Мария Спасская - Сакральный знак Маты Хари

© Спасская М., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

– Место назначения находится справа, – бесстрастно сообщил механический голос навигатора, и я, включив поворотник и вильнув рулем, прижалась к обочине.

Потянулась на пассажирское сиденье, открыла сумочку, вынула ежедневник и еще раз сверилась с адресом. Все верно. Улица Баррикадная, ночной клуб «Амадеус». Достала из держателя на лобовом стекле смартфон, вышла из режима навигации и набрала номер Сирина. Олег ответил сразу же, как будто только и ждал моего звонка.

– Где тебя носит? – в голосе сквозило раздражение.

– Олег, я на месте, – откликнулась я. – В пробке застряла.

– Говорил, приезжай на метро, – нравоучительно затянул Сирин. – Опоздали мы, Берта. Матушкин уже подцепил себе барышню и прекрасно проводит время.

– Это ничего, – бодро откликнулась я. – Дождись, когда его подруга отправится в дамскую комнату, и пусти в ход вариант «Б».

– Не учи ученого.

– Нет, правда, – подбавила я в голос убедительно-льстивых ноток. – На моей практике еще ни одна красотка не отказывалась. Сейчас шефу позвоню, предупрежу, что вы приедете. Матушкин за каким столом?

– Он в белой тенниске и голубых джинсах, сидит за вторым столиком от входа. Его подруга – длинноволосая блондинка в золотом топе и мини-юбке. На сумке череп из стразов.

– Поняла. Я буду поблизости и очень надеюсь, что ты уведешь девицу как можно быстрее.

– Упреки не по адресу, – проворчал Олег. – Это не я опоздал на полчаса, а ты.

Я созвонилась с непосредственным начальством, предупредив о скором визите Сирина, и, подкрасив губы и проверив макияж, вышла из машины. Помахивая сумочкой, разболтанной походкой постоянной посетительницы злачных мест направилась к дверям кабака. И, не доходя, услышала сзади неприятный фальцет:

– Такая красивая и одна. Нехорошо! Надо бы исправить.

Обернувшись, я уперлась взглядом в широкую спортивную грудь, обтянутую красной майкой с символикой России. В мощном кулаке были зажаты четки, которыми поигрывал общительный спортсмен.

– И как нас зовут? – допытывался верзила.

Я подняла глаза и увидела улыбающееся круглое лицо. Есть люди, в принципе не страшные, но когда они улыбаются, их улыбка становится похожей на волчий оскал. Таким и был мой собеседник. Глядя на меня крохотными серыми глазками, он агрессивно скалил зубы и всем своим видом показывал, что с ним лучше не спорить, а подчиниться грубой силе, ответив на интересующие его вопросы и проследовав в нужном ему направлении.

Я не стала спорить, я позвонила Сирину.

– Мне войти не дают, – сухо сообщила я и дала отбой.

– Э, че ты гонишь? – насупился уличный приставала. – Кто это тебе войти не дает?

Не считая нужным отвечать, я молча смотрела на двери ночного клуба, которые вскоре распахнулись, выпустив Олега. Играя желваками на бесстрастном лице, Сирин устремился ко мне, и под его пристальным взглядом человек в спортивной майке непроизвольно попятился назад. Нельзя сказать, что Олег чересчур раскачан или выделяется в толпе повадками боксера. Невысокий, точно скрученный из жил, с прямоугольным лицом и квадратным подбородком, он обладает загадочной харизмой, и достаточно лишь поймать на себе его стальной непроницаемый взгляд, как сразу же хочется оказаться как можно дальше и по возможности с ним больше не встречаться. Застыв неподалеку от меня, Сирин понаблюдал, как поспешно ретируется детина в красной майке. Когда путь был свободен и я процокала мимо него каблуками, заходя в клуб, Сирин чуть слышно прошептал:

– Еще один твой косяк, Лисанге. Нас не должны видеть вместе.

Сделав вид, что не расслышала, я спустилась по ступеням, прошла через полутемный холл, устремилась в гремящий музыкой зал и отыскала глазами объект. Развалившись на угловом диванчике, Матушкин расслаблялся в компании развязной девицы, выглядел беспечным и веселым, именно таким, как нужно. Практически пустая бутылка джина была мне только на руку. Выбрав точку, откуда хорошо просматривался столик Матушкина, я прислонилась к стальной колонне и стала ждать. Нестерпимо грохотала музыка, мимо сновала развлекающаяся молодежь, и время от времени кто-нибудь из ловеласов предпринимал попытки вовлечь меня в беседу, но я лишь отмахивалась, краем глаза держа в поле зрения выжидающего за барной стойкой Олега.

После того как официант заменил опустевшую бутылку джина на новую, не забыв принести для дамы сухое мартини, блондинка поднялась из-за стола, склонилась к Матушкину, перекрикивая музыку, что-то ему сказала и, дождавшись расслабленного кивка кавалера, припустила в сторону дамской комнаты. Олег покинул высокий барный табурет и, лавируя среди распаренных тел танцующих, направился за подругой Матушкина. Я двинулась следом, наблюдая за происходящим. Сирин прохаживался неподалеку от ватерклозета, делая индифферентный вид, пока дверь не распахнулась и блондинка не выпорхнула прямо к нему в руки. Пристально взглянув на нее, как только он умеет, Олег начал говорить. Я стояла в отдалении, но отлично знала, о чем идет речь, как будто слышала каждое слово.

Вот Сирин рассказывает доверчивой красотке, что он – устроитель международных боксерских боев, и этим вечером у него случился форс-мажор – внезапно заболела одна из девушек, выносящих на ринг таблички. Он туда, сюда – никто из знакомых девчонок не может ее заменить, у всех свои планы. Тогда он пришел в этот клуб, потому что помнит, что тут самые классные девушки. Окинул взглядом зал и увидел ее – очаровательную блондинку в золотом топе и с фантастически красивыми ногами. Не согласится ли она стать на этот вечер ринг-гел? Деньги заплатят хорошие, и делать ничего особенно не нужно. Просто ходи себе в купальнике по рингу и улыбайся в камеру. Конечно, купальник дадут! Ну да, будут снимать! Само собой, покажут по телевизору!

Глядя, как хищно блеснули глаза Сирина, я поняла, что цель достигнута и помеха устранена. И точно, подхватив девушку под руку, Олег повел ее к лестнице, чтобы отвезти в офис и допросить с пристрастием по интересующему нас делу. Подождав, пока парочка скроется за дверью, и для верности повременив еще немного, я развернулась и направилась к столу осиротевшего клиента. Перебравший Матушкин дремал, откинувшись на низкую спинку дивана. Нащупав в кармане диктофон, я включила прибор на запись и, заранее улыбаясь, опустилась рядом с объектом. Тронув его за колено и как бы случайно забыв убрать руку, я проговорила:

– Я присяду, не возражаете?

Парень открыл глаза и с недоумением уставился на меня. Затем разлепил запекшиеся губы и хриплым голосом ответил:

– Сиди.

Затем его взгляд сделался более осмысленным, и он удивленно выдохнул:

– Ты кто?

– Я Берта.

– А Ленка где?

– Это блондинка, с которой ты ужинал? Она только что ушла с Олегом. Знаешь Олега? Ну как же! У него еще такая обалденная машина! Синяя «Феррари»! Красавица! А скорость развивает! Я бы не отказалась на такой прокатиться. Тебя как зовут?

– Алексей, – оторопел объект. Но я знала, что делаю. Бывают ситуации, в которых напор и натиск поистине творят чудеса.

– Слушай, Леш, – интимно продолжила я, пододвигаясь поближе к парню и наклоняясь к самому его уху – так, что мои волосы касались его щеки. – Честно тебе скажу, всегда мечтала заняться сексом в такой вот тачке. У тебя случайно нет приятеля на «Феррари»? Прямо сейчас бы ему отдалась.

Реакция оказалась ожидаемой. Сон Матушкина как рукой сняло. Глаза оживленно заблестели, и парень возбужденно проговорил:

– Слушай, как тебя там, а красная «Феррари» подойдет или тебе только синяя?

– Да мне пофиг, – прищурилась я. – Сойдет и красная. Звони своему другу.

– Это моя тачка, – горделиво приосанился Матушкин.

Я вложила в голос весь эротизм, отпущенный мне создателем, игриво протянув:

– Ты как, не против?

– Поехали, – решительно поднялся он с дивана и, ухватив меня за руку, потащил за собой к выходу.

Перед клубом тосковали таксисты, и Алексей устремился к ближайшему.

– Шеф, в Нижние Мневники, только быстро! За пару минут доедешь – плачу два счетчика.

Полночь давно миновала, неизменные московские пробки схлынули, и до Мневников мы домчались и в самом деле за считаные минуты. И, следуя указаниям Матушкина, свернули в гаражи, длинной шеренгой выстроившиеся вдоль заброшенного железнодорожного полотна. Отпустив таксиста, Алексей отпер ничем не приметную железную дверцу где-то в середине гаражного ряда и потащил меня внутрь. Что и говорить, момент был неприятный. Если бы захотел, Матушкин мог сделать со мной все что угодно и никто никогда не узнал бы о моей печальной кончине и месте последнего упокоения, настолько заброшенной выглядела местность. Но парень был не убийца, я специально проверила его психологический профиль и потому держалась уверенно и дерзко.

Подошла к машине, провела рукой по гладкому красному боку. Она. «Ferrari 250 GT SBM California Spyder», 1961 года выпуска, выставленная на торги в мае американским киноактером Джеймсом Коурном за десять миллионов восемьсот девяносто тысяч долларов. Купила раритетную машинку некая дама из России, пожелавшая остаться неизвестной, и подарила своему любовнику – Алексею Матушкину. Юноша машину застраховал на кругленькую сумму, и надо же случиться такому несчастью – ровно через неделю раритетное авто угнали! Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Большой ценитель женщин, Матушкин погорел на своей страстишке – любви к слабому полу. Вот прямо сейчас и погорел. Оглядевшись по сторонам, я капризно протянула:

– Тачка хорошая, а чего здесь все так загажено? Здесь мне как-то не комильфо.

– Гараж как гараж, – смутился Матушкин, оглядывая бетонный пол и замасленные канистры на полках.

Полагаю, гараж был съемный, ибо никакой информации об этом месте к нам не поступало.

– Слушай, а давай махнем в «Зурбаган»? Это здесь, недалеко. Шикарный жилой комплекс. Встанем на набережной, займемся любовью на природе, там вид на Москву-реку знаешь какой потрясающий? А потом ко мне поднимемся, кофейку попьем. Родители на даче, никто не помешает.

– Да ну, давай здесь, – не слишком уверенно откликнулся парень, пошатываясь от раздирающих душу сомнений и выпитого спиртного.

– Здесь не хочу, тут воняет, – упрямилась я, дожимая свою жертву.

– А, хрен с тобой, поехали, – махнул он рукой, подходя к заваленной хламом полке, запуская пятерню в ржавую банку из-под краски и извлекая ключи.

Матушкин распахнул гаражные ворота, сел за руль, завел мотор и выгнал любовно надраенный до зеркального блеска спорткар на улицу. Потом он запер двери гаража и с заявленной производителем мощностью мотора в двести семьдесят семь лошадиных сил понесся на Щукинскую. Я молила только об одном – чтобы нас не задержала дорожная полиция. В принципе это тоже был неплохой вариант, но испортил бы весь задуманный эффект. Стремительный полет красный болид закончил у первого КПП, лихо затормозив перед шлагбаумом. Я достала из сумочки пропуск и приложила к валидатору. Шлагбаум медленно пополз вверх, пропуская нас, и, сорвавшись с места, раритетный «Феррари» влетел на территорию «Зурбагана». Проехал между вторым и третьим корпусами и свернул на набережную. Промчался до самого ее конца и резко затормозил перед кованой оградой, заглушив мотор.

– Ну, здесь тебе норм? – потянулся ко мне Матушкин.

– Угу, – кивнула я, краем глаза наблюдая, как к нам подъезжает машина Олега и встает так, чтобы блокировать пути к отступлению.

Пока Матушкин гладил мои колени, забираясь дрожащей от возбуждения рукой все выше и выше под юбку, Сирин, выбравшись из машины, подошел к «Феррари» и постучал в лобовое стекло. Вздрогнув, Матушкин дернулся, выматерился и схватился за ключ зажигания, собираясь ретироваться. Но спорткар был заперт – впереди виднелась ограда, позади вплотную прижалась машина Олега. Мой напарник косточкой согнутого пальца снова постучал в окно и, повысив голос так, чтобы было слышно в наглухо задраенном салоне, прокричал:

– Господин Матушкин! Какая удача! Ваша машина вовсе не похищена! Полагаю, страховая компания, интересы которой я представляю, вам больше ничего не должна! А вот следственные органы, скорее всего, вами заинтересуются!

И тут Матушкин все понял. Лицо его перекосилось, глаза налились кровью, и он рванулся ко мне с кулаками.

– Сука! – взревел он. – Вот сука! Это ты меня подставила!

Я проворно распахнула дверцу и выскочила, почти вывалилась на асфальт из салона авто. Олег подхватил меня и поставил на ноги. И, критически оглядев, уточнил:

– Цела?

Следом за Сириным с трудом выбрался из машины Владимир Ильич, не без сарказма называемый Олегом «Вождь».

– Невредима? – пробасил шеф, отдуваясь, как после забега. Слишком тучный, он часто мучился одышкой и непрестанно промокал платком высокий лоб и толстую шею.

– Угу, – буркнула я.

– Тогда марш домой! – скомандовал Владимир Ильич. – Олег тебя отвезет, а я до приезда полиции покараулю этого красавца, чтобы не сбежал.

– Что, даже чаю не попьем? – насупилась я, рассчитывая подняться в офис и хлебнуть кофейку с бисквитом, который, как я помнила, завалялся в шкафчике.

– Эх, Берта, Берта, ничему тебя жизнь не учит! Если бы моя Танюша шлялась ночами по кабакам, а под утро торчала в офисе, вместо того чтобы безмятежно спать в своей девичьей кроватке, я бы ей всыпал по первое число, – подталкивая меня в спину в сторону своего «Форда», назидательно говорил Олег. – Я тебе, конечно, не отец, но с недавних пор несу за тебя ответственность.

Вот честно, я ему ужасно благодарна и только потому стараюсь не перечить. Олег спас меня от тюрьмы. Спас ценой своих погон, вылетев из полиции за то, что развалил уголовное дело, сулившее мне пять лет колонии общего режима. Все стало плохо, когда мама получила в своем институте повышение. Мы переехали из Якутска в Москву, и я оказалась совсем одна в чужом незнакомом городе. Как я закончила школу – сама не знаю. Сколько себя помню, мама все время проводила на работе, исследуя реакцию лабораторных мышей на разрабатываемый препарат от аллергии. Возможно, что это великая миссия, и она стоит того, чтобы предоставить семнадцатилетнюю дочь самой себе, но мне от этого было не легче. В школе я так и не нашла друзей, прослыв среди одноклассников безответной тихоней, которая не может за себя постоять.

– Рыжая уродина! – кричали мне вслед. – Конопатая дура!

Стараясь не привлекать внимания, я до десятого класса сразу же после занятий стремглав бежала домой и робко сидела в своей комнате, читая книжки, но потом непреодолимая потребность любить и быть любимой погнала меня на улицу. По телевизору часто рассказывают про секты, члены которых подходят в общественных местах к доверчивым людям и заманивают в свои сети. Так вот, я чувствовала себя настолько одинокой, что изредка выбиралась из своей берлоги, ходила по общественным местам и буквально молила небеса, чтобы ко мне вот так же подошли и заманили. Я очень хотела быть хоть кому-нибудь нужной. Нужной и полезной, пусть даже за это пришлось бы расплачиваться утратой собственного «я».

И ко мне подходили, но все больше для того, чтобы сшибить денег или пригласить нескучно провести вечерок. Иногда я соглашалась, думая, что пригласивший искренне заинтересован во мне, но после спонтанного гадкого секса со случайным партнером, зачастую не удосуживающимся запомнить, как меня зовут, становилась противна самой себе и, вернувшись домой, подолгу стояла под душем, оттирая намыленной мочалкой следы чужих потных рук. Но на следующий день я снова выходила на улицу, чтобы найти приключения на свой тыл, и, надо сказать, находила. Вскоре, осмелев и почуяв пьяный воздух свободы, я стала болтаться по Москве уже не изредка, а каждый день. Сначала после школы, затем вместо школы, а вскоре и вовсе перебралась жить к новому другу.

С Адгуром я познакомилась в метро. Была зима, я гуляла по Новому Арбату, мороз загнал меня погреться на станцию метро «Арбатская», и я, уткнувшись в смартфон, сидела на скамейке в конце платформы, когда передо мной возник стильный паренек восточного вида и просто сказал:

– Пойдем, купим тебе сапоги.

Я оторвалась от переписки с подругой из далекого покинутого Якутска, по которому я ужасно скучала, и вскинула на незнакомца непонимающие глаза. Высок, статен, в дорогом кашемировом пальто в пол, руки в карманах, на шее – белое кашне, и по всей станции витает аромат его парфюма.

– Зимой нельзя ходить в кедах, – ослепительно улыбнулся парень. – Воспаление легких тебе гарантировано.

Взглянув на свои потрепанные всесезонные кеды в мокрых разводах, я спрятала ноги под скамейку и с вызовом выпалила:

– А вам-то что?

Занятая исследованиями, мама давно уже не обращала внимания, в чем я хожу. Когда я говорила, что нужно купить новую куртку или джинсы, она рассеянно кивала и тут же переводила разговор на лабораторных мышей.

– Пойдем, – перестав улыбаться, стал серьезным незнакомец. – Я тебя не трону. Честно! Только сапоги куплю.

Адгур и в самом деле отвел меня в обувной магазин, откуда я вышла в теплых меховых ботинках. Я уже не дичилась своего смуглого благодетеля, весело смеясь шуткам, и даже находила его невероятно красивым. Изысканным стилем одежды и черными, гладко зачесанными назад волосами он походил на танцора аргентинского танго. Или на итальянского мафиози, я так и не разобралась, на кого именно.

– Ты сегодня ела? – осведомился новый друг.

И повел меня в «Макдоналдс». Он был невероятно обаятелен, и после «шрима-ролла» и кофе с пирожком я охотно согласилась поехать к нему в гости. Я приезжала к нему каждый день, и Адгур все время был дома. Но это меня почему-то не удивляло, мне казалось, что он художник и работает по ночам. Почему художник? Наверное, потому, что стены в его просторной квартире в самом центре Москвы были завешены всевозможными картинами в богатых золоченых рамах, скромных багетах и вовсе без рам. Но когда я стала оставаться у него на ночь, то убедилась, что это не так. Ночью он тоже не творил в своей мастерской, а спал, как и все остальные люди. Зато обещал свозить меня в Лувр и в музей Прадо, рассказывал много интересного о художниках и полотнах, о работах знаменитых скульпторов и ювелирных коллекциях.

На полках его библиотеки высились ряды роскошно изданных альбомов с репродукциями, и Адгур часами мог мне их показывать и рассказывать, какие сокровища мировой культуры я перед собой вижу и в каких музеях они хранятся. Вскоре я вполне прилично научилась разбираться в предметах искусства, и вот тогда мы перешли к изучению основ драматургии. Я еще не очень поняла, для чего мы всем этим занимаемся, но, разыгрывая волнующихся школьниц и вульгарных девок по вызову, начала кое о чем догадываться. Адгур орал на меня и даже бил, провоцируя стрессовые ситуации, из которых я должна была научиться находить достойный выход.

Время от времени Адгур давал мне какие-то свертки и называл адрес, по которому мне следовало их отвозить, и просил ничего не записывать, а держать адреса в голове. В тот год я с грехом пополам окончила школу, лето мы провели на море, и в самом начале сентября мой друг сказал:

– Берта, у меня проблемы. Я знаю, что положиться могу только на тебя. Мне очень нужна твоя помощь.

Меня охватило ни с чем не сравнимое ощущение счастья. Свершилось! Наконец я кому-то всерьез понадобилась! И, пребывая в эйфории, я почти что украла под заказ небольшую картину Саврасова. Это было так увлекательно, точно я участвовала в съемках кино. Сначала мы долго изучали по каталогам внешний вид заказанного полотна. Я так хорошо запомнила грачей на ветвях дерева в Сокольниках, что могла бы с закрытыми глазами нарисовать таких же. Затем я училась вскрывать отмычками замки и незаметно прятать вещи в специальный карман на юбке.

В день операции я надела форму престижной столичной гимназии, домашние тапочки на босу ногу, взяла на руки крохотного белого котенка, и старший друг повез меня на Ленинский проспект. Тот, кого мы должны были ограбить, жил в могучей сталинке с широкой парадной лестницей и кариатидами, подпиравшими балконы, а возле лифта сидела строгая консьержка. Но я прошла через черный ход, заколоченный обветшалыми досками. Адгур заранее вынул из досок несколько гвоздей, позаботившись о том, чтобы я смогла этим ходом воспользоваться. И вот я стояла на черной лестнице перед квартирой коллекционера, прижимала котика к груди и, размазывая слезы по щекам, отчаянно молотила в дверную филенку. Хозяин открыл не сразу. Сперва он поговорил со мной через дверь.

– Кто там? – раздался из-за двери его настороженный голос.

– Ваша соседка сверху, – всхлипнула я. – Прошу, помогите мне! Я открыла дверь черного хода, чтобы покормить голодных кошечек, а мой котик выбежал на лестницу и стремглав помчался наверх! Я его поймала, но когда вернулась на этаж, увидела, что дверь захлопнулась! Позвольте пройти через вашу квартиру, пожалуйста! Я больше часа не могу попасть домой! Я стучу, а бабушка не слышит! Если я позвоню в звонок с парадного входа, она обязательно откроет!

Дверь приоткрылась, и крохотный старичок высунул в образовавшуюся щель седую плешивую голову, поросшую тонкими редкими волосками. Для правдоподобности я чмокнула котенка в морду и обезоруживающе улыбнулась старичку. И, продолжая улыбаться, спросила:

– Так можно я пройду через вашу квартиру?

– Что ж, барышня, проходите, – нехотя откликнулся коллекционер, распахивая дверь.

Я шагнула через порог и оказалась на просторной кухне. На плите закипала в большой кастрюле курица, тоненько порезанная на разделочной доске морковка ждала своей очереди, чтобы отправиться в кастрюлю следом за птицей. Меня это немного смутило, но Адгур уверял, что в это время суток старик в квартире совершенно один, и я, следуя заранее продуманному сценарию, дошла до коридора, заметила до боли знакомых грачей, неловко споткнулась и взмахнула руками. Котенок шлепнулся на пол, испуганно мяукнул, метнулся в комнату и скрылся под диваном.

– Ой! Мой Кексик опять убежал! – всполошилась я, косясь на картину. – Пожалуйста, принесите швабру!

Старик поковылял в санузел, а я, согласно инструкциям Адгура, проворно сняла со стены подлинник Саврасова, собираясь повесить на его место заранее приготовленную копию, да так и застыла с трофеем в руках, не успев спрятать под юбку. Со стуком распахнулась дверь санузла, и из него вышла дородная дама и схватила меня за руку. Буквально через десять минут, несмотря на мои слезы и просьбы отпустить домой, к маме, примчались стражи порядка. Был изнурительный допрос в сером здании в самом центре Москвы, который вел совершенно лысый капитан со стальными глазами и неправдоподобно правильными чертами лица. Такие лица бывают у манекенов и роботов. Впечатление, что перед тобой не настоящий человек, усиливало то, что брови и ресницы на его суровом лице были абсолютно белые и сливались с грубой пористой кожей.

Капитана звали Олег Андреевич. И фамилия у него была Сирин. Однако, несмотря на говорящую фамилию, отсылающую к птице Сирин, по легенде своим пением заманивающей корабли в морские глубины и обрекающей моряков на погибель, сладкоголосым назвать его было нельзя. Наоборот, говорил он мало и хрипло, в основном довольствуясь короткими рублеными фразами. Как он ни допытывался, про организатора я ничего не рассказала, чем здорово разозлила капитана Сирина. Три дня я провела в камере предварительного заключения, а потом меня опять вызвал Олег Андреевич и сам подробно рассказал, как было дело. Клянусь, я не называла имени Адгура, ибо полагала, что не имею права предавать того, кто хочет мне только добра. И я снова начала все отрицать, говоря, что идея украсть Саврасова посетила меня совершенно самостоятельно. Олег Андреевич смотрел на меня стальным холодным взглядом, от которого по затылку скребли кошачьи когти, и было страшно себе представить, о чем он думает.

– Значит, это ты, Берта Лисанге, написала копию «Грачей в Сокольниках», которую собиралась повесить на место подлинника в квартире искусствоведа Берковича? – тусклым голосом осведомился он.

– Ну да, конечно, я, – принялась я усердно трясти головой.

Сирин придвинул ко мне через стол лист бумаги и, положив сверху карандаш, приказал:

– Рисуй.

– Что рисовать? – похолодела я.

– Грачей.

И я нарисовала, как смогла. С памятью у меня все хорошо, поэтому каждая птица оказалась на своем месте. Но вот с рисунком… Рассматривая плоды моего творчества, Сирин хмыкнул:

– Знаешь, Лисанге, если бы не твоя мать, я бы, вот честное слово, не стал за тебя впрягаться.

– Мама? – растерялась я. – А при чем тут мама?

– Я виделся с Киярой Айдаровной. И разговаривал. Мне хватило. Более непрошибаемой женщины я не встречал. А ведь я сначала думал, что ты, Лисанге, законченная оторва. Но теперь понимаю – ты просто несчастный ребенок. У меня у самого такая же дочь, как ты. Я каждый час звоню Танюшке, спрашиваю, как дела, где она сейчас и с кем. Твоя же матушка не смогла назвать имени ухажера, у которого ты обитаешь последний год. Не говоря уже об адресе этого типа. Ей настолько на тебя плевать, что даже поразительно. Ты не в курсе, зачем она тебя рожала?

– Насколько я понимаю, случайно вышло, – дернула я плечом. – Молодая аспирантка понравилась научному руководителю, он переспал с ней, она забеременела. И, должно быть, в пылу научных поисков даже не заметила этого. А когда все сроки были упущены, пришлось рожать. Вот и родила.

– Ты так же, как и мать, Айдаровна?

– Как видите.

– И фамилия у тебя материнская?

– Ну да.

– Интересная фамилия. Наверное, Лисой дразнили в школе?

– Дома, в Якутске, да, Лиса. А в Москве я стала рыжей дурой.

Он внимательно посмотрел на меня и совершенно серьезно сказал:

– Тоже подходит. Честно говоря, впервые вижу рыжеволосую якутку. Ты не красишься?

– Ага, крашусь, – ехидно прищурилась я. – И канапушки подводкой для глаз рисую. Хотите, сотру?

Но Сирин не поддался на провокацию.

– А почему вдруг Берта? – миролюбиво спросил он.

– Собака у мамы была в детстве любимая. Ездовая хаски. Мама в Усть-Алданском улусе[1] выросла, там знаете какие просторы? Было где на собачьих упряжках погонять.

– Понятно, – протянул капитан. И, помолчав, добавил: – Ну ладно, что-нибудь придумаем.

А еще через день меня освободили. Я вышла из КПЗ и сразу же увидела Олега Андреевича. Он махал мне рукой из машины, и я устремилась к нему. Села в салон, и «Форд Фокус» тут же тронулся с места.

– Привет, рыжая сама знаешь кто, – поприветствовал меня Сирин, протягивая шоколадку «Аленка». – Ну как, не тянет больше на подвиги? На всю жизнь хватило?

– Олег Андреевич, почему меня отпустили? – нахмурилась я, небрежно убирая шоколад в «бардачок» и всем своим видом показывая, что мне подачек не надо.

– А ты бы хотела подольше посидеть? – усмехнулся Сирин. – Понравилось?

– Не в том дело, – сердито оборвала я, ожидая подвоха. – Просто хочу знать.

– Потому что потому, – в свою очередь, нахмурился капитан. – Тебя отпустили. А меня настоятельно попросили написать рапорт об увольнении из двенадцатого отдела ФСБ, где я много лет плодотворно боролся с преступлениями в сфере произведений искусства и антиквариата. Кстати, моего начальника Володю Хренова тоже вышибли.

– И его из-за меня? – тихо прошептала я.

– Не то чтобы из-за тебя, но ты послужила катализатором. Такой вот финал нашей с тобой истории.

И, обернувшись ко мне, невесело улыбнулся.

– Эй, рыжая, не вешай нос! Чем собираешься заняться? Чего молчишь?

А что я могла сказать? Что прямо сейчас поеду к Адгуру, потому что он единственный, кому есть до меня дело? Сирин словно прочел мои мысли.

– Ну, понятно! Думаешь двинуть к своему грузинскому рыцарю?

– Он не грузин, он абхаз.

– Это без разницы. Можешь не ездить – зря только время потратишь. Адгур Лагидзе сел. И сел, надеюсь, надолго.

– Ты его посадил? – раненой львицей вскинулась я, в бешенстве оборачиваясь к капитану Сирину и сама не замечая, как перехожу на «ты».

– Само собой, – собеседник тоже не обратил внимания на фамильярность. – Не думаешь же ты, Берта, что была у него одна-единственная? У него таких девочек для криминала и удовольствий пруд пруди. Он у нас давно находится в разработке. Твой дружок организовал бесперебойный конвейер по продаже ворованных картин за рубеж, таская чужими руками каштаны из огня. Сам он ни разу не сунулся в квартиру жертвы и потому был чист. Он использовал таких, как ты, девочек-ромашек, воровавших картины и время от времени попадавшихся на кражах, ни разу не назвавших его имени, ибо Лагидзе прекрасный психолог и умеет манипулировать подружками. Твой абхаз погорел на Саврасове. Уж очень большой куш пообещали. Заказчик – кстати, наш осведомитель – требовал передать «грачей» до конца недели, потому что уезжал в Европу. Найти и обучить новую дурочку у Лагидзе не было времени. После того как тебя взяли, Адгур отправился на дело сам, и вот тогда-то мы и замели его с поличным. Так что тебе, Лиса, еще повезло, другие девицы до сих пор на нарах чалятся. Итак, повторяю вопрос: чем думаешь заняться?

– Что ты хочешь от меня услышать? – устало спросила я, опустошенная откровениями капитана.

– О дальнейших планах, разумеется.

– Запрусь в своей комнате с книгами, – я даже передернулась от подобной перспективы, – буду в институт готовиться.

– Любопытно. В какой же? В Суриковку? Или в Строгановский? Ты же у нас художник!

– В Школу-студию МХАТ, – буркнула я. – В душе я трагическая актриса.

– Тоже дело, – кивнул капитан. – У тебя получится, таланта тебе не занимать. Коллекционер Беркович, которого ты пришла обворовывать, до сих пор не может поверить, что такая славная барышня – и вдруг воровка. Главное, Берта, – найти свое призвание. Взять мою Танюшку. В университете на юридическом учится, довольна. Пойдет по моим стопам – станет следователем. А в Оленьку у нее замечательный голос. Под гитару поет – заслушаешься.

Из долгих бесед во время допросов я успела узнать, что Олег Андреевич Сирин под внешней суровостью и даже некоторой жестокостью боготворит жену и дочку. Все наши разговоры рано или поздно обязательно сворачивали на Оленьку и Танюшку. Он даже показывал мне фотографии миловидной блондинки среднего возраста и приятной полноты с очаровательными ямочками на щеках и светленькой, коротко стриженной девушки с наивными серыми глазами в пол-лица, взирающими на мир из-под трогательной челки. Судя по тому, что Оленька и Танюшка позировали в горнолыжных костюмах, снимаясь на фоне одного и того же пейзажа, снимки были сделаны во время совместного отдыха. Были подобные снимки с морского побережья, из подмосковного дома отдыха и с каких-то концертов и фестивалей. И везде отец, мать и дочь отдыхали вместе, улыбались и радовались жизни. Поэтому людей, которых судьба не осчастливила таким богатством, как крепкая и дружная семья, Олег искренне жалел и старался сделать так, чтобы эти обездоленные влились в их коллектив, сделавшись их общими друзьями.

– Мы с Володей Хреновым решили заняться интересным дельцем, – глядя на дорогу, продолжал Сирин. – Хотим открыть службу специального расследования страховых случаев.

– И что в этом интересного? – поморщилась я. – Скукотища.

– Не знаешь – не говори. Я много об этом думал и изучил вопрос очень серьезно. В Канаде давно существуют подразделения, задача которых сводится к тому, чтобы изобличать умников, решивших кинуть страховую фирму на кругленькую сумму. Есть люди, которые специализируются на обмане компаний-страховщиков и даже превратили подобный вид мошенничества в доходный бизнес. Некоторые страховые фирмы имеют свои отделы расследования подозрительных исков, но в основном этим никто не занимается. И вот теперь будем заниматься мы с Володей Хреновым. Ты у нас, Берта, девушка сообразительная, не без актерского таланта, твоя помощь тоже была бы не лишней. Может, пока будешь готовиться в институт, поработаешь с нами? Тебе ведь надо на что-то жить, на маму твою я бы особо не рассчитывал. И опять же, будешь под моим присмотром, чтобы не сбиться с пути. Ты как, в деле?

– Да, – буркнула я, открывая «бардачок» и на правах коллеги доставая шоколадку. Теперь, когда мы были в одной команде, это больше не было подачкой. Это был товарищеский презент. Отломив верхний ряд шоколадных квадратиков, отправив их в рот и медленно, со вкусом, прожевав, я громко повторила: – Черт возьми, да! Я в деле!

С того памятного дня я тружусь в службе спецрасследований страховых случаев «Сирин и Хренов». Должности и места компаньоны распределили так, чтобы никому не было обидно. Генеральным директором фирмы стал «Вождь» Владимир Ильич, ибо он – старший по званию. Зато в названии конторы фамилия Олега стоит на первом месте. Кстати, Сирин был прав. Услуги нашей фирмы и вправду необычайно востребованы, так что без дела мы не сидим. Заработки вполне приличные, я снимаю просторную однушку в прелестном дворике на Октябрьском поле, купила машину, но, самое главное, я ощущаю свою значимость. Только что мы задержали ведущего менеджера по рекламе фармацевтической фирмы «Протекском» Алексея Николаевича Матушкина тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года рождения, желавшего получить за якобы украденную раритетную автомашину «Феррари» от компании «Росстрахование» кругленькую сумму в тридцать миллионов рублей. И я, лично я, сыграла в его задержании главную роль! Этот день прожит не зря. Интересно, что будет завтра?

– Двадцать пять тысяч рупий за номер без кондиционера и воды, в котором, кроме матраса на полу, ничего больше нет, это, согласитесь, друзья мои, дороговато. Но Медан есть Медан, город особый, где одинокого туриста ждут две основные заботы – не провалиться и не вляпаться. Однако удивлять я вас буду не этим. Любой, кто посетил тот город, вам скажет, что, кроме Великой мечети – Масджих Райа и маленького невнятного Истана Маймун, что переводится как Дворец султана, смотреть здесь особенно не на что. Но вы не верьте. Это далеко не так. Помимо сточных канав и покосившихся хибарок в Медане и его окрестностях много по-настоящему диковинного, и в первую очередь остров Суматра ассоциируется с удивительными бабочками, многие из которых эндемики. Помните, как говорил наемный убийца из культового фильма «Дежавю», улыбаясь беззубым ртом в стенах психиатрической больницы? Я – американский ученый-энтомолог, следую на Суматру в поисках бабочек! Надеюсь, там, куда мы сейчас отправимся, бабочки тоже встречаются. А вот и наш гид Дэвид.

Макс широко улыбнулся и подмигнул в видеокамеру, установленную на портативный штатив. Подпрыгивая на раздолбанной дороге, состоящей из одних ям и ухабов, к ведущему популярного видеоблога «Ну, удивил!» Максиму Маслову приближался мотоциклист, по виду – коренной обитатель здешних мест. Аборигенов выдавали яркие майки, короткие шорты, резиновые шлепанцы на босу ногу, а также цвет кожи оттенка какао и черные, как смоль, густые шевелюры. Затормозив перед зданием отеля так, чтобы попасть в объектив видеокамеры, малаец снял мотоциклетный шлем, прищурил на солнце азиатские глаза и заговорил на хорошем английском:

– Прекрасный денек! Ну что, Макс, погнали? Времени в обрез. Как раз чтобы смотаться туда и обратно до начала вечернего ливня.

Блогер выключил камеру, убрал оборудование в рюкзак, приблизился к прислоненному к чахлому деревцу мотоциклу, отстегнул прикрепленный к рулю мотошлем, протер влажной салфеткой стекло установленной на шлеме видеокамеры, попутно включив прибор, шлем водрузил на заросшую светлыми вихрами голову, перекинул ногу через пахнущее кожей сиденье мотоцикла и выжал газ. Блог существовал не первый год и, как и следует из названия, создавался с целью удивлять. За это время Маслов объездил половину мира, везде находя что-то необычное и выкладывая отснятый материал в Интернет. Число подписчиков его блога множилось с каждым днем, и Максим придумывал все новые и новые приключения, способные доставить несколько приятных мгновений даже самому взыскательному интернет-пользователю.

Серый город производил тягостное впечатление нищеты и безысходности. Удручали однотипные домики в два этажа, на каждом углу пестрели развалы с дымящейся на мангалах едой. Узкая улочка, по которой мчались мотоциклисты, буквально кишела машинами, яркими автобусами, мопедами, велосипедами и гужевым транспортом, влекомым угрюмыми мулами, причем каждый участник движения ехал так, как ему вздумается. Ловко уворачиваясь от туземных ездоков, мчащихся на бешеной скорости с поразительной беспечностью, мотоциклисты выскочили за город и устремились по открывшейся равнине в сторону джунглей. Вдали виднелись вершины вулканов, широкой полосой синел Зондский пролив, и где-то очень далеко, так далеко, что, казалось, добраться туда невозможно, черной точкой темнел девственный лес.

Обычные туристы, передвигавшиеся по окрестностям Медана на джипах, предпочитали в джунгли особо не углубляться, ибо велика была вероятность остаться там навечно. Время от времени гиды из местных водили группы любопытствующих вдоль кромки тропического леса, умиляясь вяло свисающим с лиан орангутангам и проворно снующим среди фикусов макакам, мечтая и боясь встретиться с выходящим из-за древовидных папоротников леопардом и прислушиваясь, не раздастся ли в глубине джунглей трубный слоновий глас. Заросли казались непроходимыми, но по опыту, приобретенному в джунглях Юго-Восточной Азии, Максим знал, что пробиться нельзя только через бамбуковую поросль – все остальные преграды преодолимы.

Под удивленными взглядами туристов и неодобрительными – гидов проводник вместе с российским блогером устремились в самую гущу леса, пряно пахнущую перегноем. Натужно ревя мотором, они мчались по едва заметной тропе, ловко взлетая на заросшие лесом холмы с массивными выпирающими корнями, по которым приходилось въезжать как по ступеням гигантской лестницы. Езда на байке была для Маслова занятием привычным. В любом месте, куда бы ни забирался, первым делом блогер брал в аренду мотоцикл и гонял на нем по городам и весям, потому и владел этим видом транспорта в совершенстве. Судя по всему, нанятый проводник-малаец в этом деле тоже был ас и, временами сбрасывая скорость на своем ярко-красном «Suzuki», ловко обходил естественные препятствия и неожиданные преграды.

Лес внезапно расступился, и перед путешественниками открылась огромная поляна. Проводник, выскочив на изумрудную ее середину, остановился, дожидаясь клиента. Макс подкатил к нему и затормозил рядом. Привыкшие к полумраку джунглей глаза ослепило застывшее в зените солнце, и блогер, сдернув с головы шлем, надел темные очки, озираясь по сторонам. Внимание его сразу же привлек возвышающийся в центре поляны белый конус, сложенный из искрящихся на солнце каменных плит, вокруг которого буйно разрослась никем не утоптанная зелень. Рядом с конусом доживал свой век облезлый деревянный слон. Яркие узоры на боках его вымыли безжалостные дожди, а бивни и хобот отвалились от времени и валялись тут же, у изъеденных жучком-древоточцем ног исполина. Вокруг белого конуса находилось несколько крытых рисовой соломой крестьянских хижин с пристроенными к ним навесами на бамбуковых шестах. Заметив стоящего у входа в одну из хижин человека, Макс скинул рюкзак, вытащил камеру и, включив аппаратуру, оживленно обернулся к своему спутнику, тоже стянувшему шлем с головы и наслаждающемуся прохладным ветерком, пахнущим спелым манго.

– Ну вот, друзья, мы прибыли на место и подумали, что неплохо было бы купить кокос у местного жителя и промочить горло после трудной дороги.

Блогер подмигнул проводнику, с интересом взиравшему на происходящее, и, оставив ему мотоцикл, выставил камеру перед собой и направился к туземцу. Но, приблизившись к неподвижной фигуре, понял, что тот едва ли способен к конструктивному общению. Лохматое, обросшее волосами существо, замершее под навесом, лишь с очень большой натяжкой можно было причислить к отряду гомо сапиенс.

– Опа! – с радостным изумлением вырвалось у блогера. – А вот, дорогие мои, и обещанный сюрприз! Вашему вниманию представлен шиваит – подвижник, давший обет «танаса», – обходя пребывающего где-то очень далеко столпника, возбужденно говорил Максим, задерживая объектив камеры на маленьком остром трезубце, пронзавшем высунутый язык и нижнюю губу «святого», на его идиотической улыбке и закатившихся глазах. – Парнишка обрек себя на вечное молчание, а также на непрерывное стояние по стойке «смирно» и потому не может ни сидеть, ни лежать, но иногда хитрит, облокачиваясь на это незамысловатое сооружение.

Камера двинулась дальше, снимая свисающую с потолка трапецию, обернутую подушкой. Подоспевший гид довольно улыбался, радуясь произведенному эффекту.

– Ну как, хорош? – с видом собственника осведомился малаец. И гордо добавил, как будто в этом была его собственная заслуга: – Вот уже сорок лет, как стоит.

Довольным взглядом он окинул фигуру подвижника и подошел вплотную, чтобы положить в открытый высохший рот шиваита несколько долек манго, которое он только что разрезал большим охотничьим ножом. Не опуская камеры, Максим с любопытством смотрел, как кусочки фрукта продолжают лежать на сером высунутом языке. От святого подвижника исходил невыносимый запах стойла, и подошедший было вплотную блогер благоразумно отступил назад.

– Когда-то, очень давно, – пустился в воспоминания малаец, – я жил в этой деревне, и тогда уже он стоял здесь. Когда из деревни все ушли, он остался стоять. Иногда я приезжаю его навестить. Кормлю его, хожу за ним. Так и стоит все время молча. Великий подвиг!

– А вдруг, когда ты уезжаешь, он вынимает трезубец из губы, разминает ноги, набивает брюхо бананами и идет себе спать?

– Нет, здесь все по-настоящему, без обмана, – покачал головой гид. – Вот, смотри!

Малаец указал на ноги подвижника, и Макс, переведя вниз взгляд, а вместе с ним и камеру, увидел, что стопы шиваита буквально вросли в почву, и поверх земли разрослась густая трава. Согнувшись, чтобы запечатлеть на камеру это чудо, блогер заодно почесал себе ногу у самой кроссовки, там, где на лодыжке начиналось татуированное щупальце кракена, подробно набитого на всем его теле.

– Слушай, продай мне этого парня, – выпрямившись, вдруг проговорил Маслов. – Он же твой, я правильно понял?

– В каком смысле – мой? – изумился малаец.

– Ну, кроме тебя, он никому не нужен, ведь так? – гнул свою линию русский. – Я готов заплатить за него хорошие деньги. Понимаешь, у отца день рождения, он увлекается всякой восточной экзотикой, и было бы забавно привезти ему в подарок подвижника-шиваита. Этому парню все равно, где стоять. Так пусть стоит у нас. Мы бы его кормили, ухаживали за ним не хуже тебя.

– Нет, ни в коем случае! – как вспугнутая птица замахал руками малаец. – Это мой бизнес. Единственный доход. Я нахожу тех, кому интересен мой шиваит, привожу сюда и получаю за это деньги. Очень хорошие деньги! Каждый день!

Окинув внимательным взглядом проводника и особенно задержавшись на его мокрой от пота футболке с изображением Пеле, блогер предложил:

– А хочешь, Дэвид, махнемся на спортивный костюм сборной СССР по хоккею? Родной костюм, советский. Теперь таких не делают. У тебя одного такой будет.

– Откуда у тебя костюм? – насторожился малаец.

– Так говорю же, отец – хоккеист. Константин Маслов. Может, слышал?

– Тот самый Маслов? Бомбардир? О! Твой отец не просто хоккеист! Он великий хоккеист! – восхищенно зацокал языком проводник.

Это было правдой. Нападающий Константин Маслов долгие годы играл в составе «красной машины» за сборную Советского Союза, удостоившись всевозможных наград и званий, затем блеснул в НХЛ и теперь, на пороге своего шестидесятилетия, по-прежнему деятельный и неутомимый, возглавлял спортивное агентство, специализирующееся на трансферах и консультационных услугах игрокам и клубам. Основные направления его деятельности заключались в селекции, юриспруденции, спонсорстве, маркетинге и пиаре, и в этом агентство Константина Маслова, несомненно, преуспело, принося своему владельцу немалый доход.

Собирать восточные редкости Константин Вадимович стал еще в детстве, и увлечение это началось с потертой золотой подвески на длинном витом шнуре. Вещица принадлежала отцу-генералу, человеку пожилому, неразговорчивому и тяжелому в общении. Его нелюдимость и любовь к одиночеству доходили до того, что даже в глубокой старости отставной генерал брал ружьишко и, невзирая на время года, по несколько дней пропадал на охоте. Про подвеску он говорил маленькому Максу, что это память о двух женщинах. Той, которая его любила. И той, которую любил он. В один из своих охотничьих вояжей старик пропал, и нашли его только весной, когда стаял снег, и стало понятно, что с незадачливым охотником позабавился поднявшийся из спячки медведь-шатун.

Позже к подвеске добавились диковины, привезенные уже самим хоккеистом из-за океана, и к настоящему времени это было вполне серьезное собрание восточных редкостей. Конечно, ни о каком одичалом садху[2] владелец коллекции не мечтал, но неуемная фантазия Максима уже рисовала изумление на лице отца, которое возникнет при виде его подарка. Блогер уже представлял себе, как привезет столпника домой, как поставит у папы в кабинете, а может, и в гостиной и станет всем показывать и рассказывать про великий «подвиг» шиваита.

– Так что, даже бомбардиру Маслову не продашь? – кротко глядя на малайца, уточнил блогер.

– Хорошие деньги – это сколько? – наморщив лоб, не к месту осведомился проводник.

Макс достал из портмоне внушительную пачку банкнот и, продемонстрировав интересующемуся, проговорил:

– Как справедливо заметил Виктор Гюго, в чужой стране путешественник – мешок с деньгами, который все норовят побыстрее опорожнить.

– Пойдем, – секунду поколебавшись, решительно приказал гид, пропуская мимо ушей афоризм французского классика.

И, приминая высокую траву, направился к белому конусу. Недоумевая и на всякий случай включив камеру, ибо на момент торга предпочел ее выключить, блогер двинулся за ним. Они шли друг за другом, оба невысокие и похожие на подростков, дочерна загорелые, различающиеся лишь цветом волос. Из-под бейсболки славянина выбивался выгоревший до льняной белизны чуб, в то время как черноволосый малаец привычно обходился без головного убора. Продираясь сквозь заросли, парни подошли к деревянному слону. Малаец освободил из травяного плена валяющийся у слоновьей ноги бивень и, обернувшись, с надеждой спросил:

– Бивень Ганеши великому Маслову не нужен?

– Не нужен, – категорично отрезал блогер, с разочарованием осматривая протягиваемую гнилушку, ибо полагал, что гид привел его сюда именно за этим.

Но он ошибся. Сбив ногой буйную траву и вытоптав небольшую площадку, малаец приблизился к высоким запертым дверям и, повозившись с навесным замком, сноровисто его отпер при помощи ножа. Затем потянул на себя тяжелую, просевшую дверную створку, с трудом преодолевшую сопротивление травы, и заглянул в просторный зал, скрывавшийся внутри белого конуса. Пахнуло затхлостью и лежалыми благовониями. Следуя за проводником, Макс зачарованно крутил головой по сторонам, рассматривая поблекшую роспись стен, резные, с щербинами, цветы на колоннах и слушал пояснения:

– Это храм господа Шивы! Сейчас святилище заброшено, а много-много лет назад было невероятно знаменито. Здесь танцевали грациозные девадаси[3] и совершались кровавые жертвоприношения.

– Прямо здесь и совершались? – недоверчиво переспросил Маслов, снимая интерьер заброшенного храма.

– Вот на этом самом алтаре, – малаец горделиво указал на каменное возвышение, покрытое толстым слоем пыли.

Приблизившись к алтарю, Максим с уважением провел рукой по холодному камню и двинулся в обход, интересуясь, что находится позади. Он обошел каменный помост и, заглянув в нишу, обнаружил черный лакированный ящик размером с коробку от посудомоечной машины. Лак на ящике потрескался от старости, роспись потускнела. Пока россиянин рассматривал странные отверстия на всех его четырех стенках, гид уже заходил с другой стороны.

– Помогай, – кряхтя, распорядился он, хватая ящик за бока и вытягивая из-под алтаря.

– Что там? – оживился Маслов. – Предметы индуистского культа? Обрядовая утварь?

– Сейчас увидишь, – пробормотал малаец. – Это я готов тебе продать. За хорошие деньги.

Заинтригованный, Макс потянул за свою сторону, извлекая ящик на свет, скупо падающий на каменные плиты пола из маленьких стрельчатых окон. Проводник хозяйским жестом откинул крышку, демонстрируя товар лицом. Вдохнув крепкий запах сандала, Максим нетерпеливо заглянул в темное нутро ящика и с недоумением воззрился на малайца, ибо ничего, кроме чего-то пегого, спутанного, похожего на мочало, не увидел.

– Что это? – растерянно выдохнул покупатель.

– Не что, а кто, – заулыбался гид. – Это садху. Святой подвижник.

– Еще один? – недоверчиво прищурился блогер. – А его ты почему за деньги не показываешь?

– Я пробовал показывать. Этот неинтересный, любителей на него нет. Смотреть смотрят, но денег не платят. Можешь его купить.

– Давай хоть вынем твоего садху из упаковки, я посмотрю, что покупаю. А то, кроме макушки, ничего не видно.

Малаец бесцеремонно ухватил святого отшельника за пегую гриву и с силой потянул вверх.

– Аккуратнее, – заволновался Макс, с тревогой наблюдая, как гид вытягивает из ящика похожую на мумию иссохшую фигуру, много десятков лет назад застывшую в позе лотоса.

– Что ему сделается? – беспечно откликнулся продавец.

– Он живой? – с сомнением в голосе протянул покупатель, заглядывая в застывшее шоколадное лицо отшельника.

– Живой, – уверенно кивнул малаец. – Это йогин, кудесник. Просто принял обет, потому и кажется мертвым. Не веришь? Вот, смотри!

Продавец вытащил булавку и быстро уколол йогина в сухую руку. И тут же на смуглой коже садху выступила алая капелька крови.

– Это твоя кровь, – недоверчиво прищурился Маслов.

– Сам уколи, – протянул булавку малаец.

Максим взял булавку и ткнул в выложенную на бедро ногу шивопоклоннику. И тут же увидел на кончике иглы кровавый след.

– Ты видишь? Это его кровь! Садху!

– Ну да, наверно, – нехотя согласился блогер. – И чем ты его кормишь?

– Его я не кормлю. Ему не надо.

– Вот и славно, меньше хлопот, – обрадовался россиянин, подхватывая легкого и сморщенного, как полая тыква, йогина и упаковывая его обратно в футляр. – Этот подарок отцу гораздо больше понравится. Хотя бы не смердит.

Подхватив ящик с двух сторон, парни устремились к выходу из храма. Солнце скрылось за гору, повеяло сыростью.

– Макс, давай скорее, сейчас как ливанет, – подгонял малаец, отстраненно наблюдая, как, вытряхнув подвижника и усадив его на траве, блогер любуется покупкой, со всех сторон направляя на него камеру. Само собой, с транспортировкой подарка могли возникнуть проблемы, но Макс планировал отправить ящик с дипломатической почтой, ибо в консульском отделе трудился его хороший приятель Сева Бутырцев.

– Не торопи меня, Дэвид, мне же надо снять парнишку на пленэре, – отмахивался Макс, слоняясь вокруг застывшей в позе лотоса фигуры.

– Я не хочу попасть под дождь. В джунглях – то еще удовольствие. Ты оставайся, я поехал, – малаец решительно двинулся к красному «Suzuki», и только тогда Маслов свернул видеокамеру и принялся торопливо убирать свое приобретение обратно в футляр.

Когда окислившиеся от времени медные клипсы на крышке были защелкнуты, путешественники укрепили лакированный ящик на сиденье так, чтобы оставалось место для Макса, и, то и дело поглядывая на затянутое тучами небо, тронулись в обратный путь.

Сита всегда знала, что так и будет. Знала с того самого момента, когда чумазой голодной девчонкой переступила порог затерянного в лесу храма, к которому отец целый день вел ее через джунгли. Они вышли с первыми лучами солнца и долго пробирались по едва заметной тропинке, проложенной пилигримами через непроходимые заросли, и отец виновато говорил:

– Ты не должна ничего бояться, девочка. Если Шиве будет угодно, бог разрешит тебе остаться в его доме и танцевать для него. Я видел, как ты танцевала на празднике урожая. Ты очень красиво танцевала. Я думаю, Шиве тоже понравится.

На празднике урожая Сита вместе с другими детьми всего лишь кружилась под звуки ситара, но слова отца придали ей уверенности в собственных силах и наполнили сердце гордостью. Танцевать для Бога! Такой чести мало кто удостаивается.

– А когда вырастешь, Шива возьмет тебя в жены. Ты станешь совсем как Парвати, будешь носить тонкое сари, расшитое золотом, богатые украшения и станешь почти что Богиней.

– Это правда, папа? – с восторгом прошептала девочка, запрокидывая голову и доверчиво глядя на отца. – За что мне такое счастье?

Высохший от работы и голода индус крепко сжал мягкую ладошку дочери и тяжело вздохнул. Меньше всего он хотел расставаться со своей любимицей, но после гибели двух старших сыновей, помощников и основных кормильцев, у них с женой на руках осталось двенадцать детей, десять из которых были девочками. Когда заболел еще один сын, надежда и опора семьи, мать отправилась за советом к деревенскому колдуну. Тот загнал за плетень принесенную женщиной курицу, раскинул перед хижиной гадальные кости и объявил, что несчастья оставят их семью только тогда, когда одна из дочерей станет девадаси.

Старшие девочки помогали матери в поле, поэтому выбор пал на самую младшую, Ситу. Озорная, подвижная, со смышлеными глазами на миловидном личике, она с утра до вечера носилась по деревне, словно обезьянка, карабкаясь по деревьям, чтобы пожевать сладкой смолки и покачаться на ветках. Сердце отца больно сжималось, когда он представлял себе, что его чудесную малышку постигнет судьба храмовой танцовщицы. Да, красивые наряды, дорогие украшения и вкусная еда – но что от нее потребуют взамен!

Искоса поглядывая на дочь, отец в душе лелеял надежду, что Сита жрецам не понравится и служители культа великого и грозного Шивы прогонят их домой, как это часто случалось с другими их односельчанами, пытавшимися пожертвовать дочь Божеству или попросту продать в храм, чтобы выручить немного денег. Несколько раз отец останавливался у антрацитовых лужиц, склонившись, зачерпывал ладонью теплую жирную грязь и мазал ею хорошенькое личико малышки. Сита отфыркивалась и смеялась – ей казалось это игрой. Но на тот случай, если жрецы все-таки сочтут его дочь подходящей для Шивы, отец старался облегчить тяжесть расставания и рассказывал Сите чудесные сказки про волшебный мир, куда ей предстоит попасть.

Так, увлекая Ситу за собой и следуя едва заметным ориентирам, индус пробирался по узкой тропинке сквозь мангровые болота до тех пор, пока перед ним не открылась залитая солнцем поляна, посреди которой возвышалась белоснежная громада храма Шивы, сработанная из искрящегося в закатных лучах белого кварца. Перед высокими, украшенными резьбой сандаловыми дверьми красовалась статуя огромного слона, расписанная яркими красками, и девочка испуганно косилась на изваяние все то время, что отец тащил ее, упирающуюся, ко входу в святилище.

Неподалеку от храма виднелись жалкие лачуги, в которых находили приют странники. Шафрановыми тогами бродячих йогинов-садху с горизонтальными белыми полосами на лбу была заполнена поляна перед храмом, и Сита жалась к ногам отца, дичась чужих, незнакомых людей с безумно горящими глазами, творящих диковинные вещи. В основном это были мужчины, но изредка встречались и женщины, одетые в праздничные одежды. Странники приходили по уходящей в лес неширокой дороге, ведущей к городу. Некоторые ехали в тележках, запряженных зебу, но большая часть паломников передвигалась пешком. Многие ползли на коленях, на четвереньках или по-пластунски, извиваясь, как змеи, на животе, в зависимости от того, какой дали обет.

Сита во все глаза смотрела на безумцев, но стоило им с отцом только войти в храм, тут же забыла о них, ибо среди резных колонн, дымящихся благовоний и золотого убранства увидела Шиву, стоящего у алтаря. Он был лет на десять старше Ситы и так красив, что девочка даже зажмурилась, чтобы глазам не было больно. Но и тогда перед мысленным взором ее лучился образ прекрасного божества с гибким станом, щедро украшенным блестящими ожерельями, в тонких шелковых шароварах цвета небесной лазури и с золотыми бубенчиками на ногах. Вот бубенчики зазвенели, и девочка открыла глаза, поймав на себе внимательный взгляд его тонко подведенных глаз.

Шива вместе с лысым жрецом шел в их сторону, и Сита едва смогла уловить момент, когда отец бросился жрецу в ноги, увлекая ее за собой. Неожиданно девочка оказалась распростертой на грязном каменном полу, и прямо перед ее лицом были тонкие лодыжки юного бога с покачивающимися бубенчиками.

– Чего тебе надо? – неприветливо выдохнул жрец, застывая перед лежащими.

– Моя семья желает посвятить нашу младшую дочь великому богу Шиве, о служитель Небеснорожденного! – заискивающе подняв лицо и все еще не вставая с пола, благоговейно прошептал отец.

Нога бога была так близко, что Сита тронула пальцем один колокольчик и, лукаво взглянув на Шиву, тихо засмеялась. Он тоже ответил ей улыбкой, и сердце девочки сладко сжалось от опьяняющей радости. Она ему нравится! Шива захочет сделать ее своей женой!

– Ну-ка, встань! – распорядился жрец, бесцеремонно пихая Ситу обутой в сафьяновую туфлю ногой, и она ощутила острый запах рыбы. – Покажи, что умеешь!

