Наталья Александрова - Перстень Ивана Грозного

Наталья Николаевна Александрова

Перстень Ивана Грозного

Елена перевела дыхание, открыла глаза, улыбнулась.

Глеб смотрел на нее с нежностью, по его щеке сползала капелька пота. Откатившись в сторону, он положил руку на ее живот и проговорил тихим, удивленным голосом:

— Как хорошо! Мне кажется, никогда еще не было так хорошо!

— Это потому, что мы свободны, — отозвалась Елена уверенно. — Это потому, что у нас впереди еще целая неделя счастья. Это потому, что он нас здесь не найдет.

— Да что ты так его боишься? Ты взрослая, свободная женщина… как он сумел так тебя запугать?

— Ты не знаешь, он страшный человек… он способен на все…

— Ты преувеличиваешь! — Глеб усмехнулся, махнул рукой. — И вообще, забудь о нем, в конце концов. Хочешь пить?

— Ужасно!

Он сбросил одеяло, поднялся.

Елена с удовольствием разглядывала подтянутую, сухопарую фигуру возлюбленного.

Глеб подошел к холодильнику, достал банку пива, наполнил два стакана, сел на край кровати. Один стакан бережно подал ей, другой поднес к губам.

— За нас! — проговорила Елена, прежде чем сделать первый глоток. — За нас… и за этот чудный пансионат!

— За нас! — как эхо, повторил Глеб и одним глотком осушил полстакана.

— Немного горчит — тебе не показалось?

— Показалось! — Он по-своему понял ее слова, улыбнулся и припал к губам Елены, как припадает к роднику измученный жаждой путник.

На какое-то время она забыла все на свете — но потом ее отвлекло какое-то движение на краю сознания.

И еще… ей просто стало тяжело дышать.

— Обожди… — проговорила она, оторвавшись от губ возлюбленного. — Дай вдохнуть…

Глеб оторвался от ее губ — но дышать все еще было тяжело.

Что это с ней?

И что за движение она заметила?

Елена перевела взгляд на задернутое шторой окно.

Штора снова чуть заметно колыхнулась.

Ну да, это просто сквозняк…

Дышать все еще было тяжело, к тому же сердце стало биться как-то медленно и неровно.

Что это с ней? Прежде ничего подобного не бывало…

Неужели это от любви? От занятий любовью?

Она взглянула на Глеба — и увидела, что он побледнел, и в глазах его проступило удивление, граничащее с испугом.

— Что… с тобой? — спросила она, с трудом шевеля языком. — Что… с нами?

Глеб не ответил.

Он упал рядом с ней на кровать, дыша тяжело и хрипло.

И тут занавеска снова шевельнулась — и из-за нее вышел человек.

Тот самый человек, которого она так боялась. А она-то рассчитывала, что он не найдет их здесь!

— Что… что ты сделал с нами? — проговорила она едва слышно, с трудом шевеля губами.

— А ты как думаешь? — Он смотрел на нее пристально, с любопытством, как ученый на какое-то редкое насекомое. — Ты думала, что сможешь вот так просто уйти от меня?

— Это пиво… — догадалась она. — У него был такой странный, непривычный вкус…

— Верно, я добавил в него один редкий растительный алкалоид… говорят, смерть наступает в течение трех-четырех минут. Две из них уже прошли.

Кровать рядом скрипнула.

Елена скосила глаза и увидела, что Глеб пытается подняться.

Он оперся на локоть, привстал, сделал еще одно усилие, лицо исказилось от напряжения, но он все же поднялся на ноги — но тут же ноги под ним подогнулись, и он упал на ковер.

— Хорошая попытка! — насмешливо проговорил страшный человек. — Браво!

— Тебя поймают… — выдохнула Елена.

— Да что ты такое говоришь! — Он усмехнулся. — Во-первых, этот алкалоид практически невозможно обнаружить. Через час после смерти он бесследно растворяется в крови. Во-вторых — меня здесь, само собой, не было. Я сейчас далеко отсюда, очень далеко…

— За… зачем ты это сделал?

— А как ты думаешь? — Глаза его стали холодными и злыми. — Ты что же, думала, что можешь безнаказанно уйти от меня? Можешь уйти, не расплатившись по счетам? За все в этой жизни нужно платить! А кроме того… — Он улыбнулся одними губами. — Кроме того, мне хотелось проверить этот яд. Хотелось убедиться, что он действительно так хорош, как о нем говорят.

— Зачем… ты… сделал… это с Глебом? — проговорила Елена. Каждое слово было тяжелым, как каменный блок. — Неужели… тебе… недостаточно… меня?

— Он покусился на то, что принадлежит мне! — прошипел он в ответ, склонившись над Еленой. — Это не прощается!

Елена попыталась закричать, попыталась позвать на помощь — но голос больше не слушался ее.

К тому же звать на помощь было бесполезно — их номер, как все номера этого пансионата, занимал отдельный домик. Это и привлекло их с Глебом — они никого не хотели видеть, ни с кем не хотели общаться, только друг с другом. Этот пансионат и был создан для таких, как они, для тех, кто искал уединения.

Елена не могла пошевелить ни рукой, ни ногой и только безвольно, отстраненно, как будто со стороны, наблюдала за тем, как этот страшный человек одевает ее, словно куклу. Одевает с тщательной, извращенной аккуратностью. Затем он взвалил ее на плечо, вынес из домика, поднес к машине Глеба, стоявшей возле порога, усадил на пассажирское место. Оставив ее там, снова ушел в домик.

Елена все еще была жива. Она поняла, что задумал тот человек, и попыталась пошевелиться, выбраться из машины — но тело не слушалось ее, оно стало чужим и беспомощным.

Он снова вышел из домика, теперь на плече у него было безвольное, обвисшее тело Глеба. Он нес его легко, как тряпичную куклу. Усадив Глеба на водительское место, брезгливо перегнулся через него, включил зажигание, снял машину с ручного тормоза и сильно толкнул вперед по дорожке.

Елена попыталась повернуть голову, чтобы в последний раз увидеть возлюбленного — но из этого ничего не вышло. Тело не слушалось ее, как чужое.

Машина покатилась вперед, подскакивая на ухабах и постепенно набирая скорость.

Подъездная дорожка шла под уклон, и машина катилась по ней быстрее и быстрее.

Елена все еще была жива. Широко раскрытыми от ужаса глазами она видела, как мимо проносятся кусты шиповника в темных высохших ягодах, золотистые стволы сосен… впереди был поворот дороги, который уходил к главному зданию пансионата, но машина ехала прямо, к обрыву, огороженному низеньким символическим заборчиком…

Удар — и машина, проломив ограждение, выкатилась на край обрыва, на мгновение зависла на самом краю, словно раздумывая.

Впереди был глубокий овраг с крутым склоном, на дне которого виднелись огромные валуны, в незапамятные времена оставленные ледником.

Машина перевалилась через кромку оврага и устремилась вниз, разгоняясь и подпрыгивая на ухабах.

«Быстрее, быстрее, быстрее… скорее бы уже это кончилось», — успела подумать Елена — и тут все кончилось, кончилось страшным ударом и ослепительной вспышкой, после которой наступила бесконечная, бездонная темнота.

Жарко в горнице. Печь изразцовая накалена, чуть не светится. Жарко в горнице, томно. На высокой кровати мечется молодая женщина, пот стекает по лицу. Лицо красно, измучено. Рожает.

Рядом стоят мамки да прислужницы, шепчут, крестятся.

— Ну, еще потерпи, милая!

— Мочи нет…

— Потерпи, болезная… вот мы тебе сейчас поясок освященный повяжем, он непременно поможет!

В дверях показался высокий старый человек. Лицо властное, гордое — еще бы, сам великий князь Василий Иванович!

Властное лицо от боли перекошено, от страха за молодую любимую жену. Сил нет глядеть, как она мучается.

— Выйди, батюшка! — просит его мамка Ефросинья. — Негоже тебе здесь быть!

Повернулся, вышел… тяжело идет по кремлевским покоям, словно тяжкий груз несет.

И вдруг позади, за спиной крик раздался. Не женский крик — младенческий. Просветлело лицо князя, повернулся, поспешил назад, дитя свое увидеть. Вошел в горницу — а Ефросинья уже тянет к нему руки, а в руках — дитятко. Личико красно, сморщено, никакой лепоты, но таковы все новорожденные.

— Мальчик! — радостно говорит Ефросинья.

— Слава тебе, Господи!

От сына перевел взгляд великий князь на жену, на Олену.

Лицо бледное, истомленное, но в глазах светится радость. Радость и гордость.

Еще бы — родила она наследника великому князю, родила будущего государя.

И тут за окном словно день среди ночи вспыхнул — молния полыхнула вполнеба, озарила все окрест. И тут же загрохотало, загремело, словно целый воз железного товару опрокинулся перед великокняжеской палатой. Чисто было небо — и из чистого неба гроза разразилась…

Закрестились няньки, запричитали: «Не к добру это! Как ни говори — недобрая примета!»

Капитан Петр Лебедкин высунул голову из туалета и опасливо оглядел коридор. Служебный коридор был пуст, только где-то слышался начальственный голос, распекавший кого-то.

Услышав этот голос, капитан отчего-то вздохнул, затем еще раз оглянулся и отважился выйти. Мелкими шагами, стараясь ступать как можно тише, он пересек коридор и буквально по стеночке двинулся дальше, поминутно вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Скрипнула дверь в конце коридора, капитан тут же прыгнул испуганным зайцем в нишу первой же попавшейся двери и затаился. Кто-то вышел и направился в противоположную сторону. Лебедкин перевел дух, выпрямился и зашагал по коридору, печатая шаг.

Идти было недалеко, вот он, его кабинет. Вдали показалась женская фигура, и капитан тут же рванул на себя дверь, захлопнул ее за собой и только тогда перевел дух.

— Так жить нельзя! — прошипел он, запирая дверь на ключ. — Это не жизнь, а каторга какая-то.

— Что, опять она? — сочувственно спросила его напарница Дуся.

— Она. — Лебедкин рухнул на стул и вытер пот со лба. — Ну сил моих больше нет!

— Выпей водички! — Дуся встала и подала ему с подоконника бутылку минералки.

В кабинете тотчас стало тесно, как в купе поезда, ибо Дуся Самохвалова была женщиной внушительных габаритов. «Сто килограммов женской красоты», как она сама себя называла. Сто не сто, но девяносто пять там точно было. У Дуси всего было много — глаза, как круглые блюдца, рот до ушей, волосы буйно вились, не поддаваясь никакому гребешку, голос громкий.

В общем, всего было много, но ничего лишнего, потому что от Дуси исходило такое обаяние, в ней было столько жизни и энергии, что, по образному выражению их бывшего начальника полковника Медведкина, эта энергия могла осветить небольшой поселок городского типа. Причем предохранители никогда не сгорят.

Лебедкин вылакал полбутылки воды, и тут в дверь кто-то поскребся, затем ручка нерешительно качнулась. Лебедкин подавился водой, опрокинул бутылку и схватился за горло, чтобы не закашляться. Глаза его выкатились из орбит, и вид при этом был такой уморительный, что Дуся не удержалась и прыснула.

— Товарищ капитан, вы здесь? — послышался женский голос за дверью. Лебедкин показал Дусе кулак. Она нахмурилась и шагнула было к двери, чтобы открыть. Что, в самом деле, не в детском саду находятся, а на рабочем месте, в полиции. Серьезное учреждение, тут не в игрушки играют. Но Лебедкин умоляюще прижал руки к груди и смотрел так жалостно, что Дуся не двинулась с места.

Ручку еще подергали, потом напарники услышали понуро удаляющиеся шаги.

— Господи, ну за какие грехи мне это наказание? — Капитан Лебедкин театрально воздел руки к потолку.

— Ты, Петя, сам виноват, — вздохнула Дуся, — ты с потерпевшей неправильно разговаривал. Ты ей надежду дал.

— Да ничего я ей не давал! — взвился Лебедкин. — Я ей сказал, что дело закрыто, что его признали несчастным случаем, что племянница ее сама утонула. По пьяному делу!

— Вот про это ты точно не сказал, пожалел тетку. Мягкий ты очень, Петя, чувствительный, а это мешает жить и работать. Ты ведь и сам тогда немного сомневался, так?

— Ну, так…

— А она твои сомнения почувствовала и вцепилась в тебя, как клещ! Ну не нашли же в крови у той утопленницы ничего, кроме алкоголя! И того совсем немного. То есть несчастный случай это был, никто не виноват. Сама она виновата, что ночью пошла по мосткам прогуляться. Ну и свалилась в воду! Девка шальная была, ничего не боялась, а такие плохо кончают! Знаешь, что говорят: как веревочке ни виться, а рано или поздно гром все равно грянет…

— Да знаю я, знаю, — с досадой отмахнулся Лебедкин, — а все равно червячок какой-то в душе свербит. Что-то тут не то… что-то не складывается…

— Ну, Лебедкин! — Дуся с грохотом опрокинула стул.

Стул ее был изготовлен знакомым столяром по особому заказу — в полтора раза шире обычного и гораздо прочнее.

Столяр подарил Дусе этот стул в благодарность. Года два назад на его внучку напали в лифте, ударили по голове, вытащили из ушей грошовые сережки и денег взяли триста рублей. Больше не было.

Девочка попала в больницу с сильнейшим сотрясением мозга. Хорошо, что соседи вовремя подоспели, «Скорую» вызвали.

Дуся тогда буквально рыла землю носом, уж очень разозлилась. Невыносимо было смотреть в глаза деда. Дочка его умерла молодой, они с женой воспитывали девочку сами как могли, у них никого больше не было. И вот такое…

Коллеги только пожимали плечами — никого, мол, ты не найдешь. Сколько таких случаев! Нападают наркоманы на девчонок, потому что мужчину посильнее боятся, можно отпор получить. И тетки, что постарше, всегда начеку, в сумку так вцепятся — только с руками оторвать можно. И в лифт с незнакомцами ни за что не войдут. Так что девчонки беспечные — самый их наркоманской контингент. Или старухи, те по старой памяти никого не опасаются.

Никакой камеры, разумеется, в лифте не было — дом самый обычный, далеко не новый, домофон и то вечно сломан.

Девочка пришла в себя и только вспомнила руки. Лица она не видела, мерзавец напал со спины. Руки были грязные, все в каких-то разноцветных пятнах. И рукава красные.

Кто-то из свидетелей вроде бы видел недалеко от места преступления парня в красной куртке, но лица не разглядел под низко опущенным капюшоном.

Дуся была женщиной упорной, к тому же умела разговорить кого угодно. Люди, привлеченные ее обаянием, охотно рассказывали ей все, что знали. Так, стало известно, что недавно напали еще на одну девочку. Та что-то заподозрила, когда парень проскользнул с ней в подъезд, и задержалась у почтовых ящиков. Парень напал на нее прямо там, видно, ему уже было невмочь. Девчонка заорала, выскочили соседи, парень убежал, оставив в руках соседки оторванный карман от красной куртки. А в кармане оказалась проездная карточка.

Полицию решили не вызывать, чтобы не затаскали на допросы, а карточку соседка на всякий случай не выбросила, за что Дуся готова была ее расцеловать. Потому что теперь все было просто. Владелец карточки оказался студентом Художественного училища имени Мухиной, в просторечии именуемого просто Мухой. Его издали показали той девчонке, что сумела отбиться, а самая большая удача поджидала Дусю у него дома. Этот идиот сохранил сережки, снятые им с внучки столяра. Продать сразу же побоялся, а выбросить было жалко — все-таки какие-то деньги выручить можно…

Теперь бывший студент на зоне рисует лозунги «На свободу — с чистой совестью!» А столяр в благодарность сделал Дусе этот вот стул под ее габариты.

Дуся подняла стул и плотно на него уселась. Она хотела отругать напарника, но передумала. Все равно не поможет, уж если Петька вбил что-то в свою непутевую голову, то никакая сила его не остановит, прет вперед, как носорог.

Было так уже в прошлом году, когда он зациклился на серийных убийствах. Сколько начальство его ругало, сколько сослуживцы посмеивались, а ведь прав оказался Петька, была там серия, и поймали потом того маньяка![1]

Вот и с этим делом та же история. Семь месяцев назад на базе отдыха под названием «Теремок» утонула молодая женщина. Утонула в озере ночью. Была она в «Теремке» в компании подружек, справляли не то день рождения, не то был просто девичник. Выпили, конечно, поплясали, присоединились к ним какие-то мужчины, что отдыхали тут же. А что еще на такой базе делать?

Потом все разбрелись — кто парами, кто просто пошел спать. Потерпевшую хватились только рано утром. И нашли тут же, в камышах. Платье зацепилось за корягу, так что труп не унесло далеко.

Местные полицейские пришли к выводу, что имел место рядовой несчастный случай. Ну, выпила девушка лишнего, вышла на воздух — покурить там или просто освежиться, головка закружилась, она и упала в воду.

На первый взгляд они были правы, поскольку компания была хоть и шумная, разношерстная, но никто ни с кем не ругался, не ссорился и отношений не выяснял. Мужики, что соседствовали с девицами, были все люди солидные, приличные, приехали на выходные, чтобы порыбачить.

Ну, а вечером отчего бы с девушками не повеселиться, если те не против. И врач, производивший осмотр тела, не нашел никаких ушибов и следов борьбы.

Дело почти уже закрыли, но тут невесть откуда возникла тетка покойной. Тетка была упорна и настойчиво утверждала, что ее племянница никак не могла упасть в воду, потому как всегда крепко стояла на ногах, с чего ей падать-то? И алкоголь ее никогда не брал, то есть бывало, конечно, что выпивала в компании подружек, но чтобы валяться — этого никогда не было.

И на мостках возле озера нечего было ей делать, племянница никогда не любила уединение, наоборот, всегда возле нее люди, душой компании была. А курить вообще не курила, разве что одну-две сигаретки опять-таки в компании подружек.

И наконец, если уж поскользнулась и упала, то с чего ей тонуть? Племянница прекрасно плавала, она, тетка, сама водила ее в бассейн с шести лет. В соревнованиях даже участвовала. А потом родители ее забрали, потому как испугались, что фигура будет нехорошая — плечи слишком широкие, как у всех пловцов.

Тетка ходила по кабинетам, писала жалобы во все инстанции и, видно, обладала кое-какими связями, потому что дело окончательно не закрыли и в конце концов передали им. И полковник Медведкин, их непосредственный начальник, перед тем как уйти на повышение, передал дело Лебедкину.

Подгадил на прощание, непонятно за что. А Петр, почитав отчеты, вроде бы умом понимал, что все правильно, но все же засомневался. И не сумел скрыть эти сомнения от тетки потерпевшей. И тетка теперь буквально его преследовала, а начальство торопило с окончательным ответом. А Лебедкин все сомневался, оттого и прятался от тетки. Жалко все-таки Петьку, совсем запутался…

— Ты пойми, Дуся, — Лебедкин почувствовал ее слабину и заговорил горячо, взволнованно, торопясь и проглатывая слова, — девица эта, Мария Колыванова, здоровая была, молодая и крепкая. Ну, с чего ей тонуть-то, сама посуди?

— Ну, может, с сердцем стало плохо в холодной воде… — неуверенно сказала Дуся.

— Да нормально у нее все было с сердцем! — отмахнулся Лебедкин. — Врач же сказал. Ее утром нашли, так что никаких посмертных изменений не было. Там дядька опытный, сразу бы понял, что не так. В легких вода, стало быть, утонула. И вода, кстати, в озере не такая уж и холодная была, июнь месяц все-таки, а не апрель. Нет, что-то тут не то…

— Кстати, все хотела спросить, отчего та база так называется — «Теремок»? Там озеро да деревья вокруг.

— А, там раньше детский санаторий был, назывался «Теремок». Старое здание развалилось совсем, ну, кто-то выкупил участок, понастроили маленьких домиков, или коттеджей, а название старое оставили, потому что при въезде уж больно красивая вывеска. Из дерева вырезал какой-то умелец еще при советской власти. Нет, ну что-то там не так с «Теремком» этим!

— По-моему, Петя, ты дурью маешься, — кротко сказала Дуся. — И себя изводишь, и потерпевшей успокоиться не даешь. Время только зря тратишь. Ты от этого дела скоро совсем обалдеешь и заговариваться начнешь. Вот, после того, как дело серийного маньяка раскрыли, начальник наш на повышение пошел, нам — премия, а тебе еще и путевка в Сочи. А ты не поехал, а почему?

— Сестре путевку отдал, она совсем замоталась со своей семейкой, да муж ее извел, вот я и предложил. Лети, говорю, отдохнешь там, а они тут без тебя обойдутся.

— Ну и как они, обошлись? — Дуся уже догадывалась, какой будет ответ.

— Обошлись, — криво усмехнулся Петр. — Только пока она две недели отдыхала, муж тут себе другую бабу нашел. И ушел к ней. Вообще у них давно все плохо было, сестра уж извелась вся.

— Так, может, и к лучшему?

— Ага, а сестра теперь меня во всем обвиняет. Если бы, говорит, не ты со своей путевкой, муж бы не ушел. Вот так. Делай после этого людям добрые дела…

— Ладно, Петя, — Дуся погладила напарника по руке, — все утрясется. А у нас с тобой, между прочим, дел невпроворот, вот как наедет на тебя начальство…

Напарники переглянулись и дружно вздохнули.

С начальством все было неясно. Прежний начальник полковник Медведкин был не то что бы хороший, но привычный. Даже капитан Лебедкин заранее знал все, что он может сказать или сделать, а уж Дуся вообще видела его насквозь. Надо сказать, что к Дусе Медведкин никогда не цеплялся.

После успешного раскрытия крупного дела серийного маньяка полковник пошел на повышение. А им через некоторое время прислали человека со стороны.

Сказать, что он был полной противоположностью полковнику Медведкину — значит, ничего не сказать.

Новый начальник был вообще ни на кого не похож. Был он относительно молод — нет еще и сорока, но это можно было заключить только по внешнему виду — довольно быстрые движения, легкая походка, прямая спина. По лицу же сказать ничего было нельзя.

Лицо нового начальника было непроницаемо, как дверца холодильника, причем всегда. Разговаривал он негромким, тусклым, невыразительным голосом, вежливо, но холодно, слова выговаривал четко. Глаза смотрели прямо на собеседника, но ничего не выражали. Полковник Медведкин орал и грозил провинившемуся небывалыми карами, если же хвалил, то от души, похлопывая по плечу и пожимая руки. Такое, правда, бывало нечасто, но все же… все же было в нем что-то живое, человеческое.

Этот вообще не проявлял никаких эмоций. Подчиненных называл на «вы» и по фамилии. Всегда был чисто выбрит, и прическа — волосок к волоску. Одевался в хорошо сшитые костюмы, рубашка всегда свежая и галстук в тон. Ничего кричащего и безвкусного, а также никакой индивидуальности.

Машина у него была своя, новая и дорогая. В новогодние каникулы он ездил кататься на лыжах в Красную Поляну.

Сотрудники терялись в догадках, откуда взялся этот тип. Никто про него ничего не знал, даже вездесущая секретарша Верка недоуменно пожимала плечами.

Было такое чувство, что новый начальник взялся ниоткуда, вот просто вытащили его из коробочки, где он до того хранился, обложенный ватой, — такого чистенького и застегнутого на все пуговицы — и определили в кабинет Медведкина. Верка смотрела свысока и собирала вещи, рассчитывая, что Медведкин возьмет ее собой.

Верка была хамка и раздолбайка, но все же своя в доску, Дуся отлично с ней ладила. Однако Медведкину, видимо, надоел Веркин характер и внешний вид, и он взял себе в приемную кого-то поприглядней и повежливей.

В конце концов, Верка все поняла и уволилась сама, сообразив, что в противном случае ее просто выгонят, а на ее место новый начальник посадил старую грымзу Софью Павловну. Она навела в приемной идеальный порядок и на всех без исключения сотрудников смотрела с нескрываемым презрением.

Сотрудники затаились, решив выждать, только капитан Лебедкин пытался добиться у начальства понимания по поводу дела об утопленнице. И вышел в полном недоумении.

— Слушай, — пожаловался он Дусе, — а вот я думаю — может, он вообще не человек, а робот? Ну, есть же у них там человекообразные роботы, одна даже в гостинице работает и неплохо справляется, кстати, зовут, как нашу ведьму, — Софией, я в интернете читал. Так, может, и у нас сделали и прислали первый опытный образец сюда в качестве эксперимента? Испытать, так сказать, в деле?

— Да ладно, — отмахнулась Дуся, но задумалась. Что-то в этом, возможно, было.

Петька, конечно, фантазер и увлекающаяся натура, но это бы объяснило многие странности нового начальника. Его абсолютно неподвижное лицо, эти бесцветные, ничего не выражающие глаза, слишком аккуратная прическа, слишком правильная речь… И даже фамилия — Иванов.

— Ну тебя, Петька, вечно ты что-нибудь выдумаешь!

Но с тех пор Дуся нет-нет да и возвращалась к этой мысли.

Сейчас напарники переглянулись и снова дружно вздохнули. Да, с таким начальником нелегко работать.

— В общем, так, Петя, — сказала Дуся и придвинула к себе папки с делами, — все это лирика, а у нас работы невпроворот. Какой бы ни был начальник, но работу с нас спросят, и нам с тобой придется отвечать. Так что отложи в сторону свою утопленницу и сосредоточься на сиюминутном. Вот главных два дела. К одной тете в окошко влезли, но ничего не взяли. А другую дамочку обокрали, только непонятно как. Ты первичный опрос проводил?

— Проводил. Но давай сначала ты. Как это — влезли, но ничего не взяли?

— Ой, там просто цирк какой-то! — Дуся засмеялась. — Значит, потерпевшая живет в обычной пятиэтажке на первом этаже. Квартира двухкомнатная, в одной комнате — она, а другая ее брату принадлежит. Им квартира от родителей осталась, только брат давно у жены живет, а комната его запертая стоит.

Значит, она в свое время поставила железные решетки на окна, а брат денег не дал, пожмотничал, и у него решетки нету. И вот как-то ночью слышит она шум, звон стекла, а потом голос из другой комнаты: «Открой дверь!»

Тетка всполошилась — кто, что, почему, пока халат нашла, пока в прихожую вышла. Там стучат изнутри в дверь комнаты брата и орут, чтобы открыла, да еще матом обзываются. Это, значит, они окно разбили и влезли в комнату, а выйти не могут.

А брать в той комнате совершенно нечего — один шкаф пустой стоит, да еще кровать старая, с панцирной сеткой, как в пионерском лагере. Тетка и говорит, что и хотела бы открыть, да не может — ключей нету. Ну, пока они орали, соседи из окна услышали и патруль вызвали. Те из окна обратно полезли — тут их и прихватили. И оказалось, что это сосед с друганом своим по пьяному делу к тетке влезли.

— Ну, сажать его, что ли, за это… — недовольно пробурчал капитан Лебедкин, — ничего не взяли, окно старое разбили — пусть заплатят, да штраф еще насчитать. Хотя с алкаша взять нечего…

— О, тут самая драма и начинается! — усмехнулась Дуся. — Этот, понимаешь сосед — молодой мужик, они в свое время с дочкой этой тетки, потерпевшей, любовь крутили. Давно, еще со школы. Ну, потом дороги их разошлись, дочка учиться пошла, потом работать, а потом замуж вышла за другого. Ну, натурально этот парень обиделся — променяла, кричал, меня на олигарха!

— А что — и правда, настоящий олигарх? — полюбопытствовал Лебедкин.

— Да какое там! Просто обычный бизнесмен, фирма у него даже не своя, а с компаньоном пополам. Ну, по сравнению с этим-то голодранцем человек, конечно, небедный.

Короче, парень с горя пить начал. Он и раньше-то этим делом увлекался не в меру, отчего его дочка бросила, а теперь совсем вразнос пошел. Мамаша его, конечно, во всем винит эту нашу тетю, потерпевшую, дочку ее последними словами обзывает, а сам подумай — какой матери такое понравится?

Разругались они вдрызг, но это уж потом, а до того потерпевшая с зятем своим поссорилась и с дочерью. Они-то раньше с соседкой подругами были, хотели детей поженить и в старости общих внуков воспитывать. А тут полный облом. Тетка наша со всеми поссорилась — сама, говорит, проживу, никто мне не нужен. Это мне все другая соседка рассказала, которая как раз патруль и вызвала.

— Ну и что делать теперь?

— А все уже сделано, — отозвалась Дуся безмятежно. — Дала мне та соседка телефон дочери потерпевшей, я с ней поговорила по душам, она приехала и мать уговорила эту квартиру вообще продать, а они с мужем ей в новом доме однокомнатную купят.

Та отошла маленько, да и поняла, что ей тут жизни все равно не будет. Опять же дочка беременная, скоро внук появится, это же сколько забот. Так что сегодня она обещала прийти и заявление забрать. Денег с них требовать не станет, а соседке и так достанется — всю жизнь с алкоголиком жить.

— Ты, Дуся, молодец, хоть одно дело теперь закроем, начальству отчитаемся!

— Да я-то молодец, а у тебя что с кражей?

— Ну, влезли в квартиру, украли денег, что были, и кое-какие драгоценности. Потерпевшая — одинокая молодящаяся такая бабенка. Накрашена, как индейский вождь, и духами так несет — я полдня кабинет проветривал и все равно чихал.

— Не понравилась тебе, значит, — хмыкнула Дуся.

Все в отделении знали, что капитан Лебедкин боится женщин. Была у него когда-то жена, но семейная жизнь и последующий развод оставили в его душе такие ужасные воспоминания, что Лебедкин не делился этим даже с Дусей.

— Да не в том дело! — поморщился Лебедкин. — Значит, открыли дверь ключами, потому как если бы отмычкой, то очень уж хорошей, дорогой, а скажи, пожалуйста, для чего человеку с такой отмычкой идти в обычную квартиру?

— Логично, — согласилась Дуся.

— Значит, спрашиваю я потерпевшую, не теряла ли она ключи. Нет, говорит, не теряла. Ну, тогда, у кого они могут быть? Мало ли, у соседки в ящике стола лежат, а у той внук шалопай, или к сыну какая-нибудь подозрительная девица ходит. Нет, говорит, никому не давала ключи, потому как совсем недавно новую дверь поставила, и замки соответственно тоже новые, так что не успела к сестре съездить, чтобы ей ключи запасные отдать.

— Любовник? — Практичная Дуся смотрела в корень. — Бабенка молодящаяся, вполне могла запасть на мужика с криминальными наклонностями.

— Ну, пытался я, конечно, этот вопрос затронуть, так она так на меня зыркнула — чуть не сожгла взглядом. Это исключено, говорит! Ну, я тогда спрашиваю, что она в этот день делала. Работала, говорит, в офисе сидела. И сумка все время при ней была, а ключи — в сумке. И вечером ключи тоже в сумке были.

Еще в парикмахерскую ходила, но там тоже сумка при ней. И народу днем в салоне никого не было, а мастера этого, Ларису, она уже лет десять знает, как в этот дом переехала. Так что думать на нее никак не может. Да и Лариса все время на виду была.

— А что украли-то?

— Деньги, тысяч двадцать, ей как раз долг отдали наличкой, и кулон. Говорит, дорогой, с настоящим сапфиром, она в Египте в свое время покупала.

— Да какой там дорогой, в Египте-то… — усомнилась Дуся. — Небось дешевка туристская.

— Утверждает, что дорогой. А я что? Факт кражи был? Был. Значит, приходится заниматься. Не могу же я потерпевшую подальше послать, — уныло сказал Лебедкин.

— Конечно, тебе обычной кражей заниматься теперь не с руки, — съехидничала Дуся, — тебе подавай серийные убийства! Не меньше пяти эпизодов, иначе не согласен!

— Типун тебе на язык! — испугался Лебедкин. — Еще не дай бог накаркаешь!

Впрочем, сказал он это так просто. Всем известно было, что Дуся — баба хорошая, и глаз у нее не дурной, и язык не злой.

— Так… — Дуся поглядела запись первичного опроса потерпевшей. — Значит, живет она тут, рядом, раз дело к нам попало. Знаю, дом этот новый, у метро стоит. А работает где?

— Фирма «Ориент», это где-то в центре. На работу на метро ездит, я уж спрашивал. В принципе в метро такие умельцы попадаются, кошелек из сумки вытащат и обратно застегнут, так что никто и не заметит, особенно в часы пик. Но тут другой случай…

— Говоришь, к парикмахерше стала ходить, как в этот дом переехала? — задумалась Дуся. — Тогда я этот салон знаю, «Фея» называется, как раз в этом доме и находится.

— Ну да, вот у меня записано, салон «Фея», мастер Алиса… ай, нет, Лариса.

Дуся невольно подумала, что Петька все-таки опер хороший. Опрос свидетелей провел грамотно, подробно, ничего не забыл, ничего не упустил. Вот если бы не идеи его завиральные и не вечные сомнения — цены бы ему не было.

— Схожу-ка я в парикмахерскую. — Дуся погляделась в оконное стекло. — Обросла совсем, надо постричься.

Волосы у Дуси росли быстро и в разные стороны. Парикмахеры, выпуская ее из своих рук в относительно приличном виде, только вздыхали, зная, что это ненадолго.

— С чего это ты надумала в рабочее время? — удивился простодушный Лебедкин.

— С того, что подозрителен мне этот салон! Сам посуди — все рядом, в этом же доме, у парикмахера дамы уж не меньше двух часов проводят, так что запросто можно ключи взять, квартиру обокрасть и ключи назад положить.

— Да она же уверяет, что сумка все время на глазах была! Все время на виду!

— Да знаю я, как на глазах! Голову моют — она глаза и закрыла. Долго ли ключи вытащить?

Дуся уже набирала номер салона «Фея». Ей повезло, была смена Ларисы, и по дневному времени в записи оказалось окно.

— Ну, я пошла! — Дуся надела куртку, повесила сумку на плечо и сделала напарнику ручкой. — Не скучай тут!

Выйдя из кабинета, Дуся свернула в дальний конец коридора, чтобы освежиться. В туалете перед зеркалом красила губы секретарша начальника Софья Павловна. На Дусино приветствие она прошипела что-то, не поворачивая головы.

Помада была ярко-красная. Накладывала ее Софья Павловна, не жалея. Закончив, она повернулась и окинула Дусю взглядом. В глазах ее Дуся отразилась как толстая, малость запущенная, плохо одетая деваха. Дуся широко улыбнулась в ответ. Софья поджала губы. При наличии такого количества помады губы вполне могли склеиться навсегда. Во всяком случае, у Дуси появилась такая надежда.

После ухода зловредной секретарши Дуся уставилась на себя в зеркало. Да нет же, с ней все нормально — глаза сияют, волосы стоят дыбом, энергия просто прет, вся красота при ней. А Софья просто старая ведьма. И еще энергетический вампир.

Как только за Дусей закрылась дверь, раздался требовательный звонок телефона. Капитана Лебедкина срочно вызвали к начальству. В который раз подивившись Дусиной интуиции — умеет она вовремя слинять с начальственных глаз, он вздохнул и отправился на ковер.

В приемной грымза Софья, как всегда, прошипела что-то презрительное. Лебедкин тяжело вздохнул. Вот раньше Верка всегда предупреждала, в каком настроении начальник. У нее даже разработана была специальная система знаков.

Если на столе слева стояла фотография Веркиной собаки породы питбуль — стало быть, все в порядке, полковник встал сегодня с нужной ноги, и сверху его не тревожили, так что можно особо не опасаться. А вот если фотография убрана в стол и на ее месте статуэтка китайского нефритового божка, которую подарили Верке на день рождения, — тогда следует вести себя осторожно, приготовиться к худшему и ждать любых неприятностей.

Да, с Веркой было проще. А у этой на столе вообще ничего постороннего не стоит. Лебедкин снова вздохнул и потянул на себя дверь кабинета начальника.

— Что можете мне сообщить? — спросил начальник голосом, сухим, как дрова на морозе.

Хотя нет, дрова все-таки горят в печке, весело потрескивая, от огня тепло бывает. Тут совсем другой случай.

— Капитан, я жду отчета.

Лебедкин отрапортовал про Дусину работу.

— А сама она где? — поинтересовался начальник.

— Проводит оперативные мероприятия в пар… — тут Лебедкин опомнился и прикусил язык.

Лицо начальника, как всегда, было бесстрастным, так что непонятно, догадался он про парикмахерскую или нет.

— Вот вам, капитан, новое дело. ДТП со смертельным исходом. Разберитесь там побыстрее, времени нет. — Начальник протянул тонкую пока папку.

И посмотрел прозрачно-ледяным взглядом, заранее отметая всяческие вопросы.

Впрочем, вопросов у капитана Лебедкина пока не было, они еще не успели возникнуть.

Далее выяснилось, что ДТП произошло недалеко от пансионата «Сосенки», что местные полицейские первичный осмотр провели, свидетелей опросили, а трупы отправили к ним, и патологоанатом Гоша Копытин уже делает вскрытие, просил зайти часа через два. Если интересно, конечно.

Капитану Лебедкину было неинтересно, но служба есть служба. Он хотел смотаться в столовую, но по зрелом размышлении решил этого не делать. И, как оказалось, правильно поступил.

Далеко от Кремля, далеко от Москвы, в богатой Казани, в большой, богато изукрашенной горнице ханского дворца, собрались самые важные казанские люди. Сам хан сидит на золоченом престоле, ноги в сафьяновых сапожках на бухарском ковре, лицо неподвижное, загадочное, как у Будды, о чем думает хан, что замышляет — никому не ведомо. По сторонам золоченого престола — многочисленная ханская родня, и опытные военачальники, и наиглавнейшие казанские мурзы. Принимает хан московских послов.

Послы стоят важные, насупленные. Жарко в горнице, но послы не снимают свои шубы — на черной кунице, крытые дорогим бархатом. Пусть видят татары их богатство.

Выходит вперед главный посол, посольского приказа думный дьяк, говорит:

— У великого князя московского Василия сын родился, княжеского роду законный наследник. По сему важному поводу да от великой своей радости шлет великий князь хану знатные дары. И ждет великий князь, что хан почтит новорожденного, отплатит за княжеские подарки своими дарами.

Кивнул дьяк толмачу — переводи, да чтобы все в точности, без отсебятины! Махнул рукой подьячим, те вынесли к ханскому престолу дары — меха да серебро.

Хороши меха у московских послов — черная куница, да соболя, да седые бобры.

Толмач начал было переводить — но вдруг старая ханша, мать хана, вперед шагнула, покачнулась, на пол упала как подкошенная. По полу катается, зубами страшно скрипит, глаза под лоб закатились, изо рта пена идет.

Послы испугались, попятились, не знают, что делать, как себя держать, а татары сидят как ни в чем не бывало, молчат, ждут, что будет.

Толмач русским тихонько объяснил: «У ханши священная болезнь, по-простому говоря, падучая, сейчас ей мешать нельзя, говорить ничего нельзя, ждать надо. Скоро она от судорог отойдет и будет пророчествовать».

И правда, перестала ханша кататься, успокоилась. Подняли ее две татарки под руки, пену со рта вытерли. Стоит ханша с закрытыми глазами, говорит:

— Не простой сын у вашего князя родился! Родился он многим на погибель, многим на страдание. Двое зубов у него — одни медные, другие железные. Медными зубами он будет нас, татар, пожирать, а железными — вас, русских!

Переполошились послы, главный дьяк нахмурился: негоже такие словеса про государева наследника выслушивать! Но татаре — они и есть татаре, что с них возьмешь?

Замолчала ханша. Ближние татарки подвели ее к бархатной скамье, золотыми нитями расшитой, усадили. Послы притихли, ждут, что дальше будет.

Хан на них взглянул, что-то сказал по-своему. Двое прислужников подбежали, русские дары свернули, в тюки увязали, обратно послам принесли.

— Что сие значит? — нахмурился главный дьяк.

Смутился толмач, глаза опустил, говорит:

— Сильно великий хан мать свою уважает. Не захотел он ваши дары принять, сказал, что весть, которую вы принесли, — дурная, и негоже из-за нее дары принимать или дарить.

Переглянулись послы — что великому князю докладывать? Как без ханских даров воротиться? Суров великий князь, может осерчать, а там и до опалы недалеко.

Стоит у городских ворот, перед самым Можайским трактом, большая приземистая изба. Семь окон, дверь широко распахнута — заходи, кто хочет, у кого лишняя копейка есть. Царев кабак.

Перед кабаком валяется пьяный стрелец в малиновом кафтане. Кафтан продран да грязью замаран, сапоги с него кто-то уже снял — а может, и сам он их пропил. Внутри кабака жарко натоплено, душно. В углу — темная, закопченная икона, суровый лик святого глядит на кабацкую голь с неодобрением.

За прилавком, сложив толстые руки на груди, стоит целовальник Мокей Провыч — серьезный мужчина с окладистой чернявой бородой и большой блестящей плешью. За спиной у него — штофы да бутылки с зеленым вином.

Полон кабак — тут и мелкие купчики с ближнего базара, и загулявшие мастеровые, и пропившиеся стрельцы, и нищие ярыжки, и странники бездомные, калики перехожие.

В дальнем углу сидит старичок в драном тулупе, блекло-голубые глаза смотрят из-под мохнатых бровей, и кажется, что видит он не только окрест себя, но и далеко вокруг. Вокруг того старичка столпился кабацкий народ — слушают.

— Истинно вам говорю, православные, — говорит старичок высоким звучным голосом, прямо как поп с амвона, — истинно говорю, последние времена настали! По всем знакам, последние времена! Антихрист на землю пришел!

— Ты, старик, ври, да не завирайся! — подает голос Мокей Провыч. — Сам не знаешь, что говоришь!

— А ты, дядя, не знаешь, так не говори, а нам не мешай слушать! — обрывает целовальника стрелец в зеленом, простреленном на плече кафтане.

— Истинно вам говорю! — повторяет старичок. — Все знаки свершилися! Первое, значит — гром гремит с ясного неба… видели вы прежде такое?

— Не видели! — дружно отвечает кабацкий народ.

— То-то, что не видели! А теперь что ни день — то гроза, и ведь все же с ясного неба… — Старичок ненадолго замолкает, чтобы дать слушателям время свыкнуться со своей мыслью, потом продолжает, оглядев окружающих: — Второе — саранча из южных степей наступает. Как придет — все подъест, до самого корешка. А что же нам-то останется? Лебеда да кора с деревьев!

— Ох, горе! — вздыхают кабацкие.

— А в Можайске, сказывают, теленок родился о двух головах. Виданное ли то дело?

— Ты сам-то того теленка видел? — неодобрительно спрашивает из-за прилавка целовальник.

— Сам, может, и не видел, а верные люди сказывали! Верные люди врать не станут!

— А сам не видел, так и не говори!

— А ты сам, мил человек, Илью-пророка видел? — ехидно осведомляется старичок.

— Где же мне его видеть?

— Вот, не видел — а все ведь знают, что это он грозу приносит! — припечатал старичок, и все вокруг дружно засмеялись — хорошо старый осадил целовальника!

— Так что точно говорю вам — настали самые последние времена! — подытоживает старик. — Самые что ни на есть последние времена! Пришел на землю Антихрист! И не где-нибудь в басурманских краях — а здесь, у нас, на Москве! — И снова надолго замолкает, оглядывая слушателей.

— Кто же это? — не выдерживает одноглазый ярыжка. — Говори, коли знаешь!

Видно, что старичок ждал этого вопроса. Снова оглядывается он по сторонам, понижает голос и говорит тихо — но слова его разносятся по всему примолкшему кабаку:

— Олены Глинской пащенок!

На мгновение все вокруг замирают, пораженные его словами, но затем кабак наполняется криком, руганью.

— Ты, старик, что несешь? — возмущается стрелец. — Это же государя нашего наследник, великого князя Василия! Да с тобой за этакие слова знаешь, что сделать могут?

— А вот и нет! — Снова высокий голос старика легко перекрывает кабацкий шум. — Не наследник он великого князя! Олена, полька хитрая, глаза великому князю отвела, с ближним боярином Овчиной спозналась, его это пащенок, а не князя! Кто его видал — все говорят, что на боярина Овчину похож, прямо одно лицо!

Снова замолк старик, глядит по сторонам, потом добавляет, голос понизив:

— А уж ежели по правде — так самого сатаны отродье. Родился он с зубами, и как великий князь на руки его принял — так он в палец-то его зубьями своими и вцепился! Вцепился, ровно волчонок! И зубья у него не простые, а с ядом, как у змея-аспида, так что великий князь с того дня хворает! А как великий князь помрет — так и наступит царство Антихриста…

— Ты, старый, ври, да не завирайся! — рявкает снова целовальник. — За такие слова запросто можно на плаху угодить! Эй, люди добрые, держите смутьяна! Надо его отволочь в сыскной приказ, пущай там сказки свои сказывает!

Среди кабацкого люда начинается коловращение — кто хочет схватить старого бродягу и сдать сыскным, кто жалеет его ради преклонных лет, пока разобрались, того и след простыл — небось уже в другом кабаке смущает народ, сбивает с пути своими непотребными разговорами.

Салон «Фея» располагался в полуподвальном помещении относительно нового дома. По зимнему времени вывеска горела днем и переливалась разными цветами. Дуся спустилась по лесенке и отворила дверь. Колокольчик мелодично звякнул.

— Вы к Ларисе на стрижку? — спросила приветливая девушка за стойкой. — Чай, кофе?

— Не откажусь, — улыбнулась Дуся, — кофейку бы с удовольствием, взбодриться.

Прибежала Лариса, всплеснула руками при виде Дусиной шевелюры — дал же Бог так много волос, на троих хватит!

Помещение салона было небольшим, всего три кресла, причем занято было только одно, Дусей. В углу была еще дверь, туда как раз прошла клиентка на маникюр.

— Сумочку сюда повесьте… — суетилась Лариса, — сейчас головку помоем, пожелания есть насчет стрижечки?

Была она многословна и суетлива, однако доброжелательна без приторности. Дуся изобразила раздумья, тогда Лариса унеслась за журналом со стрижками. Оставшись одна, Дуся исподволь огляделась. Зал небольшой, ничего лишнего, три кресла, раковина у окна, а с другой стороны — шкафчик, за ним виден угол столика, а там кто-то шевельнулся тихонько.

— Это наша отличница Верочка, — улыбнулась подошедшая Лариса, перехватив Дусин взгляд, — маникюрши дочка. Там кабинет крошечный, опять-таки химией пахнет, когда ногти наращивают. А здесь посвободнее, она ведь не мешает…

— Конечно, — согласилась Дуся.

Пока мыли голову, Дуся подтвердила свою мысль, что сумка на это время остается без присмотра. Лариса занята клиенткой, клиентка блаженно зажмурила глаза, в зале больше никого нет, кроме… кроме девчонки за шкафом.

Дуся открыла один глаз и увидела, что девочка внимательно смотрит в ее сторону. В глаз тут же потекла мыльная пена.

Когда мастер сняла с Дусиной головы полотенце, девочка стояла у двери. Была она худенькая, маленькая и какая-то невзрачная и незаметная. Бровки белесые, носик пуговкой, глазки бесцветные, близко посажены, губы бледные.

— Ты куда это, Верунчик? — спросила Лариса.

— Пойду пройдусь, голова что-то болит, — ответила девочка тоненьким голоском, — вам в магазине что-нибудь купить?

— Ну, купи пирожок в пекарне, чаю попить, — сказала Лариса, — ой, знаю, что нельзя мне, а так пирожки люблю!

— Хорошая девочка, — сказала Лариса, когда они в зале остались одни, — матери помогает, если что попросишь — всегда сделает. Пол подметет за клиентом или раковину вымоет. И все сидит за книжками своими, все корпит. У них дома полный кошмар — отец к другой ушел, а свекровь с ними в одной квартире живет. Ругается жутко, со свету их с матерью прямо сживает. Так что Верочка к нам приходит уроки делать. И то сказать — девчушка некрасивая, невзрачная, так что ей надеяться особо не на что. Мы уж тут мать ее утешаем — разрастется, мол, да только видно, что такая и будет.

— А сколько ей лет? — спросила Дуся вроде бы просто так, для поддержания беседы.

— Да лет двенадцать, наверно, мала еще, может и разрастется, чего в жизни не бывает. Вот у нас во дворе, помню, была одна такая… — Лариса углубилась в воспоминания. Дуся изредка поддакивала, сама же прикидывала, можно ли дойти с того места, где сидит девчонка, до висящей сумки, вытащить из нее ключи и уйти незаметно. Получалось, что можно, но рискованно, вдруг мастер от раковины заметит. А вот если в это время пол подметать, то запросто можно все незаметно провернуть.

Лариса была мастером своего дела, так что через некоторое время голова у Дуси выглядела вполне прилично.

— А чтобы не растрепались, мы воском уложим! — крикнула Лариса и умчалась куда-то за этим самым воском.

Дуся использовала это время, чтобы ненавязчиво просмотреть девчонкины книжки. Все учебники были для восьмого класса, так что девчонке не двенадцать, а четырнадцать. Тетрадь подписана была Левашовой Верой, восьмой класс.

Дуся уселась обратно в кресло и прислушалась к себе. Девочка ее заинтересовала.

Во-первых, с чего это она все учится, а не гуляет, в кружки не ходит? А во-вторых, такое совпадение: как только поймала она Дусин заинтересованный взгляд, так сразу слиняла из салона, чтобы вопросов не было. В-третьих, ключи из чужой сумки она вытащить может запросто. И положить тоже.

Явилась Лариса, за ней — новая клиентка, которая тут же застрекотала о своем — о сыне, о его девушке, о коте, о новой мебели, которую она ждет завтра. Да, тут только слушай внимательно, люди сами все выболтают. И та, обокраденная, небось тоже все выложила — и что долг ей отдали, и про кулон дорогой.

Дуся расплатилась и вышла из салона на улицу. Помедлила немного — и тут увидела девочку Веру, которая как раз переходила улицу. И тут же, вместо того, чтобы идти к салону, свернула в сторону. Явно не хочет встречаться!

Дуся шагнула следом, девчонка оглянулась через плечо и ускорила шаг.

— Постой! — крикнула Дуся. — Постой, Вера! Постой, подожди, поговорить надо!

Девочка свернула в проезд между домами, который упирался в забор. Забор был выгоревший и покосившийся, видно какой-то долгострой. Вера уже бежала вдоль забора.

Дуся решила догнать ее во что бы то ни стало. И хорошенько расспросить. Она мчалась прямо по лужам, но проход был узкий, там, где девочка проскакивала легко, Дуся протискивалась с трудом и на этом теряла драгоценное время. Дуся повернула за девочкой в сторону от забора, дальше был торец обычного восьмиэтажного дома, за ним — решетка с калиткой.

И в это самое время откуда-то появились три здоровенные девицы и окружили Веру.

— И чего это ты, Левашова, тут делаешь? — заговорила одна — толстая, с жирными темными волосами, она была выше Веры на голову и толще раза в четыре.

Вера пыталась отступить, но ее уже перехватила вторая девица — не такая толстая и даже привлекательная, если бы черты ее, по выражению классика, не были отуманены некоторым идиотизмом. К тому же она активно и непрерывно жевала резинку, что тоже не способствовало умному виду.

— Девочки, ну что вы, — плаксиво заговорила Вера, — ну что вам от меня надо?

— А вот ты скажи, что у тебя в карманах? — спросила третья девица, как видно, заводила в этой малоприятной компании.

Волосы у нее были черные, нос длинный и голос хриплый, так что все вместе здорово напоминало ворону.

Вера завертела головой.

Бежать было некуда, и помощи ждать неоткуда.

На заборе сидела какая-то большая черная птица с длинным крючковатым носом, чем-то похожая на заводилу окружившей Веру компании. Птица наблюдала за происходящим с явным интересом.

— Что у тебя в карманах? — повторила черноволосая девица. — Не хочешь говорить? Ну, это ничего, мы сами посмотрим! Нам это ничего не стоит!

Толстая девка схватила Веру за куртку, та рванулась, попыталась выскользнуть, но вторая крепко держала сзади за плечи. Карман куртки оторвался, и на грязную землю высыпались деньги. Четыре бумажки по пять тысяч.

