Наталья Александрова

Хранитель Чаши Грааля

Смуглый темноволосый мужчина поставил точку и поднял взгляд от своего рабочего стола. В комнате было тепло и уютно, в камине потрескивали поленья, огонь отбрасывал на бревенчатые стены живые красноватые отсветы. Но за окном его шале бушевала буря, выл ветер, словно души грешников, терзаемых демонами в ледяном аду. И эти тоскливые завывания, эта снежная буря как нельзя больше соответствовали тому, что творилось сейчас в душе этого человека. То, что открылось ему в последние дни, совершенно переворачивало его представления о жизни, о мире, о самом себе.

Эта уютная комната, вся его налаженная, обустроенная жизнь оказались не больше чем картонными декорациями, карточным домиком, готовым рухнуть от самого легкого ветерка, а не то что от страшной бури, вершащей свою власть над горами Сьерра-Невады. Картонные декорации, за которыми таится страшная, грандиозная правда…

Страшная – но и величественная. Грозящая катаклизмами – но и раздвигающая горизонты жизни всего человечества.

В камине громко треснуло полено, и мужчина очнулся от своих мыслей. Как бы то ни было, жизнь продолжается, и он многое должен сделать в ближайшие дни, как только утихомирится метель и он сможет покинуть свое горное жилище. Открывшаяся перед ним истина ко многому обязывает.

Сквозь вой ветра за окнами шале ему послышался другой звук. Кажется, это был звук автомобильного мотора… Кто мог приехать к нему в такую погоду? Кто мог решиться в сильную метель преодолеть горную дорогу, опасную даже в обычное время? Кому могло прийти в голову нарушить его уединение?

Должно быть, ему послышалось…

Но вот он отчетливо расслышал шаги на крыльце и громкий стук в дверь.

Значит, к нему действительно пожаловали гости.

В другое время он был бы рад гостям, добравшимся до его шале. Рад был бы даже поводу ненадолго оторваться от работы, выпить стаканчик горячего грога или бокал хереса, поговорить о приятных пустяках вроде политики или футбола, но сейчас, после того, что ему удалось узнать, настроение не слишком подходило для гостеприимства.

Тем не менее положение обязывало соблюсти приличия – не мог же он оставить визитера в такую метель на улице.

Мужчина поднялся, подошел к порогу, отодвинул кованую задвижку и открыл дверь.

Сразу же метель ворвалась в его жилище, облепила лицо сырыми колкими хлопьями, словно напялила на него шутовскую маску. Мужчина сделал шаг вперед, чтобы разглядеть гостя, явившегося к нему под покровом снежной бури.

Тот стоял всего в двух шагах, но даже на таком расстоянии его с трудом можно было разглядеть сквозь снежную завесу.

– Заходите! – проговорил хозяин, стараясь перекрыть свирепый вой метели.

Снежная завеса на какое-то мгновение истончилась, сделалась чуть прозрачнее, словно метель утомилась от собственного буйства и решила сделать передышку. Хозяин шале увидел своего странного гостя. Это был мужчина лет шестидесяти, однако его крепкая приземистая фигура дышала силой и уверенностью. Невозмутимое лицо с высокими скулами и узкими прорезями глаз определенно говорило о его восточном происхождении.

Чуть в стороне от крыльца стояла машина, на которой приехал незнакомец, – большой черный джип с залепленными снегом номерами.

– Заходите! – повторил хозяин, чуть посторонившись, освобождая гостю дверной проем. – Заходите, не стоять же нам на улице в такую ужасную погоду!

– Благодарю вас, – ответил гость с каким-то едва уловимым акцентом. – Благодарю вас за гостеприимство, однако я не один…

– Что с того, – хозяин вежливо улыбнулся. – Вряд ли в вашем джипе поместился весь лондонский симфонический оркестр, а для трех-четырех человек мой дом достаточно просторен.

– Нас только двое! – ответил гость странным, словно извиняющимся тоном и, повернувшись к джипу, позвал: – Нимрод!

И тут же в глазах хозяина шале потемнело.

Ему показалось, что страшная изнанка жизни, о которой он узнал совсем недавно, вырвалась наружу, разрывая и сметая ее благополучные покровы.

Из джипа вырвалось что-то немыслимое.

Зверь? Человек? Адское создание?

Наверное, все-таки зверь…

Гибкое и массивное тело, одновременно подвижное и бесформенное, в два прыжка пересекло заснеженное пространство, отделяющее джип от шале, и взлетело на крыльцо. Огромные когтистые лапы толкнули хозяина шале в грудь, отбросив его внутрь дома. Мужчина упал на спину, пытаясь заслониться от нависшей над ним пасти, от чудовища, словно вынырнувшего из ночных кошмаров или из адских фантазий Иеронима Босха. Но это было бесполезно. Круглые глаза чудовища горели адским огнем, пасть распахнулась, обнажив кривые желтые клыки…

Мужчина провалился во тьму, в страшную тьму, из которой нет возврата.

Часть I

Ронда

Старыгин вышел на террасу отеля «Андалусия» и облокотился о парапет. Отсюда открывался восхитительный вид на порт Малаги. Бледно-голубое море было спокойно. Казалось, оно охвачено тем легким, внезапным дневным сном, в который соскальзываешь незаметно и плавно, сном без сновидений. Легкие волны отливали старым серебром и живым перламутром. От дальнего мола медленно отходил белоснежный круизный лайнер. Старыгин вдохнул полной грудью неповторимую смесь ароматов – южного моря, влажной земли, многочисленных экзотических растений, высаженных вдоль набережной, – неповторимую смесь ароматов восточных пряностей и дальних странствий.

Конец апреля, подумал Старыгин, солнце греет, как у нас в России жарким летом, но избалованные испанцы считают, что лето еще не наступило, и одеты тепло – в пиджаки и куртки.

Вода в море и правда холодновата, но Старыгин приехал в Малагу не отдыхать, а работать.

Два дня назад в отеле открылась конференция «Новые тенденции современной реставрации», и, разумеется, Дмитрий Алексеевич Старыгин, крупнейший реставратор с мировым именем, не был обойден приглашением. Доклада в этот раз он не привез, просто было интересно послушать, что нового появилось в этой области за последнее время, пообщаться с коллегами.

Рядом со Старыгиным остановился официант с подносом, уставленным коктейлями.

– Не хотите ли выпить, сеньор?

Старыгин кивнул, взял треугольный бокал с присыпанными солью краями – классическую «Маргариту». Сделал глоток. Вкус коктейля показался ему необычным – в терпком горьковатом букете напитка возникла какая-то странная нота, волнующая и беспокойная. Старыгин глотнул еще немного, пытаясь понять, что именно напоминает ему этот вкус, – и вдруг все вокруг него удивительным образом изменилось. Весь мир задрожал и заколебался, как дрожит и колеблется воздух над разогретым асфальтом. Спокойное море качнулось и встало стеной, словно собираясь обрушиться на вечерний город. Лица людей вокруг Старыгина то вытягивались, то самым смешным образом искажались, как в кривом зеркале. И запахи… те запахи, которые только что казались ему восхитительными, теперь мучительно его раздражали. Казалось, весенний вечер пропитался ароматом гнили и разложения.

Дмитрий Алексеевич ухватился за балюстраду. Ему померещилось, что земля уходит из-под ног.

«Что это со мной? – подумал он. – Неужели все дело в коктейле?»

Он закрыл глаза, сосчитал до десяти, стараясь выровнять дыхание, и поднял веки. Похоже, мир пришел в порядок, только лица людей выглядели как-то непривычно.

– Дмитрий! – послышался сзади негромкий голос. – Как я рад, что нашел вас здесь!

Старыгин незаметно вздохнул – сейчас начнутся долгие разговоры, а он-то хотел постоять спокойно, любуясь морем. Однако когда он увидел окликнувшего его человека, на губах Дмитрия Алексеевича заиграла искренняя, радостная улыбка.

– Педро! Как же давно мы не виделись!

Педро Гарсия Мендес – коллега, реставратор из мадридского музея Прадо, они знакомы очень давно и стали бы друзьями, если бы не традиционная сдержанность и чопорность испанцев. Все эти качества имелись у Педро в достаточном количестве. И выглядел он как истинный кастильский кабальеро – черные волосы, сверкающие темные глаза, острая бородка… Не хватало только черного камзола и шпаги.

Старыгин снова почувствовал легкое головокружение, и лицо Педро на мгновение показалось ему совершенно незнакомым. Он зажмурился, снова открыл глаза… да нет, все в порядке, собеседник не заметил этого короткого приступа дурноты.

Русские при встрече жмут друг другу руки, итальянцы обнимаются и вообще бурно и шумно выражают свою радость, французы своих друзей обоего пола обязательно расцеловывают в обе щеки, а испанцы предпочитают выражать свой восторг словами. Старыгин вовремя вспомнил об этом и удержался от резких движений.

– Я не знал, что вы тоже здесь… – Старыгин сказал это по-испански, потом со смехом махнул рукой и перешел на английский.

Специальностью Дмитрия Алексеевича была итальянская живопись эпохи Возрождения, посему он прекрасно говорил по-итальянски, легко читал латинские трактаты и манускрипты, прилично владел английским, как всякий много путешествующий по миру человек, но вот испанский знал плохо.

– Я рад, – повторил Педро, также переходя на английский. – Дмитрий, я бы хотел поговорить с вами и кое-что показать. Кое-что чрезвычайно важное. Но разговор долгий и серьезный, здесь не время и не место.

– С удовольствием встречусь с вами в неформальной обстановке! – рассмеялся Старыгин. – Давненько мы не посещали с вами никаких злачных мест!

Он вспомнил, как лет пять тому назад они встретились в Севилье и провели там три восхитительных дня. Педро водил его по узким улочкам старого города, где каждый балкон закрыт сплошной кованой решеткой (чтобы молодая сеньорита могла только переглядываться с кабальеро и ничего больше, как, смеясь, пояснил Педро), где каждый дворик уставлен цветами в горшках, где крошечные площади, закрытые со всех сторон домами с широкими террасами, выглядят так уютно, по-домашнему, как будто это и не площади вовсе, а патио, внутренние дворики традиционных испанских домов.

Они с Педро обедали в маленьких тавернах, где обязательно на видном месте висел портрет Христофора Колумба, пили восхитительный кофе на площади, напротив здания архива Обеих Индий, слушали длинноволосых уличных гитаристов, которые, все без исключения, исполняли Аранхуэзский концерт…

Неужели прошло уже пять лет? А кажется, что это было только вчера.

Тут Старыгин заметил, что Педро выглядит не лучшим образом. То есть он был по-прежнему аккуратен в одежде, и глаза его блестели ярко, но где-то в глубине этих глаз прятались забота и настороженность. Дмитрий Алексеевич вгляделся в старинного знакомого внимательным профессиональным взглядом и понял, что ему не до общих романтических воспоминаний.

– Что-то случилось? – он понизил голос и посерьезнел. – Я могу чем-то помочь?

– Я бы хотел посоветоваться с вами, Дмитрий. Это довольно срочно. Сделаем так: завтра я буду ждать вас в десять утра у замка Гибральфаро, на площадке перед входом в замок.

Старыгин поднял брови. Гибральфаро – старинный замок, построенный еще маврами. Подняться туда можно только пешком, гора высока, ступени крутые. Отчего нельзя встретиться где-нибудь в городе и спокойно поговорить за бокалом вина?

Дмитрий Алексеевич тут же на себя рассердился. Неужели он стал настолько старым и ленивым, что ему трудно лишний раз подняться на гору? Всему виной – кабинетная работа. Он и выбрал в свое время поприще реставратора, чтобы не нервничать, никуда не спешить, тихонько трудиться в тиши мастерской. А отдыхать он любит с книжкой и под пледом, в обществе своего любимого кота Василия. Кот такой же сибарит, как и хозяин.

И от такой жизни, грустно констатировал Старыгин, у него появились некоторые отложения в области брюшного пресса и на боках. Да и странные приступы дурноты, вроде того, что случился с ним минуту назад… Все, конечно, еще можно остановить, если больше двигаться и есть меньше сладкого. Он, как все некурящие мужчины, неравнодушен к пирожным и конфетам. Кстати, здесь, в отеле, вполне неплохой повар, который готовит изумительные десерты.

«Стоп! – рассердился на самого себя Дмитрий Алексеевич. – Пора менять образ жизни».

– Я приду, – улыбнулся он Педро, – завтра в десять, я обязательно приду.

С моря раздался гудок – это в порт входил круизный лайнер.

– Как хорошо в Андалусии весной! – сказал Старыгин, вдоволь налюбовавшись на корабль и поворачиваясь к своему собеседнику.

Никто ему не ответил. Терраса была пуста.

И только после следующего доклада и прений Старыгин вспомнил, что завтра в десять утра он приглашен на завтрак с итальянскими коллегами. Завтрак обещал быть интересным – Старыгин вообще по долгу службы и по сердечной склонности тяготел ко всему итальянскому – архитектуре, живописи, пицце и певцу Адриано Челентано, а тут еще можно было поговорить в неформальном кругу, узнать все последние неофициальные новости.

– Ах, как неудачно! – сказал Дмитрий себе тихонько. – Нужно предупредить Педро и перенести встречу.

В зале испанца не было, нигде не мелькали яркие темные глаза и остроконечная бородка. В ресторане отеля Педро тоже отсутствовал.

– Простите, – обратился Дмитрий Алексеевич к портье, тщательно подбирая испанские слова. – Не могу ли я узнать, в каком номере остановился сеньор Педро Гарсия Мендес?

– Прошу прощения, сеньор, – ответил портье, заглянув в экран компьютера, – господин с таким именем в нашем отеле не останавливался.

Старыгин не стал упрекать портье в нерадивости и уверять, что только что видел вышеупомянутого сеньора с бейджем члена конференции. Он пожал плечами и справился у секретаря. Сеньор Мендес в списках участников конференции не числился. И снова Старыгина что-то удержало от немедленного громкого разбирательства.

– Дмитрий, что-то случилось? – подошел к нему один из устроителей конференции – благообразный испанец с завязанными в пучок длинными седыми волосами.

– Не знаете ли вы что-нибудь о Педро Гарсии Мендосе? Он здесь?

– Как, разве вы не в курсе? – удивился седовласый. – Мендес погиб в конце зимы.

– Как? – удивился Старыгин. – Не может быть!

– У него был дом в горах Сьерра-Невады, Педро любил там работать. Он был холост, вы же знаете, и предпочитал жить один. Ну и вот… кажется, несчастный случай…

– Отчего же он умер, сердце? – после некоторых колебаний спросил Дмитрий Алексеевич.

– Кажется… – седовласый отвел глаза, – его нашли не так скоро, трудно было установить причину смерти… впрочем, я не знаю подробностей.

Старыгин поскорее распрощался, зашел в бар отеля, где взял себе коктейль под названием «Каталонский крем», и надолго задумался.

Если допустить, что портье и седовласый устроитель конференции не врут, а так оно и есть на самом деле, то получается, что Старыгин на террасе отеля встретился и разговаривал с призраком? Или же у него наступило временное, если можно так выразиться, дискретное помрачение рассудка – он видит умерших людей, слышит голоса и так далее.

Если такая странная история случилось бы с Дмитрием Алексеевичем года полтора тому назад, он бы, пожалуй, всерьез озаботился собственным здоровьем – к врачам обратился, витамины попил, в санаторий съездил. Впрочем, с санаторием возникли бы проблемы, то есть не с санаторием, а с котом Василием.

Кот не любил долго оставаться один на попечении старушки-соседки. Василий ее признавал, даже аппетита не терял, но страдал в одиночестве.

Однако с некоторых пор с Дмитрием Алексеевичем Старыгиным – скромным мужчиной средних лет – начали происходить странные истории. Началось все в прошлом году, когда из Эрмитажа пропал бесценный экспонат – «Мадонна Литта» работы гениального Леонардо да Винчи. И Старыгин (без его на то желания) оказался замешанным в преступлении. Волей-неволей ему пришлось заняться расследованием…[1]

Подобные истории повторялись с завидной последовательностью, расследование различных дел требовало присутствия Дмитрия Алексеевича в разных странах и континентах, так что кот Василий был очень и очень недоволен.

И что самое странное – такое времяпрепровождение ничуть не утомляло Старыгина, напротив, ему очень нравились опасные, головокружительные приключения и риск.

Не иначе как в славном роду Старыгиных, среди многочисленных докторов, юристов и профессоров, то есть среди представителей спокойных респектабельных профессий, затесалось несколько авантюристов и любителей приключений.

Может быть, кто-то из них плыл с князем Олегом по пути «из варяг в греки», вероятно, кто-то с Ермаком покорял Сибирь или с Амундсеном – Северный полюс. А может, беспокойный ген попал в его кровь более извилистыми путями – например, когда дальний предок Старыгина искал с конкистадорами Кортеса золотой город инков или, как знать, завоевывал Индию с воинами Александра Македонского?

Так или иначе Дмитрий Алексеевич и не пытался сопротивляться зову крови и отважно шел навстречу приключениям.

Так и в данном случае: он решил извиниться перед итальянскими коллегами, с утра пораньше выпить чашку кофе и посетить замок Гибральфаро. Если никто не придет на встречу – тоже неплохо: во время подъема на гору он сбросит пару килограммов.

На следующее утро, сразу после завтрака, Старыгин вышел на приморский бульвар и зашагал в сторону порта и возвышавшейся над ним громады мавританского замка Гибральфаро. Возле входа в гостиницу он едва не столкнулся с крепким приземистым мужчиной лет шестидесяти. Его невозмутимое восточное лицо с высокими скулами и узкими щелочками глаз показалось Дмитрию Алексеевичу смутно знакомым. Старыгин извинился и продолжил путь. Незнакомец не ответил, но проводил реставратора долгим внимательным взглядом.

Сразу за роскошным зданием мэрии Дмитрий Алексеевич свернул от моря налево и двинулся по дорожке, круто забиравшей вверх.

Утренний воздух был свеж и прохладен, в нем смешивались ароматы молодой зелени и цветов. Над дорожкой склонялись ветви огромных фикусов, свешивались гроздья глицинии и яркие соцветья бугенвиллей.

Старыгин, широко шагая, обошел группу туристов. Это были соотечественники – в шортах и ярких майках, они громко обсуждали окружающие их красоты, щелкали фотоаппаратами. После российских холодов испанский апрель, прохладный для местных жителей, казался им настоящим летним месяцем. Экскурсовод, подняв над головой приметный яркий жезл сложенного зонта, чтобы не растерять свою паству, громким, хорошо поставленным голосом вещал:

– Замок Гибральфаро построен маврами в двенадцатом веке… Гибральфаро по-арабски значит – «маяк на скале», таково же происхождение слова «Гибралтар»… во время реконкисты мавры, защищавшие Гибральфаро, оказали христианским воинам ожесточенное сопротивление… с площадки перед замком открывается великолепная панорама…

Старыгин, вежливо извинившись, обогнал русских туристов. В какой-то момент в их пестрой толпе мелькнуло то же самое лицо с высокими скулами и узкими глазами, но это, должно быть, ему показалось – тот мужчина остался возле отеля, и в любом случае он не мог бы так быстро дойти сюда. Дмитрий Алексеевич пожал плечами и прибавил шагу.

Отполированные ногами тысяч туристов каменные плиты, которыми была вымощена дорожка, скользили под подошвами, и подъем становился все круче. Старыгину пришлось даже остановиться на пару минут, чтобы перевести дыхание. Он представил себе, как карабкались по этому склону испанские воины в тяжелых доспехах, и почувствовал, какого труда стоило христианам отвоевание Испании.

Дорожка сделала новый изгиб, и перед глазами реставратора открылся захватывающий дух вид на бирюзовое зеркало моря, охваченное широким полукругом порта и прибрежной части города. Далеко внизу виднелся пышный приморский парк, бледно-желтое здание мэрии, правильный круг арены для боя быков – Плаца дель Торрес…

Старыгин с трудом оторвался от этой панорамы и взглянул на часы.

До встречи, назначенной Педро Гарсией Мендесом, оставалось семь минут.

Хотя после вчерашних странных событий Дмитрий Алексеевич не был уверен, что эта встреча состоится, он снова прибавил шагу: опаздывать он считал неприличным, даже если человека, назначившего ему встречу, не существует на свете.

Он обошел огромную опунцию, усеянную колючими шишками прошлогодних плодов, миновал смотровую площадку, на которой толпились шумные итальянские школьники, и устремился на штурм последнего участка дороги перед самим замком.

Наконец он вышел на ровную площадку, венчавшую скалу и служившую основанием замка.

Как ни странно, здесь было малолюдно. Очередная группа туристов, разговаривая по-английски, втянулась в ворота музея, и Старыгин остался один.

Педро не было видно, хотя время назначенной им встречи уже наступило.

Старыгин обошел площадку перед замком, мысленно ругая себя. Похоже, он зря отменил встречу с итальянскими коллегами и только напрасно потерял время. Никакого реального объяснения вчерашней встречи он не мог придумать.

Дмитрий Алексеевич был материалистом и не верил в мистику. Маловероятно, что вчерашняя беседа на террасе отеля ему приснилась. Он ясно помнит лицо Педро и его голос, ведь они в свое время были знакомы достаточно близко.

Стало быть, как в старом анекдоте, возможны два варианта. Либо его седовласый собеседник что-то напутал со смертью Педро, либо все же сам Дмитрий Алексеевич испытал некое наваждение. Что, как уже говорилось, маловероятно. В любом случае это скоро выяснится: он подождет, но не больше пяти минут.

Подойдя к краю площадки и перегнувшись через балюстраду, Старыгин снова взглянул на раскинувшийся внизу прекрасный город, на богатые виллы, разбросанные по склону горы, на арену для боя быков – Плаца дель Торрес…

Рядом с балюстрадой стояла подзорная труба на треноге. Через эту трубу, предварительно опустив в специальную щель монету, можно было любоваться видами города, порта, прибрежного парка. Скосив на нее глаза, Старыгин увидел на металлическом основании трубы две написанные красной краской латинские буквы – NB.

Nota bene. Обрати внимание. Этими латинскими буквами издавна отмечали в тексте особо важную фразу, особенно важный момент.

Может быть, Педро хотел привлечь внимание Старыгина? Для него, всю жизнь имевшего дело с древними книгами, значок NB – вполне естественный символ…

Дмитрий Алексеевич оглядел подзорную трубу, ее основание, даже землю вокруг, но не нашел ничего интересного, ничего заслуживающего внимания.

Тогда он опустил в щель монету в один евро и припал глазом к окуляру.

Подзорная труба была направлена на стену Плаца дель Торрес, совсем рядом с входом в круглое здание. Точнее – на афишу, прикрепленную к этой стене.

Сильная оптика позволила Старыгину прочесть текст афиши. Само собой, он был напечатан по-испански, но реставратору хватило его скромных познаний, чтобы понять:

«26 апреля на арене для боя быков в Ронде выступит знаменитый тореадор Педро Гарсиа Мендес. Начало в 15 часов».

Дмитрий Алексеевич не поверил своим глазам.

Педро, которого он знал, никогда не был тореадором! Как и Старыгин, он был реставратором, но если Дмитрий Алексеевич занимался в основном живописью, то его испанский друг восстанавливал тексты старинных книг, бесценных манускриптов и инкунабул. Книжный червь, кабинетный работник, он не обладал ни атлетической силой, ни ловкостью, необходимой для профессии тореро. Однако вот она, афиша… значит, она повешена там с единственной целью – привлечь его, Старыгина, внимание?

Дмитрий Алексеевич оторвался от окуляра и бросился вниз, к Плаца дель Торрес.

По дороге он с трудом разминулся с той же русской группой, едва не сшиб с пути бодрую английскую старушку, чуть не сломал ноги, поскользнувшись на крутом повороте дорожки… Но через четверть часа он уже бежал по приморскому бульвару к арене для боя быков.

Не задерживаясь у входа, он вбежал в кассу и наклонился к окошечку:

– Вы продаете билеты на корриду в Ронде?

– Си, сеньор! – ответил ему вежливый испанец.

– Мне нужен билет на 26 апреля…

– Простите, мистер? – переспросил его кассир, на этот раз на ломаном английском, – но 26 апреля корриды нет… Вы, наверное, хотели сказать – 27-е?

– Это здесь нет, – отмахнулся Старыгин. – А в Ронде будет коррида. У вашего входа висит афиша, там написано, что выступит тореро Гарсиа Мендес…

– Простите, мистер, но вы что-то путаете, – отозвался кассир с вежливым недоумением. – Я никогда не слышал о таком тореадоре, и в Ронде коррида – тоже двадцать седьмого числа.

Старыгин отошел от окошка, вышел из кассы и подошел к главному входу арены – к тому месту, где висела афиша.

Но теперь там было совсем другое объявление:

«27 апреля на арене Малаги выступит знаменитый тореадор Мануэль дель Кордоба. Начало в 17 часов».

Но он не мог ошибиться! Он своими глазами видел ту афишу, на которой черным по белому было написано имя – Гарсиа Мендес… точнее, не черным по белому, а красным по светло-желтому. Красным, как кровь, по светло-желтому, как по покрытой песком арене.

Что за черт?!

Впрочем, одернул себя Старыгин, ничего сверхъестественного в этом нет. Сам Педро или кто-то, выдающий себя за него, назначив встречу с Дмитрием Алексеевичем на десять часов утра и оставив значок на подзорной трубе, на несколько минут заменил афишу. Так, чтобы российский реставратор успел прочесть ее и получить адресованную ему информацию.

Что же хотел передать ему Педро?

Он хотел… назначить время и место новой встречи!

Встречи, которая должна состояться в Ронде через два дня, 26 апреля, в три часа пополудни.

Старыгин слышал об этом небольшом городке, расположенном в горах, километрах в пятидесяти от побережья, но прежде ему не приходилось там бывать. Тот же Педро как-то сказал ему, что Ронда – удивительно красивый город, подлинная жемчужина Андалусии.

Ну что ж, вот и подвернулся удобный случай! Конференция как раз закончится, и он вполне может съездить в Ронду…

Принимая это решение, Старыгин ощутил смутное беспокойство.

Он отошел от круглого здания Плаца дель Торрес, поднял руку, чтобы остановить такси.

И в ту же секунду краем глаза заметил выходившего из остановившейся машины человека. Приземистая фигура, невозмутимое восточное лицо с высокими скулами и узкими щелочками глаз…

Старыгин повернулся, чтобы как следует разглядеть странного незнакомца, но тот юркнул в служебную дверь Плаца дель Торрес.

– Сеньор, мы едем или любуемся пейзажем? – осведомился таксист.

– Едем! – ответил Старыгин, садясь в машину, и назвал адрес своего отеля.

Дмитрий Алексеевич в глубокой задумчивости поднялся по ступенькам и вошел в просторный холл. Показалось или нет, что портье, выдавая ему ключ, поглядел на него как-то странно, словно за его привычной профессиональной любезностью таилось некоторое беспокойство и озабоченность?

Старыгин рассеянно поблагодарил служащего и решил, что пока что рано делать какие-то выводы. Он еще не определил для себя, насколько серьезны назревающие события. Если его снова ожидают опасные приключения, то следует смотреть в оба и опасаться каждого встречного.

Вроде бы ничего не настораживает… Обстановка была самой обычной – огромный отель бурлил, как потревоженный муравейник.

В коридоре третьего этажа было тихо. Ковровая дорожка заглушала звук шагов. Старыгин сунул ключ-карточку в прорезь замка, но не успел повернуть дверную ручку, потому что дверь вдруг отворилась. Дмитрий Алексеевич по инерции шагнул в номер и слишком поздно сообразил, что не надо бы этого делать. В голове у него словно внезапно разорвалась граната, и после слепящего света наступила кромешная тьма.

Через некоторое время Старыгин ощутил себя валяющимся на ковре в гостиной своего двухкомнатного номера. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой пыльный след мужского ботинка. Стараясь не застонать, Дмитрий Алексеевич повернулся и сел. Голова, как ни странно, не болела, только окружающие предметы не хотели оставаться на своих местах, а прыгали и двоились. Старыгин не стал возмущаться по этому поводу, он сидел тихо и терпеливо ждал, когда же вещам надоест своевольничать и они успокоятся. Он оказался прав: скоро все в комнате, а вернее, у него в голове встало на свои места, и, выждав еще некоторое время, Старыгин осторожно перенес себя на диван. Отдышался и немного оглядел номер.

Как он и предполагал, в комнате все было перевернуто вверх дном. Ясно, что побывал здесь не обычный вор – тот бы аккуратненько прочесал номер в поисках денег и ценностей, а в данном случае искали нечто иное. Дмитрий Алексеевич пожал плечами: у него нечего было брать. Бумажник с паспортом, кредитной карточкой и небольшой суммой наличными на непредвиденные расходы он носил с собой. Он не турист и потому, собираясь на конференцию, не взял с собой ни фотоаппарата, ни видеокамеры. Одежда? Это смешно! Но, однако, вор безусловно побывал в его номере: об этом говорили перерытые и разбросанные вещи, а также удар по голове. Вот именно – Старыгин вернулся не вовремя, раньше срока, и его «приложили», чтобы он не задержал злоумышленника. Или не опознал его.

Морщась, он ощупал голову. Крови не было, но на затылке набухала большая шишка. Надо приложить что-нибудь холодное…

Но когда он захотел добраться до холодильника, все предметы в комнате снова словно взбесились и принялись скакать вокруг него, как ведьмы на шабаше.

– Вот только не хватало мне сотрясения мозга! – сказал Старыгин вслух.

Голос был чужой – высокий и хриплый. В районе макушки ворохнулась боль – сначала тихонько, как бы примериваясь, потом она осмелела и принялась терзать голову, как хищник терзает свою жертву.

Удалось дотянуться до телефона, и через десять минут в его номере оказались перепуганный менеджер, сухая подтянутая женщина в белом халате и немолодой полноватый тип в мешковатом пиджаке, с пышными усами. Менеджер суетился и прижимал руки к сердцу, мешая испанские и английские слова.

У них приличный отель, и никогда ничего такого не случалось…

– Уж будто… – скривился Старыгин. – По-вашему, я все выдумал?

Сообразив, что упрямого клиента никак не удастся убедить в том, что он сам себя двинул по голове и потом в помутнении рассудка разбросал вещи, менеджер поскучнел и отошел в сторонку, отдав Старыгина на растерзание врачу.

Именно на растерзание. У докторши оказались резкие, властные движения и жесткие руки. И нрав, надо полагать, был такой же. Она бесцеремонно ощупала Старыгину голову, причем, не примериваясь, сразу ткнула в самое больное место – так, что он не смог сдержать стона, – усмехнулась и сказала, что ничего страшного не видит. Конечно, будет синяк, так под волосами его незаметно. И вообще, пациент должен благодарить бога, что имеет отличную шевелюру, будь он лысый, все могло бы кончиться гораздо хуже. Потом она поводила перед глазами Старыгина сухим пальцем, похожим на школьную указку, растворила в стакане шипучую таблетку и дала ему выпить, присовокупив замечание, что все прошло бы и так. Чтобы поскорее избавиться от этой садистки, Дмитрий Алексеевич сказал, что чувствует себя неплохо.

Боль в голове и правда отступила – от злости, или помогла шипучая таблетка. Сознание прояснилось, все предметы прочно стояли на своих местах. И тогда к Старыгину подступил полноватый мужчина в мешковатом пиджаке, представившийся детективом из службы безопасности отеля.

Он осведомился, что пропало из вещей, и Дмитрий Алексеевич, с трудом перебрав дорожную сумку, сообразил, что исчезли только его водительские права. Он не носил их с собой, потому что никуда не собирался ездить. Конференция проводилась тут же, в отеле, по городу он передвигался пешком или на такси.

Однако именно сейчас права ему были необходимы, поскольку в Ронду можно добраться только на автомобиле.

– Сеньор уверен, что не потерял права где-нибудь в другом месте? – осторожно спросил усатый.

К тому времени они в номере остались одни, и Дмитрий Алексеевич, весьма спокойный, образованный и культурный человек, не выдержал. Глядя в глаза детективу, он высказал, куда он хотел бы послать его самого, садистку-врача, идиота-менеджера, а также весь персонал отеля в полном составе. Фраза была произнесена по-русски, но усатый в общих чертах понял, хотя языка не знал.

– Чем я могу вам помочь? – осведомился он.

Старыгин помолчал, собираясь с мыслями. Черт его знает, зачем они взяли его права? Может, так просто, а может, уже пронюхали, что он собирается ехать в Ронду, и решили затруднить ему задачу? Кто такие «они», он предпочел пока не уточнять. Одно ясно: ни о какой случайности в данном случае не может быть и речи. Здесь вам не дешевая итальянская гостиница, где могут произойти подобные вещи. Это солидный респектабельный отель, тут в номерах не воруют. То-то менеджер глядел так мрачно, словно у него любимая канарейка сдохла, и этот, усатый, тоже пытается спустить дело на тормозах.

– Послушайте, – Старыгин внезапно решился, – вы ведь, если не ошибаюсь, бывший полицейский?

– Допустим, – нахмурился усатый, – а в чем, собственно, дело? Думаю, полицию привлекать не стоит, все не настолько серьезно, мы сами тут в отеле прекрасно разберемся.

– Не сомневаюсь, – Дмитрий Алексеевич улыбнулся не слишком любезно, так, чтобы его собеседник убедился в обратном, – однако хочу предложить вам… некоторый компромисс.

– Слушаю вас, сеньор, – усатый взглядом выразил все, что он думает о беспокойных русских, с которыми вечно происходят разные истории.

– Я не стану поднимать шум – просто забуду об этом прискорбном инциденте. В конце концов, голова заживет, у меня ничего ценного не пропало, а водительские права я восстановлю на родине – поверьте, там это будет гораздо проще. А взамен вы, пользуясь своими прежними связями, выясните для меня некоторые вещи… Не волнуйтесь, – Старыгин замахал руками, видя, что усатый нахмурился, – ничего секретного или криминального! Просто я хочу узнать, что случилось с одним моим старым другом. Мне сказали, что он погиб этой зимой в горах. Я бы хотел узнать, как это произошло.

Усатый оглядел разоренный номер, потом перевел взгляд на Старыгина, демонстративно державшегося за голову, и согласился. Он спросил имя и год рождения его знакомого, после чего вышел в другую комнату, чтобы поговорить по телефону.

Дмитрий Алексеевич потратил это время на то, чтобы кое-как собрать вещи. Вернувшийся усатый был мрачен.

– Дело весьма сомнительное, – заговорил он, – тело сеньора Мендеса нашли в его доме через несколько дней после смерти. Телефонная связь там не работает, раз в неделю приходит женщина из ближней деревни для уборки. Вот она и вызвала полицию, когда очнулась.

– То есть? – Старыгин поднял брови.

– Полиция не распространяла эту информацию, и это можно понять… Тело вашего друга было буквально растерзано, у него фактически не было лица… Женщина от неожиданности и ужаса упала в обморок.

– Господи, помилуй! – Старыгин резко вскочил с дивана, отчего затылок отозвался сильнейшей болью. – Да кто же это сделал?!

– Определенно можно сказать, что не человек, – ответил детектив, – скорее всего, хищный зверь. Но какой? Никто не знает. Волков у нас в горах уже давно нет, хотя в последнее время, после того как уничтожили «железный занавес», дикие звери пошли через образовавшийся коридор из Восточной Европы.

Старыгин вспомнил, что слышал эту историю. Оказывается, «железный занавес» – это вовсе не аллегорическое выражение: в горах и лесах по границе стран Варшавского договора действительно была построена двойная высокая изгородь из колючей проволоки, да еще под током, так, чтобы ни человек, ни зверь пройти не могли. Таким образом, дикие звери тоже оказались заложниками коммунистического режима. И только когда стену сломали в некоторых местах, волки из Румынии пошли в Австрию, а медведи из Венгрии – в Альпы, а может быть, и в Пиренеи… Впрочем, помнится в Пиренеи их завезли специально.

– Но какой, скажите, человек в здравом уме запустит в дом дикого зверя? – сам себя спросил усатый. – В общем, дело о смерти вашего друга так и осталось не раскрытым. Сеньор удовлетворен моим рассказом?

Сеньор тотчас уверил усатого детектива, что полностью удовлетворен и не имеет ни к отелю, ни к нему лично никаких претензий.

Через два дня Дмитрий Алексеевич с удивлением обнаружил, что жестокая докторша была права, утверждая, что ничего страшного с ним не случилось. Голова не болела и не кружилась, и даже шишка на затылке рассосалась.

Конференция благополучно завершилась, и за это время никто его не побеспокоил.

Старыгин решил ехать в Ронду не на такси, а на автобусе. В стаде туристов можно если не затеряться, то хотя бы не бросаться в глаза. Он без труда пристроился к очередной экскурсии.

Комфортабельный автобус уже стоял возле крыльца отеля, и шумные немецкие туристы занимали свои места. Старыгин пробрался по узкому проходу между сиденьями, устроился на свободном месте возле окна. Тут же рядом с ним плюхнулась полная рыжеволосая немка неопределенного возраста, в бирюзовых шортах и оранжевой футболке, обтягивающей обильные телеса. Она шумно приветствовала Старыгина по-немецки, затем по-английски. Дмитрий Алексеевич вежливо, но сдержанно ответил и отвернулся к окну – он был не в том настроении, чтобы поддерживать разговор.

Его соседка не отступила. На смеси всех европейских языков она принялась допытываться, откуда Старыгин родом и давно ли он пребывает в Малаге. Дмитрий Алексеевич ответил, что он в Малаге четвертый день (что соответствовало действительности), а родом он из Албании (он надеялся, что уж албанского-то языка его соседка не знает и это избавит его от дальнейших расспросов).

Соседка действительно на какое-то время умолкла, переваривая полученную информацию. Наконец, она боязливо поинтересовалась, что такое Албания и где она расположена.

– В Европе, любезная фрау! – ответил Старыгин.

– Фрейлен, – ответила соседка, кокетливым жестом поправив рыжеватые волосы.

К счастью для Старыгина, автобус выехал из города, и гид, высокий худощавый испанец с завязанными в конский хвост черными волосами, завел бесконечный рассказ о достопримечательностях, простиравшихся по обеим сторонам дороги и ожидавших туристов в течение их непродолжительного путешествия.

За окнами автобуса проносились терракотовые холмы, покрытые бесконечными оливковыми рощами. Столетние деревья, словно высаженные по невидимой линейке, ровными рядами тянулись до самого горизонта, точнее, до тающих в золотистой дымке гор, окружавших прибрежную равнину Коста дель Соль.

Соседка Старыгина, немного послушав гида, утратила к нему интерес и снова повернулась к Дмитрию Алексеевичу.

– А как у вас в Албании обстоит дело с охраной окружающей среды? – осведомилась она на ломаном английском.

– Что? – удивленно переспросил Старыгин. – А, с охраной среды… прекрасно, с этим у нас все прекрасно!

– Ну надо же! – обрадовалась немка. – Такая маленькая страна, и все хорошо! А вот я никак не могу добиться от своей соседки, фрау Мельцер, чтобы она сортировала свой бытовой мусор, как это делает всякий цивилизованный человек!

Старыгин тяжело вздохнул и сделал вид, что чрезвычайно увлечен заоконным пейзажем.

Выглянув в окно, он заметил черный джип, ехавший по параллельной полосе чуть позади их автобуса. Этот же джип он видел утром рядом с отелем… Собственно, в этом не было ничего необычного. Странным было только то, что мощный автомобиль не пытался обогнать туристский автобус: он ехал с той же скоростью, словно сопровождая туристов, как почетный караул.

– Ронда, куда мы с вами приедем примерно через час, – один из самых древних городов не только Андалусии, но и всей Испании, – продолжал гид свой рассказ. – Этот город упоминался уже древними римлянами. В его создание вложили что-то свое финикийцы и кельты, римляне и мавры. Каждый из этих народов оставил в городе частичку своей души. В Ронде бывали Теофиль Готье и Александр Дюма, Густав Доре и Эрнест Хемингуэй. Великий австрийский поэт Райнер Мария Рильке написал здесь свою «Испанскую трилогию»; Джеймс Джойс дописывал в Ронде свой знаменитый роман «Улисс»… но Ронда интересна не только списком побывавших здесь знаменитостей, но и своим уникальным расположением, удивительной красотой и живописностью видов…

Автобус миновал небольшой приморский городок Сан-Педро-де-Алькантара и свернул на дорогу, уходившую в горы. Черный джип не был виден за окном, но Старыгин почему-то не сомневался, что он едет следом за автобусом.

Дорога становилась все круче и у́же. Вскоре она превратилась в тесную ленту серпантина, льнувшую к скалистому хребту. Слева, за окном автобуса, открывалась головокружительная бездна. Вдалеке, на самом горизонте, ослепительно синело море и виднелась несокрушимая громада Гибралтарской скалы.

– Я очень боюсь высоты! – щебетала под самым ухом Старыгина рыжеволосая фрейлен. – У меня от этого начинается головокружение. А как вы переносите высоту? У вас в Албании есть такие высокие горы?

Старыгин промолчал.

Он испытал при виде разверзшейся за окном пропасти какое-то двойственное чувство. Первозданный, мистический страх смешивался с волшебным, завораживающим, магическим восторгом. Хотелось подойти к краю обрыва и сделать шаг в пронизанное солнцем беспредельное пространство, чтобы раствориться, исчезнуть в этом величественном древнем пейзаже…

Испанские водители, судя по всему, не чувствовали на этой дороге ничего особенного. Они мчались, не соблюдая ограничений скорости даже на самых крутых виражах, не задумываясь, шли на обгон, проносясь по краю дороги и едва не срываясь в пропасть. Особенно бесшабашными казались мотоциклисты. Они то и дело обгоняли неповоротливый автобус, сновали между машинами, как мелкие рыбешки среди акул, закладывая немыслимые виражи. Над дорогой висел предупреждающий щит, на котором было написано, что с начала этого года уже восемьдесят три мотоциклиста погибли на дорогах Испании, но эта ужасная статистика никого не останавливала.

Словно этого мало, дорога внезапно оторвалась от горного хребта и устремилась вперед по узкому ажурному мосту, перекинутому через пропасть. По сравнению с грандиозностью гор, этот мост выглядел таким невесомым и ненадежным, что казалось, будто туристский автобус летит над пропастью без всякой опоры.

Старыгин тряхнул головой, сбрасывая с себя гипноз распахнутого безграничного пространства.

Его соседка хранила обиженное молчание, так и не дождавшись ответа на очередной вопрос.

Наконец, обогнув очередную скалу, автобус выехал на горное плато, и впереди показались первые дома Ронды.

– Мы подъезжаем к новой части города, которая называется Эль Меркадильо, – продолжал гид свою просветительскую работу. – Эта часть города начала застраиваться после христианской реконкисты в 1485 году. Она отделена от старой, мавританской части Ронды, которую называют Ла Суидад, глубоким живописным ущельем, через которое перекинуты три моста…

– А в какой части города располагается арена для боя быков? – довольно невежливо перебил экскурсовода Старыгин.

– В новом городе, – недовольно ответил тот. – Мы непременно увидим арену и посетим размещенный там Музей корриды. Но всему свое время. Итак, через глубокое ущелье, разделяющее Ронду на две части, перекинуты три моста. Один из них, самый большой, – это так называемый Новый мост, он построен всего триста лет назад, в восемнадцатом веке. Архитектор, руководивший постройкой моста, сорвался с него и разбился насмерть. Надо сказать, это не единственный трагический случай в истории моста. За триста лет его существования десятки людей случайно упали с него или добровольно ушли из жизни, бросившись в ущелье…

Гид сделал приличествующую случаю паузу и продолжил:

– Однако, несмотря на связанные с ним прискорбные эпизоды, этот прекрасный мост стал визитной карточкой Ронды. Кроме Нового, через ущелье ведут еще два моста – так называемый Арабский мост, построенный маврами приблизительно восемьсот лет назад, и Старый мост, созданный еще римлянами и позднее перестроенный… кроме этих трех мостов, в мавританскую часть города можно попасть по лестнице, состоящей из трехсот шестидесяти пяти ступеней. Во времена осады города христианами мавры поставили на этой лестнице цепочку из христианских рабов, которые поднимали в кувшинах воду из реки. Триста шестьдесят пять пленных христиан передавали друг другу кувшины с питьевой водой до тех пор, пока Ронда не пала… а сейчас взгляните на здание отеля «Королева Виктория». Именно здесь, как правило, останавливались все знаменитые гости Ронды…

Длинноволосый гид продолжал свою увлекательную лекцию, но Старыгин, воспользовавшись короткой остановкой, выбрался из автобуса и устремился к Плаца дель Торрес, благо направление ему подсказал уличный указатель.

Перед входом в круглое здание арены красовались памятники двум знаменитым тореадорам. Судя по надписям на постаментах, они принадлежали к одному и тому же семейному клану Ордонес. Видимо, в благородном деле корриды издавна процветает семейственность. Не задерживаясь возле них, Старыгин вошел в помещение кассы. На его вопрос кассир сообщил, что корриды сегодня действительно нет, и кабальеро (как он назвал Дмитрия Алексеевича) может посетить расположенный в здании музей.

Старыгин недолго раздумывал.

Тот, кто направил его сюда, в Ронду, явно что-то хотел ему сообщить, причем нечто, несомненно, очень важное. Афиша в Малаге недвусмысленно извещала о бое быков, который должен состояться в Ронде именно сегодня, двадцать шестого апреля, в пятнадцать часов. Корриды сегодня нет, значит, в указанное время здесь произойдет что-то другое. И настолько важное, что из-за этого стоит преодолеть опасную горную дорогу.

До назначенного времени оставалось чуть меньше часа.

Старыгин купил билет и вошел в помещение музея.

Все выставленные здесь экспонаты так или иначе были связаны с корридой. В одной из витрин красовался камзол выдающегося тореро Педро Ромеро, в другой – шпага и мулета, принадлежавшие его основному конкуренту, Хосе Картахо. Стены украшали выцветшие фотографии корриды столетней давности: нарядные всадники-пикадоры, лихо гарцующие по арене вокруг огромного угольно-черного быка, бравый тореадор, опустившийся на одно колено, высоко подняв кроваво-красную мулету…

– Кабальеро интересуется корридой? – раздался за спиной Старыгина гнусавый голос.

Старыгин повернулся и увидел тощего низкорослого испанца с круглой, совершенно лысой головой и лихо закрученными черными усами. Подкрутив левый ус и отставив в сторону искривленную подагрой ногу, завсегдатай корриды продолжил:

– Это была особенная коррида, она вошла в историю! Тогда знаменитый Хуан Ромеро, по кличке Маленький Хуанито, брат великого Педро, превзошел самого себя. Он двадцать минут дразнил быка, стоя на коленях! Вы можете себе представить, сеньор? Целых двадцать минут не вставал с колен!

Старыгин, припоминая свои скудные познания в испанском, сказал, что нет, не может. Впрочем, он не мог бы представить и многое другое, связанное с корридой, поскольку ни разу не присутствовал на этом национальном испанском развлечении. Честно говоря, ему было попросту жаль быка.

– Так вот, сеньор, поверьте мне – целых двадцать минут он не поднимался с колен! Это не удавалось ни одному тореро ни до, ни после него! Конечно, сам я этого не видел, меня тогда еще не было на свете. Мой дед рассказывал мне со слезами на глазах, он запомнил эту корриду на всю жизнь, а ведь он тогда еще был ребенком!

Старыгин уважительно покачал головой – наверняка нужно было как-то показать испанцу свое восхищение.

– А здесь, на этой стене, вы видите самую знаменитую женщину-тореадора Ронды, – продолжал усатый кабальеро, указывая рукой на соседний простенок. – Ее звали Тереза Рамирес, но публика называла ее Палома…

– Простите, сеньор, – удивленно проговорил Старыгин. – Но я не вижу здесь никакой женщины…

– Как?! – хромой гид недоверчиво повернулся к Старыгину. – Не может быть, сеньор! Я прекрасно помню, что здесь висит фотография Терезы Рамирес…

– Уверяю вас! – Старыгин пожал плечами. – Я вижу на этом снимке только представительного усатого господина в полосатом костюме и шляпе…

– Что вы говорите?.. – хромой кабальеро залился краской смущения и достал из кармана очки в металлической оправе. – Но это просто невозможно… кто мог учинить такое безобразие?!

Он нацепил очки на нос, приблизился к выцветшей фотографии и удивленно уставился на нее.

– Вы правы! – произнес он наконец тоном трагического актера, сообщающего благородной публике, что он собирается застрелиться. – Какой-то злой шутник перевесил фотографии! Видимо, он хотел поставить меня в неловкое положение! На этом месте всегда висела фотография великой Терезы Рамирес, а теперь здесь портрет майора Ронды Пабло Альмавидеса…

– Кого? – переспросил Старыгин. – Майора?

– Майора Ронды.

До Дмитрия Алексеевича с запозданием дошло, что майор – это мэр города.

– Да, мэр, – подтвердил испанец, – жители прозвали его «Триста шестьдесят пять»…

– Как? – переспросил Старыгин, не уверенный, что правильно понял испанское выражение.

– Жители Ронды называли мэра Альмавидеса «Триста шестьдесят пять», потому что он любил повторять одну и ту же фразу: «У нас в Ронде так любят корриду, что мы готовы смотреть ее триста шестьдесят пять дней в году, не считая високосных…»

– Триста шестьдесят пять?! – переспросил Дмитрий Алексеевич, оглянувшись на фотографию.

На снимке представительный усатый господин в прекрасно сшитом полосатом костюме, судя по всему, произносил речь. Говорил он с пафосом, лицо его было вдохновенно-серьезным. Трибуна была украшена цветами, внизу речь мэра восторженно приветствовали жители города. Старыгин подумал было, что снимок запечатлел какой-нибудь национальный праздник, но вспомнил, что мэр города Альмавидес страстно любил корриду.

– Вы правы, сеньор, – угадал его мысли лысый испанец, – мэр благодарит жителей города за оказанную ему честь. Видите ли, в честь его шестидесятилетия была устроена грандиозная коррида с участием самых знаменитых тореадоров. Незабываемое зрелище, наш «Триста шестьдесят пять» был растроган до слез!

Старыгин вгляделся в снимок и заметил на заднем плане красиво выведенную цифру 60, хотя это было нелегко – все было задрапировано красными розами.

– Кажется, я догадываюсь, кто перевесил эти фотографии, – продолжал хромой кабальеро. – Это сделал низкий, бесчестный человек – Пако Меллес! Мелкий интриган! Он хотел подшутить надо мной, но мы еще посмотрим, кто будет смеяться последним! – и он со значением подкрутил свой правый ус.

– Благодарю вас, сеньор! – Старыгин взялся за ручку двери.

Он тоже догадывался, кто поменял фотографии: тот же человек, который направил его в Ронду.

– Куда же вы? – окликнул его испанец. – Если вам понравился мой рассказ, вы пожертвуете несколько евро в фонд помощи безработным тореадорам…

– Да, конечно! – Старыгин протянул хромому пять евро и выскочил на улицу.

«Триста шестьдесят пять!» – повторял он про себя.

Ведь, по словам гида из туристского автобуса, именно столько ступеней в лестнице, ведущей из ущелья в старую мавританскую часть города. Наверняка именно туда, на эту древнюю лестницу, хотел его направить человек, по чьим следам идет Старыгин… и следует поторопиться, потому что до назначенного времени оставалось чуть больше получаса.

По узким кривым улочкам Дмитрий Алексеевич спустился в нижнюю часть города, миновал заросший травой пустырь и оказался у основания лестницы, поднимавшейся вверх, на головокружительную высоту, где, словно ласточкины гнезда, лепились к обрыву белые домики мавританского города.

Старыгин огляделся, не нашел у основания лестницы никаких особенных знаков и начал длительное восхождение.

Поднимаясь на солнцепеке по крутым каменным ступеням, он чувствовал себя несчастным христианским рабом и радовался только одному – тому, что ему не приходится тащить на спине огромный глиняный кувшин с водой. Зато, в отличие от тех невольников, ему приходилось очень спешить – ведь время, обозначенное на афише в Малаге, неумолимо приближалось.

Солнце стояло в зените и поливало несчастную ушибленную голову Дмитрия Алексеевича, как в пятнадцатом веке мавры, скрывавшиеся за стенами Ронды, поливали испанских рыцарей жидким огнем. На такой жаре все мысли исчезли, и Старыгин механически переставлял ноги, мечтая, чтобы все поскорее закончилось.

Навстречу ему попалась толпа американцев. Они громко переговаривались, обмениваясь впечатлениями о городе, одна пожилая полная американка споткнулась и разлила воду из бутылки прямо под ноги Дмитрию Алексеевичу.

Старыгин успел поддержать ее и выслушал порцию благодарностей, после чего американка удалилась, а он с жадностью смотрел на подсыхающую лужицу. Пить хотелось невыносимо.

Тут в его голове закопошились кое-какие мысли, точнее – одна, но важная: для чего он сначала спустился вниз, а теперь снова ползет в город по этой ужасной лестнице? С какой целью Педро дал ему такое указание? И правильно ли он, Старыгин, это указание понял?

Педро хотел привлечь его внимание к перевешенной фотографии, несомненно, именно она должна была донести до Старыгина некую информацию. «Триста шестьдесят пять» – тут речь идет о лестнице, это несомненно, но вот что Старыгин должен тут отыскать? Еще одну подсказку?

Старыгин поглядел на небо, словно хотел найти там ответ на свои многочисленные вопросы. Он тут же зажмурился от яркого солнца, но в голове просветлело.

Что еще было на снимке? Число 60. Не может ли это быть номер ступеньки?

Проклиная свою тупость, он побежал вниз. Побежал – это громко сказано: казалось, что на спину ему давит глиняный кувшин, а плечи болят от врезающихся кожаных ремней.

Ну, вот и площадка перед лестницей. Старыгин нашел крошечный кусочек тени, но долго отдыхать не было времени.

И снова восхождение, только теперь он отсчитывал ступеньки вслух, чтобы не ошибиться. Лестница была пустынна – никто не решался ходить по такой жаре.

– Шестьдесят! – негромко сказал он, наклонился и внимательно оглядел ступеньку.

На первый взгляд она ничем не отличалась от всех остальных, и он уже подумал, что на этот раз вытащил пустой номер или попросту переборщил в поисках кодов и загадок. Но тут на глаза ему попалась засунутая в щель между ступенькой и отвесной скалой скомканная пачка от сигарет. Зная природную аккуратность испанцев, Дмитрий Алексеевич удивился. А от удивления, как известно, один шаг до открытия.

Он вытащил пачку из щели, расправил ее…

Такие сигареты ему прежде не попадались. На пачке было красными буквами напечатано название – Netherlands blend. Голландские светлые. NB… Nota bene… Обрати внимание!

Всякие сомнения отпали: это было новое предупреждение от Педро Мендеса – или от кого-то, кто под именем Педро вызвал его в Ронду. Старыгин не ошибся с номером ступеньки, только нужно поискать внимательнее.

Дмитрий Алексеевич опустился на колени и еще раз тщательно оглядел ступеньку.

Несмотря на все свое внимание, он по-прежнему не видел в ней ничего особенного.

Плоская каменная ступенька, вытертая за сотни лет сначала босыми ногами невольников-водоносов, а потом – обутыми в кроссовки «Адидас» и «Найк» ногами японских и американских туристов.

Теряя последнюю надежду, Старыгин взглянул на часы. Они показывали ровно пятнадцать ноль-ноль – то самое время, которое было указано на афише в Малаге. Кто бы ни назначил ему встречу на это время – Старыгин опоздал. Он снова взглянул на ступеньку… и вдруг увидел, что на нее упала узкая тень от ажурной колокольни, расположенной по другую сторону ущелья. И в той точке, которую накрыла эта тень, он увидел цепочку свежих отметин, выбитых в камне. Цепочку едва заметных углублений, которые стали видны только при боковом освещении, на границе света и тени.

Старыгин хорошо знал эти углубления, похожие на ямки от наконечника стрелы – это было ассирийское клинописное письмо.

В своей работе реставратора Дмитрию Алексеевичу приходилось изучать многие, на первый взгляд, совершенно бесполезные вещи. С ассирийской клинописью ему тоже как-то случилось столкнуться, когда он выполнял важный заказ для Восточного отдела Эрмитажа.

Конечно, он не знал ее так хорошо, как латынь, не мог свободно писать и читать на этом древнем языке, но кое-что, буквально несколько десятков слов, он мог разобрать. И поэтому понял проступившую на камне надпись: «Третья слева в седьмом».

Вот почему он должен был успеть сюда в строго определенное время – только в три часа пополудни тень от колокольни падает так, что можно прочесть клинописную надпись! Значит, он не зря спешил сюда. И он успел, оказался в нужное время в нужном месте. И еще один вывод можно сделать из этой находки: тот, кто оставил на камне эту надпись, во-первых, владеет клинописью и, во-вторых, знает, что Старыгин сможет прочесть клинописное послание.

А этим человеком может быть только Педро Гарсия Мендес.

Старыгин хорошо помнил, как в Севилье они с Педро разговаривали о коллекции Британского музея, где хранится бульшая часть ассирийских глиняных табличек, сохранившихся до наших дней. Тогда Педро концом зонтика начертил на песке несколько ассирийских слов, а Дмитрий Алексеевич без затруднения прочел их.

Но это значит… это значит, что Педро жив? Или, по крайней мере, он был жив, когда оставлял Старыгину это послание.

– Сеньор, вы уже отдохнули? Вы позволите пройти? – раздался вежливый женский голос.

Дмитрий Алексеевич оглянулся. Чуть ниже его, терпеливо ожидая, стояла пожилая женщина в темном монашеском одеянии.

– Простите, сестра, я задумался! – проговорил Старыгин и двинулся вперед, точнее, вверх.

Карабкаясь по крутым ступеням, он думал.

Да, он нашел на ступеньке сообщение. Но это ровным счетом ничего ему не дало. «Третья слева в седьмом». Что это значит? Где он должен искать эту самую «Третью слева в седьмом»? Откуда он должен отсчитывать, и самое главное – что? Несмотря на то, что он отправился в путь, руководствуясь первым посланием, несмотря на то, что вовремя оказался в нужном месте – он вновь оказался в тупике. То ли он прочел не всю клинописную надпись, то ли упустил еще какой-то важный момент…

В этот миг, прервав его размышления, над головой его раздался гулкий, печальный, протяжный звук.

Еще и еще раз протяжный гул проплыл над ущельем – теперь Старыгин понял, что слышит колокольный звон.

– Где это звонят, сестра? – спросил он поднимавшуюся вслед за ним монахиню.

– Это в нашем Кафедральном соборе, – отозвалась та, переведя дыхание. – В церкви Санта-Мария Майор! Ах, какое горе – я опаздываю! Мать-настоятельница велела мне вернуться не позже трех! – и монахиня прибавила шаг.

«Санта-Мария Майор!» – повторил про себя Старыгин.

Он вспомнил слова хромого экскурсовода в Музее корриды. Майор Альмавидес, сказал тот, увидев перевешенную фотографию. Может быть, все дело в том, что Старыгин прочел не все послание, заключенное в этом снимке? Прозвище мэра – «Триста шестьдесят пять» – привело его на эту лестницу, помогло найти клинописную надпись. Украшенное цветами число 60 позволило определить номер ступеньки. Но вполне возможно, что часть послания заключена в самом звании Альмавидеса, и теперь путь Старыгина лежит в церковь Санта-Мария Майор?

Дмитрий Алексеевич заторопился, стараясь не отставать от монахини.

Вскоре они поднялись на смотровую площадку, расположенную в мавританской части Ронды. Старыгин невольно бросил взгляд назад, на ущелье, разделявшее две половины города. От грандиозной панорамы, открывшейся его взору, невольно захватывало дух. Ущелье рассекало Ронду, как рана, нанесенная городу кривой мавританской саблей. По его отвесным краям лепились каменные постройки, казавшиеся отсюда крошечными, как кукольные домики. Темные массивы скал отбрасывали мрачные тени. Внизу, под ногами Старыгина, парил горный орел, высматривая жертву на дне ущелья. Вряд ли, подумал Старыгин, найдется где-нибудь в мире другой город, расположенный столь же величественным образом…

Он отвлекся от потрясающего вида, вспомнив о цели своего путешествия. Монахиня уже свернула в один из узких переулков, и Дмитрий Алексеевич поспешил за ней, чтобы не заблудиться в лабиринте мавританского города.

А за поворотом действительно начинался настоящий лабиринт. Белые дома с изящными балконами, на которых красовались ящики с цветами и птичьи клетки, казалось, стояли здесь с единственной целью – чтобы сбить Старыгина с толку, запутать его, пустить по ложному следу. Эхо шагов монахини отдавалось от каменных стен, усугубляя путаницу. Дмитрий Алексеевич чуть ли не бежал, и наконец за очередным поворотом он увидел темный силуэт в монашеском одеянии. Переведя дыхание, он двинулся вслед за монахиней и вскоре вышел на небольшую уютную площадь, в центре которой был разбит сквер, а на краю возвышалась церковь с изящной колокольней, украшенной изумительной каменной резьбой.

Старыгин не сомневался, что колокольня перестроена из мусульманского минарета, а сама церковь воздвигнута на фундаменте мавританской мечети. Именно отсюда, с этой колокольни, доносился тот печальный колокольный звон, который услышал Старыгин, карабкаясь по каменной лестнице.

Кафедральный собор Ронды, церковь Санта-Мария Майор… если он верно разгадал послание в Музее корриды, путь его лежит именно сюда.

Старыгин вошел под своды собора.

Точнее, он вошел в небольшое помещение вроде прихожей, где размещался киоск с альбомами и путеводителями на разных языках. Здесь же продавали билеты для посещения собора. Точнее, должны были продавать, поскольку за столиком кассы никого не было.

Дмитрий Алексеевич остановился и огляделся.

В одном из углов комнаты он увидел расположенную под потолком резную каменную раковину – михраб, оставшийся от мечети, на месте которой построили собор. Старыгин не был специалистом по мусульманской культуре, но, конечно, знал, что михраб – изобретение арабских архитекторов, каменный резонатор, усиливающий голос проповедника. Мулла, совершающий богослужение в мечети, встает под михрабом, и резная раковина так усиливает его голос, что он слышен в самых отдаленных концах храма.

В знаменитой мечети Кордовы могло поместиться во время богослужения до пятидесяти тысяч мусульман, и все они слышали усиленный михрабом текст Корана.

Кроме древнего михраба, в помещении находилось несколько старинных картин на евангельские сюжеты – «Благовещение», «Поклонение волхвов»… Раннее Возрождение, определил Старыгин, вероятно, северное… скорее всего, фламандская школа.

