Мария Очаковская - Проклятие Византии и монета императора Константина

Мария Очаковская


Проклятие Византии и монета императора Константина

© Очаковская М., 2016
 

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
 
Татьяна Устинова
«Золотое сечение детектива»

Новый детектив Марии Очаковской полон археологических загадок, мистических артефактов, страшных проклятий и таинственных злодеев. «Проклятие Византии и монета императора Константина» – очаровательный и будто бы немного викторианский аттракцион, выдержанный в духе «Копей царя Соломона» Генри Райдера Хаггарда или «Затерянного мира» Артура Конан Дойля.

«Проклятие Византии и монета императора Константина» – по-настоящему легкое, увлекательное, однако отнюдь не пустое чтение: погружение в блестяще выдуманный мир дарит лакомое ощущение прикосновения к древней тайне, подкупает возможностью прикоснуться к чему-то почти позабытому, скрытому, очень запретному и безгранично притягательному. Читать новый детектив Марии Очаковской – все равно что вести раскопку античного города, заранее предвкушая: впереди ждет самое великое открытие современности.

«Проклятие Византии и монета императора Константина» Марии Очаковской – это концентрированное приключение, а я приключения обожаю. Отдельным и особенным образом я обожаю такие, которые можно получить, сидя с книгой на диване, болтая ногами в тапочках и запивая удовольствие крепким чаем. Может, всё дело в этом?.. Может, именно безопасностью приключений «Проклятие Византии и монета императора Константина» меня подкупила? Пожалуй, нет, не только!

Мария Очаковская – как все хорошие авторы – немного алхимик. В каждой книге она, подобно магам-искусникам стародавних времен, пытается вывести свою формулу философского камня, превращающего свинец в золото, а простой текст – в завораживающую историю. И, кажется, очередной опыт завершился грандиознейшим триумфом: Марии удалось подобрать и соединить в верной пропорции все важнейшие компоненты, получив «золотое сечение детектива» – закрученную интригу, изящно выписанный антураж, захватывающий саспенс и любовную историю.

Очень давно мне не попадала в руки столь насыщенная, дразнящая и разжигающая аппетит к чтению книга. «Проклятие Византии и монета императора Константина» получилась великолепно запутанным, полным тайн и интриг детективом – Мария Очаковская виртуозно выстроила весьма замысловатый, многоуровневый сюжет, не допустив не единой промашки. История вышла объемной, сложной, со множеством персонажей и неожиданных поворотов, но вовсе не перегруженной.

Разведенный профессор археологии Дмитрий Лобов совсем не похож на Индиану Джонса или Аллана Квотермейна. Но когда он отправляется на раскопки в Новгородскую область, кажется, что за ним по пятам следует смерть. Люди, с которыми он когда-то работал, один за одним умирают. Что это – цепь нелепых случайностей, злой рок, неизвестная болезнь, проклятие или чей-то холодный расчет? Теперь, когда его экспедиция совершила выдающееся открытие, он становится еще более уязвим. В конце концов Лобов понимает: он сам оказался на линии огня. Чтобы спастись и сохранить работу всей своей жизни, ему придется основательно покопаться в собственном прошлом и понять, что связывало всех жертв безжалостного убийцы.

Ах, Мария, что же вы натворили своим новым детективом? Пойду перечитывать Хаггарда и Дойля. А вам, уважаемые читатели, очень повезло – у вас новая книга Марии Очаковской еще впереди!
Пролог

День был ветреным и солнечным. На море вихрились белые барашки. К плавному плеску набегающей волны примешивались голоса детей, резвящихся на набережной. Оседлав трехколесный велосипед, плотный малыш в синем вязаном колпачке энергично крутил педали, то и дело выкрикивая что-то воинственно-ликующее и оглядываясь на следовавшего за ним деда – худощавого старика с боцманской бородкой. Тот довольно кивал, отвечая внуку, по-военному чеканил шаг, под мышкой у него торчал большой плюшевый крокодил.

Глядя на эту парочку, лысеющий господин в сером пальто вздохнул и устремил взгляд на море, отгоняя грустные мысли о том, что им с женой, видно, так и придется доживать свой век вдвоем. Что поделать, не дал Бог детей.

Впрочем, настроение у господина в сером пальто в тот день было вовсе не печальное. Вытащив из кармана журнал, он присел на лавочку, пряча в шарф улыбку.

Подумать только! Сегодня впервые в жизни у него попросили автограф! Вот так просто подошли к его столику в кафе и попросили подписать книгу. Бывает же! По фотографии узнали. Хотя, казалось бы, книга вышла уже два года назад, тираж небольшой, издание для специалистов, довольно скромное, но на задней обложке поместили его фото.

– Вот она и пришла, слава! – пошутил про себя мужчина. – Лучше поздно, чем никогда. И как хорошо потом посидели в кафе, пообщались. Тут и вопросы пошли. Приятно! Черт возьми! – Он уже раскрыл журнал и намеревался приступить к чтению, но вдруг обнаружил, что лавочка, на которой он сидит, липкая – на руке остался след белой краски.

– Вот растяпа! Теперь пальто пропало! – Господин резко вскочил на ноги, завертелся, оглядываясь за спину. – Ну, разве так делается! Хоть бы объявление повесили.

Внезапно его сильно качнуло, и он едва удержался на ногах.

– Видно, началось головокружение от успехов… – усмехнулся он, вспомнив про кафе.

Но тут его снова занесло в сторону. Он неловко взмахнул руками, журнал выпал, белая крашеная лавка накренилась, как бывает на корабле в шторм. В голове все закружилось. Он хотел поднять свой журнал, но не смог.

– Что это со мной? – в растерянности пробормотал мужчина, пошатываясь и пытаясь найти опору.

– День на дворе, а этот уже набрался! – брезгливо обойдя его, рявкнула какая-то толстая женщина.

Другие проходили молча, бросая недовольные любопытные взгляды на пьяницу в испачканном пальто, которого бросало из стороны в сторону.

– Мне нехорошо. Помогите. Врача. Вызовите «Скорую», – чуть слышно бормотал мужчина, неловко протягивая вперед руки, вглядываясь в лица прохожих, которые расплывались у него перед глазами, превращаясь в бесформенные белые пятна.

Все вокруг стало бледнеть, меркнуть… и набережная, и каменный парапет, и кипарисы… Тело пронзила резкая боль. Все внутри обожгло огнем. Оступившись на ровном месте и не найдя опоры, мужчина упал, уткнувшись лицом в зимнюю, без единого цветка, клумбу.

– Врача! Помогите! – с трудом приподнявшись, прошелестел он одними губами.

Глядя на черную, смоченную недавним дождем землю, он внезапно понял, что сейчас умрет. В голове его замелькали образы. «Значит, правду говорят…»

А следом выплыла картинка, ясная, четкая, пронзительная, как они в деревне с пацанами червей копают – будто не было в его жизни больше ничего более стоящего, значимого… Вот он стоит и босой ногой на лопату давит. Лопата – вжик, и легко в почву входит, а земля рыхлая, жирная, мягкая…

– Вот оно что… Как же я раньше не догадался! Оказывается, в ней все дело, вся суть… – выдохнул он в склонившееся над ним лицо-блин. – Теперь я понял, понял, я знаю…

– Потерпи, браток, сейчас «Скорая» приедет, – сказал старик с боцманской бородкой.

– Я знаю, в земле… истина…
1. Телефонный звонок

[…] Есть град между небом и землей. К нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписанную… —
Фрагмент берестяной грамоты № 10, Неревский раскоп, XIV в.[1]

Лобов зашнуровал ботинки, взял дорожную сумку, ключи и направился к выходу, но стоило ему открыть дверь, как за спиной пронзительно зазвонил телефон.

«Мама!» – обреченно подумал он. Собственно, кроме нее по этому допотопному, висящему на стене в прихожей телефону больше звонить некому. Все мамины подруги знали, что до середины мая хозяйка – в санатории, сам же Дмитрий Сергеевич давно перешел на мобильную связь.

Постояв секунду-другую в нерешительности, он вернулся и снял трубку, в глубине души понимая, что делает это зря.

– Лобов Дмитрий Сергеевич? – резанул из динамика незнакомый голос с отчетливым фрикативным «г» и в ответ на утвердительное «угу» продолжил: – Вас беспокоит Сочинское ГУВД, старший оперуполномоченный капитан Неверов. Трудненько вам дозвониться, я уже не первый раз вас застать пытаюсь. А сегодня, значит, повезло!

«Смотря кому!» – вздохнул про себя Лобов, подавляя желание немедленно положить трубку и отправиться по своим делам.

Начало разговора он слушал невнимательно, но через мгновение телефонная трубка чуть не выпала у него из рук:

– …тело женщины было обнаружено на автобусной остановке Загородного шоссе, на вид умершей лет пятьдесят, рост сто семьдесят сантиметров, крашеная блондинка, довольно-таки пышной комплектации. Я так подробно вам излагаю, чтобы вы могли представить себе ее внешность, потому что никаких документов при ней мы не нашли…

Дмитрий слушал, не перебивая, и поскольку никто из его родственников, друзей и близких знакомых под эти приметы, к счастью, не подходил, сделал вывод, что на том конце провода разыгрывается страшная, но бесконечно далекая, чужая трагедия:

– Очень сочувствую. А отчего умерла эта женщина?

– Отравление метиловым спиртом, вероятно, некачественная водка, хотя по виду и не скажешь, что умершая алкоголем злоупотребляла…

– Печально, – перебил он гэкающего капитана. – Но позвольте задать вопрос: почему вы обратились с этим именно ко мне?

– А разве ж я вам не сказал? – удивился тот и почему-то усмехнулся. – В сумочке умершей была обнаружена ваша визитная карточка, с этим вот красивым московским номером телефона, по которому я вам сейчас звоню.

По спине Лобова волной пробежали мурашки, он застыл, прислонившись к стене, в отчаянной попытке вспомнить всех своих знакомых и знакомых знакомых пятидесятилетних блондинок.

Стоит отметить, что у Дмитрия Сергеевича имелось немало знакомых женщин, но все же предпочтения его были на стороне ровесниц. На ум пришла лишь мамина подруга Людмила Марковна, но та уже как минимум лет пятнадцать отмечала свой пятидесятилетний юбилей, так что и ее кандидатуру Лобов с облегчением отверг.

– Нет, увы. Что-то никого не могу вспомнить, – нарушил он молчание. – И вообще это довольно трудно, вот так судить с чьих-то слов. Хорошо бы иметь фото. К тому же, вы сами понимаете, визитка – вещь настолько расхожая, мало обязывающая… Допустим, недавно я был на конференции и, разумеется, раздавал там кому-то свои карточки. Но ведь совсем не факт, что этих людей я смогу вспомнить. А у вас в руках, судя по тому, что вы звоните на этот номер, моя очень старая визитка.

– Старая, говорите? Как жаль. Что ж, ладненько тогда… – проговорил полицейский. – Хотя, знаете, у этой женщины была особая, очень редкая примета. Медики сказали, что это называется гетерохромия.

– Гетерохромия? – переспросил Лобов.

– Разные глаза, в смысле, разный цвет глаз.

– Оу! – вырвалось у Дмитрия Сергеевича, хотя относилось это «оу» не к глазам, а к часам, посмотрев на которые, он понял, что катастрофически опаздывает. – Но даже после этого я вынужден сказать, что ничем не смогу помочь. Увы. Если что-то вспомню, то обязательно вам перезвоню.

На ходу записав номер капитана, Лобов схватил сумку и стремительно выбежал из дома.

Накануне отъезда у него, как обычно, накопилась целая куча дел. Настоящий цейтнот. Кроме того, предстоял еще визит в Абрамцево. Ехать туда Лобову не хотелось, но если не поехать, то будет еще хуже…
* * *

Отношения Дмитрия и Елены Лобовых, как водится у бывших супругов, нельзя было назвать идеальными. Даже в лучшие их годы сдержанная и домовитая Елена с трудом мирилась с открытым, общительным и весьма популярным у прекрасного пола мужем. Счастье, в представлении Елены, для двоих могло быть только в уютном, но уединенном доме. Друзей, коллег, студентов, а тем более студенток она воспринимала как угрозу, прием гостей – как тяжкий и бессмысленный труд. Она не хотела делить мужа ни с кем. Удивительно, но и после развода Елена продолжала отчаянно ревновать Лобова. Правда, теперь не к женщинам (к слову сказать, их у донжуанистого Дмитрия Сергеевича в самом деле было немало), а к работе. Но, несмотря ни на что, им обоим все-таки удавалось сохранять некоторую видимость «приятельства». Ради Альки, конечно, ради дочери.

Алевтина (для домашних Аля или Тина) была ребенком, рожденным в любви и любящим. Непростая, с характером, капризами, она искренне и в равной мере любила обоих родителей и не желала считаться ни с какими там разводами.

Елену как мать это задевало:

– Отец тебя видит раз в год по обещанию! – говорила она дочери, но та не слушала и все равно рвалась к любимому папочке.

Сердцу не прикажешь, детская любовь не мотивирована, иррациональна.

Но, по сути, Елена была права – Лобов действительно виделся с дочерью редко, только когда бывал, то есть жил, в Москве. За год набегало месяцев пять, от силы шесть; все же оставшееся время Дмитрий Сергеевич проводил в Великом Новгороде. «Рылся в земле», как говорила Елена. Лобов на ее формулировки не обижался, он был археологом и работу свою любил фанатично.

В первый раз он приехал туда еще в институте. Копали в тот год на Н-ском городище. Полевой сезон оказался невероятно удачным, находок было много, да еще каких! Все участники раскопа от мала до велика ликовали. Именно тогда студент Митя Лобов как-то сразу безоговорочно «вошел в тематику» и всю последующую жизнь сохранял верность Господину Великому Новгороду.

Хотя, казалось бы, что в Новгороде такого особенного? Обычный русский город с не очень-то счастливой судьбой. Есть река, есть кремль (здесь его называют Детинец), есть чудом сохранившиеся Софийский собор и несколько десятков церквушек. Но самобытная застройка купеческого города почти не сохранилась – во время войны многие кварталы были полностью стерты с лица Земли. Вот в ней, в земле-то все и дело! Ибо с археологической точки зрения новгородская земля уникальна! Это своего рода природный консервант, где прекрасно сохраняется вся органика – дерево, кость, кожа, ткани и, конечно же, береста. Подумать только, хрупкая берестяная грамота, пролежав в новгородской земле тысячу лет, доходит до нас в своем первозданном виде. Не случайно, что именно земля города стала объектом охраны ЮНЕСКО.

Да, обо всем этом Дмитрий Сергеевич Лобов мог бы рассказывать сколько угодно.

– Понимаешь, Ленка, уже в самом названии «Новгород» заключается некая загадка. Если это новый город, то где-то должен быть старый…

– Значит, опять уезжаешь? – угрюмо спрашивала его Елена. Она не разделяла любви мужа к археологии, а жила заботами о доме, о семье, о дочери. Елена устала от вечного безденежья, от командировок Дмитрия, и всеобщая грамотность средневекового Новгорода ее заботила меньше, чем грамотность Алевтины, ее предстоящее поступление в школу и покупка нового пальто. А еще завтраки, обеды, ужины, которые надо из чего-то приготовить, в то время как в холодильнике пусто.

После нескольких лет отчаянной экономии Елена наконец поняла, что на мужа надежды мало, и пошла работать. Весьма скоро молодого экономиста с научной степенью по достоинству оценили в одной процветающей строительной компании. Кормильцем семьи стала жена. Отношения супругов дали трещину. И стоило Лобову лишь заикнуться об очередном полевом сезоне, как в доме начинались скандалы. Собственно, они не прекратились даже после развода, последний, к примеру, разразился шесть месяцев назад.
* * *

Это было в октябре прошлого года, когда Лобов осуществлял археологическое наблюдение за инженерными работами на улице Рабочей[2] – там прокладывали коммуникации к будущему дому, – и нашел грамоту. Грамота, содержащая всего несколько начальных букв письма, была разорвана и по большому счету «малоперспективна». Дело совершенно обычное. Древним новгородцам, как и нам, живущим тысячу лет спустя, вовсе не хотелось, чтобы кто-то посторонний читал их личную переписку. В XXI веке для этого придумывают разные коды доступа, пароли, уничтожители бумаг. Ну а тогда люди просто рвали полученные письма на мелкие кусочки.

С такими «кусочками» новгородским археологам приходится сталкиваться часто. И как бы ни был мал найденный клочок бересты, его все равно необходимо пронумеровать (на сегодняшний день общее количество найденных грамот уже перевалило за тысячу) и снять прорись, то есть копию. Привычная, в общем-то, работа. Непривычным же стало то, что на следующее утро Лобов нашел вторую половину этой грамоты, обширнейший текст превосходной сохранности, который Дмитрий Сергеевич читал с замиранием сердца. Разумеется, грамота требовала более детального изучения. Этим занимались специалисты по древнерусскому языку, точнее, по древненовгородскому диалекту.

Несколько минут Лобов пребывал в состоянии восторженного ликования, ничего вокруг не видя и не слыша. Как вдруг ощутил на своем плече легкое прикосновение, а рядом с ним будто из-под земли вырос какой-то чернявый парень.

– Что, что вы хотели? – спросил Лобов, осторожно укладывая грамоту в банку с водой[3], и стал искать в карманах мобильный – ему не терпелось сообщить о своей находке на Базу[4].

– Дмитрий Сергеевич, может, не будем торопиться? – сказал чернявый с кривой улыбочкой.

– Простите? – не понял Лобов, а парень взял его под локоток и, отведя в сторону, настоятельно посоветовал пока не докладывать начальству о находке.

– Что значит «пока не докладывать»?! Вы, собственно, кто такой?! – после паузы произнес Дмитрий Сергеевич, на какое-то время даже потерявший дар речи.

– Всего-то дней двадцать надо подождать, – без тени смущения продолжил незнакомец, – но за каждый из них вы будете получать по сто долларов. Итого получается две тысячи.

Чернявый кашлянул и уставился на Лобова, который растерянно оглядывался по сторонам, – по странному стечению обстоятельств из всей группы «надзирающих» в раскопе остался один он. В тот же момент в его кармане прощально пискнул мобильный – разрядилась батарейка.

Впрочем, нечто подобное, пусть и не в такой категорической форме, уже случалось с сотрудником Новгородской экспедиции Дмитрием Сергеевичем Лобовым. Все из-за того самого закона, запрещающего проводить любое строительство в охранной зоне города без согласования с археологами. А это, извините, пробивка шурфов, изучение почвенного среза и другие дорогостоящие и долговременные мероприятия. Иной раз бывает, что не успели копнуть, а под землей целая улица открылась! На то он и Новгород. Но даже здесь в последние годы ловкие застройщики научились обходить суровый закон.

Однако в этот раз циничное поведение чернявого перешло все мыслимые границы. Подумать только, прямо на раскопе взятку предлагать!

Лобов уже набрал в легкие побольше воздуха и приготовился дать наглецу решительную отповедь, как вдруг парень протянул ему свой телефон.

– Что? Зачем? – опешил Дмитрий Сергеевич.

– Это вас, – пояснил наглец.

На том конце провода Лобов услышал отчаянный голос бывшей жены…
2. Дурни Конец девяностых годов

То, что оба были новичками, Андрей понял сразу. Даже бинокль доставать не стал. Пендосовские армейские куртки, разгрузки с рюкзаками, берцы… все нулёвое. Точно из военторга сюда притопали. Кхе. Идут, глотку дерут. Козлы! Один коренастый, сутулый, с большими руками, другой долговязый и румяный, как девка. Обоим лет по двадцать, не больше. Смотри-ка, а тоже туда же.

Первый ручищами машет и еле телепает по склизким камням. Да, это тебе не пионерский турпоход… В горах все по-другому, и только такие дурни, как эти, не знают, что горы тишину любят, и то, что идти по кромке леса намного проще, чем по речным валунам…

Опа-на! А Румяный-то, похоже, хромает! Сработал, значит, его капканчик, который он, Андрей, на вход настроил. Кхе-кхе… На прошлой неделе в него барсучиха угодила. Но человек – не зверь. Барсучиху Андрею было жалко. А этих дурней – нет. Их еще покрепче шугануть надо, чтоб неповадно стало здесь шастать. Чтоб ни одна тварь больше на Черный Брод не сунулась.

Это его река, и его лес, и его капкан, который Румяного склеил.

Андрей помедлил, выбирая мишень.

Над лесом оглушительно грянул выстрел и разнесся эхом по Черному Броду. Потом второй.

Из орешника прыснула в небо перепуганная сойка.

Дурни, понятное дело, тоже очканули. У Сутулого с плеча сорвался рюкзак – в рюкзак Андрей и целился. Парень пригнулся и буквально вприсядку почесал к поваленному дереву. Румяный просто мешком осел на камни и заблажил, прикрыв голову руками.

Первым опомнился Сутулый.

– Хорош палить! Мы уже уходим!!! – что было сил закричал он, обводя взглядом крутые лесистые берега реки, но так и не сообразил, откуда стреляли.

Рывком он подбежал к своему спутнику и что-то быстро затараторил. Шум реки заглушал его голос. Румяный поспешно вскочил.

– Мы уходим!!! Не стреляй! – тонко, по-бабьи закричал он и для верности поднял кверху руки.

Не прошло и пяти минут, как дурни, подхватив рюкзаки, перебрались на другой берег речки и в темпе вальса зашагали в сторону дороги.

– Пустые, как есть пустые. По-другому и быть не могло… – усмехнулся про себя Андрей, достал флягу, сделал большой глоток, а потом крестообразно окропил водкой тропу.
3. На даче в Абрамцеве

ОТ ГРИГОРИЯ К ДМИТРУ.

[…] а у нас дома все в порядке […] Ты ко мне кое-что из вестей переправляй. […] Если можешь, помогай мне чем-нибудь.
Фрагмент грамоты 286, Неревский раскоп, усадьба Е, XIV в.

После холодной, «заблудившейся где-то» весны в город наконец пришло тепло, и к майским праздникам, будто по заказу, включили яркое солнце и голубое небо. Сменив опостылевшие за зиму сапоги и куртки на кроссовки и шорты, москвичи с восторгом устремились за город.

Лобов тоже радовался теплу, но в отличие от остальных он мечтал не об отдыхе. Для него жаркая сухая погода служила сигналом к началу полевого сезона, поэтому Дмитрий Сергеевич с особым вниманием следил за метеосводками. Хотя новгородская весна совсем не та, что в столице. Она, как застенчивая барышня, то улыбнется, то вдруг спрячется. И какая может быть работа, если в раскопе воды по колено!

В прежние годы на новгородчине «старт» работ объявлялся в июне. Однако глобальное потепление нарушило привычный график. В прошлом году лобовская партия приступила к раскопкам на две недели раньше срока. Ну а в этом, если природные аномалии не подведут…

Лобов поднял глаза к ясному, без единого облачка небу, вознося мольбы о продолжительной засухе, как тут перед капотом его автомобиля неожиданно нарисовалась старая разлапистая сосна. Чудом справившись с управлением, Дмитрий Сергеевич перестал мечтать и задумался о неприятном.

Предстоящая встреча с Еленой его пугала, как и в прежние годы. Нрав у бывшей супруги был тяжелый, язвительность и вредность – в крови, а реакция – молниеносная. В семейных баталиях Елена не знала себе равных. Обычно Лобов капитулировал еще до начала сражения. Приметив эти его пораженческие настроения, жена избрала другую тактику. Словесные перепалки сменила череда глубоких затяжных обид, когда Елена, как монах-схимник, уходила в затвор, молчала, общаясь с бывшим мужем лишь через дочку. В такой молчанке Лобов провел всю зиму и начало весны, придавленный клеймом «убийственного эгоиста». Перед затвором Елена объявила ему, что, мол, он не оторвется от своей вонючей бересты, даже если ее и Альку будут резать на части. Хотя на самом деле та пресловутая история с подкупом и шантажом закончилась, практически не начавшись. Тогда Лобов даже не успел договорить с Еленой по телефону, как на раскоп явилась комиссия и наложила запрет на строительство. По иронии судьбы оказалось, что ведет его та самая компания-застройщик, в московском офисе которой работает Елена Лобова.
* * *

[…] Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, […] что ко мне ты в эту неделю не приходил.
 Из грамоты 752, Неревский раскоп, XII в.

Калитка на участок была распахнута. До Дмитрия Сергеевича долетел звонкий голос дочери. Она стояла на ступеньках перед входом в дом, высокая, тоненькая, худые руки покрыл первый весенний загар, копна каштановых волос, забранная на макушке в хвост, напоминала ананас.

– Мама! Папа приехал! – закричала Алевтина и устремилась навстречу Лобову. – Папуль, это грандиозно! Представляешь, что я, то есть мы с мамой, только что нашли! Когда у калитки гортензию сажали. Копнули, а там – смотри… – И она с гордостью показала отцу находки: сломанные очки без стекол, обломок керамического блюдца и железного солдатика без головы…

– Что скажете, профессор Лобов? – спросила дочь, отряхивая майку и бриджи от земли.

– Хм, могу сказать, что материал многообещающий. Нельзя также не отметить прекрасную сохранность находок… – с притворной серьезностью оценил Лобов, рассматривая безголового солдатика.

Тинка покатилась со смеху.

– А каково ваше мнение? – в свою очередь спросил ее отец. – Не забывайте, что на основе найденного археолог должен построить научную гипотезу.

– Ну, если очки, то, значит, здесь жил человек, который плохо видел. Предположим, пожилой. А в солдатиков играют только мальчики. Получается, что раньше на этом участке жила какая-то бабка и воспитывала внука… Хотя очки, похоже, не женские…

На крыльце с ящиком рассады в руках появилась Елена, губы ее растянулись в не очень убедительной улыбке.

– Здравствуй, Дмитрий.

– Добрый день, Лен.

– Кстати, папуль, ты ведь еще ничего не знаешь! Я тут думала, думала, короче, много думала и решила тоже поступать на археологический! – с воодушевлением сообщила дочь.

– Чтобы потом, как папуля, сидеть без гроша, – поддержала разговор Елена.

– Ну и что, что без гроша! – В голосе дочери звучал вызов. – А может, совсем даже наоборот! И меня, как профессора Лобова, будут показывать по телевизору! Пап, слушай, я вот еще чего подумала. Что скажешь, если в этот сезон я поеду в Торново вместе с тобой! Ты ведь не против?! Сам же говорил, что выбор профессии дело ответственное, надо взвесить все «за» и «против». Ну, говорил же? – На лице дочери сразу появилось умильно-жалобное выражение.

«Зачем ей археология?! Ей бы во ВГИК, на актерский!» – Лобов неуверенно кивнул и тотчас поглядел на Елену, которая с каменным видом стояла рядом.

– Вот я и хочу реально, на месте, прикинуть: «мое» это или «не мое»… Типа на собственной шкуре узнать… – продолжила Аля.

– …что такое энцефалитный клещ, ядовитые змеи и гнус, – закончила ее мысль Елена. – Надеюсь, Лобов, у тебя хватит ума отговорить свою дочь от этого безумия.

– Постой, Алечка, а как же школа? – повиновался Лобов.

Елена закатила глаза.

– Пап, алё! Она заканчивается двадцать восьмого мая! – парировала Алевтина.

– …то есть я имею в виду, задание на лето, практика?

– Дмитрий, ты лучше расскажи ей, что значит ночевать в душной палатке, не имея возможности принять ванну, не разгибаясь, под палящим солнцем сидеть в грязной земляной яме! – деревянным голосом чеканила Елена.

Аля заткнула уши.

– Нет! Все! Закрыли тему, я уже это пятьсот раз слышала, лучше пойду переоденусь.

Лобов переминался с ноги на ногу.

– Лен, если ты думаешь, что я в восторге от этой ее идеи, то ты заблуждаешься… – начал было он. Внезапно в голову ему пришла здравая мысль, и он заговорил увереннее: – Ты, конечно, права, условия в лагере непростые, работа тяжелая. Вот и представь, как наша нежная Алевтина туда приедет, поработает, хлебнет лиха, а потом возьмет да и плюнет на всю археологию раз и навсегда!

Вместо ответа Елена снова испустила протяжный вздох, но, похоже, задумалась – в словах бывшего супруга, как это ни парадоксально, было нечто здравое.

Переодевшись в какие-то развевающиеся лоскутки, на веранду вернулась Алевтина, – к середине дня стало совсем уже по-летнему жарко.

– Все ругаетесь? Ну, не буду вам мешать, – на ходу бросила она и сбежала в сад.

Дмитрий Сергеевич поспешил перевести разговор на самую безопасную тему, спросив Елену о предстоящих посадках. И та, сменив гнев на милость, повела его на участок показывать «сухой ручей» – предмет ее особой гордости.

«Кто бы мог подумать, что Ленка станет такой… И откуда у нее взялась эта страсть к саду», – мелькнуло в голове у Лобова, с притворным интересом разглядывающего чахлые, едва проклюнувшиеся ростки среди уложенных рядами камней. Рассказ жены о камнеломках, живучках и еще каких-то ложных очитках его совсем не увлек.

– О! Седум триколор – прекрасный выбор для рокария. Он, кстати сказать, не требует ухода, а цветет почти все лето… – Из-за редкого штакетника показался полноватый господин в выцветшей милицейской рубашке и с лопатой в руках.

– Здравствуйте, Валерий Петрович. Я смотрю, вы с самого утра на полевых работах, – с улыбкой произнесла Елена и представила Дмитрию соседа со смешной фамилией Торопко, нисколько не вязавшейся с его вальяжной внешностью.

Поговорив о прополке, поливе и удобрениях, Валерий Петрович сменил тему и обратился к Лобову:

– А вас, Дмитрий Сергеевич, мы с женой видели по телевизору. Я Леночке говорил. Тема эта, знаете, меня так увлекла, что я даже в Интернет потом залез. Никогда бы не подумал, что работа археолога похожа на нашу, оперативно-следственную.

– Валерий Петрович – подполковник МВД, расследовал громкие дела, – объяснила Елена.

– Это все в прошлом, я уже второй год как в отставке, – не без грусти сказал Торопко. – Знаете, Дмитрий Сергеевич, что меня больше всего поразило в вашем выступлении? Это когда вы про старинные ножи объясняли, не помню точно, один, кажется, десятого века, а другой одиннадцатого. И вроде бы ножи как ножи, только один самозаточной, более качественный, а другой попроще. Однако вы из этих, так сказать, вещественных доказательств столько информации выжали, что просто диву даешься. И про товарно-денежные отношения, и про свободный рынок, и оптимизацию производства…

– Да-да, вы правы! – воодушевился Лобов. – Археология близка к криминалистике, методы схожи. Имея в наличии два вещественных доказательства, хотя, по правде, их было много больше, мы позволили себе предположить следующее: чтобы сделать один самозатачивающийся нож, ремесленник тратил столько же времени, сколько ему требовалось для изготовления трех простых. Спрос, как известно, рождает предложение. И ремесленник оптимизирует производство под новые рыночные отношения. Даже в ущерб качеству товара. Таковы законы рынка, который возник в Новгороде как раз на рубеже одиннадцатого – двенадцатого веков.

Торопко уважительно закачал головой и хотел еще о чем-то спросить Лобова.

Но тут из дома донесся нетерпеливый голос Алевтины:

– Ну чего вы не идете! Чай-то остынет!

Разговор с любознательным соседом пришлось прервать.

– Какой приятный человек этот ваш Торопко! – усаживаясь за накрытый стол, сказал Лобов.

– Да, четкий дядя, – согласилась Алевтина, она разливала по чашкам чай. – Он такие истории рассказывает о своей прошлой работе, прям настоящие ужастики!

– О! Представляете, а со мной тоже сегодня одна история вышла! – Вспомнив о гэкающем капитане, Лобов стал рассказывать про женщину с разными глазами и про свою визитную карточку, найденную за подкладкой ее сумочки.

– Ничего себе! – оживилась Аля. – И как ее убили?

– Почему сразу убили? – возразил Дмитрий Сергеевич. – Полицейский сказал, что труп не криминальный, вроде бы какое-то бытовое отравление.

– Ну, тогда неинтересно! А про разные глаза нам рассказывала биологичка! – продолжила дочь. – У этих людей в организме с меланином напряженка… Короче, такое отклонение встречается очень редко, только у одного процента населения.

– То, что на трупе женщины оказалась именно твоя визитная карточка, меня лично нисколько не удивляет, – нахмурилась Елена.

– Почему? – удивился Лобов.

– Потому что нечего раздавать их всем без разбору! – отрезала она.

Бывшая супруга по привычке болезненно реагировала на любое упоминание о женщине в рассказах Дмитрия Сергеевича.

– Ма, ну чего ты опять! – Аля подошла к матери и обняла ее за плечи. – Праздники, погода отличная…

И Лена не стала развивать тему, замолчала.

Тем временем Аля забрасывала отца вопросами о предстоящей экспедиции.

Работает ли там Интернет? Брать ли с собой купальник? Будет ли в лагере молодежь или одни «старперы»? Какую работу поручат ей?

– Кстати, по поводу разного цвета глаз… – внезапно перебила их Елена, в голосе ее зазвучали хитрые нотки. – С одной такой дамой я лично была знакома. – Она, прищурившись, посмотрела на бывшего мужа: – И ты, Лобов, тоже. Монументальная такая, роскошная, вся в золоте, с бездонным декольте. Помнишь, мы вместе сидели в ресторане «Галеон»? Неужели забыл? – Взгляд бывшей жены потеплел. – Господи, как же это давно было, просто в другой жизни. Это когда мы в Лозовом отдыхали. А ту разноглазую тетку звали – Алина!

Легкий ветерок качнул кружевную занавеску на окне, из которого пахнуло весной, теплом и молодостью. А перед мысленным взором Дмитрия Сергеевича мгновенно нарисовался морской пейзаж. Волны, камни, ветер, солнце – и счастье…
4. Мало ли в горах людей пропадает…

ПОКЛОН ОТ ПАРФЕНИЯ К ИГУМЕНУ.

Как я порядился, так и живу. […]

А Василько село разоряет…

Позаботься, господин, обо всем этом.
Из грамоты 359, Неревский раскоп, XV в.Конец девяностых годов

В этом лесу Андрей чувствовал себя как дома и мог ходить по нему хоть с завязанными глазами. Он знал здесь каждое дерево, каждый камень, каждый поворот тропинки… Внизу у реки лес шел пологий, обзорный, почти без кустарника и все больше лиственный – орешник, дуб, красный клен, осина. Но стоило чуток подняться, как сразу начинался подлесок – плющ, дикая ежевика, шиповник, и подъем чувствовался, правда, пока легкий. А вот от старой поваленной сосны с вывороченными наружу корнями тропа уже круто забирала вверх и шагов через пятнадцать, сразу за большим мшистым валуном, резко обрывалась. Чуть зазевался и… картина Репина «Приплыли!».

Яма! Кхе.

Она хоть и не глубокая, но края у нее скользкие, уцепиться не за что. А на дне десятка два острых камней.

Эту яму, как и хлипкий мосток через промоину и капкан в начале тропы, Андрей устроил специально для незваных гостей. Те двое дурней – не в счет. Из-за них он бы даже заморачиваться не стал. Одно слово – салаги! Ни хрена не умеют, не знают…

Но ведь приходят и другие, у которых и опыта, и наглости поболе. Таких на пиф-паф не возьмешь. Они сперва свалят, чтобы прикинуться, будто ушли, а на другой день сызнова по-тихому припрутся.

То тут, то там замечаешь следы: свежее кострище, пустые бутылки, куча дерьма… С такими сложнее, но и на них укорот найти можно.

А вот третья категория следопытов, местная гопота, самая что ни на есть опасная. Их Андрей ненавидел люто, для них и сюрпризы свои готовил. Причем всякий раз что-то новенькое придумывал, не повторялся. Ведь если по чеснаку, то они-то, как никто, должны знать, куда можно соваться, а куда – ни-ни… Года три назад было дело, один чудик на него с лопатой попер, кряжистый такой, здоровый, Андрей его не раз на толкучке встречал и на пляже. А тогда в лесу вышел он из-за дерева, от злости аж трясется, глазами сверкает, а в глазах-то – страх. И еще жадность какая-то скотская, ненасытная…

Таких людей Андрей презирал, потому что сам приходил сюда вовсе не из корысти. Он просто любил этот лес, эти горы, эту землю…

– Все, что в ней есть, принадлежит нам по праву рождения! – говорил ему дед. – Наше с тобой дело ее от чужаков охранять.

Андрей любил деда. Правда, сейчас старик чуток сдал, а раньше мог цельными днями горы утюжить, километры по лесу чесать без всякой одышки. Это дед Андрея к лесу приучил. Еще пацаном с собой его брал, по ходу учил всему, что сам знал. Как в горах не замерзнуть, как по звездам дорогу найти, как брод на реке отыскать в паводок. Всю науку дед по жизни освоил на своем личном опыте, въедался в самую соль, а книжки не признавал, не доверял им.

– Вранье все, писанина их эта! Про что пишут, сами ни бельмеса не понимают. Книжники, едреныть… Им бы послушать, что люди про то говорят. Положим, в старину в местных речках золото водилось. И как, спрашивается, тогда люди золотой песок-то мыли? На бараньих шкурах и мыли. Вот тебе и золотое руно! А этим простофилям все невдомек. Нету у них уважения к земле. Им только денег давай, да побольше.

Что же касаемо чудика того, что с лопатой попер, то Андрей больше никогда про него не вспоминал. Чудик сам себя наказал, сам оступился. Был человек – и нет человека.

Его так и не нашли. Но слухи по району ходили долго. Бабы ведь как начнут языками чесать, не заткнешь, мол, от милиции толку чуть, кругом одни бандиты. Они всем заправляют, людей похищают, убивают, во всем, стало быть, и виноваты.

Андрею повезло, что жена ему под стать попалась, молчаливая и понятливая. Только раз спросила, он и ответил:

– Да мало ли сейчас людей пропадает, что в горах, что в городе, без разницы. Время такое.
5. Лозовое

ОТ МИКИТЫ К УЛИАНИЦЕ.

Пойди за мене. Яз тьбе хоцю, а ты мене. А на то послух (свидетель жениха)

Игнат Моисиев.
Из грамоты № 377, XIII в.

Откуда-то из закоулков памяти выплыло загорелое, смеющееся Ленкино лицо. Она сидела в ореоле брызг на камне у моря. А там на большом просторе пенились волны и рвались на берег… Помнит ли он Лозовое? Конечно, да. А что им с Еленой еще помнить?

Они поехали в Лозовое в сентябре 97-го года, через четыре месяца после свадьбы – раньше никак не получалось. Молодожены-аспиранты. Медовый месяц с отсрочкой. И денег, ясное дело, в обрез. Идею подбросил, кажется, Костя Тарасов или Шепчук… а Лобов сразу за нее ухватился. Ребята работали тогда в Краснодарском крае, в районе большого Сочи, на Красном кургане[5]. Сидели они там плотно с весны, освоились, обзавелись знакомствами, вот и договорились с жильем. Маленькую живописную хибарку на скале молодоженам сдали почти даром. Обстановка скромная: стол, стулья и железная кровать, которую они с Ленкой регулярно испытывали на прочность. Удобств, понятно, никаких, но зато садик с виноградом, рыболовные сети и старая лодка «Пират» на ржавой цепи. Потом на этом «Пирате» они едва не утонули по неопытности. Лодка-то с течью была… Впрочем, тогда они с Ленкой даже не испугались. В молодости все воспринимается просто, легко. Легко таскать по жаре трехлитровые банки с вином, легко мотаться к друзьям на раскоп, пять км туда, пять обратно, легко нырять со скалы вниз головой, доставать со дна ракушки, плавать наперегонки… Ленка всегда отлично плавала, лучше, чем он. Но теперь себе такое даже представить страшно, чтобы главный бухгалтер строительной компании ночью голышом купался…

Вода пенится, искрится. Все гибкое Ленкино тело покрыто маленькими светящимися пузырьками, она и сама светится, лучится, точно русалка.

– Смотри, Ленка! Лунная дорожка! – срывающимся голосом кричит ей Лобов, и в горле у него от счастья что-то щекочет, он прижимает ее к себе, не хочет отпускать…

«Митя и Лена – попугайчики-неразлучники» – прозвал их Костя Тарасов. Он частенько навещал их после работы, один или вместе с другими ребятами, с Леней Шепчуком, с Женькой Ярис.

Услышав звук мотора старой экспедиционной «Нивы», Лена с Митей спешно натягивали на себя одежду, о которой в любовной неге напрочь забывали. Костя привозил арбузы, сыр, свежую рыбу, вино, а для дам – шампанское. И они закатывали настоящие пиры. Тарасов любил шиковать. Хотя с деньгами у него, впрочем, как и у всех, тогда было туго.

В 90-е археология переживала не лучшие времена. Работали практически даром, на чистом энтузиазме. Некоторые из коллег навсегда ушли из профессии, другие же метались в поисках более хлебных направлений. Больше всех суетился Шепчук, который уже не раз менял «тематику». Начав, как и Лобов, с Новгородчины, он вдруг двинул в калмыцкие степи в погоне за каким-то валютным грантом. Когда же по институту разнесся слух о спонсорах из Краснодара, он тотчас прикатил к Тарасову под крыло. Даже шутка тогда родилась, что, мол, археологи, если судить по их доходам, подразделяются на две категории: сытые, благоденствующие «Дети капитана Гранта» и «Сыновья лейтенанта Шмидта», вечно стоящие с протянутой рукой у министерского порога.

Лобов с Тарасовым, относившиеся ко второй категории, не одобряли шепчуковских метаний. Тот же яростно с ними спорил, апеллировал к общественному мнению, то есть к Ленке.

– Это ты, Лобов, сейчас так говоришь! Но помяни мое слово, когда у вас с Еленой Прекрасной родится ребенок, ты мгновенно забудешь о своих драгоценных принципах. Они хороши для фанатиков, аскетов, холостяков. А у тебя, дружочек, теперь семья. Сохранять верность можно кому-то одному, либо семье, либо Господину Великому Новгороду!

Костя Шепчуку возражал, а Лобов смотрел на Ленку, которая от этих разговоров делалась тихой и скучной.

Потом все вместе поднимали бокалы и провозглашали тосты не за нынешний раскоп, понятное дело, потому как примета плохая, а за Рюриково городище, за Боспорское царство, за царя Митридата VI Евпатора, все глубже и глубже зарываясь в культурные слои…

Однажды, уже под конец их медового отпуска, к ним приехал Костя Тарасов. Он был без вина, сосредоточен и деловит.

– Слушай, Димка, нам сегодня из города позвонили… – начал он, с опаской поглядывая на Лену. – Словом, просили срочно выделить сотрудника, хорошего специалиста. В Сочи. Как я понял, там проводится какая-то экспертиза по нашей части, нужно авторитетное мнение. А у нас, ты же знаешь, с народом беда, некого послать. Сам я с бумагами закопался, скоро сам и за лопату возьмусь… Вот я и подумал, что вам вроде до самолета всего дня два осталось… Ленк, там, кстати, обещали с гостиницей похлопотать, – прибавил серьезный аргумент Тарасов и умоляюще посмотрел на Лобова, тот на Елену, а она, рассудив, что в Сочи еще не была, сразу взяла и согласилась.

Словом, через час Митя с Леной уже сидели в экспедиционном автомобиле, слушая неиссякаемый поток армянских анекдотов водителя Рубена. Через три часа, бросив вещи в какой-то гостинице, они встретились с молчаливым «человеком из органов» (!) Иваном Ивановичем и той самой разноглазой Алиной. А еще через полчаса Ленка отправилась гулять по набережной, а Лобов впервые в жизни едва не потерял сознание. По правде сказать, было от чего…
* * *

ОТ БОРИСА К НАСТАСЬЕ.
 

Как придет эта грамота, пришли мне человека на жеребце. […] А у меня тут дел много.
 Из грамоты 43, Неревский раскоп, XIV в.

Алина Дмитриевна (или Дмитриева – за давностью лет теперь и не вспомнишь) в самом деле была дамой роскошной. Высокая, статная, белые кудри рассыпаны по скульптурным плечам, глаза ярко подведены… Их разный цвет придавал ей какую-то особую пикантность. В первые минуты Лобову казалось, будто она ему подмигивает.

Теперь он ее отчетливо вспомнил. Вспомнил даже то, что под взглядом-рентгеном «человека из органов» Алина заметно нервничала, и по ее гладкой коже в бездонное декольте устремлялись струйки пота.

Говорила она быстро, с малоросскими интонациями, часто повторялась, будто оправдывалась:

– Понимаете, я сразу позвонила, хотя все было как обычно. Постоянный клиент принес на комиссию вещь. Вот и запись в книге прихода, у нас с этим строго. Но вещь сотрудница принимала без меня. И как только я пришла и увидела, то сразу ей сказала, сразу поняла и позвонила… – Грудь женщины высоко вздымалась.

Впрочем, Дмитрий Сергеевич впал в состояние столбняка не от вида глубокого декольте директрисы антикварного магазина. Он вообще про него забыл, стоило ей извлечь из сейфа нечто абсолютно фантастическое.

