Наталья Солнцева - Амулет викинга

Наталья Солнцева

Амулет викинга

Это был ее прощальный подарок. Она подгадала на Рождество, которое я должен был праздновать без нее, в кругу семьи. Если учесть, что мою семью составляет нелюбимая жена… праздник обещал быть мрачным.

Скука свела нас с Линдой, скука стала причиной нашего расставания. Круг замкнулся…

Скука – ужасное состояние, чреватое непредвиденными событиями, взрывом эмоций и прочими сюрпризами. Это опасное затишье, предвестник грозы, которая зреет в неподвижной тяжести воздуха, готовясь разразиться громом и молнией.

– Я буду скучать без тебя, – блеснув глазами, сказала Линда. – Мне будет одиноко…

– Прости.

– Помнишь, как в прошлом году в это же время мы катались на санях? – со вздохом спросила она. – Было морозно, снег скрипел под полозьями… Тогда все только начиналось. Держи…

Линда протянула мне маленький круглый диск из желтого металла с грубым изображением мужской головы в окружении каких-то завитков.

– Что это?

– Амулет викинга, – прошептала она, наклоняясь ко мне. – Видишь, здесь бог Один,[1] который будет охранять тебя от любой напасти…

* * *

Мы познакомились в ресторане, на одном из скучнейших чопорных банкетов. Кажется, праздновали чей-то юбилей…

Рядом со мной за столиком сидели две пожилые супружеские пары. Жены с постными физиономиями следили за мужьями, делая им замечания шепотом: «Того не ешь, дорогой… Этого не пей…» Иногда тонкий слух доставляет человеку неприятности. Беспрестанные напоминания о язве желудка и больной печени окончательно испортили и так унылое настроение. Перед моим носом стояла нарезанная осетрина с дольками лимона и зеленью, и желтые прожилки жира раздражали обоняние. Ненавижу рыбий жир! Вообще в тот вечер я все чувствовал обостренно, словно в преддверии какого-то апокалипсиса. Так зверь чувствует приближение землетрясения или волны цунами.

В зале царила торжественная угрюмость, изредка нарушаемая сдержанными смешками, тостами и заунывными тирадами тамады, который пытался расшевелить публику. Увы! Гости собрались под стать юбиляру – такие же занудные и безликие, как седовласый старик, увешанный наградами. Он с напряженным вниманием выслушивал славословия в свою честь, механически кивая, – мне показалось, что он пользуется слуховым аппаратом.

Я изнывал от накапливающейся желчи и был готов в любую минуту встать и уйти, но почему-то медлил. Чтобы хоть как-то встряхнуться, я время от времени спускался на первый этаж покурить. Я не заядлый курильщик, но иногда люблю подымить, особенно после обильной трапезы. В застекленной галерее было по-зимнему холодно, в распахнутые окна влетали снежинки, взгляду открывалась темно-синяя морозная Москва, освещенная ночными огнями. Я стоял, вдыхая и выпуская дым, и чувствовал в голове и в сердце опасную пустоту…

Не знаю, зачем я возвращался в душный банкетный зал, садился за свой столик, принужденно улыбался соседям и лениво жевал салат. Должно быть, я подсознательно ожидал встречи с ней, так же, как она – со мной. Мы оба, вполне осознавая всю наигранную бессмыслицу этого пресного «праздника», интуитивно потянулись друг к другу… ощутив на расстоянии бурлящую в наших венах жажду приключений, – необыкновенной любви, страсти, роковой тайны…

Пожалуй, тайна – это именно то, чего мне не хватало. Без тайны я не мог бы полюбить всей душой, стать рабом женщины, ее паладином.[2] А без этого мужчина даже не любовник – просто партнер по сексу.

Не было никакого противоречия между пустотой в душе и этой всепоглощающей жаждой, неодолимой тягой к чему-то опасному, запретному. Когда прыгаешь с огромной высоты, то некоторое время несешься в воздухе без всякой опоры, не зная, что тебя ожидает внизу. А может, и не надо ничего знать…

Впрочем, тогда я ни о чем таком не думал. Пустота есть пустота. Томимый смутной жаждой невесть чего, я сидел в зале и от скуки рассматривал всех подряд: пожилых родственников, друзей, знакомых и бывших коллег юбиляра, в число которых я странным образом попал. Вдруг я увидел ее, совершенно не ожидая, что среди гостей может оказаться такая барышня: юная, тонкая, в очень открытом элегантном черном платье, с пышной огненной шевелюрой. Наверное, она сильно опоздала, иначе я заметил бы ее раньше, словно искрящуюся золотую рыбку в стае невзрачных пескарей. Я никак не мог бы пропустить ее.

Она почувствовала пристальный взгляд и повернулась в мою сторону. Ее глаза светились, как у дикой кошки, – готов поклясться!

Что привело меня и ее в тот декабрьский вечер в тихий ресторанчик старой Москвы? Не иначе как случай. Случай, который подстерегает искателей приключений. Берегитесь проделок судьбы, господа! Она любит играть нами, заручившись нашими мысленными посылами, безрассудной вседозволенностью.

Приглашенные уже опустошили половину бутылок, наелись и откровенно зевали. Длинные тосты однообразно превозносили достоинства почтенного виновника торжества. Рыжая барышня изнывала от скуки…

Зато я перестал раздражаться и оживился. Вторая часть банкета, по-видимому, предполагала танцы. На полукруглую эстраду в углу зала вышли музыканты.

Старомодная мелодия удивительно точно подчеркивала мои ощущения: ностальгическую тоску, необъяснимое волнение и сердечный трепет, которого я и не подозревал в себе. О каком прошлом тосковала моя душа? Я не понимал этого. Влекомый сильнейшим внутренним порывом, я поднялся и направился к ней…

Не помню, как мы оказались рядом, прижавшись друг к другу среди других пар, кружащихся в танце. Кажется, играли вальс по заказу жены юбиляра. Вблизи девушка, которую я пригласил, выглядела не такой молодой, но еще более красивой. Ее огненные волосы щекотали мою щеку, а тело было гибким и податливым. От нее пахло миндалем и вишней, ее тепло проникало сквозь ткань платья, обжигая меня…

На ее груди была приколота круглая янтарная брошь – единственное украшение. На ком-то другом эта брошь с крупным круглым куском янтаря в обрамлении спиралевидных узоров показалась бы мне безвкусицей, но на ней она смотрелась удивительно гармонично, сочетаясь с цветом волос и глаз. Радужка вокруг ее зрачков была точно как застывшая сосновая смола, просвеченная солнцем.

– Меня зовут Линда, – сказала она, хотя я не спрашивал ее имени. – А тебя?

В ее говоре проскальзывал прибалтийский акцент.

– Ингвар… – брякнул я первое пришедшее в голову имя.

«Ты такая же Линда, как я Ингвар, – подумал я, наслаждаясь своей маленькой ложью. – И это чудесно! Мы оба сейчас придумываем себе образы, творим таинство чувственного притяжения. Ты хочешь, чтобы я поцеловал тебя, а я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не сделать это прямо здесь, сию минуту…»

– Ты очень красив…

Меня поразила ее откровенность. Ее лицо, казалось, не знало крема и пудры, а губы пламенели без всякой помады, покрытые едва заметным слоем блеска. Наверное, ее томил тот же внутренний жар, что разгорался и во мне…

После банкета я отвез ее домой на такси. Она снимала квартиру на Зубовском бульваре и наотрез отказалась меня впустить.

– Рано, – прошептала она, прикасаясь холодными пальцами к моим губам. – Подождем до Рождества…

Гордость не позволила мне настаивать. Я не смог уснуть до самого утра, вспоминая запах вишни и матовую шелковистость ее кожи… Я не верил, что такое могло произойти со мной, циником и трезвым прагматиком. Я не верил, что меня влечет к Линде нечто большее, чем плотское желание, замаскированное под банальное восхищение ее женскими прелестями.

«Почему же ты думаешь о ней двадцать четыре часа в сутки? – спрашивал я себя. – Почему не перенесешь свой интерес на другую смазливую девицу, которая будет счастлива переспать с тобой в любое удобное для тебя время?»

Я пал жертвой ее загадочности, ее необычного поведения, ее янтарной броши, наконец. Она будто напустила на меня непонятный дурман. Я попросил у нее телефон, она с улыбкой покачала головой. О, какая то была улыбка! Сквозь напускную холодность в ней проступало хищное торжество…

До сих пор я считал хищником себя, но после встречи с Линдой оказался дичью. Тогда я легкомысленно прогнал эту догадку. Самонадеянный глупец! Я не мог допустить мысли, что попался в зубы женщине-охотнице…

Мы начали встречаться. Между нами с первого же взгляда возникла не просто эротическая дуэль, а скорее упорное состязание: кто кого доведет до высшего накала. Я совершил ошибку, сделав ставку на свои мужские достоинства: вообразил, что, как всякая женщина, Линда оценит мою щедрость, искусство доставлять даме удовольствие и попадет в зависимость от этого. Она долго избегала близости, но в конце концов уступила. Те несколько часов, проведенные в постели с ней… не могу их описать… все во мне перевернули. Я ждал повторения, но Линда испытывала мое терпение. Она прикидывалась холодной, разочарованной и сводила меня с ума своей печальной усмешкой. Не она – я потерял голову. Пока я ублажал ее чувственность, Линда завоевывала мою душу, словно тщательно укрепленную высоту, – шаг за шагом, пядь за пядью. Я и опомниться не успел, как был обезоружен и попал в плен…

Я водил ее по экзотическим ресторанам, угощал изысканными блюдами, исполнял все капризы. Линда требовала то сани, запряженные лошадьми, то катание с гор, то пикник в подмосковном лесу. Ее безудержное веселье внезапно сменялось приступами мрачных раздумий. За три недели этой любовной лихорадки я ничего не узнал о ней, она тоже не задавала мне никаких вопросов. Неведение подогревало наши фантазии. Воображение рисовало картины одну заманчивее другой…

Казалось, едва мы раскроем карты, наступит конец игры. Какой смысл продолжать изощряться, если все известно наперед?

– Хотел бы ты знать свою судьбу? – как-то обронила она.

– Нет! – вырвалось у меня. – Нет и нет…

Я дошел до той роковой черты, когда мне стало безразлично, что со мною станется. Я был готов на все.

– Ты лжец! – рассмеялась она. – Каждый мечтает узнать, что его ждет.

– Только не я…

Она дразнила меня, я – ее. Мы задыхались от возбуждения, от сдерживаемых чувств. Я наклонялся и касался губами ее румяной от мороза щеки. Между нами вспыхивали разряды молний – поразительно, как их никто не видел. Вокруг нас должны были бы сиять зарницы, словно предвестники приближающейся грозы.

– Ты похож на викинга, – говорила она. – Такой же могучий, светловолосый и светлоглазый.

– А ты – на златокудрую королеву Асу![3]

Зимняя свежесть московских улиц, снега и ослепительных рождественских дней слились для меня в одну полосу желания и восторга…

* * *

На Святки я сделал предложение Веронике, дочери моего бывшего партнера по бизнесу. Она забеременела от меня еще в ноябре и решительно заявила, что не собирается делать аборт. Я разозлился, но быстро остыл. Прагматизм всегда брал верх над эмоциями.

«Придется жениться, – рассудил я. – Отец даст за Вероникой приличное приданое: контрольный пакет акций надежного предприятия».

Пара неудачных финансовых операций серьезно подкосила мою фирму, поставив перед выбором: брак по расчету или банкротство. Я почти не раздумывал. Привычка ни в чем себе не отказывать въелась в мой костный мозг и положила конец моей холостяцкой жизни.

Ника – так я называл невесту – сама вешалась мне на шею. Она была некрасива, но очень ухоженна и чрезвычайно богата. Хороший вкус, отточенный с помощью модных дорогих стилистов, подчеркивал ее «яркую» индивидуальность. Маленькая, хлипкая, с узкими бедрами и плоской грудью, она выглядела восхитительно в темноте, когда интимный полумрак скрадывал мелкие черты ее лица, угловатость фигуры и слишком тонкие ноги. Наряды от известного модельера сидели на ней, словно на манекене, – как будто она сошла с витрины изысканного бутика. Ломкие черные волосы приводили в отчаяние ее парикмахера, который, однако, умудрялся соорудить из них элегантную прическу. Ника производила впечатление самоуверенной высокомерной особы, знающей себе цену. На деле она оказалась вздорной бабенкой, от которой доставалось всем, кроме меня. Даже отец угождал ей и предпочитал не перечить без особой нужды.

При всех своих недостатках – которые, впрочем, некоторые сочтут достоинствами – Ника умела добиваться своего. Она пожелала заполучить меня в качестве любовника, и я пошел ей навстречу. Отчасти я сделал это, чтобы сбить с нее спесь, доказать: в постели мне нет равных, я могу легко подчинить ее себе. Отчасти – в отместку ее отцу, который, преследуя собственную выгоду, взял да и «подставил» меня. В бизнесе всякое бывает, но я считал его своим партнером, доверял и не ожидал подвоха. Что ж, мой ответный ход уложил его на лопатки. Я победил этого тяжеловеса нокаутом! После моего удара он так и не смог подняться… Когда Ника заявила папаше, что покончит с собой, если я не женюсь на ней, его фактически унесли с ринга.

– Я убью себя и твоего внука! – рыдала Ника, когда отец пригрозил посадить ее под замок – он и слышать не желал о свадьбе. – Я найду способ, ты меня знаешь!

Он действительно знал характер дочурки и понимал: у нее хватит дури отправиться в мир иной ему назло.

Ника влюбилась без памяти и совершенно потеряла рассудок. Я воплощал в себе ее идеал мужчины, и мне прощалось то, что другим не сошло бы с рук. Мы представляли собой странную пару – невзрачная разодетая худышка и молодой широкоплечий красавец. Непрезентабельную внешность Ники с лихвой компенсировал капитал, который был обещан ей в приданое, – иначе я не соглашался узаконить наш «грех». О том, чтобы давить на меня, не могло быть и речи. Будущий тесть за годы совместной работы успел изучить мои повадки, чтобы отказаться от заманчивой идеи силой принудить к чему-либо. Меня можно было только уговорить, посулив щедрую прибыль. Я с детских лет не страдал от скромности – это похвальное качество затерялось среди моих бесчисленных пороков.

Вероятно, я чего-то не учел, не сумел предугадать. Я не провидец!

Моя страсть к Линде никоим образом не пересекалась с будущей женитьбой. Эти две совершенно разные стороны моей жизни существовали параллельно. Любовь – состояние души, а брак – «совокупность бытовых и правовых отношений, связывающих мужа и жену». Свадьбу назначили на конец апреля.

Приготовления к сему знаменательному событию повлияли на мои встречи с Линдой. Мы стали реже видеться – я вынужден был соблюдать приличия. Отец Вероники обожал избалованное до безобразия чадо и ради нее закрывал глаза на мои похождения. Между нами состоялся обстоятельный мужской разговор.

– Таких, как ты, могила исправит, – неприязненно усмехнулся будущий тесть. – Ума не приложу, что в тебе нашла моя дочь! Ну… сердцу не прикажешь. Мне остается смириться и обеспечить ее будущее. Ты получишь достаточно, чтобы вести достойную жизнь. Ника не может выйти за банкрота!

Он пытался сохранить лицо – прикидывался, будто сам принял решение «поделиться» со мной акциями, а не выполняет мои условия. Я не стерпел.

– Если бы мою фирму не пустили на дно…

– Бизнес – не институт благородных девиц! – вспылил он, уловив мой намек. – В сражении побеждает сильнейший.

– Вы хотели сказать, беспринципный делец.

– А хоть бы и так! Не тебе говорить о принципах, дорогой зятек.

– Пока еще нет. Я могу и отказаться…

Он не рискнул искушать судьбу – я слыл «безбашенным», способным на дерзкую выходку.

– Черт с тобой! – пробормотал будущий тесть, опуская глаза. – Считай, мы квиты. Вероника здесь ни при чем! Я не питаю иллюзий по поводу твоей нравственности… но моя дочь не должна страдать. Устраивайся так, чтобы она ни сном ни духом. Ты понял?

Я охотно кивнул. Он почти разорил меня и хотел выйти сухим из воды. Я имел право обещать ему все, что угодно… и ничего не выполнить. Я еще не поквитался с ним, вопреки его уверенности.

«Мы померимся силами в новом поединке! – думал я, сохраняя на губах вежливую улыбку. – Ты не благородная девица, а я и подавно!»

* * *

Я не искал выхода из сложившегося положения – во мне теплилась надежда, что ситуация разрешится без моего участия. Я привык полагаться на случай.

Наши встречи с Линдой стали более редкими и страстными. Я чувствовал, что лечу в бездну, и не мог остановиться. При одном взгляде на нее во мне поднималась волна желания и странной нежности. Ее волосы, вьющиеся от природы, выбивались из-под меховой шапочки. Кожа, оттененная рыжими кудрями, казалась фарфоровой. В длинной юбке из плотной шерстяной ткани, затканной узорами, и курточке с песцовой опушкой она была похожа на дочь конунга.[4]

Мы бродили по заснеженным аллеям и целовались украдкой, оглядываясь по сторонам. Нам доставляла удовольствие необходимость скрываться от чужих глаз. Я признался Линде, что женюсь. Она долго молчала, а я отогревал ее руки в своих. Она слегка оттолкнула меня и попятилась.

– Я этого боялась! – прошептала она, со смехом прижимаясь спиной к стволу старой ели. – А чего боишься, то и случается!

Ветки дерева дрогнули, на нас обрушился снег, переливающийся на солнце. Снежинки застряли в ее волосах, вспыхивая, словно бриллианты в короне из червонного золота.

– Ты моя королева Аса! – не сдержал я восхищенного возгласа.

– А ты мой викинг… человек из фьорда, морской разбойник…

В ее словах звучало больше сожаления, чем любви.

– Ты ревнуешь? Женитьба – это только формальность, клянусь! Сделка, ничего больше. Мы с тобой по-прежнему будем вместе…

– Я ни с кем не хочу тебя делить.

– И не надо. Я принадлежу тебе… душой и телом.

– Она хороша собой?

Я тут же представил Нику – плоскую, бледную без макияжа, с тонким ехидным ртом – и покачал головой.

– Нет. Ты настоящая роза по сравнению с ней.

– Зачем же ты берешь ее в жены?

– Так получилось.

Она больше ничего не спросила, а я не стал объяснять. Мы гуляли в обнимку, пока не замерзли. Я повел Линду в кафе, где подавали блюда из дичи, приготовленной на открытом огне. Мы пили глинтвейн, болтали всякую чепуху. Линда смотрела на языки пламени и о чем-то думала. Синий кашемировый свитер очень шел к ее светлой коже и сияющим волосам.

– Я не люблю Нику… – вырвалось у меня. – Хочешь, поклянусь кровью?

Она вздрогнула и словно очнулась от забытья. Я пытался разрезать ладонь столовым ножом, она молча качала головой. Выступившая капелька крови испугала ее, на что я и рассчитывал. Я даже не чувствовал боли – присутствие Линды действовало на меня как наркоз. Бог знает, что еще я мог вытворить…

Пока я произносил слова клятвы – глупые, полные мальчишеской бравады, она смахнула с ресниц предательскую влагу. Гордость не позволяла ей плакать.

– Ты сам выбрал, – едва слышно произнесла она и добавила: – Покорись своей участи, викинг…

* * *

С того памятного дня все изменилось, стало другим: город, небо, солнце. Сам воздух пропитался тревогой, ожиданием чего-то непоправимого, словно Линда совершила некий обряд, произнесла магическое заклинание. «Должно быть, она ведьма, – твердил я. – Молодая, красивая, горячая, как огонь в очаге… и холодная, словно февральский снег…»

Я боролся с желанием заплатить консьержу дома, где она поселилась, и выведать, откуда она, чем занимается, как ее на самом деле зовут. Мешало непомерное самолюбие. Неужели я опущусь до того, чтобы наводить справки о женщине? Она сказала о себе ровно столько, сколько сочла нужным, и я, между прочим, тоже.

Линда пробудила во мне остатки мужского благородства: я не мог позволить себе следить за ней.