Девочка поспешно вскочила на ноги и, кидая озорные взгляды на Шиву, с готовностью принялась кружиться вокруг себя, притоптывая босыми пятками по неровным храмовым плитам. Лоснящееся лицо жреца приняло скучающее выражение. Коротким взмахом руки он приказал девочке убираться с его пути и, даже не взглянув на поднявшегося на ноги отца, неторопливо двинулся дальше. Шива устремился за ним, на ходу говоря:

– Мануварьяджи, ты зря не взял девочку. Я вижу в ней задатки девадаси.

– В самом деле? – удивился жрец. – А мне она показалась слишком костлявой и угловатой.

– Да, но ее глаза! Они так и лучатся внутренним светом! А для храмовых танцовщиц это самое главное.

– Ну что же, Камал, тебе виднее. Ты занимаешься с девочками танцами, тебе и решение принимать.

– Я думаю, малышку нужно взять, из нее обязательно выйдет толк. Если, конечно, она будет стараться. Ты будешь стараться? – обернулся он к Сите.

– Очень-очень! – горячо воскликнула девочка, пожирая бога глазами.

Сита не особенно удивилась, что жрец называет его не Шива, а Камал, рассудив, что жрецу виднее, и охотно вложила ладошку в протянутую руку юноши. Это уже потом она узнала, что Камал такой же служитель храма, как и остальные жрецы, музыканты и танцоры, и его задача состоит в том, чтобы учить будущих девадаси искусству танца, которым сам он владел в совершенстве, исполняя на праздниках роль Бога.

Больше всего Сита любила смотреть, как танцует Камал. Каждый жест, взгляд, поворот его тела были филигранны, отточены до автоматизма. Глаза, руки, лицо – все жило своей, отдельной жизнью, каждая мышца рассказывала историю любви, страсти, гнева или битвы, о которых повествовал исполняемый танец. Глядя на кружащегося в экстазе танцора, девочка думала, что не научится так танцевать никогда, и в первые дни много плакала от боли во всем теле, не проходящей усталости и ощущения собственной никчемности. В просторном зале для репетиций она стояла в длинном ряду своих сверстниц, неуклюже повторяла за ними незнакомые движения, и слезы отчаяния помимо воли катились по ее щекам. Сите хотелось все бросить – чистое хлопковое сари, вкусную еду, мягкую постель и убежать домой, к черствым лепешкам, соломенной подстилке и свободе.

Но мысль о том, что не за горами тот день, когда Шива возьмет ее в жены, придавала сил. В образе Шивы она неизменно видела Камала. Танцор занимал все ее мысли, и, понимая, что Камал не меньше самой Ситы радуется ее успехам, девочка делала невозможное, отрабатывая фигуры танца даже тогда, когда ее подруги отдыхали. За благосклонный взгляд Камала она готова была отдать жизнь. Видя старания девочки, Камал подбадривал Ситу приветливым словом и доброй улыбкой, которую Сита принимала за особое расположение к себе. Как-то, когда девочки отдыхали после утренних занятий, в спальню вошла Аурита, высокая немолодая женщина из бывших девадаси. Почти все храмовые танцовщицы, закончив танцевальную карьеру, оставались в храме на самых разных работах – кто-то при кухне, кто-то в прачечной, а некоторые, вот как Аурита, ведали храмовыми обрядами.

– Младшие девочки, кто еще не знает, предупреждаю, внимательно следите за своими сари! – строго проговорила наставница, останавливаясь между разбросанными по полу ватными матрацами, на которых спали будущие девадаси. – Как только на сари появятся первые следы крови – сразу бегите ко мне! Будем готовить вас к церемонии бракосочетания.

Когда за наставницей закрылась дверь, Сита срывающимся голосом проговорила:

– Как же я хочу побыстрее стать женой Шивы!

– Глупенькая, это сущий ад! – выдохнула Рия. – Меня посвящал жрец Мануварьяджи. От него воняет, как от старой обезьяны.

– А меня будет посвящать Камал! – уверенно проговорила Сита.

– Мечтай, – усмехнулась старшая подруга. – Все мы думаем, что это будет Камал, но мало кому везет на самом деле.

– Но я же вижу, что я ему нравлюсь! – упрямилась Сита.

– Об этом нельзя даже думать! – зашептала девушка. – В этих стенах никто никому не должен нравиться. Камал, так же, как и мы, принадлежит только Шиве! Отступников ждет смерть!

И, понизив голос так, что ее можно было расслышать лишь с очень большим трудом, выдохнула:

– Разве ты не помнишь, что стало с Яшви?

Это имя было запрещено произносить в стенах храма, ибо сразу же после посвящения храмовая танцовщица Яшви задумала побег. Отсутствие девушки сразу же заметили, жрецы и служители пустились в погоню и поймали несчастную прямо за воротами храма. Наказание было ужасным. Все без исключения обитатели храма присутствовали на церемонии кары, и Сита с содроганием смотрела, как ритуальный нож легко отделил красивую головку беглянки от хрупкого, облаченного в свадебные одежды тела. Девочка видела, как в этот момент соскользнул на алтарь витой шнур – тали и как блеснул гравировкой медальон с новым именем, присвоенным Яшви при посвящении – Кави Кучинг[4]. Сита содрогнулась, но взгляда от залитого кровью алтаря не отвела, ибо понимала, что это справедливо – все, что принадлежит Шиве, должно вернуться к Богу. И витой шнур – тали, с выбитым на медальоне новым именем непокорной жены бога, и ее горячая голова. Так поступали с каждой девадаси, осмелившейся нарушить закон.

– К тому же сам Камал ничего не решает, – шепотом продолжала Рия. – Храмовые служители тянут жребий. Если Шиве будет угодно, тебе выпадет Камал.

С этого дня девочка молила Шиву, чтобы он послал ей Камала. И вот настал долгожданный момент, когда она заметила на своем сари кровавые следы. К этому времени Сита превратилась не просто в прекрасную танцовщицу, но и в красивую девушку с озорными глазами, игривыми манерами и соблазнительными формами.

– Она будет лучшей девадаси за все время, что существует наш храм, – глядя на танцующую Ситу, качали головами жрецы. – И самой дорогой! Принесет храму немалую прибыль и с лихвой окупит затраты на свое содержание.

Танцовщица лишь улыбалась на похвалы, не понимая, что жрецы имеют в виду. Она не знала, что основная задача девадаси состоит вовсе не в танцах во имя Шивы. Пришедшие на праздник могут выбирать, с кем из храмовых танцовщиц они хотели бы уединиться для ритуального совокупления, чтобы на несколько минут стать самим Шивой, ибо возлечь с женой Бога может только Бог. За красивых и умелых танцовщиц жрецы взымали немалую плату, но были и провинившиеся девадаси, предназначенные почти задаром для нищих и калек. Стать такой считалось не только позором, но и означало обрести скорую смерть, заразившись дурной болезнью или попав под горячую руку безумца.

В день посвящения, назначенный храмовыми астрологами, Сита вошла в изученное до мелочей святилище Шивы в расшитой серебром оранжевой кофточке и в такого же цвета складчатой юбке, схваченной на бедрах небесно-голубым поясом-шарфом, завязанным на животе красивым узлом и спадающим длинными концами до самого пола. Ручные и ножные браслеты были унизаны серебряными подвесками, шею охватывала широкая золотая гривна. В дверях ее уже ждали.

Аурита взяла девушку за руку и повела к алтарю. Сита шла следом за наставницей и не замечала ни богато украшенных цветами храмовых стен, ни курильниц, из которых тянулись к потолку ароматные струйки дыма. Она смотрела лишь на выстроившихся в шеренгу вдоль алтаря жрецов, пытаясь угадать, кого не хватает. Значит, отсутствующий и станет ее ритуальным мужем, исполнив роль Шивы. Сита скользила глазами по суровым мужским лицам и с радостью понимала, что на ее посвящение пришли все, кроме Камала.

Наставница подвела девушку к верховному жрецу, и он жестом приказал Сите раздеться. Как только детали туалета одна за другой упали к ее ногам, один из жрецов вложил в руки посвящаемой трезубец – символ власти Шивы. Другой жрец принялся читать священные тексты, а третий, взяв острый стек, стал обмакивать его в сандаловую пасту и наносить на плечи, грудь, руки и бедра девушки сакральные рисунки. Сочетаясь браком с Богом, Сита крупно дрожала всем телом и, не веря до конца своему счастью, тревожно переводила глаза с одного служителя храма на другого в поисках Камала, уговаривая себя, что, должно быть, танцор здесь, но она его просто не видит. Но учителя танцев среди остальных по-прежнему не было, и девушка трепетала всем телом, надеясь на скорую встречу с любимым.

После того как первый жрец забрал из рук ее трезубец и с поклоном возложил на алтарь, второй жрец надел на шею девушки тяжелую благоухающую цветочную гирлянду, два других служителя Шивы взяли ее за руки и повели в глубину храма. Распахнулась низкая дверь, и Сита очутилась в маленькой комнатке, в которой ни разу раньше не была. Обстановка поражала роскошью. В центре возвышалась огромная кровать сандалового дерева с серебряной инкрустацией, поверх которой покоилось шелковое покрывало с пышными кистями. Персиковый цвет его эффектно сочетался с бордовыми бархатными подушками и такими же бархатными занавесями на окне. Шагнув в комнату, будущая девадаси ощутила босыми ступнями пушистый мягкий ковер. Интерьер и в самом деле достойный «жены бога»!

Играя свою роль, жрецы с поклоном удалились, а Сита приблизилась к серебряной чаше возле кровати и совершила ритуальное омовение. И замерла в ожидании, не отрывая тревожного взгляда от маленькой двери. Дверь приоткрылась, и вошел он! Камал! Отливая перламутровой белизной, казавшейся еще ярче на смуглой коже, его грудь украшало массивное жемчужное ожерелье. Руки чуть выше локтей обхватывали золотые браслеты. В черные длинные волосы были вплетены разноцветные шнуры, а тонкую талию обвивал красный пояс. Сита всегда знала, с самого первого дня, когда только переступила порог храма, что именно этот юноша, так успешно изображающий Шиву в танцах, станет ее мужем!

Не испытывая ни малейшей неловкости, Камал подошел к ложу и, глядя на Ситу так, как смотрел на нее, когда обучал танцам, зажег серебряную курильницу, и по комнате поплыл сладковатый одурманивающий дымок.

– Дыши глубоко, Сита. И, если хочешь, пожуй.

Камал протянул чашку с темными, остро пахнущими корешками.

– Это туманит сознание и притупляет боль.

Но Сита хотела сохранять ясность мысли, чтобы запомнить каждый миг, проведенный с Камалом, и потому отрицательно качнула головой. Тогда он поставил чашу на низкий столик и, шагнув к Сите, снял с шеи девушки цветочную гирлянду. Повинуясь взгляду ритуального мужа, Сита легла на кровать, с трепетом наблюдая, как рядом с ней вытягивается на ложе Камал.

– Слияние лингама и йони объясняет природу всех вещей, – проговорил наставник. – Это жертвоприношение, его не надо бояться. Есть глупцы, которые находят в этом что-то грязное, но на то они и глупцы, чтобы не видеть очевидного. Лингам в йони так же естественен, как утренняя роса на цветке. В эти минуты ты целиком посвящаешь себя Шиве. Давай я натру тебя благовонием.

Юноша плеснул на ладонь немного душистого масла и принялся втирать его в стройное тело Ситы, постепенно приближаясь к сокровенным местам. Почувствовав пальцы Камала там, где ее никто никогда не трогал, Сита задрожала от охватившего ее стыда и какого-то нового, неизведанного чувства, от которого сладко сжалось внутри. Пару секунд Сита сдерживалась, но, не в силах устоять и не помня себя от страсти, поддалась нахлынувшему желанию. Волны наслаждения подхватили ее и увлекли в таинственный мир взрослой жизни. «Как прекрасно, когда лингам соединяется с йони!» – думала она, неотрывно глядя в напряженное лицо Камала и следуя божественному ритму, который он задавал. Но вот Камал вздрогнул, широко раскрыл глаза, с удивлением взглянул на Ситу и на несколько секунд затих.

– Камал, тебе хорошо? – Голос Ситы звучал приглушенно.

Откинувшись на подушки, девушка с нежностью смотрела на своего любимого, ожидая ответа, но тот быстро пришел в себя, деловито завершил обряд, надев ей на шею вместо снятого ранее цветочного венка витой шнур с золотым медальоном. Сита перевернула медальон и прочла: «Мата Хари»[5].

– Красивое имя, – улыбнулась она, приглашая Камала разделить ее радость.

– Ну вот, Мата Хари, теперь ты стала настоящей девадаси, – сухо проговорил Камал, поправляя ритуальное ожерелье на шее девушки и стараясь не смотреть ей в глаза. – Надеюсь, у Шивы не будет повода гневаться на тебя. А теперь ступай к Хемнолини, она преподаст тебе науку любви.

Слушая, как старая Хемнолини рассказывает о боге Каме и придуманных им позах для достижения наивысшего наслаждения, которое дарует любовь, девушка живо рисовала в воображении образ Камала, ибо никого другого рядом с собой и представить себе не могла. Но реальность оказалась далеко не так радужна, как виделось Сите. Буквально на следующий день после посвящения Мата Хари танцевала с другими девадаси на храмовом празднике, и на нее указал богатый брамин[6] в длинном золотом дхоти[7] с вышитой каймой. Паломник выглядел настолько отталкивающе, что в первый момент Сита наотрез отказалась уединяться с ним в ритуальной комнате. Но жрецы зашипели на нее, как рассерженные гуси, требуя немедленно пойти с брамином и исполнить свой долг.

– Какая невиданная дерзость! – возмущались они. – Девадаси отказывает просящему!

– Будьте к ней снисходительны, девочка еще слишком молода, – мягко увещевала жрецов добрая старуха Хемнолини, делая Сите страшные глаза.

Сита умоляюще смотрела на Камала, ища защиты, но тот молчал, соблюдая нейтралитет и демонстративно отвернувшись от строптивицы. Рыдая от собственной беспомощности, Сита покорно последовала за пузатым краснолицым богачом, то и дело утиравшим мокрым платком потеющий лоб и толстую бычью шею. Потный брамин долго мял ее тело липкими руками, а затем быстро и больно проделал с ней то же самое, что и Камал. Но это было совсем другое ощущение, прямо противоположное тому блаженству, которое Сита испытала с возлюбленным. Сжав зубы и крепко зажмурившись, она старательно скрывала охватившее ее отвращение, но брамин все равно остался недоволен. Выходя из ритуальной комнаты, где рыдала в подушку раздавленная девадаси, он презрительно обронил:

– Девчонка не стоит ни единой рупии из той сотни, что я за нее заплатил!

Этим же вечером в комнату танцовщиц заглянул Камал и под недоуменными взглядами подруг поманил Ситу рукой. Девушка вышла из храмовой пристройки и устремилась к ожидающему в стороне Камалу. Думая, что он пришел ее успокоить и подбодрить, Сита обхватила его шею руками, намереваясь поцеловать, но юноша отпрянул в сторону, гневно сверкнув глазами.

– Что ты делаешь, безумная? – шепотом воскликнул он. – Ты гневишь Шиву!

– Но ты – его воплощение! – горячо зашептала Сита. – Ты сам выбрал меня!

– Не я, а жребий!

– Но я же видела, что тебе со мной хорошо!

– И что с того? Даже если это так, мои эмоции не имеют ровным счетом никакого значения! Мы служим Шиве, и все наши чувства должны быть направлены только на него! Ты должна принимать паломников, любого, который на тебя укажет и сможет за тебя заплатить! Больного, кривого, прокаженного! На то ты и девадаси! А ты что сегодня устроила? Да еще смотрела на меня так, как будто я обязан был прогнать знатного брамина! Ты не должна больше этого делать! Ни в коем случае! Поняла? Иначе тебя ждет суровое наказание.

– Я не смогу лечь ни с одним мужчиной, если не буду уверена, что вечером упаду в твои объятия! – твердо сказала Сита, не отрывая решительных глаз от пылающего гневного лица Камала. – Разве Шиве станет хуже оттого, что мы с тобой будем счастливы?

– Глупенькая! Шиве, конечно, не будет хуже, но если узнают жрецы, нас с тобой убьют. Кроме ритуального соития, символизирующего первую брачную ночь Шивы и его жены, служителям храма строго запрещается вступать в связь с девадаси.

– Никто не узнает! Я буду приходить к тебе в комнату поздно ночью, когда все спят, и уходить, пока заря не окрасит небо в цвет лепестков роз!

Этой же ночью Сита проскользнула в комнату Камала легкой тенью и с восторгом любила избранника на жесткой циновке, ибо в комнате его царила атмосфера суровой аскезы. Помимо циновки на полу в крохотной каморке с каменными стенами и узким оконцем под самым потолком стояла лишь только жаровня для благовоний и небольшое, в половину человеческого роста, изваяние Шивы.

Когда Сита приходила к возлюбленному, она всегда накидывала на фигурку бога свое сари, интуитивно понимая, что божественному «мужу» ее связь с другим будет неприятна. Поверх сари она пристраивала символ супружеской верности, витой шнур – тали с золотым медальоном, тем самым переставая быть Матой Хари и становясь самой собой, просто влюбленной юной Ситой.

Теперь она охотно отдавалась любому, представляя себе в эти мгновения, что лежит в объятиях Камала, и вскоре слава о красивой страстной девадаси дошла чуть ли не до Индии. В затерянный среди лесов Суматры храм приезжали паломники со всех уголков Индонезии, платили за нее много и охотно, поэтому, когда Мата Хари забеременела, ей выделили запряженную зебу повозку, которой правил старик-музыкант, ныне присматривающий за животными. Еще дали мешочек с деньгами и отпустили в деревню навестить родных. Вся деревня выбежала смотреть на прелестную госпожу в тонких богатых одеждах и с дорогими украшениями, едущую между хижин по единственной улице.

– Смотрите! Смотрите! – раздавалось со всех сторон. – Это же Сита! Та самая маленькая Сита, которую родители посвятили Богу!

Когда зебу остановился перед покосившейся хижиной, к Сите вышел костлявый беззубый старик и слезящимися глазами долго вглядывался в ее лицо, прежде чем признал свою младшую дочь.

– Сита! – воскликнул, наконец, отец, всплеснув руками. – Какая ты стала красавица! Да прибудет с тобой божественная благодать! Лишь благодаря тебе вся наша семья процветает! Шива заботится о нас, как о любимых детях. Братья твои женились, сестры вышли замуж, и мы с матерью даже смогли собрать им приданое. А старшая, Васанта, служит у белого сахиба. У самого главного сахиба[8], коменданта города. Ты помнишь Васанту?

– Да, папа, помню, – вытирая набежавшие на глаза слезы, всхлипнула девушка. – Скоро у меня родится малыш, сын Шивы, и благодать нашей семьи усилится еще больше.

– Это хорошо, – обрадовался старик. – Мать стала часто прихварывать, как бы не разболелась всерьез, а то на поле некому работать. Но ты не думай, Васанта приносит еду, так что мы не голодаем, доченька.

Обеспокоенная Сита заторопилась в хижину и нашла матушку в сильнейшем жару. Прижав холодные губы к ее воспаленному лбу, девушка поднялась с циновки, вложила в сухую руку отца мешочек с деньгами и, взяв с него обещание, что старик пригласит к постели больной деревенского колдуна, двинулась обратно в храм. Проезжая по деревне, Сита бросала ласковые взгляды на возящихся у хижин малышей, на покрикивающих на них мамаш и на отцов семейств, занимающихся рутинными делами. Лучшая девадаси храма боялась себе признаться, но ей ужасно хочется остаться в деревне и стать частью этого шумного людского муравейника.

Мата Хари разрешилась от бремени хорошеньким мальчиком, не сомневаясь, что отец его – Камал. Танцор радовался малышу так искренне, что молодой маме стало казаться, будто они – одна семья и лишь по недоразумению почему-то живут в храме. Разве не могут они уйти отсюда и начать жить своей жизнью? Но когда девушка заводила об этом речь, Камал закрывал ей рот поцелуем, умоляя не гневить Шиву. После рождения малыша Сита по-прежнему каждую ночь навещала любимого и однажды случилось то, чего так боялся Камал. Тесно прижавшись обнаженными телами, влюбленные шептали друг другу милые нежности до тех пор, пока не заснули. Проснулась Сита оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Открыв глаза, священная танцовщица увидела перекошенное от ужаса лицо Камала и, проследив за его взглядом, заметила заглядывающего в каморку жреца.

– Пошла вон! – грозно крикнул любимый Сите. И заискивающе забормотал, сползая с циновки и на четвереньках устремляясь к дверям. – Это все она! Это Мата Хари подговорила меня нарушить закон! В нее вселились ракшасы. Я искуплю вину, я принесу любую жертву, приму какой угодно обет, только пощади, о служитель Небеснорожденного!

Голый и жалкий, распластавшийся на полу, он вызвал у Ситы острый приступ отвращения. Девушка сидела на циновке, поджав под себя ноги и не скрывая своей наготы. Камал вдруг набросился на нее и стал выталкивать из каморки.

– Что расселась? Убирайся! Убирайся из моей комнаты!

Сита брезгливо отстранилась от трясущегося от страха юноши и, накинув на плечи сари и надев на шею витой шнур с сакральным знаком, с достоинством вышла.

В тот же день о преступлении Маты Хари и Камала стало известно всем служителям храма. Ситу отстранили от ритуальных танцев, и она ждала своей участи в отдельной маленькой каморке, предназначенной для наказаний. Ближе к ночи за ней пришла старуха Хемнолини. Не глядя на девушку, старая девадаси надела на нее подвенечный наряд и повела в главный зал храма. Приближаясь к святилищу, Сита слышала, как захлебываясь, все громче и громче плачет ее малыш. А подойдя к дверям, увидела, что в зале собрались все жрецы, и Камал, положив их ребенка на алтарь перед двухметровым изваянием Шивы, с силой размахнулся и отсек головку младенца ритуальным ножом. Ребенок истошно вскрикнул и затих. Понимая, что такая же участь постигнет и ее, Сита оттолкнула старуху и, воспользовавшись неповоротливостью своей провожатой и всеобщим замешательством, кинулась бежать из храма прочь.

Ночь выдалась темная, и Сита устремилась в джунгли. Девушка видела огни факелов и слышала, как перекрикиваются пустившиеся в погоню жрецы. Взобравшись, как в детстве, на дерево, она сидела тихо, как перепуганный лемур, дожидаясь момента, когда все утихнет и будет можно спуститься и продолжить путь. Сита со страхом слушала, как трещат мангровые заросли под ногами бегущих. Преследователи остановились под деревом, и голос Камала сказал:

– Клянусь Небеснорожденным, чего бы мне это ни стоило, в любом уголке земли найду и лично верну Шиве его неверную жену Мату Хари, ввергнувшую меня в грех и заставившую преступить закон.

Голос Камала был так страшен, что девушка, рискуя себя выдать, все же зашевелилась в своем укрытии, снимая с шеи тали и убирая знак жены бога в потайной кармашек. Так она больше не чувствовала себя преступной Матой Хари, которой поклялся отомстить Камал, а была лишь Ситой, несчастной испуганной девочкой, спасающей свою жизнь, и, значит, угрозы бывшего возлюбленного не имели к ней никакого отношения. Беглянка понимала, что в первую очередь ее станут искать в родной деревне, куда ее возил на запряженной зебу повозке старый музыкант, и потому думала обхитрить жрецов и отправиться не домой, а к старшей сестре Васанте, прислуживающей коменданту города – самому главному сахибу Медана.

Шестидесятилетний юбилей Константин Маслов праздновал дома. Сначала хотел арендовать базу отдыха, но потом подумал – а дома чем хуже? Та же самая база отдыха, только никакой тебе администрации. Отдыхай, как хочешь, гуляй, пей, пой, – в общем, веселись. Да и мало где найдешь такой роскошный участок с мостом, перекинутым через пруд, с беседкой в соснах, с альпийскими горками и потрясающим видом на озеро.

Константин Вадимович окинул благостным взглядом открывающуюся с балкона озерную гладь, покрытую нежной утренней дымкой, втянул носом запах жюльена, долетающий с кухни, где у плиты колдовала повариха Наталья, и, проведя пятерней по коротко стриженному ежику седых волос, запахнул полы халата и вернулся в спальню.

Шторы на окнах он не раздвигал, и в сумраке просторной комнаты лежащая на кровати Викуся выглядела сногсшибательно. Молодая, длинноногая, с небрежными белокурыми локонами, вьющимися вокруг кукольного лица, в ажурном дорогом белье, она смотрелась девушкой с обложки. Ее точеное тело цвета слоновой кости эффектно выделялось на черном шелке простыни, и Маслов вдруг ощутил бешеное желание обладать ею.

– С днем рождения, Костенька, – с сильным прибалтийским акцентом, от которого еще сильнее закружилась голова, выдохнула искусительница. И призывно засмеялась, переворачиваясь на спину и вытягивая стройные ноги.

Оставив балконную дверь распахнутой, Маслов в предвкушении устремился к ней. Проходя мимо зеркала, не преминул, однако, кинуть на себя пытливый взгляд. «А я еще о-го-го, – молнией пронеслась обнадеживающая мысль. – Живот подтянут, и лицо не слишком помятое. Даже успел побриться, пока Викуся спала. Почему бы ей меня не полюбить?»

Их роман вспыхнул так внезапно и развивался так стремительно, что в первый момент Константин Вадимович даже не понял, как такое могло произойти. Викуся была на сорок лет моложе, но дело было даже не в возрасте, а в том, что Викуся – невеста сына. Перед самым своим отъездом в Малайзию девушку привел Максим, объявил, что любит Викусю и женится на ней сразу же, как только вернется. После чего оставил невесту дожидаться своего возвращения в компании с отцом и бабушкой и отбыл на чужбину, снимать очередной видеоблог. В первое время Викуся держалась особняком, большую часть времени проводя в шезлонге на бортике бассейна, и Константин Вадимович особенно ею не интересовался, предпочитая не выходить к общему столу, а трапезничать в одиночестве, закрывшись в кабинете.

Когда в один из вечеров раздался стук в дверь, он даже не подумал о Викусе, решив, что это экономка Светлана пришла за указаниями либо матушка, соскучившись по скандалу, поднялась из своей комнаты, чтобы поучить сына жизни. Заранее недовольно хмурясь, Маслов открыл дверь и буквально подхватил упавшую в его объятия юную красотку. Викусю колотила крупная дрожь, раскрасневшееся лицо пылало от жара.

– Мне очень плохо, Константин Вадимович. Должно быть, я слишком много времени провела на солнце, – прошептала она с обворожительным акцентом, делающим ее особенно беззащитной.

Константин Маслов и в юности не мог бы причислить себя к дамским угодникам, а теперь и подавно. Его общение с женщинами утратило окраску интимности много лет назад, когда жена Лариса, настырно добивавшаяся его благосклонности, сбежала вскоре после рождения сына, оставив горький осадок обманутого доверия. С тех пор Маслов искренне полагал, что покинул большой секс, ибо, вспоминая скандальный характер Ларисы, острой потребности в спутнице жизни не испытывал и сторонился случайных связей, усматривая в них некий подвох и желание прибрать к рукам завидного жениха, каковым он себя считал. Впрочем, Маслов и в самом деле был далеко не беден. Блестящую карьеру хоккеиста он начал в ЦСКА и закончил в НХЛ, трижды став чемпионом мира, после чего вернулся на родину и открыл консультационное агентство, заодно возглавив и комитет ветеранов спорта. Возглавил и вскоре понял, что это золотое дно. Закупки комитета не облагались налогами, и к Маслову потянулись торговцы табаком и алкоголем, желавшие воспользоваться этой льготой. Коммерсанты щедро делились с главой комитета, и вскоре он смог не только обустроить по своему вкусу участок в Загорянке, но и купить несколько квартир в Москве, и даже дом в Испании и виллу на Кипре.

Когда Лариса только-только сбежала, находились советчики, уверявшие, что если бы Маслов женился, то было бы лучше для сына, ведь мальчишке необходима забота и ласка. Хотя Константин Вадимович и разъезжал по миру, надолго покидая дом, особой необходимости в супруге не видел, ибо Макса воспитывала бабушка. Правда, энергичная и шумная Нина Федоровна много времени уделяла работе в хирургической клинике, заведуя отделением и проводя по две операции в день. Когда настала пора идти в школу, мальчика отправили в интернат с углубленным изучением иностранных языков, и материнская забота окончательно стала ему без надобности. Затем Максим поступил в университет и, снова предоставленный самому себе, поселился в общежитии.

И только теперь, вступив в самостоятельную жизнь, перебрался в семейное гнездо в Загорянке, да и то не сразу. Сперва он жил в одной из многочисленных отцовских квартир, но уже через месяц самостоятельного проживания обострился нажитый еще во время учебы гастрит, и Маслов-старший, вдруг вспомнив о родительском долге, настоял, чтобы юноша перебрался в Загорянку. Дом был большой, и всем в нем хватало места. За порядком присматривала экономка Светлана, готовила кухарка Наталья, а вышедшая на пенсию бабушка следила за режимом дня, и три заботливые женщины не оставили гастриту Макса ни единого шанса. И вот наконец настал день, когда выросший сын привел в дом невесту.

И вот Викуся внезапно постучала в его комнату. Не дав девушке упасть, Константин Вадимович подхватил стройное сильное тело юной подружки Макса, от которой так сладко пахло ванилью и ландышем, увидел ее упругую молодую грудь, выглядывающую в вырез халата, и вдруг представил, как хорошо должно быть с ней в постели. Но, как человек порядочный, отогнал от себя греховные мысли и, взяв бедняжку на руки, понес к дивану, на котором частенько отдыхал от утомительных бумажных дел. Уложив занедужившую на прохладную кожу дивана, поспешил в ванную, к шкафчику с медикаментами, рассчитывая отыскать жаропонижающее. Но аспирина, как назло, не оказалось, хотя Маслов отлично помнил, что совсем недавно ему под руки попадалась свежая пачка. И вдруг он поймал себя на мысли, что в глубине души даже рад пропаже лекарства, ибо теперь с полным правом может снять с Викуси тонкий халатик и растереть ее тело водкой, как делала мама, когда он болел.

Маслов вышел из ванной комнаты и увидел Викусю, метавшуюся в бреду. Халат с драконами распахнулся, выставив напоказ ее бедра, затянутые в бикини цвета иранской бирюзы – должно быть, девочку свалил недуг сразу же, как только она вернулась от бассейна – бедняжка даже не успела переодеться. Не мешкая, Константин Вадимович вынул из бара бутылку виски и, плеснув спиртное на ладонь, осторожно, точно боясь обжечься, провел рукой по обнаженному смуглому животу. Водя ладонью по загорелой бархатной коже девушки, он все больше и больше увлекался, тем более что Викуся всем телом подавалась навстречу его рукам, жадно ощупывающим ее живот, грудь, бедра, ягодицы и нежную зону промежности.

Он и сам не заметил, как вошел в нее и с остервенением, весьма неожиданным в его возрасте, овладел невестой сына. Когда все было закончено, бывший хоккеист почувствовал себя последним негодяем, воспользовавшимся беспомощным состоянием больной. Торопливо поднявшись с дивана, он заботливо поправил подушку под головой впавшей в забытье девушки, накрыл ее пледом и, почти бегом покинув кабинет, поспешил удалиться в спальню. Всю ночь бомбардир не сомкнул глаз, мучимый раскаянием, а утром открылась дверь, и вошла Викуся. Девушка выглядела совершенно здоровой, но Маслов этого не заметил, стараясь на нее не смотреть, ибо ждал упреков и справедливых обвинений. Загорелая красотка прошествовала к кровати и, опустившись на краешек, заговорила с милым латышским выговором.

– То, что вчера между нами произошло, Константин Вадимович, было прекрасно. Вы лучший мужчина в моей жизни.

– Костя, – хрипло выдохнул Маслов и, справившись со сбившимся дыханием, уже спокойнее продолжил: – Зови меня Костя, Викуся. И знаешь, давай без церемоний, на «ты».

– Да, хорошо. Не прогоняй меня, Костя, – Викуся умоляюще заглянула в его глаза. – Я не хочу с тобой расставаться, – голос девушки звучал слегка приглушенно, как будто она пребывала в сильном волнении.

Маслов был потрясен и раздавлен, ибо невеста сына, без сомнения, тоже была лучшей женщиной в его не слишком богатой сексуальной жизни. Пару секунд он колебался, затем придвинулся к краю кровати и, сгребая в охапку гибкое смуглое тело, прошептал:

– Иди сюда, девочка. Будет так, как ты скажешь.

Сколько ему осталось в этой жизни? Двадцать лет? Больше? Меньше? Так неужели он не может прожить эти годы счастливым, рядом с женщиной, которую жаждет всеми фибрами своей души? А Макс – что Макс? У него все впереди. Таких Викусь у сына будет сотня, если не тысяча. Ведь по большому счету Максиму все равно, Виктория рядом с ним или другая девица. Но уговорить собственную совесть получалось далеко не всегда, и тогда Маслов, дожидаясь возвращения Максима, становился с Викусей холоден и держался отстраненно.

– Хочешь, я рожу тебе сына? – как-то лежа в его объятиях, прошептала Викуся.

Нежный девичий шепот разметал сомнения в пух и прах. Возможность снова стать отцом потрясла бомбардира. Он вдруг захотел испытать давно забытое чувство, когда сын с восхищением смотрит на тебя и верит каждому слову. И ты для него непререкаемый авторитет. Отец. Папа. Папочка. Константин Вадимович сглотнул вставший в горле ком и, не в силах сдержать подступивших слез, сжал ее в объятиях и дрогнувшим голосом проговорил:

– На юбилее объявим о нашей свадьбе, котенок.

Узнав Викусю поближе, Маслов вдруг понял, что и в самом деле хочет видеть ее своей женой. Даже безотносительно к обещанию родить сына. Девочка мало знала, но отлично запоминала все, что он ей рассказывал. И постоянно проявляла интерес к его коллекции. А коллекция и в самом деле была замечательная, хотя и насчитывала чуть меньше десятка старинных восточных редкостей. Видя искренний интерес Викуси к трепетно собираемым предметам искусства, Маслов расчувствовался и подарил ей уникальную вещицу, с которой началась его коллекция. Начало было положено много лет назад, когда еще жив и относительно здоров был отец, генерал Маслов. В отличие от шумной экспрессивной мамы Вадим Михайлович был стар, угрюм и неразговорчив, но в тот день наговорил столько, сколько Константин не слышал от отца за всю свою жизнь. Маленького Костю только-только зачислили в спортивную школу ЦСКА, и мать, принарядившись по этому случаю, достала из отцовского стола и надела золотой медальон на длинном витом шнурке. Они стояли в прихожей, собираясь идти в ресторан, и тут генерал взглянул на жену, переменился в лице, сорвал с ее шеи украшение и, безумно вращая глазами, закричал:

– Не сметь! Слышишь? Не сметь трогать мои вещи! Режь в больнице свои аппендициты, а ко мне не лезь! Имей уважение, Нина! Ты мне во внучки годишься, и живу я с тобой только потому, что надо же с кем-нибудь жить! Но это не значит, что тебе позволительно заходить ко мне в кабинет и брать там все, что тебе заблагорассудится! Тем более – этот медальон! Эта вещь много для меня значит! Его носила женщина, которая любила меня. И отказалась принять в дар женщина, которую любил я. Я думал, что когда-нибудь встречу ту, которую полюблю так же сильно, как и… Впрочем, это не важно. Ты и сама знаешь, Нина, что тебя я не люблю. Перед тем как идти в ЗАГС, я честно тебе об этом сказал. Поэтому я отдам медальон сыну, чтобы Константин надел его на шею той, которую по-настоящему полюбит.

Отец вложил сорванное с шеи супруги украшение в маленькую ладошку мальчика, и Костик робко спросил:

– Па, я это Маше Смирновой из второго «А» подарю, можно?

– Дурак ты, сын, – прорычал генерал. – Спрячь. Вырастешь – решишь, как с ним поступить.

Константин и раньше знал, что отец не любит мать, но не подозревал, что настолько. После сцены в коридоре Нина Федоровна затаила обиду не только на мужа, но и на сына, и до сих пор Маслов ловил на себе сердитый взгляд старухи-матери, точно был в чем-то перед ней виноват. Справедливости ради стоит заметить, что Нина Федоровна смотрела так на всех после того, как ее попросили уйти на пенсию. Ей шел девятый десяток, рука была уже не та, и оперировать больше не представлялось возможным, а молодой интриган подсидел ее на посту заведующей отделением.

Викторию старуха демонстративно не замечала. Накануне своего дня рождения Константин Вадимович спустился в столовую, где уже сидели за накрытым для завтрака столом Нина Федоровна и Викуся. Экономка суетилась у стола, стараясь угодить хозяйке. Старуха, поджав губы и чопорно оставив мизинец, мазала джемом поджаренный тост, собираясь откушать с чаем. Викуся со скучающим видом пила черный кофе без сахара и сливок.

– Доброе утро, мама, – сдержанно поздоровался Маслов.

Приблизившись к Викусе, нежно потрепал ее по щеке, проговорив:

– Хорошо выглядишь, котенок.

И, обернувшись к поджавшей губы Нине Федоровне, добавил:

– Мы с Викторией собираемся пожениться.

– То-то я смотрю, медальончик знакомый на шее у Максимовой невесты, – иронично прищурилась старуха. – Ей-то, бесстыжей, все равно. А вот как ты с сыном объясняться будешь?

– Ой, Нина Федоровна, только не надо делать из мухи слона, Максим поймет, – состроила утомленную гримасу Виктория.

– Остальные не поймут, – поднялась из-за стола старуха, в сердцах швырнув салфетку.

Высокая и крепкая, она обладала сильными мужскими руками, громовым голосом и резкими, бескомпромиссными суждениями.

– Мне нет дела до остальных, – решившись на конфронтацию, оборвал мать Маслов.

Ему и в самом деле было все равно, что скажут друзья и знакомые. Он твердо решил начать с молодой женой жизнь сначала. Весь день Нина Федоровна игнорировала их, делая вид, что в упор не видит, и бомбардир из чувства противоречия специально оставил у себя возлюбленную на ночь. Вот она, молодая и красивая девочка, его девочка, его счастье и судьба. Глядя на лежащую на кровати Викусю, призывно улыбающуюся яркими алыми губами, он опустился на колени и начал покрывать поцелуями нежное девичье тело, до конца не веря в свое счастье. Викуся обвила тонкими сильными руками его шею и притянула к себе. Страстно прильнула к губам и увлекла в омут страсти. И снова они любили друг друга на смятых шелковых простынях, и Маслов чувствовал себя молодым и жизненно необходимым этой малышке.

Блаженно вытянувшись после секса, он вдруг почувствовал небывалый прилив сил и неожиданно для себя понял, что больше всего на свете в этот момент хочет осчастливить свою девочку. Резво вскочив с кровати, скомандовал:

– Умываться, одеваться, завтракать и бегом по магазинам! Хотя нет! Сначала – в ЗАГС, подадим заявление! Затем поедем в центр и купим тебе шикарное платье, лучшие туфли – в общем, все, что нужно для сегодняшнего вечера. Хочу, чтобы ты у меня была самая красивая!

– Я думала вечером надеть твой подарок, тот самый золотой медальон, – мило коверкая русские слова, начала Викуся. – Но у него шнурок такой необычный, красно-белый. А у меня ничего красно-белого нет, ни сережек, ни браслета.

– Поехали, все купим. И кольцо с рубинами и бриллиантами, и браслет, и серьги.

Девушка подскочила с кровати и, радостно смеясь, кинулась на шею имениннику.

– Как странно получается! – целуя именинника в свежевыбритые щеки, выдохнула она. – У тебя день рождения, а подарки получаю я!

– Ничего странного, – смущенно отмахнулся Маслов. – Знаешь, как в добром старом мультике?

И он хрипло пропел, подражая волку из «Ну, погоди!»:

– Лучший мой подарочек – это ты!

И уже другим, обычным голосом спросил:

– Омлет на завтрак будешь?

– Я кофе выпью, – откликнулась Викуся.

Чтобы лишний раз не встречаться с Ниной Федоровной и не ловить на себе ехидные взгляды матери, Маслов спустился на кухню и попросил экономку принести завтрак в кабинет.

– Да, конечно, – приветливо кивнула улыбчивая Светлана, отставляя в сторону чашку с недопитым чаем. Заговорщицки переглянулась с поварихой Натальей, застывшей у плиты, нырнула под стол, вытащила бумажный пакет с надписью «Поздравляю!» и, моргнув Наталье, с вдохновением запела: – С днем рождения вас!

Повариха тут же напористо подхватила:

– Поздравляем мы вас! С днем рождения, с днем рождения, Константин Вадимыч, с днем рождения вас!

– Спасибо, девочки, – прочувствованно произнес Маслов, принимая подарок. – Очень, очень тронут.

Наталья служила в доме Масловых немногим меньше года, готовила поистине великолепно, и даже привередливая Нина Федоровна по большей части бывала ею довольна. Именно повариха и привела в дом Светлану, когда после скандала с гусями и курами уволилась предыдущая экономка. Выйдя на пенсию, привыкшая к активной жизненной позиции, Нина Федоровна решила завести домашнюю живность. Она заказала вольеры, съездила на ферму и привезла по десятку гусят и цыплят. Малышей поселила в загончики и на этом сочла свою миссию оконченной. Остальные заботы о птичнике она возложила на плечи экономки. Но прислуга взбрыкнула, заявив, что устраивалась в приличный дом, а не на ферму, и тут же получила расчет. А уже на следующий день в доме появилась Светлана.

Светлана оказалась расторопна, добросовестна, прекрасно справлялась с птицами, и, надевая по утрам отлично выглаженные свежие рубашки, Маслов ловил себя на мысли, что с новой экономкой жизнь стала гораздо комфортнее. А теперь вот еще и подарок на день рождения. Несомненно, инициатива исходила от Светланы, ибо за время своего пребывания в доме поварихе ни разу не пришла в голову мысль поздравить хозяина ни с одним праздником. Маслов кинул внимательный взгляд на закипающие на плите кастрюли, перевел глаза на высящуюся на столе груду подготовленных к дальнейшей обработке продуктов для вечернего банкета и, довольный, помахивая бумажным пакетом, отправился в кабинет.

Поедая яичницу, Маслов листал подарок – роскошно изданный альбом по искусству Древнего Востока, показывая Викусе наиболее примечательные иллюстрации. Девушка пила кофе и внимательно слушала, мило склонив к плечу кудрявую белокурую головку и закусив белыми зубками пухлую нижнюю губу. Иногда она довольно удачно проводила аналогии между музейными редкостями и экспонатами коллекции Маслова, и Маслов в который раз подумал, что Викуся не только красива, но и умна. И заслуживает всего самого лучшего. В первую очередь того, чтобы стать его женой.

До Москвы доехали менее чем за полчаса, мчась на «Лексусе» по выделенной полосе для пассажирского транспорта с риском нарваться на штраф, зато объезжая вязкую пробку. Денег на штрафы Маслов никогда не жалел, считая, что правила придуманы для того, чтобы их обходить, а в такой день и подавно не хотел толкаться среди ползущих с черепашьей скоростью неудачников. Оставив машину на платной парковке, они с Викторией вышли к зданию Почтамта и двинулись по Чистопрудному бульвару, потом свернули в переулок и так шли, взявшись за руки, до Грибоедовского ЗАГСа.

Заполнение бланка заявления много времени не заняло, и новоявленный жених повез Викторию по магазинам. В дорогих бутиках он, не скрывая, любовался порывистыми движениями своей невесты, ее по-детски восторженными восклицаниями при виде понравившейся вещи и, ловя на себе насмешливые взгляды продавщиц, не испытывал ни малейшего раздражения, а только безмерное счастье. Остаток дня невеста провела в косметическом салоне, а Маслов умиротворенно дремал в холле, ожидая, когда из его и без того красивой девочки сделают богиню.

В Загорянку подъехали ближе к вечеру. На вымощенной площадке перед домом уже стояли автомобили гостей. Приглашенных было немного, только самые близкие люди. Дожидаясь приезда именинника, они прогуливались с бокалами в руках по лужайке перед домом, а Нина Федоровна развлекала гостей светской беседой. Ее раскатистый бас гремел над поляной, как иерихонская труба. Нина Федоровна ходила от одного гостя к другому и, презрительно щурясь, насмешливо говорила:

– Хочу сразу предупредить, чтобы не стало для вас неожиданностью. Мой сын женится на невесте Максима.

Гости сокрушенно качали головами, делая вид, что верят, однако большинство из них думали, что старуха не в себе, и только правая рука и заместитель Маслова, Григорий Небаба, с удивлением переспросил:

– Как вы сказали, Нина Федоровна? Константин женится на Виктории?

– Да, Григорий Васильевич, не зря говорят – седина в бороду – бес в ребро, – по-лошадиному фыркнула старуха, почувствовав заинтересованного слушателя. – Вы же знаете, как Костик неопытен с женщинами. В тридцать лет его окрутила прыткая фанатка, прошло еще тридцать лет, и ничего не изменилось – моего сына снова взяла в оборот беспринципная особа.

Они стояли перед искусственным прудом с ручными карпами коэ, высовывающими пучеглазые головы из воды в надежде на подачку, и со стороны могло бы показаться, будто Нина Федоровна сердится на собеседника. Низенький круглый Григорий Небаба со склеротической сеткой на лиловых щеках и прокуренными до желтизны седыми усами был ровесником ее сына, но выглядел, словно муж Нины Федоровны.

– С чего вы взяли, что Виктория беспринципна? – привычно закуривая, удивился Небаба. Переспрашивать и подвергать все сомнению – это был его жизненный принцип. В советские времена Григорий Васильевич занимал ответственный пост в Министерстве физической культуры и спорта, знал все ходы и выходы, и бывший хоккеист сделал его своим замом только потому, что Небаба был способен выйти сухим из любой затруднительной ситуации. Доказательством тому служило его свое-временное заявление об уходе по собственному желанию, а не отставка за взятки или, не приведи господи, заключение под стражу. Как и Константин Маслов, Григорий Васильевич не был женат, и это сближало коллег, делая почти что приятелями.

– А вы считаете по-другому? – снова фыркнула Нина Федоровна. – Помилуйте, может ли порядочная девушка войти в приличный дом невестой сына, а замуж выскочить за отца? Куда уж дальше? Между нами говоря, я считаю, что за разврат нужно наказывать. Ведь как раньше было? На Руси потаскух мазали дегтем и вываливали в перьях. А на Востоке забивали камнями.

– Вы считаете, такие меры оправданны?

– Еще как! Я бы своими руками таким отщепенкам головы откручивала.

– Даже не знаю, что вам на это сказать, – замялся Небаба, пуская дым сквозь желтые от никотина усы, в попытке избежать неприятного разговора, бочком-бочком пятясь в заросли жасмина.

Нина Федоровна не собиралась менять тему беседы и тут же нашла замену беглецу. Вскоре ее раскатистый голос звучал с противоположной стороны лужайки, где толпились члены комитета ветеранов спорта, пришедшие поздравить руководителя.

– Я очень беспокоюсь за Максима, – громогласно жаловалась она. – Вы же знаете, какая у мальчика наследственность по материнской линии. Лариса употребляла наркотики и не отказалась от этой пагубной привычки даже во время беременности. Мне неприятно об этом говорить, но мой внук – латентный наркоман. Такие люди неадекватны. Узнав о предательстве Виктории, мальчик может сорваться с катушек и учинить любую глупость. Я врач с многолетним стажем, я знаю, о чем говорю.

Всем, кто был вхож в дом Масловых, бросалось в глаза негативное отношение старухи к Максиму. Внука бабка не любила и даже не скрывала этого. На фоне послушного рослого Костика, достигшего в спорте небывалых высот и поднявшегося довольно высоко по социальной лестнице, своевольный невысокий Макс казался ей жалким недоразумением. Внук не был приспособлен ни к какому серьезному спорту, занимаясь какими-то невнятными восточными единоборствами, не обладал слухом и голосом, не любил рисовать, предпочитая сутками торчать в Интернете, общаясь, по выражению Нины Федоровны, с такими же никчемными человекоподобными особями, как и он сам. А после того, как Максим отказался поступать в медицинский, сделав выбор в пользу факультета филологии, Нина Федоровна окончательно убедилась в его душевном нездоровье.

Мало того, Максим оказался еще и тунеядцем. После окончания университета работать по специальности он не планировал, заявляя, что ведет какой-то там блог и имеет от этого неплохой доход. Нина Федоровна категорически отказывалась понимать, как это можно, не отправляясь каждый день на службу, иметь стабильный доход и считать себя преуспевающим бизнесменом. Когда Макс привел в дом Викусю, старуха взглянула в ее порочные глаза и сразу почувствовала, что добром это не кончится. И вот теперь Нина Федоровна откровенно наслаждалась своей проницательностью, переходя от одного приглашенного к другому и посвящая чужих людей в невеселые дела семьи.

Въехавший в ворота «Лексус» сына Нина Федоровна не заметила и, перейдя к двум дамам, присевшим на скамейку под буйными зарослями ирги, заговорила:

– Вы слышали новость? Костик женится на Виктории! О чем он только думает! Эта девка приехала откуда-то из Прибалтики, то ли из Литвы, то ли из Латвии, а это другое государство! В любой момент она может унести из дома все, что ей вздумается, и никто нам ее не выдаст!

Дамы согласно кивали, с интересом наблюдая, как от гаража к ним направляется именинник под ручку с невестой.

– Мой сын сошел с ума, – гремела Нина Федоровна, – если решил жениться на чухонке, да еще в такой политически сложный момент!

– Мама, я прошу тебя уважительно отзываться о Виктории, – строго заметил Маслов, представ перед очами грозной родительницы и не выпуская Викусиной руки. И, обращаясь к собравшимся, громко проговорил: – Добрый вечер, друзья! Спасибо, что приехали! Я вижу, мама уже успела ввести всех в курс дела. Это действительно так, мы с Викторией женимся. Сегодня мы подали заявление. Ровно через месяц приглашаю всех на свадьбу!

На лужайке произошло оживление, гости устремились к имениннику, обнимать и поздравлять с днем рождения и предстоящим бракосочетанием. Мужчины целовали Викусе ручки и говорили приличествующие случаю комплименты, женщины жеманно касались ее щеки щеками, изображая поцелуй. Собеседницы Нины Федоровны перестали кивать в такт ее словам и устремились к поздравляющим. Старуха присела на освободившуюся скамейку под иргой и с раздражением взирала на поздравительную церемонию. Перекрывая радостный гвалт гостей, за воротами просигналила машина. Затем еще раз. И еще. Нина Федоровна поднялась со скамьи, обиженно пробасив:

– Да, Костя, забыла тебе сказать. Вчера звонил Максим, просил, чтобы его встретили из аэропорта. Он какую-то громоздкую коробку тебе в подарок везет.

Бывший хоккеист сердито глянул на мать, махнул рукой и устремился по дорожке к добротному кирпичному забору, через который невозможно было ничего рассмотреть. Распахнув створки ворот, впустил на территорию участка старенький микроавтобус, сквозь лобовое стекло которого на переднем пассажирском сиденье виднелся улыбающийся Макс. Загорелый, обветренный, с яркими глазами цвета бутылочного стекла на узком лице и играющей на губах счастливой улыбкой, он был похож на капитана корабля, входящего в родной порт. Увидев отца, блогер распахнул дверцу автобуса и закричал:

– Папка! Поздравляю! Чего не встретил, я же просил! Бабушка забыла передать? Только посмотри, что я тебе привез!

Выпрыгнув из остановившегося автобуса, парень перевернул козырьком назад бейсболку и вместе с подоспевшим водителем вытащил из салона большой ящик, отливающий черным лаком. Гости заинтересованно подтягивались к автобусу, рассматривая удивительный подарок.

– Дядь Гриш, – заметив Небабу, помахал рукой парень. – Помогите достать!

Кругленький толстяк отбросил недокуренную сигарету и устремился на зов. Перед ним почтительно расступались, и он, приблизившись к ящику, с любопытством его осмотрел и только потом снял крышку. Занятый ящиком, Максим не замечал затерявшуюся среди гостей Викторию, а смотрел только на отца, стараясь уловить на его лице эмоции, вызванные впечатлением от своего подарка. Небаба заглянул в коробку и с недоумением протянул:

– Что-то не пойму, что там такое?

Довольно посмеиваясь, блогер ухватил последователя Шивы за длинные свалявшиеся патлы и с силой рванул вверх. По лужайке пронесся вздох изумления, когда парень прямо на траву опустил сидящего в позе лотоса усохшего садху.

– Это что, мумия? – зажав ладошкой рот, взвизгнула дама в клетчатом платье.

– Нет, это живой йогин, – радостно сообщил Максим. – Он поклоняется Шиве и дал обет так сидеть целую вечность, потому и сидит.

– И что прикажешь с ним делать? – угрюмо осведомился именинник.

– Поставь в кабинет, пусть радует входящих. И дополняет коллекцию. Ну, разве он не клевый?

К усохшему шивопоклоннику потянулись руки желающих лично убедиться в том, что он живой, и Макс во избежание разрушения ветхого йогина торопливо ухватил подарок под хрустящие под мышки и погрузил обратно в лаковый ящик. Накрыл крышкой и, подхватив, вместе с отцом понес ящик в кабинет. Осторожно пятясь задом, Максим шел первым, именинник с хмурым видом следовал за ним. Поднявшись на крыльцо, они пересекли веранду, прошли по коридору, и блогер толкнул дверь ногой, занося свою сторону в кабинет. Поставив ношу рядом с сейфом, в котором хранились экспонаты коллекции, юноша вытащил индуса из коробки и, водрузив крышку на место, усадил йогина на коробку. Сделал шаг назад, любуясь своей работой и, гордо взглянув на отца, выдохнул:

– Колоссально!

И, перестав улыбаться, посмотрел на отца внимательнее. Было заметно, что Маслов-старший явно не в своей тарелке. Константин Вадимович стоял посреди кабинета, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, куда девать глаза.

– Па, что-то случилось? – голос Макса тревожно дрогнул.

– Давай выпьем, сын, – распахивая бар, предложил бывший хоккеист. Достал бутылку коньяку, наполнил два фужера, залпом осушил свой и снова наполнил. – Понимаешь, Максик, – неуверенно начал Маслов, вертя фужер в руке. – Так получилось. Никто не виноват.

И, собравшись с духом, закончил:

– Мы с Викой подали заявление в ЗАГС.

На лице юноши отразилось полное непонимание происходящего.

– Постой, ты сейчас о чем? – растерянно переспросил он. – По поводу чего вы подали заявление?

– Я женюсь на Вике.

И только теперь до парня дошел смысл сказанного отцом. Мгновенно потемнев, светлые глаза Макса сузились, зрачки превратились в булавочные головки. Он в бешенстве смел коньяк со столешницы, залив ковер, сжал кулаки, резко развернулся и кинулся прочь из кабинета. Задыхаясь от ярости, миновал коридор, сбежал по ступеням вниз, пересек веранду и выскочил во двор. Из зоны барбекю в правой стороне участка доносилась музыка в исполнении оркестра Поля Мориа. В подсвеченной огнями темноте ярко горел огонь мангала, на котором томились шашлыки, умело приготовляемые поварихой Натальей.

Точно заправский мангальщик, женщина поворачивала шампуры, время от времени опрыскивая мясо сухим испанским вином. За длинным столом, сервированным по всем правилам этикета, уже устроились перед тонкими фарфоровыми тарелками особенно нетерпеливые гости, дожидаясь, когда же придет именинник и можно будет приступить к трапезе. Светлана в темном костюме и белой блузке стояла чуть в стороне, готовясь обслуживать гостей за столом. Не замечая никого вокруг, Макс пронесся мимо стола, чуть не снес мангал и, подбежав к безмятежно откинувшейся в кресле Викусе, тронул ее за руку:

– Это правда?

Сидя под иргой, Нина Федоровна наблюдала за внуком, подавшись вперед от любопытства. Весь вид ее как бы говорил: «А я ведь была права! Добром это не кончится!» Разговоры разом стихли. Все взоры были прикованы к выясняющей отношения парочке.

– Вика, ответь! – Юноша с силой схватил ее за запястье. – Ты выходишь замуж за моего отца? За этого старого петуха, который не пропускает ни одного зеркала, чтобы не полюбоваться на свое облезлое отражение?

– Перестань, Максим, – сухо проговорила девушка, ерзая на кресле и вырывая руку. – Ты делаешь мне больно.

– Ты еще не знаешь, что такое больно. Больно вот где!

Маслов-младший с размаху ударил себя растопыренной пятерней по оранжевой футболке, там, где сердце, и, скрипнув зубами, продолжал:

– По меткому выражению Оскара Уайльда, верность – признак лени. Но ты у нас девочка не ленивая, верно, Викуся? Ты не остановишься на достигнутом, будешь и отцу изменять. Но он – не я. Отец не станет вести с тобой душеспасительные беседы. Он размажет тебя по стенке, закатает тебя, рижская кошечка, в асфальт. Умоешься у него кровавыми слезами.

Юноша склонился над бывшей невестой и, с ненавистью глядя в кукольное личико, свистящим шепотом продолжал:

– Ты очень сильно пожалеешь о своем поступке, Вика! И пожалеешь очень скоро!

– Макс, прекрати, – шагнул к разъяренному блогеру высокий седой красавец Андрей Жаров – бывший капитан команды, приехавший поздравить давнишнего друга. – Будь мужиком, отпусти ее!

– Отпустить? – взвился Макс. – Не лезь не в свое дело, старая сволочь!

В следующий момент Жаров легонько, ладошкой хлопнул парня по щеке, приводя в чувство, но Макс как будто только этого и ждал. Опрокинув стол, он ринулся с кулаками на своего обидчика. Завизжали женщины, мужчины кинулись разнимать драчунов.

– Костик! – перекрикивая оркестровый вариант «Истории любви», истошно закричала Викуся. – Костик, иди сюда! Максим свихнулся!

Кто-то из гостей направился к машине, чтобы от греха уехать домой. Нина Федоровна поднялась со скамейки и неторопливо направилась к месту ристалища.

– Полагаю, праздник окончен, – громко объявила она. – Наташа, выключи музыку. Будет лучше, если все отправятся по домам.

Из дома показался побагровевший именинник и устремился по газону к пускающему искры в ночное небо мангалу. Маслов был сильно пьян. Шатаясь, приблизился к матери и дерзко выпалил:

– Ты что это здесь раскомандовалась, мать-командирша? Никто никуда не пойдет! У меня день рождения, и я буду праздновать! Гриш, Юр, – окликнул он тех, кто еще не успел уехать. – Двигайте в гостиную, как следует выпьем! А этому поросенку, – хоккеист мотнул непослушной головой в сторону сидящего на траве сына, спарринг-партнер которого ретировался к авто и отбыл восвояси, – этому поросенку я утром задницу надеру. Викуся, пойдем-ка, моя красавица, в дом, – сюсюкая, Маслов шагнул к будущей жене, обнимая ее за талию и поцелуем слюнявя лицо.

Продолжая сидеть среди разбросанной посуды, блогер смотрел злыми глазами, как компания из трех мужчин и одной девушки, весело смеясь, направляется в дом. Подошедшая сзади Нина Федоровна тронула внука за плечо и как ни в чем не бывало деловито осведомилась:

– Максим, ты идешь? Или так и будешь сидеть на холодной земле, пока не простудишься?