– Уверяю, не каждому из нас доведется такое увидеть! Тем более подержать в руках! – рассказывал он потом коллегам, все еще находясь под впечатлением.

И дело было даже не в золоте, хотя и в нем, конечно, тоже. Потому что диадема, а именно этот предмет лежал тогда перед Лобовым на столе, была выполнена из чистейшего золота. Но все же было нечто другое, что так заворожило молодого археолога.

– Понимаешь, это трудно объяснить… – В тот же вечер он позвонил Косте Тарасову, который в ответ только охал и ахал. – Тут будто бы сама история ожила, будто древние эллины в дверь постучались… Ты не смейся! На мгновение мне даже почудилось, что я вижу эту прекрасную гречанку…

Само собой, для Ивана Ивановича, «человека из органов», и его коллег у археолога Лобова нашлись более вменяемые слова.

В экспертном заключении он указал все основные параметры предмета:

«Изделие: головное украшение в виде незамкнутого кольца, диадема или венец. (Украшение предпол. женское.) В центральной части предмета имеются три камня зеленого цвета, без огранки. (Предпол. изумруды.) Внешняя стенка изделия украшена геометризованным орнаментом. Орнамент выполнен в стилистике позднего эллинистического искусства. (Предпол. время изготовления: II–III вв. до н. э.) Сохранность хорошая. – Далее он, тщательно измерив и взвесив диадему, записал ее высоту, диаметр и вес, потом, подумав, прибавил: – Требуется детальная экспертиза. Эрмитаж».

Про специалистов из Эрмитажа Лобов тогда еще не раз повторял.

– Да ей в музее место, а не в антикварной лавке! – расхрабрившись, заявил он.

После чего люди из органов многозначительно переглянулись, забрали документ и ушли. Остался лишь Иван Иванович. Он еще задал Лобову несколько вопросов, но, узнав, что на следующий день тот возвращается в Москву, помрачнел – надо было осмотреть и отписать бумаги еще на несколько предметов.

– Боже мой! Откуда только вы их берете? – поперхнувшись, глупо спросил Дмитрий. – Очень жаль, что не получится на них взглянуть.

Тут весьма своевременно поступило предложение вместе отобедать – Алина Дмитриева на правах хозяйки пригласила «своих гостей» в соседний ресторан.

Как раз за обедом к ним и присоединилась Елена. Разговор пошел живее. Лобов расхваливал Ивану Ивановичу своего друга Тарасова:

– Он отличный профессионал! Специализируется на древнегреческой культуре. Да он лучше меня справится! Не беспокойтесь.

Теперь тот самый обед в ресторане «Галеон» вспомнился Дмитрию Сергеевичу во всех деталях, что ели, что пили, где сидели, какая играла музыка. Именно тогда после плотной трапезы, винных возлияний и танца с разноглазой Алиной Дмитриевой под «Ace of base» он вручил ей эту злосчастную визитную карточку, на которой за неимением мобильного был указан номер телефона московской квартиры.

«Воистину удивительна человеческая память, которой, в сущности, мы совсем не умеем пользоваться. Шестнадцать лет прошло, а кажется, будто вчера это было…» – подумал Дмитрий Сергеевич и принялся рыться в дорожной сумке в поисках клочка бумаги с номером телефона капитана Неверова.
6. Хороший дачный сосед и детективный клуб

ЧЕЛОБИТЬЕ ПОСАДНИКУ НОВГОРОДСКОМУ ОНДРЕЮ ИВАНОВИЧУ

от твоего ключника и от твоих крестьян. […] Надеемся, господин, на Бога и на тебя, своего господина.
Фрагмент грамоты 39, Неревский раскоп, XIV в.

«Достойная работа с неплохим окладом, отличный соцпакет, и от дома недалеко. Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость!» – как заклинание повторял Валерий Петрович, пытаясь самого себя убедить, что сделал правильный выбор, выйдя в отставку. Иногда после долгих разговоров с женой ему это даже удавалось. Но только иногда. Потому что на новой работе бывший начальник оперативного отдела подполковник Торопко невыносимо страдал от скуки. Он скучал по бывшим коллегам, по своему тесному, заставленному дешевой мебелью кабинету, по утренним планеркам и крикливому полковнику Балуеву. Жизнь без происшествий, без привычного «возбудить уголовное дело по факту…» ему казалась пресной и пустой. Организм требовал адреналина, а мозг сыскаря – новых запутанных головоломок, которые, как клубок, надо медленно, осторожно распутывать. В этом вся суть сыскного дела, от этого сразу кровь закипает!

Жена Светлана не раз говорила, что адреналин, как наркотик, вызывает в организме устойчивое привыкание и зависимость. Но вот только где ж им подзарядиться, если уже год сидишь на посту начальника отдела безопасности медклиники «Возрождение», а вокруг лес, сосны, тишина и покой – он тут всем пациентам прописан. Обстановка расслабляющая, никаких стрессов.

– А они все-таки нужны! – возражал жене Торопко. – Чересчур спокойная жизнь делает человека ленивым и тупым! Вот смотрю я на своих ребят-охранников, вроде молодые парни, а живут, как во сне, еле ноги передвигают, ничего им не надо. Нет, будь я лет на десять моложе, никогда бы не пошел работать в такое сонное царство…

– И помер бы от инфаркта на каком-нибудь очередном месте происшествия. Что, я не помню, как ты с работы возвращался и сердечное горстями глотал! – говорила ему Светлана.

В отличие от мужа, она была очень даже довольна его новой работой. Собственно, Светлана ее и нашла, так как сама трудилась в клинике «Возрождение». Терапевт в любом медучреждении нужен, тем более в психоневрологической больнице.

С супругой Валерий Петрович обычно не спорил, и теперь не стал, понимая, что она во многом права. Ведь надо честно признать, что сейчас у него появилось свободное время, можно и киношку по телику посмотреть, и книжки почитать, и на дачу съездить.

Небольшой домик с участком они с женой купили лет десять назад, но только на пенсии у Торопко появилась возможность им заняться. Он всегда мечтал о яблоневом садике, о грядках с лучком, петрушкой, о цветнике с пионами, а еще чтоб была беседка, стол с самоваром, стаканы в подстаканниках и крепко заваренный индийский чай.

Валерий Петрович был большим любителем чая. У него даже целая коллекция имелась. Про чай он знал все, ну, или почти все, и любил устраивать дегустации для соседей. На его чайную веранду многие, как в клуб, приходили пообщаться…

Тем более у Торопко был редкий дар собеседника. В силу профессии он очень внимательно умел слушать, задавать вопросы, мягко, ненавязчиво, но результативно, а потом, если потребуется, мог что-то посоветовать. Чужие проблемы, конфликты с родственниками, скандалы с соседями, земельные тяжбы – какая-никакая, но пища для ума. Стоит отметить, что многим советы отставного подполковника МВД, неплохо разбиравшегося в законах, пришлись очень кстати, помогли в сложных жизненных обстоятельствах. Число благодарных соседей росло, посетителей на чайной веранде прибавлялось. Наведывалась к Валерию Петровичу и ближайшая соседка по участку, Елена Лобова. Прошлой осенью с ней тоже приключилась неприятная история. Руководство компании, в которой она работала, пыталось через Лену оказать давление на ее бывшего мужа. Из-за несговорчивости археолога Лобова фирма не могла начать строительство нового объекта. Торопко не составило труда навести кое-какие справки и посоветовать Елене единственный, хоть и малоутешительный выход из положения: немедленно самой написать заявление об уходе.

– Все равно через месяц у вашей фирмы отзовут лицензию. Наверху уже все документы готовы.

Так оно и вышло. Случай пусть и не рядовой, но малоинтересный. Уравнение со всеми известными. Но вот последний рассказ Елены о визитной карточке мужа, случайно найденной в сумочке умершей женщины, прозвучал для Торопко как восхитительная музыка.

– Вот это я понимаю! Дело о старой визитной карточке! Просто-таки настоящий Конан Дойл! – мечтательно воскликнул бывший сыщик и смутился, на мгновение забыв о том, что речь идет о реальной смерти и реальном убийстве.

– Объясните все же, Валерий Петрович, – переспросила его Елена, – почему вы склоняетесь к тому, что эту Алину убили?

– Предполагаю. Из опыта, – с охотой принялся объяснять Торопко. – С некриминальным трупом полиция обычно долго не возится. Ну, проведут они опрос населения, объявят по местному телевидению приметы умершей и положат дело в стол. Рутина! А тут сотрудник не поленился Дмитрию Сергеевичу в Москву позвонить. И очень упорно до него дозванивался. Вы же сами говорили, что по московскому номеру Лобова застать практически невозможно. Похоже, что опер схватился за единственную ниточку.

– Вот это логика! – тотчас вмешалась Алевтина, которую страшно заинтересовала детективная составляющая беседы.

– Для настоящей логики у нас информации, увы, недостаточно. Нужен протокол осмотра тела, результаты вскрытия, контакты жертвы, распечатки с ее мобильного. Вот тогда мы бы поупражнялись в логике. Хотя вы сказали, что телефона при ней не нашли… – посетовал Торопко, но в глазах его загорелись хитрые искорки. – И все-таки при нашей фактологической скудости есть кое-что, что заставляет задуматься!

– То, что в сумочке не было никаких документов? – спросила Аля.

– Это тоже, конечно. Но я сейчас о другом. Сама должность потерпевшей лично меня наводит на размышления. Что такое – директор сочинского антикварного магазина в конце девяностых? Почти наверняка этот человек был связан с местными ОПГ.

– Что это – ОПГ?

– Организованная преступная группировка, – пояснил Торопко. – Ты, Алевтина, в силу молодости этого не знаешь, а вот мама твоя наверняка помнит, что тогда в стране творилось.

– Подумаешь, секрет полишинеля. Ясно, что в стране царил разгул криминала, – быстро вставила девушка.

– Вот именно, тем более в Сочи, – улыбнулся Валерий Петрович. – Всесоюзный курорт для братков-уголовников. Кстати, Лена, а как тот антикварный назывался?

– Помню только, что он располагался где-то в центре города в старом здании, и сам магазин был старый, еще советских времен, а рядом – ресторан, в котором мы обедали… – подумав, ответила соседка.

– Гм… не густо, – разочарованно вздохнул Торопко.

– Тоже мне проблема! Я этот магаз запросто в Инете пробью! – вскричала Алевтина. – И вообще, мам и Валерий Петрович, а давайте мы с вами организуем детективный клуб! Дачный детективный клуб! – с воодушевлением предложила она и посмотрела на Торопко. – Вы будете главным, а мы с мамой – на подхвате. Я, к примеру, могу в соцсетях эту Дмитриеву просколить. И вообще, без Интернета работать сейчас ни разу не круто!

– Аля, не говори ерунды, – осадила ее мать, – будто бы Валерию Петровичу больше нечем заняться.

– А ведь в самом деле нечем, – с грустной усмешкой ответил Торопко, вспомнив о своем бесконечно длинном отпуске, который начинался аккурат после майских праздников. Заняться участком посоветовала ему Светлана, которая всегда была права. Жену Валерий Петрович очень любил и уважал, даже немного побаивался. Вот и теперь он боялся ей признаться, что все эти ящики с цветочной рассадой, грядки с чесноком и миксбордеры с астильбой ему до смерти надоели.

Проводив соседок, Торопко испустил несколько протяжных вздохов и отправился поливать свежепосаженный газон. Он даже не подозревал, что спустя несколько дней «дело о старой визитной карточке» получит самое неожиданное продолжение…
7. Торновский<a type="note" l:href="#n6">[6]</a> раскоп. Гипотеза Дмитрия Сергеевича Лобова

ПОКЛОН ОТ МИХАЙЛЫ К ГОСПОДИНУ СВОЕМУ ТИМОФЕЮ.

Земля готова – нужны семена.
Грамота 17, Неревский раскоп, усадьба А, XV век.

Солнце припекало совсем не по-июньски. Легкий ветерок рябил гладь реки, шелестел зарослями молодого камыша, играл в кронах могучих сосен. Две из них, старые, почти высохшие, росшие на самом краю невысокого утеса и теснимые молодыми сосенками, казалось, были готовы сорваться вниз в реку. С противоположной стороны реки сосняк редел, а утес, больше напоминающий плато, аккуратными ровными террасами спускался к поляне, к заливному лугу. На этих террасах и были заложены четыре раскопа, четыре черных прямоугольника, размеченные колышками, а метрах в двухстах на поляне расположился лагерь археологов.

Утопая в ароматах хвои и полевых цветов, лагерь еще только просыпался. Он состоял из шести небольших жилых палаток, двух рабочих палаток побольше, стоящих вплотную друг к другу, – камеральной[7] и командирской с триколором на флагштоке. Была еще полевая кухня и сколоченные из горбыля душ и туалет. При кухне имелся навес с лавками и длинным обеденным столом, а рядом волейбольная площадка, турник и гамак. Словом, быт археологи наладили добротно, по-хозяйски – как-никак в Торнове они работали уже второй сезон. Хотя на самом деле торновским проектом Лобов занимался уже четвертый год, один из которых ушел на научное обоснование и, главное, на получение заветного Открытого листа, разрешения на производство археологических раскопок, и, соответственно, на поиски финансирования.

А началось все с берестяной грамоты № 1034[8], найденной на Троицком раскопе и датированной XI–XII веками, которую Лобов лично принял из рук участковой раскопа. Текст ее гласил: «…челобитная господину Юрию Олисевичу, […] мы по реке […] ходить боимся у торновой крепостицы торновцы самовольно поборы чинят […] с ладьи берут по десять кун. Помогай, господин, чем можешь, встань перед князем […]».

Коллегам Лобова топоним Торново, с ярко выраженной скандинавской окраской[9], встретился впервые – ни в одном из современных атласов населенный пункт с таким или похожим названием не значился. Однако Дмитрию Сергеевичу он был уже знаком. По счастливой случайности, работая накануне в Новгородском архиве, он наткнулся на дневник некоего господина Смирнова, отставного полковника от инфантерии, увлекшегося российской древностью. В 1867 году, следуя по историческому пути «из варяг в греки», господин Смирнов написал:

«Неподалеку от рыбацкой деревеньки Торново, что стоит на слиянии Волхова и Таводи[10], на высоком лесистом берегу в двухстах саженях на запад от крайней избы я приметил остатки древней каменной кладки, немало пострадавшей от корней могучих дерев… то, без сомнения, следы древней фортеции, для коей лучшего места и вообразить нельзя».

Сверившись с последними атласами Новгородской области, Лобов без особого труда выяснил, что деревенька Торново после революции получила новое название – Красный Рыболов и находится примерно в двухстах километрах на север от Новгорода.

Описание руин неизвестной «фортеции» вкупе с текстом берестяной грамоты Лобова, разумеется, заинтересовало. При первой возможности, хотя и без особых надежд, он туда отправился. Отыскать затерянный среди болот, лесов, удаленный от железных и автодорог Красный Рыболов оказалось непросто. Деревенька, состоявшая из дюжины дворов, относилась к разряду вымирающих. Во второй приезд Дмитрию Сергеевичу удалось обнаружить каменную кладку древнего сооружения, скрытую густой растительностью и едва выступавшую над землей. Именно тогда, после проведения разведки берега и лесистого утеса, в душе Лобова зародилось смутное предчувствие чего-то значительного, и он заболел идеей торновской экспедиции. Через неделю он снова приехал в Красный Рыболов, снял план крепости и собрал подъемный материал.

Ну а потом началось долгое, мучительное, подчас унизительное хождение по кабинетам. Понятно, что с дензнаками все расстаются неохотно, и чиновники, и частные благотворители. И еще неизвестно, чем бы все это закончилось, будь на месте Лобова кто-то другой, более обидчивый, менее напористый и энергичный. Тут стоит отметить, что Дмитрий Сергеевич обладал необыкновенным даром рассказчика, он умел восстанавливать далекое прошлое так, что оно становилось живым, ощутимым, полным красок, звуков, запахов, одним словом, он умел убеждать. Главное, чтоб аудитория подобралась соответствующая. И вот по воле случая на каком-то модном светском вечере Лобов познакомился с молодым бизнесменом, которому рассказ археолога очень даже пришелся по сердцу. Герман, так звали бизнесмена, оказался родом из Новгорода и сразу проникся идеей величия родного города.

– Вот вы такие интересные вещи говорите! Тогда почему всех нас в школе учили, что Киев – мать городов русских? – заинтересованно спросил Герман.

– Объясняется это просто. Киевоцентристская модель государства хорошо вписывалась в прежнюю идеологическую систему, была выгодна. А про Новгород и забыли. Впрочем, дело тут не в том, что Новгород по первому летописному упоминанию старше Киева, Рязани, Суздаля и многих других российских городов. Не в возрасте дело. Точнее, не только в нем. Важно то, что новгородские земли не подвергались разрушению во времена татаро-монгольских нашествий, в отличие от тех же Киева, Владимира, Суздаля. Здесь не прерывались традиции, продолжалась полноценная жизнь, о чем свидетельствует богатый культурный слой города. Больше пятидесяти лет эта земля нас снабжает новыми – а уже это само по себе уникально – средневековыми письменными источниками. Такого больше нигде нет! Нигде! – охотно отвечал Лобов. – Академик Янин как-то сказал, что новгородские раскопки по праву можно сравнить с раскопками Трои или пирамидами в Египте.

– Стало быть, звезда Киева погасла, – с довольным видом резюмировал бизнесмен.

– Скажем так, она несколько померкла, – поправил его Лобов.

Разговор с бизнесменом получился долгим, пьяным, эмоциональным, деньги на экспедицию он тогда дал.

И Торновская крепостица не подвела! Жизнь, прекратившаяся в ней более девятисот лет назад, снова закипела. И хотя культурный слой был небольшой, раскопки дали массу интереснейших находок, среди которых встречались и настоящие редкости. Подтвердилась и выдвинутая Лобовым гипотеза. Дмитрию Сергеевичу удалось доказать существование дополнительного оборонительного рубежа на северных подступах к Новгороду, помимо Старой Ладоги, который предварял создание оборонительного кольца вокруг средневекового Новгорода столетия спустя. По его мнению, крепости и поселения-крепости зачастую могли совмещать дозорные и таможенные функции на пути следования торговых караванов.

И все же самое интересное древняя «крепостица» приберегла на потом, выдала, так сказать, под занавес, когда зарядили проливные дожди. Именно тогда на одном из трех раскопов, работы на котором из-за недостатка рабочей силы шли с опозданием, была обнаружена обширная материковая яма. Мечта каждого археолога! И в заключительный день сезона из нее извлекли остатки поминальной стравы[11], что позволило Лобову предположить наличие в нижнем слое древнего погребения. Некоторые же предшествующие находки указывали на возможный скандинавский след.

Это был настоящий подарок для всех участников экспедиции, для Лобова и для предприимчивого Германа, умеющего из всего извлекать выгоду.

По возвращении экспедиции в Новгород бизнесмен пригласил целую армию журналистов, которые блестяще сделали свое дело. Герман как меценат получил налоговую амнистию, а Дмитрий Сергеевич, мгновенно превратившись в телезвезду, стал хлопотать о продолжении работ.
* * *

С самого утра у кухонного навеса нетерпеливо топтался Казимир – так в лагере прозвали деревенского козленка. Бывший на вольных кормах, он каждый день наведывался к археологам, которых искренне полюбил, в особенности повариху Ниловну. Готовила Ниловна неважно, главный ее принцип был «чтоб посытнее», но козленку очень даже нравилась ее стряпня. Ну а где, спрашивается, взять хорошую повариху?! Лобов и такую-то нашел с трудом. Добродушная толстушка Ниловна была из местных, но гордых, согласилась не сразу. «Ну, разве что рядом и на работу далёко не мотаться…» – подумав, ответила она Лобову, который страшно обрадовался, что теперь от дела никого отрывать не придется. И вообще, чтобы укомплектовать экспедиционный штат, ему как начальнику пришлось побегать. Одно дело центр Новгорода, и совсем другое – раскопки на краю Земли. Школьников так далеко не отпускали, а студенты, в особенности москвичи, ненадежные кадры.

– В конце концов макароны с тушенкой испортить сложно, – миролюбиво говорил Лобов своему заму и давнишнему приятелю Севе Архипцеву.

– Сложно, но можно, – отвечал тот, скармливая очередную порцию поварихиной стряпни своей овчарке Дине.

Архипцев, в отличие от всеядного начальника, был большим любителем вкусно поесть, кроме того, он недавно женился, и женился не просто так, а на шеф-поварихе одного из лучших ресторанов Новгорода. Как следствие – философия гурмана и десять килограммов лишнего веса. В прошлом сезоне Сева лично контролировал работу кухни, впрочем, не без ущерба для дела.

Что же касается овчарки Дины, то она тоже не являлась в лагере новичком – год назад Сева уже брал ее с собой, якобы для охраны. Хотя какая там охрана! Ни о чем таком жизнерадостная, любвеобильная Дина даже не помышляла. А стоило ей увидеть козленка, как у нее тотчас проснулись самые нежные материнские чувства. Дина, видно, решила, что Казимир – собака, а тот не возражал. Так вместе, неразлучной парочкой, они и слонялись по лагерю от завтрака до обеда и от обеда до ужина.

Говорят, что животные на раскопе – хорошая примета.

– Дмитрий Сергеевич, Мить, ты бы это… поговорил со своей протеже, с Ниловной то бишь. А то перед Бьорном неудобно. Иностранец все-таки… Может, я сам бы чего приготовил? Ну, борщ там или солянку! – уже на второй день после приезда начал зудеть Архипцев.

– Тоже мне клуб любителей высокой кухни! Отдельное меню для иностранца! Он что, за борщом сюда приехал?! – строго отрезал Лобов, не одобрявший суету, поднявшуюся из-за приезда шведского археолога.

Надо сказать, что Дмитрий Сергеевич, получивший от своей бывшей ярлык «размазня», был таковым лишь в делах семейных. Во всем, что касалось работы, он проявлял завидную твердость, иногда даже суровость. Лобов знал, что экспедиция – это прежде всего дисциплина. Все приехавшие сюда люди разные, у каждого свой характер, свои привычки. В замкнутом пространстве полевого лагеря могут начаться конфликты, от которых пострадает дело. Чтобы этого избежать, каждый обязан подчиняться общим правилам. И никаких исключений, никаких там отдельных меню! Мечтаешь о паровой осетрине? ОК. Лови, готовь, но не в ущерб делу, ради которого все собрались.

Впрочем, сам шведский археолог Бьорн Свантесон (комично, что он был однофамильцем Малыша из сказки Астрид Линдгрен) ни о чем таком даже не помышлял. Он вообще производил впечатление человека абсолютно непритязательного. Сдержанный, немногословный, Бьорн являл собой образец типичного викинга: высокий, мускулистый, белозубый, с длинными рыжими волосами и рыжей бородой. О своем желании приехать в Торново Бьорн заявил еще осенью после шумихи, поднятой в прессе. Его, разумеется, привлекли находки с «варяжским следом». Свантесон представлял один частный европейский археологический клуб, за плечами у него был солидный опыт, внушительный послужной список – он побывал практически везде, где только был замечен «варяжский» след.

На его участие Лобов согласился не раздумывая и упрямо отстаивал его кандидатуру перед начальством. Там, наверху, вопреки очевидности, вопрос, как всегда, долго муссировался. Решающим же аргументом явилось то, что Бьорн предложил привезти в Торново новое оборудование для фосфатного анализа, о котором Лобов и его коллеги даже не мечтали. Еще зимой швед засел за «отчэн сложни» русский язык и на момент своего приезда на место уже освоил три десятка слов и выражений… Само собой, при живом общении дело пошло значительно быстрее. Известно, какие выражения можно освоить при разгрузке оборудования или установке палаток…

В коллективе швед держался скромно, не требуя к себе особого отношения, к любой порученной ему работе относился серьезно, вдумчиво, исполнял все аккуратно, качественно. Ничего не скажешь – Европа!

«Да, в этом сезоне коллектив полевиков[12] подобрался любо-дорого посмотреть!» – размышлял про себя Лобов, наблюдая, как слаженно и увлеченно работают Бьорн, Севка и, конечно, Тасенька. Ангел Тасенька, куда он без нее!

С Тасей Гронской Лобов познакомился пару лет назад. Она была его ровесницей, но приехала на Новгородчину недавно, а раньше где только не работала. «Мой путь в археологию тернист, – шутила Тася, – после школы я совершенно не понимала, чем заняться, поэтому на всякий случай закончила пединститут. В курганы меня потянуло потом, когда старше стала…»

Прежде Тася жила в Петербурге, но года полтора назад, устав от бесконечных переездов и съемных углов, она продала свою комнату в «элитной» коммуналке на Невском и купила небольшую квартиру в центре Новгорода, в двух шагах от работы.

– Столичная суета, шум, пробки, туристы – все это не мое. Я ведь не коренная петербурженка, а провинциалка, люблю провинцию, а еще люблю свою работу, – рассказывала про себя Гронская.

Увлеченность археологией и сблизила их с Лобовым. Год назад они как-то незаметно для самих себя сошлись и с тех пор жили вместе. Теперь с легкой Тасиной руки у вечно скитавшегося, мотавшегося между Москвой и Новгородом Мити появился свой дом, в котором был и удобный письменный стол с зеленой лампой, и мягкое кресло, и бесчисленные книжные полки, и балкон с видом на Ярославово Дворище. В их союзе Дмитрий Сергеевич, без сомнения, играл «первую скрипку», а спокойная, уравновешенная Тася добровольно согласилась с партией скромного оркестранта. Даже не помышляя о соперничестве, она безусловно признала за Лобовым талант и профессиональное превосходство. И все же без нее торновский проект вряд ли бы состоялся, ибо каждому творцу нужен надежный тыл.

– Не нервничай, Мить. Перемелется, мука будет. Ты, как обычно, прав, потерпи, завтра все устроится, – звучал ее ободряющий голос.

В нужную минуту Тася всегда оказывалась рядом, один лишь ее взгляд придавал Лобову уверенности.

Небольшого роста, с короткой стрижкой, неброская, Тася и одевалась неброско, предпочитая спортивный стиль, и почти не пользовалась косметикой, однако тщательно следила за здоровьем и за фигурой. Она была худенькой и в прекрасной физической форме. «Эй, парень, как пройти…» – Со спины ее часто принимали за мальчишку-подростка, тем более на велосипеде. Пешие или велосипедные моционы входили в ее ежедневную программу оздоровления.

На этой почве они сразу сошлись с Бьорном, который, как и полагается шведу, увлекался лыжами, коньками и всепогодным плаванием.

– Вода восемнадцать с половиной градусов, – радостно сообщил он, встретив Гронскую на берегу реки. Потом после совместного заплыва Бьорн емко сформулировал самую суть их общих интересов: – В Сведен сведы говорят: Кака сёкер мака[13].

И неулыбчивая по натуре Тася улыбнулась.

С тех пор каждое утро перед началом работы они вместе отправлялись или на пробежку, или плавать на реку.

А еще оба высоко ценили бытовой комфорт даже в суровых полевых условиях и пытались обустроить маленькие оазисы цивилизации. Тася привезла с собой в Торново фарфоровые чашки, кофеварку и гамак, а Бьорн – коптилку для рыбы, шезлонг и большой сине-желтый зонт от солнца. Под цвет шведского флага. Флаг, кстати, он тоже привез и торжественно водрузил над своей палаткой.

Таков был ветеранский костяк торновской экспедиции, так сказать, спецы-старики. Все же остальные числились в штате практикантами, то есть попросту землекопами. Не секрет, что самый главный труд в экспедиции – труд землекопа. Носилки-лопата, носилки-лопата, а еще кирка, нож, шпатель, и так с утра до вечера. Работа скучная и однообразная.

В этом году землекопов было аж восемь человек (бюджет позволял): половину из них – студентов – Лобов привез с собой из города, еще четверых рекрутировал в Красном Рыболове. Для деревенских мужиков копать – дело привычное.

Как обычно, перед началом работ практикантов разбили на пары и распределили по участкам, а наблюдать за ними поставили Марию Геннадьевну Калашину. К ветеранам в силу возраста Машеньку причислить было нельзя, хотя на самом деле она уже два года как окончила университет, более того, училась в аспирантуре, на кафедре профессора Лобова. Впрочем, о ней, пожалуй, стоит рассказать отдельно.
8. Черный коп Конец девяностых годов

Да, время было непростое. Кругом бандиты да торгаши. Первые все друг дружке стрелки забивают, по понятиям разбираются, а другие китайским барахлом на рынке трясут. Братков Андрей сторонился, не уважал. К фирменным шмоткам был абсолютно равнодушен, да и к деньгам, в общем, тоже. Но семью кормить по-любому надо, а работы нигде никакой. Сперва попробовал он было шоферить на грузовике, но контора быстро лопнула. Потом на старой отцовой «девятке» бомбил. Жена, как могла, помогала – в школе в младших классах учительницей работала. Но после их школу закрыли, а «девятка» сломалась.

Так что одним огородом и спасались – маринады, соленья, варенья. Ну и садом, конечно. Вино, самогонка, для себя и на продажу. По осени немного охота выручала, хотя охоту Андрей не жаловал – зверье жалел.

– Лучше б ты меня пожалел! – попрекала его супруга. – Как жить-то дальше будем?

Натка всегда говорила тихо, без нажима, оттого Андрею становилось еще обиднее, чем если б она благим матом на него кричала или истерики закатывала.

Не вступая с женой в спор («все одно не поймет»), Андрей начинал собирать рюкзак.

– Потерпи, Натка. Скоро все изменится, – мысленно отвечал он ей и уходил в лес, подальше и от нее, и вообще от всех.

Только там чувство собственной вины немного отпускало, домашние проблемы забывались, и он мог дышать свободно, полной грудью.

С некоторых пор Андрей стал ходить в лес каждый день, иногда даже на ночь оставался. На этот случай у него там шалаш имелся. Заимка – как он говорил. Андрей соорудил ее в горах, в узкой, поросшей колючим каркасом расселине, чтоб ни одна душа про то не узнала. А внутри все что нужно, да и много ли ему было нужно: лежанка из лапника, бушлат, котелок, фонарь, огниво и кое-чего из снаряжения, лопата, нож, труба и бэушный МД[14] – подарок деда. Тот понимал, что в их деле без него никак. Как уж дед его купил, где достал и на какие шиши – Андрей не спрашивал, да дед бы и не сказал. МД – вещь дорогая, его приходилось прятать отдельно. Вдруг чего… А еще под лежанкой в шалаше имелся у него талисман – золотой рубль в холщовом мешочке, первая стоящая находка. Это уж так положено, на развод, на удачу – семейная традиция.

Из-за этого рубля тогда все и началось. Дело было в декабре, в первое воскресенье, но Андрей все равно пошел в лес, не стал исключение делать. Погода была неважная, но холода он сперва не почувствовал, приметил только, что трава инеем схватилась. А вот наверху, на горе, куда он по дури забрел, такой ветрище рванул, что он сразу обратно засобирался, чтоб до дождя успеть – туча-то над самой его макушкой ходила. В декабре в горах дожди поливают щедро, хотя не в них дело. Тут главное – не замерзнуть. Андрей заспешил, но не успел. Приметил только, что позади низкорослых елок в скале проем имеется, там и укрылся. Проем оказался просторным, навроде грота. В нем Андрей и устроился, огляделся – вроде сухо, не дует, стал по карманам шарить, курево искать, ну и выронил свой рубль. Тот звякнул и закатился в щель меж камней. Андрей сунул туда руку, но щель была узковата, рука не проходила, тогда он достал кирку и фонарь.

«Может, повезет камень сдвинуть?»

Минут двадцать провозился с ним Андрей, пока сухую колючку, мох счищал, и только тогда заметил, что камень-то вроде как тёсаный… Посветил фонарем – точно. Грубо тёсанный камень, а рядом еще один, поменьше, и еще, и тоже со следами широкого зубила по поверхности, такие для кладки стен использовали.

– Но откуда ж он здесь взялся? – подумал Андрей, достал спички и, собрав сухие ветки и мох, запалил костер.

Через час у входа в его случайное укрытие уже вовсю бушевала непогода, под гору лились бурные дождевые реки, ревел ветер, но Андрей не слышал ни дождя, ни ветра, не чувствовал ни холода, ни усталости. Он весь превратился в слух и, отсекая все лишнее, улавливал только высокий сигнал своего металлодетектора. Тогда его тихое попискивание показалось Андрею прекрасней всей музыки мира.

В понедельник погода была не лучше. Но он как с низкого старта сорвался и побежал к своему гроту.

В тот день он повытаскал оттуда всю колючку, плющ и сухую листву, принесенную ветром. Потом неделю или даже дольше выгребал землю. И только после этого, прихватив из гаража домкрат, стал ворочать каменные блоки. Аккуратно, не торопясь, чтоб не сорвать спину, использовал рычаг и по очереди отваливал их ко входу в грот, а потом, чтоб снаружи все оставалось неприметно, чтоб не выдать место, сбрасывал их в ущелье. На одном из блоков, который отличался от всех других и весом, и размером, и качеством обработки, он заметил что-то вроде выпуклого рисунка человека на коне. Всадник был красивый, но камень, большой и тяжелый, мешал расчистке, его пришлось расколоть на две части и тоже выбросить. Всякий раз, избавившись от очередного слоя каменных блоков, Андрей включал МД и, затаившись, слушал. Тот пел на высокой ноте, подавая четкий сигнал. Андрей уже нисколько не сомневался, что это означает. Он был уверен на сто процентов: МД «поет» про золото, но все равно не давал себе спешить, останавливал.

– Чего бежать впереди паровоза? Куда торопиться? Я не такой, как эти пришлые… – шептал он, лежа на лапнике в своем шалаше и погружаясь в сон, и мысленно обращался к жене: – Потерпи еще, Натка, теперь недолго осталось. Скоро все изменится! Совсем другая жизнь у нас начнется! Ты мне не верила, а зря. Я всегда знал, что этот лес и эти горы нам помогут и прокормят, отдадут всё, что положено нам по праву рождения. Что б ты там ни говорила! – В своих мыслях Андрей вел разговор с женой легко, непринужденно и произносил красивые слова, как у нее в книжках. – Я заберу у этой земли то, что она берегла тысячелетиями! – Эти слова все время вертелись у Андрея на языке, но почему-то сказать их вслух, жене в лицо, он не мог, не решался.

Натка их так и не услышала. Никогда.
9. Маша Калашина и ее план

Так пусть разгорится сердце твое и душа твоя ко мне и к телу моему и к лицу моему…
Из грамоты № 521, Новгород, случайная находка, условная дата 1400–1410 гг.

Еще в понедельник аспирантка второго года кафедры древнерусской истории Московского университета Марья Геннадьевна Калашина чувствовала себя самым несчастным человеком на свете, как вдруг во вторник под вечер, примерно часов около шести, ситуация в корне изменилась. «Свершилось чудо! Самое настоящее чудо!» – подумала Мария Геннадьевна. На радостях она была готова петь, танцевать, ходить колесом, если бы только умела, и, едва сдерживая чувства, бросилась звонить подруге Ирине. Потому что именно Ирка первой подала ей идею, а потом и разработала план действий, который сейчас так замечательно сработал!

В этих делах Ирка всегда четко соображала, что тут говорить, опыта у нее реально больше. Не в пример Маше, у которой за все двадцать три года жизни было только два толковых парня, один в школе, другой в институте. С Борисом, правда, они долго встречались и даже квартиру вместе снимали. Но на последнем, пятом курсе, когда на Машин поток пришел Дмитрий Сергеевич Лобов и стал вести теорию полевой археологии, все отношения с Борькой рухнули – Маша без оглядки влюбилась в своего преподавателя и ничего с собой поделать не могла. Еще бы! На лекции Лобова сбегался народ даже с соседних потоков.

– Да, пусть это банально! Я – студентка, он – профессор, археолог с именем. Пусть таких, как я, у него пруд пруди. Пусть шансы у меня нулевые! Но зато с таким человеком, как Лобов, никогда, ни-ког-да не бывает скучно! – объясняла она Ирке, а тем временем перед ее мысленным взором вставала пресно-вежливая физиономия Бориса. Вот он берет ее за руку и произносит свое коронное «какскажешьлюбимая» с таким видом, будто говорит эту фразу уже как минимум лет двадцать.

Вопреки Машиным ожиданиям подруга не только не стала ее разубеждать, а даже, наоборот, приободрила и посоветовала записаться в лобовскую летнюю экспедицию, что Мария не откладывая и исполнила. А заодно сдала экзамены в аспирантуру, аккурат на ту кафедру, где трудился ее горячо любимый Дмитрий Сергеевич.

Однако в лагере выяснилась ужасная вещь – у Лобова есть баба! Вернее, даже не баба, а какой-то «товарищ по партии», как Крупская у Ленина. Тихая, скромная, неприметная Тася, сразу видно, научный работник, архивный червь 70-го уровня. Но как бы то ни было, спал этот червь с Лобовым в одной палатке, а Маша промучилась весь полевой сезон как последняя дура.

– Конечно, дура! Настоящая Каша Малашина (так Марью Геннадьевну дразнили еще в школе), – с чувством заявила Ирка, услышав историю про соперницу. – Молча ходить страдать ни разу не круто! Надо было действовать!

– А может, он с ней счастлив? – попробовала возразить Маша.

– Счастлив?! Ты сначала на себя в зеркало посмотри, а потом на эту его Таську. Это же какая-то «бух-гал-тэрия»! Вас даже сравнивать нельзя.

– Внешность для него не главное! – опять возразила Маша, но, бросив взгляд в зеркало, замолчала – она была и в самом деле девушкой очень привлекательной. Натуральная блондинка с хорошей фигурой, с немножко кукольным, но в то же время умным личиком, на котором сверкали большие агатовые глаза.

– Это тебе так кажется! А мужик, будь он хоть генерал, хоть профессор, как твой обожаемый Лобов, все равно сначала на задницу и на ноги смотрит, – уверенно чеканила слова Ирка, – а уж потом… беседу ведет. У тебя с этим все в полном порядке. Ты пойми, Машк, красивые бабы, как правило, дуры. Мы с тобой – редчайшее исключение. Прикинь, у тебя и красота, и ум, и образование, и вкус, и квартира, и папа банкир…

– Папа-то тут каким боком?

– Пока никаким, но я сейчас не об этом. Я тебе вот что скажу: современный мужик, как мотор, его завести нужно, но только не резко, а деликатно… Он ведь – интеллектуал, не австралопитек какой-нибудь. Понимаешь, деликатно… А способов тут сто-пятьсот. Во-первых, комплименты! На похвалу мужики здорово ведутся, только упор делай не на внешность, а на профессиональную сферу. Хвали его статьи, восхищайся лекциями, цитируй книжки, закатывай глаза, короче, ты это умеешь. А во-вторых, мужчины любят внимание, пусть самое копеечное, допустим, открыточка к 23 февраля или пирожок к чаю, но постоянное. Иногда можно и на подарок потратиться. К дню рождения, скажем. Он у тебя кто? Археолог? Вот и подари ему…

– …лопату! – продолжила Маша, и обе подруги покатились со смеху.

– Ну а, в-третьих, дорогая моя, сила женщины в ее слабости. Когда надо таскать научную макулатуру на кафедру, ты должна быть здоровой, как буйвол, но когда вы наедине остались, у тебя может случайно нога подвернуться или голова закружиться… Креативный подход, понимаешь?

Потом Ирка говорила еще про эмоциональный фон и ситуационное либидо, возникающие под влиянием глубокого декольте и мини-юбок. Словом, советов она надавала целый вагон. Маша решила действовать.

И вскоре результат не замедлил себя ждать. Пусть не явный, понятный лишь ей одной, но Лобов, похоже, клюнул!

Обычное его сухое приветствие «Здравствуйте, Мария Геннадьевна» как-то постепенно сменилось на «Доброе утро, Машенька» или даже на: «Машенька, как вы сегодня чудесно выглядите!» – а рядовая обезличенная переписка по электронке – на вполне себе персонифицированные звонки на мобильный. Однажды – после вручения поздравительной открытки к Дню единения и согласия – аспирантка Калашина с замиранием сердца приняла приглашение профессора в университетское кафе. «Давайте-ка, Машенька, кофейку сходим попить». Хотя в тот день у них на кафедре сломался электрочайник…

– Не в чайнике дело! – уверяла подругу Ирка. – Он стопудово клюнул!

Да и как не клюнуть, если аспирантка Калашина, невзирая на сильную боль в вывихнутой лодыжке, мужественно доставила забывчивому профессору флешку с презентацией его доклада за пять минут до выступления.

– О! Если бы не Калашина, то я бы сегодня имел весьма бледный вид, – рассказывал потом Лобов кому-то в кулуарах. А Маша, случайно оказавшаяся рядом, замерла и навострила уши. – Прекрасная девушка, очень толковая, и по-настоящему археологии предана, знаете, не из нынешних аусграбберов[15]. И в Торнове она не новичок!

Эти слова, точно волшебная музыка, еще долго звучали в голове Марии Геннадьевны, мысленно поставившей еще один плюсик в своем списке «знаков внимания», который постепенно становился все более внушительным.

Медленно, но верно «дело» ее двигалось.

– Представляешь, сегодня он домой меня подвез! – поделилась Маша с подругой, но та отругала ее за нерасторопность.

– Такими темпами ты с ним до пенсии хороводиться будешь! Весна на дворе, больше мувинга. Помни! Буря и натиск! – торопила Ирка.

Возможно, из-за этого все так и вышло…

Дело было накануне 8 Марта, как раз тогда в университет пришла сногсшибательная новость: Лобов и его проект получили президентский грант, профессор был на седьмом небе от счастья. Со всего университета к нему приходили с поздравлениями. Кто-то предложил накрыть поляну прямо на кафедре, и Маша с секретаршей побежали в магазин. В итоге народу набралась целая толпа, вина принесли много, а закуски мало, все очень веселились и, понятное дело, напились. А виновник торжества – больше всех. Он шутил, провозглашал тосты, танцевал с дамами и, конечно, с Марией Геннадьевной.

– Это и ваша заслуга, Машенька, вы – мой талисман! – говорил разгоряченный Лобов, все крепче прижимая «талисман» к груди.

В ответ Мария Геннадьевна заливисто смеялась, но часам к десяти у нее неожиданно разболелась голова, и тогда Дмитрий Сергеевич вызвался проводить ее домой.

– Хочу с вами сбежать от всех и подальше. Не возражаете?

Сидя в такси на заднем сиденье, они стали целоваться, потом целовались еще во дворе на качелях и в самом подъезде. И хотя Лобов так и не смог подняться до ее квартиры, то ли от усталости, то ли от нерешительности, Маша, захлебываясь от восторга, отзвонилась Ирке и сообщила, что дело в шляпе.

Однако события развернулись совсем не так, как она предполагала. Потому что на следующий день случилось нечто непредвиденное. Маша недоумевала, просто отказывалась что-либо понимать. Они встретились с Лобовым, как всегда, на кафедре. Но именно «как всегда», будто не было ни такси, ни качелей, ни подъезда, словом, ничего не было. И никаких перемен в обожаемом Дмитрии Сергеевиче, в любимом Диме (так, во всяком случае, вчера Маша его называла), она решительно не находила. Ни в его поведении, ни в голосе, ни в лице, немного помятом после вчерашнего. Все было как всегда: приветливое «добрый день, Машенька», несколько слов о прекрасной погоде и длинных выходных, затем – любезная улыбка, за которой тотчас последовал вопрос о каких-то документах…

– Только ради этих паршивых документов он и пришел! – обливаясь слезами, рассказывала Маша подруге, а та слушала и качала головой. Против обыкновения Ира не сразу нашлась, что посоветовать, но потом все же сообразила.

Вот тогда у них и созрел тот самый план, Ирка назвала его «план-провокация», согласно которому Маше надлежало приехать в торновский лагерь не одной, как в прошлом году, а с молодым человеком, и на глазах у Лобова «сыграть с ним пьесу про любовь».

– Надо вызвать его ревность, понимаешь, спровоцировать! Это беспроигрышный вариант! Всегда блестяще работает! Только тут важна сама кандидатура парня. Нужен стоящий кадр, надежный. Так что – вперед, подруга!

Но одно дело сказать, а другое – выполнить. Совсем другое! В этом Мария Геннадьевна убедилась на собственном горьком опыте после всех безуспешных поисков, после унизительных сцен (один разговор с бывшим, с Борисом, чего ей стоил!). Тут не то что «стоящий» кадр, а хоть какой-нибудь бы согласился. К тому же все это время она только два разочка видела своего обожаемого Дмитрия Сергеевича, который, готовясь к полевому сезону, мотался между Новгородом и Москвой, а за спиной его опять замаячила тень «товарища по партии» – Таси Гронской.