«Откуда у тебя полицейские замашки, парень? – корил я себя. – Что тебе даст ее фамилия? Женишься ты, заметь! Не она выходит замуж. Хотя не исключено, что она замужем или ведет свободный образ жизни – содержанки, например. Тебя это коробит? А разве ты сам не собираешься сделать то же самое? Отец Ники фактически назначает тебе содержание! Более того, ты вытребовал эти деньги, якобы в компенсацию его вины перед тобой – а он просто выиграл у тебя раунд. Ты – прожигатель жизни, а он – трудяга, фанат своего дела. Он оказался лучшим на этой дистанции. Хочешь сказать, что он мошенник? Так ведь и ты не святой!»

Я, совершенно не склонный к самокопанию и самокритике, вдруг принимался то судить себя, то оправдывать. Не иначе как на меня порчу навели. Кто мог осмелиться на такое? Линда, кто же еще! У нее глаза ведуньи, язычески пронзительные, полные дикой необузданной силы…

Я отказался от идеи разузнавать что-либо о ней и погрузился в приготовления к свадьбе.

Время остановилось… или летело слишком быстро. Словом, я чувствовал себя ныряльщиком, опустившимся на большую глубину, куда не попадает свет. Я словно ослеп и оглох. Когда мне становилось невмоготу, я поднимался на поверхность глотнуть свежего воздуха. Этим воздухом для меня была Линда. Я дышал ею…

Торжества прошли для меня, как мутный тревожный сон. Тесть подарил нам с женой большую квартиру с ремонтом, но без мебели. Ника тут же зарылась в каталоги, села на телефон – ее разговоры с дизайнером по интерьеру утомляли меня до головной боли. Я послушно ездил с ней по магазинам, выбирал обивочную ткань, люстры и напольные вазы, непрестанно думая о Линде. Чем больше я отдалялся от нее физически, тем теснее нас связывали общие мысли. Она тоже тосковала, я не сомневался.

Мы с Никой обустраивали свой быт, потом поехали в свадебное путешествие. Тесть заранее оплатил все расходы и отрезал путь к отступлению. Европа в этот раз показалась мне слишком прилизанной и до тошноты благополучной. Я томился – Ника с наслаждением предавалась шопингу и требовала, чтобы я сопровождал ее. Беременность уже была сильно заметна: живот торчал, будто спрятанный под юбкой мяч. Учитывая субтильное телосложение Ники, выглядело это безобразно. Никаких отцовских чувств я не испытывал и вообще начал сомневаться, моего ли ребенка носит новоиспеченная супруга. Я отлично помнил, что оказался у нее не первым.

«Вот болван! – безжалостно высмеивал я себя. – Развели тебя, как несмышленыша! Ну, ничего. Пусть только появится на свет долгожданный младенец! Устрою проверку ДНК…»

Пока я тешился новыми планами мести, Ника излучала безмятежность и умиротворение. Казалось, она наконец обрела счастье. Даже ее характер как будто смягчился – она перестала брюзжать и отпускать по всякому поводу едкие замечания. Меня они, разумеется, не касались, но постоянное выражение недовольства кого угодно выведет из терпения.

Улучив минутку, я уединялся и набирал номер сотового Линды. Она не отвечала и сама мне не звонила. Я поставил на мобильник код, чтобы Ника ненароком не обнаружила того, что ей знать не положено. По закону подлости она могла догадаться, чей номер кроется под обозначением Аса. В принципе, я не скрывал от Ники своего образа жизни, и она была осведомлена о моих многочисленных интрижках. Став ее мужем, я не собирался отказываться от холостяцких привычек. Однако «много женщин» не так опасно, как «одна женщина». Думаю, Ника это понимала. При всей недалекости, она была истинной дочерью своего папаши и обладала исключительным нюхом на то, что затрагивало ее интересы.

На вторую неделю нашего путешествия я купил в супермаркете бутылку водки и напился до чертиков. Без Линды у меня исчез вкус к жизни. Она безропотно восприняла мой отъезд и только повторила:

– Ты сделал свой выбор…

В конце мая мы с женой вернулись в Москву. Через месяц она родила недоношенного мальчика, который умер на следующий день. С анализом ДНК не сложилось, да и как-то неловко было затевать об этом разговор. Тесть воспринял случившееся сдержанно.

– Вы молоды, у вас еще будут дети, – сказал он. – А ты, дочка, не вешай нос. Займись-ка лучше своим здоровьем. Доктор предупредил, что у тебя есть гормональные отклонения. Это все стрессы! Побольше отдыхай, ешь фрукты и ни о чем не переживай.

При этом он злобно поглядывал на меня, как будто я был во всем виноват.

Ника выписалась из клиники подавленная, но быстро пошла на поправку. Отец в утешение подарил ей ожерелье из розовых опалов – ее любимых камней.

Я искал Линду. В доме на Зубовском мне сказали, что жиличка съехала, куда – неизвестно. Я так и не узнал ни ее настоящего имени, ни фамилии. Консьерж, который мог сообщить это, уволился.

Лето перевалило за середину, Ника звала на море, в Черногорию, «в маленький домик под красной черепичной крышей, где мы будем вдвоем», а мне не хотелось уезжать из Москвы, хотя солнце палило немилосердно, в городе было пыльно, душно от раскаленного асфальта. Я ждал весточку от Линды. Она мерещилась мне то в толпе прохожих, то среди покупателей в магазине, то за дальним столиком в ресторане. Однажды мне показалось, что она стоит и смотрит на окна моего офиса. Я мигом слетел по лестнице, выскочил на улицу – там никого не было. Каждый телефонный звонок заставлял меня трепетать и отчаиваться. Не могла же она вот так сразу и навсегда забыть меня, выбросить из сердца?!

Потекли дни, монотонные и серые. Я ходил на работу, только чтобы не видеть Нику, ее капризно опущенные губы, не слышать тягучего голоса. Сидел в кабинете, бесцельно перебирая бумаги, и вспоминал наши с Линдой встречи. Мои отношения с женой стали совсем сухими, формальными. Она украдкой проливала слезы, я готов был удушить ее. Я ненавидел ее за собственную слабость…

– Ты меня избегаешь? – как-то решилась спросить она. – Из-за ребенка? Это ужасное горе, но что поделаешь?

– Нельзя построить счастье на обмане! – напыщенно заявил я. Как будто сам являл собой образец искренности и бескорыстия.

Ее глубоко посаженные глаза забегали:

– Что ты имеешь в виду?

– О черт! Лучше я промолчу. Ладно?

Она выдала себя с головой – эти опущенные ресницы, эти нервно сплетенные пальцы, эта растерянность. Я попался на подлый женский трюк, как до меня попадались сотни, тысячи мужчин. Из-за этой лжи я потерял Линду! Кровь ударила мне в лицо, в груди что-то вспыхнуло, стало нечем дышать. Вот чем обернулась моя мстительность – ее ловко использовали против меня же.

– Поделом тебе, викинг… – прошептал я.

– Что ты там бормочешь? – испуганно спросила Ника.

Я повернулся и, не проронив ни звука, вышел из комнаты. Она еще говорила мне вслед какие-то пустые, ненужные слова, но я их уже не слушал. Не помню, как я оказался на улице, как спустился в метро и ехал по гулким темным туннелям, как толпа пассажиров вынесла меня из поезда на конечной станции и повлекла к подземному переходу. Я брел куда глаза глядят, не разбирая дороги. Очутившись в полутемном кафе, я заказал выпивку…

Проблески сознания сохранили в памяти лицо таксиста, который вез меня домой. Каким-то образом я назвал ему свой адрес – видимо, еще до полной отключки. Таксист оборачивался ко мне и задавал какие-то вопросы. Кажется, я отвечал. Рядом со мной на заднем сиденье кто-то дышал, поправлял волосы, источал аромат миндаля и вишни. Во мне пробудилась звериная ярость, приглушенная алкоголем. Мозг бушевал, но тело мешком привалилось к спинке сиденья и отказывалось двигаться…

– Линда, ты? – язык не ворочался, и вопрос, вероятно, прозвучал только в моем воображении.

«Где ты пропала? Как ты могла так поступить со мной? – беззвучно негодовал я. – Я чуть с ума не сошел! Возможно, уже схожу… Ты правда здесь? Или это всего лишь мой пьяный бред?»

Я пытался дотянуться до нее, но ловил пустоту. Таксист смеялся, его зубы блестели в темноте. Я обессилел и затих, боясь спугнуть Линду. Пусть она побудет рядом хотя бы минуту! Моя ярость улеглась у ее ног, словно послушный, прирученный зверь. За окнами мелькали ночные огни, погружая меня в транс…

Я стал завсегдатаем этого кафе, расположенного в подвале высотного дома. Здесь подавали шотландский виски, куропаток на вертеле, и я быстро напивался под звуки волынки. Стоило мне опрокинуть пару рюмок, как на меня наплывал туман, в котором пряталась Линда. Я звал ее… Она откликалась не сразу… но все же появлялась – тонкая, в длинной юбке, закрывающей щиколотки, в огненном ореоле волос…

Потом мы ехали домой в такси, я выходил, а она оставалась в машине, махая мне рукой. Я не смел ни на чем настаивать, ведь она снова могла исчезнуть, теперь уже навсегда.

– Где ты был? – спрашивала наутро Ника.

Что я мог ей ответить? Пил, гулял… Не хватало, чтобы она приперлась в то кафе и застукала нас. Мне-то безразлично, но Линде вряд ли доставит удовольствие визит моей жены.

«Ника не осмелится! – убеждал я себя. – Она не рискнет! Зная мой характер…»

– Ты свихнулся, – бросила мне супруга. – Гляди, сопьешься… Хочешь, я договорюсь со знакомым врачом? Просто побеседуй с ним…

Кажется, я запустил в нее тяжелым предметом, бутылкой или вазой… Она взвизгнула и закрылась в спальне. Три дня мы не разговаривали, а после все пошло своим чередом.

Так промелькнула осень. В декабре Москва убралась в зимние одежды – белые, синие, розовые, сверкающие. Повсюду начались предпраздничные ярмарки, витрины магазинов заполонили Деды Морозы и Снегурочки. Я подумывал о подарке для Линды – скоро Новый год, Рождество. Я искал редкостное, изысканное украшение, которое подошло бы к ее удивительной внешности. В салонах мне показывали ювелирные изделия, но ни одно из них не отвечало моим требованиям.

Линда меня опередила. Поздним вечером, как обычно сидя со мной за столиком в кафе, она преподнесла золотой кругляшок на шнурке из плетеной кожи.

– Держи…

– Что это?

– Амулет викинга…

Я вдруг почувствовал: она прощается со мной.

– Нет, Линда… только не это…

Она молчала, позволяя гладить свою руку. Ее пальцы были длинными и бледными, без единого кольца. Может, подарить ей кольцо в знак нашего примирения?

Я признался, что еще не купил подарка для нее, и спросил, чего бы ей хотелось. Она промолчала, качая головой. Я не отставал.

– Проси все, что угодно! – с жаром заявил я.

– Ты обещал быть моим…

– Я и не отказываюсь!

– Теперь ты женатый мужчина, – серьезно произнесла она. – У тебя – своя жизнь, у меня – своя. Я и так… слишком задержалась здесь…

Она обвела зал тоскливым взглядом, встала и удалилась. Я рванулся было за ней, однако отяжелевшее тело едва пошевелилось: ноги будто приросли к полу, а голова с трудом поднялась и тут же упала.

«Ну и набрался ты, братец! – хихикал кто-то невидимый. – В стельку!»

В этот раз я ехал домой один – Линды в такси не было. Водитель помог мне добраться до подъезда. Я, как обычно, сунул ему деньги, не считая. Он поблагодарил с довольным смешком и удалился.

Наутро жена разбудила меня, с отвращением держа двумя пальцами подарок Линды. Видимо, она обшарила мои карманы.

– Что это?

– Отдай! – лениво огрызнулся я, отобрал у нее амулет и демонстративно нацепил на шею.

– Где ты взял эту жуткую вещицу?

«Почему жуткую? – оскорбился я за Линду и за себя. – Ничего ты не смыслишь в вещах, дорогуша!»

– Выиграл в бильярд…

Я иногда проводил время в бильярдной и под настроение обыгрывал даже опытных мастеров. Кий порхал в моих руках, а шары, словно завороженные, катились туда, куда следовало.

– Удивительно, как тебя не обчистили, – хмыкнула она. – Бумажник на месте. Зачем ты берешь с собой столько денег?

– Не твое дело…

Она вымученно улыбнулась и отправилась в кухню, готовить свои диетические блюда. При ее худобе это было бессмысленно – она не поправлялась ни от пирожных, ни от итальянской пасты, ни от блинчиков со сметаной.

Я потрогал амулет, убедился, что он при мне, и снова уснул. Во сне мы с Никой провели нудный сочельник, потом угостились красным вином, закусывая индейкой. На десерт она разрезала торт. Я пытался проснуться, но мои веки будто склеились…

Когда я наконец раскрыл глаза, то обнаружил себя лежащим на диване в гостиной одетым. В углу переливалась елочная гирлянда, а под елкой уснула Ника, что было на нее совершенно не похоже – она мало пила и предпочитала спать в мягкой постели, а не на паркете. Я приподнялся и увидел торчащий в ее груди нож – тот самый, которым она резала торт. Мое замутненное вином сознание мигом прояснилось, я протрезвел, вскочил и наклонился над ней. Она была мертва – на ее новом праздничном платье расползлось пятно крови, а в руке… в руке она держала золотой амулет викинга! Шнурок был разорван. Выходит, Ника сорвала амулет с убийцы…

Я пробовал разжать ее пальцы – тщетно. Их можно было только сломать. Покачиваясь, весь в испарине, я выпрямился и взглянул на свою кремовую рубашку: на ней отчетливо виднелись брызги крови, они уже успели подсохнуть и походили на соевый соус…

Посреди гостиной стоял накрытый стол – несколько блюд, хрустальный графин с коньяком, початая бутылка шампанского в ведерке со льдом. Это серебряное ведерко подарила нам на свадьбу подруга Ники. Черт! Неужели я убил свою жену? Когда? Как? Я решительно ничего не помнил. Однако амулет в ее руке и пятна крови на моей рубашке недвусмысленно указывали на убийцу! Стоп! А куда подевалось красное вино, которое мы пили? Где фаршированная индейка?

Я подошел к столу и внимательно изучил содержимое. Никакого вина, кроме шампанского, вместо индейки – кролик под белым соусом.

– Боже мой! – с облегчением выдохнул я. – Это просто ночной кошмар! Я должен проснуться… Все образуется!

Я стоял, вдыхая запах ананаса и салата из креветок, боясь обернуться. Вдруг труп все еще там, под елкой? Этакий черный сюрприз на праздник? Я же ожидал, что Рождество будет мрачным, вот мои ожидания и сбылись.

– Ха-ха-ха-ха! – вырвалось из моих губ. – Вот так фокус! Как это ей удалось?

Я подумал о Линде, о том, что она ведьма, шаманка. Дочерей конунгов наверняка обучали ведовству и всяким магическим штукам. Она завладела моей душой через древний амулет…

Я через силу заставил себя повернуть голову и посмотреть назад, в страшный угол гостиной. Бездыханная Ника все так же лежала навзничь, кухонный нож по-прежнему торчал в ее груди, скандинавский бог Один, хозяин Валгаллы,[5] зловеще подмигивал мне золотым глазом. Или это отсвечивали на амулете огни елочной гирлянды?..

Мне стало не до смеха. Сон это или явь, но что теперь делать? Труп вполне настоящий, осязаемый. Кто мне поверит, что я убил Нику в беспамятстве? Да никто! Я бы сам не поверил. «Так вот о каком подарке говорила Линда! – осенило меня. – Вот на что она намекала!»

– Ты же сам пообещал исполнить любое ее желание… – прозвучало у меня в ушах.

Я потянулся к бутылке и выпил ледяное шампанское прямо из горлышка, надеясь охладить внутренний жар, зачерпнул кусочки льда и приложил к пылающему лицу. Что же я наделал? Это все амулет, он как-то повлиял на меня. Он подчиняется Линде, она руководит мной через него!

Мысли, одна безумнее другой, вихрем закружились в моей голове. Что предпринять? Как избавиться от мертвого тела?

Ничего толком не соображая, я вытащил нож из груди Ники, тщательно протер рукоятку и положил рядом с телом. Кровь запеклась и не вытекала из узкой раны. Лицо покойной застыло в немом изумлении, но черты уже разглаживались под действием смерти. Я открыл ее шкаф, битком набитый дорогими нарядами, снял с ее длинной норковой шубы одежный мешок и завернул труп. Этого мне показалось мало – я принес плед и обернул им тело поверх мешка. Потом взял ключи от машины, взвалил сверток на плечо и двинулся к двери…

Мне повезло. Ни в подъезде, ни во дворе никто не попался навстречу и не заметил, какую странную поклажу я тащу к своему джипу. Стояла темная, безлунная зимняя ночь, падал густой снег, что облегчало мою задачу. Сквозь пелену снегопада ничего как следует не рассмотришь – даже если кто-то не сидит за праздничным столом, а выглядывает из любопытства в окно.

Я поехал на окраину города, отыскал заброшенный строительный котлован и сбросил тело вниз, в белую снеговую глубину. Поднимался ветер. К утру январская метель уничтожит следы моего преступления. Скорее всего, труп отыщут весной, если вообще отыщут. Завтра подам заявление в милицию о пропаже горячо любимой супруги, и дело с концом. Тесть, правда, на этом не успокоится, пустит в ход свои деньги и связи… Ну и черт с ним! На моей стороне сам всемогущий Один, властелин и покровитель отважных викингов…

«Амулет! – вспыхнуло в моем помраченном мозгу. – Он же остался зажатым в руке Ники! Я забыл его забрать!»

В чаду накатившего ужаса от содеянного я действительно не подумал об амулете. Это же прямая улика! Впрочем, разве его кто-нибудь видел, кроме меня и Линды? Ника видела, но она мертва. А Линда не станет давать показания, это не в ее интересах. А если станет? Если она решила окончательно погубить меня?

«Пусть сначала найдут ее… – успокаивал я себя. – А что, если она сама заявится в милицию и…»

Земля подо мной разверзлась, вернее, волна цунами, которой я старался избежать, догнала меня и накрыла с головой.

Первым моим побуждением было прыгать в котлован, разгребать снег, добывать проклятый амулет из окоченевших пальцев трупа. «Куда?! – охладил я свой пыл. – Высота большая, да и как оттуда выбираться? Теперь уж ничего не поправишь. Чему быть, того не миновать…»

Я понуро побрел к машине, проклиная себя за неосторожность. Так глупо, банально подставиться! Где же был мой хваленый ум, моя хваленая предусмотрительность?!

Обратный путь до дома выпал из моего сознания. Запомнились только снежинки в свете фар и чернота ночи, обступившая меня, закравшаяся в мое сердце.

В квартире я снял забрызганную кровью рубашку, замочил ее в порошке и подумал, что завтра же выстираю и для пущей безопасности выброшу на помойку в другом районе города. С этой мыслью я допил коньяк, рухнул на диван и уснул…

Проспал, по-видимому, до обеда. Разбудил меня громкий хлопок двери. «За тобой пришли! – прошептал в уши злорадный голос. – Тебя заберут и посадят за решетку, убийца!» Я вскочил в холодном поту, метнулся в прихожую, к глазку – никого… Вне себя от случившегося, я вернулся в гостиную. Трупа под елкой не было. Естественно! Я же сам отвез его и сбросил в котлован. Стол стоял на том же месте, но…

Волосы мои зашевелились, а кожа покрылась пупырышками. Кто-то убрал остатки рождественского пиршества! На скатерти лежала какая-то коробка и записка. Я взял ее, трясущейся рукой поднес к лицу. Буквы и строчки прыгали и разъезжались…

«Встречай Рождество без меня, – с трудом разобрал я. – Ты все равно напьешься и будешь спать. Поживу недельку у родителей. Еда в холодильнике. Подарок для тебя в коробке. Надеюсь, понравится!»

Это был крупный, наклонный почерк Ники, неровный от возмущения, которое переполняло ее.

– «Поживу недельку у родителей…» – повторил я. – Славно! Чем не повод не заявлять о пропаже жены? Я вообще могу встать в позу и…

«Но где же ведерко со льдом, остывший кролик, разрезанный торт? – похолодело у меня в груди. – Кто побывал здесь? Домработница? Тогда откуда записка? Я точно помню, что ее не было! Ника не уезжала к родителям, она…»

Я открыл темно-коричневую коробочку и увидел превосходные часы «Rolex», – классически строгие, в тяжелом корпусе из белого и желтого золота… целиком в стиле моей жены. Часы дарят к разлуке. Плохая примета. Ника, похоже, не была суеверна…

Я застыл с часами в руках, в полнейшем замешательстве. Что происходит? Что со мной? Я допился до белой горячки?

