Наталья Александрова - Перстень Екатерины Великой

– Екатерина Алексеевна! – Валентина стукнула в дверь и тут же вошла, не дожидаясь разрешения. – Вам из агентства прислали!

– Что такое, что еще? – Катя рванула со стула халатик, она как раз примеряла новый бюстгальтер.

– Я говорю – вам билеты из агентства прислали! – громко, как глухой, повторила Валентина. – Сейчас курьер приезжал!

– Положите на стол! – с досадой сказала Катя, она запуталась в рукавах халата. – Спасибо! – спохватилась она. – Можете идти!

И увидела в зеркале насмешливый Валентинин взгляд. Противная баба верна себе, постучит для приличия – и сразу в комнату прется! Да еще смотрит всегда презрительно, чуть ли не с издевкой.

Катя не поняла, к чему сейчас относилась насмешка Валентины – к ее фигуре, к ее маленькой груди или еще что-нибудь придумала домработница. Сама себя Валентина величает экономкой, а на самом деле обычная домработница. Свекровь считает, что много прислуги в доме не требуется, кроме Валентины есть еще няня для Павлика. Та тоже считает себя не няней, а воспитательницей. Ее нашла свекровь, уволила веселую хохлушку Галю – мальчик, говорит, вырос, пять лет уже, незачем ему общаться с малограмотной няней. Нужно обучать ребенка по специальной системе. Эта новая воспитательница, Эльвира Никодимовна (одно имя чего стоит!), представила кучу дипломов и рекомендаций. Конечно, может, у нее за плечами два института да еще разные курсы – целый портфель бумажек принесла, но Павлик ее боится. А она детей вообще не любит, в этом Катя уверена, и никакие дипломы ее в обратном не убедят. Но со свекровью не поспоришь…

Катя затянула халат шелковым пояском и подошла к туалетному столику, куда Валентина бросила билеты. Так, вылет послезавтра, пятнадцатого ноября, Петербург – Тенерифе… минуточку, а почему билетов только два? Взрослый и детский, Екатерина Коваленко и Павел Коваленко. А как же Петя?

Валентину она нашла на кухне, та резала лук, у Кати сразу же защипало глаза.

– Вы ничего не перепутали? – спросила она. – Здесь не хватает одного билета…

– У меня нет такой привычки, чтобы путать, – не поворачивая головы, ответила Валентина, – что мне курьер в руки отдал, то я вам и принесла.

– Он уже ушел?

– Давно! – Валентина посмотрела на Катю и пожала плечами, в глазах ее определенно читалось: «Спохватилась, тетеха! Ты бы еще через час прибежала!»

За что она Катю презирает? Ведь Катя никогда ей ничего плохого не делала! И только с Катей она такая, с мужем лебезит, в рот ему смотрит, перед свекровью по стойке «смирно» стоит: «Будет сделано, Елизавета Петровна!»

Ну, со свекровью-то все так. Это не женщина, а генерал. Да что там генерал – маршал Советского Союза!

Катя прошла по коридору в сторону кабинета свекрови и услышала голоса. Ну конечно, муж сейчас там, где ему еще быть! Свекровь по утрам устраивает дома, как она выражается, предварительную летучку, то есть перед тем, как поехать на работу, обсуждает с сыном планы на день. А вечером, перед сном, она обязательно должна подвести итоги, устроить, опять-таки по ее собственному выражению, разбор полетов. Иногда эти их ночные разговоры затягиваются так, что Катя засыпает, не дождавшись мужа.

Ну это-то как раз неважно, они уже давно не молодожены, с сексом не напрягаются. Но свекровь завела такой порядок и никогда от него не отступает – хоть в будни, хоть в праздники, хоть в Новый год, хоть в день рождения Петенька должен перед сном у нее побывать и отчитаться о проведенном дне.

Хотя Петенькой она сына никогда не называет – только Петром. И самое интересное, что все решения свекровь принимает сама, муж Кате жаловался как-то, что на его предложения она лишь рукой махнет, будто он ребенок маленький, неразумный и к его словам всерьез относиться нельзя.

Катя нерешительно потопталась перед дверью. Очень не хочется сталкиваться со свекровью, но ведь скоро придет за ними машина, нужно торопиться.

– Петя! – Она постучала в дверь. – Можно на минутку?

– Ну что еще? – Свекровь недовольно повернула голову в ее сторону.

Катю словно окатило ледяной водой. И вроде бы как женщина свекровь не уродина – не толстая, волосы пышные, черты лица правильные, хоть и крупноваты. Но этот взгляд – тяжелый, пронизывающий и вместе с тем холодный, оценивающий…

Впрочем, на Катю она так не смотрит – давно уже разглядела и оценила, чуть ли не с первого взгляда. И мысленно ярлычок приколола. Уж если свекровь мнение о человеке составила, то это навсегда. Навечно. Петя говорит, что она никогда не ошибается, глаз у нее верный. Умная она женщина, с мужчинами в бизнесе на равных. Да только Кате с того ума ни жарко ни холодно. И Катю она не то чтобы не любит – много чести! – а просто не замечает. Как букашку какую-то, комара надоедливого. Надо бы прихлопнуть, да рукой махнуть лень. Так что пускай летает, пока не мешает. А если мешать начнет, мы его раздавим. Это мы можем.

– Простите, Елизавета Петровна, мне нужно с мужем поговорить! – сказала Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал по возможности твердо и решительно.

– Говори быстрее! – отрывисто приказала свекровь. – Времени нет, сейчас машина придет! На совещание опаздываем!

«У вас каждый день совещание!» – подумала Катя.

– Петя, там какая-то путаница с билетами… – обратилась она к мужу, – понимаешь, из агентства прислали только два, на меня и Павлика…

– Слушай, ты что – сама разобраться не можешь? – махнул рукой муж и отвернулся – Ну, в самом деле, простой же вопрос…

Катя сразу поняла, что с ним что-то не то. Ведь за шесть лет семейной жизни она хорошо его изучила. В глаза не смотрит, голос какой-то суетливый… Врет, что ничего про билеты не знает, поняла она.

– В чем дело? – спросила она упавшим голосом. – Что случилось?

– Ничего не случилось, – спокойно ответила свекровь, – ты поедешь отдыхать с сыном, потому что Петр нужен мне здесь.

– Но всего одну неделю… – пролепетала Катя, – вы же обещали… задолго…

– У нас изменились обстоятельства, – отчеканила свекровь, – это связано с бизнесом, в подробности я вдаваться не стану, ты все равно ничего не поймешь, да и не нужно тебе.

– Но мы так хотели… И Павлик просил…

Катя бормотала что-то, а сердце будто сжала жесткая ледяная рука. Она так ждала этой поездки! Лежа ночью, она представляла себе теплое море, ласковое солнце, и они втроем на пляже. Павлик строит замок из песка, собирает ракушки, ловит маленьких крабов, Петя учит его плавать, а она наблюдает за ними, лежа в шезлонге. Или теплой южной ночью, когда кожу ласкает прохладный ветерок, они сидят на террасе, попивая коктейли, или под тихую музыку она скользит в танце в объятиях мужа… Дорогой отель, вежливые официанты, приветливые горничные, и они втроем, своей семьей. Никаких разговоров о бизнесе, телефон не звонит. Свекрови нет…

Обычные мечты, ничего оригинального, все как бывает на курортах. И всего-то просила она неделю отдыха…

Она не заметила, что сказала эти слова вслух.

– Отдыха? – Свекровь подняла брови. – Было бы от чего тебе отдыхать! Ребенка на море вывезти нужно, я согласна. Вот и вывези, тебе все предоставлено – лучший отель, билеты в бизнес-классе.

Ведь муж ей обещал, она поверила, два платья купила, купальник новый… Катя не видела ничего от внезапно подступивших слез. Она неестественно заморгала, слезы все равно пролились и покатились по щекам.

– Прекрати реветь! – Свекровь брезгливо поморщилась. – Совершенно не из-за чего устраивать истерику! В конце концов ты должна понять: бизнес – это главное! Мы стараемся для семьи, а стало быть, и для тебя тоже. Когда-нибудь Павлик получит все это, основание закладывается сейчас. А у тебя нет никаких причин расстраиваться, просто бабские капризы. Живешь на всем готовом, ни в чем тебе отказа нету! Впрочем, о чем это я, ты неспособна понять простые вещи. Вытри немедленно сопли!

Катя поискала платок, но в этом халатике не было карманов.

– Возьми себя в руки! – Свекровь схватила с письменного стола салфетку и протянула Кате.

– Елизавета Петровна, машина пришла! – Валентина стояла в дверях, глаза ее блестели от любопытства.

– Выйди вон и закрой дверь! – бросила ей свекровь, не обернувшись.

Валентину как ветром сдуло.

– Нам пора ехать. – Петр нарушил молчание. – Катя, вечером поговорим!

Проходя мимо, он попытался погладить ее по спине, но Катя дернула плечом и выскочила из комнаты. Его прикосновение показалось ей неприятным, хозяйским – так возница уверенно поглаживает строптивую лошадь.

– Значит, ты ей ничего не сказал? – спросила мать у сына. – Испугался бабской истерики и нытья?

Он отвел глаза.

– Ох, сын… – она вздохнула, – все-то за тебя матери делать приходится…

Катя провалялась в кровати все утро. Слезы кончились, но заболела голова, и сил не было встать. Да и зачем? На нее накатила тяжелая депрессия.

У нее никого нет. Муж ее не любит, если бы любил, нашел бы способ договориться с матерью, чтобы побыть с семьей хоть неделю. Свекровь Катю презирает, но Кате это все равно, она сама давно и прочно ненавидит свекровь. Да-да, эту женщину она ненавидит и не желает ей смерти и тяжелой болезни только потому, что нельзя желать никому плохого, ибо если у того человека сильное защитное поле, то все плохие пожелания от него отскочат и на тебя же попадут. У свекрови не поле, а монолит, атомным взрывом не пробьешь, так что полетит все на Катю. Или, не дай бог, на Павлика.

Павлик, конечно, родная душа, но он еще маленький, ему не пожалуешься. Захотелось прижать светлую головку сына к груди и посидеть так хоть немножко. Но ведь сейчас время занятий, и эта ведьма Эльвира Никодимовна ни за что ее к сыну не пустит. «Главное – это режим!» – заявила она при первой встрече. И разумная строгость. Павлик ее боится, это точно, оттого и тихий стал, послушный. Вот бы Эльвиру уволить! Но нельзя, это свекрови ее кто-то рекомендовал.

Так что никого у Кати нет, чтобы пусть и не заступился, а хотя бы посочувствовал. Ни родителей, ни братьев-сестер, ни подружки закадычной. Насчет подруг свекровь сразу предупредила – в дом никого не водить, чтобы никто не шнырял да не рассматривал тут все. И не болтать никому про их жизнь. А какая это жизнь, когда они с Петей все время на своем канале пропадают, их и дома-то нету…

Но близких подруг как-то не завелось у Кати. Есть приятельницы, с которыми можно кофе попить или по магазинам побегать, такие же, как она, молодые мамы, что дома за мужьями сидят, так с ними откровенничать ей и в голову не придет. Там все друг друга знают, сразу же начнутся разговоры да пересуды. Дойдет до свекрови, устроит она Кате!

Мама далеко, в Штатах, в городе Бостоне. Живет там с мужем, вроде бы счастлива. В Россию не приезжает, в последнее время они даже по скайпу не разговаривают. Так, имейл пришлет – как ты, как Павлик? А Катя ей в ответ фотографию, маме и хватает.

Они с отцом развелись, когда Кате восемнадцать лет было. Отец до этого много работал, создавал фирму. А как все получилось, он чуть расслабился, тут его и подхватила Маргарита. А может, у них давно это было, только мама с Катей не подозревали. В общем, как уж там вышло, ребенком она его взяла или чем еще, но женился отец на Маргарите почти сразу же. Она его на пятнадцать лет моложе, роскошная такая девица была, где уж тут маме с ней соперничать… А через пять месяцев Маргарита сына родила.

Мама, кстати, неплохо развод перенесла, скандалов не устраивала. Отец им хорошую квартиру оставил, Кате учебу оплатил. Маме, конечно, пришлось снова работать пойти – английский преподавать, как раньше. Катя тогда училась и вовсю развлекалась, с отцом они встречались изредка, на праздники подарки дорогие он ей делал. Он всегда к ней хорошо относился.

С мамой они этот аспект никогда не обсуждали – что Катя вроде бы на его стороне.

Прошло года два – и мать ее огорошила: замуж выходит за американца и улетает в Бостон. Познакомилась с ним не то по работе, не то через дальнюю подругу – в общем, все решили быстро.

«Что тянуть, – сказала тогда мама, – меня тут ничто не держит. Ты сама проживешь, взрослая уже, отец поможет, если что. А у меня, может, больше шансов не будет…»

Как сказала – так и сделала. С отцом даже не повидалась на прощанье – видно, здорово на него обиделась. Прилетела из своего Бостона только один раз – на Катину свадьбу. Это уж через три года было. Маргарита за это время еще одного сына отцу родила.

После свадьбы Катя совсем перестала с отцом видеться – как-то все закрутилось. Простить себе потом не могла, когда позвонила Маргарита и сказала, что отец умер. Утром поехал на работу – и прямо в кабинете, когда совещание проводил, и упал мертвым. Врач из «Скорой» так и сказал – зря, говорит, нас вызывали, тут и реанимация бы не спасла.

Мама на похороны не прилетела – извини, сказала по телефону, никак не могу. Кате и поплакать было не с кем, потому что Маргарита сразу дала понять, что вместе они больше ничего делать не будут. Они и раньше не дружили, а теперь уж…

Катя тогда на четвертом месяце беременности была, чувствовала себя плохо. А через некоторое время закрутились дела с наследством. Катя и понятия не имела, что отец ей что-то оставил. Оказалось – по закону полагается ей доля в отцовской фирме. С недвижимостью Маргарита подстраховалась, все на нее оформлено было, а с фирмой у нее номер не прошел. К тому времени, как позвонил адвокат и говорил с ее мужем, Катя перед родами совсем ничего не соображала.

Беременность у нее была тяжелая, с осложнениями, врачи боялись, что ребенок не выживет. Положили ее в больницу за месяц до родов, там Катя такого нагляделась, что больше ни о чем думать не могла. Петя приходил, толковал что-то про наследство, она только отмахивалась. Еле он до нее достучался – это, говорит, важно очень. А для нее тогда только ребенок важен был.

Как раз тогда свекровь задумала канал телевизионный покупать, муж твердил, что очень выгодное предложение. Только денег у них не хватало, так что если Катину долю в фирме продать, то очень эти деньги бы помогли. Катя вдвойне обрадовалась – и что от нее все отстанут с наследством этим, и что семье своей новой она помочь может. Выписала мужу доверенность на ведение дел и стала родов ждать. Муж приходил, ругался, что Маргарита с адвокатами Катю просто обобрала, фирму нарочно оценили дешево, чтобы ее доля меньше была. Но, в общем, все обошлось. С Маргаритой Катя с тех пор так и не встречалась – ни с той, ни с другой стороны желания не возникало.

Так что нет у Кати сейчас никого, кто бы выслушал и утешил. Не к психоаналитику же ходить…

Катя поднялась с кровати и подошла к зеркалу. Вид ужасный – волосы всклокочены, глаза припухли. Надо привести себя в порядок и погулять с Павликом, как раз у него занятия кончатся, можно выцарапать его из когтей Эльвиры. Опять будут слезы и жалобы. Вот бы ее уволить… Но никак нельзя, свекровь не позволит.

Ничего, они улетят на море, и там хоть Эльвиры не будет. Катя повертела в руках билеты. Ого, оказывается, отель забронировали на две недели. Ну конечно, это Пете свекровь позволила отлучиться всего на неделю, да и ту отобрала, а Кате торопиться некуда. Ну и ладно, они прекрасно проведут время с Павликом.

– Господа, – Алексей Рокотов оглядел присутствующих и откашлялся, – предлагаю начать внеочередное собрание акционеров.

Акционеры сидели за длинным столом в комнате заседаний.

Это была одна из самых мрачных комнат в особняке, но в то же время красивая – сводчатые потолки, отделанные темными деревянными панелями стены, огромный камин.

Муратов посмотрел на часы и проговорил:

– Давайте, давайте… у всех есть дела, мне бы хотелось закончить не позднее шести.

– Я вас понимаю, Юрий Борисович. – Рокотов повернулся к старику со снисходительным почтением. – Но Елизавета Петровна настояла на этом собрании. У нее есть какое-то важное сообщение, так что давайте отнесемся со всей серьезностью…

– Давайте, давайте! – Муратов взглянул на Рокотова неодобрительно. – Только не будем тратить время на пустые разговоры.

– Это не пустые разговоры, – сухо возразил Рокотов. – Это процедурные вопросы, которые делают наше собрание законным. Итак, объявляю собрание акционерного общества «Канал плюс» открытым. Кворум у нас имеется, так что собрание правомочно. Поскольку мне доверено вести сегодняшнее собрание, я предоставляю слово Елизавете Петровне Коваленко…

Елизавета Петровна обвела присутствующих насмешливым взглядом, откашлялась и проговорила:

– У меня одно очень простое предложение. Я предлагаю в этом году не выплачивать дивиденды по итогам финансового года.

– Что? – Фира Раевская уставилась на Елизавету своими выпученными, как у лягушки, глазами. – С какой стати? Рокотов докладывал, что финансовые результаты неплохие, можно даже считать, очень хорошие! С какой стати не выплачивать?

– Я очень рассчитывал на эти деньги! – выкрикнул, привстав, Бубенцов. – У вас-то денег куры не клюют, а мне приходится кормить семью!

– Александр Александрович, – неодобрительно проговорил Рокотов, – давайте не будем выходить за рамки…

– И не будем считать деньги в чужих карманах! – добавила Елизавета Петровна.

– Я не считаю ваши деньги! – не унимался Бубенцов, лицо его покрылось красными пятнами, – но я хочу понять, с какой стати вы не хотите выплачивать дивиденды… даже в позапрошлом году, когда результаты были гораздо хуже, дивиденды выплачивали! Так с какой стати в этом году…

– С такой, что у совета директоров есть обширные планы на будущий год, – Елизавета вскользь посмотрела на Муратова, как бы заручаясь его поддержкой. – Мы хотим обновить лицо канала, пригласить из Москвы известную ведущую. Кроме того, мы запланировали съемки собственного сериала…

– Все это замечательно, – перебил ее Бубенцов, – но разве нельзя сделать это не в ущерб интересам акционеров?

– Интересы акционеров должны совпадать с интересами компании! – насмешливо возразила Елизавета. – Разве вы не хотите, чтобы наш канал успешно развивался?

– Я, конечно, хочу…

– Ну, тогда давайте затянем пояса!

– Вам-то ничего не придется затягивать! Мы с вами находимся в разном положении!

– В общем, Александр Александрович, если вам нужны деньги – я вам уже предлагала и предлагаю еще раз: продайте ваш пакет акций.

– Не дождетесь! – выкрикнул Бубенцов. – Особенно за те деньги, которые вы мне предложили! Я работал на этом канале с самого его основания, и я имею право…

– А тогда давайте голосовать. – Елизавета оглядела присутствующих высокомерным взглядом вдовствующей императрицы. – Алексей Григорьевич, не будем терять время!

– Хорошо! – Рокотов приосанился и проговорил хорошо поставленным голосом: – Приступаем к голосованию. На голосование поставлено предложение Елизаветы Петровны не выплачивать в этом финансовом году дивиденды.

Он придвинул к себе протокол и произнес:

– Голосует Елизавета Петровна Коваленко, тридцать процентов акций…

– За, естественно! – Елизавета была совершенно спокойна.

– Петр Федорович Коваленко, десять процентов акций!

Петр, который до этой минуты сидел молча, что-то читая в своем айфоне и не обращая внимания на остальных участников собрания, покосился на мать и торопливо проговорил:

– Раз мама так считает – я, конечно, за.

– Значит, за… – Рокотов сделал пометку в протоколе собрания и продолжил: – Эсфирь Ильинична Раевская, пять процентов акций!

– Естественно, я против! – возмущенно проговорила Фира. – Это ни в какие ворота не лезет!

Как и Бубенцов, она работала на канале с самого его основания и получила свои акции во время приватизации.

– Александр Александрович Бубенцов, семь процентов акций.

– Разумеется, я против! – выкрикнул Бубенцов. – Это произвол! Как можно так относиться к акционерам?

– Александр Александрович, давайте оставаться в рамках! – строго проговорил Рокотов. – Вы проголосовали, будем и дальше придерживаться повестки. Продолжим процедуру голосования. Юрий Борисович Муратов, двадцать процентов акций!

Муратов снова взглянул на часы, потом на Елизавету, пожевал губами и неуверенно проговорил:

– Собственно, для меня это неожиданность, но раз Елизавета Петровна считает, что таким образом мы повысим конкурентность канала… ну, я тоже за.

После его высказывания в комнате на какое-то время установилась тишина. Результат голосования был совершенно ясен: в сумме с голосами матери и сына Коваленко в поддержку непопулярного предложения набралось уже шестьдесят процентов акций.

Рокотов, однако, продолжил:

– Теперь голосую я сам, как представитель миноритарных акционеров, по уставу не присутствующих на собрании. Я представляю акционеров, в совокупности владеющих двадцатью восемью процентами акций. В интересах своих доверителей я голосую против предложения Елизаветы Петровны.

Елизавета взглянула на него насмешливо: она ничуть не сомневалась, что Алексей проголосовал против ее предложения только потому, что его голос уже ничего не менял. Если бы от него хоть что-то зависело – он непременно предварительно поговорил бы с ней и выторговал для себя какие-нибудь выгоды.

Впрочем, она и сама сделала сегодня такое непопулярное предложение с единственной целью: заставить мелких акционеров продать свои акции. Но пока она не достигла этой цели.

– Итак, объявляю результаты голосования! – торжественно произнес Рокотов. – За предложение Елизаветы Петровны подано шестьдесят процентов голосов, против – сорок. Таким образом, это предложение считается принятым.

– Ну, вот и хорошо, – смущенно проговорил Муратов. – Что у нас там еще в повестке?

– На этом повестка дня исчерпана.

– Хорошо! – Муратов взглянул на часы, поднялся, медленно, по-стариковски, и переглянулся с Елизаветой Петровной. За долгие годы у них установился негласный ритуал: после каждого совещания, после собрания акционеров, после деловой встречи он ненадолго заходил в кабинет Елизаветы, она угощала его кофе или коньяком, или тем и другим, и они разговаривали. Говорил в основном Муратов, Елизавета больше помалкивала и поддакивала. Старик вспоминал старые времена, когда они вместе работали на государственном телеканале, вспоминал, как они создавали этот частный канал, говорил о том, как, по его мнению, нужно менять политику канала, какими он видит новостные программы, какими – развлекательные.

– Мы не должны потакать низменным чувствам зрителей! – вещал он. – Наоборот, мы должны развивать их, просвещать!

Елизавета никогда с ним не спорила, она поддакивала, говорила, что непременно учтет его предложения, но потом спускала их на тормозах. Старик все больше раздражал ее, он никак не хотел видеть происходящие перемены, не хотел их замечать. Не понимал, что, пытаясь развивать и просвещать зрителей, канал неминуемо проиграет в конкурентной борьбе, и они разорятся. Тем не менее Елизавета терпела его благожелательную болтовню. Она помнила, как он помог ей на первых порах, но не благодарность играла главную роль в ее терпимом отношении к Муратову. Она гораздо больше думала о принадлежащих ему двадцати процентах акций. Только с его двадцатью процентами они с сыном сохраняли контроль над каналом. Пока Муратов безоговорочно верил ей – он голосовал за все ее предложения, и она могла управлять каналом твердой рукой.

Вот и сейчас, войдя в ее кабинет, Юрий Борисович завел старый разговор о возобновлении дискуссионного клуба, который когда-то был на канале.

– Ведь ты помнишь, Лиза, у этого клуба были прекрасные рейтинги!

– Юрий Борисович, сейчас другие времена! – притворно вздохнула Елизавета. – Сейчас зрителям нужны самые примитивные ток-шоу… хотите кофе? Или, может быть, коньяку? У меня есть отличный коньяк…

– Не стоило бы мне пить, – смущенно проговорил Муратов. – Ты же знаешь, у меня давление. Но не могу отказаться…

Елизавета открыла бар, достала два коньячных бокала, бутылку с подписанной от руки этикеткой, плеснула ему на два пальца, себе – поменьше, подняла бокалы:

– За ваше здоровье, Юрий Борисович! Вы всегда были для меня Мастером, Мэтром!

Муратов смущенно хмыкнул. Видно было, что ему приятны ее слова.

Елизавета подумала, насколько примитивны мужчины, даже самые умные из них: чем грубее лесть, тем сильнее она на них действует.

В дверь кабинета постучали, вошел Рокотов – красивый, представительный, уверенный в себе.

– Елизавета Петровна, не помешаю? Здесь нужна ваша подпись. – Он положил перед ней протокол собрания.

Она подписала – размашисто, уверенно. Рокотов не уходил, явно еще что-то хотел сказать. Елизавета подняла на него глаза:

– Еще что-то?

– Да, Елизавета Петровна. Я просил у вас отпуск – две недели. Вы обещали мне после этого собрания.

– А, ну да… – Она пожевала губами, не стараясь скрыть недовольство: пусть помнит свое место. – Ладно, Алексей Григорьевич, можете отдохнуть. Собрание вы провели хорошо, неделю мы без вас как-нибудь переживем.

– Неделю? – Он поднял брови.

– Неделю, – подтвердила она спокойно.

– Что ж, – сказал он, выходя, – спасибо…

Проводив его взглядом, Муратов проговорил:

– Как он? Ты им довольна?

– Да, пожалуй… – ответила она после короткого раздумья. – Толковый, энергичный…

– Будь с ним осторожна, – предупредил старик. – Такие, как он, очень опасны. Он смотрит тебе в рот, но стоит зазеваться, проглотит и не поперхнется.

– Я держу его на коротком поводке, – ответила Елизавета, усмехнувшись. – Только такие и нужны в наше суровое время.

Надо же, подумала она, а старик по-прежнему разбирается в людях!

Двери отворились, и в комнату вплыла дородная женщина в голубом необъятном платье, в пудреном парике – государыня Елизавета Петровна. Мамки и няньки низко склонились перед ней, Фике присела в книксене, робко взглянула на императрицу.

Та подошла к колыбельке, заглянула. На лице ее ласковая усмешка сменилась недоумением:

– Маленький какой! Хорошо ли его кормят?

– Как положено, государыня! – пробасила нянька Дубасова. – Кушать изволит отменно!

– Ну и хорошо! – Елизавета Петровна сделала ребенку козу. Он заплакал.

– Боязливый какой! – Государыня повернулась к Дубасовой: – Возьми его, Мавра, отнеси в мои покои. Там теперь жить будет.

Фике в первую секунду растерялась, но увидев, что нянька вынимает дитя из колыбели, осмелела, кинулась к императрице:

– Государыня, за что? Не отнимайте у меня дитя!

– Вот еще! – Елизавета смерила Фике неприязненным взглядом, как таракана, неожиданно выползшего из-за печи на середину залы. – Много воли взяла! Я тебя не для того из твоего захолустного немецкого княжества выписала, чтобы ты здесь своевольничала! Родила сына – молодец, будет у Петеньки наследник, а больше тебя никто не спрашивает! Воспитывать я его сама буду! Я лучше тебя знаю, чему нужно учить будущего самодержца!

Фике задохнулась от возмущения.

Она, немецкая принцесса Ангальт-Цербстская, была прекрасно образованна, читала Вольтера, Монтескье и Тацита в оригинале, училась у лучших ученых, и эта русская барыня, которая требует, чтобы придворные дамы перед сном чесали ей пятки, будет воспитывать ее сына!

– Государыня, но позвольте… – начала она.

– Не позволю! – Елизавета грозно нахмурилась. – Знай свое место! – Она развернулась и удалилась, пыхтя, как самовар. И Мавра Дубасова засеменила за ней с младенцем на руках. А следом потянулись прочие няньки и мамки…

Фике осталась одна. Она закусила губу от злости.

Да что она себе позволяет, эта раскормленная барыня!

Но тут же она поправила себя: Елизавета Петровна – государыня императрица, она может себе позволить все, что угодно. Так что до поры придется молча сносить все унижения…

Хоть бы муж понимал и жалел ее!

Фике устремилась в покои своего супруга – может быть, он сумеет уговорить государыню…

Быстрым шагом она пересекла дворцовую анфиладу, вошла в покои наследника. Навстречу ей метнулся какой-то придворный с вытянутым, растерянным лицом:

– Сюда нельзя!

– Это ты кому говоришь, холоп? – одернула его Фике. – Или ты меня не узнал?

– Узнал, Ваше Высочество! – Придворный попятился, всплеснул руками. – Да как раз вам-то и нельзя!

– Что ты несешь? – Фике нахмурилась, как давеча Елизавета Петровна. – Пошел вон!

Он отступил, она распахнула двери, с размаху прошла до середины комнаты и только тогда увидела мужа.

Его императорское Высочество Петр Федорович полулежал лицом вниз на золоченой банкетке. Пудреный парик валялся на полу рядом, штаны Его императорского Высочества были приспущены, Петр Федорович пыхтел. Под ним виднелся подол розового платья, пышная пена кружевных юбок, доносилось какое-то тоненькое поскуливание.

– Что это?! – вскрикнула Фике, попятившись.

Петр Федорович обернулся. Лицо его было красно и недовольно. Увидев жену, он неловко поднялся, натянул штаны и повернулся к ней всем корпусом.

– Ты что здесь? – вскрикнул раздраженно. – Ты зачем? Кто позволил?

Тут же позади него возникла раскрасневшаяся девица в мятом платье, в сбитом на сторону пудреном паричке. Фике узнала фрейлину Салтыкову.

– Что здесь происходит?! – воскликнула Фике гневно, пытаясь подражать интонации Елизаветы Петровны. Впрочем, вышло нехорошо – слишком она была растеряна, слишком неожиданной и скверной оказалась эта картина.

– Что надо, то и происходит! – бросил ей в лицо муж. – Нечего заявляться без приглашения!

Катя поднялась по сходням на борт белоснежного катамарана, сжимая теплую руку Павлика. У мальчика глаза блестели от восторга, ему все нравилось – сверкающие поручни, медный колокол, белая фуражка капитана.

На судно вместе с ними поднялось еще человек двадцать, кое-кого из них она видела за завтраком в отеле. Высокий красивый мужчина лет сорока с загорелым лицом и открытой мальчишеской улыбкой показался ей смутно знакомым.

На большом катамаране все разбрелись по разным концам палубы. Кто загорал, кто любовался берегами. Они с Павликом устроились на носу, Катя легла в шезлонг, Павлик играл у ее ног с разноцветными ракушками, которые собрал на пляже.

Ловкие загорелые матросы отдали швартовы, судно плавно, словно нехотя, отошло от пирса, развернулось по широкой кривой и вышло в море. Изумрудная вода сверкала на солнце, слепила, завораживала. Остров медленно отступал, белые домики среди пальм уменьшались, растворялись в солнечном сиянии.

К ним бесшумно подошел официант с подносом. Катя взяла коктейль для себя и сок для Павлика, сделала глоток.

Терпкий горьковатый напиток, и свежий морской воздух с привкусом соли, и изумрудное сияние моря сделали свое дело. Катя зажмурилась от света, на губах ее заиграла умиротворенная улыбка.

Уже третий день они живут в красивом комфортабельном отеле, там есть свой пляж, два бассейна, СПА, детские аттракционы и еще множество разных увеселений. Погода прекрасная – не так жарко, как летом, но вода в море теплая. В этом раю невозможно думать о неприятном. И Катя успокоилась.

Она больше не вспоминала ту отвратительную сцену с билетами, высокомерный и покровительственный тон свекрови, равнодушное лицо мужа. Они так и не разговаривали до самого отлета, только в аэропорту он потянулся поцеловать, и Катя не отстранилась. Пусть хоть со стороны они выглядят благополучной семьей. Он крикнул вслед: «Счастливо вам», – и она решила, что так и будет.

Ей сейчас хорошо, она с Павликом, а все остальное можно забыть, забыть хотя бы на время.

– Мама, мамочка, смотри! – Павлик вскочил, схватил ее за руку, чтобы привлечь внимание.

Катя проследила за его взглядом и увидела в море, совсем близко от судна, стаю дельфинов. Лоснящиеся серебристые тела стремительно вылетали из воды, сверкнув на солнце, снова уходили в волны, сбивая с них пенные гребешки, мчались наперегонки друг с другом, наперегонки с катамараном.

– Кто это, мамочка?! – вскрикивал Павлик, прыгая возле нее, как резиновый мячик. – Это рыбки?

– Это не рыбки, это дельфины! – проговорила она, прикрывая глаза ладонью от слепящего солнца.

– Фельплюны? – переспросил Павлик.

– Дельфины, – повторила она, улыбаясь. – Осторожно, милый, не подходи к краю…

Один дельфин подплыл совсем близко к судну, выпрыгнул из воды. Катя увидела шелковистый блестящий бок, темный выпуклый глаз. Казалось, дельфин улыбается им с Павликом. В следующий миг солнечный луч, отразившись от поверхности воды, на секунду ослепил ее, она закрыла глаза, а потом…

Потом случилось что-то непонятное, непонятное и невозможное.

Откуда-то сверху донесся женский крик, к нему присоединились другие испуганные, взволнованные голоса. Катя открыла глаза, чтобы понять, что произошло, и сразу же протянула руку, чтобы на всякий случай схватить Павлика за руку, но не нашла его руки и растерянно закрутила головой.

Павлика рядом с ней не было, а крики за ее спиной множились, у нее перехватило дыхание от нарастающего пока еще непонятного смутного ужаса.

И тогда она увидела Павлика.

Впереди судна, между носами двух корпусов катамарана, была натянута крупная веревочная сетка, и в этой сети, как беспомощный цыпленок в авоське, застыл Павлик с круглыми и темными от страха глазами.

Он встретился с ней глазами, и его страх перелился в нее, умножился, вырос, как снежный ком.

Катя бросилась к никелированным поручням, ограждающим борт, попыталась перелезть через них, но руки и ноги стали ватными от страха и не слушались ее.

Откуда-то сбоку бежал матрос в белой форменной куртке, но он был еще далеко, а Павлик вдруг начал проваливаться в расползающиеся ячейки. Рот его приоткрылся, он что-то испуганно крикнул, но она ничего не слышала. Время одновременно остановилось и неслось с немыслимой, невероятной скоростью.

И в это мгновение рядом с ней через поручни стремительно перелетела мускулистая загорелая фигура. Катя ожила, ее отпустил короткий паралич ужаса, она тоже полезла через перила, но ее уже оттаскивали назад, а двое матросов тянулись через борт. Они приняли Павлика, потом помогли выбраться на палубу тому, кто его спас, – только теперь Катя узнала его, это был тот смутно знакомый красивый мужчина из отеля.

Катя обхватила Павлика, прижала его к себе, ее трясло от пережитого страха. Она плакала, ругала его и гладила по волосам.

– Мама, мамочка… – испуганно лепетал Павлик, – не сердись, я только хотел погладить фельплюнчика…

Вокруг толпились пассажиры, ахали, сочувствовали, задавали глупые бессмысленные вопросы. К ним подошел капитан, растерянно качал головой, что-то говорил – она не могла понять ни слова, словно внезапно забыла английский. Тут же появился один из матросов, поднес к ее губам холодный стакан с чем-то резко и неприятно пахнущим, она сделала несколько глотков и почувствовала, как ледяной ужас постепенно отпускает ее.

Теперь она понимала, что говорит капитан. Он приносил ей извинения, от своего лица и от лица круизной компании, говорил, что защитная сетка очень надежна, но ячейки, как выяснилось, рассчитаны на взрослого человека, но не на ребенка. Еще он говорил, что в качестве компенсации за перенесенный стресс она может совершить еще одну морскую прогулку совершенно бесплатно.

– Нет, нет, только не это… – Она замотала головой и увидела того мужчину, который спас Павлика.

Не выпуская руку ребенка, она протиснулась к нему, улыбнулась жалкой беспомощной улыбкой, проговорила по-английски, еще плохо слушающимися губами:

– Спасибо… то есть сказать спасибо – ничего не сказать… я вам так благодарна… если бы с Павликом что-то случилось, не знаю, как бы я жила…

– На моем месте так поступил бы каждый! – ответил он, чуть заметно усмехнувшись над такой дежурной фразой, и вдруг перешел на русский: – Вы ведь из России, правда?

– Да. – Она удивленно взглянула на мужчину. – Из России… Как вы догадались?

– По вашему произношению и по имени ребенка.

– Ах, ну да, я говорю глупости… это удивительно…

– Что – встретить здесь соотечественника? На Канарах сейчас полно русских…

– Нет, я не о том… – Она смутилась. – Именно вы оказались рядом в критический момент, именно вы спасли моего ребенка…

– Так уж сложилось. – Он опять усмехнулся. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Вам это сейчас не повредит…

Она кивнула и выпила еще один коктейль.

Они познакомились.

Его звали Алексеем, и прилетел он, как и она, из Петербурга.

Катя подумала, что заметила его в самолете – наверное, поэтому его лицо показалось ей знакомым.

Потом катамаран пристал к небольшому островку, и они плавали в теплой изумрудной воде (теперь она ни на секунду не выпускала Павлика из поля зрения), затем обедали на палубе – паэлья, жаренная на гриле свежая рыба, золотое вино.

День пролетел незаметно.

Катамаран пристал к пирсу, там их ждал гостиничный автобус.

Всех развезли по отелям, оказалось, что Алексей живет в том же отеле, что Катя с Павликом, и за ужином они снова встретились. Алексей сел за их стол.

Павлик после морской прогулки клевал носом.

Алексей предложил Кате после ужина пойти на шоу, она смущенно взглянула на сына, и тогда он сказал, что в отеле можно попросить горничную приглядеть за спящим ребенком.

Катя легко согласилась: она не могла отказать Алексею после того, что он сделал для нее, да ей и самой не хотелось спать, она была взбудоражена и жаждала чего-то еще, каких-то впечатлений.

Уложив Павлика, она рассказала ему сказку (так у них было заведено), но он не дослушал ее, заснул на середине.

Катя договорилась с горничной, переоделась в открытое вечернее платье – то самое, новое, что купила перед отпуском.

«А ведь не хотела брать, – усмехнулась она, – думала, зачем, все равно никуда не пойду вечером. А вот и пригодилось…»

Павлик крепко спал, разметавшись во сне. Катя поцеловала его и вышла из номера.

Южная ночь приторно пахла цветами апельсиновых деревьев и еще чем-то сладковатым, где-то совсем близко ровно и мощно шумело море, соперничая с ним, в темных кустах громко и страстно трещали цикады, в небе висела огромная смуглая луна. Алексей ждал ее в нескольких шагах от входа. На нем был элегантный белый пиджак, загорелое лицо казалось удивительно красивым, на губах играла все та же открытая мальчишеская улыбка.

Катя почувствовала давно забытое волнение.

Они прошли по темному благоухающему саду к сияющему зданию концертного зала, заняли места.

Шоу было так себе – отельные аниматоры пели под фонограмму песенки Элвиса и Фрэнка Синатры, худенькая угловатая девушка безуспешно пыталась подражать Патрисии Каас. Потом двое темнокожих парней исполнили чечетку.

Катя и Алексей переглянулись и вышли на улицу.

За то время, что они были в зале, смуглая луна успела уйти со сцены, но зато все небо было усыпано мириадами звезд. Рисунок созвездий был незнакомый.

– Что это за яркая звезда возле самого горизонта? – спросила Катя, невольно понизив голос.

– Венера, – уверенно ответил ей Алексей.

– Не может быть, – возразила Катя, – Венера…

Она хотела сказать, что Венера появляется на небе под утро, но Алексей помешал ей: он прильнул к ее губам жарким, долгим поцелуем. В первое мгновение Катя подумала, что это нехорошо, неправильно и как-то пошло – вульгарный курортный роман, но потом она уже ни о чем не думала…

Они целовались под ярким и высоким звездным небом, и на пороге его номера, и в полутемной, испещренной пятнами лунного света комнате. Они брели в спальню, как измученные жаждой путники бредут к колодцу, брели, теряя по дороге одежду, роняя ее, как апельсиновые деревья роняют лепестки цветов.

Алексей обнимал ее нежно и уверенно. Катя взмыла на невероятную высоту и парила, как парит в поднебесье ястреб, поднятый восходящим потоком воздуха, и потом рухнула с этой высоты в темную благоухающую бездну, и снова взлетела, и снова сорвалась вниз – на этот раз медленнее…

Затем они лежали рядом, за окном шумело море, и громко пели цикады, и тело Кати было наполнено шумом прибоя и пением цикад. На полу комнаты играли и переливались серебряные блики лунного света. Странно, подумала Катя, ведь луна, кажется, зашла еще до того, до того, как они…

Впрочем, это не имело никакого значения.

Значение имела только рука Алексея, легко и свободно лежавшая на ее груди. В смуглом лунном свете она казалась бронзовой, как рука античной статуи.

А потом она вспомнила про Павлика, вскочила, поспешно оделась.

– Куда ты… – сонно проговорил Алексей.

– К ребенку. – Она наклонилась над ним, быстро и нежно поцеловала, почувствовав на губах солоноватый привкус его дыхания.

Горничная сидела возле кроватки Павлика, в ушах у нее были наушники плеера, она раскачивалась в такт своей неслышной музыки. Катя протянула ей деньги, поблагодарила.

Девушка вынула наушники, взглянула, едва заметно улыбнулась – и Катя почувствовала вдруг неловкость, как будто та поняла, где она сейчас была и чем занималась.

Девушка выскользнула из номера.

Катя склонилась над кроваткой.

Павлик спал, как он спал в младенчестве – повернувшись на правый бок, засунув в рот большой палец, едва слышно посапывая. Катя осторожно высвободила его руку, поправила одеяло. Ребенок что-то забормотал во сне.

И вдруг она почувствовала щемящую жалость – как будто поняла, что Павлик чем-то обделен…

Что за ерунда! У него все есть, он окружен любовью…

Она легла, но долго не могла заснуть.

Что она наделала! Изменила мужу, вот и все, послышался внутри чужой ехидный голос, ничего страшного, дело житейское, не ты первая, не ты последняя.

Но это неправильно, она никогда раньше так не делала, как-то это… грязно, что ли…

«Сам виноват, – с неожиданной злобой подумала она о муже, – не надо было отпускать меня одну. Дела у него, видишь ли, важные. Это все свекровь, зараза…»

А потом оказалось, что уже позднее утро, и за окном щебечут птицы, и ослепительно сияет солнце, и Павлик сидит на полу возле ее кровати и смотрит на нее с нетерпением.

– Мама, мамочка, ну что ты все спишь и спишь? Я уже давно не спу… не сплю!

Она приняла душ, и они пошли на завтрак.

В ресторане она встретила Алексея, но сделала вид, словно между ними ничего не было. Просто кивнула, как обычному знакомому, как одному из соседей по отелю. И он поддержал ее игру, только спросил, как себя чувствует Павлик.

– Прекрасно! – Катя благодарно улыбнулась. – Кажется, он уже все забыл!

А глазами сказала ему, что она тоже все забыла. Но Алексей ей не поверил. Она сама себе не верила.

На пляже она устроилась рядом с симпатичной английской парой, у которой был сын такого же возраста, как Павлик. Она поглядывала на них с легкой завистью. Мальчишка висел на отце, и видно было, что обоим доставляет это огромное удовольствие. Они кувыркались в воде и стояли на голове на суше. Папа подбрасывал свое чадо высоко в небо, ребенок визжал от радости. Его мать только счастливо улыбалась, глядя на них. Катя же грустно думала, что ее муж никогда не ведет себя так с Павликом. Все-то ему некогда, вечно он занят. Или говорит так. Либо его дома нет, либо торчит у матери в кабинете. Вот что они там делают, на работе, что ли, не наговорились?

Заметив, что Павлик приуныл, сосед стал возиться с обоими мальчишками. И его сын нисколько этому не противился, не отпихивал Павлика, не предъявлял на папу исключительные права. Хорошая семья, приятные люди…

Алексей загорал где-то в другом месте, они не столкнулись даже во время обеда. Зато к ужину он появился. Такой же красивый, еще более загорелый, посвежевший, словно напитавшийся солнцем и морем. Сердясь на себя, Катя поглядывала на него через зал. Он ужинал один, никто к нему не подсел.

Когда они с сыном гуляли после ужина в саду, он подошел неслышно и сказал ей на ухо:

– Я буду ждать.

– Я не приду! – резко, испуганно обернулась Катя. – Я не могу! Я действительно не могу!

– Я буду ждать, – твердо повторил он, – сколько хочешь, хоть до утра.

Катя пришла в свой номер с благим намерением уложить Павлика и лечь спать. Павлик капризничал, видно, ему передалось ее нервное состояние. А Катю просто колотило.

Павлик недопустимо медленно мылся и раздевался, потом ни в какую не хотел ложиться, требовал то пить, то играть, то читать книжку, рассказывать сказку, гладить спинку, дуть в ушко и ласково бормотать в плечико. В конце концов она накричала на сына и едва не отшлепала. Павлик заснул в слезах, а Катя начала бешено собираться. Зачем-то переоделась в халат, хорошо хоть хватило ума макияж не смывать!

Горничная была сегодня другая, постарше, этой вообще ни до чего не было дела, лишь бы деньги платили.

Алексей открыл дверь сразу же, она даже не успела постучать. Он подхватил ее на руки прямо в коридоре и внес в номер. Больше Катя ничего не могла потом вспомнить. Это было как взрыв, наводнение, тайфун, торнадо, извержение вулкана. Потому что после наступил удивительный покой.

Она не чувствовала своего тела, оно как будто разложилось на молекулы и стало невесомым. Кажется, они о чем-то говорили, она спросила, кто он, кем работает, женат ли. Не то чтобы ее это сильно интересовало, просто нужно было о чем-то говорить. Алексей ответил, что он – начальник юридического отдела в крупной фирме, что был женат, но давно в разводе, детей нет. Ей он никаких вопросов не задавал, что замужем – и так было ясно. Они условились не показывать днем свои отношения и как можно меньше общаться. Вовсе ни к чему, чтобы Павлик потом рассказывал дома про дядю Лешу.

Теперь дни проходили для Кати как во сне, она ждала ночи. Машинально она играла с Павликом, общалась с симпатичным семейством, купалась, загорала.

Все было только прелюдией к ночным свиданиям с Алексеем. Там она ощущала себя живой, там она испытывала сильные, подлинные, яркие чувства, то возносилась к звездным небесам, то летела в бездну…

Все кончилось очень быстро. Однажды Алексей, провожая ее, сказал, что рано утром он улетает.

– Каникулы кончились, милая, – улыбнулся он, – работа зовет… ничего не поделаешь…

«Как – уже?» – мысленно простонала Катя, хватило сил не произнести это вслух.

– Что ж, все было прекрасно, но мимолетно… – улыбнулась она в ответ, – счастливого пути!

Только утром до нее дошло, что она даже не знает ни его фамилии, ни адреса, ни номера телефона.

Это и к лучшему, в Петербурге встречаться они не будут, твердо и бесповоротно решила она.

Прошло два дня. Катя провела их в полусне. И следующий день прошел как все другие дни – солнце, море, Павлик.

Незадолго до ужина они с Павликом вышли в город, зашли в магазин игрушек. Павлик захотел игрушечную лошадку – чудесную маленькую лошадку с седлом и настоящими стременами. Катя купила лошадку, и он прижал ее к груди с таким счастливым вздохом, что она даже позавидовала ему.

Потом они подошли к своему отелю.

Перед входом стояло такси, возле него мрачный смуглый водитель разбирался с пассажиркой, неопрятной старухой в жуткой широкополой шляпе и бесформенных штанах. Вид у старухи был какой-то запущенный, как у бедной питерской пенсионерки, но Катя подумала, что бедные пенсионерки не летают на Канары и не останавливаются в пятизвездочных отелях.

Налицо был языковой барьер: старуха переходила с французского языка на немецкий, водитель – с испанского на плохой английский, и они никак не могли договориться.

– Мне нужны мои двадцать евро! – повторял водитель, наверное, десятый раз.

– Да чтоб тебя… – выпалила старуха по-русски, – дубина стоеросовая! Чурбан безразмерный!

– Вам помочь? – спросила ее Катя. – У вас какие-то проблемы?

– Да какие проблемы! – отмахнулась старуха. – Этот чурбан стоеросовый не говорит ни на одном нормальном языке! – Тут она оживилась, повернулась к Кате: – Вы из России, деточка? Объясните этому туземцу, что я сейчас вернусь и принесу ему деньги! Понимаете, деточка, у меня куда-то пропал кошелек. Может быть, вытащили на базаре. А он не отпускает меня…

– Леди, мне нужны мои двадцать евро! – снова повторил водитель.

– Я ему заплачу. – Катя вытащила кошелек, протянула водителю деньги, тот разом успокоился, засиял и уехал.

– Деточка, большое спасибо! – Старуха схватила Катю за руки, потрясла их, отпустила и исчезла в дверях отеля.

– Мама, это была Баба-яга? – спросил Павлик, проводив старуху испуганным взглядом.

– Нет, милый, это была просто пожилая женщина… чья-то бабушка…

– Бабушка? – переспросил Павлик недоверчиво.

Для него «бабушка» была строгой деловой женщиной, моложавой и подтянутой. Впрочем, видел он ее не очень часто.

Катя с Павликом вернулись в свой номер, она переоделась, принарядила Павлика, и они отправились ужинать.

В дверях ресторана они столкнулась с высокой чопорной старухой. Старуха была словно из старого фильма про высшее общество – вечернее платье из тускло-лилового шелка с серебряным шитьем, бриллианты в ушах и на пальцах жемчужное ожерелье. Старуха налетела на нее, попятилась и недовольно проворчала:

– Дубина стоеросовая!

Только тогда до Кати дошло, что это – та самая бедная старуха, которая ругалась с водителем такси. Правда, узнать ее было очень трудно, и теперь никому не пришло бы в голову назвать ее бедной.

Катя подумала, что характер у старухи отвратительный: она уже забыла, что Катя ее только что выручила, и вместо благодарности обозвала стоеросовой дубиной…

Это было обидно, но не напоминать же ей об инциденте перед входом! Еще подумает, что Катя волнуется из-за своих двадцати евро.

Катя пошла к своему столику и тут снова столкнулась с той же старухой: они подошли с двух сторон к одному и тому же столу.

– Это мой стол! – прокаркала старуха по-немецки и снова добавила по-русски: – Вот дубина!

– Да подавитесь вы этим столом! – раздраженно ответила Катя и потянула Павлика за руку в другую сторону.

При звуках русской речи старуха изумленно замерла, затем достала из своей сумочки самый настоящий лорнет, уставилась на Катю и смущенно проговорила:

– Ах, это вы, деточка?! Простите глупую старуху! Я плохо вижу и не узнала вас! Ради бога, простите!

– Ничего страшного, – ответила Катя, еще чувствуя обиду и сердясь в душе на вздорную старуху.

– Садитесь, деточка! – Старуха указала на свой – то есть Катин – стол. – Вы позволите мне к вам присоединиться? Хочу послушать русскую речь, я ее так давно не слышала!

Кате вовсе не улыбалось делить стол с этой сумасшедшей старухой, но она почувствовала неловкость и жалость к ней и села, усадив рядом Павлика. Павлик смотрел на соседку во все глаза.

– Вы говорите, что давно не слышали русскую речь? – проговорила Катя, чтобы поддержать разговор. – Значит, вы не из России?

Теперь она заметила, что в речи старухи присутствует не то чтобы иностранный акцент, но какая-то незнакомая интонация.

– Нет, деточка! – Старуха вздохнула, оглядела зал через свой лорнет и спрятала его в сумочку. – То есть, конечно, из России, но совсем не такой, какой она стала сейчас… то была Россия Бунина и Чехова, Россия Блока и Гумилева, Репина и Бакста…

Катя взглянула на свою соседку и посчитала про себя. Какой бы старой ни была эта странная особа, но в любом случае ей не сто лет, так что вряд ли она могла помнить дореволюционную Россию, вряд ли могла приехать из нее, даже в младенческом возрасте!

Старуха словно прочитала ее мысли.

– Конечно, вы понимаете, что я не могла родиться в той России, – продолжила она. – Вернее, я родилась в России, но уже после революции, в двадцать четвертом году. Мой отец был крупный инженер, большевики его не тронули, наоборот, они отправили его в Англию в составе торговой миссии. Он выехал в Лондон вместе с семьей и уже не вернулся. Потом они переехали во Францию, и там я прожила всю свою жизнь… очень долгую жизнь!

Она немного помолчала и продолжила:

– Но с самого детства я росла на воспоминаниях о России. Родители рассказывали мне о Петербурге, показывали его фотографии, гравюры Бенуа и Остроумовой, читали стихи Блока и Бальмонта. Мой покойный муж тоже был русским, из очень хорошей семьи – его мать была урожденная княжна Оболенцева. Он был старше меня, и он-то помнил Петербург, так что мы очень часто говорили о родине…

– И вы ни разу не были в России? – удивленно спросила Катя. – Ведь сейчас это так просто!

– Нет, деточка, это совсем не просто! – возразила старуха. – Я не хочу разочароваться! Я понимаю, что Россия изменилась, очень изменилась, неузнаваемо изменилась. И мне не хочется видеть эти изменения. Представьте, что вы помните какого-то человека молодым и красивым – разве захотите увидеть через пятьдесят лет, в какую отвратительную развалину он превратился? Я хочу думать, что Петербург по-прежнему такой же, каким помнили его мои родители, такой же, о каком они мне рассказывали… город-мечта, город-сказка, волшебным образом возникший из непролазных болот, как мираж возникает посреди пустыни… новая Венеция на фантастическом фоне белых ночей…

Старуха прикрыла глаза и продекламировала:

– Да, пожалуй, вы правы – сейчас вы не узнаете того Петербурга, не узнаете той России, – согласилась Катя. – Хотя на вашем месте я все же непременно побывала бы в России, если… если здоровье вам позволяет.

– Здоровье мне, деточка, пока все позволяет, – вздохнула старуха. – Даже выпивать понемножку и играть в азартные игры. Но в Россию я все-таки не поеду, не хочу расстраиваться. А вот с вами с удовольствием поболтаю… знаете, как сплетничают о своих знакомых? Вот расскажите, деточка, что сейчас творится во дворце графов Бобринских?

К счастью, Катя не ударила в грязь лицом: она помнила особняк на Галерной улице, по соседству с Ново-Адмиралтейским каналом, и как-то даже побывала там, пока училась в университете.

– Лет десять назад этот дворец передали Петербургскому университету, – ответила она. – Сейчас там проходят занятия факультета свободных наук и искусств.

– Это хорошо, – покивала старуха. – У Бобринских была огромная библиотека… я вас не просто так спрашиваю, мой покойный муж был с ними в отдаленном родстве. А Бобринские – вы ведь, конечно, знаете, что это за семья?

На этот раз Катя вынуждена была ответить отрицательно.

– Первый граф Бобринский был побочным сыном Екатерины Великой и Григория Орлова! – в голосе старухи прозвучала несомненная гордость.

Вдруг она замолчала, взглянула на Павлика.

– Смотрите-ка, мы с вами заболтались, а ваш сын уже клюет носом. Простите старуху, вам нужно думать в первую очередь о нем.

Павлика утомили разговоры, и каркающий голос старухи навевал сон. Катя поскорее распрощалась со своей странной знакомой и потащила сына в номер. Он едва перебирал ногами.

Она думала, что будет плохо спать ночами, что тело ее, привыкшее к ночным свиданиям, не даст ей покоя. Но засыпала она быстро, спала крепко и без сновидений. Изредка она вспоминала Алексея, свои встречи с ним и с удивлением поняла, что вовсе не переживает из-за своей измены мужу. В конце концов он сам виноват, если бы захотел, полетел бы с ними. Нельзя до такой степени зависеть от желаний своей мамаши!

«Это ты сейчас так думаешь, – раздался у нее в голове прежний ехидный голос, – когда ты от свекрови далеко. Ишь, осмелела!»

Катя только вздохнула.

Оставшиеся дни пролетели быстро, как всегда в отпуске. Вроде бы только вчера они простились с Алексеем, а вот оказывается, что послезавтра уже уезжать. Русская старуха не отставала от Кати. Они вели долгие неспешные разговоры за ужином, точнее, говорила больше старуха, рассказывала Кате о своей богатой событиями жизни. Катя начала находить некоторое удовольствие в этих беседах. Сиди да слушай, изредка вставляй замечания вроде «Да неужели?» или «Что вы говорите?». Даже Павлик привык к ее каркающему голосу и больше не боялся.

В последний вечер та симпатичная пара с ребенком взяла Павлика на какое-то детское представление, у Кати же заболела голова от шума, и она сидела в саду. Старуха подошла незаметно, Катя едва успела отвернуться, чтобы та не заметила гримасы недовольства на ее лице. Ей никого не хотелось видеть. Однако пришлось отвечать на вопросы о себе. Старуха вцепилась в нее, как клещ, и вызнала все про мужа, про свекровь, про смерть отца и про маму в Штатах.

– Как, говорите, зовут вашу свекровь? Елизавета Петровна? А муж, стало быть, Петр. А сына вы Павлом назвали.

– Это не я, – призналась Катя, – это свекровь имя выбирала. Но мне нравится…

– Что ж, – старуха загадочно усмехнулась, – что ни делается, все к лучшему в этом лучшем из миров! Кто сказал?

– Не знаю… кажется, это где-то у Вольтера…

– А вы, Катрин, образованная женщина! – обрадовалась старуха. – Нечасто такое встретишь сейчас!

– Я окончила филфак университета, – сказала Катя.

– Она с Вольтером дружила! – заметила старуха многозначительно.

Катя снова отвернулась. Кто – она? Точно, старушенция заговаривается!

На следующее утро, когда Катя проходила мимо ресепшн, ее окликнул смуглый молодой человек:

– Мадам, для вас письмо!

– Письмо? – Она удивленно оглянулась.

Служащий протягивал ей довольно пухлый конверт из плотной бумаги. В первое мгновение она подумала, что письмо от Алексея, но он давно уже улетел домой и не стал бы писать ей старомодные бумажные письма. Потом она увидела в углу конверта маленькую коронку и сообразила, что письмо от той чокнутой старухи.

Почему-то она не спешила открывать письмо, только когда вернулась в номер, вскрыла конверт. Оттуда выпал маленький, но довольно увесистый пакетик, перевязанный голубой шелковой лентой, и лист голубоватой, пахнущей приторными сладковатыми духами бумаги, исписанный старомодным наклонным почерком.

«Дорогая Катрин! – писала старуха. – Вы доставили мне немало приятных минут. Я с радостью говорила с вами о России, о Петербурге, с радостью слушала ваш прекрасный русский язык. Мне хотелось сделать вам небольшой подарок, чтобы вы, хоть изредка, вспоминали сумасшедшую старуху, с которой свела вас судьба…»

На этом месте Катя хмыкнула – старуха и правда со странностями, но хорошо, что сама это понимает.

«…Судьба вообще дама очень капризная, никогда не поймешь, что у нее на уме. Только немногие люди обладают даром подсматривать ее карты. Вот и я иногда, словно в туманном зеркале, вижу, что ожидает того или другого человека. Не то чтобы в деталях, но примерно, в общих чертах, вижу его судьбу…»

– Точно, чокнутая! – вслух проговорила Катя и продолжила читать.

«…Вот и сейчас, я увидела, милая Катрин, что вас ждут большие перемены. У вас впереди – большое будущее, вы приобретете значительную власть и влияние…»

– Чокнутая! – повторила Катя.

«…Но для того, чтобы занять достойное положение, вам предстоит выдержать настоящую схватку, и вот здесь вам поможет мой подарок. Не удивляйтесь, Катрин, и не думайте, что я на старости лет сошла с ума, но в свое время этот перстень принадлежал государыне Екатерине Великой, и он очень помог ей в трудные дни. Ко мне этот перстень попал от моей свекрови, которая была в некотором родстве с графами Бобринскими. Перстень этот не то чтобы волшебный, но необычный. Его нельзя продать, его нельзя украсть, его можно только подарить, в противном случае он всегда возвращается к прежнему владельцу. Мне много лет, и, как вы понимаете, долго владеть перстнем я не смогу, поэтому я решила подарить его вам. Еще раз – не удивляйтесь моему подарку и примите его с легким сердцем. Я много грешила в своей долгой жизни и буду очень рада, если в свои преклонные годы сделаю хоть одно доброе дело. С искренней симпатией – Анна Мезенцева».

Несколько секунд Катя в удивлении разглядывала надушенное письмо, а потом торопливо развязала шелковую ленту. Бумажный пакетик раскрылся, и из него на стол выпал перстень.

Катя понимала толк в украшениях, у нее были собственные бриллианты, но ничего подобного этому перстню ей прежде не случалось видеть.

На ее взгляд, перстень был слишком велик и тяжел. В центре его красовался чудесно ограненный крупный сапфир, вокруг него в золотых розочках прятались не меньше десяти бриллиантов. Все эти камни были самого лучшего качества, а такого сапфира Катя никогда не видела ни на одной ювелирной выставке.

В это время к ней подошел Павлик.

– Ой, мамочка, какой красивый синий камушек! – проговорил он, разглядывая сапфир. – Надень его на пальчик!

– Нет, нет, милый, он чужой, я должна его отдать!

– Ну, надень его на одну минутку! – канючил ребенок.

В конце концов она не удержалась и надела перстень на безымянный палец левой руки – и он сел на палец как влитой.

Несмотря на то что перстень казался большим и тяжелым, он совершенно не мешал, ей было удобно и как-то удивительно, непривычно комфортно.

Она как будто услышала скрипучий голос ненормальной старухи:

– Милая Катрин, это ваше украшение! Оно вам очень подходит, словно для вас сделано!

– Нет, нет! – вслух проговорила Катя. – Я не могу принять такой дорогой подарок! Ни в коем случае!

Она попыталась снять перстень, но, хотя он легко наделся и сидел на пальце совершенно свободно, снять его никак не удавалось. В конце концов Катя зашла в ванную и намылила палец – только тогда она смогла снять кольцо.

– Надо его сейчас же отдать, – проговорила Катя и положила перстень в пакет. – Отдать, пока она не уехала…

Однако когда она спустилась вниз, чтобы узнать, в каком номере остановилась эксцентричная пожилая дама, портье ответил, что мадам уехала сегодня рано утром.