Парень поднялся и, бормоча под нос невнятные проклятия и угрозы, медленно поплелся в дом. По дороге в свою комнату он зашел на кухню, взял бутылку виски и, завалившись на кровать прямо в ботинках, высосал мутное пойло из горла, без стакана и закуски. Анестезия помогла. Не чувствуя тела и не имея мыслей в голове, незаметно для самого себя обманутый жених провалился в мертвый сон, как будто он был робот и кто-то вынул из него батарейки. И снилось ему, что он мясник и должен зарезать корову.

Макс держал в руке большой тесак и старательно примерялся к шее животного. Но когда понял, что не сможет хладнокровно перерезать коровье горло, от отчаяния вцепился в него зубами. Теплая кровь потекла по лицу, и Максим вынырнул из мутной пучины сна так же внезапно, как и провалился в нее. Сначала не понял, где раздаются эти страшные крики, в его вязком тягучем сне или в действительности. Сознание понемногу возвращалось, и вместе с ощущением реальности усиливался крик. Странное дело, он лежал на кровати в одних трусах, а одежда валялась тут же, на полу, большой неопрятной кучей.

Превозмогая слабость в негнущихся ногах и стараясь не обращать внимания на головную боль, блогер поднялся с кровати, сдернул с матраца простыню, замотался в нее, перешагнул через наваленное посреди комнаты тряпье и, чувствуя себя сомнамбулой, побрел туда, где кричали. Вышел в коридор и увидел Наталью. Держа в руках поднос с завтраком, повариха стояла над обезглавленным телом. Тело было в роскошном красном платье, слившемся по цвету с кровавой лужей, вытекавшей из обрубка шеи. Сомнений быть не могло – тело принадлежало Викусе. Глаза поварихи были безумны, женщина делала свободной от подноса рукой знаки, указывая в глубину комнаты.

Максим шагнул вперед и, придерживаясь за дверь, чтобы не наступить босой ногой в растекшуюся лужу крови, заглянул в кабинет. Опрокинутый ящик черного лака валялся в центре комнаты, а высушенного временем садху, посаженного еще вчера на крышку ящика, нигде не было видно. Как не было видно и головы покойной. Индийский йогин пропал, а вместе с ним исчезли не только голова Викуси и золотой медальон с ее шеи на витом шнуре, но и вся коллекция Константина Маслова. Вся. Целиком. Без остатка. О чем свидетельствовала распахнутая дверца абсолютно пустого сейфа.

Небольшой городок Медан раскинулся в северной части Суматры, почти на самом берегу Малаккского пролива. Впрочем, городком эту разросшуюся деревушку, с одной стороны обрамленную непроходимыми джунглями, можно было назвать лишь с очень большой натяжкой. Помимо хижин аборигенов здесь имелись европейские деревянные постройки с просмоленными крышами, в которых жили поселенцы и размещались военнослужащие голландской армии по той простой причине, что острова Малайского архипелага являлись Нидерландской колонией.

Самым примечательным зданием Медана был гарнизонный клуб, где на еженедельных танцевальных вечерах неизменно блистала молодая жена коменданта города Маргарета МакЛеод. Майора МакЛеода перевели на Суматру с острова Ява в качестве поощрения, но честный вояка, прослуживший в армии без малого тридцать лет, вовсе не радовался повышению. Теперь, когда он стал самым высокопоставленным нидерландским офицером в городе, положение обязывало давать приемы и, соответственно, немало денег тратить на наряды жены. Маргарета МакЛеод, урожденная Зелле, слыла в гарнизоне дамой изысканной и капризной. Довольно высокая, с простоватым лицом, она обладала недурной фигурой и неуемным желанием быть в центре всеобщего внимания. В окружении толпы поклонников из офицеров и поселенцев жена майора частенько рассказывала о себе, что отец ее был барон из Леувардена и выросла она в замке Камингхастете, где стояла ее аристократическая колыбель.

Слушая эти фантазии, майор невероятно злился, ибо имел честь познакомиться с отцом жены, застав его в крайне плачевном состоянии – тесть проживал в одном из беднейших районов Амстердама, с трудом сводя концы с концами. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что некогда Адам Зелле и в самом деле был преуспевающим торговцем модными шляпами, и за чрезмерное пристрастие к роскоши в родном Леувардене его насмешливо именовали «бароном». Как-то целый месяц в городке только и разговоров было о том, что на шестилетие Адам подарил своей дочурке Маргарете прекрасную дорогую четырехместную тележку, которую тянули две роскошно украшенных козы.

А в каких вызывающих платьях Маргарета ходила в школу! Подруги одновременно завидовали и краснели при взгляде на эти откровенные наряды. Когда отец разорился – что было вполне закономерным финалом, если учесть тягу Адама Зелле к показной роскоши и стремлению к неуемной трате денег, – Маргарета переехала к дяде в Амстердам, где и закончила школу, собираясь стать учительницей. Но скоропалительное замужество спутало все ее планы. Маргарета еще не достигла совершеннолетия, когда на глаза ей попалось газетное объявление сорокалетнего майора, желавшего перед отъездом в Малайзию обзавестись женой, и начинающая учительница, обожающая авантюры, тут же на него откликнулась. При знакомстве Маргарета объявила себя сиротой, и встреча с будущим тестем состоялось только потому, что потребовалось родительское согласие на бракосочетание с несовершеннолетней.

Но не только склонность жены выдавать желаемое за действительное сердила майора. Гораздо сильнее злило нежелание Грит – МакЛеод называл жену по-военному коротко – заниматься домом и детьми. Все мысли молодой женщины были устремлены в одном направлении – наряды и развлечения. Грит требовала, чтобы платья ей заказывали непременно в Париже, и заказы эти пробивали существенные бреши и в без того скудном бюджете семьи. Детей воспитывала няня из местных, смышленая расторопная Васанта. Однако майор, души не чаявший в трехлетнем сынишке Норманне и двухлетней малышке Жанне-Луизе, по-домашнему Нон[9], настаивал, чтобы детьми занималась мать.

В тот день за завтраком между супругами разгорелась очередная ссора. Сидя за столом на террасе и раскуривая утреннюю сигару, майор строго взглянул на жену и голосом, не терпящим возражений, заявил:

– Да пойми ты, Грит, в этих местах просто опасно жить, если не соблюдать абсолютной чистоты! Не мыть постоянно пол, не сдвигать горшки с цветами, вытирая под ними скопившуюся грязь, не смолить крышу! Если всего этого не делать, тут заведется множество насекомых. Я не доверяю туземной няньке, она все делает кое-как, поэтому ты будешь лично проверять все помещения, сама мыть пол, если грязный, чистить кровати детей, ты меня поняла? Бери в руки тряпку и принимайся за дело!

– Но, дорогой, не стоит излишне драматизировать, Васанта превосходно справляется с уборкой. Я тоже без дела не сижу. Мне необходимо готовиться к вечернему приему.

– Не понимаю, – нахмурился майор, и усы его, так нравившиеся Маргарете в первые месяцы замужества, а теперь не вызывавшие ничего, кроме раздражения, встали дыбом, как у рассерженного кота. Когда опьянение медового месяца схлынуло, Маргарета вдруг поняла, что, пожалуй, на Земле не было более чужого человека, чем майор МакЛеод. Они были настолько разные, что майор и сам постоянно говорил об этом. Кроме того, разница более чем в двадцать лет давала о себе знать, и прижимистый муж, которому каждый гульден доставался с огромным трудом, постоянно отчитывал жену-транжиру, не жалеющую денег на то, чтобы подавать себя в самом лучшем свете. – Не понимаю, для чего нужны какие-то особые приготовления? Подумаешь, прием! Соберутся мои сослуживцы, пропустят по стаканчику виски и разойдутся по домам.

– В Париже так не принято. В парижских салонах на приемах заведено подавать как минимум две смены блюд, – настырно гнула Маргарета свою линию. – Мне необходимо позаботиться о десерте и, кроме того, дневной почтой придет парижское платье, так что будь добр, оставь побольше денег, я заплачу по счетам.

Взбешенный майор вскочил с ротангового кресла и, сверкая белыми глазами на побагровевшем лице, закричал:

– Опять Париж! И снова деньги! Ты можешь говорить о чем-нибудь другом? В конце концов, если тебе так нужен Париж, почему ты туда не уедешь? Проваливай ко всем чертям, а нас с детьми оставь в покое!

Сорвавшись с места, он кинулся прочь с террасы, чтобы вскочить на коня и умчаться на службу. А Маргарета, насмешливо дернув уголком большого рта, невозмутимо доела оладьи с сиропом, выпила кофе и отправилась за покупками. К детям она даже не заглянула. Проснувшись, малыш Норманн посмотрел на няню и капризно затянул:

– Хочу к мамочке!

– Тише, сестричку разбудишь, – прижав палец к губам, на ломаном английском проговорила Васанта. – Полежи, малыш, тихонько, я принесу теплого молочка. Когда проснется Нон, будем завтракать.

Невысокая и плотная, Васанта поднялась с циновки, одернула саронг и кабию[10], поправила густые черные волосы, собранные в гладкую прическу. Выйдя из детской, она прошла через гостиную, сбежала по ступеням в сад и направилась к хозяйственным постройкам, где в погребе хранилось молоко. Няне показалось, что около сарая мелькнула чья-то тень, но девушка решила, что ошиблась. Однако стоило ей завернуть за угол, как кто-то схватил ее за руку. Васанта вздрогнула от испуга, увидев перед собой бледное лицо сжимавшей ее руку незнакомки. Незнакомка сделала ладонью выразительный успокаивающий жест и горячо зашептала:

– Васанта, это я, Сита! Помоги мне, сестричка! Умоляю! Спрячь меня, за мной гонятся!

Няня инстинктивно оглянулась по сторонам, опасаясь увидеть тех, кто гонится за Ситой, и, прежде чем успела что-либо сообразить, потянула сестру за собой, укрывая в сарае.

– Сюда, скорее, – Васанта отперла дверь и торопливо юркнула под крышу из пальмовых листьев, увлекая за собой сестру.

Девушки вбежали в темное помещение и захлопнули за собой дверь. Яркий дневной свет пробивался сквозь широкие щели в стенах сарая, кое-как сколоченного из неструганых досок. Сестры сели на перевернутые ведра, и Васанта тревожно спросила:

– Что случилось, Сита? Кто за тобой гонится и почему ты не в храме?

– Жрецы хотели меня убить, и я сбежала.

– За что убить? – Круглое лицо няни посуровело. – Ты провинилась?

– Поверь, сестренка, моя вина лишь в том, что я полюбила. Разве за это можно убивать? Жрецы принесли в жертву моего сына и хотели принести в жертву меня! Мне нужно немного денег, я уеду отсюда как можно дальше, и никто никогда меня не найдет!

Лицо сестры изменилось еще больше, словно окаменев. Она встала и жестко сказала:

– Да как ты смела, презренная! Ты предала Бога и навлекла проклятье на нашу семью! Мама лежит при смерти, мы все надеялись на помощь Шивы, а ты! Ты все испортила!

Васанта кинулась с кулаками на сестру и стала молотить ее по чему придется. Худенькая Сита закричала, пытаясь вырваться и закрыть руками голову, но была не в силах противостоять натиску более крепкой родственницы. Схватив висевшую на стене веревку, Васанта принялась скручивать сестре за спиной руки, приговаривая:

– Ты вернешься в храм, проклятая, уж я об этом позабочусь!

Связав беглянку и заткнув ей тряпкой рот, няня огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь подходящего, куда бы можно было спрятать взбунтовавшуюся девадаси. И тут взгляд ее упал на сундук, в котором хранили старое постельное белье и дырявые одеяла. Рачительный майор ничего не выбрасывал, полагая, что все, что отслужило свой срок, может пригодиться в хозяйстве. Если на время положить Ситу в сундук, ночью можно будет перенести ее в повозку и отвезти в храм. Вытряхнув тряпки на земляной пол, Васанта легко подхватила худенькую танцовщицу на руки и швырнула в сундук. И, обернувшись, увидела застывшего в дверях Норманна. Широко расставив пухлые ножки, мальчик стоял на пороге сарая и во все глаза смотрел на няню.

– Почему положила тетю в сундук? – прохныкал ребенок. – Тетя плохая, да?

– Норманн! Ты зачем здесь? – всполошилась Васанта, устремляясь к мальчику. – Что это у тебя в ручке? Где ты это взял?

Няня испуганно смотрела на знак девадаси, зажатый в кулачке мальчика.

– Отдай! – требовательно приказала Васанта.

– Не отдам, это мое! – скривил личико малыш. – Я нашел эти бусики около сарая и подарю мамочке!

Подхватив мальчика на руки, няня понесла ребенка в дом, судорожно соображая, что делать. О том, чтобы отпустить богоотступницу, не могло быть и речи. Необходимо вернуть ее в храм, чтобы свершилась жертва и проклятие не пало на весь их род. Значит, нужно уговорить мальчишку молчать. И во что бы то ни стало забрать у него тали, ведь девадаси без знака жены Шивы – не девадаси.

– А хочешь, я подарю тебе мой красивый камень на подставке, который тебе так нравится? – дорогой уговаривала Васанта малыша. – А ты мне пообещаешь молчать про тетю в сундуке и отдашь бусики.

– Не отдам, – капризно протянул мальчик. – Это мои. Я их нашел. Я их подарю маме и расскажу о тете в сундуке.

Васанта, закусив губу, искоса посмотрела на сына хозяев и кивнула головой, принимая решение. Пока она готовила завтрак, Норманн и Нон играли золотым медальоном. Несколько раз, отвлекая внимание, няня пыталась забрать у них тали, но Норманн проворно зажимал украшение в кулачке, выкрикивая, что это для мамочки и что он ей все расскажет про тетеньку в сундуке. Ситуация была безвыходная. Мальчик должен был умереть до того, как вернутся хозяева. Васанта сходила в свою комнату и принесла перетертые коренья, дарующие вечный покой. Насыпав белый порошок в молоко, няня внимательно проследила, чтобы малыш съел лепешку и выпил все, до последней капли.

Маргарета вернулись ближе к обеду. Она приехала в повозке, нагруженной покупками и корзинами со снедью, и застала Норманна в бреду. Мальчик лежал, крепко сжав в кулачке свое сокровище, никому не отдавая золотой медальон, подвешенный на длинный витой шнур.

– Бусики для мамочки, – шептал он, не открывая глаз. Время от времени маленькое тело его сотрясали спазмы, сопровождающие позывы рвоты. Но рвоты не было, ибо содержимое детского желудка изверглось на ковер еще раньше, сразу же после завтрака, и няня все убрала.

– Немедленно! Пошлите за доктором! – металась по детской Маргарета, понимая, что муж во всем случившемся обвинит ее. Перепуганная прачка побежала выполнять приказание. Утомившись ходить по комнате, женщина обреченно присела на край постели и стала ждать. Мальчик метался в бреду, повторяя про бусики и про тетеньку в сундуке, но Маргарета не слушала. Она придумывала, что скажет мужу. В прихожей затрещал звонок, и через несколько секунд в детскую вошел гарнизонный врач.

– Мадам МакЛеод, – лысый жизнерадостный толстяк шаркнул ножкой и припал к руке хозяйки. – Рад запечатлеть мое почтение. Ну, рассказывайте! Что у вас стряслось?

– У Норманна жар, – откликнулась Маргарета. – Боюсь, как бы с ним не приключилась тропическая лихорадка.

– Сейчас осмотрим молодого человека и успокоим маму, – кокетничал эскулап. – Скорее всего, это обыкновенная простуда, и вы, мадам МакЛеод, напрасно беспокоитесь.

Толстяк прошел через комнату, приблизился к кроватке и склонился над малышом. Внимательно осмотрел посеревшее личико, синие губы и резко выпрямился, мигом утратив игривый настрой.

– Ребенка отравили, – срывающимся голосом сообщил он.

Маргарета вздрогнула, как от удара. Стоя у окна, женщина видела, как ее супруг твердым шагом приближается к дому. В это время он, по обыкновению, возвращался на обед. Увидев в палисаднике повозку доктора, майор ускорил шаг и почти бегом взлетел на второй этаж, выкрикивая:

– Что случилось? Грит! Кому понадобился доктор?

Женщина оттолкнула сжавшуюся у дверей няню и решительно шагнула из детской навстречу мужу.

– Норманн заболел, – тихо проговорила она.

Лицо мужчины исказила болезненная гримаса. Нон он тоже любил, но Норманн! Норманн был для майора центром вселенной. Задев плечом жену, мужчина рванулся в комнату и упал на колени перед кроваткой сына.

– Ян Пик, малыш, – называл он мальчика именем любимого сказочного героя, о котором они вместе читали книжку. Слезы текли по гладко выбритым щекам майора и застревали в его усах. Сын был его продолжением, и майор невероятно радовался, замечая в нем интерес к военной музыке и строевой подготовке. – Мальчик мой, что же это?

МакЛеод перевел покрасневшие глаза на врача и требовательно проговорил:

– Я хочу знать, что с моим мальчиком!

– Боюсь, что ребенок отравлен, – смущенно повторил добродушный толстяк и с силой потер короткопалой рукой лиловый от пьянства нос. Несмотря на свою пагубную привычку к ежевечерним возлияниям, дело свое доктор знал хорошо. Долгие годы работы в колонии выработали в нем не только способность смотреть на пациента глазами врача, но и примерять болезнь к местным условиям. – Такие симптомы я наблюдал у одного шерпа, по ошибке выпившего раствор порошка из мертвого корня, которым индусы травят скорпионов, заливая состав в скорпионьи норы.

– Норманна можно спасти? – побелевшими губами едва слышно прошептал майор.

Доктор склонился к мальчику и осторожно взял короткими пальцами его тонкое запястье.

– Боюсь, что ваш сын умер, – пробормотал врач, отпуская безжизненную руку малыша. Маленькая ладошка разжалась, и на пол соскользнул витой шнур – тали, который все это время ребенок держал в руке. – Честно говоря, я сильно удивлен, что Норманн так долго продержался. Думаю, что порошок подмешали не в воду, где он мгновенно растворяется и обретает смертоносную силу, а в другую жидкость, которая отчасти нейтрализовала воздействие яда. Например, в молоко.

Врач красноречиво посмотрел на служанку. Майор вскочил на ноги и кинулся к няне. Размахнувшись, ударил ее по лицу. Васанта упала, тихонько заскулив. Выхватив из-за пояса пистолет, МакЛеод наставил дуло на девушку и, не раздумывая, спустил курок. Грянул выстрел. Няня дернулась и обмякла, и на желтой ткани кофты расплылись кровавые пятна. Размахивая пистолетом, майор накинулся на жену. Доктор устремился ему наперерез, опасаясь за жизнь мадам МакЛеод, но майор отпихнул толстяка с дороги, и врач больше не вмешивался в семейный скандал.

– Вот, Грит! Несчастье с Норманном случилось из-за твоих капризов и нежелания самой воспитывать детей! Я никогда не доверял этой цветной девке! – Майор ткнул трясущимся пальцем в бездыханную Васанту. – Знаешь, почему такое случилось? Потому, что я приказал высечь ее дружка из местных! Парень записался в гарнизон добровольцем, а сам и не думал подчиняться воинской дисциплине! Вот эта малайская тварь мне и отомстила.

– А я думаю, что Васанта отравила нашего мальчика потому, что ты слишком настойчиво ее домогался! – Маргарета дерзко вскинула голову, украшенную тяжелым узлом темных вьющихся волос, и с вызовом посмотрела на мужа. – Ты ведь и после нашей свадьбы не изменил своих холостяцких привычек и не перестал волочиться за каждой юбкой!

– И это говоришь ты! Это вокруг тебя, Грит, где бы ты ни появилась, вьется рой ухажеров! Ты строишь глазки всем и каждому, не пропускаешь ни одного бравого вояки, да еще надумала обвинить меня в смерти Норманна!

– Оставьте ее, Джонни! – подал голос доктор из своего угла. – Пойдемте, вам надо выпить, – применил он испытанный прием, никогда не дававший осечки. Сработало и на этот раз.

Майор склонился над маленьким тельцем, поцеловал сына в лоб, накрыл с головой тонким одеялом и, не глядя на жену, вышел из комнаты.

– Миссис МакЛеод, в доме есть старые тряпки? Ненужные одеяла? – торопливо проговорил врач, рассматривая кровавую лужицу, расползавшуюся из-под простреленного тела няни. – Приготовьте ветошь, я пришлю солдат, и они тут немного приберутся. А насчет Норманна… Может быть, вы хотите захоронить тело вашего сына на родине? Я мог бы забальзамировать его, чтобы избежать тлена.

– Не думаю, что стоит везти тело через океан, – поморщилась Маргарета. – Мы предадим малыша земле на военном кладбище.

– Как вам будет угодно, мадам МакЛеод, – учтиво кивнул врач и побежал вдогонку за майором, шаги которого все еще слышались на скрипучей лестнице, ведущей на первый этаж.

Через секунду каблуки доктора застучали по деревянным ступеням, хлопнула внизу входная дверь, и все стихло. Маргарета машинально подняла с пола украшение, покрутила в руках, прочитав на золотом медальоне загадочную фразу на малайском языке «Мата Хари», и, так и не поняв, откуда ее мальчик взял эту вещицу, прошла в свою спальню, убрала находку в шкатулку и вышла из комнаты. По дороге в сарай заглянула на кухню, где кухарка присматривала за маленькой Нон. Испуганная происшедшим, малайка держала девочку на руках, позволяя малышке играть столовыми приборами, что при обычных обстоятельствах было строжайше запрещено.

В сарае было душно и темно, и, откинув крышку сундука, Маргарета в первый момент не поняла, что за богато расшитый серебром оранжевый наряд лежит в его глубине. Женщина протянула руку и ухватилась за край бирюзового платка, который оказался концом пояса, обвивавшего стан покоящейся в сундуке девушки. Приглядевшись, мадам МакЛеод рассмотрела украшенную цветами маленькую головку и тонкие руки, унизанные браслетами. Побоявшись трогать находку, Маргарета выбежала из сарая и устремилась на веранду, дожидаться обещанных врачом солдат. К мужу она решила не обращаться, зная его манеру в тяжелых жизненных ситуациях уходить в запой. Два рядовых под руководством лейтенанта Джефферсона появились ближе к вечеру. Маргарета порывисто поднялась из плетеного кресла и кинулась навстречу.

– Мадам МакЛеод, сочувствую вашему горю, – скорбно поджал губы лейтенант, так же, как остальные офицеры гарнизона, оказывающий знаки внимания кокетливой жене майора.

– Потом, Ларри! Все потом! Идемте скорее со мной!

Подхватив лейтенанта под руку, Маргарета увлекла его к сараю. Распахнула дверь и указала на сундук.

– Взгляните, что там! – требовательно приказала она.

Стройный подтянутый лейтенант промаршировал в указанном направлении и, заглянув в сундук, отпрянул.

– Похоже, там местная девушка, – с недоумением проговорил он.

– Это я и без вас вижу, – огрызнулась хозяйка.

– И что она делает в вашем сундуке?

– Откуда мне знать! – Маргарета дернула плечом. – Ну что вы стоите? Посмотрите, что с ней!

Лейтенант взял изящную девичью руку за унизанное браслетами запястье, постоял, напряженно прислушиваясь, и сокрушенно покачал головой.

– Полагаю, девушка мертва. Задохнулась без воздуха. Кто-то слишком сильно вставил ей в рот кляп. И как же она попала в ваш сарай?

– Не знаю и знать не хочу! За один день три смерти! Это уже слишком! Ларри, вы слышите? Я не желаю здесь больше оставаться! Мне безразлично, поедет со мной муж или нет, я возвращаюсь в Голландию! Все равно я разведусь с МакЛеодом! Джонни невыносим! Он совсем не покупает мне платьев, должно быть, боится, что я стану слишком красивой! Разве я виновата, что нравлюсь мужчинам? Если хочет, пусть остается в этой малярийной жаре, а я уезжаю!

– Маргарета, поверьте, вам не о чем беспокоиться, – мягко проговорил лейтенант, успокаивающе поглаживая женщину по спине. – Похоже, смерть вашего мальчика сильно подкосила майора. Только что в офицерском клубе майор МакЛеод заявил, что подает прошение об отставке, забирает семью и первым же пароходом отплывает на родину.

Самое трудное утром – это заставить себя подняться и отправиться на пробежку. Ты выныриваешь из сна под раздражающий звон будильника, мучительно отрываешь голову от подушки, но вдруг понимаешь, что спала ты всего-ничего, каких-то четыре часа, и у тебя есть лишний час, чтобы сладко понежиться под теплым одеялком, а не трусить по промозглой улице, как делаешь это каждое утро. И вот тогда наступает самый тяжелый момент – собрать волю в кулак, мысленно схватить себя за волосы и вытащить из кровати, ибо обещала Сирину день начинать с пробежки.

Это утро ничем не отличалось от остальных. Проделав огромную внутреннюю работу и преодолев сопротивление организма, я поднялась, торопливо умылась, натянула спортивный костюм, сунула ноги в кроссовки и двинулась на пробежку. Летнее солнце еще не жарило, как ненормальное, ласково припекая сквозь свежую листву, и меня охватила безудержная радость. Как все-таки здорово, что Олег не дал мне упасть на самое дно! Дни, проведенные в КПЗ, до сих пор казались страшным сном, и я лучше бы умерла, но ни за что на свете не вернулась бы туда снова. Я бежала по старому парку, а навстречу мне, улыбаясь, трусили другие бегуны, я узнавала их в лицо, ибо встречала каждый день, и тоже улыбалась. В голове мелькнула мысль, что еще немного, и скоро мы начнем друг с другом раскланиваться, приседая на бегу и делая книксен. После пробежки – контрастный душ, два яйца всмятку, черный ароматный кофе, немного косметики на лицо, и – вуаля! Я снова готова к полному приключений и неожиданностей дню.

Я не зря выбирала квартиру поближе к офису, стараясь сократить время на дорогу до минимума. Если добираться на машине, то до «Зурбагана» ехать совсем немного, всего лишь десять минут, если идти пешком – то уже полчаса. Поэтому я предпочитаю велосипед – нечто среднее между пешей прогулкой и машиной. Вариант беспроигрышный – экономишь бензин и совсем не устаешь. Впрочем, сегодня альтернативы велику все равно нет, ибо машину я оставила рядом с ночным клубом на Баррикадной, а идти пешком у меня банально нет сил. Оседлав стального коня, я покатила по парку в сторону виднеющихся на горизонте кумачовых крыш высотных строений жилого комплекса на берегу Москвы-реки.

Описала круг по площади Курчатова, выскочила на проезжую часть, пересекла Новощукинскую, проскакала по трамвайным рельсам и по Авиационной улице покатила вниз. Предъявив пропуск на КПП, я дождалась, когда поднимется шлагбаум, подпрыгнула на «лежачих полицейских» и покатила ко второму корпусу, где располагался наш офис. Пристегнув транспортное средство к стойке для велосипедов, бодро вошла в холл и, приветливо кивнув консьержу, поднялась на второй этаж. В лицо пахнуло теплой хлоркой – запах, характерный для бассейна. Бассейн с аквапарком находится прямо напротив нашего офиса, и соблазнительные визги так и манят присоединиться к весело резвящейся ребятне. Когда-нибудь я накоплю денег и куплю абонемент. Буду заглядывать после работы в это замечательное место и от души расслабляться, плавая, ныряя, скатываясь с водяных горок и шумно отфыркиваясь от хлорированной воды. Мечтая о предстоящих удовольствиях, заглянула в офис и помахала Лоле рукой.

– Привет-привет, Берта, – заговорщицки заулыбалась секретарша. – Мухой лети в кабинет шефа. Там только что началось совещание по поводу нового расследования.

– Интересно. И что там?

– Ограбили знаменитого хоккеиста, Константина Маслова, ты его наверняка знаешь. Еще в советские времена он играл в НХЛ, в конце девяностых закончил спортивную карьеру, а теперь мелькает по телику с каким-то фондом или что-то в этом роде.

– Не очень его помню, я вообще от хоккея далека.

– Я тоже хоккеем не интересуюсь, но телик смотрю и Маслова в лицо знаю, – Лола авторитетно смерила меня взглядом. – Так вот, Маслова ограбили, а его невесте отрезали голову прямо на пороге кабинета и голову унесли. Кстати, раньше убитая была невестой сына Маслова, но потом переметнулась к бывшему хоккеисту.

– Откуда такие подробности? – опешила я.

– По селектору слышала, – понизила голос секретарша. И обиженно продолжала: – А что мне оставалось делать? Ни свет ни заря примчался представитель страховщиков Веня Дудкин. Сидел, нервничал, дергал ногой, губы жевал и матерился. Дождался прихода шефа Хренова, заперся с ним в кабинете и велел мне всех приходящих загонять к ним. И ты полагаешь, что я должна была теряться в догадках, хотя всего одно движение пальцем, и я в курсе событий?

– Само собой, не должна. И в чем суть проблемы?

– Потерпевший требует с «Оливин-страхования» выплаты какой-то астрономической суммы, но руководство «Оливина» сильно сомневается в обоснованности его требований. Можно бы было подать в суд, но, сама понимаешь, страховая не хочет поднимать шума и надеется решить все миром. В идеале вернуть владельцам украденное.

– А что хоть украли? – поинтересовалась я.

– Коллекцию старинной восточной бронзы. Дудкин говорит, ужасно дорогую.

– Теперь понятно. Пойду, пожалуй, к Хренову. Поприсутствую.

Я прошла по коридору мимо аналитического отдела, на пороге которого стоял аналитик Яша Гройсман, делая вид, что вкушает кофе. Но я не сомневалась, что на самом деле он подстерегает меня. Более умного и более некрасивого парня я не знаю. От ухаживаний Яши некуда деваться, но умный очкарик мне активно не нравится, и приходится постоянно юлить и выкручиваться, чтобы его не обидеть.

– Здравствуй, Берта, – сдавленно проговорил Яша, делая большой глоток кофе и закашливаясь.

– Привет, – проговорила я, пробегая мимо и приветственно махая рукой.

– А ты молодец, – сквозь кашель выдавил аналитик. – Я слышал, ты вчера расколола Матушкина.

– Было дело, – кокетливо улыбнулась я. И поспешно добавила: – Прости, Яш, я тороплюсь. У Хренова что-то новенькое намечается.

– Так я тоже туда иду, – спохватился аналитик, оставляя недопитый кофе на цветочной подставке рядом с фикусом, украшающим коридор, и устремляясь за мной.

В кабинете шефа полным ходом шло совещание. Во главе стола под ростовым портретом Путина неподвижной глыбой возвышался Владимир Ильич. Несмотря на приставшее прозвище, Хренов со своей окладистой бородой, львиной гривой и прямым открытым взглядом широко посаженных мудрых глаз больше походил не на вождя мирового пролетариата, а на основоположника марксистской теории. Шеф обладал не только колоритной внешностью Карла Маркса, но и неограниченными возможностями в решении самых разных проблем, а также своеобразным чувством юмора, к которому нужно было привыкнуть.

Вождь не сводил озабоченных глаз с расхаживающего перед доской высокого худощавого блондина с модной трехдневной небритостью – Вениамина Дудкина. На доске белел прикрепленный магнитами перечень украденного, и напротив каждой позиции была проставлена сумма в евро. Общий итог вызывал внутренний трепет. Отдельно на столе стоял открытый ноутбук, по соседству с которым развалился на стуле Олег, держа в руках точно такой же список, только распечатанный на принтере.

– Вещицы все подобраны со вкусом, – описывая рукой эффектный полукруг в направлении доски, вещал докладчик. – Оглашаю список. Номер первый. Тали девадаси, Восточная Ява, начало XX века. Под вторым номером – богиня Дакшина Калика, восседающая в сексуальном союзе на трупе Шивы, Восточная Ява, XVIII век. Третий – Махасиддха, левая рука которого поднята в жесте «держания Солнца», свидетельствующего о его сверхъ-естественных способностях, Кашмир, XIII век. Четвертый – Гандхапа в облике Будды Ваджарадхары, Непал, XVII век. Номер пять – Рактаямари, проявление Ямантаки – победителя смерти, Бенгалия, XVIII век. Под шестым номером – обнаженная и любящая Радха. Бенгалия, XIII век. Седьмая – Дакини Ваджраварахи, супруга Херуки, персонификация глубокой страсти. Варанаси, XVII век. И, наконец, под номером восемь – богиня Парвати, супруга Шивы, Южная Индия, XVI век. Прежде чем получить страховой сертификат, все эти вещицы прошли экспертизу у специалиста Института стран Азии и Африки Российской академии наук профессора Устиновича, о чем имеется письменное заключение. Теперь по поводу места хранения коллекции. Сигнализация на сейфе немецкой фирмы «Кауфман», отключить ее возможно, лишь зная шестизначный цифровой код. На момент обнаружения пропажи экспонатов коллекции сигнализация оказалась отключена, а дверь сейфа распахнута настежь. Вести расследование поручили молодому неопытному следователю Зотову из Следственного комитета. Поскольку убитая Виктория Саулите – гражданка Латвии, латыши на помощь никого не прислали, зато требуют от Зотова ежедневого отчета, что, сами понимаете, еще больше накаляет и без того нервозную обстановку. Впрочем, вы сами все увидите.

Представитель страховой компании повернулся к Олегу и попросил:

– Будьте добры, Олег Андреевич, включите запись осмотра места происшествия.

Громыхнув колесиками офисного стула, Олег придвинулся к ноутбуку, проворно пробежался пальцами по клавиатуре, и на белом экране рядом с доской появилась застывшая картинка с изображением кабинета в классическом английском стиле с застекленными полками темного дерева, заставленными рядами книг. Перед некоторыми книжными корешками виднелись фотографии хоккеистов в полном облачении, а в отдельной витрине красовались спортивные медали и кубки. Через мгновение картинка на экране ожила, задвигалась, и переместившийся объектив камеры выхватил похожее на бульдога лицо господина с седым ежиком коротко стриженных волос. Он возбужденно говорил:

– Не делайте из меня идиота! Вы думаете, я выжил из ума? Я совершенно точно проверял вечером сейф, и сейф совершенно точно был заперт и стоял на сигнализации!

– Вечером выпивали? – заметно волнуясь, осведомился молоденький следователь.

Круглолицый и румяный, с ушками топориком, белесым чубом и коровьими добрыми глазами, он сидел за письменным столом и старательно записывал в протокол все, что говорил застывший перед распахнутым сейфом потерпевший. Полки сейфа были девственно чисты, и хозяин, не отрываясь, смотрел на них, точно надеялся при помощи некоего волшебства пристальным взглядом вернуть украденное.

– Да, выпивал! И что с того? – оторвавшись от созерцания сейфа, обронил Маслов. – Послушайте, как вас там!

– Илья Матвеевич, – напомнил представитель власти.

– Илья Матвеевич, у меня был день рождения, юбилей, я выпил с друзьями, Виктория тоже, черт вас дери, выпила, это же естественно! Могу поклясться, что даже в подпитии я не открывал сейф и не воровал у себя коллекцию! И уж совершенно точно не отрезал голову женщине, которую люблю и на которой планировал жениться!

В кадре на секунду появился высокий парень в потертой джинсе, с видеокамерой в руках, планомерно снимающий каждый предмет обстановки кабинета.

– Документы на экспонаты тоже были в сейфе? – обреченно спросил Илья Матвеевич.

– К сожалению, да. Как вы понимаете, они тоже пропали.

– Вы можете на память указать источники? У кого вы приобрели предметы коллекции? Когда? По какой цене?

– Золотая подвеска с монограммой на каком-то восточном языке, точно не знаю, мне досталась от отца. Семь бронзовых фигурок индуистских божеств я купил в Нью-Йорке. Метрополитен-музей на Пятой авеню распродавал кое-что из своих запасников, и я воспользовался шансом.

– Вы покупали эти вещи у посредника? Или имели дело с кем-то из сотрудников музея?

– Вы опять подозреваете меня в кретинизме! – побагровел Маслов. – Я что, похож на дурака? Само собой, я имел дело с сотрудником музея, реставратором запасников Майклом Юджином.

– Для чего вы проверяли вечером, поставлен ли сейф на сигнализацию? У вас были какие-то сомнения на этот счет?

– Да нет же! Нет! Просто приехал Макс, мой сын, привез в подарок этот вот ящик с йогином. – Маслов кивнул на стоящий рядом с сейфом черный лаковый короб.

– С кем, вы сказали, был ящик, я не понял? – простодушно переспросил следователь.

– С йогином, или как его там, черт его дери! – повысил голос потерпевший. – Такой усохший индус, похожий на мумию. Сын счел сушеный человеческий скелет забавным и привез его мне в подарок на юбилей, и уверял всех, что он живой. Кстати, йогин тоже пропал! Как и содержимое сейфа! Как голова Викуси!

– Откуда приехал ваш сын?

– Из Малайзии.

– Ящик уже осматривали?

– Зачем? Интересно, что вы надеетесь в нем найти? Пропавшие экспонаты? Или голову моей невесты?

Пока бомбардир изощрялся в остроумии, следователь выглянул в коридор и крикнул:

– Понятые!

Тут же в дверях появились садовник и шофер. Из их сбивчивых пояснений стало ясно, что в отличие от кухарки и экономки оба мужчины не жили в доме, а приезжали по будням на службу к восьми утра. В этот день, лишь стоило им появиться в поместье, их тут же призвали в понятые, и растерянные сотрудники Маслова тенью ходили по всему дому за оперативниками и следователем, не пропускавшими ни единого закутка. Понятые с безнадежными лицами застыли перед черным лакированным ящиком, который внимательно осматривал следователь Зотов. Изучив ящик снаружи, буквально обнюхав каждый его шов, сотрудник следственного комитета сунул голову внутрь и вдруг возбужденно вынырнул из его глубин, держа в руке пожелтевший листок. Листок был обтрепан по краям и выглядел очень ветхим. Камера наехала на него и запечатлела побледневший от времени текст, написанный странной вязью, как бы отчеркнутой сверху единой линией.

– Что вы, в самом деле, лезете со своим смартфоном? – рассердился следователь. – Пусть первым наш фотограф снимет. Саш, иди сюда. Сними и сразу же отправь текст переводчикам.

И тут же голос Вениамина Дудкина примирительно откликнулся:

– Я тоже работаю, Илья Матвеевич. Мне так же, как и вам, нужно запечатлеть все детали ограбления.

Длинный Саша в тертой джинсе снова появился в кадре и самозабвенно принялся снимать, загородив спиной запечатлеваемый Дудкиным текст.

Не обращая внимания на страховщика, следователь протянул отснятую фотографом бумагу Маслову.

– Вам знаком этот листок?

– В первый раз вижу.

– Значит, вчера вы его не заметили?

– Говорю же вам, нет! Не заметил! – затряс брылами Маслов.

– И что в нем написано, тоже не знаете?

– Понятия не имею.

– Граждане понятые, прошу обратить внимание, следствие приобщает этот предмет к делу, – убирая находку в полиэтиленовый пакет, а пакет, в свою очередь, пряча в папку, многозначительно проговорил следователь.

– Могу я взглянуть на текст? – подался вперед наш аналитик.

– Само собой, Яша, – перематывая кадры назад, откликнулся Сирин. Он остановил перемотку на кадре, где крупно была взята загадочная восточная вязь, и Гройсман скопировал ее себе в планшет. Прошла пара секунд. Все замерли, ожидая чуда. На исходе третьей секунды Яков вынырнул из Интернета, обвел присутствующих победоносным взглядом и, поправив очки на горбатом носу, сообщил:

– Это санскрит. А написано здесь следующее: «Я, Камал Абу, даю клятву Всеблагому и Вездесущему господину моему Богу Шиве не вкушать пищу и не двигаться с места до тех пор, пока не принесу в жертву брачное ожерелье его преступной жены Маты Хари и ту, которой оно теперь принадлежит».

– Знаменитая шпионка Мата Хари? – удивленно воскликнул Дудкин. – Я читал, отчаянная была женщина. Двойной агент. Хитрая, изворотливая, одновременно работала на Германию и Францию. Отважная была – ужас. Французы вычислили ее и приговорили к смерти, так Мата Хари попросила расстрелять ее, не завязывая глаз. А когда солдаты навели на нее ружья, посылала им воздушные поцелуи. Один солдат даже не выдержал и потерял сознание.

– Бог с ней, со шпионкой, похоже, дело не в ней. А вот текст записочки интересный, – пробасил шеф. – Насколько я помню, последователи Шивы как раз таки обезглавливают свои жертвы. А в списке похищенного под пунктом один я вижу такую позицию: «Тали девадаси, Восточная Ява, начало XX века».

– Еще скажи, Ильич, что знаешь, что это такое, – пробормотал недовольный Сирин.

– Я-то, конечно, не знал, пока мне Яша не объяснил, – добродушно откликнулся шеф. – Это ритуальная подвеска храмовой проститутки. И подвеска эта символизирует полное подчинение сакральной танцовщицы своему ритуальному мужу, богу Шиве. Могу побиться об заклад, что пропавший тали был на покойной в момент ее смерти. Имеются снимки убитой?

Дудкин подошел к столу, склонился над ноутбуком и принялся просматривать файлы в поисках нужного. Нашел, открыл и вывел картинку на экран на стене. Безголовое тело, раскинув руки, лежало на полу и перегораживало собой проход в кабинет. Из четкого среза на шее успела вытечь изрядная лужа крови.

– Судя по характеру раны, убийца поработал армейским топориком, – поморщился Вождь. – Но я не про эти снимки. Я хочу посмотреть на погибшую до ее смерти. Такую, какой она была на дне рождения Константина Маслова. Меня интересует, был ли на ней тали.

– Я не в курсе, – замялся страховщик. – Это нужно у Маслова спросить.

– Берта, пиши, – из-под набрякших век взглянул на меня шеф. – Пункт первый. Выяснить насчет ритуального тали на шее у Виктории Саулите. – И, обращаясь к Дудкину, уточнил: – Кстати, Вениамин, вы не знаете, почему не пришел заявитель?

– Ну как же, знаю, – оживился тот. – Константин Вадимович остался присматривать за сыном. Он подозревает Максима в убийстве Виктории и полагает, что, пока решаются вопросы со страховкой, парень может скрыться от следствия.

– Даже так? – удивился Хренов. – Есть запись опроса Максима Маслова? Кстати, это не он ведет забавный видеоблог «Ну, удивил»?

– Ты что, Володь, интересуешься такой мурой? – хмыкнул Сирин.

Сам он смотрел в Интернете исключительно сайт канала «Боец» и читал новости из горячих точек, и все остальные интернет-сайты считал ерундой и пустой тратой времени.

– Смотрю иногда, – смутился Вождь.

– Ну что, ставить опрос Максима Маслова? – нетерпеливо спросил страховщик.

– Само собой, любезный, – кивнул Хренов.

Пальцы Дудкина забегали по клавиатуре ноутбука, выводя картинку на экран. И вот в кабинете хоккеиста уже стоял щуплый юноша скандинавского типа, на длинных светлых кудрях которого плотно сидела бейсболка, скрывая глаза. Весь вид его выражал безразличие к происшедшему и презрение к окружающим.

– Скажите, Максим Константинович, это вы привезли отцу ящик с телом индуса?

– Я привез ящик с живым йогином, давшим обет не двигаться, – ровным голосом откликнулся блогер. – Я лично видел его кровь.

– Отлично, – нервозно сглотнул следователь. – И до какой поры йогин собирался не двигаться?

– Понятия не имею. Он мне не говорил.

Шеф завозился в своем кресле и благодушно пробасил, ладошками поглаживая глобусный живот:

– Похоже, наш молокосос из следственного комитета получил перевод записки. Видите, как тонко подводит подозреваемого к признанию. Капканы расставляет, неводы закидывает.

– Скажите, Максим Константинович, были ли на Виктории какие-либо украшения?

– Кольца были, – пожал плечами парень. – Серьги с бриллиантами и рубинами и на шее кулон.

– Какой кулон?

– Из коллекции отца. Старинный восточный кулон. Там еще надпись какая-то вязью была. Кажется, на малайском языке.

– То есть вы хотите сказать, что не знаете, что это был за кулон, для чего предназначался и кому когда-то принадлежал?

– Именно это я и хочу сказать.

– А откуда вы знаете, что надпись сделана на малайском? Вы владеете этим языком?

– Нет, не владею. Но имею представление, как выглядят слова и буквы.

– А санскритом владеете?

– Вы мне льстите. В ваших глазах я прямо-таки какой-то полиглот.

– Значит, не вы написали на санскрите следующий текст: «Я, Камал Абу, даю клятву Всеблагому и Вездесущему господину моему Богу Шиве не вкушать пищу и не двигаться с места до тех пор, пока не принесу в жертву брачное ожерелье его преступной жены Маты Хари и ту, которой оно теперь принадлежит». Этот листок был в коробе, который вы подарили отцу.

– Да что вы, господин следователь, – усмехнулся Макс. – С чего вы взяли, что это я вложил листок в короб? Это мог сделать любой, кто находился в доме. Кабинет не был заперт. Кроме того, я любил Викторию. С чего бы мне желать ей смерти?

– Да потому, что она вас отвергла! Оскорбленное самолюбие не давало вам покоя. Признайтесь, вы написали это специально, чтобы запутать следствие и представить дело так, будто привезенный вами мумифицированный йог и в самом деле ожил, совершил свое страшное жертвоприношение, забрал из сейфа индуистские реликвии и был таков.

– Вы говорите вздор, – парировал блогер. – Йогин ничего не мог забрать. Он для этого слишком слаб.

Противники были примерно одного возраста, но интеллектуальные силы их были явно не равны. Более уверенный в себе Максим Маслов держался независимо, смотрел в глаза собеседника спокойно и говорил, не повышая голоса. В то время как следователь Зотов мучительно краснел, то и дело отводил свои телячьи глаза, и голос его нет-нет да и срывался на истеричные нотки.

– Я ничего не писал, никого не убивал и не крал у отца коллекцию, – хладнокровно закончил Макс. – Я напился и спал в своей комнате, как убитый. Попробуйте доказать обратное.

– Не сомневайтесь, Максим Константинович, мы проведем экспертизу вашей одежды, и результаты ее прояснят картину страшного преступления, – трясущимися губами объявил Зотов. – А показания свидетелей все расставят по своим местам. Кроме того, ваша бабушка сообщила нам много интересного.

Блогер устремил на следователя задумчивый взгляд и нараспев заговорил:

Он печально улыбнулся и закончил свою мысль:

– Все зависит от восприятия, Илья Матвеевич. Бабушка уже давно живет иллюзиями, грезя о несуществующем, а реальность ей видится в черном свете.

– Давайте послушаем, что говорит старуха, – махнул рукой шеф. – Да, Берта, и вычеркни пункт о тали. С этим все понятно. Убийца действовал в точном соответствии с санскритским текстом. Из чего следует, что именно убийца его и положил в черный ящик. Итак, послушаем Нину Федоровну Маслову.

На экране появилась могучая старуха со следами былой красоты на широком лице, подпорченном старческими пятнами. Было заметно, что она не слишком-то следит за собой, и внешняя привлекательность ей досталась от природы. Собранные в пучок пышные седые волосы были небрежно забраны со лба гребенкой, коротко остриженные ногти на руках никогда не знали лака. Часы на потрепанном ремешке она по-мужски носила циферблатом внутрь.

– Я не удивлена поступком внука, – с апломбом заговорила Нина Федоровна. – Максим рос мальчиком нервным, вспыльчивым, держал обиды в себе. Со стороны могло показаться, будто мой внук спокойный и уравновешенный ребенок, но я же врач, я знаю, какой вулкан страстей кипит у него в душе! В жилах мальчика течет дурная кровь, кровь его матери. Кстати, она плохо кончила. Вы знаете, какого сорта была эта девица? Одна из фанаток, эти девки буквально не давали Косте прохода! А когда Лариса добилась своего, женила Константина на себе и родила Максима, она просто-напросто сбежала, подбросив мальчишку мне! А потом Ларису нашли в канаве, с проломленной головой.

Вот и Максим такой же. С виду тихий, а в душе – сущий дьявол. А ведь до этой шалавы – я говорю о Ларисе – у Кости была девушка, Валечка Дацук, такая приятная, просто прелесть! Студентка консерватории. Как она играла у нас в гостиной на рояле Шуберта! И Костик расстался с Валечкой из-за Ларисы. А Валечка, бедняжка, между прочим, была беременна! Но когда узнала, что Костик связался с другой, не стала унижаться и уехала в Читу. У нее там вроде бы жил двоюродный дядя. Если бы она родила, это был бы совершенно другой ребенок! Добрый, бесхитростный, с открытой душой. А не скрытный молчун, способный на что угодно, как наш Максим.

– Я, собственно, хотел узнать, что вы можете рассказать о вечере накануне преступления, – робко перебил ее следователь.

– А разве я не сказала? – удивилась старуха. – Когда Максим привел Викторию, она мне сразу не понравилась. Она не шла ни в какое сравнение с застенчивой Валечкой Дацук. Внук укатил в свою Малайзию, а его невеста принялась вешаться на Костика. Мне со стороны это было хорошо заметно, но у нас с сыном не те отношения, чтобы он стал меня слушать. Я молча наблюдала, как чухонская шлюшка прибирает к рукам Константина. Наконец они решили пожениться и в день рождения Кости сообщили об этом гостям. А чуть позже вернулся из Малайзии Максим и бурно отреагировал на новость. Он взбесился и начал хватать Викусю за руки, грозя ей расправой. Один из гостей вступился за нее, завязалась драка. Потом гости отправились по домам, остались только сосед Юрий – он виолончелист – и Костин заместитель Гриша Небаба – частый гость в нашем доме. С Викторией и Костиком мужчины поднялись в гостиную, а я уложила спать Максима. Внук прихватил из столовой бутылку виски, но, я так полагаю, сделал это больше для отвода глаз. Максим коварен, и верить ему нельзя.

– А вы не слишком-то любите внука, – заметил следователь.

– Ну почему же? – надулась старуха. – Очень даже люблю. Но хорошо понимаю, что это за человек. И честно вам скажу, если бы он был ребенком не Ларисы, а Валечки, я любила бы его гораздо сильнее.

Больше из Нины Федоровны не удалось вытянуть ничего ценного. Она снова и снова пересказывала историю рождения Максима, возвращаясь к уехавшей беременной Валечке, от которой бы она хотела иметь внука. Утомленный многословием старушки, Вождь не стал досматривать запись до конца, а сделал останавливающий знак рукой и проговорил:

– Господин Дудкин, сделайте одолжение, избавьте нас от болтливой матушки заявителя. Давайте посмотрим на других свидетелей.

На настенном экране возникло гладко выбритое лицо с длинным тонким носом и высокими залысинами на яйцевидной голове. Свидетель невозмутимо смотрел в объектив водянистыми светлыми глазами.

– Юрий Головченко, виолончелист, женат, – пояснил страховщик. – С двухтысячного года проживает по соседству с Масловыми. Дружат семьями.

– Почему супруга виолончелиста не пришла на юбилей? – Я с любопытством подалась вперед.

Дудкин усмехнулся и нажал клавишу пуска. Губы Головченко зашевелились, послышался его высокий ровный голос.

– Марина на гастролях в Японии. Моя жена оперная певица. Мне бы не хотелось, чтобы супруга узнала о нашей беседе. Полагаю, господин следователь, все останется между нами.

– Не думаю, что следствию понадобятся показания вашей жены, – устало обронил Зотов, осунувшийся за время разговоров с обитателями дома и его гостями. И строго добавил, заметно подрастеряв свою первоначальную покладистость: – Прошу вас рассказывать как можно короче и, если можно, только по существу.

– Ну, что я могу сказать по существу? Максим вел себя агрессивно, хамил, угрожал и размахивал кулаками, и я на всякий случай остался у соседей. Еще остался Гриша Небаба, он часто остается у Масловых на ночь. Мы сидели в гостиной, выпивали. А потом к нам присоединились Светлана и Наталья. Девушки допили коньяк, и мы пошли спать. Я пошел с экономкой, Григорий – с кухаркой. У Гриши с Натальей давние отношения. Виктория и Костя остались в гостиной. Только, прошу вас, как мужчина мужчину, не афишировать эти сведения.

Следующим давал показания заместитель Маслова. Григорию Небабе было явно за шестьдесят, хотя он и старался казаться моложе. Глядя в камеру невыразительными желтыми глазками, он говорил в прокуренные усы:

– Ну да, все верно. Ночь я провел с Натальей. Повариха Масловых думает женить меня на себе, но мне-то она на кой сдалась? Старуха уже, под полтинник. Да и не в моем она вкусе.

– Так зачем вы с ней встречаетесь? – с осуждением осведомился следователь.

– А что же мне, упускать то, что само в руки плывет? – довольно усмехнулся пожилой донжуан.

– А про убийство что-нибудь знаете?

Свидетель понизил голос и, оглянувшись по сторонам, произнес:

– Хотите совет? Присмотритесь к Нине Федоровне.

– К Масловой? – вскинул светлые брови следователь Зотов. – Вам что-то конкретное известно?

– Присмотритесь, и все, – уклончиво откликнулся Григорий Васильевич.

За Небабой настала очередь Натальи. Повариха и самом деле была немолода, не слишком ухоженна, с перманентом на коротких, вытравленных перекисью волосах. Она говорила торопливо и сбивчиво, смешно морща короткий круглый нос.

– Мы с Григорием Васильевичем вместе вышли из гостиной и отправились в мою комнату. Он часто у меня ночует. Он мужчина холостой, может себе позволить. Я как-то спросила у него, почему…

– Это не имеет отношения к делу, – торопливо остановил повариху следователь.

– Нет? – растерялась Наталья. И тут же продолжила: – Ну ладно, не имеет так не имеет. Всю ночь мы были вместе и не расставались до самого утра, когда я встала готовить завтрак.

– В котором часу это было?

– В шесть – начале седьмого.

– Вы видели что-нибудь подозрительное, когда проходили мимо кабинета?

– Не проходила я. Моя комната находится рядом с кухней, а кабинет в противоположном конце коридора, так что мне у кабинета нечего было делать.

– Как вы обнаружили труп Виктории Саулите?

– Понесла завтрак Константину Вадимовичу и обнаружила.

– Почему вы решили, что он ночевал в кабинете?

– Перед тем как мы с Гришей ушли спать, Константин Вадимович сообщил, что до спальни не дойдет, а ляжет спать в кабинете.

– Странно. Следствию он об этом ничего не сказал.

– Ну, еще бы! Хозяин так набрался, что было бы странно, если бы он вообще что-то помнил. Честно говоря, – Наталья глянула на Зотова хитрыми глазами, – в кабинет я пошла для очистки совести, на самом деле я была уверена, что Константин Вадимович отключился прямо в гостиной. Когда я шла по коридору с подносом, дверь гостиной была закрыта, и я решила сперва заглянуть в кабинет, а потом уже нести кофе и алказельцер в гостиную.

– Почему в этот раз завтрак подавали вы, Наталья Сергеевна, а не экономка?

– Что же я, зверь какой? – изумилась женщина. – Зачем же я буду влюбленным мешать?

– Вы кого имеете в виду?

– Светлану и Юрика. Виолончелист секунды урывает, чтобы со Светкой повидаться и чтобы при этом его жена ничего не заподозрила, а тут в их распоряжении целая ночь! Пусть, думаю, как следует отведут душу, я и сама хозяину завтрак подам.

Светлана оказалась очаровательной девицей с прозрачными серыми глазами, в которых плескался ужас от жестокости совершенного в доме убийства, и милой способностью непрестанно краснеть.

– Юрий Наумович хотел уйти домой, но я попросила остаться, – не отрывая от камеры перепуганных глаз, вымученно проговорила Светлана. – Максим был так неадекватен, что я не могла находиться с ним в одном доме. Страшно ведь, когда человек так себя ведет.

– Светлана Анатольевна, вы покидали свою комнату этой ночью?

– Нет. Зачем?

– А гражданин Головченко?

– Кто? Юра? Нет, он тоже всю ночь провел в моей спальне. Только умоляю, не говорите ничего Марине! Если она узнает, у Юрочки будут большие неприятности! Может быть, даже из оркестра выгонят!

Лицо Светланы вдруг из красного стало пунцовым, и девушка шумно заплакала, сделавшись некрасивой.

– Ну что вы, Светлана Анатольевна! Перестаньте, я вас прошу! – растерялся следователь Зотов. – Мы не обязаны ставить в известность гражданку Головченко о том, как проводит время ее муж.

– Да? Правда? – сквозь слезы слабо улыбнулась экономка.

– Само собой. Можете идти.

– Ну, вот и все! Бинго! – оживленно потер руки Владимир Ильич, досмотрев запись опроса до конца. – У четверых есть твердое алиби, если, конечно, они не сговорились и друг друга не покрывают. Совсем без алиби остаются трое: бабушка – божий одуванчик с акульими зубами, люто ненавидящая внука. Владелец пропавшей коллекции, трепетно любивший покойную. И оскорбленный в лучших чувствах блогер. Чужие в дом не проникали, об этом свидетельствует исправно работающая по периметру ограды система сигнализации. Следовательно, похищенная коллекция находится в доме.

Шеф обернулся ко мне и строго сказал:

– И наша задача, Берта, отыскать коллекцию, чтобы отклонить притязания господина Маслова на страховую выплату. Думаю, что оптимальным будет визит подруги, приехавшей из Латвии на бракосочетание.

Он поднялся с кресла, большой и грузный, как тюлень, и, хлопнув ладошами-ластами, оптимистично воскликнул:

– Ну, друзья, за работу! Приступаем к мозговому штурму. Разрабатываем легенду для внедрения нашей сотрудницы в дом Масловых и обеспечиваем документальное подтверждение этой легенды.

Начало двадцатого века можно смело назвать апогеем «прекрасной эпохи», времени, когда жаждущие развлечений французские буржуа в поисках острых ощущений перемещались из одного столичного салона в другой. Салон мадам Киреевской в парижском обществе считался местом изысканным. И интересным. Певица из России Ванда Киреевская умела удивить и порадовать, приглашая на свои вечера артистов оригинальных и экзотических.

В этот раз гостиная ее роскошного дома на Бульварах была убрана в восточном стиле. Заинтригованные гости прохаживались мимо возвышающейся в центре комнаты темной бронзовой статуи многорукого Шивы-Натараджи[11], застывшего в танце на распластавшемся карлике. Шива загадочно выделялся на фоне алого занавеса, расшитого золотыми цветами. И занавес, и изваяние индуистского божества предоставил из своего музея по просьбе хозяйки видный промышленник и коллекционер восточных редкостей месье Гиме. С Вандой их связывала давняя и нежная дружба. В один из зимних дней мадам Киреевская приехала к нему на площадь Иены и восторженно заговорила:

– Эмиль, дорогой, это по вашей части! Я только что была на благотворительном обеде, который давали в обществе защиты сирот. Вы не поверите, но я видела удивительную женщину, которая танцует восточные танцы. Ее зовут леди Маклауд или что-то в этом роде.

– Имя не очень восточное, – усмехнулся коллекционер.

