Наталья Николаевна Александрова - Гребень Маты Хари

«Ну и где в этом гадюшнике могут быть швабра и хоть какое-то ведро? – задала я вопрос самой себе. – Ну невозможно же дышать такой пылью! И запах жуткий!»

В квартире и правда был ужасный свинюшник, как будто год не убирали. Инкина родственница большая неряха, какой нормальный человек снимет квартиру в таком состоянии? Впрочем, мне нет до этого никакого дела, я переночую, да и пойду отсюда, вот только пыль обмету немножко, все равно делать нечего.

Квартирка крошечная, однокомнатная. В кухне на плите одна закопченная кастрюля и сгоревший электрический чайник, в ванной – если можно так назвать собачью будку с унитазом и поддоном для душа в пятнах ржавчины – просто нет места для шкафчика. И вот в прихожей я увидела стенной шкаф, дверцы которого были заперты на допотопную латунную задвижку.

Я с трудом ее открыла и едва успела отскочить, потому что на меня вывалилось что-то большое и тяжелое. Этот тюк рухнул на пол с грохотом, едва не погребя меня под собой. Не знаю, каким чудом я успела вывернуться из-под этого обвала, но не удержалась на ногах и тоже свалилась на грязный линолеум, да еще больно ударилась носом о старую табуретку, которую неизвестно зачем выставили в прихожую, может, хотели выбросить, да позабыли.

Сначала из глаз буквально посыпались искры, потом потекли слезы от боли. Вот ко всем моим бедам не хватало еще распухшего носа, как я завтра на работу пойду?

Лежать на заплеванном полу было противно, так что я приподнялась на локтях и повернула голову. И увидела то, что выпало из шкафа прямо на меня.

Это была голова. Несомненно, мужская голова – затылок коротко стриженный, а на макушке волосы оставлены подлиннее. И еще я видела плохо выбритую щеку и один глаз. Глаз был совершенно неподвижный, широко раскрытый. И он не моргал.

Я подумала, что ударилась головой и теперь у меня глюки. Откуда в противном случае тут взялась мертвая голова? Что голова мертвая, я поняла сразу, у живой не могло быть такого глаза.

Я снова опустилась на пол и закрыла глаза. Не помогло, проклятая голова стояла перед глазами. Ну, точно, глюки!

Очень осторожно я ощупала свою собственную голову и не нашла никаких повреждений. Даже малюсенькой шишки не было. И голова не кружилась, вообще ничего не болело. Кроме, конечно, души от обиды на Игорешу. Даже злость прошла.

Я села, подобрав по себя ноги, и только тогда открыла глаза. И увидела, что рядом со мной лежит не только мертвая голова. Голова эта была приделана к телу. То, что казалось мне тюком, оказалось мертвым человеком. Не куклой, не манекеном, а именно человеком. Мужчиной. И не спрашивайте, как я это поняла.

Очевидно, с головой у меня все же был непорядок, потому что вместо того, чтобы заорать и забиться в истерике, на меня напал нервный смех. Ну надо же, какой замечательный конец дня!

И ведь с утра, как говорится, ничто не предвещало такого безобразия. Все было как обычно, я встала пораньше (как всегда, чтобы успеть занять ванную до того, как Игореша продерет глаза), успела принять душ и привести себя в порядок и вышла только тогда, когда он постучал в дверь третий раз.

У нас на двери ванной уже вмятина, оттого что каждое утро он колотит в нее руками и ногами, да еще и ругается. В этот раз, правда, обошлось без ругани, я еще порадовалась, что он не шумит. Нет бы задуматься, с чего это он такой тихий.

Оказалось, мой благоверный копил силы на вечер. И устроил такое, отчего я оказалась без вещей, без денег и без ночлега, потому что ночевать в этом гадюшнике в обнимку с трупом уж никак не получится.

И что вообще происходит? Инка дала мне ключи от квартиры своей не то двоюродной тетки, не то троюродной сестры, я не уточняла. Сказала, что та квартиру сдает, но сейчас она как раз свободна, так что я могу одну ночь перекантоваться там. Условия, мол, так себе, но в моем положении выбирать не приходится. Это уже я сама добавила.

И вот я пришла сюда, и что нашла?

Рука сама нашарила мобильник в кармане пальто и нажала нужную кнопку. Однако Инка не отвечала, вместо нее равнодушный голос сообщил, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Ну да, Инка же улетела в Турцию, я тогда не спросила, что ей там делать в ноябре, она сама сказала, что какой-то там семинар. В ноябре, мол, не сезон, так что подешевле выйдет, вот начальство и решило в каком-то приличном отеле семинар провести. Так что Инка сейчас в полете и ничем мне не поможет. Да и что я ей скажу? Что у ее тетки в шкафу труп? Она не поверит.

Тут я осознала, что сижу на полу рядом с неизвестным покойником, и ужаснулась. Вот что я тут делаю? Нужно немедленно бежать из этой квартиры. Бежать как можно скорее! Тихо-тихо собраться и бежать. И сделать вид, что меня тут не было. Никогда. Инка не продаст, сама потом пускай со своими родственниками разбирается. А хотя она тоже сделает вид, что ничего не знает. И правильно.

Я отползла подальше, встала наконец на ноги и поглядела на покойника. Сверху вид был еще хуже, но я взяла себя в руки. Так, похоже, выйти просто так у меня не получится, потому что прихожая в этой квартире крошечная, как и все остальное, так что этот тип полностью перегородил дорогу к входной двери.

Допустим, я его перепрыгну, я девушка стройная и спортивная, мы с Инкой раньше на фитнес ходили, но вот дверь-то открыть не смогу. Как ни противно, но нужно его подвинуть.

Странное дело, осознала я, при виде трупа я не упала в обморок, не стала орать и кататься по полу, кричать: «Помогите, спасите!» Кто тут поможет-то в незнакомом доме, меня никто не знает. И слава богу.

Итак, я подошла к покойнику и встала рядом, прикидывая, куда бы его отпихнуть.

Если в ту сторону, то тогда он перекроет дорогу к двери в комнату, а у меня там сумка. Если же в другую, то это ничего не даст, дверь все равно не откроется. Да, было бы лучше всего убрать его обратно в шкаф.

Я подошла поближе. Мужчина был весьма плотного телосложения и росту немаленького. Да, похоже, мне с ним не справиться. Чтобы такое тело в шкаф запихнуть, лебедка понадобится или мужик здоровый. И то вряд ли он в одиночку справится. Нужно же ведь руки-ноги подогнуть аккуратно, чтобы не торчали, иначе дверца шкафа не закроется.

Я поймала себя на мысли, что рассуждаю совершенно спокойно, деловито даже, о том, как переместить труп. Стало быть, привыкла уже к этой мысли. Что ж, человек, как известно, привыкает ко всему. Но все же надо на что-то решаться. Если за ноги перетащить его немного в сторону, а потом взять за плечи и впихнуть его голову в кухню, то входную дверь можно будет приоткрыть немного. Я девушка стройная, уже говорила об этом, так что просочусь в щелочку, только пальто нужно снять и сумку в него завернуть.

Если я принимаюсь за какое-нибудь дело, то всегда заранее составляю подробный план, такая у меня фишка. Игорешу, кстати, эта моя черта очень раздражает. Но пока лучше про Игорешу не вспоминать.

Итак, я схватила тело за левую ногу в одном носке (ботинок остался в стенном шкафу) и попыталась повернуть.

И в это самое время за дверью послышались тяжелые шаги, а потом задребезжал дверной звонок.

Я застыла на полушаге, сердце мое провалилось куда-то за подкладку и колотилось там, как подстреленная птица. Я едва не закричала от ужаса, но не издала ни звука, потому что от того же ужаса у меня перехватило дыхание и я попросту лишилась голоса.

А в следующую долю секунды я поняла, что кричать нельзя, никак нельзя, вообще нельзя, чтобы те, за дверью, кто бы они ни были, поняли, что в квартире кто-то есть. И шевелиться нельзя, чтобы они не слышали никаких звуков, а они непременно услышат, поскольку я, как дура, стою возле самой двери, да еще держу на весу левую ногу покойника в одном носке с дыркой на пятке!

Я застыла, затаив дыхание, и надеялась только на одно – на то, что те, за дверью, развернутся и уйдут.

Ну, в конце концов, что им нужно, зачем они звонят? Может быть, это просто соседка, которая пришла, чтобы занять соли или сахара. Она поймет, что дома никого нет, и уйдет восвояси…

Но я знала, что это не соседка. Потому что за дверью были как минимум двое, и, судя по тяжелым шагам, это были мужчины. А мужчины не ходят к соседям занимать соль или сахар. И уж во всяком случае, не ходят толпой.

Все эти мысли пронеслись в моей голове меньше чем за секунду. А потом всякие вопросы отпали, потому что из-за двери донесся громкий повелительный голос:

– Откройте, полиция! – Да еще жахнул кто-то в дверь кулаком, совсем как Игореша по утрам колотит в дверь ванной.

Вот теперь уже все.

Мне пришел конец.

Сейчас полицейские войдут, найдут труп этого человека и тут же арестуют меня. И я никакими силами не смогу оправдаться: кроме меня и трупа, в квартире никого нет, так что у них не будет никаких сомнений, что это я убила этого человека…

– Откройте, полиция! – повторил голос за дверью. Теперь в этом голосе звучало раздражение. Еще немного – и он начнет колотить в дверь ногами, а потом вышибет ее… Дверь-то самая обычная, не железная даже. Выбить ее ничего не стоит.

– Серега, это точно тут? – прозвучал там же, за дверью, другой голос, не такой уверенный.

– Семнадцатая же квартира, – ответил первый. – Нам же сказали, что семнадцатая.

– Так тихо же там совсем.

– Это, может, они нас услышали и затихарились.

Точно, я давно уже перестала даже дышать.

Тут за дверью что-то скрипнуло, хлопнуло, и послышался третий голос, на этот раз женский:

– Мальчики, вы насчет чего звоните?

– Сигнал был, женщина, – отозвался один из полицейских. – Насчет нарушения порядка. Соседи звонили. Это не вы, случайно?

– Случайно не я. – В голосе женщины прозвучало сожаление. – А только вы не туда звоните. В этой квартире нет никого, Нина ее сдает, но сейчас старый жилец съехал, а нового пока не нашли. А если вы по поводу дебоша, так это вам не сюда, это вам в двадцать вторую квартиру, выше этажом. Туда, где Колька Синетутов. Это у него вечно пьянки-гулянки, и грохот, и нарушения общественного порядка. Совсем, паразит, распоясался, а слово ему сказать все боятся. Слышите, вот опять?

Действительно, наверху что-то с грохотом упало, и донесся приглушенный крик, а потом грянула музыка.

– А нам сказали, что семнадцатая, – проговорил упорный полицейский. – И как ваша фамилия, женщина?

– Фамилия моя Петухова Мария Петровна, а только вы зря тут время теряете. Я вам точно говорю – вам в двадцать вторую нужно!

– Наверное, номер перепутали, – подал голос второй. – Пошли наверх, Серега, а то как бы поздно не было…

Крик наверху перешел в тонкий визг, а музыка как раз стихла.

Шаги за дверью удалились.

Я с трудом перевела дыхание, очень осторожно положила ногу покойника обратно и сползла по стене на пол – собственные ноги меня не держали.

Но тут же я осознала, что нельзя терять время, нужно скорее уходить отсюда, из этой злополучной квартиры…

Но как уйти? Еще столкнешься с полицейскими…

Наверху в это время женский проникновенный голос пел о том, как он (в смысле она) одолжила своего любовника близкой подруге непонятно зачем. Очевидно, обитатели верхней квартиры заслушались и не спешили открывать полиции, хоть те и стучали в дверь.

С большим трудом, поскольку ноги отказывались служить, я встала и выглянула в дверной глазок.

Лестничная площадка была искривлена и вытянута, как в кривом зеркале, но даже так было видно, что одна из соседних дверей приоткрыта и из-за нее выглядывает тетка в ярко-розовом халате.

Ну да, это та соседка, которая разговаривала с полицейскими. Теперь она следит за развитием событий, и мимо нее не проскользнешь… граница на замке!

Тетка глазастая, меня запомнит обязательно.

Значит, нужно переждать какое-то время, пока все не успокоятся. Не будет же эта Петухова весь вечер торчать возле двери… есть же у нее какие-то дела! Хотя, может, у нее такое вечернее развлечение – вместо телевизора за соседями подсматривать. Больше-то никаких радостей, судя по всему, тетка одинокая, даже собачки нет. Это и к лучшему, собака бы меня обязательно учуяла. Я снова опустилась на пол и отползла от двери как можно дальше. Очень далеко не получилось – труп мешал.

Да, вот как все получилось. Еще утром я была нормальным человеком, была у меня работа, Игореша и какое-то жилье, а теперь я сижу в этом сарае на грязном полу рядом с трупом и жду, что меня заберут в полицию. А все из-за подлеца Игореши. Вот с чего ему вздумалось скандалить?

То есть в последнее время он вообще здорово распустился. Домой приходил поздно, по хозяйству совершенно перестал помогать, ну, этого и раньше от него добиться было невозможно. Ну что неряха он жуткий – так это я и раньше видела, когда решили мы жить вместе, я знала, на что шла. Но тут уж беспорядок и грязь, создаваемые им, стали меня серьезно напрягать. К тому же хамство моего гражданского мужа переходило иногда все мыслимые пределы. А я, хоть и серьезно относилась к нашим отношениям, все же такое хамство терпеть была не намерена. Пару раз мы здорово поругались. После чего я стала задумываться о будущем.

Дело в том, что у Игореши масса недостатков, но одно неоспоримое достоинство: у него есть своя собственная квартира. Не бог весть что, но он единственный владелец. Чего не скажешь обо мне.

Вот интересно, я родилась в Петербурге, всю жизнь тут прожила, а сейчас натуральный бомж. То есть по документам-то все нормально, но вот жить уже года три совершенно негде. Поэтому, когда мы стали встречаться с Игорешей, я многое ему прощала. А потом все устаканилось, он вообще-то был парень невредный и ко мне относился неплохо. Но вот последние несколько месяцев парня просто как подменили. Он скандалил по поводу и без повода, ругал приготовленную мной еду, нарочно плевался пастой на зеркало в ванной и пачкал кухонные полотенца томатным соусом. И вот, когда он обнаглел настолько, что плюнул в тарелку с чуть-чуть подгоревшей запеканкой, а потом бросил эту тарелку на пол, после чего обругал меня матом, я решилась.

День был выходной, Игореша ушел из дома, хотя до этого мы собиралась пойти куда-то вместе, уже не помню, в кино или по магазинам, я же выбросила остатки запеканки вместе с осколками тарелки в мусор, отправила туда же сковородку, чтобы не мыть, и собрала свои вещи. А до этого позвонила Инке, изложила ситуацию и попросилась к ней ночевать. Перекантуюсь пару ночей, а потом сниму какую-нибудь квартиру. Чем так-то жить.

Пришлось ждать Игорешу, чтобы оставить ему ключи, потому что этот урод свои забыл дома, он вечно их забывает, пару раз я даже привозила их ему на работу.

И вы можете мне не поверить, но вечером Игореша пришел с цветами. Он был очень убедителен, просил у меня прощения за все свои гадости, сказал, что у него большие неприятности на работе, оттого он такой нервный. Увидел чемоданы и еще больше расстроился, сказал, что никуда меня не отпустит.

В общем, мы помирились. О чем я сейчас и жалею. Нужно было уйти сразу, а ключи отдать соседке или вообще выбросить, тогда сейчас не сидела бы я на грязном холодном полу рядом с покойником… ну да, про это я уже говорила.

С лестницы донеслись шаги и голоса. Один голос – хриплый, нетрезвый – был громче остальных, через слово он перемежался замысловатым матом. Другие голоса – раздраженные, усталые – принадлежали полицейским. Видно, они нашли-таки дебошира, как там сказала соседка… Синетутова Кольку, и теперь тащили его в свою машину. Послышался звук удара, пьяный голос обиженно взмыл на октаву выше и замолк, захлебнулся. Внизу хлопнула дверь подъезда, и наступила тишина, потому что песня про отданного взаймы любовника прекратилась еще раньше.

Я очнулась от несвоевременных и безрадостных воспоминаний и увидела, что дверь соседки закрыта, очевидно, она не ждала больше ничего интересного.

Скорее уходить отсюда. Уходить, пока все затихло. Уходить, пока не появился еще кто-нибудь.

Я прокралась к двери, бросила испуганный взгляд на тело неизвестного…

И увидела на полу рядом с ним бумажник. Обычный мужской бумажник из потертой коричневой кожи. Видимо, он выпал из кармана, когда я передвигала труп.

И тут я вспомнила, что у меня нет денег. Ни копейки наличных, и карточки заблокированы… Нет, все-таки какой Игореша подлец!

Бумажник на полу буквально притягивал мой взгляд.

Взять деньги у мертвеца… совсем немного, только чтобы перекантоваться первое время… они ему все равно уже не нужны, а меня могут спасти…

Но это ужасно, это мародерство…

А что мне остается делать? Куда деваться без копейки? Я возьму совсем немного и потом все верну…

Кому и как я верну деньги – я не задумывалась, точнее, старалась не думать, отгораживалась от этой мысли.

Я решилась. Опустилась на колени, двумя пальцами взяла бумажник, как мертвую лягушку, открыла его.

Обычный мужской бумажник, с обычным содержимым.

Две банковские карточки – от них никакого проку без секретных кодов, немного наличности, водительские права…

Я взглянула на эти права.

Покойника звали Павел Алексеевич Мамонов.

Вот и познакомились. И что с того? Как говорится, ни уму ни сердцу.

И тут из бумажника выпала мне в руку фотография. Небольшая любительская фотография. На ней были двое – мужчина и женщина. Эти двое сидели рядом, полуобнявшись и улыбаясь друг другу. В мужчине на снимке я узнала Павла Мамонова, того самого человека, чей труп лежал рядом со мной на сером замызганном линолеуме. Узнала скорее по фотографии на правах, чем по собственному его лицу, потому что лицо было почти до неузнаваемости изменено смертью.

А женщина…

Дыхание у меня перехватило.

Женщина на фотографии… это была я.

Не может быть!

От страха и удивления я выронила фотографию, но тут же подняла ее, взглянула еще раз… Закрыла глаза, плотно сжав веки, помотала головой, потом снова взглянула на фотографию.

Никаких сомнений.

Это я с улыбкой смотрела на Мамонова, а его рука лежала на моем плече…

Но этого не может быть! Не может, не может, не может! Я никогда, никогда не встречала этого человека, никогда прежде не видела его, никогда не слышала его имени…

Я еще раз внимательно вгляделась в фотографию.

Никаких сомнений – это была я.

Мало того, что я узнала свое лицо, лицо, которое каждый день, и не по одному разу, видела в зеркале, но я узнала прическу и даже свитер. Этот свитер я купила примерно год назад. Голубой с жемчужно-серым отливом цвет шел к моим глазам. Я вообще-то блондинка, но сейчас ношу другой цвет, средне-русый.

Но как такое возможно?

И тут до меня дошла еще одна ужасная вещь.

Найдя эту фотографию рядом с трупом, полицейские убедились бы, что я знакома с покойным. С убитым. И если бы они застали меня в этой квартире – без сомнения, я стала бы первой в их списке подозреваемых. А скорее всего, первой и единственной. Ну что тут думать-то, ясное дело: пришли в квартиру двое любовников, повздорили, поругались, в процессе я его и угробила. Может, приревновала, может, так просто, никто разбираться не станет.

Я с ужасом смотрела то на труп, то на фотографию. Откуда она могла появиться в бумажнике у этого типа? Я готова поклясться чем угодно, что никогда в жизни его не видела! И имени его не слышала никогда! Но кто мне поверит, если вот она, карточка, а на ней мы вдвоем…

Я посидела немного рядом, схватив себя за волосы и раскачиваясь, пока до меня не дошло, что я бездарно трачу драгоценное время, что мне нужно как можно скорее уходить отсюда, да что – уходить, нужно бежать, бежать…

Я сунула фотографию в сумку, чтобы потом уничтожить ее, поднялась, шагнула к двери…

И спохватилась, что оставила кучу своих следов в этой квартире. Нет, так дело не пойдет, кругом тут мои отпечатки. Я девушка грамотная, детективы читаю и смотрю, поэтому я встала посреди прихожей и задумалась. Так, я была в комнате, потом в ванной, на кухню только заглянула. Значит: обтереть все ручки, подлокотники дивана, спинку стула, кран в ванной. И еще: я валялась в прихожей на полу возле трупа. Да, еще задвижка стенного шкафа.

Я уже говорила, что, прежде чем приступить к какому-нибудь делу, я всегда составляю четкий, подробный план. Это помогает. По крайней мере, иногда.

Сейчас я достала из сумки пачку влажных салфеток и тщательно протерла все ручки и пол в том месте, где опиралась на него руками. Надо думать, когда найдут труп, эксперты не станут собирать каждую шерстинку и отдавать каждую волосинку на анализ ДНК.

Будем смотреть на вещи реально, у них ни денег на это нет, ни времени, ни особого желания.

В комнате был еще допотопный не то сервант, не то буфет. Я надела перчатки и открыла ящики. Не то чтобы мне очень хотелось это делать, но теперь, после того, как нашла у незнакомого покойника свою фотографию, я решила не пускать все на самотек.

Ящики были пустые и пыльные, пахли соответственно, сразу зачесалось в носу. И в самом нижнем я нашла подсвечник. Старый бронзовый подсвечник для двух свечей. Я осторожно взяла его в руки, опять-таки в перчатках.

Меня насторожил тот факт, что в ящике было полно пыли, а на подсвечнике ее не было. Стало быть, им недавно пользовались. Несколько лапок, которые поддерживали свечу, были погнуты, а под ними… ну, так и есть, я увидела несколько засохших красных пятнышек. Ну, теперь ясно, как использовали подсвечник, именно им шваркнули по голове того типа, что лежит в прихожей.

Надо сказать, после того, как я нашла в его бумажнике свою фотографию, я его просто возненавидела. Какое право он имел вмешивать меня в свои криминальные дела!

Возможно, я к нему несправедлива, но в таких делах каждый за себя. Я его не убивала и расплачиваться за это не собираюсь.

Подсвечник я тщательно вымыла горячей водой. И даже обмылок какой-то нашелся в раковине. Не спрашивайте, зачем я это сделала, просто по наитию. Я подумала, что тот, кто убил этого Мамонова, наверняка не дурак, а только дураки оставляют орудие убийства в квартире. Значит, его оставили нарочно. Ну, я его вымою, так, на всякий случай, чтобы не было ничьих отпечатков.

Ну все, вот теперь точно пора уходить.

На прощание я осмотрела свою одежду на предмет посторонних пятен. Была кое-какая грязь, но ничего криминального. Вообще, удивительно мало было крови, хотя теперь я разглядела рану на затылке трупа. Возможно, вся кровь осталась в стенном шкафу.

Проверять я не стала, осторожно открыла дверь и вышла, просто захлопнув замок. И пошла, ступая как можно тише, никого не встретив на лестнице.

Прошагав несколько кварталов, чтобы как можно дальше уйти от проклятого дома, я замедлила шаг и посмотрела на часы. Ого, первый час ночи. Надо же, как время-то быстро прошло…

Вроде бы Игореша явился домой в половине восьмого, я еще удивилась, что так рано, пока мы ругались, пока я в себя приходила, когда он меня выгнал, пока я Инке звонила, пока до дома ее тетки добиралась, да там еще сколько всего произошло…

Так или иначе, болтаться ночью одной в этом криминальном районе весьма опасно. Но что делать? На вокзал, что ли, ехать? Так заметут еще как бомжиху в отделение.

Вдруг взгляд мой зацепился за слово «Отель». Вот именно, в проходе между домами виднелся угол еще одного дома, и на нем мерцала неярким светом вывеска «Отель». Просто отель, без названия, причем располагался он на первом этаже обычного жилого дома.

Я оглянулась по сторонам. Изредка проезжали машины, прохожих не было никого, только далеко сзади брели двое пьяных мужичков. Это решило дело, я свернула в проход между домами и через минуту уже звонила в довольно-таки обшарпанную железную дверь, на которой не было ни окошка, ни какой-либо надписи.

На звонок никто не ответил, тогда я стукнула в дверь кулаком, потому что двое пьяниц свернули как раз в этот проход и неуклонно приближались.

Уж не настолько они пьяные, чтобы просто так пройти мимо одинокой женщины ночью… Страх придал мне силы, и я бухнула в дверь ногой. Дверь открылась, и я проскользнула внутрь, как раз когда один из пьяниц изумленно-радостно ахнул:

– Гляди, Вить, баба!

Я оказалась в небольшом холле, точнее, холлом это место никак нельзя было назвать, скорее, обычная прихожая. Никаких стульев или вешалки, только напротив двери старый письменный стол, за которым сидел здоровенный немолодой мужик в шерстяной клетчатой рубахе навыпуск и вытянутых трикотажных штанах.

Мужик был небритый, пегие от седины волосы давно надо было бы подстричь. Мужик смотрел на меня маленькими злыми глазками из-под нависших бровей и молчал. Очень он мне не понравился, однако перспектива неминуемого общения с двумя пьяницами нравилась мне еще меньше, так что я собрала волю в кулак и подошла ближе. За спиной у мужика на стене была прикреплена фанерная доска, на которой висели ключи под номерами. Стало быть, все-таки отель.

– Здравствуйте! – Я постаралась, чтобы голос не звучал жалко и беспомощно.

– И чего тебе? – буркнул мужик.

– Комнату на ночь.

– Нету, – лаконично ответил он.

– Как это нету? У вас ведь отель, так, во всяком случае, вывеска говорит. – Я мотнула головой в сторону улицы, откуда как раз доносилось немузыкальное пение двух пьянчужек. Судя по всему, они расположились на ступеньках в ожидании меня.

– Свободных номеров нету! – прохрипел мужик.

– Ага, назад-то глянь! – Я решила не церемониться с этим типом. В самом деле, на доске полно было ключей, видно, отель не пользовался большим спросом.

– Слушайте, – я решила сменить тактику, – мне по барабану, что тут у вас за дела…

– Обычные, – усмехнулся мужик, – ничего такого особенного.

– Мне по фигу, – повторила я, – я переночую и уйду утром. Ну, некуда мне деваться среди ночи, а деньги есть! – Я показала ему краешек тысячной купюры.

Тут открылась дверь и в прихожую вкатилась парочка. Разбитная такая девица в синей кожаной курточке буквально несла на себе мужчину. Мужчина висел на ней, вяло перебирая ногами, и сопел. Судя по всему, он был мертвецки пьян.

– Привет, дядь Миша! – пропыхтела девица, едва не свалив своего кавалера на пол. – Мне шестой номер дай!

– Угу, там кровать пошире! – ухмыльнулся тип за столом, которого никак не хотелось называть французским словом «портье».

Девица скривила накрашенный малиновой помадой и без того большой, как у лягушки, рот, хотела взять ключ, но промахнулась, потому что ее спутник угрожающе закачался и собрался уже с грохотом приземлиться, однако схватился за письменный стол, отчего тот угрожающе зашатался. Ключ упал на пол, девица чертыхнулась, тогда я нагнулась и подняла ключ.

Девица взяла ключ, растянув губы в улыбке, от этого рот стал казаться еще больше. Да, улыбаться ей точно нельзя, очень на лягушку похожа. И глаза чуть выпучены.

– Гляди, Алиска, – сказал портье, – чтобы все путем было, мне неприятности не нужны.

– Не боись, дядь Миша, – бросила она, разворачивая своего спутника по дуге, – прорвемся!

Ноги у мужчины подгибались, так что она тащила его почти волоком. Надо же так напиться, а с виду небедный человек, стрижка сделана явно в приличном салоне, и пальто дорогущее, серое в елочку. Что он в этой Алиске нашел, ему по статусу такая шалава не положена. То есть так-то она, может, и ничего, но мужчина-то уж больно одет хорошо.

Впрочем, черт их разберет, мужиков этих, что им нужно… Нажрался в хлам и себя не помнит, эх, недосчитается утром денежек в карманах, это точно.

Очевидно, портье посетили те же мысли, поэтому он решил отыграться на мне.

– Иди отсюда! – сказал он.

– Не пойду! – Я слышала, что за дверью гомонят те двое пьяниц. – Если выгонишь – орать начну, уроды эти не отвяжутся, жильцы с верхнего этажа проснутся, кто-то полицию вызовет, тебе это надо? Небось и так уже жалобы были.

Я попала по больному месту, портье нахмурился, затем вышел за дверь и рявкнул на двух пьяниц, чтобы срочно валили по точно обозначенному адресу. Его слова подействовали, неизвестно, попали ли они по тому адресу, куда их посылали, но оба бодро потрусили прочь, причем в разные стороны.

– Ладно, – сказал портье, вернувшись и подавая мне ключ, – иди уж. Только до утра. И чтобы все тихо было.

Комната была без номера, но находилась рядом с дверью под номером шесть. Уж не знаю, какой ширины кровать в шестом, но у меня была просто узкая больничная койка, доисторическая прикроватная тумбочка, видавший виды стол, весь в разводах от пива и других спиртных напитков, а также стул с продранной обивкой. И за такое этот дядя Миша взял с меня тысячу рублей!

Тут я вспомнила, что деньги не мои, и решила не расстраиваться попусту.

Белье на кровати было серое, застиранное, но, кажется, чистое. Я быстро разделась и легла, приставив на всякий случай к двери стул. Из соседнего номера слышалась какая-то возня, потом все стихло. А я все ворочалась и никак могла понять, как я дошла до такой жизни. Хотя, казалось бы, с сегодняшнего вечера столько всего случилось, что пора бы уж и привыкнуть.

Однако с чего все началось? То есть началось-то уже давно, я говорила, что в последние недели Игореша стал просто невозможен. Потом, правда, стал получше, когда я пригрозила уйти (и зря этого не сделала), но вчера вечером…

Он явился в половине восьмого, я не ждала его так рано и не успела приготовить ужин. Пришлось в спешке варить пельмени, ну, в конце концов, я тоже работаю, так что может изредка и пельменей поесть. Но до ужина дело не дошло, потому что прямо с порога Игореша начал хулиганить.

Для начала он споткнулся о галошницу и уронил ее на пол. Когда я прибежала из кухни на шум, он метнул в меня мой собственный сапог и обругал матом.

– Ты пьян, что ли? – поморщилась я.

И правда, от него здорово пахло спиртным. Ну, обреченно подумала я, опять начинается. Но на этот раз я не поддамся на уговоры, нужно от этого хама уходить. Окончательно и бесповоротно.

Я вернулась на кухню и выключила пельмени, хотя они еще и не закипели, после чего сняла фартук и направилась в комнату, чтобы собрать вещи.

Не тут-то было, этот урод, которого я считала почти мужем, поскольку мы прожили с ним больше двух лет, а это о чем-то говорит… так вот, Игореша рванул за мной и стал орать, обзывая такими словами, из которых самым приличным было «шлюха». Ну уж это он зря, я точно не такая. И он это прекрасно знал, за все время знакомства я ни разу не давала ему никакого повода.

Не то чтобы я так уж была страстно влюблена в Игорешу, что не смотрела на других мужчин, просто меня так воспитали. Если живешь с одним, то не крути с другим, а если уж кто-то так сильно понравился, то сначала уйди от этого, первого, а потом уж… Тем более что мы с Игорешей вовсе не женаты и детей заводить не собирались.

Короче, я разозлилась и обозвала Игорешу козлом и придурком, поскольку он несет чушь. Когда это я ему изменяла, интересно знать. И этот… не подобрать для него приличного слова… еще смеет такое говорить!

И что вы думаете? Он тут же на голубом глазу обвинил меня в связи с моим начальником Мирославом.

В первый момент я просто разинула рот. Мирослав – парень хороший, фирмочка у нас маленькая, все на виду, и наши тетки сразу бы что-то заметили, если бы он крутил с сотрудницами. Но даже они никогда не смотрели на меня косо. Потому что не за что. Мирослав относится ко мне неплохо, как и ко всем, держится ровно, как и со всеми, и мне никогда не приходило в голову, чтобы мы с ним…

Потому что если живешь с одним, то… ага, про это я уже говорила. В общем, Мирослав – хороший человек и приличный начальник, иногда мне даже кажется, что мы с ним друзья. Во всяком случае, когда мы едем куда-то вместе (по работе, разумеется), то разговариваем на отвлеченные темы, и мне это нравится. Надеюсь, что ему со мной тоже интересно.

И вот Игореша вдруг ни с того ни с сего устроил такую безобразную сцену! Он орал, что я сплю с начальником, перечислял, куда мы с ним ездили на выходные и в отпуск, и утверждал, что мы совершенно обнаглели и закрываемся в его кабинете в обеденный перерыв. Вот уж это чистое вранье, тем более у нас в фирме нет никакого обеденного перерыва, сотрудники бегают в кафе на углу по очереди, так что в офисе всегда кто-нибудь есть. Нет, подумала я, у Игореши точно крыша едет. Так, это без меня, кончилось мое терпение.

Итак, я хотела быстренько собрать вещи и молча удалиться, потому что если уж точно у нас с ним все, то для чего тогда ругаться, только силы зря тратить.

Но не получилось у меня просто так уйти. Этот… ну вы понимаете кто, вырвал у меня из рук платье, бросил его на пол и растоптал ногами. Совершенно новое платье, в прошлом месяце только купила! И кто бы на моем месте не озверел?

В общем, дальше даже вспоминать противно, кажется, мы разодрались. Ну куда мне было справиться со здоровым мужиком? Забыла сказать, Игореша ростом метр восемьдесят, а весит девяносто кило. Или даже больше. Так что драться с ним – себе дороже обойдется.

Я всегда трезво оцениваю свои возможности, поэтому отступила, чтобы он не вздумал портить остальную одежду. У меня ее не так много. А он вытряхнул все то, что я успела положить в чемодан, оторвал у него замки…

В общем, я успела проскочить в прихожую и спасти пальто и сапоги. Хорошо, что в сумке был паспорт и пропуск на работу, а также кошелек и кое-какая косметика.

Игореша выскочил за мной и орал, чтобы я выметалась немедленно из его дома, что он видеть меня не желает, и отобрал ключи, которые я неосмотрительно оставила на полочке в прихожей.

В общем, я подхватила сумку и дала деру, потому что оставаться с ним в одной квартире было чревато, похоже, мой гражданский муж и правда сошел с ума.

Выйдя из дома, я сунулась в кошелек и обнаружила, что в нем совершенно нет наличности, ста рублей не наберется. И у ближайшего банкомата я поняла, что эта сволочь Игореша заблокировал мои карточки. Карточки были мои, я сама вносила на них деньги, так что он сделал это чисто из вредности. Господи, мы жили вместе почти два года, и я не поняла, какая же он скотина!

Потом я позвонила Инке, она как всегда выручила меня и передала ключи от квартиры своей не то тетки, не то троюродной сестры, когда ехала в аэропорт. Ну а потом… про это вы уже знаете.

Я тяжко вздохнула и повернулась на неудобной кровати. Теперь, когда кошмар с трупом в шкафу остался позади и мне удалось уйти из той квартирки без потерь, не считая истрепанных нервов, я обрела способность логически рассуждать. И, вспоминая, с чего все началось, глубоко задумалась.

Вот с чего это Игорешу так разобрало? Ведь должна же быть какая-то причина для такого его поведения.

Ну не мог никто с моей работы так художественно ему все наврать! А сам он вряд ли такое придумал бы, Игореша – человек без воображения, уж это я точно знаю, за два года его изучила.

Привиделось спьяну? Но опять-таки, я хорошо его изучила и не раз видела выпившим. И точно знаю, что, когда Игореша сильно переберет, он становится тихим и сонным, ему все до лампочки, лишь бы улечься где-нибудь в уголке и поспать. А тут такое учинил, стало быть, не сильно был пьян.

И вот теперь я вспоминаю, что Игореша себя все время накручивал, подгонял, чтобы скандал получился громкий. Для чего? Я ему надоела и он хотел выгнать меня из дома? Так сказал бы прямо, я и пошла бы себе. Квартира – его, мы не женаты, детей, слава богу, нет, так какие проблемы? Не стала бы я за него цепляться, еще не хватало! Честно говоря, небольшая радость мой Игореша. Теперь уж точно не мой, что-что, а это я твердо знаю. Сто лет бы его не видеть, но как бы выцарапать свои вещи… Хотя не удивлюсь, если этот урод все изрезал и изорвал. Нет, по нему точно психушка плачет!

На этой мысли я неожиданно заснула, просто отключилась, и все, как в омут провалилась.

Сто семьдесят пять, сто семьдесят шесть, сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь… еще четыреста тридцать шагов – и она дойдет до школы…

Греша старалась не смотреть налево, туда, где был дом старой Нелле. Можно смотреть на нарядный дом булочника Ван Даллена, в окнах которого выставлены румяные крендели́ и забавные пряничные человечки, можно смотреть на скучную аптеку господина Мюллера, но мимо дома старухи Нелле она старалась пройти как можно быстрее, опустив глаза в землю.

Сто семьдесят девять, сто восемьдесят, сто восемьдесят один, сто восемьдесят два…

Папочка сказал, что она достаточно взрослая, что она может одна ходить в школу. Греша хочет доказать папочке, что он прав, что она взрослая, но этот дом, мимо которого ей приходится проходить, внушает ей безотчетный страх. Да, собственно, не сам дом, а окно, закрытое тюлевой занавеской.

Потому что эта занавеска едва заметно шевелится, когда Греша проходит мимо, и девочке мерещится за этой занавеской лицо страшной старухи…

Дети в их городке рассказывают друг другу страшные истории про этот дом и его обитательницу. Понизив голос почти до шепота, они говорят о маленьком Виллеме ван Мильхе, который из любопытства зашел в этот дом, и больше никто никогда его не видел. И о дочке мукомола Аньет Герст, которая только заговорила со старой Нелле и тут же лишилась дара речи. С тех пор Аньет только мычит и объясняется жестами, которые почти никто не понимает…

Сто восемьдесят три, сто восемьдесят четыре, сто восемьдесят пять…

Краем глаза Греша заметила слева какое-то движение и не выдержала, взглянула туда.

Занавеска на окне шевельнулась и приподнялась. За этой занавеской Греша увидела чудесную золотую карусель.

По кругу бежали красивые маленькие лошадки и собаки, крошечные человечки и олени с развесистыми рогами, зайцы и незнакомые девочке удивительные существа.

Карусель звала, манила Грешу.

А там, позади карусели, она заметила темный выпуклый глаз и прячущееся в тени лицо…

Девочка собрала все свои силы, отвернулась от окна и сделала еще один шаг.

Сто восемьдесят шесть…

Но это оказалось сильнее ее.

Она снова взглянула на окно, и золотое сияние наполнило ее душу.

А за каруселью Греша увидела старую Нелле. Старуха смотрела на нее и манила желтым скрюченным пальцем…

Сто восемьдесят семь…

Нет, она не могла устоять.

Греша повернулась, огляделась по сторонам и поднялась на высокое крыльцо.

– Заходи, милая! – раздался из глубины комнаты негромкий голос, скрипучий, как дверца буфета у них в доме. – Заходи, золотко. Ты смелая девочка.

В комнате было почти совсем темно. После яркого дневного света Греша вначале практически ничего не видела – только удивительную золотую карусель, которая светилась в полутьме чудесным волшебным сиянием. Но потом глаза ее понемногу привыкли, и она разглядела массивный черный шкаф, который занимал едва не половину комнаты, и круглый стол, накрытый плюшевой скатертью в красивых узорах, и резную шкатулку на этом столе.

А перед столом она увидела глубокое кресло с резной деревянной спинкой, и в этом кресле – маленькую худую старушку, похожую на ручную обезьянку, которую Греша видела на ярмарке, куда отец возил ее прошлым летом.

Старую Нелле.

Старушка держала в руке трубку с длинным резным чубуком, от которой исходил сладковатый ароматный дым. Старушка глядела на Грешу и улыбалась. Она вовсе не была такой страшной, как говорили другие дети на их улице.

– Ты не только храбрая девочка, ты еще и красивая.

Греша удивленно взглянула на старуху.

До сих пор никто не называл ее красивой. Мало кому нравились ее выпуклые темные глаза, ее густые курчавые волосы. У тех девочек, которых называли красивыми, глаза были голубыми, а волосы – светлыми, золотистыми. Только папочке она нравилась – тем, что она была похожа на него.

– Да, ты красивая, – повторила старая Нелле. – А после того, как я сделаю тебе подарок, ты станешь еще красивее. Ты станешь красива, как маленькая принцесса.

– Подарок? – переспросила Греша. – Я люблю подарки… я очень люблю подарки…

Старуха поднесла к губам длинный узорчатый чубук, затянулась, выпустила облачко ароматного голубоватого дыма, которое разошлось, заполнило всю комнату, как утренний туман. Золотистые, текучие, искрящиеся отсветы волшебной карусели растворились в этом облаке, поплыли по комнате, и маленькая Греша с удивлением поняла, что плывет среди них.

Темная комната куда-то подевалась, скрылась в голубом дыму, а девочка плыла теперь по далекому южному морю на грязном, закопченном корабле… а потом она увидела удивительные деревья и цветы и полуразрушенный храм, обвитый цветущими лианами, храм, стены которого покрыты статуями незнакомых танцующих богов, удивительных существ со многими руками, существ с головами диких, экзотических животных…

А потом она увидела на расколотых плитах храма танцующих девушек, гибких, как лианы, и смуглых, как южный закат, и в одной из этих девушек узнала саму себя…

А потом раздался мелодичный звон – и все эти удивительные картины растаяли, и Греша снова стояла посреди полутемной комнаты, а перед ней сидела в кресле маленькая старушка – старая Нелле, о которой рассказывали столько страшных историй.

Зря рассказывали – в ней не было ничего страшного. Наоборот, она показалась девочке доброй.

– Что это было? – спросила Греша, с трудом сбрасывая с себя сонное оцепенение.

– Что это было? – переспросила старуха. – Тебе лучше знать. Ведь это тебе карусель показала волшебные картины! Ведь это ты плыла среди них!

– Вы говорили о подарке! – напомнила ей девочка. – Вы обещали мне подарок…

– Ах да! Подарок! Хорошо, что ты мне напомнила… – Старая Нелле открыла шкатулку, что стояла перед ней на столе, и стала перебирать ее содержимое.

– Это не то… – бормотала она. – Это не для нее… это тоже не годится… а вот это – в самый раз! – И она достала из шкатулки небольшой черепаховый гребень.

Это был простенький, недорогой гребень, украшенный разноцветными стекляшками, поддельными самоцветами – синим, красным и зеленым, простенький гребешок из тех безделушек, какими торгуют уличные разносчики.

Но Греше гребешок очень понравился, глаза ее заблестели, она потянулась к старухе.

– Подарок! – пролепетала она, зачарованно глядя на красивую безделушку.

– Подарок, – кивнула старая Нелле, – я же тебе обещала. Только запомни, девочка: этот подарок нужно беречь как зеницу ока. Пока он будет у тебя – с тобой не случится ничего дурного! Мужчины будут плясать под твою дудку…

– Дудку? – удивленно переспросила Греша. – Какую дудку?

Она вспомнила музыкантов на храмовом празднике. У одного из них действительно была дудка, которая испускала резкие и визгливые звуки. В этом не было ничего хорошего.

– Это так говорят, – усмехнулась старуха. – И еще говорят – не все то золото, что блестит. Но бывает и наоборот. Бывает, что подлинное сокровище не выдает себя ярким блеском.

Старуха пристально взглянула на Грешу и продолжила, таинственно понизив голос:

– Настоящая красота не видна сразу. Этот гребешок кажется простым, но ему нет цены. Ты кажешься скромной девочкой, дочкой шляпника, но на самом деле ты принцесса из далекой удивительной страны. Потому ты и не похожа на своих школьных подружек. Но только никому, никому об этом не рассказывай! Это тайна, большая тайна! – Старуха поднесла желтый от табака палец к губам и, покачав головой, добавила: – А сейчас, малышка, тебе пора в школу…

Греша хотела что-то возразить, хотела что-то спросить, но вдруг старая Нелле и ее полутемная комната куда-то подевались, и девочка обнаружила себя посреди улицы, на полпути от дома до школы. Она удивленно захлопала глазами: что это было? Привиделось ли ей, или она взаправду побывала в доме старухи, о которой рассказывают столько страшных историй?

Тут Греша почувствовала, что сжимает что-то в руке. Она осторожно разжала кулачок и увидела гребешок, черепаховый гребешок, украшенный тремя цветными камушками или тремя ограненными стеклышками.

Так что, выходит, это на самом деле было? Она пересилила страх, решилась войти в дом старой Нелле, в дом старой ведьмы, о которой рассказывают такие страшные истории? И ведьма не сделала ей ничего плохого, наоборот, она подарила ей этот чудесный гребешок и открыла ей удивительную тайну. Рассказала, что она принцесса из далекой страны…

А ведь Греша всегда это подозревала!

Греша спрятала гребешок в карман передника и прибавила шагу – наверняка она уже опаздывает в школу, и учитель будет на нее сердиться.

Греша и правда опоздала на урок, и учитель, минхеер ван Гуттен, очень на нее рассердился. Он назвал Грешу легкомысленной и пустой девчонкой и велел ей остаться после уроков, что не предвещало ничего хорошего.

На первом уроке девочки занимались французским языком. Пока учитель писал на доске французские глаголы, Греша шепотом рассказала своей соседке по парте Марте ван Брюен, что опоздала потому, что побывала в доме старой Нелле.

– Ты была в доме ведьмы? – прошептала Марта, округлив глаза от восторга и страха. – Врешь!

– Честное слово! – Греша незаметно перекрестилась. – Погляди, что она мне подарила!

Она показала под партой гребешок. Разноцветные стеклышки брызнули искрами света.

– Подумаешь! – разочарованно протянула Марта. – Такой можно купить на ярмарке за гроши! Старуха не только уродлива, как ведьма, она еще и скупа!

– Подлинная красота не видна сразу! – повторила Греша слова старухи.

Ей было обидно, что Марта не оценила подарок, и тогда она выложила главный козырь:

– А еще она сказала, что я принцесса из далекой удивительной страны.

– Врешь! – фыркнула Марта. – Твой папочка никакой не король, он торгует шляпами, это все знают!

Греша покраснела и отвернулась.

Старая Нелле говорила, что нельзя никому открывать свою тайну, зря она не послушалась ее…

Когда уроки закончились, Греша хотела тихонько улизнуть домой, надеясь, что учитель забыл о ее прегрешении. Однако минхеер ван Гуттен перехватил ее возле двери, схватил за ухо жесткими холодными пальцами и прошипел:

– Куда это вы направляетесь, барышня? Вы забыли, что вас ждет наказание?

Греша тяжело вздохнула и села за парту.

– Я скоро приду, а вы, барышня, пока прочтите Псалтырь от сих до сих!

Учитель ушел, чтобы приготовить все к завтрашнему дню, а Греша раскрыла псалтырь и задумалась.

Ей снова вспомнилась полутемная комната старой Нелле, чудесная золотая карусель и удивительные слова старой женщины. Девочка достала из кармана гребешок, расчесала им густые вьющиеся волосы. Волосы затрещали, кожу под ними словно закололи тонкими острыми иголочками.

Тут как раз вернулся учитель.

Греша гадала, какое наказание ее ждет – бывало, он бил девочек линейкой по рукам, иногда ставил на колени на рассыпанный горох – все зависело от его настроения.

Однако минхеер ван Гуттен, войдя в классную комнату, вдруг застыл на пороге и прикрыл глаза, словно от яркого света. Затем он широко открыл их, подошел к Греше и заговорил каким-то незнакомым, задыхающимся голосом:

– Дитя мое, я думал, как наказать тебя за опоздание, но вдруг понял, что ты ни в чем не виновата. Для такой юной и прекрасной особы, как ты, жизнь полна всяческих соблазнов, перед которыми трудно устоять. Пожалуй, я не буду тебя наказывать. Я лишь попрошу тебя иногда задерживаться в школе, как сегодня, чтобы поговорить со мной… чтобы обсудить твое будущее…

Учитель взял девочку за руку и принялся гладить ее. При этом лицо его было удивленным и растерянным, словно он прислушивался к чему-то слышному только ему.

– Поговорить, господин учитель? – переспросила Греша, безуспешно попытавшись высвободить руку. – О чем вы хотели бы со мной поговорить?

Ей отчего-то вспомнилась вдруг сказка о Красной Шапочке и Сером Волке.

Учитель и вправду был похож на волка, нарядившегося безобидной старушкой. Он крепко держал ее руку и смотрел на девочку странным, словно голодным взглядом.

Вдруг Греше показалось, что она перенеслась в полутемную комнату старой Нелле. Классная комната наполнилась ароматным золотистым туманом, по нему заскользили искрящиеся, мерцающие, переменчивые фигуры, вот сейчас она снова увидит те волшебные картины, которые показала ей старуха, волшебные картины далеких стран и далекого времени…

И в это мгновение дверь классной комнаты распахнулась. Звук открывшейся двери разрушил волшебную, мерцающую тишину, сгустившуюся вокруг Греши.

На пороге стояла ее мама. Лицо ее было взволнованно. Увидев Грешу, она облегченно вздохнула и воскликнула:

– Слава богу, ты здесь! Я забеспокоилась, когда ты не пришла в обычное время. Добрый день, минхеер учитель! Извините, что вошла без стука.

Учитель отпустил руку девочки и отстранился от нее. На лице его проступило смущение, будто его застали за чем-то неподобающим, за чем-то скверным.

– Я задержал вашу дочь, фрау Зелле, чтобы обсудить с нею ее успехи по основным предметам. Должен сказать вам, что у нее прекрасные способности к языкам. Она очень хорошо успевает по французскому и немецкому языкам, также по гимнастике. Прилежание у нее тоже в порядке…

Учитель шумно вздохнул и продолжил более сухим и сдержанным тоном:

– Однако если она хочет продолжить образование, следует уделять больше внимания математике, а также классической литературе и истории…

Проснулась я от скрипа двери. Спросонья не поняла, где я нахожусь, потом увидела тени от качающегося на улице фонаря и вспомнила, что ночую в отеле, который на самом деле обычный бордель.

Снова послышался скрип двери, потом крадущиеся шаги в коридоре. Кто-то старался идти неслышно, но явно торопился. На улице было тихо, потом подъехала машина и остановилась, судя по всему, прямо у двери этого, с позволения сказать, отеля.

Я встала и подошла к окну, в свете фонаря была хорошо видна дверь, из нее как раз выскочила Алиска. Ну да, ее курточка, ее узкие обтягивающие джинсы и светлые взбитые волосы. Ага, обокрала небось того мужика, а теперь удирает. Что ж, надо полагать, здесь это обычное дело.

Алиса подошла к машине, тотчас опустилось стекло, и высунулась рука. Алиса положила что-то в эту руку и спросила о чем-то, во всяком случае, я видела, как шевелились ее губы.

Рука убралась, но открылась задняя дверца машины, оттуда выскочил накачанный парень и мигом втянул Алису в салон. Она отбивалась, но у нее не было шансов, я услышала только сдавленный крик, который тут же прекратился, как будто Алиске заткнули рот, после чего машина газанула и скрылась за поворотом. И опять стало тихо, даже не слышно машин с проспекта.

Да, у них тут свои разборки. Я зевнула и снова улеглась на продавленную постель.

На этот раз проснулась я от шума дождя.

Открыв глаза, я долго пыталась понять, где нахожусь.

Однозначно, не дома. Узкая скрипучая кровать, низкий потолок в художественных разводах, дешевая мебель, пыльный графин и пара простых залапанных стаканов на столе… все это напоминало дешевый гостиничный номер. Ну да, это и есть дешевый гостиничный номер. В этот клоповник меня пустили ночью, содрали кучу денег, и за это я была благодарна, потому что…

И тут я разом вспомнила все: безобразную ссору с Игорешей, как я выскочила из его квартиры без вещей и позвонила Инке. Как Инка пожурила меня – она, дескать, меня предупреждала, а я не слушала. О чем, интересно, она предупреждала, наоборот, она советовала в свое время не решать все сплеча насчет Игореши, все же мы прожили с ним больше двух лет, а это по нынешним временам немало.

В общем, старшие подруги любят поучать младших. И я Инку послушала, а надо было послать Игорешу подальше… ну, что теперь говорить.

Инка дала мне ключи, и я вспомнила, как пришла в квартиру Инниной тетки, как нашла там труп, как сбежала из той квартиры и сняла на ночь номер в отвратительной гостинице.

Это было слишком ужасно, слишком отвратительно, чтобы быть правдой, но это именно и была правда. Слишком отчетливо я помнила труп, выпавший на меня из стенного шкафа… помнила его коротко стриженный затылок, плохо выбритую щеку…

Да, вот и еще одно доказательство реальности моих воспоминаний: бумажник, который лежит на прикроватной тумбочке. Бумажник, который я позаимствовала у того покойника. Бумажник, в котором я нашла свою собственную фотографию…

Эта деталь вчерашних событий была особенно непонятной и пугающей. Как я оказалась на той фотографии, рядом с совершенно незнакомым человеком?

Это было совершенно необъяснимо.

Не нужно ломать голову, внушила я себе, нужно отбросить этот факт, как будто его не существует, и держаться за что-то реальное, обычное, неизменное.

А что в моей жизни неизменно после ссоры с Игорешей?

Разве что работа.

Ну вот, отлично, значит, нужно идти на работу, может быть, там, среди знакомых людей и привычных дел, я смогу найти какое-то объяснение для необъяснимых событий и выход из безвыходной ситуации. Опять же, может, кто посоветует что-то насчет квартиры. В любом случае нужно отсюда выбираться как можно скорее.

Я встала, выглянула в окно.

За окном была отвратительная, хмурая погода, моросил мелкий дождь, обычный для этого времени в нашем городе.

Глядя в окно, я невольно вспомнила, как вчера вечером, точнее, уже глубокой ночью за этим окном стояла машина, которая увезла девицу из соседнего шестого номера. Причем увезли против ее воли, она не хотела, орала даже, но ей заткнули рот.

Впрочем, мне до нее нет никакого дела, у меня своих неприятностей хватает.

Я отправилась в ванную – точнее, в совмещенный санузел, в крошечный закуток, где помещался разболтанный унитаз и душевая кабинка в ржавых потеках. Впрочем, я и такого не ожидала.

К счастью, вода в трубах была, и достаточно горячая, так что я, постояв несколько минут под душем, почувствовала себя гораздо лучше.

Я насухо растерлась гостиничным полотенцем, оделась (противно было надевать вчерашнее белье, но что делать) и вышла из номера, предварительно набросав кое-что на лицо.