«Точно, это она денежки у потерпевшей поперла, иначе откуда столько денег у девчонки?» — подумала Дуся и решила, что пора ей вмешаться.

А девицы в это время испустили удивленное «вау» и кинулись на деньги. Но не все, потому что одна все так же держала Веру, чтобы та не могла убежать.

— Откуда у тебя деньги? — вкрадчиво спросила заводила, похожая на ворону, и схватила Веру за нос.

— Не твое дело! — прогнусавила Вера и бешено завертелась, стараясь освободиться.

— А может, у нее еще что есть? — «Ворона» дернула за другой карман куртки и вытащила что-то небольшое, какую-то не то коробочку, не то баночку.

— Отдай! — Вера все-таки вырвалась из рук здоровенной девицы и бросилась за коробочкой, но «ворона» ловко перекинула ее толстухе. Со всего размаха Вера врезалась в толстуху, та от неожиданности выпустила коробочку и с размаху наступила на нее ногой. Послышался громкий треск. Вера сама едва успела отдернуть руку. Опомнившаяся идиотка снова схватила Веру сзади за плечи, а заводила ударила ее по лицу, затем схватила остатки расколотой коробочки и перебросила через забор во двор соседнего дома.

— Видела? — спросила она насмешливо. — Так откуда у тебя столько бабок?

— Не твое дело! — снова крикнула Вера и наклонила голову, пытаясь укусить «идиотку» за руку.

Ничего не вышло, только расстегнулась куртка, и под ней блеснуло что-то синее, яркое и золотое. Идиотка удивленно ахнула, широко открыла глаза и отпустила Веру, зато толстая схватила кулон, что был у Веры на шее и дернула изо всех сил. Цепочка, однако, была прочной, так что Вера закричала.

— Ну, хватит! — Дуся оказалась рядом. — Пошутили — и будет, пора и честь знать.

— Ты еще откуда, тетя? — вызверилась на Дусю «ворона». — Шла бы лесом…

— А это ты видела? — Дуся предъявила полицейское удостоверение. — Так что срочно верните денежки и валите отсюда, чтобы я вас больше не видела.

Девицы, ворча и скалясь, отступили, на прощание толстая пообещала Вере еще встретиться.

Дуся не отказала себе в удовольствии пинком придать толстухе дополнительное ускорение, проследила за ее траекторией, затем наклонилась, чтобы поднять деньги, и тут же протянула руку назад, как хитрый кот — лапу, чтобы поймать пытавшуюся улизнуть Веру, которая бросила кулон.

— Ну что? — спросила Дуся, поймав кулон. — Попалась?

— Это не я, — пропыхтела Вера, пытаясь вырваться из железной Дусиной хватки. — Пустите, тетенька, нельзя так с несовершеннолетними обращаться.

— Ах вот как… Стало быть, ты — белая и пушистая, а тетя-полицейский тебя обижает. А это тогда что? — Дуся помахала кулоном. — И денежки все при тебе, ровно двадцать тысяч, четыре пятерки, ты и припрятать не успела, как утащила, так с собой и носишь… А хотя я все понимаю. В квартире не спрячешь — бабка найдет и отберет, она за тобой следит все время, так?

— Так, — буркнула Вера, — как отец ушел, так она совсем с катушек сошла. И отпустите вы меня, все равно ничего не докажете. Кулон я нашла и деньги тоже. Ничего мне не будет…

— Законы ты знаешь, это хорошо, — протянула Дуся, — значит, считаешь, что тебе ничего не будет? Допустим, хотя это тоже отдельный вопрос. Но, во-первых, узнают в салоне, и мать твою выпрут с работы на счет раз. И клиентки такую славу создадут, что салончик накроется медным тазом очень быстро. И хозяйка салона, уж будь спокойна, постарается, чтобы твою маму в черный список занесли и никуда не брали. Ни в один салон не возьмут, и домой никто не пустит, раз дочь — воровка…

Дуся сделала паузу, чтобы девочка смогла переварить ее слова, затем продолжила:

— Ну, в школе, ясное дело, все моментально узнают, и так далее. С голоду ведь помрете. И как тебя угораздило с воровством связаться? Чего тебе не хватало?

— А чего они, — Вера засопела, — у других все, а у меня… Эта дура сама все про себя треплет, и денег-то у нее навалом, и мужчины разные. Да кому она нужна-то?

— Воровать нехорошо, — наставительно сказала Дуся, представив, какой бесконечной морокой обернется арест несовершеннолетней. — Ладно, сейчас ты мне все честно расскажешь, а там посмотрим. Это ведь не первая кража, да?

— Ну… как посмотреть… Было еще пару раз. Только тогда тетки ничего не заметили. Одна думала, что это сын у нее семь тысяч взял, а другая вообще такая дура, что не знает, сколько у нее денег в доме. Я только пять тысяч взяла у нее одной бумажкой, так она решила, что потеряла или засунула куда-то. Она вечно все теряет. Я вообще брала каждый раз не помногу, от них не убудет… знаете, как говорят — если от многого взять немножко, это не кража, а дележка.

— Вообще-то сомнительное оправдание! А в этот раз зачем взяла столько, да еще и кулон прихватила? Во вкус вошла? Удержаться не смогла?

— Я не знала, что он дорогой, думала — простая бижутерия… И что она в полицию из-за этого не пойдет, из-за двадцати-то тысяч, себе дороже выйдет…

Если кто-то и удивился, с чего это девчонка вдруг так разоткровенничалась, то никак не Дуся. Ей всегда все рассказывали, такое уж у нее свойство.

— Больше ничего там не взяла, кроме кулона и денег? — спросила Дуся, пристально глядя на девчонку.

— Не-а, — Вера мотнула головой, — так, ерунду, шкатулочку эту, — она махнула рукой в сторону забора, — кулон в нее положила. Но эти дуры ее все равно сломали.

— В общем, так, — сказала Дуся, — кулон вернешь, и деньги все до копеечки. В почтовый ящик положишь или под дверь подсунешь, мне без разницы, сама выбирай. Но попробуй только до завтра не вернуть, я тогда найду способ тебе и матери твоей жизнь качественно испортить. И завязывай ты с кражами, ведь попадешься рано или поздно. А лучше мозги свои направь на то, чтобы этим трем мерзавкам хитро отомстить. Напрягись уж.

— А что, тут есть над чем поразмыслить. — Вера с грустью смотрела на оторванный карман старенькой курточки.

На том и простились.

Лебедкин вошел в лабораторию и поежился.

Во-первых, здесь было холодно, как на Северном полюсе. Или даже на Южном — там, говорят, еще холоднее.

Во-вторых, капитана всегда пробирал озноб от стоящего здесь отвратительного запаха — смеси формалина, нашатыря и еще чего-то сладковатого, ужасно неприятного, чего-то, что капитан Лебедкин считал запахом смерти.

На двух металлических столах лежали накрытые простынями тела. В стороне, за рабочим столом, заставленным какими-то приборами и лабораторной посудой, сидел властитель этого царства смерти — судмедэксперт Гоша Копытин.

Гоша пристально смотрел в окуляр микроскопа, во рту у него дымилась неизбежная сигарета. Никто никогда не видел Копытина без сигареты в зубах, докурив одну, он тут же закуривал следующую. Лебедкин не сомневался, что эксперт так много курит, чтобы перебить отвратный запах лаборатории.

— Привет, Копытин! — проговорил капитан, опасливо оглядываясь по сторонам.

— Привет! — отозвался эксперт, оторвавшись от микроскопа. — Что там у вас, наверху?

— Зима, — лаконично ответил Лебедкин.

— Это понятно. С новым начальником тяжело?

— Не спрашивай! — вздохнул Лебедкин. — Это что у тебя — та парочка из пансионата «Елочки»?

— «Сосенки», — поправил его Гоша. — Да, они…

— Ну, и что ты про них можешь сказать?

— Интересная история… — протянул Гоша, и глаза у него подозрительно заблестели.

Этот блеск определенно не понравился Лебедкину.

— Интересная? — переспросил он. — А я-то надеялся, что это банальный несчастный случай. Как говорят наши коллеги, дорожно-похоронное происшествие. Не справился мужик с управлением, занесло машину, сорвался в овраг — и два трупа… И начальник намекнул, чтобы поскорее с этим делом разобраться.

— На первый взгляд так… — Гоша встал, подошел к одному из столов, откинул простыню.

Лебедкин поморщился: на столе лежал обгорелый труп, рядом с ним — обугленные клочья одежды. Запах смерти стал гораздо сильнее, так что у капитана запершило в горле. Он порадовался, что не успел пообедать.

— На первый взгляд так! — повторил Копытин, переходя ко второму столу и сдергивая простыню со второго трупа. — А вот на второй… тебя в этих трупаках ничего не удивляет?

— Ну, ты мне загадки-то не загадывай! Это ты у нас по трупам большой специалист, это ты ко всякому привык, а меня можешь не спрашивать… сам знаешь, я с трупами не очень люблю общаться, лучше сразу говори, в чем тут дело.

— А ты не замечаешь, Лебедкин, что они какие-то подозрительно спокойные?

— Что? — Лебедкин нервно засмеялся. — Спокойные? Ты шутишь, что ли? Они же обугленные, как печеная картошка! Где уж тут их эмоции разглядеть!

— На лицах эмоции не разглядишь, это ты прав, — согласился эксперт. — Но я вообще-то другое имею в виду. Эмоции — они не только на лице проявляются.

— А где же еще?

— Вот представь — сидишь ты, допустим, в машине, которая пробила ограждение, слетела с дороги и катится под откос… как ты себя будешь вести?

— Черт его знает… — Лебедкин пожал плечами. — Наверное, попытаюсь выскочить…

— Вот именно! Попытаешься выскочить, попытаешься дверцу открыть, хотя бы ремень безопасности отстегнешь… ну, хоть как-то постараешься защититься.

— А эти?

— А эти сидели спокойно, как в шезлонге у бассейна или в кино на пятом ряду, на вечернем сеансе, ремни не отстегнули, даже руками не размахивали! Такое впечатление, что они спокойно ждали, пока машина в валун впилится!

— Действительно, странно… — признал Лебедкин. — Так, может, они задремали… потому водитель и не справился с управлением, что в сон его заклонило…

— Ну, ты сам-то в это веришь? — недовольно проворчал эксперт. — Для начала, они только что от своего домика отъехали… это если бы они несколько часов по трассе катили, водитель мог бы задремать, а тут он никак бы не успел.

— Ну, в принципе да… — протянул Лебедкин, — но все же как-то это неубедительно…

Он еще немножко подумал, наморщив лоб, а потом выдал следующую гипотезу:

— А может, они решили таким мудреным способом из жизни уйти? Вместе, как в Японии? У них там это принято. Даже фильм такой был — «Самоубийство влюбленных на каком-то острове». Или не фильм, а спектакль… ты не подумай, это у меня жена бывшая в театр ходила, иногда и меня вытаскивала…

— Ты, Лебедкин, как я погляжу, романтик! — констатировал эксперт. — Не знаю, как там, в Японии, не был, но у нас я про такие случаи не слышал. У нас если кончают с собой, то только в индивидуальном порядке. И больше по пьяни. И потом — даже если бы они и вправду договорились… вместе уйти, трудно поверить, чтобы ни у нее, ни у него в последний момент инстинкты не сработали. Когда увидели, что машина вот-вот в валун врежется — невольно бы задергались!

— Ну, опять же, это все как-то неубедительно, — не сдавался Лебедкин. — Это все психология какая-то…

На самом деле ему просто хотелось доказать эксперту, что они имеют дело с несчастным случаем или на худой конец самоубийством. Потому что в противном случае ему грозило еще одно унылое и безнадежное расследование.

— Психология? — переспросил Гоша. — Не знаю, что ты имеешь против психологии. Психология — это тоже наука. Но вот я тебе еще что-то покажу, и это уже не психология…

Он неспешно подошел к одному из покойников и поманил к себе Лебедкина:

— Глянь-ка сюда…

Одна нога трупа была босая, на второй был надет обгорелый, потерявший форму сапог. На пальцах босой ноги были видны остатки красного лака. Значит, это труп женщины. Рядом на столе лежал сапог с босой ноги.

— Ну, что там? — опасливо проговорил Лебедкин.

— Что ты видишь? — Эксперт поднял обгорелый сапог и продемонстрировал его Лебедкину.

— Сапог, — честно ответил капитан.

— Сам ты сапог, — раздался у него за спиной звучный, хорошо знакомый голос.

Лебедкин обернулся. Рядом с ним стояла Дуся, которая бесшумно появилась в лаборатории.

Вот странно, при своем внушительном весе Дуся умела, когда надо, ходить бесшумно.

В комнате сразу стало теплее и теснее.

— Дуся! Дуся пришла! — оживился Копытин. — О, у тебя прическа новая? Идет тебе очень!

— Это не сапоги, — проговорила Дуся, разглядывая обгорелую обувь, — это угги. Угги — это такие мягкие…

— Ну, не важно, как это называется, — перебил ее Копытин. — Сапоги, или угги, или даже бот-форты…

— Ну, какие же это ботфорты! — удивилась Дуся. — Никакие это не ботфорты!

— Да не перебивай ты меня! — возмутился эксперт. — Не в том дело, как они называются. Называй их как хочешь. Дело в том, что этот… сапог левый, а надет был на правую ногу! Вот ты, Петр, можешь надеть на левую ногу правый сапог?

— Он может, — заявила Дуся. — Он еще и не такое может. Один раз он… ну, не буду, не буду. Но ни одна женщина не наденет. Это я вам точно говорю. Хоть спросонья, хоть в спешке, хоть спьяну, никогда в жизни женщина так не сделает.

— Ну как же, — возразил Лебедкин, — даже стихи такие есть, не помню чьи — «Я на левую ногу надела валенок с правой ноги…»

— Опять ты все перепутал! — оборвала его Дуся. — Там вовсе не про валенок, а про перчатку!

— Вот видишь! — победно воскликнул Копытин. — Дуся — она понимает! Она не даст соврать!

— Погоди-ка… — Дуся прошла вдоль обгорелого тела и остановилась. — А это что?

— Это? — Копытин подошел к ней, наклонился. — А, это лифчик… ну, или бюстгальтер, кому как больше нравится.

— Не в том дело, кому нравится. А в том, что он надет на левую сторону. Уж это точно ни одна женщина не перепутала бы. Да он бы просто не застегнулся.

— Что — правда на левую? — переспросил эксперт. — А я ведь и не заметил…

— Где уж тебе! — усмехнулась Дуся. — Одно слово — мужик! Видишь, вот тут швы? Это точно левая сторона.

— Что и требовалось доказать! — Копытин повернулся к Лебедкину. — Выходит, капитан, она не сама одевалась. Стопудово. Ее одевал кто-то другой…

— Причем наверняка мужчина, — добавила Дуся.

— Значит, не несчастный случай и не самоубийство… — тяжело вздохнул Лебедкин. — Значит…

— Значит, убийство! — договорила за него напарница слово, которое ему не хотелось произносить.

— Вот везет нам с тобой, Дуся, как утопленникам! — сказал капитан Лебедкин, тут же вспомнил про свою утопленницу и про ее настырную тетку и еще больше помрачнел.

— Значит, их убили раньше, а потом посадили в машину и инсценировали аварию… — обреченным голосом сказал он. — Только этого нам не хватало…

— Не торопись с выводами! — перебил его Копытин.

— Ну, что опять не так? — поскучнел Лебедкин. — Я ведь с тобой согласился… чем ты на этот раз недоволен?

— Дело в том, что по многим признакам в момент аварии оба потерпевших были еще живы. Об этом говорит характер ран и травм, они не посмертные…

— Ну, не поймешь тебя! То ты говоришь, что эта парочка сидела как в кино, не металась и не сопротивлялась, значит, они были уже мертвые, а теперь говоришь, что они были живые…

— Знаешь, тут я и сам что-то не понимаю… — с явной неохотой признался эксперт.

— Здорово! — оживился Лебедкин. — Надо это записать — Гоша Копытин чего-то не понимает!

— Оставь его, Петя, — Дуся решила разрядить ситуацию, — пойдем обедать, и я тебе интересную историю расскажу. Жизненную. Про парикмахерскую.

И глаза ее при этом так блестели, что Гоша Копытин только крякнул им вслед.

На следующее утро капитан Лебедкин сидел в кабинете именинником, у Дуси на столе в простом граненом стакане стояла красная роза. Увидев розу, Дуся все поняла правильно.

— Ну что?

— А что, звонит мне потерпевшая с самого утра, я еще и до работы не доехал, она тарахтит в трубку, что в почтовый ящик ей подбросили кулон и деньги, двадцать тысяч. Ну, я тогда говорю, раз претензий не имеете, то заберите заявление, да поскорее. Чтобы нам, значит, статистику не портить. Обещала сегодня зайти. Замки, говорит, договорилась менять, мастера ждет. Так что как только — так сразу. Так что, Дуся, ты — золото, и мне с тобой повезло!

— Петя, — растрогалась Дуся, — спасибо тебе за добрые слова. Хоть и редко от тебя их дождешься…

— Так что, Дуся, если потерпевшая придет, ты уж тут с ней сама как-нибудь, а я в эти самые «Сосенки» поеду, убийство-то двойное на нас теперь висит…

— Ну ладно… — протянула покладистая Дуся, но капитан Лебедкин уже исчез.

И, как оказалось, очень вовремя, потому что тотчас постучалась в дверь кабинета та самая настырная тетка, чья племянница утонула прошлым летом, а она в это отказывалась верить.

— Капитана Лебедкина нет и до вечера точно не будет, — отчеканила Дуся.

Получилось это у нее не очень строго. Тетка потопталась на пороге и ушла. Но что-то подсказывало Дусе, что недалеко.

Лика открыла железную калитку, запертую на кодовый замок, вошла во двор, свернула налево, под арку, к своему подъезду. Остановившись возле крыльца, полезла в карман за ключами.

И вместе с ключами нечаянно вытащила из кармана какую-то скомканную бумажку. Бумажку эту подхватил ветер, закрутил, понес по двору.

И тут Лика вспомнила, что это такое.

Выходя сегодня из дома, она открыла почтовый ящик и достала оттуда почтовое извещение. На ее фамилию пришла какая-то бандероль или посылка. Лика удивилась: никаких посылок или бандеролей она не ждала. Может быть, это ошибка? Но нет, там была написана ее фамилия, и этот адрес… Может, инициалы перепутали и бандероль пришла свекрови? Да запросто на почте могли…

Лика сунула извещение в карман и благополучно о нем забыла, и вот теперь…

Черт! Нужно его подобрать! Вдруг там что-то важное, а без извещения-то могут и не дать…

Лика бросилась вслед за злополучной бумажкой, пытаясь перехватить ее в полете.

Бумажка приземлилась. На этот раз она лежала на асфальте недалеко от подъезда, но когда Лика уже подошла и протянула за ней руку, бумажка вспорхнула, как живая, и снова закружилась в воздухе, как запоздалый осенний листок.

Издевается она, что ли…

Бумажка плавно опустилась в углу двора. Лика перебежала через двор, наклонилась… и снова в последний момент чертова бумажка взлетела, выскользнув буквально из Ликиных рук.

Похоже, что она играет с ней в кошки-мышки!

Лика уже готова была сдаться, плюнуть на дурацкую бумажку — в конце концов, ей уже надоели эти игры, — но потом подумала, что тогда так и не узнает, что за бандероль пришла на ее имя, и решила сделать последнюю попытку. Потому что если свекровь узнает, что бандероль ее, то убить не убьет, но жизнь качественно испортить может.

На этот раз непослушная бумажка приземлилась возле канализационной решетки. Черт, не хватало еще перепачкаться!

Лика подошла к бумажке, наклонилась — и наконец ухватила ее за уголок.

Ну, слава богу!

Она уже хотела выпрямиться, но вдруг краем глаза заметила, что в решетке люка что-то тускло блестит. Да бог с ним, наверняка какая-то ерунда, фольга от шоколадки…

Однако, приглядевшись внимательнее, Лика увидела, что это не фольга. В щели решетки застрял перстень.

«Ерунда, — подумала она, — наверняка дешевая бижутерия, копеечная поделка из тех, что продают на вещевых рынках».

Однако какая-то непреодолимая сила тянула ее к этому перстню. Вспомнилась вдруг детская присказка «Чья потеря — моя находка!» И как бабушка говорила, что никогда нельзя проходить мимо находки — хоть копеечка, а подобрать надо, а то мимо счастья своего пройдешь. Примета такая.

Лика усмехнулась и наклонилась ниже, протянула руку, осторожно потрогала перстень. Перстень прочно застрял в щели. Она подцепила его пальцем, потянула — и, с трудом вытащив из решетки, положила на раскрытую ладонь.

Перстень был тяжелый, из темного, тускло-золотистого металла. Золотой? Лика никогда прежде не видела золота такого оттенка. Перстень был массивный, судя по всему, мужской, с круглой печаткой. На этой печатке было изображено мужское лицо. Лицо пожилого мужчины… нет, не пожилого.

Это был мужчина без возраста, он казался одновременно и молодым, как утренняя заря, и старым, как мир. У него была остроконечная, аккуратно расчесанная бородка и узкие злые глаза… Лике показалось, что эти глаза заглянули прямо ей в душу. Она вздрогнула и едва не уронила перстень… но в последнее мгновение сжала руку. Да так сильно, что ладони стало больно.

Она оглянулась по сторонам.

Ей показалось, что она почувствовала чей-то пристальный, внимательный взгляд.

Во дворе никого не было, никто не видел, как она копается в решетке канализационного люка.

Впрочем, ей было все равно, хоть бы кто-то ее и увидел. Очень осторожно она разжала пальцы, чтобы рассмотреть свою находку. Перстень тускло блеснул, отражая свет фонаря над подъездом. Показалось ей или нет, что губы узкоглазого мужчины шевельнулись и сложились в сардоническую усмешку?

Она снова зажала перстень в кулаке. Откуда он тут взялся? Кто мог его потерять?

Но это уже не важно. Кто бы это ни был, перстень теперь ему не достанется. «Чья потеря — моя находка!»

Она не хотела, не могла с ним расстаться.

Этот перстень ждал здесь ее, только ее…

Вдруг Лике показалось, что двор уменьшается, что стены окружающих домов надвигаются на нее, стараясь поймать в ловушку и сдавить. Стало трудно дышать, лицо покрылось испариной, ноги как будто приросли к земле.

Наверху громко хлопнула рама окна, послышались звуки музыки. Детские неуверенные руки терзали фортепьяно. Неизбежное «На память Элизе».

Лика перевела дух. Наваждение прошло.

«Черт, что это со мной?» — подумала она, сунула перстень в карман, подошла к своему подъезду.

Здесь ей снова показалось, что кто-то смотрит ей в спину.

Лика обернулась. Во дворе никого не было, только какая-то большая черная птица сидела на ветке одинокого дерева. Ворона? Нет, вороны серые… может быть, ворон? Но у этой птицы был странный, крючковатый клюв. И эта странная птица смотрела на Лику пристально, настороженно… видимо, это ее взгляд Лика почувствовала.

Она тряхнула головой, сбрасывая наваждение, и вошла в дверь.

— Дяденька. — Мальчик в собольей душегрейке поднимает голову от книги. — Дяденька, надоело! Расскажи лучше про Еруслана Лазаревича или про Бову-королевича!

— Негоже тебе, великому князю, пустыми байками развлекаться! — строго возражает пожилой сухопарый дьяк, дядька-воспитатель малолетнего государя. — Тебе надобно всем княжеством править, а для того много чего знать следует! Княжеская доля хоть и завидна, да не проста…

— А мне надоело! — Мальчик топнул ногой, недобро нахмурил брови. — Государь я или не государь?

— Государь, — склонился дьяк, глаза смиренно опустил. — Кто же с тобой спорит?

— А ежели я государь — так должно быть по моей воле! И воле моей нельзя перечить!

— Твоя правда, — вздыхает дядька.

— А если моя, так и должно быть по-моему! — снова топнул ногой и на лицо суровости напустил.

— Ну ладно, слушай… жил в некотором царстве, в некотором государстве…

— Не хочу слушать! — Мальчик снова топнул ногой. — Хочу в ту кладовую, куда меня дядя Михайло водил! В ту кладовую, где бабкино приданое!

— Не можно… — по привычке проговорил дьяк, но мальчик в гневе ударил его:

— Как это — не можно? Мне все можно! Я государь! Не смей мне перечить!

Склонился дьяк смиренно, руки на груди сложил:

— Коли такова твоя воля…

— Такова!

Ничего не поделаешь. Государь — он и есть государь, с ним не поспоришь. Повел дядька малолетнего государя в дальний конец дворца, где находились княжеские кладовые.

— Не сюда! — командовал Иван. — Вон в ту дверку! Туда меня дядя Михайло водил!

— Так то дядя ваш, не мне чета…

И правда, дядя великого князя Михаил Глинский, старший брат его матери Елены, был один из самых важных вельмож при московском дворе, член регентского совета при малолетнем государе, учрежденного покойным великим князем. Ему все можно, не то что худородному дядьке-воспитателю.

— Спорить со мной? — гаркнул на дядьку Иван. — Я велел туда! В эту кладовую!

— Так она заперта…

— А ты вели отпереть!

Дядька позвал старшего подьячего, который ведал кладовыми, тот кликнул ключника, и заветную дверку наконец открыли. Заодно подьячий пояснил, что в этой кладовой хранятся вещи, привезенные много лет назад бабкой великого князя, византийской принцессой Софией Палеолог.

К тому времени, когда царевну Софию просватали за тогдашнего великого князя Ивана Третьего, Константинополь уже пал под ударами турецкой армии, и вчерашняя византийская принцесса стала почти что бесприданницей.

Почти — потому что она принесла своему суженому громкое имя и старинный герб своей семьи — двуглавого орла, одна глава которого смотрит на запад, на просвещенные европейские державы, а другая — на восток, в бескрайние и незнаемые просторы Азии, откуда ползут на запад орды завоевателей.

А еще она привезла в Московию несколько возов древних рукописных книг — греческих и латинских писателей, арабских ученых, медиков и звездочетов, труды отцов церкви и многое другое. Огромная по тем временам библиотека.

Эти-то книги и занимали большую часть кладовой, куда привел дядька своего венценосного воспитанника.

Иван начал перебирать толстые тяжелые тома в дорогих переплетах тисненой кожи, пергаментные рукописи, написанные на неведомых ему языках. Загадочные письмена волновали его, заставляли чаще биться его сердце. Придет время — и он сможет их прочесть, впитать накопленную в них мудрость…

В самом дальнем углу, под стопкой тяжелых томов, Иван увидел шкатулку из дорогого ароматного дерева. Он потянулся за ней, несколько книг упали, одна зашибла ногу дядьке, но тот смолчал, никак не показал, что ему больно.

А Иван вертел в руках красивую шкатулку, разглядывал ее со всех сторон.

На первый взгляд у нее не было крышки, она казалась сплошной, из цельного куска драгоценного дерева вырезанной, только тонкая, нарядная резьба украшала стенки — сказочные цветы, удивительные птицы с женскими головами, с колдовскими завлекающими глазами — не иначе, рай Господень…

Иван крутил шкатулку так и этак и случайно нажал на головку одной из птиц.

И тут же боковая стенка шкатулки отскочила, открылась с мелодичным звуком.

Внутри шкатулки лежал перстень.

Большой, тяжелый, из тусклого темного металла. Темнее, чем золото на княжеских перстнях да ожерельях. Темнее, чем золото, — а красиво. По тусклой поверхности металла то и дело пробегали проблески, словно сполохи, отсветы далекой грозы. Невольно вспомнил Иван росписи из церкви, где стоял с дядей Михаилом заутреню. Там таким тусклым пламенем горели адские костры.

Печать была на перстне — с лицом страшного узкоглазого старика. Острый, пристальный взгляд был у того старика, острая бородка, узкие змеиные глаза…

Присмотрелся Иван к тому старику — а ведь вовсе он не старик, а мужчина в самом цвету… а может, и юноша, немногим старше самого Ивана. И чем-то на него похожий.

Вгляделся еще пристальней — и понял, что сам на себя смотрит, самому себе в глаза глядит. Словно не печатка на перстне, а маленькое живое зеркало.

Примерил Иван перстень. Думал, что не подойдет — слишком большим он казался для маленькой детской руки. Однако перстень пришелся впору, словно нарочно для Ивана сделан.

Поднял Иван глаза, увидел, что дядька смотрит на него. На него и на перстень в его руке.

И тут страшная, небывалая ярость накатила на Ивана, аж в глазах у него потемнело.

Как этот смерд смеет глазеть на его перстень? Этот перстень его, только его!..

Вскочил Иван, выхватил из драгоценных ножен маленький детский кинжальчик, дяди Михаила подарок, набросился на дядьку и ткнул его кинжалом в живот.

Кинжальчик хоть и маленький, а острый, как бритва, кровь так и хлынула…

Той ночью приснился Ивану сон.

Будто снова идет он по дворцовым коридорам да переходам в то крыло, где царские кладовые, в то крыло, где бабкины книги хранятся. Только идет он один, без дьяка. Подходит к той же дверке, к какой днем подходил, да не знает, как ее открыть.

И вдруг дверка эта сама открывается, как будто кто-то приглашает его войти.

Входит Иван в кладовую, а там нет ни книг старинных, ни других сокровищ. Пуста кладовая, только стоит в дальнем ее конце большое зеркало, из тех, что привозят купцы из дальнего города Веденца, что во фрязинской земле, которую еще Италией называют. Из тех зеркал, в которые заглянешь, словно в сад весенний выглянешь, до того в них все чисто да красиво.

Прошел Иван через кладовую, подошел к тому чудному зеркалу, заглянул в него — и увидел в нем не себя, а какого-то злого старика в длинном черном кафтане, золоченой опояской опоясанном, в узорных сафьяновых сапогах.

Черная узкая борода у старика, узкие змеиные глаза, смотрят те глаза в самую душу…

Подумал Иван, что где-то того старика видел — и тут же вспомнил где: на том перстне, что нашел он в этой кладовой.

— Кто ты? — спросил Иван старика.

— …ты… — словно эхо, ответило ему веденецкое зеркало, и легкая рябь по нему прошла.

— Ты! — ответил ему страшный старик и узкими губами улыбнулся. Словно не улыбнулся, а оскалился.

— Как — я? — переспросил Иван. — Не может такого быть… я — вот он я! — оглядел себя самого — тело юное, крепкое, лицо гладкое, целая жизнь впереди.

— Это снаружи ты такой, — отвечает ему старик, — а внутри — вот он ты: змеиные глаза, черное сердце. Ты — это я, и с каждым годом ты больше будешь на меня походить. Но не стыдись этого и не бойся, запомни: только то хорошо, что тебе на пользу, только то правильно, отчего твоя власть крепче становится. Другие люди ничего не значат, другие люди — только прах под твоими ногами. Иди по ним, яко по праху, яко по траве пожухлой. Иди — и придешь к славе своей, к своему величию. А я буду всегда рядом с тобой, всегда буду внутри тебя, чтобы направить в нужную сторону, чтобы подсказать, как тебе поступить. Слушайся меня — и все будет по твоему слову.

— А ты не обманешь?

— Как же я могу тебя обмануть, когда я — это и есть ты? Разве можешь ты самого себя обмануть?

И тут снова словно рябь пошла по зеркалу, и замутился лик черного старика, и исчез, а вместо него — молодой мужчина с разбитой в кровь головой… не понял Иван, кто это, не успел понять, потому что проснулся. В своей жарко натопленной спаленке проснулся и первым делом проверил, что перстень у него на руке.

Капитан Лебедкин увидел на обочине указатель «Пансионат "Сосенки"», сбросил скорость и свернул с шоссе. Проехав пару километров по приличной асфальтовой дороге, он увидел впереди двухэтажное кирпичное здание, перед которым было припарковано несколько машин. Поставив свою скромную машину рядом с остальными, вошел в холл и огляделся.

По стенам были развешены оставшиеся с Нового года украшения, тут же была афиша, приглашающая гостей пансионата на концерты и киносеансы. В углу стояла свежая, пахнущая хвоей елочка в золотых шарах, разноцветных фонариках и серебряных нитях мишуры.

В глубине холла за деревянной стойкой сидела женщина лет пятидесяти в розовом платье, обтягивающем внушительные формы. Она что-то писала, склонившись над стойкой. На носу у нее были очки в розовой, под цвет платья, оправе.

Лебедкин подошел к стойке и деликатно кашлянул.

Женщина подняла на него подведенные глаза, поправила волосы и задала неожиданный вопрос:

— Извините, мужчина, вы чисто случайно столицу Малайзии не знаете?

— Нет, — удивленно ответил капитан, — столицу Турции знаю… а вам зачем?

— Кроссворд, — лаконично ответила дежурная и без всякого перехода спросила: — Вам двухместный?

— Что? — переспросил Лебедкин.

— Номер. Вам двухместный или семейный?

— Ах, номер! Вообще-то мне номер не нужен.

— Как — не нужен? — Дежурная поправила очки и строго взглянула на Лебедкина. — А тогда что вам нужно?

— Я вообще-то из полиции, — ответил капитан и предъявил свое удостоверение.

— Ах, из полиции… — Женщина поскучнела. — По поводу тех двоих, которые разбились…

— Именно! — подтвердил Лебедкин. — По поводу Лютиковой и Михайлова.

— Так я вашим людям уже все рассказала.

— Ну, а теперь вы мне еще раз расскажете. Поскольку именно мне это дело поручили.

— Так что там рассказывать? Там и рассказывать нечего! Ясное дело — любовники!

— Любовники? — переспросил Лебедкин. — Почему вы так в этом уверены?

— Мужчина! — Дежурная выразительно взглянула на капитана. — А кто же еще-то?

Лебедкин не нашелся, что ответить, и дежурная продолжила уверенным, хорошо поставленным голосом:

— Вот вы сколько лет в полиции служите?

— Ох, и не спрашивайте! — вздохнул капитан.

— Вот и я в этом пансионате уже двадцать лет. Так что можете мне поверить. В людях я разбираюсь. Для начала — здесь в такое время только две категории отдыхающих: или родители с детьми, или вот как они — любовники.

Но которые с детьми, те поближе к административному корпусу селятся. Чтобы в столовую ближе ходить и на всякие концерты. Ну, и детская площадка, опять же. На площадку детей запустить и хоть немножко отдохнуть. А любовникам эта мура ни к чему, они подальше устраиваются, чтобы случайно знакомых не встретить. А они, те, которые разбились, в седьмом коттедже жили. Седьмой — он самый далекий, он прямо в лесу стоит. Так что однозначно — любовники.

Капитан Лебедкин и сам прекрасно знал, что эти двое приехали в пансионат не отчет о проделанной работе составлять и не квартальный баланс подбивать, а спрашивал нарочно, чтобы разговорить администраторшу. Впрочем, эта дама и так поговорить любила, ей только нужно задавать наводящие вопросы.

— А давно они заселились? — спросил он.

— Так только за день до того, как разбиться.

— Вот как! — заинтересованно проговорил Лебедкин. — А тогда что же они так быстро сорвались?

— Вот чего не знаю — того не знаю! — отрезала дежурная, но тут же выдала гипотезу: — Может, ей муж позвонил, что раньше времени возвращается. Так что нужно срочно домой ехать.

— Муж? — переспросил Лебедкин. — Почему вы думаете, что она была замужем? По документам-то она незамужняя!

— По документам! — Дежурная усмехнулась. — Вроде вы, мужчина, в полиции служите, должны жизнь знать, а прямо как ребенок! Вот вы знаете, что у нас в стране замужних женщин на миллион больше, чем женатых мужчин?

— Как это? — опешил Лебедкин, на этот раз всерьез.

— А вот так… — вздохнула женщина. — Некоторые лет по двадцать вместе живут, детьми обзаводятся, а до ЗАГСа мужика так и не удалось довести. Женщина считает, что замужем, а мужик — нет… такая вот статистика.

Судя по выражению лица и взволнованному голосу, эта ситуация напрямую касалась собеседницу Лебедкина.

— Опять же, — продолжила она, — когда они оформлялись, мужчина ко мне с документами подошел, а женщина эта сюда даже не заглянула — снаружи его ждала. Понятно — не хотела ни с кем сталкиваться. Однозначно вам говорю — замужняя она была. Хоронилась и шифровалась почище Штирлица.

— С этим понятно! — проговорил капитан. — А теперь хорошо бы мне осмотреть тот коттедж, в котором они жили.

— Осмотреть? — Дежурная снова поправила очки. — А что его осматривать? Ваши там уже все осмотрели! После них какой интерес осматривать?

Лебедкин постарался сдержаться.

— Я же вам сказал — теперь это дело передали мне. И я хочу своими глазами все осмотреть.

— А чего там осматривать? — повторила дежурная. — Там после них все уже прибрали.

— Как — прибрали? Вас разве не предупредили, что там ничего нельзя трогать?

— Как это — не трогать? — заволновалась дежурная. — У нас порядок, как только гости съехали, сейчас же надо прибрать! Мало ли, кто захочет этот коттедж снять? Седьмой коттедж — он самый популярный, потому как на отшибе…

— Съехали! — передразнил ее капитан. — Они же не съехали, а погибли! И у них, наверное, коттедж был на несколько дней оплачен! Я ваши порядки знаю!

— Ну да, оплачен… — Дежурная заметно смутилась.

— Короче, я все равно хочу этот коттедж осмотреть! — строго проговорил Лебедкин.

— Ну, раз хотите — смотрите… — Дежурная повернулась и крикнула куда-то назад: — Муся, посиди на моем месте, мне нужно с мужчиной в седьмой номер сходить!

Позади стойки открылась неприметная дверь, оттуда вышла сухонькая старушка в полосатом пиджаке, быстро взглянула на Лебедкина и спросила дежурную:

— Гость?

— Полицейский! — ответил сам Лебедкин.

— Ах, полицейский! — Старушка утратила к нему интерес.

Дежурная накинула поверх розового платья розовый же пуховик, всунула ноги в короткие, тоже розовые сапожки и пошла к выходу, махнув рукой капитану:

— Пойдемте!

Вслед за дежурной капитан прошел по территории пансионата, они миновали несколько коттеджей и свернули на дорожку, петлявшую среди сосен, которые, очевидно, и дали название пансионату. Наконец, они подошли к стоявшему на отшибе коттеджу.

— Вот он — седьмой! — проговорила дежурная, как будто представляя Лебедкину своего давнего знакомого.

Дежурная открыла дверь коттеджа своим ключом.

Лебедкин вслед за ней вошел в прихожую.

Справа были две закрытые двери — судя по прикрепленным к ним фаянсовым фигуркам, ванная комната и туалет. Слева широкая арка выходила в гостиную — просторную комнату с камином. На полу гостиной был расстелен домотканый ковер.

Шторы в гостиной были задернуты, дежурная отдернула занавеску на одном окне, впустив в комнату тусклый зимний свет. Тут же лицо ее скривилось:

— Как прибрала-то плохо! Всюду пыль! Ну, молодежь! Ничего нельзя доверить!

— Это вы о ком? — спросил капитан, оглядывая комнату.

— Да здесь Лизавета прибиралась, Мусина внучка! Муся уж как меня просила ее пристроить, я поговорила с Семен Семенычем, нашим управляющим, он и взял ее на пробу… нет, ну ничего нельзя доверить! Ничего нельзя поручить! Везде пыль, грязь и даже диван толком не прибрала…

С этими словами дежурная подошла к дивану, поправила обитую искусственным мехом подушку.

Лебедкин заметил, как под подушкой что-то блеснуло, протянул руку, пошарил под ней и двумя пальцами вытащил мобильный телефон.

— Ох ты! — заинтересовалась дежурная. — Это чей же? Неужто тех… потерпевших?

— А может, это ваша Лизавета забыла?

— Нет, ее телефон я видела. Розовый такой и недорогой, а этот вон какой дорогущий! Откуда такой у Лизаветы? Наверное, это той женщины, что погибла…

— Это мы непременно выясним… — Лебедкин попытался включить найденный телефон, но он не подавал никаких признаков жизни — видимо, разрядился.

— Ладно, ребята в техотделе разберутся… — С этими словами он положил телефон в пластиковый пакет.

— Это как же она торопилась, если такой телефон забыла? — проговорила дежурная, провожая аппарат завистливым взглядом. — Хорошо, Лизавета его не заметила, а то прибрала бы, и фиг потом у нее получишь… эта молодежь…

В комнате все же было темновато, и дежурная отдернула шторы на втором окне. Тут же ее лицо перекосилось:

— Ну, Лизавета! Ну, лентяйка! Тут вообще не подмела!

Она оглянулась в поисках метелки.

— Постойте! — остановил ее Лебедкин.

Подойдя к окну, он наклонился и увидел отпечатавшийся на зеленом ковровом покрытии след. Точнее, часть следа остроносого мужского ботинка.

— Ну, лентяйка! — повторила женщина.

— Это хорошо, что она тут не подмела, — возразил Лебедкин.

Он достал свой мобильный телефон, наклонился и сфотографировал отпечаток. Носок ботинка был направлен в сторону комнаты. А это значит…

Додумать эту мысль капитан не успел, его снова отвлекла дежурная, которая возмущенно воскликнула:

— Нет, ну это уже переходит всякие границы! Она даже мешок с мусором не вынесла! Нет, я сегодня же поговорю с Мусей! Или пускай Лизавета изменит отношение к работе, или мы ее выгоним! Такое терпеть нельзя!

Женщина брезгливо держала в руках битком набитый мешок для мусора. Она понесла его к выходу, но Лебедкин коршуном бросился к ней и выхватил мешок:

— Стойте! Здесь могут быть улики!

— Ули-ики? — протянула дежурная, вытирая руки носовым платком. — Так что же, вы теперь будете в этом мусоре копаться? Ну, у вас и работа! Врагу не пожелаешь!

На обратной дороге в город Лебедкин обдумывал результаты сегодняшней поездки.

Да, дело действительно мутное. Сейчас, после осмотра коттеджа, капитан окончательно не поверил в версию несчастного случая. То есть если послушать Копытина, то и раньше было ясно, в деле имеет место злой умысел. Но улики-то у Копытина больно несерьезные. Сапог с левой ноги на правой, ну как такое начальству предъявить? А про бюстгальтер вообще только женщина поймет.

А теперь есть у него что-то конкретное. С чего бы любовники, только-только заселившиеся в уединенный коттедж, внезапно сорвались и поехали обратно в город? Да так спешили, что забыли даже мобильный телефон?

Допустим, кто-то позвонил им и сообщил какую-то важную новость. Но тогда тем более они не могли оставить в коттедже мобильный телефон — ведь именно звонок по этому телефону заставил их сорваться с места…

Тут он вспомнил отчетливый отпечаток мужского ботинка на ковре возле окна.

Допустим, этот отпечаток оставил тот мужчина, который снял коттедж… как его… Михайлов. Надо будет сличить отпечаток с его ботинками, найденными на месте аварии.

И тут капитан вспомнил ту мысль, которая пришла ему в голову там, возле окна в коттедже.

Допустим, Михайлов оставил этот след, подойдя к окну, чтобы выглянуть на улицу. Но тогда носок ботинка должен быть направлен к окну. А тот отпечаток ботинка определенно был направлен от окна, в сторону комнаты. Это значит, что мужчина, оставивший этот след, стоял за шторой, глядя в комнату. То есть, спрятавшись за шторой, он наблюдал за постояльцами…

Значит, это был вовсе не Михайлов! В коттедже был кто-то еще, кто-то третий.

Значит, это был однозначно не несчастный случай и даже не самоубийство.

Это было убийство. И Копытин все правильно говорил. Он в своем деле разбирается, знающий мужик, хоть и вредный.

В дверь кабинета постучали, и на пороге появилась женщина, которой было уж не меньше сорока, но прилагающая титанические усилия, чтобы выглядеть на тридцать.

Дуся тут же увидела, что усилия эти, несмотря ни на что, не увенчались успехом. По обильно и неумело наложенному макияжу и сильному запаху духов Дуся догадалась, что дама явилась по поводу кражи. Петька на духи жаловался, и правда, дышать в кабинете стало невозможно.

— Вы… — Дуся поискала на столе Лебедкина папку с делом. Петя, как всегда, зарыл папку в самый низ.

— А я Прохорчук! — заговорила потерпевшая. — Прохорчук И. Л. Я по поводу кражи, чтобы заявление забрать!

— Ну да… — Дуся наконец нашла нужную папку. — Вот она… Прохорчук… Ин…

— Инесса, — тяжело вздохнула ее собеседница. — Вы не ошиблись. Инесса Лукинична.

«Офигеть!» — подумала Дуся, стараясь, чтобы на лице ничего не отразилось.

— Родители удружили, — снова вздохнула потерпевшая, заметив ее взгляд, — мало того, что отчество такое, так они еще и имечко выбрали. Вот о чем они думали?

— Присаживайтесь, — улыбнулась Дуся удовлетворенно, уже предвидя результат предстоящего разговора. — Ну, все у вас в порядке? Ситуация разрешилась?

— Да, представляете, вчера сунулась в почтовый ящик, а там все лежит в пакете бумажном из «Макдоналдса»! Знала бы, что вернут, — вообще к вам не обращалась бы! Ой, простите…

— Да ничего…

Очевидно, потерпевшая что-то почувствовала, потому что посмотрела на Дусю вопросительно.

— Понимаете, — начала Дуся, — иногда лучше дело не заводить. Начнутся бумажки разные, экспертизы, а главное — вещи вам не отдадут, пока дело не закончится. Раз уж все вернули…

— Да я понимаю, понимаю! — заторопилась Прохорчук. — Странно, конечно, что все так получилось… Но вы же не думаете, что я сама все это сочинила, зачем мне это нужно?

Дуся вовсе так не думала, она-то, конечно, знала, в чем тут дело, и сама приложила руку к благополучному исходу. Но рассказывать потерпевшей не собиралась. Ни к чему это. Они с Верой заключили соглашение, та его выполнила, а этой Инессе болтать нужно меньше и за вещами своими следить.

— Вот, подпишите здесь и здесь, — сказала она, — и… вы уверены, что больше ничего у вас не пропало?

— Да… конечно, кулон и деньги, а что еще-то?

Дуся была женщина наблюдательная, она уловила крошечную заминку в ответе потерпевшей.

И тут же перед глазами встала вчерашняя сцена, когда толстая девица с жирными патлами со всего размаху наступила на маленькую шкатулку или коробочку, а потом другая, похожая на ворону, перебросила обломки через забор.

Зря не спросила она тогда ничего у Веры. Хотя хитрая девчонка ни за что не призналась бы.

— Ну, хорошо, вот ваш пропуск, — улыбнулась Дуся, — всего вам хорошего, и давайте больше не встречаться.

— Да уж, век бы здесь не бывать! Ой, простите! — И потерпевшая, смущенно потупившись, вышла из кабинета, а Дуся убрала ненужную больше папку в ящик стола. Вечно Петька все разбрасывает, никакого порядка с ним…

Инесса Прохорчук вышла из отделения полиции и глубоко вдохнула холодный воздух. Слава тебе, Господи, все позади. Она осталась при своих, и не нужно ходить больше в полицию. И забыть поскорее эту историю. Новые замки мастер сегодня вставил, ключи никому не давать, даже сестре. И права та толстая полицейская — осторожнее надо быть, сумку вообще из рук нигде и никогда не выпускать.

Как жалко было бы того кулона, он ей так нравился. Как увидела его в той лавочке — так и на цену не посмотрела, поняла, что ее вещь. Камень синий-синий, такой красивый! Примерила — и поняла, что не сможет не купить. А что, нужно же хоть как-то себя баловать! Кроме себя самой, больше никто не побалует.

От этой мысли привычно защемило сердце. Еще несколько дней назад думала она, что есть у нее человек, с которым она будет счастлива. Вроде бы серьезные у него были намерения, во всяком случае, ей, Инессе, так казалось.

Да ладно, придумала она себе все, хотела верить, а Володечка этот так только время с ней проводил, от нечего делать. Ел-пил за ее счет, обихаживала она его, а у него, подлеца, оказалось таких как она, дур последних, трое. И каждая считала, что он ее замуж возьмет. Нет, ну какие же мужики все сволочи!

Инесса-то ни сном, ни духом, та, другая баба, их где-то видела. Выследила, да и устроила скандал прямо на улице. Хорошо хоть не дома, а то от соседей сраму не оберешься.

И не то что бы очень уже она Володьку любила, а просто жалко стало трудов своих, да сил, да денег, да времени. Могла бы на себя все потратить. А что, ей деньги с неба не валятся, все самой зарабатывать нужно.

Ладно, все хорошо, что обошлось. Кулон вернулся, и деньги. А про тот перстень она и говорить не стала в полиции. Потому что перед собой-то хитрить не стоит, некрасиво она тогда поступила, не по-божески. Ну, никто не узнает…

В тот день Инесса пришла с работы пораньше. Начальница, Раиса, разрешила ей поработать дома. Не то что бы по доброте душевной, с добротой у Раисы было напряженно — просто работы накопилась чертова прорва, и до конца рабочего дня Инесса ни за что бы не управилась. А дома, как говорится, и стены помогают.

Лифт, как всегда, не работал. Инесса поднялась на свой четвертый этаж и увидела возле двери соседней квартиры пожилую соседку Валентину Гавриловну.

С Валентиной Инесса была в сносных отношениях. То есть особенно близкой дружбы между ними не было, Инесса вообще не имела склонности дружить с соседями, но при встрече с Валентиной они здоровались, поздравляли друг друга с праздниками, иногда одалживали друг другу соль или муку, а время от времени, опять же перед праздниками, соседка угощала Инессу пирожками собственного изготовления.

Пирожки были вкусные — с маком и медом. Валентина всякий раз уточняла, что рецепт этих пирожков она унаследовала от бабушки. Бабушка у нее по части готовки была большая мастерица.

Инесса поначалу вежливо отказывалась от пирожков, но Валентина настаивала — говорила, что привыкла печь, а одной ей столько ни за что не съесть.

И вот сейчас Валентина Гавриловна, как-то странно ссутулившись, стояла перед дверью своей квартиры и пыталась попасть ключом в замочную скважину.

— Валентина Гавриловна, что с вами? — спросила Инесса, замедлив шаги.

— Что-то нехорошо, — ответила соседка заплетающимся языком, — видно, погода… атмосферное давление высокое… да еще лифт не работает, пришлось пешком подниматься… ничего, сейчас полежу полчасика и пройдет…

У Инессы не было ни времени, ни желания заниматься благотворительностью. Она придерживалась того мнения, что каждый должен заниматься своими собственными делами, а помогать посторонним — это только для бездельников. Соседка пожилая, а у пожилых людей вечно какие-то проблемы со здоровьем.

Инесса подошла к своей двери, полезла в сумку за ключами…

И в это время за спиной у нее что-то звякнуло.

Инесса невольно оглянулась и увидела, что Валентина Гавриловна выронила свои ключи и теперь безуспешно шарит по полу, пытаясь их поднять.

Инесса подошла к ней, наклонилась, подняла ключи и хотела отдать их соседке, но, увидев ее вблизи, перепугалась.

Валентина Гавриловна была бледна до синевы, она тяжело дышала и едва держалась на ногах.

Инесса была человеком равнодушным, чужие неприятности ее не трогали, но и равнодушие имеет свои границы. Соседке явно было очень плохо, ей нужна была помощь.

Инесса взяла у Валентины сумку, подставила ей плечо, свободной рукой вставила ключ в замочную скважину, открыла дверь и помогла соседке войти в прихожую.

Валентина дышала тяжело, с хрипом.

Инесса помогла ей переобуться, провела в комнату, усадила на диван, потом помогла прилечь.

— Спа… спасибо тебе, Инночка… — прохрипела соседка. — Сейчас… отдышусь…

— У вас, может, лекарство какое-то есть? — спросила Инесса, озабоченно глядя на соседку.