Одним словом, накануне отъезда в экспедицию Марию Геннадьевну одолела махровая, черная тоска.
* * *

– Нет! Нельзя жить с таким гипертрофированным чувством ответственности! Вот другая на моем месте и с места бы не сдвинулась, – вздохнула Маша и, смахнув с ресниц накатившуюся слезу, вышла из отеля.

Недалеко от гостиницы в молодежном кафе «Три лопаты» у нее была назначена встреча с практикантами, ее подопечными. Студенты-второкурсники, приехавшие из Питера, в первый раз отправлялись в экспедицию и впервые же оказались в Новгороде…

«Ясно как божий день, что накануне отъезда ребята захотят потусить», – подумала Маша и сразу представила, чем это может грозить. Учитывая, что ответственность за практикантов целиком и полностью лежала на ней, Марья Геннадьевна решила взять дело в свои руки, презрев личные драмы. Впрочем, в душе у нее, возможно, еще теплилась надежда, робкая, почти ничтожная надежда на то, что кто-то из приехавших ребят пусть с натяжкой, но все же пригодится для осуществления ее ПЛАНА.

Но нет, увы! Одно дело фотки в соцсетях, и другое – встреча живьем. Ибо стоило Маше только разок взглянуть на подопечных, двух Вадимов и Гарика, чтобы понять – это непроходной вариант. Сидят, ржут как лошади, друг перед другом выпендриваются, рожи корчат, просто детский сад какой-то. У Гарика все брови в пирсинге, у Вадима-первого, который коротышка, от прыщей живого места на лице не осталось, а у Вадима-большого зубы как компостер. И все вместе взятые – непроходимые идиоты!

Маша их сразу узнала, несмотря на то, что народу в «Лопатах» было довольно много, как всегда, накануне полевого сезона, когда в Новгород со всей страны стекались практиканты-землекопы. Специально для них кафе это и было открыто, а при входе – вся нужная информация: вакансии, адреса раскопов, места в общежитии… И хотя платили им везде одинаково мало, для студентов существовали определенные бонусы.

А еще в «Лопатах» категорически не разливали крепкий алкоголь, только сидр и пиво.

«Значит, не напьются. При мне, во всяком случае!» – рассудила Маша и смерила неодобрительным взглядом Гарика, парня с пирсингом, больше других налегавшего на выпивку. И вообще с подопечными Марья Геннадьевна старалась вести себя строго, держать дистанцию, обращалась к ним на «вы». Вкратце рассказав им о торновской экспедиции и ее задачах, она категорически отказалась от предложения отметить знакомство, поэтому студенты приуныли и засобирались в общежитие.

А Маша осталась – Лобов тоже иногда захаживал в «Лопаты».

Тем временем за соседним с ней столиком разгорались нешуточные страсти. Один из посетителей, белобрысый молодой парень в косухе, видно тоже практикант, обнаружив в своем пиве муху, позвал официантку и потребовал, чтобы ему его заменили. Официантка твердо стояла на своем и отнекивалась, утверждая, что муха упала туда уже после того, как пиво было подано. Спорящие перешли на повышенный тон.

Но тут в спор вмешался третий человек. Лица его Маша не видела – он сидел за тем же столиком к ней спиной, голос у него был на редкость миролюбивый, спокойный, но вместе с тем уверенный.

– Друзья! Чистый белок еще никогда никому не вредил! – усмехнувшись, сказал он, потом выхватил из рук приятеля злосчастную кружку и одним движением руки извлек оттуда муху. – И вообще, не обижай Клаву, она ни в чем не виновата!

Самое удивительное, что после этих слов под одобрительные выкрики посетителей кафе муха взяла и улетела.

– Я по-любому не буду платить за новое пиво! Вопрос принципа! – не унимался спорщик.

– Ну, так я заплачу, – ответил миротворец, протянул официантке деньги и как ни в чем не бывало продолжил прерванный разговор: – Ты пойми, я рассуждаю так: чем сидеть вместе с детишками на Троицком раскопе[16], мне бы лучше куда-нибудь в глушь, в леса, в болота. «На стену», где цивилизации – ноль, а вокруг – дикая природа и «белые ходоки». Вот там бы покопать. Я вообще-то это дело уважаю! – закончил свою мысль миротворец.

– Так ты, по ходу, уже был в экспедициях? – спросил собеседник.

– Доводилось, – скромно ответил молодой человек.

А Марья Геннадьевна, возможно, впервые за сегодняшний день улыбнулась.

– Я вообще движуху люблю, на ролевые игры тоже ездил, – доносилось из-за соседнего столика, – посмотрел, как народ по лесу бегает, на деревянных мечах бьется, песни на эльфийском поет. Но, честно, мне это не по приколу. Полумаргинальная тусовка. Потом, было дело, истфех меня зацепил. – Миротворец обернулся, чтобы позвать официантку.

Теперь Маша разглядела его. Лицо молодого человека, под стать голосу, тоже было спокойным, открытым, располагающим, возможно, даже чуть-чуть женственным. Это впечатление подчеркивали большие светлые глаза, пухлые губы и нежный румянец, разлитый по щекам.

«Лет двадцать, двадцать три – самое большее», – примерно определила Маша возраст молодого человека.

Тот, поймав на себе ее взгляд, улыбнулся и продолжил:

– Стреляли из лука, бились дюралькой. Между прочим, больно, а поговорить-то не с кем.

Его серьезность опять развеселила Марью Геннадьевну.

– Вот вы, девушка, улыбаетесь, – обратился к ней миротворец, – а ведь это чистая правда. Одиночество в коллективе – закономерность, оно распространяется, как эпидемия.

– Да вы просто философ! – ответила Маша.

– Нет, я – врач.

– Прям сразу врач. А не рановато?

– Ничуть, – возразил парень. – Тут не в возрасте дело. Если доктор старый, то это не значит, что он умеет лечить. Иногда и про молодого говорят: «Он – врач от Бога!»

Когда «молодой врач», звали которого Денис Кузнецов или просто Дэн, попросился подсесть к Маше за столик, она, изменив своим правилам, возражать не стала. Вскоре приятель Дэна, обидчивый посетитель с мухой в пиве, ушел, и они, оставшись вдвоем, продолжили беседу. Спустя час в «Лопатах» включили громкую музыку, и новые знакомые переместились в соседний бар, после которого было решено заглянуть на раскоп у Софийского собора. Ну а когда колокола на кремлевской звоннице зазвонили к вечерней службе, Дэн уже был посвящен во все детали торновского проекта и попросил внести его в список землекопов.

– Обещать не буду, но попробую, – сказала Маша, думая о своем, и позвонила Лобову. Несмотря на запрет не набирать практикантов-«непрофильников»[17], ей удалось профессора уговорить.

– Это мой хороший знакомый, и он уже давно не студент, – объяснила она и, предупреждая дальнейшие вопросы шефа, нагло соврала: – Человек серьезный, ответственный, к тому же с медицинским образованием. Возможно, врач в лагере нам не помешает!

Конечно, в тот момент Марья Геннадьевна не могла знать, что вскоре слова ее получат самое что ни на есть реальное подтверждение…
10. Из показаний соседки

Дома меня не было несколько дней – я на даче с внуками сидела. Но в воскресенье вернулась, на неделе кое-какие дела себе наметила. Те выходные жаркие были, в городе в такую погоду невыносимо. Иду по двору, гляжу, у всех соседей окна темные, только одно на верхнем этаже горит – поразъехались, значит, кто куда. Дом у нас небольшой, всего шесть квартир, мы на последнем, третьем этаже живем. Я стала подниматься по лестнице: чем выше, тем жарче. На третьем – просто настоящая парилка. И вдруг в нос какой-то отвратительный запах ударил. Я еще подумала, что, наверное, перед отъездом забыла мусор вынести, но когда зашла к себе в квартиру, запах стал менее ощутимым. Проверила – никакого мусора нет, холодильник работает, открыла балкон, там тоже все чисто. Только кошка соседкина – у нас с ней общий балкон – мне прямо в ноги бросилась и замяукала. Значит, думаю, Аннушка, так соседку зовут, уехала, а у нее или холодильник провонял, или кошка в квартире набедокурила… Я сперва ей молока налила, а уж потом вышла на лестницу и постучала в соседнюю дверь. Еще все про себя удивлялась: что это вдруг Анна, всегда такая заботливая, аккуратная, свою любимицу без корма оставила. Мы с Аней не то чтобы подруги, но по-соседски все-таки общаемся. Вот стою я, значит, в дверь стучу, в звонок звоню, но никто не открывает. И вдруг вонь такая пошла, что я даже нос платком зажала. Тут меня точно молния пронзила! Ведь когда я шла через двор, заметила, что свет горел именно в Аниных окнах! И все как-то сразу вместе соединилось, и свет в окне, и голодная кошка, и запах из-под двери…

– Вас это насторожило?

– Конечно. Это же как в кино. Классический набор штампов! В детективах еще показывают, что дверь в квартиру приоткрыта…

– И что же дверь?

– Нет уж, извините, я это проверять не стала.

– Испугались?

– А вы как думали! Конечно, испугалась! Внутри все похолодело, руки задрожали… Это ведь только в фильмах показывают, что никто ничего не боится. А я сразу вернулась к себе, заперлась на все замки, включила свет и только после этого позвонила в полицию.

– Правильно.

– Так эти черти, представьте, ехать не хотели! Сказали, звоните, мол, в МЧС. А еще спросили, знаю ли я, что бывает за ложный вызов! «Вы, женщина, сначала сами удостоверьтесь…» Но на это я им сразу сказала, что если они на вызов не отреагируют, то следующий мой звонок будет дежурному прокурору города.

– Тогда они приехали?

– Ничего подобного. Отделение в трех кварталах от нашего дома, а приехали они через два с лишним часа! Вот такие у вас в МВД теперь работнички! Сначала сквозь зубы разговариваете, а потом вызываете чуть не каждый день.

– Эльза Суреновна, вообще-то вы приходите второй раз.

– А первого было недостаточно? И почему на прошлой неделе меня другой сотрудник опрашивал? Но мне-то вам больше сказать нечего, я все, что знала, рассказала. Аннушка хоть и соседка моя, но человек замкнутый была. Одинокая женщина, зарабатывала сама, шумные компании не водила, подруги к ней приходили редко. Родственники, может, и были, но только я никого из них не знала и не видела.

– Получается, никакой личной жизни у Жарко не было?

– Я этого не говорила. Мужички к ней часто ходили, вот их я видела.

– Она вас с кем-то знакомила?

– Нет. Но кое-кого из них я запомнила. Был один пожилой, улыбчивый, с букетами, а еще чернявый, помоложе, смазливый такой парень. Были и другие… Но я, знаете, не ханжа, а Аннушка – женщина одинокая, самостоятельная.

– А в квартире жертвы, вы не заметили, ничего не пропало?

– У Анны дома я, конечно, бывала. Вещей дорогих и красивых у нее много. Еще бы – при такой-то работе! Я антиквариатом не интересуюсь и не могу сказать, пропало там что-то или нет. Но в одном, товарищ милиционер, я уверена точно. Я это и тому, что до вас тут сидел, говорила. Анна хорошо зарабатывала, покупала себе дорогие вещи, продукты, напитки. И ту дешевую водку, что нашли у нее, она даже для компресса брать не стала бы, не то что пить.

– Да, это я уже понял, – протянул капитан Неверов, поглядывая в свои записи. – Что ж, ладненько, спасибо, Эльза Суреновна. Извините, что вызвали вас повторно.

– Главное, чтоб толк был, – ответила та и ушла.

Собственно, сегодняшний рассказ Эльзы Суреновны Атоевой точь-в-точь повторял ее предыдущие показания, которые были сняты сразу после обнаружения трупа Анны Жарко. В глубине души капитан Неверов надеялся, что при повторном опросе соседка вспомнит какие-нибудь новые детали, подробности. Но этого, увы, не произошло.

«Значит, Анна Жарко дешевые напитки ни покупать, ни пить не стала бы. Тогда откуда, спрашивается, в ее квартире в мусорном ведре взялась пустая бутылка из-под такой подозрительной водки? Ведь водка в итоге ее и убила». – И Неверов еще раз пробежал глазами протокол вскрытия тела.

Вообще-то этим трупом сначала занимался не он, а его коллега, но тот внезапно заболел, а потом, спихнув все свои дела на Неверова, отправился на лечение в санаторий. Неверов, конечно, отнекивался, как мог, перед начальством, ссылаясь на большую нагрузку, но это не сработало. Пришлось махнуть рукой на рыбалку, запланированную на конец недели, и погрузиться в чужое дело.

Итак, Анна Жарко, 49 лет, не замужем, детей не имеет, проживает, точнее, проживала по адресу: г. Сочи, ул. Весенняя, 10–14. Последние пять лет состояла в должности директора ООО «Ретро-Плюс», прежде работала заместителем директора ООО «Антик-плюс» и одноименного магазина.

«Да, соседка права, с чего бы Жарко позарилась на паленую водку! Хотя на пустой бутылке ее пальчики. Но именно что пустой. Может, она попробовала да вылила? Или угостила кого-то? Или кто ее угостил? Ведь ухажеры у нее водились. Это и коллеги по работе подтвердили. Но в буфете стоял початый джин, да и на кухне нашли всего одну рюмку. Впрочем, вторая рюмка могла и разбиться. Там ведь посуда разбилась… Врач объяснил, что при отравлении метиловым спиртом наступает внезапная слепота. Наверное, Анна смахнула ее случайно? Странно, очень странно, состоятельная дамочка, в квартире обстановка богатая, антиквариат…» – размышлял капитан, листая выписку из трудовой книжки Жарко.

– Постойте-ка, так ведь ООО «Антик-плюс» – это ж бывший магазин «Галеон»! – вдруг осенило его. – Он так раньше назывался, еще до ремонта! А это значит… – Капитан быстро включил компьютер и нашел нужный файл с материалами другого дела, которое он недавно закрыл по настоятельной рекомендации сверху. Несчастный случай на остановке, умершая – Дмитриева Алина Анатольевна.

«Любишь ты, Неверов, тянуть резину, когда расследовать нечего. Все и так ясно – несчастный случай! Сэкономила дамочка на выпивке и отравилась», – сказал ему начальник и недвусмысленно намекнул, что женщина, дескать, одинокая, гражданка Чехии, посольство молчит, жалобы подавать некому.

Неверов тогда подчинился и «за отсутствием признаков насильственной смерти» дело закрыл, но сейчас об этом пожалел. «Что это на женщин вдруг мор какой-то нашел! Подозрительно!» – Он даже испытал нечто вроде угрызений совести. К слову сказать, капитан Неверов являл собой образец совестливого и добросовестного полицейского. Такое бывает, хоть и не часто.

Оторвавшись от монитора, капитан тяжело вздохнул:

– …получается, что и Жарко там работала! Наверняка женщины были знакомы, по срокам совпадает, и вообще, как говорил дядя Миша Шестопал, земля ему пухом: «Нельзя пренебрегать никакой версией». Что-то слишком много совпадений, а совпадение – это уже зацепка! – Неверов решительно потянулся к телефону. Надежда была не велика, но попытаться стоило:

– Ну, будем посмотреть. Может, этот археолог и ее вспомнит…
* * *

– Именно в таких совпадениях и скрывается зацепка, – глубокомысленно произнес Валерий Петрович, разливая чай и усаживаясь напротив Елены и Алевтины.

Торопко даже не догадывался, что почти дословно повторил мысль, которая несколькими днями ранее посетила сочинского дознавателя Неверова. Хотя о существовании самого капитана Торопко знал, как и об Анне Жарко, умершей при подозрительных обстоятельствах. Новости дошли до него по длинной и запутанной цепочке, так сказать, в рамках Дачного детективного клуба. Источником информации по-прежнему была Алевтина. Это она рассказала Валерию Петровичу, что отцу опять звонил полицейский из Сочи, и подробно, насколько смогла, передала их телефонный разговор:

– Но в этот раз фамилию жертвы он у папы не спрашивал, а спрашивал про что-то другое. Представляете, папа у них самый ценный свидетель! Лично я уверена, что там орудует маньяк, потому что вторая тетка тоже старая, одинокая, тоже работала директором, и ее тоже отравили водкой. Это ведь называется преступный почерк? Правильно? – воодушевленно тараторила Аля.

Слушая сбивчивый рассказ дочери, Елена поморщилась и не удержалась от замечания:

– Аля, ты постоянно перескакиваешь с одного на другое, мешаешь все в одну кучу, и факты, и домыслы! Ничего вообще понять невозможно! Сплошной сумбур!

– Возможно, возможно, – подмигнул Торопко Алевтине и уже через полчаса выудил из девушки все полученные в ходе телефонного разговора сведения и разложил их по полочкам.

– Самым главным, на мой взгляд, тут является то, что обе женщины работали в антикварном магазине «Галеон», являлись коллегами. Первая, по словам твоего отца, работала там директором, Жарко – ее заместителем. Если я правильно понял, Дмитриева уволилась и уехала, а Жарко заняла ее место и продолжала работать до настоящего времени. Я бы предположил, что мотивы преступления надо искать именно в их прошлой совместной работе в этом «Галеоне». Именно в прошлом. Ведь сочинский капитан говорил о том, что после увольнения Алина Дмитриева долго жила за границей и только недавно приехала на родину…

– Стоило тетке вернуться домой, как ее сразу укокошили! – вставила Аля.

– Дочь, цинизм тебе не к лицу! – произнесла Елена с укоризной.

Но Аля даже не взглянула в ее сторону, похоже, на ворчание матери у нее выработался иммунитет.

– Возможно, обе женщины были причастны к каким-то махинациям с незаконной продажей предметов искусства… – предположил Торопко. – Напрашивается вопрос: если это убийства и обе жертвы действительно связаны с «Галеоном», то почему убиты именно сейчас, через столько лет. Почему убийца не расправился сначала с Анной Жарко, которая страну не покидала, а убил обеих именно теперь и, заметьте, в короткий промежуток времени.

Алевтина вскочила из-за стола:

– Потому что он был на зоне и только недавно откинулся!

– Это уже ни в какие ворота не лезет! Аля, где ты этого нахваталась! – возмутилась мать.

– Нет, Елена, ваша дочь высказала очень разумное предположение! Оно как раз вполне объясняет причину отсроченного убийства, – вступился за девушку Торопко. – Аля, с такими способностями тебе надо не на исторический, а в школу МВД поступать!

Девушка просияла:

– Вы ведь подполковник, Валерий Петрович? Тогда вы, как старший по званию, можете позвонить этому капитану Неверову, у папы есть его телефон, и сообщить ему все, до чего мы тут вместе додумались, а заодно выпытать всякие другие детали.

Лена громко вздохнула и закатила глаза.

– Идея хорошая, но трудновыполнимая. – Торопко усмехнулся. Аля ему была симпатична, ему нравилась ее непосредственность, живость… Глядя на нее, он вспоминал свою дочь и грустил, что та уже выросла и живет отдельно от родителей.

Плетеное кресло под Валерием Петровичем отчаянно заскрипело, видно, он снова прокручивал в голове эту историю с убийствами:

«Да, именно в таких совпадениях может скрываться зацепка».
11. Землекопы

Радуясь неожиданному приработку, деревенские мужики копали на совесть. Они буквально вгрызались в землю, привычно орудуя то лопатой, то киркой. Работали молча, лишь изредка переходя на крепкое матерное словцо. В их речи мат звучал как нечто само собой разумеющееся, легко, почти воздушно. Мария Геннадьевна на это даже внимание обращать перестала. Но вот смотреть на то, как земля, камни, а среди них и кости животных, и керамические обломки неудержимым потоком летят на-гора в отвал, она не могла.

– Товарищи землекопы! Внимательней копайте! Керамика может о многом нам рассказать! – говорила Маша, стараясь объяснить им важность поставленной задачи, потом собирала мелкие обломки горшков, пересчитывала и ссыпала в особые мешочки. В конце дня их полагалось относить в командирскую палатку. – Вот, например, кочевники делали горшки с острым дном, потому что в степях они ставили их прямо в костер, и такой горшок хорошо держался среди камней. А у вас в избах, как и тысячу лет назад, горшок всегда делали с плоским дном, чтобы ставить его на под печи. К тому же керамика еще и прекрасный датировочный материал!

Но ее объяснения помогали слабо. Маше все равно приходилось то и дело останавливать работу. А все потому, что, в отличие от студентов, которых в институтах все-таки кое-чему научили, деревенские мужички наотрез отказывались понимать, что значит «разбирать землю». И когда в ней попадались какие-то предметы, они их не замечали вовсе. В их представлении находкой могло быть только нечто золотое, а не какая-то там ржавая железяка.

– Что вы делаете, Николай! Это же ланцетовидный наконечник стрелы! – повышала голос Мария Геннадьевна, обращаясь к самому упертому землекопу и самому бойкому среди мужиков.

Николай, или Кольша, был у них за главного – крепкий, жилистый, с неизменно красным обветренным лицом и соломенными волосами.

Отобрав у него наконечник, Маша старательно нанесла место находки на план:

– Коля, вы неправильно копаете! Тут не скорость важна, а тщательность. Иначе у нас все находки в отвале окажутся!

Кольша, а вместе с ним и другие землекопы, понуро кивали, но на их лицах читалось одно: «Хорош заливать! Что мы – дураки, не понимаем, что вы тут золото ищете!»

Как-то раз терпение у Марии Геннадьевны лопнуло, и она завопила на них что было сил:

– Вы это назло мне делаете?! Комья земли надо разбивать и просматривать! Про-сма-три-вать!!! – Ее голос предательски сорвался на визг.

И тотчас рядом, точно из воздуха, возникла Тася. (Гронская почему-то не любила, когда к ней обращаются по отчеству, даже для Маши, которая была чуть не вдвое младше нее, исключения не делала.)

– Не стоит так нервничать, Машенька. Ранние морщины появятся, – тихо произнесла та и, подозвав к себе всех землекопов, и студентов, и деревенских, по-новому разбила их на пары, исходя из принципа «город – деревня»: мужички копали, а студенты разбивали землю ножами на мелкие комочки, просматривали и расчищали ее кисточками.

– Если кто-то устанет, то поменяетесь.

– Справедливо! – благодарно кивнул Денис, стирая со лба пот, перемешанный с черной земляной пылью. И он, и студенты с непривычки очень уставали от земляных работ. В конце дня руки, ноги гудели, и они еле добирались до палаток.

Маша отвернулась и с досадой закусила губу: «Как же она сама про это не подумала!» Она злилась на себя. Признать правоту Таси, учитывая ее особое к ней отношение, было нелегко.

«Что тут скажешь, Гронская – опытный полевик, говорит мало, без улыбок, без обычного женского кокетства, но по делу, голос не повышает, а еще ей как-то всегда удается находить выход из разных сложных ситуаций».

Взять, к примеру, тот неприятный случай с деревенскими. Это было сразу после приезда, когда мужики, услышав в разговоре археологов слово «могильник», почему-то насупились и отказались работать.

Кольша, помявшись, вышел вперед:

– Нет, Геннадьевна, извини, на такое мы не подписывались! Это какой же сволочью надо быть, чтоб могилы разорять.

– Да, жмуриков выкапывать мы не будем, – поддержали его другие.

– Как потом людям в глаза смотреть! Вам-то что? Вам ничего! Вы покопались и уехали, а нам тут жить и скотство это в душе носить. И вообще, если могилы тутошные, значит, в них наши родичи лежат! Мы их гробы поганить не станем.

– Нет, не станем!

Под натиском мужиков Мария Геннадьевна растерялась, а Кольша, почувствовав за собой силу, продолжил:

– Ты, Геннадьевна, хоть и ученая, но девчонка еще сопливая. Про такие вещи небось и не слыхала, но я тебе по факту скажу: покойники такого не простят!

– Он верно говорит, – кивали мужики, хотя Кольшину идею о том, что «никакие деньги им за это не нужны», не поддержали.

Мария Геннадьевна попыталась им что-то возразить, но нужных слов у нее не нашлось.

Зато они нашлись у Таси. Маша впервые слышала, чтобы Гронская так долго говорила. Это была целая речь об археологии, о научном поиске и о том, что мир узнает про Красный Рыболов, Торновскую крепость и даже про них, простых землекопов… Тася говорила очень доходчиво, и Маше показалось, что средневековое мракобесие развеяно.

– Похоже, вы их переубедили, – сказала она потом Гронской.

– Думаю, вы ошибаетесь… – холодно ответила та. – На мой взгляд, этот Николай – настоящий провокатор. Мы еще с ним хлебнем… А вы, Машенька, слишком легковерны. Не стоит забывать, что жители деревень неохотно расстаются со своими суевериями. И вот вам пример – уже на следующий день после того инцидента я нашла в своей палатке дохлую сороку.

– Дохлую? Фу, какая гадость! А почему сороку? – скривилась Маша.

– В народной символике сорока отличается плохой репутацией, издавна ее считают птицей, предупреждающей об опасности. Сорока – злая вещунья.

– Так это у безграмотных бабок! А мы…

– Я не об этом сейчас, Машенька. Просто не стоит питать ложных иллюзий! – далее последовал многозначительный взгляд Гронской.

Маша состроила деланую улыбку, которая ей не очень-то шла, но вслух ничего не сказала.

«Это мы еще посмотрим, у кого они ложные».
12. Споры об археологии и не только…

Да, Гронская Машу, конечно, раздражала, хотя и не так, как в прошлом году. Теперь все было по-другому, иначе – у Марьи Геннадьевны появился свой план, и этот план работал.

Сам того не подозревая, Дэн со своей ролью справлялся блестяще. Уже в день отправки экспедиции в Торново, когда Маша только познакомила его с Лобовым, тот просто в лице изменился:

– Машенька, это что же, ваш ухажер? Нет? Хм. Ах, просто знакомый… И давно вы с ним знакомы?

Ох, какой у него тогда был глупый вид!

Во время ужина, устроенного в честь начала сезона, Маша села, разумеется, рядом с Дэном. Поймав на себе взгляд шефа, она придвинулась к Кузнецову ближе и стала нашептывать ему на ухо какие-то ничего не значащие пустяки. Лобов же мгновенно напрягся и, произнося торжественную речь, так буравил их глазами, что едва не сбился с мысли. А стоило Маше на минутку покинуть компанию, как Дмитрий Сергеевич тотчас последовал за ней и засыпал ее дурацкими вопросами: правда ли, что Денис врач, и как они познакомились, если он живет в Петербурге, и почему она раньше никогда о нем не рассказывала.

«Как, оказывается, просто заставить мужчину немного понервничать! Ирка права, бесконечно права!»

Настоящим же триумфом Марьи Геннадьевны стало окончание вечеринки, когда они с Дэном вышли из-за стола и неспешно удалились в одну палатку. Тогда Лобов буквально обратился в соляной столб.

– Марья Геннадьевна! Машенька, куда же вы? – услышала она за спиной его голос, хмыкнула и небрежно положила руку на плечо Дэна.

Правда, в палатке, скрывшись за брезентовым пологом, Маша руку тотчас убрала и решительно пресекла все его ответные попытки.

– Так, стоп, Денис, – отстранившись, сказала она. – Давай с тобой договоримся…

– Не понял?

– Значит, мы заключим с тобой договор…

– Какой договор? Это что, вежливая формулировка команды «отвали»? – улыбнулся ничего не понимающий Дэн. – На людях ты вроде меня цепляешь, а наедине…

– А наедине мы с тобой просто друзья, – объяснила Маша.

Дэн сосредоточенно почесал затылок.

– Больная нуждается в анестезии?

– Нет, не нуждается! Просто каждый спит на своей раскладушке, и никаких там подкатов! – объяснила Маша. – Ясно?

Дэн снова почесал затылок и кивнул.

– Чего же тут неясного, мы с тобой друзья, а я у тебя просто ширма, – произнес он.

И договор не нарушал. Точнее, пока не нарушал.

«Просто друзья», оставшись наедине, просто болтали.

Поразительно, но с самого первого дня совместного проживания с Дэном в одной палатке Маша не чувствовала никакой неловкости, будто они действительно знали друг друга сто лет и были хорошими друзьями. Дэн оказался на редкость комфортным, ненавязчивым соседом. Мог молчать, мог говорить. И говорить с ним можно было о чем угодно на любую тему: о кино, о книгах, о выставках, об учебе, медицине, об истории и, конечно, об археологии, которой, как оказалось, Дэн очень увлекался.

Еще в «Лопатах», когда они только познакомились, он лихо отрапортовал Маше, что знает все семь заповедей археолога[18]:

– Орудие археолога – лопата, лучший друг археолога – пожар, мечта археолога – могила, клад археолога – помойка… – загибая пальцы, по-ученически перечислял Денис.

Но этим его познания в археологии вовсе не ограничивались. Да, кроме шуток! Дэн перечитал целую прорву разнообразной литературы. Досадно только, что читал он все подряд, без разбору и системы, зачастую путая лженаучные труды с научными, оттого в голове у него (по мнению специалиста с базовым образованием) царил полный хаос. Впрочем, увлеченность Дэна Маше нравилась, и ей льстило отвечать на его нескончаемые вопросы.

От чего зависит толщина культурного слоя? Зачем нужен полевой дневник? Как нумеруются находки? И скоро ли начнется настоящая археологическая работа?

Дэн искренне удивлялся, почему раскопки ведутся такими черепашьими темпами:

– Ведь не я один, ребята тоже так думают. По-моему, тут всей работы недели на три. За это время можно целый утес срыть!

Но Маша объясняла ему, что они занимаются не кладоискательством, а научным поиском.

– Утес срыть не проблема. Наша работа предполагает максимально точную фиксацию находок вне отрыва от культурного слоя. Иначе все бессмысленно. Никаких выводов не сделаешь…

– Однако шеф наш, при всем моем к нему респекте, – странный товарищ. Вроде тормознутый какой-то. Ходит вокруг да около, угрюмый, мрачный, молчит. Он что, специально время тянет? – недоумевал Денис.

Ни о каком «специально», разумеется, речи не шло. Но кое в чем Марья Геннадьевна была готова с Денисом согласиться.

В первые дни при разбивке новых раскопов Лобов действительно как будто специально тянул время и ходил в одиночестве мрачнее тучи. Некоторым, хорошо знавшим его, были заметны и его нервозность, и растерянность, и даже какая-то щемящая тревога во взгляде… Но ни Тася, ни Сева, ни даже Бьорн, казалось, не обращают на это ровно никакого внимания. Никто из них не приставал к Лобову с расспросами, будто ничего не замечая. Да и сама Марья Геннадьевна после прошлого полевого сезона отлично понимала, что за этим кроется, – сейчас Лобова лучше не трогать. Потому что без мучительных сомнений, без тревоги научного поиска не бывает. Нет ни одного археолога, который при разбивке раскопов не выполнял бы всех положенных правил! И все же от ошибок никто не застрахован. Археология – это всегда риск. Сквозь землю-то не видно! Оттого и говорят, что есть археологи «счастливые», у них врожденное «чувство земли», им всегда везет, а есть «несчастливые»…

– Врожденное чувство земли! Какие точные слова! – в задумчивости произнес Дэн и продолжил засыпать Машу вопросами.

Впрочем, иногда они бывали очень каверзными, ставили Машу в тупик или даже возмущали. Особенно когда Денис заводил разговор о новомодных теориях, перекраивающих традиционные исторические знания.

– Прости, Дэн, но ты всякого хлама начитался! – повышала она голос. – Пойми, это никакие не источники, а чушь собачья, лженаука, переписывающая мировую хронологическую модель. В этих книжках вся история с ног на голову переворачивается, и получается, что египетские пирамиды построил Карл Великий, а Иван Калита и хан Батый – одно и то же лицо.

– Ну и что. Это ведь только гипотеза, – с обычным своим благодушием возражал Дэн и гладил ее по голове (таково было проявление дружеской нежности, но только ли дружеской?). – Пятерочница ты моя, аспирантка. С таким замшелым консерватизмом далеко в науке не уедешь. Новые гипотезы должны иметь право на существование. Иначе не будет развития.

– А я тебе говорю, что не имеют! – с жаром возражала Маша.

Наблюдая, как его оппонент начинает кипятиться и нервничать, Дэн только тихонько посмеивался.

В спорах Марья Геннадьевна никогда не умела сохранять хладнокровие, щеки у нее пунцовели, голос срывался, а логика буксовала.

– Ты – не специалист, Денис, а берешься рассуждать о том, в чем не разбираешься. Я же не учу тебя, как людей лечить! – возмущалась она, понимая, что приведенные ею доводы никуда не годятся.

Тогда театрально поднимая руки вверх, Денис поспешно соглашался, в глубине души оставаясь при своем мнении.

Как-то раз этот их спор вышел за пределы палатки.

Дело было под вечер после ужина, из-за стола почти все уже разошлись, остались лишь Маша с Дэном и Гарик.

Тот, разругавшись с обоими Вадимами, как собачий хвост всюду следовал за Денисом, одолевая его своими нудными разговорами – в друзья напрашивался. В известной степени он даже стал представлять некую угрозу Машиному плану.

Тогда разговор снова коснулся скользкой темы. Начал Гарик, у которого по любому вопросу была своя точка зрения, отличная от общепринятой. На этот раз он выдвинул новую «гениальную» гипотезу происхождения имени «Рюрик». Маша фыркала, но молчала, а Денис будто специально подбрасывал поленья в огонь, поддакивая Вадику, а потом заговорил о новой хронологии. Тут и Гарик заразился от него идеей «равенства всех возможных гипотез».

– С ума сойти можно! Студент-историк, и такую плетет околесицу! – не выдержав, вскипела Маша. – Ведь, по сути, ты сейчас подвергаешь сомнению дендрохронологическую датировочную[19] шкалу. Это же основа основ, Гарик!

Марья Геннадьевна даже подскочила от такой наглости и уже намеревалась в качестве последнего аргумента использовать стоявшую на столе банку с цветами. По счастью, в этот момент к полевой кухне подошли Ниловна и Сева Архипцев. К нему Маша и обратилась за поддержкой.

Глаз у Архипцева тотчас загорелся. Прервав гастрономические распри с поварихой, он с азартом ринулся Маше на помощь:

– Вот ты, Гарик, говоришь, что есть такая гипотеза[20]. Но, на мой взгляд, вы с Денисом этим словом злоупотребляете, забывая, что гипотеза должна иметь под собой базу, то бишь научную основу. Для вас же это полный синоним слова «мнение», – начал он. – И вы провозглашаете идею равенства всех возможных мнений! Полная демократия и полная ерунда!

– Ха! В мои лета не должно сметь свои суждения иметь! – с усмешкой ввернул Гарик цитату из Грибоедова.

– Не в летах дело! А в том, что ни у тебя, потому что ты еще только учишься, ни у авторов тех теорий, чье мнение ты приводишь, нет элементарного базового образования! – парировал Архипцев. К нему подошла Дина, уселась рядом и слегка тявкнула, намекая, чтоб ее погладили. Хозяин потрепал собаку по голове. – Под сенью торновской научной экспедиции мы с Диной даже имен их называть не станем. Правда ведь?

Овчарка замахала хвостом и наклонила голову набок.

– Как это нет образования! Он же кандидат технических наук! – возразил Дэн.

– Не кандидат, а доктор! – поправил его Гарик.

– Нет, я имею в виду в той области, в которой он так смело выдвигает гипотезы, – с прищуром сказал Сева. – Ребят, вы поймите, то, что вы повторяете, даже не любительщина, не дилетантизм, а пугающие суждения профана, то бишь вредные измышления на тему… Вот вы, скажем, десять минут назад жарко обсуждали происхождение имени «Рюрик», строили самые разнообразные предположения, что на самом деле он был «Юрик» или даже «Кир»[21]. А возражения Марьи Геннадьевны не слушали. Это, мол, все и так известно, в учебниках написано.

– Между прочим, нам в институте говорят, чтоб мы учились рассуждать, строить предположения и все такое… – не сдавался Гарик.

– Стало быть, то, что в учебнике написано, занудство и чепуха. А я, услышав два сходных по звучанию слова, разгадал их действительное происхождение. Так, что ли, у вас получается? – спросил Архипцев.

– Именно так! «Свет знаний воссиял передо мной, и мне открылась истина», – радостно подхватила Маша, видя, как Гарик пасует перед железной логикой Архипцева.

Даже Ниловна, позабыв про свои обиды на Севу, сняла передник, подсела за стол и стала слушать.

– Но вы ведь не станете возражать против того, что наука не должна стоять на месте? Она должна развиваться, прогрессировать за счет новых теорий, смелых или даже сумасшедших, – не сдавался Денис, безмятежно глядя на Севу своими большими серыми глазами. – Ведь прежняя система знаний не догма?

– Не догма. Совершенно справедливо! – вдруг прозвучал уверенный голос Лобова, Маша не видела, как он подошел, но почувствовала, как на ее плечо легла рука научного руководителя.

Стрельнув взглядом в их сторону, под навес села Гронская, а за ней и Бьорн.

Тем временем Дмитрий Сергеевич продолжал:

– Однако обогащают, развивают науку новые научные теории, а не дешевые сенсации, которых вы ищете. Вы, как врач, Денис, возможно, меня лучше поймете, если я приведу такой пример. К вам, допустим, приходит человек, страдающий какой-то неизлечимой болезнью, у этого несчастного – онкология. А вы, не полагаясь на традиционные медицинские догмы, предлагаете ему пить мочу или прикладывать к больному месту камень шунгит. Это ведь тоже новые методы. Новаторское, сенсационное лечение! Но каков будет результат такого лечения?

Денис вспыхнул, сверкнул взглядом и хотел было что-то возразить, но внезапно передумал.

– А ведь в археологии все обстоит примерно так же, – продолжал Лобов. – Скажем, некоторые, назовем их любителями-кладоискателями, считают, что если они где-то выкопали какой-то предмет, срыв при этом весь археологический комплекс до основания, и принесли свою находку в музей, то за это им полагается поставить памятник. Вот мы нашли и вам отдаем. Для них это момент истины…

– А что есть истина? – хохотнув, невпопад спросил Гарик.

– Боюсь, что для вас идея не в том, что истина труднодоступна, а в том, что ее вовсе нет! По-вашему, все то, что было создано ранее, традиционная наука, утверждения, считавшиеся устойчивыми, – пустой звук, и они с легкостью низвергаются. Экстрасенс, уринотерапевт и уфолог для вас имеют больший вес, чем представитель традиционной школы, ведущий кропотливую научную работу. Правильно, это же интересней, – сказал Лобов и, помолчав, с грустью прибавил: – Таково состояние умов в нынешнем обществе.

– Дмитрий Сергеевич, не принимайте все так близко к сердцу. Это же были просто рассуждения вслух, совершенно безвредные. Своего рода плацебо, – примиряюще произнес Дэн.

– Нет, это не плацебо! – заявила Гронская. – Это обскурантизм!

Быструю разговорную речь Бьорн понять не мог, последняя реплика была единственной, которая до него дошла. Он уже хотел развить тему обскурантизма, борьбы с невежеством и мракобесием, но тут внезапно залаяла Дина, а из кустов донесся чей-то отчаянный призыв о помощи.
13. Бабка Дарья

– Дина! Ко мне! – громко скомандовал Сева. – Не бойтесь, пожалуйста, собака не кусается!

Спустя минуту из-за темных кустов появилось какое-то невообразимое существо, одетое в длинный светлый балахон.

«Призрак торновского раскопа!» – хохотнул Гарик.

– När man talar om trollen så står de i farstun. Когда мы говорить о троллях, они появляться в доме, – глубокомысленно заметил Бьорн.

При ближайшем рассмотрении призрак оказался высокой, худой как жердь старухой.

– Здравствуй, баба Даш, – протянула Ниловна. – Это наша… баба Дарья, Генки-землекопа родная тетка! – представила ее повариха, но как-то неуверенно, смущенно…

Это уже потом она рассказала Архипцеву, что в их деревне бабка Дарья является лицом отнюдь не рядовым, хоть и немного с придурью, но уважаемым. Все приходят к ней за травами, которые старуха собирает, настаивает и лечит своими настоями односельчан не хуже врача в районной больнице. Она может и кровотечение остановить, и запой, и зубную боль. Бородавки заговаривает. Ну а молоденькие девчонки прибегают к ней погадать. Ниловна призналась, что когда-то и сама к ней ходила, а та, мол, ей сказала: «Как уедет твой Тихон в город, больше его не увидишь!» Так оно и вышло. Баба Даша не обманула. Тихон, муж Ниловны, поехал в Новгород на заработки, но не проработал там и месяца, как нашел другую женщину, с которой и остался жить.

– Ты чего пришла-то, баба Даш? – с робкой улыбкой спросила Ниловна.

– А вот и пришла, тя не спросила! – произнесла ей в ответ старуха, сразу поставив повариху на место.

Говорила она строго, впрочем, без вызова и злобы, будто ворчала, смешно глотая слова, как это бывает у людей с беззубым ртом, и жевала губами. Оглядев всех присутствующих, она остановила взгляд на высокой фигуре Севы Архипцева, у ног которого уселась присмиревшая Дина.

Взгляд у бабки был пронзительным, живым.

– А вы тут, значит, собаками людяй травитя…

– Зря вы так, бабушка, у нас собака добрая, она никогда никого не укусит, – возразил Сева.

– Да знаю я, кака она у вас добрая, – пробурчала себе под нос старуха и продолжила: – Вы вот, я гляжу, здеся уже не впервой копать наладились. В прошлом лете все камни от земли чистили, крепость каку нашли… И щас снова-здорово копать начали. И все-то вы про нас да про нашу деревню понимаете, а того не знаете, что завтря земля именинница. А на Духов день ниче на ей трогать нельзя, ни рыть, ни копать. Грех это! Ясно вам, грех!

– Так мы и не будем, – согласился Архипцев, стрельнув глазом на сидящего рядом Лобова.

– Ишь ты! – усмехнулась старуха. – Какой скорый да шелковый! Токо гляжу я, что твое слово тут не последнее будет.

Она довольно пошамкала губами и уставилась на Лобова, который в беседе не участвовал.

Вперед выступила Тася:

– Бабушка, это хорошо, что вы пришли. Мы вам, если хотите, официальный документ покажем, разрешение от государства, что мы имеем право тут копать. У нас все по закону.

– Все у их по закону… – повторила старуха. – И людей смущать, и покойников тревожить, все у их по закону!

«Вот с чьих слов Генка-то с Кольшей поют. У них эта баба-яга – деревенский идеолог!» – шепнул Маше Дэн, с любопытством наблюдавший за странной гостьей.

Меж тем ее недовольное, поначалу показавшееся безобидным ворчание постепенно становилось все более воинственным.

Ниловна беспокойно заерзала на лавке.

Гронская, впрочем, не смутилась и возразила старухе:

– Ну, зачем вы так, баба Дарья. Мы ничего не нарушаем…

– Да разве ж я про этот закон вам толкую! Я – про другой, про неписаный. Может, я вас упредить хочу… Вот вы думаете, что самые умные, если много книжек прочли и все знаете. Но только в книжках ваших про то не пишут. – Старуха подалась вперед. – Ведь сколь земля от себя отдаст, столь и обратно к себе заберет! – произнесла она и стала загребать руками, наглядно показывая, как все это будет происходить. – Так что лучче не будитя лихо! – грозно выкрикнула она и в этот момент, видно зацепившись обо что-то ногой, покачнулась.

Денис, стоявший ближе к ней, тотчас подскочил, хотел ее поддержать, но бабка неожиданно резко отстранилась.

– Чур меня! Чур меня! Бесоватый! Точно лёдом ожег! – тонким голосом завизжала она и, отскочив на несколько шагов в сторону, стала неистово плеваться и размахивать руками. – Никак к кощейке в гости собрался! – В глазах старухи застыли страх и безумие.

Ниловна охнула.

– Чего это она? – растерявшись, пробормотал Денис, обводя взглядом присутствующих.

Все молчали, не зная, что сказать.

Наконец вперед вышел Лобов.

– А ну-ка, баба Дарья, прекращайте спектакль! – властно скомандовал он. – Ваши наставления мы выслушали и приняли к сведению, а сейчас… Сева, Гарик, давайте-ка проводим нашу гостью домой.

Но старуха уже и сама заковыляла прочь, на ходу бормоча и оглядываясь:

– Ох, не знаешь ты, кулик, с чем связался!
14. Лерина сказка

[…] Буде даже я тебя по своему неразумию задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то судит тебя Бог и моя худость. […]
Фрагмент грамоты 752, Неревский раскоп, XII в.

Жили-были давным-давно в одной маленькой деревеньке у подножия горы сестра и два ее брата. Сестра была у них старшей и самой красивой. Поэтому в деревне ее прозвали Принцессой. Средний брат был тоже красивым, а еще добрым и веселым. Ну а младший брат был совсем некрасивым, можно сказать, уродцем, угрюмым и сердитым. Но его все равно все любили, и папа, и мама, и особенно дедушка, который никогда его не ругал, в отличие от Принцессы.

Бывало, по вечерам дедушка рассказывал внукам сказки, всякие разные истории про Большую гору, про Черный лес и про Волшебный сундук с несметными сокровищами, который на горе спрятан.