За столом, что был тут вместо стойки, сидел вчерашний мрачный мужик в несвежей клетчатой рубашке, перед ним стоял крупный мужчина лет сорока, в приличном дорогом пальто в елочку. Честно скажу, если бы не пальто, я не узнала бы в нем того человека, которого накануне вечером привела сюда бойкая девица.

Вчера он был вдрызг пьян, еле держался на ногах, сейчас вполне трезв, но переполнен яростью.

– Я ваш клоповник по кирпичику разнесу! – гремел он, нависнув над портье. – Вы меня надолго запомните!

Мужчина был небрит, и в глазах красные прожилки, щеки слегка обвисли, как у бульдога, но видно было, что настроен серьезно. Однако и тот тип за столом, видно, повидал всякого на своей работе, так что нисколько не боялся.

– Мужик, не горячись… – уныло отбивался он. – Я не пойму, чего ты от меня-то хочешь?

– Меня в твоей так называемой гостинице обчистили! Ограбили! Ты тут явно в доле!

– Вот это ты зря, мужик! – Портье тоже начал закипать. – Я к вам в номер не заглядывал! Что там между вами происходило, меня не касается! Вы люди взрослые, можете делать что хотите! Я вам номер сдал, а что потом твоя подруга сделала – не мой вопрос!

– Она мне никакая не подруга! – перебил его ограбленный клиент. – Она наверняка постоянно в твоем клоповнике работает и тебе процент от добычи отстегивает! Ты ее знаешь и сейчас мне скажешь, как ее зовут, иначе…

– Все, мужик, ты мне надоел! – Портье поднялся из-за стола и угрожающе нагнул голову. – Вали отсюда, пока я тебе рыло не начистил! У меня с этим просто!

Ограбленный вдруг сбавил обороты, отступил на полшага от стойки и спросил гораздо более спокойным голосом:

– Тогда хотя бы дай мне телефон – позвонить. Она у меня и телефон украла.

– Телефон у меня разрядился, – проговорил портье издевательским тоном. – Разрядился, понятно?

Я не стала дослушивать этот, с позволения сказать, разговор, бросила ключ на стойку и вышла на улицу.

То есть вышла за дверь и остановилась на крыльце этой, с позволения сказать, гостиницы.

Пока я выходила из номера, дождь резко усилился и теперь хлестал как из ведра. Зонтика у меня не было, и, если я несколько минут пройду под таким дождем, промокну, как курица в аквапарке. Точно знаю, что Игореше в это время здорово икалось, поскольку я выругала его такими словами, которые стараюсь не произносить вслух.

Я встала на крыльце под бетонным козырьком, надеясь, что дождь хоть немного стихнет. Тут дверь гостиницы открылась, и вышел тот мужчина, который только что препирался с портье.

– Не дал телефон? – сочувственно спросила я.

Не знаю, кто меня потянул за язык, но во мне шевельнулось сочувствие к этому человеку. Наверно, оттого, что сама я была вчера ночью в таком же положении, только меня подставил собственный муж. Неофициальный и бывший.

– Скотина! – выдохнул мужчина с чувством и повернулся ко мне: – Может быть, вы меня выручите?

– Ну да, почему бы и нет… – Я полезла в сумку за телефоном. В конце концов, люди должны помогать друг другу. Я сама попала в ужасное положение и поэтому сочувствовала ему. Кроме того, когда этот мужчина не был пьян и не ругался, выглядел он очень прилично. Вблизи я разглядела, что пальто точно очень дорогое. И шарф, и ботинки не иначе как итальянские. Небедный мужик, это точно, вот интересно, как он в такую передрягу попал?

Он благодарно улыбнулся мне, набрал номер и что-то быстро проговорил. Я не разобрала ни слова: он относился к тем счастливцам, чей голос хорошо слышишь по телефону, но совсем не разбираешь, стоя рядом. Полезное свойство.

Переговорив, мужчина вернул мне телефон и вежливо поблагодарил.

– Не стоит, – ответила я. – Может, когда-то и вы меня выручите. Кстати, ее зовут Алиса.

Вот кто меня снова потянул за язык? Зачем я ему это сказала?

Он не переспросил – видно, сразу понял, что я говорю о той девице, которая его обчистила. Зато в его взгляде что-то изменилось. Благодарность из него исчезла, а проявилось что-то противоположное.

Мне сразу стало как-то неуютно рядом с ним. Дождь как раз немного стих, и я хотела уже шагнуть с крыльца, но тут рядом с нами остановилась большая черная машина.

Дверцы этой машины распахнулись, из нее выскочили два подтянутых парня в одинаковых черных костюмах. Один из них раскрыл зонтик, шагнул к крыльцу и поднял зонт над моим собеседником. А тот вдруг кивнул на меня:

– Девушку посадите в машину.

– Что значит – посадите? – Я отшатнулась от обоих, шагнула в сторону, но парень в черном подхватил меня за локоть – вроде мягко, но очень сильно – и потащил к машине.

Я изо всех сил отбивалась, но это было все равно что бороться с бульдозером. Кричать я почему-то стеснялась, и вся сцена происходила в тишине, нарушаемой только моим пыхтением.

Парень втолкнул меня на заднее сиденье машины, мужчина из отеля сел рядом. Дверцы захлопнулись, и машина сорвалась с места.

– Вы с ума сошли! – прошипела я, едва смогла отдышаться. – Отпустите меня сейчас же!

– Отпущу, как только ты расскажешь мне все, что знаешь!

– Да ничего я не знаю! Вот зачем я дала вам телефон? Зачем вообще заговорила? Говорят же, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным!

– Ты знаешь, как зовут ту девку, которая меня вчера подпоила и обчистила.

И тут до меня дошло.

Он подумал: раз я знаю имя той девицы, может, я вообще с ней знакома. Может, я сама такая же. Может, я причастна к темным делишкам, которые творятся в этом отеле. Вот почему у него так переменилось выражение лица. Смотрит на меня с презрением, как на мошку какую-то, «тыкать» начал.

Я вспыхнула и возмущенно проговорила:

– Да я это случайно услышала! Ее портье так назвал, когда она с вами пришла! Может, это вообще не настоящее ее имя! Я ее первый раз в жизни увидела! Да и то со спины!

– Все равно ты можешь что-то вспомнить. Это очень важно. От этого зависит многое. Я тебе ничего плохого не сделаю. Вспомнишь что-нибудь – и я тебя отпущу.

Ага, так я и поверила. Ну надо же быть такой дурой! Вот с чего это мне вздумалось помогать незнакомому человеку? Посочувствовала ему, видите ли, ограбили бедного, телефон отняли и все деньги! Ну, он меня за это и отблагодарил. Господи, учат меня, учат, а все без толку.

Мужчина смотрел на меня пронзительно.

– Слушай, если что знаешь – лучше сразу скажи, – прошипел он, – а то ведь у меня есть способы все из тебя вытрясти. Все скажешь, как миленькая.

Ага, если такой крутой, то что же позволил этой дешевке Алиске себя облапошить, подумала я, но вслух сказать не решилась. Очевидно, что эта мысль отразилась у меня на лице, потому что мой сосед сжал зубы, так что на скулах заходили желваки. Глаза его сверкнули, он схватил меня за руку и рявкнул:

– Ну?

И тут я действительно кое-что вспомнила – вспомнила, как подошла ночью к окну и как увидела эту Алису на улице. Вспомнила, как она подошла к машине и как ее в эту машину втолкнули, точно как меня сегодня.

Этот тип больно сжал мою руку, так что я вскрикнула и поняла, что он может и сломать, до того сейчас зол. И хоть я прекрасно понимала, что рассказывать ничего ему нельзя, будет только хуже, но выдавила из себя несколько слов про то, что видела ночью.

– И они ее увезли, – закончила я, – а больше я ничего не знаю, так что отпустите меня, пожалуйста.

Но ничего подобного не случилось.

Он, конечно, очень заинтересовался и вцепился в меня, как клещами. Требовал, чтобы я описала ему машину, назвала ее номер…

– Ну, уж это слишком! Я и вообще цифры плохо запоминаю, а тут еще ночь, погода отвратная…

– А ты постарайся вспомнить! Лучше вспомни!

Руку мою он отпустил, но смотрел так, что я впала в панику.

– Да не могу! Я и так вспомнила все, что могла! Даже больше! Выпустите меня! – заорала я, увидев, что машина остановилась на перекрестке. Но что толку? Стекла в машине были тонированные, никто меня не увидел.

Естественно, этот неблагодарный тип и не подумал меня отпустить. Вместо этого что-то тихо сказал водителю.

Машина свернула в глухой переулок, подъехала к металлической решетке, ограждавшей участок с садом, остановилась перед воротами. Ворота медленно открылись, машина въехала внутрь.

За оградой, посреди голого осеннего сада, стоял аккуратный двухэтажный особняк. Машина подъехала к его крыльцу и остановилась – на этот раз окончательно. Я внезапно ослабела, потому что поняла, что дела мои плохи. Здесь, за воротами, они что угодно со мной сделают, никто не узнает.

Мужчина, сидевший рядом со мной, выбрался из машины и протянул мне руку:

– Выходи! Или так и будешь здесь сидеть?

Мне не хотелось играть по его правилам, не хотелось безропотно подчиняться, хотелось хоть раз в жизни проявить характер, и в первый момент я думала остаться в машине, но потом представила, как его парни выволокут меня силой, так что пришлось выйти, но я не стала его касаться.

Мы поднялись на крыльцо, вошли в дом, оказавшись в просторном холле, поднялись на второй этаж.

Теперь меня никто не тащил, никто не принуждал, мужчина шел вперед, не оглядываясь – и мне ничего не оставалось, как послушно следовать за ним. Впрочем, мне было даже любопытно, чем все это завершится. Раз не тащат сразу в подвал, стало быть, пытать, хотя бы пока, не будут.

Мой спутник провел меня в большую красивую комнату, а сам ушел, предварительно забрав мою сумку и выдав мне только косметичку, и то по моей просьбе.

Я огляделась.

Это была уютная комната вроде богатой гостиной: белый кожаный диван, два кресла, кофейный столик, стеллажи с книгами, на полу – пушистый светло-зеленый ковер. Ничего так живет этот мужик, впрочем, я об этом догадывалась.

Я села в одно из кресел и приготовилась к ожиданию.

Тут дверь открылась, и вошла женщина средних лет в скромном сером платье.

– Могу я предложить вам чай, кофе или еще что-нибудь? – спросила она.

– Вот только не надо играть в гостеприимство! – фыркнула я. – Я к вам не в гости пришла, меня привели сюда силой!

Но тетя, как автомат, повторила ту же самую фразу:

– Могу я предложить вам чай, кофе или…

Тут я вспомнила, что с утра ничего не ела, и решила, что хотя бы чашка кофе мне не помешает. Надеюсь, они не подмешают в него какую-нибудь отраву.

Тетя молча кивнула и удалилась.

Вернулась она очень скоро, на этот раз с подносом, на котором стояла чашка тонкого фарфора, дымящийся кофейник и вазочка с песочным печеньем.

Кофе оказался очень ароматным, а печенье просто таяло во рту, так что я незаметно опустошила вазочку. После кофе я заново накрасила губы и причесалась. Вид в зеркале был так себе – ну еще бы, после таких приключений, но кофе, несомненно, помог обрести бодрость.

Тут дверь снова открылась, и появился мой знакомый – тот самый ограбленный мужик. Теперь он был без пальто и костюм успел поменять. И даже, как я заметила, побрился. Я с тоской вспомнила, что у меня даже нет смены чистого белья. И взять пока неоткуда. И вообще, сейчас не об этом нужно беспокоиться.

Опустившись рядом со мной в свободное кресло, мужчина заговорил:

– Ну как, больше ничего не вспомнила?

– Да ничего я больше не помню! – проговорила я раздраженно. – Вы что, человеческого языка не понимаете? Все, что помнила, я вам уже рассказала!

«И видит бог, как я об этом жалею», – добавила я про себя.

– Жаль! – Он покачал головой. – Я надеялся, что ты вспомнишь что-то без посторонней помощи. Но, наверное, все же придется немного тебе помочь…

– Это вы о чем? – испугалась я. – Вы что, собираетесь пытками выбивать из меня воспоминания?

Мне уже привиделись стальные щипцы, крючья и прочие средневековые инструменты для ведения допроса, которые до сих пор мне приходилось видеть только в кино.

– Да что ты! – Он явно всерьез обиделся. – За кого ты меня принимаешь? К тому же это так хлопотно – пытки…

– А за кого я должна вас принимать? Схватили меня силой, привезли неизвестно куда… я даже не знаю, как вас зовут!

– Ну да, правда, это мое упущение. Ну, ты пойми – я был расстроен, раздражен… Алексей.

– Алексей… а дальше? Впрочем, не хотите говорить – не надо. А я Маша, Мария Хорькова.

Тут я вспомнила, что эти типы перетрясли мою сумку и, уж наверное, видели паспорт.

– Так что вы имели в виду, когда сказали, что хотите помочь мне что-то вспомнить?

– У меня есть знакомый, специалист по памяти. Он уже приехал и сейчас придет…

Действительно, как будто все это было отрепетировано, сразу после этих слов дверь открылась, и в комнату вошел невысокий плотный мужчина лет пятидесяти, в хорошем сером костюме, с чересчур, на мой взгляд, длинными, черными с проседью волосами и выпуклыми, выразительными темными глазами.

Он поздоровался со мной, кивнул хозяину и сел напротив меня.

– Итак, вы хотите что-то вспомнить… – проговорил он густым низким голосом.

– Это он хочет, чтобы я что-то вспомнила! – огрызнулась я.

– Ну, не будем цепляться к деталям… – промурлыкал доктор – а мне сразу захотелось называть его доктором, несмотря на отсутствие белого халата.

– Вы знаете, который час? – спросил он и вынул из жилетного кармашка серебряные часы на цепочке.

Я хотела взглянуть на свои собственные часы, но почему-то мой взгляд потянулся к этим карманным часам. А доктор раскачивал их на цепочке, так что я никак не могла сосредоточиться и разглядеть, сколько же сейчас времени.

Часы качались, и мои глаза следили за ними, а доктор говорил своим вязким гипнотическим голосом:

– Ваше тело наливается свинцом… ваши руки и ноги становятся тяжелыми… ваши глаза слипаются…

Я хотела сказать, что не куплюсь на эти дешевые фокусы, что не поддамся гипнозу, но вдруг комната, в которой мы находились, наполнилась пульсирующим золотистым туманом, по которому побежали искрящиеся, переменчивые картинки, как в детском калейдоскопе, а потом эта комната вообще исчезла, и я оказалась в другом месте и в другом времени.

Это был магазин, и какой-то странный магазин.

Тем не менее я уже была когда-то в этом магазине.

Передо мной в деревянном ящике валялись какие-то безделушки: колечки и цепочки, цветные камешки и фигурки из глины, разноцветного стекла, из дерева и металла, маленькие раскрашенные статуэтки, дешевые украшения.

Рядом с этим ящиком, на полке, стояли бесчисленные подсвечники – медные, оловянные и бронзовые.

Тут же громоздился старинный граммофон с огромной трубой, расписанной выцветшими розами, возле него – пожарная каска, переделанная в цветочный горшок, и вешалка для шляп и шапок, сделанная из лосиных рогов.

Ну да, это был антикварный магазин, но не один из тех роскошных салонов, которые расплодились в центре нашего города в середине девяностых годов и где лощеные пожилые господа торгуют мебелью красного дерева и карельской березы и поддельными картинами передвижников.

Нет, в этом магазине торговали всякой дешевой третьесортной ерундой, которую можно купить только сдуру или по приколу.

Я протянула руку и взяла один из подсвечников…

И вдруг осознала, что видела этот подсвечник, держала его в руках, ощущала этот металлический холодок, эту гладкую поверхность… когда и где?

Воспоминание шевелилось в моей голове, но никак не могло оформиться, принять законченный вид.

И тут сквозь окружающую меня действительность – или сквозь иллюзию действительности – пробился низкий, властный, гипнотический голос:

– Не здесь… не то… вспомни другое время и другое место… другое время и другое место…

И я послушно перенеслась в ночную гостиницу.

Снова, как той ночью, я стояла перед окном, придерживая рукой плотную занавеску, и смотрела на ночную улицу.

По этой улице пробежала, испуганно оглядываясь, какая-то девица, показавшаяся мне знакомой, – ну да, это она стояла возле стойки портье, поддерживая пьяного мужчину… ну да, портье знал ее, он назвал ее Алисой…

Алиса снова огляделась по сторонам, перешла на шаг, приблизилась к стоящей у тротуара машине.

Боковое стекло машины опустилось, Алиса наклонилась, что-то вполголоса проговорила, потом что-то передала и хотела уже отойти, но тут дверца машины распахнулась, и ее втащили внутрь…

Ну да, я уже видела все это, всю эту сцену. Ничего нового… ничего интересного…

И снова в моей голове зазвучал властный, завораживающий голос гипнотизера:

– Смотри, смотри внимательнее!

И я вгляделась в ночную улицу, вгляделась в темную машину, которая как раз в это время отъехала от тротуара.

Перед моим взглядом промелькнула табличка с номером.

Я напрягла зрение, вгляделась и смогла разглядеть этот номер, прочитать его.

«АХА 764».

– Хорошо, очень хорошо! – прозвучал знакомый голос. – Когда я скажу: «Пять», ты проснешься! Раз, два, три, четыре, пять!

Ночная улица растворилась в сгустившейся темноте, ушла в небытие, в прошлое.

Я пришла в себя и оказалась в знакомой уже комнате.

Напротив меня сидел человек с длинными, черными, тронутыми сединой волосами и темными выпуклыми глазами – тот человек, чей властный голос провел меня по лабиринту памяти, заставил вспомнить то, что я считала забытым.

Чуть в стороне стоял Алексей – хозяин этого особняка, шеф и повелитель всех работающих здесь людей.

У меня мелькнула мысль: если он такой крутой, такой богатый и влиятельный, как его угораздило связаться с той девкой, с Алисой? Она явно не его уровня. И как его занесло в низкопробный отель, в котором мы столкнулись?

Впрочем, это не мое дело. У каждого свои проблемы, мне бы с собственными разобраться…

– Ну, теперь вы довольны? – спросила я, повернувшись к Алексею. – Теперь вы меня отпустите?

– Да-да… – Он ответил утвердительно, но мне показалось, что он меня не слушал, он был погружен в собственные мысли, а может быть, чего-то ждал.

– Так я могу идти? – Я встала и шагнула к двери.

– Нет, подождите еще немного.

– Чего еще?

Вдруг у него в кармане зазвонил телефон.

Алексей торопливо поднес трубку к уху – видно, этого звонка он и ждал, послушал недолго, сказал несколько слов и, спрятав телефон, взглянул на меня:

– Сейчас мы с вами кое-куда съездим, а уж потом вы будете свободны, и я отвезу вас куда скажете.

– Съездим? – переспросила я. – Куда еще? Об этом не было разговора! Я вспомнила номер машины! Чего еще вам нужно? Я все равно больше ничего не помню!

– Я попросил своего знакомого пробить тот номер, который вы вспомнили. Только что он мне перезвонил…

– Так быстро? Хорошие у вас знакомые! Примите мои поздравления. Но я-то при чем?

– Эта машина оказалась в угоне, но ее уже нашли – ее просто бросили на улице, в глухом безлюдном месте. Я хочу… я прошу вас, чтобы вы на нее взглянули.

– Зачем? Какая от меня польза? Я видела ее мельком, всего несколько секунд!

– Но все же я прошу вас со мной съездить.

Он сказал «прошу», но в голосе была такая твердость, что это прозвучало как приказ. Да и что я могла поделать? Тут он распоряжался всем и всеми… его вежливость, его показная мягкость ничуть меня не обманывали – я чувствовала за ними волю и твердость, может быть, даже жестокость.

– Но потом-то вы меня отпустите?

– Конечно, отпущу. Зачем мне вас задерживать?

– Вот уж не знаю! До сих пор вы меня не отпустили.

– Ладно, поехали!

Он направился к двери, вышел из комнаты, и ноги сами понесли меня за ним.

Мы прошли тем же путем, каким пришли в эту комнату, вышли на крыльцо особняка. Там нас уже ждала машина (не та, на которой мы приехали, но очень похожая на нее), а в машине – водитель и еще один человек, видимо охранник. Водитель и охранник тоже были другие и тоже похожие на прежних.

Мы, как и прежде, сели на заднее сиденье, ворота открылись, и машина выехала со двора.

Голова моя была занята безрадостными мыслями, поэтому я не следила за дорогой.

Прошло примерно полчаса. Мы оказались на пустыре рядом с железнодорожными путями. Посреди этого пустыря стояла синяя машина, возле которой толклись несколько человек.

Наш водитель подъехал к синей машине и остановился. От группы отошел один человек, подошел к нашей машине, наклонился к окну и проговорил:

– Шеф, мы ничего не трогали, ждали вас.

Алексей коротко кивнул, вылез из машины, сделал мне знак следовать за ним.

Мы приблизились к синей машине. Алексей взглянул на меня:

– Та машина?

Я пожала плечами:

– Похожа. Но я видела ее мельком. Номер-то совпадает. Это все, чего вы от меня хотели?

– Не совсем.

Алексей переглянулся с тем человеком, который подходил к его машине. Тот подошел к багажнику, открыл его, отступил в сторону. Алексей в свою очередь заглянул в багажник, тоже отступил и повернулся ко мне:

– Посмотрите.

Я шагнула вперед, взглянула… и земля чуть не ушла у меня из-под ног.

В багажнике, свернувшись в позе эмбриона, лежала женщина.

Мертвая женщина.

Меня замутило, я отступила в сторону, несколько раз глубоко вдохнула. Сырой холодный воздух помог справиться с дурнотой. Да и вообще, что я, трупов не видела? Только накануне провела много времени с покойником, выпавшим из шкафа!

Справившись с собой, я взглянула на Алексея. Зачем он привез меня сюда, зачем заставил меня смотреть на этот труп? Хотел меня припугнуть, хотел показать, что меня ждет?

А он, встретившись со мной взглядом, спросил:

– Это она?

– Кто? – в первый момент до меня не дошел смысл вопроса.

– Та… та девица из отеля. Алиса. Это она?

И снова я не могла его понять. О чем он меня спрашивает? Точнее, почему он спрашивает меня? Он что, сам не помнит, с кем был вчера в отеле?

И тут я прочитала в его взгляде смущение и растерянность. И поняла, что он ее действительно не помнит.

Что – был до такой степени пьян?

Но по его виду не скажешь, что он алкоголик. Как не скажешь, что он может отправиться с девицей вроде Алисы в такую низкопробную гостиницу, где я с ним столкнулась.

Тут неуверенность и смущение, которое я заметила в его взгляде, исчезли, он снова посмотрел на меня твердо и властно и повторил свой вопрос:

– Это она?

Первый раз мне было так худо, что я не рассмотрела труп. Теперь я немного успокоилась. Да и вообще, мне не привыкать, трупом больше, трупом меньше…

Я снова подошла к машине, заглянула в багажник. Со второго раза это было легче.

Короткая синяя курточка, узкие джинсы… точно, та девица была так одета. Но одежда – это еще не все…

Я наклонилась ближе, чтобы разглядеть ее.

Растрепанные светлые волосы, начавшие темнеть у корней – пора уже краситься, мелькнула несвоевременная мысль. Кроваво-красный рот размазан, так что покойница была похожа на напившегося крови вампира из дешевого фильма ужасов.

Она, Алиса…

Однако я продолжала внимательно разглядывать ее, словно на этот раз была не в силах оторваться от этого ужасного и завораживающего зрелища.

На шее я заметила тонкую багровую полоску.

Все ясно, ее задушили.

Благодаря многочисленным криминальным сериалам и книжкам в глянцевой обложке я даже знала, как называется эта полоска – странгуляционная борозда.

Мертвые руки крепко сцеплены на животе, красные ногти обломаны – видно, она пыталась сопротивляться. На одной руке было видно что-то красное…

Я протянула свою руку, осторожно дотронулась… и тут же испуганно отдернула руку, почувствовав на пальцах кровь… наверняка это не ее кровь, это кровь убийцы…

И тут я снова вспомнила ту сцену, которую видела ночью из окна гостиницы.

Алиса подошла к темной машине, наклонилась к окну, что-то протянула…

Навстречу ей из машины высунулась мужская рука.

Я увидела эту руку ясно и отчетливо, как будто снова перенеслась в ту ночь.

И снова я дотронулась до мертвой, холодной руки, как будто она притягивала меня. Пальцы были сжаты неплотно, между ними что-то блестело. Я осторожно потянула блестящий предмет и сжала в собственном кулаке.

– Ну, что? – раздался у меня за спиной нетерпеливый голос Алексея. – Это она?

Я выпрямилась, отступила на шаг от машины, сжимая правую руку в кулак, и уверенно проговорила:

– Она, однозначно она.

– Понятно… – Алексей посмотрел в сторону, потер пальцами переносицу.

И тут я снова заговорила:

– Я сейчас еще кое-что вспомнила.

Не знаю, кто опять потянул меня за язык, но обратного пути уже не было. Алексей вскинул на меня взгляд, как будто навел два ствола охотничьей двустволки:

– Что?!

– Когда она… когда Алиса подошла к этой машине, человек из машины протянул руку. Я вспомнила эту руку. Тяжелая, широкая, квадратная рука и на среднем пальце перстень.

– Перстень? – Алексей явно заинтересовался, глаза его вспыхнули. – Какой перстень?

– Ну, какой… большой мужской перстень с печаткой… кажется, на ней выгравирован паук…

– Расскажи как можно подробнее! Все, что помнишь, каждую деталь! Это может быть важно!

– Ну, я и так все рассказала…

Я увидела знакомый блеск в его глазах и усмехнулась:

– Только не надо больше гипноза!

– Хорошо, обойдемся без гипноза. Заедем еще раз в офис, и ты нарисуешь этот перстень.

– Ну вот, вы же обещали, что это все…

– Ну, я очень прошу! Это последняя просьба!

– Ладно, так и быть…

Все равно день уже потерян, да и вообще, мне не хотелось оставаться один на один со своими собственными проблемами.

Мы опять сели в машину, опять приехали в тот же особняк, пришли в знакомую комнату. Алексей кому-то мигнул, и мне принесли чистый блокнот и фломастеры.

Я постаралась вспомнить мужскую руку и перстень и нарисовала, как могла.

Особенно тщательно я изобразила квадратную печатку, на ней – паука и паутину.

– Вот, все, больше я точно ничего не помню! Кстати, вы не забыли вернуть мне мои вещи?

– Ну да! – Алексей снова мигнул, и чернявый парень принес мне мобильный телефон и бумажник.

Тот самый бумажник, который я позаимствовала у мертвеца. О чем, разумеется, никому не собиралась рассказывать.

– А сумка? – прищурилась я. – Про сумку забыл? Или к рукам прилипла?

– Да никому твое барахло не нужно! – окрысился парень и бросил передо мной сумку. – Дешевка!

Тут я всерьез обиделась, сумка была не то чтобы супер, но вполне приличная, известной фирмы, Инка меня уговорила купить в дорогом магазине, даже денег одолжила. На сумки-то скидки редко бывают, это вам не босоножки.

– Если в модных брендах не разбираешься, то лучше помолчи! – огрызнулась я.

Тут чернявый хмыкнул, и до меня дошло, что он имел в виду вовсе не сумку. И тогда я разозлилась по-настоящему. Вот что я им всем сделала, скажите на милость? За что они меня так?

Вчера Игореша обзывал такими словами, которых я и вовсе не заслужила. И он, кстати, прекрасно об этом знал. Сегодня этот чернявый, он-то какое право имеет так говорить? Он вообще про меня ничего не знает. Совсем ничего.

От злости я перестала бояться. Клянусь, если бы мы остались с этим чернявым один на один, я бы тут же набросилась на него. И кстати, неизвестно, кто вышел бы победителем, во всяком случае, морду я ему здорово бы попортила, уж это точно. Но если я сейчас полезу драться, этот тип, который корчит из себя крутого, крикнет своих подручных, и мне мало не покажется.

Я откинулась на спинку стула и в упор поглядела на них.

– Однако… – протянула я.

Чернявый тип ничего не понял, но Алексей был далеко не дурак, поэтому он пристально поглядел мне в глаза и прочитал в них все, что я думаю.

А думала я о том, что, может, я, по их мнению, и дешевка, но все же не такая, как Алиска. А хозяин их на нее внимание обратил. Значит, не больно он крут, если такая, как Алиска, его вокруг пальца обвела. Так что нечего теперь…

– Болтаешь много! – рявкнул Алексей. – Свободен!

Чернявого как ветром сдуло. Отчего-то мне подумалось, что больше он в охране у Алексея работать не будет. Понизят его в должности, непременно понизят. Будет где-нибудь за мониторами следить или при входе шлагбаумом заведовать. Что ж, поделом ему, и правда лишнего много болтает.

Тут ведь как: нужно всегда нос по ветру держать и чувствовать, что можно говорить, а чего – нельзя. А лучше вообще помалкивать, пока тебя не спросили.

Тут я вспомнила, где сейчас находится Алиса, и как-то мне стало неприятно. И если Алексей в ее смерти не виноват (а я это знаю точно), то это ничего не значит. Все равно у него какие-то дела опасные. Ведь ясно же, что Алиску убили, чтобы она не вывела Алексея на тех людей, которым отдала то, что у него сперла.

Тут я, конечно, вовремя подсуетилась, но ведь он и так бы рано или поздно про Алиску узнал. Возможности у него большие. Мужика в том, с позволения сказать, отеле заставил бы говорить, тот, конечно, Алиску покрывать не стал бы. Но с моей помощью все у него получилось гораздо быстрее.

И никакой благодарности.

Тут я опомнилась и сообразила, что мы с Алексеем сидим уже минут пять и молчим.

Ага, ему-то небось спешить некуда, он озадачил своих подручных поисками того типа с перстнем и ждет теперь результатов. А у меня полдня пропало, и хоть Мирослав – начальник хороший, терпеливый, все же он прогулы и опоздания не приветствует. А я его даже не предупредила.

– Я могу наконец идти? – процедила я сквозь зубы.

– Да иди, пожалуйста, – мирно сказал Алексей, – и куда ты так торопишься?

– На работу! – против воли брякнула я. – Ко всем неприятностям не хватало еще, чтобы с работы уволили!

– У тебя же работа ночная, – хмыкнул он.

– Слушай! – Я решила тоже перейти на «ты», раз уж он себе это позволяет. – Тебе, разумеется, неинтересно, но еще раз говорю – в гостинице той я оказалась случайно, ночевать мне было негде, так обстоятельства сложились. И тебя с Алисой случайно увидела, и машину ночью тоже случайно разглядела. И честно тебе скажу, очень жалею, что об этом рассказала.

Вы не поверите, но он понял намек. Ничего, конечно, мне не сказал, но я по глазам видела, что дошло до него, что со мной он поступает по-свински.

Ну, дойти-то дошло, но это вовсе не значит, что он тут же рассыплется в благодарностях и вручит мне ценный подарок, уж такого я точно не ждала. Им, крутым, на нас, обычных людей, плевать с высокой вышки.

– И что же у тебя за обстоятельства такие особенные? – спросил он, причем я сразу поняла, что ответ в духе «не твое собачье дело» его не устроит.

– Поругались мы с… ну вроде как мужем я его считала… он меня и выгнал, – буркнула я.

– С этим, что ли? – Алексей указывал на фотографию, что была в моей сумке, там меня обнимал тот самый загадочный покойник, которого я нашла в квартире.

Из-за него я попала в ту, с позволения сказать, подозрительную гостиницу и встретилась там с этим крутым Алексеем. Я даже вспомнила, как звали покойника – Павел Мамонов. Артист такой есть, только тот, кажется, Петр.

Ну, неважно. А важно, что на меня, наверно, напало временное помешательство, потому что, кроме денег и своей фотки, я прихватила зачем-то и бумажник покойника.

Ну, взяла бы денег сколько-то, а бумажник обтерла от отпечатков и бросила там же.

Впрочем, ничего удивительного, что я плохо соображала, странно, что вообще с катушек не сошла там от страха.

И разумеется, Алексей бумажник тоже заметил.

– Это его? – Он повертел бумажник в руках и увидел водительские права.

– А ты как думаешь? – скривилась я. – Он у меня все карточки заблокировал, наличных нету, так я хоть что-то унесла. Некогда было разбираться. И вообще я не понимаю, с чего это тебе так про меня интересно знать?

– Совсем неинтересно. – Он пожал плечами. – Только… если тебе деньги нужны, то я дам сколько надо…

– Обойдусь! – Я сделала над собой усилие и сказала это спокойно, хотя хотелось рявкнуть.

Но не удержалась и добавила:

– Ты уж меня с Алиской не путай… – И с удовлетворением услышала, как он скрипнул зубами.

– Скажи там моим ребятам, куда надо – отвезут! – бросил Алексей мне в спину.

– Сама доберусь! – не поворачиваясь, сказала я. Еще не хватало, чтобы они узнали, где я работаю.

Греша вошла в комнату отца.

Отец сидел в потертом кресле с высокой спинкой, на коленях у него лежала раскрытая газета. Как почти всегда в последний год, он был пьян и слезлив.

– Принцесса, посиди со мной! – проговорил он, протянув руки к дочери. – Посиди со мной, как бывало! Твой папочка любит тебя! Ты моя принцесса!

– Хороша принцесса, которой не во что одеться! Если ты меня и правда любишь, дай мне два гульдена на новую шляпку! Моя старая вконец истрепалась!

– Принцесса, – отец отвел глаза, – у меня нет ни гроша… ты же знаешь, твой глупый папочка разорился…

Отец всхлипнул, уронил газету и задремал.

Греша подняла газету, чтобы положить ее на стол, рядом с отцовской щекой.

Взгляд ее случайно упал на последнюю страницу с частными объявлениями.

«Капитан Мак Леод, достойный мужчина в расцвете сил, офицер колониальных войск на службе Голландской Ост-Индской компании, ищет порядочную девушку, которая составила бы ему достойную партию и согласилась бы отправиться с ним на острова Индонезии, к месту его службы».

Греша вспомнила детство.

Вспомнила комнату старой Нелле, вспомнила золотую карусель, рассыпавшую по стенам сверкающие, искрящиеся отблески. Вспомнила удивительные, фантастические картины, которые предстали тогда перед ее глазами.

Отцовская комната куда-то подевалась, Греша плыла теперь по далекому южному морю на корабле… потом она увидела удивительные, незнакомые деревья и цветы и обвитый цветущими лианами полуразрушенный храм, стены которого покрыты статуями танцующих богов, удивительных существ со многими руками, существ с головами диких животных…

Может быть, старуха не обманула ее? Может быть, это ее судьба смотрит на нее с газетной страницы?

Она еще раз перечитала объявление. Достойный мужчина в расцвете сил…

Греша нашла в конце объявления адрес капитана Мак Леода и села писать письмо.

Я вышла из маршрутки на остановку раньше, забежала в торговый центр и купила там пару дешевых трусиков и колготки. А еще съела в кафетерии сэндвич с ветчиной и сыром и выпила большую чашку кофе с молоком, чтобы восстановить силы, которые мне еще очень понадобятся.

Во время еды настиг меня звонок мобильного. Неужели на работе спохватились? Однако звонил Игореша. И чего ему сейчас-то от меня надо? Вот уж с кем мне разговаривать совершенно не хотелось! И я сбросила вызов.

После еды я тщательно накрасила губы и решила появиться перед начальством. Оказалось, зря старалась, Мирослав с утра уехал в командировку.

Я кое-как отбилась от расспросов девчонок и уселась за свой стол поразмыслить. Нужно было срочно прикинуть, что сделать в первую очередь, а что можно отложить на потом.

Не помню, говорила я или нет, что, прежде чем начать какое-нибудь дело, я всегда составляю подробный план. Обычно это помогает, хоть и не всегда.

Мобильник снова зазвонил.

Опять Игореша, да что ему нужно-то? Тут я сообразила прочитать эсэмэски, их было шесть штук, и все от моего бывшего. «Где ты?», «Что с тобой?», «Как ты?», «Где ты находишься?», «Я виноват!» и даже «Вернись, я все прощу!».

Нет, у него точно крыша съехала набекрень. Я подумала, что хорошо бы занести номер Игореши в черный список и забыть о нем навсегда. Как говорится, вычеркнуть его из своей жизни. Но решила пока подождать. С Игорешей разберемся позднее, сейчас же у меня есть более насущные задачи. Мне нужно где-то ночевать.

Очень осторожно я завела разговор насчет квартиры. Коллектив у нас хороший, все мы, в общем-то, работящие, но когда начальства нет, сами понимаете, производительность труда падает. Пришлось кое-что рассказать про Игорешу, офисные дамы приняли мои слова близко к сердцу, и оказалось, что у бухгалтера Софьи Леонидовны как раз сосед сдает квартиру.

Дороговато, конечно, зато дом новый, хороший, и в квартире очень приличный ремонт сделан. Но въехать можно только в ближайшие выходные, поскольку сосед в будни работает и прийти никак не может.

– Соглашайся, Мария, – советовала Софья Леонидовна, – от метро близко, соседи все приличные, в доме чистота и порядок. И мы все будем довольны: ты девушка аккуратная, а то он еще пустит какую-нибудь развеселую бабенку, будут мужики ходить, компании разные… нет, ты нам подходишь.

И хоть жить на одной площадке с Софьей – это все равно что постоянно находиться в рентгеновском аппарате, выбора у меня не было, и Софья позвонила соседу. Договорились на субботу.

А до этого мне предстояло перекантоваться где-то две ночи. Вот где очень пригодилась бы Инка, у нее-то точно нашлось бы для меня местечко, у нее квартира двухкомнатная, и живет она в ней одна, сама себе хозяйка. Но Инка сейчас на семинаре в Турции и вернется только через две недели, к тому времени я свои проблемы решу. По крайней мере, очень на это надеюсь.

Что ж, пора уже перестать прятать голову в песок (или под крыло, как там эти страусы делают) и сказать самой себе честно: нужно идти ночевать к бабке.

Вот так вот, сказала – и сразу мне легче стало, только непонятно отчего.

Только не подумайте, что бабка – это моя родная бабушка, нет, родную бабушку я почти не помню, она умерла рано. Мы жили вдвоем с мамой, потому что с моим отцом они развелись очень давно, мне было три года.

Отец уехал в Москву, он и был оттуда родом, у него там родственники, которых я, да и мама тоже, в глаза не видела никогда. Так что отца я тоже почти не помню, потому что он связи с нами не поддерживал.

Нет, алименты приходили регулярно, раз в месяц, деньги, как мама говорила, вполне приличные, потому что отец там, в Москве, занимал какой-то пост в министерстве или еще где-то. Но видеться с дочерью он не хотел. И если вы думаете, что я очень по этому поводу переживала, то глубоко ошибаетесь.

Как можно скучать по тому, кого совершено не помнишь? В общем, мы вполне себе неплохо жили вдвоем с мамой. А потом она вышла замуж. Мне в ту пору было двенадцать лет, но никаких подростковых вывертов у меня не было.

И опять-таки, все было хорошо, никаких неприятностей отчим мне не устраивал, вел себя вполне прилично. Любви особой между нами не было, это точно, но сами посудите, с чего это я буду бросаться на шею человеку, который женился на моей матери?

Это только в кино показывают, как большой и сильный мужчина полюбил женщину с детьми и стал им родным отцом. Такое кино, вообще-то, даже бабка не смотрит.

Короче, мы с отчимом старались друг другу жизнь особенно не портить, опять же, мама всегда была начеку, так что мы жили все вместе ровно одиннадцать лет, а потом мама умерла. Все случилось так быстро, она даже не жаловалась и к врачу пошла поздно, когда сама уже заметила опухоль в груди. Пока тянули в поликлинике, пока ждали очереди на операцию…

Хотя потом врач мне сказал, что случай очень запущенный, что надежды почти нет. А мама сразу сдалась. Оказалось, ее мать, моя бабушка, тоже умерла рано от этого же самого. И мама, зная про это, не удосужилась лишний раз пойти и провериться… Врач очень ругалась тогда.

В общем, я даже толком не успела осознать, что происходит, как мама умерла. Я как раз полгода назад получила диплом и занималась поисками работы, которые пришлось прекратить из-за болезни мамы.

Не могу сказать, что общее горе сблизило нас с отчимом. Он держался довольно спокойно, и я очень скоро поняла почему. А пока разбирала мамины вещи и нашла у нее номер счета незнакомого банка. Деньги были очень нужны, мы здорово потратились на больницу и похороны.

Я сунулась было к отчиму, но он заявил, что живет на зарплату и деньгами в доме заведовала моя мать. А если там, в коробочке, денег нет, то он понятия не имеет, откуда их взять. А кормить меня просто так он не собирается хотя бы потому, что ему и самому денег не хватает. Он не олигарх, работает инженером, взятки не берет (никто не дает) и не ворует (в том НИИ взять нечего).

Мама работала в фирме по производству кухонь, принимала заказы. Ясно, что денег там тоже было негусто. Однако жили мы неплохо, не то чтобы шиковали, но все же я покупала себе одежду не на рынке, а в приличных магазинах, и отдыхать мы с ней ездили на море раз в год уж точно. И подрабатывала я в институте так, по мелочи, на карманные расходы.

Вспомнив все это и подсчитав траты, я поняла, что где-то должны быть деньги. И отправилась в тот самый банк.

Объяснила в нескольких словах ситуацию, и девушка, поглядев на мой паспорт, сказала, что ждать полгода не нужно, потому что мама оставила письменное распоряжение, чтобы мне выдали деньги после ее смерти. Однако оказалось, что денег на счете всего восемь тысяч с копейками.

Девушка посмотрела распечатку и сказала, что уже несколько месяцев деньги на счет не поступают, а раньше поступала раз в три месяца вполне приличная сумма. Которую мама снимала со счета всю, ничего не откладывала.

На мой вопрос, откуда же поступали на этот счет деньги, девушка нахмурилась, потом позвонила куда-то по телефону, поговорила тихонько и пригласила меня к начальнику отдела в кабинет. А тот, поглядев опять-таки на мой паспорт и мамино свидетельство о смерти, сказал, что у него есть для меня письмо от адвоката. Дескать, так проще, чтобы мне к тому адвокату самой не ходить.

Письмо я прочитала тут же. В нем говорилось, что в силу договоренности с моей матерью и Хорьковым Владимиром Владимировичем деньги на счет перестают поступать такого-то числа такого-то года, поскольку Хорькова М. В. получила диплом и теперь сможет зарабатывать на себя сама.

До меня тогда все доходило с трудом, и хозяин кабинета любезно объяснил мне, что это довольно распространенная практика. Дескать, алименты по закону полагается платить ребенку до совершеннолетия, но господин Хорьков пошел навстречу и дал согласие обеспечивать меня до окончания института.

Что ж, все правильно, непонятно только, почему мама не сказала мне об этом раньше. Короче, мне выдали эти самые восемь тысяч с копейками и закрыли счет.

Дома меня поджидал сюрприз в виде невысокой такой приземистой тетеньки самого скромного вида. Тетеньку звали Василиса, и отчим представил ее как свою сослуживицу. Я изумленно подняла брови: что еще за сослуживица вечером пришла в гости? Но наткнулась на очень твердый взгляд отчима, надо же, я даже не знала, что он умеет так смотреть.

Раньше глянет мельком да сразу глаза в сторону отводит. Не потому, что виноватым себя чувствует, просто я ему неинтересна. А я не обижалась, сама его внимательно не разглядывала, мне ни к чему.

Они скрылись в его комнате, даже чай там пили, меня не позвали. Не то чтобы мне очень хотелось распивать чаи с незнакомой тетей, однако как-то это…

Ночевать она не осталась, и на том спасибо. Но зачастила. Я-то дома не сидела, бегала по всяким делам и искала работу. Вроде бы и вакансии были, но все не то. То мне совсем не подходит, то посмотрит на меня кадровичка и скривится, как будто лимон съела.

Короче, прихожу я злая, голодная, а на кухне эта Василиса толчется. В мамином переднике ужин готовит. Я пару раз на нее рявкнула, она молчит. Потом взяли меня временно в одну фирму, там сотрудница в декрет ушла, но обещала через полгода вернуться. С непривычки уставала так на работе – как приду, так с ног валюсь. И как-то утром выходит Василиса из комнаты отчима в халате. Хорошо хоть, не мамин надела. Вот тут я разоралась. Он выскочил в трусах и в ответ меня обозвал дармоедкой, дескать, поил-кормил одиннадцать лет и все такое прочее.

Я тоже в долгу не осталась, это я-то, говорю, дармоедка? Да ты сам на наши с матерью деньги жил, ничего в квартиру не принес, метра жилья не заработал, пришел на готовенькое! Тут, ору, все наше! А вот и нет, злорадно так отчим отвечает, насчет квартиры ты, детка, не права, поскольку мать твоя оставила свою долю квартиры мне. Все по закону.

Так и оказалось, когда я документы прочитала. И зачем мама это сделала? А затем, отчим отвечает, чтобы ты меня из квартиры на улицу не выгнала. Вот интересно, говорю, а где ты раньше жил? Под мостом? Такое впечатление, что с неба нам на голову свалился: ни квартиры, ни работы приличной, ни денег, вещей один чемодан, так и то тебе мама все новое купила, я помню.

Отчим отвечает, что это не мое дело, он все предыдущей семье оставил. Так что в этой квартире мы равноправные хозяева, и он кого хочет, того и приводит, меня спрашивать не обязан. Я тогда обозвала его скотиной бесчувственной – полгода только прошло с маминой смерти, а он уже бабу привел.

В общем, мы перестали разговаривать, а Василиса все ходила. Потом как-то вызвала меня на разговор. Отчима дома не было, она мне крепкого чаю налила, пирожков положила. Вообще-то тетка она домовитая, аккуратная, спокойная, непонятно, что только в отчиме нашла. Потому что он-то козел козлом, не подумайте, что я по злобе говорю, просто понаблюдала за ним внимательно и сделала выводы. Но Василисе он, видно, до зарезу понадобился.

Скажу, говорит, все тебе прямо. Мне, говорит, тоже неприятно к мужчине бегать тайком, возраст уже не тот, давно определяться пора. Вот год пройдет со смерти матери твоей, и мы с ним официально поженимся. Хочешь ты того или не хочешь, а так все и будет. Это жизнь, и ничего ты тут поделать не можешь. Пора, говорит, принять это как данность и не ругаться попусту, нервы не трепать ни ему, ни себе. У тебя своя жизнь, а у нас своя.

Я тогда не стерпела, только, говорю, ваша жизнь почему-то у меня в квартире. Поселили бы его у себя, и все довольны.

Да я бы с радостью, вздохнула тогда Василиса, не отреагировав на мой хамский тон, только он не хочет. Привык тут жить, и до работы ему близко. Опять же, у меня площадь есть, и большая, но это комната в коммуналке. Ты погоди, говорит она, увидев, как я нахмурилась, ты до конца дослушай.

Комната большая, двадцать пять метров, всего в квартире их две, вторая еще больше. И коридор, и кухня – все большое. Дом хороший, в центре, на Екатерининском канале, только окна не на набережную выходят, а во двор. Все квартиры давно расселенные, живут приличные люди, в подъезде хороший ремонт сделан.

Давно бы и эту квартиру расселили, но риелторы только облизываются, поскольку во второй комнате живет престарелая бабуся, которая ни за что не хочет переезжать. Здесь, дескать, родилась, здесь и умру, и точка.

Старушенция интеллигентная, бывшая балерина, и совсем не в маразме, просто упряма, как мул. Но с другой стороны, бабке прилично за восемьдесят, так что сколько она еще протянет? Риелторы не отступились, не сдались, просто решили подождать. Тем более что бабуля одинокая и комнату свою завещала племяннику, который однозначно сказал, что как только вступит в права наследства, так сразу будет эту комнату продавать.

Выпив две чашки чая и съев с голодухи штук пять Василисиных пирожков, я как-то постеснялась хамить и выслушала все внимательно. И даже посмотрела документы на ту квартиру.

Потом сходила к знакомому риелтору, он по своим каналам проверил ту квартиру и сказал, что там все в порядке, никакого подвоха, квартира ничем не обременена, и потом, при расселении, однушка мне обеспечена, да не у черта на куличках, а в приличном районе возле метро. А если поторговаться как следует, то и двушку можно получить. А если мы с отчимом будем делить квартиру, где жили мы с мамой, то мне и на однушку не хватит.

В общем, я долго обдумывала варианты (я уже говорила, что, прежде чем начать какое-то дело, я обычно составляю план, хотя бы прикидываю все за и против) и решила, что нужно соглашаться. Лучше в коммуналке со старухой, чем каждый день на кухне с Василисой сталкиваться. Хотя если честно, то тетка она не скандальная, на мои выпады не отвечала, все больше отмалчивалась.

Познакомилась я с будущей соседкой. Старуху звали Маргаритой Романовной, лет ей, по ее словам, было семьдесят девять, но Василиса шепнула мне, что такая цифра называется уже лет десять. Что ж, это порадовало.

Однако держалась бабуся молодцом. Худенькая, с прямой спиной, всегда сильно накрашенная, сзади и не скажешь, что возраст солидный. Тем более что походка у нее легкая, семенит неслышно по коридору мелкими шажками.

Квартира и правда поражала своими размерами, что там комнаты, там ванна была больше нашей с мамой кухни!

Разумеется, везде запустение, ремонта, наверно, лет пятьдесят не было, но все же относительно чисто. У соседки в комнате мебель была старинная, уж не знаю, ценная или нет, а все стены завешаны фотографиями в резных рамочках. На этих фотографиях была Маргарита Романовна в молодости в самых экзотических видах. Она и правда танцевала, только не классические танцы, а что-то более интересное, восточное, что ли.

Еще были какие-то мужчины, тоже в разных костюмах, уж потом бабуля рассказывала мне, что это ее возлюбленные и мужья, причем все время путалась в показаниях: то этот – первый и самый любимый, то вон тот… вообще-то, я не очень прислушивалась.

В общем, мы оформили все документы, я забрала из своей комнаты диван и письменный стол, прихватила мамины вещи и кое-какую посуду, после чего уехала из дома на такси, наскоро попрощавшись с соседями по подъезду.

Вы не поверите, но первое время все было хорошо. Бабуся оказалась невредной и вполне себе самостоятельной. Голова у нее соображала неплохо для ее возраста. Ну, забудет пару раз чайник на плите, выбросит и купит новый.

Деньги у нее водились, не то чтобы большие, но она не бедствовала. Раз в неделю приходила Михална – крепкая тетка раннего пенсионного возраста, которая убирала места общего пользования, как выражалась бабуля.

Мы стали делить расходы пополам, чему старушенция очень обрадовалась. Ей, конечно, было скучновато и хотелось поговорить, а я не слишком подходящий собеседник, поскольку все время на работе, а вечером тоже часто отсутствовала.

Из родственников был у нее племянник Вова, который навещал ее изредка.

По моим наблюдениям, Вова был тихий алкоголик, то есть держался из последних сил, чтобы окончательно не опуститься. Одевался он бедно, но относительно аккуратно, говорил мало, смотря куда-то вбок. Пил чай, неслышно прихлебывая, отламывая маленькие кусочки сухого бисквита, и внимательно слушал старухины россказни. А потом уходил, прихватывая пакет с мусором и еще кое-что.

Однажды я увидела в приоткрытую дверь их комнаты, как старуха сунула ему в руки несколько тысячных купюр. И сообразила, отчего племянник навещает ее всегда в начале месяца, как раз после получения пенсии.

Вот вы думаете, откуда я знаю все подробности? Ага, попробуйте не узнать, когда только и разговоров было, что об этой пенсии! Да когда принесут, раньше или позже, если заветный день попадает на выходные, да сколько прибавят… я, конечно, пропускала все мимо ушей, а оказалось, что в голове зачем-то отложилось.

Короче, я сопоставила даты и поняла, для чего Вова навещает старуху, а то уж думала, что он святой. Потому что только святой мог выслушивать часами ее воспоминания о мужьях и возлюбленных, о ее славе и успехах. Ну, теперь все стало ясно.

Маргарита Романовна при всей ее болтливости была далеко не дура, во всяком случае, она видела меня и прочитала кое-что на моем лице. И пробормотала, запирая за племянником двери, что у Вовы нынче трудный период, его уволили с работы, и с женой отношения натянутые, возможно, и до развода дойдет. А на работу ему никак не устроиться, такие специалисты, как он, теперь не нужны.

Тут я не сдержалась и брякнула, что на работу Вову не берут, потому что он пьет, если уж мне это видно, то у кадровиков глаз наметанный, они алкаша учуют, когда он только дверь в кабинет открывает. Уж я-то на кадровиков нагляделась, когда работу искала.

Тогда как раз нашла я постоянную работу в фирме у Мирослава, и жизнь потихоньку налаживалась.

Зря я такое про Вову сказала, потому что старуха очень рассердилась. Ледяным тоном она сказала, что ее отношения с племянником меня совершенно не касаются и что она будет мне очень благодарна, если впредь я не стану вмешиваться.

Если вы думаете, что это ерунда, то зря. По представлениям этих благородных старух, такой разговор все равно что драка с мордобоем у обычных людей.

Тогда я мысленно послала ее вместе с Вовой куда подальше и выбросила все из головы, а со старухой не то чтобы перестала разговаривать, но не слушала ее россказни о былом, просто вежливо говорила, что тороплюсь и у меня нет времени.

И зря я так делала, и поняла это очень быстро.

Тогда я здорово закрутилась с работой, потом уехала в командировку, затем наступили новогодние праздники, и Мирослав решил снять загородный коттедж на несколько дней, чтобы коллектив отдохнул на свежем воздухе.

А когда я вернулась, тут-то и начались все неприятности.

Во-первых, умер Вова. Вот просто так, ни с чего умер, причем в нашей квартире. Гостил у старухи, пошел в ванную руки помыть да там и грохнулся без чувств. Пока «Скорая» приехала, он уж окочурился.

Оказалось – инфаркт. Вот так вот сразу. Врач только плечами пожал – бывает, говорит, судя по внешнему виду, мужичок сильно закладывал за воротник, оттого сердце и не выдержало.

Ну, умер и умер, я выразила бабуле соболезнования, да и ладно. Она, конечно, расстроилась, с лица спала, ходила по квартире вся бледная. Но, возможно, это оттого, что не накрашена была. Говорила же я, что бабуля каждый день полный макияж накладывала, это, говорила, профессиональная привычка, как будто на сцену выхожу. Ну, потом успокоилась, зажили мы как прежде.