– Это она по мужу Маклауд, – отмахнулась певица. – Я подошла к ней после выступления и расспросила о жизни. Так вот, Маргарета родилась на острове Ява. Отец у нее – барон, мать – храмовая танцовщица. Леди Маклауд говорит, что выросла в храме Шивы, где и освоила искусство танца. В восемнадцать лет она влюбилась в голландского военного, вышла за него замуж. Этот ее муж оказался настоящим чудовищем, жестоко ее избивал, и сакральная танцовщица сбежала в Париж, чтобы нести парижанам гармонию танца. Послушайте, Эмиль, давайте устроим ее выступление у меня в салоне! Это будет фурор! Создадим восточный антураж, водрузим в центре комнаты Шиву, стоящего на карлике – помните, вы мне показывали бронзового многорукого бога, которого привезли из Индии? Это ведь Шива, да?

– Совершенно верно.

– Наша восточная леди просто великолепно будет смотреться на его фоне!

Восточная леди, о которой шла речь, лишь совсем недавно перебралась в Париж из Гааги и даже подумать не могла, что карьера ее так стремительно пойдет в гору. Майор МакЛеод, как и обещал, сразу же после смерти сына подал в отставку и увез семью на родину. Как всегда, Маргарете катастрофически не хватало денег, и МакЛеоды в целях экономии поселились в доме сестры майора. Это была фатальная ошибка. Воспитанная в пуританской семье и рано овдовевшая золовка совершенно по-другому представляла себе жену любимого брата и, узнав Маргарету получше, сделала все, чтобы ее жизнь превратилась в ад.

На требования найти себе работу Маргарета вполне резонно отвечала, что в этом городе для нее работы нет. Делать она ничего не умеет, а пойти на сцену ей не позволяет муж. Хотя жена майора и рвалась играть в театре, о сцене она имела весьма поверхностное представление, всего лишь раз сыграв в любительском спектакле, поставленном гарнизонным казначеем.

Когда от нотаций родственницы начало сводить скулы, Маргарета пошла ва-банк и потребовала, чтобы муж снял квартиру в самом фешенебельном районе Гааги. Отставной майор квартиру снял, но однажды, вернувшись домой, Маргарета нашла ее опустевшей. Муж забрал дочку и отбыл в неизвестном направлении. Посчитав это подарком судьбы, женщина подала на развод, собрала вещи и на последние деньги поехала в Париж. Отчего-то ей представлялось, что стоит ей только появиться в этом волшебном городе, как все само собой замечательно устроится.

Прогуливаясь по Монмартру, она кое-где встречала наклеенные на окна художественных студий объявления о том, что требуются натурщицы. В одно из таких окошек она и постучала. Художник оказался мрачным, жадным и к тому же совсем ею не интересовался. Не брал нежно за руки, не признавался в любви и, оскорбляя самолюбие, не пытался посредством грубой силы овладеть своей натурщицей помимо ее желания, хотя Маргарета и полагала, что все творческие люди именно так и поступают. Ее же художник просто отсчитывал после сеанса несколько су и молча углублялся в свои дела.

Как-то, оказавшись на Рю Бенувиль, голландка увидела вывеску школы верховой езды Фредерика Молье. Это был шанс – а вдруг здесь требуются наездницы, ведь еще в гарнизоне жена майора приобрела великолепные навыки общения с лошадьми. Пусть возьмут хоть кем-нибудь, даже не наездницей, а помощницей по уходу за животными. В любом случае это будет гораздо лучше, чем часами стоять голышом под бесстрастным взглядом лохматого недоумка с кистью в руках и, покинув студию с мелочью в кармане, еще долго трястись от холода и не чувствовать онемевшего тела. Маргарета поднялась на ступеньки школы и решительно повернула ручку звонка. Через пару секунд дверь распахнулась, и на пороге возник статный брюнет с сединой в зачесанных назад волнистых волосах. Окинув Маргарету взглядом пожирателя дамских сердец, он поклонился и многозначительно проговорил:

– Мадам желает научиться езде на лошадях?

Маргарета многообещающе улыбнулась и в тон ему ответила:

– Мадам желает получить работу.

Той же ночью, лежа в объятиях Фредерика, Маргарета выслушала в свой адрес множество комплиментов и в том числе получила бесценный совет заняться танцами – в этом деле ее красивое стройное тело пригодится гораздо больше, чем в уходе за лошадьми. Легко сказать – «заняться танцами»! А как ими заняться, когда не танцевала никогда в жизни? Нет, конечно, на клубных вечерах в гарнизоне мадам МакЛеод не пропускала ни одной кадрили и ни единого вальса, но кого этим удивишь? Вот если бы она не относилась с пренебрежением к увлечению некоторых офицерских жен индийской культурой, то могла бы покорить Париж экзотикой.

Но разве обязательно уметь что-либо делать, чтобы показаться профессионалкой? Апломба и самоуверенности ей было не занимать, и утром Маргарета объявила месье Молье, что и в самом деле думает заняться индийскими танцами, ибо владеет этим искусством если не в совершенстве, то где-то очень близко к тому. Новый друг пожелал взглянуть на ее мастерство, и Маргарета проворно открыла чемодан, который всегда носила с собой, ибо боялась оставлять вещи в убогой ночлежке, где арендовала комнату, вынула свой колониальный наряд и, надев на себя все имеющиеся в шкатулке украшения, исполнила перед мужчиной несколько эффектных па, которые запомнились ей из ориентальных танцев офицерских жен больше всего.

– Фантастично! – воскликнул новый любовник. – Знаешь что, крошка? Пожалуй, я договорюсь со своим приятелем, и ты выступишь на благотворительном обеде! Денег много не заплатят, но начало карьере танцовщицы будет положено! При случае всегда можно будет сказать, что опыт выступлений ты имеешь.

На обеде мало кто на нее смотрел, и после того, как все закончилось, Маргарета, чувствовавшая себя довольно неуютно, вздохнула с облегчением. Однако сразу же после выступления к ней подошла экзальтированная нарядная дама, руки, шею и грудь которой украшали роскошные бриллианты, и пригласила выступить у нее на вечере. И вот многорукий Шива, попирающий ногами распростершегося на полу карлика, был перевезен из музея восточных искусств на Бульвары, и гости, потягивая шампанское, предлагаемое вышколенными официантами, ожидали обещанного хозяйкой сюрприза. Мадам Киреевская хлопнула в ладоши и выкрикнула:

– Господа! Прошу минуту внимания! Сейчас перед нами выступит исполнительница экзотических танцев леди МакЛеод!

В зале наступила тишина, гости застыли в напряженных позах. Некоторые держали в руках дымящиеся папиросы, другие – недопитые бокалы, и все с любопытством смотрели на импровизированную сцену. Послышалось шипение граммофонной пластинки, зазвучала индийская музыка, и из-за занавеса появилась дива в восточном убранстве. Извиваясь всем телом и жестикулируя руками, она грациозно двигалась в направлении индуистского божества. Остановившись перед Шивой, танцовщица повернулась к зрителям спиной, приняла эффектную позу, застыв с вытянутыми вперед и немного вверх руками, ту самую позу, в которой так часто рисуют восточных танцовщиц. Постояла так некоторое время, глядя на многорукого идола, и пала перед ним ниц. Полежала несколько секунд, после чего поднялась и, высоко вскидывая колени в прозрачных шальварах и выделывая руками «восточные жесты», двинулась обратно за кулисы. Как только плясунья скрылась за красной тканью импровизированного занавеса, гостиную потряс шквал аплодисментов.

– Браво! – восторженно кричали мужчины.

Женщины вели себя сдержаннее, но тоже активно аплодировали. Маргарета переодевалась в комнате для гостей, отведенной хозяйкой в качестве гримерной, когда в дверь постучали.

– Войдите! – прокричала начинающая артистка.

После секундной паузы дверь распахнулась, и в комнату вошел представительный мужчина в дорогом костюме и с сигарой в руке. Эмиль Гиме о танцовщице ничего не знал, но, разглядывая ее совсем не восточный профиль с крупным широким носом, большим чувственным ртом и наивно-дерзкими глазами, прекрасно понимал, что эта дама из себя представляет.

– Позвольте представиться, – проговорил коллекционер, отводя оценивающий взгляд от простоватого лица и рассматривая сваленные на зеркальном столике украшения, только что сброшенные танцовщицей. – Промышленник Эмиль Гиме. Я имел счастье видеть, как вы танцевали. Стоит заметить, мадам, что вы получили возможность во всей красе показать свой талант лишь благодаря моей статуе Шивы.

Раскрасневшееся лицо Маргареты осветила сияющая улыбка, и она проникновенно прижала руки к едва прикрытой груди.

– Огромное спасибо, месье Гиме, – нежным голоском проговорила она, стараясь казаться обольстительной. – Если бы не ваш Шива, мой танец не имел бы такого успеха.

– Послушайте, мадам, честно говоря, то, что вы делаете, довольно сложно назвать танцем. Зачем вы наплели моей подруге Ванде, будто родились и выросли на Яве, жили в храме Шивы и там же выучились танцевать? Вы такая же храмовая танцовщица, как я – папа римский. Правда, я вижу у вас знак девадаси. Он делает ваши псевдовосточные телодвижения довольно убедительными. Продайте, а? Я куплю у вас эту редкость по хорошей цене.

– Если вы пришли сюда, чтобы меня оскорблять, убирайтесь! – перестав улыбаться, гневно сверкнула глазами Маргарета.

– Я пришел не за этим, – беззаботно отмахнулся визитер. – Я хочу предложить вам контракт. Но есть одно условие – мы заключим его только в том случае, если вы решитесь скинуть с себя все одежды и остаться в конце танца в одних лишь браслетах.

– То есть вы хотите сказать, что я должна абсолютно обнажиться? – Женщина выглядела явно заинтересованной.

– Совершенно верно, – невозмутимо откликнулся промышленник. – Абсолютно. Дело в том, что я планирую устраивать вечеринки для друзей в своем музее, и ваш номер очень оживил бы эти встречи.

Секунду помешкав, Маргарета решительно тряхнула головой.

– Хорошо. Только совсем обнажиться я не смогу. Грудь обязательно должна быть прикрыта.

– Это еще почему? – недовольно поморщился Гиме.

– Мой брак был крайне неудачен, – начала привычно фантазировать Маргарета. – И муж в порыве ревности и страсти откусил мне оба соска.

Это была совершеннейшая ложь. Но, что и говорить, ложь довольно эффектная. Впрочем, как и все то вранье, которым с самого раннего детства окружала себя Маргарета Зелле. Правда же состояла в том, что грудь ее была крайне мала и некрасива, с недоразвитыми, бледными сосками. Вспомнив, с каким брезгливым отвращением поглядывал на нее художник, женщина решила ни при каких обстоятельствах не показываться мужчинам без корсета.

– Вот как? – искренне изумился Эмиль. Но, вспомнив историю с детством и юностью, якобы проведенными леди МакЛеод в храме на Яве, и смекнув, что это такого же рода фантазии, тут же хитро улыбнулся и погрозил танцовщице пальцем. – Ну, хорошо, пусть на вас остается корсет. Но все остальное вы скинуть согласны?

– Зависит от гонорара, – мило улыбнулась сакральная плясунья.

– Ну что же, давайте обсудим гонорар. Думаю, он вас вполне устроит.

Названная сумма была так велика, что Маргарета не поверила своим ушам. Но виду не показала и со скучающим лицом кивнула, соглашаясь.

– Скажите, милая лгунья, вы танец семи покрывал никогда не видели?

– Давным-давно, еще когда жила на Яве, – быстро откликнулась женщина, снова лукавя.

– Понятно, – скептически поджал губы коллекционер. – Чтобы вы имели представление, о чем идет речь, я приготовил для вас книгу старинных гравюр. Вот, взгляните, чтобы понимать, чего я от вас хочу.

На трюмо легла небольшая ветхая книжица. Маргарета пролистнула потемневшие от времени странички, рассматривая ряд картинок, отображающих все этапы обнажения танцовщицы перед своим господином. Эмиль Гиме напряженно следил за выражением ее лица, ибо в случае знакомства мадам МакЛеод с традициями шиваистов его ждала суровая отповедь, ведь ни одна девадаси в здравом уме не осмелится станцевать перед своим божеством обнаженной. Однако Маргарета невозмутимо досмотрела гравюры до конца. При этом ни один мускул не дрогнул на ее разрумянившемся лице, что только укрепило мнение мужчины относительно этой дамы. Когда последняя страничка была перевернута, месье Гиме склонился и взял книгу, спросив:

– Вы сможете станцевать так же?

– Само собой, – невозмутимо откликнулась Маргарета, в душе далеко в этом не уверенная.

– Будьте добры, мадам, прямо сейчас скиньте пару вуалей, я хочу взглянуть, как у вас это получится.

Маргарета нехотя встала с кресла, подхватила со спинки платок, приняла горделивую и, как ей казалось, соблазнительную позу и павой прошлась по комнате. Приблизившись, она взглянула мужчине в глаза, стараясь уловить его реакцию, и порывисто остановилась, заметив нескрываемую насмешку.

– Скажите, вы перед зрителями исполняли танец в тали?

– В чем? – не поняла надувшаяся Маргарета.

– Ай-яй-яй, как же вы, воспитанная в храме девадаси, и не знаете таких вещей? Во время ритуального бракосочетания Шивы и священной танцовщицы на девушку надевают этот вот витой шнур – тали с золотой подвеской и новым именем посвященной, – мужчина подкинул на ладони сакральное украшение, которое во время их беседы крутил в руках. – Из этой надписи следует, что владелицу медальона зовут Мата Хари.

– Я и без вас это знаю, это мое второе имя, – пробурчала Маргарета, в памяти которой немедленно выплыла худенькая покойница из сундука. Задохнувшаяся девушка – храмовая танцовщица! Так вот почему она была такая нарядная!

Взяв со столика папиросу, Маргарета требовательно кивнула месье Гиме, поднесшему ей зажженную спичку, и, нервно затянувшись, чтобы скрыть неловкость, отвела глаза.

– Тогда отчего вы не сказали об этом Ванде? Мата Хари звучит куда убедительнее, чем непритязательное леди МакЛеод.

– Мне так не кажется, – сердито выдохнула танцовщица, пуская колечки дыма из уголка накрашенного рта.

– Один старый индус уверял меня, что, если надеть тали девадаси на любую женщину, Шива будет видеть в ней свою жену, – убирая спички в карман, задумчиво протянул промышленник. – И все окружающие тоже будут видеть. Я не поверил, думал, это легенда. Но теперь понимаю, что в тали и без тали вы совершенно по-разному двигаетесь. Когда надеваете тали, вы довольно хорошо выглядите со стороны. И, уж не обижайтесь, просто отвратительно, когда его снимаете. Я вас очень попрошу, в музей непременно наденьте тали. И с именем мы договорились. Мата Хари для сцены вполне подходяще. Я полагаю, что настоящей индийской одежды у вас нет, – заключил он, разглядывая малайский костюм танцовщицы. – Но это не беда. Где вы остановились?

– В меблированных комнатах на Рю Каве, в доме двадцать шесть, – до конца не веря в происходящее, откликнулась Маргарета.

– Я пришлю вам несколько костюмов девадаси, привезенных непосредственно из Индии. Примерьте и выберете то, что вам понравится. А ручные и ножные украшения подберем прямо в музее. И, напоминаю, обязательно не забудьте надеть вот этот тали, – он подкинул на ладони знак девадаси, который все это время вертел в руках. По-кошачьи улыбнулся и тихо проговорил, возвращая витой шнур на столик и протягивая визитку его обладательнице: – Итак, до завтра, милая лгунья. Да, все время хочу спросить – почему вы, сбежав от мужа-тирана, отправились именно в Париж?

Маргарета вскинула брови, удивленная столь нелепым вопросом, и с вызовом проговорила:

– По-моему, все прожженные бестии рвутся в Париж.

Всю ночь в крохотной комнате на Рю Каве новоявленная Мата Хари репетировала перед зеркалом, как поэффектнее освободиться от одежды и покрасивее сбросить покрывала. Ровно в полдень посыльный принес большую коробку, открыв которую танцовщица пришла в восторг. Таких красивых тканей она не видела никогда в жизни. Она доставала и раскладывала на кровати шальвары и кофточки, покрывала и платки. Выбрав самый эффектный наряд, Маргарета засобиралась в музей. Не жалея денег, наняла экипаж и с шиком подъехала на улицу Иены к круглому зданию музея восточных искусств. Месье Гиме встретил ее в холле первого этажа и тут же проводил наверх, в небольшую комнатку, откуда был вход в библиотеку, где ей предстояло танцевать. Переодевшись и украсив себя разложенными на зеркальном столике драгоценностями, Маргарета толкнула дверь и вошла в великолепный зал.

Вошла и замерла в восточной позе. Круглая зала превратилась в индийский храм. Все восемь колонн были украшены цветами, обвивающими колонны вплоть до круглого балкона третьего этажа. С каждой колонны смотрели статуи нимф с неприкрытыми бюстами. Отблески свечей усиливали таинственность атмосферы. Одна из самых дорогих статуй из коллекции месье Гиме, тот самый четырехрукий Шива одиннадцатого века, привезенный промышленником из Южной Индии, в окружении кольца из горящих свечей топтал карлика своей бронзовой пятой. Сверху, с колонн, струился живописный свет, создаваемый направленными в середину комнаты прожекторами.

И в лучах этого света застыла она, Маргарета Зелле-МакЛеод, Мата Хари, почти что настоящая восточная танцовщица с многочисленными тонкими платками на плечах и в белом хлопковом бюстгальтере с орнаментом на груди. Блестящие черные ленты охватывали ее талию, придерживая алый саронг, который скрывал ее тело ниже пупка и спускался чуть ниже середины бедер. Все остальное тело оставалось открытым, только руки и ноги украшали подходящие по стилю браслеты, на шее струился плетеный шнур-тали, а на голове, поверх заплетенных в косы иссиня-черных волос, сияла индийская диадема. «Восточная красавица» играла ярко подведенными глазами и улыбалась сочным алым ртом.

Месье Гиме был очень впечатлен. А с ним и его приятели, в конце танца увидевшие прекрасную баядерку в одних лишь браслетах, диадеме, шнуре-тали и бюстгальтере. Весь остальной сценический костюм был разбросан в живописном беспорядке по библиотеке. Усталая, но довольная, Маргарета лишь под утро отправилась на извозчике домой. Рассветную тишину разорвал крик мальчишки-газетчика. «Спешите купить последний выпуск! – надрывался звенящий голос. – Мата Хари! Восточное чудо! Сенсация! Танец семи покрывал, в конце которого Мата Хари остается совсем голой! Покупайте свежий выпуск!».

– Любезный, остановите экипаж, – тронув возницу за плечо, попросила танцовщица, полагая, что это ей мерещится от усталости.

Вынув из сумочки, набитой деньгами, мелкую монету, она протянула ее мальчику, взамен получив газету. И, когда экипаж вновь тронулся, развернула еще пахнущий типографской краской листок и прочла статью журналиста, присутствовавшего в музее и с первыми лучами солнца успевшего передать свой восторженный отзыв в номер. «Восточное чудо! Ее зовут Мата Хари! Она – храмовая танцовщица с острова Ява! О Шива! Когда она перед твоим алтарем сбрасывает свои покрывала и склоняет перед тобой свое обнаженное тело, Шива, великий Бог, неужели в тебе не пылает непреодолимое желание, пробуждаемое ее красотой? Не торопишься ли ты прижать свой рот к ее цветущим губам? Не томит ли тебя желание приблизить к себе ее полное страсти тело, дабы насладиться любовью?»

Немного озадаченная столь бурной реакцией на свое выступление, Маргарета добралась до дома, расплатившись, выбралась из экипажа и, бережно прижимая газету к груди, поднялась к себе в комнату. Во время танца она заметила вспышки магния, но танцовщице и в голову не приходило, что ее снимают охочие до сенсаций газетчики. Запершись изнутри на ключ, Маргарета достала из несессера маникюрные ножнички, закусив нижнюю губу, прилежно, точно школьница, вырезала хвалебную заметку с фотографией и вклеила в альбом, в который с ранней юности собирала понравившиеся стихи, тексты любимых песен и красивые картинки из журналов.

– Ну что же, за одну ночь совсем неплохо, – пересчитывая деньги, хихикнула она, подмигнув своему отражению в зеркале и где-то в глубине души удивляясь, что ее мистификация удалась так легко.

Фантазерка из Леувадена Маргарета Зелле и представить себе не могла, что это вовсе не случайный заработок и что с этой ночи в музее восточного искусства начинается ее громкая слава и триумфальное шествие по миру.

Электричка звякнула стыками, выпустила пар и, скрежеща колесами о рельсы, медленно остановилась.

– Станция Загорянская. Следующая станция Фрязево, – оповестил механический голос.

Качнувшись от рывка замедляющего ход электровоза, я поднялась с деревянной скамьи, перекинула дорожную сумку через плечо и, дождавшись, когда разъедутся в стороны двери вагона, шагнула на перрон. Немногочисленные пассажиры, сошедшие с электрички вместе со мной, устремились к скучающим таксистам, ибо автобус уехал минуту назад.

Замешкавшись у расписания на Москву, я обернулась и обнаружила, что на привокзальной площади остались только две непрезентабельного вида машинки, рядом с которыми покуривали водители из местных. Об этом свидетельствовали резиновые шлепанцы на босу ногу, широкие пляжные шорты и голые торсы, загорелые до черноты. Что касается транспортных средств, то обе машины в равной степени не вызывали доверия, однако я выбрала наименее ржавую и направилась к дереву, под которым она запарковалась. Прямо в пыли между водителями восседал заросший и небритый парнишка в армейских штанах защитной расцветки и до невозможности грязной майке, эдакий загорянский Маугли, и выжидательно смотрел то на одного курящего, то на другого.

Было в глазах его нечто сосредоточенно-тягостное, такое выражение бывает у собак, отирающихся у хозяйского стола в ожидании подачки. Оттопыренная нижняя губа нетерпеливо подрагивала, на смуглом лице застыла детская обида на весь мир. Один из курящих отбросил в сторону непотушенный окурок, и парень по-обезьяньи ловко, на четвереньках, кинулся его подбирать. Выбрал из грязи, заботливо отряхнул и сунул в рот. Снова сел на дороге, скрестив ноги, и блаженно затянулся едким дымом.

Рев мотора, огласивший окрестности за моей спиной, заставил отступить к привокзальному магазину. Мотоциклист пронесся мимо с такой скоростью, что, окажись я менее проворной, мне пришлось бы туго. Взметнув столб серой пыли к закатному небу, наездник лихо затормозил перед облюбованным мной водителем и что-то у него спросил. Сидевший на земле юродивый с пружинной легкостью подскочил на ноги, теребя грязный подол майки и умоляюще глядя на мотоциклиста. Чернявый водитель сказал несколько слов. Мотоциклист развернулся, выжал газ и рванул в обратную сторону. И тут же Маугли сорвался с места и, припустив со всех ног за мотоциклом, плаксиво затянул на бегу:

– Максик, и я с тобой! Мы же друзья! Максик! Подожди! Дай денежку! Я тоже хочу сыграть!

Курившая на крыльце магазинчика грудастая продавщица кинула в урну окурок и злобно проговорила, с ненавистью глядя на чернявого водителя:

– Вот сволочь! Катран на дому устроил! Когда баба его на дежурстве, в карты у него на деньги играют. Некоторые идиоты даже дачи проигрывали. На завтра, сволочь, договаривается, когда дома у него никого не будет.

И с жалостью в голосе добавила, глядя на униженно приплясывающего рядом с мотоциклистом юродивого:

– Господи, и Гарик туда же! Этому только в карты играть.

Вытянув шею в сторону кирпичных развалин ватерклозета, женщина пронзительно закричала:

– Гарик! Иди, конфеток насыплю!

И, глядя, как местный дурачок, от радости повизгивая на бегу, устремился к ней, тихо проговорила:

– Такая трагедия, просто ужас. Внук генерала Манвеляна. В прошлом августе вернулся из армии. Мать с отцом-то как радовались! Я думала, весь магазин у меня на радостях скупят. А какая их младшая доченька была красотка! Как жалко Майечку! Все сгорели в одну ночь от непогашенной сигареты Гарика. Один Гарик остался. Мозги от горя ему напрочь отшибло. Живет на пепелище. Ест, что соседи дадут.

– Почему же его в больницу не заберут?

– Да лежал он в психушке. Весной выписали. Он не опасный, все равно как малое дитя.

Перебирая по дорожной пыли черными и заскорузлыми, как наждак, босыми ступнями, к продавщице подбежал радостно улыбающийся во весь рот Гарик. Выставив перед собой грязные ладони лодочкой, он быстро-быстро заговорил высоким голосом балованного малыша:

– Конфеток хочу! Конфеток! Дай конфеток!

Женщина погрозила ему пальцем и скрылась за дверью магазина. А уже через минуту вернулась обратно, неся увесистый пакет. Гарик заглянул в сумку и возбужденно заговорил:

– Леденчики! Майя любит леденчики! Майечке дам конфеток!

– Там я тебе сосисок и хлеба положила, – назидательно проговорила продавщица. – Сосиски съешь прямо сегодня, а то испортятся.

Она недобро прищурилась, глядя, как к магазину неспешно приближается мотоцикл.

– Гарик, поехали, домой тебя подброшу, – сквозь шлем проговорил наездник, и загорянский Маугли устремился на зов.

Взгромоздился на транспортное средство позади водителя и двумя руками вцепился ему в футболку. Мотоцикл взревел и, выплюнув столб выхлопных газов, умчался вдаль.

– О! Видала? Еще один генеральский внучок. Максим Маслов. Все по заграницам мотается. Умного из себя строит, а сам скотина редкая, – доверительно сообщила женщина.

– Почему скотина? – точно гончая, взявшая след, сделала я стойку.

– А кем еще надо быть, чтобы родная бабка про тебя по всему поселку ужасы рассказывала? – выдохнула продавщица. – Наркоман и маньяк. Да еще и в карты играет.

Из магазина неспешно вышел мужичок без возраста, едва доходящий продавщице до плеча. Штанины его синего рабочего комбинезона были подвернуты почти до колен, шлепки на ногах казались на два размера больше. В желтых от никотина пальцах он мял папиросу, нахально тараща из-под кепки круглые карие глаза. Разболтанной походкой подошел к продавщице, дунул в папиросу и, сунув ее в рот, попросил:

– Кать, дай зажигалку. Свою посеял где-то.

Женщина протянула зажатую в кулаке зажигалку и, снисходительно глядя на прикуривающего мужичка, спросила:

– Ты ящики в подсобку убрал, горе мое?

– Дались тебе эти ящики! Завтра уберу, – пробормотал он. И, обхватив продавщицу за талию, высоким голосом пропел: – Тебе, Катерина, пора на перину! Да с хорошим мужичком, чтобы грудь была торчком!

Сделав вид, что рассердилась, Катерина вывернулась из цепких объятий.

– Убери руки, – хлопнула она по узловатым пальцам. – Смотри, Малек, допрыгаешься! Выгонит тебя хозяин. В Загорянке работы больше нет, грузчики за место зубами держатся. Имей в виду, мне дармоеды не нужны. Если вылетишь из магазина, тут же с квартиры турну.

– Кто это меня выгонит? – длинно сплюнув сквозь стальные зубы в дорожную пыль, прищурился грузчик. – Малек всем нужен!

И, затянувшись и выпустив дым через ноздри, дурашливо заорал, лапая продавщицу за большую грудь:

– У моей Катюши две большие груши! Сладкие да спелые, словно булки белые!

– Уйди, пошляк! – смеясь, отбивалась женщина.

– Уйти? Это пожалуйста! Но только с вами, мадам, только с вами!

– За что люблю тебя, дурака, сама не пойму, – нежно потрепала Малька по коротко стриженной голове Катерина.

– Сама знаешь, Катенька, рост в этом деле не главное, – отбросив в урну недокуренную папиросу, подмигнул ей грузчик, скрываясь в дверях магазина.

Продавщица одернула платье и, пристально взглянув на меня, уточнила:

– Ничего не будешь покупать? А то закрываемся.

Я отрицательно мотнула головой и повернула ко второму водителю, зарабатывающему на жизнь не организацией азартных игр, а частным извозом. Напрасно я в нем сомневалась, машинка привычно скакала по кочкам и выбоинам в асфальте, в то время как водитель, стукаясь макушкой о низкий потолок «Жигулей», закатывал глаза и философствовал:

– Дорога, блин, – как после бомбежки. Сколько раз мы, блин, писали жалобы, чтобы хотя бы заплатами залатали – наконец сподобились, прислали бригаду. Та еще бригада. Три узбека, один киргиз, а ими командует русский Иван. В общем, блин, интернационал. Орет Иван на узбеков так, что ушам больно. Но мы все терпим – чего не вынесешь ради хорошего асфальта! Правда, у нас все через одно место. Начали ремонтировать дорогу с самого дальнего конца поселка, за ним сразу лес начинается и Круглое озеро. Как раз туда мы сейчас и едем, так что увидишь горе-ремонтничков. Мы тот конец поселка зовем «Холм трех генералов». Видала местного дурачка?

– Гарика?

Шофер сплюнул в открытое окно и важно кивнул головой.

– Гарика, блин. Генеральский внук. Крыша у парня съехала, когда он сам, своими руками дом с родней случайно сжег. Хорошо, дед его не дожил до такого позора, что внук по помойкам ходит и отбросами питается, а то бы сам дурака расстрелял. Самвел Георгиевич горячий мужик был – ужас! Да и другие два генерала – чистый порох. Такие старики были важные – что ты! Держались, блин, особняком, ни с кем не разговаривали, только между собой дружили – не разлей вода.

В конце улицы на фоне леса и в самом деле показались три высоких добротных забора, стоящих особняком.

– Вон там, в центре, – дом генерала Маслова, – проследив за моим взглядом, пояснил шофер. – Справа от него – остатки сгоревшего дома генерала Манвеляна, Самвела, значит, Георгиевича. А по левую руку – дом генерала Заславского. Он единственный из трех дружков до сих пор жив.

– Трудно, наверное, жить там, где все напоминает об ушедших друзьях, – заметила я.

– Ты что же, блин, думаешь, что старик Заславский до сих пор здесь живет? – криво усмехнулся водитель. – Как же, жди! В доме престарелых он, сердечный. А дачу Заславского дочка продала, теперь в его доме всемирно известный виолончелист с женой-артисткой проживают. Так-то детки со стариками-родителями теперь поступают. А если бы их, засранцев, блин, в свое время в детдом определили? Ну вот, приехали.

Проскакав по кочкам почти до самого леса, мы остановились на Дачной улице, где и в самом деле полным ходом шли ремонтные работы. По округе разносился размеренный и унылый стук лома об асфальт – это, невзирая на поздний час, узбеки снимали старое асфальтовое покрытие, чтобы утром положить новое. Процессом руководил гориллообразного вида здоровяк в оранжевой спецовке, сидевший, свесив ногу, в машине с надписью «Дорстройремонт».

– Куда тебя черти несут? – заорал он на водителя, высунувшись из служебной машины. Скошенный лоб его пошел гневливыми морщинами, нижняя челюсть с перекусом экскаваторным ковшом угрожающе выдвинулась вперед. – Не видишь – люди работают?

– Так поздно уже для работы-то, – начал было водитель, но, взглянув на багровое от бешенства лицо бригадира, миролюбиво закончил: – Вас понял, командир. Уже уезжаю.

И сделал мне жест рукой, чтобы я пошевеливалась. Расплатившись, я торопливо выбралась из авто и под пристальным взглядом бригадира дорожных рабочих, снедаемая любопытством, пошла вдоль улицы. Приблизившись к деревянному забору на бетонной опалубке, заглянула в распахнутую калитку дачи генерала Манвеляна. В глубине заросшего участка, в обгорелом каркасе дома теплился огонек. От калитки до пепелища вела узкая тропинка примятой травы, и я двинулась на мерцающий в сумерках свет костра.

По мере приближения запах жареного становился все сильнее. Гарик сидел на корточках в центре пепелища, рядом с тем местом, где он развел костер, на котором жарил на веточке сосиску. Перед парнем, прямо на земле, были разложены куски хлеба. Заметив мое приближение, он вспугнутой птицей подскочил на ноги и кинулся в единственное помещение на пепелище, сохранившее некое подобие комнаты. Больше всего оно походило на нору животного, с лежбищем из еловых лап и закопченным тазом с остатками мутной воды. Запах тоже был соответствующий. При слабом отблеске огня я смогла рассмотреть в самой глубине этого звериного убежища чудом сохранившуюся кровать, бережно застеленную одеялом.

– Привет, – улыбнулась я, шагнув к загорянскому Маугли.

– Тебе сюда нельзя! – делая останавливающие знаки руками, он кинулся наперерез, пытаясь задержать меня. – Сейчас придет мой друг, он будет сердиться. Он не любит, когда я разговариваю с чужими.

– Это он спит на кровати? – Я кивнула на старательно натянутое одеяло и ровно положенную подушку.

– Там спит Майечка, – насупился Гарик. – Моя сестренка. Она конфетки любит. Леденчики.

На одеяле и в самом деле были рассыпаны леденцы.

И вдруг, заметив мой взгляд, безумец истошно закричал, плача и отбиваясь от меня обеими руками:

– Не забирай леденчики, они для Майечки!

Чувствуя смущение, я попятилась к калитке. Под горестный плач Гарика покинула участок. Чувство неловкости не оставляло меня, словно я допустила какую-то бестактность или подсмотрела чужой секрет. Стараясь не слышать криков Гарика, расстроившегося по моей вине, я торопливо вышла на улицу. Бригадир по-прежнему сидел в машине, сверля окрестности пристальным взглядом глубоко посаженных глаз. Не обращая на него внимания и настраиваясь на деловой лад, я приблизилась к высоким автоматическим воротам дома Масловых, при свете фонаря сверяясь с записями в блокноте. Все верно, поселок Загорянка, улица Дачная, дом тридцать два. Я надавила на клавишу домофона. Через пару секунд щелкнул переключатель, и высокий женский голос проговорил:

– Слушаю.

– Добрый вечер, – я откашлялась. – Передайте Виктории, приехала Берта Лисанге. Вика меня ждет.

И, ежась под пристальным взглядом бригадирских глаз, игриво добавила:

– Надеюсь, я не опоздала на свадьбу?

В домофоне молчали, и я заговорила громче:

– Але? Вы меня слышите?

В домофоне зашипело, и тот же голос проговорил:

– Девушка, мне жаль, но Виктории нет.

– Как нет? А где же она? Вика уехала?

– Она умерла.

– Как это? – сыграла я удивление и испуг. – В каком смысле – умерла?

– Мне очень жаль, – повторила женщина.

Я срывающимся голосом запричитала:

– Что случилось? Как же так? Отчего умерла? Ее уже похоронили?

– Пока нет, следователь не отдает нам Вику.

– Прошу вас, я хочу попрощаться с подругой! – всхлипнула я.

– Подождите, Берта, я у хозяина спрошу, – жалостливо откликнулся домофон.

Прохаживаясь вдоль забора в ожидании решения хозяина, я искоса поглядывала на дорожных рабочих и их предводителя. Тот делал вид, что дремлет в кабине служебного автомобиля, хотя нет-нет да и косился в мою сторону. Но я не обращала на него внимания, рассматривая погруженный в сумерки дачный поселок. Добротные усадебные дома старой постройки, называемые генеральскими дачами, соседствовали с современными коттеджами, и те и другие скрывались за вековыми соснами, высящимися из-за заборов. Я втянула носом терпкий сосновый дух – воздух здесь был такой, что хотелось его пить, как родниковую воду. Я понимала, почему бывший хоккеист Константин Маслов оставил все свои московские квартиры вместе с заморскими особняками и поселился здесь. Местечко казалось удивительно уютным и, главное, недалеко от Москвы. На машине я бы добралась до Загорянки максимум за двадцать минут, и только для того, чтобы соответствовать придуманной легенде, приехала сюда на электричке.

Внутри калитки что-то щелкнуло, и тот же женский голос, доносящийся из домофона, произнес:

– Госпожа Лисанге, заходите.

Я толкнула рукой нагретую за день стальную калитку и вошла на территорию поместья, ибо участком назвать эти владения не поворачивался язык. При свете фонарей виднелись подстриженный газон, альпийские горки, цветники, беседка, площадка для барбекю с кованым мангалом, мостик через пруд, в котором, переливаясь в лунном свете серебряной чешуей, плескалась живая рыба, широкие дорожки, вымощенные бордовой плиткой, и красный мотоцикл, который чуть не смел меня с проселочной дороги. Мотоцикл стоял у гаража, и на ручке его висел тот самый синий шлем, в котором носился по поселку блогер.

От дома навстречу мне уже спешила невысокая хрупкая девушка в строгом синем платье, на котором, служа единственным украшением, выделялась перекинутая через плечо толстая русая коса. Перепутать Светлану с кем-то еще было невозможно. На лице ее играла приветливая улыбка, отчего на свежих щеках виднелись ямочки. Читая «Дворянское гнездо», я именно так и представляла себе Лизу Калитину.

– Добрый вечер, Берта, – залившись свекольным румянцем, проговорила тургеневская барышня, и я поняла, что именно с ней общалась через домофон. – Я экономка, Светлана. Константин Вадимович ждет вас в гостиной. Хозяева собираются ужинать и просят вас к столу. Вы же с дороги, проголодались, наверное.

– Спасибо, я в поезде поела, но от чая не откажусь, – улыбнулась я.

На случай если кому-нибудь в доме придет в голову навести обо мне справки, в моей сумке лежали использованный билет экспресса Рига – Москва, а также паспорт гражданки Латвии на мое имя. Совсем как настоящий, с пропиской в том же доме, где жила моя так называемая «подруга» Виктория Саулите, но только в соседнем подъезде. Не дав мне и слова сказать, Светлана сноровисто подхватила у меня из рук дорожную сумку и устремилась к сияющему огнями особняку. Одной рукой держа багаж, экономка второй рукой услужливо распахнула передо мной дверь и пропустила вперед себя. В просторном холле горел яркий свет, точно здесь боялись сгущающихся сумерек. Светлана прошла по коридору первого этажа и остановилась напротив просторной комнаты с эркером, в глубине которой виднелся белый рояль.

– Гостевая спальня прямо напротив гостиной, – извиняющимся тоном проговорила она. – Иногда в гостиной бывает немного шумно, но сейчас не время играть на рояле – в доме траур, так что вас не потревожат. Вы не возражаете, если я устрою вас в гостевой? При спальне имеются ванна и туалет, вам будет удобно.

– Буду очень признательна, – заулыбалась я, перешагивая порог отведенной для меня комнаты.

– Прошу вас, Берта, располагайтесь. Как устроитесь, я провожу вас в столовую, Константин Вадимович ждет.

– Да-да, конечно, только приму с дороги душ.

Как только за экономкой закрылась дверь, я тут же проверила комнату на наличие жучков и, не обнаружив явных прослушек, набрала номер Олега.

– Я на месте, – сидя на бортике ванны и регулируя струю воды так, чтобы за ее шумом нельзя было разобрать, о чем идет речь, говорила я в трубку.

– Отлично, я тебя страхую в машине, в самом начале Дачной улицы, у вагончиков строителей. Если что-то пойдет не так, немедленно выходи из дома и беги ко мне. Поняла, рыжая?

– Не волнуйся, все будет в порядке, – откликнулась я, нажимая «отбой».

Забралась в ванну, окатила себя из душа прохладной водицей, специально слегка намочив волосы, и, растеревшись пушистым банным полотенцем, гостеприимно выложенным на хромированной полочке, отправилась переодеваться к ужину. Надела приличествующее скорбному настроению хозяев серое платье, лодочки на низком каблуке и, тронув губы телесной помадой, вышла из комнаты. Светлана деликатно ждала меня в коридоре.

– Прошу вас, пойдемте со мной, – проговорила она, устремляясь через холл в другую половину дома.

В просторной столовой, куда меня привела экономка, чинно сидели за столом напротив друг друга Нина Федоровна и бывший хоккеист. Увидев меня в дверях, бульдожье лицо его осветилось грустной улыбкой. Грохнув стулом, хозяин поднялся со своего места и устремился навстречу.

– Добрый вечер, милая барышня. Давайте знакомиться. Я Константин Маслов. А это, – кивнул он в сторону могучей старухи, – моя матушка, Нина Федоровна.

Старуха даже бровью не повела, рассматривая закат за окном. Маслов протянул мне руку и с любезной полуулыбкой ждал.

– Меня зовут Берта Лисанге, – пожала я жесткую ладонь. И тут же перешла в наступление: – Вам Вика обо мне рассказывала? Я до сих пор живу в том же доме, в котором когда-то она жила.

– С одной стороны, печально, что нам довелось познакомиться при столь трагических обстоятельствах. С другой стороны я рад, что могу поговорить хоть с кем-то, кто много лет знал Викусю. А что ее родители? Почему не приехали вместе с вами?

С родителями Виктории Саулите дела обстояли скверно. Когда шеф позвонил Яне Оттовне, выясняя, не планирует ли убитая горем мать поездку в Загорянку, та не поверила в смерть дочери, заявив, что вести о смерти Виктории устарели. Эта чертова девка мертва не меньше года, в противном случае доченька уже давно бы притащила в Ригу свою худую задницу, как делала это и раньше, приползая после загулов в отчий дом.

– Родители Виктории уехали на заработки в Европу, – выдала я заготовленную легенду. – Приедут, как только смогут.

– Поверить не могу в ее смерть. Все случившееся так неожиданно…

– Не вижу ничего неожиданного, – подала голос Нина Федоровна. – Я говорила тебе, что добра от чухонки не жди.

– Ну что же вы стоите, Берта? – кинув на мать испепеляющий взгляд, подхватил меня под локоток хозяин дома, сопровождая к столу. – Проходите, присаживайтесь.

Учтиво отодвинув стул, Маслов помог мне сесть около старухи, а сам устроился напротив, рядом со свободным стулом, приготовленным, должно быть, для Максима. Парень спустился минут через пять. К тому времени расторопная Светлана успела обнести всех закусками и разлить по бокалам вино. Глядя на наполненные рубиновой жидкостью бокалы, Макс процитировал, усаживаясь за стол:

Максим обвел сидящих за столом озабоченным взглядом и заметил:

– Не кажется ли вам, что переводчик сфальшивил? Ну, с кружалом все более-менее понятно. Согласно словарю Ушакова, это кабак. С плащом я тоже готов смириться, хотя не думаю, что в Персии он был так уж нужен. А вот откуда взялась святая Мария?

– О-о, как все запущено, – протянул отец, неприязненно глядя на сына и все больше и больше убеждаясь в правдивости своей догадки. – Опять юродствуешь?

– При чем тут? – пожал плечами Максим. – Это Омар Хайям. Певец возлияний. Можно сказать, древнеперсидский Шнуров. И его так неточно перевели. Мне, как лингвисту, обидно.

– Тебе, я вижу, по обыкновению, неймется.

– Я всего лишь о том, что у каждого свой вкус. Как говаривал незабвенный Салтыков-Щедрин, кто-то любит арбуз, а кто-то – свиной хрящик. Насколько я понял, эта юная дева, – он окинул меня насмешливым взглядом, – пришла на смену Викуси. Ну что ж, недурна. Очень недурна.

– Максим, прекрати! – одернула внука старуха.

– Берта, простите нас великодушно, мой сын не в себе, – пошел алыми пятнами бывший хоккеист.

– Только такое ничтожество, как Лариса, могла родить нашего Максика, – обернувшись ко мне, светским тоном пояснила Нина Федоровна. – Сама была наркоманка, наркомана и родила.

И, обернувшись к сыну, со стальными нотками в голосе заявила:

– Не вижу больше смысла скрывать от тебя, Константин, что Валечка Дацук, которую ты бросил беременной, все-таки тогда родила. И ваш с Валечкой ребенок, в отличие от Максима, достоин всяческих похвал.

Макс широко улыбнулся, проговорив:

– Интригуешь, бабуля! Прямо Болливуд! И кто мой сводный брат?

Не обращая на сына внимания, хоккеист подобрался на стуле и затравленно посмотрел на мать.

– А ты откуда знаешь? – чуть слышно выдавил из себя он. – Ты видела его?

– Не его, а ее, – важно сообщила старуха. – Ты тоже ее видел. Это наша Светлана.

Довольная произведенным эффектом, Нина Федоровна смотрела на вытянувшиеся от удивления лица родных. Отец и сын во все глаза разглядывали зардевшуюся экономку, скромно стоящую у окна в ожидании дальнейших распоряжений.

– Светочка привезла с собой фотографии Валюши. Когда я попросила рекомендации, она протянула мне старые снимки матери. Это была наилучшая рекомендация. Конечно же, я тут же взяла ее на работу. Вечерами мы часто беседовали, и Света рассказала, как тяжело умирала Валечка, и если бы Света не закончила медучилище, она не смогла бы так хорошо ухаживать за парализованной матерью. И уж тем более разорилась бы на уколах – с деньгами у них было негусто. А когда Валюша умерла, Светлана собралась и поехала к нам, желая посмотреть на отца, которого сама она никогда не видела, но которого всю свою жизнь любила ее мать. Света умоляла меня не говорить ничего тебе, Константин, ибо думала, что такая простая девушка, как она, обычная медсестра, недостойна называться твоей дочерью. Но, надеюсь, теперь ты и сам видишь, кто на самом деле достоин быть твоим наследником, а кто нет?

Обрюзгшее лицо хоккеиста пошло страдальческими складками, и он с трудом из себя выдавил:

– Светлана, это правда? Ты и в самом деле Валина дочь?

– Да, Константин Вадимович, – чуть слышно прошептала девушка.

– Прошу тебя, после ужина зайди ко мне в кабинет.

Макс поднялся со стула и, рассматривая Светлану, негромко проговорил:

– В хитрых речах и во вкрадчивом выражении лица редко встречается гуманность. Ты согласна с Конфуцием, Света?

И, глядя в испуганные глаза экономки, сочувственно осведомился:

– Не слишком сложно сказано? Или специально для тебя пересказать словами, доступными для понимания обычной медсестры?

Глаза экономки наполнились слезами, но она держалась, продолжая стоять у стола.

– Наглец, – фыркнула Нина Федоровна.

– Согласен, – парень покаянно свесил голову на грудь. И, вскинувшись и посмотрев на старуху, невозмутимо заявил: – А ты, бабушка, яркое воплощение помещицы-самодурки. Захочу – приближу дворовую девку, пожелаю – отдалю. Если тебе не о ком заботиться, заведи мопса и корми куриной грудкой. Ему, по крайней мере, от тебя ничего, кроме курочки, не будет нужно.

Светлана вспыхнула и, закрыв руками лицо, выбежала из столовой.

– Ну и свинья же ты, сын! – с негодованием воскликнул бывший хоккеист. – Бабушку-то за что обидел?

И, с грохотом отодвинув стул, вышел следом за Светланой.

Доев салат и допив вино прямо из горлышка бутылки, за отцом неторопливо, вразвалочку, покинул столовую Макс. Перед уходом он нахально подмигнул мне круглым зеленым глазом. Я поковыряла вилкой нетронутые закуски, отхлебнула вино и посмотрела на Нину Федоровну.

– Кстати, о генетике. Как ты нашла вандала? – вдруг спросила старуха. – Эдакий Аттила, неистовый вождь гуннов.

– Кого вы имеете в виду? – удивилась я, полагая, что речь идет о ее внуке. Какой же он гунн? Макс, скорее, викинг, капитан драккара[12], эдакий Рагнар Лодброк – кожаные штаны, наводящий ужас на торговые суда от Винланда до Бриармии.

– Я о дорожном строителе, предводителе иноземцев, – пояснила Нина Федоровна. – Ты его видела?

Все встало на свои места. Этот точно гунн.

– Видела, – призналась я.

– Это яркий пример генетического урода. Когда он на меня смотрит, мне все время кажется, что он раздевает меня взглядом. Выхожу из дома и все время думаю, что вот-вот этот вандал набросится на меня и изнасилует. У тебя не возникло такого ощущения?

– Ничего такого я не заметила, – смутилась я от подобной откровенности.

– Ты просто не наблюдательна, – недовольно откликнулась Нина Федоровна, обиженная тем, что ее не поддержали. И едко добавила: – В любом случае тебе лучше уехать. У нас своих проблем хватает. Вика не обидится, если ее без тебя похоронят.

Надувшись, точно мышь на крупу, моя собеседница углубилась в трапезу. Посидев немного в тишине, прерываемой лишь стуком вилки о тарелку, я извиняющимся тоном проговорила, обращаясь к невозмутимо жующей салат «Цезарь» старухе:

– Нина Федоровна, не возражаете, если я пойду? Что-то кусок в горло не лезет.

– Как тебе будет угодно, – откликнулась бабушка блогера.

Проходя мимо кухни, я увидела упавшую грудью на стол Светлану. Экономка тихо рыдала. Девушка была мне симпатична, и я поспешила к ней, чтобы утешить.

– Я так и знала, так и знала, что подумают, будто я из-за наследства! – всхлипывая, плакала тургеневская барышня. – Потому и просила Нину Федоровну никому не говорить! Я просто хотела на папу посмотреть!

Услышав шум, на кухню ворвалась высокая худая женщина, в которой я без труда узнала Наталью, и с порога грозно заговорила:

– Что случилось? Почему вдруг слезы?

И, внезапно догадавшись, прижала ладонь ко рту:

– Ой, Светка! Неужели Нина Федоровна ему все рассказала?

Широкое лицо кухарки вытянулось, мелкие светлые кудряшки, тщательно завитые на бигуди, затрепетали над покрытым эмоциональными морщинами лбом.

– Ну да, Наташ! Рассказала! – прошептала экономка. – А Максим сказал, что я из-за наследства приехала!

– Само собой, а что он мог еще сказать? – Наталья растянула в ехидной усмешке ярко накрашенные губы. – Привет, сестренка? Давно не виделись? А ну-ка, Светка, прекрати истерику! Я тут принесла бутылочку хорошего вина, сейчас покойницу помянем, и всем станет легче.

И, обернувшись ко мне, деловито осведомилась:

– Ты как? Составишь нам компанию?

– Не помешаю?

– С чего это вдруг ты нам помешаешь? Тебе тоже не сладко, приехать к подруге и узнать, что ее убили.

– Да уж! Ехала на свадьбу, приехала на похороны, – невесело усмехнулась я.

Наталья достала из посудомоечной машины три бокала, откупорила бутылку и по-хозяйски разлила вино. Я даже не заметила, как на столе появились рыбная нарезка, тарелка острого сыра и ваза с фруктами.

– Ну что, девочки? – тряхнув химической завивкой, подняла Наталья свой бокал. – Выпьем за покойницу? Не чокаясь!

Светлана утерла ладонью заплаканное лицо и, усевшись на стуле поудобнее, потянулась за бокалом. Я последовала ее примеру и, опрокинув в рот терпкое вино, оторвала несколько виноградин, отправив в рот следом за напитком. Перестав хозяйничать, Наталья уселась напротив меня и, подперев ладонью щеку в мелкой сеточке ранних морщин, задумчиво проговорила:

– Вот ведь как бывает! Вроде бы все у Вики было, красота, мужики, деньги, а отрезали голову как скотине какой.

И, остановив затуманенный взгляд на моей переносице, из чего я сделала вывод, что это не первая за сегодня бутылка вина, кухарка закончила свою мысль категоричным выводом:

– Что ни говори, Берта, твоя подруга была изрядная потаскуха. Якшалась с отпетыми бандитами.

– Ну-у, не знаю, – как бы смутившись, проговорила я. – Это с какой стороны посмотреть.

– А как ни посмотри, шалава была покойница, царство ей небесное. Мы вон со Светкой тоже не уродины, а ухажеров что-то негусто. К Светке повадился соседский виолончелист ходить, а я с Гришей Небабой сплю. Ты видела Гришу? Вот то-то и оно. Противно, а что делать? Принц ко мне что-то никак дорогу не найдет. А Виктория мужиками вертела как хотела. Один, второй, третий. Как-то я видела ее в Королеве с таким отморозком, что не приведи господи. Я этого парня знаю, беспредельщик жуткий. Он пивной бар держит, где вся королевская шпана собирается. «Колобок» называется, это от фамилии его – Колобовский. Я раньше жила в том же доме, где этот бандит открыл свой кабак, и все время с ним ругалась, потому что шум стоит и днем и ночью. Я даже заявление в полицию на него писала. И вот поехала я за брынзой на наш королевский рынок – в Москве такой брынзы нет, проезжаю в автобусе мимо «Колобка» и вижу – останавливается дорогое авто, и из него выходит наша Вика, а следом за ней – Колобовский. И оба направляются в бар. Она – с цветами и вроде как кокетничает с ним напропалую. А он за талию Викусю держит, точно свою собственность. Может, и хорошо, что дружки-бандиты ее того, порешили?

– Да ну, Наташ, что ты такое говоришь? – тонкие пальцы Светланы нервно теребили косу. – Какие дружки? Ведь ясно же, что только тот, кто был в ту ночь в доме, мог ей голову снести. Скорее всего, это Максим.

– Да ладно, Светка! – Наталья разлила по бокалам остатки вина. – Через подземный ход любой может в дом попасть.

– Через какой подземный ход? – изумленно выдохнула Светлана.

– Пойдем покажу, – проворно поднялась со стула повариха. – Этот ход из библиотеки ведет прямо в лес. Пройдешь по подземному коридору и выйдешь как раз у Круглого озера. А разве ты не знала?

– Откуда? Ты же молчишь, как партизан, – обиженно протянула экономка.

– Я думала, ты в курсе, – пробормотала Наталья.

– Пойдем – покажешь, – потребовала Светлана, поднимаясь из-за стола, толкая кухонную дверь и выходя в коридор. И тут же рванулась обратно, едва не сбив с ног последовавшую за ней повариху.

– Свет, ты что? – отпрыгнув, вскрикнула Наталья.

– Там, в коридоре, у кабинета, индус, – чуть слышно прошептала экономка, побледнев, как полотно.

– Какой индус, что ты городишь?

Наталья отодвинула подругу и решительно шагнула в коридор, а я двинулась за ней. Остановилась и выглянула из-за плеча поварихи. И точно – за просторным холлом, в глубине длинного коридора я увидела худую фигуру со спутанными светлыми патлами и ветхой тряпицей на тощих бедрах. При свете мерцающих в простенках бра незнакомец казался невероятно смуглым, что, должно быть, и навело Светлану на мысли об индусе.

– Мы эту мумию вчера вечером видели, вот как тебя видим, Берта, – стоя за нашими спинами, тревожно шептала тургеневская барышня.

Мы во все глаза смотрели, как оживший йогин скрылся за дверью кабинета.

– Зачем он к хозяину пошел? Что он в кабинете забыл? – бормотала Наталья.

Светлана прижала ладони к пылающим щекам и выдохнула:

– Ой, девочки! Как же я забыла! Константин Вадимович просил меня зайти в кабинет после ужина!

– Так иди, чего стоишь? – подтолкнула подругу повариха.

– Одна не пойду, там индус!

– Ну, Светка, ты даешь! Хочешь, мы вместе с тобой сходим? Ты войдешь, а мы за дверью постоим?

Из столовой неспешно выплыла Нина Федоровна. Грозно оглядев топчущуюся рядом с кухней прислугу, недовольно выдохнула:

– Ждала я горячее, ждала, да так и не дождалась.

– Ой! – Светлана даже присела от испуга. – Ниночка Федоровна, я мигом! Сейчас подам!

– Да нет уж, милая моя, не надо. Благодарю, я салатом сыта. Ты что же, думаешь, раз внучка моя, можешь вести себя как вздумается? Это еще надо выяснить, на самом ли деле ты внучка. Я вот что решила. На днях отвезу вас с Костей в лабораторию, пройдете тест ДНК. Паспорт я твой, конечно, видела, но мало ли какая однофамилица Валюши приедет и назовется дочерью Константина. От обмана никто не застрахован.

– Это само собой, Нина Федоровна, – торопливо закивала экономка. – Обязательно нужно взять биологические пробы.

– Чай мне в комнату принеси, – распорядилась старуха, направляясь в сторону холла и скрываясь за ближайшей дверью. Скорее всего, расположение комнаты оказалось выбрано не случайно – так удобнее было следить за всем, что происходит в доме.

– Как есть Салтычиха, только что розгами нас не охаживает, – угрюмо прошептала Наталья, возвращаясь на кухню и с грохотом ставя на плиту чайник. – С первого дня боюсь ее до обморока. Ведьма, сущая ведьма! Между прочим, – не без кокетства продолжала женщина, – мне садовник рассказывал – у меня с садовником отношения были – правда, недолго, – так вот, Коля говорил, что подземный ход генерал специально приказал вырыть, чтобы от Нины Федоровны на Круглом озере спасаться. Скажет ей, что просит его не беспокоить, дескать, он работает в библиотеке с документами, а сам из секретного шкафа удочки достанет, в непромокаемые сапоги переобуется – и прямиком на Круглое озеро, к дружкам-генералам рыбачить. Подземный ход заканчивается в лодочном сарае, так что Вадим Михалыч выходил оттуда, ни у кого не вызывая сомнения.

Сыпанув крупнолистовой чай из коробки в круглый китайский чайник, Наталья, рассказывая, залила чайные листы крутым кипятком и, пока чай заваривался, красиво разложила в вазочке шоколадные конфеты, извлеченные из пакета в стенном шкафу. Отрезала тонко лимончик, кинула в пузатую сервизную чашку и только тогда налила в нее заварку, разбавив кипятком из чайника. Расставила на подносе чашку, вазочку, сахарницу, положила на блюдечко чайную ложку и сунула поднос экономке в руки.

– А что же, Нина Федоровна ничего про этот ход не знает? – удивленно протянула Светлана.

– Не-а. Дураков, чтобы доложить старухе, не нашлось. Так. Чай готов. Скорее неси, а то допрыгаемся. Вычтет неделю из жалованья, как хозяин вычел у садовника.

– За что же? – оторопела экономка, застыв с подносом в руках.

– За глупость, за что же еще? Чтобы впредь думал, кому и на кого жаловаться. Сама ведь знаешь, что Вика по цветникам любила гулять. А Колька над каждым цветком трясется. Ему и стало жалко вытоптанных цветов. Он пошел к хозяину и пожаловался. Хозяин передал слова садовника Виктории, та разобиделась на замечание и заявила: пусть Маслов выбирает – либо садовник, либо она. Хозяин хотел Николая уволить, но потом сменил гнев на милость и всего лишь удержал жалованье за неделю. Ладно, иди уже!

Наталья слегка подтолкнула Свету. Светлана приосанилась и поплыла по коридору, держа направление на комнату старухи.

– Ну что, Берта, – Наталья сладко потянулась, – пойдем в библиотеку, покажу, как мужья от жен по подземным ходам на природу сбегают.

– Интересно было бы взглянуть, – обрадовалась я, понимая, что эти сведения могут быть полезными для расследования.

Повариха подмигнула мне, улыбнувшись, тонкие лучики морщинок от глаз разбежались к вискам, и закончила:

– Заодно подождем у кабинета трусиху-Светку.