Картины потемнели от времени, красочный слой частично пострадал от неаккуратного хранения, но в композиции и рисунке чувствовалась рука мастера, и Старыгин почувствовал профессиональный зуд – он представил себе, как мог бы отреставрировать эти холсты.

Особенно хороша была Мадонна в «Благовещении» – удивленное лицо, немного приподнятые углы глаз, кроткая улыбка на губах… Она вся светилась надеждой и ожиданием, и еще – в ней было слабое недоверие к той чудесной вести, которую принес ей юный женственный архангел… Краски картины поблекли от времени, но Старыгин почему-то не сомневался, что легкие волосы Мадонны отливают в закатном освещении темным старинным золотом.

– Простите, сеньор, я вас задержала… – раздался у него за спиной негромкий голос.

Дмитрий Алексеевич обернулся – и сердце его невольно пропустило один удар.

В дверях стояла высокая молодая женщина.

Это лицо… оно словно сошло с картины, которой только что любовался Старыгин. Те же удлиненные янтарные глаза, немного приподнятые к вискам, те же полные, чуть приоткрытые губы, на которых играла кроткая неуверенная улыбка. Те же высокие скулы, смуглая нежная кожа и легкие, свободно распущенные волосы, отливающие темным старинным золотом в неярком свете, пробивавшемся через небольшое окно.

– Я угадал этот цвет! – пробормотал Старыгин, справившись со своим голосом.

– Простите, сеньор, вы что-то сказали? – переспросила незнакомка.

Она удивленно взглянула на посетителя, и ее янтарные глаза словно рассыпали по полутемной комнате сноп золотистых искр.

Голос у нее был немного низкий, хрипловатый, и от его звука сердце Старыгина снова пропустило удар.

– Нет, ничего… – смущенно пробормотал Старыгин. – Я хотел бы осмотреть собор…

Усилием воли он призвал себя к порядку. Что все это значит? Он уже не мальчик, чтобы приходить в неумеренный восторг от прекрасных глаз. Девушка, конечно, хороша, просто обворожительна, но он ведь прибыл в Ронду по делу…

– Конечно, сеньор! – женщина прошла за столик кассы. – Обычно билеты продает Тереза, но у нее что-то случилось дома, и она попросила меня подменить ее…

Дмитрий Алексеевич протянул девушке деньги, взял у нее картонный квадратик билета и вошел в собор, чувствуя спиной удивленный взгляд янтарных глаз. Ему понадобилось вспомнить о своем хорошем воспитании, чтобы не обернуться.

Собор поразил его.

Огромное внутреннее пространство с двух сторон замыкалось двумя алтарями – строгим и величественным готическим и пышным ренессансным, напоминавшим знаменитый алтарь Гранадского собора. В ренессансном алтаре стояли деревянные изображения святых, облаченные в настоящие средневековые костюмы, поражающие воображение пышностью отделки и роскошью золотого шитья.

Стены собора украшали фрески в странном, непривычном Старыгину стиле – все изображенные на них люди – волхвы и пастухи, римские легионеры и простые землепашцы – отличались какими-то дикарскими, первобытными чертами лиц, и в выражении этих лиц проступали столь же первобытные, первозданные страсти – ярость, голод, страх, ненависть, презрение…

Старыгин с подлинным восторгом разглядывал убранство собора. Ему казалось, что никогда прежде архитектура и живопись не производили на него такого сильного впечатления. Но, может быть, всему виной была встреча с удивительной девушкой, напоминавшей средневековую Мадонну? Должно быть, взгляд ее янтарных глаз перевернул что-то в душе Старыгина, очерствевшей за последние годы, и она снова, как в молодости, открылась красоте мира, красоте природы и искусства.

Однако, напомнил себе Дмитрий, он пришел сюда вовсе не за этим – если верить его догадке, именно здесь он должен был что-то найти или кого-то встретить… Пока что он шел точно по следу, который оставил ему Педро Гарсия Мендес.

Обойдя собор по кругу, он увидел надпись:

«Книгохранилище».

Стрелка под этой надписью указывала вниз, и Старыгин увидел лестницу, ведущую в крипту – в подземелье собора.

Педро Гарсия Мендес специализировался на реставрации книг, поэтому вполне логично было предположить, что именно в книгохранилище он мог оставить Старыгину свое послание.

Дмитрий Алексеевич спустился по мраморным ступеням и оказался в сводчатом подземелье. Вдоль его стен стояли ярко освещенные стеклянные витрины книгохранилища. В каждой из этих витрин было выставлено по одной книге – драгоценные средневековые манускрипты или древнейшие печатные издания, так называемые инкунабулы. Каждая книга была раскрыта на одной из страниц. Старыгин шел от витрины к витрине, разглядывая изящно выписанные буквы, яркие живописные миниатюры, украшавшие заголовки и начала абзацев. Чудесные краски – глубокая небесная лазурь, пламенеющая киноварь, темное старинное золото. Ему пришло в голову, что над этими книгами наверняка поработал в свое время Педро, восстанавливая в первозданном виде эти тонкие рисунки и яркие краски.

Здесь были богослужебные книги, старинные молитвенники и часословы, жития святых и теологические трактаты. Их латинские тексты Старыгин свободно мог прочесть, а тонкими иллюстрациями он невольно залюбовался. Святые и разбойники, грозные воины и величественные монархи, дикие звери и мифологические чудовища были выписаны с удивительным искусством.

Попадались и мавританские книги, с изысканной вязью арабских букв, бегущих справа налево, словно в зеркальном отражении. В отличие от латинских книг, украшенных изображениями людей и животных, птиц и цветов, в арабских книгах были только орнаменты – ведь Коран запрещает изображать живые существа и предметы реального мира, поскольку это дозволено одному Аллаху.

Медленно переходя от витрины к витрине, любуясь старинными манускриптами, Старыгин прошел подземелье до самого конца и уже хотел было повернуть назад, но вдруг увидел приоткрытую дверь, ведущую еще в одно помещение.

Заглянув туда, он увидел большую прямоугольную комнату с таким же сводчатым потолком. В отличие от остальной части крипты, здесь царил привычный Старыгину рабочий беспорядок. На огромных столах были разложены пергаментные страницы, стояли банки с кистями, лежали скальпели и мастихины – острые инструменты, которыми пользуются художники и реставраторы для того, чтобы снимать с холста или доски излишек краски.

В общем, своим профессиональным взглядом Старыгин узнал в этом помещении мастерскую реставратора.

Над одним из ярко освещенных столов склонилась изящная женская фигура.

Женщина что-то соскабливала с листа старинного пергамента. Она стояла спиной к двери, но даже эта узкая, хрупкая спина, острые беззащитные плечи вызвали в душе Старыгина прежнее волнение. И эти волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам, волосы цвета темного старинного золота…

Эта была она – та девушка, похожая на средневековую Мадонну.

Почувствовав спиной взгляд, девушка обернулась.

Старыгин снова увидел ее удивительные янтарные глаза.

В подземной мастерской словно стало светлее от этого удивительного взгляда, как будто девушка и впрямь осыпала комнату тысячами золотистых искр.

– Я могу вам чем-то помочь? – проговорила она, вопросительно взглянув на Старыгина, и вдруг нахмурилась: – Ах, это вы, сеньор!

Как видно, от нее не ускользнули его пламенные взгляды, когда она сидела за кассой, и теперь она посчитала его назойливым приставалой-туристом, который хочет пофлиртовать с хорошенькой местной жительницей.

Старыгин в первый момент почувствовал острое смущение и стыд оттого, что девушка так плохо о нем подумала, но преодолел себя и проговорил:

– Так вы реставратор! А я подумал, что вы торгуете билетами и путеводителями…

– Я говорила вам – Тереза попросила подменить ее. Теперь она вернулась, и я могу продолжить свою работу.

– А над чем вы работаете, если не секрет? – Старыгин вошел в мастерскую, с интересом оглядываясь по сторонам.

Девушка нахмурилась еще больше, теперь янтарные глаза грозно сверкнули:

– Простите, сеньор, но это – служебное помещение… посетителям собора не разрешается сюда входить… Вы должны выйти.

– Но я – не турист, я приехал сюда по делу, и я хотел бы задать вам несколько вопросов, если вы позволите…

– Это исключено, – девушка была полна решимости выдворить Старыгина из мастерской. – Если вы журналист, то должны были заранее договориться о встрече. Знаете ли, мое начальство вряд ли одобрит присутствие в мастерской посторонних. Кроме того, здесь много хрупких и ценных книг, вы можете нечаянно испортить их…

– Не волнуйтесь, – поспешил успокоить ее Старыгин. – Я знаю, как обращаться с художественными ценностями. Я – ваш коллега, реставратор из Петербурга…

– О! – девушка улыбнулась, но в янтарных глазах все же остался холодок настороженности. – Я бывала в Эрмитаже, там превосходная коллекция живописи.

– Жаль, что мы не встретились там, – слишком оживленно проговорил Дмитрий. – Я показал бы вам Эрмитаж лучше любого экскурсовода… показал бы вам не только то, что выставлено в залах музея, но и шедевры, хранящиеся в запасниках.

Улыбка исчезла с ее лица, и Старыгин опомнился. Что он делает? Отчего разговаривает с ней так фамильярно? Ведь это же Испания, люди здесь сдержанные, а он лезет напролом. Пожалуй, она действительно вызовет сейчас охрану, и его выведут с позором! Да что с ним, в конце концов, такое? Солнцем голову напекло, что ли? Ведь он всегда умел вызвать доверие, расположить к себе человека…

Да, но если у человека такие глаза, от взгляда которых он просто дуреет… Это от переутомления, решил Старыгин, слишком много пришлось пережить за последние несколько дней. К тому же весна, организм ослаблен…

Он глубоко вздохнул и вспомнил о цели своего посещения:

– Простите мое вторжение и не думайте обо мне плохо. Дело в том, что я приехал издалека не просто так. Меня зовут Дмитрий Старыгин, если хотите, я могу показать паспорт.

– Это лишнее… – она слабо махнула рукой. – Я…

– Позвольте задать вам всего один вопрос, – заторопился Старыгин, испугавшись, что у него больше не будет шанса, и решив действовать по наитию. – Знакомо ли вам имя Педро Гарсия Мендеса?

– Еще бы! – глаза девушки заблестели. – Он был моим учителем! Я очень многим ему обязана. И здесь, в этом книгохранилище, он много работал. Те книги, которые вы видели в крипте, по большей части восстановлены им… – Внезапно ее взгляд погас, и она проговорила упавшим голосом: – Но его нет больше среди живых… Он погиб этой зимой, и я слышала, что смерть его была ужасной.

– Мне тоже говорили об этом, – прервал ее Старыгин. – Но теперь, после некоторых событий, я уже ни в чем не уверен.

– Что вы хотите сказать? – девушка удивленно взглянула на странного посетителя. – Разве можно так шутить?

– Я вовсе не шучу! – с излишней горячностью ответил Дмитрий Алексеевич. – Вижу, что вы мне не доверяете, и не обижаюсь, поскольку понимаю, что выгляжу в ваших глазах несерьезно и даже подозрительно. Приходит какой-то тип, начинает расспрашивать… Но у меня нет выхода, я в тупике, понимаете?

– Не понимаю, – серьезно ответила девушка, – но готова выслушать вас, раз дело касается сеньора Мендеса.

«Что у них было с Педро? – внезапно подумал Старыгин. – Ишь, как она вскинулась, когда услышала его имя… Ну, конечно, Педро был истинным кабальеро, имел успех у женщин… Точно ли он был только ее учителем?»

Он тут же рассердился на себя за несвоевременные мысли. Да что с ним, в самом деле, такое?

– Как вас зовут? – спросил он, постаравшись, чтобы в вопросе не прозвучало особой заинтересованности.

– Мария, – ответила она просто. – Мария Сальседо.

Мария! Ну конечно, встрепенулся Старыгин, теперь все правильно. Именно на нее, на эту девушку хотел указать ему Педро! Церковь Святой Марии! Эта Мария – не святая, она обычная женщина, однако с ее помощью Старыгин разгадает загадку Педро. Без помощника ему не обойтись. Девушка здесь работает, она должна многое знать.

– Чему вы улыбаетесь? – спросила она, и янтарные глаза волшебно осветили ее лицо.

– Я рад, что встретил вас, – ответил он просто, позабыв о том, что его слова могут иметь двоякое значение. – Мы можем поговорить здесь?

– Подождите! – она внезапно сорвалась с места. – Я сейчас найду кое-что!

Она скрылась в глубине мастерской. Оттуда донеслись звуки, какие издает собака, отыскивая спрятанную косточку, затем послышался победный крик, и Мария вернулась к Старыгину, размахивая какой-то фотографией.

– Мне сразу показалось знакомым ваше лицо, – проговорила она. – И я не ошиблась!

Мария положила на рабочий стол цветную фотографию. Самый обычный снимок, сделанный дешевой цифровой камерой, из тех, что называют «мыльницами».

Старыгин прекрасно помнил эту фотографию.

Ее сделал японский коллега, реставратор из Киото. А запечатлены были на ней они с Педро Мендесом на фоне знаменитой севильской башни Хиральды. Старыгин широко улыбался, Педро, как истинный испанец, смотрел в объектив с чопорной сдержанностью.

Дмитрий Алексеевич прекрасно помнил этот день, помнил Севилью, какой ему показал ее Педро. Как недавно и в то же время как давно это было! Кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Старыгин был тогда совершенно другим человеком…

– Ведь это вы с сеньором Педро! – воскликнула Мария. – Значит, вы были его другом?!

И тут же она помрачнела, сообразив, что сказала «были», то есть, приняв смерть своего учителя как непреложный факт.

– Да, я был его другом, – подтвердил Старыгин, – и именно с этой дружбой связано мое посещение Ронды… И… нельзя ли попросить стакан воды?

В висках у него внезапно заломило, в ушах зазвенело, словно тысячи колоколов созывали христиан на мессу.

– Вам плохо? – участливо спросила Мария, протягивая ему воду.

– Очевидно, от перехода из жары в прохладное помещение крипты, – непослушными губами проговорил Старыгин. – Мы, северяне, непривычны к вашему солнцу, – он улыбнулся смущенно, и в глазах Марии вспыхнули ответные искорки.

Оттого ли, что он сильно устал, или от обилия впечатлений, реакции на этот ее взгляд со стороны Старыгина не последовало, сердце спокойно продолжало биться.

И он вкратце рассказал ей о странной встрече на конференции в Малаге и о последовавших за ней событиях, результатом которых стало его сегодняшнее появление в Ронде. Не упомянул он только о странном человеке с восточным лицом и о черном джипе, преследовавшем туристский автобус по пути в Ронду. Во-первых, он не хотел пугать девушку, во-вторых, и сам не знал, что за этим стоит и не было ли это простой случайностью.

Мария выслушала его с явным недоверием.

– Вы уверены, что действительно видели в отеле сеньора Педро? – спросила она с сомнением.

– Сейчас я уже ни в чем не уверен, – честно признался Старыгин. – Точнее, я уверен только в одном: в том, что благодаря посланию, содержавшемуся в афише, и чьим-то подсказкам, разбросанным на моем пути, я попал сюда, в эту мастерскую, и встретился с вами. Так что, кто бы ни был этот человек, я ему благодарен.

– Не думаю, что сейчас – самое подходящее время для таких комплиментов, – проговорила Мария, строго взглянув на Старыгина. – Судя по вашему рассказу – если, конечно, ему можно верить, – сеньор Педро жив и нуждается в помощи!

– Я тоже так думаю и именно для этого приехал сюда. Но, чтобы довести начатое до конца, мне нужна ваша помощь. Вы хорошо знали Педро, вы работали с ним, вы прекрасно осведомлены обо всем, что может происходить здесь… – Старыгин обвел руками помещение. – Согласны ли вы объединить наши усилия?

Он постарался, чтобы в голосе его не звучало ни излишней настойчивости, ни личной заинтересованности.

– Конечно, я многим обязана сеньору Педро, – Мария склонила голову набок, как бы раздумывая, и Старыгин невольно залюбовался плавным изгибом ее загорелой шеи. – И если допустить, что он жив, я готова всеми силами помогать вам. Но, честно говоря, ума не приложу, чем я могу быть полезна.

– Я никак не могу разгадать последнюю загадку, – признался Дмитрий Алексеевич. – Что значит – «Третья слева в седьмом»?

– Понятия не имею! – Мария пожала плечами.

– Вы говорили, что Педро работал в этом книгохранилище, что он реставрировал многие книги…

– Да, это так, – подтвердила Мария. – К чему вы клоните?

– Вы работали здесь вместе с ним?

Задавая этот вопрос, Дмитрий Алексеевич на мгновение замялся. Он снова почувствовал легкий укол ревности. Педро был интересным мужчиной, он пользовался постоянным успехом у женщин, а ежедневная работа бок о бок в мастерской могла сблизить его с Марией… Невольная заминка Старыгина не укрылась от глаз девушки. Строго взглянув на собеседника, она проговорила:

– На что вы намекаете? Он был моим учителем… Я обязана ему всем, чего достигла, всем, что умею делать…

– Упаси боже, я ни на что не намекаю! – горячо запротестовал Старыгин, и в самой этой горячности прозвучала фальшь. – Я только хотел спросить: не заметили ли вы какой-нибудь странности в его поведении? Не мог ли он устроить тайник в этой мастерской?

– Нет, – Мария пожала плечами, задумалась. – Разве что… несколько раз я видела, как он выходил из комнаты истопника.

– Откуда? – переспросил Старыгин.

– Здесь, в подвальном помещении, кроме самой крипты и реставрационной мастерской, есть служебное помещение с печью, отапливающей собор. Ведь Ронда расположена высоко, и зимы здесь довольно холодные. Так вот, пару раз я видела, как дон Педро выходил из этой комнаты. Я подумала тогда, что он сжигал в печи ненужные бумаги или испорченные кисти. Однако после вашего рассказа я стала вспоминать, и мне кажется, что у него был тогда какой-то странный вид. Словно я застала его… в неподходящий момент.

– Комната истопника? – повторил Старыгин, задумавшись. – Покажите мне, где она.

Мария переместилась в дальний конец мастерской, зашла за большой дубовый шкаф и сделала Старыгину знак следовать за собой. Там, в самом темном углу подвала, оказалась низкая темная дверь, запертая на железный засов.

– Вот дверь в эту комнату, – проговорила девушка, невольно понизив голос. – Попробуйте отодвинуть засов, мне это не под силу.

Старыгин навалился на засов и не без труда отодвинул его.

– Неужели истопник часто пользуется этой дверью? – проговорил он с сомнением. – Такое впечатление, что ее не открывали много месяцев или даже лет.

– Действительно, вы правы, – подтвердила Мария. – Истопник пользуется другой дверью, у него есть свой вход, с улицы. Эту дверь почти никогда не открывают – ведь в реставрационной мастерской хранятся ценные книги, и церковное руководство не хочет, чтобы истопник ходил через нее. Поэтому я так удивилась, когда увидела Педро выходившим отсюда…

Она толкнула дверь и, наклонившись, прошла в темный проем.

Старыгин последовал за ней.

Пошарив по стене, Мария нашла выключатель, и помещение озарилось тусклым светом.

Они находились в следующей части подвала с таким же сводчатым потолком, как в мастерской. Но само помещение было меньше, а всю стену напротив двери занимала огромная печь, облицованная яркими керамическими изразцами.

– Не знаю, что вы здесь найдете, – проговорила Мария и тут же поправилась: – Не знаю, что мы здесь найдем, но именно отсюда выходил дон Педро.

В комнате, кроме изразцовой печи, были небольшой шаткий стол, пара колченогих стульев и простой дощатый шкаф, в котором истопник, должно быть, хранил свои нехитрые пожитки. Казалось, здесь нет места для каких-то тайников.

Старыгин встал посреди комнаты и огляделся.

Бульшую часть комнаты занимала печь, она, несомненно, была здесь самым главным, самым заметным предметом. Изразцы, расписанные яркими желтыми и синими красками, изображали сцены из Святого Писания. Простые наивные рисунки – святое семейство, младенец Иисус в яслях, склонившиеся над ним ослик и вол, поклонение волхвов, бегство в Египет… прямоугольники изразцов запечатлели всю евангельскую историю. Они покрывали печь ровными рядами…

Рядами!

Старыгин бросился к печи. Как было написано ассирийской клинописью на ступеньке? «Третья слева в седьмом»!

Отсчитав седьмой снизу ряд изразцов, Дмитрий Алексеевич нашел третью слева плитку, внимательно осмотрел ее, затем осторожно ощупал руками.

Желто-синий рисунок изразца изображал сцену в Гефсиманском саду. Апостолы безмятежно спят на земле, Иисус в одиночестве молится. Моление о чаше…

Какая-то смутная мысль мелькнула в голове у Старыгина, но он отбросил ее, обратив все свое внимание на изразец.

С первого взгляда он ничем не отличался от соседних. Такая же ровная глазированная поверхность, такой же простой желто-синий рисунок. Вот только, если внимательно приглядеться, эта плитка чуть больше выступает из стены. Может быть, под ней скрыт тайник?

Старыгин достал из кармана складной нож и попытался подковырнуть плитку, но из этого ничего не получилось. Дмитрий Алексеевич нажал на плитку ладонью, примериваясь для новой попытки…

И вдруг за его спиной раздался удивленный возглас.

– Смотрите! – воскликнула Мария, коснувшись его плеча.

Старыгин оглянулся и увидел, что часть стены напротив печи отъехала в сторону, открыв темный проем, за которым виднелась уходящая вниз лестница. Видимо, нажав на нужную плитку, он привел в действие потайной механизм.

– Вот он – тайник, к которому привел меня Педро! – воскликнул Старыгин, заглядывая в темноту.

– Значит, сеньор Педро действительно жив! – с сияющим лицом проговорила Мария. – А я не верила вам!

– Не будем торопиться с выводами, – осторожно ответил Старыгин. – Знаю одно: я нашел тайник и должен его обследовать.

– Вы? – недовольно перебила его Мария. – Мы нашли его вместе и вместе пойдем дальше!

– Об этом не может быть и речи! – воскликнул Старыгин. – Я не позволю вам так рисковать!

– О каком риске вы говорите? – Мария удивленно взглянула на реставратора. – Этим тайником никто не интересовался… или вы не все мне рассказали?

Старыгин промолчал, и Мария добавила, развивая успех:

– В конце концов, вы вообще не имеете права голоса! Я здесь – полноправный сотрудник, а вы – никто, посторонний человек. Если на то пошло, я вообще не имела права пускать вас в мастерскую…

– Ну ладно, – смирился Старыгин. – Пойдем вместе. Кстати, у вас есть фонарь?

– Найдем! – оживилась Мария и через минуту принесла из мастерской удобный и сильный аккумуляторный фонарик.

Старыгин включил его, шагнул вперед и начал спускаться по каменной лестнице.

Из подземелья потянуло сыростью и холодом. И еще Дмитрию Алексеевичу показалось, что оттуда тянет глубокой, мрачной древностью. Он невольно почувствовал трепет и робость перед тем, что таилось в этой глубине. Пожалуй, окажись он тут один, он повернул бы назад. Но показать свою слабость перед Марией было невозможно, и он продолжил спуск.

– Наверное, это подземелье осталось еще от мавританских времен, – проговорила за его спиной Мария. – С тех пор, когда на месте нынешнего Кафедрального собора стояла мусульманская мечеть. Я слышала легенду, что в подвалах под этой мечетью хранились сокровища мавританских королей.

Немного помолчав, она добавила куда менее жизнерадостным тоном:

– И в этих же подвалах содержали пленных христиан, за которых не заплатили выкуп. Некоторые из них так и умерли в этом подземелье, не увидев солнечного света…

– Я предпочитаю найти мавританские сокровища, а не призраки умерших здесь узников! – бодро проговорил Старыгин.

Он хотел пошутить, но в мрачной атмосфере подземелья его шутка прозвучала как-то неубедительно.

Они спускались так долго, что Старыгин подумал уже, что скоро они окажутся на самом дне разделяющего Ронду ущелья. Однако всему приходит конец: закончилась и крутая каменная лестница. Она завершилась круглой площадкой, от которой во тьму вел прямой ровный коридор.

– Идем вперед! – сказал Старыгин, посветив перед собой фонариком. – Не зря же мы так долго спускались!

Они прошли по коридору не больше двадцати метров и уткнулись в глухую каменную стену.

– Вот те раз! – пробормотал Дмитрий Алексеевич, осветив преграду фонарем. – Стоило ли ради этого спускаться на такую глубину? Это время можно было потратить с большей пользой…

– Вы уверены, что это тупик? – спросила, поравнявшись с ним, Мария.

– Если вы видите дорогу – милости прошу! – ответил Старыгин, посторонившись. За этой нарочитой грубостью он попытался скрыть свое разочарование.

Мария подошла вплотную к стене, взяла из рук Старыгина фонарь и принялась осматривать ее кладку в его свете.

– Арабская кладка, – проговорила она задумчиво. – Я видела точно такую же каменную кладку в старинных постройках мавританской части Ронды.

– Ценное замечание! – съязвил Старыгин. – Разумеется, если мы находимся в древних подземельях под разрушенной мечетью, кладка будет арабской.

– Вот и не факт! – отрезала Мария. – Здесь много более древних построек, оставшихся еще от римлян, так что мы могли столкнуться и с римским типом каменной кладки.

– Но что это нам дает? – уныло проговорил Дмитрий. – Римская или мавританская, но эта стена преградила нам дорогу, и нам ничего не остается, кроме как повернуть назад…

– Постойте-ка… – Мария пристально вглядывалась в какой-то камень. – А что вы думаете вот об этом?

Старыгин взглянул туда же, и в ярком голубоватом свете фонаря разглядел нацарапанные на сером камне буквы – все те же латинские буквы N и B.

– Nota bene! – воскликнул он с энтузиазмом. – «Обрати внимание»! Педро, или тот, кто выдает себя за него, уже несколько раз оставлял мне эту надпись в узловых точках маршрута. Значит, мы на правильном пути и не нужно с него сворачивать!

– Да, но как нам преодолеть эту чертову стену?! – проговорила Мария и в сердцах ударила по ней кулаком.

– Если Педро оставил на камне свой значок, значит, нужно внимательно осмотреть этот камень и все соседние, – и Старыгин рассказал девушке, как нашел на каменной лестнице надпись, сделанную ассирийской клинописью.

На первый взгляд, тут не было ничего необычного – обычный камень, вмурованный в стену. Старыгин попробовал нажать на него – никакой реакции, камень держался крепко. Он нажал сбоку, снизу, сверху, справа, слева – ничего. В сердцах он пнул равнодушный камень ногой, но только ушиб палец и чертыхнулся. В глазах Марии плясали насмешливые чертики, возможно, это были просто отсветы фонаря, но Старыгин обиделся. Откуда он знает, что нужно сделать с проклятым камнем, чтобы преодолеть эту чертову стену? И вообще, он устал и хочет есть, у него с утра маковой росинки во рту не было. Конференция закончилась, и самое время возвращаться домой в Петербург, где ждет любимая работа. А бродить по сырым подземельям, пусть даже в обществе прекрасной сеньориты, – это хорошо для юных романтиков, но никак не для него – солидного мужчины средних лет. Вон, уже седина на висках прочно утвердилась, а ему все неймется!

Тут Дмитрий Алексеевич осознал, что он просто-напросто брюзжит, словно ему не сорок лет, а все сто, и устыдился. Педро Гарсия Мендес доверился ему, просил о помощи, а он… А вот, кстати, вопрос: отчего Педро выбрал именно его? Они не виделись… дай бог памяти, пять лет, когда провели чудные несколько дней в Севилье, и с тех пор только время от времени переписывались по электронной почте. Так и то – почти год Старыгин не имел от Педро вестей, закрутился как-то и знать не знал, что Педро нет в живых. Поэтому он нисколько не удивился их встрече на конференции. И хоть все, включая полицию, и уверяли его, что Педро Гарсия Мендес погиб в горах ужасной смертью, Старыгин все же сомневался в своей способности общаться с выходцами из потустороннего мира. Он решил пока оставить этот вопрос открытым.

Так все же, для чего Педро выбрал его? Старыгин находится в чужой стране, плохо знает испанский. От Марии, к примеру, гораздо больше пользы. Девушка все тут знает, она умна и смела – не побоялась идти в подземелье. Для того ли и был нужен Старыгин, что Марии не обойтись без мужской силы?

Ну, не надо себя переоценивать, тут же усмехнулся Дмитрий Алексеевич. Конечно, он не инвалид и не дистрофик, однако и не богатырь. Он силен другим.

– Отойдите в сторонку, – отрывисто сказал он Марии.

– Вам посветить? – от удивления она не нашлась что ответить, надо полагать, мужчины никогда не разговаривали с ней таким тоном.

– Не надо, только не мешайте.

Старыгин уже не сомневался, что, как ни рассматривай злосчастный камень, хоть под лупой, ничего в нем не найдешь. Он закрыл глаза и призвал на помощь свою знаменитую интуицию реставратора. Именно она помогала ему под жуткой мазней распознать шедевр, именно она подсказывала, что нужно сделать, чтобы старый, протертый до дыр холст был полностью восстановлен и превратился в подлинное украшение любой музейной коллекции.

Когда вступала в дело интуиция, голова была полностью свободна, он доверялся своим рукам.

Старыгин закрыл глаза и еще раз ощупал камень. Теперь он не пытался нажать на него или повернуть, он просто тщательно исследовал поверхность подушечками пальцев. Камень был шершавый… камень был мертвый. Конечно, если можно так выразиться. Старыгин подразумевал, что камня не касались человеческие руки.

Такие вещи он всегда знал точно. Взяв в руки любую картину, он безошибочно чувствовал, сколько труда и таланта вложил мастер в свое время в ее изготовление. Старыгин никогда не ошибался, эта способность очень помогала в его работе.

Сейчас он абсолютно точно понял, что этот камень не поможет ему преодолеть каменную стену, а Педро отметил его просто так, чтобы замести следы. Он сильно рассчитывал на старыгинскую интуицию, он хорошо о ней знал и восхищался ею.

Старыгин начал делать руками круговые движения над камнем, он не хотел попусту трогать холодную стену, чтобы пальцы не потеряли чувствительность.

– Слушайте, что вы там делаете? – недовольно спросила Мария. – Пытаетесь разрушить эту чертову стену наложением рук, как Господь наш Всемогущий?

– Не кощунствуйте, – не оборачиваясь, прошипел Дмитрий Алексеевич, – лучше помолчите.

Когда Старыгин погружался в работу, он терпеть не мог, чтобы ему мешали, дергали по пустякам и задавали дурацкие вопросы. Оттого, надо думать, он и не женился, что слишком любил свою работу. Какая женщина потерпит, чтобы главное место в сердце любимого мужчины занимала не она, а работа? Встречаются такие, но редко, во всяком случае, Дмитрию Старыгину подобные женщины не попадались. Возможно, он плохо искал, а если честно, то и не хотел искать.

Мария была истинной женщиной, то есть она тут же обиделась на такое невежливое обращение и затихла в углу. Однако Старыгин не обратил на это внимания, а ей было скучно, поэтому она тихонько подошла ближе, спрятав фонарь за спину.

Старыгин понемногу расширял круги, так что ему приходилось то приседать, то вытягиваться вверх вдоль стены. Мария не удержалась и фыркнула. Он дернул головой, словно отмахнулся от назойливой мухи, и продолжал свои действия.

Не получалось.

– Вы можете хоть полминуты вести себя прилично? – свирепо прошептал он. – Не вертеться, не чихать, не кашлять и не фыркать! Просто помолчать!

«Ну, все! – янтарные глаза вспыхнули в темноте грозным огнем, как у рассерженной тигрицы. – Такого я никогда никому не прощу!»

Мария крепко сжала губы, но Старыгин этого снова не заметил. Он закрыл глаза и постарался расслабиться. Вот он идет теплым летним вечером по сосновому лесу. Под ногами скрипит белый сухой мох, заходящее солнце освещает сбоку стволы сосен, они кажутся золотисто-розовыми. Дмитрий Алексеевич улыбнулся с закрытыми глазами, ощутив ни с чем не сравнимый запах нагретой сосновой коры.

И вот он почувствовал легкое покалывание в кончиках пальцев левой руки. Не веря себе, стараясь не спугнуть это ощущение, он прикоснулся пальцами к ближайшему камню в стене. Ощущение стало сильнее, тогда он сместил пальцы еще ниже. И у выщербленных плит пола он почувствовал, что – есть. Вот оно! Он на правильном пути!

Этот камень был гладким, Старыгин сразу же понял, что его касались совсем недавно, он даже ощутил тепло человеческих рук, что было явным преувеличением – как бы там ни обстояло дело со смертью Педро, здесь, в этом подземелье, он точно не появлялся несколько месяцев.

Дмитрий присел на корточки и схватился за камень: это оказалось просто, он очень удобно лег в руку. Старыгин легко повернул камень вокруг своей оси по часовой стрелке и поднялся.

Ничего не случилось. Стена не обвалилась, как в голливудских блокбастерах, не забил из нее фонтан воды и не полыхнуло огнем. Также не открылась в стене маленькая потайная дверца.

Старыгин снова наклонился и вернул камень на место.

И опять ничего не случилось. Камень поворачивался совершенно легко и бесшумно, как будто не простояла стена лет восемьсот. Не иначе, как Педро в свое время тщательно смазал механизм.

Дмитрий Алексеевич повернул камень против часовой стрелки, и снова ничего не произошло. Тогда он стал беспорядочно крутить его туда-сюда, пока его не остановил язвительный вопрос Марии:

– Слушайте, вам не надоело? Ясно же, что ничего не получится!

«Все они такие, – с обидой подумал запыхавшийся, измазанный пылью Старыгин, – вечно норовят сказать гадость под руку. Эта с лицом юной Мадонны, а туда же… Нет бы поддержать в трудную минуту, сказать, что верит в меня, что все обязательно получится… Так нет же! О, эти женщины!»

В расстройстве он как-то не подумал, что своими замечаниями в процессе работы сам обидел девушку и теперь она старается отплатить ему той же монетой.

Однако не такой был человек Дмитрий Алексеевич, чтобы опускать руки при первой неудаче. Работа реставратора приучила его к терпению и к умению не обращать внимания на досадные мелочи. К тому же он всегда верил в свою интуицию. Он на правильном пути – попасть за стену можно с помощью этого камня. Нужно только выяснить, каким образом его повернуть.

Старыгин отошел от стены и оглядел ее издали в свете фонаря. Потом перевел взгляд на Марию. Девушка смотрела на него спокойно, как видно, ехидничать долго не было ей свойственно.

– Судя по всему, – начал он, – мы имеем здесь, если можно так выразиться, старинный сейфовый замок. Да-да, следует повернуть камень в разные стороны нужное количество раз и…

– Дверь откроется, – подсказала Мария с невинным видом.

– Что-то вроде того. – Старыгин был сама кротость.

– Только нужно знать код, – снова подсказала Мария, – а вы его не знаете…

– Вы тоже, – любезно улыбнулся Старыгин, – так что давайте договоримся прямо сейчас: либо мы возвращаемся в вашу мастерскую, либо попробуем порассуждать, авось и придет в голову умная мысль. Я лично склоняюсь к последнему, неохота возвращаться несолоно хлебавши, это не в моих правилах.

– Я с вами! – Мария улыбнулась открыто и дружелюбно, золотистые искорки заплясали в ее глазах.

Недавняя размолвка была забыта.

– Каким кодом люди обычно закрывают и открывают свои личные сейфы? – спросил Старыгин вслух и сам же ответил: – Самый примитивный случай – год рождения или число, если нужно всего две цифры. Или день рождения сына, к примеру.

– Или любимой собачки… – подсказала Мария. – Но здесь ведь не личный сейф, число поворотов должны были знать хотя бы несколько людей.

– Вот именно! О чем думал человек, смастеривший это устройство? О собственном дне рождения? Вряд ли в двенадцатом веке каждый знал точную дату, хотя календарь был. К тому же, насколько я знаю, у арабов дата рождения не считалась особым праздником, больше внимания обращалось на дату смерти, поскольку считалось, что это рождение к вечной жизни. Какое число знали все – богатый и бедный, простой человек и ученый, воин и купец? Думаю, дату рождения своего главного пророка – Магомета. Но вот беда: я-то ее не знаю…

– Двенадцатое число месяца раби уль-авваль, – незамедлительно последовал ответ Марии, – год, кажется, пятьсот семидесятый. В этом году этот праздник приходился на девятнадцатое марта…

– Умница! – Старыгин едва не прослезился, подскочил к стене и быстро повернул камень – сначала один раз вправо и сразу же – два раза влево.

И тотчас стена пришла в движение. Она заколебалась, а потом плавно пошла вниз, как автоматические ворота гаража, словно была сделана не из отдельных камней, а из чего-то цельного. За импровизированной дверью простирался узкий темный коридор.

– Пошли? – спросила Мария, отважно занося ногу. Стена к тому времени почти опустилась.

– Пошли, – согласился Старыгин, хотя душу ему сжало нехорошее предчувствие.

Он оглянулся и заметил аккуратно прислоненный к стене коридора толстый железный прут, который наверняка стоял там не просто так. Старыгин готов был поклясться, что этим прутом Педро или тот, кто посещал это таинственное место до них, заклинивал опускающийся кусок стены, уж больно удобно оказалось это сделать. Неизвестно, как поведет себя древняя дверь дальше – вдруг через некоторое время сама поднимется, встанет на прежнее место, и снова проход будет заканчиваться непроходимым тупиком. Очевидно, изнутри опустить кусок стены никак не получится.

Подложив прут под механизм, Старыгин несколько приободрился, выхватил у Марии фонарь и поднял его повыше, чтобы осветить помещение.

– Боже мой! – воскликнула Мария. – Что это?

С двух сторон неширокого прохода были вырублены в скале небольшие ниши, забранные решетками, и такова была их прочность, что решетки были почти нетронуты, только сильно проржавели. Старыгин подошел к ближайшей нише и поднял фонарь. В глубине камеры лежал скелет. Вполне сохранившийся скелет, по которому, надо думать, можно было бы изучать строение человеческого организма, если бы не одно обстоятельство: у скелета не было головы. Впрочем, череп нашелся в другом углу камеры, словно кто-то закинул его туда ради мрачной шутки.

В следующей нише ничего не было, зато напротив, прямо у решетки, сидел еще один скелет. Все кости у него были на месте, так что по нему действительно вполне можно было изучать человеческую анатомию. Соседняя ниша также была пуста, и секция напротив тоже, а дальше нашлось сразу несколько скелетов, сохранившихся не так хорошо, как первые два.

– Вы были правы, – сказал Старыгин, невольно понижая голос, – здесь и вправду в древности была тюрьма, где мавры держали христианских пленников, вот почему тот проход со стеной нельзя открыть изнутри. Мавры боялись, что узники сбегут. Хотя как можно отсюда сбежать, не представляю.

Мария боязливо держалась к нему поближе. Фонарь освещал ниши одну за другой, не все их обитатели сохранились в приличном, если так можно выразиться, виде. Кое-где валялась просто кучка костей, иногда скелеты были прикованы цепями.

– Ужасно! – Мария зябко поежилась. – Тут самое настоящее кладбище!

Старыгин верно понял ее состояние: не следовало бы им нарушать покой мертвых. Однако Педро Мендес для чего-то хотел, чтобы они сюда попали…

Он подхватил Марию под руку и зашагал быстрее. Коридор тянулся вглубь, изредка от него отходили в стороны ответвления, заполненные такими же нишами.

«Просто равелин Петропавловской крепости!» – раздраженно подумал Старыгин.

Вскоре коридор расширился, перешел в просторный зал, где сохранились грубо вырубленные подобия каменного стола и скамьи. На полу валялись несколько скелетов, тускло блеснули доспехи.

Старыгин поднял кривой клинок, изъеденный ржавчиной, другой меч лежал рядом, без рукоятки.

– Это тюремщики, – сообразил он, кивая на кучу скелетов, потом прошел вперед, – так вот в чем дело…

Широкий когда-то проход, через который, надо полагать, входили и выходили стражники подземной тюрьмы и вводили узников, оказался завален камнями.

– Очевидно, это единственный выход, – сказала Мария. – Случился обвал, а изнутри они тот проход открыть никак не могли.

– Испанцы захватили Ронду, люди, знавшие, как пройти в тюрьму, погибли или сбежали, и узники вместе со стражей умерли тут от голода… Но мы-то что тут делаем?

– Что это? – проговорила вдруг Мария, настороженно прислушиваясь к тишине подземелья.

– Вы что-то слышали? – удивленно спросил Старыгин. – Кроме нас с вами, здесь есть только эти несчастные, а они давно уже молчат… – Он окинул взглядом скелеты узников.

– Помолчите и вы! – оборвала его девушка, подняв палец. – Неужели и теперь не слышите?

Старыгин прислушался, и на этот раз он тоже уловил какие-то странные звуки, доносившиеся с той стороны, откуда они только что пришли. Он не мог понять природу этих звуков, тем более что подземелье рождало гулкое и странное эхо, искажавшее любой звук. Однако в этом загадочном шуме было что-то зловещее.

– Он приближается! – испуганно прошептала Мария и схватила Старыгина за руку.

Таинственный шум действительно приближался, и теперь уже можно было отчетливо расслышать звуки тяжелых шагов, от которых сотрясалась почва, и еще какой-то низкий, рокочущий звук, напоминающий отдаленную грозу.

– Господи, что это?! – воскликнул Дмитрий Алексеевич, вглядываясь в темноту.

В конце прямого туннеля, предшествующего подземной тюрьме, показались два зеленых огня. Они приближались с угрожающей быстротой, и теперь было уже отчетливо слышно глухое грозное рычание, хриплое дыхание и тяжелые прыжки неизвестного создания. Старыгин направил в его сторону свет фонаря, но в этом свете только ярче засверкали зеленые глаза чудовища, разглядеть же его не удалось.

– Что это?! – повторила Мария, вцепившись в руку своего спутника. – Это какой-то зверь?

– Да уж точно – не человек! – выкрикнул Старыгин, бросаясь наутек и волоча за собой трясущуюся от страха Марию. – Бежим, пока не поздно!

– От него не убежишь! – пробормотала девушка, но тем не менее припустила изо всех сил. – Да что же это такое?! Это какое-то исчадие ада! Такого просто не бывает! Разбудите меня! Я, наверное, сплю!..

Старыгин не ответил, он берег дыхание и силы. Они свернули в боковой проход, забранных решетками камер тут не было, скелеты валялись прямо на полу.

– Нам не уйти! – задыхаясь, сказала Мария.

Она была права – жуткое чудовище явно нагоняло беглецов, их разделяли теперь лишь несколько метров.

– Бегите вперед! – крикнул Старыгин, выпустив руку Марии, и повернулся навстречу приближающемуся ужасу.

Теперь расстояние между ними настолько сократилось, что в свете фонаря Дмитрий Алексеевич смог разглядеть это кошмарное порождение тьмы.

Впрочем, это ничего ему не дало. Он увидел только круглые, светящиеся злобным зеленым огнем глаза, огромную распахнутую пасть с торчащими из нее кривыми желтыми клыками…

Еще одна секунда, еще один прыжок – и все будет кончено, страшные клыки сомкнутся на горле Старыгина…

– Бегите! – раздался у него за спиной взволнованный голос Марии.

Слишком близко… она слишком близко, и чудовище нагонит ее, расправившись со Старыгиным…

Он не думал – на это просто не было времени. Включились какие-то древние, первобытные инстинкты, сохранившиеся еще с тех давних пор, когда отдаленные предки Старыгина, вооруженные каменным топором или примитивным копьем, охотились на диких зверей или защищали от них себя и свою семью.

Старыгин схватил один из истлевших скелетов – останки несчастного узника подземной тюрьмы – и швырнул их в морду своего жуткого преследователя.

Ужасное создание грозно зарычало, прижало скелет к полу пещеры тяжелой когтистой лапой и склонилось над ним. Послышался леденящий душу хруст костей – чудовище одним движением челюстей разгрызло позвоночник мертвеца…

Воспользовавшись секундной заминкой монстра, Старыгин развернулся и бросился прочь, вслед за Марией.

Она не убежала далеко и поджидала его в нескольких метрах от подземной тюрьмы, там, где подземелье сужалось, переходя в новый коридор.

– Бегите! – выдохнул Старыгин, поравнявшись с девушкой. – Я постараюсь его задержать!

– Бесполезно! – отмахнулась Мария. – Смотрите, может быть, мы сможем опустить эту решетку!

Действительно, в том месте, где заканчивалась средневековая тюрьма, под потолком подземелья была закреплена древняя заржавленная решетка. Старыгин подпрыгнул, ухватился за прутья и повис на них. В первый момент решетка не поддалась, ее механизм заржавел за многие столетия, но Старыгин раскачался, стараясь сдвинуть ее с места. Под его весом решетка со страшным скрипом поддалась и вдруг поехала вниз по каменным направляющим. Старыгин едва успел спрыгнуть и откатиться назад, к Марии. Решетка обрушилась вниз и с тяжелым лязгом заперла выход из тюрьмы.

Буквально в ту же секунду жуткое создание, успевшее расправиться с останками несчастного узника, устремилось вперед и с размаху налетело на железную решетку.

От этого удара, казалось, вздрогнула сама земля, но средневековая решетка устояла.

– На совесть делали мавры! – восхитился Старыгин. – Умели работать!

Чудовище бесновалось по ту сторону решетки, бросалось на нее всем своим весом, грызло толстые прутья страшными зубами.

Старыгин попытался рассмотреть его. Узкий луч фонаря не позволял разглядеть существо целиком – он выхватывал из мрака то одну, то другую часть монстра.

Старыгин увидел мощное, гибкое тело хищника, огромную круглую голову, зубастую пасть… Все это больше напоминало порождение ночного кошмара, чем живое существо.

– Что же это такое? – прошептала Мария, как завороженная разглядывая беснующегося за решеткой зверя. – Это существо обитает здесь, под землей?

– Не думаю, – с сомнением отозвался Старыгин. – Наверняка всему этому есть какое-то разумное объяснение.

– Интересно, долго ли выдержит решетка такой напор? – пробормотала Мария, невольно вздрогнув.

Действительно: страшное создание раз за разом бросалось на железные прутья всем своим весом, и казалось, что перед его силищей никакая преграда долго не устоит.

– Лучше бы нам находиться в другом месте, когда это произойдет! – проговорил Старыгин и зашагал по коридору прочь от подземной тюрьмы и ее страшного обитателя.

– А как мы потом отсюда выйдем? – осведомилась Мария, нагоняя его.

– Давайте решать вопросы по мере их поступления, – отмахнулся Старыгин. – Создатели подземелья должны были предусмотреть запасной выход…

– Тогда бы все эти люди не умерли тут от голода…

Старыгин понял, что сморозил глупость.

– В крайнем случае мы подождем, а потом вернемся к решетке и через подземную тюрьму проберемся к тому проходу. Не вечно же этот монстр будет ее стеречь! Вы же не думаете, что это – мифический подземный страж подземелья!

– Я уж не знаю, что и думать, – испуганно проговорила девушка, – но, кажется, это не призрак, а чудовище из плоти и крови, то есть ему надо чем-то питаться, а тут, кроме скелетов, нет ничего… Может быть, оттого он на нас так и набросился?

Старыгину и самому приходила в голову эта мысль, но он постарался ее прогнать.

Они молча шли несколько минут.

Позади время от времени раздавались глухие тяжелые удары – чудовище все еще бросалось на решетку, надеясь раньше или позже сокрушить ее.

Вскоре коридор свернул налево, а затем перешел в каменную лестницу, спускавшуюся еще ниже, в самые глубины подземелья.

– Не нравится мне все это… – проговорила Мария, взглянув в глубину коридора.

– А еще больше мне не нравится упорство нашего зубастого друга! – ответил Старыгин и решительно зашагал вперед.

Мария признала его довод убедительным и двинулась следом.

Свет фонаря едва разгонял глубокий мрак, освещая ступени. К счастью, лестница оказалась не очень длинной и снова перешла в прямой коридор. Он был ниже и у́же прежних тоннелей. По стенам его стекали темные капли, собираясь на полу в небольшие лужицы.

– Что это за странный запах? – Мария дотронулась до плеча Старыгина.

Дмитрий Алексеевич замедлил шаги, дотронулся до влажной стены и удивленно проговорил:

– Это нефть! Подземелье проходит через нефтеносный слой, и нефть буквально сочится из стен!

– Вот обрадуются городские власти! – усмехнулась Мария. – Если, конечно, они об этом узнают…

– Не волнуйтесь, мы скоро выберемся, – поспешил успокоить ее Старыгин.

Девушка в ответ промолчала.

Неожиданно коридор расширился, и Старыгин с Марией оказались в круглой пещере, свод которой уходил во мрак. Кое-где этот свод подпирали толстые деревянные опоры. В стороне от входа на полу темнела обширная нефтяная лужа.

– Что это? – прошептала Мария, показывая на бесформенную темную груду в углу помещения.

Старыгин направил туда свет фонаря, и они разглядели еще один скелет, точнее – самую настоящую мумию, у которой сохранились еще высохшие ткани тела и даже лица. Иссохшее лицо сложилось в чудовищную, уродливую улыбку, словно мертвец, перешагнув границу жизни и смерти, узнал по ту ее сторону что-то удивительно смешное и теперь издевается над живыми.

– Господи! – вскрикнула Мария, разглядев оскал мертвеца. – Это еще один узник мавританской тюрьмы?

– Не думаю, – тихо отозвался Старыгин. – Этот труп пролежал здесь гораздо меньше, судя по состоянию его тканей… а также по остаткам одежды!

Действительно, на мертвеце была еще полуистлевшая одежда – матерчатая куртка, клетчатая рубашка и джинсы.

– Скорее всего, этот человек проник в подземелье, как и мы, в поисках хранящейся здесь тайны, и здесь нашел свою смерть. Судя по одежде, это случилось не больше сорока лет назад… примерно тогда в Европе появились первые джинсы…

– Спасибо за очень уместную лекцию! – огрызнулась Мария. – Нас вполне может ожидать такой же конец!

– Ну, зачем же смотреть в будущее так мрачно… – ответил Старыгин, но в голосе его не было прежней уверенности.

Он постепенно осматривал всю пещеру, освещая ее лучом фонаря, и вдруг издал удивленный возглас:

– Вы видите это?!

– Что вы там нашли? – проворчала Мария. – Еще один труп?

– Нет, что-то куда более интересное! Посмотрите сюда…

Он направил луч фонаря в глубокую нишу, выдолбленную рукой человека или силами природы в стене пещеры.

Свод этой ниши поддерживали несколько опор. Но не это привлекло внимание реставратора.

Посреди ниши, на небольшом каменном возвышении, как на алтаре, лежала книга.

С первого взгляда было ясно, что этой книге много веков. В твердой обложке из тисненой кожи, с коваными золотыми застежками, с арабской вязью на обложке, книга покоилась на каменном алтаре, словно ожидая своих читателей.

– Вот ради чего Педро вел нас сюда, рассыпав по всей Андалусии зашифрованные указания! – взволнованно проговорил Дмитрий Алексеевич, осторожно открывая книгу.

Пергаментные листы были покрыты бегущей справа налево изящной вязью арабских букв. Текст был написан от руки, и тушь, которой пользовался средневековый писец, до сих пор прекрасно сохранилась. Кое-где страницы украшали затейливые цветные узоры – не изображения людей и животных, птиц и цветов, как в христианской книге, а сложный, тщательно выписанный орнамент.

– Какая жалость, что я не читаю по-арабски! – вздохнул Старыгин, бережно проводя рукой по странице. – Конечно, мы найдем специалиста, но как хотелось бы уже сейчас понять, что это за книга! Ведь Педро повидал в своей жизни множество редчайших манускриптов, и ни одному из них он не придавал такого значения, как этой книге! Наверняка это какой-то очень важный трактат…

– Вам не придется долго искать специалиста, – отозвалась Мария, разглядывая книгу. – Я довольно хорошо читаю по-арабски. Ведь в Андалусии вся история, вся культура страны тесно связана с маврами, и невозможно заниматься изучением и реставрацией старинных книг, не владея хоть в какой-то степени арабским языком!

– Замечательно! – воскликнул Старыгин. – Может быть, вы попробуете прочесть и перевести хотя бы несколько страниц, чтобы понять, что это за манускрипт…

– Вы считаете, сейчас подходящее время для чтения? – спросила Мария. – Вместо того чтобы срочно искать выход…

– Передохнем немного, – Старыгин умоляюще улыбнулся, – а потом, со свежими силами…

Дмитрий Алексеевич малость покривил душой, изображая усталость. То есть он, конечно, утомился, бегая по подземным коридорам, но не настолько, чтобы упасть без сил. Просто ему очень хотелось узнать, что же такое написано в книге, к которой Педро Гарсия Мендес подводил его таким сложным путем.

– Первых страниц нет, – проговорила Мария, внимательно разглядывая книгу. – Видимо, они утрачены за прошедшие века. Текст начинается буквально с половины фразы.

– «…где на лошадях, а где и пешком. Пройдя от той реки два дня по степи, начали мы страдать без воды, и громкие жалобы наши огласили окрестности. И тут, по неизреченной мудрости Аллаха, оказывающего свои милости кому захочет из рабов своих, встретили мы кочующих по степи куманов. Куманы – суть исконные жители тех пустынных краев, иначе называемые кыпчаки, отчего и вся эта обширная местность носит имя Дешт-и-Кыпчак…»

– Дешт-и-Кыпчак! – воскликнул Старыгин. – Половецкая степь! А куманы и кыпчаки – это другие названия кочевого племени, которое русские называли половцами…

– Вы так обрадовались, словно обнаружили выход из этого подземелья! – проговорила Мария.

– Но это действительно очень важная находка, – смущенно ответил Старыгин. – Должно быть, это записки какого-то арабского путешественника, посетившего степи Южной Руси и Северного Причерноморья в одиннадцатом или двенадцатом веке. Эта книга может пролить свет на взаимоотношения русских князей и половцев…

– Лучше бы она пролила свет на эти подземные лабиринты! – прервала его Мария. – Скоро аккумулятор фонаря разрядится, и мы останемся в полной темноте!

– Пока этого не случилось, прочтите еще немного! – попросил Дмитрий Алексеевич. – А я тем временем подумаю, как выбраться из этой подземной тюрьмы.

Мария пожала плечами и продолжила читать, переводя текст с арабского:

– «Увидев кибитки куманов, или кыпчаков, мы невольно пришли в изумление и вознесли молитву Аллаху, который в неизреченной мудрости своей создал людей столь разнообразными. Я повидал много земель, много стран, за что люди прозвали меня джаувала, то есть – неутомимый путешественник, и в каждой земле, где побывал, оставил я часть своей бессмертной души, хотя один Аллах властен над нею. В этих странствиях провел я многие и многие годы, но по-прежнему не перестаю удивляться безграничной мудрости Аллаха и удивительной красоте и многообразию его творений.

Прежде еще, чем показались перед нами их кочевые кибитки, услышали мы громкое мычание быков, ржание коней, блеяние бесчисленных овец и столь же громкий скрип тележных осей. Кроме того, к самому небу поднимались многочисленные дымы, как будто в степи рядом с нами появился многолюдный город. Потом уже над высокой пожухлой травой показались развевающиеся на ветру знамена куманских всадников. Знамена эти, или бунчуки, являют собой конские или волчьи хвосты, укрепленные на кончиках длинных пик. После тех бунчуков показались над травой верхушки юрт, высоких, как настоящие дома.

Куманы, в отличие от прочих кочевых народов, не разбирают свои юрты при переездах. Их юрты стоят на удивительно больших деревянных повозках, каждую из которых волокут по степи более двадцати быков. Ширина этих повозок составляет более десяти локтей. Когда движется род куманов, кажется, что по степи едет целый городок. Если же кочует большой род, или орда – можно подумать, что едет огромный город. Куманские всадники гарцуют вокруг повозок на своих лошадях, а их жены тем временем в юртах готовят обед или шьют одежду, словно и не путешествуют по степи, а спокойно живут на одном месте. Там, где прошел род куманов, степь укатана колесами повозок и вытоптана копытами бесчисленных коней и овец. Потому куманы кочуют по разным местам, возвращаясь на то же место только через десять лет, когда там заново нарастет трава, давая прокорм их скоту.

Следует сказать немного и о верованиях куманов, или кыпчаков. Перед ними еще не открылся свет истинной веры. Хотя они и слышали о несказанном величии Аллаха и мудрости Мухаммеда, они до сих пор глухи к словам Истины. Большая часть кыпчаков, как и русы, поклоняется пророку Исе, которого они называют Иисусом. Оттого часто их цари роднятся с князьями русов. Цари кыпчаков выдают своих дочерей за княжеских сыновей, и если в том приходит нужда, поспешают на помощь новому родичу со своей конницей.

Хотя они веруют в того же бога, что и русы, есть в их вере и различия, которым и те и другие придают большое значение. Русы считают, что бог их един в трех лицах, и почитают наравне с Исой и мать его, Марию, называя ее Матерь Бога. Кыпчаки же признают у бога только два лица и не называют Марию Божьей Матерью, ибо считают, что она родила простого человека, который потом уже стал богом…»

– Значит, половцы были христианами-несторианами! – воскликнул Старыгин. – Я слышал о таком предположении, но в этих записках оно несомненно подтверждается! Вот почему Педро придавал этой книге такое большое значение…

– Не думаю, что для сеньора Педро такую важную роль играла религия какого-то забытого кочевого племени… – проворчала Мария и продолжила перевод.

– «Как и другие христиане, кыпчаки хоронят своих умерших в земле, воздвигая над могилой весьма искусные каменные изваяния. Такие изваяния стоят по степи тут и там во всех местах, где проходили кочевники. Кыпчаки называют их таши-баба, то есть – каменные отцы. Русы же, не зная, что «баба» на языке кыпчаков и тюрок значит «отец», называют эти изваяния каменными бабами. В руках каждое такое изваяние держит круглый сосуд. Кыпчаки говорят, что это тот сосуд, из которого пророк Иса вкушал пищу в последний день перед казнью, и в этот же сосуд была собрана его пролитая кровь. Посему кыпчаки весьма почитают этот сосуд и говорят, что вкусивший из него пищу или питье обретет жизнь вечную и мудрость всех пророков…»

– Чаша Грааля! – на этот раз Старыгин усмехнулся. – Где только не встретишь отголоски этого мифа! Даже в половецкой степи, среди полудиких кочевников…

«Хотя кыпчаки христиане, много в них сохранилось от верований далеких предков, которых промеж себя называют они Черной верой. Так, считают они, что степные волки – их кровные родичи, и есть среди них особые люди, которых называют они волхвами. Эти волхвы раз в год выходят из становища в степь и начинают волховать, или волковать: они воют подобно волкам и ждут от своих четвероногих родичей ответа. По этому ответу узнают они будущее, которое ожидает их род. Узнают, хорош ли окажется приплод у скота и удачны ли будут военные набеги. Сказывают, что некоторые волхвы умеют даже превращаться в волков и по нескольку дней бегают в степи с волчьей стаей. Увидеть такое чудо своими глазами мне не удалось, не было на то соизволенья всемогущего Аллаха, однако позже, когда я уже несколько месяцев прожил среди кыпчаков, я видел, как их царь по имени Гза, когда хотел узнать об исходе предстоящей битвы, глубокой ночью отъехал на коне в степь и завыл волком. Вскоре ему ответили несколько волков, что посчитали за благое предзнаменование. Как говорят, всякий царь кыпчаков поступает точно так же, когда нуждается в совете богов…»

– Гза! – перебил Марию Дмитрий Алексеевич. – Ведь это половецкий хан Гза, упоминаемый в «Слове о полку Игореве»…

На этот раз Мария ничего не ответила, только укоризненно взглянула на него и продолжила чтение:

– «Среди царей кыпчаков самый уважаемый – хан Кончак, и не только потому, что в его подчинении больше всего воинов, в его орде больше всего кибиток и в стаде больше всего скота. Особенным уважением пользуется Кончак потому, что владеет той самой Священной Чашей, которую столь почитают все кыпчаки. Оттого, как считают, он так силен и здоров и оттого так удачлив во всех войнах и сражениях. Многие другие цари мечтают отнять у него Священную Чашу, и князья русов также покушаются на нее, но Аллах не дает им победы…»

На этом месте Мария прервала чтение и подняла взгляд на Дмитрия Алексеевича.

– Фонарь начинает слабеть, – проговорила она укоризненно. – Еще немного, и аккумулятор сядет, и мы с вами останемся в полной темноте! Сейчас не самое подходящее время для чтения старинной хроники. Она ждала нас восемьсот лет – подождет и еще немного. Вы, кажется, обещали подумать, как можно отсюда выбраться. Ну и как – вы до чего-нибудь додумались?

– Простите, Мария, – Старыгин опустил взгляд. – Понимаю, что мое поведение кажется вам инфантильным. Но я так долго, с таким трудом искал эту книгу, очень хотел понять, что она из себя представляет, насколько она важна. Хотел понять, почему ваш учитель и мой друг Педро Мендес непременно хотел привести меня к этой книге.

– Ну и как – поняли? – на этот раз Мария даже не пыталась скрыть сарказм.

– Боюсь, что он попал в плен очередной байки о Чаше Грааля… – проговорил Старыгин с сожалением. – Это удивительно, ведь Педро был настоящим специалистом, серьезным ученым и трезвомыслящим человеком. Ума не приложу, как он мог поверить во всю эту мистическую чушь…

Чашей Грааля издавна называют сосуд, из которого причащались во время Тайной Вечери Иисус Христос и его ученики, апостолы. Считается, что потом, во время казни, в ту же чашу богатый человек Иосиф Аримафейский, втайне исповедовавший учение Христа, собрал священную кровь Иисуса. После этого Чаша Грааля приобрела необыкновенные свойства – выпив из нее воды или вина, любой человек обретает спасение души, а по другим сказаниям – вечную жизнь и даже вечную молодость. Сотни лет люди по всей земле ищут эту священную чашу, отдают этим поискам многие годы и даже самую жизнь. Эту чашу изображали многие художники. Чаще всего ее рисуют в виде прекрасного сосуда, золотого или серебряного, усыпанного драгоценными камнями. Хотя, конечно, если задуматься, Иисус и его ученики были простыми бедными людьми, рыбаками и земледельцами, и вряд ли пили и ели из золотой посуды. Скорее всего, чаша Тайной Вечери была простым, незамысловатым сосудом из глины или дерева.

