряжистый старик, только поужинал и находился в наипрекраснейшем расположении духа.

– Ну что, – вздохнул он, – раз дело срочное, то рассказывай.

Басенкова выслушал внимательно, широко улыбнулся и заявил:

– Вот потешил старика! А я уж не знал, как Стольского прищучить! Много слишком места стал занимать Яков, много, зазнался. А у самого рыльце-то, оказывается, в пушку, как ловко все обстряпал-то! Ишь, придумал – разбойную коммерцию организовать! А с англичанами, выходит, промахнулся! Только мой тебе совет: ты про это все забудь! Я тебя прикрою, не беспокойся, а ты продолжай делом смерти сказителя этого заниматься. И хорошо, что сегодня мне сказал, время у меня будет! Донесли мне, что Яков на тебя жалуется, мол, заносчивый ты стал да самонадеянный! Что, мол, приструнить тебя надобно, а то зазнался, без роду без племени. Так что мы теперь его самого-то и приструним! А тому, кто тебя предупредил, спасибо скажи да рублем подари, серебряным! Ты же не знаешь, что Феофан про тебя в отчете своем написал. На любого человека запросто наговорить можно, а Толоконников твой до рассвета не доживет!

От Васильчикова Федор зашел в Приказ, захватил записи Фокина, книгу с записью челобитной спрятал на всякий случай. Убедившись, что ничего не забыл, отправился домой. На улице стояла глубокая ночь. Дядя открыл сразу же, видать, стоял под дверью.

– Где ты пропадал? – накинулся он на племянника.

– Арина не ушла?

– Нет, я не ушла, – Арина шагнула вперед, – а теперь ты вернулся, и я пойду.

– Куда пойдешь, ночь на дворе, – произнес Федор и потянул ее за собой наверх, – у меня заночуешь, а я внизу на лавке устроюсь.

Наверху зажег свечу. Арина быстро огляделась и вздохнула:

– Хорошо-то у тебя как!

– Спасибо, что предупредила! – с чувством проговорил Федор. – Ты спи, а я пошел.

А она улыбнулась как-то странно и подошла к нему, руки на плечи положила:

– Не уходи, останься. Я ведь нравлюсь тебе, правда ведь, нравлюсь?

Федор застыл, не в силах двинуться. Арина приникла к нему:

– Ты только, милый, не уходи! Я у тебя ничегошеньки не попрошу, не бойся! Я ведь бесприданница, не ровен час, что с тетей случится, так одна мне дорога в монастырь, еще кому я нужна?! А тебя как увидела, сразу подумала, что будь что будет, а хочу узнать только с тобой, как это все! Милый, иди ко мне!

Арина одним быстрым движением стянула с себя платье и рубашку, и у Федора остановилось сердце. Правда, оно тут же снова отчаянно застучало. Девушка оказалась удивительно, волшебно хороша, как в сказках, когда сказитель закатывает глаза, расписывая неземную красоту царевны. Арина была легкой, невесомой, прозрачной, изящные плечи, маленькая крепкая грудь, плоский живот и неожиданно широкие бедра. Он неуверенно шагнул к ней и уже через секунду не мог оторваться от ее губ, впиваясь в них, словно от этого зависело все его будущее существование. Он целовал ее запрокинутое лицо, закрытые глаза, подтягивая к себе все ее легкое, почти невесомое тело. И она отвечала ему с той же страстностью, хваталась за него, обнимала за шею, словно стараясь слиться с ним в единое целое. Теперь ему было все равно, что наступит потом, теперь ему больше не хотелось просчитывать свои шаги, размышлять и анализировать ситуации, строить планы. Ему стало все безразлично, в жизни уже больше ничего не имело смысла, только легкое девичье тело, маленькая упругая грудь, чудесный свежий запах ее волос.

Они упали на пол, и Федор получил ее в полное свое распоряжение. Арина на миг напряглась, он испугался – идиот, ей же больно! Но тут же забыл и про ее, и про собственную боль. Осталось только клокочущее желание, огонь, рев собственной крови. Он бросился в пропасть и оказался на небесах. Наверное, это и был рай; когда Адама и Еву изгнали, милостивый Господь оставил им это последнее, он им оставил частичку рая на земле.

Так и заснули, обнявшись. Проснулись под крики петухов.

– Как же хорошо, господи, – мечтательно произнесла Арина, потом, словно придя в себя, вскочила, торопливо зашарила по полу и натянула сорочку.

Федор молчал, а она, по-своему истолковав его молчание, быстро заговорила:

– Ты ничего не бойся, милый, я же никому ничегошеньки не скажу. – Она страстно обняла его за шею: – Спасибо тебе, хоть узнала, как это бывает!

А он молчал, как каменный истукан. Внезапно расплакавшись, Арина так же быстро плакать перестала, порывисто обняла Федора и, потершись об его щеку, расцеловала.

– Прощай, милый, так мне хорошо с тобой было! Век не забуду, только мне идти надо, тетя с дядей, не ровен час, хватятся. И за Настеньку тебе спасибо, она от счастья сама не своя!