«Тот сундук – заколдованный, и золота в нем видимо-невидимо, – говорил дедушка. – Если зачерпнуть из него рукой золотые монеты да нагрузить дополна в карманы и мешки, то сокровища в сундуке не убавятся, а прибавятся. Эти сокровища всех-всех путников к себе манят, да не всем даются. Иные, алчные до золота, искали их, но не нашли, другие, неумелые, может, и нашли, но назад не воротились – сгинули в лесу, в камни обратились. Потому что заклятье на тот клад наложено».

– Дедушка, а кто же тогда может это заклятие одолеть и сундук открыть? Кому сокровища подчинятся? – спрашивали внуки.

– О! Только тот, у кого сила великая в руках есть, а корысти нет…

Внуки любили слушать дедушкины сказки, но больше всех они нравились Уродцу. Он вообще считал, что никакие это не сказки.

– Это правда! Самая настоящая правда! – кричал он сестре и брату.

Но те над ним лишь смеялись.

– Вот увидите! Я вам это докажу! И тот волшебный сундук найду! – еще громче кричал Уродец.

Он был упрямым, этот Уродец. И вот однажды он взял да и убежал в лес. Долго ли, коротко ли, ходил, бродил он по Большой горе и Черному лесу в поисках сундука – то никому не ведомо, но все-таки воротился назад. Все в доме обрадовались и выбежали встречать Уродца. Он стал худой, черный, сам на себя не похож, а на плече его висел мешок.

– Вот, глядите! – сказал Уродец и развязал мешок.

Тут все и окаменели.

Если бы Торопко не смотрел на монитор, то подумал бы, что эту странную историю рассказывает ребенок, он и на вопросы отвечал, которые ему задавали. Однако в кабинете напротив врача сидела седая грузная женщина, только говорила она писклявым детским голосом. В этом ее голосе, в том, как она подергивала плечами, качала ногой, сидя на стуле, да и в самом рассказе было что-то неприятное, даже гадкое. Торопко поморщился и вопросительно посмотрел на жену. Та, судя по всему, уже не один раз просмотревшая эту запись, только кивнула ему, мол, следи, что будет дальше, и прибавила громкость.

«– Как так окаменели? Умерли, что ли? – Врач задал рассказчице вопрос. Спрашивал он мягко, участливо, но в то же время настойчиво, иногда что-то записывал в блокнот. – Послушай, не могли же все так сразу взять и окаменеть? Уж очень скоро у тебя получается.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, – насупившись, ответила та и замолчала.

– Правильно. Так объясни мне, пожалуйста, что случилось с отцом, с матерью? – Заметив, что рассказчица молчит, человек в белом халате повторил вопрос: – Ну, ответь мне, разве дедушка окаменел?

– Нет, дедушка заснул и не проснулся, – подумав, без тени эмоций ответила пациентка. – А отец в море утонул.

– А сам Уродец? Неужели он обратился в камень?

– Уродец… – Женщина запнулась, наморщила лоб. – Ой. Я не помню. Но все равно все умерли.

– Ты говоришь все. Но ведь Принцесса осталась жива? Не так ли? – настаивал врач. – Это ты – Принцесса?

– Не-е-е-т, – энергично закачала головой женщина.

– Тогда ответь мне, пожалуйста, кто ты? Как тебя зовут?

– Лера Шамкина, – вдруг улыбнулась женщина, обнажив беззубый рот.

– Ну, вот видишь, как хорошо. Ты – молодец, Лера Шамкина. – Врач тоже улыбнулся и отложил свой блокнот…»

Светлана остановила запись и с торжественным видом сказала:

– Ты, Валер, даже не представляешь, какое это для нас для всех событие! Человек впервые за пятнадцать лет свою фамилию вспомнил, назвал себя. До этого Лера Шамкина только сказки рассказывала. А тут такая динамика! Это только тебе кажется, что мы бумажки перекладываем, ерундой занимаемся… – увлеченно объясняла мужу Светлана.

Накануне у супругов Торопко вышла ссора из-за того, что Светлана днями и ночами пропадает на работе, не отвечая на телефонные звонки. Валерий Петрович, коротающий отпуск на даче, возмутился и прикатил за объяснениями в город. В качестве оправдания Светлана продемонстрировала ему эту запись.

– И вы надеетесь, что она выздоровеет? – задал вопрос Торопко. Было очевидно, что увлеченности супруги он не разделяет и спрашивает ее из вежливости.

– Главный говорит, что полностью ее психика вряд ли восстановится. Хотя как знать… – задумалась Светлана. – Болезнь мало изучена. У пациентки – психический инфантилизм Асмуса[22].

– Ох, ничего себе, – отозвался Торопко.

– Заболела она еще в молодости, вследствие перенесенного стресса – в семье произошло страшное горе. Вот ее психика и не выдержала, это защитная реакция. Правда, может, была и наследственная составляющая, но теперь этого уже не проверить – все члены ее семьи погибли.

– Убийство? – буднично спросил Валерий Петрович.

– Если бы! Нет, там все сложнее. Запутанная история, непонятная. Кого-то вроде убили, а кто-то, возможно, сам свел счеты с жизнью… Словом, всю семью за короткий период будто злой рок уничтожил. Прямо проклятье какое-то… Я деталей не знаю, да это и неважно… – рассказывала мужу Светлана, не обращая внимания на его зевки. – Главное, что наш главный как раз по инфантильности Асмуса диссертацию пишет. Заболевание редкое. Вот он эту Леру Шамкину специально к нам и перевел, добился через Минздрав. Знал бы ты, в каком виде она к нам поступила! Просто совсем другой человек, небо и земля… Там, где она раньше лечилась, до нее никому дела не было. Да и что от них ждать, районная психбольница в Сочи…

Последние слова Светланы внезапно пробудили Валерия Петровича от спячки, он резко встал, открыл рот, намереваясь о чем-то спросить супругу, но снова сел и нахмурился.

– Валидолу дать? – последовала молниеносная реакция жены.

Торопко отрицательно затряс головой. Это сочетание – название города «Сочи» и фамилия «Шамкина» – прозвучало для него как некий кодовый сигнал.

«Невероятно! – озарило Валерия Петровича. – Как все невероятно в жизни складывается!»

Теперь странная сказка безумной Леры уже не казалась ему такой бессмысленной, как сначала. Постепенно все ее образы, и «Черный лес», и «Большая гора», и «волшебный сундук», наполнились реальным смыслом.

«Просто больной мозг смоделировал реальные обстоятельства жизни в сказку».

– Скажи, Свет, а можно мне поговорить с этой Шамкиной? – спросил Валерий Петрович.

На лице жены застыло удивление.

Поглощенная работой, Светлана не знала ни про детективный клуб, ни про дело о старой визитной карточке. А оно меж тем все более и более завладевало мыслями Валерия Петровича. С тех пор, когда они с Еленой и Алей, сидя на веранде, строили разные версии убийства Алины Дмитриевой, прошло около двух недель. Тогда с Алевтининой помощью Торопко действительно засел за компьютер, поначалу без особой надежды. Но стоило ему углубиться в старые интернет-сайты, как на него буквально обрушился поток информации. Там на все лады пересказывалась громкая история конца 90-х, в центре которой оказался тот самый антикварный магазин «Галеон». Сотрудницы магазина, по незнанию или в надежде получить большой куш (последнее вернее), приняли на реализацию кое-какие золотые изделия, оказавшиеся уникальными произведениями искусства. По всей вероятности, торговля музейными экспонатами некоторое время шла из-под прилавка, пока наконец не нашелся один сознательный покупатель и не заявил куда следует. На этой стадии, заключил Валерий Петрович, к делу и подключили аспиранта Митю Лобова. Именно тогда молодого специалиста привлекли в качестве эксперта, именно тогда он и познакомился с Алиной Дмитриевой. Затем компетентные органы без особого труда вычислили самого поставщика музейных экспонатов. Им оказался местный житель, археолог-любитель, или, проще говоря, обыкновенный черный копатель (в районе Большого Сочи этим промышляют целые села), нашедший в горах не какой-то банальный кувшин с монетами, а настоящее сокровище – золотой клад периода позднего эллинизма. Сколько предметов из найденного клада (позднее их датировали I–II вв. до н. э.) и какие он успел сбыть и кому, точно определить не удалось. Но все оставшиеся у копателя произведения ювелирного искусства – их оказалось двадцать восемь, удивительно цельная коллекция в прекрасном состоянии – были изъяты. А затем переданы приехавшим из Петербурга сотрудникам Эрмитажа на реставрацию, где, по всей вероятности, находятся по сей день.

Из прочитанного в Интернете Торопко так и не понял, было ли заведено дело на кого-то из сотрудников магазина, а также на самого археолога-любителя – ему инкриминировать могли статью 243 УК за незаконный поиск и изъятие археологических предметов. Хотя незаконный сбыт тоже имел место… Возможно, милиция просто не успела, потому что во время оперативных действий археолог-любитель странным образом застрелился. А звали его Андрей Шамкин.

До сего дня у Валерия Петровича с Алевтиной существовала довольно четкая «тюремная» версия. Согласно ей, Дмитриева и Жарко продали что-то из золотой коллекции в сомнительные руки, а потом сами же сдали покупателя. Кем он был, сказать трудно, возможно, какой-то уголовник, который был схвачен по старым делам, осужден на длительный срок, а выйдя из заключения, решил отомстить.

Теперь же, после истории несчастной Леры Шамкиной, в голове Торопко родилось новое предположение, настолько захватывающее, что его даже в жар бросило. Он вскочил и под удивленным взглядом супруги нервно забегал по комнате. Газеты писали, что никто из семьи Шамкиных не уцелел. Но ведь Лера-то жива! Может, кто-то еще выжил? Получается, кровная месть? Но опять непонятно, почему спустя столько лет?

– Эх, тут главное, чтобы безумная сказочница не подвела!
15. Доктор Дэн

[…] Пришлите мне слугу, мне неможется…
Отрывок из грамоты 124 Неревский раскоп, усадьба Б, XV в.

Принято считать, что археологи – народ закаленный, на здоровье жалуются не часто. Но как бы то ни было, присутствие в лагере врача торновцы оценили почти сразу. Хотя сначала заболела собака Дина. Бедняга отравилась какой-то дрянью, понуро лежала в палатке хозяина и категорически отказывалась от еды. Нос горячий, взгляд грустный, только кончик хвоста едва шевелится.

– Я знаю, это она гуляша поела в общей столовой. Я же просил ничего ей не давать. У нее с детства желудок слабый, – всполошился Сева.

Кухонное противостояние между ним и Ниловной не стихало.

– Вы бы, Всеволод Иванович, сами получше за своей собачкой следили. Она день-деньской на мусорной куче отирается, а я ей не нянька, – обижалась повариха.

У Таси Гронской появилась иная версия Дининого заболевания. Она считала, что собаку хотели отравить намеренно.

– Это все звенья одной цепи. Неужели вы не понимаете! Сначала мертвая сорока, потом эта сумасшедшая старуха с угрозами, а теперь Дина…

Денис же причины отравления никак не комментировал, он просто осмотрел больную и дал ей лекарство, действуя при этом как опытный ветеринар. Попробуй-ка заставить собаку выпить таблетки! Нет, заставить не получится, ее можно только обмануть, перехитрить. Что и было мастерски исполнено – сначала овчарке скормили упаковку активированного угля, а потом еще какие-то чудодейственные порошки.

Так что на следующий день всеобщая любимица поправилась, чему больше всех обрадовался козленок Казимир. С восторженным блеянием он встретил свою подругу, и жизнерадостная парочка снова принялась деловито рассекать по Торнову от палаток к раскопу, от кухни к речке и обратно.

А в лагере с того дня за Денисом закрепилось уважительное «Доктор Дэн», или просто «Док».

Нет, что бы там ни говорили, а врач есть врач, и это звучит гордо!

Спустя короткое время Дэн уже лечил Тасю Гронскую, вскрыв ей на пальце большой абсцесс.

– «…Ни стона из ее груди». Не женщина, а стальной клинок! – поделился он впечатлением с Машей, которая оказалась следующей в списке его пациентов.

На раскопе Марью Геннадьевну ужалила оса прямо в щеку, щека страшно распухла, и аспирантка Калашина в панике убежала к себе в палатку.

– Кэкэкэшмар… – с трудом артикулируя, причитала она, разглядывая себя в зеркале и воображая, как она в таком виде предстанет пред светлыми очами Дмитрия Сергеевича.

– Не бэ, Машуля! Все болезни нипочем, если ночевать с врачом! – с усмешкой произнес Денис и достал из своей медицинской сумки какую-то мазь.

Не считая случаев легкого членовредительства, как-то: порез, ожог и прочее, следующим пациентом Дэна неожиданно стал Бьорн, всегда такой осмотрительный и осторожный. Как-то, осматривая окрестности и объясняя Севе сакральное происхождение своего имени (к слову, Бьорн по-шведски означает «медведь»), он неудачно перепрыгнул через канаву. Взвыв от боли совсем не по-викинговски, Бьорн повалился на землю и схватился за ногу. Архипцев заохал, засуетился и побежал за Денисом, который, несмотря на громкую славу врача, не отлынивал от своих прямых обязанностей, прилежно орудуя киркой и лопатой.

Через несколько минут Док осмотрел ногу шведа и наложил на нее жесткую фиксирующую повязку.

– Fracture?[23] – с тревогой спросил Бьорн, неотрывно наблюдая за действиями молодого врача, и на смеси шведского и английского стал что-то вещать про медицинскую страховку и компенсацию.

– Вывих. Пара дней, и все пройдет, – успокоил его Дэн. – Стакан красного в качестве компенсации меня вполне устроит.

– Ви-но нэт. Вис-ки да-вай? – предложил Бьорн уже по-русски, комично делая ударение на два слога, по аналогии со шведским языком.

– Виски давай.

Вскоре Свантесона со всеми возможными предосторожностями доставили в палатку и с комфортом устроили в шезлонге. Доктор Дэн на время остался с больным.

Невзирая на жару, а также на строгий запрет начальника экспедиции распивать алкоголь с практикантами, десятилетний шотландский виски пошел великолепно. Языковой барьер собеседникам ничуть не мешал. Бьорн стал рассказывать о подводных археологических экспедициях, в которых ему довелось участвовать, о величественных ладьях викингов, извлеченных из морских недр. Денис уважительно кивал и, с трудом вспоминая английский, вставлял короткие реплики.

Слух о вывихнутой ноге мгновенно распространился по лагерю, и на огонек к ним заглянул Дмитрий Сергеевич.

– Смо-три, Дмитри, я весь себя для архео-лоджи не жалею! – сияя белозубой улыбкой, сообщил швед. – И мой нога также.

– Эта нога у кого надо нога! – хихикнул Дэн.

– Для науки надо жертвовать жизнью, а вот здоровьем не стоит! – ответил Лобов.

От предложенного виски он отказался, но и захмелевшему эскулапу не сказал ни слова.

Судя по грохоту, донесшемуся из камеральной лаборатории, там включили генератор.

Лобов и Бьорн заговорили о работе. Шведское оборудование было уже готово к запуску, но, учитывая временную нетрудоспособность Бьорна, дело решили отложить на следующий день.

Через минуту звук генератора стих. Наступившую тишину наполнил птичий щебет, на берегу зашелестел камыш, теплый ветерок взметнул шведский флаг, полог палатки распахнулся… И тут перед мирно беседующими Бьорном, Лобовым и Дэном, будто принесенная ветром, предстала взволнованная, задохнувшаяся от бега Марья Геннадьевна:

– Дмитрий Сергеевич! Там на новом, четвертом раскопе, похоже, началось… – выпалила она, едва переводя дыхание, – …похоже, могильник открылся! Но никто ничего не трогает! Все вас ждут!

Не дослушав Машу, Лобов вскочил и, перемахнув через бьорновскую ногу, пулей помчался к раскопу.

– Oh! Shit! Wait! What about me! I need to see it, please![24] – всполошился несчастный больной.

Швед попытался подняться, но, скривившись от боли, опустился в шезлонг и умоляюще посмотрел на Дэна и Машу, а те, не сговариваясь, подхватили его с обеих сторон под руки и потащили к утесу, навстречу новому, неизвестному, встающему из земли археологическому чуду…
16. Археологическое счастье

В кубышке в тайнике 4 гривны серебра […]
Фрагмент грамоты № 818, Троицкий раскоп, XII в.

Когда Маша с Дэном и Бьорном, который, опираясь на них, скакал на одной ноге, добрались наконец до раскопа, Лобов уже успел расчистить верхнюю часть захоронения. Расчищал его он сам с помощью медорезного ножа и кисти, а помогавший ему Сева отбрасывал саперной лопатой уже просмотренную землю. Практикантам эту работу поручить не решились. Тут требовалась предельная осторожность, чтобы останки человека сохранялись не потревоженными, ни на сантиметр не были сдвинуты.

Маша усадила Бьорна на земляной отвал – оттуда он мог наблюдать за процессом, сама же взяла видеокамеру – Лобов велел ей вести видеофиксацию. Денису доверили фотоаппарат, Гарик и два Вадима со своими гаджетами его подстраховывали и, стоя по разные стороны раскопа, пошагово все фотографировали. Рядом на раскладном стуле устроилась Гронская, держа на коленях папку и приготовившись наносить находки на план и их зарисовывать. Деревенские же, застыв в молчании, наблюдали за процессом.

В древности на похоронах покойников клали обычно прямо на землю, на дно небольшой ямы в вытянутом положении. Если трупоположение (термин не симпатичный, но в среде археологов расхожий), как в их случае, было на спине, головой на запад, ногами на восток, значит, захоронение проводилось по христианскому обряду, согласно которому мертвые восстанут из могил навстречу Мессии. А Мессия появится с востока, откуда восходит солнце. Маша сразу немного расстроилась. Дело в том, что христианская церковь требовала, чтобы в могилах с покойниками не было никаких предметов. А ведь это ценнейший источник информации! Поэтому Мария Геннадьевна, как и все археологи, недолюбливала этот христианский обряд.

Лобов на мгновение выпрямился и, переведя дух, нежно, точно мать над младенцем, вновь склонился над раскопом, вглядываясь в очертания давно умершего человека. Уже отчетливо виднелся его череп с округлыми впадинами глазниц, широкая грудная клетка, вскоре обозначились и контуры всего скелета.

Дмитрий Сергеевич вытер пот, кативший с него градом, и, пробормотав что-то неразборчивое, застыл, словно ожидая ответа. Со стороны казалось, что он ведет беседу. Да это и был диалог между живым и мертвым. Один спрашивал: Кто ты? Сколько тебе лет? Когда и отчего ты умер? Ты мужчина или женщина? А другой пока медлил с ответом.

– Мужчина, – наконец произнес Дмитрий Сергеевич.

– Похоже. Скелет крупный, – подтвердила за ним Тася.

Да, это был мужчина высокого роста, с крепким костяком, мощным подбородком и широкими плечами.

Маша надавила на zoom, чтобы было отчетливо видно и состояние зубов, и степень обызвесткования черепных швов. Направив объектив вдоль линии тела, она заметила, что на экране камеры проступили едва заметные очертания какого-то продолговатого предмета. Последовало несколько взмахов кисточки, и из-под земли появился меч, черно-бурый от ржавчины, с массивной рукоятью.

– Ух ты! Это ж воин, если с мечом! Во круть! – с горящими глазами воскликнул Гарик, по-ребячески улыбаясь во весь рот.

За ним два Вадима отозвались уважительным эхом. Даже Бьорн не удержался от какого-то эмоционального скандинавского комментария.

Марье Геннадьевне тут же вспомнилась лекция, на которой Лобов рассказывал им о том, что в древности меч считался особым оружием – орудием огромной смертоносной силы, сродни современному танку, и далеко не каждый воин был им вооружен.

«Следовательно, наш воин, – заключила Маша, – не рядовой, а званием повыше».

Вслед за мечом, как по мановению волшебной палочки, стали открываться и другие предметы: у левого плеча скелета лежал нож и несколько ромбовидных наконечников стрел, на бедрах – овальные блестящие бляшки – они набивались на кожаный пояс, который особенно ценился викингами.

Почему-то Лобов никак не комментировал находки, работал молча и с какой-то иссушающей душу медлительностью. Лишь иногда он перебрасывался парой слов с Архипцевым и Гронской, они оба тоже словно воды в рот набрали.

А Маша – в руках даже задрожала камера – страшно нервничала, ей не терпелось побыстрее узнать, что все это значит. В голове ее царила путаница:

«Если в могиле обнаружены предметы, значит, умерший был язычником, что вполне согласуется со скандинавской версией, если у него – меч, то он – воин, вождь, конунг… Но ведь своих павших вождей варяги сжигали! А этот предан земле, и захоронение имеет признаки христианского обряда…»

Еще она обратила внимание на то, что некоторые поясные бляшки и монеты совсем не окислились, сохранив первозданный блеск металла. «Не золотые ли они?»

В какой-то момент Марья Геннадьевна не утерпела и задала вопрос Гронской, но та небрежно отмахнулась:

– Машенька, приберегите вопросы на потом.

Тем временем Лобов, аккуратно работая ножом, расчищал землю у изголовья воина. Внезапно нож его звякнул о какой-то твердый предмет…

Аспирантка Калашина зажмурилась, сердце ее было готово выпрыгнуть из груди!

Лобов, быстро переглянувшись с Севой, который кивнул и застыл в ожидании, взялся за кисть, но едва он успел ею взмахнуть, как вдруг нечто сверкающее, ослепительное заиграло в лучах яркого солнца. Все ахнули и кинулись к раскопу…

– Друзья! Осторожно! Отойдите на шаг назад! – раздался невозмутимый голос Гронской. – Не будем мешать работе Дмитрия Сергеевича! – Сев на стул, она вернулась к своим записям и недрогнувшей рукой вывела:

«…в изголовье захоронения открылся предмет, имеющий форму питьевого сосуда, кубка. По стенкам тулова – рельефное изображение, в поддоне кубка имеются вставки из цветных камней. Предмет изготовлен из желтого металла…»

Похоже, Тася была единственным человеком, кто в подобных обстоятельствах сумел сохранить полное хладнокровие. От ее внимания не укрылось и то, что деревенские землекопы лишь поначалу проявляли интерес к происходящему. Потом, когда останки воина стали извлекать из могилы, чтобы перенести в командирскую палатку, их энтузиазм заметно угас. Кольша, Генка и их товарищи угрюмо отодвинулись назад и стали шепотом переговариваться между собой. Кольша энергично жестикулировал, потом сощурился, посмотрел на Гронскую и с презрением сплюнул.

Отложив записи, Тася подошла к нему:

– Ты опять за свое, Николай!

– Вы, товарищи ученые, нам тут про науку свою втирали. А на деле-то по-моему вышло: золото вы ищете и могилы поганите! А ведь покойнички такого не простят… – сквозь зубы процедил Кольша.

– Вы уедете, а нам тут с этим жить… – выдавил из себя Генка, глядя на потревоженное захоронение с почти суеверным ужасом.

– Да хорош здесь ля-ля разводить! Пошли отсюда! – перебил его Кольша, привычным жестом подтянув штаны.

– Что ж, думаю, это будет правильно. Сегодня работа землекопов закончена, можете отдыхать, а завтра… – не дрогнув, ответила Гронская и задумалась.

– А завтра – воскресенье! – рявкнул Кольша и зашагал прочь.

Остальные, подумав, последовали за ним.

Кроме Гронской, никто из археологов не придал этому значения… но, как оказалось, напрасно.
* * *

– Tell me about your self, warrior[25], – сосредоточенно проговорил Бьорн, почтительно склоняясь над разборочным столом, на котором покоились останки воина.

Очищенные до стерильной чистоты, они, казалось, находились не в командирской палатке археологического лагеря, а в больнице, в операционной.

Бьорн сделал руками какие-то загадочные пассы и, перейдя на шведский, тихо, нараспев прочитал что-то непонятное, прекрасное и печальное. Никто из собравшихся не решился его окликнуть, все замерли в благоговейной тишине…

Но как только ритуал был окончен, все заговорили разом, командирскую палатку наполнило восторженное, праздничное возбуждение. Все знали, что впереди большая, необыкновенно интересная работа. Находки, разложенные на столах на крафтбумаге, требовалось описать, изучить и заставить их заговорить. В сущности, в этом и заключается главный труд археолога.

– У нас гово-рить: Den enes död, den andres bröd, смерть одному – хлеб для другому, – многозначительно изрек Бьорн и поглядел на Лобова, про свою больную ногу он даже не вспомнил.

Дмитрий Сергеевич же буквально лучился счастьем. Прежняя его сосредоточенность сменилась необычайным оживлением.

– Как это метко сказано, Бьорн! Просто замечательно! Машенька, переведите, пожалуйста, что у нас тоже есть поговорка. Родную кровь за версту чуешь!

Маша в отличие от остальных участников экспедиции, которые только читали и переводили со словарем, прекрасно знала английский, так что работа переводчика ее нисколько не тяготила. Она перевела и тотчас задала давно волнующий ее вопрос, впрочем, вопросов у нее накопилось множество, да и не у нее одной:

– Простите, Дмитрий Сергеевич, а как же все-таки квалифицировать найденное захоронение?

– Ах, Машенька, помните, мы с вами недавно обсуждали аналогичный случай… – с жаром заговорил Лобов.

Давая объяснения, он как бы случайно касался то ее руки, то плеча, то с нежностью заглядывал в глаза. И в этом, конечно, был весь Лобов. Успех в любимой работе рождал в нем вселенскую любовь, к жизни вообще и к женщинам в частности.

– Давайте, Марья Геннадьевна, порассуждаем вместе!

Маша согласно кивнула.

– Мы ведь можем предположить, что наш конунг, будучи сначала язычником, как это и полагается конунгам, прошел обряд крещения и стал христианином! Не так ли? Этому, как вы успели заметить, есть несколько подтверждений. Исходя из логики, мы можем допустить, что он был крещен в Византии, по доброй воле либо в силу каких-то конъюнктурных причин… – Лобов принялся рассматривать золотую монету с профилем императора Константина и задумался.

Маша уже видела такие монеты, они чеканились и имели хождение в IV веке нашей эры, что, разумеется, шло вразрез с X веком – так, по первоначальной версии Лобова, датировали Торновскую материковую яму. Однако на монете, после того как ее очистили от земли, Маша заметила небольшое отверстие.

– Да это ж амулет… – начал было Архипцев.

Маша открыла рот, чтобы задать очередной вопрос, но Дмитрий Сергеевич их перебил:

– Да, да, амулет – совершенно справедливо! К моменту рождения нашего ратника эта монета давно вышла из обращения. Однако на ее лицевой стороне изображен образ первого императора-христианина. Отсюда вывод: для верующих монета превратилась в реликвию! – Лобов поднял указательный палец и наградил счастливой улыбкой и Машу, и всех присутствующих, которые с не меньшим интересом слушали его рассуждения. – С этим более или менее ясно? Тогда идем дальше. Я бы рискнул предположить, что наш викинг принял Христа, потому что должен был так поступить, потому что пришел в Византию зарабатывать, то есть был легионером, находился на службе у какого-нибудь тамошнего сановника. Согласитесь, Машенька, что человека, пришедшего грабить и убивать, мало волнуют божества своих жертв.

Маша кивнула.

– Как долго находился воин в Византии, мы не знаем, – продолжал Дмитрий Сергеевич, – но мы знаем, что свой земной путь ратник закончил в Торнове, где и был погребен. Я допускаю, что в какой-то момент он захотел вернуться в родные края, но в дороге что-то случилось, и он умер. Те же, кто хоронил его, будь то дружина или родня, выехавшая навстречу, были язычниками, продолжали придерживаться старых обычаев. При погребении – тем паче. Это у них один из главных обрядов…

– …и поэтому они положили вместе с ним в могилу какие-то вещи! – договорила Маша, с восхищением глядя на учителя.

– Ничего себе! Какие-то! – вставил Сева. – Да уж, умели византийцы с золотом работать! Красоту создавать! – И он бережно передал кубок Лобову.

Дмитрий Сергеевич так же бережно принял находку, подержал в руках, мысленно прикидывая ее вес.

– Да… тут, разумеется, не просто вещи, – блаженная улыбка не сходила с его уст, – а необычайно дорогие вещи! Из чего мы с вами, друзья, можем заключить, что наш викинг был либо выдающимся военачальником, потому что не всякий мог заработать такую драгоценность, либо выдающимся грабителем… Такая версия тоже возможна, но мне она менее симпатична.

– Я голосую за военачальника! – сказал Архипцев, который с тщательностью хирурга принялся очищать доспехи от земли и ржавчины, предварительно расставив перед собой на столе бутыли со специальными составами. – Мить, ты только посмотри на меч! Этот агрегат о многом говорит! Тут, кстати, буквы, то бишь надпись есть… вроде «kr» или «kàr»… Взгляни! – Сева обернулся к Лобову и, уступая стул, передал ему лупу, сам же вскочил, ему не сиделось на месте. – Маш, ты, кстати, знаешь, что были времена, когда рейнским оружейникам категорически запрещалось продавать мечи скандинавам! – Он прошелся вдоль стола с находками, потом стрельнул у Гронской сигарету и с наслаждением закурил.

– Совершенно справедливо… – пробормотал Лобов, разглядывая сильно пострадавшее от ржавчины лезвие, на котором, судя по всему, стояло буквенное клеймо мастера.

– Ну, и что там, Мить, прочесть можно? – К нему подошла Гронская и положила руку на плечо.

– Погоди, Тасенька. Тут кое-что видно, за точность я не поручусь, это пусть потом лингвисты смотрят, но, по-моему, очень похоже на что-то типа: «Кар меня ковал…»

Бьорн, присоединившийся к осмотру меча, уважительно покачал головой, потом открыл рот, но, затрудняясь сформулировать мысль по-русски, подозвал Машу и перешел на привычный английский.

Маша переводила:

– Что касается конунга, то при первичном осмотре его скелета Бьорн не нашел видимых следов, оставленных холодным оружием, на черепе и позвоночнике нет повреждений. Он предполагает, что воин умер естественной смертью, от болезни внутренних органов или какой-то инфекции… По возвращении из экспедиции он предлагает провести детальное исследование в их лаборатории в Стокгольме.

– Зачем же в Стокгольме, у нас есть своя база, – тотчас подала голос Гронская.

– А еще он сказал, – просияв, продолжила Маша, – что вы, Дмитрий Сергеевич, – выдающийся археолог с поразительным профессиональным чутьем, и он вам очень благодарен.

– Огро-мны спа-сибо, Дима. – Приняв официальный вид, Бьорн встал, выпрямился и с чувством пожал Лобову руку.

– А ведь действительно спасибо! Если бы не ты, Димка… – с воодушевлением подхватил Архипцев, – если б не твое упрямство. Ей-богу, я ведь на этот квадрат вообще не смотрел… – Сева вскочил на ноги, схватил меч и, словно салютуя, поднял его над головой. – Спасибо Лобову! Это и называется настоящее археологическое счастье! Ура!

– Ура! – подхватила Маша, которой стало так хорошо, что она даже испугалась – вдруг все это закончится.

– Ура! – поддержал Бьорн.

– Ура! – выкрикнул Лобов. – Друзья, дорогие мои, нет, это вам спасибо!

Все как сумасшедшие стали обниматься.

– Вот она, идиллия! – со сдержанной улыбкой произнесла Тася, избежав объятий Марьи Геннадьевны, и, отдернув полог палатки, закурила. – На Торновский раскоп пришло настоящее археологическое счастье…

Внезапно улыбка с ее лица исчезла, и она шепотом договорила:

– Идиллия перед лицом надвигающихся неприятностей.

Через поляну к командирской палатке, на ходу ослабляя галстук, приближался мужчина. Это был Леонид Аркадьевич Шепчук.
17. Старый друг

[…], а если не дашь, тогда встану я перед князем и епископом, тогда ты к большему убытку готовься.
Из грамоты 155, Неревский раскоп, усадьба «Е», XII в.

Приезд Леонида Шепчука ни Гронскую, ни Архипцева не обрадовал, а о Лобове и говорить нечего. Их давнее, еще со времен института, знакомство, увы, не подразумевало теплых дружеских отношений. Оба они были слишком разными. Разными были их судьбы, их отношение к жизни и к профессии. Собственно, последнее и послужило главным поводом к охлаждению, а впоследствии и к открытому противостоянию. Суть конфликта сводилась к извечному и простому объяснению: один занимался наукой ради науки, другой же отдавал предпочтение научным «дивидендам». Знающий специалист, энергичный, обаятельный, легко завоевывающий доверие, Леонид Шепчук прежде всего ценил результат, причем быстрый результат. Он был не из тех, кто готов терпеливо работать в ожидании своего звездного часа, и поэтому с необычайным проворством мог присоседиться к чужому триумфу. Именно так когда-то произошло с их общим другом Костей Тарасовым и открытым им «Мертвым городом»[26] на Таманском полуострове.

«Наш Ленчик далеко пойдет, – сказал тогда Костя, – его ни живые, ни мертвые не остановят».

Действительно, движение Леонида Аркадьевича по служебной лестнице шло успешно, поступательно, хотя не всегда прямолинейно. И вот наконец несколько лет назад Шепчук сменил полевой лагерь и научные отчеты на министерский кабинет и ведомственные циркуляры и надолго исчез из поля зрения Лобова.

А теперь вдруг взял и заявился в Торново, приехал, так сказать, с дружеским визитом.

«Повод ты, Ленька, выбрал смехотворный, – подумал Лобов, пробегая глазами врученное ему Шепчуком письмо, – бумага-то совершенно пустая. Обычная формальность».

– Выдалась, понимаешь, пара свободных дней, вот я и решил доставить лично, а заодно тебя проведать. – Шепчук, изо всех сил демонстрируя расположение, хохотал, тряс Лобову руку, хлопал его по плечу. – Оцени, Митька, министерского курьера!

«Вот человек! Казалось бы, сам должен понимать, что здесь ему не очень рады. Но все-таки взял и приехал! Нам бы голову просунуть, а хвост мы протащим».

По сути, Ленькина услуга означала одно: о торновской экспедиции в Новгороде заговорили, и он, разбираемый любопытством, не смог усидеть в городе, догадался Дмитрий Сергеевич, глядя на то, как Ленчик с лучезарной улыбкой заключает в объятия Марью Геннадьевну, потом жмет руку Архипцеву и, переходя на английский, приветствует Бьорна.

– Что ж ты, Митька, тихушник такой! Затаился и молчишь? А? – продолжая молотить лобовское плечо, радостно басил Леонид. – Все в городе от тебя новостей ждут!

– Тут связь паршивая… – ответил Дмитрий Сергеевич, – да и времени прошло всего ничего.

– Ха, связь у него паршивая! Ты, Митька, будто в прошлом веке живешь, – хохотнул Шепчук.

– Сведения у тебя, Лень, устарели. Вчера мне удалось дозвониться до Николая Лаврентьевича, – вставила Тася.

Но Шепчук ее не услышал или сделал вид, что не слышит.

– А новостей-то от вас ждут! Очень ждут и, между прочим, волнуются! Вы не в огороде картошку копа… – В этот момент взгляд Шепчука, рассеянно гуляющий по лицам и разборочным столам, вдруг сфокусировался на массивном золотом кубке. Леонид замолчал сразу, будто подавился…

В последующие несколько минут министерский чиновник, с которым приключился столбняк, не мог произнести ничего, кроме междометий…

Немую сцену прервал звук гонга – приглашая опаздывающих на обед, Ниловна ударила поварешкой о тяжелую рельсину.

Лишь после плотного обеда Леониду Аркадьевичу удалось немного прийти в себя. Потом Бьорн с Тасей приготовили кофе, и он начал щедро делиться своими соображениями и советами. В основном они носили организационно-практический характер. Его, к примеру, покоробил голый и синий от татуировок торс практиканта Вадима («Чувствую себя как на воровской малине»), а также присутствие «в пищеблоке» собаки и козла, не укрылось от его острого глаза и то, что деревенские землекопы промаршировали мимо них сильно навеселе («Много такие работнички не наработают»). Особое внимание Леонид Аркадьевич уделил «вопросу организации надлежащего хранения находок»:

– Ты, Мить, меня, конечно, извини, но эту коробочку назвать сейфом просто язык не поворачивается. Любой ребенок может его взять и унести! – сказал Шепчук, и в его дружескую интонацию добавились начальственные нотки. – И где, стесняюсь спросить, вы намереваетесь хранить золотую чашу?

Это застало Лобова врасплох. В самом деле, сейф, выданный ему на Базе, был невелик, весил не более десяти килограммов и предназначался лишь для наличных денег на зарплату и хозяйственные закупки.

– Если сейф не годится, то куда же мы уберем находки? – вмешался Архипцев. – Не в землю же их обратно зарывать! Здесь, на минуточку, полевой лагерь!

Но у Леонида Аркадьевича на любой вопрос был заготовлен ответ:

– Слушай, Мить, я бы мог сам отвезти их в Новгород и поместить в стационарный сейф до вашего возвращения… – прозвучал его голос, исполненный душевности и дружеского участия.

Архипцев кашлянул, а Марья Геннадьевна ахнула.

Лобов нахмурился, но промолчал.

«Узнаю друга Ленчика! Ничего неожиданного».

Зато Гронская быстро нашлась что ответить:

– О, Леонид Аркадьевич, вы, как всегда, в своем духе… – Изогнув дугой белесую бровь-ниточку, она делано улыбнулась. – Но вообще-то, если вы забыли, нам еще работать с ними предстоит…

Шепчук же перестал улыбаться и посерьезнел.

«Зачем она его злит? – Маша стрельнула взглядом на Тасю. – Этот гадкий Шепчук может реально испортить нам жизнь, вернется и настрочит какой-нибудь пасквиль».

– Кстати, и оборудование, на которое ты даже не взглянул, у нас имеется, спасибо Бьорну. – Гронская с вызовом посмотрела на Шепчука. – Хотя пищеблок, без сомнения, важнее. Что же касается хранения, то предлагаю следующее: в экспедиционном «Урале» есть несгораемый шкаф, он надежно приварен к кузову машины, хороший замок у нас тоже есть. В этот шкаф после работы мы будем относить находки и запирать их на ключ.

За неимением лучшего это был хороший выход из положения. Сева и Маша Тасю поддержали. Лобов сделал оговорку, что, мол, надо снять с машины аккумулятор.

Шепчук молчал, казалось, он мгновенно потерял интерес к этой теме:

– Что ж, наше дело предложить… – наконец произнес он. – А теперь, если вы не против, я немного пройдусь, раскоп проведаю. Провожать меня не надо… – И он вышел из палатки.

– Может, мне все-таки с ним пойти? – одними губами спросила Марья Геннадьевна у Лобова, тот согласно кивнул.
* * *

ПОКЛОН ОТ ФОВРОНИИ ФИЛИКСУ С ПЛАЧЕМ.
 

Избил меня пасынок и выгнал со двора. Велишь мне ехать в город или сам поезжай сюда. Я избита.
 Из грамоты 415, Ильинский раскоп, XIV в.

«Конечно, худшего момента для посещения раскопа и выбрать нельзя!» – мелькнуло в голове у Марьи Геннадьевны, когда они с Шепчуком подошли к подножью утеса и увидели сидевших на траве деревенских, которые бодро выпивали и закусывали. Рядом на газете стояла ополовиненная бутыль мутного самогона, а из прозрачного пакета торчали хвосты соленой рыбы. Не заметив гостей, Кольша продолжал что-то говорить, энергично жестикулируя, в одной руке – граненый стакан, вонючая «беломорина» – в другой. Чуть поодаль в теньке сидели студенты, возможно, они тоже выпивали, но вовремя успели спрятать тару. Дэна на раскопе не было вовсе.

Маша пролепетала что-то про знаменательный день и про то, что сегодня всем разрешили закончить работу раньше. В ответ Шепчук лишь благодушно улыбнулся, а потом в молчании постоял над черным прямоугольником раскопа.

Маша мысленно перекрестилась, решив, что гроза миновала. Прежде она не сталкивалась с Шепчуком, поэтому даже предположить не могла, что спустя полчаса вероломный Леонид Аркадьевич обрушит такой шквал критики на Лобова, что тот с ходу подорвется и побежит разбираться с деревенскими.

Почему-то в тот момент никто из присутствующих не сообразил, что отпускать одного Лобова на разборки с пьяными мужиками не стоит. Дмитрий Сергеевич был слишком взвинчен, раздражен – приезд «старого друга» не прошел для него даром. Лобов мог наломать дров и наломал! Однако спохватились все лишь тогда, когда до лагеря долетели истеричные голоса и на раскопе, так сказать, запахло порохом.

– Вот блин! – Сева вскочил на ноги, за ним Тася и Маша. Втроем они побежали к утесу, откуда гремел голос Лобова:

– Разве мы с вами не договаривались!? Разве я не предупреждал, что пьянство будет жестко пресекаться?! Имейте в виду! За распитие на рабочем месте все вы будете наказаны рублем!!!

В ответ грянул целый хор голосов, в котором выделялся задиристый тенор Кольши:

– Начальник, а у меня стрезву могилы поганить не получается! Мы вообще гробокопателями не нанимались! Руки марать неохота!!! Вот ты сам бери лопату и копай, коли нет у тебя ни стыда, ни совести!!!

Возможно, именно в этот момент Лобов, не выдержав напряжения, совершил роковую ошибку – схватил бутылку самогонки и вылил все ее содержимое на землю.

– Ах ты… сука!!! – взревел Кольша.

Архипцев, Маша и Тася не успели добежать до места и не видели, как была вылита самогонка, но раскат отборной матерщины они услышали и тотчас сообразили, что к чему. Впрочем, подоспели они вовремя. Как раз тогда, когда Кольша, наступая во фронт, размахивал кулаками и пытался схватить начальника экспедиции за грудки, а Генка с лопатой наперевес готовился нанести ему удар с тыла. По флангам, отчаянно матерясь, на изготовке стояли и двое других деревенских, но Дэн и Гарик их кое-как блокировали.

Известно, что разнимать дерущихся – дело хлопотное и небезопасное. Сева, к примеру, ни за что ни про что получил бланш под глазом, Гронской в сутолоке порвали блузку, а на худеньком запястье у Маши осталась чья-то синяя пятерня. Однако серьезное побоище им удалось предотвратить. Архипцев провел разграничительную линию. Лобова с Дэном и Гариком оставили на раскопе, а упирающихся мужиков Тасе и Маше удалось увести в лагерь и «с рук на руки» передать Ниловне, та взялась развести их по домам. И, конечно, простодушная Ниловна даже не заметила, что у палатки Дмитрия Сергеевича Генка чуть замешкался и замедлил шаг. Тем временем Кольша юркнул внутрь под темный полог и спустя несколько мгновений вынырнул оттуда с очень довольным видом, пряча что-то объемное за пазуху…
18. После драки

Над торновским лагерем сгустились сумерки. На практикантской поляне молодежь жгла костер. Ребята обсуждали прошедший день, бренчали на гитаре, кто-то фальшиво и вяло напевал песню «Дожди» Игоря Корнелюка. У студентов-археологов есть такая примета, что, мол, если петь про дождь, то он пойдет, и работать в раскопе не придется. Но на сей раз это почему-то не сработало. В палатках ветеранов было тихо. Леонид Аркадьевич с чувством выполненного долга отправился на покой – его разместили у Бьорна, который за компанию тоже решил лечь пораньше.

К ночи жара немного ослабела. На восхитительно синем небе зажигались звездочки, взошла луна и осветила лагерь. Пение у костра прекратилось. Наступившую тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков и протяжное уханье неведомой птицы. После бесконечно длинного беспокойного дня страсти в лагере улеглись.

«Какое счастье, что завтра воскресенье», – подумала Маша. По воскресеньям торновцы не работали, в отличие от субботних дней, которые Лобов тоже сделал рабочими и платил за них надбавку, обещая всем отгулы в случае плохой погоды.

С величайшим удовольствием приняв душ, девушка села на скамеечку и принялась расчесывать волосы.

«Все-таки день был сегодня ошеломляющий во всех отношениях. Разве такое возможно, чтобы все сошлось одновременно… и викинг, и кубок, и этот гадкий Шепчук, и драка… – Только сейчас Марья Геннадьевна почувствовала страшную усталость, но к себе в палатку возвращаться не торопилась. Там было душно… и присутствовал Дэн. – Наверное, я просто устала, и от Дениса тоже, из-за этого все время на нем срываюсь».

Маше хотелось побыть одной, а еще почему-то хотелось плакать…

– Нет, все это ерунда, – отвечая своим мыслям, произнесла она вслух и тут же испуганно дернулась, почувствовав на плече чье-то прикосновение.

– Ваша правда, Машенька, все это ерунда, – прозвучал бархатный голос Дмитрия Сергеевича.

Он присел рядом, легонько обнял ее и о чем-то заговорил, вроде бы о том, что завтра в Новгород приезжает его дочь и надо ее встретить, а еще что-то про Шепчука и про то, что в понедельник нужно двигать бровку… Но Марья Геннадьевна почти не разбирала слов, она просто смотрела на него, на его руку на своем плече, на небо… и первая потянулась к нему губами.