В последнее время появилась еще одна гипотеза, связанная с Чашей Грааля. Святой Грааль пишется латинскими буквами как Sante Graal или San Greal, но это можно прочесть иначе – как Sang Real, что на искаженном французском значит – кровь королей, или истинная кровь. Так вот, сторонники этой версии считают, что Святой Грааль – это вовсе не сосуд, а символическое обозначение истинной королевской крови, крови первых королей Франции Меровингов, которые якобы происходили по прямой линии от самого Иисуса Христа. И только потомки Меровингов, носители истинной королевской крови, могут стоять во главе всех королевских домов христианского мира…

– Все это, разумеется, очень интересно, но не кажется ли вам, что сейчас не время для лекции по истории религии?! – прервала его Мария. – Фонарь совсем слабеет! Что мы будем делать, когда он погаснет? Никакой Святой Грааль нам не поможет! Вы не придумали, как нам отсюда выбраться?

– Простите… – виновато пробормотал Старыгин и на какое-то время замолчал.

Свет фонаря действительно на глазах слабел.

Неожиданно Дмитрий Алексеевич решился, шагнул в угол пещеры, туда, где лежала страшная мумия, и оторвал от одежды мертвеца большой лоскут истлевшей ткани.

– Что вы делаете? – испуганно воскликнула Мария. – Не беспокойте мертвых! Зачем вам понадобилась эта истлевшая тряпка?

Но Старыгин, не обращая на нее внимания, продолжил свои непонятные действия. Он выломал кусок опоры, на которой держался свод, и обмотал вокруг деревяшки лохмотья мертвеца. Получилось что-то наподобие факела.

– Вы сошли с ума! – проговорила Мария. – Свод рухнет и заживо похоронит нас…

– Мы и так уже практически заживо погребены в этом подземелье, – отмахнулся от нее Старыгин. – Будем надеяться, что какое-то время свод выдержит!

Однако, словно бы для того, чтобы опровергнуть его слова, со свода посыпались камни, сначала мелкие.

Старыгин, не обращая на это внимания, обмакнул тряпку в темную лужу.

– У нас будет факел, – объяснил он удивленно наблюдавшей за ним девушке. – Надо только зажечь его…

На этот раз он подобрал с пола несколько обвалившихся со свода камней. Осмотрев их, он оставил только два, остальные бросил. Присев на корточки, Дмитрий принялся ритмично бить камни друг о друга, держа их над факелом. После третьего или четвертого удара посыпались искры. Старыгин удвоил усилия, и наконец факел затлел, а потом и вспыхнул ярким багровым пламенем.

– Пока можно погасить фонарь, – сказал он своей спутнице. – Возможно, он нам еще пригодится!

Подняв над головой факел, Старыгин внимательно оглядел пещеру.

Ее низкий свод в нескольких местах опирался на прочные деревянные столбы. Стены были неровные, местами они уходили во тьму, и Дмитрий Алексеевич обошел их, чтобы проверить, нет ли там не замеченного ими прохода.

Прохода не было, и Старыгин ощутил совершенную безысходность. Все говорило о том, что они с Марией найдут в этой пещере страшную и мучительную смерть. Мертвец, чья одежда послужила материалом для факела, наглядно показывал, что их ожидает. Спустя несколько лет здесь будут лежать уже три скелета, если раньше их не раздавит обрушившийся свод…

Старыгин не мог показать свой страх перед девушкой: он должен был всеми силами внушать ей надежду. Нет, он обязан сделать все возможное и невозможное, чтобы вызволить ее из этого подземелья! Ведь если бы не он, если бы не его проклятое любопытство, она не пошла бы сюда и не оказалась в этом каменном мешке…

Проходя второй раз по кругу вдоль стен пещеры, Старыгин вдруг заметил, что в одном темном углу пламя факела заколебалось.

Старыгин опустился на колени, поднес факел к самой стене.

Теперь у него не было сомнений: пламя отклонилось, как будто его тянуло к каменной осыпи.

Это могло значить только одно: там есть движение воздуха, сквозняк! А движение воздуха – это выход, это жизнь!

– Подержите факел! – попросил Старыгин Марию.

Девушка подчинилась без лишних вопросов, и Дмитрий Алексеевич принялся один за другим отгребать от стены камни. Через несколько минут руки его были исцарапаны в кровь, но теперь уже он сам чувствовал дуновение сквозняка.

Еще несколько минут упорной работы – и он вытащил последние камни, за которыми оказалось круглое отверстие уходившего в беспросветную темноту лаза.

Это был не высокий сводчатый коридор вроде тех, по которым они ходили до сих пор, а узкий лаз, наподобие звериной норы, где можно было передвигаться только ползком. Но это был хоть какой-то путь из пещеры, едва не ставшей их могилой.

– Я полезу вперед! – решительно проговорил Старыгин. – Следуйте за мной! Только…

Он подошел к нише, где лежала книга.

– Я не могу оставить ее здесь! – твердо сказал он. – Понимаю, что выгляжу в ваших глазах в лучшем случае расхитителем гробниц, а в худшем – самым банальным музейным вором, но думаю, что эту книгу нельзя здесь бросить. После нас в это место, может быть, уже никто не попадет, и бесценная книга будет навсегда потеряна для человечества. Думаю, наш общий друг Педро не для того направил нас сюда, чтобы мы оставили эту книгу в подземелье.

С этими словами Старыгин положил книгу в свой рюкзак и нагнулся, чтобы влезть в расчищенный от камней туннель.

– Вы уверены, что этот лаз выведет нас наружу? – прошептала Мария, испуганно вглядываясь в сырую темноту.

Старыгин ни в чем не был уверен, но он не мог показать свои сомнения девушке. Главное – не впадать в панику. По крайней мере, они будут куда-то двигаться, а не стоять на месте и с ужасом ждать неотвратимой смерти…

– Уверен, – ответил он твердым голосом. – Вы видите, что пламя факела втягивает сквозняком в этот лаз? Значит, там есть выход наружу! Во всяком случае, это наш единственный путь!

Он и сам понимал, что его слова звучат неубедительно, но вопросов больше не последовало. Старыгин опустился на четвереньки и пополз вперед, выставив перед собой коптящий факел.

В его последних словах была доля правды: пламя факела отклоняло сквозняком в глубокую темноту лаза. Благодаря этому Старыгин не задыхался, дым и копоть уносило вперед. Факел освещал сырые стены лаза, стекавшие по ним капли. Проход явно имел уклон вниз, что очень огорчало Старыгина: вместо того чтобы подниматься к свету и воздуху, они спускались все глубже и глубже в тайные подземелья. Ничего хорошего это не обещало.

Вскоре Старыгин почувствовал, что силы его на исходе. Локти и колени сбились о камни, сердце колотилось от усталости. Он уже не рад был, что полез в эту тесную галерею. В пещере, где они нашли книгу, хотя бы можно было выпрямиться во весь рост, размять мышцы.

Мария ползла сзади, не жалуясь, и Старыгин продолжил движение.

Уклон коридора становился все сильнее. Благодаря этому ползти стало немного легче, но надежда на освобождение стремительно таяла с каждой минутой.

– Вы уверены, что мы выберемся наружу? – раздался позади дрожащий голос девушки.

Старыгин хотел фальшиво-бодрым голосом заверить ее в близости освобождения… но вдруг пол коридора ушел из-под его ног, точнее, из-под локтей, и Дмитрий Алексеевич провалился в пустоту.

К счастью, падение было недолгим. Старыгин выронил факел и откатился в сторону, пытаясь понять, где он находится.

Факел упал в лужу и погас. Старыгин оказался в темноте. По крайней мере, в первое мгновение он ничего не видел вокруг, но вскоре его глаза привыкли к скудному освещению, и он разглядел в высоте над собой какие-то странные, слабо светящиеся пятна.

Через несколько секунд над ним что-то громко зашуршало, зашумело, сверху посыпались комья земли и мелкие камни, а потом рядом упала Мария.

– Вы целы? – проговорил Старыгин, поднимаясь на ноги и отряхивая одежду.

– Скорее да, чем нет, – отозвалась из темноты девушка. – А где это мы? Уже попали в преисподнюю?

– Вы можете шутить – это хороший признак! – ответил Старыгин. – Взгляните-ка наверх. Видите эти светлые пятна? Вам это ничего не напоминает?

Сам он, приглядевшись к странным светящимся пятнам над головой, увидел знакомый узор южных созвездий, и с облегчением понял, что над ним нависает высокий каменный свод, усеянный множеством фигурных отверстий, через которые виднеется звездное небо, прекрасное ночное небо Андалусии.

Значит, хотя наклонный коридор вел их все вниз и вниз, в конце концов они все же выбрались из подземелья.

– Господи! – радостно воскликнула Мария. – Я знаю, где мы! Это Арабские бани!

– Бани? – переспросил ее Старыгин. – Да, помыться бы нам сейчас не помешало!

– Мы выбрались! – Мария подскочила к Старыгину, обхватила его руками и закружила, восклицая: – Выбрались, выбрались, выбрались!

Через минуту она успокоилась и, смутившись своего порыва, отошла от Старыгина. Опустив глаза, тоном скромной девочки-отличницы, отвечающей урок, Мария проговорила:

– Этот свод с фигурными отверстиями – крыша Арабских бань, средневековой мавританской постройки, расположенной в нижней части города, возле Римского моста. Поэтому мы так долго спускались вниз и все же вышли наружу… мы оказались почти на самом дне ущелья, разделяющего город на две части.

– Ну, это не важно! – Старыгин огляделся. – Главное, что мы спасены! А вот и выход из этих бань…

Они подошли к широкому проему в каменной стене, украшенному фигурной аркой, и выбрались из старинной постройки на поросший травой склон оврага. В стороне над ними на фоне ночного неба темнела громада моста.

– Это Старый мост, построенный еще римлянами, – сообщила Мария, карабкаясь вверх по склону. – По нему мы попадем в христианскую часть Ронды и доберемся до моего дома.

Выше по склону, недалеко от моста, трепетали в ночи живые языки пламени, оттуда же доносились печальные звуки гитары и приглушенные голоса.

– Кто это там? – поинтересовался Старыгин, помогая Марии вскарабкаться на крутой уступ.

– Понятия не имею, – девушка пожала плечами. – Впрочем, сейчас мы все узнаем. Тропинка ведет как раз в ту сторону.

Через несколько минут путники увидели огромный костер, разведенный на поляне неподалеку от римского моста. Вокруг костра сидели смуглые люди в ярких одеждах – бородатые мужчины в черных рубахах навыпуск, женщины в широких цветастых юбках, с бренчащими монистами на груди.

– Цыгане! – удивленно проговорил Старыгин. – Не ожидал встретить их здесь, высоко в горах…

– Это андалузские цыгане, их здесь довольно много, – пояснила Мария. – Возле Гранады совсем недавно был целый пещерный городок, населенный цыганами. У них были в пещерах самые настоящие квартиры, и цыгане не хотели переселяться из этих укрытий в современные комфортабельные дома. Только несколько лет назад их сумели уговорить, а в пещерах устроили музей, который охотно посещают туристы.

Одноглазый чернобородый цыган наигрывал что-то на гитаре, две женщины низкими голосами выводили сложную волнующую мелодию, удивительно созвучную этой южной весенней ночи и нависшему над ними, густо усыпанному звездами небесному своду. Еще несколько человек, рассевшись вокруг костра, вполголоса разговаривали и пили вино из бумажных стаканчиков.

Заметив приближающихся путников, одна из женщин вскочила и подбежала к тропе.

– Постой, красавица! – она схватила Марию за руку. – Позволь, я погадаю тебе!

– Спасибо, не надо! – Мария попыталась вырвать руку, но цыганка вцепилась в нее как клещ:

– Не думай, я не какая-нибудь, мне не нужны твои деньги! Я скажу тебе всю правду, вот увидишь! Даром скажу, не возьму с тебя ни гроша! Мое гадание самое верное…

Она наклонилась над рукой девушки и забормотала гнусавым загробным голосом:

– Дорога… вижу дорогу в горах… Ох, красавица, не к добру эта дорога! Не надо тебе ехать, берегись! Плохой человек стережет тебя на этой дороге, злой человек с дурным глазом… не надо тебе ехать, погибель грозит тебе в конце пути!

– Не слушайте ее! – проговорил Старыгин, выходя из темноты. – Эта пустая болтовня только испортит вам настроение. Понятно, что она говорит про горную дорогу – здесь, в Ронде, всякая дорога ведет через горы… а плохой человек с дурным глазом – это любимый персонаж цыганских гаданий…

Цыганка подняла голову, увидела Старыгина и вдруг заметно побледнела.

– Чур, чур меня! – забормотала она, отступая к костру. – Чур-чура-чемчура! Зачураюсь, закрещусь! Проходи мимо, незнакомый человек, я тебе ничего плохого не сделала!

Она часто-часто замахала руками, широкие рукава яркой кофты съехали вверх к плечам, и Старыгин заметил на левом смуглом запястье цыганки четкую татуировку – крест, обвитый оливковой ветвью. Он задумался было, что это значит, но цыганка крупно перекрестилась, подскочила к своим соплеменникам и что-то взволнованно проговорила на незнакомом хрипловатом языке.

Цыгане повскакали с мест, уставились на Старыгина, и среди них началась самая настоящая паника. Бородатый гитарист что-то резко скомандовал, взглянул на Старыгина своим горячим черным глазом, хлестнул узорчатой плеткой по лаковому голенищу сапога. Женщины забегали, бренча монистами, разметая пыль оборками длинных юбок, похватали свой скарб, разбросанный по траве, и понесли его к видневшимся в темноте трейлерам, заменяющим современным цыганам лошадок и кожаные кибитки.

– Чем это вы их так напугали? – насмешливо спросила Мария, однако Старыгин почувствовал, что эта насмешка напускная и встреча с цыганами всерьез испугала девушку.

– Наверное, у меня дурной глаз, – отшутился он. – Идемте дальше, вы говорили, что отсюда совсем недалеко до вашего дома.

Они зашагали к темневшему впереди мосту.

Над ними сияли яркие южные звезды, воздух был наполнен сладковатым ароматом цветущих апельсиновых деревьев и громким стрекотом цикад. Старыгин испытывал удивительное волнение – он только что выбрался из мрачного подземелья, можно сказать – с того света, и рядом с ним была чудесная девушка…

Они перешли древний мост и теперь поднимались в гору по узкой тропинке. Мария оступилась, и Старыгин поддержал ее. При этом между ними словно пробежал электрический ток. Сердце Дмитрия пропустило один удар, во рту пересохло. Он не сомневался, что Мария испытывает сейчас такое же острое волнение. По небу над его головой промелькнула падающая звезда, и Старыгин загадал желание: чтобы этот чудесный миг длился вечно…

Однако долгий подъем в гору несколько охладил его чувства, и Старыгин был теперь озабочен только тем, чтобы скрыть от Марии одышку и пот, крупными каплями выступивший на лбу, несмотря на то, что ночь стала прохладной.

Они поднялись наверх и пошли по пустым темным улицам спящего городка.

– Уже близко, – шепнула Мария, и Старыгин снова расстроился.

Во-первых, она заметила, что он устал и запыхался, а во-вторых, вот сейчас он проводит ее до дома, а что потом? Куда он денется глубокой ночью?

– Вот здесь, – Мария открыла своим ключом дверь подъезда и потянула замешкавшегося Старыгина за руку, – да идемте же! Только не топайте сильно, мои соседи ложатся рано.

Не выгнала! Старыгин взбежал по ступенькам, как барс – огромными бесшумными прыжками.

Квартирка оказалась маленькой – две комнаты и крошечный закуток, где едва помещались плита и холодильник. Мария заметила, что Старыгин оробел, и шутливо потрепала его по плечу:

– Не бойтесь, Дмитрий, я не кусаюсь! Вам же все равно некуда идти в такой поздний час, так что вполне можете переночевать вот на этой кушетке в гостиной.

При этом глаза ее так блеснули, что Старыгин приободрился.

– Хотите кофе? – самым светским тоном спросила Мария, словно они не носились весь день как угорелые, не ползали по мрачным подземельям, не поднимались по крутым каменным лестницам, а просто вышли прогуляться после обеда. А потом вернулись – и вот она, как любезная хозяйка, предлагает своему гостю кофе, причем вполне вероятно, что он вежливо откажется. Или выпьет маленькую чашечку, просто чтобы посидеть подольше и поболтать с милой приятельницей на ничего не значащие темы.

Старыгин не хотел кофе. Он хотел есть. Вот именно: рядом с ним была прелестная молодая девушка, его очень сильно влекло к ней, однако голод – не тетка, а у него после завтрака, еще в отеле Малаги, не было во рту ни крошки. Да, еще по дороге в Ронду он выпил плохого кофе из автомата, когда автобус остановился на заправке.

Так что сейчас мысль о кофе его не слишком вдохновила. Однако следовало соглашаться, потому что, судя по всему, ему не предложат в этом доме ни паэлью, ни традиционные испанские тапас, ни просто кусок жареного мяса с картошкой.

Да что там, сейчас он согласился бы на простой бутерброд или – стыдно сказать! – гамбургер из «Макдоналдса»!

Дмитрий Алексеевич по природе своей был гурманом и наедине с собой всячески потакал своей слабости. Больше всего он любил итальянскую кухню – карпаччо, ризотто, салат из маринованного мяса осьминога, но не отказался бы сейчас и от самых обычных спагетти. Как уже говорилось, он вообще по роду своей работы тяготел ко всему итальянскому – к художникам, городам, кинофильмам неореализма, поэту Данте Алигьери и вину кьянти.

Есть захотелось невыносимо, Старыгин даже прикрыл глаза от пронзившей желудок боли. Перед его мысленным взором тотчас предстала сковорода с огромной неаполитанской пиццей.

Чего там только не было! Помидоры и лук, грибы и морепродукты, и все покрыто толстым слоем запеченного сыра… Или еще антипаста – большое блюдо с разными закусками, из которых больше всего Дмитрию Алексеевичу нравились маринованные артишоки.

– Еды нет, – извиняющимся голосом сказала Мария, заметив, надо полагать, страдание на лице своего гостя.

Ох, уж эти современные молодые женщины! Думают о своей внешности, карьере, поклонниках – в общем, о чем угодно, только не о том, чтобы накормить забредшего к ним в гости мужчину!

Тут Старыгин взглянул на девушку и мгновенно позабыл о еде. Она смотрела на него с такой мягкой, слегка виноватой улыбкой, глаза ее так сияли, что на него снизошло умиротворение.

– Тогда кофе, – согласился Старыгин, чтобы продлить этот момент покоя и доверия, неожиданно возникшего между ними.

Мария перемещалась по кухне, словно изучая ее несложную геометрию – линия АВ от плиты к раковине, линия ВС от раковины к столу. Старыгин стоял посредине этой ломаной траектории, и в конце концов Мария натолкнулась на него.

И снова, как на крутой тропинке возле моста, между ними словно пробежал электрический ток. Мария вздрогнула, запрокинула голову, рассыпав по плечам темное золото своих волос, и на лице ее появилось удивленное и доверчивое выражение. Дмитрия кинуло к ней непреодолимой силой. Он припал к губам девушки, как умирающий от жажды припадает к роднику, и губы Марии были чище и прохладнее родниковой воды, слаще меда, ароматнее весеннего ветра. Дмитрий обнимал ее – и Мария таяла в его объятиях, как льдинка на июльском солнце.

– Да! – шептала она едва слышно, выгибаясь в его руках, как ивовая ветка. – Да! Да!

И их закрутил водоворот – прекрасный и мощный водоворот страсти, который подхватил два тела, две родных души, и пронес их сквозь тьму и свет, сквозь горные ущелья и прекрасные цветущие сады, и вынес их на сияющую вершину, залитую ослепительным солнцем…

Старыгин скосил глаза, невольно залюбовавшись профилем Марии. Смуглая щека девушки отсвечивала темным золотом в лучах солнца. Встречный ветер задорно трепал завиток волос цвета осенних листьев. Загорелая шея беззащитно и доверчиво выглядывала из воротника мужской рубашки.

Словно почувствовав его взгляд, Мария повернулась к нему, чуть заметно улыбнулась уголками губ. Сердце Старыгина мучительно забилось при виде ее удлиненных янтарных глаз.

«Как давно я не испытывал ничего подобного! – подумал он, задерживая дыхание. – Как давно! Я думал, что уже не способен на подобные чувства… думал, что все это осталось в прошлом…»

– Что, Дмитрий? Ты что-то сказал? – спросила Мария своим чуть хрипловатым волнующим голосом. – Я не расслышала, ветер сносит слова…

– Смотри за дорогой! – отозвался он, от смущения чересчур грубо. – Не хотелось бы сорваться в пропасть! Даже вместе с тобой.

– Не волнуйся! – Мария усмехнулась. – Я знаю эту дорогу как свои пять пальцев! К тому же – ты видишь, сейчас дорога совершенно свободна, так что нечего беспокоиться.

Действительно, на горной дороге, кроме их автомобиля, не было ни одной машины.

Рано утром Мария подняла его ни свет, ни заря и сказала, что ночью приняла решение: им нужно ехать в Малагу, чтобы показать найденную книгу ее старому знакомому, профессору университета. Тот хорошо знал Педро Мендеса, так что не станет выражать недоверие. Старыгин согласился – он понятия не имел, что теперь делать с книгой, и, сам себе удивляясь, ждал, что судьба подаст ему какой-нибудь знак.

Они выехали сразу, на машине Марии, не тратя время на долгие сборы. Книга, надежно упакованная, лежала в рюкзаке Старыгина, и даже в машине он не стал снимать рюкзак и класть его рядом на сиденье.

Сейчас Дмитрий почувствовал неловкость за свою невольную грубость. Ему захотелось загладить ее, сказать или сделать что-то приятное… Он мучительно подбирал подходящие слова, но все они казались недостаточно душевными.

Позади послышался звук приближающегося мотора.

– Кто это так гонит? – удивленно проговорила Мария.

В зеркале заднего вида показался черный джип. Он неумолимо приближался, нагоняя машину Марии. Старыгин почувствовал нарастающее беспокойство. Это, несомненно, был тот самый джип, который утром ехал за туристским автобусом.

– Ничего себе! – пробормотала Мария. – Он идет под сто сорок! Это на такой дороге…

В голосе ее пока не было беспокойства – только удивление бесшабашностью неизвестного водителя. Но в следующее мгновение ее брови испуганно поползли вверх – черный джип угрожающе надвигался сзади на ее машину, он и не думал сворачивать. Еще секунда, самое большее, две – и он ударит ее бампером, столкнет с горной дороги в зияющую справа пропасть.

– Что за черт! – выкрикнула Мария, выжимая из своего мотора все, что только было возможно. – Это какой-то сумасшедший!

Черный джип почти коснулся бампером бирюзовой машины. Мария резко вывернула руль, чтобы избежать столкновения, из-под колес полетели мелкие камни. Ее машина промчалась по самому краю пропасти, правое переднее колесо едва не потеряло сцепление с дорогой. Однако столкновения каким-то чудом удалось избежать, черный джип пронесся мимо и скрылся за поворотом.

Мария, закусив губу, выровняла свою машину, вернулась на середину дороги и взглянула на Дмитрия.

В ее глазах плескался ужас от только что пережитой опасности, на лбу блестели мелкие бисеринки пота.

– Что это было? – проговорила она, машинально поправив волосы. – Этот сумасшедший хотел нас убить!

– Очень похоже… – пробормотал Старыгин.

Ему и самому очень хотелось бы понять, что происходит. Несомненно, этот джип он видел вчера по пути из Малаги в Ронду. Джип ехал за автобусом, стало быть, его водитель следил за Старыгиным, теперь уже в этом не оставалось сомнений.

– Дмитрий! – Мария смотрела на него с каким-то странным выражением. – Ты ничего от меня не скрываешь?

Дорога сделала новый крутой изгиб, и на этот раз они выехали на небольшое ровное плато, расположившееся между двумя высокими горными хребтами.

Старыгин хотел что-то ответить, но спереди до них донесся звук мотора.

– Кажется, он возвращается! – проговорил Дмитрий Алексеевич озабоченно.

– Не может быть! – отмахнулась Мария. – Он не мог развернуться! Дорога впереди слишком узкая для разворота… и потом, звук мотора совсем не такой.

Теперь и Старыгин понял, что приближающийся звук совсем не похож на рев мотора черного джипа. Больше того – это был вообще не автомобильный мотор. Ровное монотонное тарахтение, доносившееся из-за скалы, напоминало скорее звук лодочного мотора.

– Что это? – Дмитрий уставился на нечто, показавшееся из-за скалы, метрах в ста перед их машиной.

Это больше всего напоминало огромную яркую бабочку, но бабочку, созданную человеческими руками.

В следующий момент Старыгин понял, что навстречу им летит моторный параплан – яркий красно-синий квадратный парашют, под которым висела стальная рама с небольшим винтовым мотором и единственным пассажиром.

Дмитрий невольно залюбовался этим чудесным летательным аппаратом, который давал своему пассажиру ни с чем не сравнимое чувство полета, чувство невесомости, чувство свободы от оков земного притяжения. Но уже в следующее мгновение он с ужасом понял, что красно-синий параплан летит прямо навстречу их машине и опускается все ниже, так что висевшего под его крыльями человека отделяет от дорожного покрытия не больше полутора метров… еще немного – и они неминуемо столкнутся с планеристом!

Старыгин увидел лицо стремительно приближавшегося человека. Точнее, не лицо, а маску – глаза незнакомца были скрыты большими темными очками, рот завязан черным платком. Но одно было ясно: планерист не собирался менять направление полета, он вовсе не хотел избежать столкновения.

Теперь он был похож не на рукотворную бабочку, а на огромную хищную птицу.

– Берегись! – крикнул Старыгин, поворачиваясь к Марии.

Но было уже слишком поздно: параплан пролетел прямо над машиной, спикировал на нее, как горный орел обрушивается на беззащитного ягненка. Планерист резко наклонился, попытался схватить Старыгина за плечи.

Дмитрий Алексеевич был настороже, он ловко увернулся, пригнул голову и ударил планериста в челюсть. Однако на большой скорости удар получился неточным, рука соскользнула, Старыгин схватился за какой-то предмет, висевший на шее нападавшего. Тот выругался, рванулся в сторону, оказавшись над головой Марии. Девушка испуганно взглянула на него, попыталась отмахнуться одной рукой, как от назойливого насекомого. Второй рукой она сжимала руль, и это решило дело. Планерист поднырнул под ее руку, подхватил Марию под мышки и выдернул ее из машины, как морковку из грядки.

Девушка испуганно закричала, забилась в руках планериста, как в когтях хищной птицы. Старыгин привстал, пытаясь схватить ее за ноги, но расстояние между ними неумолимо увеличивалось. Планерист, подхватив Марию, резко изменил направление полета, свернул к краю плато, и через секунду яркий планер с двумя висевшими под рамой аппарата фигурами уже несся над бездонной пропастью.

Дмитрий в ужасе следил за огромной рукотворной птицей. Он боялся, что планерист уронит Марию или просто не удержит ее… однако еще несколько бесконечно долгих секунд – и параплан скрылся за горным отрогом.

И только тогда Старыгин осознал, что он находится в неуправляемой машине, которая мчится по горной дороге, и впереди, в каких-нибудь двадцати метрах, уже виднеется край плато, резко обрывающийся в пропасть.

Он схватился за руль, попытался вывернуть его, но машина не послушалась, словно понимая, что ее хозяйки больше нет, и почувствовала неуверенность нового водителя.

Старыгин передвинулся на водительское место, попытался надавить на педаль тормоза, но машина определенно не слушалась его – она продолжала мчаться к обрыву.

Тогда Дмитрий оттолкнулся от сиденья и неимоверным напряжением перебросил свое тело поверх дверцы, вылетел на дорогу… но было уже поздно: машина оторвалась от шоссе, как будто возомнила себя самолетом, перемахнула через узкий край плато и сорвалась в пропасть. И сам Старыгин полетел следом за ней. На какое-то мгновение он ощутил сладкий смертельный ужас, тот ужас, который, должно быть, чувствуют самоубийцы, сделав последний, роковой шаг с парапета моста или с подоконника многоэтажного здания.

В следующую секунду он увидел, как машина Марии сверкающей бирюзовой стрелой летит в пропасть. Сам он тоже летел вниз, но полет его длился недолго: под самым краем пропасти, на несколько метров ниже этого края, оказался выступающий скальный козырек, поросший колючим кустарником, на который он и свалился.

Кусты смягчили падение, он исцарапал о них руки и лицо, но, кажется, ничего не переломал.

Старыгин лежал на камнях, совершенно обессиленный, и смотрел в пустое безразличное небо. Он долго не мог поверить, что остался в живых, не разбился вдребезги на дне ущелья.

Прошло несколько бесконечных секунд, и вдруг откуда-то снизу, из неимоверной глубины каньона, донесся приглушенный расстоянием грохот. Он понял, что это машина Марии долетела до дна и разбилась о камни. Вслед за первым послышался следующий раскат – это взорвался бензобак.

Сделав над собой усилие, Старыгин поднялся на ноги и огляделся. Он стоял на крошечном выступе скалы, не больше полуметра шириной, под ногами у него разверзлась пропасть, на дне которой еле заметной змейкой извивалась река, а рядом, на берегу, курился дымок на том месте, где взорвалась машина. За его спиной находилась отвесная скала – четыре метра гладкого гранита, отделявшие Дмитрия от плато, по которому проходила дорога.

Всего четыре метра – но они были для него совершенно непреодолимы: он не имел ни навыков скалолазания, ни специального альпинистского оборудования.

Сверху донесся шум проезжавшей по шоссе машины. Старыгин закричал, прекрасно понимая всю бессмысленность этого поступка: из машины, на большой скорости мчавшейся по горной дороге, сквозь шум мотора его крик никто не услышит.

Действительно, шум автомобиля удалился и вскоре затих.

Старыгин бессильно опустился на камни.

Положение его было безвыходным. Точнее, у него был единственный выход: поддаться гипнотическому притяжению высоты, шагнуть в пропасть, испытать мгновенное опьянение полета и превратиться в ничто на дне ущелья.

Бездна манила его, но Старыгин вспомнил о Марии. Если она еще жива, он должен ее спасти! Она верит в него, рассчитывает на его помощь! Значит, он должен любой ценой выкарабкаться из этой ловушки, он просто не имеет права погибнуть.

Требуется, не поддаваясь панике, обдумать свое положение. Выход должен быть, и он непременно найдется, если взять себя в руки и собраться с мыслями.

Дмитрий вытянулся на скале, прикрыл глаза и задумался. Вначале он думал не о том, как выбраться со скального выступа, а о той цепочке событий, что привела его сюда. Кто этот планерист, похитивший девушку? И кто сидел за рулем черного джипа, едва не столкнувшего их машину в пропасть?

У него не было ответов на эти вопросы, однако он не сомневался, что все происшествия сегодняшнего дня связаны с посланием Педро Гарсиа Мендеса.

Вдруг он осознал, что все еще сжимает в руке маленький предмет, сорванный им с шеи планериста. Он разжал руку.

На ладони у него лежала старинная серебряная монета с изображением чаши. У края в монете было проделано отверстие, из которого торчал обрывок тонкой серебряной цепочки, порванной Старыгиным во время их короткой ожесточенной схватки.

Чаша… Чаша Грааля упоминается в арабской книге, которую они нашли в подземелье!

Старыгин не успел додумать эту смутную мысль до конца: он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд.

Он сел, широко открыв глаза.

Перед ним стояла овца с курчавой длинной шерстью цвета кофе с молоком. У овцы был печальный и трогательный взгляд эфиопского мальчика.

– Как ты сюда попала? – изумленно проговорил Старыгин.

Кажется, он нисколько не удивился бы, ответь она ему.

Само ее появление было похоже на чудо: только что он был совершенно один на скальном выступе – и вдруг здесь появилось это беззащитное животное.

Овца что-то проблеяла в ответ, отвернулась от Старыгина и, звонко цокая копытцами по скале, двинулась к краю выступа. Дмитрий Алексеевич смотрел на нее, широко открыв глаза. Ему казалось, что он бредит. Появившаяся ниоткуда овца, кажется, собиралась на его глазах покончить с собой?

Овца подошла к самому краю площадки в том месте, где выступ смыкался с отвесной скалой, и шагнула вперед.

Она не сорвалась в пропасть, ее копытца нашли какую-то опору, и овца, прижимаясь боком к скале, двинулась вперед.

Это было самое настоящее чудо!

Старыгин подошел к краю площадки вслед за овцой и увидел узкую, едва заметную тропинку, извивавшуюся по самому обрыву, как карниз по стене высотного здания. Ему страшно было даже подумать о том, чтобы пойти по ней… но овца уверенно двигалась вперед, и ничего другого не оставалось, как последовать за смелым животным.

Старыгин двигался вперед крошечными неуверенными шажками, прижимаясь к скале и стараясь не смотреть вниз, в головокружительную глубину каньона. Стоит только посмотреть туда – и он не справится с притягательной силой смерти.

Дмитрий сжал зубы и сделал шажок, и еще один… овца прошла здесь, значит, и он пройдет!

Шаг за шагом, метр за метром он продвигался по отвесной стене, и впереди слышалось ободряющее постукивание овечьих копыт. Скосив глаза назад, он увидел скальную площадку, которую недавно покинул. Его посетила малодушная мысль – не вернуться ли туда, не подождать ли, пока кто-нибудь придет ему на помощь? Может быть, кто-то из проезжающих по дороге над обрывом все же услышит его крик?

Но его уже отделяло от площадки примерно двадцать метров. Двадцать ужасных, головокружительных метров над бездонной пропастью. Так что нечего и пытаться вернуться, нужно идти вперед и только вперед!

Овца негромко заблеяла, словно подбадривая его.

Старыгин собрал в кулак всю свою волю и двинулся быстрее.

Внезапно левая нога утратила опору, соскользнула с тропинки… Дмитрий сжал зубы, вцепился в крошечные неровности скалы, задержал дыхание.

Прошло несколько секунд. Он пока еще был жив и держался за скалу. Медленно вдохнув, он нашарил ногой следующий каменный выступ и перенес на нее тяжесть тела.

Откуда-то спереди послышался цокот копыт и негромкое ободряющее блеяние.

И снова он крошечными шажками двинулся вперед, стараясь не глядеть под ноги и не думать, как долго продлится это жуткое путешествие и куда в конце концов приведет его тропинка над пропастью.

Еще несколько шагов…

Старыгин снова попытался нашарить опору левой ногой – но впереди не было никакого выступа, нога повисла в пустоте. Он попытался отступить, чтобы оглядеть склон и понять, как двигаться дальше – но на этот раз ему не удалось сохранить равновесие: из-под правой ноги выкатился камень, он окончательно лишился опоры и соскользнул с карниза.

Вот и все…

Дмитрий Алексеевич не успел додумать эту трагическую мысль до конца, потому что, вместо того чтобы сорваться в пропасть и закончить свою жизнь в головокружительном полете, он всего лишь съехал, обдирая ладони, по крутому каменистому склону и упал на заросшую жесткой травой поляну.

Несколько секунд Старыгин лежал на животе, вдыхая смолистый, терпкий запах сухой травы и осознавая самую простую и в то же время самую невероятную истину: он все еще жив! Несмотря на все чудовищные опасности, выпавшие на его долю за последние дни, он все еще жив!

Это было ни с чем не сравнимое, пьянящее ощущение – быть живым, вдыхать чистый горный воздух, напоенный смолистым ароматом трав и кустарников.

В следующую секунду он вспомнил о Марии, о том, как ее уносил загадочный планерист – и вся радость жизни мгновенно померкла. Даже солнечный свет, казалось, поблек и потускнел.

Старыгин перевернулся на бок и увидел все ту же овцу, которая мирно щипала траву в нескольких шагах от него.

А чуть дальше стоял человек.

Самый настоящий, живой человек!

Старыгин готов был обнять и расцеловать его, хотя внешность незнакомца совершенно не располагала к такому бурному проявлению чувств.

Это был старик.

Впрочем, сказать о нем, что он старик, – значило ничего не сказать.

Старыгину показалось, что незнакомец стар, как окружающие их горы, стар, как само время. Стар, но вовсе не дряхл. Во всей его нескладной, сгорбленной, как ствол дерева, фигуре чувствовалась сила. Темная от солнца и ветра кожа была словно выдублена стихиями и изрезана глубокими морщинами, как кора тысячелетней оливы. Густые, короткие, с зеленоватым отливом волосы плотно покрывали голову, как мох покрывает ствол дерева. Длинные руки свисали до колен, словно мощные сучья. И только глаза, маленькие, глубоко посаженные и голубые, как море в полдень, казались живыми и по-детски любопытными. Старик был одет в выгоревшие холщовые штаны и длинную кожаную безрукавку, ветхую и вытертую.

– Buenos dias! – приветствовал Дмитрий старика по-испански.

Тот не ответил и даже не шелохнулся. В первый момент Старыгин подумал, что незнакомец не слышит его, а может, даже и не видит, настолько он погружен в свои вековые думы. Однако через несколько секунд старик медленно повернулся и зашагал прочь, сделав Дмитрию знак следовать за собой.

Кофейная овца послушно потрусила вслед за хозяином, и Старыгину ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Тем более что до сих пор смирное животное вело его к спасению.

Поляна, на которой они находились, располагалась в ложбине между двумя скалистыми массивами. Там, куда шел старик, возвышалась высокая скала, формой напоминавшая поднявшегося на задние лапы медведя. Старик поравнялся с этой скалой и свернул за нее.

Подойдя вслед за ним к скале, Старыгин тоже обошел ее и увидел маленькую приземистую хижину, сложенную из замшелых валунов и крытую соломой. Рядом с хижиной журчал ручей, над соломенной крышей вздымался едва заметный дымок.

При виде этой хижины Дмитрий понял, насколько он устал, проголодался и как сильно измучен жаждой. Он подошел к ручью, опустился перед ним на колени, как молящийся прихожанин в храме, и припал губами к серебряной, журчавшей в своем каменном ложе воде.

Вода была такой холодной, что заломило зубы, и такой вкусной, что Старыгин не променял бы ее ни на какое, даже самое лучшее вино из погребов Бордо или Бургундии. Он чувствовал, что с каждым глотком усталость отступает и тело наполняется силой и бодростью. Недаром, подумал он, у многих народов есть предания о живой воде.

Напившись, он поднялся и оглянулся.

Старик стоял на пороге хижины, глядя на гостя с прежним детским любопытством. Увидев, что гость напился, он знаком пригласил его в хижину.

Дверь была такой низкой, что, для того чтобы войти внутрь, Старыгину пришлось согнуться.

В хижине было полутемно – свет проникал сюда через единственное маленькое закопченное окошко. В углу пылал древний очаг, сложенный, как и хижина старика, из крупных валунов. В котелке над очагом что-то варилось, аппетитно булькая. На толстой, черной от копоти потолочной балке сушились пучки душистых трав, связки дикого чеснока и какие-то коренья.

Старик придвинул к очагу шаткий стул, уселся перед огнем и знаком показал Дмитрию, чтобы тот сел рядом.

Старыгин молча повиновался.

Он сел на второй стул, по другую сторону очага.

Овца, тихонько войдя в хижину, улеглась на земляной пол возле хозяина, и старик ласково погладил ее, запустив пальцы в курчавую шерсть.

Старыгин уже уверился было, что хозяин хижины – глухонемой, и больше не предпринимал попыток заговорить с ним, поэтому был немало удивлен, когда тот внезапно проговорил, доставая из деревянного ларя огромный каравай хлеба:

– Давненько у меня не было гостей!

Однако еще больше удивился Старыгин, когда до него дошло, что старик говорит на чистейшей латыни. Причем, насколько мог судить Дмитрий Алексеевич, это была не сухая академическая латынь научных текстов и комментариев, а живой, звучный язык обитателей Рима, легионеров Цезаря и земледельцев древней Италии.

Он хотел задать естественный вопрос, но не успел: хозяин отрезал огромный ломоть хлеба, положил на него увесистый кусок домашнего сыра и протянул гостю.

Забыв обо всех своих вопросах и сомнениях, Дмитрий вонзил зубы в первобытный бутерброд и даже заурчал от удовольствия, таким вкусным он оказался.

Старик тем временем отрезал еще один кусок хлеба, поменьше, посолил его и протянул овце. Та благодарно проблеяла и принялась деликатно поедать угощение с хозяйской ладони.

Покормив овцу, старик протянул руку к полке возле очага и достал оттуда склянку с какой-то густой темной мазью. Когда он открыл склянку, хижина наполнилась странным запахом – запахом болотной тины, прелых листьев и еще чего-то, не поддающегося определению. Зачерпнув эту мазь деревянной ложкой, старик смазал исцарапанные руки Старыгина. Дмитрий с удивлением почувствовал, как ссадины буквально на глазах заживают.

– Кто вы? – спросил он на латыни, пристально разглядывая своего удивительного хозяина.

– Я не помню, – ответил тот неохотно. – Я так долго живу на этом свете, что забыл все лишнее. Да и так ли важно, кто я такой? Важно, что у меня есть крыша над головой, огонь в очаге да несколько овец, которые дают мне молоко.

Глаза Старыгина заслезились от дыма. Он сунул руку в карман за платком и нечаянно выронил оттуда серебряную монету, которой завладел во время стычки с планеристом.

Старый хозяин с неожиданной ловкостью нагнулся, подобрал с земляного пола монету и поднес ее к свету.

– Откуда это у тебя? – проговорил он после паузы, возвращая монету гостю.

– Я ее нашел, – ответил Старыгин. Ему отчего-то не хотелось рассказывать старику о том, что с ним случилось.

– Нашел? – переспросил тот, недоверчиво взглянув на собеседника. – Не знаю, не знаю… такие монеты не валяются на дороге. Давненько я их не видел! Значит, они снова появились…

– Они? – ухватился Старыгин за последнее слово. – Кто они такие? О ком вы говорите?

– Но ведь ты говоришь, путник, что нашел эту монету на дороге? – усмехнулся старик. – Впрочем, если не хочешь – не рассказывай, я никого не неволю…

Он на несколько минут замолчал, и Старыгин уже подумал, что больше не услышит ни слова, но старик снова заговорил:

– Я стоял в толпе, когда Жак и Гуго жарились в пламени костра, но я знал, что на этом дело не кончится.

– Жак и Гуго? – удивленно переспросил Старыгин. – Кто такие Жак и Гуго?

– Жак де Моле, двадцать второй Великий Магистр ордена, и Гуго де Пейро, Великий Визитатор.

– Ордена? Какого ордена?

– Рыцарей храма, разумеется… о каком еще ордене мы можем говорить?

– Вы говорите о тамплиерах? Как вы можете помнить их казнь? – Старыгин перестал что-либо понимать. Точнее, он понял, что попал в хижину безумца.

– Ты думаешь, путник, у меня плохая память? – старик посмотрел на него с горькой усмешкой. – Если бы это было так! Конечно, в день их казни я был уже очень стар, но с памятью у меня и тогда все было в порядке. К моему сожалению, у меня слишком хорошая память!

– Только что вы говорили, что не помните даже собственного имени, – проговорил Старыгин.

– Верно, – кивнул старик. – Я не властен над своей памятью: что-то она сохраняет, что-то – нет. Моя голова переполнена отзвучавшими словами и угасшими картинами, как сундук старьевщика переполнен никчемным, полуистлевшим барахлом. Я помню каждое слово, которое выкрикнул Жак де Моле из пламени! Каждое проклятие, сорвавшееся с его губ! Да что там – я помню форму каждого облака, когда-нибудь проплывшего над этой хижиной. Одно из них – можешь себе представить? – было похоже на двугорбого верблюда, одного из тех, что были в моем караване в тот день, когда в мои руки попала Чаша…

– Чаша? – снова переспросил Старыгин.

– Ну да, вот эта самая чаша… – старик указал желтым квадратным ногтем на монету, лежавшую на ладони Дмитрия Алексеевича. Старинную серебряную монету, на аверсе которой была схематично изображена простая круглая чаша.

Старыгин невольно сжал руку в кулак.

– Тогда их еще не было… – голос старика стал тихим, как будто он доносился из далекого прошлого. – Они еще не знали…

– Вы говорите загадками, сеньор! – Старыгин пожал плечами. – Чаша, тамплиеры…

– Ты все путаешь! Сперва они не называли себя тамплиерами! – перебил его старик. – Это было уже позже, много позже, во времена крестовых походов! Сперва они называли себя воинами Чаши. Пока Чаша была в их руках, они были могущественны и богаты, они диктовали свои условия королям и кардиналам. Но потом Чаша ускользнула от них, ее унес тот человек, и тогда для них настал Судный день. Французский король сжег Жака и Гуго, и с ними еще пятьдесят двух человек… но рядовые рыцари остались, уцелели, спрятались в удаленных замках, переждали гонения в Португалии и Германии. Одна община долго скрывалась в Андалусии, неподалеку отсюда, в замке Пиномуго… вскоре о них забыли, и рыцари Храма снова принялись за поиски… они хотели вернуть Чашу, а вместе с ней – свое былое могущество.

Старыгин понимал, что старик бредит, но этот бред содержал в себе какую-то странную логику, и Дмитрий Алексеевич невольно увлекся и стал задавать рассказчику наводящие вопросы.

– Вы говорили, что Чашу унес какой-то человек? Как ему это удалось – ведь тамплиеры были могущественны, они берегли свое сокровище как зеницу ока?

– Тот человек… он был наемник, предводитель большого отряда на службе византийского базилевса. Он разбил одного из военачальников ордена и захватил богатую добычу, и среди прочего – Чашу… С тех пор удача покинула орден… и не только удача, но и Истина покинула воинов Чаши, точнее – это они сами отошли от Истины, навсегда забыли ее свет. Когда они начинали свое служение, они творили добро, защищали христианских паломников в Святой Земле, предоставляли им кров и помощь. А потом, утратив Чашу, они не думали ни о чем, кроме ее возвращения, кроме возврата своей былой власти, прежнего богатства и могущества… Ради этой цели они готовы были пойти на любое злодеяние!

Но Старыгин невнимательно слушал дальнейшее. Он почувствовал странное волнение.

Что, если в рассказе старика есть какой-то смысл? Что, если все это как-то связано с книгой, которую они с Марией нашли в подземелье? Ведь там тоже упоминалась Священная Чаша.

– Тот человек… наемник, захвативший Чашу, – кто он был? Из каких земель?

– Откуда-то с востока… – отозвался старик после продолжительного молчания. – Он был кочевник из далеких земель, из степей Дешт-и-Кыпчак…

– Дешт-и-Кыпчак! – повторил Старыгин, как эхо. – Половецкое поле! В той книге говорится, что половецкий хан Кончак обладал Священной Чашей…

– Ты назвал имя того человека, того кочевника! – подозрительно проговорил старик, вглядываясь в лицо гостя. – Откуда ты его знаешь, путник? Ты не один из них?

Глаза старика сверкнули мрачным блеском – таким, каким сверкает грозовое облако, переваливаясь лиловым брюхом через горный кряж. Старик вскочил с неожиданной для своего возраста прытью и схватил прислоненную к стене дубину.

– Вы давно охотитесь за мной! – прогремел его голос. – Ну что же, если ты смел – попробуй на себе силу моих старых рук!

Кофейная овца, до этого мгновения безмятежно дремавшая на полу у ног хозяина, испуганно встрепенулась, вскочила и отбежала в сторону, щуря свои выразительные эфиопские глаза.

– Вы ошибаетесь! – воскликнул Старыгин. – Я ничего о них не знаю и попал сюда совершенно случайно…

– Ты лжешь! – яростно воскликнул старик, поднимая над головой дубину. – Ты лжешь, храмовник! Я сразу заподозрил тебя, увидев в твоих руках монету… Значит, я не ошибся, и цыганка говорила правду – в замке Пиномуго снова появились люди, называющие себя тамплиерами! Ты пришел оттуда – зачем?! Впрочем, неважно, поскольку ты ничего не добьешься: ты умрешь, ибо в моих старых руках есть еще сила!

Стоило ли преодолеть столько преград и опасностей только для того, чтобы погибнуть от рук этого старого безумца?

Старыгин вскочил, отпрыгнул в сторону, чтобы увернуться от дубины, которой размахивал старик. При этом он уронил свой рюкзак, и из него вывалилась на пол арабская книга…

Старик увидел ее и замер с поднятой дубиной и перекошенным яростью лицом. Постепенно лицо его разгладилось, теперь вместо злобы и негодования оно выражало удивление и даже, пожалуй, радость. Он опустил дубину, преклонил колени и с благоговением взял книгу в руки.

– Что же ты сразу мне не сказал? – проговорил он наконец, подняв глаза на своего гостя.

– Не сказал – что? – переспросил Старыгин, все еще опасливо держась в стороне от старика. Перепады его настроения пугали, и Дмитрий не знал, чего ждать в следующую минуту.

Но старик, казалось, вовсе забыл о своем госте. Он склонился над книгой и читал нараспев по-арабски.

Прочитав несколько строк, он начал переводить текст на разговорную латынь.

Старыгин уже знал, что первых страниц у книги нет, и, поскольку старик начал читать первую из сохранившихся, Дмитрий Алексеевич думал, что снова услышит то же самое описание встречи с кыпчаками, которое уже перевела ему Мария. Однако, хотя старик читал ту же самую страницу, из его уст зазвучал совершенно другой текст.

Как и прежний, он начинался буквально с полуслова:

– «…освещена. Слуги хана провели нас через это помещение, и мы оказались в круглой комнате, застеленной бесценными коврами. Трудно было поверить, что мы находимся в жилище кочевника, которое влекут по степи впряженные в него могучие быки. Казалось, мы вошли во дворец одного из могущественных восточных владык, султанов или падишахов далеких земель, о которых рассказывают порой красноречивые путешественники. Только то, что пол под нами время от времени слегка покачивался, напоминало нам, что мы движемся, что дворец хана плывет вперед, как огромный корабль.

О Аллах! Ты творец всего сущего, ты создатель вещей и промыслитель судьбы. Ты наделяешь, кого хочешь, милостями своими без счета и без меры. Нет границы и сопротивления твоему могуществу! Тебя не спрашивают о том, что ты делаешь, и ты властен над всякой вещью и над каждым созданием. Ты возвышаешь и унижаешь по своему произволению, обогащаешь, кого захочешь, и делаешь бедным, кого пожелаешь.

Этому хану кочевников даровал ты в мудрости своей великие богатства.

Все стены в помещении были также украшены драгоценными коврами, каждый ценою в целый караван верблюдов. На этих коврах были развешены мечи и сабли в золотых ножнах, усыпанных яхонтами и смарагдами, топазами и бирюзой. Вдоль стен помещения разложены были подушки, покрытые китайским шелком и индийской парчой, и на этих подушках сидели могучие воины и седобородые старцы, самые знатные из людей великого хана.

Сам же хан Кончак восседал посреди помещения на возвышении из золота и слоновой кости. Лицо его было красиво и благородно, и был он полон сил и бодрости, хотя седина коснулась уже его бороды. Видно было, что Аллах в своей неизреченной милости щедро наделил его здоровьем и мудростью.

Как положено гостю, я пожелал хану мира и благоденствия, призвал на него благословение Аллаха и, поцеловав пол у его ног, остановился, скромно опустив голову. И хан по закону гостеприимства поднялся со своего сиденья, и позволил мне сесть, и приблизил меня к себе, и ободрил меня приветливыми словами.

Потом он хлопнул в ладоши, и тотчас слуги внесли разнообразные кушанья, прекрасные и великолепные. И я поел вдоволь, и насытился, и сказал: «Хвала Аллаху за все, что он пошлет!»

И тогда хан, хозяин всех этих богатств и повелитель людей, как подобает человеку гостеприимному, спросил, кто я такой и какая судьба привела меня в эти степи.

И я рассказал ему, что милостью Аллаха обошел и объехал многие страны, и всюду лицезрел чудеса и диковины, и что пришел в эти степи, услышав о славе и богатстве хана, дабы своими глазами взглянуть и своим сердцем убедиться, и рассказать людям в Дамаске и Багдаде о жизни в этих краях.

И хан приказал, чтобы его визирь, мудрый и опытный старец, показал мне богатства и редкости.

И визирь показал мне драгоценные каменья и самоцветы, и оружие, которому нет равного, и прекрасные ткани из семи частей света, и кувшины из алебастра и китайского камня, столь тонкого, что сквозь него можно читать Коран. И я возрадовался и удивился.

И визирь показал мне чудеса и диковины – безоаровый камень небывалой величины, и гребень василиска, и рисовое зерно, на котором тонким пером начертаны были строки из Священного Писания, и гвоздь от креста, на котором был распят пророк Иса. И я выказал восторг и восхищение.

И визирь спросил, что еще я пожелаю видеть.

И тогда я сказал, что слышал о Чаше, из которой пророк Иса пил в последний вечер перед своим пленением и в которую была собрана после казни его святая кровь. И слышал также, что Чаша эта приносит своему владельцу мощь и богатство, силу и долголетие. И слышал также, что Чаша сия принадлежит хану Кончаку.

И визирь опустился на колени, и воскликнул громко, и сказал, что Чаша сия – величайшее сокровище хана, и что хан бережет и хранит ее, как зеницу ока, и что показывает он ее только владыкам и государям, но что я – дорогой гость, и нужно испросить соизволения хана.

И хан, как подобает человеку гостеприимному и владыке могущественному, показал мне свою милость и велел визирю достать Чашу из сокровищницы и принести ее.

И визирь опустился на колени, и целовал пол у ног хана, и удалился в сокровищницу…»

Старик сделал перерыв, чтобы выпить немного воды из глиняного ковша. Старыгин недоумевал: как же объяснить, что на этот раз он слышит другое повествование, точнее, другую часть того же повествования? Ведь он видел, что старик читает те же страницы, что и Мария! Неужели текст этой книги изменяется в зависимости от того, кто ее читает? Но такого просто не может быть!

Тем временем старик снова взял книгу в руки, но, прежде чем склониться над ней, замер, словно к чему-то прислушиваясь, и озабоченно проговорил:

– Что-то обеспокоило цыган, кочующих в этих местах. Они снялись с места и перебираются дальше от побережья.

Старыгин вспомнил вчерашнюю встречу с цыганами, вспомнил странное гадание, которое сегодня удивительным образом подтвердилось. Вспомнил и испуг гадалки, когда она увидела его самого, панику, внезапно охватившую цыган… он хотел было рассказать об этом старику, но что-то его удержало, и вместо этого Дмитрий Алексеевич спросил:

– Как вы об этом узнали? Вы что-то услышали? Я ничего не слышу!

– Конечно, не слышишь, – кивнул старик. – Твой слух занят голосами суеты и беспокойства, шумом повседневных забот и мелких неурядиц. Я же живу спокойно, меня почти ничто не тревожит. Я слушаю только горный ветер и журчание ручьев, которые прекрасны и неизменны, поэтому, когда в этих горах происходит что-то необычное, я слышу это в голосе ветра. Так волк за многие мили слышит шаги оленя, так олень чует волка, бегущего по дальней тропе. Кроме того, я сам – такой же вечный скиталец, как цыгане, поэтому я издалека чувствую их беспокойство…

Лоб старика пересекла глубокая морщина, но он снова склонился над книгой и продолжил чтение:

– «Визирь немедленно удалился в сокровищницу, и отсутствовал недолго, и вскоре вернулся к нам. В руках его был драгоценный ларец из панциря черепахи, украшенный перламутром и самоцветами, золотом и жемчугами. Поставив ларец на ковер у ног хана, он коснулся лбом пола и проговорил:

– О, владыка людей и обладатель сокровищ! Если будет на то твоя высокая воля, дай твоему смиренному рабу ключи от ларца и шкатулки со Священной Чашей!

И хан поднялся со своего возвышения, и достал из-под одежды дорогой медальон, висящий на золотой цепочке, и открыл его, и достал оттуда два маленьких ключа. И поцеловал эти ключи, как правоверные целуют святыни, и протянул ключи своему визирю…»

Со Старыгиным творилось что-то непонятное. Слова старика, словно дурманящий напиток, проникали в его мозг, обволакивали его, притупляя внимание, вызывая странное головокружение. Воздух в комнате начал дрожать и колебаться, словно в жаркий день над разогретым асфальтом. Стены хижины медленно пришли в движение, начали менять свою форму и очертания. Старыгин, пытаясь сосредоточиться, вспомнил, что нечто подобное он испытал несколько дней назад, в Малаге, в тот вечер, когда встретил Педро… или ему только привиделась эта встреча?

И запах… запах в хижине старика был такой же, как тогда, в отеле… странный, одуряющий…

Он попытался взять себя в руки, собрать в кулак ускользающее сознание, чтобы дослушать историю, которую читал старик, тем более что она подходила к кульминации и на сцене вот-вот должна была появиться Священная Чаша… какой она окажется? Драгоценным сосудом, усыпанным жемчугом и самоцветами, или скромной глиняной чашкой?

Старик продолжал читать, и голос его стал глухим и гулким, словно доносился до Старыгина сквозь толстый металлический экран, и с каждым словом он звучал тише и тише, словно постепенно удаляясь:

– «Визирь снова коснулся лбом пола, и выпрямился, и с великим почтением принял ключи из рук хана, и поцеловал их. И он вставил первый ключ в замочную скважину, и отомкнул драгоценный ларец, и откинул его крышку. В этом ларце была еще одна шкатулка, гораздо меньше первой, и вся она была выточена из драгоценного нефрита. И визирь извлек ее, и взял второй ключ, и вставил в замочную скважину, и отомкнул нефритовую шкатулку…»

И в этот момент Старыгин провалился в тяжелый душный сон – или в беспамятство, навалившееся на него, как жаркая тяжелая перина.

Он пытался какое-то время сопротивляться, пытался открыть глаза, встать со скамьи, но беспамятство было сильнее его. Он барахтался в нем, как в темной морской воде… нет, не в морской – та чиста и прозрачна, и пахнет свежестью и солью, а эта вода, вода его забытья, была темной и вязкой, как болотная тина, и пахла она прелью и разложением.

Наконец Старыгин перестал сопротивляться, и отдался на волю беспамятства, и поплыл по темной воде…

Над ним сияли незнакомые звезды, и где-то далеко, на невидимом берегу, раздавалось глухое рычание и топот ног – это бежал вдоль берега ужасный зверь, тот самый зверь, который встретился Старыгину в подземелье.

Старыгин знал, что рано или поздно течение прибьет его к берегу, и там встреча со зверем станет неизбежной. Он пытался плыть, пытался сопротивляться течению – но оно было сильнее его, и берег приближался, и наконец Старыгин коснулся прибрежных камней, и последняя волна выбросила его на них…

Он пришел в себя оттого, что острые камни сквозь одежду впились в его тело. Он открыл глаза и сел.

Вокруг была не полутемная хижина старика, а пологий горный склон, на котором тут и там росли приземистые кусты и мелкие невзрачные цветы. Солнце клонилось к закату. Чуть ниже Старыгина по склону змеилась серая лента шоссе.

Старыгин завертел головой.

Хижины нигде не было видно.

Неужели она ему только приснилась? Неужели он сорвался с горного карниза, в бессознательном состоянии прокатился по склону и пролежал здесь до самого вечера?

Он оглядел себя, ощупал тело.

Кажется, все цело, и даже несколько ссадин почти зажили.

Удивительно! Если бы он действительно сорвался со скалы – он точно переломал бы себе все кости!

Рядом с ним лежал рюкзак.

Старыгин развязал его, заглянул внутрь…

Арабская книга была на месте, она нисколько не изменилась – старинный пергамент, яркие рисунки орнамента, отсутствуют первые страницы…

Отложив все сомнения до более благоприятного момента, Старыгин поднялся, закинул рюкзак за спину и пошел к дороге.

Шагая вниз, он вдруг почувствовал, что в нагрудном кармане что-то колется. Скосив глаза, он увидел сосновую веточку, вставленную в кармашек на манер бутоньерки. Он остановился, достал эту веточку и удивленно рассмотрел ее.

Как она попала к нему в карман? Он точно не подбирал эту веточку! Может быть, она зацепилась случайно, когда он катился по склону?

Старыгин оглядел склон.

До самого обрыва на нем не было ни одной сосны – только сухие кусты с пыльными узкими листьями да желтые неказистые цветочки, над которыми трудились неприхотливые пчелы…

Откуда же взялась эта веточка сосны?

«Горная сосна… пинус муго»… – случайно всплыло в памяти латинское название этого дерева.

И вдруг он вспомнил слова странного старика: тот сказал, что одна из уцелевших общин тамплиеров скрывалась в Андалусских горах, неподалеку от Ронды, в замке Пиномуго!

Так, может быть, это старик вложил в его карман веточку горной сосны, как намек, что ему нужно найти этот замок? Если Марию похитили тамплиеры, то ее могли отвезти только туда – в уединенный замок в горах. Нужно во что бы то ни стало туда попасть!

Раздалось негромкое тарахтение мотора, и из-за поворота дороги показался маленький аккуратный грузовичок.

Старыгин замахал руками, грузовичок затормозил, дверца кабины распахнулась.

– Буэнос диас! – проговорил Дмитрий Алексеевич, подходя. – Довезете до Ронды?

– Что за вопрос, сеньор, что за вопрос! – ответил смуглый пожилой мужчина в джинсовом комбинезоне, с густыми седыми усами и выдубленным солнцем лицом крестьянина. – Садитесь, сеньор! Не оставлю же я вас в горах в такое время!

Старыгин забрался в кабину и, прежде чем захлопнуть за собой дверь, оглянулся по сторонам. На всей дороге, сколько хватало глаз, не было ни души, хотя чувство, что чей-то недобрый взгляд буравит спину, не проходило.

Водитель грузовичка выжал сцепление, и машина послушно поползла в гору.

– Значит, вы едете в Ронду… – протянул крестьянин через несколько минут. Чувствовалось, что любопытство не дает ему покоя, но он не знает, как приступить к расспросам.

– В Ронду, – подтвердил Старыгин. – У меня там есть кое-какие дела.

– Дела! – уважительно повторил водитель. – Сразу видно, что вы не турист.

Он еще минуту помолчал, но наконец не выдержал:

– Простите, сеньор, а как вы оказались здесь, в горах… ваш автомобиль сломался? Но я не видел по дороге никакой машины.

– Нет, я был в гостях у того старика, который живет в горной хижине неподалеку…

– Старик? – переспросил водитель, недоверчиво покосившись на пассажира. – Какой старик?

– Ну, такой очень старый человек, который пасет овец в горах возле того места, где вы меня подобрали… – ответил Дмитрий Алексеевич, с трудом подбирая испанские слова.