– А что с тобой будет?

– Да ничегошеньки не будет, – сморгнула она слезы и уже другим, словно придушенным голосом добавила: – И ни о чем не беспокойся, если тяжелая я, то Агафья поможет, она все травы и зелья знает лучше всякой знахарки! Она мне поможет, ей самой тоже не пришлось с суженым своим вместе жить!

– Подожди, я совсем не об этом, – запоздало прошептал он, но ее уже и след простыл, только легкий запах витал в воздухе, да назойливо ныло где-то в груди.

Федор слетел вниз. Ее уже не было, только хлопнула входная дверь. Ему бы броситься за ней, а он только и сделал, что присел на придвинутую к столу лавку. Дядя возился на кухне и возмущенно сопел.

– Говори, чего молчишь! – не выдержал Федор.

– А что сказать-то! Вот времена пошли, девки сами приходят! Стыд и срам! Блудница!

– Арина – не блудница, да и ничего она у меня не просит, дядя!

– Как это не просит?! А в подоле принесет, что делать будешь?

– Растить буду и любить буду!

Василий всплеснул руками:

– Я тебе такую красавицу нашел, и в приданое тысячу рублей серебром дают, меха соболиные, сукна голландского и всего не перечислишь, дочку купца Масленникова! С подьячим Земского приказа породниться никому не зазорно, а ты на безродную сироту глаз положил! Где ж мне не гневаться и не печалиться, – запричитал дядя, – меня, старика, в могилу свести хочешь!

Решил на жалость надавить, раз по-другому не получалось, хитрюга! Не мытьем, так катаньем!

– Ну ты старик у меня крепкий, могила тебе, милый, не грозит, так что не прикидывайся! – возмутился Федор. – И если уж на то пошло, Арина мне сегодня, может быть, жизнь спасла! Грозило мне не просто разжалование да опала, а отдали бы меня в руки ласковые да заботливые Богши Первуши и Данилки Кривого!

Дядя ойкнул и замолчал. Имена первых кремлевских палачей он знал хорошо и об их искусстве сатанинском был наслышан лучше кого бы то ни было. Но Федор уже больше на него внимания не обращал. События вчерашнего вечера и сегодняшней ночи не давали покоя, и он никак не мог решить, что же ему теперь делать.
* * *

Аделаида Петровна оказалась не так проста, как ее внучка. Но магическое словосочетание «неделя в Париже» все-таки возымело свое действие. Помогли и переговоры по Skype с француженкой, и поручительство жены российского дипломата, знакомой Аделаидиной знакомой, которую неизвестно каким образом откопала Сессилия. В общем и целом личность мадам Гласс была проверена, ключи переданы, соседи и друзья предупреждены, визы получены в срочном порядке, и уже через неделю бабушка и внучка Синицыны отбывали в столицу Франции – город, который полагалось увидеть и умереть.

Кася осталась в квартире одна и наконец-то вздохнула. Первую часть плана она привела в исполнение. Оставалось дождаться Сессилию и воплотить в жизнь оставшееся. Организацию специалистов с аппаратурой Сессилия взяла на себя, а Кася пыталась без всякой аппаратуры понять, где лучше всего было устроить тайник. Она рассматривала стены – ничего особенного, потолок тоже самый заурядный, паркетный пол тоже не был многообещающим. Так ни до чего и недодумавшись, решила благоразумно положиться на достижения новых технологий.

Сессилия приехала через два дня. Француженка была встречена в аэропорту друзьями Алены и сопровождена на квартиру, где ее ожидала Кася. После получасовых представлений и объяснений друзья отбыли, оставив мадам Гласс и Касю одних. Сессилия путешествовала налегке. Касю даже это слегка удивило. Одета она была просто: тонкое шерстяное платье, легкое пальто, из всех украшений – нитка бус, и легкий макияж. Кася могла себе только отдаленно представить, сколько именно стоила эта простота, и она в который раз отдала должное вкусу и умению одеваться старой женщины.

– Ну что, у вас появилась какая-нибудь идея? – поинтересовалась Сессилия, расхаживая по квартире.

– Пока нет, – призналась Кася, – без аппаратуры можно искать до бесконечности, квартира все-таки немаленькая!

– Ничего страшного, мои люди скоро придут, – Сессилия расположилась на диване, – ну и как вы себя чувствуете?

– Не могу сказать, что спокойна, как слон, – хмыкнула Кася.

– Нервничаете? – приподняла одну бровь мадам Гласс.

– Немного, все-таки я заварила всю эту кашу. А вдруг ошиблась, вдруг просчиталась?

– Но вам ваш анализ кажется правильным?

– Я проверила все возможные варианты, и эта гипотеза показалась мне единственно верной.

– Тогда не беспокойтесь, считайте, что мы просто проверим реальность вашей гипотезы. Когда я занималась этим делом, мне тоже казалось, что зеркало осталось в этой боярской семье, учитывая, что занимавшийся расследованием подьячий стал членом этой семьи. В любом случае других нитей в наших руках нет. Относитесь ко всему спокойнее, а сейчас давайте просто поговорим.

