Михаил Палев - Серебряный ятаган пирата

Человек широко распахнул плащ, и я с удивлением обнаружил, что под плащом он практически голый. «Практически» означает то, что спереди его брюки заканчивались чуть ниже колен, – причем хитро закрепленные подтяжки не давали им упасть, – а дальше вплоть до сияющей физиономии шло совершенно голое тело с островками курчавой растительности и прочими ожидаемыми атрибутами.

– С головой все в порядке? – зачем-то спросил я, хотя и так было видно, что совсем не в порядке.

Улыбка сползла с лица жизнерадостного эксгибициониста: он запахнул плащ и обиженно заявил:

– Между прочим, я потенциальный клиент. И очень щедрый клиент. А вы мне хамите! Вы и грубая девка на вашем телефоне нахамила. Где ваш менеджер? Я буду жаловаться!

Я начал уже догадываться, что происходит, и поспешил подкрепить свою догадку уверенностью.

– Простите, а какого менеджера вам надо? – вкрадчиво осведомился я.

– Как какого?! – возмутился эксгибиционист. – Вашего! Вашей фирмы «Секс по телефону Плюс». Мне так вашу фирму разрекламировали, особенно этот Плюс, а вы устраиваете форменное хулиганство! Я буду жаловаться вашему руководству!

Однако! Как его кто-то жестоко разыграл! Ситуация анекдотическая, словно в комедийной пьесе. И хотя бы из любви к искусству пьесу следовало доиграть до конца!

Улыбнувшись широкой доброжелательной улыбкой – что было совсем не трудно, поскольку смех из меня уже рвался наружу, – я указал незадачливому сексуальному маньяку на дверь противоположной квартиры и сказал:

– Так вам туда, милейший! Именно там ваш вожделенный «большой плюс». А здесь находится частное детективное агентство.

– Да?! – разинул рот эксгибиционист. – Неужели детективное?! Ой, извините! Так мне туда?

– Туда, туда! – заверил я и захлопнул дверь, тут же прижавшись к дверному глазку в предвкушении удачной развязки. И не был обманут в ожиданиях: дверь открылась, повторилась сцена с распахиванием плаща, и через мгновение эксгибиционист полетел вверх тормашками от хорошего удара в скулу. Вышедший из квартиры напротив мрачный всклокоченный мужик в майке и вытянутых на коленях трениках подхватил эксгибициониста за плащ и, словно мешок с мусором, поволок к выходу. Я метнулся к монитору видеонаблюдения, не желая пропустить финальную сцену, и чуть не сбил Катю, возвращавшуюся с кухни с двумя чашками дымящегося кофе.

– Что с вами, Мечислав? – изумилась Катя. – А кто приходил?

– Так… Ошиблись дверью, – пояснил я, с досадой заметив, что момент вылета из подъезда злосчастного эксгибициониста я таки пропустил. Я увидел лишь, как он, прихрамывая, торопливо удаляется от подъезда.

Входная дверь в офис открылась.

– А вот и Валерий Иванович! – воскликнула Катя, увидев босса, и с беспокойством осведомилась:

– А что это вы такой невеселый? Случилось что?

– Да как сказать, Катюша, – проворчал Тавров, снимая куртку и вешая ее на вешалку. – Странная такая штука: вхожу в наш подъезд, а оттуда вылетает почти голый мужик.

– В плаще и обрезанных сверху штанах? – уточнил я.

– А-а, так вы тоже видели? – повернулся ко мне Тавров. – Поразительно: почти голый человек ласточкой вылетает из двери, шлепается на тротуар, тут же вскакивает и убегает. К чему бы это?

– Ласточкой? К дождю, наверное, – предположил я. Катя прыснула.

Тавров мрачно посмотрел на нас и хотел что-то сказать, но в этот момент зазвонил телефон на столе у Кати. Катя поспешно схватила трубку, слушала буквально несколько секунд и тут же ответила:

– Даю хозяина.

И передала трубку Таврову. Тот, наверное, с минуту выслушивал неизвестного абонента, затем ответил мрачным, не терпящим возражений тоном:

– Я вас выслушал, и теперь выслушайте меня. По этому номеру телефона и адресу действительно находится детективное агентство. Относительно вашего случая могу сказать следующее: с вами сыграли дурную шутку, и я могу вам помочь подать в суд на шутников. Одного из них я уже разыскал, и в данный момент он сидит передо мной, полный раскаяния. Осталось разыскать инициатора шутки, и если вы хотите подключиться к его поискам, то приезжайте ко мне в офис по известному вам адресу для заключения договора. Нет, как вы выразились, имя «этого подонка» я смогу разгласить лишь после того, как мы найдем главного инициатора данной, с позволения сказать, шутки. Итак, вы приедете? Как пожелаете. Если все-таки надумаете, то не забудьте сегодня же или в крайнем случае завтра снять следы побоев у врача – иначе все теряет смысл. Что? Мне безразлично, в каком виде вы придете, но я обязательно об этом проинформирую суд. Что? Нет, иначе никак нельзя. Да, и вам не хворать. Всего хорошего!

Тавров положил трубку и сурово обратился к Кате:

– Екатерина! И как все это понимать?

– А что мне было делать, Валерий Иванович? – пошла в наступление Катя. – Звонит с утра придурок. Я ему говорю: это детективное агентство. А он мне: ага, понимаю, конспирируетесь. И спрашивает: надела ли я лифчик? Ну я и сказала ему, чтобы он отстал: приезжайте, рады вас видеть. Достал ведь своими звонками!!! Я подумала: приедет, я ему по этому самому и заеду, мало не покажется… Зря, что ли, я на курсы самообороны хожу?

– А он приехал, – добавил я. – Кто же знал, что он такой придурок. Катя кофе на кухне готовила, и я ему открыл дверь.

– А зачем вы ему сказали, что «Секс с плюсом» находится в квартире напротив? – требовательно спросил Тавров.

– Не смог удержаться, – признался я. – А что мне было делать? Мужик свои достоинства мне демонстриует. А я не той ориентации! Ладно бы женщина: тут уж я бы знал, что делать. А мужик?! Ну и…

– В общем, ситуация такая, – подытожил Тавров. – Товарищ сексуально озабочен. Однажды он снял проститутку и то ли ей недоплатил, то ли еще что… короче, она дала ему адрес и телефон нашего агентства, сказала, что это фирма «Секс по телефону Плюс», а Плюс подразумевает воплощение всех его тайных желаний. Надо только экипироваться в соответствии с этими желаниями и приехать в офис. Вот он и приехал!

– Цирк! – не удержался я от комментария.

– В суд он подавать не будет, а то действительно был бы цирк, – заметил Тавров и тут же вернулся к действительности, обратившись ко мне:

– А вы, собственно, по какому вопросу?

В кабинете у Таврова я быстро и кратко изложил суть дела, не забыв упомянуть о нашем знакомстве. Это было очень важно: в России все делается по знакомству. А что не делается по знакомству, то делается по дружбе.

– Да, я помню: копия картины Жерома с изображением Ганнибала, – кивнул Тавров, не отрывая взгляд от компьютерного монитора. Это безразличие обидело меня, и я тут же добавил:

– Вот именно, Ганнибала. И что главное: не Лектора!

Тавров оторвал взгляд от монитора и воззрился на меня.

– В смысле: не Лектора? – нахмурившись, поинтересовался он.

– Кино такое было, – вздохнул я. Никто из встреченных мною сегодня почему-то не был готов для восприятия юмора.

– Да, помню, – кивнул Тавров. Он откинулся на спинку кресла, отъехал от монитора и произнес, глядя мне в глаза:

– Ну что я могу сказать… если ваш друг имел шенгенскую визу и взял авиабилет на Мальту «туда-обратно» с фиксированной датой вылета, то это означает, что он минимум один раз уже был на Мальте.

– Почему? – удивился я.

– Насколько я знаю, посетить зону Шенгенского соглашения можно, только первоначально въехав на территорию страны, выдавшей визу, – пояснил Тавров. – Есть, разумеется, понятие «транзит», но если человек сразу берет обратный авиабилет из той же страны, то подразумевается, что она является страной его визита. Короче говоря: прилететь по шенгенской визе на Мальту и через неделю улететь из нее ваш друг Русанов мог только в том случае, если шенгенскую визу он оформлял в мальтийском посольстве. Поскольку перед этой поездкой он визу не оформлял – иначе бы он делал это через турагентство, – то логично утверждать, что он уже бывал на Мальте.

– Резонно, – согласился я. – Только какое отношение это имеет к его исчезновению?

– Возможно, что и никакого, – вздохнул Тавров и тут же предложил: – Давайте наметим план действий, если вы уже готовы заключить с нами договор. Для начала нужно убедиться, что Русанов не въезжал на территорию России из другой страны. Допустим, у него изменились планы, он решил посетить другую страну из Шенгенской зоны и уже оттуда вернулся на Родину. Логично?

– Да, но тогда он вернулся бы домой или хотя бы связался со своей матерью! – возразил я.

– Сыновья не всегда бывают послушными, – улыбнувшись, заметил Тавров.

– Вы не знаете Евгению Павловну, – скептически отозвался я.

– Возможно, вы правы, но проверить нужно. Если подтвердится, что в Россию он не въезжал, то надо будет связаться с посольством на Мальте. Все это сделаю я. А вот вам хорошо бы лично побеседовать с заведующим кафедрой, на которой трудился Русанов, – предложил Тавров. – Если о Русанове придет узнавать обеспокоенный друг, а не частный детектив, то это поможет избежать сплетен и кривотолков.

– Да, я это сделаю завтра же, – с готовностью откликнулся я. – Но хотелось бы сначала узнать расценки на ваши услуги.

– То, что я вам перечислил, я включу в сумму консультации, – ответил Тавров. – Консультация обойдется вам в символическую сумму, а если мы продолжим сотрудничество, то и вообще бесплатно. Существенных расходов потребует организация наблюдения и использование технических средств, но пока это рано обсуждать.

– Хорошо, давайте в этом ключе и начнем, – согласился я.

А что, если Игорь действительно вдруг встретил «мечту всей своей жизни» и потерял голову от страсти? Сейчас оттягивается на курорте с милашкой, забыв про холодную Москву и занудливую мамашу. Или подвернулся выгодный клиент, щедро оплачивающий какой-нибудь «сертификат о подлинности», выданный надежным экспертом. Если верить его мамаше, завкафедрой высоко ценил Игоря как специалиста. А Московский университет – это учебное и научное заведение с мировой известностью! Ну а отказаться от услуг детектива по причине нехватки денежных средств никогда не поздно. Тавров опытный человек и имеет представление о пределах моих финансовых возможностей.

Я сообщил Евгении Павловне о начале розысков ее бесценного сыночка, чем несказанно ее обрадовал, и узнал у нее номер мобильного телефона завкафедрой. Звали его Сергей Петрович, и он с готовностью согласился со мной встретиться. Сергей Петрович оказался толстым добродушным дядькой, с которым мы пересеклись в кафе возле станции метро «Университет». В кафе не было жарко, но Сергей Петрович поминутно вытирал платком обширную лысину: видно, и без того у него забот был полон рот, а тут еще на голову свалилось исчезновение сотрудника.

– Игорь Владимирович должен был выйти на работу еще два дня назад, и если он задержится еще на неделю, то это может отразиться на учебном процессе, – пожаловался Сергей Петрович, пряча платок в нагрудный карман рубашки.

– А он не сказал, зачем так спешно собрался в отпуск? – спросил я.

– Я не интересовался, – признался Сергей Петрович. – Дело в том, что Игорь Владимирович, несмотря на молодость, достаточно известен в научном мире. Он великолепно умеет работать с архивами: случается, такие документы откапывает, что просто диву даешься! Я знаю, что иногда его привлекают в качестве эксперта, и когда ему надо уехать на несколько дней, то не возражаю. Людям надо создавать условия для работы, идти навстречу, тогда даже при невысокой зарплате не будет текучки.

– И часто он вот так уезжал по своим делам?

– Последний раз Русанов брал три дня в конце марта, – ответил Сергей Петрович, снова доставая платок и вытирая им лысину. – А до этого в декабре месяце. В общем, раза два-три в год обычно.

– А не помните, когда он перед этим ездил на Мальту?

– Ума не приложу, зачем ему понадобилось вообще ехать на Мальту, – пожал плечами Сергей Петрович. – Игорь занимался российской историей первой половины девятнадцатого века. Возможно, что он накопал что-то новое о взаимоотношениях российских властей и Мальтийского ордена. Но честно скажу: я не в курсе.

– Скажите, а кто может быть в курсе? – допытывался я. – Возможно, кто-то из его коллег по работе?

– Вообще-то, вы первый человек, который сообщил мне, что является другом Русанова, – признался Сергей Петрович. – Ни с кем он близко не сходился.

– А женщины? Все-таки мужчина он достаточно молодой, неженатый…

– Нет, ничего такого не замечал! – категорически отверг мое предположение Сергей Петрович.

– Ну а кто все-таки может быть в курсе: что именно могло заставить Игоря так внезапно уехать на Мальту? Кто может быть в курсе, что он действительно вдруг нарыл интересную информацию?

– Вы знаете, а пожалуй, есть такой человек! – воскликнул Сергей Петрович, припоминая. – В Ленинке… то есть в Российской государственной библиотеке, в отделе редких книг и манускриптов у него есть хороший знакомый. Игорь несколько раз упоминал его, поскольку часто работал в этом отделе с источниками.

– Ага, хоть что-то! – обрадовался я. – И как его зовут, этого знакомого?

– Кавецкий Вениамин Аркадьевич.

– А телефончик его случайно не подскажете?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю! – сокрушенно развел руками Сергей Петрович.

Я собрался было немедленно мчаться в библиотеку, чтобы искать этого Кавецкого, но вдруг заколебался: может, для начала надо посоветоваться с Тавровым? И подождать, пока Тавров наведет справки. А то вдруг Русанов уже в России, застрял у какого-нибудь приятеля… Приятели – они такие! Или внезапно в Игоре действительно проснулся дремавший доселе мужчина, и он окунулся очертя голову в омут любви? А мы тут его ищем, как дураки!

С другой стороны, библиотекарь Кавецкий внезапно может убыть на какую-нибудь конференцию, а потом в командировку, затем в отпуск… Есть такой жизненный закон: когда человек нужен больше всего, он внезапно начинает отгуливать не использованные за несколько лет отпуска и ложится в больницу на плановую операцию с последующим санаторно-курортным лечением.

Итак, решено: надо брать библиотекаря немедленно и вытрясать все, что он может знать о поездке Русанова на Мальту.

Перед поездкой в РГБ я на сайте главной библиотеки страны ознакомился со структурой распределения книг по хранилищам, а также с разделом «контакты». По логике, Кавецкий должен был работать в научно-исследовательском отделе «Редкие книги» – именно в их ведении находилась коллекция старопечатных книг, изданных до 1830 года, и книжных памятников более позднего времени. А Русанов, по словам заведующего кафедрой, занимался историей России первой половины девятнадцатого века. Мне удалось дозвониться по указанному телефону, и я узнал, что в действительности Кавецкий является заведующим сектором отдела рукописей, поэтому его следует искать там. По телефону сектора я не дозвонился и, плюнув, поехал туда лично.

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки располагался на первом этаже правого крыла Дома Пашкова. Я всю жизнь полагал, что центральный вход в Пашков дом находится со стороны, обращенной к Кремлю: с величественной лестницей и ротондой. Но этот вход был наглухо закрыт, а «центральным входом» оказалась арка во двор со стороны Староваганьковского переулка. На центральном входе сидел охранник, который, как и следовало ожидать, отказался пропустить меня без пропуска. Он предложил мне позвонить по местному телефону тому лицу, к которому я направляюсь, чтобы упомянутое лицо заказало мне пропуск. Я так и собрался сделать, но вдруг увидел выходящую из здания женщину и обратился к ней:

– Прошу меня извинить! Подскажите, пожалуйста, а Кавецкий сейчас у себя?

– Кавецкий? – удивленно взметнула брови женщина. – Вениамин Аркадьевич? Да вон же он! Только что вышел.

Действительно, прямо перед женщиной из подъезда вышел плюгавый мужичонка в старомодном берете и старенькой китайской курточке из тех, которыми наши китайские братья по социализму наводнили страну в разгар «либерализации всего, чего только можно». Короче, по виду он скорее напоминал не заведующего сектором отдела рукописей главной библиотеки страны, а слесаря-сантехника. Осознав свою ошибку, я торопливо поблагодарил даму и помчался следом за удалившимся на приличное расстояние обладателем антикварного берета. Он уже вышел в переулок и сворачивал на Знаменку. Опасаясь, что Кавецкий сядет в машину, я крикнул ему вслед:

– Вениамин Аркадьевич! Подождите!

Кавецкий услышал меня, остановился и удивленно обернулся. Я помахал ему рукой, ускоряя шаг.

– Мне надо с вами поговорить! – поторопился я объяснить ситуацию, видя некоторую настороженность во взгляде Кавецкого. – Я друг Игоря Русанова!

Я рассчитывал этой фразой расположить к себе Кавецкого, но тут последовало то, чего я от старичка-замухрышки совсем не ожидал: с неожиданной прытью Кавецкий бросился через Знаменку, ловко петляя между машинами. Я не решился повторить его подвиг и потому лишь сумел пронаблюдать, как он пробежал до конца Знаменки и скрылся во дворе за часовней Николая Чудотворца. Когда я достиг этого места, Кавецкого и след простыл.

Ничего не понимая, я в растерянности направился в сторону станции метро «Боровицкая». Поскольку разговор с Кавецким по причине его загадочного бегства не состоялся, я позвонил Таврову, чтобы посоветоваться с ним о дальнейших действиях и узнать, есть ли какие-нибудь результаты по теме нашего вчерашнего разговора.

Тавров ответил сразу, и я, осведомившись, удобно ли ему говорить, поведал о результатах беседы с завкафедрой и о подозрительном поведении Кавецкого.

– Я уверен, что Кавецкий как-то причастен к исчезновению Русанова! – убежденно заявил я. – Надо установить за ним наблюдение. Я готов оплатить эту услугу!

Однако Тавров неожиданно скептически отнесся к моему заявлению.

– Вы, Мечислав, не доставайте Кавецкого, а то его от испуга еще инфаркт хватит, – посоветовал Тавров. – Лучше мы вместе к нему подъедем.

– А он захочет с нами встретиться? – усомнился я.

– Можете не сомневаться! – уверенно заявил Тавров.

У меня сложилось впечатление, что о Кавецком он знает гораздо больше, чем говорит, но я не стал требовать разъяснений: мобильные тарифы все-таки недешевы.

– А что там о Русанове нового? – спросил я.

– В Россию он не въезжал, на самолетах авиакомпании «Эйр Мальта» с Мальты не вылетал, – сухо поведал Тавров. – Пока все.

– Может, нам его в международный розыск подать? – поделился я соображениями. Ответ Таврова поверг меня в настоящий шок.

– Об этом не беспокойтесь, он уже находится в розыске по линии Интерпола, – спокойно сообщил Тавров. – Игорь Владимирович Русанов уже дней пять разыскивается за совершение кражи уникального манускрипта.

Я был настолько потрясен, что не мог найти слов. Игорь Русанов вор?! Нет, я, наверное, ослышался!

– И есть доказательства его вины? – спросил я, наконец обретя дар речи.

– Вы полагаете, что Интерполу больше нечем заняться? – насмешливо поинтересовался Тавров. – Пока все сходится на вашем друге. А владелец манускрипта сообщил, что ему некий незнакомец предлагал за артефакт полмиллиона долларов.

– Все равно не верю! – заявил я. – Пока не узнаю подробности, говорить даже на эту тему не хочу.

– Тогда оставайтесь на связи, – посоветовал Тавров. – Попытаюсь сегодня же организовать встречу с людьми, которые и расскажут вам эти самые подробности.

– Вы уж постарайтесь, а то после таких новостей мне сегодня точно не уснуть, – проворчал я.

Примерно через час Тавров позвонил мне и сказал:

– Мечислав! Через часок подъезжайте к Дому Пашкова. Там для вас заказан пропуск. Кавецкий согласился встретиться с нами. Сможете быть?

– Непременно! – заверил я.

Точно в назначенное время я вошел в уже знакомую арку с будкой на входе. Там меня уже ожидал Тавров. Мы получили пропуска и прошли в кабинет Кавецкого. В тесном, уставленном книжными шкафами помещении, куда с трудом втиснули письменный стол и четыре стула, уже сидели два человека: один из них, мужчина лет тридцати, был мне незнаком, зато во втором я без труда узнал Кавецкого.

– Следователь прокуратуры Стрельцов, – представился незнакомый мужчина.

После взаимного представления мы расположились напротив письменного стола, за которым восседал Кавецкий. Впрочем, слово «восседал» не совсем подходит: Кавецкий просто сидел на стуле, на своем рабочем месте за письменным столом, но было похоже, что это мы его вызвали на допрос – таким затравленным он выглядел.

– Что же вы, Вениамин Аркадьевич, сегодня спасались бегством от уважаемого господина Булгарина? – с едва заметной иронией поинтересовался Тавров.

– А что же мне оставалось делать? – нервно отозвался Кавецкий, беспокойно заерзав на стуле. – Он сказал, что друг Русанова. А Русанов… сами понимаете, в розыске по обвинению в хищении ценнейшей, уникальной рукописи! И я… Я элементарно испугался!

– У меня такая уголовная рожа? – осведомился я.

– Так, господа! – решительно сказал Стрельцов. – Давайте оставим взаимные колкости. У меня мало времени, а я хочу кое-что уточнить. Давайте, господин Кавецкий, вы расскажете о рукописи, как она исчезла и как случилось, что Русанов оказался в этом деле главным подозреваевым. Я понимаю, что вы это уже не раз рассказывали, но присутствующие здесь господа Тавров и Булгарин не в курсе. Поэтому я прошу вас еще раз рассказать все с самого начала. Может, еще какие подробности припомните.

– Да, конечно… – вздохнул Кавецкий, приступая к рассказу. – Началось с того, что к нам, в отдел рукописей, обратился некий Павел Сергеевич Цветков. Он рассказал, что его мать принадлежала к дворянскому роду Донауровых, который с конца восемнадцатого века исправно поставлял России чиновников: среди Донауровых были генералы, вице-губернаторы и даже губернатор Санкт-Петербурга. Так вот: от умершей в конце двадцатого века тетки, сестры его матери, Цветков получил в наследство старенькую дачу в Малаховке. Дачка была ветхая, практически непригодная для проживания, но в силу ее местоположения – Малаховка все-таки – Цветкову стала поступать масса предложений, и он решил продать дачу, чтобы купить квартиру в Москве недавно женившемуся сыну.

– Слушайте, какое отношение Цветков имеет к Игорю Русанову?! – не выдержал я.

– Наберитесь терпения, господин Булгарин, – посоветовал Стрельцов. – А то господин Кавецкий собьется и забудет сказать что-нибудь очень важное. Продолжайте, Вениамин Аркадьевич!

– Да, так вот… Цветков решил разобрать старый хлам на даче: вдруг там попадется что-нибудь интересное. Кстати, там был великолепный буфет мореного дуба! В отличном состоянии и…

– Не отвлекайтесь, Вениамин Аркадьевич, – с мягким нажимом попросил Стрельцов.

– Да, извините… Так вот, Цветков искал также хранившийся у тетки семейный архив и под стопкой старых фотоальбомов обнаружил старинную шкатулку красного дерева. В шкатулке находились перевязанные розовой лентой старые письма, а под ними – рукопись в потертом кожаном переплете. Вот эта рукопись и оказалась ценнейшей находкой! Рукопись содержала текст на латыни, и Цветков обратился к нам. Это было подробное жизнеописание известных турецких корсаров братьев Барбаросса и Драгута! Причем самое ценное: писал современник этих выдающихся людей. Из текста следовало, что автор рукописи выполнял функции секретаря у самого Драгута!

И Кавецкий обвел нас горящим взглядом, словно призывая восхититься вместе с ним.

– А вы ничего не путаете? – осведомился Тавров. – Барбаросса вроде был немецкий король, предводитель крестоносцев. Он еще в речке потонул.

– Фридрих Первый Гогенштауфен был императором Священной Римской империи нации Тевтонцев, – недовольно заметил Кавецкий. – Говоря латинским языком: Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae. Сами немцы ее именовали Heiliges Rцmisches Reich Deutscher Nation, что, по сути, то же самое. Империю основал в 962 году король восточных франков Оттон Первый как преемницу империи франков Карла Великого и Западной Римской империи. Просуществовала, между прочим, без малого семьсот пятьдесят лет.

– Тоже недотянули до «тысячелетнего рейха», – не удержался я от комментария. – Ну не везет немцам с «тысячелетними рейхами», хоть плачь!

Тавров свирепо посмотрел на меня и обратился к Кавецкому:

– Мы это поняли, Вениамин Аркадьевич! Вы нам лучше про турецких Барбаросс расскажите. Говорите, их двое было?

– Да, они были родные братья: Арудж и Хызыр, обычно называемый арабским именем Хайраддин. Иногда прозвище Барбаросса распространяют и на сына Хайраддина Хасана. Они жили на рубеже пятнадцатого и шестнадцатого веков, прославились своими подвигами в борьбе с мальтийскими рыцарями и имперским флотом. Для современных турок братья Барбаросса и Драгут до сих пор являются настоящими героями, точно так же, как для итальянцев национальный герой генуэзский мореплаватель, имперский адмирал Андреа Дориа. Кстати, Дориа воевал и с Барбароссами, и с Драгутом. А в честь Драгута – называемого турками Тургут – в Турции был назван город, который до сих пор носит название Тургутрейс, что означает «капитан Тургут».

Кавецкий собрался уже пуститься в увлекательный рассказ о подвигах турецких корсаров, но встретился со мной взглядом, запнулся и тут же вернулся к теме.

– Так вот… Драгут погиб при Великой осаде Мальты турецким флотом. Собственно, рукопись этим и заканчивается. Похоже, что его секретарь – а, судя по его искусному латинскому языку, он был из христианских ренегатов – тоже погиб вместе с Драгутом.

– Простите, христианских – чего? – не понял Тавров.

– Ренегатов, – пояснил Кавецкий. – В те времена так называли принявших ислам христиан. Лишь позднее ренегатами стали называть любых предателей.

– Спасибо, – кивнул Тавров. – И что же дальше?

– Видимо, рукопись нашли рыцари Мальтийского ордена и поместили в свой архив. Поскольку концовка рукописи дописана другим почерком, отсюда можно уверенно заключить, что автор рукописи погиб вместе с Драгутом.

– Но как же из архива мальтийских рыцарей рукопись могла попасть в Россию? – удивился я. В свете исчезновения Игоря Русанова упоминание Мальты меня насторожило.

– Как известно, в начале девятнадцатого века Мальту захватили войска Наполеона. Мальтийские рыцари без посторонней помощи не могли вернуть Мальту. Они сочли, что единственной силой, способной изгнать французов с Мальты, является Россия. Разумеется, англичанам с их мощным флотом и базой в Гибралтаре было это сделать проще, но рыцари справедливо сомневались, что англичане отвоюют Мальту для ордена, – и, как выяснилось, совсем не зря сомневались: англичане обосновались на Мальте почти на сто семьдесят лет. Поэтому мальтийские рыцари избрали своим гроссмейстером вместо фон Гомпеша, позорно сдавшего лучшую крепость мира без боя французам, российского императора Павла Первого. Франкофил и вольтерьянец, будущий император Александр Первый порицал своего отца за то, что тот втянул Россию в войну с Наполеоном из-за кучки скал в Средиземном море и звания гроссмейстера иоаннитов – непризнанного, кстати, целым рядом приоратов. Впрочем, как показала история, России все-таки пришлось воевать с Наполеоном, причем в гораздо менее выгодных условиях. А ведь могли разбить французского выскочку на чужой земле с куда меньшими издержками!

– Это наша привычка: все потерять, а потом героическими усилиями вернуть, – согласился я.

– Зато агрессия Наполеона против России не только смыла с Александра позор гнусного Тильзитского мира, но и выбила из его венценосной головы вольтерьяновскую дурь, – констатировал Кавецкий.

– Господа! Прошу не удаляться от темы! – воззвал Стрельцов, глянув на часы.

– Да, извините… Так вот, скорее всего, манускрипт попал в Россию вместе с орденскими регалиями, которые привез в Россию капитан-командор Мальтийского ордена граф Юлий Литта. После убийства Павла Первого Литта остался в России и даже выгодно женился на богатейшей женщине России Екатерине Скавронской, родственнице императрицы Екатерины Первой, жены императора Петра Великого. Ради этого брака римский папа даже снял с мальтийского рыцаря Литты обет безбрачия. Говорили, что падчерица Литты, Мария, графиня фон дер Пален, родила от графа Литты дочь Юлию, ставшую позднее графиней Самойловой. Мы вместе с Цветковым проследили его генеалогию и пришли к выводу, что шкатулку с семейной реликвией – уникальным манускриптом, который мы условно стали именовать «Хроника Драгута», – лично от Юлии Самойловой получил ее хороший знакомый, генеральный консул России в Париже Захарий Петрович Донауров. А уж от него шкатулка, как семейная реликвия, осталась в роду Донауровых и в итоге попала к тетке Цветкова, как последней представительнице рода Донауровых. Так что происхождение и подлинность уникальной рукописи сомнений не вызывают!

– Мы и не сомневаемся, Вениамин Аркадьевич! – нетерпеливо воскликнул Стрельцов. – Вы расскажите, каким образом семейная реликвия Цветкова оказалась у вас.

– Дело в том, что рукопись была не в лучшем состоянии, – объяснил Кавецкий. – Текст написан на бумаге, которая является достаточно хрупким материалом. Хотя именно то, что ее постоянно держали в деревянной шкатулке, помогло ей вообще не рассыпаться на куски. Цветков сказал мне, что к нему поступило анонимное обращение с просьбой продать рукопись за полмиллиона американских долларов. Кроме того, по его утверждению, кто-то побывал у него дома и произвел тщательный, хотя и весьма аккуратный обыск.

– Если «аккуратный», то как же Цветков обнаружил сам факт проведения обыска? – усомнился я.

– Дело в том, что Цветков – отставной полковник Главного Разведывательного управления Генерального штаба, – пояснил Стрельцов. – Тридцать лет в разведке – это не шутка!

– Вопрос снят! – развел я руками. – Продолжайте, пожалуйста, Вениамин Аркадьевич!

– Цветков действительно очень предусмотрительный человек, – продолжил Кавецкий. – Он хранил шкатулку с рукописью в банке. Но вот откуда неизвестный покупатель узнал о существовании рукописи и о том, что она попала к Цветкову, – это действительно загадка!

– Позвольте! Но если покупатель сделал предложение Цветкову, то он должен был указать, как с ним связаться на случай, если Цветков решит продать рукопись, – заметил я.

– Конверт с предложением о продаже Цветкову подбросили в почтовый ящик, – пояснил Стрельцов. – Текст на конверте и письме выполнен при помощи лазерного принтера, отпечатков пальцев – кроме пальцев Цветкова – не обнаружено. В письме для связи был указан номер мобильного телефона, зарегистрированный на умершего два года назад человека. Так что на загадочного покупателя выйти не удалось. Рассказывайте, что было дальше, Вениамин Аркадьевич!

– Цветков сказал, что желает передать рукопись в Российскую государственную библиотеку. Мы оформили этот дар надлежащим образом. Но прежде чем принять ее в наш фонд на хранение, было принято решение отреставрировать и законсервировать рукопись. Ведь мы не музей, а библиотека и должны предоставлять возможность людям науки работать с подлинниками! В качестве исполнителя работ определили всемирно известный ГосНИИР. Этот институт разработал уникальные технологии реставрации и консервации рукописей, выполненных как на бумаге, так и на пергаменте. Но дело в том, что у них много заказов, поэтому работу с «Хроникой Драгута» ГосНИИР внес в план на август месяц этого года. До отправки рукописи в ГосНИИР она должна была храниться в нашем отделе. И я… каюсь! Я имел неосторожность сказать об этом Игорю Русанову!

Кавецкий дернул кадыком, достал из-под стола бутылку с минеральной водой и налил себе в стакан. Жадно выпив, он опомнился и предложил воду присутствующим, но все отказались. Что до меня, то мне тоже хотелось пить, но – как сказал мудрый Омар Хайям – «вода не утоляет жажды, я как-то пил ее однажды». Лучше потом выпью холодного живительного нефильтрованного пива.

– Игорь, услышав об этом, пришел в неописуемое возбуждение. Он просил меня дать ему возможность переснять рукопись, уверяя, что она восполняет пробел в его исследованиях. А я… как его друг, я не мог ему отказать!

Кавецкий нервно выпил еще стакан воды и продолжил:

– Игорь принес аппаратуру – фотоаппарат, осветители на штативах – и переснял содержимое рукописи. Потом я уложил рукопись в шкатулку. Вообще, для хранения редких экземпляров мы используем специальные коробки из особого бескислотного картона. Но их мало, они стоят очень дорого, и я решил, что шкатулка красного дерева, в которой рукопись хранилась почти четыреста пятьдесят лет, будет ничем не хуже. Я запер рукопись в шкатулке, поставил ее в шкаф и ушел. А Игорь остался: он укладывал оборудование в сумку. А когда пришло время отправлять рукопись в ГосНИИР, я не смог открыть шкатулку: заклинило замок. Я вызвал слесаря, тот вскрыл шкатулку и…

Кавецкий налил еще воды в стакан, жадно выпил и, вытирая платком проступивший на лице пот, хрипло проговорил:

– Удивляюсь, как меня тогда кондрашка не хватил! В шкатулке вместо уникальной рукописи лежал старый справочник «Желтые страницы». Я немедленно позвонил Игорю домой, но его мать сказала, что три дня назад он улетел на Мальту. Вот так! Только шкатулка и осталась…

– Вениамин Аркадьевич, покажите нам эту шкатулку, – предложил Стрельцов.

Кавецкий открыл дверцу стоявшего рядом с ним шкафа и извлек оттуда деревянную шкатулку. Красного дерева, размером примерно пятьдесят на тридцать сантиметров и сантиметров десять в высоту, покрыта резьбой и инкрустацией деревом разных пород.

– Вот здесь она и хранилась почти четыреста пятьдесят лет.

Я увидел в шкатулке изящно оформленную прорезь замка и спросил:

– А ключ? Где хранился ключ?

– А там же, в потайном отделении шкатулки, – пояснил Стрельцов и попросил: – Вениамин Аркадьевич, покажите!

Кавецкий надавил пальцем на один из кусочков инкрустации, из боковой поверхности шкатулки в районе дна выехал маленький ящичек – словно лоток под диск в компьютере. На дне коробочки лежал небольшой бронзовый ключ.

– Цветков нашел этот потайной ящичек с ключом и показал мне, – пояснил Кавецкий.

– А Игорь знал, как открывается потайное отделение с ключом? – спросил я, заранее зная ответ.

– Разумеется! – ответил Кавецкий. – Я при нем открывал эту шкатулку.

– А почему замок вдруг заклинило? Выяснили это? – поинтересовался Тавров.

– Несколько капель цианакрилатного клея в замочную скважину и – вуаля! – объяснил Стрельцов. – В каждом хозяйственном магазине продается.

– Отпечатки? – коротко спросил Тавров.

– Из свежих, внутри и снаружи шкатулки – только Цветкова, Кавецкого и Русанова, – отозвался Стрельцов.

– А откуда у вас образцы отпечатков пальцев Игоря Русанова, если он исчез до того, как все обнаружилось? – с подозрением поинтересовался я.

– Из личных вещей Русанова, – пояснил Стрельцов.

– Вы проводили обыск у него на квартире? – немедленно спросил Тавров.

– Нет, – ответил Стрельцов. – Его личные вещи нам передал завкафедрой, где работал Русанов.

– Хм… интересно! – хмыкнул Тавров. – А почему вы не обыскали квартиру Русанова?

– Прокурор счел проведение обыска нецелесообразным, поскольку в розыск мы его подали лишь по причине совпадения двух событий: пропажи рукописи и исчезновения Русанова, – пустился в объяснения Стрельцов. – К тому же, если он действительно похитил рукопись и пустился в бега, то вряд ли оставил ее дома. Кроме того, мать Русанова слаба здоровьем, а официальный обыск ее, несомненно, глубоко потряс бы… Вдруг померла бы старушка? И вообще, в этом деле нам настоятельно посоветовали тщательно избегать преждевременной огласки.

– Я понял, – вздохнул Тавров.

Наступила пауза, и я немедленно ею воспользовался, поинтересовавшись:

– На входе я видел камеры наблюдения. Неужели мимо них так легко пронести уникальную книгу?

– Тут дело вот в чем, Ме… э-э… господин Булгарин. Доступ в помещение, где хранилась книга, имеет только господин Кавецкий. Ключи хранятся у него. Экспертиза замков показала, что следов, характерных для вскрытия замков отмычками или дубликатами ключа, не имеется. Отсюда под подозрение попали Русанов и Кавецкий: ведь Русанов вполне мог извлечь книгу и спрятать в сумку с фотоаппаратурой, когда остался один в помещении хранилища. На выходе его сумку охранник не проверил: это зафиксировано камерой видеонаблюдения.

– А господин Кавецкий? – возразил я. – Ведь его наверняка охрана не досматривает.

– Дело в том, – вежливо улыбнулся Стрельцов, – что летом господин Кавецкий приходил на работу без сумки или портфеля, одетый в безрукавку и летние брюки. И это зафиксировано видеозаписями. Спрятать в одежде рукопись он никак не мог, даже если бы удалил толстый кожаный переплет.

– Боже мой, боже мой! – разрыдался вдруг Кавецкий, обхватив голову руками. – Сорок лет беспорочной службы коту под хвост! Надо же мне такое на старости лет! Теперь меня отправят на пенсию, да… на пенсию. И поделом! Ничего подобного еще не случалось!

Стрельцов налил в стакан воды и, отпаивая всхлипывающего Кавецкого, принялся его утешать:

– Да будет вам, Вениамин Аркадьевич! Как будто раньше из библиотек ничего не воровали. Если помните, из питерской Российской национальной библиотеки однажды вынесли альбом «Птицы Америки» размером с хороший письменный стол!

– У нас в отделе никогда ничего подобного не было! – выкрикнул Кавецкий, расплескивая воду из стакана. – Как бы то ни было, моя репутация погублена, меня выгонят… Как жить мне теперь? Как?!

Когда мы вышли из Дома Пашкова и направились к станции метро «Боровицкая», Тавров сказал:

– Во всей этой истории есть один странный момент. Пока тетка Цветкова была жива-здорова, шкатулку с рукописью было украсть легче легкого. Но похоже на то, что неизвестный покупатель узнал о рукописи только тогда, когда ее обнаружил Цветков. Но Цветков заверил, что никому не говорил о своей находке. Не стыкуется!

– Предлагаете потрясти Цветкова? – спросил я.

– Потрясти? Если он действительно бывший разведчик ГРУ, то с ним наезды не пройдут, – покачал Тавров. – Если он что-то забыл, то сам вспомнит. Не думаю, чтобы такой человек мог проболтаться случайным знакомым или соседям. Надо бы проверить его близких родственников, друзей… Но этим пусть Стрельцов занимается! А вот нам хорошо бы провести обыск квартиры Русанова.

– Евгения Павловна действительно не отличается крепким здоровьем, и обыск может ее довести до инфаркта, в этом плане Стрельцов абсолютно прав! – возразил я.

– Почему же? – не согласился Тавров. – А если я проведу обыск как частный детектив, нанятый вами по личной просьбе Русановой? По-моему, тут все нормально. Возьмем с собой Стрельцова, но не будем говорить Русановой, что он следователь: скажем, что он мой помощник. Годится?

А что? Все логично, вряд ли Евгения Павловна при таком раскладе обеспокоится.

– Если у вас нет возражений, то предлагаю ненавязчиво, с согласия хозяйки, обыскать квартиру Русановых завтра, – предложил Тавров.

– Какие могут быть возражения? – пожал плечами я. – Вполне возможно, что нам удастся найти что-нибудь, проливающее свет на исчезновение Игоря Русанова.

– И рукопись «Хроники Драгута», – дополнил Тавров.

– Да плевать мне на эту рукопись! – вскипел я. – Не верю я, что ее Игорь украл. Человек исчез – вот что главное!

Вечером я позвонил Евгении Павловне и сказал:

– Евгения Павловна! Если вы не возражаете, то завтра я приду к вам с частным детективом и его помощником: мы хотим посмотреть вещи Игоря – вдруг найдем что-нибудь интересное. Вы не возражаете?

– Какие могут быть возражения, Слава?! Конечно, приходите!

Часам к двенадцати дня я, Тавров и Стрельцов уже были в квартире Русановых. Евгения Павловна угостила нас чаем с вкуснейшими пирожками. Стрельцов не растерялся и во время чаепития незаметно перекочевал в комнату Игоря. Когда мы с Тавровым тоже перешли туда, Стрельцов сидел на стуле посреди комнаты и разочарованно озирал обстановку.

– Сережа, надо найти фотооборудование, которое использовал Русанов для съемки рукописи, – напомнил Тавров.

– Уже нашел, – с безразличным видом отозвался Стрельцов. – Вон, возле книжного шкафа та самая сумка: я ее хорошо запомнил по записи с камер наблюдения РГБ. Фотоаппарат – обычный цифровик «Фуджитсу», но неплохой объектив… Главное: карта памяти в фотоаппарате отсутствует.

– Вот как? – процедил Тавров, оглядывая комнату. Его взгляд остановился на настольном компьютере.

– Смотрел, что там?

– А как же! Система не грузится, – сообщил Стрельцов.

– Как так?! – изумился Тавров. – А почему?

– Очень просто: жесткого диска нет, – объяснил Стрельцов.

– Вы уже и внутрь успели слазить? – удивился я.

– Долго ли умеючи… – проворчал Стрельцов. – Короче: мне здесь делать нечего. Валерий Иванович, раздобудьте для меня семейный альбом Русановых, и если там будут достаточно свежие фотографии родственников и знакомых Русанова, то изымите эти фотографии, сделайте на обороте отметки: «кто, где, когда». Хорошо?

– Сделаем, – односложно пообещал Тавров и спросил: – Как думаешь: кто-то успел побывать в квартире или сам Русанов следы заметал?

– Скорее всего, сам, – ответил Стрельцов. – Хозяйка категорически утверждает, что она все время находится дома, поэтому никто незаметно в квартиру проникнуть не мог. Так что карту памяти из фотоаппарата и жесткий диск из компьютера изъял сам Русанов: больше некому.

– Зачем ему надо курочить свой собственный компьютер? – с досадой поинтересовался я.

– Он не хотел, чтобы имевшаяся там информация могла быть доступна кому-нибудь другому даже теоретически, – пояснил Стрельцов. – Он наверняка знал, что даже стертую информацию можно восстановить, потому и забрал с собой носители… для гарантии, так сказать.

– Как вы, однако, быстро Игоря в преступники зачислили! – возмутился я. – Я так понимаю: вы надеетесь, что его уже в живых нет и потому на покойника можно спокойно кражу повесить, чтобы дело закрыть! Нет?

Тавров, укоризненно качнув головой, прижал указательный палец к губам, и тут же в дверях появилась Евгений Павловна.

– Кто это здесь покойников поминает? – с улыбкой осведомилась она.

– Так, общего знакомого вспомнили, – торопливо сообщил Стрельцов, искоса взглянув на меня, и, опасаясь развития темы, тут же спросил:

– Евгения Павловна, у вас еще остались ваши замечательные пирожки?

Бред какой-то! Игорь Русанов курочит свой личный компьютер, чтобы никто не узнал, что у него там на диске! Я так и заявил Таврову, когда мы покинули квартиру Русановых.

– Зачем ему это надо?! – горячился я. – Чтобы в случае расследования заронить лишние подозрения? Куда логичнее потратить полдня на то, чтобы отформатировать жесткий диск и установить на него систему по-новому: уверяю вас, после этого никакая репэйр-программа не сможет восстановить удаленные данные с диска!

– Но Русанова уверяет, что она все время находилась дома, – возразил Тавров.

– А продукты ей из магазина добрые феи приносят или она питается энергией электромагнитных волн? – саркастически поинтересовался я. – Да даже простой поход в магазин за хлебом означает ее отсутствие в квартире как минимум на полчаса: вполне достаточно, чтобы проникнуть в квартиру, вынуть жесткий диск из компьютера и карту памяти из лежащего на виду фотоаппарата, а затем не торопясь уйти.

– Такую возможность нельзя исключать, – вынужден был согласиться Тавров. Услышав его слова, я воодушевился и продолжил:

– Хорошо, предположим, что Игорь украл книгу, сумел переправить ее за границу и отправился на встречу с покупателем. Зачем ему вынимать жесткий диск из компьютера и карту памяти из фотоаппарата? Ведь Кавецкий всегда подтвердит, что Игорь фотографировал книгу, да и видеозапись однозначно доказывает, что он приходил в библиотеку с фотоаппаратурой. Объяснение одно: Игорь нашел в тексте «Хроники Драгута» нечто такое, что заставило его немедленно отправиться на Мальту. Но кто-то не хочет, чтобы это узнал кто-нибудь еще, а потому делает следующее: крадет рукопись, похищает Игоря и тайно изымает хранящиеся на карте памяти фотоаппарата и жестком диске компьютера снимки рукописи.

– Такая версия имеет право на существование, – снова согласился со мной Тавров. – Но подтвердить вашу версию может только одно: обнаружение либо самой рукописи, либо ее фотокопий. Тогда мы могли бы обратиться к экспертам. А пока… Как вам это ни неприятно, но Игорь Русанов на данный момент является единственным подозреваевым в деле о краже рукописи «Хроники Драгута». Вот так!

Увы! Я был вынужден согласиться с аргументами старого зануды. Хоть нам и твердят про священный принцип «презумпции невиновности», но на практике подозреваемому часто приходится доказывать свою невиновность. Подозреваемый всегда подозрителен – точно так же, как у котов всегда вороватый вид.

В древнегреческих трагедиях попавшему в безвыходную ситуацию человеку всегда приходил на помощь кто-нибудь из богов, что увековечено в выражении deus ex machina – «бог из машины»: при помощи машины – как тогда называли систему механических приспособлений для подъема грузов – на сцену спускали огромную марионетку, изображавшую Зевса, Аполлона или какого-либо другого всесильного существа, которое и решало казавшуюся непреодолимой проблему. Однако мы живем в другое время и являемся участниками совсем других трагедий. Впрочем…

У Таврова зазвонил мобильник. Он достал телефон, взглянул на имя вызывающего абонента и поспешно ответил:

– Слушаю вас, Вениамин Аркадьевич! Что? Не может быть! Вы только ничего не трогайте, мы с Булгариным сейчас приедем!

Тавров сунул телефон в карман и возбужденно сообщил мне:

– Вы не поверите! Произошло невероятное: Кавецкий нашел фотокопии рукописи «Хроники Драгута»!

Вот вам и «бог из машины»! Невероятно!

Мы с Тавровым, не теряя времени, понеслись к Кавецкому в Дом Пашкова. Кавецкий встретил нас на входе в неописуемом возбуждении.

– Идемте! Идемте скорее! – прокричал он, увлекая нас за собой. Кавецкий, видимо, уже решил проблему с пропусками, потому что охранник не сказал нам ни слова, а лишь с любопытством посмотрел нам вслед.

Ворвавшись в свой кабинет, Кавецкий бросился к компьютеру и возбужденно сообщил:

– Когда Игорь последний раз был здесь, он попросил разрешения воспользоваться моим компьютером, чтобы проверить качество фотографий. Я, разумеется, разрешил. Но, похоже, он еще и почту свою проверял. Смотрите! Сегодня я совершенно случайно зашел на mail.ru – я всегда Яндексом пользуюсь. И смотрю: в окошке имя такое же, каким пользуется Игорь, только в Яндексе. А самое главное – полюбуйтесь! В строке пароля звездочки. И я понял, что можно войти в почтовый ящик Игоря.

– Он, наверное, торопился и не нажал кнопку «выход», а просто закрыл окно, – догадался я. – Кстати, на почте Яндекса такое не случается: если закрываешь окно, то и пароль при последующем открытии в окошке не появляется. Вы уже посмотрели содержимое почтового ящика?