Прошло несколько месяцев, и вдруг приходят к ней гости. То есть это я тогда думала, что гости, а оказалось, хозяева. В общем, была суббота, я с утра была дома и услышала, как в дверном замке поворачивается ключ. Сначала думала – глюки, испугаться не успела, как они на пороге стоят. Такая бабенка вертлявая, с бегающими глазками, а с ней парень – уж такой жуткий, что и не описать.

Волосы длинные, жидкие, по плечам разложены, как макароны по тарелке, сам худой, как скелет, кожа серая, землистая, а глаза… Глаз и вовсе не видно, одни щелочки. Не открыть ему глаза ни под каким видом, тут кстати вспомнилось мне расхожее выражение – глаза залил. Так и есть. Я еще принюхалась – вроде перегаром не несет, и спросила опасливо, к кому это они явились, да еще со своими ключами.

Тут вышла старуха и говорит так строго – надо, говорит, Лариса, предупреждать о своем визите и в домофон звонить, а не ломиться. И ключи мне верни, я их Вове давала, а не тебе. Тут бабенка окрысилась, встала руки в боки да как заорет визгливым голосом, что она, мол, в своем праве, потому что комната по наследству перешла ее сыну, вот, черным по белому написано. И бумагу какую-то бабуле сует.

Та как посмотрела, так за сердце схватилась. Тут я вмешалась, что, говорю, за наследство, старуха-то еще жива. А бабенка эта и говорит мне с таким злорадством, что бабка, оказывается, оформила на племянника в свое время дарственную на комнату. А когда он скоропостижно помер, комната по наследству и отошла его сыночку, вот этому вот типу, который глаз открыть не может. Потому что мамаша его к тому времени с покойным Вовой развелась, так что ей та комната не обломилась. Но имеется сын родной, так что все по закону. Вот он и будет тут жить.

И как вам это понравится? Вот зачем старушенция оформила дарственную? Чтобы на старости лет остаться без жилья? И они еще мне будут говорить, что старость надо уважать! Интересно, за что, за глупость несусветную?

Тут Маргарита Романовна поманила этих двоих в свою комнату и закрыла дверь.

Совершенно зря, потому что они так орали, что через стены все слышно было. Старуха сказала, что у нее права есть, никто не может выгнать ее на улицу из собственной комнаты, в которой она прожила без малого девяносто лет. (Так-то лучше, подумала я, а то все семьдесят девять да семьдесят девять.)

А никто ее и не гонит, отвечала бывшая невестка Лариса, или кем она там приходилась старухе, никто не гонит, а Витька будет жить здесь. Потому что она, Лариса, от него уже так устала, что хоть волком вой, и хочет пожить спокойно. Один алкаш помер, второй хоть и пьет всякую дрянь, и колется, но все никак на тот свет не отъедет, так что теперь она замуж выйдет и поживет как человек, а не как собака. Спасибо бабуле, что дарственную оформила, по гроб жизни ей Лариса благодарна.

От страха со старухи слетела вся ее былая интеллигентность, и она обозвала Ларису неприличным словом. Хотя, на мой взгляд, зря, тут дело не в том, и Ларису эту понять можно, раз уж дала старуха сама ей такой козырь.

Жил у нас раньше в подъезде один наркоман, так он мамашу свою очень быстро в гроб загнал, потом уж сам только помер.

Тут дверь распахнулась, я едва успела отскочить, и выбежала Лариса. Она мигом смоталась вниз и принесла кое-какие вещички своего сына. То есть одну потертую сумку. А больше, сказала, ничего у него нету, он все мало-мальски ценное давно на наркоту спустил. И ушла, очевидно, кто-то ждал ее там внизу с машиной.

А у нас со старухой началась веселая жизнь.

Этот самый Витька, которого она называла Виктор, с ударением на последнем слоге, как будто он француз, прошелся по ее комнате и вдруг заторопился куда-то. После его ухода я, отпаивая соседку лекарствами, заметила, что пропала красивая резная рамка с фотографией старухи в молодости (и правда, ничего себе была) и фарфоровая статуэтка пастушки с овечкой, что стояла у нее на комоде.

До старухи, кажется, только сейчас дошло, что она устроила собственными руками. И вместо того, чтобы плюнуть и уйти по своим делам, я посоветовала ей в темпе собрать все ценное и спрятать пока у меня в комнате. Замок у меня хороший, надежный, если надо, еще один вставим.

Скажу сразу, успели мы немного, потому что явился Витька, а с ним двое таких уродов, что и не описать.

Один урод оказался женского пола, но это я поняла гораздо позже. Второй был до того слабый, что качался при ходьбе. Они закрылись у бабки в комнате и затихли до утра. Пришлось мне пустить ее к себе, да еще и свой диван уступить, не класть же старуху на пол.

Утром троица ушла за дозой, и, увидев то, что они устроили в комнате, бабка чуть концы не отдала. Я дико злилась на нее, но делать нечего, мы перетащили в мою комнату все, что осталось нетронутым, и я ушла по своим делам, чтобы развеяться.

К вечеру все повторилось, только с Витькой пришли трое, причем не те, что вчера. Так и повелось.

Теперь в нашей квартире дверь не закрывалась даже ночью, кто-то приходил и уходил, в коридоре нельзя было оставить даже домашние тапочки. Из кухни пропали все кастрюли, а чашки и тарелки эти уроды перебили.

В ванную без страха зайти было невозможно: у кого-то обязательно была ломка, кто-то спал на унитазе, кто-то в коридоре под вешалкой. Словом, в квартире был самый настоящий притон.

Нельзя сказать, что мы не жаловались. Жаловались всюду, бабка звонила в полицию постоянно, в конце концов им это надоело, и бабулю послали подальше, объяснив доходчиво, что никто у нас в квартире никого не убивает, все мирно наркоманят в своей комнате, так с чего их забирать-то? Ходила я к участковому, но только нарвалась на хамство.

Потом мы начали встречаться с Игорешей, и, когда он предложил переехать к нему, я с радостью согласилась, потому что в квартире находиться было невозможно.

Михална, появившись у нас после вселения Витьки, махнула рукой и выскочила, крикнув из-за двери, что ни за какие коврижки она не будет тут убирать.

Я, конечно, изредка заходила к себе – квитанции взять или просто проверить. Бабка за это время здорово сдала и как-то ушла в себя, чтобы не соприкасаться с окружающей действительностью. Откровенно говоря, мне недосуг было разбираться, что там с ней такое. В конце концов, она мне никто.

И вот теперь предстояло не только забежать на полчасика в этот гадюшник, но и спать там две ночи. Это в лучшем случае.

– Мария, ты что, ночевать на работе собралась? – настиг меня голос Софьи Леонидовны. – Уж рабочий день кончился!

– Хорошо бы, – пробормотала я, – хорошо бы в офисе ночевать, все лучше, чем у меня дома.

Хорошо, что Софья не слышала.

Мы простились с Софьей Леонидовной на улице, и я решила зайти по дороге в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин. Не готовить – упаси бог на этой кухне готовить! – а хоть чаю выпить. Чайник у бабки в комнате стоит, не то сопрут.

Итак, я свернула с проспекта в переулок, а там в проходе между домами располагались в ряд продуктовые магазины. В первом магазине было многолюдно – рабочий день кончился, я прошла дальше почти до конца прохода и на углу увидела небольшой магазинчик, в витрине которого были выставлены старые куклы в платьях из выцветших от времени кружев и оловянные солдатики в облезлых мундирах. Над дверью красовалась вывеска, на которой нарочито блеклыми, словно состарившимися красками было написано:

Vita Nova.

Вместо того чтобы пройти мимо или вернуться назад, чтобы купить ветчины и сыра, я остановилась у витрины.

А ведь я когда-то была в этом магазине, не могла только вспомнить, когда и с кем…

Чтобы освежить память, я толкнула дверь и вошла внутрь.

Над дверью глухо звякнул колокольчик.

Я очень быстро привыкла к царящей в магазине полутьме и огляделась.

Прямо напротив входа на низенькой фанерованной тумбе стоял старинный граммофон с огромной жестяной трубой, расписанной выцветшими розами, рядом с ним лежала стопка старых пластинок в потертых бумажных конвертах. На одной из этих пластинок я увидела знаменитую картинку – вислоухая собака сидела перед таким же граммофоном и самозабвенно слушала доносящийся из трубы голос своего хозяина.

На полу рядом с тумбой стоял цветочный горшок, сделанный из старой пожарной каски, чуть дальше – вешалка для шляп и шапок, сделанная из лосиных рогов…

Теперь я вспомнила, что совсем недавно видела все это старье, когда гипнотизер погрузил меня в транс, чтобы оживить мою память. Ну да, им нужно было, чтобы вспомнила номер машины.

Да, но ведь я тогда, под гипнозом, не выдумала этот магазин, а именно вспомнила его, значит, я когда-то была в нем раньше…

Тут из полутьмы за прилавком появился продавец – низенький дядечка средних лет, с круглой блестящей лысиной, обрамленной венчиком темных волос, в круглых, сползающих на кончик носа очках и с круглым животиком, обтянутым зеленой жилеткой.

– Чем могу вам помочь? – спросил он, сцепив маленькие, почти детские ручки на животе и глядя на меня поверх очков.

У меня было к нему много вопросов, но я не решалась их задать, и поэтому спросила первое, что пришло на ум:

– Почему ваш магазин так называется? Почему Vita Nova?

– Вы видите – мы торгуем старыми вещами, вещами, которые уже прожили свою жизнь, а может быть, и не одну. Вещами, которые лишились хозяев. И мы надеемся, что кто-то купит их и подарит им новую жизнь, Vita Nova по-латыни.

Он снял очки, протер их кусочком замши и добавил:

– Судя по тому, что вы к нам вернулись, какая-то из наших вещей вас заинтересовала…

– Вернулась? – переспросила я, но тут же забыла, о чем хотела спросить продавца.

Я увидела за тумбой с граммофоном полку, на которой были выстроены, как солдаты на плацу, многочисленные подсвечники и канделябры: медные и бронзовые, фарфоровые и оловянные, на одну свечу и на несколько, простые, позолоченные и покрытые искусной, тонкой резьбой.

Внезапно я вспомнила то, что хотела бы забыть.

Вспомнила квартиру, точнее, жалкую квартирку Инкиной родственницы, квартирку, в которой я рассчитывала перекантоваться несколько дней, но из которой мне пришлось удирать сломя голову, потому что я нашла там труп.

И еще я нашла в этой квартире подсвечник, старинный бронзовый подсвечник или канделябр на две свечи. Подсвечник, на котором были следы крови.

Я вспомнила, как отмывала эту кровь, как с остервенением терла этот подсвечник – и еще вспомнила, что тогда же этот подсвечник показался мне знакомым.

И теперь я поняла, что действительно видела его раньше. Причем не где-нибудь, а именно в этом магазине. Я вспомнила, как держала его в руках…

– Вы правы, – проговорила я, повернувшись к продавцу. – Я вернулась, потому что кое-что захотела купить. Я видела у вас подсвечник, бронзовый подсвечник с гнутыми лапками.

– Вы видите, у нас очень большой выбор подсвечников и канделябров. Выбирайте, какой вам больше нравится. Есть бронзовые, есть медные, оловянные…

– Но я хотела купить именно тот. Он мне прошлый раз очень понравился.

– Ну, здесь я вам ничем не могу помочь. Тот подсвечник, о котором вы говорите, уже купили.

– Кто купил? – вскинулась я.

– Ну, вы слишком многого от меня хотите! – Он развел руками. – Я не записываю каждую покупку, и уж тем более каждого покупателя. Это слишком усложнило бы мою документацию, а она и без того очень сложная. А вы посмотрите – может, вам понравится какой-то другой подсвечник… вот этот, например, на мой взгляд, он гораздо интереснее! – И продавец показал мне изящный фарфоровый канделябр, украшенный цветочной гирляндой. – Это Германия, девятнадцатый век. Не Мейсен, конечно, сделан на малоизвестной саксонской фабрике, поэтому стоит недорого.

– Да нет, спасибо, другой подсвечник я не хочу. Раз уж того нет, то никакого не нужно.

– Ну, может быть, не подсвечник, а что-нибудь совсем другое… знаете, как говорят: где найдешь, где потеряешь… может быть, вы найдете здесь какое-то украшение или еще что-то, что изменит всю вашу жизнь.

С этими словами он чуть ли не силой подвел меня к большому деревянному ящику, до самых краев наполненному какими-то безделушками.

Я уже не рада была, что зашла в этот магазин. Услужливость продавца переходила всякие пределы. Он явно относился к той категории мужчин, которым легче отдаться, чем объяснить, что не хочешь, и, чтобы не спорить с ним, я принялась перебирать безделушки.

В ящике вперемешку валялись разноцветные камешки и отдельные бусины, дешевые колечки и цепочки, глиняные фигурки и свистульки, стеклянные зверюшки, безделушки из дерева и металла, маленькие раскрашенные статуэтки, заколки и брошки с яркими поддельными самоцветами.

Перебирая эту ерунду, я снова вспомнила гипнотический сеанс. Тогда, в состоянии транса, я тоже видела, как роюсь в этом ящике, перебираю это старое барахло. Значит, все это уже было?…

Вдруг я уколола палец.

Вздрогнув, отдернула руку, потом посмотрела, обо что укололась.

Среди прочей ерунды я увидела головной гребень, украшенный цветными камушками или ограненными стеклышками – красным, синим и зеленым. Сам гребешок был, наверное, костяной – тускло-желтый, немного потертый.

Не знаю почему, я потянулась за ним, взяла его в руку – и вдруг почувствовала, как по моим пальцам пробежала странная дрожь, словно слабый электрический ток.

И с удивлением услышала свой собственный голос, который проговорил:

– Да, пожалуй, я куплю вот это.

«Зачем мне этот гребень? – подумала я секундой позднее. – Я никогда не пользовалась такими гребнями, да сейчас их уже никто не носит! Каменный век, отстой! Да у меня и денег лишних нет, на еду скоро не хватит, куда уж тут покупать антиквариат! Квартиру же снимать надо!»

Я хотела положить гребень обратно в ящик, но собственная рука отказывалась мне повиноваться, я не могла заставить ее выполнить простейшее действие…

А продавец уже радостно щебетал:

– Прекрасный выбор! Я вижу, что это ваша вещь, что она все эти годы ждала здесь именно вас! Именно вы должны подарить ей новую жизнь! Vita Nova!

Я хотела возразить ему, хотела сказать, что гребень мне не нужен, что у меня мало денег, но на этот раз у меня перехватило горло, и я не могла проговорить ни слова.

А продавец назвал цену – настолько смехотворную, что даже у меня вполне хватило бы денег на эту покупку.

Я еще повертела гребень в руках и тут увидела выгравированные на его внутренней стороне буквы.

Две латинские буквы – M и H. Первые буквы моего имени и фамилии – Мария Хорькова.

Это решило дело.

– Я куплю этот гребень…

– Прекрасно! – не унимался продавец, увиваясь вокруг меня. – Примерьте его, вы увидите, как он вам идет! – И он уже держал в руках овальное зеркало в блестящей серебристой рамке, уже подносил это зеркало, чтобы я могла в него посмотреться.

Я хотела возмутиться, хотела сказать, что даже если куплю этот гребень, то вовсе не собираюсь его носить, что никто давно уже не носит головные гребни, их носили, может быть, наши прабабки, да к тому же он лежал здесь черт знает сколько лет, кто только его не трогал, и вставлять его в волосы – это вопиющая антисанитария… но голос опять меня не слушался, а рука уже поднесла чертов гребень к голове и воткнула его в волосы…

– Это то, что вам нужно! – разливался продавец. – Это ваше, исключительно ваше! Только посмотрите, как он вам идет! – И он поднес зеркало к моему лицу.

Я взглянула на свое отражение… и не узнала себя.

Куда делось привычное, унылое выражение лица, тусклая кожа, соскучившаяся по солнцу и свежему воздуху, тоскливый взгляд, потухшие глаза? Нет, не подумайте, что я такая уж уродина, все у меня с внешностью нормально, просто слишком много всего навалилось за последние сутки. Подумать только, еще вчера в это время я спокойно ехала с работы домой и не подозревала о том, что случится. Нет, конечно, настроение не было безоблачным, потому что Игореша в последнее время вел себя отвратительно, но все же по сравнению с тем, что произошло потом… одна находка трупа чего стоит… На внешности такое плохо сказывается.

Теперь же глаза мои блестели, как два влажных сапфира, кожа приобрела смуглый оттенок драгоценного дерева, волосы завились, легли живыми естественными волнами, как после хорошего парикмахера, а самое главное – мое лицо стало живым и загадочным, как будто жизнь моя состояла из череды ярких, увлекательных приключений, и впереди их было еще больше…

Я с трудом оторвала взгляд от зеркала, огляделась по сторонам и поняла, что не только я сама изменилась.

Изменилось все вокруг меня.

Воздух вокруг меня задрожал и заискрился, как перед грозой. Полутьма, царившая в магазине, из тусклой и унылой стала загадочной и таинственной. Дешевые безделушки, наполнявшие ящик, превратились в груду сокровищ. И даже невзрачный продавец показался мне интересным мужчиной, за блеклой внешностью которого скрывалась яркая, удивительная душа.

«Этак можно далеко зайти», – подумала я с веселым испугом и на всякий случай выдернула гребень из волос.

Все вокруг меня немного потускнело, выцвело, но не до конца, воздух померк, но безделушки в ящике нет-нет да и бросали золотой отблеск. Продавец утратил свою привлекательность, но, опять же, не до конца.

Казалось, в том волшебном светильнике, который только что озарял мою жизнь, озарял весь мир вокруг меня, свет не совсем погас, его только слегка прикрутили.

Не знаю откуда, но я поняла, что некоторое время чудо, сотворенное гребнем, сохраняет свою силу, но понемногу эта сила убывает, пока не растает совсем.

А продавец уже завернул гребень в плотную, аппетитно шуршащую оберточную бумагу и положил в маленький яркий пакет с названием магазина и отсчитал мне сдачу – а я и не заметила, как заплатила ему деньги…

Еще секунда – и я уже стояла на улице перед магазином, удивленно хлопая глазами: что это со мной было?

Я обернулась, чтобы удостовериться, что магазин на самом деле существует, – и тут меня ждал еще один сюрприз.

Магазин-то существовал, и вывеска с латинским названием висела над самой дверью, но, кроме вывески, висел на этой двери большой, ржавый навесной замок, а рядом с ним красовалась криво прилепленная лаконичная надпись:

«Закрыто в связи со сменой владельца».

И в витрине не было никаких кукол, и вообще ничего не было – за пыльными стеклами темнели пустота и забвение.

«Что со мной происходит? – подумала я. – Посреди белого дня у меня начались глюки… привиделся какой-то странный магазин, и даже померещилось, что я купила там гребень…»

И тут я увидела, что все еще держу в руке пакет с названием магазина и в этом пакете лежит какой-то небольшой предмет, завернутый в цветную бумагу…

Значит, мне это не померещилось?

Я хотела тут же развернуть бумагу и проверить, что в ней, но подумала, что не стоит делать это на улице, на меня и так уже с удивлением оборачиваются прохожие.

Меня отвлек звонок мобильника. Снова Игореша. Как вспомнишь про него – он тут как тут. Ладно, не до него сейчас, как раз подошла нужная маршрутка.

И как только я села на заднее сиденье, телефон зазвонил снова. Я посмотрела на дисплей – Инка. Ну, наконец-то, хоть с близким человеком поговорить!

– Как дела? – спросила подруга. – Ты вообще где находишься?

– В маршрутке, – честно ответила я, – домой с работы еду.

– Ты с Игорешей помирилась? – Мне показалось, что Инка не удивилась.

– Что? После того, что он устроил вчера? – завопила я, так что половина пассажиров обернулись и уставились на меня.

– Я к себе еду, на Екатерининский, – сказала я тише.

– А ночевала где? – спрашивала Инка. – В той квартире, от которой я тебе ключи дала?

– Понимаешь… – начала было я, но тут же опомнилась.

Да что я, сдурела, что ли, что собираюсь рассказывать Инке все по телефону? Даже если бы рядом людей не было, это и то глупо. Мало ли кто услышит, иди потом доказывай. Как в одном старом фильме говорится: чтобы я сам себе срок с пола поднял!

– Я там не была, – сказала я твердо, – решила в последний момент к себе поехать, там и ночевала.

– У тебя же там наркопритон! – В голосе Инки я услышала самую настоящую злость. С чего бы это?

– Ничего, – соврала я, – там затишье, Витьку временно на лечение определили.

Наркопритон, ага. Знала бы Инка, что в квартире ее троюродной тетки самый настоящий морг!

Внезапно в трубке наступила тишина. Связь, что ли, пропала?

– Инка, ты где? – позвала я.

– Да тут я, – с досадой ответила она. – Знаешь, мне твой Игореша прямо телефон оборвал, кается, просит, чтобы я на тебя повлияла. Говорит, что больше не будет. Может, и правда раскаялся?

– Ага… – сказала я тихо.

С чего это Инке вздумалось за Игорешу заступаться? Ладно бы я у нее в квартире отиралась, мешала ее личной жизни, тогда конечно. А так-то… Инка всегда относилась к Игореше с прохладцей, с легким презрением. И то сказать, Игореша умом не блещет, да и красотой тоже. Денег, опять-таки, не так чтобы много зарабатывает. Да если бы не мое бедственное положение с квартирой, я бы, конечно, жить с ним вместе не стала, то есть терпеть такое обращение не стала, сбежала бы через месяц. А так почти два года продержалась…

– В общем, ты хоть поговори с ним, а то он сам не свой, самоубийством грозит, – сказала Инка.

– Да ему лечиться надо! – разозлилась я, тут маршрутку тряхнуло, я выронила телефон, а когда подняла его, связь окончательно и бесповоротно прервалась.

Маргарита осторожно, стараясь не скрипнуть, открыла дверь хижины, заглянула внутрь.

Сердце ее испуганно колотилось, как всякий раз при возвращении домой. В каком-то состоянии застанет она мужа? Если бог милостив, – Мак Леод будет пьян до бесчувствия и вообще не заметит возвращения жены… но так бывает нечасто.

Когда глаза привыкли к полутьме, особенно мрачной после яркого тропического солнца, полыхавшего снаружи, Маргарита увидела своего мужа. Как всегда в этот час, он лежал в гамаке, в руке у него была бутылка того дешевого пойла, которое в последнее время заменяло ему все радости жизни.

Мак Леод поднес бутылку к губам, жадно присосался к ней и почти сразу издал хриплый, разочарованный рев – бутылка была пуста. Он швырнул бутылку в жену, но промахнулся, отчего только еще больше рассвирепел.

– Шлюха! – проревел он хриплым голосом бывалого моряка. – Где ты опять шлялась?

– Ты прекрасно знаешь где! – отмахнулась от него Маргарита. – Я ходила на рынок, чтобы купить хоть немного еды на те деньги, что у нас остались.

– Ты купила мне хоть немного джина?

– У меня нет на него денег.

– Дрянь! Ты прекрасно знаешь, что мне необходим джин! Пусть это будет не настоящий можжевеловый джин – такого здесь днем с огнем не найдешь, пусть это будет та мерзкая, отдающая плесенью отрава, которую продает на рынке старый одноглазый индус, но обходиться без джина я не могу!

– А если не можешь – дай мне денег! У меня нет денег не только на твое пойло – скоро уже не на что будет купить хлеб и рис! Скоро нам нечего будет есть!

– Плевать мне на хлеб! – заорал Мак Леод и швырнул в жену сапог. Она сумела увернуться от него. Муж попытался выбраться из гамака, но запутался в нем и свалился на земляной пол.

Маргарита не стала дожидаться, когда он поднимется на ноги. Она выбежала из хижины и, глотая злые слезы, побежала по узкой грязной улочке.

Для того ли она покинула родной город, покинула сонную чинную Голландию, чтобы делить кров и постель со злобным пьяницей? Для того ли, чтобы прожить лучшие годы своей жизни в этом нищем городке, среди неграмотных малайцев?

Греша ван Зелле не видела своего жениха до самой свадьбы, она познакомилась с капитаном Мак Леодом по переписке. Он был старше ее на двадцать лет и живописал в своих письмах далекие экзотические острова, южные моря, красоту природы, удивительные обычаи туземцев. В этих письмах не было и намека на грязь и вонь, на изнуряющую жару, на тоску и одиночество.

И в них не было ни слова о том, что сам капитан Мак Леод – пьяница и неудачник.

Греша вспомнила волшебные картины, которые увидела в доме старой Нелле, и дала согласие, села на корабль и отправилась в неизвестность.

Маргарита вытерла слезы кулаком и побежала дальше. На дороге попадались грязные голодные дети, черная тощая свинья бросилась под ноги, так что Маргарита едва не упала. Она пересекла лужу, разбрызгивая густую грязь…

Вдруг из-за полуразрушенной хижины выскочила маленькая смуглая кудрявая девочка. Она остановилась, помахала Маргарите и сделала знак следовать за собой.

Маргарита остановилась как вкопанная.

Девочка показалась ей знакомой.

Приглядевшись к ней, она поняла, что та похожа на нее саму, точнее, на ту Грешу ван Зелле, которая жила в Голландии, каталась по льду замерзших каналов, играла в куклы… на ту Грешу, от которой почти ничего не осталось.

Смуглая девочка помахала рукой и скрылась за той же хижиной, из-за которой выбежала.

Сердце Маргариты взволнованно забилось.

Она повернулась и быстро пошла за девочкой.

Скоро хижины туземцев кончились, и начались настоящие дикие джунгли.

Девочка уверенно шла по тропинке, вьющейся среди деревьев. Маргарита внимательно смотрела под ноги, чтобы не наступить на змею или скорпиона. Она уже не рада была, что пошла за этой смуглой малышкой, но что-то вело ее вперед, какое-то странное чувство, какая-то странная надежда.

Вдруг она услышала музыку.

Необычная, дикая, варварская мелодия, нисколько не похожая ни на что, что Маргарите приходилось слышать до сих пор, неслась из сплетения ветвей.

Девочка повернулась к ней, поднесла палец к губам и раздвинула ветки.

Впереди показалась поляна, посреди которой возвышался полуразрушенный храм.

Стены храма покрывала удивительная резьба – фигуры людей и животных, и людей с звериными головами, и фантастических созданий, какие могут появиться только во сне.

Эти стены были оплетены лианами, сквозь проломы в них росли молодые деревца – и именно оттуда, из этого храма доносилась та музыка, которую слышала Маргарита.

Смуглая девочка подошла к пролому в стене и скрылась в нем, перед тем поманив свою спутницу.

Маргарита глубоко вдохнула, как вдыхают ловцы жемчуга перед тем, как нырнуть в таинственную глубину моря, и последовала за смуглой девочкой.

Внутри храм тоже был полуразрушен.

Сквозь плиты пола пробивались густые колючие растения, по стенам ползли лианы. Но в центре храма танцевали несколько смуглых девушек, стройных, как статуэтки из слоновой кости, какие туземцы продают по воскресеньям.

Они танцевали под какую-то едва слышную музыку, музыку, сотканную из самого воздуха, жаркого и дрожащего от пронизывающих развалины солнечных лучей, музыку, рождающуюся из горячего дыхания джунглей, окружающих и оберегающих от посторонних взглядов этот заброшенный храм.

И танец смуглых девушек был соприроден полуразрушенному храму, и обвивающим его лианам, и солнечным лучам, которые танцевали вместе с ними…

Маргарита вдруг страстно захотела присоединиться к этим танцующим девушкам, захотела научиться их удивительному, волшебному, неземному танцу. Она шагнула вперед, робко ступила на каменные плиты храма…

Смуглые танцовщицы испуганно замерли, услышав ее шаги, повернулись к ней, посмотрели с неодобрением… нет, больше чем с неодобрением – с гневом: как посмела чужестранка нарушить тайное уединение их священного танца? Как посмела она подсмотреть это таинство?

Одна из танцовщиц выкрикнула какое-то короткое, повелительное гортанное слово – и тут же по полу заскользила пыльная серо-зеленая лента, остановилась в нескольких шагах от ног Маргариты, передняя ее часть поднялась, угрожающе раздулась, и девушка увидела перед собой треугольную смертоносную голову, пристальный взгляд и капюшон королевской кобры.

Маргарита попятилась в испуге…

Кобра угрожающе раскачивалась на хвосте, и раздвоенный язык скользнул из ее рта, и темные узкие глаза смотрели прямо в глаза жертвы…

На храм обрушилась оглушительная тишина, в которой был ясно слышен шорох падающего древесного листа.

И тут рядом с Маргаритой появилась та смуглая девочка, которая привела ее в этот храм.

Девочка что-то проговорила на своем языке.

Маргарита знала на этом языке всего несколько слов, которыми обходилась на рынке, поэтому она не поняла, чего хочет девочка. Та повторила свои слова, сопроводив их красноречивым жестом – она взбила свои густые курчавые волосы и вставила в них пятерню, как головной гребень.

Маргарита недоуменно смотрела на нее.

А кобра все качалась, как смертоносный маятник, и капюшон ее угрожающе раздувался.

Девочка повторила свой жест.

И тут Маргарита поняла ее. Хотя в этом не было никакого смысла, но девочка была так настойчива…

Маргарита сунула руку в карман передника и нащупала там черепаховый гребень, с которым почти никогда не расставалась. Она вынула гребень и показала его девочке.

– Это?

Та закивала и снова повторила свой жест – вставила в волосы растопыренные пальцы, словно гребень.

Маргарита вставила гребень в свои волосы.

Она почувствовала в корнях волос знакомое покалывание. Удивительная энергия наполнила тело Маргариты. Казалось, по ее венам вместо крови побежало жидкое пламя. Наэлектризованные волосы буйным облаком поднялись вокруг головы, глаза засияли живым огнем страсти.

Ее тело словно лишилось веса, казалось, еще немного, и она взлетит к своду храма.

И тут же мир вокруг нее удивительным образом изменился, преобразился.

Краски стали еще ярче, чем прежде. Тропическое солнце, проникавшее сквозь ветви деревьев и кровлю храма, залило все вокруг расплавленным золотом.

Воздух наполнился радостным птичьим пением, соткавшимся в победную и торжествующую мелодию. Буйная тропическая зелень заполыхала изумрудным огнем, руины храма словно сами собой восстановились, рубцы и проломы, оставленные на нем безжалостным, всепобеждающим временем, заросли, как зарастают раны на теле человека или дикого зверя, только гораздо быстрее, каменная резьба на его стенах ожила.

Фантастические создания, изображенные на этих стенах, задвигались, они слились в удивительном, первобытном, вечном, как сама жизнь, танце, в танце, который соединял любовь и ненависть, жизнь и смерть.

И тело Маргариты само задвигалось в таком же танце, оно переняло движения у древних каменных изваяний, у высеченных на стенах фантастических зверей и божеств. Она сбросила сковывавшую движения, лишающую свободы европейскую одежду и танцевала обнаженной, каждой клеткой своего смуглого тела впитывая наполняющую храм жизненную силу.

Вместе с одеждой она сбросила свою прежнюю жизнь, сбросила бедность и страдания, преследовавшие ее с юности, она оставила позади разорение отца и болезнь матери, оставила за стенами древнего храма безрассудного, бессердечного и безжалостного мужа, оставила повседневные заботы и тяготы.

Это был древний священный танец, танец, передающийся из поколения в поколение, от матери к дочери…

Маргарита сама не знала, сколько времени танцевала – на время этого священного танца сознание покинуло ее, как покидает оперившийся птенец опустевшее гнездо, и опомнилась она только тогда, когда, обессиленная, упала на каменные плиты.

Вокруг нее стояли смуглые девушки, жрицы этого древнего храма, они пели священную торжественную песню, в такт своему пению хлопая в ладоши.

Увидев, что она очнулась, одна из жриц выступила вперед и проговорила на своем языке, но Маргарита удивительным образом поняла каждое слово.

– Ты – такая же, как мы! – проговорила жрица. – В тебе живет древний дух этой земли, дух священного, божественного танца. Когда-то, в незапамятные времена, первые боги, боги, похожие на зверей, или звери, похожие на богов, при помощи этого танца создали нашу землю и всех населяющих ее существ. Это – танец творения, танец жизни, танец вечности.

Древние боги научили своему танцу первых жриц, и с тех пор жрицы должны танцевать в древних храмах, чтобы поддерживать силу жизни, наполняющую все живое. Они должны танцевать без зрителей, без платы за танец. Если жрицы забудут свой долг, если они утратят мастерство танца, если они уйдут, не передав свое искусство новым ученицам, жизнь на земле оборвется. Пересохнут источники, обмелеют реки, умрут звери и люди.

Поэтому наш танец должен передаваться из поколения в поколение, и поэтому мы должны находить новых танцовщиц, новых жриц для этого священного ритуала.

Мы нашли тебя, мы послали юную ученицу, чтобы она привела тебя в этот лесной храм, и мы увидели, что не ошиблись. Ты – такая же, как мы, ты – одна из нас, хотя родилась в далекой северной стране. Ты – одна из нас. Мы увидели это, когда ты танцевала. Ты еще не училась нашему священному танцу, но уже чувствуешь его своим сердцем, наш танец у тебя в крови.

Ты пришла сюда – и будешь приходить снова и снова. Мы научим тебя тому, чему сами научились у наших матерей. Ты легко переймешь эту науку – ты уже готова к ней.

Жрица замолчала, и в то же мгновение яркий солнечный луч проник через пролом в кровле храма и упал на лицо Маргариты, облепил ее лицо, как прекрасная золотая маска, ослепил ее. Женщина на мгновение закрыла глаза, зажмурилась от этого живого света, а когда снова открыла глаза, рядом с ней никого не было, храм был пуст и, как прежде, полуразрушен, только птичьи трели раздавались под его сводами, складываясь в победную музыку жизни.

Маргарита поднялась, огляделась вокруг и пошла прочь в свой поселок.

Удивительным образом она нашла дорогу в джунглях, как будто ходила здесь каждый день.

В какой-то момент она услышала среди деревьев рядом с тропинкой негромкий шорох, ветви закачались, словно за ними прятался кто-то большой и сильный.

Приглядевшись, Маргарита увидела среди переплетения ветвей изумрудные глаза с узкими черными прорезями зрачков и клочок пятнистой шкуры.

Маргарита поняла, что рядом с ней крадется огромный леопард, но ничуть не испугалась. Она знала, что зверь не причинит ей ни малейшего вреда, напротив, он провожает ее, чтобы она без опаски дошла до дома.

Очень скоро Маргарита вернулась в пыльный, прокаленный солнцем городок, вернулась в свой дом, точнее, в жалкую лачугу, где жила с мужем.

Мак Леод был там же, где она его оставила, – раскачивался в гамаке с пустой бутылкой в руке.

– Притащилась! – хрипло выкрикнул он и запустил в жену бутылкой. – Где ты опять пропадала? Куда ты таскалась на этот раз, шлюха? Опять позорила мое имя, славное имя капитана Мак Леода?

Маргарита ничего не отвечала, и от этого Мак Леод распалялся еще больше.

– Ты хотя бы принесла мне джин? Если нет – можешь проститься со своей жалкой жизнью! Я выбью из тебя всю твою дурь, всю до конца! Это из-за тебя меня опять обошли повышением… из-за тебя мне снова не прибавили жалованье… из-за тебя я гнию в этом паршивом поселке, гнию заживо…

Маргарита, не говоря ни слова, схватила со стола нож, которым разделывала мясо, быстрыми шагами пересекла хижину, подошла к гамаку и одним движением перерезала веревку, которой одна из сторон гамака крепилась к столбу. Мак Леод свалился на пол, крякнул от неожиданности и удивленно прохрипел:

– Ты что, с ума сошла? Лишилась последнего разума? Какого черта ты творишь?

А Маргарита пнула его ногой, как тюк грязного тряпья, потом поставила ногу на его горло и проговорила властным решительным голосом:

– Нет, я не сошла с ума! Наоборот, я поумнела и поняла, что незачем больше терпеть твои гнусные выходки, незачем терпеть твое беспробудное пьянство, незачем терпеть твои побои и оскорбления. Запомни, грязная свинья, если ты еще хоть раз дотронешься до меня пальцем, я вырву у тебя сердце. Я не шучу, именно так я и сделаю. Я вырву твое дрянное сердце и брошу его свиньям. Я буду смотреть, как они его сожрут!

И тут она увидела в глазах своего мужа, в глазах капитана Мак Леода, страх. Он увидел в ней новую, незнакомую силу и поверил в серьезность ее угрозы.

С этого дня жизнь их переменилась.

Каждое утро Маргарита уходили в джунгли, находила заброшенный храм. Там ее встречали жрицы, встречали, как сестру, – и начиналось обучение священному танцу.

В одно из таких утр капитан Мак Леод пошел за женой, чтобы узнать, куда она уходит. Однако едва он вышел из поселка и вступил на тропинку, идущую сквозь джунгли, навстречу ему гибкой тенью выскочил леопард.

Огромный зверь встал перед мужчиной, глаза его горели изумрудным огнем ярости, хвост хлестал по бокам, из могучей груди вырывалось глухое угрожающее ворчание.

Мак Леод едва не потерял сознание от страха. Ноги его дрожали, еще мгновение – и он упал бы на тропу.

Леопард негромко зарычал и исчез в джунглях. Это было только предупреждение.

Мак Леод с трудом перевел дыхание, развернулся и бегом бросился назад, в поселок, не разбирая дороги, бормоча вполголоса одно только слово:

– Ведьма! Ведьма!

Только возле рынка он справился с первобытным ужасом и перешел с бега на шаг.

На пути он встретил знакомого индийского торговца – того самого, который торговал скверным джином. Тот окинул капитана удивленным взглядом и спросил:

– Капитан, что с твоими волосами?

– А что с ними такое?

– Они совсем белые!

День за днем Маргарита ходила в заброшенный храм и училась священному танцу. С каждым днем она танцевала все лучше, все больше понимала она язык движений, язык джунглей и древних, оплетенных лианами развалин.

И однажды утром главная жрица сказала ей:

– Ты научилась у нас всему, что знали и умели мы сами. С сегодняшнего дня ты – одна из нас, ты – такая же жрица, такая же служительница древних богов, как мы. Ты родилась заново, стала новым человеком, и поэтому мы даем тебе новое имя. Теперь тебя зовут Мата Хари, Глаз Дня. На нашем древнем языке так называют солнце. Прими от меня свое новое имя, это будет моим прощальным подарком. А теперь ты станцуешь для нас еще раз, последний раз…

– Как – последний? Почему последний? Завтра я снова приду сюда, и мы снова будем танцевать.

– Нет, завтра ты сюда не придешь. А если придешь – ты никого не найдешь в этом храме. Ты увидишь только пустые, безмолвные камни, увитые лианами.

– Но почему, госпожа? Почему ты изгоняешь меня? Ты только что сказала мне о моем втором рождении, только что дала мне новое имя – и тут же гонишь прочь!

– Я не гоню тебя. Я посылаю тебя в новую жизнь, в новое, долгое и опасное странствие. Мы научили тебя всему, что умели, и теперь ты должна идти дальше. Ты должна вернуться в северные страны, откуда приехала.

– Зачем? Я не хочу!

– Наша жизнь состоит не только из того, что мы хотим, но и из того, что должны. Над твоими землями сгущаются тучи, скоро может начаться страшная война, великая война, которая унесет миллионы жизней. Ты должна вернуться на север и принести туда наш священный танец. Может быть, таким образом нам удастся остановить надвигающуюся грозу.

– Но я не смогу… я боюсь… я не хочу…

– Ты сможешь. Страх всегда можно преодолеть. А наши желания – это лишь рябь на поверхности пруда. Наши желания – ничто, и наша жизнь – ничто. Важна только воля богов…

– Прошу тебя, госпожа, не заставляй меня! – воскликнула Маргарита, сложив руки на груди.

Но ей никто не ответил.

Она оглянулась – и увидела, что одна стоит посреди развалин древнего храма.

Я вышла из маршрутки, перебежала улицу, лавируя между машинами, свернула к каналу.

Дверь подъезда была закрыта на кодовый замок, код от которого знала вся окрестная шпана. Ну, и я, конечно. Я нажала на четыре кнопки, вошла внутрь.

Парадная в этом доме была что надо. Когда-то, в незапамятные времена, на лестнице была постелена ковровая дорожка, на просторной площадке второго этажа был огромный камин с узорной бронзовой решеткой.

Конечно, ковровую дорожку украли сто лет назад, сразу после революции, украли и медные стержни, которые прижимали эту дорожку к ступеням. От этой роскоши остались только ввинченные в лестницу кольца, в которые эти стержни вставлялись.

Так же бесследно исчезла и каминная решетка, наверное, ее отправили в переплавку, но сам камин остался, время от времени какая-нибудь приблудная кошка выводила в нем котят.

Еще одним остатком прежней роскоши был огромный стеклянный фонарь, который перекрывал лестничный пролет вместо обычной крыши. Благодаря этому фонарю на лестнице почти всегда было светло, не нужны были даже электрические лампы.

В подъезде было относительно чисто, стены покрашены – кроме нашей квартиры, здесь живут приличные люди.

Я поднялась на четвертый этаж, порылась в сумке, нашла ключ, открыла дверь.

В прихожей было темно, как в подвале, и пахло мерзко – смесью немытого тела и какой-то химии. Слева, с той стороны, где была прежде бабкина комната, доносились приглушенные стоны, перемежавшиеся взрывами деланого, надтреснутого смеха, потом что-то с жутким грохотом упало.

Я осторожно двинулась направо, в сторону своей комнаты, надеясь успешно до нее добраться, не встретив никого из дружков бабкиного внука. И уже прошла половину пути, как вдруг дверь слева открылась. Из этой двери просочился свет, и на пороге появился какой-то взлохмаченный тип с окровавленной мордой. Увидев меня, он шмыгнул носом и проговорил хриплым голосом:

– Ты еще кто?

– Жираф в пальто! – ответила я и метнулась к своей двери.

– А ну, стой! – крикнул тип и шагнул следом за мной. – Стой, кому говорят!

Дверь оказалась заперта. Я замолотила по ней кулаками, и из комнаты донесся надтреснутый старушечий голос:

– Полицию вызову!

Окровавленный тип уже приближался, размазывая кровь по лицу. Правда, двигался он очень медленно, неуверенно, словно шел по тонкому льду.

– Маргарита Романовна, это я, Маша! Откройте, пожалуйста! Откройте скорее!

Замок лязгнул, дверь открылась.

На пороге возникла бабка. Оглядев меня, она кивнула:

– Точно, ты, Мари! Заходи!

Я протиснулась в полуоткрытую дверь, бабка тут же захлопнула ее за мной и закрыла на замок. За дверью послышался грохот – видимо, тот тип все же потерял равновесие и рухнул на пол перед дверью.

– Весело у вас! – произнесла я, переведя дыхание.

– Да… сегодня у Виктора какая-то вечеринка…

Как уже говорилось, бабка произносила Витькино имя на французский манер, с ударением на второй слог. На тот же манер меня она называла Мари.

– Вечеринка? – переспросила я. – Что-то они рановато начали!

– Ну, вообще-то они со вчерашнего дня гуляют… или даже с позавчерашнего…

Я перешла к главному:

– Вы разрешите мне переночевать здесь? Так получилось, что мне сегодня некуда деваться.

– Ну зачем ты спрашиваешь, Мари? Это же твоя комната… это ты мне разрешила здесь жить…

– А я кое-что принесла к чаю! – Я выложила на стол все, что купила по дороге, – пакет с печеньем, ветчину. Вместе с угощеньями на стол выпал гребешок с тремя разноцветными камушками.

И Маргарита вцепилась в него, как коршун в цыпленка:

– Откуда это у тебя?

– Ну, купила случайно в какой-то лавочке, – ответила я пренебрежительно.

– Случайно? – Маргарита держала гребешок скрюченными пальцами, глаза ее горели, как два угля в потухающем костре. – Не может быть… да нет, точно, это он…

Ну, не зря же говорят – старики, как дети, надо же, как она повелась на этот детский копеечный гребешок! Трясется над ним, как над настоящей драгоценностью!

Нет, у бабули точно маразм начинается, в детство она впадает потихоньку. Вообще-то, она здорово сдала: волосы нечесаные, макияж наложен кое-как, даже губы не на том месте накрашены. Ну, от такой жизни и кто помоложе умом тронуться может.

– Возьмите себе, если вам нравится!

Маргарита метнулась к зеркалу, вставила гребень в волосы, посмотрела на свое отражение, но тут же вернулась, протянула мне гребень и сказала с сожалением:

– Нет, мне уже слишком поздно… если бы хоть лет пятьдесят назад… нет, это твое! Только твое! Это не случайно! Возьми! – И она чуть ли не силой воткнула гребень в мои волосы.

В первый момент мне стало как-то неприятно, все же этот гребешок только что побывал в седых космах Маргариты… но тут я снова ощутила покалывание в корнях волос и необычайный прилив сил, почувствовала, как усталость и тоска уходят из моего тела, сменяясь веселой силой. Свет в комнате стал ярче, воздух – свежее, он словно наполнился предгрозовым электричеством…

А старуха уже держала передо мной ручное зеркало, поворачивала, чтобы лучше было видно:

– Смотри! Смотри, как он тебе идет!

И я невольно взглянула на свое отражение, и действительно, как в том странном магазине, из зеркала на меня смотрело совсем другое лицо – живое и загадочное, и волосы завивались естественными завитками, глаза сверкали, как два сапфира…

– Да, он точно твой! Он тебе подошел! И это точно он, тот самый гребень! Я его хорошо помню!

– Какой – тот самый? – переспросила я.

– Ну вот, смотри, на нем две буквы – M и H!

– Ну да, – я усмехнулась, – если считать эти буквы латинскими, это мои инициалы, Мария Хорькова.

– Но на самом деле… M и H – это ее инициалы!

– О ком вы говорите? – Я с подозрением взглянула на старуху. Не иначе как она начала заговариваться. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, сколько ей лет? Сама проговорилась, что почти девяносто… в таком возрасте всякое бывает…

А Маргарита вдруг отвела глаза и засуетилась, стала накрывать на стол:

– Что я тебя разговорами занимаю, ты ведь наверняка голодная… после работы… давай уже чай пить… сейчас только на кухню схожу, чайник поставлю…

Надо же – у нее даже нет электрического чайника! А ведь был, не иначе Витька спер. Нужно будет ей новый подарить, чтобы старухе не приходилось каждую минуту бегать на кухню… при таких соседях это опасно.

– Я сама схожу! – заявила я решительно.

Взяла чайник, подошла к двери…

Да, сходить на кухню в этой квартире – все равно что зайти в клетку с дикими зверями или пройти по минному полю!

Я повернула головку замка, приоткрыла дверь, опасливо выглянула в коридор.

Кажется, никого. В соседней комнате раздавались крики и грохот, но в коридоре было пусто.

Проскользнула на кухню мимо соседней двери, поставила чайник на плиту, снова испуганно выглянула в коридор.

Пока все тихо…

Я решила дождаться здесь, пока закипит чайник, чтобы лишний раз не проходить мимо опасной двери.

Чайник запел свою уютную песенку, начал закипать…

И тут в коридоре раздались тяжелые шаги, и в дверном проеме появился здоровенный детина с белыми пустыми глазами. Увидев меня, он осклабился:

– Баба!

Он шагнул ко мне, широко раскинув руки, как для объятия… я покосилась на чайник. Он уже кипел. Можно схватить его и плеснуть на этого козла… правда, он может от боли совсем озвереть, и тогда мне конец.

Я не успела ничего сделать, потому что белоглазый тип вдруг резко остановился, как будто налетел на стену, замер, широко открыл рот, как выброшенная на берег рыба, и забормотал странным срывающимся голосом:

– Девушка, вы меня, конечно, извините… я ничего такого… я совсем не то хотел…

Видно было, что эти слова даются ему с трудом, он к ним не привык и сам удивлялся тому, что говорит.

– Я вас раньше здесь не встречал и вообще никогда таких красивых не видел… если вас кто попробует обидеть, вы мне только скажите… порву гада!

Последние слова были ему куда привычнее, и он выдохнул их с подлинным чувством.

Я удивленно взглянула на него, перевела дыхание и растерянно проговорила:

– Не надо никого рвать. Это лишнее. Ты меня просто пропусти обратно в комнату, а то, видишь, у меня чайник горячий в руках, как бы чего не вышло!

Он действительно стоял на моем пути и при его габаритах намертво загораживал мне выход.

– Дак конечно! – забормотал он, пятясь. – Дак само собой! А давайте я вам чайник донесу! Вам же тяжело, наверное! И рукам, опять же, наверное, горячо…

– Нет, мне совсем не тяжело! И не горячо! Я привычная! – поспешно заверила я его и как можно скорее проскользнула в комнату Маргариты Романовны.

«Что это было? – думала я, закрывая за собой дверь. – Неужели та самая любовь с первого взгляда, о которой так часто говорит художественная литература?»

Маргарита заварила и разлила чай.

– Пакетики эти я не уважаю, – говорила она, пододвигая мне синюю с золотом чашку из своего парадного сервиза. – Чай нужно непременно заваривать…

– Да, так, конечно, вкуснее, – согласилась я, делая глоток. – Но вечно времени не хватает…

– Вот то-то и оно, что вы все время спешите! – строго произнесла старуха. – А куда спешить? Жизнь – она одна… – Лицо ее стало задумчивым, и она сказала странную фразу: – Жизнь – это иллюзия, и смерть тоже иллюзия, это всего лишь рябь на поверхности воды, по которой пробежал легкий ветерок.

За стеной снова послышался грохот, а затем истошный вопль.

– Да что там у них творится? – Я поставила чашку.

– Гуляют… – вздохнула Маргарита.

– И часто у них так?

– Да, почитай, каждый день.

– И ничего не поделать? Может, полицию вызвать?

– Так никакого проку! – тяжело вздохнула старуха. – Проходили уже! Соседи участкового вызовут, а он придет, на меня же наругается и уйдет ни с чем.

– На вас? – переспросила я. – Почему же на вас?

– А потому что с Виктором ему связываться неохота. А потом, как участковый уйдет, еще Виктор на меня сердится.

Она по-прежнему произносила имя внучатого племянника на французский манер.

В это время в коридоре раздался резкий и требовательный дверной звонок.

– Ну вот, так и знала! – вздохнула Маргарита. – Снова Сипухины Федора Михайловича вызвали!

– Кто это – Федор Михайлович?

– Так участковый же наш! Федор Михайлович. Опять непременно неприятности будут!

Я вспомнила хмурого пузатого дядьку, которого иногда встречала во дворе.

Звонок в коридоре заливался истерической трелью.

Маргарита смирилась с неизбежным, тяжело вздохнула и поплелась в прихожую. Я последовала за ней, чтобы оказать старухе моральную поддержку.

Маргарита Романовна открыла дверь и отступила в сторону.

На пороге возникла приземистая, обрюзгшая фигура в полицейской форме, с трудом сходящейся на животе. Участковый тяжело дышал после подъема на четвертый этаж. С физической подготовкой у него явно было неважно.

– Опять? – пропыхтел он, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. – Опять, понимаешь, на вас жалуются, Верейская!

– Здрасте, Федор Михайлович! – залебезила Маргарита. – Вы заходите…

– Зайду, коли уж поднялся! Хотя только мне и дел, понимаешь, что к вам ходить! Опять на вас жалуются! Сколько же можно?

Участковый тяжело протиснулся в прихожую, где сразу стало тесно, как в метро в час пик.

– Нехорошо, Верейская!

– Так вы же знаете – это Витя, внук мой… то есть племянник внучатый…

– Ежели он ваш внук, вы должны его воспитанием заниматься! А то, понимаешь, все на государство норовите переложить! Чуть что, сразу в полицию звоните, а мне только и дел, понимаешь, к вам на четвертый этаж таскаться!

– Но, Федор Михайлович, вы же знаете, что это не я звонила… это соседи, Сипухины…

– А мне без разницы, кто звонил! – хрипел участковый. – Мне важно, что был сигнал и я должен на него реагировать! А мне, понимаешь, только и дел…

Тут я решила наконец вмешаться.

– Федор Михайлович, – проговорила я по возможности решительно, – что же вы с больной головы на здоровую перекладываете? Это же непорядок!

– Тише, Мари! – взволнованно перебила меня Маргарита. – Не надо… не серди его…

– Это кто здесь такой умный? – прохрипел участковый, наливаясь краской. – Это у кого здесь здоровая голова? – Он повернулся ко мне… и вдруг отступил к двери. – Здравствуйте, девушка… а вы тоже здесь проживаете?

– Допустим, проживаю! – ответила я воинственным тоном. – А вы что-то имеете против?

– Да нет, что вы… я участковый здешний и должен всех знать, а вас раньше не встречал…

– Встречали, да не замечали!

– Нет, такого не может быть! Я вас нипочем бы не забыл! А Маргарита Романовна – родственница ваша?

– Допустим, родственница. И что?

– Нет, ничего… я так просто спрашиваю… Маргарита Романовна, вы на меня не обижайтесь, если что не так… я с внуком вашим сейчас проведу профилактическую беседу… это моя прямая обязанность… и даже гражданский долг…

И он строевым шагом направился к комнате Виктора, рванул дверь и вошел внутрь.

– Что это было? – испуганно проговорила Маргарита, проводив участкового взглядом. – Как тебе это удалось?

– Сама не знаю… – Я пожала плечами.

Я действительно не понимала, что происходит. Сначала белоглазый тип на кухне, потом участковый… я что, сегодня неотразима?

– Чай-то остыл! – спохватилась Маргарита Романовна, когда мы вернулись в комнату. – Ты сходи, подогрей чайник… мы же с тобой чайку так и не попили…

Мне не очень хотелось снова выходить в коридор, но второй раз обошлось без приключений. Видимо, участковый припугнул Виктора и его компанию, и они сидели теперь у себя тише воды ниже травы. Я вернулась в комнату и увидела, что за время моего отсутствия на столе появилась серебряная вазочка с шоколадными конфетами.

– Вот, понимаешь, – смущенно проговорила Маргарита Романовна, перехватив мой удивленный взгляд, – я совсем забыла, что у меня конфеты есть… очень, между прочим, хорошие конфеты… Лиза мне их принесла, знакомая моя…

Все ясно – она решила выложить свой неприкосновенный запас. Берегла эти конфеты ради какого-то особого случая и сейчас достала на радостях, что мне удалось укротить участкового.

Но я смотрела с удивлением вовсе не на конфеты – что я, конфет не видела? Я смотрела на вазочку.

Вазочка была серебряная, с чернением. Вазочка была необычная – она была сделана в виде хитро сплетенной паутины. И паук здесь тоже присутствовал – он сидел в углу паутины с хитрым и коварным видом, поджидая, когда в эту паутину попадется какая-нибудь легкомысленная муха.