— Да, вон там, на столике… тридцать капель…

Инесса нашла пузырек — всего лишь корвалол, накапала в стаканчик, долила воды, поднесла к губам старой женщины. Та с трудом выпила — капли текли по морщинистому подбородку, но дыхание было все таким же тяжелым и хриплым. Да Инесса и сама понимала, что корвалол явно слабоват для такого случая.

— Нужно неотложку вызвать, — решила она наконец.

— Не стоит… — едва слышно ответила Валентина. — Я отлежусь… отдышусь… ты иди, у тебя дела…

— Да где вы отлежитесь! Видели бы вы себя со стороны! — Инесса взяла со столика телефон, набрала номер, описала симптомы, продиктовала адрес. Диспетчер тут же сказала, что высылает бригаду.

А Валентине становилось все хуже. Лицо ее стало землисто-серым, глаза закатывались, слабое дыхание едва приподнимало морщинистую грудь.

Инесса взглянула на часы — прошло уже сорок минут, а врачей все не было.

«Вот влипла, — думала она, глядя на соседку, — теперь весь вечер с ней просижу… какая уж тут работа…»

Вдруг Валентина Гавриловна приподнялась на локте, широко открыла глаза, как будто вспомнила что-то очень важное, и отчетливо проговорила:

— Как же теперь будет с ним…

— С кем? — удивленно переспросила Инесса — но соседка обмякла, расслабилась, как будто завершила важное и тяжелое дело, глаза ее закрылись. На лице женщины проступило выражение детской обиды и растерянности, вообще, лицо стало моложе и привлекательнее, как будто Валентина Гавриловна неожиданно освободилась от груза многочисленных забот.

Инесса наклонилась над ней, прислушалась — дыхания больше не было слышно. Она попробовала найти пульс — и не нашла, ни на запястье, ни на шее.

— Ну вот, только этого не хватало! — проговорила она с непонятным раздражением — но в то же время в душе у нее шевельнулась жалость и сострадание.

В это время в дверь позвонили.

Инесса бросилась открывать, почувствовав неуместную и стыдную радость при мысли, что, наконец, можно будет на кого-то переложить ответственность.

В квартиру ввалилась крупная молодая женщина в белом халате, излучавшая здоровье и энергию, за ней топал невысокий мужичок средних лет.

— Ну, где у нас больной? — громогласно осведомилась энергичная женщина.

Инесса с непонятным раздражением поздоровалась, проводила медиков в комнату, вполголоса проговорила:

— Кажется, уже поздно…

— Сейчас мы посмотрим, поздно или не поздно… — Женщина села рядом с Валентиной Гавриловной, потрогала руку, потом подняла веко, посветила в него и повернулась к Инессе:

— И правда, поздно…

— И что — ничего сделать нельзя?

— Ничего. Чудес я совершать не умею. Умерла ваша мама. Что же вы, женщина, так поздно нас вызвали?

— Это не мама… — больным, тусклым голосом ответила Инесса. — Я — соседка. Как увидела, что ей плохо, так и вызвала. А уж как вы доехали, это отдельный вопрос…

— Как смогли, так и доехали, — машинально огрызнулась врач. — Ладно, где ее документы?

— Документы? — Инесса огляделась.

В комнате, где они находились, были старомодный, еще, наверное, шестидесятых годов сервант и школьный письменный столик с потертой столешницей.

— Где-то здесь должны быть…

Первым делом она проверила ящики письменного стола — но там не было ничего, достойного внимания: только старые альбомы с выцветшими фотографиями никому не известных людей и к тому же — десятки, а то и сотни поздравительных открыток — поздравления с Новым годом, Седьмым ноября, Восьмым марта семидесятых, а то и шестидесятых годов прошлого века. Эти открытки были подписаны какими-то тетей Викой, Эльвирой, дядей Гошей и другими загадочными персонажами, которых наверняка давно уже нет на свете.

— Ну, что там, нашли документы? — нетерпеливо напомнила о себе врач, которая заполняла какие-то бланки, расположившись за обеденным столом.

— Сейчас…

Инесса перешла к серванту. Застекленная часть была заставлена разномастными, разнокалиберными рюмками и бокалами, наверняка не употреблявшимися с прошлого века. Одно отделение серванта было закрыто, ключа не было.

— Ну, скоро? — снова поторопила ее врач. — У меня еще три вызова, время не терпит…

— Тут заперто! — пожаловалась Инесса.

— Ну что вы, как ребенок! — Женщина-врач повернулась к своему бессловесному спутнику и проговорила: — Вадик, помоги человеку!

Невзрачный мужчина, который до того тихо сидел в уголке, встал, вперевалку подошел к серванту, вытащил из полы несвежего халата английскую булавку и одним неуловимым, ловким движением открыл дверцу.

— Как это вы? — спросила его Инесса с удивлением, смешанным с испугом.

— В «Скорой» поработаешь — всему научишься! — ответил тот горделиво.

— И что — так любую дверь можно?

— Любую — не любую, но такую — можно!

— Ну, где тут ее документы? — напомнила врач.

Инесса заглянула в сервант.

Здесь снова были открытки и фотографии, но, видимо, более важные для хозяйки. Лежала стопка писем, перевязанных голубой шелковой лентой, еще попался снимок молодого мужчины в двубортном пиджаке. Мужчина смотрел в объектив с каким-то смущением.

В глубине серванта, под фотографиями и открытками, стояла резная деревянная шкатулка. А на ней — то, что искала Инесса: пластиковая папочка, в которой были сложены документы Валентины Гавриловны — паспорт, карточка страхового свидетельства, медицинский полис, еще какие-то бумаги.

К счастью, покойная, как большинство одиноких женщин, держала свои документы в порядке.

— Вот оно! — Инесса достала документы, протянула врачу.

Та записала в свои бумаги паспортные данные и еще какие-то цифры и поднялась:

— Ну, мы поехали.

— То есть как поехали? — испуганно спросила Инесса. — А ее? Ее вы разве не заберете?

— Да вы что, женщина? — Врач взглянула на нее, как на неразумного ребенка. — Мы — «Скорая», мы трупы не возим! Нам на вызовы нужно, людей спасать! Ее перевозка специальная заберет, ждите!

— Перевозка? — переспросила Инесса. — И когда же она приедет? Сколько же ее ждать?

— Вот этого я вам, женщина, не могу сказать. Перевозка — она и есть перевозка. Да ей все равно уже торопиться некуда! — Она кивнула на Валентину Гавриловну, которая лежала на диване с выражением полной отрешенности от земных забот.

— Ей-то, может, и некуда, да мне-то есть! — вполголоса проговорила Инесса. — У меня своих дел полно.

— Ну, вызовите каких-нибудь родственников.

— У нее нет никого.

— Ну, тогда уж я не знаю, что вам посоветовать! — И с этими словами врачи покинули квартиру.

Инесса тяжело вздохнула.

С работой на сегодняшний вечер можно было распрощаться.

Вот как чувствовала она, что не надо спешить на помощь соседке! Добрые порывы никогда не приводят ни к чему хорошему! Хотя, с другой стороны, оставить больного человека в беспомощном состоянии тоже нехорошо…

Она снова собрала документы Валентины Гавриловны в папку, хотела убрать их обратно в сервант — но подумала, что они снова понадобятся, когда приедет перевозка.

Заглянула в открытый ящик — и ее взгляд приковала к себе та резная деревянная шкатулка, которую она заметила первый раз.

Инесса вытащила шкатулку, чтобы разглядеть ее.

Красивая была шкатулка, хоть и маленькая, необычная. Тонкая нарядная резьба украшала ее стенки — сказочные цветы, удивительные птицы с женскими головами, с волшебными пленительными глазами. На первый взгляд не было у нее крышки, она казалась сплошной.

Инесса повертела шкатулку так и этак, разглядывая ее со всех сторон, — и случайно нажала головку одной из сказочных птиц.

И тут же боковая стенка шкатулки отскочила, открылась с мелодичным звуком.

Внутри шкатулки лежал перстень.

Большой, тяжелый перстень с печаткой. Сразу видно, что мужской. Из тусклого темного металла — золото? Должно быть, золото, хотя такого темного золота Инесса прежде не видала. По тусклой поверхности металла то и дело пробегали проблески, словно сполохи по поверхности затухающего костра.

Красивый перстень.

Печать была на перстне — с лицом страшного узкоглазого старика. Острый, пристальный взгляд был у того старика, острая бородка, узкие змеиные глаза…

Присмотрелась Инесса к тому старику — а ведь вовсе он не старик, а мужчина в самом цвету… а может, и юноша. И чем-то его лицо показалось Инессе знакомым.

Перстень так и притягивал к себе ее взгляд.

А что, если…

Все равно этот перстень никому больше не нужен. Валентине Гавриловне вообще больше ничего не нужно, вон она лежит… точнее, одна ее пустая оболочка. А родственников у нее никаких нет, во всяком случае, Инесса никогда их не видела.

Так что приберет этот перстень какой-нибудь ушлый санитар из труповозки или другой посторонний человек. А она, по крайней мере, помогла Валентине в ее последний час, так что заслужила за это какой ни то подарок. Может, она этот перстень на память возьмет, будет вспоминать добром Валентину Гавриловну…

Инесса положила перстень на ладонь, чтобы как следует рассмотреть его.

Она почувствовала исходящее от перстня странное тепло. Как будто он был живой и в то же время опасный. Ей вдруг мучительно захотелось завладеть им… и в то же время стало страшно, как будто перстень таил в себе неясную угрозу.

В глазах у нее потемнело, окружающая ее бедная, скудно обставленная комната словно растаяла, растворилась, а вместо нее проступила совсем другая комната, точнее, не комната, а горница — откуда-то выплыло забытое слово, и толпились в той горнице люди в дорогих, расшитых золотом кафтанах…

Инесса встряхнула головой, отогнала странное, несвоевременное видение.

Она снова была в комнате Валентины Гавриловны, и на ладони у нее лежал тяжелый перстень из темного золота…

Инесса, словно подчинившись чьей-то воле, положила перстень в шкатулку, а шкатулку спрятала в свою сумку.

Да что же это такое! Никогда в жизни не брала Инесса чужого! Да и вообще — зачем ей этот перстень? Для начала, он вообще мужской, ей он велик…

«Вот я и подарю этот перстень своему мужчине — у Володечки как раз на той неделе день рождения. Ему этот перстень будет в самый раз…»

И она представила, как позовет его в ресторан, чтобы отметить день рождения, как закажет шампанское, как протянет ему подарок, как он будет его разворачивать, и лицо будет немного скучающим и покровительственным. Дескать, ну что такого она может ему подарить? Ну, мелочь какую-нибудь, сувенир грошовый.

Ну, конечно, раз в ресторан пригласила, то он ничего не скажет, поблагодарит, да и выбросит потом барахло это. Или передарить кому-то можно.

И будет очень интересно наблюдать за его лицом, когда он увидит перстень. Сначала не поймет, конечно, не поверит, что настоящее золото. Но потом… перстень сам ему скажет, что он — настоящий. И непростой. Вот ведь, она, Инесса, сразу поняла, что перстень этот — очень старый, гораздо старше Валентины Гавриловны. А вот интересно, как он у нее оказался?

Инесса покосилась на мертвую соседку.

Показалось ей или нет, но лицо Валентины Гавриловны, которое только что было спокойно-умиротворенным, вдруг осунулось, скулы заострились, и оно приобрело настороженное, строгое и осуждающее выражение.

Инесса даже вздрогнула и подумала — не положить ли перстень на место.

Но тут же перевела дыхание, успокоилась.

Конечно, ей померещились эти посмертные метаморфозы! Валентина мертва, это и врач подтвердил, и справка имеется. Так что никакого такого выражения у нее не может быть. А покойники все меняются, на то они и покойники. Они же уже не люди, а тела. И никакие драгоценности им там, на том свете, не нужны.

А Володечка, примерив перстень, посмотрит на нее совершенно другими глазами. И как знать, может быть, он решится наконец сказать ей о том, чтобы они были вместе? Пока-то все тянет, а Инесса сама боится этот разговор завести. Но сейчас она верит, что перстень изменит их отношения. Обязательно изменит.

Вдруг Инессе показалось, что кто-то на нее смотрит — пристально, недоброжелательно.

Кому здесь на нее смотреть? Здесь нет никого, кроме нее и покойницы! Она завертела головой — и увидела за окном комнаты большую черную птицу с длинным крючковатым клювом. Птица сидела по ту сторону стекла и заглядывала в комнату. Ворона, что ли? Да нет, вороны — они серые… ворон? Но у ворона клюв не такой…

Да какая разница?

Птица не просто заглядывала в комнату — она смотрела на Инессу, смотрела с неприязнью и осуждением…

Инесса моргнула — а когда открыла глаза, никакой птицы за окном не было. Надо же, что только не померещится…

И тут в дверь позвонили — приехала труповозка.

Когда кто-нибудь из подруг или знакомых Инессы Прохорчук жаловался на проблемы со сном — она выслушивала эти жалобы с насмешливым недоверием. Она считала, что причина этих жалоб — безделье, недостаточная загруженность работой. У нее со сном была единственная проблема — утром тяжело просыпаться. Если бы кто-то спросил Инессу, кого или что в своей жизни она больше всего ненавидит — ответ был бы мгновенный и однозначный: будильник.

Инесса покупала будильники каждый месяц, причем сразу по две-три штуки — и все равно их хватало ненадолго, потому что, услышав сквозь сон ненавистную трель, она с завидным упорством сбрасывала отвратительный механизм на пол или закрывала его подушкой, чтобы он замолчал и дал ей еще немного поспать.

Зато засыпала Инесса всегда с удивительной легкостью — стоило ей только прикоснуться головой к подушке, все заботы и неприятности прошедшего дня таяли, как туман под лучами утреннего солнца, и она погружалась в благодатный сон без сновидений.

Так было всегда — но только не в тот вечер, когда на ее глазах, можно даже сказать — на ее руках, умерла соседка Валентина Гавриловна.

В тот вечер Инесса, как обычно, выпила чаю, почистила зубы, легла, закрыла глаза…

Она не сомневалась, что тут же к ней придет здоровый благодатный сон — но не тут-то было.

Перед ее внутренним взором возникло мертвое лицо соседки. Причем лицо это выражало не то спокойное умиротворение, которое снизошло на него после смерти, — оно было строгим и осуждающим, как будто соседка в чем-то обвиняла Инессу.

Скулы Валентины Гавриловны осунулись, губы недобро сузились, превратившись в подобие бритвенного разреза, и хотя глаза ее были закрыты, как и положено глазам порядочного покойника, казалось, что они сквозь бледные веки смотрят на Инессу с немым осуждением.

Точно такое же выражение Инесса заметила на лице Валентины Гавриловны, когда сидела возле нее, дожидаясь труповозку — но тогда это выражение было временным, мимолетным, и Инесса списала его на неудачное освещение или собственную свою усталость. Теперь же списать его на освещение не получалось, поскольку никакого освещения вообще не было.

«Да что же это такое! — подумала Инесса, ворочаясь на кровати. — Чего она от меня хочет? Чем она недовольна?»

Это были странные и нехарактерные мысли. Инесса была женщина здравомыслящая и сугубо материалистическая, она считала, что со смертью все заканчивается и покойники не должны испытывать никаких эмоций или желаний.

Инесса повернулась на другой бок, подумав, что причина ее странных видений — в неудобном положении тела.

Матрас у нее был хороший, ортопедический, и прежде она никогда не испытывала неудобства, но сейчас она никак не могла умоститься, в любом положении ей было жестко и некомфортно. И в любом положении перед ней виднелось мертвое и обвиняющее лицо соседки.

Тогда Инесса решила использовать известный метод: стала мысленно перебирать недоделки в квартальном отчете, которые ей предстояло устранить.

Те ее знакомые, у которых были проблемы со сном, рассказывали, что этот метод часто помогает от бессонницы.

Она дошла уже до пункта шесть дробь четыре и собиралась мысленно перевернуть страницу, как вдруг услышала в соседней комнате какие-то странные звуки. Казалось, что что-то перекатывается по полу, иногда стукаясь о стены.

Никаких звуков там быть не могло, поскольку Инесса жила одна и не держала в доме никаких домашних, с позволения сказать, любимцев. Однако, как ни странно, она ничуть не испугалась, а только почувствовала любопытство.

Чтобы выяснить причину странных звуков, Инесса спустила ноги с кровати. Она хотела нашарить тапочки, которые обычно уползали под кровать — но те вдруг непостижимым образом сами наделись на ее ноги, причем это были не привычные ее, сильно поношенные, хотя и удобные мягкие шлепанцы, а симпатичные домашние туфли с розовыми меховыми помпонами и маленькими каблучками.

Опять же Инесса ничуть не удивилась этому факту, как будто такое случалось с ней каждый день.

Она встала и двинулась к двери.

Комната ее была не совсем темной. Она была освещена бледным, чуть зеленоватым светом, который давала заглядывающая в окно полная луна. И этот свет, словно густая зеленоватая вода, лишил тело Инессы веса. Она не шла, а как бы парила, хотя движения ее были плавными и замедленными, как в воде.

Дойдя до двери, она хотела открыть ее — но этого не понадобилось: дверь сама послушно распахнулась перед ней, и Инесса вышла — или можно сказать, выплыла в коридор.

Комната, из которой по-прежнему доносились странные звуки, оказалась неожиданно далеко. Инесса шла — плыла — летела по коридору, ничуть не удивляясь происходящему, и наконец оказалась перед нужной дверью.

И опять эта дверь сама открылась перед ней.

Тут было вообще непонятно: вроде бы открылась перед Инессой обычная, самая заурядная межкомнатная дверь, бежевая, с невзрачным узором и, несомненно, прямоугольная. Инесса в свое время сама заказывала такие двери в фирме «Сезам». Но когда эта дверь открылась — оказалось, что она закрывала не простой дверной проем, а закругленную арку, опирающуюся на две пузатые колонны, какие бывают в сказочных теремах, а за этой аркой была не хорошо знакомая Инессе комната, небольшая и не слишком уютная, а удивительное и совершенно незнакомое помещение — большое, с низким сводчатым потолком, расписанным цветами и фантастическими птицами. Помещению этому очень подходило непривычное, полузабытое название «горница».

В дальнем конце этого помещения — или этой горницы — находилась изразцовая печь.

Судя по всему, печь эта была жарко натоплена — но Инессе отчего-то совсем не было жарко, должно быть, оттого, что она была с головы до ног окутана прохладным лунным светом.

Вот — еще одна странность: откуда здесь взялся этот лунный свет, если маленькие окошки горницы были забраны толстыми цветными стеклами, которые с трудом могли пропускать даже яркий дневной свет, не говоря уже о лунном?

Тем не менее все эти странности по-прежнему ничуть не удивляли Инессу, и она все также хотела понять только одно — что за звуки доносились из этой комнаты?

Она огляделась — и увидела, что по полу комнаты перебегает большая черная кошка, и кошка эта лапой катает какой-то маленький блестящий предмет.

Так вот что это за звуки!

Если все прежние странности не удивляли Инессу, то присутствие кошки не только удивило, но и возмутило ее.

Кошек, как и прочих домашних животных, Инесса не любила, считала их бесполезными созданиями и ни под каким видом не собиралась допускать их в свою квартиру. Правда, горница не была похожа на ее собственную комнату, но ведь она попала в нее из своего коридора, значит, имела на нее несомненные права…

— Ты здесь откуда взялась? — проговорила Инесса возмущенно. — Брысь! Пошла вон!

Услышав ее, кошка замерла на месте, изогнула спину верблюдом, сердито зашипела, перекувырнулась через голову — и вдруг исчезла, а на месте ее появился высокий сутулый старик с узкой черной бородой и узкими змеиными глазами, в длинном черном кафтане, подпоясанном золотистой опояской. В руке у него был длинный черный посох, на конце окованный железом, и на этот посох черный старик опирался всем своим весом.

Старик этот — точнее, только его лицо — показался Инессе отчего-то знакомым, где-то она его видела, причем видела совсем недавно…

— Вы кто? — спросила Инесса удивленно. — Вы как попали в мою квартиру? Вы что здесь делаете?

Старик сурово нахмурил брови, задрал бороду и ударил в пол своим посохом:

— Как ты смеешь говорить без моего соизволения? Молчи, холопка, пока я не велел говорить!

В голове у Инессы все смешалось. Странная комната, кошка, теперь этот старик… еще в пол своей палкой стучит, а время — самая ночь… соседи снизу живут скандальные, как бы неприятностей не было…

Лунный свет колыхался, как торфяная вода, отсветы печного пламени пронизывали его, как щупальца фантастического спрута.

— Я у себя дома могу говорить, когда захочу и что захочу! — ответила она не вполне уверенно. — Вы тут не того… не особенно, а то я полицию вызову!

— Молчи, холопка! — рявкнул старик. — Полицией вздумала пугать? Кого — меня? Да ты понимаешь, кто я — и кто ты? Молчи, а то… отправлю на псарню! Молчи и слушай! Ты взяла то, что тебе не положено! Не по чину тебе такая честь! Не твое это!

И тут Инесса вспомнила, где она видела это узкое злое лицо, эти змеиные глаза.

Это лицо было на перстне, который она позаимствовала у покойной Валентины Гавриловны.

Старик снова ударил посохом об пол.

— Не стучите! — крикнула Инесса. — Соседи…

Но лицо старика искривилось, вытянулось, потеряло форму. И в то же время мутный лунный свет, заполнявший горницу, стал сгущаться, темнеть, завился мелкими вихрями… теперь он был уже вовсе не прозрачен, так что сквозь него Инесса не видела ни стены горницы, ни расписной сводчатый потолок, ни натопленную изразцовую печь, ни самого страшного старика… она не видела больше ничего, только густую клубящуюся темноту…

И сквозь эту темноту, как сквозь толстый слой ваты, пробивался тревожный, надрывный, мучительный звон… такой знакомый, такой ненавистный звон — звон будильника.

На этот раз Инесса была рада этому звону: он вытащил ее из ночного кошмара.

Она открыла глаза — за окном светало, во рту было сухо и горько, как в пустыне, сердце колотилось, как птица в клетке, простыни сбились в комок и стали влажными от пота, но в остальном все было нормально, все было как обычно.

Инесса была в своей собственной квартире, и не было здесь ни кошек, ни противных стариков.

Значит, это был всего лишь сон.

Но какой достоверный, какой подробный, какой страшный…

Она отдышалась, спустила ноги с кровати.

Тапки с трудом удалось нашарить — они, как всегда, уползли далеко под кровать, как будто жили своей собственной жизнью. И тапки были ее собственные, обычные, поношенные. Она всунула в них ноги, поднялась, пошатываясь, выбралась в коридор.

Прежде чем пойти в ванную, заглянула в соседнюю комнату.

Там все тоже было как обычно — ни сводчатого потолка, ни изразцовой печи, ни кошки. Не говоря уже о страшном старике.

Ну да, это ведь был просто сон…

Инесса подошла к рабочему столу, выдвинула ящик.

Там лежала та самая шкатулка, которую она взяла у покойной соседки. Назовем уж вещи своими именами — украла.

Инесса открыла шкатулку, достала оттуда перстень.

Да, вот оно — лицо страшного старика из ее сна. Те самые злые змеиные глаза…

Нет, нельзя оставлять перстень у себя. Надо от него избавиться. Но как? Отнести назад, в квартиру соседки? Положить на место? Не получится, квартиру опечатали, и ключи забрала управдом, пока не объявятся какие-нибудь родственники.

Выбросить перстень в мусоропровод? Рука не поднимется, все-таки ценная вещь. Подарить Володечке, как она и собиралась? Теперь ясно, что ничего хорошего из этого не получится.

Так и не решив, что делать с перстнем, Инесса побежала на работу.

— Гражданка, не стойте на дороге! — крикнули у нее над ухом грубым голосом.

Инесса очнулась. Оказалось, она так и стоит на крыльце отделения полиции, как столб. Нашла тоже место.

Также думал наверно и тот парень в форме, который толкнул ее, торопясь сесть в патрульную машину. Машина резко газанула и уехала, завывая, как голодная волчица. Инесса потрясла головой, стремясь избавиться от неприятных мыслей, и пошла потихоньку к остановке автобуса.

Не пришлось ничего решать с перстнем, потому что буквально на следующий день Инессу подкараулила на улице та баба, Володькина любовница. А она-то, дура, думала, что у него одна. Пока они с той бабой разбирались, Володька-подлец слинял. Баба на лицо Инессы поглядела и драться раздумала. А Инесса неделю в себя прийти не могла. Обидно все-таки такой дурой себя чувствовать!

А через неделю ее обокрали. Кулон взяли, деньги и перстень в шкатулке.

Инесса в первый момент даже облегчение испытала — вот и решился вопрос. Сам собой решился. А потом так жалко стало кулона, она и пошла в полицию. Думала, так ничего и не найдут, а тут такой случай, вернули ей все, кроме перстня. Ну и слава богу! Больше того сна ужасного она не увидит.

Высок царь не по годам. Годов ему едва десять минуло, а на вид все тринадцать. Играет царь со сверстниками на кремлевском дворе в ножички.

Когда выигрывает — радуется, смеется, когда проигрывает — ярится, ликом зело мрачнеет, может приказать псарям, что рядом стоят, высечь обидчика — как о себе возомнил? Как посмел обыграть государя? Поэтому другие отроки стараются, поддаются ему — кому же хочется плетей?

Показался на крыльце дядя государев, материн брат князь Михайло Глинский. Большой человек, наиважный боярин. Лицо красивое, благообразное, одежды дорогие, сразу видать — вельможа. Поглядел на царские забавы, поморщился:

— Ваня, негоже тебе мужицкой забавой забавляться! Ты в возраст входишь, скоро тебе государством управлять. Государством управлять — это не в ножички играть, этому учиться надо. Много всего нужно узнать. Шел бы ты, Ваня, на урок, тебя немец-профессор уже второй час дожидается.

— Невелика птица, — отвечает царь, — ждал — и еще подождет! А государством управлять — невелика премудрость. Главное, чтобы все тебя боялись…

— На одном страхе государство не выстроишь! — увещевает его князь Михайло. — Страшиться тебя только враги должны, а своих людей надобно содержать в сытости и довольстве. Тогда они и казну твою наполнят, и в бой за тебя пойдут…

— Надоел, дядя! — посмотрел Иван на боярина исподлобья. — Надоел пуще горькой редьки! Проваливай!

Осерчал боярин.

— Как ты со мной говоришь? Не забывай, кто я! Не забывай, что твой покойный батюшка поставил меня за тобой приглядывать, государевой мудрости учить!

— Мой батюшка уж давно в земле истлел, теперь я здесь государь, моя здесь воля!

Еще больше осерчал боярин, пошел к племяннику, а тут приятель царев, Гришка Грязнов, на четвереньки встал, словно пес дворовый, да под самые ноги боярину подкатился. Споткнулся боярин, упал лицом прямо в грязь, а царь захохотал, и мальчишки, приятели царевы, еще громче засмеялись.

Поднялся боярин на четвереньки, отряхнулся, лицо в грязи, злое, надменное.

— Как ты смел, смерд… — говорит Грязнову. — Как ты смел на меня, князя и боярина, руку поднять?

А Грязнов на Ивана оглянулся — видит, что тот доволен, и пуще прежнего хохочет:

— Я, боярин, на тебя не руку — я ногу поднял! Яко пес шелудивый на забор!

А царь глядит на злое лицо дяди Михаила — и вдруг чувствует, что жжет что-то его руку. Глядит — а перстень, что на его руке, темным огнем разгорелся, и лик на печати ожил, змеиными глазами горит, глядит на боярина. И узкие губы шевелятся. И голос, никому, кроме Ивана, неслышный, шепчет:

— Убей его!

Поглядел Иван на боярина — и впрямь, слишком большую волю дядя взял, забыл, кто здесь государь. Пора его осадить, пора на место поставить.

Оглянулся Иван на своих дружков-малолетков, подмигнул им и говорит:

— А что, отроки, не туда мы наши ножички мечем, куда следует. Вот хорошая мишень для наших ножичков. Кто первый в боярина попадет — тому от меня полтина.

Растерялись отроки, не знают, как быть: князь Михайло — важный боярин, большая у него власть. А Иван — кровный государь, хоть и малолетний…

Первым, как всегда, Гришка Грязнов решился: где наша не пропадала! Примерился и метнул в боярина ножик.

На боярине шуба толстая, тяжелая, а ножик небольшой, глубоко не воткнулся, а все одно больно.

Вскрикнул боярин, не столько от боли, сколько от гнева, лицо побагровело, шагнул вперед, посох поднял.

— Как смеешь, смерд! Да я же тебя…

Но тут остальные отроки осмелели, принялись в него свои ножички метать. Много их, утыкали ножички боярина, ровно иглы ежа, он рот разевает, крикнуть хочет — а голоса-то и нет. Страшно боярину — никак, смерть его приходит, от детских маленьких ножей… страшная смерть, унизительная.

Вперед шагнул — вроде держат еще ноги, не с такими врагами приходилось ему биться, и выходил он из тех поединков живехонек. И из этого как-нибудь выйдет.

Вертит боярин головой, как медведь, которого обсели охотничьи собаки.

А Иван глядит то на дядю, то на перстень свой любезный. И видит, что лик на перстне доволен, улыбается, змеиные глаза щурит — по его желанию все вышло, по его воле.

Справился наконец князь Михайло с голосом, повернулся к племяннику, говорит:

— Что ты творишь, дитя неразумное?

— Это я дитя неразумное? — оскалился Иван, повернулся к псарям, приказал: — Добейте князя!

Заробели псари.

Все ж таки непростой перед ними человек, первый боярин в государстве, матери царевой родной брат. А только молодой царь лют — коли ослушаются его, предаст страшной смерти… сколько раз они такое видали!

Переглянулись псари, набежали на боярина, принялись бить его — кто плетью семихвостой, кто палкой суковатой, а кто и саблей.

Повалился князь на землю, хрипит, лицо руками закрывает, чтобы и мертвым благообразно выглядеть. Руками лицо закрывает — а из-под рук кровь темная течет, на землю капает.

Еще минуту-другую промучился и затих, остался лежать грудой кровавой рухляди.

Смотрит на эту груду Иван, думает.

Вот только совсем недавно был князь Михайло большим человеком, чуть не самым важным в государстве, гордый был, из себя видный, судьбами людскими распоряжался, ему самому, царю, мог слова строгие говорить. А теперь лежит — и на человека больше не похож. Рухлядь и рухлядь, место которой на свалке. Вон, уже птицы слетаются, до мертвечины охочие… дождутся, когда люди уйдут, — и выклюют князю глаза…

Одна птица странная — черная, навроде ворона, а клюв длинный, крючковатый. Никогда не видел Иван таких птиц. Да мало ли на свете всяких диковин? Не то важно, важно, что он по своей воле поступил, с гордым князем разделался!

И радостно стало Ивану.

Так и надо с важными да гордыми людьми обходиться.

Зачем гордился? Зачем много о себе понимал?

Только один человек волен над жизнью и смертью человеческой — он, Иван.

И перстень на руке у него словно согрелся, потеплел, и пошло от него сладкое тепло по всему телу. Доволен перстень, рад, что правильно поступил Иван.

Прямо из пансионата капитан Лебедкин решил поехать на квартиру потерпевшей, фамилия ее была Лютикова. И проживала она как раз по дороге в родное отделение полиции, так что и крюк небольшой. А то если вернуться, то надолго застрянешь с бумагами да с отчетами, а там и день кончится.

Дом, в котором проживала покойная Лютикова, был новый, красивый, с просторным благоустроенным двором. Возле него были припаркованы многочисленные дорогие машины. Лебедкин припарковал среди них свой замызганный «Опель», который выглядел здесь бедным родственником, и подошел к подъезду.

Возле домофона была лаконичная надпись:

«ТСЖ — 01».

— Прямо как прежде вызов пожарных! — пробормотал капитан, нажимая две кнопки.

Что-то загудело, и замок с негромким щелчком открылся.

Капитан вошел в подъезд и огляделся.

Слева от входа был лифт, возле него — доска с объявлениями и строгими предупреждениями, справа — двери квартир первого этажа. На одной из этих дверей висела табличка:

«Правление ТСЖ».

Капитан толкнул эту дверь и оказался в небольшой полутемной комнате, где с трудом разместились два офисных стола с компьютерами. За этими столами сидели две женщины средних лет, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Только у одной были волосы ядовито-рыжего оттенка, а у другой — цвет волос был обычный, зато на веках наложены сиреневые тени.

— Здрасте… — проговорил Лебедкин, переминаясь на пороге. — С кем я могу поговорить?

— Здравствуйте, молодой человек! — ответила ему одна из женщин, та, с фиолетовыми тенями, оторвавшись от своего компьютера и с интересом разглядывая капитана. — А вы по какому вопросу? Если по поводу отопления, то Михаил Борисович будет только в четверг, а возможно, в пятницу, а если по поводу оплаты, то это к Раисе Павловне… — Она кивнула на свою соседку.

— Вы из какой квартиры? — осведомилась та, приглядываясь к капитану. — У вас коммунальные платежи оплачены? Если не оплачены, то я никаких справок…

— Я не из квартиры, — ответил тот, — я из полиции.

И он показал свое удостоверение.

Та женщина, которая заговорила с ним первой, протянула руку, взяла удостоверение и долго его изучала. Наконец вернула Лебедкину и проговорила:

— Мазаева, председатель ТСЖ. Это вы, наверное, по поводу квартирных краж? Мы насчет этого понимаем. Мы профилактическую работу постоянно ведем, всюду предупреждения расклеиваем, чтобы жильцы посторонних людей в дом не пускали и замки ставили надежные…

— Нет, я не по поводу краж! — прервал ее Лебедкин. — У вас проживает… проживала гражданка Лютикова?

— Квартира сорок шесть, — тут же сообщила рыжая женщина, судя по всему, бухгалтер.

— Да, верно, квартира сорок шесть, — подтвердил Лебедкин, сверившись со своим блокнотом.

— Приличная женщина, — сообщила бухгалтер, — задолженности по квартплате нет, всегда платит вовремя и сведения по расходу воды подает своевременно…

— Подождите, Раиса Павловна! — перебила ее председатель. — Не спешите с вашей характеристикой! Сначала нужно узнать, что она совершила, и, уже исходя из этого, характеризовать! А то получится, что вы ее напрасно положительно характеризуете! Может, она не заслужила такую вашу характеристику. А что она совершила? — Этот вопрос был адресован уже к Лебедкину.

И в глазах ее появился суровый отблеск, и даже тени на веках стали не сиреневыми, а лиловыми.

— Она ничего не совершила, — ответил капитан значительно, — она погибла.

— Поги-ибла? — переспросила бухгалтер. — Значит, коммунальные платежи за январь не внесет…

— Погибла? — повторила председатель, поджав губы. — На каком основании?

— На каком основании люди погибают? — Лебедкин пожал плечами. — Это вопрос философский, я на него ответить не могу. Короче, мне нужно осмотреть ее квартиру. Вы меня можете туда проводить и присутствовать при осмотре?

— Обязательно, — председатель поднялась из-за стола. — Только у нас ключей от квартир нет, не положено. Чтобы в случае квартирных краж не было каких-нибудь инсинуаций. Или необоснованных обвинений. Ну, вы понимаете… — Она сделала большие глаза, отчего тени на веках почти скрылись.

— Об этом не беспокойтесь, ключи у меня имеются! — Лебедкин достал связку ключей, найденную в сумочке жертвы, и продемонстрировал председательнице.

— Ну, тогда пойдемте! Раиса Павловна, если придет Кочергин, скажите, что я буду после обеда, — распорядилась Мазаева.

Бухгалтерша не ответила, она взялась за трубку телефона, быстро нажимая кнопки. И вид у нее был такой, как у кошки возле блюдца сметаны, то есть предвкушающий. Ясное дело, спешит сообщить волнующую новость.

Лебедкин поморщился и пропустил даму вперед, затем они поднялись на пятый этаж, подошли к двери квартиры, где, согласно документам, проживала покойная Лютикова.

Капитан достал ключи и попытался вставить один из них в замочную скважину.

Ключ не подходил.

Лебедкин по очереди перепробовал все ключи — но результат был прежний. Ключи не подходили.

— Да что же это такое? — недовольно проворчал капитан, удивленно разглядывая ключи.

В это время приоткрылась соседняя дверь, оттуда выглянула худенькая остроносая старушка, чем-то похожая на пожилую лисичку, и озабоченно проговорила:

— Это что здесь такое? Это что же происходит? Это кто здесь в квартиру ломится?

— Не вмешивайтесь, Лидия Аскольдовна! — строго проговорила председатель. — Это я!

— Ах, вы! А что — она воду выключить забыла? Она что — соседей нижних залила? Я так и знала! От нее постоянно одни неприятности! То шум, то музыка…

— Говорю вам — не вмешивайтесь! Это вас совершенно не касается! Это полиция!

— Ах, полиция! — В голосе соседки прозвучал живейший интерес. — Я так и знала, что здесь что-то не так! Я так и чувствовала, что это добром не кончится!

— А вы когда последний раз свою соседку видели? — спросил любознательную старушку Лебедкин.

— Последний раз? — переспросила та и пожевала губами. — Вроде бы в четверг… или в пятницу… это значит, когда я в химчистку ходила. Я выходила из квартиры, а она как раз входила… или я входила, а она, наоборот, выходила…

В это время за дверью сорок шестой квартиры послышались приближающиеся шаги, замок щелкнул, дверь открылась, и на пороге появилась молодая женщина в синем халате, с обвязанной полотенцем головой.

— Вы кто? — испуганно спросила она, уставившись на Лебедкина. — Что вам нужно?

— А вы кто? — спросил, в свою очередь, капитан, разглядывая незнакомку. — Что вы делаете в этой квартире?

— Вот интересно! — Молодая женщина фыркнула. — Живу я в этой квартире!

Тут она заметила рядом с Лебедкиным председательницу и обратилась к ней:

— Может, хоть вы объясните…

— Согласно документам, в этой квартире, — перебил ее Лебедкин, — проживает гражданка Лютикова Ирина Сергеевна… то есть она здесь проживала…

— Ну да. — Женщина недоуменно пожала плечами, поправила полотенце. — Это я и есть…

— То есть как это вы? — оторопело проговорил капитан. — Что значит — вы?

— Я — Ирина Сергеевна Лютикова… да вот хоть ее спросите! — Она кивнула на спутницу Лебедкина.

— Я… да… жильцов много, всех не упомнишь… — заюлила председатель, глаза ее забегали, и тени стали не сиреневыми, а какими-то белесыми.

— Ну, или ее… — Женщина повернулась к выглядывающей из-за двери соседке. — Лидия Аскольдовна, подтвердите!

— Ничего не буду подтверждать, потом затаскают! — ответила та и скрылась за дверью.

— Ладно, — проговорил Лебедкин, справившись с удивлением. — Документы у вас имеются?

Показалось ему или нет, молодая женщина при этих словах немного замялась. Однако тут же взяла себя в руки и бодро проговорила с уверенной интонацией:

— А как же! Конечно, имеются!

Она развернулась и удалилась в глубь квартиры.

Лебедкин переглянулся с Мазаевой и вошел в прихожую. Председательница последовала за ним и аккуратно прикрыла за собой входную дверь. Затем сложила руки на груди, как статуя командора, и прочно утвердилась на месте, показывая всем своим видом, что это всерьез и надолго.

Вскоре молодая женщина снова появилась в прихожей, на этот раз без полотенца на голове.

Влажные волосы были кое-как причесаны. Она протянула Лебедкину водительские права. Капитан взглянул на права, потом на женщину. Женщина была похожа на фотографию, точнее, фотография была на нее похожа.

Лебедкин услышал за спиной тяжелое, взволнованное дыхание, оглянулся — председатель ТСЖ Мазаева тянула шею, заглядывая в документ. «Вот черт, — подумал он, — теперь непременно пойдут разговоры по всему дому…»

— Спасибо, — он повернулся к Мазаевой, — вы мне очень помогли, а теперь я вас больше не задерживаю.

— А как же… вам может понадобиться… — разочарованно протянула председательница.

— Обстоятельства дела изменились, появились непредвиденные аспекты, и теперь я вполне управлюсь без вас, — твердо сказал капитан, хотя и знал уже, что все бесполезно — разговоры по дому все равно пойдут, бухгалтер подсуетилась.

Мазаева все еще разочарованно топталась на месте, и капитан строго проговорил:

— Вы свободны!

Мазаева вздохнула и вышла из квартиры. Лебедкин взглянул на хозяйку этой квартиры — и ему показалось, что в ее глазах промелькнула благодарность.

Из-за двери тут же донеслись приглушенные голоса — председатель Мазаева обсуждала сенсационные новости с любознательной Лидией Аскольдовной.

— Теперь вы убедились, что я — это я? — осведомилась хозяйка квартиры. — Может быть, вы объясните, в чем дело?

— Объясню, — кивнул Лебедкин. — Только еще одна просьба — вы не могли бы показать мне свой паспорт?

И снова ему показалось, что Лютикова смутилась. Еще бы, ведь ее паспорт лежал в данный момент у Лебедкина в кармане, ему выдали сумочку погибшей и все вещи, там и был паспорт.

— Паспорт? — переспросила Лютикова, чуть заметно потупившись. — А я не помню, где он… я его куда-то запихнула… куда-то он запропастился… а вам очень нужно?

— Очень, — строго проговорил капитан и хотел добавить, чтобы она не валяла дурака, но удержался.

— Да в чем дело-то? — протянула женщина. — Объясните наконец, что случилось?

— Значит, паспорта у вас дома нет?

— Есть, но я не помню, где…

— А вы его никому не отдавали?

Лютикова окончательно смутилась, опустила глаза, потом справилась со своим смущением и повторила:

— В чем дело? Ну, я его действительно дала своей знакомой… это что — преступление?

— Ну, не преступление, но вообще-то нарушение паспортного режима. Вот вы вроде взрослая грамотная женщина, а таких простых вещей не знаете. А как зовут эту вашу знакомую?

— Она очень просила никому не говорить…

— Это не тот случай. Слушайте, я ведь из полиции, вы мой документ видели, так что не просто так к вам пришел чай пить! — рассердился Лебедкин. Он был голоден и зол, с утра, кроме чашки кофе с черствой булочкой, ничего не съел.

— А что… — Женщина подняла глаза на капитана, в ее глазах промелькнул испуг. — А что с ней случилось?

— Случилось… — протянул Лебедкин. — Так все же, как зовут вашу знакомую?

— Что… что с ней случилось? — Лютикова схватила капитана за руки, потом осознала неуместность такого жеста, разжала руки и отшатнулась. — Что?

— Она умерла… погибла… — неохотно проговорил капитан. — Так все же, как ее зовут?

— О господи! — ахнула Лютикова. — Она так этого боялась… и это случилось…

Молодая женщина прижала руки к сердцу, задышала быстро и сильно побледнела.

— Ой, вы не вздумайте тут в обморок упасть! — встревожился Лебедкин, который ужасно боялся женских слез и обмороков. — Вам воды принести? Где у вас кухня?

Лютикова с усилием отлепилась от стены и слабо махнула рукой куда-то в сторону.

Кухня была довольно просторная и сделана в стиле хай-тек. Стеклянный стол, шкафы серые с серебром, много стекла и металла. Чисто и пусто — ни посуды, ни прихваточек веселых, салфеточек вышитых, занавесок и то нет. Вместо них — жалюзи, опять же серебристые. Лютикова достала из холодильника бутылку минеральной воды и выпила прямо из горлышка.

Лебедкин успел заглянуть в холодильник поверх ее головы и увидел, что он пуст. Ну да, у этих молодых женщин никогда нет в доме никакой еды. Сами голодают — и людям чашки чая и то не нальют. Отдышавшись, Лютикова опустилась на стул и посмотрела на Лебедкина испуганными глазами.

— Как зовут вашу подругу? — настойчиво повторил капитан.

— Елена… Елена Николаевна Синицкая…

— Вы сказали, что она чего-то боялась. Чего именно? Говорила о чем-то конкретном?

— Не «чего», а «кого». Она боялась своего знакомого… то есть своего бывшего бойфренда. Потому и попросила у меня мой паспорт, чтобы он их не вычислил. Она хотела провести несколько дней с Глебом… там, в пансионате. А там ведь документы требуют, чтобы в номер поселить…

— А как зовут этого ее бывшего бойфренда? Вы знаете его имя и фамилию?

— Нет, фамилию я не знаю. Она никогда ее не называла. Звала его просто Алик.

— А почему она так его боялась?

— Не знаю… то есть она о нем последнее время старалась вообще не говорить, но когда он как-то всплывал в разговоре — прямо бледнела. Мне кажется, он ее как-то патологически ревновал. Знаете, бывают такие мужчины — уже и не любит, но ни за что не допустит, чтобы его кем-то заменили…

— Все-таки, может быть, вы вспомните о нем хоть что-то? Что Елена о нем говорила? Может быть, где и кем он работает? Пожалуйста, постарайтесь, это очень важно!

Лютикова задумалась.

— Про работу… нет, про работу она не говорила. Знаете, сначала, когда она с ним только познакомилась, она со мной вообще перестала общаться. Понимаете?

— Нет, не понимаю! — честно признался Лебедкин, пожалев, что с ним нету Дуси, уж она бы мигом все сообразила. А ему, Лебедкину, эти дамские штучки уже вот где. И эта тоже — сидит, вздыхает, время тянет, информацию из нее клещами тянуть приходится. А человек, может, с утра не евши…

— Да, вы же мужчина, — вздохнула Ирина, — где вам понять… хотите кофе?

— Хочу, — со вздохом согласился капитан, хотя на самом деле он хотел есть. Что угодно — хоть кашу без масла, хоть суп без мяса, хоть хлеба черного пожевать.

— И зовите меня Ириной. — Она подошла к кухонному столику, где стояло нечто, напоминающее космический корабль в миниатюре. — Я одинокая, внешне вроде ничего, — она быстро взглянула на капитана и поправила волосы, — зачем рисковать?

— В смысле…

— Ну да, в том самом смысле, чтобы мне своего мужчину не показывать…

Она сделала выразительную паузу, чтобы капитан понял и прочувствовал ее слова.

— Я Лену ничуть не виню — сама бы так поступила на ее месте. Зачем же знакомить мужчину с одинокой подругой? Зачем вводить в соблазн? Ну, не то что бы она со мной вовсе порвала — иногда звонила, такая радостная, видно было, что все у них хорошо.

Рассказывала, как в Грецию с ним ездила, как хорошо они там отдохнули. Но встречаться — ни-ни! Держала меня на безопасном расстоянии. А потом вдруг… приехала, даже без звонка, так я ее прямо не узнала. Бледная, руки дрожат… я ее выспрашивать не стала, думаю — захочет, сама расскажет…

— Это правильно! — одобрил такую линию Лебедкин. Он сам предпочитал строить опрос свидетелей, пользуясь только наводящими вопросами, чтобы они сами рассказывали ему все, что знают. Но эта что-то все ходит вокруг да около.

Сложное устройство оказалось кофеваркой, которая заурчала, запыхтела и выдала порцию кофе.

— Вы извините, сахар в доме не держу, — сказала Лютикова извиняющимся тоном.

— Ничего. — Лебедкин очень постарался, чтобы в голосе его не прозвучало раздражение.

Вечно они на диете, вечно они худеют, оттого и в доме ничего нету. Но, с другой стороны, он же не в гости к ней пришел, а по делу. Как говорится, лопай, что дают.

От горького кофе свело желудок.

— Но она, Елена, первый раз ничего не рассказала, единственное — как же, говорит, обманчива бывает внешность! Потом снова приехала, и еще, и начала уже говорить — что очень в нем ошиблась, что он до того ревнивый, что просто сил нет, и что боится она его. Я спрашиваю — а что, есть к кому ревновать? Нет, говорит, в том-то и дело, что не к кому, а он все равно ревнует…

Так тянулось какое-то время, а потом она снова приезжает — все, говорит, все кончено, мы с ним разъехались. На этот раз уже окончательно и бесповоротно.

— А что — выходит, раньше они с ним вместе жили? — уточнил Лебедкин.

— Да, вместе, у нее в квартире. А тут — все, выставила его чемодан и замки поменяла. Нет, говорит, больше сил его выносить! Руку на нее поднял. И ладно бы еще и правда изменяла она ему. А так — вообще ни за что!

Ирина сделала паузу, вздохнула и продолжила:

— Стали мы снова с ней общаться, как прежде — старые подруги все-таки. Привыкли общаться, делиться своим, девичьим. А потом она с Глебом познакомилась. Снова увлеклась, а я ее спрашиваю — не получится как прошлый раз?

Нет, говорит, это совсем другое дело! Ничего похожего! Только я замечала, что она какая-то беспокойная, от каждого звонка вздрагивает… я ее как-то спросила — что с тобой? Она и говорит — боюсь я, Алик меня не оставит в покое… вот и выходит, что она была права… а как, вы говорите, она погибла?

— Я не имею права разглашать тайну следствия! — строго ответил Лебедкин и добавил: — Все-таки постарайтесь вспомнить хоть что-то, что она говорила об этом Алике.

— Ничего не могу вспомнить! В начале их знакомства только и было — какой он замечательный, какой внимательный да как он ее любит. Лучше его нету. А в конце — какой он ревнивый, злой и подозрительный. И никакой конкретики!

— Ну, хоть что-нибудь! А вот вы сказали, что они ездили в Грецию — может, там какие-то детали всплыли? Какие-то подробности? Где они были? Чем занимались?

— Чем занимались… ну, чем на море занимаются? Купались, загорали… ах да, дайвингом они занимались!

— Чем? — переспросил Лебедкин.

— Ныряли с аквалангом. Лена сказала, что Алик очень хорошо плавал с аквалангом, настоящий дайвер, прямо профессионал — она в тот период вообще о нем только хорошо говорила, прямо с восторгом, будто лучше его нету. И она даже взяла несколько уроков дайвинга, чтобы вместе с ним плавать.

— Значит, плавали с аквалангом… — задумчиво повторил Лебедкин, в голове которого промелькнула какая-то смутная мысль. Впрочем, возможно, несущественная.

— Да, а больше я ничего не помню.

— Ну ладно… вы мне очень помогли… — проговорил капитан без энтузиазма, — скажите еще только адрес вашей подруги — и я оставлю вас в покое. По крайней мере, на сегодня. Потом, может быть, придется задать еще несколько вопросов.

Ирина продиктовала ему адрес своей подруги, и капитан отправился восвояси.

— Как успехи? — спросила его Дуся, когда он вошел в их общий кабинет. — Нашел что-нибудь интересное в квартире потерпевшей Лютиковой?

— Нашел, — ответил Лебедкин, — еще как нашел!

— И что же ты нашел?

— Потерпевшую Лютикову.

— Шутишь? — настороженно спросила Дуся. — Надо же, у тебя чувство юмора прорезалось!

— Ничуть! — И капитан рассказал своей напарнице о встрече с живой и здоровой Ириной Лютиковой, а также пересказал их разговор. Во всяком случае, все, что сумел запомнить.

— Ничего себе! — восхитилась Дуся. — Вот это поворот! И что же теперь делать?

— Две вещи. Нужно тщательно обыскать квартиру настоящей потерпевшей, Елены Синицкой, а еще выяснить, когда и с кем она ездила в Грецию. Наверняка она и туда, и обратно летела вместе со своим бойфрендом, так что мы без проблем выясним его данные! В аэропорту ведь обязательно проверяют документы. Алик — значит, Олег, вот и будем искать Олега.

— Ну-ну, — хмыкнула Дуся, — как-то у тебя все просто получается. А на самом деле если внешне все просто, то обязательно какая-нибудь гадость получится.

Лебедкин помрачнел, он здорово доверял Дусиной интуиции. Она почти никогда не ошибалась.

В базе данных аэропорта Пулково они очень быстро узнали, что Елена Николаевна Синицкая действительно полгода назад вылетела в Афины, откуда через две недели благополучно вернулась.

Однако на пути в Афины место рядом с ней в самолете занимала некая Варвара Соловьева с четырехлетним сыном Игорем, а на пути обратно рядом с ней летела пожилая супружеская пара — Илья Борисович и Марианна Петровна Сидоровы.