– Я не имею привычки интересоваться чужой почтой, – принялся оправдываться Кавецкий. – Но в сложившихся обстоятельствах…

– Никто вас ни в чем не обвиняет, – перебил его Тавров. – Лучше продемонстрируйте нам свое открытие.

Кавецкий послушно кликнул мышкой на кнопке «войти», и почтовый ящик открыл свое содержимое. Там было всего одно письмо с заархивированным вложением. Что интересно: адрес отправителя был такой же, только с Яндекса: igorusan@yandex.ru. Значит, Игорь использовал два почтовых ящика с одинаковым именем перед «собакой». Интересно, а пароли разные?

– Сохраните вложение на жесткий диск, а потом разархивируйте, – почти приказным тоном обратился Тавров к Кавецкому, но тот даже не попробовал возмутиться, а лишь спросил:

– А куда сохранить?

– Куда хотите, только потом найдите, – нетерпеливао ответил Тавров. – Винрар у вас есть? А то архив раровский.

– Разумеется, есть! А то как бы я увидел, что это за фотографии? – удивился Кавецкий.

Архив распаковался. В нем была всего одна папка с названием «chron», а в ней находились фотографии в формате jpeg. Кавецкий кликнул мышкой на первой фотографии, и на экране монитора появилось изображение манускрипта в старом кожаном переплете.

– Вот она, «Хроника Драгута», – благоговейно проговорил Кавецкий. – Хоть фотографии удалось сохранить для науки!

Он принялся колесиком мышки прощелкивать фотографии. На экране монитора одна за другой появлялись четкие фотографии страниц манускрипта. Текст был выписан аккуратно, почти печатными латинскими буквами и без того уклона в готику, которая для непривычного человека делает текст абсолютно нечитаемым. По объему рукопись была небольшая: не более сотни страниц без иллюстраций. Последняя страница заполнена почерком, отличавшимся от остального текста: видимо, это была более поздняя вставка.

Меня просто трясло от нетерпения узнать, что же написано в манускрипте: я был уверен, что там мы непременно найдем разгадку тайны исчезновения Игоря Русанова.

– Отлично! – жизнерадостно воскликнул я. – Дайте-ка я переправлю письмо с вложением на свой почтовый ящик.

Кавецкому почему-то мое предложение не понравилось. Он надулся, словно ребенок, у которого попытались отобрать любимую конфету.

– Репродукция и распространение рукописи без согласия владельца противозаконны! – заявил он.

Я не смог сдержать иронической усмешки, заметив:

– Ведь это вы позволили Русанову в нарушение всех правил переснять манускрипт, не так ли?

Кавецкий сразу сник. Я продолжил додавливать его:

– А если в тексте находится объяснение того, почему Русанов так внезапно отправился на Мальту, то ваши слова можно расценить как создание препятствий поиску пропавшего человека. А за это положена уголовная ответственность! Так ведь, Валерий Иванович?

Я не был уверен, что за это Кавецкого можно было посадить хотя бы на пятнадцать суток, но Тавров меня полностью поддержал. Придав своей и без того мрачной физиономии вид, метко обозначаемый в народе выражением «сделать морду кирпичом», Тавров сурово произнес:

– Вот именно! И благодарите бога, что это объясняем вам мы, а не следователь!

– Да-да… копируйте, разумеется, – убитым голосом произнес Кавецкий.

Я отодвинул его локтем от монитора и переслал письмо Игоря вместе с вложением на свой почтовый ящик. Убедившись, что послание получено, я удовлетворенно сказал Кавецкому голосом голливудского персонажа:

– Благодарю за содействие!

Кавецкий только обреченно вздохнул.

Текст я получил, но теперь возник другой вопрос: как прочитать текст на латыни. Изучать язык Цицерона и Вергилия у меня не было ни времени, ни желания.

– Как у вас с латынью, Валерий Иванович? – спросил я старого сыщика, когда мы направлялись к станции метро «Боровицкая». К моему изумлению, Тавров жизнерадостно отозвался:

– С латынью у меня отлично! Думаю, уже дня через три мы будем иметь перевод рукописи.

– Как?! – поразился я. – Вы знаете латынь? Я имею в виду: знаете именно свободно, а не на уровне юридических терминов вроде «Cui prodest» и «Quo vadis»?

– Quo vadis не юридический термин, – сухо заметил Тавров. – Это название романа Сенкевича. С этими словами апостол Петр обратился к Иисусу. Помните такую легенду?

Я легенду, разумеется, помнил. Вот оно, старое поколение сыщиков! Готов биться об заклад, что семеро из десяти современных сыскарей без колебаний скажут, что Quo Vadis – это сорт коньяка многолетней выдержки, а остальные трое так же уверенно заявят, что это марка элитного виски.

– Помню, разумеется, – ответил я и поспешил уточнить: – Я имею в виду, что вряд ли ваши знания латыни позволят вам перевести средневековую хронику. Как и мои, разумеется!

– Вряд ли я там пойму хоть слово, – признался Тавров. – Но я знаю человека, который с легкостью выполнит эту работу.

– У вас есть знакомый специалист по мертвым языкам? – с тенью недоверия поинтересовался я.

– Если профессора кафедры древних языков истфака МГУ можно считать таковым, то есть, – невозмутимо поведал Тавров. – Но самое главное, что в свое время он консультировал наше ведомство в качестве эксперта и даже написал работу по графологии. Я думаю, что он сумеет в тексте увидеть больше, чем простой знаток латыни. Нет?

Кто бы спорил!

Тавров быстро дозвонился до профессора, и тот любезно согласился пообщаться с нами у себя дома.

– Зовут профессора Знаменский Павел Николаевич, и не вздумайте отпускать шуточки по этому поводу, – предупредил меня Тавров, когда мы ехали на квартиру профессора в Сокольники.

– Какие шуточки? – удивился я.

– Сериал «Следствие ведут знатоки» помните? Был там такой персонаж, майор Знаменский Павел Павлович, – напомнил Тавров. – Профессора еще тридцать лет назад достали шуточки вроде: «А давно ли вы видели Томина и Кибрит?». Именно это я и имел в виду.

– Совсем не собирался, – заверил я.

– Ну и хорошо, – согласился Тавров. – И не вздумайте его случайно назвать «Пал Палыч» – Знаменский терпеть не может этот сериал и приходит в ярость от малейших ассоциаций с его персонажами.

Основательно запуганный Тавровым, я пообещал вести себя тихо и немногословно. Профессор жил недалеко от станции метро «Сокольники», в старом доме по Песочному переулку. Тавров уверенно нашел нужный подъезд и набрал номер квартиры профессора на клавиатуре домофона.

– Кого черт принес? Какого…?! – гаркнул хриплый голос из динамика.

Тавров озадаченно взглянул на меня, я ответил ему тем же. Одно можно было утверждать уверенно: это не профессор мертвых языков. Возможно, что и профессор, но очень живого языка: такого изощренного матерка я не слышал давно.

– Не узнаешь, что ли? – хитрым ментовским приемом продолжил беседу с невидимым собеседником Тавров. Метод сработал: на том конце провода слова Таврова вызвали живейший отклик.

– Колян? Ты, что ли?! От… твою мать… Где ты… Какого… Бутылку купил или опять…

Цветастые выражения «живого великорусского языка» я, разумеется, опустил, да они и не важны: важно, что заждавшийся безвестного Коляна наш невидимый собеседник нажал на кнопку открытия замка, и мы благополучно проникли в подъезд.

– Не помню точно номер квартиры, – объяснил Тавров. – Помню, что четвертый этаж и квартира слева.

– Надо было бутылку захватить, – заметил я.

– Это еще зачем? – с подозрением посмотрел на меня Тавров.

– Вдруг опять ошибемся? А человек, как выяснилось, бутылку ждет, – пояснил я. Тавров бросил на меня неодобрительный взгляд и насупился.

Ох, не любит критики старшее поколение!

Знаменский Павел Николаевич оказался не таким уж суровым, как его описал Тавров. Он угостил нас отличным кофе, выслушал суть дела, мельком взглянул на фотографии рукописи и пообещал подготовить перевод текста в течение недели.

Знаменский выполнил работу за четыре дня. Эти дни я занимался текущими делами, которых накопилось достаточно из-за суеты с исчезновением Русанова и связанными с этим печальным фактом событиями.

– Я отправил на ваш почтовый ящик перевод основного текста рукописи одним файлом, а другим файлом текст, дописанный позже измененным почерком, – сообщил Знаменский.

– Большое спасибо, Павел Николаевич! – поблагодарил я. – Не ожидал, что вы так быстро справитесь с работой!

– Мне было интересно, – коротко отозвался Знаменский. – Уже сама по себе история братьев Барбаросса и Драгута весьма занимательна. Кроме того, по ряду особенностей могу, как эксперт, утверждать, что текст писал человек образованный, склонный к научной деятельности, но не монах и не ученый-теолог. Более того, судя по всему, автор манускрипта действительно являлся современником братьев Барбаросса и Драгута и, скорее всего, либо принимал участие в описываемых событиях, либо получал сведения о них из первых рук.

– А что вы можете сказать о втором? – спросил я.

– О каком втором? – с удивлением отозвался Знаменский.

– Ну как же! Вы сказали, что основной текст писал один человек, а позднейшую вставку – другой, – напомнил я.

– Я этого не говорил! – возразил Знаменский. – Я сказал, что позднейшая вставка сделана измененным почерком. Писал тот же самый автор основного текста, но почему-то левой рукой. Это я утверждаю как эксперт-графолог.

Вот это да! Интересно, зачем человек делал вставку текста левой рукой в свою собственную рукопись? Тоже загадка.

– Теперь о файле с переводом основного текста, – прервал мои размышления Знаменский. – Файл в формате «doc» Word-2003. В круглых скобках я счел необходимым дать свои справочные комментарии к тексту. Косыми скобками выделены комментарии на полях соответствующих страниц. Кстати, автор комментариев тот же, что и автор текста. Вот, пожалуй, и все. Если будут вопросы, звоните.

Я еще раз горячо поблагодарил Знаменского, попрощался и дал отбой. Перед тем как приступить к чтению перевода, я решил не торопясь просмотреть фотокопии оригинала. Проглядывая одну за другой фотографии страниц рукописи, я обратил внимание на то, что на довольно широких полях рукописи не было видно никаких комментариев, о которых говорил Знаменский. Несколько озадаченный, я тут же позвонил Знаменскому. Но телефон эксперта оказался занят, и я решил позвонить Кавецкому. Тот ответил сразу.

– Здравствуйте, Вениамин Аркадьевич! Это Булгарин. Я вот что хотел спросить: на полях «Хроник Драгута» должны быть комментарии, но на фотокопиях я их не вижу. Как это может быть?

– Какие комментарии на полях?! – изумился Кавецкий. – Уверяю вас: я просмотрел рукопись от корки до корки, но никаких комментариев на полях не видел!

– Извините, значит, я что-то не так понял, – обескураженно отозвался я и принялся дозваниваться до Знаменского. Когда он наконец ответил, я сказал:

– Павел Николаевич! Вы тут упомянули какие-то комментарии на полях рукописи, но я на фотокопиях их не обнаружил.

– А вы увеличьте в просмотровщике эти самые поля! Где-то примерно с середины рукописи, – посоветовал Знаменский.

Я так и сделал и действительно обнаружил едва видимые строчки текста на полях указанных страниц.

– Да, но тут почти ничего не видно! – воскликнул я. – Как же вы умудрились прочитать комментарии?

– У меня есть специальная программа, – пояснил Знаменский. – Видите ли, скорее всего, автор не хотел, чтобы посторонние читали эти комментарии, потому использовал для их написания симпатические чернила. Невооруженному взгляду они не заметны, но на фотокопиях, освещенные при съемке под определенным углом, они стали видны. Примерно так же происходит с инфракрасным пультом дистанционного управления бытовой техникой: обычным взглядом излучение не видно, но если вы посмотрите на излучатель через объектив, скажем, цифрового фотоаппарата, то сразу увидите яркое световое пятно. Так, видимо, получилось и со скрытым текстом.

Я хотел спросить, что же там автор зашифровал такого важного, но решил, что вопрос излишен: ведь Знаменский прислал мне файл с комментариями. Поэтому я поблагодарил эксперта за разъяснения и приступил к чтению сделанного им перевода «Хроники Драгута».

Автор манускрипта явно не собирался создавать восторженную апологетику или назидательную книгу для потомства. Похоже, это были некие черновые записи для будущего капитального труда, поскольку автор не утруждал себя какими-либо предысториями, а сразу приступил к изложению истории братьев Барбаросса и их соратника Драгута. Начиналась хроника словами: «В 840 году хиджры, 1462 году по христианскому летосчислению султан Мухаммед Второй (Мехмед Второй. – Здесь и далее примечания Знаменского.) отнял у знатного генуэзского рода Гателузо остров Лесбос, называемый ныне турками по главному городу острова Митилена, или Улудаг. Род Гателузо получил этот остров во владение в качестве приданого дочери римского (византийского) императора Иоанна Палеолога Марии, вышедшей замуж за Франческо Гателузо. Вскоре после захвата турками Лесбоса на острове, в городе Бонаве, поселился вышедший в отставку румелийский спаг Якуб Ениджевардар (спаги – франц., сипах – турецк.: воин из тяжеловооруженной турецкой конницы; в общем случае – название военных ленников тимариотов и займов, получавших от султана земельные пожалования тимары и зеаметы, обязанных нести за это военную службу в конном феодальном ополчении, выступая в поход с определенным числом содержавшихся за их счет воинов. Ениджевардар – это имя по месту происхождения, то есть выходец из города Ениджевардар в Румелии (ныне греческая Македония). Якуб женился на вдове местного православного священника Екатерине и от этого брака сперва имел двух дочерей, получивших христианское воспитание. Поселившись на острове, он приобрел барку и занялся торговлей в Архипелаге».

Короче, верный воин султана получил заслуженное вознаграждение. Однако автор тут же счел необходимым привести другую версию: Якуб на самом деле занимал должность во флоте султана Баязета Второго и, совершив проступок, бежал на удаленный остров для избежания наказания. Хотя самому автору это не представлялось правдой: Баязет Второй взошел на престол в 1481 году, когда у Якуба уже родились не только дочери, но и сыновья, то есть он уже более десяти лет проживал на Лесбосе. Скорее всего, Якуб получил на острове земельный участок, поскольку принимал участие в его штурме турками. Однако автор вскользь упомянул и такую версию, которая была популярна в среде турецких царедворцев: на самом деле Якуб был христианином, потому и женат был на христианке. И дети его соответственно были христианами, потому и дочь Якуба стала монахиней православного монастыря.

Лично мне последняя версия показалась самой убедительной: турецким корсарам братьям Барбаросса было гораздо престижнее выглядеть потомками мусульманина, турецкого служивого человека, чем ренегатами, сыновьями православного христианина.

С торговлей у Якуба, видимо, не задалось, поскольку после его смерти сыновьям не досталось никакого наследства и им пришлось самим устраиваться в жизни. Поскольку мусульманам на территории Османской империи жилось гораздо комфортнее, чем христианам, практичный старший сын Илья (Ильяс) принялся изучать Коран, чтобы в итоге стать марабутом (от арабского «мурабит», то есть живущий в монастыре, «рибате», монах-мусульманин, в более широком смысле – мусульманский святой или глава религиозного братства). Исаак (Исхак) стал плотником, Арудж (Орудж) отправился в Константинополь, чтобы стать матросом, а Хайраддин (Хызыр) занялся гончарным делом. Но так получилось, что именно Арудж определил будущее семьи.

В Константинополе Арудж, уже принявший ислам, устроился надзирателем за гребцами на турецкой галере. Он уговорил своего брата Илью, изрядно охладевшего к учебе и монашеству, тоже отправиться в море. Но братьям вскоре сильно не повезло. «Их галера наткнулась на эскадру кораблей рыцарей-госпитальеров (полное нынешнее название – Иерусалимский, Родосский и Мальтийский державный военный орден госпитальеров Св. Иоанна), в те времена еще владевших островом Родос и потому повсеместно именовавшихися Родосскими рыцарями. В сражении Илья был убит, а Арудж попал в плен и два года провел прикованным к скамье гребцов на рыцарской галере. Из опасения, что рыцари примут его за ренегата (принявшего ислам христианина), рыжебородый Арудж все это время изображал немого, дабы не называть своего имени. Поэтому христиане по цвету его бороды дали Аруджу прозвище Барбаросса, которое закрепилось за ним на всю жизнь.

Однако добросовестный автор тут же приводит и другую версию, которую выдвинул Арудж. «Арудж три года просидел в качестве пленника в Бодрумском замке на острове Зафирон. Очевидно, рыцари знали, что еще до своего пленения Арудж был тесно связан с принцем Шехзаде Коркудом, одним из сыновей турецкого султана Баязета Второго (1481–1512), и именно этот принц выкупил его из родосского плена». Понятно, почему Арудж так упорно пропагандировал именно эту версию: не имеющему связей ренегату было весьма выгодно распускать слухи о личной дружбе с сыном султана.

Похоже, что автор сам не верил в мифическую «дружбу Аруджа с принцем Коркудом», поскольку тут же переходит к подробному описанию бегства Аруджа из галерного рабства. «Спустя два года Аруджу представился случай бежать во время плавания из Родоса в Саталью. В то время Саталья принадлежала туркам, и родосская галера везла сорок знатных мусульман, выкупленных из христианского плена губернатором Карамании Хайр-Ханом. Когда перед наступлением ночи галера встала на якорь у острова Кастелло-Россо, внезапно налетел шторм. Экипаж предпринимал лихорадочные усилия для того, чтобы галеру не выбросило на прибрежные скалы, и в этой сумятице Аруджу удалось освободиться от цепей и бежать, бросившись в штормовое море. Два часа он боролся с волнами, пока, окончательно обессилевший, не добрался до берега. Там его подобрали христианские землепашцы и из сострадания укрыли в своей хижине. Никто не искал Аруджа, галера, едва исправив повреждения, нанесенные штормом, ушла в море. Немного оправившись, Арудж вместе с местными рыбаками отправился в Саталью. Прибыв туда, Арудж явился к Хайр-Хану и своим рассказом сумел убедить правителя, что перед ним храбрый человек и опытный мореход».

Да, однако старший Барбаросса умел подать товар лицом и обладал несомненным даром убеждения! Губернатор доверил Аруджу небольшое судно для крейсирования в районе Родоса. Дело осталось за малым: захватить христианский корабль и привезти губернатору богатую добычу. Но с этой частью четкого жизненного плана у Аруджа не заладилось. «В первой же поездке, когда судно Аруджа встало на якорь, чтобы пополнить запасы пресной воды, внезапно появившиеся родосские галеры захватили судно и остававшийся на борту экипаж. Те, кто находился на берегу, рассеялись, и Арудж в печальном одиночестве возвратился в Саталью, откуда был с позором изгнан разгневанным Хайр-Ханом».

Ну стыд не дым, глаза не выест – главное, голову удалось унести на плечах.

Арудж был вынужден снова вернуться в Константинополь, где он, дабы не умереть с голоду, устроился носильщиком. Понятное дело, трудно было найти такого второго благодарного слушателя, как Хайр-Хан! Но Арудж Барбаросса, похоже, был из тех людей, которых неудачи закаляют и подвигают на новые авантюры. «Вскоре ему удалось устроиться кормщиком на бригантине, снаряженной двумя местными купцами для морских разбоев. Большая доля добычи должна была поступать хозяевам судна. Аруджу без труда удалось, едва судно покинуло гавань Золотой Рог, разжечь алчность в членах экипажа. Пообещав им делить всю добычу поровну, он заручился поддержкой экипажа, убил капитана и занял его место».

Вот так! Разумеется, после такого преступления Аруджа в Турции ждала неминуемая смерть, поэтому он отправился к берегам Африки. Однако при этом Арудж питал добрые чувства к близким. «По дороге Арудж навестил свой родной город, чтобы передать деньги живущей в крайней бедности матери. Увидев щедро отсыпанные Аруджем золотые монеты, его братья Исаак и Хайраддин воспылали алчностью. Они с готовностью бросили свои малодоходные ремесла плотника и горшечника ради рискованной судьбы морского разбойника». Как это знакомо! В стране победившей «диктатуры пролетариата» инженеры и научные сотрудники часто меняли стояние у кульманов и написание диссертаций на более высокооплачиваемый труд у станка. Ну а те, кто был пооборотистей, добивались реального успеха в жизни: становились официантами, мясниками, проводниками в международных вагонах или грузчиками в аэропорту Шереметьево. А вот в далекие времена было модно идти в пираты!

Тем не менее автор хроники счел необходимым привести слова свидетелей, утверждавших: «Хайр-ад-Дин заявлял, что пошел в море лишь для того, чтобы отомстить христианам за смерть одного его брата и мучения другого».

Но самое интересное было изложено в тех самых заметках на полях манускрипта, сделанных невидимыми чернилами, которые стали видимы на фотокопиях. Именно из выполненного Знаменским перевода этих едва различимых строчек я впервые узнал о мистическом артефакте. Должен сказать, что тогда я легкомысленно воспринял упоминание артефакта всего лишь как занимательную историю из популярной серии канала ТВ-3 «Тайные знаки». Однако в будущем этот кусок железа доставил нам немало хлопот!

Как я уже говорил, Знаменский выделил этот перевод косыми скобками. Вот первый из фрагментов.

/Со слов Драгута, которому эту тайну открыл лично Хайраддин Барбаросса, братьев Аруджа вдохновил заняться опасным воинским ремеслом ятаган, переданный Аруджу одним марабутом в Константинополе. Марабут, сам родом из альпухерийских мавров, заявил бедному носильщику, что сделает его богатым, удачливым и известным, если силу волшебного ятагана он использует для возвращения мавров в Испанию. На клинке ятагана обычно ставили клеймо мастера и клеймо с именем владельца, для которого был изготовлен клинок. Арудж с удивлением увидел на клинке свое имя и после этого уже выслушал марабута куда внимательнее. Марабут рассказал об условиях владения ятаганом, которых всего было три. Первое условие уточняло, что ятаган дает силу и удачу во всех начинаниях лишь тому, кто способен стать великим воином. Второе условие гласило: ятаган будет помогать своему владельцу до тех пор, пока тот не лишится магического клинка любым способом, при этом не важно, продаст ли он ятаган, потеряет или клинок будет украден. Второе условие также было недвусмысленно: ятаган перестанет помогать владельцу, если от него погибнет хоть один правоверный. В последнем случае с лезвия ятагана исчезнет клеймо владельца и он из могущественного магического предмета превратится в обычный клинок, пока не найдет нового владельца. И наконец, если от ятагана погибнут три правоверных, то с клинка исчезнет текст мусульманского символа веры – шахада, и клинок навсегда утратит свои магические свойства/.

Пожалуй, волшебный ятаган действительно произвел впечатление на братьев Аруджа: в те времена люди искренне верили как в мистику, так и словам старшего брата! Посетовав по поводу нынешнего огрубления и рационализации нравов, я вернулся к тексту манускрипта.

Итак, братья пустились искать приключений на море. Арудж сделал исполнительного Исаака своим лейтенантом, а энергичному Хайраддину обещал отдать под его командование первый же захваченный корабль. И слово свое сдержал очень быстро. «Едва выйдя в море, бригантина Аруджа встретила возле Негропонта (остров Эвбея в Эгейском море) турецкий галеон. Ошеломленный внезапным и смелым нападением, растерявшийся турецкий капитан сдал галеон без боя».

Похоже, что ятаган помог своему владельцу, лишив его врага воли к сопротивлению!

«Хайраддин поднял на галеоне свой флаг, и братья отправились к Сицилии, где после кровопролитной атаки овладели большим кораблем, перевозившим в Неаполь триста испанцев, между которыми находилось шестьдесят дворян». Однако на этом удача не покинула авантюриста, наконец преодолевшего черную полосу в жизни.

Вскоре султан Мулей-Ахмед принял на службу братьев Барбаросса и отдал им в пользование лучшие свои корабли. Не обошел он их и мелкими радостями: повелел выдать каждому из людей Аруджа по красному плащу и 2000 золотых на всех.

Дружба с султаном длилась недолго: он стал требовать большей доли добычи, и Арудж, послав куда подальше не в меру корыстолюбивого тунисского султана, заключил союз с независимыми корсарами, базировавшимися на острове Желва (Джерба, близ побережья Туниса). Теперь надежнейшим гарантом его безопасности являлась его корсарская слава. И он сделал все, чтобы ее приумножить, но главное, фортуна от него не отвернулась. Арудж в одном бою благодаря как стремительности, так и хитрости захватил две папские галеры, после чего стал гордостью мусульман и лютым врагом христиан.

Похоже, и на сей раз магические чары ятагана превратили врагов Барбароссы в беспечных, доверчивых существ.

Разумеется, после этого потерявший терпение арагонский король Фердинанд Второй начал беспощадное преследование братьев Барбаросса: флот Фердинанда блокировал порты Магриба (средиземноморское побережье Северной Африки), десанты наводящей ужас на мусульман безжалостной испанской пехоты захватили города Оран, Бужию (Беджайю) и стратегически важную крепость Пиньон (Ле-Пеньон) на входе в порт Алжир. Жестокая резня вынудила самых непокорных арабских правителей признать испанский протекторат.

Нуждающийся в союзниках Арудж написал письмо султану Туниса с предложением возвратить ему город Бужия, отнятый у него в 1510 году испанцами. Против такого предложения Мулей-Ахмед не смог устоять и немедленно передал в распоряжение Аруджа два тунисских корабля и конвой с продовольствием.

Арудж появился перед Бужией со своей эскадрой в начале 1512 года и с целью проведения рекогносцировки лично высадился на берег с пятьюдесятью надежнейшими турками. Однако испанцы обнаружили место их высадки и обстреляли пиратов из пушек мелкого калибра. В самом начале обстрела ядро оторвало руку Аруджу, и корабельный медик чудом спас ему жизнь. Ослабевший Арудж передал командование Хайраддину и просил отвести его на берега Испании, дабы там пасть с честью в последней битве. Однако Хайраддин не поддался панике и направил корабли в воды Малаги с целью собрать там волонтеров – изгнанных испанцами из Гранады и Альпухерраса (территория нынешней Испании) мавров.

На место ампутированной руки Аруджа искусные хирурги приделали серебряный протез, управлявшийся при помощи искусно сделанных пружин, и вскоре старший Барбаросса был снова готов к сражениям.

«В 1515 году, когда положение мусульманского Магриба казалось безнадежным, Арудж публично дал клятву: «Никогда я не буду просить милости у христианского короля, как это сделали жалкие правители Магриба! Я отобью все магрибские порты!»

Высадившись близ Бужии, он первой же атакой без труда овладел старым арабским фортом, но построенный испанцами в 1510 году новый замок остановил его победное продвижение. В ходе осады замка Аруджа постигла тяжелая личная утрата: на его глазах командующего артиллерией пиратов, его единокровного брата Исаака разорвало прямым попаданием ядра. В отчаянии Арудж хотел лишить себя жизни, и лишь решительное вмешательство его союзника Бенэлькади остановило Аруджа от самоубийства.

На выручку христианам пришли пять больших военных кораблей под командованием маркиза де Рентериа, вскоре усиленные двумя небольшими эскадрами с Майорки и Валенсии. С уцелевшими от его столь недавно многочисленного войска сорока турками Арудж укрылся в горном убежище своего арабского союзника Бенэлькади Джиджели. Прославленный флотоводец и неустрашимый воин был вынужден прятаться от врагов в бедном горном селении: что может быть безнадежнее и унизительнее? Однако Арудж, как всегда, не утратил самообладания и воли к победе. И был вознагражден за это!

В начале 1516 года внезапно скончался испанский король Фердинанд Второй Арагонский, известный под многозначительным прозвищем Католик.

Летом 1518 года с сорока турками и пятьюстами горцами Арудж прибыл в город Алжир, где был встречен местными жителями как освободитель. Однако Арудж не торопился штурмовать Пеньон: под предлогом начала решительного штурма Пеньона Арудж фактически присвоил себе диктаторскую власть в Алжире, накопил в городе значительные силы преданных ему арабов и турок, после чего убил Селима, застигнув его врасплох в купальне. Народу Арудж объявил, что Селим захлебнулся водой, пораженный внезапным параличом. В паралич никто из горожан не поверил, но и возмущаться также никто не стал, поскольку было ясно: если в голове поселилось сомнение, ее тут же снесут с плеч турецкие головорезы. Недовольные алжирцы решились на заговор и условились с арабами равнины уничтожить корабли Аруджа, осадить касбу (городская цитадель) и позвать на помощь испанский гарнизон Пеньона. Однако посвященный в планы заговорщиков христианский невольник раскрыл заговор Аруджу за дарование ему свободы. В ближайшую пятницу перед молитвой турецкие солдаты Аруджа зарубили двадцати двух знатнейших жителей Алжира прямо в мечети, проволокли их тела по всему городу и бросили в яму с нечистотами.

Теперь Барбаросса получил возможность использовать в качестве базы для пиратских набегов Алжир. Встревоженные испанцы не собирались оставлять это без внимания. Архиепископ Толедский, испанский кардинал Франческо Хименес де Циснерос, бывший первый министр короля Фердинанда Второго, стал главным вдохновителем и организатором беспощадной войны с Барбароссой и его пиратами.

В сентябре 1516 года кардинал Хименес отправил на выручку гарнизона Пеньона флот под командованием Диего де Вера с приказом восстановить в Алжире власть сына Селима Эйтеми. Однако Арудж заманил испанцев в ловушку, а страшная буря выбросила на берег Магриба испанские корабли. После этого слава и авторитет Аруджа достигли апогея.

Похоже, что ятаган привлек на сторону Аруджа Барбароссы даже силы стихии!

В 1517 году Арудж захватил город Тенес, и в том же году он выступил против правителя города Тлемсена Мулей-бу-Хамуда под предлогом восстановления власти тлемсенского султана Мулей-бу-Заина, свергнутого и заточенного в темницу своим племянником и сыном умершего султана Абдуллы Мулей-бу-Хамудом. «Разгромив войско узурпатора, Арудж вошел в город и освободил свергнутого короля, но спустя четыре часа после этого, когда его турки заняли городские укрепления, ворвался в султанский дворец и приказал повесить Мулей-бу-Заина и его семерых сыновей на их же собственных чалмах во внутренней галерее дворца. Остальных членов этой фамилии, не успевших скрыться, Арудж приказал утопить. Спустя девять месяцев Арудж пригласил во дворец семьдесят виднейших граждан Тлемсена (в основном связанных с династией Зайанидов) якобы для избрания нового султана и велел немедленно убить их».

Однако, по словам автора скрытых комментариев, это было страшной ошибкой Аруджа. Вот что сказано в тайных комментариях на полях рукописи.

/Во время кровавой бойни во дворце разгоряченный видом крови Арудж потерял самообладание, выхватил из-за пояса ятаган и зарубил им одного из Зайанидов. Вытирая клинок сорванной с головы жертвы чалмой, он с ужасом обнаружил, что клеймо владельца с его собственным именем исчезло с клинка. Утративший помощь волшебного ятагана Арудж решил передать его своему брату Хайраддину в расчете на то, что в руках нового владельца ятаган снова обретет свою магическую силу. На следующий день после убийства Зайанидов он отправил клинок в Алжир своему брату с надежным турком./

Между тем Мулей-бу-Хамуд, укрывшийся после поражения в Оране, у губернатора Диего Фернандеса де Кордова, попросил помощи у испанского короля Карлоса Первого (ставшего в 1519 году императором Священной Римской империи под именем Карла Пятого). Карлос повелел выступить войскам против Аруджа. Испанцев поддержали вожди нескольких арабских племен. Озабоченный готовящимся бунтом горожан и набегами арабских племен, Арудж в мае 1518 года решил покинуть угрожающий превратиться в ловушку Тлемсен в сопровождении ста верных турок, везущих награбленные Аруджем сокровища.

Испанцы преследовали отряд Аруджа, которому не удалось ни подкупить их командира, ни замедлить их продвижение, разбрасывая золото на дороге. После тридцатичасового преследования отряд Аруджа был окружен и уничтожен. Испанский знаменосец дон Гарсиа де Тинео отрубил голову пригвожденному к земле грозному султану алжирскому и отправил трофей губернатору Орана. Оттуда голову переправили в Испанию и долго возили по городам в подтверждение смерти грозного пирата.

Было очевидно, что испанцы следующей своей целью ставят захват Алжира, где на входе в порт до сих пор стоял под христианским флагом форт Пеньон. Однако опечаленный гибелью брата Хайраддин не помышлял о бегстве, а всячески укреплял форты и городскую цитадель-касбу и тонко рассчитанными обещаниями привлек на свою сторону много турок и мавров.

Очевидно, что посланный Аруджем турок успешно добрался до Хайраддина, что убедительно следует из дальнейших событий.

«Испанский вице-король Сицилии Гуго де Монкада собрал под свои знамена пять тысяч опытных воинов, и 17 августа 1518 года испанский флот подошел к Алжиру, встав на якорь близ устья реки Уэд-Хароча. Де Монкада потребовал от Хайраддина сдать город, пригрозив в случае сопротивления смертью всем без исключения защитникам города. «Дети пророка не боятся смерти. Господь сам сделается нашим судьей!» – гордо ответил Хайраддин». Может показаться мистическим совпадением, но и в этот раз стихия помогала братьям Барбаросса: сильнейшая буря выбросила на берег корабли христиан, а испанский десант был уничтожен Хайраддином».

В руках нового владельца ятаган снова оказался на высоте! Вот и не верь после этого в мистику!

Впервые Хайраддину довелось превзойти в славе своего брата. Однако, в отличие от Аруджа, Хайраддин понимал, что нельзя рассчитывать на бесконечные милости фортуны и править, опираясь на жестокое насилие. Карл Пятый, несомненно, рассчитывал на реванш, и его силу как императора нельзя было недооценивать. Поэтому уже спустя несколько дней после победы над де Монкадой Хайраддин предпринял блистательный шаг, свидетельствующий как о его политической проницательности, так и способности к стратегии: вместо того чтобы самому занять вакантное место алжирского султана, он предложил общественности просить константинополького султана, как наместника пророка, принять Алжир под свое покровительство. Алжирцы оценили мудрость решения – реальная безопасность всегда надежнее прекрасной, но призрачной независимости – и немедленно отправили в Константинополь делегацию.

Султан Селим Первый, довольный присланными алжирцами подарками, немедленно выписал фирман об объявлении Алжира пашалыком и назначении Хайраддина алжирским бейлербеем – то есть «эмиром эмиров», каковых в то время в Турции было всего-навсего семь человек! Кроме того, султан счел необходимым для укрепления власти над местными арабами послать в помощь новому бейлербею четыре тысячи янычар.

Шестнадцатый век начался неслыханным наступлением турок на владения соседей.

В условиях почти непрерывной успешной экспансии турок внезапный захват эскадрой Дориа в 1532 году греческих городов Корони и Патра казался оглушительным успехом христиан, и недовольный своими флотоводцами Сулейман решил противопоставить Дориа опытного Хайраддина.

Мужество, жесткая дисциплина турок и ренегатов, а также их холодная жестокость помогли одержать победу, залив улицы и дома Туниса кровью.

Используя столь убедительную победу, Хайраддин немедленно предложил жителям Туниса принять покровительство константинопольского султана, что те и сделали, подчинившись самым убедительным на Востоке аргументам: силе и жестокости. Однако главные тунисские события были еще впереди.

«В 1535 году Мулей-Хасан пообещал Карлу Пятому, что в случае восстановления его на тунисском престоле он выплатит испанцам дань и обеспечит войска императора припасами и воинами. Карл Пятый задумал новую войну на африканском побережье, дабы избежать войны в Европе».

Карл Пятый приступил к делу с достойным императора размахом. Германия, Испания, Италия, Португалия, Франция и Мальта предоставили обширную помощь: от продовольствия и снаряжения до вооружения и людей.

«Положение Хайраддина казалось отчаянным донельзя, но он не терял присутствия духа и готовности сражаться, невзирая на то, что занятый войной в Азии Сулейман не мог прислать своему бейлербею ни солдат, ни припасов, ни кораблей. 17 июня началась высадка императорских войск на том самом месте, где 265 годами ранее развевалось знамя Людовика Святого. Наводящая ужас на мусульман испанская пехота обеспечила захват Гулетты, а затем и Туниса. Хайраддин в отчаянии пытался запереться в касбе Туниса и взорвать ее вместе с собой и ее защитниками, но узнавшие о намерениях Хайраддина засевшие в цитадели турки и арабы не впустили его. Хайраддин отступил к Мегедии, а императорская армия учинила жесточайшую резню в захваченном городе».

Добавим: традиционную резню!

Отступающего Хайраддина преследовала эскадра Дориа из тринадцати галер с двумя тысячами солдат, но Хайраддин все же успел скрыться в Алжире. Однако Карл Пятый, воодушевленный захватом Боны и Бизерты, решил продолжить наступление против Хайраддина и принял самое роковое решение в своей жизни.

«20 октября 1541 года триста шестьдесят кораблей с двадцатипятитысячной армией встали на якорь в двух милях от Алжира. Император прислал парламентера к губернатору города, сыну Хайраддина от мавританки, Хасану-аге, с требованием сдачи города под гарантии жизни и свободы его защитникам. Но Хасан-ага распространил слух, что некий марабут предсказал уничтожение бурей христианского флота, необычайно ободрив этим защитников и жителей города. Укрепления Алжира не могли долго устоять против мощной имперской артиллерии, и 23 октября Карл Пятый приказал свезти на берег осадную артиллерию и готовиться к штурму. Но в девять часов вечера того же дня вдруг полил проливной дождь и северо-восточный ветер поднял мощную волну на рейде. К полуночи ветер превратился в ураган. Под прикрытием бури на рассвете алжирцы совершили вылазку и перебили много солдат, успев успешно уйти обратно в крепость. В течение дня буря усилилась, и к вечеру сорок кораблей нашли свою гибель в прибрежных скалах. От Алжира до Шершелля весь берег был усыпан обломками кораблей, трупами утонувших и обессиленными уцелевшими, которых тут же резали спустившиеся с гор арабы. 26 октября, потеряв половину флота и припасов, Карл Пятый приказал войску отступить до мыса Матифу. 30 октября император приказал посадить войско на корабли, но едва половина армии была перевезена на суда, как снова разразилась буря, и уцелевшие корабли поспешили уйти в море. Сам император ввиду бесконечных бурь, вынуждавших его останавливаться в надежных бухтах, достиг побережья Испании лишь в начале декабря».

Теперь понятно, откуда происходила уверенность Хасана-аги в неизбежности победы! Ятаган исправно действовал в руках нового владельца.

Последствия поражения самых могучих армии и флота, когда-либо собиравшихся христианской Европой – вплоть до испанской Великой Армады, – оказались печальными для христианского мира. Алжирские пираты с новой силой возобновили свои набеги, ободренный Франциск Первый установил еще более тесные связи с Сулейманом, лелея надежду на скорую гибель Карла Пятого. Султан прислал ему флот в сто пятьдесят кораблей во главе с Хайраддином, который 20 июня 1543 года разграбил и сжег Реджио, но вскоре Хайраддин смекнул, что Франциск, боясь восстановить против себя Европу, совсем не стремится к активным действиям, и пришел в ярость. Разумеется, он сразу пожаловался султану, и жалоба возымела действие.

«Под давлением Сулеймана Франциск приказал атаковать Ниццу, и вначале экспедиция франко-турецких войск проходила успешно, но известие о приближении войск дю Гваста и флота Дориа заставило прекратить экспедицию. Хайраддин вернулся в Тулон и, используя этот французский порт в качестве базы, отправил двадцать пять галер грабить побережье Испании, в то время как небольшая эскадра отвезла награбленные богатства в Алжир. Проведя зиму в Тулоне за ремонтом судов, Хайраддин вел тайные переговоры с Дориа, в частности, выменяв на знатных генуэзцев попавшего в плен и проведшего четыре года галерным гребцом знаменитого впоследствии турецкого пирата Тургута, известного в Европе как Драгут».

А вот и сам Драгут появился наконец на страницах посвященной ему хроники!

Между тем постыдный союз Франциска с мусульманами стал очевиден всей Европе и привел к его полной изоляции со стороны христианского мира. Карл Пятый заключил союз с извечным врагом Франции английским королем Генрихом Восьмым, и союзники, вторгнувшись во Францию, вынудили Франциска 18 сентября 1544 года заключить выгодный Карлу Пятому мирный договор. После этого Франциск не знал, как избавиться от стоявшего в Тулоне флота Хайраддина. На его просьбу об отзыве флота Сулейман потребовал уплаты огромной денежной суммы в качестве компенсации за убытки. Традиционно бедная казна французского короля совсем опустела вследствие неудачных военных экспедиций, и, страшась опустошения турками юга Франции, король велел доставлять туркам все припасы, которые они пожелают, а кроме того, возвратил Хайраддину четыреста турецких галерных рабов и направил ему в счет компенсации за разорванный союз восемьсот тысяч экю. После этого Хайраддин милостиво счел компенсацию достаточной и покинул Тулон.

Теперь понятен смысл поговорки: «Боже! Спаси меня от друзей, а с врагами я справлюсь сам». Турецкие «друзья» поживились за счет французского короля не хуже, чем если бы были его врагами.

Возвращение Хайраддина в Константинополь напоминало сбор дани бандитами с торговцев на российских рынках эпохи девяностых годов двадцатого века.

Блистательный триумф в Константинополе позволил Хайраддину получить соизволение султана остаться в роскошном дворце, заблаговременно выстроенном адмиралом на берегу пролива Босфор, где он и умер спустя два года, 4 июля 1546 года. Хотя покойному перевалило к моменту смерти за семьдесят лет (историк Архенгольц утверждает, что за восемьдесят), он поддерживал в себе жизненные силы молодыми девушками из собственного сераля и, по официальной версии, умер «от истощения жизненных сил». Однако из других источников известно, что его смерть наступила вследствие кровавого поноса, что может указывать на отравление, заказанное многочисленными завистниками из окружения султана.

Вот тут я прочитал перевод тайных записей на полях манускрипта, касающихся обстоятельств перехода магического ятагана в руки Драгута.

/Зная несдержанный характер своего сына Хасана и опасаясь, что тот в приступе гнева лишит клинок магической силы, как это случилось с Аруджем, Хайраддин передал ятаган своему любимцу Драгуту, уповая на его незаурядную выдержку и здравый смысл. Драгут, внимательно выслушав из уст Хайраддина историю клинка, поклялся выполнить наказ марабута и не прекращать борьбы с христианами, пока мавры не вернутся в Испанию. Понимая, что в яростных схватках трудно себя контролировать, Драгут повелел искусному мастеру сделать специальную серебряную накладку на рукоять ятагана, казавшуюся всего лишь украшением, но на самом деле препятствовавшую быстрому извлечению клинка из ножен. Тем самым он рассчитывал при любых обстоятельствах уберечь себя от трагических случайностей, подобных страшной ошибке Аруджа Барбароссы./

Вот так! Магический ятаган от братьев Барбаросса в итоге перешел не к сыну Хайраддина, а к «товарищу по борьбе» Драгуту!

Что касается сына Хайраддина, Хасан-паши, то 21 июня 1544 года он захватил Алжир без всякого сопротивления. В 1546 году он наследовал титул бейлербея, однако в 1573 году его враги при дворе константинопольского султана добились свержения Хасана. Сулейман своим фирманом назначил алжирским султаном сподвижника Хайраддина Сала-реиса, а сын Барбароссы сгинул в застенках. Сала-реис, в свою очередь, отвоевал Фец и Бужию и вознамерился отвоевать Оран, но внезапно умер от чумы на собственном корабле в виду мыса Матифу.

На этом автор хроники счел достаточным изложение истории братьев Барбаросса и перешел к Драгуту.

«Мусульманский мир, опечаленный смертью великого Хайраддина Барбароссы, искал себе нового кумира и скоро обрел его в лице одного из капитанов Хайраддина турецкого пирата Тугута, известного в Европе под именем Драгут».

И тут меня словно током ударило. Я вспомнил некогда прочитанную книгу о Великой осаде Мальты, в которой принимал участие Драгут. Драгут погиб во время осады. И Игорь Русанов, ознакомившись с содержанием манускрипта, немедленно отправился на Мальту.

Неужели действительно из дальнейшего текста «Хроники Драгута» станет понятна причина внезапной поездки Игоря на Мальту или даже разгадка тайны его исчезновения?!

И я торопливо, чуть ли не по диагонали, снова принялся читать текст.

Драгут был одним из немногих адмиралов турецкого флота, бывшим этническим турком и мусульманином по рождению. Сын бедного анатолийского крестьянина, он так бы и пас коз всю свою жизнь, если бы однажды не был взят в услужение турецким беем, проезжавшим через бедное селение по пути в Египет. Храбрость и незаурядный ум позволили Драгуту быстро выдвинуться на военной службе: он в совершенстве изучил артиллерийское дело, став в нем признанным экспертом. Впервые попав на корабль в качестве бомбардира, он вскоре овладел искусством мореплавания. Его репутация среди корсаров стала столь значительна, что Хайраддин Барбаросса пригласил его к себе в Алжир. Оставшись доволен действиями молодого капитана, Барбаросса поручил ему командовать эскадрой из двенадцати галер, и Драгут принялся каждое лето опустошать побережье Сицилии и Неаполитанского залива. Практически ни одно христианское судно, следующее из Испании в Италию и обратно, не могло избегнуть встречи с Драгутом.

Карл Пятый дал личный приказ адмиралу Дориа избавить Средиземное море от опасного пирата. Вскоре племяннику адмирала Джьянеттино Дориа удалось застать Драгута врасплох на корсиканском берегу во время дележа добычи. Довольный адмирал Дориа приказал сделать пленного капитана гребцом на своей галере. Однажды в 1544 году адмиральскую галеру посетил мальтийский рыцарь Жан Паризо де Ла Валлетт, ставший в 1557 году главой Мальтийского ордена. Он сразу узнал Драгута: когда-то Ла Валлетт, ожидая выкупа, целый год провел гребцом на галере Хайраддина и часто видел Драгута. Не удержавшись, Ла Валлетт подошел к Драгуту и сказал ему: «Вот теперь и вы оказались на этой скамье, сеньор Драгут. Таковы превратности войны!» На что Драгут мрачно согласился: «Да, фортуна отвернулась от меня». По иронии судьбы именно Ла Валлетт, уважавший храбрых и достойных противников, уговорил Дориа освободить Драгута за выкуп в три тысячи золотых, предложенный Хайраддином Барбароссой.

Проведя в галерном рабстве четыре года и освободившись от него при помощи Хайраддина, Драгут становится во главе двадцати четырех бригантин пиратов Джервы и пускается в экспедицию к берегам Италии. В Неаполитанском заливе Драгут захватывает груженную ценным грузом мальтийскую галеру, разграбляет город Кастелламаре, опустошает берега Калабрии и ускользает под носом у Дориа в безопасные гавани Джервы, которые даже мощный флот Дориа, насчитывающий сорок три галеры, не решается атаковать. В 1548 году Драгут захватывает город Мегедия при помощи одного из высших правителей Мегедии, Ибрагим-бен-Барака, которого после захвата города сажает на кол, мотивируя это тем, что «предавший однажды предаст еще раз».

Понимая, что нельзя дать Драгуту утвердиться в удобной для использования в качестве пиратской базы Мегедии, Карл Пятый немедленно собрал флот из шестидесяти кораблей для возвращения Мегедии и поставил во главе экспедиции Дориа. Для успешного штурма Мегедии следовало получить информацию о состоянии оборонительных сооружений и силах Драгута. С этой целью Дориа направился в Тунис, губернатор которого Перес де Варгас обладал нужными сведениями. Однако сильный ветер отогнал флот Дориа прямо к Мегедии. Адмирал решил произвести немедленную высадку и решительную атаку, но военный совет воспротивился этому, и взбешенный Дориа уплыл в Гулетту. Командир гарнизона Мегедии, племянник Драгута Гез-реис немедленно проинформировал Драгута об этом и напомнил, что в его распоряжении всего лишь четыреста турок. Встревоженный Драгут немедленно отправил племяннику три корабля с солдатами и припасами.