Так вот, и эта паутина, и сам паук показались мне удивительно знакомыми. Где-то я уже видела эту композицию…

Приглядевшись, я поняла, что паук и паутина – точно такие, как на перстне, который я видела той ночью, которую провела в сомнительном отельчике.

Конечно, тот перстень я видела мельком и издалека, но после того, как со мной поработал гипнотизер, этот перстень стоял перед моими глазами ясно и отчетливо, как под микроскопом.

Вы скажете, паук есть паук, что все пауки похожи, особенно если они не живые, а гравированные или сделаны из серебра.

Так вот нет.

Оба эти паука были сделаны одной рукой и по одному образцу. У обоих пауков была одинаковая форма туловища, и на спине у обоих был одинаковый крест, с перекладинками на концах, и одинаковые скрюченные лапы тянули эти пауки к паутине. Я уж не говорю, что и тот и другой были сделаны из черненого серебра.

В общем, явно видна рука одного мастера.

– Откуда у вас это? – спросила я Маргариту Романовну, показывая на вазочку.

– Я же говорю – Лиза мне принесла. У нее дочка в торговой фирме работает, они такими конфетами торгуют, так что ей они подешевле выходят…

– Да я не про конфеты вас спрашиваю! Я вот про эту серебряную вазочку с пауком!

– Это не вазочка, это конфетница! – машинально возразила Маргарита.

– Да мне без разницы, как она называется! – перебила я старуху. – Вы скажите, откуда она у вас?

– Вазочка-то? – Маргарита прищурилась. – А отчего тебя так эта вазочка заинтересовала?

– Красивая очень, – почти не соврала я, – видно, что мастер делал с большим вкусом.

– Да-да! – Старуха прямо вся расцвела. – Это у меня память… память о любимом человеке…

«Начинается». – Я едва удержалась от зевоты и поскорее глотнула чая. Подавилась, закашлялась, потом что-то грохнуло, и я выскочила в коридор. Оказалось, кто-то из Витькиных приятелей так дверью хлопает.

– У тебя телефон жужжал, – встретила меня старуха, – но уже замолчал.

Телефон снова требовательно завибрировал. Я взглянула на дисплей. Это опять был Игореша. Ну сколько можно! Нет, похоже, придется ответить, иначе он не отстанет, упорства ему не занимать… может быть, Инка права, и нужно с ним серьезно поговорить.

Я нажала кнопку, поднесла телефон к уху.

В трубке зазвучал захлебывающийся, сбивчивый, до отвращения знакомый Игорешин голос:

– Почему ты не отвечаешь? Я так волнуюсь…

– Ну да, конечно, ты волнуешься! – проговорила я с сарказмом. – Всегда ты, ты, ты…

– Но я волновался за тебя… я представлял себе всякие ужасы! Где ты была? Где ты ночевала?

– С каких пор это тебя волнует?

– Что ты говоришь? Меня это всегда волновало! Я всегда о тебе беспокоился!

– Вот только не надо этого!

– Все же, где ты была? Где ночевала?

Я не собиралась рассказывать ему о своих злоключениях и ответила коротко:

– Где ночевала? А ты как думаешь? У меня, между прочим, есть своя собственная комната на Екатерининском канале! Там я и ночевала.

– Там? – В его голосе прозвучал испуг. – У старухи? Но ведь там настоящий сумасшедший дом!

– Не хуже, чем у тебя!

– Этот ее племянник, наркоман…

– Ты вообще зачем звонишь? Поговорить о бабкином племяннике? Мне вообще-то некогда!

– Я хочу извиниться… я виноват перед тобой, очень виноват… не знаю, что на меня нашло… какое-то безумие… прости меня, дай мне еще один шанс…

Ишь как заговорил, прямо как по телевизору в сериалах.

– Я больше не хочу тебя слушать!

– Но Маша… я умоляю тебя… дай мне последний шанс… у нас ведь было что-то хорошее…

– Если и было, ты все это зачеркнул!

– Давай забудем это… начнем все заново… – В его голосе звучало настоящее страдание.

Скажите, пожалуйста, как его разбирает! Артист прямо! А может, все-таки псих? Может, у него раздвоение личности? Надо бы ему к психиатру, но это без меня.

– Маша, мы должны переступить через многое, чтобы спасти наш брак! – звенящим голосом произнес Игореша.

Тут я представила, как он стоит с телефоном перед зеркалом и произносит всю эту белиберду, посматривая на себя.

– Слушай, мы вообще не женаты! – возмутилась я. – Так что о спасении брака не может быть и речи. Я слишком хорошо тебя знаю! Сейчас ты каешься, просишь прощения, но стоит мне дать слабину – и все начнется сначала!

Тут я сообразила, что тоже говорю как в сериалах. Вот уж правы – с кем поведешься, от того и наберешься!

Я уже хотела прервать разговор, и он это почувствовал:

– Не бросай трубку! Скажи, что я могу сделать, чтобы ты меня простила?

– Ничего не можешь. Все, что мог, ты уже сделал.

Тут у меня мелькнула здравая мысль, и я проговорила немного спокойнее:

– Если ты действительно раскаиваешься…

– Да, да, я раскаиваюсь!

– Не перебивай меня! Так вот, если ты действительно раскаиваешься, вот что ты сделаешь. Соберешь все мои вещи – те, что не успел изрезать и истоптать, сложишь их в какую-нибудь сумку… мой чемодан ты испортил, но ты что-нибудь найдешь… и принесешь мне эту сумку завтра утром, перед работой.

– В твою квартиру?

– Еще чего! Ты туда и близко не подойдешь! Принесешь сумку к моей работе. Там на углу есть остановка маршрутки, вот там ты меня и будешь ждать.

Я назвала ему время, и он согласился, хотя в его голосе послышалось явное разочарование.

Ночь прошла беспокойно, правда, старуха говорила, что это еще ничего. Угомонились уроды только под утро, зато, когда я встала, чтобы собраться на работу, в квартире стояла могильная тишина. В коридоре никто не валялся, и даже ванная оказалась свободна. Правда, это не значит, что в ней можно было принять душ, так что я, стиснув зубы, только слегка ополоснулась. Ничего, до субботы осталось два дня, дотерплю как-нибудь.

Итак, я собралась быстро, подъехала к офису заранее и вышла из маршрутки за квартал до назначенного места – сама не знаю зачем. Наверное, хотела взглянуть на Игорешу со стороны. Как-то мне было неспокойно, а ну как на него снова накатит, и он начнет драться? Есть же такая психическая болезнь – циклотимия, или как-то похоже она называется, нужно в интернете почитать.

Шел нудный осенний дождь, люди спешили по своим делам, раскрыв зонты и подняв капюшоны.

Игореши на месте еще не было. Я переходила через дорогу, старательно обходя лужи, и вдруг из-за угла прямо на меня вылетела большая черная машина.

У меня сердце провалилось куда-то в желудок. Время, кажется, остановилось. Я застыла на месте, как изваяние, и в ужасе смотрела, как на меня надвигается блестящий капот.

Говорят, в такие ужасные моменты перед внутренним взглядом человека в долю секунды пролетает вся его жизнь, но у меня такого не было. Вообще ничего не было, кроме ужаса. Единственная мысль, которая возникла у меня в голове, была – ну, вот и все.

И вдруг рядом со мной появился какой-то долговязый парень, он схватил меня за руку и буквально выдернул из-под стремительно надвигающейся машины.

Черное авто, не снижая скорости, пронеслось мимо. В последний момент его колеса прошлись по огромной луже и окатили меня с ног до головы.

Я стояла на тротуаре в полной растерянности, пытаясь осознать, на каком свете нахожусь. Парень, который меня вытащил из-под машины, покачал головой и проговорил:

– Черт знает что. Как он вообще права получил? Девушка, вы в порядке?

– В… в… порядке! – отозвалась я, стуча зубами.

– Ну, тогда я побежал, мне на работу пора! – И мой спаситель унесся в неизвестном направлении.

А я отдышалась, поняла, что жива, и еще поняла, что мое чудное бежевое пальто безнадежно испорчено. Вся его левая пола была облита водой из лужи.

И как вы думаете, что пришло мне в голову в этот момент?

Что я предстану перед Игорешей мокрой курицей. Как можно разговаривать с человеком строго и твердо, если с пальто капает грязная вода, вон, уже и сапоги мокрые, и сумка…

Рядом было кафе, в которое мы с девчонками часто заходили в обеденный перерыв, и я вошла в него, чтобы хоть немного отдышаться и привести себя в порядок.

Ко мне устремилась знакомая официантка Света.

– Машка, на тебе лица нет!

– Да вот чуть под машину не попала. Лицо – ладно, чашку кофе у тебя выпью и приду в себя, а вот пальто… – И я показала ей мокрую полу. – Дай мне какую-нибудь губку, попробую оттереть.

– Вот этого не надо! – всполошилась Света. – Только размажешь грязь, пятно останется, потом ничем его не выведешь! Нужно, чтобы сначала вода высохла, а потом просто щеткой почистить. Вода не очень грязная, дождь только прошел, вот увидишь, все отойдет!

Она взяла мое пальто и повесила его над радиатором.

А я села за столик около окна, откуда была хорошо видна остановка, где мы должны были встретиться с Игорешей. Когда увижу его, тогда уже выйду, незачем торчать под дождем.

Света принесла мне чашку капучино, я сделала глоток и уставилась в окно.

Игореши все еще не было.

Вот паразит, а ведь как клялся, что придет вовремя! Как просил прощения! Дай мне еще один шанс, прости-прости и все такое! Неужели опять все наврал?

Я оглядела улицу и тут увидела его, своего бывшего. Кого конкретно, не буду обозначать, поскольку сейчас он мне никто.

Он стоял довольно далеко от остановки и смотрел на часы.

Но что самое интересное – в руках у него ничего не было. Ни сумки, ни чемодана, ни обычного пакета.

Вот скотина! Зачем тогда пришел, если не принес мне мои вещи? Ага, наверно, он их все изорвал и теперь боится признаться.

Я вспомнила почти новое платье, в котором и на работу-то ходила считаные разы, еще одно платье, вечернее, в котором намеревалась встречать Новый год. Что с того, что сейчас еще ноябрь, я уже говорила, что все люблю делать заранее – и планы составлять, и обдумывать одежду на праздник.

Еще там были брюки, пара джемперов, да много всего! Один свитерок такой серо-голубой, очень к глазам моим подходит…

У меня мелькнула какая-то мысль по поводу этого свитера, точнее, воспоминание, но тут я заметила молодую женщину с зонтом, которая подошла к остановке. Собственно, я обратила внимание не на нее, а на ее пальто. Пальто было точь-в-точь как мое – бежевое, слегка расклешенное, с круглым воротником. Как всякая женщина на моем месте, я расстроилась, что у кого-то есть такое же пальто, и в то же время порадовалась, что не столкнулась с ней нос к носу, а запросто бы могла, выйдя из маршрутки на той же остановке.

Женщина шла, заслонившись зонтом от косого дождя, и поэтому лица ее не было видно. Она поравнялась с остановкой, хотела уже пройти мимо…

И тут рядом с ней появилась большая темно-синяя машина. Эта машина притормозила, задняя дверца распахнулась… и женщину в бежевом пальто втащили внутрь.

Я глазам своим не поверила. Такое бывает только в кино, а тут, среди белого дня, на людной улице…

Я моргнула, а когда открыла глаза, синяя машина уже заворачивала за угол. Люди торопились по своим делам, никто не смотрел вслед синей машине, никто не обратил внимания на то, что произошло. Может, ничего и не было? Может, мне все это померещилось?

Но я своими глазами видела, как ту женщину втащили в машину! Она от неожиданности даже не сопротивлялась!

И вдруг мне пришла в голову страшная мысль.

Эта женщина была в таком же, как у меня, бежевом пальто. Она шла под зонтом, который закрывал ее лицо. Так что со стороны ее вполне можно было принять за меня. Вот именно, фигурами мы похожи, и рост такой же.

И похитили ее точно в том месте, где я назначила встречу с Игорешей…

Тут я вспомнила о нем и нашла Игорешу взглядом.

Он стоял на том же самом месте, что и прежде, и с кем-то разговаривал по телефону. И вид у него при этом был довольный и удовлетворенный, как у человека, который только что успешно выполнил трудное и ответственное дело.

Закончив разговор, он спрятал телефон в карман и пошел прочь, не оглядываясь.

– Маша, тебе еще кофе сделать? – спросила Светка, нависая надо мной. – А то ты какая-то бледная.

– Спасибо, не надо, – прохрипела я, – ты видела?

– Только мне и дела, что в окошко смотреть! – отмахнулась Светка, потрогав мое пальто. – О, почти высохло! Слушай, ты причешись хоть, а то с работы уволят, вон какая всклокоченная!

На негнущихся ногах я отправилась в туалет. Вид в зеркале и правда был так себе, глаза выпучены, волосы стоят дыбом. Уж очень поразило меня похищение девицы, похожей на меня.

А может, я ошибаюсь? Может, ее похитили вовсе не поэтому? Может, у нее свои проблемы?

Да, но тогда отчего Игореша вел себя так странно? Ну, то есть странно он ведет себя уже давно, и раньше я объясняла это его психической болезнью.

Я расчесала волосы, аккуратно накрасила губы и припудрила нос. Убирая помаду в косметичку, я наткнулась на тот самый гребень, что так понравился Маргарите Романовне. Взяла его в руки и воткнула в волосы.

И тотчас все изменилось. Нет, мир вокруг не стал лучше, и тесное помещение туалета не превратилось в сказочный дворец. И лицо мое в этот раз не заиграло яркими красками. Глаза только заблестели, но исчезло чувство растерянности и страха, свет озарил мои мысли.

Говоря проще, в голове малость прояснилось, и теперь мне кое-что стало понятно.

Во-первых, Игореша вовсе не псих, он просто ведет какую-то свою игру. Только так можно объяснить дикий скандал, который он закатил мне позавчера вечером. Зачем ему это нужно – это отдельный вопрос, но, зная Игорешу как облупленного, я твердо уверена, что игра, которую он ведет, не только его. А скорее всего, вообще не его, он только исполнитель, потому что на большее у него мозгов не хватит. Не помню, говорила я или нет, но с мозгами у Игореши плоховато. Мой бывший туповат, я поняла это почти сразу после нашего знакомства. То есть он-то, конечно, как всякий мужчина, уверен, что самый умный, а все бабы – дуры. Может, я, конечно, и не семи пядей во лбу, но соображаю я точно лучше его, но ума у меня хватало ему этого не показывать.

Итак, сегодня Игореше нужно было обязательно выманить меня на живца, то есть на мои вещи, а потом увезти куда-то на машине. Зачем? И кто поставил перед ним такую задачу? Ладно, об этом я подумаю позже. А пока нужно идти на работу.

Тут как раз Светка постучала в дверь с деликатным вопросом, не заснула ли я там.

Пальто высохло и выглядело вполне прилично. До нашего офиса я пробиралась осторожно, как индеец по прерии. Обошлось.

Мирослав еще не вернулся, так что в офисе царили покой и благоденствие, даже Софья Леонидовна не ворчала. Я снова уселась у себя в уголке и решила подумать.

Оставим пока в покое Игорешу, будем надеяться, что с девушкой, которую похитили только из-за того, что она была в таком же пальто, как у меня, ничего не случится. А возможно, я ошибаюсь, и ее похищение никак со мной не связано, а Игореша просто псих. Вот именно, нельзя отметать самую простую версию.

Я решила подумать о другом. У покойника, которого я нашла в квартире, была моя фотография. Это не какие-нибудь домыслы и догадки, это – факт.

Я вытащила из сумки злополучную фотографию и положила на стол. Она так и валялась в сумке, потому что у себя в комнате я оставлять ничего не стала. Маргарита, естественно, не возьмет, но этот урод Витька со своими наркошами залезают к ней в комнату, когда старуха в туалет отлучится или еще куда, и тащат все, что под руку попадется. В последний раз уперли щипчики для сахара и японский веер, с которым бабка танцевала лет шестьдесят назад.

И главное, она на виду ничего не держит и все ящики запирает, а они все равно тащат.

Вот на фотографии мы с этим самым типом, который теперь отдыхает в той квартирке, сидим, как птенчики, смотрим друг на друга и улыбаемся. У него улыбка нагловатая, противная улыбка, если честно. А вот я выгляжу довольной, веселой, даже слишком. Ну, быть не может, что этот тип меня так развеселил! Совсем он не в моем вкусе…

Но где это все происходит?

Я вглядывалась в снимок до боли в глазах, но ничего не могла разглядеть. Вот моя рука, она как-то странно изогнута, как будто я что-то держу. Букет цветов? Воздушный шарик?

Да нет, скорее всего, бокал. Вот именно, бокал с шампанским. Или с красным вином, потому что крепкие напитки я не пью, даже ликеры.

Все ясно, мы с этим типом сидим за столиком в кафе или в ресторане и пьем вино, оттого у меня такой веселый и несколько обалделый вид. Судя по всему, тот бокал, что я держу в руке, уже не первый.

Не подумайте, что я злоупотребляю этим делом, за простым ужином больше одного бокала я не пью.

Стало быть, это какой-то торжественный момент: праздник, день рождения или свадьба лучшей подруги. День рождения у меня летом, а тут, судя по всему, зима, потому что я в свитере, а этот Мамонов в пиджаке. А на свадьбу приходят в нарядном платье, может, и не в пол, но уж в коктейльном обязательно.

Я поерзала на месте, потом поморгала, чтобы дать отдых глазам. Ничего не помогало. Тогда, оглянувшись по сторонам, я достала из сумки гребень и воткнула его в волосы.

В первый момент ничего не изменилось, только шарфик на Софье Леонидовне вместо бледно-желтого стал оранжевым. И петух на ее чашке с чаем вдруг затопал ногами, захлопал крыльями и едва не закукарекал. Я помотала головой, и петух угомонился.

А я поглядела на фотографию другим взглядом, и глазам моим открылось нечто важное.

Дело в том, что рука Мамонова, лежащая на моем плече, была вовсе не его. Его руки я в свое время разглядела хорошо, когда перекладывала и переворачивала тело. Да что там, я полчаса сидела рядом на полу, так что рука была перед глазами!

Так вот, руки у этого типа были крупные, широкие, пальцы короткие, ногти обломанные и не слишком чистые. А на снимке у него была совершенно другая рука – пальцы длинные, ногти хорошей формы. Не та, в общем, рука.

Я выдернула гребень из волос, а то Софья что-то поглядела пристально. У нее-то без всякого гребня не глаз, а рентген.

Теперь, без гребня, на снимке ничего нельзя было разглядеть. Но я уже все поняла: это монтаж. На самом деле я сидела не с Мамоновым, а с другим мужчиной.

Вы не поверите, но мне сразу стало легче.

Стало быть, я не сумасшедшая, у меня нет выпадения памяти. Я еще раз поглядела на снимок, и тут меня осенило: да это же новогодний корпоратив! Денег лишних нет, сказал тогда Мирослав, никаких ресторанов, отпразднуем прямо в офисе. Шампанского выпьем, поболтаем, музыку послушаем, бутерброды сами сделаете.

Ну, раз хозяин сказал, так и будет. А в офис-то надо одеться поскромнее, вот и пригодился новый свитерок.

Да, и с кем же это я обнимаюсь? Это точно не Игореша, уж его-то руки я знаю. Да и не было тогда у нас в офисе посторонних.

Я достала из стола пачку крекеров и две шоколадные конфеты, которыми угощала меня Маргарита Романовна. Вечером сладкого не хотелось, и я прихватила их с собой. Вот и пригодятся.

Если дело касается фотографий, то нужно обращаться к Ленке Субботиной. У нее хобби – всех фотографировать. Кстати, Мирослав это использует, когда нужно сделать качественные снимки результатов нашей работы и представить их заказчикам.

Ленка сидела отдельно в крошечном закутке возле туалета.

– Привет, – сказала она, – тебе чего?

Я молча показала свои приношения. Ленка любит покушать, она ужасно толстая, но ни капельки по этому поводу не переживает, руководствуясь известным правилом, что хорошего человека должно быть много.

– Хочу поглядеть фотки с прошлого Нового года, – честно попросила я.

Все знают, что Ленка ничего не стирает, хранит аккуратно. И девка она невредная – надо, значит, надо. Сейчас Ленка только плечами пожала, не стала ничего спрашивать, усадила меня за компьютер и открыла нужный файл.

Я провела минут сорок, рассматривая фотки. И ничего не нашла. То есть я-то была в наличии – вот мы с Софьей Леонидовной раскладываем бутерброды, вот я тащу охапку воздушных шариков, на всех общих фотках я тоже есть, а дальше…

– А дальше пошло неформальное общение, и я это дело бросила, – сказала Ленка, – сама посуди: все выпили прилично, обнимались там, целовались, а потом бы увидели себя, расстроились и на меня бочку покатили. Оно мне надо?

Как я уже говорила, Ленка Субботина – девка хорошая, не сплетница, плохого никому не желает. Была у меня мысль показать Ленке фотографию, чтобы она поглядела на нее профессиональным взглядом, но я решила пока с этим подождать.

Лучше подойдем к решению проблемы с другой стороны, то есть попробуем узнать, кто же такой этот Павел Мамонов и кто его убил. Точнее, кто хотел подставить меня.

Игореша? Но ведь ключи от той квартиры дала мне Инка. А я ни за что не поверю, что это она. Инка – единственный близкий мне человек после смерти мамы, мы не только подруги, мы почти как сестры. Она старше меня, мы знакомы чуть не сто лет, еще матери наши дружили. Мы никогда в жизни не ссорились, сколько раз Инка выручала меня из неприятностей! И если бы сейчас она была здесь, то со мной ничего бы не случилось.

Ладно, будем действовать разумно.

Я достала бумажник покойника, который тоже таскала в сумке, и выложила из него все содержимое на стол. В комнате, к счастью, никого не было, все ушли обедать, а мне после чая с Ленкой и крекерами есть не хотелось.

Итак, что мы имеем? Водительские права, две кредитные карточки, ну, эти мне без надобности, я свои разблокировала, да еще и оставила распоряжение в банке, чтобы Игореша больше не мог устроить мне такую подлянку.

Еще в бумажнике была магнитная карточка, похожая на пропуск или ключ.

Гостиница? При этом слове мне поплохело, я вспомнила ночь, проведенную в жутком отеле, и что из этого вышло.

На карточке была эмблема – в черном круге кудрявая бронзовая голова и внизу мелкими буквами «Фитнес-клуб „Самсон“». Ага, Самсон, разрывающий пасть льву, знаменитый фонтан в Петродворце, вот как раз голова статуи на эмблеме!

Честно говоря, при виде фонтана мне всегда становится жалко льва, хоть он и бронзовый. Если каждый спортсмен будет рвать львам пасти, скоро их совсем не останется!

Организаций с названием «Самсон» в городе было несколько, но, к счастью, фитнес-клуб всего один. И не так далеко от моей работы, так что я решила смотаться туда прямо сейчас. Вроде как на обед пойду, как раз успею за час обернуться.

– Мурзик, Мурзик! – Мария Петровна Петухова постучала по мисочке с кошачьим кормом, но кот, ее любимец Мурзик, не появился в пределах видимости.

– Мурзик, Мурзиша! – повторила женщина призывно и оглядела кухню.

Кота не было.

Мария Петровна вышла в коридор, заглянула в угол за вешалкой, где кот любил иногда прятаться, но его там не было.

Она обошла всю квартиру, ласково и озабоченно призывая кота, но все было напрасно. Она заглянула под кровать, отодвинула диван, залезла на антресоли – все напрасно.

Куда же он мог подеваться? Выскочил на лестницу? Но она с утра не открывала входную дверь…

– Мурзик! Мурзик! – повторяла хозяйка раз за разом.

И тут она увидела, что на кухне открыта форточка.

Ну да, у нее подгорели блинчики, и Мария Петровна открыла форточку, чтобы выветрить чад.

При этом она совсем забыла, что в душе у ее кота таится неизбывная тяга к свободе. Несмотря на отвратительную погоду, на серый дождливый ноябрь, кот хотел гулять.

Наверняка он вылез в форточку!

Мария Петровна схватилась за сердце и высунулась в окно.

Первым делом она вгляделась в асфальт возле дома, боясь увидеть там искалеченное тельце Мурзика.

К счастью, внизу ничего не было.

Зато Мария Петровна услышала справа до боли знакомое мяуканье.

Она высунулась еще дальше и повернула голову на кошачий голос.

Мурзик сидел на соседнем балконе, смотрел на хозяйку и жалобно, призывно мяукал.

Мария Петровна поняла, что произошло.

В стремлении к свободе непослушный кот выбрался в окно и с подоконника каким-то чудом сумел перебраться на балкон соседней квартиры. Так уже случалось несколько раз. Тогда Мария Петровна шла к соседям, они без возражений впускали ее в квартиру, и она благополучно забирала кота.

Проблема была в том, что сейчас в соседней квартире никого не было – хозяйка квартиры, Нина, сдавала свою жилплощадь, старый жилец съехал, а нового Нина все никак не могла найти – должно быть, думала Мария Петровна, заломила за свою халабуду несусветную цену.

Что же делать?

Мария Петровна ласково взглянула на блудного кота и позвала его:

– Мурзик! Мурзинька! Иди к маме!

Кот уже и сам был не рад. Он уже надышался воздухом свободы, вымок до нитки и хотел вернуться домой, к любящей хозяйке и надежной мисочке с кормом. Он подошел к краю балкона, измерил взглядом расстояние до родной форточки…

И понял, что в один прыжок его не преодолеть, а в два прыжка пропасть не перепрыгнешь. Как у него это вышло первый раз, кот и сам уже не понимал.

Кот посмотрел на хозяйку и снова жалобно мяукнул. Как во всех трудных случаях, он надеялся только на нее.

Мария Петровна почувствовала щемящую боль в груди – там, где, по ее представлениям, находилось сердце. Она должна была любой ценой спасти котика…

Впрочем, самым простым было связаться с Ниной.

Мария Петровна набрала номер соседки и, услышав знакомый голос, проговорила трагическим тоном:

– Нина, у тебя на плите ничего не стоит?

– Суп. Щи свежие.

– Выключи. А то, не ровен час, выкипит и подгорит или, того хуже, зальет горелку.

– А кто это?

– Мария Петровна, соседка твоя.

– А что случилось-то? Пожар?

– Типун тебе на язык! Котик мой к тебе на балкон перебрался. Спасать его нужно.

– Котик? – Нина хорошо помнила соседского кота и относилась к нему с большой симпатией. Кроме того, она так или иначе собиралась приехать, чтобы проведать свою квартиру. Поэтому долго уговаривать ее не пришлось. Она, правда, немного поворчала для порядка, внушила Марии Петровне, что делает ей огромное одолжение, но все же отправилась в путь.

Меньше чем через час она поднялась по лестнице и подошла к двери своей квартиры. Мария Петровна ждала ее перед этой дверью, взволнованно сжимая руки перед грудью:

– Открой, Нина, скорее! Он там плачет, видно, очень испугался! Спасать его надо!

– Ничего ему не сделается! – проворчала Нина, доставая ключи. – Коты, они знаешь какие живучие!

– Это может другие, а мой Мурзик уже старенький, и у него нервы не в порядке.

Нина повернула ключ в замке, открыла дверь и отступила в сторону, пропуская Марию Петровну, которой не терпелось воссоединиться с Мурзиком.

Мария Петровна торопливо шагнула вперед и едва не упала, зацепившись ногой за что-то большое и тяжелое, валявшееся прямо у порога.

– Что это тут у тебя лежит… – проворчала она, собираясь перешагнуть через неожиданное препятствие, но тут через прихожую пронеслась серая и пушистая шаровая молния и с оглушительным воплем повисла у нее на груди.

Хозяйка прижала Мурзика к себе и принялась его гладить, взволнованно повторяя:

– Все хорошо, Мурзинька, все в порядке! Мама пришла, мама тебя не бросит…

Наконец Мурзик немного успокоился, и только тогда Мария Петровна опустила глаза, чтобы понять, обо что она споткнулась.

И тут же попятилась, испуганно бормоча:

– Святые угодники…

Мария Петровна Петухова не была религиозна – эти слова вырвались у нее откуда-то из подсознания.

– Да что там такое? – осведомилась Нина, почувствовав в голосе соседки что-то неправильное.

– Сама погляди! – проговорила та, отступив от двери.

Нина шагнула вперед… и тонко, пронзительно завизжала, так что сама едва не оглохла от этого визга.

На пороге ее квартиры лежал мужчина.

Мужчина этот был незнакомый.

Мужчина этот был окончательно и бесповоротно мертв.

– Сударыня, если вы сегодня же не заплатите по счетам, извольте покинуть мой пансион!

Хозяйка пансиона, фрау ван Брекен, обладала удивительным качеством. Даже самые злые и безжалостные слова она умудрялась облекать в приличную форму. От чего они не делались менее злыми и безжалостными.

Маргарита опустила глаза и проговорила:

– Да, сударыня! Я вас поняла, сударыня!

Она вышла на улицу и пошла куда глаза глядят.

Что делать?

Жизнь с капитаном Мак Леодом превратилась в сущий ад. Она с немалым трудом набрала денег на обратный билет до Антверпена, но на родине ее никто не ждал. Отец окончательно спился и умер, все его имущество было распродано за долги.

На последние гроши Маргарита сняла комнату в пансионе госпожи ван Брекен и стала искать приличную работу.

Работы не было, деньги таяли, как снег весной, и наконец пришел этот ужасный день. Хозяйка пансиона выгоняет ее на улицу… на холодную и сырую амстердамскую улицу…

Что ждет ее завтра?

Нищета? Окончательное падение?

Маргарита подняла глаза.

На афишной тумбе висела яркая, аляповатая афиша.

На афише красовался пучеглазый мужчина с длинными черными усами, в огромной белой чалме. Под этим изображением змеилась надпись:

«Все чудеса Востока! Маг и волшебник из Ост-Индии откроет перед вами удивительные храмовые тайны! Вход всего один гульден, дети до пяти лет бесплатно».

Маргарита вспомнила полуразрушенный храм в джунглях, вспомнила изображения древних богов на стенах, гибкие девичьи тела, танцующие под беззвучную музыку…

Как всегда, вспоминая те удивительные дни, она достала из сумочки свой гребень, провела им по волосам.

И как всегда, от прикосновения черепахового гребня душу ее наполнила энергия.

А что, если…

Восток сейчас в большой моде, но для всякого удачного дела нужны немалые начальные деньги…

Вдруг в ее мысли ворвался посторонний голос:

– Добрая барышня, не хотите ли узнать свое будущее? Не хотите ли узнать, что вас ждет?

Маргарита подняла глаза.

Перед ней стояла сгорбленная старуха в поношенном черном платье и странной шляпке, напоминающей ведьмин колпак. Старуха смотрела на девушку внимательными темными глазами, которые, казалось, заглядывали прямо в душу.

– У меня совсем нет денег, старая женщина! – проговорила Маргарита.

Внезапно она вспомнила другой день, день из своего детства, и другую старуху… старую Нелле…

– Деньги… – пробормотала старуха, – конечно, сегодня у тебя нет денег, но завтра они будут… завтра их будет много, очень много! А сейчас мне хватит всего одной мелкой монетки. Той, что лежит у тебя в правом кармашке.

Маргарита машинально сунула руку в карман – и действительно нащупала в нем монетку.

Откуда эта старуха знала?

– Вот, вот эту монетку дай мне – и узнаешь, что тебя ждет! Увидишь свое будущее!

Маргарита сунула медную монету в сморщенную руку гадалки. Та спрятала монету, и тут же у нее в руке появился сверкающий хрустальный шар.

– Смотри сюда, добрая барышня! – бормотала старуха, вращая шар перед глазами девушки. – Смотри в этот шар! Ты увидишь в нем свое будущее…

Маргарита невольно взглянула на сверкающий шар и словно погрузилась в него. Она увидела рукоплещущую публику… господ в черных фраках, дам в вечерних платьях, усыпанных бриллиантами… восхищенные взгляды…

Все эти люди в восторге смотрели на сцену, залитую ярким светом софитов, а на сцене…

На сцене стояла она – Греша ван Зелле… Маргарита Мак Леод… Мата Хари… счастливая, сияющая, осыпанная цветами, окруженная всеобщим восторгом…

А потом…

Потом картина в шаре сменилась.

Теперь в нем была тесная, полутемная комната… нет, не комната – это была тюремная камера… узкая койка, погнутая жестяная миска с какой-то несъедобной баландой и мрачный человек с черной короткой бородой…

А потом – лужайка перед мрачной крепостной стеной, и десять солдат, десять новобранцев с заряженными винтовками, и офицер с перчаткой в руке, который отдает солдатам короткий отрывистый приказ…

И она, Греша ван Зелле, Маргарита Мак Леод, Мата Хари, стоит перед этими солдатами, слабая и беззащитная, стоит в ожидании смерти.

Что это? Маргарита не понимала и не верила, она не хотела понимать и верить.

Ей куда больше нравилась первая картина – рукоплещущая публика и она на сцене, сияющая, осыпанная цветами, окруженная всеобщим восторгом…

Пусть будет так, пусть будет слава, пусть будут аплодисменты, а что потом – неважно.

Маргарита хотела что-то спросить у гадалки, но той и след простыл.

Маргарита огляделась. Она была в незнакомом районе, среди богатых, красивых домов. Навстречу ей шел пожилой господин в изящном пальто, с тросточкой в руке. Вдруг он остановился, уставился на нее и воскликнул:

– Греша! Греша ван Зелле! Ты ли это?

– Я давно уже Маргарита Мак Леод, – ответила молодая женщина строго. – А кто вы, сударь?

– Неужели ты не помнишь меня, Греша? Я – Хендрик ван Рютен, давний знакомый твоего отца… кстати, я давно его не видел. Как он поживает?

– Вы и правда давно его не видели! – вздохнула Маргарита. – Мой бедный отец уже год как скончался.

– Какое несчастье! – Господин ван Рютен сочувственно вздохнул и погладил молодую женщину по руке. – А как твои дела? Ты говоришь, что вышла замуж?

– Мои дела? – Глаза Маргариты сверкнули. – Да, я вышла замуж и какое-то время жила в Ост-Индии. Там я научилась восточным танцам. Настоящим храмовым танцам… кажется, сейчас в Европе большая мода на все восточное?

– Восточные танцы? – Господин ван Рютен взглянул на Маргариту оценивающим взглядом. – Восточные танцы – это и правда интересно. Но здесь, в Голландии, ты вряд ли найдешь истинных ценителей. С этим нужно ехать в Париж.

– О, Париж! Но чтобы покорить Париж, нужно немало денег. Туалеты, украшения…

– Ты права, Греша! – Господин ван Рютен уже по-хозяйски взял ее под руку, глаза его мечтательно затуманились. – Как ценному бриллианту нужна соответствующая оправа, так и такой женщине, как ты, нужен человек, который придаст тебе настоящий блеск. Поверь мне, я разбираюсь в бриллиантах, и я разбираюсь в женщинах. – Господин ван Рютен спохватился: – Что же мы разговариваем на улице? Может быть, зайдем куда-нибудь? Здесь рядом есть прекрасная кондитерская…

– Можно и в кондитерскую.

Я вышла на улицу и подошла к углу как раз в тот момент, когда там проезжала нужная мне маршрутка. Я бросилась вслед за ней, замахала рукой, но водитель меня не заметил или сделал вид, что не заметил, во всяком случае, он с ветерком промчался мимо.

Я чертыхнулась и остановилась.

Теперь придется ждать неизвестно сколько времени… ждать под унылым моросящим дождем…

И тут рядом со мной, мягко скрипнув тормозами, остановилась большая черная машина.

Задняя дверца ее открылась, и прозвучал смутно знакомый властный голос:

– Садись!

Я невольно шарахнулась в сторону, вмиг ожили воспоминания – не далее как сегодня утром похожую на меня девушку также вот запихнули в машину и увезли в неизвестном направлении. И не обошлось там без Игореши. Так неужели он опять по мою душу?

– Да садись же! – с досадой повторил тот же самый голос, и я разглядела в полутьме салона Алексея, того человека, с которым познакомилась в паршивом третьесортном отельчике, где провела не самую приятную ночь в своей жизни. Надо же, а я думала, что мы простились навсегда. – Говорю же тебе – садись! – повторил он, с трудом сдерживая раздражение.

– А то – что? – огрызнулась я. – Иначе вы меня силой затащите в машину?

– Больше мне делать нечего! – Он поморщился. – Ты же все равно упустила маршрутку, теперь придется ее долго ждать… а я подвезу куда нужно.

Ага, нужно. Это ему опять от меня что-то нужно. Вспомнить или, наоборот, забыть. Так я уже забыла. И вспоминать не хочу.

Я прислушалась к себе и поняла, что Алексея я больше не боюсь. Надоело мне бояться. И ничего он мне не сделает.

– А вы что, теперь занимаетесь частным извозом? – съязвила я. – В фирме дела совсем плохи?

Я сказала это нарочно, чтобы он рассердился и выболтал, для чего я ему нужна. А там посмотрим.

– Да ладно, что я тебя уговариваю, как девочку на танцах… хотел тебе кое-что рассказать, но раз не желаешь слушать… – И он сделал вид, что собирается захлопнуть дверцу.

Это на меня подействовало лучше всяких уговоров.

– Ладно, так и быть… – И я села рядом с ним на заднее сиденье, обитое дорогой светлой кожей.

– Куда едем, – спросил Алексей, – на Екатерининский канал?

Я удивленно на него покосилась:

– Все-то вы знаете. Откуда?

– От верблюда, – ответил он грубо.

– Хороший у вас верблюд. Информированный.

– Других не держим.

Тут я почувствовала себя неуверенно, не в своей тарелке, уж очень нагло он держался, стало быть, есть у него что-то на меня, ох, есть. Я машинально достала из сумки заветный гребешок, провела им по волосам. Волосы, как и прежде, затрещали от статического электричества, а я сразу как-то успокоилась.

– Так что вы там хотели мне рассказать? – напомнила я.

– Рассказать? – Алексей удивленно на меня взглянул – видно, решил подразнить. – Ах да, действительно! Как ты знаешь, у меня есть надежные источники информации в правоохранительных органах. И эти источники сообщили мне, что в одной квартирке на Большой Охте найден труп мужчины…

Произнося эти слова, Алексей внимательно наблюдал за моим лицом. А я постаралась не выдать свое волнение. Раньше мне это вряд ли удалось бы, но теперь я стала другим человеком. Гребешок, что ли, помог?

– Ну и что? – осведомилась я, когда пауза затянулась. – Мало ли находят трупов? Город большой… почему вы решили, что этот труп меня заинтересует?

– Да, город у нас конечно большой… – протянул он, не сводя с меня глаз. – Трупы в нем иногда случаются. Документов при этом трупе не обнаружили…

«Еще бы», – подумала я, а вслух сказала:

– Тем более – какое нам с вами дело до какого-то неопознанного трупа?

– Почему неопознанного?

– Но вы же сказали, что документов при нем не было!

– Ну да, документов не было. Но опознать его было нужно, и тогда его отпечатки пальцев проверили по базе…

– И что? – Я все еще старалась не выдать своего волнения, хотя это было все труднее. – Нашли?

– Представь себе – нашли!

– Он что, оказался вором-рецидивистом?

– Вовсе нет. Напротив, покойник когда-то служил в полиции. А отпечатки полицейских тоже хранятся в базе данных.

Он снова замолчал, и я молчала, так мы несколько минут играли в молчанку. Наконец он первым не выдержал:

– Тебе неинтересно, кем оказался этот покойник?

– А почему это должно меня интересовать?

– Так-таки совсем неинтересно?

– Ну скажите уж, так и быть! Я вижу, что вам не терпится, просто… – Я хотела сказать, что он просто из штанов выпрыгивает, но решила не зарываться.

– Это оказался Павел Алексеевич Мамонов.

Я так старалась не выдать своего волнения, что и сейчас сидела с каменным лицом.

Алексей удивленно поднял брови:

– Что, тебе это по-прежнему неинтересно? Ты говорила мне, что Павел Мамонов был твоим, как теперь говорят, гражданским мужем, что вы с ним расстались, причем он обошелся с тобой по-хамски, выгнал из дома чуть ли не голой, заблокировал карточки…

– Говорила. – Я нервно сглотнула. – Это точно он? Не может быть ошибки?

– Да вот не может! – проговорил Алексей раздраженно. – Если бы при нем были документы, это было бы еще не стопроцентное опознание, документы могли быть фальшивыми или чужими, но отпечатки пальцев фальшивыми не бывают!

Я молчала, глядя прямо перед собой. И Алексей молчал, но его молчание было нехорошее, тяжелое. Наконец он не выдержал и произнес с нажимом:

– Ты мне ничего больше не хочешь сказать?

– А что – должна? – ответила я, с вызовом взглянув на него. – И что же я, по-вашему, должна сказать? Уж подскажите вы, коли вам кажется, что вы видите меня насквозь!

– По-моему, ты не слишком удивлена известием о безвременной смерти своего бывшего. И не слишком расстроена.

– Не буду врать – не слишком. Я же вам говорила, как по-хамски он со мной обошелся…

– Да-да, я помню. Из дома выгнал, карточки заблокировал… – Последние слова Алексей проговорил с издевкой.

– Именно так все и было! Вы мне что, не верите?

– Ага, только мне сдается, что из дома ты сама ушла, а перед этим ты его чем-то тяжелым приложила по голове, отчего он получил, как говорят судебные медики, травму, несовместимую с жизнью… может, это вышло непреднамеренно, однако…

– Можете думать все, что хотите, но только я его не убивала! – ответила я резко и машинально снова прошлась гребешком по волосам, да там его и оставила. Видно, это уже вошло у меня в привычку.

И Алексей вдруг словно потерял нить своих рассуждений, у него как будто земля ушла из-под ног. Он смотрел на меня растерянно, как будто в первый раз увидел. Между нами и водителем была прозрачная стенка, так что я решила говорить откровенно.

– Послушай, – начала я, как могла твердо, – вот чего тебе от меня надо? Тебе нужно было помочь – я помогла в силу своих возможностей, вспомнила все, что могла, а дальше уж каждый сам по себе, каждый сосредоточится на своих проблемах. Я, в отличие от тебя, своими проблемами тебя не гружу, сама разбираюсь. Так какого черта ты меня в машину посадил и пугаешь теперь? Хочешь меня ментам сдать – так сдавай, только какая тебе с этого польза? Ты этого типа, Мамонова, знать не знал, с чего вдруг так за него беспокоишься?

Алексей смотрел несколько растерянно, видно, не ожидал от меня таких слов. Или же гребень помог.

– Одно скажу тебе точно, – продолжала я, – я его не убивала, так что ни за что не признаюсь. И улик в той квартире они никаких не найдут, так что будет твое слово против моего.

Улики лежали в моей сумке, но про это Алексей не знал.

– Да я вовсе и не собирался к ментам обращаться! – Он громко сглотнул. – Просто решил поговорить!

– Ну и ладно… – Я улыбнулась мягко и решила увести наш разговор в другую, более безопасную сторону и произнесла таким тоном, как будто поддерживала светскую беседу: – А вы-то как, разобрались со своими проблемами?

Он встряхнул головой, как будто проснулся.

– Это вы о чем?

Я обратила внимание на то, что он перешел со мной на «вы». К чему бы это?

– О том, что случилось той ночью… той ночью, когда мы с вами познакомились.

Знаю, что не стоило об этом напоминать, но только так я могла увести его от опасной темы.

– Пока нет. – Алексей помрачнел.

– Знаете что, давайте так договоримся, – продолжала я, вспомнив бабкины слова про узор паутины на вазочке и на кольце, – если я что-то узнаю, я обязательно вам позвоню. А если вы…

– Этот Мамонов из полиции уволился три года назад, – перебил меня Алексей, – и работал частным детективом. Не слишком преуспевал, но все же благодаря связям кое-что мог.

– Высадите меня здесь, – я решила выйти пораньше, чтобы Алексей не узнал, что я направляюсь в фитнес-клуб, – всего вам хорошего, будем на связи!

И ушла, вспомнив по дороге, что нужно вытащить из волос дурацкий старомодный гребешок, а то вон встречная девица посмотрела на меня как на чокнутую.

Я вошла в холл фитнес-клуба и с уверенным видом подошла к турникету. Рядом с турникетом сидела полная женщина средних лет, в руках у нее было вязанье. Что-то розовое, детское – то ли носочек, то ли пинетка. Она подняла на меня глаза. Я с тем же уверенным видом дотронулась до панели карточкой.

На панели вспыхнула зеленая стрелка.

Я облегченно вздохнула и прошла внутрь. Дежурная опустила взгляд и продолжила свое занятие.

За турникетом я задержалась, сделала вид, что читаю объявления на доске. При этом краем глаза я следила за посетителями – смотрела, как они себя ведут, куда направляются.

Все они сворачивали налево, видимо, там и была раздевалка.

Я пошла туда же, стараясь держаться уверенно и не отличаться от остальных посетителей.

Действительно, в коридоре, куда я попала, было две одинаковые двери, таблички на которых указывали, что там находятся мужская и женская раздевалки.

Здесь была самая большая проблема: мне нужно было войти в мужскую раздевалку, не привлекая к себе внимания. Приходилось надеяться только на везение.

Я перевела дыхание и направилась к нужной двери.

И тут она открылась, из раздевалки вышел лысоватый мужчина средних лет. Столкнувшись со мной, он улыбнулся и снисходительно проговорил:

– Извините, девушка, но вы, должно быть, ошиблись, это – для мужчин.

Я удивленно взглянула на табличку и делано засмеялась:

– Ах, простите, действительно… ошиблась…

– Бывает!

Развернувшись, я направилась к другой двери, но, как только мужчина скрылся в конце коридора, вернулась к мужской раздевалке и осторожно заглянула внутрь.

На мое счастье, там никого не было.

Я быстро проскользнула внутрь, захлопнула за собой дверь и огляделась. Слева от меня было множество обычных металлических шкафчиков, выкрашенных бледно-зеленой краской. На них не было никаких номеров или других обозначений.

Если каждый проверять, уйдет уйма времени, и меня здесь непременно застукают.

Но тут я увидела справа отдельную стойку из шести шкафчиков побольше. На них были нанесены яркие эмблемы фитнес-клуба и три магические буквы – VIP. Понятно, здесь находятся шкафчики для особо важных персон. Ну, или просто для тех, кто немножко больше заплатил за абонемент.

А на магнитной карточке, которая была у меня в руках, был такой же яркий значок – эмблема клуба и те же три буквы. Значит, мне не придется проверять все шкафчики, достаточно будет проверить только эти шесть.

Все эти мысли пронеслись в моей голове меньше чем за секунду, а в следующую секунду я уже прикладывала свою карточку к замку первого VIP-шкафчика.

Первый не открылся, и второй тоже. Я уже подумала, что зря сюда пришла, что эта идея была не из лучших…

Но когда я дотронулась карточкой до третьего замка, раздался негромкий щелчок, и дверца открылась.

Я перевела дыхание, заглянула внутрь.

Шкафчик был почти пуст.

Но именно почти – как следует приглядевшись, я увидела в глубине его, возле задней стенки, мобильный телефон.

Не смартфон, а самый простенький кнопочный аппарат, какими сейчас почти никто не пользуется.

Я запустила руку в шкафчик, прихватила телефон, спрятала его в карман, оглядела еще раз внутренность шкафчика, надо сказать, весьма пыльную, и заметила сложенную бумажку. Мусор? Просто так валяется? Но рука сама схватила бумажку и сунула ее в тот же карман.

И тут же я услышала, что дверь раздевалки открывается.

Меня словно ветром сдуло.

Я отскочила от шкафчика, подлетела к двери.

Дверь открылась, на пороге появился здоровенный мрачный тип с низким лбом и сросшимися бровями. Увидев меня, он удивленно наморщил лоб, попятился, поднял глаза к табличке над дверью – проверить, не ошибся ли дверью.

Убедившись, что не ошибся, шагнул вперед и сказал простуженным басом:

– Девушка, это же мужская раздевалка!

Я выдала ему самую обворожительную улыбку, на какую была способна в своем теперешнем состоянии, и проворковала:

– Да-да, конечно, я перепутала! Извините!

– Ничего страшного! Бывает! – Он скользнул по мне взглядом, и мы благополучно разошлись.

Я вышла в холл, с независимым видом прошла через турникет. Дежурная снова подняла на меня взгляд:

– Что-то вы быстро отзанимались!

Надо же, а я думала, что она ничего не замечает!

– Да вот, позвонили мне, дело очень важное, так что сегодня позаниматься не выйдет.

И ей я тоже приветливо улыбнулась, да так и вышла с приклеенной к лицу улыбкой и опомнилась только на улице оттого, что свело лицевые мышцы.

Нет, этак и заболеть можно, нервные клетки-то не восстанавливаются.

И главное, с чего я так испугалась? Казалось бы, после минут, проведенных наедине со свежим трупом, мне уже все нипочем, а вот ведь…

Тут я ощутила зверский голод, наверно, на нервной почве. Как-то в последнее время совершенно не забочусь о собственном организме – питаюсь плохо, от случая к случаю, кофе пью много, а сплю мало… Пока нужно поесть, вон как раз пиццерия рядом.

Пиццерия оказалась ресторанчиком, в маленьком зале было чисто и уютно. Как раз освободился столик в углу, и никто из обедающих не обращал на меня внимания. И официантка подошла удивительно быстро, а потом в ожидании заказа я достала из кармана обнаруженный в шкафчике телефон.

Покойный Мамонов не произвел на меня впечатления физически тренированного человека. То есть был он крупный, сильный, но точно не ходил в тренажерный зал. Довольно запущенный мужик, вес у него явно был лишний, уж это я очень хорошо запомнила, чуть не надорвалась, его двигая.

А тут довольно дорогой клуб, да еще шкафчик для ВИПов.

В общем, ежу понятно, что Мамонов использовал этот шкафчик не для хранения спортивной формы. А раз работал он частным детективом, стало быть, хранил там нужные материалы. И важные, какие не мог в офисе оставить. А может, у него и офиса не было?

Я положила перед собой злополучный телефон и нажала кнопки. И телефон включился, он был самый простой, даже код не понадобился. В телефонной книжке был только один номер и куча сообщений с этого номера.

«Я жду сообщения о встрече», «Ответьте немедленно», «Куда вы пропали?», «Когда вы предоставите мне отчет?», «Почему вы не отвечаете на мои звонки?».

Точно, входящих звонков было много, я их считать сбилась, и ни одного исходящего. Я прикинула по датам – ага, первые сообщения пришли позавчера, в тот вечер, когда Игореша меня выгнал из дома. А Мамонов не отвечал днем, стало быть, тогда уже находился в стенном шкафу.

Опять-таки, понятно, что Мамонов занимался каким-то делом и сунул нос куда не следует, его за это и успокоили. И не тот человек, который его нанимал, в противном случае он не посылал бы сообщения несколько дней, он бы знал, что Мамонов мертв.

Я еще раз перечитала сообщения и поняла, что посылала их женщина – уж слишком нервный был тон.

А для чего обычно женщины нанимают частных сыщиков? Ясное дело, чтобы за мужем-изменщиком проследить. Кажется ей, что он налево ходит, вот она доказательства ищет. Если бы что-то насчет бизнеса, то не такой нервный тон был бы, а если, не дай бог, ребенок пропал, то уж в полицию бы обратилась.

Я съела тарелку пасты, заказала еще одну чашку кофе, и тут телефон пискнул, на него пришло еще одно сообщение: «Немедленно ответьте, в противном случае я разрываю наш договор! И никаких денег вы не получите!»

Точно, не получит, там, где он сейчас, деньги ему без надобности.

Я подумала еще немного и отстучала сообщение: «Жду вас в четыре часа в кафе „Фиона“ с полным отчетом». И адрес.

Не то чтобы мне так хотелось тащиться в это кафе, но оно находилось равно далеко от моего офиса и от этого фитнес-клуба, так что есть надежда не встретить там никого из знакомых.

Я успела в кафе за двадцать минут до назначенного времени, заняла свободный столик в самом дальнем углу, недалеко от окна. Отсюда был хорошо виден весь зал.

В этот час – а может, и в любое другое время – кафе в основном заполняли студенты из расположенных поблизости институтов. Девушки – по двое и по трое, мрачные парни с компьютерами, влюбленные парочки. Заказывали в основном кофе, иногда бутерброды, очень редко сладкие булочки или пирожные и сидели часами, кого-то дожидаясь или готовясь к экзамену.

Официант подошел ко мне только через несколько минут – видимо, привык, что никто здесь не торопится. Я заказала чашку кофе. Американо, без молока. Хотя если честно, то кофе мне не хотелось. А хотелось домой. То есть не в свою жуткую коммуналку, где и по коридору опасно ходить, и не в квартиру к Игореше, где я прожила почти два года, нет, мне до смерти хотелось иметь красивую, уютную, просторную квартиру, и чтобы все там было сделано по моему вкусу, и самое главное – там никого не было, кроме меня. Да, мечтать, как говорят, не вредно.

Время подходило к четырем, и тут в кафе вошла ухоженная, обеспеченная дама лет сорока. В дорогом кашемировом пальто, с прекрасно уложенными волосами, она резко выделялась в этом студенческом кафе, как бриллиант в груде бижутерии.

Дама недовольно огляделась, нашла свободный столик и величественно прошествовала к нему.

К ней тут же подлетел официант.

Надо же, а я ждала его долго! Видимо, он тоже почувствовал исходящее от этой женщины излучение денег и влияния и полетел на него, как мотылек на свет ночного фонаря.

Дама сделала заказ, официант улетучился, но почти мгновенно вернулся с чашкой кофе.

Я была уверена, что это именно она, та женщина, с которой у меня назначена встреча, однако на всякий случай решила проверить, чтобы окончательно удостовериться.

Незаметно достала из сумочки телефон покойника, под столом набрала тот единственный номер, который был в нем забит, и нажала кнопку вызова.

Одинокая дама нахмурилась, завертела головой, достала из сумочки свой телефон. Что и требовалось доказать. Она поднесла мобильник к уху, немного послушала и раздраженно бросила его на стол. Затем она взглянула на часы, осмотрелась. Я опустила глаза в стол, чтобы не быть замеченной.

Впрочем, ее взгляд скользнул по мне равнодушно. Ну да, она уверена, что назначила встречу мужчине… Мамонов – мужчина крупный (был), его сразу заметишь…

Дама выпила свой кофе, снова взглянула на часы, бросила на стол деньги и поднялась, направилась к выходу из кафе – видно, решила, что достаточно подождала и Мамонов снова ее кинул.