– Но как же… – растерялась Катя. – Она не оставила своего адреса, чтобы можно было переслать ей…

– Она сказала, что ей все очень понравилось, но больше она к нам не приедет никогда, – ответил портье, – она уже выполнила все, что хотела. Вы что-нибудь понимаете?

– Да-да… – рассеянно ответила Катя и побрела к себе.

Но едва она отошла от стойки, к ней подошла незнакомая женщина лет пятидесяти, худощавая, с темными глубокими глазами и коротко остриженными черными волосами.

– Извините, я случайно услышала, что вы спрашивали о госпоже Мезенцевой, – проговорила незнакомка, взяв Катю за локоть.

– Да, а в чем дело? – удивленно спросила Катя.

– Дело в том, что я с ней вскоре увижусь. Так что, если вы хотите ей что-то передать, я могу…

– Вот как? – Катя подняла брови.

Она готова была поклясться, что до сегодняшней встречи не видела эту брюнетку. И уж во всяком случае, не видела ее рядом с той странной русской старухой.

– Вот как? – повторила она с сомнением. – Так дайте мне ее адрес. Я хочу ей кое-что послать!

– Послать? – Лицо брюнетки напряглось, ее рука с неожиданной силой сдавила Катин локоть. – Это не нужно посылать! Это слишком ценно, чтобы доверять посылке!

– Откуда вы знаете, что я имею в виду? – подозрительно осведомилась Катя.

– Я? Я ничего не знаю! – забормотала незнакомка. – Я просто хотела вам помочь…

– А я вас, кажется, об этом не просила! – Катя вырвала свой локоть. – Так вы можете дать мне ее адрес?

– Адрес? – Брюнетка явно заюлила, глаза ее забегали. – Да, конечно, он у меня где-то был… Ах, извините, я, кажется, забыла в столовой свою сумку! – И она поспешно ретировалась.

Катя проводила незнакомку удивленным взглядом. Сумка болталась у нее на плече.

Впрочем, Катя тут же выкинула странную брюнетку из головы. Правда, ненадолго.

В тот же вечер, возвращаясь с ужина, она увидела возле своей двери какую-то сутулую фигуру, возившуюся с замком.

– Что вы здесь делаете? – окликнула ее Катя.

Незнакомка испуганно обернулась – и Катя узнала ту подозрительную брюнетку, которая подходила к ней возле ресепшн.

– В чем дело? – Катя подняла брови.

– Ах, извините! – проговорила брюнетка, отступая от двери. – Я ошиблась… Я думала, это мой номер!

Катя смотрела на нее пристально и неодобрительно. Брюнетка, не поворачиваясь к ней спиной, двинулась вдоль стены боком, как краб, и исчезла за поворотом коридора.

А Катя, войдя в номер, первым делом проверила перстень, который оставила в ванной на раковине.

Перстень был на месте.

Она надела его – и перстень снова сел на ее палец как влитой. Будто именно для нее и был предназначен.

Все же не дело бросать такую дорогую вещь, словно это дешевенькое колечко, купленное в лавочке для туристов. Хорошо, что завтра домой…

– Ненавижу. – Фике шла по дворцовому коридору, повторяя это слово: – Ненавижу!

Для того ли она приехала в эту огромную, холодную страну из уютного, маленького, привычного Штеттина, чтобы терпеть унижения от своего некрасивого, неумного и недоброго мужа и от его властной тетки, государыни Елизаветы Петровны? Для того ли, чтобы оказаться заложницей своего положения, одновременно величественного и жалкого? Для того ли, чтобы у нее отняли единственного ребенка? Для того ли, чтобы этот отвратительный человек, ее муж, ничуть не стесняясь, принимал своих любовниц?

Фике едва не заплакала злыми горькими слезами, но смогла удержаться, вспомнив, что здесь, во дворце, стены имеют не только уши, но и глаза, и негоже показывать перед придворными свою слабость.

Чтобы успокоиться, она вспомнила свое счастливое детство, игры с ровесниками, матушкин садик, где было так славно гулять, собирать цветы и разговаривать с подругами, мечтать о будущем…

Не о таком будущем она мечтала!

Большой холодный город, скованная морозом Нева за дворцовым окном… холод, мрак, одиночество.

Не о таком будущем мечтала она теми счастливыми днями в Штеттине! Да и сама она была не такой…

Все ли еще она та веселая Фике, беззаботная немецкая принцесса? Или, крестившись заново по православному обряду, она действительно стала другим человеком, Екатериной Алексеевной?.. Она и имя-то это с трудом может произнести!

Но вместе с тем она была околдована этим ледяным простором, этой огромной и загадочной страной. В Штеттине все было таким маленьким, таким игрушечным, таким… таким ненастоящим!

Как-то в детстве с матушкой Фике ездила в Амстердам и видела там замечательный кукольный дом. Потом, когда она подросла, дворец в Штеттине показался ей таким же кукольным домом.

Кукольный дворец, кукольное государство, кукольная армия, пригодная только для парадов и дворцовых караулов.

Здесь все другое – огромное, мрачное, настоящее…

Как было бы здорово покорить этот город, эту страну, стать королевой, императрицей этого бескрайнего пространства! Как было бы здорово достойно отплатить тем, кто сегодня смотрит на нее свысока, позволяет себе колкости, ехидные намеки!

В этих мечтах Фике дошла до своих покоев. Тут из двери выглянула Авдотья Нелидова, огляделась по сторонам и вполголоса проговорила:

– Ваше Высочество, Екатерина Алексеевна, он дожидается вас!

– Кто – англичанин? – Фике почувствовала странное волнение.

– Да, господин Вильямс.

Фике прошла в зеленую гостиную. Навстречу ей, приветливо улыбаясь, поднялся из кресла красивый пожилой человек в черном камзоле с тусклым серебристым галуном – английский посол Вильямс.

В который раз при виде посла Фике пожалела, что он слишком стар: она всегда любила умных, проницательных мужчин, а он обладал этими качествами в избытке.

– В добром ли вы здравии, Ваше Высочество? – осведомился англичанин, изящно поклонившись и коснувшись ее руки сухими холодными губами.

– На здоровье не жалуюсь, – ответила Фике сдержанно, – чего и вам желаю.

Англичанин почувствовал ее раздраженный тон, но тут же понял, что принцесса недовольна не им, что кто-то другой вызвал ее недовольство, испортил настроение.

Фике не собиралась раскрывать перед англичанином свою душу, не собиралась рассказывать о том смертельном унижении, которое только что пережила.

– Скажите лучше, любезный господин посол, – проговорила она, опустившись в бархатное кресло, – скажите, принесли ли вы деньги, о которых я просила?

– Принес. – Губы англичанина снова тронула улыбка. – Однако, Ваше Высочество, прежде чем передать их вам, хотел бы сказать следующее. Будь это мои деньги – я вручил бы их вам с радостью и безо всяких условий. Но, увы, я беден, беден как церковная мышь, а вам требуются большие деньги. Такие деньги может вам ссудить только мой государь, Его Величество король. А он, как вы догадываетесь, хочет знать, на какие нужды пойдут эти деньги, хочет убедиться, что потратит их для пользы и благоденствия Англии.

– Не сомневайтесь, господин посол. – Фике привстала и коснулась руки англичанина веером. – Не сомневайтесь и так и передайте вашему королю: эти деньги надобны мне не для развлечений. С помощью этих денег я хочу укрепить свое положение при дворе, хочу заручиться дружбою гвардейских офицеров.

– Вот как? – Посол внимательно смотрел на нее, ожидая продолжения.

– Вы хорошо знаете, милостивый государь, что в России дружба гвардейских офицеров – валюта драгоценная: именно через такую дружбу нынешняя государыня Елизавета Петровна получила свою корону. А сейчас, как вы знаете, господин посол, государыня не слишком здорова и лета имеет преклонные…

– Можете не продолжать. – Англичанин быстро оглянулся, он так же хорошо понимал, что во дворце и стены имеют уши. – Я понял. Значит, я могу передать королю, своему господину, что в случае, если бы вам, Ваше Высочество, волею судьбы удалось приобрести большее влияние на политику России…

– Если бы мне удалось приобрести большее влияние, я постаралась бы сделать так, чтобы соблюсти интересы Англии. Ибо Англия – исконный союзник России, и мы должны таким образом вести дела, чтобы укрепить этот союз к пользе обеих стран. Согласитесь, милостивый государь, что Франция приобрела слишком большую силу, и ее надобно остановить, а для этого потребно, чтобы Россия и Англия соединили свои усилия…

«А еще… – добавила она мысленно, – а еще я сделаю все, чтобы отплатить за пережитые мною унижения. Но это не касается ни господина Вильямса, ни Его Величества короля».

– Я передам Его Величеству, что в вашем лице Англия приобретает союзника не только надежного, но чрезвычайно умного и дальновидного! – С этими словами посол вручил принцессе объемистый кошель. – Здесь двадцать тысяч фунтов, как вы и просили.

– Передайте Его Величеству мою признательность! – Фике благодарно улыбнулась, спрятала кошель в потайной ящик своего бюро. – И вас лично, господин посол, я сердечно благодарю, ибо понимаю, как многим я вам обязана…

– Ваш покорный слуга! – Англичанин церемонно поклонился. – Вот еще что, Ваше Высочество… я хотел бы подарить вам лично от себя одну безделицу.

С этими словами посол запустил руку в карман своего камзола и достал оттуда перстень с крупным сапфиром, синим, как южное море.

– Этот перстень достался мне от одного покойного друга. Друг мой говорил, что перстень этот сделал сам великий Бенвенуто Челлини по заказу папы римского. Сапфир же в перстне куда более древний. Челлини нашел его в гроте на развалинах римского Форума. По легенде, этот сапфир некогда принадлежал божественному Августу. Мой друг говорил, что существует поверье: сапфир и сам перстень приносят своему хозяину удачу во всех его начинаниях, особенно в тех случаях, когда речь идет о достижении власти.

– Удача мне бы не помешала! – Фике осторожно взяла перстень у англичанина, надела на палец. Перстень сел на него как влитой.

– Говорят еще, что этот перстень нельзя ни купить, ни похитить: его можно только подарить, что я и делаю с превеликой радостью! – заключил англичанин.

– Прекрасная вещь! – проговорила Фике, любуясь синим камнем.

Перстень и правда был хорош, но не только красота его пленила Екатерину.

От этого перстня к ней в душу перелилась какая-то непонятная сила и уверенность. Она почувствовала, что теперь ей ничто не страшно, теперь ее ничто не остановит.

– Благодарю вас, господин посол, благодарю от всего сердца! И передайте вашему государю, что в моем лице он приобрел надежного и преданного союзника!

Англичанин поклонился и вышел.

Свекровь была настолько любезна, что прислала своего водителя встретить их в аэропорту. Конечно, Катя предпочла бы, чтобы их встречал Петр, но надеяться на это значило бы слишком переоценивать себя.

Водитель был немногословен, только неохотно сообщил, что дома все в порядке.

Валентина выскочила на улицу, заквохтала над Павликом, даже, кажется, прослезилась. Уж слишком она суетится, тут же подумала Катя, к чему бы это… Но отвлеклась от этой мысли.

Эльвира Никодимовна, которую отправляли на две недели в оплачиваемый отпуск, тут же взяла быка за рога.

– Павел, – сказала она начальственным тоном, – это очень хорошо, что вы вернулись вовремя. Таким образом, мы не отстанем от программы. Умойтесь и переоденьтесь, я жду вас в комнате для уроков.

– Я думаю, что сегодня занятия можно пропустить, – улыбаясь, сказала Катя, – мы только с дороги, Павлик устал…

– А я думаю, – Эльвира повернулась к ней всем телом, будто у нее внутри был железный стержень, – что каждый день промедления для вашего ребенка смерти подобен!

– О чем вы говорите! – отшатнулась Катя.

– Да-да! – Эльвира протянула руку. – Вы, именно вы, такие, как вы, равнодушные родители делают из своих детей совершенно не приспособленных к дальнейшей жизни мямлей и безответственных членов общества!

Ее длинный негнущийся палец, казалось, сейчас воткнется Кате в глаз. Она отступала, а Эльвира надвигалась на нее, что-то говоря. Мелькнуло испуганное лицо Павлика, губы его дрожали, он едва сдерживал слезы. И опять это затравленное выражение, которое появилось у него с приходом Эльвиры. В отпуске был нормальный ребенок – веселый, ласковый, шалил, как все…

Кате захотелось взять в руки что-нибудь, хоть вон тот зонтик, и залепить Эльвире изогнутой костяной ручкой между глаз, может, тогда она замолчит.

Катя остановилась внезапно, так что Эльвира едва не налетела на нее, чудом сумев затормозить.

– В чем дело? – холодно спросила Катя. – Вы собираетесь со мной драться?

Эльвира посмотрела ей в глаза, сначала мельком, потом внимательнее, как будто впервые ее увидела.

– Валя, – сказала Катя, – возьмите мальчика, умойте его и переоденьте, я сейчас приду.

Валентина подчинилась молча, что само по себе заслуживало удивления.

– Я работала во многих достойных семьях! Я обучала детей, которые… которых… которым… Мне платят не за то, чтобы я спокойно смотрела, как родители портят своего ребенка! – Эльвира опомнилась и снова пошла в наступление.

– Вам платят не за то, чтобы вы пререкались с вашими работодателями! – процедила Катя ледяным тоном. – Не смейте повышать на меня голос в присутствии сына!

– Но я… я вовсе не… – настал черед Эльвиры пятиться, – и я… я непременно доведу до сведения… сегодня же… ни в одной семье так со мной…

– Вот, кстати, напомните-ка, где вы работали до того, как устроились к нам!

– Я уже все сообщила Елизавете Петровне! – Эльвира вскинула голову. – Предъявила дипломы и рекомендации.

– Значит, не хотите говорить? Хорошо, я выясню все в агентстве. Надеюсь, они будут более сговорчивы… – Катя резко повернулась, чтобы уйти.

– Мне нечего скрывать! – Голос Эльвиры прерывался от возмущения. – Я работала у режиссера Богачева! И у продюсера Денщикова! И у актрисы Малышкиной!

Тут на лицо Эльвиры набежала небольшая тень, она на мгновение запнулась.

– Занятий сегодня не будет! – отчеканила Катя. – После обеда можете почитать ребенку книжку и поиграть в тихие игры.

У себя в комнате она поглядела в зеркало. Вроде бы на первый взгляд ничего в ней не изменилось, отчего же сегодня оказалось довольно легко справиться с Эльвирой? До сих пор она не могла ей возразить, а сегодня отлично выстояла. Хотя до полной победы еще далеко.

Катя достала из сумочки перстень, что подарила ей та странная старуха. Перстень Екатерины Великой – ну надо же, чего только не придумают эти обломки старого мира!

Но перстень снова легко наделся на палец и сидел так, будто Катя носила его всю жизнь. Она полюбовалась на то, как свет играет в синем камне. Так же, как играют солнечные лучи в полуденной морской воде. Все-таки удивительно красивое кольцо!

Валентина доложила, что с ребенком все в порядке, только обедать отказался, съел грушу и пошел к себе в комнату, должно быть, соскучился по игрушкам.

– Я тоже не буду обедать, принесите кофе сюда.

И снова Валентина подчинилась беспрекословно, не скривилась, не проворчала в сторону, что люди кофе в столовой пьют, а в спальне небось разольете, только ковры пачкать…

Остаток дня Катя провела у телефона.

Она звонила в агентство по найму, которое прислало им Эльвиру, но выяснила там только номер продюсера Денщикова, не его самого, естественно, а секретаря. Ответил профессионально-холодный голос, который сообщил, что господин Денщиков с семьей уже почти год проживает в Испании.

Далее Катя часа полтора звонила знакомым на предмет получения каких-либо сведений и выяснила наконец, что режиссер Богачев все время на съемках, а жена его работала на студии, но пришлось работу бросить, потому что их сын пошел в школу, и выросло такое исчадие ада, что и сказать невозможно. Никто с ним сладить не может, никакая няня или воспитательница. Частные школы уже три поменял, никакие деньги не помогают, в последней директор сказал, что сам еще доплатит, если ребенка заберут.

– Так-так, – сказала себе Катя, повесив трубку, – возможно, люди преувеличивают, сплетни раздувают, но что-то в этом есть. Дыма без огня не бывает.

Телефон актрисы Малышкиной она нашла через старинную подругу своей мамы Галину Сергеевну. Та когда-то работала в университете, а потом ушла редактором на «Ленфильм». Вера Малышкина была актрисой немолодой, когда-то очень известной, а теперь почти забытой, как многие. Изредка мелькало ее лицо в каких-то незначительных сериалах, где она играла маму главной героини или тещу главного героя, или жену его начальника.

– Конечно, Катюша, конечно, позвони Верочке, она тебе все расскажет. Она сейчас не снимается, с внучкой сидит. Сошлись на меня, – сказала Галина Сергеевна.

Малышкина взяла трубку сразу. И мгновенно испугалась:

– Что, что такое с Галей?

Но разобрались довольно быстро. И как только пожилая актриса услышала имя Эльвиры, у нее даже голос изменился.

– Что? Она у вас работает? Гоните ее, Катя, гоните немедленно! Это не женщина, а монстр какой-то!

– Я тоже так думаю…

– Вот слушайте, что у нас было! – перебила Малышкина. – Значит, невестка моя, эта ду… небольшого ума женщина, прямо скажу, так вот она наняла эту Эльвиру через агентство. Ах, рекомендации, ах, лучший воспитатель, ах, свой уникальный подход, своя собственная авторская система! Какая там система, детей надо любить, иначе никакая система не поможет!

Малышкина перевела дыхание и продолжила:

– Я тогда на съемках была, сын в эти дела не вмешивается, хоть Светочку очень любит. А девочка у нас очень хорошая, но, как теперь говорят, проблемная…

Малышкина вздохнула и пояснила:

– Совершенно не может в коллективе находиться. Пугается шума, криков, а дети есть дети. Кто-то толкнул, кто-то игрушку отнял, она за себя постоять не может, сядет тихонько в уголке и будет весь день плакать. Оттого и в садик мы ее не отдавали. Так эта сволочь, прости господи на худом слове, знаю, конечно, что при ребенке нельзя так выражаться, но сдержаться не могу, значит, Эльвира эта Никодимовна, сумела убедить невестку, что надо со Светочкиным характером бороться. Надо, мол, эти качества изживать, вырывать с корнем прямо сейчас, иначе никогда из ребенка не получится настоящего человека, то есть в жизни она ничего не добьется.

– Еще наверняка она про полезного и ответственного члена общества говорила…

– Да-да, а невестка прониклась! И доверила ребенка этой садистке! – В голосе Малышкиной послышались слезы. – Значит, приезжаю я со съемок и не узнаю внучку. Она и раньше-то была тихая, а тут вообще ходит как тень, все время вздрагивает, голову в плечи втягивает, короче, затуркали совсем ребенка. А я с ними не живу, сначала и не поняла, в чем дело. Потом даже сын заметил, что ребенок ночью вскрикивает, просыпается со слезами…

Голос Малышкиной пресекся, чувствовалось, что ей трудно об этом говорить. Но она продолжила:

– Ну, познакомилась я с Эльвирой этой и сразу поняла, что Светочка боится ее до потери сознания. А у невестки ума немного, зато амбиции через край хлещут! Взбрыкнула она, мне сцену устроила, я, кричит, – мать, плохого ребенку не желаю, а вы только сюсюкаете, так она никогда комплексы свои не преодолеет, будет тихой мышкой прозябать! Простить себе не могу, что обиделась тогда на невестку, ушла и дверью хлопнула! Ну, я своими делами отвлеклась, со Светочкой изредка по телефону лишь разговаривала. Она еле отвечает, я уж грешным делом подумала, что мать ее против меня настроила.

И тут звонит мне сын – приезжай срочно, а не то я не знаю, что сделаю! Я – к ним, по дороге чего только не передумала…

Оказалось, все плохо. Невестка моя, ду… что обычного ума не хватает, так это еще ладно, бабы и без ума неплохо живут, но у нее даже житейской мудрости нету! Отдала ребенка этой Эльвире, а сама то с подружками по телефону треплется, то в ванне часами отмокает. Нет бы проверить, как вообще занятия проходят, потом ребенка расспросить, под дверью, наконец, послушать! Люди камеры ставят, если на то пошло!

«Точно, – подумала Катя, – и как я не догадалась…»

– В общем, сын домой заскочил не вовремя, что-то там забыл. Слышит из детской оглушительный крик Эльвиры этой. За что-то она Светочку отчитывает, привыкла, что никого нету, не стесняется уже. Приоткрыл он дверь, видит, стоит дочка, трясется вся, сама бледная, губы дрожат, а слезинки сдерживает, даже плакать боится! Ведь она боялась даже музыки громкой! А тут фашистка эта орет, и Светочка с ней один на один, никто не заступится!

– Ужас какой! – не выдержала Катя.

– Да уж, действительно ужас. В общем, был жуткий скандал, сын Эльвиру выгнал тут же. Невестке, конечно, попало, а что толку? У ребенка нервный срыв, к психиатру пришлось водить. Еле-еле Светочку в норму привели, сейчас не снимаюсь, сама с ней сижу, теперь уж никому не доверим. Так что, Катя, гоните эту дрянь вон как можно скорее! Она детей ненавидит, потому что у самой их нет, оттого и мстит всем родителям! Или уж не знаю почему, не хочу и думать о ней! Она у Богачевых ребенка до того довела, что он едва дом не поджег! Теперь совершенно неуправляемый стал!

– А что же вы в агентстве про это ничего не сказали? – возмутилась Катя. – Ведь она свои многочисленные дипломы да рекомендации людям в глаза тычет!

– Тут ведь как… – смутилась Малышкина, – сын-то мой сгоряча Эльвире оплеух надавал. Ну, она баба склочная, по судам затаскала бы. Он и говорит – пошла вон, и чтобы я тебя больше не видел! А шум поднимать не стал, нам не до того было, ребенка нужно спасать…

Катя положила трубку и глубоко вздохнула. Бедный Павлик, что его ожидает! Но не бывать этому!

Она вошла в детскую, где Павлик маялся над какой-то скучнейшей развивающей игрой, Эльвира, как всегда, по ходу дела строгим голосом читала ему нотации.

– Эльвира Никодимовна, – сказала Катя, отпуская Павлика, и он радостно помчался в гостиную смотреть мультфильмы, – в ваших услугах мы больше не нуждаемся. Я выплачу вам жалованье вперед за месяц и прошу как можно скорее покинуть наш дом.

– Что это еще вы придумали? – От возмущения Эльвира забыла, где находится, и дошла до полной наглости. – Не вы меня нанимали, не вам и увольнять! Я имела дело с Елизаветой Петровной, она видела мои дипломы и рекомендации и сочла мою педагогическую подготовку подходящей для вашего сына!

– Вот именно, для моего сына, – согласилась Катя, – я не позволю вам калечить ребенка!

– Да что вы понимаете в воспитании? – заорала Эльвира. – Да у меня такая педагогическая система! Да у меня такой опыт работы, что вам и не снилось!

– Опыт? – Катя в противовес Эльвире голоса не повышала. – Вот как раз об этом я хочу поговорить. Значит, вы утверждаете, что добились отличных результатов с девочкой Малышкиных, которую довели до настоящего нервного срыва? После общения с вами ребенок лечился у психиатра, и родители не стали жаловаться только потому, что отец имел неосторожность надавать вам пощечин! И надо сказать, я его понимаю…

– Неслыханная наглость! – На лице Эльвиры было написано праведное возмущение. – Я хотела подать в суд, но его жена просто умоляла меня этого не делать!

«Врет!» – без труда поняла Катя.

– А ребенок режиссера Богачева? После ваших занятий по вашей так называемой специальной системе он вообще перестал адекватно воспринимать окружающее!

– Это не ребенок, а наказание господне! Это потенциальный преступник! – отговорилась Эльвира.

– Возможно, но до того, как родители наняли вас, с ним все-таки худо-бедно можно было ладить. И знаете, что я думаю? Вы попытались его сломить – и вот вам результат, он теперь не слушает вообще никого! Вы жестоки, бессердечны и совершенно не понимаете детей, вы отвратительный педагог!

– Это неправда, это голословные обвинения, я всегда, всю жизнь… – Эльвира задыхалась, глаза ее горели, – у меня образование и стаж работы… Вы не смеете…

– А что вы сделали с ребенком Денщикова, если они бросили все и вот уже год не показываются в России? – Катя кинула пробный камень и поняла, что попала в точку.

Эльвира побледнела и отшатнулась, Катя поняла, что победа на ее стороне.

К вечеру, когда домой явились свекровь и Петр, Эльвиры уже и след простыл.

– Папа! – Павлик повис на шее у отца, Катя заметила, что свекровь чуть поморщилась и покрутила головой.

– Что за шум… – пробормотала она. – Валя, позови воспитательницу, ребенку пора спать!

– А ее Катерина Алексеевна уволила! – тут же выболтала Валентина, в голосе ее слышалось легкое злорадство, уж очень любила она, когда хозяева ссорятся.

– В чем дело? – спросила свекровь, холодно взглянув на Катю.

– Павлик, иди к себе, – Катя ласково погладила сына по голове и легонько подтолкнула к детской. – Может быть, не будем разговаривать в прихожей?

Павлик ни за что не хотел отпускать отца, тот понес его на руках едва ли не с радостью – не хотел наблюдать, как свекровь станет выговаривать Кате.

– Что это ты раскомандовалась? – устало спросила свекровь, когда они вошли в ее кабинет.

И поскольку Катя молчала, свекровь продолжала, потихоньку накаляясь:

– Что еще за выверты? Знаешь прекрасно, что мне некогда этим заниматься, так теперь еще новое дело – эта воспиталка ей, видите ли, не угодила, нужно новую искать! А когда? Катерина, ты хоть изредка мозги включаешь? У меня забот на канале выше крыши, а тут еще дома все не слава богу!

– А с чего вы взяли, что лучше всех знаете, какая воспитательница нужна Павлику? – Снова Катя говорила спокойно, но твердо и решительно. – С чего вы вообще решили, Елизавета Петровна, что разбираетесь в воспитании детей?

– Ну, знаешь! – Свекровь даже удивилась. – Павел все-таки мой внук! Надеюсь, ты не забыла?

– И что? – холодно продолжала Катя. – Вы проводите с ним много времени? Вы рассказываете ему вечером сказки, вы сидите с ним ночью, когда он болеет, вы знаете, сколько у него осталось молочных зубов, вы отвечаете на его вопросы, вы знаете имена его друзей, вы учите с ним стихи?..

– Ты хочешь сказать, что я плохая бабушка? – усмехнулась свекровь. – Видишь ли, дорогая моя, я хочу оставить внуку кое-что получше бабушкиных сказок! Я хочу оставить ему Дело! Дело с большой буквы! Дело, которое он сумеет продолжить! И ты уж сама разбирайся с его молочными зубами!

– Вот именно, – Катя наклонила голову, – уж позвольте мне самой решать, как будет лучше, раз уж я занимаюсь сыном!

– Не позволю! – Свекровь с размаху рубанула рукой воздух и снова еле заметно поморщилась, как бы прислушиваясь, что у нее внутри. – Ты будешь с ним сюсюкать, баюкать его и баловать и вырастишь такого же рохлю и лентяя, как…

Она замолчала, но Катя поняла. Такого же, как Петя. Вот как, оказывается, она думает о собственном сыне. Что ж, в этом Катя не виновата, свекровь сама его воспитывала. Что выросло, то выросло. Катя посмотрела свекрови в глаза очень выразительно. И увидела там не злость, а усталость. И еще что-то непонятное.

– Пусть так, – сказала она как можно спокойнее, – вы все хотите контролировать, никому не доверяете. И поэтому готовы отдать ребенка самому настоящему монстру, садистке с дипломом педагога. Просто назло мне!

– Что ты несешь? – Свекровь хотела махнуть рукой, но не стала этого делать.

– Она покрутила перед вами дипломами, а вы и рады!

Дальше Катя скороговоркой рассказала про трех предыдущих работодателей.

– Не может быть! – Свекровь прижала руки к вискам, как будто что-то давило голову.

Но сказала она это просто так, по инерции, судя по всему, на нее произвело впечатление то, что Катя так тщательно сделала проверку Эльвириного послужного списка.

– Ладно, – сказала свекровь, отпуская ее, – но с агентством этим я разберусь.

– Я сама разберусь! Завтра же!

Елизавета Петровна мрачно посмотрела на директора новостной редакции Павловского, перевела взгляд на новую ведущую. Павловский усиленно смотрел в пол, лысина его блестела от пота: он чувствовал, что хозяйка гневается. Ведущая, самоуверенная блондинка с холеным породистым лицом, держалась вызывающе, на губах ее играла едва заметная улыбка.

– Оксана Константиновна, – начала Елизавета внешне спокойным голосом, – когда мы с вами подписывали контракт…

– Когда мы с вами подписывали контракт, – перебила ее ведущая, – мы отдельно оговорили, что я имею право на определенную творческую самостоятельность.

– Я попрошу не перебивать меня! – Елизавета повысила голос, хотя давала себе слово сдерживаться в разговоре с этой московской штучкой. – Вы имеете право на самостоятельность, но только в таких пределах, чтобы это не шло во вред каналу!

– Во вред? – Оксана подняла красивые тонкие брови. – Насколько я знаю, с моим приходом рейтинги поднялись на три-четыре пункта! Игорь Олегович, я не ошибаюсь?

Павловский заерзал в кресле, вытер платком вспотевшую лысину и промямлил:

– Да, конечно, рейтинги повысились… но если Елизавета Петровна считает…

– Елизавета Петровна считает, что вы можете засунуть рейтинги сами знаете куда! – Елизавета ударила кулаком по столу, ее сузившиеся глаза метали молнии.

Павловский привычно испугался, потянулся за своими таблетками, но сама Елизавета чувствовала, что удар вышел каким-то неубедительным, слабоватым, и молнии были бледноваты.

Вообще она сегодня чувствовала себя хуже некуда. Что это – неужели старость? Да нет, она просто устала, надо отдохнуть, но когда? Штурвал нельзя выпускать из рук! Петя слабоват, не удержит, а вокруг шныряют такие акулы! Стоит только показать перед ними слабость – сожрут и не подавятся!

– Рейтинги можете засунуть сами знаете куда, – повторила она.

– А что же тогда важно? – насмешливо переспросила Оксана. – Я, признаться, думала, что высокие рейтинги – показатель уровня работы программ и залог финансовой стабильности канала… от рейтингов зависит реклама, а значит – деньги…

– Не забывайте, какой на дворе год! – остудила ее Елизавета. – Рейтинги, конечно, важны, но гораздо важнее репутация канала! Репутационные издержки не окупаются никакими рейтингами…

– Но, Елизавета Петровна, я не понимаю, чем вы недовольны. Я, кажется, ничем не навредила репутации…

– Это вам так кажется! Вы не удержались от шпильки, когда говорили о последней постановке Среднего Драматического театра, сказали, что половина зрителей сбежала после первого действия, так что в гардеробе выстроилась очередь…

– Ну и что в этом такого? – Оксана пожала плечами.

– Во-первых, это были обычные вечерние новости, а не новости культуры…

– Но у меня оставалось еще полторы минуты, и я подумала, что это оживит программу…

– Оживило! – перебила ее Елизавета с неприязнью и сарказмом. – А вы не подумали, кто играл главную женскую роль в этом спектакле? Это не пришло вам в голову?

– Залесская… – протянула ведущая.

– А вы не подумали, чья она жена?

– Ваши мелкие городские дрязги… – начала Оксана, – провинциальный гадюшник…

– Молчать! – вскрикнула Елизавета. – Эти, как вы выражаетесь, мелкие дрязги могут стоить мне очень крупных неприятностей! И не только мне, но всему каналу!..

Она хотела еще что-то сказать, но внезапно стало тяжело дышать, перед глазами поплыли красные круги, стены комнаты закачались. Вдруг на столе зазвонил телефон. Елизавета сняла трубку, удивившись тому, как дрожит рука.

– Алла, нельзя ли попозже… – проговорила она, с трудом ворочая языком.

– Елизавета Петровна, – раздался в трубке неуверенный голос секретарши, – это Волованов!

– Ну вот, уже! – Елизавета взглянула на ведущую и безнадежно добавила: – Соединяй…

На этот раз в трубке загудел недовольный, раздраженный голос вице-губернатора:

– Елизавета Петровна, что вы себе позволяете? Или вы думаете, что теперь городское руководство для вас не указ? Вы надеетесь на свои московские…

– Нет, Сергей Аристархович, я не думаю… я не надеюсь… это случайность… новый сотрудник был не в курсе… это не повторится… я вам обещаю…

– Надеюсь! – Волованов прибавил в голос грозовых раскатов. – Вы не забыли, о чем мы с вами говорили на заседании комитета по средствам массовой информации?

– Не… не забыла… – с трудом выговорила Елизавета и вдруг с удивлением увидела, что к ее лицу стремительно приближается столешница черного дерева.

– Что… что такое… – пролепетала она, выронила трубку и упала лицом на стол.

Павловский вскочил, схватил ее за руку, не нашел пульса, забегал по кабинету. Ведущая невозмутимо сидела на своем стуле. На ее лице читалось выражение высокомерного, аристократического безразличия. Потом Павловский вылетел из кабинета, подбежал к секретарше, размахивая руками. Алла испуганно отшатнулась, вскочила:

– Что с вами, Игорь Олегович? Что случилось?

Павловский наконец обрел дар речи.

– Слу… случилось! – выкрикнул он, с трудом выталкивая слова. – Но не со мной! Елизавета Петровна… она… – он снова замолк и потащил Аллу в кабинет.

Увидев лежащую лицом на столе Елизавету, секретарша не потеряла головы. Она нашла пульс, вызвала «Скорую помощь», выпроводила Оксану и Павловского, которому предварительно дала валерьянки, дозвонилась до Петра Федоровича.

«Скорая» приехала довольно быстро. Молодой врач послушал сердце, поднял веки, посветил в них фонариком.

В это время в кабинет вошел Петр.

– Что здесь происходит? Что с ней? Что с матерью? – спросил он у Аллы.

Ответил за нее врач:

– Инсульт. Немедленно везем в больницу.

– Но… но она…

Он хотел спросить, выживет ли мать, и не мог произнести эти простые слова. Но врач его и без слов понял – видно, часто ему приходилось отвечать на такие безмолвные вопросы.

– Не знаю, – он пожал плечами, – честное слово, не знаю. Человеческий мозг – невероятно сложное устройство, ничего нельзя сказать с уверенностью.

Когда Елизавету на носилках выносили из кабинета, она вдруг приподнялась и открыла глаза. Лицо ее было перекошено, подбородок дрожал, по нему сползала тонкая ниточка слюны. Увидев сына, она странно, хрипло всхлипнула и попыталась что-то сказать. Однако вышло у нее только какое-то нечленораздельное мычание, что-то вроде «н-не-не-не…».

Едва английский посол покинул покои Екатерины, в дверях снова появилась фрейлина Нелидова. На сей раз вид у нее был еще более таинственный, на щеках играл румянец, глаза блестели.

– Господин Орлов! Просить?

– Обожди! – Фике вскочила, хотела позвать камеристку, но передумала, сама взяла ручное зеркало в серебряной оправе, оглядела себя, осталась недовольна: после причиненного мужем расстройства лицо было еще бледно. Похлопала себя по щекам, поправила парик, одернула платье и только тогда позволила:

– Зови!

Тут же вошел Орлов, блестящий гвардейский офицер – высокий, широкоплечий, с живыми яркими глазами. Быстро подошел, поцеловал руку. Взгляд его при этом задержался на новом перстне. Отпустив руку, поднял глаза на принцессу:

– Благополучны ли вы, Ваше Высочество? Ваши ясные глазоньки красны – не плакали ли вы?

– Этот жестокий человек, мой муж, довел меня до слез, – призналась Фике. – Впрочем, не будем о нем. Скажи лучше, мой друг, благополучен ли ты сам? Мне передавали, что ты сильно проигрался…

– Ох, правда ваша! – Орлов развел руками. – Знаете, как говорят – не везет в карты, значит, повезет в любви! Так что намедни я и правда много проиграл, не знаю, что и делать!

– Не беспокойся, мой друг! – Фике улыбнулась. – В этом горе я тебе помогу. Сколько, говоришь, ты проиграл?

– Много… восемь тысяч.

– Не беда, – Фике открыла бюро. – И вот еще, мой друг. Передай от меня денег тем бравым офицерам, о которых ты давеча говорил, да скажи – мол, Екатерина Алексеевна велела за нее молиться.

– Непременно исполню, Ваше Высочество! – Орлов снова потянулся к ее руке.

– Обожди, – Фике покосилась на дверь, понизила голос. – Тут больно много шпионов. Так и норовят подслушать, подглядеть да передать государыне. Ты лучше, мой друг, приходи нынче ночью, после полуночи. Авдотья тебя проведет…

Ночью в покои Екатерины Алексеевны вбежала Авдотья Нелидова, простоволосая, в накидке, наброшенной поверх ночной сорочки, со свечой в руке. Остановившись посреди спальни, приоткрыла рот, но не решалась заговорить. Фике приподнялась на кровати, прикрыла одеялом лежащего рядом мужчину, раздраженно прошипела:

– Что пришла? Что смотришь? Коли вошла, так говори, чего надо, не стой столбом!

– Ваше Высочество, неладно во дворце! – отвечала Нелидова свистящим испуганным шепотом. – Шум, люди ходят, огни горят… как бы чего не вышло!

– Вот как? – Фике повернулась к Орлову. – Правда, дружок, лучше тебе уйти от греха. Ежели что случилось, так тебе нужно быть при своем полку.

Григорий Орлов выбрался из кровати, натянул исподние, собрал ворох одежды. Прежде чем покинуть спальню, склонился поцеловать, но Фике отмахнулась:

– Иди, дружок, иди, после увидимся!

Он кивнул и вслед за Нелидовой прошел в примыкающую к спальне гардеробную. Там он оделся, и Авдотья потайным ходом вывела его из дворца.

Теперь Фике и сама слышала шум, доносящийся из покоев государыни.

Вскоре поблизости раздались шаги многих людей, дверь покоя отворилась, на пороге стоял придворный из свиты наследника – тот, которого она давеча встретила в покоях мужа.

– Что такое? – воскликнула Фике, сев в постели и делая заспанное лицо. – Как ты смеешь входить ко мне в такой час?

– Ваше Высочество… государь просит вас сей же час непременно пожаловать!

– Что ты несешь? – насупилась Фике. – Какой государь? Говори толком – что стряслось?

– Государыня Елизавета Петровна почила в бозе. Государь Петр Федорович просит вас сей же час пожаловать.

– Вот оно что! – Фике нахмурилась. – Так выйди прочь и вели прислать ко мне камеристок – одеваться!

Перед покоями Петра Федоровича толпились придворные – кто еще не ложился, кто был разбужен и явился небрежно одетый, в разобранном парике. Все шептались или вполголоса переговаривались, нет-нет и оборачиваясь к покоям нового государя. При появлении Фике общий гомон усилился, на нее глядели с любопытством, некоторые низко кланялись, некоторые демонстративно отворачивались. Вдруг двери отворились, в залу вышел незнакомый гвардейский офицер, нашел взглядом Екатерину Алексеевну и проговорил без должного почтения:

– Ваше Высочество, государь просит вас пожаловать.

Фике подчинилась, подумав про себя: коли я – высочество, так он – пока что не государь; а коли он государь, так и меня следует величать соответственно.

Петр Федорович стоял посреди комнаты, одетый в парадный мундир, и поправлял манжету. Чуть в стороне находились несколько приближенных, среди которых Фике узнала графа Апраксина. Совсем рядом с Петром стояла фрейлина Елизавета Воронцова, нескладная и плотная, в бирюзовом платье, шитом серебром, чересчур нарядном для такого позднего часа. На широком лице ее была растерянность, сменяющаяся то тщетно скрываемой радостью, то смущением. При виде Фике она побледнела и отступила в сторону.

– Не пугайся, душа моя, – остановил ее Петр, – не принимай в расчет мою запасную мадам; тебе до нее нет никакого дела.

После этих слов он повернулся к жене и проговорил сухо, таким тоном, каким обыкновенно отчитывают прислугу:

– Долго же вы шли к своему мужу, сударыня. Должно быть, крепко спали.

Екатерина промолчала, и он продолжил:

– Должно быть, вы уж слышали. Государыня императрица нынче ночью скончалась. С этого дня я – самодержец всероссийский. Но вас, сударыня, это не должно беспокоить. Вы будете жить, как жили, в своем крыле дворца.

– А вы, стало быть, поселите здесь эту особу? – холодно осведомилась Екатерина.

– Я поступлю, как сочту нужным! – отрезал Петр. – И впредь, сударыня, извольте относиться к Елизавете Романовне со всем возможным уважением. Эта особа, как вы изволили выразиться, по всем понятиям куда достойнее вас…

– Не нужно, государь! – вполголоса проговорила Воронцова.

– Не беспокойтесь, душа моя! – Петр ласково коснулся ее руки. – Моя запасная мадам должна понимать, что к вам надлежит относиться почтительно!

– Вот как! – Екатерина повернулась к двери, чтобы выйти.

– Вот так! И извольте стоять и слушать, когда с вами разговаривает государь! И хочу предупредить вас, что вам должно вести себя самым безупречным образом, чтобы не навлечь на себя мой гнев, а также во всех необходимых случаях являться и сопровождать меня, когда того требуют приличия.

– А до вас оные приличия не относятся? – резко промолвила Екатерина.

– Я – государь! – отрезал Петр. – Все, сударыня, больше я вас не задерживаю!

Катя узнала о том, что произошло со свекровью, от секретарши Аллы. Та позвонила вечером в поисках Петра, потому что мобильный у него был отключен.

– Его нет, – сказала ошеломленная Катя, – наверно, он в больнице.

Алла как-то странно хмыкнула и повесила трубку, попросив передать Петру Федоровичу, что завтра в десять утра совещание придется проводить ему.

Муж явился только после двенадцати, когда у Кати уже рука устала тыкать в кнопки мобильника.

– Где ты был? – Она подошла ближе, пахло от него спиртным и еще чем-то чужим, незнакомым.

– Мать в больнице, – бросил он вместо ответа.

– Я знаю, мне звонили. Как она?

Муж раздраженно отмахнулся и сбросил пальто на руки вбежавшей Валентине.

– Ванну! – сказал он. – И коньяка туда принеси!

– Сию минуту!

Катя бросила на домработницу испытующий взгляд и успела заметить какое-то странное выражение. Не то злорадство, не то удовлетворение. Валентина поскорее опустила глаза, в которых было написано: «Знаю, да не скажу!»

Ее отвлек телефонный звонок. Чужой равнодушный голос сообщил, что Елизавета Петровна Коваленко скончалась час назад в палате реанимации, не приходя в сознание.

Катя аккуратно положила трубку и сделала шаг в сторону ванной, где плескался муж. Но неожиданно задержалась, потому что ее пронзила мысль: если бы муж был в больнице, то он бы знал о смерти матери, если же он был не в больнице, то где же он тогда пропадал весь вечер?

И этот незнакомый запах, и взгляд Валентины – а я знаю! Что она такого знает, чего не знает Катя? Неужели у мужа кто-то есть? Катя ничего не замечала. Хотя, не было же ее две недели, вот он и успел. А все свекровь, не пустила его с ними отдыхать!

Тут Катя осознала, что свекровь только что умерла, и устыдилась. Так вот отчего вчера в глазах ее была нечеловеческая усталость и тоска! Смертельная тоска…

Как ни искала Катя, она не могла найти в своей душе никакого горя. Но все же Пете она мама… И не время сейчас выяснять отношения, нужно его утешить.

Катя сделала скорбное лицо и постучала в ванную.

Последующие несколько дней Кате не представилась возможность поговорить с мужем. Он почти не бывал дома, все время пропадал на работе. Катя тоже была занята. Нашла новую няню для Павлика, записала его в развивающий центр, куда нужно было возить ребенка три раза в неделю. Звонили какие-то люди домой, передавали соболезнования, Катя отвечала по телефону сама.

Наконец настал день похорон. Катя подъехала к зданию канала одна на своей машине, муж давно уже был там.

Возле главного входа стояли похоронные автобусы, около них курили водители. Перед дверью Катю встретила секретарша покойной Алла – с красными глазами, в черной старушечьей косынке. Испуганно взглянув на Катю, проговорила:

– Что теперь будет? Что будет?

Катя пожала плечами, прошла вместе с Аллой через проходную.

Гроб стоял в зале заседаний. Елизавета Петровна лежала в нем величественная, надменная. Казалось, она председательствует на собственных похоронах. В ногах у нее громоздились цветы. Вокруг толпились сотрудники компании, газетчики, люди с других каналов. Катя узнала нескольких известных артистов, новую ведущую канала – красивое, породистое, но совершенно равнодушное лицо. Чуть в стороне от них стоял плотный приземистый мужчина в дорогом, отвратительно сидящем костюме, с тяжелым подбородком и одутловатым лицом. Вокруг него образовалось пустое пространство.

Катя искала глазами мужа и наконец увидела его – Петр в дальнем углу о чем-то вполголоса разговаривал с длинноногой блондинкой, на лице его играла пошлая, неуместная улыбка. Блондинка улыбаться не смела – все ж таки похороны, но строила ему круглые голубые глазки. К Петру подошел Муратов, что-то негромко сказал. Петр стер с лица неподобающее выражение, протиснулся поближе к гробу. Катя подошла к нему, взяла его под руку. Петр дернулся, недоуменно и неприязненно покосился на нее. Едва шевеля губами, она прошептала:

– Веди себя прилично! Все-таки это похороны твоей матери!

Петр посмотрел на нее волком, но смолчал.

И тут Кате показалось, что земля уходит у нее из-под ног.

На середину зала вышел высокий, представительный мужчина с красивым самоуверенным лицом.

Тот самый мужчина, с которым она провела несколько безумных ночей на Канарах, тот самый Алексей, у кого в номере она обмирала от страсти, к кому бегала, едва дождавшись, когда Павлик заснет.

Катя закрыла глаза, сосчитала до десяти.

Этого не может быть, сказала она себе, это мне померещилось. Такого просто не бывает.

Она открыла глаза… но ничего не изменилось: посреди зала стоял именно он, тот самый мужчина, герой ее непродолжительного курортного романа.

– Кто это? – вполголоса спросила она Аллу, которая оказалась поблизости.

– Кто? – Секретарша удивленно взглянула на нее, проследила за ее взглядом. – Ах, это! Рокотов, Алексей Григорьевич Рокотов, начальник юридического отдела.

Рокотов почувствовал ее взгляд, или услышал их перешептывание, и посмотрел на Катю.

По его лицу она поняла, что он ничуть не удивлен.

Ее появление на похоронах Елизаветы Петровны не было для него сюрпризом.

Значит… – до Кати наконец дошло, – значит, он прекрасно знал, кто она такая… знал еще там, на Канарах? Значит… значит, он видел ее здесь раньше… Так вот почему его лицо при встрече показалось ей смутно знакомым!

Катю обдало жаром. Ей показалось, что все смотрят на нее. Конечно, показалось. Никому не было до нее ни малейшего дела, люди смотрели вовсе не на нее.

Рокотов постучал пальцем по микрофону.

В зале воцарилась тишина.

Привычным, хорошо поставленным голосом он объявил о начале гражданской панихиды.

– Сегодня мы прощаемся с Елизаветой Петровной Коваленко… Елизавета Петровна стояла у истоков нашей компании, она отдала каналу всю свою жизнь, все свои силы…

Рокотов произнес еще несколько обтекаемых дежурных фраз и под конец сказал:

– А теперь я хочу предоставить слово для прощания председателю комитета по средствам массовой информации Сергею Аристарховичу Волованову.

К микрофону подошел тот самый приземистый мужчина. Он тоже начал произносить ничего не значащие дежурные слова о том, как много сделала покойная для телевидения, для города, для мировой культуры.

– Это после разговора с ним Елизавету Петровну хватил инсульт! – прошептала на ухо Кате появившаяся рядом Алла. – И у него хватает совести…

После Волованова вышел Муратов.

Он говорил просто, живыми словами, вспоминал какие-то грустные и смешные эпизоды, и видно было, что всерьез расстроен смертью Елизаветы. Расстроен и озабочен судьбой канала.

Потом говорили еще какие-то люди. Наконец гроб вынесли из зала, и почти все поехали на кладбище.

Катя с трудом прошла к могиле по сырой рыхлой земле, ее элегантные сапожки совсем для этого не годились. Один раз она чуть не упала, к счастью, ее поддержал оказавшийся рядом Муратов. Петр вообще куда-то исчез по дороге. Время от времени она замечала идущего впереди Рокотова, но тут же отводила глаза.

Вдруг в какой-то момент он оказался рядом с ней, проговорил вполголоса, не поворачивая головы:

– Как ты?

– Ты спрашиваешь? – прошептала она возмущенно. – Ты еще спрашиваешь? Ведь ты знал, знал!

– Ну, допустим, знал… – ответил он, едва шевеля губами. – Но ведь это было хорошо?

– Да какая разница!

– Тихо! – Он скосил на нее глаза. – Об этом никто не должен знать, правда?

Ответить она не успела: он уже ушел вперед. Катя даже засомневалась – не привиделся ли ей этот разговор.

На кладбище было очень холодно, дул сырой порывистый ветер. Катя подняла воротник, спрятала руки в карманы, но все равно у нее зуб на зуб не попадал.

Снова говорили какие-то слова, потом трезвые расторопные могильщики опустили гроб в яму. Все присутствующие по очереди подходили и бросали на крышку гроба землю, Катя, в свою очередь, тоже бросила тяжелый желтоватый глинистый комок. Она увидела гроб, который до половины стоял в грязной воде. Ее невольно передернуло – она представила там, внутри, Елизавету. Рядом с ней возник Петр, от него слегка несло спиртным, но за это Катя его не осуждала. Когда все закончилось, к ней подошел Муратов и протянул фляжку. Она благодарно взглянула на него, сделала большой глоток. В желудке стало горячо, отчего-то захотелось плакать.

Муратов посмотрел на нее внимательно, сочувственно и негромко проговорил:

– Что же теперь будет? Со смертью Елизаветы Петровны закончилась целая эпоха в жизни нашего канала.

– Что же теперь будет… – повторила Катя его слова. Но она вкладывала в них совсем другое значение.

На поминках были все те же бесконечные многословные речи, потом наконец все выпили, и атмосфера более-менее разрядилась. Начальство отметилось и уехало, старейшие сотрудники канала сидели группой и тихонько вспоминали былое, какие-то мужчины жадно пили дармовое вино, какие-то женщины хихикали и сплетничали. Петра не было видно, Катя устала искать его глазами. Она подумала немного и решила ехать домой, здесь никто не заметит ее отсутствия. Если честно, то и присутствия ее никто не замечал.

Ресторан оказался большой и незнакомый, Катя никогда тут раньше не была. Некстати ей пришло в голову, что она вообще редко бывала где-нибудь с мужем. Если нужно было устроить ужин с партнерами или деловой обед с крупными рекламодателями или пригласить кого-то из городского начальства, чтобы между закуской и горячим утрясти некоторые деликатные вопросы, свекровь с мужем ходили вдвоем – вроде как они пара, и Катя явилась бы третьей лишней.

Катя незаметно вышла из-за стола, привела себя в порядок, подкрасила губы, и здесь, в темном пыльном тупичке возле гардероба, ее перехватил Рокотов.

– Катя… – он взял ее за руку.

Она попыталась вырвать руку, но он держал крепко.

– Пусти… – прошипела она, – пусти, а то я закричу!

И тут же поняла, что никогда этого не сделает. Еще не хватало устроить скандал на поминках.

– Катя… – повторил он и прижался к ее плечу на долю секунды. Пахнуло его одеколоном, и Катя вздрогнула, до того знакомым было воспоминание. От него шел жар, который сразу передался Кате, она вспыхнула вся, до корней волос, по телу прошла томительная дрожь.

Это невозможно! Титаническим усилием воли она взяла себя в руки.

– Чего ты хочешь? – Она пыталась произнести эти слова как можно тверже, но голос предательски дрогнул. – Ты обманул меня, ты воспользовался мной, как…

– Катя, я виноват только в том, что не признался тебе раньше! – Он говорил, приблизив губы к ее уху. Было щекотно, и Катя сосредоточилась на этом приятном ощущении.

– Катя, милая, если бы я тогда признался, что работаю на твоего мужа, разве было бы у нас что-нибудь? Ты шарахнулась бы от меня и обходила стороной!

Катя не могла с ним не согласиться.

– Пусть так, – сказала она и отстранилась, – но теперь все позади. Мы простились там, и вовсе незачем начинать эту историю снова. Всего хорошего, мне надо идти.

– Я понимаю, – он не торопился отпускать ее руку, хотя в тупичок заглянул седоватый представительный гардеробщик, – я все понимаю, разговаривать нужно не здесь. Катя, мы не можем так расстаться! Я должен с тобой поговорить в спокойной обстановке, это очень важно! Важно нам обоим!

– Хорошо… – она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, ей очень не нравился взгляд гардеробщика.

Из зала слышался шум, не ровен час, кто-то пойдет на выход и увидит ее с Рокотовым. Мужу сразу же доложат.

– Хорошо, – повторила она, – позвони мне завтра утром, мы назначим встречу.

Мелькнула мысль, что зря она так быстро согласилась. А, пустое, нужно выяснить поскорее отношения и объяснить Рокотову, что у курортного романа не может быть никакого продолжения. Так объяснить, чтобы он понял.

Дома все было в порядке, только Валентина завесила все зеркала в доме черными тряпками, откуда только взяла их. Павлик играл с Лидией в прятки, похоже, новая няня пришлась ему по душе.

Против обыкновения Катя не зашла к сыну перед сном, она чувствовала себя совершенно разбитой. Может, промерзла там, на кладбище, и простудилась?

Нет, незачем обманывать себя. Разумеется, похороны – неприятное событие, оно на кого угодно навевает тоску, но Катя была потрясена встречей с Рокотовым. По приезде с курорта она сделала все, чтобы забыть свой мимолетный роман. И почти преуспела в этом. И вот теперь все началось снова.

Ничего не началось, тут же опомнилась Катя, она этого не допустит, будет держать себя в руках и твердо скажет Рокотову, чтобы более ее не беспокоил.

Муж вернулся поздно, Катя сквозь сон слышала, как он раздевался, потом тяжело плюхнулся на кровать.

Встала она рано, муж жутко храпел, лежа на животе. Катя пошла будить Павлика, затем прошлась по квартире, окидывая ее хозяйским оком. Так, надо будет сказать Валентине, чтобы сняла эти жуткие черные тряпки, ни в одно зеркало не посмотреться. И убрать из гостиной портрет свекрови, увитый траурными лентами, а то не гостиная, а красный уголок завода шарикоподшипников!

Катя понятия не имела, что такое красный уголок и что такое шарикоподшипник, но свекровь упоминала такое в сердцах. Катя даже остановилась, вздрогнув – никогда раньше не говорила она как свекровь. Вот ведь пристало выражение…

Валентину она нашла в комнатке при кухне, где стояли стиральная машина, пылесос и сушилка. Домработница заправляла стиральную машину. При виде хозяйки она вздрогнула и попыталась прикрыть собой грязное белье. Правда, тут же опомнилась и взяла себя в руки. Но Катя уже успела кое-что заметить.

– Валя, – мягко сказала она, – я не могу найти ореховых хлопьев для Павлика, – вы их переставили?

– Да нет же, все на месте! – Валентина бросила белье и устремилась на кухню.

Хлопья были на месте, и Валентина посмотрела на хозяйку с удивлением. Но Катя тут же услала ее освобождать зеркала, а сама заглянула в стиральную машину. Так и есть – вот рубашка мужа, она была на нем вчера. Вся измазана помадой и тушью. Скотина, в день похорон матери и то не мог сдержаться! А Валька его покрывает – ишь как глаза забегали, ясно, что не впервой такой случай! Уволить ее, что ли…

Где-то в глубине квартиры зазвонил телефон.

– Катерина Алексеевна, там Петра Федоровича спрашивают! – Валентина стояла в дверях кухни, Катя уже опомнилась и ничем не дала понять, что видела испачканную рубашку.

– Я поговорю! – Она взяла трубку.

Звонил Муратов. Катя извинилась, что муж не может подойти, и заверила старика, что Петр обязательно свяжется с ним, как только будет возможно. Церемонная вежливость Муратова произвела на нее умиротворяющее действие. Она выслушала еще раз соболезнования и отключилась.

– Ты чего это треплешься с кем ни попадя? – раздался над ухом голос мужа. Оказывается, он давно уже стоял в дверях и слышал их с Муратовым разговор. Катя присмотрелась – вид Петра был ужасен. Глаза налились кровью, волосы всклокочены, лицо серо-желтое, вдобавок еще и перегаром несет.

– Я думала – ты спишь! – Катя ответила спокойно, хотя ее покоробило от его хамского тона.

– Ты, блин, ваще думать не умеешь! – заорал он. – Что ты этому старперу наговорила?

– Ничего, – Катя пожала плечами, – он просил, чтобы ты с ним связался, надо, говорит, нам с вашим мужем побеседовать, я ответила, что ты с ним свяжешься, как только сможешь. А если ты слышал, что это он, то и разговаривал бы с ним сам.

– Не твое дело! – рявкнул он. – Сам знаю, что делать!

Катя поняла, что муж злой с тяжелого похмелья, оттого и цепляется к ней. Но она-то при чем? И вопрос с рубашкой остается открытым… Выяснять она ничего не собиралась, но все же следовало мужа немножко приструнить.

– Где ты был вчера так поздно? – спросила она. – Насколько я знаю, с поминок все разошлись часу в десятом, это же не свадьба, чтобы до полуночи засиживаться…

Она рассчитывала своим вопросом мужа смутить, чтобы он сбавил тон и вообще перестал хамить, но не тут-то было.

– Не твое дело! – заорал он. – Где хочу – там и хожу! И никому отчет давать не собираюсь! Хватит уже – погулял на веревочке. Эта старая… все командовала – туда пойди, тому позвони, это сделай, да быстро, ноги в руки. Это – не смей, это – не вздумай, скажи то, не говори это, туда и не смотри… Надоело! Теперь я хозяин! Везде! Хотела всюду главной быть – и что? Где она теперь?

– Петя, опомнись! – Катя отшатнулась от его слов. – Твою маму только вчера похоронили! Разве можно так о ней?

– Заткнись! – Голос его сорвался, он пустил петуха. – Заткнись, твое место вообще возле параши, ты тут никто и звать никак! Еще мораль она мне читать станет!

Он шагнул к ней – потный, злобный, и Катя отпрянула и быстро вошла в детскую. Няня удивленно на нее посмотрела, но ничего не сказала. Катя села на детский стульчик и обняла подбежавшего Павлика. Ей было страшно и стыдно перед няней.

Она едва нашла ресторан, в котором Алексей назначил встречу. Ресторан находился на окраине города, ясно, что там они не встретят никого из знакомых.

Катя прошла через зал, подошла к столику, за которым ее дожидался Рокотов. Он привстал, улыбнулся ей своей открытой мальчишеской улыбкой, отодвинул стул. Она села, положила руки на стол, сжала в кулаки и проговорила:

– Ну, зачем, зачем это? Я же сказала – все кончено! Да ничего, собственно, и не было! Во всяком случае, ничего не было бы, если бы я знала, кто ты… если бы знала…

Он положил ладонь на ее руку, мягко, уверенно сжал – и Катю окатила волна знакомого влажного жара, она испуганно прикрыла глаза, внезапно шумный зал ресторана куда-то исчез, вместо человеческих голосов и приглушенного звона посуды она услышала рокот ночного моря и пение цикад…

Она вспомнила те сумасшедшие, головокружительные дни – точнее, те ночи, когда жизнь ее была наполнена смыслом и радостью, когда она чувствовала себя нужной и желанной.

– Отпусти… – прошептала испуганно, внезапно поняв, что ничего не кончено, все только начинается.

Но он послушно отпустил ее руку, перегнулся через стол и тихо заговорил:

– Что ж, пусть все кончено, если ты так хочешь. Если, конечно, действительно хочешь… только… только ты уверена в этом? Ты не обманываешь себя?

Катя невольно спрятала руку под стол. Ту руку, которую он отпустил. Рука горела, как обожженная. Сердце колотилось, голова кружилась, во рту пересохло.

– Я… я сама не знаю, чего хочу, – проговорила жалким, растерянным голосом. – Столько всего случилось…

– Собственно, я пригласил тебя не для этого, – продолжил Алексей совсем другим, спокойным и твердым голосом. – Я хочу тебе кое-что рассказать. И кое о чем спросить.

– О чем? – Она смотрела на него удивленно.

– Катя… – он помолчал, – ты только выслушай меня внимательно. Очень внимательно. И постарайся понять.

Теперь голос его звучал спокойно, по-деловому, не было в нем той вкрадчивой, проникновенной интонации, от которой Катя в свое время сходила с ума. Что ж, она тоже собралась, взяла себя в руки, потому что перстень, что подарила ей на Канарах странная старуха, внезапно сдавил палец. И тут же отпустил, как будто напомнил: будь осторожна, соберись, слушай внимательно. Оставь в стороне все эти охи и вздохи, это и вправду важно!

Катя откинулась на спинку стула и поглядела на Рокотова. Он не отвел глаз и заговорил:

– Я узнал, что примерно пять лет назад, когда проходил выкуп телеканала его теперешними владельцами, ты получила долю в наследстве своего отца…

– Что? – Катя еще больше удивилась.

О чем он говорит? Какое отношение имеет та давняя история к их отношениям, к ее сегодняшней жизни?

Но перстень снова легонько сдавил палец, а может, ей это только показалось? Она надела его сегодня на встречу просто так, захотелось показать Алексею эту необычную, уникальную старинную драгоценность. Но только теперь осознала, что, когда перстень при ней, Катя чувствует себя гораздо более уверенно. Мистика какая-то, старуха, правда, что-то такое написала, что перстень ей поможет, когда встретятся на жизненном пути трудные испытания. И каким образом перстень может помочь сейчас? Свекровь умерла, и муж совершенно закусил удила. Катя вспомнила, что он кричал ей утром, ее передернуло.

– Наследники отца выплатили долю, причитающуюся тебе за часть отцовского предприятия, – продолжал Рокотов спокойно.

– Ну да, теперь я припоминаю, – проговорила она недоуменно. – При чем тут это?

– Они выплатили тебе полмиллиона долларов, – продолжил Алексей. – Конечно, это гораздо меньше, чем тебе причиталось, но сейчас речь не об этом.