— Да, непростой человек этот Алик! — протянул Лебедкин, прочитав имена пассажиров. — Выходит, оба раза он летел не на соседних местах с подругой. Надо же, какой конспиратор! Прямо резидент какой-то! Ну, ничего, каждый резидент рано или поздно совершает ошибку! Помнишь такой фильм?

— Меня тогда на свете не было! — ответила Дуся.

На всякий случай Лебедкин запросил у коллег из аэропорта полный список пассажиров рейсов Петербург — Афины и Афины — Петербург, на которых летела Елена Синицкая.

Прочитав этот список, он нашел в нем только двух пассажиров по имени Олег: один из них, Олег Васильевич Кондратенко, пятидесяти пяти лет, летел вместе с женой. Другой, Олег Витальевич Дудкин, шести лет, — с матерью. Ни тот, ни другой не подходили на роль таинственного возлюбленного Елены Синицкой.

— Выходит, они вообще разными рейсами летели… — уныло проговорил Лебедкин.

— Ничего, Петька, не переживай! — утешила его жизнерадостная Дуся. — Может, в квартире Синицкой нам больше повезет! Знаешь, как говорят — отрицательный результат тоже результат!

Однако эти надежды оказались напрасными.

Целая бригада криминалистов три часа старательно перерывала квартиру покойной Елены Синицкой, но ничего так и не нашли. Лебедкин с Дусей ходили по квартире следом за криминалистами, то и дело попадая им под ноги, и спрашивали без особой надежды: Ну что? Есть хоть что-нибудь?

Криминалисты сначала просто отмахивались от них, потом начали закипать и ругаться. Наконец процесс был завершен.

— Что, совсем ничего? — спросил потерявший уже всякую надежду Лебедкин.

— Совсем, — ответил ему старший криминалист Костя Луковкин. — Настолько ничего, что это уже интересно.

— То есть? — переспросил Лебедкин.

— В любой нормальной квартире можно найти какие-то следы пребывания человека. Волосы в раковине, мусор в ведре. И уж в любом случае в ней есть отпечатки пальцев. Отпечатки хозяев — это само собой, это неизбежно, но и еще какие-нибудь случайные. Люди ведь не в безвоздушном пространстве живут. А тут — такое впечатление, что это не квартира, а операционная. Ни одного волоска, мусорное ведро чисто, и никаких отпечатков! Даже хозяйки!

— Выходит, кто-то здесь до нас поработал… — уныло протянул Лебедкин.

— И поработал весьма профессионально! — с явным уважением добавил Константин.

— Кто же он такой? — спросил у самого себя Лебедкин, тупо глядя в пространство.

И тут он осознал, чего еще не было в этой квартире. Чего-то, что должно было непременно присутствовать.

В ней не было компьютера.

А какая современная женщина может без него обойтись? Впрочем, и мужчина тоже.

На всякий случай Лебедкин все же позвонил Ирине Лютиковой и спросил, был ли компьютер у ее покойной подруги.

— А как же? — Лютиковой его вопрос показался глупым. — Разумеется, у нее были аккаунты во всех сетях! Как же без них? А что, ее компьютер пропал?

— Я не имею права разглашать тайны следствия… — машинально отбарабанил Лебедкин.

Ирина в ответ только фыркнула.

Ох уж эти тайны следствия!

Лика открыла одну дверь, потом вторую, потом набрала код сигнализации и, наконец, прислонилась к стене в коридоре. В квартире стояла тишина, потому что сегодня она вернулась пораньше, и ее домашних не было дома.

Домашние, дом… Лика усмехнулась. Эти слова значат что-то хорошее, радостное — пузырящуюся от теплого ветра занавеску на окне, запах свежей выпечки по воскресеньям, тихую музыку по вечерам, сладкую дрему на диване под пушистым пледом и чтобы кто-то близкий принес туда банан или чаю с вареньем…

Ничего этого у нее нет. И дом, то есть эта квартира, вообще не ее. Она тут… не гостья, нет, и не прислуга, конечно, а наемный работник. Ну да, платят приличную зарплату, обращаются сносно, но не более того. Пока работает хорошо — ею довольны, как только не сможет, не оправдает доверия — выбросят вон. Хотя в ее случае, может, и не выбросят, как сор из избы.

Лика удивленно оглядела коридор. Что это с ней? Никогда раньше такие мысли ее не посещали. Никогда так ясно она свою жизнь не представляла.

Со стороны-то все у нее хорошо. Муж есть, работа приличная, семья богатая, у свекрови свое дело прибыльное, ведет она его твердой рукой. Ну, свекровь в доме хозяйка, перечить ей нельзя ни в чем, да и как иначе? Тут все ее, Лика на все готовое пришла, так что свои правила устанавливать и не собиралась.

«Да кто бы ей позволил?» — тут же усмехнулась она. Тут только пикни, только слово лишнее скажи, да что — слово, только косо посмотри — потом наплачешься. У свекрови не забалуешь, железная женщина Елизавета Арнольдовна.

Сын, конечно, не в мамашу удался. Муж у Лики, если честно, вообще никакой — ни рыба, ни мясо. На все ему наплевать, а на жену — в особенности. Талантов никаких особенно нету, болтается при фирме, мать возит на машине, да так, мелкие поручения выполняет. Дел важных поручить ему нельзя — все провалит.

Мать и не пытается, знает своего сыночка как облупленного, иногда прямо в глаза его идиотом называет, она на слова не скупится. А ему все равно. Есть еще другой сын, этот — мамочкина большая любовь, но уж такая сволочь, что лучше уж Ликин Сережа, он вообще-то ее не обижает, просто не замечает. Есть она, нет ли — ему без разницы. Да и ей-то, в общем, также.

Вот такая у нее жизнь. А со стороны — все прекрасно, можно позавидовать.

Лика расстегнула пальто и наклонилась, чтобы снять сапоги. На улице сегодня грязно, так лучше разуться у дверей, чтобы не следить по всему коридору.

Квартира большая. Но прислуги в доме свекровь не держит. Еще, говорит, не хватало, чтобы посторонняя баба по дому шныряла, все подслушивала да подсматривала. Приходит раз в неделю тетка, которую зовут странно — Нахимовна, когда-то они со свекровью в одной деревне жили. Только ей свекровь доверяет, и то не во всем. А в остальное время все на ней, Лике. Не барыня, говорит свекровь, руки не отвалятся пол подтереть да картошки сварить.

Лика сняла один сапог и вот, так и есть, откуда ни возьмись, прискакала Нюська. Вторая слабость свекрови после младшего сыночка. Маленькая собачонка, помесь болонки с непонятно кем. Злобная мерзкая тварь. Уж Лика ей в жизни ничего плохого не сделала, а она вечно набрасывается да кусает.

— Привет! — устало сказала Лика. — Сегодня ты опять в плохом настроении?

«Не опять, а снова!» — прорычала Нюська и бросилась в атаку. В коридоре явственно запахло псиной. Просто даже удивительно — домашняя собака, и такая маленькая, а воняет, как будто дворовый никогда в жизни не мытый пес.

Лика подставила сапог и закричала: «Пошла вон!», но мерзкая собачонка, захлебываясь от лая, увернулась от ее ноги и вцепилась в ту ногу, где не было уже сапога.

— Черт! — Зубы у Нюськи мелкие, но острые, было ужасно больно, да еще и колготки, зараза, порвала.

— Отвали! — Лика дернула собаку за хвост, такая тактика всегда помогала.

И в этот раз Нюська разжала зубы и отскочила. Теперь в глазах ее появилась самая настоящая ненависть. Она присела на задние лапы, зарычала и приготовилась к прыжку, готовая порвать Лику на мелкие кусочки.

И прыгнула, но Лика, сама того не сознавая, размахнулась и пнула ее ногой в сапоге, как футбольный мяч. Удар был отличный, не всякий футболист на такое способен, собаченция отлетела метра на три и затихла на полу.

— Неужели сдохла? — задумчиво проговорила Лика с тайной надеждой.

Она сняла сапог и прошла к шкафу, чтобы повесить пальто. Проходя мимо собаки, она увидела, что Нюська шевелится и смотрит жалобно, обиженно — дескать, маленького обидеть ничего не стоит. Лика сердито шикнула, и собачонка испуганно подскочила и заковыляла прочь, демонстративно подволакивая лапу.

— То-то же, — удовлетворенно сказала Лика и прошла к себе. Точнее, в их с Сергеем общую комнату, своей, разумеется, в этой квартире у нее не было.

Комната большая, мебелью заставленная. Есть тут и кровать широкая, с резной деревянной спинкой, и диван, и шкаф, и комод. И стол на одной толстой ноге, напоминающей слоновую. Вся мебель добротная, массивная, с золочеными ручками, далеко не новая. Но крепкая, так что свекровь и слышать не хочет, чтобы менять. С чего это вдруг, говорит, я стану деньгами разбрасываться, добро на говно менять? Она в словах не стесняется, любит вещи своими именами называть.

Лика села на диван и достала перстень.

Снова поразило ее лицо старика. Так посмотришь — вроде и не старик, а просто зрелый мужчина, а так повернешь — совсем юноша, только глаза немолодые, много повидавшие.

Лика надела перстень на средний палец левой руки.

Надо же, перстень явно мужской, большой, массивный, с крупной печаткой, а сидит на ее пальце, как влитой. Не тянет, не давит, не сползает. Странно…

Она поднесла руку к лицу. Показалось ей или нет, что старик с узкими злыми глазами посмотрел на нее одобрительно? Да нет, глаза змеиные, ничего не выражают… Но вот и губы шевельнулись.

«Не робей… — послышался шепот у Лики в голове, — делай, как я скажу… не пропадешь…»

Шепот тихий, вкрадчивый. И вроде бы по-хорошему говорит, утешает, а только разве змеиному голосу можно верить?

Но перстень так плотно облегает палец, не тянет, не давит, не жмет, точно по размеру. И на печатке не старик вовсе, а юноша прекрасный. Взгляд гордый, смелый, видно, что все может, все ему подвластно. С таким и правда не пропадешь…

Лика открыла глаза и удивленно потрясла головой. Что это с ней? Заснула среди дня, да и проспала часа полтора, если не больше. Скоро свекровь и остальные с работы явятся, есть запросят, а она и на кухню не зашла.

Лика наскоро переоделась и заспешила на кухню. Оказалось, что Нахимовна сварила солянку — сытную, жирную, острую. Семья ее обожает. Вот и ладно, а Лика просто чаю попьет, она эту солянку никогда не ест.

Перед тем как выйти из комнаты, Лика осторожно сняла перстень и убрала его в ящик комода, где белье. Вот в ее трусах Сергей рыться точно не будет!

Богатый город Великий Новгород.

Богаты новгородцы, горды.

Торговали новгородцы со всем миром — и со свейским, сиречь шведским городом Стекольном, и с немецкими городами Любеком да Бременом, и даже с фрязинами, сиречь итальянцами, особливо с богатым да славным Веденцем.

Чего только не было на новгородском торжище! Каким только товаром здесь не торговали!

Из славного Веденца привезены чудные зеркала, стеклянные чаши да кубки, из шведского города Стекольна — серебряная посуда, из немецких городов — дорогое оружие, и доспехи, и часы чудные, что не только время показывают, но и музыку играют, и картины разные представляют.

Богат был Великий Новгород, горды были новгородцы — да все это прошло, миновало.

Пришел в Великий Новгород грозный царь Иван со своим опричным войском.

Опричники одеты во все черное, на поясе у них с одной стороны кривая татарская сабля, с другой — метла: мол, без жалости выметем мы всю крамолу, где бы она ни пряталась. К седельной луке приторочена песья голова — мол, как бешеные собаки, загрызем мы всех царевых недругов.

Пришел царь в Великий Новгород, словно божья гроза — пришел карать крамолу.

А в чем же крамола?

Прежде того, как идти на Новгород, был царю сон.

Приснилось ему, что снова, как в детстве, идет он по темным кремлевским переходам в тот дальний край дворца, где царские кладовые, туда, где хранятся книги бабки его, византийской принцессы Софии Палеолог.

Входит он в ту же кладовую, что в детстве, и видит большое зеркало из Фрязинского города Веденца.

А в зеркале том — черный старик с узким лицом, со змеиными темными глазами.

На этот раз не стал Иван спрашивать старика, кто он такой — и без того догадывался. А спросил он его другое:

— Зачем звал?

— Богат город Новгород! — проговорил старик, проскрипел. — Богаты и горды новгородцы! Со всем миром торгуют, всюду бывают, всякие порядки видели.

— И что с того? По мне, так пусть торгуют, пусть богатеют — чем они богаче, тем больше мне денег в казну принесут.

— Плохо говоришь! Негоже твоим подданным гордиться. Где богатство и гордость — там и крамола. Знаешь, что со свейским королем Эриком случилось? Богаты были жители города Стекольна, богаты и горды. Возомнили они, что худо ими Эрик правит, что заслуживают они лучшего правителя, прогнали его, посадили над собой другого короля. Был Эрик, как ты — природный государь, а стал никто. Ты ведь такой судьбы не хочешь?

— Не хочу! — ответил Иван, не раздумывая.

— А что ты насчет своей казны печалишься — так не думай, не сомневайся: забери у гордых новгородцев все их добро — вот и будет твоя казна полна.

Проснулся Иван в своей постели.

Лежит и думает: а ведь прав черный старик.

Где богатство и гордость — там и крамола. Нищими да боязливыми куда как проще управлять.

Встал, вызвал начальников опричного войска и велел собираться в поход. Не на литовцев, не на татар — на свой город, на богатый город, на Великий Новгород.

Как подошло царское войско к Новгороду — вышли навстречу ему монахи с иконами, с хоругвями, за монахами вышли знатные люди новгородские, на колени перед царем падали, просили пощадить богатый да славный город.

Вышел вперед игумен, святой старец Паисий, просил простить новгородцев, в чем бы ни была их вина.

Царь пуще прежнего разъярился, велел схватить игумена и предать лютой казни.

На что бесшабашны были опричники — и то смутились: как-никак, святой человек…

Нахмурился царь — но тут вышел вперед Гришка Грязнов, схватил игумена за бороду, повалил на землю, потащил по грязи да прямо перед царевым конем отсек ему голову.

Великий плач подняли монахи — а опричники обрушились на богатый город, как божья гроза.

Первым делом устремились опричники на торжище.

Что из товаров получше — себе забирают: серебро шведское, зеркала итальянские, доспехи испанские, часы немецкие, ткани дорогие да украшения.

Тот товар, что попроще — сало, да воск, да лен, да пеньку, — в большие кучи складывают, смолой поливают да поджигают. Горят великие костры, поднимается дым до неба.

Разграбили торжище — пошли по домам новгородцев.

И здесь все лучшее себе забирают, что похуже — сжигают.

Подошел к царю инок, на колени пал, говорит:

— Государь-батюшка, что же ты делаешь? Ежели овца жива — можно с нее каждый год шерсть стричь, но ежели с нее содрать шкуру — помрет овца, и не будет больше от нее проку!

— Зато мяса наемся! — отвечает ему царь. — А овец у меня еще много! — и мигнул Гришке Грязнову — тот и отсек иноку голову, чтобы лишнего не говорил.

С того и началось.

Кончился грабеж — начался правеж.

Знатных новгородцев саблями секут, жен их да детей тащат на Волховский мост, по рукам — по ногам связывают да в воду кидают.

Лютая зима в тот год стояла, замерзла река — но под мостом были полыньи, а опричники их топорами да баграми расширили, чтобы было, где новгородцев топить.

Крик стоит над рекой, крик и плач.

А опричники на лодках плавают и баграми под лед заталкивают тех, кто пытается выплыть.

Царь сидит на коне, смотрит, как на его глазах гибнет Великий Новгород, вспоминает свой сон.

Правильно он все делает, только так и можно истребить крамолу!

Велел опричникам посчитать, много ли добра награбили.

Опричники посчитали — много, и царю много досталось, и себя не обидели. Доложили Ивану — а он недоволен.

Больше нужно.

А больше взять негде, все дома новгородские ограбили, все опустошили.

Вышел вперед Малюта Скуратов, говорит — в домах только малая часть богатств новгородских, больше в церквах да соборах!

Восемь пятьдесят.

Лика поставила машину на стоянке, перешла дорогу.

Вот здесь она работает.

В ее контору ведут две двери — одна приличная, заметная, с аккуратной табличкой «Фортуна. Ставки на спортивные мероприятия».

Это дверь для клиентов.

Возле двери — чахлое дерево.

А на верхней ветке этого дерева — большая черная птица с длинным крючковатым клювом. Сидит, смотрит на Лику, словно сказать ей что-то хочет.

Но Лике не до нее. И вообще — она еще не дошла до того, чтобы с птицами разговаривать.

Лика прошла мимо двери для клиентов, подошла к другой двери — неприметной, выкрашенной тускло-зеленой масляной краской, без всяких надписей, нажала на кнопку, подняла голову, чтобы ее можно было разглядеть в камеру. Раздался щелчок, дверь раскрылась.

Дверь, снаружи казавшаяся хлипкой, облезлой — пни и развалится — на самом деле была сделана из двойного бронированного листа, внутри заполнена специальным керамическим составом. Эта дверь могла выдержать прямое попадание противотанкового снаряда. Так, по крайней мере, говорил мужик, который ее устанавливал, и Лика ему верила. У него было такое лицо, что трудно не поверить.

За этой первой дверью была еще вторая — попроще, с круглым глазком. В глазок Лику еще раз осмотрели, и только тогда пропустили внутрь.

Внутрь — это в тесную комнатушку, где сидел Степаныч — приземистый сутулый мужик с цепким взглядом, бывший мент, пятнадцать лет служивший Арнольдовне верой и правдой. К Лике он относился неплохо — за спокойный, ровный характер, выгодно выделявший ее из Семьи. Но и он был предсказуем, как календарь.

— Здравствуй, Лика, — сказал он, как каждое утро, — что такая бледная? Черная кошка дорогу перебежала?

— Не черная — полосатая, — ответила Лика, опять же, как всегда.

— Полосатая — не считается. Но все равно нужно плевать через левое плечо.

— Я плюнула.

Восемь пятьдесят пять.

Лика подошла к двери своего кабинета, достала связку ключей, нашла нужный, отперла дверь, вошла в кабинет.

Кабинет — громко сказано: маленькая, тесная комнатушка без окон, в которой едва помещались простой офисный стол с компьютером, принтером и машинкой для пересчета денег, три стула, обитых искусственной кожей, и сейф.

Сейф был огромный, внушительный, он занимал чуть не половину кабинета и играл в жизни их конторы самую важную роль.

Сейф — это наличка, а наличка — это их специальность, их работа, их хлеб, их ужас.

Еще в уголке поместился маленький столик с кофеваркой, чайником и кружками.

Лика разделась, села за стол, включила компьютер.

Девять ноль-ноль.

Через полчаса, в девять тридцать, должны были появиться первые посетители — очень важные, люди Доктора. Но до этого ее ждал ежедневный утренний аттракцион под названием Борюсик.

Лика тяжело вздохнула.

Борюсик — это еще один ужас ее жизни.

Ее деверь, младший брат мужа, любимый сын Елизаветы Арнольдовны. Свекровь в нем души не чает, ничего плохого не замечает, все прощает. Да она и не знает про него ничего, никто не осмеливается ей про его подвиги рассказать. Кому охота на себя ее гнев вызвать. Страшна Арнольдовна в гневе, ох, страшна…

Говорят, что братья обычно бывают похожи, но Сергей и Борис были совсем разные. Сергей — тусклый, унылый, вялый, бесцветный, в общем — никакой. Борюсик же — весь на нервах, весь на пружинах, злобный маленький урод с вечно красными от кокаина глазами.

Девять ноль пять.

Ну вот, так она и знала.

Дверь открылась, и на пороге, предсказуемый, как железнодорожное расписание, появился он, этот хорек, Борюсик.

Глаза у него, как всегда, красные, острый маленький носик противно шевелится, как у крысы, словно принюхивается — чем это тут пахнет? Не деньгами ли?

Вылитый хорек.

Хотя, пожалуй, он больше похож и на Нюську, эту дрянную собачонку. Такой же подлый, истеричный садист.

— Здравс-ствуй, сестричка! — прошипел, ногой придвигая стул и садясь напротив Лики.

— Я тебе не сестра! — огрызнулась она. — Что тебе нужно? Чего притащился?

— Не сестра, говоришь? — Борюсик зыркнул на нее, ухмыльнулся. — Ну ладно, пусть не сестра. Тем более, несестра, свари мне чашечку кофе. Ты хорошо варишь кофе.

Послать бы его подальше — но его взгляд гипнотизирует Лику, кроме того, сварить кофе ей нетрудно, может, на этом он угомонится… хотя, конечно, нет.

Тем не менее она встала, прошла к маленькому столику, наполнила кофеварку, засыпала кофе.

Когда Лика проходила мимо Борюсика, он, как всегда, ущипнул ее — больно, с вывертом. Она дернулась, сжала зубы — но смолчала. Все равно это бесполезно. Все равно что жаловаться свекрови на ее дрянную собачонку. На первых порах она пыталась жаловаться мужу, но тот, как всегда, отмахивался, говорил — сами разбирайтесь, меня не впутывайте. Вот интересно, как это она может сама разобраться, когда свекровь на своего младшенького не надышится?

Пока Лика возилась с кофеваркой, Борюсик достал из кармана несвежий платок, шумно высморкался и проговорил деловым, уверенным тоном:

— Десятка.

— Что? — переспросила Лика, хотя сразу все поняла.

— Что слышала. Я вчера поставил десять тысяч на игру «Спартак» — «Факел». Выпиши мне квитанцию.

— Не жирно ли будет? — процедила Лика.

На вчерашней игре выплачивали ставки три к одному, следовательно, Борюсик хочет, чтобы она задним числом оформила ему ставку, и в кассе выплатили тридцать тысяч.

— Мы это уже проходили… — с ленцой ответил Борюсик. — Тебе еще не надоело?

Лике это действительно надоело.

Каждое утро Борюсик приходил вот так, до первых посетителей, и требовал у нее денег. У него были большие расходы — на кокаин, на девок, на прочие развлечения. На первых порах Лика пыталась возражать, грозила пожаловаться мужу, Арнольдовне…

Насчет мужа Борюсик только ухмылялся — да Лика и сама понимала, что Сергею на все наплевать, а Арнольдовна…

Борюсик сказал, что все свалит на саму Лику, и его мать, конечно, скорее поверит любимому сыночку, чем невестке. Тут уж можно не сомневаться.

Поначалу он просил — точнее, требовал — немного, и она пару раз сдалась, чтобы избежать скандала, а когда попыталась возражать, он злобно ухмыльнулся и сказал, что сохранил те квитанции, которые она ему выписала, и если подсунет их матери, та поверит, что это Лика жульничает со ставками.

— Представляеш-шь, что она с тобой сделает? — прошипел Борюсик, сладострастно прищурив красные глаза.

Лика представила.

— Ну, что ты там копаешься? — напомнил о себе Борюсик. — Разучилась варить кофе?

Лика скосила на него глаза.

Как он все-таки похож на Нюську!

Она вспомнила, как пнула вчера дрянную собачонку. Вспомнила, какое удовольствие это ей доставило… И Нюська весь вечер пряталась где-то в дебрях квартиры, боялась выйти. И молчала, так что Лика наслаждалась тишиной, не слыша ее визгливого лая. А свекровь даже встревожилась и сюсюкала весь вечер — моя маленькая, моя девочка, что с тобой, не заболела ли…

Вот бы так же пнуть Борюсика!

Нет, это невозможно. Он ее просто убьет…

И тут Лика услышала тот самый голос, прозвучавший прямо у нее в голове:

«Нет ничего невозможного. Все возможно. Нужно только правильно рассчитать».

И в то же время она почувствовала, как вместе с этим голосом в нее вливается незнакомая, непривычная сила. Она вспомнила тот перстень, который нашла накануне. Перстень, который лежит сейчас в ее сумочке. Она побоялась оставить его дома и взяла с собой. Уж не этот ли перстень придал ей силы?

Все возможно, нужно только правильно рассчитать…

Она незаметно взглянула на часы.

Девять двадцать две.

— Ну, когда же будет готов мой кофе? — повторил Борюсик, и в его голосе прозвучало раздражение.

— Сейчас, — пробормотала Лика, делая вид, что возится с кофеваркой. — Заклинило фильтр…

— Чтоб тебя! — прошипел Борюсик. — Плюнь на этот кофе, займись квитанцией!

— Сейчас… — пропыхтела Лика, дергая ручку кофеварки. — Так нельзя оставить, а то она взорвется…

— Да чтоб тебя…

Взгляд на часы.

Девять двадцать восемь.

— Все в порядке! — Лика победно улыбнулась, наполнила чашку, подошла к Борюсику и в последний момент споткнулась, вылила кофе ему на самое заветное место.

Он вскрикнул, попытался вскочить — но Лика молниеносно переставила свободный стул, поставив его ножкой на ногу Борюсика, и надавила на него всем весом.

Крик Борюсика перешел в истеричный визг — точно так же визжала вчера Нюська. Но он все же справился с болью, отбросил стул, вскочил, кинулся на Лику, схватил ее за горло…

Она увидела близко-близко его безумные, полные ненависти глаза и поняла, что он, не задумываясь убьет ее.

Неужели она ошиблась, неверно рассчитала время?

И в это самое мгновение дверь кабинета с негромким скрипом открылась.

Значит, она рассчитала верно. Девять тридцать.

Слабеющим боковым зрением Лика увидела входящих в кабинет людей. Людей Доктора.

Впереди — невысокий толстяк с зализанными на лысину бесцветными волосами, прижимающий к груди увесистый чемоданчик. Казначей Доктора, Левон Абгарович. За ним — человек-скала, квадратный двухметровый детина с низким лбом и глубоко посаженными глазами — телохранитель Костян, бывший чемпион по боксу в тяжелом весе, машина смерти, как называют его знакомые. Впрочем, знакомых у него немного. Из спорта ушел после травмы, тут его и подобрал Доктор.

Как ни странно, при своей жуткой внешности и грозных боевых качествах, Костян в глубине души сентиментален. Об этом знают немногие, но Лика — одна из этих немногих. Потому что сентиментальность Костяна касается ее напрямую.

Костян в нее тайно влюблен.

Он никогда ничего себе не позволяет, даже намека, но иногда в его маленьких, глубоко посаженных глазах мелькает что-то, похожее на нежность. На особенную, первобытную нежность — такую, какая могла зародиться в сердце какого-нибудь неандертальца. Или даже пещерного медведя.

И вот — войдя в кабинет — Костян увидел ужасную сцену: кто-то, чье лицо он не видел, какой-то маленький, жалкий, тщедушный негодяй, душил Лику…

Костян зарычал, обогнул Левона Абгаровича и коршуном — точнее, разъяренным пещерным медведем — налетел на Борюсика. Он одной рукой схватил его за шкирку, как нагадившего котенка, оторвал от Лики, поднял в воздух, встряхнул и уже хотел швырнуть в дверцу сейфа, чтобы одним махом размозжить его голову — но Левон Абгарович строго окликнул его:

— Костян, стой!

Голос Левона действовал на Костяна, как дудочка факира на королевскую кобру.

Костян застыл, держа Борюсика на весу.

— Костян, поставь его!

— Но он ду… душил Гли… Гликерию Романовну! — проговорил Костян, как всегда, заикаясь.

Лика ненавидела свое полное имя. Но сейчас она готова была простить Костяну все что угодно. Она смотрела на Борюсика, который болтался в мощной руке телохранителя, извиваясь, как червяк, и наслаждалась.

— Поставь его! — повторил Левон Абгарович. — Поставь сейчас же! Посмотри, кто это!

Костян посмотрел.

Это был Борис, сын здешней хозяйки, Елизаветы Арнольдовны. Конечно, это немного меняет дело, его нельзя так вот запросто раздавить, как червяка или таракана — но все равно он мерзкий, гнусный, отвратительный тип.

— Ты что — с-сдурел? — прошипел Борюсик, отряхиваясь. — Совсем с катушек слетел?

— Это ты сле… слетел! — огрызнулся Костян. — Если еще тро… тронешь Гли… Гликерию Романовну — убью!

Борюсик быстро взглянул на Левона, на Костяна, на Лику. В его злобных красных глазках поочередно вспыхнули страх, ненависть и холодный расчет.

— Борис… Иванович, — проговорил Левон, — оставьте нас, пожалуйста. У нас мало времени.

При этом Лика расслышала сквозь сухую деловую интонацию едва заметную нотку презрения.

И Борюсик вышел.

Он знал, что с людьми Доктора ссориться нельзя. Особенно с Левоном Абгаровичем.

И Лика поняла: сегодняшний маленький триумф, конечно, доставил ей удовольствие, но он может дорого ей обойтись. Борюсик — маленькое, но очень опасное и мстительное животное.

Оправив костюм и переведя дыхание, она села на свое рабочее место и показала Левону Абгаровичу на свободный стул.

Костян, как обычно, встал около двери.

— Может быть, по чашке кофе? — как обычно, предложила она посетителям.

— Нет, спасибо, — ответил Левон Абгарович, немного отступая от ритуала. — У нас мало времени.

Лика взглянула на часы: девять тридцать семь. Из-за инцидента с Борюсиком они немного отстали от графика, поэтому времени на кофе действительно не осталось.

— Приступим. Сколько у вас сегодня?

Левон Абгарович назвал сумму, положил на стол чемоданчик, открыл его своим ключом.

Началась обычная ежедневная работа.

Лика брала деньги пачку за пачкой, распаковывала, пересчитывала при помощи машинки, заново упаковывала и откладывала на другой конец стола. Левон Абгарович следил за ее действиями и мысленно считал проверенные пачки.

Результат у них, как обычно, совпал, и оба подписали акт сверки — совершенно неофициальный, заполненный при помощи специального шифра. Если этот акт попадет в руки постороннего человека — тот, разумеется, ничего не поймет.

Девять пятьдесят.

Все по графику.

Закончив сверку, Лика запаковала деньги вместе с актом в мешок и убрала в сейф.

Левон Абгарович и Костян деликатно отвернулись, когда она набирала шифр сейфа.

— До завтра! — вежливо проговорила Лика, провожая посетителей до дверей.

Десять ноль-ноль.

Каждое утро люди Доктора, так же, как сегодня, привозили им наличку. Лика не знала, откуда берутся эти деньги, и не хотела знать. Зато она знала, что в их конторе эти деньги отмывались, они выплачивались как призовые в спортивном тотализаторе — и уже чистыми, отмытыми возвращались к Доктору.

И это устраивало обе стороны.

Система работала как часы.

Как часы.

Лика вспомнила стычку с Борюсиком.

Сегодня у нее все получилось, потому что она очень точно рассчитала время. Достаточно было ошибиться на две-три минуты — и Борюсик задушил бы ее.

Но все вышло.

Правда, Борюсик затаит ненависть и постарается ей отомстить… значит, нужно опередить его.

Нужно снова тщательно все продумать, рассчитать, воспользоваться тем, что она с точностью до минуты знает, когда и что происходит в их фирме.

Лика удивилась — откуда у нее такие неожиданные мысли? Откуда такая решимость? Что с ней происходит сегодня? Она словно стала другим человеком…

Работать к свекрови, тогда еще будущей, Лика пошла от полного отчаяния. Фирма, где она работала раньше, разорилась, их всех выгнали на улицу. У нее тогда были кое-какие полезные знакомства, она нашла работу бухгалтера довольно быстро, но пока искала, потратила все свои скудные сбережения. И платили на новом месте гораздо меньше, так что едва хватало на еду, кое-какие необходимые мелочи и оплату квартиры. Но через три месяца и эта работа накрылась медным тазом, потому что начальник уволил Лику первой. Тут уж нахлебалась она по полной, до сих пор, если вспомнить, руки трясутся.

Доживала в квартире последние дни, с ужасом ожидая прихода хозяйки. Платить было нечем. Из еды в доме была только гречневая каша, даже масло кончилось.

И вот, когда она возвращалась с очередного места предполагаемой работы, получив полный и окончательный отказ, Лика встретила знакомую. Знакомую из далекого прошлого, из их городка, которая жила там когда-то, но уехала гораздо раньше Лики. Звали знакомую Ника, они еще когда-то шутили — Лика, Ника…

Они столкнулись на улице, когда Лика пялилась в витрину кафе, не в силах отойти, до чего хотелось кофе. Со сливками и сахаром, а еще булочку с корицей. Нет, лучше с лимоном. Или с черничным вареньем. Но денег в кошельке было только на маршрутку. Ника окинула ее взглядом и все поняла.

— Пойдем! — сказала она и завела Лику в то самое кафе.

Когда прошел первый шок, то есть когда Лика выпила две большие чашки кофе и съела ужасающее количество булочек (никогда в жизни с ней такого не было ни до, ни после), Ника спросила, что она может для старой подружки сделать. А сделать она могла если не многое, то кое-что, потому что выглядела вполне преуспевающей, устроенной женщиной. Одежда, повадки говорили сами за себя…

— Мне нужна работа, — твердо сказала Лика, — очень нужна, и как можно скорее.

Ника задумалась и сказала, что есть одно место.

— Что-то типа кассира… — неуверенно произнесла она. — Но… там опасно. Есть криминал, и если честно — большой. Но если осторожно и не зарываться…

Она наклонилась и шепотом поведала Лике на ухо, в чем суть предлагаемой работы.

Лика думала недолго.

Здесь никакой работы в ближайшее время она не найдет, а тем временем хозяйка велит освобождать квартиру. Если продать кое-какие вещи, то, может быть, хватит денег на билет домой.

И что ждет ее дома? Вечно пьющий отчим. Мать, которая давно махнула на себя рукой, ничего ей не нужно, только бы оставили в покое. Все, считая Лику.

Да уж, они точно не обрадуются, если Лика свалится им как снег на голову.

— Я согласна, — сказала Лика.

Суть работы она уразумела быстро. Тут главное — внимательность и аккуратность, а этими качествами Лика обладала в избытке.

Ника велела сослаться на какого-то Владимира Ивановича, он, дескать, позвонит и ее рекомендует. Кто такой Владимир Иванович, Ника не объяснила, а Лика не спрашивала.

Как увидела свекровь, тогда еще будущую, впервые — так сразу захотелось бежать куда подальше. Но тут же вспомнила про долги и унизительные поиски работы, и мучительный голод, и грозящую нищету — и согласилась.

Елизавета Арнольдовна бросила на нее один только взгляд, а просветила, как рентгеном, она всегда говорила, что у нее на людей — глаз-алмаз.

— Работай, — сказала она, — проворуешься — урою.

И Лика работала — не вступая ни с кем в разговоры, тщательно себя контролируя, ни с кем не конфликтовала, больше помалкивала. С Елизаветой Арнольдовной сталкивалась нечасто. Видела ее сына Сергея — как на мужчину, на него и не смотрела — такой незаметный, молчаливый, безликий какой-то, не человек, а робот. Хотя и тут совсем не то: робот железный, несгибаемый, а у этого сразу видно, что внутри никакого стержня нету.

Прошло несколько месяцев, и Арнольдовна вызвала ее как-то к себе. Пока шла, Лика еле ногами двигала от страха — не иначе, как Борюсик нажаловался, у них уже тогда отношения плохие были. Но денег просто так он у нее не требовал, опасался.

— Садись, — сказала Арнольдовна, смотря на нее из-под насупленных бровей, — садись и слушай.

И замолчала надолго, так что Лика от страха чего только не передумала. Вроде бы никаких серьезных грехов за ней нет, а вдруг? С Арнольдовной никогда не знаешь, откуда гром грянет и неприятности посыплются.

— Вот что скажу, — заговорила наконец Арнольдовна, — девка ты старательная и работящая. Аккуратная опять же, работать умеешь. В дело вошла быстро. И вот у меня к тебе предложение: выходи за Сергея моего. Он парень неплохой, звезд с неба не хватает, зато не пьет и по бабам не шастает. А как войдешь в Семью, так будешь жить на всем готовом. Машину куплю, деньги платить тебе буду хорошие.

— Да зачем вам? — невольно ахнула Лика.

— А мне так спокойнее, — ответила Арнольдовна, — потому как знаешь ты много такого, что постороннему знать не положено.

И посмотрела так, что Лика поняла — попалась она крепко. Теперь даже если уволиться захочешь — не позволят. Найдут и… Арнольдовна на все пойдет.

— Ну, что скажешь? — спросила будущая свекровь. — Подходит тебе такой вариант?

— А Сергей что говорит? — осмелилась Лика.

— А ему говорить не положено, — припечатала свекровь, — что велю — то и сделает.

И Лика и Сергеем расписались в ЗАГСе. А до того даже не поговорили толком. Пыталась Лика его спросить, что он сам-то о своей женитьбе думает, так он только рукой махнул — мать лучше знает. Раз говорит, что надо — значит, надо. И ты соглашайся, мать два раза предлагать не станет, не тот человек.

Свадьбы, естественно, никакой не было — еще не хватало. В свидетелях у Сергея был его брат Борюсик, а к Лике позвали постороннюю бабу, которая крутилась в ЗАГСе случайно.

Переехала Лика в огромную квартиру, выделила свекровь им с мужем комнату. И в постели Сергей ничем не удивил — такой же оказался, то есть вроде бы все нормально, а скука берет — хоть волком вой! Одно хорошо — нечасто он к ней с этим делом обращался, видно, самому неинтересно. Ну и на том спасибо.

Побежали дни, заполненные работой и хозяйством, которое свекровь все на Лику свалила. Лика и счет этим дням потеряла. А сейчас вот стала задумываться и вопросы себе задавать.

Для чего ей такая жизнь? Чего ей дальше ждать, к чему готовиться? Выходило, что ждать нечего. Либо свекровь обнаружит недостачу денег, которые Борюсик берет, и Лику, как она и обещала, уроет, либо Борюсик ее покалечит.

А то еще возможно, что бизнес свекрови накроется — либо конкуренты ее съедят, либо полиция заинтересуется, и тогда Лика обязательно крайней окажется. Деньги-то все через нее идут. Много она знает, ох, много…

Раньше она эти мысли от себя отгоняла, а теперь вот перстень подсказал, что нельзя больше тянуть, надо на что-то решаться, чтобы вырваться из этой клетки стальной, бронированной. А то как бы поздно не было.

Не успел Лебедкин войти в свой кабинет, как телефон на его столе пронзительно зазвонил. Он поднял трубку и несчастным голосом проговорил:

— Лебедкин слушает!

— Где вас носит, Лебедкин? — раздался в трубке неприязненный голос секретарши начальника Софьи Павловны. — Вас начальник разыскивает, а вы где-то пропадаете!

— Я не пропадаю, — тяжело вздохнул капитан, — я провожу следственные действия…

— Знаю я эти ваши следственные действия в подвальчике на Сестрорецкой!

«Вот откуда она знает про подвальчик? — пронеслось в голове у Лебедкина. — И вообще, мы там только иногда обедаем, а сегодня я вообще там не был».

— Это голословные, не соответствующие действительности утверждения… — Капитан был голодный и потому злой, оттого и решился так разговаривать со злопамятной ведьмой.

— Короче, немедленно в кабинет к начальнику! — рявкнула Софья не хуже Веркиного питбуля.

Лебедкин снова тяжело вздохнул и в самом унылом настроении отправился к шефу.

Он не сомневался, что тот будет распекать его за недостаточное усердие в расследовании двойного убийства, но действительность превзошла его ожидания.

Едва капитан вошел в кабинет шефа, тот поднял на него холодный взгляд и сухо осведомился:

— Лебедкин, что у вас с расследованием происшествия на базе отдыха «Теремок»?

— «Теремок»? — переспросил Лебедкин, не веря своим ушам. — Вы хотели сказать — в пансионате «Сосенки»?

— Я хотел сказать то, что я сказал! — сурово прервал его начальник. — В отличие от вас, Лебедкин, у меня с логикой все в порядке! И с памятью тоже. Итак, что у вас с «Теремком»?

Капитан окончательно растерялся.

— Но там же… — начал он, — но мы же… но вы же…

— Что вы мямлите, Лебедкин? Говорите яснее!

— Но ведь мы пришли к выводу, что в «Теремке» не было состава преступления. То есть не было даже факта преступления. Не было даже события преступления. Там женщина, извиняюсь, по пьяному делу свалилась в воду и утонула. Так что нет никаких причин возбуждать уголовное дело…

— Это, может быть, вы пришли к такому выводу! — резко перебил его шеф. — А я ознакомился с материалами дела и не нашел там аргументированных, юридически обоснованных выводов. Так что извольте довести это дело до конца и либо закрыть его за отсутствием события преступления, либо провести квалифицированное, профессиональное расследование. Если вы, конечно, способны это сделать. И чтобы к завтрашнему дню у меня на столе был отчет. И имейте в виду — этому делу предоставлен высший приоритет!

— К завтрашнему? — ужаснулся Лебедкин. — А как же дело в «Сосенках»?

— Я вам все сказал! Высший приоритет! — И начальник погрузился в свои бумаги, тем самым ясно дав Лебедкину понять, что их беседа закончена. Теперь Лебедкин видел только склоненную голову с подозрительно аккуратной прической — волосок к волоску. Ну, не может быть у человека таких волос, они, наверно, искусственные. Как и весь начальник.

Тот поднял на капитана ничего не выражавшие глаза, но прежде чем спросил «Вы еще здесь?», Лебедкин вылетел из кабинета.

Софья Павловна проводила его нелюбезным взглядом и прошипела что-то презрительное.

Когда ошарашенный капитан вернулся в свой кабинет, там его встретила Дуся.

— Ты что такой смурной? — спросила она.

— Нет, но ты представь — теперь ему нужно, чтобы я разобрался с «Теремком»! — пожаловался он напарнице. — То эту тетку никто и слушать не хотел, гнали ее из отделения — а то вдруг ей предоставили высший приоритет!

— Я знаю, Петька, в чем дело! — Дуся покосилась на дверь и понизила голос. — У нее какой-то родственник нашелся в Управлении, чуть ли не генерал, и она ему нажаловалась. Этот ее родственник наехал на нашего шефа, а тот — на тебя. Так что ничего не поделаешь — придется тебе, Петя, ехать в этот «Теремок»!

— Только этого мне не хватало! — тяжело вздохнул Лебедкин. — Еще и «Теремок»!

— А сам виноват, — не удержалась Дуся, — если бы не тянул с этим делом, да не сомневался, тетка бы и отстала.

Лебедкин полностью признал Дусину правоту. Вот вечно с ним какие-то заморочки!

Однако против начальства не попрешь — и уже через полтора часа он подъехал к базе отдыха «Теремок».

В отличие от пансионата «Сосенки» здесь царило полнейшее запустение. Все домики были заколочены, только над одним из них поднимался к небу сизый столб дыма. Перед этим же домиком стояла припаркованная машина с городскими номерами. К этому-то домику и направился Лебедкин.

Постучав в дверь и услышав изнутри невнятный ответ, он вошел в прихожую. В жарко натопленной комнате сидели два человека средних лет, перед ними на столе стояла бутылка. Бутылка была полупустая, и, судя по состоянию присутствующих, она была далеко не первая.

— Отдыхаем? — осведомился Лебедкин.

— Тебе бы так отдыхать… — уныло ответил один из собутыльников, лицо которого показалось Лебедкину смутно знакомым.

Приглядевшись к нему, капитан узнал Лешу Чуркина из четырнадцатого отделения, с которым как-то пересекался на совещании в Управлении.

— Чуркин? Леша? — проговорил он, вытирая ноги о домотканый половик и проходя в комнату.

— Для кого Леша, а для кого Алексей Михайлович, — ответил тот солидно, и тут узнал Лебедкина. — Петька, Лебедкин, привет! А ты как здесь оказался?

— Да я-то из-за одного темного дела… девушка тут утонула, летом еще, а мое начальство вдруг потребовало завершить расследование. А ты здесь какими судьбами?

— Да у меня, понимаешь, поблизости дело неожиданно нарисовалось. То есть дело тоже уже старое — несколько месяцев назад по соседству кража случилась…

— А почему ты вдруг этим старым делом занялся?

— А там во время кражи сторожу голову проломили. Он после этого лежал в коме, а на днях вдруг помер. Так что дело сразу переквалифицировали из нанесения тяжких телесных повреждений в убийство. А по убийству, сам знаешь, все гораздо серьезнее…

Чуркин тяжело вздохнул.

— Вот меня начальство сюда и прислало, посмотреть, как и что. Я им, правда, говорил — что здесь могло через столько времени остаться? Все равно послали. Только зря ехал — та база, где случилась кража, на зимний период вообще закрывается, все заперто, и ни души нет. Так я сюда, в «Теремок», заехал — погреться, чайку выпить и с живым человеком поговорить — вдруг он хоть что-то про мое дело знает! — И Чуркин кивнул на своего собеседника, мрачного мужика лет пятидесяти. — Знакомься — Иван Иванович, здешний сторож!

— Можно просто Иваныч! — снизошел тот. — Как насчет стакана чаю — за знакомство? — И он выразительно кивнул на бутылку.

— Нельзя, Иваныч! — вздохнул Лебедкин. — Я ведь при исполнении! Вот если бы настоящего чаю — я бы не отказался.

— Мы все при исполнении, а как-то справляемся… ну ладно, чаю так чаю! — он насыпал щедрую порцию заварки в большую кружку с надписью «Шестая межрайонная конференция по проблемам глобального потепления» и залил ее кипятком.

— Ты думаешь, капитан, я всегда тут работал? — проговорил Иваныч, щедрой рукой подливая себе из бутылки в традиционный граненый стакан. — Я раньше в городе работал, в большом магазине охранником. Так что ты думаешь? Жена с тещей мне такую невынеси… невыносимую жизнь устроили, что одно только и осталось — сюда перебраться. А здесь хорошо — тихо, спокойно, воздух свежий, иногда птички поют и, главное, ни жены, ни тещи…

— Бывает! — вздохнул Лебедкин.

— А как, Петя, напарница твоя поживает? — по странной ассоциации осведомился Чуркин, и глаза его мечтательно засияли.

— Дуся-то? Дуся, как всегда, — лучше всех!

— Привет ей передавай! Это такая женщина… такая женщина, что просто слов нет!

— Обязательно! — Лебедкин пригубил крепкий сладкий чай и для поддержания разговора спросил:

— А та кража, по которой ты теперь работаешь, там хоть есть о чем говорить?

— Да как тебе сказать… в любом случае, с тех пор никаких следов не осталось, никаких улик. Прикинь — семь месяцев прошло! Что тут могло сохраниться?

— Семь месяцев? — переспросил Лебедкин, у которого внезапно возникла какая-то еще неоформленная мысль. — А когда точно та кража случилась?

— Двадцатого июня. А почему это тебя интересует?

— Двадцатого июня? — Глаза Лебедкина загорелись. — Надо же! А та история, из-за которой меня начальство сюда пригнало, случилась двадцать первого!

— Надо же, какое совпадение! — без особого интереса проговорил Чуркин.

— Совпадение? — переспросил Лебедкин. — Иваныч! — он повернулся к сторожу. — Скажи, сколько здесь у вас за последний год было всяких… правонарушений?

— Каких еще правонарушений? — поморщился сторож. — У нас с этим плохо… то есть хорошо. Ну вот, девка та утонула, да та кража, из-за которой вот он приехал — а так больше ничего. Тихо тут у нас, спокойно! Я же говорю — благодать!

— Вот видишь! — Лебедкин снова повернулся к Алексею. — Тихо здесь, всего два происшествия за полгода — и оба считай в один и тот же день! А ты говоришь — совпадение!

— Конечно, совпадение! — не сдавался упорный Чуркин. — Сам посуди, какая связь — тут девчонка по пьяному делу с мостков свалилась, а там — кража…

— Кстати, я тебя не спросил — а что там украли?

— Акваланг украли. Тут по соседству база, где летом дайверы занимаются — это которые с аквалангом ныряют…

— Знаю я, что такое дайвинг! — гордо сообщил Лебедкин… и тут вспомнил, кто и при каких обстоятельствах просветил его на этот счет, объяснил, что такое дайвинг.

Дайвингом занималась покойная Елена Синицкая вместе со своим таинственным бойфрендом… но вот уж тут точно никакой связи!

Или все же есть?

Иваныч тем временем налил и Чуркину стакан и проговорил задушевным голосом:

— За природу!

— Обождите, мужики! — Лебедкин придержал стакан Чуркина. — Поговорить надо, пока вы еще в форме.

— Мы всегда в форме! — отчеканил Иваныч. — И в содержании…

— Так вот, я насчет этого дайвинга, — не унимался Лебедкин. — Им же вроде в южных морях занимаются. Там и теплее, и есть на что посмотреть — рыбки всякие, кораллы… а здесь какой дайвинг — вода мутная, глубины никакой, а из рыбок только ерши да плотва…

— Это ты зря, — рассудительно проговорил Чуркин. — Здесь, может, особых условий нету, но учиться очень даже можно. С аквалангом обращаться, погружаться — это все и здесь можно. Так что на ту базу люди специально приезжают, чтобы курс дайвинга пройти, получают сертификат, а потом уже едут на море и там время на обучение не тратят, а спокойно ныряют в свое удовольствие…

— Кстати, — подал голос Иваныч, — акваланг-то тот после нашли. Примерно через неделю.

— Нашли? — переспросил Лебедкин. — А где нашли-то?

— В озере, неподалеку от берега был он притоплен.

— Вот оно что!

Лебедкин опустил голову, подперев ее кулаком. При этом он, сам того не зная, принял позу роденовского мыслителя. Правда, с творчеством Родена он знаком не был и позу эту принял не из эстетических соображений, а инстинктивно.

Он действительно размышлял.

Странная кража произошла полгода назад на соседней базе.

Некто неизвестный украл акваланг. Украл с большим трудом, не пожалев несчастного сторожа, который в конце концов умер от травмы. Значит, этот акваланг был ему, этому неизвестному, очень нужен. Просто до зарезу.

Но вот зачем?

Конечно, сейчас развелось множество наркоманов, которые ради дозы никого не пожалеют и могут даже убить человека. А акваланг, наверное, стоит больших денег.

Но ведь этот неизвестный, чтоб его черти взяли, не продал украденный акваланг. Он его выбросил, точнее, притопил в озере, чтобы не сразу нашли.

Значит, акваланг был ему нужен не на продажу.

А зачем тогда?

Чтобы как-то его использовать…

А как можно использовать акваланг?

Вряд ли этому неизвестному так невыносимо захотелось поплавать с аквалангом в мутной торфяной воде лесного озера, что он не выдержал соблазна и пошел на преступление ради осуществления своего заветного желания.

В конце концов, он мог этот акваланг взять напрокат, как все нормальные люди. Но он так не поступил.

Значит…

Значит, акваланг ему нужен был для чего-то, о чем никто не должен был знать.

И тут в голове капитана Лебедкина сложилась цельная и законченная картина.

Выходит, прав был французский скульптор Роден.

Поза, которую он придал своему знаменитому Мыслителю, действительно способствует успешной умственной деятельности. Проверено на практике…

— Что-то ты, Петя, такой сегодня задумчивый, — сказала Дуся вернувшемуся Лебедкину, — голодный, наверно. Вот я тебе гамбургер принесла.

— А? — встрепенулся Лебедкин и впился зубами в гамбургер, забыв развернуть бумагу.

— Петька, да ты совсем рехнулся! — Дуся вырвала у него из рук несчастный гамбургер, усадила напарника за стол и подвинула ему стакан с кофе.

Лебедкин в удивлении уставился на кусок бумаги, который выпал у него изо рта. Пока он ел, Дуся пыталась его воспитывать. Но не преуспела в этом, заметив, что все ее слова пролетают мимо Петькиных ушей. Он о чем-то напряженно думал.

— Ну, давай уж, рассказывай, — вздохнула она, — небось опять какая-нибудь бредовая теория.