Я прильнула к окну и увидела, как дама села в маленькую, стильную ярко-красную машину. Ну кто бы сомневался! У такой дамы и машина должна быть соответствующая!

Красная машина медленно выехала с парковки.

Я бросила на стол деньги и выскочила из кафе.

В первый момент я не знала, что собиралась делать – ведь своей машины у меня не было. Но решение пришло само, я призывно махнула рукой – и ко мне тут же подкатила скромная синяя машина, словно она только и ждала моего сигнала.

– Садись, красавица! – пригласил меня водитель.

Я опасливо взглянула на него, но времени на раздумья не было, и я плюхнулась на переднее сиденье.

– Куда едем?

– Вон за той красной машиной!

Он лихо стартовал с места и, только когда уже влился в поток машин, покосился на меня:

– Что, твой мужчина с ней крутит?

Я на секунду замешкалась с ответом, но потом решила подыграть любопытному водителю.

– Надо же! – посмотрела я на него с уважительным интересом. – Точно! А как вы догадались?

На любого мужчину лесть действует безотказно. Причем чем грубее лесть, тем лучше. Водитель не стал исключением. Он расплылся в самодовольной улыбке:

– А что тут трудного? Я много лет частным извозом занимаюсь, за это время людей хорошо изучил! Лучше всякого психотерапевта! Смотри, как я рассуждал. Машина женская, значит, ты следишь за женщиной. А за какой женщиной – нетрудно догадаться… само собой, за любовницей мужа.

Знал бы он, как попал пальцем в небо! Зато теперь он изо всех сил старался поддержать свою репутацию в моих глазах и не упустить красную машину. Я же ему старательно подыгрывала.

– Да, надо же, как вы здорово все просчитали! – проговорила я восхищенным тоном, а потом тяжело вздохнула и продолжила, на ходу сочиняя историю: – Я еще месяц назад почувствовала, что у него кто-то есть. С работы стал приходить все позже, в ванной по телефону разговаривает, дезодорант поменял… решила за ним проследить и увидела его с этой мымрой. Теперь вот хочу за ней проследить, узнать, кто она такая… чтобы мой не мог отпереться. – Я замолчала и взглянула на водителя: – Не знаю, зачем я это вам рассказываю, мы же с вами даже незнакомы…

– Выговориться всегда хорошо, а что мы незнакомы – это даже лучше. Зря только ты расстраиваешься! – протянул водитель. – Если мужик смотрит налево, ничего с ним не поделаешь! Лучше сразу порви с ним, найди другого… вот я, например… зарабатываю, между прочим, неплохо…

Только этого мне не хватало!

Тем временем ситуация усложнилась. Вслед за красной машиной мы уехали с Петроградской стороны на Крестовский остров. Здесь движение было гораздо меньше, и нам пришлось держаться подальше, чтобы женщина в красной машине нас не заметила.

Я боялась, что мы ее потеряем, но мой водитель показал чудеса ловкости и ехал так, что наш «объект» все время виднелся впереди красным огоньком.

Наконец красная машина подъехала к шлагбауму, за которым виднелся красивый шестиэтажный дом с панорамными окнами. Шлагбаум поднялся, машина проехала к дому.

– Ну вот, дальше я ехать не могу! – Водитель развел руками. – Дом охраняемый, меня туда не пропустят.

– Черт, значит, я так и не узнаю, кто она такая…

– Ну почему же не узнаешь? – Водитель скосил на меня глаза и подмигнул заговорщицки. – А я на что?

– А что вы можете? Вы же сами сказали, что дальше не сумеете проехать.

– Проехать – не могу, а узнать кое-что – могу. У меня глаз наметанный, я номер ее машины запомнил, а по номеру машины можно узнать имя владельца.

– Да? – Я посмотрела на него недоверчиво. – Я знаю, что у полиции есть такие базы, но вы ведь не в полиции работаете!

– Само собой. Но такая база у меня тоже есть, купил у одного знакомого. Сама понимаешь, при моей работе всякое случается – бывает, попадешь в ДТП, а виновник скроется, и ищи ветра в поле. А с этой базой я его в два счета найду! И эту бабу, с которой твой крутит, тоже найду, не сомневайся!

Я решила взять его на слабо, округлила глаза и недоверчиво проговорила:

– И что, правда, по этой твоей базе так легко любого человека найти?

Он распустил хвост почище любого павлина и самодовольно произнес:

– Может, и не легко, но я на спор за пять минут справлюсь! Засекай время!

– Ну уж за пять!

– А что, если справлюсь?

– Тогда плачу за поездку двойную цену!

– Заметано! – Он припарковался неподалеку от шлагбаума, достал смартфон и принялся тыкать в него пальцем.

Я от нечего делать глазела по сторонам.

Прошло уже четыре минуты, а водитель все еще возился со смартфоном. Он уже начал нервничать.

– Время на исходе! – напомнила я.

– Да вот… уже почти… еще чуть-чуть…

В это время к шлагбауму подъехала красивая темно-вишневая машина. Мой водитель отвлекся и с восхищением проговорил:

– Классная тачка! «Альфа-Ромео» ограниченного выпуска! Таких, может, во всем городе две или три!

– Пять минут на исходе! – напомнила я.

– Да-да, уже почти… – Он снова уткнулся в смартфон.

Вишневая машина остановилась возле шлагбаума. От стеклянной будочки к ней заспешил охранник, угодливо согнулся перед водительским окошком, что-то проговорил. Окошко опустилось, из него высунулась мужская рука.

И тут у меня случилось то, что называется дежавю.

Я удивительно отчетливо вспомнила ту ночь, которую провела в дешевом подозрительном отельчике. Вспомнила, как непутевая и невезучая Алиска выбежала из дверей отеля, подбежала к машине, как окно машины опустилось и из него высунулась мужская рука…

Обстоятельства сейчас были другие, и машина была другая, но вот рука… я готова была отдать свою собственную руку на отсечение – высунувшаяся из машины рука была та же самая.

Меня отделяло от вишневой машины всего несколько метров, а самое главное – с моими глазами что-то случилось, мое зрение необыкновенно обострилось, как будто я смотрела через сильную качественную оптику, и я видела мужскую руку с необыкновенной, удивительной четкостью.

Это была точно такая же рука, как той ночью – широкая, тяжелая, с короткими толстыми пальцами, а самое главное – на одном из пальцев было точно такое же, как той ночью, кольцо. Кольцо с выгравированным на нем пауком. Я и тогда его хорошо запомнила, даже нарисовала, а сейчас видела так четко, как будто кольцо лежало передо мной.

Охранник что-то взял из руки, распрямился, отошел и поднял шлагбаум. Вишневая машина проехала к дому и скрылась в подземном паркинге.

Тут мой водитель распрямился и гордо сообщил:

– Ну вот, я все нашел. Та машина зарегистрирована на Марину Сергеевну Матренину, одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения.

– Да она еще и старуха! – Я изобразила возмущение. – Сороковник скоро, а туда же, за молодыми парнями бегает! Кстати, наш спор ты проиграл.

– Как это проиграл? – обиделся водитель. – Я же ее нашел в базе!

– Мы спорили, что ты уложишься в пять минут, а у тебя ушло шесть с половиной.

– Ну подумаешь, всего на полторы минуты задержался…

– Уговор дороже денег! Хотя, знаешь, я все равно заплачу по двойному тарифу, если ты мне пробьешь еще один номер… – И я назвала ему номер вишневой «Альфа-Ромео», который успела запомнить.

– Ну ладно… – Он снова углубился в свой смартфон.

Прошло еще несколько минут, и тут из своей стеклянной будочки вышел охранник и вразвалку направился к нашей машине.

Наверняка ему показалось подозрительным, что эта машина долго стоит возле въезда на подконтрольную ему территорию.

Я притянула к себе водителя и прильнула к нему, изображая страстный поцелуй. Надо сказать, что он почти не удивился и быстро вошел во вкус.

Охранник подошел к машине, заглянул в нее, покачал головой и постучал в стекло костяшками пальцев:

– Ну, вы, поезжайте в другое место обжиматься!

Водитель неохотно оторвался от меня и проговорил:

– Ну, ты даешь, командир, – весь кайф сломал!

– В другом месте кайф ловите!

Водитель включил зажигание, отъехал на квартал и снова попытался обнять меня.

– Но-но! – Я оттолкнула его. – Ищи клиента в базе! Время идет!

– Не понял! – протянул он обиженно.

Вид у него при этом был такой глупый, что я вспомнила подслушанную где-то фразу – настоящий мужчина смотрит на отказ, как баран на новые ворота.

– Не понял! – повторил водитель. – Ты же сама ко мне полезла!

– Так то для конспирации! – сухо отрезала я. – Давай, работай! У нас с тобой чисто деловые отношения!

Он что-то разочарованно пробормотал, но не стал настаивать и снова склонился над своим телефоном.

Через пару минут он сообщил, что вторая машина зарегистрирована на Глеба Константиновича Матренина.

– Выходит, он ее муж… – сообразила я.

– А ты, выходит, та еще динамщица! – обиженно отозвался водитель.

– Но-но! – повторила я. – Мы договаривались на оплату по двойному тарифу, ни о каких бонусах речь не шла!

Я отсчитала ему деньги и выбралась из машины, пока ему еще что-нибудь не пришло в голову.

Я бросилась вперед, чтобы как можно дальше оказаться от настырного водителя и от дома, где жили супруги Матренины. Не знаю, как насчет жены, а муж – человек очень опасный. Я вспомнила, как в багажнике машины видела скорченную фигурку Алисы. Да, без Матренина тут точно не обошлось!

Значит, жена Матренина приревновала его к какой-то женщине и наняла Мамонова, чтобы он выследил ее мужа. А Матренин, наверно, обнаружил слежку, очень рассердился и убил Мамонова.

Тут на меня налетел шустрый малыш на самокате, и я остановилась. Однако странно. Как-то это не вяжется. Стиль не тот. Алиску задушили, причем явно не сам Матренин это проделал, у него для этого есть специальные люди. А этого горе-сыщика укокошили как-то непрофессионально, что ли. Просто двинули по голове подсвечником. Ага, подсвечник…

Я ведь видела точно такой же в антикварном магазинчике. Но до того, как со мной начали происходить все эти странные и непонятные вещи. А продавец сказал, что его уже купили…

Да, а потом я вышла из магазина и увидела, что он давно закрыт. Значит, мне все это приснилось, привиделось, померещилось? А как же гребень, который я купила в том магазинчике за смешную цену? Он явно мне помогает.

Я совершенно запуталась. И что теперь делать? Звонить Алексею и сообщать ему про Матренина? Он, конечно, будет доволен, но мне-то какая с этого прибыль? Благодарности я от него вряд ли дождусь, уж такой он человек.

И самое главное, я так и не узнаю, с какого бока я сама в этой истории. Почему у Мамонова в бумажнике оказалась наша с ним фотография? Кто сделал этот монтаж и, главное, для чего?

Я поймала на себе взгляд встречной женщины и увидела себя ее глазами. Стоит девица посреди дороги, смотрит дико и губами шевелит. Да, от такой лучше держаться подальше. Я выпрямила спину и пошла по улице деловым шагом, как все люди. Дошла до метро и поехала домой. Во-первых, мне хотелось расспросить старуху насчет той вазочки с пауком. Потому что паук на кольце был тот же самый, теперь я точно знаю. Во-вторых, мне больше некуда было деваться.

Перед импозантным особняком на Елисейских Полях один за другим останавливались роскошные экипажи. Из этих экипажей выходили элегантные господа в цилиндрах и фраках, некоторые – с женами, но таких было меньшинство.

Из очередного экипажа вышла худая величественная старуха, увешанная бриллиантами, в сопровождении долговязого молодого человека. При ее появлении остальные гости уважительно зашушукались – герцогиня, герцогиня…

Посетители поднимались на крыльцо, рослый швейцар распахивал перед ними двери, и они оказывались в просторном холле, уставленном вазами с экзотическими цветами.

В глубине холла стояла бронзовая статуя многорукого языческого божества, перед которой горела маленькая лампада, распространяя пряный аромат.

Среди посетителей сновали расторопные официанты во фраках, с серебряными подносами, на которых сверкали золотистыми пузырьками бокалы шампанского. Во всем чувствовалось едва сдерживаемое нетерпение и предчувствие чего-то необычного, экзотического и немного запретного.

Наконец последний гость вошел в холл.

В то же мгновение раздался удар гонга, и двери в глубине холла распахнулись. В дверях появился импозантный пожилой господин и проговорил:

– Господа, прошу в зал!

Негромко переговариваясь, посетители вошли в просторный зал, расселись на стульях и в предвкушении чего-то невиданного уставились на сцену.

Сцена была украшена экзотическими растениями, в глубине ее стояли несколько индийских статуй, увитых цветочными гирляндами. Из нескольких бронзовых курильниц струился ароматный, сладковатый, дурманящий дым.

Снова ударил гонг, его протяжный звук затих, а затем заиграла тягучая восточная музыка.

Сами музыканты не были видны – видимо, они скрывались за шелковыми ширмами в глубине зала, но их музыка, тягучая, медленная, гипнотическая и в то же время волнующая, заполнила все помещение, как шампанское заполняет бокал.

Ожидание стало почти непереносимым.

И наконец из-за ширмы выскользнула танцовщица – босая, смуглая, закутанная в полупрозрачные шелковые покрывала, увешанная сверкающими браслетами, кольцами и ожерельями.

Не танцовщица – это была восточная богиня, ожившая статуя одного из индуистских храмов.

Танцовщица двигалась медленно-медленно, в такт тягучей, опьяняющей мелодии. Иногда она застывала на месте, превращаясь в смуглую статую. Но музыка понемногу ускорялась, и вместе с ней ускорялись движения богини. Она вращалась и взлетала, как цветок, подхваченный порывом ветра, казалось, земное тяготение над ней не властно.

Зрители следили за танцовщицей не отрывая глаз. На какое-то время перестал существовать этот зал, этот парижский особняк, они словно перенеслись в далекую, удивительную страну.

Музыка внезапно оборвалась, танцовщица застыла, словно и правда превратилась в статую.

Зрители зааплодировали, затем, когда аплодисменты начали понемногу стихать, раздался отчетливый, каркающий голос старой герцогини:

– Пр-релестно!

И аплодисменты снова усилились, как бы одобренные титулованной старухой.

В заднем ряду зала зашептались два элегантных господина средних лет:

– Неплохо, конечно, но ничего выдающегося. Вряд ли она станет сенсацией.

Тем временем на сцену вышел импресарио, высокий господин лет пятидесяти, с длинными обвислыми усами.

– А теперь, господа, леди Греша исполнит особенный танец. Танец, посвященный индийскому богу войны Субраманье. До сегодняшнего дня этот танец исполнялся только в тайных храмах, перед посвященными в культ великого божества.

Зрители замерли в ожидании чего-то необычного, особенного, запретного.

– Субраманья, – продолжил импресарио, – бог не только войны, но и мира. Когда-то, в далекой древности, почитатели этого бога, чтобы избежать кровопролитной войны, приносили ему в жертву прекрасную девушку. Потом жертвоприношения стали более безобидными – девушек больше не убивали, они только танцевали для бога священный танец, но в этом танце они полностью, без остатка, отдавались жестокому божеству.

Импресарио замолчал и удалился. По залу, как ветер по траве, пробежал заинтригованный шепот.

Танцовщица снова вышла на сцену. Она была облачена в пышные полупрозрачные шелковые одеяния, усыпанные бесчисленными сверкающими камнями.

Были ли эти камни настоящими самоцветами или искусными подделками? Никто этого не знал, но никто из зрителей об этом и не задумывался в этот удивительный миг, как никто из них не думал, исполняет эта девушка подлинные храмовые танцы или искусное подражание.

Прежде чем снова зазвучала музыка, танцовщица проговорила голосом, звонким, как хрустальный колокольчик:

– Меня зовут не леди Греша. Мое имя – Мата Хари, что значит – Око Дня, или Солнце. Это имя мне дали в одном из тайных храмов далекой Индонезии.

Снова заиграла музыка, чарующая, томительная, медленная. Танцовщица начала танцевать – сначала неспешно, величественно, затем все быстрее и быстрее. В этом танце было все: и любовь, и смерть, и прощание.

В какой-то момент первое шелковое покрывало упало на пол, как опадает с дерева осенняя листва. Танцовщица склонилась, подняла его и набросила на статую жестокого божества.

Танец ненадолго замедлился, но затем снова стал ускоряться, танцовщица двигалась в немыслимом, невозможном, фантастическом темпе, казалось, еще немного – и она превратится в воздушный вихрь, унесется в дальнюю страну, страну своей мечты, и унесет туда же зачарованных зрителей…

И вот с нее упало второе покрывало, затем третье… танец становился все быстрее…

Сброшенные покрывала танцовщица набрасывала на статую, словно отдавала богу саму себя.

По залу пронесся восхищенный шепот – и восточная богиня сбросила последний покров.

Она замерла, застыла, как будто в самом деле превратилась в статую из слоновой кости.

В прекрасную обнаженную статую.

Теперь она была одета лишь в браслеты и ожерелья, лишь в свою яркую, экзотическую красоту.

Несколько бесконечных секунд зрители молчали, завороженные, а затем вскочили, бешено зааплодировали, бросились к сцене. Лишь одна дама возмущенно развернулась и с выражением оскорбленного достоинства покинула зал, за ней устремился смущенный муж. Но старая герцогиня осталась на месте, она лишь одобрительно прокаркала:

– Пр-релестно, пр-релестно!

А танцовщица уже исчезла за ширмой.

Там, где она только что стояла, лежал только экзотический цветок – темно-красная орхидея.

И в глубине сцены возвышалась статуя индийского бога, укрытая от глаз шелковыми покрывалами.

Маргарита сидела в гримуборной, накинув на плечи розовый шелковый халат, и разглядывала себя в зеркале. Дверь распахнулась, и в комнату вошел импресарио. Лицо его сияло.

– Ну как? – спросила его девушка.

– Успех! – воскликнул мужчина. – Нет, не успех! Подлинный триумф! Весь Париж будет у твоих ног!

– Париж? – переспросила танцовщица ревниво. – Этого мало! Я хочу, чтобы у моих ног была вся Европа! Весь мир!

– Все это ждет тебя, все это сбудется, дай только время! – заверил ее импресарио.

– Время? – Маргарита помрачнела, на ее лицо набежало облачко. – Вот как раз времени у меня нет…

Она вспомнила гадалку на амстердамской улице, вспомнила то, что увидела в хрустальном шаре.

Первая картина сбылась – сегодня она стояла на сцене перед рукоплещущим залом.

Но это значит, что сбудутся и другие картины: тюремная камера, узкая койка, лужайка перед крепостной стеной и солдаты с заряженными винтовками…

Дверь снова приоткрылась, на пороге появился Жак, отставной сержант, нанятый импресарио.

– Мадам, тут господа… они просят разрешения войти…

– Я никого не хочу видеть! – капризным тоном воскликнула танцовщица.

– Постой. – Импресарио повернулся к Жаку. – Что за господа? Кто они такие?

– Известная публика – господа газетчики. Из «Эха», из «Вечернего обзора»…

– Проси!

– Но я не хочу с ними разговаривать!

– Это важно. От них зависит твое будущее.

В гримуборную ввалились несколько господ. Несмотря на приличные фраки и шелковые галстуки, от них исходил неуловимый аромат дурного тона.

– Успех, удивительный успех! – воскликнул один из них, голубоглазый блондин. – А теперь расскажите о себе… кто вы, где научились этим восхитительным танцам…

– Я не люблю распространяться о своем происхождении… – начала Маргарита, но перехватила взгляд своего импресарио и скромно потупила взгляд. – Это не оттого, что я стыжусь его. Напротив – я горжусь происхождением, мой отец был раджей в одном небольшом княжестве на севере Индии. Я была его любимой дочерью, и у меня было прекрасное, счастливое детство.

Мата Хари печально замолчала, затем снова заговорила, с трудом сдерживая волнение:

– Но все оборвалось в один момент. Моего отца убил мятежный родственник, который захватил трон. К счастью, верный слуга спас меня, выдав за свою дочь. С тех пор мне приходится скрываться, скитаться по всему миру, опасаясь наемных убийц, приходится жить под чужим именем…

– Там, на вашей родине, вы и научились этим танцам?

– Да, именно там. Меня научили танцу жрицы древнего индуистского божества… но я хочу попросить вас, господа, оставить меня. Я очень утомлена и желаю отдохнуть… священные танцы отнимают очень много сил!

Журналисты недовольно заговорили все разом, но Жак вежливо выпроводил их из гримуборной.

– Ты очень ловко с ними обошлась! – одобрительно произнес импресарио. – И отличную историю состряпала. Надо же, как ты была убедительна, я даже сам начал тебе верить. Завтра о тебе будут писать все парижские газеты.

Только тут он заметил, что один человек не ушел из гримуборной. Это был господин средних лет, с залысинами на лбу и глубоко посаженными внимательными глазами.

– Кажется, я просила господ журналистов покинуть меня! – строго проговорила Мата Хари.

– Я не журналист, – спокойно ответил ей незнакомый господин.

– Тем более!

– Неужели вы не хотите спросить вашего уважаемого импресарио, кто я?

– Не все ли равно?

– Думаю, что есть разница.

– Это господин Николаи, – смущенно проговорил импресарио. – Атташе германского посольства.

– Да? – Мата Хари смерила господина Николаи оценивающим взглядом. – И что мне с того?

– Возможно, мы можем быть полезны друг другу.

– Не знаю чем. Меня мало интересует политика и уж совсем не интересует дипломатия.

– Что ж, тем не менее я оставлю вам свою визитную карточку. Возможно, когда-нибудь вам понадобится помощь – и тогда вы вспомните обо мне.

Водитель скромной синей машины с сожалением проводил взглядом симпатичную пассажирку, выжал сцепление и поехал в сторону Петроградской стороны. По натуре своей он был оптимист, его стакан всегда был скорее наполовину полон, чем наполовину пуст.

Ну да, ему не удалось закрутить роман с этой привлекательной девицей, зато она заплатила ему за поездку по двойному тарифу… во всем нужно находить положительные моменты.

Он скосил глаза на пассажирское сиденье, где только что сидела эта симпатичная пассажирка, и увидел на полу перед сиденьем какой-то блестящий прямоугольник. Наверное, она что-то потеряла, пока они возились, изображая страстный поцелуй. Что ж, если это что-то важное, у него есть шанс встретиться с ней еще раз.

Наклонившись, водитель поднял картонную карточку. Это была не визитная карточка и не банковская карта, а дисконтная карта какого-то магазина. На темно-золотистом, как бы состаренном фоне были выведены крупные латинские буквы – Vita Nova. Снизу, чуть мельче, было написано «Новая жизнь старых вещей». И еще – телефон.

Водитель разочарованно вздохнул – здесь не было имени симпатичной пассажирки, да и вряд ли из-за такой ерунды она согласилась бы встретиться с ним.

С этими неутешительными мыслями водитель свернул к мосту, и тут прямо перед ним возникла большая черная машина.

На Крестовском острове движение всегда не слишком напряженное, сейчас же улица была и вовсе пуста, и водитель сдал влево, чтобы объехать неожиданное препятствие. Но черная машина тоже сдала влево, загораживая ему дорогу. Водитель чертыхнулся, сбавил скорость, чтобы избежать столкновения, но тут увидел в заднем зеркале еще одну такую же черную машину, которая ехала прямо за ним.

Тут он почувствовал холодок внизу живота.

Это было похоже на серьезную подставу. Но кому он мог понадобиться? Машина у него недорогая, неновая…

Черный автомобиль, ехавший впереди, еще сбросил скорость, а потом и вовсе затормозил, так что водителю синей машины тоже пришлось остановиться. Дверцы черной машины распахнулись, из нее вышли двое крепких спортивных парней в одинаковых черных костюмах.

Подойдя к синей машине, один из парней наклонился к водительскому окну и приказал:

– Вышел из машины!

– Мужики, – забормотал несчастный водитель. – Вы меня с кем-то, наверное, перепутали… я еду потихоньку, никого не задеваю…

– Ты глухой, что ли? – процедил парень. – Я сказал – вышел из машины!

И тут же в руке у него появился маленький темный предмет, который на глазах водителя превратился в длинную стальную палку. Водитель понял, что это складная телескопическая дубинка. Страшное оружие, которым в несколько секунд можно привести в негодность любую машину или переломать все кости человеку.

– Все понял, нет вопросов, – пролепетал водитель и вылез из машины.

Выбравшись наружу, он тоскливо огляделся.

Улица вокруг словно вымерла. Впрочем, если бы и показался на ней случайный одинокий прохожий, он бы постарался как можно скорее исчезнуть, чтобы не попасть под раздачу. Так что рассчитывать приходилось только на себя.

– Пошел в нашу машину! – скомандовал парень, для надежности взмахнув своей дубинкой.

Водитель без разговоров подошел к черной машине.

– Смартфон! – скомандовал грубый парень.

Водитель на мгновение замешкался, но стальная дубинка со свистом рассекла воздух, и он отдал смартфон.

Открылась задняя дверца, и водителя втолкнули в салон.

Он оказался на мягком сиденье, которое гостеприимно приняло его в свои объятия. В машине пахло дорогой кожей, дорогим табаком, дорогим виски. В ней вообще пахло деньгами. Мечта, а не машина.

Рядом с водителем сидел мрачный приземистый мужчина лет пятидесяти.

– Кто такой? – осведомился тот грубым хриплым голосом.

– Нефедов… – робко представился водитель. – Слава меня зовут… Слава Нефедов…

Мужчина быстро взглянул на одного из своих подручных, и тот кивнул:

– Вячеслав Иванович Нефедов, восьмидесятого года рождения. Права соответствуют.

– И на кого ты работаешь, Нефедов? – осведомился коренастый.

– Ни… ни на кого… на себя я работаю, извозом занимаюсь.

– Извозом? Тогда почему ты следил за моей машиной? И что делал возле моего дома?

– За… за вашей машиной я не следил…

– Ты еще спорить будешь? Тебя охранник возле дома срисовал.

– Так это ваша была вишневая «Альфа-Ромео»…

– Еще раз спрашиваю – на кого ты работаешь?

– Христом Богом клянусь – ни на кого! Меня девчонка тормознула, я думал – обычная пассажирка, а она велела проследить за красной дамской машиной… ну, мне не впервой…

– Девчонка? Какая еще девчонка?

– Обыкновенная… сказала, что ее мужик с хозяйкой той машины роман крутит, велела за ней проследить… ну, мне-то что, лишь бы деньги платили… ну, я и проследил… доехал до того дома с шлагбаумом, а там уже ее высадил.

– И это все?

– Нет, не все! – подал голос парень с переднего сиденья, который возился со смартфоном Нефедова. – Он только что со своего смартфона в базе данных ГИБДД шарил, пробивал по ней две машины – вашу и супруги.

– Вот как? – Коренастый мужчина нахмурился. – Ты, значит, у нас не только машину водить умеешь? Ты, значит, технически грамотный? Спрашиваю последний раз – на кого ты работаешь? Имей в виду – повторять я не буду.

– Да говорю же – ни на кого! Меня та девчонка, которую я подвозил, попросила пробить по базе ту машину, за которой мы ехали… а потом и «Альфа-Ромео»… ну, мне не трудно, если за деньги…

– Значит, за деньги тебе ничего не трудно… – протянул коренастый. – Ладно, тогда расскажи, как та девчонка выглядела.

– Как выглядела? Обыкновенно… лет двадцать пять, может, двадцать семь… симпатичная… пальто бежевое, с кашемиром… волосы русые, пышные…

– Это все? – Коренастый грозно взглянул на Нефедова.

– Нет, не все! – поспешно проговорил тот. – Вот еще, она это в машине потеряла… – И он вытащил из кармана темно-золотистую карточку с названием магазина Vita Nova.

Коренастый осторожно, за уголок взял карточку, внимательно осмотрел с обеих сторон и протянул:

– Ну, это кое-что…

Он передал карточку парню на переднем сиденье и приказал:

– Найди этот магазин, поговори… может, ее помнят или у них даже есть ее координаты. В общем, разберись.

– Разберусь. А с этим что делать? – Он кивнул на Нефедова, как на неодушевленный предмет. – В Невку?

Вячеслав похолодел, вжался в мягкое сиденье. Теперь оно уже не казалось ему таким удобным, как прежде.

– Ну зачем сразу в Невку! – поморщился коренастый. – Никогда не нужно делать лишнюю работу… он ведь у нас умный… – Тяжелый пристальный взгляд уперся в Нефедова. – Он ведь забудет все, что сегодня видел…

– Забуду! – дрожащим голосом повторил Нефедов и зачем-то перекрестился.

– И что слышал… – продолжил коренастый. – Он вообще дорогу на Крестовский остров забудет!

– Забуду! – испуганным эхом повторил Нефедов. – Уже забыл! Что мне вообще тут делать?

– Вот и правильно! – И коренастый неожиданно и резко ударил Нефедова в висок.

– А ну как проснется? – раздался где-то рядом тонкий незнакомый голос.

– Не проснется! – отозвался другой голос, пониже. – Пьяный он, в стельку пьяный!

Нефедов застонал и открыл глаза.

Он сидел в своей собственной машине посреди пыльного пустыря. Рядом с машиной копошились двое мальчишек лет десяти, пытаясь отвинтить зеркала.

– А ну, пошли вон! – прохрипел Нефедов и погрозил малолетним разбойникам кулаком.

От таких усилий в голове загремело, а мир перед глазами поплыл, как старая карусель.

– Я говорил – проснется! – произнес один из мальчишек, впрочем, без особого волнения.

– А я говорил – пьяный! – отозвался второй, продолжая отвинчивать зеркало. – Ну проснулся, и что с того!

– Вот я вас сейчас! – прохрипел Нефедов, распахнул дверцу и потянулся к ближнему мальчишке.

Тот немного отступил, оценивающе оглядев Вячеслава.

Нефедов пошарил рядом с собой на сиденье и, к своему удивлению, нашарил монтировку. Прежде ее здесь не было.

Увидев в руке водителя это серьезное оружие, мальчишки переглянулись и бросились наутек, впрочем, не очень быстро.

Нефедов опустился обратно на сиденье и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что предшествовало его бессознательному состоянию.

Картина прошлого постепенно проступила перед его внутренним взором. Симпатичная пассажирка, погоня за красной машиной, элитный дом на Крестовском острове…

Потом возник коренастый мужчина со своими подручными, и Нефедов подумал, что дальше лучше не вспоминать.

Тем временем трое подтянутых парней в одинаковых черных костюмах вышли из большой черной машины и направились к магазину, адрес которого нашли в интернете. Их ожидало разочарование: на двери магазина висел большой, успевший заржаветь амбарный замок, темные окна покрывал изрядный слой пыли, и от вывески над дверью осталась только голая потертая доска.

– Черт, зря только тащились! – проговорил старший из группы. – Шеф будет недоволен…

Тут в переулке показался сутулый старичок в сдвинутой на затылок старомодной шляпе.

– Отец, – обратился к старику бригадир, – не знаешь, куда этот магазин переехал?

– Какой магазин? – переспросил старик удивленно.

– Ну, который старьем всяким торговал. Вот, который на этом месте раньше был.

– Почему – раньше? – Брови старичка поднялись домиком. – Почему – переехал? Вот он, где был, там и есть!

– Дед, ты что, шутки шутить вздумал? – Парень грозно нахмурился, шагнул к старику. – Так вот, ты учти, что я шуток не понимаю и, несмотря на твой возраст, могу…

– Ну вот, только что отцом называл, а теперь уже дедом! – покачал головой старик, по-видимому ничуть не испугавшись. – Какие шутки, ты сам-то взгляни!

Парень нехотя повернулся к пустующему магазину… и растерянно захлопал глазами. Только что пыльные витрины были пустыми, а теперь в них красовались старые куклы в выцветших кружевных платьях, с фарфоровыми наивными личиками, и стойкие оловянные солдатики в потертых мундирах. Замка на двери не было, а над самой этой дверью имелась вывеска, на которой нарочито блеклыми, словно состарившимися красками были написаны те же самые слова, что на визитке неуловимой девицы:

Vita Nova.

Парень оглянулся на бодрого старичка, надеясь получить от него какие-нибудь пояснения, но того уже и след простыл.

– Это что же такое, – опасливо проговорил один из подчиненных бригадира. – Это как же понимать?

Бригадир тоже был удивлен, но он не хотел ронять перед подчиненными свой авторитет, а потому сурово сдвинул брови и поучительно произнес:

– А нам это понимать ни к чему. Нам приказано найти магазин, поговорить и разобраться. Мы магазин нашли?

– Нашли… – неуверенно ответил подчиненный.

– Значит, первый пункт успешно выполнен. Переходим к пункту второму. – И бригадир решительно распахнул обшарпанную дверь загадочного магазина.

Над дверью глухо звякнул колокольчик. От этого неожиданного звука по спине бригадира пробежали мурашки. Он был человек смелый и решительный, во всякую мистику не верил, но сейчас у него в душе шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие.

Он взял себя в руки, быстро привык к царящей в магазине полутьме и огляделся.

Прямо напротив входа на низенькой тумбе стоял старинный граммофон с огромной жестяной трубой, разрисованной бледно-красными розами, рядом с ним лежала стопка старых пластинок в потертых бумажных конвертах.

На полу рядом с тумбой стоял цветочный горшок, сделанный из старой пожарной каски, чуть дальше – вешалка для шляп и шапок, сделанная из лосиных рогов.

Из полутьмы за прилавком появился продавец – низенький дядечка средних лет, с круглой аккуратной лысиной, обрамленной венчиком темных волос, в круглых, сползающих на кончик носа очках и с круглым животиком, обтянутым зеленой жилеткой.

– Чем могу вам помочь? – спросил он, сцепив маленькие ручки на животе и глядя на посетителей поверх очков.

Бригадир достал из бумажника карточку, найденную в машине Нефедова, и протянул ее продавцу:

– Ваша?

Тот осторожно, двумя пальцами взял карточку, внимательно ее осмотрел, предварительно поправив очки, и только после этого уверенно кивнул:

– Наша.

– А кому вы ее дали?

– Ну, разве это так вспомнишь? – Продавец пожал плечами. – Карточки у нас не именные, так что кому какую дал…

– Может, все-таки вспомните? – Бригадир старался держать себя в руках, не переходя грань вежливости. – Девушка лет двадцати пяти, может, двадцати семи… симпатичная… волосы русые, пышные, пальто бежевое, с кашемиром… хотя пальто – это, конечно, не примета, пальто сегодня одно, завтра другое… не припоминаете?

– Нет, не припоминаю! – ответил продавец не раздумывая. В его голосе бригадиру послышалось неуважение и, может быть, даже насмешка. Хотя в это трудно было поверить.

И что хуже – его подчиненные тоже, кажется, это почувствовали. Один из них, тощий и мосластый, по кличке Крыса, выдвинулся из-за спины бригадира и процедил сквозь зубы:

– А ты, дядя, постарайся! А то, сам понимаешь, у тебя могут быть неприятности!

– Да уж, уважаемый, – поддержал бригадир своего подручного, – вы постарайтесь, напрягите память. Что-то мне не кажется, что у вас в магазине от покупателей не протолкнуться! Пока мы здесь базарим, ни один не вошел, так что ту девушку вы вполне можете вспомнить, если, конечно, постараетесь.

– Если постараюсь? – странным тоном переспросил продавец.

– Да, и вы уж постарайтесь! Если, конечно, не хотите неприятностей, о которых говорил мой кореш.

– Ну вот, и вы о неприятностях! – разочарованно произнес продавец. – Ведь не хотелось же никаких неприятностей, но раз уж вы меня вынуждаете…

– Ты че, дядя, никак пугать нас вздумал? – прошипел Крыса и шагнул вперед. В руке у него возникла складная металлическая дубинка, и он со свистом рассек ею воздух. – Ну, дядя, ты сам напросился… не говори потом, что мы тебя не предупреждали.

В это время произошла не совсем понятная вещь.

Старинный граммофон с трубой в выцветших розах вдруг ожил, диск его начал вращаться, звукосниматель сам собой опустился на пластинку, и из раструба полился гнусавый дореволюционный голос:

– Татьяна, помнишь дни золотые…

– Что за хрень? – Крыса повернулся к граммофону, занес над ним стальную дубинку, но рука его внезапно опустилась, легла на талию невидимой партнерши, и он самозабвенно закружился под давно забытую мелодию.

– …кусты сирени и луну в тиши аллей… – выводил тот же голос, прорываясь сквозь шорох и скрип старой пластинки.

ppp

– Крыса, ты чего? – растерянно прохрипел бригадир и вдруг почувствовал, что его ноги тоже сами собой задвигались в такт дурацкой песне.

– Упали косы душистые густые…

Бригадир попытался остановиться, но из этого ничего не выходило, ноги его не слушались. Он скосил глаза на второго своего подчиненного. Тот с нехорошим удивлением смотрел на Крысу и бригадира, но вдруг сорвался с места и тоже задвигался в ритме песни.

– Свою головку ты склонила мне на грудь…

Диск граммофона крутился все быстрее и быстрее, и все быстрее кружились три богатыря. Магазин со всей его обстановкой вращался вокруг них золотой каруселью, отдельные предметы начали сливаться в сплошную блестящую мишуру.

ppp

Из золотистой карусели выступили несколько оловянных солдатиков. Однако они были теперь не обычного своего размера, а в человеческий рост, а может, даже и больше. Плохо прорисованные лица смотрели на танцующих громил сурово и угрожающе, в руках появились винтовки с примкнутыми оловянными штыками, и эти штыки были направлены на злополучных танцоров.

Из строя оловянных солдат выдвинулся еще один – без винтовки, но зато с расписным красно-зеленым барабаном. Он ударил в него палочками и проскрипел, перекрывая хрип граммофона:

– Старый барабанщик, старый барабанщик, ему скоро девяносто лет… у него в шкафу, у него в шкафу, в платяном шкафу сидит скелет…

«Да что же это такое? – думал бригадир, продолжая кружиться все быстрее и быстрее. – Этого не может быть… конечно, не может… наверное, я сплю…»

Эта мысль показалась ему спасительной. Она все объясняла и позволяла выйти из идиотской передряги без урона для своего человеческого достоинства и авторитета.

«Точно, сплю!» – подумал он, успокаиваясь, и даже попробовал повернуться на другой бок и поправить одеяло.

Из этого, однако, ничего не вышло, он кружился все быстрее и быстрее и наконец оторвался от земли, точнее, от скрипучего паркетного пола, и продолжал кружиться под потолком. Рядом с ним с растерянными идиотскими лицами кружились два его напарника.

Внизу тоже танцевали огромные, в человеческий рост, куклы с фарфоровыми очаровательными личиками, в бальных платьях из выцветших желтоватых кружев, и с ними бравые оловянные солдаты в потертых мундирах.

Среди всего этого вопиющего безобразия стоял продавец. Лысина его отбрасывала яркие блики. Он потирал маленькие ручки и говорил, запрокинув голову и глядя на бригадира:

– Нет, это вовсе не сон, милостивый государь! Это те самые неприятности, о которых вы мне так необдуманно говорили! Скорики-морики, лорики-йорики! Вот именно, бедные Йорики!

Лысина продавца стала еще глаже, чем прежде, и вдруг сама его голова превратилась в гладкий, отполированный временем череп с темными провалами глазниц.

И тут все это безумие разом прекратилось.

Замолчал граммофон, исчезли танцующие кукольные пары, исчез лысый продавец, да и сам магазин со всем наполняющим его барахлом тоже исчез.

Бригадир вместе со своими бравыми спутниками стоял на улице, рядом с закрытой дверью магазина, на которой висел большой амбарный замок. Темные окна покрывал густой слой слежавшейся пыли, и от вывески над дверью осталась только голая доска.

– Черт, зря только тащились! – проговорил Крыса. – Шеф будет недоволен.

«Что-то не так… – подумал бригадир. – Ах да… прошлый раз эти слова говорил я…»

Он быстро, воровато взглянул на своих спутников – помнят ли они то, что помнил он?

И встретил такие же быстрые, испуганные взгляды.

– Ну да, шеф будет недоволен… – протянул бригадир. – Но что поделаешь? Сами же видите – нет этого магазина… а на нет, как говорится, и суда нет.

Мата Хари отпустила фиакр, подошла к подъезду – и тут перед ней появилась сгорбленная старуха в поношенном черном платье и странной шляпке, напоминающей ведьмин колпак.

– Добрая госпожа, подайте старой женщине на пропитание! Подайте хоть несколько сантимов!

Внимательные темные глаза заглядывали прямо в душу Маргариты.

Маргарита порылась в бисерной сумочке, нашла несколько монет, вложила их в скрюченную подагрой руку, похожую на птичью лапку. Внезапно она вспомнила другой день, другой город… только старуха была та же самая.

– Это ты? – прошептала она. – Это ты? Мы встречались с тобой в Амстердаме…

Старуха не отвечала – впрочем, ответ и не требовался.

– Скажи, что меня ждет?

– А как ты сама думаешь? – Старуха смотрела на нее с сочувствием и жалостью. – Ты обменяла свой талант на деньги… ты была жрицей, служительницей божества, а теперь исполняешь священный танец не для богов, а для богатых, растленных господ… как ты думаешь, чем это может кончиться?

– Я… я не знаю… я не хотела… я не виновата… – лепетала Мата Хари. – Так повернулась моя жизнь…

– Жизнь – всего лишь иллюзия… всего лишь рябь на поверхности воды, по которой пробежал ветерок…

Мата Хари достала из сумочки еще несколько монет, хотела отдать их старухе, но той и след простыл. Да и была ли она, не привиделась ли танцовщице?

Мата Хари с самого утра мучилась головной болью.

В полдень к ней в будуар вошла горничная.

Танцовщица вскочила, бросилась ей навстречу:

– Я слышала звонок! Кто там пришел – месье Жорж?

– Нет, это месье Гастон, ваш импресарио.

Лицо танцовщицы погасло.

– Проси! – разрешила она, страдальчески поморщившись.

Месье Гастон вошел, поцеловал ей руку, опустился на бархатную банкетку.

– Ты меня чем-нибудь порадуешь? – спросила Маргарита, открывая флакон с нюхательной солью. – Прошу, порадуй меня, иначе моя жизнь будет просто невыносимой.

– Есть одно предложение – выступление в кафе-шантане на Монпарнасе.

– Что? В заурядном кафешантане? – возмущенно выпалила женщина. – Должно быть, ты забыл, кто я? Я выступала в «Олимпии», в Гран Пале… если мне предложат выступление в Мулен Руж или Фоли-Бержер, я еще, может быть, подумаю, но кафешантан… это ниже моего достоинства!

– Тебе не предложат ни Мулен Руж, ни Фоли-Бержер! – оборвал ее месье Гастон. – Не забывай, Греша, что сейчас идет война! Половина твоих поклонников на фронте, половина трясется от страха! И вообще, восточные танцы вышли из моды. Как вышло из моды вообще все иностранное.

– И что же мне делать?

– Принимать предложение, пока они не передумали. В кафешантане тебе хотя бы заплатят.

– Как это пошло…

– Пошло или не пошло, но у тебя совсем нет денег. Хозяйка квартиры требует плату вперед. А сколько времени ты не платила прислуге? Что ты будешь делать завтра?

– Я не знаю, что делать… не знаю…

– Для начала – ты должна расстаться с Жоржем! Этот альфонс вытянул из тебя все деньги! Он присосался к тебе, как ядовитый паук… как вампир…

– Что?! Замолчи немедленно! Ты не знаешь, о чем говоришь! Жорж – это единственное светлое пятно в моей жизни! Только он придает ей смысл!

– Ну, тогда продай свои бриллианты! То ожерелье с опалами и бриллиантами!

– Что? Продать ожерелье? Но я не могу жить без него! Без него я буду чувствовать себя голой!

– Ничего, тебе не привыкать! Ну, так что ответить хозяину кафешантана?

– Ладно, так и быть… я согласна, но только один танец, и без обнажения!

– Что? Да без обнажения ты никому не нужна!

Едва импресарио ушел, в дверях будуара снова появилась горничная. Глаза ее горели.

– Месье Жорж! – проговорила она, понизив голос.

– Проси! Проси же его немедленно! Нет, подожди еще немного, еще одну минуту!

Мата Хари бросилась к индийскому ротанговому шкафчику, открыла его, достала старый черепаховый гребень, воткнула его в волосы:

– Теперь проси!

Тут же в комнату вбежал худощавый смуглый юноша с темными кудрями и капризным ртом.

– Здравствуй, любовь моя! – воскликнула Мата Хари, бросившись ему навстречу. – Почему ты так долго не приходил?

– Здравствуй, Колдунья! – ответил Жорж довольно сухо. – У меня были дела.

– Дела? Скажи лучше, что ты меня разлюбил!

– По-моему, это ты меня разлюбила.

– Я? Ты с ума сошел!

– А коли так – докажи мне свою любовь!

– Ты же знаешь – я сделаю для тебя все что угодно. Если ты попросишь мое сердце – я вырву его из груди…

– На что мне нужно твое сердце? Носить на цепочке вместо кулона? Кулоны не носят в этом сезоне. И вообще, ты знаешь, у меня скромные вкусы, мне не нужно ничего особенного. Только что я видел в магазине на Вандомской площади такую чудесную булавку для галстука! Совсем недорогую… в форме феникса. Изумруд и несколько мелких голубых бриллиантов. Точно такая булавка была в минувшую субботу у виконта де Трюи. Если ты меня действительно любишь, если это не пустые слова, подари мне ее.

– Булавку? И сколько она стоит? – Мата Хари потянулась к бисерной сумочке.

– Я же говорю – совсем недорого. Всего семь тысяч франков.

– Семь тысяч? – Лицо танцовщицы вытянулось.

– Ну, может быть, можно сторговать ее и за шесть с половиной. Я уверен, что хозяин согласится.

– Но у меня нет таких денег!

– Я же говорил, что ты меня разлюбила! Когда ты любила меня, ты не жалела для меня денег!

– Я не жалею – у меня таких денег нет! Ты же знаешь, сейчас война, и дела у меня идут плохо…

– Вот именно – сейчас война, и многие делают деньги буквально из воздуха!

– Но, милый друг, я не занимаюсь военными поставками! Я не торговка, я актриса!

– Многие актрисы сейчас тоже неплохо зарабатывают. Особенно в синематографе.

– Кстати, о синематографе, любовь моя, тебя видели на днях с этой актриской, как ее? Марло, кажется?

– Ты, никак, следишь за мной, Колдунья? – Месье Жорж возмущенно поджал губы. – Ты знаешь, что я не терплю ревнивых женщин! Если ты за мной следишь…

– Я вовсе не следила за тобой, любовь моя! Мне рассказала Мари Везансон…

– Не слушай эту завистливую дрянь, эту лгунью! Лучше купи мне ту заколку… ты запомнила какую?

– Но любовь моя, у меня совсем нет денег…

– Раньше ты их всегда для меня находила! И вот еще что – выбрось ты, наконец, этот ужасный гребень! Такое барахло продают на блошиных рынках!

Мата Хари попятилась от изумления, она хотела что-то возразить, но месье Жоржа уже и след простыл.

Мата Хари выдернула гребень из волос, бросила на пол и в гневе воскликнула:

– Несчастная расческа, ты предала меня в тот миг, когда была нужна мне больше, чем когда-нибудь!

Она хотела уже растоптать злополучный гребень, выбросить его, но тут перед ее глазами возник увитый лианами полуразрушенный храм в далеких, напоенных солнцем джунглях, танцующие среди статуй смуглые девушки – и она передумала, бережно подняла гребень, спрятала его в свою сумочку.

Мата Хари позвонила в колокольчик.

Горничная вошла.

– Приготовь костюм для визитов, – потребовала танцовщица, – и вызови таксомотор!

Через час черный таксомотор остановился перед цветочным магазином на улице Вожирар. Маргарита попросила водителя дождаться ее, вошла в магазин и обратилась к продавщице – рослой белокурой девушке:

– Я хочу увидеть господина Николя.

– Кто его спрашивает? – осведомилась цветочница. Чуткое ухо Маргариты уловило эльзасский акцент.

Маргарита печально вздохнула: еще каких-нибудь два года назад ее знал в лицо каждый парижанин, каждая парижанка… впрочем, сейчас анонимность ей на руку.

– Передайте господину Николя, что его спрашивает леди Мак Леод.

– Одну минуту, мадам!

Продавщица исчезла в глубине магазина и через непродолжительное время снова появилась в сопровождении толстого коротышки. Окинув Маргариту оценивающим взглядом, он пригласил ее:

– Пойдемте со мной, мадам. Господин Николя ждет вас.

Маргарита прошла в заднюю дверь, миновала темный коридор. Коротышка остановился перед запертой дверью, дважды постучал. Из-за двери донесся невнятный отклик. Коротышка распахнул дверь и посторонился:

– Прошу вас, мадам!

Маргарита вошла в просторный кабинет.

За изящным столом красного дерева сидел элегантный господин средних лет, с залысинами на лбу и глубоко посаженными внимательными глазами.

– Здравствуйте, миледи! – проговорил он, поднимаясь ей навстречу. – Чем я обязан вашему визиту?

– Здравствуйте, герр Николаи!

– Тс-с! – Господин поднес палец к губам. – Вы же знаете, идет война, и немецкие дипломаты покинули Париж. Я – месье Николя из Труа, торговец цветами.

– Это неважно. Вы сказали, что я могу обратиться к вам, если у меня возникнут проблемы.

– Да, такой разговор был.

– Вот я и обращаюсь…

– Какого же рода проблемы у вас возникли?

– Мне нужны деньги. Мне очень нужны деньги.

– Что ж, это самая распространенная проблема. И в этом я могу вам помочь. Но вы сами понимаете – эти деньги вам придется отработать.

– Да, конечно! Я сделаю для вас все, что пожелаете!

– Разумеется, вы понимаете, что это опасно? Ведь Германия и Франция сейчас находятся в состоянии войны.

– Ах, мне все равно! – Танцовщица страдальчески поморщилась. – Вы не представляете, как я страдаю! Мне очень, очень нужны деньги! От этого зависит моя жизнь, от этого зависит… – Мата Хари замолчала, не закончив фразу.

– Что ж… – Герр Николаи выдвинул ящик стола, достал оттуда лист бумаги, протянул его своей гостье: – Прочтите и подпишите этот документ!

Мата Хари придвинула бумагу к себе и начала читать:

– Я, нижеподписавшаяся Маргарита Мак Леод, известная также как Мата Хари, добровольно и без принуждения беру на себя обязательство выполнять конфиденциальные поручения, которые получу от господина Николаи. Я клянусь ни при каких обстоятельствах не разглашать детали этих поручений, а также хранить в строжайшей тайне мои контакты с господином Николаи. Я предупреждена об ответственности за разглашение этой информации…

Танцовщица подняла на собеседника темные глаза и проговорила слабым голосом:

– И что же за это грозит?

– Вы же понимаете, мадам, идет война, а законы военного времени суровы…

– Ах, я все понимаю! – Мата Хари страдальчески поморщилась и дотронулась пальцами до виска. – Право, не знаю… все это так серьезно… но мне очень, очень нужны деньги!

– Деньги у вас будут! Подпишите документ – и вы их получите! – Николаи покосился на массивный черный сейф, занимавший большую часть кабинета.

Мата Хари вздохнула и поставила под документом размашистую подпись.

– Вот и все! – Она жалко улыбнулась. – Я вам словно свою душу продала.

– Что вы, мадам! Разве я похож на дьявола?

Мата Хари в ответ снова растерянно улыбнулась.

– Честно говоря, именно таким я его и представляла. Но вы же настоящий джентльмен? Вы не потребуете от красивой женщины чего-то ужасного?

– Ужасного? – Господин Николаи тонко улыбнулся. – Конечно, ничего ужасного.

Он встал из-за стола, подошел к сейфу, загородил его своим телом, поколдовал с замком и вернулся к столу, держа в руке увесистую пачку банкнот.

– Здесь пятьдесят тысяч франков.

Мата Хари смотрела на деньги как зачарованная. Она сможет купить булавку в форме феникса… она сможет купить любовь господина Жана, хоть на какое-то время… он вернется к ней, забудет всех актрис синематографа…

Наконец она оторвала взгляд от денег и проговорила:

– И чего же вы хотите от меня за эти деньги?

– На первых порах я хочу, чтобы вы восстановили свои светские знакомства. В этом вам весьма помогут эти пятьдесят тысяч. Затем, когда вы вернетесь в свет, я хочу, чтобы вы передавали мне, о чем разговаривают ваши друзья. Особенно меня интересуют разговоры господина Перье…

– Военного промышленника?

– Именно. Ну, конечно, мне интересен также генерал Бланшар… ну, и прочие. Вы будете передавать мне их разговоры, а я уже сам решу, что интересно, а что нет.

– Хорошо, я вас поняла! – Танцовщица поспешно придвинула к себе деньги, опасливо взглянула на немца и спрятала пачку в бисерную сумочку. Затем поднялась из-за стола и откинула голову: – Прощайте, сударь!

– До свидания, мадам! До скорого свидания!

Выходя из цветочного магазина, Мата Хари взглянула на крошечные, усыпанные бриллиантами часики. Разговор с полковником Николаи занял всего десять минут.

Таксомотор ждал ее на прежнем месте.

У нас в квартире было удивительно тихо, и даже в коридоре никто не валялся под ногами: видно, участковый Федор Михайлович вчера нагнал на этих уродов страху. Однако пуганная уже не раз старуха держалась настороженно.

– Опять я тут, Маргарита Романовна, – сказала я весело, – что у вас нового? Эти как? – Я кивнула на дверь.

– Вроде тихо пока, с утра не выходили, – ответила она, – кажется, все ушли, один Виктор там. Пока признаков жизни не подает, я уж волноваться начинаю, как бы чего не вышло.

Ну как вам это понравится? Она волнуется! Другая бы надеялась, что этот урод наконец загнулся, а эта волнуется. Не понять мне этих благородных старух…

Я мигом смоталась на кухню за чайником, достала печенье, что купила по дороге. Старуха любит такое мягкое, рассыпчатое…

– А конфеты шоколадные? – Я поискала на столе знакомую серебряную вазочку.

– Ах да, совсем забыла! – Маргарита Романовна сунулась в шкафчик, где держала чашки и остальную посуду, поскольку на кухне оставить ничего было нельзя.

И тут я услышала горестный стон, а потом старуха бессильно осела прямо на пол.

– Что с вами, Маргарита Романовна? – Я едва успела подхватить ее, чтобы не сильно ушиблась. – Что случилось?

– Там… там… – Трясущейся рукой она указывала на полку. На полке между сахарницей без крышки, на которой были нарисованы пастушки с овечками, и обычной медной туркой для кофе россыпью валялись конфеты. Те самые, вчерашние шоколадные конфеты, которые приносит старухе какая-то Лиза.