– Не об этом… – повторила Катя, как эхо. – Но о чем же тогда? Я не понимаю… ну да, кажется, речь тогда действительно шла о полумиллионе…

Она совершенно забыла про те давние события. Тогда она была в ужасном состоянии, врачи очень боялись, что ребенок родится мертвым. Или нежизнеспособным. Ни о чем другом она не могла думать. Какое счастье, что врачи ошибались!

После рождения сына Катя сосредоточилась на нем, из головы просто вылетело все, что касалось ее наследства. Тем более что муж никогда про это не вспоминал.

– Но ты тех денег так и не увидела. Правда ведь? – настойчиво продолжал Рокотов.

– Ну да, – Катя никак не могла взять в толк, куда он клонит, – Пете тогда срочно были нужны деньги, и он сказал, чтобы я их перечислила на какой-то счет…

Катя недоуменно взглянула на Рокотова и добавила:

– Честно говоря, я все это очень плохо помню, я тогда была как в тумане – на последнем месяце беременности, и беременность протекала тяжело… Я оформила ему доверенность на ведение всех дел… он занимался этим сам…

– Чем они и воспользовались, – проговорил Алексей, и в его голосе прозвучало странное удовлетворение.

– Кто – они?

– Елизавета Петровна и Петр. Твоя свекровь и муж. Дело в том, что им не хватало денег на выкуп акций канала, и твои деньги оказались весьма кстати.

– Я ничего не понимаю, – Катя встряхнула головой, чтобы привести свои разбегающиеся мысли в порядок, но из этого ничего не вышло – она видела его лицо, слышала его голос, но совершенно не вникала в слова. Хотя нужно было. Потому что, судя по всему, говорил он серьезные вещи.

Катя взяла себя в руки и прислушалась.

– Они выкупили большую часть акций именно на твои деньги. Собственно, по негласной договоренности, они должны были заплатить миллион долларов, но, чтобы снизить налоговую нагрузку, в документах указали семьсот пятьдесят тысяч, а разницу внесли неучтенной наличкой. Из этих семисот пятидесяти тысяч пятьсот – это твои деньги, причем опять же, чтобы платить меньше комиссионных банку, твои деньги перевели напрямую. То есть юридически ты сама перевела… Вернее, твой муж по доверенности…

– Ну да, наверное… – перебила его Катя. – Но я сделала это осознанно, мне хотелось помочь семье… Мне никогда ни в чем не отказывали, у меня всегда были деньги, сколько нужно… и вообще, Елизавета умерла, зачем теперь ворошить былое… я не понимаю, к чему это…

– Да выслушай ты меня наконец! – В голосе Алексея прозвучало плохо скрытое раздражение. – Пойми, что по документам это ты заплатила две трети за их акции! То есть фактически ты их приобрела! Конечно, акции куплены на их имя, но любой суд, рассмотрев документы, признает, что реальным приобретателем большей части акций канала являешься ты!

– То есть… – до нее начали доходить его слова, – то есть…

– То есть ты – самый крупный акционер канала, можно сказать, его владелец!

– Не может быть…

До нее с трудом доходило, что жизнь ее теперь может кардинально измениться.

Катя вспомнила, как нагло и подло вел себя Петр в последнее время, особенно после смерти матери. Эти его поздние возвращения, рубашка, измазанная помадой, хитрые, лукавые глаза Валентины, наконец – совершенно хамское поведение! Он кричит на нее в присутствии прислуги, обзывает ее дурой, да еще и похуже. Он как с цепи сорвался, она пробовала поговорить с ним спокойно и ласково – только хуже сделала. Петр лишь орет, что теперь он – полновластный хозяин, и на канале и в собственном доме.

Катя поняла, что сейчас может поставить его на место. Деньги и власть – это тот язык, который он понимает.

– Конечно, – продолжал Алексей, – твой муж просто так не сдастся, но если правильно повести дело в суде – ты можешь не сомневаться в победе. Мы можем не сомневаться.

– Мы? – переспросила Катя и снова удивленно взглянула на Алексея Рокотова.

А его-то интерес в чем?

И он словно прочитал ее мысли.

– Не буду от тебя скрывать, я действую не бескорыстно…

Он сделал паузу, чтобы Катя смогла оценить искренность и откровенность этих слов.

– Ты знаешь, что я как юрист представляю интересы миноритарных акционеров, то есть бывших и теперешних сотрудников канала, которые владеют небольшими пакетами акций – в пределах одного-двух процентов или даже меньше. Но в сумме эти акции составляют двадцать восемь процентов, и если ты узаконишь права на свои двадцать шесть процентов – а тебе именно столько причитается, – тогда у нас с тобой будет пятьдесят четыре процента, а это больше, чем контрольный пакет.

Он поднял руку, чтобы подчеркнуть свои слова.

«Говорит так, будто находится на собрании акционеров!» – внезапно подумала Катя.

– То есть мы с тобой сможем взять канал в свои руки, определять его политику… ты ведь понимаешь, дорогая, в наше время информация – это власть, тот, кто владеет средствами массовой информации, тот владеет миром!

Он снова завладел ее руками, сжал их, заглянул Кате в глаза.

– Ну как – мы заодно?

В голове у нее все смешалось – воспоминания о тех волшебных южных ночах, наглое поведение Петра, презрительное отношение покойной свекрови…

Она может решить все это одним махом!

– Заодно, – проговорила негромко и прямо, уверенно посмотрела в глаза Рокотову.

– Отлично! – Он не отпустил ее руки, наоборот, сжал их еще сильнее. – Тогда, если все получится, ты станешь председателем акционерного общества, а я – генеральным директором канала. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Не возражаю.

Оттого, что он так сильно сжал ее руки, синий сапфир едва не расцарапал ее ладонь до крови. Где-то глубоко в сознании у Кати шевельнулась мысль, что с Алексеем Рокотовым нужно держать ухо востро.

Противно, конечно, так думать, но не рассчитал ли он все это заранее? Хотя не мог же он рассчитывать на то, что свекровь умрет так внезапно! Но все же… как быстро он разложил все по полочкам. Хочет власти. Власти и денег. Все мужчины одинаковы.

Он заторопился на работу, сказал, что сейчас нельзя отлучаться, что Петр за короткое время сумел восстановить против себя многих сотрудников канала, что он совершенно не умеет руководить и не владеет ситуацией. А советов ничьих не слушает. И что если не предпринять срочных мер, это очень повредит каналу, потому что конкуренты не дремлют. И с городским начальством перед смертью Елизаветы Петровны вышел серьезный конфликт – все эта стерва Оксана с ее столичными амбициями. Кстати, она уже на сторону смотрит, вроде бы просочились слухи, что хочет снова в Москву переезжать. Очень высоко себя ставит, а Петр не нашел с ней общего языка. Столько ее уговаривали, столько денег заплатили – и вот все, получается, впустую.

Рокотов рассеянно чмокнул Катю в щеку и убежал. Катя в одиночестве выпила кофе и задумалась о покойной свекрови.

Разумеется, вся история с наследством произошла с ее подачи. Но Катя ведь могла сама во всем разобраться тогда. В принципе могла, да не захотела. Ей тогда было просто не до того. А они воспользовались ее состоянием и сделали, как им нужно. Но действительно, жила она на всем готовом без забот и хлопот, а что свекровь пренебрежительно к ней относилась, так она ко всем так, такой уж у нее характер. Во всяком случае, при ней Петр был шелковый, молча выполнял все ее приказы и с Катей вел себя прилично.

Возможно, свекровь хорошо знала своего сына и не давала ему самостоятельности не потому, что сама хотела властвовать, а потому, что он ничего не умеет делать… Нельзя ему ничем руководить, все испортит, к чему прикоснется, все запорет. Вот и Муратов звонил, очень был обеспокоен.

Но Кате сейчас нужно думать не об этом. Главное теперь – никому не верить на слово. В самом деле, поговорили они с Рокотовым, рассказал он ей историю, а где доказательства? Он уже один раз ее обманул.

Перстень снова легонько сжал ей палец. Что ж, Катя знает, что сейчас нужно сделать.

Она достала телефон и по памяти набрала домашний номер отца. То есть номер телефона, что стоял в холле его дома. Надо же, сколько лет прошло, а она номер помнит.

Ответил женский голос и на просьбу позвать Маргариту Леонидовну удивленно сказал, что Маргарита Леонидовна в это время не бывает, она на службе. Ого, Маргарита, оказывается, работает. Что, так с деньгами тяжело стало? За все эти годы они не виделись ни разу, первое время Катя была занята маленьким Павликом, потом звонила пару раз, но Маргарита разговаривала с ней холодно, так что Катя просто посылала открытки ко дню рождения своих единокровных братьев.

По наитию она набрала служебный номер отца. Ответила секретарь, и у Кати на мгновение замерло сердце, ей показалось, что сейчас в трубке раздастся низкий рокочущий голос отца.

Секретарь долго допытывалась, кто спрашивает Маргариту и по какому вопросу, наконец согласилась соединить.

– Привет! – Судя по голосу, Маргарита обрадовалась. – Как живешь? Слышала про твою свекровь, прими соболезнования.

– Да-да… – пробормотала Катя, – слушай, мне надо с тобой поговорить… Но не по телефону, это можно устроить?

– Да приезжай прямо сейчас, у меня часик найдется!

Офис был тот же самый, и даже ремонта за пять лет не сделали, во всяком случае, стены и ковровые покрытия не мешало бы обновить. Вместо знакомой Кате Любови Андреевны за столом секретаря сидела какая-то неприветливая тетя за сорок. На дверях кабинета Маргариты висела солидная табличка: «Директор». Кабинет был не отцовский, тот напротив.

Вот в этом кабинете ремонт был недавний, и мебель роскошная. Катя вспомнила, как отец вечно ворчал, чтобы не тратили деньги на ерунду, в офисе и на простых стульях, мол, сидеть можно, Маргарита с ним еще тогда спорила. Теперь по-своему сделала.

Маргарита выглядела очень ухоженной и моложавой, хотя ей, по Катиным подсчетам, катило уже к сороковнику – все же пять лет прошло, как отец умер.

При жизни отца отношения у них были так себе, довольно прохладные, так что Катя удивилась искренней радости Маргариты.

Поговорили о детях, вспомнили отца, выпили кофе.

– Ну? – спросила Маргарита, отставив чашку. – Ты же не просто так поболтать приехала?

Катя не стала вилять и задала вопрос по существу. Маргарита позвала секретаршу, и через некоторое время Катя получила подтверждение рассказу Рокотова. Все так и было.

– А ты не знала? – искренне удивилась Маргарита. – Вот номер счета в «Бета-банке», куда я деньги перевела, ты еще там, на месте, уточни. Что будешь делать?

– Не знаю пока, все так неожиданно… Если бы свекровь не умерла, то ничего бы у меня не вышло… Это такая женщина была…

– Может, и не нужно тебе ничего делать? – вздохнула Маргарита. – Пускай муж все на себя возьмет. Я вот жила за твоим отцом как за каменной стеной, счастья своего не понимала. А теперь… Делать-то мы, бабы, не больно что умеем. А если нанять кого, то каждый только и норовит обмануть.

Катя утвердилась в мысли, что дела в фирме отца идут плохо. В самом деле, офис давно пора подновить, и охранник на входе форменный козел, раньше такого и близко бы не подпустили. И Маргарита сидит в кабинете одна-одинешенька, за все время их разговора никто даже телефонным звонком не побеспокоил. Катя помнила, как работал отец – допоздна, до седьмого пота, телефоны в приемной аж раскалялись от звонков, сотрудники в любой момент готовы были полный доклад предоставить. Отец во все мелочи сам вникал, никому не спускал, оттого, верно, и умер так рано, что работал много…

Маргарита права: она, Катя, ничего не понимает в работе телевизионного канала. И если бы Петр не вел себя так отвратительно, она предоставила бы ему возможность работать. Но как раз работать он и не хочет. Или не может, кто уж там разберет. Неужели Рокотов прав?

Прошло уже несколько месяцев после кончины Елизаветы Петровны. Государь Петр Федорович проводил дни в праздниках и карнавалах, изредка находя время для государственных дел. Екатерину Алексеевну он называл не иначе как «запасная мадам», поселил ее в дальнем крыле Зимнего дворца и навещал крайне редко.

Но как-то июньским вечером в ее покои торопливо вошла преданная Авдотья Нелидова.

– Государыня! – проговорила она, задыхаясь от быстрой ходьбы. – Его Величество требуют вас.

– С чего это вдруг? – Екатерина, беременная на восьмом месяце, тяжело поднялась с канапе, вопросительно взглянула на Нелидову: – Что, непременно?

– Непременно, государыня! – Авдотья закусила губу. – Не иначе прознали что-то…

– Придется идти!

Нелидова позвала двух камеристок, втроем они кое-как затянули опальную царицу в тугой корсет, одели в пышное платье, скрывающее живот. Слегка задыхаясь, Екатерина в сопровождении своей маленькой свиты отправилась в покои государя.

В большой зале танцевали полонез. Петр Федорович, как обычно, выступал в первой паре с неизменной Воронцовой. Увидев в дверях жену, остановился, повелительным жестом прервал музыку и проговорил в наступившей тишине:

– А вот и моя запасная мадам! Что-то ее давно не видно на наших балах! Не разучилась ли она танцевать?

Широкое лицо Воронцовой омрачилось, на щеках проступили сквозь пудру красные пятна: Елизавета чувствовала себя неловко.

– Вы не приглашали меня, мой государь, – ответила мужу Екатерина с легким поклоном.

– А вот теперь пригласил! – резко выкрикнул Петр. – Желаю смотреть, как моя жена танцует!

– С радостью, мой государь! – Екатерина направилась к нему мимо застывших в растерянности придворных.

– Нет-нет, не со мной! – Петр поморщился. – Вот, граф Апраксин желает танцевать с вами.

Старый граф ничуть не выказал удивления, поклонился царице. Они встали второй парой за Петром и Воронцовой.

– Простите, Ваше Величество, коли что не так… – проговорил Апраксин одними губами.

Музыка заиграла, пары заскользили по узорному паркету.

В паузе между фигурами Петр проговорил, обращаясь к Воронцовой, но так, чтобы услышала жена:

– И впрямь, как неловко она танцует! С чего бы это?

Ответа Воронцовой царица не услышала.

Ей было не до того.

– Вам дурно, государыня? – спросил ее заботливый Апраксин.

– Немного душно, граф! – призналась Екатерина и жестом подозвала Нелидову.

Авдотья поспешно подошла к ней и тихо спросила:

– Что такое, государыня? На вас просто лица нет!

– Худо, Долли, худо! – прошептала Екатерина Алексеевна, скосив глаза на стоящего в стороне Апраксина. – Поясницу ломит – сил нет… кажется, я рожаю…

– Ах ты, господи… – всполошилась Нелидова. – Вам же еще рано, сроки не подошли…

– Видать, слишком сильно корсет затянули! Но что же делать-то? Изверг за мной следит, уйти не позволит! – Императрица показала глазами на Петра Федоровича. Тот то и дело неприязненно посматривал на жену.

– Потерпите немного, государыня, я что-нибудь придумаю! – И Нелидова выскользнула из залы.

Император снова подозрительно взглянул на жену через лорнет и наконец направился в ее сторону.

– Что же вы не танцуете, мадам? – проговорил он нарочито громко. – Глядя на вас, и прочие придворные забыли о танцах!

– Сейчас, государь, – отозвалась Екатерина, обмахиваясь веером. – Здесь немного душно!

– Как же вы бледны! – неприязненно проговорил Петр. – Какой у вас скверный цвет лица! Вы только взгляните на Елизавету Романовну – она свежа, как майский цвет! – Император повернулся к Воронцовой.

– Да где уж мне до нее… – пробормотала Екатерина.

У нее закружилась голова, так что пришлось опереться на руку Апраксина.

Вдруг кто-то из придворных выглянул в окно и громко воскликнул:

– Пожар!

Тут же в зале возникло оживление: император обожал наблюдать за тушением пожаров, для него не было зрелища более приятного и волнующего.

– Где пожар? – воскликнул он, тут же забыв про жену.

– Близко, совсем близко! – ответили ему сразу несколько голосов.

– Шубу! – приказал Петр. – Пойдем смотреть!

Тут же император со всей свитой устремился прочь из бальной залы.

К Екатерине подбежала Нелидова в сопровождении нескольких камеристок, позади них поспешал старый камердинер Василий Шкурин, рядом с ним шла немка-акушерка.

– Как, государыня, можете ли вы идти? – заботливо осведомилась Авдотья.

– Пока могу, душа моя, только надо поторапливаться: схватки уже начались.

Камеристки, поддерживая Екатерину под руки, повели ее в собственные покои. Проходя мимо окна, императрица увидела багровые отсветы пламени, мечущихся в этих отсветах людей с баграми и топорами, толпящихся в стороне зевак, среди которых особняком стояли придворные во главе с императором.

– Как вовремя, однако, случился этот пожар, – проговорила Екатерина, вытирая платком испарину.

– Не сам собою он случился, – вполголоса сообщила ей Нелидова. – Это Василий посодействовал, узнал о вашем бедственном положении и немедля подпалил собственный дом, – Авдотья показала взглядом на верного камердинера.

– Благодарю тебя, Василий Григорьевич! – с искренним чувством проговорила императрица. – Не сомневайся, отплачу тебе добром за верную службу!

– Не беспокойся, матушка! – отозвался Василий. – Не надобно мне никакой иной платы, кроме твоего расположения!

– В оном можешь не сомневаться! – Екатерина замолчала, скривившись от боли.

Проходя по коридору студии, Юрий Борисович Муратов увидел Петра. Тот стоял в углу, прижимая к стене молоденькую статистку, и что-то ей нашептывал на ухо. Девчонка в ответ глупо хихикала.

Муратов поморщился, подошел ближе и окликнул Коваленко:

– Петр Федорович, можно вас на два слова?

Тот покосился недовольно, скривил рот и процедил:

– Это срочно?

– Да, срочно! – отчеканил Муратов.

Петр фыркнул, отлепился от девицы и сказал вполголоса, но так, чтобы Муратов услышал:

– Никуда не уходи, сейчас поговорю с этим старым пнем, и мы продолжим…

Он неторопливо подошел к Муратову и спросил с самоуверенной растяжкой:

– Ну, что еще?

Юрий Борисович толкнул ближайшую дверь. Это оказался пустой кабинет, он вошел туда, дождался Петра и закрыл за ним дверь.

– Ну, в чем дело? – Петр смотрел на старика недовольно.

– Петя… – начал Муратов и тут же поправился, – Петр Федорович, я знаю вас очень давно и на правах старого друга семьи…

– Семьи? – желчно переспросил Петр. – Вы что – не заметили, что семьи больше нет?

– Петр Федорович, – перебил его старик, – выслушайте меня! Елизавета… Елизавета Петровна сделала все для процветания канала. Теперь ее не стало. Но я надеялся, что вы продолжите ее дело. Для этого нужно работать! Вы знаете такое слово? Не бегать за дешевыми актрисульками, а работать!

– Вы все сказали? – Петр смерил Муратова презрительным взглядом. – А вам не кажется, что это вас не касается? Если вы уже ни за кем не можете бегать в силу своего возраста…

– Как это – не касается? – Муратов задохнулся от возмущения. – Я создавал этот канал вместе с твоей матерью! В конце концов я – один из главных акционеров!

– Вы – просто пенсионер, который лезет не в свои дела! – перебил его Петр. – Пенсионерам положено принимать лекарства и ходить по врачам! В лучшем случае – ловить рыбу и копаться на грядках! Вот и занимайтесь этим, а с каналом я как-нибудь сам разберусь! Вы акционер? Отлично! Получайте свои дивиденды и радуйтесь такой большой прибавке к пенсии! А лучше всего – продайте мне свои акции, пока я предлагаю вам хорошую цену!

– Этого никогда не будет! – отчеканил Муратов. – Я создавал этот канал, и я с него не уйду!

– А вот это мы еще посмотрим! – Петр скрипнул зубами. – Я – главный держатель акций и скоро буду председателем совета директоров, и тогда сделаю все, чтобы выжить вас с канала…

– Это еще бабушка надвое сказала! Такие вопросы решаются советом, а у вас нет контрольного пакета. Я не продам вам свои акции! Я создавал канал, и я останусь на нем до конца своих дней!

– К счастью, до этого радостного события не так уж много осталось, а при желании его можно и приблизить! – с этими словами Петр вышел из комнаты и хлопнул за собой дверью.

Муратов потер грудь, мрачно понурился и тоже вышел.

И только после этого из-за стойки с оборудованием выбрался звукооператор Варенцов. Он оказался случайным свидетелем ссоры руководителей канала, но не стал показываться им, чтобы не попасть под горячую руку.

Вечером Кате позвонил Рокотов. Сухим деловым тоном он сообщил, что завтра состоится внеочередной совет акционеров компании «Канал плюс». И что Кате нужно быть там, потому что будут выборы председателя совета директоров, эта должность свободна после смерти Елизаветы Петровны.

Собрание обещает быть бурным, поскольку Петр Федорович, временно занимающий эту должность, усиленно претендует на этот пост.

– У него есть шансы? – таким же сухим голосом спросила Катя.

Рокотов помолчал и осторожно ответил, что шансы, возможно, есть, однако за короткое время Петр Федорович успел восстановить против себя многих, а главное – Муратова, и теперь между двумя основными держателями акций нет единения, а это что-нибудь да значит.

Из его короткой осторожной речи Катя поняла, что положение серьезное. Неудобство заключалось в том, что она так и не успела поговорить с мужем про акции. Все это время его не было дома. Вечерами он приходил поздно, когда все в доме уже спали. Причем на работе его тоже не было. Катя не собиралась его проверять и контролировать – все равно это ничего не даст, только себя на посмешище выставишь, однако пару раз звонила секретарь по делу, и Катя отвечала, что мужа нет дома. Что уж там думала в такой ситуации Алла, ее не интересовало.

Петр приходил домой в сильном подпитии и пахнущий чужими духами, даже не делая попытки соблюсти приличия. Кате не приходило в голову выяснять с ним отношения. Она притворялась спящей, а утром старалась уйти из дома, пока он не проснулся, зная, что он будет злой с похмелья. Он не пытался сдерживаться, наоборот, по ее представлениям, он специально распалял себя, культивировал свою злобу. Не только на нее, но и на всех, однажды рявкнул на Павлика, обругал Валентину. Но больше всего доставалось Кате. Она недоумевала – за что он ее так возненавидел? Что она сделала ему плохого? И как же раньше она не замечала, какой он может быть скотиной?

Теперь она думала о свекрови если не с нежностью, то с уважением – столько лет держать сына в ежовых рукавицах! Очевидно, свекровь знала, что это единственный способ сделать из него приличного человека. Все кончилось с ее смертью.

– Я приду, – сказала она Рокотову, – думаю, пора открыть карты.

– Я помогу, – ответил он и отключился.

Вешая трубку, Катя уловила тень в стеклянной двери холла, очевидно, Валентина подслушивала. Пора, пора ее увольнять!

Члены собрания акционеров рассаживались за длинным столом. Рокотов снова занял место председателя. Катя на собрание опоздала. Она плохо ориентировалась в помещениях канала, забыла спросить Рокотова, где будет собрание, долго искала зал заседаний. Хотела спросить, но проносились мимо молодые люди с отсутствующим выражением на лицах и, наоборот, очень деловые девушки, к которым и подступиться-то страшно. Вот, кажется, навстречу попалась смутно знакомая женщина, определенно Катя где-то видела эту коротко стриженную брюнетку средних лет.

– Простите… – крикнула Катя, – вы не знаете… – но брюнетка свернула в боковой коридор, не отозвавшись.

Катя вошла наконец в зал и, не сказав никому ни слова, села в дальнем конце стола.

– Ты что здесь делаешь? – раздраженно осведомился муж.

Катя промолчала, вместо нее ответил Рокотов:

– Это я попросил Екатерину Алексеевну прийти на собрание. Позднее я объясню причину…

Петр зло и удивленно взглянул на Рокотова, потом на жену, но промолчал.

Назначенное время уже прошло.

– Чего мы ждем? – Петр Коваленко нетерпеливо взглянул на часы. – Давно пора начинать!

– Но вы видите, что еще не пришел Юрий Борисович!

Действительно, место Муратова пустовало.

– Это неуважение к коллегам! – обиженно проговорила Фира Раевская. – Всех же предупредили о собрании…

– Да он уже приехал, – подал голос скромно молчавший Бубенцов. – Я видел его возле второй студии… да он же с вами разговаривал, Петр Федорович!

Петр недовольно фыркнул, пожал плечами, проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Ну, так пошлите за ним кого-нибудь!

– Алла Васильевна, – Рокотов повернулся к секретарше, – найдите, пожалуйста, Юрия Борисовича, скажите ему, что мы собрались и ждем только его!

Алла кивнула, вышла из зала заседаний.

Проводив ее взглядом, Петр снова исподлобья посмотрел на жену и сквозь зубы процедил:

– И все-таки, какого черта ты здесь делаешь?

Она уже хотела что-то ответить, но тут дверь зала распахнулась.

На пороге стояла Алла, но ее трудно было узнать.

Всегда сдержанная, чопорная, аккуратная, всегда невозмутимая секретарша была непохожа на себя. Волосы ее буквально стояли дыбом, лицо перекошено ужасом, глаза широко распахнуты.

Она тяжело дышала, как будто только что пробежала марафонскую дистанцию, и держалась за сердце.

– Алла Васильевна, – удивленно проговорил Рокотов, – что с вами?

– Не… не со мной! – с трудом выдохнула Алла. – Не со мной, с Юрием Борисовичем!

– Да что случилось?

– Он… он умер! Его убили!

– Как? Алла, что ты несешь? – выпалила Фира Раевская, вскочив со стула. – Как это – убит? Почему убит? Глупости!

– По… посмотрите сами… – дрожащим голосом ответила секретарша и махнула рукой, словно снимая с себя ответственность. – Он… он в кабинете Елизаветы Петровны…

Все повскакали с мест и бросились прочь из зала заседаний. В дверях всегда предельно вежливый Бубенцов столкнулся с Раевской, но даже не извинился – ему было не до того. Все поспешили по коридору к кабинету Елизаветы, и на всех лицах было выражение испуганного недоверия, всем хотелось, чтобы слова Аллы оказались глупой ошибкой.

Катя тоже шла вместе со всеми, подхваченная общим порывом.

Раевская бежала впереди остальных, она распахнула дверь, первой вбежала в кабинет и закричала.

Этот крик как бы подвел черту, надежды на ошибку не осталось.

Все снова столкнулись в дверях.

Отсюда уже был виден кабинет Елизаветы, хорошо знакомый всем присутствующим: большие окна, стеллажи с книгами и журналами, на светлых стенах – афиши фильмов и сериалов, рекламные постеры канала, дипломы конкурсов и фестивалей. Между окнами – большой стол, и за этим столом, уронив на него голову, сидел Юрий Борисович Муратов.

Можно было подумать, что он устал и заснул, уронив голову на стол, точнее, на груду бумаг.

Можно было бы так подумать – если бы не страшная рана на голове, если бы не кровь, залившая всю столешницу, если бы не брызги крови на полу и на стене позади стола.

При виде этого жуткого зрелища все окаменели, застыли в дверях, словно превратившись в скульптурную группу – аллегорию ужаса и изумления. Раевская ожила первой, подбежала к столу, схватила Муратова за руку и закричала:

– Юрий Борисович! Юра! Что с тобой?

Она трясла безжизненную руку, пыталась заглянуть в лицо Муратова.

Наконец уронив его руку на стол, она обернулась к остальным и крикнула:

– Что вы стоите? Может быть, ему еще можно помочь? Кто-нибудь, вызовите «Скорую»!

Катя вспомнила, что свекровь когда-то говорила, будто у Муратова и Фиры сто лет назад был роман. Впрочем, эта мысль была неважной и неуместной.

Все остальные уже окружили стол, молча смотрели на неподвижного Муратова. Рокотов подошел к Фире, взял ее за руку, попытался отвести ее в сторону.

– Эсфирь Ильинична, – проговорил он мягким убедительным голосом, – ему уже никто не поможет. Юрий Борисович умер. И не надо ничего здесь трогать. Это – место преступления.

– Умер? – переспросила Раевская, обведя присутствующих невидящим взглядом. – Но как же так…

– Пойдемте отсюда, – уговаривал ее Рокотов. – Вам не нужно тут находиться, не нужно смотреть на него…

Фира подчинилась. Она шла медленно и неуверенно, как кукла. Ведя ее под руку к двери, Рокотов обернулся к остальным и проговорил сухим трезвым голосом:

– Господа, не прикасайтесь ни к чему и покиньте кабинет.

– Он прав! – опомнился Бубенцов и попятился, потом развернулся и пошел к выходу, стараясь не наступать на брызги крови, тут и там запятнавшие ковер. Остальные потянулись за ним.

Катя, которая последней вошла в кабинет, теперь тоже оказалась в самом хвосте. Прежде чем отойти от стола, она машинально огляделась и увидела на полу, в полуметре от ножки стола, каменную статуэтку. Это была фигурка пеликана, символ одного из международных фестивалей, в котором принимал участие канал. Этот каменный пеликан уже давно стоял на столе Елизаветы.

А теперь он лежал на полу и был в крови. Кроме того, к нему прилипли несколько седых волосков.

Катя поняла, что каменный пеликан – орудие убийства, и невольно вздрогнула. Ей и до этого было страшно, страшно и как-то мерзко, но сейчас стало еще страшнее.

И в то же время она не могла отвести глаз от окровавленной статуэтки, ей представлялось, как кто-то ужасный, кто-то лишенный лица, берет со стола эту статуэтку и неожиданно бьет по голове ничего не подозревающего старика…

И вдруг на полу рядом с каменным пеликаном Катя увидела пуговицу.

Это была необычная пуговица: обтянутая серой тканью пуговица от дорогого мужского пиджака. Не просто от мужского пиджака, а от того пиджака, который ее муж купил прошлой весной в Лондоне, в элитном магазине на Оксфорд-стрит. Она очень хорошо помнила эти пуговицы. Петр, который обожал дорогую одежду, объяснял ей, что каждая пуговица обшита вручную.

Но этого… этого не может быть!

Петр, конечно, жуткая скотина, но он – не убийца!

Ей непременно нужно было получше разглядеть эту чертову пуговицу!

Катя остановилась, оглянулась на дверь.

Кто-то уже вышел из кабинета, остальные стояли в дверях. Во всяком случае, никто не смотрел в ее сторону. Тогда, подчинившись внезапному порыву, Катя схватила со стола чистый листок бумаги, наклонилась и подняла пуговицу, прихватив ее этим листком. Подняв эту пуговицу, она взглянула на нее вблизи и окончательно убедилась, что это – та самая пуговица от пиджака Петра. На серой ткани, которой эта пуговица была обтянута, виднелись маленькие буквы P и F. Пол Форсайт – именно так звали того дорогого портного. И еще… еще она увидела, что пуговица испачкана кровью.

Снова бросив на дверь вороватый взгляд, Катя завернула пуговицу в бумагу и спрятала ее в карман.

Она сама не знала, зачем это сделала.

Выйдя вслед за остальными в коридор, она поискала взглядом мужа, но он куда-то исчез. Все остальные стояли в коридоре кружком, в центре его находилась Фира. Она обвела всех глазами и вдруг подняла руку:

– А ведь его убил кто-то из вас!

– Что ты говоришь, Эсфирь? – перебил ее Бубенцов. – Я, конечно, понимаю, в каком ты сейчас состоянии, но это не дает тебе права…

– Я знаю, что говорю! – выкрикнула Фира. – Постороннего человека сюда не пропустят!

Она вдруг ссутулилась и зарыдала. Рокотов подошел к ней, осторожно взял за плечи и отвел в бухгалтерию, поручив заботам тамошних женщин, а сам стал звонить в полицию.

Слухи о смерти Муратова уже распространились по всему зданию. Люди толпились в коридоре и вполголоса переговаривались. Рокотов успел распорядиться, чтобы охранники никого не впускали в кабинет – и так уже натоптали на месте преступления.

Катя подошла к Рокотову, вполголоса спросила его:

– Что же теперь будет?

– А что? – он быстро и внимательно взглянул на нее. – По-моему, для нас ничего не изменилось.

Вдруг откуда-то появился Петр, подошел к ним и раздраженно осведомился:

– О чем это вы тут шушукаетесь?

Не дождавшись ответа, пристально посмотрел на Рокотова и задал новый вопрос:

– Для чего ты пригласил ее на собрание?

– Вы имеете в виду Екатерину Алексеевну? – переспросил Рокотов, чтобы потянуть время.

– А кого же еще? – Глаза Петра зло сузились. – Не юли! Отвечай мне прямо!

Катя не слушала его: она разглядывала пиджак. Пиджак был тот самый, английский. Все три пуговицы спереди были на месте. Но есть ведь еще пуговицы на рукавах… Да, конечно, эта маленькая пуговица могла быть только на рукаве…

Она пыталась их разглядеть, но Петр то размахивал руками, то убирал их за спину. Ей захотелось схватить его за руку и сильно сжать – так чтобы он поморщился, затих и посмотрел на нее затравленно, чтобы стереть наконец с его лица выражение вселенской злобы и ненависти ко всем. Хоть бы для приличия помолчал! Но он и не думал.

– Отвечай! – повторил Петр, шагнув к Рокотову и двигая желваками.

Но в это время открылась дверь, и в комнату вошел высокий худой человек с бритой наголо головой. Дешевый мятый костюм болтался на нем, как на вешалке, но темные, глубоко посаженные глаза показались Кате умными и проницательными. За ним едва поспевал коротконогий толстяк в сером свитере.

– Майор Каховский, – представился долговязый, оглядев присутствующих цепким внимательным взглядом. – А это – капитан Пантюшкин, – он кивнул на своего спутника.

«Как Дон Кихот и Санчо Панса, – подумала Катя. – Даже имена похожи…»

Тут же она устыдилась своих мыслей, неуместных в такой трагический момент.

– Ну, где тут у вас потерпевший? – проговорил майор Каховский, выделив взглядом Рокотова и обращаясь к нему.

Рокотов, обрадовавшись, что можно прекратить неприятный разговор с Петром, подошел к полицейским, представился и повел их на место преступления.

Полицейские быстро осмотрели кабинет, позвали из коридора фотографа, который сделал несколько снимков. Тем временем приехал медицинский эксперт, пожилой сутулый дядька, который курил сигарету за сигаретой. Он осмотрел убитого, и того унесли на носилках. Катя проводила носилки взглядом. Она увидела тело, накрытое простыней, из-под которой свисала худая рука в синих венах.

К счастью, Фира Раевская этого не видела, ее предусмотрительно закрыли в бухгалтерии.

После этого Каховский собрал людей, объявил, что начнет опрос свидетелей и до его окончания никому нельзя покидать офис.

– А сейчас, пока вы все вместе, я хочу, чтобы вы вспомнили, кто из вас последним видел потерпевшего.

Охранник Витя сказал, что Муратов появился в двенадцать сорок.

– У меня в журнале есть соответствующая отметка, – сообщил он гордо.

Приехав, Муратов зашел к Алле, секретарше покойной Елизаветы, и уточнил время начала собрания акционеров.

– Мы с ним разговаривали не больше минуты, – сказала Алла, – после этого он прошел в кабинет Елизаветы Петровны…

– Тот самый, где его убили? – уточнил Каховский.

– Ну да. Я ему открыла кабинет, он хотел там просмотреть кое-какие бумаги.

– И больше он оттуда не выходил?

Все переглянулись, потом Бубенцов сделал шаг вперед и негромко проговорил:

– Я видел его около второй студии, это было примерно в час… в тринадцать часов. Он разговаривал там с Петром Федоровичем.

– Кто это – Петр Федорович? – Каховский оглядел присутствующих.

Все повернулись к Петру.

– Петр Федорович Коваленко, один из основных акционеров канала, сын покойной Елизаветы Петровны Коваленко, – проговорил Рокотов официальным тоном.

– Значит, вы разговаривали с потерпевшим в тринадцать часов? – Каховский повернулся к Петру. – Получается, что вы – последний, кто видел его живым!

– Я не помню, в какое время это было! – проговорил Петр, беспокойно оглядываясь. – Может быть, раньше…

Катя, наблюдая за ним из угла, ощутила вдруг легкое злорадство – хоть кто-то заставил его бояться.

– Вряд ли раньше, – возразил Каховский. – Потерпевший приехал в двенадцать сорок и почти сразу прошел в кабинет вашей матери. Так что вы разговаривали с ним в тринадцать часов или позднее…

– Не позже! – снова подал голос Бубенцов. – Был как раз час, я посмотрел на часы в коридоре, они показывали без четверти, а они отстают на пятнадцать минут, это все знают.

Все присутствующие подтвердили – эти часы действительно давно уже отстают, и ни у кого не доходят руки их перевести.

– О чем же вы разговаривали с потерпевшим? – Каховский пристально взглянул на Петра.

– Да не помню я! – огрызнулся тот. – О какой-то ерунде… говорю же – не помню!

– А мне показалось, вы ссорились, – снова влез в разговор Бубенцов.

– Показалось ему! – Петр взглянул волком. – Если кажется – перекрестись! Я говорю – разговор был пустой! Ничего такого, о чем стоило бы упоминать!

– И куда вы оттуда пошли? – задал Каховский новый вопрос.

– В зал заседаний, на собрание акционеров.

Каховский повернулся к Рокотову и спросил его:

– В какое время началось это собрание?

– Собрание должно было начаться в тринадцать тридцать, но не началось из-за отсутствия Юрия Борисовича… господина Муратова. Но Петр Федорович… господин Коваленко пришел примерно за пять минут до начала.

– То есть в тринадцать двадцать пять, – Каховский сделал пометку в своем блокноте и снова повернулся к Петру: – Значит, вы разговаривали с потерпевшим примерно в тринадцать часов, а в зал заседаний пришли в тринадцать двадцать пять. Где вы были в промежутке?

– Нигде… – Петр нахмурился. – Я пришел в зал заседаний прямо после этого разговора!

– Но там было много людей, и все могут подтвердить мои слова! – возразил Рокотов.

Каховский повел себя неожиданно снисходительно, он сделал очередную пометку в блокноте, убрал его и потер руки:

– Ну что ж, теперь мы поговорим с каждым свидетелем по отдельности. Где я смогу работать?

Рокотов проводил его в собственный кабинет и предложил первым дать показания.

Петр приехал домой в седьмом часу только для того, чтобы поесть и переодеться, и снова куда-то умчался. Катя никаких вопросов ему не задавала – она знала, что в ответ не услышит ничего, кроме откровенного хамства.

Как только за ним захлопнулась дверь, она вошла в гардеробную.

Серого английского пиджака не было.

Но Катя видела, что днем на канале он был в этом пиджаке, а сейчас он уехал в синем итальянском костюме!

В коридоре она столкнулась с Валентиной.

– Вы не видели серый пиджак Петра Федоровича? – как можно спокойнее спросила она прислугу.

– Он у меня, – ответила та, – Петр Федорович просил его отутюжить. И еще там нужно пришить пуговицу…

– Пуговицу? – переспросила Катя, стараясь не показать перед домработницей свое волнение.

– Ну да, – удивленно ответила Валентина: хозяйка никогда не интересовалась такими мелочами. – Там оторвалась пуговица на рукаве. Хорошо, что есть несколько запасных…

Катя резко развернулась и прошла в свою комнату.

Значит, она не ошиблась. Пуговица, которую она нашла на полу в кабинете, – та самая, от пиджака Петра.

Пуговица, измазанная кровью Муратова.

Значит… значит, Петр – убийца?

Ей очень трудно было в это поверить. Но еще труднее было решить, что делать дальше. Жить с убийцей под одной крышей, делая вид, что ничего не случилось?

Страшно… если он убил старика Муратова, то что он сделает завтра?

Отдать пуговицу этому долговязому полицейскому, Каховскому?

Но что, если это какая-то страшная ошибка, случайность?

Поговорить с мужем напрямую?

Еще страшнее, да к тому же и глупо…

Довериться Рокотову? Но давать ему такой козырь против мужа, а стало быть, и против себя – это очень неосторожно. Катя не настолько в нем уверена. Нет, свои семейные дела придется решать самой.

Она промучилась целый час, не зная, на что решиться, так ни до чего не додумалась и пошла в детскую.

Новая няня уже уложила Павлика и читала ему перед сном книжку про Винни Пуха и его друзей. Увидев Катю, Павлик приподнялся в кроватке и попросил:

– Мама, мамочка, посиди со мной! Расскажи мне сказку!

– Конечно, побудьте с ним! – Лидия деликатно отошла в сторону.

Катя села возле кроватки, погладила Павлика по спинке. Он вздохнул, улегся поудобнее и проговорил:

– Расскажи мне про овечку…

Еще когда ему было два – два с половиной года, Катя придумала беленькую овечку Дашу и по вечерам рассказывала Павлику о ее бесконечных приключениях. Потом появилась Эльвира, и сказки про овечку оказались под запретом. Эльвира считала, что это развивает глупые, бессмысленные фантазии. Но сейчас все вернулось на свои места, и Павлик это понял.

– Однажды овечка Даша пошла гулять, – начала Катя, – и сразу возле дома она встретила говорящий бутерброд.

– А он говорил по-русски или по-английски? – с интересом спросил Павлик.

– Он говорил по-бутербродски, а ты закрой глазки и засыпай… Овечка Даша и говорящий бутерброд пошли дальше и пришли на берег реки. На берегу реки росли синие колокольчики, которые звенели на разные голоса…

Через несколько минут Павлик сонно засопел. Катя заботливо поправила одеяло и ушла к себе. Ей стало хорошо и спокойно, она больше ничего не боялась.

Рассказывая ребенку вечернюю сказку, она сама не заметила, как приняла решение – нужно начистоту поговорить с мужем, посмотреть ему в глаза.

Катя устроилась на диване с книгой, краем уха прислушиваясь к входной двери.

Время шло, но Петр все не возвращался.

А потом она не заметила, как заснула.

Проснулась она от ровного гудения пылесоса – Валентина убирала квартиру.

– Сколько времени? – спросила Катя, сонно потянувшись.

– Десятый час, – ответила Валентина, выключив пылесос. – Извините, что разбудила вас.

– А Петр Федорович?

– Петр Федорович позавтракал и ушел.

Катя расстроилась: трудный разговор с мужем, на который она решилась вчера, не получился. А сейчас она не была уверена, что это – лучший вариант.

Катя встала. После ночи, проведенной на неудобном диване, все тело затекло. Она сделала зарядку, приняла душ, позавтракала и решила поехать на канал: нужно было поговорить с Рокотовым, а может, и с мужем получится переговорить с глазу на глаз. Собрание вчера не состоялось и когда теперь состоится, неизвестно, к тому же со смертью второго крупного акционера расклад голосов значительно меняется.

Рокотов должен знать подробности. Он говорил, что в последнее время дела компании идут не блестяще. Елизавета все держала под контролем, сейчас же положение просто катастрофическое. В конце концов она имеет право знать, как идут дела, дивиденды компании – это деньги ее и ее сына.

Охранник на входе посмотрел на нее как-то странно. Катя не обратила на него внимания, прошла по административному коридору. Перед дверью бухгалтерии болтали две молодые сотрудницы. При ее появлении замолкли, испуганно поздоровались, однако стоило ей пройти – застрекотали с удвоенной силой.

Неподалеку от бывшего кабинета Елизаветы Петровны нос к носу столкнулась с Аллой. Та остановилась как вкопанная, растерянно проговорила:

– Екатерина Алексеевна, вы…

– Да, я, – Катя не смогла сдержать раздражения. – А что – я очень изменилась? У меня накрашен один глаз или волосы зеленого цвета? На меня сегодня все смотрят как на зачумленную! И где Петр Федорович? Мне нужно с ним поговорить!

– Петр Федорович? – переспросила Алла, и в глазах у нее заплескалась настоящая паника.

– Да, Петр Федорович! – резко повторила Катя. – Я что – не только изменилась, но и говорить стала неразборчиво? Или вы стали плохо слышать? Могу повторить. Где мой муж?

– Он… он где-то тут… – залепетала Алла, но глаза ее предательски покосились на дверь кабинета.

– Где-то тут? – переспросила Катя. – А может быть, где-то здесь? – И она решительно повернула дверную ручку.

В кабинете было темновато, поэтому в первый момент Катя не поняла, что происходит.

Петр сидел за столом, лицо у него было запрокинуто, и на нем застыло какое-то не то растерянное, не то страдальческое выражение. Из-под стола доносилось глухое ворчание и постанывание, и на какую-то безумную долю секунды Катя подумала, что там, под столом, грызет кость собака.

Но потом она вспомнила, когда прежде видела у Петра такое же опустошенное, страдальческое выражение. Впрочем, это было давно.

До нее наконец дошло.

В это время Петр увидел ее, выражение у него на лице медленно менялось, как будто он одну за другой поменял маски – разочарование, гнев и раздражение.

– Ты что здесь делаешь? – закричал он резким истеричным голосом. – Кто пустил? Всех уволю!

– И меня уволишь? – переспросила Катя язвительным тоном, под которым безуспешно постаралась скрыть унижение. – Это будет не так просто!

Скулеж под столом прекратился, оттуда донесся недовольный, приглушенный женский голос:

– Петушок, что происходит? Ты не можешь сосредоточиться… так ничего не выйдет…

– Сосредоточишься тут! – взвизгнул Петр.

Из-под стола выползла на четвереньках растрепанная девица в задранной до пояса юбке и расстегнутой кофточке, из которой вываливались большие молочно-белые груди. Не вставая с колен, она повернулась, увидела Катю и раздраженно проговорила:

– А это еще что за шлюха? Весь кайф сломала…

– Извини, дорогая, – протянула Катя, с брезгливым интересом разглядывая девицу, – о тебе я как-то не подумала!

Девица была совершенно никакая – вульгарная блондинка с пышным бюстом и длинными ногами. Таких сновало по коридорам телевизионного канала множество. Как ни была Катя ошарашена увиденным, все же поняла, что дело не в девице.

Ей хотелось закричать, разбить что-нибудь и убежать, убежать отсюда. Убежать из этого кабинета, убежать со студии, вернуться домой, забиться в какой-нибудь темный угол и зареветь.

Но другое, гораздо более сильное чувство пересилило желание сбежать. Это был гнев. Гнев и отвращение. Катя не двинулась с места, она холодно и брезгливо посмотрела на расхристанную девицу и отчеканила:

– Пошла вон!

До девицы, кажется, дошло. Она оправила юбку, кое-как застегнула кофточку и вылетела в коридор.

Петр проводил ее мрачным взглядом, посмотрел на Катю и проговорил тоном капризного ребенка:

– Кто дал тебе право здесь распоряжаться? Зачем вообще ты притащилась на канал? Тебе здесь нечего делать! Убирайся домой, там можешь командовать прислугой… пока!

– Вот даже как? – протянула Катя, внимательно оглядев мужа. – Сначала штаны застегни!

Он инстинктивно потянулся руками к ширинке, потом лицо перекосилось от ярости.

– Да я тебя тоже на улицу выгоню! Без гроша в кармане! А если будешь упираться – отниму ребенка!

Вот это он зря сказал. Это ему говорить не стоило. Эти необдуманные слова привели Катю в такую ярость, что она забыла о намерении держаться сдержанно и осторожно, раньше времени не раскрывать карты.

– Это еще неизвестно, кто кого выставит на улицу! – выкрикнула она. – Если хочешь знать, дорогой мой, это я могу отобрать у тебя по суду все твои проклятые акции и выгнать тебя с канала! И как ты думаешь, долго после этого будут вокруг тебя крутиться эти дешевые шлюхи? – Катя выразительно взглянула на дверь, за которой скрылась расхристанная девица.

– Что?! – вызверился на нее Петр. – Да что ты несешь? Какое отношение ты имеешь к акциям канала?

Несмотря на его наглый и самоуверенный тон, Катя почувствовала в голосе мужа плохо скрытый страх и нанесла ему следующий удар. Обманчиво мягким, мурлыкающим голосом готовой к прыжку пантеры она проговорила:

– Ты, наверное, забыл, мой дорогой, что заплатил за акции – и свои, и своей покойной маменьки – моими деньгами? Так вот, я тебе об этом напоминаю!

Произнеся эти слова, она о них сразу же пожалела: вряд ли стоило спешить с таким заявлением. С другой стороны, Петр не унаследовал у своей матери ее железный характер и бульдожью хватку, так что Катя не боялась, что он использует в своих интересах ее несвоевременную проговорку.

– Что? – Петр смотрел на нее, широко открыв глаза и отвесив челюсть, видно было, что он совершенно не ожидал такого поворота. И вообще не привык, чтобы жена показывала характер и защищала собственные интересы. И разумеется, он уже забыл, забыл то, что произошло пять лет назад с акциями, он давно уже утвердился в мысли, что акции его, только его и ничьи больше.

И сейчас он вспомнил, она поняла это по его помрачневшему лицу.

Однако Петр не сдался и попытался немедленно вернуть утраченные позиции.

– Да кого интересует, чьи это были деньги? – проговорил он с наигранным безразличием. – Были ваши – стали наши! Поезд ушел! Акции куплены на мое имя и на имя матери, так что ты тут ни при чем! Можешь про них забыть!

– И снова ты ошибаешься, дорогой! – промурлыкала Катя. – Это как раз ваши с матерью деньги не оставили следов, потому что вы внесли их наличными, да еще и здорово занизили сумму, чтобы сократить налоги, а мои деньги перечислены с моего личного счета, и сохранились все банковские документы, так что любой суд признает, что именно я являюсь законным приобретателем этих акций. Так что, дорогой мой, придержи язык и сбавь обороты, если не хочешь оказаться на улице!

На этот раз Петр надолго потерял дар речи. Глаза его остекленели, он приоткрыл рот и глотал воздух, как выброшенная на берег снулая рыба. Катя наслаждалась его растерянностью. Она достойно отплатила ему за ту отвратительную сцену, свидетелем которой невольно стала несколько минут назад!

Наконец муж отдышался и собрался с силами.

– Кто тебя подучил? – прошипел он с ненавистью. – Сама ты не смогла бы до этого додуматься!

– Ты так думаешь, дорогой? – Катя сложила губы в презрительную усмешку. – Вы с покойной маменькой всегда меня недооценивали. Пора тебе это понять.

– Думаешь, ты самая умная? – Петр взглянул на нее исподлобья. – Рано радуешься! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Эти слова, а особенно этот полный ненависти взгляд заставили Катю насторожиться. Она снова подумала, что поторопилась раскрыть карты. Но уж очень она разозлилась…

Говорить больше было не о чем, Катя развернулась на каблуках и вышла из кабинета.

У Аллы хватило ума разогнать всех из приемной, она сидела за столом и смотрела на Катю виноватыми глазами.

«Всех уволить!» – подумала Катя, но вслух спросила другое:

– Кто такая, откуда?

– Это… это Карина Совко… работает на канале ассистентом звукооператора… Но Петр Федорович…

Дальше Катя слушать не стала.

За огромным столом сидели высшие сановники государства и представители иностранных держав. На почетном месте, рядом с императором Петром Федоровичем, сидел посол Пруссии, через одного человека от него – суровый старик фельдмаршал голштейн-готторпский Георг, дядя императора.

Петр Федорович обвел взглядом присутствующих, поднялся во весь рост, поднял бокал. За столом наступила тишина, все взгляды обратились к императору.

– Господа, я хочу выпить за великого полководца, за мудрого и могущественного правителя – короля Пруссии Фридриха. Я надеюсь, что с сего дня и до скончания веков Россию и Пруссию будут связывать узы нерушимой дружбы!

Какое-то время за столом сохранялась тишина, которую нарушил стук упавшей вилки, уроненной императрицей. Затем прусский посол поднялся и, повернувшись к государю, проговорил, благодарно улыбаясь:

– Ваше Величество, от лица своего государя благодарю вас за столь благожелательные слова и в свою очередь заявляю, что в лице короля вы найдете верного друга, а Россия найдет в Пруссии преданного и надежного союзника.

– Да будет так! – Император оглядел присутствующих, и под его взглядом все встали, чтобы стоя выпить за прусско-российскую дружбу.

Кто-то встал быстро и охотно, кто-то – нехотя, словно по принуждению, и только молодая императрица не пожелала встать и вообще отодвинула свой бокал.

– Мадам, – обратился к ней венценосный супруг, – отчего вы не желаете выпить с нами за столь желанный нам союз?

– Оттого, государь, что мне вспомнилось, как семь лет наши солдаты воевали с прусским королем. И воевали весьма успешно, так что вашему любезному другу Фридриху пришлось уступить России немалую часть своих земель. Теперь же вам угодно не только возвратить ему все эти земли, но и сделаться его союзником!

– Дура! – выкрикнул император, опрокинув на скатерть недопитый бокал. – Не вмешивайся в то, чего не понимаешь, ежели не хочешь переполнить чашу моего терпения!

– Воля ваша, государь, а только я не хочу пить за нашего недавнего врага!

– Дура! – снова выкрикнул Петр. Лицо его покрылось красными пятнами, он, обернувшись, нашел взглядом гвардейского офицера, командовавшего в тот день дворцовым караулом.

– Поручик! – окликнул он гвардейца. – Извольте сей же час арестовать мою жену и препроводить ее в крепость!

Офицер, резко побледнев, шагнул вперед.

В зале снова наступила тишина, в которой все расслышали, как Екатерина проговорила:

– Хоть в крепость, хоть в Сибирь, но я не стану пить за злейшего врага России!

Но тут поднялся фельдмаршал Георг. Повернувшись к племяннику, он негромко проговорил:

– Государь, дайте своему гневу немного остыть. Супруга ваша погорячилась, не уподобляйтесь же ей. Негоже создавать раздор в царственной семье, и вдвойне негоже выносить его на люди. Сие может весьма повредить империи в глазах иностранных государей..

– Вы правы, дядюшка… – признал Петр Федорович, внезапно смягчившись, и снова обратился к гвардейцу: – Поручик, я отменяю свой приказ!

Все присутствующие облегченно вздохнули и разом вполголоса заговорили, обсуждая скандальное происшествие, едва не завершившееся трагедией.

Ночь прошла относительно спокойно, поскольку Петр не пришел ночевать. Рано утром Валентина уже открыла было рот, чтобы задать вопрос с ехидной ухмылочкой, но поглядела Кате в лицо и вовремя передумала. Катя же решила немедленно уволить Валентину и с этой целью поехала в агентство по найму, чтобы не разговаривать об этом по телефону. Услышит Валентина и на прощанье какую-нибудь мелкую гадость сделает.

Няня с утра повезла Павлика на занятия.

Лидия позвонила в дверь развивающего центра.

Ей открыла Лена, администратор.

– Ну, как сегодня Павлик? – спросила Лидия, прикрывая за собой дверь.

– Замечательно! Просто прекрасно! – Лена театрально развела руками, подняла глаза к потолку. – Чудесный мальчик, у него такой творческий потенциал! Алиса Васильевна в восторге!

Три раза в неделю Лидия возила своего подопечного Павлика Коваленко в детский развивающий центр «Разноцветный мир». В этом центре детей дошкольного возраста учили английскому языку, рисованию, танцам и еще каким-то не очень понятным вещам. Разумеется, за это брали большие деньги.

Пока Павлик занимался в центре, Лидия успевала пройтись по магазинам и выпить чашечку кофе в ближайшем кафетерии. Потом она забирала Павлика, выслушивала от сотрудников центра непременные комплименты его замечательным способностям и отвозила ребенка домой – обедать.

В первый день посещения центра восторги, которые расточала Павлику Лена, произвели на Лидию приятное впечатление и даже удивили ее: самой ей Павлик казался совершенно обычным ребенком – в меру избалованным, в меру непослушным, в меру симпатичным.

Вскоре, правда, она поняла, что те же самые комплименты Лена говорит каждый день всем няням и родителям, забирающим детей из центра: это был ее, если можно так выразиться, творческий метод. Лена считала, что за свои деньги клиенты должны получить хоть какое-то удовольствие.

Павлик вышел в холл. Он выглядел оживленным и сразу же начал рассказывать Лидии, что сегодня к ним в центр приходил настоящий фокусник.

– Представляешь… – говорил он, пытаясь запихнуть правую руку в левый рукав куртки, – представляешь, у него из шляпы вылезла самая настоящая кошка! Представляешь себе? Полосатая! Настоящая полосатая кошка!

– Ну, одевайся скорее, – поторапливала его Лидия, помогая справиться с рукавами, – по дороге расскажешь!

– Нет, ты представляешь? – не унимался Павлик. – Полосатая, а мордочка беленькая!

Наконец Лидия одела мальчика. Они вышли из центра, сели в машину. Лидия усадила Павлика в специальное детское кресло, закрепила ремень, выехала с парковки.

Едва машина тронулась, Павлик снова восторженно затараторил:

– Лида, нет, ты представляешь себе – у него из шляпы вылезла кошка с беленькой мордочкой!

– А что еще было у вас на занятиях? – спросила Лидия, сворачивая на набережную.

Развивающий центр находился довольно далеко от дома родителей Павлика. Лидия строила маршрут так, чтобы по возможности не попадать в пробки, поэтому часть дороги ехала по относительно свободной в это время дня набережной реки Ждановки. Это было немного дальше, но по времени она выигрывала. Сейчас здесь было вообще пусто, и она прибавила скорость.

– Еще мы рисовали птичек, – сообщил Павлик без особого интереса. – И проходили, как эти птички называются по-английски. А лапки у нее тоже были белые, представляешь себе!

Лидия покосилась на Павлика и поэтому не сразу заметила гаишника. Он выскочил словно из-под земли, и теперь сигналил ей, требуя остановиться.

– Вот черт! – не сдержалась Лидия.

Обычно она не использовала при Павлике никаких крепких выражений, зная, что он их непременно запомнит и повторит. Но на этот раз от неожиданности не сдержалась.

Лидия сбросила скорость, подъехала к тротуару и затормозила. Полицейский подошел к машине с водительской стороны, наклонился к окну и произнес заученной скороговоркой:

– Сержант Белоусов. Ваши документы, пожалуйста.

– Что я нарушила? – Лидия протянула ему кожаную обложку с набором документов.

– Обычная проверка… – полицейский внимательно проглядел документы, но не отдал их ей, обошел машину сзади, снова вернулся и проговорил: – Лидия Ивановна, откройте, пожалуйста, багажник!

– Да в чем дело?

– Обычная проверка, – повторил сержант, но в голосе его прозвучало раздражение.

– Чего этот дядя хочет? – подал голос Павлик.

– Не знаю, – честно ответила Лидия, выбираясь из машины.

Она обошла машину, открыла багажник и окликнула полицейского:

– Ну вот, пожалуйста, смотрите!

Сержант не отвечал.

– Ну, где вы там? – Лидия нетерпеливо выглянула из-за открытой крышки багажника.

Полицейского вообще не было видно возле машины. Он исчез так же внезапно и непонятно, как и появился. Мимо проехала черная «Ауди», и набережная снова опустела.

– Да где же он! – вслух проговорила Лидия и вдруг почувствовала непонятное беспокойство. – Сам требовал открыть багажник, а сам пропал…

Она захлопнула багажник, обошла машину…

И тут сердце чуть не выпрыгнуло у нее из груди: Павлика на переднем сиденье не было.

Детское автокресло осталось на месте, а ребенок пропал.

– Павлик, Павлуша! – проговорила Лидия слабым, дрожащим голосом и заглянула в машину.

Павлик был, как уже сказано, ребенком в меру непослушным и непоседливым, он любил устраивать разные мелкие каверзы, иногда даже не очень мелкие, и Лидия подумала, что он вполне мог спрятаться в машине.

– Павлик! – крикнула она погромче, одновременно жалким и сердитым тоном. – Павлик, прекрати баловаться! Сейчас не время играть в прятки! Павлуша, вылезай!

На ее призыв никто не отозвался.

На всякий случай Лидия заглянула под переднее сиденье, перегнулась и посмотрела в заднюю часть салона, но его нигде не было. Зато по полу она нашла бумажник с документами на машину, который передала сержанту Белоусову.

Только тут до нее дошло, что Павлик сам ни за что не сумел бы отстегнуть ремни и выбраться из автокресла – и ей стало по-настоящему страшно.

Лидия выскочила из машины, дважды обежала вокруг нее, заглянула даже под нее, но ничего там не нашла и в ужасе заметалась по мостовой.

Набережная как будто вымерла. Вокруг не было ни души, ни машины, даже звуки большого города затихли.

И никаких следов странного сержанта.

И тут Лидия осознала страшную правду.

Этот сержант был никакой не сержант, он вообще не имел отношения к полиции, и остановил он ее машину с единственной целью – похитить Павлика.

Такие истории Лидия видела не только в кино: ей рассказывали, что несколько лет назад неизвестные преступники похитили сына банкира Михельсона, потребовали огромный выкуп. Михельсон деньги собрал, выкуп отдал, но ребенка так больше и не увидел. И преступников не нашли.

Еще одна такая же история случилась с ребенком известного режиссера Ведлянского. И в этом случае ребенка не вернули, хотя выкуп похитителям заплатили.

Лидия схватилась за голову.

Что делать? Что делать?

Позвонить в полицию? Или сначала сообщить о происшествии родителям Павлика?

Лидия представила, как говорит Екатерине Алексеевне, что ее сына похитили, похитили по ее вине, – и сердце ее сжало словно железными клещами.

Еще раз обежав вокруг машины, она нашарила в кармане мобильный телефон, еще не зная, кому собирается звонить, – и вдруг телефон зазвонил сам.

Нервы ее были так напряжены, что она вздрогнула и выронила телефон, но тут же подняла его с тротуара.

Телефон все еще звонил.

Лидия нажала кнопку, поднесла телефон к уху. И сразу же услышала хриплый незнакомый голос:

– Не вздумай звонить в полицию. Если позвонишь – ребенку конец. Немедленно поезжай домой к родителям ребенка и расскажи все матери. И ее предупреди, чтобы никому не звонила, если хочет вернуть сына. Если хочет вернуть его живым.

– Кто вы?! – выкрикнула Лидия. – Что вам нужно? Где мальчик? С ним все в порядке?

Но из трубки уже доносились короткие гудки.

Лидия посмотрела на телефон в ужасе, как будто это была ядовитая змея или граната с выдернутой чекой. Потом она спрятала его в карман пальто и села в машину.

Она просидела неподвижно несколько минут, не в силах ни на что решиться.

С одной стороны, звонок неизвестного внес в положение какую-то определенность: теперь она точно знала, что ребенок похищен, что его украл тот самый фальшивый полицейский.

Кроме того, неизвестный строго предупредил, чтобы она не звонила в полицию.