Я почти вбежал в кухню, рванул дверцу холодильника. Торт стоял нетронутый, шампанское тоже. О, черт! Черт! В ванной царили чистота и порядок. Никакой замоченной рубашки, на которой остались пятнышки крови… Более того! Кремовая рубашка была на мне, мятая и без всяких пятнышек…

«Ты свихнулся!» – прозвучал в моих ушах голос супруги.

Это был алкогольный бред! – догадался я. – И Линда, и золотой амулет, и убийство… Прав был мой отец, когда говорил: «Скука не доводит до добра, сынок!» Я слишком упорно мечтал о любви к таинственной незнакомке, о чем-то необыкновенном, чудесном, о роковой страсти, о колдовских глазах женщины с огненными волосами. Мне с детства снились скалистые фьорды, гордые дракары,>[6] скользящие по свинцовым водам северного моря, могучие варвары в железных кольчугах, жестокие набеги на чужие селения и юная, нежная дочь конунга, ожидающая меня на берегу…

Моя рука сама собой нащупала под рубашкой что-то круглое на кожаном шнурке. Не доверяя себе, я снял его с шеи и уставился, как на диковинку. Значит, не все было сном? На моей ладони лежал амулет викинга – круглый золотой диск с изображением бога Одина, древний, с шероховатой поверхностью и щербинкой у края. Эта щербинка исторгла из моих уст радостное восклицание на непонятном языке… Как будто бы я узнал старинную вещицу! Передо мной пронеслись сцены боя, плеск весел и крики гребцов, задранный кверху нос деревянного судна с оскаленной головой дракона, воины, шумно прыгающие за борт, пенная кромка прибоя…

Я встал, умылся холодной водой и вспомнил «убийство» Ники. Этот амулет оказался у меня неспроста! Линда дала мне его, чтобы… чтобы… Надо немедленно избавиться от него! Поехать к тому самому котловану и бросить эту опасную штуковину вниз, в снег, – там ее сто лет никто не отыщет.

Вместо того чтобы так и сделать, я прижал амулет к груди, со странным наслаждением ощущая его ласковое прикосновение к моей разгоряченной коже.

– Будь что будет! – шептали мои губы, на которых еще хранился привкус миндаля и вишни. – Будь что будет…

Браслет скифской царевны

Старый год умирает. Он отцвел, отыграл, спел свою песню, и теперь ему остается только уйти. О нем почти не вспоминают. Все предвкушают наступление Нового года, готовят праздничную встречу, полную нарядных елок, искрящегося снега, огней, шампанского, музыки, веселья, надежд и счастливых пожеланий.

Но старый год еще не сказал последнего слова. Он приберегает его до самого конца, до «мига вечности», когда куранты пробьют полночь, когда старое умрет, а новое родится. Прежде чем это произойдет, жизнь и смерть сольются в любовном экстазе – и неизвестно, кто выйдет победителем. В полночь так легко все перепутать.

Странные мысли одолевали Олега Бердянина, бывшего завзятого искателя кладов, а ныне обыкновенного продавца в магазине бытовой техники. Предпраздничная суета, блеск елочных украшений, бегающие огни на улицах возбуждали его напряженные нервы, вызывали головную боль.

Сеть магазинов принадлежала его отцу, состоятельному бизнесмену Трофиму Бердянину.

– Иди администратором для начала, – уговаривал Олега отец. – Потом директором тебя поставлю. Возьмешься за ум наконец.

Тот отнекивался, как мог:

– Дело нужно узнавать изнутри, с самых низов. Начинать, так с продавца.

– Ты же торговый институт закончил, – недоумевал Трофим Иванович. – Зачем тебе продавцом работать?

Олег заупрямился, и родитель уступил. Не стоит давить на парня, он не окреп еще – только пара месяцев, как таблетки глотать перестал. Однако не бывает худа без добра! Если бы не несчастный случай в Крыму, так бы и продолжал сын бродяжничать, с рюкзаком на спине по степям топать да по горам лазать. Ради дурацких поисков каких-то сокровищ Олег на третьем курсе чуть не бросил учебу, да родители не позволили: настояли, чтобы перевелся на заочное и получил-таки диплом.

Как только сходил снег, их единственное чадо с группой таких же одержимых кладоискателей отправлялось в многодневный поход по разным «историческим» местам: то остатки городского вала где-то на Смоленщине откапывать, то подмосковные пещеры исследовать, то старый скит в лесу по бревнышку разбирать. А вдруг отшельники с собой старинную утварь прихватили да где-нибудь спрятали?

В комнате будущего наследника бердянинского капитала – не баснословного, но вполне солидного – лежали потрепанные карты, ветхие от времени книги и всякая всячина, которую домработница периодически порывалась отнести на помойку: бронзовые ручки, наконечники стрел, глиняные черепки, ржавые железки, стекляшки, темные куски дерева и даже камни, якобы из подземных гробниц.

– Это болезнь, – твердила мать, роняя слезы. – Перерастет, одумается. Поймет, что у нас денег и так достаточно. Я виновата! Возила его к деду в Керчь, тот и отравил ребенка своими байками. Боспорское царство, Пантикапей, Херсонес, скифские могильники, античные храмы. Мальчик с детства заразился дедовой страстью к древностям!

– Разве дело в деньгах? – возмущался Олег. – Ничего вы не понимаете! Это же вещи, к которым прикасались люди, жившие тысячи лет назад! Они дышат тайной!

– Какая там тайна? Ну, жили, воевали, торговали, молились… и умирали. Все то же, что и сейчас. Ты уже вышел из юного возраста, сынок. Пора настоящим делом заниматься!

Но «заниматься делом» Олег не спешил. Ездил на Керченский полуостров, жил в доме покойного деда, познакомился с местными «черными археологами», которые за определенную плату водили его по заветным местам и делились информацией. Пока не попал в больницу с черепно-мозговой травмой. Хорошо, что жив остался!

Отправились они вдвоем с товарищем на холм, где раньше велась добыча камня, разбили неподалеку палатку и ходили вокруг да около, ища лаз, ведущий внутрь холма. Не обнаружив такового, принялись копать. Было это в начале лета, зарядили дожди, но молодые люди, увлеченные поисками, продолжали рыть… Пока намокшая толща земли вперемешку с камнями не обрушилась на них. Товарищ отделался легким испугом, синяками и ссадинами. Придя в себя, он выбрался из-под завала весь в грязи и в крови, с трудом вытащил Олега. Тому повезло меньше: большой камень угодил в голову, и он пролежал без сознания несколько часов в палатке, пока товарищ не привел людей из близлежащего селения.

– Ну, где твой покойничек? – лениво осведомились подвыпившие мужики.

– Может, он жив еще! – уговаривал их перепуганный парень. – Кладите на брезент, несите! Осторожно надо!

– Какой жив? Синий уже, и пульса нет, – заявил один из «спасателей», опустившись на корточки и щупая грязное запястье Олега. – Не дышит.

– Как не дышит? Дышал вроде… Или не дышал? Я не проверил… сразу за помощью побежал. Торопился очень! – Товарищ сел прямо на мокрую землю, обхватил голову руками и застонал: – Что же теперь будет?

– Дышит, кажись… – пробормотал мужик, который сидел на корточках. – Давай брезент!

Всю дорогу до сельского медпункта лил дождь. Мужики вымокли до нитки и устали ругаться. Ноги разъезжались в жидкой грязи, скользили. Тело Олега казалось неимоверно тяжелым, безжизненным.

В медпункте фельдшер оказал пострадавшему первую помощь и отправил по раскисшей дороге в больницу. Только там товарищ Олега вспомнил про мобильный телефон. Можно же было позвонить! Но трубка оказалась разбитой.

Через неделю Олега увезли в Москву на дополнительное обследование, сделали томографию. К счастью, обошлось без хирургического вмешательства. Мать от переживаний слегла, и ухаживала за ним его девушка Инна. В августе Олега перевели в отделение реабилитации, а осенью выписали. Голова болела страшно, но лечащий врач успокоил: «Остаточное явление. Постепенно это пройдет. Я назначу таблетки».

Олег медленно возвращался к нормальной жизни, чего нельзя было сказать о его памяти. Он забыл, как искали лаз, не помнил, как произошел обвал, в его сознании всплывали лишь смутные отрывочные эпизоды: холм… палатка… котелок на костре… дождь… грязь… камни… мокрая земля… темнота…

После работы отец присылал за ним машину с водителем – Олег попробовал было сам сесть за руль, но почувствовал себя плохо и не рискнул ехать по запруженным транспортом городским улицам. По дороге они забирали Инну из института. Молодые люди прогуливались по парку или ужинали в кафе, а водитель терпеливо ждал, чтобы развезти их по домам. Вечером на Олега страшно было смотреть – под глазами синяки, бледный, в испарине от подступающего приступа головной боли. Мать сразу укладывала его в постель, несла лекарство. Врач не обманул – день ото дня Олегу легчало, он все реже принимал таблетки и вскоре совсем от них отказался.

– Жениться тебе пора, – советовал отец. – Вон хоть на Инне. Пригожая, воспитанная, ласковая, любит тебя без памяти!

– То-то и оно, что без памяти…

– Девочка из хорошей семьи. Учится в медицинском, свой доктор будет.

– Без памяти – не хочу…

Отец сделал вид, что ответ Олега ничуть его не удивляет. После больницы мальчик сам не свой, говорит невпопад, думает непонятно о чем. Да и как не думать? С памятью у него действительно не все ладно. Трофим Иванович поговорил с врачом тет-а-тет, попросил быть предельно откровенным. Доктор уверял, что оснований для беспокойства нет:

– Такое бывает. Потеря памяти у вашего сына касается небольшого промежутка времени, непосредственно связанного с травмой. Это защитная реакция на страх и боль – сознание как бы изолирует тяжелый инцидент, чтобы к нему не было доступа. Потом память может восстановиться.

– А если прибегнуть к помощи гипноза?

– Зачем? Я против гипнотического воздействия, – решительно заявил врач. – Это подавляет волю пациента. Воспоминания должны вернуться естественным путем. Какая-нибудь деталь или похожие обстоятельства могут этому поспособствовать.

– Нет уж! Не дай бог…

Олег выздоравливал. Он повеселел, поправился, перестал подолгу лежать на диване, уставившись в потолок. Голова побаливала, но не так сильно. Он уже сидел за компьютером, начал переписываться с кладоискателями, интересоваться находками других.

– Опять за свое взялся, – шептала Трофиму Ивановичу жена. – Боюсь я за него!

– Женить надо сына, тогда дурь быстро из мозгов выветрится. Молодая баба в постели куда приятнее, чем рюкзак на плечах.

– Я бы с удовольствием! Чем Инна не невеста? Покладистая, неизбалованная. Только Олежек о свадьбе не заикается. И вообще, у них отношения какие-то дружеские. Без страсти, без трепета любовного.

– А мы с тобой как женились? Про любовь-то нас никто не спрашивал. Познакомили, сосватали. Ты мне приглянулась. Скромная, молчаливая, да и грудь у тебя была – глаз не отведешь.

– Тише ты! – смущалась жена. – А грудь у меня и сейчас ничего…

Трофим Иванович обнял ее, поцеловал в вырез кружевной сорочки.

– Мне кажется, я тебя в первую брачную ночь полюбил – раз и навсегда. Я ведь не изменял тебе, даже в молодости.

– Ладно, не ври!

Бердянины засыпали счастливые, как бывают счастливы люди, довольные собой и жизнью. Если Трофим Иванович и лукавил насчет нерушимой верности законной супруге, то самую малость. Были грешки, но такие мимолетные и незначительные, что о них и вспоминать не стоило. Жена ни разу не пожалела, что когда-то выбрала молодого и робкого служащего Сбербанка. Робость его касалась только женщин и ни в коей мере – работы. Она жила с Бердяниным, как за каменной стеной, ни о чем не тужила. Грехи же господь велел прощать для облегчения души.

Когда отец вновь заговорил с Олегом о женитьбе, то получил резкий отказ.

– Оставь, папа! Мне бы с собой разобраться! С головой у меня что-то творится – хочу вспомнить и не могу. Знаешь, какие у меня мысли?

– Тебе не нравится Инна? – пожал плечами Трофим Иванович. – Найдем другую.

– При чем тут Инна?

Олег хотел кое-что добавить, но замолчал, вздохнул и махнул рукой. Отцу лучше не знать.

– После Нового года поговорим, – строго произнес Бердянин-старший. – Ты где праздновать собираешься? С нами или с молодежью в ночном клубе?

– Я, наверное, в Керчь поеду…

* * *

– Не пущу! – встала на дыбы мать. – Что там делать зимой в дедовой мазанке? Не хватало только воспаление легких подхватить! Там же никаких удобств, печку топить надо, мыться в тазике.

Насчет «мазанки» она, конечно, сгущала краски. В прошлом году Трофим Иванович выделил деньги на ремонт старого дома – под руководством Олега строительная бригада поменяла крышу, окна и двери, перестелила полы, привела в порядок дымоход и провела воду, так что условия для проживания стали вполне приличными. Красная черепица, белые, увитые виноградом стены, высокий светлый забор, закрытый со всех сторон уютный дворик делали дом типично южным, крымским – располагающим к лени и отдыху. До моря было далеко, но ветер с залива приносил его запах – солоноватый, с привкусом йода.

Олег нашел спасительный аргумент.

– Я возьму с собой Инну, – заявил он. – Мы проводим старый год и встретим новый вместе. Я хочу, чтобы моя болезнь осталась в прошлом, ушла с последними мгновениями перед полуночью… туда же, откуда пришла.

Трофим Иванович вспомнил слова врача и неожиданно встал на сторону сына. Вдруг похожие обстоятельства пробудят уснувшую часть его памяти, вернут ясность и покой душе? Сам керченский воздух, корявый орех у забора, посаженный руками деда, зимняя степь, камни, развалины античного Пантикапея… Все это может оказаться тем ключиком, который откроет «черный ящик» в сознании Олега. Очень кстати, что девушка будет рядом – накрывать праздничный стол, смеяться, смотреть в глаза, манить своей красотой и молодостью. Ночи, проведенные в старом доме под свист норд-веста и треск дров в печи, сблизят их, подтолкнут к тому, чем из века в век занимаются мужчина и женщина, оставаясь наедине. Природа возьмет свое, как ни крути…

– Пусть едут, – положил конец причитаниям жены господин Бердянин. – Морской воздух Олежке на пользу. Может, с Инночкой у них слюбится-сладится. Дело молодое! Поженим их и вздохнем с облегчением.

Вечером, лежа на широкой кровати с изголовьем, инкрустированным розовым деревом, госпожа Бердянина – дочь керченского учителя истории, приехавшая когда-то в столицу поступать в педагогический институт, – вспоминала свое детство. Ей ведь тоже отец рассказывал на ночь необыкновенные сказки: про царя Митридата, золотую маску, найденную в некрополе Пантикапея, курганы, полные сокровищ, и скифскую царевну Томирис.

…Была она тонка, изящна и прелестна, как дикий степной цветок, – с маленькими алыми губами, нежной кожей и шелковистыми волосами, черными, как вороново крыло. Ее родила царю скифов роскошная и своенравная гречанка, которую он силой взял в жены. Томирис стала его любимицей. Девушку холили и лелеяли, наряжали в драгоценные ткани и украшения, привезенные из заморских городов. Когда она шла, ее сопровождал мелодичный звон бесчисленных золотых бляшек, нашитых на одежду и вплетенных в волосы. На голове царевна носила остроконечную шапочку, на шее – блестящие ожерелья, на руках – браслеты, на ногах – мягкие сапожки из искусно выделанной кожи. Но все украшения затмевала ее дивная, пленительная красота.

Царь подыскивал дочери достойного жениха. Одного за другим отвергал он претендентов на руку и сердце Томирис. Девушка удалась внешностью и характером в мать, а властной надменностью – в отца. Ее белое, как луна, личико кривилось в презрительной гримасе при виде мужчин, которых прочили ей в мужья. Она понимала, что рано или поздно ей придется сделать выбор, но оттягивала этот момент всеми возможными способами.

Мать-гречанка внушила ей мысль, что быть женой варвара, грубого и невежественного скифа, – незавидная доля.

– А если его убьют в бою или он умрет от тяжелой болезни, тебя задушат и положат в его могилу. Ни молодость, ни красота, ни принадлежность к знатному роду не спасут тебя от неминуемой смерти, – нашептывала мать.

И Томирис содрогалась от ужаса, представляя, какая участь ее ждет. По щекам катились прозрачные слезинки, когда она смотрелась в бронзовое зеркало с ручкой, покрытой золотой фольгой. Ее томили неясные предчувствия, сердце замирало от предвкушения любви, которой она еще не познала. Неужели ей суждено умереть молодой? Скифы воинственны и заносчивы, они проводят жизнь в седле, с луком за спиной и акинаком на поясе. Погибнуть в бою – честь для воина. А что будет с его женой, никого не волнует…

С тоской следила царевна за полетом птиц в необъятном синем небе, завидовала ветру, свободно веющему над выжженной солнцем степью. Ах, как бы ей хотелось стать этим ветром – вольным и быстрым, непокорным, летящим, куда ему вздумается!

– Что мне делать? – спрашивала она у матери. – Как быть?

Однажды в тихую летнюю ночь печальная гречанка вывела дочь из шатра и показала ей извилистую туманность Млечного Пути.

– Только эта дорога уведет тебя отсюда. Как и когда – не знаю. Скоро…

– Откуда тебе это известно? – удивилась Томирис.

– Я умею гадать по звездам. Давным-давно, в юности, я готовилась стать жрицей в храме Гекаты. Но богиня отвернулась от меня…

Она сняла с руки браслет, с которым никогда не расставалась, и протянула дочери.

– Возьми его, надень на левое запястье и никогда не снимай.

Над степью стояла неподвижная прохлада. Пахло дикими травами. Стрекотали цикады. Красная луна томно взирала на свои владения. В ее свете камни браслета таинственно мерцали, словно тусклые звезды.

Томирис вернулась в шатер, зажгла масляный светильник и принялась рассматривать подарок. Сколько она себя помнила, этот браслет всегда был на руке матери. Он казался обычным, разве что более тонкой работы, чем другие украшения из золота. Его поверхность сплошь унизывали жемчужины, ониксовые и сердоликовые бусины, а по краям располагались красивые фигурки мужчины и женщины, сплетенные в объятиях…

Госпожа Бердянина уснула, и окончание истории перешло в ее сновидение, наполнив его топотом скифских коней, вереницей кибиток и степной пылью…

– Ты стонала во сне, – сообщил ей наутро господин Бердянин. – Что-то болело?

– Сердце…

За завтраком она все еще вспоминала свой сон: царевна Томирис на погребальном ложе в багровом свете факелов поворачивает лицо и обращает на нее взгляд, тянет руки. Вместо глаз у нее – зияющие в черепе провалы, а вместо рук – кости скелета. Браслет слетает с запястья и катится по полу прямо к ногам Бердяниной…

– Что с тобой?

Жена вздрогнула и схватилась за сердце. Трофим Иванович кинулся за лекарством.

– «Скорую» вызвать?

– Не надо… сейчас пройдет…

Она положила таблетку под язык и, прерывисто дыша, откинула голову на высокую спинку стула.

– Это я виновата! – простонала она. – Зачем мы отправляли Олежека к папе в Керчь? Там он попал в плохую компанию, связался с этим хулиганом Жекой!

– Во-первых, твой отец души во внуке не чаял, а во-вторых, там море, целебный воздух, фрукты. Кто ж знал, что все так обернется? Кстати, Жека – вовсе не хулиган, как ты выражаешься, а обыкновенный парнишка из рыбацкой семьи. Работяга. Культуры ему, может, и не хватает, но в остальном – нормальный мужик. Не забывай, что этот Жека спас нашего сына!

– Да… ты прав…

Тиски в груди госпожи Бердяниной разжались, и она перевела дух, порозовела, почувствовав себя лучше.

* * *

За неделю до отъезда Олегу позвонил из Керчи тот самый Женя Крамаренко, с которым они попали под обвал.