Между тем губернатор Туниса Перес де Варгас весьма скептически оценил посланные императором для штурма Мегедии силы и посоветовал Дориа попросить дополнительные силы у вице-короля Сицилии и неаполитанского короля, а также обещал договориться о содействии местного арабского шейха Каируна, серьезно опасавшегося соседства Драгута.

Вице-король Сицилии дон Хуан де Вега не только прислал двадцать четыре снаряженные галеры с солдатами, но и сам собирался руководить экспедицией. Однако резкое недовольство Дориа и сына неаполитанского короля дона Гарсиа Толедского принудило его ограничиться постом председателя военного совета.

26 июня 1550 года флот стал на якорь к востоку от Мегедии, а следующим днем христианские войска высадились на берег. Неудачно выбранная христианами позиция для осадной артиллерии и умело организованная Гез-реисом оборона не позволили штурму завершиться успехом. Шейх Каирун не спешил сдерживать свои обещания, выжидая, когда удача сделает решающий выбор. Между тем Драгут ночью тайно высадился на берег с восемьюстами турками и четырьмя тысячами мавров с противоположной от лагеря христиан стороны и ночью 15 июля совершил нападение. Однако христиане выстояли, хотя и потеряли около двухсот человек, среди которых был и губернатор Гулетты. Драгут ушел обратно на Джербу.

10 сентября христиане с трех сторон атаковали город и после кровопролитных схваток, заставивших Хуана де Вегу бросить в бой даже охранявших лагерь аркебузиров, захватили город вместе с богатой добычей и взяли в плен более шести тысяч пленных, в том числе и самого Гез-реиса, которого выменяли на находившегося в плену у Драгута сына капитана Чикала.

Воодушевленный победой адмирал Дориа в начале апреля 1551 года блокировал Драгута в его логове, заливе Эль-Кантара острова Джерва. Однако Драгут ночью перетащил посуху свои корабли из залива в море, и наутро предвкушавший победу Дориа, высадившись с войсками на берег, к своему изумлению, обнаружил, что Драгут вместе с кораблями бесследно исчез. Более того, вскоре Дориа доложили, что тем же днем Драгут успел ограбить несколько христианских судов. Синан-паша отправился к Мальте, полагая ее менее защищенной.

Турецкий флот бросил якорь в бухте Марсамшетт, отделенной от Большой бухты длинным мысом Шиберасс, на котором позднее и будет построен город Валлетта. Синан-паша осмотрел находившийся на другом берегу Большой бухты замок Сан-Анжело и решил, что овладеть им практически невозможно. Драгут предлагал хотя бы совершить нападение на лежавшие внутри острова поселения и попытаться внезапной атакой овладеть слабо защищенной Мдиной, но Синан-паша не хотел ослаблять армию переходом по безводной каменистой местности в разгар летней жары и ограничился атакой острова Гозо, слабая цитадель которого сдалась после двухнедельной осады. Но все это было предпринято с единственной целью стянуть силы мальтийских рыцарей к Мальте, дабы оголить главную цель Синан-паши – захваченный рыцарями-госпитальерами на африканском побережье город Триполи. Захват Триполи был бы хорошей компенсацией за потерю Мегедии.

4 августа 1551 года флот Синан-паши бросил якорь в виду Триполи. Комендант города Гаспар де Валлье отказался сдать Триполи, но интенсивная бомбардировка и огромное численное превосходство противника заставили рыцарей дрогнуть и предложить оговорить условия сдачи города. Де Валлье доверчиво отправился на переговоры с Синан-пашой и был взят в плен. Павшие духом рыцари сдали город и получили заслуженную награду для слабых духом – заключение в цепи. Управлять захваченным городом стал Драгут, назначенный триполийским беем.

На следующий год, в начале мая, турецкий флот продолжил кампанию на Средиземном море. Турки опустошили берега Калабрии, разгромили флот Дориа и отправились зимовать на остров Хиос.

Французский король Генрих Второй, продолжая постыдную политику Франциска, заключил союз с турецким султаном и направил в помощь турецкому флоту двадцать шесть галер под командованием барона Полена де Ла-Гарда. Таким образом Генрих Второй при помощи турок надеялся завоевать Корсику и Геную.

25 августа 1553 года де Ла-Гард осадил Бастию, а Драгут начал осаду Бонифачио. Бастия сдалась без боя. Французский посланник убедил жителей Бонифачио, дабы уберечь город от разграбления и разрушений, просить покровительства Франции. Однако не желавшие терять добычу турки разграбили город, убив многих жителей. Возмущенный де Ла-Гард разругался с Драгутом, и тот уплыл в Триполи, тем самым сделав невозможной экспедицию на Корсику. Воспользовавшись распадом франко-турецкой эскадры, несколько месяцев спустя Дориа отбил Бастию у французов.

Возмущенный Генрих Второй пожаловался султану на Драгута, и тот повелел Драгуту на следующий год возглавить флот из ста галер и помочь французам захватить Корсику. Однако турки, недовольные тем, что сдавшиеся города нельзя будет разграбить, не желали сражаться, вследствие чего осада Кальви не удалась, и равно не удалось возобновить осаду Бастии. Окончательно нежелание Драгута сражаться укрепил отказ султана в присвоении ему звания паши. Разочарованный Драгут немедленно отплыл в Триполи, а французский флот, сознавая дальнейшую бессмысленность экспедиции, вернулся в Марсель.

25 октября 1555 года император Священной Римской империи Карл Пятый отказывается от престола в пользу своего сына Филиппа Второго и удаляется в монастырь Святого Юста. В 1561 году испанцам удается захватить пиратское гнездо на острове Джерба. Однако во время празднования победы на испанский флот внезапно нападают восемьдесят галер Пиали-паши. Дориа терпит поражение и пытается спасти остатки своего разгромленного флота, но его окончательно разметывает внезапная буря. После этого европейские государи погружаются в свои проблемы: Испания и Англия грозят друг другу войной, Нидерланды готовят восстание против Филиппа Второго, Германия утрачивает единство, а Франция раздираема религиозными войнами. Мальтийские рыцари-госпитальеры остаются единственной силой, способной сдержать турок в Средиземноморье. Султан Сулейман решает устранить это последнее препятствие на пути превращения Средиземноморья в турецкое море и снаряжает экспедицию на Мальту.

На ста девяноста трех кораблях к Мальте должны были отправиться тридцать тысяч солдат, из которых особо надо упомянуть свыше шести тысяч янычар, две с половиной тысячи греческих наемников и тринадцать тысяч религиозных фанатиков, созванных дервишами и улемами под знамена священной войны. Командовал флотом Пиали-паша, а начальником сухопутного войска и всей экспедиции был Мустафа-паша.

18 мая 1565 года турецкий флот вошел в гавань Мирза-Сирокко (Марсашлок). Между тем рыцари-госпитальеры уже давно были упреждены о готовящемся нападении и 15 мая собрались на общее собрание, чтобы последний раз обсудить план действий. Гроссмейстер ордена Ла Валлетт считал, что турки будут атаковать с юго-востока, со стороны Марсашлока, поскольку знал, что это место уже определено ими для якорной стоянки флота. Но можно было ожидать атаки и с северного берега бухты Марсамшетт, отделенной от Большой гавани узким перешейком Шиберасс (полуостров, на котором впоследствии и был построен город Валлетта). Поэтому Ла Валлетт решил усилить гарнизон форта Сан-Эльмо, защищающий обе части гавани. Если обычно он состоял из шести рыцарей и шестисот воинов под командой пьемонтского рыцаря Луиджи Бролья, то теперь Ла Валлетт послал к нему в качестве заместителя молодого рыцаря Хуана де Гуареса и еще сорок шесть (!) других рыцарей, вызвавшихся добровольцами из разных национальных подразделений ордена («языков»). Еще 13 мая прибыли 200 испанских солдат из тысячи, обещанной вице-королем Сицилии, и Ла Валлет незамедлительно отправил их на усиление гарнизона форта.

Большая часть кавалерии ордена была отправлена в находившуюся далеко от побережья Мдину, чтобы усилить местный гарнизон и по возможности беспокоить турок набегами из хорошо укрепленного города. Местная мальтийская знать, проживавшая преимущественно в Мдине, не собиралась воевать с турками, и потому надежды на них было мало. Другой отряд был послан в цитадель на острове Гозо. Остальные отряды рыцарей и мальтийских пехотинцев разместились в Биргу, форте Сан-Анджело и форте Сан-Микаэль, в городке Сенглеа с возможностью поддерживать друг друга соответственно развивающимся событиям.

Турки начали высадку в Марсашлоке в полдень субботы 19 мая. Они высадили около трех тысяч человек с целью пополнения запасов продовольствия. Однако все жители со всем скотом и припасами перебрались уже под защиту ближайших цитаделей, и потому турки не встретили никого, пройдя вплоть до деревни Зейтун (примерно треть расстояния до Бирги), где и столкнулись с первым отрядом рыцарей. Отряд отступил, потеряв первых убитых, а два рыцаря: француз Адриен де ла Ривьер и португалец Бартоломеу Фарауне – были пленены и немедленно доставлены к Мустафе-паше. Турки принялись пытать рыцарей, выясняя, где находится самое слабое место в обороне. Якобы не выдержав пыток, рыцари назвали самым слабым местом Кастильский бастион, хотя он из всех мальтийских цитаделей был укреплен лучше всего. Видимо, рыцари сознательно пожертвовали собой, чтобы заставить турок атаковать самое удобное для обороны место. Узнав о пленении рыцарей, Ла Валлетт обрел уверенность, что турки будут атаковать Биргу и Сенглеа, и решил перевести всех пехотинцев из Мдины в Биргу. И действительно, Мустафа-паша, приведя часть флота к Марсамшетту, начал свою атаку 21 мая.

Бой длился шесть часов, обошелся обороняющимся в двадцать одного убитого и полторы сотни раненых, но на поле боя перед стенами Бирги остались сотни убитых турок, что сильно подняло дух обороняющихся, особенно из числа молодых рыцарей.

Отдав приказ отходить, разъяренный Мустафа-паша приказал казнить обманувших его пленных рыцарей, а затем атаковать Мдину и осадить Биргу и Сенглеа.

Однако второе намерение турецкого главнокомандующего сразу потерпело неудачу, поскольку адмирал Пиали-паша не был готов к отводу судов. Он предлагал перевести остаток флота в Марсамшетт, на том ложном основании, что там они будут защищены от северо-западных ветров, якобы господствующих в центральном Средиземноморье. Он ошибался, поскольку эти ветра не так часто дуют после апреля, но Мустафа-паша об этом не знал и согласился с мнением молодого адмирала. Однако, прежде чем перевести флот в Марсамшетт, требовалось нейтрализовать форт Сан-Эльмо.

К счастью для Ла Валлетта, в этот день два христианских ренегата, бывших с турками, решили снова переметнуться и бежали в Биргу, ища встречи с гроссмейстером, чтобы сказать ему о турецких намерениях. Они узнали о них, поскольку один из них был телохранителем самого Мустафы и присутствовал при принятии этих решений.

Ла Валлетт предпринял дальнейшие меры по укреплению Сан-Эльмо. Он был обрадован, когда прибыли с Сицилии еще четыреста воинов под командованием провансальского рыцаря Пьера де Массуэ Веркуарана, известного в ордене как полковник Мас. Гроссмейстер послал его с половиной отряда в форт Сан-Эльмо вместе с шестьюдесятью освобожденными галерными рабами-немусульманами. Он был убежден в том, что Сан-Эльмо является ключом к Мальте, и сказал об этом полковнику Масу. И дальнейшие события это подтвердили. Ранее при осадах турки полагались на инженерные и саперные работы, однако на Мальте по причине скального грунта, затруднявшего подобные работы, они стали готовиться к сильным бомбардировкам, для чего с огромным трудом подвезли не менее десяти огромных осадных орудий и расположили их на холме Шиберасс, откуда должны были бомбардировать Сан-Эльмо. Когда эти орудия были доставлены, они ужаснули рыцарей. Хотя они знали, что скорострельность таких пушек была меньшей, чем их собственных, огневая мощь турецкой артиллерии была чудовищной.

Ла Валлетт страшился потери форта Сан-Эльмо, однако еще больше его пугало отсутствие помощи. Он не раз просил о поддержке вице-короля Сицилии, папу и других властителей. Однако на эти просьбы откликнулся лишь вице-король. Впрочем, он смог прислать лишь несколько сот солдат, попросив взамен оставшиеся у Мальты галеры. Рыцари не могли выделить людей для галер, но вице-король поставил отправку галер условием для оказания дальнейшей помощи, после чего Ла-Валлетт понял: рыцарям осталось рассчитывать только на себя и свое оружие.

Первая бомбардировка Сан-Эльмо началась утром 24 мая. С каждым залпом турецкой артиллерии известняковые блоки оборонительных сооружений крошились все больше, и вскоре гарнизону Сан-Эльмо пришлось заделывать бреши в стенах под непрерывным огнем турок, поражавших всех, кто имел неосторожность высунуться из-за стен.

Ла Валлетт пробовал оказать помощь форту, установив два больших орудия на спешно сооруженном валу форта Сан-Анджело, которые вели огонь по турецким позициям вокруг гавани. Однако турки спустя два дня оборудовали новые позиции, откуда турецкие орудия били прямо внутрь форта Сан-Эльмо. Кроме того, дополнительная батарея начала стрелять по форту Сан-Анджело. После трех дней ожесточенной бомбардировки командир форта Луиджи Бролья в связи с большими потерями запросил у Ла Валлетта подкрепления. Испанский рыцарь Ла Серда, доставивший сообщение, рассказал об отчаянном положении защитников Сан-Эльмо. На вопрос Ла Валлетта о том, сколько сможет продержаться форт, он ответил, что не более восьми дней. Гроссмейстер пришел в ярость от этого ответа: он не мог поверить в тяжелейшие последствия всего трех дней бомбардировки. Не желая допустить падения боевого духа своих людей, он гневно отчитал Ла Серда и заявил, что сам во главе отряда добровольцев прорвется в Сан-Эльмо и будет удерживать форт до конца. Вряд ли он на самом деле собирался так поступить, но хотел лишь преподать своим рыцарям урок. На его клич ответило пятьдесят рыцарей, знавших, что они отправляются на верную смерть. С ними Ла Валлетт отправил еще двести испанских солдат под командой шевалье де Медрана.

Следующим утром турецкие батареи продолжили губительную бомбардировку, однако теперь они могли достичь больших успехов, поскольку к осаждающим присоединился губернатор Александрии Эль Люк Али, прибывший на своих судах с боеприпасами и снаряжением. Но еще через день турки понесли существенный урон: большой отряд рыцарей и солдат во главе с полковником Масом и де Медраном внезапно предпринял вылазку и после недолгого боя захватил большое количество мусульман.

Однако Мустафа-паша не растерялся и, увидев свои войска бегущими с холма Шиберасс, немедленно бросил в бой отряд янычар, в критический момент сражения решивших исход в пользу турок. Защитники форта были остановлены и снова отступили под защиту стен.

Вылазку можно считать неудачной не только потому, что защитники потеряли все ранее достигнутое: янычары, отбив свои ранее потерянные траншеи, продолжили натиск и захватили бруствер под внешними стенами, расположившись непосредственно перед стенами форта.

Однако вылазка принесла защитникам форта два дня передышки. Ночью рыцари, как обычно, переправляли на лодках своих раненых и больных в госпиталь Биргу и возмещали свои потери за счет новых подкреплений. Одним из раненых оказался тот самый Ла Серда, который разгневал гроссмейстера своим паникерским докладом о состоянии Сан-Эльмо. В довершение бед врачи осмотрели рану злосчастного рыцаря и признали ее поверхностной, в то время как законы ордена запрещали кому бы то ни было обращаться в госпиталь, пока он мог оставаться на ногах. Ла Серда прямо из госпиталя был отправлен в подземелье форта Сан-Анджело.

Утром того же дня у христиан случилось еще одно неприятное событие. Гром орудийных залпов донесся до защитников Сан-Эльмо и других фортов. Но это не была новая атака форта: в море показались корабли, и орудия турок вели огонь не в сторону фортов, а в сторону моря. Рыцари решили, что это прибыли галеры с Сицилии, однако их радость была недолгой: очень скоро они заметили, что орудия флота адмирала Пиали не стреляли ядрами по кораблям, а салютовали им. Скоро рыцари смогли разглядеть флаги пятнадцати галер, говорившие о принадлежности их к эскадре знаменитого корсара Драгута. По договору с турецким султаном Сулейманом, Драгут-реис присоединился к Мустафе-паше и Пиали-паше.

Драгут, которого потерявший терпение султан назначил консультантом для своих замешкавшихся полководцев, не стал терять время даром. Едва достигнув берега, он отправился прямиком в шатер Мустафы-паши. После соблюдения необходимых церемоний он затребовал полный отчет о положении дел. И тут пришло сообщение об атаке двух отрядов мальтийской кавалерии из Мдины и Биргу на турецкие части у деревни Дингли, в результате которой две сотни турок были убиты. Стычки с мальтийской кавалерией почти всегда плохо заканчивались для турок, и Драгут обратил на это внимание Мустафы-паши. Кроме того, обсуждая осаду Сан-Эльмо, Драгут высказал сомнение в том, что форт можно считать главной целью для атак. Он предлагал атаковать сначала Мдину и остров Гозо, полагая, что они не имеют должной защиты, но могут служить базами для столь неприятных вылазок. Драгут также счел необходимым предотвратить поступление пополнений с Сицилии. По мнению Драгута, Сан-Эльмо держится так долго из-за того, что рыцари имеют возможность подвозить на лодках подкрепления из Сан-Анджело, поэтому путь следовало перекрыть немедленно. Драгут всегда всесторонне оценивал ситуацию и высказывал свои решения, только тщательно ознакомившись с обстановкой. Он стремился сам осматривать местность и всегда проверять полученную информацию. Драгут немедленно перенес свою ставку прямо в траншеи на холме Шиберасс, откуда ему проще было руководить войсками и ясно видеть текущую обстановку.

Стиль руководства Драгута сказался очень скоро. Батарею на Шиберассе усилили пятьюдесятью пушками. Новая батарея была размещена на мысе Тинье (северный берег бухты Слима-крик) для бомбардировки Сан-Эльмо с севера и еще одна на мысе Рикасоли (крайняя юго-восточная точка Большой гавани), откуда турецкие орудия могли простреливать часть Большой гавани между фортами Сан-Эльмо и Сан-Анджело, прекращая движение лодок с подкреплением. Через день после прибытия Драгута сила огня, ведущегося по Сан-Эльмо, была удвоена. 3 июня заработала новая батарея на мысе Тинье. Однако усилилась и стрельба обороняющихся.

С началом лета жара стала причинять новые неприятности и осажденным, и осаждающим, не столько из-за недостатка воды, сколько из-за разложения трупов, лежащих во рвах и траншеях. Рыцари собирали всех своих убитых внутри форта и по-христиански предавали земле, но не имели такой возможности в отношении других, поскольку практически вся земля за пределами форта была в руках турок. В то же время осаждающих начала косить дизентерия, возникшая из-за отравления мальтийцами колодцев в Марсе (крайняя южная точка Большой гавани), где турки открыли госпиталь для лечения раненых и заболевших. Однако для христиан положение ухудшилось значительнее, поскольку они лишились возможности получать подкрепления из Сан-Анджело и стали более экономны в отношении еды и снаряжения. Турки рвались в решающую атаку на форт, но Драгут выжидал, стремясь выбрать подходящий момент.

Однажды ранним утром турецкие саперы произвели разведку. Не замеченные часовыми, двое из них подобрались к стене и через нижнюю амбразуру увидели, что все христианские воины спят. Через несколько минут с диким криком янычары ринулись в атаку. Большинство застигнутых врасплох христиан было перебито, но несколько из тех, что остались в живых, сдерживали своим огнем янычар, лезущих по штурмовым лестницам и перекидным мостикам, пока оставшиеся защитники не вбежали внутрь форта и не закрыли ворота. Янычары продолжили свою атаку, но были встречены огнем из мушкетов и зажигательными снарядами. Последние представляли собой небольшие горшочки, наполненные легкогорючими смесями и снабженные запалом. Они поджигались, метались на расстояние до тридцати ярдов и, взрываясь, охватывали огнем большую площадь. Использовалось также приспособление, напоминавшее трубу и извергавшее огонь. Оно было снабжено механизмом, выбрасывавшим два небольших железных или бронзовых цилиндра, наполненных порохом, в свою очередь выстреливавших пулями. Эти виды оружия предназначались для ближнего боя и с большим успехом были использованы защитниками Сан-Эльмо против янычар.

Многие янычары превратились в живые факелы, а не нашедшие жертвы снаряды падали во рвы, которые сами турки при осаде забросали деревом, соломой и землей. Сухая трава и древесина под действием огненной смеси моментально возгорались, и стена огня препятствовала отступлению янычар. В результате всего этого погибли почти две тысячи турок, преимущественно янычар. Мустафа-паша был вынужден остановить штурм. Защитники потеряли десять рыцарей и семьдесят солдат.

Но эта блестящая победа христиан не могла значительно улучшить ситуацию для защитников форта. Понесшие чувствительные потери, лишенные поддержки, бившиеся без отдыха, испытывавшие недостаток в пище и воде и прочие тяготы осады, защитники Сан-Эльмо находились в постоянном ожидании смерти, что в конце концов исчерпало их физические и душевные силы. 8 июня гроссмейстер получил послание из Сан-Эльмо, доставленное итальянским рыцарем Вителлино Виталлески. Петиция, подписанная пятьюдесятью тремя рыцарями, начиналась детальным описанием положения форта, который они защищали, не щадя себя. Сил для дальнейшей обороны не оставалось. Рыцари писали, что форт наверняка падет, и просили прислать лодки, чтобы они могли покинуть его на следующий день. Если же это невозможно, то они готовы пойти на прорыв и погибнуть как подобает рыцарям. Считать подобное проявлением трусости или неповиновения было нельзя: рыцари лишь просили дать им возможность сохранить себя для продолжения борьбы вместо неизбежной, бессмысленной, хотя и геройской гибели. Однако это могло в конце концов перерасти в мятеж, поэтому прошение требовало быстрого ответа. В то же время следовало не спеша искать правильное решение. Ла Валлетт призвал трех рыцарей из разных «языков» и сообщил им содержание письма. Затем он попросил их проникнуть в форт и доложить о его состоянии. Ла Валлетт сказал Виталлески: «Наши законы чести не будут соблюдены, если кем-то пожертвуют без необходимости. Но обязанность солдата – подчиняться. Скажите своим товарищам, что они должны оставаться на своих постах. Я решу, что делать, когда получу доклад о ситуации в форте!» Трое рыцарей – Медина, Антуан де ла Рош и Константин Кастриола, – как и было приказано, проникли в Сан-Эльмо и в тот же день вернулись назад. Двое доложили, что нашли ситуацию безнадежной, но третий был более оптимистичен, заявив, что с небольшим подкреплением форт способен продержаться довольно долго, и в подтверждение своих слов вызвался возглавить отряд помощи. Ла Валлетт поверил его словам, и Кастриола получил около шестисот человек, готовых прорваться в Сан-Эльмо.

Ла Валлетт не предполагал выделять такое количество людей, но сделал это с целью поднятия морального духа своих рыцарей. Он немедленно отправил им новое послание, в котором сообщалось, что отряд добровольцев набран и что изнемогшие защитники Сан-Эльмо могут покинуть форт после того, как свежее пополнение займет их места. Он не забыл добавить, что, несмотря на то что они вольны так поступить, они могут быть полезны для дальнейшей обороны как люди, достойные доверия. Его план сработал, когда рыцари, получив послание, осознали, что, спасшись сами и потеряв форт, они будут опозорены. Их рыцарская гордость возобладала над чувством самосохранения. Они ответили гроссмейстеру в письме, доставленном пловцом Тони Бахада, что извиняются, просят их не заменять и обещают биться до конца.

Ла Валлетт простил их и в знак прощения послал десять рыцарей и около сотни солдат для поддержки защитников Сан-Эльмо.

Упорство защитников форта произвело впечатление даже на Драгута. Хотя форт уже был наполовину разрушен, рыцари, мальтийцы и другие воины держались стойко, и турецкий командующий полагал, что кампания складывается неудачно. Особенно плохо для турок было то, что орденская кавалерия атаковала и уничтожила турецкую батарею на мысе Рикасоли. Это снова позволяло рыцарям переправлять в форт подкрепления на лодках. Мустафа-паша был еще больше обеспокоен, тем более что постоянно опасался прибытия больших сил с Сицилии, что положило бы конец его действиям. Особенно его напугало появление 10 июня, в день, намеченный для новой атаки, двух мальтийских галер к северу от Гозо. Он посчитал эти две галеры авангардом большого флота и потребовал у Пиали-паши быстро их перехватить. На самом деле это были две галеры, отправленные Ла Валлеттом перед началом осады на Сицилию и возвращавшиеся теперь с пятьюстами испанскими солдатами. Эти солдаты были последними, которых вице-король мог прислать на данный момент. Но Пиали-паша начал охотится за ними до того, как они смогли высадиться. Затем Драгут настоял, чтобы не менее сотни судов Пиали-паши патрулировали Мальтийский пролив, дабы пресечь возможность появления других кораблей с помощью для острова. Он также распорядился возвести еще более мощную батарею на мысе Рикасоли и наполнить Большую гавань малыми судами с вооруженными людьми, чтобы не позволять отдельным лодкам рыцарей подвозить по ночам подкрепления в Сан-Эльмо. Для защитников форта оставалась одна возможность сообщения с гроссмейстером – использовать мальтийских пловцов. Предприняв все эти шаги, турки, наконец, решили провести запланированный штурм, который должен был стать последним и решительным. Атака была намечена на ночь того же дня 10 июня.

В свете факелов и фальшфейеров янычары бросились на приступ. Сан-Эльмо был так освещен, что можно было видеть все, что находилось вокруг гавани, включая Сан-Анджело, откуда бомбардиры ордена наводили свои пушки на атакующих. Турки предпринимали атаки несколько раз, но были отброшены. Они потеряли около полутора тысяч убитыми. У защитников погибли только шестьдесят человек.

Турок так взбесило поражение, что они в ярости продолжали бой без какого-либо плана и всяких мыслей о передышке. Бомбардировки и бои продолжались все последующие три дня, пока 14 июня Мустафа-паша не предложил осажденным жизнь и беспрепятственный выход в обмен на капитуляцию. Но посланец был вынужден бежать обратно под градом пуль. Бомбардировки продолжились и еще усилились огнем с кораблей Пиали-паши в преддверии новой атаки, состоявшейся 16 июня.

В этот раз Мустафа-паша выставил вперед исламских фанатиков – айяларов, одурманенных гашишем. Малая батарея встретила атаку смертников орудийным огнем прямой наводкой. Затем грянули в упор залпы мушкетов и аркебуз. Каждая пуля и каждое ядро находили свою жертву, но айялары, не обращая внимания на чудовищные потери в своих рядах, достигли стен и бросились через их бреши. Рыцари встретили их пиками и мечами.

Несмотря на свой фанатизм, айялары все-таки были отбиты, и многие христиане, пораженные атакой фанатиков, подумали о чуде. Эта пауза позволила защитникам вздохнуть, перегруппироваться и собраться. Затем последовал новый штурм, на который пошли янычары. По ним снова ударили орудия, а затем и мушкеты с аркебузами. В отличие от айяларов, янычары имели возможность остановиться и перегруппироваться, но и их атака захлебнулась, даже не достигнув брешей в стене.

Драгут и Мустафа-паша, руководившие штурмом, продолжили бомбардировку, но с наступлением ночи ее прекратили. Обе стороны не могли поверить в то, что форт снова устоял. Защитники потеряли сто пятьдесят человек, число убитых у турок превысило тысячу человек. Ла Валлетт был горд за своих людей, но понимал, что его резервы подошли к концу. Тем не менее тридцать рыцарей, а также триста солдат и мальтийских волонтеров вызвались пойти и умереть с теми, кто продолжал сражаться в Сан-Эльмо.

18 июня Драгут и Мустафа-паша начали подготовку к новому штурму. Батарея на мысе Рикасоли снова господствовала над гаванью, предотвращая доставку людей и припасов в форт. В дополнение к этому турки возвели защитный барьер прямо по краю воды, отделявший Сан-Эльмо от внешнего мира. Возводить стену пришлось под непрерывным огнем как из Сан-Эльмо, так и из Сан-Анджело. Драгут лично руководил организацией блокады Сан-Эльмо с крайней оконечности мыса Тинье до тех пор, пока ядро дальнобойного орудия фота Сан-Анджело не ударило в скалу рядом с ним. Большой осколок камня поразил Драгута в голову, кровь хлынула у него из носа и ушей. Стоявший рядом Мустафа-паша счел его мертвым и, опасаясь падения боевого духа турок, приказал немедленно накрыть тело плащом и скрытно доставить его в госпиталь Марсы. Через некоторое время также был убит командир янычар.

На этом месте основная часть хроники заканчивалась, и далее шел текст, дописанный почему-то левой рукой, как и комментарии.

«Весть о смерти Драгута дошла до Ла Валлетта от турецкого дезертира, хотя Драгут умер лишь через несколько дней, оставаясь в госпитале. Меры, которые он предлагал, были осуществлены Мустафой-пашой. 20 июня часть орудий с батареи на мысу Рикасоли была переведена на восточную сторону осажденного форта. Был закончен и заслон, изолирующий форт. В этот день последнее послание информировало гроссмейстера, что дальнейшей возможности получать подкрепления нет. Теперь форт был отрезан и должен был сражаться в одиночестве.

21 июня Биргу, несмотря ни на что, отмечал праздник Тела Христова. Рыцари отложили свое оружие и доспехи и, облачившись в праздничные темные одежды с белыми восьмиконечными крестами, приняли участие в праздничной церемонии в церкви Сан-Лаурентис. Также, начиная с утра, они стали готовить традиционные костры, зажигаемые 24 июня, в день Святого Иоанна, покровителя ордена.

В Сан-Эльмо, на который турки продолжали свои атаки, ситуация становилась безнадежной. Все средства борьбы были исчерпаны. Христианские пушки вели огонь прямой наводкой. Немногочисленные стрелки заняли свои места на стенах. Затем сражающиеся сошлись в рукопашной, в ход пошли двуручные мечи, ятаганы, пики, боевые топоры и даже кинжалы. Снова только ночь положила конец битве.

Израненный командир форта Луиджи Бролья сдал командование арагонскому рыцарю Мельхиору де Монтсеррату, но тот вскоре был убит мушкетным выстрелом. Полковник Мас, Де Гуарес и Миранда, три столпа обороны, тоже были тяжело ранены, но продолжали сражаться. Даже когда они не могли больше стоять, они продолжали сидя биться своими двуручными мечами.

Видя их бедственное положение, Ла Валлетт послал новых добровольцев. Недостатка в волонтерах не было, в бой их вел знаменитый корсар Ромега. Но когда они попытались пробиться в форт, их остановил огонь батареи с мыса Рикасоли и турецких патрульных лодок. Больше ничего было нельзя сделать. Продуманная Драгутом полная блокада Сан-Эльмо дала свои плоды.

Но защитники форта продолжали сражаться. У них не появлялось даже мысли о сдаче. Де Гуарес сложил свою голову под вражескими ятаганами, полковник Мас был изрублен на куски. Пали Миранда и многие другие доблестные рыцари. Когда 23 июня весь турецкий флот прибыл в Марсамшетт и присоединился к обстрелу Сан-Эльмо, последовал яростный штурм, в котором принимали участие отряды янычар, айяларов и конница спаги. Им могло противостоять менее сотни защитников. Два капеллана, Виньерон и Де Самбрана, бывшие в форте с самого начала осады, исповедали и причастили оставшихся рыцарей и солдат. Затем они спрятали драгоценные святыни, подожгли часовню форта и стали бить в колокол. Это стало сигналом для рыцарей вокруг гавани, что Сан-Эльмо пришел конец.

Накануне дня Святого Иоанна, 23 июня, Сан-Эльмо пал. Мустафа-паша имел мало поводов для радости, когда объезжал руины форта. Он устремил свой взгляд через гавань на форт Сан-Анджело и с горечью сказал: «Боже! Если маленький сын стоил нам так дорого, какую цену нам придется платить за большого отца?»

Необычайная иллюминация была на Мальте 23 июня. Несмотря на уныние из-за потери Сан-Эльмо, рыцари все же разожгли в день Святого Иоанна свои традиционные костры в Биргу, Сенглеа и Мдине. Турки тоже зажгли огни в честь взятия форта.

На следующее утро солнце осветило Большую гавань, бастионы и здания Сан-Эльмо, ставшие рябыми за 31 день осады. О ее печальном окончании свидетельствовало турецкое знамя с полумесяцем, гордо реявшее на ветру над руинами форта. И особенно контрастировали с красотой наступившего утра три деревянные конструкции в виде креста, выносимые ветром ко входу в Большую гавань. К ним были пригвождены обезглавленные тела трех рыцарей. Ла Валлетта сразу позвали, когда эти конструкции прибило к берегу у замка Сан-Анджело. Двух рыцарей опознали, это были итальянцы Мортелли и Сан-Джорджио. Кроме того, Мустафа-паша приказал еще вздеть на копья в форте Сан-Эльмо головы полковника Маса, Миранды и Де Гуареса и развернуть их лицом к Сан-Анджело. Глядя на это, взбешенный Ла Валлетт утратил всю свою гуманность, хорошо всем известную и выделявшую его в те жестокие времена. Он немедленно приказал в отместку обезглавить всех турецких пленников, и выстрелить их головами по позициям турок.

Затем гроссмейстер узнал, что скрытно прибыли и высадились на Мальте подкрепления с Сицилии. Однако этому отряду из семисот человек, присланному вице-королем на четырех галерах, командиром флота был отдан приказ высадиться на Мальте только в том случае, если Сан-Эльмо остается в руках рыцарей. В противном случае отряд должен был возвращаться на Сицилию. Когда галеры бросили якорь на северо-западе Мальты, один из рыцарей поскакал по берегу, чтобы выяснить ситуацию. Он узнал, что форт пал, но сначала передал информацию командиру отряда шевалье де Робле. Тот решил не лишать орден столь необходимого подкрепления и сказал командиру флота, что форт еще удерживается рыцарями и что можно высаживаться. Он повел отряд берегом залива Калькара, чтобы найти лодки для переправы в Биргу.

Турки узнали об этом подкреплении, когда было уже поздно помешать высадке. Но они не знали, что прибыло всего семьсот человек. Мустафа-паша, помня, сколько людей он потерял при осаде Сан-Эльмо, понимал, что продолжение осады будет делом нелегким. Еще он не забывал о том, что ему предстоит предстать перед грозными очами султана и отчитаться за все свои потери и подмоченную репутацию. Мустафа-паша подумывал о том, не поступить ли ему так же, как поступил султан сорок три года назад на Родосе. Если он предложит рыцарям свободно уйти с Мальты, то добьется своей главной цели, избежав дальнейших неизбежных потерь. Он так проникся этой мыслью, что, похоже, забыл о своей безжалостности по отношению к пленным рыцарям и солдатам, захваченным в Сан-Эльмо, и надругательстве над христианским символом – распятием. Мустафа выбрал греческого раба, чтобы послать под белым флагом свои предложения в Биргу. Однако, как и следовало ожидать, его вынужденного миролюбия Ла Валлетт не оценил. Выслушав парламентера, он приказал: «Взять и повесить!» Он не собирался так поступать, но хотел подавить волю парламентера, напугать так, чтобы страх пронизал его доклад Мустафе-паше. Увидев, что парламентер смертельно напуган, Ла Валлетт милостиво согласился сохранить ему жизнь и дал возможность увидеть укрепления Биргу с их наивыгоднейшей стороны, что повергло парламентера в трепет. Затем Ла Валлетт указал ему на ров и сказал, что это единственное место, которое он может предоставить Мустафе и его янычарам.

Турецкий главнокомандующий был разгневан, когда получил ответ от своего посланника. Он сразу понял, как глупо было ожидать от рыцарей согласия на какую-либо форму капитуляции. И он решил атаковать Сенглеа, форт Сан-Микаэль и Биргу. Он полагал, что когда захватит все эти три места, то последний форт Сан-Анджело падет, как спелая слива.

Мустафа-паша разделял мнение рыцарей о том, что ни одному судну не удастся проскользнуть мимо форта Сан-Анджело с его тяжелыми орудиями, и поэтому он придерживался плана, по которому разместил свои корабли в гавани так, чтобы они могли вести огонь по своим целям, не подвергаясь риску быть уничтоженными огнем артиллерии форта. Он решил перетащить свои суда по суше, и в течение нескольких последующих дней все рабы перетаскивали их с берега у Марсамшетта на южную сторону холма Шиберасс. Затем корабли спускались в море у Марсы и размещались на позициях для атаки Сенглеа и форта Сан-Микаэль. Когда восемь десятков кораблей таким образом были транспортированы в Большую гавань, Мустафа-паша перевел наиболее тяжелые орудия на холм Шиберасс, а также на высоты Коррадино, откуда им было проще поражать свои цели.

Ла Валлетт пытался помешать осуществлению турецких планов и прекратить высадку вражеских войск на полуостров Сенглеа и у форта Сан-Микаэль. По его приказанию был сооружен палисад из кольев, окованных железными обручами и вбитых в дно, от оконечности Сенглеа до конца укреплений. Подобный палисад перегородил и залив Калькара, чтобы защитить Биргу с северной стороны.

Турецкая бомбардировка началась в конце первой недели июля, и ее целями стали башни Биргу и Сенглеа и форты Сан-Анджело и Сан-Микаэль. Чтобы разрушить палисады для высадки своих войск, Мустафа-паша послал вплавь своих людей, вооруженных топорами и кирками. Те уже переплыли половину залива, когда об этом доложили коменданту Сенглеа адмиралу дель Монте. Для него это было неожиданностью, поскольку сам он не имел организованных пловцов в своем гарнизоне. Однако почти все жители Мальты умели плавать с детства. По приказу командира большое количество мальтийцев, схватив ножи и кортики и сняв одежду, бросились в море. Они поплыли, держа свое оружие в зубах, и добрались до турецких пловцов, когда те уже начали валить палисад. Мальтийцы и турки сошлись врукопашную, и поразительная схватка пловцов быстро закончилась бегством турок, прихвативших своих раненых.

Вторая попытка Мустафы разрушить палисад последовала на следующий день. На этот раз турки обвязали колья канатами и пытались свернуть их кабестанами с берега у Коррадино. Но мальтийцы снова бросились в воду и перерезали канаты. Больше Мустафа-паша не предпринимал попыток разрушить палисад и решил немедля атаковать Сенглеа и Сан-Микаэль. 8 июля на Мальту прибыл губернатор Алжира, сын Хайраддина Хасан-ага. На двадцати восьми кораблях он привез две с половиной тысячи отборных содлат. Атаку на Сенглеа возглавил Хасан, а штурм форта Сан-Микаэль – его лейтенант Канделисса. Двойная атака состоялась 15 июля. С самого начала штурма стало ясно, что турки спланировали и организовали его гораздо лучше, чем осаду Сан-Эльмо.

Битва длилась пять часов. Турки и алжирцы понесли потери, достигавшие трех тысяч человек. Было приказано отступать, и при этом они также потеряли немало людей, не успевших вовремя добраться до лодок. Участь последних была печальна: пленных защитники не брали, памятуя о том, что произошло в Сан-Эльмо.

Со 2-го по 7 августа все орудия, имевшиеся в распоряжении Мустафы-паши, непрерывно вели огонь по позициям рыцарей. 7 августа турки пошли на штурм Биргу, пытаясь проникнуть в город через многочисленные бреши в стенах, невзирая на огромные потери. Скорее всего, туркам удалось сломить сопротивление израненных и изможденных немногочисленных защитников Бирги и форта Сан-Анджело. Однако небольшой гарнизон рыцарей, оставшийся в Мдине, воспользовавшись тем, что Мустафа-паша бросил в бой все наличные силы, совершил удачную и крайне своевременную вылазку в тыл туркам, разграбив и спалив их огромный лагерь. Когда Мустафа-паша понял, что он не только упустил победу, но и лишился большого количества продовольствия, нехватка которого все острее сказывалась на моральном состоянии турецкого войска, отчаянию его не было предела. Адмирал Пиали-паша, считавший, что турецкая армия не выдержит длительной осады, принялся настаивать на возвращении в Стамбул до наступления осенних штормов.

18 августа турки предприняли еще одну попытку овладеть Биргу. Защитников города возглавил сам Ла Валлетт. Великий магистр не ушел с поля боя даже после того, как был ранен в ногу. Своему оруженосцу, уговаривавшему его отправиться в госпиталь, он сказал, указывая на турецкий бунчук: «Я никогда не покину моих солдат, пока эти знамена развеваются над Мальтой».

Третья неделя августа стала наиболее тяжелой для рыцарей. Госпиталь был переполнен, снаряжение и припасы почти закончились.

И в этот момент счастье вновь улыбнулось рыцарям. 6 сентября на северо-восточном побережье острова высадился прибывший с Сицилии восьмитысячный десант во главе с вице-королем доном Гарсиа. Несмотря на то, что численное превосходство по-прежнему оставалось на стороне турок, чья армия насчитывала на тот момент не менее двадцати тысяч способных сражаться воинов, Мустафа-паша и Пиали-паша сочли за лучшее снять осаду и вернуться в Стамбул. 8 сентября 1565 года турецкий флот ушел в Константинополь».

Мне было интересно узнать, какая судьба постигла турецких полководцев, но в хронике по этому поводу ничего не было сказано.

Зато в тайном тексте на полях последних страниц манускрипта подробно рассказывалось о том, что меня волновало больше всего: судьба ятагана.

/Став обладателем магического ятагана, Драгут уверовал в то, что именно он должен стать величайшим полководцем исламского мира, которому благодаря волшебной силе ятагана Барбароссы удастся одержать решительную победу над христианами. В это время в плен к нему попал некий дворянин из Тулузы, который, снедаемый жаждой узнать тайные науки Востока, пошел на то, чтобы принять ислам. Столь чудовищный поступок он совершил, рассчитывая пожить среди арабов и изучить арабский настолько, чтобы суметь прочитать древние арабские тексты, полные тайных знаний. Драгут приблизил его к себе, оценив его острый ум и значительную ученость, и поручил писать хронику будущих подвигов величайшего полководца ислама, которым Драгут себе уже искренне полагал, «Хронику Драгута». Поскольку дворянин еще не овладел в достаточной степени ни арабским, ни турецким языками, то Драгут скрепя сердце разрешил ему составлять хронику на латинском языке. Драгут повелел начать хронику с истории и описания деяний братьев Барбаросса, которых считал величайшими воинами из тех, кто был до него самого. Проводя почти все время вместе с Драгутом, дворянин случайно узнал тайну магического клинка и твердо решил вырвать его из рук мусульман, дабы спасти христианский мир от страшной угрозы. Когда единственной силой, способной противостоять туркам, остался только Мальтийский орден, Драгут однажды с гордостью объявил, что в ближайшее время на Мальту отправится невиданный доселе флот с огромной армией, чтобы уничтожить гнездо христианских разбойников и открыть путь для победного возвращения мавров в Испанию. Когда дворянин узнал, что султан отправляет Драгута на помощь Мустафе-паше, то он понял: пора действовать. С огромным риском он сумел заказать искусному мастеру ятаган с рукоятью, неотличимой от той, что была на ятагане Барбароссы: для этого ему пришлось отдать все сбережения, накопленные за время службы у Драгута. Фальшивый ятаган дворянину удалось подменить на настоящий, когда однажды измученный осадными работами Драгут уснул мертвым сном. Накладка, препятствовавшая извлечению ятагана из ножен, оказалась как нельзя кстати: она давала надежду, что Драгут не скоро обнаружит подмену.

В день своей гибели Драгут уступил настойчивым просьбам дворянина взять его с собой, чтобы быть очевидцем падения мальтийской твердыни. Дворянин захватил с собой шкатулку с хроникой, а завернутый в материю ятаган спрятал в суму с водой и провизией. Незадолго до своего пленения турецкими пиратами дворянин побывал на Мальте, прослышав, что там есть пещеры и строения, оставленные неизвестными древними народами. Пытаясь найти эти пещеры, дворянин случайно обнаружил на ненаселенном мысу вход в пещеру, ведущую в систему древних ходов. Со стороны моря вход в пещеру был загорожен огромным валуном, оставлявшим между ним и склоном скалы узкую щель, в которую с трудом мог протиснуться человек. Когда он увидел, что Драгут высаживается именно на этом мысу, то план действий сложился мгновенно. Осталось ждать удобного случая. И он волей Божьей наступил! Христианин внезапно стал свидетелем того происшествия, которое турки тщательно скрыли. Между Пиали-пашой и Драгутом возникла ссора, и телохранители Пиали-паши бросились на Драгута. Остальные воины уже ушли в глубь перешейка, и этого никто не мог видеть. Пиали-паша хотел захватить ятаган Драгута, прослышав откуда-то о его магической силе. Телохранители убили Драгута, и Пиали-паша, ликуя, забрал находившийся при Драгуте клинок. Можно представить разочарование, постигшее Пиали-пашу вскоре! В этот момент недалеко упало огромное ядро, выпущенное из бомбарды форта Сан-Анджело. Бомбарды стреляли редко, из-за огромного расстояния ядра в основном падали в воду. Но Пиали-паша приказал скрыть факт убийства Драгута от солдат, а затем воспользовался случайным падением ядра на каменистый перешеек, чтобы распространить слух о ранении Драгута отбитым ядром осколком скалы. Увиденное прибавило решимости дворянину: он понял, что теперь турки в любом случае не оставят его в живых. Один из турок заметил его и бросился вслед. Дворянину удалось достать ятаган из ножен и убить турка, однако тот, умирая, успел выстрелить из пистолета и раздробить противнику руку. Не обращая внимания на боль, дворянин заспешил к заветному валуну. Убедившись, что его никто не преследует, дворянин обмотал чалмой искалеченную руку, дабы следы крови не навели на него возможных преследователей, и скрылся в спасительной пещере. В этих древних лабиринтах он спрятал волшебный ятаган. Найти его там случайно невозможно. А путь к нему укажет абака.

На этом текст заканчивался.

Итак, ятаган хранится в пещерах скалистого мыса, на котором нашел свою смерть Драгут! Кстати, изложенная в тайных комментариях история его гибели полностью опровергает официальную версию гибели прославленного корсара. И ведь ее описал очевидец, чудом оставшийся в живых и уведший из-под носа турок магический ятаган! Кстати, о ятагане: не за ним ли отправился на Мальту Игорь?

Я нашел в Интернете подробную карту Мальты и обнаружил, что сейчас на месте гибели Драгута находится форт Тенье. Крайняя точка мыса до сих пор называется Драгут-пойнт. Но что за загадочная абака, которая должна указать путь к спрятанному артефакту?

Я знал, что абака – это древняя счетная доска, прообраз конторских счетов. Но, порывшись в Интернете, я обнаружил, что словом «абака» называют еще и многолетнее тропическое травянистое растение рода банан, родиной которого являются Филиппины, а также плиту, составляющую верхнюю часть капители колонны. Вообще, как выяснилось, древние словом «абака» или «абак» называли многие предметы четырехугольной формы, в том числе и шкаф для посуды.

Я решил внимательно рассмотреть фотокопию текста. Хотя он был плохо читаем и Знаменский для его исследования использовал специальную программу, я увидел, что латинскими буквами это слово написано так: abaca. Между тем энциклопедия утверждала, что на латинском языке слово, обозначающее как счетную доску, так и ряд предметов прямоугольной формы, должно писаться abacus. А вот по-испански растение абака пишется abaca! Я было обрадовался, решив, что автор комментариев к «Хронике Драгута» имел в виду как раз растение: ведь Филиппины Магеллан открыл еще в 1521 году. Однако, изучив справочные данные, я пришел к неутешительному выводу: испанская колонизация островов началась позднее, с 1565 года, как раз в год Великой осады. Так что, несмотря на то, что из пресловутой абаки выделывалась знаменитая манильская пенька, распространение она получила много позже. Так что никакого «пути» в мальтийских пещерах филиппинское растение абака в 1565 году указывать не могло. Но что же это в таком случае?