Рядом с кухней располагалась столовая, и на овальном, застеленном шелковой скатертью столе высилась оставшаяся после ужина грязная посуда. Вкривь и вкось стояли выдвинутые стулья, и я подумала, что Светлане еще предстоит здесь целый вечер наводить порядок. Рядом со столовой темнела приоткрытая дверь санузла. И прямо напротив ватерклозета располагалась комната Нины Федоровны, в которую, предварительно постучавшись, и вплыла Светлана. Мы с Натальей дождались, когда за экономкой закроется дверь, быстро прошмыгнули мимо, пересекли холл, прошли мимо бильярдной и остановились рядом с кабинетом, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Там стояла благостная тишина – если в кабинете и притаился индус, то его присутствия ничто не выдавало. Наталья шагнула к библиотеке и, замешкавшись на пороге, тревожно зашептала:

– Вдруг старуха нас застукает, так ты скажи, что просила показать поварскую книгу, из которой я беру рецепты всех рыбных блюд.

– Договорились, – кивнула я, заходя следом за женщиной в просторное помещение библиотеки, обставленное в британском стиле.

В нос ударил запах старых книг. И сразу же, с порога, я увидела свернувшегося калачиком на диване Макса. Он был очень смуглый, беловолосый, почти что голый, в одних лишь трусах, и наколотый спрут с широко разинутой клювообразной пастью щупальцами обвивал все его тело.

– Не индус это был, – с облегчением вздохнула Наталья. – Должно быть, в кабинет заходил Максим Константинович. Светка зря только панику развела.

И, приблизившись к дивану, склонилась над парнем.

– Спит без задних ног, – констатировала она.

То и дело оглядываясь на диван, Наталья приблизилась к угловому шкафу в дальнем конце помещения, встала на цыпочки и потянулась вверх, вынув первый том из собрания сочинений Алексея Толстого. Том выглядел значительно потрепаннее остальных своих собратьев, и было заметно, что книгу часто доставали с полки. Как только книга оказалась в руках женщины, стеллаж беззвучно и медленно выехал вперед и пополз в сторону, открывая стальные ступеньки, ведущие куда-то вниз.

– Ровно через пять минут проход закроется, а чтобы попасть обратно в дом, нужно нажать правую клавишу рядом с выключателем, – повариха указала на две стальные клавиши со стороны ступеней. – Стеллаж снова отъедет и впустит в библиотеку.

– А сама ты по этому тоннелю ходила? – Я с любопытством заглянула в темноту.

– Да ну, что я, с ума сошла? – отпрянула повариха. И, слегка понизив голос, добавила: – Я при Светланке не стала говорить, она трусиха ужасная. Как-то мне не спалось, я вылезла из постели и пошла в библиотеку. Дай, думаю, посмотрю какой-нибудь рецепт в старинных поваренных книгах – у генерала библиотека – лучше Ленинской. Открыла дверь и вижу – проход открыт, и из него выбирается тот самый Колобовский, о котором я тебе рассказывала. А рядом со сдвинутым стеллажом стоит наша Виктория и ласково так ему говорит: «Ну что ты примчался, глупенький! Ты же знаешь, что один для меня существуешь, одного тебя люблю». А он ей – заткнись, дура! Говори, кто тот мужик, с которым ты из моего кабака ушла? Я не стала дожидаться ответа Виктории, тихонько прикрыла дверь и вернулась в свою комнату. Нырнула под одеяло и притворилась, что сплю. Так что покорно благодарю, но как-то не хочется встретиться в подземном переходе с законченным бандитом.

Не дожидаясь, когда стеллаж самостоятельно придет в движение, Наталья тронула нужную клавишу, и стеллаж двинулся в обратный путь.

– Ну что, пошли отсюда? – тревожно поглядывая на посапывающего на диване блогера, направилась на выход повариха.

Мы вышли в коридор и увидели Светлану, выходящую от хозяйки. Вид у экономки был расстроенный, в глазах стояли слезы. Приблизившись, она зашептала:

– И зачем я только приехала? Наташ, не уговаривай меня! Завтра же уеду домой, в Читу. Что я, без отца не проживу? Я дипломированная медсестра, сама себе на жизнь могу заработать! Младший медицинский персонал везде требуется! Все, надоело! Нина Федоровна только и делает, что кричит на меня! Всем недовольна! Пойду и прямо сейчас скажу папе, что не нужно мне ничего. Уезжаю.

Она шмыгнула носом и толкнула дверь кабинета. И застыла на пороге, пораженная. Поджав под себя ноги, Маслов-старший лежал посреди комнаты. Синий домашний костюм из мягкой фланели отчетливо выделялся на кремовом ковре.

– Константин Вадимович! – кинулась к хозяину экономка. – Что с вами?

Мы с Натальей проследовали в комнату, и только теперь я заметила, что шею лежащего обвивает шнур от зарядного устройства. И не просто обвивает, а стягивает так сильно, что даже мне, далекой от медицины, стало понятно, что Маслов мертв. Света упала на грудь покойного и принялась, рыдая, делать искусственный массаж сердца. Наталья побежала за водой, а я вдруг увидела на ковре какой-то клочок бумаги и тут же наступила на него ногой. Не трогаясь с места, я дождалась, когда Наталья вернется, поднимет с пола Светлану, усадит на диван и станет приводить подругу в чувство. И только теперь я присела на корточки и осторожно подняла обрывок. Сунула его в карман и заторопилась к себе.

– Девочки, что-то мне нехорошо, – пробормотала я. – Тошнит. Пожалуй, пойду прилягу.

Наталья махнула рукой, мол, конечно, иди. Светлана протяжно всхлипнула. И я направилась в гостевую спальню. Понимая, что у меня есть всего лишь несколько минут, а потом начнется невообразимая суматоха, я заперлась в ванной, пустила воду и набрала номер Олега. Он ответил сразу же, и в голосе Сирина я услышала тревогу – просто так по ночам не звонят.

– Берта! Что? – забеспокоился он. – Тебя раскрыли?

– Спокойно, командир, – осадила я коллегу. – Со мной все в порядке. А вот бывший хоккеист убит. Задушен. Думаю, сотрудник следственного комитета примчится сюда максимум через полчаса. И за это время ты должен включить все свои наиточнейшие навигаторы и найти где-то поблизости от дома Масловых Круглое озеро и на берегу его лодочный сарай.

– Что в этом сарае?

– Подземный ход, ведущий в дом. Скорее всего, убийца Виктории проник через него. Ты бы сходил, посмотрел, может, заметишь что интересное.

Олег помолчал немного, а затем протянул:

– Да, Лиса. Попала ты, девочка. Следователь вцепится в тебя зубами и вытрясет всю подноготную. Пошлет запрос в Ригу и узнает, что никакой подруги по имени Берта Лисанге у Виктории Саулите не было. Остается надеяться на чудо и молиться, чтобы пропавшая коллекция обнаружилась до того, как он тебя разоблачит. Но молиться мы можем сколько угодно. Чудес, Берта, не бывает.

А вот и нет. Чудеса бывают. Олег позвонил мне ближе к утру, как раз тогда, когда я дожидалась своей очереди быть опрошенной следователем Зотовым.

– Берта, пляши! – оповестил меня коллега. – Коллекция нашлась!

В первый момент я подумала, что он либо пьян, либо сошел с ума. Как нашлась? Где? Сейчас же ночь, когда Олег успел?

– В тайном проходе лежала, прямо посередине, – ликовал Сирин. – Если бы не ты с этим лодочным сараем, не видать бы нам пропажи! А тут вот оно, все до последней фигурки! Правда, подвески на шнуре я не нашел, но думаю, что с хорошим фонарем и ее обнаружу. Утром жди Веню Дудкина. Он по всем правилам изымет найденное и принесет наследникам на опознание. Когда формальности будут соблюдены, мы раскроем твое инкогнито, и, полагаю, у прокуратуры не возникнет к тебе лишних вопросов. Ты же Маслова не убивала?

– С чего бы?

– И алиби у тебя есть?

– Само собой. Постой, Олег! К чему все эти расспросы? Ты хочешь все бросить и уйти?

– Свихнулась, Лисанге? Само собой, я буду дежурить здесь до прихода Вениамина. Ну, все, до встречи. Завтра я тебя заберу.

Я тронула значок отбоя на жидкокристаллическом дисплее смартфона и поймала на себе настороженный взгляд сержанта. Потный и толстый, он сидел в дверях оранжереи и не спускал внимательных глаз с ожидающих допроса обитателей дома – покачивающейся в кресле-качалке Нины Федоровны и нас с Натальей и Светой, робко пристроившихся на краешке дивана под раскидистой пальмой. В настоящий момент следователь беседовал с Максимом, закрывшись в бильярдной и рассчитывая на то, что остальным ничего не будет слышно. Но время от времени до меня долетали обрывки возгласов:

– Но вы же не можете не понимать, что доказательство вашей вины – это вопрос времени! Через пару дней я получу ответ из лаборатории. Скорее всего, на вашей одежде обнаружат кровь – и я не сомневаюсь, что это будет кровь Виктории! Это станет неопровержимой уликой против вас!

– Косвенной уликой, господин следователь, всего лишь косвенной.

– На зарядном устройстве смартфона, которым задушили вашего отца, наверняка обнаружатся отпечатки ваших пальцев. По-вашему, это тоже косвенная улика?

– Само собой. Я сразу сказал, что это моя зарядка, только я пользуюсь «Самсунгом», остальные в этом доме предпочитают айфон. Тот, кто задушил отца, поднялся в мою комнату и взял мою вещь, намереваясь бросить на меня подозрение. Вы повелись на уловку убийцы, господин следователь. Нельзя же быть таким наивным. Мне стыдно за вас.

– Хватит паясничать, Маслов! Из-за отсутствия прямых улик я не могу прямо сейчас взять вас под стражу, но подписку о невыезде вы у меня дадите! И попробуйте только выехать из Загорянки! Вы сами рассказали о безобразной сцене за ужином, тем самым обозначив мотив.

– А что мне скрывать? Вы спросили, я ответил.

– Я и говорю. С появлением сводной сестры Светланы Дацук лишь вам была выгодна смерть Константина Вадимовича. Только вы уже завтра могли лишиться наследства, вы и никто другой.

– Именно так и рассуждал убийца, когда душил отца шнуром от моего смартфона. А убийцей может оказаться кто угодно. Даже кроткая Светочка Дацук. Вы не думали, господин следователь, что, может, экономка только с виду белая и пушистая, а на деле – сущий дьявол?

– Вы демагог, Маслов! С вами невозможно вести беседу. Идите и пригласите Наталью Васильеву.

Не спуская напряженного взгляда с высоких двустворчатых дверей бильярдной, я увидела, как через пару секунд распахнулась правая створка, и в коридор шагнул невозмутимый Макс. Приблизившись к широкой спине сержанта, он перегнулся через его плечо и с улыбкой проговорил:

– Наталья, наш юный друг просит тебя на ковер.

– Почему меня? – заволновалась кухарка. – Пусть сначала Нина Федоровна…

– Иди, Наталья, следователю лучше знать, кто ему нужен, – обернулась к прислуге старуха, отрываясь от пасьянса «Гробница Наполеона», который раскладывала на низком ламберном столике.

Бледная от волнения Наталья поднялась с дивана и, огибая кадки с сикоморами, на негнущихся ногах двинулась в бильярдную. Сержант слегка подвинулся вместе со стулом, давая ей дорогу. За Натальей захлопнулась дверь бильярдной, и снова в первые несколько минут ничего не было слышно, а вскоре до меня донеслись взволнованные голоса:

– Да говорю же вам, в коридоре был индус! Хотя, может быть, и Максим Константинович. Мы с Бертой и Светой стояли рядом с кухней, а кабинет хозяина находится в другом крыле. Я на зрение не жалуюсь, но могу ошибаться. Почему я решила, что это Максим Константинович? Когда Света понесла хозяйке чай, мы с Бертой заглянули в библиотеку. И там увидели спящего Максима. Загорелого, в одних трусах. Поэтому я и говорю, что его легко спутать с индусом.

– То есть вы вполне допускаете, что вашего хозяина задушил мумифицированный индус?

– Да не знаю я ничего. Что видела, то и говорю. А уж как толковать мои слова – это ваше следовательское дело.

Я собиралась послушать, о чем пойдет речь дальше, но старуха качнулась в кресле, смешала карты и обернулась к сержанту.

– Господин офицер, – манерно, в нос проговорила она. – Вы позволите приготовить кофе?

Тот на минуту задумался, и во время его напряженных раздумий в комнате повисла тишина. К моему большому сожалению, в бильярдной тоже молчали. Наконец полицейский разлепил ленивые губы и протянул:

– Идите, женщина, варите ваш кофе. Скажете оперативнику на кухне, что я разрешил.

– Светлана, – тут же отдала распоряжение Нина Федоровна, – принеси кофе.

– Что за самоуправство? Я разрешил покинуть комнату вам, – сержант ткнул толстым пальцем в Нину Федоровну, – а остальные должны оставаться на местах под моим присмотром.

– С чего это вдруг вы, мелкая сошка, хозяйничаете в моем доме? – прищурилась старуха, и в голосе ее послышался боевой задор, предшествующий хорошему скандалу.

Но вместо ответа раздался зуммер домофона.

– Восемь ноль пять по московскому времени, – глядя на наручные часы, оповестил всех сержант. – Кто это к вам в такую рань?

– Понятия не имею, – фыркнула старуха. – Сходите посмотрите, коли вам интересно.

Сержант завозился на стуле, но покидать его не спешил. Вытянул шею в сторону кабинета и крикнул, обращаясь к осматривающему место преступления оперативнику:

– Серег!

– Ну, чего тебе, Толстолобиков? – заглянул в гостиную утомленный пожилой Серега.

– Серег, сходи, открой дверь.

Тот поморщился, но пошел. Раздался щелчок замка, и в холле послышались мужские голоса, один из которых я узнала. Голос принадлежал представителю страховой компании Вениамину, и он с напором говорил, вводя оперативника в курс дела:

– Только что при понятых из подземного хода, ведущего из библиотеки этого дома к Круглому озеру, была изъята пропавшая из сейфа господина Маслова коллекция восточных редкостей. Я вызвал эксперта-востоковеда из Академии наук, профессор Устинович должен прибыть с минуты на минуту и подтвердить, что это те самые предметы, которые он осматривал перед тем, как выдать заключение на каждый из них.

В прихожей что-то загремело, как будто стукнулась о плиту чугунная сковородка, и бодрый голос Вениамина осведомился:

– Куда можно пройти?

– Сейчас следователю доложу, – вяло откликнулся оперативник, которому не было никакого дела до счастливо вернувшейся в дом коллекции Маслова. Прежде чем отправиться за следователем, он с осуждением добавил: – У нас тут второе убийство, а вы с такой ерундой.

– Я в курсе насчет убийства господина Маслова, – невозмутимо откликнулся представитель страховщика. – И все-таки позволю себе заметить, что многомиллионный иск к нашей компании – это совсем не ерунда.

Нина Федоровна, прислушивавшаяся к разговору, высоким голосом выкрикнула:

– Голубчик, идите скорее сюда! О каком подземном ходе к Круглому озеру идет речь?

Вдали послышались торопливые шаги, тяжело скрипнули половицы коридора, и в гостиную вошел Вениамин. Следом за страховщиком торопился, отдуваясь, шеф. Протиснувшись мимо сержанта и едва не опрокинув служивого со стула, Владимир Ильич прошел на середину оранжереи и впился в меня испытующим взглядом, стараясь угадать по моему лицу, что здесь происходит. А Вениамин Дудкин оптимистично начал:

– К нам поступили сведения, что в библиотеке этого дома есть подземный ход. Я с понятыми его обследовал и обнаружил пропавшую коллекцию.

Страховщик шагнул к ламберному столику и положил на него целлофановый пакет с чем-то тяжелым, громыхающим внутри. Но старуха даже не заглянула в пакет. Она поднялась с кресла и басом объявила:

– Не сомневаюсь, что ваш осведомитель наплел вам какую-то чушь! Это же надо такое придумать! Подземный ход! Показывайте, где этот ход! Кстати, кто вам о нем рассказал?

– Берта Лисанге рассказала, она представляет наши интересы, – бесхитростно улыбнулся страховщик, и Хренов, протяжно вздохнув от его глупости, закрыл лицо широкой пятерней.

– Вот как? А мне она представилась как подруга Виктории, – отчеканила старуха.

– Послушайте, любезная, – шагнул к Нине Федоровне шеф, не сводя напряженного взгляда со следователя Зотова, вынувшего из папки мой паспорт и внимательно его изучающего. – Одно другому не мешает. Консультанты страховой компании поехали в Ригу, нашли подругу погибшей Виктории Саулите и уговорили эту милую девушку, Берту Лисанге, помочь нам отыскать пропавшую коллекцию.

Произнося эту тираду задушевным, вкрадчивым голосом, Владимир Ильич как бы невзначай протянул руку и деликатно забрал паспорт из пальцев следователя. Тот слабо дернулся, но паспорт отдал. Шеф спрятал подложный документ в нагрудный карман черного френча и для надежности прижал карман рукой.

– Значит, случайная девица знает о подземном ходе в моем доме, а я не знаю, – старуха смерила меня недовольным взглядом. – И где же этот ход?

– Берта сейчас покажет, – с готовностью откликнулся страховщик.

Нина Федоровна первой устремилась к дверям, на ходу обращаясь к сотруднику прокуратуры:

– Господин следователь, не вздумайте мне препятствовать! Я должна своими глазами увидеть этот ход и пройти по нему до озера!

Затем обернулась ко мне и потребовала:

– А ты, Берта, или как тебя там на самом деле, обязана сказать, кто о нем поведал!

Я кинула взгляд на Наталью. Она застыла возле дверей бильярдной, откуда только что вышла, ни жива ни мертва. Лицо ее окаменело от страха, губы предательски дрожали, демонстрируя охватившее женщину волнение. Я молчала, не собираясь ее выдавать, однако старуха требовательно смотрела на меня, дожидаясь ответа. Максим, сидевший на подоконнике, буквально впился глазами в мое лицо, рассматривая меня так, точно видел первый раз в жизни. Пауза затягивалась. И вдруг блогер произнес:

– Это я просветил Берту насчет тайного хода.

– Ты знал? – изумилась старуха. – И давно?

– Всю свою жизнь. Мне отец показал. А ему дед.

– Почему же ты мне ничего не сказал, Максим?

– Ты шутишь, ба? – усмехнулся парень. – Этот ход специально был дедом выкопан, чтобы от тебя прятаться.

– Не внук, а выродок! – выдохнула старуха, устремляясь в библиотеку. – Не хочу тебя больше знать!

– Из внуков я уволен, – с трагическими нотками в голосе констатировал Маслов. И тут же с надеждой уточнил: – Может, ба, возьмешь меня в экономки, теперь ведь место вакантно?

– Дураком был, дураком и остался, – парировала Нина Федоровна. И, обернувшись к Светлане, погладила ее по руке. – Ты, Светик, его не слушай. Иди, кофейку себе свари. И конфетки достань, я знаю, ты любишь.

Макс сокрушенно покачал головой, проследив, как экономка поспешно скрылась на кухне, и побрел в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. А все остальные, за исключением насмерть перепуганной Натальи, так и оставшейся стоять в коридоре, двинулись смотреть на подземный ход. В библиотеке было прохладно и сумрачно. И вкусно пахло старой кожей и книжной пылью. Я приблизилась к нужному стеллажу, вынула первый том Толстого и, дождавшись, когда стеллаж отъедет в сторону, указала на открывшийся тоннель. Следователь Зотов нагнулся, потрогал рукой стальные ступени, ведущие куда-то вниз, и выдавил из себя:

– На совесть сработано, видно, что генерал Маслов привлекал для строительства профессионалов-стройбатовцев.

И, торопливо перекрестившись, шагнул в подземелье. По железу ступеней застучали зотовские каблуки, и следом за следователем вниз ринулись два оперативника.

– Вы свет включите, – посоветовала я вдогонку. – А чтобы вернуться в дом, нужно нажать правую клавишу рядом с выключателем.

Из проема показалась смущенная физиономия одного из оперативников, и последнее, что я увидела, была его протянутая к выключателю рука. А затем стеллаж тронулся в обратный путь и занял свое обычное место, скрыв и проход, и включающего свет оперативника.

– А я все думала – с чего бы моему благоверному в библиотеке запираться? – пробормотала старуха. – Я думала, водку пьет, а он подземный ход рыл! Чувствую, без Альберта Семеновича не обошлось!

И, видя недоумевающий взгляд оставшегося в библиотеке полицейского, раздраженно пояснила:

– До того, как дом купил виолончелист, мы соседствовали с генералом Заславским. Под его началом работали стройбатовцы, в июле шестьдесят второго возводившие мост через Клязьму. А потом генеральская дочь продала отцовскую дачу виолончелисту, а папу своего отправила в интернат для ветеранов войны. И теперь каждый год генерал Заславский звонит из своей богадельни под Клином и поздравляет меня с днем рождения, старая сволочь. Альберт Семенович думает, я не знаю, что он подливал масла в огонь, рассказывая про меня Вадиму всякие гадости! Но мой-то, Маслов, тоже хорош! Уму непостижимо! Генерал, герой войны, и вдруг вырыл тоннель, чтобы спасаться от жены на озере! И ведь слова ему поперек за всю жизнь не сказала!

Звонок в дверь прервал ее рассуждения о странностях человеческой природы, и Нина Федоровна отправилась к домофону.

– Кто? – глухо осведомилась она.

– Профессор Устинович, – представился пришедший. – У меня в вашем доме назначена встреча с господином Дудкиным. Вениамин Аркадьевич пригласил меня в качестве эксперта…

– Я в курсе, – оборвала витиеватую речь профессора старуха, нажимая на кнопку и впуская на территорию усадьбы.

Через пару минут на пороге гостиной стоял маленький старичок с бородкой клинышком и старорежимными очками-велосипедом на большом утином носу. Летняя парусиновая пара болталась на нем, как простыня на вешалке, из-под белой шляпы-канотье на плечи спускались жидкие седые пряди волос. В руке он держал потрепанный портфель, тощий, как пустая обложка книги.

– И где же господин Дудкин? – пристроив портфель на стойку для зонтов, потер ладошки старичок. – Могу я его увидеть?

На голос эксперта из библиотеки показался страховщик. Он обменялся с профессором рукопожатием и кивнул на Владимира Ильича.

– Наш консультант из «Сирин и Хренов», господин Хренов, Владимир Ильич. При помощи его людей нашли пропавшую коллекцию.

– Очень приятно, Владимир Ильич, – старичок торопливо выдернул сухонькую ладошку из массивной пятерни Вождя, забирая портфель со стойки. – Очень приятно.

– Вы бы уже куда-нибудь передвинулись, – сердито пробасила Нина Федоровна, задевая широким бедром за угол стула и в который раз за это утро сдвигая сержанта с места.

Тот нехотя поднялся и, ухватив стул за спинку, пересел к стене. В открывшийся проход оранжереи тут же вошел представитель страховой компании, а за ним эксперт-востоковед вместе с шефом Хреновым, и все втроем устремились к ламберному столику. Веня Дудкин подхватил пакет и аккуратно выложил на инкрустированную столешницу каждую вещичку, с которых Владимир Ильич не сводил умильных глаз. Востоковед придвинул поближе к столу кресло-качалку, опустился в нее и, раскрыв старенький портфель, выложил перед собой на стол мощную лупу с подсветкой и пару белых нитяных перчаток, которые тут же натянул на руки.

Взял первую попавшуюся статуэтку – кошмарную женщину с искаженным болью лицом – и, приблизив лупу вплотную, принялся рассматривать экспонат. Вдруг скулы его напряглись, морщинки на пергаментных щеках обозначились резче, и он поднес вещицу так близко к глазам, что буквально уткнулся в старинную фигурку носом. Некоторое время он так сидел, рассматривая каждый изгиб бронзового тела, потом порывисто распрямился, тряхнув седыми патлочками, отложил фигурку в сторону и взял в руки следующий предмет. Я стояла в дверях, наблюдая, как снова напряглось лицо эксперта и как внимательно, миллиметр за миллиметром он обследует бронзового божка индуистского пантеона. За вторым экспонатом последовал третий, потом – четвертый, и с каждой осмотренной вещью профессор Устинович мрачнел все больше и больше.

А потом из библиотеки послышался голос следователя Зотова, и я устремилась туда. Следователь взволнованно говорил по телефону.

– Да, самый настоящий подземный ход! Ведет из дома Масловых к Круглому озеру! Само собой, система сигнализации ни на что не влияет! Кто угодно мог проникнуть в дом и совершить оба убийства! Но все-таки я не сбрасываю со счетов Максима Маслова. У него одного был мотив для убийств, и он признался, что знал о тоннеле, но почему-то ничего о нем не сказал. В любом случае необходимо прислать водолазов на озеро и прочесать его вдоль и поперек. Полагаю, что голова убитой Виктории Саулите находится именно там. И там же, скорее всего, орудие убийства.

– Но этого не может быть! – долетел из гостиной взволнованный голос Вениамина Дудкина. Глухой бас шефа ему вторил, бубня что-то невнятно-возмущенное.

Я кинулась в гостиную и застала босса растерянно вертящим в руках одну из фигурок. А старичок-эксперт убежденно говорил:

– Могу подписаться под каждым своим словом – все эти предметы являются искусной подделкой. Я давал заключения аналогичным вещицам пять лет назад, и тогда это были подлинники. А теперь я авторитетно заявляю – передо мной фальсификации. Кроме того, – он сверился с по старинке отпечатанным на печатной машинке списком, – я не вижу здесь предмета, заявленного в коллекции под номером один – тали начала двадцатого века.

Нина Федоровна мрачно окинула взглядом разложенную на столе бронзу и раздраженно выдохнула:

– Черт с ним, с тали. Где подлинники? Ну, вы, господа, и мерзавцы! – обернулась она к Вениамину Дудкину. – Совсем совесть потеряли! Хотели подсунуть фальшивки? Лишь бы страховку не платить!

– Нина Федоровна, побойтесь Бога! – забормотал страховщик.

– Это вы побойтесь Бога! – сверкнула глазами старуха. – У меня горе, сына убили, и вы еще обобрать норовите! Собирайте свои безделушки и убирайтесь из дома прочь! И девку свою забирайте! Подослали неизвестно кого! И так живу, как в проходном дворе, заходи через лодочный сарай кто хочет! А внук родной знает и молчит! Сволочи! Все сволочи! Приготовьтесь к страховым выплатам в полном объеме!

– Но позвольте, Нина Федоровна, – забормотал представитель страховой компании, – в договоре записано, что клиент обязуется обеспечить сохранность коллекции, а ваш сын знал о подземном ходе и ничего о нем не сказал.

– Превосходно! – вскричала старуха. – Если вы считаете, что условия договора не были соблюдены, готовьтесь встретиться в суде! Я так вас на всю страну ославлю! Вы у меня попляшете!

Убирая смартфон в карман строгих костюмных брюк, на шум пришел следователь Зотов. Следом за ним торопливо шагал оперативник Серега. В руках он нес золотую подвеску на витом шнуре. Зотов подошел к старичку-эксперту и, дождавшись, когда приблизится оперативник, проговорил:

– А вот взгляните, профессор, это та самая вещица, экспонат номер один из коллекции Маслова, о котором вы говорили? Или тоже подделка?

Профессор Устинович бережно принял из рук оперативника украшение и, внимательно изучив его через лупу, уверенно произнес:

– Несомненно, это тали «Мата Хари». Причем, заметьте, подлинник!

– И где же вы его нашли? – небрежно осведомилась Нина Федоровна.

– В садовом домике, – оживился Зотов. – Там, где садовник хранит инвентарь. А на дне озера обнаружился секатор, которым, предположительно, обезглавили первую жертву. Так что вашего садовника, Николая Якушева, мы задерживаем по подозрению в убийстве Виктории Саулите.

– Ну конечно! – усмехнулась старуха. – Николай! Так я и думала! Отомстил так отомстил! Можете не сомневаться, Костю тоже он задушил. И все из-за недельного жалованья, которое Костя удержал у садовника из-за конфликта с Викторией.

Слушая рассуждения старухи, следователь складывал поддельные фигурки в пакет, собираясь приобщить их вместе с подвеской как вещественные доказательства по делу об убийствах. Как только он закончил и выпрямил затекшую спину, к нему сразу же устремился Вождь. Ухватив Зотова за пуговицу белой рубашки, шеф вывел его в коридор и что-то зажужжал на ухо, словно большой сердитый шмель. Зотов недовольно морщился, но все-таки пару раз согласно кивнул головой. Договорившись с сотрудником следственного комитета, Владимир Ильич качнул в мою сторону многочисленными подбородками и приказал:

– Берта! На выход!

– Сейчас, только вещи заберу! – отозвалась я, покидая гостиную и направляясь в гостевую спальню.

И, к своему удивлению, застала в комнате Наталью. Повариха стояла у окна и казалась уже не такой перепуганной. Женщина курила, стряхивая пепел на пол, демонстративно и даже с некоторым вызовом.

– Спасибо, что не выдала, – усмехнулась она уголком рта, в котором была зажата сигарета. – Все равно я сегодня же уволюсь – пусть идет к черту эта старая ведьма! Значит, на страховую компанию работаешь?

– Ага, – собирая в сумку зубную щетку и другие умывальные принадлежности, поддакнула я.

– Слушай, Берта, вам сотрудники не нужны? – вдруг проговорила Наталья. – Я тоже могу внедриться в какую-нибудь семью.

Не ожидая такого поворота беседы, я обернулась и внимательно посмотрела на повариху. Рослая и мосластая, под пятьдесят, с мелкими кудряшками вокруг широкоскулого курносого лица, она выглядела удивительно наивной и, несомненно, могла бы сыграть роль простушки. Или не сыграть, ибо и в самом деле, насколько я могла судить, была на редкость бесхитростна.

– Наташ, я поговорю насчет тебя, – с искренним участием откликнулась я.

– Запиши мой номер. – Наталья неуверенно улыбнулась, точно сомневаясь, что я стану хлопотать за нее.

Я вынула мобильник и с деланым оптимизмом распорядилась:

– Диктуй.

Она назвала комбинацию цифр, и, когда я забила их в память смартфона, Наталья попросила:

– Перезвони, проверим.

Я нажала на прозвон, и из кармана поварихи донеслась переливчатая трель звонка. Тут же сбросив вызов, я, улыбнувшись, кивнула Наталье.

– Ну вот, все в порядке. Как только поговорю со своими, обязательно тебе перезвоню.

– Ну ладно, пока, подруга, – растирая окурок о подоконник, тепло улыбнулась женщина. И добавила, направляясь к дверям: – Не забудь, я буду ждать. Я без дела сидеть не привыкла. Мне работа позарез нужна.

Репортер еженедельной парижской газеты «Ла Ви Паризьен» Поль Эрвье, подвизавшийся в разделе «Новости культуры и искусства», за столиком ресторана «Максим» заканчивал наброски очередной статьи. Начало было такое: «Мисс Айседора Дункан олицетворяла Грецию. Под музыку Бетховена, Моцарта, Шумана и Глюка она пробудила языческие танцы античной классики к новой жизни. Парижские салоны боролись за выступления мисс Дункан. Но – как это часто бывает – она исчезла. Вместе с матерью и длинноволосым братом, который играл на скрипке, сопровождая ее выступления, мисс Дункан уехала покорять Берлин. Теперь у нас есть Мата Хари. Она индуска. Дочь английской матери и голландского отца (уточнить), и все это кажется несколько сложным, но она настоящая индуска, ибо выросла на острове Ява, получив воспитание в индуистском храме. Мисс Дункан во время танца демонстрировала лишь свои руки и ноги. А Мата Хари стоит на сцене совершенно голой. Только несколько украшений и кусок материи на груди прикрывают ее. Она очаровывает своим большим ртом и стройными ногами, на которые благовоспитанные зрительницы взирают с неприкрытой завистью».

Это была не просто статья, а вступление к интервью с прославленной танцовщицей, покорившей мировые столицы. Интервью еженедельнику заказала сама леди МакЛеод, за годы выступлений уверовавшая в могущество рекламы и прилагавшая немало сил и средств, чтобы упоминания о ней появлялись в прессе как можно чаще. Маргарета много гастролировала, переезжая из страны в страну, подолгу проживая в особняках и на квартирах любовников-иностранцев, и понимала себя законченной космополиткой. И все-таки домом своим считала Париж, обитая, когда возвращалась в столицу Франции, в первоклассном дорогом отеле «Мерис». Встречи с репортерами всегда назначались в «Максиме», куда танцовщица обычно заходила поужинать. Могла ли подумать малышка Маргарета Зелле, шокирующая одноклассниц откровенными нарядами в далеком голландском Леувадене, что станет входить в этот парижский храм великолепия и роскоши, сверкающий серебряной посудой и хрустальными люстрами, входить без внутреннего трепета, входить так же обыденно, как после уроков заходила в кондитерскую рядом с магазином отца?

Под звуки оркестра, негромко играющего вальс, Маргарета шла между столиками, одетая в меха и бриллианты, оставляя за собой шлейф сандала и амбры, едва заметно кивая в ответ на поклоны миллиардеров, приветливо здороваясь с дивами оперной сцены и делая вид, что не замечает ужинающих в компании поклонников танцовщиц экзотических танцев, которых в последнее время развелось в Париже столько, что Мате Хари становилось страшно за свое будущее. Англичанка Филлис Дейр. Американка Мод Аллан. Недавно приехавшая из Испании Рут Сен-Дени. И это только те, кого Маргарета знала в лицо! А сколько еще разметало по Парижу конкуренток рангом пониже, не удостоенных чести ужинать в «Максиме»!

Создавалось впечатление, что за последние несколько лет множество женщин открыли для себя, что красивое тело легко находит готовых платить почитателей, если продемонстрировать его частично или полностью обнаженным. Голых плясуний в театрах и кабаре развелось больше, чем желающих на них посмотреть. Мате Хари было уже далеко за тридцать и становилось все сложнее и сложнее конкурировать с неизвестно откуда берущимися молоденькими выскочками. Однако Маргарета, думая отодвинуть приход старости, со свойственной ей изобретательностью исправила дату рождения в паспорте так, чтобы получился гораздо более приятный для нее возраст – тридцать лет.

А чтобы о ней говорили, заказывала рекламные статьи, не останавливаясь ни перед какими расходами. Тем более что оплачивали эти затраты ее многочисленные любовники. В этот вечер сакральная плясунья была в обществе генерала Мессими, военного министра Франции. Ее всегда сопровождал какой-нибудь высокопоставленный военный чин, от которых Маргарета с самой ранней юности была без ума. Впрочем, не только генералы находили дорогу к сердцу самозваной девадаси. Она любила всех, без исключения, мужчин в мундирах и без малейших раздумий предпочитала богачу банкиру или влиятельному политику молоденького нищего лейтенанта.

Это была прихоть, милый каприз, которые взбалмошная и непредсказуемая Мата Хари могла себе позволить, пока она была на пике популярности и от поклонников не было отбоя. Однако ситуация с каждым днем становилась все тревожнее. Пока слава ее гремела по Европе, пока ее все еще узнавали в лицо и пока находились мужчины, готовые оплачивать ее немалые расходы, нужно было что-то делать – и Маргарета делала, по мере сил и средств создавая искусственную шумиху вокруг своего имени. Под восхищенными взглядами публики Мата Хари приблизилась к столику репортера и, сделав знак министру ждать ее за соседним столом, уселась напротив своего визави.

– Добрый вечер, Поль, – нежно улыбнулась женщина, опускаясь на услужливо отодвинутый официантом стул.

– Леди МакЛеод! А вот и вы, чаровница, – переставая строчить в блокноте, обрадовался Эрвье. Он был молод и вихраст и одет в широкий бархатный балахон, словно вольный художник, на которого, без сомнения, старался походить. – Что-то вас долго не было видно. Мы уже успели соскучиться.

– Некоторое время я гостила у друзей, затем совершала длительное путешествие в Египет, до самого Асуна, – утомленно выдохнула звезда. – Была и в Индии. Ездила туда с вполне конкретной целью – найти классические танцы Востока. Но, к сожалению, все, что когда-то было красивым, исчезло. Оставшиеся танцы неграциозны и непривлекательны. Но я сумела выбрать из того, что может предложить нынешняя Индия, самое лучшее. Я разучила три новых танца, один из которых – «Легенда о розе», несомненно, наиболее выдающееся из всего, что я когда-либо делала. В начале февраля надеюсь показать «Легенду» в зале «Фемина» на Елисейских Полях.

Журналист внимательно выслушал и понимающе кивнул головой, протягивая записи актрисе.

– Взгляните, мадам, я набросал начало статьи.

Маргарета взяла блокнот и погрузилась в чтение. Прочитав, положила блокнот на стол перед юношей, проговорив:

– Написано неплохо, но историю моего рождения знают так хорошо, что она вряд ли кого-то заинтересует. В настоящий момент я хочу донести до читателей другую тревожащую меня мысль. Будьте добры, Поль, застенографируйте то, что я вам сейчас скажу. Итак, начнем.

Женщина откашлялась, достала из сумочки золотой портсигар с монограммой, щелчком откинула крышку, вынула тонкую дамскую сигарету и, прикурив от предложенной репортером спички, заговорила:

– Несколько лет назад я впервые выступила на частном мероприятии в музее Гиме. С того достойного внимания дня появилось все больше и больше дам, вынырнувших из ничего и прославлявших меня своими имитациями. Мне действительно льстили бы эти знаки внимания – если бы их представления были правильными с точки зрения науки, искусства и эстетики. Но, к сожалению, о них такого сказать нельзя. На Яве, родившись среди чудесных тропических лесов, я с самого раннего детства изучила глубокое значение этих танцев, выражавших собою культ, религию. Только тот, кто там родился и вырос, проникнут их религиозным духом, и может придать им ту серьезную ноту, которой они достойны. Я объехала весь Восток, но я могу только сказать, что нигде не видела женщин, танцевавших со змеей в руках или с чем-нибудь подобным. Такое я впервые увидела в Европе. И должна признаться, что меня это очень удивило. Восточные танцы, которые я видела и изучала на моей родине, на Яве, вдохновлены цветами. От этого они получают свою поэзию.

– Не слишком в лоб? – засомневался журналист. – Звучит как прямая реклама «Легенды о розе».

– Не страшно, – она округлила ярко накрашенный рот и выпустила длинную тонкую струю дыма. – Даже если так – почему бы нет?

Маргарета махнула рукой нетерпеливо ерзавшему за столиком министру, трогательным жестом умоляя еще немного подождать, и снова обернулась к собеседнику.

– Пишите дальше, – распорядилась она. – В прошлом году я встретила в российской глуши одну даму – еще одну из этих псевдовосточных танцовщиц, которая совершенно серьезно называла себя «жемчужиной Востока». Я не могла удержаться от замечания: «Если есть настоящие жемчужины, как же не быть имитациям!»

– Вот как? Вы были в России? – изумился репортер.

Леди МакЛеод не отвечала. Не отрываясь, она смотрела на распахнутые двери ресторана, в которых показалась компания новых посетителей. Первым шел ее импресарио, Габриэль Астрюк, невысокий живчик, которому Мата Хари была обязана своими самыми удачными ангажементами. Это благодаря Астрюку восточная плясунья перешла из интимной сферы парижских салонов к выступлениям перед широкой публикой. При деятельном посредничестве импресарио Мата Хари увидели на сцене театра оперы Монте-Карло в балете Жюля Массне «Король Лахора», который патронировал сам принц Монако Альберт. Маргарета выступала вместе с мадемуазель Замбелли и блестящей певицей из Америки Жеральдиной Феррар. Это уже были не импровизации гарнизонной дамы на тему Востока, а настоящее искусство. Воодушевленная успехом, Маргарета даже заказала Массне написать для нее балет, но мэтр отчего-то так этого и не сделал.

В шумной компании рядом с Астрюком, оживленно беседуя, шествовал Серж Дягилев, импресарио всемирно известного Русского балета. Танцовщица знала, что Астрюк вел переговоры с Дягилевым насчет ее включения в труппу, но ожидала приезда русских в Париж ближе к весне. Однако заранее подготовила и подписала контракт, в котором не хватало только подписи Дягилева, ибо не сомневалась в исходе переговоров. Мадам МакЛеод рассчитывала на роль Клеопатры в одноименном балете на музыку Римского-Корсакова.

Оба импресарио, а с ними артисты Фокин и Нежинский, первыми прошли через зал и сели за забронированный для них столик. Со всеми этими господами Маргарета была знакома и потому не обратила на них особого внимания, с интересом рассматривая приотставшего неизвестного ей юного коренастого шатена, почти мальчика. Военная форма сидела на нем как влитая, и сердце Маргареты гулко бухнуло.

Военные всегда были ее слабостью, а этот лейтенант был какой-то особенный. Под руку он вел высокую худую брюнетку, двигающуюся с порывистой нервозностью, но державшуюся как королева. Наряд ее был так богат и великолепен, что у Маргареты перехватило дыхание. При одном лишь взгляде на нее становилось понятно, что спутница молоденького лейтенанта денег не считает и при выборе мехов и украшений ее ничто не останавливает. Священная плясунья и сама слыла дамой шикарной и одевалась с вызывающей роскошью. Но драгоценности, наряды, выезды и номера в отелях обходились безумно дорого, и уже долгие годы Маргарета тратила гораздо больше, чем зарабатывала. Многочисленные же любовники были людьми, как правило, женатыми, и обязательства перед семьей заставляли их тратиться на любовницу с оглядкой. Мата Хари достала из сумочки оговоренную сумму и протянула ассигнации репортеру.

– Прошу меня извинить, милый Поль, я вынуждена вас покинуть. К тому же, я полагаю, мы с вами уже все обсудили, не так ли? Жду статью в ближайшем выпуске.

Обворожительно улыбнулась и поднялась из-за стола. Проходя мимо военного министра Мессими, склонилась к его уху и прошептала:

– Вы ведь подождете меня еще немножко? Я только перемолвлюсь парой слов со своим импресарио.

За столом у русских ей тут же нашлось место, правда, не совсем там, где Маргарета собиралась сесть. Но зато, расположившись между Габриэлем Астрюком и Дягилевым, она могла беспрепятственно рассмотреть заинтересовавшего ее лейтенанта. И вправду, совсем еще мальчик! Тонкое лицо, умные карие глаза, щеголеватые усики и волевой подбородок – такой тип мужчин ей нравился больше всего.

– Леди МакЛеод! Очень приятно лицезреть вас в нашем обществе, – заулыбался Дягилев. – Габриэль как раз рассказывал о ваших новых танцах. Мы все являемся вашими горячими поклонниками и надеемся увидеться с вами на премьере в «Фемине».

– Постойте, отчего же в «Фемине»? А что же вы ничего не говорите о нашем нынешнем контракте? – насторожилась Маргарета. – Надеюсь, месье Дягилев, вы подписали контракт? Вам Габриэль его передал?

– Помилуйте, душа моя, как же я могу подписать контракт с актрисой, которую не видел на сцене? – добродушно развел руками русский импресарио.

– Как не видели? – от возмущения Маргарета сжала кулачки. – О чем вы говорите?

– Я говорю о том, – не меняя добродушного тона, пустился в разъяснения русский, – я говорю о том, дорогая мадам, что, прежде чем брать на себя какие-либо обязательства, я должен посмотреть на вас в роли Клеопатры. Завтра жду на репетицию. Поработаем вместе, проверим друг друга в деле и тогда решим, стоит ли что-то подписывать.

Маргарета, никогда не сталкивавшаяся с подобными требованиями, была поражена. Понимая себя настоящей актрисой, она никогда не репетировала, просто подъезжала в назначенный день к театру и, загримировавшись, выходила на сцену. А тут вдруг с ней смеют говорить о каких-то репетициях! Дилетантка искренне полагала, что танцует ничуть не хуже Анны Павловой или Карсавиной, ибо об этом трубили все газетные статьи, к слову сказать, ею же и оплаченные. Но о пачках денег, переданных репортерам, со временем забывалось. Подклеенные же в альбом хвалебные заметки тешили беспредельное эго и убеждали в собственной уникальности. Смерив наглеца убийственным взглядом, Маргарета выдохнула:

– Не думаю, что мне необходимо репетировать. Просто передайте мне либретто, и я прекрасно впишусь в общий ансамбль.

Дягилев склонил голову к плечу и, внимательно посмотрев на покрасневшее от негодования лицо разгневанной голландки, осведомился:

– Правильно ли я понял, мадам, что работать вместе с остальными артистами над балетом вы отказываетесь?

– Да! – тряхнула танцовщица пышной прической. – Я не собираюсь тратить свое время на никому не нужные репетиции. Я могу выступать и так.

– Ну вот, мадам Рубинштейн, – обернулся Дягилев к худой брюнетке. – Помимо «Шехерезады» еще и «Клеопатра» ваша!

Услышав это имя, Маргарета замерла, впившись взглядом в ненавистную горбоносую русскую. Ида Рубинштейн! Вот она какая! Четко очерченное, с крупным хрящеватым носом лицо, выбеленное толстым слоем пудры, с тонкогубым, ярко накрашенным алой помадой ртом. И подведенными к вискам огромными глазами. Ни дать ни взять «жемчужина Востока»! Это надо же, какое удивительное совпадение! Только что Маргарета говорила об этой русской выскочке с репортером, и вот она, собственной персоной сидит рядом с красавцем-лейтенантом!

Сама Маргарета не видела, но вернувшийся из России Габриэль Астрюк, забавляясь, рассказывал об одной ненормальной девице из банкирской семьи, которая вдруг возомнила себя балериной и так же, как Мата Хари, скачет по сцене обнаженной и исполняет танец семи покрывал. По словам импресарио, эта Ида была не просто богата, а баснословно богата, и ни перед чем не собиралась останавливаться. Загоревшись идеей сыграть Саломею, Рубинштейн оплатила в Петербурге постановку одноименной пьесы Оскара Уайльда. Саломея была давнишней и несбыточной мечтой Маты Хари, и танцовщица с особой силой невзлюбила свою русскую подражательницу, как она сама про себя называла Иду, особенно выделив ее в интервью из целой череды других подделок.

– Мадам Рубинштейн так же, как и вы, далеко не профессионалка, – между тем говорил Дягилев. – Но между вами, дамы, – он окинул строгим взглядом обеих женщин, – колоссальная разница. Ида трудится как вол. Она много лет репетирует с Фокиным, нашим лучшим балетмейстером из Мариинского театра. Михаил ставит Иде Львовне танец и отрабатывает каждый жест и па, поэтому при прочих равных я предпочел бы подписать контракт на «Клеопатру» с ней.

Слова русского больно резанули голландку по сердцу, кровь ударила в голову.

– Помимо перечисленных достоинств мадам Рубинштейн богата и не нуждается в гонораре, – желчно проговорила Маргарета, испепеляя взглядом породистое лицо соперницы. – Не сомневаюсь, что костюмы ей сошьет неподражаемый Леон Бакст! Он, несомненно, лучший. И Иде Рубинштейн как раз по карману оплатить его дорогостоящие услуги. Полагаю, вы уже знаете, что я была вынуждена отказаться от костюмов месье Леона, ибо они мне не по средствам. За свою работу он берет так дорого! Вы, русские, всегда все меряете деньгами! А духовная сторона искусства вас мало волнует.

– Что вы имеете в виду? – насупился Дягилев, переставая разделывать только что поданную осетрину и обиженно поглядывая на голландку.

Мадам МакЛеод приняла горделивую позу и запальчиво выкрикнула:

– В отличие от миллионерши мадам Рубинштейн, этой необразованной выскочки, я родилась на Яве, выросла в храме и впитала сакральную восточную культуру вместе с молоком матери.

Сквозь алую пелену гнева, застилавшую глаза, Маргарета видела, как на скулах юного лейтенанта заиграли желваки, в то время как Ида, накрыв его руку своей узкой ладонью, холодно улыбнулась и, не отводя темных глаз от лица соперницы, низким бархатным голосом проговорила:

– Я понимаю, дорогуша, что вы на меня обижены и говорите так не со зла. Поверьте, меньше всего я хотела забрать у вас роль, которую вы считали своей. Но я не привыкла оставаться в долгу. Взамен я дарю вам Вадима.

Головы всех присутствующих за столом повернулись в сторону Иды. Во взглядах сквозило недоумение. Слухи о щедрости мадам Рубинштейн давно будоражили окружение миллионерши. Деньги были для нее ничто, и женщина легко раздаривала их окружающим. Рассказывали, что как-то во время светского раута Ида сняла с пальца невероятной величины рубин и со словами «дарю!» опустила в бокал с шампанским своей соседки по столу. Дама весь вечер не сводила с кольца глаз, и богачке Рубинштейн ничего не стоило осчастливить ее таким эффектным способом. Но кольцо – это одно, а молодой любовник – совершенно другое.

Лейтенант сжал свой бокал с такой силой, что побелевшие пальцы едва не раздавили хрупкое стекло. А Ида Рубинштейн невозмутимо продолжала:

– Я же вижу, мадам МакЛеод, что лейтенант Маслов вам нравится. Вы же глаз с него не сводите.

И, слегка повернув лицо к любовнику, протянула:

– Помните, Вадим, вы обещали мне исполнить все, что попрошу?

Лейтенант потрясенно кивнул, мертвея лицом.

– Так вот, я прошу повсюду сопровождать мадам МакЛеод. Сопровождать до тех пор, пока она сама не попросит оставить ее. Я могу рассчитывать на вашу порядочность?

– Слово офицера, – выдохнул Маслов.

– Ну что же, мадам, мы с вами в расчете. Больше я вам ничего не должна. Господа, что же мы сидим? У меня родился тост! Я хочу выпить за непревзойденную исполнительницу восточных танцев Мату Хари и ее всемирный успех!

Наполненные шампанским бокалы с хрустальным звоном стукнулись друг о друга и были осушены до дна. После этого Маргарета поднялась из-за стола, проговорив:

– Мне пора. Всего хорошего. Астрюк, жду от вас хороших известий!

Следом поднялся лейтенант Маслов и, сухо кивнув сотрапезникам, направился за Матой Хари. Догнал в вестибюле и, подавая манто, с легким оттенком грусти проговорил:

– Позвольте представиться – лейтенант царской русской армии Вадим Маслов. Леди МакЛеод, не могу передать, как я восхищен нашим нечаянным знакомством!

– Зовите меня Маргарета, – откликнулась плясунья. – Я тоже рада знакомству.

Так, беседуя, они покинули ресторан. Об оставшемся дожидаться за столом военном министре генерале Мессими Мата Хари даже не вспомнила.

Олег ждал сразу же за воротами участка Масловых. Поглядывая на укатывающих асфальт узбеков, он нетерпеливо прохаживался перед машиной и, заметив нас с Владимиром Ильичом, выходящих из калитки, раздраженно проговорил:

– Что так долго?

– Умереть – не встать, – вытирая платком шею, пропыхтел Хренов. – Олежка, только не падай. Мы по уши в дерьме. Статуэтки, которые ты нашел, оказались фальшивыми.

– Иди ты? – оторопел Сирин, застыв у раскрытой водительской двери.

– Так-то, мой друг, – тяжело вздохнул шеф, усаживаясь в машину. – А мы-то думали, что дельце у нас в кармане.

Олег довольно быстро пришел в себя от потрясения, уселся за руль и оптимистично глянул на меня в зеркало заднего вида.

– Да ладно, Ильич, вот только не надо упаднических настроений. Верно, Берта? Все в этой жизни можно исправить, кроме смерти. Найдем коллекцию. Не можем не найти. Если есть копии, значит, где-то существуют и оригиналы. Полагаю, Саулите убили как раз таки потому, что она об этом что-то знала.

– Кухарка говорит, что видела Викторию в обществе некоего Колобовского, владельца бара «Колобок» в Королеве. По отзывам Натальи, отчаянный головорез.

– Интересно получается, – оживился шеф. – Забивай-ка, Олег, адрес «Колобка»!

К бару мы подъехали ровно в полдень, как раз тогда, когда заведение вот-вот должно было открыться. Толкнули стеклянную дверь и сразу же, прямо от порога, услышали шум скандала. Даже не скандала, а самой настоящей драки. А когда прошли в зал, то увидели, что здоровенный детина, одетый в черные кожаные штаны, возит лицом по полу Максима Маслова. Парочка официанток жалась к барной стойке, не вмешиваясь в драку мужчин. Олег тут же ринулся к дерущимся и за шкирку оттащил от Макса здоровяка, опрокинув соперника блогера на спину и прижав к грязному кафелю удушающим приемом.

– Какого черта… – засипел поверженный драчун.

– Ты Колобовский? – выдохнул Сирин парню в лицо.

Блогер поднялся на ноги и с ненавистью взирал на своего обидчика, всем своим видом выражая намерение, как только Олег уберет от детины руки, снова броситься на того с кулаками.

– Ну, я, – нехотя отозвался владелец бара.

– Разговор есть, только без глупостей, – предупредил Олег, отпуская врага.

Но стоило Сирину отойти на несколько шагов, как на поднявшегося с пола Колобовского коршуном набросился Маслов.

– Да вы что, в самом деле, с ума посходили? – взревел Олег, снова устремляясь разнимать драчунов.

Вождь с видом зрителя, наблюдающего за представлением из первого ряда партера, уселся на мягкий диванчик и с интересом следил за происходящим, не предпринимая попыток вмешаться. Я тоже присела рядом, жестом показывая официанткам, что готова сделать заказ.

Заложив приличный галс и старательно обогнув пыхтящую троицу, одна из девушек устремилась к столу.

– Четыре кофе и бутерброды с ветчиной, – распорядилась я, радуясь, что Олег снова оттащил неугомонного Максима в сторону, тем самым положив конец баталии.

– Все, я сказал! – прорычал Олег, вынимая травматический «глок», который постоянно носил с собой. – Еще раз сцепитесь – стреляю!

Макс с ненавистью глянул на Колобовского и, сплюнув под ноги, сквозь зубы процедил:

– Все равно убью тебя, сволочь Колобовский. Ты ведь знал Вику, скажи – не так? Ты встречался с ней в моем доме, а пришел через подземный ход, который я тебе в детстве показывал!

– Что ты гонишь, придурок? – процедил Колобок. – Что с того, что я ее знал? Викусю знала вся Москва и Московская область! Убей всех, кто ее трахал! Эта дешевая тварь сама меня кинула! Она задолжала мне кучу бабок, почти год брала деньги в долг. Ну, я давал. С такой красотки и натурой получить не в падлу. Но она мне предложила вариант получше – я ее знакомлю с богатым парнем, а она мне быстренько возвращает все долги. Я и вспомнил, как приезжал в детстве к бабке в Загорянку, как мы с тобой, Макс, в индейцев играли, какие книжки читали и как ты мне говорил, что мечтаешь жить на острове. А что денег у тебя пруд пруди, это и слепому ясно.

– А я все думаю, как же она все угадала?

– Ну да, рассказал я ей, что есть вот такой Максик Маслов, ведет видеоблог. Вырос парнишка на Жюле Верне, Джеке Лондоне, Диккенсе и Ильфе с Петровым, а она уж сама к тебе подвалила. А ты и клюнул, дурачок. А потом Викуся и меня кинула. Пришла, сучка, ко мне в бар, как приходила время от времени. Сидела, выпивала перед тем, как лечь со мной в койку, и вдруг увидела двух мужиков. Невзрачные такие ботаны зашли пивка попить. А когда они стали уходить, эта курва поднялась из-за стола и побежала за ними! А меня по боку, как последнего школьника! Я в ту ночь позвонил ей и сказал, что приду поговорить. А если она не будет ждать меня в библиотеке, подниму такой шум, что ей мало не покажется.

– И как выглядели те двое? – Вождь вопросительно подался вперед.

– А никак. Смотреть не на что. Один в очках, второй с длинным носом, и оба старые, как ты.

Владимир Ильич вынул из внутреннего кармана френча планшет и вышел на нужную страницу. Протянул изображение Колобовскому и уточнил:

– Это один из них?

– А с какого перепуга я должен тебе отвечать? – насупился владелец бара.

– Прежде всего потому, что мы представляем интересы серьезных людей, способных причинить вам, господин Колобовский, большие неприятности, – рассудительно заметил шеф. – Например, закрыть ваш бар. Ну, и просто потому, что совершено двойное убийство в доме, который вы посещали по подземному ходу, и, я надеюсь, вам нечего скрывать.

– Ну да, это один из них, – нехотя откликнулся Колобовский.

Хренов поколдовал над планшетом и снова протянул его бугаю.

– А это второй?

– Второй.

– Вы нам очень помогли, господин Колобовский.

– Плевать я хотел на вас и вашу контору, – запоздало огрызнулся здоровяк.

– Ваш кофе и бутерброды, – расставляя чашки и тарелки на столе, приветливо проговорила официантка.

– Спасибо, деточка, – тепло откликнулся Вождь, подобревший оттого, что расследование сдвинулось с мертвой точки.

– Господа, я ответил на все ваши вопросы? – в тон Хренову глумливо осведомился Колобовский. – Могу идти?

– Да-да, конечно.

Колобовский выматерился и скрылся в подсобке.

– И кто те два типа? – поинтересовался Макс.

– Посмотри, может, сам их узнаешь.

Блогер приник к экрану планшета и через секунду поднял на шефа безмятежные зеленые глаза.

– Один из мужиков – наш сосед Юра Головченко, второго не знаю.

– Второй Майкл Юджин. Я тут навел справочки, – смущенно потер шею шеф. Незаметно для себя, один за другим, он отправил в рот все имеющиеся на столе бутерброды и теперь, сидя перед пустой тарелкой в одной компании с обездоленными им людьми, чувствовал себя не слишком-то уютно. – Когда смотрели запись опроса свидетелей после первого убийства, Константин Вадимович упомянул имя Майкла Юджина, специалиста-реставратора запасников музея Метрополитен, и это имя мне показалось странно знакомым. И, между прочим, не зря.

– Не знаю Майкла Юджина, – отхлебнул кофе Сирин, с укором поглядывая на шефа.

Хренов сделал вид, что не понимает, в чем дело, с воодушевлением предложив:

– А ты вспомни, Олежек. Семь лет назад наш отдел разыскивал реставратора музея народов Востока Михаила Сергеевича Юшина.

– Что-то такое припоминаю, – кивнул головой Олег, понимая всю бесперспективность попытки достучаться до совести обжоры и переставая сверлить Хренова укоризненным взглядом.

Помешивая ложечкой сахар, Максим напряженно прислушивался к беседе.

– Реставратор ухитрился так классно подделать некоторые из хранящихся в запасниках экспонатов, что специалисты только диву дались.

– Ну да, теперь точно вспомнил, – подхватил Олег.

– Расскажу для тех, кто не владеет информацией. – Вождь покровительственно посмотрел на нас с блогером. – Началось все с того, что молодой сотрудник музея ошибся и выставил в основную экспозицию экспонаты из запасников. Директор музея, который лично стал менять экспозицию, не полагаясь на непонятливую молодежь, обнаружил подделки. Шумиха поднялась – мама не горюй. Стали выяснять, кто работал над реставрацией музейных объектов, которые подменили. Так вышли на Михаила Сергеевича Юшина, но того уже и след простыл. Он уволился из музея и даже уехал из России. И вот теперь Майкл Юджин – гражданин Соединенных Штатов. Работает в музее Метрополитен реставратором и приторговывает поддельными артефактами. Между прочим, знаете, как девичья фамилия жены виолончелиста Головченко?

– Юшина? – предположил Макс.

– Вы не поверите, да.

– Необходимо прямо сейчас поговорить с виолончелистом, – поднимаясь, заявил Олег.