– Ты как, старик? Поправился?

– Почти. Если бы не ты… В общем, я твой должник.

– Брось! Какие счеты между друзьями? – смутился Жека.

– Ладно, разберемся. С наступающим тебя! Есть шанс встретиться.

– Слу-у-ушай, было бы здорово! – обрадовался приятель. – Приглашаешь к себе в Москву?

– Наоборот, хочу в Керчь смотаться на праздники. Люблю зимнее море. Вместе Новый год отметим. С меня угощение, выпивка – попируем! С девушкой тебя познакомлю. Тебе столичные девушки нравятся?

Крамаренко промолчал.

– Что затих? Другие планы? Жаль…

– Да нет… – спохватился Жека. – Я с удовольствием. Тут такое дело… У тебя все в порядке?

– В каком смысле?

– Ты с нашими переписываешься? По электронной почте? Ну, кто куда ездил, что копали, какие у кого новости?

Олег оглянулся, нет ли поблизости матери, прикрыл трубку рукой и понизил голос:

– Переписываюсь. Только мне странные сообщения приходили уже три раза. Не пойму, что за фигня?

Крамаренко сглотнул – громко, судорожно:

– Тебе… тоже?

– Что значит «тоже»?

– Это случится в новогоднюю ночь. Готовься…

У Олега заныло в висках, закружилась голова. Он глубоко вдохнул и опустился на стул. Сидя разговаривать удобнее.

– Блин, Жека, это твоя работа? Признавайся. Ты меня разводишь!

– Да ты что? Зачем м-мне! – волнуясь, приятель начинал заикаться. – Я сам с-сначала принял за разводняк, а потом… д-достали меня эти угрозы. Решил тебе п-позвонить, узнать…

– Почему именно мне?

Крамаренко на мгновение запнулся. Действительно, почему первым ему вспомнился Олег Бердянин?

– П-понятия не имею. Чутье!

– Больше такие сообщения никто не получал?

– Я ни от кого н-ничего не слышал. Правда, и сам рот держу на замке. Тебе вот только п-признался. Неохота паникером выглядеть. В-вроде бы бояться нечего, а мороз по коже идет. Как увижу эти с-строчки, аж скулы сводит. Даже не страх – жуть накатывает. Почту п-проверяю, и пальцы дрожат. Никогда такого не было!

– Мне ужасно не по себе, Жека, – выдохнул Олег. – Поэтому и еду в Керчь – подышать морем, развеяться. С тобой повидаться. Может, в последний раз…

– Иди ты! Ч-чего мелешь, старик? Ну, прикалывается кто-то, м-мало ли психов на свете? Не о смерти же речь идет?..

– А о чем? Что должно случиться в новогоднюю ночь?

Жека прочистил горло – чувствовалось, как он старается взять себя в руки.

– Не убить же нас с-собираются? Кому мы дорогу перешли, по-твоему?

– Мертвым…

– М-мертвым? – Крамаренко охрип. – Ты гонишь…

Но повисшее в трубке молчание говорило о том, что подобные мысли его уже посещали.

– Я пробовал узнать, откуда приходят сообщения… Никаких концов не нашел, – перешел на шепот Олег. – Если нас берут на пушку, то очень профессионально.

– Да к-кому мы нужны? Ты меня ошарашил, старик… Что за хрень? Не м-может такого быть…

Потоком слов Крамаренко пытался заглушить нарастающий ужас. Кладоискатели – люди суеверные, и байки про «месть мертвецов» для них весьма актуальны. Бытует среди них множество поверий о проклятии, которое хозяева клада или устроители могильника насылают на грабителей. В древности рядом с сокровищами нередко оставляли бесплотного стража, чтобы тот охранял ценности от чужих посягательств. Известны случаи, когда у «счастливого» обладателя найденного золота, драгоценностей или раритетной вещи начиналась черная полоса – на него вдруг обрушивались неудачи, болезни и даже смерть.

– Нам лучше д-держаться вместе! – истощив запас ругательств, выпалил Жека. – Ты правильно решил, старик! Приезжай. Мы им п-покажем! Мертвецы… Как бы не так! За лохов нас п-принимают, это ясно. Но мы не поддадимся. М-мертвые электронной почтой не пользуются, в их времена о таком с-слыхом не слыхивали!

Эта наигранная бравада не могла обмануть Олега. Он знал Жеку с детства как облупленного. У приятеля стучали зубы, а сердце ушло в пятки.

Олег поплотнее закрыл дверь в гостиную, где мать составляла список продуктов, которые следовало закупить на праздники. И спросил:

– Жека, с тобой ничего подозрительного не происходило в последние месяцы?

– П-подозрительного?

Вопрос поверг приятеля в шок. До сих пор он не связывал одно с другим. Но теперь…

– О, блин… Как ты д-догадался, старик? – занервничал Крамаренко. – Было происшествие! Сразу п-после того, как тебя в Москву увезли. Я искупаться решил вечерком, после работы. Отплыл от берега подальше, и вдруг все тело б-будто сковало, ни рукой, ни ногой не двинуть. Я, конечно, накануне п-принял на грудь, но не больше обычного. Ты понимаешь? К-короче, чуть не утонул. Чудом выплыл! Лежал на спине, старался страх унять… Потом мало-помалу отпустило. Ох, и с-струхнул я, старик! Тебе не п-передать.

После этого случаи посыпались как из рога изобилия: то Жеку едва током не стукнуло, то он по рельсам шел и поезда не слышал. Хорошо, не один был, добрые люди крикнули: «Берегись, парень!» – и успел в сторону отскочить. То в порту груз оборвался, а Жека внизу стоял. Словом, что ни день – новая беда.

– Ты думаешь, это… – он задохнулся от ужаса.

– И завалило нас неспроста, – поддал жару Олег. – Я, когда очухался от своей болезни, за руль сесть попробовал. Сразу чуть в аварию не попал: еле от грузовика увернулся, а буквально через десять минут мотоциклист какой-то меня подрезал… Теперь только с водителем езжу. А недавно вышел на балкон с девушкой, и голова закружилась. Я на перила облокотился и чувствую – толчок в спину, будто кто-то сбросить меня хочет… С шестого этажа! Как удержался, не помню. Девочка перепугалась, подумала, я с собой решил покончить. Еле упросил ничего матери не говорить.

– Слушай, старик, д-давай, приезжай. Надо как-то защищаться. Меры п-принимать!

– Какие меры?

– Ну… в церковь сходим, п-покаемся… в этих, в грехах. С-свечки поставим. Авось отстанут от нас. Чтобы еще до Нового года успеть! Сечешь?

– Я тут к ясновидящему знаменитому ходил, – признался Бердянин. – Тайком от родителей. Денег ему дал, попросил в будущее заглянуть. Он шар хрустальный вертел, вертел… «Ничего не вижу! – твердит. – До тридцать первого декабря вижу, а дальше – темнота одна».

Жека закашлялся.

– З-заливает твой колдун, – неуверенно пробормотал он. – Я ему не верю. Но меры принять надо! Осторожность не п-помешает.

– А еще знаешь, что мне колдун сказал? «У тебя в памяти – черное пятно. От него все твои беды. Это «черная дыра», как в космосе. Если тебя туда затянет – пропадешь!» Жека! Расскажи, что с нами случилось под завалом?

На том конце воцарилась тишина.

– Алло! Жека! Ты меня слышишь?

– Я все рассказал, с-старик… – выдавил Крамаренко. – Может, я тоже чего-то не п-помню?..

* * *

Вместо елки в дедушкином доме решили поставить крымскую сосну. Инна и Олег купили ее на вокзале, у красной от холода тетки в куртке с капюшоном поверх платка. Керчь встретила их северным ветром, снегом. С набережной море казалось свинцовым, на горизонте оно сливалось с таким же свинцовым небом. Волны с грохотом ударялись о берег, обдавая редких прохожих солеными брызгами.

Олег стоял спиной к морю, вглядываясь в молочную мглу, которая поглотила город. Древняя земля киммерийцев, тавров, греков, скифов и сарматов простиралась перед ним. Приезжая сюда, он чувствовал себя одним из них…

– Здесь каждый камень хранит следы исчезнувшей жизни, – сказал он.

– Идем! – взмолилась Инна. – Я замерзла!

Они добрались до домика белые, как два снеговика. Пока Олег открывал дверь, Инна отряхивалась.

– Надо принести дров, печку растопить, – хихикала она. – Ты умеешь?

– Конечно.

Он щелкнул выключателем – света не было. Ветер порвал провода, и новогоднюю ночь предстояло провести при свечах и керосиновой лампе.

Инна, поеживаясь, прошлась по дому. Столовая, две спаленки, кухня и веранда, простая мебель, простые шторы на окнах. Везде пыль, холод. После ремонта убрали кое-как, на скорую руку. «Зато Олег рядом, – подумала она. – Никто мне не нужен, кроме него!»

Когда печка разгорелась, в маленьких комнатках стало тепло. Запахло дровами.

Инна готовила праздничное угощение. На печи! Уже приключение. Она уговорила Олега взять с собой кое-какие продукты, остальное купили в местном супермаркете.

– Где твой друг? – время от времени спрашивала она.

– Скоро придет. Он нас вчера ждал…

– Ты ему звонил?

– Не волнуйся, он знает, что мы уже здесь.

Накануне их отъезда из Москвы у госпожи Бердяниной случился сердечный приступ. Это была ее отчаянная попытка удержать сына возле себя. Но на следующий день, когда матери полегчало, он все-таки уехал. Ни ее слезы, ни укоризненные вздохи отца не смогли остановить Олега.

Инна отправилась с ним. Ей очень нравился Олег – рослый, красивый парень, не пустозвон, как другие. Работает продавцом в магазине, хотя у его родителей денег куры не клюют. Не распускает руки, не говорит пошлостей и в любви признаваться не спешит. Сразу видно – серьезный человек. А то, что увлекается раскопками и кладами, – даже романтично. Она могла часами слушать его рассказы о пиратских сокровищах и тайниках венецианских купцов в горных пещерах.

– Олег, помоги! – попросила Инна, устав бороться с тушеной индейкой. – Режь вот здесь… Уже девять часов скоро, а у нас стол не накрыт. Неудобно перед человеком. Обещали праздник, а сами приехали в последний момент. Ни убраться толком не успели, ни елку украсить.

Олег со странным равнодушием стоял у окна, наблюдая, как хлопья мокрого снега устилают мостовую. Если Инна о чем-то попросит – он сделает; нет – он так и будет стоять, словно от этих хлопьев зависит его судьба.

– Олег, ну что с тобой? Голова болит?

Он поворачивался, смотрел на нее, как будто в первый раз видел, и молча отворачивался к окну.

Гость пришел в начале десятого, внес оживление в их маленькую компанию. Они с Олегом обнялись, похлопывая друг друга по спине. Жека сразу положил глаз на Инну.

– Симпатичная деваха! – шепнул он приятелю, пока та ходила в кухню за салатом. – Во!

И показал большой палец.

– Дерзай… – безучастно предложил Олег.

Чисто выбеленные стены дома, аромат сухой полыни и сосны, смешанный с запахом моря, уютный полумрак, горящие свечи, бутылки шампанского и виски, теснящиеся на столе, обилие закусок, присутствие молодой очаровательной девушки так не вязались с опасностью и тем более возможной смертью, что друзья расслабились, повеселели. Жека, поглядывая на Инну, хвалил все блюда подряд.

– Вкусно!

У него разыгрался аппетит, он опрокидывал рюмку за рюмкой заморского напитка. Когда еще придется попробовать? На его зарплату не разбежишься.

– Вы чего кислые такие? – подбадривал он Олега и девушку. – Весь наступающий год испортить хотите?

Олег пил мало.

– Ему нельзя, – смущенно объяснила Инна. – Разве что капельку, по случаю Нового года.

Телевизора в доме не было, и Олег включил в соседней комнате радио, чтобы не пропустить бой курантов. Жека с улыбкой примерял подаренные часы и свитер из шотландской шерсти. Мрачные мысли отступили на второй план, страхи рассеялись. Угроза казалась надуманной, смешной.

– Давайте выпьем за то, чтобы все черное унес с собой старый год, – предложил Бердянин. – И войдем в первую ночь Нового года чистыми, как падающий за окнами снег.

Инна и Крамаренко потянулись к нему с бокалами – чокаться. Стеклянный звон живо напомнил Олегу праздники, когда во главе стола сидел дед, лукаво щурил глаза. Вместо десерта старик «угощал» внука сказочными историями.

– Жека! – попросил Олег. – Расскажи мне про обвал.

Приятель аж поперхнулся. Сколько можно повторять одно и то же? Так и беду накликать недолго.

– Не буду… Я тебе уже все рассказал! Много раз!

– А я тебе – не все…

Крамаренко потемнел лицом, нахмурился. Ну вот, хорошего настроения как не бывало. Опять придется переживать прошлые ужасы.

– Может, не надо?

Инна вдруг захлопала в ладоши:

– Надо! Надо! Олежка, ты что-то вспомнил?

– Знаешь, что мы с Жекой искали в безымянном кургане? Склеп царевны Томирис.

– Откуда там склеп? – возразил тот, обращаясь почему-то к Инне. – В том холме – заброшенная каменоломня… Я ему говорил! А он свое твердит: дескать, его дед находил поблизости обтесанные камни. Значит, внутри – захоронение. Если бы холм был курганом, насыпанным древними скифами, об этом было бы известно. Добывая камень, люди давно наткнулись бы на склеп!

– Не обязательно. Хотя… Может, они не только обнаружили могильник, но и разграбили его. Или подобрали то, что осталось от более ранних грабителей. Это как с пирамидами.

Крамаренко пожал плечами:

– Допустим, ты прав. Но мы ничего не нашли! Ни керамического осколка, ни бусины, ни деревяшки. Только землю и камни.

– Что за царевна Томирис? – заинтересовалась Инна.

– Была такая дочь у царя скифов. Она полюбила греческого воина, который попал в плен к кочевникам. Не желая выходить замуж за варвара, Томирис решила бежать вместе с пленником. Безлунной ночью она похитила у отца лучших коней, и беглецы ускакали в степь. На рассвете их хватились: царь приказал догнать и вернуть девушку, а пленника казнить. Напрасно жена-гречанка умоляла грозного варвара пощадить дочь и ее возлюбленного – царь кипел от гнева и не хотел ничего слышать. Скифы пустились в погоню. Они, в отличие от беглецов, отлично ориентировались в степи. Заметив настигающих их лучников, Томирис вскрикнула, ударила пятками коня, тот понесся, как ветер… И тут в него угодила скифская стрела. Конь рухнул на всем скаку, подмяв под себя наездницу. Царевна умерла мгновенно: у нее была переломана шея…

Олег замолчал. Инна не сводила с него глаз.

– А что случилось с греческим воином?

– Неизвестно. Легенда повествует только о безутешном горе царя и пышном погребении, которое он устроил любимой дочери. Ее нарядили в лучшую одежду и золотые украшения, рядом положили чудесные вещи, которыми она сможет пользоваться в загробном мире, ее зеркальце и драгоценные кубки. Отовсюду, из самых дальних земель потянулись траурные скифские повозки – они везли землю, чтобы насыпать над последним пристанищем Томирис погребальный курган. С тех пор немало воды утекло, и величественный курган, под которым спит царевна, превратился в пологий холм…

– Откуда твой дедушка узнал эти подробности?

– Он был учителем истории и любил крымскую землю, которая хранит множество тайн.

Где-то в глубине дома раздался хлопок, потянуло холодным воздухом, две свечи из трех погасли. Жека вскочил, насторожился.

– Ветер! – сказала Инна. – Наверное, дверь открылась. Пойду, проверю.

– А что, дверь оставалась незапертой все это время? – запаниковал гость.

– Кажется, я закрывала…

Девушка вышла. Олег полез в шкафчик за спичками – не нашел. Было слышно, как бьет в стекла снег и шумно дышит Жека. Свеча почти догорела, грозя вот-вот погаснуть. В коридоре раздались тихие шаги и звон…

– Радио замолчало! – вдруг осознал гость.

– Должно быть, Инна выключила.

– Черт…

Крамаренко незаметно перекрестился и еще на всякий случай сплюнул три раза.

– Там кто-то ходит, – прислушиваясь к подозрительным звукам, сказал Олег.

– Д-деваха, кто же еще?

У Жеки уже зуб на зуб не попадал.

– Похоже, что-то уронила…

– П-позови ее!

– Зачем? Сама придет… – Олегу внешне удавалось сохранять спокойствие, хотя его всего трясло. Он перешел на шепот: – Пока ее нет, я тебе главное расскажу. Мой дед всю жизнь искал могильник скифской царевны. Не из-за золота… По преданию, Томирис носила на руке браслет, подаренный матерью. С ним ее и похоронили. То было не простое украшение, а ритуальный предмет из храма Гекаты – браслет «Млечный Путь». Трехглавая богиня, помимо всего прочего, покровительствовала влюбленным и помогала им воссоединиться в вечности.

– К-как это?

– Не знаю. Курган стал предметом упорных поисков. Он, вероятно, не раз подвергся ограблению, но «Млечный Путь» как в воду канул. Зато смельчаки, рискнувшие добраться до склепа, плохо кончили: кто умом тронулся, кто спился, кто руки на себя наложил.

Крамаренко побледнел и затрясся:

– Ах ты, жулик! С-скрыл все от меня! Говорил, п-проверим, может, чаша серебряная попадется или з-золотая бляшка. Дескать, дед упоминал этот холм как возможный м-могильник!

– Если бы ты знал правду, то не пошел бы со мной?

Жека отвел плутоватые глаза. Зачем отрицать? Конечно, пошел бы. Азарт бы взыграл, кладоискательский зуд. Нипочем не утерпишь!

Олег придвинулся к нему поближе, обнял за шею и прошептал в самое ухо:

– Я еще кое-что вспомнил! Царевна Томирис – моя невеста.

Приятель отшатнулся, но Бердянин крепко держал его за шею. Тот дернулся и ощутил холодное прикосновение бритвы, которая оказалась между пальцев Олега.

– Артерия… – усмехнулся он. – Одно движение, и ты мертв. Где браслет, парень?

– Т-ты… больной! – пискнул Жека. – У тебя к-крыша поехала! Отпусти… я же т-тебя из-под завала вытащил, за м-мужиками в село б-бегал! Если бы не я…

Откуда-то потянуло холодом, скрипнула дверь, и сквозняк погасил последнюю свечу. В кромешной тьме кто-то скользнул в комнату, провел по лицу обомлевшего Жеки чем-то легким и бесплотным. Он задохнулся от страха.

– Где мой браслет? – будто издалека произнес женский голос.

– Вы м-меня на понт б-берете… – сдавленно простонал гость. – Инна! Это же т-ты! Вы… п-психи! Оба!

– Убей его! – прошептал женский голос. – Он вор!

Жека истерически икнул. Сцена напоминала Олегу эпизод из «Кавказской пленницы», где укутанная в белое покрывало девушка насмерть испугала своим появлением незадачливого жениха. Он с трудом сдержал смех.

– Когда ты разгреб землю, то увидел зажатый в моей руке браслет…

– Я… я п-подумал… ты выглядел, как м-мертвый… не д-дышал… – взвыл приятель. – Я д-думал, ты умер… и взял б-браслет… Ты не д-дышал… не д-дышал…

– Убей его! – повторил голос.

И Олег, к своему ужасу, ощутил непреодолимое желание полоснуть бритвой по шее товарища детских игр. Что это с ним?

Животное чувство самосохранения подсказало Жеке: лучше подчиниться.

– Эй… эй… не н-надо… не д-делай этого… – забормотал он, покрываясь холодным потом. – Я… отдам… отдам! Б-браслет в целости и с-сохранности. Я хотел… в-вернуть его тебе… к-когда ты выздоровеешь… Он… в-всегда со мной. Я п-принес его… ч-чтобы отдать!

Капелька крови выступила из пореза на шее и потекла за воротник.

– П-погоди… Я п-принес его!

* * *

Крамаренко купил к зиме сапоги с меховыми отворотами: он предпочитал обувь, куда можно заправлять камуфляжные брюки – армейский стиль. Браслет оказался там, внутри отворота, бережно завернутый в полотно и пришитый к меховой подкладке грубыми черными нитками.

