Михаил Палев - Ожерелье Клеопатры

Утро не предвещало хорошего дня: Тавров проснулся поздно и совершенно разбитый, словно не спал всю ночь. Поежился под одеялом, хотя в комнате было тепло, и посмотрел на часы. Одиннадцатый час. Есть светлый момент в пенсионерском быте: не нужно вскакивать по будильнику. Хоть к старости удалось преодолеть главный симптом всемирного рабства: унизительную и мерзкую зависимость от чудовищного изобретения извращенного человеческого разума – будильника! Считать себя свободным человеком и одновременно вставать каждое утро по сигналу беспощадного надсмотрщика-будильника может только идиот. Что интересно: к такой категории идиотов относится около семидесяти процентов человечества, и это говорит совсем не в пользу последнего.

Наполнившись упомянутыми философскими размышлениями, Тавров сделал над собой усилие и встал. Прошлепав к окну, он отдернул штору и некоторое время созерцал унылый зимний пейзаж: заснеженный двор, закутанных в зимнюю одежду людей и серое пасмурное небо. Надо приступать к зарядке!

Тавров открыл окно и тут же поспешил его закрыть: застоявшиеся в морозном воздухе бензиновые выхлопы от прогреваемых моторов многочисленных автомобилей тут же вползли в комнату. Мерзкая ядовитая отрыжка цивилизации!

Тавров закрыл окно и взялся за гантели. И тут зазвонил телефон. Звонила Катя.

– Валерий Иванович! Вы когда в офисе появитесь? – затараторила Катя. – А то тут клиент уже вас ждет!

– Кто такой? – недовольно буркнул Тавров.

– Пургин Сергей Николаевич.

– Не знаю такого, не договаривались о встрече. Если уж я ему так нужен, то придется ему подождать: буду в офисе не раньше, чем часа через полтора, – сообщил Тавров.

Последовала короткая пауза, затем Катя ответила:

– Он подождет, Валерий Иванович. Какие еще будут указания?

– Да какие там указания… – вздохнул Тавров. – Кофе ему пока предложи. Если захочет, то с коньяком.

Отдав необходимые указания, Тавров положил трубку и заторопился: все-таки клиент не должен ждать. Как всегда, спешка немедленно дала о себе знать: пытаясь сделать яичницу, уронил на пол яйцо; пока вытирал пол, сбежал кофе; выключатель бритвы сломался, и побриться не удалось. Забытые с вечера на столе сливки прокисли и при попытке добавить их в кофе немедленно свернулись, превратив божественный напиток в бурую жидкость с плавающими в ней белесыми хлопьями. «Мне, что ли, кофе с коньяком выпить?!» – с досадой подумал Тавров. Нет, коньяк с утра – это в корне неправильно! Ладно, кофе можно выпить в офисе…

В метро случился какой-то сбой в движении, и почти на каждом перегоне поезд на пять-семь минут замирал в тоннеле. В итоге Тавров появился в офисе только в два часа дня: помятый, небритый и злой. Небрежно кивнув на приветствие Кати и сидевшего в приемной клиента, Тавров прошествовал в свой кабинет, бросив на ходу:

– Катя! Мне кофе в кабинет.

Сбросив пальто, Тавров включил компьютер и уселся в свое удобное кресло с подголовником. Катя принесла ему кофе в толстой фаянсовой кружке. Отхлебнув горячей ароматной жидкости, Тавров проинтересовался у Кати:

– Клиент кофе пил?

– Целый кофейник.

– А коньяк?

– Под кофе грамм сто пятьдесят выпил, больше предлагать не стала.

«Ага! Приперло мужика!» – подумал Тавров и сказал Кате:

– Зови клиента. И еще кофе и коньяка.

– Не напился бы он здесь! – высказала опасение Катя.

– Это мне, – пояснил Тавров.

Катя удивленно взглянула на шефа, но не задержалась с исполнением указания. Через минуту клиент уже сидел перед Тавровым. Он нервно выпил поставленный перед ним коньяк и запил его кофе из чашки. Тавров наблюдал за ним, потягивая кофе из кружки и коньяк из высокого фарфорового бокала: очень удобно, когда не хочешь, чтобы посторонние видели содержимое твоего бокала. Со стороны казалось, что он просто запивает крепкий кофе водой на турецкий манер.

– Я возглавляю детективное агентство, в которое вы обратились, – начал разговор Тавров, глядя в глаза собеседнику. – Меня зовут Тавров Валерий Иванович, я полковник милиции в отставке. А вас зовут…

– Пургин Сергей Николаевич, кандидат исторических наук, египтолог, – ответил клиент и нервно взял в руки бокал. В нем оставалось всего пара капель коньяка, и Пургин судорожно опрокинул эти капли себе в рот. Но Тавров не стал предлагать ему еще: судя по всему, клиент уже и так принял достаточно, чтобы понять: коньяк не способен улучшить его состояние.

– Не нервничайте, просто отвечайте на мои вопросы, – вкрадчивым голосом порекомендовал Тавров. – Договорились?

Пургин кивнул и поставил бокал на стол.

– Ну и хорошо! Итак, Сергей Николаевич, что вас привело ко мне?

Пургин взялся за пустой бокал, повертел его в руках и снова поставил на стол.

– Дело вот в чем… э-э, Валерий Иванович. У вас можно курить?

Тавров подвинул к Пургину стеклянную пепельницу. Пургин достал пачку черной «Явы», закурил и продолжил:

– Так вот… Я хочу, чтобы вы проследили за моей женой.

Услышав слова клиента, Тавров испытал разочарование и досаду. Давя в себе нарастающее раздражение, он перебил Пургина:

– Уважаемый Сергей Николаевич! Дело в том, что вы обратились не по адресу: я не занимаюсь семейными разборками.

– Да, но… – растерялся Пургин, давя едва закуренную сигарету в пепельнице. – Я… мне…

– Это не мой профиль, – решительно сказал Тавров. – Есть специализированные детективные агентства, занимающиеся исключительно делами подобного профиля. Вам следует обратиться туда, и если желаете, то я вам дам пару-тройку адресов…

– Да, но господин Кравцов заверил меня, что с моим делом лучше обратиться именно к вам, – возразил Пургин.

– Вас направил ко мне Кравцов? – удивился Тавров. Это меняло дело: Кравцов прекрасно знал, чем занимается Тавров. Раз он рекомендовал Пургину прийти сюда, то он имел для этого очень веские основания. Но какие? В любом случае вначале нужно поговорить с Кравцовым.

– Это несколько меняет дело, – сказал Тавров. – Но для начала я должен связаться с Кравцовым.

– Хорошо, – согласился Пургин. – Вы позвоните сейчас?

Тавров страшно не любил спешку без причины.

– Я полагаю, что в таком деле отсрочка на сутки ничего не изменит, – заметил он. – Заходите ко мне завтра утром, и я вам скажу: займусь я вашим делом или нет. Договорились?

Пургин явно обрадовался, не получив прямого отказа. Он откланялся и ушел. Тавров позвонил Кравцову. Тот сразу ответил:

– Здравствуйте, Валерий Иванович! Я так понимаю, что Пургин добрался до вас?

– Да, – ответил Тавров. – И я удивлен: ты же знаешь, что я не занимаюсь семейными разборками и слежкой за неверными мужьями и женами. Тебе следовало отправить Пургина в «Дела семейные»: это их профиль.

– А он там уже был, – ответил Кравцов. – И произошла странная штука: на следующий день после визита Пургина директора детективного агентства «Дела семейные» взяли под стражу, а само агентство было вынуждено приостановить свою деятельность.

– Ну, и что ему мешало обратиться в другое агентство? – нетерпеливо поинтересовался Тавров.

– А он и обратился! К лихой команде «Секретов нет». Те с ходу взялись за дело, но когда бригада ехала устанавливать аппаратуру наблюдения и прослушивания на квартире Пургина, то их фургон попал в аварию. В итоге все трое специалистов оказались в больнице. Так что «Секретов нет» было вынуждено расторгнуть договор с Пургиным уже на следующий день. Вот после этого он и пришел ко мне.

– И что?

– Я заключил договор с Пургиным и отправил своего специалиста по прослушке ставить аппаратуру в квартире Пургина.

– И он тоже попал в аварию? – недоверчиво поинтересовался Тавров.

– Нет, до квартиры он добрался вполне благополучно. А вот уже там, когда он полез на стремянку устанавливать видеокамеру, то навернулся и сломал шейку бедра. Вот так!

– Сочувствую. Но все равно не вижу связи, – раздраженно заметил Тавров.

– Как это не видите?! – поразился Кравцов. – Да тут же натурально мистикой попахивает!

– Что-то ты суеверный стал, – заметил Тавров.

– После того, как я по вашему поручению съездил в Черногорию и этот колдун Брен чуть не отправил меня на тот свет, я все же не стал суеверным, но чутье на разные сверхъестественные штучки у меня развилось до предела, – сообщил Кравцов. – Поверьте мне: тут точно замешано нечто сверхъестественное! А уж в таких делах из отечественных детективов вы самый крупный специалист.

– Ну, ты и льстец! – буркнул Тавров.

– Вы сами знаете, Валерий Иванович, что это не лесть, а самая истинная правда, – возразил Кравцов. – Так вы беретесь за дело?

– Подумаю, – проворчал Тавров.

Положив трубку, Тавров откинулся на спинку кресла и задумался. Сказанное Кравцовым для непосвященного человека выглядело бы бредом. Но Тавров знал, что Кравцов не стал бы так просто перебрасывать своего клиента. Нет, это дело не нравилось Таврову, категорически не нравилось.

Тавров потянулся за кружкой, но она была пуста. Тавров вызвал Катю и попросил еще кофе. Катя минут через пять принесла кружку, поставила ее на край стола и вернулась на свое место в приемную. Тавров смотрел новости в Интернете на сайте inoCMU.Ru, когда вдруг зазвонил мобильник. «Ленора», – понял по персональному сигналу вызова Тавров: он на звонок от Леноры установил маккартниевскую «Mrs Vanderbilt». Почему именно эту песню? Наверное, потому, что через динамик мобильника с первых же аккордов мелодия хорошо слышна. Впрочем, у «Monkberry Moon Delight» первые аккорды звучали еще более мощно, но эту песню Тавров поставил на телефон Кати.

Тавров потянулся за мобильником и задел локтем кружку. Как и положено по закону подлости, кружка упала на пол, застеленный мягким ковровым покрытием. Черт! Тавров даже зажмурился, представляя коричневое пятно на кремовом ковре. Он торопливо схватил мобильник, отвечая на звонок.

– Валера! Я тебя не отрываю от дела? – послышался голос Леноры.

– Нет, я уже закончил, – поспешно отозвался Тавров. – У тебя все нормально?

– Да… – рассеянно отозвалась Ленора. – А у тебя все нормально?

– Да! А почему ты спрашиваешь? – удивился Тавров.

– Звонила Ефросинья из монастыря и спрашивала о тебе. Ты знаешь, она звонит крайне редко… и мне показалось… Так у тебя все в порядке?

– Вполне! – заверил Тавров. – Чтобы ты не беспокоилась, я сразу же из офиса поеду к тебе. Хорошо?

– Хорошо! Я буду ждать! – обрадовалась Ленора. – Купи к чаю пирожные «картошка». Они продаются в кондитерской рядом с магазином «Виктория».

– Без вопросов. До встречи!

Тавров положил трубку на стол. Хорошо, что есть ковер: кружка не должна была разбиться. А пятно Катя как-нибудь выведет: сейчас такая химия появилась, только держись!

Тавров глянул на пол и замер в изумлении.

Да, но где же пятно?!

К глубокому удивлению Таврова, никакого кофейного пятна на бежевой ковровой поверхности не оказалось. Кружка лежала возле его ноги, но пятна не было. Тавров поднял кружку. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал. Не веря своим глазам, Тавров осмотрел кружку. Она была почти до верху заполнена плотной темно-коричневой массой: как будто кружку залили эпоксидной смолой. Тавров попытался вытащить ложку, но это оказалось невозможно: ложка накрепко застряла в заполнившей кружку массе. И что странно: ложка казалась ледяной на ощуп.

Тавров поставил кружку на стол и закрыл глаза, устало потирая веки подушечками пальцев. А когда он снова посмотрел на кружку, то увидел поднимающуюся над ней струйку пара. Тавров осторожно взялся за ложку: ложка оказалась очень горячей и легко поддалась. Обычная ложка в обычной кружке с обычным горячим кофе.

Любой человек на месте Таврова подумал бы, что у него начались галлюцинации, но Тавров знал, что это не так. Он взял телефон и позвонил Леноре.

– Извини, но я не смогу приехать к тебе сегодня, – бесцветным голосом сообщил он. – Скажи, Ленора, как мне срочно связаться с Ефросиньей?

Ленора сбросила Таврову эсэмэской телефон Ефросиньи. Он немедленно набрал номер, и Ефросинья ответила уже после второго гудка: словно ждала.

– Приезжай, Валера, – коротко уронила она в трубку, прерывая сбивчивую речь Таврова.

Тавров испытал некоторое облегчение: значит, Ефросинья знает, что происходит. Уже лучше! Он хотел вызвать такси по телефону, но потом решил на метро доехать до «Юго-Западной»: так удастся избежать многочисленные пробки. А там уж он легко найдет бомбилу, который довезет его до монастыря, находящегося километрах в пятидесяти от Москвы по Киевскому шоссе.

Расчет Таврова оказался верен. Выйдя на «Юго-Западной» из вестибюля метро, он уже через десять минут нашел владевшего видавшей виды «пятеркой» азербайджанца, согласившегося за пятьсот рублей отвезти его к монастырю.

Едва выехав на Ленинский проспект, они немедленно воткнулись в пробку. Плотный поток машин вяло переполз через МКАД и так же лениво двигался вплоть до поворота на поселок Московский. А там дело пошло уже гораздо веселее: они быстро проскочили Валуево, и минут пятнадцать спустя машина остановилась возле монастырских ворот. Тавров расплатился с водителем, тот поспешно развернулся и помчался в сторону Киевского шоссе с намерением попытаться подхватить пассажиров во Внукове.

Монастырь со всех сторон был окружен высокими елями: чисто глухомань – не скажешь, что меньше часа езды до Москвы. Узкая дорога сквозь ельник к монастырю не освещалась, и в темное время суток заблудиться было немудрено. Однако сейчас, зимой, снег высветлял ночной пейзаж, отражая пробивающийся сквозь дымку облачности слабый свет луны. Высокие монастырские стены смутно белели в призрачном сумраке, в узких бойницах не было ни огонька, лишь над воротами висел древний фонарь с тускло желтеющей внутри лампочкой. Рассеять мрак под фонарем лампочка явно не была способна и лишь обозначала место входа.

Тавров подошел к воротам и постучал по обитым железом толстым доскам специально предназначенным для этого дела массивным кольцом. Он ожидал, что откроется забранное частой решеткой оконце в воротах, но оказалось, что технический прогресс добрался и до древних монастырских стен: предупрежденная Ефросиньей монастырская охрана разглядела Таврова в видеокамеру, раздался звук сработавшего электронного замка, врезанного в воротную калитку. Тавров толкнул калитку: она оказалась с доводчиком. Да, суровый монастырский аскетизм воспринял достижения цивилизации. Впрочем, монастырь женский, охранять его все равно надо: ну, не стоять же монахиням на посту с дубинами наперевес?! Конечно, еще есть сила молитвы, но разумный человек использует все доступные ему средства, помня вековую народную мудрость о том, что «береженого Бог бережет».

С той стороны калитки Таврова уже ожидала монахиня. Тавров не видел ее лица, да и в скупом свете фонаря различим был лишь черный силуэт, – так что сразу и не поймешь: то ли призрак, то ли все-таки человек.

– Я к Ефросинье, – сказал Тавров.

И тут же ему пришла в голову мысль: если Ефросинья приняла постриг, то она в знак отречения от всего мирского должна была сменить и имя. Но монахиня все поняла: она молча наклонила голову и жестом пригласила следовать за ней. Вначале они шли крытой галереей вдоль стены, затем вошли в одну из башен и попали в каменный коридор, освещенный редкими светильниками. Впрочем, и здесь Тавров отметил всепроникающее присутствие технического прогресса: лампочки в светильниках были не традиционные, с вольфрамовой нитью, а экономичные.

Коридор оказался длинным и извилистым, Тавров с монахиней то опускались по ступенькам, то поднимались и наконец оказались в просторном зале с узкими зарешеченными окнами. Зал был освещен только у входа. Дальний его конец терялся в темноте. Тавров остановился, не понимая, куда идти дальше. Он оглянулся, ища монахиню, но та словно растворилась в воздухе.

– Иди сюда, Валера, – словно ветер, прошелестел под сводами голос Ефросиньи.

Тавров повертел головой, пытаясь определить, откуда донесся голос, и вдруг увидел Ефросинью совсем рядом: она сидела в стенной нише перед низким столиком. Тавров облегченно вздохнул и направился к Ефросинье. Смутное беспокойство мгновенно покинуло его, словно лопнул воздушный шарик. Ефросинья поможет ему, ведь она ясновидящая, она все знает! Она скажет, что делать. Рядом со столиком стоял стул с деревянной спинкой, и Тавров опустился на него. Стул был неудобный, но прочный: даже не скрипнул, когда Тавров уселся и попытался откинуться на спинку.

– Здравствуй, Ефросинья, – поздоровался он, безуспешно пытаясь поудобнее устроиться на стуле. Но ему это так и не удалось: стул был сотворен в монастырской мастерской в соответствии с аскетическими требованиями монашеского технического задания и явно не предназначался для создания комфорта седалищу.

– И ты здрав будь, Валера, – отозвалась Ефросинья. – Рассказывай, что там у тебя приключилось.

– Да пока вроде ничего особенного, – сообщил Тавров и вкратце поведал о визите Пургина, звонке Кравцова и странном поведении кружки с кофе. Закончив рассказ, он упавшим голосом осведомился:

– Я так понимаю, что снова оказался в Пограничной Зоне?

– Да, Валера, ты правильно понимаешь, – еле слышно прошелестела Ефросинья. Она явно частью своего сознания находилась в другом мире, и это, очевидно, давалось ей нелегко.

– Так… – сделал паузу Тавров, пытаясь собраться мыслями. – И кто же это мне так удружил? Что за человек ввел меня в Пограничную Зону?

– Это не человек, – коротко уронила Ефросинья.

– Так! Еще хуже! – вздохнул Тавров. – Значит, демон? Причем довольно высокого уровня…

– Нет, не демон, – отрицательно качнула головой Ефросинья. Тавров недоуменно уставился на нее.

– Погоди… А если не человек и не демон, то кто это может быть? – удивился он.

– Я не знаю, Валера, – устало ответила Ефросинья. Тавров вдруг испытал приступ раздражения и разочарования. Он так рассчитывал на Ефросинью, а она тут загадки загадывает!

– Послушай, – обратился Тавров к Ефросинье. – Из своей обширной детективной практики я четко усвоил: как бы ни пытался кто-нибудь скрыть свои дела или преступления, он неизбежно оставляет следы. Это очевидно: существа из Этого Мира оставляют потожировые выделения, а существа из Того Мира оставляют выделения эктоплазмы. По этим следам можно распознать их присутствие и в конце концов идентифицировать. Ты же ясновидящая! Неужели ты не можешь определить того, кто ввел меня в Пограничную Зону: человек или демон?!

– Не горячись, Валера! – мягко одернула его Ефросинья. – Есть какая-то сила, которая ввела тебя в Пограничную Зону. Это не человек, но это и не демон. Что это за сила и зачем ты ей понадобился, я пока не знаю. Так что поступай так, как считаешь нужным, Валера. И помни: страх, сомнения и уныние – неподходящие попутчики. Будем уповать на Господа, на то, что не оставит он нас перед лицом Тьмы. Иди, Валера, ступай с Богом! Устала я…

Тавров поднялся со стула и пошел к выходу. У двери в залу он увидел тень: это терпеливо ожидала его сопровождающая монахиня. Только выйдя вместе с ней в коридор, он вспомнил, что забыл попрощаться с Ефросиньей. Нехорошо как-то получилось, да еще голос на нее повышал, нехорошо… Впрочем, тут же его озаботила другая мысль: как среди ночи из этого густого леса выбраться в Москву? Вызвать такси по телефону? Но вряд ли удастся объяснить дорогу диспетчеру, не имея под рукой карты.

Монахиня почувствовала замешательство Таврова и впервые за все время нарушила молчание:

– Рядом с монастырем есть гостиница для паломников, можете там переночевать.

– Спасибо! – поблагодарил Тавров и тут же спохватился: ведь ему еще до Москвы добираться. – А сколько стоит ночлег?

– Гостиница для паломников, поэтому денег не берет, – пояснила монахиня.

Гостиница находилась возле противоположных от дороги ворот монастыря и представляла собой двухэтажное кирпичное здание старой постройки: по особенностям архитектуры Тавров определил, что ему не меньше двухсот лет. На первом этаже находились столовая, кухня и служебные помещения. На втором этаже, вдоль длинного, проходящего через все здание коридора располагались комнаты для паломников.

Несмотря на позднее время, Таврову в столовой накрыли стол: постные щи, пироги с капустой и брусникой. Заведывал столовой мужчина лет шестидесяти, по виду отставной полковник. Тавров за ужином разговорился с ним и выяснил, что тот действительно полковник-танкист на пенсии, а здесь работает, поскольку место тихое и хоть какой приработок к пенсии. И в подчинении у него двое таких же пенсионеров: живут тут же, только на выходные к семьям уезжают. И то сказать: для провинциальных пенсионеров и такая работа – везение. Хоть самим можно более-менее достойно жить, да и внукам подарки к праздникам дарить.

После ужина Таврова проводили в комнату. «Удобства» находилсь в конце коридора – две туалетные кабинки и душевая, – зато в комнате было уютно, а изразцовая голландская печь функционировала вполне исправно и отлично прогрела комнату. Тавров лег в постель. Телевизора не было, что вполне естественно для места отдыха паломников, зато в холле Тавров обнаружил пару старых литературных журналов и с удовольствием почитал их перед сном. Когда глаза начали слипаться, Тавров отложил на тумбочку журнал, погасил свет и поуютнее устроился в постели. Он почти начал засыпать, когда его словно что-то толкнуло, и он открыл глаза.

Он лежал, прислушиваясь и не понимая, что же его могло рабудить. Глаза привыкли к темноте, и он разглядел в углу комнаты тень. Тень не шевелилась, и вначале Тавров подумал, что она ему мерещится. Но потом вдруг понял: там действительно кто-то есть. Он решительно дотянулся до выключателя и включил ночник.

Это была кошка. Обыкновенная кошка белого цвета, короткошерстная, с узкой мордочкой и большими ушами. Она некоторое время без опаски смотрела на Таврова своими зелеными глазами, затем почти беззвучно мяукнула и, не торопясь, направилась к дверям. Она спокойно прошествовала мимо Таврова, проскользнула в приоткрытую дверь и исчезла в коридоре. Дверь еле слышно скрипнула и захлопнулась: Тавров отчетливо услышал звук защелки замка. «Странно, вроде я закрывал дверь в коридор», – подумал Тавров. Он встал с постели и осмотрел замок. Наверное, забыл повернуть головку замка, чтобы она встала на предохранитель.

Впрочем, кошка, она и есть кошка: гуляет, где захочет, и не запретишь!

Утром Тавров позатракал кашей с брусничным вареньем, которую запил ароматнейшим чаем из неведомых ему лесных трав.

– Как спалось? – спросил отставной полковник.

– Да в общем-то неплохо, хотя я на новом месте обычно плохо сплю, – отозвался Тавров и не преминул посетовать: – Вот только кошка ваша меня напугала…

– Какая кошка?! – удивился отставник. – У меня такса есть, Джоем кличу. Так Джой тут не то что кошек, а и других собак не потерпит! В прошлом году белку поймать умудрился и загрыз насмерть. А у белки реакция и зубки – уж будь здоров! Так что кошек тут быть не может, уж мне поверь. В монастыре кошек, может, и держат монашки, но за монастырские стены они однозначно не выбираются, иначе тут же Джою в лапы попадут. А уж он им спуску не даст!

Появился шофер-экспедитор Толик, который должен был подвезти Таврова до поселка Московский, и сообщил, что машина готова и пора ехать.

Тавров попрощался с гостеприимным полковником-завхозом и добрался на монастырской машине до Московского. Выйдя на автобусной остановке, Тавров изучил расписание и выяснил, что автобус подойдет минут через двадцать. Тавров прикинул, сколько ему понадобится времени, чтобы добраться до офиса, затем, памятуя о пробках, удвоил его и позвонил Кате.

– Катя! Созвонись с Пургиным и скажи ему, что я берусь за его дело. Пусть подъедет в офис к трем часам дня. Если не сможет, то пусть перезвонит мне, и мы тогда выберем подходящий вариант.

Катя перезвонила Таврову спустя минут семь и сказала, что Пургин сразу радостно согласился подъехать к трем часам в офис.

– Катя! Ты романы случайно не пишешь? – шутливо осведомился Тавров. – Что за поэтические формы? «Радостно»!

– Извините, Валерий Иванович! Забыла, что вы больше привычны к языку ментовских протоколов, – желчно отозвалась Катя. – Кстати, слово «радостно» не способно исчерпывающе передать тот восторг, которым Пургин встретил известие о том, что вы соблаговолили заняться его делом.

– Хорошо, Катюша, принято! – усмехнулся Тавров. – А какое слово исчерпывающе передаст, как вы выразились, «восторг» Пургина?

– Оргазм! – решительно заявила Катя. – Было полное ощущение, что я работаю в службе «секс по телефону». Он так радостно выдохнул в трубку, как будто… Возможно, Пургин – человек нетрадиционной сексуальной ориентации и запал на вас?

– Господи, Катя! – осуждающе воскликнул Тавров. – Что это на тебя вдруг нашло?

– Дело в том, Валерий Иванович, что у меня от вашего Пургина просто мороз по коже, – призналась Катя. – Похоже, он просто на грани отчаяния и уверен, что только вы способны ему помочь. Я не шучу, Валерий Иванович! Мне аж страшно: вдруг вы ему не сможете помочь и тогда он выкинет какую-нибудь дикость?

– Не беспокойся, Катя! – уверенно заявил Тавров. – Я не сомневаюсь, что Пургин не опасен.

Тут он совсем некстати вспомнил про фокусы с кружкой кофе и почти физически почувствовал холод Пограничной Зоны. Да, Пургин вряд ли сам по себе несет какую-либо угрозу, но вот от тех сил, которые пришли вместе с ним, ждать чего-либо хорошего не приходится.

Пургин приехал за полчаса до назначенного времени. Он возбужденно тряс руку Таврову и так радостно заглядывал ему в глаза, что Таврову даже стало не по себе. А ведь всего-то надо проследить за супругой клиента!

– Итак, вы хотите, чтобы мое детективное агентство выяснило, чем занимается ваша жена в то время, когда вас нет рядом с ней, – конкретизировал задачу Тавров, готовя договор.

– Ну… не совсем так, – замялся Пургин. – Мне нужно узнать все о ее знакомых мужчинах.

– То есть, круг ее знакомых женщин вас не интересует? – едва сдержал усмешку Тавров. Так он и знал: банальная ревность!

– Да! То есть… – задумался Пургин. – Кто знает… Да, пожалуй, надо выяснить все ее связи!

– Хорошо! – сделал пометку на бумаге Тавров. – Как я понял, каких-либо конкретных подозрений у вас нет, поэтому начнем с общего наблюдения. Первое, что мы сделаем: установим видеокамеры в вашей квартире. Конфиденциальность записей гарантируется: кроме вас, просматривать их буду только я и мой сотрудник, занимающийся контролем камер. Мы можем их отключать, когда вы будете в доме.

– Понятно, – кивнул Пургин.

– Мы поставим на прослушивание ваш домашний телефон. Что касается места работы вашей жены, то, по понятным причинам, мы можем установить наблюдение лишь за входом в офис. Нам не хочется иметь неприятности с фирмой, в которой работает ваша жена, – вы понимаете меня?

– Да, конечно! Что тут поделаешь?! – развел руками Пургин.

– Подарите жене новый мобильный телефон, тогда мы будем в курсе ее переговоров, – разумеется, перед этим с телефоном поработает мой специалист. И еще: нам придется подключить людей для наружного наблюдения. Все это обходится весьма недешево, поэтому я сразу хотел бы спросить: какую сумму вы согласны израсходовать на наши услуги?

Тавров ожидал, что клиент попросит для начала составить примерную калькуляцию расходов и перечень мероприятий, но Пургин практически мгновенно, без всяких колебаний ответил:

– Триста тысяч евро! Действуйте в пределах этой суммы. Если вдруг ее окажется недостаточно, то мы заключим дополнительный договор.

Тавров изумленно поднял глаза на Пургина. Тот был абсолютно серьезен.

– Однако, вы совсем не бедный человек, господин Пургин! – заметил Тавров.

– Я недавно продал дачу, доставшуюся мне от моих родителей, и с вычетом всех расходов у меня осталась именно такая сумма, которую я положил на банковский краткосрочный депозит, – пояснил Пургин.

– Ну, что же! – удовлетворенно резюмировал Тавров. – Тогда я сразу включаю в договор проплату аванса, а также еженедельные отчеты со сметой расходов… Подождите несколько минут, пока я окончательно оформлю и распечатаю договор. Кофе хотите?

Пургин выпил кофе, подписал распечатанные экземпляры договора, практически не читая, и спросил у Таврова:

– А когда вы займетесь моей квартирой?

– Согласно условиям договора, он вступает в силу сразу после подписания, так что я уже к вашим услугам, – отозвался Тавров, берясь за телефон. – Одну минуту, я только сделаю звонок.

Он посмотрел список специалистов по технике, с которыми обычно работал, и выбрал Костю Бирюкова: молодой шустрый парень, за заказы хватается с ненасытностью акулы.

– Костя! Это Тавров. Есть работа. Сегодня сможешь поставить на наблюдение квартиру? Какую? Обычную, двухкомнатную, старая кирпичная пятиэтажка. Легко? Все оборудование имеется? Ну и отлично! Я тебе перезвоню, будь на связи.

Тавров дал отбой и спросил у Пургина:

– Когда вы сможете гарантировать отсутствие жены в квартире в течение двух часов?

– Как раз сегодня вечером мы с женой собирались в театр, – ответил Пургин. – Из дома мы должны выйти не позже пяти часов.

– Вот тогда и начнем! Давайте ваши ключи и напишите адрес на листке.

Пургин с готовностью выложил связку ключей в кожаном футляре и написал адрес на квадратном листочке бумаги для заметок. Тавров уточнил местонахождение дома по карте Яндекса и перезвонил Бирюкову:

– Костя! Дуй ко мне в офис, возьми ключи от квартиры клиента и адрес. Я уточнил расположение дома по карте, найти его несложно: если ехать по Красноармейской, то почти посередине между «Динамо» и «Аэропортом». Эльдорадовский переулок, второй дом от перекрестка, первый подъезд, пятый этаж. С ключами сам легко разберешься, их всего три. Будь там в готовности с пяти часов. Сегодняшнего дня, разумеется! Я позвоню, дам отмашку.

Тавров помедлил немного. Какое-то беспокойство смутно шевельнулось внутри, и он добавил:

– Да, вот еще что, Костя! Возьми человека на подстраховку на всякий случай. Да, все будет оплачено. Давай, жду!

Тавров дал отбой и сказал Пургину:

– Фотография жены у вас с собой?

Пургин с готовностью кивнул, полез в кожаный планшет и достал оттуда несколько фото десять на пятнадцать.

– Вот! Можете оставить их себе… для работы.

– Хорошо, – кивнул Тавров, убирая фотографии в ящик стола, и попросил:

– И еще мне нужен ваш снимок. Лучше несколько снимков. Разрешите, я их сделаю прямо сейчас?

– А это зачем? – удивился Пургин.

– Для ознакомления моим людям, чтобы они знали в лицо хозяина квартиры и… э-э… супруга объекта наблюдения, – пояснил Тавров.

Он сделал несколько снимков Пургина камерой своего мобильника, – встроенная двухмегапиксельная камера Сони Эрикссона обеспечивала вполне достаточное качество даже для пересъемки документов.

– Вот и все! – сказал Тавров Пургину. – И не забудьте: когда выйдете из дома, позвоните мне.

– А-а… А что я должен сказать? – растерянно спросил Пургин.

– Что угодно! Ваш звонок будет означать, что объект… то есть ваша квартира пуста и можно приступать.

На этом Тавров собирался закончить разговор, но, взглянув на растерянного Пургина, счел необходимым добавить:

– Скажите что-нибудь такое… что не вызовет лишних вопросов у вашей супруги. Ну, скажем… что вы идете в театр и просите не звонить вам до одиннадцати вечера. Если жена поинтересуется, то скажете, что звонили рецензенту, пишущему рецензию на вашу статью. Подойдет?

– Да, вполне! – вымученно улыбнулся Пургин. Он явно не имел склонности к обману и чувствовал себя не в своей тарелке.

– Все будет хорошо! – ободряюще улыбнулся Тавров и взглянул на часы. – Кстати, вам пора! А то рискуете не успеть домой до пяти часов. И главное: если вдруг ваша супруга решит досрочно закончить культурное мероприятие, обязательно позвоните мне.

До пяти часов Тавров успел пообедать в ближайшем кафе и даже вздремнуть в кресле за столом. Все шло по плану: Пургин отзвонился в десять минут шестого, Тавров дал отмашку Бирюкову, тот спустя десять минут доложил, что вошел на объект и приступает к работе. Тавров попросил Катю принести кофе. Едва он взял в руки любимую кружку с ароматным дымящимся напитком, как раздался звонок. Это был Бирюков, и у Таврова мурашки побежали по спине: он не должен был звонить так рано, значит, что-то пошло не так.

– Тут такое дело, Валерий Иванович! – с беспокойством сообщил Бирюков. – У клиента закладки уже стоят. Не знаю, чьи. Перед чужими видеокамерами я на входе засветился. Разумеется, я работал с маскировкой: вошел в кепке, шарф на лице, но все равно сам факт… Так чего мне делать дальше?

Так! Похоже, в семье Пургиных недоверие взаимное.

– Вот что, Костя! – решительно сказал Тавров. – Ты один работаешь?

– Нет, что вы! Вы же предупреждали насчет этого, я и взял человека: он в машине тут недалеко сидит, на связи.

– Ничего не трогай, немедленно уходи! Связь со своим человеком держи не по рации, а через мобильник и так, чтобы не могли дистанционным микрофоном прослушать. Теперь о том, что делать: сделай вид, что уходишь в сторону «Динамо», потом вернись; а твой человек пусть контролирует подъезд. По возможности пусть фотографирует всех подозрительных. Понял?

– Понял, Валерий Иванович!

Бирюков отключился. Тавров откинулся на удобный подголовник, закрыл глаза и задумался. Кто мог установить закладки? Детективы по просьбе Пургиной: проследить за тем, чем занимается дома муж в отсутствие жены? Возможно, что и так… И хорошо бы, если так! А если это сделали по просьбе третьего лица? Тогда это не просто усложняет дело, а переводит его на качественно новый уровень: у этого третьего по отношению к Пургину могут быть совсем не дружелюбные намерения.

Размышления Таврова прервал телефонный звонок. Это был Бирюков.

– Валерий Иванович! Все было именно так, как вы сказали: только я вышел, как минут через пять в подъезд вбежали двое. Они так же бегом поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Пургиных.

– Откуда ты это знаешь? – прервал его Тавров.

– А я перед уходом на площадке камеру установил на всякий случай, вот и пригодилась! – похвастался Бирюков.

– Молодец, Костя! – сдержанно одобрил Тавров. – Они еще там?

– Там, Валерий Иванович! Какие указания будут?

– Как думаешь, они побежали закладки снимать? – вместо указаний спросил Тавров.

– Вне всяких сомнений! – уверенно заявил Бирюков. – Здорово я их напугал, однако, когда перед объективами появился!

Эх, хорошо бы этих голубчиков взять прямо в квартире Пургина! В отделении их бы быстро раскололи: кто и откуда. Но сколько они еще пробудут в квартире? Максимум минут десять. Мало времени: наряд не успеет подъехать, разве что рядом ДПС окажется. Но через «02» точно не успеют. Надо через Павлова. И Тавров позвонил полковнику Павлову из МУРа.

– Вадик, здравствуй! Это Тавров! Вопрос жизни и смерти. Слушай внимательно: пять минут назад два вора проникли в квартиру по адресу…

Тавров продиктовал адрес.

– Дай указание в ОВД «Аэропорт» об их немедленном задержании. С меня причитается!

– Хорошо, – проворчал Павлов и дал отбой.

Тавров снова позвонил Бирюкову.

– Сейчас подъедут менты, попробуют взять тех двоих. Если они выйдут из подъезда до приезда ментов, попробуйте за ними проследить. Только обязательно мне предварительно отзвонись. Понял?

– Понял, Валерий Иванович!

Минут двадцать Тавров ждал звонка, но телефон молчал. Тавров попробовал связаться с Бирюковым, но его телефон оказался выключен. Таврова это встревожило: с какой стати Бирюкову понадобилось отключать телефон как раз тогда, когда он просто обязан постоянно быть на связи? И Тавров решил позвонить Павлову.

– Как раз собирался вам звонить, Валерий Иванович, – сказал Павлов. – Прежде всего вопрос к вам: вам известен такой Бирюков Константин Сергеевич, тысяча девятьсот семидесятого года рождения, уроженец Москвы?

Похоже, патруль ДПС обратил внимание не на тех загадочных типов, которые интересовали Таврова, а на находившихся рядом Бирюкова с напарником.

– Вадик, тут произошла ошибка: задержали не грабителей, а наблюдавших за ними моих людей! – с досадой сообщил Тавров. – Их так освободят или мне надо лично подъехать в ОВД «Аэропорт»?

Павлов ответил, немного помедлив:

– Вам надо подъехать, Валерий Иванович. Только не в ОВД «Аэропорт», а в морг Боткинской больницы для опознания.

– Какого опознания? – хрипло выдохнул Тавров, и его сердце сжалось в предчувствии беды.

– Вам надо опознать этого самого Бирюкова и второго, который был с ним в машине.

– Автокатастрофа? – отрывисто спросил Тавров.

– Нет. Когда машина ДПС въезжала во двор указанного вами дома, то въезд перегораживал синий «Хендай Акцент». В салоне находились два трупа: один из них без документов, а второй имел при себе водительские права и паспорт на имя Бирюкова. Судя по всему, их расстреляли через лобовое стекло из пистолета с глушителем, поскольку выстрелов никто не слышал. Вы можете сказать, чем они там занимались и кому так не угодили?

Павлов с Тавровым шли из Боткинской больницы в сторону метро «Динамо».

– Я даже представить не мог, что все может быть так серьезно, – сказал Тавров. – Я думал: ну, та еще семейка, муж хочет проследить, чем занимается жена в его отсутствие; а жена, в свою очередь, решила выяснить, чем занят муж, когда ее нет рядом с ним. Но такого финала я не ожидал!

– Не факт, что убийство Бирюкова и его напарника непосредственно связано с квартирой Пургиных, – заметил Павлов. – Одно ясно: Бирюков с напарником оказались в неподходящем месте в неподходящее время. Собственно, оснований для вызова на допрос Пургина и его жены у меня нет. В момент убийства Бирюкова и его напарника они находились в театре. В их квартире никого не застигли с поличным. Возможно, что прослушка там еще стоит, но для проведения обыска в квартире нужно как минимум либо заявление самого Пургина, либо веские подозрения в том, что в квартире Пургиных совершались противозаконные действия. Попробуйте поговорить с Пургиным, может, нащупаете какие-нибудь ходы. – Павлов тяжело вздохнул и, немного помолчав, сказал Таврову: – Чует мое сердце, Валерий Иванович, что это не последнее убийство. Похоже, опять вам роковой клиент попался!

Следующим утром Тавров захватил с собой рекомендованного Кравцовым специалиста по электронике и поехал на квартиру Пургина. Пургин сам открыл дверь.

– Жена уже на работе, так что можете спокойно устанавливать оборудование, – сказал он Таврову. – Кстати, а почему вы вчера этого не сделали?

– Были некоторые обстоятельства, о которых я вам расскажу позже, – уклончиво ответил Тавров: вначале он хотел убедиться, что прослушку с телефона и видеокамеры неизвестные уже сняли. Электронщик осмотрел квартиру и подтвердил: никакой аппаратуры видеонаблюдения и прослушивания нет.

– Так я и ожидал, – констатировал Тавров и повернулся к Пургину: – Я обязан вас кое о чем проинформировать, Сергей Николаевич!

И Тавров рассказал Пургину о событиях вчерашнего вечера. Пургин побледнел. Рассказ Таврова произвел на него огромное впечатление. Он заметался по комнате, затем трясущимися руками достал из бара бутылку коньяка, налил в бокал граммов сто и залпом выпил.

– Мы, разумеется, поставим вам в квартиру аппаратуру видеонаблюдения и поменяем замки, – сказал Тавров. – Но если это были люди, нанятые вашей женой, то события приобретают весьма дурной оборот. Лично я не сомневаюсь, что вчерашнее двойное убийство совершили именно те люди, которые установили в вашей квартире аппаратуру скрытого наблюдения и вчера ее же сняли. Поэтому, если у вас есть какие-то конкретные подозрения в отношении вашей жены или ее знакомых, то я настоятельно рекомендую высказать их сейчас.

– Да-да, конечно, – пробормотал Пургин. – Я должен вам сказать, что…

Тут он вдруг замолчал, что-то напряженно обдумывая, затем сказал:

– Вот что, я лучше вам это нарисую!

Пургин схватил листок бумаги и принялся что-то лихорадочно вычерчивать. Впрочем, не прошло и минуты, как он раздраженно скомкал листок и бросил его в угол.

– Нет, это не имеет никакого отношения к делу! – воскликнул Пургин, нервно потирая виски подушечками пальцев. – Тут что-то не так! И с этим надо разобраться. Вот что, Валерий Иванович! Ставьте камеры, меняйте замки. Жене я скажу, что потерял ключи и поэтому решил поменять замки. Ведите наблюдение, делайте все, как договаривались. А через недельку проанализируем результаты, и тогда, я уверен, многое станет ясно и я смогу вам рассказать кое-что такое, что сейчас вы вряд ли сумеете воспринять. Договорились?

Такое предложение не очень понравилось Таврову: он предпочел бы, чтобы клиент выложил всю имеющуюся информацию как на блюдечке. Но клиент – не подозреваемый, давить на него не следует.

– Договорились, Сергей Николаевич! – вежливо улыбнулся Тавров. – Пока мой специалист будет ставить аппаратуру, вы мне кофейку сварите. Хорошо?

– Нет проблем! – заверил Пургин.

Он поднял с пола скомканный клочок бумаги и направился в кухню. По дороге Пургин открыл дверь в туалет и бросил бумагу в унитаз. Повинуясь инстинкту сыщика, Тавров зашел в туалет, достал из кармана полиэтиленовый пакет, выловил из унитаза плавающий там комочек бумаги и положил его в пакет. Плотно завязав пакет, Тавров сунул его в карман пиджака, спустил воду в унитазе и отправился в ванную комнату мыть руки.

Кофе Пургин сварил, как и положено, в турке. Кофе был хорош, и Тавров с наслаждением выпил три чашки в ожидании, пока элетронщик установит и проверит аппаратуру. Тавров попытался вызвать Пургина на откровенный разговор, но Пургин был мрачен и неразговорчив. Оставалось только попрощаться и покинуть не самый гостеприимный дом в Москве.

Возле дома Тавров расстался с электронщиком, договорившись с ним о том, что тот каждый день будет привозить ему записи с видеокамер и телефонных разговоров. Направляясь к метро, Тавров с досадой подумал, что из-за вчерашних событий он не успел получить от специалиста мобильный телефон с закладкой для жены Пургина.

Приехав в офис, Тавров попросил Катю принести ему кофе и расположился за столом своего кабинета. Он аккуратно извлек мокрый листок с рисунком Пургина из пакетика и расправил его на стекле.

Торопливо набросанный шариковой ручкой рисунок представлял собой большой прямоугольник, внутри которого находились три прямоугольника, один другого меньше. Между ними две линии образовывали извилистую полосу. Возле того из трех прямоугольников, который был побольше, была нарисована стрелка, указывающая на верхний левый угол прямоугольника. И все. Никаких надписей или других поясняющих рисунков. Тавров несколько минут изучал рисунок, затем со вздохом накрыл его бумажным полотенцем: пусть подсохнет, тогда можно будет положить в папку. Может быть, Пургин в скором времени сочтет необходимым пояснить, что он пытался изобразить на листке бумаги?

Тавров проработал в офисе до семи вечера, готовя отчет по делу, которое он закончил на прошлой неделе. Затем отправился домой.

Выйдя из метро, Тавров услышал сигнал мобильника: пришла эсэмэска. Тавров достал мобильник и прочитал сообщение: «Этот абонент звонил вам два раза». Звонки были сделаны с телефона Павлова. Тавров торопливо набрал номер полковника.

– Вадик! Ты мне звонил?

– Да, Валерий Иванович, дважды звонил, но вы были недоступны.

– Я ехал в метро. Что случилось?

– Скажите, Валерий Иванович, а вы сегодня видели вашего клиента Пургина? – спросил Павлов, и у Таврова заныло сердце от нехорошего предчувствия.

– Да, я видел его сегодня утром. А что случилось? С ним все в порядке? – забеспокоился Тавров.

– Я бы так не сказал, – ответил Павлов. – Нет, сам он жив и здоров, но сказать, что он в порядке, было бы большим преувеличением. Дело в том, что сегодня около девятнадцати часов в подъезде дома, где проживают Пургины, на его жену было совершено нападение. В тяжелом состоянии она доставлена в реанимацию Боткинской больницы. Алло! Вы меня слышите?

– Да, Вадик, слышу, – коротко отозвался Тавров.

– Если ваши люди вели наблюдение за Пургиной, то им придется давать показания следователю. Ну, и вам, разумеется, тоже.

Павлов сделал паузу и добавил:

– Вполне возможно, убийство Бирюкова с напарником и покушение на жизнь Пургиной взаимосвязаны. Готовьтесь к тому, что вам придется рассказать следователю о том, с какой просьбой к вам обратился Пургин.

– Да, я понимаю, – вздохнул Тавров.

Дело приобретало очень тревожный оборот. Какая-то непонятная сила – непонятная даже ясновидящей Ефросинье – вовлекла Таврова в Пограничную Зону. И не эта ли сила превращает дом в Эльдорадовском переулке в территорию смерти?

Прошло три дня, прежде чем Таврова вызвал к себе следователь. Следователя звали Иван Ковригин, он был молод, напорист и явно с недоверием относился к Таврову, но давить на него не осмеливался: авторитет полковника Павлова сдерживал охотничий инстинкт молодого сыщика.

– Валерий Иванович, я пригласил вас для того, чтобы прояснить ряд вопросов. Вы владелец частного детективного агентства?

– После выхода в отставку решил посвятить себя привычному ремеслу, – ответил Тавров, нажимая на слово «в отставку». Он специально употребил слово «отставка», а не «пенсия», чтобы молодой следак прочувствовал: бывших сыщиков и полковников милиции не бывает, как не бывает бывших охотничьих псов.

– Да, я знаю, что вы полковник МВД в отставке и тридцать лет отдали органам правопорядка, – небрежно кивнул Ковригин, стремясь, в свою очередь, показать, что для него свидетель – прежде всего свидетель, а уж во вторую очередь – заслуженный отставной полковник. Впрочем, он все же счел необходимым добавить для приличия:

– Именно поэтому я рассчитываю на понимание и помощь следствию с вашей стороны.

Покончив с реверансами, Ковригин перешел к делу:

– Убитые в салоне «Акцента» в Эльдорадовском Бирюков и Володин были сотрудниками вашего детективного агентства?

– Нет, – быстро ответил Тавров и пояснил: – Бирюкова я привлекал как технического специалиста для выполнения отдельных поручений. Его напарника я лично никогда не видел, поскольку его привлек сам Бирюков.

Ковригин сделал какую-то пометку на листе бумаги и спросил:

– А что они делали возле дома, где их убили? Выполняли ваше задание?

– Да, но, к сожалению, я не могу сказать, что именно они там делали, поскольку не могу назвать вам имя клиента, – решительно заявил Тавров.

– А клиент этот, я так полагаю, господин Пургин? – с иронией осведомился Ковригин.

Тавров лишь вежливо улыбнулся в ответ и развел руками.

– Боюсь, Валерий Иванович, что вам все-таки придется открыть имя клиента и сообщить все подробности работы с ним, – с притворным сожалением надавил Ковригин.

– Я не имею никаких оснований полагать, что мой клиент причастен к гибели Бирюкова и Володина, – решительно заявил Тавров. – Поэтому я хотел бы…

– Дело не в этом, – перебил его Ковригин. – Прежде всего я хочу вам официально сообщить, что гражданин Пургин Сергей Николаевич задержан и находится в следственном изоляторе.

– Как?! Почему? – изумился Тавров. – У него твердое алиби: когда стреляли в Бирюкова и его напарника, он вместе с женой находился в театре!

– Речь сейчас идет не об убийстве Бирюкова и Володина, – возразил Ковригин. – К этому делу мы вернемся позже. Пургин обвиняется в покушении на убийство своей жены, Пургиной Ольги Алексеевны. И, учитывая тяжелое состояние потерпевшей, очень вероятно, что в самое ближайшее время обвинение будет звучать как на «умышленное убийство».

Сказать, что Тавров испытал замешательство при этом известии – значит, ничего не сказать. Он пребывал в состоянии, близком к шоку: ничего подобного он никак не ожидал!

– Скажите, а какие у вас есть улики и факты против Пургина? – наконец спросил он Ковригина. Тот ожидал вопроса и с готовностью ответил:

– Нападение на Пургину было совершено около девятнадцати часов. Семь часов вечера – достаточно оживленное время, поэтому нам удалось довольно точно восстановить картину происшедшего. Примерно в восемнадцать пятьдесят – восемнадцать пятьдесят пять Пургина вошла в подъезд дома. Примерно в девятнадцать десять соседка из квартиры напротив вышла в магазин и на площадке между пятым и четвертым этажом обнаружила лежащую без признаков жизни Пургину. Соседка в шоковом состоянии выскочила на улицу и возле подъезда обнаружила компанию молодых людей, которые и вызвали «Скорую помощь», а затем милицию. Происходящее наблюдали еще несколько местных жителей, находившихся возле подъезда. Они видели Пургину, вошедшую в подъезд, а спустя минут десять-пятнадцать с криками выскочила соседка. В этот промежуток времени никто в подъезд не входил и из него не выходил. Вот такая картина получается. Странное ограбление, не правда ли?

– Но в таком случае под подозрением оказываются все, кто в это время находился в квартирах этого подъезда, – возразил Тавров. – И почему именно Пургин?

– А потому, – медленно произнес Ковригин, явно наслаждаясь своим знанием, – что нападение должно было завершиться смертью потерпевшей, причем его очень неумело пытались замаскировать под ограбление. Судите сами: Пургиной был нанесен всего один удар, причем от таких ударов жертва погибает сразу же в девяноста девяти случаях из ста. Также очевидна имитация ограбления. Например, разорвана кофточка на груди жертвы, как будто хотели снять украшение с шеи, но тонкая золотая цепочка осталась на месте. Сумочка раскрыта, из нее выброшено все содержимое, исчезли кредитки, но маленький кошелек с наличностью, лежавший рядом с сумкой, оказался не тронут. Также находившиеся во внутреннем кармашке сумки две тысячи рублей и четыреста евро оказались на месте.

Ковригин прервался и внимательно посмотрел на Таврова, видимо, ожидая возражений, но Тавров безмолвствовал, и Ковригин торжествующе выложил основной козырь:

– Но самое главное: на находящейся между пятым и четвертым этажом лестничной площадке, за радиатором парового отопления, обнаружено орудие преступления: разводной ключ со следами крови и частицами тканей пострадавшей. И именно на этом ключе имеются четкие отпечатки пальцев Пургина. Это – улика! Кроме того, обнаружилась одна интересная особенность: Пургин, обладая густой щитиной и плохой кожей, брился два раза в день, утром и вечером. Обычные лосьоны после бритья вызывали у него раздражение кожи, поэтому он использовал крем «Спермацетовый». Следы этого крема также были обнаружены на разводном ключе. Так что оснований для ареста Пургина более чем достаточно. А теперь вопрос к вам: зачем Пургин приходил в ваше агентство?

Да, клиент попал по полной! Придется оказывать помощь следствию.

– Он хотел, чтобы мы проследили за его женой, – ответил Тавров.

– Вот как? – оживился Ковригин. – Ревнивый муж подозревал ее в неверности и хотел собрать доказательства?

– Не совсем так… Он хотел, чтобы мы выяснили круг связей его жены: с кем она встречается, с кем поддерживает регулярные отношения и все такое… Бирюков как раз по заказу Пургина и должен был установить аппаратуру видео– и аудиоконтроля на квартире Пургиных в Эльдорадовском переулке.

Тавров подробно рассказал о дальнейших событиях.

– Так… – помрачнел Ковригин. – Значит, Бирюков не установил аппаратуру, поскольку обнаружил, что квартира Пургина уже находится под наблюдением. А когда ваш второй специалист на следующий день решил поставить квартиру на контроль, то никаких следов чужой аппаратуры не обнаружил. Так?

– Совершенно верно, – подтвердил Тавров.