— Вот смотри. Допустим, вышла вечером эта девица прогуляться, полюбоваться пейзажем, подошла к мосткам, а там что-то плавает. Интересно ей стало — что такое? Наклонилась она, а оттуда — раз! — и стащили ее в воду! А не выплыла она, потому что этот тип был в акваланге, который украл с соседней базы, это точно, Леха Чуркин как раз это дело расследует. Потому что там еще и сторожа убили. Кстати, он привет тебе передавал.

— Кто — сторож? — удивилась Дуся.

— Да нет, Леха. Как заговорил про тебя, так прямо засиял весь. Дуся, говорит — это такая женщина…

— Да не про него! — отмахнулась Дуся. — Про него неинтересно. Ты по делу говори!

— Значит, этот тип упер акваланг, потом подкараулил девицу нашу около озера, может, позвал ее из воды, потом за ноги стащил с мостков и держал под водой, пока она не утонула, так? А потом уплыл тихонько, акваланг бросил. У утопленницы нашей следов на теле никаких, его никто не видел, вот так.

— Это у тебя, Петька, получается преднамеренное убийство. Выходит, человек заранее все рассчитал, стало быть, за девицей этой следил. Знакомая она его, вот что. Но вообще, с чем ты собираешься к начальству идти? Доказательств-то никаких, одни догадки. Знаешь, что тебе начальник на это скажет?

— Откуда мне знать?

— Скажет, что тебе не в полиции работать надо, а сценарии для детективных сериалов писать. И это еще самый мягкий вариант. А скорее всего, ничего не скажет, а только посмотрит глазами своими стеклянными. И даже пальцем у виска не покрутит, и так все ясно.

— Ой-ой-ой! — Капитан Лебедкин поежился, представив себе взгляд начальника.

— Что же делать? — Петька смотрел жалобно, и сердобольной Дусе стало его жалко.

— Доказательства искать, вот что. Значит, отдыхала эта… как ее…

— Колыванова Мария Федоровна! — отбарабанил Лебедкин. — Вот где она уже у меня сидит!

— Отдыхала она в «Теремке» в компании подружек, а подружки откуда?

— В какой-то фирме они все вместе работают — не то окна там заказывают, не то кухни, не то мебель встроенную. О, вспомнил, фирма «Фрегат»!

— Так они, может, корабли строят?

— Нет, кухни. Вот у меня тут точно записано.

— А почему тогда название такое — морское?

— А кто их знает. Понравилось слово, вот и назвали. И тетка эта, которая все дело замутила, как раз и говорила, что день рождения справляла одна там, Алисой зовут. Алиса Селезнева, менеджер.

— Как в детской книжке, — улыбнулась Дуся, натягивая куртку. — Девочка из будущего. Ладно, пойду я, с девушками поболтаю, а ты тут особо не маячь, начальству на глаза не попадайся. Сиди тихо, размышляй, говорят, это полезно, может, что умное в голову придет. Я позвоню, если что узнаю.

Выйдя из кабинета, Дуся хотела было забежать в конец коридора — так, на дорожку, но побоялась столкнуться там с грымзой Софьей Павловной. Конечно, не родился еще на свете тот человек, который может испортить Дусе настроение, но ведь примета нехорошая, пути не будет.

И что вы думаете? Дуся столкнулась с Софьей Павловной на выходе. Караулит она ее, что ли?

— Куда это вы все уходите? — буркнула Софья, как всегда, сквозь зубы.

— Добрый день, Софья Павловна! — улыбнулась Дуся. — Как погодка на улице?

И с тихим удовлетворением увидела, что Софья поняла подтекст. Дескать, не твое дело, куда мы все ходим. Мы — на работе. Если надо, мы сами начальнику отчитаемся. А твое дело — бумажки перебирать да по телефону посетителей отлаивать. Что у тебя, надо сказать, очень хорошо получается.

В глазах Софьи вместо презрения появилась самая настоящая жгучая злость. На улице шел дождь со снегом, и меховой воротник Софьиного пальто был мокрый и слипшийся. И зоркие Дусины глаза заметили, что воротник довольно потертый. И сумка далеко не новая. Это-то как раз не странно, странно, что сумка была дорогая, хорошей фирмы, уж настолько-то Дуся разбиралась.

Женщина, имеющая возможность покупать такие сумки, не работает секретаршей в самом обычном отделении полиции, она найдет что-нибудь получше, поинтереснее. А скорее всего, вообще работать не будет, особенно учитывая возраст. Вот, кстати нужно поинтересоваться в отделе кадров, сколько же лет этой Софье Павловне. Так по внешности пожилая довольно. А если по выражению лица смотреть, то столько вообще не живут…

Отложив эту информацию в отдельную ячейку памяти, Дуся надела капюшон и отважно шагнула в сырую гадость, именуемую в городе Петербурге зимой.

В фирме «Фрегат» было пусто, из чего Дуся сделала вывод, что дела у фирмы идут так себе. В просторной комнате было шесть столов, два из которых давно никто не занимал, поскольку Дуся заметила на пустых столешницах слой пыли.

Еще на одном столе были навалены различные рекламные проспекты, плакаты и календари. За столом у окна сотрудница средних лет разговаривала с клиенткой — скромно одетой женщиной с коротко стриженными седоватыми волосами. За ближним столом девица с вытаращенными глазами так пристально смотрела в компьютер, что Дуся сразу поняла — сидит в сети.

За последним столом яркая брюнетка неторопливо красила ногти малиновым лаком.

Дуся огляделась и заметила на столе брюнетки табличку «Алиса Селезнева, менеджер».

— Вот вас-то мне и надо. — Она с сомнением посмотрела на хлипкий стульчик для посетителей.

— Вон, Татьяна свободна, — не отрываясь от своего важного занятия, сказала брюнетка.

— А я подожду, если вы заняты! У меня времени много… пока. — Дуся заметила в дальнем конце старый, однако крепкий стул и принесла его к столу.

Брюнетка тщательно докрасила последний ноготь и подняла глаза на Дусю.

— Я же сказала, дама, обратитесь к Татьяне. Я работаю здесь последние два дня, так что не смогу вести ваш заказ, все равно придется его Татьяне передать.

— Два дня? — весело спросила Дуся. — Стало быть, мне очень повезло. Вот что, Алиса, вас мне как раз и нужно. — И она показала свое удостоверение. — Это насчет того дела, ну, когда ваша подруга утонула прошлым летом, в июне.

— Так это когда было… — протянула Алиса, — это сколько же времени прошло, с чего вдруг вспомнили?

— Следствие идет не быстро, дел очень много, — уклончиво ответила Дуся.

— Таньк, поди сюда! — позвала Алиса. — Тут снова насчет Машки интересуются!

Со стороны стола, где сидела седоватая клиентка, послышался строгий кашель, и Татьяна осталась на месте. Клиентка забрала какие-то бумаги и ушла.

— Девушки, а вы где обедаете? — спросила Дуся, поглядев на часы, висевшие над Алисой.

— В пиццерии тут недалеко, — оживилась Татьяна, — Анна Петровна, мы сбегаем ненадолго, все равно клиентов нету?

— Идите уж, — вздохнула старшая сотрудница и отвернулась.

В пиццерии Дуся выбрала столик в углу, подальше от остальных. Посовещались насчет пиццы. Татьяна хотела с ананасами и оливками, Алиса — острую, с пеперони, в общем, остановились на «Маргарите».

— Ну, вот что, — начала Дуся, отпив водички в ожидании заказа, — про то, что там было, в «Теремке» этом, я спрашивать не буду, примерно знаю. Вот только скажите, кто там с вами еще был и чего вы поперлись на эту базу одни, без мужиков?

— Так в этом все дело! — заговорила Татьяна. — Мы тогда как раз все тут работали — я, Алиса, Маша и Настя. Ну вот, у Алиски день рождения подошел, а Настя и говорит — пускай будет девичник. А у нее парень где-то в Сибири работает вахтовым методом по три месяца. Вот они заявление подали, он и улетел. Тут день рождения Алискин подошел, она и решила соединить все вместе. А базу эту Машка и посоветовала — отдохнем, говорит, позагораем, покупаемся…

— Да уж, отдохнули… — буркнула Алиса, — на всю жизнь я этот «Теремок» запомню.

Принесли огромную пиццу, и разговор на некоторое время приостановился.

— С чего ее на мостки-то понесло? — спросила Дуся.

— Да кто же знает, — уныло сказала Татьяна, — она, Машка-то, вообще бесшабашная была, ничего не боялась. Кого стесняться, говорила, чего бояться? Один раз живем! Может, купаться и правда захотела, она воду любила, лезла в нее при всяком удобном случае, хоть в ледяную. А мы и не помним, когда она ушла. Мы выпили, конечно, потом с Настей спать пошли.

— А я с одним там, что на рыбалку приехал… — призналась Алиса. — И то смех один, пьяные были оба, утром просыпаемся и не помним — было что или не было. Он как очухался, иди, говорит, отсюда, чтобы я тебя больше не видел, у меня жена молодая, ревнивая, если узнает — неприятностей не оберешься, мне это ни к чему. Ну, я и пошла тихонько, а тут Машку и нашли…

— Ладно, тогда вот что скажите: парень у нее был?

Девицы хором усмехнулись.

— Машка… она… как бы это сказать, чтоб не обидеть… — Алиса осторожно подбирала слова, — она в этом самом отношении такая была, как говорится…

— Свободных нравов, да? — догадалась Дуся.

— Ну, в общем, да. С мужчинами у нее проблем не было, говорила, что секс — это для здоровья, ну и все такое прочее.

— А мог кто-то из них на нее затаить обиду? Ну, знаете, как бывает, она его бросила, а он…

— Да что вы! — Алиса замахала руками. — Такого быть не могло, у Машки характер легкий был, компанейский, она со всеми своими парнями в хороших отношениях находилась. Легко, в общем, ко всему относилась, так же и мужики к ней.

— А в последнее время кто у нее был?

— Да постоянного не было… а вот, — вспомнила Алиса, — она как раз в «Теремке» нам рассказывала. Вроде бы с виду нормальный мужик, интересный даже, а как до дела дошло… не то у него ничего не вышло, не то как-то они оба не сошлись, в общем, все не то. Ну, Машка посчитала, что дело житейское — не прошло и ладно, с другим получится, мужчин на свете много, а он что-то стал возникать, заедаться, в общем, настоящим козлом оказался. Тогда она его послала подальше, да и забыла. Нам только под бутылку рассказала.

— Что за мужик, как его звали, где она с ним познакомилась? — насторожилась Дуся — хоть какой-то след.

— Да не помню я… — поморщилась Алиса, — кофе закажем?

— А как же! — ответила Дуся. — Чтобы вашу память освежить! Кофе на память хорошо влияет.

За кофе Татьяна вдруг всплеснула руками.

— Слушайте, а ведь парень-то этот к нам в офис приходил. Там Машка с ним и познакомилась!

— Да брось ты! — отмахнулась Алиса. — Кто к нам ходит кухни заказывать? Только женатые с супругой под ручку. А торговых агентов Анна Петровна сразу гонит.

— А вот не скажи! — не унималась Таня. — Тебя тогда не было, ты к зубному, что ли, ходила, а тут приходит мужчина, даже не так что бы молодой, но ничего себе, приличный. Из компьютерной фирмы, предлагает антивирусные программы установить и еще там что-то. А Анна Петровна на обед ушла, так он говорит — я подожду. И начали они трепаться с Машкой, потом чай пили, пока клиентов не было. А потом Анна пришла, стала с ним по делу говорить, а Машка призналась, что свидание он ей назначил.

— Когда это было?

— А вот как раз перед тем, как она… дня за три… — Татьяна смотрела растерянно.

— Кто такой, как зовут?

— Да я мало его видела… вроде бы Сашей зовут. Ой, у Анны Петровны визитка его должна быть, она ничего не выбрасывает!

Анна Петровна действительно поискала у себя в ящике и выдала Дусе визитку. Однако на ней не было никаких координат приходившего к ним мужчины, не было даже его фамилии, а только название фирмы и телефон. Фирма называлась «Сервер» и предлагала множество компьютерных услуг.

«Хоть что-то полезное, — подумала Дуся, — не считая, конечно, съеденной пиццы».

Дуся вошла в комнату с невозмутимым лицом, на котором Лебедкин ничего не смог прочитать.

— Ну что, пустой номер? — спросил он со вздохом. — Так я и знал…

— Отчего же пустой? Я в отличие от некоторых работаю! — Дуся с торжествующим видом положила на стол перед коллегой визитную карточку. — Пользуйся моей добротой!

— Это что это? — Капитан вцепился в визитку. — То, что я думаю?

— То, то самое! Визитка твоего подозреваемого! — И она вкратце пересказала коллеге, что ей удалось узнать в фирме «Фрегат».

— Ну, так уж сразу и подозреваемого… — съехидничал Лебедкин, — как у тебя, Дуся, все быстро получается — раз-два, и в дамки… Может, это и вовсе посторонний человек, сама говорила, что у Марии этой парней было, как грязи.

— Ты, Петя, с чего злой такой, съел, что ли, не то? — Дуся искоса на него поглядела.

— Вообще не ел, — вздохнул Лебедкин, — вроде собрался на Сестрорецкую, там сегодня Милкина смена, думаю, хоть поем нормально, в человеческих условиях. А тут в коридоре с нашей ведьмой столкнулся. Как она на меня посмотрела, просто рентгеном просветила, аппетит сразу пропал.

После приятного времяпрепровождения в пиццерии Дуся была в прекрасном настроении, так что выдала напарнику пачку печенья и вскипятила чай. И снова положила перед ним визитку.

— Ну да, это, конечно, здорово, но здесь же нет его фамилии… — протянул Лебедкин. — Ну, фирма «Сервер»… телефон, факс, электронный адрес…

— Ну, Петя, ты даешь! — возмутилась Дуся. — Тебе всего мало! Я тебе, можно сказать, принесла все на блюдечке с голубой каемочкой — а ты опять недоволен!

— Да нет, я доволен, доволен… — смутился Лебедкин. — Это я так, по привычке…

— То-то! — строго припечатала Дуся. — Я большую часть работы проделала, а связаться с этой фирмой и выяснить имя подозреваемого ты уж сам сумеешь.

— Да уж как-нибудь…

Лебедкин придвинул к себе телефон, снял трубку и набрал номер компьютерной фирмы.

Сначала в трубке послышались тревожные и величественные звуки вагнеровского «Полета валькирий», потом приятный женский голос проговорил:

— Вы позвонили в компьютерную фирму «Сервер». Ваш звонок очень важен для нас. Сейчас, к сожалению, никто из сотрудников не может подойти к телефону. Перезвоните позднее или оставьте свое сообщение после сигнала.

Лебедкин мрачно посмотрел на трубку, из которой снова полилась мрачная музыка. Никакого сообщения он оставлять не хотел, он хотел задать несколько вопросов.

Переждав какое-то время, он позвонил еще раз — с тем же самым результатом. То есть без результата. Ему снова предложили перезвонить позднее.

Капитан Лебедкин был человек нетерпеливый. Больше всего он не любил ждать. Лучше действовать — хоть как-то.

Поэтому он не стал больше перезванивать в фирму «Сервер», а залез в интернет, здраво рассудив, что у компьютерной фирмы должен быть собственный сайт.

Сайт он действительно нашел, но на этом сайте не было списка сотрудников. Зато был адрес офиса фирмы, и капитан решил ехать туда, не откладывая визит. Из своего богатого жизненного опыта он вынес убеждение, что при личном визите всегда можно узнать больше, чем по телефону.

— Иди, Петя, иди! — напутствовала его Дуся, которой надоел его унылый вид. — Прогуляешься, настроение поднимешь!

Фирма «Сервер» располагалась на четвертом этаже офисного здания рядом с площадью Льва Толстого. Видимо, прежде в этом здании располагался какой-то научно-исследовательский институт — об этом говорило оформление здания, а именно схематические изображения элементарных частиц на фасаде.

Фирма занимала одно большое, но довольно захламленное помещение. За рабочими столами несколько человек из тех, кого обычно называют ботаниками, возились с полуразобранными компьютерами. Возле входа за более аккуратным офисным столом сидела девушка в черном балахоне, с коротко стриженными волосами цвета воронова крыла и мрачным макияжем, напоминающим малобюджетные фильмы из жизни вампиров. Телефон перед ней непрерывно звонил, но девушка не обращала на него внимания: на голове у нее были наушники, и она самозабвенно слушала музыку, раскачиваясь в такт.

— Понятно, до вас невозможно дозвониться! — проговорил Лебедкин, остановившись перед ней.

— Что? — переспросила девица, сняв наушники.

— Я говорю, что не мог до вас дозвониться, так что мне пришлось приехать! — недовольно повторил Лебедкин.

— А она с начальником поссорилась, — сообщил один из «ботаников», сидевший за соседним столом. — Он ей зарплату отказался прибавить, так она теперь устроила итальянскую забастовку.

— А что я, за такие гроши буду надрываться? — фыркнула девица и повернулась к Лебедкину. — Ну, и чем я могу вам помочь? Раз уж вы приехали?

— Можете, очень даже можете.

— Вам операционку перегрузить или антивирусник поставить? Или офисные программы наладить?

— Ни то, ни другое, ни третье. — Капитан понизил голос. — Я вообще-то из полиции.

— Из поли-иции? — Девица заметно поскучнела, а «ботаники» за соседними столами насторожились. — Из поли-иции? Тогда вам лучше с Антоном Антоновичем поговорить, но только его сегодня нету… с полицией и прочими органами он исключительно сам общается, больше никому не доверяет.

— Девушка, не напрягайтесь! — миролюбивым голосом проговорил Лебедкин. — Я не по поводу вашей основной деятельности. Я всего только хочу найти одного вашего сотрудника. И я думаю, что вы мне в этом можете помочь лучше Антона Антоновича. Он, этот сотрудник, мне нужен по совершенно другому делу, не относящемуся к компьютерной технике.

— Сотрудник? — переспросила девица, все еще с недоверием. — Какой еще сотрудник?

— Зовут его Александр…

— Не знаю такого… — Лебедкин, внимательно следивший за девицей, заметил, что она отвела глаза в сторону.

— Точно не знаете? — строго повторил капитан. — А вы постарайтесь вспомнить. Скорее всего, он работает у вас по договору, обслуживает разные небольшие фирмы…

— А фамилия?

— Вот фамилию я как раз и хотел бы узнать у вас. И телефон. Думаю, что у вас должны быть телефоны ваших сотрудников. Во всяком случае, обычно так бывает.

— У нас нет такого сотрудника, — повторила девица и снова отвела глаза.

— Девушка, милая! — усталым голосом проговорил Лебедкин. — Давайте не будем усложнять друг другу жизнь. Возможно, этот Александр у вас работает без оформления, возможно, вы не платите за него налоги — так вот меня это не интересует. Я из полиции, а не из налоговой инспекции. Больше того — я не из отдела экономических преступлений. Я из отдела по расследованию убийств.

Капитан сделал паузу, чтобы они прочувствовали его слова, затем продолжил:

— И если вы мне поможете найти этого Александра — я уйду и больше не вернусь. Вы можете дальше слушать свою музыку. Но вот если вы мне не поможете — я тоже, конечно, уйду, но поговорю со своими коллегами… из того самого отдела, которого вы так боитесь. И они устроят вам красивую жизнь. Они проведут полномасштабную проверку, они будут здесь дневать и ночевать, они конфискуют все ваши компьютеры… они попортят вам кровь и в результате, конечно, что-нибудь найдут…

Лебедкин сделал паузу, глубоко вздохнул и закончил:

— Возможно, вам это все равно, вы на телефоне сидите и работу себе всегда найдете, но вот им… — он показал на «ботаников», — наверно, это не очень понравится. Все-таки люди при деле находятся, по специальности работают.

Краем глаза он заметил, что «ботаники» подняли головы и прислушиваются к их беседе.

— Я поняла! — перебила его девица. — Я все поняла! Не надо! Нам эти проблемы ни к чему! Я все сейчас найду, буквально сию минуту… только вы меня не обманываете? Вы действительно не интересуетесь налогами?

— Нисколько! — заверил ее Лебедкин.

Девица вздохнула, бойко застучала пальцами в черном маникюре по клавиатуре компьютера и через минуту повернула экран так, чтобы Лебедкин мог его видеть:

— Вот ваш Александр.

Лебедкин взглянул на светящийся экран и увидел столбик имен и фамилий, среди которых был единственный человек по имени Александр. Правда, фамилии против его имени не было, но зато был номер мобильного телефона.

— Это все? — спросил Лебедкин.

— Все… — вздохнула девица и протянула ему аккуратный листочек с напечатанным на нем номером телефона. — Когда нам нужны его услуги, мы звоним по этому номеру. И нас, и его это устраивает.

— И давно вы ему звонили последний раз?

— Вообще-то давно… примерно полгода назад. Или около того. То есть мы и позже ему звонили, но он не отвечал. Может, другую работу нашел…

Лебедкин быстро прикинул в уме: если сейчас январь, то полгода назад был июль. Ну, плюс-минус пара недель, вот и получается последняя декада июня. Как раз двадцать первое число, когда та девица утонула. Что ж, пока все сходится. Неужели этот Александр — тот, кого они ищут? Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

Когда капитан Лебедкин снова вернулся в свой кабинет, Дуся сидела за столом и изучала какую-то распечатку.

— Ну что, нашел что-нибудь? — спросила она, не поднимая головы.

— Кое-что нашел! — гордо сообщил ей капитан.

— Фамилию подозреваемого?

— Фамилии нет, но зато есть номер мобильного телефона.

Лебедкин устроился за столом, достал свой телефон и набрал номер, который узнал в фирме «Сервер».

Однако равнодушный механический голос ответил ему, что телефон вызванного абонента не обслуживается или находится вне зоны действия сети.

Не поверив на первый раз, Лебедкин снова набрал номер — но получил точно такой же ответ. Причем — показалось ему или нет — на этот раз в механическом голосе прозвучала издевка.

— Вот черт… — проговорил он, с ненавистью глядя на телефон. — Не обслуживается… Впрочем, кто бы сомневался. Если он решил обрубить все концы…

— Это не страшно, — отозвалась из-за своего стола Дуся. — Свяжись с техническим отделом, они тебе в любом случае по номеру телефона сообщат данные абонента. Правда, они всегда тянут, приходится им по десять раз напоминать. Вот, как раз они только сейчас включили тот телефон, который ты нашел в пансионате…

— Телефон убитой Синицкой? — заинтересовался Лебедкин.

— Ну да, вот, изучаю теперь ее звонки и список контактов. Муторная работа…

— И что, есть что-нибудь интересное?

— Да так, ничего особенного… парикмахер, маникюрша, две-три подружки. Но вот один телефон она занесла в «черный список», надо будет им заняться.

— Что за номер? — спросил Лебедкин без особого интереса.

Дуся прочитала ему десять цифр мобильного номера.

Лебедкин широко раскрыл глаза, его лицо побагровело, затем побледнело, он издал какой-то нечленораздельный звук, потом замахал руками.

— Что с тобой? — удивленно проговорила Дуся. — Ты подавился, что ли? Похлопать тебя по спине?

Лебедкин отдышался, справился со своим голосом и неуверенно попросил:

— Пожалуйста, повтори еще раз тот телефон, который у нее в черном списке.

Дуся пожала плечами и снова продиктовала ему цифры.

— Ну вот, а я подумал, что мне показалось…

— Показалось — что?

— А вот ты посмотри сюда — тогда поймешь!

Лебедкин протянул Дусе мятый листок с записанным на нем мобильным номером. Она прочитала этот номер и удивленно взглянула на напарника:

— Откуда он у тебя? Ты что — уже связывался с техотделом? Когда ты успел?

— Нет, не связывался.

— Ты меня разыгрываешь! Признавайся, откуда у тебя этот номер? Где ты его взял?

— Мне его дали в фирме «Сервер», куда я только что ездил. Это номер того самого Александра — знакомого Марии Колывановой, которого мы пытались разыскать.

— Ты не шутишь? — На этот раз Дуся распахнула глаза и отвесила челюсть.

— А что — похоже?

— Нет, — честно призналась Дуся. — Это что же выходит? Тот же самый номер… номер Александра, знакомого Колывановой, и номер, который Елена Синицкая занесла в «черный список» — совпадают… а чей номер она могла занести в список?

— Чей?

— Номер своего бойфренда… ну, того самого, которого она так боялась…

— Это значит…

Это значит, что Александр из фирмы «Сервер» и таинственный бойфренд Елены Синицкой — один и тот же человек! Говорила же подружка, что его зовут Алик. Ну вот, мы-то с тобой думали, что Алик — это Олег, а оказалось, что Алик — это Александр! Слушай, а может, он нарочно все запутал?

— То есть у нас — серийный убийца! — закричал Лебедкин. — Он убил и Колыванову, и Синицкую с любовником… а может, если покопаться, то мы еще найдем…

— Петя, притормози! Не спеши с выводами! У тебя чуть что — сразу серийный убийца! Было уже — ты настаивал, что у нас орудует серийный убийца, спорил с начальством…[2]

— Так я же оказался прав!

— А это не важно. Главное — не спорить с начальником. Ты только представь, что скажет наш начальник, если ты придешь и скажешь ему, что у нас серия… да он тебя в порошок сотрет! Он от тебя мокрого места не оставит! Это тебе не Медведкин, который поорет, поругается, да и отойдет, остынет потихоньку. А наш нынешний глазами своими прозрачными посмотрит, как Снежная королева, и все, Петя, замерзнешь ты, как те птенчики.

— А что делать, если факты говорят сами за себя?

— Ты, как всегда, торопишься! Какие факты? Да, получается, что этот человек был знаком с обеими женщинами. Но у нас пока нет никаких доказательств, что он их убил.

— Нет — так будут! Мы найдем эти доказательства, я не сомневаюсь! А для начала нужно снова обратиться в технический отдел — пусть найдут, кому принадлежит телефон с этим номером! И как можно скорее — это буквально вопрос жизни и смерти!

— Здесь ты, конечно, прав. Номер этот у нас по двум делам фигурирует…

И Дуся сама позвонила в техотдел и употребила все свое обаяние, чтобы как можно быстрее получить ответ.

На парней из техотдела ее обаяние действовало так же, как на весь остальной личный состав отделения, и уже через полчаса они перезвонили Дусе.

— Ну, записывай…

— Сейчас, только ручку возьму!

— Тот номер телефона, который ты нам дала, принадлежит Веретенниковой Александре Федоровне…

— Как — Александре Федоровне? — растерянно переспросила Дуся, отложив ручку. — Ты ничего не перепутал? Может быть, ты хочешь сказать, Александру Федоровичу?

— Да нет же! Здесь черным по белому написано — Александра Федоровна Веретенникова…

— То есть женщина?

— Ну да. Вряд ли Александра Федоровна — это мужчина. Разве что она сделала операцию по перемене пола. Но что-то мне подсказывает, что это не так.

— Вот это номер! — Дуся уставилась на Лебедкина. — Твой Александр… твой серийный убийца… оказался женщиной! Хотя, может, просто у старушки какой-нибудь паспорт позаимствовал. Однако шифруется, стало быть, совесть нечиста…

Лебедкин не слышал, он углубился в базу данных, чтобы узнать, кто же такая эта Веретенникова.

— Нет такой, — через некоторое время сказал он удивленно, — расширенный поиск включил — и все равно нету. Ты же знаешь — компьютер не ошибается.

— Не может быть, мобильник исключительно по паспорту регистрируют, хоть что-то он должен был предъявить. Посмотри в базе умерших!

Оказалось, что Александра Федоровна Веретенникова умерла чуть больше года назад.

— Ну, ясно, старуха перекинулась, и теперь больше ничего не узнать! — вздохнул Лебедкин.

— Да нет. — Дуся наклонилась к компьютеру. — Вот тут ее год рождения указан. Получается, что умерла она в возрасте тридцати двух лет. От сердечного приступа. Не такая уж старуха. Все, конечно, бывает, но все же…

— Нужно это дело прояснить!

— Нужно — значит, нужно!

— Что, снова будешь звонить в техотдел?

— Нет, звонком тут, пожалуй, не отделаешься! — Дуся достала из стола небольшое зеркальце, пристроила его перед собой и принялась за свою внешность.

Обычно она не пыталась прихорашиваться, считая, что и так неотразима, а если еще чуть-чуть постараться, то может превратиться в оружие массового поражения. Но сейчас ей нужно было пустить в ход все свое обаяние.

Дуся взбила волосы, подкрасила губы, прошлась по щекам пуховкой и решила, что этого достаточно. Но потом у нее мелькнула еще одна мысль, и Дуся капнула на шею капельку своих любимых духов. Теперь она была удовлетворена.

— Ну, все, я пошла!

— Ни пуха, ни пера!

В техническом отделе работали люди, ничуть не похожие на обычных полицейских. Это были настоящие программеры — небритые, обросшие волосами, в драных вылинявших джинсах и растянутых свитерах. У большинства имелись еще неопрятные бородки, кроме одного тщедушного создания, которое бороду отрастить не могло по причине принадлежности к прекрасному полу.

Вся эта странная публика жила исключительно в виртуальном пространстве, в реальную же жизнь выныривала только изредка — что-нибудь съесть, поскольку еще не сумела перейти на виртуальное питание. Однако верила, что такая возможность не за горами.

Зарплату им платили небольшую, поскольку деньги программеров мало волновали — их устраивала возможность работать на мощных компьютерах и получать доступ к секретным базам данных, недоступным простым смертным.

Реальная жизнь, жизнь за пределами компьютера и интернета, их мало интересовала. Настоящая их жизнь протекала в виртуальном пространстве — там они работали и развлекались, там дружили и влюблялись.

Дуся потому и поработала над своей внешностью, чтобы хоть как-то привлечь внимание этой странной публики.

И это ей удалось.

Едва она вошла в помещение техотдела, один из программеров принюхался и сонным голосом проговорил:

— Интересный эффект… разработчики добавили к визуальному воздействию ароматическое…

— Это не разработчики, это я! — проговорила Дуся, встав посреди комнаты.

Программер оторвался от экрана, поднял глаза и увидел Дусю во всей ее красе.

— Ух ты! — воскликнул он в восторге. — Да это же прямо Дженни из игры «Облачная схватка»!

— Я не Дженни, я Дуся из убойного отдела. И мне срочно нужна ваша помощь.

— Нет проблем! — Программер придвинул для Дуси второй стул на колесиках. — Чем помочь, Дженни?

— Мне нужно узнать все, что можно, про некую Александру Федоровну Веретенникову. — Дуся добавила еще дату рождения, чтобы сузить поиск.

— Нет проблем… — Программист застучал пальцами по клавишам и уже через минуту сообщил, что Александра Федоровна умерла больше года назад.

— Это я и так знаю, из-за такой ерунды я бы к вам не пошла. Мне нужно узнать про нее все, буквально все, что можно!

— Это можно. — Парень снова лихо застучал по клавиатуре и через несколько минут сообщил, что покойная Веретенникова родилась в небольшом городе Черемухове Владимирской области, там же окончила среднюю школу, поступила в местный колледж, работала в небольшой коммерческой фирме. Несколько лет назад там же, в Черемухове, вышла замуж…

— Так, вот здесь, пожалуйста, помедленнее. Кто у нас муж? Что про него известно?

— Муж… пожалуйста, вот он, муж — Веретенников Александр Николаевич…

— Как так? И она Александра Веретенникова, и он Александр Веретенников? Странно как-то!

— Чего уж тут странного? — программер пожал плечами. — Всякое бывает… по-моему, даже пьеса такая есть, старая, — «Александр и Александра»…

— Да не Александр и Александра, а Валентин и Валентина! — поправила его Дуся.

— Ах да, это я с песней перепутал — «Александра, Александра»… ну, все равно — так бывает.

— Бывает, чтобы имя было одно и то же, но у них еще и фамилия одна — он Веретенников и она Веретенникова! Что-то тут не то!

— Да, действительно странно… но тут указаны фамилии после свадьбы… так может, муж взял фамилию жены? Может, у него была какая-нибудь очень неблагозвучная фамилия? Вот у меня был знакомый Вася Обрыдлов, так он, когда женился, взял фамилию жены и стал Обормотов.

— По-моему, ничуть не лучше.

— Ну, ему больше понравилось.

— Короче, посмотри, какая фамилия была у этого самого мужа до свадьбы.

Программер снова погрузился в виртуальный мир и через некоторое время вынырнул оттуда с разочарованным видом.

— Как ни странно, прежняя фамилия мужа нигде не указана.

— И ты ничего не можешь сделать?

— Не могу.

— Как такое может быть?

— Сам не понимаю. Попытался влезть в базу данных Черемуховского ЗАГСа — и по нулям…

— Неужели у них такая мощная защита, что даже ты не можешь ее взломать?

— Да ерунда это! Не может быть такой защиты! Разве что у Всемирного банка…

— Тогда в чем же дело?

— Сам не понимаю… глухой номер… какое-то непонятное явление… я с таким раньше не сталкивался…

— Может, кто-то из ребят поможет? — Дуся оглядела зал в поисках помощи.

— Нет, если я не справился — никто не справится!

— Ну что ж, тогда остается только одно, — вздохнула Дуся.

— Что? — недоверчиво спросил программер.

— Позвонить в это Черемухово.

Парень захлопал глазами: такой радикальный способ решения задачи не пришел ему в голову.

Тут же, не выходя из технического отдела, Дуся связалась с городским отделом ЗАГСа города Черемухово, представилась и попросила соединить ее с архивом.

Вскоре ей ответил немолодой женский голос.

— Капитан Самохвалова из Петербурга, — проговорила Дуся. — Мне нужна от вас кое-какая информация…

— Помогу, чем могу.

— Вот тут у нас какая проблема. В вашем ЗАГСе в таком-то году был зарегистрирован брак Александры Федоровны Веретенниковой с неким Александром Николаевичем. После свадьбы он взял фамилию жены и тоже стал Веретенниковым. Но нам непременно нужна его добрачная фамилия, а ее почему-то, по какой-то неясной причине в электронных архивах нет… так вот, пожалуйста, посмотрите в ваших бумажных архивах — может, она там указана.

— К сожалению, ничем не смогу вам помочь, — вздохнула Дусина собеседница. — У нас в прошлом году случился пожар, и все документы в архиве сгорели.

— Сгорели… — разочарованно повторила Дуся. — И что — вы не хранили копии архива в электронной форме?

— Хранили, конечно! — в голосе женщины прозвучала обида — мол, не такие уж мы дикие!

— Ну, так взгляните в компьютер.

— Дело в том, что наш компьютер тоже погиб при пожаре. И не подлежит восстановлению.

— Он что — был у вас единственный?

— А что вы думаете? У нас город небольшой и небогатый, денег выделяют мало. Конечно, в бухгалтерии несколько компьютеров, а в архиве был только один, и он пострадал при пожаре.

— Очень своевременный пожар… — вполголоса проговорила Дуся.

— Что, простите?

— Это я не вам, это мысли вслух…

Гении из техотдела больше ничем не могли ей помочь, и Дуся, расстроенная, вернулась в свой кабинет.

Там ее ждал Лебедкин.

— Ну, что, удалось что-нибудь выяснить?

Дуся рассказала напарнику о неудачных поисках в Черемухове, о прошлогоднем пожаре, уничтожившем архив, и о том, что следы Александра Веретенникова снова затерялись.

И тут Лебедкин подскочил и хлопнул себя по лбу:

— Дуся, мы идиоты!

— Ну, только не обобщай! — обиделась Дуся. — За тебя я, конечно, не ручаюсь, но у меня с мозгами все в порядке! И с нервами тоже — иначе я не смогла бы с тобой так долго работать.

— Я тебя, конечно, не хотел обидеть, но мы не видим очевидного! Когда мы проверяли списки пассажиров, которые летели в Афины и обратно вместе с Еленой Синицкой, мы искали в этих списках мужчину по имени Олег. Но Александра тоже могут называть Аликом!

— А ведь точно…

— Так что нам нужно снова просмотреть эти списки, только на этот раз искать Александра…

— Александра Николаевича, — уточнила Дуся.

И уже через полчаса напарники выяснили, что и в самолете «Петербург — Афины», и в самолете «Афины — Петербург» присутствовал один и тот же пассажир — Александр Николаевич Зимин, вполне подходящего возраста. Правда, летел не рядом с Еленой — видимо, в целях конспирации.

— Опять поменял фамилию… — протянула Дуся. — Это у него просто мания какая-то…

— Причем, это — не единственная его мания! — отозвался Лебедкин. — И не самая опасная…

Он уже искал Александра Зимина в базе данных жителей Санкт-Петербурга.

И на этот раз поиск увенчался успехом.

Александр Николаевич Зимин, чьи паспортные данные совпадали с данными пассажира афинского рейса, проживал в Петербурге, по адресу улица Агротехников, дом семь, квартира девяносто четыре.

— Попался, голубчик! Ну что, поехали знакомиться! — решительно заявил Лебедкин.

— Подожди, — возразила Дуся, — нужно, наверное, отправить туда опергруппу… он же все-таки опасный преступник, убийца…

— Ну уж нет! — уперся Лебедкин. — Помнишь, как в позапрошлом году мы брали Михаила Конева по кличке Полукопченый? Узнали его адрес от надежного информатора, разработали операцию по захвату, отправили по этому адресу опергруппу, а там, как позже выяснилось, жил его однофамилец Михаил Васильевич Конев, которому как раз в этот день исполнилось сто лет, и родственники вызвали телевизионную бригаду. И тут ворвалась опергруппа, положила всех на пол — и телевизионщиков, и юбиляра… главное, оператор умудрился все это заснять… потом несколько месяцев оправдывались!

— Да, было дело! — фыркнула Дуся.

— И кого начальство во всем обвинило?

— Тебя, Петя.

— Так что, прежде чем вызывать опергруппу, я сначала сам хочу проверить, кто там живет. И вот если увижу, что там живет наш человек, — только тогда…

— Так ты его только спугнешь!

— Нет, что ты! Обижаешь! Сколько лет я служу в полиции? Что я, не смогу придумать безобидный повод? Например, представлюсь курьером, скажу, что доставил срочный конверт для Александра Зимина… вот и конверт, для большего правдоподобия! — И Лебедкин достал из ящика стола пустой конверт, надписал на нем адрес и вложил внутрь чистый листок бумаги.

— Ох, Петька, наломаешь ты дров!

— Ну, если ты не против, я один справлюсь! — И, не дожидаясь ответа, Лебедкин отправился на улицу Агротехников.

Дом номер семь оказался обычной панельной девятиэтажкой советских времен. Лебедкин вошел в подъезд, придержав дверь для выходившей на улицу интеллигентной старушки, поднялся на шестой этаж и позвонил в нужную дверь.

За дверью раздались тяжелые шаги, и грубый, недовольный голос осведомился:

— Ты, что ли?

— Я! — ответил Лебедкин.

А что еще он мог ответить?

Замок лязгнул, дверь широко открылась, и на пороге появился здоровенный детина лет тридцати, до глаз заросший жесткой черной щетиной. У него были маленькие злые глазки, низкий лоб гориллы и длинные волосатые руки. Довершали колоритный облик растянутые тренировочные штаны и майка-алкоголичка. Увидев Лебедкина, он вызверился на него:

— Ты еще кто?

— Курьер я… — выдал капитан домашнюю заготовку. — Доставил конверт для…

Продолжить он не успел: детина схватил его за шиворот, поднял в воздух и встряхнул.

Капитан Лебедкин был человек не маленький и весил порядочно, однако обитатель квартиры поднял его легко, как самодельную тряпичную куклу, а когда он его встряхнул — капитан отчетливо расслышал стук собственных костей.

— Вы че-чего… — попытался он протестовать. — Вы по-почему… вы за-зачем…

Детина продолжал его трясти, поэтому слова капитана чередовались стуком зубов.

— Почему? — переспросил его детина, наливаясь малиновой краской. — Не люблю, когда врут!

— Я… я не врал…

— Не врал?! Я тебя спросил — кто, а ты что ответил? Ты что ответил, я тебя спрашиваю?

— Я…

— Ну вот, а говоришь, не врал!

— Но это же действительно я!

— Ты еще спорить будешь? Я же тебя с лестницы спущу! Причем по частям!

— От-отпусти меня! — крикнул Лебедкин, теряя самообладание. — Отпусти сейчас же! Я из полиции!

— Что? Ах, ты еще и из полиции! А врал, что курьер! Да я же тебя сейчас…

Вдруг за спиной у капитана Лебедкина раздался до боли знакомый голос:

— Мальчики, вы разговариваете? Мне подойти попозже, когда вы освободитесь?

Детина мгновенно поставил Лебедкина на пол. Лицо его с удивительной быстротой изменило цвет, и он попытался привести себя в божеский вид.

Лебедкин оглянулся.

У него за спиной стояла Дуся, все сто килограммов ее ослепительной женской красоты.

— Дуся, ты? — дрожащим голосом пролепетал Лебедкин. — Как ты здесь оказалась?

— А ты как думаешь?

— Вы… вы с ним знакомы? — Детина кивнул на Лебедкина, в то же время пытаясь одернуть свои штаны, чтобы они не так пузырились на коленях.

— Имею несчастье! — усмехнулась Дуся, покосившись на обмякшего Лебедкина. — Работаем вместе!

— Я же не знал! — лепетал хозяин квартиры, излучая непривычное добродушие. — Если бы я знал, что он — ваш знакомый, я бы его и пальцем не тронул…

— Да он не в претензии! — ответила Дуся за коллегу. — Если он каждый раз будет обижаться, никаких нервов не хватит! Что уж поделаешь — работа у нас такая!

— Ну да, конечно, а то пришел тут такой, ничего не объяснил… — Детина ревниво зыркнул на Лебедкина. — А вы, девушка, выходит, тоже в полиции служите?

— Выходит. — Дуся состроила глазки и кокетливо поправила волосы. — А вы думали, там только такие, как… вот он?

— Нет, я ничего такого не думал… Вы заходите, девушка, будьте как дома… и он, раз ваш знакомый, тоже пускай уж заходит… я, это, не возражаю…

— Спасибо! — Дуся улыбнулась и величественно вплыла в квартиру, по пути подхватив деморализованного Лебедкина. В прихожей сразу стало тесно.

— Я извиняюсь за свой внешний вид, — проговорил хозяин квартиры, только что не кланяясь. — Я же не знал, что ко мне такие гости пожалуют… если бы я знал…

— А мы вообще-то не в гости пришли. — Дуся стерла с лица кокетливую улыбку. — Мы вообще-то ищем Александра Зимина. У нас к нему важное дело.

— Тише! — зашипел на напарницу Лебедкин. — Может, это он самый и есть!

— Это не он, — вполголоса ответила ему Дуся.

— Ах, так вы Александра ищете… — Детина явно расстроился. — Жалко, а я думал, вы ко мне…

— Так что насчет Александра?

— Да я сам его давно не видел.

— Как же так? Ведь это его квартира!

— Да, квартира-то его, но он мне ее снял. То есть сдал. Так что теперь я здесь живу. Такие дела. А вы, девушка, может быть, чаю хотите? Или другого чего?

— Нет, другого чего нельзя — мы же на службе. А чаю… чаю как-нибудь в другой раз…

— Нам бы все же про Александра узнать! — подал голос Лебедкин, о котором, похоже, совсем забыли.

— А может, вам кофе? — не сдавался детина.

— Кофе? Ну, кофе, пожалуй, можно…

— Меня вообще-то Гоша зовут. А вас?

— Меня — Дуся.

— Какое красивое имя! И главное, редкое!

— Да, многим нравится!

— Так что насчет Александра? — безуспешно пытался привлечь к себе внимание Лебедкин.

— А Гоша — это как же будет полностью? — поинтересовалась Дуся. — Георгий?

— Точно!

— Так вот, Георгий, у вас есть телефон Александра? Он нам с коллегой очень нужен.

— Нет… — вздохнул тот. — Для вас я бы все, но чего нет — того нет.

— А адрес?

— Адреса тоже нет.

— А как же вы с ним связываетесь?

— Никак.

— А как вы ему деньги платите за квартиру?

— А я ему заплатил сразу за целый год и теперь живу спокойно, не парюсь.

— А что, если на вас, к примеру, соседи сверху протекут?

— Что? Сверху? Соседи? — Гоша покосился на потолок и свирепо задвигал челюстями. — Да пусть только попробуют! Я им такое устрою — навсегда усохнут!

— Да, вы, пожалуй, можете! — согласилась Дуся. — А если, наоборот, вы… чисто случайно протечете на нижних соседей?

— На нижних? — Гоша презрительно поморщился. — Да кому до них есть дело? Пусть сидят и не возникают!

— Хороший подход! А скажите, Гоша, где вы работаете? Где встречаются такие решительные мужчины?

— Как — где? На скотобойне!

— Интересное, должно быть, место!

— А то! Приходите к нам, Дуся, у нас женщины тоже есть! У нас в этом плане равноправие!

— Я подумаю.

— Только не очень долго!

— А пока, Гоша, вы разрешите нам осмотреть квартиру? Может, здесь есть какие-то вещи Александра?

— Да ради бога! Для вас — все что угодно!

Квартира была обставлена по-спартански. Из мебели в комнате были диван, стол, два стула и шкаф. Еще возле дивана стояли две гири весьма внушительных размеров.

Был в комнате и телевизор — новая плазменная панель, как раз напротив дивана. И полированный журнальный столик, то есть когда-то был полированный, а теперь вся столешница была в следах от стаканов. На диване валялся журнал для автомобилистов и что-то про спорт. Подоконник пыльный, занавесок на окне вообще нету. В общем, комната холостого мужчины.

Дуся прошла на кухню.

Там было еще хуже. В раковине кисла грязная посуда, в основном — пивные стаканы. Пол был загажен до такого состояния, что ноги к нему прилипали. На столе, покрытом изрезанной, выцветшей клеенкой в мелкий цветочек, стояла сковородка с остатками жареной картошки и валялся засохший кусок хлеба. Посудный шкафчик был под завязку забит упаковками чипсов, соленых сухариков и вяленых кальмаров, а холодильник заполнен бутылками пива. Больше на кухне не было ничего интересного.

Дуся с отвращением закрыла холодильник, из которого несло чем-то кислым, и машинально осмотрела дверцу, на которой были прикреплены магниты.

Обычный туристский набор — Эйфелева башня, Анталья в цветах и гребешках волн, разбитый кувшин с надписью «Кипр», куда еще люди ездят-то… Ах да, семейство муми-троллей из Финляндии. И еще один магнит непонятно из какой страны. Симпатичный заяц с растопыренными ушами, в зубах — морковка, а в лапе — книжка. И написано на книжке: «Издательство «Додо».

Дуся попыталась отделить магнит от дверцы холодильника, и в конце концов в руках у нее осталась только керамическая его часть, сам магнит оторвался и покатился по полу. Значит, старый. Клей, на котором держался магнит, пересох и раскрошился. Да и остальные магниты тоже не вчера куплены.

— Холодильник хозяйский? — деловито спросила Дуся, вернувшись в комнату.

— А то, — ответил великолепный Гоша, — вся мебель его, мои только гири. И панель вот плазменную купил, чтобы чемпионат по футболу смотреть.

— Давно тут живешь? — спросил Лебедкин.

— Дак… — Гоша поднял глаза к потолку и посчитал что-то на пальцах, — третий год уже… Раз в год ему плачу — и всем хорошо.

Он так огорчился, когда Дуся собралась уходить, что ей пришлось похлопать его по плечу и погладить по небритой щеке.

Вошел царь в собор, широко перекрестился. За царем — Малюта Скуратов: рыжая борода, маленькие злые глаза, татарская сабля на дорогой перевязи. За Малютой — опричники: дорогие кафтаны, золоченое оружие, пьяные от власти глаза.

Навстречу царю идет настоятель — отец Гермоген. Долговязый, ровно журавель, тощий, спина прямая. Не кланяется царю, глядит прямо, без страха.

— На колени! — крикнул Малюта, выскочив вперед. — На колени перед государем!

— Я служу, — отвечает священник, — я служу единому государю — Царю Небесному, только перед ним колени преклоняю. Тому, кто служит Ему негоже перед земной властью колени преклонять.

И рукою тощей указал на грозный лик Вседержителя, что на куполе изнутри намалеван.

Грозен лик, страшнее Малютиного. Хмурится Царь Небесный — кто посмел ворваться в Его дом? Кто посмел повышать голос на Его служителя?

— Ах ты, смерд! Я тебя научу, как государя встречать следует! — ревет Малюта, как раненый медведь, ярится, как пес на цепи, и черный рот зияет, как рана, в рыжей бороде, и глазки горят, словно два раскаленных угля. И тащит уже из золоченых ножен кривую саблю.

Саблю тащит — а сам втихомолку косится на своего государя, как цепной пес на хозяина — угодно ли ему, чтобы разорвал он этого наглеца долговязого.

А Ивану, видать, неугодно. Видать, не пришло еще время.

Пошел он вперед мелкими шагами, глаза потупил, говорит отцу Гермогену елейным голосом:

— Не серчай, святой отец, на моих людишек. Простые они. Простые, да верные. Служат мне верой и правдой, крамолу всяческую истребляют. А ты, святой отец, истинную правду сказал: тому, кто служит Небесному Царю, негоже перед земными царями колени преклонять. Не ты мне, святой отец, — я тебе кланяться должен!

И правда — поклонился настоятелю, низко, в пояс поклонился.

Отец Гермоген стоит растерянный, не знает, что и думать, а Иван продолжает тем же елейным голосом:

— Тому, кто стяжает сокровища небесные — негоже стяжать земные сокровища… не так ли, святой отец?

Почуял отец Гермоген подвох. Глядит на царя с опаской, спрашивает:

— Это о каких сокровищах ты говоришь?

— О земных, святой отец, о земных! Давеча вот этот мой усердный холоп, — небрежный кивок на Малюту, — допрашивал одного здешнего, новгородского купчишку. А я тебе говорил, святой отец, — он у меня человек простой, коли допрашивает, так чего только не удумает. И на дыбу подвесит, и пятки углями прижжет, и ногти клещами вырвет… в общем, не стану я тебя, святой отец, пустыми словесами утомлять. Скажу сразу — не сдюжил тот купчишка мучений и сказал, что лучшие люди новгородские собрали большую казну да отдали ее тебе, святой отец, на сохранение. И что спрятал ты ее, святой отец, в этом соборе. Чтобы, значит, мне та казна не досталась.

— Я за чужие слова не ответчик.

— А я от тебя не ответа прошу… — и пресекся елейный голос, и закричал царь похлеще Малюты: — Отдавай казну, коли не хочешь к Малюте на правеж!

Не испугался отец Гермоген, смотрит царю прямо в глаза:

— Дом этот — Дом Царя Небесного, и то, что мне доверили, под его охраной находится. Если тебе так та казна надобна, можешь, царь земной, по камешку собор перебрать, а я тебе в тех поисках не помощник. Можешь меня отдать псу своему на растерзание — да только ничего он не найдет, ничего не выпытает.

Малюта опять ярится, опять с цепи рвется:

— Отдай мне его, государь! Он у меня заговорит! Он мне все скажет! Развяжу ему язык!

— Нет, — отвечает Иван, — этот не скажет. Этот будет молчать, хоть на куски его порежь. Но мы и без него обойдемся, без него узнаем все, что надобно.

Поднял царь правую руку — а на руке его перстень горит темным пламенем. Простой перстень с печаткой, а на той печатке лицо вырезано. Не поймешь, то ли старик, то ли мужчина средних лет, то ли и вовсе молодой человек. Бородка острая, глаза узкие, словно змеиные, и глядят эти глаза, как живые.

Поводит старик на перстне узкими змеиными своими глазами — вправо, влево поводит, — и вдруг уставился на лесенку, что наверх ведет, на хоры.

— Туда! — приказал Иван, и взбежал впереди всех Малюта, стоит на хорах, оглядывается. За ним опричники поднялись, а последними — царь Иван и настоятель Гермоген.

Когда поднимался царь по лесенке, показалось ему, что наверху, на хорах, черная птица сидит. Черная, как ворон, но клюв не вороний — длинный, крючковатый клюв, как у коршуна.

Что за диво?