Встретившись с Тавровым и Знаменским, я обсудил с ними результаты прочтения «Хроники Драгута».

– Неужели Русанов помчался на Мальту искать этот мифический ятаган? – недоверчиво покачал головой Тавров.

– Вполне может быть! – заверил я. – Он же был ученый-исследователь, энтузиаст своего дела. Поверьте мне: на Игоря это очень похоже!

– По крайней мере, теперь ясно, почему автор хроники стал вдруг писать левой рукой, – заметил Знаменский.

– В смысле? – не понял Тавров. – Что ты имеешь в виду?

– Все тексты хроники написаны одним и тем же человеком, но основной текст он писал правой рукой, а вот тайные комментарии на полях и приписку о событиях после смерти Драгута он выполнил левой, – пояснил Знаменский.

– Это ты еще в прошлый раз говорил! – нетерпеливо перебил его Тавров. – А дальше что?

– Вы хотите сказать, что дворянин из тайных комментариев и автор Хроники – одно и то же лицо? – догадался я. – Ведь он упоминает, что в схватке с турком лишился кисти руки. Да?

– Подождите! – воскликнул Тавров. – Но почему тогда он пишет о себе в третьем лице?

– Так он же не чистосердечное признание у следователя в кабинете писал, а хронику, – напомнил я. – Писал, между прочим, по заказу самого Драгута. А хронику обычно принято писать с позиции стороннего наблюдателя. Да и Драгуту, я думаю, не понравилось бы, если бы в хронике, кроме братьев Барбаросса и его самого, в качестве действующего лица появился бы еще и нанятый писака! Потому автор хроники и пишет о себе в третьем лице.

– Но почему тогда он и в тайных комментариях пишет о себе в третьем лице и даже не раскрывает своего имени? – возразил Тавров.

– Ваш вопрос, Валерий Иванович, сам по себе уже содержит ответ, – усмехнулся я. – Не раскрывает имени потому, что не хочет его раскрывать по одному ему ведомым причинам. Думаю, что для нас не так уж важно имя автора хроник, поскольку он уже давно умер. Поэтому предлагаю вернуться к теме исчезновения Игоря Русанова.

Возражений не последовало, и я продолжил:

– Давайте примем за основу версию о том, что Русанов помчался на Мальту, прочитав в «Хронике Драгута» о мифическом ятагане. Выходит, что он либо раскрыл тайну пресловутого «абака», либо имел серьезные основания считать, что раскроет эту тайну на Мальте. Возражений нет?

И на этот раз возражений не было.

– Как и при помощи кого Русанов мог раскрыть – или, по крайней мере, надеяться раскрыть – тайну «абаки»? Скорее всего, при помощи кого-нибудь из местных специалистов, – заключил я и обратился к Таврову: – Валерий Иванович! Вы, помнится, высказали предположение, что Русанов уже был на Мальте. Вы это сумели проверить?

– Еще нет, – признался Тавров.

– Жаль! – с досадой заметил я. – Если он там уже был, то наверняка обзавелся связями среди местных историков и мог рассчитывать на их помощь. Вот бы хорошо было выйти на этих мальтийских знакомых Русанова!

– Я в английском не силен, – вздохнул Тавров. – А так… других проблем нет.

– Я в английском тоже силен не очень, но объясниться в любом случае смогу, – ответил я и язвительно добавил: – Вы мне только найдите этого мальтийского товарища, а уж я у него все узнаю!

– Это как раз не проблема, – скучным голосом отозвался Тавров и протянул мне свернутый вдвое лист бумаги. Я взял его, развернул и прочитал распечатанный на принтере текст: Professor Michael Camillieri, B.A. (Hons.), D.Phil. (Oxon.), University of Malta, Faculty of Arts, Department of History.

– Что это, Валерий Иванович? – недоуменно спросил я.

– С этим человеком состоял в переписке Игорь Русанов, – будничным тоном сообщил Тавров. – О чем они переписывались, сказать не могу, поскольку английским, как я уже предупреждал, не владею. Но вот личные данные этого товарища скопировал и распечатал.

– Вы нашли переписку Русанова с профессором из Мальтийского университета? – воскликнул я. – Где и каким образом?!

– Как где? – уставился на меня Тавров. – В его почтовом ящике.

– Я видел этот ящик, в нем лежали только фотокопии «Хроники Драгута», – возразил я.

– Я имею в виду другой ящик, – пояснил Тавров. – С которого Русанов сам себе отправил фотокопии. Там же адрес отправителя стоял: ящик с таким же именем, но на Яндексе.

– Но как вы получили к нему доступ? – с подозрением осведомился я. – Откуда вы узнали пароль?

– Я обратился к специалисту, и он за десять евро сказал мне пароль, – поведал Тавров.

– Вы взломали чужой почтовый ящик?! – изумился я. Вот тебе и бывший служитель закона!

– Не взломал, а воспользовался услугами специалиста, – поправил меня Тавров и вдруг рассердился: – Слушайте, Мечислав! Вы мечтали узнать имя мальтийского товарища, с которым Русанов поддерживал контакт? Ваша мечта исполнилась. Что же вам еще надо?!

– Пароль, – сказал я. – Вы забыли написать пароль от почтового ящика. Я хочу прочитать, что именно обсуждал Русанов с этим мальтийским профессором.

Тавров записал на том же листке пароль, и я, торопливо попрощавшись с ним и со Знаменским, помчался домой к компьютеру.

Да, это был рабочий ящик Русанова. Тот, на mail.ru, он создавал как запасной, на случай проблем с почтой Яндекса: помнится, я сам посоветовал ему это сделать. Русанов добросовестно сохранял все послания в папках «входящие» и «отправленные». Среди его корреспондентов оказалось довольно много женщин, и, хотя я был уверен, что это в основном деловые письма, читать их не стал: органически не могу читать чужие письма. Разумеется, в них могла содержаться информация по делу: скажем, Русанов мог поделиться с кем-нибудь своими планами или затронуть причины внезапной поездки на Мальту. Но преодолеть внутренний барьер, запрещающий читать чужие письма, я не смог. Пусть это делает Тавров: он детектив, это его профессиональная обязанность. А я – увольте!

Поэтому я прочитал лишь переписку Русанова с профессором Университета Мальты Камилери. Собственно, она состояла всего лишь из трех писем. Первое письмо датировалось прошлым годом, причем отправлено было Русановым. В нем он благодарил Камилери за оказанную ему помощь во время пребывания на Мальте. Второе письмо Игоря было отправлено за три дня до отъезда Русанова на Мальту. В нем он сообщал Камилери о своем приезде на Мальту и необходимости срочной консультации по одному весьма важному делу. И вот тут я понял, как был прав в своем убеждении, что именно «Хроника Драгута» подвигла Игоря на внезапный мальтийский вояж: он спрашивал Камилери, не известно ли ему специфическое мальтийское понятие, обозначаемое словом «abaca».

Вот оно! Игорь всерьез воспринял содержание тайных комментариев к «Хронике Драгута» и помчался на Мальту искать мифический ятаган. Необходимо срочно связаться с Камилери, тем более что есть действующий адрес его электронной почты.

Я не стал особенно биться над стилем письма или мучиться по поводу правильности своего далекого от совершенства английского. Памятуя свою основную иженерную специальность, когда мне приходилось часто общаться с зарубежными соисполнителями, я составил письмо по привычной форме, забив в шапку все «титулы» Камилери и начав текст с «Дорогого сэра», а закончив «С наилучшими пожеланиями».

Я сообщил Камилери, что являюсь другом Игоря Русанова и озабочен тем, что он не вернулся с Мальты в Россию из последней поездки. Поэтому я прошу многоуважаемого профессора Камилери сообщить мне известные ему подробности пребывания господина Русанова на Мальте.

Профессор откликнулся очень быстро, не прошло и двух часов. Он выразил глубокую обеспокоенность фактом исчезновения Игоря и заверил, что он встречался с Русановым всего один раз: на следующий день после приезда Игоря на Мальту. Господин Русанов не делился с ним никакими планами и лишь сообщил, что приехал на неделю.

Мне не понравилось содержание ответа. То есть получается, что Игорь встретился с ним только для того, чтобы сообщить, когда он покидает Мальту? Абсурд!

И я прямо в лоб задал короткий вопрос профессору: как насчет «abaca»? И стал с нетерпением ждать реакции. Если профессор что-то скрывает, если он причастен к исчезновению Игоря, то наверняка забеспокоится. А его беспокойство может вылиться в один из следующих вариантов: или он испугается настолько, что просто замолчит, отметив мои послания как «спам»; или он испугается, но сохранит хладнокровие и попытается выведать, что мне известно о мальтийских планах Игоря вообще и об «абаке» – в частности.

Профессор, против ожидания, повел себя мирно. Он ответил, что, к его сожалению, никакой связи «abaca» ни с Мальтой вообще, ни с фортом Тинье выяснить не удалось.

Хм… форт Тинье? Я сверился с подробной картой Мальты на сайте maltavista.ru: форт Тинье находится в конце мыса, на котором расположен город Слима. А крайней точкой мыса является Драгут-пойнт! Значит, те самые пещеры, в которых дворянин из Тулузы спрятал ятаган, находятся под фортом Тинье. Я про форт не упоминал: значит, это Игорь спрашивал Камилери про форт Тинье.

Я тут же отбил послание с убедительной просьбой подробно рассказать о том, удалось ли Игорю проникнуть в пещеры под фортом Тинье. Я подчеркнул, что, вероятно, Игорь мог там просто заблудиться.

В ответном письме Камилери категорически отверг эту возможность. Он сообщил, что Игорь сразу же по прилете на Мальту созвонился с ним и попросил найти человека, знающего подземные сооружения форта Тинье. Камилери знал такого человека. Звали его Джон Бордж. Во время Второй мировой войны он служил в береговой обороне Мальты, их казармы находились как раз в форте Тинье. После знаменитой атаки взрывающихся катеров диверсантов из итальянской Десятой флотилии МАС на Гранд Харбор – то бишь Большую Бухту – британское командование обеспокоилось тем, что в следующий раз диверсанты могут попытаться проникнуть в подземные лабиринты. Командир приказал Борджу и другим солдатам тщательно осмотреть берег возле форта и замуровать подозрительные отверстия каменными блоками – кроме тех, которые находились под надежной круглосуточной охраной. Они замуровали несколько таких входов. Вроде бы один вход находился как раз со стороны Драгут-пойнт. Но входы были замурованы, и Бордж был уверен, что их никто не размуровывал. Разобрать кладку без применения отбойных молотков невозможно. Русанов, по словам Камилери, был очень разочарован и к этому вопросу больше не возвращался.

Я тоже был разочарован, когда прочитал письмо Камилери. Вряд ли Игорь стал бы орудовать отбойным молотком, даже если бы сумел его раздобыть. Но что же тогда с ним случилось? Что, если он сам обследовал форт Тинье, нашел там незамурованный вход – ведь замуровывали входы со стороны моря, а не внутри форта – и заблудился в подземных лабиринтах?

Честно говоря, я зашел в тупик и не знал, что дальше предпринять. Настало время посоветоваться с Тавровым. Кстати, надо было узнать, что сделало наше посольство на Мальте для поисков Русанова.

Тавров с интересом выслушал мой рассказ о переписке с мальтийским профессором.

– Думаю, что он ничего не скрывает, – согласился он со мной. – Действительно, если бы он был причастен к исчезновению Русанова, то постарался бы вытянуть из вас максимум информации. А он сам подробно о многом рассказал. Итак, что мы знаем? Что Русанов действительно поехал на Мальту искать ятаган Барбароссы; что он знал о «пути, который укажет абака», не больше того, что написано в хронике; что он собирался с помощью Камилери проникнуть в подземный лабиринт под фортом Тинье. А что мы не знаем?

– А не знаем мы всего остального, – с досадой констатировал я. – Мы даже не знаем, рискнул ли он предпринять самостоятельное исследование форта Тинье. Если рискнул, то тогда очень просто объяснить его исчезновение… Но об этом даже не хочется думать! Вдруг он свалился в какой-нибудь колодец и не смог оттуда выбраться? Даже если он не разбился и не искалечился, даже если нашел там воду – все равно без пищи он долго не продержался бы.

– Да, времени прошло порядочно, – мрачно кивнул Тавров. – Вряд ли он захватил с собой в подземелье запас продовольствия хотя бы на три дня: с таким запасом по пещерам не полазаешь.

– Как там посольство? – спросил я. – Ищут?

– А что посольство? – вздохнул Тавров. – Этим делом занялся консульский отдел. Выяснили, что по паспорту Русанова никто Мальту не покидал. Заведующий консульским отделом сообщил, что они уведомили о происшествии местную полицию, проверили больницы и морги. Собираются развесить листовки с фотографией Русанова, но тут возникли проблемы с мальтийскими чиновниками: те просят немного с этим повременить – боятся, что факт исчезновения иностранца ударит по туристическому бизнесу. Вот, собственно, и все!

– Похоже, Валерий Иванович, что нам придется ехать на Мальту, – заявил я. – Вопрос только, кто профинансирует эту поездку.

– Как это кто?! – удивился Тавров. – А мать Русанова? У нее единственный сын пропал! Тут хоть квартиру заложи, но всех на уши поставь – иначе даже могилки не будет, на которой поплакать можно.

– Валерий Иванович! – укоризненно воскликнул я. – Типун вам на язык!

– Мечислав, Евгении Павловне надо объяснить ситуацию во всей ее неприглядности, – настаивал Тавров. – Шансы найти Русанова живым уменьшаются с каждым днем. Надо ехать! Здесь мы уже нарыли все, что можно.

Тавров был прав. Но к разговору с матерью Русанова я не был готов категорически. Тавров понял мое замешательство и сказал:

– Да не терзайтесь вы, Мечислав! Я с ней сам поговорю. Я в органах три десятка дет отработал – найду слова для такой ситуации.

Тавров поговорил с Русановой тем же вечером. Евгения Павловна сразу после разговора позвонила мне и сказала:

– Слава! У меня к вам большая просьба: езжайте вместе с Валерием Ивановичем на Мальту как можно быстрее! Раз вы уверены, что он там, нельзя время терять. Насчет денег не беспокойтесь: ко мне сосед который год пристает, чтобы я ему дачу продала. Я уже с ним говорила: он аванс в счет сделки выдаст хоть завтра просто под расписку и в любой валюте.

Ее голос был неестественно звонким: чувствовалось, что она еле сдерживается, чтобы не разрыдаться.

– Да, разумеется, Евгения Павловна! – поспешил я заверить ее. – Я завтра же поеду оформлять визы в посольство.

Ознакомившись с процедурой оформления визы на Мальту, я несколько приуныл. Требовалась куча разных документов: анкета; две (!) копии паспорта; подтверждение о бронировании от отеля или приглашающей стороны; копия авиабилетов в оба конца; оригинал справки с места работы с указанием стажа работы, должности и оклада плюс перевод этой справки на английский язык; подтверждение наличия денежных средств для осуществления поездки из расчета сорок восемь евро на день в виде справки из банка плюс перевод справки на английский язык – ну и, само собой, два цветных фото заявителя. Требования к фото тоже разили наповал. Среди них обращали на себя внимание следующие: изображение должно занимать примерно 70–80 % снимка (как они считают эти проценты?!); заявитель должен быть изображен без солнцезащитных очков, шляп, платков, за исключением случаев, когда это необходимо по религиозным соображениям (а справка об этих «религиозных соображениях» нужна или на слово поверят?); фотография должна быть выполнена не ранее шести месяцев до момента подачи документов (а как это доказать? Брать справку у фотографа и заверять у нотариуса?). При этом считаются недействительными фотографии, на которых заявитель изображен в верхней одежде (куртка, пальто и тому подобное) либо в одежде вызывающей. Последний пункт поражал воображение широкими возможностями трактовки: скажем, в нашей поликлинике тканевый пиджак верхней одеждой не считается, а вот кожаный пиджак – считается, и злобные тетки в белых халатах с пеной у рта требуют его снять! А как на Мальте насчет этого? Что касается «вызывающей» одежды – вообще без комментариев. Хоть огласили бы список одежды, считающейся на Мальте вызывающей! Впрочем, это стандартные требования Шенгенской зоны, и мальтийцы здесь ни при чем. Одно непонятно: по их словам, все это делается исключительно для борьбы с «нелегальной иммиграцией». Хотя нелегальных иммигрантов такие вещи остановить в принципе не способны, а вот снизить поток туристов – легко.

В довершение всего документы нужно подавать только по предварительной записи, и при этом требуют внутренний паспорт. Зачем?! Они хотят знать, по какому адресу я зарегистрирован?! А на хрена им это надо?

Ну и неизбежное зло: консульский сбор. Тридцать пять евро. Немного. Но плюс к этому берут еще тысячу рублей «за услуги визового центра». И трогательное, между делом, примечание: «в случае отказа в визе консульский и сервисный сбор не возвращаются». Неплохо устроились! Как говорится, bloody commercial!

Как я обожаю Черногорию – в которой люблю отдыхать, как люблю Доминиканскую Республику, Мальдивы и Сейшелы – пока безответной любовью, поскольку слишком дорого! Еще я люблю Ниуэ, Вануату и острова Кука – хотя вряд ли найду их на географической карте. Люблю Лаос, Ботсвану и Намибию – хотя не собираюсь туда ехать в принципе. И еще люблю с полсотни остальных стран, имеющих безвизовый въезд для граждан России. А Мальту за ее присоединение к Шенгену уже начинаю тихо ненавидеть.

Стандартный срок оформления визы, как уверяет консульский отдел, занимает не более пяти дней – что вызвало у меня скептическую усмешку. Я посмотрел сайт фирмы, занимающейся оформлением виз: за однократную визу на Мальту сроком не более десяти дней они брали нехилые деньги и обещали сделать визу за пару недель. Вот тебе и пять дней!

Короче, я понял суть проблемы и начал искать туроператоров на Мальту: так будет проще и здоровее для нервной системы. А как известно, все болезни от нервов. Вы спросите: а как же свиной грипп? Он ведь не от нервов, а от свиней. Отвечаю: грипп поражает людей с ослабленным иммунитетом. А что ослабляет иммунитет? В первую очередь ослабленные нервы – можете не сомневаться!

Я быстро нашел в Интернете подходящую фирму, но через десять минут разговора мы расстались взаимно неудовлетворенные: в апартотеле они мне почему-то упорно пытались втюхать номер на двоих с обязательным завтраком, а не студию с холодильником и плиткой. Терпеть не могу гостиницы с питанием: завтрак у них в то время, когда я обычно еще сплю по причине совиной натуры. И еще: утром кофе и яичницу с сыром на завтрак я предпочитаю делать сам. Не говоря уже об обеде и ужине: я привык питаться, когда захочу и где захочу. All inclusive, даже ultra – не для меня.

Наконец, удалось найти фирму, в которой милая девушка Юля оперативно подобрала мне двухместную студию в том самом апартотеле, где останавливался в свою последнюю поездку Игорь Русанов. Комплект документов для визы, хочешь не хочешь, но подвезти надо. Зато все остальные хлопоты Юля брала на себя, причем гарантировала оформление виз в течение недели. Я не очень верил в гарантии Юли, хотя от ее обаятельного проникновенного голоса я таял, словно мороженое в сорокаградусную жару: почти мгновенно и неумолимо. Но все-таки решил рискнуть и заказал поездку на будущую неделю: сейчас каждый день на счету.

Тавров, услышав про то, какие документы он должен подвезти в турагентство, недовольно крякнул, но ничего не сказал.

Милая девушка Юля не подвела: ровно через неделю мы с Тавровым уже сидели в не слишком просторном салоне триста девятнадцатого «Эрбаса» авиакомпании «Эйр Мальта». Рейс был регулярный, поэтому отправился из Домодедова вовремя, но – около шести утра. То есть в аэропорту желательно было быть не позже четырех утра. Чтобы приехать в Домодедово в такую рань, мне пришлось заказать такси на три часа ночи. Поэтому я еле сдерживал зевоту. Тавров тоже чувствовал себя не лучшим образом. Впрочем, настроение медленно улучшалось: едва усевшись в кресло, Тавров молча разорвал запечатанный в магазине «Дьюти фри» – в целях «борьбы с терроризмом» – пакет с литровой бутылкой виски «Джемисон» и протянул мне.

– Там, в мальтийском аэропорту, с этой бутылкой могут не пропустить, – поделился я опасениями.

– Тогда надо допить здесь, – сделал вывод Тавров, решительно откручивая голову «Джемисону». Мы приняли по три глотка для успешного взлета. Нам раздали наушники, и на экранах телевизоров пошел американский фильм. Фильм был посвящен вдвойне неактуальной для нас теме: во-первых, из жизни бейсболистов; во-вторых, с бесконечными пафосными возгласами актеров «мы в тебя верим», «мы тобой гордимся» – короче, обычная американская бытовая тягомотина, которая во всем мире, кроме Америки, вызывает лишь раздражение и иронические ухмылки. Я начал было с грехом пополам переводить Таврову диалоги, но он махнул рукой, сказав:

– А-а… Чушь какая-то. Давайте лучше на брудершафт.

Что мы и сделали.

– Скажу честно, Валерий Иванович, что называть по имени и на «ты» человека, который годится мне в отцы, я не могу, – признался я. – Ну не принято у нас так! Не в Америке живем, где пацан может обратиться к старику «Билл».

– Как хочешь, Слава, – пожал плечами Тавров, наливая в чашку из толстого пластика, в которой стюард «Эйр Мальты» принес кофе, очередную порцию антистрессового «Джемисона». – За то, чтобы нам как можно быстрей принесли пожрать! Со вчерашнего дня ничего не ел.

Только мы реализовали тост, как показался стюард со столиком, набитым коробками с едой. Если бы все наши желания так быстро исполнялись!

Точно в назначенное время мы приземлились в мальтийском аэропорту Луа. Вообще его название пишется латинскими буквами так: Luqa. Но благодаря замечательному сайту о Мальте maltavista.ru, созданному и поддерживаемому нашими соотечественниками, я узнал много полезного, что впоследствии существенно помогло мне на Мальте. В частности, я узнал правила чтения мальтийских названий – что немаловажно, иначе вам никто из прохожих не сможет объяснить, как добраться до «Луки», поскольку Luqa они произносят как «Луа». Соответственно названия города Quawra читается как «Аура», бухты Marsamxett как «Марсамшетт», острова Gozo – «Гозо» и так далее. Короче: если хотите без проблем добраться до нужного вам на Мальте пункта, то предварительно изучите правильное произношение мальтийских названий.

Аэропорт Луа встретил нас мелким дождичком. На выходе из аэропорта я было принялся размышлять: стоит ли вскрывать упакованный в полиэтиленовую пленку чемодан ради зонта? Но подъехавший трансферный микроавтобус развеял мои сомнения: поскольку он должен был доставить нас прямо к апартотелю, то я решил не доставать зонтик.

Мальта выглядела примерно так, как я представлял ее по фотографиям: преобладал желтый цвет различных оттенков. Кое-где его разбавляли островки зелени – также различных оттенков – и пятна черного цвета, вроде тех, что на камнях оставляет плесень. Увидев смешение желтого и черного цветов различной интенсивности, я вдруг понял, что было источником вдохновения автора цвета «хаки», однажды вдруг решившего смешать черную и желтую краску в одном флаконе.

Апартотель «115 Strand» находился прямо на набережной города Слимы. Собственно, название отеля определяло его местонахождение: набережная вдоль бухты Слима-крик называлась Стрэнд, а дом, в котором размещался отель, как раз и имел номер 115 по этому самому «Стрэнду».

На ресепшене я попросил предоставить нам ту самую двухместную студию номер 405, которую в свой последний приезд занимал Игорь Русанов. Портье принялся было мне объяснять, что из окон этого номера «нет вида», но я могу доплатить отдельно за апартамент с «видом на море», но я решительно отказался от этого. Все-таки я приехал сюда не видом на море любоваться!

Студия оказалась помещением площадью метров пятнадцать квадратных плюс мини-кухня в пространстве между дверью в коридор и ванную комнату. Из неудобств: центральный – а не индивидуальный – кондиционер и французская кровать. Правда, горничная принесла нам раскладную кровать, но я с детства терпеть не могу раскладушки. Но Тавров с такой неприязнью посмотрел на раскладную постель, что я был вынужден предложить ему кровать.

Уразумев, что портье подразумевал под «нет вида», я был несколько удивлен. Окна студии и ванной комнаты выходили даже не во внутренний двор, а в световой колодец. По стенам колодца вились многочисленные канализационные и водопроводные трубы, периодически издававшие настолько разнообразные звуки, что при желании из них вполне можно было организовать сантехнический оркестр.

Особенно меня поразил размещенный под окном цветочный ящик, в котором влачили жалкое существование какие-то зеленые ростки, внешним видом напоминавшие купленный на рынке неделю назад и забытый в хозяйственной сумке пучок петрушки. Отчаявшись дотянуться к солнцу, они прижались к земле, вызывая острую жалость.

Тавров, решив проблему с постельным местом, заметно повеселел, взял с кровати полотенце и отправился в ванную принимать душ. Я принялся распаковывать чемодан и раскладывать вещи. Увлеченный этим занятием, я не сразу обратил внимание на странные звуки, доносящиеся из ванной. По звукам было похоже, что Тавров уже вступил в отчаянную схватку с неизвестным преступником, коварно спрятавшимся за унитазом.

Я осторожно приоткрыл незапертую дверь в ванную и заглянул внутрь. Тавров с тапкой в руке стоял посреди ванной и что-то сосредоточенно рассматривал на занавеске душевой кабины.

– Что случилось, Валерий Иванович? – шепотом спросил я.

Тавров молча указал на складку занавески: там что-то чернело. Приглядевшись, я увидел представителя тараканообразных: здоровенная тварь сантиметров семь длиной – не чета нашим милым прусачкам. Да, испугаться немудрено!

И тут спасибо сайту maltavista: там я прочитал о таких тварях. Слава богу, они не обитают в домах, а залетают с улицы. Поэтому я, рассмеявшись, сказал:

– Да это же просто таракан!

– Какой, на хрен, таракан?! – рассердился Тавров. – Он же летает! Чисто «мессершмитт»!

– Такие уж здесь тараканы, – пояснил я, по примеру Таврова снимая с ноги тапку. Совместными усилиями нам удалось успешно сбить таракана в полете. Тавров выбросил его наружу и тщательно закрыл окно, поминая недобрым словом тараканью мать.

Пока Тавров размывался под душем, я воспользовался местным телефоном и позвонил на номер Камилери, который он мне сообщил, узнав, что я еду на Мальту. Камилери ответил сразу, и я с облегчением почувствовал, что мальтийцы говорят на вполне понятном иностранцу английском языке, в отличие от жителей Британских островов или, тем более, Америки. Точнее говоря, их специфический акцент приближен к нашему. Я сообщил, что прибыл на Мальту и готов с ним встретиться, чтобы поговорить об исчезновении Игоря Русанова. Поскольку мы с Тавровым совсем не знали города, то договорились, что будем ожидать его в баре апартотеля в пять часов вечера по местному времени.

Мы пошли прогуляться, изучить окрестности и найти место, где можно пообедать. Я предложил пройти по набережной до форта Тинье. Мы направились в том направлении и в итоге в месте, где, по моим расчетам, должен был быть форт, наткнулись на оживленное строительство жилого комплекса. На этом я решил поиски временно приостановить по причине острого чувства голода. Жажду я утолил на ходу, купив в ближайшем магазинчике банку местного пива «Чиск». Пиво оказалось неважным, но выбора не было: в магазинчике присутствовало исключительно немецкое пиво, до которого я не большой охотник.

В итальянском рыбном ресторанчике мы пообедали сибасом с картофелем и запили его бутылкой хорошего местного вина. Выпив кофе, мы потребовали счет, изучив который Тавров недовольно буркнул:

– Теперь я понял, что сумму «сорок восемь евро в сутки» они взяли не с потолка. Если в этом ресторане столоваться, то так и выйдет.

– Я вам буду готовить яичницу на завтрак, – утешил я его. – И кофе я с собой привез. А обедать и ужинать… Найдем, где местные питаются, там наверняка дешевле!

Последнюю рекомендацию я вычитал на сайте maltavista.ru. Мы еще прогулялись, изучая окрестности. Я обнаружил супермаркет и сделал пару открытий: супермаркет работал не каждый день, а в субботу вообще до обеда: сахар продавался не в бакалее, а в овощной (!) лавке. Вернувшись в гостиницу, мы легли вздремнуть. Когда мы проснулись, был уже пятый час.

Мы с Тавровым спустились в бар без десяти пять. Бар находился в конце холла цокольного этажа: именно цокольного, потому что по английской традиции первым этажом считался второй. Вдоль одной стены стояли диванчики с банкетками и низкими столиками, а обычные столики и стулья располагались в закутке перед барной стойкой. За одним из таких столиков и расположились мы с Тавровым, попивая пиво в ожидании Камилери.

Камилери появился в десять минут шестого. Это был, как я уже успел заметить, типичный мальтиец: невысокий полный брюнет с большим носом и черноглазый. Поскольку я предупредил портье, что мы ожидаем мальтийского друга, Камилери, обменявшись с портье несколькими словами, сразу направился к нам.

– Вы господин Булгарин и господин Тавров? – обратился он к нам. Как ни странно, фамилии он выговорил легко и почти без запинки, лишь в фамилии «Тавров» поставил ударение не на тот слог. Получив подтверждение, он заказал чашку эспрессо и уселся за наш столик. Я сообщил ему, что в поисках Игоря подвижек пока нет, и высказал убеждение, что Игорь собирался обследовать форт Тинье.

– Я же говорил вам, что это бессмысленно, – недоуменно пожал плечами Камилери. – Большинство ходов замуровано, а оставшиеся активно использовались во время войны.

– Тем не менее других вариантов у нас пока нет, – заметил я. – Я прошу вас оказать нам содействие в обследовании побережья мыса Тинье со стороны моря. Мы пытались пройти к форту, но там идет строительство.

– Да, там достраиваются роскошные жилые комплексы «Форт Кембридж» и «Тинье-пойнт», – пояснил Камилери. Он достал мобильный телефон и кому-то позвонил. Разговаривал он по-мальтийски, поэтому я не понял ни слова. Закончив разговор, он сказал:

– Сейчас я разговаривал с тем самым Джоном Борджем, который во время войны служил в форте Тинье. Ему уже далеко за восемьдесят, но он достаточно крепкий старик. Он согласился поехать с нами на лодке. Лодка принадлежит его внуку, и он охотно согласился нам помочь. Завтра воскресенье, и я могу весь день быть с вами. Я полностью к вашим услугам.

Я перевел предложение Камилери Таврову и горячо поблагодарил мальтийца за помощь. Мы договорились встретиться завтра в два часа дня возле паромной станции и на этом распрощались.

Прогулявшись по набережной в сторону Маноэль-айленд, я обнаружил два заведения, в которых охотно питались местные и брали еду «тэйкофф» – то есть навынос. Первое предлагало турецкую кухню и уже этим меня не устроило, зато во втором весьма недорого продавали куриное филе с картофелем фри. А самое главное: я обнаружил там хорватское пиво «Лашко», которое нравилось мне гораздо больше, чем немецкое, не говоря уже о местном «Чиске». Взяв еду навынос, мы с Тавровым уселись на набережной и поужинали.

– В первый раз пытаюсь сэкономить деньги клиента, – заметил Тавров, открывая банку с пивом.

– Вы лучше спрячьте банку в пакет, – посоветовал я. – Вдруг у них тоже дерут штрафы за распитие пива в общественных местах.

– Мы тут полдня гуляем, а я еще ни одного полицейского не видел, – возразил Тавров, но банку на всякий случай спрятал.

Вечером я долго не мог уснуть: Тавров уснул раньше и оглашал комнату могучим храпом. Я курил в открытое окно, созерцая безрадостный музыкально-сантехнический колодец. В ресторане на крыше веселились вовсю: слышался громкий смех, периодически звенели бутылки. Я подумал, что наши соотечественники отмечают приезд, но, прислушавшись, понял, что это итальянцы. А еще говорят, что только русские на отдыхе себя ведут нескромно!

Джон Бордж совсем не был похож на среднестатистического мальтийца: высокий тощий старик, удивительно энергичный для своего возраста. Внешне он напоминал Гргу Питича из знаменитого фильма Кустурицы «Черная кошка, белый кот». Моторной лодкой управлял его внук: в противоположность деду – хорошо упитанный мужик лет двадцати пяти.

Всю дорогу до форта Тинье славный ветеран рассказывал о своей службе в береговой охране: ночные бдения возле орудий, ежедневные бомбежки итальяно-немецкой авиации. Я спросил его про входы, которые он заделывал, и, в частности, про тот, что выходил на Драгут-пойнт.

– Да, было несколько дыр, про которые никто не знал, куда они ведут, – на удивление быстро вспомнил старик. – Командир приказал их заложить блоками известняка. Мы так и сделали.

– А разобрать кладку можно? – поинтересовался я.

– Разве что динамитом! – рассмеялся ветеран. – Или отбойным молотком. Много работы! Кому это нужно?

Он протянул мне бинокль и указал рукой в сторону берега, где виднелось круглое здание форта.

– Вот тут в скале был выход!

Я посмотрел в бинокль на место, указанное стариком. Мощная оптика приблизила скалистый берег так, что казалось, до него можно дотронуться рукой. Неровная поверхность желтой скалы проплывала в окулярах. И вдруг я увидел такое, что чуть не выпал за борт от волнения: в скале над грудой камней чернело отверстие.

– Замуровали? – усмехнулся я. – А это что?

И я протянул бинокль старику. Тот долго подстраивал оптику под старческое зрение, потом удивленно присвистнул.

– Странно, – недоуменно сказал он. – Мы оставили только тот большой вход со стороны Слима-крик. А со стороны моря заделали все дыры!

– Правь к берегу, Винсент! – крикнул Камилери парню. Через пару минут мы причалили к берегу. Я выскочил из лодки первым и, рискуя переломать ноги на обломках скал, побежал к черневшему в скале отверстию.

Нет, старик не ошибался. Было видно, что проход был когда-то заложен каменными блоками: несколько штук остались по краям прохода, остальные были разбиты на куски – судя по всему, отбойным молотком – и валялись поблизости.

– Надо обследовать ход, – дрожа от нетерпения, предложил я Камилери.

– Но у нас нет фонаря! – возразил Камилери.

– Это у вас нет фонаря, – с апломбом сообщил я. – А мы захватили на всякий случай и фонарь, и веревку.

И надо было еще захватить обувь поудобней. Ладно, все не предусмотришь. Я, Тавров и Камилери один за другим пролезли в узкий проход. Освещая фонарем дорогу, я возглавлял шествие по извилистому проходу. Мы прошли, наверное, метров сто, и вдруг проход раздвоился.

– И куда теперь? – обескураженно спросил меня Тавров.

Я не ответил, освещая стены фонарем и внимательно оглядывая их. И не зря! На стенке левого прохода я увидел глубоко выцарапанную букву «А». Я бросился ко входу во второй коридор и почти сразу обнаружил там на стене букву «В».

– Абака, Валерий Иванович! – возбужденно вскричал я. – Абака укажет нам путь!

Тавров и Камилери переглянулись и недоуменно уставились на меня.

– Неужели не понятно?! – нетерпеливо воскликнул я. – Абака! Пять букв: «Эй», «Би», «Эй», «Си», «Эй». Это створные знаки! Первая буква «Эй» – ею обозначен левый коридор. Идемте!

Метров через тридцать коридор разделился на три прохода. Я разыскал над средним выцарапанную букву «В» и устремился по нему дальше. Метров через двадцать я чуть не упал в пробитый посреди коридора большой колодец с выбитыми в его стенах винтовыми ступенями. На первой ступеньке я увидел отчетливую букву «А» и уверенно заявил:

– Нам сюда!

Колодец с винтовой лестницей привел нас в зал, откуда лучами расходилось сразу пять ходов. Я быстро нашел обозначенный буквой «С», но он метров через пятьдесят привел нас в тупик. Я разочарованно огляделся. Все, тупик. А где же последняя буква «А»? Я осветил неровный каменный пол и увидел лежащие грязно-серые куски чего-то, похожего на плотную паутину. Камилери поднял один из кусков, и он развалился у него в руках.

– Это ткань, – уверенно сказал он. – Очень старая, как будто закаменела вся. Похоже, что нас кто-то опередил. Смотрите!

И он указал на небольшое отверстие в стене под самым потолком. Я увидел рядом с отверстием нацарапанную букву «А» и решительно сунул в отверстие руку. Однако пальцы нащупали лишь холодную поверхность камня. Если это и был тайник, то он опустел до нашего прихода. Камилери поднял с пола камень и вложил его в отверстие. Камень вошел так плотно, что, не зная про отверстие, его можно было и не заметить.

– Видимо, в ткань был завернут ятаган, – сказал я. – Похоже, что ткань того времени.

– Какой ятаган? – не понял Камилери. Я вкратце поведал ему про «Хронику Драгута». Камилери очень удивился: Русанов ни словом не обмолвился об этом. Тем временем Тавров что-то поднял с пола и произнес, рассматривая находку:

– Недавно тут были. Окурок сигары совсем свежий. Русанов, насколько я помню, не курит.

Тавров достал из кармана целлофановый пакетик от сигаретной пачки и аккуратно уложил туда окурок. На фига он ему?! Вот уж ментовская привычка к сбору улик и всего, что их хоть отдаленно напоминает. Силы покинули меня, я присел на корточки и обессиленно привалился к стене. Интересно, это сам Игорь забрал ятаган? Или кто-то узнал его тайну?

– Вот что странно, – нарушил молчание Камилери, разглядывая ткань. – Посветите мне, Слава.

Я посветил.

– Смотрите, ткань словно отвердела. Видимо, многовековая пыль и плесень дали такой эффект. Если бы ее развернули недавно, то она бы распалась на несколько кусков, которые сохранили бы форму предмета, завернутого в эту ткань. Ну как если бы ее пропитали цементным раствором!

– Так оно и есть, – устало ответил я. – Вот они, эти несколько кусков.

– Да, но ни на одном из них нет отпечатка предмета, который был завернут в ткань. Куски бесформенны, как будто ткань несколько столетий назад смяли и бросили на пол и с тех пор ее никто не трогал.

– И что это означает? – насторожился я.

– Это может означать лишь одно: предмет из ткани достали тогда, когда она еще сохраняла гибкость, – убежденно заявил Камилери. – Тот, кто был здесь недавно, ушел ни с чем.

Вот так дела! Выходит, ятаган нашли гораздо раньше? Но кто? Кто вскрыл кладку совсем недавно? Неужели Игорь? И где же он теперь? И что вообще нам дальше делать?

Разочарованные, мы выбрались наружу, и я с досадой заметил, что перемазал рубашку о стены. Я достал из кармана щеточку и попытался отчистить белые пятна, но лишь размазал их еще больше. Придется подождать, пока они просохнут, в надежде, что это всего лишь пропитанная влагой известняковая пыль.

Пока я занимался чисткой, Камилери сосредоточенно над чем-то размышлял, а Тавров молча ждал, пока мы закончим свои занятия. Мы уселись в лодку, Камилери обменялся с обоими Борджами несколькими словами, и мы направились в сторону Слима-крик. Я попросил высадить нас у дороги на Маноэль-айленд, поближе к кафе, где мы брали накануне «Лашко» и «тэйкофф». Младший Бордж выполнил мою просьбу и подогнал лодку вплотную к набережной. Мы распрощались с Борджами. Камилери присоединился к нам, объяснив, что через час должен встретиться с приятелем в Валлетте.

– Вот оно что! – воскликнул вдруг Камилери, хлопнув себя ладонью по лбу. – По-моему, я знаю, кто взял артефакт из тайника!

Он схватил меня за руку, потащил к ближайшей лавочке и, когда мы уселись, принялся возбужденно рассказывать об одном письме, которое обнаружил в орденском архиве штаб-квартиры Мальтийского ордена в Ватикане.

– Это было письмо к Великому магистру ордена от последнего рыцаря английского «языка», секретаря Великого магистра де Ла Валлетта сэра Оливера Старки. Сэр Оливер датировал письмо 20 апреля 1588 года, то есть он написал письмо за месяц до своей смерти. Сэр Оливер писал о некоем важном для ордена артефакте следующее: «Полагаю место хранения известного вам Предмета, которое волей случая изначально определил наш брат Тренкавель, весьма ненадежным. Ибо оно находится в безлюдном районе и открыто доступу любого, кто там окажется. Таким образом мы подвергаем бесценный как для ордена, так и для всего христианского мира Предмет опасности утраты или, что гораздо хуже, завладения Им врагами христианства. Необходимо сей Предмет незамедлительно перенести в более надежное место, в качестве которого полагаю разумным использовать последнее пристанище нашего брата Тренкавеля, ибо если Господь при его жизни вложил в его руки сей предмет, то кажется разумным, что и после его смерти брату Тренкавелю следует доверить обязанность сохранения Предмета». Слово «Предмет» было написано с заглавной буквы, а на письме стояла одобрительная резолюция Великого магистра Гуго де Вердаля, предписывающая немедленно выделить рыцарей из «языка» Прованса для исполнения.

– Вы уверены, что речь идет именно о ятагане Барбароссы? – спросил я.

– Когда я обнаружил этот документ, то был уверен, что речь идет о какой-либо христианской реликвии: мощах святого или кусочке Креста Господня, – пояснил Камилери. – Но сейчас я полагаю, что речь идет именно о ятагане. Если сэр Оливер Старки действительно был уверен в магических свойствах ятагана, то он неизбежно обеспокоился бы тем, чтобы перенести его в место, исключающее в принципе возможность овладения им мусульманами. Тогда несомненно, что упомянутый в хронике дворянин из Тулузы и есть тот самый брат Тренкавель. К сожалению, среди списков рыцарей ордена того времени я не нашел никого по имени Тренкавель. Не было человека с таким именем и среди мальтийских солдат и командиров, не принадлежавших к числу рыцарей ордена. Вот такая загадка!

– Если рыцари действительно перенесли ятаган в могилу Тренкавеля, как предлагал сэр Оливер Старки, то эта могила должна находиться не на обычном кладбище, а в какой-нибудь надежно охраняемой крепостной часовне, – заметил я.

– Или в месте, охраняемом священной традицией! – продолжил мою мысль Камилери. – Как нельзя лучше для этого подошел бы кафедральный собор Святого Иоанна. Под полом собора захоронены триста пятьдесят шесть прославленных рыцарей. В соборе похоронены двадцать шесть из двадцати восьми Великих магистров ордена, а особо прославившиеся двенадцать Великих магистров лежат в крипте собора. Там же, в крипте, захоронен сэр Оливер Старки в знак признания его заслуг во время Великой осады. Сэр Оливер – единственный рыцарь, захороненный в крипте собора. Кроме того, во внутреннем дворе собора находятся могилы двухсот пятидесяти шести рыцарей, погибших во время Великой осады. Но ни в одной из этих могил: ни в соборе, ни во дворе, ни в крипте – не захоронен человек с именем или титулом «Тренкавель».

– Может быть, это прозвище? – предположил Тавров. – Похоже, что имя французское… Что оно может означать?

– Господа, давайте не будем заниматься предположениями, а остановимся на известных фактах, – предложил я. – Что касается фамилии Тренкавель, то в Южной Франции, в Лангедоке, был такой могущественный род виконтов Тренкавель. Прославились они тем, что имели весьма обширные владения, города Альби, Безьер и Ренн-ле-Шато, известные центры ереси катаров, а также с двенадцатого века им принадлежали земли графов Каркасонских. Тренкавели слыли ярыми защитниками катаров. За что и поплатились.

– Да, вполне возможно, что речь идет о представителе этого рода! – оживился Камилери. – А вы, похоже, хорошо знаете историю рода Тренкавелей. Откуда?

– Я изучал историю катаров, когда писал роман о поисках спрятанных ими сокровищ, – ответил я. – Основателем рода считается герцог Гаскони с характерным именем Люпус, то есть «волк». Жил он в восьмом веке, одно время был вассалом Карла Великого. Род достиг могущества к двенадцатому веку. Хотя генеалогическое древо Тренкавелей, которое я видел, начинается от виконта Альби Атона, жившего на рубеже девятого и десятого веков. Кстати, могучие, до сих пор производящие впечатление двойные крепостные стены Каркасона построены именно одним из Тренкавелей. Собственно, сами Тренкавели не были катарами: просто провозглашенный римским папой крестовый поход против «альбигойской ереси» был прекрасным поводом для традиционно жадных и бедных французских королей захватить владения в богатом Провансе. Тренкавели всего лишь защищали свои родовые земли. Но в этом не преуспели: в 1229 году виконта Тренкавеля изгоняют в Арагон: арагонские короли были родственниками Тренкавелей, а арагонский король Педро Второй даже погиб в сражении с крестоносцами, защищая своих родственников. В 1247 году капитулирует последний оплот Тренкавелей в Лангедоке – город Безье. После этого история рода виконтов Тренкавелей, потерявших все свои владения, прекращается. Но это не значит, что род угас. Скорее всего, Тренкавель, похитивший ятаган Барбароссы, носил другое имя, а Тренкавелем назывался, дабы подчеркнуть свое происхождение от легендарного рода. Хотя не факт: возможно, он принял имя Тренкавель из уважения к этому роду или в знак презрения к заклятым врагам Тренкавелей французским королям. Важно вот что: если он преклонялся перед памятью Тренкавелей или происходил из этого рода, то, несомненно, являлся уроженем Окситании, то есть Южной Франции, включающей в себя Прованс, Дром-Вивере, Овернь, Лимузен, Гиень, Гасконь и Лангедок. Или из тех районов итальянских Альп и испанских Пиренеев, где говорили на окситанском языке. А ведь члены Мальтийского ордена объединялись по языкам! Что, если поискать его следы среди рыцарей конкретного «языка»?

– Да, это мысль! – согласился Камилери. – Надо порыться в материалах, касающихся рыцарей Прованса. Если найду что-нибудь интересное, то немедленно свяжусь с вами.

Мы обменялись номерами мобильных телефонов и расстались. Мы с Тавровым зашли в знакомое кафе, заказали «тэйкофф», взяли по банке «Лашко» и в ожидании заказа расположилсь у входа в кафе на улице: там стояли два стула, на которых в отсутствие клиентов отдыхали повара.

– Надо будет завтра искупаться, – предложил я. – А то все-таки осень, вдруг погода испортится.

– Да, пожалуй, – согласился Тавров. – Вроде пауза выдалась.

Утром мы с Тавровым позавтракали яичницей, бутербродами с маслом, выпили по чашке привезенного из Москвы кофе «Московская кофейня на паях» и отправились на пляж.

В принципе, при желании купаться можно было прямо в Слима-крик: за оградой набережной виднелась лесенка для тех, кому не терпится искупаться в десятке метров от отеля, тычась головой в многочисленные лодки. Таковых любителей не наблюдалось, да и мы не рискнули «открывать сезон» в этом месте, а потому направились через Слиму с таким расчетом, чтобы выйти на берег моря в районе Слима-пойнт. Нам удалось не заплутать в узких, поднимающихся в гору улочках, и через сорок минут мы оказались на берегу моря возле ресторана, расположенного не то в старом замке, не то в стилизованном под него сооружении. От него тянулся длинный пляж, представлявший собой не очень ровную каменную площадку. Желтый камень казался шершавым и ласковым на ощупь, он нагрелся на солнце, и сидеть на нем было очень приятно. При этом не следовало терять бдительность: пляж, как и улицы Слимы, хранил на себе следы собачьих прогулок. Невзирая на многочисленные плакаты с надписью «Уберите за вашей собакой!», несговорчивые мальтийцы не желали следовать отчаянному призыву, а городские власти, свято веря в силу наглядной агитации, не спешили убирать последствия привитой английскими колонизаторами любви к собачьему племени.