– Я всю жизнь прожил в этих местах, но я не знаю здесь никакого старого пастуха, – недоверчиво пробормотал водитель. – И я не видел поблизости никакой хижины. Но если сеньор не хочет мне отвечать – это его право… – И он надолго замолчал.

Старыгин тоже не стремился поддерживать разговор, он думал. Не приснилась ли ему встреча с чудным стариком, говорящим на чистой латыни? Возможно, он потерял сознание после аварии и провалялся у дороги все это время. Но ведь он четко помнит весь разговор со стариком и прочитанный им отрывок из книги! Он чувствует себя довольно бодрым, чего никак не могло быть после такого падения. У него чистые руки и лицо, и даже одежда выглядит весьма аккуратно. И ссадины, ведь на руках были ссадины, а теперь их нет!

И, если уж на то пошло, он не мог пролежать вблизи от дороги с самого утра, кто-нибудь обязательно его заметил бы. Впрочем, Дмитрий Алексеевич уже отчаялся как-либо разобраться в странных событиях, происходящих с ним.

Так, в молчании, они проехали по горной дороге несколько километров. Теперь Старыгин думал о том, что же ему предпринять. Эти странные провалы в памяти его настораживали. Если не было никакого старика и разговора с ним тоже, то, возможно, не было и поездки с Марией из Ронды в Малагу? И Марию никто не похищал… То есть завтра утром он увидит ее в той самой церкви, где они встретились? Не может быть, он так ясно помнит, как летела над их машиной огромная птица, как человек с завязанным платком лицом выхватил девушку с сиденья и она трепыхалась в его руках, стремясь вырваться. Что, если все ему привиделось – машина, падающая в пропасть, его собственное падение, книга? Но книга была и есть, вот она – в рюкзаке за его спиной, и даже не пострадала при падении.

Как бы то ни было, если он сейчас, на ночь глядя, явится в полицейский участок и начнет, путая испанские слова и запинаясь, рассказывать всю эту невероятную историю, в лучшем случае сердобольные полицейские вызовут врача, решив, что непривычный турист малость свихнулся от чистого горного воздуха и обилия впечатлений. Нужно твердо увериться, что все, случившееся с ним за последние сутки, – не вымысел и не бред, или хотя бы удостовериться, что Мария точно пропала. А сделать это можно будет только утром.

Старыгин сообразил, что ему потребуется в Ронде какое-то пристанище, а в гостинице его внешний вид может привлечь слишком большое внимание. Он откашлялся и спросил водителя:

– Не подскажете ли вы мне какой-нибудь приличный семейный пансион?

Крестьянин оживился, повернулся к пассажиру и проговорил:

– Я знаю очень, очень хороший пансион! Аккуратно, чисто, в красивом месте…

– Простите, – всполошился Старыгин. – Вы не смотрите на дорогу, а здесь очень опасный участок…

– О, не волнуйтесь, сеньор, – водитель бросил вперед рассеянный взгляд и снова повернулся к Старыгину. – Я езжу по этой дороге сорок лет и знаю ее, как собственный карман! Здесь совершенно безопасно. А этот пансион… его содержит моя родная сестра, так что я могу рекомендовать его с чистой совестью. И я довезу сеньора до самых дверей, так что вам не придется ничего искать.

Грузовичок, бодро фырча мотором, преодолел последний участок горной дороги, выехал на плато и через полчаса уже колесил по узким улочкам в мавританской части города. Миновав богато украшенное лепным орнаментом средневековое здание, он свернул в тихий переулок и остановился перед темной высокой дверью в белоснежной стене двухэтажного домика.

Дверь была по мавританской традиции украшена узором из медных гвоздиков, сбоку висел тяжелый кованый молоток.

Водитель грузовичка заглушил мотор, подошел к двери и ударил в нее молотком. Раздался гулкий звук, и почти тут же дверь открылась, на пороге появилась миниатюрная пожилая испанка в традиционной черной одежде.

– О, Пако! – она обняла водителя. – Ты приехал! Как всегда, ненадолго? Как Лусия? Как дети?

– Спасибо, хорошо, – водитель отступил на шаг и показал на Старыгина: – Вот, я привез тебе постояльца.

– Я рада гостю, – старушка улыбнулась и сделала приглашающий жест. Брат простился с нею на пороге, сказав, что заедет завтра, когда завершит свои дела на рынке.

Беленая стена, которую Старыгин в сумерках принял за стену дома, оказалась высоким каменным забором. Шагнув за дверь, он оказался в небольшом крытом дворике, уставленном горшками с цветами. Здесь было полутемно и влажно, тихо журчал фонтанчик, вода стекала по каменным плитам в крошечный бассейн.

– Сюда, сеньор! – Хозяйка погасила фонарь у входа, и теперь освещалась только дорожка между цветущими апельсиновыми деревьями в кадках. Старыгин вдохнул упоительный аромат и вошел в дом. Внизу помещалась кухня и одновременно – столовая, судя по длинному обеденному столу, покрытому белой крахмальной скатертью. В комнате был еще старинный буфет с посудой, а на самом почетном месте висел портрет представительного усатого мужчины в военной форме. Хозяйка перехватила его взгляд и сказала, что это ее покойный муж, капрал Альфредо Гонсалес, а ее зовут Мария.

При звуке этого имени Дмитрий Алексеевич почувствовал болезненный укол в сердце. Что-то сейчас с той Марией, девушкой с золотыми глазами?

– Вы устали, сеньор, – тут же заметила проницательная хозяйка, – идемте наверх, я покажу вам вашу комнату.

Старыгин грустным прощальным взглядом окинул столовую: он безумно хотел есть, а, судя по идеальной чистоте и порядку, ужин в этом доме давно закончился.

По скрипучей лестнице они поднялись наверх, где имелось несколько спален. Комнатка, отведенная Дмитрию, была маленькая, с простыми белеными стенами и высоким потолком. В комнате помещались только широкая кровать с резной деревянной спинкой и комод, покрытый красивой салфеткой, вышитой, надо полагать, самой хозяйкой. К комнате примыкала вполне современная ванная.

Когда хозяйка вышла, Старыгин оглядел комнату, выдвинул ящики комода, выстеленные изнутри белой бумагой, откинул матрац на кровати и покачал головой – все не то. Он встал на четвереньки и заглянул под кровать. Там было так же чисто, как и в других местах комнаты.

Раздался стук в дверь, и он едва успел вылезти из-под кровати, набив, впрочем, основательную шишку на затылке.

Хозяйка принесла поднос с едой, извиняясь, что уже поздно и приготовить что-то вкусное она не успеет. На большой тарелке лежал внушительный кусок рыбы, политый соусом, и маринованные овощи. Хозяйка налила ему вина в высокий бокал и ушла, пожелав приятного аппетита и спокойной ночи.

Рыба была превосходна, соус просто изумителен, а вино – вообще выше всяческих похвал, хотя, возможно, Дмитрий Алексеевич просто был очень голоден.

После еды в голове прояснилось, Старыгин поглядел на потолок, и его осенило. Он осторожно передвинул комод, затем встал на него, подогнув вышитую салфетку, и засунул бесценную книгу в узкую щель за балкой потолка.

Кровать была удобна, свежие простыни пахли лавандой, и Старыгин тут же уснул, несмотря на беспокойные мысли.

Ему снился бессвязный, тяжкий, мучительный сон. В этом сне, как в чудовищном калейдоскопе, перемешались вчерашние впечатления. Он то бежал по темным подземным катакомбам, то оказывался запертым в тесной и душной тюремной камере, потом вдруг перенесся в горы и карабкался по узким крутым тропинкам. Все это время за ним кто-то гнался. Несколько раз ему удавалось разглядеть своего преследователя – это был приземистый пожилой человек с невыразительным восточным лицом, упорный и неотвратимый, как сама смерть. Старыгин в своем сне точно знал, что, если этот человек нагонит его, случится что-то страшное, непоправимое…

Преследователь почти нагнал Старыгина. Лицо его ужасно изменилось – теперь это было не человеческое лицо, а страшная звериная морда с оскаленной пастью, из которой капала желтоватая слюна.

Старыгин спрятался от монстра в убогой горной хижине, закрыл за собой дверь, заложил ее засовом. Монстр подбежал к хижине и принялся колотить в дверь кулаками…

Старыгин проснулся от стука в дверь.

Он лежал поперек кровати, на сбившихся, скомканных, влажных от пота простынях. Голова болела, во рту пересохло, и в дверь комнаты действительно стучали.

– Сеньор! Проснитесь, сеньор! – раздался за дверью озабоченный голос хозяйки.

– Что такое? – проговорил Старыгин и сам не узнал своего голоса. – Который час?

– Десятый! – отозвалась хозяйка. – К вам пришли, сеньор! Вас спрашивает человек из полиции!

– Одну минуту! – Старыгин поднялся, поспешно оделся. Голова у него кружилась, как с похмелья, комната плавно плыла по кругу. Сердце колотилось, как бешеное. Он взял себя в руки, сделал несколько глубоких вдохов. Голова прояснилась, сердцебиение утихло, и Дмитрий Алексеевич открыл дверь.

В комнату, небрежно отодвинув испуганную сеньору Гонсалес, ворвался невысокий подвижный человек с выпуклыми темными глазами и объемистым животом, на котором едва сходился яркий шелковый жилет, расшитый экзотическими растениями.

– Сеньор Старыгин? – осведомился он, окинув Дмитрия Алексеевича быстрым неприязненным взглядом.

– Да, это я, – признался Старыгин. – А в чем дело? – Он плохо говорил по-испански и, не дождавшись от толстяка ответа, спросил: – Вы говорите по-английски?

– Разумеется! – ответил визитер с жутким акцентом. – Я говорить по-английски, как всякий культурный человек! А вы думать, что у нас здесь дикость, провинция?

– Я не думал ничего подобного, – успокоил его Дмитрий Алексеевич. – Чем вас заинтересовала моя скромная персона?

– У меня есть к вам несколько вопросов, – проговорил тот, быстро обойдя комнату и остановившись возле окна.

Впрочем, сказать, что он остановился, было бы не совсем точно. Он непрерывно переступал с ноги на ногу, потирал руки, крутил головой – в общем, ни секунды не оставался в покое.

– Эти вопросы настолько срочные, что ради них вы заявились ко мне ни свет ни заря? – Старыгин постарался придать своему голосу спокойную уверенность человека с чистой совестью, человека, которому совершенно нечего бояться.

– Ни свет ни заря? – гость взглянул на часы. – Сейчас не есть ни свет ни заря! Сейчас есть очень, очень поздно! Мы здесь вставать рано, много работать и иметь чистую совесть!

– Рад за вас! – усмехнулся Старыгин. – Но я не расслышал вашего имени…

– Вальехо, инспектор Вальехо! – гость приосанился.

– Так что вы хотели у меня спросить, инспектор?

– Позавчера вы посещать книгохранилище в Кафедральный собор? – инспектор уставился на Старыгина так пристально, словно хотел прожечь в нем дыру.

– Да, я был в книгохранилище, – кивнул Дмитрий Алексеевич. – А что – это по здешним законам является преступлением?

– Нет, нет! – инспектор замахал ладонью. – Это не есть преступление! Это разрешено! Но это не все мои вопросы! Там вы познакомиться с сеньоритой Сальседо?

Старыгин нервно сглотнул.

Инспектор свернул на опасную тропинку: он начал задавать вопросы, которых Старыгин боялся, к которым не был готов. Впрочем, пока он мог отвечать правду – ведь, как сказал один литературный персонаж, правду говорить легко и приятно.

– Да, в книгохранилище собора я познакомился с Марией Сальседо.

– Очень хорошо! – инспектор бурно обрадовался, как будто Старыгин сообщил ему о крупном выигрыше в лотерею. – Знаете ли вы, сеньор, где она сейчас находится? Я имею в виду сеньориту Сальседо.

– Нет, не знаю! – Старыгин и на этот раз ответил чистую правду.

– Не знаете? – инспектор помрачнел. – Я должен сообщить уважаемому сеньору, что в ущелье по пути к побережью местная полиция находить машину, принадлежащую Марии Сальседо. Машина быть разбита. Бум! – инспектор выразительным жестом попытался изобразить взрыв. – Она быть разбита, и она сгореть!

Дмитрий Алексеевич молчал, никак не показывая своего отношения к сообщению. Разумеется, оно не было для него новостью: он сам чудом не оказался в той разбитой машине. Одно было отрадно: если инспектор утверждает, что разбитая машина Марии лежит в ущелье, стало быть, все, случившееся вчера, – правда, и Старыгин не сходит потихоньку с ума и не бредит, не слышит голоса, как Жанна Д’Арк, и не мается видениями, как святой Иоанн.

– Вы ничего мне не сообщить? – осведомился инспектор, склонив голову набок и сверля Старыгина взглядом. – Вы не хотеть сделать заявление?

– Что я могу сообщить? – переспросил тот, пытаясь выиграть время и сочинить какую-то правдоподобную версию событий.

Инспектор не внушал ему доверия, Старыгин чувствовал, что с этим человеком он ни о чем не сможет договориться.

– Я спрашивать – вы отвечать! – полицейский повысил голос. – По нашим данным, вы вчера находиться в той машина вместе с сеньоритой Сальседо.

– Допустим, – нехотя признался Старыгин. – И что с того?

– В машине находиться труп. Обгорелый женский труп, – проговорил инспектор строго. – Вы не объяснить мне, как получиться так, что сеньора Сальседо погибла, а вы находитесь здесь?

– Труп?! – переспросил Старыгин, и земля едва не ушла у него из-под ног. – Не может быть! Там никого не было! И с чего вы взяли, что это она, Мария?

– Она сидеть за рулем, – ответил полицейский, загибая палец. – Машина принадлежать ей. Конечно, труп очень сильно обгореть, эксперт еще не закончить работа, но мы считать, что это есть труп владелицы машины. А вы считать не так? Тогда вы рассказать это мне!

Старыгин на мгновение прикрыл глаза. Голова снова заболела, во рту пересохло. Он не мог поверить, что Мария мертва! Только он встретил ее, едва лишь в его душе возникло давно забытое чувство, едва его жизнь приобрела новый смысл, новые краски – и судьба отняла ее, отняла так жестоко и несправедливо…

Нет, он не верил в то, что Мария умерла. Когда машина летела в пропасть, Марии там не было. Разве что… разве что ее убили в другом месте и положили в разбитую машину.

Но нет, если бы Мария умерла, Старыгин почувствовал бы это, ощутил бы утрату еще вчера… кроме того, инспектор сказал, что экспертиза не закончена, значит, еще есть надежда.

– Да, – начал Старыгин, кое-как справившись со своим голосом. – Вчера утром мы с Марией Сальседо ехали по горной дороге в сторону побережья. Какое-то время нас преследовала машина, черный джип…

– Преследовала?! – переспросил инспектор. – Что значит – преследовала?

– Эта машина ехала следом, пыталась столкнуть нас с дороги в пропасть… но потом Мария затормозила, этот джип проехал мимо и больше не возвращался.

– Вы рассказывать странные истории, – недоверчиво проговорил инспектор. – Очень странные! У нас спокойное место, у нас не бывать таких преступлений.

«То ли еще будет!» – злорадно подумал Дмитрий Алексеевич и продолжил рассказ:

– Но едва мы перевели дыхание и продолжили путь, как из-за скалы вылетел человек на параплане…

– На чем?! – глаза инспектора округлились от удивления.

– На параплане, – повторил Старыгин. – На управляемом парашюте с мотором. Этот человек спикировал на нашу машину, он схватил Марию… сеньориту Сальседо… схватил ее и улетел с ней в неизвестном направлении. А я попытался перехватить управление машиной, но мне это не удалось. У меня было слишком мало времени. Тогда я выпрыгнул на ходу, а машина сорвалась в пропасть и взорвалась. Так что Марии Сальседо в ней не могло быть!

Старыгин замолчал. Он и так рассказал инспектору слишком много, но кое о чем умолчал – не упомянул о найденной в подземелье арабской книге, старинной монете, ни словом не обмолвился о странном старике, живущем в горах, о цыганах.

– Как вы себя чувствовать? – озабоченно проговорил инспектор после затянувшейся паузы.

– Что? Нормально… голова немного болит… а почему, собственно, вас интересует мое самочувствие?

– Потому, сеньор Старыгин, что вы рассказывать мне полный бред! Здоровый человек такое не может говорить!

– Уверяю вас – все так и было.

– Человек на параплан, как горный орел, нападать на девушку? Хватать ее, как маленькая овца, и уносить в свое гнездо? Нет, сеньор Старыгин! Мария Сальседо – не есть маленькая овца! Может быть, у вас в России такое бывает, но у нас – нет! Это сказки, сеньор Старыгин! Это детские сказки! Расскажите мне что-нибудь другое. Тогда, может быть, я вас послушать.

– Но я рассказал вам правду!

– Жаль, очень жаль! – инспектор потер руки. – Тогда вам придется проехать со мной. Мы проехать в полицейский участок. Если вы не говорить правду здесь – вы говорить правду там!

– Но я действительно рассказал вам правду…

– Нет-нет, мы не говорить больше здесь! Поехать со мной в участок, говорить там.

– Тогда хотя бы позвольте мне умыться, побриться, привести себя в порядок…

– Пожалуйста! – неожиданно согласился инспектор. – Только не очень долго. Я вас ждать.

Старыгин прошел в ванную комнату, закрыл за собой дверь, включил воду и задумался. В ванной имелось небольшое окно, через которое он вполне может выбраться из дома. Толстопузый инспектор вряд ли хорошо бегает, да он и не сразу заметит побег, так что Старыгин может скрыться, чтобы провести собственное расследование. Потому что, если его рассказ показался неправдоподобным инспектору Вальехо, то слова инспектора о найденном в машине женском трупе казались неправдоподобными самому Старыгину.

Когда машина летела в пропасть, в ней никого не было. Откуда же там взялся труп? И неужели это действительно труп Марии?

У него мучительно защемило сердце.

Конечно, оставалась еще слабая надежда на результаты экспертизы…

Нет, нельзя убегать! Наоборот, нужно послушно отправиться с инспектором в полицейский участок, чтобы из первых рук узнать, опознан ли обгорелый труп.

Дмитрий Алексеевич побрился, привел себя в порядок и вернулся в свою комнату. Однако перед тем, как войти туда, он на мгновение задержался. Сработала его хорошо развитая интуиция.

Неслышно приоткрыв дверь, он заглянул внутрь… и увидел чрезвычайно странную картину.

Инспектор Вальехо рылся в его вещах. Он вытряхнул содержимое рюкзака Старыгина на стол и теперь сосредоточенно перебирал их, как будто что-то усердно искал и не находил. При этом вид у него был чрезвычайно вороватый.

Старыгин ощутил одновременно неловкость и инстинктивное чувство опасности и выскользнул из комнаты, прикрыв за собой дверь. Затем он снова подошел к двери, громко ступая, и, прежде чем войти в комнату, нарочито закашлялся.

На этот раз инспектор с самым невинным видом стоял у окна, а рюкзак Старыгина лежал на прежнем месте, на прикроватной тумбочке.

Старыгин не поверил своим глазам: можно было подумать, что предыдущая сцена ему померещилась… однако на полу возле кровати лежал носовой платок, который прежде был в рюкзаке. Значит, торопливо запихивая вещи в рюкзак, инспектор кое-что уронил.

– Вы готовы? – строго осведомился полицейский.

– Готов, – ответил Старыгин.

– Возьмите свои вещи!

Старыгин подхватил свой рюкзак и вслед за инспектором направился к выходу. В дверях комнаты он на мгновение задержался и украдкой бросил взгляд на свой незамысловатый тайник, порадовавшись, что накануне не поленился припрятать арабскую книгу.

Почему-то он не сомневался, что именно ее инспектор искал в его рюкзаке. Хотя, казалось бы, откуда полицейский может знать о существовании этой книги?

Ну что ж, позднее он сможет вернуться сюда, чтобы забрать книгу, а пока она будет здесь в безопасности.

Вслед за инспектором он вышел на улицу. Возле двери стояла машина – простой, видавший виды зеленый «Сеат».

Инспектор Вальехо сел за руль, показав Старыгину на соседнее место. Дмитрий Алексеевич устроился на пассажирском сиденье, пристегнул ремень.

Какое-то время машина петляла по узким улочкам старого города. Старыгин не сомневался, что инспектор держит путь к Новому мосту, чтобы по нему перебраться в новую часть Ронды. Ведь именно там располагался полицейский участок, мимо которого они с Марией проезжали накануне. Однако инспектор свернул в сторону от моста и выехал на окраину мавританского квартала.

Дмитрий Алексеевич почувствовал смутное беспокойство.

«Сеат» миновал мавританскую крепость Альмокабар, выехал на Калле дель Прадо. Впереди, у поворота дороги, стояла полицейская машина с включенной мигалкой.

Внезапно инспектор затормозил, сдал назад и свернул в боковую улицу.

Старыгин настороженно взглянул на своего соседа. У него словно заново открылись глаза.

Во-первых, инспектор Вальехо – если, конечно, он представился своей настоящей должностью и настоящим именем, явно постарался избежать встречи с полицией; а почему эта встреча его испугала, если он сам – полицейский? Во-вторых, он рылся в вещах Старыгина, думая, что его никто не видит. В-третьих, он едет сейчас явно не в полицейский участок; да полно, полицейский ли он на самом деле? Ведь он не показывал Старыгину своих документов – или у испанских полицейских, как у их американских коллег, номерные жетоны? И машина у него без опознавательных знаков полиции…

И вдруг до Старыгина дошло самое главное: он не называл своего имени водителю, который минувшим вечером привез его в Ронду. Хозяйке пансиона он представился, но сеньора Гонсалес никуда не уходила вечером, да и вряд ли она стала бы на ночь глядя спешить в полицию – а утром этот «инспектор» уже был тут как тут! Откуда же он узнал, где остановился русский реставратор?

Объяснение этому могло быть только одно – за Старыгиным следили, причем занималась этим явно не полиция.

Словно почувствовав его беспокойство, инспектор покосился на Старыгина и проговорил:

– Мы едем не в городской участок, а в казарму национальной гвардии, расположенную за городом. Там находится обгоревшее тело, и там мы проводим дознание по этому происшествию.

– Предъявите мне свои документы! – потребовал Старыгин, понимая, что его осторожность запоздала.

– Я веду машину, – огрызнулся «инспектор». – У меня заняты руки! И вообще, поздно вы спохватились!

– Остановите машину! – выкрикнул Дмитрий Алексеевич.

– В чем дело? – процедил инспектор. – Вы только дадите показания и можете быть свободны!

Старыгин попытался открыть дверцу машины, но замок был заблокирован.

– Сидеть! – рявкнул «инспектор» и правой рукой вытащил пистолет, оставив ладонь левой на руле. В это мгновение из-за поворота появилась белая «Хонда». Она двигалась навстречу «Сеату» по узкой улочке, где две машины едва могли разъехаться. Старыгин толкнул подозрительного инспектора в бок. Тот выпустил руль, «Сеат» выскочил на встречную полосу и нос к носу столкнулся с «Хондой».

К счастью, обе машины ехали довольно медленно, водитель «Хонды» успел затормозить, и удар получился не очень сильным. Тем не менее капот «Сеата» смялся в гармошку, а сам «инспектор» сильно ударился грудью о руль и теперь сидел, глотая воздух ртом.

Из «Хонды» выскочил здоровенный детина в дорогом костюме и бросился к «Сеату», оглашая тихий квартал итальянскими ругательствами. Подбежав к машине, он наклонился и воскликнул:

– Порка Мадонна! Мне говорили, что у вас в Испании прилично водят машины! Это называется «прилично»?! Посмотри, козел, что ты сделал с моей ласточкой! Так ездят только в Неаполе! А я из Турина, ты понимаешь, кретин? Из Турина!

– Луиджи! – раздался из «Хонды» женский голос. – Луиджи, умоляю, не бей этого человека! А то получится, как тогда, во Франции… тебя целый день продержали в полицейском участке…

– Не бойся, лапочка, я держу себя в руках! – ответил темпераментный итальянец и снова повернулся к водителю «Сеата»: – Ты слышишь, скотина? Я держу себя в руках, но это очень трудно! Так что лучше не зли меня, идиот!

– Успокойтесь, сеньор… – кривясь от боли, ответил «инспектор». – Моя страховая компания все возместит…

– Возместит?! – выпалил итальянец. – А кто возместит мне испорченный отпуск? А кто возместит испорченное настроение моей жены? А кто возместит мне мое собственное нервное расстройство? Ты только взгляни, недоносок, что ты сделал с моей машиной!

– Одну минуту, сеньор, – процедил фальшивый инспектор, открывая дверь. В ту же секунду Старыгин распахнул дверцу со своей стороны и выскочил на улицу.

Сзади еще долго доносились крики взбешенного итальянца и оправдания «инспектора», но он их не слушал. Свернув в первый подвернувшийся переулок, Старыгин помчался по лабиринту мавританского города.

Он бежал несколько минут, не разбирая дороги, и вдруг оказался возле Старого моста. Внизу, совсем рядом с дорогой, виднелась сквозная крыша Арабских бань.

Больше суток прошло с того времени, как они с Марией оказались здесь, выбравшись из подземелья. Старыгин вспомнил цыган, мрачное гаданье, неожиданный переполох, который вызвало среди кочевого племени его появление…

Сейчас здесь не осталось и следа от пребывания табора. Не было даже следов костра – видимо, после отъезда цыган тщательно поработали коммунальные служащие.

Однако, подумал Старыгин, почему они так его испугались? Настолько испугались, что поспешно покинули Ронду? Какую опасность мог представлять для андалузских цыган скромный музейный реставратор из далекой России?

Ответа на этот вопрос у него не было. Он подумал, что гадание старой цыганки сбылось – почти точь-в-точь, если верить словам подозрительного инспектора.

Но можно ли ему верить?

Старыгин вспомнил, что недалеко отсюда, на другой стороне ущелья, в новой части города располагается полицейский участок, и подумал, что пришло самое время навестить местные власти, рассказать о событиях последних дней – если не обо всех, то хотя бы о некоторых, – а самое главное, узнать, опознан ли найденный в машине труп.

Тем же путем, что и позапрошлой ночью, он перешел по мосту живописное ущелье и оказался в новой части Ронды. Пройдя мимо нависших над самым обрывом белых домиков, он пересек просторный сквер, из которого открывался восхитительный вид на горную долину, миновал колоритный мавританский ресторанчик и вышел на улицу, ведущую к полицейскому участку.

Здесь было довольно людно: многочисленная группа американских туристов, приехавших в Ронду на один день, шла в направлении арены для боя быков, глазея по сторонам и невнимательно прислушиваясь к рассказу экскурсовода.

Старыгин снова ощутил смутное беспокойство. На всякий случай он смешался с американцами и вместе с ними прошел два квартала, отделявшие его от полицейского участка. В их шумной толпе он чувствовал себя гораздо увереннее.

Поравнявшись с участком, он замедлил шаги и окинул внимательным взглядом улицу перед зданием полиции.

И понял, что интуиция его снова не подвела и для беспокойства имелся вполне реальный повод.

Прямо напротив входа в участок стояла хорошо знакомая ему машина – зеленый «Сеат» инспектора Вальехо.

Это был, несомненно, тот самый «Сеат» – его капот носил хорошо заметные следы недавнего столкновения с машиной темпераментного итальянца.

Этому могло быть как минимум два объяснения.

Возможно, «Сеат» отогнали к полицейскому участку после аварии, для разбирательства причины и установления виновного в дорожном происшествии.

Но Старыгин считал более вероятным другое объяснение.

Фальшивый инспектор как-то разобрался с итальянцем и теперь приехал к зданию полиции, потому что считал, что именно сюда придет сбежавший от него «сеньор Старыгин».

И он не ошибся – еще минута, и Старыгин попался бы ему на глаза.

– Извините, сэр, – обратился к Дмитрию Алексеевичу один из американцев. – Мы с другом поспорили. Я считаю, что вы родом из Массачусетса, а мой друг думает, что вы из Вермонта…

– Я из Санкт-Петербурга, – честно ответил Старыгин.

– Из Санкт-Петербурга, штат Флорида? – изумленно переспросил американец. – Вот бы никогда не подумал! Для жителя Флориды вы слишком бледный…

– Нет, я из того Санкт-Петербурга, который в России.

– О, мой бог! – воскликнул американец. – Как далеко вас занесло, дружище! А ведь я слышал про такой город, раньше он назывался Москва! – и американец горделиво улыбнулся, показав свою необыкновенную эрудицию.

И в это самое мгновение Старыгин заметил юркого смуглого типа, который вплотную приблизился к любознательному американцу. Он шел в толпе янки с независимым видом бывалого туриста, но его выдавала слишком легкая, словно танцующая походка и вороватые, настороженные взгляды, которые смуглый тип то и дело бросал по сторонам. Американец, разговаривая со Старыгиным, утратил бдительность, и тут смуглый тип незаметным скользящим движением коснулся его кармана.

– Он залез в ваш карман! – воскликнул Старыгин и ловко ухватил карманника за руку.

– Что вы себе позволяете?! – возмущенно вскрикнул тот, пытаясь вырвать руку и выскользнуть из толпы. – Настоящий кабальеро не прощает таких оскорблений!

– Настоящий – да, но только вы-то фальшивый! – оборвал его Старыгин и выхватил из руки карманника пухлый бумажник, который тот пытался спрятать под брючный ремень.

– О, мой бог! – заверещал американец. – Это мой бумажник! Благодарю вас, сэр! Где здесь полиция? Нужно немедленно найти полицейского и передать этого мерзавца в руки закона!

Спутники обворованного американца загалдели и окружили отбивавшегося карманника.

– Мы находимся как раз напротив полицейского участка! – сообщил Старыгин, показывая на соседнее здание. – Так что, если вы не против, можем вместе с вами отвести туда этого преступника!

– Да, о’кей, это наш гражданский долг! Мы должны отвести его в полицию, у нас в Штатах это называется гражданский арест…

И тут же вся толпа американцев, подхватив Старыгина и пойманного вора, ринулась в полицейский участок, как прибойная волна устремляется на берег, подхватив по дороге щепки, раковины, дохлых моллюсков и прочий морской мусор.

Дежурный в полицейском участке, надо думать, повидал всякого, однако и он был несколько ошарашен, когда полтора десятка крикливых американцев ввалились в помещение и начали горячо и бурно вводить его в курс дела. Смуглый воришка несколько увял, оказавшись так близко от служителей закона.

Американцы галдели все разом, и в этом шуме потонул голос дежурного, пытавшегося призвать всех к порядку. Обокраденный янки очень горячился и в доказательство выложил на стойку пухлый бумажник, при виде которого в глазах смуглого воришки зажглись мечтательные огоньки. Старыгин собирался уже незаметно выбраться из толпы, но в это время послышался треск мотоцикла, и в дверь проскользнул худенький парнишка в шлеме и кожаных штанах.

– Пакет из лаборатории! – крикнул он, бросая на стойку конверт из плотной желтой бумаги.

– Это по поводу того обгорелого трупа в ущелье? – оживился дежурный, но мальчишки уже и след простыл.

– Кармен, отнеси это Риваресу! – бросил дежурный проходившей мимо девице.

Та полностью оправдывала свое имя – то есть была черноволоса, черноглаза, полногруда и с тонкой талией, а вместо цветка имела в волосах красную заколку в виде бабочки. От литературной своей тезки ее отличало только полнейшее равнодушие во взгляде ко всем без исключения окружающим предметам, людям и явлениям природы, а Кармен, описанная Мериме, насколько помнил Старыгин, была девица не промах, меняла мужчин как перчатки да еще умудрялась стравливать их друг с другом.

Он чуть отступил назад, чтобы видеть, куда направилась колоритная девица, и даже слегка прищелкнул языком, на испанский манер выражая свое восхищение. Кармен продефилировала по коридору и вошла в самую последнюю дверь слева.

Старыгин выждал еще немного и выбрался из толпы. Сделав независимое выражение лица, он прошел через холл по коридору и столкнулся с человеком, выходившим из той самой двери, куда девица отнесла конверт. Человек, не глядя, буркнул извинение и устремился к выходу, Старыгин же с замиранием сердца приоткрыл дверь нужной комнаты и увидел, что там никого нет. И на столе лежал вскрытый конверт из плотной желтой бумаги.

Одним прыжком Старыгин очутился возле стола и схватил конверт. Где-то в глубине души возникло чувство стыда – он, уважаемый человек, честный и законопослушный гражданин, позволил себе рыться в чужих документах, да еще и информация эта небось предназначалась только для служебного пользования… Но он тут же забыл обо всем, прочитав первые же строчки официального заключения. Кстати, выяснилось, что письменным испанским он владеет гораздо лучше, чем устным.

Эксперт сравнивал зубные карты и дал совершенно точный ответ, что зубы найденного в машине обгорелого трупа не совпадают с зубной картой владелицы машины сеньориты Марии Сальседо.

Старыгин ощутил, как в сердце его словно развязали тугой узел. С тех пор, как фальшивый инспектор Вальехо сообщил ему, что в машине Марии найдено обгорелое тело, ему в грудь как будто воткнули кол – так проявился страх за жизнь девушки. Хоть он и не верил, что Мария могла упасть в пропасть вместе с машиной, все же чертов фальшивый инспектор сумел заронить в его душу некоторые сомнения. Теперь кол вытащили, и Старыгин на несколько мгновений почувствовал себя слабым, как кукла-марионетка без сильных рук кукловода. Он оперся на стол и перевел дыхание. Сердце забилось ровнее, и он снова обратился к бумагам.

Далее в заключении говорилось, что женщину, найденную в машине, опознать не удалось. Никаких документов при ней не обнаружено, как она попала в машину – неизвестно. Из одежды сохранилось очень мало. Судя по состоянию зубов и еще некоторым признакам, женщине никак не меньше сорока лет. Зубы неплохие, но видно, что дама никогда не посещала стоматолога, так что зубной карты ее не найти во всей Ронде. Из особых примет можно выделить лишь татуировку на левом запястье – крест, обвитый оливковой ветвью.

Рука Старыгина дрогнула, на пол высыпалось несколько фотографий. Он поднял одну и с содроганием увидел на ней часть обгорелой женской руки и татуировку – крест и оливковая ветвь вокруг. И тут же в голове его всплыло отчетливое воспоминание – темное небо, усыпанное звездами, звуки чудной мелодии, выводимой низкими страстными голосами, густой терпкий запах цветущих деревьев – и цыганка, глядевшая на него с непритворным страхом. У нее на руке была такая татуировка, теперь Старыгин вспомнил точно.

За дверью послышались шаги, он еле успел собрать фотографии и бросить конверт на стол. В кабинет вошел тот самый мужчина, с которым Старыгин столкнулся в коридоре.

– Что вы тут делаете? – сухо осведомился он, не утруждая себя приветствием.

Старыгин сделал самое невинное выражение лица и забормотал по-английски, что он потерял свою группу. Его соотечественники привели в участок воришку, это безобразие, что воры делают свое черное дело едва ли не на виду у полицейских!

Из его горячей речи инспектор понял только, что от ненормального американца следует как можно скорее избавиться. Он подвел его к двери и на ломаном английском велел обратиться в соседний кабинет – там разберутся.

Старыгин вышел в коридор и огляделся. Из-за приоткрытой соседней двери доносились возбужденные голоса – американские туристы требовали соблюдения своих гражданских прав, а испанский полицейский безуспешно пытался от них отделаться.

Под потолком медленно кружились лопасти вентилятора, явно неспособного разогнать затхлую духоту и провинциальную скуку полицейского участка.

В конце коридора была еще одна неплотно закрытая дверь. Из-за нее доносились уличные шумы – голоса прохожих, звуки проезжающих автомобилей. Старыгин направился к этой двери, толкнул ее. Он оказался в переулке позади здания полиции. Возле входа дремал, надвинув фуражку на глаза, толстый немолодой полицейский. Форменная рубашка не сходилась на его внушительном животе, медленно колыхавшемся в ритме дыхания.

Старыгин проскользнул мимо этого бдительного стража порядка, прошел несколько шагов и завернул за угол.

Он оказался на автомобильной стоянке. На другой стороне улицы виднелось маленькое кафе, три столика стояли на тротуаре под красными зонтиками с рекламой кока-колы.

За столиками не было ни одного посетителя, и вообще, площадь была совершенно безлюдной, словно город внезапно вымер. Только ветерок негромко шелестел в пыльных шевелюрах кипарисов.

Дмитрий Алексеевич почувствовал сильнейшую жажду и решил, что вполне может несколько минут посидеть в кафе и обдумать свалившуюся на него информацию.

Однако не успел он сделать и двух шагов, как в его спину уткнулась холодная сталь и знакомый голос проговорил:

– Не оборачивайтесь!

Несмотря на это предупреждение, Старыгин скосил глаза и увидел невысокого человека с темными выпуклыми глазами и редкими волосами, тщательно разложенными по загорелой лысине.

Того самого человека, который представился ему инспектором Вальехо.

Толстяк выглядел бы вполне безобидно, если бы не пистолет в его руке. Пистолет был большой и чрезвычайно серьезный, а самое главное, что в глазах фальшивого инспектора читалась решимость применить его, если Старыгин проявит неповиновение.

– Что вам от меня нужно? – проговорил Старыгин, оправившись от неожиданности.

– Я ведь уже говорил вам – мы должны поговорить! – процедил испанец. – А вы бегаете от меня, как заяц. Советую подчиниться, если вы не хотите неприятностей!

– О чем вы хотите разговаривать? – Старыгин пытался тянуть время, надеясь на свое везение.

– О гибели сеньориты Сальседо… – выдохнул «инспектор». – О том, как вам удалось уцелеть!

– Но она вовсе не погибла… – выпалил Старыгин и тут же понял, что поспешил выложить свои карты.

– Вот как? – не слишком удивился «инспектор». – Откуда у вас такие сведения? Впрочем, не будем разговаривать на улице! Идите вперед…

С этими словами он подтолкнул Старыгина в спину стволом пистолета.

Дмитрий шагнул вперед, но споткнулся на краю тротуара и едва не потерял равновесие. Испанец замешкался, на секунду отвел от него пистолет, и Старыгин нырнул за припаркованный возле кипариса «Фольксваген». Фальшивый инспектор выругался и бросился за ним, но Старыгин, пригнувшись, зигзагами понесся по территории парковки, прячась то за одну машину, то за другую. Позади него слышался топот и пыхтение «инспектора». Несмотря на свой внушительный живот, он бежал удивительно быстро и почти не отставал от преследуемого.

Старыгин уже почти пересек парковку, как вдруг распахнулась дверца темно-синего микроавтобуса, мимо которого он пробегал, и сильные руки втянули его внутрь.

Мотор микроавтобуса утробно зафырчал, и машина резко сорвалась с места.

Старыгин с трудом отдышался и огляделся, чтобы понять, кому он обязан своим спасением.

Рядом с ним сидел здоровенный цыган с жесткими кошачьими усами и густой щетиной на впалых щеках. Цыган пристально смотрел на Старыгина и поигрывал пружинным ножом с перламутровой ручкой. Второй цыган сидел за рулем автобуса, и его сгорбленная спина выражала раздражение и неуверенность.

– Кто вы такие? – проговорил Старыгин, поскольку молчание цыган вызывало у него растущее беспокойство, и он уже не был уверен, что его именно спасли. Это больше напоминало похищение.

Цыган с ножом повернулся к своему напарнику и что-то громко проговорил на незнакомом Старыгину языке.

Водитель отозвался раздраженным и истеричным голосом и в сердцах ударил кулаками по рулю.

– Что вам от меня нужно? – сделал Старыгин еще одну попытку разговорить похитителей.

На этот раз цыган вместо ответа склонился к нему, быстро обшарил карманы и ловким движением вытащил старинную серебряную монету. Подняв ее перед собой, он что-то закричал. Водитель свернул в тихий переулок, заглушил мотор и повернулся к Старыгину.

– Спрашиваешь, что нам нужно? – проговорил он по-испански. – Будто сам не понимаешь! Что это?! – он ткнул желтым от никотина пальцем в серебряную монету.

Старыгин не успел ответить, да цыган и не ждал никакого ответа, он продолжал свою обвинительную речь:

– Значит, ты один из этих, да? Думаешь, мы тебя боимся? Это наши старики дрожат перед вами, как кролики! Живут древними страхами, как пятьсот лет назад! Бросили такое хорошее место, едва увидев тебя! Сорвались со всем своим скарбом. Мы не такие, ясно?! Мы не трусы, мы – настоящие цыгане! Феликс, спроси его, что он сделал с Асунсьон!

– С кем? – переспросил Старыгин, с трудом понимавший испанскую речь и не вполне уверенный, что верно уловил смысл последних слов. – Кто такая Асунсьон?

– Асунсьон? Он не знает, кто такая Асунсьон! – водитель недоверчиво усмехнулся. – Асунсьон – это наша цыганка, она два дня назад гадала твоей подруге…

Старыгин вспомнил звездную ночь, яркий костер возле Старого моста и цыганку, бренчавшую монистами и предсказавшую Марии грозившую ей на горной дороге опасность.

– Ее гадание сбылось, – мрачно проговорил он.

– Асунсьон всегда верно гадает! – воскликнул Феликс, уставившись на Старыгина своими горящими глазами. – Ее гадание всегда сбывается! А ты не заговаривай нам зубы. Когда все цыгане снялись с места, Асунсьон осталась в Ронде, чтобы снять сглаз с этого места. И она пропала… Признавайся, что ты с ней сделал, или я перережу тебе горло!

Он выпучил глаза и поднес к горлу Старыгина нож. Острое лезвие подрагивало в каком-нибудь миллиметре от кожи, едва не задевая ее. Однако в голосе цыгана, в его жестах чувствовалась какая-то неуверенность, как у драчливого пса, который лает на сильного противника, однако опасается переходить к боевым действиям.

– Лучше отвечай, – вступил в разговор водитель. – Феликс за Асунсьон и вправду может убить, и твои дружки тебе не помогут!

– Кем тебе приходилась Асунсьон? – спросил Старыгин, стараясь не показывать испуга и не глядя на цыганский нож.

– Приходилась? – переспросил Феликс, и нож коснулся горла Старыгина. – Значит, ее больше нет на этом свете? Асунта, Асунсьон была моей сестрой, моей старшей сестрой! Она была мне как мать. Ты убил ее, грязный подонок!

– Не я, – проговорил Старыгин, справившись с дрожью в голосе. – Ее действительно убили, но ты ничего не узнаешь, если не уберешь нож!

Цыган сверкнул глазами, но все же отвел руку с ножом.

– Говори! – процедил он, немного отстранившись, но не спуская со Старыгина пылающего взгляда.

Старыгин почувствовал теплую влагу, тонкой струйкой сползающую за ворот рубашки. Он достал из кармана платок, приложил его к горлу. На платке появилось пятно крови – значит, цыган все же задел его ножом.

– Говори! – повторил Феликс, и голос его зазвенел от сдерживаемой ненависти.

– Гадание Асунсьон сбылось, – повторил Старыгин и рассказал, как на их машину напал планерист, как он похитил Марию. Рассказал и о том, что в ущелье найдена разбитая машина, а в ней – обгорелый женский труп. О своем удивительном спасении и о загадочном старике, пасущем овец в горах, он предпочел не упоминать. Он понимал, что это прозвучит неправдоподобно. Зато рассказал о визите в полицию и о том, что на руке погибшей женщины была необычная татуировка.

– Точно такую же татуировку я заметил на руке Асунсьон в тот вечер, когда она гадала моей подруге, – проговорил он в завершение своего рассказа. – Так что, ребята, я вам вовсе не враг. Наоборот, мы с вами союзники, потому что я уверен: Асунсьон убил тот же самый человек или те же самые люди, которые похитили мою подругу… Марию.

Произнеся имя девушки, он почувствовал самую настоящую физическую боль. Мария находится в опасности, она похищена, а он до сих пор ничего не сделал для ее спасения!

– Я не верю тебе! – воскликнул Феликс, и нож снова оказался в опасной близости от горла Старыгина. – Откуда у тебя эта монета? – и он поднял серебряную монету с изображением чаши как неопровержимую улику виновности Старыгина.

– Но сейчас-то она у тебя! – ответил Дмитрий, пытаясь не поддаваться панике и не замечать ножа. – Значит, это ты – один из них?

– Что ты несешь! – прошипел цыган, инстинктивно сжимая руку с монетой в кулак. – Ведь я только что взял ее у тебя…

– А я сорвал эту проклятую монету с шеи планериста, который похитил Марию!

– Врешь! – рявкнул Феликс. – Асунсьон сказала, что на тебе – страшное проклятие… за тобой гонятся все силы ада…

– Но разве она сказала, что я – один из них?

– Она этого не говорила, Феликс! – подал голос водитель. – Проверь его руку. Если там нет метки…

Феликс неохотно убрал нож, закатал левый рукав Старыгина и осмотрел его руку.

– Метки нет, – неохотно признал он. – Но это ничего не значит. Он мог ее свести. Сейчас есть доктора, которые за деньги могут убрать любую татуировку!

– Ты когда-нибудь про такое слышал? – перебил Феликса водитель. – Ты же знаешь – они дорожат своей меткой, как боевым орденом, носят ее с гордостью.

– Эй, ребята! – напомнил им Старыгин о своем существовании. – Может быть, поговорим, как нормальные люди? Может, для начала вы поделитесь информацией, расскажете мне, кто эти «они», которых вы то и дело упоминаете? А сперва хорошо бы убрать нож, а то он действует мне на нервы!

Феликс что-то недовольно проворчал по-цыгански, однако сложил нож и спрятал его в карман куртки. Он все еще молчал, и тогда заговорил его приятель:

– Они называют себя рыцарями Чаши, но они такие же рыцари, как мы с Феликсом – монахи-доминиканцы. Убийства, похищения, заговоры – чего они только не совершали!

– Они поклоняются злобному демону по имени Бафомет! Приносят ему в жертву невинных младенцев, служат черные мессы… – мрачно проговорил Феликс.

– Не знаю, как насчет этого демона, – перебил его второй цыган. – Насчет младенцев тоже сомневаюсь, по-моему, это брехня. Но они действительно на все готовы, чтобы вернуть Священную Чашу, утраченную ими восемьсот лет назад.

– А при чем здесь я и при чем здесь ваша Асунсьон? – удивленно спросил Старыгин.

– При чем здесь ты – мы пока не знаем, это уж вопрос к тебе. А Асунсьон что-то про них разузнала, когда служила в их логове, замке Пиномуго…

– Пиномуго? – перебил его Старыгин.

Он вспомнил веточку горной сосны, найденную в своем кармане, вспомнил слова таинственного старика, говорившего, что последние тамплиеры, уцелевшие после разгрома ордена, нашли приют в замке Пиномуго, расположенном где-то неподалеку от этих мест, в горах южной Андалусии.

– Ну да, – подтвердил цыган. – Она какое-то время была прислугой в этом замке и что-то там узнала. После этого она стала совсем другой, словно ее там подменили…

– Вы знаете, где находится этот замок? – взволнованно спросил Старыгин.

– Конечно. Он расположен высоко в горах, в глухом и труднодоступном месте…

– Я уверен, что только там, в этом замке, вы узнаете, кто и почему убил Асунсьон! И там же я смогу найти Марию.

Старыгин и сам бы не смог ответить, откуда у него появилась такая уверенность.

Цыгане переглянулись, и наконец с лица Феликса исчезло постоянное выражение злобы и недоверия. Открытый и простодушный, как ребенок, он легко переходил от одного настроения к другому и теперь, казалось, готов был считать Старыгина чуть ли не своим самым лучшим другом.

– Едем сейчас же в этот замок! – выпалил он. – Ты прав, парень, наверняка они прячутся там! Там мы все узнаем, и я отплачу им за смерть Асунты!

– Не стоит так спешить! – постарался охладить его пыл второй цыган. – Если замок Пиномуго действительно убежище рыцарей Чаши, соваться туда небезопасно. Их там наверняка много, и дело не только в количестве. Этот замок скрывает множество тайн.

– Да ты цыган или нет?! – накинулся на него Феликс. – Я тебя не узнаю! Наверное, тебя подменили в колыбели! Какой настоящий цыган боится смотреть в глаза смерти? Если ты не поедешь со мной, я отправлюсь туда один.

– Я поеду туда, но только сперва нам нужно кое-что купить и достать оружие.

Водитель, которого звали Франсиско, поехал в мавританскую часть Ронды. Там он остановился возле маленького ресторанчика с характерным названием «Красная мулета». Вход в ресторан был завешен занавеской из ракушек и бисера. Перед крыльцом дремал на табуретке лысый смуглый испанец с лихо закрученными усами. Цыгане обменялись друг с другом несколькими фразами на своем языке и вышли из микроавтобуса. Старыгин хотел последовать за ними, но рассудительный Франсиско велел подождать их в машине.

– Тебя здесь никто не знает, так что лучше тебе не показываться перед местными парнями. Они довольно подозрительные, при постороннем человеке не захотят делать дела.

Дмитрий остался в автобусе и оттуда видел, как цыгане подошли к ресторану и о чем-то вполголоса переговорили с усатым типом. Тот поднялся с табуретки, бросил пронзительный взгляд в сторону автобуса и неторопливой походкой удалился в ресторан. Цыгане остались на улице. Франсиско привалился плечом к беленой стене дома и что-то насвистывал, Феликс нервно расхаживал по тротуару, надвинув на самые глаза черную бейсболку.

Наконец бисерная занавеска качнулась, и на улицу вышел колоритный тип – смуглый кудрявый толстяк с бесформенным бабьим лицом и толстыми ляжками. Одет он был в белую хлопчатую арабскую рубаху. Цыгане оживились, подошли к толстяку, и снова начался тихий деловой разговор. Наконец соглашение было достигнуто, толстяк передал Феликсу большой бумажный пакет с логотипом «Макдоналдса», а цыган сунул ему в руки конверт.

Толстяк огляделся по сторонам и скрылся в ресторане, цыгане вернулись в микроавтобус.

– Ну, ребята, что вам удалось раздобыть? – поинтересовался Старыгин.

Франсиско вместо ответа приоткрыл пакет, продемонстрировав его содержимое. Вместо гамбургеров и жареной картошки в пакете лежали два плоских черных пистолета и коробка с патронами.

– Хорошие пушки! – проговорил Феликс, потирая руки. – Чистые, ни в одном деле не засветились, и номера спилены.

– Номера спилены – это факт, – подтвердил Франсиско. – А насчет того, что они чистые… конечно, Марокканец поклялся здоровьем своей матери, но ее давным-давно нет на свете, и я сомневаюсь, была ли у него вообще мать! Ну да ладно, как-нибудь обойдется. Нам нужно заехать в один магазин, и потом можем отправляться в замок.

Они заехали в небольшую лавку, торговавшую всякими хозяйственными принадлежностями, и Франсиско купил моток прочной веревки, пару десятков железных скоб и еще какие-то мелочи. На уличном лотке рядом с магазином он прихватил несколько бутербродов и большую бутылку колы.

Старыгин почувствовал, как он голоден. До сих пор он находился в таком бешеном круговороте событий, что было не до еды, но при виде бутербродов его желудок скрутила голодная судорога.

Франсиско честно разделил бутерброды на троих, и попутчики принялись за еду. Через десять минут Старыгин почувствовал себя гораздо бодрее.

– Нам нужно заехать еще в одно место, – сказал он, когда Франсиско включил зажигание и микроавтобус тронулся с места. – Мне нужно кое-что взять в пансионе, где я остановился.

Цыгане переглянулись.

– Там нет слежки? – озабоченно спросил Франсиско. – Мы не подцепим там «хвост»?

– Надеюсь, что нет, – постарался успокоить попутчиков Старыгин. – Мне очень нужна эта вещь.

Франсиско не стал спорить и поехал к пансиону сеньоры Гонсалес. Микроавтобус остановился в переулке за пару кварталов от пансиона. Старыгин подошел к обитой гвоздиками двери и постучал в нее кованым молотком.

Дверь приоткрылась, хозяйка выглянула на улицу.

– Ах, это вы, сеньор! – воскликнула она с некоторым смущением. – Надеюсь, у вас все в порядке? Ваши проблемы с местной полицией утряслись?

– Никаких проблем! – заверил ее Старыгин. – Я должен ненадолго отлучиться по делам, но обязательно вернусь, так что оставьте комнату за мной.

– Конечно, сеньор! – госпожа Гонсалес посторонилась, пропуская его в дом.

Старыгин пересек внутренний дворик, наполненный божественным ароматом цветов и журчанием фонтана, и вошел в свою комнату. Закрыв за собой дверь и убедившись, что в окно его никто не увидит, он снова выдвинул на середину комнаты комод, взобрался на него и запустил руку за потолочную балку.

Древняя книга была на месте, и Дмитрий Алексеевич почувствовал какую-то странную радость – словно он снова встретился с близким человеком, которого долго не видел. Положив книгу в рюкзак, он привел мебель в прежнее положение и покинул пансион, сердечно простившись с хозяйкой и пообещав непременно вернуться завтра или послезавтра.

Цыгане нетерпеливо поджидали его. Как только Старыгин занял свое место, микроавтобус тронулся в путь.

– Далеко ли до этого замка? – спросил Старыгин, когда они выехали из города.

– Нет, недалеко, километров сорок, – отозвался невозмутимый Франсиско.

Однако эти сорок километров оказались самой ужасной дорогой, какую Старыгину когда-нибудь приходилось видеть.

Несколько километров от Ронды они проехали по приличной асфальтированной дороге, потом свернули на узкую грунтовку, петлявшую среди горных отрогов, а затем она превратилась в едва заметную тропу, вьющуюся по самому краю бездонной пропасти, поднимаясь все выше и выше по склону горы. Микроавтобус полз вперед с черепашьей скоростью, ширины тропы едва хватало, из-под колес то и дело сыпались камни, и Старыгину казалось, что еще секунда – и они сорвутся в бездну. Цыгане, однако, держались на удивление спокойно, и то переговаривались на своем языке, то пели на два голоса какую-то старинную тоскливую песню. Внизу, метров на сто ниже дороги, парил горный орел, высматривая в долине добычу.

Тропа забирала все круче вверх, мотор старенького автобуса надсадно ревел, то и дело грозя захлебнуться. На одном из бесчисленных поворотов правое колесо повисло в воздухе, автобус угрожающе накренился. Франсиско что-то крикнул по-цыгански, Феликс выскочил на дорогу и подтолкнул машину сзади. Автобус выровнялся и пополз дальше, прижимаясь к скале.

Дорога, точнее, козья тропа, по которой полз многострадальный автобус, сделала еще один поворот и наконец выбралась на ровную каменистую площадку. Впереди показалась высокая скала, на верхушке которой, как ласточкино гнездо, лепилось полуразрушенное каменное сооружение с зубцами по краю, больше напоминавшее развалины, чем человеческое жилище.

– Вот он – замок Пиномуго! – проговорил Франсиско, сворачивая к зарослям низкорослого колючего кустарника. – Машину придется спрятать здесь, иначе из замка нас заметят.

– Это замок? Неужели там кто-то живет? – спросил Старыгин, невольно понизив голос. – Кажется, это просто полуосыпавшаяся груда камней, в которых могут поселиться только змеи!

– Эти люди хуже любых змей! – отозвался Франсиско.

Забросав автобус ветками, они выбрались из кустарника и вгляделись в развалины замка.

– Там что-то блестит! – проговорил Феликс, указывая на зубчатую башню.

– Это бинокль, – отозвался Франсиско, из-под руки разглядывая замок. – Часовой следит за дорогой, так что до темноты нечего и пытаться подойти ближе.

Впрочем, до темноты оставалось не очень много времени: солнце уже неуклонно сползало к зубчатой горной гряде, протянувшейся к западу от замка.

Цыгане вернулись в автобус, удобно устроились на продавленных сиденьях и моментально заснули.

Старыгин завидовал умению некоторых людей легко засыпать в любом месте и в любое время. Сам он никогда не умел спать днем, не говоря уже о том, чтобы заснуть в таком неудобном положении. Он с трудом засыпал даже в гостинице или в чужой квартире, не то что в кабине автомобиля. Он с завистью взглянул на Феликса, который откинул голову на подголовник и безмятежно спал, время от времени испуская переливы художественного храпа. Рот цыгана был приоткрыт, небритый кадык подрагивал в такт дыханию.

Дмитрий устроился на сухой красной земле, привалившись спиной к стенке автобуса, и разглядывал замок, окрасившийся во все оттенки красного под лучами закатного солнца. Он действительно заметил отблеск на башне, выдававший присутствие наблюдателя, потом увидел какое-то яркое пятно, мелькнувшее в небе над замком.

Это пятно было похоже на парящую в небе райскую птицу или гигантскую, фантастическую бабочку. Причем эта птица показалась Старыгину удивительно знакомой, он видел ее совсем недавно… Дмитрий Алексеевич напряг зрение, вгляделся из-под ладони в закатное небо и понял, что на башню замка медленно опускается параплан, управляемый парашют с мотором, точно такой же, как тот, спикировавший с неба на машину, в которой ехали они с Марией… а скорее, – не точно такой же, а тот самый!

Чуть позже до него донеслось негромкое тарахтение мотора, приводившего параплан в движение.

Если до этого момента Старыгин руководствовался только смутными догадками и неясными намеками и не был до конца убежден, что он идет по верному следу, то теперь он окончательно уверился: именно здесь, в этом орлином гнезде, в этом древнем полуразрушенном замке затаились люди, похитившие Марию, и сюда он должен любой ценой проникнуть, чтобы спасти девушку.

Солнце коснулось обрывистой горной гряды и в какую-то долю секунды закатилось за нее. Закат в горах очень быстрый, и темнеет моментально. Окрестности замка окрасились в цвета темной старинной бронзы, и тут же ими завладела тьма. Горные вершины по сторонам долины еще некоторое время пламенели, как угли в гаснущем костре, но скоро и они погасли.

Феликс поднял голову, словно услышав трезвон будильника, и проговорил голосом совершенно проснувшегося человека:

– Пора!

Франсиско уже укладывал в заплечный мешок веревку, скобы и прочие принадлежности для восхождения на скалу. Феликс достал пистолеты, вставил в них обоймы. Цыгане переглянулись и двинулись к скале, на вершине которой темной бесформенной громадой возвышался замок тамплиеров.

К замку вела узкая тропа, но Франсиско сразу объяснил Старыгину, что идти по ней нельзя, потому что там наверняка выставлены часовые. Поэтому они шли с другой стороны, сначала поднимаясь по каменистой осыпи, а затем карабкаясь по обрывистому склону.

В темноте спутники иногда теряли друг друга из виду, и тогда цыгане обменивались условным свистом, напоминавшим свист какой-то ночной птицы.

Наконец они оказались у основания отвесной скалы.

Франсиско достал из мешка снаряжение и принялся забивать первые скобы в трещины скалы, чтобы по ним подняться к замку. Он так ловко и уверенно управлялся с этой работой, что было видно – ему это не впервой.

Через несколько минут цыган поднялся по отвесной скале на пять или шесть метров и сбросил сверху веревку. Феликс полез следом за другом, Старыгин замыкал цепочку.

Ему не приходилось прежде совершать горные восхождения, тем более ночью, и он с трудом карабкался по стене, несмотря на то, что в его распоряжении были вбитые цыганом скобы и закрепленная веревка. Он то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание, и все больше отставал от своих спутников.

В который уже раз Дмитрий Алексеевич давал себе слово, выбравшись из этой передряги, заняться спортом, сесть на диету и вообще начать вести здоровый образ жизни.

Сверху доносился ритмичный стук молотка, и Старыгин беспокоился, как бы этот звук не услышали обитатели замка: казалось, в ночной тишине каждый шорох разносится на огромное расстояние.

Наконец стук молотка затих, и Старыгин понял, что Франсиско добрался до вершины скалы и подошел к стене замка. Значит, и его восхождению скоро придет конец. Он с новыми силами полез вверх и через несколько минут выбрался на ровную, покрытую чахлой травой каменистую площадку.

Прямо перед ним возвышалась стена, сложенная из грубо обтесанных каменных глыб. Цыган не было видно, должно быть, они, не дождавшись Старыгина, проникли в замок. В стене, неподалеку от того места, где находился Старыгин, виднелся темный пролом, и Дмитрий заметил мелькнувший в этом проломе силуэт. Оттуда же донесся уже знакомый ему свист ночной птицы. Решив, что это кто-то из цыган, Старыгин устремился туда.

Пробравшись через пролом, он оказался в просторном дворе, заросшем низкорослыми кустами. Впереди темнела махина замка, а справа от пролома Старыгин увидел маленький каменный домик под черепичной крышей. Дверь домика была заложена деревянной щеколдой, в окне мелькал слабый огонек.

Старыгин подкрался к окну и заглянул в него.

В домике была единственная комната, освещенная тускло мерцавшей коптилкой. Возле дальней стены стояла грубо сколоченная скамья, на которой лежал связанный человек.

Старыгин хотел уже отойти от окна и двинуться к замку, но вдруг человек на скамье застонал и повернул голову к окну.

Их глаза встретились. Старыгин прочитал во взгляде пленника мольбу о помощи и не устоял перед этим призывом. Он откинул щеколду, толкнул дверь и вошел в сторожку.

Теперь, при неярком свете коптилки, он как следует разглядел связанного человека. Это был мужчина лет тридцати, с узким бледным лицом, покрытым трехдневной щетиной. Одежда его была изодрана и во многих местах покрыта засохшими пятнами крови.

– Кто вы? – проговорил он, увидев Старыгина. – Вы один из них? Вы все равно ничего от меня не добьетесь!.. Я умру под пыткой, но не скажу вам ни слова!

– Нет, не волнуйтесь, я не храмовник! – ответил Старыгин. – Я пришел сюда, чтобы спасти одного человека, которого они держат здесь против его воли.

– Вас послал ко мне сам Бог! – воскликнул пленник. – Вы пришли, чтобы спасти человека – так спасите меня!

– Да, я пришел сюда, чтобы спасти девушку.

– Я видел девушку, когда меня вели на допрос! – пленник попытался приподняться на скамье. – Я знаю, где ее держат! Если вы поможете мне – я приведу вас к ней. Только развяжите меня! Умоляю вас!

– Да, одну минуту… – Старыгин вытащил нож и разрезал веревки, которыми были туго стянуты руки и ноги незнакомца.

Тот сел на скамье и принялся растирать онемевшие конечности.

– Чего хотят от вас эти люди? – спросил Старыгин, разглядывая пленника. – Кто вы такой? Почему они держат вас здесь?

– Это долгий разговор, – ответил тот, поднимаясь со скамьи. – Сначала нам нужно освободить ту девушку. Позднее, если мы останемся живы, я вам все расскажу.