Инна и Олег сидели на корточках, рассматривая золотое украшение. На полу стояла керосиновая лампа. Из-за двери комнаты, где закрыли Жеку, связав ему руки и ноги скотчем, раздавались приглушенные вопли.

– П-психи! – бесновался тот. – Шизики! Вас л-лечить надо!

– Вот эти жемчужины и камешки символизируют звезды Млечного Пути… – говорила Инна. – Золотые фигурки мужчины и женщины – аллегория жизни и смерти. Своими объятиями они замыкают круг вечности…

– Откуда ты знаешь?

Она улыбнулась.

– Знаю… А ты, выходит, ничего не забывал?

– У меня был провал в памяти, но постепенно все прояснилось. Особенно после того, как ты рассказала про мой бред.

– Ты повторял: «Отдай браслет… отдай браслет…»

– Теперь мне кажется, что я даже без сознания все видел и слышал. Нас ведь не сразу засыпало. Сначала сверху сползла часть свода… Мой фонарь еще работал, и в его свете что-то блеснуло. Я протянул руку… и тут обрушился целый размокший пласт с камнями. Наверное, я рефлекторно сжал пальцы. Жека потом с трудом их разжал, чтобы взять браслет.

– Думаешь, она, Томирис, все еще лежит там в своих золотых одеждах?

Олег помолчал, вздохнул.

– Курган, скорее всего, давно разграблен. А браслет уцелел… Может, его грабители обронили. Может, кого-то завалило, так же, как меня, только он выбраться не смог. Так и лежал вместе с браслетом, пока не истлел. Вариантов много. Мне повезло! Если бы не дождь, земля бы не обвалилась, и я бы ничего не нашел…

За стенами домика дул норд-вест, швырял снег в окна. Шум моря, казалось, слышался во всех уголках города. Стонали деревья, звенели жестяные трубы.

– Почему ты так долго не признавался, что все помнишь? – спросила Инна.

– Зачем? Как бы я тогда вернул браслет? Жека должен был оставаться в уверенности, что мне память напрочь отшибло. Иначе он бы скрылся и замел следы! А так я его постепенно подготавливал, сообщения странные посылал по электронной почте. На воре шапка горит! Он с детства не отличался храбростью – зато хитрости хоть отбавляй. Поэтому он и браслет не продал.

– Боялся продешевить?

– И продешевить, и жизни лишиться. Жека ведь кладоискательством не первый год занимается, разбирается, что почем. Браслету цены нет! Он это с первого взгляда понял.

– Как бы там ни было, он тебя спас.

– Да, правда…

Олег поднял глаза на Инну. В бледно-желтом свете лампы она вдруг показалась ему совсем другой – не такой, как раньше. Оказывается, у нее тонкие черты лица, красивые губы, чуть раскосые глаза.

– Выпустите м-меня! – орал за стенкой Жека. – Вы оба с-сбрендили! П-придурки! Я же в-все отдал! – Его голос стал жалобным. – С-старик! Ты обещал!

Олег взял девушку за руку – нежную и теплую, с изящной кистью и длинными пальцами.

– Почему ты согласилась мне помогать? – прошептал он.

– Хотелось встретить Новый год в необычной обстановке – с тобой, в доме твоего дедушки. Я думала, ты решил разыграть своего товарища. Ты же говорил, у вас так принято.

– Я лгал…

– Можно мне примерить браслет? – робко попросила Инна.

Ему стало страшно. Что будет, если она наденет украшение, которое ей не принадлежит? Царевне Томирис это не понравится.

– Новый год! – спохватился Олег. – Мы пропустили бой курантов и не открыли шампанское.

– Еще не поздно. У нас на кухне стоит бутылка в ведре со снегом. Холодильник не работает, вот я и…

– Неси ее сюда! – обрадовался он.

* * *

В поезде они уснули под монотонный стук колес. Снег продолжал идти. За окнами тянулись унылые серые поселки, белые равнины, голые деревья.

Браслет лежал в сумочке Инны, которую она крепко прижимала к себе. Ей снилась бескрайняя степь и поросший травой курган, где под толщей земли лежит царевна, одетая в золото, как живая… Еще миг, и начнет вздыматься ее грудь, дрогнут мягкие ресницы, улыбка тронет красивые маленькие губы…

Олегу снилась бешеная скачка, погоня, дробный топот копыт и свист скифских стрел. Сбитый стрелой, он падает на пожухлую траву… Последнее, на чем останавливается его угасающий взор, – золотой браслет на руке Томирис… сверкающие разноцветные камешки и две сплетенные в объятиях золотые фигурки мужчины и женщины.

А вверху, невидимая, струится среди звезд светло-голубая лента Млечного Пути…

Вино из мандрагоры

Он шел за этой женщиной от самого метро. Чем она ему приглянулась, бросилась в глаза? Он мог бы сослаться на профессиональное чутье… но не в данном случае. А впрочем, почему нет? В ее одежде, прическе, духах с легким привкусом свежей зелени и амбры чувствовались стиль и неповторимый шарм. Несмотря на свой род занятий, он понимал в этом толк.

Весенняя Москва ослепила его, опьянила, пробудила в сердце томительную и восторженную грусть, тоску по несбыточному – по какой-то необыкновенной любви, всепоглощающей страсти, освященной вечностью… Устремление в горние выси сменялось приступами тяжелейшей депрессии, которую хотелось залить водкой, погрузиться в наркотический кайф. И все возвращалось на круги своя – отчаянная решимость, хладнокровная злость, охота за дорогими удовольствиями.

Между тем городская весна с ее мокрыми, блестящими на солнце тротуарами, прозрачными сосульками, свисающими с крыш и козырьков, звоном капели и лужами талой воды, радостно-возбужденной сутолокой, запахом крымских фиалок, пучками пушистой вербы, которые суют прохожим продавщицы в цветастых платках, первозданной голубизной небес и плывущими по реке льдинами, – брала свое. Она оживляла природу и тревожила людей. Она добиралась до глубины души, до священных, дремлющих до поры инстинктов…

Пару часов назад он стоял на мосту, любуясь ребристыми золочеными маковками и белоснежными стенами храма Христа Спасителя на фоне ясного неба. Потом решился и вошел внутрь. Высота и светящаяся громада главного купола поразили его. До того маленьким и ничтожным он ощутил себя перед скорбными ликами святых, до того виноватым, что сердце болезненно сжалось, захотелось пасть ниц и каяться, каяться, давать обеты и просить у Всевышнего милости для себя, для всех.

Выйдя из храма, он щедро подал нищим и зашагал прочь. Перед тем как спуститься в подземку – будто в преисподнюю! – он зачем-то оглянулся на купола, на венчающие их золотые кресты. Будто просил благословения! Но разве таким, как он, дается благодать?

В вагоне метро он стоял, наблюдая, как за окнами сменяются свет и тьма, как поезд ныряет в черную пасть туннеля, как затхло и тяжко дышит подземелье, с сожалением выпуская наружу электричку, наполненную людьми. На одной из станций автоматические двери открылись, и вошла она… женщина, источающая аромат луговых трав и амбры.

Она привела его на вокзал, к кассам поездов дальнего следования. Он встал в очередь, пропустив вперед двух человек, – чтобы не привлечь ее внимания. Меховое розовое болеро ласково облегало ее округлые плечи, ноги скрывала длинная юбка, но он готов был поклясться, что они великолепны, как у богини любви. Даже ее затылок с аккуратно подобранными волосами был эротичен и дразнил его. В воздухе за ее спиной парила стайка Амуров… или ему показалось?

Она заговорила, и он напрягся, весь превратившись в слух. Она берет билет до Пензы? Черт, уезжать из столицы не входило в его планы. Но разве теперь это имеет значение?

Подошла его очередь, наклонившись к окошку, он положил поверх рублевых купюр сто долларов и умоляюще произнес:

– Моя невеста только что взяла билет до Пензы! Мы поссорились, а я жить без нее не могу. В ваших руках моя судьба!

Кассирша покосилась на деньги и подняла глаза на просителя. Красивый, хорошо одетый мужчина. Чего он хочет?

– Дайте мне билет на тот же поезд, в тот же вагон, если есть.

Кассирша защелкала по клавиатуре компьютера, уставилась, ожидая результата, на монитор.

– Я везучий! – усмехнулся мужчина.

– Дать то же купе? – уточнила она.

– Сколько там осталось свободных мест? – замирая от предвкушения невероятной удачи, спросил он.

– Три.

Он торопливо полез в карман за деньгами, на радостях добавив еще полсотни «зеленых» сговорчивой кассирше.

– Беру все! Когда отправляется поезд?

– Через полтора часа.

Заполучив вожделенные билеты, он поискал глазами женщину в розовом болеро, но та как в воду канула – ее не оказалось ни в вокзальном кафе, ни у многочисленных прилавков с разными мелочами, ни в залах ожидания…

* * *

Он боялся только одного – что она опоздает на поезд или передумает ехать. Всякое бывает! И тогда… Нет! Раз улыбнувшись, фортуна уже не может обмануть. Он был азартным игроком, фаталистом и знал, что сегодняшняя встреча не случайна.

Вряд ли он хотя бы раз за всю свою беспутную сумасшедшую жизнь волновался больше, чем сейчас, открывая дверь заветного купе – скулы свело, в горле пересохло, а сердце готово было выпрыгнуть из груди.

Он сразу узнал ее запах – травяной горечи и амбры с примесью еще какого-то аромата. Ладана? Свечного воска? Она едва подняла голову и сразу отвернулась к окну: то ли о чем-то думала, то ли с чем-то мысленно прощалась. А может быть, с кем-то?

Никто не пришел ее провожать, во всяком случае, на перроне перед окном было пусто. Рядом пожилая пара махала кому-то – явно не ей. Седая женщина вытирала слезы, а мужчина что-то беззвучно бормотал, давая напутствие невидимым отъезжающим. Мимо вагона сновали носильщики и продавцы мороженого, чипсов, пива. Набежала тучка, начал накрапывать дождь.

Поезд тронулся. Она тяжело, глубоко вздохнула, не отрывая взгляда от окна, и от этого вздоха по его телу пронеслась волна дрожи и желания. Так прошли два или три часа – в молчании, в борьбе с собой. Попутчица погрузилась в свои переживания – о ком? о чем она размышляла? – и словно не замечала попутчика.

– Давайте знакомиться? – наконец хрипло предложил мужчина.

Он видел только линию ее щеки и нежную мочку уха, в которой поблескивала серьга с синим камнем. Кстати, отнюдь не дешевая. Когда молодая женщина повернулась, он убедился, что не ошибся: камни в серьгах – сапфиры, и такие же сапфиры в изящном перстне и кулоне, который проглядывал сквозь прозрачный верх блузки. Надеть драгоценности в поезд – безумие! Но ее, казалось, ничуть не беспокоила подобная безделица.

Она ленивым, восхитительным и неуловимо-непристойным жестом блудницы повела плечами, распрямилась и удостоила наконец вниманием соседа по купе.

– Называйте меня, как вам будет угодно!

– То есть самому придумать имя?

– Ну да.

Он на миг растерялся, но вышел из положения, приняв ее условия игры.

– Тогда вы будете Незнакомкой, а я – Незнакомцем. Согласны?

Она кивнула, и ее губы тронула обольстительнейшая из всех улыбок, которые ему доводилось видеть. Ее глаза соперничали с сапфирами своей синевой.

– На самом деле так и есть! Люди только притворяются открытыми, – произнесла она низким грудным голосом. – Все, что они хотят, – остаться неузнанными.

Наверное, так пели сирены – морские нимфы, заманивающие мореплавателей в воды, где гибли их суда.

– Это надо отметить, – сказал он, стараясь сохранить беззаботный вид прожженного ловеласа. – Никогда еще не знакомился таким образом.

– Оставаясь неузнанным? Бросьте! – усмехнулась она. – Приберегите свои сказки для наивных девчушек из провинции. Вы не похожи на простофилю. Вон и часы у вас на руке «Harry Winston», а не фирмы «Заря».

– Вы проницательны.

– Папа научил меня не доверять слишком красивым мужчинам.

– А кто у вас папа?

– Олигарх!

В приоткрытую дверь купе заглянула проводница.

– Постели нести?

– Несите. – Он встал, оттеснил ее в коридор и сунул в кармашек щедрые чаевые. – И поухаживайте за пассажирами, пожалуйста!

– Все сделаю в лучшем виде.

Пока проводница застилала постели, они вышли из купе и встали у окна. Мимо пронеслись голая березовая роща, хмурый полустанок, хвойный лес. Потянулись поля с редкими черными проталинами, над которыми низко плыли сизые облака.

– Такой печальной и чудной весны, как в России, нет нигде, – сказала попутчица. – Все эти унылые дороги, запах мокрой земли, разливы рек, сумрачная луна холодными ночами – ужасно будоражат! Что-то такое поднимается внутри грешное, затмевающее рассудок. Не правда ли?

Проводница вышла, игриво подмигнув ему жирно накрашенным глазом. Она уже была под хмельком. Не мешало бы и им выпить. Не сейчас, чуть позже.

– Я пойду в туалет, – вдруг очень по-свойски, без стеснения, как близкому человеку, сообщила Незнакомка. – Присмотрите за моими вещами.

Она вложила в последнюю фразу скрытый смысл или ему только показалось? Когда она удалилась, он быстро нырнул в купе и опытным жестом молниеносно раскрыл ее дорожную сумку из отличной кожи. То, что он там увидел, заставило его изумленно отпрянуть. Справившись с замешательством, он приподнял вещи, несколько книг – на самом дне притаился черный бархатный мешочек размером с ладошку ребенка. Мужчина сунул его в карман брюк и вернул все в прежнее положение. Сверху лежала плоская бутылочка в дорогой позолоченной оправе, с пробкой в виде человеческой головы. Фу-ты, ну и ну! Как это прикажете понимать?

Чутким ухом он уловил шаги, приглушенные ковровой дорожкой, быстро закрыл сумку, сел и сделал вид скучающего барина, которому не терпится опрокинуть пару рюмочек и развлечься.

– Я вас заждался! Пойдемте в вагон-ресторан?

Она закрыла за собой дверь купе, одарила его загадочной улыбкой и медленно покачала головой. Ее глаза смеялись, будто она знала, чем он тут занимался в ее отсутствие.

– Вы же не собираетесь никуда идти? – прошептала она, наклоняясь и обдавая его запахом духов. – А выпить можно и здесь. У меня есть вино.

Ему очень хотелось поглядеть, что в мешочке, но Незнакомка уже достала ту самую бутылочку, два крохотных позолоченных стаканчика и поставила на стол. Ему стало жарко.

– С вашего разрешения?

Она милостиво кивнула, словно повелительница жалкому подданному. Он сбросил пиджак, ослабил и без того свободный узел галстука, чувствуя, как стеснилось дыхание. О, черт!

– Наливайте же! – раздался ее шепот.

Густое вино пахло яблоками. Она выпила первая, наблюдая за ним потемневшими глазами. Такой мужчина, и… робеет?

Он сделал глоток. Вино ударило в голову: то ли потому, что он с утра ничего не ел, то ли оно оказалось слишком крепким, с пряным, жгучим вкусом. В груди разлилась слабость… Неужели она успела что-то добавить в его стаканчик? Не может быть. Он внимательно следил за ее руками – глаз не сводил.

– Простите, – стараясь держаться молодцом, сказал он. – Я на минуточку.

Когда он вышел, она заперла купе и, постояв минутку, последовала его примеру – сначала обшарила карманы пиджака, потом попыталась справиться с замочком портфеля из крокодиловой кожи. Не тут-то было! Оставил бы он портфель, если бы тот легко открывался!

Она села, приложила руку к груди, ощущая сильные удары сердца… и выпила еще вина.

* * *

Он не помнил, как добрался до туалета, ополоснул лицо холодной водой… Пришел в себя, только когда в дверь постучали. Он увидел себя в зеркале – стоит перед умывальником, держа в руке бархатный мешочек из ее сумки. Что за дьявольщина? Он торопливо раскрыл мешочек.

Вырвавшиеся у него ругательства совершенно не вязались с содержимым мешочка – овальным золотым футляром тонкой работы с изображением Девы Марии на крышке. Внутри обнаружился кусочек ароматической смолы.

«Ладан. Вот откуда шел этот странный церковный запах!» – догадался он. И тотчас в замутненном сознании всплыли вещи из ее сумки – черный балахон, простая рубаха, шапочка конической формы, деревянное распятие, книги – «Псалтирь», «Требник», «Деяния святых апостолов»… Он не обнаружил там ни одной женской принадлежности: ни косметички, ни кружевного белья, ни модной кофточки, ни яркого шарфика, ни запасных колготок – вообще ничего. И это никак не вязалось с образом его соседки по купе: с ее подчеркнуто чувственной внешностью, стильной прической, меховым розовым болеро от Валентино, умопомрачительными духами, с ее сапфирами, наконец! Дочь олигарха? Он скорее готов был поверить ее словам, чем собственным глазам. Как будто сумка принадлежала другой женщине – монахине или религиозной старухе… Но откуда в ней такая ценная старинная вещица? Какая-то храмовая реликвия?

Ручку двери подергали с другой стороны, и он вышел, едва не столкнувшись с негодующей дамой, которая хотела в туалет.

Поезд мчался на всех парах, вагон мотало, и добраться до купе оказалось непростой задачей. Каждый шаг давался ему с невероятным трудом – голова кружилась, ноги будто налились свинцом.

– Тебе плохо? – томно спросила Незнакомка, обвивая его руками и приникая всем телом. Ее блузка расстегнулась, и сапфир синей звездой лежал в ложбинке между грудей, глаза стали огромными, на половину лица, а губы казались раскрытыми лепестками смертоносного цветка, сладкими и горячими. – Сделай еще глоток!

Золотистый край стаканчика коснулся его губ, и он, не в силах противиться, выпил обжигающую жидкость. Тяжкое оцепенение отпустило его, сменилось эйфорической легкостью, почти невесомостью. Руки женщины порхали над ним, шелковистые волосы приятно щекотали пылающую кожу, поцелуи длились целую вечность, – тысячу раз он умирал и воскресал, исступленно сжимая в объятиях сияющую вакханку, фурию, гарпию, девственницу, языческую царицу, ведьму, весталку, небесную апсару, то целомудренную и кроткую, то неистовую, то робкую, то бесстыдную, разнузданную жрицу любви, птицу в сказочных перьях с радужным хвостом и девичьим лицом – сатанинским, ангельским…

Истощенный любовной страстью, истомленный, измученный, он провалился в забытье, в зияющую бездну, откуда нет возврата…

Радужная птица поднялась с измятого жаркого ложа, почистила перышки и прислушалась к дыханию любовника. Крепко ли спит? Убедившись, что проснется он не скоро, жрица любви занялась портфелем. Теперь у нее было достаточно времени, чтобы справиться с хитрым замочком.

– Хм-м! – вырвалось у нее при виде нескольких карточных колод, увесистой пачки денег, двух паспортов на разные имена, набора отмычек, выкидного ножа…

Так вот кто оказался ее последним мужчиной в мире, который она покидает навсегда! Что ж, он подарил ей незабываемые мгновения и должен быть вознагражден.

Она подняла с пола его брюки, без всяких угрызений совести проверила карманы – золотой футляр с изображением Девы Марии! Ну, разумеется!

Поколебавшись, она засунула футляр обратно, а брюки аккуратно повесила.

* * *

Он проснулся в темноте, в духоте, насыщенной запахом яблок и женских духов. Щелкнул выключателем – в изголовье загорелась тусклая лампочка. Кроме него, в купе никого не было. Ему приснился дивный сон, похожий на историю из «Тысячи и одной ночи», или все произошло наяву?

Он огляделся, плохо соображая, где находится и как сюда попал. Поезд? Разве он собирался куда-то ехать? Голова гудела, тело не слушалось, память отказывалась служить. Он со стоном сел, потом встал и приоткрыл окно, впуская сырой холодный ночной воздух. На соседней полке стоял его портфель, а на столике лежала церковная книга с закладкой.

– Требник, – прочитал он, беря ее в руки и открывая на заложенной странице. – «Молитвословия об отгнании злых духов»… Что за бред?

Он потянулся к портфелю, заглянул внутрь, – кажется, все на месте: карты, нож, деньги и какая-то бутылка: че-е-ерт! Откуда здесь бутылка? Он не помнил, покупал ли вино… Вообще-то он предпочитал крепкие напитки – водку, коньяк, виски.