То есть теперь ее действия были определенны: она должна возвращаться в дом Павлика и сообщить его родителям о похищении…

Но это было легко только на словах.

Лидия снова представила, как говорит Екатерине Алексеевне, что Павлика похитили, – и покрылась холодным потом.

Катя вернулась рано – в агентстве ее внимательно выслушали, но навскидку никого не смогли подобрать, записали все ее пожелания, но скоро ничего не обещали.

– Вы же хотите опытную, аккуратную, не слишком молодую, русскоговорящую приличную женщину, так? – пожимала плечами администратор. – Ну, вы же сами понимаете, на таких у нас огромная очередь…

Катя посмотрела на часы.

Лидия с Павликом уже давно должны были вернуться из детского развивающего центра. Конечно, днем в городе повсюду пробки, а Лидия – не слишком опытный водитель, но все же в душе у Кати шевельнулось непонятное беспокойство. Она взяла свой мобильник, набрала телефон Лидии…

Холодный механический голос сообщил ей, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия.

Беспокойство в Катиной душе росло.

Она ходила по квартире, не находя себе места, безуспешно пыталась чем-то заняться, но все падало у нее из рук. Попыталась читать американский роман, который купила несколько дней назад, но глаза слепо скользили по строчкам, и через минуту она поняла, что не помнит, о чем только что читала.

И тут в дверях заскрежетали ключи.

Катя вскочила, уронила книгу, не стала ее поднимать и выбежала в прихожую.

В дверях стояла Лидия.

– Лида, слава богу, я так волновалась… – выпалила Катя, но тут она увидела бледное, испуганное лицо няни, ее трясущиеся губы, но главное – осознала, что с ней нет Павлика.

– Что случилось? – Катя схватила няню за руки, встряхнула ее. – Где Павлик?

– Екатерина Алексеевна… – проговорила Лидия дрожащим голосом, – Павлик… Павлика… – она зарыдала.

– Что?! Что?! – Катя трясла ее, будто хотела вытрясти из нее правду. – Что с Павликом?

– Его… его похитили! – выговорила няня сквозь слезы.

Катя отпустила ее, шагнула назад, наткнулась спиной на стену и медленно сползла на пол.

Осуществились ее самые жуткие, самые дикие страхи. Страшные сны, от которых она просыпалась с криком, в холодном поту, стали реальностью…

Она сжала кулаки – и вдруг почувствовала резкий укол в руке, в том месте, где носила старинный перстень.

Боль словно разбудила ее.

Разве можно сейчас поддаваться страху и растерянности? Сейчас дорога каждая секунда! Она должна не трястись от ужаса, не расползаться по полу, как кисель, а спасать своего ребенка! И для начала нужно выяснить, что же произошло!

Катя вскочила, снова встряхнула за плечи рыдающую няню и проговорила твердым, трезвым, решительным голосом (по крайней мере, так ей казалось):

– Лида, сейчас же перестаньте реветь! Возьмите себя в руки! Расскажите, что произошло! Мне некогда вас утешать, я должна спасать своего сына!

Ее твердый голос привел няню в чувство. Лидия вытерла глаза и как могла подробно рассказала о происшествии на набережной, подчеркнув, что человек, который звонил ей по телефону, категорически запретил связываться с полицией.

Катя внимательно выслушала ее, заставила несколько раз повторить самые важные моменты, пытаясь выделить какие-то подробности, которые могли бы указать ей на похитителей.

Самым главным сейчас было понять, чего они хотят, и сделать все, лишь бы не пострадал Павлик…

Подумав о сыне, Катя едва не утратила с таким трудом обретенное мужество и здравомыслие. Она представила Павлика в каком-нибудь сыром и холодном подвале, связанным, с заклеенным скотчем ртом… представила, какой ужас он сейчас испытывает…

Нет, ни в коем случае нельзя об этом думать, она должна сохранить решимость и ясность мысли, только она сможет спасти ребенка!

Чего хотят от нее похитители?

Скорее всего, денег.

Катя стала прикидывать, сколько наличных у нее есть и сколько еще она может собрать, что можно быстро продать…

И в этот момент в дверь квартиры позвонили.

Катя бросилась к двери, открыла ее…

На пороге стояла консьержка Раиса, за руку она держала живого и невредимого Павлика.

Катя бросилась к своему ребенку, упала на колени, обняла его, уткнулась в него лицом и зарыдала. Перенесенный ужас, напряжение, безуспешная попытка взять себя в руки – все это разрядилось бурным потоком слез.

За спиной у Кати ей вторила Лидия.

Павлик, который никогда прежде не видел маму плачущей, растерялся и даже испугался.

– Мама, мамочка, что с тобой? – бормотал он, пытаясь отстраниться. – Ты упала? Ты ушиблась? У тебя что-то болит?

Катя усилием воли прекратила истерику, встала, взяла Павлика на руки и повернулась к консьержке:

– Раиса, где вы его нашли?

Консьержка, которая до сих пор помалкивала, что было для нее несвойственно, затараторила:

– А я, Катерина Алексеевна, сижу у себя, чай пью, на этот… на минитор поглядываю. Потому как мне положено за порядком следить. Вдруг вижу – Павлик ваш стоит, – она посмотрела на ребенка. – Что, думаю, такое? Лида вроде уже прошла, и без Павлика, а теперь Павлик один… что же это, думаю, непорядок! Как же это, думаю, ребенок один! Это же никак такого не может быть! Это не положено, чтобы он один!

Консьержка перевела дыхание и снова затараторила:

– Это же непорядок, чтобы ребенок один! Может, думаю, это не Павлик, а другой какой ребенок? Поглядела опять на этот… на минитор – нет, точно Павлик! И курточка его, и шапочка… Ну, а раз так, думаю, надо его к вам привести… Катерина Алексеевна, думаю, переживает, места себе не находит… вот, значит, и привела… а то как же это – ребенок, и один? Не положено так…

– Спасибо вам, Раиса! Огромное спасибо… – Катя схватила сумку, достала бумажник и протянула консьержке все деньги, какие в нем были. – Вот, возьмите…

– Ой, да зачем же… – засмущалась Раиса. – Да не надо… да я не за-ради денег, я сама как мать и как женщина понимаю… разве же я не человек, чтобы не понять…

Однако она быстро распихала деньги по карманам и удалилась, пока Катя не передумала.

Закрыв за консьержкой двери, Катя снова обняла Павлика и засыпала его вопросами:

– Маленький мой, ты в порядке? Тебя не обижали? Ты не голоден? Где ты был?

– Не-а, кушать я не хочу, – ответил Павлик, неловко пытаясь высвободиться из ее объятий. – Мне тот дядя дал гамбургер. Я, правда, с котиком поделился… там, мамочка, был такой котик хорошенький! Полосатый, а лапки беленькие… и мордочка тоже беленькая… а сам полосатенький…

Катя еще раз оглядела ребенка.

Павлик совершенно не выглядел ни испуганным, ни расстроенным, скорее даже оживленным. Кажется, сегодняшнее опасное приключение произвело на него далеко не такое сильное впечатление, как на нее или на Лиду.

Однако как же понимать то, что произошло?

Зачем организовали похищение, зачем потратили много сил и средств, если похитители вернули Павлика, ничего не получив взамен и даже ничего не потребовав?

– Тот дядя… – проговорила Катя, стараясь не испугать ребенка, – тот дядя, который дал тебе гамбургер, он тебя не обижал?

– Нет, не обижал… он мне даже разрешил с котиком поиграть… Он говорит – поедем со мной, я тебе котика покажу… вот и приехали… и там, правда, был котик…

– А куда вы приехали?

– Не знаю, квартира какая-то, там комната большая, домик кошачий стоит, игрушки разные…

Все ясно, дорогу ребенок не запомнил, нечего и спрашивать, похититель об этом позаботился.

– А ты этого дядю раньше когда-нибудь видел?

– Не-а, – ответил Павлик, не задумываясь. – Нет, не видел. Никогда не видел.

– А кроме него, там кто-нибудь был?

– Еще там тетя была.

– Тетя? – вцепилась в него Катя. – Какая тетя?

– Обыкновенная тетя… красивая, почти как ты, мамочка. Только волосы рыжие!

– Ее ты тоже раньше не видел?

– Нет, не видел, – Павлик для большей убедительности помотал головой. – Вот котика видел. Хороший такой котик, сам в серую полосочку, а лапки беленькие, и мордочка тоже беленькая… только хвостик серенький…

Судя по всему, симпатичный котик с белыми лапками произвел на него значительно более сильное впечатление, чем похитители и само похищение.

– А тетя меня спросила – ты что любишь? – болтал Павлик. – Я тогда и говорю – такую шоколадку беленькую, с пауком на обертке, она и дала мне…

– Белый шоколад? – напряглась Катя, у Павлика была аллергия на какао.

– Да вот… – он протянул ей скомканную упаковку. На обертке был изображен Человек-Паук.

Катя хотела еще что-то спросить, но тут тревожно и требовательно зазвонил ее мобильный телефон. Она взглянула на дисплей, но номер не определялся. Тогда она нажала на кнопку ответа и дрожащей рукой поднесла телефон к уху:

– Слушаю вас!

– Слушаешь? – раздался в трубке незнакомый хриплый голос. – Ну, слушай, слушай! Только слушай очень внимательно – имей в виду, повторять я не буду!

Катя покрылась холодным потом. Она сразу поняла, кто это звонит: тот, кто похитил ее ребенка. Тот, из-за кого она только что перенесла дикий, животный ужас.

Выходит, ничего еще не кончилось… выходит, все только начинается…

– Испугалась? – насмешливо проговорил незнакомец. – Это хорошо, что испугалась. Значит, будешь сговорчивее.

– Что вам нужно? – проговорила Катя вполголоса, инстинктивно прижимая к себе ребенка.

– Что нам нужно – ты скоро узнаешь, – ответил хриплый голос. – А пока запомни. На этот раз мы его отдали, но если ты не будешь сговорчивой, ты об этом пожалеешь…

– Но что я должна сделать? – выкрикнула Катя и только тогда осознала, что ее больше никто не слушает, из трубки уже доносятся короткие гудки.

– Мама, мамочка! – испуганно окликнул ее Павлик. – Что ты так дрожишь? Тебе холодно?

– Да, милый, мне холодно! – ответила Катя, осторожно спуская его на пол, но боясь отпустить от себя хоть на шаг. – Пойдем, попьем горячего чаю. Ты хочешь чаю?

– Нет, я хочу колы! – честно признался Павлик.

Они прошли на кухню. Лида семенила следом, всхлипывая и испуганно заглядывая в глаза хозяйке.

Чашка горячего крепкого чая – замечательное средство для снятия стресса. Через полчаса Катя чувствовала себя гораздо лучше, и Лида перестала всхлипывать и трястись. Павлику по поводу перенесенных неприятностей Катя выдала клубничное мороженое. Он уплетал мороженое и, наверное, десятый раз рассказывал о котике, которого видел у похитителей.

– Такой хороший котик, – повторял он. – Сам полосатенький, а мордочка беленькая, и лапки беленькие. А хвостик серенький… и у него был зеленый домик, и колокольчики… знаешь, мамочка, такие колокольчики – динь-динь…

Лидия уже настолько оправилась от пережитого стресса, что включилась в разговор:

– Как же так, Павлик, ты говорил, что это у фокусника, который приезжал к вам в садик, была полосатая кошечка с белыми лапками… ты, наверное, перепутал!

– Ничего я не перепутал! У той кошки тоже белые лапки, только то была кошка, а это – котик…

– А у той кошки, которая приезжала к вам в садик, тоже был серый хвостик, а сама полосатая? – переспросила Катя. У нее мелькнула какая-то смутная мысль.

– Точно, – подтвердил Павлик.

– Постой, а почему ты говоришь, что у фокусника была кошка, а у тех людей – котик?

– Ну, как почему, – Павлик взглянул на Катю снисходительно, видимо, удивляясь ее непонятливости. – Та кошка была в юбочке и шляпке, значит, это девочка, кошка. А этого котика тетя назвала Мурзиком. Она ему сказала: «Мурзик, кис-кис-кис»…

– Понятно, – проговорила Катя и переглянулась с Лидией.

Та ответила ей растерянным и недоуменным взглядом – видимо, Катина мысль до нее не дошла. Разжевывать же эту мысль, особенно при Павлике, Катя не хотела.

Впрочем, подумала Катя, Лидия и не должна ничего знать. Она не отличается большим умом и может наговорить лишнего, а это ни к чему. Важно, что сама Катя сумела сложить два и два и сделать из рассказа Павлика выводы.

Она поняла, что похититель Павлика и фокусник, приходивший в детский развивающий центр, – один и тот же человек. Он пришел в центр, чтобы приглядеться к ребенку, выследить его, подготовить задуманную операцию…

Сам фокусник наверняка так загримировался, чтобы его не узнали, это нетрудно, особенно если имеешь дело с ребенком, но вот загримировать кошку – не так просто, да это ему и не пришло в голову. Во всяком случае, теперь у нее есть какая-то зацепка, чтобы выследить похитителей и помешать им нанести следующий удар…

И как раз в это время из прихожей донеслись звуки открывшейся двери и тяжелые быстрые шаги.

– Петр Федорович пришел! – испуганно проговорила Лидия. – Вы расскажете ему о том, что случилось?

– Я с ним сама разберусь, – ответила Катя.

Во всяком случае, спешить она не собиралась.

Но Петр сам поторопил события.

Шаги приблизились, и Петр появился на пороге кухни. На лице его было какое-то странное выражение – то ли торжество, то ли смущение, то ли плохо скрытый страх.

– Здрасте… – пискнула Лидия.

Петр взглянул на нее удивленно, как будто не ожидал ее увидеть, и повернулся к Кате:

– Пойдем в мой кабинет. Нам нужно поговорить. Наедине. Это очень серьезно.

Катя, ничего не отвечая, поднялась и послушно прошла за мужем в кабинет.

Закрыв за собой дверь, Петр повернулся к ней и проговорил злым чужим голосом:

– Испугалась? Вижу, что испугалась. Это хорошо, что испугалась. Значит, будешь сговорчивее.

Катя почувствовала слабость и головокружение.

Это были те же самые слова, которые сказал ей незнакомец по телефону. Тот человек, который похитил Павлика.

Так, значит, за этим похищением стоял Петр?!

Катя попятилась, прижалась спиной к стене. Дальше отступать было некуда.

– Так это ты? – проговорила она недоверчиво.

Это было дико, невероятно, слишком чудовищно, чтобы поверить.

Петр ничего не отвечал, но это и не было нужно. Катя прочла ответ в его глазах.

– Как… как ты мог! – вскрикнула она и бросилась вперед. – Как ты мог… как мог похитить собственного ребенка? Как ты мог! До чего ты докатился!

– Вот только не надо этого! – Он брезгливо поморщился и резко оттолкнул ее. – Во-первых, ему не сделали ничего плохого. Во-вторых, я – отец и имею на него такие же права, как и ты. В-третьих, ты никогда ничего не сможешь доказать. И наконец – ты меня сама вынудила это сделать…

– Я?! – Катя не верила своим ушам. – Я тебя вынудила? Что ты несешь?

– Конечно, ты, – проговорил он с ненавистью. – Ведь это ты пригрозила по суду отобрать у меня акции канала! Я вынужден был защищаться, только и всего!

– И не пожалел своего собственного ребенка!

– Опять ты за свое… – поморщился Петр. – Ведь я уже сказал, что ему не сделали ничего плохого! Ему ничего не угрожало! Но ты, ты должна понять – если не сделаешь то, что я скажу, ты потеряешь сына! Пока это была репетиция, демонстрация силы, но если ты не станешь сговорчивей…

Катя взглянула на мужа глазами, полными ужаса:

– Неужели ты поднимешь на него руку?

– Ему не сделали ничего плохого! – повторил Петр. – И не сделают. Но ты его больше не увидишь. И не вздумай обращаться в полицию – ты все равно ничего не сможешь доказать…

Катя сжала кулаки, чтобы не закричать.

И почувствовала резкую боль в руке.

Снова, как уже несколько раз за последние дни, камень старинного перстня врезался в ладонь.

И опять эта боль словно придала ей силы.

Катя поняла, что сейчас ни в коем случае не нужно раскрывать карты, сейчас нужно подыграть мужу.

Он считает ее слабой, ранимой, излишне эмоциональной? То есть на его языке – просто истеричной дурой? Ну, что ж, она подыграет ему, сделает вид, что окончательно сломалась, раскисла и готова на безоговорочную капитуляцию. А тем временем она обдумает ответный удар и нанесет его, когда будет готова… Что ж, война так война. Настоящая. Он сам этого захотел. Не надо было трогать Павлика. Ни в коем случае.

Катя жалобно всхлипнула, закрыла лицо руками и едва слышно проговорила:

– Чего ты от меня хочешь? Я сделаю все, что угодно, только не трогай Павлика! Он – это все, что у меня есть!

– Вот то-то! – Петр удовлетворенно ухмыльнулся, потер руки. – Давно бы так!

Получилось у нее довольно фальшиво, ненатурально, но он поверил. Да он и не слушал ее совсем, он был убежден, что все пойдет как он задумал.

– Так что я должна сделать? – спросила она дрожащим, едва слышным голосом.

– Ты должна подписать официальный отказ от всяких притязаний на акции канала! Должна написать, что не имеешь ко мне никаких денежных претензий и никогда их не предъявишь, ни теперь, ни в отдаленном будущем!

– Давай бумагу, я напишу.

– Э нет! – проговорил Петр, удивившись ее сговорчивости. – Думаешь отделаться от меня простой бумажкой? Это будет филькина грамота, не имеющая никакой юридической силы!

– Тогда чего ты хочешь?

– Мы с тобой пойдем к нотариусу, и ты в его присутствии подпишешь бумагу, составленную по всей форме, нотариус ее заверит. Тогда это будет официальный, серьезный документ, его признает любой суд.

– Ну, поехали прямо сейчас, – предложила Катя, глядя на мужа наивным взором.

– Слушай, ты что – в самом деле такая дура? – презрительно процедил Петр. – Нотариус – это не продуктовый магазин, который работает двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю! Ты хоть на часы-то изредка смотришь?

– До того ли мне! – огрызнулась Катя. – Я только что едва не потеряла единственного сына и сейчас хочу одного – чтобы все это скорее закончилось!

– Представь, я хочу того же самого! – хмыкнул Петр. – Редчайший случай в нашей семье, когда наши желания совпадают! Но теперь придется немного подождать. К нотариусу мы пойдем завтра, я уже записался на три часа.

– Но ты ничего не сделаешь Павлику?

– Да не бойся ты! – пренебрежительно отмахнулся муж. – В конце концов, это и мой сын!

«Ну, хорошо, что он об этом вспомнил, – подумала Катя. – Лучше поздно, чем никогда. Значит, у меня есть время до трех часов завтрашнего дня».

В эту ночь Катя не спала. Она продумывала, что должна сделать до трех часов дня.

Однако чем больше она думала, тем меньше была уверена в своем успехе.

А ведь от ее успеха зависит безопасность, а может быть, даже жизнь Павлика… Его папаша осатанел от жадности и готов на все, чтобы получить эти несчастные акции. Павлик ему совершенно не нужен, он хочет с его помощью давить на Катю. Какая же скотина ее муж! Бывший муж, тут же поправилась Катя, отныне они чужие люди. И хватит о нем, надо думать о деле.

Возможно, она ошибается, возможно, похититель и фокусник – вовсе не один и тот же человек… мало ли на свете похожих кошек! В этом случае она только зря потратит драгоценное время… Но все же… Все-таки похитили Павлика возле детского центра. Похититель знал маршрут, по которому Лидия повезет ребенка домой, такие подробности были неизвестны даже Петру. Катя должна выяснить, кто похитил Павлика, тогда, вероятно, она сможет припугнуть мужа.

За такими безрадостными мыслями прошла ночь. Катя дождалась, пока Петр ушел из дома, встала, приняла душ и позвонила хозяйке развивающего центра, в который ходил Павлик.

– Алиса?! – проговорила она спокойным голосом уверенной в себе женщины. – Это Екатерина Коваленко…

– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна, – ответила та жизнерадостным тоном. – Если вы по поводу успехов Павлика, то я от него просто в восторге! Это удивительно одаренный мальчик!

Алиса знала всех своих клиенток по именам и отчествам и считала своим долгом поддерживать с ними самые дружеские отношения.

– Спасибо, Алиса, мне это, конечно, приятно слышать, но я звоню по другому поводу…

– Чем я могу вам помочь?

– Вчера у вас в центре был фокусник, так Павлик мне про него все уши прожужжал…

– Да, он очень нравится детям.

– Так вот, одна моя очень хорошая подруга устраивает детский праздник в своем загородном доме, и она просила узнать координаты этого фокусника.

– С удовольствием… одну минуту, сейчас я поищу в телефоне…

На несколько секунд воцарилось молчание, и затем Алиса продиктовала номер телефона фокусника.

Катя поблагодарила ее и тут же перезвонила по этому номеру с городского телефона, оснащенного устройством, не позволяющим определить его номер.

– Это Виталий? – проговорила она, стараясь изменить голос.

– Слушаю вас, – вежливо отозвался мужской голос.

Катя подумала, что этот голос не похож на голос похитителя. Впрочем, для опытного человека изменить голос ничего не стоит…

– Меня зовут Анна, – продолжила она. – Мне дала ваш телефон Алиса, хозяйка «Разноцветного мира».

– А, ну да, конечно… – протянул фокусник. – Так чем я могу быть полезен?

– Алиса очень хорошо о вас отзывалась. Она сказала, что дети в восторге от ваших выступлений.

– Приятно это слышать…

– Так вот, ближе к делу. На днях у моего сына день рождения, и я хочу устроить для него настоящий праздник. А какой же детский праздник без фокусника?

– Совершенно с вами согласен! – льстивым тоном подхватил собеседник.

– Так вот, как я уже сказала, Алиса о вас хорошо отзывалась. Но у меня правило – доверяй, но проверяй. Мой ребенок должен получать все только самое лучшее.

– Очень мудро!

– Так вот, прежде чем пригласить вас на свой праздник, я хочу увидеть вас, так сказать, в деле. То есть посмотреть на ваше шоу собственными глазами. Можно это как-нибудь устроить?

– Нет проблем. Сегодня в одиннадцать часов я выступаю на празднике в Таврическом саду.

Ровно в одиннадцать часов Катя подошла к большому павильону Таврического сада. Над входом в павильон висел красиво нарисованный плакат «Праздник осени». Буквы были выписаны разными красками и увиты гирляндами из желтых листьев. Перед входом в павильон стояла краснощекая жизнерадостная женщина в коротком норковом жакете.

– Вы приглашены? – спросила она Катю.

– Я от Алисы из «Разноцветного мира», – ответила та.

– Ах, от Алисы Васильевны? – В голосе женщины прозвучало уважение. – Проходите…

Павильон был полон детьми дошкольного возраста и их родителями. Вдоль стен стояли столы, на которых были красиво разложены тыквы, кабачки, баклажаны и прочие овощи.

На сцене стояла симпатичная женщина в короне из золотой фольги, удивительно похожая на ту, которая встретила Катю у входа в павильон. Катя подумала, что они сестры. Или просто долгая совместная работа сделала их похожими, как становятся похожи супруги после многих лет брака.

– Здравствуйте, дорогие дети! – проговорила женщина хорошо поставленным голосом. – Я – королева осени. Это я пригласила вас сегодня на праздник. Сначала, дети, я хочу, чтобы вы все вместе спели мою любимую песенку…

«Королева» села за рояль и заиграла песенку крокодила Гены и запела тонким пронзительным голосом:

– Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…

Кое-кто из детей начал подпевать, большинство молча разглядывали убранство павильона.

Пропев до конца песенку, «королева» повернулась к публике и громко объявила:

– А теперь я хочу наградить тех, кто мне особенно хорошо подпевал. Дима Индейкин, поднимись на сцену!

Толстый краснощекий мальчик вскарабкался на сцену, и ведущая вручила ему набор конструктора «Лего». Потом она вызвала хорошенькую девочку, которая получила большую красивую куклу в костюме для верховой езды.

– А я тоже подпевал! – подал голос рыжий мальчишка, стоявший близко к сцене.

– Очень хорошо, мальчик, – сдержанно отозвалась «королева». – Следующий раз мы тебя тоже наградим!

– Я не хочу следующий раз, я хочу сейчас! – не унимался мальчишка. – Я тоже хочу «Лего»!

– Чей это мальчик? Угомоните его! Не нарушайте сценарий праздника! – недовольно проговорила ведущая и тут же радостным голосом воскликнула: – Дети, к нам пришел ваш старый знакомый – Карлсон, который живет на крыше!

На сцену выбежал толстый немолодой актер в коротких клетчатых штанах с пропеллером на заду и принялся ловко жонглировать банками с вареньем и кремовыми тортами. Новое зрелище отвлекло маленьких зрителей от рыжего скандалиста, особенно когда на сцене появился еще один актер, одетый большой собакой с висячими оранжевыми ушами. Карлсон сделал вид, что споткнулся, и один торт полетел прямо в морду лопоухой «собаки». Розовый крем и консервированные вишни густым слоем покрыли собачью морду, а маленькие зрители разразились оглушительным хохотом.

После выступления Карлсона ведущая снова села к инструменту и спела песенку кота Леопольда. Затем опять последовало награждение лучших исполнителей из зала.

Катя уже начала посматривать на часы, у нее оставалось не так уж много времени до встречи с мужем у нотариуса.

И тут наконец на сцену вышел фокусник.

Это был высокий брюнет с глазами прожженного авантюриста. Он был в костюме средневекового чародея – длинной черной мантии, усыпанной звездами, и таком же остроконечной колпаке. Следом за ним, в сопровождении аккуратно постриженного белого королевского пуделя, выпорхнула ассистентка, длинноногая крашеная блондинка в короткой пышной юбочке ядовито-розового цвета.

При виде этой ассистентки у Кати потемнело в глазах.

Это была та самая вульгарная девица, которую она накануне застала в кабинете мужа при самых непристойных обстоятельствах. Как же ее звали? Ах да, кажется, Карина Совко… Вот, значит, как…

– Ну и сволочь Петя! – проговорила Катя вслух.

На нее неодобрительно покосилась соседка, молодая мамаша с девочкой лет пяти. Катя ответила ей таким взглядом, что женщина поспешно отошла в сторонку.

А Катя продолжила – на этот раз про себя.

Ну и сволочь ее муженек! Не придумал ничего лучшего, чем поручить своей любовнице… да даже не любовнице, а просто вульгарной шлюхе, похитить своего собственного ребенка! Совершенно обнаглел, ничего не боится. А может, он просто дурак? Странно, что Катя раньше этого не замечала. Тогда всем заведовала свекровь, с ней Кате приходилось бороться. Впрочем, безуспешно.

Однако в таких неожиданных обстоятельствах ей придется изменить свои планы.

Направляясь на этот детский праздник, Катя надеялась поговорить с фокусником, изображая богатую мамашу, потенциальную клиентку, и хитростью выведать у него обстоятельства похищения, чтобы использовать их против мужа.

Но эта девица, его, с позволения сказать, ассистентка, сразу же узнает ее, так что разговора не получится. Нужно придумать другой способ, и придумать быстро…

В начале своего выступления фокусник продемонстрировал самые обычные трюки – в его руках то исчезал, то снова появлялся букет искусственных цветов, он вытаскивал из нагрудного кармана бесконечную цветную ленту, причем эта лента на глазах у зрителей несколько раз поменяла цвет.

Затем фокусник снял свой остроконечный черный колпак и ловким движением извлек из него полосатую кошку (несомненно, ту самую, про которую рассказывал Павлик). Кошка была наряжена в очаровательный шелковый камзольчик и корону из золотой фольги, такую же, как у ведущей праздника, только совсем маленькую. Кошка громко мяукнула и убежала за сцену под смех и аплодисменты маленьких зрителей.

После этого фокусник повернулся к своей ассистентке и проговорил таинственным голосом:

– Карина, прошу!

Девица кокетливо присела и скрылась за кулисами. Чтобы потянуть время, фокусник стал загадывать детям загадки. Отвечали больше мамы и бабушки.

Пользуясь тем, что все отвлеклись, Катя незаметно проскочила за кулисы. Там было темновато и тесновато. Катя затаилась в уголке за каким-то ящиком и увидела, что Карина копошится в маленькой комнатке за сценой, очевидно, там хранился реквизит.

Вот Карина вытащила все, что нужно для номера, и вышла на сцену, а Катя осмотрела комнатку. Крошечная кладовочка, в углу валяются старые транспаранты, гирлянды, какие-то коробки. Вполне подойдет для Катиных целей. Она затаилась за пыльной бархатной занавеской, откуда было видно все, что происходит на сцене.

Карина вынесла туда шелковую ширму, расписанную аляповатыми серебряными звездами и драконами, и выкатила огромную пустотелую тыкву. Фокусник подвел к тыкве белого пуделя, заставил его запрыгнуть внутрь, потом закрыл тыкву ширмой, взмахнул палочкой и проговорил, обращаясь к зрителям:

– А теперь я покажу вам фокус, которого раньше никто никогда не видел! Смотрите и удивляйтесь!

Он снова взмахнул своей палочкой и громко проговорил:

– Абракадабра! Амбра-мурихлямба!

Катя, которая следила не за волшебной палочкой, как остальные зрители, а за ассистенткой фокусника, заметила, как та встала сбоку от ширмы, чтобы прикрыть собой часть сцены. За ее спиной быстро промелькнуло что-то белое.

Фокусник еще раз взмахнул палочкой и сложил ширму. Тыква стояла на прежнем месте, но пуделя в ней не было, вместо него сидела уже знакомая зрителям кошка в золотой короне, а вместо камзольчика на ней была ядовито-розовая юбочка, точь-в-точь такая, как на Карине.

Кошка как ни в чем не бывало умывала мордочку.

Маленькие зрители снова захохотали и захлопали.

– Мурлетка, ты что здесь делаешь? – притворно удивился фокусник. – И куда, интересно, подевался Арчибальд?

Кошка громко мяукнула.

– Да что ты говоришь! – воскликнул фокусник и обратился к детям: – Мурлетка сказала, что Арчибальд силой моего волшебства перенесся вон туда! – И он показал палочкой на стоящий в дальнем углу сцены зеленый сундук.

Фокусник подошел к сундуку, снова взмахнул палочкой и откинул крышку. Из сундука с веселым лаем выскочил пудель.

Дети захлопали, фокусник поклонился и продолжил:

– А теперь, дети, я повторю этот фокус, только на этот раз вместо Арчибальда я попробую силой своего волшебства перенести мою ассистентку Карину.

Он повернулся к ассистентке и таким же тоном, как первый раз, произнес:

– Карина, прошу!

Ассистентка присела, кокетливо приподняв юбочку, отодвинула ширму и встала ногами в тыкву.

Катя решила, что ее час настал.

Она отступила чуть в сторону, чтобы ее не было видно из зала и со сцены, и стала внимательно наблюдать.

Карина пока что была на своем месте.

Фокусник поднял над головой палочку и проговорил, отвлекая внимание зрителей:

– Такого фокуса не видел еще никто и никогда, вы будете первыми!

В это время Карина накинула на себя черный бархатный плащ и выскользнула за кулисы, за пыльную занавеску. Она проскочила мимо Кати, не заметив ее.

– Абракадабра! Амбра-мурихлямба! – воскликнул фокусник и нарисовал своей палочкой в воздухе замысловатую фигуру.

В то же мгновение его ассистентка выскользнула из своего убежища и, прикрываясь черным плащом, скользнула на фоне черного задника сцены к сундуку.

Пора! Стараясь не стучать каблуками, Катя метнулась наперерез Карине, мигом втолкнула ее в комнатку за сценой и захлопнула дверь. В комнатке было полутемно, свет пробивался только сквозь большую щель в стене, оттуда же было слышно, что творится на сцене. Там как раз дружно ахнули дети – очевидно, увидели, что вместо девицы в тыкве оказалась кошка. Пока девица не пришла в себя, Катя рискнула повернуться к ней спиной, чтобы заклинить ручку ножкой от стула. Карина, привыкшая к ярким огням сцены, оторопело щурилась, глядя на Катю.

– В чем дело? Ты кто?

– Глаза разуй! – посоветовала Катя. – Ну, узнала теперь?

– И что? – Девица мгновенно обнаглела, как видно, здесь она чувствовала себя на своей территории. – И что те… вам тут надо?

– Поговорить, – усмехнулась Катя, – кое-какие спорные вопросы прояснить.

– Нашла время! – фыркнула Карина. – Я вообще-то работаю.

– Угу, на телеканале работаешь и еще здесь детишек обманываешь, фокусница!

– Вам какое дело! – Девица двинулась на Катю. – Пустите, мне на сцену выходить!

– Ничего, кошечка за тебя поработает, – отмахнулась Катя, – она, как я поняла, тебя в сто раз умнее и способнее.

– Ну и чего? – Девица гордо выпятила бюст. – Ну, допустим, трахались мы с Петром в кабинете, ну, застала ты нас, а что такого? Теперь будешь меня стыдить? Если хочешь знать, я ему не навязывалась, он сам меня позвал!

– Что обещал-то? – спокойно поинтересовалась Катя. – Что вместо этой московской штучки тебя ведущей сделает?

– Ну… не такая уж я дура, – обиделась девица, и тут же опомнилась, – это мое дело, что он обещал! Он на канале хозяин, его слово – закон!

– Ага, это он так тебе сказал? – усмехнулась Катя и прислушалась.

На сцене раздавались хлопки и смех, очевидно, номер закончился.

– Вот видишь… – сказала Катя, – и без тебя прекрасно обошлись. И там тоже без тебя обойдутся. Таких, как ты, мой муж сто штук найдет, дело-то не в тебе.

– Самой надо за мужем следить! – огрызнулась девица, очевидно, в глубине души она понимала, что связываться с Катей не слишком умно, хозяин канала и вправду не станет за нее цепляться.

– Чего тебе нужно? – заорала она. – Приперлась тут, все испортила, мне Виталик не простит!

– Он тебе кто – любовник? – спросила Катя просто так.

– Брат он мне двоюродный! – ответила девица довольно мирно. – Вот, помогаю по-родственному. Все, хватит, отвали!

– Ты что же думаешь, я сюда притащилась, чтобы с тобой отношения выяснять? – тихо проговорила Катя. – Что выяснять-то, когда и так все про тебя ясно. А вот ты мне лучше скажи, как ты согласилась ребенка моего похитить?

– Что? – В глазах девицы заплескалась паника, и Катя тут же уверилась в своей правоте. – Я ничего не знаю!

– Ага, думаешь, если переоделась и парик рыжий нацепила, то ребенок тебя не узнает! – теперь Катя рубила фразы как сплеча. – А вот это ты видела? – Она показала девице шоколадку с Человеком-Пауком на обертке. Катя купила эту шоколадку утром в ларьке и положила в целлофановый пакет – так, на всякий случай.

– Ты дала это Павлику, там твои отпечатки, в полиции это очень быстро обнаружат! – твердо говорила она. – Твой подельник, конечно, от всего немедленно отопрется – он-то хитрый и так загримировался, что его ни Павлик не узнает, ни няня. А вот ты… знаешь, сколько у нас за киднеппинг дают?

– Черт… – девица с размаху села на ломаный табурет, он угрожающе затрещал, но устоял. – Черт… Но Петя сказал…

– Давай говори подробно, что он сказал! – Катя нажала в кармане кнопочку включения мобильного телефона, чтобы записать разговор.

– Он сказал, у тебя же есть знакомый фокусник, ты его попроси, мне нужно бабу свою пугнуть, – монотонно заговорила Карина, – это, сказал, ненадолго, подержите ребенка у себя, а потом ей позвоните. А после уж можно его домой везти, у подъезда оставить… Это, сказал, и не похищение вовсе, потому что я – родной отец, имею право…

– Угу, а увезли-то обманом ребенка вы с братом, он-то отец, но он ни при чем! Так что он от всего отопрется, если что!

– Еще чего! – Карина вскочила с места. – Я молчать не стану, он мне даже денег ни копейки не дал!

– И Виталик тоже задаром согласился? – усмехнулась Катя. – Что-то не верится мне…

– Ну да, он сказал, что даром только такие идиотки, как я, работают… Я же ему еще и деньги передала, две тысячи баксов…

– Вот видишь, кругом ты засветилась…

Но в Катином голосе не было жалости.

– Что теперь делать? – До Карины постепенно доходило, что Катя права.

– Сухари сушить! – Эта классическая фраза прозвучала как нельзя кстати. Карина неожиданно взвизгнула, оттолкнула Катю и бросилась к двери. Высадив ее плечом – дверь оказалась хлипкая, Карина выскочила и была такова.

К нотариусу Катя приехала на десять минут позже назначенного времени. Петр ждал ее в дверях приемной, красный от злости.

– Что ты себе позволяешь! – рявкнул он, смерив жену неприязненным взглядом. – Я велел тебе приехать к трем!

– Сбавь тон, – холодно проговорила Катя. – Велел он! Ты разговариваешь не с кем-то из своих шлюх и находишься не в кабаке! На тебя уже оглядываются!

Петр покосился на охранника и перешел на злой шепот:

– Нотариус нас уже ждет! Где ты пропадала? По магазинам шлялась? И телефон выключила! Ладно, все, хватит болтать, пойдем подписывать документы!

Дверь кабинета нотариуса приоткрылась, оттуда выглянула секретарша и проговорила:

– Господин Коваленко, ваша жена появилась? Андрей Андреевич ждет вас!

– Появилась! – бросил ей Петр. – Мы уже идем!

Он повернулся к Кате и процедил:

– Все, пошли, время не терпит! У меня сегодня еще много дел в отличие от тебя…

– Подожди, не торопись, – спокойно ответила Катя. – Нам с тобой еще надо кое-что обсудить.

– Мы все уже вчера обсудили! – Петр снова повысил голос, но охранник взглянул на него недовольно, и он опять перешел на шепот: – Что-то ты сегодня расхрабрилась. Забыла, что случилось вчера? Забыла наш разговор? Хочешь больше никогда не увидеть своего ребенка? Так это запросто можно устроить!

Катя не сразу ответила. Она выжидала, чтобы дать мужу выговориться, он же принял ее молчание за растерянность и признак капитуляции и произнес приказным тоном:

– Сейчас же подпиши отказ от всяких претензий или можешь попрощаться с Павликом!

Катя смерила его презрительным взглядом и проговорила совершенно спокойно:

– А у меня, дорогой, другое предложение.

– Какое еще предложение? – Петр поморщился. – Мы с тобой вчера все обсудили.

– У меня такое предложение: ты оформляешь дарственную на мое имя, по которой передаешь мне две трети своих акций и акций своей покойной матери, и нотариально заверяешь этот документ. Раз уж нотариус нас ждет – не будем зря тратить его время…

– Что? – Петр выпучил глаза и покраснел как вареный рак. – Ты что, совсем сбрендила? Забыла, что вчера случилось? Или это тебя ничему не научило?

– Нет, дорогой, я не забыла, – холодно ответила Катя. – И никогда не забуду. И тебе не позволю забыть, что ты вчера сотворил!

Катя покосилась на охранника, придвинулась к мужу и перешла на шепот:

– Вчера ты похитил собственного ребенка, а это – особо тяжкое преступление, знаешь, какой срок тебе за него светит?

– Что? – Петр ухмыльнулся, но эта ухмылка больше напоминала волчий оскал. – Да что ты такое несешь? Какое похищение? Какой ребенок? Ты что, думаешь, тебе кто-то поверит?

Катя снова дала ему договорить и продолжила тихим, спокойным голосом:

– Со вчерашнего дня, дорогой, кое-что изменилось. Я нашла тех людей, которых ты нанял, чтобы похитить Павлика, и поговорила с ними… они оказались очень разговорчивыми!

– Ты? Ты их нашла? – Петр презрительно засмеялся, перехватил неодобрительный взгляд охранника и оборвал смех: – Не рассказывай мне сказки. В жизни не поверю! Да что ты можешь найти, кроме модных тряпок или косметики?

– Зря! – Катя пожала плечами. – Нет ничего опаснее, чем недооценивать противника! Так вот, я встретилась с Виталиком и Кариной, и они мне кое-что рассказали…

Услышав имена своих наемников, Петр поперхнулся и побледнел.

– Тебе что – нехорошо? Может, тебе водички налить? – насмешливо спросила Катя.

– Стерва! – выдохнул Петр. – Но даже если ты их нашла, они тебе ничего не рассказали бы…

– Не только рассказали, но я записала наш разговор на телефон! – Катя достала из сумочки мобильник и издали показала его мужу.

Петр напрягся, его глаза блеснули, но он перехватил взгляд охранника и осел в кресле, как подтаявшая снежная глыба.

– Не может быть… – пробормотал он. – С какой стати они стали бы закладывать сами себя…

– С такой, чтобы не отвечать за твое преступление! – прошептала Катя. – Ты ведь – организатор, значит, тебе дадут самый большой срок! Карину припугнуть ничего не стоило, ты-то знаешь, какая она дура. Кстати, дорогой, то, что ты нанял ее для такого опасного дела, не говорит и о твоем уме. Ну да, ты ведь хотел поменьше заплатить, а ей и вообще не дал ни копейки… и при этом рассчитывал, что она будет молчать?

Петр смотрел прямо перед собой, пытаясь переварить полученную информацию. Катя решила не давать ему времени собраться, ковала железо, пока горячо:

– Так вот, дорогой мой, или ты идешь сейчас к нотариусу и подписываешь дарственную на мое имя, или я передаю эту запись прокурору! И скажи спасибо, что я требую не все твои акции, а только две трети – ту часть, которую вы с матерью оплатили моими деньгами! Мне чужого не надо!

Из кабинета снова выглянула секретарша:

– Господин Коваленко, так вы идете или нет?

– Идем, идем! – с лучезарной улыбкой ответила Катя.

Муж, однако, схватил ее за локоть, усадил в кресло и раздраженно бросил секретарше:

– Подождите еще пять минут, мы должны обсудить один вопрос!

Секретарша пожала плечами и закрыла дверь.

– А по-моему, мы уже все обсудили, – проговорила Катя.

– Нет, не все! – Петр явно собрался с силами и снова перешел в наступление: – Ты что, вообразила, что можешь вот так запросто отобрать у меня контроль над каналом?

– А кто мне, интересно, помешает?

– Черт с тобой, можешь нести эту запись куда угодно – хоть к прокурору, хоть к черту, хоть к дьяволу! Ты что, думаешь, тебе кто-то поверит? Подумаешь – записала какие-то бредовые показания! Да кто они такие, Виталик с Кариной? Мелкие жулики, шантрапа! А я – владелец телевизионного канала, влиятельный, уважаемый человек! Как ты думаешь – чьи слова дороже стоят? Да начать с того, что никакого похищения и не было! Павлик дома, а что его на несколько часов куда-то увозили – так это еще нужно доказать!

– Вот как? – В Катиных глазах проявился холодный металлический блеск. – Думаешь, вывернулся?

– Не думаю – знаю!

– Рано радуешься! – Катя достала из своей сумочки прозрачный полиэтиленовый пакетик и издали показала его мужу. – Узнаешь?

– А должен? – Он недоуменно посмотрел на пакетик. – Какая-то пуговица…

– Не какая-то, а вполне конкретная пуговица. Пуговица ручной работы, от твоего пиджака. От того, который ты купил в Лондоне. Теперь припоминаешь?

– Дай посмотреть… – Петр потянулся за пакетиком, но Катя быстро спрятала его в сумочку.

– Ну уж нет, – проговорила она насмешливо. – В руки я тебе ее не дам, и не надейся. Вижу, что ты ее узнал. Валентина говорила мне, что пришила на рукав твоего английского пиджака новую пуговицу. Помнишь, где ты потерял эту?

– Понятия не имею, – Петр пожал плечами. – И не понимаю, почему ты с этой пуговицей так носишься… подумаешь – пуговица!

– Так ты не помнишь, где ее потерял? Могу тебе напомнить: ты потерял ее в кабинете матери в тот день, когда там убили Муратова.

– Да? Может быть, я ведь заходил туда вместе со всеми, когда Алла нашла тело… может, я и правда тогда ее потерял…

– Нет, дорогой! – перебила его Катя. – Когда все вошли в кабинет – эта пуговица уже лежала на полу. Я ее подобрала – так, на всякий случай. Знаешь, в первый момент я не поверила, что это ты убил Муратова, и не хотела, чтобы из-за этой пуговицы ты попал под следствие. Но теперь, после того, как ты похитил собственного ребенка, я думаю, что ты вполне способен и на убийство…

– Ты с ума сошла! – Петр побледнел сильнее прежнего, на лбу у него выступила испарина. – Я не убивал старика!

Последние слова Петр произнес слишком громко, так что охранник удивленно покосился на него. Петр заметил этот взгляд и снова перешел на шепот:

– Да сама подумай – зачем мне это было нужно?

– Ну, к примеру, чтобы получить его акции. А впрочем, я не собираюсь ломать над этим голову – пускай этим занимается следователь, этот… как его? Каховский!

– Но я и правда не убивал Муратова! – выдохнул Петр едва слышно.

– А вот в это как раз трудно поверить. Вы с ним ссорились, ты угрожал ему накануне, вас слышал оператор… он уже все рассказал следователю. А потом вы разговаривали буквально перед собранием – о чем, интересно знать? Я не верю, что ты спрашивал старика о здоровье, а он вспоминал былые дни, когда они с твоей мамочкой создавали канал.

– Там речь шла совсем о другом! – потерянно прошептал Петр.

Вдруг он снова оживился, придвинулся к Кате и зашипел:

– Черта с два ты что-то докажешь! Ведь ты сама подобрала эту пуговицу – может, ты нашла ее в другом месте, а возможно, ты сама оторвала ее от моего пиджака. Нет, черта с два я тебе что-то отдам! Неси эту пуговицу кому угодно – мне наплевать!

– Надо же, а ты умеешь держать удар! – Катя усмехнулась. – Думаешь, я стала бы хранить эту пуговицу, если бы она ничего не доказывала? Да, ты мог потерять ее где угодно – но только потерял ты ее именно там, возле тела Муратова, и именно тогда, когда его убивал! Потому что на этой пуговице – брызги крови! Думаю, что эксперту не составит труда установить, что это именно кровь Муратова. Если бы ты потерял ее в другом месте – откуда бы на ней взялась кровь Муратова? Даже если бы ты потерял эту пуговицу в кабинете, но не в момент убийства, а потом, когда вошел туда с акционерами, – крови на ней не было бы.

– Она могла упасть в лужу крови и испачкаться… – слабо отбивался Петр.

– Во-первых, когда мы вошли в кабинет, кровь уже частично впиталась в ковер, частично подсохла. Но даже если допустить, что твоя пуговица упала на окровавленный ковер – она испачкалась бы только с одной стороны, снизу. А на ней кровь с двух сторон. Значит, на нее брызнула кровь в самый момент убийства.

Катя сделала короткую паузу, чтобы муж смог осознать ее слова, и продолжила:

– И вообще, получив такую замечательную улику, следователь обрадуется и вцепится в тебя, как бульдог! Уж он постарается накопать на тебя еще что-нибудь, главное, что у него будет подозреваемый!

– Но я невиновен… – пробормотал Петр.

– Ну и что? Кого это беспокоит? – Катя насмешливо взглянула на мужа. – Да что я ломаю голову? Пускай этим занимаются специалисты, они наверняка лучше меня разберутся с этой пуговицей!

Она достала из сумочки визитную карточку Каховского, набрала на мобильнике номер его телефона.

Петр не сводил с нее глаз, как несчастный кролик не сводит глаз с голодного удава.

– Каховский слушает! – раздался в Катином телефоне знакомый голос.

– Здравствуйте, – проговорила Катя, прикрывая трубку ладонью. – Это говорит Екатерина Коваленко, мы с вами встречались на телеканале, когда вы приезжали туда по поводу убийства Юрия Борисовича Муратова…

– Да, я, конечно, помню вас, Екатерина Алексеевна, – ответил Каховский. – Вы мне что-то хотите сообщить?

Катя скосила глаза на мужа.

Петр вертелся в своем кресле, как карась на сковородке, на лице его сменяли друг друга страх, ненависть и жадность.

– Да, вы говорили, что, если мы вспомним что-то важное, чтобы непременно вам об этом сообщили…

– Да, разумеется. А что вы вспомнили?

Тут Петр не выдержал. Он вскочил, схватил Катю за руку и зашептал:

– Я подпишу! Я подпишу все, что угодно, только ничего ему не говори!

– Что там за шум? – осведомился в трубке Каховский. – Вы не одна? Вы не можете говорить?

– Да, сейчас я не могу говорить… – произнесла Катя, пристально глядя на Петра, – я перезвоню вам через час…

Она отключила телефон и обратилась к мужу:

– Ну, пойдем к нотариусу, он уже заждался. И смотри – если не подпишешь дарственную на мое имя, я позвоню Каховскому и отдам ему пуговицу.

– Но если я подпишу – ты отдашь ее мне!

– Ни в коем случае! Эта пуговица будет моим страховым полисом. Я сегодня же положу ее в надежное место с указанием, что, если со мной что-нибудь случится, эту пуговицу вместе с моим письмом передадут в полицию. Так что, дорогой, ты будешь сдувать с меня пылинки и следить, чтобы я случайно не попала под трамвай, иначе ты тут же загремишь на нары!..

Петр Коваленко вышел от нотариуса, страдая морально и физически. Только что он собственноручно подписал документ, которым передал своей жене Екатерине две трети принадлежащих ему акций телевизионной компании «Канал плюс».

Всего несколько часов назад он чувствовал себя полновластным хозяином канала – и вот стал всего лишь одним из акционеров, чье слово мало что значит.

Даже при матери он обладал на канале гораздо большей властью, потому что на нем лежал отблеск ее могущества. Конечно, Елизавета Петровна держала сына в ежовых рукавицах, но в случае каких-то неприятностей она его прикрывала, и в глазах окружающих они вдвоем с матерью были владельцами канала.

Катя, демонстративно показывая недоверие к своему мужу, попросила охранника нотариальной конторы проводить ее до машины.

Петр проследил за машиной жены полным ненависти взглядом и сел за руль. Но прежде чем включить зажигание, он набрал номер Карины. Ему хотелось хоть на ком-то сорвать злость, и глупая безотказная Карина подходила для этого лучше всех. Уж он будет трясти эту дуру как грушу, уж он надает ей по морде, чтобы неповадно было болтать!

Однако номер Карины не отвечал, механический голос сообщил, что телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, и предложил оставить голосовое сообщение.

Дождавшись гудка, Петр прорычал:

– Ты, идиотка, зачем все выболтала моей жене? Уже остатки мозгов растеряла? Я тебя предупреждал, чтобы молчала как рыба об лед, если не хочешь загреметь на нары!

В завершение сообщения он грязно выругался и отключил ни в чем не повинный телефон.

Легче ему не стало. Чтобы хоть немного разрядиться, мало просто обругать телефон – в идеале нужно было кого-то избить, и Каринка лучше других подходила на эту роль.

Тогда он решил поехать домой к Карине – может быть, она все же дома, только, как всегда, забыла зарядить телефон.

Карина снимала маленькую однокомнатную квартирку вместе с подругой – крепкой разбитной девицей по имени Анжела. Они примерно год назад приехали из захолустного приволжского городка, единственной достопримечательностью которого была выкрашенная серебряной краской статуя Ленина на площади возле бывшего горисполкома. Там у себя от полной безнадеги Карина играла в драмкружке при местном Доме культуры, и старый спившийся руководитель, бывший актер, уверил Карину, что у нее талант. И она решила пробиваться на большую сцену, с этой целью поступила работать на телевизионный канал в надежде, что кто-то из начальников ее заметит. Заметил Петр, но не ее саму, а ее бюст пятого размера (все натуральное, с гордостью утверждала Карина, тут она не врала).

Анжела открыла на звонок Петра, не спрашивая, кого там несет.

Она была в коротеньком халатике, голова обернута махровым полотенцем – видно, только что вышла из душа.

– Где Каринка? – прохрипел Петр, исподлобья глядя на девицу.

– А я зна-аю? – ответила та, лениво растягивая слова. – Смылась куда-а-то…

– Что значит – смылась? – переспросил Петр.

– То и значит! Вещички в сумку покидала – и чао, бамбино, сорри! А мне теперь одной придется за квартиру платить!

– А куда она смылась?

– А я зна-аю? – повторила Анжела свою, по-видимому, излюбленную фразу. – Я ее сторожить не обязана!

– Ты, шалава, говори, куда она уехала! – Петр набычился и двинулся на Анжелу с угрожающим видом.

– Опа! – девица попятилась, уперла руки в бока и крикнула через плечо: – Стасик, выйди-ка сюда на минутку, ты мне нужен как мужчина!

Из комнаты на этот призыв появился здоровенный небритый парень в майке и тренировочных штанах.

– В чем дело, птичка моя? – спросил он Анжелу.

– Да вот, приперся какой-то козел и грубит!

Стасик развернулся всем корпусом к Петру, смерил его взглядом и хрипло пробасил:

– Ты, мелочь винторогая, откуда вылез? Из какой вонючей дыры? Щас я тебя обратно затолкаю!

Петр попятился, осознав, что в этой ситуации ему не светит моральное удовлетворение. Но Стасик тоже не хотел упустить свой шанс: он схватил Петра за лацканы, как следует встряхнул и выкинул из квартиры, как мешок мусора.

Проутюжив лестничный пролет пятой точкой, Петр кое-как поднялся и доковылял до машины, проехал несколько кварталов и остановился около какого-то третьесортного заведения с гостеприимно открытой дверью, над которой светилась красноречивая неоновая надпись: «Последний приют».

Петр устроился на табурете за стойкой и заказал одну за другой две двойные порции водки.

Вскоре рядом с ним на таком же табурете появилась некая фея.

Фея была немолода и неказиста, но после еще двух двойных порций она показалась Петру довольно привлекательной и вполне могла сойти за спутницу жизни. Хотя бы на один вечер. Тем более что она, как никто другой, поняла моральные и физические страдания, которые испытывал Петр.

По крайней мере, так ему самому показалось.

– Понимаешь, Люся, – обращался Петр к фее, – я для нее все! Ну, вааще все! И деньги, и… деньги, ну и вааще все такое! А она мне пуговицей угрожает!

– Она – это кто? – вяло поинтересовалась фея, перемигиваясь с барменом и подливая Петру водку.

– Как – кто, Муся?! – удивлялся Петр такому непониманию. – Катька, конечно! Жена моя!

– Ах, жена… – тянула фея, наметанным глазом оценивая дорогой, хотя и сильно помятый костюм клиента и его итальянские ботинки. – Ну, жены – они все такие…

– Да, им только давай… представляешь, Дуся, она у меня все отняла и еще пуговицей грозится! – Петр уткнулся в шерстяную кофту феи и всхлипнул. – Вот ты, Нюся, – ты не такая! Ты можешь понять мужчину! Ты знаешь, что ему нужно!

– Конечно, знаю, – отвечала фея, вытирая мокрые губы Петра бумажной салфеткой. – Всем вам одно и то же нужно… только я не Нюся, и не Люся, и не Дуся, а Света!

– Света! – восхитился Петр. – Ты не просто Света – ты луч света в этом темном царстве! Ты понимаешь, как я страдаю! А она, Каринка, смылась, как только запахло жареным!

– Каринка? – вяло переспросила фея, снова наполняя стакан. – Ты же вроде говорил, что она Катя…

– Катя – это одно дело, а Каринка – это совсем другое! – глубокомысленно сообщил Петр и попытался выразительным жестом пояснить свои слова. При этом он потерял равновесие и едва не свалился с табурета. К счастью, опытная фея Света поймала его на полпути и усадила поудобнее.

– Ты не трепыхайся, – проговорила она строго. – Мне тебя с пола отковыривать неохота.

– Меня не надо отковыривать! Меня не надо поднимать! – воскликнул Петр. – Я сам поднялся! Они все врут, что это все мать! Я всего достиг сам!

– Сам, сам! – успокоила его фея. – А не пора ли тебе баиньки?

– Я сам знаю, когда и чего мне пора! – отмахнулся от нее Петр. – Я исключительно сам всего достиг, сам всего добился, а она теперь хочет отнять у меня канал!

– Кто – Карина? – переспросила фея без особого интереса.

– Карина? – Петр удивленно взглянул на нее. – При чем тут Карина? Катька, конечно! Я ей все, а она у меня хочет отнять канал! Ты только подумай, Люся!

– Я Света, – поправила его фея. – А ты не горячись так… канал-то, он никуда не денется, как протекал, так и будет себе течь…

Как видно, Света совершенно не разбиралась в сложных телевизионных проблемах.

– Как я могу не горячиться, если у меня отнимают канал!

– Какой канал – Обводный? – уточнила Света и покосилась на бармена. Тот мотнул головой, что следовало трактовать: «Клиент созрел!»

– При чем тут Обводный? – удивился Петр. – Кана-ал…

– Все тебе будет, – покладисто согласилась Света, – и канал, и канава, а сейчас нам пора домой!

Фея еще раз перемигнулась с барменом, взвалила Петра на свое могучее плечо и поволокла к выходу.

На следующее утро Петр проснулся от какого-то хриплого стона. Через некоторое время он осознал две вещи: во-первых, что стонал он сам, и во-вторых, что лучше ему было не просыпаться.

Ему было так плохо, что впервые за свою жизнь Петр Коваленко задумался о вечном.

Правда, мысли эти были недолгими, потому что на смену им пришел более практичный и насущный вопрос.

Петр попытался понять, где он находится.

Он явно был не у себя дома – не в просторной спальне, оформленной в японском стиле, не в собственном кабинете, обставленном добротной скандинавской мебелью, где ему приходилось ночевать в последнее время, с тех пор, как отношения с женой окончательно разладились.

Сейчас он лежал на продавленной тахте, застеленной несвежими простынями. Над ним нависал низкий потолок с трехрожковой люстрой.

Но самым главным в его нынешнем состоянии было жуткое похмелье. В голове перекатывались валуны и лязгали гусеницы тяжелых танков, перед глазами плавали цветные пятна, как на выставке художников-абстракционистов, на которую ему как-то пришлось зайти с матерью, а во рту был такой привкус, будто он только что вылизал мусорный бачок на Московском вокзале. Петру хотелось немедленно умереть или на худой конец выпить чего-нибудь бодрящего.

В этот ужасный момент дверь комнаты со скрипом открылась, и на пороге возникло существо женского пола.

Существо это телосложением напоминало борца-тяжеловеса на пенсии, а опухшее лицо носило следы долгой и тяжелой жизни и плохо смытой дешевой косметики.

– Ты кто? – в ужасе спросил Петр, поскольку короткая ночная рубашка, в которой явилось существо, плохо скрывала сомнительные прелести и тем самым намекала на то, что между Петром и этим существом была некая интимная доверительность.

– Ты что, Петушок, не узнаешь своего Светика? – проворковало существо низким простуженным голосом, кокетливо поправляя плохо прокрашенные волосы.

– Светик? Какой еще Светик? – пробормотал Петр, мучительно пытаясь вспомнить вчерашний вечер.

– А какие слова ты мне вчера говорил! – мечтательно протянуло существо.

– Какие еще слова? – испуганно спросил Петр.

– Хорошие! Красивые! Такие слова, которые могут тронуть самые чувствительные струны в женской душе!

Судя по тому, как выражалась Светик, она, как и большинство Светиков страны, была воспитана на телевизионных сериалах. Петр же работал на телевидении, и его похмельные мучения от сериальной лексики еще больше обострились.

– Заткнись, а?! – взмолился он, страдальчески поморщившись и схватившись руками за голову.

В голове по-прежнему перекатывались валуны и двигалась по бездорожью тяжелая техника.

– Как я сюда попал? – спросил Петр, когда все его попытки самостоятельно вспомнить минувший вечер окончательно провалились.

– Обыкновенно, – ответила Светик. – У тебя в семье проблемы, ты пришел в кабак, там я тебя пожалела и привела домой…

– Это надо же так нажраться! – проговорил Петр, разглядывая свою спасительницу.

Светик ничуть на него не обиделась. Она понимала мужчин и знала, как они чувствуют себя по утрам после веселого вечера.

– А вот я тебе рассольчика принесла! – проворковала она и протянула своему временному другу граненый стакан с божественным утренним напитком.

Петр вцепился в стакан, как умирающий от жажды в пустыне, и высосал его. Жить стало легче, мир приобрел свои изначальные краски, и даже Светик не казалась уже отвратительным существом из кошмарного сна.

Во всяком случае, Петр почувствовал к ней искреннюю и горячую благодарность.

Светик заметила перемену в его настроении и с грацией молодого бегемота впрыгнула на тахту.

– Петушок хочет, чтобы Светик почесала ему спинку? – проворковала престарелая фея, с неженской силой прижимая мужчину к своей необъятной груди.

Однако Петр под действием волшебного утреннего напитка настолько окреп, что почувствовал в себе достаточно сил для побега.

– Петушок хочет в сортир! – грубо ответил он и, с трудом вывернувшись из богатырских объятий любвеобильной феи, спрыгнул с тахты на пол.

Здесь он подобрал брюки, рубашку и прочие предметы своей одежды и выскочил в коридор.

– Петушок, возвращайся скорее! – крикнула вслед ему недолгая подруга. – Светик тебя ждет!

– Ага, щас! – пробормотал Петр, собирая в коридоре недостающие части своего туалета.

Он кое-как натянул брюки, носки и рубашку и торопливо покинул квартиру, пока Светик не бросилась в погоню. Остальное он надел уже на лестничной площадке, причем явственно чувствовал на себе заинтересованный взгляд через дверной глазок соседней квартиры. Взгляд был, несомненно, женский.

Окончательно одевшись, Петр спустился по лестнице, вышел на улицу и поднял руку, чтобы остановить машину.

Машина подъехала очень скоро: несмотря на помятый вид, Петр производил впечатление обеспеченного человека, а то, что он был помят и растрепан, говорило только о том, что при расчете он не будет слишком мелочиться.

– Куда едем? – осведомился водитель, оглядев пассажира наметанным глазом.

– Пока прямо… – ответил Петр.

Ему нужно было для начала кое-что вспомнить…

Петр откинулся на сиденье, прикрыл веки и стал вспоминать минувший вечер.

Процесс этот шел в обратном порядке, от конца к началу.

Сперва он вспомнил, как возле стойки бара к нему подсела престарелая фея, и он начал раскрывать перед ней свою измученную душу. При воспоминании о Светике его невольно передернуло.

– Так куда едем? – повторил водитель свой вопрос.

– Домой… – машинально ответил Петр.

– А конкретно?

И тут Петр вспомнил, как забрел в заведение «Последний приют».