В мерцающем лунном свете они сидели на низкой скамеечке и целовались. Поцелуй получился нежным, долгим…

– И очень чувственным. – Так, во всяком случае, решила Тася, качавшаяся в своем гамаке чуть поодаль от них.

Между прочим, отличный наблюдательный пункт, скрытый от посторонних густой растительностью.

Из глаз Марьи Геннадьевны выкатились две слезы-росинки:

– Мне страшно, Дмитрий Сергеевич, – прошептала она. – Не знаю… я боюсь за вас…

– Все будет хорошо, Машенька! Не стоит переживать, ты просто устала, – Лобов сжал ее руку в своей. – Обещай мне, что не будешь расстраиваться. Завтра все непременно наладится, все будет хорошо. – И он еще раз поцеловал ее.

Потом Маша ушла к себе в палатку, где ее ждал Дэн с обычными ежевечерними разговорами.

Устроившись на ящике-табуретке, он старательно раскладывал лекарства из своей медицинской сумки:

– Чем вызвана легкая гиперемийка[27] у нас на щеках? Аллергийкой? – с прищуром осведомился он.

– Отвяжись, а? Прошу…

– Умолкаю. Кстати, Маш, ты скажи шефу, что я этому Аркадьевичу могу завтра тавегил вколоть, чтоб не лез никуда. А что? Срубает капитально.

Маша отмахнулась:

– Денис, давай спать! – Растянувшись на раскладушке, она мгновенно заснула, даже во сне продолжая улыбаться: «Завтра все будет хорошо».
* * *

ОТ ГОСТЯТЫ К ВАСИЛЮ.
 

…женясь на новой жене, он меня прогнал, а другую взял. Приезжай, сделай милость.
 Из грамоты 9, Неревский раскоп, усадьба «А», XII в.

Гронская проснулась по будильнику вместе с Лобовым:

– Я тебя провожу.

– Не надо, Тасенька, спи. Еще не рассвело, – тихо сказал он и поцеловал ее в макушку.

– Нет, я встану, – возразила она. – Там, в термосе, я кофе тебе приготовила, сейчас достану.

Пока Лобов умывался и одевался, Тася накинула на плечи халат и, прихватив чашки и термос, села под навес за стол.

Ночной туман еще не рассеялся, все вокруг было призрачным, серым, как и тень, метнувшаяся рядом. Тася вздрогнула. Это была Дина.

– Пошла! Прочь! Фу! – приказала Гронская.

Вильнув хвостом, собака фыркнула и, настороженно обнюхивая траву, пробежала мимо, потом вдруг остановилась и, по-волчьи задрав морду кверху, завыла.

В протяжном Динином вое Тасе почудилась тревога, и она запустила в собаку шишкой.

– Ну, про Шепчука ты все сама знаешь, – подойдя к ней, по-деловому заговорил Лобов, принимая чашку с кофе. – Скверно то, что я уезжаю, а он остается. Все равно что мина замедленного действия.

– Ничего, справимся, – сказала Гронская и пристально на него поглядела.

– Ну, что… по работе я вроде все уже тебе сказал… – Дмитрий Сергеевич заторопился.

– А не по работе?

– Что ты имеешь в виду?

– Что ты мне врешь, Лобов. И твое вранье меня унижает, – все так же спокойно, не повышая голоса, произнесла Гронская.

– Тасенька, ну зачем ты…

– Ты знаешь, Мить, – перебила она его, – я готова сделать для тебя все и даже больше. Но не надо унижать меня перед группой.

Лобов снова посмотрел на часы:

– Таська, не выдумывай. Все будет хорошо, все наладится!

Он уехал.

И прогноз его, как ни странно, оправдался – наступившее воскресенье выдалось на редкость спокойным.
19. Приезд дочери

ПОКЛОН ОТ ГАВРИЛЫ ПОСТНИ СЕСТРЕ МОЕЙ УЛИТЕ.

Приехали бы вы в город к радости моей, а нашего слова не оставили бы без внимания.
Фрагмент грамоты 497, Славенский раскоп, XIV в.

Утро было чудесное. По ясному небу плыли светло-розовые облачка, их отражения в зеркале реки перемешивались с мириадами солнечных зайчиков. Еще не обмелевший от летнего зноя Волхов катил на берег легкую волну. Утреннее солнце осветило купола Святой Софии, сочную зелень парка, мощные башни кремля, среди которых выделялся нарядный Кукуй. Несмотря на ранний час, на пешеходном мосту уже топтались первые туристы. Миновав улицу Чудинцева и проспект Маркса, Лобов свернул на неуютную Вокзальную площадь. Он не любил это место, здание вокзала наводило на него тоску. Видно, причиной тому – частые переезды, вся его жизнь проходила в дороге.

На тротуаре у вокзала, как всегда, перед прибытием московского поезда топтались таксисты, прохаживались женщины с табличками «жилье», старушки с цветами. Где-то заходился криком ребенок, из ближайшего киоска неслась музыка – звуки и голоса города, смешиваясь, превращались в одно сплошное «неразберипоймешь».

Потянулись первые пассажиры. С трудом расчищая себе дорогу в толпе, Лобов вертел головой по сторонам и не сразу узнал собственную вдруг повзрослевшую дочь – в какой-то мини-майке, с голым животом и гигантским, нестерпимо розовым чемоданом.

– Привет, папуль! – закричала Аля и кинулась к отцу на шею.

– Здравствуй, Алька! Как доехала?

– Чума-а-а! Не спала ни минуты! Мы с соседями по купе всю ночь в покер резались! – радостно сообщила дочь и, обернувшись, помахала кому-то рукой.

– На деньги?

– Не-а! Хотя стоило, потому что я всех их сделала!

Дмитрий Сергеевич с облегчением выдохнул:

– А мама как?

– Ясно как! Обижается!

– На что обижается?

– На то, что ты не звонишь, мобильник у тебя все время вне доступа, а эсэмэска пришла с какого-то чужого номера.

– Я же ее предупреждал, что у нас в лагере со связью плохо. Кроме того, мы с ней обо всем договорились, – начал было оправдываться Лобов.

Дочь его перебила:

– Да я-то без претензий, пап. Ну а чего там у вас на раскопе?

– Все хорошо, работаем, – сдержанно ответил Дмитрий Сергеевич, решив пока не посвящать дочь в события последних дней. Лучше потом, в более подходящей обстановке…

Отец и дочь пересекли вокзальную площадь и поравнялись с припаркованным у палисадника экспедиционным «уазиком».

– Ничего себе! – изрекла дочь, увидев чудо советского машиностроения с надписью «Археология» на борту. – Какая офигенная тачка у тебя, пап! – И тотчас принялась делать селфи на ее фоне.

Лобов сощурился от кислотно-розового чемодана:

«Ох! Не будет от этого толку…» – перевел взгляд на голый Алькин живот и вздохнул:

– Ты не против, ребенок, если мы сначала на Базу заедем?

– Не вопрос! Ах, да! Ты же тут, как на подводной лодке, сидишь, ничего не знаешь, самое главное пропустил. Помнишь, ты нам говорил про ту тетку с разными глазами? Так вот, мы с Валерием Петровичем, нашим соседом по даче, теперь ведем расследование того дела! – И дочь взахлеб принялась рассказывать, к каким поразительным выводам пришел отставной подполковник Торопко, узнав от нее об Алине Дмитриевой и старой визитной карточке.

Экспедиционный «уазик» свернул с моста на набережную Александра Невского, справа мелькнула белоснежная аркада Ярославова дворища, живописные церковки Торга, колокольня. Миновав перекресток, Лобов покатил по Ильине улице[28], по обеим сторонам которой шли аккуратные, свежевыкрашенные фасады симпатичных двухэтажных домиков – чудом сохранившаяся в войну застройка XIX века. Не доезжая нескольких десятков метров до церкви Спаса Преображения, машина остановилась. У входа в церковь уже прохаживались туристы с фотоаппаратами, в надежде взглянуть на фрески Феофана Грека, внутрь их пока не пускали. По правой стороне улицы за каменной стеной и резными воротами укрылись постройки подворья Знаменского монастыря. Здесь и располагалась Новгородская археологическая экспедиция, или, проще говоря, База, куда так не хотел, но вынужден был заехать Лобов. Он-то думал, что встретит дочь и сразу назад. Ан нет! Не дали, позвонили, вызвали к руководству: «Дмитрий Сергеевич, не таитесь, поделитесь своими успехами!» Видно, Шепчук донес, по Базе поползли слухи.

Докуривая сигарету перед вывеской «Памятник-музей», Лобов раздумывал, что делать с дочкой и чем ее занять. Разговоры ей быстро наскучат.

Вдруг знакомый голос прервал его размышления.

– Привет, Дим! Как жизнь, давно тебя не видела! – Это была Женя Ярис, его старинная институтская приятельница.

– Ой, Женька, ты все цветешь! – обрадовался Лобов.

Вкратце рассказав друг другу про житье-бытье, они стали прощаться, так как оба торопились.

– Я сейчас на Троицкий, – сообщила Женя и, посмотрев на Алевтину, предложила: – Если хочешь, Аля, пошли со мной. У нас там интересно. А отец, когда закончит разговоры разговаривать, за тобой заедет.

– Я с удовольствием, – тотчас согласилась та, чмокнула отца и устремилась за Женей.

Дмитрий Сергеевич зашел на территорию монастыря и направился ко входу в низкую угловую постройку.

Дверь в кабинет замдиректора была приоткрыта, тот говорил по телефону. Лобов заглянул туда и решил подождать в коридоре. Но стоило ему сесть, как тотчас перед его мысленным взором нарисовались экспедиционные палатки, разборочные столы с разложенными на них находками, Машенька, Тася, Бьорн, поющий печальную песнь над своим давно почившим соплеменником… Внезапно мирную сцену нарушил Шепчук, выскочивший как черт из табакерки. Лобов явственно представил себе, как Ленчик деловито расхаживает по лагерю, всюду сует свой нос, направо-налево раздает советы… Поразительная бесцеремонность!

Кстати, по поводу сегодняшней беседы с руководством у Лобова не осталось никаких сомнений. Это, разумеется, Шепчук позвонил! Его работа! Может, он что-то затевает?

– Дима, Дмитрий Сергеевич! Ну, заходи же, не прячься! – донесся из кабинета бодрый голос Николая Лаврентьевича. Едва увидев Лобова, он просиял от радости и, невзирая на одышку, с необычайным проворством выскочил из-за стола и заключил коллегу в объятия. – Дорогой мой человек! Низкий тебе поклон за твою работу, за такие результаты! Порадовал ты старика! Ой, как порадовал! Вот только чего сам не позвонил? Партизан! – Продолжая улыбаться, он театрально погрозил Лобову пальцем. – Ведь это Леня Шепчук мне сегодня сообщил о твоем триумфе.

– Что ж мне, прямо из раскопа звонить? – замялся Лобов. – Мы едва находки разложили… – Он не успел договорить, как с поздравлениями к нему подошла помощница Николая Лаврентьевича, чопорная пожилая дама, и чмокнула, точнее, клюнула его в щеку.

– Ну, да это всегда так… Один умеет искать, а другой докладывать… – заметил замдиректора, в нетерпении потирая руки. – Ну-с, итак…

Лобов достал флешку (как чувствовал, поэтому и прихватил ее с собой) и подключил к стоящему на столе компьютеру, тотчас вниманием замдиректора и его помощницы завладели первые снимки, появившиеся на мониторе.

Дмитрий Сергеевич изредка вставлял свои комментарии.

Да, таких результатов от Торновского раскопа не ждал никто, кроме, вероятно, самого Лобова.

И как бы ни относилось новгородское археологическое сообщество к находкам из драгметаллов, на протяжении десятилетий повторяя, что, мол, не все то золото, что блестит, у нас иные задачи, но все же золотой византийский кубок производил колоссальное впечатление.

Разумеется, для людей науки денежный эквивалент находок, их цена стоит если не на последнем, то уж по крайней мере не на первом месте. Но у широкой публики, у прессы, у чиновников из Минкульта приоритеты выстраиваются в обратном порядке. К примеру, все они значительно сложнее усваивают информацию о том, что ни один раскоп в мире не дает такого объема средневековых письменных источников, и притом постоянно пополняемого объема, как Великий Новгород, в этом и состоит его исключительность.

Самому Лобову неоднократно доводилось наблюдать разочарование на лицах журналистов, держащих в руках маленький черный, свернувшийся в трубочку клочок бересты. И неважно, что в нем самое древнее на Руси письменное предложение руки и сердца: «…пойди за мьне, яз тебе хоцу, а ты мене»[29].

Подобные находки требуют объяснения, а вот кубок из чистейшего золота, украшенный драгоценными камнями, – нет.

Дмитрий Сергеевич понимал, о чем думает Николай Лаврентьевич, приковав свой взгляд к снимку. Искусное творение византийских ювелиров – находка имиджевая, резонансная, сенсационная, хотя в профессиональных кругах не любят это слово, но сейчас замдиректора употребил именно его – «сенсация».

«Пригласим прессу, покажем, расскажем, пошумим, а там, глядишь, и с финансированием кое-какие вопросы уладим».

Лобов словно читал мысли Николая Лаврентьевича, а тот решил ковать железо, пока горячо:

– У меня к тебе будет небольшая просьба, Дмитрий, – с нажимом произнес он. – Я понимаю, что ты очень занят, но с журналистами все-таки пообщаться придется. Это завтра и ненадолго, а потом сразу назад вернешься.

На лице Лобова изобразилась мука. Он рассчитывал ехать в Торново прямо сейчас и такого подвоха никак не ожидал.

– Ради общего дела. А Шепчука я предупрежу, чтоб без тебя они ничего не трогали! Даже к раскопу не подходили. Об этом ты не волнуйся, – договорил Николай Лаврентьевич и, вооружившись мощной лупой, вернулся к просмотру фотографии. – Подскажи, Дим, а что там как будто буковки сбоку, не разберу?

Обсуждение буковок заняло часа полтора, не меньше.

Когда Лобов бросил взгляд на часы, то мгновенно почувствовал угрызения совести. Лена права, на дочь времени у него не остается.

По счастью, до Троицкого раскопа было недалеко.
* * *

– Простите великодушно, милые дамы, что задержался, – с улыбкой произнес Лобов, подходя к увлеченно беседующим Жене и Алевтине, и молитвенно сложил руки. – Бросил ребенка, а тот небось голодный…

– Мы кофе пили, – не оборачиваясь, сказала Аля.

– А ты уже, наверное, домой собралась? – Лобов обратился к Жене: – Так давай мы тебя подбросим.

Но та лишь недовольно мотнула головой, мол, «раз опоздал, не мешай», и продолжила что-то объяснять Алевтине.

– …смотри, вон в том углу, видишь, мы и нашли первую в нашей жизни берестяную грамоту, – Женя вытянула руку и показала, где это было, – с твоим папой и покойным Костей Тарасовым.

Лобов перестал улыбаться:

– Постой, почему покойным?

– А ты разве не знал, что он умер? – обернулась к нему Ярис.

– Да ты что?

– Три месяца назад. Я думала, ты знаешь. Гронская тебе не рассказывала? Она ведь, кажется, тоже общалась с его женой.

– А почему на Базе никто ничего не знает? Даже не сообщили, – ошарашенно спросил Лобов.

Женя пожала плечами:

– Он ведь в Крыму работал. Сразу после Краснодарского края туда уехал, там на Лильке женился и на связь выходил редко. Ты сам его когда в последний раз видел?

– Кажется, года три назад на конференции… – неуверенно протянул Дмитрий Сергеевич, как заведенный качая головой. – Господи! Коська. А отчего? Он ведь еще не старый, на год моложе меня!

– Тут, Дим, все туманно. Лилька, когда мне звонила, сказала что-то про больное сердце, но при этом, знаешь, как-то замялась. Это я потом от других узнала, что вроде Костя умер от некачественной водки…

– Он что, разве выпивал?

Женя покачала головой:

– Какая теперь разница. В один день все произошло, говорят, что-то выпил, стало плохо, и упал прямо на улице. Врачи ничего сделать не успели.

Поглощенные разговором, взрослые не заметили, как после этих слов вытянулось Алино лицо. Она стояла потрясенная и о чем-то судорожно размышляла.

– Метиловый спирт – высокотоксичный промышленный яд, бесцветная жидкость с запахом алкоголя, попадание в организм от восьмидесяти до ста миллилитров смертельно, – повторила она сказанную Валерием Петровичем фразу, и рука ее потянулась к телефону.
20. Торопко лезет не в свое дело

ОТ МИХАЛЯ К ОТЦУ.

Если князь пойдет в поход, то возьми коня у Федора и седло возьми.
Фрагмент грамоты 404, Новгород, случайная находка, XIII в.

«Какая мне, собственно, разница, кто убил этих незнакомых женщин? Почему я лезу не в свое дело?» – в который раз спрашивал себя Валерий Петрович Торопко, хотя заранее знал ответ: лезет он от безделья!

Сочинская головоломка напрочь вытеснила огородные радости и не давала ему покоя.

А после звонка Алевтины, когда к «траурному списку» добавилась еще одна жертва, Валерий Петрович просто не находил себе места. Если Аля правильно передала слова отца, то Константин Тарасов тоже участвовал в экспертизе ценностей, поступивших в антикварный магазин «Галеон», возможно, он даже присутствовал при изъятии клада из дома Шамкиных.

Лишенный против обыкновения нужной оперативной информации сыщик злился и нервничал. Потом, походив из угла в угол, Торопко пошелестел записными книжками и решил-таки связаться со своим крымским коллегой, с которым они когда-то вместе работали. И тот по старой дружбе не отказал. Пару дней спустя у Валерия Петровича появились кое-какие факты, скупые, мутные и оттого очень подозрительные.

Константин Тарасов умер внезапно. В таких случаях говорят: скоропостижная смерть. Вышел погулять и потерял сознание. Прохожие вызвали «Скорую», но врачи опоздали. Вскрытие показало наличие в желудке формалина и муравьиной кислоты, возникающих при распаде метилового спирта. Из показаний жены и соседей выяснилось, что накануне не было ни шумной попойки, ни ночных походов с друзьями за водкой, не было и бытового пьянства, на фоне которого обычно происходят подобные отравления.

– Эх! Если бы дело было у меня, – рассуждал бывший опер, – то я бы в обязательном порядке обратил внимание на это странное несоответствие, как и в случаях с Дмитриевой и Жарко. Факт, более чем подозрительный, когда жертвы, не злоупотреблявшие алкоголем, умирают именно от него.

«Надо было свидетелей искать и с ними работать не формально, для галочки, как это обычно бывает, а трясти всех, кто мог хоть что-то видеть», – мысленно обращался к сочинским коллегам Торопко.

«Но они ведь ничего не знают про Тарасова!»

– Послушай, Валер, да у нас в стране от метанола тысячи гибнут! А ты предлагаешь всех трясти. Люди пьют и технический спирт, и политуру, и антифриз… – возражала Валерию Петровичу супруга. – Вот и травятся. Это статистика! А тебе везде отравители мерещатся.

– Ты, Свет, забываешь, что речь идет о вполне себе благополучных гражданах, не об алкашах, которые пьют политуру.

– Но ведь и с ними может произойти несчастный случай! Как говорится, все под Богом ходим.

– Нет, дорогая моя, в несчастный случай нас заставляют поверить! Как ты не понимаешь, ведь это ловушка. Ее подстроил тот, кто задумал и совершил эти убийства. Именно поэтому он выбрал не какой-то редкий экзотический яд, а метанол, которым, исходя из твоих слов, все травятся. К тому же его легко достать. Сейчас любой работяга с лакокрасочного производства вынесет хоть целую канистру метилового спирта за вполне умеренную плату. А остальное – дело техники…

– И все же смерть этого археолога квалифицировали как несчастный случай, – вставила Светлана.

– Да потому что так проще! Возиться не надо! Потому что всем на все наплевать! – взревел Торопко, багровея лицом. – Тарасов жил в другом городе, в другом государстве. Тогда это была еще Украина. Эх, при Союзе все эти эпизоды давно были бы объединены в одно дело, а сейчас… Дмитриева и Жарко убиты весной, а Тарасов в феврале. Константин непьющий мужик, тетки – тоже, и все трое отравились метанолом. Господи! Неужели во всем Сочи не найдется ни одного мента, кто догадается про магазин «Галеон» и про шамкинский клад! – Валерий Петрович вскочил и размашисто стукнул кулаком по столу.

– Валера! Не кипятись. Оно, конечно, Александр Македонский – герой, но зачем стулья ломать! Сейчас давление подскочит! – поспешила успокоить его жена. – Все будет хорошо, они догадаются. А если не догадаются, то ты подскажешь.

– Интересно, каким же образом?

– Да у тебя же везде друзья-приятели. Не в первый раз. Найдешь ходы…

На это Валерий Петрович с жаром возразил, что, дескать, так не делается, не принято, и советы его больше никому не нужны, а она, Светлана, в этом не разбирается.

Но, несмотря на внешнее раздражение и нахмуренные брови, он вдруг понял, что жена права. Как показывал опыт, еще в бытность работы Торопко в управлении мнение стороннего человека зачастую оказывалось полезным. Так сказать, взгляд извне… И этот их разговор он начал не случайно. Он привык озвучивать ход своих мыслей, спорить, объяснять, доказывать, раскладывать по полочкам. Вот и теперь Торопко с энтузиазмом принялся рассказывать Светлане, что предпринял бы он, если бы занимался расследованием этого дела, а про себя решил, что все-таки позвонит тому самому капитану Неверову. И плевать ему на условности и правила…

Вскоре монолог отставного подполковника затих. Валерий Петрович уронил двойной подбородок на грудь и погрузился в глубокие раздумья.

Бросив взгляд на мужа, Светлана в который раз подумала, что, возможно, была не права, убедив его выйти в отставку: «Лишила мужика любимой работы, а он теперь мается…»

Вздохнув, она собрала со стола посуду и отправилась к соседке Елене – собеседника она утратила, а воскресный вечер продолжался.

Дачный поселок жил своей жизнью, по дороге грохоча и испуская клубы дыма, проехал мотоцикл, где-то залаяли собаки, на дальнем участке включили музыку, пьяные голоса подпевали Владимиру Высоцкому, кто-то заливисто смеялся…

А в чайном домике сыщика Торопко стояла тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом кресла и неразборчивым бормотанием:

– Ведь не с пустыми же руками я к нему сунусь… кое-какие факты у меня имеются… это, конечно, не туз в рукаве и даже не король. – Нет, скорее дама, потому что именно «с дамой» он встречался на прошлой неделе в психоневрологической клинике «Возрождение».

Печальная сказочница Шамкина Лера стремительно шла на поправку. Не зря, значит, ее лечащий врач диссертацию пишет.

– Имейте в виду, у нее проблемы с кратковременной памятью, – предупредил он Торопко. – То, что было вчера или неделю назад, она вспоминает с большим трудом, а вот про детство, молодые годы готова говорить хоть целый день. Что там – правда, что – вымысел, я не знаю. Но пообщаться вы можете. Полагаю, беседа даже доставит ей удовольствие.

Так оно и произошло. Лера делилась с Торопко своими воспоминаниями с необычайной охотой. Радуясь тому, что ей задают вопросы и еще внимательно слушают, она рассказывала обо всем, что помнила, с одинаковым воодушевлением, и о своих давних поклонниках, и о гибели близких. В голосе ее не было и тени сопереживания, будто речь шла о новостях по телевизору.

– Не-а, как убился Андрейка, я не видела, в городе была. Тогда в доме Натка, жена его, оставалась. Вот и недоглядела, проворонила. Она брата не любила, никого кроме себя не любила, ни с кем знаться не хотела. Слишком гордая была, образованная и хитрая как лиса. Ведь это она Андрейку надоумила золото продать. Из-за нее все так вышло. А я про то ничего знать не знала. – И Лера довольно подробно описала, как однажды вечером в их дом зашел участковый, а следом за ним приехал милицейский микроавтобус. По ее словам, милиционеров было много, они зашли в дом и вели себя очень нагло.

– Не пойму я, почему они с Андрейкой так говорили, будто он уголовник какой! Ведь он ничего плохого не сделал, ни у кого ничего не украл, не отнял… А если что-то в горах нашел, так этим испокон веку все в поселке занимались. «Почему же вы других не обыскиваете?» – спросил их дед, но те ничего не ответили, а сказали, чтоб Андрей добровольно все выдал. Тогда Андрейка выдал. Менты как всё увидели, так ахнули. А когда они стали те ценности считать и списки свои писать, соседи на улицу повыскакивали и к окнам нашим прилипли. «Как же! – сказал дед. – Всем охота посмотреть, как Шамкиных с дерьмом мешают». Тогда Андрейку из дома вывели, что-то стрельнуло, и его не стало, а золото забрали и увезли. – Лера улыбнулась.

Внезапно осознав, что способна делать все, как и прежде, даже ругать ненавистную Натку, она принялась чихвостить ее с новой силой и была очень собой довольна.

Эту часть Лериных воспоминаний Валерий Петрович слушал вполуха. То, что «золовка не любила брата и нарочно фамилию нашу не взяла, и то, что шибко заносилась», он давно понял, поэтому лишь кивал и что-то чертил у себя в блокноте. На самом деле он сопоставлял факты истории, рассказанной сейчас Лерой, с теми, что были изложены в газетах. Он догадался, что в фактологии Лера плавает. К примеру, смерть брата она относила на тот день, в который происходило изъятие ценностей. В Интернете же писали, что это случилось намного позже. Кроме того, она не могла точно сказать, когда в их доме произошел пожар.

Однако в одном печальная сказочница была уверена на все сто процентов. Жена брата, ненавистная Натка, не погибла в пожаре, как писала об этом пресса, а осталась жива. К тому времени ее уже не было в поселке, она исчезла, растворилась, уехала. Куда – никто не знал.
* * *

– Алло? Неверов у аппарата, – ответил на том конце провода высокий мужской голос. – Слушаю вас внимательно.

И хотя Валерию Петровичу показалось, что капитан Неверов слушает его невнимательно, он все равно решил довести дело до конца:

– Прости великодушно, капитан, не пойми меня неправильно… – представившись, начал Торопко и постарался как можно деликатнее объяснить причину своего вмешательства: – Коль скоро у меня в руках оказалась эта информация, я посчитал невозможным ее замалчивать. Надо делиться. Раньше нас так учили.

На это Неверов вроде бы поддакнул.

И ободренный Валерий Петрович продолжил. Сначала он обстоятельно изложил всю фактологию, касающуюся смерти Константина Тарасова, затем перешел к магазину «Галеон» и двум сочинским жертвам и лишь после этого позволил себе поделиться предположениями.

– Учитывая, что все трое имели непосредственное отношение к громкому делу Андрея Шамкина, а также то, что во всех трех эпизодах причина смерти – метанол, то можно предположить наличие квалифицирующих признаков…

– …характерных для серии, – хмуро договорил Неверов.

На какое-то время в трубке повисла тишина.

Разумеется, Валерий Петрович догадывался, о чем в этот момент думает капитан Неверов, почему молчит, какими словами и куда его, Торопко, посылает.

Всего однажды за свою службу Валерию Петровичу довелось столкнуться с серийным убийством. И это был настоящий кошмар не только для него, но и для всего управления. Прокурорские их тогда чуть с потрохами не съели.

«Болшевский душитель! Четыре эпизода в районе! А вы сопли жуете!»

К слову сказать, того душителя они так и не нашли. Задержали двоих, но отпустили за недостаточностью улик. А дело в итоге передали в отдел особо тяжких.

Неверов наконец нарушил молчание:

– Эх, товарищ подполковник, откуда вы взялись на мою голову! Ведь если по-хорошему, то мне вам спасибо сказать надо, но язык почему-то не поворачивается… – по-малоросски нараспев запричитал капитан.

– Понимаю. Сам в таком положении бывал, – посочувствовал Торопко.

– На нашем отделе эти два трупа с отравлениями висят, как дамоклов меч. Еще напарник мой в отпуск убег, говорит, устал очень. Значит, каждому свое: одному – минералка и лечебные грязи… – На слове «грязи», произнесенном с раскатистым фрикативным «г», капитан остановился. Из трубки донеслись посторонние голоса (похоже, к Неверову кто-то пришел), – а другому – два женских трупа и серийный убийца. Очень извиняюсь, перезвоню позже. Ладненько? – быстро договорил он и нажал отбой.

Подождав у телефона для порядка минут двадцать, но так и не дождавшись звонка, Торопко горько вздохнул.

Потом взял с этажерки рекламный проспект «Похудеть не голодая» и плюхнулся в кресло.

«Лишний вес – не возраст, его можно сбросить. Мы предлагаем идеальную альтернативу всем существующим диетам!» – прочел он первую строчку и плюнул:

– Кругом одно вранье! – Торопко с негодованием отбросил проспект и отправился к своим грядкам.

Неверов позвонил только вечером.

Говорил он нервно, голос его был напряженным, даже каким-то злым. Впрочем, злость эта была обращена не конкретно на Торопко, которого Неверов стал почему-то называть Виталием и на «ты», а носила безадресный характер.

«Есть кое-какие проблемки…» – невнятно сказал Неверов.

Валерий Петрович догадался, что капитан под конец рабочего дня принял немного на грудь, стал более разговорчивым, но менее конкретным. Поэтому заговорил не о деле, а повел беседу об одном сотруднике, работавшем когда-то в городском управлении. Несколько раз капитан повторил, а Торопко хорошо усвоил, что сотрудник тот был очень «правильным мужиком», все его уважали, сам же Неверов этого дядю Мишу, так звали сотрудника, считал своим учителем.

Одного Валерий Петрович никак не мог взять в толк, зачем Неверов ему все это рассказывает. Он уже хотел перебить болтливого сочинца, когда тот наконец вернулся к делу. К тому старому, шестнадцатилетней давности делу Андрея Шамкина, которое, как оказалось, он уже успел запросить в архиве.

– Сейчас все эти материалы у меня на столе лежат. Представляешь, Виталий Петрович, вот смотрю, читаю и даже глазам своим не верю.

– Почему? – спросил Торопко.

– Потому что год назад мы же сами дядю Мишу хоронили, и никто из нас, представляешь, никто ни сном ни духом… Эх, кабы тогда знать… – Неверов закашлялся, засопел.

Торопко решил, что тот снова сбился с мысли.

– Хотя все наши догадывались, что на пенсии дядя Миша злоупотреблять стал, – продолжил сочинец. – Выпивал в одиночку, а здоровье ни к черту, оттого и помер…

– Извини, капитан, но давай все-таки ближе к делу, – не выдержал Валерий Петрович.

– Да куда уж ближе! – рявкнул Неверов. – Я-то думал, что у старика сердце отказало, а оказывается, все не так просто! В этом деле на каждой странице фамилия Шестопал, то есть дяди Мишина, стоит.

Торопко насторожился.

– Он и свидетелей опрашивал, и на изъятие в Черный Брод ездил, и показания снимал. Вот одно от Дмитриевой А.А., директора магазина «Галеон», другое от Жарко Анны Батьковны, замдиректора. Здесь и опись изъятых вещей приложена, а внизу – подпись неразборчиво и расшифровка – Тарасов К.И. – В трубке характерно забулькало, Неверов шумно выпил и снова налил. – Вот оно как в жизни бывает. Прикинь, подполковник, что какая-то… тварь нечеловеческая, подлая зверюга нас, сыщиков, как сопливых юнцов, провела!

«Четвертая жертва? Впрочем, тут экспертиза нужна», – заключил Валерий Петрович и быстро спросил:

– Кто еще в материалах фигурирует? – Хотя он уже и так догадался.

Неверов зашелестел страницами:

– В принципе я всех выписал и по базе пробил. Дело давнее, так что получается некролог какой-то. Иных уж нет, а те далече. Вот, скажем, местный участковый, который в Черном Броде работал, десять лет назад помер. Эксперт из Эрмитажа, старушка, тридцатого года рождения – аналогично. По конторским, те, что из Москвы приезжали, извиняйте, данных не имеем. Из живых, короче, остался только один.

Кто он, этот единственный оставшийся в живых, Торопко уже знал.

Это был Лобов Дмитрий Сергеевич.
21. Отец и дочь

ЗАПИСИ МАРТЫ.

Ежели ведаешь домом, то рано встань, а поздно ляг…
Раскоп Троицкий, усадьба «Е», XII в.

– Я не хочу ночевать в ее доме! – заявила Аля, стоя на пороге Тасиной квартиры и презрительно оглядывая узкий, заставленный книжными полками коридор.

– Аля, но ведь это и мой дом тоже, – слабо возразил ей отец.

Он был уставший и расстроенный. Новость о смерти Кости его подкосила. Кроме того, накануне ему удалось поспать лишь пару часов. Завтра же предстояла встреча с телевизионщиками. Значит, в лагерь они попадут в лучшем случае ночью.

– Зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.

– Но в Торнове тебе так или иначе придется с ней встретиться. Ты это знала и согласилась.

– Одно дело – экспедиция, а другое – ее дом. Я вообще не понимаю, как ты с ней живешь!

– Аля!

– Папочка, ты – умный, талантливый, веселый, красивый! А она – хитрая, нудная и скучная до дрожи. Помню, как она мне однажды какой-то фильм пересказывала. Я думала, что умру от этой нудятины, так и не дождавшись концовки. Полнейшая жесть. А еще она хитрая!

– Если ты хочешь, я тебе билет на вечерний поезд могу купить. – Лобов вздохнул и опустился на стул, все еще держа ручку розового Алькиного чемодана.

Дочь поняла, что перегнула палку.

– Ладно, пап, проехали, – помолчав, сказала она и закрыла за собой дверь.

В квартире было тесно, чисто и неуютно. Комнат оказалось две – гостиная (она же спальня), с раскладным диваном, круглым столом и допотопным телевизором, и крошечный кабинет с секретером, книжным шкафом и узкой скрипучей тахтой, на которой иногда спал Лобов, засиживаясь допоздна за работой.

– Это твой кабинет? Тогда я буду ночевать здесь, – оглядываясь по сторонам, сказала дочь.

– Устраивайся, где тебе нравится.

– Папуль, не думай, я вообще-то ненапряжная, только мне есть очень хочется.

Лобов вскочил и хлопнул себя по лбу:

– Погоди, Алька, я же забыл продукты в машине, я сейчас. Там сосиски, хлеб, молоко, яйца. Омлет тебя устроит?

– Принимается!

Как только за Лобовым захлопнулась дверь, на столике в коридоре зазвонил его мобильный. На дисплее высветилось: «Тася». Аля осторожно взяла телефон, убавила до минимума звук и вернула на место.

– Так-то лучше!

Дочь вызвалась готовить сама. И минут через десять на плите уже аппетитно скворчал омлет, а на соседней конфорке в кастрюльке кипели сосиски. Дочь, болтая без умолку, деловито расставляла приборы на столе, за которым чинно, с салфеткой на коленях, сидел отец. Он молчал.

– Приятного аппетита, – сказала Алевтина, поставив перед ним тарелку, но Лобов продолжал молчать, погруженный в свои мысли.

– Пап! Ау-у-у! Ешь давай, а то остынет.

Дмитрий Сергеевич ковырнул вилкой омлет, потом открыл кухонную полку, достал оттуда початую бутылку коньяка и налил себе рюмку.

– Ты из-за своего друга расстроился? Да? – участливо спросила Аля.

Лобов выпил залпом коньяк и закусил куском черного хлеба:

– Да как-то, малыш, все сразу навалилось…

Он вышел в кабинет, вернулся оттуда с какой-то книгой, положил ее на стол.

– «Неизвестные сокровища Тавриды», – прочла на обложке Аля, – Константин Тарасов. Это тот самый Тарасов, который умер? Так вы тогда вместе с ним экспертизу клада проводили?

Дмитрий Сергеевич мотнул головой и снова наполнил рюмку.

– Ух ты, армянский, пять звезд! Зачетный у тебя коньяк! – неожиданно изрекла Аля.

– Коньяк действительно хороший. Мне аспиранты подарили целый ящик. – Лобов скосил на нее взгляд. – Но откуда такая осведомленность?

– Пап, ну ты даешь… я же не в лесу живу! – парировала дочь. – Успокойся, пожалуйста, алкоголь я не употребляю… И не надо мне сейчас, как мама, лекции читать.

Впрочем, Дмитрий Сергеевич и не собирался читать лекции дочери, полистав книгу Тарасова, он снова погрузился в молчание.

Алевтина же принялась собирать со стола тарелки, потом помыла посуду и отправилась в душ.

В ванной зашумела вода, дочь говорила сама с собой и что-то напевала. Лобов направился в комнату и прилег с книгой на диван. Веки его отяжелели, глаза закрылись, а рот приоткрылся. Дмитрий Сергеевич мирно засопел, но не успел он поспать и десяти минут, как из ванной донеся страшный грохот и в комнату, путаясь в фалдах отцовского халата, вбежала Аля.

«Этот ребенок ничего не умеет делать тихо», – поморщился отец.

– Мне срочняцки надо позвонить! Мама просила! – Дочь заметалась в поисках мобильного.

Лобов потер глаза, неохотно поднялся с дивана и, взяв сигарету, открыл дверь на балкон. Крошечный балкон со старыми, затейливо выкованными перилами выходил на перекресток двух улиц – Большой Московской и Никольской. На светофоре стояла женщина, держа за руку девочку, та кричала и вырывалась. В палисаднике перед кафе лежали две собаки, поглядывая то на девочку, которая все-таки получила от матери подзатыльник, то на служебный вход и курившего рядом повара. Оранжевое закатное солнце осветило пышные кроны высоких лип и зашло за облако.

Дмитрий Сергеевич присел на табуретку. Из комнаты до него долетал голос дочери:

– Потому что там плохая связь! Мамуля, ну что тут непонятного! Лагерь – вне зоны покрытия. Как-никак у папы работа. Он говорит, что мобильник работает только в одном месте, на каком-то утесе. Да и то – не факт. Не может же начальник экспедиции все время там сидеть и ждать твоего звонка, – убежденно вещала Аля.

«Молодец ребенок! Все правильно говорит. Я и сам это Елене пытался объяснить…» – подумал Лобов и вдруг вспомнил, что пропустил сеанс связи, о котором они заранее договорились с Севой и Тасей. Кто-то из них должен был сходить на «телеграф», так они между собой прозвали единственное во всей округе место, плоский камень на вершине утеса, куда доходил сигнал, и позвонить ему. Сеанс назначили на семь вчера, а Лобов забыл.

– Вот дырявая башка! – Он погасил сигарету и пошел за телефоном.

На дисплее высветился длиннющий список пропущенных вызовов – Тася, Архипцев, Маша, ему позвонил даже доктор Дэн, чей телефон Лобов записал накануне.

«Шепчук еще здесь, допекает, но не критично», «Мить, у тебя все нормально?», «Когда назад?» – Лобов прочел полученные сообщения, сокрушенно качая головой и услышав в трубке неизменное «абонент находится вне доступа сети», стал писать ответ:

«Задерживаюсь. Лаврентьевич настаивает на контакте со СМИ. Буду завтра к вечеру. Займитесь пока бровкой. Не пускайте в раскоп Шепчука».
22. Нужен доктор!

Не было еще и семи утра, когда из своей палатки вышла Гронская – она, как всегда, встала первой. В шортах, майке, с полотенцем на плече, Тася тихонько «постучалась» к соседу.

– Тук-тук! Бьорн! Плавать идем?

Швед не заставил себя ждать.

– Хэй, Тас-сиа! Доб-ры утро! – ответил он, заботливо задергивая полог палатки, где еще спал министерский гость. – Утром мы иметь золото во рту[30].

– Что ж, очень возможно… – вскинув брови, улыбнулась Тася, хотя на самом деле от Бьорна попахивало перегаром, но решила не уточнять, что имеет в виду швед. По-русски он говорил с большой охотой, однако понять его удавалось далеко не всегда.

– Сегодня нет джоггинг, сегодня пла-вать? – спросил он.

Гронская кивнула.

– Понедельник день тяжелый, надо хоть утром себя побаловать.

Действительно после двух недель жары вода в Таводи нагрелась до вполне комфортной температуры, поэтому оба направились к реке.

На берегу среди камышей хозяйственный швед из подручных материалов соорудил чудесную лесенку и помост для купания. Все очень удобно, просто, практично. Ни дать ни взять – «Икеа».

Вскоре на мостки прибежали и Дина с Казимиром. Собака любила купаться. А козленок боялся воды, смотрел, как та плавает, цокал по мосткам копытцами и истошно бекал.

– А ну-ка, зоопарк, посторонись! – оттеснил его подошедший Шепчук. Встав на край, Леонид Аркадьевич сделал стойку и…

– Осторожно! – крикнула Тася, но опоздала.

Ленчик уже прыгнул вниз головой в воду.

Увы, в купальне было неглубоко. Воткнувшись лбом в мягкое илистое дно, Шепчук тотчас вынырнул и, потирая ушибленное место, взобрался на мостки.

– Бэ-э-э! – донеслось из-за его плеча.

– Вот и я об этом! – посетовал министерский работник, но от идеи купания не отказался и спустился в воду по лесенке.

Меж тем у практикантских палаток движения пока не наблюдалось – молодежь, как обычно, просыпалась позже и с трудом.

На тропинке со стороны Красного Рыболова появилась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Ниловна. В одной руке у поварихи была авоська с трехлитровой банкой молока, в другой – корзинка.

– Просто Маковский какой-то. «Обед в поле»! – усмехнулся про себя Архипцев, который уже стоял у полевой кухни и кипятил воду для чая.

В воскресенье Ниловна выпросила себе выходной, навещала сына в спортивном лагере. Сева с радостью ее подменил – купил рыбу у деревенских пацанов, начистил – Марья Геннадьевна помогала – и приготовил уху. Получилось здорово, хвалили все, даже Шепчук.

– Доброго вам утречка, Всеволод Иванович.

– Здравствуй, Ниловна.

С робкой улыбкой повариха протянула ему завернутую в полотенце миску:

– А я дома оладушек напекла. Думала вас угостить, ну и начальника вашего. Сколько он еще тут гостевать будет?

– Кто же его знает, – пожал плечами Архипцев, откусывая горячую оладью. – Это зависит от настроения.

А настроение у Леонида Аркадьевича, подобно ветру на море, было переменчивым. Радоваться чужим успехам просто так он не привык, однако, узнав, что Лобов задерживается в городе, немного приободрился – уж больно хотелось ему в отсутствие начальника продолжить работу на раскопе. Выбрав удобный момент до того, как все участники экспедиции собрались за завтраком, он обратился именно к Архипцеву – тот остался в лагере за главного:

– Ты же, Сев, сам понимаешь, что сейчас было бы разумно проверить, есть ли впускные погребения. Ведь это очевидно, что наш воин лежит не в одиночестве!

– Звучит заманчиво… – помявшись, протянул Сева. Он был не из тех, кто умеет отказывать, кроме того, ему и самому не терпелось продолжить раскопки.

Но тут очень некстати в разговор вмешалась Гронская, неслышно подойдя сзади. Шепчук даже вздрогнул.

– Ленчик, ты абсолютно прав. И как мы сами не догадались, что надо впускные проверять, – с притворным воодушевлением заговорила она. – Вот завтра, когда вернется Дмитрий, мы и начнем. А пока он велел двигать бровку[31]. Если желаешь, присоединяйся!

Сева промолчал.

Шепчук натянуто улыбнулся:

– Значит, будем ждать Митьку! – Поняв, что оборону Гронской ему не пробить, он сел за стол и приступил к завтраку, стараясь не показывать вида, что расстроился.

Тем временем Ниловна придвинула поближе к Шепчуку миску с оладьями:

– Кушайте, кушайте на здоровьице, – приговаривала она, расставляя на столе тарелки с кашей, масло, хлеб, молоко, и потихоньку ворчала, глядя на пустующие места. – Когда захочут, тогда приходят, кашу больше греть не буду, тут им не ресторан! – Двое из практикантов, два неразлучных Вадима, которые всегда опаздывали, в столовую так и не явились.

После завтрака все разошлись по рабочим местам, а помрачневший Леонид Аркадьевич ушел в одиночестве «дышать воздухом». Впрочем, время для прогулок он выбрал не лучшее. Утренняя прохлада резко сменилась зноем. Солнце палило нещадно, обжигало кожу, брезент палатки нагрелся, внутри стало невыносимо душно и липко. Тася широко распахнула полог, раздвинула москитные сетки.

Шепчук вернулся уже минут через десять, красный, потный и злой.

– Вот вы тут сидите и даже не знаете, что у вас на раскопе делается! – Его плохое настроение наконец нашло выход.

– А что такое? – спросил Архипцев.

– В том-то и дело, что ничего! – продолжал Шепчук. – Там у вас полтора землекопа делают вид, что работают, а на самом деле под кустом загорают! А деревенских, вчерашних скандалистов, и татуированных студентов я вообще нигде не видел!