Вазочки не было. Все ясно, ее спер Витька.

– Да когда же он успел? – ахнула я. – Сами говорили, что он с утра из своей комнаты не выходит.

Старуха не отвечала, на лице у нее было самое настоящее страдание. Я усадила ее на диван и обмахнула газетой. Маргарита Романовна вздохнула и прижала руки к сердцу. Из глаз ее потекли слезы. Они текли и текли, как будто кран открыли.

– Любимый человек… – всхлипывала она, – единственная память… больше ничего не осталось…

Я даже удивилась, потому что никогда такого от нее не ожидала. По ее же собственным рассказам, этих любимых у нее было множество, а вазочка, в общем-то, и не такая уж дорогая. К тому же Витька перетаскал у нее много всяких мелочей, а тут такое горе.

Маргарита Романовна все плакала, мне стало ее ужасно жалко. Поначалу я дико на нее злилась за глупость, потом за то, что мне в квартире стало находиться невозможно, а теперь вот пожалела. В самом деле, бабуля ведь хотела как лучше, для племянника старалась. И кто же знал-то, что он раньше помрет…

Я обняла старуху и погладила по голове, как маленькую. Так мы посидели немного, и тут в тишине квартиры мои уши уловили посторонние звуки. Сначала легкий скрип двери, потом крадущиеся шаги. Вот кто-то споткнулся о выбоину на паркете, что возле старухиной двери, и еле слышно чертыхнулся.

Я аккуратно прислонила старушенцию к спинке дивана и сорвалась с места.

– Куда ты, Маша? – слабым голосом спросила Маргарита, но я поднесла палец к губам и подкралась к двери, приоткрыв ее на малюсенькую щелочку.

Так и есть, две согнутые фигуры в полутьме ползли к входной двери. Ясно, идут вазочку толкнуть за любую цену, лишь бы хватило на дозу. На две дозы. Потом уколются или таблеток наедятся, потом проспятся – и все по новой, начнут по мелочи у старухи тырить.

А когда-нибудь они окончательно озвереют от ломки и прикончат бабку. Потом, конечно, сядут, потому как мозгов у них нет и давно они у полиции на примете, и я наконец смогу остаться в этой квартире в относительном покое. О чем я, собственно, и мечтаю – зажить наконец самостоятельно и спокойно.

Да, но только не таким способом. Не такой ценой.

Я рванула дверь на себя и выскочила в коридор. Эти двое уже приближались к входной двери.

– Витя, постой-ка… – сказала я вроде бы ласково.

– Чего тебе? – Он повернулся, и при свете из комнаты я увидела у него на щеке замечательный свежий синяк. Ясно, на кулак налетел. И, судя по размерам, кулак был большой, не иначе участковый Федор Михайлович постарался, он же обещал мне провести с Витькой воспитательную работу, вот и провел.

– Витя, отдай вазочку, – сказала я, подойдя ближе, – отдай по-хорошему. Не то участковому пожалуюсь, а ты его знаешь, он на расправу строг.

Витька тут же потрогал синяк на щеке и поморщился. Точно, участковый ему по морде дал. И, наверно, еще пообещал, и пообещал очень серьезно, потому что Витька повернулся ко второй фигуре и протянул руку.

– Отдай!

В ответ раздалось шипенье, и я наконец разглядела, кто передо мной. Не спрашивайте, как я поняла, что передо мной существо женского пола. Она была худа, как скелет, черные вылинявшие джинсы и такой же балахон болтались на ней как на вешалке. Спутанные волосы грязной занавеской нависали над лицом, а из впалых глаз пыхнуло на меня такой злобой, что я невольно попятилась.

Она оттолкнула Витькину руку, выплюнула изощренное ругательство и повернулась к двери.

Входная дверь в этой квартире старая, дубовая, замки тоже старые, надежные. Один замок, правда, Витькины приятели хотели вырезать из двери и продать. Не вышло у них без специальных инструментов, а никто им даже отвертки паршивой не даст. Так что только ножом дверь исцарапали, а так все осталось, как было, но замок стал заедать. А Маргарита, видно, ночью закрылась на все замки, чтобы, пока Витька спит, никто из наркоманов в квартиру не влез.

Наркоманка пыталась открыть замок одной рукой, второй придерживая вазочку. Видно, сил у нее совсем не было, потому что тугой замок не поддавался.

Я дернула ее за рукав, она не глядя лягнула меня ногой. Не попала, я увернулась. Тогда Витька приободрился, очевидно, решил, что вдвоем они со мной справятся. Он схватил меня сзади за шею и начал душить. Точнее, попытался.

Ну, этот-то был совсем никакой, силы у него в руках было меньше, чем у бабки Маргариты Романовны, так что я мигом высвободилась, но ужасно разозлилась. От Витьки пахло помойкой и нездоровым, давно немытым телом. Руки у него были черные от грязи, кому понравится, когда такими руками за шею хватают?

Я развернулась и пихнула Витьку, так что он пролетел пару метров, хватаясь по дороге за все, что попадется по руку. Попалась ему тумбочка, на которой стоял раньше допотопный телефонный аппарат. Стоял для красоты, потому что у старухи в комнате был свой, современный, с кнопками. Этот в коридоре Витькины уроды тут же расколотили, а тумбочка уцелела, умели делать вещи больше ста лет назад!

Витька оперся о тумбочку и поднялся на ноги.

– Ну, ты покойница! – сказал он словами из какого-то фильма, своих-то слов у него давно уже не было.

И пошел на меня, нагнув голову и приняв боксерскую позу.

Тоже мне, Рокки нашелся, идиот! Реакция у него была как у беременной черепахи, так что я приготовилась и нанесла удар, как нас с Инкой учили на курсах самообороны. Метила в живот, а попало ниже, ну, еще лучше. Витька даже не крикнул, он как-то странно захрипел и плюхнулся на пол.

За это время наркоманка успела наконец справиться с замком и выскочила на лестничную площадку. Одним прыжком, как львица на охоте, я скакнула за ней. В голове шумело от ярости.

– Отдай вещь! – Я дернула ее за руку, вазочка выпала из-под грязного балахона и покатилась вниз по лестнице со звоном. Девица тут же вцепилась мне в волосы. Было ужасно больно, из глаз брызнули слезы. Я со всего размаху наступила ей на ногу, что-то хрустнуло, но, оказалось, это развалился ботинок.

Тем не менее она отвлеклась, и волосы мои отпустила, зато попыталась укусить, но я была начеку. Да у нее, наверно, болезней больше, чем в медицинском справочнике, так что ее укус опасен, как укус королевской кобры.

Ярость моя улеглась, было ясно, что эта хоть и наркоманка, но силы у нее есть, не то что у Витьки. Она шипела ругательства, плевалась, но я, получив свободу маневра (лестничная площадка была огромной, можно отдельную прихожую отгородить), наступала по всем правилам боевого искусства, загоняя ее вниз.

Вот шла бы она отсюда, ясно ведь, что не получится у нее вазочку попереть. Но нет, видно, организм требовал дозы, и она была готова на все. Что ж, война так война.

Она подалась вперед, я уклонилась и сделала ответный выпад. Удар в плечо не причинил ей особого вреда, но она шарахнулась в сторону, и развалившийся ботинок ее подвел. Она наступила на шнурок, не удержалась, рухнула на спину и покатилась вниз по лестнице.

Было такое чувство, что падает скелет, до того она гремела костями. На шум открылась дверь соседней с нашей квартиры и выглянула мадам Сипухина.

Сипухины – большая семья, отец, мать и трое почти взрослых детей. Еще свекровь, вот эта самая Валентина Ивановна. Точнее, ее бы на первое место поставить, она в семейке главная, все у нее по струнке ходят. Она раньше работала на каком-то заводе мелким начальником и Маргариту Романовну недолюбливала, как чуждый элемент.

После перестройки, когда заводик потихоньку накрылся медным тазом, а Сипухину выперли на пенсию, она стала строить своих домашних, но удовольствия от этого получала мало, потому что сын ее мигом уматывал в командировки, невестка молчала, а детям вообще было все по фигу. Тут как раз вселился к нам Витька, и перед Валентиной Ивановной открылось обширное поле действий. Она забрасывала жалобами все инстанции, это из-за нее участковый бедную Маргариту Романовну просто возненавидел. Ну, с ним вчера мы вроде бы подружились.

Сейчас Сипухина внимательно посмотрела на меня, потом перевела взгляд вниз, где на маленьком пятачке возле окна лежала неопрятная куча мусора, которая, если честно, уже давно перестала быть человеком.

– Ну и ну! – сказала Сипухина. – Лихо!

Я запоздало испугалась: неужели эта дрянь разбилась насмерть? Этак меня еще и к ответу призовут…

– «Скорую» или полицию… – задумчиво пробормотала Сипухина, – или уж сразу перевозку из морга… Ты не бойся, – она повернулась ко мне, – я ничего не видела, ничего не слышала, вышла – а она уже там лежит. Сама упала.

Куча у окна зашевелилась, потом показались руки и ноги, затем голова. Наркоманка с трудом уселась, подогнув ноги и, опершись руками, как собака, подняла голову к нам наверх и завыла.

– Господи, что люди сами с собой делают! – сказала Сипухина, поворачиваясь, чтобы уйти. – Надо специальную «Скорую» вызывать, из психушки.

Удостоверившись, что за наркоманкой теперь присмотрят, я подобрала спасенную вазочку и закрыла свою дверь. Витька все так же валялся в коридоре, хотя я заметила, что он подсматривает, стало быть, очухался.

При моем приближении он закрыл голову руками и заныл:

– Отстань, ну что я тебе сделал-то…

Я рывком подняла его с пола. На ногах он держался прилично, тогда я препроводила его в тот отстойник, который раньше был комнатой Маргариты Романовны, втолкнула в дверь и заблокировала ее с моей стороны стулом.

– Ничего, посидишь до утра, потом тебя Маргарита выпустит, она жалостливая!

Я вошла к себе с победным видом и протянула Маргарите свой трофей – спасенную от наркоманов вазочку:

– Вот ваша память!

Старуха всплеснула руками, схватила вазочку, прижала ее к груди и запричитала:

– Ах, как я тебе благодарна! Как я тебе признательна! Это ведь последнее, самое последнее, что у меня осталось от Константина Сергеевича.

– От Константина Сергеевича? – переспросила я, удивленно уставившись на старуху.

У меня мелькнула безумная мысль, что Маргарита говорит о режиссере Станиславском. Да нет, уж его она никак не могла знать… это было слишком давно…

– Да, Константин Сергеевич… это был такой мужчина, такой мужчина! Главный мужчина в моей жизни! Сейчас таких уже не бывает! Я тебе его сейчас покажу…

– Не стоит, Маргарита Романовна! – робко проговорила я, чувствуя, к чему идет дело.

– Да мне ничуть не трудно!

Маргарита кинулась к шкафу, вытащила из него несколько книг и сзади, за книгами нашла старый фотоальбом в малиновом бархатном переплете. В комнате густо запахло застарелой пылью. У меня сразу засвербело в носу. Маргарита сдула пыль с альбома, взгромоздила его на стол и раскрыла посредине.

– Вот, ты только посмотри, какой мужчина! – с придыханием воскликнула Маргарита, уставившись на страницу альбома с молитвенным выражением.

Мне совсем не хотелось листать с ней старый пыльный альбом, вдыхать застарелую пыль, разглядывать выцветшие оттиски ее прошлого, но Маргарита пришла в такое возбуждение, что с ней лучше было не спорить. Я наклонилась над альбомом, громко чихнула от пыли, но все же разглядела несколько старых черно-белых фотографий.

На всех этих фотографиях был изображен мужчина лет пятидесяти, с властным и породистым лицом. Он был снят один или вместе с разными людьми – некоторые из них показались мне знакомыми, это были известные в советские времена киноартисты и режиссеры.

Но Маргарита пристально смотрела на один снимок.

Тот же самый мужчина сидел в кресле с высокой резной спинкой, руки его покоились на серебряном набалдашнике трости. За спиной у него стояла грациозная молодая женщина в длинном шелковом платье с белым кружевным воротничком. Приглядевшись к ней, я увидела знакомый разрез глаз, характерный овал лица… я повернулась к Маргарите Романовне, но не успела ничего спросить, как она, кокетливо поправив жидкие волосы, проворковала:

– Да, это я! Правда, меня легко узнать?

Она перевернула несколько страниц альбома.

Здесь были ее фотографии в необычной экзотической одежде, в ярких украшениях и шелковых накидках – должно быть, ее фотографировали во время исполнения восточных танцев.

– Ну, ведь меня можно узнать? – щебетала она, напрашиваясь на комплимент.

– Несомненно… – отозвалась я уклончиво и снова вернулась к той фотографии, где она стояла рядом с мужчиной. Я внимательно смотрела на мужчину. Точнее, на его руки.

Дело в том, что на его правой руке я увидела перстень.

Конечно, фотография была мелковата, но мне показалось, что это такой же перстень, как тот, который я видела роковой ночью возле отеля и потом на руке водителя дорогой машины возле дома на Крестовском острове.

Я осторожно вынула фотографию из уголков, разглядела ее внимательнее. Да, это был точно такой же перстень… мне показалось, что я разглядела паука и паутину.

– Маргарита Романовна, – спросила я осторожно, – а что это за перстень у него на руке? Здесь мелковато, я не могу разглядеть, что на этом перстне изображено!

– Паук-крестовик! – ответила она, не задумываясь. – Точно такой же, как на этой вазочке, которую ты спасла. Потому эта вазочка так мне дорога. Костя всегда носил этот перстень, у него даже кличка такая была – Крестовик…

– Кличка? – переспросила я. – Он что, был уголовник?

– Нет, что ты, милая! Какой уголовник? Он был директор городской свалки! – Последние слова Маргарита Романовна произнесла с таким уважением, как будто ее знакомый возглавлял как минимум Эрмитаж или Большой театр.

– Городской свалки? – переспросила я удивленно, едва подавив смешок.

– Да, городской свалки! – Маргарита сделала вид, что не заметила моего фырканья. – А чему ты удивляешься? Свалка! Ты не понимаешь, какое это было золотое дно! Там крутились большие, просто огромные деньги!

– Какие деньги могут быть на свалке? – снова фыркнула я. – Мусор… бытовые отходы…

– О, просто огромные! Начать с того, что, по крайней мере в те времена, на свалку часто выбрасывали очень ценные вещи, которые просто нужно было списать, но которые вполне еще можно было продать или в крайнем случае пустить в переработку. Я уже не говорю о тысячах тонн макулатуры и металлолома, но там были даже детали, механизмы и электронные устройства, из которых можно было выделить драгоценные металлы.

Но самое главное, там прокручивались такие операции… просто фантастические! С каких-то заводов или складов на свалку привозили болванки цветных металлов, якобы списанные, которые тут же отправлялись на другие заводы, где их учитывали как сырье… ну, честно говоря, я не очень во всем этом разбиралась, – призналась Маргарита, – но Крестовик… Константин Сергеевич был очень богатым и влиятельным человеком.

До этого я слушала ее вполуха, поскольку таких вечеров воспоминаний мне уже хватило надолго. Но теперь она говорила что-то конкретное, и опять же, этот перстень, он явно тут неспроста.

– Ты не представляешь, какие у него были друзья! – Старуха закатила глаза к потолку. – Генералы, известные актеры, дирижеры… у нас с ним был роман, бурный роман! Он поразил меня широтой своей души! Какие он делал подарки! Как он красиво жил! Мы посещали самые громкие премьеры, ужинали в самых популярных ресторанах. Ему, например, ничего не стоило в выходной слетать вместе со мной в Сочи…

Маргарита заметила, что это сообщение не произвело на меня сильного впечатления, и добавила:

– Сейчас это не кажется удивительным, сейчас люди летают в Канны, на Майорку да хоть на Канары, а тогда в Сочи в выходной – это было нечто немыслимое! И всегда был самый лучший номер в самой лучшей гостинице!

– Но вы не были женаты?

– Ой, что ты! – Маргарита махнула рукой и делано рассмеялась. – Об этом не было и речи! У него уже была жена, кто бы сомневался! Такой мужчина не может остаться бесхозным! Но он любил меня, а уж как я его любила, как любила… – Старуха на мгновение замолчала, достала кружевной платочек.

Я испугалась, что она сейчас заплачет. Но обошлось. Ее оптимизм взял верх, и она проговорила:

– Константин очень любил женщин, и они его тоже любили. Я с благодарностью вспоминаю его. Он был добрым, веселым, щедрым… какие он дарил мне подарки!

– И чем все это кончилось?

– Ну, чем кончаются такие бурные романы? Мы расстались… он на прощание сделал мне прекрасный подарок… серьги с сапфирами… потрясающей красоты!

– И где же они?

– Ах, не спрашивай! Жизнь была долгая и тяжелая, надо было на что-то жить, и я их продала. В самое трудное время – в девяностом году… постепенно я продала все его подарки, они и помогли мне продержаться. Так что теперь на память о нем у меня осталась только эта вазочка. Поэтому я так расстроилась, когда она пропала. – Маргарита Романовна с нежностью погладила вазочку, как будто она была живой.

– Но вообще-то, я имела в виду другое, когда спросила, чем все это кончилось. Чем кончилась красивая жизнь вашего Константина Сергеевича? Что с ним стало потом?

Маргарита резко погрустнела:

– Чем все кончается? Смертью, милая, все кончается смертью. Других вариантов нет.

– Что, Константин Сергеевич скоропостижно умер? Сердце не выдержало такую бурную жизнь? Дамы, рестораны, ответственная работа на свалке…

Я сама не знала, зачем иронизирую, ведь старуха, судя по всему, и правда сохранила о своем любовнике добрую память.

– Если бы… – она снова не заметила моего сарказма, – его арестовали, судили… не его одного – целую группу… громкое дело было… во всех газетах об этом очень много писали… но остальные отделались разными сроками, а все главное свалили на него и приговорили к высшей мере – к расстрелу.

– К расстрелу?! – ахнула я. – Разве за экономические преступления расстреливают… расстреливали?

– Тогда – расстреливали. – Старуха поджала губы. – Если в особо крупных размерах. А там размеры были впечатляющие… так что Костеньку… Константина Сергеевича приговорили к расстрелу, с конфискацией всего имущества… Его семья осталась просто нищей, у них отобрали буквально все! – Она понизила голос и добавила: – Однако большую часть его имущества так и не нашли. Удалось конфисковать сущие гроши, а ведь у него были миллионы, большие миллионы! Допрашивали всех его знакомых и родственников, у всех проходили обыски, но ничего так и не нашли.

– Вас тоже допрашивали? У вас тоже проводили обыск?

– Нет, на мое счастье, мы с Константином Сергеевичем расстались за несколько лет до его ареста, и мое имя не всплыло на суде. Так что я, можно сказать, довольно легко отделалась. – Старуха вздохнула и снова погладила вазочку.

– Поразительная история! – проговорила я и, прежде чем положить фотографию обратно в альбом, машинально перевернула ее.

На обратной стороне снимка было написано аккуратным женским почерком: «К. С. Матренин». И дальше стояла дата – примерно сорок лет назад.

Не то чтобы я сильно удивилась, меня уже трудно было чем-нибудь удивить, челюсть отвисла скорее по привычке.

– Его фамилия была Матренин? – спросила я Маргариту, когда ко мне вернулся дар речи.

– Ну да, – ответила та спокойно. – Разве я не сказала? Константин Сергеевич Матренин… Когда-то давно эта фамилия была на слуху…

Я пристально смотрела на фотографию. Значит, тот человек в машине… человек с перстнем… скорее всего, он сын расстрелянного дельца, подпольного миллионера советских времен. А что, по возрасту он вполне подходит. Ну да, все имущество конфисковали, остался только перстень. На память от папочки.

Да, Матренин-отец, видно, не промах был. А сынок – тот еще бандит и убийца. Но опять-таки, не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне?

Услышав шум на лестнице, я осторожно выглянула и увидела, как двое санитаров тащат наркоманку вниз. Она выла, орала, кусалась и плевалась. Мужики были здоровые, так и то едва справлялись.

Из Витькиной комнаты всю ночь не доносилось ни звука, так что мы с Маргаритой Романовной отлично выспались.

Утром я осознала, что сегодня суббота и вечером я переезжаю на новую съемную квартиру. А пока я решила хоть как-то привести себя в порядок. Ужасно было ходить в одной и той же одежде. Спала я в старой пижаме, которую с удивлением отыскала тут. Было еще кое-что из белья, парочка далеко не новых полотенец и когда-то давно мамой связанная кофта. Вот и все мое имущество, потому что все хорошее я потихоньку перетащила к Игореше.

Витька не подавал признаков жизни, поэтому я с трудом отмыла ванную, приняла душ и кое-что простирнула. Затем решила почистить пальто, хотя оно мне уже порядком надоело. Помянув недобрым словом Игорешу, я потрясла пальто, и из кармана выпала скомканная бумажка, а также какая-то металлическая штучка покатилась по полу. Я долго шарила под тумбочкой, обнаружила там кучу пыли и вытащила наконец золотистое колечко размером с ноготь мизинца. Что это такое, понятия не имею, зато помню, откуда оно взялось. Я обнаружила его в кулаке мертвой Алисы – той самой девицы, которая обокрала Алексея и которую убил Матренин. То есть убили по его приказу. Я не отдала эту штучку Алексею, потому что здорово на него тогда злилась. Он обошелся со мной по-свински. А потом просто забыла про такую мелочь.

Я убрала штуковину в кошелек – так, на всякий случай, вдруг пригодится, после чего развернула скомканную бумажку.

Бумажка оказалась квитанцией. «Мастерская по ремонту обуви „Аллигатор“» было напечатано сверху, а ниже – какие-то закорючки от руки и подпись. Значит, Мамонов сдал в ремонт ботинки. Дело житейское. Неясно только, отчего он хранил квитанцию в таком секретном месте, а не просто в бумажнике или в кармане.

А вот потому и хранил, тут же поняла я, что квитанция не простая, а особенная, что-то с ней связано важное.

Я еще раз поглядела на квитанцию. Никаких лишних записей и рисунков. Да, стало быть, нужно идти в эту самую мастерскую, вот тут как раз и адрес есть.

Когда я уже уходила, выглянул Витька. Увидев меня, он переменился в лице и захлопнул дверь своей комнаты. То-то же!

По улице я шла, не расслабляясь, заглядывая в витрины, проверяя, нет ли за мной слежки. Вроде бы никого не заметила, а может, просто плохо смотрела.

Вот странно, думала я в маршрутке, уже несколько дней я бегаю по городу, как заяц от охотников. Меня подставляют и преследуют, похищают и гипнотизируют. То есть за эти три дня на меня свалилось столько неприятностей, сколько и за год не получишь. Но я отчего-то не падаю духом и верчусь, как та лягушка, что сбила из сметаны масло.

Что-то у меня пошли зоологические сравнения.

В общем, я буду не я, если не найду объяснения этим таинственным и опасным событиям, что случились со мной.

Я сунула руку в сумку и коснулась гребешка с инициалами М. Х. Не понадобилось даже втыкать его в волосы, в голове прояснилось, и я дала себе слово найти ответы на все без исключения вопросы, даже самые незначительные.

Маршрутка высадила меня наугад, водитель еще рассердился, потому что я не смогла толком объяснить, что конкретно мне нужно.

Я ловко увернулась от очередной машины, пытавшейся окатить меня грязной водой из ближайшей лужи, и огляделась.

Передо мной были торговые ряды, предлагавшие всевозможные товары и услуги – от свежего хлеба и выпечки до мобильных телефонов и цветных посадских платков.

Ничего этого мне не было нужно.

Я огляделась в поисках остановки какого-нибудь транспорта и вдруг увидела на двери одного из магазинчиков знакомый логотип: симпатичный крокодильчик сжимал в зубах хрустальную туфельку. Вокруг крокодильчика извивалась надпись:

«Аллигатор. Ремонт обуви. Высокое качество, срочное исполнение, низкие цены».

Ну да, точно такой же логотип на той квитанции, которую я нашла в шкафчике Мамонова в фитнес-клубе…

Я толкнула стеклянную дверь, вошла внутрь и тут же поняла, почему эта мастерская так называется.

На деревянном прилавке, отделявшем клиентов от рабочей части мастерской, лежало чучело небольшого крокодила с выпуклыми стеклянными глазами.

Я никогда не знала, чем крокодил отличается от аллигатора, так что вполне допускаю, что это был именно аллигатор. Хвост этого пресмыкающегося кокетливо свисал с прилавка, пасть была приоткрыта, демонстрируя два ряда мелких и чрезвычайно острых зубов. Кроме него в мастерской никого не было видно, так что крокодил был, по всей видимости, за хозяина. Перед зубастой пастью на прилавке была привинчена симпатичная медная лягушка, которую так и хотелось похлопать по гладкой блестящей голове.

Я и похлопала.

Лягушка при этом издала громкий звук, отдаленно напоминающий кваканье. Видимо, это был звонок для вызова персонала.

Тут же в глубине мастерской послышались какие-то звуки, и оттуда вышел невысокий смуглый парень с выпуклыми, как у крокодила, но гораздо более выразительными глазами и густой иссиня-черной бородой. Еще у него были густые черные волосы на длинных сильных руках, торчащих из закатанных рукавов.

– Чем помочь, дэвушка? – спросил приветливо сапожник – а что это был сапожник, не приходилось сомневаться.

– Да вот, сдавали вам в ремонт… – проговорила я как можно более обтекаемо и положила на прилавок, прямо перед мордой крокодила (или аллигатора), слегка помятую квитанцию.

Парень аккуратно разгладил квитанцию, внимательно осмотрел ее и произнес:

– Шестьсот девяносто пять… давненько вы ее сдавали!

– Это не я, это муж сдавал, – поспешно открестилась я. – Сдал и забыл… только сегодня я его костюм в химчистку относила, проверила карманы и нашла эту квитанцию. Вы уж меня извините.

– Да ничего, дэвушка. У нас хранение бесплатное, много места они не занимают…

Парень снова удалился в глубину мастерской, какое-то время оттуда доносился шорох и скрип, потом он вернулся, держа в руке аккуратный черный пакет.

– Вот они! – проговорил он торжественно, как будто представлял на великосветском приеме иностранного посланника или члена королевской семьи. – Будете проверять?

Мне хотелось сразу же заглянуть в пакет, но я удержалась и отложила это до более благоприятного момента. Мало ли какие меня ждут сюрпризы…

– Спасибо, я тороплюсь! Вы наверняка все сделали хорошо! – И я выскользнула из мастерской.

– Ладно, если что не так, в течение двух недель приходите – исправим! – проговорил парень мне вслед.

Тут мне в кои-то веки повезло – выйдя из мастерской, я увидела рядом подходящую маршрутку, вскочила в нее и через полчаса уже была на Екатерининском канале, возле своего дома. А куда еще деваться-то до вечера?

На лестнице я встретила Витьку. Он брел вниз, смотря прямо перед собой стеклянными глазами. Вид его был ужасен – лицо иссиня-черное, глаза стеклянные, губы трясутся. Уж на что я привыкла, так и то невольно вздрогнула. Ясно, отчего старушки себя крестным знамением осеняют. Хорошо, что на дворе белый день, а если ночью такого встретишь, помрешь от страха.

– Совсем плох, – удовлетворенно сказала спускавшаяся Сипухина, – долго не протянет.

Я не стала поддерживать разговор и вошла в квартиру.

Внутри царила удивительная, непривычная, неправдоподобная тишина. И даже в коридоре было относительно чисто. И пахло не помойкой, как обычно, а освежителем воздуха. Нельзя сказать, что он очень освежал, но все-таки…

Пожав плечами, я толкнулась в свою комнату.

Дверь была заперта, должно быть, Маргарита Романовна куда-то ушла. Я открыла дверь ключом, вошла в комнату и первым делом заглянула в пакет из обувной мастерской.

В этом пакете оказались женские туфли на высоком каблуке.

Хорошие туфли, красивой золотисто-коричневой кожи.

Но зачем мне чужие туфли, пусть даже очень хорошие? Носить чужую обувь никто не станет, к тому же и размер не мой… Или нет, кажется, мой…

Однако чьи это туфли?

Покойный Мамонов не производил впечатление семейного человека. Ну, мало ли… могла же у него быть какая-то близкая женщина… но почему покойный Мамонов прятал квитанцию на ее туфли в шкафчике фитнес-центра?

Может быть, зря я ищу какую-то причину – положил в шкафчик да и забыл?

Однако какое-то шестое чувство подсказывало мне, что не все тут так просто.

Я еще раз осмотрела туфли – и тут до меня дошла, казалось бы, очевидная вещь.

Эти туфли были совершенно новые. Ненадеванные.

Ну, тогда уж совсем непонятно, зачем Мамонов сдавал их в ремонт. Что с ними делали в мастерской?

Под влиянием мгновенного импульса я надела эти туфли. Они немного жали, но разносить было можно…

Я прошла в туфлях несколько шагов и заметила небольшую странность: каблуки туфель издавали разный звук. Левый каблук стучал чуть более громко и гулко, чем правый. Может быть, все дело не в туфлях, а в паркете?

Я развернулась и прошла в обратную сторону, по другим паркетинам, но от этого ничего не изменилось: левый каблук все равно стучал громче правого.

Я сняла туфли, осторожно перевернула их и внимательно осмотрела каблуки.

С виду они выглядели совершенно одинаково. Тогда я постучала по каблукам карандашом и убедилась, что левый каблук звучит громче, как будто внутри него какая-то гулкая полость. Я ухватилась пальцами за набойку этого каблука, попыталась ее оторвать, но из этого ничего не вышло, набойка была прикреплена на совесть.

В мастерской «Аллигатор» деньги берут не зря. Голыми руками эту набойку не оторвать, нужен какой-нибудь инструмент – плоскогубцы или пассатижи…

Маргарита Романовна – женщина не то чтобы хозяйственная, но одинокая, так что у нее в доме наверняка есть инструменты, только вот знать бы где?

Я выдвинула один за другим ящики ее комода. В верхнем были столовые приборы, во втором – всякие приспособления для ухода за собой: пилочки для ногтей, маникюрные ножницы, щипчики… для женщины ее возраста отличный выбор!

Тут мне попался на глаза хороший пинцет. Ну, точно, бабуля аккуратно выщипывает брови, а потом красит их самостоятельно черной краской.

Конечно, это не плоскогубцы, но попробовать можно…

Я прихватила пинцетом набойку на левом каблуке, потянула изо всех сил…

И выдернула набойку. А вместе с ней – блестящую металлическую пластинку с плоской прорезью на конце.

Да это же компьютерная флешка!

Теперь понятно, почему каблуки стучали по-разному! И понятно, почему Мамонов прятал квитанцию на эти туфли!

А что – отличный тайник! Никому не придет в голову искать флешку с информацией в каблуке дамских туфель, я сама-то нашла ее совершенно случайно.

И раз Мамонов так старательно прятал эту флешку, значит, на ней записано что-то важное.

И что мне теперь делать? Казалось бы, самое простое – вставить флешку в компьютер и посмотреть, что же такое на ней записано. Ага, если бы было все так просто… Где я, интересно, возьму здесь компьютер? Мой ноутбук остался у Игореши, не удивлюсь, если он его расколотил в припадке безумия.

Хотя я же решила, что Игореша действует по чьему-то приказу, у него самого мозгов ни на что не хватит. Ладно, пока Игорешу оставим, но я с ним обязательно разберусь.

Пришла Маргарита Романовна, принесла булочек из пекарни и рассказала, что встретила Сипухину, и та жаловалась, что все семейство уехало за город на все выходные, а ее оставили стеречь младшего внука Дениску, который нахватал двоек и теперь должен заниматься с репетиторами.

И она, Сипухина, поругалась с невесткой насчет воспитания, она-то считает, что вместо репетиторов нужно дать парню хорошего ремня, но ее никто не слушает. Маргарита еще добавила, что авторитет Сипухиной в семействе за последнее время сильно пошатнулся, раз невестка решилась ей противоречить.

У меня же были другие мысли.

Я взяла флешку, прихватила еще пару булочек и позвонила в дверь к соседям. Долго не открывали, наконец послышались шаркающие шаги, и в проеме двери возникла лохматая, зевающая во всю пасть личность, именуемая Дениской Сипухиным.

– Привет, я по делу! – тут же заговорила я. – Мне твой комп нужен! – И быстро протиснулась в дверь, пока он со сна не опомнился.

– А у тебя что, своего, что ли, нет? – бубнил Дениска, волочась за мной по коридору.

Не помню, говорила я или нет, что квартира Сипухиных больше нашей раза в два. А раньше, Маргарита рассказывала, это была одна общая квартира, и жил в ней до революции не то генерал, не то полковник. После революции прежних жильцов, ясное дело, турнули, а в квартиру въехало новое начальство.

Потом жильцы менялись, и в процессе огромную квартиру поделили. В квартире Сипухиных поселился какой-то секретный ученый с семьей, он вечно уезжал куда-то надолго. А в нашей одну комнату дали родителям Маргариты Романовны. После войны секретный ученый перебрался в Москву, а квартиру снова сделали коммуналкой. Однако семейство Сипухиных старательно размножалось, так что со временем вся квартира оказалась в их распоряжении.

Мы наконец дошли до комнаты, где Дениска проживал с братом. Там был жуткий кавардак и пахло как в клетке у медведей. Я открыла окно, сунула парню булочку и вставила флешку в его компьютер.

На экране появилась красивая картинка – смуглая танцовщица в экзотическом наряде, с браслетами на руках и ногах, танцевала перед статуей какого-то многорукого бога. Вокруг этой картинки змеилась надпись: «Частный детектив Мамонов».

Забавно, почему Мамонов выбрал для своего логотипа картинку с этой танцовщицей? Он же не восточными танцами занимается и не индийскими пряностями… взял бы что-нибудь более подходящее – собаку-ищейку или фигурку сыщика в плаще с капюшоном… Или уж силуэт Шерлока Холмса в его знаменитой кепочке…

Я кликнула на этой картинке, но открыть файл и взглянуть на содержимое мне не удалось – компьютер затребовал пароль.

Я попробовала пару самых примитивных – набрала на клавиатуре само слово «пароль», потом цифры от одного до семи, но это, разумеется, не помогло, а сидеть перед компьютером и часами перебирать популярные имена собак и кошек показалось мне совершенно пустой тратой времени, тем более что Дениска съел уже вторую булочку и ныл, чтобы я ничего не трогала и вообще катилась подальше, он очень ревниво относился к своему компу.

Приходилось признать, что, хотя я и нашла то, что спрятал Мамонов, пользы от этого никакой. Нужно отыскать человека, который умеет взламывать пароли, или признать свое поражение.

– Ну, ты чего… – канючил Дениска, – чего тебе надо-то… приперлась тут с утра пораньше, разбудила.

– Да какое утро! – возмутилась я. – День на дворе! Да ладно, ухожу уже, все без толку.

– А чего тебе надо, флешку, что ли, открыть?

– Только не говори, что ты можешь это сделать!

Дениска хмыкнул и согнал меня со стула. Пальцы его забегали по клавиатуре, затем на экране замелькали цифры.

– Так… – приговаривал Дениска, – и вот так… ну, получи! – На экране застыла цепочка цифр и букв.

– Это то, что я думаю? – В голосе у меня была малая толика законного недоверия.

– Проверь! – Денис пожал плечами.

– Ну, ты молодец! – Я взъерошила парню волосы, отчего его лохматость несколько повысилась.

За этим занятием нас и застала его бабка Валентина Ивановна. Она встала в дверях, сложила руки на груди, как Наполеон, и посмотрела на меня очень сердито. Я поняла, что нужно уходить.

Дома Маргарита накормила меня гречневой кашей с грибами. Каша была очень вкусная. Да мне бы сейчас что угодно показалось вкусным. Витьки по-прежнему не было дома. Позвонила Софья Леонидовна и сказала, чтобы я приходила к ней к восьми вечера, раньше хозяин квартиры не успеет.

Я напилась чаю и задумалась о более насущных вопросах. Вот, допустим, договоримся мы с хозяином той квартиры, и я смогу туда уже сегодня вселиться. И как я буду там жить? Ну, допустим, пара чашек-ложек там найдется, но все остальное где взять? Вряд ли там приготовлено мне пуховое одеяло и подушки, скорее всего, там и рваного пододеяльника не найдется, это же не отель!

Произнеся мысленно слово «отель», я вспомнила тот жуткий клоповник, где видела Алиску и Алексея, и заскрипела зубами. А все подлец Игореша!

И сколько же осталось там, у него в квартире, нужных вещей, купленных, между прочим, мною. Ладно, одежда, но ведь еще одеяла, подушки, пара комплектов кружевного постельного белья, утюг, наконец! А капсульная кофеварка, которую я подарила Игореше на прошлый день рождения? А шесть тарелок с картинками? Есть-пить мне тоже из чего-то нужно будет.

Если он одежду мою изорвал, так эти предметы точно не тронул, кто ему все это купит?

Я погляделась в старинное зеркало, которое стояло на Маргаритином комоде, сунулась за расческой, под руку попался гребешок. Я вставила его в волосы и уставилась в зеркало.

Через некоторое время пошли изменения. Глаза стали ярче, взгляд приобрел таинственность и глубину. Скулы чуть отвердели, лицо в зеркале было вроде бы мое, но иное. Однако меня не слишком обрадовали эти изменения, мне в данном случае нужно было другое. Хорошо бы гребешок подсказал мне что-то дельное.

И он не подвел, через некоторое время у меня в голове сформировался план. Но прежде всего я вспомнила одну вещь. Дело в том, что пару месяцев назад я потеряла ключи от Игорешиной квартиры. То есть думала, что потеряла, а на самом деле выронила их из сумки возле своего рабочего места. Или они сами выпали, да так неудачно, что оказались под столом. А потом уборщица Алия, которая приходит к нам в офис не каждый день и не сильно старается, замела ключи под плинтус.

Короче, я хватилась ключей только возле двери в Игорешину квартиру, хорошо, что он был уже дома. Я не стала ему признаваться, что потеряла ключи и теперь нужно менять замки, у нас и так уже были плохие отношения, так что не хотелось нарываться на скандал, а взяла запасные, из ящика кухонного стола. Игореша ничего не заметил. Ключи же нашла Софья Леонидовна, когда зацепилась за плинтус и он отлетел. В общем, я сунула связку в ящик собственного стола и забыла про нее. А теперь вот вспомнила. Вот уж точно не знаешь, где потеряешь, а где найдешь.

Итак, я сердечно простилась с Маргаритой Романовной и отправилась на дело.

Офис мне открыл охранник, хоть и ворчал.

От моего офиса до дома Игореши не так далеко, так что я зашла в то самое кафе, куда мы часто с девчонками забегаем перекусить в обед, и села за угловой столик. Ко мне тут же подошла официантка Света.

– Привет, подруга! Ты что, уже и по выходным вкалываешь? Поверь мне, трудовой энтузиазм до добра не доводит, от него портится цвет лица! Точно тебе говорю!

– Да нет, я сегодня не на работе. Я вообще-то к тебе пришла. Мне очень нужна твоя помощь. Могу я на тебя рассчитывать?

– А для чего еще существуют друзья? Мы с тобой сто лет знакомы. Говори, что нужно.

И я вкратце изложила ей свой план.

Светка только головой покачала:

– Ну, ты даешь! Но твой-то какой подлец, надо же – из дому выгнал в чем есть! А между прочим, он мне никогда не нравился! Знаешь, а я ведь его как-то видела…

Но мне недосуг было слушать сплетни, так что я перебила Светку:

– Так что – поможешь?

– Не вопрос! Всего-то и нужно – по телефону позвонить.

– Надо еще изобразить богатую, избалованную клиентку. Сможешь?

– А то! Ты не забыла – я, вообще-то, официантка, а это работа психологическая!

– Ну ладно, тогда приступаем… помнишь, что нужно говорить, или написать на бумажке?

– Обойдусь!

Я достала телефон Мамонова, набрала на нем Игорешин номер и протянула трубку Свете.

Света ждала довольно долго: видно, Игореша, как всегда, бросил свой телефон в самом неподходящем месте и долго не мог его найти. Наконец он отозвался:

– Слушаю!

– Это Игорь? Игорь Леденцов? – проговорила Света, жеманно растягивая слова.

– Допустим, – осторожно ответил Игореша. – А это кто?

– Меня зовут Ульяна, Ульяна Ракитина. – Света произнесла выдуманное на ходу имя так, как будто его должен знать каждый уважающий себя человек. Как если бы она представилась Скарлетт Йохансон или Хилари Клинтон. Игореша растерянно промолчал.

– Мне рекомендовала вас Ольга Неврозова, – продолжала Света. – Она сказала, что вы очень хорошо отремонтировали квартиру ее двоюродной сестры…

Не помню, говорила ли я вам, что Игореша зарабатывает на жизнь, ремонтируя квартиры с бригадой трудолюбивых белорусов. Правда, в последнее время работы у него совсем мало, так что, услышав такое многообещающее начало, он наверняка сделал стойку.

– Так вот, мне нужно отремонтировать небольшую квартирку – двести пятьдесят квадратов, два уровня. Бюджет у меня не ограничен… главное – качество…

Я представила, как Игореша глотает слюни.

– Есть только одна проблема, – продолжала Света тем же жеманным голосом. – Я сегодня вечером улетаю в Майами, но хотела бы, чтобы вы начали работы буквально сразу. Чтобы к моему возвращению квартира была уже готова.

Игореша молча слушал – должно быть, он потерял дар речи от такого сногсшибательного предложения.

– Так вот, не могли бы вы прямо сейчас подъехать, чтобы посмотреть квартиру? Заодно я бы вам и аванс передала. Миллиона вам для начала хватит?

От таких слов Игореша окончательно потерял рассудок. Однако взял себя в руки и, стараясь сохранять спокойствие, проговорил:

– Одну минутку, сейчас я посмотрю свой ежедневник…

Вот козел, ежедневник он будет смотреть! Как будто я не знаю, что у него нет ежедневника и никаких дел тоже нет!

Тем не менее он чем-то пошуршал – наверняка телепрограммой – и сказал с апломбом:

– Да, вам повезло – как раз сейчас у меня окно, так что я смогу к вам приехать. Продиктуйте, пожалуйста, адрес.

– Улица Комбайнера Поперечного, дом семнадцать, квартира двадцать восемь! – отчеканила Света не моргнув глазом.

Этот адрес я нашла на карте города в своем смартфоне. Это была самая отдаленная от Игорешиной квартиры точка города, которую мне удалось отыскать.

Был в этом один тонкий момент: поверит ли Игореша, что богатая клиентка купила квартиру где-то у черта на куличках? Но я полагалась на то, что выгодный заказ и миллионный аванс лишат его последних крупиц рассудка.

Так и случилось – Игореша записал адрес и сказал полным энтузиазма голосом:

– Еду! Лечу! Мчусь! Буду у вас через час… самое большее – через полтора!

– Жду, – ответила Света и нажала на кнопку отбоя.

– Ну как? – спросила она.

– Класс! – не кривя душой ответила я. – Он купился! Светик, у тебя прямо талант!

Мы расцеловались, и я отправилась к Игорешиному дому.

По моим расчетам, он должен добраться до дома предполагаемой заказчицы через полтора часа, еще минут сорок он будет искать квартиру, потом еще полтора часа будет ехать обратно, причем перед тем позвонит по телефону покойного Мамонова, чтобы уточнить адрес… в общем, в моем распоряжении не меньше трех часов.

Поднявшись к Игорешиной квартире, я на всякий случай остановилась перед дверью и позвонила.

Никто, конечно, не ответил: Игорь, окрыленный надеждой на большой заработок, мчался на улицу Комбайнера Поперечного.

Я открыла дверь благополучно найденными ключами и вошла в квартиру.

При этом я испытала сложное чувство – как-никак в этой квартире я прожила почти два года.

Правда, за то время, что меня здесь не было, квартира здорово изменилась. Я старалась поддерживать в ней порядок, а Игореша за несколько дней успел в ней так насвинячить, что она напоминала теперь общежитие сельскохозяйственного техникума. И пахло здесь соответственно, как в свинарнике. Все форточки закрыты, стекла мутные, запотевшие. Господи, стекла-то когда он успел запачкать, плевался в них, что ли?

Впрочем, это теперь меня не касается и нисколько не должно волновать.

Первым делом я направилась к шкафу.

Что ж, кое-какие мои вещички оказались целы. Я, вообще-то, девушка аккуратная, на своей полке у меня было сложено все в порядке. Все так и осталось, очевидно, когда я выбежала из квартиры, у Игореши пропал кураж, и он перестал хулиганить.

Я быстренько покидала все в дорожную сумку (эту сумку я сама в свое время купила, так что считала себя вправе ее забрать), затем перешла к другой полке. Там нашелся единственный чистый комплект постельного белья и два купальных полотенца, и как только он успел за три дня все запачкать, интересно бы знать.

Но я, опять-таки, отмахнулась от этой мысли и порылась в ящике стола, где хранила кое-какие документы. Ага, вот диплом и еще какие-то бумажки. Я сгребла все в сумку и перебазировалась к стенному шкафу. Там лежала коробка с утюгом, а также летняя обувь – кроссовки и совершенно новые босоножки, я запихнула все в синюю сумку из «Икеи».

На кухне я огляделась и тяжко вздохнула. Нельзя сказать, чтобы в кухне у Игореши был шикарный ремонт, однако моими стараниями эта кухня выглядела неплохо. Яркие занавески, цветущая орхидея на подоконнике, всегда чистая плита и кружевные салфетки на столе. Очень украшала кухню новая хромированная кофеварка, стоящая на столике возле плиты.

Теперь же на кухне творилось такое, что никакими словами не описать. Раковина буквально ломилась от грязной посуды, на липкий пол противно было наступать. Мусор под мойкой валялся просто так, даже в пакет Игореше его было лень положить! И похоже, что занавески Игореша использовал вместо салфеток. Господи, какое счастье, что я никогда больше не буду жить с этим грязнулей и лентяем! А если повезет, то никогда больше его не увижу.

Вспомнив, что рассиживаться некогда, я сосредоточилась на деле.

Кофеварку я решила не брать, пускай эта скотина подавится моим кофе, взяла только свою кружку и пару тарелок, обернув их кухонными полотенчиками.

Ну, вот, кажется все. Оттащив в прихожую две сумки и тюк с одеялом и подушкой, я взглянула на часы.

С момента Светкиного звонка прошло чуть больше часа, так что время у меня еще было, и я решила воспользоваться Игорешиным компьютером, чтобы посмотреть наконец, что же такое записано на флешке покойного Мамонова.

Я включила компьютер, вставила флешку в разъем и ввела пароль, который мне выяснил Дениска Сипухин.

Парень не подвел – папка открылась, в ней было несколько десятков фотографий.

Я начала их просматривать из чистого любопытства – вряд ли эти фотографии что-то мне скажут.

На первом же снимке я увидела того типа, чью машину выследила на Крестовском острове – Матренина. Он был сфотографирован, когда выходил из машины около какого-то дома.

Ну да, понятно, жена Матренина подозревала, что муж ей изменяет, и, наняла частного детектива, чтобы получить вещественные доказательства этих измен…

На следующей фотографии Матренин входил в подъезд.

На следующем снимке было окно дома – видимо, того самого, в который вошел Матренин. Занавески на окне были наполовину раздернуты, и, приглядевшись, я увидела, что Матренин стоит в глубине комнаты рядом с какой-то женщиной.

Ну, понятно, приехал к своей любовнице, а Мамонов его там выследил… Что ж, денежки человек пока отрабатывал…

Женщина на фотографии стояла спиной к окну, ее лица не было видно, но в фигуре и осанке мне почудилось что-то знакомое.

Но до чего же все-таки люди легкомысленны – даже на тайных любовных свиданиях не задергивают занавески!

Но тут я оказалась не права. На следующей фотографии любовница Мамонова подошла к окну, чтобы задернуть портьеры.

И тут я разглядела ее лицо.

И снова у меня отвисла челюсть, но машинально, потому что я в глубине души знала уже, к чему дело идет. Знала, но никак не хотела верить.

Не может быть!

Я внимательнее всмотрелась в снимок… нет, никакой ошибки не было!

Мир в моих глазах перевернулся. Точнее, встал наконец на место.

И в это самое мгновение я услышала скрип ключа в замке.

Неужели Игореша так быстро обернулся? Или на полпути почувствовал, что его обманули? Да нет, где ему!

Я снова повернулась к компьютеру, не в силах поверить тому, что видела на экране.

В коридоре послышались быстрые шаги.

Нужно было что-то делать, но что? Бежать? Прятаться?

Я ничего не делала, я была так потрясена тем, что увидела, что лишилась воли, лишилась сил. Мир для меня снова перевернулся, черное стало белым, а белое – черным.

Дверь комнаты открылась.

Я повернулась к ней – медленно, словно во сне.

И увидела в дверях то же лицо, что на фотографии. То же лицо – знакомое, привычное, почти как свое собственное.

– Ты? – проговорила я, с трудом узнав собственный голос – такой он теперь был слабый, хриплый, растерянный.

И тут голова моя словно взорвалась – и я провалилась в бездонный черный колодец.

Элегантная дама в жемчужно-серой шляпке с фазаньим пером вошла в ювелирный магазин, направилась к прилавку, брызнувшему ей в глаза ослепительным сиянием драгоценных камней. Навстречу даме бросился невысокий круглолицый человек с голой, как бильярдный шар, головой, в которой отражались яркие огни электрической люстры, огни сверкающих бриллиантов.

– Чем могу служить, мадам? – проворковал он вкрадчивым голосом с едва уловимым акцентом.

– А где месье Винсент? – осведомилась дама.

– Месье Винсент болен. Я заменяю его.

– Заменяете? – переспросила дама настороженно.

– Да, заменяю, причем во всех отношениях.

Продавец понизил голос, пристально взглянул на клиентку и проговорил:

– Я могу предложить мадам изумрудные серьги, идеально подходящие к вашему кольцу.

Дама облегченно вздохнула: продавец произнес условную фразу. Тем не менее она опасливо огляделась по сторонам.

В магазине было малолюдно – только крупный господин с аккуратной черной бородкой перебирал заколки для галстука под присмотром хорошенькой продавщицы. Этот господин показался даме смутно знакомым, но она не придала этому значения – она знала в Париже многих, очень многих.

– Мне не нужны серьги, – проговорила она заученную фразу отзыва. – Я предпочла бы браслет.

– Подходящий браслет придется поискать.

– Значит, вы заменяете господина Винсента… прекрасно, я кое-что принесла. Вы сможете передать это господину Николя?

– Разумеется. – Продавец перешел на шепот. – Вы были осторожны? За вами никто не следил?

– Осторожна, я всегда осторожна! – отмахнулась дама. – Вот это нужно срочно передать…

Она достала из муфты сложенный вчетверо листок бумаги, протянула его продавцу. Тот выразительно прикрыл глаза, бережно убрал листок во внутренний карман пиджака. Дама хотела уже покинуть ювелирный магазин, но тут рядом с ней возник тот самый господин с черной бородой.

– Ба, да это никак сама Мата Хари, знаменитая танцовщица! – пророкотал он густым басом.

– Уверяю вас, месье, вы ошиблись, – возразила дама, пытаясь пройти к выходу.

Чернобородый господин, однако, перегородил ей дорогу, на лице его расцвела глупая улыбка.

– Да нет, я никак не мог ошибиться! Я не раз был на ваших выступлениях!

– Что же вам угодно? Вы желаете получить автограф? Сейчас не самый удобный момент…

– Автограф? Да, это было бы кстати! – Бородач глупо ухмылялся, не сходя со своего места.

– Я вам напишу что угодно, только посторонитесь, месье, позвольте мне пройти!

– Пройти? – Бородач схватил даму за руки. – Как же я могу упустить такой случай? Сама Мата Хари! Знаменитая исполнительница экзотических танцев!

– Месье, отпустите же меня! – возмутилась дама. – Что за фамильярность?

Она повернулась к лысому продавцу, чтобы попросить его о помощи, но тот наблюдал за происходящим с какой-то странной полуулыбкой, словно перед ним разыгрывалась сцена из увлекательного драматического спектакля.

– Да что же это такое? – воскликнула дама растерянно. – Мне говорили, что это приличный магазин…

В ее глазах появился подозрительный блеск. Она расстегнула бисерную сумочку, запустила в нее руку.

Бородатый господин молниеносным движением вырвал сумочку у нее из рук.

– Что тут у вас? Револьвер?

Однако в сумочке не было никакого оружия – там лежал только простенький гребешок, украшенный тремя поддельными камнями – красным, синим и зеленым.

Только теперь Маргарита вспомнила, где она видела этого человека – в хрустальном шаре уличной гадалки, которую встретила много лет назад на тихой голландской улочке…

И тут рядом с бородатым господином появились неизвестно откуда два одинаковых безликих человека в военной форме. Выражение глуповатого восторга на лице бородача сменилось строгим, начальственным и даже неприязненным, он передал дамскую сумочку вместе с гребнем одному из военных и проговорил хорошо поставленным голосом:

– Госпожа Маргарита Мак Леод, известная также как Мата Хари! Я, майор Главного штаба Леру, арестовываю вас за шпионаж в пользу Германии.

– Что? – Лицо дамы покрылось пунцовыми пятнами. – Что вы такое говорите? Какой шпионаж? Это нелепость! Какие у вас основания для ареста?

– Основания самые веские! – Бородатый господин повернулся к лысому продавцу, протянул руку: – Господин Карно, извольте передать мне записку, которую вы получили от этой дамы.

Лысый протянул ему сложенный листок:

– Вот эта записка, господин майор!

Дама дернулась, с ненавистью взглянула на продавца, потом перевела взгляд на майора:

– Я не знаю, что это такое! Я ничего не передавала этому господину, я только хотела выбрать изумруды… вы желаете подсунуть мне какое-то письмо, к которому я не имею ни малейшего отношения… которое я вижу первый раз…

– Передала-с, – угодливо возразил продавец. – А прежде того-с произнесла секретный пароль, именно тот, о котором вы меня предупреждали.

– Это ложь!

– Вряд ли, – с усмешкой ответил майор. – Думаю, что суд поверит скорее законопослушному господину Карно, чем вам, иностранке с сомнительной репутацией. Впрочем, это неважно. Важно то, что на записке наверняка есть отпечатки ваших пальцев и почерк на ней тоже ваш…

– Я известная танцовщица! Можете спросить обо мне генерала Бланшара… он очень хорошо меня знает…

– Не сомневайтесь, непременно спросим! И генерал наверняка расскажет нам, как вы втерлись к нему в доверие, чтобы получить секретную информацию.

– Это клевета…

– Покажите ваши руки, мадам!