А с чего его туда занесло?

С этим было связано какое-то крайне неприятное воспоминание…

Петр поднял глаза, пытаясь сосредоточиться.

Прямо впереди по курсу машины красовался огромный постер, реклама банковского вклада под немыслимо высокий процент…

И это слово – процент – помогло ему вспомнить все.

Он вспомнил, как пришел к нотариусу, чтобы заставить жену подписать отказ от всех материальных претензий, и как вместо этого подлая Екатерина заставила его самого подписать дарственную на ее имя, по которой к ней переходила большая часть акций канала. Подлая баба сначала пыталась шантажировать его магнитофонной записью признаний идиотки Карины, а когда это не сработало, показала пуговицу от его пиджака в крови старика Муратова…

Петр здорово испугался и подписал дарственную.

Так что он больше не хозяин на канале…

Что же делать?

Самое ужасное, что проклятая пуговица осталась у жены, и она может вертеть им как заблагорассудится!

Но ведь он не убивал Муратова!

Как же пуговица попала на место преступления?

Этому может быть только одно объяснение: Петра кто-то подставил…

Тут в его раздумья ворвался нетерпеливый голос водителя:

– Так куда же мы все-таки едем?

– Домой… – повторил Петр, но тут же сообразил, что домой ехать нельзя: после вчерашнего ему совершенно не хотелось встречаться с женой. Причем это чувство, несомненно, было взаимным.

Потом он вспомнил, что оставил свою машину возле заведения «Последний приют». Так что неплохо бы для начала поехать туда и забрать свой автомобиль.

Он назвал водителю этот кабак, и тот вспомнил, где он находится.

Машина снова плавно тронулась, а Петр вернулся к своим так неожиданно прерванным размышлениям.

Его кто-то подставил.

Кто-то подбросил его пуговицу на место преступления.

Но для начала этот кто-то должен был отрезать эту пуговицу от его пиджака. Точнее, даже не отрезать, а оторвать – ведь эксперт легко определит разницу.

Утром, уходя из дома, Петр внимательно оглядел себя в зеркале – и тогда все пуговицы были на месте, он не мог не заметить такой непорядок в одежде.

Значит, пуговицу могли оторвать в течение дня, на канале.

Пиджак он на работе не снимал – значит, тот, кто оторвал эту пуговицу, должен был подойти к нему совсем близко. Как говорится, на расстояние телесного контакта.

И конечно, это могла быть только женщина.

Причем…

Закончить свою мысль Петр не успел, поскольку машина остановилась, и водитель проговорил, повернувшись к нему:

– Приехали!

Действительно, машина стояла перед вчерашним непритязательным заведением.

Правда, сам кабак был еще закрыт по утреннему времени, и машины Петра перед ним не наблюдалось.

Приглядевшись, Петр увидел знак «стоянка запрещена», вспомнил, что именно под этим знаком поставил вчера машину, и сообразил, что автомобиль эвакуировали на штрафную стоянку.

– Может быть, все-таки домой… – неуверенно протянул Петр, оглядев пустынную улицу.

– Ну, все, – проговорил водитель, увидев растерянное лицо пассажира. – Давай сперва рассчитаемся.

– Само собой… – Петр достал из кармана бумажник, открыл его и убедился, что он пуст. В нем не было ни наличных, ни, что еще хуже, банковских карточек.

Только теперь он понял, почему любвеобильная фея так легко перенесла их внезапную разлуку. У нее было чем утешиться.

– Ах сука! – проговорил он, ни к кому не обращаясь.

– Я жду, – напомнил о себе водитель.

– Да, я сейчас… – забормотал Петр, – одну секунду…

– Да хоть две.

– Понимаешь, друг, меня баба обчистила… – лепетал Петр, – вытащила все деньги…

– Знакомая история, – без всякого сочувствия отозвался водитель. – Каждый второй мне такое рассказывает. Только это – твои проблемы. Пока не рассчитаешься, из машины не выйдешь.

– Я часы отдам… – проговорил Петр, но тут он почувствовал непривычную легкость на запястье и осознал, что дорогой швейцарский хронометр разделил судьбу наличных и карточек.

– Ну, и что будем делать? – протянул водитель, и в голосе его зазвучала угроза.

– Да ты не волнуйся, друг… – лепетал Петр, – я рассчитаюсь… я непременно рассчитаюсь…

– А я и не волнуюсь, – ответил водитель. – Это тебе нужно волноваться… – и он открыл бардачок.

– Не надо… – Петр не видел, что водитель достает из бардачка, но заранее испугался. – Поедем домой, мне вынесут деньги… – и он назвал адрес своей квартиры.

Водитель не стал спорить и вскоре доехал до дома Коваленко.

Остановившись неподалеку от подъезда, он вышел из машины и вместе с пассажиром подошел к двери дома.

Петр тяжело вздохнул, покосился на водителя и дрожащей рукой нажал на кнопку домофона.

К счастью, ответила не жена, а домработница.

– Валентина, – проговорил Петр, чувствуя себя хуже некуда, – вынесите, пожалуйста, пятьсот рублей, я вам потом отдам… мне за машину нужно заплатить…

– Семьсот, – поправил его водитель.

– Побойся бога! – возмутился Петр, – ты максимум на четыреста наездил!

– А мои нервы?

– Семьсот… – с тяжелым вздохом произнес Петр в домофон.

Валентина оглядела его без всякого изумления, видно, Катька уже просветила ее. Она не стала ахать, охать и заигрывать с ним, как делала это раньше. Такие отношения установились у них с тех пор, как Валентина стала находить на его одежде чужие женские волосы и следы губной помады. Это еще при матери было, когда Катька уезжала куда-нибудь с ребенком. Валентина всегда его покрывала, а он за это похлопывал ее по плечу и дарил какую-нибудь ерунду вроде рекламного флакончика духов, такого добра на канале было навалом.

Даже консьержка Раиса при виде его презрительно поджала губы, но уж на нее-то ему плевать!

Он прошел впереди Валентины в квартиру, где царила тишина, никто не вышел в прихожую, не слышно было из комнаты сына ни музыки, ни звуков компьютерной игры.

– Ванну! – приказал Петр, сбрасывая Валентине на руки пальто. – И кофе, и поесть чего-нибудь…

Его слова прервал странный звук. Это его пальто глухо плюхнулось на пол.

Ругнувшись бессильно, Петр прошел в комнаты, Валентины в прихожей уже не было.

В спальне его ожидала пустая половина платяного шкафа. Свои вещи он нашел в кабинете – бывшем кабинете матери, который после ее смерти стал его. Но, как оказалось, ненадолго. На полу стояли три уложенных чемодана и портплед для костюмов и смокинга. Вот как… Все, значит, собрала…

Ему захотелось выругаться, затопать ногами, разбить что-нибудь. Но не было сил, совсем никаких.

– Ванна готова, – сухо сказала Валентина, появившись в дверях кабинета. Он побрел в ванную, спотыкаясь и волоча ноги, как старик, на которого давит груз прожитых лет.

От горячей воды чуть полегчало, и Петр решил подумать над тем, как же он дошел до такой жизни, когда его презирает собственная домработница. Ничего, с ней-то он посчитается.

Для начала он вспомнил, о чем они разговаривали с Муратовым перед тем, как того убили. Накануне они со стариком сильно поругались. Старый осел кричал на него и стыдил, вспоминал мать. Петр тогда озверел, ему эти воспоминания – нож острый, до тридцати пяти лет водила его мать на коротком поводке, не давала никакой самостоятельности, в грош его не ставила. Он наорал на Муратова, послал подальше, пригрозил, кажется. На том и расстались.

Однако, поразмыслив в спокойной обстановке, Петр понял, что простыми угрозами он ничего не добьется. Старик упрям, к тому же двадцать процентов акций – это не пустяк, это не дурища Фира с ее несчастными пятью процентами и даже не Бубенцов. Муратов будет мутить воду, настраивать против него акционеров.

Противно это признавать, но за ним могут пойти все те люди, которые ценили и уважали его мать, эту…

Петр скрипнул зубами, вспомнив, сколько унижений претерпел от нее. Ведь обращалась как с младенцем неразумным, шагу самостоятельно ступить не давала! Ведь сколько выговаривала ему у себя в кабинете! Двери закроет и начнет – и то он неправильно сделал, и это не так решил. Все, мол, на ней, все мать за тебя делать должна! Так дай сыну самостоятельность, уступи дорогу! Куда там! Сама говорила – меня с работы вынесут только вперед ногами! Так оно и вышло…

И тут вспомнил Петр, что мать как-то, посмеиваясь, рассказала ему, что этот старый мухомор Муратов ездит в стриптиз-клуб. Так-то он весь из себя кристальный, хоть на Доску почета вешай «Наши ветераны». Но вот есть у него одна слабость – любит поглядеть, как девочки у шеста крутятся. Ну, дело житейское, кого сейчас этим удивишь? Тем более что старик одинок, ни жены, ни детей, всю жизнь так прожил. Была у него одна работа, там и романы крутил по молодости, ну, конечно, все тихо, без скандалов.

Так-то оно так, сказала тогда мать, но подстраховаться не мешает. Взяла да и наняла одного такого мужичка, который проследил за Муратовым, потолкался в этом стриптиз-клубе, да и сделал там фотки. И выяснил попутно, что старикан – личность положительная, обхаживает только одну девку, беседует с ней в перерывах между выступлениями, деньги дает, а так ничего такого. Ну, ясное дело, что он может-то?

Поискал Петр у матери в сейфе – вон они, фотки-то! А на них Муратов собственной персоной девку полуголую по плечу гладит и смотрит так маслено… Все, в общем, ясно…

Вот перед собранием поймал Петр старого зануду, да и помахал перед ним снимками-то! А тот так, смотрит, побледнел, в лице переменился, сердечко, видать, прихватило. Петр даже понадеялся, что сейчас старика кондратий хватит, вот бы разом все проблемы и решились.

Но нет, очухался старикан, посмотрел внимательно, а потом и говорит – чего, Петр Федорович, от меня хотите? Ведь не просто так фотографиями вот тут потрясаете. Точно, говорит Петр, не просто. Вы, Юрий Борисович, думаете, что никому ваша личная жизнь не интересна. Ничего противозаконного не совершаете, жены у вас нету, никого ваш, так сказать, моральный облик не волнует. Ан нет. Вот предъявлю я сейчас эти снимочки на собрании акционеров, где вы собираетесь меня критиковать и места председателя совета директоров лишить, и что окажется? Старые проверенные сотрудники, которые канал создавали, будут в шоке! Вы-то их вечно к чему призываете? Достойно нести культуру в массы или вроде того! Давеча против ток-шоу, где мужья с женами в эфире отношения в присутствии сексопатолога выясняют, выступали? Неприлично, мол, на люди такие интимные проблемы выносить! Этак, вы говорили, еще в спальне камеры установят, зрители будут смотреть, а доктор Скворцов комментировать! А теперь оказывается, что моралист-то наш сам каждую пятницу с голыми девками обнимается. Ему, стало быть, можно, а другим людям – нельзя? Вот так люди скажут, и правы будут! И слушать вас не станут! Так что если не хотите на старости лет опозориться перед соратниками, то поддержите мою кандидатуру, как мать когда-то поддерживали.

Муратов выслушал все это молча, только губы покусал. Потом и говорит – дурак ты, Петька! И никакая сила не заставит меня поверить, что это ты додумался за мной следить! Не иначе Лизавета подсуетилась, тем более снимки эти сделаны месяца два назад, я по костюмам вижу.

Ну да, Петр признался, мать все знала и фотки эти на всякий пожарный случай в сейфе хранила, а вот сейчас и пригодились. Все, да не все, старик отвечает, Петр и не понял, к чему это он.

А после Муратов помрачнел так да и говорит, что ему теперь плевать, что с каналом будет, и на коллег плевать, но не хочет он эту историю раньше времени на свет божий вытаскивать. Так что он, Петр, может что угодно делать, а Муратов подумает и, возможно, акции свои ему продаст. Только за хорошую цену. И еще что-то про мать сказал – всегда считал Лизавету женщиной умной, а теперь, мол, сильно засомневался. И заторопился в ее кабинет – бумаги какие-то посмотреть, сказал. А Петр тогда так обрадовался, что старик надумал акции продавать, что больше ничего и слушать не стал.

Так что не было ему никакого резона господина Муратова убивать, раз тут все хорошо разрешилось.

Да, но только кто ему в полиции поверит? Стерва Катька так его распишет, что мама не горюй! И как это он раньше не замечал, что у нее такой характер вредный? При матери сидела тише воды ниже травы, только мямлила и слезы лила, а теперь вот осмелела… Ну, мать-то, конечно, всех умела в руках держать, при ней бы Катерина про акции и не пикнула.

Да еще пуговица эта чертова. Как она на месте убийства оказалась? Ведь он точно помнит, что не входил в кабинет в то утро – только потом, со всеми.

Кабинет матери навевал на него чугунную тоску. Находясь там, он вспоминал ее скрипучий голос, ее тяжелый взгляд, в котором сквозило иногда нескрываемое презрение, ее выволочки, ее притворные вздохи: ох, сын, что же дальше-то будет? Я ведь не вечна…

Вот и накаркала, ворона старая!

Петр повернулся в ванне и ощутил, что вода остыла и его пробирает дрожь. Он пустил одну горячую воду, хотел было крикнуть Валентине, чтобы принесла выпить чего покрепче, но вспомнил упавшее на пол пальто и решил, что мерзкая баба, подученная Катькой, небось и не услышит.

Из крана лился почти кипяток, дрожь ушла, в голове малость просветлело, и Петр решился подумать о самом главном – о том, как его собственная жена взяла, можно сказать, его за самое уязвимое место с помощью дурацкой пуговицы.

Вчера, когда она показала ему чертову пуговицу, измазанную кровью, он сначала не поверил. Но эта зараза уж больно смотрела твердо, никогда он не видел у Катьки таких глаз. Он поверил ей, что сдаст полиции и глазом не моргнет. Не брала она его на пушку, а точно сдала бы тому хмырю-следователю, как его… Каховский. А тому только попадись, вцепится, как репей в собачий хвост, ему нужно дело раскрыть и наверх отчитаться.

У старика Муратова какие-то заслуги обнаружились. С кем-то он там работал еще при советской власти, прежде никому до него дела не было, а как узнали о его смерти, так сразу телеграммы пошли из Москвы с соболезнованиями. А кому соболезновать? Один он был как перст, ни родных, ни близких.

Сейчас Петр думает, что так оно и лучше, неглупый человек был этот Муратов, от родственников одни неприятности. Однако, что там у него за заслуги? Мать, верно, знала. Ну, теперь неважно.

А вот интересно, кому теперь акции Муратова достанутся? Петр выключил воду, потому что в ванной стало уже нечем дышать от пара, полежал немного и вспомнил, что по уставу компании «Канал плюс», если у акционера нет законных наследников, то в случае смерти акции его распределяются пропорционально между остальными акционерами. То есть на общий расклад они не повлияют. Сволочь все-таки Катька, как его подвела! Чтобы он сам, своими руками отдал ей акции! Но уж очень испугался он вчера.

Ладно, не все еще потеряно. Нужно только сообразить, кто мог подбросить на место убийства эту чертову пуговицу? Катька сама этого сделать не могла – когда он утром надевал костюм, пуговица была на месте, он точно помнит. И с Катькой они не сталкивались, не подходила она к нему, они вообще не встречались. Он и понятия не имел, что жена припрется на собрание.

Так, он приехал на канал, побывал в своем кабинете, потом перехватил Муратова в коридоре возле второй студии. Не стал к себе приглашать, чтобы секретарша не знала, думал, там, в уголке, они тихонько переговорят. Оказывается, их видел Бубенцов, ну в этом гадюшнике ни от кого не скроешься! Так, может, Муратов пуговицу оторвал? Ага, чтобы подбросить ее на место своего убийства, усмехнулся Петр. Не мог старик этого сделать даже случайно. Он близко к Петру не подходил, да еще кривился так брезгливо, как будто ему противно рядом стоять. Тоже мне, чистоплюй! А сам стриптизерок лапал!

Значит, поговорили они минут сколько-то и разошлись. Если верить Бубенцову, было минут десять второго. А пришел он на собрание в час двадцать пять, тут уж секретарша не соврет. И где он был эти четверть часа? Нужно вспомнить!

Петр выбрался из ванны, машинально растерся полотенцем, машинально оделся и все это время думал. И наконец, войдя на кухню, чтобы вытрясти из обнаглевшей Валентины хотя бы чашку кофе, Петр вспомнил, что эти пятнадцать минут он потратил на то, чтобы перекинуться парой словечек с молоденькой акрисулькой, которая отиралась на канале в поисках работы.

Звали ее не то Леной, не то Лялей, а может, Лилей. Она снималась у них в рекламе и, кажется, в каком-то ток-шоу была на подхвате. Она кокетничала с ним еще раньше, при матери, но тогда он ничего не мог себе позволить, матери бы тотчас донесли. Приходилось искать одноразовых девиц на стороне, когда Катька была в отъезде. Мать, конечно, знала про это, но смотрела сквозь пальцы – лишь бы на ее обожаемом канале не было скандалов и сплетен.

И вот теперь, после смерти матери, он развернулся. Сошел, можно сказать, с тормозов. Закрутил с Каринкой, и еще у него была одна. И эта Ляля-Лиля так и вертелась перед ним, зазывно блестя глазами. Ничего такая девка, рыженькая, натуральные веснушки у нее, фотограф говорил – хорошая фактура. Не то крем какой-то она рекламировала, не то пасту зубную… Зубы и верно белые, улыбка красивая. Он уж совсем собрался с ней переспать, да все некогда было. Еще ведь и работать надо…

При этой мысли Петр тяжело вздохнул. Теперь Катька его с канала выпрет, ишь, взяла волю! Определенно она с юристом этим, Рокотовым, спит, он ее и подучил. Скользкий тип, мать, конечно, его в глаза хвалила, но не доверяла. Впрочем, она никому не доверяла, даже Муратову, а уж сыну-то родному и подавно. Это правильно, доверять никому нельзя.

Так вот по всему получается, что пуговицу могла оторвать у него только эта Ляля. Или Лиля. Они столкнулись в коридоре, девка так на него посмотрела, что он не удержался, притиснул ее в темном уголке. Повозились они немножко, она явно не против была, он еще сокрушался, что времени совсем нету, пора на собрание. Пока тискались, она пуговицу и оторвала, он ничего не заметил. А вот зачем она ту пуговицу к трупу подбросила, он непременно выяснит. А может, и не она это. Но он выяснит, он все выяснит. И тогда он устроит им всем такое… И Катьке, и той девке, Лиле-Ляле, и этому скользкому Рокотову…

И он глянул на Валентину с такой злобой, что та выронила из рук поварешку.

В тот же вечер, когда случился неприятный инцидент на обеде, Екатерина принимала в своих покоях французского посланника маркиза Лакруа.

Надушенный господин в пышном пудреном парике почтительно склонился перед царицей и коснулся ее руки влажными губами. Екатерина несколько резко забрала свою руку и обмахнулась веером, разгоняя облако пряных духов.

– Вы желали видеть меня, Ваше Величество? – проговорил маркиз, когда Екатерина предложила ему сесть.

– Да, маркиз, у меня есть к вам просьба.

– Ко мне – или к моему королю?

– А это уж как вам будет угодно. Я хочу попросить у вас денег.

– Денег? – По гладкому лицу маркиза промелькнуло облачко неудовольствия. – Много ли нужно Вашему Величеству?

– Тысяч пятьдесят.

– Пятьдесят тысяч ливров? – Брови маркиза поползли вверх. – Это большая сумма, государыня!

– Из-за маленькой я не стала бы вас беспокоить. Маленькую сумму мне одолжили бы мои придворные.

– Вы знаете, государыня, мою преданность вам, – напыщенным тоном проговорил маркиз. – Как ваш верный слуга и как воспитанный кавалер, я выполнил бы любую вашу просьбу. Но названная вами сумма чрезмерно велика для меня, я – человек небогатый…

– Вы-то небогаты? – Екатерина с недоверчивой усмешкой окинула камзол маркиза, усеянный драгоценными камнями, его руки, унизанные перстнями.

– Да, я небогат! – продолжал маркиз, ничуть не смущаясь. – Так что ваша просьба скорее относится к королю, моему господину. Но Его Величество король сейчас тоже не может свободно располагать такими суммами – в этом году он понес весьма большие расходы на войну. Кроме того, извините меня, Ваше Величество, но сегодня мне пришлось наблюдать, что у вас весьма натянутые отношения с императором. Не ровен час, он и впрямь заточит вас в крепость – и кто тогда вернет королю его деньги?

– Но я для того и хочу одолжить у вас денег, чтобы сделать свое положение более прочным. Эти деньги нужны мне, чтобы впредь не зависеть от капризов своего не блещущего умом супруга.

– Что вы хотите сказать, государыня? – На лице маркиза проступил притворный ужас. – Вы намереваетесь… вы намереваетесь сместить законного государя, вашего супруга? Увольте, я не хочу об этом даже слышать!

– А зря. Вы видели сегодня, как этот законный государь заискивал перед прусским королем. Нужно ли это вам? Нужно ли это вашему королю? Нужно ли это Франции?

– Не стану отрицать – ваш супруг проводит опасную и недальновидную политику, однако он – законный государь, и не в интересах моего короля портить с ним отношения…

– Значит, любезный маркиз, вы не хотите мне помочь?

– Я всей душой хочу, но ничего не могу поделать! – Маркиз развел руками. – Это слишком рискованно!

– Что ж, тогда не смею вас задерживать. Передайте вашему королю мое почтение.

Едва маркиз покинул покои Екатерины, как туда вошел английский посол.

– Я встретил маркиза Лакруа, – проговорил Вильямс, поцеловав руку императрицы. – Судя по его лицу, вы его о чем-то просили.

– О деньгах, конечно! – ответила Екатерина. – О чем еще может просить несчастная опальная царица?

– То-то у него был такой огорченный вид! Ничто не может до такой степени расстроить маркиза, как просьба о деньгах. Думаю, государыня, он вам отказал?

– Отказал! – Екатерина вздохнула. – Он дал мне ясно понять, что деньги, одолженные мне, пропадут впустую. Но вы-то, мой друг, так не считаете?

– Ни в коем случае! – Вильямс улыбнулся. – Во-первых, я и так ссудил вам немало денег, и сейчас я просто обязан защитить свои инвестиции. Во-вторых, именно в этом заключается разница между политикой Англии и Франции: французы прижимисты, они не любят ввязываться в сомнительные предприятия, точнее, в такие предприятия, которые они считают сомнительными. Мы же, англичане, любим рисковать – и, как правило, выигрываем. Так что не стоило вам беспокоить маркиза: обратились бы прямо ко мне.

– Что ж, вот я и обращаюсь. Вы дадите мне денег – после того, что случилось сегодня на обеде?

– Непременно, государыня. Именно после сегодняшних событий я охотно дам вам денег. Иначе я рискую прежними своими ссудами. Но вместе с деньгами я хотел бы дать вам совет.

– Что ж, принимая деньги, было бы невежливо отказаться от вашего совета! Итак, я слушаю вас, мой друг!

– Совет мой заключается в том, что вам следует действовать очень быстро. Ваш супруг, император, стал непредсказуем. Сегодня он хотел арестовать вас, и только его дядя, фельдмаршал, смог удержать его от этого пагубного шага. Завтра фельдмаршала может не оказаться на месте в нужное время. Кроме того, та политика, которую Петр Федорович пытается проводить, не по душе большинству сановников и военачальников. Россия весьма удачно воевала против Пруссии, а он своей волей лишил страну всех приобретений и теперь намеревается воевать против старинного союзника России, Дании…

– Вы могли бы не говорить об этом, мой друг, – оборвала Екатерина англичанина. – Все, что вы мне сказали, – столь же мои мысли, сколь и ваши. Итак, вы дадите мне денег?

– Непременно. Причем открою вам свои карты: у меня есть дозволение лорд-канцлера выплатить вам до восьмидесяти тысяч фунтов, ежели вы попросите такую сумму.

– Ну, так будем считать, что именно столько я и попросила.

– Будем, – согласился Вильямс, доставая деньги. – Дозвольте только спросить, Ваше Величество, каковы ваши ближайшие планы?

– Мой супруг намеревается вскоре выступить во главе гвардии к берегам Дании. Этого никак нельзя допустить, значит, нужно принять меры не позднее середины лета. Впрочем, я уже делаю все, что требуется. Благодаря вашим деньгам мне удалось заручиться дружбой многих полезных людей… и знаете что? – Екатерина смущенно взглянула на англичанина. – Я – женщина практического склада, не суеверная, но у меня сложилось впечатление, что с тех пор, как вы подарили мне свой перстень, влияние мое на людей весьма усилилось.

Катя сидела в ресторане напротив Рокотова. Алексей неторопливо потягивал коктейль и смотрел на нее поверх бокала. От этого взгляда Катя чувствовала привычное волнение, поэтому ей было трудно сосредоточиться. А сосредоточиться было необходимо, потому что они встретились с Рокотовым, чтобы вдали от акционеров и сотрудников канала обсудить свои планы.

Время ланча прошло, и модный итальянский ресторан был почти пуст, только за столиком в глубине зала вполголоса разговаривали двое мужчин средних лет в дорогих костюмах – очевидно, солидные деловые люди обсуждали очередной контракт, да еще за одним столиком блондинка лет сорока лениво ковырялась ложечкой в десерте. Такие одинокие блондинки (или брюнетки, или – реже – шатенки) непременно присутствуют в каждом дорогом и модном ресторане, убивая время между посещением фитнес-центра и косметолога.

Ресторан был оформлен в стиле деревенской траттории где-нибудь на севере Италии – на полу грубая рельефная плитка, столы покрыты льняными клетчатыми скатертями, тарелки из желтой майолики, по стенам развешаны связки чеснока, в воздухе витает аромат свежей выпечки, а также майорана, базилика и других душистых трав.

– Как же тебе удалось заставить Петра подписать дарственную? – спросил Алексей, когда Катя рассказала ему о посещении нотариуса. – Честно говоря, я не думал, что ты сама сумеешь так удачно провернуть эту операцию!

Катя расслышала в его словах не только уважительное удивление, но и непонятное раздражение и даже недовольство. Она отнесла это на счет обычной мужской самоуверенности – Рокотову трудно было поверить, что она, до сих пор не проявлявшая деловой хватки, занимавшаяся исключительно воспитанием ребенка, сумеет в таком трудном деле обойтись без его помощи. Ничего, голубчик, придется тебе привыкнуть к новой Кате.

– Я его прижала, – проговорила Катя небрежно.

Алексей смотрел недоверчиво и явно ждал разъяснений. Она собралась уже рассказать про пуговицу, найденную на месте убийства Муратова, но неловко прижала палец, перстень врезался в кожу, и резкая боль удивительным образом отрезвила Катю.

Она увидела странный, тревожный блеск в глазах Алексея и подумала, что незачем говорить ему лишнее. Пусть пуговица мужа будет ее маленькой тайной. И вообще, ей стоит поменьше ему рассказывать, он и так знает про ее дела слишком много. Вот именно, это ЕЕ дела. И она САМА с ними разберется.

Но Рокотов все еще ждал разъяснений.

– Представляешь, – начала Катя, отставив свой бокал, – этот скот, я говорю про своего мужа, опустился до того, что похитил Павлика! Причем не нашел ничего лучше, как поручить это своей любовнице и ее двоюродному, что ли, брату…

– Похитил?! – Рокотов был явно удивлен. – Ничего себе! Ну, и что с мальчиком?

– Слава богу, с ним все в порядке. Его вернули через час – Петр просто хотел припугнуть меня. Но я этого ему, конечно, не спустила – провела собственное расследование, нашла этих похитителей и записала на диктофон их показания. Эту запись я и предъявила Петру. Пригрозила ему, что обращусь в прокуратуру, если он не перепишет на меня причитающуюся мне долю акций.

– Ты молодец, – с уважением проговорил Алексей. – Надо же – сама сумела найти похитителей! Я впечатлен! Но только, знаешь, кое-чему тебе еще нужно научиться. Если ты наносишь противнику удар – добивай его, чтобы не смог подняться.

– Что ты имеешь в виду? – Катя внимательно посмотрела на своего визави.

В его глазах горели странные огоньки.

– Тебе нужно было заставить его переписать на тебя все акции. Не стоило ему ничего оставлять! Особенно после того, что он сделал с ребенком…

Ей очень не понравился его поучающий тон. В конце концов, владелица акций – она. И он не должен вести себя с ней так панибратски. Попробовал бы он говорить в таком тоне с ее покойной свекровью!

– Может быть, ты и прав, – сухо возразила Катя, – но я вернула себе только то, что мне причиталось по закону и по справедливости. Две трети от его акций – то, что они с матерью купили на мои деньги. Чужого мне не надо. Кроме того, я не хотела ставить Петра в безвыходное положение – даже слабого человека не нужно загонять в угол, он начинает отчаянно защищаться и становится опасен.

– Ну, возможно, ты права, – сказал Алексей, но Катя видела, что согласился он только для вида.

Рокотов сделал большой глоток из своего бокала и продолжил:

– Что ж, пока все развивается по нашему плану. Надо собрать акционеров и объявить об изменении расклада. И немедленно провести голосование по кандидатурам нового председателя совета и нового генерального директора.

Рокотов говорил спокойно и убедительно, но что-то в его голосе внушало Кате беспокойство и неуверенность, как будто она слышала фальшивую ноту. Не слишком ли он спешит? Не торопит ли события? Пожалуй, да, он слегка расслабился и стопроцентно уверен, что Катя теперь станет плясать под его дудку. Уже чувствует себя генеральным директором. Не рано ли?

Катя сама не понимала, отчего вдруг почувствовала себя неуютно, возможно, перстень слишком сильно сжимал ее палец.

В это время в ресторан вошли две хорошо одетые женщины. Оживленно переговариваясь, они заняли свободный столик возле камина. Катя взглянула в их сторону и узнала в одной из них Маргариту, вдову своего отца.

Их взгляды встретились, Маргарита помахала рукой, но вдруг ее лицо изменилось, будто она увидела привидение.

Катя проследила за взглядом Маргариты и поняла, что та смотрит на Рокотова. Сам Алексей сидел спиной к Маргарите и не видел ее. Вдова отца посмотрела на Катю с каким-то странным выражением, словно хотела ей что-то сказать, затем поднялась и направилась в дамскую комнату, сделав ей знак глазами.

Катя была заинтригована. Она тоже поднялась и сказала своему спутнику самым безмятежным голосом:

– Я оставлю тебя на минутку.

Маргарита поджидала ее сразу за дверью.

– Это ведь с тобой Рокотов, я не ошиблась? – проговорила она вместо приветствия.

– Ну да, – кивнула Катя, недоуменно глядя на свою бывшую мачеху, – Алексей Рокотов… а что тебя так удивляет? Ты что – была с ним прежде знакома?

– Что тебя с ним связывает? – прямо спросила Маргарита.

– А в чем дело? – Катя невольно почувствовала раздражение от этих излишне настырных вопросов. – Алексей – юрист телевизионной компании, мы вместе работаем…

– И только?

– Да в чем дело? – Катя рассердилась на мачеху за такой навязчивый интерес и одновременно смутилась и еще больше рассердилась, потому что Маргарита заметила ее смущение.

– Ты только не подумай, что я лезу не в свое дело… – протянула Маргарита.

– А что еще я должна думать? – Катя вопросительно смотрела на нее.

– Я лишь хочу тебя предупредить, что с этим человеком нужно вести себя очень осторожно!

Катя хотела отмахнуться, возможно, даже ответить грубостью. Она сжала руки… и почувствовала укол в том месте, где перстень врезался в ладонь. И вместо резкой отповеди неожиданно для себя проговорила с острым интересом:

– А что ты про него знаешь?

– Много знаю… – Маргарита присела на простую деревянную скамью, стоявшую здесь вместо банкетки.

– Так говори! – потребовала Катя. – Да не тяни, потому что он меня хватится…

– У меня была подруга… – начала Маргарита неуверенно. – Она была дочь довольно обеспеченного человека – не олигарха, но владельца собственного процветающего бизнеса. Рокотов работал в его фирме, но не на самом верху. Неожиданно отец умер, Татьяна – моя подруга – унаследовала его бизнес. Она не очень хорошо во всем этом разбиралась, но тут Рокотов вышел на сцену. Он помог ей войти в курс дела и заодно влюбил ее в себя. Он ведь это умеет…

«Уж это точно… – подумала Катя, – кому и знать это, как не мне…»

– Вот как? – Маргарита внимательно взглянула на нее, будто прочитала Катины мысли, потом продолжила: – Слово за слово, Рокотов женился на Татьяне, и она назначила его генеральным директором своей фирмы. Он сумел ей совершенно задурить голову, убедил ее, что фирму надо срочно расширять и модернизировать – иначе, мол, не выжить в конкурентной борьбе, а для расширения и модернизации нужны деньги, много денег. И сразу же привел к ней инвесторов, которые были готовы эти деньги предоставить. Под активы фирмы, разумеется…

Маргарита замолчала, словно припоминая детали.

– Старые сотрудники отца пытались отговорить Татьяну – мол, этих инвесторов никто не знает, условия, на которых они дают деньги, просто грабительские, а самое главное – не так уж эти деньги и нужны, фирма и без дополнительных вливаний твердо стоит на ногах. Но Рокотов совершенно подчинил Татьяну своему влиянию, она смотрела ему в рот и повторяла за ним каждое слово. А старым советникам говорила, что у них представления прошлого века, что они отстали от жизни и ничего не понимают в бизнесе, вот Алексей – это человек нового времени, деловой и энергичный…

В общем, совсем Таня ума лишилась, да и было-то его не так чтобы много… Мы с ней тогда разошлись как-то, видно, муженек всех ее подруг потихоньку отвадил, чтобы она одна осталась.

– Так-так… – протянула Катя и отвернулась к зеркалу, – продолжай… это очень интересно!..

– Короче, она набрала кредитов под несуразные проценты, – заговорила Маргарита. – Алексей убедил ее, что расширение и модернизация фирмы настолько увеличат обороты и прибыли, что отдать долги будет совсем нетрудно.

Между тем деньги пошли на явную ерунду – косметический ремонт офиса, приобретение какой-то никчемной, безумно дорогой оргтехники и прочую мелочовку, а тут уже подошло время расплачиваться по кредитам…

Катя слушала очень внимательно, изредка отвлекаясь лишь болью в руке – казалось, перстень накалился, и болел уже не один палец, но и вся кисть.

– Прибыли фирмы не только не выросли, но, наоборот, упали, поскольку в отрасли начался кризис, отдавать долги оказалось не с чего, – зачастила Маргарита. – «Инвесторы» явились с финансовыми документами и объяснили Татьяне, что по их договору в случае задержки платежей фирма переходит к ним, так что она уже никто и может покинуть офис, представляешь?

– Представляю… – процедила Катя.

– Татьяна бросилась к Алексею, но он только развел руками, сказал, что бизнес – занятие опасное, всегда есть риск прогореть. И тут же заодно сообщил, что встретил другую женщину, полюбил ее и хочет развестись с Татьяной.

Татьяну это известие буквально свалило с ног.

– Еще бы, небось влюблена была в него как кошка! – вырвалось у Кати.

– Именно так! – подтвердила Маргарита. – Она была так потрясена, что на этом фоне утрата отцовской фирмы отошла на второй план, и Таня этого почти не заметила. У нее начались какие-то припадки, и она попала в больницу. В нервную клинику.

– А потом?

– Пришла в себя через три месяца и обнаружила, что за время болезни муж успел разменять их просторную квартиру, причем Татьяне досталась жалкая двушка в спальном районе.

В итоге она лишилась денег, квартиры, мужа и веры в людей. Но последнее, может быть, даже к лучшему.

– Это верно, – согласилась Катя.

– А потом от умных людей, хорошо знавших ее отца, Татьяна узнала кое-какие пикантные подробности.

Оказывается, Рокотов был в доле с теми «инвесторами», которые отобрали у Татьяны фирму ее отца. Точнее, они были просто подставными лицами, так что фактически это он сам дал деньги в кредит, а потом смухлевал с финансовыми отчетами фирмы, убедил Татьяну, что они находятся на грани банкротства, и в итоге стал владельцем этой фирмы.

Татьяна попыталась восстановить справедливость, вернуть отцовскую фирму, но те же умные люди объяснили ей, что поезд ушел, и сделать ничего сейчас уже невозможно.

– Как же так, – перебила Маргариту Катя. – Если то, что ты говоришь, – правда, то Рокотов владелец собственного бизнеса. Зачем ему работать юристом по найму?

– А я тебе еще не все рассказала, – Маргарита блеснула глазами. – История на этом не закончилась.

– Ну-ну…

– Покойный отец Татьяны начинал когда-то свой бизнес на пару с одним криминальным авторитетом. Ты же знаешь – в девяностые годы иначе было просто нельзя. Потом их пути разошлись, отец Татьяны выкупил у авторитета свою долю бизнеса, да и сам авторитет ушел из криминала и стал серьезным, крупным бизнесменом. Но тут до него дошли сведения о том, что у его прежнего партнера, точнее, у его дочери, обманом отняли бизнес.

Он решил, что имеет на этот бизнес права, вспомнил свои прежние криминальные навыки и наехал на Рокотова по полной программе. Рокотова чуть в асфальт не закатали, еле вывернулся, но фирму у него отняли и выкинули на улицу…

– Так что в конце концов справедливость восторжествовала? – оживилась Катя.

– Не так, как ты думаешь: Рокотова тот авторитет наказал, но Татьяне бизнес не вернул: он же криминальный авторитет, а не благотворительная организация. Правда, купил ей квартиру получше, но на этом все. Сказал, что таким дурам нечего в бизнесе делать – не для того, мол, отец ее все наживал, чтобы она первому попавшемуся проходимцу доверилась.

– А где она сейчас, эта твоя подруга?

– Ну, это было давно, лет десять назад, она с тех пор поумнела, нашла себе одного американца и уехала в Штаты. Живет где-то под Бостоном, работает в театре, он в колледже преподает. Говорит, денег немного, зато спокойно.

Маргарита закончила свой рассказ на этой оптимистичной ноте и внимательно посмотрела на Катю:

– Ну вот, я тебе рассказала, что представляет собой Алексей Рокотов, а уж дальше сама решай, как поступить. Почему-то я думаю, что ты – девочка умная и поступишь правильно.

Катя поблагодарила Маргариту и вернулась за стол.

– Что ты там так долго делала? – спросил Рокотов.

– Знакомую встретила, поговорили немножко.

– О чем?

– Ну, о чем могут говорить две женщины? О тряпках, о косметологах… неужели тебе действительно интересно?

– Да нет, конечно… – Рокотов улыбнулся обезоруживающей мальчишеской улыбкой, от которой Катино сердце привычно пропустило один удар. Однако после разговора с Маргаритой в душе ее остался какой-то неприятный осадок, словно заноза сидела глубоко-глубоко…

Неужели Маргарита права, и Алексей – расчетливый, хладнокровный мерзавец, который использует ее, Катю, чтобы завладеть каналом?

Катя смущенно опустила ресницы и бросила на Рокотова быстрый внимательный взгляд.

И ей показалось, что он ответил таким же взглядом – внимательным, холодным, изучающим. Показалось ли?

Алексей протянул руку, накрыл ее ладонь – властно, жарко, ласково, прошептал таким знакомым, волнующим шепотом:

– Поедем ко мне?

И она согласилась. Умница Маргарита отвернулась и даже спряталась за букет цветов, когда они выходили. Это было кстати, потому что Рокотов на прощанье обвел зал ресторана быстрым рысьим взглядом. Он-то думал, что делает это незаметно, но Катя обратила внимание. Ну и чутье у Алексея, нужно с ним быть осторожнее.

И снова все было как обычно – разбросанная по полу одежда, тайфун, торнадо, извержение вулкана, и, как всегда с Рокотовым, Катя пережила упоительное чувство полета…

Но под кипящей лавой страсти был другой слой – холодный, как вечная мерзлота. В самые сказочные, самые сумасшедшие мгновения Катя нет-нет да и прислушивалась к себе, а еще больше – к нему.

И все яснее понимала, что все в нем – игра, фальшь: и ласковые слова, и беззащитная мальчишеская улыбка, и страсть… Даже в самые волшебные секунды он словно приглядывался, прислушивался к ней: достаточно ли крепко она увязла в его тенетах, полностью ли она в его власти или нужно подпустить еще нежности и страсти. Она же старалась ему подыграть, чтобы не заподозрил ничего раньше времени. Как уж у нее получалось, бог ведает.

А потом, как обычно, наступил удивительный покой. Тот покой, который наступает после шторма.

И как после шторма воздух становится удивительно чистым и прозрачным – так и сейчас Катя ясно и отчетливо увидела правду. Отвратительную правду.

Маргарита совершенно права.

Рокотов – расчетливый негодяй, он умело и грамотно обхаживает ее, чтобы заполучить власть над компанией. Деньги и власть – только это его по-настоящему интересует. Для того и соблазнил он ее там, на Тенерифе, а возможно, и подстроил так, чтобы они оказались в одном отеле. А что – путевки-то заказывала Алла, он вполне мог об этом знать. Не знал он только, что свекровь неожиданно умрет, этого никто предугадать не мог. Но Рокотов быстро сориентировался в данной ситуации, мерзавцу не откажешь в решительности. Быстро повернул все себе на пользу.

Стало быть, он хочет, чтобы она стала председателем совета акционеров, а его сделала генеральным директором. Он считает, что это – беспроигрышный вариант, он станет диктовать ей свои условия, потому что она ничего не понимает в деловых вопросах. И ему нужно только держать ее в руках с помощью секса, а уж задурить женщине голову он умеет. А потом провернуть такую же аферу, как со своей женой, – и вот, пожалуйста, канал поднесут ему на блюдечке. Ведь у Кати нет влиятельных покровителей.

Да, вот теперь Рокотов ей абсолютно ясен.

И раньше она не замечала, не понимала этого только потому, что была ослеплена, одурманена страстью.

Но сейчас – Катя поняла это отчетливо – она освободилась. Она больше не подчинена его магнетическому обаянию, она видит все его уловки, читает его планы…

Именно в это мгновение Алексей приподнялся на локте, взглянул на Катю с хорошо отмеренной нежностью… и прочитал в ее глазах то, о чем она думала.

Он все понял. И Катя перехватила этот понимающий взгляд – и тоже поняла, что он понял. Но они доиграли свои роли до конца – он поцеловал ее с нежностью, и напоил кофе, и проводил до дверей.

Но едва двери за Катей закрылись – Рокотов схватил мобильный телефон и набрал номер, по которому не звонил несколько дней…

Дома Катя застала все свое семейство в сборе. Павлик играл с няней в шашки, Валентина возилась на кухне, из кабинета доносился храп – там Петр пристроился на диване.

– Утром пришел, – вполголоса сказала Валентина, – грязный весь, еще денег просил вынести за такси заплатить. Я из продуктовых семьсот рублей взяла.

– Хорошо, – коротко заметила Катя, подумав, что, когда все окончательно утрясется, Валентину необходимо уволить. Слишком много она про них знает.

– Из агентства по найму не звонили? – спросила она, вспомнив, что там обещали посодействовать.

– Не звонили, – буркнула Валентина, – управдом звонил, сказал, платежи просрочены.

– Как же так? Валя, возьмите деньги в столе, оплатите все…

Мужу Катя оставила записку на подушке, что назавтра в двенадцать назначено собрание акционеров.

Сама она долго не спала, все думала, что же делать. Рокотова генеральным директором назначать никак нельзя. Но подходящей кандидатуры нет, так что придется пока оставить все как есть. Она войдет в курс дела, посовещается с начальниками новостных и развлекательных программ, а там видно будет. Не на кого опереться, не с кем посоветоваться, некому доверять…

Наутро домработница Валентина вышла из дома в скверном настроении.

Судя по всему, в ближайшее время ей придется подыскивать новую работу. Молодая хозяйка Екатерина Алексеевна явно ею недовольна, а Петр Федорович после смерти матери закусил удила и совсем отошел от хозяйственных вопросов… впрочем, он и раньше не больно-то ими интересовался.

Вышла Валентина под благовидным предлогом – ей нужно было оплатить счета за квартиру и электроэнергию. Но заодно решила пройтись по магазинам и выпить кофе в уютном кафе рядом с домом.

При прежней хозяйке, Елизавете Петровне, она никогда бы себе такого не позволила: та хоть и поздно приходила домой, хоть и мало времени уделяла хозяйству, но от одного ее взгляда Валентине хотелось встать по стойке «смирно», а любое упущение Елизавета замечала, как будто вместо глаз у нее рентгеновский аппарат. Молодой же хозяйке ни до чего нет дела, ей и в голову не придет поинтересоваться, почему домработница так долго пропадала.

Первым делом Валентина заглянула в магазин «Меха».

Сюда она заходила не по какой-то практической надобности, а исключительно из любви к прекрасному, как некоторые другие люди ходят в музей или на балет.

В этом магазине висела большая мечта всей сознательной Валентининой жизни – шуба из дивной норки «черный бриллиант». Шуба была ни короткая, ни длинная – в самый раз, а черный мех так чудесно блестел, что просто глаз не отвести.

Валентина полюбовалась шубой, погладила шелковистый мех, в который раз взглянула на ценник и привычно вздохнула – ей нужно было целый год откладывать свою зарплату, ничего не тратя на жизнь, чтобы купить такую шубу…

После мехового магазина надо было срочно повысить самооценку, и Валентина заглянула в обувной, померила там симпатичные сапожки, потребовала такие же, но без застежки, накричала на неповоротливую продавщицу и покинула магазин, довольная собой. Известно ведь, что никто не бывает так строг и груб к обслуживающему персоналу, как тот же обслуживающий персонал на отдыхе.

Теперь пришло самое время выпить чашку кофе.

Валентина зашла в кафе, заняла столик в углу и углубилась в изучение меню. Потому что чашка кофе – это только повод для того, чтобы съесть что-нибудь вкусненькое и высококалорийное.

Тому человеку, который составлял это меню, на том свете наверняка придется гореть в аду, потому что он ввел в соблазн сотни, а может быть, и тысячи ни в чем не повинных женщин. Сами посудите: можно ли устоять перед баварским вишневым пирогом со взбитыми сливками, марципановой корзиночкой с венским кремом или воздушной слойкой со свежими лесными ягодами в лимонной глазури?

Валентина колебалась между ореховым пирожным с кремом и вишневым штруделем, когда к ее столу подошла незнакомая женщина лет пятидесяти.

Женщина была неприятная – худощавая, с темными глубоко посаженными глазами и коротко стриженными черными волосами. Настоящая ведьма, подумала Валентина.

– Вы позволите к вам присоединиться? – спросила ее незнакомка.

Голос у нее тоже был неприятный – скрипучий, как воронье карканье, да еще с каким-то едва заметным акцентом.

Валентина взглянула на нее весьма неодобрительно: она считала, что выбор десерта и его последующее поглощение – процесс сугубо интимный, и не собиралась его ни с кем делить.

– Женщина, – сказала она строго, – в зале полно свободных мест! Оглядитесь!

– Да, но я очень хочу поговорить с вами, Валентина Сергеевна! – ответила та и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив Валентины.

Валентина удивленно замолчала и уставилась на незнакомку. Она пыталась вспомнить, где могла ее прежде встречать – ведь они наверняка прежде встречались, иначе совершенно непонятно, откуда та знает ее имя и даже отчество, которое и сама-то Валентина помнила не очень отчетливо по причине его редкого употребления.

– Не мучайтесь, Валентина Сергеевна! – проговорила незнакомка миролюбиво. – Не пытайтесь вспомнить. Мы с вами раньше никогда не встречались.

– Но тогда откуда…

– Откуда я знаю ваше имя? Уверяю вас, я знаю не только его. Я очень много о вас знаю. Но сейчас не это должно вас интересовать. Я хочу сделать вам предложение.

– Какое еще предложение? – нахмурилась Валентина.

Она привыкла ждать от незнакомых людей исключительно неприятностей. От знакомых, впрочем, тоже.

– Прежде чем сделать вам это предложение, Валентина Сергеевна, я хочу в двух словах обрисовать ваше теперешнее положение. Ваша хозяйка Екатерина Алексеевна вами недовольна. Она только что выгнала Эльвиру, со всеми ее дипломами и рекомендациями – а вас-то она выкинет на улицу, даже не поморщившись. Ведь она уже звонила в агентство по найму – правда?

Валентина вспомнила, что хозяйка и правда что-то спрашивала о звонке из агентства. Впрочем, она и без этой незнакомки чувствовала, что хозяйка ею недовольна и не сегодня завтра уволит ее… но откуда это знает эта подозрительная особа? И какое отношение она имеет к ее, Валентины, проблемам?

– Ну, допустим, так и есть, – недовольно проговорила она. – И что с того?

В это время к столу подошла официантка.

– Берите ореховое пирожное, – посоветовала незнакомка.

Валентина и сама склонялась к такому выбору, но теперь из принципа заказала вишневый штрудель. Официантка отошла, и незнакомка продолжила:

– А то, Валентина Сергеевна, что мое предложение поможет вам спокойно и не торопясь подыскивать новое место, не думая о деньгах. На самом деле вы сможете несколько лет вообще не работать и при этом ни в чем не нуждаться.

– Это как же? – осведомилась Валентина очень недоверчиво.

– А так, что я предлагаю вам хорошие деньги.

Валентина прожила на этом свете больше сорока лет и вынесла из своего жизненного опыта несколько твердых убеждений. И одно из них заключалось в старой, широко известной истине: бесплатный сыр бывает только в мышеловке, причем даже там он черствый и заплесневелый.

Тем не менее она спросила незнакомку:

– И что же я должна сделать за эти деньги?

Та перегнулась через стол и проговорила негромко, деловым тоном:

– Ваша молодая хозяйка, Екатерина, недавно ездила на Канары. Оттуда она привезла перстень.

– Ну да, – подтвердила Валентина, еще не понимая, к чему клонит ее новая знакомая. – Между нами, старье. Не люблю ношеные вещи! Богатые называют – антиквариат, а по-нашему, по-простому – секонд-хенд.

– Так вот, – продолжила новая знакомая Валентины, – если вы принесете мне этот перстень – я вам за него очень хорошо заплачу.

– Что?! – Валентина не поверила своим ушам. – Украсть? В жизни ничего не крала! Да если кто узнает, что я воровка, меня больше никуда работать не возьмут!

– Но никто не узнает, что это вы взяли перстень, – продолжала женщина. – Вы же сами знаете – у них сейчас такое дома творится, что пропажи перстня никто и не заметит! А если даже Екатерина заметит – она подумает на мужа! С мужем-то у нее сейчас большие проблемы, сами знаете…

– На мужа? – недоверчиво переспросила Валентина. – Никогда они на своих не подумают, у них всегда прислуга виновата!

– Вот здесь вы не правы, – женщина усмехнулась. – Сейчас, после того, что устроил ее муж, Екатерина во что угодно поверит! И самое главное, Валентина Сергеевна, вы же еще даже не спросили, сколько я вам заплачу за кольцо…

– И не собираюсь спрашивать! – Валентина отмахнулась от нее как от назойливой мухи. – А сколько?

Незнакомка чуть заметно улыбнулась и написала на сложенной вчетверо бумажной салфетке какие-то цифры. Затем она протянула салфетку Валентине.

Домработница посмотрела… и в душе у нее запели соловьи.

Если бы у нее были такие деньги, она… она могла бы вообще плюнуть на тяжелую и унизительную работу! Она могла бы поехать к теплому морю, остановиться в дорогой гостинице, могла бы сидеть на солнечной террасе с бокалом коктейля и не суетилась бы, выполняя чужие приказы и потакая чужим капризам, а вокруг нее сновали бы исполнительные туземцы, ловя каждое ее слово, каждый ее взгляд в расчете на чаевые!

Мало того – она могла бы осуществить свою давнюю, заветную мечту: купить шубу из норки «черный бриллиант»!

В волнении она не подумала, что женщина, которая уговаривает ее украсть перстень, какая-то сомнительная, одета просто, выглядит довольно зачуханной и вовсе не обладающей такой баснословной суммой денег. Валентина тупо глядела в черные горящие глаза своей собеседницы и верила ей.

Вечером Катя захотела сама выкупать Павлика: это ее очень успокаивало. Она сняла перстень, наполнила ванну и помогла Павлику забраться в теплую воду. Ребенок блаженствовал: он пускал по воде кораблики, нырял, брызгался и бултыхался в воде.

– Ты у меня настоящий человек-амфибия! – ласково проговорила Катя, поливая водой загорелую спинку.

Павлик подхватил незнакомое слово:

– Я фибия! Я фибия!

Потом он передумал:

– Нет, я не фибия – я фельплюнчик! Помнишь, мамочка, как мы в море видели фельплюнчиков?

Наконец Катя с трудом вытащила его из воды, завернула в большое полотенце и понесла в спальню. Прижимая к себе маленькое теплое тельце, она чувствовала, как тоска и страх последних дней понемногу отступают, отпускают ее.

Едва хозяйка покинула ванную, Валентина зашла туда, чтобы навести порядок после купания.

И тут она увидела на краю раковины перстень. Тот самый перстень, о котором говорила женщина в кафе.

Сердце Валентины забилось от радостного волнения.

Судьба явно была на ее стороне.

Ей ничего даже не придется делать – вот он, перстень, лежит на виду, стоит только протянуть руку и взять его. И у нее будет все – безбедная жизнь, теплое ласковое море, вымуштрованная прислуга и шуба «черный бриллиант»…

Правда, норковая шуба не нужна в теплых краях, но ведь когда-нибудь ей придется вернуться…

Валентина протянула руку за перстнем, но вдруг услышала в коридоре шаги и отдернула ее, как будто обожглась.

Что, если хозяйка вернется за перстнем? Что, если она обыщет домработницу и найдет перстень у нее? Валентине трудно будет оправдаться… в итоге она и денег за перстень не получит, и работу потеряет…

Светлое будущее затянуло мрачными тучами.

И тут у нее мелькнула блестящая идея.

Валентина схватила перстень и затолкала его под ванну, так что снаружи его нельзя было заметить.

Теперь, если хозяйка хватится перстня, Валентина может не бояться, что его найдут у нее. И даже если хозяйка этот перстень найдет – можно будет сказать, что она его сама уронила, и перстень просто закатился под ванну…

А вот завтра, когда Екатерина уйдет из дома, она спокойно достанет перстень из-под ванны и отнесет его той женщине. Она будет ждать Валентину с одиннадцати до двенадцати…

Этой ночью Валентина спала плохо, то и дело просыпалась. Но когда она все же засыпала – ей снились теплое зеленоватое море, качающиеся на ветру пальмы и терраса дорогого отеля.

Во сне Валентина сидела на этой террасе в норковой шубе «черный бриллиант», надетой прямо на купальник, и потягивала коктейль через соломинку…

Утром она проснулась раньше будильника и занялась обычными делами.

Она едва дождалась, когда Екатерина уехала из дома, и проскользнула в ванную комнату.

Опустившись на колени, она заглянула под ванну.

Перстень лежал на прежнем месте, однако когда Валентина попыталась его достать, он откатился немного глубже. Рука туда уже не пролезала.

Валентина чертыхнулась и попыталась выкатить перстень ручкой щетки.

Чертов перстень откатился еще дальше. Он словно издевался над домработницей.

Валентина стояла на четвереньках и пыхтела, безуспешно пытаясь достать из-под ванны чертов перстень. Вдруг сзади раздался удивленный детский голосок:

– А что ты там делаешь?

Валентина испуганно оглянулась.

На пороге ванной стоял Павлик с игрушечным роботом-трансформером в руках.

– Я… я вытираю пыль, – пробормотала Валентина, невольно оправдываясь.

За спиной Павлика появилась новая няня, Лидия, и строго проговорила:

– Пойдем отсюда, не мешай тете Вале работать!

Они ушли, но Валентине пришлось выйти из ванной комнаты, чтобы не привлекать к ней излишнее внимание.

Время между тем уже подошло к одиннадцати.

Наконец Лидия одела Павлика и увела его на прогулку.

Едва дверь за ними закрылась, Валентина снова бросилась в ванную.

Она и так и этак пыталась подцепить перстень, но тот закатывался все глубже и глубже. Тут в самый неподходящий момент кто-то позвонил в дверь. Валентина решила, что это Лидия что-то забыла и вернулась. Красная от напряжения, с растрепанными волосами, она выскочила в прихожую и открыла дверь.

На пороге стояли двое – совершенно незнакомые парень и девушка.

– Мы хотим предложить вам уникальную возможность бесплатно почистить ковры и диваны! – начал парень хорошо поставленным голосом. – У вас ведь есть диваны и ковры?

Валентина растерялась от такой наглости. Этим воспользовалась девица и подхватила:

– Наша фирма проводит рекламную акцию по распространению моющих пылесосов…

Тут Валентина наконец опомнилась.

– Ничего не нужно! – раздраженно выкрикнула она. – Безобразие! Кто вас впустил в дом?

Она захлопнула дверь перед носом предприимчивой парочки, отдышалась и вернулась к прерванному занятию.

На этот раз, прежде чем лезть под ванну, Валентина присела на ее край и задумалась. В конце концов ее осенила свежая мысль.

До сих пор ей не удалось достать перстень, потому что не было подходящего инструмента. Ей нужен крючок, достаточно тонкий, чтобы пролезть под ванну, и достаточно длинный, чтобы дотянуться до проклятого перстня.

Она перебрала весь свой хозяйственный инвентарь – но не нашла ничего подходящего.

Поискала на кухне, среди посуды и столовых приборов. Под руку попалась лопаточка для торта, но она оказалась слишком короткой и широкой.

Наконец Валентина вспомнила про вязальные спицы. Она изредка занималась рукоделием – разумеется, в свободное от основных обязанностей время.

Валентина загнула плоскогубцами одну спицу и в итоге получила вполне подходящий инструмент: длинный тонкий крючок. Вооружившись этим крючком, она запустила его под ванну и наконец, после нескольких неудачных попыток, вытащила перстень.

Она перевела дыхание, собралась уже отправиться на встречу, но тут взглянула на часы…

Было уже двадцать минут первого.

Время, назначенное ей незнакомкой из кафе, прошло.

Может быть, женщина все еще ждет ее?

Валентина лихорадочно заметалась по квартире. Она оделась и уже подошла к двери, но тут зазвонил ее мобильный телефон.

Она сразу же узнала голос той женщины, которая поручила ей украсть перстень.

– Ну, что же вы? – осведомилась незнакомка. – Передумали или не смогли сделать то, что обещали?

– Нет, я смогла! – торопливо проговорила Валентина. – Он… он у меня. Но я не успела к назначенному времени… меня задержали…

– Это ничего, – смягчилась незнакомка. – Главное, что он у вас. Мы встретимся завтра в то же время – от одиннадцати до двенадцати. Только уж завтра не опаздывайте…

Валентина еще хотела что-то уточнить, что-то спросить, но из трубки уже доносились короткие гудки.

Валентина пригорюнилась. До завтрашней встречи перстень нужно где-то спрятать – но где?

Она с таким трудом достала перстень из-под ванны – неужели снова прятать его туда же?

Нет, об этом не могло быть и речи! Она с отвращением вспомнила, как стояла на четвереньках, вся в пыли, и шарила под ванной, и решила подыскать более подходящее место.

Таким местом ей показался горшок с большой цветущей азалией, который стоял на подоконнике в гостиной. Валентина закопала перстень в землю и тщательно разровняла ее.

Она едва успела спрятать следы своей кражи, когда вернулись с прогулки Лидия и Павлик.

Весь день она то и дело заглядывала в гостиную, чтобы убедиться, что никто не трогает горшок с азалией.

Несколько дней спустя после неприятного инцидента на обеде с прусским посланником Петр Федорович с гвардейскими частями отправился из своей ораниенбаумской резиденции в Петергоф, чтобы перед выступлением на театр военных действий с размахом отпраздновать там Петров день, свое тезоименитство.

Государыня должна была встретить его в Петергофе.

Она уже собиралась выезжать, как вдруг в ее покои ворвался один из братьев Орловых, Алексей.

– Государыня! – воскликнул он с порога, – Пассек арестован!

Офицер Преображенского полка Петр Пассек был одним из самых активных участников заговора, и его арест мог поставить под удар все планы заговорщиков.

– Что же делать… – растерянно проговорила Екатерина.

– Немедля начинать! – решительно заявил Алексей. – Братья мои уже поднимают солдат. Выйди к ним, матушка! Гвардия тебе присягнет, и преображенцы, и измайловцы на твоей стороне. Сам командир Измайловского полка, Кирилл Григорьевич Разумовский, готов тебе присягнуть.

– Строиться! Строиться! – командовали унтер-офицеры. – Прибыла государыня!

Гвардейцы оправляли мундиры, надевали обсыпанные мукой парики и выстраивались поротно, ожидая появления императрицы.

Наконец в сопровождении группы офицеров появилась Екатерина Алексеевна.

Унтер-офицер первой роты Фрол Копытин, здоровенный детина с луженой глоткой, выпучил глаза и заорал что было сил:

– Ур-ра! Да здравствует государыня!

Его поддержали отдельные голоса, но большинство гвардейцев молчали, с любопытством разглядывая молодую женщину в шитом серебром платье для верховой езды.

Из заднего ряда первой роты донесся чей-то глумливый голос:

– А немочка-то хороша!

Ответом на это был дружный гогот.

Еще кто-то из задних рядов выкрикнул:

– А где же государь Петр Федорович? – но на него тут же прикрикнул унтер, и буян замолчал.

Зато к самому строю подошел Алексей Орлов, внимательно оглядел гвардейцев и проговорил вроде и негромко, но так, что его было слышно и в задних рядах:

– Здорово, орлы-преображенцы!

Ему ответили отдельные голоса, остальные пока молчали, выжидая, чем обернется дело.

– Вот тут кто-то спрашивал, где государь Петр Федорович. Я вам на это отвечу: государь наш со своими голштинцами в Петергофе пирует, собирается идти Данию воевать. Государю Петру Федоровичу до России нет дела, ему прусский король указ. Как Фридрих велит – так он и повернет. А сколько он русских солдат за прусские интересы положит – это ему неважно.

– Ах он, собака немецкая! – донесся из второй роты чей-то выкрик.

Орлов покосился в ту сторону и продолжил:

– А еще я вам скажу, что государь Петр Федорович сильно не любит нашу православную веру. Он хочет у нас немецкие порядки завести, пригласить из Пруссии пасторов, а церкви православные позакрывать, чтобы русскому человеку помолиться негде было. А у монастырей всю землю отобрать, монахам лбы забрить, забрать их в солдаты да вести их в Данию…

– На черта нам та Дания?! – выкрикнул тот же голос из второй роты.