Бутылка была не простая: в золоченой оправе из стеблей, цветков и листьев, с пробкой в виде человеческой головы. Он поднес бутылку к свету – внутри виднелась странная фигурка, похожая на человечка, на дне оставалось чуть-чуть вина. «Мандрагора! – осенило его. – Волшебный корень влюбленных! Согласно поверьям, он вырастает под виселицей из семени казненного, и те, кто попробует его, не смогут жить друг без друга».

Он все вспомнил: женщину, которую встретил в метро, запах духов, низкий бархатный голос, сладкий вкус ее губ, содрогания ее тела… и монашеское одеяние в дорожной сумке. Кто она – колдунья, святая? И где теперь ее искать?

Он не заблуждался на свой счет, никогда не верил в воровскую романтику и знал, что плохо кончит. Но азарт игры, где на кон ставят собственную жизнь, спасал его от скуки. Он открыл странную бутылку и поднес горлышко к губам… Выпить, что ли, до дна? Где-то ему приходилось читать, будто мандрагору еще применяют против одержимости демонами…

Он вспомнил шепот Незнакомки в любовном угаре:

– Ты уверен, что мы существуем?

В самом деле, уверен ли он? Они оба притворялись. Она – монахиней, раскаявшейся блудницей, дочерью олигарха; он – игрок и вор – преуспевающим бизнесменом, светским львом. Сколько у них лиц? Сколько у них душ? И снисходит ли благодать на таких, как они?

«Что, если мне завязать? – подумал он. – Найду ее, если понадобится, украду, увезу силой! Мы поселимся в Вене или Страсбурге, снимем уютную квартирку, повесим в спальне бархатные шторы и будем жить, как добропорядочные буржуа…»

В окно подул ветер с дождем, охладил его горячий лоб, и такая на него навалилась тоска, что захотелось взвыть во весь голос: чтобы обрушились небеса или поезд сошел с рельсов, полетел под откос, вниз, в тартарары, в черную непроглядность весенней ночи.

Гороскоп

Софья достала маленький ключик, открыла выдвижной ящик секретера и вытащила оттуда неожиданно тяжелый, холодный, матово поблескивающий пистолет.

Оружие принадлежало ее мужу, господину Кравцову, – бизнесмену, владельцу нескольких фирм и сети фирменных магазинов. Она осторожно повернула дуло пистолета к себе и заглянула в его черный жуткий круглый глаз… Затылок сразу онемел, сердце подпрыгнуло и суматошно забилось. Что, если приставить это дуло к виску и, ощущая кожей мертвящее прикосновение стали… нажать на спусковой крючок? Тогда она, по крайней мере, перестанет страдать.

Никогда еще смерть не подступала настолько близко, нежно, интимно дыша в лицо, – простая и вместе с тем непостижимая. Никогда еще Софья не была так накоротке с ней, не чувствовала ее рокового притяжения, ее шепота, обещающего спасительную тишину, темноту и забвение.

– Взять и… умереть, – беззвучно, одними губами, произнесла Софья. – Воды небытия сомкнутся и поглотят меня в своей бездонной глубине… навсегда, навсегда.

Не выпуская из рук пистолета, она подошла к окну и застыла, глядя во двор, на возню синиц, расклевывающих хлебные крошки, на вымощенную серой плиткой дорожку, на зеленую, ровно подстриженную траву, на кусты самшита и туи, живописно посаженные среди каменных валунов. Какой смысл в этой птичьей суете, в этой траве, деревьях, в этих камнях и в этом низком пасмурном небе? Зачем это все? И что оно может дать ей, Софье? Чем утешить, наполнить ее душу?

У Софьи был муж, был просторный богатый дом, была праздность, были деньги… но она не чувствовала, что владеет хоть чем-нибудь. Она ощущала себя пустой, как ореховая скорлупа. Если сейчас она умрет, то ничего не оставит… никакого следа в этом жестоком, бессмысленном и прекрасном мире. Она ничего не создала, не сотворила… не написала ни одной стоящей строчки, хотя с отличием закончила журфак; не сделала карьеру; не пережила страстного романа; не родила ребенка.

Ее семейная жизнь сложилась будто бы счастливо, размеренно текла и постепенно стала обузой и для нее, и для Кравцова. Месяц назад они поскандалили, наговорили друг другу гадостей, дело могло дойти до рукоприкладства. Во всяком случае, Никиша, как она смолоду привыкла называть супруга, пришел в такую ярость, что с трудом сдержался. Будь он хуже воспитан, драки бы не миновать. Софья тоже с наслаждением разбила бы пару фарфоровых ваз или расцарапала мужу физиономию. Этот истерический всплеск окончательно истощил ее силы, и, стараясь не смотреть в налитые кровью глаза Кравцова, она поняла, что желает только одного – умереть.

Он принял таблетку от давления и уехал в офис, а Софья позвонила частному детективу. «У Никиши есть любовница, – подумала она. – Поэтому он бесится. Я должна знать правду!»

Детектив назначил встречу в тесном полутемном кафе, взял кругленькую сумму в качестве аванса и пообещал выяснить обстоятельства дела.

– За неделю управитесь? – спросила она.

– Дайте мне две.

Ему не удалось уложиться в срок, но вчера он отчитался за проделанную работу, подкрепив свои слова фотографиями. Софья, в слезах, дрожащими от волнения руками перебирала страшные свидетельства супружеской измены. Не то чтобы она ревновала – чувство ее к Никифору Петровичу давно остыло. Да и была ли любовь? Но эти снимки бесстыжих забав седеющего, лысеющего мужчины с отвисшим брюшком и молодой, грудастой, вызывающе красивой девицы потрясли Софью, повергли в шок. Она посвятила этому человеку всю свою жизнь, а он…

Самое ужасное, что Софье не на что было переключиться, направить отвергнутое Кравцовым внимание, – ее существование сосредотачивалось на муже, на их пусть прохладных, вялых, но все же отношениях. В последнее время платонических… что и натолкнуло ее на мысль о сопернице.

– Кто она? Как ее зовут? – с трудом успокоившись, спросила Софья.

– Бывшая модель, – охотно пустился в объяснения детектив. – Лилия Градова, родом из провинции, в Москве снимает квартиру. Блистала на конкурсах, получила пару контрактов; однако подиум – штука коварная. В модельном бизнесе преуспевают единицы, да и тем несладко приходится. В общем, девушка перебивается чем попало. Я в подробности не вникал, потому что задача передо мной стояла другая. Но если надо…

– Адрес ее узнали? – не дослушала заказчица.

– А как же! – кивнул детектив. – Вот, пожалуйста.

Скупые строчки поплыли у Софьи перед глазами, ей стало нехорошо.

– Вам воды? – испугался детектив.

– Сейчас пройдет…

Гладкая сталь пистолета, который Софья любовно прижимала к груди, облегчала болезненные воспоминания. Что, если убить не себя, а ее… наглую, развратную девчонку? Конечно, Кравцов распустил слюни при виде ее юного тела, ее длинных гладких ножек, ее розовой, как лепесток цветка, кожи… Даже имя у нее соответствующее – Лилия!

Госпожа Кравцова оделась, положила пистолет в сумочку и позвонила водителю.

– Отвези меня в город, – велела она.

* * *

Молодая женщина, с которой спутался Кравцов, не сумела скрыть изумления при виде Софьи.

– Я жена Никифора Петровича, – без обиняков призналась та, окидывая брезгливым взглядом замызганные стены квартирки, убогую мебель, саму жиличку. – Или как там вы его величаете? Зайкой, Пупсиком… Ником?

Лилия оказалась рослой, стройной красавицей с большими глазами, высокими скулами и чувственными губами. Лосины откровенно облегали ее безукоризненно сложенную фигуру, пышные светло-русые волосы были небрежно забраны в узел. Она молча опустилась на старый диван, жестом приглашая гостью последовать ее примеру.

– Что ж вы живете в такой… нищете? – зло прищурилась госпожа Кравцова. – Мой супруг вам мало платит? Или вы плохо удовлетворяете его потребности? Насколько мне известно, девицы вашего сорта дерут с похотливых старичков крутые бабки.

Девушка вспыхнула, но глаз не опустила – черных, дьявольски прельстительных очей, в которых запылал смутный огонь.

– А я коплю! – вызывающе ответила она. – К тому же Кравцов еще не стар.

При светлых волосах темные зрачки выделялись на ее лице, словно два бездонных колодца. Губы дернулись, раскрылись в ослепительной, отшлифованной в фотосалонах и на дефиле белоснежной улыбке, существующей отдельно от насторожившейся, готовой к отпору бывшей модели.

Софья решила сразу ее не убивать, а помучить… вынудить блудницу раскаяться.

– Ну, признавайся, зачем моего мужика соблазнила? – придвинулась она к девушке, незаметно опуская обтянутую перчаткой руку в сумочку, которую оттягивал беспощадный мститель – заряженный пистолет.

– Он меня принудил.

– Изнасиловал, что ли? – не поверила обманутая супруга.

– Нет… просто… мне очень нужны деньги. Я попросила, а он… поставил условие.

– Понимаю! – усмехнулась Кравцова, бросая уничижительный взгляд на отставшие обои, обшарпанные кресла с продавленными сиденьями и потертые тапочки на изящных ножках Лилии. – Девонька приехала покорять столицу, и ей необходим спонсор. Богатенький сладострастный пожилой Буратино!

– Я не то хотела сказать…

– Говори, – милостиво кивнула головой гостья, доставая пистолет. – Осужденному полагается последнее слово.

* * *

– Послушай свой гороскоп на сегодня, – предложила жена, которая увлекалась разными «бытовыми» эзотерическими штучками.

– Оставь! – взмолился Никифор Петрович, поправляя узел модного галстука. – Неужели ты веришь подобным глупостям?

Поведение жены, каждый ее жест и каждое слово раздражали господина Кравцова: сидит дома, клуша клушей, целыми днями болтает по телефону с такими же пустоголовыми приятельницами и пухнет от безделья. Ее оплывшую, рыхлую фигуру ни за какие деньги не приведешь в божеский вид, любые сауны, таблетки для похудения, массажи и чудо-пояса бессильны. Разве что лечь под нож пластического хирурга, срезать весь лишний жир, подтянуть все, что можно, подшить, разгладить? Так ведь и это невозможно! У Софьи больное сердце, общий наркоз на несколько часов ей противопоказан.

Мысли о пышных, безразмерных формах жены вызвали у Никифора Петровича приступ тошноты. Боже, как ее обезобразили богатство и беззаботность! Вкусная обильная еда, вино, пиво, малоподвижный образ жизни, доступность всяческих благ сделали эту некогда подтянутую, стильную, амбициозную и горячую женщину настоящей медузой. Она шагу не желала ступить, по всякому поводу вызывая машину с персональным водителем, постоянно жевала, валялась на диване, курила, просматривая каталоги или мыльные сериалы. Куда делись ее живость и здоровая, жадная сексуальность? У нее даже мозги заплыли жиром… не о чем стало поговорить, а в постели она истекала потом, задыхалась, и если наваливалась на мужа, то он напрочь терял всякое либидо и заботился только об одном – поскорее выбраться из-под ее тяжелого, скользкого тела.

Господин Кравцов построил большой загородный дом с двумя спальнями – для себя и жены, – и супруги перестали делить ложе страсти, встречаясь преимущественно за завтраками и ужинами, лениво перебрасывались пустыми фразами и расходились. Он ехал в офис работать, она оставалась дома – смотреть часами в окно, на оформленный дорогим дизайнером ландшафт из нагромождения камней, искусственных источников, вечнозеленых деревьев и деревянных столбов с грубо вырезанными ликами языческих идолов, на синеющий вдали, за бетонным забором, лес, на равнодушное высокое небо. Это созерцание сопровождалось курением или пережевыванием пищи, вкус которой настолько приелся госпоже Кравцовой, что она перестала его чувствовать. Изредка она бранилась с прислугой или отчитывала кухарку, а когда совсем уж одолевала скука, включала телевизор или бралась за телефон. Так проходила ее жизнь – день за днем, месяц за месяцем.

В молодости муж, тогда еще бойкий, подающий надежды комсомольский вожак, заставил ее сделать два аборта, и больше она забеременеть не смогла. Счастье материнства обошло ее стороной, профессионально она тоже не состоялась, так как Никиша решительно потребовал уволиться из редакции и заниматься хозяйством, заботиться о домашнем очаге. С годами нужда в этой заботе отпала, появился достаток, домработница и прочие прелести обеспеченной жизни. Когда им обоим перевалило за сорок, Кравцову захотелось иметь ребенка, и он предложил воспользоваться услугами суррогатной матери. У жены случилась истерика – первый и последний раз она устроила неожиданно громкий, бурный скандал, кричала, что он испортил ей жизнь, превратил в никчемный придаток к своему бизнесу, растоптал ее молодость, лишил интересов и желаний и вообще… погубил ее тело и душу.

– Посмотри, на кого я стала похожа! – размазывая по щекам злые слезы, рыдала она. – У меня же ничего не осталось!

– По-моему, я обеспечил тебя с головой, дорогуша! – взревел Никифор Петрович. – Кем ты была, когда выходила за меня? Бедной журналисткой из третьесортной газетенки, которой не хватало на приличные туфли и парикмахерскую! Ходила с обломанными ногтями и красила волосы чернилами! А сейчас?! Сколько стоят бриллианты в твоих очаровательных ушках? А маникюр, а косметичка, которой ты платишь из моего кошелька, а…

– Замолчи! Закрой свой поганый рот! – расплакалась Софья. – Что мне с этих серег? И никакие косметические маски не остановят мою старость! Зачем я живу, скажи?

– Давай разведемся, – словно ледяной струей окатил ее Кравцов.

«Я могу иметь молодую красивую жену, – мстительно подумал он. – Она может родить мне сына. Или маленькую хорошенькую девочку. Кому я оставлю свой капитал?»

«Я ненавижу его, – подумала она. – Ненавижу! Начинать жизнь сначала поздно. Но я еще успею наказать его!»

Такие мысли появлялись у обоих все чаще, накладывая незримую холодную тень отчуждения на все вокруг.

– Я прочитаю тебе гороскоп, – настояла госпожа Кравцова, и крупные бриллианты в ее ушах зловеще вспыхнули.

– Ладно, давай, – решил не спорить Никифор Петрович.

Он уже предвкушал страстные поцелуи, сладкий вкус молодых губ, упоительную свежесть гладкого, упругого тела… Он едва не испытал оргазм от одних только мыслей. Особенно его возбуждало то, что Лиленька не желала, но подчинялась, покорно исполняла любую его прихоть.

– «Сегодня вам следует быть весьма осторожным, – вслух прочитала жена. – Если вы не остановитесь, вас ждет крупная неприятность!»

– Чушь! Тебе не надоели всякие бредни?

Кравцов не остановился… Его манили эротические фантазии, которые этим вечером снова станут реальностью. Кто говорил, будто любовь за деньги не купишь? Все это выдумки обозленных неудачников!

После полуночи в спальне Софьи раздался телефонный звонок. Хриплый голос начальника охраны ее супруга сообщил, что господина Кравцова нашли мертвым в его машине… в загородном лесу…

– Неужели инфаркт? – плача, спросила она. – Никиша совсем не берег сердце!

– Он… покончил с собой, – растерянно произнес начальник охраны. – Застрелился.

– Господи! Его убили! Убили! – завопила новоиспеченная вдова. – Куда же вы смотрели? Зачем вы отпустили его одного?

– Это самоубийство, Софья Ивановна. Нет никаких сомнений. Выстрел произведен в упор из личного пистолета Никифора Петровича… Оружие он держал в руке… Отпечатки пальцев на пистолете только его…

– Горе, горе-то какое… – рыдала госпожа Кравцова. – Как же это он? Почему?..

* * *

Известие о смерти господина Кравцова удивило детектива, которого нанимала его жена – теперь вдова, и он аккуратно навел справки.

Софья Ивановна оказалась вне подозрений – она весь тот вечер и ночь провела дома, что подтвердили прислуга и охрана. Было проведено формальное разбирательство, не обнаружившее оснований усомниться в самоубийстве предпринимателя. Странно, но вдова ни словом не обмолвилась о молодой любовнице покойного мужа. Оно и понятно – кому нравится выносить сор из избы? Да и порочить честь умершего вроде как неуместно. И все же…

Чисто из профессионального любопытства детектив отыскал Лилию Градову и удивился еще больше. Девушка переехала в квартиру с ремонтом, привезла из Ростовской области молодого человека весьма болезненного вида, который передвигался на новенькой инвалидной коляске. Однажды детектив выбрал удобный момент и подошел к ней на улице.

– Хочу поговорить о Кравцове, – сказал он.

– Кто это? – распахнула она восхитительно-длинные, загнутые вверх ресницы.

– Не прикидывайся! Откуда у тебя деньги появились? Никифор Петрович все-таки дал?

– Нет. Я не понимаю…

– Значит, Софья Ивановна. За то, что ты ее муженька ухлопала. Пистолет она тебе сама принесла, а все детали вы обсудили. Ловко!

Бывшая модель молча стояла, не отрицая, но и не подтверждая предъявленных обвинений. Детектив пустил в ход веский аргумент – вытащил и развернул веером сделанные им компрометирующие фотографии. Краска бросилась девушке в лицо.

– Теперь я смогу заплатить за лечение, – волнуясь, сказала она. – Антона придется везти в Германию, но он поправится. Мы поженились еще до того, как его забрали в армию. Мне по условиям контракта запрещалось вступать в брак, вот мы и обвенчались… тайком. Видите, какой он вернулся? – Она запнулась. – Вы ничего не докажете!

– Я и не собираюсь, – вздохнул детектив. – Как ты жить-то с этим будешь?

Она отвернулась, сдержала слезы.

– Я свой грех искуплю.

«Чем?» – хотел спросить детектив. Она его опередила.

– Чистой любовью… – прошептала. – Пусть бог нас рассудит.

Детектив целый день размышлял об этом разговоре. «Что есть грех? – думал он. – Что есть искупление?»

Вечером он не выдержал, позвонил госпоже Кравцовой и многозначительно произнес:

– Я все понял. Чужими руками достали каштан из огня…

– Вы о чем? – усмехнулась она. – Кстати, вы верите в гороскопы? Прочитать вам прогноз на завтра? Рекомендую…

Колье от «Лалик»

Он безумен!

– Он гениален…

– Я бы не рискнул с ним связываться.

– Он делает эксклюзивные вещи, каждая из которых – единственное в своем роде произведение искусства. В нашем каталоге нет ни одного украшения, достойного лежать в одной витрине с его изделиями. Времена изменились, дорогой Алекс, состоятельные люди больше не желают покупать безвкусные серьги и броши. Им подавай изюминку, нечто уникальное. Ценность нашей продукции сегодня определяется не каратами, а оригинальной эстетикой.

Глава ювелирной фирмы «Юбер» говорил с сильным акцентом. Русский по происхождению, он родился и вырос во Франции, в Тулузе, где его семья почти столетие занималась ювелирным делом. Господин Спиридов всегда мечтал открыть несколько салонов на исторической родине и решил начать с Москвы.

– Нам следует сразу представить требовательной публике… э-э… изысканную и дорогую коллекцию, – наставлял он своего российского партнера. – Этот показ должен стать событием. Понимаешь? Может, стоит пригласить моделей… девушек, которые наденут на себя лучшие украшения и продемонстрируют их… э-э… живьем.

Спиридову не всегда удавалось находить нужные слова, и он делал длинные паузы.

– Или нет. Пожалуй, пригласим… э-э… выдающихся женщин. Бизнес-леди, популярная певица, актриса, балерина… телеведущая… известная спортсменка э-э… красуются в изделиях от «Юбер», – самая лучшая реклама.

– Этих дам гораздо труднее будет уломать на импровизированное дефиле, даже в бриллиантах, – засомневался Алекс. – Моделям заплатил, и дело в шляпе.

– В какой… шляпе? – не понял Спиридов.

Его русский был вполне сносным, но некоторые пословицы и выражения гражданин Франции так и не усвоил.

Алекс перестал возражать и кивнул. Львиную долю денег в совместный проект вложил Спиридов, ему и карты в руки.

– Хорошо. Значит, мы его берем? – вернулся он к началу разговора.

– Непременно берем! И положим большую зарплату.

– Это еще зачем?