– Но получается, что квартира Пургина находилась под наблюдением уже в вечер убийства, – заметил Ковригин. – Почему Пургин не потребовал, чтобы мы в качестве доказательства его невиновности просмотрели видеозапись, сделанную в его квартире? Ведь именно видеозапись могла убедительно доказать, что в районе девятнадцати часов Пургин никуда не выходил. Логично?

– Логично, – согласился Тавров. – Но проблема в том, что запись велась только тогда, когда Пургина находилась в квартире. Клиент посылал эсэмэс-сообщение, и камеры включались.

– Готов биться об заклад, что в тот день камеры включились после девятнадцати часов, – с довольным видом усмехнулся Ковригин.

– Нет, в тот день камеры вообще не включались, поскольку не было подтверждения от клиента, – признался Тавров. – Я решил, что Пургины куда-нибудь уехали: Пургин говорил, что собирается с женой в дом отдыха дня на три. Он не говорил, когда конкретно они поедут, и я решил, что…

– Вот видите, Валерий Иванович! Все факты свидетельствуют против Пургина! – подытожил Ковригин. – И самое лучшее, что вы сейчас можете сделать для своего клиента: убедить его дать правдивые показания.

– Разумеется! – с готовностью согласился Тавров. – Когда я могу с ним встретиться?

– Я вам завтра позвоню, – уклончиво ответил Ковригин. – Но вот посмотреть на Пургину вы можете хоть сейчас. Думаю, что лично увидев, в каком она находится состоянии, вам будет легче убедить Пургина раскаяться.

Возле палаты Боткинской больницы, в которой лежала Пургина, дежурил милиционер с автоматом: видимо, Ковригин имел основания полагать, что дело выходит за рамки обычной бытовухи. Ковригин кивнул милиционеру, и тот пропустил их в палату. В палате находились врач и медсестра: медсестра возилась с капельницей, а врач негромко давал ей какие-то указания. Пургина лежала недвижно, с закрытыми глазами, очень бледная. Если бы не пиканье электроники и неустанное движение поршня аппарата искусственного дыхания, то создалось бы полное впечатление, что больная уже умерла. Услышав звук открывающейся двери, врач недовольно обернулся.

– Ну что вы все ходите, господин следователь?! – с досадой воскликнул он. – Я же сказал: если в состоянии больной произойдут изменения, я с вами немедленно свяжусь. А на ее показания можете вообще не рассчитывать!

– То есть вы не ожидаете, что в ближайшие дни она придет в себя? – спросил Тавров.

– Придет в себя?! – врач изумленно посмотрел на Таврова. – Удивительно, что в ней еще наблюдаются признаки жизни. Перелом основания черепа – это вам не шутки! Это травма, несовместимая с жизнью. И если она вдруг каким-то чудом выйдет из комы, то следует ожидать частичной или даже полной амнезии.

– Да, я понял, – кивнул Тавров. – А скажите, доктор…

Тут взгляд Таврова упал на подоконник закрытого жалюзи окна, и он запнулся от изумления: на подоконнике сидела кошка. Обычная кошка: черная, гладкошерстная, с большими ушами. Она сидела на подоконнике, аккуратно обернув вокруг лап хвост колечком, и невозмутимыми желтыми глазами смотрела на Таврова.

– Э-э… скажите, доктор, а кошек у вас держат в палатах специально? Терапия такая?

– Какие кошки?! – вскипел доктор и тоже взглянул в сторону окна. – Вы с ума сошли?! Здесь палата интенсивной терапии! Какие здесь могут быть кошки?!

– Э-э… извините, это я просто вспомнил… читал как-то про терапию животными, – промямлил Тавров.

Он уже все понял и с неприязнью посмотрел на кошку, которую из всех присутствующих видел только он один. «Сейчас бы сюда моего двухголового пса Дуканота, вот он бы тебя погонял!» – мстительно подумал Тавров. Кошка, видимо, умела читать мысли: она презрительно посмотрела на Таврова, зевнула и демонстративно принялась вылизываться: оказывается, в Пограничной Зоне кошки такие же наглые и независимые, как и в нашем мире.

– Я думаю, Валерий Иванович, что нам здесь делать больше нечего, – заметил Ковригин. – Идемте, не будем мешать медперсоналу!

– Да, конечно! – очнулся Тавров и заторопился к выходу. Он совсем не удивился, увидев сидящую у дверей точно такую же кошку, только белую. Кошка посмотрела на Таврова желтыми глазами и неодобрительно дернула кончиком хвоста.

– Почему вы думаете, что покушение на Пургину и убийство Бирюкова с напарником взаимосвязаны? – спросил Тавров Ковригина, когда они покинули больничный корпус.

– Мотив в случае с убийством Бирюкова и Володина может быть только один: они узнали то, чего не должны были узнать! – уверенно заявил Ковригин. – А как это связано с Пургиным, мы раскопаем! Обратите внимание: Бирюкова и Володина убили возле дома Пургина, когда они пытались установить у него в квартире прослушку. Пургин вполне мог под каким-либо предлогом уйти из театра, совершить двойное убийство и вернуться обратно. Единственный, кто мог бы подтвердить его отлучку из театра, – это его жена, но она уже не может дать показаний. Все рассчитано! Поверьте мне: тут имеет место тщательно спланированная многоходовая комбинация! Но я выведу Пургина на чистую воду. Сейчас мы его зацепим на убийстве жены, а дальше раскрутим по полной программе. Дело техники, как говорится!

Тавров не стал комментировать высказывание Ковригина, хотя тезис о причастности Пургина к убийству Бирюкова и Володина показался ему слишком искусственным. Вместо этого он спросил:

– А мотив покушения на убийство Ольги Пургиной вы уже установили? Зачем Пургину понадобилось убивать свою жену?

– Ревность! Обычная ревность! – с готовностью пояснил Ковригин. – Его жена закрутила служебный роман с владельцем фирмы, в которой она работала. Вам что-нибудь говорит фамилия Обнорский? Пургин упоминал его в разговорах с вами?

Тавров отрицательно качнул головой.

– Вот видите! Он хотел это скрыть от вас! – обрадовался Ковригин. – А ведь то, что у его жены роман с Обнорским, знала вся фирма! Неужели не нашлось доброжелателя, известившего об этом мужа-рогоносца? Наверняка нашелся! Хотя бы секретарша Обнорского, которая имела виды на шефа. Но тут появилась Ольга Пургина, и у девушки не срослось… А квартирка Пургиных, между прочим, на Ольгу Алексеевну приватизирована. Вот Пургин и перепугался, узнав о романе жены с Обнорским. Но ведь он научный ум, без пяти минут профессор, – как же ему не придумать что-нибудь изощренное? Вот он и обратился к вам с просьбой проследить за его женой, как будто бы он не в курсе ее любовной истории! И камеры по его инициативе у него в квартире установили. И ведь как удачно они были включены: ничего, компрометирующего Пургина!

– Да, но если он такой предусмотрительный, то почему так плохо инсценировал ограбление? – возразил Тавров. – Почему так неудачно спрятал орудие преступления? И самое главное: почему оставил на нем отпечатки пальцев?

– И этому есть простое объяснение: его кто-то спугнул, – убежденно сообщил Ковригин. – Скажем, сосед-алкаш с четвертого этажа вышел покурить, и Пургин решил спрятать орудие убийства, а потом уже за ним вернуться, перепрятать или хотя бы стереть отпечатки пальцев. Но не получилось!

– Хм… Почему же сосед в таком случае не увидел лежащее на площадке тело Пургиной? – усомнился Тавров.

– Ха! – рассмеялся Ковригин. – Этот алкаш в тот вечер был пьян настолько, что не мог вспомнить, как его зовут! Наши ребята, когда поквартирный обход делали, так рассказали потом, что мужик в тот вечер явно «белку» поймал, совсем не в себе был.

– Понятно, – вздохнул Тавров. Для Пургина дела складывались очень скверно. Орудие убийства с отпечатками его пальцев есть, мотив для убийства имеется, алиби нет – прямо хоть сейчас дело в суд передавай! Но Ковригин его еще подержит: уж больно ему хочется сюда и двойное убийство притянуть. И если найдет, за что уцепиться, – обязательно притянет!

– Когда я могу с Пургиным переговорить? – спросил он Ковригина.

– Да хоть завтра! – отозвался Ковригин. – Вы уж ему объясните, что от убийства жены ему никак не отвертеться, да и его причастность к двойному убийству Бирюкова и Володина мы как-нибудь докажем в конце концов. Так что от пожизненного заключения его только чистосердечное признание может спасти!

– Я приложу все усилия к тому, чтобы открыть истину в этом деле, – искренне пообещал Тавров. А уж то, что эта истина устроит следователя Ковригина, он обещать не мог. Да и не хотел.

Следующим утром Тавров в ожидании звонка от Ковригина занимался текущими делами. Время от времени он доставал помятый листок бумаги, на котором Пургин нарисовал загадочную схему, и разглядывал его. Хм… на что это похоже? Похоже на план. Но план чего? Надо будет сегодня обязательно спросить Пургина об этом. Придется объяснить Пургину, что он уже вплотную подошел к краю жизни, за которым только пропасть, и, чтобы отползти от этого края, ему следует быть с Тавровым предельно откровенным.

Когда время перевалило за полдень, терпение Таврова лопнуло и он позвонил Ковригину. Того не было на месте. Таврову это не понравилось. Он позвонил дежурному и объяснил, что вместе со следователем Ковригиным должен был ехать в Бутырскую тюрьму. Ответ дежурного его огорошил: следователь Ковригин еще три часа назад уехал в Бутырку и до сих пор не вернулся.

Тавров положил трубку и выругался. Да что за дурацкие представления разыгрывает этот самодовольный мальчишка?! Тавров терпеть не мог жаловаться, но действия Ковригина он расценил как неприкрытое хамство по отношению к ветерану сыска и в гневе позвонил Павлову. То, что сказал Павлов, тут же остудило гнев Таврова.

– Я вижу, вы еще не в курсе, Валерий Иванович… Так вот: сегодня утром из Бутырской тюрьмы бежал подследственный Пургин Сергей Николаевич.

– Как бежал? – растерялся Тавров. Уж чего-чего, а такого от Пургина он не ожидал.

– Вот так и бежал… то есть спокойно вышел ногами под видом адвоката, – пояснил Павлов. – Адвоката заперли в каком-то чулане, а Пургин переоделся в его одежду и спокойно вышел. Такого наглого побега со времен Солоника не было! Очевидно, замешан кто-то из сотрудников Бутырки, а может, и адвокат причастен… В общем, сейчас там Ковригин разбирается. Так что, Валерий Иванович, будьте бдительны: если Пургин с вами свяжется, вы знаете, что делать.

Тавров положил трубку и попросил Катю принести ему кофе, затем задумчиво повертел в руках листок с загадочным планом. Да, теперь придется эту загадку решать без надежды на помощь Пургина. И решать как можно скорее!

Вошла Катя, поставила на стол кружку с кофе, мельком взглянула на помятый листок и с улыбкой спросила:

– Дачку прикупить решили, Валерий Иванович? И то верно: пора на природе отдыхать, а не здесь, в этих…

– Какая дача, Катя?! – с досадой воскликнул Тавров. – О чем ты говоришь?!

– Да я вижу, план дачного участка у вас на листке нарисован, вот я и подумала… – смутилась Катя.

– Погоди! Какой план? – встрепенулся Тавров.

– Очень похоже на дачу моих родителей, планировка такая же, – принялась пояснять Катя, водя ногтем по листку. – Это вот дом, а это баня. А это, как вы понимаете, туалет типа «сортир». А вот что стрелка означает, я не совсем понимаю…

– Зато я теперь понимаю… Катенька! Да ты гений! – растроганно сообщил Тавров. – И я даже знаю, что это за дача. Давай-ка, милая, как можно быстрее выясни: кому Пургин не далее как полгода назад продал дачу и где она находится. Впрочем, погоди! Зачем нам этим заниматься? Есть люди, которые за это получают хоть и небольшую, но все-таки зарплату.

И Тавров позвонил Ковригину. Ковригин был уже на месте: видимо, приехал с докладом к начальству и получил нагоняй, голос у него был просто убитый.

– Валерий Иванович, извините, но мне сейчас не до вас… – начал было Ковригин, но Тавров его перебил:

– Вот что, Ваня, слушай старого сыщика! Немедленно выясни, кому Пургин не далее как полгода назад продал дачу и где эта дача находится. Полагаю, что он там непременно объявится. Дождись меня, я уже еду к вам в отделение. Потом я тебе объясню все мои соображения. Договорились?

Ковригин сделал паузу, осмысливая сказанное, затем отозвался:

– Понял вас, Валерий Иванович! Выясним в момент. ОМОН нам понадобится?

– ОМОН? – задумался Тавров. – Я вот что думаю: вряд ли Пургин на теперь уже чужой даче будет долго отсиживаться; но похоже, что там в тайнике хранится нечто, что представляет для него огромную ценность. Так что дачу просто под наблюдение надо взять для начала. И неплохо бы самим в тайник заглянуть… Впрочем, что это мы говорим о шкуре неубитого медведя? Дачу ищи!

Ковригин нашел дачу. Около восьми часов вечера он позвонил Таврову.

– Валерий Иванович! – прокричал он в трубку, еле сдерживая ликование. – Все как в аптеке! Есть точка: в районе тридцатого километра Симферопольского шоссе дачный поселок, там и была дача Пургина, которую он продал отставному генералу. Неплохие деньги взял, надо полагать! Лес, природа, и от Москвы недалеко… Мечта поэта, а не дача!

– Ты, Ваня, лучше скажи, когда туда поедешь? – прервал его Тавров.

– А я уже еду! – отозвался Ковригин. – Сейчас вас из офиса подхватим – и вперед!

И действительно, через полчаса Ковригин перезвонил Таврову:

– Выходите, Валерий Иванович! Мы на месте.

Тавров поспешно оделся и, дав несколько указаний Кате, вышел во двор. К его удивлению, никаких признаков милиции поблизости он не обнаружил.

– Валерий Иванович! Ну, что вы возле подъезда топчетесь? Пожалте в карету!

Тавров оглянулся и увидел Ковригина в синей спецовке с надписью «Мосэнерго».

– Это что за маскарад?! – опешил Тавров.

– Это не маскарад, а маскировка! – пояснил Ковригин. – Неужели мы так просто сможем проехать на охраняемый дачный участок?! А вот под видом аварийной машины «Мосэнерго» мы ни у кого не вызовем подозрений. Идемте!

Ковригин подвел Таврова к микроавтобусу «Баргузин». На борту машины красовалась надпись «Мосэнерго».

– И машину успели перекрасить? – удивился Тавров.

– Машина настоящая, из «Мосэнерго»! – заверил Ковригин. – У нас в районе чиновник из «Мосэнерго» проживает, так я его убедил оказать помощь следствию – и вот, пожалуйста! Даже наряд на проведение работ выписал!

– И где же именно мы будем производить работы? – осведомился Тавров.

– На одной из дач искомого дачного поселка! – жизнерадостно сообщил Ковригин. – Там у генерала из главка дача есть, так вот я его и убедил предоставить нам дачу на пару суток для служебных целей.

Судя по всему, Ковригин обладал незаурядным даром убеждения.

– Ну-ну… – неопределенно хмыкнул Тавров и полез в машину.

Примерно через час они подъехали к металлическим воротам, закрывающим вход на территорию дачного поселка. Территорию огораживал деревянный забор с колючей проволокой наверху. В проходной возле ворот исправно нес службу охранник: он тщательно проверил наряд и потребовал документы.

– Охренел?! – небрежно осведомился у него Ковригин. – Может, ты еще нас обыщешь? Вот наряд на проведение работ, так какого хрена тебе еще надо?! У нас тут работы невпроворот, а ты дурака валяешь! И какой идиот это захолустье отдал «Мосэнерго»?! Нет! Больше я сюда не поеду! Сейчас звоню начальству и докладываю, что наш клиент Виктор Аркадьевич Слепцов не обеспечил доступ на дачу. И еще удивляется, что у него электричества нет! Понаставили дармоедов!

– Ты что наезжаешь? – обиделся охранник. – Ты один ночами работаешь, что ли?! Ладно, наряд есть, так проезжай… Где дом Виктора Аркадьевича, знаешь?

– Знаю! – отмахнулся Ковригин. – Открывай! Нам до утра закончить надо, а то на сверхурочные запрягут по полной. А на хрена мне за ихние копейки пахать сверхурочно?! Премию заплатят, как же…

Охранник открыл ворота и пропустил машину.

– Вот так! Вот вам и эта наемная охрана! – с довольным видом повернулся к Таврову Ковригин. – А то любят пальцы гнуть, с понтом «службу несут»… Раздолбаи и бездельники!

Машина въехала в дачный поселок, пропетляла по заснеженным улицам и остановилась возле высокого забора, за которым возвышался двухэтажный дом из цилиндрованных бревен.

– Вот мы и у цели, – сообщил Ковригин.

– Это и есть бывшая дача Пургина? – спросил Тавров.

– Нет, дача Пургина на противоположной стороне через дом, – ответил Ковригин. – Вон, одноэтажный дом из бруса, видите? А здесь… Идеальное место для наблюдения.

И то верно: из дома генерала отлично просматривался дом Пургина. Лежащий ровным покровом снег рассеивал скупой свет фонарей и весь участок, почти не затеняемый десятком растущих на нем сосен, был виден хорошо, за исключением примыкавшей к внешней ограде части.

– Ну вот! – удовлетворенно констатировал Ковригин, когда все прибывшие расположились у окон дома. – Теперь будем ждать. Калориферы работают?

Калориферы работали исправно и, хотя в доме в течение часа установилась температура не выше двенадцати градусов по Цельсию, одетым в зимнюю одежду людям было вполне комфортно. Тавров, облокотившись на подоконник, быстро задремал. Проснулся он от ощутимого удара в бок.

– Что, храпел? – спросонья осведомился Тавров, не сразу вспомнив, где он находится.

– Храпели, Валерий Иванович, – почти прошептал Ковригин. – Но это фигня… Смотрите! Появился!

Тавров протер глаза и посмотрел в сторону участка бывшей дачи Пургина. Вначале он ничего не видел, затем глаза привыкли к темноте и он разглядел темный силуэт, копошащийся возле переднего угла дома.

– Чего это он там делает? – пробормотал Тавров.

– Домкрат ставит, – посмотрев в бинокль ночного видения, уверенно определил Ковригин. – Похоже, что в районе углового опорного столба действительно что-то спрятано: мужик усердно поднимает домкратом угол дома. Будем брать?

– Пора, – согласился Тавров.

Ковригин и оперативники быстро спустились вниз, и секунд через пятнадцать Тавров увидел, как они бегут к бывшему участку Пургина. Увлеченный работой с домкратом, человек заметил их лишь тогда, когда Ковригин с оперативниками распахнули калитку. Тавров услышал отдаленные возгласы, содержания которых не разобрал: впрочем, это было и неважно, поскольку в руках у Ковригина и оперативников отчетливо просматривались пистолеты. Видимо, человек с домкратом их тоже заметил, потому что быстро вскинул руки вверх.

– Вот и взяли! – выдохнул Тавров.

Но его радость оказалась преждевременна. Тавров вдруг уловил легкую вибрацию стекла, но не сразу осознал, что это означает. Он понял, что вызвало внезапную вибрацию, когда часть забора за бывшим домом Пургина разлетелась в щепки и на участке появился небольшой гусеничный вездеход. Размером он был с внедорожник «УАЗ», только более угловатый: практически броневик эпохи Первой мировой войны, только вместо бронещитков он имел нормальное (как показалось Таврову) остекление.

Появление броневика явно не планировалось Ковригиным, и потому дальнейшее развитие событий не вызвало у Таврова особого удивления. Вездеход подрулил к дому, дверца распахнулась, и в сторону Ковригина с оперативниками ударили автоматные очереди. Огонь велся из двух автоматов, патронов откровенно не жалели. Ковригин и оперативники мгновенно зарылись в снег, а работавший с домкратом человек быстро запрыгнул внутрь вездехода. Автоматы, прикрывая отход неизвестного, изрыгнули длинные струи трассеров, дверцы захлопнулись, вездеход резво развернулся на месте и уехал тем же самым путем, что и появился: через пролом в заборе.

Тавров опрометью бросился на улицу и возле машины «Мосэнерго» встретил Ковригина с оперативниками.

– Ребятки! Все целы? – крикнул он.

– Да вроде… Похоже, что жмуров на этот раз не планировали! – отозвался Ковригин.

Ребята были возбуждены короткой схваткой. Ковригин дрожащими пальцами набирал номер на мобильнике: у него это плохо получалось, и потому Ковригин непрерывно матерился. Впрочем, несмотря на это, он быстро отдал распоряжения насчет блокирования ближайших к участку дорог.

Тавров залез в машину и спросил у водителя:

– Карта есть?

Тот молча протянул ему карту района. Тавров внимательно изучал ее, пока в салон не влез Ковригин.

– Ну, все! – удовлетворенно объявил он, усаживаясь на сиденье. – Ввели план «Перехват», так что эти голубчики далеко не уйдут! А мы тоже хороши: преступники проехали на вездеходе через поле и стояли в двух метрах от внешнего забора, а мы проверить периметр не удосужились! Хотя кто же знал, что они на вездеходе приедут?! Ну, ничего! Долго по лесу они не побегают, а на трассе гусеничная машина скорость не разовьет, да и приметная она очень…

– Интересная штука, этот вездеход, – заметил водитель. – Вроде внедорожник обычный, только на гусеничном ходу. А что, если они до ближайшей деревни доедут, а там тачку опять на колеса переобуют?

– Да пусть! Это им все равно не поможет! – возразил Ковригин. – Сейчас все внедорожники на прилегающих к этому району трассах тормозят и проверяют. А как рассветет, вертолет в воздух поднимут, и сразу станет ясно, куда они подались: от гусеничного вездехода по снегу след, как от танка.

– Все это правильно, – наконец вмешался в разговор Тавров. – Только я так думаю, что и они не дураки и все это предвидели. Тут не тайга, сколько по полям и лесам ни куролесь, а шоссе все равно не миновать. Вот только как они дальше собираются выбираться? Бросить вездеход и ловить попутку? Сомнительно… Но в любом случае, я думаю, нам вот что следует сделать… Очевидно, что они ушли на запад, а там буквально в трех километрах грунтовка, выходящая на шоссе. Грунтовка вряд ли сейчас от снега расчищена, а вот выезд с нее на шоссе проверить не мешает. Как думаешь, Иван?

– Доверюсь вашему опыту, Валерий Иванович! – с готовностью откликнулся Ковригин. – Все равно нам здесь делать нечего, пора отсюда выбираться. Проверим только, что этот тип с домкратом возле дома делал.

Тавров с Ковригиным вылезли из машины и направились к дому. Возле калитки Ковригин остановился и внимательно осмотрел воротные столбы. На них были четко видны следы от пуль.

– А ведь точно они поверх голов били! – прокомментировал он. – Уложили нас в снег и головы поднять не давали. А ведь из автоматов они нас легко покрошили бы. Что скажете, Валерий Иванович?

– Да, они явно никого не собирались убивать, а всего лишь хотели взять то, что искали, и просто уйти, – согласился Тавров. – Мы для них неинтересны. А вот Бирюкова с напарником застрелили средь бела дня почти в центре Москвы, не задумываясь! Почему? Загадка…

Они подошли к углу дома, который так и остался приподнят домкратом.

– Похоже, что они нашли то, что искали, – заметил Ковригин и поднял со снега черный продолговатый предмет. Тавров придвинулся ближе к Ковригину и увидел, что тот держит в руках черную кожаную коробочку, выстланную изнутри темно-синим бархатом. В таких коробочках обычно хранят драгоценности.

– Да, все-таки получили, что хотели! – согласился Тавров. – В таких коробочках обычно хранят драгоценности. Коробочка длинная, значит, там лежало что-то вроде колье. Жаль, что теперь она пустая.

– Если там было действительно колье с бриллиантами, то такое колье на приличную сумму потянуть может, – прикинул Ковригин. – Было ради чего рисковать! Ладно, приобщим к делу. И домкрат забрать надо: все-таки вещдок.

Ковригин взялся было за рукоятку домкрата, но Тавров остановил его:

– Погоди! Надо проверить тайник, мало ли что там могло остаться.

Тавров присел и пошарил рукой в щели между нижним бревном и опорным столбом. Он нащупал нишу, на дне которой лежал какой-то материал вроде рубероида. Тавров пошевелил пальцами рубероид и вдруг почувствовал, что рубероид лежит не просто так: в него явно что-то завернуто. Тавров пошуровал энергичнее и нащупал под рубероидом нечто небольшое и прямоугольное, обернутое в полиэтиленовую пленку. Стараясь не ободрать руку о шершавый кирпич, Тавров вытащил наружу загадочный пакет.

– О-па! Похоже, что не все успели взять! – оживился Ковригин. – А больше там ничего нет?

Тавров выбросил на снег кусок рубероида и обшарил нишу. Больше там ничего не было.

– Ладно, тогда в машину идите! – распрядился Ковригин. – А я мигом, только домкрат прихвачу.

Тавров залез в салон и осмотрел пакет. Внутри находился блокнот, по формату и толщине вроде ежедневника, обернутый в полиэтилен, заклеенный скотчем.

Появился Ковригин, забросил в салон домкрат и уселся на сиденье. Захлопнув дверь, он велел шоферу:

– Давай трогай! Едем обратно на шоссе, а там проедешь от Москвы до пересечения с грунтовкой.

Затем он взял у Таврова пакет, достал из кармана складной нож и разрезал полиэтилен. Перелистав блокнот, Ковригин разочарованно протянул:

– Ну ни фига-а се… Понятно, почему его не взяли: ни адресов, ни имен, ни телефонов.

– А что же там? – полюбопытствовал Тавров.

– Да ерунда какая-то! Что-то вроде отрывков из романа. Да полистайте сами, пока мы едем. Отдать я вам его не отдам, вещдок все-таки, да и вдруг что в нем эксперты обнаружат, а почитать почитайте…

Тавров взял блокнот и при тусклом свете потолочной лампы принялся изучать содержание. Просмотрев пару первых страниц, Тавров испытал разочарование: тетрадь содержала отдельные абзацы текста, одни из которых были похожи на отрывки исторического романа, а другие напоминали части научных монографий. Среди текстов находились какие-то рисунки, схемы и малопонятные пояснения к ним. Тавров вначале попытался разобраться со схемами, но быстро понял, что они относятся к Египту. Это следовало из пояснений к схемам вроде: «Ахетатон, дворец Нефертити. Возможно? Интересно: холм в трех километрах к северо-западу от Телль-эль-Амарны». В общем, нечто вроде заметок ученого-археолога о планах исследования местности.

Вроде бы это не имело никакого отношения к делу, которым они сейчас занимались. Но тут Тавров на одной из страниц увидел изображения двух сидящих друг напротив друга кошек. Тавров сразу узнал их: те самые кошки из Пограничной Зоны. Комментариев к рисунку никаких не было. Странно, неужели Пургин тоже введен в Пограничную Зону? Тогда в этой тетради важно каждое слово!

Тавров вернулся к первой странице и начал читать.

«Три женские тени почти неслышно скользили по узкой каменной лестнице, скупо освещенной неровным светом факела. Они спускались долго, но в тиши подземелья казалось, что время остановилось. Плавно поворачивавшая влево лестница казалась бесконечной – и вдруг она окончилась в небольшом помещении, облицованном гладкими каменными плитами. Посредине помещения находился колодец. Державшая факел женщина осторожно подошла к колодцу и заглянула в него, пытаясь разглядеть дно.

– Что там, Хармиона?

– Ничего не видно, госпожа! – отозвалась Хармиона. – Как будто у него нет дна.

– И другого выхода тут тоже не видно, – с досадой заметила та, которую Хармиона назвала госпожой. – Неужели мы ошиблись?

Вдруг третья женщина испуганно дотронулась до ее плеча. Госпожа удивленно повернулась к ней.

– Что такое, Ирада?

Вместо ответа Ирада дрожащей рукой указала на стену. Госпожа взглянула туда и увидела, что одна из плит плавно поворачивается вокруг оси, открывая за собой проход. Из прохода в помещение шагнул высокий человек в темном плаще с наголо обритой головой. Изборожденное глубокими морщинами лицо и дряблая шея свидетельствовали о его преклонном возрасте.

– Приветствую тебя, Клеопатра! – промолвил мужчина без всякого подобострастия.

– Ур Атон! – воскликнула Клеопатра с видимым облегчением. – А я уж думала, что мы заблудились в этом древнем подземелье!

– Как видишь, ты не ошиблась дороóгой, – сдержанно улыбнулся Ур Атон. – Вам удалось пройти, не привлекая постороннего внимания? Никто не пытался вас выследить?

– Адина осталась наблюдать за входом в подземелье. Никто не смог бы войти за нами незамеченным.

– Хорошо! – удовлетворенно вздохнул Ур Атон. – Идемте туда, откуда пришел я, там мы сможем спокойно поговорить без чужих ушей.

– У меня нет секретов от Ирады и Хармионы, – ответила Клеопатра.

– Теперь будут, – жестко ответил Ур Атон и сделал шаг в сторону, пропуская Клеопатру вперед.

– Ожидайте здесь, – приказала Клеопатра служанкам.

Клеопатра прошла за потайную дверь. Ур Атон вошел следом, и плита точно так же плавно повернулась, закрывая проход. За дверью оказалось точно такое же помещение, освещенное четырьмя вбитыми в стену факелами, только вместо колодца посредине его стояли две алебастровые статуи в человеческий рост. У подножия статуй находилось нечто вроде небольших каменных кресел. Ур Атон указал Клеопатре на одно из кресел, а сам опустился на другое.

– Пора выбирать, Клеопатра: либо царствовать, либо покорно дать себя убить, – сразу перешел к делу Ур Атон. – Кому же царствовать, как не тебе, «Славной по отцу»?

– Ты же знаешь, что мой трон украли Ахилл и Пофин, а сама я жива лишь благодаря покровительству могущественного Помпея! – с заметным раздражением отозвалась Клеопатра. – Эти негодные слуги моего отца правят страной от имени моего так называемого «мужа», и лишь боязнь римского вторжения мешает им расправиться со мной.

– Для тебя есть только один выход, – сказал Ур Атон. – Занять достойное тебя положение при помощи могущественного человека. Ты женщина и женскими чарами можешь превратить мужчину в своего раба. Он будет повелевать миром, а ты будешь повелевать им. Ну и миром заодно!

Ур Атон, завершив речь, испытующе взглянул на Клеопатру.

– Ты предлагаешь, чтобы я очаровала своих врагов? – усмехнулась Клеопатра. – Ну, с Пофином такой фокус не пройдет по вполне понятным причинам: ведь он евнух. А вот Ахилл… Но мне становится не по себе при мысли, что нужно будет очаровывать этого старого безобразного пьяницу!

– Ты меня невнимательно слушала, – с легкой укоризной сказал Ур Атон. – Очаровать нужно действительно могущественного человека. Самого могущественного человека в мире. Или того, кто сможет стать самым могущественным.

– Неужели самого великого Помпея?! – расхохоталась Клеопатра. – Впрочем, это мысль хорошая. Только справлюсь ли я с этим? Хватит ли моих чар? У римлян, этих северных дикарей, свои понятия о красоте.

– Ты знаешь, чьи это статуи? – спросил Ур Атон.

Клеопатра недоуменно пожала плечами.

– Это древний повелитель Египта царь Эхнатон и его любимая жена Нефертити, – пояснил Ур Атон. – Люди Египта прогневили бога Атона, и он скрыл свой лик от людей. Они стали болеть, умирать и вырождаться. Дети рождались уродами, урожаи не вызревали, а зимой земля покрывалась снегом, как это бывает только высоко в горах или в диких северных странах. Эхнатон вернул почитание Атону, построил в его честь новую столицу Ахетатон. Он был самым великим царем Египта, потому что смог убедить Атона повернуть свой лик и снова вдохнуть жизнь в землю и людей. Но человеческая память коротка и неблагодарна, и ныне я, прямой потомок фараона Эхнатона, верховный жрец бога Атона, вынужден в тайне и скромности отправлять древний культ.

Ур Атон тяжело вздохнул и замолчал.

– Но речь сейчас не об этом. Дело в том, что у Эхнатона было много жен, но истинной владычицей его сердца была Нефертити. Когда она почувствовала охлаждение со стороны Эхнатона, то пришла в отчаяние. И тогда она обратилась за помощью к изгнанной жрице Хатхор – потому что Хатхор есть сама любовь, – которая подарила Нефертити это ожерелье, наделенное силой любви и позволившее вернуть ей любовь Эхнатона.

– То есть великая богиня Хатхор открыла ей секрет, как влюбить в себя могущественного мужчину? – оживилась Клеопатра.

– Да, она дала Нефертити магическую вещь, которая позволяет ее владелице получить любовь любого мужчины, – сообщил Ур Атон.

– Да! Это то, что мне необходимо! – возбужденно воскликнула Клеопатра. – Неужели жрецы Атона сохранили этот магический предмет? Как я хотела бы его получить! Что для этого нужно сделать?

– Когда ты вернешь себе владения Птолемеев, то официально утвердишь культ Атона, одаришь храм Атона земельными владениями и щедрыми дарами, – ответил Ур Атон. – Я же, наследник великого жреца-фараона Эхнатона, себе лично не требую ничего.

– Я построю новый храм Атону, который превзойдет все остальные храмы роскошью, я заставлю весь Египет поклоняться Атону! – горячо заверила Клеопатра.

– Нет, всеобщего поклонения не нужно, – отозвался Ур Атон. – Люди быстро забывают своих богов. И роскошного храма не надо: самые крепкие храмы незримы. Мне лишь нужно обучить новых жрецов, которые смогут и дальше хранить древние знания.

– Я сделаю все, что ты попросишь! – твердо заявила Клеопатра. – Это слово царицы Египта!

– На шее статуи Нефертити ожерелье, – сказал Ур Атон. – Возьми его, и ты получишь любовь любого мужчины, который тебе окажется нужен.

Клеопатра проворно вскочила на сиденье кресла у подножия статуи Нефертити и действительно увидела на шее золотое ожерелье. Оно состояло из золотых цветков папируса, чередующихся с жемчужинами.

– Какая прелесть! – восхитилась Клеопатра. – Жаль, жемчужины потеряли свой блеск.

– Надень его, и ты увидишь, как жемчужины вернут свое прежнее сияние, – посоветовал Ур Атон.

Клеопатра немедленно последовала совету Ур Атона, подбежала к факелу и увидела, как жемчужины заблестели.

– Ну, вот! Теперь я готова очаровать самого Помпея! – довольно улыбнулась Клеопатра.

– Только не Помпея, – предостерег Ур Атон. – Он уже не тот, что раньше, утратил хватку… Мой совет тебе: сделай ставку на Гая из рода Юлиев. И не мешкай: пора делать первый шаг к вершине.

– Когда? – серьезно спросила Клеопатра.

– Когда у римлян вновь возобновится гражданская война, им станет не до тебя, и Ахилл с Пофином могут решиться… не давай им этого шанса! Возьми инициативу в свои руки.

– Я готова! Но что я должна делать?

– Тебе надо тайно бежать в египетскую армию, которая сейчас стоит на границе с Сирией, и объявить войну своему «мужу» Дионисию. Римляне вмешаются, и тогда придет твой час!»

– Валерий Иванович, приехали! Вы что, спите?

Голос Ковригина вернул Таврова в действительность. С жарких берегов Нила он сразу же перенесся в холодную русскую зиму.

– Вот этот поворот на грунтовку. Ясное дело, никто его не расчищал. Но и снег тоже не девственный. Идемте, посмотрим!

Ковригин и Тавров вышли из машины. Машина остановилась у съезда с шоссе на уходящую в лес грунтовку. Сейчас грунтовка вся была покрыта нерасчищенным снегом, на котором отчетливо виднелись следы большегрузных машин.

– Вот тут останавливались дальнобойщики. Вон, видно, как они съезжали с трассы, а потом выезжали на нее, – указал Ковригин на следы. – Идемте дальше!

Дальше по заснеженной грунтовке тянулся только двойной след.

– А здесь, очевидно, всего один трейлер заезжал по грунтовке в сторону леса, а затем возвращался обратно, – заявил Ковригин, внимательно изучив следы. – Ну-ка, посмотрим, что ему там понадобилось!

Метрах в ста от шоссе в лесу открылась небольшая полянка, снег на ней был весь изрыт колесами.

– Ага! – воскликнул Ковригин. – Вот здесь он развернулся. А потом поехал обратно. И что он здесь делал? Что скажете, Валерий Иванович?

Тавров прошелся по грунтовке немного дальше, затем вернулся на полянку и сказал Ковригину:

– Вот и обнаружили мы нашу пропажу! В общем, там дальше по грунтовке следы того самого вездехода: у него траки характерные, с трактором не спутаешь. С трейлера спустили аппарель – следы ее опор четко видны на снегу, – вездеход по аппарели поднялся в прицеп трейлера. Так его и увезли на трейлере. Короче, Ваня, пусть все трейлеры тормозят! Форы у них минут сорок, за это время они на полсотни километров от этого места могли уехать. Сигареты у тебя есть?

Ковригин сунул Таврову синюю пачку «Русского стиля» и лихорадочно принялся названивать по мобильнику. Тавров отошел к краю полянки, закурил и задумался.

В принципе, всю эту тетрадку с писаниной действительно можно было бы считать не относящейся к делу макулатурой. Однако не далее как год назад некто Виктор Брен при помощи точно таких же, похожих на исторический роман, текстовых отрывков – только не записанных от руки в блокноте, а сохраненных в виде электронных текстов на флэшке, – хитроумно заманил его в ловушку, из которой Тавров с трудом выбрался. Поэтому Тавров очень серьзно отнесся к находке блокнота.

Итак, уже в первом отрывке идет речь о некоем магическом ожерелье. А рядом с тайником они нашли пустую коробочку, в каких обычно хранят большие ювелирные изделия. Явно не случайно! Ковригину это ни о чем не говорит, но ведь кто-то ввел Таврова в Пограничную Зону! Зачем? Пока не ясно, очевидно только, что как-то это связано с ожерельем. Но как?

Попробуем выстроить цепочку. Предположим, что Пургин неизвестным пока Таврову путем получил в свое распоряжение то самое ожерелье Клеопатры. Предположим, что Пургин, не подозревая о магических свойствах ожерелья, подарил его жене. А та, испытывая определенные чувства к господину Обнорскому, вольно или невольно добилась его расположения: именно поэтому Обнорский пренебрег своей молоденькой секретаршей ради замужней дамы бальзаковского возраста.

Но Пургин каким-то образом сумел выяснить происхождение ожерелья, уверовал в его магические свойства, изъял его у жены и спрятал здесь, на своей бывшей даче, благо, новые ее владельцы зимой на ней не появляются. Тогда гнусная ситуация получается: сам Пургин напал на свою жену, чтобы снять с нее ставшее опасным для него ожерелье. А затем, бежав из Бутырки, он немедленно изъял ожерелье из тайника. Но ведь сам бежать Пургин не мог, кто-то ему помог. Получается, что ценой бегства Пургина было ожерелье, и сейчас оно находится у организатора побега Пургина. И где же сейчас Пургин и где сейчас ожерелье? Вопросы без ответов…

Надо побеседовать с секретаршей, чтобы выяснить детали романа Ольги Пургиной с господином Обнорским. И хорошо бы выяснить, как госпожа Обнорская реагировала на роман мужа. Может, и вылезет хвост из клубка…

– Валерий Иванович! – крикнул Ковригин. – Хватит мерзнуть! Ехать пора!

Тавров бросил в снег окурок и поспешно направился к машине.

– Трейлер ищут уже, так что будем ждать, – сообщил Ковригин. – Кстати, неплохо бы перекусить… Коля, остановись у ближайшего кафе, перехватим что-нибудь!

Через несколько минут машина остановилась у придорожного кафе.

– Вы пойдете с нами, Валерий Иванович? – спросил Ковригин.

– Нет, я лучше дома поем, – ответил Тавров. Он хотел продолжить изучение блокнота.

– Ну, как хотите, – сказал Ковригин. – Тогда здесь за старшего остаетесь.

Оперативники и водитель вместе с Ковригиным ушли в кафе. Тавров уселся за столик в салоне «Баргузина», включил настольную лампу. Света должно хватить: у его телефона отличная камера, на макросъемке дает хорошее качество при искусственном освещении. Тавров достал мобильник и принялся переснимать при помощи встроенной камеры содержимое блокнота страницу за страницей. Когда сытые и довольные оперативники вернулись в автобус, все содержимое блокнота уже разместилось в карте памяти телефона Таврова.

Ковригин довез Таврова прямо до дома.

Тавров поставил в микроволновку стеклянную кастрюльку со вчерашним супом и засел за компьютер. Вначале он сбросил снимки на жесткий диск, затем принялся искать в Интернете информацию о Клеопатре. Разумеется, сначала он набрал по поиску «ожерелье Клеопатры» и обнаружил, что производители бижутерии давно и успешно эксплуатируют этот бренд. Точно так же дело обстояло и с «ожерельем Нефертити». Поскольку в блокноте Пургина первый текст был посвящен именно Клеопатре, Тавров решил сосредоточиться на изучении истории жизни именно этой знаменитой царицы Египта. За какой-нибудь час он набрал достаточно информации и для памяти оформил ее в виде короткого конспекта.

«Клеопатра происходила из выдающегося греческого рода Птолемеев. Соратник Владыки Мира Александра Македонского, друг его детских лет Птолемей I Сотер – что означало на греческом языке «Спаситель», – попросил себе в качестве воинской награды Египет: хорошо образованного Птолемея не могли не волновать тайны древней цивилизации. Когда Владыка Мира умер, то Птолемей забальзамировал труп Александра и, захватив его с собой, отбыл в свое царство и обосновался в Александрии, названной так в честь Македонского. В Александрии он снискал себе славу мудрого, просвещенного правителя. Александрия стала, без сомнения, главным культурным центром Ойкумены – «обитаемого мира», как в те времена называли греки известные им страны. Библиотека Александрии ко времени рождения Клеопатры насчитывала свыше трехсот тысяч наимнований книг. Однако к этому времени Египет Птолемеев клонился к упадку.

Отцом Клеопатры был Птолемей ХI, предпочитавший, чтобы его называли Неосдионисом (Новым Дионисом) или Филопатором (Любящим отца), но в историю он вошел под ироничным народным прозвищем «Авлет». Само прозвище «Авлет» означало «флейтист» и недвусмысленно указывало на то, что отец Клеопатры больше времени уделял игре на флейте, нежели заботам о государстве. Неудивительно, что Авлета презирало и ненавидело все население Египта, и к концу его царствования от прежнего величия эллинистической державы Птолемеев мало что осталось. В июле 51 года до н. э. Авлет скончался, завещав престол своим старшим детям: шестнадцатилетней красавице Клеопатре и тринадцатилетнему Птолемею-Дионису. Следуя египетскому обычаю, они сразу же вступили в брак друг с другом.

Клеопатра выросла в культурной столице того времени – Александрии. Поэзия, искусства, науки процветали в этом городе, при дворах египетских царей насчитывалось немало выдающихся поэтов и художников. Клеопатра получила прекрасное образование и свободно говорила на десяти языках, изучала философию, была хорошо знакома с литературой и играла на разных музыкальных инструментах. Она была девушкой образованной, умной, унаследовавшей от своих предков способности к политике. Но в то же время она обладала сладострастной натурой. Для удовлетворения своих желаний Клеопатра содержала множество красивых мужчин: в те времена это вовсе не считалось безнравственным. Современники свидетельствовали, что Клеопатра назначила ценой своей любви смерть и что находились поклонники, которые без колебаний платили назначенную цену. За ночь, проведенную с царицей, безумцы платили своей жизнью, и их головы выставлялись перед дворцом соблазнительницы. Это не было из ряда вон выходящей жестокостью: считалось, что любовников приносили в жертву древней богине Изиде, которая, помимо прочих титулов, именовалась Владычицей священной чувственности.

После брака с малолетним Птолемеем XII, казалось, власть сама пришла к Клеопатре, однако суровая реальность явилась ей во всей неприглядности: Египтом давно уже правили не цари, а придворные кланы. Молодого Птолемея XII воспитывал евнух Пофин, который мечтал о том, что с воцарением его воспитанника он станет главным правителем страны. Объединившись с начальником гвардии Ахиллом, Пофин фактически лишил Клеопатру власти. Клеопатру вполне могла ожидать судьба ее сестры Береники, которую еще при жизни Авлета обвинили в заговоре и казнили.

В 48 году до Р.Х. Пофину удалось поднять против Клеопатры столицу государства – Александрию. Возмутившийся народ угрожал жизни Клеопатры. Собрав несколько преданных лиц, царице пришлось бежать, но побежденной она себя не считала. Началась война между формальными владыками Египта, «мужем и женой», Птолемеем XII и Клеопатрой. Великий Рим не устраивала смута на окраине его владений, но власть всесильного римского полководца и консула Гнея Помпея Магнуса внезапно рухнула: 6 июня 48 года до Р.Х. он потерпел сокрушительное поражение от римского же полководца и бывшего консула Гая Юлия Цезаря в битве при Фарсале в Греции. В давнем соперничестве трех владык Рима, членов триумвирата Помпея, Красса и Цезаря, победу одержал Цезарь – Красс погиб еще раньше, в битве с парфами. Помпей долго искал место, где он чувствовал бы себя в безопасности, пока 28 сентября того же года не прибыл в Александрию. На пристани для встречи Помпея выстроилась царская гвардия во главе с Ахиллом. Проходя по пристани, Помпей сказал одному из центурионов: «А ведь ты когда-то служил под моим началом». Центурион кивнул, но едва Помпей двинулся дальше, как он вонзил ему в спину меч. Подоспевший начальник гвардии Ахилл отрубил голову умирающему Помпею и отправил ее Цезарю.

После этого Пофин и Ахилл всерьез рассчитывали на поддержку Цезаря. Вскоре Цезарь сам прибыл в Александрию с целью погасить конфликт между правителями Египта и вызвал к себе Птолемея-Диониса и Клеопатру. Понимая, что по прибытии в Александрию ее ожидает неминуемая смерть от рук агентов Пофина, наводнивших столицу Египта, Клеопатра прибыла тайно, а в покои Цезаря ее принесли в мешке под видом даров».

Тавров прервался, чтобы сварить кофе. Ну что же, даже Цезарю не удалось устоять перед действием магического ожерелья! Налив себе кофе, Тавров продолжил чтение.

«Цезарь не устоял перед прелестями девятнадцатилетней Клеопатры. Дабы не нарушать традиций, он выдал Клеопатру замуж за ее второго брата Птолемея XIII Неотероса, болезненного шестнадцатилетнего юношу. Брак, разумеется, был фиктивным: Клеопатра оставалась любовницей Цезаря и одна правила государством, опираясь на римские копья. Однако Пофин и Ахилл не сдавались. Они подняли против Клеопатры и Цезаря прибывшее от Пелузия египетское войско, провозгласившее царицей Египта сестру Клеопатры Арсиною. Цезарь оказался заперт во дворце. Попытка бегства морем не удалась, и Цезаря спасло только своевременное прибытие подкрепления из Азии. 27 марта 47 г. до Р.Х. в сражении противники Клеопатры потерпели поражение, Ахилл погиб в бою, Пофин бежал и позже был разыскан и убит по приказу Цезаря, а Птолемей XII во время бегства утонул в Ниле.

Цезарь, очарованный Клеопатрой, пробыл в Египте целых девять месяцев и лишь под давлением неотложных дел убыл сначала в Сирию, а затем в Италию, чтобы окончательно взять под свою власть Рим.

Несколько месяцев спустя после отъезда Цезаря Клеопатра родила сына, которого назвала в честь Цезаря Птолемеем-Цезарионом.

Клеопатра с сыном и псевдомужем прибыла в Рим в середине лета 46 года. В Риме ее ждал настоящий триумф. Среди пленниц, которые следовали за колесницей, Клеопатра увидела свою сестру Арсиною. Арсиноя пыталась пробиться к сестре, чтобы вымолить себе прощение, но Клеопатра всегда следовала девизу Владык: «Горе побежденным!» Пощаженная Цезарем и высланная в Малую Азию, Арсиноя спустя несколько лет была убита по приказу Клеопатры в эфесском храме Артемиды, где несчастная пыталась найти спасение.

В Риме никто не придавал значения тому, сколько любовниц имел Цезарь, однако, публично признав женщину своей любовницей, он наносил оскорбление своей республике. В храме Венеры была установлена золотая статуя «александрийской куртизанки», и ей воздали божественные почести: так к оскорблению народа добавилось еще и оскорбление богов. По городу пошли слухи, что Цезарь хочет провозгласить своим наследником сына Клеопатры. Распространение слухов и неосторожность Цезаря сократили дни его жизни. 15 марта 44 г. до Р.Х. Цезарь был убит заговорщиками прямо в здании сената.

Возмущению римлян коварным убийством не было предела. Особенно циничным простым римлянам показалось не столько осквернение убийством здания сената, сколько то, что заклейменный убийцами как тиран Цезарь завещал всем находящимся в городе римлянам приличную сумму в 75 аттических драхм; и уж бурю возмущения вызвал тот факт, что один из убийц, Децим Брут, был приемным сыном Цезаря и в качестве такового был указан в завещании как наследник второй очереди. Пока разъяренные римляне занимались поисками убийц, Клеопатра вместе с сыном поспешила вернуться в Египет, справедливо полагая, что настроение толпы переменчиво и убийцы, оказавшись в безопасности, не упустят случая расправиться с ней и ненавистным им отпрыском Цезаря.

Спустя год скончался брат-муж Клеопатры Неотерос, и Клеопатра стала править Египтом единолично, объявив наследником четырехлетнего Цезариона. Однако без римского покровителя Клеопатра могла в любой момент лишиться трона и жизни, а потому она не упустила случая очаровать римского триумвира и победителя убийцы Цезаря Брута – Марка Антония. В 42 г. до Р.Х. Марк Антоний как раз объезжал Грецию и Малую Азию и неизбежно должен был заглянуть и в Египет. Дождавшись приглашения от Антония, Клеопатра немедленно отправила ему встречное приглашение. Антоний не мог устоять: кухня Птолемеев славилась своей изысканностью. Разумеется, большой гурман Антоний, когда-то подаривший целый дом своему повару за хорошо приготовленное блюдо, не мог устоять перед апофеозом изысканнейшего чревоугодия. После великолепного пира, устроенного Клеопатрой, он готов был подарить ей весь мир: еще одно подтверждение старой истины – «путь к сердцу мужчины лежит через желудок».

Тавров усмехнулся. Ну, и ожерелье в действие вступило, разумеется! А не выпить ли нам граммов пятьдесят коньячку?

Он встал из-за стола и вздрогнул: возле двери сидела кошка и внимательно смотрела на него.

Тавров подумал: «А где же вторая? Они вроде парой ходят». И посмотрел в сторону окна, но там кошки не было.

– И где же твоя подружка? – осведомился он у кошки. Та лишь зевнула в ответ. – Не хочешь говорить, и не надо… А я, пожалуй, коньячка выпью, – сообщил Тавров кошке и решительно направился к бару. Он налил себе сразу сто граммов «Старого Кенигсберга» в бокал и сделал щедрый глоток. Вспомнив о кошке, он с усмешкой сказал:

– А вот «Вискаса» у меня нет! Но если ты думаешь здесь поселиться, то куплю… Что скажешь?

Он повернулся к двери, но кошки уже не было.

– Ну, как знаешь! – пробормотал Тавров и снова уселся за компьютер.

Коньяк вернул Таврову душевное равновесие, и он думать забыл о кошках. Впрочем, возможно, он просто адаптировался к пребыванию в Пограничной Зоне.

Тавров мельком пробежался по описанию событий, происшедших после смерти Цезаря. Как и следовало ожидать, трогательное единодушие соратников-триумвиров длилось недолго. Основной конфликт произошел между племянником Цезаря Октавианом – которого он, кстати, усыновил – и боевым товарищем Цезаря Марком Антонием. За прошедшие две тысячи лет обычаи совсем не изменились: стоит помереть бизнесмену, как тут же начинаются разборки между деловыми партнерами покойного и безутешными родственниками. Нет, ничего не меняется в этом мире! Зная такие факты, верить в прогресс может только идиот.

Ситуация усугублялась тем, что очарованный Клеопатрой Марк Антоний бросил свою вторую жену Октавию, приходившуюся родной сестрой Октавиану, так что нормальный деловой конфликт перерос в семейную разборку. Вендетта, короче…

Тавров перешел к блокноту Пургина. Вторая страница начиналась с воклицания: «Акциум!!! Вот она, разгадка тайны, которую безуспешно пытались разрешить уже древние историки. И каких только гипотез не было! Объединенный флот Клеопатры и Антония значительно превосходил флот их противников. И поспешное бегство Клеопатры в разгар сражения привело к тому, что Антоний бросил свои флот и армию и устремился вслед за Клеопатрой, в то время как его воины еще несколько часов продолжали упорно сражаться. Никто не знает: почему Клеопатра обрекла Марка Антония и себя на поражение в заведомо выигрышных условиях. А я знаю!!! Точно, знаю!!! Информация получена (далее тщательно зачеркнуто)… Удивительное ощущение: получить описание событий от (тщательно зачеркнуто)… Я впервые ощутил себя ученым, открывающим тайны истории. И все благодаря (далее так тщательно зачеркнуто, что ручка в нескольких местах прорвала бумагу насквозь)… Естественно, Клеопатра и Антоний осознавали, что поражение в крупнейшем морском сражении тех времен означает неизбежное поражение в войне. Но они предпочли (далее зачеркнуто)…»

Тавров недовольно закрыл файл со страницей. Акциум… Что за Акциум? У него ушло несколько минут, чтобы выяснить подробности рокового сражения в Википедии. Действительно, флот Антония и Клеопатры имел значительное превосходство, но в разгар сражения египетский флот во главе с кораблем Клеопатры ушел в Египет. И, ослепленный любовью, Марк Антоний последовал за ней, обрекая на гибель соратников и ставя крест на своей судьбе. Интересно, Пургин удосужился дать объяснения или ограничился восторгами по поводу своего тайного знания?