– Совести у них нет! – подхватила Гронская, но с издевательской интонацией.

– Зато самогонка небось еще есть! – предположил Архипцев. – Выходной прошел ударно. – Выйдя из палатки, он потихоньку подозвал Ниловну.

Но она ничего ни про Кольшу, ни про Генку не знала, так как вернулась от сына вчера поздно вечером, а с утра сразу ушла в лагерь. Архипцев попросил ее сбегать в деревню и выяснить, что там и как.

– Эт-то мошет дэмонстрация! – подал голос Бьорн.

– Нет, это анархия! – со злым смешком отрезал Шепчук.

Сева возразил ему что-то про полевые условия.

– Полевые условия! – перебил его Шепчук. – Но полевые условия не означают, что на работу можно выходить в пьяном виде или не выходить вовсе! Я всегда думал, что полевые условия предполагают дисциплину. А у вас тут скандалы, по палаткам козел шляется, в столовой – грязь, а руководитель экспедиции устраивает кулачные бои с землекопами!

– Ты, Ленчик, сам-то когда в последний раз в поле выезжал? – спросила Тася.

– Сейчас не обо мне речь!!! – взревел Шепчук. – А о Лобове. Он, конечно, археолог от Бога и мой друг, но начальник экспедиции из него никакой! Да, я так считаю! Руководитель он – никакой!

– А мне всегда казалось, что результат работы экспедиции определяют находки, а не график дежурств по столовой, – железным голосом парировала Гронская.

Под навесом нагнеталась грозовая атмосфера. Казалось, еще чуть-чуть, и грянет буря. В этот момент, привлеченная громкими голосами, в палатку вбежала Дина, а следом за ней – Маша, бледная, напуганная и дрожащая, но в разгаре спора на нее никто не обратил внимания.

– Спокойствэ, Лён-ниа, толко споскойствэ! – старательно произнес Бьорн недавно выученную фразу в попытке как-то разрядить обстановку.

– Тася, не надо! Успокойся, Леонид Аркадьевич! – взмолился Архипцев. – В чем, собственно, дело, разгильдяев и пьяниц мы оштрафуем, накажем рублем!

– К черту твою драгоценную деликатность! – отмахнулся Шепчук и продолжил долдонить про дисциплину, целевое расходование выделенных средств и про то, что кое-кто заболел звездной болезнью. На мгновение он остановился, чтобы утереть с лица пот…

– Ленчик, а может, это просто зависть? – по-кошачьи проурчала Гронская, закуривая сигарету.

Леонид Аркадьевич вскинул брови и ничего не ответил.

Последовала неловкая пауза. Душный липкий жар сменился влажным холодком.

Внезапно до них донеслись чьи-то громкие всхлипывания. Это была Ниловна, возвратившаяся наконец из деревни.

Архипцев, обрадованный тем, что дуэль «Шепчук – Гронская» удалось прервать, первым выскочил ей навстречу.

– Вот что, Всеволод Иванович, – запыхавшись, выдохнула ему в лицо повариха, – если на то пошло, то я с завтрего тоже на работу не выйду! – Ниловна всхлипнула и тонко, по-бабьи, заголосила что-то бессвязное.

Все окружили ее, стали засыпать вопросами, но она тряслась словно лист на ветру и сквозь рыдания твердила, что ни дня здесь больше не останется.

– Хорошая мысль, между прочим… – пробормотал Шепчук.

– Ты можешь толком объяснить, что произошло?! – прикрикнул на нее Сева.

– А что тут объяснять!!! – с какой-то обидой или даже злостью вдруг заговорила повариха, подняв на него красные испуганные глаза. – Наши всё правильно говорили, а я, дура, не верила. Думала, вы, ученые, лучше нашего всё знаете. А ничего вы не знаете, потому что вон как вышло-о-о! Правильно, если могилы-то копа-а-а-ать… А мне этого не надо, не хочу, у меня дома дети-и-и-и.

– Дети-то тут при чем? – спросила Гронская.

– При том, что Кольша лежит в лихорадке, встать не может, и парша у него по рукам и ногам высыпала… могильная-а-а-а. А баба Даша вообще меня чуть с крыльца не спустила-а-а-а, говорит, что я с вами заодно-о-о-о.

– Опять эта баба Даша! Бред! Какая-то парша могильная… Может, у Николая обыкновенная крапивница? – предположила Тася.

– Будто я не знаю, будто я детей никогда не лечила-а-а-а. И у Генки та же самая крапивница-а-а-а?! И у Жорки, скажете, тоже-э-э-э?! А завтра, может, и у меня начнется-а-а-а… – По щекам Ниловны снова побежали ручьи слез.

Бьорн подал ей воды, Гронская обняла повариху за плечи:

– Ниловна, миленькая, ну ладно, бабка Дарья, но ты же – молодая, современная женщина, ты сама-то веришь в то, что говоришь?

– Послушайте! Остановитесь же вы наконец! Дайте мне сказать!!! – совершенно вне себя, на грани истерики, закричала Марья Геннадьевна, которая до сих пор молчала, точнее, порывалась что-то сказать, но никто ее не слушал. – Ниловна права! У нас в лагере еще двое заболевших!!! Страшная сыпь по всему телу. С ними сейчас Денис, то есть доктор… Это никакая не крапивница!!! Это… – Она зажала обеими руками рот и, остановившись, договорила почти шепотом, будто сама испугалась сорвавшегося с языка слова «эпидемия».

– What is she talking about! What do you mean! Epidemic? You are not joking, right? – завизжал Бьорн. – Crazy! You are all crazy people. I need to be out of here[32].

– Эпидемия?! – вытаращил на Машу глаза Шепчук.

«Э-пи-де-ми-я…» – подхватило эхо, а прилетевший с реки ветер понес его дальше по торновской поляне, вихря высокую траву и надувая брезентовые крыши палаток…

В этот момент на другом конце лагеря из практикантской палатки, где жили два Вадима, вышел доктор Дэн, на плече его висела уже знакомая медицинская сумка. Постояв какое-то время в задумчивости, поглядев на ветер, он достал из сумки бутылку водки, которую, видно, приготовил заранее. Открыв ее, он сделал глоток, а затем решительным жестом вылил себе на макушку, растирая стекающую жидкость по лицу, шее, рукам, потом вскинул сумку на плечо и размашистым шагом двинулся в сторону деревни…

На пригорке его догнали Маша и Архипцев:

– Док, одному идти нельзя. Мы с тобой!

– Уверены? Тогда сгоняйте в лагерь еще за антисептиком!

– ???

– Да за водкой! – объяснил Дэн. – Я вас тут подожду. Да, еще… резиновые перчатки прихватите и тряпок побольше…

– ???

– Не въезжаете?! Вместо маски, чтоб лицо закрыть!!!
* * *

[…] тридевять ангелов, тридевять архангелов, избавьте раба Божия Михея от лихорадки молитвами святой Богородицы.
 Из грамоты 112, Раскоп Михаилоархангельский, XIII в.

Внезапно поднялся сильный ветер, по небу заходили длинные серые облака, солнце скрылось. Тревожно зашумела придорожная ветла. Над деревней повисла темно-лиловая туча. Со зловещим скрипом раскачивался на ветру почерневший от времени колодец-журавль, гремело железное ведро. Густая тень опустилась на единственную торновскую улицу. Улица обезлюдела, лишь у крайнего забора какой-то дед стучал молотком.

На крыльце Кольшиного дома, прикрыв лицо руками, выла женщина. Едва завидев входящих в калитку визитеров, она истошно заорала, замахала на них кулаками, потом схватив первое, что попалось под руку – это была пустая стеклянная банка, – запустила в непрошеных гостей. Во дворе возле будки, по счастью привязанный на цепь, захлебывался лаем лохматый рыжий пес.

– С нами врач!!! Слышите!!! Дайте нам войти! – властно крикнул Архипцев.

– Дайте осмотреть больного! – вторил ему Денис.

В голове у Маши все смешалось. Ветер, стук, лай, крик, плач – все происходящее напомнило ей кино, какой-то фильм-катастрофу, в котором каждому отведена определенная роль, и ей тоже…

Тут Кольшина жена наконец поняла, зачем они пришли, и крикнула, что пустит только врача. Перед тем как войти в дом, Дэн достал из сумки резиновые перчатки, а Маша за неимением маски повязала ему на шею и лицо свою косынку.

Им с Архипцевым ничего не оставалось, как ждать снаружи.

Они увидели Кольшу в приоткрытую дверь – тот лежал не в доме, а в сенях – там было прохладней, – на соломенном тюфяке, разметав по нему руки и ноги, изрытые страшными черными волдырями, и стонал:

– Ох, как тяжко! Ох, блин, тяжко как…

– Кто-нибудь есть еще в доме? – спросил доктор Кузнецов.

Жена Кольши покачала головой и высморкалась в фартук.

Дверь захлопнулась.
* * *

– Нет, не понимаю! Ничего не понимаю! Сейчас у меня просто мозг взорвется! – наконец заговорил Дэн, когда минут через двадцать они с Машей и Севой направлялись к дому следующего больного. – Какого хрена нам в институте семь лет подряд талдычили, что этой болезни не существует в природе! Когда вот она во всей своей красе! Оспа натуральная!

– А почему у него все тело в каких-то черных волдырях? – дрожащим голосом спросила Марья Геннадьевна.

– Дорогая моя! – Денис вдруг остановился и, откинув назад голову, захохотал: – Потому что это черная оспа! Заразная болезнь первой категории! Ха-ха-ха-ха-ха. А у нас тут ни вакцины, ни средств защиты, ни персонала, ни даже связи! Ха-ха-ха-ха-ха. – Он буквально давился хохотом, так что из глаз даже брызнули слезы. – Единичных случаев болезни не бывает! И лечения не бывает! От нее либо выздоравливают, либо умирают. Процент смертности, по данным ВОЗ, составляет… Да какая, на хрен, разница! – Смех его прервался так же внезапно, как и начался. Смерив взглядом своих спутников, Дэн махнул рукой и зашагал дальше.
* * *

Бьем челом господину Юрию Онцифоровичу о ключнике, потому что ничем не можем ему угодить…12
 Неревский раскоп, усадьба Б, XV в.

В лагере тем временем Леонид Аркадьевич, будто услышав эти слова доктора Дэна, решил не дожидаться его возвращения и спешно засобирался уезжать. Гронскую по известным причинам он предупреждать не захотел. Бьорн был единственным, кто удостоился его прощания.

– Того и гляди дождь начнется. Боюсь, дорогу развезет. Не волнуйтесь, Бьорн, все необходимые меры будут приняты. Медиков я вызову. И уверяю вас, виновные за случившееся будут наказаны! – насупив брови, проговорил Шепчук, почему-то сделав ударение на последней фразе, затем, так и не решившись на рукопожатие, быстро покинул палатку.

После его стремительного бегства швед осклабился, с минуту простоял в задумчивости, потом присел на корточки, извлек из-под раскладушки компактный блестящий чемоданчик, впрочем, довольно тяжелый, и раскрыл его. Оттуда тотчас с легким щелчком выросла длинная телескопическая антенна. Чемоданчик оказался портативной станцией спутниковой связи. Привычным движением Бьорн проверил на пульте уровень сигнала и набрал чей-то номер. Разговор шел на шведском и длился всего несколько минут. Нажав отбой, Бьорн быстро застучал по клавишам компьютера, на мониторе показался знакомый интерфейс Твиттера. Красочные фотографии торновских находок дополнил короткий пост с тремя восклицательными знаками в конце. Через минуту швед закрыл чемоданчик, вернул его на прежнее место и налил себе полный стакан виски, но прежде чем пить, разделся догола, тщательно осмотрел свое тело, пальпируя лимфоузлы под мышками и в паху, затем сунул в рот градусник и смерил температуру. Лишь после этого Бьорн сел в шезлонг, поднес стакан к губам и, смакуя, сделал большой глоток.
23. Телевизионщики, дождь и прочие неприятности…

ОТ ГРИГОРИЯ К ДМИТРУ.

[…] а ты смотри не помешай, не напакости […] и не заполучи худой славы себе.
Грамота 286, Неревский раскоп, усадьба Е, XIV в.

Лысеющий молодой человек с косицей на затылке и камерой на плече отличался дородностью, сильно потел и молчал. Зато его коллега, самоуверенная напористая девица с черным маникюром, представившаяся как ведущая, говорила за двоих и возмущалась:

– Едрена матрена! Как же так? Двести км! А почему нам сказали, что стендап можно снять в городе! Кто вообще о съемке договаривался?! Герман, что ли? Тогда пиши пропало. Получается, мы зря приехали?! А как же золотая ваза? Она что, тоже в лагере? – Бросая по сторонам негодующие взгляды, ведущая воззрилась на Лобова.

– Она тоже, – вздохнул Дмитрий Сергеевич. Девушка упорно называла кубок вазой, и он устал ее поправлять. – По сути, мне даже показать вам нечего, потому что все наши находки в Торнове.

Оператор тоже вздохнул, поставил на скамейку камеру, достал салфетку и вытер пот. Ведущая закусила губу, схватила мобильный, стала нервно набирать чей-то номер, но ей никто не ответил. Стоявшая рядом Алевтина с любопытством разглядывала телевизионных небожителей.

– Чего будем делать? – обратилась ведущая к коллеге.

– Будем снимать здесь, – ответил тот. – А что? Фактурка тут достойная.

Фактурка, которую оператор счел достойной, находилась перед центральным входом в Новгородский кремль у моста, перекинутого через широкий Петровский ров (он был вырыт по приказу Петра после Нарвского сражения).

– А знаете, тут недалеко тоже ведутся раскопки… – робко подала голос Аля, – у Софийского собора.

– У-ау! Что ж ты раньше молчала! – воскликнула ведущая. – Давай скорей показывай.

Увидев раскоп и копошащихся в котловане людей, телевизионщики повеселели.

– Ну чего, Лесь, здесь и синхрон можно писать, – предложил оператор. Та согласно кивнула, а он, выбрав место, стал устанавливать на штатив камеру. – Леся, только ты встань немного правее, а то пересвет будет.

Алевтине оператор велел держать флопик – большую круглую штуковину.

– Ну что, поехали? – спросил он, оторвавшись от объектива.

Леся взяла микрофон, выпрямилась и посмотрела в камеру, лицо ее словно подобралось и приобрело официально-приветливый вид.

– Великий Новгород – уникальный заповедник под открытым небом. Это своего рода Мекка для археологов всего мира. Только здесь органика сохраняется настолько хорошо, что с вилкой, только что выкопанной из-под шестиметрового слоя земли, можно садиться за обеденный стол. Летом весь город превращается в одну большую археологическую площадку… – Девушка сделала плавное движение рукой, показывая на огороженный лентой раскоп.

– Вилок тогда еще не было, ложками пользовались, – тихо сказал Лобов.

Но оператор его услышал:

– Стоп, Лесь! Давай сначала! Про вилку забудь, тогда ели ложками!

– Ложками так ложками, – пожала плечами ведущая.

И все повторилось сначала.

Потом настала очередь Лобова, на него повесили «петлю», то есть микрофон.

– Только вы давайте поживее. Зрителям нужна бомба, у нас и так картинка еле-еле на троечку. Короткое вступление, а потом резко переходим к сенсационной находке, – напутствовала Лобова ведущая и тотчас скривилась, когда из его кармана донесся телефонный звонок. – Нет-нет, мобильный надо выключить.

Лобов подчинился и встал на изготовку. Камеры он не боялся, так как уже не первый раз давал интервью, речь его лилась плавно, уверенно. Он заговорил о Великом Новгороде как о средневековом мегаполисе: о его просвещенных жителях, о произведениях искусства, которые эти жители создавали, о широких внешнеторговых связях города и его мультикультуре.

– Дмитрий Сергеевич, как по-вашему, почему многие наши туристы отправляются за культурой не в Россию, а за границу, например во Францию, в Италию, и там их, что называется, пропирает?

– Что ж, мир посмотреть – дело полезное. Но и у нас с культурой дела обстоят очень неплохо. Возможно, у тех, кто отказывается ездить по своей стране, просто короткая историческая память. Не секрет, что некоторые видят в российской истории одну чернуху, только каких-то жутких Иванов Грозных. Сплошное кровавое невежество. Меж тем это не так, у нас тоже есть на что посмотреть и чем восхититься… – ответил на вопрос Дмитрий Сергеевич и перешел к рассказу о Торнове и последних находках.

– Эх. Вот бы сюда вашу чашу! – мечтательно протянула ведущая, когда Лобов закончил. – Материал пустой получается! Может, здесь где-нибудь чего-нибудь блестящее прикопаем? Допустим, ваша дочь, она к тому же симпатичная, работает лопатой, и тут камера выхватывает торчащий из земли предмет, к которому мы потом ваши настоящие фото подмонтируем.

Лобов вытаращил на нее глаза.

– Вы серьезно?!

– Леся, не ерунди, – подал голос оператор.

– Нет, правда, сюжет пресный, – не унималась Леся. – Дмитрий Сергеевич, скажите, а бывают ли в экспедициях несчастные случаи, трагические смерти? Когда из потревоженных захоронений поднимаются темные силы и начинают мстить археологам…

– Хорош, Лесь.

– А есть ли приметы или суеверия, в которые верят археологи?

– Есть, конечно. Только ничего сенсационного вы из этого не почерпнете, – ответил Лобов и посмотрел на часы.

– А лично у вас?

– Лично у меня? Да, пожалуй. Вот, скажем, вы спрашивали, почему последние находки, в том числе византийский кубок, не привезены в Новгород. Отчасти из суеверных соображений, хотя, конечно, есть и другие причины. Я, как и многие мои коллеги, считаю, что все найденные предметы должны находиться в лагере до окончания сезона, так сказать, «на развод». А сейчас простите великодушно, нам пора ехать.
* * *

…идешь Островской дорогой до островской межи, […] да на большую дорогу старой межой в ручей в Лубницу и вверх на болотце. […] С болотца на верховье Дубницкого ручья…
 Фрагмент грамоты 928, раскоп Никитский, усадьба «В», XV в.

Лобов с силой надавил на газ, «уазик» взревел, дернулся с места, Аля подскочила на сиденье.

– Да что у них там происходит! Ну-ка, прочти еще раз! – Перекрикивая звук работающего двигателя, он передал дочери мобильный.

– «Деревенские в полном составе не вышли на работу. Шепчук свирепствует, грозит последствиями». Сообщение отправил Архипцев, – прочла дочь. – Может, ему ответ отбить? Эх, допотопный у тебя, пап, гаджет.

– Напиши, что мы уже в дороге, приедем часа через три-четыре!

– Ничего себе!

– Дорога плохая, но зато красивая! – Машина выехала за пределы города, Лобов прибавил скорость. – Мы, когда с шоссе свернем, через лес будем ехать. Вот уж где настоящие дубы-колдуны, как в твоем фильме про хоббитов. Там еще по краю леса ручей течет живописный, совсем близко от дороги. Местечко называется Жевский брод, а за ним болото тянется, настоящая трясина.

– Ух ты! А утонуть в ней можно?

– Легко!

– Я еще никогда не видела трясины, – протянула Аля и завертела головой по сторонам.

Вдоль дороги тянулись бесконечные зеленые луга, пересыпанные большими белыми валунами, кое-где серебрились на солнце мелкие речушки и озерца – на Новгородчине их великое множество. А впереди над дымкой далекого леса клубились серые облака.

На развилке с большим полувыцветшим баннером, рекламировавшим какие-то таинственные «Ядохи – Микаты», они остановились у сельского магазинчика – Аля захотела пить.

– Купи еще, если будут, бананы. К нам в лагерь козленок приблудился, он очень их уважает, – попросил Лобов.

Пока дочь была в магазине, он ждал ее у машины, курил, изучая рекламный плакат. «Ядохимикаты!» – удалось прочитать ему наконец.

Порыв ветра закружил придорожную пыль и бросил ему в лицо. Дмитрий Сергеевич поморщился, поднял голову к небу. Солнце внезапно скрылось. Небольшие разрозненные облачка сгруппировались и превратились в огромную черную тучу, которая, стремительно увеличиваясь, закрыла собой полнеба. Погода резко менялась.

– Что за напасть такая! – в сердцах бросил Лобов. Дочь задерживалась, и он закурил вторую сигарету.

Когда она наконец вышла из магазина, над полем громыхнул гром.

В дорожную пыль упали первые тяжелые капли дождя.

– Если гром гремит, значит, дождь будет сильный, но зато быстро кончится! – заявила дочь со знанием дела.

– Твои бы слова да Богу в уши, – мрачно сказал Лобов и надавил на газ. А дождь все усиливался и спустя короткое время превратился в самый настоящий тропический ливень.

Он барабанил по крыше, по лобовому стеклу, по дороге, на которой, пузырясь, наливались лужи. Над полем прокатился раскат грома, мощно, глухо, тяжело.

– Какие басы! Я – в шоке! Круче «Раммштайна»! – восторженно протянула дочь, приоткрыла окно, высунула под дождь сначала одну руку, потом другую и залилась смехом.

«Вот ребенок! Ни капли уныния, сплошной позитив! – Смех дочери был таким заразительным, что Лобов и сам не удержался от улыбки. – А чего я-то, спрашивается, раскис?! Ну, подумаешь, накатает Шепчук телегу! Не первый раз. Ну, задержался я на денек, и погода испортилась. Но в остальном-то все идет по плану, находки такие, что дай Бог каждому! Не сегодня, так завтра Аркадьевич уедет, больше некому будет нервы трепать, – успокаивал себя Лобов. Успокаивал, потому что с тех пор, как он уехал из Торнова, его ни на минуту не оставляло щемящее чувство тревоги, какая-то непонятная внутренняя дрожь поселилась вдруг в организме, зудящее чувство близкой опасности… – Все это ерунда, глупости! Нет ничего страшного в том, что экспедиция день-другой посидит без работы, пока не высохнет раскоп».

Силясь разглядеть дорожную разметку за стеной дождя, Лобов сбросил скорость до минимума.

– Алька, попробуй дозвониться до… до кого-нибудь из лагеря. Может, тебе повезет, может, наладилась связь, – попросил он.

Та нараспев повторила его слова:

– Может, тебе повезет, может, наладится связь, может, и ливень пройдет… и высохнет мокрая мразь! – Дочь снова залилась смехом.

– Нет, лучше – солнце высушит грязь, – предложил свою версию Дмитрий Сергеевич.

Спустя три часа езды они наконец свернули с шоссе на грунтовую дорогу. Дождь, как и прогнозировал опытный метеоролог, ослабел, но пошли ухабы. Алевтина упорно продолжала дозваниваться до лагеря, набирая всех по очереди и одновременно подбирая рифму к неудобному слову «связь».

– Мазь, бязь, торопясь, взгромоздясь… – Голос ее дрожал в такт кочкам под колесами «уазика».

– Ура! Есть гудки! Кажется, я до кого-то дозвонилась, до вашего доктора! – вскричала она и отдала трубку отцу. – Судя по номеру, у него тот же оператор, что и у тебя.

Но звонок сорвался.

– Ладно, уже недолго осталось… – бросил Дмитрий Сергеевич. – Приедем, на месте разберемся, кто там работу прогулял. Тем более если дождь зарядит, то все равно придется сделать паузу.

Двигаясь с черепашьей скоростью, они минут за сорок добрались до леса.

– Реально, как Хоббитания! – воскликнула Алевтина и принялась делать снимки прямо из окна.

Дождь почти перестал, но небо, затянутое тучами, не посветлело. Дорога стала спускаться к ручью, там по низине разлился густой туман, сплошная белая пелена. Лобов включил дальний свет и поехал еще медленнее, аккуратно маневрируя, стараясь не угодить в глубокую, заполненную водой колею. А дорога, как нарочно, круто петляла вправо-влево и вверх-вниз под деревьями. Не случайно этот отрезок пути Архипцев окрестил американскими горками. На одном из спусков Лобов зазевался, едва не пропустив поворот. «Уазик» занесло. Дмитрий Сергеевич круто взял вправо. Алька подпрыгнула, схватилась за ручку двери и подавилась вопросом: «Долго ли нам еще?» В это время левые колеса «уазика» зачавкали в глубокой дорожной колее. Лобов тотчас переключил передачу, двигатель взревел, машина дернулась, но не поехала – колеса прокручивались в жидком месиве, взметая фонтаны грязи. Задняя передача тоже не помогла. Тяжелый «уазик» встал намертво.

– А если не повезет и солнце не высушит грязь… – Аля скосила глаза на отца.

– Садись на водительское место, а я сзади подтолкну. Сумеешь?

Дочь кивнула. Но маневр не удался.

– Тогда пробуем другим манером! – В окне показалось облепленное грязью лицо отца, он порылся в багажнике и достал домкрат.

Но минут через тридцать стало понятно, что и домкрат тоже не вариант – он увязал в грязи, несмотря на то, что Дмитрий Сергеевич подложил под него целую охапку хвороста.

Пока Лобов отдыхал, обдумывая очередной вариант освобождения машины с помощью дерева и троса, Алька веерно рассылала сигналы SOS: Гронской, Архипцеву, Марье Геннадьевне, доктору Дэну. Текст был одинаковый:

«Застрял в лесу перед Жевским[33] бродом. Срочно вышлите на помощь «Урал».
* * *

ПОКЛОН ГОСПОДИНУ ЯКОВУ. […]
 

Хлеб померз, сеять нечего, и есть тоже нечего. Мы, господин, теперь погибли.
 Из грамоты 218, Неревский раскоп, XIV в.

Спать им пришлось в машине – помощь из лагеря так и не пришла. Надежда была эфемерной – связь не заработала. Поэтому Лобов еще с вечера продумал некий план действий. Проснувшись на рассвете, он решил не будить дочь, а чтоб она не волновалась, оставил на приборной панели записку.

При подготовке к экспедиции Дмитрий Сергеевич подробно изучил карту местности и сейчас без труда вспомнил о крошечном населенном пункте, ближайшем к лесу и Жевскому броду. Это была старая МТС. Туда Лобов и отправился за помощью, примерно прикинув расстояние.

«Если повезет, вернусь до того, как она проснется».

Часа полтора у него ушло на то, чтоб сориентироваться и отыскать эту техстанцию, минут сорок – на уговоры сонного тракториста и час на обратный путь. Итого: три часа десять минут, которые дочь, как он и предположил, спокойно проспала в машине, закутавшись в его старую куртку; она проснулась лишь тогда, когда в лесу загромыхал трактор.

На буксире ехалось медленно и шумно. Трактор утюжил мелкий подлесок, из-под гусениц на лобовое стекло фонтаном летела грязь. Лязг работающего двигателя разносился по всему лесу. Отец с дочерью, тоже изрядно перепачканные, смеясь, перекрикивались. Иногда в жизни бывают моменты, когда на все цивилизационно-гигиенические предрассудки приходится наплевать. Так они проехали километров двадцать. Хмельной тракторист Боря провез их другой дорогой, обойдя стороной коварный отрезок, идущий вдоль болота.

На краю колоскового поля, от которого было уже рукой подать до Красного Рыболова и до лагеря, они простились с трактористом и, приведя себя в порядок, продолжили путь. Алька радовалась, расспрашивала отца обо всех участниках экспедиции, предвкушала новые знакомства. Особый интерес дочери вызвали доктор Дэн и шведский археолог.

– Я ведь по-английски свободно говорю, смогу ему переводить! – Придя в восторг от собственной идеи, Аля засмеялась.

А Лобов, слушая дочь, думал про свое. Подъезжая к лагерю, из которого в последние два дня не поступало никаких новостей, Дмитрий Сергеевич начал волноваться…

Спустя полчаса он еще не успел выйти из машины, как новости обрушились на него лавиной. И звучали они почти фантастически. На Архипцеве, который обреченной походкой вышел ему навстречу, просто не было лица, и говорил он каким-то чужим деревянным голосом, будто бы сам не верил в то, что говорит:

– Митька, у меня все это в голове не укладывается. Я, понимаешь, сам не понимаю, как такое вообще возможно! – сбиваясь, не в силах сдержать эмоции, начал Сева, но потом собрался и стал излагать только факты. – Короче, Мить, в лагере нашем – эпидемия. Похоже на черную оспу. Так, во всяком случае, предположил доктор Дэн. Сам знаешь, других врачей в округе нет, но, надо полагать, скоро появятся – Шепчук обещал сообщить. Он, кстати, сбежал в город, как только все началось. – Покосившись на Алевтину, Архипцев заговорил тише: – В деревне за вчерашний день умерли четверо. Кольша и компания. Короче, все, кто у нас работал. Двое студентов-практикантов – в крайне тяжелом состоянии. Вадим Маленький и Вадим Большой… Ну а теперь, получается, что и сам доктор Дэн тоже… С ними сейчас Тася. С ней все в порядке, с Машей, Бьорном, ну и со мной то есть, пока в порядке… Сам ты как? – Сева снова скосил глаза на Алю. – Хворь-то заразная.

Лобов надрывно закашлялся, побагровел и не ответил.

– А Дэн, скажу тебе, парень что надо, – продолжал Архипцев. – Бегал с лекарствами от одного к другому, помогал до последнего, пытался бороться. Хотя чем тут поможешь…

В этот момент к ним подошли Бьорн и Маша.

– Дмитрий Сергеевич, понимаете, мы все были в каком-то ступоре, не знали, что делать, куда бежать… – будто извиняясь перед ним, стала объяснять Маша. – Денис единственный, кто не растерялся. Я уже потом сообразила, что он прочел вашу эсэмэску про то, что вам помощь нужна, и поехал вас вызволять.

– Да потому что я в это время сидел у Вадимов! – вставил Архипцев.

– Похоже, Дэну стало плохо уже по дороге… – всхлипнула Маша.

Так, перебивая друг друга, они всё говорили и говорили, а Лобов слушал их, отказываясь верить своим ушам. Про то, что Денис, уже заразившийся какой-то неизвестной хворью, почти в бессознательном состоянии выдвинулся ему на помощь, про то, что «Урал» потерял управление и воткнулся в дерево на краю деревни. А вся деревня вслед за бабкой Дарьей твердила о «проклятье мертвых», кипела ненавистью к археологам и балансировала на грани бунта. Дениса нашли в кабине «Урала» только утром, он был без сознания. Судя по синякам и ссадинам на его лице, дело не обошлось без народных мстителей…

Лобов стоял совершенно потерянный, обводя взглядом присутствующих, он явно хотел, чтобы кто-то подбодрил его, но все молчали, на их лицах было то же щемящее чувство безысходности.

Бьорн и Архипцев переглянулись:

– Мить, понимаешь, это еще не все… – выдавил Сева. – Мы, когда Дениса искали, то сразу, то есть не сразу… Короче, Мить, когда машину нашли, кузов «Урала» был открыт, а находки исчезли.
24. Крах археолога Лобова

Напали разбоем на Михайлицын двор, на его сына […] да двор разграбили. А людей перебили и переранили. Я в том селе не один был […]
Фрагмент грамоты 494, Славенский раскоп, XIV в.

Все последующие дни прошли для Лобова как в тумане. Он будто спал и видел кошмарный сон. В этом сне вся деревня с ее жителями и лагерь с археологами были окружены и захвачены в плен какими-то космонавтами в скафандрах. Они деловито сновали взад-вперед, ни слова не говоря; одни опрыскивали какой-то зловонной жидкостью все, что попадалось им на пути, другие забирали пробы воды, земли, ловили комаров, мух, мышей, птиц, а потом исчезали за дверями-шлюзами в блестящих вагонах-лабораториях. Дину и Казимира разлучили, козленок истошно блеял, не понимая, почему с ними так поступают, овчарка пыталась укусить одного из «космонавтов», и тот пригрозил ее усыпить. Пришлось несчастную Дину привязать на цепь. По небу над лагерем кружили вертолеты, а на поле у леса, где проходила дорога, в авральном режиме работали экскаваторы, рыли траншею. В считаные часы вся деревня и прилегающая к ней зона в радиусе нескольких километров были полностью отрезаны от внешнего мира. Заболевших поместили в мобильный госпиталь, умерших – в морг, близким даже не дали с ними проститься, а тех, кто еще не заболел, просто изолировали. Все дома, дворы и палатки помечались какими-то загадочными опознавательными знаками. По границе зоны люди в скафандрах натянули колючую проволоку и установили шлагбаум, его круглосуточно охраняли вооруженные люди.

Прожив сорок с лишним лет, Дмитрий Сергеевич никогда ни с чем подобным не сталкивался и даже на секунду не мог представить, что где-то рядом существуют некие эпидемиологические службы экстренного реагирования, которые в мгновение ока способны превратить обычную деревушку в настоящий концентрационный лагерь.

Да-да, именно в концлагерь. Потому что после изоляции, дезинфекции и вакцинации люди в скафандрах приступили к допросам.

– От обширной эпидемии нас может спасти лишь быстрая и четкая работа всех занятых в операции служб, – чеканил слова руководитель бригады эпидемиологов. – Возможно, наши методы покажутся кому-то чересчур жесткими, даже жестокими, но выбора у нас нет! – Надетая на его лицо большая маска-шлем искажала голос, что делало его похожим на Дарта Вейдера.

И допрашивал он всех без исключения:

– Есть ли среди членов экспедиции мигранты из Средней Азии? Имел ли кто-то из членов экспедиции контакты с мигрантами из Средней Азии? Посещал ли кто-то из членов экспедиции страны высокой эпидемиологической активности? Индию, Пакистан, африканские страны?

Больше других досталось Лобову, успевшему побывать в Новгороде, мучили его долго и с особой дотошностью. Отчаянные попытки самого Дмитрия Сергеевича заступиться за дочь и отправить ее обратно в Москву ни к чему не привели.

– Товарищ Лобов, наверное, вы плохо меня понимаете? Или не хотите понимать? Вы и ваша дочь попали в зону ВЭР, высокого эпидемиологического риска! Ваша дочь находится в группе контактёров и останется в лагере! – властным голосом ответил Дарт Вейдер и придвинул к Лобову диктофон. – А нам с вами необходимо выявить все, я подчеркиваю, абсолютно ВСЕ ваши контакты в городе. Вирус, с которым мы имеем дело, по всей видимости, передается воздушно-капельным, самым, так сказать, эффективным путем. Мы должны выявить всех возможных контактёров! Ошибки исключаются!

В ответ Лобов, сбиваясь, диктовал нескончаемый список фамилий сотрудников Новгородской экспедиции, всех, кого видел на Базе, на Троицком раскопе. Фамилий соседей, которые встретились ему на лестничной клетке, а также хозяйки кафе под домом, где они с Алей выпили кофе, равно как и телевизионщиков из Москвы, Дмитрий Сергеевич не знал. Эпидемиолог потребовал от него сообщить имена, адреса, особые приметы людей и аккуратно занес все данные в блокнот. Он уже хотел закончить допрос, но тут Дмитрий Сергеевич вспомнил о железнодорожном вокзале.

– Бог ты мой! Там была целая толпа!!! Что же я натворил! – Лобов в отчаянии схватился за голову.

– Да уж, успели наследить. Возможно, придется расширить зону карантина, – заключил Дарт Вейдер, и даже скафандр не скрыл его раздражения.

Последовала гнетущая пауза.

– Чего вы ждете, вы свободны.

И Дмитрий Сергеевич нетвердыми шагами побрел к себе в палатку.

Надо сказать, что беседа с эпидемиологом только подлила масла в огонь. Лобов и без того винил себя во всем произошедшем.

С момента его возвращения в лагерь он сильно изменился. Человек, полный уверенности, бодрости и оптимизма, исчез. Теперь на Лобова было страшно смотреть – усталый, изможденный, почерневший от навалившихся на него бед, он почти ничего не ел, не спал, лишь притворялся спящим, чтобы Тася и Аля оставили его в покое.

Он винил себя во всем: что уехал из лагеря невовремя и задержался в городе, искренне полагая, что при нем ничего подобного бы не случилось, он мучился из-за того, что не отговорил дочь от поездки и привез ее в Торново. И, главное, он как-то сразу и безоговорочно взвалил на себя ответственность и за пропажу находок, и за смерть землекопов, хотя умерли они от оспы.

– Пап, но ты-то тут при чем! – пыталась возражать дочь.

– Ведь это я привел всех сюда и заставил работать, – отвечал он, уставившись в брезентовые стены палатки, бормоча что-то о проклятом месте, проклятых раскопках, разбудивших страшную средневековую хворь.

– Чушь! Пока даже специалисты и этот мерзкий Дарт Вейдер не понимают, откуда пришла болезнь.

– Нет, Алечка, не чушь. Твой отец – непроходимый идиот. Прав был Шепчук, какой из меня начальник экспедиции! Если б я отдал ему находки, то сейчас они были бы целы и невредимы. А я побоялся, не отдал. Значит, буду отвечать…

Впрочем, о своей дальнейшей жизни Лобов не думал, втайне надеясь, что вскоре оспа заберет и его. Но болезнь, выбирая следующую жертву, словно нарочно обходила Дмитрия Сергеевича стороной. Выглядел он, конечно, скверно, но никаких симптомов оспы у него не наблюдалось. Симптомов не было и у остальных обитателей лагеря. День шел за днем, а новых заболевших, слава богу, не прибавилось. Паника и страх немного поутихли, хотя общее настроение подавленности не прошло. Бьорн и Сева пытались заглушить его коньяком, Гронская – бессмысленным перекладыванием каких-то бумаг. Аля и Гарик дрессировали собаку и козленка, Марья Геннадьевна, роняя слезы, писала дневник. Лобов же лежал на раскладушке, отвернувшись от всех, и буравил взглядом брезентовые стенки палатки. Он давно потерял счет дням. Время тянулось невообразимо медленно.

– В деревне тоже не выявлено новых случаев заболевания! – по секрету сообщил им один из врачей, судя по голосу, это была женщина. Утром и вечером она приходила к археологам в лагерь, чтобы осмотреть их и взять анализ крови. В отличие от «Дарта Вейдера», который даже не счел нужным представиться, женщина сказала им, что она вирусолог и зовут ее Жанна, однако на вопросы отвечать не стала, сославшись на инструкции.

Это была единственная просочившаяся к ним новость, так как Торново, переведенное «на казарменное положение», держали в полной информационной блокаде, даже мобильные у них временно забрали, а у Бьорна изъяли станцию спутниковой связи. В ответ на отчаянные протесты шведа и угрозы обратиться в посольство, в прессу и в суд по правам человека прозвучало безапелляционное: «Это необходимо во избежание распространения панических настроений и слухов!»

Хотя слухи все равно поползли – такого не скроешь! Ведь обязательно кто-то где-то что-то видел… Скупые сведения перевирались на все лады. Одни говорили, что археологи откопали могилу древнего ведуна, а на ней было заклятие… Другие утверждали, что нашли, дескать, не захоронение, а чумной могильник, и теперь область «закроют», мол, кто-то видел колонну военных грузовиков на дороге. Количество жертв измерялось уже не десятками, а сотнями. Старухи предсказывали конец света. В окрестных деревнях поднялся ропот, пошли волнения.

Торновцы тоже роптали, жить в полном информационном вакууме было невыносимо. До сих пор они ничего не знали о судьбе своих товарищей – доктора Дэна и двух Вадимов. Их в первый же день поместили в мобильный госпиталь и держали за семью замками.

– Умоляем, скажите, как там наши? – слезно просила Маша, в который раз пытаясь разговорить людей в скафандрах.

– Неужели трудно вымолвить одно слово, живы ли? – вторил ей Архипцев. – Как вы не понимаете, мы же с ума сходим!

Но те молчали – на любую информацию был наложен запрет.

Лишь на пятнадцатый день (впрочем, так сказала Гронская, сам же Лобов давно потерял счет дням) обстановка в лагере стала меняться. Сначала стихло громыхание экскаваторов и еще каких-то зловещего вида агрегатов, техника уехала, и Торново погрузилось в тишину. На следующее утро Тася, вставшая, как обычно, первой, объявила всем, что куда-то исчез шлагбаум с часовыми, к вечеру исчезло и ограждение.

– Ура! Свобода! – выкрикнул было Гарик, но старшие сказали ему, что радоваться рано, так как пока ничего не ясно и надо дождаться официального объявления о снятии карантина.

Наконец на следующий день в Торнове появились люди, на которых уже не было костюмов-скафандров. Без этого облачения Дарт Вейдер утратил свою пугающую значительность. Он оказался неприметным лысым очкариком, и если бы не зловредность, то его никто бы не узнал. Он подошел к командирской палатке, у которой было велено всем собраться, и, цедя слова сквозь зубы, объявил, что угрозы заболевания больше нет, карантин снят.

– Все выводы о вспышке заболевания неизвестной этиологии и выполненной работе, – продолжил он довольно пространно, – будут своевременно направлены в надлежащие инстанции. – Затем он сообщил, что мобильный госпиталь на короткое время останется в лагере до окончательного выздоровления двух пациентов.

– Почему вы сказали двух? – не понял Архипцев.

– Потому что третий больной умер. Он поступил в крайне тяжелом состоянии, и спасти его было невозможно, – недрогнувшим голосом ответил Дарт Вейдер.

– Кто? – одними губами спросила Марья Геннадьевна.

Им оказался Вадим Маленький, который умер еще в день поступления.

Все были потрясены. Маша вскрикнула и прижалась к Севе, тот нахмурился:

– Эх, Вадик, Вадик… Что же мы теперь его родителям скажем?

Лицо Лобова исказила гримаса боли.

– Очень вам сочувствую. Но молодой человек был уже в коме, реаниматологи ничего не смогли сделать, – выступила вперед молодая худощавая женщина, знакомая археологам как вирусолог Жанна. Растерянно проводив взглядом своего начальника, когда тот ушел, посчитав, что сделал свое дело, она тихо продолжила: – Не обращайте внимания, такой уж он человек, терпеть не может неясности, неопределенности. А в вашем случае этого хоть отбавляй. Что же касается ваших товарищей, то они идут на поправку и скоро вернутся в лагерь.

Под натиском торновцев добродушная доктор Жанна поддалась и взялась провести разъяснительную беседу и ответить на все вопросы, которых за время карантина накопилось немало.

– Основная задача нашей службы заключается в ликвидации эпидемиологического очага, для этого необходимо выявить источник заражения, пути распространения болезни, установить всех контактеров… ну, и так далее, – уверенно заговорила доктор. – Но в случае с Красным Рыболовом мы не нашли никакого эпидемиологического очага.

– Как так, очага нет, а эта проклятая оспа откуда-то взялась?! – удивился Сева.

– Да, почему же погибли люди? – обратилась к врачу Гронская.

– Я – вирусолог, а не Господь Бог, и всего знать не могу. Я знаю только то, что говорит мне мой микроскоп. А он говорит, что ни в одном из препаратов не обнаружены тельца першена. Это вообще не оспа, то есть не вирус, а нечто абсолютно другое, просто имеющее аналогичную клиническую картину, – видя, что не все ее понимают, Жанна пояснила: – То есть похожие симптомы, как и при заражении натуральной оспой. Жар, болевой синдром, обливная сыпь, вирулентность…

Архипцев многозначительно кашлянул.

– Это когда зараза передается от одного к другому, – с гордым видом вставила Алевтина.

– Примерно так, – улыбнулась врач. – И все же, несмотря на совпадение клинической картины, это оказался не вирус какой-либо из осп, так как цитологические и иммунохимические исследования его не выявили… – Она запнулась, потому что Архипцев снова кашлянул и по-ученически поднял руку. – Хорошо, попробую объяснять иначе. Итак, любой вирус имеет свои характерные микробиологические признаки. Но признаков этих мы не нашли, хотя провели сотни, если не тысячи, разных анализов, собрали пробы воды, почвы, растений, досконально исследовали насекомых, грызунов, птиц… Помимо этого были проведены посевы всех возможных биологических материалов, и они также не выявили ни одного патогена. Таким образом, бактериальная составляющая тоже исключается.

– Но тогда отчего же люди умерли?! – спросила Маша.

Доктор Жанна замялась:

– Скажу прямо, лично я не знаю. Слишком многое в вашем случае остается необъяснимым, даже… загадочным.

– А мутация нам не грозит? – спросил Гарик.

– Тебе стопудово грозит! – прыснула Аля.

– Плохое время для шуток! – оборвала их Гронская.

Доктор Жанна продолжила:

– Завтра наш основной состав уедет отсюда, шеф – тоже. Он доложит свои выводы начальству, начальство суммирует все и отпишет заключение в Минздрав. Что в нем будет, я не знаю. Лично мое мнение сводится к тому, что в случае с Красным Рыболовом мы столкнулись с какой-то атипичной формой отравления. Все заболевшие могли иметь разовый контакт: вдохнуть, съесть, выпить или просто дотронуться… да-да, тактильный фактор не исключается, словом, контакт с некоей агрессивной ядовитой средой.

– То есть как? А как же мы? – забеспокоилась Гронская. – Мы ведь тут остаемся!

– На данный момент никакая опасность вам не грозит. В противном случае мы бы остались.

– Значит, экспедиция продолжит работу?