Старыгин не мог не признать справедливости этих слов. Пленник прав: им нужно поторопиться, потом можно будет тратить время на расспросы и рассказы. Судя по его внешнему виду, этому человеку здорово досталось, так что нельзя недооценивать хозяев замка. Кто бы они ни были – храмовники или члены какой-то секты, – люди они несомненно опасные, не зря цыгане так их боятся.

Дмитрий направился к выходу из сторожки, но незнакомец остановил его:

– Не надо, не выходите во двор! Все входы в замок тщательно охраняются, но я проведу вас потайным подземным ходом. Внезапность – это единственное, на что мы можем рассчитывать.

Он отодвинул скамью и показал вделанное в пол кольцо.

– Помогите мне поднять люк, здесь начинается подземный ход!

Старыгин вместе с ним ухватился за кольцо, и вдвоем они подняли тяжелый люк, под которым оказался темный лаз. В глубину его уходили крутые ступеньки.

– Откуда вы знаете про этот потайной ход? – спросил Старыгин, прежде чем спуститься в подземелье.

– По этому ходу меня постоянно водили на допросы! – ответил пленник и первым начал спускаться, взяв в руки коптилку.

Старыгин последовал за ним.

Спуск продолжался недолго, вскоре они оказались в узком сводчатом коридоре. Коридор был сырой и мрачный, по стенам стекала влага, а впереди слышался тонкий писк и топот маленьких лапок – наверняка здесь было множество крыс. Однако шаги людей и свет коптилки распугали этих подземных жителей.

Так они шли несколько минут, и наконец коридор закончился. Впереди снова были ступеньки, но теперь они вели наверх.

– Мы попадем прямо в замковую тюрьму, – проговорил проводник, повернувшись к Старыгину. – Если удастся вытащить оттуда девушку, вернемся тем же путем.

Он поднялся по лестнице, уперся плечом в крышку люка и приподнял ее. Старыгин поспешил ему на помощь. Вдвоем они откинули крышку и выбрались в темное холодное помещение.

Проводник поднял коптилку над головой, спутники огляделись.

Они находились в круглой комнате, из которой выходило несколько дверей.

– Куда теперь? – шепотом спросил Старыгин.

– Вот сюда! – его спутник уверенно указал на резную дверь слева от них.

Старыгин толкнул ее. Она оказалась незапертой, и он вошел в большое темное помещение. Спутник Старыгина с коптилкой замешкался, и Дмитрий Алексеевич, безуспешно вглядываясь в темноту, вполголоса проговорил:

– Посвети мне!

– Вы хотите света? – раздался из темноты насмешливый голос. – Ради бога!

И тут же в комнате вспыхнул яркий электрический свет.

Старыгин зажмурился, прикрыл глаза рукой – настолько ослепительным был этот свет после ночной темноты и сырого мрака подземного хода. Поняв, что он попал в ловушку, Дмитрий метнулся назад, но в дверях его встретил попутчик, освобожденный им в сторожке.

– Бежим, здесь засада! – выкрикнул Старыгин.

– Куда же вы, дружище? – отозвался тот и втолкнул Старыгина в освещенную комнату. – Хватит бегать! Настала пора поговорить о самом главном!

В руке его появился пистолет, и ствол его был направлен в грудь Старыгина.

Только теперь Дмитрий Алексеевич понял, что попался на самый примитивный обман: человек из сторожки привел его к своим сообщникам.

К этому времени глаза его привыкли к свету, и Старыгин смог оглядеться.

Он находился в большой, удивительно мрачной комнате. Напротив него стояли трое мужчин – один, седой, с властным и надменным лицом, явно был главным, двое других замерли по сторонам от него, ожидая приказаний.

Обстановка комнаты была весьма странной. Посреди стояло железное кресло, сиденье и подлокотники которого были усеяны острыми шипами. На нескольких столах были разложены клещи и щипцы, ножи и пилы, сверла и крючья самого устрашающего вида. Чуть в стороне виднелась громоздкая конструкция, отдаленно напоминавшая печатный пресс. В углу комнаты возвышалась странная металлическая статуя, сделанная из двух разделяющихся половин.

И вдруг Старыгин с ужасом понял, что это за статуя и где он находится.

Эту статую изобрели в Средние века испанские инквизиторы и назвали ее железной девой. Внутрь этой «девы» помещали нераскаявшихся еретиков, и затем статую закрывали, медленно раздавливая помещенного внутри ее человека.

И все остальные предметы в этой комнате были предназначены для того, чтобы мучить, терзать, калечить человеческую плоть. Старыгин по роду своей работы разбирался в таких вещах, он много знал из истории инквизиции, да и вообще, из истории европейских народов, это помогало ему в работе эксперта.

Кроме того, детство Дмитрия Алексеевича пришлось на советское время, и было в его родном городе, который назывался тогда Ленинградом, одно замечательное место. Место это называлось Музей религии и атеизма. Несмотря на скучнейшую тематику выставок и экспозиций, музей был очень популярен среди школьников и студентов.

Начать с того, что музей находился в одном из красивейших зданий города – Казанском соборе, почти точной копии собора Святого Петра в Риме.

В свое время власти, закрыв собор для богослужения, не нашли ничего лучше, чем открыть там Музей религии и атеизма.

Вторая причина популярности музея заключалась в том, что вход туда был бесплатным: власти понимали, что в противном случае туда не заглянул бы ни один посетитель. Так что для школьников и бедных студентов всегда существовала возможность переждать, к примеру, дождь не в мрачном подъезде, рискуя быть обруганными какой-нибудь не в меру ретивой жиличкой, и не в магазине, заполненном очередью из злющих замотанных людей, а в светлых и теплых, хотя и пустых залах.

И третьей причиной являлось наличие в музее двух интереснейших вещей – лаборатории средневекового алхимика и средневековой камеры пыток. Все было сделано очень натурально, и экспонаты, надо думать, представлены были самые настоящие. Лет в двенадцать Старыгин впервые посетил музей, добросовестно перечитал все подписи и с тех пор прекрасно запомнил, для чего используется то или иное устройство.

Итак, он находился в комнате пыток!

– Да, вы все правильно поняли, – проговорил седовласый мужчина, увидев вспыхнувший в глазах Дмитрия Алексеевича ужас. – Эта комната предназначена для того, чтобы вырвать у человека правду, которую он пытается скрыть! Так что я советую вам сразу рассказать все, что вы знаете, чтобы нам не пришлось применять эти инструменты!

Что-что, а глаз у Старыгина всегда был верный. Если он поверил связанному и избитому человеку, то не от глупости, а от врожденной порядочности. Теперь же он ясно видел, что интерьер комнаты составляют вовсе не экспонаты. То есть, возможно, когда-то эти вещи и были экспонатами какого-то музея или сохранились в одном из здешних замков, были брошены за ненадобностью, а эти люди подобрали их и привели в порядок.

– Какая дикость! – воскликнул Старыгин. – Какое средневековье! Неужели вы будете пытать меня? Ведь вы выглядите современным, цивилизованным человеком!

– Цель оправдывает средства, – холодно проговорил седой. – Перед нами стоит великая цель – значит, мы можем бороться за нее любыми средствами.

– Включая обман и предательство? – Старыгин обернулся, взглянув на стоявшего у него за спиной «пленника» из сторожки.

– Разумеется, – седой взглянул на «пленника» и проговорил с отеческой улыбкой: – Прекрасная работа, брат Пабло! Вы проявили замечательную изобретательность. Орден доволен вами!

«Пленник» приблизился к седовласому, почтительно склонился и поцеловал тому руку, как верующие католики целуют руку епископа или кардинала.

Выпрямившись, он проговорил торжественным тоном:

– Ради славы Чаши и процветания Ордена! Я – только орудие в твоих руках, Магистр.

Уже несколько дней подряд со Старыгиным происходили поистине удивительные вещи. Это его не слишком беспокоило – как уже говорилось, с некоторых пор скромный реставратор, кабинетный работник ощущал необычную тягу к приключениям и всему непонятному и неизведанному. Некоторые люди, встреченные им по ходу этого дела, были, несомненно, замечательными личностями – взять хотя бы древнего старика в горах, но все они были настоящими, живыми, всамделишными, если можно так выразиться.

Сейчас же Старыгин смотрел на хозяев замка, и ему казалось, что они играют в каком-то пошлом спектакле, в уличном фарсе. Изображают средневековых рыцарей, выполняют бессмысленные ритуалы, словно на дворе стоит не двадцать первый век, а тринадцатый или пятнадцатый. С другой стороны, у них на вооружении не мечи и луки со стрелами, а самые современные средства обороны и нападения. Марию похитили при помощи моторного параплана, на столе позади седовласого храмовника лежит новейшая модель спутникового телефона. При всех этих несерьезных ритуалах они крайне опасны!

И, словно подтверждая его мысль, магистр решительно проговорил, потирая руки:

– Итак, сеньор Старыгин, вы сразу выложите нам все, что знаете, или предпочитаете испытать на себе всю эту средневековую технику? – и он обвел жестом пыточный инвентарь.

– Для начала хотелось бы узнать, что конкретно вас интересует! – ответил Старыгин, меряя тамплиеров жестким взглядом. – А то ваше требование напоминает известную сказку – «Пойди туда, не знаю куда, расскажи то, не знаю что…».

– Думаю, вы прекрасно понимаете, что нас интересует. – Магистр приблизился к нему и, запустив руку в рюкзак Старыгина, извлек оттуда старинную книгу. – Для начала должен поблагодарить вас за то, что вы не забыли принести с собой эту книгу. Она очень поможет нам в наших поисках.

Старыгин только охнул: ну надо же было совершить такую глупость! Сам, своими руками он принес тамплиерам бесценную книгу, о которой так беспокоился Педро, из-за которой он сам перенес столько трудов и опасностей…

Магистр поднес книгу к свету и начал читать, сразу же переводя на испанский:

«…Да будет ведомо тебе, о владыка, что жил в городе Багдаде богатый купец, по имени Синдбад, и обладал он большими деньгами и богатствами, но тратил их без счета на пиры и развлечения, на подарки и музыкантов, и однажды заглянул он в свою сокровищницу и увидел, что она почти пуста. И тогда решил он отправиться в дальние страны, чтобы продавать и покупать, и приобретать новые богатства. И отправился он в город Басру, и нанял там большой корабль, и опытную команду, и купил много дорогих товаров…»

– Что это такое? – магистр захлопнул книгу. – Что вы мне подсунули?!

– Арабские сказки – «Тысяча и одна ночь», – охотно пояснил Старыгин. – Конкретно – сказка «Синдбад-мореход». В детстве она была моей любимой сказкой. А насчет того, что я вам подсунул – не могу согласиться: вы сами забрали у меня книгу самым беспардонным способом, так что я здесь ни при чем. Кстати, если она вам не нужна – верните ее мне, я очень ею дорожу…

Магистр швырнул ему книгу. Старыгин нагнулся, поднял ее и бережно спрятал в рюкзак. При этом он думал: «Ну и книга! Каждый раз в ней открывается другой текст, причем сегодня, оказавшись в руках тамплиера, она представилась совершенно бесполезной для него. Значит, эта удивительная книга доверяет содержание далеко не всякому человеку…»

– Ну, раз книги при вас нет – придется вам сообщить, где вы ее спрятали, а также выложить все, что вы знаете на интересующую нас тему, – продолжил магистр, взяв себя в руки.

– Вы мне так и не сказали, что же вас интересует, – Старыгин насмешливо посмотрел в глаза тамплиера. – Попробую догадаться. Это не арабские сказки… Тем более что вы прекрасно знаете, что книга – та самая, из подземелья. Просто вы оказались не…

– Прекратите испытывать мое терпение! – выкрикнул магистр, побагровев. – Вы отлично знаете, что мы ищем Чашу! Чашу, принадлежавшую нам по праву, утраченную нами много веков тому назад! Чашу, которая возвратит нашему Ордену его былое могущество! Возвратит нам место среди верховных властителей мира!

– Но я-то тут при чем? – Старыгин пожал плечами. – Ни о какой чаше я не знаю. Если вы имеете в виду пресловутую Чашу Грааля – я вообще не верю в ее существование, и никто из серьезных ученых не верит. Конечно, вы тут, в этом уединенном замке, отстали от жизни и живете средневековыми ритуалами и устарелыми представлениями…

– Мне это надоело! – перебил его магистр. – Последний раз спрашиваю: вы расскажете нам все добровольно или после применения пыток? Выбор за вами!

– Лучше, конечно, помучиться, – ответил Старыгин словами героя культового фильма «Белое солнце пустыни».

Он произнес это не потому, что не боялся пыток.

Он просто хотел потянуть время, потому что кое-что услышал.

Пока магистр распинался о былом могуществе своего Ордена и не слышал ничего, кроме собственных высокопарных фраз, за окном пыточной камеры раздался свист ночной птицы. Точно такой же, каким обменивались в темноте Феликс и Франсиско, его знакомые цыгане.

– Что ж, вольному воля! – магистр пожал плечами и повернулся к одному из своих спутников: – Брат Хорхе, Орден поручает тебе извлечь из этого человека правду всеми доступными средствами.

– Слушаю и повинуюсь! – храмовник почтительно склонил чело. – Ради славы Чаши.

– Магистр, позволь мне помочь брату Хорхе! – проговорил, выступив вперед, Пабло, человек, заманивший Старыгина в ловушку.

– Орден благословляет тебя на это послушание, брат Пабло, – седовласый благосклонно кивнул. – Ради славы Чаши…

– И процветания Ордена! – подхватил Пабло.

В это мгновение на столе за спиной седовласого пронзительно зазвонил спутниковый телефон. Магистр обернулся, взял трубку, поднес ее к уху. Что-то послушав, прикрыл трубку рукой и вполголоса сказал:

– Вы знаете свою задачу, братья! – и торопливо вышел из комнаты в сопровождении одного из подчиненных, высокого широкоплечего человека с коротко стриженными светлыми волосами.

Едва дверь закрылась за магистром, как Пабло схватил Старыгина за локти и подтолкнул его к столу с пыточными инструментами.

– С чего начнем, брат Хорхе, – может быть, вырвем ему ногти на руках? – обратился он к своему напарнику.

– Начнем с увещевания, брат Пабло! – ответил тот и повернулся к Старыгину: – Видишь, мирянин, эти страшные орудия? Неужели ты хочешь, чтобы мы применили их, чтобы вырвать у тебя правду? Вот эти тиски предназначены для того, чтобы расплющить твои пальцы. После их применения ты уже не сможешь делать руками никакую тонкую работу, не сможешь рисовать, играть на фортепьяно. Кто ты по профессии, мирянин?

– Я реставратор, – ответил Старыгин, помня старое правило, что на допросе всегда лучше говорить правду – до тех пор, пока это не опасно. К тому же он нисколько не сомневался, что храмовники и без того знают о его профессии.

– Видишь, мирянин – твоя профессия станет для тебя недоступной! Так что советую тебе – расскажи нам все, что ты знаешь, и не вынуждай нас применять эти инструменты.

– Все, что я знаю? – переспросил Старыгин. – Пожалуй, на это уйдет слишком много времени.

Именно этого он и хотел – потянуть время, потому что звуки за стенами камеры пыток внушали ему некоторую надежду.

– Мы не спешим, мирянин! – Хорхе скривился.

– С чего начать? – задумчиво проговорил Старыгин, в то же время напряженно прислушиваясь к доносившемуся за дверью слабому шуму. – С всеобщей истории искусств? Или с технологии реставрационных работ? Или еще раньше – с курса средней художественной школы?

– Он издевается над нами! – выпалил Пабло, схватив Старыгина за воротник рубашки.

– Мирянин, не испытывай наше терпение, – процедил более сдержанный Хорхе. – Или мы приступим к пыткам! Вот эти клещи – догадываешься, для чего они предназначены?

– Не хочу и пытаться! – Старыгин отшатнулся. – Все-таки, ребята, у вас какие-то устаревшие методы. Каменный век! В кино показывают, как человеку вводят сыворотку правды – и он выкладывает все без применения клещей и щипцов.

– Мы придерживаемся старых, проверенных методов! – усмехнулся Хорхе. – То, что было хорошо для наших предков, – то хорошо и для нас… ради славы Чаши и процветания Ордена.

– Тогда ездили бы в замок на ослах и связывались с остальными братьями посредством сигнального дыма, – предложил Старыгин. – Один дым – все в порядке, два дыма – мелкие неприятности: у магистра, к примеру, зуб разболелся или чирей вскочил на… ну, сами выбирайте где. Три дыма – общая тревога! Вы же идете в ногу с прогрессом – параплан, спутниковый телефон – какие-то двойные стандарты получаются!

– Прекрати говорить пустые слова, мирянин! – рассердился брат Хорхе. – Лучше сосредоточься на деле.

Он насторожился, прислушиваясь.

За дверью раздался какой-то шум, что-то упало.

– Брат Пабло, посмотри, что там происходит!

Пабло недовольно покосился на дверь, но не решился ослушаться и в несколько шагов пересек помещение. Распахнув дверь, выглянул в коридор, окликнул:

– Часовой! Эй, часовой!

– Я за него! – раздался из темноты знакомый голос, и на пороге появился цыган Франсиско с пистолетом в руке. Пабло отшатнулся, сунул руку под пиджак, чтобы вытащить оружие, но Франсиско ударил его рукояткой пистолета по голове и проскользнул в камеру пыток. Пабло побледнел и беззвучно сполз на пол.

Хорхе выпустил Старыгина, схватил со стола огромный нож и поднял его, собираясь метнуть в цыгана. Старыгин пригнулся и толкнул храмовника плечом, чтобы тот потерял равновесие. В ту же секунду с грохотом распахнулось окно, в комнату влетел Феликс и, не успев приземлиться, бросил нож в покачнувшегося храмовника. Тот охнул, повалился на каменный пол и замер, не подавая признаков жизни.

– Вы очень вовремя подоспели! – проговорил Старыгин. – Эти придурки уже собирались настрогать меня на кусочки… – и он пнул бездыханное тело Хорхе.

– Привет, приятель! – ответил Франсиско, оглядывая комнату. – Мы с тобой разминулись у стены замка, немного подождали и решили пробираться поодиночке. Ну как – ты не нашел свою подругу?

– Нет, но зато я знаю, как мы выйдем отсюда, когда все закончим: я видел подземный ход, ведущий из замка обратно к стене.

– Отлично, приятель. Но до отступления нам нужно еще многое сделать… – и Франсиско выскользнул в коридор.

Старыгин подобрал нож Хорхе и пошел вслед за цыганом. Феликс замыкал шествие.

Они снова оказались в том круглом помещении, куда вел подземный ход из сторожки. Отсюда выходило еще три двери. Франсиско толкнул первую из них. За ней оказалась комната, заставленная сложной электронной техникой. На металлических стеллажах стояли передатчики и магнитофоны, усилители, компьютеры и другие устройства. На отдельном столе находилось несколько мониторов со светящимися экранами. За этим столом сидел молодой человек, внимательно наблюдавший за изображением на экранах. Услышав за спиной скрип открывшейся двери, он недовольно проговорил:

– Кто там? Магистр никому не велел сюда заходить без его особого соизволения…

– Кроме нас, брат мой! – отозвался Франсиско и ударом по голове оглушил наблюдателя.

Старыгин подошел к столу с мониторами и вгляделся в экраны.

На них можно было увидеть все подходы к замку, а также некоторые внутренние помещения. На одном из экранов Дмитрий разглядел мрачную тюремную камеру. В углу на плоском тюфяке скорчилась Мария. Она лежала спиной к объективу, но даже эта поза девушки говорила об испытываемых ею страданиях и одиночестве.

– Вот она! – воскликнул Старыгин. – Идем скорее к ней на выручку!

– Хорошо бы для начала привести в негодность всю эту технику, – мечтательно произнес Франсиско. – Тогда тамплиеры ослепнут и оглохнут…

– Запросто! – Феликс схватил первый же монитор и швырнул его на пол, следом за ним туда же полетели и остальные. Через несколько минут комната была полна бесполезными обломками электроники.

Разделавшись с системой наблюдения, Старыгин и его спутники вернулись в первое помещение. Франсиско толкнул вторую дверь. За ней оказался коридор, устланный мягким зеленым ковром и освещенный настенными бронзовыми светильниками. Между этими светильниками по стенам были развешаны гравюры с изображением рыцарей в сверкающих доспехах. Рыцари сражались с мавританскими воинами, служили молебны в освобожденных храмах, защищали от разбойников одиноких паломников, в общем, демонстрировали чудеса мужества и благородства. На одной из гравюр был изображен высокий костер, в его пламени горели несколько рыцарей – должно быть, гравюра изображала казнь Великого Магистра и его соратников во времена правления Филиппа Красивого.

– Это у них зал боевой славы! – усмехнулся Старыгин. – Наверняка в этом коридоре размещаются личные комнаты магистра и прочего руководства ордена, а также штаб и остальные административные помещения. Тюрьма должна быть в более мрачном месте, гораздо скромнее отделанном.

Спутники вернулись в круглую комнату и толкнули следующую дверь.

За этой дверью оказался мрачный коридор с каменным полом и готическими сводчатыми потолками. В отличие от предыдущего, этот коридор скудно освещался редкими лампочками, забранными металлической сеткой. В стенах через равные промежутки были отходившие в стороны низкие проходы, ведущие куда-то в темноту.

– Кажется, это то, что мы ищем, – проговорил Старыгин, невольно понизив голос. – По крайней мере, это крыло замка гораздо больше похоже на тюрьму.

Цыгане следом за ним пошли по полутемному коридору.

Шаги спутников гулко отдавались среди каменных стен, и Старыгин опасался, что они перебудят охрану. Однако пока что на их пути не попалось ни одной живой души. Очевидно, тамплиеры полностью доверились технике, чего делать никогда не следует.

Поравнявшись с первым боковым коридором, Старыгин заглянул в него. Однако этот коридор был очень коротким, он обрывался неровным проломом в стене, за которым темнело звездное небо. Должно быть, этот путь вел в разрушенное крыло замка и выходил прямиком на крутой обрыв.

Отшатнувшись от пролома, Старыгин вернулся в основной коридор и пошел следом за цыганами. Франсиско тем временем сунулся в следующее боковое ответвление и теперь делал своим спутникам безмолвные знаки.

Старыгин крадучись подобрался к нему и заглянул в темное помещение, откуда доносились какие-то странные звуки.

В нескольких шагах от поворота перед низкой дверью, обитой заржавленным железным листом, сидел на табурете охранник. Это был мрачный тип с широкими плечами, бычьей шеей и густыми, сросшимися на переносице бровями. На коленях охранника лежал короткоствольный карабин, к ремню была прикреплена кобура с револьвером. В общем, охранник выглядел очень грозно, но все впечатление портил тот факт, что он крепко спал, привалившись спиной к каменной стене, и при этом издавал богатырский храп, эхом отдававшийся от стен замка.

Старыгин вопросительно взглянул на Франсиско. Тот прижал палец к губам, отступил в сторону и переглянулся с Феликсом. Феликс кивнул, без слов поняв своего приятеля, и вытащил из ножен свой длинный нож.

В это время охранник прекратил храпеть, приподнялся и завертел головой.

– Кто здесь? – проговорил он хриплым со сна голосом.

– Кто-кто? Магистр в пальто! – отозвался Феликс.

– Магистр? – недоверчиво переспросил охранник и вскинул карабин, но в ту же секунду Феликс бросил свой нож.

Лезвие вошло в шею тамплиера чуть ниже уха. Тот хрипло охнул, взмахнул руками и тяжело повалился на каменный пол.

Старыгин бросился к двери, потряс ее…

Как нетрудно догадаться, дверь была заперта. Дмитрий наклонился над охранником и принялся обшаривать его, пытаясь найти ключи.

Он чувствовал себя отвратительно, обыскивая мертвеца, но это было необходимо. За дверью камеры его ждала Мария, и Дмитрий готов был на все ради ее спасения.

Испачкав руки в крови, он так и не нашел ключей и выпрямился, разочарованно взглянув на цыган:

– Ключей нет! Что делать? Как мы попадем в камеру?

– Тоже мне, проблема! – усмехнулся Феликс. – Мы же цыгане, замков для нас не существует!

Он закатал рукава, подошел к двери и принялся колдовать над замком.

Это действительно было похоже на колдовство: Феликс что-то шептал, ковырялся в замке кривым гвоздиком и, кажется, просто уговаривал дверь открыться. Так или иначе – подействовали ли на замок уговоры, обаяние цыгана или самодельная отмычка, но, во всяком случае, не прошло и минуты, как дверь с громким скрипом отворилась.

Старыгин, едва дождавшись этого момента, оттолкнул цыгана в сторону и влетел в камеру.

Это было то самое помещение, виденное им на экране монитора. Холодные каменные стены и низкий потолок камеры, казалось, были предназначены для того, чтобы морально подавить узника, сломить его, внушить ему самые мрачные мысли и убедить в невозможности сопротивления воле тюремщиков. Камера была сырой и темной, ее освещала единственная слабая лампочка под потолком, и та явно висела здесь не для освещения, а лишь с той целью, чтобы охранник в любое время дня и ночи мог наблюдать за узником.

В углу камеры, прямо на полу, лежал тонкий тюфяк. Он никак не мог защитить человека от холода и сырости каменных плит. И на этом-то тюфяке, бессильно скорчившись, спиной к двери лежала Мария.

Она не шелохнулась, услышав скрип двери, и Старыгин в ужасе подумал, что он опоздал, что случилось самое ужасное и Мария мертва.

Он бросился к девушке, опустился на колени рядом с тюфяком, ощутив ледяную сырость пола, и бережно дотронулся до ее плеча.

Мария вздрогнула и, не поворачивая головы, проговорила:

– Убери руки! Все равно вы от меня ничего не добьетесь…

– Это я, Мария! – дрогнувшим голосом произнес Старыгин.

Девушка резко повернулась, села, недоверчиво уставившись на него, и вдруг зарыдала. В этих слезах прорвалось ее отчаяние, ужас перед мрачной тюрьмой и отсутствие надежды.

– Все хорошо! – шептал Старыгин, прижимая ее к себе и гладя по спине, как ребенка. – Все кончилось! Я пришел за тобой… мы пришли за тобой!

– Эй, парень, еще ничего не кончилось! – окликнул его Франсиско, входя в камеру. – Нам еще нужно выбраться отсюда, причем я бы предпочел сделать это живым. Так что телячьи нежности оставьте на потом, до более удобного времени.

– Да, конечно! – Старыгин вскочил и помог подняться Марии. – Пойдем отсюда, пока охрана не спохватилась.

Девушка покачнулась, Старыгин подхватил ее и почти волоком потащил к выходу. Они выбрались из камеры, вернулись в основной коридор и поспешили обратно, к круглой комнате, куда выходили все двери.

Мария шла с заметным трудом – видимо, время, проведенное в холодной камере, не прошло для нее даром.

Оказавшись в круглой комнате, Старыгин показал своим спутникам откидной люк в полу, откуда начинался подземный ход. Цыгане легко подняли крышку люка, и Феликс первым спустился по ступеням. Старыгин, поддерживая Марию, двинулся вслед за ним, Франсиско спустился последним и опустил за собой крышку.

Они оказались в кромешной темноте.

Феликс, шедший впереди, приостановился, чтобы включить фонарь. И едва вспыхнул яркий свет, как из темноты метнулась какая-то тень, прогремел выстрел, оглушительно раскатившийся в тесном коридоре. Феликс выронил фонарь и бросился в темноту. Фонарь покатился по полу, неровно освещая подземелье метавшимися по стенам пятнами яркого электрического света и время от времени выхватывая из темноты борющиеся тела. Кто-то вскрикнул от боли, и на пол с громким звуком упал пистолет. Затем раздался глухой удар, и Феликс рухнул на пол.

Франсиско, дико вскрикнув, оттолкнул Старыгина и бросился вперед, туда, где в темноте пряталась неясная фигура. Послышались звуки борьбы, во мраке снова замелькали слившиеся воедино тени. Старыгин, отпустив Марию, поспешил на помощь цыгану. В темноте он с трудом различил дерущихся людей, катавшихся по полу. Схватив лежавший на полу фонарик, Дмитрий размахнулся и ударил по голове того, с кем боролся Франсиско. Человек охнул, его хватка ослабела. Франсиско сел на него верхом, сжав руки на горле своего противника.

Старыгин осветил их фонарем и узнал Пабло, тамплиера, который сначала заманил его в ловушку, а потом собирался пытать при помощи средневековых инструментов.

– Мало ему в первый раз досталось! – пропыхтел Франсиско, довершая начатое. – Ну ничего, больше он не встанет у нас на пути!

Старыгин отвернулся, чтобы не видеть эту ужасную сцену, и подошел к Феликсу. Тот сел, потирая ушибленную голову, и проговорил:

– Что это было?

– Вот что! – ответил Старыгин, подняв с пола доску, случайно подвернувшуюся под руку упорному тамплиеру. – Как ты – сможешь дальше идти?

– Конечно! – ответил Феликс, поднимаясь на ноги. – Голова у меня крепкая, что мне сделается?

И он двинулся к выходу из подземелья.

Как ни странно, Мария с каждой минутой шла увереннее – видимо, надежда на освобождение возвращала ей прежние силы.

Вскоре подземный коридор закончился, показались ступени. Франсиско вскарабкался по ним, высунул голову наружу, огляделся и проговорил:

– Все спокойно, можно выходить!

Он первым выбрался в сторожку, затем помог подняться Марии. За ней последовал Старыгин, последним, потирая ушибленную голову, вылез Феликс.

Переведя дыхание после подъема и поединка в темноте, спутники выглянули в окно сторожки и осмотрели замковый двор.

Перед мрачной махиной замка мелькали огни фонарей, раздавались взволнованные голоса – тамплиеры искали беглецов.

– Нужно как можно быстрее выбираться из замка, пока они не сообразили, где мы скрываемся! – вполголоса проговорил Франсиско. – Скоро они догадаются, что мы ушли по подземному ходу, и нагрянут в сторожку.

– Мария, ты можешь идти? – заботливо спросил Старыгин.

– Конечно, – девушка была бледна, но держалась молодцом.

Франсиско приоткрыл дверь и выскользнул в темноту. Старыгин бережно вывел Марию, следом за ними крался Феликс.

Возле входа в замок с шипением взлетела осветительная ракета, распустилась в небе огромным ослепительным цветком, залив замковый двор и все окрестности бледным, неестественным, фантастическим светом. Двор замка выглядел, как декорации к посредственному фильму о вампирах. Беглецы замерли, пытаясь слиться с развалинами. Ракета медленно плыла в небе, как вторая луна. Со стороны замка неслись отрывистые команды, мелькал свет фонарей.

Наконец ракета догорела и погасла. В это же мгновение луну закрыла набежавшая туча, и внезапно наступила полная тьма.

– Скорее, нужно успеть выбежать за стену, пока они не запустили следующую ракету! – прошептал Франсиско и бросился вперед.

Старыгин, поддерживая девушку, едва поспевал за ним. На полпути к стене Мария поскользнулась и чуть не упала, но Старыгин успел подхватить ее. Они добежали до пролома в стене и перемахнули через него в то самое мгновение, когда с порога замка запустили в небо вторую осветительную ракету.

Беглецы застыли по другую сторону стены, прислушиваясь к доносившимся со двора голосам.

– А где Феликс? – прошептал Франсиско, оглядываясь по сторонам.

В это время со стороны замка прогремел взрыв, следом за ним посыпались частые беспорядочные выстрелы, раздались тревожные окрики, отрывистые слова команды.

И тут же со стены скатился Феликс.

– Устроил им на прощание маленький фейерверк! – проговорил он вполголоса. – Отвлек их. Но ненадолго, так что поспешим.

Франсиско уже нашел то место, где они поднимались на скалу, и закрепленную там веревку.

– Спустим Марию первой! – предложил Старыгин.

– Нет, первым пойду я! – возразил Феликс. – Мало ли кто ждет нас внизу?

Он поплевал на руки, ухватился за веревку и исчез за краем скалы. Через несколько минут веревка дважды дернулась – Феликс дал знать, что спустился благополучно и внизу все спокойно. Тогда Франсиско опоясал Марию веревочной петлей, и вдвоем со Старыгиным они помогли девушке начать спуск.

– Да не возитесь вы со мной, как с тяжелобольной! – недовольно проговорила Мария. – Я в полном порядке и по скалам умею лазить не хуже вас!

Она взялась за веревку и действительно ловко полезла вниз. Дождавшись сигнала, Старыгин последовал за ней. Надо сказать, что он спускался далеко не так уверенно, как девушка, и во время спуска натерпелся страху – дважды его нога соскальзывала с опоры, то и дело казалось, что веревка вот-вот оборвется.

Единственным, что облегчало его положение, была, как ни странно, темнота – он не видел головокружительной пропасти у себя под ногами и поэтому не мучился от врожденного страха высоты.

Однако все в этой жизни кончается, завершился и этот опасный спуск. Старыгин почувствовал под ногами твердую землю и сел, прислонившись к скале и часто дыша.

– Господи, какое счастье! – тихо проговорила Мария. – Я не могу поверить, что все позади, что мы на свободе!

– Подожди радоваться, – возразил осторожный Старыгин. – Нам еще нужно добраться до машины, а потом доехать до города, а за это время может случиться все что угодно…

Если бы он знал, как скоро его слова подтвердятся, причем самым ужасным образом!

– Пойдемте к машине, – проговорил Франсиско, поднимаясь на ноги. – Отдыхать будем потом. Тамплиеры еще слишком близко!

Он скрылся во мраке.

Луна все еще была скрыта плотными облаками, и темнота была такая густая, плотная, что Старыгин не видел собственной руки. Однако цыган, должно быть, видел в темноте, как кошка, во всяком случае, он шел вперед уверенно и быстро.

Старыгин только по звуку шагов и по шороху осыпающихся камней определял направление и старался не отставать от Франсиско, поддерживая Марию за локоть. Сзади доносились шаги Феликса.

Казалось, что они давно уже должны дойти до машины, но Франсиско все шел и шел вперед – наверное, темнота и опасность многократно увеличивали расстояние.

В какой-то момент Старыгину показалось, что он услышал звуки шагов в стороне, не там, где должен был находиться Франсиско.

– Эй, ты где? – негромко окликнул он цыгана.

Тот немедленно отозвался:

– Уже скоро, мы подходим к машине…

Старыгин двинулся дальше, но снова услышал в стороне от своего пути крадущиеся шаги. И еще он почувствовал какое-то незримое, но гнетущее присутствие. И почему-то вспомнил, как они с Марией бежали по подземному коридору, спасаясь от чудовища.

Он подумал, что от темноты и опасности у него разыгралось воображение, и постарался отбросить эти странные мысли.

– Вот она, машина! – послышался впереди довольный голос Франсиско.

И в ту же секунду из темноты возникли две едва различимые фигуры – Старыгин скорее не увидел, а почувствовал их, тем не менее понял, что одна фигура – человеческая, приземистая и полная силы, а вторая – звериная, излучающая ужас и угрозу.

– На помощь! – закричал Старыгин и попытался закрыть собой Марию.

Но человек, появившийся из мрака, оттолкнул его и схватил девушку за плечо.

В ту же секунду вспыхнул свет фонаря в руке спешившего на подмогу Феликса, и Старыгин в этом ярком свете увидел, как на моментальном снимке, лицо человека – широкое, с узкими бесстрастными глазами жителя степей, и его руку, в которой был зажат маленький острый предмет, шип или колючка.

Незнакомец взмахнул рукой и вонзил шип в плечо Марии. Девушка вскрикнула Старыгин попытался схватить нападающего, оттащить его в сторону, но тот увернулся и отступил в непроглядную темноту. За ним бросились оба цыгана, но тут же раздалось хриплое рычание, жесткий окрик…

Старыгин поддерживал Марию, но девушка безвольно обвисла у него на руках, и ему пришлось опустить ее на землю. Он подобрал фонарь, который уронил Феликс, и осветил Марию. Ее лицо залила смертельная бледность, губы посинели, дыхание стало частым и неровным. Вдруг она затряслась в ужасной судороге, выгнулась, едва не встав на «мостик», а в следующую секунду бессильно вытянулась и затихла.

Старыгин пытался привести девушку в чувство, сделать ей искусственное дыхание, но ничто не помогало: Мария не подавала никаких признаков жизни.

Из темноты возникли оба цыгана. Они казались виноватыми и напуганными.

– Не знаю, кто это был! – вполголоса проговорил Франсиско. – Первый раз в жизни вижу такое чудовище! Мы хотели догнать этого мерзавца, но зверь чуть не растерзал нас… А что с девушкой?

– Плохо, – Старыгин поднял на цыган искаженное страданием лицо. – Совсем плохо!

– Ее срочно нужно отвезти в больницу! – прошептал Франсиско, наклонившись над девушкой и тревожно вглядываясь в ее черты.

– Мария! О, господи! – Дмитрий придерживал хрупкое тело, чтобы девушка не падала на сиденье, он прижимал ее к груди, чувствуя, как душу заполняет черное отчаяние.

Неужели она умрет? Неужели эти глаза никогда больше не рассыплют вокруг золотые искры?

Феликс нахмурился и покачал головой. Очевидно, это простое движение вызвало приступ боли, потому что он поморщился и тронул Старыгина за руку.

– Положи ее на сиденье, ей будет удобнее.

Старыгин опомнился, устроил девушку на сиденье, а сам сел на пол, неотрывно глядя ей в лицо.

«Я виноват, – стучало в мозгу, – если бы я не явился в Ронду, если бы не увлек Марию в это безумное предприятие, с ней ничего бы не случилось! Я, я виноват во всем, это из-за меня она умирает…»

Он тут же испугался, что в мыслях упомянул страшное слово, и стал уговаривать себя, что все будет хорошо, они довезут Марию до больницы, врачи ей помогут. И это не он виноват в ее болезни, а Педро Мендес или кто там выдавал себя за него. Ведь это он, посылая Старыгина в Ронду, указал ему на Марию. Девушка ему очень помогла, без нее он не попал бы в подземелье, не нашел книгу…

Тотчас же невыносимым стыдом сердце обожгла мысль, что если бы вместо Марии в музее находилась какая-нибудь почтенная седовласая дама, Старыгину, наверное, и в голову не пришло бы посвящать ее в свои изыскания.

К черту книгу! К черту мавров, тамплиеров и саму мифическую Чашу! Он готов сейчас отдать все, что есть, только чтобы Мария была жива и здорова!

На крутом вираже машину занесло, Старыгин едва успел подхватить девушку и снова устроить ее на сиденье. Она лежала неподвижно, закрыв глаза, кожа от сильной бледности казалась слегка желтоватой, волосы растрепались.

Что же с ней сделал тот негодяй? И зачем?

Внезапно Мария открыла глаза и беспорядочно замахала руками. Старыгин со страхом заметил, что белки глаз у нее не белые, не голубые и даже не желтоватые, а розовые. А кожа на руках такая прозрачная, что стали видны все кровеносные сосуды, как на рисунке в школьном кабинете анатомии.

– Мария! Мария! Ты слышишь меня? – спрашивал Старыгин.

Все напрасно, она его не узнавала. По телу девушки снова прошла судорога, и она затихла.

– Больница близко, – сказал Феликс, – только тебе придется идти туда одному. Мы не хотим привлекать к себе внимание властей. За нами числятся кое-какие мелкие грешки. И потом, там, в замке, два-то покойника точно есть…

Старыгин хотел было наброситься на него с руганью, но вспомнил, что цыгане здорово помогли ему в замке, да что там, без них он и не добрался бы до Пиномуго!

– Скажешь, что вас подвезли незнакомые люди на грузовике, – продолжал наставлять его Феликс, – а лучше скажи, что вообще не знаешь ее и просто нашел на дороге… В противном случае придется все рассказать полиции.

– Если это поможет Марии, я так и сделаю, – отозвался Старыгин.

Цыган неодобрительно хмыкнул и пожал плечами – мол, дело твое, поступай как знаешь.

Через некоторое время дорога стала ровнее, потом они свернули с шоссе и уперлись в белую каменную ограду. Ворота были открыты, в просторном дворе стояли машины, светились окна длинного двухэтажного дома.

– Больница Святой Лусии, – сказал Феликс, – вам туда.

– Езжай, не тяни время! – крикнул Старыгин, с тревогой наблюдая, как лицо Марии становится все бледнее.

– Нет, – твердо сказал Феликс и положил руку на плечо водителю, – дальше мы не поедем. Извини.

Франсиско ничего не сказал, только низко наклонил голову к рулю.

Дмитрий поднял на руки девушку и шагнул в ворота.

Дальше все завертелось. Его заметили, уже бежали от дверей больницы санитары. Марию внесли внутрь, положили на каталку, пожилая сестра потрогала ее руку, пытаясь найти пульс.

Старыгину казалось, что все происходит ужасно медленно – не суетится в холле толпа нахмуренных медиков с самыми озабоченными лицами, никто не кричит по громкой связи, что доктора такого-то срочно требуют в приемный покой, никто не бежит рядом с каталкой, держа у лица Марии кислородную маску, и саму каталку катят медленно и, как показалось Старыгину, равнодушно.

Словом, происходившее в больнице ничуть не напоминало американские фильмы, которые Дмитрий Алексеевич, тихонько подсмеиваясь над собой, смотрел иногда долгими зимними вечерами в обществе уютно мурлыкавшего кота Василия. Старыгин застыл перед стеклянной дверью, потому что пожилая медсестра вежливо, но твердо преградила ему путь.

Прошла, казалось, целая вечность, и вот, наконец, медсестра вернулась и приступила к нему с вопросами. Старыгин отвечал неточно и невпопад, потому что от волнения забыл все испанские слова. Однако при упоминании фамилии Марии сестра встрепенулась и посмотрела на него очень внимательно: как видно, полиция уже успела распространить информацию о сгоревшей машине.

Из-за стеклянной двери появился врач, и Старыгин одним прыжком оказался возле него:

– Она пришла в себя? Что с ней?

Врач отвечал по-английски, что девушка находится в коме, а что спровоцировало кому, они пока не знают. На наркотический шок это не похоже.

– Что вы, она не принимала никаких наркотиков! – запротестовал Старыгин.

Врач отвечал, что он и сам это понял – руки без уколов, кожные покровы чистые. И задал вопрос: где Старыгин нашел девушку и кто он, собственно, такой?

Дмитрий вспомнил предостережения цыган. Что будет, если он сейчас честно и подробно расскажет, что произошло с ним, начиная от встречи с Педро Мендесом в Малаге и кончая сегодняшним посещением замка Пиномуго? Во-первых, это займет много времени. Во-вторых, врач, выслушав всю историю, подойдет к ней профессионально и, пожалуй, оставит Старыгина в больнице на предмет обследования его психического состояния.

Дмитрий Алексеевич Старыгин, приличный мужчина средних лет, откашлялся и начал сочинять.

Он – русский реставратор, был в Малаге на конференции и приехал в Ронду, чтобы осмотреть этот необычайный город, о котором он много читал и слышал. Он не любит путешествовать в стаде туристов, когда вся толпа парится в душном автобусе, а на остановках задает гиду глупые вопросы. Он любит ходить пешком и останавливаться там, где угодно ему, а не водителю автобуса. На этот раз он не брал машину напрокат, а ездил автостопом. Вчера он осматривал город, сегодня решил ознакомиться с его окрестностями. Он бродил по горам возле замка Пиномуго и там, на дороге увидел девушку. Она была в сознании и сказала, что ее зовут Мария Сальседо, ее похитил какой-то человек на параплане, затем ее привезли в замок и там держали, не объясняя причин похищения. Ей удалось бежать, ее преследовали, какой-то человек сделал ей укол. Она не знает, что это было, но чувствует себя очень плохо.

После этого девушка потеряла сознание, и Старыгин потащил ее на себе. Их подобрали двое каких-то мрачных типов на старом фургоне, Старыгин понятия не имеет, кто они такие. Они довезли его с девушкой, которой в машине стало совсем плохо, до ворот больницы, и уехали. Номер фургона он, разумеется, не запомнил.

Старыгин перевел дух и посмотрел доктору в лицо. Он руководствовался старым и добрым правилом: если хочешь, чтобы твоя ложь выглядела правдоподобной, ври как можно меньше. Однако доктор, похоже, не слишком поверил его истории: в самой правдивой ее части было много неправдоподобного, взять хотя бы параплан.

– Насколько я знаю, – врач глядел на русского с недоверием, – в замке Пиномуго давно уже никто не живет. Замок в плохом состоянии, откровенно говоря, там остались одни развалины.

Старыгин хотел было раздраженно живописать, кто живет в замке и чем именно эти люди там занимаются под самым носом у полиции, но вовремя спохватился, что тогда его версия событий затрещит по всем швам. Он молча развел руками и добавил, что, когда девушка очнется, она сама расскажет, что с ней произошло.

– Я сообщу в полицию, – строго сказал врач, – сеньор должен подождать здесь.

Старыгин понуро кивнул. Врач ушел, но в холл вышел плечистый санитар, которому, надо думать, велели приглядывать за странным человеком, явившимся в больницу без машины, с девушкой на руках. На первый взгляд, у девушки нет никаких повреждений, однако она в коме, и что послужило тому причиной – неизвестно. А странный русский бормочет о каком-то похищении и вообще, слишком уж беспокоится о девушке, которую, по его же собственным словам, он видит первый раз в жизни.

Дмитрий присел на скамью и закрыл лицо руками. Мало-помалу холл опустел, даже санитар куда-то удалился. Только старик в синей форме уборщика мерно шаркал метлой. Под этот звук Старыгин провалился в странный сон. С одной стороны, он ощущал себя сидящим на жесткой скамье в холле больницы, с другой – бежал по темным коридорам, лез на крутые скалы, с трудом пробирался по узкому карнизу над пропастью. Его преследовали, и он стремился догнать кого-то и спасти, спасти самое дорогое…

– Сеньор! – проник в его сон скрипучий старческий голос. – Сеньор, проснитесь!

Старыгин очнулся, резко вскочил и выронил свой рюкзак. Тот свалился на пол и раскрылся.

– Простите, – старик наклонился, чтобы поднять сумку, и вытащил книгу. – О-о-о, – в изумлении протянул он, – какая старая книга…

Что-то удержало Старыгина от немедленного требования вернуть ему книгу. Старик между тем благоговейно развернул книгу и сказал несколько слов на незнакомом языке.

– Вы… вы читаете по-арабски? – удивился Старыгин.

Впрочем, вопрос этот был неуместным. Приглядевшись к старому уборщику, Дмитрий Алексеевич понял, что старик – несомненно, человек арабского происхождения, выходец из Алжира или Марокко. Смуглая кожа, изрезанная глубокими морщинами, яркие темные миндалевидные глаза, курчавые седые волосы…

Старик сел рядом на скамью и принялся переводить с листа. Книга была без начала, старый уборщик начал читать с того же места, что читали до него, однако текст вновь оказался совсем не такой, как прежде. Впрочем, после всего того, что случилось в замке тамплиеров, Старыгин уже ничему не удивлялся.

Как и прежде, текст начинался прямо с середины фразы:

«…многих невольников и богатую добычу. В это время появились четверо воинов, которые несли на красном плаще безжизненное тело. Увидев это, хан вскочил со своего возвышения, бросился навстречу и вскричал, подняв руки к небу:

– О, за что?! За что Небо поразило моего дорогого брата? Лучше бы погиб я! Брат мой, Карыз, ты был еще так молод! Ты не изведал еще многих радостей жизни, ты не оставил сына мне в утешение! О, чем я прогневил Небо?

Воскликнув так, хан повернулся к воинам и спросил их, гневно сверкая очами:

– Почему вы не защитили моего брата? Почему не погибли вместо него? Почему не встретили своей грудью предназначенную ему стрелу или направленное в его сердце копье? Разве не знаете вы, каков первый долг воина?

Воины упали на колени, прикоснувшись лбом к земле. Затем один, старший над ними, приподнял лицо и произнес:

– Дозволь молвить, великий хан!

– Говори! – ответил хан, топнув ногой. – И моли бога, чтобы слова твои были правдивы и убедительны!

– Если бы в твоего брата летела стрела – мы встретили бы ее грудью. Если бы в него целилось копье – мы отвели бы его руками. Если бы ему угрожал меч – мы были бы щитом для него. Но твой брат пал жертвой колдовства, а против колдовства бессилен человек.

– Колдовства? – переспросил хан. – О чем ты говоришь, несчастный?

– Мы схватили несколько торчинов, среди них была дева удивительной красоты. Твой брат пожелал взять ее себе, он подошел к ней и заговорил. Но эта пленная дева не отвечала ему и прятала свое лицо, а когда твой брат захотел увидеть его и откинул ее покрывало – она взмахнула рукой и коснулась его лица. И тотчас твой брат упал на землю и забился в судорогах, а потом затих, как мертвый…

– Как мертвый? – переспросил хан. – Так, может быть, его еще можно вернуть к жизни? А где же та пленная дева, виновная в случившемся несчастье?

– Прости нас, великий хан! Когда твой брат упал бездыханным, один из воинов схватил меч и в гневе пронзил торчинскую деву. Она умерла на месте.

– Несчастные! Может быть, та дева знала секрет колдовства и могла вернуть брата к жизни…

Хан минуту молчал, взирая на своего бездыханного брата, а потом хлопнул в ладони и громко крикнул:

– Привести ко мне старого Кумала!

Один из воинов убежал и вскоре вернулся, ведя древнего старца с длинной седой бородой. Хан взглянул на него и проговорил, сверкая очами:

– О Кумал! Моего брата поразило неведомое колдовство. Коварная торчинская дева навела на него страшную порчу, и теперь он лежит, как мертвый. Ты мудр, ты долго живешь на свете и знаешь многие тайны. Сделай что-нибудь, чтобы вернуть моего брата к жизни, и я одарю тебя великими дарами…

Старец низко склонился перед ханом и отвечал:

– Великий хан, ты отошел от веры своих предков, поклоняешься чужому богу по имени Христос. Почему же ты не зовешь служителей этого нового бога, чтобы они вернули к жизни твоего брата? Почему ты позвал меня?

– Мой брат пал жертвой черного колдовства, и ты, слуга Черной Веры, больше знаешь о нем. Потому я и прошу тебя, Кумал! Помоги моему брату, и ты не пожалеешь…

Хан топнул ногой и прибавил:

– Если же не поможешь – умрешь лютой смертью!

– Я долго жил на земле, великий хан, и жизнь мне наскучила, – ответил старец. – Так что смерть мне не страшна. И никакие дары мне не нужны, ибо мудрый не дорожит ни златом, ни дорогими каменьями, ни многочисленными стадами. Но я постараюсь помочь твоему брату, если он еще не в мире мертвых, потому что в борьбе жизни со смертью мудрый должен держать руку жизни.

Старец подошел к безжизненному телу и опустился перед ним на колени. Он что-то зашептал и дотронулся пальцами до лица ханского брата и до жилы на его шее.

И тут брат хана затрясся, как в падучей, и замахал руками, и открыл глаза. Хан подступил к нему и хотел заговорить, но его брат снова упал бездыханным.

Старец склонился над ним еще ниже и некоторое время молчал, оглядывая и касаясь его лица руками, а потом распрямился, держа в правой руке колючку, подобную колючке саксаула, и сказал:

– Это не колдовство, мой повелитель! Торчинская дева поразила твоего брата ядом дерева кара-мече, произрастающего в пустыне Тар. От этого яда человек замирает, как мертвый, но иногда вдруг его охватывают жестокие судороги, и глаза его становятся розовыми, как цвет граната, а кожа делается прозрачной, как камень нур, что находят в пещерах далекой Индии, и сквозь нее видны все пути жизни и линии существа. И твой брат сейчас на наших глазах сотрясался в судорогах, и глаза его открылись, и белки их сделались розовыми, и кожа его стала прозрачной, так что я видел сквозь нее всю его суть и саму живую душу. И вот шип, смоченный ядом черного дерева кара-мече…

– Я слышал твои слова, старик! – перебил его хан. – Но я не понял главного: сможешь ли ты победить колдовство торчинки и вернуть моего брата к жизни?

– Ты нетерпелив, хан, как все молодые. Ты слушаешь – но не слышишь. Я видел сквозь кожу душу твоего брата, и она живая, значит, он еще в мире живых, а не в загробной степи. Но тот, кого поразил яд черного дерева, подвешен между двумя мирами, и он пребудет между ними, пока не сменится на небе новая луна, а затем мертвые заберут его в свой мир, если до той поры не найти противоядие…

– Противоядие? – переспросил хан, и в глазах его засверкала надежда. – Так дай мне это противоядие, старик!

– Противоядие для сока черного дерева – это отвар травы гюльчи, а трава эта растет в единственном месте: в урочище Сары-Таг, возле горы Улан-Шан.

– Так пошлем лучших наездников на лучших лошадях, пусть скачут в то урочище и привезут эту траву, и ты приготовишь отвар, и спасешь моего брата, и тогда я одарю тебя великими дарами! – воскликнул хан и хлопнул в ладони, призывая своих слуг.

– Я говорил тебе, великий хан, что не ищу даров! – возвысил голос старик. – Но я сделаю все, что умею, чтобы вернуть твоего брата в мир живых. Однако, великий хан, мне нужно самому отправиться в урочище Сары-Таг, потому что никто из твоих воинов не сможет найти нужную траву…

– Так отправляйся, старик, и не медли! – воскликнул хан».

Вслушиваясь в тихий скрипучий голос старого араба, Дмитрий Алексеевич незаметно для себя утратил представление о реальности. Перед глазами был не полутемный пустой холл провинциальной больницы, а бескрайняя весенняя степь, покрытая алыми маками и еще какими-то незнакомыми цветами. По этой степи неслись всадники в высоких меховых шапках, подгоняя лошадей гиканьем и свистом. Люди были красивы – высокие, темноволосые и синеглазые, они держались в седлах так естественно, словно приросли к лошадям или родились в седле, и алые маки летели из-под копыт, как капельки крови. Старыгин ощутил, как вольный степной ветер свистит в ушах, и цветы слились в одну кровавую полосу…

Он очнулся в полном одиночестве. Старик ушел, закрытая книга лежала рядом на скамье. Голову будто стянуло обручем, Старыгин едва смог поднять чугунные веки. Сердце билось где-то у горла, натужно проталкивая в вены густую кровь.

Старыгин встал, пошатываясь, и побрел к выходу из больницы, чувствуя, что если не глотнет сейчас свежего воздуха, то умрет тут же на месте.

В последний момент он заставил себя вернуться за книгой.

Никто не окликнул его, он беспрепятственно вышел из ворот больницы и побрел вдоль ограды, сам не зная куда. Свежий ночной воздух помог, сердце понемногу начало биться ровнее, исчез назойливый звон в ушах, голову не сжимал больше тугой обруч. Он забрел уже далеко от больничных ворот и присел на камень. Сюда не достигал свет фонарей, и местность освещалась только полной луной, похожей на шар из старинного чеканного серебра.

Старыгин склонил голову и задумался, что же ему теперь делать. Внезапно тень закрыла от него свет луны и голос, врезавшийся ему в память, произнес по-русски:

– Дмитрий Алексеевич, не уделите ли вы мне пару минут для разговора?

Старыгин поднял голову и остолбенел. Перед ним стоял тот самый человек с невозмутимым восточным лицом, преследовавший его от самой Малаги, тот самый человек, едва не столкнувший их в пропасть на горной дороге, тот человек, который сегодня возле замка уколол чем-то Марию, после чего она впала в кому, и неизвестно теперь, каким образом вывести ее из забытья.

Первой мыслью было вскочить и вцепиться негодяю в горло. Старыгин так и собирался сделать и даже успел подняться с места, однако мужчина положил ему на плечо тяжелую руку, и Старыгин остановился. Мужчина был немолод, но крепок, как кряжистый дуб. И хотя был он ниже ростом, чем Старыгин, однако руку на его плече держал без усилия, и Старыгин чувствовал ее свинцовую тяжесть. Лицо его с высокими скулами было бесстрастным и гладким, о возрасте можно было узнать лишь по глазам. Старыгин увидел в этих восточного разреза глазах все прожитые годы этого человека.

– Не советую, Дмитрий Алексеевич, – сказал тот негромко, – не советую так волноваться. Это может не понравиться Нимроду.

Он посторонился, чтобы Старыгин мог разглядеть существо, стоявшее за ним, чуть в стороне. В глазах у Старыгина потемнело, как будто луна внезапно зашла за тучу и звезды погасли на всем небе. Он увидел чудовище.

Длинное мускулистое тело прочно стояло на четырех когтистых лапах, огромная голова была опущена вниз, в оскаленной пасти виднелись желтые кривые клыки, глаза отливали зеленым огнем. Чудовище переступило лапами и низко, утробно зарычало, отчего у Старыгина кровь застыла в жилах. Он вспомнил этого зверя – он встречался с ним в подвале под собором, когда они с Марией едва успели спастись, и то только потому, что реставратор догадался бросить в эту огромную пасть старый скелет. Дмитрий воочию услыхал, как хрустят кости на этих желтых зубах, и содрогнулся, словно в воздухе потянуло зимним холодом.

– Не делайте резких движений, – посоветовал его раскосый собеседник. – Не делайте резких движений, и ничего не случится. Нимрод не бросится без моей команды.

– Что вы хотите от меня? – глухо спросил Старыгин. – Все зло, которое могли, вы мне уже причинили.

– Вы уверены? – невозмутимо поинтересовался мужчина. – На вашем месте я не стал бы этого утверждать. Мои возможности если не безграничны, то очень велики.

– Какого черта?! – остервенился Старыгин. – Для чего вы подкараулили меня здесь? Зачем вы следили за мной от самой Малаги? Я видел вас там и запомнил! Зачем вы преследовали нас с Марией? И для чего, скажите на милость, вы вкололи ей какую-то гадость? Если вам что-то нужно от меня лично, то при чем тут девушка?

– Тут вы не правы, – ответил мужчина и отступил назад. В плече Старыгина осталась ноющая боль, словно на нем долго лежало тяжеленное бревно или каменный столб.

– Девушка вам очень дорога, я знаю, – продолжал мужчина, – поэтому для того, чтобы спасти ее, вы сделаете все. Точнее, не все, а именно то, что нужно мне.

– Сволочь! – Старыгин потянулся к горлу своего врага, но тут раздалось громовое рычание, и сильное мускулистое серое тело вклинилось между ними. Огромные лапы уперлись Дмитрию в грудь, он не удержался и упал бы, если бы не каменная ограда.

Человек что-то крикнул на непонятном гортанном языке, дернул за широкий кожаный ошейник, и чудовище нехотя отпустило свою потенциальную жертву.

– Я же предупреждал, – напомнил он спокойно, – не стоит сопротивляться очевидному. Я всегда получаю все, что хочу.

– С помощью своего дрессированного цербера, – процедил Старыгин. Он заговорил тише: его враг обязательно понял бы по его дрогнувшему голосу, как он испугался чудовища.

– Довольно разговоров, перейдем к делу, – сказал мужчина. – Мне нужна Чаша.

– Какая чаша? – от возмущения Старыгин позабыл о своих страхах. – И вы туда же?! Так же помешались на таинственной чаше, как эти идиоты из замка Пиномуго? Должен сказать, больших кретинов я в жизни не видел. Взрослые люди играют в рыцарей, как мальчишки! Выдумали какой-то орден, называют друг друга братьями, поклоняются мифической чаше!

– Чаше Грааля!

– Да нет никакой чаши! – Старыгин повысил голос. – Нет, и никогда не было! О какой чаше можно говорить, когда неизвестно, жил ли на самом деле Христос? А уж пил ли он из чаши и куда она потом делась – это вообще вопрос темный…

– Вы материалист, не верите в Бога? – усмехнулся его собеседник.

– Я верю в Творца, – угрюмо сообщил Старыгин, – хотя бы потому, что ученые так и не могут дать вразумительного ответа, откуда же взялась на Земле жизнь, как и то, откуда взялась наша Вселенная.

– Однако вы человек образованный, – продолжал мужчина, – и знаете о существовании ордена храмовников.

– Естественно, – кивнул Старыгин, – но орден прекратил свое существование в начале четырнадцатого века после того, как французский король Филипп Красивый сжег на костре Великого магистра ордена и многих его приближенных. А эти… из замка, пытаются сделать хорошую мину при плохой игре. Выучили историю ордена и объявили себя их наследниками! Кому это надо?

– Возможно, – мужчина странно ощерился, как скалящийся волк, и Старыгин понял, что он так улыбается, – но храмовники – дело прошлое, как сейчас говорят – отработанный материал, они-то нам больше не помешают. Ваши друзья цыгане убедительно доказали им, что похищать девушек нехорошо, даже если преследуешь при этом великую цель – возвращение Чаши.

– Не знаю никаких цыган, – на всякий случай открестился Старыгин – кто его знает, этого злодея, еще сообщит в полицию, и у цыган, которые помогли ему по доброй воле, будут большие неприятности – ведь они ранили в замке троих или четверых, а одного-то уж точно убили…

Мимоходом он удивился, с каким спокойствием воспринимает мысль об убийстве, но тут же забыл обо всем, кроме того, что Мария находится сейчас между жизнью и смертью, и жизнь ее зависит от человека, стоявшего перед ним.

– Говорите короче и яснее, – нелюбезно бросил он раскосому, – у меня мало времени.

– И вы даже не представляете, насколько его мало, – согласился мужчина.

– До того, как народится новая луна… – протянул Старыгин.

Так говорилось в книге, в том месте, что прочитал ему старый уборщик-араб. Ну да, теперь он полностью осознал, что в книге были описаны симптомы той же болезни. Много веков назад родного брата хана Кончака поразил тот же яд, что и Марию сейчас. Старыгин собственными глазами видел, как этот злодей воткнул ей в руку шип. Все совпадает – розовые белки, судороги, прозрачная кожа…

– Кто вы? – отрывисто спросил Старыгин. – Какое отношение вы имеете к книге?

– Я из того древнего народа, о котором написано в книге.

– Вы – половец? – удивился Старыгин. – Но каким образом…

– Не стоит углубляться в дебри истории, – прервал его собеседник, – помните, что драгоценное время уходит… Мы с вами заключим соглашение. Вы, Дмитрий Алексеевич, добудете мне Чашу. Как это сделать, вам подскажет книга. Чаша была у половецкого хана Кончака, а что с ней стало потом, вы должны выяснить. Не будем тратить время на бесполезные дискуссии – была ли она вообще. Я добуду ее во что бы то ни стало! – Последние слова, сказанные тихо, прозвучали тем не менее в ушах Старыгина как гром среди ясного неба.