Тавров внимательно просмотрел снимки страниц блокнота и обнаружил текст, вклиненный между какими-то непонятными схемами и рисунками, который хронологически соответствовал периоду после сокрушительного поражения армии и флота Марка Антония у Акциума.

«1 августа 30 г. до Р.Х. корабли Октавиана появились в Александрии. Войска Марка Антония либо разбежались, либо перешли на сторону Октавиана. Марк Антоний впал в отчаяние и повел себя, как обычно ведут себя впавшие в отчаяние слабые духом мужчины: обвинил в поражении Клеопатру – хотя он сам бросил погибать свой флот и армию; не пожелал более видеть Клеопатру – хотя она была матерью его детей и хотя бы о них следовало подумать; ну и, разумеется, запил… Прожив таким образом около года, Антоний получил известие о смерти Клеопатры. Бытует мнение, что сама Клеопатра, предвидя неминуемую гибель Египетского царства Птолемеев и страшась участи своей сестры Арсинои, начала готовиться к смерти и решила заблаговременно подготовить к этой мысли своего любовника. Разумеется, все было совсем не так… Но об этом я скажу позже.

Получив известие о смерти Клеопатры, Антоний буквально обезумел. В поисках Клеопатры он долго метался по дворцу, призывая свою возлюбленную, а затем в безысходном горе бросился на меч – по старой римской традиции. Он был еще жив, когда его нашли слуги и принесли к Клеопатре: умирающего, но счастливого от того, что он сумел узреть свою Любимую раньше, чем Смерть навечно сомкнет его веки. Он умер, чувствуя поцелуи Клеопатры на своих устах.

Говорили, что после этого мрачными ночами каждый во дворце мог слышать отчаянные крики несчастного влюбленного и видеть его тень, бродящую по залам в поисках своей возлюбленной. Может быть, это к лучшему, что безжалостное Время уничтожило дворец Птолемеев вместе с его призраками».

На этом текст заканчивался, но Тавров чувствовал: это преамбула, где-то Пургин должен был все объяснить согласно одному ему известному источнику. Тщательно просмотрев снимки всех страниц блокнота, Тавров наконец нашел то, что искал.

«Клеопатра сидела на троне, свысока глядя на старого центуриона, присланного к ней с приказом от теперь уже единоличного владыки Великого Рима Октавиана. По обе стороны от трона, словно древние египетские статуи, застыли недвижимо Ирада и Хармиона. Клеопатра смотрела на центуриона надменным царским взором, но осознавала: все это всего лишь условность, на самом деле свысока на нее смотрит центурион, чьими устами говорит сам триумфатор Октавиан. И слова эти хоть и ужасны, но ожидаемы: Клеопатре следует готовиться к поездке в Рим, чтобы пройти в качестве боевого трофея вместе с остальными рабынями за триумфальной колесницей Победителя. Разумеется, Октавиан дал понять, что может сохранить за ней титул царицы Египта, но только после тиумфа и связанного с ним публичного унижения.

Перед глазами Клеопатры на мгновение промелькнул умоляющий взгляд ее сестры Арсинои, подвергнутой такому же унижению Цезарем. Но Арсиноя могла хотя бы питать пусть иллюзорную, но надежду, что сестра сжалится над нею. Не сжалилась. Клеопатра не жалела об этом, как не жалела сейчас и себя. Раз суждено умереть, то лучше умереть царицей в собственном дворце, чем рабыней в чужом чулане! Только так – и не иначе!

– Что мне передать консулу Римской республики? – спросил центурион, немигающе глядя прямо в глаза Клеопатре. Не было в Египте человека, который осмелился бы так смотреть на царицу – он не дожил бы до рассвета. Но все со временем меняется, и, как правило, не в лучшую сторону…

– Передай, что я исполню любые желания консула, – твердо ответила Клеопатра. – Но мне нужно время на сборы. Хотя бы неделю.

– Три дня, – отрывисто бросил центурион. – Так сказал консул.

Он изобразил подобие поклона и вышел, печатая твердый легионерский шаг – тяжелый уверенный шаг, при звуке которого дрожала вся Ойкумена и населенные дикими варварами далекие земли.

Когда в залах дворца стихло гулкое эхо шагов центуриона, Хармиона не выдержала и с плачем бросилась к ногам Клеопатры.

– Госпожа! Я вижу, что ты решила умереть. Позволь нам с Ирадой умереть вместе с тобой!

Клеопатра спустилась с трона и нежно обняла служанку.

– Даже я, царица Египта, не могу запретить умереть никому. Верная моя Хармиона! Вы с Ирадой единственные, кто не предал меня и не оболгал. Кто мог знать, что все так обернется?

– Прости, госпожа, но тебе не следовало так доверять Амиде, – запинаясь, проговорила Хармиона.

– Я виновата сама, – печально отозвалась Клеопатра. – Командиры моего флота и флота Антония заверили меня, что это будет увеселительная прогулка. А все закончилось кровопролитным сражением! Какой надо быть глупой, чтобы верить словам мужчин! Мне не следовало снимать ожерелье Нефертити, но я хотела порадовать моего любимого Антония, надев ожерелье, которое принадлежало возлюбленной Александра Великого Роксане! И только там, у Акциума, я вдруг почувствовала, что больше никогда не надену ожерелья Нефертити. Эта мысль просто свела меня с ума, я больше ни о чем не могла думать! И я отдала приказ немедленно плыть в Египет, пользуясь попутным ветром. Я и предположить не могла, что Антоний в припадке ревности бросит флот и пустится в погоню за мной!

– Ревновал, значит, любил, – тихо заметила Ирада.

– Мы оба пострадали от нашей любви, – ответила Клеопатра. – Когда я вбежала в опочивальню и увидела, что ожерелья нет, я все поняла. Это проклятая уродина Октавия не простила мне, что я очаровала ее мужа! Она щедро проплатила предательство мерзавки Амиды. Та воспользовалась моим отсутствием и похитила ожерелье. Однако я знаю: Октавия так и не получила вожделенного ожерелья, она так и умрет, захлебнувшись в желчи собственной ревности и зависти!

– Откуда ты это знаешь, госпожа? – удивилась Хармиона.

– Я знаю, что происходит с ожерельем, – ответила Клеопатра и зябко повела плечами, словно вдруг оказалась в холодной воде. – Я всегда это знаю… Сейчас ожерелье НИГДЕ. Впрочем, не знаю, где это…

Клеопатра замолчала и несколько мгновений невидящим взором смотрела в одну точку. Затем, очнувшись, она спросила:

– Если вы решили уйти из жизни… То каким образом? Весь дворец под охраной легионеров консула Октавия, наши вещи обысканы не единожды, во дворце не осталось даже достаточно длинной булавки!

– Мы договорились с одним врачом в Александрии, и он передал корзинку со смоквами, отравленными надежным ядом, – объяснила Хармиона. – Достаточно съесть пару смокв, и в скором времени наступит сон, после которого не просыпаются.

– Хорошо, – после короткой паузы сказала Клеопатра. – Но обещайте, что вы не отведаете смокв из корзинки прежде, чем я уйду.

– Обещаем, госпожа! – хором ответили Ирада и Хармиона.

– Тогда пора! Проводите меня в опочивальню! – приказала Клеопатра.

Женщины молча прошли в опочивальню.

– Закрой дверь на засов, Ирада! – велела Клеопатра.

Ирада выполнила приказ и нерешительно спросила:

– А как уйдете вы, госпожа?

– В скором времени вы узнаете ответ, – промолвила Клеопатра, взяла гребень и принялась медленно расчесывать свои великолепные волосы, задумчиво глядя в полированное серебряное зеркало.

Прошло несколько томительных минут, и вдруг резная каменная плита в стене опочивальни повернулась: из образовавшегося проема неслышно, словно тень, появился жрец Ур Атон. В руках он держал небольшую корзинку, накрытую куском полотна.

– Ур Атон! – радостно воскликнула Клеопатра. – Наконец ты пришел! И, как я вижу, ты принес, что обещал?

– Да, царица! – наклонил голову в поклоне Ур Атон.

– Я могу увидеть то создание, которое волей Атона и Изиды дарует мне бессмертие? – нетерпеливо спросила Клеопатра.

– Разумеется, – отозвался жрец и осторожно откинул полотно с корзики. Клеопатра приблизилась и увидела внутри корзинки свернувшуюся кольцом змею. Ее тело было словно составлено из ярких разноцветных звеньев.

– Аспид, змея фараонов, укус которой дарует бессмертие, – прошептала Клеопатра, склоняясь над корзинкой. – Она действительно кусает так, что укушенный во сне даже не просыпается?

– Да, царица! – подтвердил жрец.

– И ее укус дает бессмертие?

Жрец замешкался с ответом.

– Во всяком случае, так написано в древних текстах, – наконец ответил он. – Древние тексты никогда не лгут. Но…

– Тогда какие же могут быть «но», Ур Атон, если тексты древних не лгут? – насмешливо осведомилась Клеопатра.

– В том древнем тексте, про который я говорю, написано про магическую связь владелицы ожерелья с самим ожерельем. Но… сейчас ты не владеешь ожерельем и…

– При чем тут ожерелье?! – с досадой воскликнула Клеопатра. – Я спросила о бессмертии!

– В том древнем тексте, о котором я говорю, – продолжил жрец, – слово «бессмертие» обозначено другим иероглифом, не тем, которым сейчас мы обозначаем это понятие. Но сличение с другими древними текстами позволяет утверждать, что речь идет именно о бессмертии.

– Как же вы, мужчины, любите тратить время на умные рассуждения! – с досадой воскликнула Клеопатра. – Скажи просто: что я сейчас должна делать?

– Следует просто лечь на ложе, царица, – ответил жрец. – А дальше аспид сделает все сам.

Клеопатра легла на ложе, закрыла глаза и спокойно произнесла:

– Делай, что обещал, Ур Атон!

Ур Атон наклонил корзинку, и разноцветная змейка проворно закользила по тонкой ткани покрывавшего ложе покрывала.

Когда дело было сделано, Ур Атон осторожно уложил змею обратно в корзинку и, позвав служанок, сказал им:

– Поторопитесь! Я слышу шаги легионеров Октавиана.

Служанки бросились к корзинке со смоквами, а жрец исчез в темноте потайного хода. Каменная панель бесшумно закрылась, превращая стену в монолит».

Тавров выключил компьютер и устало потянулся. Итак, что он узнал? Похоже, что Пургин действительно верил в магическую силу ожерелья. И это единственное, что можно считать известным. Кто убил Бирюкова с напарником? Кто напал на жену Пургина? Кто помог бежать Пургину и зачем? Где сейчас ожерелье? И существует ли в действительности связь между этими событиями? Можно лишь строить догадки…

Но вот что вполне можно выяснить: характер взаимоотношений в треугольнике: Ольга Пургина, господин Обнорский, жена Обнорского. И начать лучше с одного из «бывших углов» треугольника: с секретарши Обнорского.

Следующим утром Тавров, едва проснувшись, позвонил в офис Обнорского. Он сразу попал в точку: трубку взяла секретарша шефа Виктория. Тавров вкратце объяснил, кто он такой и зачем хочет встретиться. Виктория согласилась сразу:

– В час тридцать дня у меня перерыв на обед. Можем встретиться в кафе недалеко от офиса.

– Как туда добраться? – спросил Тавров, открывая Яндекс-карту.

– Станция метро «Тульская», последний вагон из центра. Пройдете вдоль здания Монетного двора в сторону набережной, свернете в первый переулок налево, там будет кафе. Я буду не в самом зале, а в небольшом закутке. Найдете?

– Постараюсь. Как вас узнать?

– Это просто! – рассмеялась Виктория. – Ищите самую эффектную длинноногую голубоглазую блондинку.

– Договорились!

Тавров положил трубку и взглянул на часы. Ого! Уже почти двенадцать! Надо спешить. На завтрак времени уже не осталось. Придется позавтракать в кафе. Остается только надеяться, что там будет что-нибудь посъедобнее пересоленного картофеля фри и переперченных шашлыков с вездесущей шаурмой.

Как ни странно, но указания, как доехать, данные «эффектной блондинкой», оказались точными: кафе Тавров нашел без проблем. И Викторию он узнал сразу: действительно, яркая блондинка с большими голубыми глазами; высокий бюст, на вид лет двадцать пять. Ноги скрывал столик, но можно было не сомневаться, что и они тоже не подкачали.

– Приятного аппетита, Виктория, – сказал Тавров, подходя к столику.

– Спасибо… э-э…

– Валерий Иванович, – подсказал Тавров. – Вот моя визитка, возьмите. Кстати, что вы порекомендуете из местной кухни?

– У них неплохие блинчики и пирожки… Я вот взяла борщ и гуляш с картошкой, нормально. А главное: недорого. Только здесь, как в советской столовой: берешь поднос и сам обслуживаешься.

Интересно, откуда девочка знает про советские столовые? Ей же лет восемь было, когда Союз «приказал долго жить». Впрочем, говорят, что воспоминания детства – самые прочные.

Тавров взял гуляш с картошкой, пару пирожков и большую чашку эспрессо. Обошлось примерно в 170 рублей. Кофе дороговат, но для Москвы это общее правило. Дешевле было бы взять пива, но Тавров постеснялся Виктории. Зато его порадовало, что вся посуда одноразовая: гигиена обнадеживает.

– Вы всегда здесь обедаете? – спросил Тавров у Виктории, усаживаясь за столик.

– Да, здесь все наши обедают.

– А вы не боитесь, что кто-то из ваших сотрудников увидит нас вместе? – поинтересовался Тавров.

– Нет! – усмехнулась Виктория. – У всех наших обед в двенадцать сорок пять, только у меня с часу тридцати. Так что все сотрудники уже в офисе: у нас строго с присутственным временем.

Да, в сообразительности Виктории не откажешь. И очень мила, просто красавица! Вот только рот великоват и улыбка какая-то хищная.

– Вы ведь знаете, Виктория, что сотрудница вашей фирмы Ольга Пургина сейчас лежит в реанимации? – задал риторический вопрос Тавров.

– Да, у нас это все знают! – живо отозвалась Виктория. – Говорят, что на нее напали, хотели убить… Как это ужасно! Ужас, просто ужас!

Прозвучало это эмоционально, неравнодушно, но смущал чрезмерно жизнерадостный тон Виктории: как будто случилось то, чего она давно и с нетерпением ждала.

– Скажите, Виктория, а чем занималась Ольга Пургина в вашей фирме?

– Обычный бухгалтер, – с оттенком презрения отозвалась Виктория. – Не карьеристка, – надо отдать ей должное! Трезво оценивала свои способности и трудолюбие, так сказать… Но это и понятно: сила у нее в другом месте оказалась!

– В смысле? – недоуменно уставился на Викторию Тавров.

– А вот в том самом смысле! – бросила Виктория, яростно тыча вилкой в кусочек мяса из гуляша. Пластиковая вилка, не прощая такого обращения, мстительно спружинила, и маленькие капельки подливы украсили белоснежный свитер Виктории, но она, похоже, этого не заметила.

– Главное, было бы понятно, если бы молодая девчонка была: наш босс мастер в деле охмурения молоденьких дурочек! Но этой тетке уже под сорок, а туда же!

– То есть вы хотите сказать, что Ольга Пургина… э-э… имела, так сказать, виды на господина Обнорского? – уточнил Тавров.

– Ха! Имела виды… – фыркнула Виктория. – Да она ему на шею вешалась самым бессовестным образом. А еще замужняя женщина! Мало своего мужика, так еще и чужих подавай! Клеопатра!

– Что? – вздрогнул Тавров. – При чем здесь Клеопатра?

– Да это ее так босс назвал однажды: Клеопатра, – пояснила Виктория. – В самом начале их романа, прилюдно… Слушайте, доедайте быстрее, а? А то здесь курить нельзя, а мне курить ужасно охота!

– Да-да! – с готовностью откликнулся Тавров, торопливо допивая кофе. Пирожки он завернул в салфетку и засунул в карман: доест у себя в офисе.

Они выбросили посуду в специальный контейнер и вышли на улицу. Виктория вытащила пачку «Вирджинии слим», Тавров поспешно щелкнул зажигалкой. Жадно затянувшись, Виктория продолжила:

– Это у нас в прошлом году на корпоративе случилось. До этого ее шеф в упор не замечал, а тут вроде выпил лишнего, ну и… А эта, Пургина, пришла одетая крайне вызывающе! Вечернее такое платье вроде туники, да еще нацепила аляповатое такое ожерелье: большие золотистые цветки с жемчужинами между ними. Ну, никакого вкуса: такую нелепую бижутерию на себя навесить! А жемчужины… да таких крупных в природе вообще не бывает! И сияли они как-то неестественно: небось чем-то их начистила, дура… Ой, извините!

– А почему вы думаете, что это была бижутерия? – спросил Тавров. – Возможно, что это было ожерелье ее бабушки…

– Ага, а бабушка ее княгиня Юсупова! – с иронией отозвалась Виктория. – Нет, Пургина явно не из аристократов… и я же говорю: не бывает таких крупных и ярких жемчужин в природе! А цветки эти… да на них не меньше килограмма золота пошло бы. Это же целое состояние! Кто же такую ценность на офисный корпоратив наденет?!

– Да, разумеется, – поспешил согласиться Тавров. – Вам, как женщине, виднее… И что же Обнорский?

– А что он? Подвыпил и от Пургиной не отходил, все ее Клеопатрой называл. И вдвоем уехали на такси, это уж поздно ночью было, когда многие уже разошлись.

– А вы тоже ушли к этому времени?

– Да, ушла. И зря! – сокрушенно вздохнула Виктория.

– Почему зря? – насторожился Тавров.

– Да потому, что после этого самое интересное и началось! – с довольным видом воскликнула Виктория. – Мне потом наш охранник Володя рассказал, что минут через пятнадцать после моего ухода заявилась жена босса! Володя как раз обход здания делал, так он все видел: босс и Пургина одни танцуют… если это так назвать можно. И тут входит мадам Обнорская и молча наблюдает эту картину. Представляете?

– Позвольте, но как же она прошла охрану? – удивился Тавров.

– Вот именно! – воскликнула Виктория. – Босс потом Володю уволил за то, что он впустил Обнорскую. Разумеется, «по собственному»… Главное: Володя ничего такого и не подозревал! Заявилась Обнорская и сказала, что приехала за мужем, вот он ее и пропустил. Володя думал, что босс сам просил ее приехать, поскольку босс любит нагрузиться… Однажды, года два назад, он так нагрузился на корпоративе, что в кабинете у себя ковер заблевал… извините за подробности.

– Понятно… И что же сказала Обнорская, когда застигла мужа… в интересной ситуации?

– А ничего! Сказала, что домой ехать пора, а босс ответил, что ему еще, типа, даму надо проводить. Представляете?!

– Хм… н-да. И что же Обнорская?

– А она так спокойно поинтересовалась: не заждался ли даму дома муж? На что Пургина совершенно спокойно ответила: нет, муж как раз в командировке, – красочно описала Виктория.

– Ого! Ну и ну! – покачал головой Тавров. – И что же Обнорская? Здорово попортила прическу Пургиной?

– Да что вы! – насмешливо воскликнула Вероника. – Она просто повернулась и ушла! Но не уехала, а сидела в машине возле офиса. Потом, когда где-то через полчаса босс вместе с Пургиной вышли, она подъехала и возле них остановилась. Это все прямо напротив входа в офис было, так что Володя все хорошо видел. Короче, босс наорал на супругу, и она уехала, а он поймал тачку и уехал вместе с Пургиной.

– Куда уехал? – уточнил Тавров.

– Как куда?! – удивилась Виктория. – К Пургиной, разумеется! Зря, что ли, она ему про мужа в командировке намекала?

– Вот как… А откуда вы это знаете, Виктория? – поинтересовался Тавров.

– А именно с этого времени у них и понеслось! – охотно объяснила Виктория. – Как будто с цепи сорвались, никого не стеснялись! Раньше у нас принято было задерживаться вечерами: за переработку премии выплачивали. А тут как полшестого, так всех словно ветром из офиса выдувало! Не хотели мешать боссу и его пассии. Вот так!

– И насколько это было у них серьезно? – спросил Тавров.

– Одно время мы думали, что босс бросит свою баронессу и Пургину уговорит от своего профессора уйти. Но что-то не срослось… А под Новый год вроде как они расстаться решили.

– И в чем это выразилось? – насторожился Тавров.

– Ну, босс стал к Пургиной как-то официально обращаться, перестал ее Клеопатрой называть, – пояснила Виктория. – По всему было видно, что он тяготится ее обществом. Мы думали, что и ей он предложит в конце концов «по собственному», а оно вон как обернулось…

– И многих женщин он вот таким образом увольнял?

– Ну… я знаю только о паре девчонок из отдела маркетинга, но это было еще до моего прихода в фирму, – призналась Виктория.

– Кстати, Виктория, скажите: а как сложилась судьба этого Володи-охранника после увольнения с фирмы? – спросил Тавров. – И вообще, что он за человек?

– Даже и не знаю, – задумалась Виктория. – Уволился, и все. Сказал, что это Обнорский его заставил уволиться. А вы что, думаете, что это он так… Пургину? Нет, это вряд ли! Нелогично как-то! Уж тогда лучше этого старого козла Обнорского! Нет, нелогично…

Виктория бросила окурок в урну, взглянула на часы и заторопилась.

– Ой, мне пора уже! Вы все выяснили, что хотели?

– Да, спасибо, Виктория! Один только вопрос еще, напоследок: вы сказали, что Обнорский называет свою жену «баронесса». Почему?

– А ее зовут Анна Петровна, как музу Пушкина Анну Петровну Керн, – с усмешкой пояснила Виктория. – И фамилия девичья у Обнорской вполне подходящая: Кернова. Прям цирка не надо!

– Ну почему же «цирк»? – не согласился Тавров. – Обычно у супругов принято давать друг другу ласковые прозвища.

– Цирк в том, муж Анны Петровны Керн, урожденной Полторацкой, – генерал Керн никогда не имел баронского титула, – жестко сообщила Виктория. – И это должен знать любой человек, считающий себя культурным. Всего хорошего, Валерий Иванович!

– До свидания, Виктория! – ответил Тавров, ошарашенно глядя вслед удаляющейся Виктории. Да, не проста девица! Ох, не проста!

А ноги у нее действительно длинные.

После встречи с Викторией Тавров поехал к себе в офис. Катя, как и положено дисциплинированному работнику, уже находилась на рабочем месте и увлеченно полировала ногти. Увидев шефа, она недовольно вздохнула и спрятала косметичку в ящик стола.

– Катюша, у меня к тебе срочное поручение, – максимально задушевным голосом произнес Тавров. Видимо, у него получилось, потому что Катя удивленно вскинула брови, а затем снова достала косметичку из стола.

– Я вся внимание, Валерий Иванович! – проворковала она в тон шефу.

– Пробей-ка мне быстренько по базам сотовых операторов телефон Обнорской Анны Петровны, – сказал Тавров. – Регион Москвы.

– Ох, Валерий Иванович! – вздохнула Катя. – За эти пиратские базы данных нас когда-нибудь так возьмут за известное место, что мало не покажется!

– Меня обнадеживает то, что у тебя это место гораздо привлекательнее, чем у меня, – попытался пошутить Тавров.

– Откуда это вы прибыли в таком игривом настроении? – с подозрением уставилась на шефа Катя.

– Катенька, не отвлекайся! – заторопился Тавров. – Сделай пробивку и кофе мне свари! Хорошо?

– Нет проблем! – заверила Катя, но косметичку не убрала.

Тавров получил кофе минут через пятнадцать. А еще через десять минут Катя принесла распечатку с телефоном Обнорской и деловито осведомилась:

– Это все, Валерий Иванович? А то я собираюсь ногти накрасить, они долго сохнут.

– Катенька, спасибо! С этого момента ты абсолютно свободна! – сообщил Тавров.

Он с наслаждением допил кофе, взял мобильник и набрал номер Обнорской.

– Слушаю! – ответил приятный женский голос.

– Извините… я говорю с Анной Петровной Обнорской? – учтиво осведомился Тавров.

– Совершенно верно. А кто вы? Я вас не знаю. Откуда у вас номер моего мобильного телефона? – В голосе Обнорской зазвучала нотка настороженности.

– Я частный детектив, веду расследование нападения на Ольгу Пургину, – сообщил Тавров. – Вы знаете, что на нее было совершено нападение?

– Да, мне говорил об этом мой муж, Дмитрий Сергеевич Обнорский, – отозвалась Обнорская. – Она чуть не погибла. И еще Дмитрий Сергеевич сказал, что в покушении на убийство обвинили ее мужа. Это правда?

– Да, его задержали, но я уверен, что это недоразумение, – ответил Тавров. – Я хотел бы с вами встретиться и поговорить.

– О чем? – удивилась Обнорская. – Я с Пургиной незнакома, видела ее всего один раз, так что вряд ли могу вам рассказать что-нибудь заслуживающее внимания.

– И все-таки я прошу вас уделить мне немного времени, – настаивал Тавров.

– Хорошо, – сдалась Обнорская. – Завтра днем я буду в районе «Добрынинской». Где-то после двух освобожусь. Можем пересечься.

– Отлично! – обрадовался Тавров. – Прямо на выходе со станции «Серпуховская» находится кафе «Елки-палки», давайте встретимся там.

– Как я вас узнаю? – спросила Обнорская.

– Я буду читать «Аргументы и факты».

Тавров хотел спросить, как он узнает Обнорскую, но та уже дала отбой. Впрочем, с «опознанием» проблем не возникло, даже несмотря на то, что Тавров, задремав в вагоне поезда метро, едва не уехал аж до «Нагатинской» и, выскакивая впопыхах на «Тульской», забыл газету «Аргументы и факты» на сиденье поезда.

Обнорская появилась в назначенном месте двадцать минут третьего, и Тавров сразу понял, что это она: такие женщины не заходят перекусить в «Елки-палки». Она вошла в зал и брезгливо оглядела шумную публику, оккупировавшую обе половины зала: для курящих и некурящих. Тавров занял столик в зоне для курящих: место показалось ему удачным потому, что столик был последний в ряду и от него хорошо просматривался вход. И, лишь увидев воочию госпожу Обнорскую, Тавров понял, что выбор места встречи был неудачным. И столик тоже выбран неудачно: напротив туалета, куда без конца таскались крепко подвыпившие мужчины, что-то с энтузиазмом праздновавшие за соседним столиком.

– Анна Петровна, я здесь! – крикнул Тавров, привставая со стула и вскидывая руку. Обнорская опустилась на стул напротив Таврова, и к ней тут же подлетел официант, которого Тавров уже минут двадцать безуспешно пытался зазвать.

– Вы будете обедать? – услужливо поинтересовался официант.

– Обедать? Здесь?! – саркастически вскинула брови Обнорская. – Нет, спасибо! Принесите минеральную воду без газа, «Перье», если есть.

– К сожалению, «Перье» нет, – огорчился официант. – Рекомендую «Эвиан», из самой Франции!

– Хорошо, принесите «Эвиан», – с легким раздражением согласилась Обнорская. Она достала из сумочки пачку сигарет «Вог» и прикурила от протянутой официантом зажигалки.

– А вам? – обратился официант к Таврову. Тавров ужасно хотел пива, но постеснялся Обнорской и заказал двойной эспрессо.

– Итак, я вас слушаю, господин сыщик, – выпуская тонкую струйку дыма, небрежно проговорила Обнорская.

– Скажите, Анна Петровна, вы помните, при каких обстоятельствах вы познакомились с Ольгой Пургиной?

– Я с ней НЕ знакомилась, – подчеркнула Обнорская. – Не знаю, что уж вам там наплели разные «доброжелательницы» вроде секретарши Виктории! Случилось так: однажды мой муж, Дмитрий Сергеевич Обнорский, задержался на корпоративе у себя в офисе. Такое бывало часто, но в этот раз я проезжала мимо и решила его захватить. Дело в том, что Дмитрий Сергеевич имеет прискорбную привычку напиваться на подобных мероприятиях. Я подъехала к офису, охранник сопроводил меня до кабинета мужа. Вот там я и увидела эту самую Пургину в объятиях Дмитрия Сергеевича.

– И что вы сделали?

– А что я должна была сделать? – с иронией взглянула Обнорская на Таврова. – По обычаю наших баб драть волосья у «подлой разлучницы»? К счастью, я происхожу из умудрившейся сохранить аристократические традиции семьи и получила достойное воспитание. Моя бабушка, урожденная баронесса фон Зель, успела до октябрьского переворота получить образование в привилегированном закрытом пансионе и удачно вышла замуж за офицера царской армии Кернова – который, кстати, приходился родственником князьям Трубецким, потомкам Рюриковичей. Кернов сумел доказать свою преданность Отечеству, даже параноидально подозрительному Сталину, и провел все время до окончания Второй мировой войны за границей, служа делу возрождения России. Когда мой дед в 1962 году вышел в отставку в звании генерал-лейтенанта, то он поселился вместе с бабушкой на даче. Меня, единственную внучку, они воспитывали сами и сумели привить мне семейные ценности аристократических родов фон Зелей и Керновых.

Официант принес воду и кофе. Обнорская нервной рукой схватила стакан и прильнула губами к краю. Воспользовавшись паузой, Тавров спросил:

– А зачем вы рассказываете мне свою биографию?

– А затем, господин сыщик, чтобы вы поняли, кто такая я и кто такая эта Пургина! – гордо выпрямилась Обнорская. – Неужели я могла ревновать Дмитрия Сергеевича к дочери рязанских крестьян?!

Таврову не понравилось заявление Обнорской: он был хоть и не из крестьян, но его родители всю жизнь честно отпахали на заводе «Знамя труда».

– У вас предубеждение против всех крестьян или только рязанских? – не удержался от язвительного замечания Тавров.

Обнорская презрительно посмотрела на него.

– Я просто пытаюсь объяснить вам мотивы моих последующих действий, – холодно сообщила она.

– И какие же были ваши последующие действия?

– Я просто ушла, – с вызовом ответила Обнорская. – Не сказав ни слова! И когда на следующий день Дмитрий Сергеевич появился дома, я предложила ему подумать о разводе.

– И как же он отреагировал на это предложение?

– Он валялся у меня в ногах, вымаливал прощение, – поморщилась от неприятных воспоминаний Обнорская. – Вел себя как обычное быдло… которым, в сущности, он и был всю жизнь.

– То есть господин Обнорский не из аристократов? – уточнил Тавров.

– Разумеется, нет! – яростно вдавила сигарету в пепельницу Обнорская. – Его прадед был священником, а дед работал в НКВД и, поговаривали, сам отправил своего отца на Соловки «для перевоспитания». Разумеется, такая бескомпромиссность была оценена властями по достоинству: дожил-таки до генеральской пенсии!

– А зачем же вы вышли за него замуж, если презирали и самого Обнорского, и его семью? – не удержался от нескромного вопроса Тавров.

– Юный Дима мне прохода не давал, даже грозился покончить с собой, если я не стану его женой, – усмехнулась Анна Петровна. – А отец Дмитрия Сергеевича к этому времени уже занимал должность в аппарате ЦК КПСС, да и дед-генерал от госбезопасности, только-только вышел на пенсию, связи не порастерял… В общем, мой папа намекнул мне, что родители Дмитрия Сергеевича очень хотят… породниться, так сказать. И если, не дай бог, их придурок сынок, получив отказ, что-нибудь с собой сделает, то… Вот так!

Обнорская допила воду и решительно заявила:

– Так что ни Пургиной, ни своему мужу я мстить не собиралась и не собираюсь. И если вы хотите связать меня с нападением на Пургину, то это просто нелепо!

– Надо полагать, вы с мужем уже развелись? – спросил Тавров.

– Не совсем… – запнулась Обнорская. – Вначале я предложила ему… просто пожить отдельно. На что он, кстати, с радостью согласился. Кобель чертов!

Последняя фраза слабо вязалась с обликом потомственной аристократки, но Тавров деликатно промолчал.

– За это время я, скажу честно, предприняла некоторые усилия, чтобы не остаться без средств к существованию и жилья, – добавила Обнорская. – И примерно неделю назад мы официально подали на развод. Последнее время, правда, он стал периодически заявляться в квартиру под предлогами то одно взять, то другое… Обычная мужская двуличность! Но официальное заявление подано, процесс пошел, сейчас наши адвокаты решают вопрос с имуществом.

– Да, это логичное завершение событий… А скажите: какие именно усилия вы предприняли, чтобы не остаться без средств? – как бы между делом поинтересовался Тавров, но Обнорская была начеку и твердо отрезала:

– А вот это, господин сыщик, уже не ваше дело! Что, если вас в действительности подослал Дмитрий Сергеевич? Согласитесь, я не могу исключить подобную возможность!

– Увы, я могу лишь на словах заверить вас в том, что не имею никаких дел с господином Обнорским, – развел руками Тавров. – Но вот доказательств никаких представить не могу. Рад, что из конфликта с господином Обнорским вы, как я вижу, вышли без потерь. К сожалению, от этого события пострадал еще один человек. И пострадал куда больше, чем вы!

– Это вы про Пургину? – презрительно прищурилась Анна Петровна.

– Нет, я имел в виду Володю-охранника. Его уволил господин Обнорский за то, что он тогда впустил вас на корпоратив, – напомнил Тавров.

– Я его не помню, – отвела глаза Обнорская и достала сигарету. – Даже имя не вспомнила бы… Хотя, наверное, вы правы! Очень жаль, что человек потерял работу из-за этого… инцидента. Надеюсь, что он уже нашел себе другое место. Послушайте, но ведь вы же не думаете, что это охранник напал на Пургину?!

– Этим занимается следствие, – внушительно произнес Тавров. – Они работают по нескольким версиям. Кстати, если это действительно охранник Володя напал на Пургину, то следующими вполне можете оказаться вы и ваш бывший муж.

– Вы это серьезно? – изумленно уставилась на Таврова Обнорская.

– Ведь вы все трое стали вольной или невольной причиной его унижения, – пояснил Тавров. – Для склонных к насилию неуравновешенных личностей этого обычно бывает достаточно, чтобы… Впрочем, это всего лишь предположения. Спасибо за встречу, Анна Петровна! Не смею вас больше задерживать.

Обнорская удалилась, небрежно бросив перед уходом на стол сторублевую купюру: она явно никогда не упускала случая продемонстрировать свою независимость. Впрочем, когда официант принес счет, то выяснилось, что маленькая бутылочка французской минералки стоит сто двадцать рубликов. Двойной эспрессо обошелся Таврову дешевле – всего девяносто пять рублей. Покинув гостеприимные стены народного трактира, Тавров спустился в метро и поехал в офис.

Сидя с закрытыми глазами на диванчике покачивающегося вагона, Тавров осмысливал полученную информацию и прикидывал дальнейшие действия.

Рассказы Виктории и Обнорской совпали практически полностью, и это при том, что они, несомненно, не питали друг к другу симпатии. Обе старались убедить собеседника в том, что при всей неприязни к Пургиной они не имели к нападению ни малейшего отношения. И обе в этом мало преуспели: на месте Таврова Ковригин без колебания занес бы обеих женщин в подозреваемые. Но сейчас Ковригину было некогда: он ловил Пургина, – поскольку, с его точки зрения, побег Пургина из СИЗО неоспоримо доказывал причастность последнего к нападению на Ольгу Пургину. Поэтому Тавров решил сам отработать возникшие версии. И начать предстояло с самого подозрительного фигуранта: господина Обнорского.

Тавров, не мудрствуя лукаво, позвонил прямо в офис Обнорского и попросил Викторию соединить его с шефом. То ли Обнорский был не в духе, то ли категорически не хотел общаться с неизвестно кем нанятым детективом, – он моментально наорал на Таврова:

– Что вы здесь вынюхиваете?! По какому праву? Кто вам это поручил? Прекратите названивать мне и моим сотрудникам, а не то я обращусь в органы правопорядка к своим знакомым, и у вас будут очень большие неприятности!

Обнорский швырнул трубку, пошли короткие гудки отбоя. Тавров выждал минут пять и перезвонил. Снова отозвалась Виктория.

– Это снова я… Как там Дмитрий Сергеевич? – поинтересовался Тавров.

– Уехал! – радостно сообщила Виктория. – Телефон разбил у себя в кабинете и уехал. Ваш голос ему категорически не понравился! Еще на кого-нибудь вы производили такое же впечатление?

– Насчет телефона не помню, а вот за оружие хватались, – признался Тавров. – Всякое бывало… Виктория, я хотел бы узнать данные того самого Володи-охранника… Помните?

– Да, конечно. Я поищу их в компьютере и отправлю вам по «мылу», – пообещала Виктория.

– Какому «мылу»? – не понял Тавров.

– Ну, по электронной почте! – рассмеялась Виктория. – На вашей визитке есть адрес, по нему я и отправлю.

– Спасибо, Виктория! Очень вам благодарен! – расчувствовался Тавров.

– Подождите благодарить, может, я еще ничего не найду.

– А долго искать, Виктория?

– Думаю, что за полчаса управлюсь, – прикинула Виктория.

– Жду!

Тавров в ожидании письма попросил Катю принести кофе и полез в Интернет смотреть криминальные новости.

Тавров ждал недолго: не прошло и пятнадцати минут, как Виктория позвонила ему на мобильник.

– Валерий Иванович, я нашла кое-что и отправила вам на ящик. Посмотрите, прошло ли? А то я сейчас вычищу из Сети все следы моих поисков и отправленного послания.

Тавров зашел в свой ящик, открыл послание и сохранил приложенный текстовый файл.

– Все нормально, Виктория! Спасибо вам!

– Ладно, может, и мне когда-нибудь ваши услуги понадобятся, – проницательно заметила Виктория. – Успехов!

Итак, Морозов Владимир Николаевич, 1976 года рождения, уроженец города Ногинска Московской области. Весной 1994 года призван в армию Ногинским райвоенкоматом, службу проходил в мотострелковых частях Северо-Кавказского военного округа. Комиссован из армии по ранению осенью 1995 года. С 1996-го по 1998 год работал охранником в ЧОП «Претор-Т». С 1998-го по 2001 год временно не работал. С 2001-го по 2007 год работал сотрудником службы безопасности в ООО «Социальные технологии». С 2007 года по февраль 2009 года работал сотрудником службы безопасности ООО «Мегалитера». Со 2 февраля 2009 года уволен по собственному желанию.

Итак, материал для работы имеется!

Тавров полез в базы данных и с интересом выяснил, что ЧОП «Претор-Т» фактически принадлежало одному криминальному авторитету, управлявшему бизнесом из-за границы. Не случайно в конце 1998 года несколько сотрудников ЧОП оказались за решеткой по обвинению в заказных убийствах и похищении людей. ЧОП прекратил свое существование, а значительная часть бывших сотрудников пустилась в бега или залегла на дно. Среди последних, очевидно, и оказался Владимир Морозов, вплоть до начала 2001 года опасавшийся «светиться». Как он попал на работу в службу безопасности инвестиционной компании «Социальные технологии», так и осталось загадкой для Таврова: лично оформлявший Морозова на работу начальник службы безопасности компании, отставной полковник МВД, был убит возле подъезда своего дома пятью выстрелами из пистолета «ТТ» в феврале 2007 года. И в том же году Морозов сменил место работы! Интересно! Как же попал Морозов на работу в компанию «Мегалитера»?

Тавров после минутного колебания решил задать этот вопрос Виктории. Он взял телефон, и в этот момент мобильник зазвонил. Тавров взглянул на номер: Виктория. На ловца и зверь бежит!

– Как удачно, Виктория, что вы позвонили! А я собирался звонить вам…

– Да, Валерий Иванович! Я уже вышла с работы и решила вам позвонить, чтобы сказать… Да, а вы что-то хотели спросить?

– Скажите, Виктория, а кто занимался приемом на работу Владимира Морозова?

– Обычно приемом новых работников занимаются их непосредственные начальники, – пояснила Виктория. – Потому что потом за работу подчиненных именно с них спрос и будет.

– Разумно! – одобрил Тавров. – То есть на работу Морозова принял непосредственно начальник службы безопасности вашей компании?

– Да, выходит, что так.

В голосе Виктории проскользнула нотка неуверенности, и это не укрылось от Таврова.

– А как оно обстояло на самом деле?

– Дело в том, что заместителем директора по вопросам безопасности у нас в то время был Евгений Петрович Зайкович, – начала объяснять Виктория. – Он всю жизнь проработал в кадрах МВД, обладал какими-то связями, несмотря на то, что давно был в отставке…

– То есть он никому не объяснял мотивов, по которым принимает человека на работу? – уточнил Тавров, пробивая через свою базу данных Зайковича.

– Обычно он вместе с приказом приносил папку с данными на человека, но Дмитрия Сергеевича это мало интересовало.

– А как мне поговорить с Зайковичем? – спросил Тавров.

– Никак. Еще в декабре прошлого года Зайкович уволился по собственному желанию.

– Тоже повздорил с директором? – усмехнулся Тавров.

– Нет, что вы! Он должен был лечь на обследование в больницу, а затем ехать на длительное лечение. Но первого января он скончался. Обширный инфаркт. Шеф оказал помощь семье Зайковича в организации похорон.

Однако! А не было ли у Морозова конфликтов с начальством на предыдущих местах работы? Странная закономерность: начальство мрет, а вскоре Морозов увольняется. А что, если Морозова использовали в качестве киллера для расправы с неугодными? А его увольнение якобы из-за мести Обнорского – на самом деле всего лишь прикрытие преступления?

Тавров настолько задумался, что Виктория заволновалась из-за затянувшейся паузы:

– Алло, Валерий Иванович! Вы меня слышите?

– Да-да, Виктория… Извините, я задумался. Скажите, а после увольнения Морозов ни с кем из работников вашей фирмы не встречался? Или с вашим шефом, например?

– С Обнорским? – удивилась Виктория. – Смутно представляю, зачем бы это могло ему понадобиться!

– Ну, допустим, Морозов мог требовать от Обнорского какие-нибудь невыплаченные при увольнении деньги, – предположил Тавров. – Или хотел получить моральную компенсацию за вынужденное увольнение.

– Ха! Вы плохо знаете шефа! – с сарказмом хмыкнула в трубку Виктория. – Жлоб он редкостный. Он в ресторане за даму никогда не заплатит, даже если и рассчитывает ее в течение ближайшего часа затащить в койку! Из всех наших сотрудниц, с которыми шеф крутил романы, только Пургиной он однажды преподнес букет роз. Какую компенсацию можно с него получить?!

Тавров вспомнил высказывание Обнорской о своем муже: «Вел себя как обычное быдло… которым, в сущности, он и был всю жизнь». Эти две женщины, впустившие в свою жизнь господина Обнорского, на редкость единодушны в своих суждениях о нем. Как говорится в одном анекдоте: «в комментариях портрет не нуждается, ибо сам говорит лицом».

– Спасибо, Виктория, – поблагодарил Тавров. – Не смею вас больше задерживать, тем более что вы наговорили уже на приличную сумму. Обещаю пополнить счет вашего мобильника!

– Спасибо, это было бы кстати! – рассмеялась Виктория и отключилась.

Тавров вдруг вспомнил, что это Виктория ему звонила: видимо, хотела что-то сообщить, но он довольно бесцеремонно перебил ее, начав задавать вопросы. И Тавров набрал номер Виктории. Приятный женский голос сообщил, что «данный вид услуги в настоящее время абоненту недоступен». Черт! Похоже, что Виктория превысила лимит. А что, если с ней что-нибудь случилось? От последней мысли Таврова бросило в холодный пот. Он вскочил из-за стола и выбежал в приемную, напугав мирно пившую чай Катю.

– Катенька! Где можно срочно пополнить счет мобильника? – торопливо спросил он.

– Да вон, за углом магазичик, там стоит терминал, «Киви», по-моему…

– Спасибо!

И Тавров, натягивая на бегу куртку, бросился на выход. Чуть не упал, поскользнувшись на вроде бы тщательно очищенном тротуаре. Ну откуда у наших дворников привычка через каждые десять метров идеально вычищенных от снега и льда дорожек оставлять ледяные лужицы размером с ладонь?!

Терминал в магазине злорадно светился телевизионной таблицей: отключен. Тавров в отчаянии обратился к продавщице:

– А где еще поблизости терминал?

– Возле метро, – ответила продавщица, и Тавров чуть не взвыл от досады. – Хотя… Мужчина! В «Пятерочке» есть, минут семь пешком!

Терминал в «Пятерочке» работал, и, естественно, к нему стояла небольшая очередь всего в три человека. Однако один из них пожелал оплатить какие-то услуги, связанные с неимоверным количеством операций. Прошло минут десять, показавшихся Таврову вечностью, пока он наконец положил двести рублей на номер Виктории. Успокоившись, он вернулся в офис, выпил кофе и позвонил Виктории. На этот раз она просто не брала трубку. Тавров звонил несколько раз в течение часа и уже было отчаялся, как вдруг услышал из трубки знакомый голос Виктории.

– Ну, слава богу! – облегченно выдохнул Тавров. – С вами все в порядке, Виктория? А то у вас деньги закончились, я деньги положил, а вы трубку не берете…

Несмотря на сумбурное объяснение, Виктория сразу уловила суть.

– Спасибо, Валерий Иванович! А то деньги закончились, я решила завтра заплатить, выложила телефон и поставила его на зарядку.

– Виктория! Вы хотели мне что-то сказать.

– Да, я же вам за этим и звонила! Так вот: через неделю после увольнения я видела Володю-охранника в ресторане «Луизиана» на Пятницкой. Я зашла в ресторан с подругой выпить кофе и увидела у барной стойки Володю. Мне не хотелось с ним встречаться…

– Извините, а почему не хотелось? – насторожился Тавров.

– Ох, как бы вам это объяснить… – задумалась Виктория. – Понимаете, у Володи аура такая… короче, ясно сразу, что он по жизни лузер. Я боялась, что он меня увидит, подойдет, начнет спрашивать, рассказывать… А кто общается с лузерами, неизбежно берет на себя часть их негативной энергии и в итоге сам становится лузером. Теперь понятно?

– Да, более или менее… И что было дальше?

– Я немедленно вытащила подругу из ресторана, объяснив ей ситуацию, и она меня поняла. Мы пошли было в сторону «Третьяковской», остановились покурить и обсудить планы на вечер… И тут к ресторану подкатила машина Обнорской. Анна Петровна, оставив машину у тротуара, вошла в ресторан. Я не удержалась и попросила подругу посмотреть, зачем она туда зашла. Подруга вернулась и сообщила, что Володя сел за один столик с Обнорской и они о чем-то разговаривают. Подруга даже незаметно сняла их на камеру мобильника… я поищу фотку, если найду, то обязательно вышлю!

– А зачем вы попросили подругу их снять на камеру? – спросил Тавров.

– Мне сразу стало понятно, что Володя пришел туда на встречу с Обнорской. У Обнорской часто бывают какие-то дела на Пятницкой улице, – пояснила Виктория. – А для Володи «Луизиана» не подходящее место: дороговато. Так что не мог он там случайно оказаться. Ну а их встреча показалась мне любопытной сама по себе.

– Надеюсь, вы не показывали этот снимок Дмитрию Сергеевичу? – осведомился Тавров.

– Честно говоря, проскальзывала такая мысль, – призналась Виктория. – Но не срослось… Не было подходящего момента. А сейчас, я думаю, по причине скорого развода это уже не актуально.

– Спасибо, Виктория! Поищите, пожалуйста, эту фотографию и пришлите ее мне по электронной почте, – попросил Тавров. Он хотел на этом закончить разговор, но счел необходимым предостеречь Викторию: – И еще прошу вас: ни при каких обстоятельствах не показывать этот снимок Обнорскому. Речь идет о вашей личной безопасности. Понимаете?

Благодаря полученной от Виктории информации Володя-охранник вышел на первое место в списке подозреваемых. И почетное место рядом с ним заняла Анна Петровна Обнорская. Она не сказала Таврову, что встречалась с Морозовым после его увольнения. Почему? Явно не из-за забывчивости! Она лгала умышленно. Ну а «единожды солгав…». Что, если Обнорская, как говорится, «заказала» оставшемуся без работы Морозову Ольгу Пургину? Хотя с ее стороны в преддверии развода было бы логичнее «заказать» господина Обнорского, чтобы не заморачиваться с разделом имущества. Впрочем, у нее могли быть на этот счет соображения, пока неизвестные Таврову. Ладно, все равно надо начинать с Володи-охранника, с Морозова.

После побега Пургина Ковригин охладел к его делу: затянула текучка, а беглыми есть кому заниматься. Поэтому Тавров позвонил Павлову и попросил его «пробить» Морозова по своей линии.

– Он имеет отношение к нападению на Пургину и двойному убийству в Эльдорадовском переулке? – спросил Павлов.

– Очень может быть, – не стал вдаваться в подробности Тавров. Он вообще-то подозревал Морозова только в нападении на Пургину, но для того, чтобы колеса государственной сыскной машины вращались быстрее, подозрение в причастности к двойному убийству было гораздо полезнее.

– Хорошо, сделаем, – пообещал Павлов и шутливо добавил: – Если что найду, то с вас причитается!

– Нет вопросов, Вадик! – воскликнул Тавров.

Виктория сдержала обещание и уже на следующий день прислала десяток фотографий, сделанных ее игравшей в детектива подругой. Судя по всему, девушка села за соседний столик, изображая оживленный разговор по мобильному телефону, и просто несколько раз нажала на спуск встроенной камеры: три снимка захватили лишь край столика. На четырех виднелись сидящие за одним столиком Обнорская и Морозов. Обнорская сидела лицом к камере, а Морозов боком, рядом с Обнорской. Просто сидят люди за одним столиком и о чем-то переговариваются. Но вот последним трем фотографиям цены просто не было! На одной было видно, как Обнорская засовывает под салфетку пачку денег: несмотря на не лучшее качество снимка, он все-таки был сделан на максимальном разрешении и можно было распознать, что это пачка долларов, перетянутая банковской резинкой. На следующем снимке Морозов приподнимает край салфетки, и видно, что под ней та же пачка долларов. И, наконец, на последнем снимке Морозов укладывает пачку во внутренний карман пиджака. При этом видно, что пару купюр он из пачки вынул и держит их между большим и средним пальцами правой руки.

Ай да девочка! Ай молодца! Надо будет узнать у Виктории ее координаты и при случае пригласить к себе в помощницы.

Итак, очевидно, что Обнорская передала Морозову деньги. В проводнике Windows видно время создания файла, и, судя по дате снимка, эти деньги вполне могли оказаться авансом за убийство Пургиной. Ну, не в альфонсах же состоял Морозов у Обнорской! И дело вовсе не во внешности, неаккуратной прическе и безвкусной неопрятной одежде. Виктория была права: даже от фотографий Морозова исходило нечто такое, что вызывало неотвязное желание вымыть руки.

Павлов собрал информацию на удивление быстро. Уже вечером следующего дня он позвонил Таврову и сказал:

– Есть информация по вашему Морозову. И довольно неожиданная.

– Так быстро? – удивился Тавров. – Похоже, что Морозов уже попадал в прицел органов правопорядка. Верно?

– От вас ничего не скроешь, Валерий Иванович! – рассмеялся Павлов. – Обещание насчет «поляны» не забыли? Так вот: подъезжайте в «Луизиану».

– Куда? – невольно вздрогнув, переспросил Тавров. Неужели Павлов нашел Морозова в «Луизиане»?

– В «Луизиану», на Пятницкой. Помните, вы мне как-то сами рассказывали про этот ресторан? Что там настоящий «Гиннес» и великолепный стэйк? – напомнил Павлов. – Так вот: настоящего «Гиннеса» там больше нет, поскольку его теперь варят в Питере и это варево никто не пьет. А вот эль «Ньюкасл» там великолепный! И стэйк все еще подают. Подъезжайте!

– Хорошо, Вадик! Буду через сорок минут.

Через пятьдесят две минуты Тавров входил в уютный зальчик ресторана «Луизиана». Пожав руку Павлову, он с нетерпением сказал:

– Давай, Вадик, выкладывай! А то я аж дрожу от нетерпения.

– Как гончая, почуявшая след? – подмигнул Павлов. – Так вот, Валерий Иванович: если вы думаете, что след ведет от Пургиной к Морозову, то вы ошибаетесь. Весь тот день, когда напали на Пургину, Морозов провел в аэропорту, ожидая вылет отложенного чартера на Хургаду.

– И он в тот же день улетел в Хургаду? – разочарованно спросил Тавров.

– Нет, в тот день он не улетел, – ответил Павлов. – Ни в тот день, ни на следующий.

– Ага! – оживился Тавров. – Значит, зная, что рейс задерживается, Морозов уехал из аэропорта, совершил нападение на Пургину и снова вернулся в аэропорт, чтобы улететь на следующий день. Логично?

– Логично, – согласился Павлов. – Одна только проблема: Морозов не улетел ни в тот день, ни на следующий. Он вообще не улетел. И ночь он провел в отделении милиции.

– Вот это да! – поразился Тавров. – Давай рассказывай, пока стэйк не принесли.