– О чем?

– Ну, например, вы не думали, что произойдет после того, как мы обнаружим зеркало?

– Честно говоря, нет.

– А вдруг я использую его во зло?

– Для этого надо верить в магическую силу этого предмета, – пожала плечами Кася.

– А вы, получается, не верите?

– Не очень, все это малость притянуто за уши, и вообще я не поклонник гаданий на кофейной гуще.

– А если предположить, что оно на самом деле магическое, вы бы хотели заглянуть в него?

– Нет, – помотала головой Кася, – я думаю, мне абсолютно не хочется торопить мою встречу с ангелами!

– Вы боитесь заглянуть внутрь самой себя? Неужели не любопытно узнать, что у вас творится в подсознании, какая вы на самом деле?

– Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Потому что вы искали это зеркало как обычный редкий предмет, то есть с тем же чувством вы искали бы чашку, ложку или коврик для вытирания ног.

– Я совершенно не понимаю, куда вы клоните, Сессилия?

– Никуда не клоню, просто коротаю время до приезда моей команды. Мы так ни разу и не пообщались, не поговорили. А мне стало интересно, чем вы руководствовались, когда брались за это задание? Гонорарами?

– Не совсем, захотелось переключиться, – честно призналась Кася.

– Переключиться с чего? С процесса задавания неприятных вопросов, например, о смысле жизни?

– Что-то вроде этого, – согласилась Кася, – а вы их себе не задаете?

– Задаю, только ответы на них мне не всегда нравятся, – с неожиданной горечью ответила Сессилия. – Знаете, Кассия, мне кажется, что вы переживаете не самый простой период в вашей жизни. Но вы просто отодвигаете, оставляете на потом решение проблем, чем ухудшаете ситуацию. Это самый тяжелый труд, на самом деле, – разгребание скопившихся легких дел, которые вы не сделали, когда были должны. И груз на душе – всего лишь следствие неправильно или не вовремя поставленных вопросов.

Кася слушала внимательно, ничего не говоря.

– Иногда очень полезно быть честным с самим собой, говорят, открой свою душу близкому, и почему-то не говорят – открой свою душу самому себе! Иногда мне кажется, что именно этому и служило зеркало ангелов, – продолжала Сессилия, не отводя от Каси немигающего взгляда карих с золотистыми искорками глаз.

– Да и потом, не забывайте, что неудача – это просто возможность начать сначала!

Кася побледнела.

– Что-то не так? – несколько удивилась Сессилия.

– Н-нет, – неуверенно протянула молодая женщина.

Ей стоило неимоверного труда скрыть собственное смятение. Чтобы хоть как-то занять руки, она взяла небольшую шкатулку, стоявшую на низком столике рядом с креслом. Она стала рассматривать ее с преувеличенным вниманием. На самом деле мысли ее были далеко. В сотый раз она спрашивала себя, что было не так во фразе, которую только что произнесла мадам Гласс? Она сосредоточилась, пытаясь поймать мысль за старательно увиливающий хвостик. Внезапно ее осенило! «Неудача – это просто возможность начать сначала…» Шаров сказал, что это любимые слова представителя фонда «Уайтхэд», с которым он привык работать! Неужели она ошиблась?! И Сессилия вовсе не враг фонда «Уайтхэд», возможно, она просто своими небылицами заставила Касю работать на себя. Лена Гаврилова не справилась, и они нашли другую благодарную дурочку! Что делать? Мозг заработал с бешеной скоростью. Она должна, обязана была найти выход!

– Вам она нравится? – оторвал ее от размышлений голос мадам Гласс.

– Кто, что? – недоуменно спросила девушка, безуспешно пытаясь справиться с охватившим ее волнением.

– Шкатулка, – недоуменно пояснила Сессилия и с неожиданной грустью добавила: – Только не поднимайте крышку, иначе выпустите все несчастья!

Кася, приоткрывшая было ящичек, услышав слова Сессилии, испуганно его захлопнула.

– Ну вот, очередной надежде обломали крылышки! – констатировала Сессилия и усмехнулась.

– Когда мы начнем? – постаралась казаться спокойной Кася. Она пыталась вычислить, сколько времени у нее в запасе.

– Скоро, – успокоила ее Сессилия, – оборудование уже на подходе, люди тоже, пара часов – и все будет готово, а пока можем расслабиться. Московские пробки меня совершенно доконали. Давайте пока выпьем, вино неожиданно хорошее, я купила его в магазинчике напротив.

Она, не торопясь, протянула ей высокий, на изящной тонкой ножке бокал. Одним залпом осушив бокал, Кася осторожно спросила:

– Помните, я вам рассказывала про Шарова. От него я услышала ту же фразу, которую вы только что произнесли: «Неудача – это просто возможность начать сначала…»

– В этом ничего удивительного нет, – спокойно ответила Сессилия, – это слова Генри Форда, и они известны не только мне.