Расположившись у одной из лесенок, по которой можно было спуститься в море, мы обнаружили неприятный факт: несмотря на солнечную теплую погоду, о прибрежные скалы бились довольно приличные волны. Никаким штормом и не пахло, но волна вполне могла так шмякнуть непроворного купальщика об стену, что мало не показалось бы. Так что купание накрылось.

Когда нам наскучило смотреть на море, мы отправились в сторону Сент-Джулиана. Я прочитал на замечательном сайте maltavista, что в Сент-Джулиане есть настоящий ирландский паб, где можно отведать «Гиннесс» и «фиш энд чипс». Паб по расстоянию находился гораздо дальше, чем я рассчитывал, но адрес оказался точным. Однако «фиш энд чипс» нам не подали: сиеста. С двенадцати и до шести даже если вас и впустят в заведение, то не подадут ничего, кроме напитков. Я был настолько возмущен этим, что проклял местные обычаи и выбежал на улицу в поисках другого заведения. Однако везде было то же самое. В конце концов, голодные и злые, мы решили утолить жажду в ресторане на берегу залива Сент-Джулиан-бэй.

– Интересно, а почему в Слиме нет сиесты? – задумчиво спросил Тавров, потягивая пиво.

– Может, жители Слимы не подозревают о ее существовании? – предположил я. – Или они более жадные до денег? Впрочем, не надо об этом: еще сглазим, и наша любимая кафешка «тэйкофф» тоже начнет закрываться на сиесту.

Раздался звонок мобильника. Судя по мелодии «Гердундула», это был Камилери.

– Слава! Есть тема для разговора, – сказал он взволнованно. – Вы можете сейчас приехать в Валлетту?

Только не это! Ведь там тоже наверняка сиеста! Тавров согласился со мной, и я сказал профессору, что, к моему величайшему сожалению, мы сможем быть в Валлетте только через три часа.

– Вот как! – разочарованно отозвался Камилери. – Надеюсь, у вас нет никаких проблем?

– Есть! – не удержался я. – И называется она «сиеста»!

Договорились встретиться через три часа возле городских ворот Валлетты.

Автобусная станция в Слиме находилась минутах в десяти ходьбы от нашего апартотеля. Оттуда отправлялись маршруты во все концы острова, что выгодно отличало Слиму от всех других городов Мальты, кроме столичной Валлетты. Мы выяснили, когда отправляется ближайший автобус на Валлетту, и в ожидании транспорта я изучил схему маршрутов и таблицу с тарифами. Вывод был неутешительным: я не могу определить стоимость поездки, ибо, помимо вполне понятной оплаты по зонам и по времени, скидок для льготных категорий пассажиров вроде учащихся и пенсионеров, в таблице также присутствовали «прямой экспресс», загадочное «специальное обслуживание» и совсем загадочный «прямой кольцевой». Как их отличить? Я решил, что дам водителю купюру в пять евро и скажу «Валлетта, два билета»: пяти евро, по моим расчетам, должно было хватить на двоих по любому тарифу.

Однако водитель обманул мои ожидания: приняв купюру, он сунул ее в карман и выдал два билета, но сдачи не последовало. Я попытался объясниться, но водитель лишь пожимал плечами. От скандала я воздержался: обычаев не знаю, а в Валлетту надо позарез. Хотя по зонному тарифу билет на поездку из Слимы в Валлетту на обычном атобусе должен был стоить всего лишь тридцать пять евроцентов.

Автобусы являются визитной карточкой Мальты: их модельки продают даже в виде сувениров. Самый новый мальтийский автобус из тех, что я видел, давно справил полувековой юбилей. Как заметил один сидевший у меня за спиной турист с Украины: «Эти автобусы бросили англичане, когда уходили: ведь металлолом в Англию отсюда везти дорого!»

Передней двери как таковой не было в принципе: просто площадка с лесенкой. Если пассажиру надо было выйти на остановке, он дергал за протянутую вдоль салона веревку: перед водителем звонил колокольчик, и он останавливался. И эта страна вступила в Евросоюз!

Зато отсутствие пандуса и специальных автобусных площадок для мальтийских инвалидов не было таким непреодолимым препятствием, каким отсутствие подобных вещей является для российских колясочников: на моих глазах добровольцы из пассажиров сложили инвалидное кресло и занесли в автобус на руках его полупарализованную хозяйку, решившую съездить на пляж Мелиха-бей.

Значительная часть проблем человеческих, как и разруха, всегда в головах, а не за их пределами.

В тени городских ворот нас уже ожидал Камилери. Поздоровавшись, он с огорчением сообщил, что не сможет довезти нас на машине, хотя нам предстоит отправиться на другой конец города.

– В город разрешен въезд на автомобиле только жителям Валлетты.

– А куда мы, собственно, направляемся? – поинтересовался я.

– Мы идем в Русский культурный центр, где я хочу кое-что вам показать. Он находится на улице Торговцев, прямо за собором Святого Иоанна.

По дороге Камилери указывал нам достопримечательности и просвещал:

– Это руины оперного театра. Был разрушен во время Второй мировой войны. Почему-то бомбы чаще всего попадали именно в него. А это «Обэж де Прованс», нечто вроде общежития для рыцарей «языка» Прованса – вполне возможно, что наш загадочный Тренкавель тоже там обитал. А вот и знаменитый кафедральный собор Святого Иоанна.

Перед собором мы свернули на улицу, шедшую перпендикулярно улице Республики. Прямая как стрела улица открывала вид на бастионы в ее конце.

– Это стены форта Сан-Анджело в Витториозе, – пояснил Камилери.

– Кстати, господин Камилери, – сказал я, глядя на стены легендарного форта. – Если верить исторической традиции, именно с орудийной площадки форта Сан-Анджело выстрелила бомбарда, ядро которой оказалось смертельным для Драгута. Но с форта Сан-Анджело не видно место высадки турков на Драгут-пойнт: Драгут-пойнт находится на уровне моря, от форта Сан-Анджело закрыт полуостровом Шиберрас. Я померил по карте: от форта Сан-Анджело до Драгут-пойнт по прямой примерно тысяча шестьсот метров. Предположим, что у рыцарей были такие мощнейшие для того времени бомбарды. Но при выстреле с закрытой позиции при невозможности корректировки огня наблюдателем и огромном рассеивании ядер… Мощные бомбарды использовались исключительно для огня по большим целям: вроде города или крупной крепости. А стрелять вслепую по узкому участку суши, где высаживался турецкий десант, да еще в условиях острого дефицита пороха – это глупость! Ну выстрелили несколько раз для острастки… Что-то здесь нечисто с гибелью Драгута. Вы не находите?

– Да, версия с бомбардой не выдерживает никакой критики, – согласился Камилери. – В форте Сан-Эльмо не было мощных бомбард, тем более к этому времени он находился под непрерывным огнем десятков мощных турецких пушек и в принципе не мог вести артиллерийский огонь. Есть версия, что Драгут погиб в результате меткого выстрела аркебузира из форта Сан-Эльмо, но в итоге нам остается либо строить догадки, либо придерживаться традиционной версии, изложенной турецкими военачальниками Мустафой-пашой и Пиали-пашой, недругами Драгута.

Мы обогнули собор Святого Иоанна и оказались на улице Торговцев. Камилери остановился перед входом в старый дом. Типичный вход в мальтийский дом: ниша, отгороженная от улицы низкой металлической калиткой, а за ней – деревянная двустворчатая дверь. Обычно мальтийцы украшают двери молоточками в виде мальтийского креста, руки, дельфина и прочих металлических прибамбасов. Но здесь были обычные дверные ручки. Над входом была вырезана в камне надпись по-английски: «Русский культурный центр».

Камилери позвонил в находившийся справа от двери звонок домофона. Вскоре появилась пожилая мальтийка, которая, обменявшись несколькими словами по-мальтийски с Камилери, пригласила нас в дом и провела в кабинет директора культурного центра. Тот радушно приветствовал соотечественников и угостил нас кофе. Камилери попросил директора рассказать о причине нашего приглашения в культурный центр. Тот помрачнел и сказал:

– Не знаю, насколько серьезно вы отнесетесь к моему рассказу, но… Господин Камилери убедил меня, что эта информация может представлять для вас интерес. Дело в том, что раньше этот дом принадлежал секретарю Великого магистра Ла Валлетта сэру Оливеру Старки. Когда этот дом был приобретен для Русского культурного центра, то причиной приобретения было его удобное местонахождение в центре Валлетты и удивительно низкая для такого места цена. Впоследствии выяснилось: местные жители были убеждены, что в доме обитает призрак его первого владельца. Это и объясняло невысокую цену дома. Естественно, мы к этому отнеслись скептически и еще радовались, что местные суеверия позволили существенно сэкономить государственные средства. Однако первый директор Центра, Елизавета Золина, вскоре убедилась, что это отнюдь не суеверия. Вскоре обитатели Центра стали очевидцами совершенно непостижимых вещей. Ночами по всему зданию разносился шум: было похоже на то, что дом полон гостей, которые пили, ели, разговаривали и расхаживали по комнатам. Разумеется, первое, что мы подумали: сосед устраивает вечеринки. Однако вскоре явился сам возмущенный сосед, выражая протест против устроенного россиянами ночного дебоша. После полуночи кто-то, тяжело вздыхая, заглядывал в спальни и ходил по дому до рассвета. Однако самым неприятным следствием присутствия призрака оказалась история со стеной.

– Со стеной? – удивился Тавров. – Неужели призрак обрушил стену?!

– Нет, до этого не дошло, – сдержанно улыбнулся директор. – Тут другая история. Дело в том, что единственной частью здания, оставшейся в неприкосновенности со времен сэра Оливера Старки, была именно эта стена. Так вот: ее неоднократно красили в белый цвет, но спустя две-три недели она чернела. Мы думали, что здесь дело в какой-то зловредной плесени, но исследования эксперта показали, что это не так. Мы терялись в догадках, пока однажды наш друг, работавший в государственном архиве Мальты, не сообщил нам о завещании Старки, сохранившемся среди бумаг Мальтийского ордена. Оказалось, что покойный рыцарь завещал деньги на проведение регулярных служб за упокой его души. С течением времени, как выяснилось, о завещании забыли и не вспоминали вот уже несколько сот лет.

Узнав об этом, муж Золиной принял решение заказывать в храме раз в три месяца заупокойную мессу. И что вы думаете? Сразу после первой же мессы призрак стал вести себя исключительно дружелюбно.

Я недоверчиво хмыкнул. Директор почувствовал мое недоверие и поспешно добавил:

– Разумеется, я попросил прийти вас не для этого. Я всего лишь изложил предысторию того странного явления, которое я вам хочу продемонстрировать. Прошу вас, господа!

Директор поднялся, приглашая нас следовать за ним. Мы миновали коридор, несколько комнат и оказались в помещении, представлявшем собой нечто вроде гостиной. На выкрашенной белой краской стене висели в рамках многочисленные фотографии с видами России и Мальты: эдакая «стена дружбы».

– Обратите внимание вот на это, – указал директор на фотографию с видом собора Святого Иоанна, мимо которого мы проходили совсем недавно. – Это появилось чуть больше недели назад. Мы пытались заделать трещины, но их стало больше и даже камень начал крошиться. А ведь эта стена пережила бомбежки Второй мировой войны.

Под фотографией в стене просматривались несколько пересекающихся трещин. В местах пересечения трещин выпали кусочки камня.

– А теперь взгляните сюда. Видите?

Под фотографией с видом Дома Пашкова в Москве я явственно увидел темное пятно, пробивающееся под белой краской.

– Оно появилось три дня назад. Мы сразу закрасили его так, что и не видно было. Но вчера оно проступило вновь и увеличилось в размерах. И поверьте мне на слово: вчера оно было менее отчетливое, чем сегодня, и гораздо меньших размеров.

– И что же это, по вашему мнению, означает? – поинтересовался я.

– Не знаю, – пожал плечами директор.

– А вы не пробовали спросить у привидения? Ведь сейчас вы с ним на дружеской ноге! – не смог я сдержать иронии. Все эти истории мне показались просто попыткой привлечь внимание туристов, чтобы использовать деньги падких на средневековые сказки экскурсантов для пополнения небогатого бюджета Центра.

– Я теряюсь в догадках относительно пятна, но могу объяснить, что означают трещины, – вмешался Камилери, почувствовав возникшее напряжение. – Трещины появились под изображением собора Святого Иоанна. Так вот: вчера ночью в крипту собора проникли неизвестные, вскрывшие саркофаг сэра Оливера Старки.

Сообщенным Камилери известием были ошеломлены не только мы с Тавровым, но и директор Центра.

– Как?! Зачем? – в смятении воскликнул директор. – Неслыханный вандализм! Но почему ты мне раньше об этом не сказал?

– Меня просили не предавать гласности этот факт, – ответил Камилери. – Полиция начала расследование, и до его окончания все, кто знает о происшествии, должны хранить молчание. Пока известно только, что воры проникли в крипту через один из тоннелей, использовавшихся для прокладки линий связи и кабелей. Власти думают, что известие об акте вандализма в крипте собора может отпугнуть туристов.

– А почему речь идет лишь об акте вандализма? – насторожился я. – Разве это не было ограблением захоронения?

– Плиты саркофага были разбиты, а останки разбросаны по крипте, – пояснил Камилери. – Но когда помещение тщательно обыскали и останки сложили вновь, то выяснилось два странных факта. Первый: из того, что предположительно находилось в саркофаге, не пропало ничего, включая золотые вещи. И даже более того!

– Что значит «более того»? – недоуменно спросил я.

– А это и есть второй странный факт, – ответил Камилери. – Нашли останки двух человек. Судя по всему, в саркофаге были похоронены двое.

– Как двое?! – изумился директор.

– Похоже, что под саркофагом с телом сэра Оливера находился второй саркофаг, в котором кто-то был похоронен несколько ранее и на этом же месте, – ответил Камилери. – И что интересно: найден серебряный протез кисти правой руки.

– Да это же Тренкавель! – осенило меня. – Ему раздробило кисть пулей, когда он убегал с ятаганом в пещеру!

– Вполне возможно, – согласился Камилери. – Сейчас эксперт-реставратор пытается восстановить нижнюю плиту саркофага, служившую крышкой для саркофага нижнего яруса: похоже, на ней была выбита надпись. Будем надеяться, что текст все-таки удастся прочитать, и тогда мы узнаем, кто был ранее похоронен на том месте, где затем был захоронен сэр Оливер.

Тавров с нетерпением ждал, когда я ему переведу то, что сказал Камилери. Когда я поведал ему о погроме в крипте собора и обнаружении второго захоронения под саркофагом сэра Оливера Старки, Тавров скептически заметил:

– А что нам толку от этого? Если целью неизвестных погромщиков являлся именно ятаган, то вполне понятно, что золотые побрякушки их не интересовали. Их еще надо вывезти с Мальты. А ятаган они похищали под заказ, так что проблема вывоза явно решена заранее.

– Разумеется, в ваших словах есть резон, – согласился я. – Но в любом случае наша задача вовсе не поиск ятагана, а выяснение судьбы Игоря Русанова: именно поэтому мы здесь, и, осмелюсь напомнить, сей вояж организован на деньги его матери. Ятаган нас интересует лишь потому, что похитители Русанова предположительно охотятся за ятаганом.

– Кто бы спорил… – проворчал Тавров. Развивать тезис дальше он явно не собирался, и я обратился к директору:

– Послушайте! А если вы действительно убеждены, что покойный сэр Оливер Старки хочет нас о чем-то предупредить, то почему бы вам не попросить его указать нам местонахождение Игоря Русанова? У вас вроде сложились хорошие отношения с бывшим хозяином этого дома?

Директор неприязненно взглянул на меня, но в этот момент зазвонил телефон. Директор снял трубку. Он молча слушал невидимого собеседника, и его лицо на глазах меняло выражение.

– Да, мы немедленно едем!

Он положил трубку и возбужденно сообщил нам:

– Только что посол сообщил мне, что полиция доставила в госпиталь Святого Луки неизвестного, предположительно русского. Поскольку вы, господин Булгарин, знаете Русанова в лицо, вас просят немедленно прибыть в госпиталь для опознания.

– Разумеется! – вскочил я с места, вне себя от радости. Хотя радоваться было рано: вдруг это не Игорь, а какой-нибудь турист.

– Это далеко? Как туда добраться?

– Рядом, в Квардамангии, мы доедем туда минут за десять.

Госпиталь Святого Луки находился в Квардамангии, то есть между Гзирой и Флорианой, так что ехать там было всего ничего даже по мальтийским понятиям. У входа в госпиталь уже ожидал работник посольства, который проводил нас к палате интенсивной терапии.

В палате находился полицейский – как я понял, в довольно крупном чине. Он представился мне, пожал руку, но должности его я не запомнил, потому что сразу устремился к койке с не подававшим признаков жизни пациентом. Запомнил лишь фамилию, поскольку работник посольства все время обращался к нему «господин Микаллеф».

На койке действительно лежал Игорь Русанов: неестественно бледный, исхудавший, с недельной щетиной на лице. Но это был, вне всяких сомнений, он.

– Господин Булгарин! – обратился ко мне Микаллеф. – Вы узнаете в этом человеке вашего друга?

– Да, это действительно мой друг Игорь Русанов, – подтвердил я. – Что с ним?

– Он в коме, вызванной скорее всего сильной дозой психотропных препаратов, однако врачи утверждают, что его жизнь уже вне опасности, – ответил Микаллеф и предложил: – Давайте проедем ко мне в штаб-квартиру полиции, чтобы документально оформить опознание.

– Господин Микаллеф! А как продвигается дело со взломом крипты собора? – спросил полицейского Камилери. Микаллеф нахмурился и многозначительно покосился на нас с Тавровым.

– Эти господа в курсе события, поскольку они связаны с делом, имеющим непосредственное отношение к происшествию в соборе, – поспешил объяснить Камилери.

– Вот как? – поднял брови Микаллеф. – Тогда я буду рад, если господа Булгарин и э-э…

– Тавров, – подсказал я.

– Да, Тавров… если вы сумеете пролить свет на возмутительное происшествие в крипте собора.

– Мы постараемся оказать вам всяческую помощь, – заверил я. – Тем более что господин Тавров сам отставной офицер полиции.

– Отлично! – обрадовался Микаллеф. – Офицерам полиции легче понять друг друга.

Полицейское управление находилось совсем рядом, во Флориане, так что доехали мы буквально минут за пять. Микаллеф в своем кабинете любезно предложил нам «Кинни» и кофе. Пить мне действительно хотелось, но я бы выпил пива, даже от неэкспортного «Чиска» не отказался бы. А пытаться утолить жажду «Кинни» почти то же самое, что кока-колой: бесполезно. Хотя «Кинни» на вкус, несомненно, лучше колы.

– Вашего друга мы обнаружили в одном из домов на окраине Гзиры, – не дожидаясь вопросов, приступил к делу Микаллеф. – Владелец дома, господин Спитери, два месяца назад сдал дом неким русским сроком на три месяца. Вчера вечером господин Спитери заехал проверить, как обстоят дела, и обнаружил в одной из комнат бездыханное, как ему показалось, тело одного из русских, которого он как-то видел в этом доме. Теперь мы знаем, что это господин Русанов. Убедившись, что неизвестный еще жив, Спитери вызвал «Скорую помощь», доставившую Русанова в госпиталь Святого Луки. Остальных русских, которых, по словам Спитери, было трое, мы ищем. Но, скорее всего, они уже покинули Мальту еще вчера.

– А Спитери смог составить их описание? – спросил я.

– Да, он их описал, но у нас нет безоговорочного доверия показаниям Спитери, – ответил Микаллеф. – То, что я вам рассказал, представляет собой версию, изложенную Спитери. Но у нас есть основания сомневаться в этой версии.

– Почему? – в унисон воскликнули мы с Камилери.

– Дело в том, что Спитери сам вчера отвозил троих русских в аэропорт, – сообщил Микаллеф. – Он это отрицает, но у нас есть двое свидетелей, которые видели машину Спитери в аэропорту. У нас есть доказательства, что именно эти русские устроили разгром в крипте собора Святого Иоанна: на одном из предметов в крипте мы обнаружили четкие свежие отпечатки пальцев, и эти отпечатки совпали с отпечатками пальцев, найденными в доме Спитери. Кроме того, преступники проникли в крипту через тоннель, который используется для обслуживания телефонных коммуникаций. А Спитери работает в телефонной компании: полагаю, что это не простое совпадение.

В этот момент в кабинет вошел офицер и передал Микаллефу несколько листов бумаги. Микаллеф их внимательно прочитал и воскликнул с довольным видом:

– Ну вот! Что я говорил?! Спитери во всем признался! Оказывается, русские предложили ему деньги за то, чтобы он провел их в тоннель и показал вход в крипту. Правда, Спитери уверяет, что он не ломал дверь в крипту и не заходил туда, но это уже несущественно. Затем он вывел русских обратно и отвез их на своем служебном фургоне к дому. И вчера он приехал в дом, который сдавал русским, не случайно: он должен был отвезти их в аэропорт. Тут вот самое интересное: когда Спитери приехал, то один из русских провел его в комнату, где лежал Русанов и, указав на тело, велел ему сразу по приезде из аэропорта вывезти и сбросить тело в море. За это и за полное молчание Спитери получил пять тысяч евро. Спитери думал, что Русанов мертв, но когда он хотел перенести его в машину, то обнаружил, что тот еще жив. Конечно, Спитери отпетый мошенник, но не убийца! Он испугался и вызвал «Скорую помощь». Так что дело проясняется! Спитери полностью раскаялся и готов сотрудничать со следствием.

– Скажите, а Спитери знал, что русские искали в крипте? – спросил я.

– Наверное, искали сокровища, – предположил Микаллеф. – Но, судя по всему, неудачно. Спитери уверяет, что русские вышли из крипты с пустыми руками и страшно ругались.

– Может быть, они искали там ятаган? – проявил я настойчивость. – Может, упоминали ятаган в разговоре?

– Нет, ничего такого Спитери не сказал, – изучив протокол, сказал Микаллеф.

Тут я сообразил, что по-английски слово «ятаган» произносится как «йетэгэн», да еще с ударением на первом слоге, и построил вопрос по-другому.

– А он не помнит, не упоминали ли русские слово «ятаган»? – спросил я.

– Это важно? – спросил Микаллеф.

– Очень важно, – с уверенностью ответил я. – Мы полагаем, что преступники искали в крипте старинный турецкий ятаган. Если они его не нашли, то кражи фактически не было и вам нельзя предъявить Спитери обвинения в соучастии в краже.

– Вот как… – нахмурился Микаллеф, позвонил по телефону и приказал доставить Спитери к нему в кабинет.

Спитери оказался типичным мальтийцем: черноволосый, коренастый, с брюшком. В прорези расстегнутой на груди рубахи курчавились густые волосы: с таким природным утеплителем Спитери можно было смело отправить отбывать наказание на сибирский лесоповал без ватника. Микаллеф строго спросил его насчет того, не упоминали ли русские «ятаган». Спитери задумался, потом воскликнул:

– Да! Конечно! Когда я выводил русских из тоннеля, один все время ругался. Он постоянно повторял одну фразу, потому я и запомнил. С большой досадой повторял. Я думаю, что это страшное русское ругательство! Звучало оно примерно так: «Йоптоюмать, деэттот куев йатаган!»

Я едва удержался, чтобы не рассмеяться. Бросив взгляд на Таврова, я увидел, что он тоже давится от смеха: уж больно похоже Спитери изобразил досаду незадачливого искателя артефакта.

– Ну что? – спросил меня Микаллеф. – Что-нибудь понятно?

– Да, – удовлетворенно отозвался я. – Ятаган они не нашли, это абсолютно точно. Так что похоже, что воры ничего не украли.

Микаллеф был явно разочарован: получалось, что инкриминировать кражу Спитери он не может. Впрочем, думаю, что мальтийские законы за соучастие в акте вандализма тоже по головке не гладят, так что Спитери рано вздыхать с облегчением.

Закончив беседу с Микаллефом, я немедленно позвонил Евгении Павловне. Не вдаваясь в детали, я сообщил ей, что Игорь подвергся ограблению, остался без денег и документов, лежит в больнице, но его жизнь вне опасности. Как только консульство выдаст ему необходимые для отъезда на Родину документы, он тут же будет доставлен домой. Консул связался со страховой компанией, которая подтвердила, что ситуация с Игорем подпадает под страховой случай, предусмотренный их страховкой.

Евгения Павловна взяла с меня клятву, что я буду при Игоре безотлучно и вернусь в Москву только с ним. Видимо, она полагала, что это дело ближайших дней, и я не решился рассеивать ее заблуждение: правду женщинам всегда надо выдавать дозированно – разумеется, исключительно из желания уберечь их от огорчений.

Выяснив, как из Слимы удобнее добраться автобусом до госпиталя, мы с Тавровым вернулись в отель, заглянув по дороге в нашу любимую кафешку.

Следующим утром нас ждало радостное известие: Русанов пришел в сознание. Однако когда мы примчались в госпиталь, то в палате уже сидел Микаллеф, жаждавший услышать русановскую версию событий. Вначале нас не хотели впускать, но Игорь, услышав мой голос, категорически заявил полицейскому, что будет давать показания лишь в присутствии друзей, и Микаллеф с недовольным видом дал знак впустить нас.

Игорь был очень слаб, но сумел вспомнить почти все, что интересовало Микаллефа.

Как мы и предполагали, Игорь на фотокопиях обнаружил скрытый текст на полях и сумел его прочитать. Правда, в отличие от нас, он сразу понял, что загадочная «абака» означает набор створных знаков: однажды он уже сталкивался с таким способом обозначения пути в древних катакомбах. Устоять перед искушением лично найти артефакт он, как ученый, разумеется, не мог и отправился на Мальту так быстро, как только сумел: благо во время предыдущей поездки он познакомился с Камилери и рассчитывал с его помощью найти вход в подземелье под фортом Тинье. Игорь попросил портье вызвать для него такси, чтобы поехать в Мсиду к Камилери, но один из сидевших в холле апартотеля людей оказался русским, взявшим напрокат машину и любезно предложившим свои услуги: дескать, сейчас появится его приятель, и они тут же поедут в Мсиду. Не подозревая ловушки, Игорь согласился. Через пару минут в холле действительно появился мужчина, говоривший по-русски с явным кавказским акцентом. Они вышли на улицу, сели в серый «Фольксваген-Пассат», но едва машина выехала из Слимы, как кавказец прижал к боку Игоря нож и пообещал, что не причинит ему вреда, если Игорь будет вести себя тихо. Игоря привезли в дом на окраине Гзиры. Там были еще двое, говоривших между собой по-татарски. Друг друга они называли по именам: русского звали Рома, кавказца – Руслан, двух других – Равиль и Рустам. Из-за того, что все имена начинались на «Р», Игорь подозревал, что это были просто клички. Главным, судя по всему, был Руслан.

Руслан заявил Игорю, что для него единственный способ остаться живым – это найти ятаган Барбароссы. Он сказал, что местонахождение ятагана зашифровано в «Хронике Драгута» и Игорю, несомненно, удалось установить это место, раз он, бросив все, примчался на Мальту. Игорь здорово перепугался и не стал играть с Русланом в кошки-мышки. Он рассказал про створные знаки и подземелье под фортом Тинье.

На другой день они приехали в Слиму, где Руслан уже взял напрокат катер. На катере они подошли к Драгут-пойнт и высадились на берег. Обнаружив заложенный каменными блоками проем, Руслан и не подумал возвращаться. Он вместе с Ромой отправился на ближайшую стройку и вскоре пригнал компрессор с парой отбойных молотков. Проделав отбойниками проход, Рома отогнал компрессор обратно и остался «на стреме», а остальные прошли в подземелье. Следуя по створным знакам, они быстро добрались до заложенного камнем тайника, но тот оказался пуст. Руслан пришел в ярость, и Игорь испугался, что его прямо там и убьют. Тут он и вспомнил про письмо сэра Оливера Старки, про которое ему рассказывал Камилери. Видимо, беспокоясь об артефакте и придавая ему огромное значение, рыцари перенесли ятаган из подземелья в более надежное хранилище: в склеп.

Игорь рассказал это Руслану, не надеясь, что тот ему поверит. Однако Руслан поверил и спросил, где может находиться этот саркофаг. Игорь предположил, что поскольку сэр Оливер умер вскоре после написания письма, то ятаган скорее всего положили вместе с его телом. Игорь сказал это со спокойной совестью: ему и в голову не могло прийти, что Руслан со своими подельниками осмелится проникнуть в крипту собора и вскрыть саркофаг. Но Руслан был настроен серьезно и вскоре уже разработал план по проникновению в крипту. Для этого Руслан воспользовался услугами Спитери, который провел их в коммуникационный тоннель, проходивший рядом с подземельем собора Святого Иоанна. Им даже не пришлось ломать стену: они нашли старую дверь в крипту, которую взломали без труда.

Найдя саркофаг сэра Оливера, подельники вскрыли его, но ятаган не обнаружили. Однако Руслан заметил, что на дне саркофага имеется надпись. Выбросив без церемоний останки рыцаря, они увидели, что дном саркофага служила надгробная плита более раннего захоронения. С большим трудом разбив плиту, они вскрыли вторую могилу, но и там не нашли ятагана. Разочарование подельников было беспредельно: в ярости они разбросали останки из обеих могил по всему склепу, а Рома без конца выкрикивал ту самую фразу, запомнившуюся Спитери.

Приехав в дом, подельники несколько успокоились, и Руслан вдруг вспомнил, что, когда они вскрыли саркофаг сэра Оливера, ему показалось, что останки лежат не так, как должны лежать: очевидно, что их уже извлекали, но очень осторожно и так же осторожно положили обратно. Он требовал от Игоря соображений по поводу того, кто это мог сделать. Игорь, сам в это не особенно веря, но стараясь казаться убедительным, высказал предположение, что после сдачи Мальты солдатам Наполеона кто-то из рыцарей тайно вскрыл саркофаг и достал ятаган. Очевидно, что это были не грабители могил и не французские солдаты: и те, и другие не стали бы церемониться с останками рыцаря. Скорее всего, ятаган доставили в Россию, куда после избрания императора Павла Первого Великим магистром были вывезены многие святыни ордена.

Руслан внимательно выслушал Игоря. Он спросил, кто из российских рыцарей мог принять на хранение ятаган. Игорь, в котором снова заговорил историк, решающий очередную историческую головоломку, высказал убеждение, что это мог быть только граф Юлий Литта. Литта – граф Священной Римской империи, занимал видное место в руководстве ордена, именно он привез регалии Великого магистра императору Павлу, а самое главное: был посвящен в тайны ордена, лично знал многих рыцарей ордена и располагал достаточными денежными средствами для организации похищения артефакта из крипты собора под самым носом у французов с последующим вывозом его в Россию.

Судя по всему, Руслан всерьез воспринял гипотезу Игоря, потому что немедленно стал готовиться к отъезду. Игорь надеялся, что его отпустят, как только Руслан с подельниками покинет Мальту. Перед отъездом в аэропорт Рустам сделал Игорю укол, после которого Игорь очнулся только в больнице.

– Вам очень повезло, – заметил Микаллеф, когда Игорь закончил свой рассказ. – Повезло дважды: когда они ошиблись с дозой психотропного препарата, который должен был убить вас; и когда Спитери, обнаружив, что вы еще живы, не решился на убийство, – ведь он подряжался выбросить труп в море, а не убивать.

– Да, пожалуй, – согласился Игорь, устало закрывая глаза: длинный рассказ его сильно утомил. Микаллеф это понял и заторопился:

– На сегодня все, отдыхайте! Только одна просьба: по показаниям Спитери наш художник нарисовал портреты преступников. Правда, Спитери утверждает, что видел только троих. Посмотрите, это те самые люди?

Игорь внимательно рассмотрел рисунки.

– Да, вот Руслан. Это Равиль, а это Рустам. Портрета Ромы нет. Но я вам его нарисую. Завтра нарисую, сегодня я слишком устал.

– Да, разумеется! – согласился Микаллеф, вставая со стула. Мы с Тавровым попытались задержаться, но вошедший врач озабоченно посмотрел на лежащего с закрытыми глазами Игоря и решительно выпроводил нас из палаты.

Утром следующего дня мы с Тавровым заявились в госпиталь, как на дежурство. Вначале врач отказывался нас впустить, но Игорь, узнав о нашем появлении, пригрозил, что сам выйдет из палаты, и врач был вынужден уступить. Я поспешил сообщить Игорю то, что должен был сделать раньше: Евгения Павловна в курсе всех событий, держится молодцом, и я обязался сдать ей Игоря с рук на руки. Игорь улыбнулся, но тут же его лицо приняло озабоченное выражение.

– Слушай, Слава! – торопливо проговорил он. – Я вспомнил одну очень важную вещь. Дело в том, что Руслан видел «Хроники Драгута». Не знаю, когда и где, но явно видел!

– Неудивительно, – заметил я. – Похоже, что это его люди проникли к тебе в квартиру и выпотрошили твой компьютер.

– Что значит «выпотрошили»?! – заволновался Игорь, и я с опозданием вспомнил, что не рассказал ему про похищение жесткого диска из его компьютера.

– Слава богу, что мамы дома не было! – с облегчением выдохнул Игорь, выслушав мой рассказ. – Так вот оно что…

Я сообщил Игорю о похищении манускрипта из отдела Кавецкого. Игорь был потрясен. Он некоторое время морщил лоб, размышляя, потом решительно заявил:

– Тогда я начинаю понимать… Дело в том, что Руслан первоначально прочитал «Хроники Драгута» не с фотокопий.

– Почему ты так решил? – удивился я. – И как он мог прочитать текст на латыни? У него специальное образование?

– Сам он, разумеется, латыни не знает, но у него явно был квалифицированный переводчик, – объяснил Игорь. – Дело в том, что он задал мне вопрос: откуда в фотокопиях взялся текст на полях, если в оригинале его не было? Я предположил, что текст был написан симпатическими чернилами и проявился в фотокопиях: то ли благодаря особому углу освещения, то ли он виден в инфракрасном спектре, который объектив фотокамеры преобразовывает в видимый свет. Он скептически отнесся к моему заявлению, но на следующий день повел разговор так, как будто существование невидимого текста – установленный факт, в чем накануне он сомневался. Видимо, он связался с сообщником, у которого находится манускрипт, и тот сумел проявить текст на полях. По моему мнению, все это говорит о том, что именно люди Руслана похитили манускрипт!

– Чтобы похитить манускрипт, к нему надо иметь доступ, – заметил я. – А доступ официально имел только Кавецкий. А из тех, кто имел доступ неофициально, известен только ты. Вот и выбирай!

– Что за бред?! – возмутился Игорь. – Ты подозреваешь Кавецкого?! Вениамин Аркадьевич – честнейший человек!

– А его никто и не подозревает, – сообщил я. – Камеры видеонаблюдения не зафиксировали, чтобы он что-то выносил из Дома Пашкова. А вот ты выносил!

– Я?! – задохнулся от возмущения Игорь. – Я выносил то же самое, что и вносил: фотоаппаратуру. Свою фотоаппаратуру!

– А кто мешал тебе спрятать манускрипт в сумку с фотоаппаратурой? – спросил я и, видя побледневшее лицо Игоря, поспешил добавить: – Разумеется, лично я так не думаю. Но так думает следователь из Следственного комитета. Поэтому должен тебя предупредить: как только ты пересечешь границу Российской Федерации, ты немедленно будешь арестован. А потому особенно торопиться на Родину не советую. Отдохни, подлечись, пока страховая компания готова платить. А мы с Тавровым отправимся на днях в Москву и попытаемся разрулить ситуацию.

– Да, попробуйте! – оживился Игорь. – А то выходит, что в качестве главного подозреваемого сейчас я, и если я хочу снять с себя подозрения, то волей-неволей должен переложить их на Кавецкого! Но это же абсурд!

– Успокойся, Тавров опытный детектив и обязательно разберется, – заверил я Игоря, подумав при этом, что после Игоря Кавецкий действительно самая подходящая кандидатура на роль похитителя манускрипта.

Обсудив с Тавровым ситуацию, мы приняли решение немедленно вылетать в Москву и, пока Игорь не признан врачами годным к перелету на Родину, попытаться найти истинного организатора похищения манускрипта «Хроники Драгута». Разумеется, я не забыл о данном Евгении Павловне обещания лично привезти Игоря в Москву, но лучше что-нибудь убедительно соврать, чем сделать ее свидетельницей ареста собственного сына: после всех волнений она может это не пережить.

Мы вылетели этой же ночью. В аэропорту Луа порадовали две вещи: бутылка «Джемисона» для граждан Евросоюза стоила аж на два евро дороже, чем для всех остальных; в аэропорту имелся рок-бар, в котором я снялся с оригинальными гитарами Джеймса Янга из группы «Стикс» и Криса Айзека. Даже Тавров снялся на фоне платинового альбома «Кода» группы «Лед Зеппелин» – как оказалось, он в молодости был поклонником «цеппелинов».

Время в пути пролетело незаметно не только благодаря «Джемисону», но и благодаря замечательному фильму про толстого и наглого кота Гарфилда.

По дороге из аэропорта Тавров озабоченно сказал:

– Ума не приложу, как мы найдем истинного исполнителя похищения манускрипта. Самая подходящая кандидатура на эту роль – Кавецкий. Но записи с видеокамеры свидетельствуют, что он ничего не мог вынести в принципе.

– Я называю это «синдромом шизофреника», – с усмешкой сказал я. Тавров с недоумением уставился на меня.

– Вы поразительны в своей зашоренности, Валерий Иванович! – с досадой воскликнул я. – Давайте я вам расскажу историю, которую поведал один мой приятель, некоторое время работавший санитаром на машине скорой психиатрической помощи. Одна почтенная пара вызвала их к своему соседу по лестничной клетке, уверяя, что тот сошел с ума и крушит разделяющую квартиры стену. Санитары приехали, убедились, что из-за двери доносится грохот перфоратора, и позвонили. Открыл здоровый мужик с вышеупомянутым перфоратором в руках. Очень огорчился, что доставляет неприятности соседям, и заверил, что через час все закончит. Санитары зашли к соседям составить акт о ложном вызове. Сосед посмотрел на них и спрашивает: «А вы узнали у него, что именно он делает? Вы узнайте, и если его ответ вам покажется разумным, то я готов заплатить штраф за ложный вызов!» Ну наши санитары снова звонят в дверь и говорят: чего ты, мужик, дескать, делаешь? Может, помочь тебе? А он отвечает буквально следующее: «У меня завтра день рождения, я гостей пригласил. И вот какая проблема – войдут они через вход, а выйдут как?! Выход строители не предусмотрели. Вот я выход и прорубаю!»

– Смешно, – сдержанно улыбнулся Тавров. – Только не понял, к чему это ты.

– Вот это я и называю «синдромом шизофреника». Преступник, так же как и вышеописанный шизофреник, знает точно: выход находится не там, где вход. А вы мыслите обычной логикой и считаете само собой разумеющимся, что вход и выход находятся в одном месте. Почему вы так уверены, что преступник попрет украденную вещь через проходную?! Вдруг в здании шел ремонт и для выноса строительного мусора открыли запасной выход? Видеокамеры там нет, поставили на время работ охранника. Сунь рабочим тысячу рублей, так они на носилках под мусором половину библиотеки вынесут! Как вам такой вариант?

– Строительные работы в указанный период в здании не проводились, это проверено, – возразил Тавров.

– Хорошо, пусть так, – не сдавался я. – Но если запасной выход открывали под другим предлогом: скажем, для выноса крупногабаритного мусора, списанной мебели? Или просто отключили сигнализацию, открыли окно, выбросили манускрипт Руслану и снова закрыли? Версий можно выдвинуть много, главное в том, чтобы помнить: выход вовсе не там, где вход.

– Кстати, а как они этого шизофреника с перфоратором повязали? – поинтересовался Тавров. – Дело непростое!

– Если попытаться положить его мордой в пол, то непростое, – иронически согласился я. – А если подстроиться под «синдром шизофреника», то для опытных людей дело – проще некуда. Как только санитары убедились, что это «их клиент», они тут же предложили: «Мужик, ты этим допотопным перфоратором долго будешь возиться! Чего зря соседей беспокоить? У нас тут рядом приятель ремонт делает, заедем к нему, он на часок суперский перфоратор тебе одолжит, ты за десять минут все и закончишь!» Тот с радостью согласился, сам бегом в машину бежал!

– Анекдот! – вздохнул Тавров. – Хотя резон есть: общаться с людьми надо на понятном им языке. Думаю, что у нас есть шанс расколоть Кавецкого. Ты был прав: он явно что-то скрывает. Если даже манускрипт похитил не он, то нужно хотя бы попытаться вытряхнуть из него то, что он сейчас предпочитает скрывать. Но сначала нужно связаться со Стрельцовым.

Тавров позвонил Стрельцову с утра, но тот не нашел оснований для нового допроса Кавецкого.

– Что-либо вынести мог только Русанов, и это подтверждает видеозапись, – упрямо повторял Стрельцов. – Сумка Русанова с принадлежностями для фотосъемки на выходе не досматривалась охранником, так что он вполне мог вынести в ней манукрипт. Русанова похитили на Мальте? Возможно. Но логично предположить, что те, кому он собирался продать манускрипт, просто «кинули» его. Короче: по моему убеждению, материала для суда в отношении Русанова вполне достаточно. Если у вас появятся факты – подчеркиваю, именно факты – в отношении Кавецкого, то я их обязательно приму к сведению.

– Значит, надо добыть эти факты! – решительно заявил я Таврову.

– У тебя есть еще версии, каким образом Кавецкий, кроме подкупа мифических строителей, мог вынести манускрипт за пределы библиотеки? – спросил Тавров.

– Я могу предложить кучу версий, начиная от реалистичных вроде прокопанного лично Кавецким подземного хода или запущенного с манускриптом воздушного шара и кончая фантастическими, типа шапки-невидимки и нанятых троллей, – раздраженно заметил я. – Но я вспоминаю поведение Кавецкого при первой встрече и утверждаю: он что-то скрывает, а потому легко поддастся на провокацию. Его надо спровоцировать! Валерий Иванович, неужели вы за столько лет работы в ментовке не наработали солидный набор методов по несиловому вытряхиванию информации?!

– Так! Наезжать не надо! – обиделся Тавров. – Методы есть, надо просто разработать план, даже два: основной и резервный.

– Так давайте этим и займемся, – предложил я.

Что и было сделано.

Позвонив Кавецкому, Тавров поставил его в известность о том, что Русанов нашелся. Заодно он попросил о встрече, упомянув, что открылись кое-какие новые обстоятельства. Кавецкий согласился на встречу, и мы на следующий день часам к двум приехали к нему в Дом Пашкова.

Кавецкий выглядел усталым и озабоченным, но явно горел желанием узнать подробности в деле Русанова. Узнав о приключениях Русанова, Кавецкий заохал и выразил искренние соболезнования.

– Думаю, что теперь, Вениамин Аркадьевич, вы понимаете, что Игорь Русанов больше не является подозреваемым в деле о похищении рукописи «Хроники Драгута», – сказал Тавров, пристально глядя в глаза Кавецкому.

– Да, конечно, – забормотал Кавецкий, нервно перекладывая дрожащими руками бумаги на столе. – Я с самого начала…

– Поэтому сюда через час подъедет следователь, чтобы провести ваш официальный допрос в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, – прервав его, продолжил Тавров. – Только теперь вы будете допрашиваться в качестве обвиняемого.

– Да как вы смеете?! – вскрикнул Кавецкий. – Я, доктор наук, заслуженный…

– Вот именно! – повысил голос Тавров, решительно пресекая вялые попытки к сопротивлению со стороны Кавецкого. – С учетом ваших заслуг и возраста в Следственном комитете было принято решение: вы пишете чистосердечное признание и получаете условное наказание за соучастие в похищении раритета. Должен вас предупредить: полиция Мальты и следователи из Следственного комитета поработали весьма продуктивно, заказчик похищения и его подельник выявлены и в ближайшее время будут арестованы. Но хочу предупредить: когда они будут арестованы, с вами будет совсем другой разговор. Я отработал в органах правопорядка тридцать с лишним лет и могу уверенно заявить: вся эта уголовная шушера стремится уйти от ответственности любой ценой, а если этого не получается, то они идут на все – лишь бы сократить срок наказания. Если ваши подельники дадут показания, что организатором преступления были вы, то срок вам суд определит по предусмотренному законом максимуму – как организатору преступной группы. Но если вы напишете чистосердечное признание сейчас, до поимки остальных фигурантов, то вам это не грозит. Более того, если сообщенные вами сведения помогут поимке преступников, то вы реально можете рассчитывать – с учетом ваших заслуг и безупречной биографии – на условное наказание. И главное: чтобы не быть голословным, я вам покажу фотороботы заказчика и его подельников.

И Тавров одну за другой принялся выкладывать на стол копии фотороботов, составленных со слов Русанова.

До этого я, честно говоря, сомневался в успехе нашего основного плана, но план Таврова сработал: как только Кавецкий увидел фоторобот Руслана, он смертельно побледнел, на его лбу выступили капельки пота, и я даже испугался, что сейчас Вениамин Аркадьевич упадет в обморок или даже скончается от инфаркта. Но обошлось.

Кавецкий вздохнул и потерянно произнес:

– Да, я понимаю…

– Раз понимаете, то не теряйте времени, а рассказывайте, – напористо предложил Тавров, демонстративно выкладывая на стол диктофон «Олимпус». Хорошая штука: запись можно сбросить на компьютер через USB.

– Все будет записано на диктофон, а как только приедет следователь, то и внесено в протокол. Начинайте, Вениамин Аркадьевич! Начните с того, как вы познакомились вот с этим человеком.

И Тавров взял со стола фоторобот Руслана.

– Он сам позвонил мне на мобильник, – начал рассказывать Кавецкий. – Не знаю, откуда он узнал мой номер, но он позвонил сам. Назвался Русланом. Он предложил мне пятьдесят тысяч евро наличными за то, что я передам ему на три дня для ознакомления рукопись «Хроники Драгута».

– И вы согласились? – спросил я.

– Разумеется, нет! – с жаром ответил Кавецкий. – Я оскорбился и сказал, что подобное предложение оскорбительно для честного ученого, пригрозил обратиться в милицию.

– Достойный ответ! – заметил я. – И что же дальше?

– На следующий день он подошел ко мне на улице и повторил свое предложение.

– И вы потащили его в милицию? – усмехнулся я.

– Нет, – понуро отозвался Кавецкий. – Он повторил условие: передача манускрипта ему для ознакомления на три дня. Никто ничего не узнает, а я получаю семьдесят тысяч евро. Сразу.

– Неужели вы поверили, что он действительно вернет вам манускрипт? – недоверчиво поинтересовался Тавров.

– Честно говоря, нет, – признался Кавецкий. – Но в тот момент я даже не думал об этом. Вы когда-нибудь видели семьдесят тысяч евро наличными? Я – нет! А он показал мне их. Просто открыл сумку и показал. И сказал: передайте мне рукопись «Хроники Драгута» завтра, а деньги можете взять сегодня. Поставил сумку у моих ног и ушел. Только добавил: вечером я вам позвоню, и вы сами назначите место и время встречи.

– И вы взяли деньги? – с явственным презрением процедил Тавров.

– Обычный прием, «синдром торгаша», – вмешался я. – Так бывает на вещевом рынке: вы торгуетесь с хозяином, он не уступает, тогда вы достаете сумму наличными вдвое меньшую, трясете у него под носом – и он соглашается. Магия наличных денег, так сказать!

– Не могу сказать, что это не так, – сокрушенно вздохнул Кавецкий. – Дело в том, что в скором времени меня так или иначе должны отправить на пенсию. Живу я в крохотной двушке с дочерью и ее семьей. А на эти деньги я смог бы приспособить старую дачу в Лобне под зимнее жилье, поселился бы там и закончил бы наконец труд всей своей жизни. Дело в том, что я уже двадцать лет пишу…

– Мы поняли, мы поняли, Вениамин Аркадьевич, – мягко прервал его я. – Мы поняли, что у вас просто не было иного выхода.

Как ни странно, но любые преступления совершаются только в одном случае: преступник не видит иного выхода. Поэтому душевные переживания честнейшего научного мужа меня не волновали. Волновало другое.