– Что же это деется, братцы! – поддержал еще кто-то. – Неужто мы позволим немецким собакам позорить нашу веру?

– Постоим за веру православную! – кричали уже многие. – Не позволим немцам ее в грязь втоптать!

– А если хотите постоять за веру и за отечество, орлы-преображенцы, – продолжил Орлов, повышая голос, – если дорога вам Россия – присягните на верность государыне Екатерине Алексеевне! Она – верная защитница православной веры и Отечества…

– Это же мятеж! – закричал молодой офицер, стоявший на правом фланге третьей роты. – Мы присягали государю…

Тут же его оттащили в сторону два унтера, и недовольный офицер исчез позади строя. А Орлов выкрикнул, обводя ряды гвардейцев пылающим взором:

– Кому дорога Россия, кому дорога вера православная – присягните государыне императрице!

– Чего ей присягать-то, – пробубнил рядовой третьей роты Демьян Косой, рослый рыжий нижегородец с оттопыренными ушами. – Что муж немец, что она немка – не один ли черт? Он-то хоть мужик, а то бабе присягать – срамота!

– Дурак ты, Демьян! – оборвал его сосед по строю, рассудительный степенный вологжанин. – Она, может, и немка, да православная. Сказывали, когда захворала тяжело, на ладан уже дышала, хотела к ней мать пастора позвать немецкого, а она воспротивилась: не хочу, говорит, в ереси лютеранской умирать, зови ко мне православного священника, а лучше всего – святителя Симеона. И святитель к ней пришел, и помолился за нее, и причастил Святых Тайн, а потом говорит: ты, раба Божия, не умрешь, не пришел еще твой час, а будешь ты долго жить и будешь царствовать к славе православной Руси…

– Неужто правда? – усомнился Демьян.

– Правда или неправда, – ответил вологжанин, – а только братья Орловы обещали каждому, кто присягнет государыне Екатерине Алексеевне, по чарке водки да по два рубля серебром.

– По два целковых? – Демьян заметно оживился. – Ну, коли так, то я за нее! Немка она или не немка – до этого мне дела нет, а два целковых – это деньги хорошие!

– Знамо, хорошие, – и вологжанин, оглядевшись по сторонам, закричал, впрочем, не слишком громко: – Ура! Да здравствует государыня императрица Екатерина Алексеевна!

К нему присоединились десятки, потом сотни голосов, и через несколько минут Преображенский полк был приведен к присяге.

Орловы с братьями Рославлевыми и Ласунским освободили арестованного Пассека, тут же к ним присоединился Бредихин.

– Господа, – проговорил Рокотов, оглядев поредевшие ряды акционеров. – Я предлагаю начать наше внеочередное собрание. Но прежде чем огласить повестку дня, я попрошу вас встать, чтобы минутой молчания почтить наших уважаемых коллег, которых мы потеряли за минувший месяц. Вы понимаете, что я говорю о Елизавете Петровне Коваленко и о Юрии Борисовиче Муратове.

Бубенцов поднялся, хмуро глядя в стол. Фира Раевская всхлипнула и неловко встала рядом с ним. Петр встал нехотя, ему явно претила эта обычная дань уважения к смерти. Вообще, придя на это собрание, он в основном был занят тем, что демонстративно не замечал жену. Остальные участники собрания поднялись, оглядываясь друг на друга.

Катя удивленно покосилась на молодую женщину, которая сидела в стороне от стола, возле камина. Она где-то ее уже видела – то ли в офисных коридорах, то ли в одной из студий. Довольно привлекательная, но какая-то незапоминающаяся, заурядная, такая, каких встречаешь каждый день, на каждом шагу. Может, мелкая актриска? Что, интересно, она делает на собрании акционеров? Может быть, это не артистка, а сотрудница бухгалтерии, которую Рокотов пригласил, чтобы ознакомить присутствующих с финансовыми результатами?

– Благодарю вас, – Рокотов сел, откашлялся и продолжил: – В лице Елизаветы Петровны и Юрия Борисовича мы потеряли старейших и опытнейших товарищей. Но тем не менее я надеюсь, что наша компания выдержит этот удар и продолжит работать по-прежнему успешно и продуктивно…

Он говорил еще долго, но слова были пустые, ничего не значащие, этими словами он просто отвлекал внимание, усыплял, гипнотизировал акционеров, в то же время вглядываясь в их лица и пытаясь понять, что они думают, чего от них можно ждать.

Наконец он закончил многословное вступление и огласил причину, по которой было созвано собрание:

– Для дальнейшей плодотворной работы мы должны сегодня выбрать новое руководство нашей компании: председателя совета акционеров и генерального директора. Я предлагаю разделить эти выборы на две части и сначала провести голосование по кандидатуре генерального директора, так как от его избрания в большей степени зависит повседневная работа компании.

Против такого порядка никто не возражал. Все ждали продолжения. Рокотов откашлялся и проговорил:

– Как представитель миноритарных акционеров, я предлагаю свою кандидатуру.

В общем, именно этого все и ждали, однако, когда Рокотов озвучил свои планы, акционеры зашептались. Оглядев их, как строгий учитель оглядывает расшумевшихся учеников, Рокотов продолжил:

– Давайте не будем тянуть время. Приступим к голосованию. Александр Александрович Бубенцов, семь процентов акций!

– Я против вашей кандидатуры, – проговорил Бубенцов. – Извините, Алексей Григорьевич, здесь нет ничего личного, но я считаю, что директор должен быть наемным менеджером, не связанным ни с кем из акционеров. Вы же представляете интересы группы миноритариев и будете их защищать в ущерб остальным…

– Я понял вашу позицию, – спокойно ответил Рокотов. – Продолжим голосование…

Все ожидали, что он назовет Эсфирь Раевскую, но он почему-то миновал ее и обратился к Петру:

– Петр Федорович Коваленко, тринадцать процентов акций!

Присутствующие удивленно зашептались: почему тринадцать? Своих собственных акций у него было десять процентов, а если он унаследовал акции матери, у него должно быть сорок…

Петр, однако, не прояснил этих сомнений. Он оглядел акционеров, впервые за этот день взглянул на Катю, причем в его глазах вспыхнул мстительный блеск, затем повернулся к Рокотову и неприязненно проговорил:

– Разумеется, я против! Если ты думаешь через постель моей жены прибрать к рукам компанию…

– Петр Федорович, я прошу вас воздержаться от личных выпадов! – перебил его Рокотов. – Вы проголосовали – это ваше право. Мы продолжаем…

Петр замолчал, но не удержался и снова взглянул на Катю – на этот раз с торжеством: мол, как я вас обоих уел!

Рокотов, не обращая на него внимания, сделал пометку в протоколе и повернулся к Кате:

– Продолжим. Екатерина Алексеевна Коваленко – новый участник нашего собрания, на основе законного дарения ей теперь принадлежит двадцать шесть процентов акций. Ваше слово, Екатерина Алексеевна!

Катя перевела дыхание, оглядела присутствующих и как могла спокойно и отчетливо проговорила:

– Я тоже против.

Произнеся эти слова, она быстро и внимательно взглянула на Алексея.

Она ожидала увидеть на его лице разочарование, досаду, в конце концов, удивление, но ничего этого не было: глаза Рокотова злорадно блеснули, как будто его план вполне удался, и легкомысленная мышь сама забежала в гостеприимно распахнутую мышеловку. Но этот взгляд был мимолетным, Катя едва успела его перехватить. Зато Петр уставился на нее в изумлении: он явно не понимал, что происходит, почему его жена голосует против своего любовника и как случилось, что они с Катей проголосовали одинаково.

Тем временем Рокотов надел маску благородной обиды.

– Что ж, – проговорил он сдержанно, – это ваше право. Теперь я голосую от лица миноритарных акционеров, которым в совокупности принадлежит двадцать восемь процентов акций. Естественно, я голосую за свое предложение…

Рокотов сделал паузу, оглядел присутствующих.

«Что он задумал? – пыталась понять Катя. – Явно он играет какую-то собственную игру…»

И тут Рокотов повернулся к той молодой женщине, которая молча сидела около камина.

– Ольга Юрьевна Васильева! – проговорил он значительно.

– Кто? – Непосредственная Фира вскочила и удивленно уставилась на незнакомку. – Это еще кто такая?

– Ольга Юрьевна – дочь покойного Юрия Борисовича Муратова.

– Что? – Фира отвесила челюсть. – Да не может быть! Что за ерунда? Муратов?! Какая еще дочь?

– Ольга Юрьевна – родная дочь Муратова, – повторил Рокотов. – Незадолго до своей смерти Юрий Борисович составил завещание, по которому оставил ей принадлежавшие ему акции. Так что Ольга Юрьевна на вполне законных основаниях присутствует на нашем собрании и сейчас принимает участие в голосовании. Она еще не вступила полностью в права наследования, но по уставу нашего акционерного общества в случаях, подобных этому, наследник имеет право участвовать в работе собрания, чтобы деятельность общества не прервалась. Итак, голосует Ольга Юрьевна Васильева, двадцать процентов акций.

– Я – за предложение Алексея Григорьевича, – проговорила наследница Муратова.

Голос был тихий, невыразительный. И сама она была какая-то невзрачная, блеклая. Черты лица мелкие, вот фигура вроде ничего. Хотя сидит скукожившись, кто там разберет…

Катя внимательно посмотрела на нее – и перехватила взгляд, который Ольга бросила на Рокотова. Этот взгляд открыл ей глаза: наследница Юрия Борисовича была влюблена в Алексея, влюблена, как совсем недавно сама Катя!

Так вот оно что!

Рокотов, как всякий опытный игрок, не ставит на одну лошадь. Он вел игру с ней, с Катей, но параллельно отыскал эту никому не известную наследницу Муратова и применил к ней свое смертоносное оружие, свое мужское обаяние.

А когда Катя во время их последнего свидания неосторожным взглядом выдала себя, и Алексей понял, что она освободилась от его власти – он сменил приоритеты и поставил на эту Ольгу…

Да, спохватилась Катя, но ведь цифры не сходятся! Вместе с Ольгиными двадцатью процентами Рокотов набирает только сорок восемь процентов, это меньше половины акций и не обеспечивает ему контроль над фирмой! В частности, это даже не дает ему победы на сегодняшнем голосовании, то есть он не сможет получить должность генерального директора!

Неужели он перетянул на свою сторону Фиру Раевскую?

Не может быть, с тех пор, как умер Муратов, Фира смотрит в рот Бубенцову и проголосует так же, как Александр Александрович!

А Рокотов продолжал:

– Господа, мы подходим к завершению голосования. Последним голосую я…

– Ты? – вскрикнул Петр. – Ты-то при чем? Как представитель миноритариев, ты уже проголосовал!

– Совершенно верно, – спокойно ответил Рокотов. – А теперь я проголосую как обычный акционер. Дело в том, что Эсфирь Ильинична Раевская продала мне свои акции, эта сделка официально зарегистрирована…

Он повернулся к Фире. Та покрылась красными пятнами, вскочила и залепетала:

– Да, я продала акции… это мое право… мне очень нужны деньги… квартира для племянницы…

– Дура, – негромко проговорил Бубенцов. – Хоть бы со мной сперва посоветовалась!

Бубенцов говорил тихо, но его тем не менее все очень хорошо услышали, и Петр зло рассмеялся:

– В кои-то веки я с вами совершенно согласен, Александр Александрович!

Бубенцов вскочил и подбежал к Фире.

– Ты понимаешь, что ты наделала? – заорал он. – Ты этому… – он махнул рукой в сторону Рокотова, – считай, канал подарила. На блюдечке поднесла! С голубой каемочкой!

– А мне плевать! – завизжала Фира и оттолкнула его обеими руками. – Плевать мне, что у вас тут теперь будет! Видеть вас всех больше не могу! Один был человек приличный – Муратов, так и того убили! А без него мне на канале делать нечего! А вы тут хоть все друг друга сожрите, как пауки в банке!

– Дура! – Бубенцов плюнул на пол в полном бессилии и сел на свое место. – Хуже нет, когда баба из ума выживет!

– Итак, – перебил его Рокотов невозмутимым тоном, – я голосую этими пятью процентами за свое предложение. Таким образом, это предложение набирает пятьдесят один процент голосов и считается принятым!

Удар был силен. Катя почувствовала, что в голове у нее как-то опустело, будто выкачали из нее все, что там было, и теперь она легкая-легкая, и только зудит в ушах комар – тоненько-тоненько, а ничего не слышно. Инстинктивно она схватилась за палец на левой руке, чтобы попросить совета у перстня. Она и то удивлялась, что же он никак не реагирует. И обмерла – перстня не было. Не было кольца, она утром нервничала перед собранием и забыла его надеть. Вообще никаких драгоценностей не надела, странно, что с одним накрашенным глазом не пришла!

И вот теперь она сидит тут в полной растерянности и понятия не имеет, что сейчас нужно делать. Вдруг Петр оживился и подошел к неказистой девице.

– Так-так… – сказал он, нехорошо усмехаясь, – а позвольте спросить, милая, откуда вы взялись на нашу голову?

– Ольга Юрьевна приехала в наш город из Заборска, – ответил за нее Рокотов.

– Это где ж такое место? – удивился Бубенцов.

– Не так далеко, как вы думаете, – тусклым невыразительным голосом ответила девица, – во Владимирской области.

– Это в данный момент неважно, – отмахнулся Петр, – а вот чем вы занимаетесь?

– А вот это в данный момент тоже неважно! – Рокотов повысил голос. – Важно то, что все документы в порядке – вот паспорт, вот свидетельство о рождении, а вот завещание покойного господина Муратова, где черным по белому сказано, что свои акции в компании «Канал плюс» он завещает своей дочери Васильевой Ольге Юрьевне.

– А это случайно не вас я видел в «Ночной бабочке»? – громко спросил Петр и ухмыльнулся откровенно и нагловато. – Здорово, надо сказать, у шеста пляшете.

– Что? – изумился Бубенцов. – Петя, да ты в уме ли?

– Точно, она, – сказал Петр, крепко сжав руку девицы повыше локтя, – давай, девочка, колись, как это он тебя в стриптиз-клубе отыскал, папочка твой…

– Оставьте ее в покое, Петр Федорович, уберите руки! – Рокотов вскочил с места. – Я охрану позову!

– Но-но, – рявкнул Петр, отпустив все же девицу, – ты пока что у нас еще не самый главный начальник!

– Верно, – поддержал его Бубенцов, – мы, акционеры, имеем право знать. Что это за история со стриптиз-клубом?

– Не беспокойтесь, Алексей Григорьевич, я отвечу, – спокойно сказала девица, вскинув голову. – Мне скрывать нечего. Да, я дочь Марии Ивановны Васильевой, с которой у моего отца был роман двадцать три года назад.

– Машка? – ахнула Фира. – Машка Васильева? Да какой там роман, переспали пару раз, и все, он мне сам рассказывал!

– Молчи уж! – прикрикнул на нее Бубенцов. – Ты свое дело сделала, акции ему продала, так что, если будешь вякать, вообще с собрания выгоним!

– Когда они расстались, мама не сказала отцу, что беременна, – невыразительным голосом продолжала Ольга, – она уехала к себе на родину в Заборск и родила там меня. Потом она вышла замуж, но фамилия у меня ее. Отчим не любил детей, да мама и не хотела, чтобы он меня удочерил. Они недолго прожили вместе и развелись, мы жили вдвоем с мамой. А когда она умерла… – голос Ольги дрогнул, – меня там ничто не держало, я решила поехать в Петербург, чтобы отыскать отца. Но нельзя же было сваливаться человеку на голову как есть – с чемоданами и без денег.

– Как ты в стриптиз-клуб попала? – напомнил Петр.

– Я с детства занималась художественной гимнастикой, работала тренером. Здесь такой работы не найти, мне предлагали только учителем физкультуры в школу, да и то без прописки не очень-то брали. Пришлось идти куда придется. Не могу сказать, что я горжусь этой работой, но и стыдиться не собираюсь – меня жизнь заставила. А отец… Юрий Борисович… он, конечно, удивился, он понятия не имел, что у него есть дочь. Я уж не знаю, почему мама ему не сказала…

– Потому что ничего не было! – выкрикнула Фира с места, но ее никто не слушал.

– В первый раз мы нехорошо поговорили, я ушла, – Ольга спокойно обвела зал глазами, – потом он нашел меня в «Ночной бабочке». Стал приходить, мы разговаривали в перерывах между выступлениями. Он хотел, чтобы я оттуда ушла, но по контракту пришлось бы платить большие деньги… в общем, срок контракта скоро заканчивается, и отец просил, чтобы я жила у него… Но вот… – она провела пальцами по ресницам, смахивая слезы.

Обострившимся зрением Катя определила, что слезы настоящие. Похоже, что все правда, и Рокотов на этот раз поставил на нужную лошадку. Но как он узнал, ведь Муратов тщательно скрывал дочь-стриптизерку…

– Вот, оказывается, что старик хотел сказать… – протянул Петр, махнув рукой, – ты, говорит, все знаешь, да не все… А я-то думал, что он на старости лет голыми девками увлекся, на фотках-то все так и есть. Мать его выследила, да вот только зря делу хода не дала, надо было раньше вас на чистую воду вывести.

– Господа акционеры! – воззвал Рокотов. – Продолжим собрание! У нас на повестке дня еще один вопрос – выборы председателя совета акционеров. Предлагаю…

– А у меня другое предложение! – перебила его Катя. – Перенести этот вопрос на следующее собрание! Пока тут все разъяснится…

– Что вам неясно? – Рокотов не сдержался и зло блеснул глазами, как видно, он хотел, чтобы все в растерянности от новостей выбрали его еще и председателем совета акционеров. А что, у Петра теперь мало акций, Катю никто не знает…

– Многое неясно… – ответила Катя, – но я непременно разберусь. К примеру, кто же все-таки убил господина Муратова.

– Вы хотите сказать?.. – Девица вскочила с места и прижала руки к груди. – Вы хотите сказать, что…

– Я ничего не говорила, – кротко улыбнулась Катя, – полиция со временем разберется. И вот еще… – она подошла к бывшей стриптизерке, взглянула на нее в упор, – Ольга Юрьевна, позвольте документы ваши посмотреть.

– Пожалуйста, – Ольга с готовностью протянула ей паспорт и свидетельство о рождении, скромно опустив глаза, но Катя успела разглядеть в них явно выраженное злорадство – что, мол, съела? Рокотов-то теперь мой!

«Да ради бога, бери его себе, – подумала Катя, – он тебя, дурочку провинциальную, облапошит, обдурит и голой оставит. Впрочем, к этому тебе не привыкать».

Она постаралась, чтобы эти мысли не отразились на лице.

Так, в паспорте ничего интересного, место рождения – город Заборск, год рождения… угу, ей всего двадцать два. Из молодых, да ранняя. Судя по прописке, девица раньше никуда из своего Заборска не выезжала, вот адрес – улица Тополевая, дом пять…

Свидетельство о рождении было новехонькое, как будто не лежало оно столько лет где-нибудь в комоде между старыми поздравительными открытками и альбомом с детскими фотографиями. Из родителей указана была только мать – Васильева Мария Ивановна, в графе «отец» стоял прочерк.

– Я поддерживаю предложение Екатерины Алексеевны! – оживился Бубенцов. – Думаю, это здравая мысль!

– И я… – буркнул Петр.

– Что ж… – Рокотов развел руками, – как скажете…

После собрания Катя быстро выскочила из зала заседаний и пробежала к кабинету свекрови, который теперь станет кабинетом директора канала. Алла уже сидела в приемной.

– Алла, откройте мне кабинет, мне нужно посмотреть кое-какие бумаги в сейфе!

– Но он опечатан… – замялась Алла, пряча глаза, – это же место преступления…

– Ой, будто я не знаю, что туда все ходят! – отмахнулась Катя. – Печать я потом сама на место прилеплю!

Алла пожала плечами и открыла дверь. В кабинете было неубрано, на полу засохла лужа крови. Запах стоял соответствующий.

– Не велено ничего трогать… – вполголоса сказала Алла, – эти, из полиции, сказали, что обязательно еще приедут, да только никого не было…

Сейф был незаперт, конверт с фотографиями лежал на нижней полке. Ну-ну, а девица в гриме гораздо лучше смотрится. И правда, фигура хорошая…

Снимки были качественные, на каждом проставлено число и время. В конверте еще лежала визитка – обычный белый картонный прямоугольник, напечатано на нем – Карпов Виктор Петрович. И номер мобильного телефона.

Катя посчитала, что этот Карпов и делал снимки, а судя по тому, что никто на них не позировал, то фотографировали Муратова с девушкой исподтишка. Не просто фотограф этот Карпов…

– Что ты тут делаешь? – настиг ее гневный голос Рокотова. – Что ты делаешь в…

– В твоем кабинете? – Катя незаметно спрятала визитку за обшлаг жакета. – Собираешься тут обосноваться? Не боишься призраков?

– Я – законно выбранный директор канала, – процедил он, – не мешай мне работать!

Катя повернулась и ушла, ничего не ответив.

После собрания акционеров настроение у Петра было отвратное. Смутную радость он почувствовал, когда увидел Катькино лицо при сообщении о наследнице Муратова. Что, хотела власть над всеми получить? Так вот фиг тебе! Обдурил тебя любовничек, нашел другую дуру! Но, однако, и подгадил же старикан всем со своей доченькой! Двадцать процентов акций!

Но радость быстро сошла на нет. Ну, щелкнули Катьку по носу, а ему-то с этого какая прибыль? Крути не крути, а Катька сумела отобрать у него если не все, то многое.

Петр немного послонялся по студии, но никто на него не обращал внимания, словно он пустое место, все были заняты своими делами или только изображали кипучую деятельность. Неужели уже все сотрудники канала знают, что он утратил свои позиции?

Он подумал о человеческой неблагодарности и несправедливости: когда он был здесь главным, когда все от него зависели, сотрудники канала крутились вокруг него, перед ним заискивали, он всем был необходим, а теперь его никто не замечает. Он почувствовал себя ненужным, лишним, обойденным жизнью.

Он уже хотел уйти, но тут вспомнил, что у него есть на канале важное, неотложное дело.

Надо найти ту актрисульку, с которой он болтал в день смерти Муратова, прижать ее к стенке и выяснить, кто заставил ее оторвать пуговицу от его пиджака.

В том, что это сделала именно она, Петр не сомневался. Кроме нее, просто некому. А когда он ее найдет, то вытрясет из нее имя убийцы Муратова. И тогда Катька может засунуть проклятую пуговицу себе куда хочет, его это не будет волновать.

Он ходил по коридорам, заглядывал в кабинеты, пару раз сунулся на съемочные площадки каких-то передач, но той девицы, Ляли или Лили, нигде не было.

С каждой минутой Петр злился на нее все сильнее: то она постоянно попадалась на его пути, а теперь пропала с концами!

И тут он наткнулся в коридоре на Славу Марчука, молодого режиссера, который снимал на одной из студий рекламные ролики. Слава считался у них восходящей звездой, отметился на двух фестивалях с эффектными короткометражками, удостоился двух благожелательных рецензий в прессе, поэтому держался независимо. Сейчас Слава куда-то шел быстрым шагом, на лице у него было выражение одухотворенной рассеянности, и он попытался проскочить мимо Петра.

Петр поймал его за рукав, затащил в угол и проговорил негромким начальственным голосом:

– Слава, постой, у меня к тебе один вопрос…

Марчук попытался вырваться, но Петр держал его крепко. Тогда Слава заморгал, словно пробуждаясь от творческого забытья, и удивленно протянул:

– А, это вы, Петр Федорович… извините, я вообще-то спешу, у меня сьемка в третьей студии… меня люди ждут…

– Подождут, – отрезал Петр. – Я тут одну девчонку ищу, она у тебя снималась в рекламе зубной пасты. То ли Лиля, то ли Ляля. Рыженькая такая, с веснушками.

– Рыженькая? С веснушками? – Слава изобразил умственное напряжение. – Не помню… много их тут – рыженьких, черненьких, беленьких… отпустите меня, а?

– Подождешь! Вспомни, как ее зовут! Она еще у тебя в рекламе произносит: иногда лучше чистить зубы, чем говорить…

– Ах, эта! – На лице Марчука проступило облегчение. – Так никакая она не Лиля и не Ляля, а Лина!

– Уже лучше, – похвалил его Петр. – А полностью как ее зовут? И где ее найти?

– Где найти – понятия не имею… а зовут ее… черт… как же ее зовут… Ангелина ее зовут! – вспомнил Марчук. – И фамилия такая жизнерадостная… что-то такое веселое…

– Веселое? – переспросил Петр, – Это как? Веселова, что ли?

– Да нет, почему Веселова… – Марчук наморщил лоб. – А, вспомнил! Субботина!

– Что же тут такого веселого?

– Ну, как же… суббота – веселый день, завтра на работу не надо… Петр Федорович, можно я пойду?

– Значит, Ангелина Субботина, – констатировал Петр, не отпуская Марчука. – А телефон ее у тебя есть?

– Нет, телефона нету…

– И как же мне ее найти?

– Да очень просто. Она же у нас деньги получала – значит, в бухгалтерии должны быть ее координаты!

С этими словами Марчук выскользнул из рук Петра и скрылся за дверью студии.

Петр проводил его неприязненным взглядом: он не любил всех этих творческих работников, которые воображают, что они тут самые главные, и позволяют себе свысока смотреть на владельцев канала. Однако нужно было довести дело до конца, и он поплелся в бухгалтерию.

Главбух Ирина Альбертовна встретила его как родного – видимо, до бухгалтерии еще не дошли слухи о собрании акционеров. Когда Петр сказал ей, что ему нужно, Ирина отложила квартальный баланс, над которым корпела, и открыла компьютерную базу данных.

– Субботина, Субботина… – бормотала она, просматривая списки. – Если она у нас получала какие-то деньги, она здесь обязательно должна быть… Ну вот, конечно, есть такая – Ангелина Субботина! Я же говорю, если получала деньги – я ее найду! – И с победоносным видом Ирина повернула монитор к Петру.

Он взглянул на экран и прочитал там имя и адрес – Можайская улица, дом семь, квартира четырнадцать.

– А телефона нет? – спросил разочарованно.

– Телефона нет, – Ирина развела руками. – Не знаю почему, сама удивляюсь…

– Ну, нет так нет, – Петр поблагодарил Ирину и покинул бухгалтерию.

Он решил найти эту Лялю, которая оказалась Линой, и покончить с этим делом. Тем более что других дел у него все равно не было.

Можайская улица находится в старом районе Петербурга, который старожилы города называют Семенцы – когда-то в этом месте располагались казармы гвардейского Семеновского полка. Сейчас этот район не считается престижным. Хотя он и близко к центру, но дома здесь по большей части неказистые, это не Петербург Растрелли и Воронихина, а Петербург Достоевского, с узкими кривыми переулками и дворами-колодцами, куда солнце заглядывает раз в году.

Петр остановил машину возле нужного дома, вошел в подъезд.

На подоконнике между первым и вторым этажами сидели двое – небритый мужик лет сорока в тренировочных штанах и пижамной куртке и долговязая девица в короткой юбке и ярко-красном облегающем свитере. Они курили и разговаривали.

– И что ты ей на это сказал? – спросила девица, провожая глазами Петра заинтересованным взглядом. – Ты ей сказал, что она недостойна твоего мизинца?

Ответа Петр не расслышал. Он поднялся на третий этаж, увидел квартиру номер шестнадцать и растерялся: на втором этаже были квартиры номер одиннадцать и двенадцать, значит, здесь должны быть тринадцатая и четырнадцатая…

Однако факты – вещь упрямая.

Четырнадцатой квартиры не было, сразу за двенадцатой шла шестнадцатая.

Петр растерянно огляделся и побрел вниз.

Те двое продолжали свою беседу.

– Нет, но ты ей хотя бы сказал, что у тебя – одна жизнь и что ее нужно прожить так… – тянула девица интонацией героини сериала.

Увидев Петра, она погасила окурок в консервной банке и с той же интонацией проговорила:

– Мужчина, что вы здесь ищете? Здесь не общественный туалет!

– Что? – раздраженно переспросил Петр. – Я четырнадцатую квартиру ищу, а тут за двенадцатой сразу шестнадцатая!

– А, так ты к Линке? – оживился мужчина в пижаме. – Так бы сразу и сказал, а то идешь как неродной! Это тебе нужно на четвертый этаж подняться, там будет коридор, по нему перейдешь на другую лестницу, а там уже и будет четырнадцатая!

– Так ты, значит, и к Линке бегаешь? – возмущенно воскликнула девица, развернувшись к своему собеседнику. – Я с тобой как с приличным человеком, а ты…

Петр не стал дослушивать сцену. Он поднялся на четвертый этаж. Там действительно обнаружился полутемный коридор, который вывел Петра на другую лестничную площадку, откуда выщербленные ступени вели вверх. Тут на Петра едва не налетела рослая костистая старуха с двумя тяжелыми сумками.

Она остановилась, уставилась на Петра мрачным взглядом и проговорила:

– Кто такой?

– А ваше какое дело? – огрызнулся Петр, пытаясь обойти бдительную старуху.

– Мое такое дело, что в среду девятнадцатую квартиру обнесли! – ответила та, поставив свои сумки так, чтобы перегородить лестницу. – И я, как ответственный квартиросъемщик и сознательный член общества, должна…

Петр не дослушал, что она должна. Он перепрыгнул через одну из сумок и взбежал по лестнице выше этажом.

Слава богу, здесь находилась нужная ему квартира номер четырнадцать.

Петр перевел дыхание и нажал на кнопку звонка.

За хлипкой обшарпанной дверью раскатилась звучная, переливчатая трель.

Однако никто на звонок не вышел, никто не открыл дверь.

Петр расстроился: он впустую потратил время, зря карабкался по этой грязной лестнице…

Вообще, с чего он решил, что та девчонка посреди дня сидит дома?

Он бы на ее месте в такой дыре лишней минуты не провел!

На всякий случай Петр еще раз позвонил, но результат был прежний – то есть никакого.

Тогда он в сердцах пнул дверь и хотел уже уйти прочь…

Но от его пинка дверь немного приоткрылась.

Тогда Петр открыл ее пошире и заглянул внутрь.

Из глубины квартиры донеслись приглушенные голоса.

– Лина! – позвал Петр. – Ангелина, можно войти?

Ему никто не ответил, но голоса в дальнем конце квартиры стали громче. Слов было не разобрать, но, судя по интонации, там ссорились двое – мужчина и женщина.

Петр решительно вошел в прихожую и закрыл за собой входную дверь. Он подумал, что, раз уж потратил свое драгоценное время и притащился в эту дыру, нужно довести дело до конца, и он отсюда не уйдет, пока не поговорит с Линой.

Он пересек прихожую, прошел по короткому темному коридору и толкнул дверь, из-за которой доносились звуки ссоры. Теперь он уже отчетливо слышал слова. Женский голос говорил с напыщенным театральным пафосом:

– Ты ей сказал, что у тебя – только одна жизнь и что ее нужно прожить так, чтобы не было мучительно…

Петр успел подумать, что все женщины думают и говорят совершенно одинаково, и вошел в комнату.

Здесь он увидел…

То есть увидел-то он много чего, но внимание его привлекли только две вещи: сначала – включенный на полную катушку телевизор, на экране которого ссорились герой и героиня сериала. Именно их голоса он слышал из коридора.

Но в следующую секунду Петр увидел нечто куда более важное и неприятное, чем включенный телевизор.

На полу перед этим телевизором лежала девушка.

Девушка была знакомая: рыжеватые кудряшки, курносый носик, усыпанный веснушками…

Несомненно, это была она – Ляля-Лиля, на самом деле оказавшаяся Линой Субботиной.

И так же несомненно – она была мертва. Об этом говорила ее неестественная поза, об этом говорили ее пустые, широко распахнутые глаза.

В первый момент Петр в этом усомнился, он шагнул вперед, дотронулся до щеки Лины, до ее шеи…

И тут же отдернул руку, потому что наткнулся на что-то холодное и мокрое.

Рука была в чем-то красном.

Петр поднес ее к глазам, все еще не веря…

Это была кровь.

Тут Петр окончательно понял, что Лина Субботина мертва, что она убита, зарезана.

Он распрямился, не представляя еще, что будет делать в следующую секунду…

Но в следующую секунду он ничего не сделал, потому что на его голову обрушился потолок комнаты. По крайней мере, так ему тогда показалось.

Пришел в себя Петр от боли.

Болела голова, но кроме того, болели шея, спина и многие другие части тела.

Петр пошевелился, застонал и открыл глаза.

Он не сразу понял, где находится. Ясно было только одно – он не у себя дома, не в собственной квартире.

Это была какая-то бедная, тесная, запущенная квартира, захламленная комната, обставленная дешевой мебелью, со стенами, оклеенными обоями в мелкий розовый цветочек.

Потом он услышал фальшивые голоса актеров, увидел включенный телевизор – и все вспомнил.

А потом, опустив взгляд, увидел на полу рядом с собой мертвую девушку. С перепугу Петр даже вспомнил, как ее зовут – Лина Субботина.

Петр вскочил.

Он сообразил, что нужно скорее бежать отсюда, потому что если его застанут рядом с трупом Лины…

Правда, бежать было трудно, потому что его плохо держали ноги и сильно кружилась голова.

Тем не менее Петр сделал над собой усилие, повернулся к двери…

И понял, что убегать поздно.

В коридоре послышались приближающиеся шаги, голоса, дверь распахнулась, и на пороге появился мрачный мужчина с таким лицом, какие бывают только у сотрудников полиции. За спиной у него маячили еще двое, помоложе.

Старший полицейский окинул комнату быстрым внимательным взглядом, и в глазах его возникло выражение охотника, наткнувшегося на свежий след.

– Опаньки, – проговорил он, пристально разглядывая Петра, – и что же мы здесь имеем?

Он повернулся к своим молодым спутникам и добавил тоном учителя, разъясняющего туповатым ученикам сложную теорему:

– Мы имеем самое обыкновенное убийство! И даже подозреваемый налицо!

– Вы все не так поняли! – торопливо заговорил Петр. – Я сюда вошел, когда она уже была мертва…

– Вот как? – полицейский усмехнулся. – А что это, интересно, у вас в руке?

Только тут Петр осознал, что действительно что-то сжимает в правой руке. Он скосил глаза… и похолодел: в его руке была зажата рукоятка ножа. А лезвие этого ножа было окровавлено.

Петр отбросил нож, как ядовитое насекомое, а полицейский быстро наклонился, подобрал его рукой в перчатке и аккуратно положил в полиэтиленовый пакет.

– Значит, она уже была мертва? – насмешливо повторил полицейский. – А нож вы просто взяли подержать? Или, может быть, наточить его собрались?

– Мне его подсунули! – залепетал Петр. – Я понял! Когда я вошел, убийца еще был в комнате! Он ударил меня по голове, а когда я отключился, вложил нож мне в руку!

– Надо же, как интересно! – протянул полицейский. – И ты думаешь, тебе кто-то поверит?

– Да я вообще ее не знаю! – выпалил Петр с перепугу. – Я в эту квартиру вошел случайно… дверь была открыта…

– И что же мы сейчас имеем? – полицейский снова повернулся к своим спутникам. – Мы имеем самое обыкновенное вранье! Ну, мы ничего другого и не ожидали…

Вдруг из-за спин полицейских высунулось старое морщинистое лицо. Петр узнал ту рослую костистую старуху, с которой столкнулся на лестнице.

– Вот он! – выкрикнула старуха, указывая на Петра скрюченным пальцем. – Это он меня на лестнице толканул! Точно, этот самый! Я сразу подумала, что он либо вор, либо убийца! Сразу подумала, потому вам и позвонила!

– Это вы хорошо сделали, что позвонили, гражданка Спицына, – проговорил, невольно поморщившись, старший полицейский. – Это вы правильно сделали, что позвонили, это ваш гражданский долг, но теперь, пожалуйста, покиньте место преступления. Здесь посторонним находиться не положено!

– Это кто посторонний? – обиделась старуха. – Это я посторонняя? Какая же я посторонняя, когда я вам позвонила?

Через час после того, как гвардейские полки присягнули императрице, в сопровождении нескольких офицеров Екатерина вошла в зал, где заседали члены правительствующего Сената.

– Господа сенаторы, – проговорила Екатерина, поднявшись на возвышение, – все вы знаете меня, знаете, как дорога мне судьба России, знаете, как пекусь я о ее интересах. Супруг мой, государь Петр Федорович, замыслил за это арестовать меня и предать интересы Отечества ради своего сердечного друга, прусского короля Фридриха. Ежели дорога вам Россия, ежели дорога вам православная вера – присягните мне на верность, и обещаю, что сделаю все для величия нашего Отечества, для торжества православия.

Один из сенаторов, Алексей Иванович Дурново, поднялся со своего места и проговорил, оглядывая своих коллег:

– Как же так, государыня, – ты призываешь нас отложиться от законного императора, твоего супруга? Разве достойно это сенаторов, коим надлежит денно и нощно надзирать за неуклонным исполнением в империи законов и установлений? Какой пример мы подадим российскому служилому дворянству? Какой пример подадим всему православному народу?

– Вы подадите ему самый наилучший пример, – ответила сенатору Екатерина. – Вы покажете, что надлежит всегда и во всем соблюдать интересы России.

Сенатор хотел ей что-то возразить, но его вполголоса окликнул старинный друг и дальний родственник, князь Голицын:

– Воздержись, Алексей Иванович! Ей уже присягнула гвардия, за дверью человек сто преображенцев дожидаются. Коли мы ей сейчас не присягнем, худо будет!

Дурново поперхнулся, снова оглядел зал и проговорил прежним озабоченным тоном:

– Как же так, господа сенаторы? Разве достойно это нас, блюстителей закона и порядка в империи, колебаться и раздумывать в такой решительный час, когда на кон поставлена сама судьба нашего Отечества, когда решается, будет ли Россия великой державой или же послушной слугой Пруссии? В час, когда решается даже судьба нашей святой православной церкви? Какой пример мы подадим своей нерешительностью российскому служилому дворянству? Какой пример подадим всему русскому народу? Не знаю, как вы, господа, а я сию же минуту готов присягнуть государыне нашей, Екатерине Алексеевне!

Прочие сенаторы без долгих раздумий и возражений присоединились к Дурново.

Вслед за Сенатом Екатерина посетила Священный Синод, благо идти до него было совсем недалеко.

Здесь у нее и вовсе не было проблем: члены Синода во главе с митрополитом Варсонофием боялись нововведений, которые замыслил молодой государь, особенно же – того, что он отнимет у монастырей земли. Поэтому они с радостью присягнули императрице, которая обещала им оставить прежние порядки.

В два часа пополудни государыня в сопровождении сенаторов и архиереев вышла на ступени Синода.

Площадь перед соседними зданиями Сената и Синода была запружена многотысячной толпой народа. Все горожане слышали, что во дворце что-то происходит, слухи ходили самые разнообразные, самые невероятные: кто говорил, что голштинцы арестовали государя, и теперь Россия отходит под власть прусского короля; кто – что вместо православия Петр Федорович вводит в обязательном порядке католическую веру, а тех, кто откажется перекреститься, сошлют в Сибирь.

Поэтому, когда вперед вышел Алексей Орлов, на площади установилась тишина.

– Слушай, народ русский! – прокричал Орлов на всю площадь. – Слушайте, господа дворяне, купцы и простые люди! Государь Петр Федорович хотел изменить России и святой православной церкви. Но Бог того не допустил, государыня Екатерина Алексеевна чудом спаслась и пришла к нам, дабы защитить Россию от измены. Государыня обещает сохранить Святую Русь, сохранить нашу веру. Правительствующий Сенат и Священный Синод присягнули государыне императрице Екатерине Алексеевне. Присягнули ей и гвардейские полки – Преображенский, Измайловский и Семеновский. Теперь, народ русский, за тобой дело – хочешь ли ты, чтобы государыня защитила тебя от иноземной погибели?

– Хотим! Хотим! – раздались по всей площади отдельные радостные голоса.

– А раз хотите – присягните государыне императрице, клянитесь служить ей верой и правдой!

– Клянемся! Клянемся! – Постепенно отдельные крики слились в общий одобрительный гул.

Митрополит Варсонофий вынес на крыльцо Синода икону Казанской Божьей Матери. Алексей Орлов громогласно воскликнул:

– На колени!

И в то же мгновение вся многотысячная толпа, собравшаяся на площади, упала на колени перед молодой государыней. Дворяне и купцы, крестьяне из ближних деревень, разносчики и нищие в едином порыве клялись в верности государыне.

– Вот дело и сделано, Катюша! – проговорил, подойдя к Екатерине Алексеевне, Григорий Орлов.

– Еще не до конца, – возразила императрица, – муженек мой покуда на свободе, в Петергофе, и голштинцы его при нем. Как бы не надумали чего…

– Голштинцы эти ни на что не пригодны, кроме как парики пудрить и букли завивать. Только увидят орлов-преображенцев – тут же по кустам разбегутся!

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! – охладила его пыл Екатерина. – Надо идти на Петергоф!

Катя вернулась домой к вечеру. После затянувшегося собрания акционеров она позвонила по телефону, что был напечатан на визитке фотографа, делавшего снимки в стриптиз-клубе, и договорилась с ним о встрече прямо сейчас.

Фамилия Карпов не слишком подходила фотографу, по повадкам и движениям он скорее напоминал не медлительного вальяжного карпа, а юркую подвижную плотвичку. Виктор Петрович, – причем Катя готова была поклясться, что по отчеству его никто никогда не называл, хотя от роду он имел не меньше сорока пяти лет, – так вот, Виктор Петрович Карпов был мелким хитроватым мужичком с быстрыми приметливыми глазками. Одет он был подчеркнуто скромно, но аккуратно. И выбрит очень чисто.

Они встретились в дешевом кафе, он сам назвал место.

Катя пришла первой и ужаснулась. Пластиковые столы и стулья, грязный пол, стойка в подозрительных пятнах…

Она никогда не бывала в таких местах. Посетители кафе вполне соответствовали его неказистой обстановке – потертые мужчины, крикливые, вульгарные женщины неопределенного возраста, с чересчур яркой косметикой, старик, заросший пегой клочковатой бородой до самых глаз, женщина с рюкзаком за плечами, который она не сняла, даже сидя.

Противно пахло – не то прогорклым маслом, не то подгорелой кашей, не то паленой курицей. Одно было хорошо – никто не обратил на Катю ни малейшего внимания.

Катя выбрала столик почище и села, крепко держа сумку и настороженно поглядывая на дверь. И все равно пропустила тот момент, когда напротив сел Виктор Петрович.

– Слушаю вас! – Он махнул рукой в сторону стойки.

– Два месяца назад вы снимали девушку в стриптиз-клубе…

– Помню, в «Ночной бабочке», – тотчас ответил Карпов, – вы хотите ее найти?

– Да что там искать… она ведь не прячется… ничего с ней не случилось…

– Зато с ее спутником…

– Вы и это знаете? – встрепенулась Катя.

– Разумеется, это было в новостях, – он пожал плечами, и Катя поняла, что этот тип не так прост.

– Я хочу кое-что узнать… – заговорила она вполголоса, осторожно подбирая слова.

– Проследить за ней?

– Да нет…

Катя была уверена, что теперь Рокотов позаботится о том, чтобы сделать жизнь Ольги Юрьевны безупречной и правильной, как железнодорожное расписание, так что слежка за ней ничего не даст. Ну, допустим, выяснит детектив, что они с Рокотовым любовники, Катя это и так знает.

– Вот что, – решительно сказала она, – мне нужно, чтобы вы поехали в город Заборск и выяснили, кто она такая, кто родители, подруги… и про ее мать, Васильеву Марию Ивановну… в общем, все, что можно, – она протянула сыщику бумажку, где написала адрес Ольги Юрьевны в городе Заборске.

Сильно накрашенная официантка в несвежем фартуке принесла две чашки кофе. То есть это она думала, что кофе. Катя понюхала напиток и решила не пить на всякий случай. Ее собеседник же отпил пару глотков, даже не поморщившись.

– Что ж… – глядя ей в глаза, он вполголоса назвал сумму.

– Возьмите себя в руки! – возмутилась Катя. – Я не племянница Билла Гейтса!

– Тогда определитесь поточнее, чего вы хотите, – парировал он, – сведений о том, что Васильева Ольга Юрьевна родилась и жила в городе Заборске, или прямых и точных доказательств, что она не является дочерью покойного Муратова.

– Вы и это знаете? – изумилась Катя.

– Не повторяйте ошибок своей свекрови, – невозмутимо заметил он.

И Катя поняла, что свекровь в свое время недооценила этого человека. Причем в буквальном смысле – заплатила мало денег, и он только предоставил ей снимки Муратова с девицей из стриптиза. А больше ничего не сказал, хотя успел выяснить, что отношения у них вовсе не такие, как казалось на первый взгляд. Да, похоже, что ее непогрешимая свекровь тут лопухнулась по полной программе…

– Я согласна, – решительно сказала Катя, – только сделать это нужно как можно быстрее.

– Понял…

Она отдала ему все наличные деньги.

– За кофе я сам заплачу, – усмехнулся Карпов на прощанье, – ждите вестей.

И вот наконец она притащилась домой – злая, усталая и голодная. Мужа не было дома, хоть это радует. Павлик капризничал – не хотел ложиться без нее в кровать. Катя наскоро поцеловала его, он разобиделся, пришлось срочно мириться… в общем, когда она добралась до столовой, куда Валентина подала ужин, выяснилось, что от усталости даже есть ей не хочется.

Она вяло поковыряла рыбу, запеченную с прованскими травами, и попросила чаю. Что-то бродило в мозгу, какая-то мысль не давала ей покоя. В рассеянности она потрогала безымянный палец на левой руке – там, где носила обычно перстень.

Перстень! Ну конечно, она давно не видела старинного перстня! Она сорвалась с места и побежала в спальню.

Перстня не было ни на туалетном столике, ни в шкатулке, где она хранила драгоценности. Катя поискала вокруг и даже под кроватью. Потом с трудом вспомнила, что вчера вечером сняла перстень в ванной перед купанием Павлика.

– Валя! – крикнула она, – Валентина! Вы не видели мое кольцо с сапфиром?

Никто не отозвался. Катя побежала на кухню и тронула Валентину за плечо:

– Валя… – и осеклась, заметив, что в глазах домработницы плещется страх. – Что?..

– Екатерина Алексеевна, у вас мобильник звонит, – сказала Валентина каким-то странным, не своим голосом.

– И правда! – оглянулась Катя. – Кто это так поздно?

В трубке раздался чужой незнакомый голос:

– Я говорю с Екатериной Коваленко?

– Ну да, а что…

– Ваш муж…

– Что – попал в аварию? – с досадой перебила Катя, а про себя добавила: «Небось пьяный за рулем был…»

Наверно, машину разбил, да еще и права отнимут теперь. Сколько денег отдать придется…

– Да не то чтобы авария… – тянул голос, – дело в том, что его задержали по обвинению в убийстве.

– В убийстве? – ахнула было Катя, но тут же сообразила, что звонят мошенники.

Сколько уж было таких случаев, даже по телевизору передавали. Звонят наугад – мама, мол, или папа… меня задержали, звоню по чужому мобильнику, приезжайте туда-то, привозите деньги. Сумма обычно варьируется от ста до двух тысяч долларов, больше у людей среди ночи наличных не всегда найдется. У свекрови на канале передача была подробная про этих мошенников, говорили даже, что это уголовники из тюрьмы звонят, им, мол, делать нечего, а так все-таки какой-то заработок. Десять человек их подальше пошлют, а одиннадцатая мамаша всполошится и привезет деньги.

– Да, в убийстве, – подтвердил голос в трубке, – так что если вы сейчас деньги привезете, то этот вопрос можно решить оперативно, выпустим мы его…

– А сколько денег? – спросила Катя.

– Ну… десять тысяч евро…

– Да вы что – рехнулись? – возмутилась Катя такой наглости. – От жадности не лопнете?

– Ну как хотите… – голос поскучнел, – а только завтра с утра поздно будет. Следователь придет, дело откроет, тут уж мы ничего сделать не сможем…

– Дайте ему трубку! – потребовала Катя, вспомнив, что советовали по телевизору.

– Нельзя, он в КПЗ сидит…

«Точно, жулики», – уверилась Катя и отключилась.

Ну, надо же, что придумали! Сидит за убийство! Десять тысяч евро! Как они узнали, что именно столько наличности лежит у них в сейфе? И обратились к ней по имени…

Катя рассеянно смотрела перед собой. Ну конечно!

Это Петька сам все придумал, чтобы деньги у нее выманить! То собственного ребенка похитил, а теперь вот выдумал звонок из полиции! Теперь понятно, откуда они про деньги знают и почему по имени ее назвали! Вот скотина!

Катя жутко разозлилась и ушла спать. Про перстень она совершенно забыла.

Наутро ее разбудила Валентина, протягивая трубку телефона.

– Вас из полиции спрашивают!

– Слушаю! – буркнула Катя в трубку хриплым спросонья голосом.

– Екатерина Алексеевна? Это майор Каховский, – послышался в трубке вежливый спокойный голос, – мы встречались после убийства господина Муратова.

– Что? Ах да… – Катя вспомнила высокого худого человека с наголо бритой головой. – Что вы хотели?

Болела голова, она не выспалась и была поэтому не слишком любезна.

– Мне нужно увидеться с вами. Дело касается убийства.

– Это срочно? – Катя не удержалась и зевнула в трубку.

– Разумеется, срочно, – в голосе Каховского отчетливо слышалось удивление, – от этого зависит благополучие вашего мужа, а возможно, и его жизнь…

– Что такое, вы хотите сказать, что Петр… что Петра обвиняют в убийстве Муратова? – Сон мгновенно слетел с Кати. – Как такое может быть?

– Да не Муратова, – теперь Каховский говорил с досадой. – Вашего мужа задержали вчера по подозрению в убийстве Субботиной Ангелины Геннадьевны.

– Что? – Катя почувствовала, что кровать под ней заходила ходуном, как будто она не стоит в комнате, а плывет на корабле в шторм.

– Знаете, лучше вы приезжайте скорее к нам, – посоветовал Каховский, – по телефону вряд ли что-то прояснится.

Непослушными руками Катя записала адрес и начала одеваться. Понемногу шок уступил место злости. Что еще устроил этот гад Петька? Неужели вчера и правда звонили из полиции? А она не поверила… Но кто такая Ангелина Субботина? Катя готова была поклясться, что никогда в жизни не слыхала этого имени.

Она заставила себя успокоиться, тщательно привела себя в порядок, отказалась от завтрака, чтобы ничего не объяснять Валентине, не забыла паспорт и решила не садиться за руль, а взять такси. Но на улице шел дождь, и Катя все же взяла свою машину.

Кабинет у майора Каховского был хоть и маленький, но зато отдельный. Катя решила держаться спокойно – не суетиться, не заламывать руки, не прижимать их к сердцу, не бить на жалость, а для начала попробовать разобраться в ситуации. Майор поздоровался и кивнул ей на стул. Стул был жесткий и неудобный, правда, новый.

Сухим протокольным голосом Каховский сообщил ей, что вчера примерно около пяти часов вечера ее мужа задержали в квартире Субботиной А.Г. рядом с телом хозяйки. Полицию вызвала соседка, которая встретила гражданина Коваленко на лестнице, и он сразу же показался ей подозрительным. Улики неопровержимые: он держал в руках окровавленный нож, повсюду его отпечатки…

– А что он сам говорит, зачем он это сделал?

– Ни в чем не признается, говорит, что когда пришел к Субботиной, она уже была мертва. А его кто-то стукнул по голове, и он от удара потерял сознание, а когда очнулся – в квартире уже находились наши сотрудники.

– Но зачем он вообще туда пришел? – простонала Катя. – Дурдом какой-то, ну зачем ему убивать незнакомую женщину?

– Не совсем так. Дело в том, что потерпевшая работала на «Канале плюс». Снималась в рекламе, еще где-то… Гражданин Коваленко был с ней знаком.

– И что? Вот так вот надо было ее убить? Он что – пьян был? – Катя ничего не понимала.

Она замолчала, прикидывая в уме: собрание вчера длилось долго и закончилось примерно в три. Доехать от фирмы до той квартиры, где жила Субботина, учитывая пробки, час. Не мог он за час так напиться, тем более – за рулем был.

– Не был он пьян, это вчера точно определили, – нехотя сказал Каховский.

– Так, может, он правду говорит? – без надежды на успех спросила Катя. – Может быть, его действительно ударили по голове – вы, кстати, проверяли, шишка есть?

– Есть, – Каховский наклонил голову, так что в наголо бритом черепе отразился свет белого плафона, – но потерпевшая могла его ударить до того, как он ее убил…

– Черт знает что! – Катя недоуменно пожала плечами. – В голове не укладывается!

Она хотела сказать, что если уж не поверила, что Петр мог убить Муратова, который ему мешал единолично завладеть каналом, то в данном случае и вовсе не верится. Все-таки она неплохо знала своего мужа – он, конечно, скотина и хам, ей устроил кучу гадостей, но чтобы пырнуть кого-то ножом… нет, такого не может быть!

– А зачем он вообще к ней потащился, он не говорил?

– А вы не догадываетесь? – спросил Каховский, нахмурившись. – То есть, ох, простите… Ваш муж ничего на этот вопрос не ответил… Но… по рассказам соседей, потерпевшая была девушкой… как бы это сказать, поведения свободного. Бывали у нее мужчины… самые разные… вот и ваш муж…

– То есть вы хотите сказать, что если не было пьяной драки, то он прирезал эту девицу из ревности? – Катя едва не рассмеялась. – Ну, знаете, это уж ни в какие ворота не лезет!

– Вы, как жена, могли всего и не знать… – Каховский посмотрел в сторону.

– То, что у него любовницы были на канале, я, конечно, знаю, – устало вздохнула Катя. – Так что вы конкретно от меня хотите? Зачем вызывали?

– Понимаете… – Каховский слегка замялся, – я в затруднении. Вроде бы и непохоже это на убийство из ревности, и не к чему было вашему мужу убивать эту девицу. Но ведь улики, неопровержимые улики! Что с ними поделаешь?

Он пристально посмотрел на Катю и добавил:

– Вы… поговорите с мужем вот здесь, у меня в кабинете, сейчас его приведут. А то у меня эти дела уже вот где! С убийством Муратова не разобрались, а тут еще новое дело…

Он снова отвернулся, но Катя поймала его взгляд в оконном стекле. Взгляд был хитрый и проницательный. Майор Каховский очень плохо изображал этакого простачка, Катя ему не верила. Ясно, что Каховский заподозрил, что оба убийства связаны.

Потому что не бывает таких совпадений: чтобы в одной фирме – да два не связанных друг с другом убийства подряд.

Майор отдал распоряжение по телефону, и десять минут ожидания они просидели молча. Катя думала о том, что муж ей достался никудышный. Она, к сожалению, поняла это слишком поздно. Но одно дело, если они с Петром разведутся (а так оно и будет, потому что жить с такой скотиной она не станет ни за что). И совсем другое дело, если мужа посадят за убийство.

Ей совершенно не улыбалось считаться женой уголовника. И как отразится все это на сыне?

Катя представила, как рассказывает обо всем Павлику… даже если она станет скрывать, он все равно рано или поздно узнает, найдутся доброхоты. Где-то в глубине души шевельнулась мысль, что Петр получил по заслугам, и она имеет полное право оставить все как есть. Его посадят, и таким образом он уберется из их с Павликом жизни. Квартиру поменять, переехать в другой район, прислугу уволить – кстати, она давно хотела это сделать, да все недосуг…

«Нет, – решительно сказала себе Катя, – я не могу оставить все как есть. Я должна разобраться».

Открылась дверь, и конвоир ввел ее мужа. Петр был бледен, небрит, красные воспаленные глаза странно косили.

– Садитесь, гражданин Коваленко, – сухо сказал Каховский, – вот, решил вам дать возможность поговорить с женой. Может быть, она сможет на вас положительно повлиять…

Он вышел из кабинета, Катя услышала, как в двери повернулся ключ. Она усмехнулась – уж больно легко хитрый майор согласился оставить их наедине! То есть она даже и не просила… Наверняка кабинет прослушивается.

Петр поднял голову и отнес ее усмешку к себе.

– Что, – хрипло спросил он, – рада теперь? Упекла мужа в тюрягу, обеспечила срок?

– О чем ты? – растерялась Катя. – При чем тут я?

– Если бы ты вчера отдала им деньги, то меня бы выпустили, понимаешь? – шипел он. – Жалкие десять тысяч пожалела! А теперь уже поздно, дело открыли, теперь такие деньги нужно давать… да и то вряд ли поможет. Этот Каховский тот еще жук, неподкупного изображает. Так что радуйся, стерва, твоя взяла!

– Если ты немедленно не прекратишь истерику, я уйду! – холодно сказала Катя, придя в себя. – Нашел время ругаться! Ты, дорогой мой, не в том положении! Говори быстро, что ты делал у этой девицы, как ее… Ангелины… Зачем к ней поперся?

Петр замолчал и обхватил голову руками, причем, очевидно, задел шишку и глухо застонал.

– Тебя к врачу водили? – Кате очень не понравились его косящие глаза. – Может, у тебя сотрясение мозга?

– Да какая разница! – Он взглянул на нее из-под руки. – О чем ты говоришь? Какое сотрясение! Мне на зону загреметь придется, а там мне долго не выжить!

– Петя, – Катя смягчила голос, – неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы тебя осудили за убийство, которого ты не совершал?

– Ты веришь, что это не я? – Он даже удивился.

– Верю… – вздохнула Катя, – хоть ты того и не стоишь… Зачем ты пошел к той девице? Что у вас с ней было?

– Да ничего не было, просто… – он вдруг замолчал и подмигнул ей, – я хотел у нее спросить…

Он снова запнулся, покосился куда-то в угол комнаты и вдруг стал скрести себя по рукаву несвежего мятого пиджака там, где были пришиты пуговицы. Катя мгновенно напряглась – это неспроста. Так, стало быть, он вычислил, где мог потерять ту проклятую пуговицу! Ее могла оторвать та девица, и Петр пошел к ней разбираться. И ее убили, да так вовремя, чтобы подставить Петра. А что, очень удобно – и девица ничего не расскажет, и Петр за убийство сядет! Не вышло его к убийству Муратова приплести, так тут случай подвернулся!

Но говорить про это майору Каховскому никак нельзя, ничего хорошего не выйдет. Тогда придется рассказывать ему про треклятую потерянную пуговицу, он не поверит, потому что, выражаясь языком протокола, Катя утащила улику с места преступления. Так что веры ей теперь ни в чем не будет. Петр тоже это понимает, потому и молчит.

– Я… – Катя помедлила, – я постараюсь разобраться. А пока…

– Адвоката найди хорошего, уж не жалей денег, – сказал Петр, не глядя на нее, – пусть похлопочет, чтобы в приличную камеру перевели и вообще…

– Конечно! – встрепенулась Катя. – Сегодня же этим займусь! Ты уж держись тут… надейся на лучшее…

Он ничего не сказал, только глядел совершенно больными глазами, так что Катя уверилась, что у него и вправду сотрясение мозга.

Выйдя из серого скучного здания, Катя побежала к машине, потому что на улице начался сильный дождь. Она не захватила зонт, да он бы и не спас от такого ливня. Ноги сразу промокли, Катя сидела в машине и дрожала.

Что делать, думала она, куда ехать? К кому обратиться? У нее был только один знакомый юрист – Рокотов. Разумеется, к нему Катя обращаться не станет – это уж надо совсем ума лишиться.

Кто еще может помочь? Маргарита? Уж наверное, есть у нее координаты приличного адвоката. Но нельзя, тут же поползет по городу слух, это отразится на работе канала. Хотя… какая сейчас разница? Канал-то, считай, Рокотов отнял.

– А вот это мы еще посмотрим! – сказала Катя вслух и тронула машину с места.

Она вспомнила про частного детектива, которого послала в Заборск, чтобы он разузнал там про Ольгу Юрьевну Васильеву, которая, как дочь, унаследовала акции убитого Муратова. Надо бы с ним связаться, заодно и про хорошего адвоката спросить. Судя по всему, человек он толковый.

На ее звонок, однако, детектив не ответил, видно, находился в дороге.

Этим утром, едва дождавшись, когда Лидия уведет Павлика на занятия в развивающий центр, Валентина извлекла перстень из тайника, порадовавшись, что Катерина умотала куда-то рано-рано. Не в полицию ли, раз ей звонили? Но этот вопрос ее уже не волновал. Она вообще не считала Катерину хозяйкой. Вот прежняя была – да! Серьезная женщина, всех в кулаке держала! Да вот, однако, и на нее нашлась управа, смерть ведь разбираться не станет…

Вздохнув, Валентина оделась и отправилась на встречу с незнакомкой. До назначенного времени оставалось еще полчаса, но Валентина больше не могла ждать.

На улице была ужасная погода – дождь лил как из ведра, да еще и ветер такой сильный, что не открыть зонтик.

Валентина подняла воротник плаща, нахохлилась, как мокрая ворона, и шла коротким путем через проходной двор. То и дело она проверяла перстень в кармане.

Прикасаясь к нему, она словно прикасалась к своему светлому будущему, включающему все самое лучшее, что только может быть в жизни скромной одинокой женщины, – от смуглого исполнительного официанта, подающего коктейль на террасе пятизвездочного отеля, до шубы «черный бриллиант».

Двор был почти пуст – все его обычные обитатели попрятались от дождя по домам, только под козырьком возле углового подъезда стоял интеллигентный старичок Иван Викентьевич, который вывел на прогулку своего французского бульдога Депардье. Собака есть собака, даже если она французский бульдог – ее приходится выгуливать дважды в день, несмотря на погоду.

Вежливый Иван Викентьевич поздоровался с Валентиной и поторопил Депардье. Тот и сам не горел желанием мокнуть под дождем, он хотел поскорее сделать свои неотложные дела и вернуться в теплую квартиру, на свой собственный матрасик, к замечательной искусственной косточке с запахом натурального мяса.

Валентина, обходя огромную лужу, приблизилась к Ивану Викентьевичу и его кривоногому любимцу.

И тут случилось событие, на которое Депардье не мог не отреагировать: из-за мусорного бака вышел кот.

Кот был наглый и самоуверенный. Он шел по двору с таким независимым видом, будто ему принадлежит весь мир, по крайней мере – весь этот двор, и ни проливной дождь, ни французский бульдог ничуть его не интересуют.