– Руки? – Дама машинально вытянула вперед руки в тонких жемчужно-серых перчатках. Майор ловко надел на них стальные браслеты, которые выглядели удивительно неуместно на изящных запястьях танцовщицы.

– Пойдемте, мадам! Сопротивляться не имеет смысла. На улице нас ждет автомобиль.

Дама бессильно опустила голову и пошла к выходу из рокового магазина.

Первой проснулась боль, пульсирующая, мучительная, гулкая.

Я застонала, попыталась открыть глаза – и со второго раза это получилось. Перед глазами все плыло, как будто я перед тем долго каталась на карусели. Все плыло, и мне никак не удавалось сфокусировать зрение, чтобы разглядеть детали, чтобы понять, где я нахожусь. Чтобы вспомнить, что со мной случилось.

Я зажмурилась и снова открыла глаза. На этот раз мне удалось разглядеть знакомую комнату… ну да, это квартира, где я прожила почти два года вместе с кем?… Ах да, хозяина квартиры зовут Игорь. Игореша, как называли его все.

Теперь я вспомнила, как при помощи Светки выманила отсюда Игорешу, чтобы забрать свои вещи…

Передо мной маячила человеческая фигура. Удивительно знакомая фигура, но я никак не могла разглядеть этого человека, никак не могла узнать его. Мое сознание словно сопротивлялось, не хотело признать очевидного.

Я вспомнила, как, собрав вещи, решила воспользоваться Игорешиным компьютером, чтобы просмотреть содержимое флешки Мамонова… как ввела пароль, открыла файл с фотографиями и увидела… увидела…

Наконец мое зрение вернуло прежнюю четкость – или я перестала обманывать себя, перестала прятать голову в песок как страус, нашла в себе силы признать очевидное.

На фотографиях Мамонова я увидела Инку. Инка задергивала занавески в той комнате. Инка смотрела через плечо на Матренина, улыбалась ему…

И она же стояла сейчас передо мной.

Инна, Инка, моя лучшая подруга. Почти сестра. Старшая сестра, на которую я так привыкла полагаться, к которой бежала со всеми своими проблемами, со всеми своими неприятностями. Мы знакомы с самого моего рождения, наши мамы были подругами, в детстве мы много времени проводили вместе, так что я привыкла считать ее маму родной. Она тоже умерла рано, а отца у Инки не было, я, во всяком случае, никогда о нем не слышала. Инка всегда меня опекала, говорила, что у нас никого нет и мы должны держаться вместе. И я верила ее словам, считала, что уж Инка-то никогда не подведет. Парень может бросить, подружка – подставить или разболтать мои тайны, но Инка… Инка всегда со мной.

И вот теперь она стояла передо мной и смотрела прищуренными глазами. И взгляд ее был совсем не тот, что раньше. Или я просто раньше не замечала. Так вот оказывается, кому я обязана всеми своими неприятностями! Ну вот теперь наконец можно не обманывать саму себя. Ведь это Инка дала мне ключи от той квартирки, где в стенном шкафу ожидал меня покойник. Если бы не моя зашоренность и слепая вера в дружбу, я бы сообразила раньше. Хотя вряд ли мне это что-то дало бы…

– Ты?! – проговорила я слабым, чужим, непривычным голосом и попыталась встать, шагнуть к ней, заглянуть в ее глаза…

И только теперь поняла, что связана по рукам и ногам, привязана к компьютерному креслу.

– Ты?! – повторила я, все еще не в силах смириться с очевидным, принять это очевидное, понять его, хотя пора было это сделать. – Инка, ты? Но почему? За что?

Она стояла передо мной, уперев руки в бока, и смотрела на меня странным, пристальным, изучающим взглядом, как будто никогда прежде меня не видела.

– Почему? – переспросила она. – За что? Да ни за что. Не обижайся, подруга, здесь нет ничего личного, я просто оказалась в безвыходном положении и нашла единственный приемлемый выход. А тебе просто не повезло, ты случайно попала под раздачу. Кажется, это называется «сопутствующий ущерб».

И голос у нее был совсем не такой, как обычно. Голос был равнодушный, холодный и какой-то скрипучий. А может, я раньше просто не замечала.

– Что?! – Я вроде бы понимала каждое ее слово, но все в целом казалось какой-то бессмыслицей, ахинеей. – О чем ты говоришь? Какой выход? Какой ущерб?

– Господи, да не все ли тебе равно? – протянула она. – Неужели тебе действительно нужно это знать?

– Нужно, – ответила я уверенно. – Я хочу понять… понять, что заставило тебя… заставило так поступить… Ведь мы же… мы же с тобой…

– Ой, да ради бога! – Она скривилась. – Я тебя умоляю… это все из-за этой дуры, жены Матренина… она что-то заподозрила, наняла частного детектива, чтобы узнать, с кем встречается ее муж… а этот козел, когда наснимал нас, решил собрать два урожая. Он подкараулил меня, показал фотографии и сказал, что ничего не скажет Матрениной, если я ему заплачу вдвойне. Обычное дело, так они часто поступают. Кто больше заплатит, тому и отчитаются.

До меня все доходило медленно – видимо, от удара голова плохо работала. Или все это было настолько дико, настолько невероятно, что сознание отказывалось с этим примириться.

– У тебя был роман с тем человеком? С Матрениным? – спросила я удивленно.

Я вспомнила широкую короткопалую руку с перстнем. Вспомнила скорченный труп Алиски в багажнике автомобиля.

– Роман? – Инна коротко, издевательски рассмеялась. – До чего ты старомодна, подруга! Роман! Кто сейчас так говорит? Да спала я с ним, спала! Он сильный человек, влиятельный и богатый… Ты хотела все узнать – так не перебивай!

– Да уж, пожалуйста, расскажи, мне интересно.

– Интересно? – усмехнулась Инка, перевела дыхание и продолжила: – Я договорилась встретиться с этим горе-сыщиком в съемной квартире. Я действительно хотела с ним рассчитаться, даже принесла деньги. Но когда он пришел, потребовал гораздо больше денег… я поняла, что от него теперь никогда не откупишься, его аппетит будет расти раз от раза, он будет требовать еще и еще, снова и снова… а он еще начал ко мне вязаться… дескать, не хватает денег – плати натурой… ну, ты понимаешь… ну, я его и ударила… подсвечником…

И тут я вспомнила мой визит в антикварный магазин. Не второй, а первый, когда мы зашли туда вместе с Инкой. Я еще удивлялась, для чего она меня затащила в эту дыру. А она подсунула мне подсвечник – дескать, посмотри, потрогай, какая вещь… И я, конечно, потрогала.

– Врешь! – выпалила я. – Ты опять врешь! Ты приготовила этот подсвечник заранее! Ты подстроила так, чтобы на нем были мои отпечатки! Ты все заранее спланировала!

– Ой, ну не все ли равно? – Инна отвела взгляд. – Ну, пусть даже так… какая тебе разница?

– Какая разница? – Я ахнула от такого цинизма. – Да ты заранее, задолго решила убить этого детектива и подставить меня, заранее все рассчитала и подготовила, заранее отвела мне роль жертвы… то есть убийцы… ты даже полицию вызвала, чтобы меня застали на месте преступления!

Тут до меня дошло еще кое-что. Я вспомнила фотографию, найденную в кармане убитого. А также вспомнила, что эта фотка была сделана на новогоднем корпоративе в нашей фирме. Я еще ломала голову, кто же меня тогда сфотографировал, ведь Ленка Субботина этого не делала. И сейчас меня осенило, наверно, удар по голове помог. Я вспомнила, что Инка появилась там в самом конце праздника, чего-то ей было от меня надо. Потом домой меня отвезла, но это я плохо помню, здорово тогда все напились. Очевидно, тогда она и сфоткала меня… с кем же… да конечно, с Мирославом, больше не с кем!

– А фотография в бумажнике Мамонова? – выпалила я. – Фотография, где я с ним едва не обнимаюсь? Ты тщательно все подготовила! Ты сфотографировала меня на корпоративе и смонтировала с фотографией сыщика…

– Ага, я тогда видела, как ты начальника окучиваешь. Ничего такой мужик, ладный…

– Да вовсе я его не окучивала, у меня даже в мыслях не было…

– Да ладно, не оправдывайся, на снимке все понятно! – отмахнулась Инка. – Мне до этого дела нет. Зато потом пригодилась та фотка. Поставь себя на мое место. Если бы ты оказалась в таком положении, если бы тебе пришлось выбирать между мной и собой – неужели бы ты…

– Во-первых, я никогда не оказалась бы в твоем положении. Во-вторых, мне никогда бы не пришло в голову подставить лучшую подругу! Так хитро и подло подставить!

– Ой, да прямо! Значит, ты у нас вся белая и пушистая? Да тебе просто всегда везло, жизнь не пробовала тебя на прочность!

– Мне везло? – Я не поверила своим ушам, услышав в Инкином голосе нотки зависти.

Это уж вообще чудеса. Чтобы Инка завидовала? И кому – мне? Да она вся такая успешная, работает где-то при мэрии, все у нее в порядке, все в шоколаде. А я самая обычная, не слишком умная, не слишком красивая, ни денег, ни жилья приличного… вместо мужа был у меня Игореша, тот еще подарочек…

– Да что я с тобой вообще распинаюсь? – заорала Инка. – Скажи лучше, где сейчас Игореша?

– Игореша? – Тут я вспомнила, что в деле важную роль играл мой бывший. – А какая роль была в этой истории у Игореши? Как ты его заставила себе подыгрывать? Чем ты его взяла?

– Господи! Да этого дурачка и заставлять не нужно было, он мне в рот смотрел, с руки ел! Он делал все, что я скажу! Я им только командовала – сделай это, сделай то…

– Значит, ты и с ним спала!

– Ага, ты еще скажи: «У тебя и с ним был роман…» Нет, ну до чего же ты наивна! Ну да, я пару раз с ним переспала, а потом вертела им как хотела. Он до того возгордился, что на него обратила внимание такая женщина, как я, что чуть не лопнул!

– Так это по твоему приказу он выгнал меня из дома, заблокировал мои карточки… – Я знала, что это так, просто пыталась упорядочить факты, разложить все по полочкам.

И не спрашивайте, зачем я это делала, говорила же, что люблю заранее выработать план любого дела, а также потом всегда отмечаю, что сделано, а что пошло не по плану.

– Ну, наконец догадалась! – Инка зло рассмеялась. – Неужели ты думала, что этот недоумок сам бы до такого додумался? Мне нужно было, чтобы ты оказалась в безвыходном положении и поехала в квартиру, где лежал труп частного детектива! И все было бы тип-топ, только тебе опять повезло, ты умудрилась уйти из той квартирки незамеченной! Нет, ну кто там тебе ворожит, уж не знаю…

Я слушала ее, смотрела ей в лицо и не узнавала свою Инку. Она ли это, та, которую я помню с детства? Всегда поможет, всегда посоветует… то есть это я раньше так думала, что она заботится обо мне. Спокойно воспринимала ее критику, ее покровительственный тон, ну как же, она старше, она умнее, она успешнее. Да полно, так ли это на самом деле? И так ли сильно она мне помогала? Когда заболела мама, я просила найти хорошего врача, но Инка сказала, что у нее никого нет. Потом, когда Витька устроил из квартиры притон, Инка только обругала меня дурой и советовала не пускать Маргариту Романовну к себе, пускай она хоть в коридоре ночует, дураков, мол, надо учить. Я Инку тогда не послушала, и нет бы задуматься, что она за человек. Но я была слепа, как крот, и наивна, как незабудка.

Теперь вот прозрела, да поздно. Дошло до меня очевидное: почему она мне все так откровенно рассказывает?

Потому, что уверена – я это уже никому не смогу повторить. От этой мысли мне стало нехорошо. А что, эта новая Инка на все способна, может меня своими руками на тот свет отправить.

– И что ты теперь собираешься со мной делать? – спросила я как могла спокойно.

– А ты как думаешь? – огрызнулась она. – Обставлю все как самоубийство. Сама виновата – нечего было совать нос в мои дела! У меня, знаешь, все на карту поставлено, мне никакие заморочки не нужны! А тут ты под ногами болтаешься, про Мамонова знаешь, еще трепаться начнешь.

– Ага, а Мамонов-то не полным дураком оказался, – усмехнулась я, – подстраховался, флешку с фотками оставил. Ты снимки забрала, мою фотографию в бумажник ему подсунула, а про ключик не догадалась. Прокололись вы, Инна Михайловна, с Мамоновым, что уж говорить.

Ух как она на меня зыркнула! Еще бы, ей в лицо ткнули собственной ошибкой, ее переиграли. И кто? Доверчивая дурочка, лохушка из коммуналки!

Она сжала зубы так, что на щеках некрасиво заходили желваки.

– Так, еще раз тебя спрашиваю: где Игореша?

– Понятия не имею! – ответила я. – Зачем он тебе нужен?

– Зачем? Как грубая физическая сила!

– И зачем же тебе физическая сила?

– Что, трудно догадаться? Чтобы тебя донести до машины.

– До машины? Куда это ты меня собираешься везти? – забеспокоилась я.

– Так я тебе и скажу! – Она усмехнулась. – Пусть это будет моим маленьким секретом. Но вот чтобы донести тебя до машины, мне нужен Игореша…

– Донести? Я пока еще своими ногами хожу! – Вот теперь я и правда испугалась, до того деловито звучал ее голос.

– Ага, ты меня что, за дуру держишь? Если ты своими ногами выйдешь из этой квартиры, ты и сбежать сможешь по дороге! Нет, подруга, ты сейчас выпьешь снотворное…

С этими словами она положила на стол сумку, расстегнула ее и достала маленький стеклянный пузырек.

А я, как ни странно, уставилась вовсе не на этот пузырек, а на Инкину сумку.

Сумка была довольно большая, из мягкой черной кожи и украшена узором из блестящих металлических колечек.

И одного из этих колечек не хватало – видимо, отвалилось и потерялось. Колечко маленькое, сразу и не заметишь, если внимательно сумку не рассматривать.

Но только я хорошо знала, куда оно делось.

Потому что точно такое же блестящее колечко я нашла в руке мертвой Алисы, той самой невезучей девки, что хотела срубить по-легкому деньжат, а получила только смерть и место в багажнике.

Все знают детскую игрушку калейдоскоп – картонную трубку с цветными стеклышками внутри. Повернешь эту трубку – и узор внутри удивительным образом меняется.

Вот и сейчас передо мной как будто повернули такую трубку, и все события последнего времени сложились в новый, неожиданный и пугающий узор.

– Значит, говоришь, ты крутила с Матрениным просто так, для удовольствия? – проговорила я.

– Ну да. – Инка бросила на меня быстрый, настороженный взгляд, как почуявший опасность зверь, видно, у меня тоже изменился голос. – Для удовольствия, для чего же еще? – Она вытряхнула из пузырька две белые таблетки. – Не заговаривай мне зубы! Не тяни время! У нас его совсем немного!..

– А мне так не кажется. Если бы все было так просто, тебе незачем было бы убивать Мамонова. Ты бы просто рассказала про сыщика своему влиятельному любовнику – и он бы с ним в два счета разобрался. Для него это было бы плевое дело. Но такой вариант тебя не устраивал. Тебе нельзя было привлекать внимание Матренина.

– Это еще почему?

– Чтобы он не насторожился раньше времени. Потому что у тебя с ним вовсе не амурные отношения были, а сугубо деловые. А секс – это так, для затравки.

– Что ты знаешь? – нахмурилась она.

– А ты, подруга, даже не представляешь, сколько я знаю, – прищурилась я, – ты меня недооцениваешь.

– Что ты там можешь знать… – протянула Инка, но в голосе ее слышалось беспокойство.

К этому времени я окончательно пришла в себя, боль от удара по голове притупилась, и теперь я почувствовала что-то острое под собой. Руки у меня были связаны за спиной, запястья перетянуты веревкой, но пальцы были свободны. Я пошевелила пальцами правой руки и обо что-то укололась. Прикусив губу, чтобы не вскрикнуть, я ощупала пальцем острый предмет.

Это был осколок стекла.

Я вспомнила, что за неделю до нашего окончательного разрыва с Игорешей здесь, в этой комнате, лопнула перегоревшая лампочка. Осколки стекла разлетелись по всей комнате, я их собрала и выкинула, да, видно, не все. Один осколок застрял в щели между спинкой и сиденьем компьютерного кресла.

Не помню, говорила я или нет, что Игореша весит больше девяноста килограммов, так что несчастное компьютерное кресло потихоньку под ним разваливается. Вот и попал осколок в трещину.

Я осторожно ухватила осколок двумя пальцами и попыталась перерезать веревку на запястье. Сначала попала по руке, почувствовала, как закапала теплая кровь, но ничем себя не выдала и сделала еще одну попытку.

– Говори уж все, что знаешь! – крикнула Инка, грозно нависая надо мной.

– Спокойнее, – усмехнулась я, – мне торопиться некуда.

Она посмотрела с ненавистью, из чего я поняла, что ей торопиться очень даже есть куда.

– А знаю я, что Матренин – сын очень богатого в советское время человека. Папочка заведовал городской свалкой, мне сказали, что это золотое дно.

Вы не поверите, но я испытала самое настоящее наслаждение, увидев, как вспыхнули и забегали Инкины глаза. Вот теперь она действительно испугалась.

– Папочку расстреляли, но огромных денег не нашли, они испарились, как воздух, – продолжала я, – и семья осталась в полной нищете. Но где-то деньги были, лежали и ждали своего часа. Причем, если учитывать, что покойный папаша был человек дальновидный, вряд ли он хранил нажитое в советских дензнаках. С валютой тогда было непросто, так что я думаю, что он обратил все в драгоценности.

Последние слова я добавила от себя, вспомнив рассказы Маргариты Романовны о том, как ее любовник любил дорогие цацки и насколько хорошо в них разбирался.

– Матренин долго ждал своего часа, но теперь решил отыскать папочкино наследство, – продолжала я, почувствовав, что веревка на руках поддается. – И подозреваю, что помогла ему ты, открыла, так сказать, глаза. Вот не знаю только, каким образом.

– Не знаешь? – прошипела Инка. – Хоть чего-то ты не знаешь, а я уж думала, ты все про меня выяснила!

– Да я, в общем, не очень старалась. – Я пожала плечами, но это оказалось затруднительно из-за связанных рук.

– Ладно, скажу, – Инка присела рядом со мной, – все равно это дальше тебя не пойдет.

«Это мы еще посмотрим», – подумала я, работая стеклом.

– Ты моего отца не знала, – заговорила Инка.

– Да не было его у тебя! – удивилась я.

– Ага, в капусте меня нашли! – озлилась она. – Или аист мамочке принес на день рождения! Был у меня папочка, только они с матерью не расписаны были, и алиментов он ей не платил. Не то что у тебя – хоть папаша тебя знать не желал, так хоть денег слал очень нехило по тем временам.

Я промолчала. Это Инка еще не знает, что отец во время учебы в институте меня содержал. Не скажу, пускай завидует молча.

– И вот лет двадцать назад вдруг звонок телефонный. Хорошо, я трубку сняла, если бы мать, то папаша пошел бы лесом, потому что она здорово на него зла была, он ее беременную бросил. А так вроде бы разговор у нас завязался, он спросил, кто я да как живу. А голос у него, как у старика столетнего, стало быть, смекнула я, что дело нечисто. Но договорились встретиться.

Как пришел он, сразу я поняла, в чем дело. Одет плохо, небритый, перегаром застарелым несет, сам весь желтый, ясно, что пьет, да еще и болеет.

Ну, говорю, папочка дорогой, чего от меня хочешь? Время не трать на слова пустые, что сожалеешь и раскаиваешься, говори толком. Он посмотрел так хитро, пошли, говорит, ко мне, я тут рядом живу. Ну, пришли, квартира хорошая, только гадюшник там жуткий.

– Это где ты сейчас живешь?

– Ну да, привела ее в божеский вид, теперь вполне прилично.

Надо же, а мне она в свое время говорила, что любовник ей эту квартиру купил.

– Короче, папочка и говорит, что квартиру отпишет мне, если я за ним ухаживать стану. Он, дескать, болеет тяжело, а ухаживать некому. Были у него жены, и дети тоже, но все оказались сволочи и бросили его в трудную минуту, так он теперь передо мной вину свою чувствует и хочет загладить.

– И ты ему поверила? – невольно спросила я.

– А похоже? – усмехнулась Инка. – Нет, конечно, давай, говорю, рассказывай все как есть. Он и раскололся.

Работал он следователем, но года три назад уволили его за взятки. Видно, зарвался или с начальством не делился. Ну, в органы больше никуда не брали, а делать, я так понимаю, он ничего не умел. Охранником тоже не берут: немолодой уже, опять же, все про него все знают. Начал он пить, жена последняя на развод подала да обобрала его прилично, все, что было накоплено, увела.

Это он так говорил, а как уж там на самом деле было, я и не знаю. После чего покатился папаша по наклонной плоскости и вспомнил про меня. Остальные-то дети его послали. Он еще медицинские документы мне показал – не то у него рак, не то цирроз печени, в общем, помрет скоро. Ну, я говорю, пиши на меня дарственную на квартиру и помирай спокойно, а иначе я поворачиваюсь и ухожу. Он было заедаться начал – такая молодая и такая ушлая, так я и пошла себе.

Но потом вернулась, сделали все по-моему, тогда я честно стала его два раза в неделю проведывать, убирать и еду носить. А он все байки мне свои милицейские рассказывал. Ох и наслушалась я разных ужасов!

И однажды такое рассказал!

В девяносто пятом, что ли, году или чуть раньше было у него дело. Убили женщину. Какие-то отморозки ворвались в квартиру днем, когда сын ее был в школе, избили ее, пытали даже, потом убили. А зачем, непонятно, потому что никаких особых ценностей у нее в квартире не было.

Жили они скромно с сыном-подростком. Вроде бы ограбление, только ничего почти и не взяли. Ну, дело открыли, стали работать, сняли там отпечатки пальцев, а когда просмотрели по базе, то один нашелся знакомый. Уголовник по кличке Матрос. Это по фамилии ему кличку дали, потому что фамилия была Железняк, папаша сказал, в революцию такой был деятель, про него даже песню сочинили. «Матрос Железняк, партизан» и еще там что-то.

Как узнал папаша все данные этого Матроса и настоящую фамилию, так призадумался. Потому что Анатолий Железняк проходил по делу Матренина и городской свалки.

Громкое дело было, миллионами тот Матренин ворочал, в органах все про это дело знали. И знали, что денег-то, в общем, никаких особенных тогда при аресте Матренина не нашли. А этот Железняк был у Матренина, можно сказать, правой рукой. У него тоже кое-какие денежки были, но все конфисковали, а его самого упекли на десять лет. Он с виду тихий такой был, интеллигентный даже, с образованием.

И вот все остальные подельники Матренина кто от болезни помер, кого в драке на зоне убили, а этот выжил, видно, папаша говорил, стержень у него внутри какой-то был железный, от фамилии. Выжил, только озверел совершенно, потому что, когда взяли его, выяснилось, что это он подбил отморозков помоложе квартиру ограбить и ту женщину сам пытал.

Он, Железняк этот, совсем больной был и на допросе с папашей сторговался, чтобы тот его в больницу отправил, а за это рассказал ему все. Значит, у Матренина в свое время была любовница…

– Эка невидаль! – фыркнула я. – Да у него любовниц этих было как грязи!

– Вот-вот, папаша мой также Матросу сказал, но нет, тот отвечает, там другое совсем было. Молодая совсем девчонка, из приличной семьи, полюбила его и родила сына. Матренин тоже ее любил по-настоящему и берег как зеницу ока, то есть никто про нее не знал, кроме этого Железняка. И когда их арестовали, про любовницу никто не знал, ее и не таскали на допросы.

Она жила скромно, сына растила, замуж больше не вышла. Однако Железняк в свое время намек какой-то уловил, что Матренин ей деньги оставил. А на зоне было у него время подумать, кое-что сопоставить, он, когда вышел, и решил деньги поискать. Хотел пугнуть ее, а потом в раж вошел. И убивать не собирался, она сама умерла, сердце от боли и страха не выдержало.

– Ужас какой! – меня передернуло.

– Да уж, ну, Железняк этот умер в больнице, папаша эту историю запомнил, в протоколы не стал заносить – так, на всякий случай. Потому что Железняк этот напоследок еще сказал, что в тюрьме в свое время удалось ему с Матрениным словечком перекинуться, и тот просил его навестить потом эту женщину и намекнуть ей про деньги, сказать, что зашифровано все на той фотографии, что он буквально перед арестом ей дал. За это Матренин много на себя взял. А Железняк думал, что ему лет пять дадут, а дали все десять, уж больно громкое дело было.

– Ну, и отблагодарил он Матренина от всей души, убил ту женщину, сволочь…

– Такие люди, папаша говорил, и не такие еще бывают.

– Куда уж хуже…

Я посмотрела Инку. Вроде бы нормально разговариваем, а ведь она хочет меня убить. Вот так вот, запросто. И это еще притом, что она не знает, что я знакома с Алексеем. Ну конечно, это он – тот самый сын Матренина от той женщины, которую убили бандиты. Только он об этом не знает.

– Но зачем? – заорала я. – Зачем ты ввязалась в это дело? Ты же не такая сволочь, как эти, с зоны…

– За деньги, – сказала Инка совершенно спокойно, – за очень большие деньги. За огромные деньги. Потому что только они дадут мне все, что я захочу.

– Ты и так жила неплохо…

– Да? Это тебе, нищебродине, так кажется! Платье купишь в дешевом магазинчике – и радуешься месяц! Это перед тобой я вид могу делать, а на самом деле кто я? Наемный работник, и как только найдут на мое место чью-нибудь любовницу или дочку, так меня сразу попрут.

– Так у тебя же там тоже кто-то есть из чиновников с положением…

– А-а, – она просто клацнула зубами, как волчица, упустившая зайца, – было, да прошло. Он женился.

– Надо же, ты столько времени на него потратила, а он…

Я пошевелилась, и стекло завалилось обратно в трещину. Я невольно поморщилась от боли, когда пыталась вывернуть руку, чтобы его достать.

– Что ты пыхтишь? – заорала вдруг Инка. – Что ты тянешь время? Хватит пустых разговоров! Глотай таблетки!

Все, перерыв кончился, приступаем к делу.

Она взяла таблетки и попыталась запихнуть мне в рот.

Я сжала зубы и замотала головой, пытаясь увернуться. Инна ухватила меня двумя пальцами за нос и сжала ноздри, чтобы я не могла дышать носом. Я задерживала дыхание, пока хватало сил, но потом не выдержала и открыла рот. Инка воспользовалась этим и ловко запихнула мне в рот чертовы таблетки. Я затолкала их языком за щеку, но эта зараза все предусмотрела – она схватила бутылку минеральной воды и принялась вливать ее в меня.

Я почувствовала отчаяние – все напрасно, все пропало… а может, оно и к лучшему – заснуть, отключиться… все мои мучения кончатся, кончится вообще все… наступит вечный покой… я так устала бороться, так устала сопротивляться… они мне все надоели…

И тут в прихожей раздались шаги.

Инка отдернулась от меня, развернулась к двери.

Я пошарила во рту языком.

Проклятые таблетки все еще были за щекой, к счастью, я их не проглотила.

Я покосилась на Инку, убедилась, что она не смотрит на меня, и выплюнула таблетки на пол. И тут же оттолкнулась связанными ногами, передвинувшись вместе с креслом так, чтобы спрятать таблетки от посторонних глаз, да еще и растерла их ногой.

Дверь комнаты открылась.

На пороге стоял Игореша. Лицо его горело злостью и разочарованием, на скуле синел свежий синяк, очевидно, в том неблагополучном районе у черта на куличках, куда его отправила Светка, кому-то не понравился Игорешин внешний вид.

– Это ты! – с явным облегчением проговорила Инка.

– Я, как видишь! – ответил тот раздраженно. – А кого ты ожидала увидеть?

Видно, все же не настолько он приручен, как она утверждала! Точно там, на улице Комбайнера Поперечного, кто-то ему сильно подпортил настроение, о чем говорит синяк на скуле…

– Да никого я не ожидала, – ответила Инна, – просто я не могла до тебя дозвониться, а мы договаривались…

– Я ездил по делу. Мне предложили выгодный заказ…

– Ну и как заказ? – насмешливо переспросила Инна.

– Сорвался… – неохотно признался Игорь, невольно дотронувшись рукой до скулы.

– Так нечего было… – начала Инка. Договорить она не успела – Игореша увидел меня, и лицо его вытянулось.

– А она тут что делает? Как она здесь оказалась?

– Я ее здесь застала, – ответила Инна почти правду. – Она следит за нами… следит за тобой. Нужно от нее наконец избавиться.

– Следит? – переспросил Игореша. – Зачем она следит? Какого черта ей нужно?

– Не знаю, знаю только, что она для нас опасна. Ты же знаешь, какие у нас большие планы, а из-за нее они могут сорваться. Она слишком много знает. Хорошо, что я ее вовремя перехватила. Я заставила ее принять снотворное. Сейчас она заснет, и ты поможешь мне дотащить ее до машины.

Инка говорила спокойным, размеренным голосом, каким мама говорит с непослушным маленьким ребенком, да еще повторяет все не один раз, чтобы до него дошло.

Тут я вспомнила, что нужно сделать вид, будто я действительно засыпаю. Широко зевнула и прикрыла глаза, оставив крошечные щелки, сквозь которые следила за происходящим.

– Вот видишь, – удовлетворенно проговорила Инна. – Снотворное подействовало.

– Дотащить до машины? – переспросил Игореша. – Какого черта? Куда ты ее хочешь везти?

– А как ты думаешь? Надо от нее наконец избавиться, она все время вертится у нас под ногами, сует нос в наши дела! Нужно с этим покончить!

– И как ты собираешься это сделать? Вон, с той девкой, которую похитили по ошибке, сколько проблем было! Искусала меня всего, пока до дороги довез и ее из машины выбросил!

Я перевела дух, хорошо хоть ту девицу в похожем пальто они не убили, она вообще ни при чем. Но мне от этого не легче, меня-то Инка точно живой не отпустит.

– Самое надежное – привязать камень к ногам и в воду! – равнодушно бросила она.

Игореша позеленел и замахал руками:

– Ты с ума сошла?

Я думала, он пришел в ужас от предложения меня утопить. Но оказалось, что его испугало совсем другое.

– Ты с ума сошла? А если соседи увидят, как мы ее выносим? Тебе хорошо, тебя здесь никто не знает, а меня знает каждая собака! Стукнут в полицию…

– Ты не только трус, но еще и дурак! – оборвала его Инна. – Само собой, мы не потащим ее как есть! Мы положим ее в большую коробку. Когда я сюда шла, я видела возле мусорных контейнеров коробку от холодильника, ты сходишь и принесешь ее… никто из соседей ничего не заподозрит!

Игореша что-то невнятно пробормотал. Видно было, что он напуган и разозлен. В это время у Инны зазвонил телефон. Она взглянула на экран, переменилась в лице и вышла в коридор. Оттуда донесся ее приглушенный голос, но слов было не разобрать.

Игореша, проводив Инку взглядом, подошел и мрачно на меня уставился.

Это был решающий момент, как говорят, момент истины.

Я широко открыла глаза и в упор взглянула на него.

Игореша отшатнулся:

– Так ты не спишь?

– Она права, – проговорила я как могла твердо.

– Кто? – тупо переспросил он.

– Инна, конечно.

– Это ты о чем? В чем она права?

– Что ты не только трус… и подлец, но и дурак.

– Что?! – Он сделал зверскую рожу и замахнулся на меня.

Я, однако, ничуть не испугалась и продолжила таким же спокойным и твердым голосом:

– Ты что, ничего не понимаешь?

– Чего это я не понимаю?

Краем уха я прислушивалась к доносящемуся из коридора голосу Инки. Лишь бы она не вернулась раньше времени!

– Чего я не понимаю? – повторил Игореша, покрываясь красными пятнами.

– Не понимаешь, что после того, как ты поможешь ей избавиться от моего трупа, она тут же расправится с тобой? За один раз – от обоих! Туда же, в воду!

– С какой это стати? Мы с ней…

– Я же говорю – ты дурак! «Мы с ней»! Ты, может, и с ней, да только она не совсем с тобой! Точнее, совсем не с тобой! Да ты взгляни на экран этого ноутбука. – И кивнула в сторону стола.

– Чего это?! – В его голосе послышалась неуверенность. Кажется, я заронила в него зерно сомнения.

– Ты только взгляни – и все поймешь!

Он шагнул к столу, тронул рукой клавишу. Экран засветился, на нем появилась фотография – Инна с Матрениным.

– Что это? – протянул Игореша.

Выражение лица у него было то самое, про которое говорят – глядит как баран на новые ворота. Знала я, что он туповат, но чтобы так долго очевидное доходило… это уже не жирафья шея нужна, а подъемный кран.

– То самое! – победно проговорила я. – «Мы с ней»! Да она тебя использует, как лоха!

– Не болтай ерунды! – отмахнулся он, но чувствовалось, что дело пошло, он начал соображать.

– Вот-вот, ты ей нужен только как тягловая рабочая сила, – сказала я, – вот меня увезти куда-то или труп Мамонова в шкаф запихнуть…

Я сказала это по наитию, потому что ясно, что женщине, даже такой стерве, как Инка, тело крупного мужчины в шкаф не запихнуть. И по тому, как вздрогнул Игореша, поняла, что права.

Он смотрела на меня со страхом, а я снова прислушалась. Судя по интонации, Инка заканчивала разговор.

Тут я заметила на краю стола свой заветный гребень и сказала:

– В общем, думай сам, ты человек взрослый. У меня к тебе только одна просьба, самая последняя.

– Что еще?

– Вон тот гребень – вставь его мне в волосы.

– Что?! Какой еще гребень?

– Да вон тот – на столе.

– Это еще зачем? – видно было, что он совершенно растерялся от такой бессмысленной просьбы.

– Ну что тебе, трудно?

– Черт с тобой! – Он пожал плечами, взял гребень и неловко вставил в мою прическу. У меня тут же закололо в корнях волос, а потом по телу пробежал жар.

Даже Игореша что-то почувствовал, глаза его заблестели.

– Так что, – проговорила я грудным глубоким голосом, – ты так и пойдешь своими ногами на заклание?

– За… что? – переспросил он.

– Говорю же тебе – она тебя убьет, как только ты поможешь избавиться от меня! Ты ей больше не будешь нужен! Ты же видел, что она крутит с ним, с Матрениным!

Я говорила ему то же, что прежде, но теперь, когда у меня в волосах был гребень, мои слова действовали на него куда сильнее.

В это время дверь распахнулась и в комнату вошла Инка.

– Ты все еще здесь? – спросила она недовольным голосом. – Я же велела тебе сходить за коробкой!

– Ты велела? – повторил он раздраженно.

Она почувствовала перемену в его настроении и немного сдала:

– Ну, ты же сам знаешь, что я в критических ситуациях лучше ориентируюсь…

– С кем ты сейчас разговаривала? – произнес Игореша резко.

– Что за вопросы! Что за тон! Ты, кажется, забываешь…

– Ничего я не забываю! Что ты задумала? Ты крутишь с ним за моей спиной! Я видел твои фотографии!

– Что? Какие фотографии?

– Твои фотографии с тем мужиком! – Игореша ткнул пальцем в экран ноутбука. – Ты с ним спишь!

– Большое дело! – Инна презрительно фыркнула. – Это все только для того, чтобы выведать у него информацию.

Наблюдая за разгорающимся скандалом, я не забывала перепиливать веревку на своих руках. И как раз в это время перепилила последние волокна, веревка лопнула, и руки освободились. Я незаметно пошевелила ими за спиной, чтобы восстановить кровообращение.

– Так ты даже не отрицаешь?! – взвился Игореша. – Ты с ним спала все это время! Ты водила меня за нос! Со мной нельзя так обращаться, я не лох какой-нибудь…

– Да, ты не лох – ты натуральный козел! – завизжала Инка: видно, у нее тоже сдали нервы.

Эти слова переполнили чашу Игорешиного терпения. Он подскочил к Инке, схватил ее за горло и сильно тряхнул. Она потеряла равновесие, упала на одно колено, при этом оказавшись совсем рядом с моим креслом. Я не могла упустить такой удачный момент – высвободив правую руку, протянула ее к столу, схватила ноутбук и со всей силы опустила на Инкину голову. В этот удар я вложила всю силу своего возмущения ее коварством, ее цинизмом, ее предательством. И удар получился что надо – Инка охнула и без чувств растянулась на полу.

Игореша уставился на нее в полной растерянности, потом перевел взгляд на меня:

– Ты ее убила?

– Да ничего подобного, – ответила я, в то же время торопливо перепиливая все тем же осколком стекла веревку на ногах. – Она женщина крепкая, тебе ли не знать! Видно же, что дышит. Через пару минут она очухается.

– И что мне с ней делать?

– А вот это уж, дорогой, не моя печаль! Сами тут разбирайтесь, а я пошла!

Я действительно кое-как привела в порядок свою одежду и пошла прочь из этой злополучной квартиры. Даже вещи свои не взяла – не до того мне было.

Вышла я из подъезда в растрепанных чувствах, не глядя по сторонам, и слишком поздно заметила черную машину, которая стояла совсем рядом. Дверца ее открылась, и знакомый голос проговорил:

– Садись!

В первый момент я шарахнулась от машины и хотела было юркнуть обратно в подъезд, но потом узнала Алексея и передумала убегать. Вообще, сколько можно бегать?

Я села рядом с ним на заднее сиденье. Кроме Алексея, в ней были еще двое – молодые парни из его свиты. Повернувшись к нему, я произнесла со вздохом:

– Где ж вы, дорогие мои, раньше-то были? Меня только что чуть не убили.

– Да ну? – спросил Алексей с насмешкой. – Стало быть, снова куда-то влезла. Такое впечатление, что ты нарочно неприятностей ищешь на свою…

– Но-но! – обиделась я. – Будете таким тоном со мной разговаривать – ничего не скажу!

Он снова усмехнулся, но незло и посмотрел на меня с интересом. Погоди немножко, дорогой, я тебя еще и не так заинтересую!

– Нашли того типа, у которого перстень с пауком? – спросила я с самым невинным видом.

Он поглядел строго – мол, с чего это я тебе отчет давать должен, да еще при подчиненных.

– Я к тому, что если не нашли, то я знаю, кто он такой, – заторопилась я.

Мне нужно было, чтобы он не выгнал меня из машины, потому что буквально рядом с Игорешиным подъездом я увидела знакомый автомобиль – Инкин «Фольксваген Гольф». И в голову мне пришла свежая идея.

– Видите вон тот автомобиль?

– Синий «Гольф»?

– Он самый.

– Можете в него установить какую-нибудь техническую штучку – маячок, а еще лучше жучок, чтобы можно было слушать разговоры в машине?

– Так в ней же никого нет.

– Это сейчас нет. Но я готова спорить на что угодно, что очень скоро кое-кто там будет.

Алексей посмотрел мне в глаза и не стал спорить и спрашивать, зачем мне это надо, он повернулся к одному из парней, сидевших на переднем сиденье, и вполголоса отдал ему короткий приказ. Парень выскользнул из машины, подошел к «Фольксвагену», огляделся по сторонам и что-то сделал с боковым окном. Стекло опустилось, он запустил руку в машину и что-то прилепил снизу к приборной панели. Затем вернул стекло в прежнее положение и снова присоединился к нам.

Надо же, как все просто!

– Ну, так кто такой этот, с перстнем, ты сказала, что знаешь.

– Знаю точно, что это Матренин.

– Матренин? – Алексей помрачнел. – Лично с ним незнаком, но наслышан, что человек опасный. Но я с ним никак не пересекался, никакой между нами связи нету…

– А вот в этом вы ошибаетесь. – Я нагнулась к его уху и шепотом поведала ему все, что знала про папу и сына Матрениных. Думала, он не поверит и начнет сомневаться и морщиться, однако Алексей только хмурился и кусал губы.

– Не может быть! – в конце концов сказал он и даже не стал допытываться, откуда я-то все знаю.

Мы помолчали, потом он спросил, что теперь.

– Теперь нужно просто немного подождать, – как можно более рассудительно сказала я. – А вы пока можете мне рассказать, что у вас украли той ночью. Ну, когда мы с вами оказались в одном отеле.

Сперва он нахмурился и хотел ответить резко, но потом передумал и неохотно пробормотал:

– Бумажник…

– Бумажник? А что в нем было такого ценного? Вряд ли вы так беспокоились бы из-за денег или даже из-за банковских карточек – заблокировали бы, и дело с концом. Наверняка там было что-то еще, более ценное для вас.

– Ну да… – протянул он еще более неохотно. – Там была одна фотография.

– Фотография? – переспросила я обреченно. – Опять фотография. Не слишком ли много в этом деле фотографий?

Ответить он не успел – из подъезда вышла Инка. Выглядела она ужасно – синяк под глазом, волосы растрепаны… видно, у них с Игорешей продолжилось выяснение отношений. И Инка вышла победителем. Да кто бы сомневался! И это несмотря на то, что Игореша весит без малого сто килограммов. Ну дает подружка моя бывшая!

– А ведь я ее знаю… – пробормотал вдруг Алексей.

– Только не говори, что ты с ней спал! – выпалила я, совершенно неожиданно для себя.

– Я? Да нет… – Он потер лоб, не замечая моего неуважительного обращения. – Тут не то… Вот буквально несколько дней назад мы где-то сидели, кажется, говорили…

– Ага, знаю… – меня осенило, – ты с ней вроде бы случайно столкнулся как раз в тот вечер, когда в том клоповнике ночевал.

– Точно… где-то в ресторане обедал, случайно с ней парой слов перебросились.

– Она случайно ничего не делает! Это наверняка она тебе в кофе что-то капнула, ты и вырубился, да не сразу, а когда вышел! Если бы там, в ресторане, то тебе бы такси вызвали. А так тебя Алиска подхватила, вроде как ты пьяный в хлам. А я все гадаю, как же ты на эту швабру Алиску повелся.

– Да я бы такую… – Алексей выплюнул неприличное слово, – и близко к себе не подпустил!

– А тут женщина симпатичная, одета дорого, ну ясно все…

Инка между тем села в свою машину, но не уехала – оглядывалась по сторонам, как будто кого-то ждала.

– Ты была права… – проговорил Алексей. – И раз уж ты так хорошо предвидишь события, может, скажешь, что будет дальше?

– Да вот смотри!

Неподалеку от нас остановилось такси, из него вышел плотный мужчина, в длинном плаще с поднятым воротником и шляпе с опущенными полями. Он подождал, пока отъедет такси, и направился к Инкиному «Фольксвагену».

Несмотря на попытку маскировки, я узнала Матренина. И Алексей, похоже, тоже его узнал.

– Насчет жучка это была хорошая идея, – признал он, покосившись на меня.

Парень на переднем сиденье подкрутил какое-то колесико, и из динамика донесся низкий, хриплый голос:

– Что случилось? Зачем ты меня звала?

– Ты был осторожен? – проговорила в ответ Инка. – За тобой нет хвоста?

– Осторожен, осторожен! Видела – приехал не на своей машине, а на такси. Точнее, на двух такси, с пересадкой, чтобы не отследили. Так в чем дело? И что у тебя с лицом?

– Мелкие неприятности. Не обращай внимания. Это сейчас неважно. А дело в том, что я узнала, где это находится. Точно узнала. Мы сейчас поедем прямо туда.

– Ну наконец-то…

«Фольксваген» тронулся, выехал на проспект.

Мы немого выждали и поехали следом. Наш водитель держался подальше от «Фольксвагена», чтобы Матренин не заметил слежки. Упустить его мы не боялись: жучок в машине служил и маяком, так что мы все время знали, где находится наш объект.

В дороге Матренин с Инкой почти не разговаривали в отличие от нас с Алексеем.

Начала разговор я:

– Так что же за фотография была у тебя в бумажнике?

Я решила не церемониться и держаться по-свойски.

– Фотография моей матери, – глухо ответил Алексей, – любительская, черно-белая, мама на ней совсем молодая. Она и умерла молодой, но там совсем молодо выглядит.

– А умерла она… – я снова наклонилась к его уху, – в девяносто пятом году.

– Откуда ты знаешь? – Он отшатнулся.

– От нее, – я показала глазами вперед, – она, видишь ли, была моей подружкой, самой близкой. То есть это я так считала. А она – нет, так что, когда понадобилось, она подставила меня по полной программе под убийство того типа, Мамонова.

– Значит, он вовсе не твой бывший?

– Не-а, мой бывший там остался, – на этот раз я мотнула головой назад, – она с ним спала, чтобы на свою сторону перетащить. Впрочем, это оказалось нетрудно.

– Заклятая, значит, подружка.

– Ты спрашивал мать про отца когда-нибудь?

– Спрашивал, – он нахмурился и отвернулся, – она сначала отговаривалась, а потом сказала, что он умер. Но фамилию его никогда не называла, боялась, видно.

– Правильно делала. Вот слушай. – Я коротко пересказала наш разговор с Инкой.

– Помню я этого следователя, – Алексей скрипнул зубами, – глаза оловянные, голос скрипучий. Мне тогда пятнадцать лет было, после убийства матери в полном шоке был, так и то сразу понял, что сволочь он та еще. Один раз он меня допрашивал, а после со мной и не говорил никто. Так что я понятия не имел, в чем дело. А тогда едва в психушку не загремел, у меня ведь, кроме матери, никого не было. В свое время все родственники от нее отвернулись. Хорошо, что квартира наша приватизирована была, а то бы меня в детдом запросто сдали. А так у матери на работе нашлись приличные люди, отстояли, опекунство оформили. Ну, потом уже сам свою судьбу в руки взял.

Только через несколько лет вспомнил, как мать разговор со мной завела буквально за несколько месяцев до смерти. Дескать, хотела подождать до моего совершеннолетия, но решила сейчас. Наверно, смерть свою предчувствовала. И говорит она мне, что отец был ее намного старше, но ее очень любил и меня тоже. Но вот судьба так повернулась, что никак нельзя им было вместе быть.

Я тогда еще, помню, резко ответил, что все так говорят, пудрил ей папочка мозги, чтобы не жениться. Лучше бы денег давал на мое содержание, а то мы не больно весело живем на твою зарплату.

Ну, подросток, что взять… Она обиделась и сухо так говорит, что отец мой давно умер, но говорил ей перед смертью, что оставил кое-что ценное. И что только она сможет эти ценности отыскать. Но сейчас про это говорить еще рано, раз я так агрессивно настроен.

И все, а потом ее убили, да еще так ужасно все было. Короче, было там сокровище или не было, но матери оно только несчастье принесло. Так что я выбросил все из головы, нужно было учиться и работать, не до сокровищ тут.

– Значит, было, раз такие страсти вокруг. Опиши-ка мне эту фотографию подробно.

– Да что уж… мама сидит в большой светлой комнате, вроде за городом, потому что в окне кусты виднеются. А сзади на фотке надписи, какие-то цифры, буквы… рисунок даже… Так вроде бы полная бессмыслица.

– Может, это шифр?

Алексей только пожал плечами.

Через полчаса мы оказались на Большой Охте.

«Фольксваген» Инны свернул на проспект Энергетиков и наконец остановился возле задней ограды Георгиевского кладбища, которое чаще называют просто Охтинским. Через несколько минут мы подъехали и остановились неподалеку.

В «Фольксвагене» уже никого не было, но, приглядевшись внимательнее, мы увидели две фигуры, удалявшиеся по кладбищенской дорожке.

– Как жаль, что мы больше не можем их слышать! – вздохнула я, выбираясь из машины.

– Ну, почему же не можем… – Алексей переглянулся с тем парнем, который ставил жучок в Инниной машине. – Технический прогресс не стоит на месте…

Парень достал из машины плоский чемоданчик, открыл его и вынул прибор, отдаленно напоминающий фен для волос с длинной насадкой, заканчивающейся раструбом. К широкой части этого прибора он подсоединил провод с двумя наушниками.

– Что это? – спросила я.

– Узконаправленный микрофон. Очень удобная штука – позволяет услышать негромкий разговор на расстоянии до двухсот метров. Правда, только при прямой видимости, но у нас как раз такой случай, мы их видим.

Парень включил свое устройство, направил насадку с раструбом на две удаляющиеся фигуры, наушники протянул Алексею. Тот после секундного колебания один наушник закрепил у себя на ухе, второй протянул мне.

Я поднесла его к уху и вздрогнула – мне показалось, что рядом со мной прозвучал хриплый голос Матренина:

– Ну, и куда же мы идем?

– В старую часть кладбища, – ответила Инна, тоже, казалось, совсем рядом. – Туда, где могилы девятнадцатого и даже восемнадцатого века. Я нашла то, что нам нужно, в архиве.

– И что же ты там нашла?

– Могилу.

– Понятно, что могилу, а не газетный ларек! Какую могилу ты нашла? Чью могилу?

– А вот теперь, дорогой, мы с тобой должны поставить точки над i… самый подходящий момент…

– Это ты о чем?

– Когда я скажу тебе, чья это могила, у тебя может возникнуть дурацкая идея – избавиться от меня…

– Да что ты, милая! За кого ты меня принимаешь?

– За того, кто ты есть.

– Ты ошибаешься… мы же с тобой заодно… у нас договор.

– Да-да, у нас договор. Но договариваться с тобой – все равно что с гадюкой на кочке, что она тебя не ужалит. Я не рассчитываю ни на твою честность, ни на твою благодарность. Мы договорились поделить сокровище пополам, хотя я сделала всю работу. Я сама пришла к тебе и рассказала все, что узнала от своего отца. Я помогла раздобыть ту фотографию, я нашла человека, который сумел разгадать шифр, и, наконец, я в архиве отыскала местонахождение могилы. Мне пошли навстречу, потому что я везде вхожа и везде своя.

– Так зачем же ты пришла ко мне, если и сама могла справиться с этим делом? Не смеши, своя она везде, у тебя ни денег, ни людей!

– Не будем попусту сотрясать воздух! Я тебе просто объясняю, что идея убить меня здесь – самая дурацкая. Я заранее рассказала все надежному человеку, и, если я не позвоню ему через час, он тут же передаст всю информацию куда нужно, и тебя сегодня же арестуют. Это понятно?

– Да у меня и в мыслях ничего подобного не было! Не понимаю, как ты могла такое подумать!

– Это понятно?! – повторила Инна.

– Понятно, понятно! Так чью же могилу мы ищем?

– Могилу купца первой гильдии Савелия Семибратова.

– А это еще кто такой?

– А это, милый мой, твой прапрадедушка. Мог бы и знать. Хотя в советские времена такое родство тщательно скрывали. Твой прадед – сын того самого купца – взял фамилию своей жены – Матренин, в своей анкете писал, что происходит из семьи батраков, но своему сыну – твоему деду – под большим секретом рассказал о его настоящем происхождении и тайком водил его сюда, на могилу предка. А дед рассказал твоему отцу. И когда твой отец захотел кое-что спрятать, он вспомнил в первую очередь об этой могиле.

– Мне отец ничего не рассказывал и не приводил сюда.

– Наверное, просто не успел. Или не понадеялся на твою сдержанность. Знаешь стишок «Не верю я в стойкость юных, не бреющих бороды»? Молодежь болтлива…

Во время разговора Инна и Матренин понемногу углублялись в старую, заросшую вековыми деревьями и кустами часть кладбища. Мы шли следом за ними на изрядном расстоянии, держась за кустами, чтобы не попасться им на глаза.

– Не отвлекайся, – продолжал Матренин. – Значит, это спрятано в могиле того купца?

– Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Надпись на обороте фотографии говорит об этом.

Две фигуры впереди свернули с дорожки, углубились в хаос старых покосившихся надгробий, заржавленных оград, среди которых изредка попадались хорошо сохранившиеся склепы, мраморные и бронзовые статуи. Наконец Инна остановилась:

– Вот эта могила… точнее, склеп. Видишь, там, внутри, черные гранитные надгробные плиты, на одной плите надпись «Купец первой гильдии Семибратов»? Под этой плитой и должен быть тайник твоего отца…

Алексей достал из кармана пальто подзорную трубу, направил на Матренина с Инной, потом передал мне.

Я навела трубу на резкость и увидела каменный склеп, перед входом в который стояли наши голубки.

– Так это и есть мой прадед? – прохрипел Матренин.

– Скорее, прапрадед.

– Это без разницы. Важно, что здесь, под этой плитой, спрятаны папашины сокровища… ты чувствуешь, милая, волнение?

– А знаешь, как ни странно, я ничего не чувствую.

– А зря. Потому что это твои последние секунды…

Матренин поднял руку, в которой что-то сверкнуло. Инна отшатнулась, попробовала перехватить руку.

– Что?! Что ты делаешь? Я же сказала тебе: если через час я не перезвоню надежному человеку, он…

– Твой надежный человек давно уже работает на меня! – перебил ее Матренин и ударил Инну кастетом. Она ахнула и упала на подножие надгробья.

– Никому нельзя верить! – проговорил Матренин и двумя ударами сбил проржавевший замок с решетки, преграждавшей вход в склеп.

– Что там? – взволнованно спросил Алексей, потянувшись за подзорной трубой.

– Матренин убил Инку и пролез в склеп!

– Парни, скорее, мы не должны дать ему уйти!

Мы прибавили шагу, продолжая слушать звуки в наушниках, хотя Матренину больше не с кем было разговаривать.

Мы услышали тяжелый скрип – видимо, он сдвигал закрывавшую могилу плиту, затем… затем раздался такой грохот, что его наверняка было слышно за пределами кладбища. А наушники просто отключились от перегрузки.

– Рвануло! – сообщил парень с микрофоном, повернувшись к Алексею.

– Да что ты говоришь… – иронически усмехнулся тот. – А мы и не заметили…

Мы еще прибавили шагу и очень скоро оказались возле могилы купца первой гильдии.

Вернее, возле того места, где она когда-то была.

На месте склепа была яма. На краю этой ямы лежали Инна и Матренин. Инка на первый взгляд почти не пострадала, только на виске чернела глубокая рана. У Матренина же были оторваны ноги, земля вокруг была залита кровью.

– Ни фига себе! – присвистнул парень с микрофоном.

– Выходит, вместо сокровищ Матренин-старший устроил здесь мину-ловушку… – протянул Алексей. – Вот спасибо-то за такой подарочек… Нужно отсюда уходить, и как можно скорее…

И тут я увидела, что в мертвой руке Матренина что-то зажато.

Как ни страшно мне было к нему приближаться, я шагнула вперед, наклонилась и подняла фотографию.

– Дай сюда! – Алексей выхватил снимок, запачканный кровью, обтер его о рукав Матренина и быстро пошел к выходу с кладбища.