Кася хотела возразить, но в горле почему-то пересохло, и голова слегка закружилась. Она беспомощно оглянулась на Сессилию. Та улыбалась одними губами, а глаза смотрели холодно и угрожающе. Последним, что девушка услышала, проваливаясь в мягкую и черную пустоту, было:

– Вы продвинулись слишком далеко, настолько, моя дорогая, что я больше не нуждаюсь в ваших услугах.

Москва, сентябрь 1589 года

С утра в дверь постучался вестовой. Грамота была от окольничего Васильчикова. Григорий Борисович посоветовал в Приказ не являться, а подождать, пока он все дела не уладит. Василий перекрестился.

– Спасла тебя Пресвятая Богородица! – только и произнес он.

– Арина меня спасла, не прибежала бы, не предупредила, Стольский на меня бы поклеп возвел!

Дядя на это ничего не ответил, но по его упрямому выражению было видно, что план выдать за Федора дочку купца Масленникова не оставил ни его голову, ни его сердце. Молчал и Федор. Так и просидели все утро, думая каждый о своем. Первым не выдержал Василий:

– Что молчишь?

– Размышляю, как дальше мне быть.

– А что думать, как сказал тебе Григорий Борисович, так и делай! Они там, наверху, сами разберутся!

– А с правдой тогда как же?

– А что ты можешь сделать?! С волками жить – по-волчьи выть, милый, никуда не денешься. Кто, по-твоему, за Стольским стоит?!

Федор сперва вскинулся, потом головой покачал, дядя только подтвердил его собственные подозрения. Как ни крути, но вряд ли Стольский решился бы на такое в одиночку, за ним так и маячила фигура всесильного Годунова, придумавшего простой и действенный способ обложить купцов дополнительной пошлиной!

– Вот то-то же, а против такой силы не попрешь! Да и кто они тебе, купцы?! Братья, отцы? А уж с иноземцев грех подати не собрать, они вон не стесняются, гоголями ходят, словно все в Москве до последней корки купили! На Руси на каждом шагу подворья свои понастроили, пошлин не платят, местных купцов совсем зажали. Не продохнуть! Сказал тебе Васильчиков в дело не лезть и забыть, вот и забудь. Так, глядишь, дьяком станешь, а там и до судьи рукой подать! Сказал он тебе с убийством сказителя разобраться, вот и разберись, раз на месте не сидится!

– Это сказка быстро сказывается!

– А что сказка, раз не Толоконников убил, то другого ищи. Мелентьевна вон сказала же тебе, что по любви его убили!

– Словно его любить-то было можно! – отмахнулся Федор, вспомнив похожего на грызуна сказителя.

– Да бабье сердце разве поймешь! Потемки одни!

Внезапно обрывки фраз завертелись в голове Басенкова, особенно одна, произнесенная Ариной, не давала покоя. От такой круговерти у него в глазах потемнело, а потом мозг пронзило ясной, как луч солнца, идеей. Он вскочил и заходил по комнате. Дядя внимательно наблюдал за племянником, но ни слова не говорил. Понимал, что лучше молчать.

– Так говоришь, что бабье сердце не поймешь?! Очень даже его поймешь! – торжествующе произнес Федор, схватил шапку, кафтан и выскочил вон.

В поместье Шацких навстречу ему вышел сам боярин. Шацкий был явно перепуган, хоть и пытался держаться с достоинством. Челюсть его дрожала, а плечи согнулись еще пуще. Но увидев, что Федор явился один, он приосанился:

– С чем пожаловали?

– Дело довести до ума надобно!

С крыльца спустилась боярыня и, увидев Федора, тут же пригласила его в дом. В хоромах усадила незваного гостя. Тут же на столе появились мед и пиво с закусками. Федор не сопротивлялся. Слово за слово разговорились. Видно было, что Марфа рада-радешенька:

– Спасибо вам за Настю, сваха Хлопская рассказала, как вы судьбу ее устроили. И жених нам нравится! Ты что как воды в рот набрал? – обратилась она к мужу, смущенная его молчанием.

– Тиуна Толоконникова вчера увели, сказали, что по приказу дьяка Стольского! – сообщил он и махнул рукой. – Да вам, наверное, это ведомо.

– Знаю, – только и кивнул Федор.

– Говорят, что он шайки атаман был, да только не верю я этому!

«Правильно, что не веришь!» – подумал Федор, но вслух произнес другое:

– Вроде сам признался.

– На дыбе в чем только не признаешься! – горько сказал боярин и пожаловался: – Без Щавея как без рук!

– Выживем, – поджала губы Марфа, – Степана-конюха на место Щавея поставишь, он хоть в грамоте и не силен, но дворня его уважает. Ты лучше о свадьбе думай! Степанида Парфеновна вон сказала, что завтра сватов встречать!

Похоже, судьба Толоконникова настроение ее не омрачала.

– Ой, я со своими думами совсем забыла, вы мне сказали, что каморку Фрола осмотреть желаете. Подождите, сейчас Агафью вызову, она вас туда и проводит, – спохватилась боярыня и позвала ключницу.