– Как вы похитили книгу и передали ее вашему заказчику? – сухо и с протокольной деловитостью задал вопрос Тавров.

– Я дождался, когда Русанов переснимет рукопись, и лишь после этого решился ее вынести. Нет, я вовсе не хотел, чтобы подозрение пало на Игоря, поверьте мне! Просто после Игоря никто бы не заинтересовался рукописью до ее отправки на реставрацию. А чтобы нельзя было быстро проверить, на месте ли рукопись, я залил в замок шкатулки, где должна была храниться «Хроника Драгута», несколько капель цианакрилатного клея. Пока шкатулка попала бы к реставраторам, она прошла бы несколько рук, и тогда сложнее было бы установить, когда и где была похищена рукопись.

– Понятно, – кивнул я. – Но как вы рассчитывали вынести рукопись? Ведь не через центральную проходную?

– Разумеется, нет! Этот вариант даже не рассматривался – верная ловушка. Два года назад у нас делали ремонт. В подвале была дверь, которой никто никогда не пользовался, – тем не менее она была на сигнализации. При замене сигнализации дверь решили замуровать, но рабочие поленились выламывать стальную дверь и закладывать проем. Они просто заварили ушки для висячего замка и закрыли ее большим шкафом: зачем возиться, если никто не заметит? Заметил эту халатность я, но ничего не сказал, поскольку не придал этому значения: ведь дверь все равно нельзя открыть. Но когда я искал способ вынести рукопись, то сразу вспомнил про дверь. Я распилил ножовкой заваренные проушины, открыл дверь и исследовал проход. Он вел из подвала Дома Пашкова в подвал дома номер восемь на Волхонке. Раньше подземный коридор был длиннее и имел несколько ответвлений, но все они были давно заложены кирпичом, остались только две стальные двери. Дверь, ведущая наружу из подвала дома на Волхонке, оказалась заперта на замок, но он был установлен изнутри, и я без труда снял его и заменил на другой, к которому у меня был ключ. Обычный сувальдный замок, такие используются в несгораемых шкафах.

– Да, просто идеальный путь для воров, – заметил Тавров. – За месяц не слишком надрывной работы можно вынести всю Государственную библиотеку. Где вы встретились с заказчиком и передали ему манускрипт?

– Недалеко от дома номер восемь, прямо на пересечении Волхонки с Ленивкой, есть небольшое кафе на десяток столиков. Называется «У Кремля». Туда обычно заходят на бизнес-ланч менеджеры из ближайших офисов, а также иностранные туристы, отдыхающие в паузах между экскурсиями. Там мы и встретились.

Кавецкий вполне созрел для чистосердечного признания. Как только следователь Стрельцов оформит показания Кавецкого, он отменит розыск Русанова, и Игорь спокойно сможет вернуться в Россию. Вроде бы мы с Тавровым сделали свое дело. Но мне лично хотелось бы узнать, где сейчас находится ятаган. Или хотя бы где находится Руслан со своими бандитами: уж он непременно выйдет на след артефакта. Тогда банду можно брать. Только вот как выйти на Руслана?

– А с заказчиком вы после передачи ему рукописи не общались? – спросил я Кавецкого без всякой надежды на положительный ответ.

– Он мне звонил вчера, – ответил Кавецкий.

Мы с Тавровым переглянулись и почти одновременно воскликнули:

– Зачем?!

– Он хотел получить адрес владельца манускрипта, – пояснил Кавецкий. – Он сказал, что не смог вернуть манускрипт в обещанный срок. Поскольку история с исчезновением манускрипта из Государственной библиотеки получила огласку, то он хотел бы вернуть «Хронику Драгута» непосредственно владельцу. Разумеется, анонимно.

– И вы ему поверили? – скептически усмехнулся я.

– А почему нет? – возразил Кавецкий. – Случаи, когда воры возвращали украденные раритеты, достаточно многочисленны. Ведь украденный раритет трудно продать, их обычно крадут под заказ, и если покупатель вдруг отказывается от покупки, то ворам остается только вернуть украденное в надежде, что их перестанут искать.

– Такие варианты возможны, – согласился Тавров. – Так вы все-таки дали ему адрес владельца манускрипта?

– Я сказал, что не знаю ни адреса, ни даже имени владельца рукописи «Хроника Драгута», – ответил Кавецкий. – И тогда он сразу предложил мне за координаты владельца пять тысяч евро. Я, естественно, пообещал разузнать и перезвонить, когда получу информацию… А что мне еще оставалось?

– Но ведь вы вроде бы лично знакомы с законным владельцем рукописи «Хроника Драгута» господином Цветковым, – напомнил я Кавецкому. – Наверняка у вас есть хотя бы его контактный телефон. Почему вы не назвали его Руслану?

– А вдруг он собрался ограбить Цветкова или даже его убить? Вот чего я опасался! – пояснил Кавецкий. – Надеялся потянуть время или даже поставить в известность Цветкова. Я же говорю: Руслан вчера позвонил, и я еще не успел решить, как мне действовать.

– Вот мы сейчас и решим! Звоните Руслану и договаривайтесь о встрече, – предложил Тавров. – Скажите, что достали адрес интересующего его человека и готовы передать ему его хоть сейчас. И про деньги не забудьте, чтобы не вызвать у Руслана подозрений.

– Как?! Так вот сразу? – растерялся Кавецкий.

– А как это можно сделать постепенно? – удивился Тавров. – Раньше начнем – раньше кончим. Давайте!

Кавецкий вызвал номер связного телефона Руслана.

– Это я. Узнали? Я готов передать… Я узнал имя и адрес фактического проживания интересующего вас лица и даже его контактный телефон. Вы приготовили деньги? Хорошо, тогда где мы встретимся? Там, где всегда? Хорошо. Через час?

Кавецкий взглянул на Таврова, тот кивнул.

– Хорошо. Где обычно, через час.

Тавров тут же позвонил Стрельцову.

– Короче, так: Кавецкий полностью раскаялся, готов сотрудничать. Через час у него встреча с Русланом в кафе «У Кремля» на Ленивке. Будешь брать? Смотри, он может быть вооружен.

Тавров спрятал мобильник и удовлетворенно сказал:

– Вот и все! Считай, отбегался этот шустрый Русланчик. Вы, Вениамин Аркадьевич, не волнуйтесь! Стрельцов опытных людей на захват пришлет, они под иностранцев и гида-переводчика будут работать, так что комар носа не подточит… да еще СОБР подтянется, никуда ваш Русланчик не денется! А вы пока нам ваш знаменитый ход покажите. Заодно через него на место встречи и выйдете, чтобы лишнего внимания не привлекать.

– Идемте, – согласился Кавецкий.

Кавецкий провел нас по узкой лестнице в подземное помещение с низкими сводчатыми потолками. Помещение было заставлено разнокалиберными деревянными ящиками, вдоль одной из стен стояли высокие шкафы.

– Как их сюда затащили по такой узкой лестнице? – удивился я.

Кавецкий показал на большой люк в потолке и пояснил:

– Вот через этот люк сюда опускали и ящики, и шкафы. Там наверху есть балка, к которой крепят тельфер. Это чисто хозяйственное помещение, тут хранят тару, разные мелочи… Прошу вас!

Кавецкий открыл дверцы одного из шкафов, отодвинул в сторону фанерную стенку, за которой обнаружилась закрытая на засов железная дверь. Судя по виду, дверь была поставлена лет пятьдесят назад: обычная сварная железная дверь, окрашенная серой краской. Кавецкий толкнул дверь, та со скрипом отворилась. На нас повеяло плесневой подвальной сыростью. Тавров прошел первым, Кавецкий следом за ним, а я вышел последним, аккуратно прикрыв за собой дверцу шкафа и собственно железную дверь. Кавецкий щелкнул выключателем, и тусклые лампы в плафонах, забранных железными решетками, осветили коридор.

Коридор был древний, сводчатый, выложенный кирпичом. В скудном свете плафонов виднелось несколько ответвлений, замурованных гораздо позднее постройки прохода. Судя по всему, это был какой-то коридор, содержавшийся в относительном порядке еще лет пятьдесят назад для каких-то теперь уже неизвестных целей. Лампочки горели через одну, а то и через две, так что некоторые участки приходилось преодолевать чуть ли не на ощупь.

Мне показалось, что мы прошли по коридору несколько километров, хотя по прямой от Дома Пашкова до дома номер восемь по Волхонке было от силы метров триста. Коридор завершился тупиком: бетонная стена с железной дверью, оснащенной штурвалом, – как в бомбоубежищах.

– Эта дверь не открывается, я проверял, – предупредил Кавецкий. – Видимо, заварена с той стороны. Скорее всего, это запасной выход из бомбоубежища под Пушкинским музеем, потому эту старую часть прохода отремонтировали, а не замуровали, как все отстальные древние ходы.

– А нам куда? – спросил Тавров.

– Вот сюда, направо, – указал Кавецкий темный проход. – Тут отдельный выключатель, сейчас я включу свет.

Щелкнул старый эбонитовый выключатель, и где-то наверху загорелся невидимый нам источник скудного света. Впрочем, света было вполне достаточно, чтобы разглядеть идущие вверх высокие каменные ступени и не сломать на них шею. Путь вверх оказался недолгим: ступеней было всего с десяток, и заканчивались они небольшой плошадкой перед железной дверью.

– Вот и все, – сказал Кавецкий, подбирая нужный ключ из связки. – Дверь выходит прямо под лестницу дома номер восемь. Он сейчас на ремонте, так что ничье внимание мы не привлечем.

Кавецкий вставил ключ в замок, несколько раз повернул и привычным движением толкнул дверь. Громко закрипев петлями, дверь начала открываться. Кавецкий сделал шаг вперед.

И вдруг раздался громкий звук тяжелого удара, повторившийся буквально через секунду. Кавецкий отшатнулся от двери и упал на площадку навзничь, ударившись затылком о ступеньку. Между тем тяжелые удары повторялись все учащаясь, и прекратились лишь тогда, когда открывшаяся было металлическая дверь с грохотом захлопнулась. И тогда наступила тишина.

Я бросился к Кавецкому. Очевидно, он потерял сознание: уж больно силен был удар затылком о ступеньку. Я пытался нащупать пульс на сонной артерии, но от волнения пальцы не чувствовали ничего.

– Оставь, Слава! – сказал Тавров. – Он мертв!

– Да, он здорово приложился затылком, но мне кажется, что он просто потерял сознание, – возразил я. – Надо немедленно вызвать «Скорую помощь»!

– Он был мертв еще до того, как упал затылком на ступеньку, – возразил Тавров и откинул полу пиджака Кавецкого. На светлой рубашке под пиджаком расплывалось кровавое пятно.

– Две пули в область сердца, – констатировал Тавров. – Как же мы прокололись, Слава! Надо звонить Стрельцову.

Тавров достал мобильник и воскликнул с досадой:

– Вот елки зеленые! Нет сети! Не подвал, а подземелье ведьм какое-то! Сколько времени осталось до назначенной встречи?

– Четырнадцать минут, – ответил я, взглянув на часы.

– Давай попробуем открыть дверь, – предложил Тавров. Мы немедленно попробовали реализовать задуманное, но дверь не поддавалась: создавалось впечатление, что она заблокирована снаружи чем-то очень тяжелым.

– Безнадежно! – оценил ситуацию Тавров и скомандовал: – Слава! Бегом обратно! Надо предупредить Стрельцова!

Никогда в жизни я так быстро не бегал, как по этому пахнущему крысами и плесенью полутемному коридору, – даже армейские будни отдыхают! Выбравшись из подвала, Тавров снова схватился за мобильник.

– Есть контакт! Слава богу! Стрельцов! Слушай внимательно и действуй по обстановке. Главное: Кавецкого не будет, он убит! Что значит «кем»?! Я за тебя убийцу искать должен?! Ты Руслана не упусти, как только появится, так бери его сразу, иначе мы больше его никогда не увидим. Все! Я на связи.

Тавров дал отбой и, усевшись на ступеньке, мрачно уставился невидящим взором в пространство.

– Как же мы прокололись, Слава! Как же мы прокололись!

– Идемте посмотрим на место преступления с другой, так сказать, стороны, – предложил я. – Найдем снаружи выход из подвала дома номер восемь по Волхонке.

– Опасно, там сейчас Стрельцов проводит задержание Руслана, – возразил Тавров.

– Господь с вами, Валерий Иванович! – воскликнул я. – Да не придет Руслан в кафе! Неужели вы не поняли? Это была ловушка. Он просто хотел убить Кавецкого как опасного свидетеля. Наверняка Руслан вычислил путь, которым Кавецкий вынес похищенный манускрипт, и ждал его на выходе.

– Но ему нужен законный хозяин «Хроники Драгута», – возразил Тавров. – Руслан должен был вначале получить имя и адрес Цветкова, а затем уж ликвидировать Кавецкого. Нелогично как-то получается.

– Валерий Иванович! Все получается логично, если предположить, что это изначально была ловушка для Кавецкого, – настаивал я. – Что может быть только в одном случае: Руслан уже знает имя и адрес Цветкова!

– В таком случае нужно срочно встретиться с Цветковым, – сделал вывод Тавров. – Хотя бы для того, чтобы предупредить его об опасности. Хоть он и отставной офицер ГРУ, но этот Руслан явно тоже не пальцем делан.

– Надо поговорить со Стрельцовым насчет организации засады у Цветкова, – предложил я. – По сути, это единственный реальный шанс поймать Руслана и его бандитов.

– Боюсь, что после сегодняшнего Стрельцов не воспримет наши идеи, – вздохнул Тавров.

Тавров оказался прав: Стрельцов впал в ярость, увидев труп Кавецкого, и слышать не желал о взятии под наблюдение дома Цветкова.

– А если Цветкова все-таки угрохают, то с меня голову снимут! – орал Стрельцов. – Зачем вас понесло в этот проклятый подвал?! А если бы этот Руслан гранату в дверь бросил? Сейчас три трупа было бы вместо одного!

Мы с Тавровым лишь молча курили. Немного успокоившись, Стрельцов сказал:

– Очевидно, что Руслан знал про подземный ход и рассчитывал, что Кавецкий им воспользуется, чтобы его отсутствия на работе никто не заметил. Руслан ждал его на выходе и, как только Кавецкий открыл дверь, тут же выстрелил из пистолета ему в грудь дважды, а затем сбросил полупустую бочку с краской по ступенькам и заблокировал дверь из подвала. Не думаю, чтобы он подозревал, что Кавецкий не один: просто хотел, чтобы его тело не сразу нашли, а бочку не так легко поднять обратно по ступенькам. Прятать тело у него явно времени не было. Что еще? Гильзы от пистолета нашли, будем ждать заключения баллистиков: может, ствол всплывет. Насчет Цветкова: надо срочно выяснить его местонахождение и убедить его, чтобы он на время куда-нибудь уехал. А использовать его в качестве приманки я не могу: я следователь, а не охотник.

Теперь насчет вашего друга, – обратился ко мне Стрельцов. – Пусть возвращается в Россию, я лично встречу его в аэропорту, он даст необходимые показания, и я отпущу его под подписку о невыезде. Большего я сделать, увы, не могу: Кавецкий мертв, чистосердечное признание он так и не написал, а ваша диктофонная запись сделана с нарушением законных процедур. Так что придется снимать показания с вас как свидетелей и еще куча всякого… Господи! Ну зачем вы полезли в этот чертов подвал?! Если бы Руслан попробовал убрать Кавецкого на улице или в кафе, то мы бы его сразу взяли! И уж в любом случае я имел бы собственноручное признание Кавецкого.

Стрельцов повернулся к Таврову и с горечью добавил:

– Эх, Валерий Иванович! От вас я такого не ожидал. Прошу вас, больше никакой инициативы!

– Тогда я тебя предупреждаю: я лично найду Цветкова и предупрежу о грозящей ему опасности, – заявил Тавров. – Брать надо эту компанию, пока она дел не натворила. А ты…

– А я что?! – огрызнулся Стрельцов. – Я не понимаю? Только вы вон с Кавецким так мне помогли, что теперь полгода отписываться буду! Однако если кто-нибудь вас наймет для обеспечения личной безопасности Цветкова, то в таком случае мое мнение не имеет значения. Короче, Валерий Иванович: я вам обещаю полное содействие в рамках закона, но под монастырь меня не подводите!

– Будем считать, что договорились, – подытожил Тавров и подмигнул мне: – Слава! Наймешь старого сыщика за десятку?

– Без проблем, – понимающе кивнул я.

Мы с Тавровым сидели в том самом кафе «У Кремля», до которого так и не дошел Кавецкий. Пиво и еда для центра были на удивление дешевы. Мы пили нефильтрованное пиво, ели шашлык и обсуждали события.

– Как бы нам этого Руслана опередить? Он знает адрес Цветкова, а мы пока нет, – с досадой заметил я. – И сколько времени мы потратим на его поиски? И с чего начнем?

– Я думаю, начать надо вот с чего: позвонить Цветкову и договориться с ним о скорой встрече, – предложил Тавров, сосредоточенно вынимая зубочистку из упаковки.

– Шутка, что ли? – недовольно осведомился я. – Или у вас действительно есть номер телефона Цветкова?

– Пока там Стрельцов на нас орал, я просмотрел содержимое папки «Контакты» в мобильнике Кавецкого и нашел там два телефона: один обозначен буквой «П», но он совпадает с последним вызовом Кавецкого, а последний, кому звонил Кавецкий, это Руслан.

– Да, он же при нас звонил, – согласился я. – А как он обозначил телефон Цветкова, вы уже догадались?

– Сразу же, – самодовольно улыбнулся Тавров. – Он в контактах так и был обозначен: «Цветков».

Да, все-таки Тавров умеет иногда быть удивительно пронырливым: он успел достать из кармана Кавецкого мобильник, просмотреть «контакты» и «вызовы», скопировать к себе в мобильник номера интересующих его телефонов и сунуть обратно в карман Кавецкому. И все это практически на глазах у Стрельцова!

Есть нечто такое, что роднит нарушителей закона с его стражами. Это в общем неуловимо, но часто проявляется в деталях. Пока я, потягивая пиво, размышлял о единстве противоположностей, Тавров достал мобильник и вызвал нужный номер.

– Господин Цветков? Вас беспокоит Тавров Валерий Иванович, частный детектив. Ваш телефон мне дал Вениамин Аркадьевич Кавецкий. Помните такого? Да, именно из Государственной библиотеки. Так вот, сегодня Кавецкий трагически погиб, и в связи с этим я хотел бы задать вам несколько вопросов: вдруг у вас есть на них исчерпывающие ответы. Готовы? Очень вам признателен! А как до вас добраться? Угу… Понял!

– Ну что? Когда? – спросил я с нетерпением.

– Он не назначил дня, а лишь сказал, что в ближайшие дни все время будет дома. Когда мы сядем в электричку, то позвоним ему, и он нас встретит на машине в Удельной.

Утром мы с Тавровым встретились на станции метро «Выхино» и сели в электричку. Тавров, едва плюхнувшись на сиденье, позвонил Цветкову.

– Мы в Выхино, едем на электричке. Так, перейти на другую сторону… Что?! Да, я понял.

Тавров положил мобильник в карман и озадаченно поглядел на меня.

– Он сказал, что нам надо выйти на платформу, перейти на другую сторону, и там мы сразу увидим его машину.

– И какая у него машина?

– Он сказал, что БРДМ, – неуверенно ответил Тавров.

– Не понял! – удивился я. – БРДМ – это боевая разведывательно-дозорная машина.

– Да, он так и сказал, – кивнул Тавров. – Это его машина.

Ничего себе! Достойно отставного полковника ГРУ. Или это армейский юмор?

Однако, выйдя в Удельной, я сразу узрел знакомый силуэт боевой машины в камуфляжной раскраске. Пулеметы, правда, с нее были сняты, но в остальном это действительно была БРДМ. Правда, с правой стороны была сделана довольно большая дверь, позволяющая легко проникнуть внутрь.

Едва мы подошли к машине, как дверь открылась и оттуда высунулся человек в камуфляже. Он махнул нам рукой и крикнул:

– Залезайте, не стесняйтесь!

Внутри был оборудован вполне приличный салон с роскошными кожаными креслами. Салон был обит толстым ковролином, и лишь приборная доска сохранила свой армейский зеленый цвет.

– Однако! – не удержался я от возгласа. – И как же это вам удалось? Я слышал, что в Украине продают расконсервированные демилитаризованные БРДМ тысяч за восемь-десять баксов, но у нас в России такого еще не видел.

– Подарок коллег на юбилей, – пояснил Цветков.

– А как ГАИ на это смотрит? – поинтересовался Тавров.

– Нормально, – многозначительно улыбнулся Цветков. – С точки зрения закона это обычный автомобиль-амфибия повышенной проходимости. И не более того!

– И как? Довольны? – продолжал расспрашивать я.

– На охоту или рыбалку ездить самое милое дело, – ответил Цветков. – Разумеется, пришлось потратиться, чтобы облагородить и приспособить его для гражданских целей. Видите: в корпусе вырезали дверь, подняли крышу до уровня башни, чтобы головами не биться, люк установили. Ну и поставили автомобильные кресла, тройную шумоизоляцию салона, разные электронные радости: телевизор, автомагнитолу, навигатор. Даже кондиционер есть! Так что комфорта не меньше, чем в любой приличной легковушке. А все преимущества военной машины остались: плавает, десять километров в час по водной глади; сто километров в час на шоссе; лебедка; колеса четыре на четыре; проходимость высочайшая; колеса с подкачкой, выдерживают до 17 пулевых пробоин. Кстати, броня и бронированные шторки окон остались. Чудо, а не техника!

Рассказывая о своей стальной лошадке, Цветков довез нас до утопающей в зелени деревянной двухэтажной дачи старомодного стиля: большая застекленная веранда и башенка с островерхой крышей. Остановившись во дворе, Цветков предложил:

– Заходите в дом, располагайтесь. А я пока машину в гараж поставлю.

В качестве гаража Цветков использовал старый бревенчатый сарай, примыкающий к дому. Когда он открыл двери сарая, то я успел заметить, что они изнутри обиты железом. Поднявшись на веранду, я обратил внимание, что двери, ведущие в дом, также обиты железом, а на окнах нижнего этажа прочные решетки. Да, просто так отставного полковника не возьмешь! А он не боится, что деревянное строение легко подпалить?

Цветков, открывая нам дверь – видимо, из гаража в дом вел отдельный проход, – сказал, словно угадав мои мысли:

– Здесь я еще ничего не успел сделать по своему вкусу. Да и дом деревянный не для меня. Хотел вначале продать эту рухлядь, а потом передумал. Лучше продам квартиру в Москве, буду здесь каменный дом ставить. Присаживайтесь! Сегодня тепло, можно и на веранде посидеть. Пиво? Квас? Или чего покрепче?

Цветков открыл старинный буфет, демонстрируя внушительный набор напитков.

– Кхе… – кашлянул Тавров и нерешительно заметил: – Да вроде как рановато для спиртного… Лучше чай или кофе.

– Как скажете! – с готовностью откликнулся Цветков и включил электрический чайник. – А к чайку можно и бутербродики с буженинкой. Исключительную купил буженинку, сетуньскую. Отведайте!

Испив чайку с бутербродами, Тавров приступил к изложению цели нашего визита. Он рассказал все подробно, начиная с исчезновения Игоря Русанова и заканчивая гибелью Кавецкого. Цветков внимательно слушал, не перебивая.

– Вы уверены, что пресловутый Руслан и его банда в ближайшее время выйдут на меня? – спросил он Таврова. Судя по тону, сам Цветков полагал вопрос риторическим, поэтому Тавров лишь кивнул в ответ.

– Скажите, а вы слышали что-нибудь раньше о ятагане Барбароссы? – поинтересовался я.

– Да, кое-что слышал, но не в связи с «Хроникой Драгута», – ответил Цветков. – Вижу, что вы всерьез интересуетесь этой историей. Мистическую предысторию ятагана вы уже знаете из тайных комментариев к «Хронике Драгута». Кстати, став владельцем «Хроники Драгута», я даже не подозревал о наличии там текста, сделанного невидимыми чернилами. Полагаю, что все предыдущие владельцы манускрипта тоже не знали об этом.

– А откуда тогда вы знаете о магических свойствах ятагана? – спросил я.

– Мне достался от тетушки наш семейный архив. Тетушка, как и моя матушка, происходила из графского рода Баранцовых. Естественно, в те годы не афишировали графское происхождение. Сын графа Баранцова женился на девушке, последней представительнице дворянского рода Донауровых. Она и принесла в семью Баранцовых архивы и реликвии, оставшиеся от Захария Петровича Донаурова. А тому семейные реликвии и архивы передала его хорошая знакомая, графиня Юлия Самойлова. Та последние годы жизни провела в Париже, где в то время Захарий Донауров был генеральным консулом России. Все мало-мальски ценное исчезло в годы революции и Гражданской войны, лишь чудом сохранился архив графини Самойловой. Там находились письма, адресованные графине ее родственниками и друзьями. Среди них были письма от деда Юлии графа Литты, от ее первого мужа графа Самойлова, от ее интимного друга живописца Карла Брюллова и многих других интересных людей. Большая часть писем написана на французском языке, как это было принято в обществе девятнадцатого века. Собственно, и французский язык я выучил, побуждаемый страстным желанием узнать содержание этих писем. После смерти тетушки я просмотрел архив и, к своему глубокому сожалению, не нашел некоторых весьма важных и интересных писем. Так вот: в одном из писем графа Юлия Помпеевича Литты к своей внучке я и встретил упоминание о ятагане и его мистических свойствах. Кстати, а что вы знаете о личности графа Литты?

– Это был один из мальтийских рыцарей, обеспечивших избрание императора Павла Великим магистром Мальтийского ордена, – вспомнил я. – За это он был хорошо вознагражден Павлом.

– Литта и до того был богатым человеком, так что дело было вовсе не в жажде материальных ценностей, – возразил Цветков. – Юлий Литта один из немногих приближенных Екатерины Великой, который умудрился стать приближенным Павла.

– Вот как? – удивился я. – Но Павел ненавидел окружение своей матери.

– Юлий Помпеевич Литта вообще уникальная личность, – сообщил Цветков. – Я расскажу о нем поподробнее, поскольку именно по его инициативе заварилась вся эта каша с ятаганом. Официальная его биография интересна сама по себе. Родился в семье миланских аристократов, отец – генеральный комиссар австрийской армии. Образование Юлий Литта получил в иезуитском колледже, прекрасно знал историю, литературу, философию. В семнадцать лет вступил в Орден Леванта и Пелопоннеса, проявив себя отличным моряком, вследствие чего быстро стал командором, получив под командование галеру Мальтийского ордена. Когда Литте было двадцать четыре года, Великий магистр Мальтийского ордена Эммануэль де Роган-Польдюк отправил его в Италию якобы для инспекции владений Ломбардского приората Мальтийского ордена. На самом деле в Италии Литта вел тайные переговоры – Роган не хотел ссориться с извечным союзником Турции Францией – с эмиссарами российской императрицы Екатерины Великой о совместной борьбе с турками. По его инициативе русские получили подробнейшие лоции Средиземного моря, и, кроме того, орден согласился помочь кадрами опытных моряков, имеющих богатый опыт плавания в Средиземноморье. Именно Литту в ответ на просьбу Екатерины «прислать сведущего в морском деле человека» Роган отправил в Россию, рекомендовав его как человека, «снискавшего всеобщую славу и уважение». Литта поехал в Россию с радостью: дело в том, что он был пылко влюблен в графиню Екатерину Скавронскую, вдову российского посланника в Неаполитанском королевстве, – он познакомился с ней в Неаполе. После смерти мужа графиня возвратилась в Санкт-Петербург, и Литта с нетерпением ждал встречи с возлюбленной.

– Губа не дура у графа! – с иронией заметил я. – Ведь Скавронская от мужа унаследовала огромные богатства, поскольку тот был родственником жены Петра Великого, Екатерины Скавронской.

– Я читал письма Литты, так что поверьте мне, что это была настоящая любовь, – не согласился со мной Цветков. – Но вернемся к теме. Итак, в начале января 1789 года двадцатишестилетний Юлий Литта прибыл в Санкт-Петербург, а уже через два месяца государыня подписала указ о принятии «мальтийского кавалера и тамошнего флота капитан-командира Джулио Литты на русскую службу с чином капитана 1-го ранга, с пожалованием капитаном генерал-майорского ранга». Так удачливый Литта стал самым молодым генералом в истории Российской империи. Разумеется, в этом не было его личной заслуги: Екатерина таким образом стремилась укрепить наметившийся союз с Мальтийским орденом. Хотя нельзя отрицать тот несомненный факт, что сам Литта сумел привлечь внимание государыни и произвести нужное впечатление на петербургское общество. И не мудрено: как писали мемуаристы, «его богатырский рост, мужественная осанка и привлекательная, многообещающая физиономия сразу склоняли всех в его пользу».

– И что же, новоиспеченный генерал оправдал высочайшее доверие? – полюбопытствовал Тавров. Судя по всему, он не любил выскочек.

– Это как сказать… Литта прекрасно решал организационные вопросы, обучал личный состав, обеспечивал ремонт и снабжение. Русский галерный флот, где одним из отрядов командовал Литта, выиграл первую битву со шведским флотом под Роченсальмом.

– Первую? А как насчет второй?

– А вот вторую русский флот проиграл, – с сожалением отозвался Цветков. – Впрочем, вина за это полностью лежит на командующем флотом принце Нассау-Зиген. Но, как заместитель командующего, Литта взял на себя ответственность за проигранное сражение и подал в отставку. Покорить сердце неприступной графини Скавронской даже такому видному мужчине не удалось, и, потерпев унизительные поражения как на военном, так и на любовном фронтах, Литта уехал в Италию. Многие полагали, что на этом карьера Литты завершилась. Но спустя два года Литта вернулся в Россию в качестве полномочного посланника Мальтийского ордена. Ему было поручено вернуть ордену пожертвованное рыцарям покойным князем Острожским богатейшее имение, на которое наложили жадную лапу вечно охочие до чужого добра польские магнаты.

– Да, мой предок, польский дворянин Тадеуш – он же Фаддей – Булгарин был лишен отцовского имения польскими магнатами, – вспомнил я. – Пока отец Тадеуша сражался за независимость Польши, «настоящие патриоты Речи Посполитой» набивали свои карманы.

– Обратись в Страсбургский суд, – с иронией посоветовал Тавров.

– Хорошая мысль! – одобрил я. – На досуге займусь.

– Да, польские магнаты обычно не упускали своего, – согласился Цветков. – Но тут их интриги не сработали: Литте удалось очаровать императора Павла, и тот не только вернул ордену доходы Острожского приората, но даже увеличил их более чем в два раза!

– Однако пронырливый был тип, – проворчал Тавров.

– Тут дело не только в личном обаянии графа Литты, якобы сыгравшего на романтическом преклонении Павла перед традициями рыцарства, которые олицетворял Мальтийский орден, – заметил Цветков. – Казнь короля Людовика Шестнадцатого превратила заурядную французскую заварушку в угрозу всем европейским монархиям. Многими умами овладела идея объединения католических и православных государей против безбожных якобинцев. Не случайно посольство возглавил Литта, брат которого был приближенным римского папы Пия Шестого. Кстати, Пий Шестой тоже происходил из итальянской аристократии. Действительной целью посольства Литты было выяснение условий объединения православного российского императора с католическими государями Европы в священной войне против турок и якобинцев. Переговоры шли почти четыре года, пока летом 1798 года огромный французский флот не захватил Мальту. Великий магистр ордена фон Гомпеш, располагавший всего тремястами тридцатью двумя рыцарями – из которых было двести французов, в большинстве своем отказавшихся сражаться с французской армией, и лишенный поддержки населения, был вынужден капитулировать. Как и положено «революционной армии», французы немедленно приступили к массовым грабежам. Разграбив все, что только можно: от дворца Великого магистра и собора Святого Иоанна до дворянских особняков мальтийской знати, французы вывезли с Мальты баснословные богатства. Мальтийцы потом скрупулезно подсчитали ущерб: на двадцать семь миллионов двести тридцать девять тысяч пятьсот двадцать мальтийских лир золота, серебра, драгоценностей и девятьсот семьдесят две тысячи восемьсот сорок редких книг.

– Ого! – присвистнул Тавров. – И сколько это на современные деньги?

– Более восьмидесяти миллионов долларов, – ответил Цветков.

Однако, французская революция оказалась довольно успешным финансовым предприятием!

– Но вернемся к тому времени, – продолжил Цветков. – Помимо серебра и злата, Мальтийский орден располагал всемирно известными и почитаемыми в христианском мире реликвиями. После изгнания с Мальты большинство приоратов – с завуалированного одобрения преемника Пия Шестого папы Пия Седьмого – избрали Великим магистром ордена императора Павла Первого. Рыцари при помощи русского флота рассчитывали вернуть Мальту, а русский флот в случае победы над французами получал великолепную, отлично укрепленную базу в Средиземном море. Фон Гомпеш переслал через Литту Павлу те реликвии, которые ему удалось вывезти с Мальты: часть правой руки Иоанна Крестителя, фрагмент голгофского креста и икону Богоматери Филермо, по преданию написанную самим евангелистом Лукой. Литта принял российское подданство, стал дважды графом – итальянским и российским – и дважды командором, поскольку уже имел сицилийское командорство. Кроме того, он стал шефом гвардейского кавалергардского полка, созданного императором для личной охраны. Павел готовился к походу на Мальту, однако обеспокоенные усилением России англичане в 1800 году захватили Мальту и отказались возвращать Павлу его законное владение. Возмущенный британским коварством Павел собрался принять адекватные меры вплоть до союза с Наполеоном против Англии. Англичане обеспокоились, и 11 марта 1801 года император Павел был убит заговорщиками в Михайловском замке. Как знать: не были ли усилия заговорщиков оплачены британским золотом?

– Все это интересно, но какова судьба ятагана? – напомнил Тавров.

– Я как раз перехожу к этой теме, – ответил Цветков. – Дело в том, что Литта был заранее осведомлен о планах Наполеона по захвату Мальты. Еще осенью 1797 года на острове появились агенты Наполеона: француз Пуссельг и мальтиец Винченцо Барабара, тайно обследовавшие с помощью французского консула Карюсона состояние военных укреплений Валлетты и Мдины. А в апреле 1798 года Директория санкционировала захват Мальты, обосновав это «угрозой оккупации Мальты враждебной Франции страной». Литта явно был посвящен в тайну ятагана и прекрасно знал, где он находится. Надо полагать, именно в период с апреля по май верные ему рыцари тайно вскрыли саркофаг в крипте собора Святого Иоанна и переправили хранившийся там ятаган Барбароссы в Санкт-Петербург. Хотя вполне возможно, что капитул ордена, обеспокоенный тревожной обстановкой, заранее решил переместить ятаган в христианскую страну, которая заведомо не будет покорена мусульманами или не вступит с ними в союз. Такой страной могли быть только Австрия или Россия. Скорее всего, из-за своей удаленности – а также, видимо, и потому, что в отличие от европейцев среди русских в то время практически не было ренегатов – орден избрал для хранения ценнейшего артефакта Россию. Императора Павла, пока он не станет Великим магистром, в тайну артефакта решили не посвящать, и Литта стал кем-то вроде орденского хранителя артефакта. Скорее всего, именно так, поскольку удача повернулась лицом к Литте именно после второго его возвращения в Россию. Дальнейшая судьба ятагана тесно связана с судьбой самого графа Литты.

Цветков, разгоряченный повествованием, снова предложил нам пива, и на этот раз мы не отказались. Попивая «Арсенальное традиционное», мы слушали захватывающую историю графа Литты и ятагана Барбароссы.

– Литта так и не передал ятаган Павлу, скорее всего потому, что еще за пару лет до гибели Павла, вследствие интриг Ростопчина, Литта был удален от двора, и хотя вскоре император вернул его в Санкт-Петербург, прежней близости между ними уже не было. В 1817 году император Александр Первый окончательно свернул деятельность Мальтийского ордена в России. Но граф Литта к этому времени уже давно занимался лишь семейными делами: еще папа Пий Шестой снял с него обет безбрачия, даваемый всеми мальтийскими рыцарями. Юлию Помпеевичу наконец удалось покорить сердце графини Скавронской. Законными наследниками граф так и не обзавелся, но имел незаконнорожденных сына и дочь от француженки, о которых заботился и которым завещал часть своего состояния. Но любимым чадом графа была дочь его падчерицы Юлия. Падчерица Литты графиня Мария фон дер Пален была дочерью Скавронской, но многие считали, что Юлия фон дер Пален на самом деле была дочерью самого Юлия Помпеевича, а Мария за графа фон дер Палена вышла лишь для того, чтобы узаконить рождение дочери. Когда Юлии было пять лет, Мария развелась с фон дер Паленом, уехала в Париж и вышла замуж за русского генерала Ожаровского. Юлия фон дер Пален была красавицей брюнеткой, богатой невестой, и в двадцать пять лет ее выдали замуж за флигель-адъютанта императора, капитана лейб-гвардии Преображенского полка графа Николая Александровича Самойлова. Вот тут и обнаруживается след ятагана в переписке графа Литты и Юлии Самойловой!

Цветков сделал эффектную паузу и, убедившись в нашем неподдельном внимании, продолжил:

– Граф Самойлов был родом из аристократической семьи: сын генерал-прокурора Александра Самойлова и княжны Екатерины Трубецкой. Даже среди блистательных гвардейских офицеров он выделялся красотой и беспутством, из-за чего имел прозвище «русский Алкивиад». Он был участником посольства генерала Ермолова 1817 года в Персию, слыл любителем холодного оружия, мастерски им владел и удостоился следующего упоминания Пушкиным в «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года»: «Оружие тифлисское дорого ценится на всем Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку». Судя по всему, он не оправдал надежд Литты, отдавшего Самойлову самое дорогое: сразу после свадьбы «русский Алкивиад» принялся активно транжирить огромное приданое супруги. Более того: управляющий имениями Самойлова Александр Мишковский не только участвовал в кутежах графа, но и стал любовником Юлии. Когда все раскрылось, то выяснилась любопытная подробность: Мишковский вытянул как с графа, так и с графини векселей на астрономическую сумму восемьсот тысяч рублей! Разъяренный Литта, угрожая каторгой, заставил афериста-управляющего вернуть находившиеся у него на руках векселя, а остальные опротестовал. После бурного объяснения с Самойловым Литта принудил его вернуть приданое, после чего Самойлов лично отвез Юлию к ее официальному отцу, графу фон дер Палену. В том же году Литта добился отставки полковника графа Самойлова от службы. В одном из писем к Юлии, посвященном ее отношениям с Самойловым, – это письмо сейчас, к сожалению, утрачено – Литта писал: «Из всего твоего приданого, столь опрометчиво переданного в руки твоего распутного Алкивиада, кое он непременно должен вернуть, я прежде всего беспокоюсь за тот самый турецкий ятаган, ибо сей предмет, при всем его скромном облике, имеет самое драгоценное свойство, о котором я тебе говорил. Исключительно из глубокого доверия к тебе я передал сей предмет, много лет находившийся под защитой достославного рыцаря Раймона Роже Тренкавеля де Ренн».

– И Самойлов вернул ятаган Юлии? – удивился я. – Но зачем он ей? Ведь ятаган, по замыслу наделившего его магической силой марабута, дарил удачу защитнику мусульман, не так ли?

– Любая магическая вещь обладает сверхэффектом, не предусмотренным тем, кто наделил ее магической силой, – пояснил Цветков. – Скажем, какой-либо предмет наделяют магической силой, чтобы он принес удачу или несчастье конкретному владельцу. Но, как правило, он продолжает действовать на всех последующих владельцев. Можно оговорить условия владения: предмет не должен быть украден, продан или его владелец должен обладать определенными качествами. В данном случае, как следует из текста тайного комментария к «Хронике Драгута», ятаган дает удачу только действительно незаурядному человеку в реализации его незаурядных планов. Кроме этого предусмотрено всего два ограничения: он не должен быть продан или украден; он утратит магические свойства, если им будет убит кто-нибудь из мусульман. Как мы видим, ятаган приносил удачу не только мусульманам братьям Барбаросса и Драгуту, но и христианину Литте. Вначале Литта полагал ятаган всего лишь реликвией ордена, в крайнем случае – опасным для христиан мусульманским артефактом. Я уверен, что именно ятаган позволил Юлии Самойловой достичь неслыханного блеска, и когда она его утратила, то стремительно скатилась в бедность, граничащую с нищетой.

– А как же она его утратила?

– Совершенно добровольно! Но чтобы это понять, надо вначале уяснить, какой удивительной женщиной и выдающейся личностью была Юлия Самойлова. Как я уже сказал, ее брак оказался изначально неудачным: уж слишком независимыми были граф и графиня Самойловы. Хоть и расстались они со скандалом, но сумели, как ни странно, сохранить теплые отношения. Графиня отправилась жить в имение Скавронских Славянка под Петербургом. Ее дом немедленно стал центром притяжения для молодых офицеров, любителей развлечений, заезжих иностранцев и даже светских львов и львиц. Непрерывное буйное веселье, превосходившее все границы приличий, а также появлявшиеся в Славянке известные вольнодумцы вызвали неудовольствие императора Николая Первого, пожелавшего – что по тем временам означало «повелевшего» – купить имение Славянка у графини. В ответ графиня заявила императору, что гости ездят не в Славянку, а к ней – и будут ездить, где бы она ни находилась. Император сделал замечание графине за дерзость, на что графиня с еще большей дерзостью заметила, намекая на свое происхождение от императрицы Екатерины Первой, что ее «дерзость не превосходит той меры, какая приличествует в приватной беседе между двумя родственниками».

– Вот наглая баба! – осуждающе прокомментировал Тавров.

– Текущая в ее жилах родственная императору кровь давала ей на это право, – заметил Цветков. – И потому император оставил ее дерзость без последствий. Однако, когда гусарский корнет Сен-При застрелился из-за неразделенной любви к графине, Самойлова сочла за благо покинуть Россию и поселиться в Италии. Романам графини по-прежнему не было конца, как и ее богатству, щедро рассыпаемому направо и налево. В Риме у нее завязался продолжительный роман с живописцем Карлом Брюлловым, прославившимся в Италии полотном «Последний день Помпеи». Утверждают, что Самойлова послужила моделью аж для трех женщин, изображенных на этой картине! Кстати, там же Брюллов изобразил и себя. Самойлова ласково называла Брюллова Бришка и не желала привязывать красавца художника к себе. Когда сорокалетний Брюллов женился на юной красавице, дочери рижского бургомистра Эмилии Тимм, а через месяц молодая сбежала от мужа, щепетильный в вопросах морали император Николай повелел Брюллову дать объяснения. Выяснилось, что юная Эмилия состояла любовницей собственного отца, и наглый бургомистр даже потребовал от Брюллова «пожизненной пенсии». Брюллов умолял императора спасти его честь и сохранить все дело в тайне. Николай Первый, сам будучи человеком чести, сумел замять дело, и современники Брюллова даже не подозревали об истинных причинах его разрыва с Эмилией, продолжая его осуждать. В доме Брюллова по-прежнему царила нанятая Эмилией прислуга: наглая ленивая кухарка и вечно пьяный лакей. Подавленный происшедшим Брюллов даже не имел сил выгнать из дома гостей, приехавших на свадьбу, да так и застрявших там из-за непрерывных пьянок.

– Вот попал мужик! – посочувствовал я.

– Спасла Брюллова весьма кстати приехавшая в Петербург Юлия. Она приехала, чтобы вступить в права наследования завещанного ей незадолго до этого скончавшимся графом Литтой имущества. Дважды граф, дважды мальтийский командор, член Государственного совета и один из богатейших людей того времени, невзирая на свои семьдесят лет, придерживался того же жизнерадостного гедонистского образа жизни, который так обожала Юлия. И скончался он вполне в духе своего образа жизни, съев в один присест целый тазик мороженого, рассчитанный на двенадцать персон. Говорят, что причаститься он не успел, однако успел поблагодарить повара за доставленное ему удовольствие.

– Достойно! – снова не удержался я от комментария. – Кстати, роман Самойловой и Брюллова возобновился после ее приезда в Петербург?

– Трудно сказать, – пожал плечами Цветков. – Во всяком случае, Юлия наконец выгнала наглую прислугу и непрерывно опохмелявшихся гостей из дома Брюллова, а Брюллов написал знаменитую картину «Графиня Ю.П. Самойлова, удаляющаяся с бала у персидского посланника».

– Так что с ятаганом? – напомнил Тавров, которому явно надоел рассказ о похождениях ветреной графини.

– Скорее всего, именно тогда она и получила во владение магический артефакт, – сообщил Цветков. – Это трудно установить точно, поскольку унаследованное ею имущество было весьма значительно. В частности, от Литты Юлия получила ценнейшую коллекцию картин, включавшую экспонирующееся ныне в Эрмитаже полотно кисти Леонардо да Винчи «Мадонна Литта». Что по сравнению с этим значил старый турецкий ятаган с несколькими самоцветами в костяной рукоятке? Практически ничего. Хотя наверняка Юлия знала его истинную ценность. Но об этом немного позже. Позвольте, я закончу краткое описание жизни великолепной графини.

Цветков выставил еще пива и продолжил:

– В 1840 году графиня Самойлова навсегда покинула Россию, перед отъездом продав свое имение Славянка графу Воронцову-Дашкову, который выступал всего лишь посредником: имение вскоре перекупил сам император Николай Первый, переименовав его в Царскую Славянку. Поселившись в Милане, графиня неизменно продолжала жить на широкую ногу, и все только дивились размерам состояния графини, которое ей никак не удавалось потратить. А помочь ей в этом находилось немало желающих. В Милане сорокатрехлетняя Самойлова, очарованная удивительной красотой молодого итальянского тенора Перри, решила сделать его своим мужем. Графиня никогда не отказывалась от своих прихотей: ее не остановило даже то, что брак с итальянским простолюдином лишал ее не только российского подданства, но и графского титула. Что касается юного тенора, то он, видимо, рассчитывал унаследовать богатство русской аристократки. Но тут все получилось как в том старом анекдоте: «Один мальчик женился на богатой старушке, а когда он состарился и умер, ей достались все его деньги». Только в данном случае бедняге певцу даже не удалось состариться: он умер через год после свадьбы. Очнувшаяся от страсти Юлия решила вернуться к своему первому мужу графу Самойлову, что позволило бы ей снова получить и титул, и российское подданство. Однако через год после смерти второго мужа скончался и первый – прежде, чем Юлия успела вернуться к нему. Деньги Самойловой не кончались, но вот детей у нее не было, и она удочерила осиротевших дочек итальянского композитора Джованни Пачини: именно опера Пачини «Последний день Помпеи» и вдохновила Брюллова на написание знаменитого полотна. Удочерение девочек было одним из тех порывов, которые определяли жизнь Юлии. На благодеяние приемные дочери ответили неблагодарностью. Когда стареющая Юлия стала нуждаться в семейном тепле, вышедшие замуж дочери затеяли многочисленные суды, пытаясь взыскать со своей благодетельницы якобы обещанные им деньги и имущество. И тут внезапно гигантское состояние Самойловой словно растворилось!

– Фонтан иссяк! – назидательно изрек Тавров.

– Весьма внезапно иссяк, – уточнил Цветков. – Настолько внезапно, что в это никто не верил. Ведь шестидесятилетняя Самойлова заплатила гигантскую сумму за фиктивный брак с графом де Морнэ, чтобы снова стать графиней. Поэтому никто не верил в ее бедность. Но я знаю, как это случилось. Когда Юлии надоело, что все только пользуются ее богатством, она в порыве гнева подарила приносивший ей удачу ятаган своему другу, генеральному консулу России в Париже Захарию Петровичу Донаурову. Вроде бы странный поступок, но повторю: Юлия Самойлова всегда ценила порыв. С какой легкостью отказалась она от титула, выйдя замуж за итальянского оперного певца Перри! А потом, пожалев об утраченном графском титуле, вернула его замужеством с французским графом де Морнэ, женившимся на шестидесятилетней старухе ради выплаченной ему огромной суммы денег. Ее нищета – месть приемным детям, без конца тянувшим из нее деньги и забывшим ее, как только она перестала платить. Умерла Юлия Самойлова, графиня де Морнэ, в возрасте семидесяти двух лет практически в нищете, но перед смертью ее волновало лишь одно: чтобы ее похоронили рядом с Перри на кладбище Пер-Лашез непременно в любимом платье из зеленой тафты – что, кстати говоря, было исполнено. Так что ее жизнь, можно считать, вполне удалась!