Отодвинув пустые чашки, мы тоже поднялись из-за стола, Вождь вынул портмоне, отсчитал деньги, подпихнул купюры под блюдце и вопросительно посмотрел на Маслова-младшего.

– А вы сейчас куда, юный друг?

– Что значит – куда? Я с вами. К Юре Головченко. Мне тоже интересно с ним поговорить.

– Ну что ж, поехали, – неожиданно махнул рукой шеф.

Уже направившийся было к двери Олег остановился на полпути.

– Ильич, ты что? Зачем нам этот пижон?

– Олежка, не ревнуй, блогер не претендует на нашу Берту. Ведь так, Максим Константинович?

– Даже не знаю, что вам ответить, – смутился Макс. – Это слишком интимный вопрос.

И кинул на меня исподлобья быстрый взгляд. Я вдруг почувствовала, как по моей спине пробежал холодок, и кожа покрылась мурашками.

– При чем тут ревность? – насупился Сирин. – У меня у самого такая дочь. По своей Танюшке знаю, девчонки падки на плохих парней. А у этого на роже написано, что он тот еще фрукт. Я видел, как он на нашу Берту смотрел.

– Смотрел с интересом и даже некоторым оттенком нежности, – подхватил Хренов. – Как на возможную подружку.

– Ну вот, ты сам все видел, – выдохнул Сирин. – А я за Берту отвечаю и думаю, что такие друзья ей не нужны.

– Послушайте, уважаемый, – начал было Макс, но я его перебила:

– Вот только не надо за меня решать, кто мне нужен, а кто нет!

Сердито глянув на Сирина, я вышла из пивного бара.

– И правда, Олег, – пропыхтел с трудом поспевающий за мной Хренов. – Тебе что, жалко? Пусть едет с нами.

И блогер поехал с нами. Макс больше на меня не смотрел, но я постоянно чувствовала напряжение, которое исходило от парня в тот момент, когда он оказывался рядом со мной. Трясясь в салоне машины, он несколько раз как бы ненароком коснулся моей руки. В последний раз задержал ладонь несколько дольше, и мне, вот честное слово, ужасно не хотелось, чтобы он убирал свои пальцы с моих. Я чувствовала Макса так, как если бы выросла с ним в одной детской, ибо так же, как и Максим, любила книги Жюля Верна и Джека Лондона, зачитывалась Диккенсом, Ильфом и Петровым.

С ним было совсем не так, как с Яшей Гройсманом. Когда Яша брал меня за руку и с заговорщицким видом, глядя поверх очков, доставал из сумки листок с шахматной задачей, протягивал мне и говорил: «Реши на досуге, потом обсудим…», я чувствовала себя полной идиоткой. И даже не оттого, что не играю в шахматы и смутно представляю, как ходят фигуры, а просто потому, что он – не мой человек. Совсем не так было с Максимом. Я вдруг поймала себя на мысли, что очень хочу оказаться на месте Виктории. В смысле не лежать обезглавленным трупом в холодной прозекторской, а быть невестой Макса. Интересно, что за музыку он слушает? Я искоса посмотрела на блогера. А вдруг ту, которую я люблю? Хотя разве так бывает?

Словно услышав мои мысли, парень вынул из правого уха наушник и протянул мне. Я с удивлением взглянула на него, а Макс склонился к моему плечу и прошептал:

– А вдруг та?

Я с любопытством взяла наушник и пристроила в ушную раковину. И тут же в голове грянуло: «И слова-галеоны, свободы дыхания обнажат переборки, души отговорки не найдя оправданья! И густыми штормами ворвется в лагуны, в замирающий шепот разрывающий рокот – гитарные струны!» «Аллегория» группы «МэнЧеСтер»! Эту песню я действительно очень люблю и часто слушаю, врубив на полную мощность Hi-Fi колонки – мечту меломана.

– Она? – одними губами спросил Макс.

Я молча кивнула и тут же поймала на себе недовольный взгляд Сирина, поглядывающего на нас в зеркало заднего вида. Как верный семьянин, он не мог спокойно видеть, как на его глазах зарождается симпатия между невестой Яши Гройсмана, как он понимал обо мне, и каким-то залетным типом. Сколько раз мне Сирин говорил, что обретет душевный покой только тогда, когда выдаст меня замуж за Яшу. Судя по всему, Яков был не против такого развития событий, но я всячески уклонялась от прямого разговора, ибо рядом с Яшей в первый раз в жизни отчетливо осознала, что мне далеко не все равно, кому я нужна. Раньше я полагала, что готова пойти за любым, кто меня поманит, но вот Гройсман вроде бы манил, но я делала все от меня зависящее, чтобы этого не замечать.

Яша тут ни при чем. Дело во мне. Перед мощью его интеллекта я чувствую себя жалким пигмеем, недостойным гордого звания человека разумного. Поступки, которые я время от времени совершаю, настолько импульсивны и абсурдны, что создается впечатление, будто мой разум и сердце не только не дружат, но и вообще не здороваются. Вернув наушник хозяину, я уставилась в окно на мелькающие за стеклом ели. Вождь добродушно усмехался в многочисленные подбородки, делая вид, что ничего не замечает и с головой погружен в доносящийся из приемника рекламный блок. Тот еще бабник, в отличие от Сирина, он явно одобрял намечающийся роман. Въехав в Загорянку, мы проехали через поселок, свернули на Дачную улицу, миновали участок Масловых с отдыхающими на обочине узбеками, ставшими уже неотъемлемой частью пейзажа, и затормозили у дома виолончелиста.

– А прокурорские-то уже отчалили, – хмыкнул Олег, окинув заинтересованным взглядом пустую проезжую часть и тенек под деревом, где еще этим утром стоял автобус прокуратуры.

– Далеко не уехали, на Круглом озере мутную водицу через сито просеивают в поисках новых улик, – промурлыкал Вождь.

Он с трудом выбрался с переднего пассажирского сиденья и теперь, переваливаясь, как цирковой морской котик на хвосте, направлялся к калитке. Дом виолончелиста, видневшийся за высокой оградой, был не так хорош, как усадьба Масловых, но тоже наводил на мысли о роскоши генеральских дач, затерянных в корабельных соснах ближнего Подмосковья. Владимир Ильич приблизился к калитке, уперся пухлым пальцем в кнопку звонка и некоторое время так стоял, навалившись всем телом. За его обширной спиной переминался с ноги на ногу Максим, чуть в стороне курил Сирин. Я знала эту его манеру так отстраненно курить. Бросая короткие быстрые взгляды по сторонам, Олег оценивал обстановку, в любой момент готовясь распахнуть неизменную кожаную куртку, не снимаемую даже в жару, чтобы пустить в ход боевой «макаров», покоящийся во второй кобуре под левой рукой Олега, уравновешивая припрятанный под правой рукой травматический «глок».

Дверь не открыли, и шеф пошел, переваливаясь, вдоль забора, бросив через плечо:

– Скорее всего, где-то здесь должна быть вторая калитка.

– Имеется такая, – двинулся вдогонку Макс. – Со стороны нашего участка.

– Сдохнуть можно, – выдохнул Сирин. – Теперь еще и калитка, граничащая с соседями! И это называется – обеспечена безопасность коллекции?

Вся компания устремилась за блогером к дому Масловых. Тот открыл свою калитку магнитным ключом и сразу же направился в дальний конец владения, к теплице, за которой и притаилась узенькая калиточка, подпертая парой досок, создающих видимость непроходимой преграды. Приветливо поглядывая на замершую в дверях дома Нину Федоровну, пристально рассматривающую идущую мимо нее процессию, Вождь проследовал через участок Масловых за своим провожатым, убрал доски, вошел на территорию виолончелиста и громко крикнул:

– Эй! Есть кто живой?

– Нехорошо вопрос поставил, – упрекнул приятеля Сирин, широкими шагами следующий за ним.

Не сомневаюсь, что шеф оказался ни при чем, ибо сосед Масловых к нашему приходу был мертв уже давно. Так сказал Олег, осматривая скрюченного на разобранной кровати мужчину в полосатой пижаме. Голова его была пробита тяжелым предметом, подушку залила темная венозная кровь.

– Еще один покойник, – протянул Сирин, оборачиваясь к Вождю, но того уже и след простыл.

– А виолончелист-то наш не один вкушал свой последний ужин, – констатировал Владимир Ильич, стоя на кухне и рассматривая две сваленные в мойке грязные тарелки со следами кетчупа, пустые полиэтиленовые упаковки от сарделек в небрежно прикрытом мусорном ведре и батарею пустых бутылок от пива «BAD».

– Сразу видно, мужчины трапезничали, – глубокомысленно изрек шеф, неспешно поводя очами из стороны в сторону. – Вдвоем с дамой виолончелист столько пива бы не осилил.

– Логично, – понимающе кивнул Олег. – И где же второй собутыльник?

– Полагаю, в бегах. Нужно связаться с Зотовым, сообщить о новом трупе. У кого-нибудь есть его телефон?

И Хренов вопросительно посмотрел на Макса.

– Откуда? – вскинул бровь Максим.

– У тебя, Олег Андреевич, я полагаю, тоже координат следователя не имеется, – скорее констатировал, чем спросил шеф, оборачиваясь к Сирину.

Тот с недоумением пожал плечами, тем самым давая понять, что в друзья к Зотову не набивался и телефончиками с ним не обменивался.

– Придется ехать к Круглому озеру, – тяжело вздохнул Хренов, выходя из дома виолончелиста. И, обернувшись к Максу, с надеждой спросил:

– А может, напрямки? Через библиотеку пройдем?

– Я бы не стал так рисковать, – покачал головой парень. – Вы видели, как негативно настроена бабушка? Сомневаюсь, что она захочет впустить нас в дом.

Хренов еще раз вздохнул и уточнил у Макса:

– Дорогу покажете?

– Само собой, – откликнулся блогер, пересекая участок под пристальным взглядом продолжающей стоять на пороге старухи.

– Максим! – заметив внука, басом закричала она. – Я ни капли не удивлена, что ты переметнулся в стан наших врагов.

– Ну что вы, Нина Федоровна, какие мы враги? – обезоруживающе улыбнулся Хренов.

– Не прикидывайтесь, льстивый кот, я вижу вас насквозь. Только и думаете, как бы вывернуться из щекотливой ситуации. Даже фальшивки не поленились слепить, чтобы подсунуть вместо подлинников. Максим, иди сюда. Мы едем в лабораторию на экспертизу.

– Зачем, бабушка?

– Сдавать кровь.

– А я там зачем?

– Хватит разговаривать! Едем, я сказала! Ты тоже понадобишься! Иначе не только наследства лишу, но и в дурдом отправлю! Убийцам и наркоманам там самое место.

– Эх, бабушка, бабушка, – пробурчал блогер, надвигая бейсболку на самые глаза.

– Иди сюда, я сказала! Никак не угомонишься? Хочешь и меня тоже в могилу свести?

Не меняя выражения лица, Максим изменил направление движения и устремился к крыльцу, на котором ругалась старуха.

– Держитесь, приятель! – сочувственно обронил Хренов, закрывая за собой калитку и выходя на улицу. И уже с дороги добавил: – Увидимся!

За время нашего недолгого отсутствия пейзаж у дома виолончелиста немного изменился. Теперь рядом с машиной Олега виднелась старенькая «Дэу», а рядом с ней прохаживался бородатый старичок-лесовичок в сетчатой жилетке на голое тело. Заметив приближающихся людей, он приободрился и заранее приветливо заулыбался.

– Парни, домкратом не богаты? – выкрикнул он, сразу угадывая в Сирине владельца «Форда» и обращаясь именно к нему. – Колесо пробил, а домкрат в мастерской оставил.

– Да не вопрос, – откликнулся Олег. – Поддомкратим, поменяем! Побегает еще старушка.

– Старушка? – обиделся водитель. – Я сегодня на ней вот с этого самого места за два часа до аэропорта домчался. Американца одного подвозил.

Шеф переглянулся с Сириным и пренебрежительно отмахнулся.

– Не ври, брат. Откуда в здешней глуши американец?

– Я? Вру? – разгорячился местный житель, задетый за живое. – У нас здесь такие люди живут! Музыканты, ученые, военные. Места-то знатные, стародачные. А американец этот, должно быть, в гости приехал, а сегодня улетел обратно, в Америку.

– Странно, – недоверчиво покосился на водителя шеф. – Обычно люди заранее такси к дому заказывают, когда у них билеты на руках.

– Я не знаю, он меня остановил вот здесь, спросил по-русски, но с акцентом, за сколько до Шереметьево довезу, ну, я и вломил аж десять тысяч, – с азартом рассказывал водитель «дэушки». – А он взял и согласился. И всю дорогу сидел, как будто кол проглотил. Я и так, и сяк – поговорить с ним хотел про политику, а он молчит.

– Во сколько вы были в аэропорту? – что-то прикидывая, прищурился Сирин.

– Да только что оттуда.

Олег вскинул голову, переведя взгляд с зажатого в руке навигатора на шефа, и проговорил:

– На этот момент дорога до аэропорта занимает два часа сорок минут, а самолет сегодня в Нью-Йорк только один – в пятнадцать двадцать.

– Черт, не успеваем! Едем к Зотову, нужно, чтобы он прямо сейчас связался со Следственным комитетом и задержал вылет самолета, – распорядился Вождь, усаживаясь в машину.

– Эй, парни, а как же домкрат? – растерянно проговорил лесовичок, потрясая только что полученным от Сирина прибором.

– Оставьте себе, – великодушно отмахнулся Сирин, заводя мотор и выезжая с обочины.

Берег озера Круглого был переполнен людьми, с любопытством глазеющими на заградительные ленты. Красно-белым обнесли покосившийся лодочный сарай, а также часть берега, на котором суетились эксперты и сотрудники Следственного комитета под предводительством Ильи Матвеевича. Там же, за ограждением, был припаркован автобус прокуратуры, а рядом стоял белый мини-вэн судебно-криминалистической лаборатории. Вместе с человеком в белом халате следователь Зотов ползал на коленях перед чем-то небольшим и круглым, накрытым черным полиэтиленом, внимательно осматривая находку.

Я осталась стоять рядом с «Фордом» Сирина, наблюдая, как Владимир Ильич препирается с полицейским, пытающимся не пустить его к следователю.

– Сейчас шеф Хренов достанет удостоверение, – предположил Сирин, утыкаясь в смартфон. И оказался прав.

В знак пренебрежения к собеседнику выпятив нижнюю губу, Вождь полез во внутренний карман френча и извлек сперва мой липовый паспорт, который тут же спрятал обратно, затем красную книжицу, оставшуюся с прежнего места службы и до сих пор с успехом применяемую в щекотливых ситуациях. Как обычно, документ возымел магическое действие, и полицейский приподнял заграждение, пропуская Владимира Ильича на огороженную территорию. Так быстро, как только мог, шеф устремился к следователю. Подошел, окликнул и, дождавшись, когда Зотов поднимется с колен, принялся ему что-то втолковывать.

По мере того как смысл сказанного доходил до следователя, Зотов менялся в лице, делаясь растерянным и бледным, а в добрых глазах его зарождалась тоска. Наконец он тяжело вздохнул, махнул рукой и проворно устремился к автобусу. За ним вперевалку направился шеф. Следователь скрылся в автобусе, а Хренов тем временем достал мобильник и набрал чей-то номер.

– Яков, наведи-ка справочки о генерале Заславском, а лучше наведайся к нему в интернат ветеранов войны, это под Клином, и поговори со стариком лично, – на всю округу отдавал распоряжения Владимир Ильич. – Расспроси про подземный ход в доме Маслова.

Следователь Зотов вышел из автобуса минут через пять и сразу же направился к Владимиру Ильичу. Что-то ему негромко сказал. Шеф обменялся рукопожатием с Ильей Матвеевичем и устремился к нам. Сотрудник же Следственного комитета снова залез в автобус, который немедленно тронулся с места.

– К виолончелисту поехал, – вынырнув из смартфона, сообщил очевидный факт Сирин, убирая аппарат в карман и усаживаясь за руль в ожидании приближающегося шефа.

Владимир Ильич добрел до машины и плюхнулся на переднее сиденье. Достал из внутреннего кармана паспорт, с которым я отправилась к Масловым, и, вынимая его из красной кожаной обложки, проговорил:

– На вот, обложку свою забери. Зотов прав, от фейковых документов лучше сразу избавляться.

Он уже почти снял обложку, когда из нее вдруг выпал кусок бумаги, найденный мной около тела бывшего хоккеиста. Понимая, что клочок представляет для убийцы несомненную ценность, я спрятала его за обложку паспорта и благополучно об этом забыла.

– Это что еще такое? – удивился Хренов.

– Похоже на обрывок старой фотографии, – рассматривая мою находку, проговорил Сирин. – Вроде бы ближе к краю виден фрагмент детской ноги.

– Лежал рядом с трупом Константина Вадимовича, – пояснила я. – Когда мы только вошли в кабинет, Светлана кинулась к телу, Наталья побежала за водой, а я увидела этот кусочек бумаги.

– Вот это уже интересно, – протянул шеф, забирая у Сирина обрывок снимка и поднося его к глазам. – Точно, голенькая пятка младенца.

– Пятка, – авторитетно подтвердил Сирин.

– Это что же получается? – принялся рассуждать Вождь. – Маслов-старший попросил Светлану заглянуть к нему после ужина. Когда ты, Берта, вышла из столовой и отправилась к себе в гостевую спальню, Светлана плакала на кухне, и ты свернула туда, чтобы ее успокоить. Так?

– Так. Могу восстановить точную хронологию событий. В восемь часов вечера сели за стол, в восемь десять пришел Макс, в восемь двадцать ушла из столовой Светлана, в восемь двадцать пять – Константин Вадимович, через пять минут столовую покинул Максим, а еще через семь минут ушла я. Проходила мимо кухни, увидела рыдающую экономку, стала ее успокаивать, а минут через шесть вернулась Наталья, ходившая за вином. Мы стали поминать Викторию и поминали до девяти. А потом Светлана захотела посмотреть на подземный ход, вышла из кухни и тут же вернулась, ибо увидела индуса.

– Сочиняй, – усмехнулся Сирин.

– Нет, правда, кого-то очень похожего на индуса, йогина-садху, которого Максим подарил отцу на юбилей. Этот кто-то вошел в кабинет. Светлана сразу же вспомнила, что хозяин просил ее зайти в кабинет, и собралась уже было пойти, но тут из гостиной появилась Нина Федоровна, накричала на Светлану и потребовала чаю. И, пока экономка относила ей в комнату чай, Наталья повела меня в библиотеку, показывать подземный ход. В библиотеке пахло пылью и спал Макс. Или не спал?

– Не важно, – отмахнулся шеф. – Допустим, спал.

– В общем, после посещения библиотеки мы встретились в коридоре со Светланой – это было в двадцать один десять – и отправились в кабинет. Первой вошла Светлана, которая сразу же кинулась к телу Маслова, потом – Наталья и затем уже я.

– Очень интересно. Я полагаю, что все упирается в фотографию некоего малыша, которую Константин Вадимович перед самой своей смертью рассматривал. И, поскольку за ужином речь шла о том, что Светлана его дочь от Валентины Дацук, то, полагаю, тебе, Олежек, необходимо лететь в Читу и наводить справки об этих дамах.

– Ну и какое отношение это может иметь к пропавшей коллекции?

– Самое непосредственное. Или ты думаешь, что бывшего хоккеиста и в самом деле убил мумифицированный индус?

– Я ничего не думаю, – сердито пробурчал Олег. – Мне просто нужно найти аутентичные статуэтки и вернуть их старухе.

– Мне тоже. Поэтому мы поедем в аэропорт, где я буду беседовать с задержанным гражданином США Майклом Юджином, а ты, птица Сирин, полетишь в Читу.

– А я? – Я даже вытянула шею от любопытства, краем глаза замечая, что мы подруливаем к той самой станции «Загорянская», с которой началось мое приключение, и неспешно притормаживаем у касс.

– А ты, моя девочка, – шеф сочувственно посмотрел на меня глазами мудрого сенбернара с отвисшими красными веками и провел широкой ладонью по моим волосам, – поедешь домой, спать.

– Это еще почему? – возмутилась я, упираясь из последних сил. – Я тоже хочу в Читу.

– По-моему, я ясно сказал – прямо сейчас покупаешь билет, садишься на электричку и едешь домой, баиньки, – оборвал меня Хренов.

– Не надо Лисе домой, давай закинем рыжую к моим девчонкам, – предложил Олег. – У Берты вечно есть нечего. Пусть хоть борща навернет. Изголодалась вся, одни глаза остались. Заодно и Оленьке скажу, что в Читу лечу. Не люблю, не попрощавшись, надолго уезжать. А по телефону – это не то.

С этим предложением я спорить не стала. Я любила бывать у Олега в гостях. Там весело и вкусно. Ольга частенько экспериментирует с блюдами из Интернета, и в доме Сириных пахнет теплом и уютом. С Танюшкой мы этой зимой нередко брали коньки и шли на каток в Сокольники и с упоением носились по кругу на залитом огнями катке. А летом путешествовали на велосипедах, иногда выезжая из Москвы, добираясь до красивейших загородных усадеб и обследуя благородные развалины.

– А мне борща нальют? – оживился Хренов.

– Ты смеешь сомневаться? – возмутился Сирин.

И мы поехали в Сокольники, к Олегу домой. Еще в лифте я почувствовала аромат пирожков. Уловил его и шеф. В предвкушении, улыбаясь, он вытянул губы и почмокал, блаженно закатывая глаза.

– Ощущаю пироги, – проговорил он. – По запаху чую – осетинские.

– Ольга обещала сегодня быть дома пораньше и испечь что-нибудь вкусненькое, – похвастался любящий муж.

– Печет наша Оленька, ой, печет, – мечтательно протянул Вождь, выходя из лифта и устремляясь к клеенчатой двери квартиры.

На звонок выбежала Танюша и радостно затараторила:

– Ой, Берта, привет! Здравствуйте, Владимир Ильич! Привет, папуля! Мы с мамой обалденные пироги на сайте «Поваренок» обнаружили! Первую партию съели, сейчас вторую будем лепить.

– Так что, пирогов нет, что ли? – шеф растерянно прошел на кухню. – Оль, привет! Пирогами угостишь?

– Да съели мы те, что уже испекли. А новые еще не налепили, – виновато потупилась Ольга.

– Оленька, налей нам борща, – целуя жену в висок, мягко попросил Сирин. – Мы с Володей летим в Читу, нам бы побыстрее.

– Так нет борща, Дима доел, – пошла пятнами Ольга.

– Кто такой Дима? – насторожился Сирин.

Танюша подбежала к отцу и зашептала на ухо:

– Па, ну помнишь, я тебе говорила? Ну, Дима, с моего курса. Мы с ним к экзаменам вместе готовились. Пойдем скорее, я вас познакомлю.

Дочь подхватила отца под руку и торжественно повела в свою комнату. Донеслись восторженные выкрики Тани, смущенный голос парня, после чего в зеркальной дверце встроенного в коридоре шкафа отразился широкоплечий кряжистый Дима. Казалось, голова его росла прямо из покатых борцовских плеч, а сломанные уши и приплюснутый нос красноречиво говорили об увлечении юноши силовыми видами спорта. Сирин приблизился к другу дочери вплотную и тихо заговорил:

– Вижу, Дима, ты парень толковый. Я очень хочу, чтобы ты меня правильно понял. Попей чайку с осетинскими пирогами и дуй домой. Никаких ночевок здесь, уловил? Моя жена – женщина деликатная и может постесняться выставить тебя вон. А Таня – она еще дурочка. Так что не наглей. Вам надо институт закончить, а потом будете семью создавать.

– Да я как-то не думал о семье… – забормотал Дима.

– Вот и договорились. Я – отец и за свою девочку любому горло перегрызу. Я уезжаю в командировку, но все равно узнаю, дошли до тебя мои слова или нет.

Из комнаты выскочила Танюшка и налетела на Сирина.

– Ну, па! Что ты Димку запугиваешь?

– Да ладно, Тань, все нормально, – застенчиво улыбнулся парень. – Я понимаю, Олег Андреевич. Попью чайку – и домой.

– Ладно, поехали, – разочарованно выдохнул шеф, выбираясь из кухни. И презрительно осведомился: – Берту-то хотя бы покормите, хозяйки?

– Через полчаса будет готова новая партия пирогов, Олежек! – прокричала Ольга. – Подождите немного!

– Не можем мы ждать, ехать надо.

Мужчины вышли из квартиры, и на меня налетела Танюшка. Она сжала кулачки, зажмурилась и выпалила:

– Берта, Берточка! Наконец-то он пришел!

О своих отношениях с Димой Танюшка рассказывала при каждом удобном случае. Парень ей очень нравился, и Таня всеми правдами и неправдами старалась привлечь его внимание. Несколько раз он ездил с нами на каток, и мне показался несколько приземленным. Но Таня считала его самым умным, самым красивым и замечательным. И вот теперь он пришел к ней в гости. От переполнявших ее чувств девушка чмокнула меня в щеку и умчалась к своему Диме.

Сидя рядом с Ольгой, я смотрела, как ловко она раскатывает тесто и наполняет его сочной мясной начинкой. Выложив пироги на противень, Ольга захлопнула духовку и заварила в чайнике ароматный, с листом смородины, чай.

– Ну что, Берта, по пирожку? – заговорщицки подмигнула она.

– Бока наедим, – вздохнула я, хлопая себя по пузу.

– Я уже об этом думала. И решила, что надо сегодня посетить тренажерный зал. Ты как, со мной?

– Сил нет, – пожаловалась я. – Всю ночь не спала.

– Так ложись у нас.

– Домой хочу.

– Давай я тебя отвезу, – предложила Ольга.

– Давай.

– Сейчас покушаешь, и поедем.

С Танюшкой я прощаться не стала. Вернее, хотела, но Ольга деликатно увела меня на улицу. Забираясь в Ольгину «Шкоду», я, засыпая на ходу, ловила себя на мысли, что пироги – это все-таки вещь! А теперь – домой и спать, спать, спать.

Военный Париж уже не радовал так, как прежде. Краски города словно бы потускнели, прохожие выглядели не такими нарядными и беспечными, как в веселое мирное время. Однако командир первой роты стрелкового полка Особой пехотной бригады Русского экспедиционного корпуса во Франции штабс-капитан Вадим Маслов не замечал перемен. Он снова дышал воздухом, которым дышала она, видел дома, на которые, проезжая в ландо, она бросала мимолетные взгляды. Теперь, когда началась война, лейтенант Маслов быстро пошел на повышение, получил звание штабс-капитана и был впервые за многие годы невероятно счастлив. У него появилась надежда. Надежда!

Ида, Идочка, бесподобная, неподражаемая Ида Рубинштейн! Как же легко вы можете повелевать мужчинами! Взгляд холодных прищуренных глаз, жест унизанных кольцами рук, полуулыбка-полугримаса с оскорбительной просьбой на окровавленных помадой устах – и вот уже он, потомственный дворянин Вадим Маслов, делает то, что взбрело в вашу сумасбродную головку.

В тот вечер, когда Ида приказала сопровождать из ресторана Мату Хари, он сразу же понял разницу между этими двумя женщинами. Голландка танцевала, чтобы заработать деньги. Ида не жалела собственных средств, чтобы творить искусство. Плохо ли, хорошо получалось – это другой вопрос. Но Ида Рубинштейн стремилась всей душой стать лучшей из лучших, и это, несомненно, иногда ей удавалось. В первый раз он увидел свою богиню в «Антигоне» Софокла, на которую его повел полковой приятель. Сидя в третьем ряду партера и театральным биноклем указывая на сцену, где трагически ломала руки девушка в античных одеждах, приятель громко шептал:

– Из наших Рубинштейнов, из харьковских. Богате-ейшая семья! Сколотили состояние на торговле ценными бумагами, затем основали банкирский дом. Помимо банковского дела занялись торговлишкой – в основном сахаром, построили сахарные заводы. Пивоваренный завод «Новая Бавария» тоже их. И никогда не скупились на культуру и искусство. Доходит до смешного. Моя сестра Фаина водит дружбу с Идой Рубинштейн, так вот, сестра рассказывает, что дядя Иды, прекрасный пианист, так влюблен в музыку Вагнера, что бесплатно работает у композитора секретарем. Вот и Ида тоже пошла по артистической дорожке. Девчонка сирота, матери не знала, та умерла давным-давно, а отец скончался, когда ей было десять лет. Представь себе, друг Маслов, десятилетняя наследует огромное состояние своего отца! Ну, конечно, богатую наследницу тут же вызвалась опекать тетушка, мадам Горовиц, и Ида переехала в Петербург, на Английскую набережную. Правда, мадам Горовиц, и сама дама богатейшая, совершенно искренне души не чаяла в племяннице, и к услугам обожаемой Иды были лучшие учителя, всевозможные развлечения, разнообразные знакомства. Да что там говорить! Ида в совершенстве знает несколько языков, обучалась музыке и танцам, а когда ее заинтересовала Древняя Греция, был приглашен ученый-эллинист. Файка говорит, что Рубинштейн брала уроки декламации и драматического искусства у самих артистов императорских театров! И ведь не врет!

Рассказчик замолчал, глядя на сцену, где среди богатых декораций металась харьковская миллионерша, но вскоре снова зашептал:

– Это я к тому рассказываю, что не тому человеку попали в руки большие деньги. Такими деньжищами владеть! Казалось бы, живи и радуйся. Закатывай балы и катайся по Европам, а о сцене забудь. Если нет таланта, хоть озолоти учителей – все равно толку не будет. Ты же сам видишь, друг Маслов, что эта Ида зря старается. Голосок слабоват, читает с истеричной экзальтацией, да и сама худа и носата, как облезлая ворона.

Но Маслов не видел. На сцене перед ним парила самая настоящая гречанка, жившая тысячелетия назад в древних Фивах, и вопреки воле злокозненного дядюшки-царя, обманом взошедшего на трон, похоронившая отца по законам рода, за что и была предана суровому наказанию. Пусть непрофессионально, пусть с надрывом, но Ида Рубинштейн на сцене проживала жизнь отважной молодой принцессы, вместе с Антигоной кончая жизнь в пещере, где строптивицу замуровали по приказу венценосного родственника. Яркие костюмы, прекрасные декорации лишь только дополняли и подчеркивали природную необычность актрисы. Затаив дыхание, молодой человек до самого конца следил за сюжетом и, как только опустился занавес, не скрывая сияющих глаз, попросил:

– Поручик, не могли бы вы меня представить мадемуазель Рубинштейн?

– Не мадемуазель – мадам, – усмехнулся приятель. – Ида успела выйти замуж за своего кузена, сына мадам Горовиц.

И, заметив отразившееся на лице лейтенанта отчаяние, похлопал приятеля по плечу и успокаивающе проговорил:

– Не беспокойтесь, дружище, они уже в разводе. Фаина говорит, что замужество Иды было организовано с одной-единственной целью – освободиться от опеки семьи, чтобы самостоятельно распоряжаться деньгами и уехать учиться артистическому мастерству в Париж.

– Умно, – похвалил Маслов.

– Не знаю, умно ли, – хмыкнул друг. – Семья так не считала. Парижские родственники объявили ее умалишенной и поместили в лечебницу. Если бы не мадам Горовиц, Ида до сих пор томилась бы в больничной неволе.

– Так вы меня представите?

– Отчего же нет? Прошу за кулисы.

– Обождите минуту!

Скрипя сапогами, Маслов метнулся к цветочнице, прохаживавшейся с корзинкой нежного товара по фойе, купил самый шикарный букет и ринулся на покорение неприступной крепости по имени Ида Рубинштейн. Поручик и в самом деле оказался хорошим знакомым артистки, во всяком случае, из гримерной их не попросили прочь. И даже пригласили отужинать вместе с ближним кругом в ресторане. Сидя за столом рядом с Леоном Бакстом, лейтенант не спускал глаз со своей богини и слушал восторженный голос художника:

– Я покорен талантом и энергией Иды! Это существо мифическое. Как похожа она на тюльпан, вы не находите? Дерзкий, ослепительный тюльпан. Сама гордыня и сеет вокруг себя гордыню!

– Леон, перестаньте, а то совсем меня захвалите, – со смехом одернула декоратора актриса. – Лучше пообещайте и дальше работать со мной. Ваше оформление спектаклей – это всегда гарантия успеха.

В следующий раз Маслов увидел актрису на сцене Петербургской консерватории в роли Саломеи. Лейтенант заранее купил билеты в ложу, однако спектакль запретили черносотенный «Союз русского народа» и Святейший Синод, признав постановку аморальной. Но выступление, наделавшее в Петербурге столько шума, все же состоялось – Ида самостоятельно подготовила «Танец семи покрывал» на музыку, специально для спектакля написанную композитором Глазуновым. Вместе с хореографом Фокиным она уехала в Швейцарию и в тихом горном пансионате больше полугода отрабатывала сложный танец, полный эротизма и чувственности. С замиранием сердца лейтенант смотрел, как Ида танцевала, сбрасывая одно за другим прозрачные покровы. И в итоге на ней остались лишь крупные, в несколько рядов, жемчужные бусы. Зал замер. Затем разразился невероятной овацией. И Ида снова вышла и повторила концовку танца. Лейтенант слышал, как в соседней ложе знаменитый режиссер Станиславский неодобрительно фыркнул и громко кому-то сказал:

– Более голой и бездарно голой я не видел!

– Это он от обиды, – ужиная в «Яре» вместе с Масловым, пояснила танцовщица, которой кто-то из доброжелателей передал замечание мэтра. – Константин Сергеевич звал меня к себе, но я отказалась, найдя его театр устаревшим. Вы так не считаете?

Сидеть рядом с ней было невыносимым счастьем и в то же время мучением, истязанием плоти, и молодой человек не мог ни о чем больше думать, кроме как о ее гибком теле, только что извивавшемся на сцене. Маслов замялся и наудачу выпалил:

– Возможно. Да. Нет. Не знаю.

Смешавшись, он взял ее руку в свою и, прижав к губам, в волнении произнес:

– Если бы вы только могли видеть себя со стороны, несравненная Ида Львовна! Вы бы поняли мои чувства к вам! Я люблю вас так, как никого никогда не любил! Я готов ради вас на все что угодно!

– Ну что же, милый мальчик, ловлю вас на слове, – забирая свои пальцы из его ладони, холодно улыбнулась актриса.

– Скажите, что мне сделать, чтобы заслужить ваше расположение?

– Расположение мое вы и так уже заслужили.

Она провела прохладной рукой по его горячей щеке.

– Ведь вы мой самый преданный поклонник, и, поверьте, я это ценю.

А потом была ночь, всего одна ночь, перевернувшая всю жизнь поручика Маслова. Ночь, проведенная с Идой. Танцовщица сама пришла к своему обожателю и отдалась ему прямо на полу его съемной квартиры. А потом все. Как отрезало. Сколько Вадим ни молил, сколько ни клялся в вечной любви, Ида лишь смеялась. Но Маслов ждал, год за годом не переставая надеяться. Столько лет верного поклонения и вдруг просьба, неожиданная и жестокая, как пощечина. Эта женщина, Мата Хари, она совсем другая. Если Ида – свободолюбивая пантера, то Маргарета – домашняя кошка. Ленивая, неискренняя и жадная до наслаждений. Она как отражение благородной Иды в кривом зеркале. К Иде он до сих пор робеет подойти и рассказать про сжигающую его страсть, попросить о повторении ночи страсти, а леди МакЛеод сама уложила его в постель. Был ли он рад этому обстоятельству? Возможно. Но новая любовница слишком цепко впилась в него своими острыми кошачьими коготками, не отпуская от себя ни на шаг и требуя постоянных утех и признаний в любви.

Только отъезд на фронт на непродолжительное время избавлял штабс-капитана от ее докучливого общества. Маргарета караулила любовника, узнавая о его возвращении в расположение части, дислоцирующейся в Мэйи около Реймса от своих многочисленных знакомых в военной среде, и сразу же наведывалась к нему на квартиру. В этот раз она картинно застыла в дверях, немолодая женщина в длинном, в пол, платье и в шляпе с большими полями и страусовым пером. Обвела взглядом непритязательное холостяцкое жилище и капризно протянула:

– Вадим, вам нечего делать в этой ужасной казарме! Немедленно собирайтесь и едем ко мне в отель!

И он повиновался, как делал в течение последних лет. Повиновался потому, что до сих пор терзала сердце обида на гордячку Иду, и не было способа стать к ней ближе и добиться ее вожделенного тела и прекрасной души. Зато была рядом Маргарета, уже изрядно расплывшаяся под своими дорогими платьями, но все еще уверенная в своей неотразимости. В экипаже она держала штабс-капитана за руку и, глядя ему в лицо, говорила:

– Хочу вас побаловать, мой друг. Будем завтракать с вином и устрицами.

С гораздо большим удовольствием он впился бы сейчас зубами в сочный кусок мяса, но Маргарете этого было не понять. В военное время устрицы стоили баснословно дорого, и, сидя в ресторане «Палас-отеля» и глядя, как Маслов вынимает тонкой двузубой вилкой крохотные, отливающие перламутром кусочки моллюска и с жадностью съедает, она упивалась своим великодушием, возбужденно говоря:

– Моя последняя поездка в Испанию, а затем и в Голландию вызвала фурор. Я танцевала в городском театре Арнема в балете, который был «живой картиной» по опере Доницетти «Лючия де Ламмермур». Но я уже не раздеваюсь. На мне желтый элегантный костюм, а в руках я держу два развевающихся покрывала. Да что я вам рассказываю? Вы сами все увидите. Я привезла кучу интересных фотографий. После обеда поднимемся в номер, и я вам покажу.

Вадим передернулся, ибо очень не любил смотреть фотографии Маргареты. Он знал, что в Голландии у нее был барон ван дер Капеллен, который содержал танцовщицу, регулярно переводя Маргарете деньги, что, впрочем, не мешало ей наслаждаться обществом и других мужчин. Но не это раздражало Маслова. Его выводила из себя мещанская привычка «яванской принцессы» с глупым бабьим тщеславием том за томом вести пошлые альбомы. В эти альбомы мадам МакЛеод вклеивала вырезки из газет про себя, а также дополняла фотографиями с самыми разными офицерами, в связь с которыми она вступала. Кроме того, она не забывала делать под этими снимками горделивые подписи, именуя себя в третьем лице и, несомненно, любуясь своими победами.

– Я русский офицер, – глухо проговорил Маслов, – и мне претит, если женщина ведет меня в ресторан на деньги, полученные от любовников.

– О нет, Вадим, вы думаете, что я угощаю вас на деньги ван дер Капеллена? – рассмеялась Мата Хари, обнимая и горячо целуя его в губы. – Представьте себе, это совсем не так. Вы же помните мой сценический костюм? И подвеску – тали, шнур девадаси? Я продала его владельцу музея восточных искусств Эмилю Гиме. Эмиль считает, что вещь эта особенная, и именно из-за нее я так замечательно танцую сакральные танцы. Честно говоря, до того, как приехать в Париж, я и в самом деле никогда раньше не танцевала индийских танцев. Да что там индийских! Европейские кадрили и тустепы из-за плоскостопия давались мне с большим трудом. А тут как-то так само собой получилось. И получилось совсем неплохо. Я мечтала о мировой славе – и она у меня есть. Меня знают в самых разных странах, разве это не счастье?

– Зачем же вы продали такую ценную вещицу?

– Открыть вам тайну? Я подумала – пора кончать со сценой. Так хочется покоя и семейного счастья. Перед отъездом из Гааги я сняла небольшой домик, где хотела бы жить с вами, Вадим. Во Францию я приехала, чтобы забрать свои вещи и предметы домашнего обихода, которые хранятся на складе фирмы «Мапль» на Рю де ла Жонкьер. Там ящиков десять или чуть больше. Их надо будет перевезти в Голландию. Ведь вы не откажетесь жениться на мне?

Поражаясь эгоистичной непосредственности этой женщины, а также тому, как ей легко удается в своей типичной беззаботной манере вдоль и поперек колесить по Европе, словно никакого мирового конфликта и нет, Маслов холодно проговорил:

– Боюсь, что это невозможно. Моя семья разорена, нам не на что будет жить.

– Только это? Значит, если я принесу в вашу семью много денег, меня примут с распростертыми объятиями? Скажу по секрету: скоро у меня будет много денег. Очень много.

Во время последней поездки на родину с Маргаретой произошли удивительные события, о которых она не могла поведать любимому. Приехав в Гаагу, танцовщица остановилась в фешенебельном районе города на съемной квартире, которую оплачивал ван дер Капеллен. В день премьеры Мата Хари получила письмо от немецкого консула в Амстердаме Карла Кремера, с которым танцовщица некогда состояла в любовной связи. Кремер писал, что желает встретиться, но не пояснял зачем. Полагая, что все и так понятно, Маргарета, услышав вечером звонок в дверь, кинулась открывать. Разодетая, надушенная, с затейливой прической, женщина выглядела и впрямь соблазнительно. Консул же протянул подоспевшей горничной перчатки и трость и, едва взглянув на Маргарету, деловито прошел в гостиную.

Окинув скучающим взглядом убранную вазами с цветами комнату, низкий столик с охлаждающимся в ведре шампанским, призывающий к наслаждениям широкий диван, обитый прохладным шелком, он взялся за спинку стула, развернул его к себе и, усевшись посередине комнаты, широко расставил ноги и заговорил:

– Я знаю, что вы, мадам МакЛеод, подали заявление на визу для поездки во Францию. Готовы ли вы оказать нам некоторые услуги?

– Смотря какие, – с уклончивым кокетством ответила танцовщица, присаживаясь на низкий пуф перед столиком и призывно глядя на гостя.

Тот поднялся, сдернул со стола туго накрахмаленную салфетку, обхватил бутылку шампанского, деликатно и быстро открыл глухо хлопнувшую пробку, наполнил бокал собеседницы и протянул Маргарете. Глядя, как женщина пригубила вино, гость продолжил:

– В Германии хотели бы, чтобы вы собирали для нас сведения, которые, на ваш взгляд, могут нас заинтересовать. Если вы согласитесь, я уполномочен заплатить вам двадцать тысяч франков.

– Это совсем немного, – секунду подумав, заявила голландка.

– Верно, – покладисто согласился немец. – Но чтобы заработать больше, вы, мадам МакЛеод, должны показать, на что способны.

Маргарета вдруг вспомнила, как в самом начале турне по Германии ее выслали из страны в связи с началом военных действий, так и не позволив выступить и заработать, а портной, изготовивший сценические костюмы, при помощи полиции забрал все ее меха и драгоценности в счет неоплаченных счетов. И танцовщица со свойственным ей легкомыслием решила, что было бы справедливой компенсацией, если бы она вытащила из немцев как можно больше денег.

– Я согласна, – тряхнула она головой, опрокидывая в рот содержимое бокала.

Консул тут же выложил перед Матой Хари пачку купюр во французской валюте, проговорив:

– Я на вас полагаюсь, мадам. Вы должны писать мне подробные донесения обо всем, что узнаете.

– Писать? – переспросила потенциальная шпионка, рассчитывавшая на личные встречи с вином и устрицами. – Но мне это не очень удобно, особенно если я буду подписывать письма своим именем.

– Вы напрасно беспокоитесь, – успокоил ее вербовщик. – Никто не требует от вас афишировать свое имя. Вам нужно подписывать депеши Х-21. Кроме того, существуют специальные чернила, которые никто не сможет прочесть.

Немец сдвинул посуду и поставил на стол три небольшие бутылочки вроде аптечных. Вместо названия лекарств на этикетках стояли цифры «один», «два» и «три». В первой и в последней склянке жидкость была прозрачная, во второй – зеленоватая, цвета абсента. Взяв из бюро лист почтовой бумаги, немецкий дипломат пропитал его жидкостью номер один. Затем, обмакнув перо во вторую бутылочку, написал несколько слов и протер написанное третьей жидкостью, отчего написанное тут же исчезло.

– Вот так нужно с ними обращаться, – пояснил он. – Потом вы можете самыми обычными чернилами писать любой безобидный текст. Всю вашу почту отправляйте на адрес отеля «Европа» в Амстердаме.

Глядя на выложенную немцем на стол пачку денег, танцовщица прижала руку к груди, прочувствованно проговорив:

– Сердечно благодарю вас, господин Кремер.

И, видя, что мужчина направился к двери, собираясь уходить, сделала приглашающий жест в сторону дивана. Тот учтиво поклонился, отклоняя приглашение, надел шляпу, подхватил стоящую в углу прихожей трость и вышел из квартиры.

Получив визу, через неделю Мата Хари отбыла на пароходе во Францию. Как только корабль вошел в канал, соединяющий Амстердам с Северным морем, Маргарета покинула каюту, поднялась на палубу и под порывами шквального ветра выбросила склянки за борт, предварительно вылив их содержимое в воду, ибо никаких донесений писать не собиралась. Приехав в город своей мечты, шпионка пошла вразнос. Несмотря на трудное военное время, витрины парижских магазинов манили изысканными нарядами, и Мата Хари тут же спустила гонорар на драгоценности, белье и платья.

Когда деньги кончились, идея предложить свои услуги французской разведке родилась сама собой. Леди МакЛеод отравилась в полицейское управление Парижа и как бы случайно зашла не в тот кабинет, оказавшись перед руководителем Второго Бюро французской разведки Жоржем Ладу. Когда капитан Ладу понял, кого судьба завела в его владения, он тут же предложил Маргарете работать на Францию.

– Миллион франков, – безапелляционно заявила танцовщица, думая одним махом решить все финансовые проблемы.

– Это очень большая сумма, – покачал головой глава французской разведки. – Но мы платили и два миллиона за сведения, которые стоили того. Мадам, мы дадим вам деньги, которые вы просите, но вы должны доказать, что стоите их.

Видя, что так легко, как с немцами, в Париже договориться не получается, Мата Хари ринулась в бой.

– Хорошо, я докажу вам. Дайте мне задание. Скоро я возвращаюсь домой, в Голландию, и выполню все, что скажете.

– Каким путем вы думаете ехать? – заинтересовался капитан Ладу. Его крохотные глазки ощупывали ее лицо, стараясь распознать скрывающиеся за обольстительной улыбкой мысли. – Через Германию или через Англию?

Маргарета не имела ни малейшего желания ехать через Германию, где была велика вероятность, что ее спросят, отработала ли она двадцать тысяч франков, и потому, продолжая улыбаться, категорично сказала:

– Через Англию.

Рассчитывая на крупную сумму от французской разведки, Маргарета держала в рукаве козырной туз – свою шпионскую деятельность в пользу Германии. Однако она планировала преподнести эту новость капитану Ладу как свою заслугу, поменяв даты вербовки местами и притворившись, что, следуя указаниям французов, она сделала все для того, чтобы немцы завербовали ее в свои осведомители.

За донесения же фантазерка думала выдать несколько услышанных на пароходе сплетен, вроде той, о греческом короле Константине, женатом на сестре императора Вильгельма и известном своими прогерманскими симпатиями. Его брат, принц Георг, жил в Париже и был женат на принцессе Мари Бонапарт. По слухам, принцесса вела переговоры с французским премьер-министром Аристидом Брианом о том, чтобы после войны сместить короля Константина и посадить мужа на греческий трон. Неплох был и слух о подготовке Антантой генерального наступления, которое должно было состояться весной семнадцатого года. Но, к сожалению, ценность его была невелика, ибо французы, как члены Антанты, и сами должны были знать эту новость.

Для Маргареты это была игра – захватывающая игра, точно такая же увлекательная и тешащая честолюбие, как игра рожденной в Леувадене мещанки в яванскую принцессу. Все нынешние действия Мата Хари были точным продолжением ее действий в предыдущей жизни. В детстве она была в центре внимания благодаря своей тележке, запряженной козами, в школе производила впечатление на подруг экстравагантными платьями, теперь же думала вертеть разведками противоборствующих стран, как привыкла манипулировать мужчинами. Да, она вращалась среди высоких военных чинов, но ничего не видела, много чего слышала, не понимая, о чем идет речь, и выбалтывала все, что знала и не знала.

Все, что она слышала от одних, она тут же пересказывала другим, расцвечивая повествование своими собственными выдумками. Мата Хари привыкла разбрасываться именами, точно конфетти на празднике. Это были имена людей, которых знала, и имена людей, о которых она только фантазировала, что знает их. Все это время она сочиняла истории о себе, теперь же решила заняться сочинительством о других, не понимая, что это уже давно не игра, что она имеет дело не с недалекими и легковерными репортерами, а с опытными и циничными контрразведчиками военного времени.

– Не беспокойся, Вадим, скоро мы получим много денег, уедем в Голландию, подальше от войны и танцев, и будем жить в свое удовольствие.

– Но, Маргарета, я не могу все бросить и уехать, у меня есть долг перед родиной, – уклончиво откликнулся штабс-капитан. – Война закончится – тогда конечно. А сейчас, любовь моя, мне пора идти. Извини. Служба.

Вадим поднялся из-за стола, промокнул салфеткой губы, склонившись, поцеловал руку любовницы и устремился к выходу из ресторана. Его занимала только одна мысль – как можно скорее оказаться в музее, выкупить у Эмиля Гиме тали девадаси, ворваться в дом Иды Рубинштейн и положить подарок к ее совершенным ногам, чтобы осуществить ее мечту и сделать свою богиню самой известной танцовщицей восточных танцев в мире.

– Не понимаю, за что меня задержали?

Снятый с нью-йоркского рейса пассажир вел себя самоуверенно и где-то даже нахально. Он скинул яркий, в клеточку, пиджак, повесил его на спинку стула и, засучив рукава рубашки и засунув руки в карманы брюк, расхаживал по кабинету таможенной службы, в который его пригласили для выяснения некоторых обстоятельств с визой.

– Я гражданин Америки, я требую присутствия консула! Если вас что-то смущает в моем паспорте, сообщите об этом представителю посольства!

Задержанный кинул требовательный взгляд на сидящего за столом таможенника, на лице которого читалось безразличие. Должно быть, за время службы сотрудник таможни привык к подобным выступлениям и реагировал на них на удивление спокойно.

– Имейте в виду, вам это с рук не сойдет! – все больше и больше наливался яростью американский подданный. – Предупреждаю – если вы не отправите меня в Нью-Йорк ближайшим рейсом, у вас будут серьезные неприятности!

Таможенник продолжал сидеть перед монитором компьютера, со скучающим видом читая что-то на экране. Американец зашел на новый круг, когда дверь распахнулась, и в кабинет ввалился Владимир Ильич. На багровом лице Вождя блестели бисеринки пота, в огромной пятерне был зажат синий платок с красными полосами, которым он обмахивался.

– Простите за задержку, в Москве ужасные пробки, – проговорил Хренов, с трудом переводя дыхание и предъявляя таможеннику красную книжечку.

– Ну, наконец-то! – оживился тот. – Я отойду, вы тут беседуйте.

– Да-да, конечно, – возбужденно потер руки шеф.

Дождался, когда за служащим закроется дверь, и, обернувшись к американцу, радостно проговорил:

– Ну, вот и встретились, Михаил Сергеевич. Семь лет прошло, а вспоминаю вас чуть ли не каждый день. Как ловко тогда вы пустили следствие по ложному следу, свалив все на помощника! До сих пор не могу себе простить, что повелся на ваши байки.

– Да ну, прекратите, подполковник, – поморщился задержанный.

– Уже полковник, – поправил его Вождь.

– Примите мои поздравления, господин Хренов. Полковнику тоже не позволительно клеветать. Все это ваши голословные утверждения, замечу – бездоказательные утверждения. Но даже если допустить, что вы правы, то в соответствии с Конвенцией от 14 ноября 1970 года о мерах, направленных на запрещение и предупреждение незаконного ввоза, вывоза и передачи права собственности на культурные ценности, принятой в том числе и Советским Союзом, наследницей которого считается Российская Федерация, срок исковой давности – три года. И он давно прошел.

– Так-то оно так, – вкрадчиво проговорил шеф, – но вашим нынешним работодателям, боюсь, рассказ о нашем с вами знакомстве по поводу кражи из музея народов Востока может очень не понравиться. Вы ведь теперь работаете в музее Метрополитен? И как раз на той же самой должности, что и ранее, в Москве. То есть трудитесь реставратором в хранилище музея?

– Допустим. И что вы от меня хотите?

– Да ничего особенного. Вы мне рассказываете, где подлинники коллекции Маслова, как к Константину Вадимовичу попали подделки древнеиндийской бронзы, а также о том, как так вышло, что муж вашей сестры, Юрий Головченко, этим утром оказался в своей кровати мертвым с пробитой головой.

Реставратор побледнел и чуть слышно выдавил из себя:

– Я сам чуть не стал второй жертвой! Я не знаю, как этот тип попал к нам в дом, он вырос словно из-под земли, в смысле из пола.

– Стоп, – поднял ладонь Вождь, останавливая словесный поток собеседника. – О ком вы говорите?

– О странном худом человеке, голом, в набедренной повязке, который убил Юру.

– Вы знаете, кто он?

– С чего вы взяли?

– И где он сейчас?

– Да мне-то откуда знать?

– А в дом вашего родственника как он попал?

Американец чуть не плакал.

– Да не знаю я! Не знаю! – срывая с носа запотевшие очки и протирая их полой рубашки, простонал он.

– А теперь расскажите все по порядку. Откуда взялись копии коллекции и кто их подменил?

Юшин прерывисто вздохнул, вернул очки на прежнее место и угрюмо начал:

– Когда Юрий познакомил меня с Масловым, у нас не было дурного умысла. Маслов хотел за любые деньги купить индийскую бронзу, чтобы получилась коллекция. Он говорил, что в память об отце. Я уже два года, как работал в музее Метрополитен, и для меня не составило большого труда сделать копии экспонатов из запасников. Мы продали Маслову копии, снабдив их вполне приличными фальшивыми документами, и вдруг, перед самым отъездом, покупатель заявил, что, приехав домой, застрахует вещицы в одной солидной фирме. Для нас это был шок. Обман бы сразу же раскрылся. И Юра предложил тайком вывезти в Россию еще и подлинники и перед самым осмотром подменить, с тем чтобы потом вернуть настоящие статуэтки обратно.

Я прилетел в Москву и договорился с Юрой встретиться на нейтральной территории, там, где его не знают – родственник боялся, что Маслов узнает о наших интригах. Юра выбрал для встречи захудалый бар в Королеве, такой, куда приличный человек ни за что не сунется, и там, представьте себе, нас увидела Виктория! Она сидела за соседним столом и услышала, как мы обсуждали варианты подмены. Когда мы вышли из бара, думая, что находимся в безопасности, она догнала нас и заявила, что все знает и готова помочь, но за деньги. Если же мы откажемся от ее услуг, она нас сдаст полиции. Выхода не было, мы согласились. Подмена прошла успешно. Страховщики привели эксперта, который осмотрел фигурки и выдал заключение, после чего Виктория поменяла подлинники опять на подделки. Я забрал оригиналы и уехал в Нью-Йорк, вернув их в хранилище. К счастью, за время моего отсутствия экспонатов не хватились, и все было в порядке до тех пор, пока эта стерва, Викуся, не собралась выйти замуж за Маслова.

И вот тогда она заявилась к Юре и потребовала, чтобы мы забрали подделки себе, а в сейф ее будущего мужа положили подлинники. Ибо со дня на день она так же, как и Константин, на правах жены будет владеть коллекцией и не собирается мириться с таким вопиющим обманом. Юра сказал, что, на его взгляд, ничего принципиально не изменилось. Какая разница, за кого Виктория выходит замуж, за сына или за отца? Так или иначе, она все равно становится членом семьи Масловых. На что эта циничная тварь ответила, что разница есть, и очень существенная. Замужем за Максом ей не удалось бы продержаться и года. Рано или поздно блогер обязательно бы подал на развод, и ей вряд ли довелось бы дождаться смерти свекра и попользоваться его богатством. Зато теперь она – полноправная хозяйка всего имущества Константина Маслова и во избежание огласки требует вернуть ей подлинники.

Я прикинул все «за» и «против» и решил, что если за все это время никто в хранилище ни разу не поинтересовался экспонатами, то невелик шанс, что ими поинтересуются и впредь. Скандал же, устроенный Викторией, грозил мне неминуемым увольнением, а возможно, и тюрьмой. На это ушла пара недель, но я изготовил еще один комплект подделок, не таких удачных, как первые, но некоторое время они могли полежать в хранилище в качестве замены. Подлинники я повез Юре. Вышло так, что я приехал как раз в день помолвки Маслова и Вики, и во время праздника Юра сообщил шантажистке, что фигурки у меня. Вика потребовала, чтобы Юра принес их той же ночью и они вместе поменяют копии на подлинники. Ожидая подвоха от этой проходимки, я пробрался в дом Масловых через общую калитку в заборе вместе с Юрой, я сам нес тяжелый пакет. Мы договорились, что сперва Юра вынесет мне копии, и только потом я передам ему подлинники, которые Вика собиралась утром проверить у эксперта. Но Юра выбежал из дома с пустыми руками, и лицо его было бело как мел.

Юра потом рассказывал, что они стояли с Викой в кабинете перед коробкой, на которой восседал йогин, и Юра, глядя, как Виктория набирает шифр сейфа, говорил, что вычитал, будто такие вот шиваиты совершают жертвоприношения своему богу, отсекая жертве голову во имя Шивы. Он даже не понял, откуда взялся этот голый по пояс человек с лицом, искаженным злобой. Убийца просто вошел в кабинет, зажал Вике рот, сделав знак Юрию молчать, вынул из-за повязки какой-то топорик и легко, точно стебель гвоздики, перерубил девушке шею. Забыв про копии, Юра в панике кинулся из кабинета прочь. Он прибежал к дыре в заборе и принялся говорить, чтобы я немедленно шел домой и прятал подлинники, ибо Викуся убита неизвестным преступником и теперь поднимется такая буча, что только держись. Я сделал, как он сказал, а Юра, немного выждав, осторожно вернулся в дом Масловых и, обеспечивая себе алиби, лег под бок к экономке, с которой поддерживает связь.

Утром нашли труп Викуси. Юра держался молодцом. Как ни в чем не бывало отвечал на вопросы следователя, а потом вернулся домой и заказал мне билет на самолет. Решили, что лучше лететь, немного выждав, чтобы не привлекать ненужного внимания. Несколько дней я просидел в доме, не высовывая носа на улицу. Вечером перед отлетом решили устроить отвальную, купили пива, хорошо посидели, а под утро меня разбудил страшный Юрин крик. Я прибежал к нему в спальню и при свете зарождающегося дня увидел, что над Юрием стоит смуглый худой тип с автоматом в руках. Не успел я и глазом моргнуть, как приклад автомата опустился на Юрину голову. Я тут же понял, зачем он пришел, и, как только он навел на меня дуло, сказал, где хранятся статуэтки. Убийца, забрав их, ушел. Спать я больше не смог. Оделся, умылся и поехал в аэропорт.

– Сможете нарисовать, как выглядел преступник? – хрустя суставами пальцев, осведомился шеф.

– Я же художник, – обиделся Юшин, протягивая руку за листком бумаги, а заодно и за карандашом, торчащим из пластикового стакана вместе с другими карандашами и ручками.