Показалось царю, что когда-то он видел уже эту птицу, да вот когда — не вспомнить…

Моргнул царь — и пропала птица, как не бывало. Тут же и забыл о ней — не до того, сейчас у него дела поважнее.

— Ну что, святой отец, не желаешь выдать мне казну новгородскую? Последний раз тебя спрашиваю!

— Я тебе в таком деле не помощник! Ищи сам, коли найдешь — твое счастье.

— Ну что же, старик, хотел я с тобой обойтись по-хорошему, да видать не судьба!

Снова поднял царь руку с перстнем.

Змеиные глаза на печатке ожили, глядят на стенку, а на стенке той святой Георгий изображен, копьем змея прободаша. Красив змей — крылья лазоревые, когти золотые, гребень на голове красный. Красив змей, как красив грех, как красиво зло.

— Ломайте стенку, холопы! — крикнул царь.

Опричники похватали топоры да дубины, бросились к стене. Ломать — не строить…

Впереди всех Малюта с большой секирой, крушит стену изукрашенную. Отец Гермоген за секиру хватается, пытается рыжего дьявола остановить.

— Не смейте, святотатцы! Царь небесный все видит, он вам такое злодейство не простит!

— Коли царь небесный все видит — что же он меня не остановит? — задрал Малюта рыжую башку, заглянул в грозные очи Господа Вседержителя, засмеялся хриплым смехом.

— Что, старик, мой-то государь посильнее будет!

И занес высоко тяжелую секиру, словно хотел отсечь голову строптивому попу.

Но опять покосился на своего хозяина — время ли?

Нет, еще не время…

И обрушил секиру на стену, на расписного, зело украшенного змея — золотого, лазоревого, красного, и тут же из пролома полились, посыпались золотые монеты да дорогие украшения. Казна новгородская, от грозного царя припрятанная…

Ефимки золотые, гривны, полновесные рубли — и иноземные монеты, дукаты да флорины, украшения с дорогими каменьями…

Богаты были новгородцы, гордились своим богатством. Ну, да мы их отучим гордиться…

Уже подъезжая к дому, Лика вспомнила, что у них кончился тростниковый сахар.

Самой ей этот сахар был сто лет не нужен, но у свекрови на эту тему был пунктик — ей непременно нужно было в кофе класть три куска темного тростникового сахара. Она себе вбила в голову, что этот сахар полезнее обычного. А кофе она пила несколько раз в день, в том числе — вечером, вернувшись с работы.

Сама Лика считала, что свекрови нельзя пить не то что кофе, а простого чая, она и так вечно на взводе, от нее искрит так, что можно прикуривать, но сказать это Елизавете Арнольдовне было, конечно, невозможно. Кстати, бессонницей от крепкого кофе свекровь не страдала, храпела по ночам так, что через две двери было слышно, только что дом не дрожал.

Лика представила, что скажет свекровь, если не найдет своего любимого сахара…

«Ты и так живешь у нас на всем готовом, мы тебя кормим, поим и одеваем, и в благодарность за это могла бы хоть раз в неделю заглянуть в магазин…»

Да уж, на всем готовом! Она и на работе вкалывает, не разгибая спины, полностью отрабатывая свою зарплату, и дома крутится, как крепостная крестьянка, но попробуй, скажи это Елизавете — в порошок сотрет…

Так что проще заехать в магазин…

Лика припарковалась на стоянке возле супермаркета, зашла внутрь, взяла небольшую корзинку (все равно не собиралась покупать ничего, кроме сахара) и направилась в бакалейный отдел.

Где же он, этот сахар?

После тяжелого рабочего дня голова раскалывалась, перед глазами плыли цветные пятна. Да еще этот эпизод с Борюсиком, ох, не кончится это все добром!

Она увидела в конце прохода знакомые коричневые коробки, направилась к ним. Справа от нее блестели ряды разнокалиберных бутылок и банок — соусы, соусы, соусы… соевые и томатные, сливочные, бальзамические…

Вдруг ей показалось, что стена соусов накренилась.

Что это с ней? От усталости закружилась голова?

Но нет, стена разноцветных бутылочек действительно накренилась, бутылки задребезжали, вот-вот они обрушатся на нее…

Да что же это такое?

Лика представила, как лежит на грязном полу, придавленная тяжелой полкой, в луже разноцветных соусов…

Ей стало совсем плохо.

Бежать? Но стенка вот-вот упадет, через какую-то секунду, ей не успеть выбежать из зоны поражения, к тому же от испуга ноги как будто приросли к полу…

В это время между ней и падающим стеллажом возникла мужская фигура. Мужчина уперся плечом в край стеллажа, нажал и сумел каким-то чудом удержать стеллаж в равновесии.

Со стороны склада уже бежали двое дюжих грузчиков.

— Что же у вас так плохо полки закреплены? — выговаривал им незнакомец, удержавший стеллаж от падения.

— У нас все нормально, — вяло отругивались магазинные работники, — это с той стороны какой-то мальчишка хулиганил… за детьми лучше смотреть надо…

Лика наконец сумела сбросить временный ступор, пришла в себя и разглядела своего спасителя.

Это был мужчина лет сорока, не сказать, чтобы очень интересный, но довольно приятный, как говорится, без особых примет — в толпе увидишь, не запомнишь.

— Спасибо, вы меня буквально спасли! — проговорила Лика усталым благодарным голосом.

— Да ладно, ерунда какая! — отмахнулся тот. — Что-то вы совсем бледная… испугались?

— Устала на работе… ну, и испугалась тоже.

— Вам нужно выпить чашку кофе, чтобы снять стресс. Или хотя бы чаю. Горячего сладкого чаю. Здесь есть маленькое кафе. Разрешите вас пригласить?

Лика вяло вспомнила про свекровь… и тут же мысленно отмахнулась от нее: ничего, подождет полчаса. Ей действительно нужно снять стресс. Что же она, не человек?

В кафе и правда было уютно, светильники излучали мягкий неяркий свет, у девушки за стойкой играла тихая музыка. Народу было немного — поздно уже, люди с работы домой приехали, а если кто ужинать собрался, то в ресторан пошли. Сидели две парочки, одна совсем молоденькая девчонка хихикала по телефону, да парень пил кофе и самозабвенно нажимал клавиши на компьютере.

Лика вспомнила про свекровь с ее кофе и согласилась на чай.

— И десерт, — тоном искусителя сказала официантка.

Лику не нужно было искушать, она устала и хотела съесть что-то вкусное и расслабиться хоть ненадолго.

Пока ждали заказ, Лика рассмотрела своего спутника. Не красавец, конечно, но глаза смотрят участливо, добрый, наверно, человек. И сильный, вон как стеллаж тяжеленный удержал.

— Давайте знакомиться? — улыбнулся он.

Улыбка хорошая, зубы белые, ровные, глаза блестят.

— Меня зовут Лика, — сказала она, — а полное имя не спрашивайте, терпеть его не могу.

— А я Александр. Можно Сашей звать, но только не Шуриком. В школе дразнили, надоел этот Шурик до чертиков.

Они посмотрели друг на друга и засмеялись. И Лике стало вдруг так легко и спокойно. Свекровь и ненавистный Борюсик отступили куда-то далеко-далеко.

Принесли заказ. Одна пара ушла, остались двое постарше, они сидели и тихонько перешептывались. Девчонка с телефоном дождалась подружку и тоже ушла. Лика помешивала ложечкой кофе и посматривала на своего визави. Когда их глаза встречались, они потихоньку улыбались друг другу.

И Лика представила вдруг, что знакомы они очень давно, что у них прочные хорошие отношения. Да что там отношения, они давно любят друг друга и знают друг про друга все. Им хорошо вместе, они все уже проговорили и теперь понимают друг друга с полуслова, с полувзгляда. Им не скучно просто молчать, лишь бы рядом, лишь бы вместе.

Вот сейчас они посидят тут, в кафе, а потом пойдут куда-нибудь — в театр, да хоть в кино. А может быть, просто домой. У них хороший общий дом, где всегда чисто и уютно, не то, что в этой огромной квартире свекрови.

— О чем вы думаете, Лика? — спросил он.

Лика хотела сказать, что она думает о них, о них, когда они вместе, как если бы они были вместе, но промолчала и отвела глаза.

— Вы чем-то расстроены, я вижу, — сказал он участливо, — могу я вам помочь?

— С чего это вы решили помогать абсолютно незнакомой женщине? — вырвалось у Лики, ей было стыдно своих мыслей.

— Но мы ведь уже познакомились, — улыбнулся он.

Она не носила обручального кольца. Сергей купил ей какую-то дешевку, и то свекровь орала, что деньги на ветер бросать не позволит. Кольцо было еще и на размер больше, так что все время падало с пальца. Было очень неудобно возиться с деньгами, и Лика убрала кольцо в ящик комода, да и забыла о нем.

Поэтому сейчас, когда Саша бережно взял ее за руку, ей не было неудобно.

— У тебя есть кто-нибудь? — спросил он.

— Нет, — ответила она тихо, но твердо.

Разумеется, у нее нет никакого близкого мужчины, муж не в счет. Да и какой это муж? Так, одна видимость, только штамп в паспорте.

— Хочешь, я буду у тебя? — Саша заглянул ей в глаза.

«Хочу! — подумала Лика. — До смерти хочу, чтобы рядом был нормальный, сильный и добрый мужчина. Хочу его любить и чтобы он любил меня!»

Но вслух ничего не сказала, только не сумела совладать со своим лицом, и он все понял.

— У нас все будет хорошо, вот увидишь! — пообещал он. — Я никому не дам тебя в обиду!

И Лика поверила. А потом взглянула на часы и заторопилась, они успели только обменяться телефонами, да еще он на прощание поцеловал ей руку. Никогда никто раньше так не делал, незнакомое, удивительное ощущение.

— Что так долго? — Муж, услышав стук входной двери, выглянул в прихожую.

— Пробки, — бросила Лика и наклонилась, чтобы расстегнуть сапоги.

— Явилась наконец! — взревела свекровь.

Голос у нее, как труба иерихонская, из кухни слышно.

— Мы ждем, ждем ужинать… — бормотал муж, очевидно, ему тоже попало за Лику. Свекровь, когда голодная, ужас до чего злая, может и до рукоприкладства дойти.

Лика хотела огрызнуться, что сами могли бы суп согреть, да в тарелки налить, поварешку держать — руки не отвалятся, но решила не усугублять ситуацию. Все должно быть, как обычно. Обычно она отмалчивается — и сейчас так нужно сделать.

Потому что теперь она твердо знала, что нынешняя ее скучная, унылая, но опасная жизнь скоро закончится. Так или иначе.

— Ну, и что мы имеем? — уныло спросил капитан Лебедкин, когда они вышли из дома негостеприимного Гоши. — Зря только сюда таскались, чуть с побитыми мордами не ушли.

— Не обобщай, — рассмеялась Дуся. — Этот Гоша ко мне со всем уважением!

— Ну и что ты выяснила? — продолжал занудничать Лебедкин. — Да ничего! А начальство, между прочим, спросит. Не сегодня, так завтра!

— Выяснить, может, и не выяснила, но кое-что нашла, — Дуся протянула ему магнит с изображением зайца с книжкой, — хотелось бы знать, откуда это в той квартирке взялось?

— Да мало ли! Ерунда какая-то!

— Нет, Петя, чувствую я, что приведет нас этот зайчик к чему-то интересному, — проговорила Дуся, — потому что, вот откуда люди магниты привозят?

— Из заграницы, на память покупают.

— Точно. И там были из Турции, с Кипра и так далее. А этот — из издательства. И вряд ли этот тип, Веретенников или Зимин, в том издательстве когда-то работал. Детское издательство, — это что-то дамское. Вот что, ты иди, жди, когда к начальству вызовут, а я к компьютерщикам еще раз зайду.

Те встретили Дусю как родную, уж кто-то, а она умела вызвать симпатию. И тот же парень мигом выяснил по городскому реестру недвижимости, что квартира по адресу такому-то принадлежит на правах собственности Зимину Александру Николаевичу, и досталась она ему три года назад по наследству после умершей жены. А раньше квартира принадлежала этой самой жене Вороновой Татьяне Петровне. Покупала она ее на свое имя, когда была еще не замужем. Потом замуж вышла, а потом, через пять лет, умерла. И квартира досталась мужу как наследнику первой степени.

— Интересно… — пробормотала Дуся и решила идти в издательство прямо сейчас, не заходя к себе в отдел, а то еще на начальство нарвешься, не к ночи оно будь помянуто.

Судя по официальному сайту, издательство «Додо» располагалось в доме сталинской постройки неподалеку от метро «Черная речка». Однако Дуся обошла этот дом вокруг и не нашла никаких признаков издательства — ни вывески, ни стрелки с указателем.

Наконец она заметила неприметную арку, которая вела во внутренний двор. Там, в самом дальнем углу двора, за скромной детской площадкой, был еще один подъезд.

Вывески на этом подъезде тоже не было, но подойдя к двери, Дуся прочла на табличке возле домофона надпись, выполненную очень мелкими буквами:

«Издательство «Додо» — третий этаж, код 87».

Она набрала этот код.

В динамике над дверью раздался шорох, треск, затем хрипловатый женский голос проговорил:

— Ты, что ли, Люся? Заходи! — и электронный замок с негромким щелчком открылся.

Дуся не стала возражать, не стала спорить, а просто воспользовалась удобным случаем и вошла в подъезд.

На третьем этаже она наконец увидела над единственной дверью яркую цветную вывеску, на которой был изображен такой же симпатичный ушастый заяц, как на магните с холодильника, и надпись — «Издательство "Додо"».

Дуся толкнула дверь и вошла в полутемный коридор.

Этот коридор был заставлен многочисленными пачками и картонными коробками, в которых, судя по всему, находились книги, выпущенные издательством.

По сторонам коридора было множество дверей. Одна из них открылась, оттуда выглянула круглолицая девушка в очках, уставилась на Дусю и удивленно проговорила:

— А где Люся?

— Не знаю, — честно ответила Дуся, — я точно не она, я Дуся.

— Вы к Борису Вадимовичу?

— Не знаю, мне бы с кем-то поговорить об одной вашей сотруднице, возможно, бывшей…

— Мне некогда, поищите Варвару Семеновну, она всех знает! — И девица скрылась за дверью.

— Хорошо бы еще найти эту Варвару Семеновну… — пробормотала Дуся, ни к кому не обращаясь.

Тут рядом с ней появился мужчина очень маленького роста, в толстом свитере ручной вязки, с взлохмаченными волосами и с толстым блокнотом в руке. В восхищении взглянув на Дусю, он проговорил неожиданно глубоким басом:

— Вы, наверное, Неонила?

— Что? — удивленно переспросила Дуся. — Почему Неонила? Какая Неонила?

— Неонила Мамонова, автор эротической энциклопедии! Я давно хотел с вами познакомиться!

— А, нет, я вовсе не Неонила. Я Дуся. И я не автор. Я вообще-то из полиции.

— Ах, из полиции? — Мужчина немного поскучнел. — Это вам в отдел детективной и криминальной литературы, к Вячеславу Олеговичу. А что у вас — роман, повесть?

— У меня расследование! — строго ответила Дуся. — И мне нужно задать несколько вопросов…

— А, вопросы… так это вам нужно к Варваре Семеновне… — С этими словами мужчина хотел было удалиться, но Дуся поймала его за плечо и спросила:

— А где ее найти, эту Варвару Семеновну?

— В двенадцатом кабинете! — и мужчина показал направо.

Дуся отпустила его и пошла в указанном направлении, читая номера на дверях кабинетов.

Наконец, она нашла на двери нужный номер, толкнула дверь и вошла в комнату.

Эта комната была завалена бесчисленными книгами. Книги были в основном яркие, с красивыми глянцевыми обложками, на которых были изображены всевозможные симпатичные зверюшки — должно быть, здесь издавали преимущественно книги для детей. Хотя только что маленький незнакомец упоминал и детективную литературу, и даже эротическую энциклопедию.

За письменным столом, тоже заваленным яркими глянцевыми книжками, сидела полная женщина средних лет в сползших на кончик носа очках.

— Вы — Варвара Семеновна? — осведомилась Дуся.

— Допустим, — ответила та, поправив очки, — а вы, наверное, Неонила Мамонова?

— Нет, я не автор эротической энциклопедии. Я из полиции. И сразу предупреждаю, что ничего не пишу. Ни романов, ни повестей, ни сценариев для криминальных сериалов…

— Серьезно? — Варвара Семеновна снова поправила очки и с интересом взглянула на Дусю. — Вы — уникальный человек! Но чем же вы тогда занимаетесь?

— Я вообще-то расследую уголовное дело, и у меня к вам есть несколько вопросов.

— Вопросов? Ко мне? Но почему именно ко мне?

— Мне сказали, что вы лучше всех знаете сотрудников издательства. Как теперешних, так и бывших.

— Знаю я, кто это вам сказал! — поморщилась Варвара Семеновна. — Это наверняка Венедикт! До чего же все-таки мстительный человек! Ну ладно, так и быть, задавайте свои вопросы! Я действительно дольше всех работаю в этом издательстве…

— У вас была сотрудница по фамилии Воронова?

Задав этот вопрос, Дуся ожидала уже недоуменного взгляда и ответа, что никакой Вороновой в издательстве никогда не было. Тогда получается, что Дуся идет не по тому следу, и магнит с зайцем оказался в квартире подозреваемого совершенно случайно. Однако Варвара Семеновна просветлела лицом и воскликнула:

— Таня Воронова? Была… она работала в отделе литературы категории «А»… Только она потом стала Зимина, когда замуж вышла…

«В яблочко!» — мысленно воскликнула Дуся.

— Что это за категория такая? — поинтересовалась Дуся, которая до сего дня не знала, что литература, как мясо или цыплята, бывает разных категорий.

— Категория «А» — это то, что обычно называют серьезной литературой. То есть то, что не относится ни к фантастике, ни к детективам, ни к другим популярным жанрам.

— Понятно… и что вы можете про нее рассказать? То есть про Татьяну Воронову.

— Честно говоря, почти ничего. Я с ней не общалась. Вы лучше поговорите о ней с Ниной Сойкиной. Они с Зиминой работали вместе и дружили.

— А где мне найти эту Нину?

— Так в отделе категории «А», это восемнадцатый кабинет. В самом конце коридора.

Дуся поблагодарила Варвару Семеновну и отправилась в дальнейшие поиски.

Восемнадцатый кабинет располагался в самом конце коридора, рядом с дверью туалета. Дуся подумала, что это символично.

Она постучала в дверь, услышала какой-то неразборчивый ответ и вошла.

В этом кабинете был не такой беспорядок, как у Варвары Семеновны — по крайней мере, книжные завалы здесь были значительно меньше. Возможно, просто потому, что «серьезная литература» издается не так успешно, как «популярные жанры».

Дуся была женщиной наблюдательной, схватывала все с полуслова, она быстро разобралась с ситуацией на книжном рынке.

За письменным столом сидела бледная особа лет тридцати пяти в старомодных очках, с бесцветными волосами, собранными в жидковатый хвост.

— Это отдел литературы категории «А»? — на всякий случай уточнила Дуся.

— Ну да! — Особа за столом вспыхнула. — Что, разве это сразу не заметно? Настоящая литература в загоне! Ее разместили в самом дальнем конце коридора, рядом… рядом с туалетом! Чтобы показать, где ее настоящее место! Все лучшие помещения расхватали фантасты и детективщики! Это мякина массовой культуры, это дешевое чтиво для неразборчивых потребителей…

— Но детская литература тоже…

— Не говорите мне о детской литературе! Разве то, что сейчас издают под видом детской литературы, может способствовать интеллектуальному развитию ребенка? Эти глянцевые обложки! Эти гламурные зайцы и кролики! Эта пошлость… вместо того, чтобы издавать нестареющую детскую классику…

— Извините, я вообще-то к вам по делу…

— Да? Простите, я всегда волнуюсь, когда речь заходит о месте серьезной литературы в современном книгоиздании. Так какие у вас ко мне вопросы?

— Ведь вы — Нина Сойкина?

— Да, совершенно верно.

— Мне сказали, что вы были хорошо знакомы с Татьяной Вороновой.

— С Таней? Конечно! Мы были с ней не просто знакомы, мы с ней дружили, очень близко дружили! До тех пор, пока… — Нина сжала руки, ее лицо исказило страдание.

— До каких пор? — напомнила о себе Дуся.

— До ее замужества.

— До того, как она вышла за Александра Зимина?

— Ну да, до этого… после замужества Таня так изменилась! Не сразу, конечно, человек не может сразу так перемениться, но постепенно… Она была такая жизнерадостная, такая общительная, открытая, любила шумные компании, ходила на все наши издательские корпоративы, но больше всего времени она проводила со мной. Мы были с ней близки, как… как Мэриан и Лора!

— Кто? — переспросила Дуся, которая торопливо записывала слова собеседницы в свой блокнот. — Кто такие Марианна и Лора? Они тоже работают в вашем издательстве?

— Что? — Сойкина широко открыла глаза и уставилась на Дусю с таким изумлением, как будто у той выросли ветвистые рога или слоновый хобот.

— Ну, вы упомянули каких-то женщин, Марианну и Лору, так вот, я хотела уточнить…

— Не Марианна, а Мэриан! — возмущенно воскликнула Сойкина. — Я имела в виду Мэриан Голкомб и Лору Фэрли, героинь романа «Женщина в белом»… неужели вы его не читали?

— Представьте, не читала! — невозмутимо ответила Дуся, начисто лишенная комплексов. — Я вообще Дюма не очень люблю… это больше для подростков…

— Дюма? — Сойкина подняла глаза к потолку. — При чем здесь Дюма?

— А разве это не его роман?

— Конечно, нет! Это роман Уилки Коллинза! Как можно этого не знать?

— Ну, Коллинз так Коллинз. Давайте лучше вернемся к Татьяне. Зимина — это ведь ее фамилия по мужу?

— Ну да, по мужу. Девичья ее фамилия была Воронова, все еще на эту тему шутили — мол, подружились сойка и ворона…

— Вот как! Вы сказали, что она очень изменилась. Когда это случилось — после того, как она вышла замуж?

— Ну да, после замужества она удивительно изменилась, прямо как Лора Фэрли после того, как вышла замуж за сэра Персиваля… ах да, вам это ничего не говорит…

— Ничего страшного. Просто опишите мне эти перемены. Что с ней случилось?

— Ну да… я уже сказала вам, что она была общительная, веселая, любила всякие вечеринки. И много времени проводила со мной. Мы часто ездили на дачу ее деда — летом ходили за ягодами, зимой катались на лыжах… ее дед был очень симпатичный, добродушный старик, он рассказывал массу интересных историй из своей жизни… жизнь у него была непростая…

— Про деда не нужно, — перебила Сойкину Дуся, боясь, что та уйдет слишком далеко от темы. — Лучше про Татьяну!

— Да, тем более что он вскоре умер… да, так вот, вскоре после замужества Таня стала меняться. Незаметно, исподволь, но вскоре она стала совсем другим человеком.

Началось с того, что она перестала ходить на издательские вечеринки и корпоративы. Видите ли, Александр — это ее муж — не любил шумные компании. Пару раз она сходила без него, но он, судя по всему, был очень недоволен, подозреваю, что устроил ей скандал, и она тоже перестала туда ходить.

Я заметила, что у нее очень изменился характер, она стала нервной, иногда вздрагивала от случайных звуков… мне казалось, что ее что-то тяготит, что-то мучает, но когда я ее прямо спрашивала об этом — она только улыбалась и отвечала, что у нее все хорошо, все в порядке… но улыбка у нее была при этом какая-то вымученная.

И от меня она постепенно отдалилась, перестала приглашать домой, и на дачу мы больше не ездили…

— Но вы же сказали, что ее дед умер!

— Ну да, дед умер, но дача-то осталась и досталась по наследству ей, Тане!

— Вот как… а что было дальше?

— А дальше… потом она умерла. Это было так неожиданно! Я была поражена, да и все остальные…

— А отчего она умерла?

— Сердечный приступ. По крайней мере, так было написано в свидетельстве о смерти. Но мне это казалось — да и сейчас кажется очень странным. Она была молодая, здоровая женщина, никогда не жаловалась на сердце… Уж я-то знаю, мы в свое время были очень близки… ах да, про это я уже говорила…

— Сердечный приступ? — переспросила Дуся, делая в блокноте новую пометку. — Очень подозрительно…

— Вот и мне это тоже показалось подозрительным! Я разговаривала с врачом, но он сказал — бывает, что сердечная болезнь подкрадывается исподволь, никак не проявляясь, особенно у молодых… но у нее не было никаких признаков болезни! Она запросто могла на лыжах отмахать десять километров…

— А вскрытие не производили?

— Нет, муж категорически возражал, и вообще, посчитали, что смерть была естественной…

— Муж, значит, возражал… — Дуся сделала в своем блокноте еще одну пометку. — Возможно, у него были на то какие-то причины… какие-то серьезные причины…

— Вот-вот! — Глаза Сойкиной вспыхнули. — Разумеется, у него были причины! Ведь он был единственным наследником Татьяны, а наследство — самая распространенная причина в таких делах. Взять хоть того же сэра Персиваля и Лору… все его интриги были задуманы из-за ее наследства, из-за денег…

— А что, было какое-то наследство? — перебила Дуся собеседницу, пока та не углубилась в литературные ассоциации. — Я имею в виду Татьяну, а не Лору.

— Ну как же! У Тани ведь была приличная квартира, и она, разумеется, досталась Александру…

— А больше вы про этого Александра ничего не знаете? Где он может жить сейчас?

— Чего не знаю — того не знаю…

— Да, вот еще что! — вспомнила Дуся промелькнувшую по ходу разговора мысль. — Вы упоминали дачу Таниного деда и сказали, что после его смерти эта дача досталась Татьяне. А вы не знаете, кому она отошла после ее смерти?

— Ну, кому она могла отойти! — Сойкина фыркнула. — Наверняка этому Александру, как и остальное имущество! Ведь у Татьяны не было других родственников. Мама ее умерла молодой, а отец вскоре женился и уехал куда-то, не то в другой город, не то в другую страну, в общем, она с ним связи не поддерживала.

— Вот как! — протянула Дуся. — А вы случайно не помните адрес этой дачи?

— Адрес — не помню, но зрительно очень хорошо помню, как туда добраться. Нужно доехать до поселка Щукино — вы знаете, это на Карельском перешейке…

— Да, знаю.

— Оттуда дорога ведет на Териярви, но так далеко ехать не надо. В двух километрах от Щукина есть маленькая деревенька, можно сказать — хутор, называется Нефедово. Так вот, дача Таниного деда вторая справа, ее очень легко узнать. Там резная квадратная башенка, и на крыше флюгер в форме петушка…

Дуся поблагодарила Сойкину и отправилась в родное отделение.

Ночью Лика лежала без сна и думала. Нужно что-то делать, иначе за ее жизнь не дадут и ломаного гроша. Только-только уселись вечером за стол, как явился Борюсик. Лика сразу поняла — под кайфом. Нанюхался кокаина, а раньше он в таком виде домой не приходил — матери опасался. Она хоть его и обожает, но кокаин не приветствует. Понимает, что он себя гробит. Теперь же, после того, как Костян его побил, Борюсик в полный раздрай пошел, ничего уже не боится.

Он перевернул тарелку и облил Лику горячим супом. Свекровь прекрасно видела, что он сделал это нарочно, но наорала на Лику и обозвала неумехой и растелепой. Хорошо еще не матом. Сергей как обычно промолчал, отвернулся даже, усиленно делая вид, что он слеп и глух. У Лики возникло сильнейшее желание отлупить свекровь чугунной сковородкой, а Борюсика вообще утопить в борще, но она рассудила, что ничего из этого не выйдет.

Когда свекровь, наконец, наелась и отвалилась от стола, удовлетворенно рыгнув напоследок, Лика осталась на кухне, чтобы убрать посуду.

И вот, когда она наклонилась над мойкой, этот мерзавец Борюсик неслышно подкрался к ней сзади, схватил ее за волосы и сунул голову в раковину. Лика пыталась освободиться, но он так сильно дергал за волосы, боль была жуткая, из глаз текли слезы, а этот подлец еще включил воду.

Лика не сумела задержать дыхание, наглоталась воды, закашлялась. На минуту ей показалось, что все кончено, сейчас она умрет вот тут, головой в грязной раковине, задохнется в жирной воде. Свекровь найдет ее труп и устроит так, чтобы тело никогда не нашли.

Уж она-то постарается, раз дело касается ее обожаемого сыночка. На преступление пойдет, не задумываясь. Да что там, если Лика ей не угодит, она киллера найдет, чтобы Лику убили и труп в лесу закопали или в бетон залили. Сергей только плечами пожмет — не его проблема. Вот именно, жена — не его проблема.

Лика хрипела, бестолково махала руками, а когда Борюсик вытащил ее, она уже утратила волю к жизни. Он оттолкнул ее, она упала на колени на кафельный пол.

— Будешь давать мне столько денег, сколько надо, поняла, сука? — прошипел он. — Иначе убью! А матери скажешь — она не поверит, тебя же на счетчик поставит. Будешь давать деньги?

Он снова тряхнул ее, Лика только бессильно кивала головой, говорить она не могла. Он напоследок еще раз сильно дернул ее за волосы и ушел. Лика попыталась подняться и, поскользнувшись на мокром полу, снова упала и разбила тарелку из свекровиного сервиза.

Сервиз был так себе, еще советский — аляповатые розовые цветы и узкий золотой ободок, но свекровь, явившись на кухню, разоралась, как пароходная сирена. Она долго перечисляла все Ликины придуманные ею недостатки, потом ушла с победоносным видом, а Лика долго отмывала кухню.

Когда она явилась в спальню, муж уже крепко спал.

И вот, Лика лежит без сна и думает, что же ей делать со своей жизнью. Тут, как говорится, куда ни кинь — везде клин. Если давать деньги Борюсику, то свекровь рано или поздно все поймет, не полная же она дура, уж деньги считать умеет. Лику и слушать не станет, хотя, конечно, не поверит, что она воровка. В людях свекровь разбирается, только с сыночком дорогим ей это качество не присуще, сама же говорит, что у нее — глаз-алмаз. Так что про Лику она не поверит, но, по ее же собственному выражению, уроет тут же. Не выгонит, потому что Лика много знает, а сделает так, что Лики не станет. Кто ее искать-то будет? Разве что Костян вспомнит…

Если же сбежать, то куда? Везде найдут, из-под земли достанут. И денег у нее отложено немного совсем, свекровь не так уже много и платит, да еще приговаривает все время — живешь в Семье на всем готовом, могла бы вообще даром работать…

Лика встала, стараясь не шуметь просто по привычке — мужа из пушки не разбудишь — завернулась в теплый халат, уселась на диван и достала перстень. За окном горел фонарь, и в его желтом свете перстень тускло блестел. Она надела его на средний палец, в который раз поразившись, что он по размеру. Старик с перстня смотрел сердито. Лика моргнула — и его сменил мужчина помоложе, а вот и прекрасный юноша.

«Не робей, — возник в голове знакомый шепот, — все у тебя получится. Нужно только ничего не бояться. Ты — умная и смелая, ты сможешь…»

И Лика смотрела на перстень, а в голове ее складывался чрезвычайно смелый и рискованный план.

— Все точно, — говорила Дуся Лебедкину, предварительно пересказав ему то, что узнала от Сойкиной. — Этот Александр — серийный убийца. У него хобби такое — убивать своих жен и подруг. Сначала он убил свою первую жену — Татьяну Воронову, и ему это сошло с рук. После этого он уехал в провинцию, в Черемухово, — видно, все же решил отсидеться и подождать какое-то время.

Там, в Черемухове, он снова женился — на своей тезке Александре Веретенниковой — и взял при этом ее фамилию. Видимо, все же чувствовал беспокойство после первого убийства и решил подстраховаться, запутать следы.

— Допустим… — протянул Лебедкин.

— Да точно! Но потом он все же не выдержал, и вторую жену тоже убил. Уж не знаю, как именно — но причина смерти была такая же, как и первый раз — сердечный приступ.

— Видно, решил, что раз первый случай сошел ему с рук — значит, можно и дальше действовать по той же схеме. Большинство убийц не меняет свой почерк.

— Может, и так. Прикинь, вторая жена — и второй сердечный приступ! Как и Татьяна, Веретенникова была молодая, здоровая женщина, на сердце не жаловалась, и вдруг…

— И никто, конечно, не сопоставил эти две смерти… — проговорил Лебедкин.

— Конечно! Во-первых, одна смерть случилась в Петербурге, а вторая — в Черемухове, а во-вторых — их формально вообще ничто не связывает, даже фамилия мужа разная…

— Вот для этого-то он и поменял фамилию! Значит, заранее задумал убить вторую жену!

— Может, и так… после смерти второй жены он вернулся в Петербург…

— Видимо, Черемухов — город маленький, там все же пошли какие-то слухи. Ну, и вообще — вряд ли какая-нибудь женщина пошла за него после смерти Александры.

— Может, и так. Или решил, что здесь простор для его деятельности больше. Вернувшись в Петербург, он решил заодно вернуть свою прежнюю фамилию — Зимин… сделать это было просто…

— Ага, пришел в паспортный отдел, заявил, что потерял паспорт и оформил новый по свидетельству о рождении. Процедура достаточно простая…

— Действительно, все очень просто. Но после этого он больше не женился. Решил, что незачем посвящать государство в свои рискованные развлечения.

— Да и вообще, если бы у него снова начали умирать жены — это могло кого-то заинтересовать…

— Но преодолеть свои преступные наклонности он не смог, просто решил больше не жениться…

— Ага, с Марией Колывановой — той девушкой, которую он утопил, у него вообще была совсем короткая интрижка.

— Да, собственно, и интрижкой назвать это нельзя, — добавила Дуся. — Девчонки говорили, что они один-единственный раз переспали, и то ли у него ничего не вышло, то ли еще что, но Мария стала над ним смеяться, а он таких вещей не прощает. В общем, добавил он Марию в свой список жертв…

— Одно мне непонятно: почему он изменил свой почерк? До этого он каким-то образом имитировал у жен сердечный приступ, а Колыванову утопил…

— Как раз это можно легко объяснить. На двух первых жертвах он был женат, значит, у него была возможность тщательно готовить убийство, допустим, подсыпать им понемногу яд или как он это делал, а с Колывановой он не жил, значит, такой возможности у него не было. Кроме того, он на нее очень разозлился и хотел отомстить как можно быстрее…

— Да, похоже на то.

— После смерти Колывановой он не остановился, охмурил следующую жертву — Елену Синицкую. С ней он прожил какое-то время, но жениться не стал — понял, что, если у него скоропостижно умрет третья жена, это может навести на него подозрения.

— Значит, он с самого начала планировал убить Синицкую…

— Кто его знает, что творится в его больном мозгу! Но ведь она его бросила, из квартиры своей выгнала и номер его в черный список внесла. С другим уже закрутила, как он мог такое простить?

— Одно несомненно — сейчас он наверняка выбирает себе новую жертву…

— Или уже выбрал!

— Значит, нужно его как можно скорее остановить! Знать бы только, где он сейчас скрывается!

И тут Дуся рассказала Лебедкину про дачу в деревне Нефедово на Карельском перешейке, которую унаследовал убийца от своей первой жены Татьяны.

— Самое удобное место, где можно залечь на дно! Там вокруг вообще ни души, особенно зимой! Квартиру он сдает, а про дачу вообще никто не знает, эта Сойкина только помнит.

— Значит, нам нужно туда ехать!

— Опять вдвоем? — вздохнула Дуся.

— Вдвоем! — уверенно ответил Лебедкин. — Мы должны проверить, убедиться, что это не пустой номер! Представь, что было бы, если бы мы вызвали опергруппу в ту его квартиру…

Дуся представила, как бы встретил опергруппу великолепный Гоша со скотобойни, и невольно улыбнулась:

— Ну, вдвоем так вдвоем. С тобой, Петька, я готова ехать хоть на край света!

— Дуся, ты гений! — отреагировал капитан Лебедкин. — Если бы не ты, не знаю, что бы я делал…

— Ну ладно, ладно, перехвалишь еще…

На край света ехать им не пришлось. Пробок не было, и до поселка Щукино они доехали по трассе Скандинавия всего за сорок минут. Правда, им пришлось поколесить по этому поселку, чтобы найти дорогу на Териярви — навигатор в машине Лебедкина давно сломался, а по карте, которую Дуся не без труда открыла в своем телефоне, было никак не разобраться.

Самое печальное, что на улицах не было ни души, поселок словно вымер. Единственными признаками жизни были многочисленные цепочки собачьих следов на снегу.

Наконец Дуся заметила вьющийся над одной из крыш дымок, и Лебедкин подъехал к этому дому.

Напарники вышли из машины, подошли к калитке, и Дуся во весь голос крикнула:

— Эй, хозяева! Есть кто дома?

В ответ на ее крик раздался солидный хриплый лай, и возле крыльца показалась крупная темно-серая собака.

— Привет! — обратилась к ней Дуся. — Ты тут что — одна? Не может быть, кто-то ведь топит печку?

Собака завиляла хвостом — видимо, это был пес, и на него тоже действовало Дусино обаяние.

Тут наконец дверь открылась, и на крыльце появился дед в поношенном полушубке, огромных валенках с галошами и с дробовиком в руках.

— Кто такие? Чего надо? — проговорил он, недоверчиво глядя на приезжих.

— Дед, нам бы найти дорогу на Териярви! — проговорил Лебедкин, перегнувшись через калитку.

— Упаси бог от такого внука! — огрызнулся на него старик.

— Ну что вы сердитесь, — вступила в беседу Дуся, округлив глазки. — Что вы сразу с ружьем! Мужчина, нам правда нужна дорога на Териярви, а мы ее никак не можем найти.

Разглядев Дусю, старик сменил гнев на милость. Ее обаяние и здесь сработало.

— Тут шантрапы всякой развелось — мама не горюй, потому я с ружьем хожу. На всякий случай. Мало ли кто заявится! Один Васька Козолупов чего стоит! Говоришь, девонька, тебе дорога на Териярви нужна? Ну, это совсем просто! Это вы сейчас поезжайте до первого перекрестка, там, значит, свернете налево, доедете до дома Нины Степановны, от этого дома направо…

— А какой у нее дом?

— А, вы же ее не знаете! У нее дом такого цвета, что ни за что не перепутаете.

— Какого же?

— Даже и не знаю, как он называется, только вы точно не перепутаете. От того дома поверните направо, там будет бывший Дом культуры, а уж от него та дорога и начинается…

Дуся поблагодарила старика.

Напарники снова сели в машину и поехали, стараясь не сбиться. Доехав до первого перекрестка, свернули налево и вскоре поняли, что имел в виду местный житель, когда сказал, что дом таинственной Нины Степановны ни с чем невозможно перепутать.

Этот дом был того ядовито-сиреневого цвета, каким иногда красят бакены, чтобы их можно было увидеть в самую плохую погоду и при самом густом тумане.

Где хозяйка дома раздобыла такую краску, можно было только гадать. Возможно, она работала в том самом ведомстве, где красят бакены. Впрочем, напарникам не было до этого дела. Они свернули направо, как было велено, и вскоре увидели уродливое бетонное строение — тот самый бывший Дом культуры, о котором говорил им дед.

Перед этим бетонным страшилищем стоял выкрашенный кладбищенской серебрянкой памятник какому-то безымянному герою. За Домом культуры действительно начиналась дорога, убегавшая в заснеженный лес. Возле этой дороги стоял покосившийся столбик, к которому была приколочена табличка:

«Териярви — 11 км».

— Не обманул дед! — оживилась Дуся.

— Ох, застрянем мы там! — вздохнул Лебедкин, однако все же свернул на подозрительную дорогу.

Дорога бежала между двумя рядами заснеженных елей, которые стояли вдоль нее, как почетный караул. Дуся смотрела по сторонам, чтобы не пропустить хутор Нефедово. Наконец, по правую руку от дороги она заметила несколько невзрачных домов. Одни из них были заколочены, у других, наоборот, двери и окна отсутствовали и в проемах виден был нанесенный в дома снег. И нигде не было никаких признаков человеческого присутствия.

— Она говорила, что этот дом — второй справа… — бормотала Дуся, внимательно разглядывая строения. — Знать бы еще, с какой стороны отсчитывать…

Наконец в глубине хутора, в стороне от дороги, за каким-то полуразрушенным сараем показался дом, похожий на тот, что описывала Ника Сойкина. Его действительно венчала квадратная башенка, когда-то очень нарядная. Правда, те времена давно ушли в прошлое. Окна в этой башенке были частично выбиты и заменены фанерой, а флюгер, о котором говорила Сойкина, был погнут и не вращался, но видно было, что когда-то он был петушком.

— Вон тот дом! — показала Дуся напарнику.

Лебедкин поставил машину на краю дороги — подъехать ближе он не решился, боясь, что машина увязнет в снегу.

Дуся первой выбралась наружу и огляделась.

— А здесь кто-то был не так давно! — Она показала на протоптанную к крыльцу цепочку следов. — Как-то боязно. Может, все же вызовем подкрепление?

— Сперва сами поглядим, как тут и что! — ответил ей напарник. — Ко всему прочему, мы все равно никого не можем вызвать — здесь нет сигнала сети, я уже проверил.

— Ну, тогда вопрос отпадает! — бодро ответила Дуся, которую трудно было чем-то смутить. — Поглядим, раз уж приехали! Может, что-то найдем. Только не ступай по этим следам, может, криминалисты смогут из них что-то выжать…

— Если они сюда доберутся… — проворчал Лебедкин.

Напарники подошли к крыльцу.

На ступеньках намело порядочно снегу, но в этом снегу можно было разглядеть несколько одинаковых отпечатков обуви. Обувь была явно мужская, следы оставлены не так давно, снег еще не успел их замести.

— Как ты думаешь, — проговорила Дуся, невольно понизив голос. — Он здесь?

— Нет его, — уверенно ответил Лебедкин. — Следы оставлены явно не сегодня. Просто снегопада давно не было, поэтому их и не занесло.

Дуся подергала дверь — она была заперта.

— Сумеешь открыть или попробуем пробраться через окно?

— Обижаешь! Сколько лет я в полиции работаю? Да и замок здесь слова доброго не стоит!

Лебедкин вытащил из кармана какую-то проволочную закорючку, пошуровал ею в замке, и дверь открылась.

— Ловко! — оценила Дуся. — Откуда у тебя такая замечательная отмычка?

— Лучше тебе не знать! И дай-ка, я первый в дом зайду.

— Ты же говоришь, там никого нет.

— Так-то оно так, но на всякий случай…

Лебедкин вошел в дом первым, огляделся и позвал Дусю.

Сразу за дверью были полутемные сени. Здесь на прибитой к стене вешалке висел старый, продранный ватник, под ним стояло ржавое ведро и валялся единственный резиновый сапог.

Из сеней дверь вела в довольно большую комнату. В ней тоже было полутемно, потому что одно из двух окон было забито фанерой полностью, а второе — наполовину. Из обстановки в комнате был круглый покосившийся стол и несколько стульев, либо совсем ломаных, либо трехногих. Еще в углу стояла допотопная тумбочка.

Лебедкин открыл эту тумбочку — но в ней не было ничего, кроме нескольких растрепанных номеров старого журнала «Химия и жизнь» с пожелтевшими от времени страницами. Часть этих страниц была объедена мышами.

— Да, небогато! — протянул Лебедкин, закрывая тумбочку. — Зря мы сюда тащились…

— Но зачем-то он сюда приезжал… — возразила ему Дуся.

— А может, это вовсе не он! Может, кто-то просто ехал мимо, да и решил посмотреть, нет ли в доме чего интересного! Знаешь, бывают любители обшаривать заброшенные дома. Ищут всякие прялки, туески… в общем, предметы народного быта. Говорят, иногда даже старинные иконы попадаются. Но здесь ничего такого нет. И вообще ничего нет. Зря только ехали…

— Погоди, мы еще не все осмотрели!

Действительно, из главной комнаты вело несколько дверей.

За одной дверью оказался пустой темный чулан, в котором было свалено несколько пар старых рассохшихся лыж, за другой — крутая лестница, которая вела в ту самую квадратную башенку, по которой они узнали дом.

Дуся полезла наверх.

Ступени были рассохшиеся и скрипучие. Дуся шла осторожно, она боялась, что под ее весом лестница может обрушиться.

Однако все прошло благополучно, только ничего интересного в башне не оказалось. Там вообще ничего не было, кроме нескольких рулонов старых обоев, оставшихся от последнего ремонта.

Дуся спустилась вниз и огляделась.

— Ну все, ничего здесь нет! — проговорил Лебедкин. — Поехали обратно, а то скоро уже стемнеет!

— Погоди, мы вон там еще не посмотрели! — Дуся показала на открытую дверь, за которой находилось что-то вроде кухоньки.

Кухня тоже не принесла им никаких открытий.

На небольшом шатком столике стояла заржавленная электрическая плитка, на стене над ней висела грязная чугунная сковородка, у противоположной стены стоял допотопный холодильник с пожелтевшей от старости эмалью. Лебедкин без большой надежды на успех открыл этот холодильник — но в нем ничего не было, кроме застоявшегося затхлого запаха.

— И здесь ничего! — проговорил он, закрывая дверцу.

— Постой! — Дуся, нахмурившись, переводила взгляд с плитки на холодильник. — Что-то здесь не так…

— Что не так?

— А почему он там стоит, а не здесь?

— Ты о чем? — переспросил Лебедкин.

— Ну, вот плитка стоит с этой стороны, возле электрической розетки, а холодильник — с той, где никакой розетки нет. Интересно, как же его включали?

— А может, его вообще не включали. Может, он давно уже не работает. Может, его привезли сюда, потому что жалко было выбрасывать, и использовали вместо шкафа!

— Может, и так, но вообще-то эти старые холодильники ужасно живучие. У нас один такой был на даче, ему уже лет пятьдесят было, а он все работал. Давно уже хотели его выбросить, купили новый — так он через год сломался, а старый все работает и работает… уже не знали, как от него избавиться…

— Это ты к чему?

— Это я к тому, что если что-то стоит не на месте, нужно проверить, то ли это, чем кажется. Ну-ка, давай, отодвинем этот холодильник…

— Делать тебе нечего! — проворчал Лебедкин, но все же взялся за холодильник — он знал, что спорить с Дусей бесполезно. Если она что-то решит — не отступит, пока не добьется своего. К тому же он очень доверял Дусиной интуиции.

Холодильник был тяжеленный, и Дусе пришлось помочь напарнику. Наконец, вдвоем они с немалым трудом сдвинули его с места и оттащили в сторону.

И на том месте, где только что стоял холодильник, в стене обнаружилась небольшая дверь.

— Ты смотри! — оживился Лебедкин. — А ведь ты оказалась права!

— Кто бы сомневался! — фыркнула Дуся.

Дверь была заперта, но Лебедкин при помощи своей замечательной отмычки справился с замком и открыл дверь.

За ней обнаружилась крутая лестница, уходящая вниз, в темноту подвала.

— Я первый! — снова заявил Лебедкин.

Дуся спорить с ним не стала и вслед за напарником спустилась в подвал.

Подвал оказался сухим и довольно теплым. Конечно, в нем было темно, но Лебедкин, посветив по сторонам фонариком, нашел выключатель, щелкнул кнопкой, и под низким потолком вспыхнул люминесцентный светильник.

— Вот это да! — воскликнула Дуся. — Я такое раньше только в кино видела!

Вся стена подвала напротив лестницы была покрыта фотографиями молодых женщин. Напарники узнали среди них Марию Колыванову и Елену Синицкую, чьи фотографии были в их делах. Еще две женщины были, по-видимому, покойными женами Александра — Татьяной Вороновой и Александрой Веретенниковой, но здесь было еще несколько незнакомых лиц.

Фотографии были сделаны на улице или в кафе, в парке и в городской толпе, некоторые девушки явно позировали, другие не подозревали, что их фотографируют…

— Так это, выходит, сколько же женщин он убил? — ахнул Лебедкин, разглядывая фотографии. — Мы и про половину не знаем! Ужас какой! Настоящий маньяк! А ты, Дуся, меня еще отговаривала — дескать, везде мне маньяки мерещатся.

— Да уж, — вздохнула Дуся, — прямо иконостас какой-то!

Перед стеной с фотографиями стояли сгоревшие до половины свечи, еще там был небольшой сундучок.

— Настоящий алтарь! — проговорил Лебедкин. — Правда, только в кино про маньяков такое увидишь… Ну, наверно, он тоже кино про маньяков любит.

Он открыл сундучок.

Внутри были сложены странные и на первый взгляд случайные предметы — синяя кожаная перчатка, розовый шарфик, тюбик губной помады, блестящая брошка со стразами, серебряное колечко, еще какие-то мелочи.

— Что это? — удивленно проговорил Лебедкин. — Ерунда какая-то… дребедень…

— Ты же сам сказал — это его алтарь, а в сундучке — трофеи. Соберись, Петька! Научись думать, как преступник! Наверняка у каждой своей жертвы он брал что-то на память и складывал в этот сундучок…

— Выходит, сколько здесь вещей — столько женщин он убил! — Лебедкин перебирал сувениры маньяка.

— Посмотри-ка, — позвала его Дуся. — Видишь, на многих снимках есть даты. Вот эти фотографии сделаны совсем недавно, позже Синицкой. Значит, сейчас он готовит убийство еще одной женщины!

— Мы должны его остановить!

— И как же мы его остановим? Где мы его будем искать?

— Ну, можно здесь устроить засаду. Он же сюда время от времени приходит, тут мы его и накроем…

— Один бог знает, когда он придет сюда следующий раз! Он же здесь не живет, даже не ночует — здесь нет ни еды, ни спальных принадлежностей…

— Но должен же он где-то жить!

— Само собой! Но он наверняка где-то снимает квартиру без регистрации, так что найти его настоящее жилье нереально. А здесь у него только святилище. Черт его знает, когда он сюда еще наведается. А тем временем он убьет очередную жертву… вот эту самую девушку… — Дуся показала на последние по времени фотографии. — Я спокойно спать не смогу, пока его не остановлю! Мне уже сейчас мерещится, что он ее душит… или топит…

Девушка на снимке была скромная и какая-то пришибленная. Улыбалась робко, видно было, что не привыкло ее лицо к улыбке. С такой любой маньяк запросто справится.

— Да, очень возможно, что он за ней уже охотится… но что же тогда делать?

— Думать, Петя, думать! — Дуся прошла вдоль стены с фотографиями, внимательно разглядывая каждую из них.

На несколько минут в подвале воцарилась тишина. Наконец Лебедкин не выдержал и нарушил ее:

— Ну, что ты там надеешься найти? Ты уже по третьему разу эти фотки разглядываешь!

— Хоть что-то общее… что-то повторяющееся… что-то, что расскажет нам об этом маньяке…

— Что может быть общего? Это ведь все совершенно разные женщины… они даже ничуть не похожи между собой. А говорят, что серийные убийцы выбирают постоянный тип женщин…

— Насчет этого не знаю, — Дуся вдруг оживилась, — но посмотри-ка сюда…

Она показала Лебедкину на одну из фотографий Марии Колывановой.

— Что ты здесь видишь?

— Ну, вижу Колыванову. Я ее уже много раз видел. Правда, только на фотографиях. Так что ничего особенного…

— Подожди! А что ты видишь кроме нее?

— Еще какая-то тетка… то есть, прости, женщина. И мужик в шляпе. Они все стоят на остановке, ждут автобуса. И Колыванова там стояла, вот он ее и щелкнул…

— Да, все правильно! Но что вот там, за людьми на остановке, на заднем плане?

— Да дом какой-то. Кирпичный. По-моему, завод.

— Да, точно, это какой-то завод. Причем завод не работающий — видишь, окна забиты деревянными щитами?

— Ну да, и что с того?

— А теперь посмотри на эту фотографию! — Дуся перешла к следующей серии фотографий, на которых была изображена незнакомая им женщина — наверное, одна из жертв убийцы, о которых полиция ничего не знала. — Что ты здесь видишь?