– На этот вопрос я вам ничего не отвечу, просто не знаю. – Доктор Жанна виновато улыбнулась. – Вчера краем уха я слышала, что сразу после отъезда нашей бригады сюда приедет другая… полицейская. Следователи уже несколько раз шефу звонили.
25. СОГ

Слугу, что ты послал, опознали и обвинили в краже. А что было из имущества твоего и моего, то взяли. А слугу самого смертью казнили.
Грамота 135, Новгород, случайная находка, XIV в.

В последние дни новгородскую администрацию трясло как в лихорадке, все титанические усилия «не предавать события огласке» пошли прахом. История с ложной эпидемией оспы, во-первых, и факт кражи уникального исторического объекта, во-вторых, все-таки просочились в СМИ и вскоре достигли столицы. Масла в огонь подлили, без сомнения, археологи. В плену карантина замученные прививками ученые мужи не могли молчать. Последовал звонок сверху. Глава области отрапортовал в Москву, что «угроза эпидемии ликвидирована, ситуация взята под контроль». Но ему не поверили. Пришлось вылететь с докладом лично. Ну а перед отъездом губернатор, само собой, поставил на уши всех силовиков. Прокуратура и Управление МВД взяли под козырек и экстренно сформировали особую следственно-оперативную группу (СОГ). Руководителем ее назначили майора юстиции Кудимова из Петербурга. «Из своих выбирать не будем, лучше призовем варягов, – подчиняясь традиции, решили новгородцы. – С ленинградскими кадрами оно как-то надежней». Тем более что коллеги отзывались о Кудимове положительно, он, дескать, хоть и молодой, но шустрый, успел поработать, и отец у него в Генпрокуратуре.

Как отнесся к своему назначению сам Кудимов, сказать сложно, так как Юрий Юрьевич никогда не демонстрировал на людях свои чувства, человеком он был сдержанным, стрессоустойчивым, на суматоху, царившую в городе, не повелся. По телефону, который у него практически не умолкал, отвечал четко, лаконично, перед начальством не лебезил, хотя звонили ему чиновники всех рангов. На десятом звонке профессиональное чутье подсказало Кудимову, какой из аспектов предстоящего, весьма запутанного дела является более приоритетным, а какой – менее приоритетным. И если на самом верху интересовались кражей уникального золотого артефакта, то, значит, и работать следует в этом направлении.

Что же касается выяснений обстоятельств смерти жителей деревни Красный Рыболов, то для начала, решил Кудимов, надо бы дождаться отчета вирусологов, а уж потом делать какие-то выводы. Но вирусологи, как назло, тянули.

Пока по этому вопросу не было ничего конкретного – туман, домыслы, мистика. Слухи о древнем проклятье Юрия Юрьевича, разумеется, не миновали, но такими категориями майор мыслить не привык. «Подождем, пусть эксперты поработают».

Словом, пробыв в городе всего несколько часов и отказавшись от предложения отобедать в соседнем ресторане, Юрий Юрьевич отбыл на место.

– В кабинетах еще успеем насидеться! – сказал он, отлично понимая, что при нынешней конъюнктуре выезд на место не просто процессуальная необходимость, но и дополнительный плюсик в его работе. Действовать надо быстро, а то потом всех повестками придется вызывать, и дело затянется.

Знакомство с коллективом СОГ Кудимов продолжил в пути, благо времени на то было достаточно – дорога плохая, ехать пришлось долго. Кроме того, он наметил примерный план расследования, так сказать, крупными мазками. Когда кавалькада служебных автомобилей миновала Жевский брод и выехала на поле перед Красным Рыболовом, майор юстиции взял продолжительную паузу и прикрыл глаза. Трансформация в идеальную следственную машину требовала максимальной собранности и концентрации. «Штаб» группы решили разместить в бывшем сельсовете. Допросов предстояло много, длинный список свидетелей был распределен между следователями: археологов Кудимов взял на себя, практикантов и жителей Красного Рыболова поручил опрашивать помощникам…
* * *

– И все же продолжим, Дмитрий Сергеевич. Не могли бы вы припомнить поточнее, когда в последний раз вы видели золотые артефакты? – задал очередной вопрос Кудимов.

Услышав словосочетание «золотые артефакты», Лобов поморщился:

– Юрий Юрьевич, прошу, не называйте так наши находки, это навязшее на зубах выражение.

– Как вам будет угодно, объекты, предметы, ископаемые, – с послушным равнодушием согласился следователь. – Итак, когда в последний раз вы видели золотые предметы?

– Так я уже, кажется, говорил, что в последний раз видел их в субботу под вечер, между пятью и шестью часами, перед тем как их поместили в сейф… – объяснил Лобов.

– В сейф?

– Простите, в несгораемый шкаф.

– А кто отнес их туда? Гронская?

– Возможно, она, а может, Калашина. Точно не помню. Но с тех пор я находки больше не видел, так как уехал в Новгород.

– Да-да, вы говорили, что поехали встречать дочь. А когда вернулись, вспомните, кто первым обнаружил пропажу?

Лобов нахмурился:

– Кажется, мы вместе… Гронская, Архипцев и Калашина. Не могу сказать с уверенностью. К сожалению, этот момент после приезда я помню плохо, отрывками…

Кудимов усмехнулся – желание Лобова выгородить своих коллег было очевидным.

– А кто именно подал идею хранить находки в кузове «Урала»?

Лобов пожал плечами:

– Наверное, я.

– И это вы тоже не помните? Печально, Дмитрий Сергеевич. В ваших интересах было бы помочь следствию, а вы как будто намеренно не хотите вспоминать. – Кудимов вскинул глаза на Лобова. – Ведь это же была Гронская, не так ли?

– Разве? – переспросил Лобов. – Нет, мне кажется, что вопрос хранения обсуждался коллективно. Мы все вместе долго ломали голову, где будет безопаснее их держать…

– Тогда почему вы не согласились на предложение перевезти находки в Новгород?

Разумеется, Лобов догадался, откуда дует ветер – Шепчук и тут успел нашептать. Однако он был слишком подавлен, чтобы попытаться что-то объяснить сидящему напротив человеку с надменным равнодушным лицом:

– Я уже говорил, что готов ответить за пропажу находок.

– Сейчас не об ответственности речь. Почему вы не согласились?

– Потому что нам еще предстояло с ними работать, потому что не принято выхолащивать раскопки, найденные предметы должны оставаться на месте, в лагере… Кто же знал, что все так получится…

– А получилось, что не успели найти, как тут же проворонили! Звучит почти анекдотично и очень по-русски! Один сломал, другой потерял… – улыбнувшись, подытожил Кудимов.

Но Лобов шутку не оценил. Он увидел, как один из полицейских развернул упаковочную бумагу и принялся крутить в руках древний меч, который, по счастью, не украли, так как тяжелый, изъеденный ржавчиной предмет в сейф никто не убирал. Это ведь только в кино бывает, что древние мечи, только извлеченные из-под земли, сверкают, как зеркало. Этот же, настоящий, среди прочих металло-керамических находок хранился в камеральной лаборатории, которая вплотную примыкала к командирской палатке. Здесь и проходил допрос начальника экспедиции. Кудимов сделал это намеренно, решив ознакомиться со спецификой полевой работы.

– Осторожно, пожалуйста! Этой вещи больше тысячи лет, – вскинулся Лобов и хотел еще что-то сказать, но передумал…

В его лагере снова хозяйничали чужие. Все опять было перевернуто вверх дном. Эпидемиологов сменили криминалисты – они рылись в палатках, в камеральной лаборатории, на кухне, расхаживали по раскопам, прочесывали ближний лес и поле. Везде, где только возможно, снимались отпечатки пальцев. Особо тщательному осмотру был подвергнут «Урал». В его кузове топталось сразу несколько человек.

– Следов взлома не обнаружено. Несгораемый шкаф открыли ключом, – краем уха услышал Дмитрий Сергеевич и подумал: «Значит, в первую очередь под подозрение попадаем мы, то есть я…»

Кудимов же думал, что подозревать надо всех без исключения, тем более Лобова, у которого перед поездкой в Новгород было и время, и возможность открыть несгораемый шкаф и взять находки. Но каковы его мотивы…
* * *

[…] а немец от себя показания отвел и обвинил Вигуя…
 Фрагмент грамоты 490, Неревский раскоп, усадьба «В», XV век.

– Скажите, Наталья Львовна, – начал Кудимов, изучая взглядом сидевшую напротив него худощавую миниатюрную женщину, – когда и при каких обстоятельствах была обнаружена пропажа находок?

– Просто Тася, – поправила его Гронская.

– Хм. Почему?

– Так сложилось.

– И все-таки, почему вас все называют Тасей?

– Дело привычки. Вы тоже можете так ко мне обращаться. А имя Наталья мне не нравится.

– Ну и когда вы обнаружили пропажу?

– Это было во вторник, часов около девяти, незадолго до возвращения Дмитрия Сергеевича в лагерь.

– Значит, Лобов не присутствовал при этом?

– Его не было. Присутствовали мы с Архипцевым, Бьорн и еще Калашина.

– Нет, давайте по порядку.

– В ту ночь мы с Архипцевым почти не спали, по очереди дежурили в палатке у больных студентов. Практикант Кузнецов тоже дежурил, но он бегал еще к больным в деревню. Страшная суматоха поднялась, просто паника. Поэтому мы не сразу хватились Дениса, но потом поняли, что в лагерь он так и не вернулся, пошли его искать и вскоре нашли. И его, и «Урал». К тому времени я уже прочла сообщение Лобова и догадалась, что к чему. Кузнецова нашли в кабине грузовика без сознания, на лице синяки, ссадины. Мы с Архипцевым стали его вытаскивать. Свантесон и Калашина боялись к нему прикоснуться и ходили кругами. Еще вот какой момент, это происходило на краю деревни, и у нас были основания опасаться, так сказать, народного гнева, от которого пострадал Кузнецов. Кажется, тогда Калашина заметила, что машина открыта, они с Бьорном поднялись в кузов, дверцы металлического шкафа оказались тоже не заперты. Тут Калашина закричала: «Они украли чашу!»

– Кто это они? – задал вопрос Кудимов.

– Наверное, она имела в виду деревенских. – Гронская пожала плечами. – О них же шла речь. Тогда мы с Архипцевым тоже залезли в грузовик, чтобы убедиться.

– А почему до этого момента никто не проверил сохранность находок?

– Да, никто не проверил, а надо было… Теперь всем это кажется таким очевидным. Но кто может быть уверен, что действовал бы согласно обычной логике, окажись он в подобных обстоятельствах? – с вызовом ответила Гронская. – Тогда у нас на руках были больные студенты, которые требовали круглосуточного ухода, а также аспирантка на грани истерики и до смерти перепуганный иностранец. А попутно деревенские мужики в любую минуту могли взяться за колья и дубье, чтобы расправиться с ненавистными археологами. Не до находок, знаете ли… – договорила она.

– Гм, – неопределенно произнес Кудимов. – Ну а по поводу ключей от несгораемого шкафа что вы можете сказать? Они ведь хранились у вас?

Гронская кивнула.

– И от сейфа, и от грузовика. У меня хранились все ключи.

– А почему именно у вас, а не у Дмитрия Сергеевича?

– Потому что он – не ключница, а начальник археологической экспедиции и очень талантливый археолог. У него много других забот, на нем – вся научно-исследовательская работа.

– Можно ли предположить, что, будучи человеком науки, Дмитрий Сергеевич невнимателен к бытовым мелочам, что он – рассеянный человек?

– Нет, такое предположить нельзя. У Лобова есть свои обязанности, и к ним он относится предельно внимательно.

Кудимов едва заметно усмехнулся.

– Понимаю. Скажите, Тася, а кто в последний раз относил находки в несгораемый шкаф и закрывал его?

– Калашина, я ей дала ключи.

– Сами вы присутствовали при этом?

Тася отрицательно покачала головой.

– Я только видела, что она взяла сверток и пошла к машине.

– Сверток?

– Все находки уже прошли первичную обработку, были разложены по пакетам, этикетированы и завернуты в один сверток в крафтбумагу. Калашина взяла этот сверток и отнесла в машину. Но как она закрывала сейф и закрывала ли вообще, я не видела.

Кудимов понимающе кивнул.

– Скажите, Тася, почему вы предложили хранить золотые предметы именно в кузове грузовика?

– Тут, знаете ли, банковских ячеек поблизости нет.

– Но ведь Лобову предлагали отправить золото в город?

– На частной машине?! Как вы себе это представляете! До Новгорода – двести пятьдесят километров, а вдруг в дороге что-то случится!

– Что ж, разумно… – протянул Кудимов, а про себя подумал, что эта непрошибаемая Гронская лукавит и определенно что-то скрывает. – И все-таки мне кажется, что были и другие причины. Так ведь?

На лице Гронской появилось насмешливое выражение.

– С моей точки зрения Леонид Аркадьевич Шепчук не тот человек, которому можно доверить подобный груз. Но это лично мое мнение.

– Вы полагаете, что министерский работник мог украсть эти находки? – вскинул брови Кудимов.

– Находки – нет, а научное открытие – да. Видите ли, он только недавно стал работником министерства, а до этого мнил себя археологом, который так ничего никогда и не открыл.

– Что ж, ваша точка зрения мне ясна, – сказал вслух Юрий Юрьевич, а про себя подумал, что в лагере археологов кипят просто-таки шекспировские страсти. – И последний вопрос. Вы видели, как Калашина заворачивала золотую чашу в крафтбумагу? То есть вы уверены, что в свертке находилась именно чаша?

– Нет. Маша взяла у меня ключ, потом взяла сверток и пошла к машине.
* * *

ОТ БОГШИ К ДЯДЮШКЕ.
 

Дай гривну в долг.
 Фрагмент грамоты 67, Неревский раскоп, XV в.

– Всеволод Иванович или можно просто Сева? Я заметил, что в полевых условиях не любят отчеств? – спросил Кудимов, и Архипцев кивнул. – Стало быть, вы тоже склоняетесь к тому, что находки похитил кто-то из жителей деревни?

Архипцев снова кивнул и погасил сигарету. Разговор они начали на ступеньках сельсовета, потом оба прошли в специально отведенную комнату.

– Ну а кто еще? Больше вроде некому, – продолжил Сева, садясь напротив Кудимова.

– Скажите, хорошо ли вы помните тот момент, когда Калашина отнесла в сейф, то есть несгораемый шкаф, находки? Это было до драки или уже после?

– Ну, какая там драка, скажете тоже, так, мелкое недоразумение… Мужички немного расстроились, – усмехнулся Архипцев. – Что касается находок, то я твердо помню, что Маша отнесла сверток, когда мы уже вернулись.

– И все это время золотые артефакты были, так сказать, без присмотра? – насторожился Кудимов.

– Нет, что вы! В палатке оставался Леонид Аркадьевич Шепчук.

– А при нем, как вы думаете, хм… ничего такого произойти не могло?

– Ну, что вы, как можно! Чтоб Леонид Аркадьевич! Да он прямо пылинки сдувал с этой чаши.

Кудимов закивал, потом взял лежащий на столе паспорт Архипцева и внезапно спросил:

– Всеволод, тут у вас почему-то не указана прописка?

– А, вы об этом… Понимаете, так несуразно вышло: я из старой квартиры выписался, а в новой еще не прописался, не успел до отъезда. Жена торопила, но не получилось…

– Что ж, супруга права. С документами надо поаккуратней. Она, собственно, и нашему сотруднику на вас пожаловалась, – миролюбиво, почти по-приятельски пожурил его Кудимов и добавил: – А ей в это время коллекторы из банка позвонили… Вы с женой под квартиру кредит брали? Не так ли?

– При чем здесь это?! – опешил Архипцев, меняясь в лице… – А-а-а. Вот к чему вы клоните! Вы что же, значит, меня подозреваете?! Дескать, если у него денежные затруднения, то он мог и византийскую чашу тиснуть, чтоб за квартиру расплатиться! Про кредит вы всё выяснили! А то, что наша старая квартира была выставлена на продажу, но сделка сорвалась, выяснить забыли? И то, что эту чашу невозможно продать ни в одном антикварном магазине, ни на одном аукционе, тоже выяснить забыли!!!

– А зачем аукцион, когда есть черный рынок, Интернет… Вы же, кажется, через Интернет тот наперсный крест реализовали? – возразил Кудимов.

Архипцев уже открыл рот и хотел разразиться гневной тирадой, но вдруг передумал.

– Какой же ты – хорек, Юрий Юрьевич! – тихо произнес он после паузы. – А я вот возьму и откажусь отвечать на вопросы. Согласно статье пятьдесят первой Конституции имею право не показывать против себя.

– Что ж, в таком случае пока мне придется опрашивать кого-то другого. Список у меня длинный. А вы, Всеволод, не обижайтесь. Работа у нас такая – подозревать и проверять. Теоретически у вас у всех была возможность похитить вазу, воспользовавшись общим замешательством.
* * *

Шведского языка Кудимов, разумеется, не знал, но английским владел неплохо и нисколько не сомневался в том, что сумеет опросить свидетеля Свантесона. Но согласится ли на это сам подданный Королевства Швеция? Ведь по закону требовался переводчик, желательно носитель языка, а в идеале – сотрудник их консульства. Кстати, в этой связи Юрий Юрьевич успел выяснить один любопытный фактик, правда, пока не знал, куда его приспособить. Оказалось, что в шведском консульстве Петербурга работает некая Карина Свантесон, родная сестра археолога, при знакомстве с которым Кудимов не преминул передать от нее привет. В ответ швед как будто напрягся… Впрочем, может, следователю только показалось. И все же кое-что в поведении иностранца было странным… Во-первых, пресловутая портативная станция спутниковой связи. Вещь дорогостоящая, одно ее обслуживание обходится в кругленькую сумму, не говоря уже о стоимости начинки. Но, как сказал сам швед (при знакомстве они с Кудимовым перекинулись парой слов), он воспользовался ею только однажды – для того, чтобы вызвать врачей. Тогда возникает вопрос: для чего он взял с собой в экспедицию такую дорогую вещь, если не намеревался ее использовать? И почему факт ее наличия Бьорн держал в тайне от других членов экспедиции?

Хотя ответ может быть очень простым – обычная человеческая жадность. Подумал, дескать, что все начнут его просить позвонить, а звонки стоят денег, вот и молчал.

Но, возможно, швед молчал по другой причине, ее Юрий Юрьевич тоже не исключал. Допустим, Свантесон, взяв с собой станцию, намеревался ее использовать для связи со своим сообщником или сообщницей. А та после условного звонка брата должна была приехать в условленное место и забрать находки. В конце концов от Питера до Красного Рыболова не так уж далеко. Возможность такая была, учитывая, что время преступления чудовищно растянуто. Как показали все свидетели, находки поместили в несгораемый шкаф в субботу около шести часов вечера, а обнаружили их пропажу лишь во вторник в одиннадцать утра…

Следующий вопрос, который Кудимов хотел задать Свантесону, не имел прямого отношения к нынешним событиям, а относился к прошлому археолога десятилетней давности. Давнишняя история просочилась в Интернет – сотрудники IT-отдела раскопали. Речь там шла об одном судебном казусе по поводу принадлежности некоей древней скандинавской реликвии. Спорили между собой норвежские и шведские археологи. Последние нашли реликвию («Без слез не взглянешь», – так решил про себя Юрий Юрьевич) на дне какого-то залива под водой. Нырял за ней не кто иной, как Бьорн Свантесон, он и отвез ее в Стокгольм. А норвежцы возмутились, утверждая, что, мол, находка была сделана в их территориальных водах, и подали иск.

Ну, и последний вопрос, который Кудимов хотел задать шведу, был совершенно пустяшным, он касался каталога аукциона Буковскис[34], хранившегося у шведа в палатке. По свидетельству Л.А. Шепчука, каталог был свежим, можно сказать, с пылу с жару…

И все же иностранец не казался Юрию Юрьевичу более подозрительным, чем остальные. Пока не казался. Поэтому для себя Кудимов решил так: если Свантесон откажется беседовать на английском и попросит шведского переводчика, то он чего-то боится. А это значит, что под него надо копать…
26. Незваный гость

К половине пятого «на разговор» в сельсовет пригласили Алевтину. Девушку предстоящий допрос нисколько не страшил, но вместо нее нервничала почему-то Гронская:

– Аля, ты не должна идти туда одна! Тебе еще нет шестнадцати, а детей нельзя допрашивать без взрослого. Папа сейчас не в форме… – покосившись на растянувшегося на раскладушке Лобова, настаивала Тася, – он плохо себя чувствует. Конечно, следователь может пригласить какую-нибудь учительницу, чтобы та присутствовала, но давай с тобой пойду я.

– Еще чего… – фыркнула Аля. – Вы-то тут каким боком? Пусть спрашивают, мне даже по фану.

– Да как ты не понимаешь, глупая! Они под твоего отца копают! Сейчас его карьера висит на волоске! – свистящим шепотом заговорила Тася. – Они начнут тебя спрашивать про лагерь, про отца, про его взаимоотношения с членами экспедиции… Знаешь, какие у них бывают хитрые вопросы. Одно неосторожное слово, и все! Ты и глазом моргнуть не успеешь, как наговоришь чего-нибудь лишнего.

– По-вашему, я, конечно, полный даун! Всю дезу на отца солью подчистую… адреса, явки, внебрачные дети, любовницы.

– О, боже! Митя, я так больше не могу! Это не ребенок, а какой-то Павлик Морозов! – прошипела Гронская.

– Девочки, не ссорьтесь! – прозвучал слабый голос Лобова. – Ребенок моей карьере никак не повредит. Хуже все равно уже не будет, – договорил он совсем обреченно.

Несмотря на протесты Алевтины, Тася все-таки проводила ее до сельсовета, но у входа девчонка уперлась и пошла на допрос одна.

Беседовал с ней не Кудимов, а другой, пожилой следователь с реденькими седыми усиками, до этого он снимал показания с деревенских, и вопросы его показались Але очень простыми, даже глупыми.

– Да успокойтесь вы! Мы просто болтали. Про экспедицию этот старикан меня вообще не спрашивал, – рассказывала она потом отцу. – Его почему-то зациклило на том, как мы с тобой в лесу застряли. Он все беспокоился, было ли мне холодно ночью в машине, или страшно одной, когда ты за трактором ушел, и сколько часов я там просидела, пока ты не вернулся.

– Умница! – вяло улыбаясь, похвалил ее Лобов. – И напрасно ты, Тасенька, волновалась… – Он обернулся к Гронской, но та лишь поджала губы и, похоже, нервничать не перестала.

Тем временем сам «старикан» докладывал Кудимову о проведенном допросе:

– По словам дочери, Лобов отсутствовал в машине примерно три с половиной часа. Я прикинул расстояние по карте. Теоретически за этот промежуток времени у него была возможность дойти до лагеря, и если предположить наличие второго комплекта ключей, он мог достать из машины находки, потом где-то их спрятать и договориться с трактористом, но…

– Что «но»?

– Юрий Юрьевич, с практической точки зрения все это чрезвычайно хлопотно и трудновыполнимо. И главное, где его мотив? Для начальника экспедиции пропажа золотых находок – настоящая катастрофа.

– Да, пожалуй, с мотивом тут непонятно… – протянул Кудимов.

– Зато он имеется у Шепчука. Вы бы видели, какую он докладную на институтского друга накатал по возвращении! Любо-дорого почитать. А ведь на почве неприязненных отношений, зависти человек может на многое пойти… И времени у Шепчука было достаточно, чтобы сначала подменить находки, а затем, воспользовавшись неразберихой, достать их и увезти в Новгород…

Кудимов поморщился:

– Это что-то из области фантастики, хотя проверять надо все. А что там наши криминалисты?

– В данный момент дактилоскопируют жителей деревни… На кузове автомобиля помимо отпечатков археологов они нашли чьи-то чужие пальчики. Проверяют.

– А вот вы, кажется, упомянули Гронскую, которая рвалась присутствовать на допросе дочери Лобова?

– Да-да, так и было. Но сама дочь категорически отказалась. Не волнуйтесь, Юрий Юрьевич, процедура была соблюдена – мы заранее привезли учительницу из соседнего села…

Кудимов его не дослушал:

– Что ж, если Гронская так рвется на допрос, то можно пойти ей навстречу. Уверен, этой даме еще есть что рассказать. – Майор бросил взгляд на часы. – Нет, пока повременим. Через двадцать минут у меня аспирантка.

– Тогда, если не возражаете, я пойду в лагерь к этим двум хворым… – сказал усатый.

Практиканта Гарика он допросил самым первым, а двух других, Вадима и Дениса, решил оставить на потом и не вызывать в сельсовет, а поговорить прямо в палатке, где они были размещены до окончательного выздоровления. «Парни и так настрадались, – подумал следователь. – Да уж, хорошая летняя практика у них получилась. Сами еле выкарабкались, а товарищ их – в цинковом гробу…»
* * *

– Скажи, Вадим, ты знал, где хранились находки? – усевшись на табуретку, спросил следователь и смущенно отвел взгляд от изрытого оспинами лица юноши, но тот, казалось, не испытывал никакой неловкости, сидел на раскладушке и грыз семечки.

– Ну, вообще-то нам об этом никто не говорил. Мы – землекопы, наше дело киркой работать, – после паузы заговорил молодой человек, демонстрируя полное равнодушие к предмету разговора. – Но, в принципе-то, надо быть идиотом, чтобы не догадаться. А где еще им храниться? Или в шкафу в кузове, или в палатке у Дмитрия Сергеевича. Хотя, знаете, когда заявился этот министерский…

– Шепчук, что ли?

– Ну, вроде Шепчук. Я думал, он специально за находками приехал, чтоб их в Новгород забрать… – сплюнув в кулак шелуху, ответил Вадим.

– А где хранились ключи от зажигания и от кузова «Урала», ты знал?

– Не знаю… в командирской палатке, но нам туда без разрешения заходить нельзя.

– И ты не заходил?

– Хм, а зачем? Мне без надобности.

– Вадим, скажи, ты помнишь, как уезжал Шепчук?

– Не-а, я тогда уже в отрыв ушел! – отправив в рот очередную семечку, сообщил юноша.

Следователь понимающе закивал.

– А вечер накануне помнишь?

– Да вроде… Вообще-то находки были первый класс. – Вадим перестал жевать и не без гордости сообщил: – Это, кстати, наш с Генкой участок был, ну, а потом…

– Что потом?

– Этот Шепчук притопал и нас всех зачекинил.

– Зачекинил? – переспросил усатый.

– Ну, застукал, когда мы с Кольшей и мужиками самогонку пили. Между прочим, нам было что отметить! Мы там две недели, как гасты, вкалывали… Тоже имеем право! – четко аргументировал свою позицию Вадим. Заметив, что пожилой следователь согласно кивнул ему в ответ, молодой человек приободрился. – А что? Я лично считаю, что все из-за этого чинуши. Из-за него Дмитрий Сергеевич на нас разозлился, поэтому прибежал и самогонку вылил. Тогда мужики окрысились, ну и… в отместку стянули у него коньяк. Правда, я не знал, откуда он у них взялся. Так бы и пить не стал… – замялся молодой человек.

«Тук-тук», – донеслось снаружи, и в палатку вошел Денис Кузнецов.

В отличие от Вадима оспа не оставила на его лице страшных отметин, хотя он тоже выглядел бледным и очень похудевшим.

– Простите, товарищ следователь, не разрешите войти? А то я что-то подустал стоять снаружи. Можно мне присесть?

Следователь поспешно кивнул, собирая бумаги.

– Конечно, конечно, присаживайся. Мы с Вадимом уже закончили. Давай сделаем небольшой перерыв, и я тебя поспрашиваю. Идет?

Как только следователь вышел, Дэн, крутя пальцем у виска, подскочил к Вадиму:

– Ты что, дятел, совсем ничего не соображаешь?! Зачем ты сказал этому деду про лобовский коньяк? Если вы его украли, то запросто могли и еще чего-нибудь стянуть…

– Похоже, блин, я лоханулся! – Вадик хлопнул себя по лбу и задумался. Он даже вздрогнул, когда в полумрак палатки ворвался солнечный свет, а вместе с ним и Алевтина.

В последние дни она часто навещала ребят, «подвизалась сестрой милосердия» – как она сама это называла.

В руках у девушки был термос с чаем и бутерброды.

– Между прочим, с докторской! – радостно сообщила она. – Вип-обслуживание номеров!

– Откуда такая роскошь?

– В деревню приезжал автомагазин.

– А че там вообще делается? – спросил Вадим.

– Все как всегда: отец лежит, Гронская шипит, Архипцев со шведом бухают, Калашина трясется перед допросом, а меня этот дед уже допросил. С виду вроде белый и пушистый, но я уверена, что мы все у него на подозрении. Кроме папы, само собой. Его же в лагере не было.

– С какой это радости? – удивились Вадим и Дэн. – Почему ты так решила?

– Это же очевидно, золото спер кто-то из деревни или из лагеря. И вообще вам не кажется, что все это… – она сделала выразительный жест рукой, – напоминает фильм «Мышеловка». Ну, по Агате Кристи, помните?

– Я не помню, – признался Вадим.

– Замкнутое пространство, все отрезаны от внешнего мира, все друг на друга смотрят косо и что-то подозревают. Короче, та еще атмосферка… – подытожила Аля. – Ой, про бутерброды-то я забыла! Вы лопайте, лопайте, я еще принесу. Может, потом вместе пойдем прогуляемся? – предложила она, посмотрев при этом на Дэна.

– Спасибо, добрый человек! – Вадим с аппетитом откусил бутерброд. – Но с прогулкой я – пас, неохота с такой рожей светиться. А Дэн по ходу уже нагулялся, целое утро где-то пропадал…

– Ты за меня не отвечай! – перебил его Денис и тоже угостился докторской колбаской. – С тобой, Алька, хоть на край света. Только ты подожди, пока меня дедуля поспрашивает…

Алевтина довольно кивнула. С ее точки зрения, из всей археологической компании Денис был самым нормальным парнем, с ним, по крайней мере, нескучно. Гарик еще за время карантина ей надоел. Ну а Вадим – странный какой-то, замороченный, день-деньской сидит в палатке, будто его к раскладушке прибили, а когда стемнеет, выходит…
* * *

– Денис, ты не удивился, когда получил сообщение от Дмитрия Сергеевича? Почему-у-у… – рот следователя широко растянулся, к усам прилипли пушинки одуванчика, и он оглушительно чихнул, – почему он обратился за помощью именно к тебе, к практиканту?

– Будьте здоровы, товарищ следователь. Сенная лихорадка? Может, гистаминчик предложить? – с сочувственной улыбкой спросил Денис.

Следователь затряс головой.

– Ладно, проехали, отвечаю на вопрос. Я не удивился, потому что связь тут ни к черту, я сразу понял, что шеф такие эсэмэски всем разослал. Понимаете, в Торнове мобильник – штука бесполезная. Правда, в хорошую погоду с утеса иногда можно дозвониться. Да и то больше намучаешься, чем поговоришь. Опять-таки с зарядкой проблема – только через генератор. Здесь даже не все носят с собой телефоны. Вот я и подумал, что Лобов всем такое сообщение отправил, чтоб хоть кто-нибудь откликнулся, и решил поехать ему навстречу. Поговорил с Калашиной, она ключи от «Урала» мне дала. У Маши тоже есть права, но машина тяжелая, не женская, к ней приноровиться нужно. Да еще ливень был жуткий. Короче, я решил сам. А на кузов в тот момент я вообще не смотрел, закрыт он или открыт. Обстановка не та. Про находки я даже не думал.

– А почему ты не сообщил об этом Архипцеву или Гронской? Где Всеволод был в это время?

– Не знаю, я думал, Калашина им скажет. Неохота было время терять. Хотя для очистки совести я заглянул в пару палаток, но Севу не нашел и поехал сам.

– Несмотря на плохое самочувствие? Ты ведь врач, неужели не понял, что ехать не стоит?

– Нет, меня потом накрыло, резко, уже в дороге.

– Ну, положим, проехал ты совсем немного.

– Да, это все деревья – растут где попало… – усмехнулся Дэн.

– А после столкновения? Подозрительные звуки, голоса слышал?

– Ой, и слышал, и видел. Это называется слуховые и зрительные галлюцинации и к делу не относится… Знаете, пограничное состояние, когда мгла чередуется с яркими вспышками. Люди, животные бегают вокруг, кричат, суетятся. Аффективная насыщенность. Одним словом, как под кайфом…
* * *

Кудимов выпрямился и хрустнул пальцами – рука устала писать с непривычки. Кому рассказать, не поверят, вести протокол приходится вручную! В городе все давным-давно про это забыли. XXI век, всеобщая компьютеризация. Но Красный Рыболов – не город. А в местном сельсовете – ни одной целой розетки. К тому же техника барахлит из-за скачков напряжения.

– Мария Геннадьевна, так вы сказали, что обстановка в лагере в тот день была довольно нервозная? – спросил майор, с ног до головы оглядев свидетельницу Калашину.

– Еще бы, – ответила та.

– Из-за чего?

– Сначала рабочие отказались копать под предлогом каких-то глупейших суеверий. Потом, несмотря на строжайший запрет, прямо на раскопе стали распивать самогонку…

– Так что же, в вашем лагере сухой закон?

– Нет. Просто нельзя распивать алкоголь в рабочее время на рабочем месте. – Девушка повела плечом. – Тем более что гость из Минкульта приехал… Дмитрий Сергеевич поэтому расстроился и вылил у них водку. То есть мы тогда все расстроились… – поспешно договорила она, сообразив, что ее занесло не в ту степь.

– Что ж, понимаю, с расстройства и в драку полезли. Впрочем, ладно… А когда вы снова вернулись в лагерь, кто в палатке находился? Гость из Минкульта?

Калашина сначала вспыхнула и что-то хотела возразить, но раздумала и просто кивнула.

– Это он вам сказал, чтобы вы убрали находки в несгораемый шкаф?

– Нет, Дмитрий Сергеевич.

– А что же он сам не убрал?

– Он был занят, разговаривал с Леонидом Аркадьевичем.

– Скажите, Мария, почему было выбрано такое странное место для хранения находок?

– Так Гронская предложила. Я это точно помню, – выпалила Калашина.

Майор усмехнулся. Все мысли девушки легко читались на ее лице. И Кудимов прочел, что Лобова она выгораживает, а вот с его сожительницей особенно не церемонится.

Хрестоматийный набор мимических движений. Хитрить Калашина не умела, поэтому глаза на Кудимова не поднимала, отводила взгляд в сторону, взмахивая длинными, чуть подкрашенными ресницами…

«Ничего не скажешь, красивая девушка», – отметил про себя Юрий Юрьевич.

Что же касается того, как оно было на самом деле, то майор уже давно и в красках представил себе эту сцену после драки. Очевидно, министерский гость, сославшись на нездоровую обстановку в лагере, которую, по сути, он сам и спровоцировал, предложил Лобову увезти находки в Новгород, на что тот ответил отказом и по-тихому велел аспирантке убрать их с глаз долой.

– Мария, значит, вы по просьбе Лобова взяли золотые находки и отнесли их в несгораемый шкаф? А вы уверены, что закрыли его на ключ? Ведь вы сами говорили, что в тот момент все были несколько расстроены, то есть взвинчены. А когда человек нервничает, то может что-то и упустить…

– Ну, знаете! Не до такой же степени! Я совершенно точно помню, что положила сверток на нижнюю полку и закрыла. Там еще замок тугой.

– Вы разворачивали сверток перед тем, как его отнести? Какого он был размера?

– Нет, не разворачивала, кажется… – Маша задумалась и показала, какой размер был у свертка. – Небольшой, но тяжелый, из-за кубка. Он один весил три килограмма восемьсот граммов, а еще монеты, поясная бляха… Когда мы все взвешивали, получилось – четыре сто.

– Что ж, значит, не разворачивали… – протянул Кудимов и внимательно посмотрел на аспирантку. – Тогда давайте вместе порассуждаем. Если предположить, что в крафтбумагу была завернута четырехкилограммовая гиря примерно такой же формы и размера, а не золотой артефакт, то вы и ее могли отнести в сейф и запереть на ключ.

Маша подняла на Кудимова полные ужаса глаза, часто заморгала, потом качнулась на стуле и, взмахнув тонкими загорелыми руками, кулем осела на землю.

– Что с вами?! – выкрикнул Юрий Юрьевич, хотя и так стало понятно, что со свидетельницей приключился обморок. Просто такого он не ожидал. Вскочив на ноги, он обежал стол. Графина с водой в комнате не оказалось, он достал из кармана фляжку с коньяком и наклонился над лежащей девушкой.

«Только этого мне не хватало! А может, она притворяется? Красивая все-таки девушка. Но вдруг сюда сейчас кто-то войдет?» – Кудимов не успел подумать, как мысли его материализовались.

Первым в комнату вошел пожилой усатый следователь, вторым (о, боже!) какой-то незнакомый упитанный турист в темных очках.

– О! Простите, – пролепетал он, увидев майора юстиции в пикантной позе.

Усатый тоже смутился.

– Бросьте вы! У нее обморок! – скрежеща зубами от злости, выдавил Кудимов. – Принесите воды!

Совместными усилиями Калашину привели в чувство, допрос пришлось прервать.

«Нелепица! Глупость! Сцена из сериала!» – все еще крутилось в голове старшего следователя, когда незнакомец снял очки и представился по всей форме:

– Капитан Неверов, Сочинское ГУВД.

По большому счету, если бы не эта сцена, свидетелем которой стал сочинский капитанишка, то Юрий Юрьевич даже разговаривать бы с ним не стал, а отправил бы незваного гостя восвояси, не вдаваясь в детали.

«Пусть этот Неверов расследует все, что ему хочется, но только у себя, на своей территории! Мыслимое ли дело, не согласовав, включать кого-то в состав моей группы!» – возмущался про себя Кудимов, вслух сказав:

– Не стану скрывать, капитан, я не рад, – и принялся читать переданный Неверовым запрос об обмене оперативно-следственной информацией между двумя управлениями, на котором стояли подписи двух начальников.

Однако сочинец оказался шустрым и застрочил, как из пулемета, что привез отчет вирусологов, что сам не рад «вторгаться со своим уставом в чужой монастырь», но, дескать, информация у него архиважная, и между делом, которым в настоящее время занимается он, и тем, что поручено Кудимову, имеется тесная связь.

– Тут серия, понимаете, товарищ майор, серия! Четыре жестоких отравления за последние десять месяцев! И как ловко исполнены! Комар носа не подточит! Преступник очень хитер, просто-таки коварен…

Кудимов, поморщившись, сделал знак капитану, чтоб тот остановил свою говорильню, и углубился в отчет вирусологов.

Если бы не строгий канцелярский слог отчета, изобилующий специальными терминами, то Кудимов подумал бы, что читает какой-то научно-фантастический роман. Выводы, сделанные вирусологами, хоть и были оформлены в осторожные, обтекаемые формулировки типа «допуская вероятность варианта Х, было бы неверным полностью исключить вариант Y», все же казались совершенно нереальными. Так что Юрию Юрьевичу потребовалось немало времени, чтобы как-то осмыслить и переварить новую информацию.

На мгновение он оторвался от бумаг, качнув головой в такт своим мыслям:

– То есть, по сути, никакой эпидемии не было, а имело место отравление…

Этого оказалось достаточно, чтоб сочинский «пулемет» застрочил с новой силой:

– Так и я о том же! Конечно, отравление!

Далее последовала история обнаружения трупов Дмитриевой, Жарко, затем Тарасова и Шестопала, а также рассказ о вмешательстве отставного подполковника Торопко, благодаря которому выстроилась версия об отравителе.

– Это дает нам основание предполагать, что археолог Лобов находится в большой опасности и может явиться следующей жертвой. Преступник затаился и, так сказать, занес над ним свой дамоклов меч. Он просто ждет удобного случая! – закончил Неверов, с трудом переводя дух.

– Вам бы романы писать, – криво улыбнувшись, остановил его Кудимов, ему этот Неверов откровенно не нравился, раздражала его южная напористость и склонность к пафосным литературным выражениям. Однако следовало признать, что в словах капитана имелось рациональное зерно. Его версия о серии отравлений была интересной, хотя до конца не выстраивалась, провисала…

– Ладно, опустим пока техническую сторону преступления… – начал рассуждать Кудимов. – И все же почему в ожидании удобного случая, как вы сами выразились, преступник между делом отравил пятерых невиновных людей? Ведь погибшие землекопы никак не связаны с тем давним делом, их подписи не значились в материалах.

Неверов сокрушенно покачал головой и ответил не сразу.

– Не знаю, товарищ Кудимов.

– Ну а как вы можете объяснить то, что преступник отказался от уже опробованного им метанола?

– Юрий Юрьевич, я ж говорил, что некоторые вопросы остаются пока без ответа. Хотя, погодите, – встрепенулся сочинец, – если отравитель отказался от привычный схемы, выбрал, так сказать, новый убийственный способ, то случайные жертвы объяснимы. У него промашка вышла…

Кудимов задумался, прикрыл глаза, от жары гудела голова, отказывалась работать, он устал и хотел поскорее выставить сочинца из комнаты, но вместо этого сказал:

– И все же ваш рассказ совершенно не увязывается с кражей золотых находок.

– Вообще-то про кражу я только в Новгороде узнал, но можно и ее обмозговать…

– Обмозговать, – повторил или передразнил его майор, – тут многое придется, но не сейчас. По этому эпизоду – целый букет подозреваемых! И у каждого прослеживается свой мотив. Деньги, ревность, неприязненные отношения на почве зависти…

– Простите, товарищ майор, что перебиваю, но забыл доложить, – внезапно воодушевился Неверов. – Я же когда в Новгороде два дня куковал, успел поработать с личными делами археологов. Конечно, доказательная база хромает. Но тут, знаете, усматриваются определенные совпадения. Пол, возраст, место рождения. И, главное, имя! – Неверов принялся загибать пальцы, а майор, едва не потерявший нить разговора, внимательно на него уставился и не стал перебивать. – Что касается паспорта, то уж мы-то с вами знаем, что в паспортных столах творилось в лихие 90-е. За деньги можно было все что хочешь написать. Кроме того, опросив соседей в Черном Броде, наши опера составили словесный портрет, так как все фото при пожаре сгорели. Надо сделать поправку – за столько лет женщина изменилась. Но общие внешние параметры условно соответствуют.

– Что же мы ей предъявим? Доказательств-то против нее у нас нет, – спросил Кудимов, его усталость как рукой сняло.

– Да надо хватать ее и допрашивать, в чем-нибудь сама проколется, – сверкнув золотой коронкой, улыбнулся Неверов.
27. Вновь открывшиеся обстоятельства

Лес был тихий, пахло сыростью и стоялым болотом. После дождя на заросшей травой тропинке кое-где стояли лужи, в них, точно гигантские змеи, извивались корни деревьев. Лесная чаща манила загадкой. Тяжелые капли соскальзывали с листьев на лицо Алевтины, она смеялась, болтала без умолку и вообще пребывала в самом прекрасном расположении духа.

Еще бы! После таких-то слов!

«Никогда бы не подумал, что тебе всего пятнадцать. Ты не похожа на своих сверстниц», – сказал ей Дэн, а потом еще прибавил, что таких, как она, он никогда не встречал.

Алька вдруг осознала, что впервые в жизни оказалась в такой глуши, вдали от города, от людей, и впервые гуляет с таким взрослым парнем. «На сколько лет, интересно, он меня старше? Лет на десять или даже больше? Впрочем, какая разница». Она уже в красках представляла, что будет рассказывать подружкам по возвращении в Москву, в то же время не переставая болтать.

Денис шел сзади, слушал ее, не перебивал и улыбался.

Аля нагнулась, чтоб зашнуровать кроссовок, внутри которого хлюпало целое море – ноги она промочила, еще когда они шли через поле. В кармане звякнул мобильный.

– Уау-у-у! Да тут связь есть! – воскликнула она и остановилась, листая бесконечный список полученных эсэмэсок.

Ей писали из школы, с курсов, ребята из дачной компании и, разумеется, мама. Содержание маминых посланий Алевтина знала заранее и оставила их на потом. Но больше всего ее заинтересовало последнее сообщение – оно было от Валерия Петровича Торопко.

– Понима-а-ю. Тут хоть потоп, но залайкать фотку надо по-любому, – пошутил Дэн и, обогнав ее, зашагал вперед.

– Можешь смеяться сколько угодно. Между прочим, мне пишет один знакомый сыщик! – с жаром возразила Аля, проглядывая текст сообщения. – Говорит, что это очень важно и срочно!

Дэн остановился у гигантского поваленного дерева, лежащего поперек тропинки. Он почти сливался с сумраком леса.

– Постой-ка здесь, – с прежней ироничной улыбкой сказал ей Дэн и сошел с тропинки в сторону. – Сейчас будет сюрприз…

– Ты куда? – крикнула Аля, но Денис уже растворился среди зарослей дикой малины.

И тотчас оттуда с пронзительным криком вылетела большая птица. Аля отшатнулась и завертелась на месте, оглядываясь вокруг.