– А вы? – спросил он. – Что обещаете мне вы? Противоядие? Я соглашусь только на таких условиях.

– Ну да, – ответил восточный человек, – я дам девушке противоядие. Но если вы не вернетесь через три недели, она умрет.

– Но послушайте, – Старыгин содрогнулся от этих слов, – я отдам вам книгу, вы, с вашими возможностями, – он скосил глаза в сторону, где чудовище продолжало стоять в напряженной готовности к прыжку, – вы сможете сами гораздо быстрее добыть Чашу! Для чего вам подвергать риску жизнь девушки? Оставьте ее в покое!

– Вы не поняли? – мужчина отвел руку Старыгина, в которой он держал книгу. – Книга открывается не всем, а очень малому количеству людей. Вы должны были видеть это в замке Пиномуго.

– Стало быть, если вы откроете книгу, то сможете прочитать там лишь, сколько сахару и корицы класть в пахлаву или как правильно готовить кус-кус? – Старыгин не смог удержаться от насмешки.

Раскосые глаза его собеседника сузились еще больше, словно два кинжала глянули на Старыгина. Однако восточная невозмутимость взяла верх.

– Вы должны поторопиться, – сказал он негромко, – я буду ждать вас здесь. Если что-то случится с девушкой раньше, чем сменится луна, я помогу ей.

– Как я могу быть уверен, что вы не дадите ей умереть? Ваше слово для меня ничего не значит! Вы имеете противоядие и спокойно смотрите, как человек умирает!

Теперь они не выглядели врагами, и если бы не присутствие чудовища, со стороны казалось бы, что разговаривают просто двое не слишком близко знакомых людей.

– А в книге вы разве не прочитали, что целебный отвар должен быть приготовлен из свежей травы? Вы должны сами найти ее, а я укажу вам место.

– Урочище Сары-Таг возле горы Улан-Шан, – пробормотал Старыгин, – где это?

– Это в степях Калмыкии, возле города Беловодска.

– Вы будете ждать меня здесь? – спросил Старыгин, чувствуя, что долгого путешествия ему не миновать.

– Я сам вас найду, как только вы найдете Чашу! – с этими словами мужчина едва слышно свистнул и двинулся прочь. Чудовище потрусило за ним.

– А если ее все же не существует? – в отчаянии бросил Старыгин ему в спину. – Что будет с Марией?

– Найдите Чашу, – последовал ответ, – в противном случае я скормлю вашу подругу Нимроду.

Часть II

Беловодск

В самолете Старыгину удалось немного поспать. Вначале он пытался выработать хоть какой-то план действий, даже достал блокнот с ручкой, чтобы набросать кое-что на бумаге, но буквы стали расплываться перед глазами, и он заснул крепко и без сновидений. Проснувшись, он решил положиться на счастливый случай и на книгу, которая, надо думать, даст ему указания, в каком направлении двигаться дальше. Пока же следовало побывать дома.

Родной город Санкт-Петербург, как водится, встретил Старыгина тягучим унылым дождем, словно стоял не конец апреля, а самая настоящая глухая и унылая осень. Старыгин, однако, ничуть не расстроился по этому поводу, потому что досыта напитался солнечными лучами в Испании, и еще потому, что у него имелись куда более серьезные причины для переживаний.

Мысленно напевая старую советскую песенку: «Не изменяя веселой традиции, дождиком встретил меня Ленинград, мокнут прохожие, мокнет милиция, мокнут которое лето подряд…», Старыгин открыл дверь своим ключом и прошел в прихожую, нарочно громко топая. Ему хотелось, чтобы кот Василий устроил ему пышную встречу.

Когда человек одинок, он очень ценит внимание и заботу. И хоть Дмитрий Алексеевич был одинок не по состоянию души и не по стечению обстоятельств, а выбрал такую жизнь совершенно сознательно и устроил ее по своему вкусу, все же ему хотелось иногда, чтобы при его неожиданном появлении кто-нибудь радостно всплескивал руками, смеялся, бросался на шею с поцелуями, говорил, что устал ждать и соскучился ужасно. Кот Василий, разумеется, ничего такого никогда не делал, но при желании мог украсить момент их встречи.

Бывали случаи, когда кот встречал вернувшегося хозяина, сидя на коврике у двери, и тут же начинал сердито выговаривать ему, что котов нельзя надолго оставлять одних, это плохо отражается на их характере и внешности. В доказательство своих слов кот тут же начинал усиленно линять на хозяйский костюм и всю окружающую мягкую мебель, после чего милостиво принимал порцию извинений, и с этого момента встречу можно было считать завершенной.

Иногда Василий неторопливо выплывал в прихожую, держа рыжий, как факел, хвост трубой, глядя на хозяина с легким презрением и ехидно вопрошая выразительными желто-зелеными глазами – где тот так долго пропадал, нагулялся ли, и собирается ли приступать к своим непосредственным обязанностям, как-то: ласковое почесывание кота за ушами, совместный просмотр некоторых интересующих кота телевизионных программ и прогревание постели собственным телом перед отходом кота ко сну.

Дмитрий Алексеевич был рад и такой встрече.

Иногда кот возлежал на диване в гостиной. Вычислив, что это было самое любимое место Василия, Старыгин, отчаявшись отчистить диван, покрыл его рыжим пледом: таким образом, рыжая шерсть, в изобилии оседавшая вокруг, становилась незаметной.

В таких случаях следовало наплевать на шерсть и бросаться на диван рядом с котом в чем есть, даже если на хозяине был выходной костюм или, тем паче, взятый напрокат дорогущий смокинг (Дмитрий Алексеевич Старыгин был не любитель посещать всевозможные приемы, рауты и суаре, однако он все же служил в одном из крупнейших музеев мира, и иногда положение обязывало).

Сегодня, однако, торжественной встречи не предполагалось. Кот Василий пред светлые очи хозяина не явился, хотя прекрасно слышал его шаги в прихожей. Да что там, рыжий прохиндей отлично слышал шум лифта и звуки открываемого замка, и вообще, почувствовал приход хозяина заранее. Кот просто капризничал.

Дмитрий Алексеевич вздохнул, переобул тапочки и отправился искать кота по квартире. Надо сказать, что дело ему предстояло нелегкое, поскольку квартира была заставлена всевозможной антикварной мебелью. Как уже говорилось, Старыгин выбрал профессию и образ жизни соответственно собственным вкусам. В вопросах обстановки кот вкусы хозяина уважал. Он с неослабевающим упорством точил когти об антикварные столики и стулья, драл обивку на диванах стиля жакоб, царапал дорогие гобелены и висел на тяжелых портьерах, несмотря на то, что ему это строжайше запрещалось.

Дмитрий Алексеевич прежде всего поискал Василия в гостиной. Рыжий плед валялся на диване неопрятным комом, и Старыгин схватил его в надежде ощутить увесистую тушу любимого кота. Однако там никого не было. Старыгин стряхнул плед и аккуратно расстелил его, убедившись, что кот на любимом лежбище отсутствует.

Старыгин поискал еще некоторое время под кроватью, по шкафам и за тумбой письменного стола, где у кота было укрытие на специально положенном туда матрасике, сшитом соседкой по доброте душевной. Поиски его не увенчались успехом, призывы к коту прекратить безобразничать и выйти из закутка – тоже. Дмитрий Алексеевич наведался к старушке-соседке, узнал от нее, что кот еще утром находился в квартире в полном здравии, сытый и умытый, и успокоился.

– Ну и пожалуйста, – громко произнес он, стоя посреди гостиной, – можешь дуться сколько хочешь, мне некогда с тобой возиться!

После чего хозяин принял душ, побрился, переоделся и отправился в Эрмитаж, прикидывая на ходу, как бы выбить командировку в Беловодск. Но прежде следовало выяснить, что это за город и указан ли он на карте.

Дождь кончился, по небу брели усталые серые тучи, как солдаты, отставшие от основных сил армии. Нева смотрела неприветливо, хмуро пошевеливая свинцовыми волнами, солнце как будто забыло, что на дворе весна, и не спешило прогреть своими лучами гранитную набережную и комплекс зданий удивительной красоты – Государственный Эрмитаж.

Старыгин прошел через служебный вход и прежде всего поднялся в библиотеку. Там он попросил огромный атлас и выяснил, что город Беловодск – очень маленький населенный пункт, и находится он в ста пятидесяти километрах от довольно крупного областного центра – Кумуса.

Об этом городе Старыгин знал, что в тамошнем музее есть замечательная коллекция живописи, собранная сложным и, можно сказать, случайным путем. Имело смысл попробовать выбить командировку в Кумусский музей, а уж оттуда своим ходом добраться до Беловодска. Если же это не удастся, то следует срочно оформить отпуск и лететь в Кумус как частное лицо, но так будет труднее.

Дмитрий Алексеевич Старыгин много путешествовал по Европе и другим континентам, частые визиты его объяснялись в основном служебной необходимостью, в России же он не бывал дальше Уральских гор – несколько лет назад был гостем на симпозиуме в Екатеринбурге. Поэтому предпочтительнее лететь в такую даль по службе – все же коллеги встретят, не дадут пропасть и подскажут в случае чего, куда ему податься.

Сделав беззаботное выражение лица, Дмитрий Алексеевич вошел в кабинет заведующего отделом западноевропейской живописи Александра Николаевича Лютостанского и застал его в отвратительнейшем настроении. Милейший Александр Николаевич был сердит. Он бегал по кабинету и даже пытался топать ногами, пребывая в крайней степени раздражения. Получалось это у него плохо и как-то неубедительно – по причине врожденной интеллигентности и мягкого характера.

– Александр Николаич, дорогой! – удивился Старыгин. – Что это вы в таком смятении? Случилось что-нибудь?

Лютостанский был хорошим человеком и знающим специалистом, Старыгина он уважал как отличного реставратора и нежно любил после того случая, когда из Эрмитажа похитили произведение великого Леонардо, несравненную «Мадонну Литта». Не кто иной, как Старыгин, сумел ее вернуть, и за это Лютостанский, по его же собственным словам, будет благодарен Дмитрию Алексеевичу всю свою жизнь.

– А, Дима, – слегка оживился Лютостанский, – вернулись… Как там конгресс? Безобразие, ну это просто безобразие!

Старыгин поднял брови, еще больше удивившись, и увидел в самом углу съежившуюся фигурку. Девчушка сидела на самом кончике стула и смотрела на Лютостанского испуганными глазами. На вид ей было лет пятнадцать, и Старыгин в недоумении подумал, как она оказалась в кабинете и в чем провинилась, если старикан так рассердился. В залах музея нахулиганила, что ли? Так отчего ее привели к самому заведующему отделом?

Дмитрий Алексеевич подвинул кресло, так, чтобы оказаться между девчушкой и разъяренным Лютостанским – кто знает, еще набросится на нее, уж очень он сердит. При ближайшем рассмотрении стало видно, что девушке все же не пятнадцать, а побольше, однако выглядела она по-прежнему испуганной, была бледна и кусала губы, чтобы не разреветься.

Лютостанский перехватил его взгляд.

– Вот, полюбуйтесь, Дмитрий Алексеевич, на это чудо! – устало сказал он и сел в кресло, вытерев платком пот со лба. – Прислали из реставрационного училища, и сразу же начинаются капризы! Да вы хоть понимаете, как вам повезло, что вы попали в Эрмитаж?

Тут он заметил, что девчонка его не слушает. Она привстала с кресла и загляделась на Старыгина. Глаза ее засияли, щеки разрумянились, и даже испуг куда-то пропал.

– Вы… вы – тот самый? – она молитвенно сложила руки. – Знаменитый?..

– Что вы имеете в виду? – реставратор несколько растерялся от такого экстаза.

Девчонка глядела на него, как на икону, и только шевелила губами, не в силах вымолвить ни слова.

– Что вы хотите узнать? – ворчливо напомнил о себе Лютостанский. – Да, перед вами – Дмитрий Алексеевич Старыгин, не киноактер, не рок-звезда и не телеведущий, а талантливый реставратор с мировым именем, широко известный в специфических кругах. Неужели вам о чем-то говорит это имя?

Девчонка просигналила глазами, что да, говорит, и очень многое. Какой человек не будет растроган, увидев такое искреннее восхищение?

– У вас проблемы? – спросил, улыбаясь, Старыгин. – Чем я могу вам помочь?

– И не говорите, Дима, это просто безобразие! – Лютостанский снова начал метать громы и молнии. – Вы только подумайте! Первый день на работе – и уже отказывается выполнить задание!

– Что же вы так, девушка? – Старыгин решил подыграть Лютостанскому. – С начальством ссориться нельзя, тем более в самый первый день. Как себя зарекомендуете, так и будут к вам дальше относиться…

Девчонка стушевалась и глядела теперь жалобно, губы ее дрожали.

– Да что случилось-то? – не выдержал Старыгин.

– Вот, понимаете, посылаю ее в командировку в Кумус, а она – ни в какую!

– В Кумус?! – Дмитрий Алексеевич подумал, что он ослышался. – Неужели в Кумус?

– Да вот, там такая история… Звонили, просили прислать эксперта – нашли, видите ли, в запасниках Боттичелли!

– Боттичелли? – Старыгин рассмеялся. – Так уж сразу и Боттичелли!

– Ну, разумеется, никакой это не Боттичелли! – Лютостанский досадливо махнул рукой. – Это они явно погорячились. Откуда в Кумусе Боттичелли взяться? Там дама музейная, Вероника Васильевна Коробова, от волнения просто говорить не может, одни охи да вздохи! Но специалист все-таки говорит – похоже на позднего Боттичелли.

Еще бы, подумал Старыгин, раннего Боттичелли ни с кем не спутаешь. Эти неземные лица, эти легкие, летящие фигуры… Старыгин до сих пор помнит, какой восторг охватил его, когда он впервые увидел великие картины Сандро Боттичелли во Флоренции, в музее Уффици – «Весну», «Рождение Венеры». Потом художник проникся идеями сумасшедшего монаха Савонаролы, который за короткое время сумел внушить жителям Флоренции, что все прекрасное – это наваждение дьявола, и они сжигали на площадях картины, книги и дорогую красивую одежду, разбивали молотком мраморные статуи и витражи.

Боттичелли собственными руками сжег некоторые свои картины. Поздний Боттичелли уже не производит такого впечатления, работы эти гораздо слабее, словно в тех кострах на площади Сеньории сгорела вместе с картинами часть его души.

– Так что не думаю, что это Боттичелли, – продолжал Лютостанский. – Но, возможно, какой-нибудь второстепенный художник того же времени – Пьеро ди Козимо, Мариотто Альбертинелли, Филиппино Липпи… Но, конечно, это тоже важно, картина одного из этих художников может стать украшением любого музея. А мне, как на грех, некого послать, кроме… – он махнул рукой в сторону девушки, которая совсем приуныла.

– Но я не могу… – прошептала она.

– Разумеется, голубушка, вы не сможете качественно провести полноценную экспертизу! – загремел Лютостанский. – Вам еще учиться и учиться! Да я бы никогда не доверил такое важное дело какой-то… – он опомнился и прикусил губу, потому что с его языка так и рвались нелицеприятные выражения. Старыгин укоризненно покачал головой – все же нехорошо так резко, перед дамой-то.

– Ну что тут такого сложного? – Лютостанский сбавил тон, теперь он говорил едва ли не просяще. – Прилетите, вас там встретят, покажут картину, вы возьмете пробу дерева и краски. Да, еще сфотографируете картину во всех ракурсах, в обычном и ультрафиолетовом освещении. Да они это и сами сделают. Ваше дело – привезти сюда образцы. Казалось бы – проще простого, и делать-то ничего не надо, и ответственности никакой, а она упрямится!

Старыгин не верил своим ушам. Только что, буквально полчаса тому назад, он мучительно думал, каким образом попасть в Кумус, а оттуда в Беловодск – и вот, пожалуйста, как по заказу, им понадобился эксперт! Случайное совпадение, что именно в это время в Кумусском музее отыскали ценную картину и требуется атрибуция? Или это действует книга?

– Ну и кавардак творится у них в музее! – с сердцем произнес Старыгин. – Такую картину умудрились в запасниках потерять на столько лет! Впрочем, не нам говорить…

Лютостанский скорбно кивнул. От этого настроение его только ухудшилось, и он грозно взглянул на девушку, сжавшуюся уже до размеров новорожденного мышонка.

– Но я… я не могу лететь… – пролепетала она дрожащими губами и часто-часто заморгала, чтобы остановить слезы, появившиеся на длинных ресницах.

– Почему это, интересно знать? – спросил Лютостанский. – Назовите мне причину!

– Меня муж не пускает…

– Муж?! – хором изумились Старыгин и Лютостанский.

Вместо ответа девушка вытянула правую руку: на пальце блеснул ободок обручального кольца.

– И кто же такой этот строгий муж? – грозно вопросило начальство. – Арабский шейх? Турецкий султан? Синяя Борода, наконец?

– Петя… – всхлипнула девушка.

Слезы не хотели оставаться на ресницах и потекли по ее щекам. Старыгин отвернулся, чтобы не расстраиваться и не портить Лютостанскому воспитательный процесс.

– Какой, однако, строгий Петя… – протянул Александр Николаевич удивленно.

– Он не строгий, – прорыдала девушка, – просто он… просто я… беременная-а! И он бои-ится! И я бою-усь!

– Голубушка! – Лютостанский всполошился. – Ну что же вы сразу-то не сказали! Что же вы целый час мне голову-то морочите? Ну-ну, хватит плакать, никуда я вас не пошлю, и правда, как бы чего не вышло! Сидите тут спокойненько, на картины смотрите, говорят, это полезно… Только на старых мастеров, авангард я вам не рекомендую.

Он достал из кармана носовой платок и пытался вытереть девчонке слезы.

– А как же картина? – прерывистым голосом сказала девушка, успокаиваясь. – Боттичелли?

– Да уж без вас как-нибудь обойдемся, – с досадой сказал Лютостанский, – ну что делать, кого послать, ума не приложу!

– А давайте я слетаю! – предложил Старыгин, стараясь не показать своей заинтересованности.

– Дима, да вам это совершенно не по рангу! – возразил Лютостанский. – Мало ли что там может быть, возможно, это не то что Боттичелли, а даже и не Филиппино Липпи, вообще кто-то неизвестный… А я буду человека с такой квалификацией в эдакую даль гонять!

– Вот я на месте и посмотрю… – улыбнулся Старыгин и заговорщически подмигнул девушке. – Ну, потрачу дня три, как раз сейчас серьезной работы нету…

Наградой ему был ее благодарный и восхищенный взгляд сквозь высыхающие слезы.

Старыгин спустился по трапу самолета и огляделся.

Вокруг была степь – ровная и бескрайняя, как океан. Только в воздухе пахло не солью и водорослями, как на морском берегу, а полынью, теплой землей и еще чем-то давно забытым. В сотне метров от самолета виднелось здание аэропорта – если, конечно, такое громкое название подходило для бетонной коробки, размерами и формой больше напоминавшей здание железнодорожной кассы на пригородном полустанке. Возле этого шедевра архитектуры паслось несколько грязно-серых овец.

Некоторых пассажиров самолета, спустившихся по трапу вместе со Старыгиным, встречали – двое плотных мордатых мужчин, по виду классических «братков» из середины ревущих девяностых, двинулись навстречу такому же плотному и мордатому типу с плоским кожаным чемоданчиком в руке, видимо, коллеге по бизнесу. Правда, в девяностые годы все трое были бы одеты в пресловутые малиновые пиджаки, и шеи их украшали бы толстые цепи из литого золота, а сейчас они втиснулись в хорошо сшитые итальянские костюмы, и цепей не было, по крайней мере, на виду. Правда, у обоих встречавших на пальцах красовались массивные золотые кольца – видимо, полностью преодолеть тягу к презренному металлу они никак не могли.

В стороне от трапа стоял черный «Мерседес», куда «братки» и усадили своего товарища.

Заглядевшись на «бизнесменов», Старыгин не сразу заметил невысокую женщину средних лет в бесцветной курточке, с бесцветными, коротко остриженными волосами и с бесцветным же лицом, которое нисколько не украшали очки в круглой металлической оправе, неожиданно вошедшие в моду благодаря эпопее о Гарри Поттере. Впрочем, обладательница этих очков вряд ли следила за модой.

Старыгин несколько растерялся, когда эта невзрачная особа подошла к нему и взволнованным голосом спросила:

– Старыгин? Дмитрий Алексеевич?

– Да, это я, – признался он. – А вы, наверное, Вероника Васильевна?

– Значит, это правда? – воскликнула женщина, молитвенно сложив руки.

– Что – правда? – удивился Старыгин.

– Если вы лично прилетели к нам – значит, в Эрмитаже серьезно отнеслись к нашей находке! Значит, вы верите, что это действительно Боттичелли!

– Ну, об этом, конечно, еще рано говорить… – неопределенно протянул Дмитрий Алексеевич. – Я должен провести все положенные исследования… изучить доску, краски… Для начала хотя бы увидеть эту картину.

Конечно, он не мог рассказать этой женщине, хранительнице из провинциального музея, о действительной причине своего появления в их городе. Не мог он также объяснить ей, что командировку ему выписали из-за беременности другого сотрудника. Поэтому Вероника Васильевна осталась при своем убеждении.

Правда, последние слова Старыгина она восприняла по-своему и всплеснула руками:

– Ну да, вы хотите увидеть картину, а я держу вас здесь и отвлекаю своими глупыми разговорами! Поедемте скорее, я взяла машину.

Машина, о которой говорила Вероника Васильевна, оказалась стареньким раздолбанным «уазиком». Старыгин, конечно, не ожидал увидеть сверкающий «Мерседес», как у дружных «братков», но таких антикварных моделей, как этот «УАЗ», ему уже давненько не приходилось видеть, не говоря уже о том, чтобы ездить на них.

Правда, на дороге – если, конечно, это можно было назвать дорогой – шедевр автопрома семидесятых годов показал себя отлично: он подпрыгивал на ухабах, но уверенно приземлялся на все четыре колеса и мчался вперед с приличной скоростью.

Вероника Васильевна сама сидела за рулем и управлялась с «уазиком» с уверенностью опытного шофера.

– Как вы долетели? – вежливо осведомилась она, повернувшись к Старыгину. – Правда, у нас неплохой аэропорт?

– А? М-да… – неуверенно протянул Старыгин, оглядываясь по сторонам.

Появились первые городские строения. Впрочем, городом это можно было назвать только с большой натяжкой: по сторонам от дороги мелькали тут и там беленые глинобитные домишки. Возле этих домов не было ни кустов, ни деревьев – должно быть, местные жители, прирожденные кочевники, никак не могли приучиться к оседлой жизни.

Зато возле домов паслись овцы, а в одном месте Старыгин увидел даже верблюда, проводившего их машину печальным взглядом старого философа.

Через несколько минут среди глинобитных домиков показались унылые бетонные коробки – то одно– или двухэтажные, то пятиэтажные, но и те и другие одинаково приземистые и невзрачные.

– Все-таки сначала я отвезу вас в гостиницу, – проговорила вдруг Вероника Васильевна.

Видимо, она спохватилась и решила, что правила гостеприимства важнее профессиональных амбиций.

Впрочем, Старыгин не очень-то и возражал.

Гостиница оказалась таким же неказистым бетонным коробком, как и остальные здания. Правда, перед входом имелся небольшой цветник – круглая клумба с анютиными глазками.

Старыгин зарегистрировался и поднялся на второй этаж.

Его номер был тоскливой комнатой с выкрашенными в блекло-розовый цвет стенами, деревянной кроватью и низеньким полированным столиком, на котором стоял и графин с кипяченой водой, и два граненых стакана. В довершение интерьера на стене висела фотография Медного Всадника в металлической рамке.

К счастью, в номере имелся душ.

Старыгин разложил свои немногочисленные пожитки, принял душ и переоделся. Затем он спустился в гостиничный холл, где его уже поджидала Вероника Васильевна.

Они снова сели в многострадальный «уазик» и поехали в другой конец города, где располагался знаменитый Кумусский музей.

Снаружи здание выглядело так же непривлекательно, как все остальные дома в городе, но, войдя внутрь, Старыгин был приятно удивлен.

В залах царил образцовый порядок, а на стенах висели чудесные работы Филонова, Фалька, Тышлера, Шевченко и других прекрасных художников советской школы двадцатых-тридцатых годов прошлого века.

Старыгин знал о том, что в этом музее замечательная коллекция русского авангарда, знал и то, как эта коллекция возникла: в далекий степной городок ссылали множество интеллигентных людей из Москвы и Ленинграда, и некоторые из них умудрились привезти с собой чудом сохраненные произведения искусства. Среди ссыльных были и сами художники, которые привезли свои работы или создали их здесь, в Кумусе. Вторая волна людей из обеих столиц появилась здесь во время войны – москвичи и ленинградцы попали сюда в период эвакуации.

И, наконец, начало музею положил энтузиаст и большой любитель современного искусства Валерий Собесский, начавший собирать у ссыльных и эвакуированных картины и гравюры, чтобы сохранить их для потомков.

Какие-то картины он покупал, насколько позволяли ему скромные средства рядового врача, какие-то ему дарили владельцы или авторы, чтобы ценные работы не пропали и сохранились в музейной экспозиции. Постепенно музей стал заметным явлением на культурной карте страны.

Однако Старыгину приходилось слышать, что среди произведений авангардного искусства имеются и работы старых мастеров, правда, не самого первого ряда.

Миновав залы музея, Вероника Васильевна провела гостя в подсобное помещение, где размещались запасники. Вдоль стен стояли стеллажи и шкафы с выдвижными полками, на которых размещались папки с рисунками и графическими листами. В середине комнаты находилось несколько рабочих столов, за ними трудились музейные сотрудники, занятые изучением экспонатов. Среди них был и коллега Старыгина, местный реставратор, приводивший в порядок большую акварель, пострадавшую от времени и недостаточно бережного хранения.

Дмитрий Алексеевич ненадолго задержался, наблюдая за работой реставратора, но Вероника Васильевна позвала его дальше, в маленькую комнатку, отделенную от основного помещения железной дверью.

– Вот она, эта картина! – торжественно объявила она, подведя Старыгина к столу, на котором лежала небольшая, потемневшая от времени доска.

По профессиональной привычке Дмитрий Алексеевич, прежде чем рассмотреть саму картину, перевернул доску и изучил ее обратную сторону – там всегда видна текстура дерева, по которой опытный человек может примерно определить возраст и происхождение доски.

Доска была тополевая, очень старая.

Старыгин знал, что во времена Возрождения итальянские художники, как правило, не использовали холст и масло, а писали свои картины на деревянных досках темперой, то есть красками, изготовленными на основе яичного желтка. Доски чаще всего использовали тополевые, хотя во многих областях Италии применяли местную древесину: в Ферраре – ореховое дерево, художники болонской школы использовали бук, венецианские художники брали еловые доски, живописцы Ломбардии – пихту. Великий Леонардо любил экспериментировать, но лучшими основами для живописи он считал доски из кипариса, ореха и груши. Писал же он на этой основе чаще всего смесью масла и темперы.

Таким образом, доска вполне могла принадлежать кому-то из итальянцев эпохи Возрождения.

Осмотрев изнанку, Старыгин перевернул доску и только теперь взглянул на ее лицевую сторону.

Сюжет картины показался ему необычным: на ней были изображены несколько воинов в богато украшенных доспехах и пышных восточных головных уборах. Один из воинов, видимо, предводитель отряда, принимал из рук коленопреклоненного мужчины золотую чашу, усыпанную драгоценными камнями. От чаши исходили во все стороны золотистые лучи… должно быть, эти лучи символизировали святость чаши.

Итак, подумал Старыгин, перед нами изображение Чаши Грааля.

Кажется, все только о ней и думают, и говорят!

Дмитрий Алексеевич не раз замечал, что стоит ему случайно столкнуться с каким-то необычным словом, предметом или явлением – и тут же это слово или явление попадется на его пути еще несколько раз. Например, когда он изучал в египетском отделе Эрмитажа погребальные фигурки ушебти, ему в течение нескольких дней попадались упоминания об ушебти в книгах и журналах, и даже случайно включив телевизор, он услышал сообщение о том, что подлинная египетская ушебти найдена в коллекции Кременчугского краеведческого музея.

Эти совпадения Старыгин называл для себя «закон совпадения информации», или сокращенно – ЗСИ.

Так вот, сейчас он наблюдал несомненный случай ЗСИ: в Испании буквально все, с кем он сталкивался, занимались исключительно поисками Чаши Грааля, и когда он перелетел через десятки стран и оказался в маленьком степном городке, первое, с чем он встретился, – это все та же мифическая чаша!

Старыгин усмехнулся такому совпадению и еще раз внимательно осмотрел картину.

На картинах итальянских художников эпохи Возрождения, помимо блестяще изображенных фигур первого плана, всегда удивительно интересен фон. Обычно это пейзаж, постепенно теряющийся в голубоватой дымке – так называемое сфуммато. На заднем плане итальянских картин можно увидеть извивающуюся по равнине реку, окруженную кипарисовой рощей, или гору с прилепившимся к вершине полуразрушенным замком.

На этой картине тоже был искусно выписанный задний план. Он представлял собой плоскую, как стол, равнину, покрытую густыми травами. Но дымка, в которой постепенно растворялась эта равнина, была не голубоватой, как на других картинах, а золотисто-коричневой. И на самом дальнем плане сквозь эту коричневатую дымку просвечивал силуэт горы – двуглавой вершины, разделенной глубокой расщелиной.

– Ну как, что вы о ней думаете? – вторглась Вероника Васильевна в размышления Старыгина. – Как вы считаете – это Боттичелли?

– Рано делать выводы, – протянул Дмитрий Алексеевич, возвращая доску хранительнице. – Мне нужно будет взять образец грунта и краски, кусочек древесины и провести самый подробный анализ.

– Но у вас уже сложилось предварительное мнение? – не отступала Вероника Васильевна.

Было ясно, что она очень хочет, чтобы в ее музее произошло открытие, очень хочет оказаться возле истоков сенсации.

Дмитрий Алексеевич не хотел ее разочаровывать, но не хотел также и внушать напрасные надежды.

– Думаю, что это – Италия, весьма возможно, флорентийская школа. Эпоха, в общем, достаточно близкая – середина или конец пятнадцатого века. Но на Боттичелли не очень похоже: великий Сандро иначе строил композицию, да и человеческие фигуры он обычно изображал более вытянутыми, непропорционально удлиненными, как бы летящими. Кроме того, эта золотисто-коричневая дымка кажется мне необычной, я такого прежде не встречал…

Заметив, что хранительница расстроилась, он поспешил утешить ее:

– Но даже если это и не Боттичелли, это, скорее всего – итальянская живопись эпохи Возрождения, что само по себе – удивительное открытие. Далеко не каждому искусствоведу выпадает такое!

Вероника Васильевна закивала, но в ее взгляде чувствовалось несомненное разочарование.

– Но надежда все-таки есть? – проговорила она после небольшой паузы.

– Как я уже говорил, мне нужно будет взять на анализ образец краски, грунта и древесины.

Старыгин достал остро заточенный скальпель и принялся за работу.

Когда через полтора часа он вышел из музея на улицу, навстречу ему метнулась женская фигура.

– Вы – Старыгин, реставратор из Москвы? – выпалила незнакомка.

– Из Петербурга, – поправил ее Старыгин и поднял глаза.

Это была высокая молодая женщина с черными, как вороново крыло, волосами до плеч и немного раскосыми глазами уроженки степей. В ее глазах и во всем облике ощущалась какая-то отчаянная смелость, даже бесшабашность. Казалось, это именно о ней сказано – «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Впрочем, незнакомка была молода и красива. Она была одета в узкие черные джинсы и кожаную куртку-косуху, но Старыгин подумал, что ей больше пошел бы шелковый халат и косматая шапка степных кочевников.

– Извините, – проговорила девушка, беззастенчиво разглядывая Старыгина. Хотя она вроде бы просила прощения, но совершенно не выглядела виноватой или смущенной. Она смотрела на Дмитрия Алексеевича в упор, с несомненным женским интересом и едва заметно улыбалась уголками губ.

Старыгин удивленно заметил, что при иссиня-черных волосах у нее удивительно яркие синие глаза.

– Извините, – повторила она, и улыбка стала еще заметнее. – Но тем не менее вы – Дмитрий Старыгин, реставратор, и приехали сюда, чтобы изучить найденную в местном музее картину?

– Допустим, – осторожно признал Дмитрий Алексеевич. – А вы кто такая и с чем связан ваш интерес к моей скромной персоне?

– Меня зовут Шукран Арипова, я корреспондент местной газеты и интернет-портала. Наших читателей очень интересует эта картина. Правда ли, что великий итальянский художник Сандро Боттичелли побывал в этих местах и запечатлел на своей картине красоту наших бескрайних степей?

Старыгин поморщился. Девушка говорила готовыми газетными штампами, да еще и несла несусветную чушь. Вот так и рождаются нездоровые сенсации!

Он хотел было с самого начала поставить журналистку на место, но ее яркая восточная красота и решительность произвели на него впечатление, и он ответил довольно сдержанно:

– Насчет того, что картина принадлежит кисти Боттичелли, – это еще нужно проверить, а то, что эта картина написана здесь, в степях, – это просто нонсенс.

– Что? – переспросила девушка, видимо, не знавшая этого слова.

– Нонсенс, ерунда, чушь! – отрезал Старыгин. – С чего вы взяли, что итальянский художник побывал в этих местах? Это слишком далеко от Италии, слишком далеко… от цивилизации, добраться сюда в те времена было просто нереально.

Тут он вспомнил книгу арабского путешественника, который, судя по всему, побывал неподалеку от здешних мест, и смутился.

Это сейчас, в наше время, когда основным видом транспорта, связывающим мир в одно целое, стал самолет, маленький городок в бескрайних степях превратился в захолустье, дальнюю провинцию. А в Средние века здесь проходили основные караванные пути из Китая в Европу, Великий шелковый путь. Здесь кипела жизнь и делалась большая политика, властители этих степей были одновременно хозяевами международной торговли…

– Простите, может быть, здесь и бывали торговцы и путешественники из разных стран Европы и Востока, но живописец – это профессия, не нуждающаяся в дальних путешествиях, скорее, она требует усидчивости, трудолюбия и уединения… Да и вообще – с чего вы взяли, что картина написана в этих краях? Наверняка ее привез кто-то из ссыльных или эвакуированных.

– С чего взяла? – переспросила девушка, и глаза ее сверкнули. – Да с того, что на этой картине изображена гора Улан-Шан!

– Как? – переспросил Старыгин. – Как вы сказали?

– Гора Улан-Шан! – повторила журналистка.

Старыгину показалось, что земля уходит у него из-под ног.

– Урочище Сары-Таг возле горы Улан-Шан… – процитировал он слова из древней книги.

– Да, верно! – журналистка оживилась. – Вы даже знаете название этого урочища? А почему вы так побледнели?

– Нет, ничего! – отмахнулся Старыгин. – А почему вы так уверены, что это гора Улан-Шан?

– Взгляните сами! – и девушка протянула ему две фотографии.

На одной был снимок, сделанный с той картины, которую только что видел Старыгин, – несколько воинов в богато украшенных доспехах, золотая чаша, на заднем плане – бескрайняя степь, а за ней – теряющаяся в золотисто-коричневой дымке двуглавая гора. Должно быть, чтобы получить доступ к картине и сфотографировать ее, журналистка использовала свою смелость и обаяние.

На второй фотографии была настоящая степь, пыльная и плоская, и позади – двуглавая гора…

Старыгин переводил взгляд с одного снимка на другой и терялся в догадках.

Гора на обеих фотографиях была одна и та же.

С тех пор как была создана итальянская картина, прошло больше половины тысячелетия. Сменились не только владыки, правящие миром, но даже населяющие мир народы, изменились языки, на которых они разговаривают, неузнаваемо перекроилась карта мира, человечество стало совсем другим, оно живет по другим законам – но эта двуглавая гора осталась точно такой же, как пятьсот лет назад, такой же, как тысячу лет назад и даже десять тысяч лет назад.

Так же бесстрастно взирает эта гора на суету человеческого муравейника. И не только гора – такой же, как пятьсот лет назад, осталась степь у ее подножия, и наверняка жители этих степей тоже мало изменились. Так же, как пятьсот лет назад, они пасут свой скот, поют свои песни, собирают целебные травы…

Старыгин вспомнил, для чего он на самом деле прибыл в этот степной край. И слова молодой журналистки прозвучали как нельзя кстати.

– Хотите поехать со мной, взглянуть на эти места? – спросила его Шукран. – Хотите своими глазами убедиться, что именно эта гора изображена на картине?

– Хочу, – решительно ответил Старыгин.

– Ну, так поехали! – и журналистка повела его к запыленному мотоциклу, стоявшему на другой стороне улицы.

Похоже, Шукран не знала, что такое колебания, раздумья, промедление. Она действовала быстро, решительно, молниеносно. И Старыгин включился в ее игру, заразился ее уверенностью и готовностью к действиям. Он не стал говорить о вещах, оставленных в гостинице, о своих планах на вечер и на ближайшие дни, не стал откладывать поездку. Ехать – так ехать прямо сейчас!

И еще – Старыгин почему-то был уверен, что ездит она именно на мотоцикле. Это транспортное средство удивительно подходило ей. Хотя еще больше подошел бы ей конь. Гнедой или вороной конь с развевающейся гривой, с лиловыми сумасшедшими глазами…

– Садитесь! – проговорила Шукран, оседлав мотоцикл и протягивая Старыгину черный блестящий шлем. – Садитесь и держитесь крепче.

Сама она уже надела такой же шлем и стала похожа на средневекового всадника в боевых доспехах – на воина из армии Чингисхана или Кончака.

Старыгин надел шлем, обнял девушку за талию, мотоцикл взревел, сорвался с места, как застоявшийся конь.

Мимо них пронеслись одинаковые унылые дома провинциального южного городка, невзрачные глинобитные домики пригородов, и беспредельная степь раскрылась перед ними, как удивительная, волшебная книга.

Сейчас, весной, степь не была еще пыльной и выжженной, какой она станет через полтора-два месяца. Свежие зеленые травы расступались перед мотоциклом и смыкались позади него, как морские волны.

И вообще, Старыгин понял, что степь удивительно похожа на море – она такая же бескрайняя, такая же непредсказуемая, как воды морские. И такая же бесконечно разнообразная – при всей ее кажущейся монотонности.

Степь цвела, среди свежей зелени травы были густыми мазками разбросаны алые островки маков и каких-то незнакомых Старыгину цветов. Впрочем, мотоцикл несся так быстро, что эти цветы сливались в яркие смазанные пятна.

Степь была похожа не только на море.

Еще она была похожа на книгу, на ту древнюю книгу, которую Старыгин повсюду носил в своем рюкзаке. Как эта арабская книга, степь по-разному открывалась каждую минуту и была другой для каждого человека.

– Вам нравится? – крикнула Шукран, повернув голову к своему пассажиру.

– Очень! – выкрикнул он в ответ, стараясь пересилить степной ветер, срывавший слова с его губ.

Он почувствовал запах этой удивительной девушки – горьковатый и волнующий, как запах полыни, терпкий и медовый, как аромат незнакомых ему степных цветов…

И еще в этом запахе была решительная, деятельная, энергичная нота – разогретый металл мотоцикла, машинное масло, кожа мотоциклетных доспехов.

«Что это со мной творится?» – подумал Старыгин, вспоминая другую девушку, которая за тысячи километров отсюда лежит в больничной палате, беспомощная и бессильная.

– Вам нравится? – повторила Шукран совсем другим тоном, и Старыгин почувствовал острое, тревожное волнение.

– Нам еще далеко? – спросил он, чтобы победить это волнение и направить свои мысли в нужную сторону.

– Близко! – ответила Шукран насмешливо и разочарованно: кажется, она догадалась о его переживаниях. – Близко, еще километров пятьдесят!

Да, по здешним понятиям – это совсем рядом.

Мотоцикл несся вперед сквозь изумрудное море, рассекая его, как рассекает морские волны спинной плавник акулы.

Старыгин вспомнил бесшабашных испанских мотоциклистов, стремительно проносившихся мимо их машины, когда они ехали по горной дороге между Рондой и прибрежными городками Андалусии. Те мотоциклисты были другими, совсем другими. Они мчались по самому краю пропасти, каждую секунду рискуя жизнью. Но и у тех гонщиков, и у Шукран было что-то общее – желание испытать чувство полета, острое и волнующее…

Впереди показались невысокие пологие холмы, изменившие лицо степи, как изменяет человеческое лицо приветливая улыбка или гримаса недовольства.

Старыгин бросил взгляд вперед и увидел, что дальний план пейзажа растворяется в золотисто-коричневой дымке. В такой же дымке, изображенной на итальянской картине из Кумусского музея. Золотистая дымка, степное сфуммато, похожее и в то же время разительно отличающееся от голубоватой дымки на заднем плане живописных шедевров флорентийской школы.

И наконец на горизонте появилась, проступая сквозь дрожащую золотистую дымку, как проступает рисунок на детской переводной картинке, двуглавая гора.

– Улан-Шан! – выкрикнула, повернувшись к нему, девушка.

И ветер сорвал слова с ее губ и понес их над степью, как гулкий и протяжный удар колокола – Улан-Шан!

Внезапно мотоцикл затормозил.

Старыгин от неожиданности чуть не свалился с седла. Он ткнулся лицом в спину девушки, смущенно отстранился и только тогда увидел, что они остановились в нескольких метрах от высокого круглого шатра из грубого коричневого войлока. Он вспомнил, что видел такие шатры на выставке в Этнографическом музее, да и во многих книгах – это была юрта, жилище степных кочевников.

Полог юрты приподнялся, и из нее, щурясь и прикрывая глаза ладонью, вышла старая женщина в широких коричневых штанах и куртке с поднятым воротником.

– Здравствуй, бабушка! – проговорила Шукран и, спрыгнув с мотоцикла, зашагала навстречу старухе.

Та обняла ее и застыла, не говоря ни слова.

Наконец Шукран высвободилась из объятий, отстранилась и проговорила с едва заметным смущением:

– Бабушка, это Дмитрий Алексеевич, он приехал из Петербурга. Я хочу показать ему нашу степь, хочу показать, как у нас красиво!

Старуха повернулась к гостю, окинула его долгим изучающим взглядом и наконец проговорила:

– Первым делом гостя нужно накормить, потом будешь показывать ему все, что хочешь!

Она снова откинула полог юрты, остановилась на пороге, жестом приглашая Старыгина войти.

– Вы, как гость, должны сесть на почетное место, против двери! – вполголоса предупредила Шукран Дмитрия Алексеевича. – Такова наша древняя традиция. И не вздумайте отказываться от угощения – бабушка обидится.

Старыгин послушно занял отведенное ему место, устроился на кожаных подушках и принял из рук старухи пиалу с горячим терпким чаем, по поверхности которого плавали пятна жира. Чай показался ему неприятным на вкус, но, помня слова Шукран, он выпил все и вежливо поблагодарил. Впрочем, послевкусие от этого степного напитка оказалось довольно приятным, кроме того, Дмитрий Алексеевич почувствовал после него удивительную бодрость.

За чаем последовала горка тушеной баранины, которую старая женщина положила в ту же пиалу, затем – румяные лепешки с мясной подливой, затем дымящийся плов с тушеными овощами и непременной бараниной…

Старыгин чувствовал, что еще немного – и он просто лопнет от такого обилия еды, но тут хозяйка, видимо, почувствовав его состояние, смилостивилась и подала ему в качестве завершения трапезы еще одну пиалу чая.

Старыгин сделал несколько глотков и вдруг почувствовал, что на него накатывает свинцовая усталость.

Глаза закрывались, он едва успел поставить опустевшую пиалу на кошму и провалился в сон.

В этом сне Старыгин ехал в тряской душной кибитке, которую тащили по степи тощие медлительные волы. Вокруг него сидели и лежали люди в одежде из овечьей шерсти. Он не видел их лиц – то ли из-за царившей в кибитке темноты, то ли из-за того, что все эти лица были закрыты коричневыми масками с дырками для глаз.

Вдруг один из этих странных безликих попутчиков приподнялся и запел какую-то бесконечную тоскливую песню, похожую на вой ветра над степью, на тоскливый голос вьюги…

– О чем эта песня? – спросил Старыгин, вглядываясь в непроницаемую темноту.

– О тебе, – отозвался из этой темноты бесцветный голос, то ли мужской, то ли женский. – О тебе и о той судьбе, которая тебя ждет… ждет совсем близко…

Старыгин вздрогнул и проснулся.

Он спал сидя, в неудобной позе, на тех же подушках, где обедал. Шукран не было видно, но ее бабушка сидела перед входом в юрту, скрестив ноги, и пела бесконечную тоскливую песню, такую же, как та, что только что снилась Старыгину.

Вдруг песня резко оборвалась, и старуха забормотала что-то на непонятном гортанном языке.

Ее слова были ритмичными и монотонными, она повторяла их раз за разом, как заклинания, – и внезапно Старыгин понял, что это и есть заклинания, старые и могущественные, как сама степь. Старуха достала из кожаного мешочка на поясе щепотку какого-то порошка, бросила его в огонь и опять что-то забормотала. Огонь вспыхнул с новой силой, заиграл зелеными и желтыми огоньками, от него потянуло странным резким запахом. Старыгин хотел было приподняться, о чем-то спросить или от чего-то отказаться, но на него вновь навалилась тяжелая дремота, и он провалился в глубокий и темный сон.

На этот раз ему ничего не снилось. Он словно плыл в полной темноте по мертвой медлительной реке, пахнувшей отцветшими цветами и палыми листьями. Плыл по реке, древней, как само время, – и выплыл на поверхность, на свет.

Он снова сидел на кожаных подушках в юрте, но на этот раз старухи не было, а напротив него сидела Шукран.

Теперь девушка была одета в свободные широкие штаны и шелковую куртку, расшитую яркими узорами – традиционную одежду своего народа. И эта одежда удивительно шла ей.

– Выспались? – спросила она с хищной радостной улыбкой, показав короткие острые зубы. – Вы спали часа два, я не хотела вас будить…

– Выспался, – ответил Старыгин и неожиданно почувствовал себя молодым, бодрым и полным сил.

– Тогда пойдемте, я покажу вам Алтынкыз. Она должна вам понравиться, она не может не понравиться…

– Кого? – удивленно переспросил Старыгин.

Но Шукран ничего не ответила, она легко, одним движением поднялась с кошмы и вышла из юрты, сделав Старыгину небрежный приглашающий жест.

Он вышел следом за ней, и вдруг на него обрушились свет, и простор, и запахи трав, и переполняющая душу радость жизни.

Перед входом в юрту стояла Шукран, держа за повод тонконогую гнедую лошадь, нервно перебиравшую ногами и прядавшую ушами.

– Правда, она красавица? – с плохо скрываемой гордостью проговорила девушка и потрепала кобылу по изящно выгнутой шее. Лошадь вскинула голову и негромко заржала – видно было, что она тоже радуется встрече с хозяйкой.

– Моя красавица! – повторила Шукран и протянула лошади на ладони кусок сахару.

Кобыла деликатно взяла сахар с ладони мягкими губами и снова заржала – тихо и благодарно.

– Вы любите ездить верхом? – спросила Шукран у Дмитрия.

– Я просто не умею! – ответил он смущенно. – Мне никогда не приходилось…

– Ерунда! – Шукран отмахнулась. – Это так же легко, как ходить! Вы моментально научитесь. Алтынкыз, подожди меня здесь!

Она разговаривала с лошадью, как с человеком, как с близкой подругой – и та понимала ее и слушалась.

Шукран резко повернулась и зашагала, раздвигая перед собой высокую траву. Ее походка была легкой и уверенной, и Старыгин не мог не залюбоваться ею. Он едва поспевал за девушкой, а Шукран не замедляла шагов и не оглядывалась, уверенная, что он следует за ней.

Так они шли несколько минут, и вдруг впереди, за купой колючих кустов, открылась прогалина, на которой паслись несколько стреноженных лошадей. Шукран подошла к желтоватому коню со светлым хвостом и гривой, ласково потрепала его по шее и наконец повернулась к своему спутнику:

– Это Темир, он отличный конь, очень умный и послушный. Вы с ним легко поладите.

Старыгин в этом сильно сомневался. Он опасливо приблизился к красивому животному, робко прикоснулся к его шее. Конь переступил ногами, скосил на человека большой карий глаз и приоткрыл рот, показав крупные белые зубы.

– Он вам улыбается! – радостно проговорила Шукран. – Вы ему понравились! Садитесь в седло, не бойтесь, все будет хорошо. Я вам обещаю!

Дмитрий Алексеевич ухватился за луку седла, неуверенно нащупал ногой стремя, оттолкнулся от земли…

Он был уверен, что свалится – но, к собственному удивлению, ловко взлетел в седло, вставил ноги в стремена, словно делал это сотни раз. Как будто в нем внезапно проснулись забытые навыки и рефлексы, сохранившиеся от давних предков, для которых ездить верхом было так же естественно, как ходить или дышать.

И еще он вспомнил слово, которым определялась масть этого коня – соловый. Слово всплыло из каких-то запасников памяти, из тех же запасников, где хранились навыки верховой езды.

Конь сделал несколько осторожных шагов вперед, оглянулся, как бы проверяя своего седока. Старыгин улыбнулся ему, ласково потрепал по холке.

– Вот видите! – воскликнула Шукран. – А вы говорили, что никогда не ездили верхом. Да вы же прирожденный наездник!

Старыгин не понимал, что с ним происходит. Он словно стал другим человеком, и ему нравился этот новый человек – уверенно чувствующий себя в седле, в этом мире, мире бескрайних степей и свободолюбивых кочевников, в мире вольно пасущихся коней и бесконечных просторов…

– Ослабьте повод и поезжайте за мной! – проговорила Шукран и широкими шагами направилась к юрте, туда, где ждала ее Алтынкыз.

Кобыла приветствовала хозяйку радостным ржанием, кокетливо склонила голову, взглянув на Темира. Шукран одним движением вскочила в седло, выкрикнула какое-то гортанное слово – и гнедая кобыла помчалась вперед, словно только и ждала этой команды.

Старыгин, повинуясь внезапному порыву, отпустил повод, привстал в стременах. Его конь всхрапнул и поскакал вслед за Алтынкыз.

Они неслись по степи, и пьянящий ветер свободы развевал гривы лошадей – темную гриву Алтынкыз и светлую – Темира. Старыгин пригнулся к шее своего коня, чтобы увеличить скорость, и любовался девушкой, скакавшей справа от него и чуть впереди. Ее черные волосы растрепались от ветра. Она была здесь своей, она была частью этого мира, она слилась с лошадью в единое целое, больше того – слилась в единое целое с этой степью, с этим ветром…

«Из таких волос, как у Шукран, степные воины сплетали тетивы для своих луков! – подумал внезапно Старыгин. – Из коротких луков с этой тетивой они выпускали легкие стрелы, пробивавшие насквозь железный панцирь врага!..»

Они мчались и мчались вперед, и степной ветер словно выдувал из души Старыгина все прошлое, всю его прежнюю жизнь.

Где теперь изнеженный городской житель, ленивый и избалованный домосед, для которого не было большего несчастья, чем покинуть свою уютную квартиру, своего кота, оторваться от своей кропотливой и неспешной работы?

Кто узнал бы известного реставратора и историка живописи в этом человеке, мчащемся по весенней степи верхом на соловом коне, вслед за девушкой с волосами цвета воронова крыла?

Так же неожиданно, как она помчалась вперед, Шукран перевела свою лошадь на шаг, взмахнула ладонью, повернувшись к спутнику.

– Вот оно – урочище Сары-Таг! – проговорила девушка, вытянув вперед руку.

Казалось, перед ними была все та же степь – но она незаметно переменилась, помрачнела, как мрачнеет море перед грозой. Равнина впереди немного понижалась, и по ней змеилось почти пересохшее русло узкой степной реки, даже не реки, а извилистого ручья с мутной желтоватой водой.

– Это река Сары-Су, – Шукран как будто представила Старыгину своего давнего доброго друга. – Ранней весной она превращается в бурный поток, все сметающий на своем пути, сейчас она заметно обмелела, а к июню вовсе пересохнет. Свое начало эта река берет на горе Улан-Шан…

Старыгин повернул голову в том направлении, куда показывала Шукран, и снова увидел двуглавую гору, разделенную пополам ущельем, словно сабельным ударом.

Теперь гора была гораздо ближе, она виднелась отчетливо. С этой горой было связано что-то важное, что-то очень важное…

– Видите – это несомненно она, гора с той итальянской картины! – воскликнула Шукран, привстав в стременах.

Старыгин с трудом вспомнил, что прилетел сюда, в эти удивительные края, чтобы исследовать картину, найденную в запасниках музея. Кажется, у него была еще какая-то цель… какая-то важная цель… настолько важная… как он мог ее забыть?

Он мучительно пытался вспомнить эту цель – но не мог, ее словно выдуло из души вольным степным ветром… или, скорее, ее унесла мертвая река, пахнущая отцветшими цветами и палыми листьями, река, древняя, как само время.

Он мучительно напрягал свою память – но не мог вспомнить ничего, кроме темноты, кроме мертвой реки из своего сна, кроме старухи, повторявшей на непонятном гортанном языке монотонные заклинания, старые и могущественные, как сама степь.

– Ваша бабушка… – проговорил Старыгин, потирая лоб. – Мне приснилось, что она произносит какие-то заклинания… приснилось, что она колдует…

– Приснилось? – Шукран подъехала к нему совсем близко, так, что их стремена едва не сцепились. – Приснилось? Нет, вам ничего не приснилось! Моя бабушка – настоящая шаманка. Она знает очень сильные заклинания. Она может навести порчу или снять ее, может найти потерявшуюся овцу, не выходя из своей юрты, только глядя на огонь в очаге… и я тоже кое-чему от нее научилась!

– Находить пропажи? – спросил Старыгин, снова почувствовав запах Шукран – горьковатый и волнующий, как запах полыни, терпкий и медовый, как запах весенних степных цветов.

– Нет, я умею приворожить того, кто мне приглянулся! – ответила она, дерзко и насмешливо глядя прямо в его глаза.

Ветер завладел ее волосами, и они внезапно облепили лицо Старыгина. Из таких волос делали тетивы для половецких луков… тетивы и арканы, которыми степные кочевники стреноживали своих коней!

Сердце Старыгина пропустило удар, оно было стреножено, как конь стреножен арканом из женских волос…

– Нравится? – едва слышно спросила Шукран, еще ближе придвинувшись к нему.

– Очень… – хотел ответить Старыгин, но не смог, потому что его губы слились с сухими и горьковатыми губами девушки.

Мир на мгновение перестал существовать. Старыгин забыл не только то, ради чего он приехал в эти степи – он забыл даже самого себя, свое имя, свою суть. Теперь существовали только губы Шукран, одновременно сухие и нежные, жадные и щедрые…

Внезапно поцелуй оборвался, девушка, дразня его, отъехала в сторону, резко выкрикнула – и ее кобыла помчалась вскачь вдоль русла желтоватой степной реки.

Старыгин ударил своего коня пятками – и тот помчался вслед за Алтынкыз.

И снова степной ветер развевал гривы лошадей и наполнял сердце Старыгина необыкновенной радостью и свободой…

Казалось, еще немного – и он нагонит девушку, захватит ее в плен!

Хотя, скорее, это она сама захватила в плен его сердце, околдовала его, перевернула его душу!

Старыгин снова ударил Темира пятками, подбодрил его криком – и конь помчался еще быстрее, нагоняя прекрасную всадницу… или это она сама специально придержала свою лошадь?

Старыгин приблизился к Шукран, потянулся к ней с седла, обхватил девушку за талию и снова припал к ее губам…

На этот раз поцелуй длился дольше, гораздо дольше. Лошади перешли на шаг, они медленно двигались вдоль желтой обмелевшей реки, почти соприкасаясь боками, а их всадники все не разнимали рук, не разжимали губ…

Старыгин почувствовал, что тело Шукран стало горячим и податливым, она прильнула к нему, ожидая его следующего шага. Тогда, на мгновение оторвавшись от ее губ, он соскользнул с седла, подхватил девушку на руки, отнес ее на невысокий пригорок и бережно опустил на землю. Они снова слились в поцелуе, сплелись в жарком, жадном и нежном объятии. Девушка билась в его руках, как бьется рыба в сетях, как бьется пленная птица в силках птицелова. Жар и нежность объятий нарастали, охватывая слившиеся тела мужчины и женщины, как всепоглощающий степной пожар – и вдруг разразились прекрасной грозой, свежим летним ливнем, волшебной музыкой, серебряной песней фанфар, песней любви и победы.

Они лежали рядом, блаженно опустошенные.

Старыгин смотрел в бесконечное, бездонное степное небо, по которому одно за другим проплывали легкие перистые облака. Они неторопливо плыли с востока на запад, из бескрайних просторов Азии в Европу, как когда-то, сотни лет назад, по этим степям проходили купеческие караваны, везущие шелк и фарфор, пряности и драгоценные ткани, золото и невольников…

Неужели, думал Старыгин, неужели это я лежу сейчас под выцветшим от беспощадного солнца степным небом рядом с яркой и сильной девушкой, родной дочерью этих степей?

Что нашла она во мне, городском до мозга костей человеке?

Или это – древняя, как мир, тяга противоположностей? Тяга дикой степи к сложной и богатой культуре оседлого мира, тяга земледельцев и горожан к свободным и сильным всадникам степей?

Перистые облака плыли над ним с востока на запад.

Вдруг в самой глубине его сознания шевельнулось неясное воспоминание.

Где-то там, на западе, там, куда уплывают эти легкие облака, есть девушка…

Он пытался вспомнить эту девушку – но не мог, его память была зачарована, заколдована, засыпана снегом северных лесов, песком южных пустынь.

Какая девушка? Что за странное воспоминание шевельнулось в его душе? Есть только одна девушка на свете: смелая, сильная, яркая девушка – Шукран…

– О чем ты думаешь? – спросила Шукран, приподнявшись на локте и вглядываясь в лицо Старыгина.

– О тебе, – ответил он – и эти слова были одновременно правдой и неправдой.

– Что это? – вдруг проговорила девушка, насторожившись.

– Где? – отозвался Старыгин. – Я ничего не слышу!

– Понятно, что ты не слышишь, – она усмехнулась уголками губ. – Ты совсем не знаешь степь, не слышишь ее голоса. А я слышу, что сюда кто-то едет! – и она вскочила на ноги, собрала свою одежду и мгновенно привела себя в порядок.

Старыгин тоже нехотя поднялся и натянул одежду.

– Вот это кто! – проговорила Шукран со странным выражением – то ли с опаской, то ли с восхищением, как говорят о каком-то удивительном, но грозном явлении природы.

– Но я все еще ничего не вижу и не слышу, – удивленно ответил Старыгин.

– Тс-с! Сейчас услышишь!

Старыгин напряг слух – и действительно вскоре до него донесся шорох травы, негромкий стук копыт и скрип седла, а через несколько минут появился всадник.

Это был немолодой мужчина с обвислыми полуседыми усами, ехавший на приземистой светло-гнедой лошадке с мохнатыми ногами и длинной темной гривой. Мужчина был одет в заношенный темный ватный халат, грубые кирзовые сапоги и видавшую виды приплюснутую кепку.

Но Шукран при виде этого невзрачного субъекта совершенно преобразилась. Лицо ее выражало крайнее уважение и даже какой-то мистический страх, словно она столкнулась с представителем высшей власти.

Девушка бросилась навстречу незнакомцу, подбежала к нему и низко поклонилась, почтительно сложив руки:

– Здравствуй, старец! Благополучно ли было твое путешествие?

Старыгин смотрел на происходящее в недоумении.

Шукран, современная и продвинутая девушка, журналистка и сотрудница интернет-портала, вела себя, как темная и забитая женщина Средневековья, столкнувшаяся с каким-нибудь знатным и могущественным феодалом!

Это при том, что незнакомец на мохноногой лошадке никоим образом не тянул на важную персону, а походил скорее на пастуха или бедного крестьянина.

Тем не менее незнакомец принял выражение почтения как должное, приветливо улыбнулся Шукран и ответил, что путешествовал он благополучно, пожелав и ей того же. Затем он с явным интересом взглянул на Старыгина и спросил о нем девушку.

Шукран сообщила, как зовут ее друга и откуда он приехал, и тут же добавила:

– Старец, мы находимся всего лишь в часе пути от юрты моей бабушки. Она будет счастлива, если ты ее посетишь и отведаешь наше скромное угощение!

Незнакомец благосклонно кивнул и сказал, что охотно принимает приглашение.

Шукран вскочила на свою лошадь, Старыгин последовал ее примеру, и все трое отправились в обратный путь.

На этот раз дорога была более долгой: пожилой гость ехал неторопливо, и Шукран тоже придерживала свою лошадку. Старыгин, поравнявшись с ней, вполголоса спросил, кто этот человек и почему она разговаривает с ним так почтительно.

– Я понимаю, – добавил он. – К пожилым людям положено относиться с уважением, и у вашего народа это правило неукоснительно соблюдается, но этот человек не так уж стар, а ты разговариваешь с ним с каким-то удивительным почтением!

– Это кайчи! – ответила Шукран едва слышно.

Больше она ничего не добавила, словно сказанного было совершенно достаточно, чтобы разъяснить Старыгину ситуацию.

– Кто? – переспросил Дмитрий Алексеевич в недоумении.

– Кайчи! – повторила Шукран. – Знаменитый кайчи Карыш Сабиров!

– Да что же это значит? Это что-то вроде шамана, как твоя бабушка?

– Ах, ну да! – Шукран улыбнулась одними губами. – Ты много знаешь о культуре и жизни далеких народов, но ничего – о моем, хотя твои и мои предки веками жили бок о бок. Кайчи – это человек, поющий кай, магическую горловую музыку. Кайчи гораздо выше и могущественнее любого шамана, потому что когда он поет – все духи неба и земли, все существа, живущие в верхнем и нижнем мирах, послушно слетаются к нему и готовы выполнить любой его приказ.

– Удивительно слышать такое от тебя! – проговорил Старыгин. – Ты – такая современная девушка, лишенная предрассудков, далекая от всяческих суеверий. Я думал, что ты веришь только в Интернет и в науку…

– Замолчи! – пылко воскликнула Шукран и прижала руку к губам Старыгина. – Замолчи, чтобы старец не рассердился на тебя! Он принял мое приглашение, это большая честь. Возможно, он споет для нас. Тогда ты узнаешь, что такое кай, и поймешь, что это – не предрассудок и не суеверие.