Разумеется, Депардье не оставил без внимания такое наглое поведение кота. Он бросился наперерез, не обращая внимания на строгие окрики хозяина.

Французский бульдог, несмотря на свои скромные размеры, довольно сильная собака. Депардье же был очень крупным для своей породы – видимо, на его размерах сказалось хорошее питание, самозабвенная любовь хозяина, а также имя, которое он получил в честь рослого и физически крепкого французского киноактера.

Короче говоря, Депардье понесся к коту, натянув поводок. Иван Викентьевич, который не ожидал такого маневра, не устоял на месте и выбежал под дождь следом за своим непослушным любимцем. При этом он нечаянно налетел на проходившую мимо Валентину. Валентина покачнулась и, чтобы удержаться на ногах и не шлепнуться в вышеупомянутую лужу, выбросила вперед руку и ухватилась за плечо Ивана Викентьевича.

Она сумела устоять на ногах, но с ужасом увидела, как перстень, который только что лежал у нее в кармане, летит по широкой дуге и приземляется, точнее, приводняется, в ручеек, вытекающий из той самой лужи и впадающий в закрытый чугунной решеткой люк ливневой канализации…

Валентина вскрикнула и стрелой бросилась за перстнем. Но тот, подхваченный бурным потоком, двигался вперед все быстрее, и пока Валентина обходила растерявшегося Ивана Викентьевича и перешагивала через поводок, перстень уже доплыл до решетки люка. Валентина, махнув рукой на приличия, упала на колени прямо в лужу, наклонилась над решеткой, но не успела схватить злополучный перстень: он проскочил сквозь решетку и исчез в люке…

Валентина вцепилась в чугунную решетку и трясла ее в бессильной ярости. На ее глазах в канализацию ускользали все мечты – коктейль на террасе, смуглый официант, теплое ласковое море и шуба «черный бриллиант»…

Тем временем бульдог Депардье уже выяснил отношения с котом. Надо сказать, он отделался довольно легко: парой царапин на морде и некоторым понижением самооценки. Кот невозмутимо продолжил свой путь, а смущенный Депардье вернулся под козырек возле подъезда. Тут Иван Викентьевич заметил склонившуюся над люком Валентину и, как воспитанный человек, бросился ей на помощь.

– Что с вами? – осведомился он сочувственно. – Вам помочь? Вы что-то потеряли?

– Да… нет… идите к черту! – ответила ему Валентина.

Иван Викентьевич обиделся, в очередной раз убедился в человеческой неблагодарности и отправился домой, благо Депардье сделал все свои дела и больше ничто не удерживало его на улице.

Валентина выпрямилась, с ненавистью глядя на канализационную решетку.

Она поняла, что никакого светлого будущего у нее нет и уже никогда не будет, что она обречена до старости убирать чужие квартиры, драить чужие унитазы и бегать с кошелками по магазинам, пытаясь выгадать несколько рублей из хозяйских денег.

А потом, когда она не сможет выполнять и эту работу, – что ждет ее потом?

Валентина почувствовала, как струи дождя проникли под плащ, потекли по шее, по груди, – и заплакала в бессильной злобе.

Засунув руки в карманы, сгорбившись, она побрела под дождем, не разбирая дороги, и вышла из проходного двора на улицу.

И тут навстречу ей метнулась высокая сутулая фигура.

Подняв глаза, Валентина узнала ту самую женщину, которая попросила ее украсть перстень, ту женщину, которая поманила ее несбыточным светлым будущим.

Внезапно Валентина почувствовала вспышку ненависти, как будто именно эта женщина, эта незнакомка, похожая на старую ворону, отняла у нее все надежды.

Брюнетка подскочила к Валентине, схватила ее за отвороты плаща:

– Где он? Вы его принесли?

– Нет, не принесла! – ответила Валентина голосом, в котором отчаяние странным образом смешалось со злорадством.

– Опять?! – Женщина встряхнула Валентину за лацканы, словно хотела вытряхнуть ее из плаща. – В чем дело? Опять не смогли? Я уже начинаю думать, что ошиблась в вас!

– Я достала его! – выпалила Валентина. – Я несла его вам, но… но он выпал, и его смыло в канализацию!

– Что? – Смуглое лицо женщины побелело как полотно. – Ты его потеряла? Идиотка! Ты просто не представляешь, что натворила! Этот перстень… он обладает такой властью… он дает своему владельцу такую необыкновенную силу… он ключ, ключ к такому…

«Да она сумасшедшая, – догадалась вдруг Валентина. – Точно, она чокнутая! И денег никаких у нее нету… А я, как последняя дура, поверила ей, украла у хозяйки перстень, рискуя потерять работу…»

Брюнетка между тем прикусила губу – должно быть, она поняла, что в запале выболтала лишнее. В глазах ее загорелась ненависть, она снова встряхнула Валентину за лацканы и прошипела:

– Я тебя убью!

И внезапно Валентина поняла, что это – не пустая угроза, что эта чокнутая брюнетка и вправду способна убить ее из-за проклятого перстня.

Она завертела головой.

Как назло, улица была пуста – дождь разогнал даже немногочисленных прохожих.

А сумасшедшая брюнетка отпустила лацканы плаща и схватила Валентину за горло. Валентина попыталась высвободиться, сбросить ее руки, но они были словно из железа. Сумасшедшие очень сильные, подумала Валентина в ужасе.

В глазах у нее уже начало темнеть…

Но в этот момент из ближнего подъезда выкатилась шумная подвыпившая компания.

– Смотрите! – радостно заверещала кривоногая девица в ярко-красной куртке. – Две тетки дерутся! Мужика не поделили! Обе уже, наверное, на пенсии, а туда же!

Компания с хохотом окружила сцепившихся женщин, принялась подбадривать их.

Брюнетка злобно покосилась на свидетелей, отпустила Валентину и, сгорбившись, бросилась прочь.

Валентина отдышалась и быстро пошла к дому, сопровождаемая смехом и улюлюканьем.

К вечеру, когда Катя все же через Маргариту отыскала адвоката и заключила с ним договор, частный детектив сам позвонил Кате и назначил встречу в том же подозрительном заведении, что и прошлый раз.

Катя пробралась между столиками, опасливо косясь на здешнюю сомнительную публику, и села напротив Карпова.

– Я вам неплохо плачу, – проговорила она вполголоса, – могли бы позволить себе посещать более приличные места.

Детектив усмехнулся:

– Что же вы думаете, Екатерина Алексеевна, я хожу сюда по бедности? Ничего подобного! Просто это место очень подходит для конфиденциальных встреч. Здешние завсегдатаи не лезут в чужие дела – им вполне хватает собственных неприятностей. А любой посторонний человек будет здесь очень заметен.

Катя огляделась по сторонам и поняла, что детектив совершенно прав. Все посетители этого заведения были погружены в себя, словно отгорожены друг от друга невидимой стеклянной стеной. И хотя сама она и одеждой, и обликом разительно отличалась от завсегдатаев – никто не обращал на нее внимания.

– Вы правы, – согласилась она. – Ладно, перейдем к делу. Что вам удалось выяснить в Заборске?

– Вы будете довольны, – Карпов усмехнулся. – То, что я сумел узнать, вполне соответствует вашим интересам.

И он начал рассказывать.

Приехав в Заборск, детектив снял номер в самой дешевой гостинице. Впрочем, в Заборске имелись всего три гостиницы, и самая приличная из них не слишком отличалась от той, в которой он остановился. Но Виктор Петрович всегда принципиально выбирал самые захудалые гостиницы, самые дешевые рестораны, потому что считал, что таким образом он не будет выделяться из толпы и гораздо больше узнает.

И здесь, едва остановившись в гостинице, он завел дружбу с коридорной тетей Глашей. Тетя Глаша напоила его чаем в своей комнатке. Тети-Глашин чай отдавал веником, но Виктор Петрович его только похваливал и угостил коридорную вкусными питерскими конфетами.

Заборск – город маленький, тут почти все знают друг друга, и тетя Глаша могла рассказать ему много интересного.

Наутро по прибытии Карпов отправился по тому адресу, который был указан в документах Ольги Васильевой, – улица Тополевая, дом пять.

И здесь его ожидал сюрприз: никакого дома по этому адресу не было, был только огороженный дощатым забором пустырь.

Рядом с этим забором коренастая тетка пенсионного возраста отчитывала за какую-то провинность конопатого внука. Карпов подошел к ней и, оторвав от воспитательного процесса, спросил, куда подевался нужный ему дом.

– Тю! – проговорила тетка, поглядев на него из-под ладони. – Спохватился! Этот дом уж два года как сгорел. Теперь, значит, Федька Карнаухов – это который на мусоре разбогател, – теперь он на этом самом месте коттежд… тьфу, коттедж строить наладился. А ты кто же будешь – не Таисьи Михайловны сынок?

– Сгорел, значит? – переспросил детектив. – А жильцы куда переехали?

– А это кто куда, – тетка поджала губы и повернулась к внуку, который, воспользовавшись передышкой, пытался пролезть через щелку в заборе. – Гришка, ирод, ты куда это мылишься? Я тебе сколько раз говорила – не лазай туда, там собаки!

Внук не обратил на ее слова внимания, но женщина решила, что сделала все от нее зависящее, и снова повернулась к Карпову:

– А это кто куда: кто к родне, кто в деревню…

– А Васильева Мария Ивановна куда переехала? – осведомился Виктор Петрович.

– Маша-то? – переспросила тетка и вдруг посуровела: – А ты ей кто будешь?

– Я-то? Племянник, – заявил детектив, глядя на собеседницу честными глазами.

– Племян-ник! – протянула та. – Что-то я тебя никогда прежде не видела! Где же ты раньше был?

– На Севере работал, – быстро отреагировал Карпов. – Так куда же тетя Маша переехала?

– Далеко переехала, – тетка тяжело вздохнула. – За речку она переехала…

– За речку? – деловито переспросил Карпов. – А какой адрес? Или вы не знаете?

– А-адрес? – странным тоном переспросила тетка. – Кладбище у нас за речкой, померла Маша Васильева, уж третий год как померла!

– Третий год? – переспросил детектив. – Выходит, еще до пожара?

– До пожара, – кивнула тетка. – А ты и не знал?

– Не знал, – Карпов пригорюнился. – А дочка ее где?

– До-очка? – протянула тетка. – Какая такая дочка? Отродясь у Маши детей не было!

– Не было? – Карпов исподлобья взглянул на нее. – А вы, тетя, ничего не путаете?

– С чего бы мне путать? – фыркнула тетка и вдруг быстро спросила: – А хорошо на Севере платят?

– Да ничего, не жалуюсь…

– За что сидел-то? – Тетка прищурилась и пристально оглядела Карпова с ног до головы. – Ишь, выдумал тоже – на Севере! Знаю я этот Север, у меня у самой брат двоюродный семь лет на зоне под Сыктывкаром прокантовался! Так за что сидел?

– Тещу убил, – ответил Карпов и зашагал к центру города.

В центре Заборска, напротив вокзала, находилось здание городской администрации. Здесь же, в боковой пристройке, размещался городской загс. Именно сюда направился Виктор Петрович.

Городской загс не пользовался популярностью у жителей Заборска – по крайней мере, сейчас в нем не было ни одного посетителя, что вполне устраивало детектива. В окошечке скучала худенькая девушка с короткой стрижкой.

– Слушаю! – проговорила она, уставившись на Карпова.

– Мне нужны данные о гражданке Васильевой Марии Ивановне, проживавшей по адресу улица Тополевая, дом пять.

– А вы, собственно, кто такой и на каком основании делаете запрос? – сухо осведомилась сотрудница.

– Вот на каком, – Карпов положил перед девушкой крупную новенькую купюру.

– Ой! – Та покраснела, быстро огляделась по сторонам и, смахнув купюру в карман, проговорила совсем другим голосом: – Вообще-то мне деньги брать не положено… да мне никто и не дает… а зарплата у нас сами знаете какая…

– Догадываюсь, – доброжелательно проговорил детектив.

– А вам что нужно узнать?

– Для начала мне надо выяснить, зарегистрированы ли в вашем загсе дети Марии Ивановны.

– Сейчас, одну минуточку… – девушка вскочила, подошла к ящикам картотеки и какое-то время рылась в карточках.

– У вас что, и компьютера до сих пор нет? – удивился Карпов.

– Ну что вы, компьютер-то есть, – вздохнула девушка. – Мы же все-таки не в каменном веке. Только он давно сломался, а починить его никто не может. Хорошо, что старая картотека осталась, а то не знаю, как бы мы работали…

Через некоторое время она вернулась к окошечку и уверенно сообщила, что, по имеющимся у них данным, никаких детей у гражданки Васильевой не было.

По просьбе Карпова девушка даже в письменной форме заверила этот факт и поставила на справке печать загса.

– А теперь меня интересует еще один человек – Васильева Ольга Юрьевна, год рождения…

С этими словами он положил перед девушкой еще одну купюру.

– Ой, что вы, зачем… – пролепетала сотрудница, но тут же спрятала деньги и снова ушла к картотеке.

Через некоторое время она вернулась с вытянувшимся лицом:

– Вы извините, конечно, но только ее карточка пропала.

– Что значит – пропала? – удивился Карпов.

– Пропала, – девушка развела руками. – Она была в картотеке, я даже в журнале запись нашла, что на основании этой карточки гражданке Васильевой была выдана копия свидетельства о рождении, но самой карточки нет… вообще-то у нас полный порядок, первый раз такое, чтобы карточка пропала… я вам деньги верну… – девушка с явной неохотой полезла в карман.

– Деньги мне возвращать не нужно, – успокоил ее детектив, – но вы мне скажите, кто выдал гражданке Васильевой эту копию свидетельства о рождении?

– Так я знаю, кто выдал, – девушка явно обрадовалась, что не придется расставаться с деньгами, – Лена Синицына выдала, моя сменщица. Вот здесь и подпись ее стоит…

– Спасибо, вы мне очень помогли! – проговорил Карпов. – Только скажите еще, где мне найти вашу сменщицу.

– А чего ее искать? Она к двум часам сама сюда придет. Я сегодня с утра работаю, а она во второй половине…

– И вот еще, вы этот журнал, где отметка о выдаче повторного свидетельства о рождении, далеко не убирайте.

Карпов поблагодарил сотрудницу загса и вышел на крылечко. Там он закурил, внимательно оглядывая окрестности.

Вскоре на улице перед зданием показалась бойкая брюнетка в оранжевом плаще. Стрельнув в Карпова глазами, брюнетка скрылась за дверью загса.

Детектив подождал несколько минут и вернулся к знакомому окошечку.

Как он и думал, теперь за этим окошком сидела та самая бойкая брюнетка.

– Слушаю вас, – проговорила она, увидев посетителя, и поправила волосы.

Карпов перегнулся через стойку, открыл журнал учета и ткнул в строчку:

– Ваша подпись?

– А в чем дело? – заверещала девица. – И вообще – что вы себе позволяете? Какое вам дело до моей подписи? Немедленно покиньте помещение!

– Я еще раз спрашиваю – ваша подпись? – повторил Карпов и махнул перед носом девицы своим удостоверением.

Это было всего лишь удостоверение частного детектива, но девица так испугалась, что не разглядела надпись и подумала, что имеет дело с сотрудником спецслужбы или, самое малое, полиции.

– Она меня уговорила… – заныла она жалобно. – Я не хотела… я и денег-то с нее не взяла, просто так, по дружбе…

– А теперь – то же самое, только медленно и внятно! – потребовал Виктор Петрович.

И Лена Синицына, всхлипывая и вытирая слезы, поведала ему, что как-то раз, примерно полтора года назад, к ней пришла старая знакомая, можно даже сказать подруга, Оля Васильева.

Дело у Оли оказалось самое заурядное: во время пожара сгорели ее документы, их нужно было восстанавливать, а для начала требовалось получить копию свидетельства о рождении.

– Это мы запросто, – Лена Синицына нашла в картотеке архивную карточку подруги и начала оформлять ей повторное свидетельство. Но тут Ольга остановила ее.

– Послушай, Лен, – проговорила она умоляющим тоном, – поменяй мне отчество!

– Как это? – Синицына удивленно взглянула на подругу. – Что-то я не понимаю…

– А чего тут понимать? – Та невинно захлопала глазами. – Напиши мне в копии, что я Юрьевна! Мне так гораздо больше нравится! Прикинь, как звучит – Ольга Юрьевна!

– Мало ли кому что нравится! – заартачилась Лена. – Документ есть документ! Если все будут свои данные менять, то никакого порядка не станет!

– Все не будут, – Ольга взглянула на нее хитро, – ты только мне поменяешь, по дружбе! – И она положила перед приятельницей голубой свитер, на который Лена давно заглядывалась.

Свитер решил все дело.

Оглядевшись по сторонам, Лена убедилась, что, кроме них с подругой, в комнате никого нет, и вписала в новенькое свидетельство о рождении фальшивое отчество. Таким образом, на свет появилась Ольга Юрьевна Васильева.

Однако Ольга на этом не успокоилась.

– Ну, теперь уж, раз ты все равно нарушила правила, – продолжила она деловым тоном, – впиши мне еще другую мамашу.

– Чего? – Лена удивленно уставилась на подругу.

– Чего слышала! – Ольга смотрела на нее в упор. – Была Васильева Мария Борисовна, а ты напиши – Мария Ивановна. Что уж теперь! Фамилия та же самая, и даже имя… Одно отчество поменять или два – какая тебе разница?

– Ну уж нет! – уперлась Лена. – За один свитер столько на себя брать я не согласна!

– А что – ты считаешь, по свитеру за каждую переделку? Но у меня нет для тебя еще одного свитера… – Ольга полезла в карман и достала несколько купюр. – Ладно, так и быть, добавлю деньгами…

– Черт с тобой, – вздохнула Лена и снова взялась за перо. – Семь бед – один ответ…

Ольга поблагодарила подругу и спрятала новенький документ.

И только тут Лена сообразила, что в картотеке загса осталась карточка со старой записью. Если теперь кто-нибудь сверит эту карточку с выданной копией свидетельства, неприятности ей гарантированы.

– А ты вообще выкинь эту карточку, – посоветовала ей Ольга.

– То есть как – выкинуть?

– Молча! Нет – значит, и не было…

– Вот, я вам все рассказала… – Лена всхлипнула и уставилась на Виктора Петровича. – Что теперь со мной будет?

– А ты как думаешь? – строго проговорил частный детектив.

– Не зна-аю… – захныкала девица. – Главное, тот свитер буквально на следующий день порвался, а деньги у меня занял Колька Петухов и не отдал…

– Так всегда и бывает! Нарушение закона никогда не приводит ни к чему хорошему! – Карпов сурово сдвинул брови. – Ну ладно, я тебя, так и быть, отпущу с миром, если ты вот здесь подпишешь, – и он протянул ей лист, на котором подробно записал ее показания.

Лена послушно подписала бумагу.

– Выходит… – проговорил Карпов, убирая ее показания в свой потертый портфельчик, – выходит, Ольга Васильева не имеет никакого отношения к покойной Марии Ивановне?

– Никакого, – подтвердила Лена… – Только фамилия у них была одна да жили в одном доме. Ну, то, что фамилия, – это небольшое дело: у нас чуть не полгорода Васильевых. Да, вот еще, – спохватилась девушка, – Ольга в последнее время к этой Марии Ивановне захаживала. Вера Леонидовна говорила – не иначе хочет, чтобы та на нее комнату свою переписала. А только когда Ольга ко мне пришла за свидетельством, Мария Ивановна уже померла, и дом их сгорел, так что насчет комнаты ничего у нее не вышло бы…

– Постой, – оборвал ее детектив, – не части! Кто такая Вера Леонидовна?

– Так соседка их, в том же доме жила. Вера Леонидовна все про всех знает, такой уж у нее характер…

– А где она сейчас живет?

– Кто – Ольга? Так она же в Питер уехала…

– Да не Ольга! Вера Леонидовна! Куда она после того пожара переехала?

– Ах, Вера Леонидовна? Так она к сыну переехала, в соседний дом, с внуком теперь сидит.

– Это Гришка, что ли? Конопатый такой? – Виктор Петрович вспомнил бдительную тетку, которую встретил на пепелище.

– Так вы ее, выходит, знаете? – протянула Лена.

– Выходит…

– А чего же тогда меня спрашивали?

– А для порядка…

Вернувшись на Тополевую улицу, Карпов не застал там знакомую тетку. Что, конечно, неудивительно – не будет же она целыми днями торчать на одном и том же месте.

Зато когда он зашел в расположенный неподалеку круглосуточный продуктовый магазинчик, он с порога услышал уверенный голос Веры Леонидовны:

– Я тебе, Люся, точно скажу – они в эту колбасу туалетную бумагу кладут. Которая колбаса розовая – значит, розовая бумага была, которая белая – та из белой бумаги…

Вера Леонидовна стояла перед витриной с колбасами и поучала пухлую старушку в розовом вязаном берете.

– А сервелат из какой? – испуганно спросила старушка, покосившись на витрину.

– А сервелат – из упаковочной! – авторитетно заявила Вера Леонидовна.

– И что вы такое говорите, – подала голос из-за прилавка продавщица, завитая женщина того затянувшегося переходного возраста, когда мысли о несостоявшемся замужестве плавно переходят в мысли о надвигающейся пенсии. – Ерунду вы какую-то говорите! Ни в какую колбасу туалетную бумагу не добавляют, а только пищевую целлюлозу, а это – совсем другое дело!

– Я знаю, что говорю! Даже по телевизору передача такая была, а по телевизору зря говорить не станут!

– Здрассте, Вера Леонидовна! – вежливо обратился Карпов к старой знакомой.

Та взглянула на него и протянула:

– И кто же это такой? А, так это Маши Васильевой племянник!

– Это покойной Марьи Ивановны? – осведомилась продавщица, с интересом оглядывая Карпова.

– Ага, ее! – подтвердила Вера Леонидовна. – Он только что с зоны откинулся, восемь лет за тещу отсидел.

– Всякое бывает… – пригорюнилась продавщица. – Некоторые тещи так достанут…

– Это точно, – подтвердил Карпов и повернулся к своей знакомой: – Вера Леонидовна, мне бы с вами поговорить!

– Это об чем же?

– О тете моей покойной, – уточнил Виктор Петрович, – о Марии Ивановне.

– Говори, – разрешила та. – У меня от общественности никаких секретов нету!

– Вы же ее хорошо знали…

– Допустим. Хотя, конечно, хорошо людей знает только отдел кадров. Да и то не всегда.

– Она ведь замужем никогда не была?

– Даже и близко ничего не было!

– Ну, это вы зря! – подала голос продавщица. – Был у нее мужчина. Солидный такой, приличный…

– Да с чего ты взяла? – Вера Леонидовна смерила ее неодобрительным взглядом. – Уж если бы что было, так я бы непременно знала! Никто к ней не ходил…

– Ходить – не ходил, твоя правда, а фотография на столе стояла. И часто она про него говорила – вроде он важный какой-то человек, на телевидении работает…

– Ой, уж прямо на телевидении! – фыркнула Вера Леонидовна. – Ты уж скажешь тоже!

– Вот вы мне не верите, – обиделась продавщица. – Я ей тоже не верила, а как-то раз я у нее была – за солью, что ли, зашла, – а тут по телевизору передача какая-то, и Маша вдруг говорит – вон, говорит, мой Юрий Борисович! Я смотрю, стоит там какой-то мужчина солидный, в возрасте уже, и правда, похож на фотографию, постарше только… и Ольга тоже сказала, что очень похож…

– Ольга? – переспросил Карпов. – Это какая такая Ольга?

– Так соседка, девчонка молодая. Она к Маше часто заходила, по-соседски… Маша-то болела долго, из дому почти не выходила. Ну, мы по-соседски помогали, конечно, продуктов там принесем, еще чего. А так у каждого свое, сидеть-то с ней некогда. А Ольга эта все ходила и ходила, Машины разговоры слушала. А потом, как Маша-то умерла да дом наш сгорел, так Ольга и уехала…

– Вот такая история, Катерина Алексеевна, – закончил Карпов и протянул Кате бумаги, – устроит вас такой результат?

– Еще как! – Катя проглядела бумаги. – Но интересно, на что она рассчитывала? Ведь проверка, я так понимаю, оказалась не слишком трудной…

– Но ведь получилось же у нее, – усмехнулся Карпов, – втерлась в доверие к пожилому человеку. Он к старости о душе задумываться небось начал, одиночество опять же…

– Спасибо вам! Это полностью меняет дело! – Катя улыбнулась ему поверх стола в липких разводах.

Домой она притащилась полумертвая от усталости, хорошо, что Павлик уже спал, у Кати не было сил даже пожелать ему спокойной ночи. Лидия поглядела с легким укором – ей давно уже пора было уходить. Катя пробормотала извинения непослушными губами и скрылась в своей спальне.

Какой ужасный был сегодня день! Катя села у туалетного столика и поглядела на себя в зеркало.

Да, последние события не пошли ей на пользу. Лицо осунулось, под глазами залегли темные круги. А ведь ей нужно быть твердой, потому что предстоит на этих днях разбираться с наглой самозванкой Ольгой Васильевой. Сделать это нужно как можно скорее, пока Рокотов не забрал на канале окончательную власть.

Катя вынула из ушей серьги и взялась было за расческу, но тут увидела, как в зеркале блеснуло кольцо. Ну да, она сегодня машинально надела кольцо с бриллиантом, которое когда-то подарил муж на их пятилетнюю годовщину свадьбы. Это было последний раз, когда он сделал ей подарок, грустно отметила Катя, правда, сразу одернула себя – до того ли сейчас, да и не нужны ей теперь от него подарки. Лучшим подарком для нее стало бы, если бы Петр оставил их с Павликом в покое.

Она сняла кольцо и убрала его в единственный запирающийся ящик туалетного столика. Там она держала драгоценности, которых, надо сказать, было не так уж много. Ключик от ящика хранился в потайном отделении столика – если за зеркалом повернуть один из деревянных цветков орнамента, то откроется крошечная ниша размером со спичечный коробок, туда как раз помещался маленький бронзовый ключик. Конечно, это не сейф, но все же не на виду валяются драгоценности.

И сейчас, убирая кольцо и серьги, Катя вспомнила, что собиралась сделать уже несколько дней – найти наконец старинный перстень, который подарила ей старуха в отеле на Тенерифе.

Она тут же перебрала содержимое ящика.

Перстня среди драгоценностей не было. Катя не слишком удивилась – она ведь тут смотрела вчера. Куда она могла его деть? Уже два дня его не видела. Или три…

Она вспомнила, что говорила о перстне та старуха. Что этот перстень то ли приносит своей владелице удачу, то ли дает ей власть над окружающими людьми… Что его нельзя продать или украсть, его можно только подарить. Вот она, старуха, и решила подарить его Кате.

Чушь, конечно, выдумки впавшей в маразм старухи.

Но, с другой стороны, перстень очень ценный, не какая-нибудь подделка, и пока Катя носила этот перстень – ей все удавалось, она находила нужные слова, чтобы привлечь людей на свою сторону, а самое главное – она сама была полна воли и самообладания. А как только перстень пропал – все дела пошли из рук вон плохо… И та старуха была, конечно, с большими странностями, но вовсе не в маразме. Катя вспомнила их долгие разговоры в ту неделю, когда уехал с курорта Алексей Рокотов, и Катя невыносимо скучала без него, тогда она думала, что влюбилась… Старуха здорово ее отвлекла от грустных мыслей.

– Екатерина Алексеевна, ужинать будете? – толкнулась в дверь Валентина. – Если нет, то я уж спать пойду…

– Да нет, если только чаю… – протянула Катя, – зеленый, что ли, или с мятой… Да, кстати, Валя, вам нигде не попадался мой перстень с сапфиром?

– Что-о? – Валентина, уже собравшаяся выйти из комнаты, вдруг резко повернулась. – Да как вы смеете?

– Что – смею? – Катя оторопела от неожиданности. – О чем вы?

Она вгляделась в лицо домработницы и испугалась не на шутку – Валентина была какого-то мертвенного зеленоватого цвета, а в глазах стояла злоба.

– Думаете, раз хозяева, так вам все можно? – заорала Валентина визгливым базарным голосом. – Если человек маленький, так его и обидеть ничего не стоит?

– Да я ничего такого… – растерялась Катя, – что с вами, Валя?

Она тут же поняла, что Валентина ее не слушает.

– Конечно! – орала она. – Как что пропало у ней – так непременно Валентина виновата! С кого и требовать-то, как не с прислуги! А что я с четырнадцати лет работаю – это никого не волнует! Да тут у вас три года грязь убираю, а что я видела? Только хамство одно!

– Ну-у… – протянула Катя, – не совсем так…

– Да я в таких домах работала, что тебе и не снилось! – Голос Валентины напоминал теперь пожарную сирену. – И нигде мне ни слова не говорили! Она меня в воровстве обвинила! Не брала я никакого перстня, нужен он мне был сто лет!

– Да я ничего и не говорю, просто спросила! – Катя тоже повысила голос, чтобы перекричать Валентину, и не преуспела в этом.

Выяснилось, что у домработницы глотка луженая, как пароходная сирена, а раньше Катя этого не замечала. Но все же надо это прекратить, этак она Павлика разбудит.

– Валя, что с вами происходит? – спросила Катя как можно тверже. – Я совершенно не понимаю ваших претензий. Немедленно замолчите, уже поздно…

Валентина за это время успела выдвинуться на середину Катиной спальни, теперь лицо ее напоминало своим цветом сильно перезрелый баклажан.

– Да я… столько лет… верой и правдой… за Петькой вашим сколько рубашек выстирала… – бормотала она, – а теперь всякая тут будет меня позорить!

– Ну хватит! – Катя подошла к ней вплотную.

Валентина смотрела на нее с такой ненавистью, что Катя едва удержалась, чтобы не отшатнуться.

– Если вас не устраивает эта работа, можете ее поменять… – начала она.

– И уйду! – заорала Валентина. – Сей же час уйду! Ни одного дня не задержусь! Ноги моей не будет больше в этом доме! Хозяин – уголовник, за убийство сидит, хозяйка шляется где-то по ночам – приличной женщине тут не место!

– Я вас не задерживаю! – процедила Катя. – Завтра расчет получите!

– Нет уж, сегодня! – Валентина сбавила обороты и шагнула назад. – За полный месяц вы мне должны!

И хотя прошла только половина месяца, Катя решила не спорить. Радуясь, что сообразила снять наличные с карточки – думала, понадобятся для Петра, она отсчитала Валентине нужную сумму. Через десять минут та вышла в прихожую с чемоданом.

– Можете проверить, – угрюмо сказала она, – ничего вашего не прихватила…

– Это лишнее, – холодно сказала Катя, – но рекомендаций от меня не дождетесь.

– Была нужда! – фыркнула Валентина и ушла, хлопнув дверью, так что Павлик все-таки проснулся.

Пришлось поить его горячим молоком, потом рассказывать сказку, так что уснуть Катя смогла только глубокой ночью.

Наутро она едва дождалась Лидию, поручила ее заботам сына и поехала по делам. Встреча с адвокатом и еще много всяческих дел, которые надо сделать самой. Теперь ей не на кого надеяться. Перстня Катя так и не нашла, придется привыкать к мысли, что он пропал. Жалко, конечно, однако он достался ей случайно, так же и пропал. У нее сейчас есть заботы поважнее.

Его императорское Величество Петр Федорович позвонил в колокольчик, но на звонок никто не появился. Тогда он поднялся из кресел, потревожив любимую собаку, валявшуюся по обыкновению у его ног, шагнул к двери и крикнул раздраженным голосом:

– Мартин! Мартин! Где тебя носит der Teufel? Где тебя черт носит? – повторил он по-русски.

В последнее время он старался больше говорить по-русски, хотя этот язык трудно ему давался.

Но это не помогло – его камердинер Мартин словно сквозь землю провалился. Вообще, казалось, дворец словно вымер. Не было обычного в такой час гомона придворных, не наблюдалось безмолвного мелькания дворцовой прислуги.

– Да где же все? – возмущенно воскликнул император, но ему и на этот раз никто не ответил.

Вдруг за дверью послышались тяжелые шаги многих людей.

– Слава богу, – проговорил Петр Федорович, повернувшись к дверям. – Наконец кто-то вспомнил о своем государе…

Двери распахнулись, и в комнату ввалилось несколько человек в мундирах гвардейских полков – Преображенского, Измайловского, Семеновского… впереди шли знакомые императору братья Орловы. Это не предвещало ничего хорошего.

– Господа, что вам угодно? – недовольно проговорил император и даже попытался изобразить на своем лице гнев. Однако вместо приличествующего случаю гнева на лице его проступил самый обыкновенный страх.

– Милостивый государь, – произнес, подойдя к нему, Григорий Орлов, – позвольте вашу шпагу!

– Что это значит? – император схватился за рукоять своей короткой шпаги, попятился, растерянно оглядываясь по сторонам, как будто еще надеясь на чью-то помощь. – Как смеете вы, господа, без моего дозволения врываться в покои государя? Позовите сей же час господина фон Раухвица!

– Господин фон Раухвиц бежал вместе со своими голштинцами! – ответил Орлов и силой отнял у императора шпагу.

– Указом государыни императрицы, утвержденным правительствующим Сенатом, вы низложены, – произнес он, передавая шпагу своему брату Алексею.

– Государыни императрицы? – недоуменно переспросил Петр Федорович. – О какой императрице вы говорите?

– Вы удивляете меня, милостивый государь! – проговорил, выступая вперед, Петр Пассек. – В Российской империи только одна законная императрица – государыня Екатерина Алексеевна!

– Что? Фике – императрица?

– Милостивый государь, извольте проявлять уважение к государыне! – оборвал его Пассек.

Петр затравленно огляделся по сторонам.

Его все покинули. Даже голштинцы, в преданности которых он был уверен, бежали при появлении бунтовщиков, что уж говорить о придворных и дворянах свиты!

Ему больше не на кого было рассчитывать. Приходилось признать поражение и уповать только на то, что бунтовщики проявят снисхождение к его высокому происхождению и примут во внимание родственные связи с европейскими династиями…

В который раз Петр Федорович пожалел, что предпочел российскую корону шведской.

Если бы тогда он принял предложение шведов, был бы сейчас королем приличной европейской страны!

– Что ж, господа, передаю себя в ваши руки… – проговорил он печально. – Хотя вы присягали мне на верность, и ваш долг…

– Лучше бы вы, милостивый государь, не поминали о долге! – перебил его тот же Пассек. – Сами-то вы не больно исполняли свой долг перед империей! Через вашу предательскую политику мы потеряли все выгоды военной победы… хуже того – все знают, что вы состояли в переписке с врагом нашим, прусским королем, и в своих письмах выдавали ему наиважнейшие военные секреты!

– Оставь эти пустые разговоры! – прервал Пассека Григорий Орлов. – Милостивый государь Петр Федорович, вы арестованы по приказу государыни императрицы. Извольте проследовать с нами.

– Я подчиняюсь вам, господа, – Петр смиренно склонил голову. – Дозволено ли мне узнать, куда меня отвезут? Где мне предстоит находиться под арестом?

– Отчего же нет? – Орлов пожал плечами. – Сейчас мы доставим вас на Ропшинскую мызу, а уж как будет далее – то решит государыня императрица.

– Прошу вас только об одном: позвольте мне взять с собою свою собаку, скрипку и несколько книг…

– Как вам будет угодно, милостивый государь, – безразлично проговорил Григорий Орлов.

Уже в дверях он задержался с Петром Пассеком и вполголоса проговорил:

– Хорошо бы, чтобы этот урод не слишком задержался на свете, а то непременно найдутся интриганы, которые захотят вернуть ему престол.

– Что ж, это правда, – ответил ему Пассек. – Есть у меня один человек на примете.

– Кто таков?

– Актер Федор Волков. Человек пустой, без чести и совести, за деньги на все, что угодно, готов, а кроме того, на Петра Федоровича большой зуб имеет: Петр в свое время его не допустил до своего придворного Ораниенбаумского театра. А нет чувства более сильного, нежели уязвленное актерское самолюбие.

Лидия вышла с Павликом на прогулку.

Во дворе их дома была вполне приличная детская площадка, всякие качели-карусели, горки, но Лидия повела своего воспитанника подальше, в сквер, расположенный через два квартала. Там было больше деревьев и кустов, или, выражаясь официальным языком, зеленых насаждений, а Лидия придерживалась того мнения, что для городского ребенка прогулка среди зеленых насаждений важнее всяких качелей и каруселей. Лидия вообще очень ответственно относилась к своей работе няни.

Запустив Павлика в большую песочницу и выдав ему стандартный набор совков и формочек, Лидия села на скамейку рядом с моложавой бабушкой и достала любовный роман в яркой глянцевой обложке. Она рассчитывала дочитать роман, героиня которого находилась перед сложным выбором – соединить свою судьбу с благовоспитанным, но несколько занудным бизнесменом или некультурным, но темпераментным гангстером, но соседка по скамье отвлекла ее обычными разговорами о проблемах воспитания и преимуществах рыночного творога перед магазинным. Лидия отвечала не потому что хотела поговорить, а просто никак не получилось бы отвязаться без грубости. Лидия не любила обижать людей понапрасну.

Павлик убедился, что няне совершенно не до него, и вытащил из кармана замечательного робота-трансформера, которого тайком протащил на прогулку.

Павлик считал себя взрослым. Он давно уже перерос всякие совочки и формочки, но не спорил с Лидией – методом проб и ошибок он выяснил, что спорить с воспитательницей – пустая трата времени, все равно ее не переспоришь, нужно во всем с ней соглашаться, но поступать по-своему.

Поэтому он безропотно взял у Лидии совершенно неинтересные песочные принадлежности, но, как только она отвернулась, с негодованием отбросил их и вытащил своего робота. Он поставил трансформера на край песочницы и представил, что тому угрожает целая толпа хищных двухголовых инопланетян…

И в этот драматический момент рядом с ним возник большой мальчик. Возможно, он уже ходил в школу. И, может быть, даже не в первый класс…

– Поду-умаешь! – протянул этот мальчик, разглядывая робота-трансформера, – поду-умаешь, в трансформера играет! Ты что – совсем маленький, что ли?

Павлик обиделся. Он считал себя уже большим, можно сказать, почти совсем взрослым, и вдруг такое оскорбление!

– А во что же надо играть? – спросил он нового знакомого, стараясь не показать, что принял его слова близко к сердцу.

– Как – во что? – проговорил большой мальчик с апломбом и поглядел на Павлика свысока. – В пиратских карибов, конечно! То есть в карибских пиратов!

Павлик очень заинтересовался.

– А как это? – спросил он мальчика.

– Ты что – совсем ничего не знаешь? Ты что же – совсем маленький? – тот облил Павлика презрением, но тут же смилостивился. – Вот смотри, это – сундук с негоценностями… то есть с драгоценностями, – он достал из кармана жестяную коробочку из-под чая. – Между прочим, там внутри настоящая пиратская негоценность! Так вот, надо этот сундук спрятать, как будто ты пират Джек Воробей, а потом надо ее найти и подарить своей невесте…

– Здорово! – восхитился Павлик. – Дай поиграть! – он потянулся к замечательной коробочке.

– Вот еще! – большой мальчик фыркнул и спрятал пиратский сундук за спину. – Буду я еще играть со всякими малявками! Больно надо!

– Ну, пожалуйста! – канючил Павлик, не сводя глаз с пиратского сундука. – Ну, совсем немножко!

Большой мальчик очень ловко вел свою партию. Он не сомневался, что выманит у этого малявки замечательного трансформера, на которого давно положил глаз. Но мама, когда он заикнулся о дорогой игрушке, начала ругаться и вспомнила отчего-то разорванные новые ботинки и запачканную краской куртку. Мальчик не мог понять, какое отношение имеют эти вещи к трансформеру, но мама твердила, что на нем все горит, и она столько не зарабатывает. В общем, разговора не получилось. Но сейчас мальчик понял, что ему привалила удача.

Не зря дети, жившие в элитном доме, ходили гулять только на свою площадку – туда не пускали других детей. Лидию же подвела любовь к зеленым насаждениям.

– Ну, давай тогда поменяемся! – взмолился Павлик. – Я тебе дам своего трансформера, а ты мне – этот сундук…

– Вот еще! – фыркнул большой мальчик. – Подумаешь, какой-то трансформер… сам играй со своим дурацким трансформером! Вот пиратский сундук – это да…

– Ну, давай не насовсем поменяемся, а хоть на время! – не унимался Павлик. – Я поиграю с твоим сундучком, совсем немножко, а ты – с трансформером!..

– Вот еще! – повторил большой мальчик.

Павлик уже приготовился захныкать.

Большой мальчик подумал, не переигрывает ли он – на хныканье этого малявки может обратить внимание тетка, которая сидит на скамейке, и тогда вся операция провалится.

– Ну, ладно! – проговорил он снисходительно. – Так и быть, давай своего трансформера!

Павлик протянул новому знакомому робота и радостно схватил жестяную коробочку. Большой мальчик с равнодушным видом выбрался из песочницы.

Павлик вспомнил о своих песочных принадлежностях, вооружился совком, выкопал глубокую ямку и спрятал в нее пиратский сундук. Потом он его немножко поискал и благополучно нашел. Затем еще раз спрятал – и снова нашел.

Что делать дальше? Большой мальчик говорил, что сундук с негоценностями нужно подарить невесте, но кто это такая, Павлик не знал и повернулся, чтобы спросить у своего нового знакомого – однако того и след простыл.

В душу Павлика закралось смутное подозрение, что обмен был не совсем честным, но он тут же это подозрение отмел – ведь мальчик был такой большой, может, он уже ходит в школу, а разве такой большой мальчик станет обманывать друзей?

Он еще немножко поиграл с пиратским сундуком, но скоро Лидия посмотрела на часы и объявила, что пора домой.

Павлик послушно собрал совочки и формочки, а пиратский сундук спрятал в карман – туда, где раньше лежал замечательный робот-трансформер.

Вечером Катя вернулась домой с тяжелым чувством. Сегодня у нее все не ладилось, все валилось из рук, как будто какая-то злая сила ставила ей палки в колеса. Адвокат, которого рекомендовала Маргарита, при ближайшем рассмотрении ей не понравился. Он мямлил, отводил глаза, бормотал что-то об уликах и наконец выдавил из себя, что сможет только снизить срок. Лет до пяти, и зону можно выбрать поспокойнее, а там, глядишь, и амнистия какая-нибудь подойдет… Так что отсидит ваш супруг года три и выйдет…

– Это как – три года ни за что? – не выдержала Катя. – Так не пойдет! Нужно найти настоящего убийцу!

На что адвокат пожал плечами и сказал, что его нанимают для защиты, а не для расследования, это в американский романах адвокат вместо сыщика работает, а он честно предупреждает, что может сделать. Катя только вздохнула. Расстались они холодно.

Услышав ее шаги, из детской выглянула Лидия.

– Екатерина Алексеевна, – проговорила она, – как хорошо, что вы пришли! Павлик без вас ни за что не хочет засыпать! Зайдите к нему, хоть на минутку!

Катя без разговоров зашла в детскую, склонилась над кроваткой. Павлик повернулся к ней, лицо его осветилось улыбкой.

– Ну, что ты, мой маленький? – проворковала Катя, чувствуя, как при виде ребенка усталость и плохое настроение отступают. – Ты скучал по мне? Я по тебе тоже очень скучала!

– Я никакой не маленький! – возразил Павлик, приподнявшись в кроватке. – Я совсем большой! – Он широко развел руки, чтобы показать, какой он большой.

– Ну конечно, ты совсем большой! – Катя улыбнулась, коснулась губами волос ребенка, почувствовала его тепло, его нежный цветочный запах. – А раз ты большой, может быть, ты ляжешь спать, как полагается большому мальчику?

– Я совсем большой! – продолжал Павлик. – Я настоящий этот… пиратский кариб!

– Карибский пират? – переспросила Катя. – Ну, конечно, ты совсем большой карибский пират!

– И у меня есть настоящая пиратская тайна! – Павлик понизил голос, покосился на Лидию, которая стояла возле двери, и зашептал в самое Катино ухо: – Ты никому не скажешь?

– Никому, мой маленький! – прошептала в ответ Катя. – То есть, прости, мой большой!

– Совсем-совсем никому?

– Совсем-совсем! Даю тебе страшную пиратскую клятву. Как говорят пираты – клянусь черепом маринованного крокодила и стеклянным глазом капитана Флинта!

На Павлика такая клятва произвела сильное впечатление.

– У меня есть настоящий пиратский сундук с негоценностями! – сообщил он Кате. – Хочешь, я тебе покажу?

– Очень хочу! – ответила Катя и даже округлила глаза, чтобы показать свой интерес к пиратскому сокровищу.

– Сейчас, я покажу! – Павлик снова покосился на Лидию, засунул руку под матрас и вытащил оттуда яркую жестяную коробочку из-под английского чая. – Вот, посмотри, это самый настоящий пиратский сундук! Самый настоящий!

– Здорово! – Катя изобразила восторг, чтобы не разочаровать ребенка. – Надо же – настоящий сундук с сокровищами!

– Он не с сокровищами, – поправил ее Павлик, – не с сокровищами, а с негоценностями!

– С драгоценностями? – машинально переспросила Катя.

– Ну что ты говоришь, мама! – возразил Павлик. – Я же тебе говорю – с негоценностями! Там внутри такая самая настоящая пиратская негоценность! Хочешь посмотреть?

– Конечно, хочу! – подыграла ему Катя. – Кто же не захочет посмотреть на настоящую пиратскую негоценность? Только давай договоримся, мой маленький, мы с тобой посмотрим на эту… негоценность, а потом ты ляжешь спать!

Она махнула рукой Лидии, чтобы та была свободна, они тут с Павликом сами разберутся.

– Я не маленький, я большой, – поправил Павлик и осторожно открыл жестянку. – Смотри, какая негоценность!

– Да-да, милый, я смотрю… – машинально проговорила Катя и заглянула в коробочку, чтобы не разочаровывать ребенка…

И на мгновение потеряла дар речи.

В жестяной коробочке лежал ее пропавший перстень. Тот самый перстень, который подарила ей сумасшедшая старуха на Канарах. Перстень, который, по словам этой старухи, принадлежал императрице Екатерине Великой.

Катя вспомнила безобразную сцену, которую закатила ей перед увольнением Валентина… выходит, зря она подозревала домработницу в воровстве?! То есть такая мысль шевельнулась у нее утром, когда она снова вспомнила о перстне. Но Валентины уже и след простыл.

– Павлик, – проговорила Катя, когда к ней вернулся дар речи, – откуда у тебя это… эта негоценность?

– Это… а ты не будешь сердиться? – Павлик искоса взглянул на нее и испуганно спросил: – Что с тобой, мамочка? Ты стала такая белая… прямо как сливочное мороженое!

– Все в порядке! – успокоила его Катя. – Нет, конечно, я не буду на тебя сердиться!

– Я выменял эту коробочку у большого мальчика на детской площадке… я его поменял на трансформера, которого ты мне подарила… ты не сердишься?

– Разумеется, нет, мой милый! – Катя поцеловала его в щеку. – Наоборот, мне очень нравится этот сундучок, и колечко… а ты позволишь мне его немножко поносить?

– Конечно, мамочка, носи сколько хочешь! – щедро разрешил Павлик. – Носи… сколько… хочешь…

Он закрыл глаза и ровно, уютно задышал.

Катя осторожно укрыла его одеялом и тихонько, чтобы не разбудить, вышла из детской.

Она прошла в свою комнату, поставила жестянку на стол и удивленно уставилась на нее.

Откуда у какого-то мальчика оказался ее перстень?

Или Павлик сам взял перстень в ванной, а историю про какого-то мальчика выдумал, чтобы она на него не сердилась?

Не может быть! Павлик никогда ее не обманывал, да ему это и ни к чему – она на него никогда не сердилась. И Валентина вела себя очень странно – вдруг начала орать ни с того ни с сего, ушла из дома на ночь глядя, хотя Катя, в общем-то, не настаивала на немедленном ее уходе. Уж не так плохо ей тут было – Катя ее почти не контролировала, не загружала работой, и, хотя возникли у нее смутные мысли, что Валентина малость мухлюет с хозяйственными деньгами, пару раз Катя это заметила, но не стала это акцентировать.

Загадочная история с этим перстнем!

Катя надела перстень на палец, поднесла его к свету.

Перстень был в полном порядке, сапфир светился глубоким синим светом, напоминая южное море в полдень.

На всякий случай Катя рассмотрела коробочку, в которой лежал перстень.

Это была жестянка из-под английского чая, но жестянка не совсем обычная.

Снаружи на крышке жестянки под названием «Старая графиня» был изображен тропический остров, но Кате показалось, что на картинке – не просто остров, а именно тот, где они с Павликом недавно отдыхали. Больше того, это был тот самый вид, которым она любовалась, сидя в шезлонге на борту прогулочного катамарана.

Белые нарядные домики прячутся среди пальм, и стайка дельфинов плывет по изумрудному морю…

«Какая ерунда, – подумала Катя. – Все тропические острова похожи друг на друга, а на чайных жестянках всегда изображают или слонов, или старинные парусники, или залитые солнцем цветущие тропические острова…»

Она снова открыла крышку жестянки.

Внутри на крышке тоже была картинка.

Там была изображена величественная старуха, восседающая в кресле.

Чопорная старуха в длинном вечернем платье с серебряным шитьем, увешанная драгоценностями. Позади кресла стояла темнокожая служанка, которая обмахивала старую госпожу огромным опахалом из страусовых перьев.

И эта старуха была как две капли воды похожа на ту сумасшедшую старуху, с которой Катя познакомилась на Канарах, как ее звали? Ах, ну да – Анна Мезенцева!

На ту самую старуху, которая подарила Кате перстень.

Катя не поверила своим глазам.

Она закрыла жестянку, сосчитала до десяти и снова открыла ее.

Старуха была на месте и ничуть не изменилась.

Катя готова была поклясться, что это – именно она, та старуха, Анна Мезенцева.

И правда, если тропические острова похожи друг на друга, то у каждого человека свое, неповторимое лицо.

И уж у той старухи оно было совершенно уникальным, ее трудно с кем-то еще перепутать.

И что же это значит?

У этого не было никакого логичного объяснения.

Тут Катя заметила, что там же, на внутренней стороне крышки, под изображением величественной старухи, очень мелким шрифтом было написано несколько слов.

Катя поднесла жестянку к свету, чтобы легче разобрать мелкие буквы. Текст был странный – впрочем, как и сама коробочка, и все остальное, что с ней связано.

Под портретом старухи было написано:

«Если хочешь этот чай в порядке удовольствие колодец выпить как следует выполнить записки старой графини тайну веер важнейшую семейную двигать надпись».

Катя пожала плечами: чушь какая-то!

Она не знала, что думать обо всем этом, и поступила так, как обычно поступают сказочные персонажи: легла спать, решив, что утро вечера мудренее, и утром она что-нибудь придумает. Перстень она убрала в потайной ящичек туалетного столика.

А утром начались обычные домашние хлопоты, усугубившиеся тем, что Валентина уволилась, а Катя совершенно не умела вести домашнее хозяйство.

Для начала она попыталась сварить Павлику самую обыкновенную кашу – и эта каша подгорела, а со второй попытки получилась какая-то клейкая серая бурда с неаппетитными комочками. Павлик, правда, честно съел несколько ложек, но на большее его не хватило. И хлопья, как назло, кончились.

Тут, к счастью, пришла Лидия и взяла часть забот на себя, по крайней мере, с Павликом проблем больше не было. Лидия его накормила и увела на прогулку.

Катя решила не сдаваться и запустила стиральную машину, загрузив в нее детские вещи…

Лучше бы она этого не делала!

То ли она переложила порошка, то ли включила не тот режим, но машина наполнилась мыльной пеной и никак не заканчивала стирку, а когда Катя все же выключила ее и открыла дверцу – она чуть не заплакала: замечательный небесно-голубой свитер Павлика покрылся отвратительными фиолетовыми разводами.

Катя села посреди кухни на табурет и собралась зарыдать.

Ну, что она за человек? Не может справиться с самой простой задачей, которую тысячи женщин каждый день решают без малейшего затруднения! Все у нее валится из рук. Раньше можно было думать, что с потерей перстня ее покинула удача. Но вот, перстень нашелся, и старуха уверенно говорила, что он делает его владелицу сильнее, смелее и умнее. И что с того? Может, Катя и поумнела, только кашу ребенку сварить не смогла!

И тут кто-то позвонил в дверь квартиры.

Катя решила, что это Лидия вернулась с Павликом и забыла свой ключ. Она вышла в прихожую и открыла дверь, ничего не спрашивая…

На пороге стояли вовсе не Лидия с Павликом.

Там стояла очень странная особа неопределенного возраста, с торчащими дыбом огненно-рыжими волосами и ядовито-зелеными тенями на глазах. Одета она была соответственно внешности: в длинную ярко-зеленую юбку и в пестрый свитер ручной вязки, покрытый африканскими народными узорами. Самое удивительное, что в первый момент лицо этой особы показалось Кате смутно знакомым, хотя, скорее всего, нет: если бы она ее действительно раньше встречала, забыть такую колоритную личность было бы невозможно.

– Вы кто? – спросила Катя, изумленно разглядывая свою гостью. – Вы к кому? Вы, наверное, ошиблись квартирой. Тут на пятом этаже живет артист цирка, вы, вероятно, к нему…

– Вы ведь – Екатерина Алексеевна? – ответила незнакомка вопросом на вопрос.

– Ну да, – в недоумении протянула Катя. – А вы-то кто?

– Ну, так, значит, я не ошиблась. Ведь вам нужна помощница по хозяйству?

– Так вы из агентства по найму! – догадалась наконец Катя.

– Да, меня из агентства прислали, – ответила незнакомка не совсем уверенно.

И Катино сердце переполнила бурная радость. Странная незнакомка больше не казалась ей странной – она показалась Кате ангелом, спустившимся прямиком с небес, дабы спасти ее в тяжелый жизненный момент.

Ничто и никто не смог бы сейчас больше обрадовать Катю, чем женщина, присланная агентством по найму прислуги. Даже если бы эта женщина оказалась черной, как ночь, если бы на ней была лишь набедренная повязка или накидка из невыделанных звериных шкур, а на шее у нее висело ожерелье из львиных зубов – Катя встретила бы ее восторженными возгласами.

– Как замечательно! – проворковала Катя, проводя гостью в квартиру. – Может, вы с дороги хотите выпить чаю? Или кофе? Вы любите кофе?

– Да мне ничего не надо, – скромно возразила та. – Если можно, я сразу приступлю к своим обязанностям.

– Да, конечно, это замечательно… ах, – спохватилась Катя, – я забыла спросить – а как вас зовут?

– Агния… Агния Артуровна, – ответила новая прислуга, внимательно оглядывая кухню. – Да, тут, я вижу, работы непочатый край… Давно у вас прислуга уволилась?

– Вчера только, – призналась Катя, ей было стыдно, что за такой короткий срок кухня пришла в жуткий вид.

Впрочем, она тут же вспомнила, что ее ждут более важные дела, и заторопилась.

Катя удачно миновала все пробки и добралась до офиса канала за рекордное время. Она быстрым, решительным шагом вошла в приемную, локтем прижимая кожаную папку с документами, что привез частный детектив из Заборска.

Секретарша Алла, с красными заплаканными глазами, складывала вещи в большую сумку. Увидев Катю, она громко всхлипнула и проговорила, покосившись на дверь кабинета:

– Уволил… Алексей Григорьевич меня уволил… я столько лет отдала каналу, а он меня выгнал на улицу… представляете, как трудно в моем возрасте найти новую работу…

– А что, – перебила ее Катя, – Рокотов там уже обосновался? Вы ведь говорили, что это – место преступления, и полиция не позволяла туда входить…

– Да нет, этот, как его, Каховский приходил и сказал, что больше им здесь ничего не нужно. Ну, и Алексей Григорьевич приказал все быстро прибрать и занял кабинет… а меня вот… на улицу… – Алла снова всхлипнула.

– Подождите рыдать, – остановила ее Катя. – И не спешите собирать вещи. Помогите мне немного, и, может быть, вам не придется искать новое место работы.

– Екатерина Алексеевна! – Алла засияла. – Я для вас все, что угодно! Все, что скажете!

– Все, что угодно, мне не нужно. Мне нужно только, чтобы вы пригласили в кабинет… в кабинет Рокотова Бубенцова Александра Александровича и Эсфирь Ильиничну Раевскую. И вот еще что… – она понизила голос и отдала секретарше еще одно распоряжение.

– Все сделаю! – Алла вытянулась в струнку. – Не сомневайтесь! Все как вы сказали!

– Только быстрее!

Алла потянулась к телефону, а Катя взглянула на часы и толкнула дверь кабинета.

Рокотов сидел за столом перед открытым ноутбуком и сосредоточенно читал какой-то документ. Услышав Катины шаги, он раздраженно пробормотал:

– Я же просил меня не беспокоить…

Тут он узнал Катю и сделал вид, что смутился:

– Извините, Екатерина Алексеевна, вас это, конечно, не касается. Вы, как один из основных акционеров, всегда имеете право…

Катя взглянула на него с деланым удивлением, потом усмехнулась:

– Ах, ну да, я и забыла – мы ведь снова на «вы»… конечно, конечно. Так вот, я, как один из основных акционеров, взяла на себя смелость пригласить сюда еще кое-кого.

– С какой целью? – Рокотов удивленно поднял брови.

– В свое время все узнаете, – Катя с уверенным видом села в кресло, положила папку на колени и закинула ногу на ногу.

Рокотов смотрел на нее с легкой укоризной, как человек, которого ради ерунды оторвали от важного дела. При этом он с настороженным интересом посматривал на ее папку.

Дверь кабинета осторожно приоткрылась, появился Бубенцов. Увидев Рокотова, он неуверенно проговорил:

– Вы меня приглашали?

– Нет, это не я! – раздраженно бросил Рокотов.

– Это я, – подала голос Катя.

Бубенцов увидел ее и смущенно улыбнулся.

– Ах, это вы, Екатерина Алексеевна! Здравствуйте…

– Здравствуйте, Александр Александрович, – Катя приветливо улыбнулась ему. – Присаживайтесь… сейчас, с минуты на минуту, еще кое-кто должен прийти.

– Вот как! – Прежде чем сесть, Бубенцов удивленно переглянулся с Рокотовым. Тот недоуменно пожал плечами – мол, я тут ни при чем, и знаю не больше вашего.

Бубенцов сел на краешек стула и незаметно взглянул на часы.

Тут дверь широко распахнулась, и в кабинет влетела Фира Раевская. Лицо ее было покрыто красными пятнами.

– Если вы думаете, Алексей Григорьевич, что мне нечем заняться… – выпалила она с порога.

– Я совершенно ни при чем, – недовольным голосом перебил ее Рокотов. – Это Екатерина Алексеевна. Все вопросы к ней!

– Екатерина… Алексеевна? – Фира удивленно взглянула на Катю, только сейчас заметив ее.

– Да, это я попросила секретаря вас позвать, – кивнула Катя. – Думаю, вы тоже должны присутствовать при нашем разговоре.

– Разговоре? – переспросил Рокотов. – Может быть, вы наконец скажете, для чего собрали нас здесь? Или вы еще кого-то ждете?

– Вот именно, я еще кое-кого жду!

Рокотов взглянул на Бубенцова и Фиру и снова пожал плечами – мол, сами видите, от нее ничего невозможно добиться!

Катя встала, подошла к столу Рокотова и нажала кнопку переговорного устройства.

– Алла, вы сделали то, о чем я вас просила?

– Да, конечно, Екатерина Алексеевна, я все сделала! Подождите еще минут десять…

– Хорошо, тогда пока принесите нам кофе! Все будут кофе? – Она оглядела присутствующих.

– Мне – зеленый чай, – выпалила Фира.

– Три кофе и один зеленый чай! – распорядилась Катя.

Рокотов нахмурился:

– Что это за переговоры с моей секретаршей у меня за спиной?

– С вашей секретаршей? – Катя усмехнулась. – Но вы же ее, кажется, уволили…

– Тем более, тогда что она здесь делает?

– Готовит нам кофе и чай, – невозмутимо ответила Катя.

Дверь кабинета открылась, и вошла Алла с подносом.

Рокотов взял у нее кофе и спросил строгим, сухим тоном:

– Алла, кого мы все ждем?

Алла испуганно взглянула на Катю, и та ответила за нее:

– Скоро узнаете!

Действительно, едва дверь кабинета закрылась за секретаршей, как она снова распахнулась, и на пороге возникла Ольга Васильева. Надо сказать, что выглядела она более стильно, чем на последнем собрании акционеров. Катя не могла не признать, что Ольга Васильева умеет перевоплощаться. В прошлый раз на собрании акционеров вульгарная девица из стриптиз-клуба выглядела серой неказистой мышкой. Теперь же она превратилась в преуспевающую молодую женщину. Дорогой, прекрасно сидящий костюм, стильная стрижка, макияж настолько искусный, что был совсем незаметным… Фигура у нее хорошая, что есть, то есть, осанка опять же… Ну, с детства спортом занималась… Хотя легкий налет вульгарности после танцев у шеста в ее внешности все же остался.

Влетев в кабинет, Ольга увидела только Рокотова и проговорила взволнованным голосом:

– Ты меня звал, Лешик? Что случилось?

– Я вас не звал, Ольга Юрьевна, – ответил тот сухо, – и вообще я удивлен…

– Но твоя секретарша… – Ольга наконец увидела остальных людей и покраснела. – Извините, Алексей Григорьевич… я не понимаю…

– Я тоже не все понимаю, – процедил Рокотов, повернувшись к Кате. – Но надеюсь, что Екатерина Алексеевна все нам сейчас объяснит. Для начала – зачем вы пригласили нас всех, и в частности – Ольгу Юрьевну?

– Конечно, объясню, – Катя встала, открыла свою папку и взглянула на Ольгу. – Правда, объяснять придется не мне, а ей… для начала, Ольга, скажите – какое у вас на самом деле отчество?

– Что?! – Ольга вскинула голову и смерила Катю высокомерным взглядом.

Впрочем, это ей плохо удалось – сквозь напускное высокомерие проглядывала неуверенность. Она повернулась к Рокотову, словно ища у него защиты, но он отвернулся. Отвернулся, тут же поняла Катя, чтобы никто не видел выражения его лица.

– Что слышали, – спокойно ответила Катя, – Имя и фамилия у вас настоящие, а вот отчество…

– Я вам уже показывала свои документы, – бросила Ольга неприязненно, – но если вы на этом настаиваете – могу показать еще раз. Вы все никак не можете примириться с тем, что отец оставил мне свои акции?