– Чтобы человек творил и не заботился о хлебе насущном. Чтобы ему не пришло в голову искать… э-э… более щедрого работодателя.

Алекс презрительно фыркнул:

– Он должен быть счастлив, что его поделки попадут в наш салон.

– Поделки? Неподходящее слово… Этот мастер – настоящий кудесник. Пока он… э-э… прозябает в безвестности. Но едва вышедшие из его рук вещи получат признание взыскательных покупателей, его тут же… э-э… переманят конкуренты. Поэтому пусть он будет доволен своим положением, сидит в захолустье и…

– Носа не высовывает! – подсказал Алекс.

– Да-да… носа не высовывает. Правильно, мой друг.

Речь шла о ювелире, которого Спиридов откопал где-то в провинции и уговорил выполнять заказы для его фирмы под чужим именем. «Он не совсем здоров… психически. Но не является опасным для общества, – объяснил партнеру Спиридов. – Будь он э-э… полноценным, то ни за что не согласился бы на наши условия. В сущности, мы его покупаем, ведь, по условиям контракта, талант мастера перейдет в нашу собственность. Его изделия станут лицом нашего бренда, а имя ювелира останется тайной. Нашей тайной, Алекс!»

– Я тут подумал – не пригласить ли нам на презентацию Софью Зарудную? – робко предложил Алекс. И воодушевился: – Это произведет фурор! Представляю обложку популярного глянцевого журнала с ее портретом: великая актриса в колье от «Юбер»! Многие пожелают приобрести нечто подобное для себя или… для своих дам. По слухам, Зарудная обожает уникальные украшения.

– Прекрасная идея.

– Но она ненавидит фотографироваться!

– Это я улажу. Вызову из Тулузы собственного фотографа, который сумеет подобрать нужный ракурс, свет, а оставшиеся… э-э… приметы возраста госпожи Зарудной устранит при помощи компьютера. На ее звездном лике… э-э… не будет ни одной морщинки.

Алекс скептически поджал губы. Непредсказуемый характер актрисы давно стал притчей во языцех.

– Я знаком с ее мужем, – объявил Спиридов. – Милейший человек. Президент фонда «Геликон». Я сделаю благотворительный взнос и привлеку его… э-э… на нашу сторону.

* * *

Бекетову часто снился этот сон…

На склоне, между низкорослых яблонь, траву не успели выкосить. Восхитительно сочная, свежая, она была горячей от солнца. Запах меда и горечи смешивался с ароматом мяты, с густыми испарениями земли.

Лежа на спине, мальчик любовался колокольчиками на тонких стеблях, кашками и лютиками. Вот пролетел полосатый шмель, вот изящный кузнечик перепрыгнул со стебля на стебель, вот, перебирая лапками, ползет по листку божья коровка, вот…

– Андрю-у-у-ша! – звала его мама.

На завтрак она готовила кашу или пышки с вареньем. Андрей гадал, что будет сегодня. Если каша, то он лучше останется здесь, среди цветочного царства, – созерцать дивную прелесть этого совершенного, упоительного, душистого мира.

– Андрю-у-у-ша…

Надо идти, а то отец сделает ему строгий выговор. Мальчик боготворил отца. Более красивого мужчины ему нигде не доводилось видеть – ни в жизни, ни по телику. Идеально сложенная фигура, сильные руки с длинными пальцами, волнистые волосы, благородные черты лица, высокий лоб и смелый взгляд делали его похожим на рыцаря Айвенго. Именно таким Андрюша представлял себе героя из книжки, которую мама иногда читала ему вслух. Она старалась привить сыну любовь к литературе, а он предпочитал бездумные развлечения: часами валяться в траве, сидеть на берегу речки или наблюдать, как снуют в воде мелкие рыбки. Вместо того чтобы плескаться, как другие дети, мальчик зачарованно следил за стрекозами и лягушками.

У него была своя тайна – маленький плоский футляр из потертого бархата, внутри которого спала Она: женщина с кожей из опала и перламутра, с волосами из золота, с венком из самоцветов. Он боялся дышать, глядя на Нее. Она пробудила в нем желание… и определила его судьбу. Увидев Ее, он уже не выбирал, кем станет. Его предназначение – создавать такие же чудесные творения из драгоценных металлов и камней, которым не грозит тлен. Его бабочки, пчелы и кузнечики будут жить вечно, его цветы никогда не увянут, а капли росы на их лепестках никогда не высохнут…

Мальчика никто не учил чувствовать гармонию красок, линий и форм. Он родился с этим интуитивным ощущением пропорций и цвета, с безукоризненным вкусом и способностью создавать в своем воображении прихотливые образы, черпая вдохновение у природы…

Просыпаясь, он долго смотрел в потолок, медленно возвращаясь из волшебного прошлого в унылое настоящее. В том безвозвратно ушедшем времени осталась его душа. Здесь же он мог только пытаться воспроизвести, запечатлеть неуловимое мгновение…

Его кумиром был Рене Лалик – французский ювелир, дизайнер и предприниматель, – который каждое ожерелье, брошь, браслет или предмет интерьера превращал в произведение искусства. Он противопоставил эстетике помпезных украшений с большими камнями изысканную, утонченную красоту композиций, смелость замысла и необычные материалы, заставив заносчивых снобов преклоняться перед своим мастерством. Доказал, что слоновая кость, хрусталь, панцирь черепахи, эмаль и рог, яшма, жемчуг и лунный камень в соседстве с золотом смотрятся не хуже, чем традиционные алмазы, сапфиры, изумруды и шпинель.[7]

Лалик снискал себе мировую славу и признание, встав в один ряд с Фаберже, Картье и Тиффани. Его заказчиками были императорский двор в Токио, русская государыня Александра Федоровна и лучшие салоны Европы. Мастер умер в 1945 году, но фирма «Лалик» продолжала работать: открывать магазины в разных странах, представлять новые коллекции.

Бекетов мечтал делать такие же прекрасные вещи. Он упивался своими мечтами и не сомневался, что они осуществятся. До мельчайших подробностей запомнился ему первый визит в Москву. Человек, от которого зависела судьба Бекетова, подвел его к выставленным в витрине ювелирным украшениям и спросил:

– Сможешь сделать что-либо подобное?

– Я могу лучше.

Он не стал кокетничать, прикидываться скромником, смущаться и краснеть. Он верил в свои силы, в то, что не разочарует нового знакомого – господина Спиридова.

Неизгладимые впечатления детства раз и навсегда определили его призвание. Смутная жажда красоты превратилась в желание творить эту красоту своими руками, как только он открыл бархатный футляр и увидел мерцание миниатюрного опалового тела женщины, ее запрокинутую голову, струящиеся золотые волосы, венок из блестящих листьев и кабошонов.[8] Он заболел этой женщиной, ее груди из аметистов помутили его сознание… Он чуть не рехнулся, когда футляр опустел.

Ночью в дом прокрался вор и похитил драгоценное колье. Пропажу обнаружила мать Бекетова и долго рыдала: колье досталось ей от дальней родственницы как свадебный подарок.

Отец был взбешен. Он походил на рыцаря Айвенго в гневе – недоставало только лат и длинного железного меча. Милицию не вызывали, потому что никто толком не знал, когда украшение исчезло из футляра. Кроме маленького Андрюши. Но мальчик промолчал. У него появилась вторая тайна…

* * *

Этой весной знаменитая актриса Софья Зарудная впервые за годы успешной театральной карьеры отказалась от гастролей.

– Я опустошена, – призналась она мужу. – Совершенно выжата. Я не могу выходить на сцену, во мне не осталось ничего, кроме тоски…

«Играет, – подумал господин Донатов. – Она пропитана театром насквозь, как мумия бальзамирующим составом. Чего же она хочет: уйти на покой? Поселиться за городом, выращивать цветы и писать мемуары? Нонсенс. Начнет сходить с ума уже через пару месяцев. Ей нужны драмы, страсти, аплодисменты и восхищение зрителей. Поклонники, наконец. Она привыкла к лести, к охапкам роз в гримерной, к шампанскому… и щедрым подношениям от почитателей ее таланта. О ней сплетничают, ей завидуют. Это воздух, которым она дышит».

Приглашение на презентацию ювелирного салона «Юбер» пришлось как нельзя кстати. «Это встряхнет ее, – решил Донатов. – К тому же она питает страсть к драгоценностям».

– За кого они меня принимают? – возмутилась Софья. – За манекенщицу?

– За известную и красивую женщину, – ответил муж. – Они хотят поместить твой портрет на обложке популярного глянцевого журнала.

Актриса презрительно фыркнула.

– Господин Спиридов обещал подарить изделие, которое ты выберешь для демонстрации.

– Я не нуждаюсь в подачках!

– Почему ты не хочешь поспособствовать продвижению новой коллекции? – не отступал супруг. – Они прислали каталог. Взгляни хотя бы! Вещи уникальные, в стиле модерн – он тебе нравится. Кстати, Сара Бернар когда-то дала путевку в жизнь Рене Лалику, став его заказчицей.

Упоминание о знаменитой французской актрисе возымело действие.

– Ладно. Давай каталог, – благосклонно кивнула Софья.

Она приняла участие в показе и вернулась домой с великолепным подарком от «Юбер», но вместо восторга погрузилась в депрессию.

«Что с ней? – недоумевал Донатов. – Она была великолепна и на портрете вышла потрясающе. Настоящая дива, затмевающая собой бриллианты».

Он считал, что мероприятие удалось. Спиридов оправдал свою репутацию – его салон, равно как и ювелирная коллекция, превзошли ожидания. Классическая «золотая» гамма внутреннего убранства, блеск хрусталя и камней, отраженный в зеркалах, бархат витрин, эксклюзивные изделия, разодетая публика – все, как подобает. Чем же Софья недовольна? Ей не угодишь!

Спрашивать жену о причинах дурного настроения было бесполезно. Софья наглухо закрывалась, замыкалась в себе и через некоторое время будто бы напрочь забывала о неприятности. Ее отец был подводником, и она иногда употребляла выражение «задраивать переборки». Чтобы лодка оставалась жизнеспособной, следовало изолировать поврежденный отсек.

Спустя неделю Софья пожелала ехать на дачу.

– Я в городе ни дня не останусь, – твердила она. – Зачем ты потащил меня на эту презентацию?

Настроение Зарудной не поддавалось описанию. Все стало ей немило, все вызывало безотчетную тревогу.

Супруги приехали на свою подмосковную дачу. Двухэтажный дом пустовал всю зиму, и только в конце апреля сюда отправили домработницу Зину: проветрить, навести порядок, все высушить, вычистить, снять с мебели чехлы, вымыть окна.

В комнатах пахло лавандой и воском – в поселке иногда отключали свет, и приходилось проводить вечера по старинке, при свечах. На столе в гостиной стояла ваза с ландышами. Домработница хлопотала на кухне.

– Ну вот, у меня разболелась голова! – с трагическими нотками в голосе воскликнула Зарудная, точно барыня из какой-нибудь чеховской пьесы. – Пойду, подышу воздухом.

Донатов сокрушенно вздохнул. Он дорожил женой, гордился ее дарованием, с удовольствием появлялся с ней в обществе… но наедине она его слегка раздражала. Капризы, странные прихоти, резкие перепады настроения – то взрывы хохота, то беспричинные слезы или «черная меланхолия» – действовали ему на нервы. Он не понимал этого вечного надрыва, приступов отчаяния, переходящих в апатию. Софья как будто жила в постоянном страхе, что красота ее увянет, талант иссякнет, и она окажется выброшенной на обочину, никому не нужной и не интересной.

– Тебе не о чем беспокоиться, – не раз говорил ей Донатов. – Я прилично зарабатываю, и ты ни в чем не будешь нуждаться.

Но Софья боялась не безденежья, – ее потребности были довольно умеренными. Ее пугала старость, уход со сцены, забвение. Ведь она родилась, чтобы блистать!

– Я никогда не соглашусь играть старух! Никаких свах в жутких шалях с кистями, никаких пожилых матрон в чепцах! Никаких мамаш! Лучше уйти сейчас, умереть в расцвете славы.

Муж был старше ее на пятнадцать лет, не так давно он сменил место чиновника среднего ранга на должность президента солидного гуманитарного фонда и не волновался о завтрашнем дне.

Зарудной перевалило за сорок, но она все еще была хороша, стройна и необыкновенно чувственна. Тонкое лицо, выразительный, болезненно горящий взгляд, копна черных волос придавали ее облику неповторимое очарование. Она нравилась мужчинам, но Донатов не ревновал. Софья весь свой пыл тратила на флирт и, добившись, чтобы мужчина увлекся ею до потери памяти, сразу остывала. Ей приписывали множество романов и любовных приключений, смолоду она слыла женщиной, разбивающей сердца. Однако к тридцати годам актриса взяла в ней верх над кокеткой. Зарудная отдавалась сцене с неистовой страстью, выкладывалась без остатка. Те немногие, кто входил в круг близких Софьи, были осведомлены, что мужчины занимают далеко не первое место в ряду ее увлечений. О ней продолжали судачить, а она только загадочно улыбалась, не опровергая, впрочем, даже самые фантастические слухи. Настоящий роман у нее был с театром, и Донатов об этом знал.

Упадок духа, который она переживала, на сей раз затянулся. Обычно ее меланхолия обострялась ранней весной, когда сходил снег и всюду стояли в черной воде голые деревья. К маю Софья оживлялась, по-детски радовалась первым цветам, зеленым листочкам, синему небу и ласточкам. В ней просыпалось воодушевление. Но этот май она встретила унынием и заразила им Донатова.

Он вдруг вспомнил о своих болезнях, о первой жене, которая год назад умерла от рака, о детях. Сын – лентяй, прожигатель жизни. Дочь учится в Лондоне, звонит, когда ей нужны деньги. С обоими Донатов не сумел найти общего языка. Он даже не представлял, какие дети могли бы быть у них с Софьей. Хорошо, что она не захотела.

Во дворе хлопнула калитка, и он выглянул в окно. Даже на даче великая Зарудная оставалась верна себе – дорогое платье, туфли на каблуках, немыслимая шляпа с полями. Две дворняги подбежали к ней и застыли – словно в немом изумлении. А она, выпрямившись и гордо подняв голову, зашагала по пыльной дороге к лесу.

«Обычная хандра. Пусть проветрится, – думал супруг, наблюдая за Софьей. – Шум сосен успокаивает».

Он позвал домработницу и спросил, что будет на обед.

– Суп молочный, как Софья Петровна любят, ботвинья, говядина, тушенная с овощами, и творожная запеканка на сладкое.

– Лимоны у нас есть?

– Как не быть.

– Нарежь потоньше.

Господин Донатов улегся на диван – ждать обеда. Мысли о вкусной еде примирили его с жизнью. Рюмочка коньяка, кофе, сигара – и серый день обретает розовые краски.

* * *

Крайняя улица дачного поселка тянулась вдоль леса. Тропинка петляла между деревьев, а потом спускалась к реке. На пологих берегах росли старые березы – раскидистые, кудрявые.

Было тепло. Зарудная с наслаждением сбросила туфли и опустилась на мягкую траву. Черт с ним, с платьем, она давно собиралась его выбросить, чтобы не напоминало о лишних килограммах. Еще в марте сидело как влитое, а теперь вот стало тесновато в талии. И это при том, что у нее совершенно пропал аппетит. Чашка кофе утром, легкий салатик в обед… только вечером после спектакля она могла съесть отбивную с картошкой, кусок пирога с чаем. А обильные вечерние трапезы гибельно сказываются на фигуре.

С печальным вздохом она закрыла глаза. В молодости никакая полнота ей не грозила, любое количество пищи мгновенно сжигалось, и тело оставалось худым, гибким, изящным. Неужели годы берут свое?

Невыносимая мысль о старости вызвала душевный стон. Недолго ей осталось покорять зрителей, заставляя их плакать, замирать, восторженно выкрикивать «браво!» и засыпать сцену цветами… Почему нельзя быть вечно юной и прекрасной? Зачем жизнь подарила ей красоту и талант, если скоро придется с ними расстаться? Порой она задавалась вопросом: а дар ли это? Может быть, ей просто позволили временно попользоваться привлекательной внешностью и способностью перевоплощаться в обмен на…

Что? Что она должна будет отдать? Или уже отдала?

Софье показалось: кто-то приблизился к ней и остановился. Она приподняла поля шляпы и взглянула вверх. Перед ней, засунув руки в карманы, стоял молодой мужчина в светлых брюках и безрукавке из хлопка. Но одежды на нем как будто не было – так явственно читались под ней развитые плечи и грудь, поджарый живот, стройные ноги. Его лицо – с неправдоподобно совершенными чертами – смело можно было бы чеканить на монетах, изображать на античных геммах и камеях.

– Вы… кто? – растерянно спросила она.

– Я ваш сон…

– Нет, серьезно?

– Разве в этом мире есть хоть что-нибудь серьезное? – усмехнулся он.

– Вы здесь живете? Или снимаете дачу?

– Отдыхаю…

Ее смятение улеглось. Конечно же, это сосед по даче! А она что подумала?

Он наклонился и галантно протянул ей руку. Софья встала и отряхнула платье, забыв, что она босиком, – рядом в траве лежали маленькие туфли из светлой кожи. Поля шляпы скрывали ее порозовевшие щеки, и молодой человек видел только подбородок и накрашенные губы.

– Я вас узнал. Вы – Софья Зарудная? Я смотрел по телевизору фильм «Княжна Тараканова», вы там играли главную роль.

«Мне тогда было всего двадцать четыре! – подумала она. – Слава богу, я надела эту шляпу: не видно моего лица без грима со следами прожитых лет».

Софья редко соглашалась сниматься в кино. Ее звали, но сценарии предлагали все какие-то пошлые, в духе «мыльных» сериалов. Играть такое Зарудная считала ниже своего достоинства. Ей хотелось оставить след в истории театра, как Ермолова, Стрепетова… Она – драматическая актриса и не станет размениваться на всякие третьесортные роли. «Понижать планку ради денег? – восклицала она. – А смысл? Мастерство не терпит фальши. Компромиссы здесь неуместны». Донатов ее поддерживал: «Ты и так много работаешь. Если еще съемки добавятся, я тебя вообще дома не увижу».

– Вы надолго приехали? – спросил молодой человек.

– Решила развеяться, – неопределенно ответила Зарудная. – Сцена безжалостна к своим пленникам: она выпивает их до дна. Необходимо восстанавливать силы.

Собственная откровенность удивила ее – она не привыкла изливать душу первому встречному.

Как-то само собой получилось, что дальше они пошли вдоль реки вдвоем: молодой человек и стареющая актриса. Он стремился казаться старше и солиднее, она – моложе и непосредственней. Ее вдруг увлекла незамысловатая беседа ни о чем, пустая болтовня, которая раньше вызвала бы раздражение.

– Я вас знаю, – повторил он, беря ее за руку. – Когда-то давно вы приезжали сюда и тайно встречались с молодым любовником под сенью этих берез…

Он наклонился к ней, и его дыхание обжигало ее губы.

Софья почувствовала себя героиней любовной драмы, которую всегда мечтала сыграть, – загадочной, мрачной, исступленной, со страстью, вспыхнувшей внезапно и неотвратимо, поразившей, как небесный огонь.

Мужчина прижал ее к себе, скользнул губами по ее уху, шее… «Что он делает? – пронеслось в ее помраченном сознании. – Что со мной?»

Опомнилась она лежа на траве, вся в истоме, безвольная, с расстегнутым на груди платьем, в жару от его поцелуев, ласк…

Вокруг шумели деревья, в слепящей синеве проплывали облака, пахло измятой травой, цветами, медом… Молодого человека рядом не оказалось, – он исчез так же, как и появился: растворился в солнечном свете, подобно лесному духу, Фавну в человеческом обличье. «Может, ничего и не было, – лениво, со сладостным вздохом подумала она. – Меня разморило, я забылась… и увидела чудный сон!»

Но растерзанное платье и следы поцелуев говорили обратное. Она потянулась, приподнялась, с порочной улыбкой разглядывая свою грудь, – еще свежую, упругую, с маленькими темными сосками. Тело увядает медленно, она еще успеет сорвать последний цветок ускользающего женского счастья.

Софья спустилась к реке, попробовала воду – слишком холодная для купанья. Но все же умылась, привела в порядок одежду. Что за наваждение она испытала? За этот миг любви на лоне природы она стала другой – прежней: юной, безрассудной, безоглядной. Той, которая, как она думала, умерла в ней много лет назад.