– А что сделал с ятаганом Захарий Донауров? – спросил я.

– Ничего особенного, – ответил Цветков. – Он умер вскоре после Самойловой, сорока трех лет от роду при неясных обстоятельствах. В одном из его писем к брату, нижегородскому вице-губернатору Александру Петровичу Донаурову, он сообщает, что пересылает ему старый турецкий ятаган, якобы принадлежавший знаменитым турецким пиратам и наделенный магическими свойствами. Александр Петрович скончался в 1887 году, и после его смерти вместе с коллекцией холодного оружия ятаган попадает к племяннику, а затем к дочери этого племянника, точнее, к ее мужу графу Баранцову. Как я сказал, после революции все имущество графов Баранцовых словно растворилось.

– Представляю, как вам обидно за утраченное наследство, – посочувствовал я.

– Судьба, – улыбнулся Цветков. – На судьбу не обижаются. Но я всю жизнь пытался выяснить судьбу ятагана.

– Каким же образом? Дело же безнадежное, – заметил Тавров.

– Почему же безнадежное? – хитро прищурился Цветков. – Ятаган обладает такими мистическим свойствами, что его появление у кого-либо не может остаться не замеченным для того, кто понимает суть артефакта и его проявления.

– То есть вы нашли его? – в упор спросил Тавров. Он не любил виляний и хождений вокруг да около. Но и Цветков тоже, видимо, не любил вилять.

– Да, нашел, – прямо ответил он.

Мы с Тавровым оживленно переглянулись. Похоже, мы приехали сюда не только для того, чтобы выслушивать исторические анекдоты!

– Расскажите о вашем методе поиска, – попросил я. – Ведь это покруче, чем искать иголку в стоге сена!

– Не так уж сложно, если знать, в каком именно стогу надо искать, – улыбнулся Цветков. – Как я уже говорил, владельцу ятагана трудно остаться незамеченным, поскольку у заурядного человека он не задерживается, а незаурядный человек при помощи ятагана обретает удачу, которая позволяет ему стремительно и легко добиваться успеха на выбранном поприще. Поэтому я составил обширную картотеку людей, преуспевших в этой жизни, и тщательно проанализировал их жизненный путь. Работа может показаться долгой и почти безнадежной, но для опытного аналитика, привыкшего обрабатывать тонны информационной руды ради вкрапленных в нее кусочков драгоценной мозаики, это обычная работа. Долгие годы поисков дали результат, и плоды этой работы здесь.

Цветков достал из лежащей на стуле сумки ноутбук и открыл его.

– Черт, батареи разрядились! – с досадой воскликнул он. – Ладно, придется продемонстрировать вам мой метод в другой раз. Главное: я собрал на этого человека полное досье и убедился, что он действительно владеет ятаганом. Осталась одна проблема: добиться встречи с этим человеком.

– Надо ему объяснить ситуацию, сложившуюся вокруг ятагана, и тогда… – принялся я излагать свои мысли по теме, но Цветков мягко перебил меня:

– Для этого с владельцем ятагана надо вначале как минимум встретиться, а это очень нелегко. Речь идет о весьма богатом и влиятельном человеке, а богатые и влиятельные люди окружают себя непроницаемым барьером из заборов, телохранителей и замкнутого круга общения, куда не допускают посторонних. Постороннему до них невозможно ни дозвониться, ни просто подойти на улице. Проникнуть за этот барьер – вот реальная проблема!

– И какие у вас мысли на этот счет? – поинтересовался Тавров. – У вас есть план, как пробиться сквозь барьер?

– Есть! – самодовольно улыбнулся Цветков. – Кстати, вам повезло, что вы так своевременно обратились ко мне. Завтра я собираюсь добиться аудиенции у вышеупомянутой персоны, и у меня есть все основания полагать, что на этот раз мне удастся это сделать. Дело в том, что завтра особенный день.

– Для вас удачно сошлись звезды? – решил поиронизировать Тавров, недовольный таинственностью Цветкова.

– Не знаю насчет моего гороскопа, но для владельца ятагана завтрашний день весьма значимая дата, – уверенно сообщил Цветков.

Тавров недовольно поджал губы и прямо спросил:

– Я так понял, что вы не хотите назвать имя нынешнего владельца ятагана?

– Не хочу, – подтвердил Цветков и поспешил добавить: – Не поймите это как проявление недоверия к вам. Если бы я вам не доверял, то уклонился бы от встречи с нами. Скажем так: не хочу сглазить.

– Вы суеверны? – удивленно поднял брови Тавров. – Вот уж никогда бы о вас этого не подумал!

– Есть вещи, которые трудно объяснить непосвященным, – заметил Цветков. – Представьте, если бы я попросил вас объяснить происходящее в Пограничной Зоне.

Не знаю, хотел ли Тавров поддеть Цветкова, но вот Цветков своей фразой здорово поддел Таврова: тот аж побелел и впился глазами в Цветкова.

– Что вы хотели этим сказать? – тихо, но жестко осведомился Тавров.

– Лишь то, что есть вещи, которые пока не время объяснять, – ответил Цветков, спокойно выдерживая испытующий взгляд Таврова.

– Ладно, – бросил Тавров, решительно поднимаясь из-за стола. – Я так понял, что нам уже пора.

– Не смею вас больше задерживать, – с готовностью отклинулся Цветков. – Рад, что вы заглянули ко мне. Если завтрашняя встреча закончится результативно, то я очень хотел бы, чтобы вы присутствовали при моей беседе с владельцем ятагана. Полагаю это очень важным и потому прошу вашего согласия.

– Не сомневайтесь, мы всегда готовы, – заверил я, не обращая внимания на косой взгляд Таврова.

– Тогда будьте в готовности уже завтра после полудня, – тут же сказал Цветков. – Возможно, аудиенция будет назначена немедленно.

На том и договорились.

Цветков довез нас на своем бронетранспортере до Удельной. Электричка подошла, едва мы вышли на платформу, и я порадовался, что у нас есть обратные билеты. В электричке я не удержался от искушения и спросил:

– А что там Цветков про какую-то Пограничную Зону толковал?

– Вот именно! – рассеянно ответил Тавров, погруженный в свои мысли. – Хотел бы я знать, откуда он знает про Пограничную Зону.

– Кстати, если эта загадочная зона имеет отношение к ятагану, то и меня неплохо было бы ввести в курс дела, – предложил я.

– Ох, Слава! – вздохнул Тавров. – Если бы я знал, имеет отношение или нет… Нет, не нравится мне этот отставной разведчик! Темнит он все… и Пограничную Зону помянул. Не нравится!

– То есть больше на контакт с Цветковым не идем? – уточнил я.

– С ума сошел?! – удивился Тавров. – Пока это единственный человек, который о местонахождении ятагана знает больше нас! Просто надо уши держать востро!

– Уши востро, хвост пистолетом… – проворчал я. – А потом – бац! И в вашу Пограничную Зону!

– И это в лучшем случае! – усмехнулся Тавров.

Усмешка его мне не понравилась, но акцентироваться на этом я не стал.

– Надо бы нам позвонить в культурный центр на Мальту, – сказал я.

– Это еще зачем? – удивился Тавров.

– Помните про стену в бывшем доме сэра Оливера Старки? – напомнил я. – Треснула стена под фотографией собора Святого Иоанна – и скоро в крипте собора взломали саркофаг; появилось кровавое пятно под фотографией Дома Пашкова – и вскоре в двух шагах от этого места убили Кавецкого. Надо бы узнать, не появилось ли чего нового на этой стене.

Я думал, что Тавров будет возражать, но вместо этого он вдруг помрачнел и коротко бросил:

– Резонно. Займись.

И всего-то?! Н-да, похоже, что Цветков упоминанием загадочной Пограничной Зоны здорово задел Таврова за живое.

Цветков позвонил мне в начале десятого.

– Подъезжайте-ка к половине двенадцатого на Ваганьковское кладбище, – быстро проговорил он. – Это важно. Несколько изменились обстоятельства. Тавров уже в курсе.

– Что такое, Павел Сергеевич? – заволновался я. – Клиент срывается с крючка?

– Нет, но случилось кое-что такое, что мне очень не нравится, – ответил Цветков. Он сделал паузу, колеблясь, вдаваться в подробности или нет. Наконец, решился:

– Сегодня утром у меня украли ноутбук с материалами. Сами понимаете, что похитили ноутбук не для того, чтобы толкнуть его барыгам на Митинском рынке. В ноутбуке хранилось подробное досье на интересующего нас человека. Боюсь, как бы нас не опередили!

Я принялся лихорадочно собираться: до Ваганькова путь неблизкий. Вспомнив вчерашние опасения Таврова в отношении Цветкова, я решил перестраховаться и позвонил Таврову на мобильник.

– Да, Цветков уже мне звонил и тоже сказал про ноутбук. Вот раззява! – посетовал Тавров. – А еще на броневике ездит, командос хренов!

Через полтора часа я подходил к входу на Ваганьковское кладбище. Я взглядом поискал бронемашину Цветкова, но не увидел ее.

– Мечислав! – услышал я возглас за спиной и оглянулся. Цветков вылез из вишневой «девятки» и подошел ко мне. В руках у него был букет красных гвоздик и пластиковый пакет. Из пакета предательски выглядывало горлышко водочной бутылки. Судя по фирменной пробке, «Журавли».

– А где Тавров? – озабоченно спросил он.

– Вон он, – кивнул я в сторону топтавшегося возле кладбищенских ворот Таврова. Он тоже увидел нас и подошел. Поздоровался, глянул на пакет в руках Цветкова и насупился:

– Странное место для пикника выбрали, Павел Сергеевич!

– Так надо, – коротко бросил Цветков, беспокойно оглядываясь по сторонам. – Идемте, пока она не подъехала!

– Да кто «она»?! – нетерпеливо воскликнул Тавров. – Объясни же наконец, как тебя угораздило так с ноутбуком проколоться и почему мы должны пить на кладбище?!

От сильного раздражения Тавров незаметно для себя обратился к Цветкову на «ты», но тот, в свою очередь, не обратил на это ни малейшего внимания.

– Ради бога, быстрее! – воззвал Цветков, быстрым шагом направляясь к кладбищенским воротам. Мы в недоумении устремились за ним.

Цветков привел нас к большому памятнику черного мрамора с мраморным же цветником. Над верхней частью большой толстой плиты возвышался бюст генерала. Настоящий такой генерал: тщательно высеченные погоны генерал-лейтенанта, не менее тщательно вырезанные из мрамора награды, из которых выделялись орден Красной Звезды и Звезда Героя Советского Союза. Образ воина и полководца дополняли мужественный профиль и волевой подбородок. Золотые буквы на пьедестале сообщали: «Генерал-лейтенант Суворин Сергей Николаевич, 09.09.1948 – 20.11.1993 года» Под надписью – эмблема десантников и их девиз: «Никто, кроме нас!»

Цветков выдал нам с Тавровым по две гвоздики, достал бутылку, четыре пластиковых стаканчика, пару банок тушенки и штык-нож. Разложив все это на небольшом металлическом столике рядом с памятником, он ловко вскрыл штык-ножом банку с тушенкой. Уловив мое движение к памятнику, он прошипел:

– Не надо! Не надо класть цветы. Просто стойте со скорбным видом. Как только я начну разливать водку, тогда и возложите цветы: сначала Валерий Иванович, потом Мечислав. Понятно?

Нам ничего не было понятно, но мы беспрекословно выполняли указания Цветкова, со скорбным видом разглядывая памятник.

– Пора! – прошелестел Цветков и принялся разливать водку по стаканчикам. Тавров торжественно возложил свои гвоздики к памятнику, следом я сделал то же самое. Когда я отходил от памятника, то заметил в конце аллеи двух здоровенных мужиков в черных пальто, профессия которых не вызывала сомнений. Из-за их широких спин выглядывала высокая блондинка.

– Не смотреть! Не смотреть туда прямо! – прошипел Цветков. – Только боковым зрением.

Один из мужчин решительно направился к нам.

– Павел Сергеевич, один громила к нам идет, – предупредил я.

– Взяли стаканы, я буду говорить, – велел Цветков. Мы взяли стаканы, Цветков сделал паузу. До громилы оставалось метров пять. Цветков, видимо, услышал его шаги и тут же громко и проникновенно сказал, словно завершая речь:

– Вот такой он был, Сергей Николаевич! Помянем солдата и генерала!

И залпом выпил содержимое стаканчика. Мы с Тавровым сделали то же самое. Громила озадаченно застыл рядом с нами. Мы же, не обращая на него внимания, доставали тушенку из банки штык-ножом.

– Так, мужики, быстренько собрались и разошлись, – предложил громила. Судя по тому, как он произнес эту фразу, в охранники он попал из милиции. Цветков повернулся к нему и молча сунул стакан с водкой.

– Выпей ради светлой памяти Сергея Николаевича.

Громила несколько растерялся, но строго сказал:

– Я на работе. А вам лучше разойтись по-хорошему, пока я терпение не потерял.

– Ты кому грозишь, сосунок? – почти ласково проговорил Цветков, но в голосе его уже начал позвякивать металл. Словно ему стало жарко, Цветков распахнул полы куртки, открывая офицерский китель с наградами. Я уже начал побаиваться конфликта и хотел вмешаться, как вдруг раздался женский голос:

– Все нормально, Вадик! Я хочу поговорить с ними.

Это была блондинка. Высокая, худощавая, красивая, на вид слегка за тридцать.

– Здравствуйте, Маргарита Сергеевна, – поздоровался Цветков.

– Мы знакомы? – спросила блондинка, пристально вглядываясь в лицо Цветкова.

– Я знал вашего покойного отца, – ответил Цветков. – Полковник в отставке Цветков Павел Сергеевич. Это мои друзья: полковник в отставке Валерий Иванович Тавров и писатель Мечислав Мстиславович Булгарин.

Блондинка поздоровалась и с нами едва заметным кивком головы.

– А виделись мы первый раз в 1985 году, – продолжал Цветков. – Сергей Николаевич тогда из Афганистана прилетал в отпуск, только-только полковника получил. А я в то время в Москве в академии учился.

– К сожалению, не помню, – отозвалась Суворина. – А вы где с отцом познакомились?

– В Афганистане, в 1982 году, во время Панджшерской операции. Я тогда старшим лейтенатом был, командиром разведроты, боевого опыта под командованием вашего отца набирался. А потом еще встречались, когда он в 1989 году генерала получил. Еще, помню, обнял меня и пошутил: «Вот, Паша, одновременно мы майорами стали, только я еще и генерал».

– И это тоже не помню, – призналась Суворина.

– Ну это не мудрено! Ведь вы тогда замуж собирались, так что не до скромного майора вам было, – рассмеялся Цветков.

– Да, все верно, – улыбнулась Суворина. – А позже мы не встречались?

– Да, последняя встреча была в середине 90-х. Я, к сожалению, не смог приехать, проводить Сергея Николаевича в последний путь: служба, я в 1993 году был за пределами России. А в 1995 году заехал к вам, но толком поговорить не удалось.

– Да, это я помню. Заезжал к нам подполковник. Так это вы были? Да, припоминаю… – отозвалась Суворина. – Значит, сегодня пришли отца помянуть?

– Да, день такой… Правда, мои друзья вашего батюшку не имели чести знать, но вот Мечислав Мстиславович писатель у нас, вознамерился о Сергее Николаевиче книжку написать, – сообщил Цветков.

Мне оставалось лишь с важным видом кивать головой.

– Что же вам тут водку пить на холоде? Давайте ко мне, помянем отца за столом, как положено, – предложила Суворина.

– Да уж как-то мы здесь, по-армейски, по-походному… – смутился Цветков, озираясь на нас с Тавровым. Я не знал, что сказать, поскольку не был посвящен в сценарий Цветкова, но Суворина быстро прекратила наше замешательство.

– Я настаиваю, – сказала она. – Прошу вас, идите к машине, Вадик вас проводит. А я скоро.

Мы пошли к выходу с кладбища вслед за шкафообразным Вадиком. Оглянувшись, я увидел, как Суворина положила к памятнику букет цветов и замерла, словно закаменела.

Вадик довел нас до машины Сувориной: черный внедорожник «Лексус». Рядом стоял второй точно такой же.

– Располагайтесь, – предложил Вадик. Мы отказались.

– Надо водку допить и тушенку доесть, – высказал здравое предложение Тавров. Что мы и сделали. Едва пустая тара отправилась в урну, как в воротах появилась Суворина в сопровождении двоих телохранителей. Всего их было трое, не считая водителей.

– Маргарита Сергеевна! У меня тут машина, – обратился Цветков. – Причем не моя, а соседа, по доверенности ее вожу…

– Скажите Вадику адрес и имя владельца, он перегонит, – велела Суворина. Решения она принимала почти мгновенно и явно не сомневалась, что окружающие должны их так же мгновенно выполнять.

Мы ехали в одной машине с Сувориной, а телохранители – в другой. Суворина почему-то уделила особое внимание мне: выяснила, какие мои романы изданы, и даже попросила оставить автограф. Я галантно пообещал подарить ей свою книгу из авторских экземпляров, но Суворина велела остановить машину у «Молодой гвардии» на Полянке и отправила за моими книгами водителя. Тот принес пару моих последних детективов, и я немедленно украсил их автографами с «наилучшими пожеланиями от автора».

После этого Суворина потеряла ко мне всякий интерес и принялась за Таврова, подробно выспрашивая подробности его службы на поприще криминалистики. До меня дошло, что она просто между делом проверяет: те ли мы, за кого себя выдаем.

Респект, мадам!

Жила Суворина не на Рублевке – как было бы логично предположить, – а под Купавной, в большом двухэтажном доме с огромным участком, располагавшимся на поле, со всех сторон окруженном лесом. В просторном холле нас встретили мужчина и женщина лет пятидесяти: видимо, муж и жена. Суворина сбросила пальто, которое, повинуясь законам физики, неизбежно должно было упасть на пол – но каким-то непостижимом образом вдруг оказалось в руках мужчины, неуловимым движением преодолевшего отделявшие его от Сувориной три метра.

– Люба, обед, – велела Суворина женщине. – Нас четверо.

Надо полагать, Люба пользовалась скатертью-самобранкой. Одинокий столовый прибор для хозяйки на огромном столе в просторной зале исчез, и за те минут десять, что мы аперитивничали у столика с напитками, стол сказочно преобразился: икра, нежнейшие семга и осетрина, простые русские закуски в виде соленых груздей, опят и маслят, квашеной капустки и хрустких соленых огурчиков, аппетитнейшая буженинка и еще множество чего…

Бесшумно появившийся муж Любы осведомился, «что господа желают из напитков». Тавров определился мгновенно: водка «Абсолют» и коньяк «Хэннесси Экс О». Через пять минут бутылки с водкой и коньяком стояли на столе. Одним словом, сказка!

Один мой знакомый людей, подобных Сувориной, называет не иначе как «сказочные персонажи»: мы сказки читаем, а они в них живут.

Суворина переоделась к обеду в черное платье, которое своим строгим видом подчеркивало сразу две вещи: повод, по которому происходило сегодняшнее застолье, и безупречную фигуру хозяйки. По-моему, выразился я довольно коряво, в духе «на улице шел дождь и рота солдат», но свое впечатление передал верно. Скорбная и великолепная!

Цветков принялся вспоминать о генерале Суворине, а я по мере сил поддерживал разговор – что было вполне естественно, поскольку, по версии Цветкова, я собирался писать книгу о герое. Плавно мы подошли к смерти генерала. Как выяснилось, скончался он вследствие инсульта, который получил во время трагических октябрьских событий 1993 года.

– К нему приехал его старый друг… – И Суворина назвала имя одного известного советского генерала. – Он призывал отца поддержать Верховный Совет, но отец сказал, что он не желает принимать участия в развязывании гражданской войны. Они поссорились, и отец после этого долго ходил по квартире и курил. Затем к нему приехал кто-то из окружения Ельцина, и вот тут отца прорвало. Он спустил посланца с лестницы. Но инсульт у него случился, когда он увидел, как танки стреляют по парламенту. Такого он не мог представить и в страшном сне!

Суворина сделала паузу и закончила:

– Как ни ужасно это звучит, но лучше бы ему было умереть раньше.

Воцарилось неловкое молчание, которое решился нарушить Цветков, предложивший тост за покойного. Он попробовал сгладить ситуацию, сказав немало добрых слов про Суворина. Мы расправились с горячим и перешли к кофе с коньяком. Суворина велела Любе накрыть «кофейный столик» в библиотеке. Когда мы перешли к кофе, коньяку и сигарам, Суворина вдруг спросила:

– А вы ведь, Павел Сергеевич, за ятаганом приехали, не так ли?

Я чуть не подавился коньяком, Тавров закашлялся, и лишь Цветков с честью встретил неожиданный выпад:

– Честно говоря, меня очень беспокоит судьба ятагана. Меня и моих друзей. И я думаю, Маргарита Сергеевна, вы понимаете, почему.

– Да, я знаю, – спокойно отозвалась Суворина. – Я это знала уже тогда, когда вы приезжали за ятаганом в первый раз, спустя два года после смерти отца. Я нашла письмо отца, адресованное мне. Он написал его за день до инсульта. В нем он рассказал, что ятаган, попавший к нему в качестве наследства от отца, убитого в 1950 году по приказу министра госбезопасности Абакумова, он всегда тщательно скрывал: вначале боялся, что его конфискуют, а потом осознал странную магическую силу ятагана. Отец свято верил, что это его талисман.

– Это более чем талисман, – поправил Цветков. – Вы не поверите, но это вполне реальная магия.

– Почему же не поверю? – усмехнулась Суворина. – Если уж мой отец, правоверный коммунист, и то поверил в магическую силу ятагана, то о чем тут говорить? Тогда, сразу после смерти отца, я прочитала письмо и действительно не сразу поверила. И если бы вы появились прямо тогда, я бы, наверное, поддалась на ваши уговоры и отдала вам ятаган, поскольку всегда не любила оружие. Но позже я убедилась в его реальной силе. Знаете как? Однажды, еще девочкой, я случайно нашла ятаган в отцовском столе. Мне понравились, разумеется, разноцветные камушки, искусно вделанные в костяную рукоять. Но запомнилось клеймо на клинке: овал, а в нем буквы С.Н.С. В прощальном письме отец написал: «Береги ятаган, теперь он твой, ты увидишь на клинке свои инициалы». Когда я, прочитав письмо, взяла ятаган в руки, то, к своему изумлению, увидела, что в овале, где раньше были отцовские инициалы, стоят буквы М.С.С. Я даже вначале подумала, что это копия, но, тщательно осмотрев ятаган, я поняла, что это тот самый клинок, только клеймо владельца каким-то непостижимом образом изменилось. Тогда я впервые поняла, что с ятаганом что-то не так.

– А что случилось потом? – спросил Цветков.

– Жила я тогда тяжело, ведь мама умерла еще раньше; первый мой брак не удался, и я осталась с ребенком одна, муж после развода уехал в США и алименты платить не собирался. На работе денег практически не платили…

Суворина замолчала, водя ложечкой по кофейному блюдцу: не самые лучшие воспоминания в ее жизни. Собравшись с силами, она продолжила:

– В отчаянии я начала заниматься бизнесом, пускалась в самые невероятные авантюры и – о, чудо! Мне все удавалось. Я организовала агентство недвижимости, а уже через два года владела целой строительной компанией. И это в те бандитские времена! Я стала понимать, что мое везение – не просто так. Решив финансовые проблемы, я вдруг ощутила себя восхитительно независимой. А ведь мне было около тридцати! Я стала коллекционировать антиквариат, виллы за границей, любовников. Но вместе с этим росла какая-то странная неудовлетворенность. Мне казалось, что это жажда денег: еще, еще больше… Купить любовника-красавца, любовника-знаменитость; завела банду продажных журналистов, взахлеб писавших в газетах и журналах, какая я замечательная, неповторимая, умная, неотразимая…

Суворина закурила сигарету, сделала пару затяжек и сказала внезапно охрипшим голосом:

– И тут умерла моя дочка. Совсем я ее забросила, не уследила за девочкой… Она умерла страшно. Простите…

Суворина обхватила голову руками.

– Не надо, Маргарита, – глухо попросил Цветков. – Остановитесь, вам тяжело об этом говорить.

Но Суворина уже овладела собой.

– Надо, – сухо ответила она. – Ведь вы за этим приехали, про ятаган узнать? Так слушайте, все это имеет непосредственное отношение… а то вам не понять! Так вот, больше года я была сама не своя, пыталась от себя убежать, что ли… Весь мир объездила, а убежать не смогла! И тут я встретила его, Ванечку!

Суворина встала из кресла, подошла к книжному шкафу и достала оттуда фотографию в рамке.

– Вот таким он был, когда мы встретились. Я влюбилась в него без памяти! Странно, правда? Бабе за тридцать, а влюбилась в девятнадцатилетнего юнца!

Я взял в руки фотографию. Да, совсем юноша: открытый светлый взгляд голубых глаз и вьющиеся черные волосы, нежный овал лица. Но в углах рта уже залегли черточки, которые в будущем превратятся в жесткие складки.

– Первые пять лет мы жили как в раю! Он действительно любил меня. А я рожала ему детей. Троих, одного за другим. Я была счастлива, как никогда. А потом… Нет, он не разлюбил меня. Просто однажды признался, как ему тяжело. Ему уже двадцать пять, а он всего лишь муж богатой женщины. Он вынужден разрываться между любовью ко мне, к детям и страстным желанием чего-то достичь в жизни. Он действительно мучился от невозможности реализовать свои возможности и…

Суворина усмехнулась.

– Да, вы подумаете, что я сошла с ума. Я отдала ему ятаган и объяснила, что это означает. Вначале он обиделся, подумав, что я шучу. Потом поверил. Я погрузилась в воспитание детей и благоустройство наших домов, разбросанных по всему миру. А он стал заниматься деловыми вопросами. Весной прошлого года он продал наш строительный бизнес и значительную часть недвижимости, чтобы найти новые возможности для инвестиций. А когда рынок недвижимости обвалился, он купил все обратно за четверть цены! Его мечта сбылась, он стал первой величиной в мире бизнеса. Но… часто бывает так, что обретение чего-то нового, становящегося вдруг главным в жизни, не оставляет места для того, что было главным в жизни совсем недавно.

«Синдром ротации приоритетов», – чуть не вырвалось у меня, но я вовремя сдержался. Хотя, по сути, так оно и есть: ценности, казавшиеся абсолютными, с течением времени становятся относительными, а затем вообще перестают восприниматься как ценности и превращаются в досадный атавизм. Такой синдром является вернейшим признаком серьезного заболевания не только конкретного индивида, но и любого человеческого сообщества.

– То есть вам пришлось расстаться? – с ментовской любовью к подробностям из чужой жизни уточнил Тавров.

– Я не стала его удерживать, – пояснила Суворина. – Не стала отсуживать имущество. Я поняла, что пора остановиться, что есть в жизни ценности поважнее побед… Понимаете? Например, стук дождя по крыше твоего дома или радостный смех ребенка… Я надеюсь, что когда-нибудь и Ванечка поймет, что пора остановиться, и станет прежним, и тогда все вернется на круги своя.

– А он оценил ваше благородство? – поинтересовался я.

– Он, скажем так, был приятно удивлен, – грустно усмехнулась Суворина. – В порыве чувств он пообещал полностью содержать детей, невзирая на то, что жить они будут со мной; оставил мне этот дом, виллы в Испании и на Мальдивах. И назначил мне от щедрот своих приличное содержание, чтобы я могла содержать доставшуюся мне недвижимость. Единственное условие, которое он мне поставил: он должен иметь возможность видеть детей в любое время – то есть когда пожелает. Вот и сейчас старший сын с ним, а дочь и младшего сына я отправила с гувернанткой в Париж: в школе все равно карантин в связи с этим непонятным и вызывающим всеобщий ужас свиным гриппом.

– Маргарита Сергеевна! Я полагаю, что вам следует уговорить Ивана отдать нам ятаган, – перешел в наступление Цветков. – Вы уже поняли, что это действительно обладающий огромной силой артефакт. Неслыханное везение, что до сих пор никто не использовал его во вред всему человечеству. Ничего плохого про вашего Ивана сказать не хочу, но представьте себе, если кто-нибудь вдруг захочет использовать его для достижения весьма опасных целей. Исполнение желаний – страшная вещь! Представьте, если бы ятаган попал в руки рейхсканцлеру Гитлеру или президенту Бушу-младшему!

– Уговаривать я его не буду, – неожиданно упрямо ответила Суворина. – Он меня все равно не послушает, а если все действительно так серьезно, то это только повредит делу. Максимум, что я могу сделать, так это не препятствовать вам. Поймите меня правильно!

– Укатали сивку крутые горки, – пробормотал Тавров, но Суворина никак не отреагировала на его слова, лишь плотно сжала губы.

– Я вас понял, – помрачнел Цветков. – А где сейчас Иван?

– Должен быть на своей яхте в районе острова Капри, – ответила Суворина. – У него там вилла. Хотя обычно он все время проводит на борту яхты.

Все хорошее быстро кончается. Больше нам нечего было делать в гостеприимном доме Сувориной. Тем более что коньяк закончился, а новую бутылку нам не предложили. Мы откланялись и покинули дом.

Выходя из дома, мы наткнулись на Вадика. Он сообщил Цветкову, что перегнал машину его соседу, как и было приказано. Мы направились было к воротам, но тут появился муж кухарки Любы, выполнявший функции дворецкого, и сказал Вадику:

– Отвезешь гостей до ближайшей станции метро.

Вадик вздохнул, но ничего не сказал и направился к «Лексусу», на котором только что приехал. Мы двинулись следом за ним, лишь один Цветков замешкался, глядя куда-то в сторону забора.

– Там на фонарном столбе действительно человек или мне показалось? – спросил он у дворецкого.

– Да, это монтер, – последовал ответ. – Что-то с электричеством, мы полдня на генераторе сидим.

– Что-то долго они чинят, – задумчиво пробормотал Цветков.

– Я их сам вызвал и документы проверил, так что все честь по чести, – холодно отозвался дворецкий. – Если вы именно это имели в виду. Мы службу знаем.

– Как вас зовут? – вдруг спросил дворецкого Цветков. Тот от неожиданного вопроса не утратил своего холодно-неприступного вида, но в его глазах на мгновение мелькнуло удивление. Чуть помедлив, дворецкий ответил:

– Владимир Антонович.

– Так вот что я вам скажу, Владимир Антонович, – задушевным голосом начал Цветков. – Ваша бдительность делает вам честь, но у меня есть ощущение, что сегодня вам ее не хватит. Так что от чистого сердца рекомендую вам бдительность удвоить и утроить!

– Благодарю вас, я сделаю выводы, – с холодной вежливостью отозвался Владимир Антонович.

Цветков нагнал нас у машины и, усаживаясь рядом со мной, процедил:

– Напыщенный индюк!

– Вы это серьезно сказали? – поинтересовался я.

– Насчет индюка? – покосился на меня Цветков.

– Насчет бдительности. Вы думаете, что Сувориной действительно угрожает опасность?

– Трудно сказать, – пожал плечами Цветков. – Не знаю, как далеко они зайдут. От этих типов всего можно ожидать.

– От каких типов? Руслана и его компании?

– Тех, которые у меня сегодня утром ноутбук с веранды увели, – ответил Цветков.

– Как же это вы так облажались? – удивился я. – С вашим опытом!

– Расслабился! – грустно усмехнулся Цветков. – За завтраком решил немного поработать и вдруг услышал крики на улице. Выглянул, а почти напротив моего дома двое парней к соседской девчонке пристают. Ну я и вышел разобраться. Те двое ублюдков, как только увидели, что при мне травматический пистолет, сразу же деру дали. Ну а кто их знает: могли затаиться где, выждать… Так что от греха подальше решил я девчонку до электрички подвезти. Туда-обратно съездил, на веранду захожу – а ноутбука и след простыл! В дом не ломились, а дверь на веранду я сам запереть позабыл.

– Так может, это те два парня решили так с вами счеты свести? – предположил я.

– Возможно, – без энтузиазма согласился Цветков. – Поживем, увидим.

Вадик довез нас до Выхина. Цветков был молчалив и озабочен. Когда мы зашли в метро, он вдруг сказал:

– Вот что, мужики! Давайте-ка ко мне отправимся. Есть у меня ощущение, что сегодня ночью незваные гости наведаются либо ко мне, либо к Сувориной.

– Зачем? – недоверчиво спросил Тавров. – Если они охотятся за ятаганом, так ятагана ни у тебя, ни у Сувориной нет.

– А откуда они это могут знать? – возразил Цветков. – Вот и могут решиться… Неспокойно у меня на душе!

Идея мне не понравилась, но Цветков был не на шутку встревожен, и мы с Тавровым не стали возражать.

Мы добрались до дома Цветкова, когда уже стемнело. Цветков провел нас в свой двор не с улицы, а с огорода. В доме было тихо, но Цветков велел нам с Тавровым притаиться за сараем и ждать. Ждали мы минут десять, которые показались мне бесконечными. Наконец Цветков открыл окно и приглушенно крикнул:

– Чисто! Заходите.

– Ну что, Павел Сергеевич? Не было гостей? – спросил я, с вожделением вспомнив о холодильнике с пивом на веранде.

– Не было, – хмуро отозвался Цветков, доставая мобильник. – Это и настораживает.

– Вам пива принести? – поинтересовался я, направляясь к двери на веранду. Цветков не ответил, а Тавров молча кивнул. Когда я вернулся с двумя банками «Янтарного», Цветков все еще держал возле уха мобильник.

– Кому звонишь? – спросил Тавров, открывая банку пива.

– Сувориной, разумеется! А она не отвечает, – с досадой отозвался Цветков, пряча мобильник в карман. – Вы это… если перекусить хотите, так не стесняйтесь – холодильник в полном вашем распоряжении.

Я не преминул воспользоваться предложением и притащил из холодильника колбасу да еще почти целую курицу-гриль. Пока мы с Тавровым перекусывали, Цветков принес топографическую карту, расстелил ее на столе и молча, покусывая губы, склонился над ней. Минут через пять он резко выпрямился и сказал:

– Так, мужики! Закончили трапезу и в машину! Едем к Сувориной!

– С ума сошел?! – недовольно воскликнул Тавров. – Ночь на дворе!

– При чем здесь ночь? – поморщился Цветков. – Неужели не понятно? Раз они не пришли сюда, то они обязательно заявятся к Сувориной. Скорее всего, уже заявились!

– Непонятно, – ответил Тавров, недоуменно переглянувшись со мной.

– Ну и хрен с вами, раз вы такие непонятливые! – рассердился Цветков. – Едем немедленно!

– Смысл? – возразил Тавров. – Отсюда до Купавны прямой дороги нет, через МКАД придется…

– Ерунда! Проселками минут за сорок доберемся, – отрезал Цветков. – Давайте в мой броневик, а я пока оружие захвачу.

При слове «оружие» у меня пробежал по спине холодок. Судя по всему, Тавров испытывал сходные ощущения, но возражать не стал. Только вышел на веранду, хлопнул дверцей холодильника и появился с початой бутылкой водки «Престиж» из запасов Цветкова.

– Давай, Слава, накатим перед операцией, – мрачно предложил Тавров и, не дожидаясь ответа, налил грамм по сто водки в пивные стаканы. Судя по его голосу, от предстоящей ночной операции он не ожидал ничего хорошего. Мы накатили и двинулись в сарай-гараж. Мы не успели даже сесть в броневик, как в гараже появился Цветков. С собой он принес две «Сайги» двадцатого калибра и помповый «браунинг».

– «Браунинг» я беру себе, а «Сайга» для вас, – сообщил он нам, отдавая оружие. – «Сайга», по сути, тот же автомат Калашникова, только гладкоствольный. Короче, справитесь в случае чего.

Мы с Тавровым было полезли в броневик, но Цветков остановил нас и сначала залез под днище машины, затем под капот и в конце обследовал салон.

– Чисто! – отдуваясь, с довольным видом сообщил он нам. – Наши «друзья» не подложили «гостинцев», так что можно ехать.

Ночная поездка на бронемашине по проселкам не оставила у меня светлых воспоминаний. В одном месте мы выскочили на асфальтированное шоссе, и я услышал сирену милицейской машины. Я было обрадовался, что наша рискованная экспедиция закончится безобидной ночевкой в ментовском «обезьяннике», но Цветков показал гаишникам – название «гибэдэдэшник» нормальный человек выговорить не может, для этого надо быть заикастым ментовским чиновником, который и придумал аббревиатуру ГИБДД вместо простого и легко выговариваемого ГАИ, – какую-то картонку, и нас тут же пропустили.

– Неужели ГРУ своим отставникам выдает спецпропуска? – полюбопытствовал Тавров.

– Ага, как же! – саркастически откликнулся Цветков. – Это визитка местного шефа ГИБДД. Кстати, получше любого спецпропуска!

Кто бы сомневался! Личные отношения в России всегда будут выше служебных, деловых и прочих. Менталитет! Против него не попрешь. Чтобы думать иначе, надо быть либо упертым российским либералом, либо идиотом. Впрочем, между этими двумя категориями не совсем нормальных индивидов у нас в России нет никакой разницы. Наверное, в Америке или Европе это не так, но у нас по-другому быть не может.

Цветков оказался прав: как ни странно, он не заблудился в хитросплетении многочисленных дорог – не прошло и часа, как наш бронетранспортер остановился напротив дома Сувориной.

– Валера в машине, Слава за мной! – приказал Цветков. Видимо, он снова почувствовал себя командиром спецназа. А мы с Тавровым не стали возражать: пусть каждый делает то, в чем знает толк.

Мы с Цветковым подошли к воротам. Дверь в воротах оказалась не закрыта, охраны не наблюдалось. Похоже, что Цветков оказался прав в своих опасениях.

Мы так же беспрепятственно вошли в ярко освещенный дом. Нас никто не встретил на входе, что было совсем неудивительно: всех обитателей дома, включая четырех охранников, дворецкого с женой-кухаркой и саму госпожу Суворину, мы обнаружили в столовой сидящими на стульях вокруг стола.

По закону жанра следовало бы закончить абзац фразой «все они были мертвы». Но я не сторонник нагнетания атмосферы триллера высосанными из пальца ужасами. Я сторонник правды жизни. Зачем мочить семь человек, когда их просто можно связать, угрожая оружием? Несчастным заткнули салфетками рты, крепко привязали к стульям и вплотную придвинули к столу – так что они даже не могли пошевелиться. Наше появление они встретили дружным мычанием: наверное, полагали, что без этого мы не обратим внимания на их несколько необычное состояние.

Мы с Цветковым немедленно пришли на помощь жертвам злоумышленников и в первую очередь освободили их от кляпов. Реагировали они на этот акт милосердия следующим образом.

Охранники (в порядке очередности освобождения):

– Ой, бля!

– Фу, елы-палы!

– Тьфу, блин!

– Твою мать!

Кухарка:

– Ой-й-й-й!

Дворецкий:

– Слава богу!

Госпожа Суворина:

– А что вы здесь делаете?

Что интересно: никому не пришло в голову нас поблагодарить!

Поскольку единственную осмысленную фразу выдала Суворина, то Цветков ей и ответил:

– Мы здесь вас спасаем. Или вы это не заметили?

– А откуда вы узнали, что нас надо спасать? – с подозрением поинтересовалась Суворина, и мне почему-то захотелось немедленно вставить ей кляп обратно в рот. Вообще я отношусь к женщинам уважительно, безотносительно к занимаемому ими социальному или физическому положению: то есть неважно, лежит она в данный момент в постели олигарха или в канаве. Тем более не учитываю распространенных в обществе и презираемых мною ярлыков вроде «бляндинка», «чурка», «стерва» и тому подобное. Но в данном конкретном случае я с трудом преодолел желание взять в прихожей коврик и засунуть его в рот Сувориной с мстительным возгласом: «Заткнись, занудливая сука!» Скажете, недостойно? Разумеется! Потому я этого и не сделал. Но хоть помечтать об этом можно?

Есть очень правильные вещи, которые нам запрещают делать привитые нам с детства правила хорошего тона. Но мечтать об этом никто не в силах запретить!

– Мечислав! Отчего бы вам не взять со стола нож и не перерезать веревки? – раздраженно осведомилась Суворина, вырывая меня из мира моих мыслей. Я не стал говорить, что с большим удовольствием перерезал бы ей кое-что другое, а сослался на отсутствие на столе достаточно острых ножей.

– Так сходите на кухню за острым ножом, нелепый вы человек! – раздраженно выпалила Суворина. Я с обиженным видом удалился на кухню. По дороге я вспомнил, что мне надо в туалет. Там я и отсиделся, предоставив Цветкову почетную миссию освободителя. Терпеть не могу стерв! А с ножом в руке и до греха недалеко…

Пока я отсиживался в туалете, топя свой гнев в позолоченном унитазе, Цветков освободил от пут всех жертв и приступил к выяснению деталей происшедшего. Из показаний присутствующих – всех, кроме кухарки, которая ничего кроме «ой-й-й-й» так и не смогла сказать, – удалось воссоздать картину происшедшего.

Итак, вскоре после нашего отъезда в ворота постучались электрики, которые заявили, что для обнаружения неисправности им необходимо получить доступ к распределительному щиту внутри дома. Разумеется, открывший ворота охранник был немедленно положен мордой вниз под дулом автомата, после чего в течение ближайших двух минут все остальные обитатели дома были приведены в аналогичное положение. Затем их поодиночке препроводили в столовую и уже там конкретно привязали к стульям. Скотч преступники не нашли, зато сразу обнаружили бельевую веревку, которая оказалась ничуть не хуже скотча: старые, многократно проверенные народные средства всегда оказываются на высоте.

Собрав аудиторию, злоумышленники устроили допрос. Большинство жертв, включая охранников, были испуганы до полусмерти, кроме Сувориной. Суворина сразу поняла: убивать их в планы преступников не входит, иначе бы они не парились в помещении в черных масках. Преступники это тоже поняли, поэтому сосредоточили свои усилия на остальных.

Их интересовал ятаган. Двое охранников и дворецкий поклялись, что сами видели, как муж Сувориной, Иван Шарин, вывез коллекцию старинного оружия из дома. Суворина сохраняла презрительное молчание. Тогда предводитель преступников поступил просто и логично. Он взял навороченный мобильник Сувориной – найти его в кучке выложенных на стол мобильников было нетрудно, ибо это был единственный «Верту», – нашел номер, хранившийся в списке контактов под записью «Гувернантка», и вызвал его. Гувернантка, разумеется, ответила на звонок хозяйки. Далее завязался диалог, из которого злоумышленник выяснил все, что ему хотелось узнать. Непонятно, зачем – видимо, желая, чтобы его сообщники были в курсе всего и не подумали, что он от них что-либо скрывает, – главарь через переходку подсоединил телефон к музыкальному центру, и все присутствующие могли слышать его разговор с гувернанткой.

Он сообщил гувернантке, что нашел потерянный телефон и хочет его вернуть. Оно и понятно: «Верту» на дороге не валяются, поэтому вместо геморроя с полууголовными рыночными скупками лучше вернуть дорогой аппарат законному владельцу за солидное вознаграждение – тут дело даже не столько в цене телефона, сколько в списке контактов. Разумеется, для того, чтобы вернуть телефон, нужны координаты владельца. Информацию о координатах – с искренней радостью за хозяйку – сообщила гувернантка. Далее завязался разговор, обычный для молодого человека с приятным голосом и девушки, озабоченной собственным жизнеустройством. Молодой человек сказал, что сам он достаточно успешен и деньги его интересуют мало, зато он коллекционирует холодное оружие и с радостью получил бы какой-нибудь интересный клинок в обмен на возвращение телефона. В ответ гувернантка с глубоким сожалением проинформировала его о том, что месяц назад муж хозяйки, «с которым она уже практически рассталась», вывез уникальную коллекцию холодного оружия из дома к себе на яхту.

Вообще, по словам одуревшей от детей и отсутствия мужского внимания гувернантки, хозяин последние полгода словно спятил: тайно от хозяйки принял ислам, завел гарем из нимфеток, держит при себе специально выписанного откуда-то из Дагестана ученого «сукия» – надо полагать, суфия, то бишь исламского ученого, искателя истины – да еще поселился на роскошной яхте типа «Абрамович отдыхает» и на берег даже не сходит, и оттуда руководит всем бизнесом.

Посочувствовав девушке, молодой человек галантно осведомился: как ему найти «девушку, в чей чудный голос он влюбился, едва услышал его волнующие звуки». В ответ дурочка с некоторым сожалением, но и с нескрываемым самодовольством заметила, что «это никак невозможно», ибо она сейчас находится «во французском Париже». Молодой человек несказанно обрадовался и сообщил, что через три дня вылетает в Париж по делам фирмы и «ради прекрасной незнакомки готов выкроить несколько часов, чтобы прогуляться с ней по Елисейским Полям». В ответ он немедленно получил адрес: «Отель де Вендом», в самом центре, в двух шагах от улицы Риволи и станции метро «Жардин де Тюильри», номер 26, Наташа Грачева, отдыхает в Париже с малолетними племянником и племянницей».

Вот так! Никакого насилия, одно лишь обаяние. Ну и природная глупость с другой стороны.

Итак, теперь злоумышленники знают, где находится ятаган и где находятся дети владельца ятагана. Осталось всего лишь похитить детей и обменять их на вожделенный ятаган.

– Надо что-то делать! – нервно воскликнула Суворина. – Дайте мне телефон, я немедленно позвоню этой дуре!

– Боюсь, Маргарита Сергеевна, что после вашего выговора «эта дура» совсем потеряет голову, – мягко предостерег Цветков. – Лучше ей ни о чем не говорить, а послать доверенных людей, которые доставят наивную гувернантку и ваших детей в безопасное место. Тем более что вряд ли у бандитов есть сообщники в Париже и тем более вряд ли они окажутся в Париже до утра.

– Да где же их взять, надежных людей? – с досадой воскликнула Суворина. – У меня в распоряжении только кучка идиотов!

И она с нескрываемым презрением посмотрела на понурых охранников.

– Впрочем… – задумалась Суворина. – Ведь вы бывший офицер ГРУ? Значит, профессионал в таких делах. Может, вы возьметесь обеспечивать безопасность моих детей? Сколько вы за это хотите?

– Дело в том, Маргарита Сергеевна, что я не могу вести подобную деятельность, – сообщил Цветков и тут же поспешил обнадежить: – Но мой друг, отставной полковник милиции Валерий Иванович Тавров имеет лицензию частного детектива и на вполне законных основаниях может заняться этим делом. А меня он оформит по договору в качестве эксперта. Нам еще понадобится помощник, и, дабы не расширять круг посвященных в столь щекотливое дело, я предлагаю взять в качестве такового господина Булгарина. Получив от вас официальные полномочия, мы немедленно отправимся в Париж и вывезем ваших детей в надежное место. Проблема лишь в том, что злоумышленники объявятся в отеле «Вендом» раньше нас. Поэтому вопрос: у вас есть место во Франции, где можно укрыть детей до нашего прибытия в Париж?

Суворина на мгновение задумалась и тут же просияла:

– Да! Мой хороший знакомый Владимир Васнецов имеет дом под Парижем и сейчас должен там находиться. Он обычно до Рождества живет в Париже. Дайте-ка мне мою трубу!

Суворина взяла «Верту», почему-то оставленную злоумышленниками, нашла в контактах нужный номер.

– Володя? Слава богу, что я дозвонилась! Это Маргоша. Узнал?

Маргарите Сергеевне понадобилось три минуты, чтобы договориться с Володей о том, чтобы дети пару дней погостили в его гостеприимном доме. Затем она позвонила гувернантке.