Она снова повернулась к Рокотову и проговорила:

– Алексей… Алексей Григорьевич, я прошу вас, объясните ей…

Рокотов по-прежнему держался отстраненно, но Катя слишком хорошо его знала, поэтому, все еще не видя его лица, она поняла, как он напряжен.

– Вот, кстати, насчет вашего отца… – продолжила Катя. – Кого вы имеете в виду? Ведь покойный Юрий Борисович Муратов не имел к вам никакого отношения!

– Мне это уже надоело! – воскликнула Ольга. – Я не собираюсь выслушивать эти гнусные обвинения! Алексей Григорьевич, что здесь происходит?

– В самом деле, Екатерина Алексеевна, – вмешалась в разговор Фира, – это некрасиво… Ведь, кажется, выяснили уже все, зачем же заново начинать…

– Не собираетесь выслушивать? – резко проговорила Катя. – А взглянуть не хотите?

Она открыла свою папку и продемонстрировала несколько листов с подписями и печатями.

– Что это такое? – Фира потянулась к бумагам.

Бубенцов тоже пытался в них заглянуть. Всех опередил Рокотов, он коршуном набросился на документы и проглядел их профессионально быстро.

– Это – справка из загса города Заборска, – говорила Катя для остальных, – которая удостоверяет, что Мария Ивановна Васильева, – та самая Маша Васильева, которую вы, Эсфирь Ильинична, помните и у которой действительно был роман с Муратовым, – умерла бездетной. Так что Ольга… гм… Юрьевна не имеет к ней никакого отношения. А вот – заверенные подписью и печатью местного загса показания тамошней сотрудницы, которая признает, что по просьбе Ольги Васильевой, за небольшую мзду, выписала ей фальшивую копию свидетельства о рождении, где заменила ей отчество, а также вписала в качестве матери бездетную Марию Ивановну Васильеву.

– Ничего не понимаю… – растерянно протянула Фира.

– До вас, Эсфирь Ильинична, всегда медленно доходит! – усмехнулась Катя. – А вот Алексей Григорьевич, кажется, все понял! Что, неужели вы были не в курсе авантюры вашей подруги?

Действительно, Рокотов смотрел на Ольгу со смешанным чувством удивления и злости, как будто она подкинула ему неожиданную гадость.

«Неужели и правда не знал? – подумала Катя. – А ведь, пожалуй, не знал… поверил ей… точнее, раз уж Муратов поверил, так и он тоже посчитал Ольгу его родной дочкой. А времени проверять у него не было, слишком быстро все случилось, свекровь-то в одночасье умерла… Как же это, Алексей Григорьевич, вы так прокололись-то?»

– Ольга, – проговорил наконец Рокотов, – это правда?

– Зараза Ленка! – выдохнула девица в сердцах. – Надо же, как она меня подставила!

– Ну вот, по-моему, комментарии излишни, – Катя оглядела присутствующих, – Ольга… Юрьевна достаточно сообразительна, чтобы не изворачиваться, когда ее поймали за руку!

– Так это правда? – растерянно спросила Фира. – Как же вы могли обманывать пожилого человека? Ведь Юрий Борисович вам поверил… ведь он… он вас полюбил…

– Да что я ему сделала плохого? – фыркнула Ольга. – Ему только лучше было, хоть не чувствовал себя на старости лет таким одиноким! Вы даже не представляете, как он обрадовался, когда я к нему пришла и сказала, что я – его родная дочь! То есть сначала, конечно, удивился, а потом, когда я рассказала про тетю Машу… она, между прочим, его любила всю жизнь!

– Но это же ложь, ложь! – не унималась Фира. – Что может быть хуже лжи?

– Глупость, – ответила девица, глядя на нее в упор.

«Она права», – Катя едва не сказала это вслух, но, переглянувшись с Бубенцовым, поняла, что он думает то же самое.

– Что вы хотите сказать? – Фира захлопала глазами.

– Ничего, успокойтесь! И вообще, если хотите знать, я и не рассчитывала на его наследство! Так, решила немножко пощипать старичка, чуть-чуть деньжат с него стрясти, в лучшем случае хотела квартирку какую-нито купить. А эти ваши акции мне вообще по фигу…

– Идиотка! – выкрикнул Рокотов, поднявшись из-за стола. – Как ты посмела на такое решиться! Как ты меня подставила!

– А ты-то при чем? – Ольга смотрела на Алексея с удивлением, как будто впервые его увидела.

– Как ты не понимаешь? – усмехнулась Катя. – Наш дорогой Алексей Григорьевич сделал на тебя ставку. Когда он понял, что я соскочила с крючка и больше не собираюсь плясать под его дудку, он решил поставить на тебя и с твоей помощью захватить власть на канале…

– Что?! – Ольга посмотрела на нее с неприязнью. – Ты врешь, врешь! Он полюбил меня, а ты этого не можешь простить, вот и наговариваешь на Алексея!

– Ну ты и дура! – вздохнула Катя. – Откуда только такие берутся?

– Алексей, скажи ей! – Ольга умоляюще посмотрела на Рокотова, но тот только поморщился.

– По-моему, все ясно! – усмехнулась Катя. – Честно говоря, я думала, что это все он придумал – нашел тебя в Заборске и подослал к Муратову под видом дочери. Но его удивленный вид убедил меня в том, что он действительно ничего не знал… Да и проверить все твои россказни, в общем-то, ему не составило труда, господин Рокотов все же юрист и не стал бы действовать так топорно.

– Точно, он ничего не знал, – подтвердила Ольга. – Я это все сама придумала. Заходила к тете Маше по-соседски, а она мне все уши прожужжала этим своим хахалем. Видать, больше у нее в жизни ничего не происходило, вот она и твердила, какой он важный и влиятельный, да как он ее любил… хотя, если подумать, у других и того не было!

Ольга перевела дыхание и продолжила:

– Я сперва думала, что она все выдумывает, а потом тетя Маша показала мне Муратова по телевизору. Ну, у нее-то его фотография на видном месте стояла, так что я поверила. А она снова завела свою песню – как он ее любил, бла-бла-бла… я ей говорю – если он так тебя любил, почему не женился? А она мне – ты еще молодая, ты ничего не понимаешь! Сама-то она больно много понимала! Прожила всю жизнь в глухой дыре, ничего хорошего в жизни не видела! Только и вспомнить было, что с приличным мужиком роман крутила…

– Да какой там роман! – опомнилась Фира. – Пару раз всего и переспали, а она-то уж и…

– Вы про это уже говорили, – перебила ее Катя, – это никому не интересно.

Ольга снова продолжила:

– А когда она померла да потом наш дом сгорел – тут-то я все и придумала. Пошла новый паспорт получать взамен сгоревшего, и стукнуло мне в голову – она Васильева, и я Васильева, надо только отчество поменять. Тем более подруга у меня в загсе работает – что ей стоит вписать в свидетельство о рождении другое отчество? Поеду, думаю, найду Муратова этого, посмотрю, как и что. Может, и выгорит дельце-то, старичок одинокий, никого у него нет, только рад будет… А тетя Маша мне говорила, что не женат он и бездетный. И небедный, так чего же добру пропадать?

– Вот как… – вступил в разговор молчавший до того Бубенцов. – Так, может, ты его и оприходовала по-родственному этой штукой, что в кабинете стояла? – Он оглянулся, но статуэтку каменного пеликана забрала полиция, как вещественное доказательство по делу об убийстве.

– Да вы что? – заорала Ольга. – Да за каким чертом мне это было надо? Говорю же, хотела получить от старика денег немножко. А наследницей становиться в мои планы не входило, я ведь не полная дура, понимала, что себе дороже это обойдется, так и оказалось…

– Однако мотив у тебя был… – гнул свою линию Бубенцов, – да еще какой мотив-то…

– Это мошенничество! – опомнилась Фира. – Нужно в полицию обратиться! Эту девку посадят!

– Да погоди ты! – окрысился Бубенцов. – Вечно наперед забегаешь! Какая еще полиция? Нам тут посторонние не нужны! От них потом неприятностей не оберешься!

– Он прав, – вступила Катя, – тем более что вы, Эсфирь Ильинична, теперь права голоса не имеете, акции-то вы продали…

Фира посмотрела на нее таким затравленным взглядом, что Кате даже стало ее жалко. Ну, глупая тетка по определению, что же теперь делать-то, всю жизнь такой прожила!

– Сейчас мы должны решить вот какой вопрос, – спокойно продолжала Катя, проведя рукой по перстню. Она почувствовала исходящую от него силу и уверенность. Все в порядке, перстень с ней, теперь у нее все получится.

– Так вот… – она помедлила, – мы должны определить, существовал ли преступный сговор между господином Рокотовым и… самозванкой. Дело в том, что мы-то, конечно, верим, что господин Рокотов оказался втянутым в эту историю помимо своей воли…

– Как это – помимо воли? – Ольга вскочила с места. – А кто меня уговаривал объявиться с этими чертовыми акциями? Кто говорил, что в таком случае канал, считай, что у нас уже в кармане, и после этого мы заживем богато и счастливо? А теперь меня одну на мошенничество подводят? Да мне этот канал сто лет был не нужен! Нет уж, не выйдет, одна париться на нарах не стану!

– Дура! – рявкнул Рокотов. – Не понимаешь, к чему она ведет? – Он махнул в сторону Кати.

– Вот-вот… – кивнула Катя, – к тому, что вам, дорогие мои, понадобится доказывать, что вы все это не задумали заранее. Как говорится, по предварительному сговору. А уж если дело дойдет до убийства… Говорила я недавно с майором Каховским, очень он расстраивается, что никак убийство Муратова раскрыть не получается. Так что мы вас с вашим мотивом, Ольга, поднесем ему, можно сказать, на блюдечке с голубой каемочкой. А вы, Алексей Григорьевич, вполне можете пойти с ней за компанию как соучастник.

– Верно, – ухмыльнулся Бубенцов, – девушка же сказала, что не пойдет на зону одна.

– У меня алиби, – отмахнулся Рокотов, – я в тот день на виду был, все собрание меня видело! А эту дрянь, – он кивнул на Ольгу, – я с ее показаниями в порошок сотру.

– Вот как, теперь я, стало быть, дрянь? – зловеще проскрежетала Ольга. – А раньше ты меня по-другому называл… моя короле-ева…

Она очень похоже передразнила бархатный баритон Рокотова, так что Катя даже фыркнула – именно так он ее и называл – не зайчиком, не лапонькой, не солнышком, а короле-евой, растягивая это слово, так выходило более страстно. А Ольга эта держится хорошо, не ахает, не плачет, видно, любовь-то прошла быстро.

– У меня есть предложение, – сказала Катя, – мы не станем выносить сор из избы и привлекать к этому делу внимание полиции, прокуратуры и прессы. И так уже все на виду с убийством Муратова. Поэтому Ольга просто откажется от своих двадцати процентов акций, и они будут распределены в соответствии с уставом общества «Канал плюс». Стало быть, вы, Ольга, испаряетесь отсюда, и мы вас больше никогда не увидим. Относительно остального наследства Муратова можете поступать как хотите, но я не советую вам связываться с недвижимостью – как уже говорилось, вывести вас на чистую воду ничего не стоит. Удовлетворитесь малым…

– Ученая уже, – угрюмо сказала Ольга и злобно зыркнула на Рокотова.

Он ответил ей таким же неприязненным взглядом.

– Теперь с вами, Алексей Григорьевич, – Катя обернулась к Рокотову. – Думаю, не стоит тут вести долгие беседы и переливать из пустого в порожнее. Как вы понимаете, акционеры не могут доверять человеку, который их обманул.

– Я не знал, что она самозванка! – крикнул Рокотов.

– А ты докажи! – рявкнул Бубенцов. – Права она, нет тебе веры. Да, откровенно сказать, и раньше не было. Муратов покойный меня предупреждал.

– Сделаем так, – продолжала Катя, – вы пишете заявление с просьбой освободить вас от занимаемой должности генерального директора канала в связи… ну, с переходом на другую работу… в общем, сами причину укажите. Далее, также просите освободить вас от представительства миноритарных акционеров.

– Ну уж… – заговорил Рокотов.

– Не спорь, мы, если надо, общее собрание соберем, всех оповестим, распишем тебя на собрании во всей красе, так что все равно тебе представителем не быть, только время зря потеряем! – поддержал Катю Бубенцов.

– Ладно…

– И уж до кучи, – Бубенцов подмигнул Кате, – отдай ты обратно этой дурище ее пять процентов акций. Фира, деньги-то не успела потратить? А тебе мы все равно не дадим тут больше командовать!

– Черт с вами со всеми! – рявкнул Рокотов и вышел, не оглянувшись на женщин.

– Пойдем, Фира, по горячим следам все сделаем, пока он не передумал! – Бубенцов вышел следом, подталкивая Фиру.

Катя и Ольга постояли, глядя друг на друга. Постепенно злость в глазах Ольги уступила место спокойствию.

– Вообще-то спасибо… – пробормотала она, – здорово ты могла мне жизнь испортить, а вот не стала…

– Мы с тобой вроде как родственницы, – усмехнулась Катя, – через Рокотова…

– Ох, не напоминай! – скривилась Ольга. – И как это я купилась? Умеет мужик в душу влезть, этого у него не отнимешь!

– Да уж… – вздохнула Катя, – что есть, то есть… Но, однако, мы тоже не оплошали… Гляжу я на тебя – спокойно ты перенесла его вранье, быстро любовь прошла…

– Это потому, что я до конца не верила, что он меня полюбил вот так вдруг сразу, понимаешь? – хмыкнула Ольга. – В глубине души ждала чего-то такого… Слушай, а что мы тут разговариваем? Пойдем посидим где-нибудь…

Катя хотела сказать, что они вовсе не подруги, и некогда ей по ресторанам рассиживать, но отчего-то промолчала. Алла в приемной встретила ее благодарным взглядом.

– Закройте тут все и никого в кабинет не пускайте, завтра будем думать, как дальше действовать… – сказала ей Катя.

Они выбрали тихое уютное кафе неподалеку, от вина Катя отказалась – за рулем, Ольга тоже не изъявила желания – привыкла в спорте не пить спиртного.

Официантка принесла Кате запеченную с сыром рыбу, а Ольге – большой кусок мяса с гарниром из зелени.

– Фигуру берегу, – усмехнулась Ольга. – Теперь ведь снова придется по специальности работать… А знаешь… – она вдруг прыснула, – Рокотов-то свои деньги в «Ночной бабочке» заплатил, чтобы меня выкупить! Так что я теперь свободна как птица! Деньги кое-какие есть, Муратов цацки какие-то подарил, на квартиру его я зариться не стану, проживу и так.

– Тебе бы уехать на время, – посоветовала Катя, – этот Рокотов злопамятный. И вообще гад такой…

Она вкратце рассказала историю, что сообщила ей Маргарита.

– Со мной он хотел то же самое провернуть, и с тобой потом так же бы поступил.

– Вот оно что… – пробормотала Ольга. – Ну и черт с ним! В конце концов я не внакладе. Знаешь, хороший старикан оказался Муратов этот. Как поверил, что я его родная дочка, так все сокрушался, что с детства меня не знал. Порассказала я ему про нашу жизнь в Заборске, ничего, в общем, не приукрашивала, он прямо в лице переменился – я, говорит, тут жил в свое удовольствие, а дочке моей кофточки из старья перешивали! Хороший был человек, что и говорить.

– Да-а… – пробормотала Катя.

– И мне, знаешь, не стыдно! – с вызовом сказала Ольга. – Хоть перед смертью он себя счастливым почувствовал! Ему ведь и поговорить-то не с кем было по-человечески… Твоя свекровь только на словах к нему прислушивалась, а на самом деле все по-своему делала, и если бы он ей стал мешать, она бы его с потрохами съела!

– Про это ты мне не говори! – отмахнулась Катя. – В этом я не сомневаюсь.

– Он мне всю жизнь свою рассказал… – бормотала Ольга, – говорил, что род его очень старинный, из дворян, в общем.

– Да ну? – из вежливости спросила Катя.

– Да… только фамилия их была не Муратовы, а по-другому, якобы прапрапрадед его какой-то был граф… Добрин, что ли… нет, Кобрин или Кобринский…

– Бобринский, наверно, граф Бобринский… – подсказала Катя.

– А ты его знаешь? – удивилась Ольга.

– Ну, не его лично, – улыбнулась Катя, – это и правда старинный род Бобринских. Известно, что родоначальником рода стал побочный сын Екатерины Великой, дали ему потом титул граф Бобринский. У нас в Петербурге дворец есть, что графам Бобринским принадлежал, очень красивое здание.

– Вот, Юрий Борисович мне про это рассказывал, а я слушала.

– Знаю, что слушать ты умеешь… – поддакнула Катя.

– И понимаешь… – нахмурилась Ольга, – дал он мне одну тетрадь. Там, говорит, записано много важного про предков и еще всякое. И, говорит, со временем я тебе все объясню… А то, говорит, вокруг меня происходит какое-то брожение нехорошее, чувствую, что добром не кончится.

– Ну-ну, – вскинулась Катя, – может, он говорил, что его кто-то преследует, ему угрожает…

– Говорил что-то, только я думала, что это все так… – Ольга опустила голову, – после его смерти проглядела я эту тетрадку – чушь какая-то там, ничего не понятно. Грешным делом, подумала я, что повернулся старик слегка на своих предках.

– Но ведь кто-то его убил…

– Да, мне бы понастойчивее тогда быть, конкретный вопрос задать – в чем, мол, дело, кого ты боишься? А я вот… – Ольга вздохнула, – а он твердил все про кого-то: она тут где-то бродит, главное – чтобы ей в руки тетрадка не попала!

– Кто такая она? – насторожилась Катя.

– Женщина какая-то из его окружения…

– Но не на Фиру же думать, в самом деле! – рассердилась Катя.

– Уж это точно…

Между делом они съели ужин и выпили кофе.

– Слушай, – сказала Ольга, – как-то рука у меня не поворачивается эту тетрадку выбросить, давай я ее тебе отдам? С собой-то увозить мне ее ни к чему…

– Ладно, сейчас и заедем! – согласилась Катя, чтобы не спорить.

У подъезда они огляделись, но ничего подозрительного не заметили, как видно, Рокотов пока еще не собрался с силами и зализывал раны в укромном месте. Ольга вынесла тетрадь и ушла, махнув на прощание Кате рукой от двери подъезда.

Вернувшись домой, Катя застала только Павлика с Лидией. На вопрос, где новая горничная, Лидия ответила, что та уехала за вещами.

– Как она вам? – рассеянно спросила Катя.

– Ну не знаю… – протянула Лидия, – не мое это дело – чужую работу оценивать…

Квартира, несомненно, носила следы уборки, во всяком случае, все вещи были переставлены со своих мест. Кате неохота было проверять более тщательно, она отпустила Лидию, поцеловала спящего сына и заглянула в тетрадь, которую отдала ей Ольга. Не то чтобы она всерьез придавала значение запискам Муратова, ею двигало чистое любопытство.

Первые страницы тетради были заполнены ровным красивым почерком с сильным наклоном и необычными росчерками на концах букв. И сам почерк, и выцветшие бледно-лиловые чернила, и особенно старая, дореволюционная орфография говорили о том, что эти записи вел не Муратов, он только сохранил дневник кого-то из своих предков.

Катя начала читать, но тут же застряла: мало того что чтение затрудняла непривычная старинная орфография, сам текст был совершенно бессмысленный.

«Если в порядке узнать камин в должном важнейшую ковер хочешь порядке тайну прочитать семьи веретено старой графини…»

– Бред какой-то! – проговорила Катя, отодвигая тетрадь. – Какой-то камин, какой-то ковер, какое-то веретено… Непонятно, зачем Муратов хранил эту бессмыслицу!

Но что-то в прочитанном тексте задело ее сознание.

Кате казалось, что она где-то уже читала подобный бессмысленный текст.

Ах, ну да! Такая же чепуха напечатана на крышке жестянки из-под чая, в которой Павлик прятал перстень! Больше того, в первых строчках записей упомянута старая графиня, и тот чай назывался «Старая графиня»… это не может быть простым совпадением!

Катя бросилась на поиски жестянки.

Кажется, она оставила ее на кухонном столе, но сейчас ее там не было.

Катя один за другим открыла шкафчики, не нашла жестянку и от безысходности заглянула даже в мусорное ведро.

Жестянка лежала там, на самом верху. Должно быть, ее выбросила аккуратистка Лидия.

Катя достала коробочку, обтерла, откинула крышку.

Да, действительно, если перечитать надпись, получается фраза, очень похожая на начало текста из тетради Муратова.

«Если хочешь этот чай в порядке удовольствие колодец выпить как следует выполнить записки старой графини тайну веер важнейшую семейную двигать надпись».

Все вместе производило впечатление бессмыслицы, однако в этой кажущейся бессмыслице просматривались отдельные вполне осмысленные куски.

Катя задержалась на последних словах – «двигать надпись».

Может быть, в них скрыт ключ к этой надписи?

Катя прижала палец к надписи на крышке и осторожно сдвинула его в сторону. Поверх жестяной крышки оказалась тонкая подвижная пластинка.

Часть надписи осталась на месте, а часть сдвинулась, закрыв некоторые слова и открыв новые. Теперь надпись стала более осмысленной:

«Если хочешь получить удовольствие от этого прекрасного чая и узнать семейную тайну старой графини, двигай надпись».

– Вот оно что! – вслух проговорила Катя.

Она вооружилась пинцетом, подцепила подвижную пластинку и вытащила ее из жестянки. Потом она наложила ее на первые строчки тетради Муратова.

Пластинка в точности совпала с мелкими бисерными строчками, и Катя прочитала:

«Если хочешь узнать важнейшую тайну нашей семьи, следует прочесть в должном порядке записки старой графини…»

Она передвинула пластинку дальше и продолжила читать:

«…записки старой графини, которые хранились в нашей семье более ста лет. Подлинник этих записок мне пришлось сжечь, дабы он не попал в неподобающие руки, но главное из них я записал, используя наш семейный шифр. В этих записях хранится ключ к великой тайне графов Бобринских, а также к значительной части семейного достояния. Если эта тетрадь попадет в чужие руки – едва ли найдется человек, который сможет прочесть эти записи. Однако, даже если таковой найдется, пользы от этого ему будет немного, ибо, чтобы проникнуть в тайник старой графини, нужно иметь не только записи, но еще и наш фамильный перстень, дар Екатерины Великой нашему предку Алексею Григорьевичу, первому из графов Бобринских. Без этого перстня проникнуть в тайник невозможно, перстень же хранится в нашей семье, как зеница ока…»

– Выходит, старуха не выдумала! – проговорила Катя, на секунду оторвавшись от чтения. – Этот перстень и правда принадлежал Екатерине Великой!

Она передвинула пластинку и продолжила чтение:

«Итак, дабы найти тайник нашего семейства, нужно спуститься в нижнюю галерею дворца, пройти через грот и войти в пасть левиафана, причинив боль его левому оку…»

– Бред какой-то! – пробормотала Катя, но продолжила читать:

«Найдя резвящихся нимф, отыщи самую юную из них и надень перстень на ее палец…»

Далее текст прерывался, затем он снова продолжился, но на этот раз речь шла об истории семьи графов Бобринских, о их родственных связях – кто из них на ком женился, с какими аристократическими семействами они состояли в родстве.

Все это Катю мало интересовало. Она отложила тетрадь и зевнула.

Павлик крепко спал, Катя проверила замки на дверях и вспомнила, что хотела поговорить с частным детективом Карповым. Нужно спросить, не возьмется ли он расследовать дело мужа, потому что на адвоката надежды не было почти никакой, единственное, что сумел он сделать, – это перевести Петра в приличную камеру на трех человек, а не на двадцать, как раньше. Майор Каховский, которому Катя ничем не помогла, потерял к ней всяческий интерес и по телефону разговаривал сухо.

Катя позвонила Карпову, но телефон не отвечал, тогда она оставила сообщение и наконец легла.

И проснулась на рассвете от плача своего сына. Павлик стоял возле ее кровати и звал ее: мама, мама!

Катя включила ночник и испугалась – ребенок был весь красный, просто горел. Градусник показал температуру тридцать восемь и пять.

– Что болит, милый? – Катя прижала Павлика к себе.

Выяснилось, что болит горло, и нос отчего-то не дышит. Катя не стала ни о чем спрашивать, Павлик сам признался, что съел вчера двойную порцию мороженого. Няня дала после обеда два шарика в вазочке, а потом Павлик схитрил и выпросил у новой тети, что работает на кухне, еще три шарика, пока Лидия разговаривала по телефону.

– Ты видишь теперь, к чему приводят твои хитрости? – спросила Катя строго.

Однако долго воспитывать ребенка было некогда, нужно лечить. Катя дала жаропонижающее, обтерла горевшее личико мокрым полотенцем, приготовила кисленькое питье – в общем, проделала все нехитрые процедуры, полагающиеся в данном случае. В горло решила пока не смотреть, чтобы не расстраиваться. Если температура к утру не спадет – значит, ангина, придется вызвать врача.

Павлик заснул, когда светало, Катя прикорнула рядом в кресле.

Проснулась она от боли – от неудобного положения затекла шея. На улице стоял белый день, сегодня в окно даже светило солнце. Катя вздохнула – может, последний погожий денек этой осенью, а ребенок и гулять не пойдет. Ну да ладно, лишь бы все обошлось.

Она наскоро приняла душ, так как боялась пропустить звонок Лидии, та что-то запаздывала. Катя съела яблоко и снова взглянула на часы.

Лидия давно уже должна была прийти.

Раньше она никогда не позволяла себе опаздывать, и уж, во всяком случае, она должна была позвонить, если у нее что-то случилось и она не может прийти… Няня очень ответственно относилась к своей работе, Катя это ценила.

Катя заглянула в комнату Павлика.

Мальчик дремал, но даже на глаз видно было, что температура у него спала – лицо порозовело, румянец на щеках обычный, а не болезненный, он ровно и спокойно дышал.

Катя тихонько вышла из комнаты, чтобы не разбудить его, и вернулась к себе.

Она достала мобильный телефон и набрала номер няни, однако услышала, что телефон абонента выключен или находится вне зоны доступа сети. Определенно, что-то случилось, вот ведь некстати как…

Она позвонила Карпову.

– Слушаю, – проговорил Виктор Петрович, и Катя почувствовала, что от этого невзрачного с виду человека исходит какая-то надежность, уверенность.

– Виктор Петрович, – проговорила она, – я хотела бы, чтобы вы провели собственное расследование обстоятельств гибели Ангелины Субботиной. Вы в курсе, что в нем обвиняют моего мужа?

– Разумеется, – ответил он спокойно, и Катя поразилась – есть ли что-нибудь, чего он не знает?

– Дело в том, – продолжала она, – что я не верю в виновность своего мужа, но, похоже, все улики против него. Я наняла адвоката, но он не хочет заниматься расследованием обстоятельств…

– М-да… – Карпов откашлялся. – Честно говоря, обычно я не берусь за расследование уголовных дел. Полиция очень не любит, когда частные детективы вмешиваются в их дела.

– Но без вашей помощи Петру грозит обвинение в убийстве, даже в двух убийствах! Потому что Каховский упорно считает, что убийство Субботиной напрямую связано с убийством Муратова! И муж…

Катя прикусила язык – они-то с Петром точно знают, что Ангелину убили, чтобы она не рассказала, кто велел ей сорвать с пиджака злополучную пуговицу. Карпову она все расскажет, только не по телефону.

– Я вас очень прошу, Виктор Петрович! Попробуйте, может быть, вам удастся что-то разузнать… Возможно, соседи кого-то видели…

– Что с вами делать… – Карпов вздохнул, – ладно, приезжайте на обычное место, расскажете мне все, что вам известно, я подумаю, что можно сделать…

– Ой, нет! – всполошилась Катя. – У меня ребенок болеет, и няня не пришла, так что его не с кем оставить… да даже если бы Павлик был здоров, в ту забегаловку, извините, с ребенком не придешь.

– Да, тут вы правы – не самое подходящее место для ребенка…

– А вы не могли бы приехать ко мне домой?

– Ох… – снова вздохнул Карпов, – с вами я нарушаю все свои правила… ну ладно, ребенок – это святое, диктуйте адрес…

Катя продиктовала адрес детективу и пообещала позвонить в охрану дома, чтобы его пропустили. Карпов пообещал приехать через час и повесил трубку.

Катя едва успела сообщить в охрану, как в дверь квартиры позвонили.

Она решила, что приехала наконец Лидия, и поспешно открыла дверь.

Но это была не Лидия. Это была новая домработница Агния. Сегодня на ней не было жуткого африканского свитера, но рыжие волосы по-прежнему торчали в разные стороны, и макияж напоминал боевую раскраску североамериканских индейцев.

Она поздоровалась и с ходу взялась за домашние дела, Катя даже не успела попенять ей за три лишних шарика мороженого.

Катя снова вошла в комнату Павлика.

Он проснулся и сидел в кровати, выглядел он намного лучше, и температура явно не выше тридцати семи. Павлик без слова дал посмотреть горло, Катя не заметила там ангинного налета, так что, возможно, это обычная простуда. Павлик говорил хрипло, но глядел бодро.

– Зайчик, ты чего-нибудь хочешь? – спросила его Катя.

– Молочного коктейля, – проговорил Павлик не задумываясь. – И еще сказку про овечку.

– Но я не смогу сразу и коктейль, и сказку…

Из-за Катиной спины выглянула Агния.

– Екатерина Алексеевна, вы с ним побудьте, я приготовлю коктейль! – предложила она. – Может быть, вам тоже что-нибудь сделать? Завтрак подать?

– Да, пожалуй, только зеленого чая! – решила Катя, села рядом с кроваткой Павлика и начала рассказывать сказку.

Через две минуты дверь детской открылась, вошла Агния с подносом.

– Спасибо вам, – проговорила Катя искренне, – что бы я без вас делала! А то няня, как назло, не пришла…

Павлик выпил большой стакан коктейля, Катя тоже с удовольствием выпила чашку чая и продолжила сказку.

Однако через несколько минут она с удивлением почувствовала, что ее неудержимо клонит в сон. Катя пыталась рассказывать сказку дальше, но начала путать слова, а потом стала клевать носом. Взглянув на Павлика, она заметила, что он крепко спит.

«Странно, – сонно подумала она, – вроде бы он только что проснулся… но ладно ребенок, он еще не совсем здоров, а я-то почему так хочу спать… Ночью плохо спала…»

В это время дверь детской открылась.

На пороге стояла Агния.

Катя невероятным усилием воли открыла слипающиеся глаза и взглянула на домработницу. Та смотрела на нее как-то странно – пристальным, внимательным взглядом, как будто чего-то ждала. А потом провела рукой по голове, и огненно-рыжие волосы упали на пол, это оказался парик.

И тут перед слипающимися глазами Кати словно спала какая-то пелена. Сквозь нелепый, клоунский макияж проступили настоящие черты, и Катя внезапно поняла, что видела Агнию… видела эту женщину раньше.

Она встречала ее на Канарах – именно эта женщина пыталась выманить у нее перстень Екатерины, а потом возилась возле дверей ее номера…

И еще – еще она видела ее на студии в день смерти Муратова… Она видела ее издали, окликнула, но та мигом свернула в боковой коридор, чтобы не столкнуться с Катей вплотную.

– Кто… вы… – проговорила Катя непослушным, едва ворочающимся языком, – что… вам… нужно?..

Договорить она не успела: ее глаза закрылись, и Катя провалилась в глубокий тяжелый сон.

Недолгое время спустя после ареста Петра Федоровича курьер на взмыленной лошади доставил императрице из Ропши письмо от Алексея Орлова.

В письме этом говорилось, среди прочего:

«Урод наш очень занемог, охватила его нечаянная колика, и я опасаюсь, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил… Боюсь гнева Вашего Величества, чтоб вы чего на нас неистового подумать не изволили и чтоб мы не были причиною смерти злодея вашего… он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера, и почти совсем уже в беспамятстве, о чем вся команда здешняя знает и молит бога, чтоб он скорей с рук наших убрался…»

Почти сразу вслед за письмом появился и сам Алексей Орлов с известием о смерти Петра Федоровича.

Услышав эту весть, Екатерина Алексеевна залилась слезами. Сквозь слезы проговорила:

– Слава моя погибла! Никогда потомство не простит мне этого невольного преступления!

Екатерина объявила, что муж ее скончался от колики. В народе же сразу после смерти Петра заговорили о том, что он был убит. Впрочем, распространился и другой слух – что государь избежал смерти от рук убийц и сумел скрыться. Вскоре же появились и самозванцы, выдававшие себя за Петра Федоровича. Общее их число доходило до сорока, но самым знаменитым из них стал Емельян Пугачев.

Виктор Петрович Карпов, поговорив с заказчицей, отправился к ней домой.

Подъехав к дому, он на всякий случай из машины позвонил Екатерине Алексеевне по мобильному телефону, чтобы проверить, что ее планы не изменились.

Однако телефон Екатерины не отвечал.

Конечно, заказчица вполне могла оставить телефон в дальней комнате, откуда она просто не слышала звонка (Карпов прежде не бывал у нее дома, но догадывался, что Екатерина обитает не в скромной однокомнатной квартирке). Однако он все же насторожился.

Подойдя к подъезду, он назвал охраннику свою фамилию, и тот его пропустил без лишних вопросов – Катя предупредила охрану, что к ней придет Виктор Петрович Карпов.

Частный детектив поднялся на четвертый этаж, подошел к двери квартиры… и ощутил смутное беспокойство. Его сильно развитое чувство опасности говорило, что с клиенткой не все в порядке. Вместо того чтобы позвонить в дверь, он снова набрал Катин номер на мобильном телефоне.

Катя по-прежнему не отвечала.

Тогда Виктор Петрович повел себя очень странно.

Он достал из внутреннего кармана связку и вставил первую в замочную скважину.

Вторая отмычка подошла, и Карпов бесшумно открыл дверь квартиры.

Он проскользнул внутрь, прикрыл дверь за собой и беззвучно двинулся в глубь квартиры, одновременно прислушиваясь к доносящимся оттуда звукам.

Он миновал кухню и большую комнату, судя по всему, гостиную. На двери следующей комнаты был нарисован симпатичный медвежонок в красных штанишках, так что Карпов посчитал комнату детской. Он осторожно приоткрыл дверь и застал там удивительную картину.

Екатерина Алексеевна, не подавая признаков жизни, полулежала в кресле у кроватки своего маленького сына. Карпов нахмурился и приложил руку к шее мальчика. Пощупав пульс, он понял, что мальчик и его мама просто спят, причем так крепко, что сон явно искусственного происхождения. Проше говоря, кто-то напоил обоих снотворным, тем более что на ковре валялась пустая чашка.

Виктор Петрович покачал головой и прислушался. Из самой дальней комнаты доносился скрежет и стук, там явно кто-то орудовал. Карпов неслышно проскочил по коридору и заглянул в щелку двери. Это была, надо полагать, спальня – большая кровать, шкаф с зеркалом и антикварный туалетный столик. Высокая сутулая женщина средних лет, чертыхаясь, пыталась открыть ящик этого столика.

С одного взгляда оценив ситуацию, Карпов шагнул к злоумышленнице, чтобы скрутить ее. Но та, услышав его шаги, резко обернулась, швырнула в лицо детективу попавший под руку керамический горшок с кактусом и бросилась к двери.

Виктор Петрович от неожиданности зажмурился, прикрыл лицо руками – и потерял драгоценную секунду. Когда он отряхнул лицо от земли и колючек, шаги воровки доносились уже из прихожей. Он метнулся было за ней, но тут вспомнил про лежащих без сознания Катю и Павлика и решил, что привести их в чувство гораздо важнее, чем задержать воровку. Он вбежал в детскую, наклонился к Кате, похлопал ее по щекам.

Молодая женщина застонала и пошевелилась.

– Что… что со мной? – с трудом проговорила она чужим хриплым голосом.

– Вас просто опоили снотворным, – Карпов не стал ничего скрывать.

– А Павлик? – Катя подскочила так резко, что сон слетел, как не было.

Сын спал, но на ее ласковое прикосновение отреагировал. Катя умыла его холодной водой. Павлик выглядел сонным, но не больным и даже захотел есть. Она бросилась на кухню, там Карпов сварил уже крепкий кофе. Павлик выпил чашку сладкого чая и съел бутерброд с сыром.

После кофе в голове у Кати совсем прояснилось, и она рассказала Карпову все – про перстень, что подарила ей случайно встреченная на Канарах старая женщина, про пуговицу от пиджака своего мужа, которую она нашла на месте убийства Муратова, про то, что Петр вычислил ту, кто эту пуговицу у него сорвала, и пошел к Ангелине, чтобы выяснить, зачем ей это было надо.

– Понимаете, – волновалась Катя, – ей, этой Агнии, или кто там она есть на самом деле, зачем-то нужен перстень, очень нужен, она и ко мне-то устроилась для этого.

– Могу я посмотреть? – прервал ее Карпов.

Катя открыла ящик и предъявила ему перстень и тетрадку Муратова.

– Тут надо двигать пластинку… – но Карпов уже все понял и стал читать записи.

– Интересно… – бормотал он, – очень интересно…

Вдруг прозвенел звонок, и Карпов, с сожалением оторвавшись от тетрадки, побежал открывать. Вернулся он вместе со смущенной Лидией.

– Простите меня, простите… – говорила Лидия, – я мобильник потеряла. А утром позвонили, тетка у меня в больнице в Сестрорецке, сказали, плохо ей, просит срочно приехать… Я и сорвалась. Приезжаю – все в порядке, тетка даже вставать стала, в больнице клянутся, что никто не звонил…

– Это наверняка Агния, она вас нарочно из дома выманила… – кивнул Карпов, – ладно, Екатерина Алексеевна, вы теперь не одна, а мне нужно съездить по этому делу…

– Я с вами! – вскочила Катя с места. – Лида, вы дверь никому не открывайте, в случае, если Павлику хуже будет, – сразу врача!

Последние слова она выкрикнула уже на лестнице, Лидия только плечами пожала.

Катя проехала по Галерной улице и оставила машину неподалеку от дворца Бобринских. Они с частным детективом вышли из машины и направились к воротам.

Перед ними в ворота вошли, оживленно переговариваясь, несколько модно одетых девушек – наверное, студентки. Катя и детектив вошли вслед за ними и огляделись.

Перед ними возвышался классический желто-белый особняк с украшенным скульптурами портиком и двумя полукруглыми флигелями по сторонам. Неподалеку от входа коренастый краснощекий дядечка со следами армейской выправки распекал, сильно окая, таджика-гастарбайтера с метлой в одной руке и ведром в другой.

– Я тебе ско-олько раз го-оворил – мусор выносить на по-омо-ойку! А ты его куда деваешь? Ты его под скамейки заметаешь! А что, если под эту скамейку вышесто-оящее начальство заглянет?

– А что мне делать, когда помойка полная… – вяло оправдывался гастарбайтер.

– Молчать! – Отставник еще больше побагровел. – Молчать, когда с тобой майо-ор в отставке разговаривает! Замечания слушать и принимать к сведению! Мусор выносить на по-омо-ойку!

– Слушаюсь! – отчеканил гастарбайтер, взяв метлу на караул.

– То-то! – удовлетворенно проговорил отставник. – Иди и выполняй!

Таджик отправился восвояси. Отставник повернулся и заметил Катю и ее спутника. Он хотел было их о чем-то спросить, но Карпов его опередил:

– Кто такой?

Отставник растерялся: Карпов лишил его инициативы, а всякий знает, что в шахматах, боевых действиях и межличностных отношениях утрата инициативы грозит поражением. Отставник снова побагровел, надулся, как рассерженный индюк, и забормотал:

– Что значит – кто такой? Я-то известно, кто такой, я – заведующий АХЧ… то есть административно-хозяйственной частью, майор в отставке Семечко…

– В каких частях служили? – рявкнул Карпов.

Катя удивленно взглянула на частного детектива: он уже в который раз проявлял неожиданные качества. Вот и сейчас из незаметного, неказистого человечка он превратился в настоящего начальника, привыкшего к безоговорочному повиновению.

Завхоз растерянно заморгал: начальственный вид Карпова и его командный голос произвели на него впечатление, он почувствовал себя снова в строю перед лицом вышестоящего по званию, вытянулся, подобрав круглый животик, и отчетливо доложил:

– В строительных войсках! Конкретно в отдельном военно-строительном отряде при ЗВУРВКММ…

– Очень хорошо! – одобрил Карпов. – Тогда я могу на вас положиться. Дело государственной важности. Требует соблюдения полной секретности. Надеюсь, вы понимаете, что из этого следует?

– Так точно! – радостно выпалил отставной майор. – Благодарю за оказанное доверие!

– Значит, вы готовы оказать нам всевозможное содействие в рамках своих полномочий?

– Так точно! – Отставник от полноты чувств щелкнул каблуками. – В рамках, и даже более того!

– И вы понимаете, что в данных обстоятельствах не должны задавать никаких вопросов?

– Так точно! Только вот… – завхоз скосил глаза на Катю, – гражданка имеет соответствующий допуск?

– Это гражданка имеет все, что положено! – авторитетно проговорил частный детектив. – Эта гражданка не просто гражданка, это Екатерина Алексеевна, и она представляет такую высокую организацию, которую мы с вами даже не уполномочены называть! – Карпов выразительно поднял глаза, намекая на самые высокие сферы.

– Все понятно… – виновато забормотал завхоз. – Я извиняюсь… вопросов больше не имею… то есть имею единственный вопрос – чем могу помочь?

– Вот это – правильный вопрос! – одобрил Карпов. – Думаю, что вы хорошо знаете планировку вверенного вам объекта?

– Так точно! Как свои, можно сказать, пять пальцев!

– Очень хорошо. Я в вас не ошибся. Где тут у вас так называемая нижняя галерея?

– Нижняя галерея? – Отставник на мгновение задумался, затем лицо его просветлело. – Это я знаю! Это я вам сейчас покажу! То есть там, конечно, давно никто не бывал, и помещение заперто, но для вас я все немедленно открою… попрошу следовать за мной! Только… – он смущенно взглянул на Карпова, – вы уж не серчайте, там у меня беспорядок… сами понимаете, не ожидали визита таких, как говорится, высоких гостей…

– Мы все понимаем, – успокоил его Карпов и взглянул на Катю. – Мы ведь все понимаем, Екатерина Алексеевна?

– Разумеется, – Катя, войдя в роль, солидно кивнула. – Мы к вам не в претензии.

Завхоз поднялся по парадному крыльцу, вошел в просторный холл и повел своих спутников по коридору нижнего этажа. Свернув из главного коридора в одну из дверей, они оказались в коридорчике поуже и потемнее, который привел их к низкой двери, запертой на висячий замок. Завхоз достал огромную связку ключей, довольно быстро нашел среди них нужный и отпер замок. Открыв дверь, он щелкнул выключателем.

За этой дверью оказалась крутая каменная лестница, спускавшаяся в подвальные помещения дворца. Катя и Карпов последовали за завхозом и вскоре оказались в длинной полутемной галерее с низкими сводчатыми потолками. В этой галерее были в полном беспорядке свалены обломки мебели, стулья без спинок, кресла с продранными сиденьями, столы без ножек, шкафы без дверей или со сломанными дверцами – в общем, всякое никому не нужное барахло. Впрочем, у ломаных стульев были красивые гнутые ножки, у кресел – резные подлокотники с львиными головами, так что при наличии желания и денег все эти обломки еще можно отреставрировать и дать им новую жизнь.

Своды галереи были когда-то покрыты росписью, но эта роспись местами осыпалась, местами выцвела или покрылась пятнами сырости и плесени. Только кое-где среди этих пятен проглядывали лица нимф, сатиров и прочих столь же легкомысленных и морально неустойчивых мифологических персонажей.

– Вот она – нижняя галерея! – объявил отставник, вытянув вперед руку. – Тут, конечно, порядка нету, но это уж не моя вина, тут до меня все было запущено…

– У нас к вам нет никаких претензий, правда, Екатерина Алексеевна? – Карпов почтительно повернулся к Кате. – Но мы попросили бы вас оставить нас здесь и заняться своими собственными делами. Дело в том, что дальнейшее является государственной тайной, а ваш допуск на данный момент не позволяет…

– Я понимаю… – забормотал завхоз, – только как же… я, как ответственное лицо, должен присутствовать…

– Еще раз повторяю: вы, как ответственное лицо, должны понимать, что дальнейшее – не вашего ума дело! – рявкнул на него детектив.

– Так точно! Слушаюсь! – И завхоз ушел прочь, по-военному печатая шаг.

– Ну вот, мы попали в нужное место, – проговорил Карпов, когда шаги завхоза затихли. – Что теперь надо делать? Что там сказано в вашей инструкции?

Катя достала листок, куда выписала инструкцию из тетради Муратова, и прочитала:

«…дабы найти тайник нашего семейства, нужно спуститься в нижнюю галерею дворца… – ну вот, мы в этой галерее, – пройти через грот и войти в пасть левиафана, причинив боль его левому оку…»

– Ну, и где эта самая пасть, где то око, которому нужно причинить боль, и что это вообще за левиафан? – Катя огляделась по сторонам.

– Для начала нам надо найти грот! – Частный детектив пошел вперед, расчищая дорогу среди обломков и руин прежней жизни. Пройдя несколько смежных помещений, он окликнул Катю:

– Идите сюда, кажется, я нашел то, что нам нужно!

Он стоял перед полукруглым проходом в стене, отделанным необработанным камнем, отчего этот проход казался похожим на устье пещеры.

– Ну вот, кажется, это грот! Теперь нам надо пройти через него и войти в пасть левиафана.

– Хорошо бы еще знать, кто такой этот левиафан, – протянула Катя, входя в грот вслед за Карповым.

– Левиафан – мифическое животное, упоминаемое в Библии, – ответил тот, не задумываясь. – Кто-то считает, что это – гигантский морской ящер, кто-то – что это просто кит.

– Все-то вы знаете, – ехидно проговорила Катя, – везде-то вы побывали…

– Работа такая, – ответил Карпов, взглянув на нее насмешливо. – А вот и левиафан!

В глубине грота на стене было изображено морское чудовище с огромной пастью, усеянной крупными треугольными зубами.

– Ну, и что нам надо делать с этим морским чудищем? – проговорила Катя, невольно понизив голос.

– В вашем документе сказано, если я не ошибаюсь, что нужно причинить боль его левому оку, то есть глазу. Я думаю, если просто нажать на этот глаз, левиафану будет больно.

– Вы это серьезно?

– Ну, не то чтобы серьезно, но там, в стене, вполне может быть какой-то скрытый механизм, который мы таким способом приведем в действие.

– Ну, попробовать можно. – Катя подошла к стене и нажала пальцем на глаз морского чудища.

Ничего не произошло.

– Ну, вот видите, – вздохнула Катя, – я так и знала, что нельзя полагаться на эти записки. Даже если там написана правда, за столько лет этот ваш скрытый механизм мог проржаветь или сломаться.

– Мог, – кивнул Карпов, – хотя мастера в то время работали основательно, на века…

– Но он ведь не сработал, это факт!

– Факт, что вы нажали не на тот глаз!

– Как это не на тот? – возмутилась Катя. – Я нажала на тот, который слева…

– На тот, который слева от вас, – поправил ее Карпов. – А в записке сказано – на левый глаз левиафана, а он от вас справа…

– Ну, пожалуйста, могу и на второй нажать…

Катя нажала на второй глаз чудовища и повернулась к Карпову.

– Ну, видите – ничего не…

Договорить она не успела – ее прервал скрип и скрежет, и пасть чудовища распахнулась. За ней обнаружился полукруглый проход в стене, вполне достаточный для человека.

– Осторожно, не пораньтесь, эти зубы довольно острые… – с этими словами детектив пролез в пасть мифического чудовища и помог Кате пробраться следом за ним.

Они оказались не в желудке гигантского морского чудовища, а всего лишь еще в одном помещении, стены которого были украшены резвящимися нимфами. Только здесь нимфы были не нарисованы на стенах, а выполнены в виде изящных гипсовых барельефов.

– Что там дальше написано в вашей тетрадке? – спросил детектив.

Катя снова заглянула в листок и прочитала:

«Найдя резвящихся нимф, отыщи самую юную из них и надень перстень на ее палец…»

– Ну, и как же нам определить, какая из этих нимф самая юная?

Катя оглядела вылепленных из гипса нимф и уверенно сказала:

– Вот эта – самая юная. Все остальные заняты своей внешностью – кто укладывает волосы, кто смотрится в зеркало, а она почти ребенок и играет с ручной птичкой.

– Ну, значит, ей и нужно надеть на палец ваше кольцо!

Катя подошла к юной нимфе. Действительно, ее правая рука была вылеплена так рельефно, что каждый палец выступал из стены. Осторожно сняв со своего пальца старинный перстень, Катя попробовала надеть его на мизинец, затем на безымянный палец. На безымянный перстень свободно наделся.

До этого момента Катя была совершенно не уверена, что их действия имеют какой-то смысл. Ей казалось, что все это – какая-то глупая игра, и она не прерывала ее только для того, чтобы потом не сожалеть, что что-то упустила, чего-то не проверила. Вот и теперь она надела старинный перстень на палец нимфы только для того, чтобы завершить эту глупую игру и уверить себя и своего спутника, что во всем этом нет ни капли смысла.

Однако, едва она надела перстень на палец нимфы, часть стены с барельефом пришла в движение, отъехала в сторону, и в стене за ней обнаружилась темная глубокая ниша.

– А вот и тайник! – удовлетворенно проговорил Карпов. – Кажется, вы не верили в его существование?

– Честно говоря, я и сейчас с трудом в него верю! – призналась Катя. – Все это представляется мне каким-то нереальным…

– А зря, – детектив забрался в нишу, и оттуда донесся его довольный голос. – Идите сюда, вы найдете здесь много интересного!

Катя пролезла за ним. Ниша отказалась небольшой, в ней едва могли поместиться два человека. Ниша была темной, но Карпов достал фонарик и посветил перед собой.

На задней стене ниши имелась полка, на которой стояла шкатулка, инкрустированная бронзой и слоновой костью, и лежал пухлый конверт, запечатанный темно-красной сургучной печатью с изображением императорской короны.

– Вы прекрасно поработали, – раздался за спиной спутников насмешливый голос, – а теперь медленно повернитесь, не делая резких движений, и передайте мне то, что вы нашли.

Катя повернулась на голос и увидела снаружи возле ниши свою новую домработницу Агнию.

То есть ту женщину, которая еще на Канарах пыталась выманить у нее перстень, а когда это не удалось – последовала за Катей в Петербург и выдала себя за домработницу, чтобы проникнуть к ней в дом. Теперь на лице ее не было ужасной раскраски, на голове не было парика, черные короткие волосы торчали ежиком, глаза маниакально блестели. В руках у Агнии был большой черный пистолет. Она сжимала его двумя руками и наводила то на Катю, то на детектива.

– Передайте мне то, что вы нашли! – повторила Агния резким истеричным голосом, – и не злите меня, иначе я за себя не отвечаю!

Руки у нее дрожали, на лице горели красные пятна.

Катя подумала, что с ней действительно лучше не спорить – в таком состоянии Агния может выстрелить просто случайно.

Карпов, как ни странно, выглядел вполне спокойно.

– Пожалуйста, опустите пистолет, – проговорил он. – Мы вам отдадим шкатулку, нужно уметь проигрывать…

– При чем тут шкатулка! – перебила его Агния, вскинув дуло пистолета. – Можете оставить ее себе! Мне нужен конверт!

– Конверт? – переспросил Карпов. – Зачем он вам?

– Это не ваше дело! – выпалила Агния, шагнув вперед, и тут же, с абсолютно женской непоследовательностью, произнесла: – В этом конверте документы, которые подтверждают высокое происхождение нашего предка, Алексея Бобринского, и доказывают, что государь Петр Третий не был убит, а умер своей смертью!

– И зачем вам эти документы? – осведомился Карпов. – Кому они вообще сейчас интересны?

– Это вам, может быть, нет никакого дела до своих предков! – перебила его Агния. – Вы их и знаете-то наверняка только до третьего колена, не дальше своего деда, а я принадлежу к старинному и благородному роду Бобринских, и доброе имя предков для меня дороже всего!

– Значит, это из-за этих документов вы охотились за моим перстнем! – проговорила Катя.

– За твоим? – Агния злобно взглянула на нее. – С какой стати он твой? Этот перстень – наша семейная реликвия! Анна должна была отдать его мне, а не тебе! Я нашла ее, я таскалась за ней по всей Европе, я сносила ее многочисленные капризы, я, я должна была получить этот перстень!

– Тем не менее она подарила его мне, а вы прекрасно знаете, что этот перстень нельзя ни купить, ни украсть, ни отнять силой! Его можно только подарить…

– Старая идиотка выжила из ума, лишь поэтому она подарила тебе перстень! Я должна была исправить это, должна была вернуть перстень и защитить репутацию своей семьи!

– Никто не покушается на репутацию ваших предков, – заверила ее Катя, – но если вы сами запятнаете ее убийством…

– Она его уже запятнала, – перебил ее Карпов, – ведь это она убила Муратова!

– Она? – переспросила Катя. – Но зачем?

– Из-за этого самого тайника, – детектив повернулся к Агнии. – В лице Муратова вы убрали опасного конкурента. Ведь это так, я не ошибаюсь?

– Он слишком близко подобрался к тайне! – раздраженно выкрикнула Агния. – Благодаря тому, что у него были записки…

– Но ведь он – ваш дальний родственник, он тоже потомок графов Бобринских, – проговорил Карпов, как бы размышляя вслух. – Зачем же вам было его убивать? Не проще ли было с ним объединиться?

– Объединиться? – вскрикнула Агния. – С этим старым маразматиком? Да он даже не прямой потомок Бобринских, всего-то боковая линия! Что он мог понимать в наших семейных делах? Они были ему совершенно безразличны!

– А ту девицу, Ангелину Субботину, тоже вы убили? – спросила Катя. – Она-то чем вам помешала?

– Субботина ей не помешала, она ей помогла – не даром, конечно. Она оторвала пуговицу от рукава вашего мужа и подбросила на место преступления. Но потом девушка стала опасной свидетельницей, а такие живут недолго… я прав, Агния?

– Мерзавка стала требовать еще денег, – процедила Агния. – Так все удачно было задумано – на месте убийства найдут окровавленную пуговицу, арестуют Петра Коваленко, он и так с Муратовым ссорился…

– Но откуда вы-то все это узнали? – изумилась Катя. – Как вы вообще попали на канал, там же охрана!

– Ой, я вас умоляю! – Агния зло рассмеялась. – Эта ваша охрана… Вечно на месте их нету! Можно пройти как гость, сказать, что насчет работы… да мало ли, они всему верят!

«Всех уволю!» – Катя скрипнула зубами.

– Так что насчет Субботиной? – напомнил Карпов.

– Эта девка мне угрожала, так что ничего не оставалось, как заткнуть ей рот… и все так удачно сложилось – ее убийство повесили на твоего мужа… Как вовремя он к ней на квартиру приперся! И вообще не заговаривайте мне зубы! Отдавайте конверт!

– Мне не остается ничего другого! – вздохнул Карпов и, протянув конверт Агнии, добавил: – Кстати, можете и перстень забрать – кажется, он остался на пальце у нимфы…

– Конечно, заберу! Это наш фамильный перстень! – процедила Агния и сняла перстень с пальца статуи.

И тут же с отвратительным скрежетом пасть левиафана захлопнулась, закрыв выход из комнаты с тайником.

Агния вскрикнула, завертелась на месте и выронила пистолет. Карпов одним прыжком выскочил из ниши и схватил оружие.

– Ну, теперь мы поменялись местами, – детектив протянул руку. – Отдайте конверт!

– Ни за что! – выкрикнула Агния, прижимая конверт к груди. – Он мой, мой!

– Ну, не надо устраивать истерику, – детектив поморщился. – Умейте проигрывать!

– Не будете же вы бить женщину! – высокомерно проговорила Агния.

– Если придется – буду. Но думаю, что до этого дело не дойдет. Насколько я знаю, в этой галерее очень много крыс… если я просто оставлю вас здесь, в их компании… кстати, вон парочка уже появилась! – И детектив показал в темный угол.

Агния взвизгнула, выронила конверт и вскарабкалась на сломанный стол.

Карпов спокойно подобрал конверт и повернулся к Кате:

– Ну вот, кажется, операция в основном завершена! Вы можете ехать домой.

– А вы? И… и где крысы? – Катя опасливо посмотрела в темный угол комнаты.

– Понятия не имею, – Карпов пожал плечами, – может быть, их здесь и нет.

– Мерзавец! Обманщик! – выкрикивала Агния, однако не торопилась слезать со стола.

– С кем поведешься, от того и наберешься! – ответил Карпов.

– Кстати, с ней-то что делать? – спохватилась Катя.

– На этот счет можете не волноваться, – заверил ее детектив. – Когда-то я работал в одной серьезной службе, и у меня сохранились там друзья. Я им позвонил, и они скоро здесь появятся. Они и займутся Агнией. Кстати, я записал ее признание на мобильный телефон, так что с убийствами Муратова и Субботиной все теперь ясно, с вашего мужа обвинения снимут.

– Подождите, я что-то не поняла… – Катя недоверчиво взглянула на Карпова, – вы сказали, что этим делом займутся люди из серьезной спецслужбы… но им-то это зачем? Почему их заинтересовала эта история? Из-за шкатулки?

– Вовсе нет, – Карпов взглянул на Агнию, которая тихо рыдала в уголке. – Шкатулка им вообще не нужна, можете забрать ее себе. Как и Агнию, их интересует только конверт.

– Что же такое в этом конверте?

– Важные исторические документы и записки графа Бобринского. Не сына Екатерины Великой, а его потомка, который занимал важный пост в правление Александра II и в 1867 году участвовал в переговорах о продаже Аляски. С тех пор официально считается, что Россия продала Аляску Америке за семь с небольшим миллионов долларов, то есть меньше чем по пять долларов за квадратный километр. И на имени Бобринского осталось пятно – будто бы он был инициатором этой продажи. Я думаю, именно из-за этого Агния хотела получить этот конверт – чтобы окончательно увериться, причастен ли ее предок к продаже Аляски.

Агния делала вид, что не слушает, о чем говорит Карпов, но при последних его словах ее спина напряглась, она насторожилась и замолчала, чтобы не пропустить ни слова.

– Так все-таки, почему эти документы интересуют спецслужбу? – спросила Катя, когда Карпов замолчал.

– Потому, что, по некоторым сведениям, в конверте находятся доказательства того, что деньги за Аляску были переведены не полностью, а это позволяет пересмотреть вопрос о продаже.

– То есть вернуть Аляску России? – изумленно воскликнула Катя.

– Ну, может быть, вернуть не удастся, но, по крайней мере, появятся основания для серьезных дипломатических шагов, а это уже немало! Впрочем, я вам всего этого не говорил, а вы – не слышали…

Едва Карпов закончил свой рассказ, пасть левиафана распахнулась, и в комнате появились несколько человек в строгих темно-серых костюмах. Один из них подошел к Карпову, с уважением поздоровался с ним и спросил:

– Ну как, что-нибудь удалось?

– А как же! – Детектив протянул незнакомцу пакет и указал на Агнию. – Вот документы, а вот – подозреваемая. Дальше уже ваша работа…

– Благодарю вас от лица своего руководства! – с чувством проговорил незнакомец. – Мы вам очень обязаны и обещаем в дальнейшем свою поддержку.

– Спасибо. Вот, кстати, познакомьтесь – Екатерина Алексеевна Коваленко, один из владельцев компании «Канал плюс». Без нее я бы не справился с этой работой, и ей, кстати, тоже в будущем может понадобиться ваша помощь.

– Спасибо, Екатерина Алексеевна! – Незнакомец протянул Кате руку. – Если вам что-то понадобится – обращайтесь! – И он протянул ей визитную карточку, на которой были напечатаны только имя и номер телефона.

– Всего хорошего… – Катя, вежливо, но твердо понукаемая Карповым, сделала несколько шагов по темному проходу.

– Идите быстрее… – шептал он, – пока они не стали шкатулкой интересоваться…

В машине Катя не выдержала. Припарковавшись в первом же переулке, она повернулась к Карпову:

– Ну покажите же мне, что там, в шкатулке!

Карпов осторожно открыл шкатулку, и Катя восторженно вскрикнула – шкатулка была полна изумительных драгоценностей. Длинное ожерелье из крупного розового жемчуга, бриллиантовая брошь, браслет с тремя крупными изумрудами, усеянными мелкими бриллиантиками… Все это лежало сверху, а под ними было еще много всего, но Катя не стала трогать.

– Что вы собираетесь с этим делать? – спросила она.

– Я? – кажется, впервые она видела Карпова изумленным. – Это же ваше… вы нашли шкатулку, ведь это вам подарили перстень, а без него ничего бы не было.

– Но это не мое, – твердо сказала Катя, – я не родственница графам Бобринским, как я могу взять это себе?

– А вы что – хотите, чтобы это ушло в казну? – рассердился Карпов. – Да ладно бы в казну…

На один только миг Катя представила, как она входит в большой, красиво освещенный зал, заполненный людьми, и на ней эти замечательные драгоценности. Все смотрят на нее с восхищением… нет, это не то. Шкатулку нужно спрятать от посторонних глаз, продавать драгоценности потихоньку, это поможет ей удержаться на плаву в бизнесе. Дела на канале идут из рук вон плохо…

– Нет, – твердо сказала Катя, – покойный Муратов будет являться мне по ночам и шипеть: «Отдай чужое!» Слушайте, Виктор, у вас же есть верные люди, сделайте так, чтобы эти вещи пошли на детей, больных, что ли! Только уж наверняка!

– Ох, Катя, все свои правила я нарушаю из-за вас! – вздохнул Карпов. – Ладно, высадите меня вон там, на углу…

На прощанье Катя поцеловала его в щеку.

Толковый человек, надежный… Он ей еще понадобится.

Потому что канал надо спасать. Причем как можно быстрее. Директором назначить Бубенцова, он справится. Она же сама станет председателем совета директоров. Ничего, не боги горшки обжигают, люди помогут, посоветуют, если что… Эта московская штучка, ведущая, уже грозится все бросить и уехать обратно в Москву. Ну, такую неустойку ей насчитают, обдерут как липку! Да, кстати, человека надо нового на место Рокотова…

Ее прервал звонок мобильника.

– Коваленко! – ответила она, прижав трубку ухом.

– Катя… – это был муж, – Катя… я вернулся… Знаешь, там, в тюрьме, было у меня время подумать. Катя, я, конечно, вел себя как полный дурак… Катя, мы должны начать все сначала…

– Вы ошиблись номером! – ответила Катя и нажала кнопку отбоя.