Оказалось, что рейс на Хургаду должен был отправиться в первой половине дня, но его непрерывно переносили вплоть до самого вечера. Морозов коротал время в кабаках и магазинах «Дьюти фри» стерильной зоны и в итоге так нагрузился спиртным, что его просто не впустили в самолет. Раздосадованный Морозов устроил скандал, перешедший в драку с работниками аэропорта. Его досада была столь сильна, что он разбил работникам аэропорта две рации и три носа. Один бедолага вышел из схватки со сломанным пальцем и выбитым зубом. В итоге Морозова снова вернули на территорию Российской Федерации и отправили прямиком в отделение милиции, где был составлен соответствующий протокол. В итоге на Морозова завели дело о причинении телесных повреждений средней тяжести трем работникам аэропорта и материального ущерба группе компаний «Ист Лайн».

А дальше началось интересное: утром Морозов добился, чтобы ему разрешили позвонить адвокату. Он позвонил, и через час появился адвокат Залинян. Тавров хорошо знал Залиняна еще с тех времен, когда работал в милиции.

Александр Никитич Залинян был настоящим армянином «московского разлива», а типично русское отчество было обязано своим происхождением тому, что имя отца Залиняна напоминало загадку: «слово из пяти букв, ни одной гласной». Короче говоря, его звали Мкртч, и поэтому, приехав из Кировакана в Москву учиться, Мкртч Залинян стал именоваться Никитой.

Но самым любопытным было то, что Залинян являлся весьма высокооплачиваемым адвокатом, и его услуги были явно не по карману безработному охраннику Морозову.

Морозов тут же по совету адвоката согласился возместить группе компаний «Ист Лайн» материальный ущерб и был отпущен под подписку о невыезде.

– Да, забавная история, – заметил Тавров и грустно добавил: – Однако, если он провел тот день в аэропорту, а ночь в милиции, то никак не мог быть участником нападения на Ольгу Пургину. Так что история завершилась не обнадеживающим для моего расследования образом.

– Нет, Валерий Иванович! – не согласился Павлов. – Как раз на этом месте история только начинается.

В этот момент принесли великолепный стэйк, и Павлов, уплетая нежное мясо, продолжил рассказ.

По нелепому стечению обстоятельств пенсионерку, у которой Морозов снимал комнату, в тот же день обокрали. Видимо, углядев милицейскую машину возле подъезда и беседующую с милиционерами квартирную хозяйку, Морозов решил: наряд прибыл по его душу. Опасаясь попадаться милиционерам на глаза и не доверяя квартирной хозяйке, он решил залезть в окно своей комнаты по пожарной лестнице. Сделать это незаметно у него не получилось: кто-то увидел лезущего по пожарной лестнице человека и вызвал милицию. Однако милиционерам не удалось задержать Морозова: в квартире он нос к носу столкнулся с квартирной хозяйкой. Морозов ударил женщину, та потеряла сознание и упала, а Морозов покинул квартиру буквально перед носом у приехавшего наряда.

Ночная эквилибристика Морозова вызвала подозрения у милиционеров, и в квартире был произведен обыск. В ходе обыска нашли объяснение паническому поведению Морозова: в тайнике обнаружили пакет с анашой и коробку с патронами к пистолету «ТТ». Нашли еще один тайник, пустой: видимо, Морозов держал там деньги и приходил, собственно, за ними.

– Кому-нибудь пришло в голову проверить, не совпадают ли год выпуска и номер партии найденных патронов с номерами на гильзах, которые нашли в Эльдорадовском? – поинтересовался Тавров без особой надежды.

– Как ни странно, но пришло, – ответил Павлов. – Номера совпали. Когда Ковригин узнал об этом, он помчался туда, чтобы самому произвести обыск. А вот, кстати, и он!

Действительно, в дверь ввалился Ковригин.

– Здравствуйте! – сказал он, вешая куртку на крючок. – Ох, упрел весь от беготни!

– Результаты есть? – спросил Павлов.

– Ничего особенного, – ответил Ковригин, заказывая официанту пиво. – Взял вещи Морозова, пусть эксперты поработают. Зато удалось узнать, кто нанял Морозову адвоката Залиняна.

– И кто же? – оживился Тавров.

– Из отделения милиции он звонил якобы своему адвокату по этому телефону, – сообщил Ковригин, протягивая Таврову листок бумаги. – Отгадаете, чей это телефон?

– Я так понимаю, что совсем не Залиняна, – высказал предположение Тавров. Это был номер мобильного телефона, и он показался Таврову очень знакомым. – Сейчас, попробую отгадать, – пробормотал Тавров, доставая свой мобильник. Он посмотрел список контактов. Так и есть! – Это телефон Обнорской Анны Петровны, жены владельца фирмы, в которой работала Пургина.

– Точно! – удивился Ковригин. – Ну и ну! Склоняю голову перед ветеранами.

– Кланяться не надо, а вот «поляну» Валерию Ивановичу оплатишь, – усмехнулся Павлов.

– Без вопросов! – заверил Ковригин. – Но сейчас я скажу то, чего вы наверняка не знаете. Я выяснил, что Морозов приобрел тур в Хургаду буквально дня за два. И знаете, где? В турагентстве, принадлежащем Обнорской! Вот так! Все один к одному! Связь Обнорской с Морозовым очевидна. Теперь есть реальная возможность связать двойное убийство с нападением на Пургину. Может, эксперты еще чего нароют… Валерий Иванович, а еще есть какие-нибудь соображения?

– Я так понимаю, что поквартирный обход в подъезде, где жили Пургины, вам ничего не дал? – спросил Тавров.

– Нет, ничего, – с досадой подтвердил Ковригин.

– Тогда дай мне материалы поквартирного опроса и список жильцов, я поработаю с ними, – попросил Тавров. – Может, чего и найду.

– Без вопросов! – согласился Ковригин. – Может, чего и нароете, с вашим-то опытом!

– И еще надо бы вам поработать с Обнорской, – предложил Тавров. – Она вот на этом самом месте незадолго до нападения на Пургину передавала деньги Морозову.

И Тавров рассказал Ковригину о фотографиях, сделанных подругой Виктории.

– Ага! – торжествующе воскликнул Ковригин. – С таким убойным материалом мы сумеем прижать Обнорскую! То, что она нанимала Морозова для какого-то дела, – это факт! Скорее всего, убить Пургину. Видимо, по ее инициативе была установлена подслушивающая и подглядывающая аппаратура в квартире Пургиных. А когда ваши специалисты, Валерий Иванович, это обнаружили, да еще увидели тех, кто этим занимался, то Обнорская приказала Морозову убить этих людей. Но он уже засветился, кто-нибудь мог видеть его во время убийства и опознать, поэтому Обнорская срочно отправила Морозова в Египет. А для убийства Пургиной Обнорской пришлось нанять менее опытного человека, который не довел дело до конца. Все сходится!

– Да, надо срочно отрабатывать жильцов подъезда, – решительно заявил Тавров.

– Да вроде как уже отработали, – заметил Ковригин, с наслаждением потягивая нефильтрованное пиво.

– Значит, плохо отработали, – жестко констатировал Тавров.

Ковригин недоуменно воззрился на него.

– Ну, я бы так не сказал… – начал было он, но Тавров его тут же перебил.

– Ты отрабатывал жилой сектор с учетом версии, что Пургина стала жертвой своего мужа, – напомнил Тавров. – Но теперь ты, похоже, уже отказался от этой версии?

– Скажем так, она перестала быть основной, – уклончиво ответил Ковригин и тут же напомнил: – Но ведь Пургин умудрился бежать из СИЗО, и кто-то ему в этом помог! Зачем невиновному бежать и кто мог организовать этот побег? Бутырка не приют для бездомных, оттуда убежать не так уж просто, а без посторонней помощи практически невозможно! Так что Пургина пока рано сбрасывать со счетов.

– Да, побег Пургина сам по себе загадка, – согласился Тавров. – И было бы интересно ее решить. Но вспомни показания свидетелей: с того момента, как Пургина вошла в подъезд, и до момента обнаружения ее тела из подъезда никто не выходил. После находки тела началась кутерьма, и даже если преступник прятался в подъезде, на него неизбежно обратили бы внимание. Если Пургин перестает быть главным подозреваемым, то в таком случае главного подозреваемого следует искать только среди обитателей подъезда.

– Я завтра же передам вам список жильцов и материалы поквартирного опроса, – пообещал Ковригин.

В этот момент зазвонил мобильник Таврова. Он посмотрел на экран: это был Шон Кэсседи. Шон, журналист, печатающийся в ряде англоязычных журналов, уже долго жил в Москве. Он довольно хорошо говорил по-русски и иногда консультировал Таврова. Но в этот раз, видимо, помощь требовалась ему.

– Привет, Шон! – сказал Тавров. – Соскучился?

– Привет, Валера! – отозвался Шон. – Я не оторвал тебя от важных дел?

– Если поедание хорошо прожаренного стэйка с элем «Ньюкасл» можно считать важным занятием, то так оно и есть.

– Значит, оторвал, – огорчился Шон. – Извини! Но один человек хочет поговорить с тобой. Ты можешь сейчас подъехать к ресторану «Жар-птица»?

– Ой, только не сейчас! – взмолился Тавров. – Давай завтра созвонимся и…

– Валера! – перебил его Шон. – Я редко прошу, но если прошу, то это действительно важно. Этот человек завтра улетает утренним рейсом. Рано утром. Поэтому подъезжай сейчас.

Похоже, что дело действительно важное. Тавров вздохнул и взглянул на часы.

– Хорошо, я буду примерно через час.

– Спасибо, Валера! – обрадовался Шон. – Стол за счет принимающей стороны!

Интересный день сегодня: все норовят угостить.

– Извините, мужики, но мне надо бежать, – сокрушенно сообщил Тавров, залпом допивая эль.

– Раз надо, так бегите, – согласился Павлов. – Все равно мы платим.

– Нет, я же плачу! – возразил Ковригин. – Мы же договаривались, что я «накрываю поляну».

– Нет, – возразил Павлов. – Мы договаривались, что ты проставляешься Валерию Ивановичу, но не мне! Так что за себя я плачу сам.

Тавров не стал дожидаться окончания спора. Он натянул куртку и поспешно покинул ресторан.

На первый взгляд, если торопишься, то логично было бы поймать машину, – но это было бы логично для любого другого города, а в Москве около восьми часов вечера на машине путь от Пятницкой до Тишинки может занять часа два, а то и три: пробки, бесконечные пробки.

Тавров дошел пешком до «Добрынинской», а там за пятнадцать минут доехал до «Белорусской» кольцевой. Еще пятнадцать минут ходьбы, и он ввалился в холл ресторана «Жар-птица». Сбросив гардеробщику куртку, он сказал метрдотелю, что его ожидают, и тот отвел его к столику, за которым расположились Шон и незнакомый Таврову упитанный мужчина в строгом черном одеянии с белым воротничком католического священника.

– Отец Антонио Серрано, – представил своего сотрапезника Шон. – А это мой друг, частный детектив Валерий Тавров, о котором вы так много слышали.

Они уселись за стол, Тавров попросил принести пиво, но Шон укоризненно сказал:

– Валера! Мы угощаем, как договаривались. Зачем холодной зимой накачиваться пивом, если на столе есть замечательная кедровка и отличные грибочки?! Накатим, господа!

Накатили. Тавров заметил, как отец Антонио озабоченно посмотрел на часы, и предложил:

– Давайте перейдем к делу.

– Да-да! – согласился Шон. – Отец Антонио не говорит по-русски, поэтому я буду переводить.

– Я приношу вам свои глубокие извинения, господин Тавров, что оторвал вас от важных дел, – начал отец Антонио. – Но я нахожусь в состоянии глубокого смятения и не вижу иного выхода из ситуации, в которой я оказался.

Видя, что отец Антонио действительно находится не в лучшем состоянии, Шон предложил «накатить» еще по одной, что и было сделано. Отец Антонио обрел относительную стройность мыслей и перешел к изложению дела:

– Я приехал в Россию по делам Церкви, и один из российских католиков изъявил желание исповедаться лично мне. К сожалению, тайна исповеди не позволяет мне рассказать то, что я узнал. Однако, заверяю вас, что ничего угрожающего безопасности России он мне не поведал. Вообще говоря, целью его встречи со мной оказалась тетрадь, которую он попросил передать руководству доминиканского ордена в Ватикане. Содержимое тетради в совокупности с тем, что он мне рассказал, вызвало глубокое смятение в моей душе.

Отец Антонио сделал паузу: было видно, что ему нелегко говорить.

– Я, разумеется, не могу раскрыть тайну исповеди, но охотно поясню, почему согласился отвезти пресловутую тетрадь в Ватикан. Этот человек показал мне нательный крест, на обратной стороне которого выгравированы две буквы: OD. Вам это что-нибудь говорит, господин Тавров?

– Да, разумеется, – подтвердил Тавров. – Это знак организации «Опус Деи», – но не той, которая была основана Балагером и популяризована в романе «Код да Винчи». Это тайная структура в недрах ордена проповедников, более известного под именем «Орден доминиканцев».

– Да, вы в курсе, – кивнул отец Антонио. – Тем проще… Я ничего не могу вам рассказать об этом человеке и его миссии по уже упомянутой мной причине. Мы обязаны оказывать всяческое содействие тем, кто предъявляет идентификатор OD. Но, на мой взгляд, этот человек ведет к гибели свою душу и, что очень печально, может привести к гибели других людей. Поэтому я решился дать вам эту тетрадь для ознакомления.

Отец Антонио достал из стоящего на соседнем стуле планшета тетрадь в потертом кожаном переплете и передал ее Таврову. Тавров раскрыл тетрадь и, к глубокой досаде, обнаружил, что она заполнена текстами на латинице.

– Что это за язык? – разочарованно осведомился Тавров. – Я не смогу это прочитать.

– Это написано по-испански, – отозвался отец Антонио. – И давайте договоримся сразу: я никогда никому не показывал эту тетрадь, но из-за своей рассеянности я оставил тетрадь в неподходящем месте, и господин Кэсседи сумел снять с нее фотокопии. Разумеется, я об этом ничего не знаю.

– Мой испанский не идеален, но я сумел перевести тексты, – отозвался Шон. – Язык повествовательный, без изысков, так что я сравнительно легко справился с делом. Я перешлю тебе русский перевод по электронной почте, Валера.

Тавров пролистал тетрадь: пожелтевшие страницы, заполненные где-то чернильной авторучкой, где-то химическим карандашом. Он вернул тетрадь отцу Антонио и спросил:

– Вы действительно считаете, что это важно?

– Я в курсе того, что за события с вашим участием произошли в прошлом году в Черногории, – коротко ответил отец Антонио.

– Вы полагаете, что содержимое тетради как-то связано с этими событиями? – насторожился Тавров.

– Нет, но это события одного порядка, – ответил отец Антонио. – Именно поэтому здесь замешаны члены OD. Вы понимаете?

– Да, я понимаю и обязательно изучу тексты, – заверил Тавров. – Но можно узнать вкратце: о чем там идет речь?

– Речь идет о некоем магическом предмете, который усугубляет грехи рода человеческого и потому должен быть изъят и спрятан в недоступном месте. Любой ценой.

– А известно, что это за магический предмет? – насторожился Тавров.

– Разумеется, – ответил отец Антонио. – Он прямо указан в тексте. Это древнее ожерелье.

– Но почему же им заинтересовалось тайное братство доминиканского «Опус Деи»? – насторожился Тавров. – Неужели это ожерелье так опасно?

– Они всерьез полагают, что очень опасно, – ответил отец Антонио. – Я не могу вам сказать большего. Вы все узнаете из текстов этой тетради. Извините, но мне пора.

Отец Антонио откланялся. Шон и Тавров за дружеской беседой допили кедровку под великолепную закуску и разошлись, довольные проведенным вечером.

Тавров доехал до дома на частнике. Воспользоваться «официальным» такси в Москве мог только безумец: обязательное наличие включенного счетчика в условиях бесконечных пробок делало стоимость поездки непредсказуемой.

Сбросив уже изрядно надоевшую зимнюю одежду, Тавров почувствовал страшную усталость. «Надо ложиться спать», – подумал он, зевая. С минуту он сидел, откинувшись на спинку кресла, и с закрытыми глазами размышлял: стоит ли идти чистить зубы или, плюнув на все, доползти до постели и завалиться спать?

Когда он открыл глаза, то сон пропал сам собой: у окна сидела кошка и пристально смотрела на него. Тавров осторожно повернул голову: так и есть, вторая кошка сидела у дверей. Опять появились!

– Слушайте, мои маленькие меховые друзья! – проникновенно обратился к кошкам Тавров. – Что вам от меня нужно?

Кошки не ответили, продолжая безразлично смотреть на Таврова. Зазвучал сигнал мобильника: это был Шон.

– Валера! Я сбросил тебе файлы, – сообщил он.

– Мог бы и до утра подождать, – заметил Тавров. – Я думал, что ты уже спишь.

– Да вот… бессонница навалилась, – пожаловался Шон.

– Выпей сто грамм коньяка, – посоветовал Тавров, – нервная система расслабится, и сон придет.

– Да… я уже этим и занимаюсь, – отозвался Шон.

– Только не больше ста грамм, ну сто пятьдесят максимум! – предупредил Тавров. – Иначе не успеешь оглянуться, как дойдешь до дна бутылки: а там уж тебе будет все равно, спишь ты или нет!

– Ха! Кто бы говорил! – ухмыльнулся Шон в трубку и дал отбой.

Поскольку сон из-за внезапного появления кошек вдруг пропал, Тавров решил посмотреть присланный Шоном архив в формате rar. Там находились фотокопии страниц той самой тетради в высоком разрешении, а также текстовый файл с переводом содержимого тетради на русский язык. Перевод предварялся небольшим вступлением от Шона.

«Автор этой тетради длительное время являлся так называемым Чрезвычайным инквизитором, – писал Шон. – «Практика Чрезвычайной инквизиции в структуре OD означает следующее: если какой-либо магический предмет или связанный с темными силами человек вносится в «списки расследования», то выделяется человек, который несет персональную ответственность за успех «расследования». «Чрезвычайный инквизитор» обычно действует под чужим именем в условиях строгой конспирации. Он ведет записи, нечто вроде дневника расследования. После его смерти дневник подлежит передаче в штаб-квартиру ордена доминиканцев, брату-архивариусу OD. Эта тетрадь является дневником члена OD, чрезвычайного инквизитора брата Пабло Кардоны Гомеса. Он пишет о себе почему-то в третьем лице: видимо, такова принятая форма, а может, это наивная конспирация. Передал тетрадь отцу Антонио преемник падре Пабло в должности Чрезвычайного инквизитора для передачи в Ватикан в связи со смертью отца Пабло».

«Так, предыстория ясна. Посмотрим, что дальше!» – подумал Тавров, но в этот момент снова зазвонил мобильник. Не веря своим ушам, Тавров вслушивался в мелодию. Эта мелодия в мобильнике Таврова была поставлена на номер Ефросиньи.

– Да, Ефросинья! Что случилось? – озабоченно поинтересовался Тавров. Вместо ответа Ефросинья спросила:

– У тебя все в порядке, Валера?

– Ну, вроде как расследование идет, вот только кошки докучают, – посетовал Тавров, ища глазами кошек. Но кошки уже исчезли так же бесшумно, как и появились.

– Они не причинят тебе зла, Валера, – успокоила Ефросинья.

– Ты так думаешь? – усомнился Тавров. – А чего же они ко мне тогда таскаются? Что им от меня надо?

– Они не к тебе ходят, – коротко пояснила Ефросинья.

– Как это не ко мне, если здесь больше никого нет? – удивился Тавров, но вместо ответа из трубки раздались гудки отбоя. Тавров пожал плечами и вернулся к изучению дневника «чрезвычайного инквизитора».

«Поздней осенью 1945 года года брат OP Пабло (ОР, орден проповедников. – Примечание Кэсседи) прибыл в Мюнхен. Он был сильно разрушен бомбардировками, в центре города выгорели руинами целые кварталы. Однако целью путешествия брата Пабло был храм театинцев, что на Одеонплатц, он практически не пострадал. Пастор Краузе очень обрадовался, увидев брата Пабло, хотя раньше они никогда не встречались.

– Идемте, идемте, мой дорогой друг! – восклицал он, увлекая брата Пабло по запутанным переходам старого театинского монастыря. Наконец он провел гостя в комнату, судя по всему, выполнявшую роль одновременно библиотеки и кабинета. Как и во всем монастыре, там стоял промозглый осенний холод.

– Как здесь холодно и сыро! – вырвалось у дона Пабло. – Ведь книги в шкафах могут заплесневеть, а там, наверное, есть очень редкие издания!

– Увы! – вздохнул пастор. – Вы же видели город? Он в бедственном состоянии. Так что нам грешно жаловаться. Американский комендант обещал помочь, на днях нам должны привезти целый грузовик торфяных брикетов. Что делать? Мы так радовались поражению нацистов, что забыли о том, что теперь мы – побежденный народ. И, как выяснилось, закон «горе побежденным» все еще действует. Впрочем, перейдем к делу!

– Да! – воскликнул брат Пабло и торопливо достал из саквояжа запечатанный пакет. – Вот письмо от монсеньора…

– Давайте! – согласился пастор Краузе. Он принял письмо и, не распечатывая, положил его на каминную полку. Перехватив удивленный взгляд брата Пабло, он с усмешкой пояснил:

– Письмо есть формальность, и его содержание я примерно представляю. Однако я хотел бы посмотреть на ваш идентификатор.

Брат Пабло расстегнул воротник и достал небольшой серебряный крест. Пастор Краузе взял с письменного стола лупу, перевернул крест обратной стороной, приблизил к кресту лупу и тут же отпустил крест.

– Все в порядке, брат Пабло. Теперь мы можем приступить к делу. Я посвящу вас в курс дела. Ужин уже прошел, но у меня есть часть от трапезы, которую мы обычно держим для самых бедных. Так что спать голодным вы не ляжете!

Пастор Краузе и его гость расположились в старых деревянных креслах, и пастор начал рассказ:

– Вам предстоит взять на себя полномочия Чрезвычайного инквизитора. Надеюсь, вы знаете, кто это такой?

Брат Пабло молча наклонил голову.

– Ваша миссия конкретно заключается в поиске древнего ожерелья, которое выглядит вот так.

И пастор Краузе передал брату Пабло несколько рисунков с изображением ожерелья.

– Оно представляет собой набор из чередующихся золотых цветков папируса и жемчужин. Мы условно называем его «ожерелье Клеопатры», потому что именно так его называли, когда оно последний раз появлялось из небытия в середине тридцатых годов. Этот предмет обладает разрушительной магической силой. Магическая сила заключается в том, что владеющая ожерельем женщина может подчинить своим чарам любого мужчину и заставить его пойти на любые безумства. И нет мужчин, способных сопротивляться силе ожерелья! Теперь вы понимаете, какую угрозу несет миру это ожерелье? Ведь оно может попасть в руки сумасбродной и жестокой особы, подчиняющей ради своей прихоти сильных мира сего и способной ввергнуть мир в чудовищные страдания ради своего болезненного тщеславия и минутного каприза!

Пастор Краузе остановился, вытер рот платком и снова обратился к брату Пабло:

– Вы что-то хотели спросить? Спрашивайте!

– Да, святой отец. У меня несколько вопросов. Первый: что случилось с предыдущим Чрезвычайным инквизитором?

– Предыдущий Чрезвычайный инквизитор, настоятель этого храма, некогда принадлежавшего ордену регулярных клириков Божественного провидения – иначе называемых орденом театинцев, – был убит прямо в храме 20 июля этого года. Его звали пастор Упит, мир его праху!

Ошеломленный брат Пабло некоторое время молчал, затем спросил:

– А кто же его убил таким циничным образом?

Пастор Краузе дружески коснулся руки брата Пабло.

– Сейчас уже поздно, брат. Я передам вам дневник пастора Упита, из которого вы многое поймете. Заодно усвойте манеру ведения дневника: вам тоже придется вести дневник. Когда Чрезвычайный инквизитор умирает, дневник передается его преемнику для изучения, а затем отправляется на хранение в специальный архив монастыря Святой Сабины. Возьмите!

Пастор Краузе извлек из потайного ящика письменного стола тетрадь в кожаном переплете и протянул ее брату Пабло.

– Почерк у пастора Упита достаточно разборчивый, а немецкий язык вы, как я вижу, знаете неплохо. Так что, полагаю, проблем с прочтением текста не возникнет. Кстати, откуда вы так хорошо знаете немецкий язык?

– С начала 1942 года и до осени 1943 года я находился в 250-й испанской добровольческой дивизии в качестве полевого священника, – ответил брат Пабло. – Немцы называли нас Blaue Division (исп. Divisiуn Azul, «Голубая дивизия». – Примечание Кэсседи).

– Вы воевали на Восточном фронте?

– Я причащал, исповедовал и слишком часто отпевал, – печально ответил брат Пабло. – Только с начала 1943 года и до начала лета мы потеряли свыше 30 тысяч человек.

– И вам пришлось нелегко, – сокрушенно покачал головой пастор Краузе. – Вы поехали туда добровольно?

– Кто-то должен исповедовать солдат перед боем и отпевать их после боя, – отозвался брат Пабло, забирая тетрадь.

Пастор Краузе позвонил в колокольчик. Появился седой мужчина на протезе.

– Это Бруно, он проводит вас в вашу комнату, брат Пабло.

Оказавшись в комнате один, брат Пабло зажег керосиновую лампу (электричество в целях экономии давали только на несколько часов в день) и дрожащими от нетерпения пальцами раскрыл тетрадь.

«Против желания, но со смирением приняв на себя обязанности Чрезвычайного инквизитора, прежде всего я должен изложить известные мне обстоятельства того, как проклятый предмет, известный под названием «ожерелье Клеопатры», попал в Германию.

Итак, в Германию ожерелье привезла небезызвестная миссис Симпсон. Это можно утверждать уверенно. В тридцатые годы имя этой скандально известной особы было у всех на слуху, но боюсь, когда преемник пастора Упита будет читать эти строки, для него имя миссис Симпсон не скажет ничего.

1920-е годы… В то время несбыточной мечтой многих девушек был 20-летний принц Уэльский. Его фотографии постоянно появлялись на страницах газет и журналов. Не только юные англичанки, но и многие американки с замиранием сердца следили за похождениями наследника британской короны. Уоллис Уорфилд была обычной американской девушкой, падкой на любых знаменитостей. Увы, культ «золотого тельца» пагубен для молодежи! Вместе с подругой Уоллис вела альбом, куда девушки самозабвенно вклеивали все заметки о принце Уэльском, какие только могли найти в газетах и журналах. Тогда юная мисс Уорфилд и не подозревала, какую роковую роль в жизни принца ей предстоит сыграть.

К тридцати пяти годам Уоллис успела дважды побывать замужем. Нельзя сказать, что она была склонна к легкомысленному образу жизни, но нелегкое детство и бедная юность наложили на нее свой неизгладимый отпечаток. Она родилась в 1896 году в Балтиморе, штат Мэриленд, в семье, которая считалась аристократической, однако не располагала достаточным для поддержания этого статуса состоянием. К тому же, когда ей не было и года, умер ее отец, оставив семью без средств к существованию.

Поэтому юные годы Уоллис прошли в безрадостном положении бедной родственницы-приживалки, вынужденной жить в чужом доме и одеваться в заштопанные обноски. Девочку воспитывали в традициях американского Юга, где наряду с достойным религиозным воспитанием самым эффективным орудием воспитания – увы! – считается розга. Немудрено, что девушка при первой же возможности выскочила замуж: тогда ей едва исполнилось двадцать.

Однако быстро выяснилось, что ее выбор – пилот военно-морских сил США Эрл Спенсер – неудачен. Сразу же после венчания Уоллис с глубоким разочарованием обнаружила, что ее муж – запойный алкоголик, уделяющий весьма мало внимания своей жене, что не мешало ему быть патологическим ревнивцем, да еще с откровенно садистскими наклонностями.

Терпения Уоллис хватило на пять лет, после чего она вопреки строгим традициям южан настояла на разводе. Груз традиций, впрочем, не слишком сильно на нее давил, ибо развод произошел в Гонконге, откуда она перебралась в Шанхай, а затем в Пекин. Там она хлебнула немало горя, но жизненный опыт закалил ее, и знавшие ее люди не раз упоминали «китайскую хватку» Уоллис Спенсер.

Судя по всему, она набралась в Китае неких восточных сексуальных приемов, благодаря которым позже и объясняли то загадочное, чуть ли не гипнотическое воздействие на интересовавших ее мужчин. Но совершенно очевидно, что как раз в это время она неизвестным путем стала владелицей ожерелья. Во всяком случае, именно с этого момента отслеживаются ее многочисленные бурные романы. После страстного романа с одним аргентинским дипломатом, каким-то чудом вырвавшимся из рук влюбленной Уоллис, она вернулась в Нью-Йорк.

Видимо, к этому времени страстная любовь пресытила ее: ей захотелось спокойствия. Во всяком случае, встретив богатого и добродушного американца Эрнста Симпсона, она быстро согласилась стать его женой. Поженившись в 1928 году, молодожены сразу отправились в свадебное путешествие по Европе, после чего поселились в Лондоне. Вроде бы началось долгожданное семейное счастье. Но тут и пришли большие перемены, которых никто не ждал. Возможно, что это сработало роковое ожерелье, с которым Уоллис не желала расставаться. Хотя не исключено, что вмешалась «большая политика». А скорее всего, сработало и то и другое.

Известно, что Гитлер был убежден: Англия должна быть союзником Германии в деле построения «арийской Европы». Политики в Германии 20-х годов XX века понимали: Британская империя – главное препятствие на пути к возрождению и могуществу германского рейха. Высшее искусство политики заключается в том, чтобы превратить врага в друга, а соперника – в соратника. Англия должна стать союзником Германии! И основания для этого были: наследник британского престола принц Уэльский был известен своими прогерманскими симпатиями. В Итоне в возрасте тринадцати лет принц Эдуард (в то время Дэвид) подружился со своим немецким кузеном Карлом-Эдуардом герцогом Саксен-Кобург-Гота (он был племянником русской императрицы Александры Федоровны – сыном ее старшей сестры Виктории Гессенской и Людвига Баттенберга). Первая мировая война поставила их по разные стороны линии фронта. Впоследствии Карл-Эдуард стал горячим сторонником Гитлера и поступил на службу в СС. Вместе с тем он поддерживал тесные связи с членами британского королевского дома и, бывая в Лондоне, останавливался у своей сестры принцессы Алисы Баттенберг в Кенсингтонском дворце.

Есть данные из надежных источников, что секретные службы и политики Германии всерьез готовились разыграть свою козырную карту – принца Уэльского. Но для этого его следовало взять под надежный контроль. Поскольку не было секретом, что принц весьма большой поклонник женщин – причем быстро попадает в зависимость от очередной пассии, – на этом и решили сыграть. В качестве «инструмента влияния» выбрали – видимо, попавшую в поле зрения германской разведки еще в Китае – Уоллис Спенсер. Она славилась искусством обольщения и была непревзойденным мастером игры в покер. Есть версия, что кто-то из связанных с оккультными организациями «немецких патриотов» передал ей ожерелье для «надежности» процесса обольщения, но пастору Упиту не удалось проверить этот факт. Единственное, что удалось установить бесспорно: интерес к ожерелью со стороны структур СС, в частности, организации под названием «Аненэрбе» («Наследие предков», оккультная исследовательская организация под личным кураторством рейхсфюрера СС. – Примечание Кэсседи). Поскольку глава СС Генрих Гиммлер осуществлял общее руководство не только «научной» организацией «Аненэрбе», в которой все сотрудники имели звания офицеров СС, но и спецслужбами СД (внешняя и внутрипартийная разведка) и гестапо (государственная тайная полиция), то можно с достаточной долей вероятности предположить: Уоллис была отведена вполне определенная роль в германской политике.

Они познакомились в ноябре 1930 года: принцу в июне исполнилось 36, Уоллис было 34. Произошло это так.

Однажды в ноябре 1930 года Уоллис через секретаря познакомилась с его свояченицей – виконтессой Фернесс, известной более всего тем, что ей удалось поймать в любовные сети принца Уэльского. Позднее леди Фернесс вспоминала, что принц хотел провести с ней вечер наедине и был весьма раздосадован, узнав, что намечается прием. «Не волнуйся, дорогой, – успокаивала она принца. – Придут всего лишь несколько друзей, большинство из которых тебе знакомо». Перечисляя незнакомых принцу людей, леди Фернесс упомянула Уоллис Симпсон, добавив с усмешкой: «Говорят, она весьма забавна».

Сама Уоллис впоследствии излагала события так. Ей якобы позвонила Консуэло, сестра леди Фернесс, и поинтересовалась: не сможет ли она с мужем заменить ее на вечере у сестры? Между прочим Консуэло обмолвилась: «Кстати, там будет принц Уэльский».

Последний аргумент имел решающее значение. Хладнокровная и расчетливая Уоллис, по ее словам, вдруг почувствовала «необычное волнение», имевшее в основе достаточно прозаичные причины: ведь она даже не умела делать реверанс. В противоположность Уоллис ее муж, Эрнест, был весьма польщен и не скрывал радости. К удивлению Уоллис, она вовсе не почувствовала себя неловкой, когда ее представили принцу Уэльскому, и даже реверанс вышел естественно, сам собой. Как она говорила, ей запомнились печальный взгляд принца, его чудесные золотистые волосы, несколько вздернутый нос и удивительная для члена королевской семьи неподдельная естественность.

Принц сразу продемонстрировал свои широко известные способности дамского угодника: почти сразу он начал флиртовать с Уоллис – впрочем, этот флирт пока не переходил пределов приличий.

Любопытно, что незадолго перед этой роковой для принца встречей один популярный астрологический журнал предсказал Эдуарду бурный роман: «Если принц влюбится, он пожертвует чем угодно, даже короной, лишь бы не потерять предмет своей страсти». И предсказание начало сбываться. Вскоре флирт перешел в сильное увлечение: принц, совершенно околдованный замужней женщиной, окончательно потерял голову. То, что начиналось как легкий, ни к чему не обязывающий флирт, вдруг превратилось в силу, которая грозила потрясти устои чопорной Британской империи. Нелишне напомнить, что в те времена во владениях английской королевы «никогда не заходило солнце» и Британская империя была, без преувеличений, мировым гегемоном. Лишь после Второй мировой войны хищные деляги из Соединенных Штатов Америки начнут примерять на себя тогу Властелина Мира, упавшую с плеч великолепного Британского джентльмена.

Но была ли Уоллис Симпсон столь неотразима? Все «знатоки женщин», как один, свидетельствуют: красавицей назвать ее было нельзя. Но она в избытке обладала тем, что принято называть «сексуальной притягательностью». Как заметил тогда один журнал, пытавшийся угадать причину такого увлечения принца: «Чары женщины зависят далеко не только от ее красоты».

Ожерелье!!!

В январе 1936 года король Георг V скончался. Ночью Эдуард позвонил Уоллис по телефону и сообщил ей скорбную весть, многозначительно добавив: «Ничто не может изменить моих чувств к вам».

Но уже в первые месяцы царствования короля Эдуарда VIII их встречи стали более редкими. Что вполне объяснимо: на нового короля обрушилось гигантское количество абсолютно срочных дел. Привыкшая мыслить категориями животной страсти, миссис Симпсон решила, что их любви пришел конец. Но совершенно внезапно однажды встретив ее в обществе, король заговорил о женитьбе. Что было самым поразительным для Уоллис: король полагал, что это дело совершенно решенное и вопрос лишь в сроках официального бракосочетания. Дескать, лишь получив корону могущественной Британской империи, он понял, что Уоллис стала ему еще нужней, чем когда-либо. Кураторы из политической раведки СД в Берлине радостно потирали руки, однако умудренная жизненным опытом Уоллис отказывалась верить в возможность брака с королем. И основания для сомнений были: уж слишком много препятствий возникло бы на их пути. Король Англии, властитель могучей Британской империи, не принадлежит себе и не властен распоряжаться собой и своей жизнью. Но, когда он решительно произнес слово «жена», Уоллис дрогнула и вопреки печальному жизненному опыту начала верить в то, что у ее возлюбленного вполне серьезные намерения.

Эдуард VIII, словно стремясь подтвердить серьезность своих намерений, стал часто появляться с нею в обществе, и слухи об их связи поползли чуть ли не по всему миру. Вместе с тем положение миссис Симпсон вследствие этого стало откровенно двусмысленным, а точнее говоря, просто невыносимым! Что она могла сказать мужу?! Ставшая критической ситуация разрешилась рискованным поступком короля: Эдуард VIII явился к мистеру Симпсону и прямо заявил: «Я не могу короноваться, если Уоллис не будет стоять со мной рядом!»

Вконец растерявшийся добряк и флегматик мистер Симпсон пробормотал: «Пусть решает сама Уоллис. Я не буду ей препятствовать».

Ее выбор не заставил себя ждать: Уоллис, услышав переданные королем слова ее мужа, немедленно подала на развод.

Поскольку в этом деле очевидна была личная заинтересованность короля, решение о разводе не заставило себя долго ждать: слушание дела в суде продолжалось всего девятнадцать минут. Абсолютный рекорд для неторопливого британского судопроизводства! И вскоре «Таймс» разразилась сенсацией: «Король женится на Уоллис». В газете говорилось о поразившей короля пламенной любви к женщине некоролевского происхождения. Помимо восторженных романтических сентенций перечислялись разные исторические примеры морганатических браков. Например: еще в XVI веке из шести жен Генриха VIII четыре были «низкого происхождения». А французский король Людовик XIV был вынужден скрывать свой морганатический брак с блистательной мадам де Ментенон. Второй брак прусского короля Фридриха Вильгельма III с графиней Гарракской также был таким. Последний – так и не коронованный – император Российской империи Михаил был исключен из числа наследников российского престола вследствие морганатического брака с Натальей Шереметьевской, покинувшей ради князя своего мужа, гвардейского офицера Вульферта.

Женитьба для членов королевских семей Европы всегда была вопросом политической целесообразности, и крайне редко династические браки заключались по любви. На роль будущих супругов, особенно для наследников престола, подбирали претендентов из круга равных – тех, кто мог обеспечить наиболее прочный политический, военный или финансовый союз. Брак с рядовым представителем дворянского сословия вызывал неодобрение, к нему относились с презрением. И если наследник или обладатель престола шел на морганатический «неравнородный» брак, то тем самым он демонстрировал свою готовность расстаться с престолом, с земной властью во имя Любви.

Морганатическая супруга не имеет права на титул, герб и состояние своего мужа; их дети также не имеют права наследования. Такие союзы также называют «браком по левую руку», так как невеста при венчании стоит от жениха слева, а не справа, как обычно принято. К таким бракам принадлежал брак Александра II с княгиней Долгорукой (Юрьевской); женитьба великого князя Константина на княгине Лович; престолонаследника Австро-Венгерской империи Франца-Фердинанда на графине Софье Хотек, – как, впрочем, и многие другие.

В случае с Эдуардом VIII его неравнородному браку воспротивились ревнители королевской власти: в их числе находился и премьер-министр Болдуин. Когда этот политик предупредил короля, что в империи никто не согласится на его морганатический брак с миссис Симпсон, Эдуард VIII решительно ответил: «Нет, нет и еще раз нет!»

Тогда королю предложили три варианта решения: отказаться от женитьбы; жениться, презрев рекомендации правительства; вообще отречься от престола.

Все очень скоро поняли, что для Эдуарда не существует дилеммы: «она или престол». Король предпочтет отречение, он не расстанется с любимой. Эдуард знал, что Уоллис хочет, чтобы он оставался на престоле; он знал, как дорожит она уникальностью своего положения. Если бы они были вместе, Уоллис сумела бы вдохнуть в него свою энергию, силу, ободрить его своей любовью, он прославил бы свое царствование в веках, сделал бы его беспримерным, придал бы ему неведомое, новое измерение, стал бы первым в истории «королем-популистом»! Народным королем! Без Уоллис корона не имела никакого смысла.

Не выдержав психологического давления и шумихи в прессе, Уоллис уехала в Канны. Это было серьезной ошибкой: король ужасно страдал от разлуки, общаясь с ней только по телефону. Она же призывала его не сдаваться. Его сторонники также советовали сопротивляться. Но король был слишком нетерпелив, слишком упрям и слишком влюблен. И он принял окончательное решение.

В это время перед Букингемским дворцом состоялись тысячные манифестации в защиту «короля бедняков» под лозунгами «Руки прочь от нашего короля!», «Хотим Эдди и его хозяйку!». Уоллис решила сделать заявление для печати. Она собиралась сказать, что не намерена мешать его величеству и готова уехать. Заявление было прочитано в пять часов, а в шесть лондонские газеты вышли с аншлагами, совершенно извращающими смысл ее заявления: «Уоллис отрекается от короля!» Этой типичной для массмедиа провокацией был запущен механизм отречения, и ничто не могло повлиять на решение Эдуарда. Он стоял перед нелегким выбором: корона Британской империи или любимая женщина. Он выбрал Любовь. Был ли он прав или нет? Никто из смертных не может дать однозначный ответ. И если в дело вступило магическое ожерелье, то кто может противостоять его разрушительной силе?

Газеты печатали огромные заголовки: «Любовь или престол», «Уоллис отрекается от короля», «Конец кризиса», «Эдуард остается на престоле». Вопреки последнему предсказанию в конце декабря 1936 года Эдуард VIII подписал акт об отречении. На подписание исторического акта приехали три брата короля, чтобы присутствовать при беспрецедентной церемонии и засвидетельствовать ее легитимность. Документ гласил:

«Я, Эдуард VIII, король Великобритании, Ирландии и британских доминионов, император Индии, настоящим заявляю о своем твердом и окончательном решении отречься от престола и выражаю желание, чтобы акт этот вступил в действие немедленно».

Уоллис, которая в то время была в Каннах, старалась удержать короля от непоправимого шага. Она беспрерывно названивала ему по телефону, но он ее не послушал. Давление британского истеблишмента оказалось сильнее науськиваний кураторов из СД. Король позвонил Уоллис и коротко сообщил, что решающий шаг сделан. Горничная, наблюдавшая реакцию Уоллис на речь короля, впоследствии утверждала, что невеста Эдуарда была мрачнее тучи и бормотала сквозь зубы: «Дурак, глупый дурак!» То же самое, надо полагать, твердили ее кураторы из СД в Берлине. Хозяйка дома на Ривьере, в котором остановилась Симпсон, говорила, что, когда трансляция речи закончилась, Уоллис закатила «монументальную истерику», оглашая дом воплями ярости и круша все, что подворачивалось ей под руку.

Эдуард VIII царствовал 325 дней, 13 часов и 57 минут. После отречения ему был присвоен титул герцога Виндзорского, и экс-король на миноносце покинул родину. Перед отплытием он попрощался с новым королем Георгом VI – своим братом – и почти без свиты отбыл в добровольное изгнание.

Новоиспеченный герцог Виндзорский искренне радовался обретенной свободе. Поговорив по телефону с Уоллис, он, по свидетельству слуг, «долго пел в ванной», а затем принялся распаковывать свои вещи – едва ли не впервые в жизни сам, ибо камердинер остался в Англии. На столике стояли фотографии Уоллис: целых шестнадцать штук!

Эдуард был на вершине счастья, да и Уоллис считала, что обрела настоящее счастье: ради нее красавец король пожертвовал королевством! Это ли не настоящая любовь?! О чем еще может мечтать женщина?!

Однако спецслужбы и германские политики не могли скрыть своего разочарования. И лишь один Гитлер не унывал. Он был уверен, что арийцы-англичане, влекомые неудержимым «братством крови», неизбежно присоединятся к своим германским братьям в борьбе «с мировым еврейством» и строительстве «новой объединенной Европы».

Теперь наступает главный момент повествования, объясняющий, почему обычный священник пастор Упит из мюнхенского храма театинцев стал Чрезвычайным инквизитором.

В октябре 1937 года герцог и герцогиня Виндзорские посетили Германию и 22 октября были с большой помпой приняты Гитлером в его горной резиденции «Адлерхорст» близ Берхтесгадена. Один из немногих сопровождавших их журналистов, корреспондент газеты «Таймс», написал: «Герцогиня находилась под явным впечатлением от личности фюрера, а он дал понять, что они стали друзьями, прощаясь с ней с подчеркнутой нежностью. Он взял ее руки в свои и долго говорил последние напутствия, после чего отдал строгий нацистский салют, и герцог ответил тем же». Когда Виндзоры наконец уехали, фюрер обернулся к переводчику Шмидту и сказал: «Из нее выйдет хорошая королева». Германским войскам оставалось лишь помочь Уоллис стать королевой.

Но похоже, что ей самой уже этого не хотелось: тихое семейное счастье с любимым человеком ее вполне устраивало, и Уоллис решила избавиться от ожерелья.

Дворец в горах Гитлер построил для своей подруги Евы Браун, о которой знал лишь узкий круг приближенных: ведь фюрер всю свою жизнь «посвятил народу», и, согласно утверждениям пропаганды, он был «женат на Германии». Поэтому во время визита герцога Виндзорского Еве с ее двусмысленным статусом, как всегда в подобных случаях, не было позволено присоединиться к обществу. Неужели фюрер полагал, что ее присутствие шокирует Эдуарда, отрекшегося от престола ради любви к дважды разведенной американке? А Ева страстно хотела увидеть женщину, которую не удовлетворила роль фаворитки короля. Любая из ее предшественниц была бы безмерно счастлива в этой роли! Но Уоллис Симпсон пошла до конца, заставив Эдуарда VIII выбирать между собой и Британской империей.

Ева увидела Виндзоров мельком. Уоллис, без сомнения, знала, кто перед ней. Женщины обменялись долгими взглядами. Евин взгляд спрашивал: «Как тебе это удалось?» Взгляд герцогини отвечал: «Но ведь и тебе тоже удалось». «Еще нет», – молча возразила Ева. Они даже не поговорили между собой, а герцог Виндзорский так и не понял, что это за женщина и какое отношение она имеет к Гитлеру. Уоллис, поясняя пикантность ситуации, коротко бросила мужу: «Это его подруга».

Когда Виндзоры уехали, к Еве подошел один из слуг и передал ей маленькую шкатулку черного дерева: «Это просила передать вам герцогиня». Ева с нетерпением откинула крышку: внутри лежало ожерелье из чередующихся золотых цветков и крупных жемчужин. Еве еще никто не дарил таких дорогих и, очевидно, древних украшений. Внутри лежала визитная карточка герцогини с надписью по-немецки: «Теперь это твое. И он будет твой навсегда», От волнения Еве страшно захотелось курить. Гитлер не переносил запах табака, но Ева частенько тайком курила в своих апартаментах. Вот и в этот раз она заперла дверь в спальню, распахнула окно и закурила сигарету. Несколько раз перечитала записку и сожгла ее в пепельнице. И решительно надела на себя ожерелье.

Отношение Гитлера к Еве с 1937 года начало мало-помалу меняться. Если ее попытка самоубийства в 1935 году всего лишь растрогала Гитлера, то с конца 1937 года все остальные женщины постепенно стали уходить из жизни Гитлера. Последняя его приближенная – англичанка, фанатичная, приверженная нацизму и ярая поклонница Гитлера Юнити Митфорд – едва не заплатила жизнью за близость к фюреру. Историки считают, что хотя Юнити и мечтала оказаться в его объятиях, Гитлер никогда не изменял своей любовнице Еве Браун, и эти две женщины не были знакомы. «Гитлер обожал ее, – говорил Шпеер. – Он был благородным рыцарем и мог позволить лишь взять ее руку в свою. Она была единственной женщиной, к мнению которой он прислушивался. В беседах за чаем она всегда отстаивала свои взгляды и пыталась убедить Гитлера считаться с ее мнением. Он, в свою очередь, был сдержан и внимателен к ее словам». Ева знала о существовании Юнити и ужасно ревновала Гитлера к ней. Однажды в порыве гнева она обозвала Юнити «проклятой английской ведьмой».

Летом 1939 года в Европе стояла сильная жара. Юнити переехала в Мюнхен. Она жила в роскошном особняке на знаменитой Агнесштрассе, в центре города. Личный секретарь Гитлера Мартин Борман получил от него приказ устроить леди Митфорд как можно лучше и, как всегда, четко выполнил распоряжение фюрера.

Когда Англия объявила войну Германии, Юнити отправилась к гауляйтеру Мюнхена Адольфу Вагнеру и вручила ему коричневый конверт. Позже Вагнер вспоминал: «Она рыдала и не могла говорить. В конверте был ее значок нацистской партии, фотография Гитлера и письмо фюреру, в котором она сообщала о своем решении расстаться с жизнью». Захватив пистолет, Юнити приехала в парк в центре Мюнхена и в полном соответствии с сюжетами романтических историй прошлого века выстрелила себе в висок.

Служители парка нашли Юнити, чудом оставшуюся в живых, и доставили в университетскую клинику, где лучшие хирурги Германии по приказу Гитлера пытались спасти ее. Фюрер был рядом с ней целые сутки. Очевидцы утверждают, что никогда не видели его таким подавленным. Через германские секретные службы в Швейцарии информация о случившемся пришла к ее родителям в Англию.

8 ноября 1939 года Гитлер увидел Юнити в последний раз. На его глазах появились слезы. Юнити попросила, чтобы ее отправили на родину. Гитлер согласился, заметив, что это правильное решение, но посоветовал ей немного подождать, чтобы набраться сил.

После завершения оккупации Франции и соседних государств Гитлер приказал переоборудовать железнодорожный вагон в передвижной госпиталь. Затем отправил Юнити в сопровождении своих личных врачей в Цюрих, где их уже ждал английский врач. Они пересекли Францию и морем добрались до побережья Британии, где дочь встретил лорд Ридсдейл.

Возможно, Ева полагала, что лишь война Англии с Германией сможет разлучить ее любовника с «английской ведьмой». Так что ожерелье помогло ей оказать влияние не только на Гитлера как на мужчину, но и как на политика. Впрочем, вряд ли она этого желала всерьез. Но, как женщина умная и достаточно дальновидная (хотя и приземленная донельзя), Ева начала побаиваться магического подарка герцогини Виндзорской. Безусловно, от неглупой Евы не могла укрыться зловещая магическая сущность ожерелья.

В начале 1944 года изнывавшая от скуки Ева ненароком влюбила в себя блестящего спортсмена-конника и красавца обергруппенфюрера (генерал-полковника) СС Отто Хермана Фегеляйна. Чтобы хоть как-то официально приблизиться к Еве Браун, обезумевший от страсти Фегеляйн женился на ее сестре Гретель. 7 июня 1944 года состоялась свадьба. Секретарша Гитлера, Криста Шредер, так описывает ситуацию, когда Фегеляйн во время танца обнял Еву Браун: «Они долго и страстно смотрели в глаза друг другу. Так могут смотреть только влюбленные». За несколько дней до разгрома нацистской Германии Фегеляйн решил выкрасть Еву из подземелья бункера фюрера в Берлине, но на предложение бежать Ева Браун ответила отказом. Через несколько часов Фегеляйн, за которым уже следили эсэсовцы, был арестован на квартире, где он тщетно ожидал Еву, привезен в бункер под Рейхсканцелярией и расстрелян по личному распоряжению Гитлера.

Убедившись в чудовищной опасности, которую несет ожерелье, Ева отдала его на хранение своей сестре Грете. Но, узнав о магической силе ожерелья, простушка и примерная католичка Грета ужасно испугалась и решила при первой возможности избавиться от рокового украшения. Как женщина, воспитанная в католической семье, она в трудную минуту обратилась к священнику из ордена театинцев, пастору Упиту. На исповеди она поведала священнику все, что ей было известно об ожерелье. Тот пришел в ужас, сопоставив услышанное с известными ему фактами, и без труда убедил Грету передать украшение ему. Это был реальный шанс обезвредить роковой колдовской предмет, делавший на протяжении столетий свое черное дело».

На этом текст дневника обрывался. Брат Пабло положил дневник на комод, погасил керосиновую лампу и улегся в постель, тщательно завернувшись в пуховое одеяло: висевший на стене термометр со шкалой Реомюра застыл на четырех градусах.

Наутро за трапезой брат Пабло, с трудом сдерживая нетерпение, спросил у пастора Краузе:

– Удалось ли пастору Упиту получить роковое ожерелье? Действительно ли он смог убедить фрау Грету?

– Да, в то роковое воскресенье июля фрау Грета, приехав на мессу, привезла с собой черную деревянную шкатулку, в которой находилось ожерелье. После мессы она передала шкатулку с ожерельем пастору Упиту, и тот был уверен, что роковой путь ожерелья закончился. Его уверенность длилась около пятнадцати минут. Через пятнадцать минут пастор Упит был застрелен прямо возле алтаря храма, а шкатулка с ожерельем исчезла.

– Но кто же это мог сделать?! – в ужасе воскликнул брат Пабло. – Неужели убийцы так и остались неизвестными?