– Маргарита Сергеевна! – молитвенно воздел руки Цветков. – Умоляю! Ни слова о том, что вы в курсе…

– Оставьте! Я не истеричка, – поморщилась Суворина. – Алло, Наташа? Здравствуй, милая! Как дети? Хорошо! Тут такое дело: немедленно бери такси и отправляйся к нашему другу господину Васнецову. У него вилла под Парижем, помнишь? Мы там были в прошлом году. Ты меня поняла? Немедленно! И если через час Васнецов не позвонит мне и не скажет, что вы уже у него в доме, то можешь считать себя уволенной! И еще: если ты, сука блудливая, кому-нибудь из своих кобелей расскажешь, куда съезжаешь из гостиницы, то я тебя, тварь этакую, лично четвертую! Поняла? Так, собирай вещи, корова! Время пошло!

Суворина швырнула телефон на стол, закрыла глаза и, тяжело дыша, откинулась на спинку кресла. Впрочем, пауза тянулась не больше полуминуты. Суворина решительно выпрямилась и окинула нас строгим взглядом.

– А что стоим? – сухо осведомилась она. – Давайте оформим договор, все необходимые бумаги… если надо, я немедленно вызову нотариуса – и вперед, в Париж! Загранпаспорта, я надеюсь, у вас есть у всех?

– А визы? – напомнил Цветков.

– Утром поедете к моему адвокату. Как только откроется консульство на Марксистской, он проведет вас туда без очереди, и его человек в консульстве немедленно сделает вам краткосрочную визу. Улетите в Париж ближайшим рейсом. Сейчас я напишу на бумаге: что надо сказать таксисту, чтобы он отвез вас на виллу Васнецова. Васнецова о вашем приезде и полномочиях я предупрежу по факсу. Вопросы?

Вот это женщина! Прям как мой командир в армии!

Машина, запущенная среди ночи госпожой Сувориной, завертелась с такой скоростью, что я осознал себя, только когда уже сидел между Цветковым и Тавровым в кресле аэробуса «А-320» авиакомпании «Эр Франс». Где-то в половине пятого дня по Москве самолет взмыл в воздух из Шереметьево-2 и понес нас в Париж – город д’Артаньяна, Робеспьера и Ширака; город уличных художников с мольбертами и уличных преступников на мотоциклах; город, который, по уверению Генриха Четвертого, «стоит мессы» и визит в который нам с готовностью оплатит госпожа Суворина, если это вдруг понадобится.

Раньше я себе и представить не мог, что визу в Францию можно оформить за пару-тройку часов. Оказывается, не только у нас, но и в неподкупной Европе всегда можно решить проблему при помощи денег. А что нельзя решить за деньги, то можно решить за большие деньги. Госпожа Суворина, невзирая на потери от разъезда с мужем, имела эти самые «большие деньги». И потому мы сейчас мчались в Париж на высоте десять тысяч метров в салоне первого класса, попивая халявные алкогольные напитки.

В аэропорту имени Шарля де Голля нас встретил шофер Васнецова. Цветков немедленно по мобильнику уведомил Суворину о нашем прибытии. Выслушав от нее дополнительные инструкции, Цветков отрывисто бросил шоферу:

– Имя, фамилия.

– Петров Игорь Данилович, – ответил тот, несколько опешив от командного голоса Цветкова.

– Правильно, – сухо отозвался Цветков. – И приметы соответствуют описанию. Теперь покажи плечо.

– Штаны снимать? – раздраженно осведомился шофер.

– Если у тебя плечо там, то снимай, – равнодушно согласился Цветков. – У тебя особая примета: на плече шрам от ножевого ранения в виде дуги сантиметров десять длиной. Показывай, или мы с тобой никуда не поедем.

Шофер вздохнул, снял пиджак, расстегнул рубашку и обнажил плечо. Разумеется, попытка гей-стриптиза в не предназначенном для оного месте не прошла незамеченной: на нас с подозрением уставился полицейский, а группа корейских туристов радостно защелкала фотоаппаратами.

– Все в порядке, можете одеваться, – разрешил Цветков тоном участкового терапевта. Шофер принялся застегивать рубашку, улыбнувшись полицейскому и показав язык корейцам, чем вызвал у них еще более бурный восторг.

Через пару часов мы прибыли на виллу Васнецова. Вилла представляла собой солидную двухэтажную постройку середины девятнадцатого века с кокетливой резной башенкой. Перед виллой раскинулся небольшой, но ухоженный сад с прекрасной лужайкой в английском стиле. Посреди лужайки был матерчатый навес вроде тех, под которыми летом ставят столики и торгуют пивом. Под навесом, невзирая на довольно прохладную погоду, сидели трое мужчин в костюмах и пили кофе. Мы подошли к ним и представились. Один был владельцем виллы Васнецовым, двое других оказались людьми мужа Сувориной: начальник службы безопасности Бурцев Евгений Евгеньевич и сотрудник этой же службы, представившийся просто как «Костя».

– Господа! Прошу меня извинить, но я вас вынужден покинуть, – сообщил Васнецов. – Будьте как дома. Ужин в девять, я дома не ужинаю. Всего хорошего!

Васнецов ушел, а мы прошли в дом и расположились в бильярдной, где был накрыт столик с выпивкой и закусками.

– Ну что же, господа! – обратился к нам Бурцев, окидывая каждого из нас пристальным взглядом. – Изложите цель вашего визита и план ваших действий.

– Мы действуем, как вы знаете, по официальному поручению Маргариты Сергеевны Сувориной, – сказал Цветков. – Дело в том, что существует реальная угроза безопасности ее детей. Согласно полученным от нее инструкциям, мы уполномочены доставить детей в Марсель и передать их с рук на руки господину Шарину Ивану Владимировичу лично. Вот, собственно, и все.

– Давайте подробнее про «реальную угрозу», – предложил Бурцев.

Цветков рассказал о нападении на дом Сувориной. Бурцев скептически улыбнулся и снисходительно обратился к Цветкову:

– Вы явно опытный в таких делах человек. Я так думаю, что до полковника ГРУ вы не в штабе дослужились. Да и ваш напарник господин Тавров погоны милицейского полковника, очевидно, не в ДПС выслужил. Неужели вам не показалось подозрительным, что нападающие легко проникли на охраняемую вооруженной охраной виллу, связали четверых охранников, прислугу и хозяйку дома?

– Оказывать сопротивление в таких случаях нецелесообразно, – вмешался Тавров.

– Вот именно! – согласился Цветков. – Почему вас это настораживает?

– Само по себе это не настораживает, – ответил Бурцев. – Но почему госпожа Суворина, полагая, что ее дети во Франции находятся в опасности, велела вам доставить детей не домой, а на яхту, принадлежащую фактически уже бывшему мужу?

– Потому что, как мы имели возможность убедиться, дом оказался небезопасен! – напомнил Цветков.

– Да, весьма убедительно, – с усмешкой согласился Бурцев. – А теперь позвольте рассказать, как ситуация представляется Ивану Владимировичу. Мы везем детей в Марсель, и тут вы обращаетесь к ближайшему полицейскому с жалобой, что вы являетесь жертвой насилия, точно так же, как и несчастные дети, которых силой должны доставить на яхту их жестокого и коварного отца. Все это подкрепляется переданной через российское посольство жалобой госпожи Сувориной. Меня и Костю задерживают по обвинению в похищении, вынуждают дать показания против господина Шарина как организатора похищения своих собственных детей, – и дальше госпожа Суворина устраивает полноценный бракоразводный процесс, имея все козыри на руках! Согласитесь, что эта версия выглядит гораздо более убедительной.

– Как мы сможем обратиться к полицейскому, если ни слова не знаем по-французски? – воскликнул я. Но Бурцев хорошо подготовился к встрече.

– Господин Цветков знает французский в совершенстве, – напомнил он. – Неужели вы этого не знаете?

– Не собираюсь вас разубеждать, – сдержанно отозвался Цветков. – Госпожа Суворина наняла нас для выполнения разового задания, и в ее тайные замыслы, если таковые действительно имеются, мы не посвящены. Но ее поручение мы должны выполнить, поскольку связаны условиями договора. Поэтому предлагаю отложить до лучших времен ваши увлекательные конспирологические экзерсисы и перейти к делу. Конкретно: как вы предлагаете организовать доставку детей к их отцу, чтобы успокоить ваши подозрения?

Бурцев мгновенье подумал, потом принялся излагать свой план действий:

– Значит, так: вы лично везете на скоростном поезде детей в Марсель. Отправление с Лионского вокзала, через три часа вы уже в Марселе. Мы едем в том же поезде, но в другом вагоне, так что если вы действительно обеспокоены возможным похищением детей, то не теряйте бдительности. В Марселе вы, выйдя к вокзалу, возьмете такси и отвезете детей к форту Сен-Жан. Рядом с фортом находится стоянка океанских яхт. Яхта господина Шарина называется «Гаронна». Подъедете на машине как можно ближе к яхте и передадите детей господину Шарину. Все! Вы знаете, как пишется «Гаронна» по-французски, чтобы не запутаться?

– Спасибо, знаю, – вежливо отозвался Цветков. – Далеко ехать от вокзала?

– Нет, и вокзал, и форт находятся в центре, – ответил Бурцев. – Минут десять езды, не больше. Еще есть вопросы?

– Вопросов нет, есть пожелания, – решил я напомнить об актуальном. – Из-за перелета и смены часовых поясов я потерял чувство времени. Не пора ли ужинать?

Ужин был без изысков, но вполне, на мой взгляд, удавшийся, поскольку среди поданных блюд присутствовали великолепно прожаренный стейк и отварной картофель. Наслышанный о чудовищных изобретениях французских поваров – вроде утки с апельсинами, улиток под бургиньоном и гусиного паштета, – я с величайшим облегчением поглощал единственно достойное нормального мужчины блюдо: хорошо прожаренный без масла, соусов и специй нежнейший кусок мяса. Про бордоские вина – истинное богатство Франции – тоже не забыли, и я один опустошил целую бутылку красного.

Благодаря плотному ужину сон мой был крепок и оздоравливающ: утром, невзирая на достаточно раннее время, я чувствовал себя свежим и бодрым. На завтрак подали кофе и знаменитые французские круассаны. Впрочем, завтрак я не считаю главным: сытый желудок не располагает к активной деятельности. Так что и обед я предпочитаю из одного блюда. А вот ужин – это совсем другое дело! Как говорится: «И обед не нужен, был бы ужин!»

Надеюсь, на яхте господина Шарина ужин будет достойный.

За завтраком я наконец увидел детей Сувориной и гувернантку. Мальчику лет шесть на вид, девочке – восемь. Обычные дети, жизнерадостные и избалованные. Отношения с гувернанткой хорошие, и даже слишком: с девчонкой не мешало бы построже, а пацана вообще следовало бы выпороть – ему показалось смешным подсунуть намазанный маслом круассан на стул Косте. Костя мрачно взглянул на Бурцева, тот равнодушно велел:

– Не стой как столб. Садись и ешь, у нас мало времени. Заскочишь по дороге в магазин, купишь джинсы.

Гувернантка пыталась общаться с детьми по-французски. Язык она явно знала, да и высшее образование тоже просматривалось – что не мешало ей оставаться кокетливой дурой.

Уволит ее Суворина, как пить дать!

Дорога до Лионского вокзала заняла чуть больше полутора часов. Мне не приходилось бывать в Париже, и я жалел, что мы не смогли задержаться здесь хотя бы на день. Впрочем, путешествующему на халяву не пристало жаловаться.

Скоростной поезд произвел на меня приятное впечатление. Никакого шума, легкое покачивание – и двести с лишним километров в час! Снимаю шляпу перед французскими инженерами.

В одно такси мы не поместились, поэтому Цветков и гувернантка с детьми поехали на одной машине, а мы с Тавровым – на другой, чему были несказанно рады. Таксист не знал ни английского, ни русского, а мы с Тавровым – ни слова по-французски, поэтому я беспокоился, правильно ли он понял, что нам нужно к форту Сен-Жан. Может, по-французски это произносится несколько иначе? Ведь французы называют Париж «Пари», а Москву – вообще «Моску». Но таксист оказался сметливым и привез нас куда следовало.

Я увидел бастионы форта, слева от него у мола стояли большие яхты. Мы остановились прямо за приехавшей раньше машиной с детьми. Дети висли на шее у молодого высокого мужчины, в котором я сразу узнал Шарина, а гувернантка уже флиртовала со стоявшим неподалеку мореманом в ослепительно-белом костюме.

Цветков, сняв кашемировое пальто, озабоченно его изучал. Оказалось, что пацан в машине на спинку кресла прилепил жвачку, которая равномерно распределилась как по спинке, так и по пальто. Водила немедленно поднял крик, и ему пришлось сунуть сотню евро. Цветков крик не поднял: видимо, ждал окончания трогательной сцены встречи детей с отцом, чтобы без излишнего шума потребовать с него сто евро внеплановых расходов плюс тысячу за безнадежно испорченное пальто из бутика.

Я обратил внимание, что чуть поодаль стояли двое матросов, пристально оглядывавшие окружающих: под распахнувшейся курткой одного из них я отчетливо разглядел подмышечную кобуру с пистолетом. Похоже, что господин Шарин не собирался пренебрегать охраной.

– Господин Шарин! Все готово к отходу! – сообщил через мегафон капитан яхты на английском с выраженным акцентом.

– Господа, прошу вас подняться на борт, – предложил Шарин и повел детей по трапу.

– Да, но мы уже выполнили свою миссию, – напомнил Цветков.

– Прошу вас не лишать господина Шарина возможности показать себя гостеприимным хозяином, – улыбнулся Бурцев. – Будьте его гостями!

Мы не заставили себя упрашивать и двинулись следом. Если бы я знал, что произойдет в ближайшие часы на борту этой яхты, то немедленно прыгнул бы в не успевшее отъехать такси и умчался бы прочь.

Господин Шарин, судя по всему, очень любил море. Во всяком случае, он явно не собирался надолго покидать свою яхту: внутреннее убранство роскошной пятидесятиметровой моторной яхты от фирмы «Баглиетто» свидетельствовало о стремлении владельца сделать плавучий дворец не только своей визитной карточкой, но и постоянной резиденцией. Дом Сувориной с его фарфорово-золоченой купеческой обстановкой казался дешевым мещанским кичем по сравнению с продуманными интерьерами яхты. Тут каждая скромная хромированная ручка на двери каюты явно обошлась Шарину дороже чашки из саксонского сервиза госпожи Сувориной.

Нам отвели две каюты на нижней палубе. Нижняя палуба считалась гостевой, на ней, помимо наших кают, находилось еще две. В одной каюте было две отдельные кровати, и ее заняли мы с Тавровым. В другой каюте с огромной французской кроватью разместился Цветков. Я не удержался и громко предположил, что в этой же каюте поселят гувернантку. Цветков, против ожидания, вдруг улыбнулся и лукаво подмигнул:

– А я бы не возражал!

Сопровождавший нас помощник капитана спросил, что вызвало наш смех. Цветков объяснил ему, и офицер тоже рассмеялся. Мы разговорились с ним, не упуская случая узнать побольше о яхте и ее владельце. Общительный офицер объяснил, что экипаж яхты состоит из итальянцев и нанят нынешним владельцем яхты с момента ее покупки в начале этого года. Всего в экипаже девять человек, включая капитана. Кроме владельца и его старшего сына. на яхте обычно находятся еще шестеро охранников, несущих круглосуточное дежурство: видно, хозяин всерьез опасается за свою жизнь. Последнее офицер сообщил шепотом и при этом оглянулся. Видимо, он решил, что сболтнул лишнее, потому что немедленно перешел к расхваливанию чуда итальянского кораблестроения: максимальная скорость до семнадцати узлов – то есть до тридцати километров в час, что почти рекорд для яхт подобного класса; дальность хода до четырех с половиной тысяч миль обеспечивают огромные топливные баки емкостью в девяносто тысяч литров – можно совершить кругосветное путешествие, ни разу не заходя в порт!

Пользуясь свободой перемещения, я поспешил обследовать яхту: сомневаюсь, что когда-либо у меня еще появится возможность ступить на борт подобного чуда.

Через все три палубы яхты проходила парадная лестница, выдержанная все в том же стиле сдержанной роскоши. Стены, облицованные полированной вишней, оттенялись бледно-кремовым потолком, и потому просторные помещения не вызывали ассоциации с внутренностью лаковой шкатулки. На главной палубе находился просторный салон из двух частей: столовая зона со столом на двенадцать персон и зона отдыха; там же находился и камбуз. В носовой части главной палубы располагались апартаменты хозяина, но меня туда не впустил охранник. Поэтому я отправился на верхнюю палубу, где располагался панорамный салон с коридором, соединяющим рулевую рубку, буфет, тренажерный зал, капитанский мостик и каюту капитана. Там же находился открытый обеденный салон, терраса с шезлонгами, небольшой бассейн и бар.

Великолепнее места для отдыха не найти! Летом, разумеется. А сейчас с моря дул холодный ветер, хотя днем стояла вполне летняя – по мнению жителя Москвы, разумеется, – погода. Но установившиеся к вечеру градусов десять выше нуля по Цельсию да еще на море – это совсем не лето даже для жителя Москвы и Подмосковья. И я поспешил вернуться во внутренние помещения.

Вернулся я вовремя: дали сигнал к ужину. Мерзкие чада Сувориной и Шарина уже отужинали и за столом не наблюдались. В столовой зоне салона главной палубы на ужин собралось десять человек. Помимо гостей в лице меня, Цветкова и Таврова, за столом расположились Бурцев с четырьмя охранниками и капитан. Господин Шарин, как и подобает хозяину, появился после всех, и стюард немедленно принялся разносить закуски.

Изобилие закусок меня несколько удивило, поскольку именно того, что следовало бы ими закусывать, на столе как раз не наблюдалось. Поймав недоумевающий взгляд Таврова, я понял, что он обуреваем теми же чувствами, что и я. Я посмотрел на сидящего напротив меня Бурцева и, перехватив его взгляд, негромко спросил:

– Извините, а крепких напитков не будет?

– И некрепких напитков вроде пива тоже не будет! – злорадно сообщил мне Бурцев. – Как вы знаете, Иван Владимирович принял ислам и запретил алкоголь в любом виде. В корабельных аптечках, между прочим, нет даже спиртовой настойки йода!

Мне все стало ясно. Интересное дело: если русский человек вдруг принимает католицизм, то немедленно в религиозном рвении стремится переплюнуть папу римского. А уж если принял ислам, то тут только держись! Как гласит народная мудрость: «заставь дурака богу молиться – весь лоб расшибет». Раньше я думал, что среда олигархов в значительной степени свободна от дураков – в отличие, допустим, от столь притягательных для данной категории индивидуумов тусовок вроде Министерства образования и науки или Государственной думы ко всему привычной Российской Федерации. Но и узкий круг олигархов, оказывается, не миновала чаша сия! Увы, дураки вездесущи!

Тем временем Шарин, испив воды из бокала, обратился к нам, пробежавшись безразличным взглядом по нашим лицам:

– Извините, господа, но я запамятовал, кто из вас кто.

Восприняв это как предложение представиться, мы с Цветковым и Тавровым по очереди назвались.

– Неужели моим детям реально угрожает какая-то опасность? – спросил Шарин с едва уловимой иронией.

Цветков вкратце изложил события, происшедшие в доме Сувориной, и связал их с охотой неизвестных злоумышленников за ятаганом, находившимся до недавнего времени в собственности Сувориной, а теперь перекочевавшим к Шарину.

– Не сомневаюсь в вашей компетентности, – проговорил Шарин, делая знак появившемуся в дверях стюарду. – Но не кажется ли вам с вершин вашего богатого опыта, что драматическое «нападение» на дом моей супруги попахивает инсценировкой? Никто не пострадал, даже охранники, ничего не похищено… Странно, не правда ли?

– Почему же? – не согласился Цветков. – Они не нашли того, за чем приходили. Если бы они оставили на месте происшествия семь трупов, то сейчас там уже суетились бы «убойщики», то есть оперативники из РОВД, Следственный комитет… А так: никто не пострадал, ничего не похищено. Если госпожа Суворина не подаст заявление, так никто и не пошевелится. Злоумышленники просто не хотели привлекать внимание!

Появился стюард с большой супницей. Французская кухня все-таки настигла меня: подали луковый суп. Вкусный, но, на мой взгляд, жирноват: сыр и масло делают свое дело. Я рассеянно зачерпывал суп ложкой, но не уделял ему должного внимания не потому, что слишком привередлив или недостаточно голоден. Дело было вовсе не в этом, а в том, что лица двух сидящих рядом с Бурцевым охранников показались мне знакомыми, но я никак не мог вспомнить, где я их видел.

– Скажите, а можем ли мы взглянуть на легендарный ятаган? – спросил я. – Мне чертовски любопытно, ведь я все-таки писатель.

– Ну что же! – вдруг рассмеялся Шарин. – В России принято уважать писателей. Евгений Евгеньевич! Принесите из моего кабинета ятаган.

– Позвольте, я принесу! – предложил неожиданно появившийся в дверях охранник. Видимо, он стоял на посту в коридоре. Бурцев взглянул на Шарина, но тот никак не отреагировал. Видимо, это означало согласие, потому что Бурцев качнул головой, коротко бросив:

– Неси!

Стоявший на входе охранник исчез, а Бурцев, взглянув на часы, наклонился к уху сидевшего рядом охранника и что-то негромко сказал. Тот кивнул, толкнул сидевшего рядом второго охранника. Они оба встали из-за стола и вышли. Шарин вопросительно посмотрел на Бурцева.

– Смена, – коротко ответил тот.

Стюард принес огромное блюдо под серебряным колпаком. Это оказалось седло барашка, разделенное на порции. Я повеселел: какое-никакое, а мясо! Однако, французская кухня без восхитительного французского вина… Черт знает что!

Стюард, покидая столовую, едва не столкнулся с охранником, бережно несшим блестящий металлический ящик с цифровым замком на боку. Он осторожно передал ящик Шарину. Тот поставил его на колени, положил палец в небольшую выемку – надо полагать, сканер отпечатка пальца, – затем быстрым натренированным движением набрал код. Замок пикнул, щелкнул, и Шарин открыл крышку ящика. Я даже чуть привстал от нетерпения. Хотя в любом случае не мог разглядеть с моего места, что там лежит в ящике. Впрочем, мои суетливые телодвижения были излишни: Шарин бережно двумя руками извлек из ящика его содержимое. Не доверяя никому свое сокровище, он встал из-за стола и подошел к нам, крепко сжимая правой рукой рукоять.

– Любуйтесь, господа! Вряд ли вам представится еще одна такая возможность.

Вблизи легендарный ятаган Барбароссы не производил особенного впечатления: серый, не слишком качественно отполированный клинок длиной чуть более полуметра с клеймом владельца на одной грани и арабской вязью – видимо, цитатой из Корана – с другой; костяная рукоятка, расширяющаяся к концу в виде куска берцовой кости – возможно, из нее и сделанная; несколько плохо обработанных самоцветов, закрепленных на рукояти в золотых оправах. Точно такие же ятаганы я видел в антикварной лавке Будвы. Но Шарин держал клинок в руках с таким видом, словно в нем воплотились все сокровища мира.

– Обратите внимание на клеймо владельца, – ткнул мне под нос клинок Шарин. – Видите? Невзирая на то, что в лоне ислама я принял другое имя, инициалы остались прежними: И.В.Ш. Вы можете не поверить, но они действительно меняются со сменой владельца: когда супруга отдавала мне клинок, на клинке были выбиты ее инициалы. Как говорится, практическая магия в действии!

Тавров почему-то фыркнул, Шарин мельком бросил на него осуждающий взгляд. Тут последовало такое, что заставило меня усомниться в адекватности моего напарника. Тавров вместо ответа взял соусник, выплеснул из него на стол с пару ложек томатно-чесночного соуса и, наблюдая за расползающимся по скатерти пятном, спросил:

– Видели? Что-то не так с вашей магией!

– Вы забываетесь, господин отставной полковник! – холодно заметил Шарин. В его голосе было столько льда, что Тавров неминуемо должен был покрыться инеем.

Шарин резко повернулся, вернулся на свое место, положил ятаган в ящик, захлопнул крышку и сказал охраннику, занявшему свое место у дверей:

– Отнеси в кабинет!

Охранник выполнил приказ. Странное дело, но и его лицо вдруг показалось мне знакомым. Но я по-прежнему не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах я мог его видеть. Очень странно! Обычно у меня хорошая память на лица.

– Вы выполнили свою миссию, и вы покинете мою яхту в ближайшем порту, – сказал Шарин, не глядя ни на кого, но адресуясь явно к нашей троице.

– Это в любом случае должна быть Франция, – сказал Цветков.

– Хорошо, я высажу вас в Марселе, но только после деловой встречи на Сицилии, – ответил Шарин. Он поковырял вилкой седло барашка и спросил в пространство:

– Где там стюард? Уснул, что ли?

– Прошу прощения, хозяин! – вдруг раздался из коридора голос охранника. – Капитан просит вас пройти на мостик.

– Что еще? – раздраженно осведомился Шарин. – Возникли проблемы, которые он не может решить сам?

– Похоже на то, хозяин, – извиняющимся тоном отозвался охранник.

– Черт знает что! – проворчал Шарин, вставая из-за стола. – Кстати, где этот чертов стюард? Он забыл, что ровно через двадцать пять минут после подачи жаркого он должен спросить у меня, какой я желаю десерт?

– Я немедленно найду этого бездельника! – с готовностью пообещал охранник. – Никогда не любил этих ленивых итальянцев!

– Заткнись! – велел ему Шарин, выходя в коридор. – Ты и тебе подобные тоже недалеко ушли. Так что впредь не смей осуждать людей, которых я лично нанял: если мне понадобится твое мнение, я его спрошу! Хотя такого я себе даже представить не могу, чтобы меня интересовало твое мнение.

– Как скажете, хозяин, – покорно ответил охранник. Шарин еще долго ему выговаривал, но голоса удалились, и я не мог расслышать, о чем именно шла речь.

– Кстати, насчет десерта… – решил намекнуть Тавров. – Действительно пора бы запить все это… Неужели на борту такой здоровенной роскошной посудины не найдется бутылки приличного коньяка?

– Вам крупно не повезло, Валерий Иванович! – вздохнул Бурцев, но в его вздохе не было сочувствия, а даже наоборот: он прозвучал как-то издевательски. – Вынужден вам сообщить, что десерта сегодня вы не получите. Коньяка тем более. И вообще, по плану через полчаса эта посудина пойдет ко дну.

После таких слов какое-то нехорошее предчувствие засосало у меня под ложечкой и почему-то луковый суп вместе с седлом барашка, доселе мирно лежавшие в моем желудке, вдруг засуетились и дружно запросились наружу. Осознание опасности выплеснуло в мою кровь адреналин, мозги заработали куда как лучше, и тут я вспомнил, почему рожи троих охранников показались мне знакомыми: я их видел на фотороботах похитителей Игоря Русанова!

Вне всяких сомнений, это были Руслан, Равиль и Рустам! Наверное, где-то здесь на яхте обретается и их приятель Роман. Похоже, что мы крепко влипли!

Я сидел ошеломленный и подавленный, пребывая в полной неподвижности. Цветков, напротив, видимо, сделал какое-то движение, потому что Бурцев и остававшиеся за столом два охранника молниеносно извлекли из-под пиджаков пистолеты и направили на нас.

– Сидеть тихо! – велел Бурцев. – Рустам, привяжи их к стульям.

Рустам извлек из ящика буфета несколько веревочных концов и принялся привязывать нас к стульям.

– Это излишне, – заметил Тавров. – Мы и не собирались лезть на стволы.

– Это не имеет значения, – сообщил Бурцев. – Вы умрете в любом случае: оказав сопротивление или не оказав. Но если ваши тела найдут без пулевых отверстий, то все поверят в версию несчастного случая. Эти веревки изготовлены из очень интересного материала: попав в воду, он начинает растворяться. Когда он растворится полностью и веревки исчезнут, корабль уже будет лежать на глубине полутора сотен метров.

– Значит, все это организовали вы! – воскликнул я. – Но зачем? Ведь вы с самого начала знали, что ятаган находится у Шарина! Зачем же вы послали своих громил во главе с Русланом, – это тот, который ушел с Шариным, – на похищение «Хроники Драгута»? Зачем пытались убить Игоря Русанова и убили Кавецкого?

– Как писатель и без пяти минут покойник вы имеете преимущественное право на истину! – ухмыльнулся Бурцев. – Извольте! Дело в том, что не я посылал искать «Хронику Драгута» эту троицу головорезов. Руслан и его люди работают на известного в среде ортодоксальных исламистов шейха Абдуллу. Он содержит наемные отряды, которые воюют в целом ряде стран и приносят ему неплохой доход. Но Абдулла весьма амбициозен и, хотя уже и сделал состояние на войне, не желает останавливаться на достигнутом. Он якобы происходит из потомков гранадского халифа, а потому собирается возродить в Испании Гранадский халифат и даже вроде бы стать халифом всех правоверных. Впрочем, это уже его дела… А Руслана и его людей он завербовал в какой-то религиозной школе в Афганистане и отправил их на поиски «Хроники Драгута»: Абдулла был уверен, что там написано, где находится легендарный ятаган Барбароссы, приносящий удачу и дающий огромную власть. Когда он случайно вышел на меня по делу, связанному с контрабандой оружия и узнал, что ятаган находится у Шарина, то сделал мне, как начальнику охраны Шарина, предложение, от которого я не смог отказаться. Да и никто не отказался бы! Миллион долларов уже лежит на моих счетах, и еще два миллиона мне обещано, когда ятаган окажется в руках у Абдуллы. До этого осталось недолго: яхта Абдуллы находится неподалеку, и скоро он прибудет сюда лично, чтобы забрать ятаган.

– Что-то у вас не срастается! – вмешался Тавров. – Если Абдулла вышел на вас и от вас узнал, что ятаган находится у Шарина, то зачем он послал Руслана и его людей в дом Сувориной на поиски ятагана?

– Отвлекающий маневр! – хитро сощурился Бурцев. – Пока эта троица приковывала ваше внимание, вы с Цветковым были нам не опасны. Иначе бы вы стали искать другие зацепки и могли выйти на меня и Абдуллу. А зачем нам это?

– Значит, вы передадите Абдулле ятаган, уйдете с ним на его яхту… – прикинул я. – А что же будет с итальянским экипажем яхты и детьми Шарина?

– То же самое, что и с вами, – равнодушно сообщил Бурцев. – Они отправятся на дно вместе с папашей на его яхте. Последний круиз, так сказать! Разумеется, это ужасно, но – как говорят в американских боевиках – ничего личного! Свидетелей нельзя оставлять, сами понимаете. Закон жанра, так сказать!

– Вы понимаете, что своими действиями открываете ящик Пандоры? – мрачно осведомился Цветков.

– Когда у меня будет три миллиона долларов, мне на все будет наплевать! – расхохотался Бурцев.

В этот момент появился охранник и сообщил:

– Евгений Евгеньевич! Яхта шейха Абдуллы в кабельтове от нас. Прислали запрос: все ли готово?

– Да, сообщи, что мы ждем шейха Абдуллу, – ответил Бурцев. Охранник вышел, и в этот момент мне показалось, что что-то неуловимо изменилось вокруг. На мгновение окружающая обстановка стала расплываться, и мне показалось, что я теряю сознание. Но нет – все обошлось. Голова сохраняла ясность, только воздух в салоне стал словно гуще и холоднее. Я взглянул на своих товарищей и с удивлением отметил, что их поведение изменилось: с лица Цветкова исчезло выражение озабоченности и сменилось странным выражением довольства. А Тавров вообще каким-то непостижимым образом сумел освободить связанную руку. Но вместо того, чтобы попытаться что-то сделать, он взял соусник с томатно-чесночным соусом и снова вылил его содержимое на белоснежную скатерть. Точнее, соус вытек из соусника, но вдруг, вопреки всем законам физики, не пролился на стол, а собрался в воздухе сантиметрах в десяти от стола в колышущийся шар – словно салон находился в невесомости.

– Это что еще за фокус?! – воскликнул Бурцев, изумленно глядя на висящий в воздухе красный соусный шар.

– Спроси у Руслана! – злорадно посоветовал Тавров. Он переглянулся с Цветковым, и тот тоже улыбнулся. Похоже, эти двое понимали, что происходит.

– Что происходит, Валерий Иванович? – с недоумением вокликнул я.

– Мы в Пограничной Зоне, – коротко ответил Тавров. Мне это ничего не говорило, но я машинально переспросил:

– В Пограничной Зоне? Почему?

– Не знаю, – ответил Тавров. – Думаю, что это связано с Русланом и ятаганом.

– Да, а где Руслан? – опомнился Бурцев. – Он уже должен быть здесь.

Бурцев вскочил со стула и побежал к выходу из салона, буквально столкнувшись с входящим Русланом. Руслан держал в правой руке ятаган, а в левой руке сжимал тряпку, которой протирал лезвие ятагана. Тряпка была пропитана кровью.

– Все нормально, Руслан? – спросил его Бурцев, настороженно глядя на тряпку.

– Да, все отлично! – неестественно возбужденным голосом заверил Руслан. – Камера зафиксировала цифровой код, я набрал его, приложил отрубленный палец Шарина к сканеру и – вот! Ятаган сменил владельца!

– Отлично! – воскликнул Бурцев и протянул руку. – Давай его сюда, шейх Абдулла уже на подходе.

Но тут произошло то, чего Бурцев явно не ожидал: Руслан хищно ощерился, сделал шаг назад, одновременно коротко взмахнув ятаганом. Бурцев заорал диким голосом, что было немудрено: кисть его правой руки упала на ковер салона, из культи хлынул поток крови.

– Много шума, босс! Надо умирать достойно, – посоветовал Руслан, хладнокровно вонзая ятаган в грудь Бурцева. Я увидел, что клинок прошел тело Бурцева насквозь, вспоров ткань тысячедолларового костюма на спине, и тут же ушел обратно. Бурцев рухнул на ковер. Охранники замерли как вкопанные, ошеломленно глядя на происходящее.

– Теперь я ваш босс, ребята! – пояснил Руслан. – Священный ятаган Барбароссы у меня. Теперь я его владелец, и вы будете выполнять мои приказы. Весь мир будет у моих ног!

– Но шейх Абдулла… – пробормотал один из охранников.

– Он никто по сравнению со мной! – оборвал его Руслан. – Как только Абдулла войдет, арестуете его. Понятно?

И в этот момент в салоне появился человек в традиционном арабском одеянии с не менее традиционной куфией и черным эгалем на голове. Куфию у нас обычно называют «арафатка», поскольку покойный палестинский лидер Арафат часто ходил в этом головном уборе в виде платка – только у него была клетчатая куфия, а у вошедшего она была белой. А эгаль – это свернутая кольцом веревка, удерживающая куфию на голове. Человек вошел не один, а в сопровождении двух вооруженных телохранителей. Я понял, что это и есть вышеупомянутый шейх Абдулла.

Руслан проворно схватил шейха и приставил к его горлу ятаган.

– Ни с места! – крикнул он растерявшимся телохранителям Абдуллы. – Иначе я ему перережу горло! Оружие на пол!

Руслан говорил по-английски с забавным акцентом, напоминающим пародию на шотландских горцев. Однако все его прекрасно понимали: окровавленный ятаган помог успешно преодолеть фонетические проблемы.

Охранники Руслана наставили пистолеты на телохранителей Абдуллы, и те немедленно бросили оружие на ковер.

– Что ты хочешь, безумец?! – прохрипел Абдулла.

– Пусть твоя яхта уходит вместе с твоими людьми, а ты останешься здесь в качестве гаранта безопасности, – принялся выдвигать условия Руслан. – Я высажу тебя на побережье Африки, в Тунисе или в Марокко; дам тебе сотовый телефон, чтобы ты мог сразу связаться со своими людьми. И запомни: теперь магический ятаган Барбароссы у меня и потому только я имею право претендовать на звание вождя всех правоверных!

– Разумеется, шейх это понимает! – раздался насмешливый голос Цветкова. – И я не сомневаюсь, что шейх Абдулла, как правоверный мусульманин, подчинится владельцу магического ятагана. Ибо волей Аллаха на клинке начертан на одной грани текст шахады – «Ашхаду Аль-ляя Илааха Иль-ла Ллаах, уа Ашхаду анна Мухаммадан расуулю Ллаах», что означает «нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммед пророк его» – а на другой грани выбито имя владельца ятагана, которое волей Аллаха меняется в соответствии с чередованием хозяев ятагана. Шейх Абдулла, а верно ли это в отношении предмета, который держит в руках Руслан?

– Что за чушь ты несешь, неверная собака?! – воскликнул Руслан, яростно косясь на Цветкова. – Как ты посмел осквернить Священное…

– Покажи надписи на клинке или немедленно убей меня, – потребовал Абдулла. – Но в последнем случае тебе не уйти живым: на моей яхте люди с гранатометами, они превратят это судно в факел за пять минут. У них есть приказ: если я не вернусь через полчаса, то они потопят яхту «Гаронна». Покажи надписи на клинке!

Руслан, немного поколебавшись, отнял клинок от горла Абдуллы и воскликнул:

– Если это уловка, то ты об этом пожалеешь! Смотри!

И Руслан показал клинок Абдулле. Тот с мгновенье пристально смотрел на клинок, а затем вдруг рассмеялся:

– Тут ничего нет, Руслан! Показывай другую грань.

Руслан, нахмурившись повернул клинок, изумленно глядя на грани.

– Ну ты и шутник! – смеялся Абдулла, вытирая выступившие от смеха слезы краем куфии. – На клинке надписей не больше, чем на поверхности воды! Где ты взял этот кусок железа? На кухне?

– Этого не может быть! – вскричал Руслан, бессильно падая на ближайший стул и в глубоком замешательстве рассматривая клинок. – Еще пятнадцать минут назад на одной стороне клинка была шахада, а на другой – вензель владельца. Когда я взял клинок из ящика, на моих глазах вензель Шарина исчез и появился мой личный вензель!

– Что за ерунду ты несешь? – презрительно осведомился снова обретший уверенность и чувство превосходства Абдулла. – Что это за клинок? И где ятаган Барбароссы?

– Если вы позволите, уважаемый шейх, я вам все объясню, – вмешался Цветков. – Все проще простого. Когда Шарина под удобным предлогом выманили из салона, Руслан ударил его по голове, втащил обездвиженного господина Шарина в кабинет, приложил его палец к сканеру хранилища, набрал снятый скрытой камерой шифр на цифровом замке и извлек ятаган. В этот момент бездыханный вроде бы господин Шарин ожил и, видимо, попытался вырвать ятаган. И был убит этим ятаганом. Так ведь, Руслан?

– Я был уверен, что свернул ему шею, но эта собака оказалась слишком живучей, – прошипел Руслан. – Он вцепился в меня железной хваткой, и мне пришлось несколько раз пронзить ему бок клинком, чтобы он наконец умер.

– Да, я так и понял, что вы убили Шарина именно этим ятаганом, поскольку на платке, которым вы вытирали клинок, наблюдались обильные следы крови, – кивнул Цветков. – Таким образом, убив ятаганом мусульманина, вы лишились права владения ятаганом Барбароссы.

– Он не был истинным мусльманином! – вскричал Руслан, сверкая глазами.

– Почему же? Господин Шарин публично провозгласил шахаду, а значит, стал мусульманином. Ведь так, уважаемый шейх? – обратился Цветков за поддержкой к Абдулле. Тот важно кивнул и велел Руслану:

– Все верно! Теперь ятаган не принесет тебе ничего, кроме гибели. Отдай его мне. Живее!

– Нет, никогда! – злобно ощерился Руслан, сжимая рукоять ятагана.

– Осторожнее, шейх! – предостерег Цветков. – Эта собака взбесилась, лучше к ней не приближаться. Да и вам этот ятаган уже ни к чему. Если вы запамятовали слова марабута, приведенные в «Хронике Драгута», то я позволю себе их напомнить: «Если от ятагана умрет правоверный, то владелец ятагана теряет право обладания, и его клеймо исчезнет с клинка; если трое правоверных погибнут от ятагана, то он навечно утратит свою силу и исчезнет с клинка текст шахады». Как видите, исчезло и клеймо с вензелем владельца и, что для вас более всего огорчительно, исчез текст шахады. Так что теперь это просто исторический раритет – и не более того. Убедитесь сами!

Абдулла решительно подошел к Руслану и взял у него из рук ятаган. Руслан, видимо, был полностью раздавлен свершившимся: он сидел, тупо глядя в одну точку, и уже ни на что не реагировал. Абдулла повертел в руках ятаган, словно пытаясь найти на нем следы исчезнувших надписей.

Я услышал странный чавкающий звук: это красный шар из томатно-чесночного соуса упал на стол, расплываясь на скатерти кровавым пятном.

– Ты был прав, теперь это твое по праву! – усмехнулся Абдулла, сунув ятаган снова в руки Руслану. Тот никак не прореагировал.

Абдулла повернулся к своим телохранителям, уже подобравшим пистолеты с пола и снова выглядевшим грозно и внушительно.

– Уходим! Мне тут больше нечего делать.

– Позвольте, но что нам делать с этим? – воскликнул я, указывая на неподвижно сидящего Руслана и лежащий на полу труп Бурцева.

– Да что хотите! – усмехнулся Абдулла. – Можете обратиться в полицию, если уверены, что сможете доказать свою непричастность к убийству господ Шарина и Бурцева. Но помните: меня тут не было, и ни вас, ни этих господ я не знаю! Прощайте, господа!

Шейх Абдулла отправился на свою яхту, и надеюсь, что я его никогда больше не увижу.

Уяснившие обстановку охранники, потрясенные гибелью как хозяина, так и своего непосредственного начальника, немедленно освободили итальянский экипаж. После короткого совещания мы решили вернуться в Марсель и попытаться объяснить все французским властям. Что и было сделано.

Руслан по-прежнему пребывал в странной неподвижности, ни на что не реагируя, и потому вместе с полицией мы вызвали также и врача. Тот определил у незадачливого вождя состояние кататонического ступора, и Руслана увезли в психиатрическую лечебницу. Позднее врачи диагностировали у него шизофрению и его определили в лечебницу для опасных преступников.

Пользуясь случаем, его подельники Рустам, Равиль и Роман дружно свалили все на своего невменяемого главаря. Поскольку убийства Шарина и Бурцева совершил Руслан, суд не усмотрел причастности к двойному убийству вышеупомянутой троицы и тут же выдал их мальтийскому правосудию. Спитери уверенно опознал участников похищения Русанова, и мальтийский суд приговорил Рустама и Равиля Гафиулиных, а также Романа Сабитова к длительным срокам тюремного заключения за похищение и покушение на убийство.

По завершении расследования дела об убийстве Шарина и Бурцева имущество покойного мужа, включая злополучный ятаган, досталось госпоже Сувориной, так и не успевшей оформить официальный развод. Госпожа Суворина переслала ятаган с курьером Цветкову, пояснив, что с этим предметом у нее связаны слишком тягостные воспоминания.

Под Рождество мы собрались у Цветкова, в доме его покойной тетушки. С нами был и Игорь Русанов, вполне оправившийся после случившихся с ним мальтийских передряг. Я с трудом вытащил нелюдимого приятеля к Цветкову. Игорь был погружен в свои дела: пристроившись в уголке комнаты в уютном кресле под торшером, он что-то сосредоточенно долбил в своем ноутбуке.

Как раз в это время в Москву по своим делам приехал Камилери, и мы с Тавровым привезли его к Цветкову. Камилери долго с благоговением разглядывал клинок, затем спросил:

– А что вы собираетесь с ним делать?

– Я думаю, что клинок следует положить с тем, кто долгое время был его хранителем, – предложил я и поинтересовался у Камилери:

– А вы выяснили, что за имя было на плите под саркофагом сэра Оливера Старки?

– Да, выяснили, – подтвердил Камилери. – На плите было написано «Раймон Роже Тренкавель де Ренн». Так что имя таинственного автора «Хроники Драгута» мы установили. После Рождества будет осуществлено перезахоронение останков сэра Оливера Старки и Тренкавеля в восстановленных саркофагах.

– Удачный момент, чтобы вернуть ятаган туда, где он пролежал двести с лишним лет, – заметил я, и все присутствующие согласились со мной.

– Кстати, господин Камилери. А как там дела с пятнами на стене в доме сэра Оливера Старки? – поинтересовался я.

– Представляете? – оживился Камилери. – Вскоре после вашего отъезда появилось еще большее пятно под другой фотографией. Но сейчас все пятна исчезли сами собой.

– А что было изображено на этой фотографии? – насторожился я.

– Вид Большой бухты с яхтой на переднем плане, – ответил Камилери.

– А название яхты запомнили? – спросили мы с Цветковым в один голос.

– Да, я ее видел, когда она заходила в Большую бухту с полгода назад, – подтвердил Камилери. – Новая роскошная яхта, очень красивая. Называлась она «Гаронна».

Мы с Цветковым переглянулись и рассказали о мистическом, но вполне ясном для нас происшествии с фотографией яхты.

– Надо было нам, дуракам, позвонить в Русский культурный центр! – с досадой воскликнул Тавров. – Тогда бы не влезли в эту мышеловку на яхте! Я думал, меня там кондратий хватит.

Ну да, как всегда: крепки задним умом.

Цветков провозгласил было тост за успешное завершение магического пути ятагана Барбароссы, но я прервал его:

– Павел Сергеевич, старый ты лис! Признайся, что ты нарочно подставлялся под Руслана и его банду.

– Верно! – не стал запираться Цветков. – Мне было важно не терять их из виду: я подозревал, что за ними стоит крупный заказчик. А самый простой способ не терять их из виду – заинтересовать. Когда один из подозрительных продавцов принялся подбивать клинья под рукопись «Хроники Драгута», я понял, что за ним стоит крупный покупатель, которого манускрипт как исторический документ совсем не интересует. Я понял: кто-то ищет ятаган Барбароссы и надеется найти в рукописи указание на его местонахождение. Я знал из переписки графа Литты с Юлией Самойловой, что ятаган был увезен в Россию много позже смерти автора «Хроники Драгута» и потому рукопись содержит устаревшие данные. Зато ее можно было использовать как приманку. Разумеется, я не предполагал, что Руслан с таким фанатизмом подойдет к делу: похищение Русанова и смерть Кавецкого поставили меня в тупик. Абдулла узнал, где находится ятаган, именно тогда, когда Бурцев вышел на него. А случилось это уже после того, как Суворина отдала ятаган своему мужу Шарину. Но Абдулла до последнего держал Руслана и его людей на ложном следе: это была ловушка для нас, и мы в нее попали. Скажу честно: если бы не амбиции Руслана и его неуравновешенность, спровоцировавшая убийство Шарина ятаганом, мы бы сейчас кормили рыб в Средиземном море.

– Валерий Иванович! А что за фокус вы выкинули с соусом? – спросил я Таврова.

– Я почувствовал, что мы перемещаемся в Пограничную Зону, и решил в этом убедиться, – пояснил Тавров.

– Когда Руслан убил Шарина ятаганом, то ятаган стал терять магическую силу и возникло сильное возмущение, приведшее к нашему краткосрочному перемещению в Пограничную Зону, – наукообразно уточнил Цветков.

– Да, в Пограничной Зоне предметы часто ведут себя не так, как в нашем мире, – продолжил объяснения Тавров. – Необычное поведение предметов служит индикатором нахождения в Пограничной Зоне: как в случае с томатно-чесночным соусом, вдруг отказавшимся подчиняться законам гравитации.

– Странно, что вы это все знаете, а я не знаю, – проворчал я.

– Теперь знаешь! – расхохотался Цветков, от души хлопая меня по плечу. – Теперь ты не понаслышке знаешь, что такое Пограничная Зона. И тебе стало от этого легче?

Скажу честно: не стало. Не стало легче потому, что я вдруг почувствовал: это для меня не последняя встреча с Пограничной Зоной. Кто раз туда попал, тот еще вернется. Так не раз было с Тавровым. Похоже, это было и с Цветковым. Теперь будет со мной.

Я заглянул через плечо Игоря. Он сосредоточенно писал какой-то текст. Я прочитал лишь первую фразу и сразу понял, чему посвящен его очередной исторический опус: «Галера бейлербея Алжира Хасан-паши медленно скользила по лазурной глади бухты Марсамшетт…»