– Дэн! Ау! Ты где?

Прошло несколько минут, она даже немного струсила, прежде чем Дэн снова возник перед ней, держа в руках букетик ландышей…

– Это тебе!

– Ой, спасибо, – просияла Аля.

– Как они поздно здесь цветут. У нас в апреле за ними в лес ходили. Моя мама их очень любила.

– Почему ты сказал «любила»? Она что… – Алевтина запнулась, не решаясь произнести страшное слово «умерла».

Дэн кивнул:

– Скоро год будет, как ее не стало.

– Прости, Дэн, я тебе очень сочувствую. А папа твой жив?

– Давай об этом не будем, – отмахнулся Денис. – И вообще… конный пешему не товарищ. У тебя и отец жив-здоров, и теперь целых две мамы.

Алька вспыхнула:

– Не говори так! Никогда! Я эту Гронскую терпеть не могу, убить ее готова! Прилипла к папе, как пиявка! – Ее звонкий голос разнесся эхом по лесу.

– Напрасно ты так! Гронская – непростой человек, может, даже опасный! С ней поосторожнее надо.

– Это еще почему?

– Хм. Из-за Марьи Геннадьевны!

– При чем здесь она?

– Ревность – штука страшная. Кто знает, на что способна обиженная женщина…
* * *

После ухода Таси Лобова терзали нехорошие предчувствия. «Как-то странно все это. Вроде бы всех уже опросили, и его, и Тасю тоже, и дело идет к вечеру… А тут вдруг являются эти трое и просят ее снова пройти к следователю. Но, главное, КАК просят! И Тасенька, безмолвная, тихая, покорно встает и уходит…»

То, как они обратились к ней, Дмитрию Сергеевичу совсем не понравилось, но стоило ему поинтересоваться, в чем, собственно, дело, как прозвучал ответ:

– Идет следствие. Вы не волнуйтесь, профессор. Побудьте здесь.

Как только полицейские ушли, Лобов вскочил и нервно заходил по палатке, цепляя макушкой брезентовый потолок. Глухое безразличие, апатия, парализовавшие его в последние недели, внезапно исчезли, способность здраво мыслить наконец снова вернулась к нему, но в то же время появилось щемящее чувство тревоги, от которого Лобову неудержимо захотелось выпить. Вспомнив про коньяк – пара бутылок должна была остаться, – он заметался в поисках, заглядывая во все углы.

«Куда, интересно, он делся? Вот так всегда! Господи! Как все скверно! И где, в конце концов, Алька? Сказала, на пять минут, а уже три часа, как ее нет… Господи! Сегодня еще Лена звонила. Прорвалась-таки! Для таких, как она, трудности со связью – не преграда». – В смятении Лобов выскочил из палатки и тут же столкнулся с дочерью.

– Алька, ты ушла три часа назад! Неужели сложно предупредить? И почему на тебе моя куртка?

Дочь молчала, отводя в сторону взгляд.

– Может, ты удостоишь меня ответом?! – настаивал Лобов.

– Отвечаю. Во-первых, когда я уходила, тебе было совершенно безразлично, ушла я на три минуты или на три дня, во-вторых, я взяла твою куртку, потому что в лесу сыро, – произнесла она чуть слышно, на лице дочери застыла обида. Это выражение Лобову было отлично знакомо, Алька напомнила ему бывшую жену.

– Ты знаешь, что завтра сюда приедет Лена и увезет тебя в Москву? – сказал Лобов.

Но дочь, пропустив его слова мимо ушей, зашла в палатку и, усевшись на раскладушку, стала снимать кроссовки.

– Алевтина!

– Ноги промочила, хочу в сухое переобуться, – не моргнув глазом, заявила она и продолжила: – А ехать я все равно никуда не собираюсь.

– Лобов, Дим, ты у себя? – прозвучал снаружи голос Архипцева.

– Да, Всеволод Иванович, он тут, пожалуйста, заходите! – И голос, и интонация дочери мгновенно переменились.

– Что, Димыч, все печалишься? – качнувшись, пробасил Архипцев.

– Да ты никак снова принял! – заметил Лобов. – Может, со мной поделишься?

– У меня только вот это… – Архипцев поставил перед шефом бутылку местной водки с многообещающим названием «Бодрая». – Я, собственно, зачем пришел-то… Хватит, Дим, себя во всем винить! Этот следак, похоже, другого виноватого нашел! Знакомьтесь, товарищ начальник, вор-рецидивист Архипцев. – Всеволода качнуло, но Лобов его поддержал. Сидевшая рядом Алевтина навострила уши. – Представляешь, следак раскопал историю про кредит. А еще разнюхал про то, что я тот крест дедов, помнишь, продал… Так что вот вам мотив и связь с черным рынком. Архипцев спер чашу, чтобы с кредитом рассчитаться. – И он беззвучно засмеялся.

– Брось, Сева, ты не прав. У тебя устаревшие сведения, – возразил Лобов. – Представь себе, что двадцать минут назад явились трое и буквально конвоировали Тасю. А я тут сижу и ничем не могу ей помочь. Боже мой! Что за чушь! Неужели они ее подозревают?!

– И правильно делают!!! – вскакивая на ноги, закричала Аля. – Потому что это она во всем виновата, твоя любезная Тасенька!

Лобов с Архипцевым ошарашенно уставились на нее.

– Да-да-да! Она двуличная, хитрая, лживая!!! – захлебываясь, кричала Аля. – Что ты вообще о ней знаешь! Ведь это у нее хранились ключи от машины! Только она могла… – кричала Аля, но вдруг, словно споткнувшись на полуслове, продолжила более сдержанно: – И вообще, мне срочно надо поговорить со следователем!

– Для чего?

– Надо, значит, надо! У меня очень важная информация! – глядя прямо в глаза отцу, заявила Алевтина.

– О чем ты? Это бред какой-то! Севка! А ты чего молчишь?! Где мои сигареты?! Подожди! Аля, дай куртку! Где ты ее так промочила?! – затараторил Лобов, заспешил, схватил куртку, не сразу попав в рукава, надел, принялся похлопывать себя по карманам, рука его привычно скользнула в один из них за сигаретами.

– Ой! Что это? – Лицо Дмитрия Сергеевича изменилось, он застыл как вкопанный – на его ладони блеснула монета с Константином Великим.

– Бог ты мой! Как это? – вырвалось у Архипцева.

– Хороший вопрос! – словно не веря своим глазам, проронил Лобов. – А знаешь что… Ровно три часа назад этой монеты тут не было. Я всю куртку перетряс, когда курить выходил и табак из карманов вытряхивал.

– А дальше что? Где висела твоя куртка? – спросил Сева, из-за его спины выглянула Алевтина.

– Не понимаю. Откуда же она взялась? Ведь я куртку надевала…

– И?

– …и к ребятам заходила.

– К Гарику?

– Нет, к Вадиму с Дэном.

– А потом? Ты руки в карманы засовывала?

– Вроде да, но мне кажется, что ее там не было…

– Значит, эту монету кто-то мог незаметно подбросить… – многозначительно сказал Архипцев и потянулся, чтоб ее взять, но Лобов резко отвел его руку в сторону:

– Нет, погоди, Сев! Давайте-ка уберем монету в пакет и отдадим, кому следует. Надеюсь, там будут отпечатки пальцев…

– …кого угодно, – вставила Аля.

– Нет, – качая головой, перебил ее Сева. – Митька, а ты прав! Ведь в камеральной Гронская работает только в перчатках.

– Не будем терять время! – сказал Лобов. – Пошли в деревню, там профессионалы сидят, они все и проверят.
* * *

ОТ МИКИФОРА К ОКСЕНЬЕ.
 

Если поймали Матфейца, хорошенько закуйте его, а цепей уж сумейте раздобыть, да прикуйте в пивном погребе. И поручи Кснятинцу, пусть его стережет…
 Грамота 411, Троицкий раскоп, XV в.

Перед сельсоветом топталось несколько человек. Кто-то курил, кто-то просто стоял. Приглушенные разговоры перемежались смешками – следственная группа отдыхала в ожидании новых распоряжений шефа.

Подойдя ко входу, Дмитрий Сергеевич, опередив Севу и Алю, выступил вперед:

– Добрый вечер. Мне нужен следователь Кудимов. Я хочу сделать заявление!

Голоса тотчас затихли.

– Кудимов сейчас занят, – ответил кто-то из оперативников. – Придется подождать.

– А кто тут капитан Неверов? – прозвучал звонкий голос Алевтины. Собравшиеся перевели взгляды на нее.

Лобов, мгновенно сообразив, что это имя ему знакомо, ошарашенно уставился на дочь.

– Так вам кто нужен-то? Если Неверов, то это я. – Со ступенек навстречу Але поднялся мужчина с сильно загоревшим лицом. – Вы, что ж, все ко мне или только девушка? И откуда вы про меня знаете? – с удивлением спросил он.

– От Торопко Валерия Петровича… – немного оробев, ответила Аля. – Можно вас… – Она отошла в сторону, чтоб остальные не услышали их разговора, и продолжила почти шепотом: – У него для вас информация. Что-то очень, очень важное и срочное! Мне он ничего не сказал, только попросил, чтоб вы с ним немедленно связались. Правда, я не знаю, как вы это сделаете. Тут ведь ничего не работает.

– Об этом, девушка, не беспокойся, – улыбнулся Неверов. – Телефонисты только что были и наладили местный телефон. А тебе – спасибо.
28. Не месть, а возмездие!

К ОЛИСЕЮ ГРЕЧИНУ. […]

Тут войдет Гавко-полочанин. […] Спрашивай у него, если он видел, как я Ивана арестовал. Поставь его перед свидетелями. Как он тогда скажет?
Фрагмент грамоты 502, Троицкий раскоп, XII в.

Уже ночью в штаб доставили двух практикантов, Дениса и Вадима, которых решили допросить одновременно. Хотя допрос одного из них носил чисто формальный характер, но во избежание эксцессов Кудимов пошел на хитрость. В сельсовете были устроены две комнаты для допросов. В ту, где раньше размещалась библиотека, отвели зевающего Вадима – с ним работал седовласый дед. В соседней комнате, с большим письменным столом, на котором сверкал только что доставленный из города телефон-факс, расположился Кудимов, а напротив него на скрипящем стуле устроился Денис.

С согласия Юрия Юрьевича капитан Неверов мог присутствовать на допросе обоих фигурантов.

– Если по ходу у вас появятся какие-то соображения, капитан, то есть будет что сказать по существу, то подайте мне знак. Или моему коллеге. И прошу, Неверов, не надо самодеятельности, разных театральных эффектов. Надеюсь, вы меня поняли, – предупредил его Кудимов, чувствуя, что у сочинского сыщика, как говорится, свербит в одном месте. – Отправляйтесь сначала к ним. – И он кивнул в сторону библиотеки.

– Есть, – подчинился Неверов.

Несмотря на усталость, Юрий Юрьевич чувствовал прилив сил, у него проснулся следовательский азарт. И он приступил к допросу. Привычно зачитав полагающийся абзац о том, что каждый гражданин согласно Конституции имеет право не давать показания против себя, Юрий Юрьевич аккуратно разложил перед собой бумаги и едва открыл рот, чтобы задать первый вопрос, как в комнату вошел Неверов и, глупо улыбнувшись, устроился на скамейке в углу.

– Итак, для протокола, повторим паспортные данные… – начал Кудимов, бросив недовольный взгляд на сочинца.

Дэн послушно кивнул.

– Кузнецов Денис Андреевич…

– А теперь, Денис Андреевич, объясните мне, пожалуйста, откуда на этом предмете взялись ваши отпечатки пальцев? – И Кудимов ловким движением извлек из кармана прозрачный полиэтиленовый пакет.

– А что тут удивительного? Я держал эту монету в руках. Кстати, поздравляю, что вам удалось найти пропавшее. Но я не единственный, кто ее разглядывал. Другие ребята тоже смотрели, наверняка и их отпечатки есть…

– Ошибаетесь, Кузнецов, – произнес Юрий Юрьевич с иезуитской улыбкой. – Да будет вам известно, что монета, как и прочие золотые находки, прошла первичную обработку в камеральной лаборатории, чистку, полировку и так далее. А там принято работать в перчатках, так что кроме ваших пальчиков, Кузнецов, на монете… – не торопясь, продолжал следователь, решив скрыть, что там есть и отпечатки Лобова, ведь тот вытащил ее из кармана.

Но тут внезапно из своего угла сорвался Неверов и сделал именно то, от чего его предостерегал Кудимов.

– Кузнецов, говоришь? – подскакивая к молодому человеку, рявкнул капитан. – А мне думается, что Шамкин!

– Какой еще Шамкин? Что за ерунда? – вскинул брови Денис.

– Брось! Андрей Шамкин – твой отец!

Дэн часто заморгал.

– Капитан, что вы себе позволя… – привстал из-за стола Кудимов.

Но Неверов, зависая над Кузнецовым и перейдя на крик, его не услышал:

– Что же ты к родному отцу так неуважительно?! Иван, не помнящий родства… Полжизни под другой фамилией живешь! Это ты сам или мать так решила? Смотрите-ка, какая предусмотрительная женщина, Кузнецова Наталья Львовна. Сама от позора сбежала и сынка хотела своим крылом укрыть. – В этот момент Дениса словно передернуло, он закрыл глаза и попытался отстраниться от Неверова, но тот наседал. – Вот на Черном Броде чужие люди об отце твоем все еще судачат. Они-то помнят, кто проклятый клад нашел. А ты, значит, забыл! Все забыл! Стер с подкорки! Просто-таки выкинул своего родителя из памяти.

– Я ничего не забыл… – едва слышно проскрежетал Денис. На лице его разом сменилась целая гамма чувств. – Не смей, подонок, говорить о том, чего не знаешь! Не смей!!! Ты не знаешь!!!

– Нет, знаю!!! – рявкнул Неверов. – Знаю, что это ты Тарасова отравил! И Дмитриеву. И Жарко. И даже знаю, как ты это сделал! Метанолом напоил! Тоже мне, химик-любитель! Ничего оригинального!

– Ой ли? – с гадкой улыбочкой произнес Кузнецов.

Кудимов сделал стойку – пришлось признать, что тактика, выбранная сочинцем, оказалась действенной.

– Что ж, кое-чего мы действительно не знаем, – подхватил он инициативу. – Вот и расскажите нам, почему вы отказались от уже опробованного средства, почему здесь применили другое отравляющее вещество? И откуда его достали?

– Ладно… – сказал Кузнецов, но тут же замолчал.

Неверов в ожидании настороженно заходил кругами вокруг него. Майор тоже ждал, боясь случайным жестом или словом как-то помешать наметившемуся признанию.

Прошла секунда, три, пять… и Кузнецов заговорил:

– Год назад умерла моя мама. Умирала долго, тяжело. Онкология. Это, в общем, было предсказуемо, учитывая то, что она пережила. Мама не любила вспоминать прошлое. Черный Брод стал для нее адом, она сбежала оттуда, начала новую жизнь, верила, что у нас с ней есть шанс. Один Бог знает, чего ей это стоило. Смена документов, переезд в большой город, вонючие коммуналки, поиск работы… Иногда нам с ней просто жрать было нечего. Но золотой отцов крестик на хлеб мы менять не стали. Ведь это единственная память, что от него осталась. Хотя мама не хотела, боялась вспоминать, тем паче когда второй раз замуж вышла. Отчим, конечно, старпер был и козел конченый, земля ему пухом, но зато с его помощью я и в мед поступил, и подработку неслабую нашел. Без связей туда ни-ни, никого…

«Как обманчива внешность… – размышлял Неверов, слушая это странное признание, которое больше напоминало историю жизни, да еще какой жизни. – Кто бы мог подумать, что все это рассказывает молодой парень. Ведь ему едва исполнилось двадцать восемь. Двадцать восемь лет, и девять трупов! Как это возможно?!»

– А лично я всегда помнил отца. Детская память – штука преотличная. Мне ведь тогда одиннадцать лет было. Прикиньте! Какие детские впечатления. Отец мне сказал: «Пойди погуляй», а сам за ружье и в сарае закрылся. Потом – чпок, и привет. Нет, я все помню, ничего не забыл. Особенно когда ваша ментовская свора у нас в доме орудовала. Весь тот позор у меня на подкорке будто каленым железом выжгли! – Кузнецов переключился на события семнадцатилетней давности и стал в мельчайших деталях рассказывать про тот день, когда его отец вернулся из леса и принес золотые изделия, замотанные в старое верблюжье одеяло, а мать вскрикнула: «Откуда?» и остолбенела.

Кудимов украдкой бросил взгляд на часы:

– Кузнецов, давайте ближе к делу. Где вы доставали отравляющие вещества?

Но тот даже не посмотрел в его сторону и продолжал о своем:

– Ничего прекраснее я в своей жизни не видел! Этот жалкий викинг и его золотишко, которое Лобов наковырял, ни в какое сравнение не идут с папиными сокровищами! Но как же! Ведь тут работают профессионалы, у них научный подход! А отец мой, видите ли, неотесанный любитель! Черный копатель! Расхититель госценностей, осквернитель памятников! – зло выкрикивал Кузнецов. – Пусть у него не было диплома! Но зато у него было чувство земли! Отец сквозь землю умел видеть!

– Кузнецов, отвечайте, были ли у вас сообщники? И с чьей помощью вы доставали отравляющие вещества? – снова задал вопрос Кудимов.

– Места надо знать!

– Кузнецов, я повторяю…

– Вы про метанол спрашиваете? Так этого добра полно на каждом углу и в любом количестве. – Откинувшись на спинку стула, Денис насмешливо улыбнулся. (Неверов тотчас заметил резкую смену настроения у допрашиваемого. Впрочем, такое довольно часто бывает.) – А вот чтобы раздобыть ОВИ-14, пришлось немного попотеть! Там в лаборатории строгий учет.

– Что такое ОВИ-14? И где строгий учет?

– Где-где, в секретной лаборатории одного закрытого НИИ. Чего ж сами-то не выяснили? Времени было предостаточно. Или слабо? Так даже неинтересно. Надо хоть когда-нибудь свою задницу от стула отрывать. – В голосе Кузнецова буквально вибрировала насмешка.

– Прекратите паясничать, – резко оборвал его майор и продолжил сыпать вопросами про лабораторию, институт и тайник с находками, о которых Кузнецов не сказал ни слова.

«Сначала надо бы его выслушать, дать выговориться, а уж потом давить… Майор избрал плохую тактику», – сообразил Неверов и решил вмешаться.

– Значит, Кузнецов, если я правильно тебя понял, ты задумал отомстить за отца? План мести у тебя родился давно, но пока была жива мать, ты выжидал. Еще, наверное, готовился, собирал информацию. Но действовать начал после смерти матери? Так?

Смерив глазами сочинца, Денис усмехнулся:

– Соображаешь! Только не мести, а возмездия. В остальном все правильно. Зачем маму тревожить. Она – святая женщина, не то что эти две нимфоманки из «Галеона». Гиперсексуальность в период климакса ведет к случайным, я бы даже сказал, беспорядочным связям. А вы разве не в курсе, что повышенное либидо опасно для жизни? – спросил Кузнецов и сам засмеялся над своей шуткой.

Потом все так же без тени сожаления он заговорил о других своих жертвах. В его словах не было и намека на раскаяние, на угрызения совести. Очевидно, что умершие по его вине люди не являлись ему во сне. О Тарасове и Шестопале он лишь упомянул, причем на какой-то веселой ноте, и перешел к недавним событиям. Конечно, деревенских землекопов Кузнецов травить не хотел.

– А не надо было брать чужое! Коньяк-то они украли из палатки Лобова, – объяснил Денис и рассмеялся. В какой-то момент он вообще сделался очень веселым и смешливым, но рассказ продолжал. Целью его был Лобов, однако подобраться к нему оказалось сложнее, чем он предполагал. Действовать пришлось экспромтом, вот и произошла ошибка. Он лишь примерно знал, как действует новый препарат, однако для себя дозировку рассчитал абсолютно точно.

– Не ошибается только тот, кто ничего не делает! – нравоучительно заключил он и закатился от смеха, да так, что закашлялся и попросил воды.

Кудимов еле сдержался, чтоб его не послать, не в силах больше смотреть на это «юмористическое» представление, он подал знак Неверову и отвернулся к темному окну. Капитан ринулся к своей скамье, где у него стояла бутылка с минералкой. Денис же, согнувшись пополам и все еще продолжая давиться смехом и кашлем, выхватил что-то из кармана ветровки и проворно сунул в рот.

– Так где же вы спрятали золотые находки? – повторил вопрос Кудимов.

– Хрен тебе, а не золото, – выпив воды, ответил Дэн уже безо всякого смеха. – Вот пусть Лобов и ищет, и вы вместе с ним лопатами поработайте.

– Прекратить хамство! – оборвал его майор.

– Ори не ори, а не достанется вам ничего… не найдете… я хорошо его спрятал… я все сделал… все, что наметил… – после паузы отрывисто заговорил Денис. В этот момент лицо его перекосилось, подбородок повело в сторону, мышцы на шее напряглись, дыхание сделалось хриплым. – Еще… всего одна… минуты-ы-ы-ы-ы-ы… – успел проскрежетать он, пока судорога не свела все его тело, а из груди не вырвался жуткий звериный рык.

– Он что-то проглотил!!! – Неверов навалился на Дэна, пытаясь разжать ему челюсти.

– Быстро!!! Врача!!! – завопил Кудимов.

Дверь с грохотом распахнулась, влетевшие в комнату оперативники бросились на помощь сочинцу. Но тело преступника затряслось, как под ударами, заходило в чудовищной судороге, лицо исказила сардоническая улыбка. Все усилия оказались напрасны. Через несколько минут все было кончено, эксперт-медик констатировал смерть:

– Полагаю, это яд из разряда цианидов… Впрочем, вскрытие покажет.

– С ядами этот парень был на «ты», – вытирая со лба пот, подытожил Неверов.

Всю ночь Юрий Юрьевич промучился без сна, размышляя над тем, что и как доложить начальству. Ведь дело, в общем-то, раскрыто. Однако самоубийство подозреваемого на допросе – такое в практике майора случилось впервые – событие скверное, и информация может просочиться в прессу… Но главное, где золотые артефакты? Без них в город лучше даже не возвращаться…
29. In terra veritas

НАКАЗ ОТ ПОПАДЬИ ПОПУ.

То, что у тебя произошло, дошло до Онании, и теперь это разносит Кирьяк.
Фрагмент грамоты 913, Троицкий раскоп, XII в.

– В газете «Новгородские вести» в криминальной колонке хвалят высокий профессионализм и оперативность сотрудников группы Ю.Ю. Кудимова, тут еще с ним интервью приводится, – поправляя очки, зачитала Елена. – «Несмотря на страшную занятость, Юрий Юрьевич нашел время и любезно согласился ответить на вопросы нашего корреспондента…»

– Еще бы! – вставил Торопко, у него в руках тоже была одна из многочисленных газет, которыми всех щедро наделила Алевтина. Накануне она скупила почти весь ассортимент столичных и региональных изданий, которые на все лады обсуждали громкую детективную историю, произошедшую в торновской археологической экспедиции.

– Следователь признался, что с таким запутанным делом столкнулся впервые, – сказала Елена. – «Было непросто, но мы справились, преступление раскрыто. Это приятно вдвойне накануне нашего профессионального праздника». А что это за праздник?

– 25 июля – День работника СКР, – пояснил Валерий Петрович. – Вот ведь жук, ни слова о Неверове не сказал.

– И обо мне, кстати, тоже! – возмутилась Аля.

– А у вас, Лидия Борисовна, что пишут? – обратилась Елена к сидящей рядом свекрови.

– «В начале недели в городской администрации состоялась необычная пресс-конференция, в ходе которой исполняющий обязанности руководителя следственного управления СК РФ по Новгородской области ознакомил представителей СМИ городов и районов, входящих в зону оперативного обслуживания, с результатами работы следственной группы Кудимова…» Нет, это какая-то абракадабра! Как можно так писать! Ничего же непонятно! – брезгливо морщась, возмутилась свекровь.

Вообще-то на даче в Абрамцеве Лидия Борисовна Лобова была очень редким гостем. Давно возложив все заботы о своей собственности на невестку, сама она предпочитала санатории, но сейчас, поддавшись общему ажиотажу, приехала и с нетерпением ожидала рассказа из первых уст. Все ждали Лобова, который обещал сюрприз.

– Леночка, ну что же Митя так задерживается, ведь мы все его ждем? – спросила Лидия Борисовна.

Бросив взгляд на накрытый стол, Лена хотела ответить, что Митя задерживается всюду и всегда, вне зависимости от того, сколько человек его ждет, но не решилась при свекрови и гостях. Гостями были Валерий Петрович и его супруга Светлана. Их пригласила Аля, это она выступила инициатором «посиделок», приурочив их к большому телеинтервью Лобова, которое в тот вечер должны были показывать по каналу «Культура». Впрочем, записали его еще вчера, но Дмитрий Сергеевич все равно укатил в Москву и теперь опаздывал.

– Смотрите-ка, а вот в этой газете помимо подвигов майора Кудимова пишут о… – подала голос Светлана, – минутку, сейчас найду. «Руководитель экспедиции профессор Лобов уверен, что торновская находка – это лишь начало, впереди нас ждет множество новых чудесных открытий. «Чудом является и то, что я сейчас держу в руках этот византийский кубок, – сообщил нам археолог. – Ведь едва мы его откопали и очистили от земли, как он был украден. По счастью, преступление удалось раскрыть по горячим следам». – Светлана остановилась.

– А дальше что? – спросила Алевтина.

– Это все.

– Ну! Если даже родной папочка про меня забыл и ни слова не сказал, то я вообще тогда не знаю… – с обидой в голосе воскликнула Алевтина.

– Про кого это, интересно, я забыл?! – сквозь открытые окна из сада донесся бодрый голос Лобова. И он тотчас появился в дверях с цветами и увешанный сумками. – Добрый день всем присутствующим! Дамы, целую ручки, – сказал он, передавая Елене цветы и шампанское. – Позвольте вам представить… – Следом за Дмитрием Сергеевичем на веранду вошел загорелый мужчина в темных очках.

– Товарищ капитан! – ахнула Аля. – Здрасте.

– Здравствуй, Пинкертон! – улыбнулся ей Неверов. – А ведь у меня для тебя кое-что имеется… – начал было он, но слова его утонули в шуме других голосов, громких приветствий и суете вокруг стола.

– Митя, у Леночки все давно готово. Давайте садиться! – На правах старшей хозяйки Лидия Борисовна пригласила всех за стол.

И вот наконец все расселись, наполнили бокалы и с аппетитом приступили к трапезе. На закуску был подан салат, половина ингредиентов в котором росла на участке Торопко, о чем не без гордости сообщила Светлана. Затем Алевтина торжественно поставила на стол супницу со свекольником – любимое блюдо Лобова, Елена приготовила его неслучайно. Капитан, объяснив, что в их краях этот суп называется холодник, попросил добавки. Затем подали пожарские котлеты с молодой капустой, а на сладкое был обещан домашний пирог со своей смородиной. И гости, и хозяева были так увлечены едой, что на какое-то время забыли о главной причине застолья.

Впрочем, ненадолго. Снедаемая любопытством Лидия Борисовна заявила, что не намерена больше ждать, и обратилась к сидящему напротив Неверову:

– Вы, Игорь, представитель закона, и надеюсь, не будете вилять, как некоторые. Я, между прочим, мать и бабушка и имею право получить наконец внятное объяснение. Видите ли, тут возник заговор, близкие держат меня в полном неведении, ничего мне не говорят…

– Ба, у тебя же нервы… – вставила Аля.

– Мам, мы просто не хотели тебя волновать… – пояснил Лобов, но покосился при этом на бывшую жену.

После пережитого стресса Елена все еще немного злилась на него за то, что он легкомысленно подверг опасности жизнь их дочери. Со своей стороны Аля, конечно, пыталась ее разубедить, но тщетно. Лишь сейчас Лена, похоже, заинтересовалась подробностями детективной истории.

– Да, да, Игорь, я тоже присоединяюсь, – попросила она. – А то ведь даже Валерий Петрович не все нам рассказал.

– В этом деле мне досталась роль доктора Ватсона. Я и сам многого не понимаю, – отшутился Торопко.

Взгляды устремились на Неверова.

– Что ж, я с удовольствием вас просвещу, – с улыбкой начал капитан. – В первых строках надо сказать, что ваш сын откопал из-под земли уникальный золотой артефакт…

Лобов скривился.

– Это мне и так известно, – заявила Лидия Борисовна.

– А во-вторых, не видать бы нам этого золота, как своих ушей, если б не ваша внучка, потому что именно Алевтина помогла нам найти его повторно. Ох, и смышленая у вас внучка! В связи с этим… – Тут капитан встал, откашлялся, непонятно откуда в руках у него вдруг появилась красная папка с гербом: – От имени и по поручению выражаю Лобовой Алевтине Дмитриевне благодарность за помощь, оказанную правоохранительным органам в деле раскрытия преступления.

Все зааплодировали.

Алька расплылась в счастливой улыбке:

– Да я ведь просто показала место, где мы с Дэном гуляли…

– Нет, не просто. Ты помогла обнаружить его тайник, – поправил ее Неверов.

– Тоже мне тайник – бревно поперек тропинки. Он там как раз лесные ландыши в последний день нашел… – смущенно пробормотала Аля.

– Все же я предпочла бы услышать историю не с последнего, а с первого дня, – попросила Лидия Борисовна.

– Ох, история эта началась давно, может, лет двадцать, даже тридцать назад, – с пафосом заговорил Неверов, которому льстило всеобщее внимание. – Тогда житель села Черный Брод Андрей Шамкин, на тот момент еще очень молодой парень, взяв кирку и лопату, отправился в лес на коп. Возможно, он пошел не один, а с отцом или с дедом. В тех местах – это традиционный промысел. Все, кому не лень, ищут, копают. Одни по военным трофеям специализируются, другие – по древностям. В наших краях, вот Дмитрий Сергеевич не даст мне соврать, чего только нет.

– Подтверждаю, – согласно кивнул Лобов. – С нашей точки зрения Краснодарский край, точнее район Причерноморья, представляет огромный интерес. Перспективных очагов множество, древнегреческие поселения… На сегодняшний день все это очень мало изучено. У государства, видите ли, руки не доходят, а вот у черных археологов – очень даже доходят. Скверно, что у нас в стране к этому относятся спустя рукава. Казалось бы, во всех странах черный коп запрещен. Во Франции, в Италии, в Израиле, список тут длинный, за это можно схлопотать приличный срок. В цивилизованных странах про это пишет пресса, население воспитывают и, как говорится, профилактируют. В Тоскане, к примеру, над обширнейшими районами круглосуточно барражируют вертолеты, пресекая любую попытку незаконных раскопок…

– Митя, твое красноречие нам известно, но мы сейчас не об этом, – перебила его мать.

В разговор вмешался Валерий Петрович:

– Если позволите, пару слов по характеристике личности этого самого Шамкина. Парень этот оказался очень упорным, даже упертым. По свидетельству его сестры, он больше десяти лет ходил в лес почти каждый день, как на работу. Односельчане над ним посмеивались, что, мол, он чокнутый, совсем рехнулся. Со временем черный коп стал для него смыслом жизни, ни на что другое он не отвлекался, верил в свою удачу, и она его не подвела. Шамкин нашел-таки свою «Трою». В газетах потом писали, что его коллекция древности действительно уникальная. Вся в Эрмитаж ушла. Хотя кое-что из нее он, возможно, успел продать. Жить на что-то надо, семью содержать, жену, сына. В итоге попался, ценности у него изъяли, а он от горя застрелился.

– Боже мой! Какой ужас! Неужели все из-за клада! – воскликнула Лидия Борисовна.

– Там не он один, вся семья пострадала, – поспешила вставить Светлана. – За короткий срок всех Шамкиных похоронили: скоропостижно умерли родители, потом брат утонул, сестра с ума сошла. Ходили слухи, что, дескать, клад этот проклятый всех убивает. Только жена и уцелела, сбежала от этого кошмара, чтоб ребенка спасти.

– Ну, про сынка того отдельный разговор пойдет! – приосанился Неверов. – Не больно-то она его спасла. Я думаю, с точки зрения психики Кузнецов был основательно тронутый, просто-таки одержимый, вообразил себя графом Монте-Кристо. Вы только представьте: семнадцать лет ждать! Семнадцать лет копить злобу, готовиться, собирать информацию, вынашивая свой коварный план мести. А когда мать его преставилась, он и пошел косой косить, в смысле, людей травить направо, налево.

– Скажите, значит, и разноглазую Алину, и вторую женщину он отравил, потому что считал их виновными в гибели своего отца? – спросила Елена.

Неверов кивнул.

– Не только их. Но и археолога Тарасова, и моего коллегу, дядю Мишу Шестопала. Жертв было бы больше, если бы он смог подобраться к конторским. Дело-то было на контроле ФСБ. Но комитет есть комитет, тут у Кузнецова руки коротки оказались.

– Но как ему удалось так близко подобраться к своим жертвам? Он же использовал яд, а не снайперскую винтовку? Это ведь надо как-то познакомиться с человеком, войти к нему в доверие, насколько я понимаю… – недоумевала Елена.

– Так он и входил, еще как входил. Сперва, конечно, наблюдал за жертвами, а потом знакомился, играя на их же человеческих слабостях. К примеру, Дмитриева и Жарко были дамочками одинокими и чересчур охочими до мужиков, извините за выражение, – продолжал Неверов. – С дядей Мишей Шестопалом – и того проще. Он как в отставку вышел, то, чего уж греха таить, крепко закладывать стал. Думаю, и к археологу Тарасову наш мститель сумел подобрать ключик.

– Невероятно! Тут надо иметь не только криминальный, но и актерский талант, – заключила Лидия Борисовна.

– Для нашего Дантеса это сущие пустяки. Были бы вы на том допросе, товарищ подполковник! – Неверов обернулся к Торопко. – Какой он перед нами спектакль разыграл!

– Чистейшая правда. Я бы никогда в жизни его не заподозрил. Никогда! – признался Дмитрий Сергеевич.

– И я, – согласилась Алевтина. – С виду Денис был ну просто абсолютно нормальный парень, симпатичный даже. Мы с ним болтали, гуляли…

– Боже мой! Моя внучка и убийца! – всплеснула руками Лидия Борисовна.

– Да я сама в шоке была, когда мне сказали, что это он всех метанолом травил. А главное – чуть папу не убил! – возмутилась Алька. Вся эта история до сих пор не укладывалась в ее голове. – Честно говоря, я так и не въехала, почему на раскопках он использовал не метанол, а что-то другое… – помолчав, продолжила Аля, – что-то совершенно запредельное. Отчего вдруг началась эпидемия оспы?

Лидия Борисовна ахнула.

Капитан театрально развел руками:

– Думаю, что теперь этого никто уже не узнает. На допросе прозвучало одно невнятное название – ОВИ-14. Но объяснений никаких не последовало. Ну, а потом… – Неверов снова обернулся к Торопко: – Я вам уже говорил, товарищ подполковник, что в последний день к нам туда заявились люди из конторы и все разговоры об эпидемии велели прекратить. Что это за лаборатория, в которой работал Кузнецов, выяснить нам не дали. Видать, что-то особо засекреченное, про что нам знать не положено. Отчет вирусологов у Кудимова изъяли. Прикиньте, какая у него при этом сделалась морда лица! – Капитан хохотнул.

– Игорь, позвольте личный вопрос? – снова вступил в разговор Дмитрий Сергеевич. – Ответьте, почему же Денис после первой неудачной попытки, так сказать, меня убить, не предпринял повторную?

– Потому что у него, как у Эдмона Дантеса, месть имела изобретательный, изощренный характер, – прозвучал несколько странный ответ капитана.

И Торопко счел нужным пояснить:

– Могу предположить, что в какой-то момент преступника перестало интересовать убийство как таковое. Вероятно, ему показалось, что просто убить – это слишком мало. Такое бывает. Я говорил с врачами. Одержимый, психически больной человек, возможно, шизофреник на такое вполне способен. Словом, Кузнецов задумал нечто другое – он решил опозорить своего врага, разрушить его жизнь, карьеру, насладиться его позором. Думаю, что он стал импровизировать, и тогда у него возникла идея с кражей золотых находок. А потом началось следствие, и Кузнецов попытался навести подозрение на вас. Если я правильно понял, он же вам в карман куртки подбросил монету?

– Да, да, тут он совершил ошибку, – подтвердил Лобов.

– Каждый преступник в конце концов совершает ошибку! – заявила Алевтина. – И потом, папу вообще никто не мог подозревать!

Валерий Петрович не разделял убежденности Али.

– Заподозрить можно любого человека. – Он слегка улыбнулся. – Однако преступник покончил с собой, дело закрыто. Всю правду до конца мы не узнаем никогда, теперь нам остается только строить предположения, – подытожил Торопко.

За окном стало смеркаться, а беседа все продолжалась, вопрос следовал за вопросом. В какой-то момент капитан Неверов спохватился и собрался было уезжать, но гостеприимные дачники уговорили его остаться на ночь. Снова и снова кипятили чайник, и чай, никому не доверяя, заваривал, разумеется, сам Валерий Петрович. Все были настолько увлечены, что едва не пропустили телеинтервью Дмитрия Сергеевича. Спасибо Алевтине, которая вовремя включила телевизор.
Эпилог

Спустя два дня Лобов вернулся в Новгород. Его в очередной раз вызывали в администрацию. Впрочем, на Базе его тоже ждали. Там Дмитрия Сергеевича сначала хорошенько проработали, а потом похвалили. О Лобове говорил весь город, торновские находки взбудоражили археологическое сообщество. Вопреки стараниям Шепчука карьера Дмитрия Сергеевича не пострадала. Победителей не судят. Через некоторое время страсти немного поутихли. По здравом размышлении работы в торновском лагере были продолжены. На место выбывших практикантов пришли новые – на этот раз от волонтеров не было отбоя. Выбирали как на конкурсной основе. Но до окончания сезона времени оставалось, увы, немного. В августе на новом пятом раскопе нашли еще одно захоронение. Однако сенсаций больше не было.

«Ну, и слава богу!» – решили между собой Архипцев и Гронская.

Кстати, в отношениях Гронской и Лобова по непонятным причинам наметился разлад. Оба внезапно охладели друг к другу. Перемену мгновенно подметил зоркий глаз Марьи Геннадьевны. В голове ее созрел очередной план, а в душе с новой силой вспыхнула надежда. Несмотря на настоятельное требование родителей вернуться домой в Москву, Маша все-таки не уехала, осталась и с удвоенной силой принялась штурмовать крепость. Крепость пала, но Машеньке, по большому счету, это не помогло. Ни красивого романа, ни продолжительных отношений с профессором Лобовым так и не вышло. Осенью Марья Геннадьевна впала в депрессию, записалась на консультацию к психологу, а на третьем сеансе в него же и влюбилась. На этот раз чувство было взаимным.

Финансовые трудности Севы Архипцева миновали. Старую квартиру они с женой все-таки продали, деньги остались даже на ремонт, с которым довольно быстро расправились Дина и пятеро ее щенков.

Тася Гронская по возвращении из экспедиции засела за учебники и стала усиленно учить шведский язык, а спустя месяц укатила в Стокгольм, как оказалось, по приглашению Бьорна Свантесона. Потом на неделю вернулась, собрала кое-какие вещи и снова уехала, уже навсегда. Впрочем, Мите она иногда звонила с расспросами о следующем торновском сезоне. Так как наверху приняли решение продолжить раскопки, Лобов пообещал место и ей, и Бьорну.

Уже зимой до Дмитрия Сергеевича дошли слухи о некоей статье, вышедшей в одной из популярных шведских газет, написанной якобы Бьорном Свантесоном. Заинтересовавшись, Лобов обратился к знакомому, владеющему шведским языком. Статью действительно написал Бьорн, правда, она была не научной, а совершенно журналистской, хотя речь там шла о Торнове и торновском захоронении. Написано было живо, легко, интересно, но в каком-то странном ключе… Оказалось, что Бьорн вел интернет-блог прямо из Торнова, для этого он и привез туда портативную спутниковую станцию. Уже потом на его основе вышла статья, после чтения которой у Лобова почему-то сложилось впечатление, что викинга обнаружил именно Свантесон, хотя прямо он нигде этого не говорил. Выяснилось также, что работать в Торнове шведу было очень непросто: водка рекой, ужасная еда, санитарно-гигиенические проблемы… И если с упреком в пьянстве Дмитрий Сергеевич еще мог согласиться, то уж с антисанитарией, приведшей к вспышке опасной эпидемии, никак. Но больше всего Лобова изумило то, что в конце статьи Бьорн предлагал учредить специальные гранты для организации шведского сопровождения, так сказать, супервайзинга при дальнейших раскопках на Новгородчине. («Ох, и дались же ему эти гранты! Да, в научном издании Свантесон на такое бы не отважился!»).

Снизу под фотографией нетрезвого Кольши имелась приписка, что в России землекопов в экспедиции нанимают чуть ли не из бывших заключенных, поэтому хищения, как в случае с торновским лагерем, отнюдь не редкость.

– Но это же чушь собачья, вранье, пасквиль! – не выдержал Лобов и неистово затряс головой. Журналистский опус шведа под громким названием «In terra veritas» его так вывел из себя, что он даже потянулся к телефону, собираясь устроить Бьорну разнос, но потом передумал. – Ну его. Пусть. Ладно. Все равно истина в земле! «In terra veritas».
Примечания
1

В книге использованы фрагменты текстов берестяных грамот в переводе и интерпретации по материалам сайта ГРАМОТА.РУ, указано также место их обнаружения и датировка.
2

Вымышленное название.
3

После извлечения берестяной грамоты из раскопа ее необходимо поместить в горячую воду, чтобы хрупкий материал не рассохся.
4

База – так между собой называют единый археологический центр Великого Новгорода. Официальное название – Новгородская экспедиция.
5

Вымышленное название.
6

Вымышленный топоним.
7

Помещение для первичной обработки находок, главным образом, консервации.
8

В данном случае указан вымышленный номер и вымышленный текст берестяной грамоты.
9

Тор – в скандинавской мифологии бог из рода асов, второй по значению после Одина.
10

Вымышленное название реки.
11

Поминальная страва – у нехристианских народов существовала традиция оставлять в земле в местах захоронений остатки поминального застолья.
12

Полевик – специалист, работающий в экспедиции, в полевых условиях.
13

Шведская поговорка. «Рыбак рыбака видит издалека».
14

МД – металлодетектор.
15

Негласный термин. Археологи-аусграбберы (от немецкого «ausgraben» – выкорчевывать, вырывать) специализируются на коммерческих раскопках, которые, как правило, лучше оплачиваются, но проводятся «для галочки» в ускоренном режиме, с нарушениями.
16

Троицкий – постоянно действующий в центре Новгорода раскоп, так называемый учебный, по установившейся практике там работают школьники, постигая азы археологии.
17

Такова практика, в выездные экспедиции предпочитают брать студентов профильных вузов.
18

При пожаре предметы органического происхождения обугливаются, не поддаются гниению и потому сохраняются веками. В могилах вещи, положенные вместе с умершими, – сосуды с пищей, инструменты, украшения, оружие – все, что должно было пригодиться покойнику на пути в иной мир, – сохраняются веками. В помойки или мусорные ямы люди бросали негодные старые вещи – кувшин без ручки, горшок с отбитым дном, нож со сточенным лезвием. Археологи очень легко могут восстановить эти предметы. Кроме того, в мусорных ямах предметы локализованы, а не разбросаны на разных глубинах, на больших расстояниях.
19

Дендрохронологический метод – один из наиболее надежных методов абсолютной датировки в археологии, основанный на изучении годичных колец древесины.
20

Некоторые аргументы, приводимые в дискуссии, заимствованы из лекции академика А.А. Зализняка «Что такое любительская лингвистика».
21

В данном случае примеры почерпнуты из рассуждений так называемых народных лингвистов, которые, по одной из версий, связывают имя «Рюрик» с Ираном и при прочтении имени справа налево получают «Кир».
22

Здесь указан вымышленный, не существующий в медицинской практике диагноз.
23

Перелом?
24

Вот дерьмо! Постойте! А как же я? Я должен это увидеть, пожалуйста!
25

Расскажи мне о себе, воин.
26

Вымышленное название.
27

Гиперемия – мед., покраснение кожи.
28

Историческое название – Ильина улица в Великом Новгороде.
29

Грамота 377.
30

Шведская поговорка. Morgon stund har guld i mun. Кто рано встает, тому Бог подает.
31

Бровка – узкая полоса земли, разделяющая раскоп на квадраты, двигать бровку – крайне тяжелый физический труд.
32

О чем она говорит? Что это значит – эпидемия?! Это шутка? Вы сумасшедшие. Вы все сошли с ума? Надо убираться отсюда.
33

Вымышленный топоним.
34

Bukowskis – крупнейший аукционный дом Скандинавии со штаб-квартирой в Стокгольме.