– Нет, полиции очень скоро удалось выяснить их имена, – ответил пастор Краузе. – Спустя две недели был задержан вор-рецидивист Бернгард Калик по прозвищу «Бенни», уроженец Гамбурга, который участвовал в этом преступлении. Он рассказал, что в мае 1945 года он приехал в Мюнхен к своей тетке, но ее дом оказался разрушен, и никаких следов родственницы ему отыскать не удалось. Однако ему надо было где-то жить и каким-то образом существовать. На рынке он случайно встретил знакомого обершарфюрера СС из охраны концлагеря Дахау. Дело в том, что Калик до конца войны просидел в концлагере Дахау как «неисправимый уголовник». Там он был старшим в бараке, так называемым «капо». Вследствие занимаемой должности Калик имел контакты с офицерами и унтер-офицерами охраны лагеря. Этот самый обершарфюрер познакомил Калика с бывшим гауптштурмфюрером (капитаном) СС Рихардом Шварцем. Шварц служил в охране резиденции Гитлера в Берхтесгадене. По его словам, он сам лично по поручению жены фюрера Евы Браун в середине апреля 1945 года привез в Мюнхен и передал сестре Евы фрау Грете Фегеляйн черную шкатулку, в которой находилось ожерелье, состоявшее из чередующихся золотых цветков и крупных жемчужин. Шварц собирался похитить эту шкатулку у фрау Фегеляйн, причем заказчиком и финансистом операции выступал некий штурмбаннфюрер (майор) СС Фридрих Вебер. Вначале предполагалось, что Калик, используя свои профессиональные навыки квартирного вора, выкрадет ожерелье из дома фрау Фегеляйн. Калик незаметно проник в дом, но он не смог обнаружить ожерелье. Вебер предположил, что фрау Фегеляйн прячет ожерелье в тайнике, и организовал за ней наблюдение, а также прослушивание ее домашнего телефона. Из телефонного разговора фрау Фегеляйн с пастором Упитом Вебер узнал, что она после воскресной мессы собирается передать ему на хранение некий предмет. Они проследили за фрау Фегеляйн и увидели, что она, подъехав на велосипеде к храму театинцев, взяла с собой черную шкатулку, которую вынула из закрепленной на багажнике велосипеда корзинки. Шварц без колебаний подтвердил, что это и есть та самая шкатулка. По окончании мессы Шварц вошел в храм и спустя двадцать минут появился снова, пряча под наброшенным на руку плащом черную шкатулку. Он сел в машину на углу Салваторштрассе и Салваторплац. Под плащом Шварца Калик увидел не только шкатулку, из которой Шварц достал ожерелье, там еще находился пистолет «вальтер ППК» с глушителем. Вебер подтвердил, что это «то самое ожерелье», и машина направилась к выезду из города в западном направлении. Калик побаивался своих подельников из СС и, увидев на Ленбахплац пост американской военной полиции, он, угрожая револьвером, заставил сидевшего за рулем Вебера остановиться. Эсэсовцы не решились убить Калика возле поста полиции. Вебер выдал долю Калика: пять тысяч фунтов стерлингов наличными, и Калик покинул машину. Калика арестовали спустя две недели в британской зоне оккупации при попытке расплатиться британской банкнотой: она оказалась искусно сделанной фальшивкой. А еще через три дня в районе парка Хиршгартен нашли тело Шварца, опознанное Каликом. Вебер бесследно исчез.

Пастор Краузе замолчал. Брат Пабло некоторое время осмысливал сказанное, затем спросил:

– А Вебера так и не нашли? Ведь это он похитил ожерелье?

– У нас не было сомнений, что это сделал Вебер, поэтому мы приложили все усилия, чтобы выяснить, кто он такой и куда мог скрыться, – ответил пастор Краузе. – И наши усилия увенчались успехом!

Пастор Краузе допил пиво из оловянного кубка и продолжил:

– Фридрих Вебер оказался не просто бывшим офицером СС. Он также был профессором Гейдельбергского университета, где преподавал историю Ближнего Востока. Кроме того, он являлся сотрудником уже упомянутого оккультного исследовательского центра «Аненэрбе». Таким образом, очевидно, что он организовал операцию по похищению ожерелья не для того, чтобы продать его на «черном» рынке. Нам удалось выяснить, что по документам на имя Германа Лозе, подданного Швейцарии, он спокойно покинул американскую оккупационную зону в Баварии. Но в Швейцарии он не задержался, а выехал оттуда в Геную и через месяц уже объявился в Аргентине под именем Вальтера Франка. Там он и живет под этим именем до сих пор, в столице Аргентины Буэнос-Айресе.

– Я так понимаю, что я должен его найти? – прямо спросил брат Пабло.

– Нет, вы должны найти ожерелье, – ответил пастор Краузе. – И вполне возможно, что у Вебера-Франка ожерелья уже нет. Но в любом случае вам необходимо срочно ехать туда в качестве Чрезвычайного инквизитора.

– Извините, святой отец, но я не совсем понимаю, кому Вебер мог передать ожерелье в Аргентине, – нерешительно заметил брат Пабло. – Ведь это не страна, а конец географии!

– В покое доминиканских монастырей и в ужасах фронтового быта вы несколько отстали от реалий современного мира, – усмехнулся пастор Краузе. – Буэнос-Айрес очень современный город, и его центр выглядит гораздо более цивилизованным, чем многие европейские города. Кроме того, нацистские руководители рассчитывали подобраться к США с юга, поэтому насыщали экономику Латинской Америки огромными деньгами. А когда власти нацистов настал конец, в Латинской Америке появилось огромное количество частных фирм и крупных фермерских хозяйств, владельцами которых являются немцы. И очевидно, что эти бывшие хозяева Германии захотят подмять под себя страны своего нынешнего пребывания. И магическое ожерелье может помочь им установить свое господство.

– Неужели есть какие-то реальные основания для столь категорических утверждений? – усомнился барт Пабло. – Или это всего лишь ваши предположения?

Вместо ответа пастор Краузе положил на стол черную кожаную папку.

– Просмотрите эти материалы, – предложил он. – Даже беглого взгляда вам хватит, чтобы уяснить многое.

– Что это? – спросил брат Пабло, беря в руки папку.

– Это досье на одного весьма многообещающего политика Аргентины, – пояснил пастор Краузе. – Я ухожу, а вы оставайтесь и читайте.

Пастор Краузе ушел, а брат Пабло последовал его совету и раскрыл досье.

«Уже к концу 1943 года стало ясно: Германия проигрывает войну. И наиболее дальновидные люди стали готовить надежную платформу для грядущего возрождения погибающей Германии и национал-социализма. Ведь потерпев тяжелейшее поражение в 1918 году, спустя 20 лет Германия успешно возродила свое могущество. А сейчас, имея заранее подготовленную зарубежную базу, вполне реально существенно сократить время возрождения рейха! И вот в далекую Южную Америку потекли колоссальные средства, на которые скупалось все: от предприятий, земель и недвижимости до полиции, военных и политиков. Но нужен был надежный человек, который мог бы возглавить целую страну и превратить ее в зарубежный бастион нацизма.

Таким человеком оказался Хуан Доминго Перон де ла Соса. Выходец из буржуазной семьи итальянского происхождения, юный Перон решает делать военную карьеру и поступает в военное училище. После окончания училища способный и амбициозный Перон быстро продвигается по службе от младших офицерских чинов к должности преподавателя военной истории, а затем назначается военным атташе: сначала в Чили, а затем в Италию.

Пребывание в Италии в период с 1937-го по 1940 год оказало сильное влияние на формирование политических пристрастий Перона. В то время в Италии расцветал своеобразный талант кумира толпы дуче Бенито Муссолини. В Германии правит родственный по духу итальянскому фашизму национал-социализм. Перон искренне симпатизирует Бенито Муссолини и Адольфу Гитлеру, он увлечен идеями «ариизации» как действенной формы борьбы «с мировой еврейской плутократией». И это не случайно: в Латинской Америке традиционно сильна неприязнь к США, которые, по разумению Перона и его единомышленников, являются оплотом этой самой «плутократии». Мировой экономический кризис конца 20-х годов, перешедший в Великую депрессию, неизбежное усиление роли государства в экономике и общественных отношениях породили общемировой рост националистических настроений. И неудивительно, что, вернувшись в Аргентину, Перон видит знакомые по Европе надписи на стенах домов Буэнос-Айреса, правда скорректированные с учетом местной геополитической ситуации: «Сегодня надо убить еврея, а завтра – уругвайца». В 1941–1943 годах Перон был одним из руководителей, фактическим главой так называемой «Группы объединенных офицеров». Члены группы выдвинули лозунг «За великую Аргентину» и утверждали, что Аргентина должна занять главную позицию на Южноамериканском континенте, при этом они открыто поддерживали германских нацистов, рассчитывая на помощь Германии.

В июне 1943 года «Группа объединенных офицеров» совершила военный переворот и пришла к власти в стране. Перон, входивший в состав этой организации после путча, занимает посты вице-президента, военного министра и министра труда. Оставалось протолкнуть его на пост президента. Однако латиноамериканская традиция менять президентов чаще, чем сменяются времена года, диктовала необходимость придания Перону безусловной харизматичности. И хорошо было бы заранее поставить его под надежный контроль.

Специалисты гитлеровской разведки, не мудрствуя лукаво, действовали в случае с Пероном точно так же, как и в случае с принцем Уэльским: убедившись в его глубокой симпатии к нацизму, психологи от разведки решили приставить к объекту способную полностью его контролировать женщину. А чтобы все сработало наверняка, снова решили пустить в ход опробованное на практике ожерелье.

Мария Эва Дуарте родилась в нищей семье, где, кроме нее, было еще три дочери. Все звали ее по второму имени Эва или ласкательно Эвита. Отца своего она никогда не знала, поскольку была незаконнорожденной. Она обладала удивительной для уроженки Латинской Америки молочно-белой нежной кожей. Знавшие ее с детства люди утверждали, что до двенадцати лет кожа у Эвы была такой же смуглой, как и у ее сестер, но однажды она опрокинула на себя кастрюлю с кипящим оливковым маслом. Лицо и руки девушки были сплошь обожжены, а остальное тело покрыли оспины ожогов отдельных капель. Вызванный обезумевшей от горя матерью врач лишь развел руками: очень сильные ожоги, очень большая поверхность тела повреждена. Молитесь! Но девочка не умерла, и когда через месяц врач снял марлевые повязки с ее лица и рук, то был поражен: вместо ожидаемых безобразных шрамов и келоидных рубцов он увидел белоснежную и гладкую кожу! Спустя три месяца вся кожа на теле девочки стала такой же.

Эта восхитительная кожа в сочетании со стройной фигуркой притягивала к себе жадные взгляды мужчин. Однажды Эва чуть не стала жертвой изнасилования: ее поймали проезжавшие мимо на автомобиле скучающие молодые бездельники из богатых кварталов. Они затащили ее в машину, раздели догола, но, так и не сумев преодолеть отчаянное сопротивление кусавшейся и царапавшейся, словно дикая кошка, девчонки, с ругательствами выбросили ее из машины.

В 15 лет Эва приезжает в Буэнос-Айрес. Ее мечта – стать актрисой. Мечта практически несбыточная для провинциалки из бедной семьи, да еще незаконнорожденной, полуграмотной, с забавным деревенским акцентом. Денег на дорогу у нее нет, и она предлагает свою девственность заезжему танцору танго Хозе Армани в качестве платы за то, чтобы он взял ее с собой в Буэнос-Айрес. Тот сдерживает слово, и Эва оказывается в огромном городе, распрощавшаяся с девственностью, но полная надежд и иллюзий. Впрочем, от иллюзий быстрого успеха она избавляется так же быстро, как и от девственности. В те годы ее никто не назвал бы красавицей: крупный нос, печальные и покорные глаза, торчащие зубы, плоская грудь и слишком высокий для аргентинки рост – 170 сантиметров. С такими внешними данными, даже с учетом экзотических для Аргентины светлых волос и молочно-белой кожи, пробиться на сцену было практически невозможно.

Эва Дуарте пыталась попасть в труппы буэнос-айресских театров, пробиться на радио, подрабатывала на съемках фильмов, снималась для порнографических журналов. Она жила в самых дешевых пансионах и ложилась в постель с любым, кто мог составить ей протекцию. Она без колебаний отказывалась от обеда, чтобы купить новые чулки, и стоически переносила обильно выпадавшие на ее долю унижения, но, как показала ее дальнейшая жизнь, никогда их не забывала!

Первым более или менее постоянным любовником Эвы стал издатель Эмилио Корстулович. Но Эва быстро поняла, что самые полезные для мечтающей об известности девушки – это фотографы и продюсеры, и впредь стала подбирать себе любовников только из их числа. Впоследствии близкие знакомые Эвиты той поры утверждали, что она была весьма хитрой и расчетливой, холодной особой, обуреваемой исключительно жаждой власти и богатства, а отнюдь не любовью или характерной для Латинской Америки страстью. Тем не менее Эва была способна так очаровать мужчину, что он ради нее был готов на все. И она успешно этим пользовалась: так, очередной любовник – владелец театра, дал ей роль в одном из спектаклей, а сменивший его в постели Эвы хозяин мыловаренного завода снабжал ее дорогими косметическими средствами. В конце концов Эве удалось затащить в постель человека, который устроил ее ведущей программы на радио. Эва наконец получила реальный шанс стать звездой, и она его использовала. Она стала весьма популярна у своих слушателей, большинство которых составляли обитатели беднейших кварталов и захолустных деревенек.

Пробившаяся из низов силой своего характера, прошедшая через тяжелые испытания упорная и жесткая молодая звезда аргентинского радио показалась сотрудникам германской разведки подходящей кандидатурой. В начале 1944 года Эве устроили встречу с Пероном. Опытный ловелас заинтересовался обаятельной миловидной женщиной. Оставалось только помочь ей крепко влюбить в себя Перона. И спецслужбам снова понадобилось ожерелье. Одна лишь проблема: ожерелье по-прежнему находилось у другой Евы – Евы Браун. Выкрасть у фройляйн Браун ожерелье было бы безумием: ее влияния на фюрера побаивались все бонзы Третьего рейха. Однако от бдительного взгляда спецслужб не ускользнуло, что ожерелье перекочевало к сестре Евы Браун – Грете. Впрочем, грабить жену адъютанта Гиммлера и сестру любовницы фюрера также не представлялось возможным: официально в рейхе с уголовной преступностью было покончено.

После войны нуждавшаяся фрау Грета очень хотела избавиться от внушавшего ей неподдельный ужас подарка несчастной сестры. Но идти к ювелиру она опасалась и поделилась своими сомнениями на исповеди со священником. Пастору Упиту без особого труда удалось уговорить фрау Грету передать ожерелье церкви для оценки его стоимости с последующей выплатой достойной цены».

«Теперь вы знаете все, что должны знать, брат Пабло, – сказал пастор Краузе. – Все, что должны знать для исполнения обязанностей Чрезвычайного инквизитора. Сегодня дневник пастора Упита будет отправлен в секретный архив монастыря Святой Сабины, а вы отправитесь в Аргентину. И обратите внимание на тот факт, что пастор Упит погиб в тот момент, когда считал, что его миссия Чрезвычайного инквизитора успешно завершена. Сделайте из этого факта надлежащие выводы: наш враг опасен, невидим, коварен и непресказуем.

– Я готов, святой отец! – не колеблясь, заявил брат Пабло.

– Тогда действуйте! – сказал пастор Краузе, вручая ему тетрадь в кожаном переплете – такую же, как дневник пастора Упита, только переплет был совсем новый. – С этого момента вы официально вступаете в права Чрезвычайного инквизитора, и за все свои действия вы будете отчитываться и нести ответственность только перед капитулом вашего ордена и понтификом. Теперь о деталях: вы сначала уедете в Барселону, где займете должность помощника секретаря архиепископа Барселоны. В этой должности вы пробудете не более месяца: должность будет ликвидирована, и вам предложат место помощника эконома дома архиепископа Буэнос-Айреса. Таким образом, не позднее чем через два месяца вы должны появиться в Аргентине. Эконом падре Амаро в курсе вашей миссии. Кстати, только он знает, что вы являетесь Чрезвычайным инквизитором, поэтому он предоставит вам полную свободу действий, и при малейших затруднениях смело обращайтесь к нему. Автомобиль уже ждет вас, брат Пабло. Если вы, не медля, отправитесь в Цюрих, то успеете на поезд до Генуи. Оттуда через четыре дня отправляется пароход в Барселону через Марсель. И да поможет вам Бог!

Пастор Краузе благословил брата Пабло, осенил крестным знамением и прошептал:

– Ad maiorem Dei gloriam, inque hominum salutem».

Ковригин приехал в офис к Таврову следующим утром, захватив с собой обещанные документы.

– Тут все материалы поквартирного опроса, – сказал Ковригин, открывая папку. – Оставить папку я не могу, но часок посижу здесь у вас. Вы угостите меня кофейком, а сами снимете копии с того, что покажется вам интересным.

– Я так понимаю, Ваня, что ты рассчитываешь на ответную любезность с моей стороны? – усмехнулся Тавров.

– Об этом позже, Валерий Иванович! – отмахнулся Ковригин. – Сначала я поделюсь тем, что заинтересовало меня. А там уж вы с вершин, так сказать, своего уникального опыта выскажете свое мнение. Хорошо?

– Возражений нет, – согласился Тавров.

– Значит, так, – начал Ковригин. – Пургина не ожидала нападения. Но подкрасться незаметно на таких широких и длинных лестничных пролетах практически невозможно. Значит, это был человек, которого она как минимум раньше встречала в своем подъезде. Логично?

– Вполне, давай дальше.

– Нападавший скрылся где-то в квартирах, поскольку единственный выход из подъезда, кроме двери и окон, – это люк на крышу. Но люк заперт на замок и опечатан еще со времен «борьбы с терроризмом». Я сам лично смотрел: бумажка с печатью старая, покрыта пылью и паутиной, – уверенно заявил Ковригин. – Так что на основании фактов можно уверенно утверждать, что напавший на Пургину живет в том же подъезде.

– Не «уверенно», а «со значительной долей вероятности», – поправил его Тавров. – Не все так однозначно… Ладно, пока я с тобой согласен, переходи к подозреваемым. Я так понял, что ты уже взял кое-кого на карандаш.

– Теперь о подозреваемых, – продолжил Ковригин, раскрывая листок бумаги с таблицей. – Вот, собственно, поквартирный список жильцов. Самые подозрительные, разумеется, – это ранее судимые и ведущие асоциальный образ жизни. Таковых в подъезде пятеро: разведенная мать двоих детей Пронягина Марина Николаевна, 1973 года рождения, нигде не работающая. Лет пять назад собирались привлечь ее за содержание притона, но детей пожалели, а она попритихла. Сожительствует с уроженцем Махачкалы Ахмедом Еглаевым, 1978 года рождения. Еглаев имеет официальную регистрацию, работает водителем маршрутного такси. Чем обращает внимание: в квартире проживают якобы «приехавшие в гости родственники» Еглаева. Похоже, что хозяйка организовала нечто вроде гостиницы для гастарбайтеров, но от соседей жалоб нет: многие помнят, как еще несколько лет назад гости Пронягиной такие пьяные разборки устраивали, что соседи лишний раз боялись из квартиры выйти! А эти мусульмане, не пьют, так что соседи рады-радешеньки.

– Понятно с Пронягиной, давай дальше.

– Дальше… Петров Юлий Иванович, сосед Пургиных из квартиры справа. Имел в советское время судимость по 89-й: работал на табачной фабрике, вынес коробку с папиросами «Беломорканал». Реальный срок получил за неоднократные жалобы соседей на хулиганство. Махровый алкаш, до белой горячки допивался. Но сейчас вроде попритих: здоровье уже не то. Еще два парня-алкаша с третьего и четвертого этажей… и на втором еще наркоман. Но у них нет мотива: деньги Пургиной не тронуты. Насчет ожерелья не все ясно. Пургин сказал, что это было любимое украшение его жены. А что же тогда прятали в бархатной коробке на бывшей даче Пургиных? И еще: если украшение ценное и находилось в момент нападения на Пургиной, а затем было похищено нападавшим, – в таком случае все эти личности понесли бы похищенное к местному барыге. А тот человек хитрый, тертый: он снятые с трупа вещи никогда не возьмет. А Пургина того гляди трупом станет… Ну, не на бутылку же возле магазина они золотое украшение обменяли! Хоть они и алкаши, но о приблизительной ценности старых золотых украшений представление имеют.

– Ну а наркоман? – спросил Тавров. – Ведь ему во время ломки не до реальной ценности, лишь бы уколоться и забыться.

– Это верно! – согласился Ковригин. – Только он давно на игле, доходяга такой, еле ходит… Он на свой второй этаж еле вползает, а уж на пятый… Дом старый, потолки высокие: считай, что восьмой-девятый этаж панельного. А лифта нет.

– То есть ты всех этих подозреваемых сразу отводишь? – слегка удивился Тавров. – И кто же тогда наиболее подозрительный, если не «асоциальные элементы»?

– Есть такой, – многозначительно произнес Ковригин, раскрывая вторую, совсем тонкую папку. – Сосед Пургиных из квартиры справа. Мехти Гусейнович Мамедов, 1964 года рождения, уроженец города Баку. С 1989 года постоянно проживает в Москве. Квартира до 1998 года принадлежала его отцу, Гусейну Джафар-оглы Мамедову, 1926 года рождения, скончавшемуся от рака в январе 2001 года. Тогда же Мехти Гусейнович и переехал в квартиру отца.

– То есть он не ухаживал за больным отцом? – удивился Тавров.

– Нет, тут ведь дело такое… Гусейн Мамедов был убежденным коммунистом, фронтовиком – короче, старой закалки человек. Когда Мехти связался с приезжими азербайджанцами из организованной преступной группы, промышлявшей рэкетом и торговлей наркотиками, Гусейн Мамедов разругался с сыном, оставил ему однокомнатную квартиру в хрущевке на Профсоюзной, а сам переехал в квартиру к дочери. Дочь с мужем и детьми в 1996 году уехала на ПМЖ в Германию, а квартиру оставила отцу.

– А что же она не продала квартиру и не взяла отца с собой? – поинтересовался Тавров.

– Да старику обидно показалось: он сражался когда-то против немцев, воин-победитель, и вдруг ехать помирать в Германию! – объяснил Ковригин. – Так и остался один в трехкомнатной квартире. А когда в 1997 году у него рак обнаружили, то сын ему сиделку нанял, врачей оплачивал… Хоть и обиделся на него отец, а отца он не забывал!

– А что же вы Мехти Мамедова не привлекли, если он рэкетом и торговлей наркотиками занимался? – спросил Тавров.

– Так фактов не было, – печально сообщил Ковригин. – Вначале вообще мы думали, что он так просто, мелкая сошка. У него ведь даже приводов не было! Это сейчас есть данные, что именно через него деньги азербайджанской мафии идут. Так теперь его еще труднее взять! У него, кстати, на тот вечер, когда на Пургину напали, алиби есть: играл в нарды с приятелями в одном кафе.

– А когда двойное убийство было совершено? На этот день у него есть алиби? – поинтересовался Тавров.

– А вы как думаете?! – саркастически осведомился Ковригин. – Да, в тот день он был дома с любовницей, та все подтвердила. На самом деле это шлюха из одного притона, который Мамедов крышует. Но она правдивых показаний никогда не даст: случись что с Мамедовым, и ей крышка – в лучшем случае будет на «субботниках» работать. Скользкий гад этот Мехти Мамедов! Не зацепишь его. Но если трезво на факты смотреть, то из всех обитателей подъезда реально только Мамедов мог устроить нападение на Пургину и уж тем более двойное убийство.

– И что, Ваня? Ты уверен, что Мамедов связан с Морозовым? Более того, он организатор преступлений? И ты предлагаешь мне прощупать Мамедова? – нахмурился Тавров.

– А что, Валерий Иванович, ведь это дело! – возбужденно заявил Ковригин. – Мы за ним наблюдаем сейчас, пока ничего подозрительного. Но если вы к нему придете в качестве ведущего расследование частного детектива и расшевелите вопросами, то он наверняка занервничает. А занервничав, начнет суетиться и совершать ошибки! Нам главное – выйти на воровские нити, которые к нему тянутся, и чтобы он их обрубить не успел.

– Мысль понятна, вот только нужна зацепка, которая его точно зацепит, – отозвался Тавров.

– Ну, зацепка не зацепка, а есть одна странная вещь… один момент, который можно попробовать использовать, – предложил Ковригин. – Года два назад, когда мы поняли, что Мехти Мамедов совсем не та мелкая сошка, которой хочет казаться, мы решили с ним поработать. Воспользовались тем, что он оказался рядом с кафе, где возникла драка с применением холодного и огнестрельного оружия: двое раненых и один труп. Привезли его с остальными в отделение, сняли отпечатки пальцев и все такое… Так вот: когда его спросили о его последнем месте жительства в Баку, то он уверенно назвал адрес. А у нас тогда начальником убойного отдела служил майор Казарян. Он сам из Баку родом, его в армию в 1987 призвали, а после армии он уже на родину не вернулся, пошел в милицию… Впрочем, дело не в этом. Казарян задал ему несколько вопросов про Баку: где жил, учился, видел ли друзей… А потом, когда Мамедова отпустили, между делом так бросил нам: дескать, хорошо бы заняться этим Мамедовым, поскольку он явно не тот, за кого себя выдает.

– Ага… И что? – оживился Тавров.

– Да ничего, – пожал плечами Ковригин. – Казаряну убийство надо было расследовать, а Мамедов явно к нему не был причастен. А Казарян вскоре на повышение ушел. Так вот я думаю: может, вам узнать, почему Казарян решил, что Мамедов не тот человек, за которого себя выдает? И использовать это, чтобы зацепить Мамедова! А?

– Ох, Ваня, авантюра это какая-то! – недовольно поморщился Тавров. Ковригин разочарованно засопел и принялся укладывать бумаги в папки. Тавров побарабанил пальцами по столу и сказал:

– Ты, Ваня, не торопись. Отдай папки Кате, пусть она все бумаги аккуратно на ксероксе откатает. А пока она это будет делать, поищем твоего Казаряна.

Казаряна нашли довольно быстро: Катя еще не успела отксерить все принесенные Ковригиным документы, а Павлов уже позвонил и сообщил, что подполковник Александр Тигранович Казарян сейчас несет службу в центральном аппарате Министерства внутренних дел и готов встретиться с коллегами в любое время, если этого требуют интересы борьбы с преступностью. Павлов продиктовал номер мобильного телефона, и теперь договориться о встрече с Казаряном было лишь делом техники.

Встретиться с Казаряном договорились через два часа в ресторане «Пирамида» на Пушкинской площади. Казарян радушно встретил коллег, заказал всем пива и восхитительные блины с семгой. Узнав, что именно привело сюда Ковригина и Таврова, Казарян сразу вспомнил Мамедова.

– Да, помню его! Сразу почувствовал: что-то с ним не то, – сказал Казарян. – Потому и пробили его отпечатки пальцев по базе в первую очередь. Но ничего: раньше гражданин Мамедов в поле зрения правоохранительных органов или ФСБ не попадал.

– Вот ты говоришь, Саша, что сразу почувствовал что-то не то… А что именно? – задал вопрос Тавров.

– Первое: акцент у него не бакинский. Не говорят бакинцы с таким акцентом! – категорически заявил Казарян.

– А какой у него акцент? Грузинский, что ли? – удивился Ковригин.

– Нет, и не грузинский. Вообще не кавказский! У нас во дворе рабочие-молдаване работают, так вот у них проскальзывает что-то подобное, – поразмыслив, ответил Казарян. – Было заметно, что бакинский акцент он старается имитировать. Но не настолько успешно, чтобы обмануть коренного бакинца.

– Понятно. А что еще укрепило тебя в подозрениях? – продолжил расспросы Тавров.

– Я спросил, где он жил, где учился, – ответил Казарян. – Он ответил, что жил на улице Саляма Адиля, дом 3. Я сказал: а, так это первый микрорайон, дома кирпичные, еще сталинских времен? Мамедов подтвердил. А дом этот на самом деле – хрущевская пятиэтажка, и микрорайон не первый, а третий. Про школу я его спросил: где учился? А он сказал, что в сотой. Я спросил: потому, что рядом с домом? Он подтвердил. А школа номер сто в поселке Кирова находится, из третьего микрорайона на двух автобусах надо ехать! Ну и еще нюансы были… В общем, я понял, что в Баку он, скорее всего, никогда не был, а изучал информацию по туристическим брошюрам. Хотел я им заняться, но тогда, как назло, по району несколько заказных убийств прошло, а тут еще это драка с трупом… Поскольку Мамедов не был причастен к убийствам и драке, его отпустили. Ну а дальше он уже в поле зрения нашего убойного отдела не попадал.

– Ну что, Валерий Иванович? – возбужденно потирая руки, обратился к Таврову Ковригин. – Вот на этом мы его и зацепим! А?

Тавров не разделял оптимизма Ковригина: мало ли, почему человек живет по выдуманной биографии и чужим документам? Может, хотел заполучить квартиру Мамедова! А где, кстати, настоящий Мехти Мамедов? Пожалуй, Ковригин прав: вдруг за господином Мамедовым труп настоящего Мехти Мамедова? А это уже серьезно! А там, глядишь, и потянется ниточка…

– Ладно! – принял решение Тавров. – Завтра в двенадцать пойду к этому Мамедову. Подгони мне, Ваня, оперативников на подстраховку. А то мало ли что… старый я уже, реакция не та.

Дома Тавров прикинул план беседы с Мамедовым. Да чего там продумывать? Так: кидать фразы, следить за реакцией. На случай осложнений есть электрошокер «Каракурт», да Ковригин обещал, что ребята-оперативники будут начеку.

Тавров сел к компьютеру и открыл файлы с дневником брата Пабло.

«Спустя месяц после беседы с пастором Краузе брат Пабло уже плыл на пароходе в Аргентину. Он размышлял о плане действий. Очевидно, что те, кто делал ставку на Перона и сеньориту Дуарте, очень торопились, чтобы удержать ситуацию под контролем. Нет никаких сомнений, что сразу же после убийства пастора Упита ожерелье отправилось в Аргентину. Во всяком случае, по прибытии в Барселону брат Пабло получил информацию от братьев доминиканцев: уже в августе того же года искомое ожерелье видели на сеньорите Дуарте.

В том же августе 1945 года аргентинские военные были вынуждены отменить чрезвычайное положение, а в сентябре в Буэнос-Айресе полмиллиона человек прошли по улицам с требованиями соблюдения прав человека и демократических свобод. Хунта утратила прежнее единодушие, в обществе и даже в среде военных возникла оппозиция к правящему режиму, на что власти ответили массовыми арестами. В такой обстановке полковник Перон понял, что настал час решительно заявить о себе. Выступив по радио, он призвал рабочих к «решительным действиям». Ответ его бывших товарищей по военной хунте последовал незамедлительно: Перон был арестован, ему предъявили обвинение в подстрекательстве общественных беспорядков.

Свидетели драматического ареста Перона утверждали, что его верная подруга Эва Дуарте, защищая возлюбленного, отчаянно дралась с солдатами, осыпая их ругательствами и проклятиями. Сам же полковник демонстративно не оказал сопротивления. Вскоре Эвита с помощью профсоюзов организовала огромный митинг в поддержку Перона, быстро переросший в массовые беспорядки, продолжавшиеся двое суток. Давление на власть оказало действие: Перон вышел на свободу. Он получил ореол «мученика» и блестящие перспективы занять первый пост в государстве. А сеньорита Дуарте получила реальный шанс стать как главной женщиной самого многообещающего политика страны, так и главной женщиной всей Аргентины!

Прибыв в Буэнос-Айрес, брат Пабло занял должность помощника эконома дома архиепископа Буэнос-Айреса. Эконом весьма учтиво встретил Чрезвычайного инквизитора и заверил, что должность помощника эконома совсем не обременительна, зато позволяет разъезжать по всей стране и не требует отбывать присутственное время в кабинете.

Брат Пабло начал изыскивать способы приблизиться к сеньорите Дуарте. Но это было нелегко: к этому времени начал зарождаться настоящий культ Эвиты, ставшей официальной женой народного вождя полковника Перона.

Во время президентской кампании в 1946 году Эвита активно поддерживала своего мужа и в своих радиопередачах призывала бедняков к восстанию. Хотя Эва на волне успеха своей радиопередачи стала весьма богатой женщиной, она не упускала случая подчеркнуть, что росла в бедности и потому всегда солидарна с низшими слоями общества. В условиях мирового увлечения социалистическими идеями это встречало поддержку не только у бедноты, но и в других слоях общества.

4 июня 1946 года Перона избрали двадцать девятым президентом Аргентины. Он тщательно заботился об имидже независимого политика, служащего только интересам народа Аргентины. Поскольку Латинская Америка традиционно считалась сферой интересов США, через день после вступления в должность Перон установил дипломатические отношения с СССР. Его подчеркнуто независимая внешняя политика была нацелена на расширение влияния Аргентины на Американском континенте.

Вторая мировая война и германские инвестиции в «запасной аэродром нацизма» обогатили страну. Аргентинский бизнес процветал, а в банках накопились огромные суммы денег. Президент Хуан Перон убеждал общество в скором и полном процветании страны.

Аргентинское правительство, не дожидаясь окончания срока концессии, выкупило у англичан железные дороги и телефонную сеть, провело национализацию Центрального банка. Был принят первый план пятилетнего экономического развития, в рамках которого построили ряд государственных предприятий и шоссейных дорог. Перон начал проводить протекционистскую политику в отношении национального капитала, инициировал активную колонизацию пустующих земель.

Считая профсоюзы своей самой надежной опорой, Перон улучшил благосостояние рабочего класса: повысил рабочим заработную плату, ввел всеобщее пенсионное обеспечение, запретил детский труд, открыл дома отдыха для рабочих. И, разумеется, взял под полный контроль Всеобщую конфедерацию труда, насчитывавшую в своих рядах почти три миллиона человек. Профсоюзы, пытавшиеся сохранить свою независимость, были ликвидированы.

Никто не ожидал от аргентинского военного такой независимой социально ориентированной политики, больно бьющей по интересам крупных помещиков и промышленников. «Это все колдовство Кобылы!» – злобно комментировали недруги очередную социальную инициативу Перона. За выступавшие верхние зубы и худощавый овал лица недоброжелатели Эвиты прозвали ее Кобылой.

Зная о растущей оппозиции среди бывших хозяев страны, Перон прекрасно понимал, что без организации единомышленников ему вряд ли удастся осуществить великие преобразования в стране.

Поэтому в 1947 году президент Аргентины, вдохновленный опытом и идеями вышедшего из среды социалистов Муссолини, создал Хустисиалистскую (Перонистскую) партию, название которой происходит от испанского слова justicia – «справедливость». Хустисиалистская партия изначально была задумана не как партия, а как широкое движение, представляющее интересы всего народа. В нее были включены Всеобщая конфедерация трудящихся, женские и молодежные организации. Официальной государственной идеологией стал перонизм, – своеобразная аргентинская модель социализма, но не на основе заумных теорий Маркса, а базирующаяся на близких и понятных народным массам идеях справедливости. Перон пообещал найти средний путь между коммунизмом и капитализмом, который позволит развить промышленное производство, преобразовать систему образования и социального обеспечения на основе повышения значения государства в обществе и экономике.

Главную силу движения перонистов составили рабочие и переселенцы из обнищавших деревень, в поисках работы наводнившие аргентинские города, в первую очередь Буэнос-Айрес. Богачи презрительно называли эту армию голодранцев «дескамисадос» – «безрубашечники». И именно на дескамисадос делали ставку в борьбе с оппозицией Перон и его жена Эва.

Партийная идеология сводилась к представлению о том, что буржуазный демократизм, выражавшийся в борьбе за голоса избирателей нескольких политических партий, отжил свое и интересы различных слоев общества должны перестать противоречить друг другу, а гармонично сосуществовать. По сути, эта калька с высказываний Гитлера, но в сочетании с обещаниями «всеобщего процветания», а главное – обаянием самой личности Перона и его супруги породила эпоху невиданного народного энтузиазма.

Венцом всей деятельности Перона стала принятая в марте 1949 года новая конституция, пришедшая на смену просуществовавшей почти сто лет предыдущей либеральной конституции. Роль президента страны существенно возросла, фактически расширившись до диктаторских масштабов. Он получил неограниченное право переизбрания на должность, право на приостановление действия конституции и право объявлять незаконной деятельность любой партии и организации.

Используя популистскую риторику, Перон должен был проводить соответствующую экономическую политику, отвечавшую народным чаяниям. Он дал профсоюзам право на заключение с работодателями коллективных договоров, включил в конституцию страны трудовое законодательство. Но Перон, в отличие от советских руководителей, не стал полностью ликвидировать рыночные отношения. Он просто их поставил под жесткий государственный контроль, диктуя свои правила игры. Таким образом, социалистический характер политики Перона был несомненен, что усиливало ненависть к нему и Эвите реакционных слоев.

Опираясь на бедноту, Перон тем не менее не забывает о накоплении личных богатств. Особое место в накоплении состояния занимал личный фонд Эвы Перон, который позже стали называть «крупнейшим в истории взяточным фондом». Деньги в фонд взыскивались с бизнесменов и землевладельцев в «добровольно-принудительном» порядке. На эти деньги проводились широко разрекламированные благотворительные акции и кампании, а также удовлетворялись растущие потребности четы Перон: по оценкам экспертов, через фонд Эва и Хуан Перон лично присвоили не менее ста миллионов долларов. Впрочем, идея с фондом не была нова: на память сразу приходят «Фонд Адольфа Гитлера» и «Клуб друзей рейхсфюрера СС», являвшиеся насосами по перекачке денег от все менее и менее добровольных пожертвователей в разбухшие структуры гитлеровской партии и СС. Чувствовалась твердая рука нацистских консультантов!

После того как Перон победил на выборах и стал президентом, Эва сразу же стала играть одну из главных ролей в правительстве, хотя официально не занимала никакого поста. Она основала «Благотворительный фонд Эвы Перон» для помощи бедным и с 1949 года оказалась фактически самым влиятельным и популярным человеком в Аргентине. Эвита стремительно превратилась в культовую личность, ее популярность поддерживалась и пропагандой: буквально на каждом шагу встечалось ее имя и плакаты с портретом. Тем не менее она никогда не стремилась затмить своего мужа. В личной жизни у четы Перон не все протекало гладко, а главное – не было детей, что давало почву для многочисленных сплетен. Бедняки Эвиту буквально обожествляли, богачи ненавидели лютой ненавистью. Ненависть подпитывалась и пережитками: в то время в Аргентине женщины еще не имели права голосовать, и в 1951 году это право было им дано – благодаря Эвите.

Брат Пабло решил, что подобраться вплотную к Эве Перон лучше всего получится через ее благотворительный фонд. Он сумел организовать взносы от клерикалов в фонд Эвы Перон. Налаживание связи с клерикалами для президента Перона было важным моментом: брат Пабло удостоился личной аудиенции Эвиты, которая поблагодарила его за усилия по помощи ее фонду. Но брат Пабло почти не слышал, что говорила ему жена президента: под завязанным с кокетливой небрежностью на шее Эвиты платком просматривалось золотое ожерелье с жемчужинами. Первый шаг в нужном направлении был сделан!

Войдя в ближний круг Эвиты, брат Пабло увидел ее естественной. С людьми из ближнего круга Эва вела себя непринужденно, словно по-прежнему была юной девочкой из сомнительных кабаков. Вначале брата Пабло шокировали ее откровенные высказывания. Когда брат Пабло попробовал однажды поговорить с ней о ее миссии в истории Аргентины, она совершенно серьезно сказала:

– Управлять страной – это все равно что снимать фильм о любви, где в главных ролях заняты один мужчина и одна женщина. Все остальные – всего лишь статисты.

– Я не сомневаюсь в вашей энергии, сеньора Перон, – осторожно заметил брат Пабло, – но президент иногда выглядит очень усталым и не всегда действует с требуемой решительностью.

– Ерунда! – рассмеялась Эвита. – Когда Перон выдыхается, я возвращаю ему бодрость одним прикосновением к яйцам! Ой, простите, святой отец!

Тем не менее Эвита стала крупнейшим в истории Аргентины реформатором. Ее железная воля и решительность стояли выше культивируемого врагами образа «амбициозной стервы». Она демонстративно пеклась об интересах бедняков – ведь совсем недавно она принадлежала к их числу, – потому и обрела поистине всенародную любовь. Тысячи бедняков приходили к ней из затерянных в джунглях аргентинских деревень. Эвита раздавала им горы имущества: от платьев и мелких вещей до денег и городских квартир. У бедняков отчаянное положение с гигиеной? И Эвита организует мытье чумазых обитателей трущоб в пятидесяти роскошных ванных комнатах президентского дворца. У бездомных девушек нет приданого и возможности выйти замуж? И она в массовом порядке выдает девушек замуж, организуя коллективные свадьбы, на которых сама произносит поздравительные речи.

С 1945-го по 1952 год Эва Перон раздала две с половиной тысячи домов и квартир, три с половиной тысячи стипендий и семь тысяч восемьсот раз стала крестной матерью. Она принимала людей во Всеобщей конфедерации труда, очередь огибала два квартала, места в ней занимали с семи утра. Эва не раз объехала всю Аргентину: раздавала деньги жертвам железнодорожных катастроф, открывала сельские школы. Она на равных разговаривала с президентом США и папой римским… Неудивительно, что еще при жизни в народе ее стали считать святой.

Ее рабочий день начинался с поездки по самым фешенебельным кварталам Буэнос-Айреса. Ранним утром на полной скорости она проносилась по тихим сонным улочкам, ревя мотором и отчаянно сигналя: пусть ее ненавистницы, жены богачей, попадают от ужаса со своих кроватей! В богатых семействах ее считали бесцеремонно влезшей в политику наглой шлюхой и называли не только Кобылой, но и Кукарачей, что на уличном сленге означает «вагина». И еще упрекали в роскоши: дескать, точно подсчитано, что Эвите принадлежит 1200 золотых и серебряных брошей, 756 золотых украшений и 650 других ювелирных изделий, а ее меха не помещаются в гардеробах президентского дворца. И уж совсем невероятное: что на ее рабочем столе стоят стеклянные сосуды с плавающими в формалине половыми органами расстрелянных по ее приказу политических противников.

В 1950 году Эва ездила в Европу, где встречалась со многими руководителями государств, включая Франсиско Франко. Целью ее визита было создание положительного образа режима Перона, который в послевоенной Европе, далекой от специфики Латинской Америки, начали воспринимать как фашистский. Брат Пабло добился права сопровождать ее в этой поездке. К этому времени он знал многое об Эвите, но больше это была коллекция слухов, распространяемых ее врагами.

Недоброжелатели утверждали, что Эва начала свою карьеру в Буэнос-Айресе в качестве рядовой проститутки. Кстати, став женой президента страны, она пыталась легализовать проституцию в Аргентине, но все же маловероятно, что она когда-то работала на улице. Да, она позировала для порнографических изданий, которые позже по ее приказу были собраны и уничтожены. Встречались мужчины, похвалявшиеся, что были любовниками Эвы и что она была «очень хороша на коленях», а жадный чувственный язык делал ее великолепной исполнительницей феллатио. Разумеется, в подавляющем большинстве случаев это было типичное для жителей южных стран, не имеющее реальных основ бахвальство, но усердие очернителей дало свои плоды: даже после замужества Эва так и не смогла окончательно избавиться от ярлыка потаскушки. Для брата Пабло было настоящим шоком, когда, сопровождая Эву Перон во время официального визита в Италию он стал очевидцем безобразной провокации. Эва ехала в открытом автомобиле по улицам Милана вместе с отставным адмиралом. Услышав крики разгневанной толпы, Эва возмущенно сказала своему спутнику: «Вы слышите? Они меня называют шлюхой!» Старый морской волк невозмутимо ответил ей: «Я их прекрасно понимаю, мадам! Я не был в море уже пятнадцать лет, а меня по-прежнему называют адмиралом».

В 1951 году Эвита попыталась узаконить свою власть и выдвинула свою кандидатуру на пост вице-президента. Этот шаг вызвал бурный протест со стороны военных, под давлением которых Хуану Перону пришлось отклонить ее кандидатуру. Правда, после инаугурации Перона в июне 1952 года его жене был дан символический титул духовного лидера нации.

Брат Пабло надеялся, что, установив тесные дружеские отношения с Эвитой, ему удастся убедить ее передать ожерелье церкви: например, в качестве пожертвования. Но внезапно его расчеты спутала смертельная болезнь Эвиты. Рак матки. Когда факт смертельной болезни стало невозможно скрывать, это всколыхнуло всю страну.

Ненависть к Эвите со стороны аргентинской аристократии ярко проявилась именно в это время: когда она мучительно умирала от рака, в богатых кварталах пили за ее скорейшую кончину. Даже на стене дома напротив президентского дворца появилась огромная надпись: «Да здравствует рак!»

В народе же известие о смертельной болезни Эвиты породило настоящий массовый психоз. В надежде спасти ее люди мучили себя до полусмерти, практически ежедневно совершая ради нее и посвящая ей самые невероятные рекорды. Один танцор танцевал танго без перерыва 127 часов, пока не упал без сознания. Знаменитый бильярдист сделал подряд 1500 ударов кием. Две пожилые женщины ползали на коленях вокруг центральной площади Буэнос-Айреса в течение пяти часов, до тех пор, пока одна из них не раздробила себе колено. Грузчики устанавливали рекорды в поднятии тяжестей, а повара – в приготовлении пищи. И все – ради выздоровления обожаемой Эвиты!

Повсеместно воздвигались алтари, на которых постоянно горели свечи и стояли портреты Эвиты. Люди сутками простаивали перед ними, молясь за нее. А вечером ее портреты выносили из домов на свежий воздух, чтобы Эвита могла подышать прохладой. Из разных мест приходили сообщения, что люди видели вокруг головы Эвиты на ее изображениях сияющий нимб.

Эвита умирала долго и мучительно. Она похудела, словно узник нацистского концлагеря, и в последние месяцы весила всего 33 килограмма. Но Перон продолжал страстно любить ее: он приказал, чтобы все, кто общается с Эвитой, скрывали от нее неизлечимость болезни. А чтобы она не могла увидеть объективных данных о катастрофической потере веса, весы в президентском дворце переделали так, что они показывали всегда один и тот же вес, близкий к нормальному. Радиоприемники во дворце отключили.

Брат Пабло был одним из немногих, кто до самой смерти Эвиты был вхож к ней. Он должен был уговорить ее расстаться с ожерельем, но не мог: он уже поддался тому колдовскому обаянию, которым были охвачены почти все жители Аргентины, кроме кучки олигархов. Наконец брат Пабло решился завести речь о судьбе ожерелья, но Эвита мягко, но решительно прервала его:

– Президент всегда любил, когда я надевала это ожерелье. Я хочу, чтобы меня с этим ожерельем похоронили.

Брат Пабло не нашел сил возразить. Но он твердо решил, что если пока еще живая Эвита не желает расстаться с ожерельем, то ему придется снять его с мертвого тела.

Когда 26 июля 1952 года Эвита в возрасте тридцати трех лет скончалась, население Аргентины ожидало неминуемого конца света. На похороны всенародной любимицы пришли миллионы. Люди теряли сознание от усталости, сутками простаивая в очереди к ее гробу. Каждый день находился безутешный горемыка, пытавшийся покончить с собой у ее тела. Наемные рабочие и крестьяне в разных концах страны видели ее лицо в небе. Тысячи бедных людей по призыву Перона писали ей письма на адрес дворца и получали в ответ надушенные конверты с надписью: «Я целую тебя с неба». Каждый вечер, вплоть до падения казавшейся незыблемой власти Перона, на радио прерывалась любая передача и печальный торжественный голос сообщал:

– Сейчас 8 часов 25 минут. Время, когда Эвита Перон стала бессмертной…

Тринадцать дней ее тело лежало в стеклянном гробу, и вся страна прощалась с ним. Работавший с телом врач Педро Ара совершил невозможное: Эвита лежала в гробу словно живая, ее глаза не смыкались, губы оставались алыми и улыбающимися, а кожа сохранила живой оттенок. Она выглядела гораздо живее, чем в последние месяцы жизни.

После официального прощания доктору Педро Аре было поручено окончательно мумифицировать тело Эвиты.

Брат Пабло пришел в лабораторию доктора поздно ночью, когда там больше никого не было.

– Доктор! – решительно заявил он. – Я должен забрать ожерелье сеньориты Перон!

– Это невозможно! – столь же решительно ответил доктор. Вместо ответа брат Пабло достал револьвер и нацелил его на доктора.

– Я не уйду отсюда без ожерелья! – заявил брат Пабло. В ответ доктор Ара расхохотался.

– Если на похоронах генерал не обнаружит ожерелья, то он прикончит меня! – заявил доктор. – Так что можете стрелять, святой отец!

Брат Пабло опустил револьвер, его решимость улетучилась. Он не мог убить! Доктор Ара увидел его замешательство. Он подошел к цинковому столу и сорвал простыню с тела. Тело было готово к работе: с него сняли платье, и та, которой продолжали поклоняться аргентинцы, лежала на столе совершенно обнаженная. Маленькие груди, которые так возбуждали Перона, полноватые бедра и шрам от операции по удалению аппендикса. И на шее – ожерелье. То самое: золотые цветки папируса, чередующиеся с жемчужинами.

– Я забальзамирую тело и уложу его в гроб с этим ожерельем, – сказал доктор Ара, с восхищением проводя по обнаженному бедру Эвиты. – Ожерелье прекрасно и достойно этого восхитительного тела, не правда ли?

Брат Пабло вздрогнул: столько неподдельного восхищения, граничащего с плохо скрываемым сладострастием, звучало в голосе доктора.

Реакция брата Пабло не укрылась от доктора Ары: он набросил простыню на тело и сухо добавил:

– Ее похоронят с этим ожерельем. А дальше – можете его забрать. Но не раньше!

Брат Пабло понял: это его поражение. Он не мог убить доктора Ару. Он спрятал револьвер под одежду и ушел. Если бы он знал, к чему приведет его нежелание нарушить заповедь «не убий», то он принял бы другое решение. Но тогда он еще не был готов к хладнокровному убийству.

Доктор Ара работал над телом Эвиты целый год и создал шедевр мумификационного искусства. Брат Пабло подкупил охранника лаборатории, и тот рассказывал ему странные вещи: что на полках лаборатории вместо колб с растворами стояли ежедневно меняющиеся охапки свежих цветов; что старый доктор, приходя в лабораторию, часами гладил распростертое на цинковом столе тело и покрывал его горячими поцелуями, а несколько раз даже ложился на него; что он долго безотрывно смотрел в мертвые зрачки Эвиты, шепча ей на ухо признания в любви.

Эвиту похоронили в часовне с хрустальным гробом, где каждый мог видеть шедевр мумификационного искусства доктора Ары. И постоянно к часовне стояла длинная очередь съезжавшихся со всей страны почитателей культа Эвиты. Но пролежала она там недолго: в 1955 году в результате заговора военных президент Хуан Перон был свергнут и выслан из страны. Статуи Эвиты по всей стране были сняты с пьедесталов, разбиты вдребезги, а за демонстрацию ее портрета в общественном месте новая власть угрожала суровыми карами. Военная хунта опасалась, что имя и тело Эвиты станут символами, вокруг которых объединится народное сопротивление. Поэтому решено было похитить мумию Эвиты и навсегда скрыть ее от людских глаз. Ответственное задание было поручено шефу армейской разведки полковнику Карлосу Эугенио де Моори Кенигу.

24 ноября 1955 года подчиненные де Моори Кенига выкрали тело Эвиты из штаб-квартиры сторонников свергнутого Перона. Офицеры не могли удержаться от искушения рассмотреть тело: его выложили из гроба на стол и сорвали одежду.

Испанский бальзамировщик доктор Педро Ара поработал на славу, Перон не зря заплатил ему сто тысяч долларов: казалось, что Эвита спит и на ее висках пульсируют голубые жилки. Более того, словно в ответ на комментарий одного из присутствовавших офицеров «наконец Кобыла издохла!» у ноздрей покойницы вдруг возникло голубоватое сияние!

Доктор Ара поспешил успокоить офицеров: теперь в жилах Сеньоры течет коктейль из химикатов, некоторые не вполне понятные науке реакции неизбежны. Это его личный шедевр: если бы господа соблаговолили взглянуть на рентгеновские снимки, то убедились бы в том, что все внутренние органы на месте, а такого не удавалось ни тем, кто мумифицировал фараонов, ни даже русским ученым, сохранившим тело Ленина! Сеньора абсолютно нетленна: пройдут века, а она будет все так же прекрасна… Ему удалось создать произведение искусства, и он хотел бы знать, что новое правительство страны собирается сделать с телом.

При слове «нетленна» офицеры с усмешками переглянулись, а на последний вопрос испанца никто не ответил. И так все очевидно: Эве Перон предстояло исчезнуть без следа навсегда, у нее не должно быть ни надгробного памятника, ни места погребения. Ни пирса, с которого бы сбросили на морское дно залитый цементом труп, ни лесной опушки, где бы развеяли пепел: тайное всегда становится явным, и туда, где упокоятся ее останки, простолюдины пойдут молиться.

Путчисты знали, что им грозит: землей с могилы начали бы торговать по всей стране, матери давали бы ее с питьем больным детям и молили бы Сеньору о чуде. Поэтому мумия Эвиты стала государственной тайной: ее положили в простой сосновый гроб, поставили в контейнер и отвезли в надежное место до принятия окончательного решения: как избавиться от представлявшей реальную угрозу власти военной хунты мумии.

Мумию пытались прятать на армейских складах и в укромных уголках военных баз. Но, к ужасу охранников, возле дверей тайного помещения вскоре неизменно появлялись цветы и горящие свечи. В армии оставалось слишком много сторонников Перона.

Тогда отчаявшийся шеф армейской разведки приказал поставить ящик с мумией посреди своего рабочего кабинета. Оставаясь по вечерам после работы один, де Моори Кениг против своей воли открывал ящик и подолгу разглядывал мумию. В конце концов он с ужасом осознал, что в нем разгорелась страсть к мертвой жене поверженного политического врага. Не зная, как побороть патологическое чувство, полковник среди ночи вызвал по тревоге взвод охраны и приказал оторопевшим солдатам… изнасиловать мумию. Но мумифицированное тело неожиданно для невольных некрофилов оказалось твердым, как камень, и раздвинуть ему ноги, не расколов его на части, оказалось невозможно. Тогда солдаты по приказу обезумевшего полковника и следуя его примеру один за другим помочились на труп.