Старыгин пожал плечами и поехал дальше в молчании.

Несколько лет тому назад в Петербурге друзья пригласили его на концерт так называемой обертонной музыки.

Обертонное пение – это техника, при которой певец издает сразу два звука: основной тон и его высокочастотный призвук. Такое пение создает особый объем звучания. Оно издавна применялось в молитвенных песнопениях тибетских монахов, в монгольской и тувинской традициях. Это пение называют также горловым.

Кроме горлового пения, существуют и обертонные музыкальные инструменты – диджериду, огромные флейты австралийских аборигенов, изготовленные из целого ствола молодого эвкалипта. Причем этот ствол вытачивают изнутри не человеческие руки, а крошечные трудолюбивые насекомые – термиты.

Так что Старыгин кое-что знал о горловом пении и не очень удивился. В большей степени его поразило отношение к кайчи со стороны такой современной девушки, как Шукран.

Наконец впереди показалась юрта, на ее пороге стояла бабушка Шукран. Увидев приближающихся всадников, она двинулась навстречу, низко склонилась перед кайчи и взволнованно проговорила:

– Здравствуй, мудрый старец! Твой приход – великая честь для меня! Благословенна будет земля, по которой ты прошел! Окажи мне честь, отведай мое скромное угощение.

– Здравствуй, – ответил кайчи довольно холодно и затем произнес несколько слов на незнакомом Старыгину языке.

Старая женщина отшатнулась, словно ее ударили, и заговорила быстро и горячо, как бы в чем-то оправдываясь.

Старыгин оглянулся на Шукран, надеясь, что девушка пояснит ему суть происходящего: почему в ответ на предложение гостеприимства гость строго отчитал старуху? В чем она оправдывается?

Однако он увидел, что Шукран тоже сильно расстроена словами кайчи. Больше того, она поражена и оскорблена. Заметив его взгляд, девушка низко наклонила голову к лошадиной гриве, но Старыгин успел увидеть, как полыхнули гневом ее синие глаза. Он подъехал ближе и осторожно тронул девушку за руку. Та отшатнулась так резко, как будто не она только что, буквально час назад, трепетала в его объятьях, как пойманная в сети рыбка, не она стонала и кричала сквозь зубы страстные слова любви.

Даже ее лошадь поглядела на Старыгина весьма неприветливо и слегка ощерилась. Старыгин мысленно пожал плечами – в чем он провинился? Может быть, у этих степных людей такое непредсказуемое поведение – в крови? Может быть, они признают только страсть, а такие хрупкие вещи, как нежность и ласковая забота, им неведомы?

Шукран выпрямилась в седле и встретила его растерянный взгляд. Губы ее были плотно сжаты, под смуглой кожей обозначился румянец. И хоть Старыгин явственно видел, что это румянец гнева, он отважился спросить, что же все-таки произошло между кайчи и ее бабушкой, отчего старая женщина явно смущена, а кайчи чем-то очень недоволен. Шукран с усилием разлепила губы и ответила уклончиво – мол, у старых людей есть какие-то свои счеты.

Ответ выглядел настолько неубедительным, что Старыгин ей не поверил.

Тем временем кайчи сошел с лошади, подхватил кожаный вьючный мешок и вслед за хозяйкой вошел в ее юрту. Расположился он на почетном месте. Старыгина усадили по правую сторону от него.

Хозяйка снова подала горячий чай с салом, затем плов и жареную баранину. Кайчи ел молча, сосредоточенно, то и дело поглядывая то на старуху, то на Старыгина. Дмитрий Алексеевич терялся в догадках: все происходящее каким-то образом касалось его, но каким? Судя по этим взглядам, кайчи знает про него очень много. И это при том, что они видятся впервые в жизни.

Он с трудом жевал мясо, потому что аппетита совершенно не было. Шукран тоже не ела, просто сидела в дальнем углу юрты на кошме. Лицо ее было каменным, синие глаза непроницаемы. Сейчас Старыгин не осмелился бы обратиться к ней с вопросами.

Наконец трапеза завершилась.

Снова подав чай, старая хозяйка низко склонилась перед почетным гостем и смиренно проговорила:

– Мудрый старец, да будут дни твои долгими и счастливыми! Благословенна юрта, которую ты почтил своим присутствием! Не споешь ли ты для нас свою священную песню, чтобы принести в это жилище мир и благоденствие?

Кайчи вместо ответа поклонился и встал с подушек. Он поднял свой кожаный мешок и удалился за войлочную перегородку.

Старыгин с интересом наблюдал за происходящим.

Через минуту певец вернулся, но Дмитрий Алексеевич с трудом его узнал.

Если до сих пор это был бедный степной кочевник в поношенном халате и кепке, теперь перед Старыгиным предстал знатный вельможа времен Чингисхана или Тимура. Кайчи был облачен в дорогой халат из парчи, расшитой яркими узорами, перехваченный в талии золотым наборным поясом. На голове вместо приплюснутой кепки красовалась высокая шапка из меха рыси. Да и лицо его неуловимым образом изменилось – оно стало значительным и властным.

– Для того чтобы петь кай, он должен облачиться в свой лучший наряд! – шепотом пояснила Шукран это превращение.

Тем временем кайчи опустился на свое прежнее место, достал из рукава маленькую металлическую пластинку и зажал ее во рту.

Старыгину приходилось видеть этот восточный музыкальный инструмент – варган, или, иначе, – комуз. Кайчи заиграл на нем, и юрта наполнилась тревожными вибрирующими звуками.

Дмитрий Алексеевич был немного разочарован – он не находил в этой музыке ничего особенного, ничего такого, чтобы относиться к исполнителю как к высшему существу. Однако Шукран и ее бабушка слушали кайчи, затаив дыхание.

Но этим дело не ограничилось. Поиграв несколько минут на комузе, музыкант убрал его и достал старинный струнный инструмент с длинной декой и всего двумя струнами. Заиграв на этом инструменте, кайчи прикрыл глаза и запел.

Собственно, он не запел в привычном значении этого слова. Рот его был закрыт, губы плотно сжаты, и звук несся откуда-то снизу, из диафрагмы.

Но сам этот звук был удивительным и ни на что не похожим.

Старыгин, как уже было сказано, посещал однажды концерт обертонной музыки. Но тогда, в большом городе, в наполненном публикой концертном зале, горловое пение не произвело на него такого сильного впечатления, показалось всего лишь этнографическим курьезом, забавной диковиной.

Теперь же, в кочевой юрте, в самом сердце степей это пение звучало совершенно по-другому. Казалось, поет не пожилой человек в рысьей шапке, а само небо, сама степь, само время.

Гулкий волшебный звук заполнил всю юрту, выплеснулся из нее. Казалось, в этом звуке слышится волчий вой и скрип тележных осей, завывание январской пурги и топот коней неисчислимого степного воинства, могучий рев вышедших из берегов весенних рек и шорох травы, сминаемой копытами степного скакуна.

Старыгин растворился в пении кайчи. Он больше не видел самого певца, не видел юрту, не видел ее пожилую хозяйку, не видел красавицу Шукран. Зато он внезапно начал понимать слова этой удивительной песни. Хотя в ней, казалось бы, вовсе и не было слов, только мощные переливы звенящих, вибрирующих голосов…

– В самый жаркий день мне не жарко, потому что я – сама жара, я – безжалостный солнечный жар, сжигающий листья и травы, иссушающий колодцы и реки!

В самую лютую январскую полночь мне не холодно, потому что я – сама стужа, ломающая кости земли, крошащая камни, убивающая птиц на лету!

Муки голода мне неведомы, потому что я – сам голод и сама жажда! Я – великая степь, которой нет ни конца ни края!

Голос кайчи стал тише, едва не умолк, но вдруг взлетел с новой, невиданной силой:

– Я был всегда, и я буду всегда, потому что я – само время! Сменятся зимы и весны. Придут народы, и уйдут народы. Родятся дети и состарятся, и умрут и будут похоронены, а я буду здесь, в этой степи! Я помню каждого ребенка, игравшего на этих просторах, и каждую овцу в бесчисленных стадах, и каждого коня в табунах степей! И ты, чужеземец, если слышишь меня – вспомнишь то, что ты забыл! Вспомнишь ту, ради которой появился в нашем краю!

И вдруг, словно перед Старыгиным раскрылась заколдованная книга, он вспомнил, ради чего на самом деле приехал в эти степи. Не ради старой итальянской картины, а ради девушки – ради девушки с высокими скулами и нежной смуглой кожей, ради девушки с легкими волосами, отливающими темным старинным золотом, ради прекрасной девушки с лицом средневековой Мадонны…

Ради девушки, которая находится между жизнью и смертью в палате реанимации провинциальной испанской больницы, без надежды на исцеление.

Ради девушки, помочь которой может только чудо, и сотворить это чудо может только он!

И, словно черная молния, вспыхнуло в его мозгу имя – Мария!

– Мария… – проговорил Старыгин, пробуя это имя на вкус.

И сразу же все всплыло в его памяти – ужас подземелья, и звездное небо над Арабскими банями, и мрачное предсказание цыганской гадалки… и все, что было потом…

Он откинулся на кожаные подушки, не в силах выдержать всю тяжесть обрушившихся на него воспоминаний. Что же с ним случилось, как мог он все это забыть?

Отчего образ Марии и все, что произошло в далекой Испании, выдуло из его памяти, словно горячий и пыльный степной ветер ворвался в его голову и в сердце? Отчего вместо того, чтобы искать чудодейственную траву гюльчи, ибо только она и сможет спасти Марию, он, Старыгин, не нашел ничего лучше, чем крутить любовь с диковатой степной красоткой? Просто какой-то вестерн получается на восточный манер – «Алые маки Иссык-Куля»!

Щеки обожгла краска стыда. Старыгин поднял голову и понял, что кайчи перестал петь, и теперь четыре человеческие фигуры безмолвно застыли в разных концах юрты. В воздухе повисло напряжение. Что-то подсказало Старыгину, что не стоит первым прерывать тягостное молчание, да и что, и главное, о чем он мог бы спросить?

Кайчи аккуратно убрал инструмент в мешок, встал и скрылся за войлочной перегородкой. И тут Шукран молнией метнулась из угла на середину юрты и встала перед бабушкой. Черные волосы ее разметались, глаза потемнели от гнева и казались черными.

– Как ты могла?! – прокричала она. – Зачем, зачем ты это сделала?

Старая женщина смиренно отвечала что-то на своем языке.

– Помочь? – зло расхохоталась Шукран. – Мне – помочь? По-твоему, я сама, моя душа и мое сердце ничего не значат? По-твоему, мне нужно поднести мужчину, на все готового и со всем согласного? По-твоему, мне нужен такой мужчина?

– Не смей так разговаривать со мной! – старуха поднялась в полный рост и заговорила по-русски. – Ты еще молода и многого не понимаешь в жизни! Тебе кажется, что весь мир лежит у твоих ног, и тебе достаточно только взять все, что тебе понравится! А это не так! Я хотела тебе помочь, чтобы не было разочарования!

– Ты считаешь, что я не смогла бы его увлечь без твоего шаманства? – Шукран в ярости топнула ногой.

– Я желала тебе только немножко счастья… Я хотела сделать тебе подарок, ведь ты – дочь моей дочери, последняя в нашем роду, – грустно сказала бабушка, – и не смей говорить так неуважительно о моем деле! Это наше древнее занятие, священное знание, ты, как дочь своего народа, должна это понимать.

Старыгин чувствовал себя неважно. Две женщины говорили при нем так, словно он был неодушевленным предметом – кошмой на полу юрты, медным чайником, кожаной сумкой… Они нисколько его не стеснялись, и он понял, что в разговоре им важно было совсем другое.

Снова он почувствовал стыд и тоску, а также тревогу за жизнь девушки с янтарными глазами.

– Я думала, что это любовь! – кричала Шукран. – Я надеялась, что это – судьба!

– Язык твой сейчас говорит лживые слова, – отвечала старуха сурово, – загляни в свою душу и скажи самой себе правду. Ты просто хотела увлечь этого мужчину, увлечь его хоть ненадолго, на несколько дней, доказать самой себе, что ты можешь все – увлекать и отталкивать, погрузить его в пучину страсти или толкнуть в океан отчаяния! Ты хотела играть с ним – ты это получила. Если бы он и вправду был твоей судьбой, я ни за что не стала бы вмешиваться!

Старыгин растерянно помотал головой, чтобы упорядочить мысли. Что это они тут твердят о колдовстве? Неужели старуха и вправду напустила на него какие-то чары? В этой дикой первобытной степи во все можно поверить…

Он вспомнил, как очнулся в этой юрте от тяжелого сна, и видел, как старая шаманка сыпала в огонь какой-то порошок и твердила заклинания. Стало быть, это правда, а не видение… Иначе как объяснить, что все прошлое вылетело из памяти, и он даже забыл Марию?

Сердце защемила тревога. Старыгин с трудом встал и побрел к выходу – ему захотелось на воздух. Женщины не заметили его ухода, они продолжали свой спор, но ни одна ничего не могла доказать другой.

Старыгин вышел из юрты и огляделся.

Вокруг него была все та же степь, все то же бескрайнее море травы, в которой блуждал жаркий и сухой восточный ветер, примчавшийся из глубин Азии. Над ним было все то же степное небо, блекло-голубое, пересохшее, как пересыхают к началу лета русла степных ручьев. Но что-то изменилось в этой степи, и небо стало другим. Грозно и милосердно взирало оно с высоты на маленького человека.

Старыгин вспомнил, что до того, как в эти степи пришли христианство и ислам, степные кочевники поклонялись единому богу Тенгри – бескрайнему и могущественному Небу…

И вот – изменилась степь вокруг него, и небо над его головой, но больше всего изменился он сам…

Это песня кайчи, удивительная песня без слов, изменила мир в его глазах и изменила его самого.

– Ты просто пробудился, – раздался за спиной Старыгина негромкий голос.

Он резко обернулся и увидел стоявшего на пороге юрты кайчи.

Певец вновь был одет в простой темный халат, в грубые кирзовые сапоги и приплюснутую поношенную кепку, но лицо его было властным и значительным, как у восточного вельможи, таким же властным и значительным, как и во время пения. Он смотрел прямо перед собой узкими рысьими глазами и говорил вполголоса, но его слова разносились по всей степи и проникали в самую душу Старыгина.

– Ты был погружен в магический сон. Старая женщина околдовала тебя. Она думала, что помогает своей внучке, но на самом деле выполняла волю судьбы. Ничто не делается помимо этой воли… Благодаря ее колдовству ты оказался на моем пути, и я спел для тебя кай. От этой песни ты стал сильнее и чище, ты стал другим человеком и сможешь исполнить свое предназначение.

– Предназначение? – растерянно повторил за ним Старыгин. – Какое предназначение?

– Ты сделаешь то, ради чего судьба привела тебя в наши края.

– Но я прилетел сюда за целебной травой гюльчи, которая растет в этих местах, в урочище Сары-Таг… Я должен собрать эту траву, чтобы ее отваром вылечить девушку…

– Да, и это тоже, – кайчи склонил голову. – Но не только это. У тебя есть еще одна цель, цель, ради которой ты приехал в эти степи, цель, ради которой, возможно, появился на свет.

– Какая цель? – переспросил Старыгин.

Ему казалось, что он заранее знает ответ, знает, что скажет ему кайчи – но он не хотел смириться с этим ответом.

– Ты знаешь, – проговорил кайчи, и взгляд пронзительных рысьих глаз словно пронзил Старыгина насквозь, высветив все его тайные страхи и скрытые помыслы. – Ты знаешь, – повторил кайчи. – Знаешь, но еще не готов это признать. Ты знаешь ответ на все вопросы. Он – в книге, с которой ты не расстаешься ни днем ни ночью…

С этими словами кайчи властным жестом протянул руку.

Старыгин сбросил с плеча свой рюкзак, достал из него арабскую книгу и послушно вложил в руку певца.

– Вы читаете по-арабски? – спросил он неуверенно.

– Нет, – кайчи помотал головой. – Но эта книга сама открывается тому, кому захочет!

Он раскрыл книгу на том же месте, где открывали ее все прежние чтецы, но вместо того, чтобы вглядеться в арабский текст, прикрыл глаза и монотонно, нараспев заговорил. Как и прежде, текст начался прямо с середины фразы:

«…и опустился на колени, и поцеловал землю у ног хана, и поднял в руках своих нечто, завернутое в золотую парчу.

– Вот, великий хан, владыка людей и обладатель сокровищ, вот твоя величайшая драгоценность, которую бережешь ты как зеницу ока! Я, грешный и жалкий раб, не смею прикоснуться к ней своими руками. Возьми же ее и покажи своему дорогому гостю!

И тогда хан встал со своего возвышения, и поклонился тому, что держал в руках его визирь, и взял эту вещь с почтением, и поцеловал парчу, в которую она была завернута. И сбросил на пол ту золотую парчу, как сбрасывают грязную дерюгу, и глазам нашим предстала чаша.

Много диковин и драгоценностей видел я в своих странствиях. Видел я дорогие каменья в сокровищнице индийского царя и груды золота в хранилище падишаха. Видел бесценное оружие в ставке повелителя монголов и несравненные ткани во дворце владыки Китая.

Много повидал я редкостей и думал, что Аллах в мудрости своей даст мне узреть еще одну редкость из редкостей, еще одну драгоценность из драгоценностей. Думал, что хан покажет мне чашу из червонного золота, усыпанную самыми редкими смарагдами и яхонтами, самыми яркими самоцветами и дорогими каменьями.

Но в руках у хана была простая чаша из необожженной глины, такая чаша, из которой пастухи пьют родниковую воду и виноградари пробуют свежий сок лозы.

Простая чаша, невзрачная и ничем не украшенная.

Но вдруг сердце мое запело, и душа моя зазвучала, как будто в ней умелые музыканты заиграли на гуслях и цевницах, на лютнях и виолах. И услышал я голоса всех людей, живших когда-либо, и всех, кто еще не рожден, и услышал голоса ангелов небесных и райских гурий. И ощутил я аромат, слаще которого нет на свете, аромат, превосходящий силой ладан и смирну, мирро и амбру.

И вознес я молитву Аллаху великому и всемилостивому за то, что позволил он мне дожить до такого дня, ибо простая чаша, которую хан держал в своих руках, есть величайшая редкость и самая дорогая драгоценность под всеми семижды семью небесами.

И не сводил я взгляда с той Чаши, и узрел я золотой свет, который она испускала и который освещал лица всех людей вокруг – и самого хана, и его визиря, и всех приближенных. И все лица от этого света стали молоды и прекрасны, как будто по воле Аллаха мудрого и милосердного все эти люди оказались в раю…»

Кайчи замолчал и опустил руки, в которых держал он старинную книгу. Старыгин молчал, переваривая услышанное.

– Теперь ты знаешь свою цель, – прервал наконец кайчи молчание. – Знаешь и ответ на вопросы. Почти на все вопросы… Те же ответы, которых ты еще не знаешь, ждут тебя в конце пути.

Он положил книгу обратно в рюкзак и протянул его Старыгину:

– А сейчас иди за травой гюльчи. Девушка, находящаяся в срединном мире, между жизнью и смертью, ждет твоей помощи…

– Но куда мне идти? Где растет эта трава? – спросил Дмитрий Алексеевич, с надеждой глядя на певца. – И как я узнаю ее, если даже найду? Ведь я никогда не бывал прежде в этих местах и никогда не видел эту целебную траву!

– Иди вперед, и твое сердце укажет тебе дорогу! – ответил кайчи и прикоснулся к плечу Старыгина, словно благословляя его. – Иди вперед, и твое сердце узнает траву гюльчи среди тысячи трав!

Старыгин огляделся в поисках коня, но кайчи, словно прочитав его мысль, покачал головой:

– Ты должен идти пешком. Конечно, это будет дольше, но только так ты сможешь войти в тайную долину, где растет трава гюльчи. Верхом нельзя въехать в свою судьбу. Единственное, чем я могу тебе помочь – дать тебе этот посох! – и он протянул Дмитрию Алексеевичу длинную суковатую палку.

Старыгин почтительно поклонился певцу, повернулся и зашагал прочь.

Он шел, раздвигая посохом высокую траву, шел навстречу стремительным облакам – на восток, туда, где в волшебной золотисто-коричневой дымке проглядывала двойная вершина священной горы Улан-Шан, словно разрубленная огромной саблей, саблей самого Неба – великого Тенгри.

Он шел легкой походкой, словно для него это было привычным, обыкновенным делом – вышагивать в одиночку по бескрайней степи. Посох кайчи облегчал ему этот трудный путь и словно указывал ему направление.

Он шел, а в небе над ним плыло вслед за облаками, на запад, неяркое, подернутое легкой дымкой солнце. Оно плыло, тускло-красное, словно круглый щит степного воина, раскаленный тяжким жаром небесной кузницы, словно шаманский бубен, тускло-красный от дыма и пламени незримого костра.

Старыгин шагал и шагал, не зная, куда приведет его посох степного певца.

В какой-то момент ему показалось, что в траве позади него что-то зашуршало. Какой-нибудь небольшой степной зверек, любопытный не в меру? Он остановился, вгляделся в траву, но ничего не увидел и пошел дальше.

Солнце постепенно опускалось к краю небосвода, тень, скользившая по траве впереди Старыгина, становилась все длиннее, как будто впереди него шел на восток молчаливый великан. И этот великан, растущий прямо на глазах, почти достающий головой до горизонта, был его единственным попутчиком.

Старыгину снова послышалось, что позади него кто-то крадется, но он подумал, что это – всего лишь шорох ветра.

Действительно, ближе к вечеру ветер усилился. Он шевелил густую траву, словно расчесывал шерсть огромного животного.

Теперь Дмитрию Алексеевичу было ясно, что ночь застанет его в степи. Почему-то он не испытывал страха при этой мысли – после встречи с кайчи, после его удивительной песни все обычные страхи как-то поблекли, выцвели, отступили на второй план.

Важно было найти целебную траву гюльчи, важно было помочь девушке, страдающей в просвете между двумя мирами – миром живых и миром мертвых…

Солнце спускалось все ниже и ниже, и вдруг впереди, в смешении удлинявшихся теней, Старыгин увидел узкую лощину, прорезавшую степь, как рваная рана. Воздух над этой лощиной дрожал и кривился, как иногда дрожит и кривится воздух над раскаленным асфальтом, как кривится, гримасничая, изображение в кривом зеркале.

Старыгин на мгновение в нерешительности замедлил шаг, но посох кайчи нетерпеливо задрожал в руке, как бы призывая его отбросить сомнения и продолжить путь.

Дмитрий Алексеевич пошел вперед.

Перед ним, на самом краю лощины, росли низкие колючие кусты с пыльной серовато-зеленой листвой. Между этими кустами виднелся проход. Туда и направился Старыгин.

Пройдя между кустами, он оказался на склоне, уходившем вниз. Перед ним была лощина, края которой поросли чахлой травой, пробивавшейся среди каменных осыпей. Он зашагал вниз.

И в то же мгновение ветер стих, и наступила странная, звенящая тишина.

Старыгин невольно остановился, огляделся по сторонам.

Степь вокруг него неуловимо и удивительно изменилась.

Казалось, он очутился в каком-то другом мире, в другой, зачарованной стране.

Казалось, что степь вдруг ожила и следит за Старыгиным тысячью пристальных, недобрых глаз.

За ним следили колючие кусты на краю лощины, и камни, растрескавшиеся от дневной жары и ночной стужи, и пыльные травы, пробивавшиеся среди камней. Они не чувствовали себя здесь неуютно: за тысячи лет в этой степи камни и травы привыкли мирно соседствовать, не ущемляя друг друга.

Он дошел, внезапно понял Старыгин, он на месте. Вот оно, урочище Сары-Таг, о котором говорится в книге. Именно здесь должна расти чудодейственная трава гюльчи.

Но каким образом он сможет ее найти, как он узнает эту траву среди множества других?

И это было правдой, потому что только издали казалось, что вся лощина покрыта одинаковой травой, а при ближайшем рассмотрении оказалось, что травы эти бесконечно разнятся между собой.

Старыгин присел на горячий камень и огляделся.

Под ногами расстилался травяной ковер. Были тут и ярко-синие горные колокольчики, и камнеломка, опутывающая камни, залезающая в любую трещину и высовывающая оттуда свои мелкие красные цветочки, были крошечные кустики, покрытые кружевной серебристо-серой листвой с мелкими желтыми цветами, похожими на звездочки. Было странное растение с гибкими стеблями, на вид жесткими, как канаты. Стебли впивались в каменные осыпи, стремясь, надо полагать, выдоить из них хоть каплю воды. И на этих травяных веревках также распускались темно-розовые, неказистые, но все же – цветы.

Весной расцветает вся степь, возможно, даже камни. Ну да, вот камень покрыт чем-то желтым – это цветет мох, а вот в каменистый склон вцепился куст повыше, покрытый лиловыми крупными цветами так густо, что не видно серо-зеленых суховатых листьев.

И еще много вокруг всевозможных трав, цветов и кустиков. Как найти среди них нужную ему траву?

Кто подскажет правильный ответ?

Никто, понял Старыгин, теперь уже никто, он сам должен найти траву гюльчи.

Травы тихонько шуршали, словно переговариваясь, неодобрительно обсуждая чужака, проникшего в их мир без приглашения.

Старыгин опустился на колени и вдохнул смешанный их аромат, провел руками по травяному ковру, стремясь погладить его, как ребенка. И как непослушный ребенок отворачивает голову, так и травы вырвались из его рук и продолжали независимо топорщиться.

Не то, понял он, это все не то.

Остро и мучительно Старыгин почувствовал свое одиночество и беззащитность перед этим враждебным, настороженным, недоверчивым пространством.

Он преодолел мгновенный страх, встал с камня и зашагал вперед еще быстрее, стараясь все же не наступать на цветущие травы, вести себя в этом зачарованном месте, как воспитанный гость.

Надо только перейти эту лощину, подняться по противоположному склону, и все станет как прежде…

Дорога пошла вверх.

И вдруг впереди, на пологом каменистом склоне, Старыгин увидел несколько пучков невзрачной серовато-бурой травы.

В этой траве не было, на первый взгляд, ничего особенного, но Дмитрий Алексеевич замер на месте, его сердце громко забилось, во рту пересохло от волнения.

Это была она, целебная трава гюльчи!

Старыгин никогда не видел ее, ничего о ней не знал – но он ни секунды не сомневался.

Как сказал ему певец? Иди вперед, и твое сердце узнает траву гюльчи среди тысячи трав!

И это оказалось правдой: сердце Старыгина с первого взгляда узнало целебную траву!

Дмитрий Алексеевич наклонился, протянул руку за пыльным пучком, но тут же отдернул ее: рядом с кустиком травы скользнуло такое же тускло-серое тело, качнулась треугольная голова и сверкнули немигающие глаза змеи.

Старыгин выпрямился, отступил на шаг, вгляделся в склон перед собой.

Да, ему не померещилось: возле чахлого кустика травы свернулась большая серая змея, словно сторожа целебное растение.

Это было похоже на эпизод из древнего мифа: змей, стерегущий заколдованное сокровище…

Старыгин отступил еще на шаг, поднял посох кайчи и ткнул им в каменистую землю, пытаясь спугнуть, отогнать змею. Но та только раздраженно зашипела, подняла голову и вцепилась в посох зубами. Старыгин стряхнул змею с посоха, замахнулся и снова ударил, на этот раз целясь в серый треугольник змеиной головы. Змея отдернулась, отползла в сторону, но не сдалась: она подняла голову еще выше, откинула ее назад, выпустив узкий раздвоенный язык, и сделала выпад вперед, метя в ногу Старыгина.

Дмитрий Алексеевич едва успел отскочить и снова принялся бить посохом – раз за разом, потеряв самообладание, почти не целясь, вкладывая в удары всю свою силу.

Большинство ударов не попало в змею, но некоторые все же достигли цели, и треугольная голова, качнувшись, упала на землю. Серое тело еще несколько секунд извивалось и наконец затихло.

Старыгин какое-то время стоял над мертвой змеей, стараясь успокоиться, выровнять дыхание.

Ему пришлось заплатить за целебную траву жизнью змеи.

Впрочем, почти всегда так и бывает – за жизнь платят смертью…

В конце концов, он не хотел ее убивать, он стремился только отогнать ее от драгоценного кустика.

Старыгин наклонился, протянул руку и сорвал невзрачный пыльно-серый пучок. Он поднес его к лицу, жадно вдохнул запах травы – удивительный, волнующий запах, горьковатый и в то же время сладкий, заставляющий сердце биться молодо и сильно, заставляющий душу вспомнить юность и даже детство…

И тут же Старыгин почувствовал затылком чей-то пристальный, немигающий взгляд.

Он застыл, боясь пошевелиться.

Да что же это такое! Разве можно так поддаваться странным ощущениям, неосознанным предчувствиям и тому подобной мистической ерунде?

Здесь нет и не может быть никого, кроме него, Старыгина!

Дмитрий Алексеевич резко обернулся…

И еле удержался на ногах, едва не упав без чувств от сковавшего его смертельного ужаса. И не вскрикнул только потому, что голосовые связки сжал спазм.

Чуть ниже его по склону стояло чудовищное создание, словно порожденное ночным кошмаром.

Длинное мускулистое тело, прочно стоявшее на четырех когтистых лапах, огромная голова, опущенная вниз, в оскаленной пасти виднеются желтые кривые клыки.

То самое жуткое существо, преследовавшее их с Марией в катакомбах Ронды. То самое жуткое существо, которое беспрекословно повиновалось человеку, по чьей вине Мария находится между жизнью и смертью…

На лощину опустились сумерки, и в сгущавшейся темноте глаза чудовища отливали зеленым огнем.

«Как он оказался здесь? – подумал Старыгин, когда клещи ужаса немного разжались и к нему вернулась способность рассуждать. – Ведь он вместе с хозяином остался в Испании!»

И тут из полумрака выдвинулось еще одно кошмарное создание, как две капли воды похожее на первого зверя.

Впрочем, внимательно приглядевшись к двум чудовищам, Старыгин заметил, что между ними есть небольшие различия.

Первый зверь был более тяжелым и приземистым, его массивную круглую голову бороздили глубокие складки вроде старческих морщин. Второй же казался немного выше и легче, и морщины на его голове были не такими глубокими. Кроме того, шкура первого чудовища была почти черной, второй же был темно-коричневой масти.

Вспомнив то создание, с которым ему довелось столкнуться в Испании, Старыгин сообразил, что оно немного отличалось от этих зверей. Кажется, оно было темно-серого цвета…

Впрочем, ему от этого было нисколько не легче. Быть разорванным черным чудовищем, или темно-серым, или даже коричневым – какая разница?

Особенно же худо стало Старыгину, когда из темноты бесшумно, как кошмарные привидения, выскользнули еще два таких же клыкастых существа.

Теперь уже четыре зверя стояли перед ним полукругом и, казалось, ждали подходящего момента, чтобы наброситься на беззащитного человека и разорвать его на клочки. Они не издавали ни звука и от этого казались еще страшнее, еще неотвратимее.

Вокруг медленно сгущалась тьма.

В какой-то момент Старыгин подумал, что он сходит с ума: даже один такой зверь выглядел неправдоподобно, а тут – сразу четыре…

– С меня хватило бы и одного! – едва слышно проговорил Старыгин, в ужасе разглядывая чудовищ.

Звери словно проснулись от звука его голоса: все четверо издали глухое угрожающее рычание и двинулись вперед.

Сумерки все больше сгущались, и, кроме того, по степи разлился густой туман, который, как молочная река, залил травы и камни, залил всю окрестность на полметра от земли. Лапы надвигавшихся на Старыгина чудовищ утонули в этом тумане, и они как будто плыли к нему по этой молочной реке, отчего вся картина стала еще более нереальной, еще более пугающей.

Старыгин попятился. Он понимал одно: нельзя бежать, нельзя впадать в панику. Стоит ему броситься наутек – и четыре монстра нападут на него и в долю секунды растерзают…

– Спокойно, спокойно! – проговорил он, обращаясь то ли к зверям, то ли к самому себе, и выставил вперед суковатый посох кайчи, как слабую, жалкую защиту.

Но, как ни странно, увидев посох, чудовища остановились, а одно из них, коричневатое, даже немного отступило, словно отплыло назад в густом молоке тумана.

Старыгин ничуть не обольщался: это – не более чем минутная передышка, сейчас они снова двинутся вперед…

И вдруг из сгущавшегося мрака позади чудовищ беззвучно выплыл всадник.

В первый момент Дмитрий Алексеевич подумал, что это – плод его больного воображения, настолько странно выглядел этот человек. Да и человек ли это был в действительности?

Он появился верхом на крупной, мощной лошади, которая бесшумно плыла по молочной реке. Сам же всадник был облачен в старинный, расшитый золотом кафтан, поверх которого был надет чеканный позолоченный панцирь. Голову всадника венчал золоченый узорчатый шлем с ярким плюмажем из перьев, вставленным в его навершие. За спиной всадника красовались лук и колчан со стрелами, на поясе был привешен кривой меч в ножнах, усыпанных драгоценными камнями.

В общем, этот всадник казался персонажем легенд, сошедшим со страниц старинной книги или средневекового манускрипта, а может быть – порождением надвигавшихся сумерек, порождением растекавшегося по степи тумана.

– Тумен, Сапсан! – воскликнул всадник негромким, но звучным и властным голосом. – Джучи, Себедей!

И четыре кошмарных чудовища отступили от Старыгина, подбежали к всаднику и послушно замерли возле его стремян.

И только тут Старыгин понял, что это за звери.

И эти четверо чудовищ, и тот монстр, который преследовал его в Испании, были всего лишь собаками!

Правда, это были собаки какой-то удивительной, неизвестной, древней породы: они обладали удивительными размерами и ужасным, внушающим трепет внешним видом – но все же это были собаки, а не какие-то потусторонние создания, не выходцы из ада, как поначалу показалось Старыгину. И, как всякие собаки, они беспрекословно подчинялись своему хозяину, послушно исполняли каждую его команду.

Старыгин вгляделся в лицо этого хозяина. Невозмутимое лицо с высокими скулами и слегка раскосыми глазами напомнило ему человека, преследовавшего его в Испании, уколовшего ядовитым шипом Марию, грозившего натравить на них такого же кошмарного зверя.

Впрочем, сходство было лишь поверхностным: этот всадник казался и моложе, чем хозяин Нимрода, и в то же время как будто гораздо древнее его.

Не успел Старыгин разглядеть первого всадника, как из мрака выплыл еще один, а затем – третий. Эти тоже были облачены в дорогие красивые доспехи и были похожи на первого, как братья.

Старыгин удивленно разглядывал всадников, пытаясь понять, кто они такие.

Самым простым объяснением было, что это – любители исторических реставраций, ролевых игр – из тех энтузиастов, кто тратит свой отпуск на то, чтобы восстановить в подлинных костюмах эпизоды Бородинского сражения или, допустим, Ледового побоища.

Однако доспехи этих всадников не казались дешевой кустарной подделкой, наоборот, они выглядели совершенно натурально, а самое главное – в лицах и движениях этих троих была какая-то удивительная подлинность и значительность, никак не соответствующая играм взрослых детей.

– Кто вы? – спросил Старыгин хриплым от волнения голосом.

Три всадника переглянулись, обменялись несколькими словами на незнакомом Старыгину языке, и затем один из них, появившийся первым, выплыв из сумерек, проговорил с мягким странным акцентом:

– Твое появление было предсказано. Однако мы не ждали тебя именно сегодня, поэтому не предупредили собак.

– Жаль, – криво усмехнулся Старыгин, бросив взгляд на чудовищ, жавшихся к своему хозяину. – Они меня чуть не растерзали… Вы появились очень вовремя!

– Собаки никогда не тронут того, в чьих руках Алтынташ!

– Что? – переспросил Старыгин. – Что у меня в руках?

– Алтынташ, этот посох! – всадник указал рукой на суковатую палку, которую все еще сжимал в руке Старыгин. – Ведь кайчи недаром дал его тебе! Он знал, куда ты идешь…

– Я пришел сюда за целебной травой, – поспешил Старыгин объяснить причину своего появления. – Эта трава нужна мне, чтобы спасти девушку… – и он показал всаднику пыльный серый пучок.

– Да, это так, – кивнул тот. – Но не только за этим ты пришел в нашу степь. Тебя привела сюда судьба. Та, что записана в Книге Тайн…

– В Книге Тайн? – переспросил Старыгин, невольно покосившись на свой рюкзак.

В это время второй всадник что-то проговорил на своем языке.

– Ты прав, – отозвался собеседник Старыгина. – Наступает ночь, и мы, прежде всяких разговоров, должны дать кров и пищу нашему гостю. Таков вечный закон наших степей, закон гостеприимства!

Он подъехал вплотную к Старыгину и подсадил его на своего коня, перед седлом.

Все три всадника неспешно двинулись вперед, грозные собаки потрусили следом за ними.

Не прошло и получаса, как они подъехали к огромной богатой юрте. В отличие от простого жилища бабушки Шукран, эта юрта была снаружи покрыта яркими вышитыми узорами, а внутри вся выстелена драгоценными персидскими и текинскими коврами. Старыгина усадили на почетное место, хозяева уселись напротив него, вокруг ярко пылавшего огня. В стороне суетились несколько женщин, торопливо собирая на стол. То есть как раз стола-то и не было – как обычно, в жилище кочевников его заменял низкий помост, накрытый ковром.

Старыгину подали неизменную пиалу с горячим чаем, в котором плавали куски сала. Он уже привык к этому степному угощению и, сделав большой глоток, спросил:

– Кто вы такие? Вы не похожи на обыкновенных жителей степи. Ни ваши наряды, ни такие кони, ни собаки, сопровождающие вас, не встречаются больше нигде…

Хозяева переглянулись, и один из них ответил:

– Мы – куманы, или кыпчаки. Твои соплеменники называли нас половцами. Наш народ давно уже рассеялся по лицу земли – от Египта до Турции, от Венгрии до Ирака. Но нам, последним из истинных кыпчаков, суждено хранить великую тайну, великую святыню нашего народа, да и не только его. Эту святыню почитают греки и ромеи, русы и варяги… это – Священная Чаша…

– Чаша Грааля… – проговорил Старыгин неуверенно.

– Верно, это одно из ее имен, – половец склонил голову. – Мы – ее хранители, хотя нам и не позволено не только касаться, но даже приближаться к ней. Поэтому мы кочуем в этих местах и с нами – собаки древней степной породы, которых нет больше нигде в мире. Над степью пролетели сотни лет, через нее прошли бесчисленные орды завоевателей, а мы все несем свою неизменную службу!

– Это не совсем так! – перебил Старыгин собеседника. – Я встречал точно такую же собаку за тысячи километров отсюда, в Испании. Собаку и ее хозяина. И должен признаться – эта встреча не произвела на меня хорошего впечатления. Именно из-за того человека моя девушка находится сейчас между жизнью и смертью, почему мне и понадобилась трава гюльчи…

Половцы переглянулись между собой, коротко переговорили на своем языке, и снова заговорил тот, который с самого начала взял на себя ведущую роль:

– Тот человек, которого ты встретил, действительно был одним из нас. Но он изменил своему долгу, сделался отщепенцем и был изгнан из племени: он возомнил, что может единолично завладеть Священной Чашей, а вместе с ней – и огромной властью, властью над всем миром. Он покинул степь вместе с одной из собак…

– Но при чем здесь я?! – воскликнул Старыгин. – Занимайтесь сами своими древними делами, но меня оставьте в покое! Я знать ничего не знаю о вашей чаше и не хочу иметь с ней ничего общего! Зачем ваш соплеменник преследовал меня? Почему он натравливал на меня свою дьявольскую собаку? И самое главное – за что он сотворил такую ужасную вещь с моей девушкой, с Марией?

– Мы понимаем твой гнев, – половец кивнул. – Понимаем и твое недоумение. Но такова судьба, она записана на вечных скрижалях, и никто не в силах изменить ее. Предсказано, что ты придешь в наши степи и поможешь сохранить Священную Чашу. Поэтому отщепенец, да будет имя его проклято, решил воспользоваться тобой как орудием в своей грязной игре. Дело в том, что нам, как я уже сказал, не позволено приближаться к Чаше – вот он и хотел добыть ее твоими руками…

– Очень мило! – вздохнул Старыгин. – Значит, все вокруг имеют на меня какие-то планы? Ваш отмороженный соплеменник хочет моими руками заполучить эту реликвию, вы хотите с моей помощью ее сохранить… а сам я уже не имею права голоса? Мои желания никого не интересуют?

– Против судьбы человеческая воля бессильна!

– Но с чего вы взяли, что я – именно тот человек, который вам нужен? Там, на скрижалях судьбы, что – указано мое имя и записаны все паспортные данные?

– Нет, пришелец, – спокойно ответил Старыгину кыпчак. – Мы узнали тебя, ибо было предсказано, что в урочище Сары-Таг придет человек из далекой земли, и в руке его будет Алтынташ – магический посох великого кайчи…

– Вот спасибо – удружил мне кайчи!

– И это – не все. Было предсказано, что этот человек принесет с собой Книгу Тайн.

– Книгу тайн? – переспросил Старыгин. – Вы имеете в виду вот эту книгу? – и он достал из рюкзака старинную арабскую книгу, преодолевшую вместе с ним половину земного шара.

– Да, именно эта книга упомянута в предсказании!

Половец коснулся лбом ковра, почтительно протянул руки, взял у Старыгина книгу и начал читать ее – с того же места, как и все прочие, но опять текст был совершенно другим.

– «…надвигается мрак. Полчища монголов неисчислимы, и многие народы будут сметены с лица земли или разметены по нему, как осенние листья. Но я должен сберечь свое величайшее сокровище, Святую Чашу, и должен сделать так, чтобы не попала она в злые руки. Ибо в добрых руках она может сделать много доброго, в злых же руках причинит много горя и страданий!

Сказав эти слова, великий хан вызвал начальника своей стражи и приказал ему взять десять лучших воинов и приготовиться к долгому путешествию.

Но начальник стражи упал на колени, и ударился лбом о пол, и проговорил:

– Разве могу я оставить тебя, хан, когда грядет великая битва? Не гневайся на меня, но я должен беречь твою жизнь, а если тебе суждено умереть – я должен умереть вместе с тобой!

Хан выслушал его и топнул ногой, и молнии гнева избороздили его чело.

– Моя воля для тебя священна! Как можешь ты спорить со мной и возвышать против меня свой голос?

Но затем лицо его смягчилось, и чело разгладилось, и голос смягчился, и проговорил он:

– Тебе, верный мой слуга, доверяю я самое дорогое, что у меня есть. Не мою жизнь должен ты беречь, и не жизнь моего малолетнего сына, но Святую Чашу, сокровище всех истинно верующих! Не должна эта Чаша попасть в руки язычников, в руки еретиков или отступников! Не должна попасть она в руки диких кочевников, не знающих света веры! Старый мудрец Кумал научит тебя, где ее спрятать, но, когда ты скроешь ее от недобрых людских глаз, для тебя только начнется великая служба. Ибо до конца твоих дней должен ты будешь охранять эту Чашу, а когда станешь стар и немощен – должен будешь передать ее охрану в руки своего верного наследника, и так из поколения в поколение, пока не исполнится все, что предначертано!

И начальник стражи упал на колени, и коснулся лбом пола, и проговорил:

– Слушаю и повинуюсь, великий хан! Твоя воля – закон для меня, и отныне я буду беречь Святую Чашу как зеницу ока, а после моей смерти будет ее беречь мой сын, и сын моего сына!

И тогда хан призвал мудрого старца Кумала и приказал, чтобы тот научил начальника стражи, как скрыть Святую Чашу от недобрых людей и от язычников, для которых не воссиял свет истинной веры.

И старец Кумал сказал…»

Половец внезапно замолчал, на его лице проступили растерянность и недоумение.

Он напряженно вглядывался в книгу, наморщив лоб, шевеля губами. Наконец, словно сдавшись, поднял взгляд на Старыгина и смущенно проговорил:

– Я не могу больше прочесть ни слова! Книга Тайн закрылась для меня! Я смотрю на ее страницы, но не вижу ничего, кроме бессмысленных значков и узоров. Должно быть, дальнейшее не предназначено для моих глаз…

Другой половец, до того молча слушавший чтение, что-то негромко проговорил на своем языке. Чтец согласно кивнул, повернулся к Старыгину и сказал:

– Мой брат советует обратиться к Слепому. Может быть, он сможет прочесть то, что недоступно мне.

– К кому?! – переспросил Старыгин, не поверив своим ушам.

– Среди нас есть мудрый слепой старец, старейший из племени. Он хранит главные тайны нашего рода, учит наших детей, лечит больных и раненых. Когда я был несмышленым ребенком – Слепой был уже старше самых старых в нашем роду. Когда мой дед был юношей – слепой уже был стар.

– Но как он может что-то прочесть, если он слеп?

– Разве ты не знаешь, иноземец, – чтобы увидеть главное, глаза не нужны! Главное видят сердцем, а не глазами… Я зряч, взор мой остр, как у степного орла, но я не могу прочесть того, что написано в этой книге. Может быть, Слепому она откроется!

Кыпчак неторопливо поднялся, и все остальные тоже встали со своих мест. Откинув узорчатый полог, прикрывавший вход в юрту, они вышли в степь.

Наступила ночь, и небо над ними было усыпано огромными яркими звездами, как россыпью драгоценных камней. Старыгин запрокинул голову и невольно залюбовался этим зрелищем.

В больших городах, где проходила вся его жизнь, небо никогда не бывало таким чистым и ясным, и никогда звезды в нем не сияли с такой первозданной яркостью. Казалось, над степью склонился небосвод глубокой древности, небосвод глубокого прошлого. Впрочем, так оно и было – ведь этими самыми звездами любовались и половецкий хан Кончак, и князь Игорь, отправившийся на него походом чуть ли не тысячу лет тому назад, и Александр Македонский, и владыки Древнего Египта… На земле сменялись поколения, гибли и рождались цивилизации – а для звездного неба проходили секунды, и положения созвездий почти не менялись.

Половец, возглавлявший маленькую группу, зажег факел и двинулся прочь от юрты, в темноту. Пройдя примерно двадцать шагов, он остановился над какой-то темной грудой, лежавшей прямо на земле.

Факел вспыхнул ярче, и Старыгин увидел человека, спавшего под открытым небом, завернувшись в кошму.

– Пробудись, мудрый старец! – проговорил кыпчак, склонившись над спящим.

Тот приподнял голову и открыл глаза. Впрочем, он сделал это, должно быть, по привычке – его глаза были незрячими, их покрывали мутными пятнами бельма.

– Он пришел, – проговорил старик, повернувшись к Старыгину, словно видел его своими незрячими глазами. – В наше урочище пришел человек из далекой земли.

Это был не вопрос, а утверждение, как будто слепец нисколько не сомневался в своих словах, однако молодой половец поспешил подтвердить их:

– Да, мудрый старец, он пришел.

– И в руках у него Алтынташ, посох кайчи!

– Да, это так, мудрый старец.

– И он принес в своей заплечной сумке Книгу Тайн.

– Да, это так. Воистину, старец, ты видишь все своими незрячими глазами.

– Оставьте нас с ним наедине! – приказал старик тихим, как шелест травы, голосом.

Молодые кыпчаки поклонились и растворились во тьме.

– Сядь рядом со мной, чужеземец! – старик показал Старыгину на край своей кошмы. – Сядь рядом со мной, я хочу с тобой поговорить.

Дмитрий Алексеевич опустился рядом с ним, с удивлением разглядывая высохшее, морщинистое лицо старика.

– Твое появление было давно предсказано… – прошелестел тот едва слышно.

– Мне об этом уже говорили… – отозвался Старыгин. Он не знал, чего ждать от этого странного человека.

– Твое появление было предсказано, и теперь я смогу отдохнуть. Я смогу уйти, потому что выполнил свой долг до конца…

Вдруг из темноты бесшумно выскочило огромное темно-серое создание – еще одна из древних половецких собак. Она с ходу устремилась на Старыгина, оскалив свою страшную пасть, и едва не налетела на него всем своим весом, но слепой старик резко выкрикнул:

– Бару!

Собака резко затормозила, словно налетев на каменную стену. Ее лапы проехали по земле, вырыв в почве глубокие борозды. Зубастая пасть сомкнулась, лязгнув, как стальной капкан. Собака замерла, опустив массивную голову, и уставилась на старика тускло светящимися зелеными глазами.

– Тебе нужно запомнить это слово, чужеземец! – прошелестел слепой. – Может случиться так, что тебе будет грозить опасность от одной из таких собак. Тогда нужно только сказать это слово – бару! Это значит – «жизнь», слово, сказанное на самом древнем языке степей. Я учил каждую из собак повиновению, и она не тронет того, кто знает это слово.

– А что будет, если сказать на том же языке слово «смерть»? – спросил Старыгин.

– Тогда она растерзает того, на кого ты укажешь! – отозвался старик еще тише. – Наклонись ко мне, чужеземец.

Старыгин склонился к старику, и тот прошептал в самое его ухо короткое слово.

– Будь осторожен с этим словом, чужеземец! – проговорил старик. – Его можно использовать только в самом крайнем случае! Но ведь ты пришел ко мне не только за этим?

– Верно, мудрый старец, – кивнул Старыгин. – Один из твоих молодых соплеменников начал читать страницы из Книги Тайн, но вдруг она закрылась для него…

– Значит, он дошел до того места, которое для него не предназначено. Значит, дальнейшее ему не по силам.

– Так, может, ты, мудрый старец, прочтешь дальше?

– Нет, – слепой покачал головой. – Эти слова не предназначены ни для кого из нашего племени.

– Что же делать? Значит, мне не суждено узнать дальнейшее? Не суждено прочесть Книгу Тайн?

– Отчего же, чужеземец? Именно тебе это и суждено! Я же сказал – твое появление было предсказано, и именно ты прочтешь самые главные слова.

– Я?! – Старыгин едва сдержал свое удивление. – Но я вообще не умею читать по-арабски!

– А почему ты думаешь, что эта книга написана по-арабски?

– Но я видел арабские буквы…

– Тогда они были арабскими, в другое время они становятся персидскими, или греческими, древнееврейскими или ассирийскими, или какими-то другими. Ты думаешь, мой соплеменник, прочитавший тебе несколько страниц, знает арабский язык?

– Что же мне делать?

– Читать! – На этот раз голос слепого старика прозвучал сильно и отчетливо, как приказ.

– Но здесь темно! – попытался возразить Старыгин.

– Там, где темно глазам, – там светло сердцу! – перебил его старик. – Читай!

Старыгин достал из своей сумки арабскую книгу, взглянул на нее.

Вокруг было так темно, что он с трудом мог разглядеть очертания страниц, не то, что начертанные на них знаки.

– Читай! – повторил старик повелительно.

И Старыгин отбросил последние сомнения. Он положил руки на книгу и слегка прикрыл глаза.

И тогда голос зазвучал прямо в его душе:

– «…И старец Кумал сказал:

– Солнце рождается от солнца, луна – от луны, человек от человека, камень от камня. И камень от человека и человек от камня. Нет стража надежнее, чем камень, нет камня надежнее, чем человек. Вода от снега и снег от воды. Нет силы сильнее текучей воды, ибо она проникает всюду и побеждает всякую силу слабостью своей. Где вода как снег и снег как вода, – там встань и вознеси молитву. Где солнце положит конец человеку от камня и камню от человека, через луну от солнца, равному солнцу – там встань и вознеси молитву. И повтори ее на четыре стороны, и когда повторишь – сложи мертвое с живым и живое с мертвым, и там, где жизнь одолеет смерть, – там и будет место для святыни…»

Голос в душе у Старыгина затих. Дмитрий Алексеевич вздрогнул, словно просыпаясь от тяжелого сна, и огляделся по сторонам.

Слепого старца не было рядом с ним. Старыгин сидел на невысоком холмике посреди степи, и над ним нависало огромное и бесстрастное небо, усыпанное яркими звездами, как царский венец усеян дорогими камнями.

Поднявшись на ноги, Старыгин громко крикнул:

– Старец! Мудрый старец! Куда вы удалились? Почему оставили меня в одиночестве?

Вместо ответа где-то далеко раздавался волчий вой.

Старыгин невольно поежился, поднялся на ноги и побрел к половецкой юрте, видневшейся неподалеку.

Странные слова из Книги Тайн звучали в его голове, как магнитофонная запись. Он запомнил их слово в слово, но совершенно ничего не понял.

Что они значили?

На первый взгляд – бессмыслица, набор ничего не значащих слов…

Старыгин отвернул полог, пригнулся и вошел в юрту.

Кыпчаки сидели на прежних местах, они ждали его, они ждали его слов.

– Сказал ли тебе что-то мудрый старец? – спросил первый из половцев.

– Почти ничего… – признался Старыгин. – Но он помог мне прочесть еще одну страницу из Книги Тайн. Правда, если честно признаться – я ничего не понял.

– Правда часто выглядит непонятно. Если бы она была понятной – слишком малой была бы ее цена, а то, что недорого стоит, никогда не ведет по правильному пути.

– Но я действительно ничего не понял! – воскликнул Старыгин в отчаянии. – Что это значит – «вода от снега, и снег от воды… Нет силы сильнее текучей воды, ибо она проникает всюду и побеждает всякую силу слабостью своей… Где вода как снег и снег как вода, – там встань и вознеси молитву…»

– Где вода как снег и снег как вода? – повторил за ним половец и переглянулся со своими соплеменниками. – Как вы думаете, братья, что имел в виду древний мудрец?

– Аксу, – ответил второй кыпчак.

– Аксу, – поддержал его третий. – Белая вода! В реке Аксу течет вода, белая, как снег, а по берегам ее, ближе к верховьям, в горах, снег текуч, как вода.

– Мои братья правы, – кыпчак повернулся к Старыгину. – Тебе нужно идти в Беловодск.

– В Беловодск? – удивленно переспросил Старыгин. – Но это всего лишь маленький, незначительный городок, который можно найти не на всякой карте.

– Ну и что? Пусть он мал – разве только большое достойно упоминания? Разве не бывает так, что малая сила решает исход большой битвы?

– Но Книга Тайн написана почти тысячу лет назад, когда этого городка и в помине не было, когда не был заложен даже первый камень в его основании.

– Ты думаешь, что это так, чужеземец? Беловодск построен не так давно, это правда. Но прежде него на том же месте стояло селение Беловодье, а еще прежде – крепость Ак-Сарай, а еще прежде…

– Я понял, – негромко проговорил Старыгин. – Вы отведете меня в этот город?

Половцы переглянулись между собой.

– Дальше ты пойдешь сам, – проговорил половец, остановив своего коня. – Нам не позволено приближаться к Беловодску.

Старыгин спрыгнул с коня, закинул за плечо рюкзак, простился с половцами и зашагал к городу, розовеющему в лучах послеполуденного солнца.

Через несколько минут он остановился на вершине холма, откуда Беловодск был виден как на ладони.

Старыгин невольно залюбовался им.

Это не был пыльный, невзрачный провинциальный городок, с кривыми заборами, заросшими бурьяном пустырями, давно не крашенными домишками и покосившимися сараями.

Беловодск был чистым, нарядным селением, с небольшими, аккуратно побеленными домами в окружении ухоженных палисадников. Заборов здесь не было – видимо, люди ничего не скрывали от соседей и не боялись воров. Только некоторые палисадники окружала низенькая красивая ограда, предназначенная не для защиты от посторонних глаз, а для декоративного обрамления, подчеркивающего красоту палисадников, как резная рама подчеркивает красоту картины.

Городок был разделен на две почти равные части серебристой рекой Аксу, по берегам которой росли густые кусты и тенистые, склонившиеся над водой деревья.

Кроме нескольких десятков нарядных одноэтажных домиков, были здесь несколько строений побольше.

Одно – типовое двухэтажное здание школы, в ее дворе мальчишки играли в футбол. Возле другого стояли две машины с красным крестом, из чего Старыгин сделал вывод, что это больница. Еще одно строение, судя по большим стеклянным окнам и характерной архитектуре, несомненно, являлось торговым центром или самым обыкновенным продовольственным магазином.

В самом центре городка виднелся какой-то памятник на высоком круглом пьедестале. С такого расстояния Старыгин не смог разглядеть его, но предположил, что это – уцелевший с советских времен памятник Ленину или какому-нибудь революционеру из местных.

Старыгин перевел дыхание и бодро зашагал вниз с холма, в который раз прокручивая в голове загадочный текст из Книги Тайн.

Хорошо. Половцы помогли ему разгадать небольшой фрагмент: «Где вода как снег и снег как вода» – этими словами в книге было описано это самое место, долина, где теперь расположен городок Беловодск.

Но все остальное звучало совершенной бессмыслицей.

«…Камень от человека, и человек от камня. Нет стража надежнее, чем камень, нет камня надежнее, чем человек…»

Что это может значить?

Старыгин поравнялся с первыми домиками городка и снова удивился тому, какие они нарядные и аккуратные.

Стены домов были тщательно выбелены, окна вымыты до хрустального блеска, в ухоженных палисадниках цвели яркие весенние цветы – множество тюльпанов самых разнообразных цветов, чудесные нарциссы. По самой земле сплошным ковром стелились незнакомые Старыгину цветы, похожие на мелкие лиловые звездочки. Ближе к домам, чтобы не закрывать от прохожих цветники, розовым пламенем полыхали кусты цветущего кизила.

Вечерело, но солнце все еще ощутимо припекало. Старыгину после ночевки под открытым небом в одежде было не слишком комфортно. Все же он был городским человеком – привык спать в чистой мягкой постели, принимать по утрам душ и бриться, а также пить утренний кофе в обществе кота Василия. Он был согласен на любые лишения ради того, чтобы Мария поправилась, однако организм не привык к такому времяпрепровождению и бурно протестовал.

В одном из палисадников работала женщина средних лет. Когда Старыгин поравнялся с ней, женщина выпрямилась и взглянула на него с приветливой улыбкой, чему он осторожно удивился. Растрепанный, в мятой и несвежей одежде… На его собственный взгляд, такой человек не вызвал бы доверия.

– Здравствуй, прохожий! – проговорила женщина, и на сердце у Старыгина потеплело, столько человеческой теплоты и приязни было в этом простом приветствии.

Незнакомая женщина не просто приветствовала его – она искренне пожелала ему здоровья и счастья…

– Здравствуйте, – голос его сел и прозвучал хрипло, Старыгин даже закашлялся от степной пыли, оставшейся в глотке еще с ночи. Здесь-то, в городе, пыли не было, пахло свежестью и цветами.

– Да вы совсем запыхались! – всполошилась тетка.

– Мне бы водички… – прохрипел Старыгин.

Она всплеснула руками и ходко бросилась в дом, чтобы появиться через полминуты с граненым стаканом и стеклянным кувшином в руках. В кувшине была прозрачная ледяная вода.

– Да вы зайдите, – пригласила она, – умоетесь, отдохнете…

Старыгин неуверенно отказался – сказал, что спешит. Он ожидал расспросов, естественного проявления любопытства, но тетка щедро плеснула в стакан воды из кувшина, потом вылила остальную воду ему на руки. Вода была свежей и вкусной, Старыгину сразу полегчало. Вблизи женщина выглядела совсем обычно – выгоревшие брови, веснушки, нос пуговкой – никакой особой святости в ней не заметно. Только одета она не в рваную поношенную кацавейку и вытянутые на коленях тренировочные штаны, в каких деревенские тетки работают в огороде, а в чистое, хоть и простенькое ситцевое платье.

Старыгин поблагодарил хозяйку, прошел мимо ее домика, свернул на соседнюю улицу.

Навстречу ему ехала девочка лет пяти на трехколесном велосипеде. Увидев Старыгина, она остановилась, широко улыбнулась и протянула ему нежно-розовый тюльпан.

– Здравствуй, дяденька! – проговорила она голосом нежным, как весенний ручеек.

– Здравствуй! – ответил Старыгин и взял протянутый цветок, мысленно пожав плечами.

Улица по-прежнему была пустынна. Вот из переулка впереди вышла девчонка лет пятнадцати в коротеньких джинсовых шортиках и розовой маечке. Тоненькая фигурка гнулась под тяжестью плетеной корзины, весьма тяжелой, надо полагать.

Сзади послышались шум и звуки ритмичной музыки. Старыгин инстинктивно шарахнулся к забору. Его обогнали трое подростков на велосипедах, у одного на шее висел плеер. Парни переглянулись, рассредоточились и припустили к девчонке, нажимая на педали.

«Начинается, – мысленно вздохнул Старыгин, – сейчас эти хулиганы начнут приставать к девчонке, придется вмешаться… Хоть гаркну на них погромче – может, кто из дома выскочит…»

Он прибавил шагу, хотя ему очень не хотелось вмешиваться, но не бросать же девочку на произвол судьбы – подростки могут быть очень жестоки.

Велосипедисты догнали девушку, один на ходу ловко выхватил корзину, второй поддержал ее владелицу, чтобы та не упала. Девчонка звонко рассмеялась и уселась на раму к парню, с плеером на шее. Третий велосипедист пристроил корзину на багажник, все трое нажали на педали и скрылись за поворотом.

Снова улица была пустынна, только Старыгин оторопело глядел им вслед.

«Что это за место такое? – думал он, шагая дальше. – Какое-то нереальное место! Не удивлюсь, если здесь и милиция такая же благостная, прохожим цветы раздает и мешки тяжелые подносит…»

И тут же, словно мысль Дмитрия Алексеевича материализовалась, из-за угла появился милиционер.

Это был крупный широколицый дядька лет пятидесяти, в тщательно отглаженной форме, с пухлым портфелем в руке и кобурой на ремне.

– Здравствуйте, – проговорил милиционер, остановившись перед Старыгиным. – Вы, я вижу, не местный. Надолго к нам? По делам или просто интересуетесь?

Старыгин молча полез в карман за документами – с представителем власти нужно быть покладистым. Хорошо, что он не успел сдать в Кумусе командировочное предписание.

– Да я, в общем, не настаиваю, – улыбнулся милиционер, – вы ничего не нарушаете…

Однако взглянул мельком на документы.

– Далеко забрели… Дела у вас в нашем городе?

Старыгин не успел придумать подходящего ответа – уж слишком много в последнее время на него навалилось, но милиционер продолжил, видимо, сообразив, что гость затрудняется с ответом, и не желая ставить его в неловкое положение:

– Вам есть, где остановиться? А то я могу предложить хорошее место… Там чисто и недорого.