Агафья появилась, по своему обычаю, бесшумно. Поклонилась и заскользила тенью, Федор только успевал поспевать за ней. В каморке Фрола он стал методично осматривать пол, потолок, стены. Наконец руки нащупали, а глаза разглядели незаметную на первый взгляд дощечку. Выдвинул ее, в маленькой нише лежал грязно-белый лоскут. Вытащил его и разочарованно выдохнул – лоскут был пуст, только когда разворачивал, на пол упала и покатилась маленькая жемчужина. Федор поднял ее. Судя по описаниям англичан, ручка черного зеркала была отделана жемчугом. Все сходилось, только зеркала в тайнике больше не было.

Агафья внимательно наблюдала за ним. Он поднялся наверх. Боярин с боярыней ждали его, сзади стояли дочери Настя с Анной и упрямо смотревшая в сторону Арина. Подальше в дверях толпились дворовые и слуги. Федор оглянулся в поисках Агафьи, но та куда-то пропала.

– Где ключница? – обратился он к боярыне.

– Здесь я, – раздался сухой голос за спиной, – что вам еще надобно?

– Хочу, чтобы рассказала, за что ты Фрола убила!

Шацкие охнули, дворовые закрестились. Только Агафья стояла спокойно, словно заявление Федора ее никоим образом не касалось.

– А, наконец-то догадались, – равнодушно заявила она.

– Итак, говори, за что ты убила сказителя?

– Как за что! За измену коварную!

– Он был твоим мужем, не так ли, Агафья Капищева?

Та даже не вздрогнула, как стояла, так и осталась стоять. Федор смотрел на ключницу и словно видел ее впервые: с суровыми складками вокруг высохшего рта, бесцветными, рыбьими глазами, набухшими на висках венами. Неужели она могла любить, быть страстной, молодой, смеющейся от переполнявших ее чувств? Агафья как будто мысли его услышала. Глаза ее загорелись, и вдруг оказалось, что они были голубыми. Черты лица разгладились, губы задрожали. Женщина распрямилась, гордо закинула голову.

– Я на Фролку всю жизнь положила! Мы ведь перед Богом венчаны, а он все говорил, мол, забудь, кому мы как муж и жена нужны! Сколько раз без копейки и весь в долгах как в шелках возвращался. Карман дырявый, да до девок и до зелья был охоч. Сколько я кабатчикам да менялам, которые деньги в рост давали, платила?! – голос Агафьи дрогнул, и на лбу выступили капельки пота. Но она не останавливалась:

– Он мне сначала про зеркало это ведьминское рассказал и показал. Только в него смотреться не велел, мол, опасное оно, это зеркало. У Снегирева с Хлопониным купил, он их давно знал, пьяницы и бездельники, ни к какому делу не способные! Они-то толком и не поняли, что в руки им попало! А Фрол про то зеркало слышал и цену ему знал. Вот припрятал и ждать стал. А тут про дом услышал и пристал, дай денег, а я на старость копила! На чужих всю жизнь работала, ни своего угла, ни ложки, ни плошки, случись что с боярыней, кто меня держать будет! Вот и копила! А Фрол-то знал! Говорит, не бойся, Толоконников денег даст, он у меня, мол, в кулаке, не вырвется, я все про его делишки знаю! Узнал он его, он ведь в Пскове в Снетогорском монастыре бывал. А потом, говорит, зеркальце купцам продам, а будут кочевряжиться, покупателя всегда найти можно. Он мне как про дом рассказал, так у меня душа от счастья запела! Наконец-то своим домом зажить, а не на чужих горб гнуть! Я обняла его тогда и говорю: «Спасибо, Фролушка! Вот не надеялась!» И деньги ему тут же дала! А он деньги взял, задаток отдал, а вечером мне и говорит, ты чего это, Агафья, на чужой пирог рот раззявила! Ты-то тут при чем? Я молодую себе жену нашел! За деньги, говорит, не беспокойся, с наваром получишь! При чем тут деньги-то?! У меня все в глазах тогда потемнело, словно деревом придавило, я в тот момент и умерла, словно душа моя враз высохла.

– И тогда ты решила его отравить?

– Бабка моя была знахаркой, от нее я всем травам и научилась. Приготовила отвар и говорю, выпей, мол, Фролушка, это зелье любовное, силы дает, он как раз к Палашке собирался… – Как ни странно, именно в этот момент самообладание изменило Агафье. Голос ее дрогнул, лицо исказила гримаса боли, она зашаталась, закрыла глаза руками. Марфа ринулась было к ней, но Федор остановил ее властным жестом. Тем временем Агафья выпрямилась, и минутной слабости как не бывало. Она победно улыбалась.

– А Семен?

– А того и вовсе не жалко! Знал он обо мне и Фроле, да и про интерес Фрола к Палашке знал. Вот и догадался, стал деньги от меня требовать, много, все, что накопила! Я на конюшню ему сказала прийти, он рад-радехонек прибежал. С мужиком, может, и осторожничал бы, а бабы чего бояться?! Так пока он головой крутил, вилы подхватила, и все!