Но интересно то, что никто так и не посмел снять ожерелье с обнаженного и подвергшегося надругательствам тела: как будто его и не было.

Брат Пабло пришел к полковнику де Моори Кенигу, чтобы убедить его отдать ожерелье. Полковник охотно продемонстрировал, что ожерелье еще на месте, но не позволил забрать его.

– Я все время докладываю генералу Арамбуру о необходимости скорейшего решения вопроса, но не похоже, чтобы кто-либо собирался его решать, – раздраженно сообщил полковник. – А тайная организация перонистов следит за нами и ждет малейшей возможности выкрасть тело. Мне прислали анонимное письмо, в котором предупреждают, что если тело Эвиты будет повреждено или пропадет хотя бы волос, то я и моя семья будут уничтожены. Поэтому я не могу позволить вам забрать ожерелье.

Брат Пабло попросил устроить ему аудиенцию у главы военной хунты генерала Арамбуру и, получив обещание полковника, ушел. Через неделю брат Пабло наконец попал в кабинет Арамбуру и изложил ему свой план. Столь опасную для военной хунты мумию Эвиты надлежит тайно вывезти за пределы Аргентины, отпеть по-христиански и похоронить. Генералу Арамбуру понравился план, и окрыленный брат Пабло отправился в Ватикан, дабы заручиться поддержкой капитула ордена доминиканцев и убедить самого понтифика дать согласие на тайное захоронение мумии. Если ожерелье будет захоронено вместе с мумией в соответствии с обрядом, то оно больше никому не сможет причинить вреда!

Тем временем, осознав, что он близок к окончательному безумию, полковник де Моори Кениг приказал перевезти ящик с мумией к одному из своих подчиненных, майору Арандия. И тут случилось то, о чем в буэнос-айресских казармах до сих пор рассказывают страшные сказки.

Выбор на майора пал не случайно: он был честным служакой, верил в бога, был предан непосредственному начальству, нежно любил жену и, как и положено доброму христианину, от души ненавидел Перона вместе с его Кобылой. Спрятать тело в своем доме он предложил сам: уж там-то новые идолопоклонники до него не доберутся – ведь у особнячка были чересчур узкие двери и лестницы, похитить тело быстро и незаметно никак не удастся. Контейнер с гробом не входил ни в окна, ни в двери, а гроб было невозможно пронести по узкой лестнице. Поэтому ночью тело вынули из гроба и, завернутое в полотнище, отнесли в кабинет хозяина. Затем гроб разобрали и собрали снова, поставив посреди кабинета и уложив туда мумию Эвиты.

С тех пор жена майора потеряла покой и сон.

Бедная женщина не могла понять, что, собственно говоря, происходит: к ней в дом принесли какой-то ящик, около которого с оружием наготове днюет и ночует ее кроткий муж. Арандия осунулся, побледнел, стал рассеянным и нервным, на втором этаже начали раздаваться какие-то странные шорохи. Служанка рассказала его жене о том, что в ящике, который хозяин поставил в кабинете, лежит огромная, похожая на спящую женщину кукла. Бедняжка решила, что ее муж стал извращенцем, и решила докопаться до правды любой ценой.

Как-то вечером она поднялась наверх и подняла крышку гроба. Задремавший в своей спальне Арандия услышал шорох, ворвался в кабинет и разрядил в склонившуюся над заветным ящиком фигуру всю обойму двадцатизарядного «маузера». Его жена скончалась на месте: вскрытие показало, что она была беременна. Несчастный майор пошел под военный трибунал.

Больше среди офицеров желающих принять у себя в доме мумию не нашлось, и полковник де Моори Кениг уговорил спрятать мумию бывшего офицера разведки, уволенного за какие-то прегрешения со службы и работавшего киномехаником в кинотеатре. Видимо, ему пообещали восстановление на службе или, как минимум, военную пенсию. Во всяком случае, он дал согласие, и однажды вечером солдаты принесли и поставили посреди единственной комнаты убогого жилища бывшего офицера большой длинный ящик. Восьмилетняя дочь полюбопытствовала, что в этом ящике, и отец ей ответил: «Кукла, это просто кукла в человеческий рост».

Когда он ушел на работу в кинотеатр, девочка не смогла устоять перед искушением и открыла ящик. Кукла была босая, одетая во все белое, и от нее исходил легкий запах лаванды. О том, что перед ней было тело Эвиты Перон, девочка догадалась лишь много лет спустя. А тогда коротавшая долгие вечера в одиночестве девочка причесывала своей мертвой подружке волосы, красила губы и пересказывала содержание фильмов, на которые иногда брал ее с собой отец.

Между тем усилия брата Пабло дали результат: сам понтифик дал разрешение на тайный вывоз мумии в Италию с целью ее отпевания и погребения. Полковник де Моори Кениг с облегчением передал мумию сопровождающим груз монахам-доминиканцам во главе с братом Пабло. Брат Пабло открыл крышку ящика и убедился, что ожерелье на месте. Его ликованию не было предела! В апреле 1957 года мумия Эвиты была переправлена из Аргентины в Италию на корабле «Граф Бьянка» по документам умершей итальянки, некой Марии Маджи Маджистрис, и под этим именем тайно отпета и погребена в Милане. Брат Пабло с превеликой радостью сдал свою тетрадь в секретный архив монастыря Святой Сабины, сложив тем самым с себя обязанности Чрезвычайного инквизитора, и вернулся в Испанию.

Однажды осенним утром 1970 года брат Пабло получил бандероль, адресованную лично ему. Вскрыв пакет, он обомлел: там лежала его тетрадь. Та самая тетрадь Чрезвычайного инквизитора».

Тавров с раздражением закрыл файл. Прямо литература для некрофилов! Какое отношение это может иметь к делу? Неужели происхождение ожерелья имеет такое значение для его поисков?

Ладно, надо ложиться спать. Завтра предстоит визит к подозрительному господину Мамедову.

Вначале все шло по плану. Тавров подошел к подъезду дома в Эльдорадовском переулке в начале первого. Машина с оперативниками уже стояла во дворе. Тавров убедился, что оперативники его заметили, и вошел в подъезд: ключ от кодового замка, принадлежавший Пургину и изъятый при аресте, ему накануне передал Ковригин.

Поднявшись на пятый этаж, Тавров, тяжело дыша, остановился у двери в квартиру Мамедова. Он уже собирался позвонить, как вдруг услышал за спиной надрывный кашель. Обернувшись, Тавров увидел выходящего из двери квартиры напротив высокого и худого старика в майке и обвислых спортивных штанах. Старик надсадно откашлялся и закурил сигарету. Тавров вспомнил: это был тот самый незадачливый папиросный ворюга и алкаш Юлий Петров. Сегодня Петров пока еще был трезв. Он сплюнул на лестницу и в упор уставился на Таврова, дымя сигаретой. Таврову почему-то стало не по себе от этого взгляда, и он торопливо позвонил в дверь Мамедова.

Дверь распахнулась почти сразу, как будто его ждали. В дверях стоял черноволосый с проседью мужчина лет сорока в шелковом халате. Халат на груди распахнулся, демонстрируя курчавую растительность. Впрочем, мужчина тут же запахнул халат и спросил:

– Что, новый сантехник?

– Почему сантехник? – удивился Тавров.

– Я сантехника жду, – ответил мужчина, с подозрением оглядывая Таврова.

– Мне нужен господин Мамедов Мехти Гусейнович, – сообщил ему Тавров.

– Я это. А зачем тебе? – с еще большим подозрением отозвался мужчина.

– Я по поводу нападения на вашу соседку, Ольгу Пургину, – пояснил Тавров.

– Вах, э-э! – с досадой воскликнул мужчина. – Я все уже милиции сказал. Зачем ходишь опять?

– Я частный детектив, – пояснил Тавров. – Меня наняли расследовать нападение на госпожу Пургину.

– Слушай, мне некогда с тобой разговаривать! – рассердился Мамедов. – Я сантехника жду. У меня кран течет.

– Тот самый, который ты сам починить хотел? – вдруг встрял в разговор Петров. – Не получилось? Эх, Гусейныч! Так мне бы сказал, я по старой памяти починил бы! Я твоему бате краны завсегда чинил. А ты Вовку, сантехника жэковского, вызвал… Так он жулик!

– Слушай, ты зачем вмешиваешься?! – накинулся Мамедов на Петрова. – Тебя кто просил об этом?!

– Что значит «просил»?! – обиделся Петров. – Ты тогда струмент отдай, раз тебе не надо! У меня хороший струмент, еще советский. Сейчас такой ключ не купишь! Один Китай кругом. А это советское качество, таких сейчас не делают. А ты взял и не отдаешь. Если не нужно, так отдай!

– Слушай, дорогой, не шуми! – примирительно сказал Мамедов. – Вечером отдам, мамой клянусь! Сам принесу. Сейчас, извини, некогда мне. Вот и Вовка идет. Вовка, я давно жду! Давай быстрей, дорогой! Совсем кран у мене худой!

По лестнице не торопясь поднимался мужчина в матерчатой куртке с большим, отороченным мехом капюшоном. В руке он держал потертый железный чемоданчик.

– Как смог, так и пришел, – проворчал он, бесцеремонно отодвигая Таврова в сторону. – Дай пройти, мужик!

– Заходи, Вовка, дорогой! – засуетился Мамедов. Он впустил в квартиру сантехника и торопливо прикрыл дверь перед носом у Таврова.

– Позвольте… – начал было Тавров.

– Завтра, завтра заходи, дорогой! Не видишь? Некогда мне, – скороговоркой бросил Мамедов, торопливо захлопывая дверь.

– Вот и поговорили! – с досадой прокомментировал Тавров.

Петров с любопытством наблюдал за ним.

– Так как, уже нашли убийцу? – полюбопытствовал он.

– Какое там! – пренебрежительно махнул рукой Тавров. – А разве бы меня наняли, если бы милиция справиться могла?!

– Это верно! – согласился Петров. – Не та нынче милиция, не та! То ли дело раньше, при Союзе! А сейчас… Ни струмента справного, ни милиции… Докатились!

– Не говорите! – поддакнул Тавров. – А как вас звать-величать?

– Юлий Иванович.

– А меня звать Валерий Иванович. А насчет инструмента вашего… Похоже, жулик этот ваш Мехти Гусейнович! Ничего он вам не отдаст, плакал ваш инструмент.

– Это почему?! – опешил Петров. – Мой же струмент!

– А как докажете? – хитро сощурился Тавров. – Вот он скажет: не брал, сосед по пьяни сам потерял. И что тогда?

– Неужто скажет?! – поразился Петров. Призадумавшись на мгновение, он вдруг согласился: – И то верно! Это батя его, Гусейн, честный был мужик, царствие ему небесное! А Мехтишка… да, еще тот, я скажу! Только из уважения к памяти бати его и дал ключ. Он сам пристал: дескать, кран течет, дай ключ разводной. Ну, я и дал!

– Ключ, значит, разводной? – насторожился Тавров. – А случись чего, вы свой ключ сумели бы узнать?

– Чтоб я свой струмент не узнал?! – насмешливо посмотрел на него Петров и решительно добавил: – А ну, пошли ко мне! Сейчас покажу.

В квартире Петрова было неуютно, пахло холодным табачным дымом и застоявшимся перегаром.

Петров сразу полез в стенной шкафчик и достал оттуда брезентовую сумку с инструментом.

– Вот, смотри, Валера! У меня тут гаечные ключи разные, отвертки… И каждый струмент в своем гнездышке.

Действительно, сумка была прошита на отделения с номерами. Одно отделение с номером «7» было пусто.

– Вот тут он и лежал, ключ разводной, – сообщил Петров и достал из соседнего гнезда гаечный ключ. – А теперь смотри: видишь, на ключе номер выбит?

И действительно, на ключе была выбита цифра 6.

– А на разводном у меня номер семь, – объяснил Петров.

– Как у тебя все четко схвачено! – похвалил Тавров, доставая мобильник. Он набрал номер Ковригина.

– Ваня! Ты можешь мне сказать, не было ли на том ключе, который вещдок… да, по делу Пургиной. Не был ли на нем номер выбит? Не помнишь? А посмотреть можешь? Давай, Ваня, пулей давай! Посмотришь и тут же отзвонись!

Тавров поблагодарил Петрова и спустился во двор. Через пять минут отзвонился Ковригин: на рукоятке разводного ключа выбита цифра 7. Тавров тут же рассказал ему, что этот ключ сосед Пургина Петров незадолго до нападения на Ольгу Пургину отдал Мехти Мамедову.

– Так брать его надо! – с ходу предложил Ковригин.

– Сейчас нельзя! В квартире Мамедова сантехник, а Мамедов может быть вооружен, – объяснил Тавров. – Надо дождаться, пока сантехник уйдет.

– Хорошо! Вы ждите с ребятами, а я сейчас подскочу! ОМОН вызывать?

– Не стоит, – отказался Тавров. – Попробуем его без шума взять.

Сантехник Вова вышел через полчаса и направился к соседнему подъезду. На улице был ветер со снегом, и Вова придерживал рукой капюшон, пряча щеки в мех от колючих снежинок. Тавров дал знак оперативникам, и они быстро направились к подъезду.

На пятом этаже возле квартиры Мамедова они остановились. Один оперативник прижался спиной к двери соседней квартиры, чтобы Мамедов не смог разглядеть его в глазок, второй укрылся за выступом стены. Тавров сжал в кармане электрошокер и нажал на кнопку дверного звонка. Он позвонил несколько раз, долго и требовательно, но никто не открывал. Тавров с досадой нажал на дверную ручку, и вдруг дверь отворилась. Оперативник мягко отстранил Таврова и осторожно вошел в квартиру, держа в руке пистолет. Следом вошел второй оперативник. Минуты через две оперативник крикнул:

– Чисто, Валерий Иванович! Заходите!

Тавров вошел в квартиру и увидел в углу комнаты связанного поясом от шелкового халата сантехника Вову. Сам халат выполнял роль кляпа. Вова испуганно таращил глаза и мычал.

– Вот гадство! Ушел, сволочь! – выругался Тавров. – Хорошо хоть, ОМОН не вызвали, а то позору было бы…

Оперативник достал рацию и сообщил дежурному приметы Мамедова. Второй опер заметил:

– А он вроде в соседний подъезд шел… Надо проверить!

– Вот сейчас и займешься! – хмуро отозвался второй, пряча рацию.

Проверка квартир в подъезде, в сторону которого направился переодетый сантехником Мамедов, результатов не дала. А вот при обыске в квартире Мамедова обнаружились две интересные находки.

В стене между комнатой квартиры Мамедова и кухней квартиры Пургиных оперативники обнаружили замаскированные подслушивающие устройства, которые со стороны кухни Пургиных обнаружить было невозможно. Таким образом, Мамедов мог прослушивать все разговоры, которые велись в кухне и коридоре Пургиных.

Вторая находка оказалась еще более интересной: в ящике шкафа обнаружили нечто похожее на кусок перчатки из силиконовой резины. Ковригин провел пальцем по поверхности резины и уверенно заявил:

– Могу поспорить, что на этом куске силикона рельеф отпечатка ладони Пургина! На ощупь резина словно смазана жиром: я думаю, что это крем, аналогичный тому, который Пургин употреблял после бритья.

– Не буду спорить по этому поводу даже на бутылку пива! – согласился Тавров. – Одно непонятно: похоже, что эту силиконовую пленку получили с отпечатка ладони Пургина. А вот как могли получить сам отпечаток с живого человека в здравом уме и твердой памяти?

– На это могут ответить лишь Мамедов и сам Пургин, – заметил Ковригин. – Да и вопрос, в сущности, неактуален. Петров официально опознал орудие нападения как взятый у него Мамедовым за несколько дней до нападения на Пургину разводной ключ. Так что найденные улики неоспоримо свидетельствуют: Мамедов напал на Пургину, ударил ее разводным ключом, снял с нее ожерелье – деньги из кошелька и кредитка, его, разумеется, не интересовали: ведь он не собирался инсценировать ограбление случайным преступником, он собирался подставить Пургина! Поэтому он смазал силиконовый имитатор ладони Пургина кремом, приложил к рукоятке разводного ключа и спрятал его за батарею парового отопления, где его обязательно обнаружили бы при осмотре места происшествия.

– Если Мамедов снял антикварное ожерелье с Пургиной, то что же тогда лежало в той самой бархатной коробочке в тайнике на даче? – напомнил Тавров.

– Да оно же и лежало! – воскликнул Ковригин. – Напомню, что визит неизвестных к тайнику на даче случился сразу же после побега Пургина! И заметьте, что в процессе следствия выяснилось: отношения супругов Пургиных были не только не безоблачные, но фактически дело шло к разводу. Пургин предусмотрительно продал дачу, дабы жена не могла претендовать на свою долю, после чего наступила очередь старинного и весьма дорогого ожерелья. Видимо, Пургин забрал его у жены и положил в тайник, а жена каким-то образом прознала про тайник и втайне от мужа снова изъяла его.

– Кстати, к тому времени дача уже была продана новым владельцам, – напомнил Тавров. – Почему же Пургиных охрана продолжала впускать на территорию дачного поселка?

– Охранники дачного поселка показали, что такова была договоренность нового владельца дачи с Пургиным, – пояснил Ковригин. – Тот все равно не собирался появляться на даче до весны, и Пургин получил от него разрешение не торопиться с вывозом имущества, а делать это постепенно на протяжении зимы.

– То есть фактически Пургины продолжали пользоваться дачей даже после ее продажи, – подытожил Тавров. – А кто новый владелец дачи?

– Какой-то отставной генерал, – ответил Ковригин. – Причем живет не в Москве и даже не в области. А дачу купил, чтобы быть ближе к родственникам, живущим в Москве.

– Ты мне на всякий случай дай данные по этому генералу, – попросил Тавров.

– Нет проблем, Валерий Иванович! – заверил Ковригин. – Вы сейчас в офис или домой? Куда вас подбросить?

Тавров взглянул на часы: ух ты! Уже седьмой час! Однако, ну и провозились они тут… Надо бы сразу домой, но в холодильнике пустовато…

– Ты меня, Ваня добрось до моей станции метро, только не к дому, а к ближайшему магазину.

– Без вопросов, Валерий Иванович!

Тавров купил яиц, сыра, молока и еще кое-что из продуктов по мелочи. Только мясо он тут не покупал: мясо тут было дрянное. Зато был отличный выбор французских вин из Бордо, которые обожала Ленора.

Дома Тавров приготовил яичницу с грудинкой и сыром, нарезал своего любимого финского сыра «Ольтермани» и открыл бутылку коньяка. Покончив с ужином, Тавров хотел было продолжить чтение файла Шона, но передумал: какой смысл от изучения всех исторических перипетий, когда они ни на йоту не приближают к убийце?

Поэтому Тавров сварил себе кофе, налил в бокал коньяку и включил телевизор. Точнее, он хотел включить телевизор и с этой целью несколько раз нажал на кнопку пульта, но без какого-либо успеха. Телевизор не включался. «Блин! Батареи разрядились!»

Ничего не поделаешь: придется вставать и идти к телевизору!

Тавров уже было сделал усилие, как вдруг остолбенел: из-за оконной занавески выглянула кошачья мордочка. Тавров посмотрел в сторону двери – предчувствия его не обманули: вторая кошка сидела на пороге.

– Опять вас нелегкая принесла! – проворчал Тавров и взял бокал с коньяком, но он оказался пустым. Тавров потянулся за бутылкой, чтобы наполнить бокал, и обомлел: бутылка была пуста!

Быть этого не может! Да он и ста граммов выпить не успел!

– И как же это понимать?! – грозно обратился он к ближайшей кошке.

Та лишь лениво зевнула. Зато внезапно зашуршали вентиляторы системного блока: он включился сам. Тавров мрачно смотрел, как самопроизвольно включившийся компьютер грузит Windows. Загрузившись, компьютер выбросил синее окошко текстового редактора и открыл файл.

Тавров подошел к компьютеру: это был файл с переводом тетради брата Пабло, причем открыт именно на той странице, на которой накануне остановился Тавров.

– Значит, так, да? – обратился Тавров в пространство. – Ладно, сейчас прочитаю. Коньяк только верни!

Он еще немного постоял, глядя в экран монитора, затем осторожно покосился в сторону окна. Кошка исчезла. Тавров с облегчением вздохнул и вернулся к журнальному столику. Вторая кошка тоже исчезла, зато в бутылке появился коньяк.

– Достала эта мистика! – с досадой прокомментировал Тавров. Он налил в бокал коньяк, вернулся к компьютеру и покорно принялся читать текст.

«На следующий день после получения странной бандероли к брату Пабло явился специальный посланник доминиканского капитула. Тот сообщил ошеломленному брату Пабло: мумия Эвиты исчезла из тайной могилы в Италии, и в связи с этим на брата Пабло вновь возлагаются обязанности Чрезвычайного инквизитора. Он же рассказал о том, как произошло похищение.

В начале 1970 года сторонники Перона из тайной организации «монтанерос» похитили бывшего главу военной хунты Аргентины генерала Арамбуру. Под чудовищными пытками генерал Арамбуру рассказал все детали операции по тайному захоронению мумии Эвиты и указал точное место захоронения. Спустя пару месяцев член организации, некий полковник аргентинской армии, организовал похищение из склепа гроба с мумией Эвиты и его транспортировку из Милана в Мадрид, где на собственной вилле проживал в изгнании Хуан Перон вместе со своей новой женой Изабель Марией Эстеллой Мартинес, которую все называли просто Изабель. Познакомившись в Испании с философом-мистиком, посвященным в тайны колдунов вуду, Хосе Лопесом Регой, Изабель от него узнала о магических свойствах ожерелья. Есть большие подозрения, что именно Рега был вдохновителем операции по тайной эксгумации мумии Эвиты. Действительно странно: тринадцать лет многочисленные перонисты и поклонники Эвиты не могли узнать место тайного захоронения, а ведь сделать это было просто: всего лишь похитить и как следует допросить, несомненно, знавшего о последнем пристанище Эвиты бывшего главу военной хунты Арамбуру! Когда журналист Элой Мартинес в 1972 году посетил Перона в Мадриде, он видел мумию своими глазами. Она стояла на столе в столовой виллы Перона и была совершенно обнаженной, за исключением небольшой повязки на бедрах. По словам журналиста, несмотря на двадцать лет, прошедших после ее смерти, Эвита выглядела по-прежнему соблазнительно. А ожерелье?

Агентам доминиканцев удалось найти испанского ювелира, изготовившего довольно точную копию ожерелья, которую и надели на мумию. Разумеется, при близком рассмотрении был виден новодел, но Перон к старости стал подслеповат, к тому же в Эвите его всегда интересовало совсем другое.

Овладевшая настоящим ожерельем Изабель окончательно подчинила своему влиянию и в молодости не отличавшегося решительностью старика. А серый кардинал Хосе Рега стал личным секретарем Перона.

В 1973 году постепенно вернувшийся к политической жизни Перон снова стал президентом Аргентины. Изабель заняла пост вице-президента, а Хосе Рега стал министром. Правил Перон менее года и скончался в июле 1974 года, после чего на этом посту его сменила Изабель.

Народ Аргентины и бывшие перонисты очень не любили Изабель. В народе о ней презрительно говорили: «Служанка, укравшая ночные туфли госпожи». К тому же для борьбы с перонистами и левыми организациями Рега создал Антикоммунистический альянс Аргентины, осуществлявший тайные расправы над политическими противниками и просто недоброжелателями Изабель.

Брат Пабло пытался войти в окружение Изабель, но Рега настороженно воспринял эти попытки. Брат Пабло, опасаясь погибнуть от пули – как это случилось со многими противниками Реги, – был вынужден вернуться в Испанию. В качестве своих глаз и ушей он оставил в Буэнос-Айресе молодого аргентинского священника падре Яго. Падре Яго удалось узнать, что Изабель уже давно не появляется в ожерелье: Рега уговорил ее положить драгоценность в один из европейских банков. Это было нетрудно: положение Изабель Перон на фоне растущего недовольства народа и армии становилось все более шатким. И тут подвернулась редкая удача: один из сподвижников Реги по альянсу, каясь на исповеди в своих многочисленных грехах – убийствах, пытках, похищениях, – между делом упомянул, что принимал участие в обмане Регой президента Изабель Перон. По его словам, он должен был по ее поручению положить весьма ценное древнее ожерелье в банк, но на самом деле положил туда копию, а настоящее ожерелье по приказу Реги было продано одному из парижских антикваров.

В марте 1974 года Изабель Перон была смещена с поста президента военной хунтой во главе с генералом Хорхе Рафаэлем Виделой и помещена под домашний арест, под которым находилась вплоть до своей высылки в Испанию в 1981 году.

22 октября 1976 года тело Эвиты было возвращено в Аргентину. Когда его везли в аэропорт под охраной испанских карабинеров, те по непонятной причине повздорили и начали стрелять друг в друга, едва успев отъехать от дома Перона. Пуля попала в шофера, автомобиль врезался в стену. Итого: три трупа.

В Буэнос-Айресе Эвиту ждал почетный караул и увитый траурными лентами катафалк. Солдаты с прижатыми к телу винтовками сидели по обе стороны гроба. Когда на повороте машину вдруг занесло, двое солдат упали друг на друга. Штыки исполосовали горло обоим, и они скончались на месте от потери крови.

Эвита была похоронена на аристократическом кладбище Буэнос-Айреса среди могил своих заклятых врагов в мрачном склепе из черного мрамора. Надолго ли она нашла там упокоение?

Но падре Яго это уже не интересовало: мумия без рокового ожерелья не представляла для него интереса. В начале 1977 года он был переведен в Рим. Остановившись по дороге в монастырской келье брата Пабло, он узнал истинную причину перевода: брат Пабло вручил ему две тетради в кожаных переплетах. Одна была в потертом переплете, заполненная текстом, другая – в совсем новом, с читыми листами.

– Отправляйся немедля в Париж, – сказал брат Пабло. – Именно там последний раз видели ожерелье. Теперь ты Чрезвычайный инквизитор».

На этом сделанный Шоном перевод заканчивался. Тавров на всякий случай пролистал файлы с фотокопиями страниц дневника брата Пабло, надеясь, что там есть какие-нибудь рисунки или схемы, но ничего такого не обнаружил, лишь один текст.

Тавров взялся за мобильник, посмотрел время: половина двенадцатого. Вспомнив, что Шон раньше полуночи обычно не ложится, Тавров набрал его номер. Шон не отвечал. Неужели уже лег спать? Тавров подождал минут пять и все-таки решил повторить звонок. На этот раз Шон отозвался практически сразу.

– Привет! Я тебя не разбудил? – осведомился Тавров.

– Нет, я был в ванной, – ответил Шон. – Что-то случилось?

– Ну, не то чтобы… – замялся Тавров, не зная, с чего начать. – Я прочитал твой перевод дневника брата Пабло.

– Ага! – оживился Шон. – И какие у тебя мысли по этому поводу?

– Я хотел узнать насчет того священника, падре Яго, который стал Чрезвычайным инквизитором после брата Пабло. Это он передал дневник отцу Антонио Серрано?

– Тут вот какая штука, Валера… Я навел справки об этом падре Яго. Яго Асеведа Кальдерон, родился в Буэнос-Айресе в 1958 году. Действительно, в 1977 году был направлен в Григорианскую академию Ватикана, затем выполнял ряд поручений римской курии, в основном в Европе, а в 1994 году приехал в Россию. Пробыл здесь до 1996 года, активно изучал русский язык и, судя по всему, занимался прозелитической деятельностью. В 1996 году вернулся в Испанию и в начале 1997 года скоропостижно скончался в одном из монастырей.

– То есть если он скончался в 1997 году, то сейчас функции Чрезвычайного инквизитора осуществляет кто-то другой, – сделал вывод Тавров. – Но кто?

– Этого я не знаю, – ответил Шон. – Но тут есть одна нестыковка: у Чрезвычайного инквизитора может храниться дневник его предшественника. Именно поэтому Чрезвычайные инквизиторы начинают свой дневник с краткого конспекта дневника своего непосредственного предшественника. Но… Ты понимаешь, о чем я?

– Да, понимаю, – подтвердил Тавров. – Если на исповеди у отца Антонио был не Яго, а другой Чрезвычайный инквизитор, то он должен был передать дневник не брата Пабло, а падре Яго. Значит…

– По всему выходит, что это был падре Яго, – заключил Шон. – Но как же он снова очутился в России?

– Ладно, – зевнул Тавров. – На ночь глядя мы эту загадку не отгадаем. Спокойной ночи, Шон!

Тавров положил мобильник на столик. Да, пора спать. Он потянулся, чтобы налить себе «ночные пятьдесят», но вдруг снова схватил телефон и вызвал номер Ковригина.

– Ваня, не спишь еще?

– Пока нет, дело тут есть заковыристое, – устало отозвался Ковригин. – Мне этот Мамедов все планы нарушил, пришлось вот ночью сидеть. А вам что не спится?

– Уж извини, но я опять насчет этого Мамедова. Я уверен, что он не тот, за кого себя выдает.

– Да мы же говорили об этом! – напомнил Ковригин. – Очевидно, что никакой он не уроженец Баку, а значит, не Мамедов Мехти Гусейнович. Думаю, что это азербайджанский уголовный авторитет, решивший скрыться в России. Мы уже запросили азербайджанских коллег и…

– Да нет, я не об этом! – нетерпеливо воскликнул Тавров. – Он вообще не азербайджанец, понимаешь?

– То есть как не азербайджанец?! – растерялся Ковригин. – Его связи с азербайджанскими преступными группировками неоспоримы!

– Согласен! Но я тут вспомнил одну деталь: когда он открыл мне дверь, он был в халате, а на шее у него была серебряная цепочка. Он быстро запахнул халат, но я успел заметить, что висело на цепочке. Просто это у меня вылетело из головы, а сейчас вспомнил.

– Да что у него там могло висеть? – проворчал Ковригин. – Как и у наших московских татар-мусульман, полумесяц со звездой.

– У него висел крест! Серебряный крест! Ты много знаешь азербайджанцев-христиан? Спроси у Казаряна: он жил в Баку, он знает.

Ковригин некоторое время осмысливал сказанное Тавровым, затем отозвался:

– Честно говоря, вы меня озадачили. Если он не азербайджанец и не мусульманин, то откуда у него такой вес среди азербайджанских криминальных авторитетов? Кто он тогда такой?!

– Кто он такой, я знаю почти наверняка! – уверенно заявил Тавров. – А вот как он вошел в этническую ОПГ, – это нам вместе покумекать придется.

– Хорошо, завтра в два часа обедаем в «Елках-палках» на Ленинградском проспекте, торговый центр «Палладиум», – предложил Ковригин. – Казаряна я приглашу. Если что, созвонимся.

– Договорились!

В назначенный срок Тавров, Ковригин и Казарян встретились в трактире «Елки-палки» торгового центра «Палладиум». Тавров рассказал то, о чем прочитал в тексте дневника брата Пабло, переведенном Шоном Кэсседи.

– Неужели вы всерьез полагаете, что Мехти Мамедов на самом деле католический священник? – удивился Казарян. – Сомнительно, чтобы католический священник мог напасть на женщину с целью хладнокровного убийства!

– Нападал он на нее не как священник, а как человек, обуреваемый страстью получения ожерелья любой ценой, – напомнил Тавров. – Неделю назад пьяный слесарь в соседнем доме зарезал сожительницу. Так даже наша не стесняющаяся в выражениях желтая пресса не написала: «Слесаря режут сожительниц!» Какая разница, кто преступник по роду занятий: слесарь или священник?

– Но… если он выполняет миссию, предписанную ему католической церковью, то не может же церковь толкать его на убийство? – усомнился Казарян.

– Не сомневаюсь, что из Ватикана приказа кого-либо убить он не получал, но вот приказ «действовать по обстоятельствам» он мог понять и таким извращенным образом, – заметил Тавров.

– То есть можно считать установленным фактом, что господин Мамедов на самом деле является католическим священником падре Яго, охотящимся за мистическим – с его точки зрения – артефактом, некогда принадлежавшим египетской царице Клеопатре. Я вас правильно понял? – спросил Казарян.

– По сути, верно, – подтвердил Тавров.

– Допустим, что это действительно так, – согласился Казарян. – Но все равно мы не имеем ответа на главный вопрос: где искать лже-Мамедова и его подельника Морозова?

– Мамедов и Морозов уже находятся в федеральном розыске, – вмешался Ковригин.

– Это понятно: вполне достаточно улик для предъявления обвинений Мамедову в нападении на Ольгу Пургину, а Морозову – в двойном убийстве, – констатировал Тавров. – Но в то же время невозможно отрицать, что мы уперлись в некую стенку: все подозреваемые в бегах, и что делать дальше, я, честно говоря, не представляю.

– Будем работать, – вздохнул Ковригин.

Зазвонил телефон Таврова. Судя по мелодии, звонок был от неизвестного абонента. Тавров достал мобильник.

– Да, это Тавров. Кто? Да, помню. Когда? Давайте завтра у меня в офисе. Лучше у вас? Хорошо, диктуйте адрес.

Тавров засунул мобильник в карман и с загадочной улыбкой оглядел присутствующих:

– Отгадайте, кто мне сейчас звонил! Господин Обнорский, собственной персоной! Предложил завтра с ним встретиться по неотложному делу.

– А Обнорский в этом деле с какого боку? – удивился Ковригин.

– А я и не говорю, что с какого-то, – пояснил Тавров. – Просто констатирую факт: Обнорский сам мне позвонил и предложил встретиться. Вдруг он сможет сообщить нечто интересное? Все-таки Морозов в его фирме работал.

Обнорский попросил Таврова приехать к нему домой. Таврова это несколько насторожило, но он не стал возражать: раз человек сам позвонил, значит, ему есть что сказать. Хотя, разумеется, никогда нельзя исключать возможности провокации. Кто знает?

Тавров приехал точно к назначенному сроку. Обнорский был явно чем-то обеспокоен. Он провел Таврова в свой кабинет и сказал:

– Прошу меня извинить, что попросил вас приехать ко мне домой, но обстоятельства так складываются, что я просто не знаю, где мы могли бы встретиться и спокойно поговорить. Офис отпадает сам собой, а в общественных местах всегда существует вероятность того, что кто-то может увидеть… А квартира хоть чиста: я нанял специалиста, который вчера проверил квартиру на наличие подслушивающей аппаратуры.

– Даже так? – удивился Тавров. – У вас возникли проблемы с конкурентами?

– Да какие там конкуренты! – с досадой отозвался Обнорский. – Выпить хотите? Коньяк, виски?

– Нет, лучше кофе.

– Тогда идемте на кухню, я сварю, – предложил Обнорский.

Они прошли на просторную кухню, словно перенесенную сюда из какого-нибудь столичного ресторана.

– Люблю готовить! – сообщил Обнорский, включая кофеварку. – Всю эту кухонную утварь и технику я накупил. Анна никогда не любила готовить, так я по выходным готовил аж на целую неделю! Сейчас, разумеется, кухарка приходит и готовит, но по субботам и воскресеньям у нее выходные, и я по старой привычке сам все делаю.

Обнорский налил Таврову кофе, себе в стакан со льдом плеснул виски.

– Дмитрий Сергеевич! За кофе спасибо, но давайте к делу! – предложил Тавров.

– Да, конечно… Дело в том, что в последнее время мир вокруг меня словно изменился, стал ощутимо враждебным… – начал Обнорский. – На Олю напали, врач сказал, что шансов у нее практически никаких… жена внезапно подала на развод, да еще у меня пытаются отобрать бизнес. Вот так все навалилось!

– Я понимаю ваши проблемы, но с ними было бы уместнее обратиться в службу доверия, а не ко мне, – заметил Тавров.

– Вы не поняли! – с досадой воскликнул Обнорский. – Хотя… да, я понимаю, что все это звучит нелепо… Давайте я по порядку изложу!

– Да, это было бы верным решением, – согласился Тавров.

– Когда Анна вдруг решила подать на развод, я сначала не придал этому значения, решил, что все устаканится, – начал рассказывать Обнорский. – И вроде бы она не торопилась и до сих пор не торопится с разводом. Но я почувствовал, что она действительно стала ко мне равнодушной. А тут еще кое-кто стал проявлять интерес к моему бизнесу. Я забеспокоился, и, как выяснилось, не случайно!

– И что же конкретно выяснилось? – полюбопытствовал Тавров.

– Я узнал, что моим бизнесом заинтересовались люди из окружения депутата Госдумы Годунцова. Само по себе это еще ни о чем не говорит, но в совокупности с тем фактом, что моя жена является любовницей Годунцова, – это говорит о многом!

Обнорский залпом допил виски, поморщился, выбросил в раковину лед из стакана и налил еще виски.

– Мне все это показалось подозрительным, и я… однажды я залез в сумочку Анны и нашел там договор. Я быстренько его отсканировал и положил обратно. Вот, посмотрите!

Тавров взял листы бумаги с копией договора и пробежался по тексту. Типовой договор об услугах детективного агентства, даже приходный кассовый ордер на оплату аванса. Разумеется, нигде не сказано, для чего Обнорская наняла детективов. Тавров вернул бумаги и спросил:

– А почему вы решили, что это направлено против вас?

– А против кого еще? – удивился Обнорский. – Сами подумайте: Анна выступила инициатором развода, но сама же его искусственно затягивает. Почему? Да ей хочется побольше оттяпать при разделе имущества! Вот и наняла детективов. А фирма моя зачем понадобилась Годунцову? Ну, не его это уровень, он миллиардами в государственном масштабе ворочает! Не сам, конечно, через посредников, но дело не в этом, а в том, что мой бизнес для него непрофильный и не очень доходный, чтобы вот так заинтересоваться! Очевидно, что это Анна хочет отобрать у меня бизнес! Вот такие дела.

– Я все равно не совсем понимаю, что вы от меня хотите, – признался Тавров. – Я думаю, что в такой ситуации для вас гораздо полезнее окажется толковый адвокат.

– Да есть у меня адвокат! – с досадой отозвался Обнорский. – Как вы не поймете, Валерий Иванович: мне нужен надежный детектив, не связанный с моей, практически уже бывшей, супругой, чтобы информировать меня о всех ее враждебных усилиях. Вот для чего вы мне нужны!

– Вы хотите, чтобы я проследил за ней?

– Да! Я хочу знать все, что она затевает! Поставьте на прослушку эту квартиру, ходите за ней по пятам, – я оплачу все расходы!

– Подъезжайте ко мне в офис, подпишем договор, – предложил Тавров. – Но сразу предупреждаю: наружка – дорогое удовольствие.

– Я пока еще достаточно состоятельный человек, – с достоинством сообщил Обнорский. – И очень надеюсь, что вы мне поможете таковым остаться.

– Хорошо, можем проехать в мой офис прямо сейчас, – предложил Тавров.

– Нет, лучше завтра, – после некоторого колебания ответил Обнорский. – Жена должна появиться часа через два – она едет из подмосковного санатория, – поэтому мне надо быть дома. Тем более я сказал ей, что никуда не собираюсь отлучаться. Давайте завтра!

– Ну, завтра так завтра, – согласился Тавров, – как вам будет удобнее. Подъезжайте часам к двенадцати, проект договора уже будет готов. И захватите все те материалы, которые могут мне пригодиться. Копии договора вашей жены с детективным агентством, например. Сейчас я не могу их взять: это было бы неэтично до подписания нашего с вами договора.

– Замечательно! Тогда у меня все! – сказал Обнорский и добавил: – И хочу сразу вас предупредить, Валерий Иванович: будьте с Анной поосторожней. Она достаточно умный и опасный человек.

– Что значит «опасный»? – удивился Тавров. – С пистолетом не расстается, что ли?

– Нет, при чем тут пистолет? – с досадой поморщился Обнорский. – Идемте, я вам кое-что покажу!

Они прошли по коридору, зашли в одну из дверей и оказались в спальне. Тут была еще одна дверь, и Обнорский сразу прошел туда.

– Где вы, Валерий Иванович? – позвал он. – Идите, вам будет любопытно взглянуть!

Тавров вошел в комнату и замер от неожиданности: вся комната была уставлена аквариумами, только вместо рыб там находились змеи.

– Вот, это наш домашний террариум, – сказал Обнорский. – Из ваших знакомых никто не держит змей?

– Нет, слава богу! – выдавил из себя Тавров. Он терпеть не мог змей с детства.

– Подойдите ближе, посмотрите, – предложил Обнорский. – И не бойтесь, большинство из них абсолютно не ядовиты.

Он снял крышку с одного из террариумов и достал змею, украшенную красными и оранжевыми пятнами. Тавров невольно отшатнулся.

– Не бойтесь! – рассмеялся Обнорский. – Это маисовый полоз, он совсем не ядовит и не агрессивен. С ним даже дети играют! Возьмите, подержите!

– Спасибо, но я давно вышел из детского возраста! – отказался Тавров. – А аспида у вас случайно нет?

– Аспида? – удивился Обнорский. – Все обычно спрашивают про кобру. Иногда про эфу. А аспид… да вроде бы Анна собиралась купить кораллового аспида, но пока еще не купила. А вот кобра есть! Хотите посмотреть?

– Нет, спасибо! – отказался Тавров и заспешил к выходу. Проходя через спальню, он поежился и заметил:

– А холодно тут у вас! Змейки не померзнут?

– Нет, у них индивидуальный обогрев, да и в комнате со змеями теплее. А в спальне прохладно, потому что Анна любит в холоде спать, – пояснил Обнорский. – В холодную постель ложиться, разумеется, не очень приятно, поэтому там наматрасник с подогревом и термореле.

– Ишь ты! – удивился Тавров.

У богатых свои причуды. Впорочем, причуды есть у каждого, но только богатые имеют возможность потакать своим причудам.

Выпив на кухне кофе, он спросил:

– А у вас много змей? Сколько?

– По-моему, около двадцати… Я точно не знаю, ведь это хозяйство Анны, – признался Обнорский.

– Так это Анна Петровна любительница змей? – удивился Тавров. – Никогда бы не подумал!

– Она с детства на змеях помешана. В молодости мы с Аней даже специально на Кавказ и в Среднюю Азию ездили, змей ловить, – сообщил Обнорский. – Хотя это дело очень опасное, немало опытных серпентологов становятся жертвами укусов, а некоторые даже погибают, несмотря на огромный опыт. Но нас с Аней бог миловал!

– А чем вы их кормите? – полюбопытствовал Тавров. – Дорогое небось удовольствие?

– Нет, что вы! Кормим в основном мышами. У нас на договоре работает опытный серпентолог, парень с Кавказа, Юнусом зовут. Он этим и занимается.

Тавров попрощался с Обнорским и с большим облегчением покинул дом, в котором живут змеи.

Тавров поехал в офис, чтобы дать указания Кате по подготовке договора, найти людей для установки средств наблюдения на квартире Обнорских и людей для проведения наружного наблюдения. Однако, когда Тавров уже подходил к метро, ему позвонил Шон и попросил подъехать для встречи в район «Белорусской». Договорились встретиться через полчаса в «Хмельной чарке», чтобы было поближе к метро.

Когда Тавров вошел в заведение, Шон уже сидел там за столом возле окна и обедал.

– Что случилось? – спросил Тавров, усаживаясь напротив.

– Есть новости, – с необычайной для себя краткостью сообщил Шон.

– Надеюсь, хорошие? – с подозрением осведомился Тавров.

– Я полагаю, что хорошие! – рассмеялся Шон. Он достал из кармана фотографию и передал Таврову.

– Посмотри! Похоже, это именно то, что ты ищешь.

На фотографии крупным планом было снято ожерелье. Тавров сразу узнал ожерелье Клеопатры, вспомнив описание: золотые цветки, чередующиеся с жемчужинами.

– Похоже на то, – согласился Тавров, возвращая фотографию Шону. – Откуда это у тебя?

– Оставь снимок себе, пригодится, – отозвался Шон. – А откуда… Я подумал, что если Рега действительно продал ожерелье, то кто-то из экспертов, ювелиров или владельцев антикварных салонов неизбежно должен был в этом участвовать.

– По-моему, проще иголку в стоге сена найти, – усомнился Тавров.

– Не скажи! – возразил Шон. – Вещь весьма древняя, ценная. Ее предложат только тому, кто способен не только заплатить за нее реальные деньги, но и квалифицированно оценить уникальность изделия. Вот я и провел поиск. Вышел на одного парижского антиквара, а уж тот дал ход к специалисту. Тот и вспомнил, что в 1995 году к нему обратился один богатый русский с просьбой провести экспертизу изделия. Речь шла об этом самом ожерелье. Собственно, и фотография из того же источника.

– И что же этот русский? Купил ожерелье?

– Разумеется, купил. Цена не разглашалась, но сделка была проведена официально.

– Так вот почему падре Яго занесло в Россию! Шел по следу ожерелья и вышел на этого русского! – догадался Тавров. – А как звать этого богатенького Буратино?

– Некто Орловский, – ответил Шон. – Но это не имеет значения: Орловский был застрелен еще в 1996 году, и что самое интересное: никто не знает, куда делось это ожерелье.

– Как не знают? – поразился Тавров. – Такая дорогая, уникальная вещь! Неужели наследники не озаботились?

– А как же! – усмехнулся Шон. – Дочь от первого брака и третья супруга, то есть вдова, буквально облили друг друга грязью из-за этого ожерелья. Дочь считала, что отец подарил его мачехе, а та была уверена, что покойный муж втайне от нее сделал подарок любимой доченьке.

– И даже мыслей никаких нет, куда могло деться ожерелье? – продолжал допытываться Тавров. – А вдруг Орловского из-за ожерелья и убили?

– Нет, больше никаких фактов я не накопал. Извини! – развел руками Шон.

– Все равно спасибо, Шон! – поблагодарил Тавров. – С меня причитается!

Приехав в офис, Тавров дал указание Кате подготовить договор с Обнорским. Усевшись в кресло в своем кабинете, он первым делом позвонил Павлову.

– Вадик, привет! Слушай, тебе говорит что-нибудь такое имя: бизнесмен Орловский?

– Минутку, Валерий Иванович, сейчас припомню… Не тот ли это Орловский, которого на Тверской расстреляли вместе с телохранителем? Давно это было, году так в девяносто шестом…

– Совершенно верно! А выяснить тогда удалось, кто его заказал?

– Была информация, что они с неким Ганебиным магазин в центре Москвы поделить не смогли, вот и…

– Ага! – оживился Тавров. – А подробнее про Ганебина можно?

– Можно. Ганебин Сергей Иванович, родился в Москве в 1964 году, в 1989 году получил срок пять лет по сто восьмой.

– Это тяжкое телесное?

– Точно так. В 1992-м вышел условно-досрочно, организовал ОПГ, занимавшуюся крышеванием и прочим популярным во времена «неограниченной свободы» бизнесом. Был известен в уголовном мире под кличкой Гоблин.

– Был? То есть уже покинул этот мир? – насторожился Тавров.

– Да, в начале 1997 года он исчез, а через неделю его нашли в подмосковном лесу со следами зверских пыток. Так над ним «поработали», что даже опознали его с трудом.

– А кто «поработал»?

– Среди его братков слухи ходили, что это, дескать, менты его так обработали, типа «Белая стрела», – усмехнулся Павлов. – Чушь, конечно! Скорее всего, кому-то что-то задолжал. Не для удовольствия его пытали, надо полагать.

– Да уж наверное… Спасибо, Вадик! Всех благ!

Тавров положил мобильник на стол, помассировал виски кончиками пальцев. Интересно, откуда все-таки взялось ожерелье у Пургина? Уж он явно не участвовал во всех этих уголовных разборках! Впрочем, кто-то же организовал его побег из Бутырки? Значит, не все так просто…

А господин Обнорский психует! Ишь, как за бизнес переживает! Неужели господин депутат Годунцов всерьез нацелился на бизнес Обнорского и на его жену? Впрочем, есть человек, который наверняка знает, что происходит в этом любовно-деловом треугольнике: Обнорский – Обнорская – Годунцов. Тавров взял мобильник, нашел номер и нажал кнопку вызова.

– Виктория? Здравствуйте! Это Тавров Валерий Иванович! Помните меня? Вы можете говорить? Я хотел бы узнать: вам знакома фамилия Годунцов? Ах, знакома? А вы не возражаете сегодня вечером встретиться? В «Старбаксе» на «Тульской», в шесть часов? Хорошо, договорились!

Заведение «Старбакс» оказалось небольшим кафе для сладкоежек на первом этаже торгового центра «Тульский». Виктория, уписывая здоровенный кусок пирожного, с удовольствием поведала историю про Годунцова.

– Короче, совсем недавно «баронесса» где-то себе этого мужика нарыла. Я один раз их случайно видела в казино «Арбат»: импозантный мужик, лет на десять ее моложе. А я там была с… ну, с одним моим знакомым, – так он сказал, что этот самый Годунцов был удачливым бизнесменом в свое время и даже во время дефолта умудрился ничего не потерять, но бизнес, дескать, ему приелся, и он подался в политику. Якобы он близкий друг одного из вице-премьеров, вхож к самому призиденту и скоро должен возглавить какой-то очень важный думский комитет, после которого ему прямая дорога в министры, а то и в вице-премьеры! А какой-то авторитетный журнал назвал его самым перспективным молодым политиком России.

– А что за отношения связывают Обнорскую с Годунцовым? – спросил Тавров.

– Ха! Известно какие! – хихикнула Виктория. – Неизвестно, что этот Годунцов нашел в Обнорской, но похоже, что мальчик всерьез ею увлекся.

– Мальчик? – удивленно переспросил Тавров.

– Так ему еще тридцати пяти нет! – пояснила Виктория. – Для политика очень юный возраст. А старушка «баронесса» скоро за полтинник перевалит, ей ведь в этом году сорок пять стукнет. О-о, разумеется, «сорок пять, баба ягодка опять», только подгнившая ягодка получается!

– Понятно… А вы полагаете, что у Обнорской с Годунцовым действительно серьезно?

– Ну, раз наш недалекий шеф почуял неладное и зашевелился, то уж действительно серьезно!

– А что значит «зашевелился»? – поинтересовался Тавров.

– Ну, так ведь это он вас нанял, чтобы последить за «баронессой», не так ли? – лукаво усмехнулась Виктория.

Вот ушлая девица! Все знает, все чувствует! Знаменитая женская интуиция.

– Хм… я не могу разглашать имя клиента, – вывернулся Тавров. – А скажите, Виктория: действительно ли Годунцов хочет отобрать бизнес у вашего шефа?

– Годунцов? На фига ему это?! – искренне удивилась Виктория. – Это «баронессе» нужно, это ее интрига. Ну, кем будет генеральный директор Дмитрий Сергеевич Обнорский, если у него отобрать бизнес? Безработный Обнорский – только и всего! Он же и работать не умеет, никогда в жизни этим не занимался. Видно, «баронесса» уговорила Годунцова отобрать бизнес у Обнорского и отдать ей. Вот под этот светлый момент она и подгадывает развод!

– Вы так думаете?

– Я так знаю! – отрезала Виктория и тут же пояснила: – У меня подруга работает секретарем у адвоката Обнорской, так что я в курсе всего. Адвокат получил указание от Обнорской затянуть процесс развода до особого указания. Ну а указание будет, когда Обнорского лишат фирмы.

– Неужели это так просто? – удивился Тавров.

– Если Обнорский в ближайшее время не получит кредит, то он банкрот, – сообщила Виктория. – А сейчас ведь кризис, да и в другое время получить кредит сложно. А уж если Годунцов только намекнет банкирам, то…

– А он не может взять кредит за границей?

– Похоже, вы не в курсе современного положения как отечественной, так и мировой финансовой системы! – насмешливо заметила Виктория. – Сейчас даже в Америке, оплоте «свободного рынка», крупнейшие воротилы бизнеса рассчитывают только на помощь государства. А у нас – и говорить нечего!

Да, похоже, Виктория была больше подкована в международных событиях и четче видела их связь с повседневной реальностью. Вот тебе и блондинка из поколения пепси!

Проводив Викторию до метро, Тавров зашел в торговый центр «Ереван плаза» и выпил там в одном из ресторанов кружку пива, это помогло привести ему мысли в порядок. Однако пора поработать по госпоже Обнорской!

Зазвенел мобильник. Это был Ковригин.

– Валерий Иванович! Помните, вы просили выяснить, кто купил дачу у Пургина?

– Да, конечно! И кто?

– Некий отставной генерал-лейтенант Советской армии, проживает в Санкт-Петербурге. Сделка проведена вполне официально, выплачены все комиссионные согласно договору и налоги.

– Ну я, собственно, и не подозревал, что там имеют место быть какие-то махинации, – заметил Тавров. – А как фамилия этого генерала?

– Кернов Петр Иванович.

Тавров замер, осмысливая услышанное, а Ковригин продолжал рассказывать:

– Вообще, сам он старый уже, поэтому лично не приезжал оформлять покупку, а дал доверенность дочери. Сейчас посмотрю, как зовут дочь…

– Можешь не искать, Ваня, – сказал Тавров с нескрываемой досадой. – Зовут ее Анна Петровна Обнорская. А мы с тобой дураки, Ваня!

Ковригин не согласился с выводом Таврова:

– А с чего дураки-то, Валерий Иванович? Ну, продал Пургин дачу Обнорской для ее отца, так все равно она там не собиралась появляться до весны. Решила дочь к себе старого больного отца забрать; купила ему дачу поближе к Москве, чтобы на свежем воздухе и в пределах досягаемости; купила у знакомых, чтобы без какого-либо риска, – что же тут подозрительного? Что-то вы не туда, извините, смотрите… Вам-то своей женой поручил Обнорский заниматься, так что ваш интерес понятен, а наше дело – Морозова и Мамедова искать. Я не резко высказался?