Окончательно добитый гостеприимством и приветливостью местных жителей, Старыгин невнятно пробормотал, что он еще не осмотрелся и, может быть, позднее воспользуется…

– Как скажете! – милиционер улыбнулся, пожал плечами и пошел своей дорогой.

Старыгин тоже двинулся дальше. Здешняя умиротворенная атмосфера вызывала у него невольные подозрения, однако на душе полегчало, даже усталость куда-то ушла.

Миновав еще несколько нарядных домов, он вышел на городскую площадь и увидел прямо перед собой памятник.

Памятник этот был очень странный: не Ленин в традиционной кепке, не лихой командарм времен Гражданской войны в долгополой кавалерийской шинели и остроконечной буденовке, не суровый чекист в перепоясанной портупеей кожанке и надвинутой на глаза фуражке, а пожилой, немного сутулый человек в медицинском халате, с мензуркой в руке и с мягким, заботливым выражением лица.

На постаменте памятника лежал букет свежих тюльпанов.

– Олег Николаевич Каменский… – прочитал Старыгин надпись на пьедестале. – Знать бы еще, кто это такой?

– Это врач, который двадцать пять лет назад спас сотни жителей нашего города во время эпидемии! – раздался совсем рядом звонкий детский голос.

Оказывается, последние слова Дмитрий Алексеевич произнес вслух.

Он оглянулся и увидел мальчишку лет двенадцати, смотревшего на него с несомненным интересом.

– Привет, – сказал Старыгин, – а ты что здесь делаешь?

– Да так… – мальчишка глядел поверх его головы, и Старыгин машинально потрогал собственное темечко – что такого ребенок там увидел интересного? И тут же понял – бейсболка. Бейсболка у него была из Мадрида, футбольной команды «Реал». На белом поле располагался золотистый с красным логотип клуба, и еще – буквы. Конечно, за время странствий бейсболка потеряла товарный вид, белый цвет стал не совсем белым, но зоркие глаза юного футболиста разглядели знаменитый логотип, и теперь мальчишка никак не мог отвести взгляд от интересующего его предмета. Старыгин снял бейсболку и протянул ее мальчишке – уж больно загорелись у него глаза от такой роскоши.

– Бери!

Но тот очнулся и мужественно спрятал руки за спину.

– Не, вам самому нужно, а то голову напечет…

«Странный мальчишка!» Старыгин едва рот не раскрыл от удивления.

На вид юный фанат футбола ничем не отличался от других мальчишек такого же возраста.

Детей у Дмитрия Алексеевича не было, так что подробностями их воспитания и времяпровождения он не слишком интересовался. Однако примерно представлял себе образ двенадцатилетнего обормота – нечесаный, расцарапанный, ногти грязные, руки в карманах, в глаза не смотрит, слова цедит сквозь зубы, да и жаргончик соответственный…

Это крайний, хотя далеко не самый худший вариант.

Перед Старыгиным же стоял индивидуум в широченных штанах, на лбу – заживающая ссадина, руки расцарапаны и смазаны зеленкой, но буйные волосы – чистые, хотя подстричь их все же не мешало бы. Вообще, мальчишка весь был чистый – лицо без малейшего прыщика, карие глаза смотрят открыто и приветливо. Нет в них подростковой подозрительности и недоброжелательности. Слова при разговоре выговаривает правильно, не цедит их сквозь зубы, не сплевывает каждую минуту, не смотрит исподлобья…

Вдруг мальчишка поднял правую руку, в которой был зажат крупный розоватый камень. Старыгин невольно попятился, но мальчишка вовсе не собирался швырять в него свой камень. Наоборот, он заговорил очень толково:

– Это – наш здешний камень, из которого вытесан памятник Олегу Николаевичу.

– А давай меняться, – быстро предложил Старыгин, – ты мне – камень на память, а я тебе – бейсболку. Так устроит тебя?

– Устроит… – протянул мальчишка, тут же схватил желаемое, на миг прижал бейсболку к сердцу, потом нацепил на свои буйные кудри.

Старыгин рассматривал серовато-розовый кусок камня с белыми прожилками.

– Этот камень называется дешти-та, или страж-камень… – болтал мальчишка голосом заправского экскурсовода, – каменоломни находятся километрах в пяти от нашего города, хотя сейчас добыча камня прекратилась.

– Страж-камень… – машинально повторил Дмитрий Алексеевич.

И тут же в голове у него зазвучали слова из Книги Тайн:

«…камень от человека и человек от камня. Нет стража надежнее, чем камень, нет камня надежнее, чем человек…»

Ну да! Как же он сразу не догадался: камень от человека и человек от камня – это же памятник!

И тут же, словно у него внезапно открылись глаза, Старыгин понял загадочные слова из древней книги.

«…Где солнце положит конец человеку от камня и камню от человека, через луну от солнца, равного солнцу…»

Где солнце положит конец человеку от камня и камню от человека – то есть там, куда дотянется перед самым закатом тень от памятника. Но не в любой день, а «через луну от солнца, равного солнцу». То есть… ровно через месяц после солнцестояния! Через месяц после того дня, когда день равен ночи!

Старыгин был самый настоящий гуманитарий и школьный курс астрономии помнил не слишком хорошо, поэтому, чтобы проверить себя, спросил у необыкновенного мальчишки:

– Ну, отличник, скажи-ка мне, на какой день приходится весеннее солнцестояние?

– Я не отличник, – тяжко вздохнул мальчишка, – у меня с русским языком проблемы. И еще с ботаникой – тычинки, пестики, кому это нужно-то?

Тут Старыгин кивнул, показывая, что насчет ботаники он его полностью поддерживает. Мальчишка приободрился и выдал информацию насчет весеннего солнцестояния:

– На двадцать второе марта.

Отлично! А сегодня как раз двадцать второе апреля…

Старыгин поднял голову.

Солнце уже клонилось к горизонту, тени удлинялись. И тень от памятника выдающемуся врачу, протянувшись через всю площадь, подбиралась к школьному двору.

Старыгин бросился туда, где заканчивалась эта тень.

И вдруг на него словно вылили ушат холодной воды.

Удивительно, как человек глупеет, когда напряженно думает о чем-то одном!

Как, интересно, может быть связан современный памятник с древней тайной, которой почти тысяча лет?

– Мальчик, когда был установлен этот памятник? – спросил он своего единственного собеседника.

– В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, после того, как Олега Николаевича убили! – моментально отозвался тот.

– Ну вот… – протянул Старыгин разочарованно. – А я-то думал…

– Памятник был установлен на деньги, собранные жителями нашего города, – продолжал информированный ребенок. – На том самом месте, где прежде стояла каменная баба…

– Кто? – переспросил Старыгин, не очень внимательно прислушивавшийся к словам мальчугана.

– Каменная баба, – повторил тот. – Таши-баба, на старинном местном языке. Вообще-то, это не баба… в смысле, не женщина. «Баба́», с ударением на втором слоге, это на тюркском языке – отец. Так что эта древняя статуя изображала мужчину с чашей в руке. Кстати, вы можете посмотреть на эту статую, ее перетащили в школьный двор. И вообще, если вас интересует история нашего города – вам нужно поговорить с Варварой Александровной, она ее очень хорошо знает.

– Даже лучше, чем ты? – улыбнулся Старыгин.

– Гораздо лучше! – воскликнул мальчишка, не почувствовав в словах Старыгина легкой насмешки.

– Кто такая Варвара Александровна? – спросил Старыгин, подумав, что ему и в самом деле стоит пообщаться с человеком, хорошо знающим историю Беловодска.

– Варвара Александровна – наша учительница, – ответил мальчишка таким тоном, словно говорил по меньшей мере об английской королеве.

– Ну что ж, познакомь меня с ней!

Они вошли в школьный двор.

Как и повсюду в Беловодске, здесь было очень много цветов – белые и голубые гиацинты, нежно-розовые тюльпаны и те же незнакомые Старыгину мелкие лиловые цветочки, покрывающие землю сплошным ковром.

В центре двора находилась спортивная площадка, а ближе к зданию школы – небольшой, тщательно ухоженный огород, на котором, скорее всего, ученики на практике изучали ненавистную его провожатому ботанику.

Пройдя мимо посадок, они вошли в школьное здание.

Видимо, уроки давно уже закончились, в коридорах не было ни души, и во всем здании царила удивительная тишина.

– Мы, наверное, пришли слишком поздно, – проговорил Старыгин, оглядываясь. – Все учителя давно уже разошлись по домам.

– Варвара Александровна наверняка здесь, в музее! – и маленький провожатый толкнул одну из дверей.

Они действительно оказались не в классной комнате, не в школьном кабинете с рядами одинаковых столов и учительской кафедрой, а в самом настоящем музейном зале, заставленном витринами и застекленными шкафами с какими-то экспонатами.

Неподалеку от входа над одной из витрин склонилась высокая стройная женщина.

– Варвара Александровна! – окликнул ее провожатый Старыгина. – Я привел к вам гостя, он интересуется памятником.

Женщина выпрямилась, повернулась лицом к вошедшим.

В комнате было полутемно, но Старыгин все же увидел, что ей в районе пятидесяти. Однако в лице и во всей ее фигуре не было никаких признаков возраста. Она была подтянута, энергична, глаза ее светились умом и решимостью.

– Меня зовут Дмитрий Старыгин, – представился он. – Я реставратор из Петербурга.

– Я слышала о вас, – женщина открыто, приветливо улыбнулась, и Старыгин в который раз удивился, как быстро в степи разносятся новости. – Но никак не думала, что вы доберетесь до Беловодска. К нам очень редко наведываются гости.

– Варвара Александровна, – Старыгин сразу взял быка за рога. – Ваш ученик сказал мне, что на том месте, где сейчас стоит памятник доктору Каменскому, прежде находилось древнее изваяние…

– Да, так называемая каменная баба, точнее – таши-баба, надгробный монумент древнего кочевого народа. Этот монумент стоял здесь с незапамятных времен, но двадцать с лишним лет назад областные власти распорядились убрать каменную бабу с центральной городской площади. Сюда должен был приехать какой-то большой начальник, и в области решили, что такое изваяние ему может не понравиться. Он может увидеть в нем признак распространения в районе старинных суеверий. К счастью, статую удалось сберечь от разрушения, все жители нашего города собрались и общими усилиями перетащили древнее изваяние к школе, на задний двор, где ее не увидел бы высокопоставленный визитер. Впрочем, он до нашего города так и не добрался. А мы тогда объявили в городе сбор средств и на собранные деньги построили на прежнем постаменте памятник нашему выдающемуся земляку, Олегу Николаевичу Каменскому.

Последние слова учительница произнесла с какой-то незажившей болью в голосе, и Старыгин, внимательно взглянув на нее, спросил:

– Ведь вы, наверное, хорошо знали Олега Николаевича?

Варвара Александровна отвернулась, как будто вглядываясь в какой-то музейный экспонат, и несколько сухо проговорила:

– Да, достаточно хорошо.

– Извините мою настойчивость… – Старыгин приблизился к ней и заговорил по возможности мягко: – Поверьте, я задаю эти вопросы не из праздного любопытства! Мне очень нужно знать как можно больше о вашем городе и его жителях!

– Сережа, – учительница повернулась к присутствовавшему при разговоре мальчугану. – Пожалуйста, сходи к завхозу, спроси, что у нас с электричеством!

Действительно, в школьном музее стало совсем темно. По углам кабинета таились угрюмые молчаливые тени, словно призраки прежних жителей этого удивительного места разглядывали своих самонадеянных потомков.

– Да, Варвара Александровна, я быстро! – выпалил мальчишка, устремившись к двери.

– Можешь не торопиться! – крикнула вслед ему учительница.

Едва дверь школьного музея захлопнулась за Сережей, как Варвара Александровна повернулась к Старыгину и проговорила с плохо скрытым волнением:

– Да, я хорошо знала доктора Каменского… настолько хорошо, что хотела стать его женой. Правда, он был против… он повторял, что между нами слишком большая разница. Он имел в виду возраст… словно это имеет какое-то значение! Впрочем, разница между нами действительно была, но дело вовсе не в возрасте: я была обычной, заурядной девчонкой, а он… он был выдающимся человеком! Он спас десятки людей во время эпидемии, рисковал своей жизнью. Он был из ссыльных. Врачей у нас тогда не хватало, он сначала работал в больнице на должности фельдшера, потом, в шестидесятые годы, когда его реабилитировали, решил остаться здесь – семья погибла в войну, ему некуда было возвращаться. Я помню его главным врачом больницы…

Учительница замолчала. Старыгин не видел ее лица, но чувствовал нарастающее волнение.

– Что с ним случилось? – спросил он, когда пауза затянулась. – Он заразился и умер?

– Нет, – Варвара Александровна отступила еще дальше в тень. – Он справился с эпидемией, болезнь пощадила его. Не пощадил его какой-то человек… если, конечно, такого можно назвать человеком. Олега Николаевича убили… ограбили и убили в степи, в нескольких километрах от города. Понимаете… он был выдающимся человеком. И замечательным врачом! Но иногда он просто не мог помочь больному, потому что не было специального оборудования. Да что там, тогда в нашей больничке и медикаментов-то не хватало! Олег Николаевич поедет в Кумус и на свои деньги лекарств накупит!

В голосе ее прозвучали восторженно-молодые нотки, и Старыгин представил, какими влюбленными глазами смотрела она на своего доктора много лет назад.

– И вот однажды кто-то и предложил самим деньги на оборудование собирать, – продолжала Варвара Александровна. – Конечно, наш городок маленький, но ведь в больнице лечились многие – из окрестных деревень, пастухи, перегоняющие отары… В общем, целый год средства собирали, а Олег Николаевич через облздрав оборудование заказал. Ему навстречу пошли. Потому что и правда много людей умирало из-за того, что вовремя не довезти их было до больницы. Это сейчас, если что, из Кумуса вертолет прилетит, а раньше и на машине-то не всегда доедут… И вот позвонили из Кумуса, что пришло оборудование. Он и повез большие деньги, а от охраны отказался… он слишком верил в людей!

Неожиданно в комнате вспыхнул яркий свет. Он словно ударил по глазам, и Старыгин на мгновение ослеп. Когда глаза привыкли к яркому освещению, он вгляделся в лицо своей собеседницы.

Лицо Варвары Александровны хранило следы былой красоты, и на нем не было горечи и разочарования – только светлая печаль: слишком много прошло времени с того случая.

– Убийцу не нашли? – спросил Старыгин.

– Нет, и денег тоже… – она отвела глаза, – очевидно, какой-то чужак, свои-то все знали, что деньги – на больницу, да и люди у нас не такие.

Старыгин мысленно согласился, что люди здесь хорошие, во всяком случае, все местные, с кем он успел столкнуться, производили самое приятное впечатление. Включая милиционера.

– Что мы все обо мне, – проговорила Варвара Александровна, окинув взглядом музей. – Вам наверняка будет гораздо интереснее взглянуть на экспонаты, которые мы нашли во время работ по переносу памятника.

– Экспонаты? – заволновался Дмитрий Алексеевич. – Какие экспонаты?

– Может быть, вам они покажутся не заслуживающими внимания. Конечно, в Эрмитаже им не нашлось бы места. Это – предметы материальной культуры средневековых кочевых народов, населявших здешние степи сотни лет назад.

Она отступила в сторону и широким хозяйским жестом показала на витрины и застекленные шкафы, которыми было заставлено все просторное помещение.

Старыгин пошел вдоль этих витрин, внимательно приглядываясь к их содержимому.

Здесь были металлические наконечники стрел и копий, изъеденные ржавчиной и беспощадным временем, бусы из цветных камешков, бронзовые бляхи и застежки с одежды, неприхотливые глиняные сосуды для воды и кумыса…

– Конечно, здесь нет ничего особенно ценного, – говорила Варвара Александровна, идя по своему музею вслед за Старыгиным и ревниво наблюдая за его реакцией. – Если бы мы нашли какие-то золотые украшения, старинные драгоценности или изделия высокого художественного мастерства, у нас наверняка забрал бы их областной музей. А на эти предметы никто не позарился. В то же время они замечательно показывают быт и обычаи кочевых племен Средневековья… и мне кажется, что эти вещи должны находиться именно здесь – в том самом месте, где они были найдены, в том самом месте, где жили создавшие их средневековые мастера. Кроме того, нашим ученикам полезно видеть перед глазами изделия своих далеких предков.

– А это что такое? – проговорил Старыгин, почувствовав, как от волнения у него пересохло горло.

Он стоял перед очередной витриной, в которой находился единственный экспонат – простая чаша из необожженной глины, такая чаша, из которой степные пастухи пьют родниковую воду и виноградари пробуют свежий сок лозы.

Простая чаша, невзрачная и ничем не украшенная.

Однако при виде этой чаши сердце Старыгина запело, и в душе его зазвучали скрипки и виолончели, серебряные фанфары и многоголосые свирели. И ему показалось, что услышал он голоса всех людей, живших когда-либо, и всех, кто еще не рожден, и глаза его открылись для красоты и гармонии мира. И скромное помещение школьного музея наполнилось ароматом, слаще которого нет на свете, ароматом чудесных весенних цветов и восточных благовоний.

– Я вижу, что вы почувствовали это… – проговорила у него за спиной Варвара Александровна. – Значит, с вами можно говорить прямо и откровенно. Не всякому дано ощутить подлинную сущность Чаши… она выбирает сама, кому довериться.

– Значит, это правда! – отозвался Старыгин, потрясенный всем тем, что он только что испытал. – Это она. Честно говоря, я до самой последней минуты не верил, думал, что это миф, выдумка…

– Теперь вы знаете, – спокойно констатировала учительница. – Есть такие вещи, которые не нуждаются в доказательствах. Вещи, которые достаточно увидеть, чтобы понять: они – истина!

– Чаша Грааля… – прошептал Старыгин, отказываясь верить своим глазам.

– Грааля? Возможно, – Варвара Александровна пожала плечами. – Я не проводила исторического расследования. Неважно, каким образом эта Чаша появилась в кургане возле каменной бабы. Важно, что она здесь и помогает нам жить…

Старыгин молчал, пораженный. Так вот отчего ему показались несколько странными все обитатели городка! Они не странные, а просто очень хорошие люди – добрые, честные, щедрые. И не боятся показывать эти свои качества, потому что здесь все такие – никто никого не обижает и не обманывает. Неужели все дело в Чаше? Рассудком он никак не мог в это поверить, но сердце говорило ему другое.

И он понял, что пора наконец отбросить рационализм и довериться чувствам.

– Вы все должны быть очень счастливы тем, что живете в таком месте, – глухо сказал Старыгин, – или… они не знают?

– Не знают, – улыбнулась учительница, – к чему им знать? Я сама догадалась только потому, что очень много времени провожу в музее возле Чаши. Жить бы да радоваться, но, боюсь, нашему счастью скоро придет конец.

– Что же случилось? – спросил Старыгин, заметив, как помрачнела Варвара Александровна.

Она кивнула ему на узкий кожаный диванчик, стоявший напротив витрины с Чашей.

– Несколько месяцев назад у нас пошли разговоры, а потом стало точно известно… Здесь, неподалеку от Беловодска, выше по течению реки, хотят строить химический комбинат. Вы понимаете, чем это грозит нашему городу?

– Да уж… – протянул Старыгин. – А отчего же именно здесь, у вас? Место отдаленное, дорог нету…

– В том-то и дело! – страстно ответила учительница. – Место отдаленное, никто не станет проверять, куда уходят отходы. А я точно знаю, что он будет спускать отходы в реку! Вы представляете, что произойдет здесь через несколько лет? Да что там – месяцев!

– А кто это – он? Вы что – знаете человека, который будет проводить строительство?

– Его все знают, – неохотно ответила Варвара Александровна, – это Прохор Угрюмов. Крупный бизнесмен из Москвы. То есть это сейчас он живет и работает в Москве, а родился здесь, в Беловодске. Но уехал отсюда совсем молодым человеком, лет двадцать пять тому назад. Или меньше… я точно не помню. Тогда как раз Олега Николаевича убили, я не в себе была… Учился Прохор у меня, но плохо, ничем не интересовался, злой был, ни с кем не дружил. Не думала я, что из него что-нибудь путное выйдет. А вот поди ж ты – сделал карьеру, разбогател.

– Однако приличным человеком он так и не стал, судя по его поступкам. Как же это он родному городу такую гадость хочет сделать? – полюбопытствовал Старыгин.

– Видно, родиной это место не считает, – вздохнула Варвара Александровна, – да ведь здесь плохие люди не приживаются, уезжают. А мне говорили, что изначально хотели комбинат в другом месте строить, но там жители организовались, общественность такую бучу подняла – до Москвы дошло. Ну, а у нас здесь места тихие, людей мало, до Москвы далеко.

Старыгин молчал, пораженный представившейся ему картиной. Река с безжизненными берегами, русло заполнено темной, тинистой, отвратительно пахнущей водой. Растения погибли, мелкое зверье вымерло или ушло далеко в горы. Люди болеют, все, кто мог, уехали, школу и больницу закрыли. Экспонаты пылятся в музее, никому не нужные. Город умирает. Нет больше чистого и светлого места, погиб оазис доброты и щедрости. Этого нельзя допустить!

Новая мысль заставила его вскочить с места. А разве он сам пришел сюда не за Чашей? Его послал сюда тот страшный человек со своим чудовищем! Послал, чтобы Старыгин принес ему Чашу, в противном случае он сделает так, что Мария погибнет, независимо от того, принесет он ей отвар травы гюльчи или нет. И Старыгин согласился на все, потому что жизнь Марии была для него важнее всего.

Но сейчас, здесь, он ясно представлял, что будет. Он выкрадет Чашу, пользуясь доверием Варвары Александровны, отдаст ее тому отщепенцу, который, надо думать, хочет использовать Чашу вовсе не для добрых дел, и тогда уж точно в городе все погибнет. Потому что Чаша должна находиться там, где оставили ее много веков назад.

«Я не могу, – понял Старыгин, – я не могу все здесь испоганить. Будь что будет, я сделаю отвар из травы и полечу в Испанию! Я никому не дам встать между мной и Марией! Если понадобится, я задушу этого человека собственными руками».

– Вы поможете нам? – Варвара Александровна тронула его за руку. – Возможно, вы, с вашим именем… хотя что это я, как можно бороться с такими силами? У Прохора Угрюмова все схвачено на самом высшем уровне, мы ничего не сможем сделать.

– Постойте-ка… – Старыгина посетила здравая мысль. – Говорите, нужно устроить большой шум, привлечь внимание общественности? Есть у меня одна знакомая… Она это сможет. Можно здесь достать машину, чтобы в Кумус съездить?

Старыгин гнал, насколько позволял мотор старенького школьного пикапчика. Вокруг дороги колыхались густые травы, пестрели яркие весенние цветы.

Вдруг впереди, прямо на пути машины, Дмитрий Алексеевич увидел распростертое на земле неподвижное темно-серое тело. Он резко ударил по тормозам, вцепился в руль…

Мотор взревел, пикап чуть не встал на дыбы, однако остановился буквально в нескольких сантиметрах от тела.

Старыгин выскочил из машины, обежал ее…

Перед бампером лежала одна из огромных половецких собак.

Ощутив смутное беспокойство, Старыгин отступил, хотел было вернуться в машину…

Но трава справа от дороги расступилась, и перед ним появился крепкий, приземистый мужчина лет шестидесяти, с невозмутимым восточным лицом.

Тот самый человек, из-за которого Мария лежит сейчас в больничной палате, находясь между жизнью и смертью!

– Вижу, узнали? – невозмутимое лицо мужчины тронула холодная улыбка.

– Что вам от меня нужно? – Старыгин отшатнулся, как от удара. – Вы же сказали, что будете ждать меня в Испании!

– Я передумал, – губы мужчины презрительно искривились. – Я не мог больше ждать. Я вижу, что ты нашел Чашу. Отдай мне ее – и можешь лететь к своей спящей красавице!

На какой-то миг Старыгин почувствовал искушение: подчиниться этому тихому, холодному голосу, вернуться в Беловодск, проникнуть в школьный музей, вынести оттуда Чашу и отдать ее этому человеку… Чашу никто не охраняет, жители Беловодска на редкость беспечны, им даже в голову не придет встать на его пути! И он сможет наконец вернуться к Марии и спасти ее. Ведь это – благое дело, которое искупит любой грех, искупит обман и кражу, которую ему придется совершить.

Но тут же в голове Старыгина словно вспыхнул яркий свет.

Благими намерениями вымощен путь в ад!

Если он похитит Чашу и отдаст ее этому страшному человеку, даже ради спасения человеческой жизни, жизни Марии, – некое равновесие будет навеки нарушено. Не станет светлого города Беловодска с его наивными, но такими славными жителями. Не станет этой цветущей степи… да и на всей земле могут наступить темные времена!

Но самое главное – его собственная душа навеки осквернится предательством!

Половец, видимо, по лицу Старыгина прочел его мысли.

– Вижу, ты не готов еще к серьезному разговору! – проговорил он и повернулся к своей собаке. – Нимрод!

Чудовищный пес поднялся во весь свой рост, обнажил клыки и выжидающе взглянул на хозяина.

– Для чего вам я? – Старыгин пытался потянуть время, лихорадочно отыскивая выход. – Вы сами можете взять Чашу…

– Не болтай ерунды! Ты знаешь, что мне и моим соплеменникам заказан вход туда, где она хранится… ты вынесешь ее для меня – или…

Нимрод глухо, грозно зарычал.

– Нет! – ответил Старыгин, потому что иначе ответить он не мог.

– Нимрод, он твой! – разъяренно выкрикнул половец.

Темно-серое чудовище оттолкнулось лапами от земли и огромным прыжком бросилось к Старыгину. Еще секунда – и могучие лапы свалят его с ног, а страшные челюсти с хрустом сомкнутся на горле…

Старыгин вспомнил, как Нимрод в подземной тюрьме одним движением челюстей разгрыз надвое скелет средневекового узника.

И тут же, со скоростью молнии, в его мозгу промелькнуло другое, совсем недавнее воспоминание.

Ночная степь, и точно такая же собака, серым призраком вылетевшая из темноты и бросившаяся на него…

– Бару! – выкрикнул Старыгин то слово, которое произнес тогда слепой старец. Бару – «жизнь» на древнем языке…

И точно так же, как той ночью, Нимрод остановился в сантиметре от намеченной жертвы, словно налетел всем телом на каменную стену. Остановился как вкопанный… буквально как вкопанный, потому что от силы инерции все четыре лапы пса погрузились в землю, прорыв в ней глубокие борозды.

– Нимрод! – повторил его хозяин в бессильной злобе. – Я приказал тебе!

Но пес отступил от Старыгина, виновато опустив огромную голову и с железным лязгом захлопнув пасть.

– И ты против меня?! – прошипел половец, и тут же в его руке появился вполне современный пистолет. – К счастью, на меня эти заклинания не действуют, и я с тобой разделаюсь!

Он снял пистолет с предохранителя и направил его в грудь Старыгина:

– Последний раз говорю тебе – или ты принесешь мне Чашу, или умрешь! Умрешь здесь и сейчас, и никто не спасет твою девушку!

Зря он это сказал!

Старыгин отбросил все сомнения и, указав рукой на половца, выкрикнул то слово, которое шепотом сообщил ему слепой старик, слово, обозначающее «смерть» на древнем языке:

– Курат!

И тут же огромный пес взлетел в воздух и всем весом упал на своего хозяина, неимоверной тяжестью швырнул его на землю и сомкнул челюсти на его горле…

Старыгин не мог смотреть на эту страшную картину.

Он, сгорбившись, отвернулся от мертвого врага, вернулся к своей машине и сел за руль.

Темно-серый пес задрал голову к небу и издал жуткий, полный страдания вой. Его сердце было разбито: подчинившись древней магии, он убил собственного хозяина, к которому был бесконечно привязан…

Хранительница музея, увидев Старыгина, всплеснула руками:

– Дмитрий Алексеевич, дорогой, куда же вы пропали? Звонят из Петербурга, вас спрашивают, а я уж не знаю, что и говорить. Как же с картиной-то быть? Вы можете сказать что-то определенное?

– С картиной? – переспросил Старыгин. У него совершенно вылетела из головы картина неизвестного итальянского художника, но точно – не Боттичелли. – Пожалуй, я взгляну на нее еще разок. Но официальный ответ дам, когда будут результаты экспертизы.

– Я тут сама расследование провела, подняла архивы, – говорила хранительница, отпирая сейф, где хранилась картина, – ну должно же быть хоть какое-то объяснение тому, как эта картина оказалась в наших запасниках?

– Да уж, – усмехнулся Старыгин, – у вас музей, конечно, большой, но все же порядка больше должно быть, чем в столичных-то…

– Чтобы вас подробностями не утомлять, скажу, что картина эта – дар неизвестного человека. Очевидно, кто-то из ссыльных подбросил ее, пожелав остаться неизвестным. Времена тогда были строгие, стали бы его допрашивать – откуда она, да где он ее взял… Опять же, люди лихие подумали бы, что у него богатство немереное, еще ограбили бы… Пока судили да рядили, что с картиной делать – может быть, краденая? – убрали в запасник, да там и забыли…

Вероника Васильевна благоговейно подала ему доску.

Все так и есть, думал Старыгин, разглядывая воинов в пышной восточной одежде. Разумеется, флорентийский художник никогда не был здесь, на краю света. Он просто встретился с тем самым арабским путешественником, написавшим Книгу Тайн, и тот рассказал ему про Чашу. И описал все так подробно, потому что Чаша помогла ему увидеть и запомнить каждую деталь. Художник изобразил все по описаниям, да так хорошо, словно своими глазами все видел.

– Вот, кстати… – Старыгин сделал вид, что он что-то вспомнил. – Где я могу найти эту журналистку, Арипову, кажется? Она-то твердо уверена, что картину нарисовал некто, побывавший в ваших местах. Как бы не написала об этом в газете, уж очень нетерпелива…

Вероника Васильевна недовольно поджала губы, но все же продиктовала ему телефон и адрес газеты.

Шукран он в помещении газеты нашел быстро. Она сидела на столе рядом с лохматым парнем, оба с увлечением читали какой-то листок, причем Шукран ожесточенно чиркала его красным фломастером.

Она увидела Старыгина сразу же, но сделала вид, что не заметила его, и еще теснее придвинулась к парню.

«Как маленький ребенок, честное слово!» – с досадой подумал Старыгин, пробираясь между столами.

– Вы ко мне? – синие глаза сверкнули ледяным светом.

– К тебе, – жестко ответил Старыгин.

– Вам есть что сказать мне по поводу картины? – Она высоко вздернула подбородок и тряхнула волосами, так что они задели парня по лицу, и тот опасливо отодвинулся.

– По поводу картины что-либо говорить пока рано, но у меня есть деловое предложение насчет статьи. Будет большой резонанс.

Лохматый парень внимательно наблюдал, какими взглядами обмениваются Шукран со Старыгиным, потом хмыкнул и отошел от стола.

– Слушаю, – она даже не предложила Старыгину сесть, но он решил не обращать внимания на капризы взбалмошной девчонки.

Он вполголоса изложил ей историю со строительством химкомбината и обрисовал недалекое будущее города Беловодска и всего района, ни словом не упоминая о Чаше.

– Разумеется, я об этом слышала, – с досадой сказала Шукран, – но о чем тут можно писать? Все и так всё знают, знают также, что этот Прохор Угрюмов хорошо подмазал всю нашу областную администрацию. Что бы я ни написала, все уже решено. Да и статью никогда не напечатают…

– Значит, тебе все равно, что будет с городом, с твоей родной степью? – зашипел Старыгин, едва сдерживаясь, чтобы не закричать. – Значит, скакать на лошадке, называя себя дочерью степей, – это одно, а защищать эту степь от гибели, помнить о предках – это совсем другое? Я думал о тебе лучше…

Ух, как она на него посмотрела! Синие глаза испустили две молнии, странно, что они дырки в Старыгине не прожгли.

– Я думал, что ты – журналист, – продолжал Старыгин, на которого ее взгляды не произвели особого впечатления, – но, раз ты не хочешь помочь, я найду другого. Кто-нибудь обязательно согласится… Молодой человек! – окликнул он лохматого парня, ошивавшегося неподалеку. – Вы тоже сотрудник газеты? Можно вас на минуточку?

– Постой! – встрепенулась Шукран. – Я согласна!

Статья Шукран, которую она сумела протащить в ближайший номер, минуя главного редактора, наделала много шума, поскольку была написана очень резко, и все неприглядные вещи и поступки назывались в ней своими именами. Люди забеспокоились, поскольку загрязнение реки касалось их непосредственно, это после появления статьи поняли даже самые инертные. Масло в огонь подлило то, что главный редактор газеты после публикации со скандалом уволил Шукран Арипову, а ее коллеги сделали все, чтобы этот факт стал как можно шире известен. Шукран называли борцом, смелой и решительной женщиной, честной журналисткой. Администрация была вынуждена отреагировать и назначила встречу Прохора Угрюмова с жителями Беловодска.

На площади возле памятника доктору Каменскому за ночь соорудили трибуну. На ней стояли выбранные горожанами представители общественности, наиболее уважаемые в городе люди – учительница Варвара Александровна, главный врач больницы доктор Вишневский и участковый уполномоченный милиции капитан Степанов. Перед трибуной уже толпились взволнованные городские жители. Ждали областное начальство и самого Прохора Угрюмова.

Старыгин и Шукран протиснулись в первые ряды зрителей, чтобы видеть все происходящее.

Время тянулось, но гости из центра заставляли себя ждать – то ли застряли на степной дороге, то ли расчетливо готовили свое появление.

Наконец показалось несколько черных машин, они эффектно развернулись и остановились перед трибуной.

Из первых двух машин высыпали охранники, мрачные парни в черных костюмах и черных же очках. Они растянулись цепью перед трибуной и застыли, как манекены в витрине одежного магазина. Под черными пиджаками явственно прорисовывались пистолеты.

Затем распахнулись дверцы последней машины, и из нее показались двое – худощавый мужчина лет сорока, с коротко стриженными седоватыми волосами и неуловимым взглядом опытного администратора, и грузный, одышливый человек – довольно молодой, но выглядевший старообразно, в черной тройке, с маленькими пронзительными глазками.

– Это – Прохор Угрюмов, – вполголоса сообщила Шукран, взглядом показав на толстяка в тройке. – Под старого купчину работает. А с ним – Антон Сухарев из областной администрации.

Жители Беловодска встретили гостей настороженным молчанием.

Угрюмов и Сухарев неторопливо поднялись на трибуну, оглядели собравшихся.

– Уважаемые жители Беловодска! – заговорил областной начальник. – Вы, конечно, уже слышали о том, что поблизости от вашего города планируется строительство крупного химического комбината. Я хочу представить вам господина Угрюмова, который обрисует перед вами перспективы этого проекта. Собственно, представлять его вам не нужно, вы его хорошо знаете…

– Ну, здравствуйте, земляки! – Угрюмов, отодвинув своего спутника, вышел на самый край трибуны, нависнув над первыми рядами зрителей массивным животом, обтянутым жилетом, его пересекала золотая цепочка карманных часов. – Вы меня и правда хорошо знаете, я родился в вашем городе, здесь же прошла моя юность. Но потом я, как вы знаете, уехал отсюда…

– Вот уж когда мы перекрестились! – выкрикнула из толпы какая-то старушка. – Да от тебя, шалопая, житья в городе не было! Кто собаку Сергея Петровича мотоциклом переехал? Кто Сидорчукам ворота кизяками обмазал за то, что дочка их, Зойка, твои приставания отвергла? Я все помню!

– Вот только не надо провокаций! – сурово воскликнул областной начальник. – Вот только не надо этих голословных обвинений! Уголовным кодексом предусмотрена ответственность за распространение заведомо ложных…

– Не волнуйтесь, Антон Иванович! – остановил его Угрюмов. – Я со своими земляками сам разберусь. Я уехал из Беловодска, потому что понял – настоящая жизнь не здесь, а в больших городах! Там, где строится будущее…

– Там, где крутятся большие деньги! – выкрикнул кто-то из толпы.

– Да, и деньги! – Угрюмов ничуть не смутился. – А лично я в деньгах ничего плохого не вижу. Деньги – это сила, власть, энергия! Деньги – это кровь экономики! И то, что я принесу в ваш город большие деньги, – это огромное благо для города. Деньги вольют в этот сонный городок свежую кровь!

– Нужна ли нам кровь? – раздался голос из толпы. – У нас в Беловодске кровь давно не лилась!

– Действительно, – вступил в разговор капитан Степанов. – В Беловодске самый низкий уровень преступности во всей области, даже больше – во всей стране! Я могу вас ознакомить с документами…

– Ознакомите в рабочем порядке, – сквозь зубы процедил Сухарев. – И вы, Степанов, как представитель власти, должны излагать другую точку зрения…

– Я излагаю свою собственную точку зрения! – повысил голос милиционер. – И эта моя точка совпадает с мнением моих земляков. С точкой зрения всего города!

– Семен Семеныч! – Прохор Угрюмов повернулся к участковому, широко улыбаясь и демонстрируя полный рот ненатурально белых зубов. – Семен Семеныч, насчет низкой преступности – это, конечно, хорошо, это просто замечательно, но я создам в городе много новых рабочих мест!

– Да вы город отравите, здесь жить будет нельзя! – выкрикнул кто-то из горожан.

– Ну и что? – Угрюмов нисколько не растерялся. – Государство выделит средства на строительство нового жилья в безопасном месте и даже на расходы по переезду…

– Ну, раз пошел такой разговор – значит, дело решенное, – тихо проговорила Шукран. – Этот митинг организовали просто для того, чтобы выпустить пар. Ничего горожане не добьются…

– Ты думаешь? – взглянул на нее Старыгин. – А мы будем молча смотреть на это?

– А что мы можем сделать? – Шукран пожала плечами. – Против лома нет приема.

– Есть! Мотоцикл у тебя близко? – и Старыгин, схватив девушку за руку, потащил ее из толпы.

А Угрюмов продолжал свою речь:

– Земляки, подумайте о своей молодежи, о детях!

– Вот как раз о них мы и думаем! – выдвинулся вперед доктор Вишневский. – У нас в городе прекрасная экологическая обстановка, вода чистая, воздух прекрасный, поэтому детская смертность минимальная, дети растут здоровыми…

– И очень хорошими! – добавила Варвара Александровна. – Добрыми, отзывчивыми, честными. В нашем городе не существует проблемы наркотиков…

– А если здесь будет построен химический комбинат, с чистой водой и воздухом будет покончено!..

– Не волнуйтесь! – Угрюмов продолжал улыбаться, но улыбка его все больше напоминала волчий оскал. – Не волнуйтесь, мы предусмотрели двойную систему очистки сточных вод. А детям нужен не только чистый воздух, им, дорогие мои, нужно будущее! Я позволю себе каламбур – будущее нужно им, как воздух! Жизнь в Беловодске забьет ключом – мы построим не только комбинат, мы создадим всю инфраструктуру. Магазины, клубы, дискотеки…

– Наркотики, поножовщина! – неслось из толпы.

– Граждане! – снова выступил вперед Сухарев. – Вы не хотите понять, что строительство комбината соответствует высшим интересам общества…

– Высшим интересам общества соответствуют здоровые дети! – возразил ему врач.

– А кто, собственно, санкционировал ваше присутствие на трибуне? – прошипел областной начальник.

– Город! – ответил доктор Вишневский. – Наши земляки! Люди, которые нам доверяют.

– Конкретно, какие организации? Что за самоуправство!

Толпа неодобрительно зашумела.

– Земляки! Беловодцы! – попытался Угрюмов снова завладеть вниманием присутствующих. – Кажется, мы впустую тратим драгоценное время!

И он взглянул на золотые часы, достав их из жилетного кармашка.

– А это что такое? – Варвара Александровна шагнула к Угрюмову и протянула руку к круглому золотому медальону, висевшему на часовой цепочке. – Откуда у вас этот медальон?

– В чем дело? – Прохор Угрюмов отступил, улыбка окончательно превратилась в злобный оскал. – Что это вы себе позволяете? Я вас, конечно, уважаю, как свою учительницу, но ваше поведение переходит всякие границы!

– Я узнала эту вещь! – голос учительницы гремел на всю площадь. – Я поняла, откуда она у вас!

– Да что это вы такое говорите! – в голосе Угрюмова прорезались злобные, истеричные интонации. – Этот брелок – моя семейная реликвия! Он мне достался в наследство от деда! Он приносит мне удачу! Я ношу его всю жизнь!

– Не всю, а только последние двадцать лет! Двадцать три года! Прежде этот медальон принадлежал покойному доктору Каменскому!

Толпа ахнула и придвинулась к трибуне.

– А ведь и верно, – проговорил кто-то в полной тишине, – ведь он из города исчез аккурат после убийства доктора-то. Ведь с тех пор его и не видели…

– Это ложь! – выкрикнул Угрюмов, но глаза его предательски забегали по сторонам. – С чего вы взяли? Какие доказательства? На нем нет никаких надписей… самый обычный брелок…

– Не брелок, а медальон! – перебила его учительница. – Здесь есть потайная пружина!.. – Она выбросила руку вперед, выхватила из рук бизнесмена медальон и нажала незаметную кнопочку. Крышка откинулась, и все, кто стоял близко, разглядели под ней круглую черно-белую фотографию молодой светловолосой девушки.

Девушки, в которой можно было узнать Варвару Александровну, какой она была четверть века назад.

– Очень интересно! Значит, говорите, семейная реликвия? – протянул капитан Степанов, приблизившись к Угрюмову и положив руку ему на плечо. – У меня и тогда были подозрения, но вот доказательств не имелось, оттого начальство и слушать меня не стало. Да и вы, гражданин Угрюмов, вовремя смылись! А теперь и доказательства появились!

– Сволочь какая! – орали в толпе. – На святого человека руку поднял! Деньги народные присвоил!

– Что это за самоуправство! – истерично выкрикнул Сухарев, тем не менее отступив в сторону. – Степанов, что вы себе позволяете?

– Задержание преступника позволяю! – ответил участковый, не поворачиваясь к начальнику. – По особо тяжким преступлениям срока давности законом не предусматривается!

– Я уверен, что Прохор Петрович все объяснит… – проблеял Сухарев, окончательно потеряв почву под ногами.

– А ну, дед, убери лапы! – рявкнул телохранитель Угрюмова, оттолкнув участкового в сторону.

Народ на площади шумел, но цепочка охранников перед трибуной выдвинулась вперед, ощетинившись стволами.

– Отходим! – скомандовал начальник охраны и повел Угрюмова к спуску с трибуны.

И вдруг вся площадь изумленно выдохнула.

Глаза граждан, только что прикованные к происходившему на трибуне, в едином порыве обратились к дальнему концу выходившей на площадь улицы.

Там, в облаке пыли, показалось несколько десятков удивительных всадников. Облаченные в чеканные позолоченные доспехи поверх расшитых золотом кафтанов, они мчались на крупных, мощных лошадях в узорчатой сбруе. Головы всадников венчали остроконечные золоченые шлемы, украшенные перьями. Круглые бронзовые щиты, луки со стрелами и кривые мечи в драгоценных ножнах составляли их вооружение.

Половцы мчались к площади в полной тишине, словно призраки.

Жители Беловодска расступились при их приближении, и призрачные всадники подъехали к трибуне.

– Что за хрень? – хрипло выкрикнул начальник охраны, выдергивая из кобуры тяжелый пистолет. – Откуда вылезли эти уроды? А ну, козлы, убирайтесь обратно в свой дурдом!

Он направил пистолет на одного из половцев, но тот взмахнул кожаной семихвостой плеткой и выбил оружие из руки телохранителя. Тот взвыл, схватившись за сломанную руку.

Остальных охранников, в совершенной растерянности столпившихся возле трибуны, могучие половецкие лошади оттеснили в сторону. Применить оружие против таинственных всадников никто не решился.

Ближайший половец наклонился с седла, обхватил Прохора Угрюмова вокруг толстого туловища и вскинул на своего коня перед седлом, как мешок с мукой.

Затем призрачные всадники безмолвно развернули коней и помчались прочь, туда, откуда появились.

Антон Сухарев смотрел вслед им, разинув рот. Когда половцы исчезли и пыль на улице улеглась, он растерянно пробормотал:

– Что это было? Кто санкционировал?

– Высшее правосудие! – ответил участковый уполномоченный Степанов.

– И куда, интересно, увезли Угрюмова? – вполголоса проговорил доктор Вишневский.

– Туда, откуда не возвращаются! – ответила ему Варвара Александровна.

Старыгин и Шукран смотрели по сторонам, сидя на запыленном мотоцикле, его мотор был еще горячим.

– Ну что ж, – сказал Старыгин, – все, что могли, мы сделали, теперь тут разберутся без нас.

Бабушка Шукран встретила их в дверях юрты. Старыгин подошел к ней и не успел еще произнести ни слова, как она протянула руку и сказала:

– Давай скорее свою траву, чужеземец! У нас мало времени.

Старая женщина склонилась над очагом. Вода в чугунном котелке закипела. Знахарка взяла пучок травы гюльчи, раскрошила ее заскорузлыми пальцами и принялась по маленькой щепотке подсыпать ее в бурлившую воду, что-то тихо бормоча себе под нос.

Старыгин не знал древнего языка, на котором она говорила, но каким-то необъяснимым способом, шестым чувством он улавливал смысл ее слов, как раньше понимал магическую песню кайчи.

– Возьми всю силу травы, – шептала старуха. – Возьми всю силу великого неба, всю силу огромной степи. Возьми всю силу облаков, которые кочуют по небу, как мой народ тысячи лет кочует по степи. Возьми силу волков, бегущих своей тайной дорогой, волков, наших диких родичей, волков, в которых живут бессмертные души предков моего племени!

Знахарка на мгновение замолчала, и тут же снаружи, из степи, донесся отдаленный волчий вой. Старуха удовлетворенно кивнула – должно быть, это был хороший знак. Она снова склонилась над котелком и продолжила:

– Возьми всю силу суровой зимы, и жаркого лета, и светлой весны, и плодородной осени! Возьми всю силу моего волшебства и передай эту силу тому, кто по злой воле врагов оказался в темном урочище, что пролегло между миром живых и царством мертвых! Передай ему эту силу, помоги ему выйти из тьмы и вернуться в наш мир!

Знахарка высыпала в котелок последнюю щепотку травы и еще долго размешивала варево деревянной ложкой с длинным черенком. Черенок ложки был украшен искусной резьбой – там были бегущие волки, и пасущиеся овцы, и всадники на прекрасных конях…

Старуха размешивала варево, внимательно следя за ним и повторяя свои заклинания.

Варево в котелке поднялось густой шапкой. Юрта наполнилась терпким, душистым ароматом.

Знахарка подхватила котелок и переставила его на землю. Затем она сняла с него пену и снова подвесила котелок над огнем.

Трижды закипало варево, и трижды старуха убирала котелок с огня, трижды снимала с него густую пену.

Наконец она увидела, что зелье готово, и, процедив его через кусок войлока, налила в маленький керамический флакон. Закрыв флакон пробкой, убрала его в кожаный мешочек и протянула Старыгину, проговорив:

– Храни его как зеницу ока! Это – жизнь твоей подруги.

Водитель остановил машину прямо перед воротами больницы. Старыгин расплатился, выбрался из автомобиля.

Почему-то фонарь возле ворот не горел, и, когда такси уехало, приветливо моргнув фарами, Старыгин остался почти в полной темноте.

Только крупные южные звезды струили с неба свой далекий свет, который не столько освещал окрестности, сколько придавал им какой-то нереальный, фантастический облик.

Старыгин подошел к воротам, нажал кнопку вызова, расположенную слева от калитки.

Ничего не произошло, никто ему не ответил, никто не открыл для него дверь.

Старыгин подождал несколько минут и снова нажал на кнопку.

Что они там, заснули все?

Конечно, время было позднее, но больница – такое место, где никогда не спят, по крайней мере, тут всегда есть дежурный, готовый оказать помощь больному или пострадавшему человеку.

Так и не дождавшись появления привратника, Старыгин толкнул калитку.

И она тут же распахнулась.

«Ну да, – подумал он, проходя на больничную территорию. – Конечно, вход в больницу всегда должен быть открыт… мало ли, вдруг ночью привезут тяжелобольного…»

Тем не менее в душе его отчего-то шевельнулось смутное беспокойство.

Впрочем, ему было не до своих неосознанных ощущений – он спешил в палату, где ждала его Мария… точнее, не ждала, а просто находилась между жизнью и смертью. Он спешил как можно скорее принести ей целебный отвар, ради которого преодолел многие тысячи километров, ради которого рисковал своей жизнью…

Старыгин подошел к стеклянной двери больницы.

За ней тускло горел дежурный свет, и не было видно ни одной живой души.

Дмитрий Алексеевич потянулся рукой к кнопке звонка, но тут же передумал и толкнул дверь.

Она легко открылась, и Старыгин вошел в фойе больницы.

Здесь было тихо и пусто. Даже за стойкой регистратуры, где всегда сидела дежурная сестра, никого не было.

Старыгин удивленно огляделся.

Несколько диванов с белой обивкой, стол, часы, показывающие половину второго, яркий настенный календарь с рекламой какого-то успокоительного средства.

И – ни души.

Вправо от фойе уходил длинный коридор, слабо освещенный горевшими через одну галогеновыми лампами. Старыгину померещилось какое-то движение в этом коридоре, он устремился туда, однако, пройдя с десяток шагов, увидел столик, на котором стоял включенный вентилятор. Именно его вращение и заметил Старыгин из фойе…

– Что у них тут творится? – проговорил он вслух, чтобы разрушить гнетущую тишину больницы. – Не могут же они оставить всех своих пациентов без присмотра?

Собственный голос показался Старыгину каким-то фальшивым, ненатуральным.

Он решил не ломать голову над здешними загадками, а поспешил в палату к Марии.

С прошлого раза он запомнил дорогу: по коридору до первого поворота, потом по лестнице на второй этаж, затем налево…

Перед дверью реанимации на стуле сидел дежурный санитар.

Он дремал, уронив голову на грудь.

– Слава богу, – проговорил Старыгин, подходя к нему. – Хоть один живой человек нашелся! Эй, дружище, проснись! Мне необходимо попасть в палату к сеньоре Сальседо!

Санитар даже не шелохнулся.

– Эй, друг! – повторил Старыгин и легонько толкнул засоню в плечо.

Тот качнулся, потерял равновесие и с грохотом упал на пол.

Он растянулся на кафельном полу в чудовищно неудобной позе, но и не подумал проснуться!

– Что за черт! – Старыгин невольно понизил голос, наклонился над санитаром и прикоснулся пальцами к его шее.

Пульса не было.

– Да что же здесь происходит?! – Старыгин обернулся, ему померещилось какое-то движение за спиной. Но там никого не было. Он толкнул дверь отделения, вбежал внутрь…

За белым пластиковым столом сидела темноволосая медсестра. Точнее – вовсе не сидела: она лежала щекой на столе, и Старыгину совершенно не хотелось проверять, жива она или уже заснула мертвым сном.

Только бы не опоздать!

Он проскользнул мимо сестры, толкнул дверь палаты…

Палата была ярко освещена. Возле окна стояла узкая койка, на которой лежало неподвижное тело, накрытое простыней – какой-то несчастный, для которого все уже кончилось. Посреди палаты стояла высокая кровать, на ней лежала Мария, густо опутанная переплетением проводов и тонких разноцветных трубочек.

Чуть в стороне громоздилась сложная аппаратура, к которой тянулись все эти трубочки и провода. Старыгин не разбирался в этой сложной технике, он увидел только, что аппарат искусственного дыхания работает, медленно опускается и поднимается его поршень, и еще – на небольшом голубоватом экране бежит синусоида, показывающая сердечный ритм больного.

Он не опоздал, Мария еще жива!

Старыгин двумя шагами пересек палату, склонился над девушкой.

Это не была Мария, его Мария – это была ее бледная тень, жалкое подобие, призрак. Ни кровинки в лице, никаких признаков жизни.

Только многочисленные приборы поддерживали в ней какое-то подобие жизни, удерживали на самом краю обрыва, за которым раскинулась бездонная тьма, тьма, из которой уже нет возврата…

Старыгин сжал зубы, чтобы справиться с охватившим его отчаянием.

Он не верил, что какой-то настой, изготовленный в далеких степях, сможет совершить чудо, сможет сделать то, что оказалось не под силу современной медицине.

Но он должен верить, потому что, если он не поверит – чуда не произойдет!

Он должен верить, потому что иначе все, что ему пришлось сделать, окажется напрасным!

Старыгин запустил руку во внутренний карман, где хранил драгоценный настой травы гюльчи…

И вдруг за его спиной раздался сухой, насмешливый голос:

– Браво, браво, друг мой! Поистине, вы совершили самое настоящее чудо! Все-таки человек – удивительное существо. Надо же, вы проделали такой путь, преодолели столько препятствий – и для чего? Чтобы вытащить из комы эту никчемную особу?

Старыгин резко развернулся.

Позади него, в темном углу палаты сидел седой, властный человек с надменным аристократическим лицом. На его коленях лежал короткий и легкий бельгийский автомат.

Дмитрий Алексеевич пригляделся к нему… и узнал магистра Ордена Чаши, наследника тамплиеров.

Вот уж кого он сейчас меньше всего ожидал встретить! Карнавальные рыцари из горного замка казались Старыгину пройденным этапом, перевернутой и закрытой страницей книги, к которой ему совершенно не хотелось возвращаться.

– Удивлены? – проговорил тамплиер, криво усмехаясь. – Удивить противника – это значит наполовину победить его! Впрочем, отчего же наполовину? По-моему, победа полная, стопроцентная, и не по очкам, а нокаутом!

Он поднял автомат, направил его ствол на Старыгина и поднялся из кресла.

– Игра окончена, друг мой. Я дал вам возможность покинуть Испанию и совершить далекое путешествие, потому что знал: вы привезете мне то, ради чего стоит жить и бороться, то, что вернет нашему Ордену его древнее могущество. Вы привезете мне Чашу. Итак, отдайте ее мне – и можете дальше играть в воскресение из мертвых, можете делать любые пассы над своей полуживой возлюбленной…

Заметив, что Старыгин не спешит выполнять приказ, магистр прошел мимо него и приблизился к системе жизнеобеспечения.

– Кажется, вы меня не поняли, – проговорил он жестко. – Я не прошу у вас Чашу. Я требую, чтобы вы отдали ее мне, причем – немедленно! Иначе… достаточно мне опустить этот тумблер – и ваша подруга отправится в путешествие, из которого нет возврата! Честно говоря, это будет для нее лучшим выходом. В конце концов, сколько можно болтаться между миром живых и миром мертвых!

С этими словами тамплиер положил руку на тумблер, выключавший генератор системы.

– Остановитесь! – воскликнул Старыгин и порывисто шагнул к тамплиеру.

– Еще одно движение… – процедил тот. – Еще один шаг – и вашей подруге конец! Она умрет, умрет окончаетельно!

И в это мгновение за спиной у тамплиера возникло какое-то движение. Старыгин, не сводивший глаз со своего противника, заметил только, как от окна метнулся белый силуэт.

Лежавшее на койке у окна безжизненное тело, накрытое простыней, сбросило ткань на пол и скользнуло к магистру. Тот не успел даже оглянуться, как был сильным ударом отброшен от генератора, не удержал равновесия и покатился по полу, выронив автомат. Сверху на него навалился человек, лица которого Старыгин все еще не видел. На полу завязалась короткая, но ожесточенная борьба. Тамплиер пытался сбросить своего неожиданного противника, но тот вцепился в магистра мертвой хваткой.

Старыгин опомнился и поспешил на помощь столь своевременно появившемуся спасителю, но, пока он пересек палату, все было кончено: незнакомец ударил магистра в висок рукояткой оружия, тот дернулся, вытянулся и захрипел.

Победитель поднялся и повернулся лицом к Старыгину.

Дмитрий Алексеевич взглянул на него… и попятился, словно увидел привидение.

Перед ним стоял его старинный знакомый и коллега – Педро Гарсия Мендес.

– Господи! – Старыгин не верил своим глазам. – Педро! Ты жив!

– Иногда я сам в этом сомневаюсь, – ответил тот, проведя рукой по лицу, словно снимая маску. – Я столько раз, от стольких людей слышал о своей смерти, что почти поверил в нее.

– Но как… что с тобой произошло?!

– Я нашел в Ронде старинную арабскую книгу… ты знаешь, о чем я говорю?

– Да… я тоже ее нашел.

– Тогда ты знаешь о ее удивительном свойстве. Далеко не всякий может ее прочесть, да и тот, кому это удается, читает только какой-то небольшой фрагмент. Так вот, из того фрагмента, который удалось прочесть мне, я узнал, что Чаша Грааля, о которой так часто говорили не заслуживающие доверия люди, – реальна, действительна. Что она находится где-то на другом конце света, и ее существованию угрожает серьезная опасность. И еще – если с Чашей что-то случится, беда настигнет все лучшее, что только есть на земле… Кроме того, Дмитрий, в книге было сказано, что найти Чашу и предотвратить катастрофу может только один человек. Под описание подходил именно ты.

Педро немного помолчал, собираясь с силами.

– В то самое время, когда я прочел фрагмент книги, ко мне в дом пришел страшный человек из другого мира, человек с послушным ему чудовищем. Он хотел заполучить книгу и расправиться со мной, поскольку я слишком много узнал. Каким-то чудом мне удалось спастись от зверя. В мой дом забрел случайный бродяга, его-то и растерзал Нимрод. Я несколько дней прятался в горах – к счастью, я знаю там все тропы. Потом я вышел в маленький горный поселок, где узнал из газеты, что меня считают погибшим. Это было в моих интересах. Я спрятал книгу на прежнем месте и постарался связаться с тобой, передать тебе указания в такой форме, чтобы только ты их понял. Ну вот… ты оправдал мои надежды, справился с немыслимо трудной задачей! Я следил за тобой издалека, хотя ничем не мог помочь. А когда с Марией случилось несчастье, я решил находиться возле нее, потому что знал – здесь, в больнице, ей может грозить опасность…

Педро снова замолчал, но вдруг спохватился и торопливо проговорил:

– Что же я отвлекаю тебя от самого главного дела? Ведь ты прибыл сюда, чтобы спасти Марию! Не буду мешать тебе… обо всем остальном мы поговорим позже.

Старыгин склонился над Марией, вгляделся в ее безжизненное, бескровное лицо. Казалось, жизнь полностью оставила девушку: губы ее были мертвенного синевато-серого оттенка, под глазами залегли глубокие тусклые тени. Волосы ее, когда-то прекрасные волосы, отливавшие темным старинным золотом, рассыпались по подушке, как сухие неживые листья рассыпаются вокруг опавшего дерева. Дмитрий Алексеевич бережно приподнял ее голову, поднес к губам флакон с драгоценным настоем. Вытесняя мертвые химические запахи больницы, запахи лекарств и страданий, запахи смерти и бессонных ночей, палату наполнил удивительный, волнующий аромат – аромат степного полдня, аромат бесконечного простора, аромат жизни.

Густая маслянистая жидкость по капле смочила сухие растрескавшиеся губы Марии – так падают первые капли дождя на иссохшую, мертвую землю, измученную долгой засухой.

И безжизненное тело вздрогнуло, напряглось, по нему пробежала короткая мучительная судорога. Глаза Марии приоткрылись, она смотрела прямо перед собой тусклым, невидящим взглядом, словно видела нечто, недоступное живым.

Мария дрожала, губы ее плотно сжались, из груди вырвался мучительный стон.

Старыгин осторожно убрал флакон с настоем от губ Марии, завинтил колпачок и сжал трепещущие руки девушки своими горячими ладонями. Судорога еще какое-то время сотрясала ее легкое, высохшее за время болезни тело, но постепенно отпустила его. Ноги ее еще продолжали дрожать, но затем и они неподвижно вытянулись. Мария снова безжизненно лежала, закрыв глаза. Казалось, все осталось как прежде, целебный настой не совершил чуда.

Дмитрий Алексеевич жадно вглядывался в ее лицо, стараясь найти в нем благотворные перемены – но не обнаруживал их. Казалось, смерть никак не хочет отдавать ему свою жертву. Неужели она выиграла последнюю битву за это иссохшее, измученное болезнью тело и глубоко спрятанную в нем бессмертную душу?

Старыгин на мгновение отвернулся от лица Марии, взглянул в окно.

За ним виднелось предрассветное небо, едва заметно светлеющее, и крона дерева, росшего возле самой больничной стены.

Он снова сжал руки девушки, но смотрел не на нее, а происходящее за окном, словно призывая на помощь животворные силы природы.

Из темной глубины ночного неба медленно выступала широкая, яркая полоса бледно-розового света, она пропитывала небо, как кровь пропитывает повязку, и постепенно залила весь небосвод ликующим сиянием. И вдруг, словно отзываясь на это розовое сияние, словно радуясь рассвету нового дня, дерево за окном вздрогнуло и затрепетало всей своей листвой. И в ту же секунду с его ветвей с победным щебетом сорвалась стая птиц. Этот радостный щебет и рассветное сияние наполнили все небо, весь заоконный простор.

И, словно ей передались радость и ликование наступающего весеннего утра, Мария тоже затрепетала. Руки, которые только что были безжизненными и сухими, как мертвые ветки, сжались в ответ на пожатие мужских рук – но теперь это была не мучительная судорога терзающей тело болезни, а осмысленное и радостное пожатие живой человеческой руки.

Старыгин склонился над девушкой, вгляделся в ее лицо и едва поверил себе: буквально на глазах ее кожа розовела, смертные тени уходили из него, как уходят на рассвете последние призраки отступающей ночи, губы шевельнулись, приоткрылись и что-то неслышно проговорили.

Дмитрий Алексеевич наклонился еще ближе, чтобы расслышать этот беззвучный шепот, и скорее не расслышал, а догадался, что Мария попросила пить.

Он торопливо потянулся к столику, схватил графин с питьевой водой, плеснул немного в стакан и поднес его к губам девушки. Он вновь приподнял голову Марии и влил в ее губы несколько капель воды. Она проглотила воду жадно и благодарно, лицо ее заметно порозовело, глаза приоткрылись.

На этот раз в них было осмысленное выражение, и сами глаза стали прежними – цвета живого янтаря, и в палате стало светлее, словно глаза Марии рассыпали в воздухе тысячи золотых искр.

– Это ты… – прошептала Мария едва слышно, и ее губы тронула кроткая, неуверенная улыбка. – Это ты… Я ждала тебя… Я знала, что ты придешь…

Примечания

Читайте об этом в романе Н. Александровой «Ад да Винчи», издательство «Эксмо».

Вернуться назад

HOME / Романы

Наталья Александрова - Хранитель Чаши Грааля