— Девушка возле лотка… яблоки, что ли, покупает… продавщица из Средней Азии…

— Это да, а что на заднем плане?

— Снова завод…

— И снова не работающий!

— Что, тот же самый?

— Да нет, конечно! Видишь — совсем другие корпуса, и даже строительный материал другой — там был красный кирпич, а здесь — железобетон…

— Да, правда… ну и что с того? У нас в городе за последние тридцать лет очень много разных заводов позакрывалось, вот и попали два на фотографии…

— А вот и не два! Смотри сюда! — Дуся показала еще на одну фотографию — снова с незнакомой молодой женщиной.

— Сколько же он их поубивал! — вздохнул Лебедкин. — Прямо Чикатило какой-то…

— Вздыхать потом будешь, когда мы его поймаем! Сейчас нам не до того! Что ты здесь видишь?

— Девушка дорогу переходит…

— А сзади что?

— Опять завод… — недоверчиво проговорил Лебедкин. — И опять не работающий… что у него — хобби такое? Фотографировать своих будущих жертв на фоне закрытых заводов и фабрик? Может, это его как-то особенно заводит?

— Нет, Петя, я думаю, это не хобби. Это его работа.

— Как? Он же вроде компьютеры чинит. В фирме «Сервер» подхалтуривал…

— Именно что подхалтуривал! Вряд ли ему там много платили. Думаю, что при той жизни, которую он ведет, денег нужно очень много. И за съемную квартиру платить, и выглядеть нужно прилично, да и за девушками ухаживать — тоже деньги нужны. Приличная женщина ведь не пойдет с прощелыгой каким-нибудь! А ведь ему нужно впечатление на нее произвести, чтобы в постель уложить, стало быть, какое-то время и сколько-то денег потратить на нее нужно, пыль в глаза пустить! Подарки, рестораны, всякое такое…

В фирме «Сервер» он давно уже не показывается, но где-то он все же наверняка работает.

— И что это за такая странная работа — фотографировать закрытые заводы?

— Ничего тут нет странного. Слышал такое слово — лофт?

— Ну, вроде слышал… — неуверенно ответил Лебедкин. — Сумка, что ли, такая, без ручки… или плащ приталенный…

— Ох и серый ты, Петька! Приталенный плащ называется тренч, а сумка — клатч. А лофт — это жилье или коммерческая недвижимость, перестроенная из заброшенного промышленного здания. Например, из завода или пустующего склада.

— И что — кто-то соглашается жить в бывшем заводском цеху? Из-за дешевизны, что ли?

— Не просто соглашаются! И, между прочим, это далеко не дешевое удовольствие. Лофты у богатых людей очень популярны. А некоторые строительные фирмы специализируются на том, что выкупают закрывающиеся промышленные здания и перестраивают их на продажу. И я думаю, что наш убийца работает в такой фирме — ищет по городу пустующие заводы и фотографирует их, чтобы потом специалисты фирмы могли прикинуть, как их лучше перестроить.

— Ну, и что нам это дает?

— Нам нужно как-то выйти на городское архитектурное управление и узнать у них координаты таких фирм. Как вот только связаться с архитекторами…

— О, так я знаю, как это сделать! — оживился Лебедкин. — У меня одна бывшая одноклассница заканчивала архитектурный…

— Ну, это еще ни о чем не говорит. Может, она вообще не по специальности работает или в какой-нибудь маленькой архитектурной мастерской…

— Нет-нет, как раз когда у нас последняя встреча выпускников была, она хвасталась, что сделала большую карьеру и работает в архитектурном управлении!

— Так, может, она с тобой и разговаривать не будет. Она — начальство, а ты — простой мент…

— Будет! — самодовольно усмехнулся Лебедкин. — Она ко мне еще со школы неровно дышала.

— Да что ты? — поразилась Дуся и с интересом взглянула на напарника. — А ты что?

— А я ничего, — вздохнул Лебедкин, — я на нее и не смотрел тогда. А женился на ее подружке. Только они к тому времени уже давно раздружились.

Дуся навострила уши — первый раз Петька заговорил о своей семейной жизни. Но лицо у напарника было такое, что она решила срочно сменить тему.

— Ну, тогда тебе и карты в руки! — преувеличенно радостно сказала она. — Звони своей однокласснице!

Лебедкин машинально потянулся за телефоном, но тут вспомнил, что в этой глуши нет связи.

— Ну, тогда поехали домой!

— Только потом нужно прислать сюда криминалистов — может, они все же что-нибудь найдут. Уж отпечатки пальцев точно должны быть — вряд ли он здесь ходил в перчатках.

— И сфотографировать все это нужно! — Лебедкин обвел рукой «алтарь» маньяка.

Они пересняли на свои телефоны все фотографии бывших и будущих жертв, а также «сувениры» из сундучка. Сам «алтарь» оставили в прежнем виде, чтобы с ним могли поработать криминалисты, покинули дом и поехали в город.

Как только появилась мобильная связь, Дуся позвонила в отделение и вызвала на хутор Нефедово бригаду криминалистов.

Выехало царское войско из Новгорода.

Оставило за собой развалины да пожарища.

Был богатый да славный город Великий Новгород — где он теперь? Только имя от него осталось!

— Куда теперь? — спрашивают царя ближние опричники. — Назад, в Москву?

— Рано в Москву возвращаться! — отвечает им царь. — Новгород мы покарали, а Псков? Поворачивайте на Псков!

Стоит во Пскове стон и плач.

Прослышали псковичи, что сотворил царь с Великим Новгородом, поняли, что не минует их такая же судьба.

Молятся псковичи, к смерти готовятся. А другие выставляют к городским воротам столы с угощением, с хлебом да солью, надеются так царскую милость вымолить.

Подъехало к Пскову опричное войско.

Царь увидел столы накрытые — пуще прежнего разъярился, велел те столы опрокинуть.

Опрокинули опричники столы в грязь, идут дальше.

Собаки бродячие сбежались, поедают разбросанное по снегу угощение.

Замерли псковичи от страха, застыли, по домам своим попрятались, молятся, готовятся к смерти неминучей.

Один человек навстречу царскому войску вышел — Николка юродивый. Идет на морозе босой да почти голый, в одних лохмотьях, грязью измазанный, прямо навстречу грозному царю.

Встал Николка на пути у царева коня, смотрит без страха, грязь по лицу размазывает.

Царь коня пришпорил, хотел затоптать юродивого — а конь не идет, встал, как в землю вкопанный.

— Ты кто? — спросил царь.

— Никто я, человек Божий.

— И чего тебе надобно?

— Угостить тебя хочу. Ты псковское угощение не принял, так, может, мое примешь. Мое угощение тебе более по вкусу придется. Тебе оно привычнее.

И протягивает юродивый царю кусок мяса да черепок с чем-то красным.

Посмотрел царь — а из мяса палец человечий торчит.

— Что ты мне даешь, несчастный? — спрашивает царь в гневе.

— Сие — мясо человечье, — отвечает ему Николка, — а сие — кровь людская. Зачем ты спрашиваешь? Ты ведь лучше меня это знаешь. Ты ведь, Иван, — людоед, тебе такое угощение в самый раз!

— Убить мерзавца! — вскрикнул царь.

Гришка Грязнов подскочил к юродивому, хочет саблю из ножен вытащить, хочет Николку зарубить — а сабля из ножен не идет, словно заклепали ее. Замахнулся на юродивого кулаком — да и упал, не дышит, не шевелится.

А юродивый на царя смотрит, говорит:

— Поворачивай прочь, царь Ирод! Возвращайся в Москву, не то быть с тобой большой беде.

— Как ты смеешь, смерд, мне приказывать! — вскричал царь и снова коня своего пришпорил.

А конь заржал — и пал под царем, и умер на том самом месте, едва царя не задавил.

И в тот же миг прогремел гром, и на ясном зимнем небе полыхнула молния.

Глядит Иван туда, где только что юродивый стоял — а его уже нету, пропал, словно и не было.

Испугался Иван, пересел на другого коня — и велел опричному войску разворачиваться да обратно на Москву идти.

Восемь пятьдесят.

Все как всегда — как вчера, как неделю назад, как месяц назад, как год назад. Поставить машину на стоянке, заглушить мотор, запереть, перейти дорогу…

Неприметная, тускло-зеленая дверь. Неприметная и тусклая, как сама их контора.

Нажать кнопку, поднять голову.

Щелчок. Дверь открылась. Тяжелая, мощная дверь, надежно отделяющая их контору от внешнего мира. Такие двери бывают только в банковских хранилищах.

Вторая дверь — попроще, с обычным глазком.

Тесная комнатушка, где сидит Степаныч.

Надежный, предсказуемый Степаныч.

Та же, что каждое утро, фраза:

— Здравствуй, Лика, что такая бледная? Черная кошка дорогу перебежала?

Но Лика сегодня будет нарушать правила, будет отступать от ежедневного ритуала.

— Если бы кошка! — ответила она, поморщившись. — Борюсик… честно говоря, достал он меня. Боюсь я его.

— Ну, тут уж ничего не поделаешь, — вздохнул Степаныч. — Борюсик — он и есть Борюсик. Приходится терпеть.

— Я и терплю… — вздохнула Лика. — Но что-то он последнее время совсем с катушек сходит. Не задумал бы чего. Если он заходит, а у меня деньги на столе — он так на них смотрит… я правда боюсь, что он что-то замышляет.

— А мы что можем? — заюлил Степаныч. — Мы — люди маленькие, подневольные…

— Маленькие… — согласилась Лика, доставая связку ключей. — А все-таки я боюсь.

Нашла нужный ключ, отперла дверь, вошла в кабинет.

Восемь пятьдесят пять. Пока все точно по графику. Никаких отклонений.

Огляделась. Все на своих местах — стол с компьютером, принтером и машинкой для пересчета денег, сейф, три стула, маленький столик с кофеваркой, чайником и кружками.

Разделась, села за стол, включила компьютер, опасливо покосилась на дверь.

Сейчас притащится Борюсик, злой как черт после вчерашнего. Она должна его опередить.

Придвинув к себе денежную машинку, вытащила из волос шпильку и осторожно отвернула винтик. Нажала кнопку. Машинка издала тревожный скрежет, загорелась красная лампочка.

— Степаныч! — крикнула в сторону двери. — Степаныч, зайди на минутку!

Степаныч приоткрыл дверь, заглянул.

Он редко и неохотно сюда заходил: здесь — Ликино хозяйство, деньги, он старался держаться от них подальше. Но иногда все же помогал Лике по мелочи.

— Что случилось?

— Степаныч, миленький, помоги! Чертова машинка сломалась, а скоро люди Доктора придут. Сделай что-нибудь! Ты же знаешь, я без этой машинки, как без рук!

— Сейчас, минутку!

Степаныч исчез и снова вернулся с маленькой масленкой и отверткой. Толковый мужик, все умеет, и руки растут, откуда надо.

— Ну, что тут у тебя?

— Да вот, скрипит, и лампочка красная…

— Сейчас посмотрим…

Наклонился над машинкой, поднял защитный кожух.

Девять ноль пять.

Точно, как по расписанию, приоткрылась дверь, заглянул Борюсик. Глаза, как всегда, красные, но налиты злобой — не забыл вчерашнее унижение. Хотел зайти, но увидел Степаныча и передумал — свидетели ему не нужны. Но взглянул на Лику с пониманием и ненавистью — думаешь, перехитрила? Ничего, дождусь! Чего-чего, а времени у меня хватает!

Исчез за дверью.

Он непременно дождется. Злобный, мерзкий хорек.

Девять пятнадцать.

— Степаныч, миленький, ну, что там? Получается? Скоро уже эти придут…

— Ничего, успеем! Ага, вот тут винтик ослаблен. Разболтался, видно…

Ну да, ей ли не знать.

Подтянул винт, открыл масленку, смазал, где нужно.

— Ну вот, теперь будет работать!

— Спасибо тебе, выручил! — наклонилась над машинкой, дотронулась пальцем. — Ой, а можно протереть? А то здесь масло лишнее, деньги испачкает!

— Нет проблем! У тебя спирта нет?

— Откуда? Но у меня духи есть — подойдут?

— Ну, на крайний случай можно и духами!

Протянула Степанычу золотистый флакончик. Муж подарил на последний день рождения, ужасная гадость. Лика ими почти не пользовалась.

Степаныч щедро плеснул на вату. В тесном помещении стало нечем дышать — запахло, как в тропической оранжерее, приторными душными цветами.

Степаныч поморщился. Лика, перехватив его взгляд, честно сообщила:

— Муж подарил.

— Ну, если муж, тогда ладно. Приходится терпеть. Ну вот, все в порядке, можешь работать.

— Спасибо тебе большое!

Степаныч солидно кивнул, вышел.

Девять двадцать семь.

Снова приоткрылась дверь, заглянул Борюсик, но тут же исчез — видно, понял, что не успеет. Но прежде чем скрыться, взглянул на Лику многообещающе.

От этого взгляда привычный холод страха пробежал по ее позвоночнику — но тут же она почувствовала уверенное тепло, исходящее от перстня.

Она справится. Нет ничего невозможного. Нужно только правильно рассчитать, а она рассчитала.

Поставила машинку на середину стола, взглянула на дверь, потом на часы.

Девять тридцать.

Как всегда в это время, дверь кабинета с негромким скрипом открылась.

Вошли люди Доктора — Левон Абгарович со своим неизменным чемоданчиком, за ним — Костян. Квадратные каменные плечи, низкий покатый лоб, тяжелый подбородок, глубоко посаженные глаза, в них — восхищение.

Влюбленный неандерталец.

Лика позволила себе маленькое отступление от ежедневного ритуала — она улыбнулась Костяну. После вчерашнего это простительно. Улыбнулась чуть заметно, уголками губ — но он увидел и порозовел, как сентиментальная девушка.

Как обычно, Лика поздоровалась, показала Левону Абгаровичу на свободный стул.

Как обычно, Костян встал около двери.

Как обычно, предложила гостям кофе.

— Нет, спасибо, — ответил Левон Абгарович, как накануне. — У нас мало времени.

Он поморщился, обвел кабинет глазами — почувствовал запах духов. Впрочем, его трудно было не почувствовать. Тяжелый приторный запах наполнял помещение.

— Извините, — проговорила Лика, поняв его взгляд, — протирали машинку…

— Духами? — усмехнулся чуть заметно.

— Спирта не нашли, а время поджимало.

— Ну ладно, приступим…

Дальше все было как обычно — Левон Абгарович щелкнул замком, открыл чемоданчик, неторопливыми уверенными движениями достал деньги, Лика начала их пересчитывать.

На краю стола росла горка проверенных денег.

Левон Абгарович, как всегда, следил за Ликиными действиями и мысленно считал проверенные пачки. Считал он не хуже любого компьютера.

Результат, как всегда, совпал, подписали акт сверки, Лика аккуратно запаковала деньги и акт в такой же, как обычно, пластиковый мешок и убрала в сейф.

— До завтра! — как обычно проговорила Лика, провожая посетителей до дверей.

Десять ноль-ноль.

Все точно по графику.

В ее распоряжении примерно две минуты, пока люди Доктора покинут офис…

Лика быстро открыла сейф, вытащила из заветного пакета несколько бумажек, спрятала их в ящик стола, снова заперла сейф, огляделась, схватила с кофейного столика кружку и с размаху ударила себя этой кружкой в нос.

В глазах потемнело, по лицу потекла теплая струйка, она почувствовала на губах соленый привкус крови.

Лика села за стол, приложила к лицу платок, быстро взглянула на часы.

Хорошо — уложилась в полторы минуты.

И тут снова тихонько скрипнула дверь, и в кабинет проскользнул Борюсик.

Красные злобные глаза хорька, острый подвижный нос, которым он подозрительно повел по сторонам.

В глазах промелькнуло удивление, когда увидел кровь на ее лице. Нахмурился — что это она задумала?

— Кто это тебя приложил?

— Никто, — поморщилась. — Кровь носом пошла.

— Что, думаешь разжалобить? — сел напротив нее, положил руки на стол.

— Нет, не думаю.

— И правильно делаешь! — протянул руку, схватил ее за пальцы и сильно сжал, так что пальцы захрустели, у Лики перехватило дыхание от боли.

Но она постаралась сдержаться, только прошипела:

— Сломаешь пальцы — кто вместо меня работать будет? Мама будет недовольна!

— Умная, да? — Борюсик облизал узкие губы, пригнулся еще ниже, вдруг выбросил вперед руку и вцепился в разбитый нос:

— Ну, носом-то ты не работаешь!

Лика закусила губы от боли, схватила за руку:

— Отпусти, подонок!

Борюсик отпустил ее, вальяжно развалился на стуле, довольный, проговорил:

— Значит, так… за вчерашнее я с тобой рассчитаюсь, будь спокойна. Я таких вещей никогда не забываю. И не прощаю. Для начала ты мне дашь сотню…

— Сколько? — переспросила Лика удивленно.

— Плохо слышишь? Сто тысяч! Причем не квитанцию — а живые деньги. У тебя есть, я знаю.

— Но это же деньги Доктора! — ахнула Лика.

— А мне наплевать, чьи это деньги! Хоть Господа Бога! Выкручивайся, как хочешь! Я же тебе сказал — рассчитаюсь за вчерашнее по полной, будь уверена! — Посмотрел на нее презрительно, добавил: — Ты мне дашь сотню сейчас и будешь давать столько же каждый день. Каждый! И имей в виду — это только начало! И попробуй только заартачиться — я тебя уничтожу! Я тебя буквально закопаю! И те квитанции матери покажу, и еще кое-что… мало тебе не покажется! Ты мне веришь?

— Верю, — вздохнула Лика. — Но сейчас сотню не могу дать, самое большее пятьдесят.

— Что? И слушать не хочу!

— А придется! Пойми, я действительно не могу взять больше пятидесяти, иначе все выплывет наружу! И просто не успею… — Она взглянула на часы. — Уже четверть одиннадцатого, а в десять тридцать придет Кондратьев за деньгами для своего отделения. Если он что-то заметит, дойдет до Елизаветы Арнольдовны, и ты сам понимаешь, чем это кончится…

Услышав имя матери, Борюсик поскучнел.

— Ладно, на первый раз давай пятьдесят. Но завтра приготовь сотню заранее, иначе ты очень пожалеешь!

Лика ничего не ответила, выдвинула ящик стола, достала приготовленные заранее деньги, протянула Борюсику.

Он взял, поморщился:

— Черт, все кровью перемазала! Чтоб тебя…

— Проваливай! — Лика демонстративно взглянула на часы.

Борюсик лениво поднялся, взглянул на нее с ненавистью и презрением, вышел из кабинета.

Лика снова взглянула на часы.

Десять девятнадцать. До прихода Кондратьева оставалось очень мало времени, а ей нужно было столько всего успеть!

Первым делом она заперла дверь изнутри на ключ — не хватало только, чтобы сейчас кто-нибудь вошел и увидел, что она делает. Тогда весь план полетит к чертям.

Затем снова открыла сейф и вытащила из него пакет с деньгами Доктора.

Быстро переложила деньги в несколько пластиковых пакетов поменьше, тщательно запаковала. Зашла в санузел, опустилась на колени перед раковиной, открутила сифон, один за другим затолкала пакеты с деньгами в сливную трубу и привинтила сифон на прежнее место. Взглянула на часы.

Девять двадцать шесть.

Вернулась в кабинет, широко распахнула дверцу сейфа, бросила туда маленький блестящий предмет, схватила ту же самую кружку, что прошлый раз, изо всех сил ударила себя по губам, потом в переносицу, почувствовала, как треснула кожа, как полилась кровь — и повалилась на пол перед сейфом.

И, как по заказу, потеряла сознание — видимо, сказалось напряжение последних минут…

Пришла в себя Лика от резкого запаха нашатырного спирта.

Она все еще лежала на полу, над ней стоял Степаныч с озабоченным лицом, чуть в стороне — Кондратьев, управляющий отделением на Садовой, на стуле возле стола сидела сама — хозяйка, свекровь Елизавета Арнольдовна.

— Очнулась вроде… — неуверенно проговорил Степаныч. — Глаза открыла…

— Очнулась?! — Свекровь вскочила со стула, подкатилась, нависла над Ликой крепко сбитым телом, пылающим яростью лицом. — Где деньги? Где мои деньги?

— Деньги? — переспросила Лика, с трудом разлепив соленые от крови губы. — Какие деньги?

— Ты мне лапшу на уши не вешай! — рявкнула свекровь. — Прекрасно знаешь, какие деньги! Деньги из сейфа! Деньги, которые принесли люди Доктора!

— Они… пропали? — Лика очень хорошо сумела изобразить испуг — потому что действительно была напугана. Напугана до смерти. Без преувеличения.

— Только не изображай, что не знаешь!

— Я… действительно не помню… он ударил меня — и все… больше ничего не помню…

— Он? Кто? Сюда, кроме тебя, никто не входил! Мимо Степаныча не пройдешь, и камеры…

— Борис… — неохотно выдавила Лика.

— Что? — свекровь позеленела. — Да ты что такое несешь? Ты как смеешь на Бореньку наговаривать? Да ты кто такая? Я тебя, можно сказать, на улице подобрала, пригрела, в семью приняла, а ты… а ну, встань! Что разлеглась, дрянь!

Лика с трудом поднялась.

Голова кружилась, перед глазами мелькали цветные пятна. Она покачнулась и присела на угол стола.

— Елизавета Арнольдовна! — нерешительно подал голос Степаныч. — Она правду говорит. После людей Доктора сюда приходил только Борис Иванович… был совсем недолго, и когда вышел — у него кровь была на руках…

— Что?! — Хозяйка повернулась к нему. — И ты туда же? Ты что о себе возомнил?

В это время дверь кабинета открылась, и в него ввалился Костян, а за ним вошел невысокий пожилой человек в золоченых очках, с седыми висками и манерами отставного дипломата. Этого человека в узких кругах знали под кличкой Доктор.

В кабинете и до того было тесно, а сейчас просто негде было повернуться.

Костян огляделся, нашел свободный стул и поставил его перед своим шефом. Доктор уселся по-хозяйски и пристально оглядел присутствующих.

— Анатолий Васильевич… — растерянно проговорила хозяйка. — Вы как здесь? Вы зачем?

— Зачем? — переспросил тот насмешливо. — До меня дошли слухи, что ты потеряла мои деньги. Мои деньги! И ты спрашиваешь, зачем я к тебе пришел?

— Как вы узнали… — пробормотала хозяйка и тут же поперхнулась, поняв неуместность и даже опасность такого вопроса. — Анатолий Васильевич, вы зря беспокоитесь… я вам, конечно, все компенсирую… все до копейки…

— А я и не беспокоюсь. Зачем беспокоиться? Конечно, компенсируешь. Куда ты денешься? А пришел я, чтобы решить — можно с тобой дальше работать или нет.

— Анатолий Васильевич, да это ерунда, случайность… это вот она подгадила… — Она кивнула на Лику.

— Она? — Доктор внимательно взглянул на девушку. — И куда же она дела деньги?

— Не знаю… здесь их нет, но мы ее прижмем, мы заставим, она все скажет…

Доктор взглянул на Костяна:

— Осмотрись тут!

— Мы сами… — бормотала Елизавета Арнольдовна. — Мы уже все осмотрели…

Доктор не удостоил ее ответом. Он чувствовал себя хозяином положения.

Костян несколько минут обшаривал кабинет и санузел. Под конец он заглянул в сейф и протянул Доктору какой-то маленький блестящий предмет.

Доктор повертел его в руках, затем показал Елизавете Арнольдовне:

— Что скажешь?

На ладони у Доктора лежала золотая запонка. На круглой золотой пластинке была выгравирована буква Б, а над ней — изящная маленькая корона.

— Узнаешь? — спросил Доктор.

Елизавета Арнольдовна молчала.

Доктор обвел глазами всех присутствующих. Все тоже молчали — кто опустив глаза, кто отвернувшись.

Лика постаралась, чтобы ее глаза ничего не выдали.

Уж она-то сразу узнала эту запонку.

Ведь она сама сорвала ее с рукава Борюсика, когда схватила его за руку…

— Надо же, какая у вас всех плохая память! — усмехнулся Доктор. — Рано! А у меня вот пока память хорошая. Я помню, у кого видел такую запонку. У Бориса, сына твоего.

— Борис тут ни при чем! — выпалила Елизавета Арнольдовна. — Это все она…

— Она? — Доктор бросил равнодушный взгляд на Лику. — Не думаю… хотя, конечно, все возможно. Чужая душа — потемки. Сколько мы с тобой уже работаем?

— Лет десять…

— Двенадцать! — уточнил Доктор. — Даже двенадцать с половиной. И до сих пор меня все устраивало. Не хотелось бы что-то менять, но если у тебя в команде появилось слабое звено — нужно от него избавляться. Ты это знаешь не хуже меня.

Елизавета быстро взглянула на Лику. По спине у той пробежал холодок.

Доктор снова заговорил:

— Вот ты меня спросила, почему я сюда пришел…

Хозяйка вопросительно и враждебно смотрела на него, ожидая продолжения.

— Вот почему! — Доктор вытащил из кармана конверт, из него брезгливо, двумя пальцами, достал несколько крупных купюр, встряхнул их в воздухе. — Чувствуете, чем пахнет?

— Духами дрянными… — отозвалась Елизавета.

Тут же принюхалась и добавила:

— И здесь такими же духами пахнет… ее это духи! — Она ткнула пальцем в сторону Лики. — Я же говорю — ее это работа! Это она… это все она…

— Подожди! Куда ты торопишься? Я ведь еще не сказал, откуда у меня эти купюры.

— Откуда?

— Буквально только что ими расплатились с одним из моих дилеров. Заплатили за снежок. За кокс.

— Ну и что?

— И ты не спросишь, кто заплатил этими деньгами?

Елизавета молчала.

— Не спрашиваешь, потому что сама догадываешься кто. Борис, сынок твой младший. Ты же знаешь, что он без кокса дня обойтись не может. Не то что дня — пары часов.

Елизавета молчала, бросая по сторонам злобные взгляды — как затравленная волчица.

— И кстати, еще одно. — Доктор говорил медленно, веско, как будто забивал гвозди в крышку гроба. Вот только чей это гроб? — Еще одно, — повторил он и так же брезгливо, двумя пальцами, отделил одну купюру и протянул ее Елизавете. — Видишь вот это? Что это, как думаешь?

— Кровь, — ответила та, не раздумывая.

И тут же быстро взглянула на Лику, на ее окровавленное лицо.

— Так вот, я догадываюсь, как все было, — отчеканил Доктор. — Да и ты тоже догадываешься. Твой милый сыночек перебрал наркоты, совсем слетел с катушек, отключил девчонку и забрал деньги из сейфа. Мои, между прочим, деньги.

— Я все возмещу…

— Не о том речь! — оборвал ее Доктор. — Если он сделал это один раз и если это сойдет ему с рук — он сделает это снова, пока его не остановят. Вопрос в другом — кто его остановит? Ты сама, или мне придется сделать это за тебя?

— Я… — Впервые Лика видела, что свекровь, эта непоколебимая громада, растерялась.

— Понял, — сказал Доктор, — значит, сами займемся.

Свекровь с размаху села на стул, как будто ноги ее не держали. Лика опустила голову, чтобы никто не увидел в ее глазах самого настоящего злорадства. Из разбитого носа тут же пошла кровь. Она смотрела, как из капель собирается на полу небольшая лужица, и наклонялась все ниже. И вот пол вдруг стремительно начал приближаться, и тут сильные руки подхватили ее, не дав упасть.

Костян успел одним прыжком от двери, хотя муж стоял гораздо ближе. Но, как всегда, замешкался, а точнее, просто не сообразил, что нужно действовать. Мама команды не давала.

— Ты! — рявкнул Костян мужу и добавил матерное слово. — Ее в больницу надо!

— Не надо… — Лика едва сумела проговорить это омертвелыми губами, — домой бы…

— Вот-вот, девушку свою подлечите, — сказал Доктор, — хотелось бы с ней потом поговорить поподробнее.

И сказал он это таким голосом, что Лика поняла: не тронет ее свекровь, Доктора побоится. Впрочем, у нее сейчас другие заботы — Борюсика найти раньше Доктора, чтобы спасти сыночка своего ненаглядного.

— Отвези ее, — прошипела свекровь Сергею, — все равно от тебя толку никакого.

Лика шла пошатываясь, изобразить слабость ей было нетрудно, и так ноги еле передвигались. В машине они ехали молча, Сергей не задал ей ни одного вопроса, очевидно, ему было неинтересно.

Борис посмотрел в зеркало заднего вида.

Кажется, хвоста за ним нет. Но это ничего не значит — у Доктора люди по всему городу.

Хорошо, что мать успела его предупредить. Послала эсэмэску, исхитрилась. А позвонить нельзя, да он сразу же телефон выключил.

Но даже мать не может ему помочь — Доктор следит за ней, и если она попробует встретиться с сыном, его тут же схватят. Или сразу убьют… неизвестно, что хуже. Так что мать предупредила — держись подальше от дома.

А все из-за этой стервы, Лики…

Дура мамаша, сама ввела ее в семью!

Борис осознал, что уже несколько минут сидит за рулем припаркованной машины, ничего не делая. Это опасно. У него нет времени на бесполезные мысли. Нужно спасаться, нужно искать нору, где можно пересидеть хотя бы несколько дней. За это время мать, может быть, сумеет договориться с Доктором.

А чтобы пересидеть — ему нужны деньги.

Черт, если бы он действительно взял те деньги, в пропаже которых обвиняет его Доктор! Тогда сейчас у него не было бы проблем. Но денег нет — все, что было, он потратил, и не осталось ни копейки — ни на убежище, ни на жизнь, ни на самое главное — на кокаин, без которого Борис не может прожить не то что день — даже несколько часов. Вот и сейчас он чувствует приближение ломки…

Только бы достать денег!

Он связался с Лерой. Хорошая девчонка, хотя и круглая дура. Когда-то она была его любовницей, Борис потратил на нее много денег и теперь надеялся на благодарность. Лера должна ему помочь, хоть чем-то…

Он договорился встретиться с ней здесь, на Владимирском проспекте.

Место людное, а в его положении встречаться в людном месте безопаснее.

Или наоборот — опаснее?

В людных местах больше шансов наткнуться на людей Доктора…

Борис перевел дыхание, заглушил мотор, вышел из машины, перешел Владимирский проспект. Они договорились встретиться в кофейне «Эфиопия», но машину он поставил на другой стороне проспекта — возле кофейни не было свободных мест, да и парковать машину возле самого места встречи опасно.

Перейдя проспект, Борис увидел Леру — она стояла возле входа в кофейню, не заходя внутрь. Он подошел к ней, схватил за локоть, прошипел в ухо:

— Ты что здесь торчишь на виду? Почему не зашла в «Эфиопию»?

Лера вздрогнула от неожиданности, быстро огляделась по сторонам.

— Тьфу, черт, напугал!

— Так почему не зашла?

— Мне показалось, что там сидит знакомый мужик. А ты же сказал, что в бегах.

— Знакомый? — переспросил Борис. — Кто такой?

— Да я не знаю… — замялась она. — Просто лицо знакомое… где-то его видела, а где — не помню…

Что-то в ее интонации не понравилось Борису. И то, как она боязливо оглянулась.

— Ты никому не настучала о нашей встрече?

— Нет, что ты! Зачем?

Слишком быстро ответила. Слишком поспешно.

— Имей в виду, если ты меня сдашь — тебе не жить! Я тебя из-под земли достану!

— Зачем мне тебя сдавать?

Огляделась по сторонам, зябко поежилась:

— Пойдем куда-нибудь, здесь как-то стремно! Тут недалеко есть хорошее местечко, «Кувейт»…

Борис снова подозрительно взглянул на нее.

В «Эфиопию» зайти побоялась, а теперь зовет в какой-то «Кувейт»… точно, хочет его сдать!

— Мне некогда! Ты принесла деньги?

— Борюсик, но у меня нет таких денег! Ты же сам знаешь!

— Достань где-нибудь! Сколько я на тебя потратил…

— Борюсик, пойдем в «Кувейт»! Там бармен — мой знакомый, он мне даст сколько-нибудь…

— Да что ты привязалась со своим «Кувейтом»!

Борис быстро оглянулся — и увидел выворачивающий из-за угла черный внедорожник. Точно на таком же ездит этот громила Доктора, Костян…

— Сдала меня, сука? — прошипел в самое ухо Леры. — Сдала!

— Что ты, я и не думала…

— Конечно, не думала, где уж тебе!

Прижал ее к себе и незаметно быстро ударил ножом.

Лера удивленно открыла рот, выдохнула, покачнулась — но Борис не дожидался, он бросился на дорогу — перебежать проспект, сесть в машину, завести мотор… хорошо, что он припарковался на другой стороне, пока внедорожник развернется, он уже затеряется в переулках…

Борис сделал всего два шага, как вдруг перед ним промелькнуло что-то большое, черное — черная птица с длинным крючковатым клювом? Да откуда здесь, посреди города, такая птица?

Черное крыло закрыло его лицо, Борис на мгновение ослеп, и тут раздался резкий скрип тормозов, звон бьющегося стекла, треск, грохот и изощренная ругань.

Больше он ничего не слышал.

Жарко в горнице. Печь изразцовая жарко натоплена.

На лавке возле печи сидит молодая красивая женщина — царская невестка, Ивана-царевича жена.

Беременна женщина царевым внуком, на пятом уже месяце.

Тяжко ей носить будущего государя, томно. Видно, тяжелая в нем кровь, кровь Рюрика.

Жарко в горнице, душно — и потому сидит царская невестка в одной рубахе.

Непорядок это, зазорно. Знатной женщине положено не меньше трех рубах зараз надевать, одну на другую — но жарко ей, томно, сидит, кружевным веером обмахивается, а все равно капли пота на лбу блестят, ровно жемчужины.

Вдруг дверь в горницу распахнулась, вошел старик свекор, государь Иван Васильевич.

Охнула Олена. Быть беде!

Грозен государь, не в духе. Хоть и жарко — на нем, как всегда, длинный суконный кафтан, серебром расшитый, кушаком золоченым подпоясанный, сафьянные сапоги на красных каблуках, в руке — посох, железом обитый. Лицо желтое, как пергамент, глаза змеиные смотрят зло, подозрительно.

Увидел невестку — простоволосую, в одной рубахе — разъярился, разгневался:

— Ты как в моем дому ходишь, паскуда? Ты как смеешь при государе распоясываться? Ты кто — царева сноха или дворовая девка? Ох, дурное семя шереметевское!

— Прости, государь батюшка… — вскочила Олена, отшатнулась, с лица побледнела. Знает, как ее свекор в гневе страшен.

А он вперед шагнул, замешкался, на перстень свой взглянул — и словно напитался от перстня яростью:

— Простить? Бог тебя, может, и простит, а я не могу! Вижу, как ты на меня глядишь, паскуда! Думаешь, скоро я помру и будет твоя воля? Так вот, не видать тебе этого!

Поднял свой посох и с размаху опустил на невестку.

Охнула Олена, упала, к печке откатилась, закрывает руками живот, в котором дитя шевелится.

— Пощадите, батюшка! — кричит. — Смилуйтесь! Я ведь внука вашего ношу, кровь вашу родную!

А царь и слушать не хочет — бьет невестку посохом, да все норовит по животу попасть, по самому больному месту.

Кричит Олена, а уже и сил на крик не остается.

Тут другая дверь распахнулась, и вбежал в горницу муж, Ваня, Иван-царевич.

Увидел, что творится — бросился вперед, заслонил жену от отцова гнева, вскрикнул:

— Отец, остановись! Что ты делаешь?

Глянул отец на сына.

Увидел его чужими, завистливыми глазами.

Молодой, здоровый, сильный. Вся жизнь у него впереди, вся сласть жизни. Кушанья обильные, вина сладкие, женщины податливые, слуги покорные, а пуще всего — несравненная сласть власти, право казнить и миловать по собственному соизволению, по собственной государевой прихоти. Разъярился пуще прежнего:

— А ты, щенок, как смеешь мне поперек слово говорить? — снова поднял царь тяжелый кованый посох, ударил сына в грудь. — Уйди с моего пути! Нет здесь твоей воли! Вот помру — тогда будешь ты тут распоряжаться!

— Отец, одумайся! Она ведь сына моего носит, внука твоего! Государя будущего, Рюрикову кровь!

Опустился на колени, обнял жену, пытается от отцова гнева ее оборонить.

— Что? Отцу перечить? А-а, вижу, ждешь не дождешься, когда смерть моя придет! Ждешь, когда твоя власть будет! Так не бывать же по-твоему!

Снова ударил сына посохом, вложив в удар всю злобу, всю зависть к его молодости — на этот раз в ухо.

Покачнулся царевич, охнул, колени его подогнулись, упал на изразцовый пол, из уха черная кровь потекла.

Замер царь, черными горячими глазами вращает, по сторонам озирается, пытается понять, что случилось, что он сам, своими руками сотворил.

Лежит перед ним сын, родная его кровь, наследник царства. Лежит — голова в темной крови.

Дышит еще, но глаза его меркнут, видно, что недолго ему осталось на земле жить.

И невестка едва жива, а уж внук наверняка не родится…

И тут защемило у царя сердце.

Что же он сотворил?

Выкосил под корень собственную семью, собственную династию, потомков Ивана Калиты… кому же после его смерти достанется московский трон?

Опустеет московский трон, опустеет Рюриков дом, достанется на растерзание жадным боярам, бывшим опричникам, злобным шакалам, что всю жизнь вокруг него крутились, в глаза заглядывали, крохи с его стола подбирали…

А кто виноват?

Не сам ли он дом своих предков разрушил, не сам ли гнилое семя посеял, не сам ли выкормил свору шакалов да стервятников?

Опустился царь на колени перед сыном, обнял его, голову к себе прижал, нянчит, баюкает, как малое дитя, надеется, что вернет ему жизнь, выходит заново, как младенца…

Но только ничего у него не выходит.

Отнять жизнь — это пожалуйста, это ничего нет легче, а вернуть… это и царю не под силу. Вернуть жизнь только Царь Небесный может, а с ним у Ивана не все ладно.

Прижал Иван к себе сына, запрокинул голову, в потолок уставился и завыл:

— Верни-и мне его!

Не умеет царь Иван просить. Умеет только требовать, приказывать, а просить — не царское это дело.

Молчит Царь Небесный.

Весь следующий день Лика провела в ванной, делая примочки холодной водой. Ночью она напилась обезболивающих таблеток и спала тяжело, с кошмарами, но все же спала.

Утром свекровь долго звонила куда-то по телефону, потом ругалась, из чего Лика поняла, что Борюсика еще не нашли. Сергей, как всегда, держался индифферентно, долго сидел в ванной, потом притащился на кухню в ожидании завтрака. Лике пришлось встать и заняться готовкой, хотя голова кружилась, и глаза еле смотрели.

Свекровь нехотя поковыряла вилкой в омлете и отодвинула тарелку так резко, что муж едва успел ее подхватить. Ну, хоть какая-то от него польза!

С Ликой свекровь не разговаривала — видно, запомнила наказ Доктора.

Когда мать с сыном наконец удалились, Лика смогла без помех рассмотреть свое лицо в зеркале. Откровенно говоря, смотреть было не на что. Нос распух и по виду напоминал вареную картофелину, на лбу — ссадина, на подбородке наливался густым лиловым цветом здоровенный синяк.

В дверь позвонила Нахимовна и, увидев Ликино лицо, только всплеснула руками. Сунув ей в руки сумку с хозяйственными товарами, она тут же умчалась, крикнув на бегу, что скоро вернется и принесет лекарство.

Лика только плечами пожала — тут же ничем не поможешь, неделю она будет такой красавицей ходить.

Нахимовна вернулась через десять минут — жила в соседнем доме — и принесла какой-то травки для примочек и еще мази от синяков. Мазь жутко воняла, но, как ни странно, помогла. К концу дня лицо у Лики пришло если не в приличный вид, то смотреть на него можно было без ужаса и крика. И глаза больше не заплывали щелочками, и даже синяк стал не такой яркий. А нос так и вовсе принял свою нормальную форму. Нет, Нахимовне нужно бутылку хорошего коньяка подарить, она попивает тихонько, Лика знает.

И тут раздался звонок их домашнего телефона.

— Лика, ты? — Голос у Степаныча дрожал. — А где эти-то?

— Не знаю, думала свекровь на фирме… — протянула Лика, — а что такое?

— Да понимаешь… тут от Доктора звонили. Борис убит.

— Как — убит? — ахнула Лика и постаралась, чтобы в голосе ее не услышал Степаныч никакой радости.

— Случайно, они говорят — случайно, машиной его сбило насмерть. Через дорогу перебегал, торопился от них удрать, ну и… И что делать? Арнольдовна не отвечает, тут никого, сижу один, как дурак, и жду неприятностей. Где она может быть?

— Не знаю, — ответила Лика чистую правду, — ты звони ей почаще, может, застанешь.

— Думаешь, охота мне горевестником быть? — огрызнулся Степаныч. — Все-таки сын он ей, хоть, конечно, и сволочью последней был, прости господи…

Лика повесила трубку и заметалась по квартире. Что делать? Если свекровь вернется, то есть не так — когда свекровь вернется, она набросится на нее, Лику. Теперь-то ей не нужно бояться Доктора, и она во всем обвинит Лику. Причем не важно, успел сказать ей Борюсик, что не брал денег или не успел, все равно Лике придется туго.

Что делать? Куда бежать? Некуда, везде найдут. Устроят люди Доктора допрос с пристрастием — и она все им расскажет, во всем признается. Что делать? Никто не поможет.

Дрожащими руками она схватила перстень и надела на палец. Перстень был теплый, почти горячий. И старик на печатке смотрел сурово.

«Не трусь! — говорил его взгляд. — Не бойся свекрови, держись с ней строже. Ничего она тебе не сделает!»

Легко сказать. Лика схватилась за голову, и тут в сумочке зазвенел мобильник. Она взяла его дрожащими руками.

«Саша», — прочитала она. Какой Саша? Ах да, они познакомились два дня назад в супермаркете, еще в кафе посидели, он Лике понравился — сильный, заботливый, добрый, наверное. И неравнодушный. Впрочем, если с мужем сравнивать, то каждый второй мужчина лучше его будет. Или даже каждый первый.

— Да! — ответила она. — Я слушаю!

— Лика, это ты? Какое красивое имя… Слушай, я соскучился, давай встретимся вечером!

— Давай! — обрадовалась Лика. — Давай прямо сейчас, не будем вечера ждать!

Ей просто необходимо уйти сейчас из дома, причем как можно скорее, пока свекровь не вернулась. Она накрасилась посильнее и долго замазывала синяк и ссадину на лбу. Вроде получилось.

Входная дверь распахнулась, и в офис вошла Елизавета Арнольдовна.

Лицо ее было багрово, как закат в тропиках, она тяжело дышала и оглядывалась по сторонам, словно не понимая, куда попала.

За матерью плелся Сергей, тупо глядя себе под ноги.

Степаныч при появлении хозяйки вскочил по стойке «смирно» и выпалил:

— Здрасте, Елизавета Арнольдовна!

Ее взгляд остановился на охраннике. Хозяйка с трудом перевела дыхание и проговорила прерывающимся голосом:

— Борис… Боря… не появлялся? Ничего про него не слышно?

— Он… он не появлялся… — проблеял Степаныч, пряча руки за спину. — Только… это… тут звонили…

Робеющий отставной мент — это зрелище редкое и удивительное, достойное Красной книги или Книги рекордов Гиннесса.

— Кто звонили? Что звонили? — набросилась на него хозяйка. — Что ты мямлишь? Говори яснее!

— Сбили его машиной… насмерть! — выпалил Степаныч.

Видимо, ему так трудно было сообщить хозяйке эту информацию, она такой тяжестью давила на него, что Степаныч вывалил ее разом, без подготовки, чтобы сбросить эту тяжесть, и теперь почувствовал явное облегчение — самое страшное осталось позади.

Он так был поглощен своими страданиями, что не сразу заметил, какое впечатление его слова произвели на хозяйку.

Елизавета Арнольдовна попятилась, пока не уперлась спиной в стену, широко открыла рот и чужим надтреснутым голосом переспросила:

— Кого — Бореньку? Насмерть?

— Насмерть… — слабым эхом повторил Степаныч.

Елизавета сползла по стене на пол.

Цвет лица ее из багрового стал синюшным. Глаза остекленели и стали бессмысленными. Рот оставался открытым, из него ниткой тянулась на подбородок слюна.

Сергей стоял возле матери и безучастно смотрел на нее.

Степаныч понял наконец, что он натворил, подскочил к хозяйке и принялся лупить ее по щекам — это было единственным способом приведения в чувства, о котором он слышал.

Наконец он понял, что его метод не работает, и вызвал «Скорую».

Лебедкин набрал номер своей одноклассницы.

— Привет, Ангелина! — бодро проговорил он, едва услышал в трубке щелчок. — Это Петя Лебедкин! Поговорить надо!

Однако одноклассница ответила ему страшным шепотом:

— Сейчас говорить не могу! Я тебе позднее перезвоню! — И соединение прервалось.

— Что, Петя, отшила тебя одноклассница? — поддразнила напарника Дуся.

— Не может она разговаривать! — обиженно проворчал Лебедкин. — Выбилась в начальство! Зазналась!

— А говорил — неровно дышала!

Лебедкин мрачно замолчал.

Однако они еще не успели доехать до города, когда его телефон зазвонил.

Это была та самая Ангелина из архитектурного управления.

— Извини, Петя, я на важном совещании была, — проговорила она первым делом.

— Понятное дело — ты теперь большое начальство!

— Ну, какое я начальство! Мелкая сошка! А ты как?

— Все в порядке.

— Может, как-нибудь встретимся?

— Может быть. Но сейчас у меня к тебе разговор по делу. Ты ведь знаешь всякие фирмы, которые занимаются этими… лофтами? — Лебедкин постарался небрежно и уверенно произнести новое для него слово.

— Конечно. Я ведь работаю в отделе промышленной архитектуры.

— И много в городе таких фирм?

— Да нет, сейчас немного. Какие-то разорились, какие-то сменили направление деятельности, какие-то слились. Сейчас на рынке, собственно, остались две фирмы. Компания «Антарес» занимается перестройкой складских помещений, а фирма «Вторая жизнь» специализируется на заводских зданиях…

— Вот-вот, мне нужна та, которая занимается заводами! — оживился Лебедкин. — Как, ты говоришь, она называется?

— «Вторая жизнь».

— А ее адрес у тебя есть?

— Разумеется. А почему тебя заинтересовала эта фирма? Они что — нарушили какой-то закон?

— Да нет, ты же знаешь, я экономическими преступлениями не занимаюсь, мне просто нужен один их сотрудник.

— А, ну тогда ладно… — И Ангелина продиктовала Лебедкину координаты архитектурной фирмы.

— Спасибо тебе! А можно я сошлюсь на тебя, когда буду с ними разговаривать?

— Ну ладно, так и быть, сошлись… — не очень охотно согласилась Ангелина. — А как насчет того, чтобы встретиться? Поговорим, пообщаемся…

— Встретиться? — замялся Лебедкин. — Да, обязательно. Только сейчас я очень занят, серийного убийцу ловлю. Но я тебе непременно позвоню, как только поймаю…

— Ну что ж, буду ждать… — грустно ответила Ангелина.

— Ну, Петька, ты даешь! — проговорила Дуся, как только Лебедкин спрятал телефон в карман. — А еще говорят, только женщины умеют крутить динамо!

— Ну, какое там динамо… — засмущался Лебедкин. — И потом, я же для дела…

— Ну да, для дела… — согласилась его напарница, — а что, эта Ангелина очень страшная?

— Да нет, нормальная… — растерялся Лебедкин.

— Так чего же ты?

На это капитан Лебедкин ответил Дусе таким взглядом, что она тут же замолчала.

Архитектурная фирма «Вторая жизнь» занимала мрачное здание из темного кирпича неподалеку от Обводного канала. Видно было, что прежде в этом здании находилась какая-то фабрика. Впрочем, неудивительно — эта фирма занималась перестройкой фабричных зданий и одно из них использовала для собственных нужд.

Здание казалось мрачным только снаружи.

Когда Лебедкин вошел внутрь, он увидел, что все внутренние перегородки сломаны, и бывший фабричный корпус превращен в единое пространство, полное света и воздуха.

В этом пространстве на разной высоте были размещены отдельные площадки, связанные друг с другом лестницами и лифтами. Лестницы были из толстого зеленоватого стекла, кабины лифтов — прозрачные. Вообще, основными материалами, использованными внутри здания, были стекло и металл.

На каждой площадке размещались отделы и рабочие столы архитекторов. Войдя внутрь, Лебедкин оказался рядом с очень большим столом, на котором стоял макет здания, вокруг которого толпились несколько молодых мужчин и женщин, которые разговаривали на повышенных тонах, размахивая руками.

Капитан невольно прислушался к их разговору.

— Только ампир! — восклицал длинноволосый парень в вельветовом пиджаке. — Ампир — это тренд сегодняшнего дня! Все другие стили неактуальны!

— Ты сам сказал! — перебил длинноволосого бритоголовый тип в синем растянутом на локтях свитере. — Тренд сегодняшнего дня! Да пока мы проектируем и строим, он десять раз устареет! Нужно ловить завтрашний тренд!

— Ну, и какой он?

— Только готика!

— Что? Готика? Да ты только подумай, какая может быть готика, если мы перестраиваем трикотажную фабрику! Она без малого пятьдесят лет выпускала чулки и носки, и вдруг — готика! Да нас коллеги на смех поднимут!

— Вот что я вам скажу, мальчики! — вмешалась в разговор миниатюрная блондинка в рваных джинсах и лиловой водолазке. — Вы оба правы! И оба не правы!

— Как это? — уставились на блондинку спорщики.

— Действительно, нужно исходить из того, что здесь было раньше.

— Трикотажная фабрика! — выпалил длинноволосый.

— Верно! Основной продукцией этой фабрики были чулки и носки. Значит, готика здесь неуместна…

— Я же говорил! — обрадовался длинноволосый.

— Но и ампир неуместен!

— А я что говорил? — оживился бритоголовый.

— Так что же нужно? — хором выпалили оба.

— Модерн! Только модерн!

Тут блондинка заметила Лебедкина и спросила его:

— А вам что нужно, сударь?

— Мне бы кого-нибудь из начальства…

— А вы вообще кто?

— Я… меня прислала Ангелина Волкова.

— Ангелина Васильевна? — хором воскликнули архитекторы, и в их глазах вспыхнуло уважение.

— Тогда вам нужно на уровень «четыре-Б», — сообщила блондинка. — Это на втором лифте.

Лебедкин подошел к указанному лифту, дождался кабины и поднялся на самый верхний уровень.

Здесь он сразу понял, почему руководство фирмы выбрало этот уровень. Отсюда было хорошо видно все пространство мастерской, все ее многочисленные площадки. Видно было, кто из архитекторов чем занимается, а кто вообще бездельничает.

В то же время самих начальников никто не мог видеть.

Выйдя из лифта, Лебедкин увидел перед собой что-то вроде зеленой изгороди — стену, сплошь покрытую тропическими вьющимися растениями, среди которых тут и там виднелись яркие цветы. В этой стене был небольшой проход в форме арки, куда и направился капитан — поскольку больше идти было некуда.

Пройдя несколько шагов, он оказался в маленьком помещении, со всех сторон окруженном такими же зелеными стенами. В этом помещении за стеклянным столом сидела строгая женщина средних лет — видимо, секретарь начальника.

Лебедкин ничуть бы не удивился, если бы здешняя секретарша была одета во что-нибудь африканское — в стиле окружающих ее растений, но она была в строгом офисном костюме.

— Вы по записи? — осведомилась она, пристальным, оценивающим взглядом окинув Лебедкина.

Лебедкин понял, что она выставила ему чрезвычайно низкую оценку. Может быть, двойку, а то и единицу.

— Я не по записи… — начал он, — но…

— Илья Антонович принимает только по записи! — строго отчеканила секретарша.