Обнорский явился в офис Таврова в назначенный срок, подписал договор и заплатил оговоренный аванс.

– Когда подъехать техническому специалисту, чтобы взять квартиру на видео– и аудиоконтроль? – спросил Тавров.

– Давайте завтра после двух, – предложил Обнорский. – Я с обеда поеду домой, а жена в районе двенадцати собиралась отправиться на дачу, так что вернется не раньше четырех часов. Если вообще в этот день вернется – может и там заночевать.

– Скажите, Дмитрий Сергеевич, а дачу ваша супруга приобрела у Пургина? – поинтересовался Тавров.

– Да, причем совершенно неожиданно и не посоветовавшись со мной, – с досадой поведал Обнорский.

– А чем она мотивировала покупку?

– Ухудшением здоровья ее отца. Якобы нездоровый питерский климат и ужасная экология в районе Литейного проспекта просто его убивают! Она у кого-то одолжила денег под залог отцовской квартиры в Питере.

– Да, но вроде после выхода в отставку генерал Кернов поселился на даче, – припомнил Тавров слова Обнорской.

– О, так вы и это знаете? – покосился на него Обнорский. – Это хорошо, что вы уже навели справки о моей жене… практически уже бывшей жене. Хоть имеете представление, что она за особа! Вообще-то эта дача принадлежала еще деду Анны, тоже генералу. Но и ее отец тоже, выйдя на пенсию, поселился на старой даче в Пушкине, а в огромной квартире на Литейном осталась Анна. Когда же умерла ее мать, у отца серьезно начало сердце пошаливать, и его уговорили снова переехать в Питер, поближе к цивилизации и современной медицине. А дачу в Пушкине мы тогда продали, чтобы вложить деньги в бизнес. Ну, и старику тоже деньги не лишние: сейчас на генеральскую пенсию не очень-то развернешься.

– А на этой новой даче под Москвой вы когда-нибудь бывали?

– С какой стати?! – удивился Обнорский. – Куплена она фактически на деньги тестя и на его имя, так что я никакого отношения к этой даче не имею. Я даже не знаю, где она находится!

– А ваша квартира в Москве кому принадлежит?

– Нам с Анной – она в долевой собственности.

– В равных долях? – уточнил Тавров.

– Нет, у меня две доли, а у Анны одна. Дело в том, что ее приватизировали в равных долях, когда был жив мой отец, – пояснил Обнорский. – Ведь это квартира моих родителей.

– И последний вопрос: вам знакомо это украшение? – спросил Тавров, выкладывая на стол переданную Шоном фотографию ожерелья.

Обнорский взял в руки фотографию и с волнением воскликнул:

– Точно такое же ожерелье я видел на Оле! На Пургиной!

– И когда вы последний раз видели это украшение?

– Не помню… Нет, не могу вспомнить! На моей памяти она его надевала всего раза два. Сказала, что это подарок мужа, а мужу досталось по наследству от бабушки.

– Я получил информацию, что Пургина продала это ожерелье вашей жене, – закинул удочку Тавров.

– Что?! – поразился Обнорский. – Быть этого не может! Оля говорила, что муж очень дорожит этим украшением и все порывается положить его на хранение в банк. Нет, это исключено! Тем более что, если бы Анна приобрела украшение, она бы его непременно хоть раз надела – типично женское тщеславие, понимаете? В любом случае я был бы в курсе!

Тавров не разделял уверенности Обнорского, но не стал выказывать своих сомненией.

– Не буду вас больше задерживать, Дмитрий Сергеевич! Одна небольшая просьба: оставьте мне копию того самого договора вашей жены с детективным агентством.

– Да, разумеется! – спохватился Обнорский, достал из борсетки сложенные вчетверо листы бумаги и отдал Таврову.

Попрощавшись с Обнорским, Тавров дождался, пока тот уйдет, и набрал номер Ковригина:

– Ваня, у меня к тебе просьба будет: потряси охранников и соседей дачного поселка, где находится бывшая дача Пургина. Меня интересует: бывал ли там Обнорский, был ли он там хоть один раз, – да или нет?

– Сделаем, Валерий Иванович! – пообещал Ковригин. Он явно оживился, почуяв возможность уцепиться за Обнорского: Мамедов с Морозовым в бегах, а Обнорский – вот он, под боком, от бизнеса и недвижимости никуда не убежит.

Тавров взял копии договора Обнорской с детективным агентством. Агентство «Майор Пронин». Знаем, как же! И называется агентство не в честь известного персонажа остросюжетных романов Авалова, а по имени владельца агентства: бывшего сотрудника РУОП майора Владимира Ивановича Пронина. Тавров позвонил секретарше Пронина, представился и попросил записать его на встречу с хозяином агентства для «обсуждения вопросов, представляющих общий интерес». Секретарша попросила обождать пару минут: видимо, собиралась посоветоваться с шефом. Через минуту она любезным голосом объявила, что «Владимир Иванович может встретиться с вами сегодня после пяти часов».

– Хорошо, я приеду в ваш офис к пяти часам, – ответил Тавров.

Пронин встретил Таврова, как бывшего коллегу, очень радушно. Обменявшись порциями воспоминаний о службе в правоохранительных органах, они приступили к обсуждению вопросов, «представляющих взаимный интерес».

– А что за взаимный интерес, Валерий Иванович? – хитро сощурился Пронин. – Неужели кто-то из ваших клиентов отказался от ваших услуг и решил обратиться ко мне?

– Ну что вы, Владимир Иванович! Клиентов у меня хватает, иногда даже приходится их к коллегам отправлять, – в тон ему отозвался Тавров. – Я всего лишь хотел обратить ваше внимание на тот факт, что одна из ваших клиенток может быть не честна с вами.

Слова попали в цель: Пронин сразу подобрался, словно изготовился к прыжку, улыбка исчезла с его лица.

– Могу я полюбопытствовать, кого вы имеете в виду? – настороженно спросил он.

Вместо ответа Тавров выложил на стол копию договора с Обнорской.

– Откуда это у вас? – отрывисто спросил Пронин. – Неужели она сама вам это передала?

– Нет, это случайно попало ко мне, – ответил Тавров. – Копию снимал не я, можете оставить ее себе. В договоре не указано, для чего госпожа Обнорская решила воспользоваться вашими услугами. И я понимаю, что не этично так вот в лоб спрашивать вас об этом, поэтому я поступлю иначе. Вы читали вот это?

И Тавров положил на стол перед Прониным вырезку из газеты с сообщением о двойном убийстве в Эльдорадовском переулке.

– Эти люди работали на меня. Точнее, в тот самый момент они находились там, выполняя мое задание.

– И что? – мрачно осведомился Пронин, прочитав заметку.

– А то, что в это же время там находились и двое ваших специалистов по прослушке. Они промчались мимо моих людей, как на пожар, спешно сняли в квартире Сергея Николаевича Пургина аппаратуру аудио– и видеоконтроля, ранее установленную ими же, и так же поспешно ретировались. И в это же время мои люди были застрелены в автомобиле, из которого они осуществляли наблюдение. Вот такой печальный факт.

– Я вам сочувствую, – проговорил Пронин. – Но какое отношение мои люди имеют к убийству ваших людей?

– Уверен, что никакого! – тут же отозвался Тавров. – Но вот ваш клиент вполне может иметь к этому отношение. Если Обнорская попросила вас проследить за женой Пургина, то…

– Дорогой Валерий Иванович! – вдруг рассмеялся Пронин. – Почему вы вдруг решили, что Обнорская интересовалась квартирой жены этого самого Пургина?! Уверяю вас, что это совсем не так. Более того, учитывая сложившиеся обстоятельства – что вы связываете моих людей и Обнорскую с двойным убийством, – я вас заверяю, что Обнорскую Ольга Пургина совсем не интересовала. Она хотела, чтобы мы выяснили, чем занимается в свободное от семейной жизни время ее благоверный. Судя по всему, она копила компромат на мужа для процедуры развода, чтобы побольше отсудить имущества! Никакой уголовщины, уверяю вас!

Тавров сделал паузу, осмысливая услышаное.

– Вот как? – сказал он. – Обнорская интересовалась лишь своим мужем? Но что же тогда делали ваши ребята у дома Пургиных в тот момент, когда там убивали моих людей?

– А почему вы решили, что это были мои люди? – заерзал Пронин. – У вас есть веские доказательства?

Доказательств у Таврова не было, но он, словно гончая, почувствовал: вот она, дичь! Дичь всегда определяют по запаху страха, по беспокойству. Именно этим беспокойством сейчас буквально фонтанировал Пронин.

– Видите ли, Владимир Иванович! – проникновенно произнес Тавров. – Разумеется, я вам верю. Но когда наши бывшие коллеги зададут вам тот же вопрос и вы займете ту же линию обороны на абсолютно неподготовленных позициях, то ваше отступление с них – лишь вопрос времени. И, к сожалению, ваше славное руоповское прошлое не потянет против двойного убийства.

– Мои люди не имеют никакого отношения к этому убийству! – воскликнул Пронин. – Да я об этом убийстве впервые услышал от вас!

– Ох, Владимир Иванович! – с досадой проговорил Тавров. – Ведь, почуяв след, они так вцепятся в вас и ваших людей – мама не горюй! У вас есть опыт, как вести себя в подобных ситуациях, а вот ваши технари… Статью об отказе от дачи свидетельских показаний или дачу заведомо ложных показаний никто не отменял. А уж им эту статью обрисуют во всех прелестях! Так обрисуют, что они каждую паутинку на стенах квартиры Пургиных вспомнят. А незаконное вторжение…

– Да хватит меня агитировать, словно пионера! – раздраженно хлопнул по столу ладонью Пронин. – Я могу сказать только имя клиента. Пусть пока это будет только между нами: если пойдет слух, что я разглашаю имена клиентов, то мне придется завязывать с бизнесом!

– Я все это понимаю, коллега! – с готовностью заверил Тавров. – Мы ведь из одной миски едим, одним бизнесом кормимся. Мне просто надо развеять необоснованные подозрения, и привлекать органы пока ни к чему.

– Надеюсь на вашу порядочность и честь офицера, – сделал последний реверанс Пронин. Больше отступать было некуда. – Проследить за Пургиной хотел некто Морозов, но ставить прослушку в квартире я не собирался! – заверил Пронин. – Это, похоже, он сам с моими спецами договорился.

– Не сомневаюсь! – усмехнулся Тавров. – А Морозов, я так понимаю, – это Морозов Владимир Николаевич, 1976 года рождения, уроженец города Ногинска Московской области?

Пронин мрачно кивнул.

– Тогда устройте мне встречу с этими вашими спецами, – предложил Тавров. – Судя по всему, к убийству они отношения не имеют, так что при самом плохом раскладе, если дело до суда дойдет, им светит сто тридцать девятая, часть первая, – отделаются штрафом. Судимостей, надеюсь, у них нет?

Спецов Тавров нашел в их техническом царстве: крохотной восьмиметровой комнатке, битком набитой разнообразной техникой и картонными коробками, громоздящимися до потолка. Пронин успел просветить спецов о теме предстоящей беседы: двое мужиков, лет семидесяти на двоих, притулились среди нагромождений электронного хлама и затравленно смотрели на Таврова.

– Кто из вас Сенин, а кто Белянин? – сурово спросил Тавров. Тот, который был постарше или казался таковым из-за солидной плеши, похожей на тонзуру, сказал:

– Я Сенин, а он Белянин.

– Рассказывайте о том, как вы работали на Морозова, – велел им Тавров. – Давай ты: ты вроде самый разговорчивый, а второй пока пусть молчит, а после дополнит, если будет нужно. Понятно?

Спецы затрясли головами. Тавров присел на одну из картонных коробок, которая тут же осела. В коробке что-то ощутимо хрустнуло.

– Ой! Это был принтер, – проблеял Сенин. – Я его собирался отвезти в ремонт.

– Поздно! – коротко ответил Тавров. – Излагай, я жду.

– Володя, ой… то есть, Морозов… мы с ним в кабинете у Владимира Ивановича познакомились. Он нас расспросил о том, как организовать прослушку. Мы ответили на его вопросы. Потом выяснилось, что он собирается контролировать чужую квартиру, и Пронин отказался этим заниматься. А Морозов предложил нам поработать на него напрямую. Мы вначале отказались, но он удвоил оплату, и мы… мы согласились. Он привез нас к дому, дал ключи от квартиры и сказал, что сам подстрахует. Мы вошли в квартиру без приключений, быстро поставили на контроль каждое помещение. И ушли.

Сенин сглотнул слюну и спросил:

– Что нам за это будет?

– Пока тянет на сто тридцать девятую, часть первая, – сообщил Тавров. – Не бойся, не посадят! Штраф до сорока тысяч или исправительные работы до года… пустяки, короче. Продолжай, не отвлекайся!

– В доме напротив Морозов снял квартиру, и мы там дежурили посменно. А Морозов примерно раз в день приезжал и просматривал записи, прослушивал разговоры. Нам он велел акцентироваться на ожерелье. Если о нем пойдет разговор или оно появится на экранах мониторов, то немедленно ставить его в известность. Он показал нам рисунок этого ожерелья…

– Это? – продемонстрировал фотографию Тавров.

– Оно самое! – подтвердил Сенин. – Только разговоры о нем не велись ни разу, и ни разу мы его не видели. А тот день, про который вы говорите… тогда мы и закончили работу на Морозова. Так получилось, что мы втроем в этот момент на квартире были. И в этот момент видим на мониторе: какой-то мужик вваливается в квартиру. Мы вначале подумали, что это вор, но потом увидели, что он достал видеокамеру и полез ее устанавливать… ну и наши закладки обнаружил. Как только увидел, что квартира уже под контролем, тут же рванул прочь!

– А что Морозов?

– А Морозов выругался и велел нам немедленно все закладки снимать. Ну, мы это и сделали. А когда пришли обратно, то он нам сказал: все, ребята, кончилась ваша работа, забирайте манатки и в машину кладите. И ушел. Ну, мы все погрузили в его машину. Только закончили, и он тут же появился. Сели и поехали. Он довез нам технику до офиса, расплатился с нами, и все. С тех пор мы его не видели.

Тавров достал несколько фотографий и разложил перед Сениным так, чтобы их не мог видеть Белянин:

– Здесь есть Морозов?

– Вот этот! – уверенно указал Сенин.

– Теперь ты! – обратился Тавров к Белянину. Тот также без колебаний указал на фотографию Морозова.

– Спасибо за помощь, отдыхайте пока, – сказал Тавров, пряча фотографии.

– А с нами что будет? – жалобно осведомился Сенин.

– Так вам Пронин наверняка с самого начала объяснил: вы молчите, что он вас Морозову запродал, – усмехнулся Тавров. – А если вы попадетесь и дело до суда дойдет, то вам грозит только штраф, который Пронин и выплатит. Так ведь?

Сенин с Беляниным побледнели и переглянулись.

– Не бойтесь, ребята! – успокоил их Тавров. – Правосудие не только слепо, но и глухо, потому нашего разговора не слышало.

Итак, за Пургиной следил Морозов. Разумеется, по чьему-то поручению: откуда у безработного бывшего охранника деньги на дорогостоящие услуги детективного агентства и двух специалистов по прослушке? Кто же ему дал такое поручение? Скорее всего, Мамедов. А Мамедов, судя по всему, – воспользовавшийся документами азербайджанца Чрезвычайный инквизитор падре Яго. Вот такой замысловатый узор получился. А где ожерелье? У Мамедова-Яго? Вряд ли: заполучив ожерелье, он тут же исчез бы из страны. Выходит, что зря он нападал на Пургину. Похоже, что Пургин действительно спрятал ожерелье на даче, и его похитили неизвестные на вездеходе. Кто же эти неизвестные? Загадка… Сколько всего выяснил, а ни на шаг не продвинулся к самому ожерелью!

Тавров приехал домой около девяти часов вечера. Поужинал, разогрев в микроволновке готовый обед – мясо с картошкой и черносливом. Налил в бокал коньяка и сел в кресло перед телевизором, собираясь посмотреть для поднятия настроения какую-нибудь старую добрую комедию: «Кавказскую пленницу» или «Маленького купальщика». Пока Тавров, пригубив коньяк, перебирал коробочки с дисками, зазвонил мобильник. Тавров недовольно потянулся за телефоном. Звонил Ковригин.

– Такое дело, Валерий Иванович! – ликующе сообщил он. – Врет ваш Обнорский, как сивый мерин!

– Какой мерин, Ваня? – поморщился Тавров. – Я сегодня устал, не сразу вникаю в твою полную ярких образов речь.

– Да Обнорский ваш – натуральный сивый мерин! Опознали его двое охранников дачного участка. Был он на даче, которую его жена приобрела у Пургина. Причем в первый раз вместе с ней приезжал, а второй раз один. Вот так!

Тавров отбросил диски с фильмами в сторону. Почему Обнорский соврал, что он дважды был на даче? Не потому ли, что последний раз он наведался туда ночью на вездеходе и в сопровождении сообщников?

А не пора ли прижать господина Обнорского? Похоже, что все нити к нему сходятся.

Тавров набрал номер Обнорского.

– Добрый вечер, Дмитрий Сергеевич! Я хотел бы с вами встретиться. Открылись кое-какие обстоятельства.

– Ох, Валерий Иванович! – с досадой проговорил Обнорский. – Сегодня уже поздно, а завтра вечером я уезжаю в дом отдыха на выходные.

– Решили вдоволь покататься на лыжах? – спросил Тавров, внутренне насторожившись.

– Нет, до лыж я не большой охотник, – ответил Обнорский. – Но вы же знаете, что наш с Анной развод – уже решенное дело. Имущественные вопросы наши адвокаты практически утрясли, на будущей неделе подпишем соглашение, поэтому мы стараемся последнее время не пересекаться. Она сейчас на даче, рабочие подготовили все для проживания там в зимнее время. Пока она не перевезла туда отца, она будет жить там. На выходные она приедет в Москву, вот я и решил субботу и воскресенье на природе провести. Все-таки покой и чистый воздух. Ох! Извините, Валерий Иванович! Звонок в дверь: похоже, это Юнус пришел змей кормить. Так что до свидания!

– Минутку, Дмитрий Сергеевич! В каком часу вы уезжаете?

– Да прямо после обеда из офиса и поеду, чтобы в пробках недолго торчать.

– Хорошо, я приеду к вам в офис к двенадцати, – предложил Тавров.

– Договорились, – согласился Обнорский и дал отбой.

Обнорский сидел в кресле, закрыв глаза и погрузившись в мысли. Из этого состояния его вывел вошедший в гостиную Юнус.

– Ну все, Дмитрий Сергеевич! – весело сказал он. – Посóтрите?

– Обязательно! – откликнулся Обнорский, бодро вставая из кресла. Они прошли в «комнату змей» и остановились возле террариума, в котором на камне расположилась змея с красивыми разноцветными полосами на шкурке.

– Красавец! – ласково сказал Обнорский, разглядывая змею. – Это египетский аспид?

– Да, – подтвердил Юнус. – Имейте в виду, что из всех видов аспидов египетский – самый ядовитый: после укуса смерть наступает в течение пяти минут. Так что никакая вакцина не поможет. И очень агрессивная змея: в природе всегда нападает первой, никогда не пытаясь скрыться. Зачем вам такая тварь дома? Я вот который год змей дома развожу на яд, и то – только гадюк, гюрз и кобр. И честно скажу: если бы мне за яд не платили хорошие деньги, я бы никогда этим не занимался.

– И сколько ты получаешь за яд? – поинтересовался Обнорский.

– А зачем вам? Хотите мне конкуренцию составить? – засмеялся Юнус.

– Да вот подумал заняться поставками змеиного яда за границу, – ответил Обнорский. – Похоже, что с нынешним бизнесом мне завязывать придется.

– Я сдаю яд по полторы тысячи долларов за грамм, – сообщил Юнус. – У меня есть постоянный покупатель. А я надежный поставщик. У случайных людей яд не купишь – вполне могут его канифолью забодяжить.

– И какова производительность?

– Чтобы получить один грамм сухого яда, нужно отдоить двести пятьдесят гадюк или тридцать гюрз. Доится гюрза раз в десять дней, а гадюки и кобры – раз в неделю. Вот и считайте, что выгодно. Гюрза вроде выгодней, но ее везти издалека надо. А гадюк ранней весной под Москвой на болотах легко отловить.

– Да ты профессионал! – похвалил Обнорский. – Спасибо за аспида. Жена давно мечтала его в свою коллекцию заполучить. Ах, красавец! Точь-в-точь как на изображениях египетских фараонов!

– Ну, вот и сбылось! – улыбнулся Юнус. – Так я пошел, Дмитрий Сергеевич?

– Да, разумеется!

Юнус уже вышел из комнаты, когда Обнорский крикнул ему вслед:

– Юнус! Там на столе стоят две бутылки тутовой водки! Кто-то из знакомых Анны Петровны привез. Я помню, ты любил тутовую водку, так что возьми одну бутылку.

– Спасибо, Дмитрий Сергеевич! Взял! Сегодня же продегустирую!

В прихожей хлопнула дверь, щелкнула задвижка замка: Юнус ушел.

Обнорский еще немного полюбовался на аспида, затем взялся за ручку терморегулятора и сдвинул ее в синий сектор, в крайнее положение. Взглянул на часы и отправился собирать вещи в дом отдыха.

Тавров подъехал в офис Обнорского точно к назначенному времени. В приемной сидела Виктория: она удивленно взглянула на Таврова.

– Виктория! Дмитрий Сергеевич назначил мне на это время, – напомнил Тавров.

– Да, я помню… – замялась Виктория. – Но Дмитрия Сергеевича еще нет.

– Как нет? – удивился Тавров. – Ведь он сам назначил мне это время.

– Да, я знаю… Но его до сих пор нет, он еще не приезжал, и я не знаю, почему! – занервничала Виктория.

– А что, позвонить домой ему никак нельзя? – с сарказмом осведомился Тавров.

– Я звонила, но там никто не берет трубку! – выпалила Виктория, бесцельно перебирая бумаги на столе.

– Очень странно! – сделал вывод Тавров и достал мобильник. Он хотел позвонить Обнорскому, но в этот момент мобильник ожил.

– Слушаю, Тавров!

– Валерий Иванович! – раздался в трубке голос Ковригина. – Вы договаривались с Обнорским о встрече?

– Да, вот сижу в его офисе, а он еще не приехал!

– И не приедет! Три часа назад он был убит в собственной машине возле своего дома. Две пули в голову.

Тавров вдруг почувствовал себя ребенком, у которого украли игрушку. Своей смертью Обнорский разрушил все пути к разрешению загадки ожерелья, и теперь Тавров решительно не знал, что делать.

– Давай подробности, Ваня! – потребовал он.

– Да какие подробности, Валерий Иванович?! – с горечью отозвался Ковригин. – Сел человек в машину, повернул ключ зажигания и в этот момент получил две пули в голову. Умер сразу, свидетелей нет. Две гильзы нашли, гильзы от пистолета импортного производства, калибр 7,65 миллиметра. Пока все… Работаем!

Тавров помолчал, собираясь мыслями.

– Слушай, Ваня! – сказал наконец он. – В квартире Обнорского есть комната с живыми змеями.

– С чем?! – удивленно переспросил Ковригин.

– Со змеями, Анна Петровна Обнорская увлекается змеями и держит их дома в террариумах в специально отведенном помещении, – терпеливо пояснил Тавров.

– Ни хрена себе! – прокомментировал Ковригин.

– И я того же мнения, – отозвался Тавров. – Но это эмоции, а дело вот в чем: змей Обнорских кормит специально нанятый человек, некий Юнус, выходец с Кавказа. Судя по всему, он довольно большой специалист по змеям, проживает в Москве. Теперь о том, к чему я это говорю: когда вчера вечером я разговаривал с Обнорским, он ожидал прихода Юнуса. Вполне возможно, что Юнус был последним, кто видел Обнорского. Понятно? Найди его!

Тавров не поехал в офис, а вернулся к себе домой. Еще никогда он не чувствовал себя в таком глупом положении: стоит ухватиться за ниточку, как она немедленно обрывается. Сейчас Тавров даже не мог определиться: что ему делать? В каком направлении продолжать очевидно зашедшее в тупик расследование?

Тавров взял листок бумаги и выписал всех фигурантов по делу. Затем принялся вычеркивать тех, в отношении кого не было подозрений, кто был в бегах или уже покинул Этот Мир. В итоге в списке осталось три человека: Анна Обнорская, Виктория и Мамедов. С ними надо продолжать работу. Ах, да, еще Юнус. С кого начать?

В этот момент зазвонил мобильник. Ковригин.

– Валерий Иванович! Вам никогда не говорили, что у вас зловещая карма? – осведомился Ковригин.

– Ваня! Оставь оккультную терминологию, ты ею плохо владеешь! – разозлился Тавров. – Говори прямо, что случилось?

– Мы установили личность этого Юнуса. Некий Юнус Ахмедов, уроженец Махачкалы, с 1999 года проживает в Москве, сотрудник Московского зоопарка, числится в серпентарии. Установили адрес места жительства, съездили к нему домой.

– И что? – нетерпеливо спросил Тавров, уже предвидя ответ.

– Дверь была не заперта: видно, пытался позвать на помощь, но не успел. Предварительный диагноз: смерть от острой сердечной недостаточности. На столе в кухне обнаружены начатая бутылка тутовой водки армянского производства и тарелка с двумя чебуреками. Все это отправлено на экспертизу, будем ждать результатов.

– И какие мысли? – поинтересовался Тавров.

– А мысли простые: непонятно, почему мы оставили без внимания секретаршу Обнорского, Викторию Бланову. Ну, ведь действительно: это она дала информацию о том, что якобы Обнорская встречалась с Морозовым и передавала ему деньги. И в качестве свидетельницы упомянула подругу, которая сейчас находится за рубежом и найти ее нет никакой возможности. А ведь мы эту Обнорскую со всех сторон облизали и ничего такого на нее не нашли, кроме показаний Блановой! Вот что я думаю: не пора ли нам этой Блановой заняться?

– Займись, Ваня! – одобрил Тавров. – В сложившихся обстоятельствах это самый логичный ход.

– Тогда до завтра! – обрадовался Ковригин одобрению ветерана и отключился.

Тавров взял составленный им список, вычеркнул Юнуса и подчеркнул имя «Виктория» жирной чертой. Затем вызвал номер Обнорской.

– Здравствуйте, Анна Петровна! Это Тавров. Извините, что беспокою вас. Хочу выразить вам свои глубокие соболезнования.

– Спасибо, Валерий Иванович! – поблагодарила Обнорская, и в ее голосе Тавров не уловил ни тени фальши, впрочем, как не уловил и глубокого горя. – Вы знаете, что отношения с Дмитрием Сергеевичем в последнее время у нас окончательно испортились. Но в любом случае более близкого человека, чем я, у него не было. Когда я смогу похоронить мужа?

– Это вы спрашивайте у компетентных органов, а я ведь частное лицо, не более того, – пояснил Тавров. – Если сейчас вам не трудно говорить, то я хотел выяснить у вас один вопрос… Еще раз прошу меня извинить, но обстоятельства так сложились, что…

– Спрашивайте, Валерий Иванович! – разрешила Обнорская. – Я же знаю, что ваш звонок вызван отнюдь не праздным любопытством.

– Спасибо, Анна Петровна, за вашу готовность помочь! Я хотел узнать: вы случайно не знаете довольно солидного человека, с которым сейчас встречается секретарша вашего мужа… извините, бывшая секретарша бывшего мужа и его бывшая… извините! Короче, речь идет о Виктории Блановой.

– Как ни странно, но совершенно случайно знаю, – спокойно ответила Обнорская. – Я недавно видела ее в одном престижном казино вместе с крупным бизнесменом Павлом Арендтом.

– Речь идет о казино «Арбат»? – уточнил Тавров.

– А вы неплохо оседомлены! – заметила Обнорская.

– Работа такая! А этот Арендт очень крупный бизнесмен? Олигарх?

– Нет, причислить его к тем, кого принято называть олигархами, пока нельзя, – ответила Обнорская. – Но недавно ему предложили важный пост в одной крупной корпорации. Так что у него еще все впереди! Наконец в сети этой аферистки попалась действительно крупная рыба. Посмотрим, сумеет ли она ее удержать!

– А подробнее вы можете рассказать об Арендте? – спросил Тавров.

– Я могу рассказать подробнее и об Арендте, и о том, каким хитрым и до конца непонятным способом Виктория заполучила его в свои сети, – уверенно ответила Обнорская. – Но это уже не телефонный разговор. Если хотите, то приезжайте завтра ко мне на дачу. Сейчас я расскажу, как вам ко мне добраться…

– Не надо, Анна Петровна, я знаю, как добраться до вашей дачи! – прервал ее Тавров.

Ха! Завтра! А доживет ли Обнорская до завтрашнего утра? Ее мужу и наемному серпентологу это не удалось. Так что лучше не откладывать!

– А можно я приеду сегодня? – спросил Тавров.

– Разумеется! Дача большая, подготовлена для проживания зимой, так что можете у меня заночевать, – радушно сообщила Обнорская. – Только вы не успеете на последний автобус, вам придется взять такси.

– Это не представляет проблемы! – заверил Тавров. – Я немедленно выезжаю.

– Тогда жду вас, Валерий Иванович. Придется готовить ужин!

– Не стоит так беспокоиться! – запротестовал Тавров.

– Да мне нетрудно, все равно у меня только полуфабрикаты, – успокоила Обнорская. – Жду вас!

Тавров быстро собрался, захватив лишь бумажник и мобильник. Через час он уже был на конечной станции метро, откуда отправлялись автобусы, проходящие мимо нужного ему дачного поселка. Последний автобус уже дано ушел, но возле метро тусовалась кучка владельцев автотранспорта, промышляющих незаконным частным извозом, – так назваемых «бомбил» и так называемых «официальных» таксистов. Впрочем, такса до цели путешествия Таврова была одна и та же: полторы тысячи рублей. Отчаянные попытки поторговаться привели к снижению цены на двести рублей.

Тавров уже было решился пойти на поводу у этой разновидности «бандитов с большой дороги», но в этот момент к нему подошел длинноволосый бородатый мужчина.

– Куда ехать, отец? – спросил он. Услышав, куда надо ехать Таврову, он обрадовался.

– Как раз в ту сторону у меня уже есть пассажир! – сообщил он. – За штуку поедешь?

Договорились за восемьсот.

– Машина у меня за углом, вон в том переулке, – пояснил бородатый, опасливо косясь на кучкующихся «бомбил в законе». – Видал мафию? Заметят если, то, как минимум, колеса попортят. Так что я сначала пойду, а как зайду в переулок, так и ты иди! Синяя «семерка». Усек?

Тавров так и сделал: направился к переулку только тогда, когда бородач там уже скрылся. В переулке под погасшим покосившимся фонарем уличного освещения, видимо, недавно пострадавшим от лихача-водителя, вырисовывался силуэт «Лады» седьмой модели: последней отчаянной попытки отечественного автопрома хоть как-то облагородить омерзительные формы сплавленного в СССР итальянского уродца. Рядом с машиной стоял бородач: увидев Таврова, он помахал рукой.

– Давай сюда, отец!

Тавров подошел к машине: в салоне «семерки» никого не было, лишь на заднем сиденье лежало нечто вроде тулупа.

– А где второй? – спросил Тавров.

– Сейчас подойдет, за сигаретами пошел, – пояснил бородач. – А ты пока садись на заднее сиденье, тулуп отодвинь и садись. Не бойся, тулуп чистый!

Тавров открыл дверцу и нагнулся, чтобы отодвинуть лежащий на заднем сиденье тулуп. В тот же момент сзади на его голову обрушился сильный удар. Тавров упал, уткнувшись лицом в тулуп, и потерял сознание.

Когда Тавров открыл глаза, то увидел перед собой тускло освещенный единственной лампой дневного света подвал с бетонными стенами и бетонным же полом. Тавров попробовал приподняться и застонал: голова болела, связанные за спиной руки ограничивали движения, от мышечных усилий голова болела еще больше.

– Что, Валерий Иванович? Плохо, да?

Тавров с усилием повернул голову в сторону говорившего, но увидел только силуэт: человек стоял в плохо освещенной части подвала.

– Вы кто? – спросил Тавров.

– А я вас согласился подвезти за восемьсот рублей! Не узнаете? Ах, да! Я же был в парике, с бородой и усами.

– Вы стоите в тени.

– Извините! Сейчас подойду ближе. А теперь узнаете?

Человек сделал несколько шагов вперед, и его лицо оказалось освещенным мертвящим светом неоновой лампы. Тавров его узнал.

– Морозов! Так я и думал. Убил моих людей, а теперь и до меня добрался?

– Ваших людей? – удивился Морозов. – Ах, да… те двое в Эльдорадовском переулке… Так был приказ босса: не оставлять следов. А эти двое мало того, что засекли двоих придурков-электронщиков, которых я нанял у Пронина, так и меня еще видели. Ну и пришлось…

– Да, разумеется, ты выполнял приказ, ничего личного… – усмехнулся Тавров. – А приказ отдал господин Мамедов, не так ли?

– Мамедов – мой босс?! – заржал Морозов. – Ох, насмешил! Ты сюда посмотри!

Морозов включил фонарик, который держал в руке, и направил луч в темный угол подвала. Там на полу сидел человек: всклокоченный, с разбитым лицом, но Тавров тем не менее его сразу узнал: это был аргентинский падре Яго, проживавший в России под именем азербайджанского предпринимателя и криминального авторитета Мехти Мамедова.

– Видал? На хрен мне этот чурка?! Я на приличных людей работаю, мне вся эта братва с их разборками и общаками давно надоела. Теперь я умный: работаю только на конкретного хозяина по индивидуальному заказу, – хвастливо сообщил Морозов.

– Давно поумнел? – поинтересовался Тавров. Морозов уловил издевку в его голосе, выхватил из-за пояса пистолет и приставил ко лбу Таврова.

– Все смеешься, поганка ментовская? Вот я сейчас мозги тебе вышибу! Давай смейся, сука! Умри со смехом! Ну?!

– Ствол убери, припадочный! – посоветовал Тавров. – Нет у тебя приказа меня убивать. А выстрелишь ненароком, так тебя в этом подвале самого замуруют.

– Ты зря думешь, ментяра, что тебе долго жить осталось! – осклабился Морозов. Пистолет он не убрал, но Тавров почувствовал, что давление дула на лоб ослабло. Тавров снова обрел уверенность.

– Сколько ни осталось, а все мое. А вот откуда ты знаешь, что тебе больше отмерено? – насмешливо отозвался Тавров. – Сделаешь работу, босс и тебя в расход пустит. Крови на тебе много, ментовская охота на тебя идет… проще списать, чем прятать. Вот так, Володя!

– Тех двоих в машине я завалил, – согласился Морозов. – А больше нет на мне крови. Что-то ты совсем заврался, ментяра!

– Ну, как же так?! – не согласился Тавров. – А не далее как вчера господина Обнорского кто двумя выстрелами в голову на тот свет отправил? А орудие убийства: пистолет импортного производства калибра 7,65 миллиметра… надо полагать, тот самый «зауэр», что ты в руках держишь. Так ведь?

– Хорошо разбираешься в оружии, мент! – удивился Морозов, убирая пистолет. – Успел углядеть, что «зауэр». Ах да, это на стволе написано… И когда прочитать успел?

– В меня из этого «зауэра» в одна тысяча девятьсот семьдесят втором году, когда я еще опером был, в упор стреляли! Я этот «зауэр» в темноте по карме узнаю! – усмехнулся Тавров. – Что же ты его, дурачок, там же, возле машины Обнорского, не бросил? Заметут тебя с этим стволом, и отправишься ты на пожизненный курорт в санаторий «Белый лебедь», в официальных документах именуемый «ИК-2 ГУФСИН».

– Юридическую консультацию открыл? – злобно прищурился Морозов. Слова насчет пожизненного срока в зловещем «Белом лебеде» ему очень не понравились. Морозов снова вскинул пистолет и заорал: – Все, мент! Достал ты меня! Молись своему ментовскому богу!

На этот раз, глядя в безумные глаза Морозова, Тавров вдруг понял: выстрелит! Крыша едет у придурка, уже себя не контролирует.

– Володя, убери пистолет! – раздался вдруг голос. Он был странно искажен пространством подвала, но показался Таврову знакомым. – Если ты выстрелишь, то я тебе твою тупую башку продырявлю.

Морозов вздрогнул, услышав голос, и опустил пистолет.

– Умничка! – продолжил тот же голос. – А теперь на предохранитель поставь.

Морозов покорно исполнил и это указание: Тавров отчетливо услышал щелчок предохранителя.

– А теперь спрячь пистолет и иди в дом, а то вдруг кто заглянет на огонек!

– Уже бегу, босс! – заверил Морозов и, на ходу засовывая пистолет за пояс, заспешил по лестнице к выходу из подвала. Хлопнула дверь, и на короткий момент воцарилась тишина, прерываемая лишь жужжанием неоновой лампы. Но буквально через несколько секунд раздались шаги: кто-то спускался по лестнице. Вот человек вступил в освещенное место.

Это оказалась Анна Петровна Обнорская.

Анна Петровна была одета в элегантный черный брючный костюм, выгодно подчеркивавший достоинства и умело скрывавший недостатки ее фигуры. В одной руке она держала небольшой пистолет, в другой – светодиодный фонарик.

– Ну вот, господа! – обратилась она к узникам подземелья бодрым голосом. – Наконец я нашла время с вами пообщаться. Задавайте вопросы и формулируйте свои пожелания. Должна сразу предупредить: этот наш разговор – последний, каждый из вас уже выполнил отведенную ему роль в игре, так что жить вам осталось не больше суток. Итак, слушаю вас!

– Значит, это вы похитили ожерелье? – задал риторический вопрос Тавров.

Вместо ответа Обнорская сняла шейный платок и с гордостью продемонстрировала ожерелье: золотые цветы папируса, чередующиеся с жемчужинами.

– Второй вопрос: а зачем?

– Странный вопрос, Валерий Иванович! – взметнула брови Обнорская. – Вы же знаете, что это ожерелье обладает волшебным свойством помогать своей хозяйке очаровывать любых мужчин, которых она только пожелает!

– А откуда вы знаете об этом волшебном свойстве? – продолжал допытываться Тавров.

– Да эта дура Пургина проговорилась! – фыркнула Обнорская. – Я лишь обмолвилась: какая древняя и ценная вещь. А эта дура тут же рассказала, что это подарок мужа; что это ожерелье обладает свойством привораживать… Но для подобной простушки ожерелье было всего лишь дорогой игрушкой, и в слова мужа о магических свойствах ожерелья она не поверила. Вот в чушь о феромонах она верила, какие только ароматы не применяла! А в магическое ожерелье не верила! Такая вот форма глупости… Да и сам Пургин в магические свойства ожерелья не верил до тех пор, пока Пургина не околдовала моего мужа: вот тут он и понял, какого дурака свалял с этим подарком супруге! И спрятал ожерелье в тайник. А я его оттуда забрала!

– А я думал, что его забрал Мамедов, – расстроился Тавров.

– Этому придурку мозгов не хватило! – с презрением ответила Обнорская. – Когда даже до такого тупицы, как Пургин, дошло, что он весьма опрометчиво поступил, подарив жене ожерелье, то он незамедлительно под благовидным предлогом изъял у супруги ожерелье. А этот идиот Мамедов решил, что Ольга Пургина до сих пор рассекает в этом ожерелье! Ну и подстерег ее на лестнице возле собственной квартиры. У него хватило ума на то, чтобы подставить самого Пургина: Пургин и сам не помнил, как слепки его ладоней оказались в распоряжении Мамедова! Хитро придумано, кстати! Оцените, Валерий Иванович!

– Я не представляю, как с человека в здравом уме можно незаметно снять с рук слепки, – проворчал Тавров.

– Это забавная история, она в прошлом году произошла! – рассмеялась Обнорская. – Пургин выходил из подъезда и торопился, по своему обыкновению. А возле подъезда рабочие делали ремонт. Сергей Николаевич потерял равновесие и уперся руками в тазик с загустевшим раствором. А Мамедов все это видел и не стал упускать случай! Хитрец! А вот Ольгу Алексеевну он зря хотел убить. Он же не знал, что Сергей Николаевич сумел изъять ожерелье и спрятать. Мудрое было решение, кстати говоря. Но поскольку Пургин так и не успел обзавестись банковским сейфом, то не придумал ничего лучшего, как спрятать коробочку с ожерельем в фундамент дачи, которую он к тому времени уже продал мне.

– И откуда вы это узнали? – спросил Тавров.

– А я приехала на дачу и увидела отпечатки на снегу. Четкие отпечатки следа от домкрата. Домкрат в сарае лежал, по глубине и четкости следа от опоры было видно, что им большой вес поднимали. И нижнее бревно на углу ободрано: значит, угол дома поднимали. Ну, я и попробовала повторить эксперимент: в опорном столбе ниша, а там коробочка с ожерельем! Коробочку я оставила в нише. Едва удержалась от искушения положить туда записку!

– Вот как? – задумался Тавров. – То есть, когда неизвестные устроили налет на вашу дачу, ожерелья уже не было в тайнике. Но откуда они узнали, что оно там должно быть?

– А вы и этого не поняли? – удивилась Обнорская. – Так сейчас можете услышать от первоисточника. Эй, Сергей Николаевич! Голос подайте, пожалуйста!

Обнорская посветила фонарем в другой темный угол. Там действительно сидел давно не бритый и измученный Сергей Николаевич Пургин собственной персоной!

– Здравствуйте, Валерий Иванович! – устало проговорил он. – Я уже целую вечность в этом подвале и…

– Бросьте жаловаться, Сергей Николаевич, это недостойно мужчины! – одернула его Обнорская. – Тем более что в течение ближайших двадцати четырех часов ваши мучения закончатся. Лучше ответьте Валерию Ивановичу: он перед смертью имеет право знать все.

– Когда меня вывели под видом адвоката из Бутырки, я даже не понял, что оказался на свободе, – начал рассказывать Пургин. – Впрочем, это была лишь иллюзия свободы: меня привезли на какой-то склад, а там меня уже ожидал Мамедов. Можете себе представить, как я был изумлен, узнав, что мое дерзкое похищение из тюрьмы организовал мой сосед по лестничной клетке!

– Ну да, по-соседски помог! – с усмешкой прокомментировал Тавров.

– Да уж не совсем по-соседски, – вздохнул Пургин. – Он сказал, что все улики сходятся на мне, жена долго не протянет в коме, и, когда она скончается, я получу срок на полную катушку. И после этого предложил: я отдаю ему ожерелье, а он переправляет меня туда, где я смогу в безопасности дождаться, когда он вышлет в органы признание и доказательства, что это именно он пытался убить мою жену. Ну я и сказал, где спрятал ожерелье. Кто же знал, что его уже там нет!

– И вы поверили человеку, который хотел убить вашу жену? – недоверчиво спросил Тавров.

– А что мне оставалось делать?! – выкрикнул Пургин. – Тем более что Мамедов рассказал мне, кто он на самом деле.

– А кто он на самом деле? Неужели шпион? – рассмеялась Обнорская.

– Я не шпион! – вмешался в разговор бывший Мехти Мамедов. – Я Чрезвычайный инквизитор!

– Боже мой, Мехти! – покачала головой Обнорская. – Неужели ты воскресший Фома Торквемада? Торквемада из азербайджанского поселка Бинигада! Большей ерунды не слышала!

– Во-первых, не Бинигада, а Бинагады – это пригород Баку; во-вторых, это правда, – заметил Тавров. – Это аргентинский священник, Яго Асеведа Кальдерон. Он действительно выполняет функции Чрезвычайного инквизитора, возложенные на него капитулом ордена проповедников, более известного как орден доминиканцев. Если вы не побоитесь посмотреть, что у него закреплено на серебряной цепочке, надетой на шею, то вы увидите: это серебряное распятие с латинскими буквами OD на обороте.

– Вы ясновидящий? – с усмешкой осведомилась Обнорская. Тем не менее она подошла к неподвижно сидящему падре Яго и запустила руку ему под рубашку. Яго не сопротивлялся. Обнорская рассмотрела крестик при свете фонаря и удивленно покачала головой. – Однако! И зачем же вам понадобилось мое ожерелье, господин Чрезвычайный инквизитор?

– Это ожерелье проклято, на нем печать дьявола! – страстно ответил Яго. – Его надо любой ценой убрать из Этого Мира! Пока оно здесь, будут множиться несчастья! Отдайте его, госпожа Обнорская, пока не поздно! Пока ваша душа окончательно не погублена!

– Оставьте вашу клерикальную пропаганду! – брезгливо поморщилась Обнорская. – «Не надо умножать несчастья», фи! И это говорит человек, без колебаний ударивший по голове женщину гаечным ключом!

– Чтобы избежать бед для невиновных! – выкрикнул Яго. – А она надела это ожерелье, впустив в себя дьявола!

– Замолчите! Клерикальный мракобес! – топнула ногой Обнорская. – Вы мне омерзительны. Как и всем присутствующим, я полагаю.

– Позволю с вами не согласиться, Анна Петровна! – заметил Тавров. – Мне сейчас почему-то больше омерзительна женщина, собирающаяся убить меня в течение ближайших суток, а вовсе не религиозный фанатик. Он хоть сам себя готов принести в жертву делу, которому служит. А вы других людей приносите в жертву своему честолюбию.

– Мне плевать на ваше мнение! – раздраженно сообщила Обнорская. – Я женщина, которая борется за любовь любимого человека! Вам, примитивным самцам, этого никогда не понять.

– Абсолютно с вами согласен, – заверил Тавров. – Тем более что у вас в руке пистолет, придающий вашим тезисам безусловную убедительность. Кстати, это не «ПСМ», случайно?

– Не знаю, – пожала плечами Обнорская. – Это пистолет моего отца, он получил его при увольнении в отставку. А тот «зауэр», что сейчас у Морозова, остался у меня на память о деде: это был его пистолет. Кстати, а вам не все равно, из какого пистолета получить пулю? Или есть какие-то особые пожелания?

– Разве что бокал коньяка и сигарету, – ответил Тавров. Ему действительно страшно захотелось махнуть граммов сто, а лучше сто пятьдесят коньяка, выкурить сигарету и тут же заснуть. И чтобы после пробуждения этот кошмар рассеялся.

– Я скажу Морозову, – пообещала Обнорская. – Чао, мальчики!

Обнорская поднялась по ступенькам, хлопнула дверь, и наступила тишина.

– Ну что, господа… – решил подвести итог Тавров. – Поздравляю вас! Мы попали, и, если верить госпоже Обнорской – а Анна Петровна обычно сдерживает обещания, – жить нам осталось не более суток.

– Хватит зубоскалить! – проворчал Яго. – Вы же бывший мент и частный детектив с гигантским опытом. Так посоветуйте, что делать! Поделитесь опытом!

– В таких случаях обычно единственный шанс – либо обмануть бдительность охранника, либо воздействовать на него психологически, – поделился Тавров.

– А это мысль! – оживился Яго. – Ведь после того, как нас ликвидируют, Морозов станет неудобным свидетелем. Надо ему это объяснить, если он не понимает!

– Вы считаете, что ему это можно объяснить? – усмехнулся Тавров. – Человеку можно объяснить только то, во что он сам инстинктивно готов поверить, но не решается, – и поэтому озвучить это должен кто-то другой. Если же человек свято верит в свою правоту, ему ничего невозможно объяснить, поверьте мне! Человек изобрел логику, но по жизни не в ладах с ней.

– Валерий Иванович! – вмешался Пургин. – Но ведь вы же должны были сказать своим друзьям из милиции, куда вы едете! Ведь верно? И если вы больше суток не выйдете на связь, они наверняка обеспокоятся!

– Все верно, Сергей Николаевич! – согласился Тавров. – Они обеспокоятся, обязательно обеспокоятся. Вот только я сделал глупость: никому не сказал, куда сорвался на ночь глядя.

– Ах, как это было глупо с вашей стороны! – с досадой воскликнул Пургин.

– Глупо было попасть сюда такому хитрому уголовному авторитету, как Мехти Мамедов, – заметил Тавров. – Я думал, господин Мамедов, вы отлеживаетесь в какой-нибудь малине. А вы здесь, в подвале, составляете компанию господину Пургину. Кстати, а откуда он здесь взялся? Ведь Пургина вы держали на каком-то складе, не так ли?

– Да, он содержался в надежном месте под охраной, – нехотя подтвердил Яго. – Только Морозов захватил меня врасплох и заставил привезти Пургина сюда. Я надеялся с помощью Пургина заполучить ожерелье. Да, был грех с нападением на Ольгу Пургину! Да! Но поймите: когда я увидел это проклятое ожерелье на шее моей соседки, я пришел в ужас! Она весьма легкомысленная особа, может очень многим вскружить голову и будет при этом уверена, что это ее природные чары, а вовсе не магия ожерелья! Она может вызвать много трагедий, даже не отдавая себе в этом отчет. Вот я и воспользовался случаем!

– А зачем вы хотели подставить Пургина? – укоризненно спросил Тавров. – Вы собирались убить Ольгу Алексеевну, которою он так любил, и еще сделать его виновным в этом убийстве. Такой крайний цинизм, возможно, и типичен для субъектов типа Мехти Мамедова, но абсолютно не вяжется с обликом служителя церкви. Так вошли в роль?

– Мне надо было отвести подозрения от себя хотя бы на то время, пока я не переправлю ожерелье в надежное место, – пояснил Яго. – Побег из Бутырки я готовил заранее. Неужели вы думаете, что такой побег можно подготовить за пару недель, прошедших от ареста Пургина до дня побега? Я уехал бы в Аргентину, а в прокуратуру России отправил бы подробное признание и свидетельства невиновности Пургина. Почему вы мне не верите?

– Успокойтесь! Не нервничайте, святой отец, – успокоил его Тавров. Надеюсь, что и настоящего Мехти Мамедова, чьими документами и биографией вы воспользовались, вы переправили за границу, а не в ближайший овраг?

– Когда мне понадобилось продолжить расследование в России, я приехал сюда для работы в католической организации. Но такое положение не давало мне свободы маневров. Я случайно узнал, что уголовный авторитет из азербайджанцев ищет возможность раствориться где-нибудь за пределами России. Он выехал в Испанию, где мы с ним обменялись документами. После этого я приехал в Москву как Мехти Мамедов.

– Кстати, господин Пургин! – обратился Тавров к Пургину. – А каким образом ожерелье оказалось у вас?

– Один крупный российский бизнесмен передал мне его для исследований. Он хотел выяснить происхождение ожерелья и убедиться в его подлинности. Пока я этим занимался, бизнесмен погиб.

Пургин замолчал, потом добавил виноватым голосом:

– Я знал, что должен отдать ожерелье наследникам погибшего, но… не мог! Не знаю, почему! Вначале занимался его историей, затем сделал подарок жене. Я никогда не дарил ей золотых украшений: я никогда не имел достаточных для этого доходов. Если бы я только мог догадываться, чем это закончится!

– Позвольте! – удивился Тавров. – Но ведь это вашу тетрадь я нашел в тайнике, не так ли? Вы же там излагаете историю появления ожерелья: Ур Атон, Клеопатра и так далее… Или это не вы писали?

– Я! – признался Пургин. – Но… я сам не верил в истинность этого, понимаете? Я все это видел во сне! Просто видел сны, в которых со мной беседовала сама Клеопатра, и записывал их. Кто же поверит в такое?! Я думал, что это сюжет для исторического романа, только и всего!

– Все с вами ясно, – погрустнел Тавров. – И последний вопрос: этот подвал строили вы?

– Да! – подтвердил Пургин.

– А вы не догадались предусмотреть тут потайной выход?

– Разумеется, нет! – вздохнул Пургин. – Это бетонная коробка со стенами двадцать сантиметров толщиной и десятисантиметровой цементной стяжкой. Если бы у нас были свободны руки, то можно было бы попробовать проковырять стяжку подручными средствами и пройти под стеной. Но за сутки мы с этим не справимся.

Воцарилось молчание.

На Таврова вдруг напало полное оцепенение: видимо, сказывались усталость и нервное напряжение. Он привалился головой к деревянному стеллажу и закрыл глаза. Ему показалось, что он закрыл их только на минутку. Когда он снова открыл глаза, перед ним стоял человек. Тавров вначале не понял, кто это. А когда понял, очень удивился: вот уж кого он совершенно не ожидал увидеть в последние сутки своей жизни!

– Доброй ночи, Валерий Иванович! – послышался голос. – Не ожидали меня увидеть?

– Господин Сэндмэн, Хозяин Сонной Тропы! – пробормотал Тавров. – Вы пришли вывести меня из этого подвала?

– Нет, Валерий Иванович, извините! – виновато развел руками Сэндмэн. – Я могу вас вывести отсюда только в иной мир, а туда, судя по всему, вы попадете в ближайшее время и без моей помощи.

– Тогда что вам здесь нужно? – раздосадованно спросил Тавров. – Решили меня развлечь перед смертью?

– Нет, мне бы это и в голову не пришло! – признался Сэндмэн. – Рано пока вас развлекать… ладно, пока не будем о грустном. Дело в том, что вас ждет кое-кто… Как видите, я опять выступаю в роли посредника!

– Надеюсь, на этот раз вас прислал кто-нибудь посимпатичнее Владык Ада, – проворчал Тавров, вспоминая прошлую встречу с Хозяином Сонной тропы.