Несколько минут в комнате слышался шорох грифеля о бумагу, и все это время Хренов терпеливо ждал, подперев подбородки пухлой ладонью. Наконец портрет убийцы был закончен. Владимир Ильич взял со стола рисунок. С листка смотрел сухой и смуглый, как табачный лист, человек, изможденный до такой степени, что, казалось, острые кости того и гляди прорвут пергаментную кожу. Голову его украшала спутанная, похожая на мочало, шевелюра. С узких бедер свисала грязная тряпица.

– Он что же, индус? – озабоченно проговорил Вождь.

– А кто его знает. Может, и индус, – пожал плечами Юшин.

Поднявшись со стула, шеф сложил листок пополам, убрал за пазуху и проговорил:

– Спасибо за информацию, Михал Сергеевич. Больше вы мне не нужны.

– Значит, я могу лететь в Штаты? – встрепенулся аферист.

Хренов потер переносицу и философски заметил:

– А это уж как Следственный комитет решит. С минуты на минуту приедут люди следователя Зотова, они и расскажут, можете вы лететь или не можете.

– Так вы ничего не решаете? Что же вы мне голову морочили?

Не глядя на растерянное лицо реставратора, шеф молча вышел из кабинета. В коридоре таможенник вел приятную беседу со смазливой коллегой, стройные ноги которой обтягивала узкая, до колен, форменная юбка.

– Спасибо, я закончил, – окинув оценивающим взглядом таможенную красотку, на ходу обронил шеф, устремляясь в зал ожидания, где договорился встретиться с Сириным.

Коллегу он увидел издалека. Расположившись на одном из сидений в длинном кресельном ряду, Олег с аппетитом уплетал шаурму, запивая ее «Фантой». Приблизившись к Сирину и рухнув на пустующее рядом сиденье, Владимир Ильич выдохнул:

– Не бережешь ты себя, Олежек. Сколько тебя знаю, все время гадостью питаешься.

Среди друзей и знакомых Владимир Ильич слыл известным гурманом и, как тонкий ценитель гастрономических изысков, презирал людей, способных есть такие низменные вещи, как фастфуд.

– В бурлацком желудке и долото сгниет, – привычно отмахнулся Сирин.

– Что с билетами?

По дороге в аэропорт Хренов предавался приятным воспоминаниям о городе Чите, в котором у него лет пять назад случилась приятная романтическая встреча.

– Марьяна! Какая это женщина, Олег! – чмокал он толстыми губами. – Фигура богини, лицо ангела. Шикарная грудь, потрясающая талия, а волосы? Чудо, что за волосы! Ты заметил, что у парикмахерш всегда хорошие волосы?

– В самом деле? – не без ехидства осведомился Сирин, как никто другой знавший, что романтические встречи случались у Владимира Ильича в каждом городе, куда он прибывал с командировкой. А так как Вождь объездил полмира, то и любовниц у него было столько, что Сирин только удивлялся, как прожженный ловелас помнит все их имена.

– Ну да! Я был в Чите по делам службы. Только сошел поезда, чувствую – зарос, как черт. Остановился рядом с парикмахерской на центральной площади, посмотрел сквозь витрину, а там она. Марьяна. Стоит перед пустым креслом и делает приглашающий жест рукой. Я вошел и сел, а она как провела своей ладошкой по моим волосам – и я пропал. До гостиницы так и не доехал – поселился у нее. Разведенная, бездетная, жаждущая мужской любви – не женщина, а мечта командировочного. Три ночи блаженства – и я, тоскуя, отбыл в Москву. Жена на меня не могла нарадоваться – такой я мечтательный и нежный из Читы приехал. И знаешь что, Олежек? Решено! Лечу с тобой в Читу! Начальник я или нет? Могу я отправить себя в командировку?

Жена Хренова, маленькая татарочка Эльвира, похожая на гюрзу, к мужу относилась с уважением, принимая его адюльтеры как должное. Сама она никогда не работала, занимаясь домом и детьми – двумя шумными горластыми десятилетними мальчишками-близнецами, с которыми мог справиться только Владимир Ильич. Но Хренов почти не уделял внимания семье, проводя время за зарабатыванием денег и в погоне за удовольствиями, и бремя воспитания целиком и полностью легло на хрупкие Эльвирины плечи. Женщина не роптала, относясь к постоянным отлучкам супруга как к неизбежной необходимости, и просила лишь об одном – чтобы отец хотя бы изредка звонил сыновьям-оболтусам.

– Так что с билетами?

– С билетами нормально, – дожевывая кусок шаурмы, проговорил Олег. Хотя и не одобрял донжуанства начальника, Сирин не позволял себе его за это осуждать, считая, что каждый мужчина сам решает, как ему жить. – Взял на ближайший рейс. Кассирша сетовала, что самолет полетит полупустой, и выясняла, где я предпочитаю лететь – в голове салона или в хвосте.

– Это совершенно все равно. Если упадем, достанется и голове, и хвосту. Какая разница, где обнаружат наши трупы? – Хренов безмятежно пожал полными плечами, обтянутыми френчем.

– И в самом деле.

– Все эти годы я каждое утро просыпался с мыслью бросить все и отправиться к ней, к Марьяне, – откровенничал шеф, с кряхтением доставая смартфон и отыскивая в контактах номер жены. И, не меняя интонации, с воодушевлением пробасил в трубку: – Элечка, детка, к ужину не жди. Ты ж моя умница. Ну да, в командировку. В Читу. Дня через три, не меньше. С мальчишками я поговорю, сейчас же позвоню им, скажу, чтобы не болтались по улице, а шли домой, тебе помогать. Ну, все, целую.

Он скинул вызов и маслеными глазами посмотрел на Сирина.

– Ты звонил Яше?

– А зачем нам Яша? – заинтересовался Сирин.

– Яша нам очень даже нужен. Я просил его навести справочки о генерале Заславском. Как думаешь, Гройсман уже справился?

– Даже не сомневайся, – отправляя в рот остатки питы с мелко нарубленным мясом в кетчупово-майонезном соусе, заверил Олег.

– Любопытно, – протянул шеф, набирая номер аналитика. – Аппарат выключен. С чего бы?

– Может, в метро едет? – предположил Сирин.

– Что-то мне все это не нравится, – озабоченно нахмурился Вождь. – Пойду поем на нервной почве. Ты со мной?

– Я только что шаурму заточил, – напомнил собеседник.

– Кофейку попьешь, – уговаривал Владимир Ильич, тяжело поднимаясь с сиденья.

– Ну, разве что, – нехотя согласился приятель.

Все оставшееся до регистрации время шеф вкушал пересушенный стейк семги под пригоревшим соусом и запивал его кислым белым вином. Олег пил свежесваренный кофе, вполне приличный, хотя и очень дорогой, и разговаривал по телефону с начальником паспортного стола города Читы, с которым некогда учился в университете. Почти так же, как Хренов богат любовницами, Олег был богат друзьями. Практически в каждом городе нашей необъятной родины находились либо однокашники, либо бывшие сослуживцы или просто знакомые, с которыми ранее Сирин сталкивался по делам службы. И все эти люди были готовы помочь, чем Олег беззастенчиво пользовался, со своей стороны предлагая ответную помощь.

– Ты запиши, Кирюш. Дацук Валентина, приблизительно шестьдесят пятого года рождения. Прибыла в Читу беременной в восемьдесят девятом году. Подробнее не знаю. Но фамилия-то редкая, это тебе не Петрова. Может быть, прописывалась или выходила замуж. Возможно, меняла фамилию. Только ты, Кирюш, можешь помочь. Мне бы только адрес ее разыскать, дальше я сам. Вот спасибо. Буду ждать.

– И все-таки твоя шаурма была не в пример вкуснее моей рыбы, – подходя к стойке регистрации с приготовленными для проверки документами, печально сообщил Хренов.

– А на деньги, потраченные на кофе, я вполне мог бы сводить своих девчонок в кино, – в тон ему откликнулся Олег.

Обожая жену и дочку, Сирин все траты мерил удовольствиями, которые мог бы доставить своим девочкам на израсходованную сумму. В самолете и в самом деле было почти пусто, и командированные расположились с комфортом. Едва откинувшись на спинку сиденья, разморенный вином Вождь тут же громогласно захрапел, смущая старушку у окна. Несколько раз Сирин пихал шефа под локоть, пытаясь разбудить, и сам не заметил, как погрузился в глубокий сон. Проснулись, когда самолет стал заходить на посадку.

Такси домчало гостей Читы до центральной площади и остановилось у парикмахерской. Вождь вышел из машины и застыл перед витриной.

– Вот она, моя красавица, – прошептал Владимир Ильич.

– Которая? – приближаясь к приятелю, уточнил Сирин, ибо в зале работали три мастерицы.

– Та, что в центре, – мечтательно улыбнулся Хренов.

Присмотревшись к пассии шефа, Олег прикрыл рукой лицо и отвернулся, чтобы не выдать себя случайным смешком. Марьяна ничем не уступала Хренову по габаритам, а в некоторых местах значительно превосходила объемами. Сирин представил себе, как любовники проводят время в постели, и это напомнило ему спаривание бегемотов, которое они случайно подсмотрели в зоопарке, когда забрели туда погулять с женой и дочкой. В кармане джинсов завибрировал мобильник. Это звонил Кирилл.

– Ну, пляши, чертяка. Нашел я твою Валентину Дацук. Она проживала на проспекте Ленина, дом шесть, квартира двадцать восемь. Квартиру продала полтора года назад и выбыла в неизвестном направлении.

– Спасибо, Кирюша! Я твой должник. Как будешь в Москве – сразу к нам. Мои девчонки тебя все время вспоминают.

– Я тоже их вспоминаю, Олег. Особенно мелкую. Ух, характер! Огонь девка! Ты как, ко мне сегодня заедешь?

– Не знаю, как получится.

– И слышать ничего не хочу! Быть в Чите и не навестить старого друга – это уже свинство.

– Давай, Кирюша, как пойдет. Вечером созвонимся.

– Лады.

Сирин убрал аппарат поглубже в карман и двинулся внутрь парикмахерской, где Владимир Ильич вовсю обнимался со своей знакомой.

– Марьяночка, деточка, какая же ты стала великолепная! – Отступая на шаг и снова приникая к необъятной груди подруги, захлебывался эмоциями шеф. – Все хорошеешь и хорошеешь!

Женщина зарделась, а две ее коллеги переглянулись и фыркнули. Марьяна смерила подруг уничтожающим взглядом и, улыбаясь Вождю, проговорила:

– Володенька, котик, подожди на улице, я сейчас выйду. Только отпрошусь у заведующей.

Подмигнув смешливым девицам, шеф ретировался, увлекая за собой Сирина. На улице Олег озабоченно проговорил:

– Есть адрес Валентины. Я еду на проспект Ленина. Ты как, со мной?

– Да ты и сам прекрасно справишься, – качнул животом Вождь. И протянул файл с бумагами. – На вот, портрет убийцы и фрагмент снимка. И, заметив недоумение на лице товарища, торопливо заговорил, сбиваясь на громкий шепот:

– Не могу же я даму обидеть! Марьяна с работы отпрашивается, а я возьму и огорчу ее отказом заехать в гости.

И суетливо добавил:

– Вечером подъезжай к Марьяне, не стесняйся, эсэмэской скину адресок. Она дама гостеприимная, в лучшем виде устроит на ночлег. А может, – Хренов заговорщицки подмигнул, – какая из парикмахерш тебе понравилась?

– К Марьяне не поеду, я Кириллу обещал, – хмуро обронил Сирин.

– Не мужчина – монах! – с восхищением зацокал языком шеф. – Преклоняюсь и снимаю шляпу.

– Ладно, не очень там резвись. Я двинул по адресу. – Олег пожал протянутую шефом руку.

Забив в навигатор адрес, он тут же увидел на экране схему проезда и, следуя указаниям смартфона, перешел на другую сторону дороги, чтобы проехать две остановки на трамвае и подняться в самом конце проспекта Ленина. Идти до дома шесть пришлось изрядно. Сирин даже хотел сесть на автобус, но подумал, что погода хорошая и прогуляться по чужому, незнакомому городу – одно удовольствие. Упругой походкой Олег шагал по центру Восточной Сибири, и подошвы его кроссовок вязли в плавящемся от жары асфальте. Закатное небо точно залил клюквенный морс, который так вкусно готовит Оленька. Радуя глаз, повсюду красовались монолитно-кирпичные новостройки. Дом шесть располагался в небольшом дворе, походил на барак и смотрелся на фоне фешенебельных многоэтажек убогим карликом.

Сирин прошел мимо мальчишек, гоняющих мячик в футбольной коробочке, и свернул в прохладный первый подъезд. Здесь пахло кошками и щами. Поднявшись по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж, позвонил в вымазанный краской звонок и, подождав ответа, позвонил опять. И снова никто не ответил. Тогда он громко постучал и прислушался к тому, что происходит в квартире. В гулкой тишине парадного скрипнула соседняя дверь, и в образовавшуюся щель выглянуло немолодое женское лицо, жирно намазанное кремом.

– Вы к кому? – полюбопытствовала женщина.

– Здесь раньше жила Валентина Дацук.

– Ну, жила.

– Вы не знаете, куда она переехала?

– На тот свет.

И, заметив удивление на лице собеседника, деловито проговорила:

– Нет, серьезно! Я думаю, померла она. А зачем вам Валюшка?

Следуя примеру Вождя, Сирин достал удостоверение с прежнего места работы и протянул любопытной соседке. Удостоверившись, что беседует не со случайным прохожим, а с представителем власти, женщина распахнула дверь и отступила в глубь квартиры, приглашая войти. Олег прошел в тесную прихожую и сел на придвинутый хозяйкой табурет.

– В комнату не зову, у меня не убрано, – предупредила она.

– Как вас по имени-отчеству?

– Дарья Семеновна, Ситникова моя фамилия, – представилась женщина. И тут же уточнила: – Так зачем федералам Валентина понадобилась?

Вместо ответа Сирин вытащил из портмоне обрывок фотографии и протянул женщине.

– Дарья Семеновна, у вашей соседки была дочь. Посмотрите…

– Дочь? У Валюшки? – изумилась та. – У нас с ней в один год родились мальчишки. – Она взяла обрывок снимка и радостно сказала: – Ну вот, конечно! У меня точно такая же карточка есть. Подождите, сейчас принесу.

Она ушла в комнату и вернулась, неся в руках фотокарточку, которую и протянула Сирину. Взглянув на снимок, он увидел двух пухлых годовалых мальчуганов-голышей, сидящих на расстеленном одеяле.

– Вот мой Ромочка, а это – Валин Женька. Валя говорила, что родила своего парня от хоккеиста одного, очень известного, а имени не называла. А потом как-то принесла мне обрезок своего снимка, ту его часть, на которой мой Ромка. Отдала и говорит – я, мол, ту половинку фотографии, на которой Женя, отцу его отправила. Пусть полюбуется на сыночка. Может, дрогнет сердце отцовское?

– Не дрогнуло? – хмыкнул Сирин.

– Дождешься от вас! – сердито посмотрела на него собеседница. – Я воспитательницей в садике работаю, по-соседски пристроила Валентину в сад музыкальным педагогом. Она там до последнего работала, пока удар с ней не приключился. Ее Женя рос парнем своенравным, после армии загремел в тюрьму за воровство. Мать тогда инсульт и свалил. Валентину полностью парализовало, ни рукой, ни ногой не могла шевельнуть. И говорить не могла. Только мычит, а чего хочет – не поймешь. Но, слава богу, медсестра в больнице хорошая попалась. Светочка. Она за Валей и ухаживала. Сначала там, в больнице, потом привезла ее домой и здесь за ней присматривала.

– Светочка? – оживился Сирин, услышав знакомое имя.

– Ну да, говорю же: медсестра из больницы. Она потом за Женю вышла замуж, а я в это время уехала к сыну в Ростов, у Ромы моего сынок родился, я помогала с малышом. Когда приехала домой, сразу же заглянула к Валентине. Мне дверь открыла Светочка. Я ей – Светланка, как Валюша? Я ей гостинца привезла. А она так печально на меня посмотрела и говорит: нет тети Вали. Я ей – как это нет? И тут из комнаты Женя так на меня гаркнул, что я подобрала свои сумки и бегом к себе. Он и раньше был бешеный, а после тюрьмы и подавно стал как дикий зверь. Правда, видеть я его не видела, а вот крик его ненормальный слышала часто.

– На кого он кричал, не припомните?

– Так на Свету и кричал.

– А на мать?

– Нет, на мать не кричал. Должно быть, Валя действительно померла, иначе и ей бы доставалось. Вскоре Женя со Светочкой переехали, а куда – не знаю.

Сирин достал сложенный в несколько раз рисунок, сделанный рукой американца, развернул и протянул Дарье Семеновне.

– Вы знаете этого человека?

– А кто это? – близоруко прищурилась она. – Фокусник, что ли, какой? Не пойму.

– Это не Евгений? – с надеждой в голосе уточнил Сирин.

– Да кто ж его разберет, он же ряженый, – растерялась женщина. – Может, и Женька. А может, и нет. Тюрьма – она ой как людей меняет!

– Дацук сильно изменился?

– Я ж говорю вам, после тюрьмы его не видела.

– Значит, не можете по рисунку определить, он это или не он, – печально констатировал Сирин.

Олег был почти на сто процентов уверен, что женщина, взглянув на рисунок, воскликнет: «Да, конечно же, это он, Евгений!» Со слабой надеждой он все-таки спросил:

– А других фотографий Дацука у вас нет?

– Да откуда ж им взяться? Мальчишки особо не дружили. Мой Рома туризмом увлекался, в походы все детство с туристическим клубом ходил, а Женька по подворотням со шпаной портвейн пил.

– А может, снимок Валентины имеется?

– Нет, и Валиного фото нет.

– Спасибо, Дарья Семеновна, – поднимаясь с табуретки, кивнул Сирин. – Не буду у вас время отнимать.

– Да что случилось-то? Опять Женя чего натворил? – мелко семеня за гостем к двери, любопытствовала соседка.

– Мы это как раз и выясняем, – спускаясь по лестнице, со значением заметил Сирин.

– Вы знаете, – остановившись в дверях, вдруг громко зашептала Дарья Семеновна. – Я все время думаю, что Валя умерла и что Женька мог мамку-то свою прибить. Много ли ей, парализованной, надо? Подушку на лицо – и привет. Поминай как звали.

– Валентина Дацук не проходит по документам как умершая.

– Да кто же ее будет оформлять-то? Тело закопал в лесу – и не найдет никто и никогда. То-то Света так тяжело вздохнула и сказала: «Нет тети Вали». Думаю, она просто боялась Женьку, а так бы все мне рассказала.

– У вас есть основания так полагать? – официально осведомился Сирин.

– Да какие там основания! Просто я хорошо знаю Женю. Он всегда мечтал иметь много денег. Вот, должно быть, и убил мать, чтобы продать квартиру.

– То есть это только ваши домыслы?

– Да какие там домыслы! Говорю же, хорошо знаю Женю! А может, чайку хотите? – запоздало осведомилась женщина, выбежав на лестничную клетку и выглянув в пролет.

– Да нет, спасибо, – уже с улицы ответил Сирин.

Спустившись во двор, он медленно пошел в сторону проспекта, набирая на смартфоне номер шефа. Хренов откликнулся лишь с пятого гудка. Судя по голосу, был он крайне расслаблен и очень далек от повседневной суеты.

– Ну, что там у тебя, – вместо приветствия протянул он.

– У Валентины был сын Евгений, которого соседка Ситникова не опознала на рисунке американца. Когда парню был год, соседки сняли своих парней на общую фотографию, и Валентина через некоторое время отрезала соседского мальчишку, чтобы Женю послать хоккеисту.

– Зачем?

– Денег хотела. Бедно жила.

– С этим понятно. Тогда кто такая Светлана?

– Светлана – медсестра, которая ухаживала за парализованной Валентиной. А когда Евгений вернулся из тюрьмы, похоже, вышла за него замуж, и взяла его фамилию – Дацук.

– И где теперь Валентина?

– Соседка полагает, что умерла. Причем не сама умерла, а сын ей помог.

– Итак, у нас вырисовывается довольно интересная картина. После смерти Валентины Евгений и Светлана едут к Масловым, чтобы посмотреть, как живут богатые родственники. Парень понимает, что, заявись он в дом, ему не обрадуются. Сиделый, матерый, агрессивный. И он засылает свою жену, кроткую агницу Светлану, на вакантную должность экономки. Она мила и обходительна, с ней не будет проблем. Нина Федоровна сразу же обращает внимание, что у новой экономки такая же фамилия, как и у Валентины, которой она симпатизировала. И девушка по совету мужа выдает себя за дочь Валентины.

Евгений все это время прячется где-то рядом, благо места там реликтовые. За ужином, на котором присутствует Берта, старуха сообщает о внезапно объявившейся «родственнице». Константин Вадимович потрясен – все эти годы он думал, что у него где-то есть сын, а тут на тебе – дочь. Он просит Светлану после ужина зайти к нему в кабинет. Насколько я понимаю, застольную беседу из своего укрытия подслушивает Евгений, который тут же устремляется в кабинет. Женя дожидается, когда Маслов туда придет, достанет снимок и, придушив ненавистного родителя, вырывает из слабеющей руки свою детскую фотографию, не заметив оторвавшегося клочка.

Должно быть, он успел переброситься парой слов со Светланой, ведь не случайно экономка разыгрывает из себя обиженную, рыдая на кухне. Этой парочке нужны свидетели. И роль свидетелей превосходно исполняют Берта и Наталья. Вслед за Светланой они видят «индуса», тем самым внося в расследование путаницу. Евгению нужны деньги, и чем больше, тем лучше. Убив Викусю, тем самым он получает двойную выгоду – устраняет одну из прямых наследниц и забирает из сейфа коллекцию, о которой еще не знает, что она фальшивая. Он слышит у забора разговор Юшина и виолончелиста и понимает, что с фигурками вышла промашка. И он, избавляясь от улик, оставляет мешок с подделками в тоннеле подземного хода, а голову Викуси топит в озере. А перед самым отъездом американца он заявляется в соседний дом и, убив виолончелиста, уносит настоящую коллекцию.

Само собой, чтобы добраться до наследства, со временем он планирует избавиться от старухи и блогера, но это уже не наша тема. Этим пусть прокуратура занимается. Самое главное мы выяснили. Коллекция у Евгения Дацука. Нам бы его фото. Ну, да этим я сам займусь. Завтра позвоню одному приятелю из главного управления исполнения наказаний, он мне скинет портрет нашего сидельца.

– Много времени займет, – недовольно заметил Сирин. – Лучше я Кирилла попрошу помочь с фотографией, должны же быть в паспортном столе снимки Дацука.

– Ты особо не дергайся, торопиться нам некуда, – благодушно протянул Вождь. – До поездки Нины Федоровны к нотариусу и переоформления завещания на Светлану Дацук будет сидеть тише воды ниже травы. Старуха решила провести тест на отцовство. Это займет некоторое время.

– Ты думаешь, Евгений прямо сейчас ничего не предпримет?

– Конечно, нет. Его цель – завещание на Светлану. Сегодня пятница, в понедельник мы прилетим в Москву и прямиком отправимся к следователю Зотову. При хорошем раскладе с нами будет фото Евгения Дацука. Пусть Следственный комитет выделяет спецназ, окружает дом Маслова и берет своего убийцу тепленьким. А мы красиво изымем у Евгения подлинники и торжественно вручим наследникам. И пусть Нина Федоровна и Максим делают с ними что хотят.

– Так что, Володь? Сегодня можно отдыхать?

– Отдыхай, Олег. До завтра ничего жизненно важного не произойдет.

Сирин нажал отбой, засунул смартфон в карман джинсов и поправил сумку на плече. Поднял, голосуя, руку и шагнул на проспект, чтобы поймать машину и поехать к давнему дружку Кирюше Воскобойникову.

Холодный вечер опускался на Париж. Светящиеся аквариумы кафе и ресторанов наполнялись праздными гуляками. Вдоль старинных домов улицы Иены фланировали важные господа, пряча жирные подбородки в бобровых воротниках пальто и придерживая под ручку закутанных в меха дам. Привлекая всеобщее внимание, перед музеем Гиме сидел смуглый оборванец в ярких лохмотьях, перебирая четки и что-то бормоча себе под нос. Скрестив худые ноги в позе лотоса прямо на стылом осеннем камне, он расположился на гранитных ступенях музея еще со вчерашнего дня и, похоже, не собирался никуда уходить.

Месье Гиме опустил занавеску на окне, из-за которой рассматривал подозрительного оборванца, и шагнул к письменному столу, сняв трубку с телефонного аппарата. Бдения индуса явно не были случайностью, и у владельца музея тревожно сжалось сердце. В его любимом детище, музее восточных искусств, хранятся несметные сокровища, которые представляют несомненную ценность не только для него одного. Это предметы культа и обрядов, за многие из которых адепты восточных религий и сект не пожалеют головы. Ни своей, ни, что самое неприятное, его, Эмиля Гиме, владельца музея. Услышав в трубке голос телефонистки, коллекционер сбивчиво заговорил:

– Мадемуазель, прошу вас, соедините с комиссариатом полиции.

Щелкнул тумблер переключения, и на том конце провода откликнулись:

– Помощник комиссара Алан Сезар у аппарата.

– Месье Сезар, вас беспокоит Эмиль Гиме. Пришлите полицейских к музею на улице Иены. Не сомневаюсь, что готовится ограбление. Около музея уже сутки отирается какой-то прохвост, и мне это сильно не нравится.

– Не волнуйтесь, месье Гиме, патруль проверит ваши подозрения, – по-военному четко откликнулся полицейский.

Немного успокоенный, коллекционер вернул на место трубку и, обернувшись к окну, чтобы удостовериться, что оборванец все еще сидит на ступенях, буквально налетел на слугу Лаксмана. Немолодого слугу-индуса коллекционер привез из Калькутты и с тех пор ни разу об этом не пожалел. Старик отлично разбирался в восточных редкостях, давал полезные советы, что стоит покупать в коллекцию, а от каких покупок лучше воздержаться, и, что немаловажно, умел содержать приобретения в чистоте и исправном виде. Низенький, со сморщенным обезьяньим личиком, индус осуждающе смотрел на хозяина слезящимися карими глазками и недовольно качал головой.

– Сахиб не послушал Лаксмана, купил тали, приобрел проблемы, – с обвиняющими нотками в дребезжащем голосе проговорил старик.

Вчера, когда в полдень звякнул колокольчик и Лаксман поспешил открыть дверь, слуга сразу почувствовал, что стоящая на пороге женщина принесла несчастье. Она уже приходила много лет назад в этот дом и танцевала странные танцы, ничего общего не имеющие с сакральными танцами храмовых танцовщиц-девадаси, жен Шивы, хотя на шее этой женщины красовался витой шнур с золотым медальоном. Семья Лаксмана многие века поклонялась Шиве, перед глазами индуса извивалось немало храмовых плясуний, и уж он-то знал, как должен выглядеть ритуальный танец, посвященный Богу. Прежде чем уехать из своей страны, Лаксман несколько раз принимал участие в храмовых праздниках, разнузданных и диких, где каждый бил себя кнутом, и резал ножами, и кровью своей умащал ноги великого Шивы, Шивы-Натараджа, танцующего вечный танец жизни и смерти.

Шива добро, и Он же – зло. В Его спутанных волосах – Ганга и полумесяц. У Него четыре руки. В одной из левых рук Он держит пламя. Огонь производит разрушение, поэтому Шива танцует очень спокойно. Если, танцуя, Он разгневается, мир мгновенно исчезнет. Поднятой левой рукой Он демонстрирует для Своих преданных абхайя-мудру. Мудру защиты и благословения бесстрашия для преодоления страха смерти. Он как бы взывает: Преданные Мне, не бойтесь! Я защищу всех вас! И те, кто Ему предан, не боятся никого и ничего. В своей одержимости услужить Шиве они идут до конца. А отступников жестоко карают. Лаксман видел только что отрезанные жертвенные головы провинившихся, возложенные на алтарь Божества.

Всем известно, что собственность Шивы принадлежит только Ему, и ни один Преданный не отважится снять тали с девадаси, пусть даже с мертвой, и взять украшение себе. Если Преданный увидит где-нибудь в канаве тело мертвой девадаси, он снимет с нее тали и отнесет в ближайший храм, чтобы, возложив на алтарь, вернуть Богу. Но самозванка, каким-то образом завладевшая тали с надписью «Мата Хари», явно не отдавала себе отчет в своих поступках. Зато Лаксман понимал, чем чревато такое знакомство для его хозяина, и пытался отговорить его, но месье Гиме лишь смеялся и отмахивался. Вчера сахиб опять обрадовался визиту дамы, которую называл Мата Хари, по-прежнему не догадываясь, что она лгунья. Гостья прошла в гостиную, расположилась на диване и игриво заговорила:

– Месье Гиме, во время нашей первой встречи вы попросили продать шнур девадаси. Тогда я отказала вам, потому что дорожила этой вещью. Теперь я готова с ней расстаться. Сколько вы можете предложить?

Стоя у приоткрытой двери, старый Лаксман сигнализировал хозяину жестами, что покупку делать ни в коем случае нельзя, но владелец музея словно не замечал намеков слуги. Хозяин выложил за тали приличную сумму, и, как только самозванка ушла, на ступенях музея, точно из ниоткуда, возник оборванный худой индус-садху. Он сел на белый камень крыльца, приняв падмасану, и приготовился к длительному ожиданию. На лице его было написано полное безразличие к окружающему, и по белой полосе на лбу и четкам, которые он перебирал иссохшими темными пальцами, похожими на корни дерева, Лаксман понял, что это тот, кого он опасался. Преданный пришел следом за самозванкой. Предчувствуя недоброе, старик дождался темноты и спустился к земляку, неся плошку с вареными бобами и чайник с чаем. Поставив угощение перед бродячим йогином, Лаксман смиренно склонил голову, попросив:

– Откушай, странник.

Одной рукой перебирая четки из рудракши, содержащие сто восемь бусин, бродяга запустил вторую руку в плошку, быстро и по-обезьяньи ловко перекидав в рот бобы. Затем плеснул в освободившуюся посуду чай, маленькими глоточками выпил и продолжил бормотать себе под нос, разговаривая с Шивой.

– Скажи, земляк, – тронул его за плечо Лаксман, – как понимать твое присутствие на пороге этого дома? Что ты хочешь от моего сахиба?

Рука Камала замерла, перестав перебирать бусины четок, и мутный взгляд уперся в глаза старого слуги. Лицо танцора по-прежнему было красиво, но сделалось худым и изможденным, точно свалявшимся за долгие годы странствий. Некогда черные волосы поседели, став белоснежными, словно листья лотоса, и сбились в жесткие колтуны. Он долго шел и лишь совсем недавно смог напасть на след Маты Хари, снующей по миру, точно гонимая по морю щепка. Постоянно пребывая в беседах с Богом, служитель Шивы без устали искал тали и ту, которой украшение теперь принадлежит. Искал, чтобы совершить покаянное жертвоприношение, ведь если женщина носит этот знак, значит, она считает себя женой Бога и, следовательно, таковой и является. Чтобы искупить вину перед Шивой, Камал еще там, в храме, письменно поклялся на листе бумаги принести в жертву непокорную девадаси, тем самым вернув ее Богу, и листок этот носил с собой. И если Сита мертва, но мертва не от его руки, то пусть Богу в жертву будет принесена голова голландской самозванки. Шива примет Мату Хари как законную жену, ведь Маргарета МакЛеод, не стесняясь, столько лет не снимает ритуальный витой шнур и носит это имя.

Для человека без паспорта и денег, каким был Камал, война сделала передвижение из страны в страну практически невозможным, и путешествие индуса затянулось на долгие годы. Правдами и неправдами он плыл на пассажирских кораблях, прятался в трюмах торговых судов, шел пешком по глубокому снегу в сорокаградусный мороз, оставляя на стылом насте следы босых ног. Только теперь он достиг столицы Франции, где, он знал, чаще всего бывала неугомонная танцовщица. Но подобраться к ней оказалось очень непросто. С женщиной всегда находился какой-нибудь военный. Камал следовал за своей жертвой неотступно, но так и не сумел улучить момент, чтобы совершить жертвоприношение.

Сюда, в это красивое здание с круглой крышей, Мата Хари тоже приехала не одна. Оставив сопровождающего ее офицера дожидаться в экипаже, вошла в дом, пробыла там некоторое время, а когда вышла, Камал сердцем почувствовал, что тали с ней нет. Тогда он устроился на ступеньках, надеясь дождаться, когда отсюда выйдет женщина, на шее которой будет сакральный знак. Даже если шнур окажется спрятан под одеждой, Камал не сомневался, что сможет почувствовать его присутствие. И вот тогда свершится жертвоприношение, и великий грешник, искупивший вину, сможет вернуться к Богу.

– Я жду ту, которая войдет в этот дом и наденет тали прогневавшей Шиву девадаси, чтобы возмездие настигло ее, ибо она назвала себя женой Бога.

– А если тали положат под стекло и будут хранить здесь вечно? – присел рядом с мстителем Лаксман.

– Значит, я вечно буду сидеть у этих дверей, – отрезал садху.

– А если человек, который заберет тали, окажется мужчиной? – не отставал старик.

– Я последую за ним, дождусь, когда он наденет тали на шею женщине, и совершу задуманное.

– А если это никогда не произойдет?

– Когда-нибудь произойдет.

Недовольно поджав губы, Лаксман вернулся в дом. По винтовой лестнице поднялся на верхний этаж, где в круглой библиотеке под сенью колонн хозяин любовался своим приобретением. Удобно раскинувшись в кресле, месье Гиме рассматривал шнур девадаси. Когда слуга вошел в комнату, француз заговорил, пальцем оглаживая гравировку на медальоне:

– Какая удивительная вещь! Она словно бы хранит энергию девушки из храма, обрученной с Шивой. Должно быть, эта Мата Хари была отличная танцовщица, раз ее тали сумел передать искусство, которым она в совершенстве овладела, бездарной голландке МакЛеод. Я сам, своими глазами видел, как смазливая, но неуклюжая Маргарета, надев его, превратилась в искусную танцовщицу. Я тут подумываю – а не подарить ли тали малышке Констанс? Пусть девочка танцует, как богиня!

В недавно родившейся внучке коллекционер не чаял души и задаривал малышку самыми разными украшениями.

– Не делайте этого, сахиб, если не хотите потерять девочку! – встрепенулся слуга. – Вы сами не знаете, во что ввязались! Самое лучшее, что вы можете сделать, – это отдать тали первому, кто войдет в ваш дом.

– С чего это я должен пожертвовать уникальной вещью? – Эмиль Гиме удивленно вскинул бровь.

– Сегодня я видел человека, он пришел с Суматры, чтобы отрезать голову той, которая носит тали Маты Хари. В качестве искупления своей вины и то и другое он хочет возложить на алтарь Шивы. Разве вам не страшно за Констанс?

Разговор хозяину явно не нравился, и он недовольно спросил:

– С чего ты взял, что он этого хочет?

– Я с ним говорил. Преданный настроен очень решительно.

– Лаксман, ты заговариваешься. Ты забываешь, что мы не в Индии и не на Суматре, а в цивилизованной стране, под охраной полиции. Довольно глупо в центре Парижа бояться, что тебе отрежут голову и возложат на алтарь Шивы. Тебе нечем заняться? Ты уже разобрал японские монеты?

– Вы не знаете, с кем связались, – сокрушенно покачал головой старик, почтительно пятясь назад и прикрывая за собой дверь.

Всю ночь старый индус слышал, как за стеной беспокойно ворочался сахиб, напуганный словами слуги. А с первыми лучами солнца Эмиль Гиме подошел к окну кабинета, откинул занавеску и всмотрелся в туманную улицу. И увидел того, о ком говорил Лаксман. Высушенный, как чернослив, индус сидел на ступенях музея в рваном дхоти, скрестив тонкие ноги и глядя перед собой невидящими глазами. Коллекционер раздраженно опустил занавеску и отправился завтракать. Вернувшись, он снова приник к оконному стеклу и снова убедился, что индус по-прежнему продолжает нести вахту у музейных дверей.

И вот тогда рука его потянулась к телефонной трубке, чтобы вызвать полицейских и очистить улицу от докучливого оборванца. Упираясь ладонями в подоконник, Гиме с интересом разглядывал сквозь стекло изможденного многими годами пути странника и терпеливо ждал, когда к музею подойдут бравые стражи порядка. За спиной его стоял верный слуга, готовый исполнить любое приказание. Лишь на секунду коллекционер отвел глаза от оборванца, заметив со стороны перекрестка мундиры полицейских, а когда вновь взглянул на ступени музея, там никого не было. Эмиль Гиме в панике обернулся к слуге, но тот лишь развел руками.

– Где он? – испуганно выдохнул коллекционер.

– Я не знаю, сахиб. Исчез.

– Этого не может быть! Я только что видел его сидящим у дверей музея!

– Он факир. Колдун, – сдавленно проговорил индус. – Он каждый день общается с Шивой и может творить чудеса.

Полицейские прошли по улице, пристально рассматривая брусчатку перед музеем, и, не заметив ничего подозрительного, свернули за угол и скрылись из виду. Проводив синие мундиры глазами, полными растерянности, коллекционер скользнул взглядом по округе, и вдруг внутри у него все похолодело – он снова увидел оборванца. Липкий пот в секунду покрыл все тело, в висках застучали стальные молоты. В это невозможно было поверить, но индус сидел так же спокойно, как и прежде, уложив ступни на бедра и глядя в пространство перед собой. Если бы такое было возможно, то Эмиль Гиме мог бы поклясться, что садху не двинулся с места, а просто каким-то образом сделал так, чтобы стать невидимым. Крякнув, коллекционер отошел от окна и уселся за стол, собираясь заняться делами. Но сконцентрироваться на бумагах не получалось. Из головы не шли слова Лаксмана – вы не знаете, с кем связались. Может, и в самом деле нужно выйти на улицу и подарить тали первому встречному, чтобы избавиться от свалившегося на голову кудесника-факира?

Звонок в дверь вывел француза из задумчивости. Ожидая, когда верный Лаксман проведет посетителя по многочисленным коридорам, он нетерпеливо чиркал на чистом листе бумаги вопросительные знаки, обводя их в круги. За дверью кабинета послышался сдавленный кашель пришедшего, и Лаксман, распахнув дверь, доложил:

– Сахиб, вас желает видеть месье Маслов.

В кабинет ворвался невысокий приземистый офицер в форме русской армии и с порога заговорил:

– Господин Гиме, позвольте представиться. Штабс-капитан Вадим Маслов. Не имею чести знать вас лично, но мне о вас много рассказывала одна моя знакомая, мадам МакЛеод, больше известная под сценическим псевдонимом Мата Хари. Сегодня я узнал, что она продала вам свое украшение, витой шнур с золотым медальоном, на котором выбит ее псевдоним. Поймите меня правильно, завтра утром я уезжаю на фронт, и мне просто необходимо получить эту вещь.

– Вы хотите выкупить тали мадам МакЛеод? – не веря в счастливое стечение обстоятельств, вскинул бровь коллекционер.

– Предположим, – уклончиво откликнулся капитан. – Сколько вы за него хотите?

– Мадам МакЛеод запросила с меня за этот раритет изрядную сумму, но вы военный и идете на верную смерть, так что я не вправе требовать с вас те же деньги. И потом, ваш порыв так романтичен! У меня просто не поднимется рука взять с вас много. Сколько вы сами готовы заплатить?

– Денег у меня почти нет, франков сорок, не больше, но я готов отдать все, что у меня есть. Золотой портсигар с гравировкой, серебряные часы фирмы Буре с репетитом…

– Ну что вы, капитан, таких жертв от вас не потребуется, – коллекционер сделал останавливающий жест узкой ладонью. – Сорока франков будет вполне достаточно.

– Как вам угодно, – сухо поклонился русский.

– Вот и договорились, – потирая руки, поднялся из кресла Эмиль Гиме. – Обождите минуту, я принесу вашу вещь.

Француз торопливо вышел из кабинета и сразу же вернулся, неся в руке обещанное украшение. Теперь тали покоилось в черном футляре, выстланном бархатом. Медальон с гравировкой ярко сверкал в переливах хрустальной люстры. Вынув портмоне, Маслов вытащил все имеющиеся деньги, оставив лишь мелочь, и передал коллекционеру в обмен на футляр.

Когда за посетителем захлопнулась дверь, Эмиль Гиме приблизился к окну и в ожидании замер. Стоя за занавеской, он наблюдал, как из дверей музея вышел русский офицер и, не оглядываясь, устремился вниз по улице. Оборванец не двигался с места, и старый слуга, наблюдавший из-за плеча хозяина за тем, что происходит на улице, издал протяжный разочарованный стон. Однако стоило покупателю сакрального шнура пройти половину улицы, как садху одним неуловимым движением поднялся на ноги и неторопливо двинулся следом за военным.

Капитан Маслов прошел всю улицу Иены, приблизился к стоянке таксомоторов, арендовал машину и помчался к дому Иды Рубинштейн. После невероятного успеха «Клеопатры» танцовщица не собиралась возвращаться в Россию – Париж стал ее настоящим домом. Ее огромный особняк с большим садом в самом центре Парижа вызывал восхищение у всех, кто проходил мимо его узорных кованых ворот. Наемная машина остановилась перед забором, и капитан, отсчитав шоферу плату за проезд, ринулся к воротам и принялся барабанить гулким молотком по медной тарелке, подвешенной на цепь. Стоя у забора, военный с напряжением смотрел, как перепуганная привратница со всех ног бежит по дорожке сада, торопясь открыть шумному гостю. Как только запыхавшаяся женщина приблизилась к воротам, штабс-капитан требовательно заговорил:

– Мадам, прошу вас, быстрее! Проводите меня к мадам Рубинштейн!

– Мадам не принимает, – растерянно залопотала испуганная женщина, часто-часто моргая белесыми ресницами.

– Меня примет! Я штабс-капитан Маслов по очень срочному делу! Скажите, что завтра я отправляюсь на фронт и пришел с ней проститься. Ну же, не стойте! Ведите меня к Иде Львовне!

Сбитая с толку натиском пришедшего, прислуга впустила гостя в сад и повела к дому. Маслов не смотрел по сторонам, но все равно видел, что и дом, и сад поистине великолепны. Повсюду экзотическая роскошь, как во дворце какого-нибудь восточного владыки. И, несомненно, в интерьерах чувствовалась рука Леона Бакста. Вход в гостиную оказался обрамлен тяжелым занавесом с золотыми кистями, стены задрапированы восточными тканями, везде японские статуэтки, африканские маски и древнегреческие бюсты. Откинув полу занавеса, у которого его покинула прислуга, офицер замер от внезапно охватившей его робости. Ида стала еще великолепнее, чем помнил ее Маслов. Она возлежала на оттоманке в позе эффектной и соблазнительной, и складки ее шелкового платья цвета фуксии ниспадали на пол пышными фалдами.

– Ида, Ида Львовна, – сделав шаг вперед, смущенно забормотал влюбленный. – Вы стали еще прекраснее с того дня, когда я вынужден был оставить вас по вашей же просьбе.

– Полно, Вадим, подойдите! – вальяжно потянулась хозяйка. – Рада вас видеть.

«И в самом деле, пантера», – восторженно пронеслось в голове у юноши. Офицер приблизился к предмету своего обожания и опустился на колени, дрожащими руками вынимая из кармана черный футляр. Раскрыл его, говоря:

– Вот, богиня, это вам…

Женщина прищурилась, разглядывая украшение, точно диковинную зверюшку, и удивленно выдохнула:

– Что это?

– Это то, что даст вам, Ида Львовна, возможность возвыситься над другими и танцевать так, как никто никогда не танцевал. Эта вещь принадлежала Мате Хари, теперь она ваша. Вы же хотели танцевать лучше всех?

– Милый мой Маслов, вы так ничего и не поняли, – звонко расхохоталась актриса. – В отличие от мадам МакЛеод я меньше всего хочу над кем-то возвышаться, я просто люблю танцевать. А лучше всех или хуже – это уж не мне судить. Поверьте, Вадим, мне не нужна слава. Когда я умру, клянусь, завещаю, чтобы на могильном камне были выбиты всего лишь две буквы – «I.R.». Мне не нужны пышные памятники и усыпальницы в мою честь. Я живу здесь и сейчас, живу так, как хочу. Хочу танцевать – и танцую. Хочу стать парижанкой – и буду ею. Кстати, как вам мой сад? Вы видели выложенные голубой мозаикой тропинки и фантастические цветники, в которых гуляют павлины?

– Я не вижу ничего, кроме вас! – горячо воскликнул юноша. – Ида, Идочка, Ида Львовна! Завтра я уезжаю на фронт. Скорее всего, я погибну. Всего одна ночь любви! Как тогда, у меня дома, помните?

– Нет, Вадим, – погрустнела хозяйка.

– Ну почему? – в неистовстве вскричал Маслов.

– Не хочу, – дернула плечом красавица. И, понизив голос, добавила: – Честно говоря, я боюсь к вам привыкнуть. Поймите, милый мальчик, я не могу быть с кем-то. Я могу быть только одна.

Прохладными тонкими пальцами она тронула Маслова за запястье и, указав миндалевидными глазами на футляр, попросила:

– Заберите. Мне это не нужно. Верните леди МакЛеод, ей эта вещь гораздо нужнее.

Сжав в кулаке футляр с отвергнутым подарком, штабс-капитан поднялся с колен и бросился прочь из дома возлюбленной. Как и тогда, когда только шел к ней, он пробежал по диковинному особняку, не заметив ни выложенных голубой мозаикой тропинок, ни фантастических цветников, ни лужаек с павлинами.

Точно ошпаренный, он выскочил за ворота и побежал к стоянке такси. Бежал по мостовой, не замечая, как за ним, точно тень, на некотором отдалении движется худой изможденный дервиш, закутанный в лохмотья. Остатки денег Маслов отдал таксисту, который высадил штабс-капитана в Мейи. Он успел на вечернюю поверку секунда в секунду, вернувшись в расположение части, чтобы утром уйти на фонт. После всего, что случилось, возвращаться к Мате Хари он не собирался. Да и не получилось бы вернуться. Только через много лет, когда закончилась война, Вадим Маслов узнал, что французы расстреляли исполнительницу экзотических танцев Маргарету Зелле МакЛеод как немецкую шпионку. И ни один из высокопоставленных офицерских чинов, не раз наслаждавшихся гибким телом танцовщицы, не замолвил за нее словечко. Эти вести до Вадима Михайловича долетели в далекой холодной Москве, куда штабс-капитан, разочаровавшийся в Белом движении, уехал после ранения и поступил на службу в РКК.

– Тебе принц в изгнании не нужен? – голос в смартфоне был вроде бы знакомым, но номер этот я видела впервые. – Эй! Берта!

– Макс? – хрипло прошептала я непослушными со сна губами.

– Я. Так я к тебе заеду?

– Постой, откуда у тебя мой номер телефона?

– Наталья дала. Она мировая тетка. Сегодня от нас уволилась. И знаешь, куда поехала? А поехала она к дяде Грише. К Небабе. Надеется, что он ее возьмет в экономки, а там, глядишь, и женится. Я подвез Наталью до дядь-Гришиного дома на Сретенке и теперь, свободный и бездомный, звоню тебе. Пустишь в гости на ночлег?

– Запоминай адрес.

Я сказала, куда ехать, и подскочила с кровати, чтобы навести хотя бы видимость порядка в моем извечном бардаке. Сгребла со стула ворох одежды, запихала тряпки в шкаф, спортивным носком смахнула пыль с монитора ноутбука, заодно протерла подоконник, спрятала в кухонный стол горшок с засохшим цветком и даже успела местами подмести пол. Когда зазвенел звонок в прихожей, я отперла дверь, пробормотала:

– Проходи!

И юркнула в ванную комнату, приводить себя в приличный вид. Встав перед зеркалом, критически окинула взглядом копну спутанных рыжих волос, синюю майку с зевающим котом и красные спортивные шорты. Не люкс, конечно, но если быстренько почистить зубы и капельку подкрасить губы, получится очень даже ничего. А если еще и подтереть размазанную под глазами тушь, будет просто шикарно. Вдобавок к перечисленным процедурам по улучшению внешности я собрала волосы в конский хвост и распахнула дверь ванной комнаты, шагнув в коридор. И тут же уткнулась в грудь своему абхазскому другу. Честно говоря, я растерялась так, что даже присела на пуфик в прихожей.

– Что? Не ждала?

Адгур был красив, как обычно. Идеально причесан и стильно побрит. Одет с иголочки. И даже пах своим одеколоном. Когда он только успел навести лоск?

И я не нашла ничего лучшего, как выпалить:

– Шикарно выглядишь! Ты уже вышел из тюрьмы?

– А вам бы с Сириным хотелось, чтобы я там сдох? – злобно выплюнул он. – Как видишь, вышел. Денег дал, пришлось продать квартиру со всем, что в ней было. Слышал, ты, Берта, теперь в полиции служишь?

– В страховой компании, – поправила я.

– Тем лучше. Значит, деньги у тебя есть. Давай все. Ты мне должна.

Я встала с пуфа и подошла к сумке. Вжикнула молнией и достала кошелек.

– Пять тысяч. Это все.

– Не ври, – Адгур несильно ударил меня по лицу. – Доставай заначки! Пошевеливайся!

Приблизившись к вешалке, я запустила руку в карман плаща, в то же самое время второй рукой отпирая замок. Когда замок открылся, рывком распахнула дверь и выбежала на лестницу. В этот самый момент створки лифта разъехались в стороны, и мне навстречу шагнул Макс.

– Как ты меня встречаешь! Прямо на лестнице! – обрадовался он. – А где хлеб-соль с оркестром?

– Оркестр в квартире. Сейчас увидишь дирижера.

Из прихожей выскочил Адгур и схватил меня за руку.

– А ну-ка, тварь, иди сюда! Куда пошла? Тебе не разрешали!

– Эге, да это не дирижер, это, скорее, матадор какой-то! – присвистнул блогер. И, обращаясь к абхазу, ласково сказал: – Нехорошо так с девушками разговаривать. А ну-ка, извинись.

– Иди, парень, куда шел! – выдохнул разъяренный Адгур.

Макс неожиданно легко развернулся, сделал едва уловимое движение рукой и, как мне показалось, лишь немного задел непрошеного гостя. Тот всхлипнул и упал на колени, как подкошенный. Блогер толкнул меня в спину, по направлению к распахнутой двери квартиры, и сам шагнул за мной, неторопливо запершись изнутри. Посмотрел долгим пронзительным взглядом и уточнил:

– Может, я не вовремя?

– Да нет, – рассмеялась я, радуясь внезапному избавлению. – Как раз таки наоборот.

– Это кто?

– Так, знакомый.

Сокрушительный удар чуть не снес дверь с петель.

– Эй, урод, открой! Достану – убью! – выл за дверью Лагидзе.

Не обращая внимания на крики, долетающие с лестничной площадки, Максим прошел на кухню и сел на стул. Огляделся и заметил:

– Почему-то я именно так и представлял твое жилище.

Я продолжала стоять у двери, прислушиваясь к глухим ударам.

– Берта! – взывал с площадки Адгур. – Открой, сука! Открой, хуже будет! Все равно убью! Размажу по стенке! И твоего придурка тоже!

– Берта! Чего ты там стоишь? – Макс насмешливо скривил губы. – Наслаждаешься любовной серенадой?

Очнувшись от оцепенения, я двинулась на кухню и села напротив Максима.

– Не кисни! – подбодрил он меня. И, осмотревшись по сторонам, протянул: – Как похоже на мою холостяцкую берлогу! Когда я жил один, у меня тоже водился систематизированный бардак. Бабушка приезжала и начинала меня пилить – так жить нельзя, нужно соблюдать! Вообще-то она хорошая. Раньше она меня очень любила. Читала мне сказки, водила в театр.

– И почему же она превратилась в злобную фурию?

– Должно быть, разочаровалась в жизни. Я совсем маленький был, но помню, как дед ее презирал. Он просто-таки терпеть ее не мог. Теперь она платит всем той же монетой. А когда была помоложе, бабушка любила смеяться. Помню, как они с Альбертом Семеновичем друг друга разыгрывали. Думаю, она была к нему неравнодушна. Бабушка хотела, чтобы я стал, как генерал Заславский, военным строителем. Или, как она, – врачом. А я стал раздолбаем и неряхой. Барахло ногой под диван задвигаю.

Он помолчал немного, прислушиваясь к тишине за входной дверью, и улыбнулся:

– Похоже, твой знакомый ушел.

– Как же, ушел! Сидит во дворе, планы мести вынашивает.

– Слушай, Берта, а у тебя тоже вещички в шкаф кое-как запиханы? И засохший цветок замурован в стол? У тебя какой?

– Фиалка.

– Благородное растение. А у меня почил в бозе кактус.

– Заморить кактус – это надо суметь! – улыбнулась я.

– Как талантливый человек, я талантлив во всем, – хвастливо заявил мой гость. – Продолжим. На твоей книжной полке Чак Поланик соседствует с Агатой Кристи. Угадал?

– Как ты это делаешь?

– А еще ты любишь экстрим. Я прав?

– Прав.

– Пошли.

Макс поднялся со стула, взял меня за руку и повел на балкон. Отчего-то я доверчиво следовала за ним и была готова к любым безумствам. И они не заставили себя ждать. Лишь только мы оказались на балконе, как Максим прижал меня к перилам и принялся страстно целовать. В какой-то момент я почувствовала, что уже не стою на полу, а сижу на перилах. Отсутствие опоры за спиной и ощущение невесомости были столь головокружительными, что я взмахнула руками, как крыльями, и, положившись на силу рук Маслова, откинулась назад, отдавшись нахлынувшим чувствам. В этот момент снизу раздался крик неистового абхаза:

– Сука! Вот сука! Ты специально меня провоцируешь?

Не долетев до балкона, в стену дома ударилась пустая бутылка и разбилась с хрустальным звоном. В ответ я громко вскрикнула и вцепилась двумя руками в плечи Максима, опасаясь и в самом деле вылететь с третьего этажа. Послышался взрыв матерных ругательств, завыла сигнализация машины, которую со злости Адгур пнул ногой, раздались его удаляющиеся шаги, и все стихло. Мы с Максом вернулись в комнату, и я открыла дверцу шкафа, чтобы достать подушки и одеяла. И тут же на пол вывалились засунутые в шкаф вещи.

– Ну, что я говорил? – принялся теребить меня Макс. – Мы с тобой похожи, как близнецы!

– Есть такой момент, – согласилась я. – Не стой, брат-близнец, помогай доставать раскладушку.

– Зачем это? – насторожился парень.

– Ты ляжешь на кухне.

– Уверена? – недовольно пробурчал блогер.

– На сто процентов. У меня принцип – не спать с мужчиной в первый день знакомства.

– Мы знакомы уже два дня.

– Доставай раскладушку!

Макс сунулся за шкаф и потянул на себя алюминиевые трубки складного каркаса. И в этот момент в кармане его джинсов зазвонил смартфон.

– Это Небаба, – глядя на экран, проговорил блогер, нажимая на клавишу приема.

Приложил смартфон к уху и вдруг сделался невероятно серьезным. Я тоже перестала игриво улыбаться и замерла в тревожном ожидании.

– Да, понял, выезжаю, – выслушав собеседника на том конце провода, сообщил блогер и, выключив аппарат, спрятал его обратно в карман. Глянув на меня, проговорил: – Наталья с Григорием Васильевичем вычислили убийцу папы.

– Как? – оторопела я.

– По телефону он не стал объяснять, – устремляясь в прихожую, поведал Макс. – Небаба попросил как можно скорее приехать. Говорит, что покажет все на месте. Если хочешь, поедем со мной.

– Само собой, хочу, – выдохнула я, за открытой дверцей шкафа скидывая домашние шорты и натягивая джинсы, а вместо тапочек надевая сандалии.

Когда мы вышли из подъезда во двор, сумерки только-только начали сгущаться, и мне все время казалось, что в тени деревьев, где-то поблизости, бродит Адгур. Скрывается за неработающим фонтаном в форме приплюснутой чаши в центре двора или притаился за гипсовым пионером с отбитым горном, застывшим в углу палисадника. Я передернулась и рефлекторно взяла Макса за руку. Он крепко сжал мою ладонь и, на ходу наклонившись, ободряя, чмокнул в нос. Мотоцикл свой он оставил у голубятни, под присмотром суровых на вид, но добрых в душе голубятников.

У возведенной столетие назад из подручных материалов двухэтажной клетушки их отиралось трое, и пристроенная на бордюре шахматная доска с расставленными в идеальном порядке фигурами недвусмысленно указывала на то, что собрались они с благою целью, но посланная провидением бутылка виски спутала их планы. Заметив нас с Максом, направляющихся к мотоциклу, почти покончившие с виски мужички пришли в радостное возбуждение, из чего я сделала вывод, что мой попутчик имеет самое непосредственное отношение к счастливому стечению обстоятельств.

– Че, все? Поехал? – прогудел самый крупный из голубятников.

– Спасибо, что приглядели за аппаратом, – протягивая мне вытащенный из бокса мотоцикла шлем, приветливо улыбнулся блогер. Свой шлем он снял с ручки мотоцикла и привычным жестом надвинул на лоб.

– Да мы всегда! Ты обращайся! В любое время дня и ночи! – наперебой зашумели благодарные помощники.

Максим перекинул ногу через седло, сказал: «Держись крепче» и, дождавшись, когда я пристроюсь на сиденье сзади и обхвачу его спину двумя руками, дал по газам. До Сретенки мы домчались довольно быстро. Оставили мотоцикл в закутке перед подъездом и заторопились наверх. На звонок открыла Наталья. Она по-хозяйски распахнула дверь и, увидев блогера, пригласила:

– Проходи!

Заметив, что Макс не один, понимающе усмехнулась и, подмигнув мне, кивнула головой в сторону комнаты – дескать, и ты проходи, раз пришла.

И мы вошли в прихожую. Пока снимали обувь, до нас из гостиной доносился сдавленный голос Небабы, исполненный отчаяния и безысходности:

– Черт знает что такое! Вот ведь история! Как я ему объясню?

– Успокойся, Гриша! – из прихожей прикрикнула на любовника повариха, взявшая ситуацию в свои руки. – Максим парень умный, поймет.

Она провела нас в гостиную и усадила в кресла. Рассеянный свет торшера выхватывал лежащего на диване Григория Васильевича. Перед ним на журнальном столике стояла початая бутылка коньяку, из которой он то и дело подливал себе в пузатый фужер на низкой ножке, тут же выпивая налитое.

– И прекрати пить! – одернула любовника женщина. – Лыка уже не вяжешь!

Толстяк поставил на стол опустевший фужер и, пососав прокуренный ус, с пафосом обронил:

– Только не надо инсинуаций, я найду в себе силы покаяться перед этим молодым человеком!

– Дядя Гриша, да что случилось? – не выдержал блогер.

Небаба помолчал, посопел и, собравшись с духом, начал:

– Два месяца назад я понял, что твой отец, Максим, ведет нечестную игру. Константин в обход меня проворачивал прибыльные делишки и не делился со мной заработками. Мне это очень не понравилось. И я, каюсь, обратился за помощью к Наталье. Я попросил установить видеокамеру в кабинете Кости, чтобы знать, с кем он без меня встречается и о чем говорит. Но, честное слово, я про нее забыл. Ни разу не просматривал пленку. О камере напомнила Наталья. Она спросила после убийства Виктории, не хочу ли я взглянуть на убийцу. Я отмахнулся – мол, там уже давно ничего не пишется. Наташка удивилась – а зачем же, говорит, мы тогда ее устанавливали?