Я едва поспевала за ним, споткнулась по дороге и чуть не упала. Вы думаете, что кто-то из парней помог мне подняться, поддержал, подождал, наконец? Ага, очень смешно. Я хотела махнуть рукой и отстать, ничего, сама доберусь, но потом сообразила, что на взрыв приедет полиция, меня задержат как свидетеля и прежде всего спросят, что мне понадобилось на кладбище. А мне нечего им ответить.

Так что я поднажала и сумела догнать Алексея с подчиненными у самого выхода. Первую патрульную машину мы увидели, выехав на проспект.

Алексей хмуро молчал, я тоже не горела желанием поддерживать разговор, а размышляла о своих делах. Вы не поверите, но мне было жаль Инку, хотя, несомненно, она заслужила то, что с ней случилось. Нечего было связываться с этим мерзавцем Матрениным. Хотя и сама тоже хороша, одно убийство Мамонова чего стоит. И мысль подставить меня – я-то что плохого ей сделала?

Ладно, сосредоточимся на своих собственных делах. Игореша теперь от меня отстанет, вот только нужно выцарапать у него мои вещи. А потом ехать на встречу с соседом Софьи Леонидовны и договариваться с ним насчет квартиры. Хватит уже с меня беготни, нужно заниматься своей собственной жизнью.

– Меня вот тут высадите, – сказала я Алексею, – мне тут ближе дворами пройти.

– Куда еще? – Он очнулся от глубокой задумчивости.

– Куда-куда! – Я неожиданно разозлилась. – На кудыкину гору! Дел у меня невпроворот!

Перед глазами стояла мертвая Инка с раной на виске и лужа кровавых ошметков, оставшихся от ног Матренина.

– С меня хватит! – резко сказала я. – Мне за вещами к Игореше надо.

– Успеешь, – отмахнулся он, – останови вот возле ресторана, хоть кофе выпьем, с утра не евши…

С утра не евши была я, а ему небось подавали и кофе и какаву с чаем. Эта его тетка-горничная, которая разговаривает как робот. А может, она и есть робот? Говорили же, что где-то в Швейцарии уже есть одна такая, в гостинице работает.

Ресторан был дорогущий, и у меня сразу упало настроение, когда я увидела свое отражение в зеркале. Джинсы грязные, на джемпере пыль из Игорешиной квартиры, да еще и подозрительные пятна на рукаве. Ну, так и есть, это кровь. Мне резко поплохело, потому что перед глазами встало то, что осталось от Матренина, но потом я сообразила, что кровь моя, я порезалась стеклом, когда веревку на руках перепиливала.

В туалете я вымыла руки, оттерла, как могла, пятна с рукава и задумалась, нужен ли мне сейчас гребень, который спокойно лежал в сумке. И решила, что нужен, поэтому воткнула его в волосы. И сразу в зеркале исчезло чучело в несвежих джинсах с расцарапанными руками и появилась молодая женщина, одетая подчеркнуто скромно, с темным блеском в глазах и решительным выражением лица.

Встретившийся мне официант поднял брови, увидев дешевый гребешок, но потом поглядел мне в глаза, и брови его опустились на место.

Алексей жадно пил воду. Он оторвался от стакана и положил руки на стол, сжав кулаки, но я уже заметила, что руки его дрожат.

– Есть не могу, – глухо сказал он, – это же какой сволочью надо быть, чтобы женщину, мать своего ребенка, так подставить. Ну, папочка… Заминировал склеп, чтобы его деньги никому не достались!

– Это не так, – я сказала это как можно мягче, – он и правда хотел оставить сокровища твоей матери и тебе. Это он подстраховался для того, чтобы другие их не забрали. Видно, не очень-то доверял этому Железняку.

Я отобрала у Алексея фотографию и положила перед собой на стол. На обороте она была замазана кровью, но с лицевой стороны чистая. На меня смотрела молодая женщина, в лице которой угадывались черты Алексея. Свет падал на нее из окна, которое явно было не городским. И сбоку была полка, на которой стоял бюст человека с пышными усами и остренькой бородкой. Кто это такой, я понятия не имела.

Официант принес две чашки кофе, я не прикоснулась к своей, потому что внезапно в голове возникла мысль:

– Ты не читал в детстве такую книжку, называется «Бронзовая птица?»

– Название слышал, не помню, – отмахнулся Алексей, – а ты-то откуда про нее знаешь?

– У мамы валялась, ее детская еще. Так вот, там тоже сокровища искали. Один граф в своем поместье закопал. План оставил в тайнике и чертеж. Так вот, на чертеже все вранье было. Уж там люди рыли-копали, а толку – чуть. А потом один парень, очень умный, догадался, что дело не в чертеже, а в рисунке, что на чертеже был вроде как случайно. Короче, рисунок и показал, где сокровище зарыто. Я к чему веду, – заторопилась я, видя, что Алексей смотрит на меня мрачно, – может, отец твой, Константин Матренин, тоже эту книжку в детстве читал? Она старая… И не зря ведь он твоей маме сказал, что только она сможет сокровище найти.

Алексей пододвинул фотографию и уставился на нее.

– Слушай, а я ведь знаю это место! – сказал он. – Это дом в деревне Мухино, мать меня в детстве туда возила. Там жила ее дальняя родственница, тетя Шура. По возрасту она мне годилась в бабушки, но велела звать себя тетей. Я маленький совсем был, но помню.

– А потом…

– А потом она умерла, и в тот дом мы больше не ездили, он ее родственникам достался по наследству.

– Едем сейчас туда! – неожиданно для себя произнесла я.

Алексей посмотрел на меня очень внимательно и сказал, что ребят отпустит и сам поведет. Поесть мы так и не успели.

Дверь камеры со скрипом отворилась.

Маргарита вздрогнула и открыла глаза.

Сон, такой чудесный сон, оборвался. Сон, в котором она танцевала в древнем полуразрушенном храме, среди таких же смуглых, воздушных танцовщиц…

Она снова была в грязной, тесной и холодной камере. В камере, где она была обречена провести свои последние дни, дожидаясь приведения в исполнение смертного приговора.

На пороге стоял майор Леру.

– Господин майор… – пролепетала женщина слабым, прерывающимся голосом. – Господин майор…

– Мне передали, что вы хотели видеть меня! – отчеканил майор, остановившись в дверях камеры. – Что вы можете мне сообщить? Новые сведения о вашей шпионской деятельности? Имена своих связных и сообщников?

– Господин майор, это невыносимо! – Женщина с трудом поднялась с узкой койки и обвела затравленным взглядом тесную и темную камеру. – Эта камера невыносима! Эта сырость, и грязь, и холод… этот убийственный холод!

– Чего же вы хотели, мадам? – В голосе майора прозвучала насмешка. – Вы думали, что шпионов содержат в отеле «Савой»? Что их кормят трюфелями и устрицами?

– Господин майор! Имейте хоть каплю сожаления! Я женщина, для меня немыслимо находиться в такой грязи! Здесь пауки, и тараканы, и мокрицы! Прикажите дать мне хотя бы кусок туалетного мыла! Я хочу вымыться! Я сама себе противна!

– Вы вполне заслужили эту участь.

– Но вы офицер, господин Леру! Вы французский офицер! Вы не можете так жестоко обращаться с женщиной! Представьте, каково мне в этой грязи!

– Ладно, так и быть, – майор поморщился, – кусок мыла я прикажу вам передать.

– Благодарю вас, – женщина опустила глаза, – если можно, пусть это будет фиалковое мыло Коти. И еще одно… пожалуйста, верните мне мой гребень…

– Гребень? – Майор удивленно поднял брови. – О чем вы говорите? Какой гребень?

– Тот, что вы конфисковали при аресте. Простой гребешок с тремя цветными стеклышками.

– Я не знаю, где он.

– Но господин Леру, я вас умоляю… ведь вы офицер, французский офицер…

– Зачем вам этот гребень? Я распоряжусь, чтобы вам принесли другую расческу.

– Нет, господин майор, мне нужен именно этот гребень! Я очень прошу вас…

– Ничего вам не обещаю. Я могу лишь обещать вам, что ваши мучения скоро завершатся.

– Вот как?

– Да, ваш приговор очень скоро будет приведен в исполнение.

– Скоро? Как скоро?

– Не более чем через неделю.

И снова Маргарита вспомнила хрустальный шар уличной гадалки, вспомнила возникавшие в нем картины… последней была лужайка перед крепостной стеной, и десять солдат с заряженными винтовками, и офицер с перчаткой в руке…

И она, Маргарита Мак Леод, стоит перед строем солдат, беззащитная и жалкая…

Дверь камеры захлопнулась за майором Леру.

Маргарита снова осталась одна. Одна в сырости и темноте тюремной камеры, один на один с ожиданием неминуемой смерти, которая с каждым часом становилась все ближе, все реальнее, все неотвратимее…

Краем глаза она заметила вкрадчивое движение в углу камеры и вспомнила, что она здесь не совсем одна. Там, в этом углу, жил ее сокамерник, ее товарищ по заключению – большой паук с черным крестом на спине.

Паук жил здесь до нее, он останется и когда ее не станет. Эта камера – его дом. Именно он ее настоящий хозяин, ее постоянный обитатель. Он занят своим бесконечным делом – плетет и плетет паутину, а потом сидит в укромном углу и ждет, когда в эту паутину попадется какое-нибудь неосторожное насекомое.

Маргарита вспомнила того человека, который виновен в ее несчастьях… полковника Николаи. Как этот паук, он сидит где-то в укромном месте, раскинув свою паутину по всей Европе, и ждет, когда в эту паутину попадется доверчивая и легкомысленная душа вроде нее, вроде Греши Мак Леод…

Вдруг дверь снова открылась.

Маргарита встрепенулась, вскочила с койки. Ей вдруг пришло в голову, что это пришел какой-то вестник, что он принес указ о помиловании от президента.

Но это был всего лишь ее импресарио, месье Гастон. Впрочем, посланцы судьбы иной раз принимают самые невзрачные, самые обыденные обличья.

Маргарита вскочила, бросилась ему навстречу.

– Ты видел Жоржа? Ты с ним говорил? Ты передал ему, что я хочу его видеть?

– Извини, дорогая, но Жорж куда-то уехал. Никто не знает куда. Во всяком случае, его нет в Париже.

– Уехал? Именно сейчас? – В голосе Маргариты прозвучало неподдельное отчаяние. Затем она собралась с силами, придала своему голосу твердость и спросила: – Тебе что-то удалось сделать по моему делу? Ты разговаривал с генералом?

Месье Гастон отшатнулся от нее, как будто боялся заразиться – чем? Близкой смертью?

Он суетливо потирал руки, отводил глаза.

– Генерал не захотел меня видеть. Он меня и на порог не пустил, а когда услышал твое имя, едва не приказал денщику спустить меня с лестницы. Ты же понимаешь – ему не с руки вспоминать о вашей связи… вокруг твоего имени поднялась такая шумиха… в газетах только и трубят о тебе, о том, какое ты чудовище… представь, какая потрясающая реклама!

– Короче говоря, тебе ничего не удалось сделать! – подвела Маргарита итог его суетливым оправданиям.

– Отчего же? – Глаза месье Гастона заблестели. – У меня возникла спасительная идея. В день расстрела ты должна выйти из камеры в глухом, застегнутом до самого горла плаще, а когда солдаты расстрельной команды выстроятся, чтобы произвести залп, ты должна расстегнуть и сбросить плащ. Под плащом ты будешь совершенно нагой, а ведь ни один француз не выстрелит в обнаженную прекрасную женщину… в такую женщину, как ты!

Месье Гастон замолчал, ожидая от нее похвал и благодарностей. Маргарита взглянула на него с брезгливым удивлением:

– Долго ты думал над этим планом?

– Не то чтобы долго… меня просто озарило… я представил себе эту картину…

– Оно и видно, что ты думал недолго! Это казнь, Гастон, а не выступление в кабаре или кафешантане! Из твоего гениального плана не выйдет ничего, кроме еще одного, самого последнего унижения! Кроме всего прочего, я здесь чрезвычайно подурнела, так что это обнажение вышло бы не таким эффектным, как прежде. Лучше скажи мне: ты принес мне мыло?

– Мыло? – переспросил месье Гастон. – Какое мыло?

– Самое обычное туалетное мыло.

– Ах, я об этом как-то не подумал… а тебе его здесь разве не дают? Я был уверен…

– Ну да, ты думал о своем гениальном плане! А что мне, как всякой нормальной женщине, хочется быть чистой, ты не подумал. Знаешь, Гастон, пошел прочь. Я не хочу тебя видеть.

Месье Гастон презрительно вскинул голову:

– Так-то ты относишься к своему последнему другу?

Но Маргарита его уже не слушала. Она легла на койку и отвернулась лицом к стене.

Дверь камеры снова со скрипом отворилась.

Мата Хари повернулась к ней.

В ее душе тлела последняя надежда, но это был не тот единственный, кого она хотела бы увидеть.

В камеру вошли две монахини – одна маленькая, старая, с маленьким, сморщенным, как печеное яблоко, личиком, на котором цвели двумя васильками добрые голубые глаза, вторая – высокая, сухая, средних лет, с узкими поджатыми губами и выражением неискоренимой праведности и веры в собственную непогрешимость.

– Кто вы? – спросила Мата Хари, спустив ноги на пол.

– Сестра Анна, – ответила старушка.

– Сестра Жозефина, – подхватила вторая.

– Что вам нужно от меня, сестры? Зачем вы пришли?

– Чтобы поддержать тебя в этот трудный день, – ответила сестра Анна.

– Чтобы помочь тебе осознать свои грехи! Чтобы принять у тебя твою последнюю исповедь!

– Чтобы помочь тебе примириться с Господом, – поправила ее старшая монахиня.

– Я не знаю, удастся ли мне это… и самое главное – не знаю, нужно ли это мне.

– Не кощунствуй! – воскликнула сестра Жозефина. – Хотя бы сегодня, в день, когда ты предстанешь перед Господом…

– Не пугай ее, сестра! – одернула старая монахиня спутницу. – Разве ты не видишь, что ей и так страшно?

Она повернулась к приговоренной и проговорила ласково, с материнской улыбкой:

– Может быть, ты чего-то хочешь, дитя мое?

Мата Хари взглянула на строгое черное платье, лежащее на столе, и едва заметно поморщилась:

– Если я сегодня действительно предстану перед Ним, мне не хотелось бы выглядеть как старая потрепанная ворона. Не могли бы вы принести мне другое платье… мое любимое платье с брабантскими кружевами?

– Она снова кощунствует! – возмутилась сестра Жозефина. – Даже в такой день, в день своей смерти, она думает только о низменных, суетных вещах!

– Что такое смерть, сестра? – проговорила вдруг Мата Хари сильным, уверенным голосом.

– Смерть… смерть – это час расплаты, час, когда ты ответишь за все свои грехи!

– Смерть – это всего лишь иллюзия! – возразила ей Мата Хари. – Впрочем, и жизнь тоже иллюзия. Это всего лишь сон, мелкая рябь на поверхности озера, по которому пробегает ветерок… смерть – это лишь мгновение, миг, когда бессмертная душа покидает бренную оболочку, как куколка, превращающаяся в бабочку… должно быть, куколке тоже страшно в миг превращения.

– Она кощунствует… – растерянно пролепетала сестра Жозефина. – Она говорит ужасные вещи…

– Нет, она говорит правду – как она ее понимает. И эта правда не хуже твоей или моей.

Старая монахиня обняла обреченную и положила руку ей на голову.

Миновав нарядное, необычное здание буддийского храма, мы выехали из города по Приморскому шоссе. Мимо пролетели новостройки, потянулись престижные пригороды с эффектными коттеджами и просторными загородными домами. Скоро домов стало меньше, по сторонам шоссе, как почетный караул, выстроились золотистые стволы сосен – мы мчались по Карельскому перешейку.

Время от времени деревья расступались, среди них проносились серо-голубые озера, по берегам которых за высокими заборами прятались богатые усадьбы.

Один за другим промелькнули престижные поселки, и наконец машина въехала в поселок Мухино.

Когда-то в этом поселке селились исключительно крупные ученые, профессора и академики. С тех пор утекло много воды, но этот поселок все еще сохранил налет консервативной академической респектабельности. Хотя и здесь неумолимое время внесло свои правки: повсюду как грибы после дождя возникли внушительные замки новых хозяев жизни, рядом с которыми уцелевшие дачи советской элиты казались жалкими курятниками.

Водитель остановился возле одного из стареющих домов.

Дом был довольно большой и когда-то красивый – бревенчатый, обшитый вагонкой, двухэтажный, с просторной верандой с цветными стеклами. Но все это было обветшалое, выцветшее, давно нуждающееся в ремонте. Многие цветные стекла разбились и были заменены фанерой, крыша прохудилась, краска на стенах облезла и пошла пузырями, как кожа у обгоревшего на солнце курортника, забор из штакетника покосился. И просторный участок вокруг дома тоже был запущен, он зарос высокой травой и сорняками, среди которых чудом уцелели остатки прежних цветников и клумб.

Особенно заметны были эти следы обветшалости на фоне соседних коттеджей, высившихся над капитальными заборами и свысока поглядывавших на невзрачного соседа.

Водитель заглушил мотор. Мы с Алексеем вышли из машины, подошли к воротам. От дома к нам спешила женщина лет пятидесяти, в яркой куртке с капюшоном.

– Вы кого-то ищете? – спросила она Алексея, подойдя к забору.

– Да вот, мне сказали, что этот дом продается, так вот я хотел бы посмотреть.

– Продается… – протянула женщина с какой-то неуверенной интонацией и откинула щеколду калитки. – Вы заходите, посмотрите, как и что… и супруга ваша… – Она взглянула на меня оценивающе, не увидела на руке кольца и поджала губы. – Или кто она…

– Невеста, – коротко бросил Алексей, прошел за калитку и кивнул мне. – Заходи, Маша, погляди хозяйским взглядом.

– Коля! – крикнула хозяйка в сторону дома. – Подойди! Покупатели приехали!

Из дома вышел лысый дядечка средних лет в меховом жилете, поздоровался.

Алексей прошел по участку, оглядывая дом со всех сторон. Хозяева семенили следом, как-то смущенно переглядываясь.

– Вы в дом-то зайдите, посмотрите, как и что… – предложила женщина.

– Да зачем? – Алексей быстро взглянул на нее. – Дом смотреть без надобности, дом по-любому сносить надо, строить новый…

– А, ну да, ну да…

– А что вы только сейчас его продавать надумали?

Хозяева переглянулись.

– Расскажи уж, Коля, чтобы люди зря время не теряли…

– Понимаете… – смущенно проговорил хозяин. – Мы бы и раньше продали, да у нас есть, как говорят, обременение…

– Обременение? – Алексей нахмурился. – А что такое? Какое еще обременение?

– Понимаете, мы этот дом в свое время получили в наследство, так вот там было одно условие. У прежней хозяйки прислуга была, или домработница старая, или уж не знаю, кем она ей приходилась. Так вот, в завещании было написано, что эту старуху ни в коем случае нельзя отсюда выселять. Чтобы она здесь дожила, сколько ей осталось. Ну, ей тогда уже было за восемьдесят, так мы и подумали – пускай уж поживет, долго ли ей! Может, год-другой…

– И что? – спросил Алексей, когда хозяин растерянно замолчал.

– Так вот и живет до сих пор! – горестно промолвила хозяйка. – А ведь уже двадцать лет прошло!

– Ничего себе! – присвистнул Алексей. – Сколько же ей лет?

– А никто не знает, – ответил, понизив голос, хозяин. – Она сама говорит – девяносто, но это она убавляет возраст, потому как ей тогда уже за восемьдесят было… и честно вам скажу – характер у нее не сахар… отвратительный, прямо скажем, характер!

– Так что мы вам сразу честно говорим – вот такая у нас проблема! – подвела черту хозяйка. – И прежним покупателям мы это говорили. Мы обманывать людей не хотим. Юристы документы изучили и говорят, что если кто этот дом у нас купит, то эту старуху все равно нельзя выселять. Так что все, кто до вас этот дом смотрел, по этой причине отказывались. Кто ее знает, сколько она еще проживет!

Хозяева дружно посмотрели в дальний конец участка, где стояла приземистая хибарка с единственным окошком, которую мы поначалу приняли то ли за баню, то ли за хозблок.

В детстве у меня была книжка «Гуси-лебеди» с красивыми картинками. Так вот, там была избушка Бабы-яги – и эта хибарка была очень на ту избушку похожа.

Тут как раз дверь хибарки открылась, и на пороге появилась сухая невысокая старушка в ватнике и резиновых сапогах. На вид она не казалась такой уж древней – я бы дала ей лет восемьдесят с небольшим. А хозяева говорят – ей сто лет уж… Ох, старухи живучие попадаются, мне ли не знать.

– Что, опять покупатели притащились? – проговорила эта старуха скрипучим, как старая дверь, голосом. – Как приехали, так и уедут! Меня отсюда никто не сдвинет!

– Да никто вас не трогает, Матвеевна! – крикнула ей хозяйка.

– То-то! Никто не тронет! Я еще вас всех переживу! – ответила старуха и хотела уже вернуться в свою избушку, но вдруг приложила руку козырьком и вгляделась в Алексея. Затем она все же развернулась и ушла, хлопнув дверью.

Я покосилась на Алексея и увидела на его лице странное, задумчивое выражение.

– Вот такая у нас… Матвеевна! – проговорила хозяйка. – Мы вас честно предупредили – так что вы уж думайте!

– Подумаю… – протянул Алексей. – Спасибо вам, мы действительно подумаем и, если надумаем, еще раз подъедем.

Мы вышли за калитку, сели в машину.

Алексей включил зажигание, тронулся, но не успел набрать скорость, как остановился.

– Ты чего?

Я проследила за его взглядом и увидела, что кусты возле забора раздвинулись, и из-за них выглядывает давешняя старуха.

Алексей выбрался из машины и зашагал к забору.

Старуха раздвинула доски забора и проскользнула ему навстречу.

Алексей в растерянности остановился перед ней.

– Ты ведь Алеша! – проговорила старуха и дотронулась до его руки. – Ты меня помнишь?

На лице Алексея снова появилось странное, задумчивое выражение.

Старуха нараспев произнесла:

– Как у нашего кота шубка серенька была…

– Как у нашей кошки красные сапожки! – подхватил Алексей.

– Вспомнил! – Старуха заулыбалась. – Вспомнил, как я тебе эту песенку пела…

– Матвеевна… сколько же лет прошло!

– Да совсем немного. Лет может тридцать… или тридцать пять.

– Разве же это немного? Это вся моя жизнь!

– Ну, для тебя и правда много, а для меня – как вчера… ты что же, и правда хочешь этот дом купить?

– А что? Может, и куплю. А для начала я хотел бы с тобой поговорить…

– Так пойдем ко мне в избушку, не здесь же разговаривать! – Старуха протиснулась обратно через раздвинутые доски забора, придержала их для нас с Алексеем. По скрытой среди кустов тропинке мы прошли к ее хибарке, вошли внутрь.

Внутри избушка Матвеевны не казалась такой маленькой, как снаружи. В ней были две комнаты – просторная горница, обставленная простой, старинной, потемневшей от времени мебелью, и отделенная от нее плюшевой портьерой маленькая спальня, где едва помещалась высокая кровать с кружевными подзорами и целой горкой пуховых подушек.

– У тебя, Матвеевна, почти ничего не изменилось, – растроганно проговорил Алексей, оглядевшись по сторонам. – Разве что все стало гораздо меньше…

– Это ты, Алешенька, стал гораздо больше! – ответила старуха. – А ты меня с девушкой своей не познакомишь?

Я хотела возразить, сказать, что я вовсе не его девушка, но что-то меня остановило.

– Это Маша, – коротко ответил Алексей. – А это Матвеевна… я в детстве жил здесь какое-то время с мамой, и Матвеевна со мной нянчилась… хорошее было время!

– И ты был славный мальчик! – пробормотала старуха. – Жалко, что Александра Львовна не вам с Аленушкой этот дом отписала… видно, какие-то у нее на этот счет свои мысли были…

– Как вы живете? Новые хозяева вас не обижают?

– Нет, не обижают. Правда, так и видно по их глазам – ждут не дождутся, когда я отсюда на Лесное съеду…

– Куда? – удивленно переспросил Алексей.

– На Лесное кладбище, – спокойно пояснила Матвеевна. – А что, кладбище у нас хорошее, знаменитое… там много известных людей похоронено… писатели да художники… и мне там местечко найдется. В свое время или немного позже. Но ты же, Алешенька, не затем сюда приехал, чтобы обо мне да о здешнем кладбище говорить?

– Нет, Матвеевна, конечно. А вот посмотрите на эту фотографию – она ведь здесь, в этом доме, сделана?

Он положил на стол перед старухой злополучный снимок.

Матвеевна отстранилась от него как можно дальше – видимо, у нее была сильная дальнозоркость.

– Ну да, в хозяйском доме, в большой гостиной. Надо же, как Аленушка здесь хорошо получилась! Это в каком же году снимали? Примерно лет тридцать пять тому… ну да, тогда приезжал он, отец-то твой, видно, он и сфотографировал… – На лицо Матвеевны набежало облачко.

Она еще несколько минут разглядывала фотографию, потом вернула ее Алексею и проговорила:

– Точно, в большой гостиной. Только одно странно… бюст Ильи Ефимыча никогда на этом месте не стоял. Он на тумбе стоял, что перед лестницей.

– Ильи Ефимовича? – переспросил Алексей.

– Ну да, Ильи Ефимовича, Репина. Знаменитый художник был. И большой шутник. Меня Царевной-лягушкой дразнил…

– Ну да, уж про Репина-то мы знаем… – проговорил Алексей и вдруг осекся. – Как вы сказали? Он вас дразнил?

– Царевной-лягушкой…

– Да я не про то. Он вас сам дразнил? То есть вы его знали? Видели?

– Ну да… а что такого? Тогда здесь еще Финляндия была. Он рядом жил, в Куоккала… теперь тот поселок так и называется – Репино. А он, Илья Ефимыч, с Мариной-то, хозяйкой покойной, что до Александры Львовны, дружил, захаживал по-соседски. Очень ему пирожки с морошкой нравились, которые мама моя пекла. А мама моя Марине прислуживала, и я при ней. Ему, Илье Ефимычу, лет-то много было, но бодрый, веселый. Нравилось ему у нас, и пирожки мамины, а особенно на скамейке он любил посидеть. Так эту скамейку все и называли – скамья Репина. И бюст этот он сам Марине подарил. Сам слепил и сам подарил… но только этот бюст никогда на этом месте не стоял, а всегда на тумбе, что перед лестницей. Я уж говорила…

– Может, не случайно этот бюст переставили! – вклинилась я в рассказ Матвеевны, переглянувшись с Алексеем.

– А где же эта скамья была? – спросил он старуху.

– Почему была? Она и сейчас там, на прежнем месте. Правда, никто уж, кроме меня, не помнит, что на ней Илья Ефимыч сиживал.

В это время в дверь избушки постучали, раздался голос хозяйки, громкий и преувеличенно бодрый. Таким тоном разговаривают обычно с больными и глухими.

– Анна Матвеевна!

– Аюшки?! – отозвалась старуха и глазами показала нам на портьеру, отделявшую горницу от спальни.

Мы спрятались за этой портьерой.

Дверь избушки приоткрылась, хозяйка заглянула в нее и произнесла:

– Анна Матвеевна, мы с Николаем в город поедем, дела у нас кое-какие. Вам ничего привезти не надо?

– Что?! – переспросила старуха, усиленно изображая глухоту. – В огороде мне ничего не надо!

– Не в огороде, а в городе! – с трудом скрывая раздражение, повторила хозяйка. – Мы с Николаем в город поедем, так вы никого постороннего не пускайте…

– Посторонних я не пущу, зачем мне пускать посторонних?

Дверь закрылась, мы вернулись в горницу.

Через минуту с улицы донесся звук отъезжающей машины.

– Уехали! – проговорила Матвеевна с заметным облегчением. – Так хотите, я вам ту скамью покажу, на которой Илья Ефимыч сиживал?

– А что – покажите!

Старуха вышла из избушки, обошла дом справа по узкой тропинке, протоптанной среди сорняков.

– Ох, не хозяева эти, нынешние! – вздохнула Матвеевна, оглядев эти заросли. – Хоть бы покосили тут, я уж не говорю, чтобы цветники разбить! Ничего им не надо, только и думают, как бы продать эту дачу подороже да в город переехать!

Участок был очень большой, но действительно запущенный – везде только сорняки и бурьян. За домом, на небольшом пригорке, стояла массивная чугунная скамья на основании из квадратных гранитных плит, между которыми пробивалась вездесущая трава.

– Здесь, между прочим, тайник есть, – неожиданно сообщила Матвеевна.

– Тайник? – удивленно переспросил Алексей.

– Ну да, мы, когда детьми были, прятали там всякое. Бумажки золотые от конфет, стеклышки цветные, потом записочки…

– И где же этот тайник?

– Да вот, если под эту плитку руку запустить… – Старуха показала одну из гранитных плиток. Просвет между ней и соседними плитками был чуть шире остальных, но он густо зарос травой. Алексей запустил руку в промежуток между плитками, пошарил там, нажал… и вдруг плитка приподнялась с одной стороны, под ней обнаружился узкий лаз наподобие норки. Рука Алексея не проходила в этот лаз.

– Давай я попробую! – предложила я. – У меня рука тоньше.

Он посторонился, я наклонилась и запустила руку в темную нору.

– Ты осторожно, девонька! – запоздало забеспокоилась Матвеевна. – В такой норе может змея прятаться…

Я вздрогнула и хотела вытащить руку, но как раз в это время нащупала какую-то веревку. Потащила за нее и вытащила – сначала длинную тесемку из грубой ткани, а потом прикрепленный к ней небольшой брезентовый мешок.

– Это что же такое? – оживилась Матвеевна. – Брезент… чтобы в земле не отсырело…

Я передала мешок Алексею – у него гораздо больше прав, пусть разбирается!

Отдавая ему мешок, я заметила, что руки у него дрожат.

Надо же – волнуется! А с виду такой непробиваемый, привык приказы раздавать. Наверно, потому, что никого из подчиненных рядом нет, водителя и то отпустил.

Он развязал тесемки и вытряхнул из брезентового мешка еще один мешок – из черной замши. Развязал и этот…

В это самое время тучи над нами разошлись, и в прореху пробилось бледное осеннее солнце.

И под неяркими лучами этого солнца в руках Алексея вспыхнула груда бледно-золотистого света.

Я ахнула, пригляделась и поняла, что это ожерелье из чередующихся прозрачных, как талая вода, и золотистых камней.

– Какая красота! – выдохнула я.

– Красота! – повторил за мной Алексей. – Действительно, красота… а это что? – Он смотрел на золотой замочек, скреплявший ожерелье сзади. Приглядевшись, я увидела на нем вензель – две переплетающиеся латинские буквы – M и H.

– Мои инициалы, между прочим! – усмехнулась я. – Мария Хорькова.

Но тут же вспомнила, что такие же буквы выгравированы на моем гребне. Только там они означают Мата Хари.

– Вот ведь в чем дело-то! – подала вдруг голос Матвеевна. – Вот зачем он приезжал!

– Кто приезжал? О чем вы? – повернулся к ней Алексей.

– Да отец твой…

– Отец приезжал сюда? Когда?

– Да незадолго до того, как его арестовали… ночью я проснулась оттого, что услышала – кто-то в окно стучит. А мы с Александрой Львовной одни были. Я, признаться, испугалась: посреди ночи добрые люди по домам спят. Но смотрю – Александра Львовна тоже уже поднялась, говорит мне: «Открой, Матвеевна!»

Ну, коли хозяйка велит – я открыла. Тут, смотрю – это он, отец твой. Что-то тихонько Александре сказал, пошептались они, а потом Александра пальто накинула, и вышли они из дома.

Вернулись скоро, минут через десять. Смотрю – руки у него в земле.

Он попросил у меня умыться, вымыл руки и прощается. Только еще напоследок Александре Львовне сказал:

– Я, мол, на вас полагаюсь, и надеюсь на ваше слово.

А она ему – можете не сомневаться.

Тут он и ушел. Ночь была, электрички не ходили, так что, думаю, машина у него где-то в сторонке стояла.

Я у Александры Львовны ничего не спрашивала – у меня есть понятие, что можно, а чего нельзя. А только она сама мне утром говорит: ты, Матвеевна, имей в виду, что ничего не видела и не слышала и, если кто спросит, всю ночь спала.

А я ей на это – так я же и правда спала! А что, разве ночью что-нибудь случилось?

На том мы и поладили.

А теперь-то я понимаю, зачем он приезжал… хотел перед арестом припрятать эту красоту…

– Ну надо же… – я видела, как камни струились меж пальцев Алексея, – все правильно, только мама могла про это догадаться…

– Или ты, – вздохнула Матвеевна, – а что Александра Львовна сразу про это ей не сказала, так боялась за нее очень. Уж больно громкое дело было, много людей посадили, да и просто так в милицию таскали. А потом она умерла скоропостижно, эти приперлись, хотели меня прогнать, так вот им! – Старуха показала в сторону дома аккуратно свернутый кукиш. – Да как начали по дому шнырять! За эти года все вынесли да продали, одни стены в доме остались… Вот я и присматривала, чтобы скамью не трогали, только они на участке ничего не сажали, не нужно им. Ну, теперь уж умирать можно…

– Живи, Матвеевна, хоть двести лет, я участок куплю, никто тебя не потревожит, – встрепенулся Алексей.

Черная карета остановилась. Дверца открылась, и возле нее появился высокий худощавый господин, в черном сюртуке, с осыпанными перхотью плечами. Черный сюртук, черные волосы, костистый нос делали его похожим на старого ворона. Старого, облезлого ворона, приносящего дурные вести.

– Извольте выйти, мадам! – проговорил он сухим, каркающим голосом.

Мата Хари подобрала подол платья, спустилась по откидной лесенке и огляделась по сторонам.

Она оказалась на просторном лугу. Рядом возвышалась серая громада Венсенского замка. В ста шагах от кареты выстроились солдаты – двадцать человек под командой молодого лейтенанта. Двадцать новобранцев, еще не нюхавших пороха. Чуть в стороне сгрудились зрители – десятка полтора важных, представительных господ в сюртуках и мундирах. Они вполголоса переговаривались, то и дело поглядывая на приговоренную.

Мата Хари вспомнила некоторых из них – она видела эти пресыщенные, самодовольные лица на своих выступлениях, видела алчность и похоть в их глазах, когда сбрасывала с себя последние покровы, когда открывала перед ними сокровенные тайны тела.

И сегодня они снова пришли на эту казнь как на представление. На последнее представление в ее артистической карьере. Они пришли, чтобы увидеть, как она скинет самый последний покров – покров жизни, покров бытия.

Отдельной группой стояли журналисты – те немногие, кого допустили на ее казнь, кому позволили увидеть расстрел самой знаменитой женщины Франции.

Мата Хари запрокинула голову, подставив лицо бледным лучам осеннего солнца. Солнце, Око Дня, дневное светило, давшее мне имя, поддержи меня в этот горестный час! Дай мне силы с честью перейти из одного мира в другой! Дай мне силы сохранить лицо перед этими самодовольными господами!

– Извольте пройти за мной, мадам! – прокаркал человек в черном сюртуке.

Она послушно проследовала за ним к стене замка, остановилась и спросила как прилежная, послушная девочка:

– Здесь?

Невольно она вспомнила далекий день своего детства, строгого учителя с деревянной указкой в руке.

Где сейчас тот учитель? И где та девочка, которой она тогда была? Где Греша ван Зелле?

Молоденький лейтенант взглянул на нее с выражением вины и испуга. Наверняка ему не приходилось прежде командовать расстрельным взводом. И уж точно не приходилось расстреливать женщин. Тем более таких знаменитых женщин.

– Взвод – стройся! – выкрикнул он срывающимся молодым голосом. – Ружья на изготовку!

Солдаты выровняли строй, приготовили оружие.

Мата Хари слышала, что только половине солдат расстрельного взвода выдают оружие с боевыми патронами, у другой половины патроны холостые. Тем самым у них уменьшается чувство вины за чужую смерть, каждый может думать, что у него был холостой патрон.

От группы зрителей отделился высокий старик в черной сутане, медленно, величественно направился к осужденной.

Сердце Греши забилось: вдруг ей в последний момент объявят о помиловании? Вдруг заменят смертную казнь тюрьмой или ссылкой? Пусть ее ждет много лет в заключении, пусть ее сошлют в жаркий ад заморских территорий – лишь бы жить, лишь бы видеть солнце, пусть хоть изредка, пусть хоть через крошечное окошко тюремной камеры…

Старик в сутане подошел к ней, протянул руку для поцелуя, проговорил строгим, самодовольным голосом:

– Дочь моя, скоро ты предстанешь перед Создателем… очисти свою душу искренним раскаянием и молитвой.

– Отец мой, мне не в чем каяться. Я виновата лишь в том, что всем сердцем радовалась жизни и своим танцем передавала эту радость другим людям.

– Дочь моя! – перебил ее священник. – Господь милосерден, Он простит твои грехи, но лишь в том случае, если ты в них искренне покаешься. Если же ты будешь упорствовать в них, тебе не видать прощения.

– Вы не правы, отец мой. Создатель понимает, чему я служила всю свою жизнь, и Он простит меня.

– Дочь моя, то, что ты говоришь, вдвойне греховно. В тебе говорит гордыня, а гордыня – мать всех грехов… Последний раз взываю к тебе – сознайся в своих грехах, покайся, смирись перед лицом Господа – и тогда ты обретешь прощение!

– Отец мой, вы думаете, что вам ведомы тайные намерения Создателя?

– Пути Господни неисповедимы, однако матерь наша церковь в своей неизмеримой мудрости…

– Отец мой! Ты привык все облекать в слова, и слова эти для тебя уже мало что значат. Не трать их на меня – я сама справлюсь, я сумею предстать перед Создателем. Смерть – это всего лишь иллюзия, всего лишь рябь на поверхности воды…

– Значит, в вашем сердце нет раскаяния?

– Есть, но не такое, какого вы ждете, отец мой.

– Что ж… вы желаете, чтобы я завязал вам глаза?

– Нет, ни в коем случае! Я хочу видеть солнце в свой последний миг. И повязка мне наверняка не пойдет.

Священник резко отвернулся, отошел к группе зрителей.

– Как она? – сочувственно спросил его представительный господин в цилиндре.

– Она – закоренелая грешница! Даже на пороге смерти она не желает раскаяться! Даже на пороге смерти ее голова занята суетными, ничтожными мыслями!

– Что ж, тем хуже для нее! – Господин повернулся к лейтенанту и крикнул: – Начинайте, господин Ланж!

Лейтенант достал из кармана носовой платок.

Ему внезапно стало жарко, хотя утро было холодное. Он вытер платком лоб, повернулся к солдатам и скомандовал:

– Взвод – цельсь!

Солдаты подняли винтовки, навели их на одинокую хрупкую фигуру.

Лейтенант откашлялся. Он никак не мог заставить себя произнести последнюю, роковую команду.

Он сделал над собой усилие и заставил себя взглянуть в глаза приговоренной.

Она смотрела на него улыбаясь.

Губы ее шевельнулись. Было слишком далеко, чтобы расслышать слова, но лейтенант прочел их по движению губ:

– Не бойтесь!

Он махнул платком и скомандовал:

– Взвод – пли!

Прогремел залп, и его многократное эхо раскатилось над лугом, отдавшись от мрачных стен Венсенского замка. Тонкая фигурка покачнулась, сделала шаг вперед и упала на траву. Молодой лейтенант смотрел на нее с сочувствием и жалостью. Он знал, что никогда не забудет этот день.

Вдруг он увидел, что над неподвижным телом танцовщицы вспорхнула яркая птица. Она сделала круг, другой, поднялась над лугом и полетела выше, выше. В это время тучи раздвинулись, в прореху между ними хлынул бледно-золотой солнечный свет. Этот свет озарил птицу, и она вспыхнула красным, синим, зеленым огнем.

В голове у лейтенанта прозвучали чьи-то слова:

– Жизнь – это всего лишь иллюзия! И смерть – всего лишь иллюзия! Всего лишь рябь на поверхности лесного озера, по которому пробежал ветерок…

В машине надрывался мой мобильник, брошенный на переднем сиденье. Звонила страшно возмущенная Софья Леонидовна, сказала, что так не делают, я обещала прийти вечером, а сама не пришла и даже не позвонила. А она за меня перед соседом поручилась, так что вышло очень неудобно. И сосед теперь сможет только через неделю, а может, и вообще квартиру сдаст раньше, что ему деньги терять. Так что я сама во всем виновата.

Она так разорялась, что мне захотелось послать ее подальше, но сил не было ругаться, поэтому я просто отсоединилась.

У себя на Екатерининском канале я застала Маргариту Романовну, которая пила чай в компании незнакомой тетки в черном платье, в которой после некоторых усилий я узнала Витькину мать Ларису.

Надо сказать, выглядела она гораздо лучше, чем два с половиной года назад, когда подсиропила Маргарите своего сыночка на постоянное местожительство. Лариса с тех пор похудела, удачно выкрасила волосы, маникюр у нее был безупречный, и вид вполне себе преуспевающий, если бы не черное платье. Платье сидело плохо, к тому же черное ей совершенно не шло.

– Машенька! – Маргарита чрезвычайно мне обрадовалась. – А у нас тут такое случилось! Да ты садись, садись, чайку выпей. У нас участковый только что ушел.

– Витька опять что-то отмочил? – вздохнула я.

Оказалось, Витька отмочил. Он умер. Точнее, его убили. Окончательно озверевший от отсутствия дозы, он набросился на дилера ночью. Тот отбился и утверждал, что Витька ушел от него живой, но кто уж угостил его по кумполу железной трубой, никто не знает.

Нашла Витьку в старом дворе бездомная псина, которая так выла, что заинтересовались местные бомжи.

Выслушав этот рассказ, я прикинула, что в последний раз видела Витьку в то самое утро, когда мы с ним крупно поговорили. Да, если бы не отобрала я накануне вазочку, то ему хватило бы на дозу, и сейчас у нас с Маргаритой все было бы по-прежнему. Ну, Бог ему судья, а я виноватой себя не чувствую.

Далее Лариса, на которую произвело огромное впечатление увиденное в нашей квартире, повинилась перед Маргаритой Романовной за то, что подсунула ей Витьку, у нее, дескать, терпение лопнуло, опять же, личную жизнь нужно было устраивать. Но если бы она знала, что он так распояшется, то…

В общем, претензий на комнату у нее нет, пускай старуха живет, сколько сможет, а она, Лариса, даже даст денег на минимальный косметический ремонт, чтобы хоть как-то в этой квартире можно было жить.

На том и порешили.

Эту ночь мы с Маргаритой Романовной спали как убитые, она меня едва добудилась часов в одиннадцать. Меня хватило только на то, чтобы вынести из Витькиной комнаты воняющие матрасы, на которых он с приятелями валялся под кайфом, и начерно там подмести. Потом я сообразила, что завтра на работу, а мне опять не в чем идти. И только я собралась в магазин, чтобы хоть новые джинсы купить, как зазвенел мобильный.

Женский голос сказал, что Алексей Константинович приглашает меня на встречу к нему сегодня в пять часов вечера и пришлет за мной машину в шестнадцать тридцать. Я хотела сказать, что никуда не поеду, у меня времени нету, но секретарша уже отключилась.

Ну, Алексей в своем репертуаре! Нет бы самому позвонить и поговорить по-человечески! Так он через секретаршу общается. И вот что теперь делать? Плюнуть и уйти, а телефон отключить? Но машина приедет, будет водитель трезвонить, еще Маргариту Романовну напугает. Ладно, поеду, узнаю, чего ему от меня надо.

Ровно в шестнадцать тридцать я спустилась вниз. Машина стояла у подъезда. Водитель не вышел, чтобы открыть мне дверцу, чего я, в общем, и не ждала. Но когда села в машину, то узнала того самого парня, который в свое время назвал меня дешевкой. Настроение сразу испортилось. Он буркнул приветствие, я не ответила, так и ехали молча.

Меня провели в знакомую гостиную.

Я вспомнила, как была здесь первый раз, вспомнила, как меня допрашивал гипнотизер, вспомнила, как по-хамски держался тогда Алексей, с каким пренебрежением смотрел на меня… Желание встречаться с ним совсем пропало.

Тут дверь открылась, и Алексей появился на пороге. Чисто выбрит, пахнет приятно, одет дорого и со вкусом. А я… ну да, вид у меня не блестящий, прямо скажем.

Алексей выглядел оживленным и самоуверенным.

– Привет. – Он подошел ко мне и остановился чуть в стороне.

– Привет, – ответила я сухо. – Зачем вызывал?

– Я не вызывал, – удивился он, – я пригласил.

– Зачем? – Я решила не объяснять, что после всего, что мы пережили вместе, он мог бы не прибегать к услугам секретаря, а позвонить сам. Ну, наверно, разучился мобильником пользоваться.

– Так зачем я здесь? – повторила я.

– Я показал то ожерелье ювелиру…

– Ну и как?

– Ювелир, кстати, очень компетентный, сказал, что оно необычайно ценно, сделано из бразильских опалов и алмазов. Какое-то время это ожерелье принадлежало знаменитой танцовщице и шпионке… как же ее звали… Мата Хари.

– Понятно… вот что значит вензель на замочке!

Я хотела рассказать о гребне, о таких же буквах на нем, но промолчала. Ни к чему ему знать про гребень. И вообще никому про это не скажу. Вместо этого я проговорила по-прежнему сухо:

– Ну, что ж… рада за тебя. Но все же не поняла, зачем ты меня позвал – хотел радостью поделиться?

Несмотря на свою броню богатого и властного человека, Алексей все же что-то почувствовал в моем голосе и протянул:

– Ну, зачем ты так… ты мне в этом деле очень помогла, и я подумал, чем могу тебе отплатить.

Я быстро взглянула на него: что он, деньги мне станет предлагать? Еще чего! Нет, с этими людьми трудно иметь дело. Все у них измеряется только деньгами, а простой человеческой благодарности от них не дождешься. Они на нее не способны.

– Я ведь узнал, что у тебя с жильем проблемы, – продолжал Алексей. – Так вот, я могу купить тебе квартиру. В новом доме, в хорошем. Двухкомнатной тебе хватит?

Перед глазами встала просторная двухкомнатная квартира с отличным ремонтом, можно еще и на мебель попросить… А если поторговаться, то и трехкомнатную можно получить. Да, я не против получить в подарок квартиру. Только не от этого человека. Потому что он мне не нравится, я знаю, какой он настоящий – злой и равнодушный.

– Не надо мне ничего! – крикнула я. – Обойдусь! У меня теперь есть своя комната, и не где-нибудь – на Екатерининском канале, в «золотом треугольнике»!

– Ну, что ты так… – Он нахмурился. – Я же хочу тебя как-то отблагодарить…

Вот интересно: он не понимает или придуривается?

И тут мне пришло в голову кое-что, что он поймет и что ему вполне по силам.

– Если хочешь меня отблагодарить, сделай так, чтобы на Игорешу повесили убийство Мамонова.

– Убийство Мамонова? – На лице его сменилось несколько выражений, от недоумения до интереса.

Видно, сначала он вообще не мог вспомнить, кто такой Мамонов – это уже пройденный этап, не представляющий на данный момент практического значения, потом вспомнил, но не сразу догадался, каков мой интерес, а затем оценил идею:

– Отомстить ему хочешь?

Такие чувства и намерения ему были понятны.

– Хочу, чтобы он получил по заслугам. Инна свое уже получила, а он пока вышел сухим из воды. А ведь это он вместе с Инкой хотел подставить меня. Так вот, пускай попадет в яму, которую копал другому.

Я вспомнила, что пережила в тот день: без жилья, без гроша в кармане, да еще нашла труп в квартире, куда меня отправила Инка…

Игореша в конце концов выкрутится, кому-то заплатит, перед кем-то прогнется, но на своей шкуре почувствует, каково это, когда земля уходит у тебя из-под ног.

– Ладно, я это могу устроить. У меня есть знакомые, которым это вполне под силу.

В голосе его проступила привычная уверенность, он уже прикидывал, кому из подчиненных это поручить. И поскорее выбросить меня из головы: вся эта история, в которой он выглядел не лучшим образом, его тяготила. Еще бы, в глубине души он понимает, что если бы не я, то не видать ему наследства. Но никогда в этом не признается даже себе.

– А знаешь, – сказала я весело, – я передумала. Не нужно ничего делать, пускай Игореша живет. Так что я уж пойду, и больше меня не вызывай через секретаршу, я не приду.

– Но я привык платить свои долги!

– Да ты мне ничего не должен! – отмахнулась я. – Ну ладно, если уж так, то дай машину, мне нужно вещи перевезти от Игореши. Опять же, если он заартачится, то неплохо рядом иметь кого покрепче.

Алексей посмотрел мне в глаза, но что он может мне сделать теперь?

– Счастливо оставаться, – сказала я и ушла.

Все та же машина ждала меня у ворот, и за рулем был тот же неприятный парень.

– Ну не знаю, – с сомнением пробормотала я, – Игореша весит без малого сто кило. И рост у него большой…

– Он только за рулем будет, – послышался сзади негромкий голос, – а с тобой я пойду.

Я обернулась и увидела невысокого худенького мальчишку. Курточка скромная, серенькая, волосы гладкие, черные, глаза… только заглянув ему в глаза, я поняла, что передо мной далеко не мальчик. Представился он Рафиком.

Подъезжая к дому Игореши, я увидела его машину. Что ж, пока все идет как надо.

На звонок в дверь долго не отвечали, потом послышался слабый голос:

– Кто там?

– Полиция! – гаркнула я. – Открывайте немедленно! Бессонова Инна Михайловна вам кем приходится? На ее трупе ваш телефон нашли.

Я через дверь почувствовала, как Игореша буквально растекается от страха. Дверь открылась, он увидел меня, но я толкнула его и проскочила в прихожую.

– Это ты? – до него хоть и медленно, но дошло, что полицией тут и не пахнет. – Ах ты!

Тут Рафик меня отодвинул твердой рукой и встал перед Игорешей. Этот идиот ничего не понял, потому что набычился и спросил:

– Ты еще кто такой?

Рафик, не отвечая, ткнул его пальцем куда-то в жирную шею, после чего Игореша упал на колени и стал тихий-тихий.

– Где мои вещи? – спросила я, с удовольствием глядя на это смирное существо. – Если ты с ними что-то сделал – будешь иметь бледный вид!

Вид у него и так был бледноватый, но вещи стояли в прихожей – сумка с одеждой, кошелка с посудой и хозяйственными мелочами и тюк с подушкой и одеялом.

– Значит, запомни, – сказала я, – ты меня не знаешь, ни на какие вопросы про меня не отвечаешь, адрес мой забудешь и телефон сотрешь. Ясно?

– Ясно, – проблеял Игореша, – а она, Инка, правда, того?

– Правда, – отрубила я, – так что жди, полиция к тебе явится рано или поздно!

Тут я поняла, что еще немножко – и он превратится в малосимпатичную отвратительно пахнущую лужу. Мы подхватили вещи и ушли.

– Спасибо тебе! – сказала я, когда машина тронулась с места.

– Обращайся! – произнес Рафик, поднеся мне вещи до самой квартиры на Екатерининском.

На следующее утро, основательно почистив перышки и нарядившись во все чистое, я явилась на работу в самом радужном настроении. Сотрудники были слегка на взводе, поскольку Мирослав наконец вернулся из командировки и слегка распушал в кабинете некоторых из нас. Я сидела у себя за столом тише воды ниже травы и пялилась в компьютер, стараясь вспомнить, чем я вообще занималась до того, как на меня свалилось столько неприятностей. Получалось с трудом. Софья Леонидовна злобно косилась на меня, но вслух ничего не говорила, поскольку ей тоже попало от Мирослава.

Настало время обеда, и сотрудники поодиночке потянулись к выходу. И вот когда я тоже собралась, Мирослав позвал меня из своего кабинета:

– Маша, зайди ко мне!

У меня упало сердце. Ну, так и есть, сейчас начнет снимать стружку. Не иначе Софья Леонидовна доложила ему, что я опаздывала и вообще прогуливала работу. Боялась я, потому что Мирослав у нас начальник деликатный. И если по мелочи, то отругает при всех, но если что-то серьезное, то он всегда вызывает в кабинет. Уж не увольнять ли он меня собрался?

Я села напротив и преданно уставилась на начальство, которое, надо сказать, выглядело несколько неуверенно. Неужели и правда уволит?

– Маша, мне нужно с тобой поговорить, – сказал Мирослав и замолчал, уставившись в стол.

Так и есть, собирается увольнять.

– Я слушаю, – сухо ответила я.

– Понимаешь… – замялся он.

Может самой сказать, что увольняюсь? Что он, в самом деле, не мычит, не телится. Мирослав между тем сломал карандаш, который держал в руках, отбросил обломки и посмотрел на меня.

– Ты развелась с мужем, – констатировал он.

Так, стало быть, Софья Леонидовна и тут успела. Ну, допустим, секрета никакого я из этого не делаю, но какое Мирославу до этого дело?

– Да какой муж, – вздохнула я, – просто жили вместе, а теперь разъехались. Все кончено, и я не хочу об этом говорить.

– Я очень рад! – Он заговорил быстро, торопясь, как будто боялся, что его прервут. – Потому что теперь я могу сказать, что… в общем, ты мне нравишься, я давно уже…

Вы не поверите, но до меня дошло только сейчас. Просто удивительно, как медленно я соображаю! Наверно, это от всех стрессов, что пришлись на последние несколько дней.

– Давно уже… почти год… – бубнил Мирослав, – но ты… у тебя был этот твой… и я думал…

– Почему же ты ничего мне не сказал? – только и сумела пробормотать я.

– Я пытался! – Мирослав развел руками. – На прошлый Новый год, на корпоративе, мы сидели, и я…

Ой, это как раз тогда, когда Инка сделала ту фотографию! Вот отчего я так улыбалась!

– Но ты ничего мне не ответила, и я подумал, что…

Господи, да я просто перепила шампанского тогда! Ну надо же так напиться, чтобы все забыть! Ужас как стыдно!

Я закрыла лицо руками.

– Маша, что случилось? – забеспокоился Мирослав.

– Ничего не случилось. Все хорошо, – сказала я и улыбнулась. – Я начинаю новую жизнь!

– А мне в этой новой жизни найдется место? – тоже улыбнулся он.

– И очень большое. – Я протянула руку, чтобы погладить его по щеке, но тут в кабинет заглянула Софья Леонидовна.

Пришлось сделать вид, что просто поправляю волосы.