– Где зеркало, Агафья?

– А зачем вам оно, разбила я его, это зеркало треклятое, и по лесу развеяла с молитвой, чтобы добрых христиан не смущать.

Она говорила убедительно и разглядывала подьячего с явным чувством превосходства. Только Федор ни капельки не верил.

– Кому ты его отдала?

– Говорю, разбила я его!

– Как хочешь. Посмотрим, что ты, когда тебя на допрос отведу, расскажешь! – как можно тверже проговорил Федор, которому совершенно не хотелось отводить ключницу к пытошных дел мастерам Богше и Данилке, но служба есть служба.

– А никуда вы меня не отведете, господин хороший! Нет у вас на меня власти! – Она закашлялась и через силу продолжила: – Думаете, я весь отвар Фролке дала?! Нет, я его и для себя приберегла, а зачем мне жить-то! Хватит, отмучилась, а Господь меня простит! Так что считайте, что вы наказали виновную… – голос Агафьи был уже еле слышным, и внезапно тело ее задрожало, лицо перекосила судорога. К ней кинулась Настя Шацкая, но ключница уже извивалась от немыслимой боли на полу. Через несколько минут все было кончено. Все молчали. Настя обняла мертвую Агафью и зарыдала, заплакали и Марфа с Ариной.

Федор смотрел, как убивается Настя, и в его голове промелькнула неожиданная мысль. Но в этот же момент почему-то ему расхотелось доводить дело до конца. Отдать в руки Годунова зеркало? А вдруг оно и на самом деле волшебное? Мелентьевна сказала, что оно в хороших руках, в тех, которые никому беды не причинят, вот пусть оно в них и остается!

В этот момент вышел из ступора Еремей Иванович и спросил Федора, указав на бездыханное тело Агафьи:

– Куда ее снести-то?

Марфа произнесла:

– Оставьте ее нам, мы похороним Агафью по христианскому обычаю.

– Марфа, она – убийца, да и сама на себя руки наложила! – вскинулся было боярин.

– Не нам судить, Еремей, Господь рассудит, – спокойно ответила Марфа, и Настя благодарно схватила материну руку.

– Как хотите, – махнул рукой Федор.

– Благодарствуйте, за все мы вам признательны, и что грозу царскую от нашего дома отвели, и за то, что Насте помогли. Господь вам за доброту и сердце справедливое воздаст! Только как поблагодарить вас, не знаем?

– Отдайте за меня племянницу вашу, Арину! – выпалил Федор.

– Арину? Так она же сирота безродная! И приданого за ней дать я не могу, – выкатил от удивления глаза боярин.

Марфа же не растерялась. Глаза ее моментально наполнились благодарными слезами, которые она тут же смахнула и твердым голосом заявила:

– Арина, может, и сирота, да Бог ей ум дал и волю, будет вам женой верной и надежной! А приданое у нее хоть и небольшое, но есть, брат мой покойный мне завещал о ней позаботиться, я обещание, данное брату, сдержу!

Шацкий только крякнул, но перечить жене не решился.

– Все честь по чести выправлю, – пообещал Федор, стараясь не смотреть в сторону Арины, глаза которой сияли, как ясные звездочки, и на лице расплывалась счастливая улыбка, – сватов завтра же пришлю! С Емельяном вместе и пришлем!

На следующий же день поскакали сваты к обмиравшим от счастья Анастасии и Арине. Следом, не медля, пожаловали и Ромодановские за Анной. И вечером наконец-то впервые за столько долгих месяцев слюдяные окошки поместья Шацких засветились надеждой.

– Видать, и не было никакого проклятья-то над нами, а, Марфа! – удивленно проговорил боярин.

Марфа подняла на него заплаканные от радости глаза и просто ответила:

– А за что Талалею было весь свой род проклинать? Чать, он вас любил, олухов окаянных!
Эпилог

Где-то внизу, под отелем-парусником, шумело море. Дубай сверкал и переливался тысячью огней. Сессилия вышла из вертолета, полюбовалась видом, открывающимся с вертолетной площадки на крыше Бурдж-эль-Араба, и двинулась вслед за швейцаром в расшитой золотом ливрее. На пороге номера швейцар остановился и распахнул дверь:

– Вас ждут.

Сессилия поблагодарила и прошла внутрь.

Кафрави даже не потрудился встать при ее появлении. Так и остался сидеть за отделанным черным мрамором и серебряными чеканками бюро.

– Я рад, что ты наконец опомнилась, – вместо приветствия произнес Мансур.

– Иначе мне пришлось бы пожалеть, как когда-то?

– Ты правильно поняла мое послание.

– С возрастом становишься понятливее, – пожала плечами Сессилия, – ты знал, что я тогда потеряла ребенка?

– Да, мне сказали, но ничего не поделаешь, таковы правила. Ты всего лишь женщина, которая решила играть в мужские игры. Если бы послушалась меня, то твой ребенок был бы жив.