– А здесь вы в самую точку! – улыбнулся Сэндмэн так широко, что шляпа на его хрящеватых ушах приподнялась. – Идемте!

– Вы не могли бы развязать мне руки? – попросил Тавров.

– Легко! Это же Пограничная Зона! – ответил Сэндмэн, и Тавров почувствовал, как давление веревок на запястьях исчезло. Тавров встал и помассировал ладони.

– Вы готовы? – спросил Сэндмэн. – Тогда растолкайте господина Пургина: его тоже ожидают.

Тавров послушно толкнул Пургина в плечо. Тот встрепенулся и недоуменно посмотрел на Таврова:

– Что случилось?

– Сергей Николаевич, позвольте представить вам господина Сэндмэна, занимающего в Пограничной Зоне ответственную должность Хозяина Сонной Тропы, – серьезно сказал Тавров растерянно хлопающему глазами Пургину.

– Вы серьезно? – запинаясь, спросил Пургин, с изумлением глядя на Сэндмэна.

Тот недовольно взмахнул рукой с невероятно длинными хрящеватыми пальцами и острыми изогнутыми ногтями и сказал:

– Идемте, господа! Нас ждут!

– А падре Яго? – спросил Пургин.

– Святой отец пусть отдыхает, – ответил Сэндмэн, направляясь к лестнице. – Боюсь, что узость религиозного сознания падре Яго в Пограничной Зоне спровоцирует его на какой-нибудь опрометчивый поступок… или он вообще спятит!

Все трое поднялись по лестнице.

– Дверь заперта снаружи! – напомнил Пургин.

– Это она в вашем мире заперта, а в Пограничной Зоне для меня нет запертых дверей, – проворчал Сэндмэн. Он дунул на дверь, и та немедленно распахнулась, открывая вид на густой лес.

– Идите непосредственно за мной и не теряйтесь, – сказал Сэндмэн. – В Лесу Сомнений легко потеряться.

Они пошли по узкой тропке, петляющей между огромными соснами и елями со стволами в полтора, а то и в два обхвата. Пургин обернулся к Таврову и изумленно сказал:

– Я и преставить не мог, что бывают такие огромные ели!

– Здесь все бывает… Погранзона, етит ее! Вы лучше под ноги смотрите: корни торчат, в два счета можно шею свернуть, – посоветовал Тавров.

Корни деревьев действительно прорезали тропу там и тут, при этом они ощутимо шевелились, и казалось, что они вот-вот обовьют ноги идущих. Но Сэндмэн, не обращая на них внимания, быстро шел по тропе, и Тавров с Пургиным едва поспевали за ним.

Лес внезапно кончился: прямо за последними деревьями начинался обрыв. Тропинка ныряла на склон обрыва и, петляя серпантином, устремлялась вниз, в долину.

Тавров и Пургин, остановившись, с изумлением разглядывали открывшийся вид: покрытая рощицами оливковых деревьев и пальм, долина прорезалась уходящей вдаль рекой. А на берегу реки стоял белый дворец с покрытыми зеленью террасами, напоминающими изображения висячих садов Семирамиды.

– Господа, давайте поторопимся! – предложил Сэндмэн и резво побежал по уходящей вниз тропинке. Тавров с Пургиным побежали следом. Они бежали быстро, и Тавров боялся, что не сумеет удержаться в повороте и загремит вниз по камням, но все обошлось. Они оглянуться не успели, как уже оказались у стен дворца.

Возле арочной двери на входе во дворец сидела кошка.

– Привет, меховая! – подмигнул ей Тавров. – Чего давно в гости не заходила?

Кошка зевнула и отошла в сторону, пропуская визитеров.

Они вошли в полутемную прохладу зала, прошли по анфиладе богато убранных комнат и очутились на покрытой зеленью террасе, с которой открывался великолепный вид на реку. От террасы прямо к берегу реки шла широкая лестница, завершавшаяся небольшим причалом. У входа на лестницу сидела вторая кошка. Но Тавров не обратил на кошку внимания: его взгляд был прикован к сидящей на террасе на золотом троне женщине.

Высокая, стройная, темноволосая, с большим прямым носом и выступающим подбородком. Удивительно, но крупные нос и подбородок совсем не портили ее внешность, а придавали ей какое-то фантастическое обаяние, удивительным образом дополняя очарование огромных черных глаз. Ее трудно было назвать идеалом красоты, но ее облик приковывал внимание, буквально завораживая.

Тавров увидел на шее женщины уже знакомое ожерелье и удивился: ведь ожерелье находится у Обнорской. Тем временем Сэндмэн подошел к женщине и изобразил поклон:

– Несравненная царица! Я выполнил твою просьбу и привел тех, кого ты пожелала видеть.

– Спасибо, друг мой! – мягким голосом откликнулась царица. – Представь меня гостям, а то они пребывают в замешательстве.

– Господа! Имею часть вам представить Ее Величество несравненную царицу Египта Клеопатру! – торжественно сообщил Сэндмэн.

Тавров с Пургиным переглянулись и наклонили головы.

– Надеюсь, что падать ниц не обязательно, – прошептал Пургин, но Клеопатра услышала и, улыбнувшись, ответила:

– Нет, не обязательно! У нас нет времени для церемоний. Присаживайтесь на скамью. Господин Тавров, вы что-то хотели спросить?

– Да вот, увидел у вас знакомых кисок и хочу спросить: с какой целью вы их ко мне присылали?

– Я их к вам не присылала, – возразила Клеопатра. – Они сопровождали меня, когда я приходила убедиться, что дела идут в нужном для меня направлении. А эти кошки всегда меня сопровождают.

– То есть вы сами заглядывали и ко мне, и в палату к Ольге Пургиной? – догадался Тавров.

– Да, а кошки сопровождали меня. Просто я сумела остаться невидимой даже для находящихся вроде вас одновременно в Мире Живых и в Пограничной Зоне.

– И еще вопрос, если позволите… Я вижу у вас это роковое ожерелье. А что же за ожерелье находится сейчас у госпожи Обнорской?

– То же самое ожерелье, – пояснила с улыбкой Клеопатра. – Вас это удивляет? Но почему вас не удивляет, что вы лично можете одновременно находиться и в Мире Живых, и в Пограничной Зоне, но отказываете в такой возможности ожерелью? В Пограничной Зоне ожерелье находится у меня, в Мире Живых им владеет госпожа Обнорская… Точнее, пока еще владеет. Друг мой любезный, Хозяин Сонной Тропы! Скажи мне, пожалуйста, а сколько сейчас времени в Мире Живых, в славном городе Москве?

– Два часа ночи, – без колебаний ответил Сэндмэн. Он мгновенно и без часов мог сказать, сколько сейчас времени в любой точке Земли. Оно и понятно: должность такая.

– Очень хорошо! – удовлетворенно заметила Клеопатра. – Надо полагать, госпожа Обнорская уже добралась до дома. Так что очень скоро ее следует ожидать к нам в гости. Милый мой друг, я сегодня вас совсем загоняла, но вам придется проводить ко мне еще и даму.

– Всегда рад быть к вашим услугам, Ослепительная! – галантно расшаркался Сэндмэн и быстрыми шагами вышел с террасы.

– Скажите, а моя жена… – начал было Пургин, но запнулся.

– Ах, да! – вспомнила Клеопатра. – Ваша супруга Ольга гостит у меня. Я прикажу, чтобы ее позвали.

Царица взяла небольшую слоновой кости колотушку с покрытой изысканной резьбой рукояткой и ударила в серебряный гонг. Не успел замолкнуть разлетевшийся по многочисленным помещениям дворца долгий нежный звон, как на террасе появилась Ольга Пургина, одетая в легкую тунику.

– К вашим услугам, Ваше Величество, – обратилась она к Клеопатре, делая нечто вроде книксена.

– Пришел твой муж повидать тебя, – сказала Клеопатра. – Как я и обещала.

– Сережа! – вскрикнула Пургина, увидев стоящего в тени пальмы мужа, и бросилась к нему на шею.

– Оля! – пробормотал Пургин, обнимая жену. – Вот как все получилось… Прости меня, Оля! Прости!

– Это ты меня прости за то, что я так глупо заигрывала с Обнорским! – покаялась Пургина. – Я же не знала, что ожерелье действительно магическое. Вот и поплатилась… И тебя подвела. Прости меня!

– Ничего, Оленька, ничего! – продолжал утешать ее Пургин, обнимая и нежно гладя по волосам. – Все хорошо, что хорошо кончается. Ведь мы теперь вместе!

– Прошу прощения! – решился вмешаться Тавров. – Вы меня, конечно, извините, но хочу напомнить, что ничего еще не закончилось. Это вы здесь, в Пограничной Зоне, обнимаетесь, а в нашем Реальном Мире вы, Сергей Николаевич, сидите в подвале своей бывшей дачи и ждете, когда Морозов вас застрелит и закопает. А Ольга Алексеевна лежит в коме и будет лежать до тех пор, пока ее не отключат от аппаратуры.

– Какой подвал, Сережа?! – испуганно воскликнула Пургина. – Кто хочет тебя убить?!

– Валерий Иванович! Не надо так, не надо! – укоризненно заметил Пургин.

– Ах, извините за прямоту! Но вы, наверное, забыли, Сергей Николаевич, что я тоже сижу в этом подвале и тоже жду пули в затылок, – раздраженно напомнил Тавров. – Очнитесь, черт вас возьми!

– Успокойтесь, Валерий Иванович! – призвала Клеопатра. – И не стоит поминать чертей, особенно находясь в Пограничной Зоне: здесь они гораздо ближе, чем вы думаете.

– Извините! – проворчал Тавров.

– Вот и замечательно! Кстати, похоже, что госпожа Обнорская к нам в гости пожаловала.

Клеопатра не ошиблась: едва она произнесла эту фразу, как на террасу в сопровождении Сэндмэна вышла Анна Петровна Обнорская. Она была явно не в духе и не собиралась сдерживать раздражение.

– Кто-нибудь здесь в состоянии объяснить мне, что происходит? – потребовала она, обводя разъяренным взором присутствующих.

– Не стоит так волноваться! – мягким голосом обратилась к ней Клеопатра. – Вы приглашены в гости в мой дворец, чтобы обсудить очень важные вопросы, представляющие большой интерес как для нас с вами, так и для остальных здесь присутствующих. Кроме моего друга, Хозяина Сонной Тропы: он всего лишь любезно согласился сопроводить вас всех сюда, а кое-кого и обратно.

– Кто вы такая и почему на вас мое ожерелье? – не обращая ни малейшего внимания на слова Клеопатры, спросила Обнорская.

– Вы хотите объяснений? – с холодной иронией осведомилась Клеопатра. – Извольте! Обычно я не снисхожу до того, чтобы давать кому-либо объяснения, но сегодня у меня такая миссия: все всем объяснять. И я это сделаю с удовольствием, потому что в вашем сегодняшнем визите заложен мой большой личный интерес. Но об этом позже… О чем вы спросили? Ах, да… Я царица Египта Клеопатра. Историю изучали? Тогда должны быть в курсе. Это ожерелье на мне потому, что это МОЕ ожерелье, которое мне передал лично мудрый жрец Ур Атон… впрочем, недостаточно мудрый, как выяснилось впоследствии. Что еще?

Обнорская некоторое время осмысливала сказанное, ее глаза перебегали от одного присутствующего к другому: она явно подозревала заговор и оценивала свои шансы ему противостоять.

– Возможно, вы и царица Египта, – сформулировала наконец ответ Обнорская. – Но вы уже давно мертвая царица.

– Ха-ха! Ну уж не мертвее вас, госпожа Обнорская! – от души расхохоталась Клеопатра.

– Это что за намеки?! – возмутилась Обнорская. – Я приехала к себе домой с дачи, устала и сразу же легла в постель. И спала, пока этот ваш клоун в потертой шляпе и дурацком балахоне не разбудил меня и не притащил сюда!

– Вы поаккуратнее насчет «клоуна»! – обиделся Сэндмэн. – Я очень занят делами, и мне некогда следить за модой! Я бы с удовольствием оставил вас на обратном пути в Лесу Сомнений, чтобы вы там бродили Вечность, только, к сожалению, обратного пути у вас не будет.

– Что значит «обратного пути не будет»? – озадаченно спросила Обнорская. – Почему?!

– Дело вот в чем, – начала объяснять Клеопатра, снисходительно глядя на стремительно теряющую гонор Обнорскую. – Ваш муж, Дмитрий Сергеевич Обнорский, не желая терять имущество и бизнес, которые вы собирались у него отобрать, попросил вашего змеелова Юнуса приобрести, якобы по вашей просьбе, египетского аспида для вашей домашней коллекции змей. Юнус выполнил поручение и посадил змею в террариум. За это Дмитрий Сергеевич презентовал ему бутылку тутовой водки из ваших запасов. Водка была отравлена, так что Юнус тем же вечером после стаканчика водки отправился в мир иной. Кстати, Дмитрий Сергеевич предусмотрительно выставил на стол и отравил вторую бутылку водки, чтобы подозрение пало на вас. Он же не знал, что вы уже приказали Морозову убить его. Когда Юнус ушел, Дмитрий Сергеевич поставил терморегулятор террариума на минимальную температуру. А утром, когда аспид впал в анабиоз, он переложил ставшую безопасной змею на вашу постель и открыл окно спальни. Он все рассчитал: ваша постель с подогревом; в тепле аспид пробудится, а холод в спальне не позволит ему покинуть теплое убежище. Все получилось, как он планировал: вы очень устали, легли в постель и сразу уснули, даже не почувствовав укуса змеи. Укус аспида малочувствителен и быстродействен: уже менее чем через пять минут вы покинули Мир Живых.

– Какой же он мерзавец! – яростно воскликнула Обнорская. Впрочем, она была по жизни деловая женщина: сделав короткую паузу, Обнорская деловито осведомилась:

– И что же, я теперь никак не смогу вернуться в Мир Живых?

– Ага, дорогая моя Анна Петровна! – удовлетворенно констатировала Клеопатра. – Вот мы и подошли к самой животрепещущей теме нашего разговора! Присаживайтесь, разговор будет долгим.

Клеопатра сделала знак, предлагая Обнорской сесть в как будто из воздуха появившееся низенькое кресло. Обнорская покорно опустилась в кресло, завороженно слушая Клеопатру.

– Когда-то я чувствовала себя несправедливо обойденной, достойной гораздо лучшей жизни, чем та, которую отвела мне коварная Судьба. Старый жрец давно забытого культа Ур Атон сообщил мне, что в его распоряжении находится магическое ожерелье, при помощи которого легендарная Нефертити вернула себе любовь своего мужа Эхнатона. В древнем тексте, описывающем действие ожерелья, говорится, что это был дар самой богини любви, женственности и красоты, жены бога Гора Хатхор! Женщина, которая владеет ожерельем, способна очаровать любого приглянувшегося ей мужчину и сделать его исполнителем своей воли. К сожалению, древний текст был зашифрован шифром, которым Ур Атон владел не в полной мере, а возможно, что старик просто выжил из ума и растерял часть своих знаний. В любом случае ожерелье, как и всягий магический предмет, обладало неким сверхдействием, весьма неприятным.

– И в чем оно заключалось? – спросила Обнорская.

– Приходится тесно связать свою судьбу с судьбой того мужчины, которого заворожила, – сокрушенно вздохнула Клеопатра. – И если бы только так! Когда владелица ожерелья покидает Мир Живых, она должна стать Хранительницей ожерелья. Однако это совсем необязательно случается: нужно покинуть Мир Живых, но при этом не войти в Мир Мертвых. Таким свойством обладает укус змеи аспида. Этот проклятый жрец заверил меня, что согласно древнему тексту укус аспида дарует бессмертие владелице ожерелья и навечно их связывает между собой. И что оказалось? Вот уже третье тысячелетие я являюсь Хранительницей Ожерелья, живу между Миром Живых и Миром Мертвых, коротая время в беседах с единственным постоянным обитателем Пограничной Зоны, милейшим Хозяином Сонной Тропы; разговаривая с безответными кошками, одна из которых стережет от меня проход в Мир Живых, а другая – проход в Мир Мертвых; да еще с бессильной яростью наблюдаю, как многочисленные дурочки, к которым попадает ожерелье, весьма глупо обращаются с ним!

Клеопатра сделала паузу, переводя дыхание. Обнорская молчала, осмысливая услышаное.

– Надо отдать должное: из тех женщин, к которым попадало ожерелье, некоторые были очень толковые. Но… ну хотя бы достаточно свежие примеры: Уоллис Симпсон. Вот кто мог бы, пользуясь возможностью вить веревки из короля все еще могучей Британской империи, стать Повелительницей Мира! И что?! Позволила этому размазне отречься от престола. Свила уютное семейное гнездышко и с легким сердцем подарила бесценное ожерелье плебейке Еве Браун! Та вроде бы оказалась девицей не промах: заполучила в свое распоряжение хозяина Германской империи, повелевавшего всей Европой, – и что?! Тоже погрузилась в свивание домашнего гнездышка и позволила этому недоумку все пустить по ветру! И когда была пора сменить покровителя и сделать ставку на более разумного человека, эта простушка дарит ожерелье своей сестре, безнадежно влюбленной в первого ловеласа рейха, молодого и смазливого генерала Фегеляйна. И что? Итог известен: генерала расстреляли по приказу фюрера, а Ева без колебаний бросила безопасное гнездышко в Альпах и примчалась в пылающий Берлин, чтобы положить свою жизнь к ногам полупарализованного и брошенного всеми старого безумца! По сравнению с ними истинно достойной показалась мне та девчонка из Аргентины, поднявшаяся из грязи. Ожерелье помогло ей стать знаменитой, получить в свое распоряжение перспективного полковника, которого она без труда сделала президентом и национальным вождем. Однако неожиданная болезнь слишклм быстро подвела итог ее пребывания в Мире Живых. Я предложила ей Бессмертие, возможность стать Хранительницей Ожерелья! И что?! Она предпочла умереть в мучениях, до последних минут ублажая своего похотливого избранника! И скажите мне, какие чувства можно испытывать, глядя на подобные, повторяющиеся из столетия в столетие, глупости?!

Клеопатра обвела всех присутствующих вопрошающим взглядом. Таврову, честно говоря, вся эта душераздирающая история была безразличней прошлогоднего снега: он лихорадочно размышлял, как выбраться живым и невредимым из подвала, где пребывает его тело, пока все остальное отдыхает в садах Клеопатры. Пургины замерли, нежно прижавшись друг к другу, и ничего другого для них сейчас не существовало. Кроме извечных собеседников Клеопатры, кошек и Сэндмэна, лишь Обнорская слушала ее внимательно.

– Да, иногда нужно ждать тысячелетия, чтобы бесценный предмет попал в руки достойного человека! – согласилась Обнорская. – Но ведь я же достойная! Я не такая дура, я не повторила бы глупостей всех этих ничтожеств! Почему же я здесь?!

– Потому, моя милочка, что вы недооценили коварство своего собственного мужа, – напомнила Клеопатра. – Вы умело завладели ожерельем, очаровали перспективного самца, подготовили избавление от бесперспективного мужа, но не сумели упредить его коварных действий! Надо было послать Морозова рассчитаться с господином Обнорским хотя бы на день раньше, и вы бы сейчас мирно почивали в своей спальне, а не сидели бы здесь!

– Как обидно, как обидно! – обхватив руками голову, запричитала Обнорская. Тавров с изумлением смотрел на нее: такой потерянной всегда собранную и холодную Анну Петровну, пожалуй, не видел никто.

– Прекратите истерику и утрите сопли! – недовольно посоветовала ей Клеопатра. – А не то я в вас разочаруюсь, и вы прямо отсюда уйдете в Мир Мертвых. Кстати, по вашим делам вам, Анна Петровна, однозначно прописана физиотерапия в Аду. Придется близко познакомиться с демонами, а они весьма своеобразные существа, вот Валерий Иванович может подтвердить, ему приходилось иметь с ними дело.

Тавров мрачно кивнул, поежившись от малоприятных воспоминаний.

– В любом случае очаровать демонов – весьма не простая задача, особенно в отсутствие магических инструментов вроде этого ожерелья, – заключила Клеопатра.

– Я не хочу туда, к демонам! – разрыдалась Обнорская.

– Царица! А клиент созрел! – заметил Сэндмэн. – Пора срывать!

– Прошу тебя воздержаться от комментариев, – холодно отозвалась Клеопатра. – Она просто несчастная женщина, и не стоит даже тебе над этим зубоскалить!

Клеопатра спустилась с трона и обняла за плечи плачущую Обнорскую.

– Все очень просто, милая! Ты просто можешь остаться здесь, – ласково предложила она. – Ведь тебе нравится этот дворец?

– Д-да-а! – затрясла головой Обнорская, продолжая всхлипывать.

– Ты можешь стать хозяйкой этого дворца, – объяснила Клеопатра.

– К-к-каким образом? – все еще всхлипывая, заинтересовалась Обнорская.

– Очень просто! – воскликнула Клеопатра. Она сняла с себя ожерелье и протянула его Обнорской.

– Просто надень это – и все! Надевай! Это ожерелье принадлежит тебе по праву.

Обнорская вздохнула, вытерла слезы, решительно взяла ожерелье из рук Клеопатры и надела себе на шею.

– Господа! – обратилась Клеопатра к присутствующим. – Приветствуйте новую Хранительницу Ожерелья!

И первая присела перед опешившей Обнорской. Сэндмэн снял шляпу и поклонился, разметав длинные волосы. Остальные в общем порыве так же склонили головы перед с фантастической быстротой снова обретавшей уверенность Обнорской.

– Благодарю вас, Клеопатра! – царственным голосом произнесла она и тут же озабоченно спросила: – А что я должна делать?

– А ничего! – усмехнулась Клеопатра. – Ваше тело сейчас лежит в постели в вашей спальне. Скоро его обнаружат, врач с удивлением констатирует, что от смертельного укуса очень ядовитой змеи вы, как это ни странно, не умерли, а погрузились в глубокую кому. И пока ваше тело будут сохранять под капельницами, вы всегда будете иметь возможность вернуться в Мир Живых.

– А почему вы этого не сделали? – спросила Обнорская.

– Потому что древний текст, пояснявший, как это можно сделать, Ур Атон не смог рашифровать и попросту умолчал об этом, – объяснила Клеопатра. – И потом, мне ужасно надоело бессмертие даже в такой форме. Первое тысячелетие еще ничего, а вот дальше – хоть в петлю лезь! Только любая форма самоубийства исключена, потому что в Пограничной Зоне невозможно покончить жизнь самоубийством: в первую очередь по причине отсутствия самой Жизни как таковой. Ведь кто не живет, тот не может умереть, не так ли?

– Да, но… Должен же быть выход! – вскричала Обнорская.

– Выхода из такого положения два: либо найти кандидатку на должность Хранительницы Ожерелья и дождаться, пока укус аспида не подарит ей Бессмертие; либо найти человека, способного разыскать древний текст и прочитать его, – обрисовала перспективы Клеопатра. – Вот и выбирай, что по душе!

– Да как же я могу все это устроить, находясь здесь?! – с досадой воскликнула Обнорская.

– Ты можешь проникать в Мир Живых на короткое время, оставаясь невидимой для окружающих. Там тебя будут все время сопровождать эти две кошки. Одна будет следить, чтобы ты не попыталась остаться в Мире Живых, а вторая не даст тебе, если тобой вдруг овладеет отчаяние, уйти в Мир Мертвых.

– Как эти кошки могут помешать мне? – усмехнулась Обнорская. – Меня не покидает ощущение, что вы дурите мне голову. Не выйдет! Ожерелье я получила, а выход отсюда уж как-нибудь найду. Прощайте!

Обнорская встала из кресла и направилась к выходу с террасы. Никто не сделал попытки ее остановить и лишь с любопытством наблюдали за ней. Обнорская приблизилась к сидевшей в дверях кошке и повелительно крикнула ей:

– А ну брысь, паршивка! Дай дорогу!

Кошка даже не шевельнулась. Казалось, просто перешагни через нее – и все! И вдруг за кошачьей спиной поднялась огромная тень.

Все с ужасом следили за развивающимися событиями. Казалось, что опрометчивые действия Обнорской вызвали глобальную катастрофу и ее очевидцы переживают последние мгновения перед началом Апокалипсиса. Зловещая тень выросла и превратилась в огромную черную тигрицу, словно созданную из куска Тьмы. Тигрица ударила передней лапой Обнорскую, и та отлетела, упав в кресло и чуть не перевернув его. Тень исчезла, а кошка лениво зевнула, словно ничего не произошло.

– Она жива? – с беспокойством спросила Ольга Пургина.

– Разумеется! – усмехнулась Клеопатра. – Ее нельзя убить, потому что уйти ей в Мир Мертвых не позволит кошка. Эй! Анна Петровна! Хранительница Ожерелья вы наша! Очнитесь!

Обнорская открыла глаза и уставилась на Клеопатру.

– Мне, пожалуй, пора, – сказала Клеопатра. – Счастливо оставаться, чувствуйте себя как дома… Впрочем, вы и есть дома: этот дворец теперь ваш. Если что понадобится, ударьте в гонг. Хотя что может понадобиться человеку, который уже не живет… Ладно, сами увидите! Всего хорошего, Анна Петровна! Желаю успехов на новом поприще!

Обнорская не ответила, невидящим взглядом уставившись в пространство.

– Позвольте вас сопроводить, Царица! – обратился к Клеопатре Сэндмэн.

– Разумеется, мой друг! Жаль, что теперь вас не будет рядом: все-таки больше двух тысяч лет вы были моим единственным другом.

– Это ваш выбор, Царица!

– Да, мой милый! Пора, пора сменить обстановку! Ты представить себе не можешь, как за две тысячи лет может надоесть собственный дворец!

Переговариваясь таким образом, Клеопатра с Сэндмэном дошли до причала, все остальные, кроме Обнорской, молча следовали за ними. Возле причала на низкой речной волне слегка покачивалась небольшая лодка из папируса: в ней за рулевым веслом сидела девушка в белой тунике, украшенной цветами.

– Здравствуй, Хармиона! – обратилась к ней Клеопатра. – Сейчас я попрощаюсь с сопровождающими, и мы отправимся в путь.

– Да, госпожа! – отозвалась девушка.

– Прощайте, господа! – обратилась к сопровождающим Клеопатра. – Прощайте и вы, Ольга! Думаю, вам еще придется пожить некоторое время во дворце. Разумеется, характер у Анны Петровны не сахар, но вы уж там как-нибудь… Хотя, я думаю, что она потише здесь будет!

– Прощайте! – ответила Пургина. – Куда же вы теперь?

– Туда, где давно должна быть: в Мир Мертвых! – пояснила Клеопатра.

– Как же вы там будете, после всего?! – ужаснулась Пургина.

– Ничего, за две тысячи лет я по-соседски свела знакомство с некоторыми тамошними демонами, меня обещали пристроить в хорошее место! – успокоила ее Клеопатра. – Как и везде: человек делает связи, а связи делают человека!

Клеопатра направилась к лодке. Кошка отошла в сторону, пропуская ее. Клеопатра вошла в лодку, и та медленно отплыла от причала.

– С тобой не прощаюсь, Хозяин Сонной Тропы! – крикнула Клеопатра Сэндмэну. – Ты ведь вхож в оба Мира, так что заходи навестить меня!

– Непременно, Царица! – пообещал Сэндмэн.

– Эй, Ваше Величество! Подождите!

По ступенькам лестницы к причалу бежала Обнорская. Кошка насторожилась и угрожающе выгнула спину.

– Ваше Величество! А где же мне человека взять, который сможет отыскать тот древний текст? У меня нет знакомых египтологов!

– Он стоит рядом с вами! – ответила Клеопатра. – Это господин Пургин. Он лично заинтересован в этом деле. Прощайте!

– О! Сергей Николаевич! А вы действительно сможете найти этот текст? – заинтересовалась Обнорская.

– Да, я давно пытаюсь получить грант на проведение раскопок в районе, где находилась столица фараона Эхнатона, – подтвердил Пургин. – У меня уже разработаны план экспедиции и схема раскопок, но недостаток финансирования…

– Это ерунда! – нетерпеливо перебила его Обнорская и взяла Пургина под руку. – У меня кое-что было отложено на черный день, и я вам расскажу, что надо делать.

– Но раскопки могут занять не один год, – попытался объяснить ей Пургин, но Обнорская не терпящим возражений голосом перебила его:

– Средств хватит, чтобы перекопать весь Египет и пол-Африки в придачу! Слушайте внимательно, что надо делать.

И, что-то шепча на ухо Пургину, Обнорская отвела его в сторону.

– Ему еще надо выбраться живым и здоровым из подвала! – прокомментировал Тавров. Он был раздосадован: все забыли о том, что на самом деле они не гуляют по садам дворца Клеопатры… то есть теперь уже дворца Обнорской, а физически пребывают в подвале, дожидаясь, пока Морозов не наберется сил, чтобы их прикончить.

– Господа! Вообще-то нам пора в обратный путь, – деликатно напомнил Сэндмэн.

– Да ладно! В подвал мы не очень торопимся, – огрызнулся Тавров. – Можем и задержаться в гостях… хотя бы на ближайшие лет пятьсот!

– Тем не менее, господа, нам пора! – продолжал настаивать Сэндмэн.

Обнорская наконец отпустила Пургина. Пока тот на прощание обнимал жену, Тавров подошел к Обнорской.

– Послушайте, Анна Петровна! А почему бы вам не навестить Морозова? Дадите ему указание, чтобы он нас выпустил на волю!

– Бесполезно! – ответила Обнорская. – Он не в Пограничной Зоне, и уже нет времени пытаться его туда ввести.

– А если попробовать? – продолжал гнуть свое Тавров.

– Послушайте! – вскипела Обнорская. – Да я больше вас заинтересована, чтобы Пургин остался в живых: ведь он должен найти для меня в Египте и расшифровать этот проклятый текст! Но меня отсюда кошки не выпустят, пока в Мире Живых кто-нибудь не завладеет ожерельем. А оно пока лежит в московской квартире на моем физическом теле! Идите, не задерживайте Хозяина Сонной Тропы!

Подошли Сэндмэн и Пургин.

– Послушайте, господин Сэндмэн! – обратилась к нему Обнорская. – Нам, похоже, еще долго придется работать вместе… может быть, не одно столетие. Я приношу вам свои извинения за невольную грубость. Ну, сорвалось с языка… А вы тоже хороши: подняли меня из постели, потащили к выходу. Дверь открыли, а подъезда нет! Один лес! Вот я и вышла из равновесия… Короче, извините!

– Принимается! – коротко ответил Сэндмэн и бросил Пургину с Тавровым:

– Пошли!

На обратном пути через Лес Сомнений Тавров вдруг ощутил: возможно, этот лес – последнее, что он видит в жизни. Он решил вдохнуть полной грудью запах хвои, но ели в лесу не пахли хвоей. Ничем они не пахли, и даже обычные для ельников назойливые комары не выдавали своего присутствия.

Вдруг посреди леса возникла огромная ель с вмурованной в нее дверью. Сэндмэн взялся за грубую деревянную ручку, прибитую к дверным плашкам гвоздями с широкими шляпками, и распахнул ее настежь: за дверью обнаружились уходящие вниз деревянные ступени.

– Прошу!

Пургин вошел первым в темный проем. Тавров повернулся к Сэндмэну:

– Прощай! Уж, наверное, и не свидимся больше.

– А так хотелось бы увидеться? Впервые слышу от смертных такое! – осклабился Сэндмэн. Тавров начал было спускаться по ступеням, но буквально на третьей ступеньке он оступился и кубарем покатился вниз.

Когда Тавров пришел в себя, ему показалось, что путешествие во дворец Клеопатры было всего лишь сном: все так же гудела старая неоновая лампа на стене, все так же похрапывали в своих углах падре Яго и Пургин.

Хлопнула дверь в подвал, на лестнице застучали шаги Морозова. Он принес бумажный мешок с цементом и поставил его к стене. Увидев, что Тавров не спит, он подмигнул ему и сказал:

– Ну что, отец? Потрудиться не желаешь? Для вас вот цемент готовлю.

– Пошел ты! – с чувством ответил Тавров.

– Я-то пойду! – рассмеялся Морозов. – А вот ты хрен куда отсюда уйдешь!

Морозов принес еще три бумажных мешка с цементом и спросил у Пургина:

– Слышь, строитель подвала! Ты под стяжку песчаную подушку делал?

– Делал, – ответил удивленный неожиданным вопросом Пургин. – Тридцать сантиметров. А что?

– Это хорошо! – удовлетворенно отметил Морозов. – Значит, хватит цемента! С песочком смешаю и залью стяжечку, лучше старой будет.

Морозов сходил наверх еще раз и вернулся с киркой и лопатой.

– Кто желает потрудиться? – обратился он к пленникам. – Всего-то делов: вскрыть стяжку да песочек выгрести. Вас как похоронить? Рядком положить? Тогда стяжку больше долбать придется! А если поглубже вырыть и вас в три этажа уложить? Тогда стяжку долбать в три раза меньше можно! Да, но и грунта придется в три раза больше вынимать. А, как лучше, бывший хозяин?

– Пошел ты! – разозлился Пургин.

– И что это за настроение у вас такое? – удивился Морозов. – Все «пошел» да «пошел». Я ведь и обидеться могу! Короче, мое последнее слово: кто киркой да лопатой помашет, того накормлю, напою, закурить дам и убью в последнюю очередь. А главное: не больно убью. Ну, кто готов потрудиться?

Никто ему не ответил, и улыбка сползла с лица Морозова. Тавров с беспокойством отметил странный лихорадочный блеск в его глазах и понял: сейчас запсихует.

– Ладно, уговоры закончились, – резко сказал Морозов и выхватил «зауэр». Подойдя быстрыми шагами к Яго, он приставил к его голове ствол и приказал:

– Отвечай! Будешь работать, сука, или нет?

Яго ничего не ответил: он закрыл глаза и что-то беззвучно зашептал – видимо, молился.

– Хватит, отмолил уже грехи, поп! – усмехнулся Морозов и выстрелил. Пургин закричал от ужаса, как заяц: пронзительно и жалобно.

– Чего орешь? Думал, я шутки шучу? – навел на него пистолет Морозов.

– Не стреляй! Я все сделаю! – закричал Пургин.

– Вот так бы давно! – успокоился Морозов, пряча пистолет под куртку. – И поп жив бы остался.

Морозов связал Таврову еще и ноги, подтянув их к связанным рукам, и только после этого развязал Пургина.

– Значит, так, Сережа! – начал инструктаж Морозов. – Отодвинь тот стеллаж под лампой, прямо от стены, наметь квадрат два метра на два и приступай. Только без глупостей: попытаешься мне киркой голову проломить – будешь умирать долго и мучительно. Понял?

Морозов уселся на лестничной ступеньке, поставил рядом упаковку пива и открыл банку.

– Попить бы, – нерешительно попросил Пургин.

– Нечего! – прикрикнул на него Морозов. – Вот стяжку вскроешь, тогда и попьешь.

Пургин покорно принялся долбить стяжку.

– Вова, а Обнорская с тобой расплатилась за нашу ликвидацию? – поинтересовался Тавров.

– А тебе-то что? – с подозрением спросил Морозов.

– Если не расплатилась, то теперь уж точно не расплатится, – пояснил Тавров. – Поскольку лежит она сейчас в глубокой коме и вряд ли из нее выйдет. Если не веришь, попробуй ей позвонить.

– Брось заливать! – недоверчиво усмехнулся Морозов. – Откуда ты это знать можешь?

– Я ясновидящий! – сообщил Тавров. – Позвони Обнорской, убедись!

Морозов достал мобильник, набрал номер.

– У нее телефон выключен, – сообщил он.

– А ты на городской позвони, – предложил Тавров.

– Не знаю я ее городского номера, ни к чему мне это, – сумрачно сообщил Морозов. – Может, ты и прав. Только мне по хрену! Моя задача: чтобы вы из этого подвала не вышли. Аванс мне за это выплачен, так что работу выполнить надо. Тем более что вы опасные свидетели, так что я вас по любому должен кончить и замуровать в пол этого подвала. Понял?

– Глупо ты поступаешь, Вова, глупо! – начал Тавров новый этап психологического воздействия, но Морозов выхватил «зауэр» и направил его на Таврова.

– Заткнись, ментяра! Не зли меня, тварь!

– Валерий Иванович! Умоляю вас! – жалобно воскликнул Пургин, не переставая при этом махать киркой.

Тавров замолчал, и воцарилась тишина, прерываемая лишь надоевшим жужжанием неоновой лампы и монотонными ударами кирки.

Пургин довольно быстро вскрыл стяжку и получил две заслуженные банки пива с пакетом чипсов.

– Можно я Валерия Ивановича пивом угощу? – робко осведомился Пургин. – Он без еды и питья со вчерашнего вечера.

– Обойдется! – отрезал Морозов. – Человек без питья может трое суток прожить, а этому ментяре жить осталось часа три от силы. А ты, Сережа, работай! Я вот что думаю: похоже, что ты язык за зубами держать будешь, так что можно тебя в живых оставить. Постарайся, чтобы я не передумал!

После вскрытия стяжки работа пошла живее: Пургин быстро выгреб тридцатисантиметровый слой песка и принялся копать мягкий грунт.

– Ты, Сережа, шибко глубоко не копай, – руководил процессом Морозов. – Войди в грунт на штык – и хватит! Все равно сверху песочком присыплем, а потом уже стяжечку положим.

Вскоре Морозов дал команду:

– Хватит! Годится! Давай, тащи сюда бывшего гражданина Мамедова.

Пургин подтащил тело Яго и уложил его на дно неглубокой ямы.

– Теперь давай ментяру! – распорядился Морозов.

– Но… он еще живой, – неуверенно заметил Пургин.

– Сейчас будет мертвый. Не зли меня! Давай, тащи его сюда.

Пургин подошел к Таврову и виновато пробормотал:

– Простите, Валерий Иванович. Простите…

И уложил Таврова ничком на дно ямы рядом с падре Яго. Тавров ощутил резкий запах сырой земли. «Вот и все, – подумал Тавров. – Пуля в затылок и тайная могила под слоем цемента – конец жизненного пути. Впрочем, достойная смерть для полковника милиции – от бандитской пули. Вот только жить все равно очень хочется!»

– Черт! Патронов мало осталось! – озабоченно заметил Морозов. – Подай мне кирку, я ему киркой черепуху раскрою.

– Нет! – вдруг решительно отказался Пургин. – На ней мои отпечатки пальцев: я не хочу, чтобы думали, что это я Валерия Ивановича убил.

– Ну-ка быстро кирку дал! – заорал Морозов. – Или я тебе мозги сейчас вышибу!

– Хорошо, хорошо! – заискивающе отозвался Пургин. – Уже даю!

Тавров услышал раздавшиеся вдруг почти одновременно крик Пургина и ругательства Морозова, глухой удар и один за другим два выстрела. Тавров попытался повернуть голову, но край ямы не давал ему видеть происходящее. Он только слышал шум борьбы, хрип Пургина и ругань Морозова. Видимо, Пургин в отчаянье бросил киркой в Морозова и попытался отобрать у него пистолет. «Нет, не выстоит Пургин против Морозова», – пронеслось в голове у Таврова.

И вдруг шум борьбы перекрыла резкая команда:

– Брось оружие, морду в пол! И чтобы я руки видел! Быстро!

– Н-е-е! – дико закричал Морозов. Ударил пистолетный выстрел и тут же – короткая очередь из автомата. Стон, стук армейских ботинок.

– Лежать, сука! Оружие бросил, быстро! Морду в пол! Руки за голову!

– Я не могу-у, я ранен! – простонал Морозов и тут же дико заорал: похоже, ему бесцеремонно вывернули раненую руку.

– Второй живой? Не ранен? Эй, голос подай!

– Жив! Вроде цел.

Это уже Пургин.

– Там в яме еще двое. Один мертв, а другой живой! Помогите ему! – попросил Пургин.

Крепкие руки быстро вынули Таврова из ямы, разрезали веревки. Тавров увидел стоящего напротив него Ковригина в окружении бойцов ОМСН.

– Валерий Иванович! Живы?! – воскликнул Ковригин, обнимая Таврова.

– Какими судьбами ты здесь, Ваня? – спросил Тавров.

– Да странная штука случилась, Валерий Иванович! Позвонила мне женщина, представилась как Пустовойтова Ефросинья Матвеевна и сообщила, что на даче Обнорской скрываются особо опасные преступники Морозов, Пургин и Мамедов, находящиеся в федеральном розыске, которые удерживают заложника, отставного полковника милиции Таврова. Я спросил, откуда у нее мой телефон, и она сказала, что этот телефон ей оставил Тавров Валерий Иванович. Дескать, сказал, что если он не отзвонится в контрольный срок, то она должна позвонить по этому телефону следователю Ковригину, а уж он знает, что делать. Как же вы, Валерий Иванович, один и без оружия в логово бандитов полезли! Хорошо хоть, догадались Пустовойтову предупредить.

– Э-э… Н-да, – промычал Тавров. Да, Ефросинья в который раз его выручает! И откуда она узнала, что он здесь?

– Ваня! Пургина надо освободить, – потребовал Тавров. – Из тюрьмы его фактически похитили. Тем более что мы получили доказательства того, что на его жену напал Мехти Мамедов, который на самом деле не Мехти Мамедов…

– Да, разумеется, – согласился Ковригин. – Идти можете?

– Могу, – ответил Тавров и, попытавшись сделать шаг, чуть не упал: затекшие ноги отказывались повиноваться.

– Сейчас вас врач осмотрит, – пообещал Ковригин. – Ребята! Давайте полковника в машину с врачом. Быстро!

– А мне врача? – жалобно простонал Морозов. – Я истекаю кровью!

– И этого наверх, а то и вправду помрет, а нам живой преступник для суда нужен! Нельзя одними трупами дело закрывать, – рассудительно заметил Ковригин.

Ранение Морозова оказалось легким, пуля даже не задела кость. Под охраной бойцов ОМСН его отвезли в тюремную больницу. У Пургина оказалось несколько ушибов, полученных в схватке с Морозовым, но от медицинского освидетельствования он отказался.

– У меня все нормально, у меня есть срочные дела, – твердил он. – Мне жену надо в больнице проведать, я давно у нее не был.

– А ведь верно! – заметил Тавров. – Ваня! Добрось нас до больницы. Ладно?

– Нет проблем, Валерий Иванович! – радостно откликнулся Ковригин. Ему можно было радоваться: сегодня он одним махом закрыл несколько дел, грозивших стать «висяками».

В больнице Таврова ждала неожиданность: в одной палате с Ольгой Пургиной лежала Обнорская. Возле постели Обнорской сидел подтянутый сухопарый старик.

– Кернов Петр Иванович, генерал-лейтенант в отставке, – отрекомендовался он. – Как вижу, мы товарищи по несчастью. Кто она вам?

– Жена, – коротко ответил Пургин. По дороге он купил букет цветов и вазу и теперь аккуратно водрузил вазу с букетом на тумбочку.

– Это Пургин Сергей Николаевич. А я его друг, Тавров Валерий Иванович, полковник милиции в отставке, – сообщил Тавров.

– Аннушка – моя единственная дочь, – сказал Кернов, и его голос предательски дрогнул. – Внуками меня не одарила, а теперь вот… И говорил ей не раз, что ее увлечение змеями до добра не доведет! Вот и пожалуйста! А ваша давно в таком состоянии?

– Несколько недель, – ответил Тавров.

– И что обещают врачи?

– А что они могут обещать? Ничего хорошего, дают уклончивые ответы.

– И мне вот тоже… – горько вздохнул Кернов.

Тавров взял его за руку и сказал вполголоса:

– Вы знаете, у меня почему-то есть уверенность, что все будет хорошо. Пусть придется ждать год, может быть, два или больше… Но когда-нибудь ваша дочь к вам обязательно вернется!

Оставив Пургина в больнице, Тавров поехал домой. Он ужасно устал, страшно хотелось есть. Забежав по дороге в универсам и стесняясь вымазанной в подвале одежды, Тавров быстро затарился полуфабрикатами, не забыв захватить и антистрессовую бутылку «Старого Кенигсберга». Дома он быстренько забросил в микроволновку останкинские блинчики с мясом и, пока они грелись, позвонил Кате.

– Вы живы? – облегченно выдохнула Катя. – Ну, слава богу! Что случилось?

– Завтра расскажу, Катя, – не стал вдаваться в подробности Тавров. – Ничего срочного нет?

– Пока нет. Мне на работу приехать или можно спокойно отдыхать?

– Отдыхай, милая! И в понедельник тоже, – разрешил Тавров.

– Ой, спасибо, Валерий Иванович!

Махнув коньячку и закусив восхитительными блинчиками, Тавров без особой надежды набрал номер Ефросиньи: он знал, что в монастыре обычно не разрешают пользоваться мобильниками. Но Ефросинья практически сразу ответила:

– Здравствуй, Валера! Вот видишь, все обошлось.

– Спасибо, что выручила, Ефросинья! – поблагодарил Тавров. – Я вот хочу узнать, откуда тебе стало известно, что я поехал на дачу к Обнорской и что Морозов туда привез Мамедова и Пургина?

– А я, Валера, сумела установить контакт с Клеопатрой, хоть она и маскировалась. Ведь это она ввела тебя в Пограничную Зону и подталкивала твое расследование в нужном направлении. Помнишь, кошки у тебя появлялись? Это она приходила, только не открывалась. Она мне и сказала, где ты находишься и какая опасность тебе грозит. Своей цели она достигла во многом благодаря тебе и решила отблагодарить. Не ожидала я от нее благодарности, но и такое бывает!

– А если Пургин найдет тот древний текст, про который говорила Клеопатра, и сумеет его расшифровать, его жена выйдет из комы? – спросил Тавров.

– Не уйти в Мир Мертвых ей помогла Клеопатра. Клеопатра ушла в Мир Мертвых, а Ольга Пургина осталась. Так почему бы и нет? Поживем – увидим! В любом случае надо узнать, как прервать путь магического ожерелья, а то оно принесет еще много несчастий. Кстати, в Этом Мире… где сейчас оно?

– В сейфе у Ковригина, где вещественные доказательства хранятся, – ответил Тавров. – Он мне это сам сказал.

– Пусть Пургин потребует вернуть ему ожерелье как предмет, представляющий большую ценность. Это надо сделать как можно быстрее! – предупредила Ефросинья.

– Думаешь, за ним продолжится охота? – удивился Тавров.

– Несомненно! – убежденно заявила Ефросинья. – Как только Пургин получит ожерелье, пусть он немедленно передаст его мне. Только в монастыре оно будет в безопасности. Когда он узнает, как выполнить обряд Освобождения Хранительницы, я отдам ожерелье ему. Понял?

– Да, я сделаю все, как ты сказала, – заверил Тавров.

– С Богом, Валера!

Утром Тавров поехал на Малую Лубянку, в костел Святого Людовика. Там он нашел настоятеля и передал ему серебряный крестик падре Яго.

– Помолитесь, святой отец, за новопреставленного раба Божьего Яго. Это его крест. Там, на обороте, стоят две буквы O и D и выгравирован крошечный номер. Вы знаете, что с этим делать.

– Кто вы? – спросил священник.

– Если понадобится, они меня найдут, – усмехнулся Тавров. – А главное – передайте: то, что составляло предмет миссии падре Яго, находится в надежных руках и больше никому не принесет вреда.

Со времени описанных событий прошло полгода. После долгих проволочек ожерелье все-таки отдали Пургину, и тот отвез его Ефросинье. Теперь ожерелье хранилось в надежном монастырском тайнике, и можно было быть уверенным: никто больше не использует магический предмет для наложения любовных чар.

Блистательное раскрытие цепочки вроде бы не связанных между собой убийств принесло Ковригину повышение в должности и звании. Надо отдать ему должное: он не забыл пригласить на банкет Таврова и Пургина.

Пургин поразительно быстро нашел деньги на организацию экспедиции в Египет: не зря что-то шептала ему на ухо Обнорская.

Тавров уже стал забывать о случившемся, как вдруг однажды вечером, смотря по телевизору детективный сериал, он почувствовал, что в комнате находится не один. Он обернулся: так и есть! У входной двери стояла знакомая фигура в широкополой шляпе и балахоне. Длинные острые уши, не менее длинный хрящеватый нос и пряди неопределенного цвета волос, торчащих в разные стороны над воротником балахона, – нет, ошибиться было невозможно!

– Ох, и напугали вы меня, господин Сэндмэн! – с облегчением вздохнул Тавров. – Проходите в комнату, присаживайтесь. Похоже, что я задремал?

– Так оно и есть! – улыбнулся Сэндмэн, обнажив желтоватые клыки. – Спасибо за приглашение, но мне некогда здесь рассиживаться. Много дел! Поэтому попрошу вас поторопиться: мне поручено проводить вас к известной вам особе.

– В путь так в путь, – согласился Тавров, вставая из кресла. – Давненько я не путешествовал по Сонной Тропе.

Сэндмэн распахнул входную дверь, за которой сразу открылась чудесная долина со знакомым Таврову белым дворцом на берегу реки.

– А в прошлый раз нам пришлось через Лес Сомнений пробираться! Что, с сомнениями уже покончено? – пошутил Тавров.

– Тут постоянно все меняется, – вздохнул Сэндмэн. – Верите ли: сам никак не могу привыкнуть!

Они быстро добрались до дворца и вышли на знакомую террасу. У входа на террасу и выхода на каменную лестницу, ведущую к причалу, по-прежнему сидели кошки. Только на троне Клеопатры обосновалась госпожа Обнорская.

– Рада вас видеть, господин Тавров! – радушно приветствовала его новая Хранительница Ожерелья.

– И я рад вас видеть в добром здравии, Анна Петровна, – ответил Тавров. – Как ваши дела?

– Ох, Валерий Иванович! – сокрушенно вздохнула Обнорская. – Вы не представляете, как здесь скучно! И как только такая деятельная и образованная женщина, как Клеопатра, могла две тысячи лет торчать в этой глуши! Ну, ничего! Надеюсь, скоро покину это местечко и вернусь в Мир Живых.

– А что, у Сергея Николаевича поиски идут успешно? – спросил Тавров.

– Более чем! – радостно сообщила Обнорская. – Представляете: он уже нашел камень с тем самым текстом! Теперь он расшифровывает надпись. Там очень сложный шифр, но Сергей Николаевич использует специальную программу и уверен, что текст будет полностью прочитан не позже чем через пять-шесть месяцев.

– А давно вы с ним общались? – спросил Тавров.

– Да мы с ним каждый день общаемся! – ответила Обнорская. – Он, как только там, в Мире Живых, приляжет отдохнуть, то тут же бежит сюда проведать свою ненаглядную. Бедный Хозяин Сонной Тропы совсем с ним замучился! Да вон они сидят, голубки!

И Обнорская кивнула в сторону мраморной скамейки, на которой, скрытые широкими листьями пальмы, сидели в обнимку Сергей и Ольга Пургины.

– Да, Валерий Иванович! Хочу сказать, зачем вас побеспокоила. У меня к вам вопрос и просьба. С чего начать?

– Начинайте с вопроса, – улыбнулся Тавров.

– Скажите, а если я вернусь в Мир Живых, ну… фактически выйду из комы, меня будут судить за убийство мужа?

– Вас могли бы обвинить также в отравлении Юнуса, хотя я знаю, что это дело рук вашего покойного мужа, – ответил Тавров. – Но оба дела в настоящий момент закрыты в связи с безнадежным состоянием подозреваемой, то есть вас. Врачи сказали, что даже после выхода из комы деятельность вашего мозга вряд ли восстановится, так что перед судом вы предстать не сможете. Можете спокойно оживать!

– Спасибо, дорогой мой! – обрадовалась Обнорская. – Тогда у меня к вам еще будет просьба: передайте отцу, чтобы продал дачу. Он это может легко сделать: ведь дача оформлена на него. А то ведь он человек старый: не ровен час, преставится, а я пока не могу заявить права на наследство, дачка и уплывет! А ведь она, поди, сейчас не меньше миллиона евро стоит!

– Хорошо, обязательно передам, – заверил Тавров, подивившись расчетливости Обнорской.

– Заранее благодарна вам, Валерий Иванович! Еще раз извините за беспокойство, больше не смею вас задерживать! Всего хорошего вам, Валерий Иванович!

– И вам того же, Анна Петровна! – вежливо поклонился Тавров.

– Сэндмэн, друг мой любезный! – обратилась Обнорская к Хозяину Сонной Тропы. – Проводите, пожалуйста, Валерия Ивановича!

– С удовольствием, – ответил Сэндмэн.

Проходя мимо сидящей у выхода с террасы кошки, Тавров шепотом спросил у Сэндмэна:

– Ну, как вам новая Хранительница Ожерелья?

– Редкостная стерва! – прошипел Сэндмэн, добавив со вздохом: – Впрочем, только такие и попадают в Хранительницы!

Тавров оглянулся и бросил взгляд на освещенную закатным солнцем террасу. Обнорская неподвижно сидела на троне и задумчиво смотрела на реку: видимо, мечтала о скором возвращении в Мир Живых и строила планы.

Пургины сидели под сенью пальмы и о чем-то шептались: возможно, тоже строили какие-то планы.

– Идиллия! – вырвалось у Таврова.

– Хотите здесь остаться? – осведомился Сэндмэн.

Тавров вспомнил, что в данный момент в Мире Живых абсолютно бесчувственные тела Пургиной и Обнорской лежат под белыми простынями в палате для коматозников, и содрогнулся:

– Избавь господи!

– Тогда пошли! – поторопил Хозяин Сонной Тропы. – У меня еще много дел.