– Действительно, такая удобная вещь – а Гриша не включает! – поддакнула Наталья.

– Да как-то неловко мне стало, – оправдываясь, забормотал заместитель Маслова. – Костя мой друг, а я за ним слежу. Непорядочно как-то.

– А Маслову, значит, порядочно тебя дурить!

– Подождите, но как же так? – недоверчиво протянул Максим. – Кабинет отца обыскивали, почему же камеру не нашли?

– Прятать надо уметь, – в голосе поварихи звучали горделивые нотки. – Я ее в самое неожиданное место, в дверной косяк, пристроила. Когда дверь открывается, видно, кто в кабинет заходит. И слышно, что говорят. Гриша не хотел, но я настояла, чтобы после убийства Викуси снова включили камеру на запись. И знаешь, кого мы записали?

– Кого же, если не секрет? – побелел от напряжения Макс.

– А вот смотри!

Повариха щелкнула пультом, включая плазму на стене, и на экране появилась входная дверь кабинета, в проеме которой на секунду мелькнул всклокоченный смуглый человек, одетый лишь в ветхую тряпицу. Происходящее в кабинете с камеры и в самом деле не просматривалось, лишь из глубины комнаты доносились звуки борьбы. А через пару минут убийца проскользнул в обратном направлении. Он прошел так близко от камеры, что разглядеть его не составило труда. Осунувшееся темное лицо, запавшие безумные глаза, обветренные губы, и на голове – свалявшееся серое мочало.

– Это же Гарик, – чуть слышно прошептал Максим. И, обернувшись к Небабе, выдохнул: – Этот псих сейчас там с бабушкой и Светой!

– Что же ты сидишь? – приподнялся на локте Григорий Васильевич. – Нужно немедленно что-то делать!

Сорвавшись с места, Максим побежал в прихожую. Я бросилась следом за ним. Наталья устремилась за нами. На ходу она прокричала:

– Гриша, ты едешь?

– Вы идите, я полежу. Что-то мне нездоровится.

Кубарем скатившись по лестнице, Макс запрыгнул на мотоцикл и, забыв про меня, помчался в сторону Ярославского шоссе.

– Машину поймаем? – возбужденно озиралась по сторонам Наталья в поисках транспортного средства.

– Поймаем, – согласилась я.

– Только денег у меня нет. Берта, заплатишь?

Я снова кивнула. Мигнув фарами в сгущающейся темноте, рядом с Натальей затормозило желтое, с шашечками, такси, и женщина тут же уселась рядом с водителем. Я устроилась сзади. В салоне пахло дешевым освежителем-елочкой, прикрепленным на лобовом стекле, и хрипло пел Розенбаум.

– Нельзя ли побыстрее? – Женщина нетерпеливо тронула шофера за плечо.

Таксист нажал на клаксон, гудком разгоняя голубей, и неторопливо отъехал от бордюра.

Яков Гройсман ко всему подходил основательно, следуя раз и навсегда заведенной системе. Получив от шефа задание переговорить с генералом Заславским, аналитик компании «Сирин и Хренов» двинулся по годами наезженной колее. Перво-наперво заварил себе крепкого чая, для стимуляции мыслительной деятельности положил три больших, с горкой, ложки сахара и, поудобнее устроившись на скрипучем стуле, доставленном из дома вместе с удобной практичной подушечкой – чтобы брюки не лоснились, а ягодичные мышцы не испытывали чрезмерную нагрузку, – принялся за дело. Вынул из стола растрепанную записную книжку, перехваченную резинкой, бережно, стараясь не растрепать книжку еще больше, стянул резинку и раскрыл страницу на букве «Д».

На этой странице убористым почерком, похожим на черный микроскопический бисер, были аккуратно записаны всевозможные «Дома». Между «Домом братской дружбы г. Электросталь (Россия) и г. Бэньси (КНР)» и «Домом героев-афганцев г. Истры» был записан «Дом ветеранов войны и труда г. Клин», а также имелась пометка, что вход в этот дом престарелых строго по пропускам. Прямо под записью шли телефоны и имена сотрудников этого учреждения, контакт с которыми возможно наладить через общих знакомых. В скобочках стояли имена этих самых знакомых, и аналитик, выбрав наиболее перспективную, на его взгляд, фамилию, снял телефонную трубку и набрал номер. На том конце провода отвечать не торопились, и Яков уже снова было обратил свой взор в записную книжку, но в этот момент в трубке прозвучало каркающее «Алло».

– День добрый, – неспешно начал Гройсман. – Могу я поговорить с Эсфирь Геннадьевной?

Эта дама была помечена как организатор досуга в «Доме ветеранов», и Яков решил, что с ней будет легче всего договориться о протекции.

– Я вас слушаю, – так же неспешно ответствовала собеседница. И степенно осведомилась: – С кем имею честь?

– Эсфирь Геннадьевна, вас беспокоит Яков Гройсман, племянник Руфины Лившиц, вашей соседки по Переведеновскому переулку. Помните такую?

– Боже мой, конечно, я помню Руфину Карловну! Как она поживает?

– Тетушка здорова, перебралась на юг, в Сочи. Годы, знаете ли, берут свое. С возрастом хочется тепла.

– Да, юноша, вы совершенно правы. Вы знаете, Яков, я тоже мечтаю когда-нибудь уехать к морю, но не могу оставить своих стариков.

– Как раз об этом, Эсфирь Геннадьевна, я и хотел с вами поговорить. Я служу в конторе, которая занимается розыском похищенного антиквариата для страховых компаний.

В следующую секунду Яков понял, что допустил ошибку – слово «контора» для человека старой закалки, какой, несомненно, была его собеседница, прозвучало явно не в том значении, которое вкладывал в него аналитик.

– Вот как? – Тон женщины стал отстраненным. – Вы из органов?

– Совсем напротив, – поспешно заверил собеседницу Яков, стараясь сгладить неприятный осадок. – Поверьте, Эсфирь Геннадьевна, я никакого отношения к полиции не имею. Я что-то вроде частного детектива. И мне необходима ваша помощь – нужно побеседовать с генералом Заславским. Не поспособствуете?

– Насколько я знаю, Альберт Семенович не жалует органы и вряд ли захочет быть вам полезен.

– Но я не из органов!

– Тем более. К тому же не думаю, что ссылка на меня сослужит вам добрую службу. Заславский упрям и ни с кем не общается, чем ставит меня в крайне затруднительное положение.

– Хотелось бы узнать, какого плана у вас возникли трудности?

– Профессионального, конечно, – сердито откликнулась собеседница. – Женский контингент у нас преобладает, старухи желают иметь кавалеров для танцев и бесед, но пригодных для этого стариков по пальцам пересчитать. Альберт Семенович мужчина видный и крепкий, наши дамы на него засматриваются, но генерал неприступен, как скала. Я уж и так его пытаюсь расшевелить, и эдак – не идет на контакт, и все тут! Не поверите, Яков, дошло до курьеза. Заславский запретил мне переступать порог его комнаты, угрожая объявить голодовку, если еще раз заведу разговор о местных красотках, жаждущих его внимания. Здесь кроется какая-то тайна.

– Эсфирь Геннадьевна, – воодушевился аналитик, – берусь разгадать тайну неприступного Заславского, только помогите к нему попасть. Что он предпочитает? Коньяк или хорошее вино?

– Генерал прошел войну, он пьет исключительно «Столичную» водку, – задумчиво отозвалась женщина. И, секунду помедлив, добавила: – А знаете, Яков, мужской разговор по душам действительно может быть полезнее докучливых бабьих приставаний. Подъезжайте сегодня, часикам к шести. Позвоните с проходной. Я вас встречу.

До обеда Гройсман был занят тем, что штудировал Интернет в поисках сведений о генерале, а ближе к назначенному времени написал докладную на имя Хренова, объясняя, почему покинул офис до окончания рабочего дня, и, хотя начальник и отсутствовал, положил бумагу к нему на стол. Привыкшая к пунктуальности сослуживца секретарша Лола, весь рабочий день проторчавшая «ВКонтакте», заметив объяснительную в руках Гройсмана, беспрекословно выдала ключи от кабинета шефа. Заглянув в супермаркет у метро «Щукинская», Яков купил бутылку водки «Столичная», пакет томатного сока, банку маринованных огурчиков и копченые окорочка в вакуумной упаковке.

Переложив «джентльменский набор» из фирменной магазинной «майки» в черный, непроницаемый для глаз окружающих полиэтиленовый пакет, спустился в подземку. Машину он не водил по идейным соображениям, полагая, что и без него на столичных дорогах слишком много народу. В экстренных случаях Яков брал такси, озадачивая таксистов требованием выдать чек на поездку. Те матерились, но какую-никакую бумагу выписывали. С этим документом Яков шел к Хренову и неизменно получал компенсацию. Он получил бы ее и так, но с бумагой было больше порядка.

Доехав до Комсомольской площади, мужчина вышел из метро и двинулся к зданию Ленинградского вокзала. Старательно убрав в вытертый бумажник только что купленный в кассе билет, отошел к газетному ларьку и, выбирая, что бы взять в дорожку почитать, стал дожидаться, когда на табло появится информация о том, с какого пути отходит электропоезд на Клин. Яков только-только успел расплатиться за журнал «Эксперт», как объявили посадку на электричку, и аналитик устремился в центр поезда, чтобы по приезде иметь равные шансы пройти на выход как в правую, так и в левую сторону от состава, в зависимости от того, как расположен незнакомый перрон.

До Клина ехал с приятствием, кушая шоколадное мороженое в вафельном стаканчике, которое он купил у разносчика, и читая довольно грамотные статьи на животрепещущие темы. С некоторыми мыслями авторов он был не согласен, но общее направление издания антипатии не вызывало, что с Гройсманом случалось довольно редко. В Клину аналитик был в половине шестого и, сойдя с поезда, начал испытывать беспокойство. Опаздывать Яков не любил, даже минутную задержку расценивал как бестактность и потому обязал себя прибывать на место назначенной встречи заранее. В крайнем случае секунда в секунду.

Автобус до пансионата тащился ужасно медленно, и Яков сидел как на иголках, то и дело поглядывая на часы. Часы он носил электронные, купленные еще на первую свою зарплату, ибо полагал, что перепотребление рано или поздно погубит мир. Не считаясь с расходами, люди гонятся за престижем и новизной, совершенно теряя разум. Для чего нужны все эти новые машины, плазмы, смартфоны, если модели предыдущих поколений замечательно работают? К проходной Дома ветеранов он подбежал за минуту до шести. Еще на бегу принялся звонить Эсфирь Геннадьевне, чем очень напугал бедняжку. Услышав в трубке его запыхавшийся голос, женщина тревожно спросила:

– Да что с вами такое, Яков? За вами бандиты гонятся?

– Нет-нет, все в порядке, – едва переводя дыхание, выдавил из себя аналитик. – Я уже на месте.

Бегать он не любил да и не умел. Его астеническое тело было для этого совершенно не приспособлено. Во время бега большая кудрявая голова Гройсмана с высокими залысинами откидывалась на тонкой шее далеко назад, и тут же давал себя знать заложенным носом хронический гайморит. Поэтому физическую нагрузку Яков старался сводить к наклонам за оброненными предметами и приседаниям во время ежедневной влажной уборки под кроватью и многочисленными книжными шкафами, занимающими большую часть жилой площади в его комнате в коммуналке.

Эсфирь Геннадьевна подошла к проходной через десять минут – он следил по часам. Так задерживаться было крайне невежливо, но мужчина сдержался, ничего ей не сказав. Если бы Яков не знал, что его визави – сотрудница пансионата, он бы решил, что Эсфирь Геннадьевна одна из обитательниц дома престарелых. Глядя на кокетливые вензеля на крашенных хной волосах и морковную помаду на тонких старческих губах, аналитик пришел к выводу, что первой претенденткой на внимание генерала Заславского является как раз таки она сама.

– Ну, здравствуйте, – пожилая женщина протянула, знакомясь, сморщенную руку, похожую на куриную лапку. По ее скучающему взгляду Яков понял, что впечатления не произвел. И нисколько не удивился – он редко на кого производил впечатление. – Ваш пропуск я отдала на вахту. Пойдемте быстрее, пока нас не прищучили с припасами, – скороговоркой проговорила она, заметив в руках Гройсмана позвякивающий черный пакет.

Надо отдать должное государству, о ветеранах войны и труда оно заботилось вполне достойно. На территории пансионата били фонтаны, вдоль присыпанных песком дорожек пестрели цветами клумбы, а вдалеке виднелась танцевальная веранда, откуда доносился легенький фокстрот. Перед верандой толпились многочисленные нарядные старушки и петухами прохаживались несколько довольно неопрятных стариков. Заметив взгляд спутника, устремленный в сторону танцевальной площадки, Эсфирь Геннадьевна недовольно выдохнула:

– Это как раз то, о чем я вам говорила. Не на кого посмотреть. И конкуренция – будь здоров! Пяток кавалеров – и те нарасхват. А генерал сидит взаперти, как царевна Несмеяна. Ни на танцы с ним сходить, ни в маджонг сыграть.

– Сочувствую, – пожевал губами Яков, только-только начавший обретать душевное равновесие после старухиного опоздания.

Комната генерала выходила окнами в сад, и, сидя за письменным столом, Заславский, не отрываясь, смотрел на раскинувшую ветки яблоню. Часть веток устремилась в распахнутое окно, почти касаясь листа бумаги, над которым задумался генерал. Застыв на пороге комнаты, Эсфирь Геннадьевна кашлянула, привлекая внимание хозяина, и, как только Заславский оглянулся, быстро проговорила:

– Альберт Семенович, к вам пришли.

И торопливо ретировалась, прикрыв за собой дверь, оставив Якова наедине со стариком. Даже сидя, Заславский казался высоким и статным. Благородная седая шевелюра обрамляла лицо патриция. Высокий лоб без переносицы переходил в короткий прямой нос, плотно сжатые губы делали скулы мужественными и твердыми. Генерал смотрел на Якова ясными карими очами, ничего общего не имеющими с мутными глазами стариков, и во взгляде его читался вопрос. Но, однако, любопытство свое генерал удовлетворить не спешил, ожидая, когда пришедший объяснится сам. Яков окинул комнату внимательным взглядом и, заметив полку книг по военной технике, а среди них и несколько томов за авторством хозяина комнаты, тут же наметил тактику предстоящей беседы. Еще раньше, шаря по просторам Интернета, он набрел на упоминания о литературных трудах генерала. Теперь же, увидев книги живьем, решил сыграть на авторском самолюбии. Разглядывая узор на шелковом халате старика, аналитик деликатно начал:

– Альберт Семенович, очень рад встрече с вами. Зовут меня Яков Гройсман, по роду своей деятельности я интересуюсь вооружением советской армии, и наши общие знакомые, – тут Яков многозначительно замолчал и, выдержав паузу, продолжил, – наши общие знакомые порекомендовали обратиться к вам как к человеку, несомненно, очень компетентному в этих вопросах.

Помимо по-казарменному застеленной кровати и военных книг, аналитик подметил неброскую рамку на рабочем столе, в которую был вставлен довольно старый снимок эффектной дамы. Зрение у Гройсмана было неважное, зато очки хорошие, и через мощные линзы очков Яков сумел разглядеть, что женщина на карточке – это старуха Маслова, но в пору относительной своей молодости, когда она еще не превратилась в старуху. Дальнейший вызов генерала на откровенный разговор был делом техники. Яков закинул наживку – старик ее тут же проглотил.

– Кто же вам дал такой совет? – Очи Заславского с надеждой смотрели на собеседника, и Яков не обманул ожидания.

– Нина Федоровна, ваша соседка по Загорянке.

– Ниночка? – дрогнувшим голосом проговорил генерал. И тут же ожил, засуетился: – Молодой человек, что же вы стоите в дверях? Прошу вас, проходите, присаживайтесь.

Торопливо подойдя к гостю, старик радушно усадил его на единственный стул, на котором ранее сидел сам, а сам присел на застеленную казенным покрывалом кровать, с живым любопытством глядя на Якова.

– Ну, как она? Нинуля?

– Нина Федоровна здорова, часто вас вспоминает.

– А вы, простите, кем ей доводитесь?

Подобный вопрос напрашивался сам собой, и потому ответ был готов заранее.

– Нине Федоровне я никто, чужой человек. Но часто бываю в их доме по делам службы. Тружусь помощником Константина Вадимовича. Что-то вроде секретаря-референта.

– Ах, вот оно что! – Лицо генерала сделалось мечтательным. – Давно я не был в Загорянке. Как там? Должно быть, изменилось все? Эх, нам бы сейчас чайку! За чаем беседуется душевнее.

– А я к вам, Альберт Семенович, не с пустыми руками, – приподнялся со стула Яков, вынимая из пакета водку и закуски. – Чаем не могу вас напоить, а так – вот.

Гость обвел рукой поспешно организованное на столе скромное великолепие.

– По совету Нины Федоровны купил, – наудачу добавил он.

– Это вам Ниночка подсказала, что я только «Столичную» употребляю? – обрадовался генерал. И дрогнувшим голосом выдохнул: – Помнит, заботливая!

Потянувшись к тумбочке, хозяин достал две пыльные стопки, вытер полотенцем, пошарил глазами по комнате, остановил взгляд на трех яблоках, лежащих на тумбочке, и решительно переложил фрукты на стол, освободив тарелку. Тарелку, в свою очередь, вытер тем же полотенцем, что и рюмки, выложив на нее копченые ножки. Закончив приготовления, откупорил водку и разлил по стопкам.

– Ну, Яков, за знакомство! – провозгласил тост, чокаясь с гостем и опрокидывая в себя прозрачную крепкую жидкость.

Осторожный Гройсман свою рюмку едва пригубил и отставил в сторону, спрятав за банку с огурцами.

– Я очень перед Ниной виноват! – шумно втянув носом воздух, проговорил старик. Закусывать он не стал, снова наполнив свою опустевшую посуду. – Я же люблю ее всю свою жизнь! Да и она меня тоже. Когда умер Вадим, я думал – разведусь с Зинаидой и женюсь на Ниночке, и уедем мы с ней далеко-далеко, куда-нибудь в теплые страны. Но ей, конечно, ничего не говорил. И вдруг умирает моя Зинаида. Представьте себе, Яков, мое состояние, когда Нина Федоровна прямо на похоронах подходит и говорит – теперь нас ничто не держит, мы можем пожениться и объединить наши участки! Ее слова показались неуместными, и я об этом прямо сказал. Нина обиделась, ушла с похорон и больше меня знать не хотела. Когда дочь предложила продать дачу, я согласился. А чтобы никого собой не обременять, перебрался сюда, в дом престарелых. А ведь у нас в Загорянке был целый подземный город! У-у, что ты! – Старик покачал могучей головой. – Случись какой катаклизм, там можно укрыться и продержаться хоть год, хоть два. Местные называют нашу часть поселка «Холмом трех генералов», а мы именовали «Бункером трех генералов».

– Кто же вырыл подземный город? – Яков с удивлением смотрел на старика, прикидывая, несет ли он пьяную чушь или говорит правду.

– Мы с Вадимом и Самвелом. Сначала все ждали, когда за нами с Лубянки придут, думали, запремся внизу и будем оборону держать.

– За что же вас забирать?

– Время было такое, всех забирали. Тем более что от Вадима Маслова за версту «золотопогонной сволочью» несло, раньше он служил в царской армии. У меня отец – священник. А у Самвела сестра вышла замуж за грузинского князя.

– Это да, повод серьезный.

– А потом, когда Сталин умер, мы стали к войне готовиться.

– К какой войне? – не понял Гройсман.

– К Третьей мировой. С Америкой. Война ведь непременно будет. А у нас с Вадимом и Самвелом – и бомбоубежище, и выход к озеру, и целый склад оружия. Ящики с противотанковыми и ручными гранатами, пяток ящиков бомб, противотанковые мины, противовоздушные мины, минометные…

– И что же, вы сами все выкопали? – недоверчиво прищурился сквозь очки Гройсман.

– А то кто же? – горделиво приосанился старик. И тут же поправился: – Нет, копали, само собой, не сами. Для этого солдатики есть. А вот расчеты, чертежи – это все мы с Вадимом. В сорок седьмом нам участки в Загорянке дали, разрешили строиться. Самвел предложил бункер вырыть. Мы с Вадимом его поддержали. И, пока строились, заодно и копали, не привлекая ненужного внимания.

– И жены ваши не знали? – Яков в изумлении склонил голову набок. Поверить в то, что что-то можно скрыть от женщин, как человек здравомыслящий, он не мог.

– Нет, не знали, – генерал хитро взглянул на собеседника. – Моя Зинаида у больной матери в Ижорске была, Самвел своих в Ереван к родне отправил, дескать, нечего на стройке мешаться, а Вадим тогда еще не был женат. Он на Ниночке в пятьдесят втором женился, когда с аппендицитом к ней в отделение попал. Так что никто про наше тайное убежище не знал. У нас лет десять ушло, чтобы по уму бункер выстроить. Там у нас многоканальная система вентиляции с автономной подачей и очисткой воздуха. Генератор поставили, запитали электричеством от всех трех домов, провели воду и канализацию. Вот, гляди, как все устроено.

Придвинув к себе лист бумаги, генерал взял карандаш и принялся чертить план подземелья.

– Вот здесь – основная часть, так сказать – сердце нашего бункера. Оружейный склад. В него спускаешься прямо из моего кабинета. В кабинете, у камина, есть выступающий кирпич, нажмешь на него – и в камине открывается ход. Спускаешься – и ты в оружейной. Оттуда ведет проход. Следующее помещение – кладовая. Сверху в кладовую попадаешь из дома Самвела. Он у нас за продовольствие отвечал. Тут запасов тушенки и сгущенки лет на десять. Даже пиво баночное есть. Так что можно долго продержаться. Между собой помещения соединены узким коридором. Если пройти по коридору, упираешься в незаметную дверку, которая выводит в широкий ход, ведущий на озеро. Этот ход начинается в библиотеке Масловых и сделан так, что, не зная, ни за что не догадаешься, где дверки в оружейный коридор и в кладовую. А здесь вот, из середины узкого коридора между кладовкой и оружейной комнатой, есть еще один выход на поверхность. Я специально для удобства сделал его рядом с железнодорожной станцией.

Закончив черкать на листке схему подземных ходов, генерал отложил карандаш и, придвигая чертеж к сотрапезнику, внимательно посмотрел на Гройсмана.

– Дай мне слово, Яша, когда пиндосы придут, увести Ниночку в бункер.

Аналитик взял листок со стола и, с достоинством кивнув головой, сложил и убрал бумагу во внутренний карман пиджака. Он всегда ходил в пиджаке, даже когда был в джинсах и футболке, полагая, что так он выглядит солиднее.

– А пиндосы придут, не сомневайся. – Альберт Семенович снисходительно похлопал Гройсмана по руке. – Кстати, знаешь, почему американских вояк называют пиндосами?

Хотя Яков и знал, но, чтобы сделать старику приятное, отрицательно качнул головой.

– Из-за обилия амуниции. Дали им это прозвище косовские сербы. Представь себе, в американской армии такое есть правило – если солдат получает ранение, а при нем нет полного снаряжения, то шиш ему с маслом, а не страховка. Зализывать раны будет на свои кровные, а это, поверь, ой как дорого! Дядя Сэм – он рачительный. Печется не только о здоровье своих воинов, но и о сохранности денег налогоплательщиков. Это значит, что жара – не жара, стреляют – не стреляют, а бронежилет по полной программе, щитки на колени и локти, каска, защитные очки, перчатки – все надеть и потеть во имя звездной полосатости. А ты же сам понимаешь, как много у них всего. Вес иногда превышает сорок кэгэ, богато живут. При такой экипировке человек, конечно, устает, но жалко казенное имущество бросить, вот и прет все на себе, как ослик румынский. Сам понимаешь, несколько часов под таким грузом походку не улучшают. Это только в кино про «Морских котиков» американские морпехи и под вещмешками орлами глядят. А в реальной жизни ходит такой воин, переваливаясь, ноги гнутся плохо, голова в плечи втянута – пингвин пингвином. Вот их сербы и прозвали «пиндосами» – по-сербскохорватски это «пингвин». Эти пиндосы на нас и нападут. Ты уж, Яш, проследи за Ниной. Я тебе доверяю.

За разговором бутылка опустела, причем Яков не имел к этому отношения. Язык старика заплетался все больше и больше. Генерал уже не сидел на кровати, а лежал. Глаза его осоловели и смотрели мимо Гройсмана. В коридоре послышались голоса – это постояльцы дома ветеранов возвращались в свои комнаты с танцевальной веранды. Сочтя аудиенцию оконченной, Яков собрал остатки пиршества в черный пакет и поднялся из-за стола.

– Яш, ты куда? – забеспокоился генерал, в процессе беседы плавно перешедший на «ты».

– Альберт Семенович, мне домой пора, – глянул на часы Гройсман.

– Ниночке кланяйся, – попросил старик. – И про бункер не забудь.

Чтобы не встречаться с Эсфирь Геннадьевной, застывшей в ожидании на лавочке перед корпусом, Яков вышел через пожарный ход. Дожидаясь на остановке автобуса, отбил эсэмэску, в которой уведомил старушку, что сердце генерала занято и лучше ей поискать другого партнера для танцев и игры в маджонг. Отправил сообщение, забрался в подошедший автобус, доехал до платформы и вернулся в Москву. И, прогулявшись с Ленинградского вокзала на Ярославский, сел на электричку и двинулся в Загорянку. История про бункер показалась ему удивительной и нереальной. И Яков, как человек реалистичного склада ума, хотел немедленно удостовериться в ее правдивости.

На станцию Загорянская он прибыл почти в девять вечера. Вдали, у леса, понемногу сгущались сумерки. Удостоверившись на табло, что последняя электричка на Москву будет еще только через два часа, Яков огляделся по сторонам и, заметив ориентир – кирпичный нужник старой постройки, устремился к нему. Как и было указано в схеме, сразу за туалетом в земле виднелось вентиляционное отверстие вполне приличных размеров, накрытое конусообразной стальной крышкой. Повернув проржавевшую задвижку и сдвинув крышку в сторону, Яков нащупал ногой на стене первую скобу ведущей вниз лестницы и начал спуск. То и дело аналитик задевал впотьмах за влажную стальную обшивку подземного хода, отчего раздавался протяжный предательский гул. Стараясь не шуметь, Гройсман спускался в нервном напряжении и, только ступив ногами на стальной пол, почувствовал себя более-менее спокойно.

Тоннель был узок и темен, и, чтобы не ошибиться, приходилось не только светить себе смартфоном в темноте, но и внимательно ощупывать стены, стараясь не пропустить восьмой по счету сварной шов. Добравшись до шва, Яков надавил на верхний угол стального листа, и тот повернулся, открыв низкий вход в огромное светлое помещение. От неожиданности Гройсман даже зажмурился. Глаза его привыкли к темноте, и свет, пусть даже неяркий, вызвал раздражение. Согнув негнущуюся спину, аналитик протиснулся внутрь. Как и обещал генерал Заславский, перед ним был склад оружия. На перегораживающих комнату стальных стеллажах высились ящики с боеприпасами, лежали обильно залитые смазкой минометы и автоматы. Яков двинулся вдоль крайнего стеллажа, разглядывая стоящие в ряд пулеметы, как вдруг услышал голоса. Разговаривали двое мужчин. Один говорил баритоном, второй – рыдающим фальцетом.

– Сейчас я уйду по делам, – сообщил баритон. – А ты возьми пока «лимонку» и держи в руке. Когда спущусь за тобой – поднимешься вместе с гранатой. Я понятно объясняю, Гарик?

– Не хочу стоять с «лимонкой», не хочу! – захныкал фальцет.

Заинтригованный, Яков осторожно двинулся на голоса. Он шел вдоль стены, стараясь держаться за стеллажами, и вскоре увидел говорящих. Вернее, одного из них. Второго не было видно. Замерев в неудобной позе, сквозь широкую щель между деревянными ящиками патронов аналитик рассматривал тощего парнишку в грязных камуфляжных штанах. Худые ребра выпирали настолько, что казалось, того и гляди прорвут смуглую кожу. На голове его белел странный парик из спутанной пакли. Капризно выпятив губу, парень отпихивал от себя протянутую руку невидимого собеседника с зажатой в ладони «лимонкой».

– Тогда я заберу твоего индуса, – пригрозил баритон, обладателя которого Якову никак не удавалось разглядеть за стеллажами. – И волосы его.

Яков насторожился. Не тот ли это индус, который пропал из кабинета Маслова? Протянувшаяся из-за стеллажа рука сдернула с головы худого парнишки его странную шапку, нахлобучив на статую. Только теперь Гройсман заметил странную фигуру на полу, скрестившую мосластые ноги в позе лотоса. Он самый! Йогина-садху, давший обет! Яков не видел целиком того, кто взял йогина за мосластые плечи и унес из поля зрения, Яков видел только руки незнакомца. Исчез за стеллажом и худой парнишка, без своего диковинного головного убора оказавшийся сильно заросшим брюнетом, и Яков тут же услышал его жалобный плач:

– Отдай! Это мой индеец! Зачем забрал?

– Ты будешь меня слушаться? – строго спросил баритон.

– Буду, – всхлипнул фальцет. – Ты друг. Ты знаешь, где Майечка.

– Тогда, Гарик, держи «лимонку». И жди, когда я за тобой приду.

За стеллажами послышались удаляющиеся шаги, и, немного сменив ракурс, Гройсман снова увидел в просвете между ящиками худого парнишку. Тот стоял перед штабелем противогазов навытяжку, зажав гранату в кулаке. Яков хотел ретироваться тем же путем, что и пришел, но оставлять явно нездорового человека с гранатой поостерегся. Все-таки, что ни говори, а при взрыве граната «Ф-1», прозванная «лимонкой», дает двести девяносто крупных тяжелых осколков с начальной скоростью разлета около семисот тридцати метров в секунду. И, на минуточку, площадь разлета осколков – до восьмидесяти квадратных метров. Если рванет – мало никому не покажется.

Минуты тянулись невыносимо медленно, но решение все не находилось. Застывший с «лимонкой» Гарик, должно быть, тоже утомился ждать. Приставными шажками, то и дело оглядываясь, он приблизился к стопке противогазов, протянул руку и пристроил гранату на самый верх. Граната подкатилась к краю, но не упала, оставшись, покачиваясь, лежать. Освободившись от страшной ноши, парень так же осторожно, как и шел к противогазам, направился в противоположную от Якова сторону. Крадущиеся шаги затихли, а через пару минут Яков услышал характерный щелчок.

Устремившись на шум, Гройсман увидел другое помещение, отлично просматривающееся из его укрытия, выйти из которого он так и не решился. Как и говорил генерал Заславский, по соседству с оружейной комнатой находилась кладовая. Гарик забрался в самый дальний ее угол и, вскрыв банку с пивом, блаженно потягивал хмельной напиток. Аналитик торопливо двинулся к оставленной без присмотра гранате и аккуратно взял ее в руки. Выкрутил из «лимонки» запал, разогнул усики шплинта с кольцом и, вытащив, отбросил в сторону. Освобожденная скоба отскочила, освободив ударник. Капсюль выстрелил, как пистон. Все, теперь больше капсюль не представляет опасности. Подняв с железного пола обезвреженные детали, Яков вставил их на место, разведя усики. А обезвреженный запал вкрутил обратно в гранату, которую вернул на стопку противогазов. Посчитав, что в данной ситуации сделал все что смог, аналитик на цыпочках пробрался из оружейной комнаты в узкий коридор. Пройдя коридор, оказался у стальной стены с железными скобами, по которым и выбрался наверх.

Курившая на крыльце магазина продавщица с нескрываемым удивлением взглянула на Якова. Выходя из-за сортира и отряхиваясь на ходу, он ей сдержанно кивнул, словно старой знакомой, и, взяв в кассе билет, сел на подошедший поезд до Москвы. Как только состав отправился, Гройсман набрал номер шефа и не без раздражения узнал, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия Сети. Это было тем более неприятно, что аналитик чувствовал свою ответственность за людей, оставшихся в домах над бункером. Вот если рассказать про подземелье Хренову, тогда другое дело. Тогда тяжкий груз ответственности ложится на плечи Вождя, и пусть он, как начальник, решает, что со всем этим делать.

В вагоне никого не было, кроме Гройсмана и двух нетрезвых работяг, громко разговаривающих матом. Откинувшись на деревянную спинку сиденья электропоезда, Яков строго глянул поверх очков на своих попутчиков и, рискуя нарваться на оскорбление, а то и на оплеуху, все же сердито произнес:

– Молодые люди! Потише, пожалуйста! Вы все-таки в общественном месте!

Бытует мнение, что смельчак – это человек со скудным воображением. Он, дескать, не способен представить себе всех последствий своего отважного поступка, потому и нарывается. Но это в корне неверно. Есть еще люди с обостренным чувством порядка. Даже отдавая себе отчет, что рискует лишиться здоровья, такой товарищ все равно сделает замечание распоясавшимся хулиганам или полезет разнимать дерущихся друзей. Именно таким и был Яков Гройсман. Доставалось ему довольно часто, но на этот раз повезло. Работяги, хоть и были в подпитии, оказались настроены миролюбиво. Они поднялись со скамьи, с недоумением глянули на зануду-очкарика и перебрались в тамбур, где, закурив, продолжили прерванную беседу.

Оставшись в вагоне в одиночестве, Яков набрал домашний номер Хренова и услышал в трубке голос его жены.

– Эльвира Эльхановна, это Гройсман. Будьте добры, пригласите к трубочке супруга, – попросил он.

– Володя в командировке, разве вы не знаете? – удивилась заспанная женщина. – Дня на три в Читу отправился.

– Спасибо, – сухо буркнул аналитик, нажимая отбой.

И тут же набрал телефонный номер Сирина. Если не у шефа, то пусть у его заместителя голова болит. Но и мобильник Олега не отвечал. И, что было совсем уж странно, никто не брал трубку его городского телефона. Этого не могло быть просто потому, что дома у Сирина всегда были жена и дочь. И Яков решил приехать к Сирину без звонка. Тем более что жили они в одном дворе и даже немного приятельствовали. Во всяком случае, именно Олег, зная аналитические способности соседа, устроил Гройсмана к себе в контору.

С вокзала аналитик сел на метро и через десять минут уже был в Сокольниках. Их старый дом словно врос в узкий переулок. Шестиэтажный, дореволюционной постройки, он ничем не выделялся среди других таких же старых доходных домов. Войдя во двор-колодец, Яков кинул взгляд на окна квартиры Сирина. Окна светились, и это было совсем уж странно. Мужчина миновал свой подъезд, приблизился к подъезду Сирина и беспрепятственно вошел через подпертую кирпичом дверь в подъезд. Вызвал лифт, но ждать его не стал – было жалко времени, хотелось поскорее вернуться домой. Поднялся на третий этаж и увидел склонившуюся к замочной скважине квартиры коллеги мужскую фигуру. Гладко зачесанные назад волосы наводили на мысли о танцоре аргентинского танго, одежда выдавала человека со средствами. Тронув незнакомца за плечо, Яков требовательно проговорил:

– Позвольте взглянуть на ваши документы.

Незнакомец обернулся, раздвинув в неискренней улыбке узкие губы под тонкими, точно нарисованными черным карандашом усиками, в бархатных карих глазах его блеснула злость, и в следующий момент Яков испытал невероятно острую жгучую боль. Боль пронзила левое подреберье и разлилась по телу, затопив каждую клеточку. Сознание стало стремительно сужаться и меркнуть, как экран гаснущего монитора. Падая, Яков успел снять очки, опасаясь за их сохранность. Последнее, что он увидел близорукими глазами, были расплывающиеся ноги в дорогих ботинках, сбегающие по лестнице вниз.

Первые лучи рассветного солнца тронули лазурную синеву. Утро вставало над пригородом Парижа. В это холодное осеннее утро первый стрелковый батальон русской армии, в котором служил штабс-капитан Вадим Маслов, должен был отправиться на фронт. Вызывая недоумение дозорных, у проходной, раскачиваясь и перебирая четки, с самой ночи сидел Камал. Он сидел перед воротами русской военной части, рассматривая сияющую пустоту, когда из полос света сгустился Шива, как сгущался всегда, когда садху достигал Нирваны.

– Преданный! – мерцающим светом сказал Бог. – Тебе не догнать тали Маты Хари. Возвращайся в храм и жди. Тали сам тебя найдет. Свершится возмездие, и, когда ко Мне возвратится то, что Мне принадлежит, Я приму тебя. Ты станешь лунным светом и придешь ко мне.

Камал покорно поднялся на ноги и, не оглядываясь и не размышляя, двинулся на юго-восток, в сторону острова Суматра, чтобы вернуться в храм. И ждать. Ждать. Ждать.

Когда мы подъехали к Загорянке, была глухая ночь.

– Вот здесь, Витюш, сверни направо, – скомандовала Наталья при подъезде к дому Масловых. – Останови у ворот.

Едва сев в машину, повариха сразу же выяснила, как зовут таксиста, и всю дорогу задушевно с ним беседовала, недвусмысленно жалуясь на свою одинокую жизнь и интересуясь семейным положением собеседника. Тот отшучивался, что женат, но телефончик взял, обещав позвонить, как только разведется. Расплатившись по счетчику взятыми у меня деньгами и всучив новому знакомому номер мобильника, Наталья вышла на воздух и, глядя вслед удаляющейся желтой машине, с сожалением выдохнула:

– Ну почему как нормальный мужик – так непременно женатый?

– Наташ, а ты зачем поехала? – спросила я.

Этот вопрос не давал мне покоя всю дорогу. Максим – понятно, он за бабушку переживает. Я – переживаю за Макса. А поварихе что здесь понадобилось?

– Я-то? – Наталья загадочно усмехнулась. – Надо мне, вот и поехала.

И тут же перевела разговор на другую тему.

– У меня ключ есть. Пойдем, что ли?

Кухарка решительно отперла калитку. Не дожидаясь, когда я последую за ней, она ступила на вымощенную природным камнем дорожку и устремилась к дому. В единственном светящемся окне, – прикинув расположение комнат, я сделала вывод, что это гостиная, – виднелся силуэт сидящего на подоконнике Максима. Мотоцикл его валялся тут же, на газоне перед высоким крыльцом. Держась за поручни, Наталья поднялась по ступеням и потянула на себя незапертую дверь веранды. Двигалась она стремительно, и, чтобы за ней поспеть, я почти бежала. В доме царил сумрак и стояла тревожная тишина. Только из гостиной лился свет и доносился гул голосов. Громче всего звучал резкий мужской баритон, говоривший что-то с вызовом и надрывом. Я догнала Наталью на пороге гостиной и почти одновременно с ней вошла в освещенную лишь только светом настенного бра комнату.

– А вот и мамочка! – глумливо проговорил сидящий за роялем темноволосый коротко стриженный мужчина крайне маленького роста, в котором я с удивлением узнала Малька. Грузчик из привокзального магазина сейчас был без кепки, но в том же рабочем комбинезоне, что и в прошлый раз. В руке его был пистолет.

Рядом с Мальком, как собирающийся петь солист, стоял улыбающийся Гарик, держа в одной из опущенных по швам рук «лимонку». Не сводя сердитого взгляда с Малька, на диване сидела бледная, но по-прежнему воинственная Нина Федоровна, а в кресле напротив устроилась Светлана, тоже глядящая на Малька, но с обожанием и скрытым ужасом. Максим привычно восседал на подоконнике, жевал спичку и переводил внимательный взгляд с Гарика на грузчика и обратно. Макс сделал мне знак, я пересекла комнату и уселась на подоконник рядом с ним.

– Ты зачем приехала? – зашептал блогер.

– Я не могла не приехать, я должна была.

– Какой идиотизм, – пробормотал парень, перестав обращать на меня внимания.

– Ну что, бабулечка-красотулечка, узнаешь мамку Женьки-Малька? – обращаясь к Нине Федоровне, между тем паясничая, выкрикнул грузчик.

– Ваша мать – Наталья? – надменно осведомилась старуха.

Кухарка нехорошо усмехнулась и, проходя в комнату, выдохнула:

– До сих пор меня так и не признали? Валя я, Валя Дацук.

– Валечка? – растерянно захлопала глазами Нина Федоровна, разом теряя весь свой воинственный настрой.

– Что, так сильно изменилась? – доставая сигареты, Валентина присела рядом со старухой. И, прикурив, усмехнулась: – Ну, еще бы! Была молоденькая хорошенькая козочка, а стала больная старая кляча. На роялях вам играла, романсы пела. Теперь мои заскорузлые руки годятся только картошку чистить. Когда к вам ехала, была уверена, что ни вы, ни Костя меня не признаете. Так и вышло.

Женщина выпустила дым в лицо хозяйке, с интересом ожидая ее реакции. Нина Федоровна благоразумно решила не замечать вопиющего хамства.

– Это что же получается? – нахмурилась старуха. – Этот ужасный человек, который взял нас в заложники, – твой сын?

– Да, Женя – мой сын. Причем не только мой, но и вашего Кости, – дерзко откликнулась прислуга. И, видя растерянность в глазах старухи, усмехнулась: – Что, не хорош? Тюрьмой от него за версту несет, да? А как вы хотели, Нина Федоровна? Пока вы тут как сыр в масле катались, мы с Женькой едва концы с концами сводили! Костя на мое письмо так и не ответил, а ведь я присылала ему фотографию нашего мальчика! Ничем мне не помог, ни копеечкой! Вы думаете, почему Женя пошел воровать? От хорошей жизни? Есть нам было нечего, вот так-то! Я кормила его одними макаронами с растительным маслом, он без мяса совсем не вырос! После тюрьмы фамилию свою забыл. Все Малек да Малек. Он уже так и представляется – Женя Малек, а не Евгений Дацук.

– Да ладно, мать, что ты перед ними тут распинаешься? – одернул кухарку Малек, негнущимся пальцем свободной от пистолета руки по очереди нажимая на белые клавиши рояля. И без того накаляя нервозную обстановку, по комнате плыли звуки неумело исполняемой гаммы. – Закончить эту бодягу – и все дела!

Перестав барабанить по клавишам, Малек хлопнул крышкой, закрывая рояль.

– Не перебивай! – взвилась уязвленная женщина, сверкая злыми глазами на сына. – Может, я всю жизнь хотела Нине Федоровне все высказать!

– Но как же, я видела твои документы, – допытывалась старуха. – Ты же Наталья Васильева.

– Вы, Нина Федоровна, видели документы Светиной соседки-алкоголички, занявшей у нас десять тысяч под залог паспорта. Да и не похожи мы с Натальей совсем. Вот прическа да, у нас одинаковая. Химическая завивка всех баб делает на одно лицо. Да и тридцать лет уже прошло с нашей последней встречи. К тому же после болезни я очень подурнела. Думала, вообще помру. Что бы мы без Светочки делали? Она меня в больнице выходила. На ноги массажами поставила. А ведь я, Нина Федоровна, пластом лежала! Врачи говорили, так парализованная и останусь.

– Да ладно тебе, теть Валь, – смутилась девушка. – Ты у меня боец, обязательно бы выкарабкалась.

Повариха затянулась сигаретным дымом и указала рукой на Светлану:

– Ну, ведь чудо, что за девочка! Такая не могла не понравиться Нине Федоровне!

– Правильно мыслите, госпожа Дацук, – поддержал ее Макс.

– А ты вообще молчи! – Повариха накинулась на блогера. – Ты по Европам шлялся, а мой Женька по тюрьмам сидел! Я ведь сюда, к вам, ехала без задней мысли. Хотела просто взглянуть, как вы поживаете. Ну и, честно говоря, думала попросить пристроить куда-нибудь Женю, чтобы снова в тюрьму не сел. Он как раз только-только вышел после второй отсидки и женился на Светочке. Но когда я увидела, какой вы, Нина Федоровна, стали…

– Какой я стала? – стальным голосом проговорила Нина Федоровна.

– Салтычихой стали! – приблизила к старухе лицо осмелевшая Валентина. – Как увидела вас, поняла, что Жене у вас ничего не светит. Уж если Максимка для вас недостаточно хорош, то что же говорить о моем сыне! Вот если бы вы увидели Светочку, вы бы точно признали ее своей внучкой и денег не пожалели!

– Я не так глупа, милая моя, – надменно сообщила старуха, отстраняясь. – Я сделала экспертизу.

– Но не дождались результата! – ликовала Валентина. – Оформили завещание на Светочку так!

– Максим сбежал сразу же после анализа прямо из клиники, я на него разозлилась и подумала, что моему непутевому внуку уж точно ничего не достанется. Потому и поехала к нотариусу без результатов теста. Ждать неделю я не могла, я должна была доказать Максиму, что его капризы выйдут боком.

– Вы умница, Нина Федоровна. А мы-то голову ломали, что делать с этой экспертизой! Хотели сестру в клинике подкупить. Жень, – окликнула мать сына. – Ты забрал завещание из кабинета?

Нахохлившись, тот сидел на винтовом табурете перед роялем, черным, давно не стриженным ногтем ковыряя золотое тиснение на инструменте.

– Ну, забрал, – секунду помедлив, откликнулся сын.

– А убрал его?

– Убрал.

– Хорошо убрал?

– Отвали, моя черешня! – вдруг заорал Малек, ссыпаясь с табурета и в бешенстве ударяя по крышке рояля кулаком.

– Вот спасибо вам, Нина Федоровна! – не реагируя на дикую выходку сына, Валентина поднялась с дивана и глумливо поклонилась в пояс Нине Федоровне. – Хоть на старости лет поживу в достатке. И Женя со Светочкой с хлеба на квас перебиваться не будут.

– Кто же мог подумать, что Света такая артистка! Разве я могла предположить, что пригрела на груди змею? Внука любимого оставила без всего, а деньги отписала убийцам?

– Врешь, бабка, – повысил голос Малек. – Убивали не мы. Убивал Гарик. Правда, Гарик?

Юродивый обиженно кивнул, держа «лимонку» в прижатой к ляжке руке.

– Ты сказал, если я убью, ты покажешь, где Майечка! – плаксиво затянул он. – А сам обманул! Обманул! А ведь я убил! Девку я саперной лопаткой! Лопаточкой саперной! Я по ходу подземному пришел. Дом сгорел, а под ним – ход! Комната большая, а в ней много вкусного. Только Женя не разрешал ничего брать. А сам брал! Брал! – Юродивый всхлипнул, по-детски оттопырив губу. – И в коридор железный уносил. А из коридора куда хочешь можно прийти. Хочешь – к Максику, хочешь – к музыканту. А можно на вокзал. У Максика я девку убил.

– А следователь, чудило, подумал на садовника! – железными зубами улыбнулся грузчик. – А чтобы он так подумал, мы подложили в садовый домик золотую подвеску, а в озере утопили секатор! Скажи, Гарик?

Настроение загорянского Маугли кардинально изменилось, и он, кивая, захихикал.

– А старика я – шнурком! Проводочком таким специальным, мне Женя дал! Женя – друг! Он разрешил одеться, как индеец. Индейца подарил! И даже волосы индейские разрешил отрезать и себе взять за то, что я принес второй пакет с фигурками. Женя мне так и сказал – пойди к виолончелисту, оружием припугни, он сам тебе фигурки отдаст. А я тебе разрешу с индейцем делать все, что хочешь! Виолончелист не отдал, а второй отдал! Отдал!

– С индусом хорошо получилось. Ты, Берта, приехала очень вовремя, – обернулась ко мне повариха. – Подтвердила следователю, что видела у кабинета индуса. А вот обрывок фотографии напрасно забрала. Все только усложнила. Я как раз искала этот фрагмент, когда ты застукала меня у себя в комнате. А ты не догадалась?

– Даже в мыслях не было, – честно призналась я.

– Сама виновата, девчоночка молоденькая, с аппетитным ротиком, – сплюнул на пол с хрустом потянувшийся Малек. – Губки бантиком, носик крантиком. Такой бы жить да жить. Теперь сдохнешь вместе со всеми. Чего сюда потащилась? За Максиком своим? Привезла бы мамка его одного, ты бы в живых осталась. Как бабахнет сейчас! Дом, конечно, попортится, зато вся нечисть из него выведется! Бабулечка-красотулечка, Максимка, ну, и ты, красивая. А следователь придет к выводу, что это Гарик с гранатой баловался и доигрался, дурачок. Припадочный, что с него возьмешь? Гарик все сделает, как я скажу. Потому что я знаю, где прячется Майечка. Да, Гарик?

Малек обернулся к переставшему улыбаться Гарику и строго произнес:

– Ты ведь хочешь увидеть свою младшую сестру?

– Где Майечка? Где? – беспокойно завертел головой блаженный.

Грузчик подошел к двери, толкнул ее и вышел за порог. Валентина поднялась с дивана и устремилась за сыном. За ними поспешила Светлана.

– Подожди, Жень, дай нам тоже выйти, – засуетилась повариха, хватая за руку приотставшую Свету и порываясь вместе с ней покинуть комнату.

– Зачем? – искренне удивился Малек, замерев в дверях. – Я начинаю жизнь заново. Вы, красавицы, в мои планы больше не вписываетесь. Я знаете, как придумал? Ты, мать, со Светкой погибнешь при взрыве, и я, как вдовец, вступлю в права наследства.

И, заперев дверь на ключ, он выкрикнул под звук торопливо удаляющихся по коридору шагов:

– Гарик, если хочешь увидеть Майечку, сорви чеку и брось гранату!

Безумец, не колеблясь ни секунды, дернул кольцо и бросил «лимонку» на середину комнаты. Присутствующие замерли, ожидая неминуемого. Все это время я, не отрывая глаз, смотрела на Максима. Во время перепалки он держался индифферентно, пристально разглядывая белый рояль. И вдруг, когда «лимонка» коснулась пола, Макс сорвался со своего подоконника и кинулся животом на гранату. Нина Федоровна вскрикнула, закрыв лицо ладонями, а я зажмурилась сильно-сильно, чтобы не видеть, как не станет лучшего человека на свете.

…Максим пришел в офис ближе к концу рабочего дня. Пристально посмотрел на холодно кивнувшего Сирина и, обращаясь к шефу, спросил:

– Владимир Ильич, Берта освободилась?

– Да, Макс, мы уже закончили, вези ее домой, – благодушно усмехнулся Вождь.

Макс поцеловал меня в губы, взял за руку и повел за собой. Я покорно следовала за ним, не спрашивая, куда мы идем. Я пошла бы за ним куда угодно, хоть на край света, настолько мне было классно рядом с этим парнем. Поднявшись на лифте на самый верх, мы вышли на сороковом этаже и двинулись вверх по технической лестнице. Выбрались через слуховое окно на раскаленную за день крышу и уселись на самом краю. Максим обнял меня за плечи здоровой рукой, жадно вдохнув запах моих волос. Вторая рука его была закована в гипс.

Странное дело, но граната, брошенная Гариком, не взорвалась. Простояв пару минут в тишине и так и не услышав взрыва, обезумевшие женщины – Валентина и Светлана – выбрались на волю через окно и сами, своими руками скрутили вероломного Малька, сдав негодяя в полицию. Не чуя подвоха, грузчик неторопливо брел по дороге к магазину. Как потом рассказывал следователь Зотов, Валентина выпросила у Макса ключи, села на мотоцикл и, догнав сына, намеренно сбила его, нанеся травмы средней тяжести. После этого Светлана вызвала к месту аварии полицию. Под стоны и проклятия Евгения женщина дождалась приезда наряда и добровольно сдалась. Гарика задержали той же ночью в бункере. Он забился в самый дальний угол кладовой и сидел там в обнимку с индусом, трясясь крупной дрожью. Юродивого увезли в спецлечебницу, а арсенал оружия до самого утра вывозили на армейских машинах.

Вождь с Сириным вернулись из командировки в понедельник и сразу же были оглушены последними новостями – страховая компания больше наследникам ничего не должна, ибо при обыске дома продавщицы Катерины, у которой жил Дацук, обнаружилась подлинная коллекция Константина Маслова. Это была хорошая новость. Плохая же новость состояла в том, что нашего аналитика, Яшу Гройсмана, серьезно ранили. И сделал это не кто-нибудь, а Адгур Лагидзе. Произошло преступление на пороге квартиры Сирина, в тот самый момент, когда абхаз перерезал телефонный провод и уже подбирал отмычку к замку, чтобы выместить злость и обиду на любимых девочках Олега. Как уж это случилось, я не знаю, Яша не рассказывает, но как-то он сумел вызвать гнев преступника на себя, за что и поплатился.

Теперь аналитик лежит в шестой городской больнице на Разгуляе, и мы по очереди носим ему теплый куриный бульон. В последний раз, когда я пришла к Яше, я застала там Сирина. Не надо быть психологом, чтобы понять, что Олег испытывает перед семьей чувство вины, упрекая себя в том, что выставил за дверь приятеля Танюши, который задал бы Лагидзе жару. Это с одной стороны. А с другой стороны, Сирин безмерно благодарен Яше за спасение его девочек и готов ради него расшибиться в лепешку.

Чтобы угодить Гройсману, Олег как бы в шутку взял с меня слово, что я обязуясь выйти за Яшу замуж, раз уж мой бывший друг Лагидзе лишил аналитика здоровья. Я, тоже испытывая некоторый комплекс вины, в шутку обещала подумать. Вы не поверите, но Яша так обрадовался, что у меня не повернулся язык сказать, что все это чушь собачья и замуж я выйду только за одного человека – за Максима Маслова. За эти дни я поняла – он тот, кто мне нужен. Так хорошо, как с Максом, мне не было ни с кем и никогда. Мы утром расстаемся для того, чтобы вечером встретиться снова и, наскоро перекусив, заняться любовью. Нина Федоровна ужасно переживает, что внук не ночует дома. После нервной встряски старуха стала другим человеком, стресс явно пошел ей на пользу. Бабушка Макса помирилась с генералом Заславским, пригласила жить к себе и прямо-таки расцвела и помолодела. Когда не суетится по хозяйству, они с Альбертом Семеновичем прогуливаются под ручку по берегу Клязьмы, так что смотреть на них – одно удовольствие. Старушка даже решилась на широкий жест – передала в дар музею народов Востока коллекцию древнеиндийской бронзы, а с ней и многострадального садху, оставив себе лишь медальон.

– Сегодня я возил Альберта Семеновича к Яше Гройсману, – глядя на панораму Москвы, открывающуюся с крыши высотки, вдруг ни с того ни с сего проговорил Максим. – Старик купил в больницу бутылку «Столичной» и банку маринованных огурчиков, чем поразил меня несказанно.

– Да, смешно, – улыбнулась я. – И что же они с Яшкой? Напились?

– Не так чтобы очень, но по стопочке пропустили. Сегодня я узнал, что это Яша выкрутил взрыватель у «лимонки».

– Да, Яша молодец, – подхватила я.

– Гройсман попросил не стоять у него на пути, потому что он тебя любит и хочет на тебе жениться. А ты вроде как не против. Я обещал, что не буду мешать.

Я даже поперхнулась от неожиданности.

– Очень даже против, – сердито выдохнула я.

– Яше я обязан жизнью, и не только своей, но и моих любимых… – Макс замялся, – дорогих мне людей, – поправился он.

От отчаяния слезы навернулись на глаза и захотелось рвануться вперед, сорвавшись с крыши и закончив этот нелепый разговор.

– Но я не люблю Яшу Гройсмана! Я не хочу за него замуж! – выкрикнула я.

– Я тоже тебя люблю, Берта, – без выражения сказал Макс. – Но я обещал. Слушай, рыжая, – в голосе блогера появились страдальческие нотки. – Мне трудно это говорить, но я тут подумал – наверно, я не создан для семейной жизни. Ты мне небезразлична, именно поэтому я очень хочу, чтобы ты была счастлива. Ты ведь будешь счастлива с Яшей Гройсманом? Пообещай мне!

– Я не хочу с Яшей, я хочу с тобой.

– Нет, Берта. Не надо. Не начинай. Я вечно в разъездах. Вот снимут гипс, и я опять уеду.

– Ну и хорошо! Я тоже поеду с тобой.

– Со мной нельзя. Я боюсь потерь. Вику я не любил и то переживал ее измену, а потом и смерть. А тебя я люблю. Если тебя не станет, да еще по моей вине, я никогда себе этого не прощу.

Сердце колотилось как бешеное. В ушах стоял отвратительный звон. Пересиливая накатившую слабость, я заставила себя разлепить пересохшие губы и спросить:

– И куда ты едешь на этот раз?

– Тут такая история приключилась, – он горько усмехнулся, – просто удивительно. Бабушка положила медальон Маты Хари на подзеркальник. И вот, представь себе, в окно влетел ворон, прямо на бабушкиных глазах подхватил медальон и был таков. Бабушка расстроилась, и я пообещал, что поеду его искать.

– К Нине Федоровне прилетал Гаруда[13], – с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от горя и обиды, улыбнулась я. Какая глупость! Яша меня любит, поэтому я не должна быть с Максом! Ибо Максим, видите ли, дал слово! – Гаруду послал Вишна, желая вернуть Шиве его вещь. Так что ищи не ищи – все равно не найдешь.

– Возможно, что и так. Но это ничего не меняет. Я все равно уеду. Я всегда буду уезжать и оставлять тебя с заплаканными глазами. И не надо меня уговаривать, Берта. Свой выбор я сделал. Помнишь, как у Левитанского:

Голос Макса звучал тоскливой песней. Он еще читал, а я встала и пошла с крыши прочь. Максим сделал свой выбор. Как выяснилось, данное Яше слово сильнее чувства ко мне. Садху, которого Макс привез из Малайзии, тоже дал слово Шиве и всю жизнь просидел в позе лотоса. Кому от этого стало лучше? Шиве? Или садху? Он так и усох, ожидая чуда. Даже до музея народов Востока не доехал – рассыпался в пыль. Вот и Максим. Принял решение – и все. Слово его – тверже гороха. И без вариантов. Но это дело Макса. Если он считает, что какое-то честное слово важнее чувства ко мне, это его право. Это его жизнь. В конце концов, наше агентство свою задачу выполнило, мы вернули наследникам коллекцию Константина Маслова. Меня ждут новые дела, надеюсь, не менее увлекательные. Ждут новые встречи. И новая любовь.

У л у с (якутский) – район.

С а д х у – так в индуизме называют аскетов, святых и йогинов, отринувших три цели жизни индуистов – каму (чувственные наслаждения), артхи (материальное развитие) и дхарму (долг).

Д е в а д а с и (санскрит) – дословно – рабыня бога, храмовая танцовщица, занимавшаяся священной проституцией.

Кави кучинг (малайский) – волшебная кошка.

Мата Хари (малайский) – Око дня.

Б р а м и н (санскрит) – человек, принадлежащий к высшей касте.

Традиционный вид мужской одежды, распространенный в Индии.

С а х и б (арабск.) – в Индии и Пакистане – белый господин.

Н о н (малайский) – девочка.

Индонезийские юбка и блузка.

Н а т а р а д ж и – танцующий.

Д р а к к а р – деревянный корабль викингов, с высоко поднятым носом и длинной кормой.

Г а р у д а – ездовая птица бога Вишну.