– Я – женщина, ты прав, Мансур, – она улыбнулась и помедлила, – только ты ошибаешься, говоря, что я играю в мужские игры. Нет, в игры я давным-давно перестала играть, в тот самый момент, когда на моих глазах уносили трупик моего нерожденного сына.

Кафрави сделал нетерпеливый жест рукой. Идиотка, на старости лет совсем свихнулась! Как будто его могли заинтересовать воспоминания этой старухи! Подумаешь, одним бесполезным существом меньше на планете, нечего было переходить ему дорогу!

– Все это очень патетично, но у меня нет времени на разговоры. Где оно?

Сессилия, не торопясь, расстегнула сумку и вытащила красный бархатный футляр. Мансур следил за ее движениями мрачным лихорадочным взглядом. Его рот приоткрылся, на лбу выступила испарина. Напряжение в комнате можно было потрогать руками. Сессилия медленно подошла к столу, футляр она держала в руках.

– Мои деньги?

– Будут переведены сегодня вечером.

– Нет, сейчас.

Кафрави как завороженный смотрел на коробочку в ее руках, потом повернулся к экрану и что-то быстро набрал на черной, под цвет полированного стола клавиатуре. Повернул к ней экран, она удовлетворенно кивнула. И медленно, очень медленно протянула ему футляр. Он резким, грубым движением выхватил коробочку, руки его задрожали, он кое-как справился с простым замком и распахнул футляр. На красном бархате лежало… разбитое на мелкие кусочки Зеркало Ангелов.

Мансур Кафрави завыл, не в силах отвести глаз от осколков магического предмета. Нечеловеческий вой сменился рыданиями. Ногтями раздирая себе лицо, мужчина упал на ковер, слезы мешались с кровью. Сессилия осторожно приблизилась к экрану. Он ее не замечал, он уже был просто неспособен видеть что-либо в этом мире. На экране появилось сообщение, что трансакция закончена, деньги были переведены на один заблаговременно открытый ею счет на Каймановых островах. Сессилия спокойно набрала в мобильнике приказание перебросить деньги, а счет закрыть. Следом она еще раз посмотрела на катающееся по полу существо, отдаленно напоминающее египетского миллиардера, властителя жизни Мансура Кафрави, и направилась к двери. Там она слегка взлохматила прическу, рванула ворот блузки и выскочила наружу. К дверям номера уже бежали встревоженные горничные, консьерж и охранники Кафрави.

– Господину Кафрави очень плохо, – закричала она, – помогите! Какой ужас! Боже мой!

Зашла вместе со всеми, Кафрави продолжал кататься по ковру. Двое охранников попытались прижать его к полу. Вызванный врач одну за другой вводил дозы успокоительного. Но Мансур не унимался, вырываясь из рук охранников, скаля зубы, блестя белками закатившихся глаз. В апартаментах остро запахло нечистотами, но на это уже никто не обращал внимания. Вызванные полицейские помогли охране. Теперь Кафрави к полу прижимали четверо здоровых мужчин, другие методично связывали ему руки, ноги, пеленали тело покрывалами. Только через час его смогли перенести на кровать, где он замер. Персонал отеля и полицейские наконец перевели дух. Врач развел руками и посоветовал отвезти его, пока не поздно, в психиатрическую клинику. Консьерж отправился вызывать «Скорую помощь». Другого выхода никто не видел.

– У нас была деловая встреча, я принесла редкое античное зеркало, все шло абсолютно нормально. Мы с господином Кафрави давние деловые партнеры, он увидел зеркало, проверил его, и вдруг с ним случилось совершенно непонятное: он разбил зеркало и начал с диким криком кататься по ковру, – запинаясь, объясняла потом Сессилия полицейским, один из которых записывал, а другой наливал воды бедной леди, ставшей свидетелем очередного приступа безумия миллиардера. Все в отеле были наслышаны о странностях богатого постояльца, так что ничего удивительного в начавшемся не вовремя приступе полицейские не видели, но формальность есть формальность. Тем более открывшаяся их глазам картина полностью подтверждала показания этой приличной дамы. На столе действительно лежал красный бархатный футляр, и ковер был усеян мелкими черными осколками, а чуть поодаль валялась отделанная потускневшим жемчугом серебряная ручка.
* * *

Кася проснулась с трудом, голова болела, как после хорошей студенческой вечеринки. Все вокруг казалось абсолютно нереальным, словно подернутым дымкой. Она приходила в себя медленно. Голова трещала и разрывалась на куски.

– Как вы себя чувствуете? – услышала она вопрос.

Голос разорвался в ее сознании осколочной бомбой. Девушка болезненно поморщилась и попыталась рассмотреть говорившую. Она говорила по-русски, значит, Кася была еще в России, только где именно?

– Где я?

– Алена, твоя подружка проснулась, – позвал кого-то голос, в котором слышалось осуждение, – вот молодежь, даже пить не умеют!