Впрочем, язык не поворачивался назвать ее секретаршей. Даже «секретарь» было для нее слишком легкомысленным названием. Разве что «ассистент руководителя», а еще лучше — «референт».

Дама опустила глаза, тем самым давая посетителю понять, что разговор окончен.

Лебедкин обиделся. Хотел было сказать, что он из полиции, но для этой суровой дамы полиция вряд ли была авторитетной организацией. Но тут капитан, к счастью, вспомнил о своей однокласснице.

— Я от Волковой. От Ангелины Васильевны Волковой.

Лицо секретаря неуловимым образом изменилось.

— Вы от Ангелины Васильевны? — пропела она восторженно. — Что же вы сразу не сказали?

— Вот я и говорю.

— Илья Антонович примет вас немедленно!

Она тут же схватила телефонную трубку и проговорила в нее с придыханием:

— Илья Антонович, здесь пришел человек… он не записан… да, я помню, что вас сегодня ни для кого нет, но этот человек от Ангелины Васильевны!

Тут же она положила трубку, приподнялась и показала на дверь, которую Лебедкин не заметил среди зелени:

— Проходите, Илья Антонович вас ждет!

Лебедкин открыл дверь и проследовал в кабинет.

Кабинет был самый обычный — никаких зеленых изгородей, никаких вьющихся растений, солидный стол черного дерева, пара кожаных кресел и несколько стульев.

За столом сидел полный лысоватый мужчина лет пятидесяти.

Глаза его излучали приветливость и дружелюбие, он приподнялся навстречу капитану и воскликнул:

— Для друзей Ангелины Васильевны мой кабинет и мое сердце всегда открыты! Ангелина Васильевна — это такая женщина, такая женщина… у меня просто слов нет, какая это женщина!

Лицо его резко посерьезнело, голос стал озабоченным.

— Что же я отвлекаю вас… у вас, должно быть, мало времени… присаживайтесь! — он показал Лебедкину удобное кресло. — Чем я могу вам помочь?

Лебедкин опустился в кресло, оказавшееся удивительно удобным, и проговорил:

— Да, можете. Дело в том, что мне… точнее, организации, которую я представляю, необходимо найти одного вашего сотрудника.

— Кого именно? — с готовностью отозвался хозяин кабинета.

— Его зовут Александр, фамилия, скорее всего, Зимин. Что я точно знаю — именно он сделал вот эти фотографии… — Лебедкин показал снимки, на которых были видны пустующие промышленные здания.

Илья Антонович внимательно осмотрел эти фотографии, вернул их Лебедкину и проговорил немного смущенно:

— Да, у нас есть такой сотрудник… то есть он не совсем наш сотрудник…

— Так сотрудник или не сотрудник?

— Я хочу сказать, что он не состоит в нашем штате. Он работает у нас по договору. Действительно, он обследует перспективные объекты и делает для нас серии фотографий, на основе которых мы уже принимаем решение, стоит ли инвестировать средства в реконструкцию данного объекта или это рискованное вложение…

— Ну да, я понял, — нетерпеливо проговорил Лебедкин. — А где его можно найти?

— Я же говорю — он не состоит в нашем штате. Значит, у него нет своего кабинета или другого рабочего места.

— А как же вы с ним связываетесь, если вам нужны его услуги?

— По телефону.

— А можно сейчас с ним связаться и пригласить его сюда?

— Для друзей Ангелины Васильевны нет ничего невозможного… — Илья Антонович нажал кнопку переговорного устройства и проговорил строгим начальственным голосом: — Инна Михайловна, соедините меня, пожалуйста, с Зиминым… ну да, с этим фотографом.

На какое-то время наступила тишина, затем переговорное устройство снова ожило:

— Илья Антонович, его телефон не отвечает.

— Не отвечает? — брови начальника поползли вверх, он повернулся к Лебедкину и проговорил извиняющимся тоном: — Не отвечает… наверное, забыл зарядить телефон. Вы знаете, архитекторы, фотографы, все эти творческие люди… с ними так трудно работать! Я вам очень хотел бы помочь, но к сожалению…

— А где он вообще сейчас может быть?

— Скорее всего, он обследует новый объект.

— А что это за объект? Где он находится?

Илья Антонович помрачнел.

— Вы понимаете… — проговорил он, — наши перспективные объекты — это коммерческая тайна. Мы не разглашаем их местонахождение, пока не примем окончательное решение и не проведем переговоры о приобретении у прежнего владельца. Если о наших планах узнают конкуренты — они могут сделать встречное предложение, и цена объекта резко возрастет. А вы понимаете, что это недопустимо…

— Но я никому ничего не расскажу! — заявил Лебедкин. — Я — могила!

— Я вам, конечно, верю… — смущенно проговорил Илья Антонович. — Но когда на кон поставлены такие большие деньги, одной веры бывает недостаточно…

— Что же делать? — нахмурился Лебедкин.

Он достал мобильный телефон и начал набирать номер.

— Кому вы звоните? — забеспокоился хозяин кабинета.

— Ангелине… Ангелине Васильевне. Может быть, она что-нибудь посоветует.

— Не нужно! — Илья Антонович всплеснул руками. — Не стоит ее беспокоить по таким пустякам! Ангелина Васильевна — это такая женщина… такая женщина…

— Так что — вы скажете мне, где можно найти этого фотографа?

— Скажу… — Начальник тяжело вздохнул. — Но вы обещаете мне, что об этом не узнают наши конкуренты?

— Конечно, не узнают! — заверил его Лебедкин. — Да как они могут узнать, если я с ними даже не знаком?

— О, вы их не знаете! Это такие хитрые люди — у них всюду есть свои глаза и уши! — и Илья Антонович обвел глазами свой кабинет, как будто действительно хотел найти в нем глаза и уши конкурентов.

— Ну ладно… — снова вздохнул он. — Раз вы друг Ангелины Васильевны — у меня нет от вас тайн. Наш очередной объект — это бывший завод сельскохозяйственных машин на Полюстровском проспекте. Он назывался «Красная Охта». Скорее всего, именно там находится нужный вам человек. Вам нужен его точный адрес?

— Спасибо, я его найду!

Лебедкин поблагодарил Илью Антоновича и покинул его кабинет.

Когда он уже был в дверях, шеф архитектурной фирмы проговорил ему вслед:

— Передайте привет Ангелине Васильевне! Это такая женщина, такая женщина…

— Непременно передам! — пообещал ему Лебедкин.

Выйдя на улицу, он достал телефон и позвонил Дусе.

Дусин телефон не отвечал, и он оставил напарнице текстовое сообщение:

«Приезжай на Охту. Завод сельскохозяйственных машин на Полюстровском проспекте. Наш подозреваемый, скорее всего, там».

Жарко в государевой спальне. Печь изразцовая чуть не светится от жара, а холопы дворцовые еще дров подбрасывают: знают, что любит жару государь Иван Васильевич.

Самого государя только что принесли из бани, где он четыре часа с лишним мылся-парился. Сам он ходить уже не может, не держат ноги самодержца. Мучают государя разные хворости, только в бане находит он от них облегчение.

Лечат государя лекари иноземные, чем только не лечат — но никакие снадобья не помогают.

Мало того, что мучают государя болезни и хворости — идет от него смрад невыносимый, словно заживо он гниет. Такой смрад, что те, кто с ним рядом стоят, едва не задыхаются. А показать это нельзя: увидит государь, что кто-то из ближних людей поморщился — не миновать ему опалы, а то и плахи.

Обмывают царя в бане настоями на ароматных травах, курят в его горнице дорогие иноземные благовония — но не помогают ни травы, ни курения.

И ведь не так и стар государь — всего-то пятьдесят четыре года. Вон, Иван Оболенский, воевода, как молодой, на коне гарцует, а ведь седьмой десяток ему. Отчего же на государя ополчились все эти напасти? За что ему это?

Большие дары дарит государь церквям да монастырям, особливо — любимому своему Кирилло-Белозерскому. Пока мог, пока были силы — ездил на богомолье, бил поклоны перед чудотворными иконами, надеялся, что молитва да щедрые даяния помогут, избавят его от телесной хворости, от страданий.

Не помогло.

Видать, слишком большие на нем грехи, слишком тяжкие. И то сказать — столько на нем крови христианской, сколько им душ загублено — счету нет. И среди тех душ — и святые отцы, и монахи, и священнослужители.

Минувшим летом приказал государь Богдану Бельскому, своему послушному псу, привезти в Москву колдунов и ведуний из языческой Лапландии. Думал, коли православные святыни не помогли, может, язычники помогут.

Привез Богдан финских да лапландских колдунов, те поглядели на государя, посовещались по-своему и сказали, что ничего не могут сделать, что государь уже одной ногой стоит в царстве мертвых, а оттуда обратной дороги нет. А только могут они сказать, когда за царем смерть придет.

И назвали колдуны сегодняшний день.

Сильно разъярился царь. Хотел сразу всех колдунов да ведьм предать лютой смерти — да потом передумал.

Сказал, что переживет тот день, который они назвали, и вот тогда уж точно их всех казнит, перед тем помучив, и над могилами их посмеется.

И вот, пришел сегодня тот день, который назвали язычники, а царь хоть и хвор, но жив.

Утром пришел Богдан Бельский в амбар, где сидели связанные колдуны, и сказал им, что настал день их смерти и что государь дарует им милость выбрать, какой смертью они хотят умереть — либо быть сожженными на костре, либо живьем закопанными в землю.

А колдуны и ведьмы на колени пали и стали Бельского просить, чтобы отложили их казнь до захода солнца.

Бельский и позволил — любопытно ему, как дело обернется. Может, и правда колдуны что-то знают.

Вокруг государевой постели столпились ближние люди, главные вельможи — Богдан Бельский, сыскного приказа глава, Борис Годунов, чернобровый красавец, царева сына шурин, боярин Шуйский, другие чины двора да боярской думы.

Стоят, перешептываются, пот вытирают, на царя поглядывают, гадают, долго ли еще?

Оглядывает их Иван Васильевич, вздыхает.

Никому не может он верить, ни на кого не может положиться. Что делать?

Тело его немощно, единственный законный наследник, царевич Федор, умом слабенек, а других всех Бог прибрал. Слухи ходят по Москве, что старшего своего сына, Ивана царевича, государь своей рукой убил, кованым своим посохом.

Земля опустошена — половина земли стоит пустая, ибо пахать ее некому. На проклятую Ливонскую войну потратил несчетно людишек и несметно денег, всю свою жизнь на эту войну потратил — и все впустую, все зазря. Проиграли ту войну, сколько исконно русских земель пришлось отдать проклятым шведам. Ну, и опричники, буйные головы, тысячами народ губили. Самые богатые, самые знатные города — Новгород да Псков — обезлюдели, опустели, не через врагов-супостатов, через цареву немилость…

Инок, что из Белозерской пустыни пришел в прошлом месяце, говорил, что от великих грехов у государя все его хворости и неудачи, стыдил государя, велел ему покаяться, постричься в монахи, грехи свои замаливать…

Послушал его государь, разгневался и велел тому болтливому иноку язык урезать, а потом запороть до смерти.

Страдает государь, мучается. Только в бане находит он от своих хворостей облегчение, да еще в сокровищнице.

Принесут его холопы в сокровищницу, откроет он сундуки и глядит, любуется на монеты золотые и каменья самоцветные. Перебирает их руками, и словно легче ему становится.

Но сегодня не желает он в сокровищницу, устал после бани.

Пришла ему охота в тавлеи, в шахматы поиграть.

Зовет к постели Бориса — больно ловок тот в тавлеях.

Холоп принес доску драгоценную, хотел государевы фигуры расставить — оттолкнул его Иван, нахмурился: что я, дитя малое? Сам расставлю!

И правда, почти все фигуры расставил, один только черный король остался.

Хочет государь на место короля поставить — а рука не слушается, не попадает король на нужное место. Словно слишком велик он для своей клетки.

«Прямо как я, — думает государь. — Слишком велик я для этой душной спальни, для этого дворца, для этих людишек».

Смотрит он на черного короля в своей руке — и видит знакомое лицо: узкая бородка, узкие змеиные глаза, пронзительный взгляд, словно в самую душу проникающий.

Да вот же кто это! Это — тот старик с его перстня, с того перстня, что носит Иван с самого детства, не снимая.

Глядит черный старик на Ивана и на глазах растет, и вот уже стал в человечий рост. Стоит перед Иваном, а на плече у него — черная птица с длинным крючковатым клювом. Где-то уже видел Иван такую птицу, только не помнит где.

Глядит Иван в змеиные глаза Черного Короля и слышит его голос — словно шип змеиный.

— Что посееш-шь — то и пожнеш-шшь… — шепчет ему Черный Король змеиным голосом.

Вспомнил Иван давний, далекий день, день, когда нашел он свой перстень в кремлевской кладовой, день, когда в первый раз говорил он с этим черным человеком.

Вспомнил все, что тот ему обещал. Вспомнил, как велел ему черный старик делать все по его наставлениям — и тогда исполнятся все желания Ивана, будет все по его слову.

— Ты обманул меня, — сказал Иван старику. — Все вышло совсем не так, как я хотел…

— Как я мог тебя обмануть, когда я — это и есть ты? А ежели ты сам себя обманул — так самого себя в этом и вини, а моей вины тут никакой нету!

— Я — не ты! — отвечает ему Иван. — Ты — не я! Я знаю, кто ты! Ты — сам Сатана, Князь Тьмы!

— А разве я тебе говорю другое? — кривится темный рот, усмехаются змеиные глаза. — Да, я — Князь Тьмы, Сатана, но Сатана — это и есть ты! Сатана — это и есть сам человек! Я говорил тебе, что с каждым годом, с каждым шагом будешь ты все больше на меня походить — и вот ты стал в точности, как я. Стал ты мной.

— Врешь, Сатана! — вскрикнул Иван. — Ты всегда врешь, ведь имя твое — отец лжи!

— Вот тут ты как раз ошибаеш-шься! — шипит черный старик. — Это люди всю жизнь врут себе и другим, выдумывают жалкие, пустые слова — милосердие, жалость, доброта. А я — только я — говорю правду. Только то хорошо, только то правильно, что тебе на пользу. Прочие люди — только прах под твоими ногами… иди по ним, по костям их хрупким, как по траве высохшей…

— Но я же так и делал! Отчего же я остался ни с чем, отчего вижу я вокруг только развалины своей жизни?

— А кто обещал тебе другое? В глубине своего сердца ты хотел только одного — хотел огромной, безраздельной власти, власти над жизнью и смертью других людей, хотел чувствовать себя всесильным, как Отец Небесный.

И ты был всесилен. Ты был властен над жизнью и смертью — и сеял вокруг себя смерть. Но что посееш-шь — то и пожнеш-шь! Что посееш-шь — то и пожнеш-шь!

— Врешь! Призову я попов, отслужат они молебен, постригут меня в монахи — а над монахами нет твоей власти!

— Ты сам-то в это веришь? — шепчет черный старик, и губы его кривятся в змеиной улыбке. — Неужели ты веришь, что за полчаса пения да курения благовоний можно искупить целую жизнь жестокости и лжи? Не так ты глуп, чтобы в такое верить!

— Будь ты проклят! — крикнул Иван Васильевич.

Он сорвал с пальца злосчастный перстень и швырнул его в дальний угол спальни, за изразцовую печь.

Швырнул — и упал навзничь на широкую свою постель.

Упал и испустил дух.

Подскочил к нему Богдан Бельский, наклонился, вгляделся в лицо великого самодержца. Обернулся к Борису Годунову:

— Дай зеркальце, я знаю, у тебя есть!

У красавца Годунова и впрямь нашлось ручное зеркало, из далекого Веденца привезенное. Протянул это зеркальце Богдану, ждет, что тот скажет.

Бельский поднес зеркальце к губам государевым, подержал с минутку — зеркальце не запотело.

Распрямился Бельский, оглядел затихших бояр, сказал веско, значительно:

— Государь Иван Васильевич умре!

Зашептались бояре, задвигались. Что делать? Как за власть уцепиться? Что теперь будет?

А Бельский не растерялся. Кликнул своих доверенных холопов, одному — громко — велел срочно царского духовника привести, другому — шепотом — велел вызвать стрелецких командиров да расставить в Кремле двойные караулы.

У Годунова слух хороший, он приказ Богдана услышал, да спорить не стал: Бельский человек сильный, с ним пока лучше не ссориться, а там уж поглядим…

— Ты здесь когда-нибудь бывала? — спросил Александр, когда они вошли в ресторан.

— Нет, никогда. — Лика оглядела зал, разгороженный на маленькие кабинки, разделенные перегородками из цветного стекла. — А что, здесь хорошо готовят?

— Не в этом дело. Мне нравится, что здесь ты не видишь никого, кроме того, с кем пришел. Ты можешь побыть наедине с близким человеком. Ты увидишь…

К ним подошла девушка-метрдотель, проводила их к свободной кабинке, положила перед ними меню и ушла.

— Теперь ты понимаешь, о чем я говорил? — Александр взял Лику за руки, пристально посмотрел на нее. — Здесь нам никто не помешает…

— Не помешает — в чем? — удивленно переспросила Лика.

— Не помешает лучше узнать друг друга… не помешает поговорить о самом важном…

— Ну да, никто не помешает… — неуверенно согласилась Лика, чтобы не спорить с ним. Ее смутили его горящие глаза и возбужденная интонация. Что-то с ним явно не так… раньше он казался ей нормальным, уравновешенным человеком, чем и вызвал ее симпатию. Хотя видела-то она его всего один раз, разве за один раз можно человека узнать? Ну, в публичном-то месте ничего не случится. А ей просто необходимо было уйти из дома хотя бы на время.

— Понимаешь… — продолжал Александр, — я всю жизнь ищу одну-единственную женщину…

— И все еще не нашел? — спросила Лика, с трудом скрыв насмешку. Сколько ему лет? К сорока, наверное… и все еще в поиске… как-то это инфантильно!

— Может быть, наконец нашел, — ответил он взволнованно. — Может быть, ты — именно та женщина, которую я искал.

Конечно, всякой женщине лестно услышать такие слова, но в том, как сказал их Александр, было что-то нездоровое. Лика насторожилась и решила быть повнимательнее.

— Что же ты ищешь в женщине своей мечты? — с улыбкой спросила она.

— В первую очередь — искренности… правдивости… я ищу женщину, в которой нет ни на грош фальши, которая ничего не скрывает от близкого человека…

— Ну, многого захотел! — усмехнулась Лика.

— Да, многого! — подхватил Александр. — Но на меньшее я не согласен! Я не хочу, чтобы из меня делали дурака!

В это время к их кабинке подошла официантка и спросила, готовы ли они сделать заказ.

— Нет еще, — раздраженно ответил Александр, но тут же взял себя в руки. — Принесите мне пока бокал красного вина… вот этого бордо, — он ткнул пальцем в строчку винной карты и повернулся к Лике, — а ты что будешь пить?

— Ничего, мне еще нужно заехать на работу, — на всякий случай соврала Лика, ей как-то не понравились его глаза, — ну, можно минеральную воду, только без газа.

— Значит, вино и минеральную воду, — повторил Александр, — об остальном мы еще подумаем.

Едва официантка ушла, он снова взял Лику за руки и заговорил:

— Кстати, о твоей работе… я хочу, чтобы ты ее оставила.

— Ты хочешь? — переспросила Лика. — Но мы с тобой совсем недавно познакомились. И потом, эта работа меня кормит…

Она почувствовала боль в левой руке. То ли Александр слишком сильно сжал ее, то ли перстень, который она сегодня надела, сдавил палец. А ей казалось, что он ей впору…

— Кормит? — переспросил Александр. — Ты думаешь, я не смогу тебя прокормить?

— Я тебя почти не знаю. Не рано ли начинать такие разговоры?

— Не беспокойся — у тебя будет все, что нужно. А для начала я предлагаю тебе поехать куда-нибудь далеко-далеко, к теплому морю… туда, где нет этой отвратительной зимы, этого холода, этой сырости…

— К теплому морю — это, конечно, хорошо, — вздохнула Лика, — но у меня работа…

Она все больше убеждалась, что вряд ли стоит уповать на помощь Александра, какой-то он нервный. Надо же, а в прошлый раз показался ей вполне приличным человеком!

— Опять ты об этой работе! — поморщился Александр. — Я же говорю тебе — оставь ее!

— Если бы все было так просто…

К их кабинке снова подошла официантка, поставила на стол бокал вина и минеральную воду, перехватив нетерпеливый взгляд Александра, удалилась.

Александр пригубил вино, поставил бокал и снова заговорил, глядя в глаза Лики:

— Мы будем с тобой одни… представь, только мы — и море, шум прибоя, шорох пальм…

— Это очень мило, но как-то несерьезно!

— Несерьезно? — Он нахмурился. — Ты считаешь меня несерьезным человеком?

— Не в том дело… — Лика хотела еще что-то сказать, но в это время зазвонил ее телефон. Она взглянула на экран — муж. Ну вот, началось…

Взглядом попросив у Александра извинения, поднесла телефон к уху.

— В чем дело?

— Приезжай немедленно! Я не знаю, что делать…

— Да что случилось-то?

— Мама… у нее, кажется, удар…

— Что? Какой удар?

— Ну, инсульт… когда она узнала, что Борис убит — упала на пол, ничего не говорит, только открывает рот…

Услышав эту новость, Лика не почувствовала никакого сожаления, никакой жалости. Свекровь сама виновата в своих несчастьях… сколько несчастий она принесла другим людям… но, пожалуй, придется ехать, муж совсем растерялся и без нее наломает дров…

— «Скорую»-то хоть вызвали? — спросила она.

— Ну да, Степаныч вызвал… Мы на фирме…

Положив телефон на стол, Лика проговорила:

— Извини, но мне придется уехать.

— Что — прямо сейчас?

— Да, сейчас.

— Куда? — взвился Александр.

— На работу. Там… там большие неприятности.

— На работу? Я же говорил, бросай эту работу!..

— Это несвоевременный разговор.

Вдруг Александр выбросил вперед руку и схватил ее телефон.

— Ты что? — опешила Лика. — Что ты себе позволяешь? Отдай мне телефон!

Александр не ответил — он пристально смотрел на экран Ликиного телефона. Потом поднял на нее глаза и проговорил злым незнакомым голосом:

— Это звонил твой муж! Так ты замужем?

— Ну да, замужем! — раздраженно ответила Лика. — А что такого?

— Ты врала мне все это время!

— Да ты ни о чем меня не спрашивал… и вообще, почему я должна перед тобой отчитываться?

— Ты такая же, как остальные! Ты еще хуже остальных! Я говорил тебе, чего ищу в женщине — в первую очередь искренности, правдивости, отсутствия фальши, и я думал, что нашел это в тебе… а теперь оказывается, что ты насквозь фальшива! Ты врала мне, ты врала своему мужу… как все женщины, ты лжива до мозга костей! Ты хуже остальных — потому что умеешь казаться правдивой!

— Ты не имеешь никакого права так со мной разговаривать! — отчеканила Лика и отпила воды из своего стакана — во рту у нее пересохло. При этом правую руку снова пронзила боль. — Кто ты такой, чтобы читать мне нравоучения?

Александр внезапно успокоился.

— Да, ты права, я никто… — проговорил он странным, тягучим, полусонным голосом и взглянул на часы. — Я совершенно никто! Я — человек из толпы, один из миллионов, безликий и незаметный… я — человек без свойств…

— Да хватит уже болтать ерунду! — Лика начала подниматься из-за стола, но у нее слегка закружилась голова. — Я поеду. Мне действительно некогда.

— Подожди минуту, буквально минуту. Я скажу тебе нечто очень важное.

— Разве что минуту. — Лика села и выпила еще воды, чтобы справиться с головокружением.

И снова правую руку обожгло болью.

— Ну, что ты мне хотел сказать? — Лика проговорила эти слова с трудом, едва ворочая языком. Да что это с ней?

— Подожди еще немного… — Александр смотрел на часы, словно чего-то ждал. — Ну вот, теперь, кажется, все…

— Что — все? — хотела переспросить Лика — но не смогла вымолвить ни слова, ни звука. Губы словно одеревенели, язык распух, казалось, он занял весь рот.

«Что со мной происходит?» — подумала Лика — но даже мысли ворочались у нее в голове вяло, как сонные рыбы.

— Не пугайся, это всего лишь действие лекарства! — негромко проговорил Александр, который пристально смотрел на нее, словно изучал ее лицо.

«Какого лекарства?» — хотела она спросить — но не смогла. Но он, видимо, прочел этот вопрос в ее глазах.

— Ну, может быть, лекарство — это не совсем удачное название. Пожалуй, лучше назвать его «вещество». Индейцы Южной Америки извлекают это вещество из корней какого-то тропического растения. Не спрашивай меня, как оно называется — я все равно не смогу произнести его латинское название. Но индейцы используют это вещество на охоте, они смазывают им свои стрелы, когда охотятся на крупную и опасную дичь. Я подсыпал его в твою воду. Это вещество воздействует на твой мозг, вызывая временный паралич, лишая тебя воли. Ты уже поняла, что не можешь говорить. Но пока еще ты можешь двигаться — но только если тебя вести, подталкивать. Сама ты не способна ни на какое самостоятельное действие. Можешь проверить…

Лика попыталась поднять руку…

Точнее, попыталась попытаться — но что-то внутри нее воспротивилось этому ничтожному усилию. Зачем шевелиться, зачем что-то делать, если можно просто сидеть вот так, бесцельно и бездумно следя за уходящими секундами…

А Александр продолжал говорить:

— Конечно, я мог бы убить тебя прямо сейчас, прямо здесь — но это создаст целый ряд ненужных проблем. Поднимется шум, возможно, приедет полиция, меня начнут допрашивать… конечно, они ничего не докажут, но я не хочу попадать в поле зрения следствия. Это может плохо кончиться. Так что сейчас мы с тобой уйдем отсюда и поедем в одно интересное место… тебе там понравится. И там ты останешься навсегда. Или, по крайней мере, надолго.

Александр положил на стол деньги, встал, обошел вокруг стола, взял Лику за плечо и поднял ее.

Как ни странно, она могла двигаться — у нее только не было своей воли, она превратилась в послушную куклу в его руках.

Александр вывел свою послушную куклу из кабинки, повел через зал, бережно поддерживая под локоть, обводя вокруг столиков, осторожно направляя к двери.

Перед ними возникла девушка-метрдотель — и он сказал ей озабоченным голосом:

— Извините, моей даме стало плохо, нам придется уйти.

Лика хотела возразить, хотела попросить помощи — но не смогла издать ни звука, не смогла даже пошевелить губами. Девушка заметила ужас в ее глазах, но подумала, что ей действительно плохо, и спросила сочувственно:

— Может быть, вызвать «Скорую»?

— Нет-нет, не беспокойтесь! — Александр фальшиво улыбнулся. — У нее это бывает, она уже приняла лекарство, сейчас ей просто нужно поехать домой и отлежаться.

Девушка сочувственно закивала, открыла перед ними дверь.

Александр провел свою послушную куклу по улице до стоянки, открыл дверцу машины, усадил ее на пассажирское место, сел за руль.

Машина тронулась.

В голове у Лики медленно, лениво проплывали мысли.

Куда он везет ее? Что он собирается с ней сделать?

Ах да… он сказал, что хочет ее убить…

Даже эта мысль казалась ей неважной, незначительной. Все было незначительно, все было ей безразлично. Она хотела просто сидеть в этой машине, бездумно глядя перед собой — на проезжающие машины, на спешащих по своим делам пешеходов…

Вдруг — который уже раз за этот день — резкая боль пронзила ее руку.

Это перстень… он болезненно сжал палец.

И от этой боли окутывавший Ликино сознание туман слегка разошелся. До нее дошло, что ее везут на смерть, что, если она ничего не сделает, — ее не станет, просто не станет…

«Ну и что?» — проплыла в голове еще одна сонная мысль.

«Очнись! Очнись! Возьми себя в руки!» — пыталась достучаться до ее сознания какая-то ее часть, в которой осталось понимание собственной ценности.

«Все равно ничего не получится…»

«Но ты хотя бы попробуй! Разве можно так вот сдаться и покорно идти на убой, как овца?»

Лика попыталась пошевелить правой рукой — бесполезно, рука лежала на коленях, как чужая.

Попробовала пошевелить левой — и смогла согнуть палец. Тот палец, на котором был ее перстень.

Они проехали по Литейному мосту, свернули направо, в сторону Охты. Миновали площадь, на которой стояло массивное серое здание — она слышала, что когда-то в нем был кинотеатр «Гигант», потом — популярное казино.

За окнами машины спешили по своим делам люди, там была нормальная, обыденная жизнь. Жизнь, в которой нет сумасшедших маньяков. По крайней мере, не должно быть.

Свернув налево, они проехали по проспекту, по сторонам которого возвышались заводские корпуса. Свернули в какой-то узкий проезд. Перед ними были металлические ворота.

Александр остановил машину, не заглушая мотор, вышел из нее, подошел к воротам.

Лика попыталась пошевелиться.

Тело по-прежнему не слушалось ее, но левая рука постепенно начала оживать. Это была последняя надежда, последний шанс. Лика подняла кисть, попыталась дотянуться до панели управления, но сил не хватило, рука безвольно упала обратно.

Александр тем временем нажал какой-то рубильник, ворота разъехались. Он вернулся в машину, быстро взглянул на Лику, загнал машину на заводской двор.

Двор был безлюден. И по тому, как он выглядел, Лика поняла, что здесь уже давно никого не было.

Ни души, ни звука. Только ветер уныло завывал, поднимая обрывки бумаги и клочья строительного мусора. По сторонам двора возвышались мрачные кирпичные корпуса. Темные проемы окон смотрели на людей, как пустые глазницы черепа.

Ворота медленно закрылись.

Они закрылись, окончательно отделив Лику от обычной жизни, от обычных людей с их надеждами и заботами.

Здесь, по эту сторону ворот, не было ни души — кроме нее и этого безумца, этого маньяка.

Он словно прочитал Ликины мысли, повернулся к ней и медленно, веско проговорил:

— Здесь никого нет. Никого, кроме нас с тобой. Даже если бы ты могла позвать на помощь — никто тебя не услышит, никто тебе не поможет. Пришел час расплаты.

«За что?» — хотела она сказать, но губы ее по-прежнему не слушались, они были словно склеены какой-то вязкой массой. Но маньяк прочитал этот вопрос в ее глазах и ответил:

— За ложь! За фальшь, которой было пронизано каждое твое слово, каждый твой взгляд, каждую лживую улыбку! Сейчас ты сполна расплатишься за все это!

Он вытащил ее из машины, поставил на ноги и повел, поддерживая за плечо, к дверям ближайшего корпуса. Лика безвольно переставляла ноги, как автомат.

Дверь была заколочена досками крест-накрест, но когда они подошли к ней, оказалось, что это — только видимость. Александр потянул за одну доску — и дверь вместе с досками отворилась.

Александр втолкнул Лику в темноту.

То есть, только в первый момент ей показалось, что внутри здания совсем темно. Вскоре, как только ее глаза привыкли к скудному освещению, Лика разглядела огромное пространство пустого цеха, теряющееся в полутьме. В стенах тут и там были оконные проемы, и хотя многие из них были забиты досками, оставшихся хватило, чтобы кое-как осветить помещение.

Были видны какие-то трубы, проходящие вдоль стен, скрученные жгуты проводов. По полу проходили рельсы, под потолком тоже виднелись какие-то металлические конструкции, с которых свисали ржавые тросы и цепи. Тут и там стояли квадратные бетонные колонны, которые подпирали потолок.

На цементном полу валялись какие-то заржавленные детали. Посреди зала темнела большая квадратная дыра.

Почему-то именно эта дыра притягивала к себе Ликин взгляд, как магнит стрелку компаса.

— Правильно, — насмешливо проговорил Александр, заметив этот взгляд. — Именно там ты и закончишь свою жалкую лживую жизнь. Туда я тебя сброшу — а потом твой труп зальют бетоном, и никто никогда его там не найдет!

Он подтолкнул ее к темному провалу.

Лика пыталась сопротивляться — но тело ее не слушалось. Она безвольно переступала ногами, приближаясь к этому провалу, к своей будущей могиле.

Скосила глаза вниз — глубока могила, упадешь туда — костей не соберешь!

— Вот здесь тебе придется немного подождать! — проговорил Александр, подведя ее к краю квадратного проема. — Ты не возражаешь? — На его губах появилась издевательская улыбка. — Не возражаешь, я знаю! Ты готова на что угодно, лишь бы отдалить минуту своей смерти! Лишь бы пожить еще немного!

Он перевел дыхание и продолжил:

— Но это не в твоей власти. Это раньше ты могла чего-то хотеть, чего-то требовать, чего-то добиваться. Это раньше у тебя была власть над людьми, во всяком случае, над мужчинами — власть, основанная на лжи, на умении выдавать искусный макияж за красоту, изворотливость за добродетель! Теперь вся власть — только у меня! Теперь только я решаю, когда и как ты умрешь!

Говорит, говорит — видно, что упивается своими словами, звуками своего голоса.

— Я мог бы сразу тебя столкнуть туда — но тогда ты, скорее всего, сразу разобьешься насмерть или потеряешь сознание. А я хочу, чтобы ты страдала, страдала долго, чтобы ты прочувствовала приближение смерти, ее неизбежность…

Он отошел от Лики к ближайшей колонне.

Лика разглядела на этой колонне щиток с рычажками и кнопками. Александр передернул один из рычажков — и высоко, под потолком цеха, раздалось ровное монотонное гудение.

Поднять голову Лика не могла, но взгляд перевести — это пожалуйста, это сколько угодно.

Подняла взгляд к потолку, и показалось ей, что там, под потолком, промелькнула какая-то тень. Птица, должно быть, залетела в цех, да не может теперь вылететь.

Но до того ли ей сейчас, чтобы сочувствовать какой-то птице? Ее собственное положение куда хуже…

Пригляделась Лика — и увидела, что там, наверху, по железной направляющей, ползет тяжелый блок, с которого свисает длинная железная цепь. Подполз блок к квадратной дыре в полу, завис над ней, Александр нажал другой рычажок.

Блок остановился, теперь цепь, которая с него свисала, начала разматываться. На конце цепи — крюк, и крюк этот опускается прямо к тому месту, где стоит Лика.

Вот крюк прямо над ее головой…

Снова нажал маньяк кнопку.

Затихло все, перестала цепь разматываться, перестал крюк опускаться, только чуть покачивается.

Александр подошел к Лике, достал откуда-то моток веревки, обмотал вокруг ее рук, другой конец прикрепил к крюку.

Снова пошел к колонне.

Нажал очередной рычажок — теперь цепь поползла вверх, вздернула Лику.

Боль пронзила ее руки.

Цепь наматывается на невидимый барабан, натягивается все сильнее, вот уже Лика оторвалась от пола, потеряв опору под ногами, повисла в воздухе…

Убийца опять нажал какую-то кнопку, и теперь цепь, на которой висит Лика, со страшным скрежетом поехала в сторону квадратного провала. Вот Лика зависла над ним…

Внизу, прямо у нее под ногами, чернеет страшная глубина. Тянет оттуда тьмой и холодом. Тянет оттуда смертью, как из разверстой могилы. Из ее могилы.

А маньяк отошел от колонны, приблизился к самому краю провала, встал напротив Лики, смотрит на нее. В глазах его видна злая, черная радость.

— Ну что, чувствуешь близость смерти?

Лика и хотела бы ответить — но не может.

Язык тяжело, как чужой, ворочается во рту, рот наполняется горькой слюной…

А маньяк смотрит на нее, упивается ее страданиями.

Лика пытается пошевелиться — и чувствует, что левая рука, та, на которой перстень, слушается ее. Да только что от этого проку? Даже если к ней вернутся силы, она ничего не сможет сделать, не сможет без посторонней помощи развязать руки. Да если бы и смогла — упала бы в бездонный провал…

Перстень на левой руке стал заметно теплее.

«Помоги! — взмолилась Лика. — Сделай хоть что-нибудь!»

Какой смысл просить помощи у неживого предмета? Видно, это от безысходности!

— Ну, все! — проговорил маньяк, и злая улыбка коснулась его губ. — Пришло время расплатиться за все!

Лика с ненавистью взглянула на его лицо. Она не может ему ответить словами, но, возможно, есть ответ, более простой и понятный, чем любые слова…

Рот полон горькой слюны.

Лика собрала все силы — и плюнула в ненавистное лицо.

Маньяк инстинктивно заслонился рукой, лицо его перекосилось от ненависти.

— Ах ты, с-сука… — прошипел едва слышно. — Ты за это заплатиш-шь… дорого заплатиш-шь…

И тут черная тень метнулась в воздухе.

Большая черная птица пролетела над головой убийцы, Лика успела разглядеть длинный крючковатый клюв, круглый блестящий глаз. Черным крылом птица задела маньяка по лицу, он инстинктивно отшатнулся, ступил в сторону — и потерял равновесие, качнулся, ступил в пустоту, какую-то долю секунды балансировал на краю провала — Лика успела разглядеть ужас в его глазах, ужас и удивление.

А в следующую секунду он полетел вниз, в холодную черную глубину…

Лике показалось, что он падал долго, нереально долго — но, должно быть, прошло не больше секунды, и снизу донесся глухой удар и крик боли, перешедший в долгий, мучительный стон.

Ну вот, подумала она, справедливость восторжествовала.

Он получил именно то, что готовил для нее, — теперь он лежит там, изувеченный, но живой, и ждет смерти. Он прочувствует приближение смерти, ее неизбежность…

Но только ей-то, Лике, от этого ничуть не легче — она висит на крюке над темной бездной и ничего не может поделать, никак не может освободиться…

Лебедкин подъехал к металлическим воротам завода. Дуся уже ждала его там — успела быстрее его. Она перекинула рубильник на щитке, ворота разъехались, и машина Лебедкина въехала на заводской двор.

Во дворе этом царило запустение. Тут и там валялись припорошенные снегом ржавые детали, куски арматуры и груды битого кирпича. И посреди всего этого великолепия стояла машина — не новый, но аккуратный синий «Опель». Лебедкин вышел из своей машины, подошел к «Опелю» и потрогал его капот.

Капот был теплый.

— Здесь он, голубчик!

— Может, все же вызовем подмогу? — озабоченно проговорила Дуся.

— Вызовем, — ответил Лебедкин без энтузиазма и вдруг насторожился: — Ты это слышала?

— Что-то слышала… — Дуся застыла, вслушиваясь в настороженную тишину.

И теперь оба напарника расслышали доносящиеся из мрачного заводского корпуса приглушенные звуки — то ли стон, то ли плач.

— Это здесь! — Лебедкин кинулся к заколоченной крест-накрест досками двери.

К счастью, доски были прибиты только для вида, напарники вбежали внутрь и оказались в огромном заброшенном цеху.

Теперь звук, который они услышали с улицы, стал значительно громче. Это был не стон и не плач, а монотонный унылый скрип.

Глаза их не сразу привыкли к полутьме, а когда привыкли, напарники увидели посреди цеха подвешенную на цепи молодую женщину. Она медленно раскачивалась, при этом цепь издавала тот самый унылый и жалобный звук. Голова женщины свешивалась на плечо, она не подавала никаких признаков жизни.

— Неужели опоздали? — вскрикнул Лебедкин и бросился вперед.

И тут подвешенная женщина подняла голову и хриплым, сорванным голосом крикнула:

— Осторожно, здесь провал, очень глубокий!

Лебедкин затормозил на самом краю квадратного провала.

— Сейчас мы вас снимем! — проговорил он взволнованно. — А где… он? Где Александр Зимин?

— Он — там! — Женщина показала глазами на темный провал.

И тогда Лебедкин услышал доносящийся из глубины мучительный стон.

Женщина указала глазами на механизм, управляющий цепью, и пока Лебедкин осторожно оттаскивал ее в сторону от провала, Дуся вызывала по телефону подмогу. Маньяк, услышав голоса, взывал из провала о помощи.

— Подождешь! — рявкнул вниз Лебедкин. — Не сдохнешь!

— Вы как? — Дуся растирала Ликины затекшие руки.

— Ничего… — слабо улыбнулась Лика, — вовремя вы подоспели. А он вообще кто?

— Подозревается как минимум в четырех преступлениях, а на самом деле гораздо больше на нем висит, — вздохнула Дуся. — Так что, считайте, вам повезло.

— Да уж. А поначалу-то таким показался приличным человеком… — ответно вздохнула Лика.

Приехали специалисты и тут же стали ладить оборудование, чтобы вытащить маньяка из провала. Дуся договорилась, чтобы Лику отвезли домой, пообещав, что завтра вызовет ее для допроса.

Суетятся люди, беспокоятся, шепчутся по углам. Что-то у них случилось, какой-то у них переполох. А кошке Марфуте нет до них дела. Кошка Марфута сыта — напилась молочка теплого, что налила ей сенная девка Маланья, тепло кошке в натопленной спальне. Молода кошка, игрива, хочется ей поиграть. Глядит — в углу за печкой лежит какая-то блескучая штучка. Поддала кошка лапой — покатилась штучка, заблестела пуще прежнего. Интересно!

Догнала кошка блескучую штучку, поддала ее лапой и снова следит, как та катится, поблескивая. Выкатила из горницы, покатила по коридору, закатила в комнатку, где сенные девушки сидят, ждут, когда их позовут работать.

Девушки тоже волнуются, шушукаются о чем-то, на Марфуту не глядят.

Обидно Марфуте.

Подкатила свою блескучую игрушку к ногам Маланьи — поиграй со мной!

Наклонилась Маланья — что ты, Марфушка? Что это у тебя? Дай поглядеть!

Марфута тронула игрушку лапкой.

Взяла Маланья, посмотрела — надо же, перстень! Да какой тяжелый, да какой красивый…

Примерила Маланья перстень на безымянный палец — очень велик перстень, чуть не свалился. Примерила на средний — все равно велик. И как-то нехорошо ей стало, неприятно, словно озноб по телу пробежал. Не заболеть бы.

Стряхнула перстень с руки, посмотрела еще раз — нет, не подходит ей этот перстень. Мало того, что не по руке, мало того, что мужской — не для простого он человека, для важного барина. Если увидит кто такой перстень на руке у сенной девушки — начнутся вопросы, разговоры — что да откуда.

А отдавать его тоже не хочется — больно хорош перстень, больно красив.

Надо его хорошенько припрятать, так припрятать, чтобы никто не нашел…

А куда припрятать перстенек, Маланья знала: в той горнице, где она вчера была, один изразец на печке неплотно сидел. Если его тихонько вынуть, пока никто не видит, под этим изразцом можно спрятать перстень, как раз он там поместится.

Огляделась Маланья по сторонам — не видит ли кто ее?

Нет никого, только через маленькое тусклое окошко заглядывает с улицы птица.

Большая черная птица с крючковатым клювом.

Дуся вошла в туалет и остановилась. В углу возле раковины на ломаном стуле с продранной обивкой сидела Софья Павловна. Закрыв руками лицо, она раскачивалась из стороны в сторону и тихонько подвывала.

— Софья Павловна, что с вами? — Дуся не то что бы испугалась, она вообще никогда и ничего не боялась, просто очень удивилась. — Вам плохо?

— Уйди! — провыла Софья Павловна. — Видеть тебя не могу, корова толстая!

Последние слова она почти выкрикнула. Дуся не обиделась: ясно, что человек не в себе. Она пригляделась к Софье — сидит в пальто, а пальто грязью измазано, сумка рядом валяется… ах, вот что!

Дуся подняла сумку. Сумка была все та же, когда-то дорогой фирмы, а сейчас мало того, что поношенная, да еще и ручка оторвана. И раскрытая, и пустая.

— Софья Павловна, да вас ограбили, что ли?

— Ну да. — Софья оторвала руки от лица и посмотрела на Дусю злыми сухими глазами. — Сумку вырвали, а там кошелек, телефон и косметика. Сумку рваную бросили потом. Что смотришь, думаешь, мне косметика не нужна? Помада новая совсем…

Дуся хотела сказать, что та ярко-красная помада Софье совсем не шла, было такое впечатление, что Софья только что кого-то загрызла насмерть. Но вид у Софьи был до того несчастный, что Дуся передумала. И так человек на пределе. Но Софья Павловна пошла вразнос.

— Рада ты теперь? Знаю, что вы все меня ненавидите, так теперь уж попляшете на моих костях!

— Да с чего мне радоваться-то? — удивилась Дуся. — А вот скажите, часы тоже отобрали? У вас часы дорогие были, подарок бывшего мужа, так?

— Ты откуда знаешь? — Софья ссутулилась и постарела лет на десять.

— Софья Павловна, мы же тут все оперативники, — мягко ответила Дуся, — нам все подробности про человека выяснить — что вам чихнуть. Был у вас муж — прокурор, жили вы за ним как за каменной стеной на всем готовом, небедно жили, пока в один прекрасный день он не ушел к молодой предприимчивой бабенке.

— Стерва! — прорычала Софья, и непонятно, к кому это относилось.

— Мало того, что ушел, так еще и все имущество и деньги с собой забрал, вам только квартиру оставил. Даже драгоценности ваши и то умудрился из дому унести, пока вас не было.

— Ну да, — скорбно вздохнула Софья, — только то осталось, что на мне было — кольцо с бриллиантом да часы швейцарские. Кольцо продала, а часы…

— А через полгода он умер, сердце не выдержало, а молодая вдова все имущество быстренько продала, да и дала деру за границу. А вы остались на бобах и по старым связям устроились к нам секретаршей, вот и вся история.

Софья снова закрыла лицо руками и принялась раскачиваться на стуле.

— Софья Павловна, ну что вы так убиваетесь? — не выдержала Дуся. — Ну, найдем мы бандитов этих, вернем часы. Подростки небось? Только эти средь бела дня ничего не боятся.

— Три девки, — вздохнула Софья. — Одна толстая такая, волосы сальные, непонятно какого цвета, другая вроде не такая страшная, но крупная и дура дурой, а третья…

— А третья маленькая, злобная, черная и нос длинный? — весело спросила Дуся.

— Ну да, на ворону сильно похожа… А ты что, их знаешь?

— Знать не знаю, но найду в два счета! — обнадежила Дуся, вспомнив историю с Верой Левашовой и сапфировым кулоном. — Так что вы сейчас себя в порядок приведите, можете мою помаду взять, и ступайте на рабочее место, а то как бы начальник вас не хватился. А я сама к вам зайду попозже.

Через два часа Дуся влетела в приемную и аккуратно положила перед Софьей Павловной золотые часы с браслетом.

— Ваши?

— Дуся! — проворковала Софья и сложила руки молитвенным жестом. — Ну как же тебе удалось?

— А, ерунда! Нашла их сразу же, узнала, где тусуются, от одной девчонки. Там одна, которая дебильного вида, оказалась уже совершеннолетней, она по два года чуть не в каждом классе сидела. Так что дура дурой, а как уразумела, что сидеть ей одной придется, так сразу и раскололась. Ну, дело заводить не будем, деньги эти паразитки уже потратили, а часики — вот они!

— Ну, Дуся! — Софья от полноты чувств чмокнула Дусю в щеку.

И в этот момент открылась дверь кабинета, и в приемной появился начальник. Увидев обнимающихся женщин, он остановился и уставился на них своими прозрачными глазами.

— А Дульцинея Михайловна по делу, по делу зашла! — затараторила Софья. — А тут…

— Я в Управление! — бросил начальник и вышел.

— Ух, пронесло! — Софья Павловна повернулась к Дусе и остолбенела.

Дуся была красная от гнева, глаза ее нехорошо блестели, руки были сжаты в кулаки.

— Дусь, ты чего? — оторопела секретарша.

— Никогда! — проскрежетала Дуся. — Никогда не смейте называть меня этим именем, терпеть его не могу!

— Извини, — покаянно сказала Софья, — я же не знала…

Восемь ноль-ноль.

Лика вышла в прихожую, потянулась за сапогами.

В дверях появилась Нюська, тявкнула, но тут же попятилась и испуганно заскулила. То ли вспомнила, как Лика пнула ее несколько дней назад, то ли что-то прочитала в ее глазах.

— То-то! — мстительно проговорила Лика. — Знай свое место! И все равно я от тебя избавлюсь! Немедленно избавлюсь… хотя… все зависит от твоего поведения.

Нюська испарилась, а в дверях появился Сергей.

Лика нахмурилась:

— Ты что — еще не готов?

— Готов? — переспросил муж удивленно.

— Ну да, собирайся быстрее, отвезешь меня в офис.

Сергей растерянно захлопал глазами, но спорить не стал и собрался действительно быстро.

Восемь пятьдесят.

Сергей припарковал машину, заглушил мотор. Лика не стала его дожидаться, перешла дорогу, подошла к служебному входу.

Мимоходом бросила взгляд на чахлое дерево.

Никакой птицы на нем не было, да и откуда здесь, в городе, взяться такой странной птице? Самое большее — вороны и воробьи.

Остановилась возле служебного входа, возле неприметной, выкрашенной тускло-зеленой масляной краской двери без всяких табличек и надписей, нажала на кнопку, подняла голову. Раздался щелчок, дверь открылась.

Толстая, надежная дверь из двойного бронированного листа, с керамическим наполнителем. Эта дверь — как их фирма, да, пожалуй, как сама Лика: снаружи — неприметная, безобидная, заурядная, но удар держит отлично.

За первой дверью — вторая, с глазком. В глазок Лику увидел Степаныч, пропустил внутрь, в свою тесную комнатушку. Посмотрел на нее, как будто первый раз увидел, начал, как обычно:

— Здравствуй, Лика… — но тут же запнулся, закашлялся, что-то увидев в ее лице, и проговорил смущенно: — Здравствуйте, Гликерия Романовна.

Лика ничуть не удивилась, кивнула, подошла к двери своего кабинета, достала ключи, взглянула на часы.

Восемь пятьдесят пять.

Отперла дверь, вошла в свой кабинет, разделась, села за стол, включила компьютер.

Девять ноль-ноль.

Дверь открылась, в кабинет протиснулся Сергей. Хотел что-то сказать, но Лика опередила его:

— Стучаться надо.

Сергей шумно сглотнул, растерянно взглянул на жену, словно увидел ее первый раз. Снова открыл рот, чтобы что-то сказать, но в это время дверь кабинета снова открылась. На пороге стоял Костян.

Лика взглянула на часы.

Девять ноль пять. Рановато.

Костян взглянул на нее с каким-то новым выражением, затем привычно оглядел кабинет и посторонился. Вслед за ним вошел Доктор — седые виски, золоченые очки, манеры отставного дипломата.

— Здравствуйте, Анатолий Васильевич, — проговорила Лика и взглянула на мужа. Тот понял ее взгляд, поставил перед Доктором свободный стул. Доктор внимательно взглянул на него, потом на Лику, уселся, сложил руки на коленях.

— Сергей, — обратилась Лика к мужу, — свари нам, пожалуйста, кофе.

Сергей без слова шагнул к кофеварке.

— Вот, значит, как! — проговорил Доктор.

— Вот так, — кивнула Лика. — Работать будете со мной. Ваши деньги я отмою и верну, не беспокойтесь. Всю сумму — вы можете уточнить цифры у Левона Абгаровича.

— А я и не беспокоюсь. Я вижу, что фирма в надежных руках.

Сергей подал ему кофе, Доктор пригубил, но пить не стал, поставил чашку на стол и поднялся:

— Спасибо за кофе. Что ж, я все видел. Завтра, как обычно, придет Левон.

Развернулся, покинул кабинет.

Костян, прежде чем выйти за шефом, бросил взгляд на Лику — удивленный, растерянный. Она отвела глаза.

В кабинет заглянул Степаныч, хотел что-то спросить, но Сергей опередил его:

— Где мы возьмем деньги?

Лика скривилась и бросила ему в лицо:

— Это тебя не касается, идиот!

Степаныч попятился.

Ему показалось, что он услышал голос Елизаветы Арнольдовны.

Примечания
1

См. роман Н. Александровой «Амулет снежного человека».

2

См. роман Н. Александровой «Амулет снежного человека».