В комнату впорхнула Алена Синицына и закричала так, что у Каси лопнули барабанные перепонки:

– Касечка, дорогая, ты чего перебрала-то так? Любовь замучила? Ну их, этих мужиков, и без них хорошо. Нас в аэропорту встретила эта сумасшедшая француженка, мадам Гласс, и сказала, что ты с алкоголем перебрала, от несчастной любви!

Кася сморщилась, память возвращалась медленно. Сколько она проспала, три дня? Не меньше. Ее охватило тупое безразличие.

– Подожди, сейчас я тебе рассолу от соседки принесу, у нас соседка внизу, тетя Аня, настоящие огуречные рассолы делает, по старинному рецепту, ничего лучше от похмелья нет.

Рассол был принесен. Кася его выпила, хотя даже думать о еде и питье ей было противно. Как ни странно, через час рассоловой терапии голова стала проходить и проснулся голод. Аделаида Петровна сменила гнев на милость и быстро приготовила гречневую кашу с мясом и овощами. Все это Кася проглотила в один присест и сразу почувствовала себя лучше.

– Ты можешь себе представить, что этой Сессилии очень у нас понравилось?! Хотя она нечаянно раковину в ванной комнате сломала и в коридоре от стены обои отвалились. Я уж не стала говорить, что эта раковина на ладан дышала, а обоям лет двадцать, не меньше. Ну а она себя такой виноватой почувствовала, что нам новую раковину купила и сказала, что ремонт в ванной и вообще во всей квартире сделает за собственный счет, если мы еще на пару обменов согласимся.

– И вы разрешили? – с досадой спросила Кася.

– Конечно, разрешили, чего не разрешить, забесплатно жилье улучшить кто не согласится! Только с чего это она?

– Да у нее денег куры не клюют, пусть тратит!

– Ты права, пусть тратит! И во время ремонта она нас снова в Париж пригласила! Представляешь себе? У меня такое ощущение, что сказка не кончается!

– Да уж точно, не кончается сказка!

– А ты чего такая расстроенная?! Ой, извини. Я тут со своими радостями все забыла, рассказывай про этого козла!

– Про какого козла? – не поняла Кася.

– Про того самого, который сердце тебе разбил!

– А чего про него рассказывать, козел он и есть козел, парнокопытное травоядное млекопитающее с противным характером!

– Точно, забудь, и все! Давай лучше чаю попьем, у нас конфеты есть, и тетя Аня пироги со сливами дала, пальчики оближешь!
* * *

– Где зеркало, Сессилия?

– Деньги переведены на ваш счет, и я, как и обещала, расплачусь с бабушкой и внучкой Синицыными. Я думаю, вы в курсе. Ремонт будет сделан по лучшим стандартам, не волнуйтесь! И я их упомянула в моем завещании, так что за зеркало я расплачусь.

Касе стало немножко легче, но досада не проходила, поэтому она продолжила настаивать:

– Но вы так и не ответили на мой вопрос: где зеркало?

– Кассия, вы прекрасно справились с вашей работой, я дам вам самые лучшие рекомендации и даже увеличу ваши гонорары, но судьба зеркала, извините, вас не касается.

– Почему вы не дали мне возможности самой обнаружить тайник?

– Я не могла рисковать.

– Почему?

– Случиться могло все, что угодно, видите ли, оно слишком опасное – это зеркало, и никогда не знаешь, в чьих руках оно может очутиться!

– Вы знаете, в какой-то момент я подумала, что фондом «Уайтхэд» руководите вы!

– Я? – удивленно приподняла брови Сессилия. – Из-за моих любимых слов Генри Форда?

– Да, – подтвердила Кася, – помните, я вам рассказывала про Шарова, так вот он говорил об одном представителе фонда, который любил повторять фразу: «Неудача – это просто возможность начать снова…»

– Это был наш с Микаэлем девиз. Мы его когда-то написали несмываемыми карандашами на наших футболках. Я была молода и влюблена, мы были бедными и голодными студентами, которые решили завоевать мир. Но сейчас вы так не думаете?

– Нет, увидела в Интернете, что глава фонда «Уайтхэд» Мансур Кафрави сошел с ума и до конца своей жизни помещен в психиатрическую клинику. Это каким-то образом связано с зеркалом? Он в него заглянул?

– Нет, – покачала головой мадам Гласс.

– Вы его надежно спрятали?

– Нет, его больше не нужно прятать, – спокойно ответила Сессилия, не отводя от Каси немигающего взгляда карих с золотистыми искорками глаз. Как и во время предыдущей их встречи, Касе стало не по себе. Эта сидящая напротив пожилая женщина была непонятной, непостижимой. Сейчас Касе казалось, что, наверное, именно такими мудрыми и холодными были глаза у канувших в прошлое волшебников.

– Не нужно прятать… – послушно повторила она вслед за Сессилией.

– В этом уже нет никакой необходимости. Видите ли, его больше не существует на свете, и мне кажется, так гораздо лучше.
Сноски
1

Управляющий.
2

29 августа (прим. автора).
3

Привидения, мнимые видения (прим. автора).