По мере того как она приходила в себя, хмельные мысли сменила привычная трезвость. Что за дикость отдаться незнакомому мужчине прямо в лесу, на траве, вблизи тропинки, где в любую минуту мог пройти кто угодно? Ее муж мог отправиться за ней – звать обедать. Она потеряла стыд. Она сошла с ума…

Странное, смутное воспоминание шевельнулось в ее сердце и… погасло. Когда-то давно она приезжала сюда и тайно встречалась с молодым любовником… под сенью этих берез…

Неужели… Нет! Невозможно. Это признаки помешательства, которому особенно подвержены творческие натуры. У нее чрезмерно развитое воображение, болезненные фантазии, обостренные чувства…

Софья торопливо, почти бегом, вернулась домой. Заглянув в гостиную, она увидела дремлющего на диване мужа и с облегчением перевела дух. Зина в кухне накрывала стол к обеду, оттуда доносились запахи тушеной говядины и творожной запеканки.

Никто не заметил, как хозяйка закрылась в ванной, вымылась, переоделась.

Обедали молча. Говорить было не о чем, да и лень. Солнце проникало в кухню через легкие занавески, было светло и жарко, как летом. Донатов пил коньяк, Софья неодобрительно хмурилась. «Тебе нельзя», – едва не вырвалось у нее. Она сдержалась – кровь бросилась ей в лицо при возникшей в уме картине того, что произошло в лесу. Слова застряли в горле, она с трудом отдышалась.

– Надо починить бойлер, – позже, за десертом сказала она Донатову. – Вода едва теплая.

– Конечно, дорогая. Завтра же займусь, вызову мастера. Как прогулка? Ты не скучала одна? Прости, что не составил компанию. Прилег и будто провалился. Завтра пойдем вместе.

– Нет уж, – отказалась Софья. – Бродить одной, дышать соснами – это то, чего мне не хватало. Дачников нет, тишина, покой, кукушка кукует. В траве полно фиалок.

– Как скажешь. Вижу, чистый воздух тебе на пользу. Щеки порозовели, глаза блестят!

Она опустила ресницы. Блеск зрачков чуть не выдал ее.

Супруг зевнул, прикрыв рот рукой. Взгляд Софьи задержался на его пальце с обручальным кольцом. Сегодня она изменила Донатову, впервые за годы их брака. Что бы там про нее ни говорили, все вольности остались в прошлом. Возраст и театр усмирили ее натуру. На стороне ей вполне хватало флирта, в семье – умеренного супружеского секса. В последнее время она ощущала себя выстуженной, словно ее сердце покрылось коркой льда. Даже на сцене она не загоралась… и это пугало.

Они с мужем уже полтора года спали порознь: из-за разного ритма жизни. Донатов страдал бессонницей, он принимал снотворное и рано ложился. А Софья приезжала затемно, возбужденная после спектакля, она ужинала, а потом долго стояла у окна или сидела в кресле при включенном торшере, пытаясь что-нибудь читать. Утром она отсыпалась, а супруг собирался на работу, завтракал, стараясь не потревожить ее, и уходил, бесшумно закрыв за собой дверь.

Эту ночь Софья провела без сна. Впору было самой принять снотворное. Обрывки любовного свидания с Фавном теснились в ее сознании…

* * *

В понедельник Донатов собрался в Москву.

– У тебя отпуск, а я на работе, – сказал он, целуя жену в теплую щеку. – Зина остается, вам будет не скучно вдвоем. Погода чудесная. Завидую…

– Когда ты вернешься?

– В пятницу. Если не случится ничего непредвиденного.

– Мне страшно, – сказала она, глядя мимо него. – Не уезжай.

– Это нервы, дорогая. Побольше гуляй на воздухе, и все как рукой снимет.

При словах «побольше гуляй» Софья кожей ощутила дыхание молодого мужчины, губами – вкус его губ. Ее тело содрогнулось.

– Ночью кто-то ходил по саду, – шепотом произнесла она. – Я видела тень. И ветки хрустели – те, которые ты велел срезать.

– Глупости. Ты переутомилась. Ветки Зина убрала и сожгла.

Софья покачала головой: она знала, что муж ее не поймет, и упрямо повторила:

– Кто-то ходил…

– Тебе показалось. Дачники еще не съехались, поблизости все дома пустуют. Кому ходить-то? Разве что собаки бродили в поисках объедков. Скажи Зине, пусть выносит отходы за забор, а то бросает им чуть ли не у крыльца. Вот они и рыскают!

Софья смотрела, как Донатов садится в машину и выезжает за ворота. Забор надо было выше делать, основательнее, а то перемахнуть через него – проще простого.

После завтрака она отправилась на прогулку – только уже не в лес, а по улице. Ей доставляло удовольствие разглядывать чужие дворы, окна с резными наличниками, застекленные веранды. Муж был прав – дачи выглядели пустыми, неприветливыми.

Она подошла к дому с двумя башенками и мансардой – Садовая, одиннадцать. Дом казался нежилым: ставни закрыты, тропинка засыпана прошлогодней листвой. Софья все стояла и стояла, прильнув к забору, вдоль которого густо разросся шиповник. Что она надеялась увидеть?

Бабка в замусоленном ватнике вела на веревке козу. Поравнявшись с Софьей, она окинула женщину подозрительным взглядом.

– Купить хотите?

– А продается?

– Кажись, да. Дом хороший, хозяйка его сначала сдавала, а теперя решилася продать. У ей мужик давне-е-енько помер, а сама-то не управляется. Небось деньги нужны. Тут приезжали некоторые, глядели, да отступилися.

– Почему?

Софья с беспокойным любопытством расспрашивала бабку. Коза мирно щипала траву.

– Дак… дорого просит.

– А отчего хозяин умер?

– Порезался косой, заразу внес, ну и не спасли. Жалко. Молодой мужик был, красивый. Загляденье!

– Вы ничего не путаете?

– Я старая, но из ума не выжила, – обиделась бабка и потянула козу за веревку. – Пошли, Мушка.

Софья застыла, провожая ее взглядом, задумалась. Коза упиралась, не желая идти. Бабка ругалась на всю улицу, понося Мушку последними словами.

Софью пробрал озноб. Она отшатнулась от забора и побрела вниз, к реке. Мысль о Фавне, как она окрестила лесного незнакомца, молнией вспыхнула в уме. Не такой он и незнакомец. Сознание ее раскололось на две половинки: одна отторгала Фавна, другая страстно призывала. «Что, если я опять встречу его? – мнилось ей. – Что, если он опять…»

Она застонала и закусила губу до боли, до крови. Прошлое, от которого она, казалось, надежно отгородилась, проснулось в ней, отозвалось мучительной тоской.

В лесу, на том месте, где они с Фавном предавались любовному опьянению, время остановилось… или вернулось. А может, оно вообще не шло?..

Софья прерывисто вздохнула и опустилась на траву, безжалостно сминая колокольчики и кустики земляники. Она забылась мгновенным или невероятно долгим сном, а когда открыла глаза, над ней склонился Фавн. Он не спрашивал, зачем она пришла снова. Она не задавала вопросов, кто он и откуда взялся. Разве не все равно иссушенному жаждой путнику, из какого источника пить наслаждение?

Это сладостное странное колдовство длилось всю неделю, до приезда Донатова. Сама природа подыгрывала любовникам, – за пять дней не выпало ни капли дождя. Софья ощутила в себе желание опять выходить на сцену, потрясать зрителей и высекать огонь из их сердец.

Муж привез с собой господина Спиридова. Тот был польщен приглашением и не скрывал восхищения хозяйкой, рассыпался в любезностях и комплиментах.

Зина накрыла праздничный стол. Софья вышла к обеду в умопомрачительном туалете – длинном красном шелковом платье струящегося покроя, с глубоким декольте, с подчеркнутой талией. На ее шее сияло подаренное на презентации колье.

Гость оценил любезность госпожи Зарудной.

– Вы еще более э-э… необыкновенны, чем я мог вообразить, – с акцентом говорил он. – Вы загадочная, чудная… э-э… любые камни меркнут в вашем присутствии.

– Вы вернули меня к жизни этим подарком, – улыбалась она, трогая пальчиком украшение. – Это был намек…

Спиридов, испытывая неловкость, искоса бросил взгляд на хозяина дома: тот занимался сочным куском мяса на косточке и не участвовал в разговоре. Софья флиртует? На здоровье. Значит, она в хорошей форме, полна сил и творческих планов. Ее еще не скоро удастся потеснить на театральном олимпе.

– Вы русская Сара Бернар! – неуклюже, со смешным пафосом воскликнул гость. – Наша фирма… э-э… будет счастлива видеть вас… э-э… в числе главных клиенток.

– Я не покупаю драгоценностей. Предпочитаю, чтобы мне их дарили.

– О-о… да, да! Вы совершенно правы. Но… я надеюсь, вы будете заказывать что-нибудь у нас.

– Как Сара Бернар! – поддела его Софья.

Спиридов не заметил сарказма, с готовностью подхватив ее мысль:

– Великая французская актриса заказывала у Рене Лалика… э-э… украшения для своих выступлений, – радостно затараторил гость. – Она первая… э-э… угадала в нем талантливого художника. Она…

Владелец «Юбер» превозносил хороший вкус «настоящих актрис, которые везде слывут законодательницами моды», а Софья от души потешалась над его грубой лестью. Она переглядывалась с мужем, и тот едва заметно качал головой: проказы жены не должны перейти грань гостеприимства.

– Вы не поняли, – прятала усмешку она. – Я и есть Сара Бернар! В новом воплощении. И я по-прежнему обожаю украшения от Лалика. Вот это колье, например, истинный шедевр.

Спиридов смущенно отвел глаза. Колье изготовлено провинциальным ювелиром. О каком Лалике идет речь? Неужели она не понимает…

– Софья шутит, – положил конец его замешательству Донатов. – У нее тонкое чувство юмора.

Обед шел своим чередом. На десерт, уважая вкусы уроженца Тулузы, Зина подала коньяк, фрукты и сыр. Гость, однако, потерял лоск и уверенность в себе. При любом удобном случае он незаметно вглядывался в украшение на шее актрисы. Черт! Ему действительно стало казаться, что изделие немного отличается от того, которое… «Это сущий бред, – убеждал он себя. – Хотя камни не совсем совпадают по цвету и золото иного оттенка, и…» Он насчитал столько отличий, что покрылся испариной.

– Вам душно? – сочувственно спросил Донатов. – Открыть окно?

– Нет… нет… все в порядке. Простите…

Зарудная упивалась произведенным эффектом. После обеда она удалилась к себе в спальню отдохнуть, а мужчины остались курить сигары.

Вскоре гость сослался на головную боль и откланялся.

«Коньяк оказался слишком крепок для французского подданного, – рассудил Донатов. – В следующий раз куплю белое вино».

* * *

– Кто-то бродит ночами вокруг дома, – повторила Софья наутро.

Донатов после коньяка и снотворного никак не мог сообразить, чего она хочет.

– Дорогая, я…

– Заряди ружье, – сказала жена. – То, с которым ты ходишь на охоту. Я боюсь! Все-таки мы с Зиной ночуем в доме одни, когда ты уезжаешь.

– Ты же не умеешь стрелять.

– Ничего, напугаю хотя бы.

– Кого?

Софья не дала вразумительного ответа. Она и сама не знала, чего боится.

Муж отправился в Москву, а Софья два дня просидела дома, сцепив зубы, а на третий не выдержала, побежала в лес, к Фавну. Он словно все это время поджидал ее.

Софья готовилась к этому свиданию – надела кое-что под тонкую блузку с длинными рукавами.

– Что это? – изумленно прошептал он, скользнув рукой в вырез блузки.

– Подарок… господина Спиридова.

– Покажи.

Она с вызовом расстегнула пуговицы. Фавн, совсем как мужчина из плоти и крови, а не лесной дух, уставился на дорогое украшение.

– Откуда оно у тебя?

– Это не ты, – с дрожью в голосе вымолвила она. – Это не можешь быть ты!

– Я! – горячо возразил он. – Это я!

– Нет… – простонала она. – Нет! Я ходила туда, к тому дому. Он пуст.

– Я там живу, но скрываюсь от всех…

– Ты лжешь…

– Спроси у своего мужа! – глаза Фавна лихорадочно блестели. – Он видел меня, когда приезжал в первый раз. Мы познакомились.

– Познакомились?

– Да! Что тебя удивляет?

– Прошло столько лет… а ты… не изменился?

Они как будто говорили о разных вещах.

– Я изменился, – сказал Фавн.

– Не верю тебе… Не верю!

Его нечеловечески прекрасное лицо потемнело.

– Твой муж нанял меня, – засмеялся он, показывая безукоризненно ровные, белые зубы. – Чтобы я тебя соблазнил! Предложил деньги. Много денег… Я отказался. Но потом увидел тебя и передумал.

В груди у Софьи что-то оборвалось.

– Он… заплатил тебе? – выдавила она. – Заплатил, чтобы… Ха-ха! Ха-ха-ха…

Ее хохот перешел в рыдание. Сказочный сверкающий мир, полный любви и вдохновения, в который она окунулась, дал трещину, раскололся, взорвался. Задыхаясь, она подняла руки к горлу, рванула колье с такой силой, что застежка открылась, бросила украшение ему в лицо.

– Считай, ты заработал гораздо больше, чем было обещано! Эта побрякушка стоит кучу бабок! Какие же вы… – у нее не хватило воздуха. – Какой же он негодяй! А ты – еще хуже… Ублюдки! Два подлых ублюдка!

Сцены безудержной страсти пронеслись в ее сознании, раздувая пожар гнева и ненависти, приправленных стыдом за собственное заблуждение. Слезы застилали ей глаза, бешенство затопило разум.

– Омерзительно… гадко…

Молодой человек протянул ей колье:

– Возьми обратно. Разве оно тебе не понравилось?

– У меня есть другое, почти такое же! Разве не ты… О боже! Я схожу с ума… Конечно же, не ты…

Его красиво очерченные чувственные губы дрогнули, глаза загорелись.

– У тебя есть похожее колье? – исступленно спросил он.

Наверное, такие глаза и голос бывают у религиозных фанатиков. Софья подумала об этом позже, ночью, лежа на горячей подушке и время от времени проваливаясь в полузабытье.

А тогда, под старыми березами, в горьком любовном неистовстве она выбрасывала каждое слово, как оскорбленный кидает в лицо обидчику перчатку, вызывая его на дуэль. В сущности, так и было. Любовная драма нередко оканчивается смертельным поединком…

– Такое же! – с мстительным сладострастием заявила женщина. – Даже лучше! А ты…

Она не договорила. Слова уже ничего не значили, ничего не могли изменить.

Он размахнулся, и украшение, блеснув на солнце алмазными искрами, полетело в реку.

Софье пришлось выслушать исповедь молодого человека – длинную и бесполезную. Как послесловие, когда в финале уже все сказано.

* * *

Господин Спиридов приехал в дачный поселок по своим делам. На Садовой улице у дома знаменитой актрисы Зарудной он заметил милицейскую машину. Не случилось ли чего? Как добропорядочный гражданин, Спиридов остановился.

– В чем дело? – спросил он у оперативника. – С хозяевами все в порядке?

– А вы кто?

– Друг семьи, – не моргнув глазом заявил Спиридов. – Может быть… э-э… нужна моя помощь?

Уже в прошлый визит он несколько встревожился. Странное стечение обстоятельств всегда настораживало господина Спиридова – русские родители привили ему мистическое отношение к жизни, к судьбе.

– …попытка ограбления, – донеслись до него слова милиционера. – Со смертельным исходом.

– Кто убит?

– Хозяин дома и…

Спиридов, не дослушав, поспешил к резному деревянному крыльцу. Двери были не заперты. В холле его встретила заплаканная Зина, запах сердечных капель, чужие голоса и привкус беды. Актриса, без чувств, лежала на диване в гостиной, той самой, где они недавно обедали, пили коньяк и оживленно беседовали.

– Софья Петровна мужа из города вызвали… потому что… боялись очень, – всхлипывая, бормотала Зина. – Они приехали… и в эту же ночь… Господи! Горе-то… горе какое!

– А чего она боялась? – спросил Спиридов.

– Грабителей… Вокруг дома, как стемнеет, ходил кто-то… приглядывался… примерялся. Вынюхал, что хозяин только на выходные приезжает, вот и… – Домработница залилась слезами, вытирая лицо краем фартука. – Молодой, а такой бандит!

– Как же он в дом пробрался?

– Наверное, еще вечером через окно в кухню залез, шмыгнул в чулан да и заперся там. А я, дурья башка, решила, что ключи потерялись. Они всегда в замке торчали, снаружи. Софья Петровна слегли с мигренью да уснули. Господин Донатов приехали… я закрутилась с ужином и забыла про чулан-то сказать. Сначала беспокоить не хотела, пусть, думаю, отдохнет человек. Только через порог переступил, а тут я с ключами! Потом с чуланом разберемся, не к спеху это. Я виновата-а-а… – взвыла она.

Картина ночного происшествия прояснилась. По-видимому, грабитель, сидя в чулане, дождался ночи. Все уснули, он выбрался из своего убежища, уверенный, что в доме только две беззащитные женщины, и отправился на поиски денег и драгоценностей. Такая дама, как госпожа Зарудная, по его мнению, имела их много и часть привезла с собой на дачу. Господин Донатов застал злодея на месте преступления, и тот его убил.

Однако бандит оказался дерзким. Вдруг бы хозяева не стали мешкать и открыли чулан подручными средствами? Преступнику повезло.

Труп Донатова лежал в угловой комнате лицом вверх, – висок был разбит, под головой натекла лужица крови. Грабитель ударил мужа актрисы прихваченной в чулане кочергой. Перед этим той же кочергой он взломал старинный деревянный шкаф, где хранились документы и ценности, – украшения, деньги, серебряная посуда. Правда, унести добычу ему не удалось, грабитель лежал тут же, около шкафа, с дыркой в груди…

Спиридова затошнило, но он стойко выдержал и это испытание. Он узнал злодея.

– Это… Андрей Бекетов, – преодолевая рвотный позыв, заявил владелец ювелирных салонов. – Он жил по соседству. Занимался… э-э… изготовлением украшений по заказу… нашей фирмы. Не представляю… э-э… что он здесь делал. Видите ли… Бекетов… э-э… не совсем здоров. – От волнения Спиридов говорил с запинками и сильным акцентом. – У него… душевное расстройство. Зимой он живет… э-э… жил в райцентре, а в апреле вдруг решил перебраться сюда… э-э… на свою дачу. Вернее, дача принадлежит его матери. Заявил, что нуждается в свежем воздухе. Мы не возражали, обещали… э-э… оборудовать в доме рабочее место.

– Что значит «душевное расстройство»? – уточнил следователь.

– Он был… болезненно замкнут… прятался от людей, весь уходил в работу. Живя на даче, он запирался внутри… э-э… не хотел, чтобы соседи его видели. Иногда у него наступали… э-э… периоды просветления: Андрей нормально общался, как любой молодой человек. – Господин Спиридов развел руками. – Какая жалость! Он был… поразительно талантливым мастером. Боже мой! Что ему… э-э… взбрело в голову? Зачем он залез в этот дом? Припадков агрессии за ним… э-э… не замечалось.

«Друг семьи» умолчал, что приехал в поселок вовсе не к Донатову и Зарудной, а к Бекетову – проведать, посмотреть эскизы будущей коллекции. Когда президент фонда «Геликон» пригласил Спиридова за город, того неприятно удивило, что дом, где проживал ювелир, оказался в том же поселке, на той же улице. Не хватало, чтобы тайное стало явным!

– У одиннадцатого дома на Садовой дурная слава, – вмешался в разговор участковый. – Хозяин умер молодым при невыясненных обстоятельствах. Якобы собирался косить траву и нанес себе глубокую рану, в кровь попала инфекция, и спасти жизнь не удалось. Ходили слухи, что Бекетов пытался покончить с собой… его застал за этим сын… в общем, темная история. Мальчик впал в шоковое состояние, перестал говорить. Он и раньше был со странностями, а после смерти отца вовсе сбрендил. Мать его долго по докторам возила, но так до конца и не вылечила. Она пробовала продать дачу, – без толку.

– Донатов и Бекетов были знакомы? – спросил следователь.

– Насколько мне известно… нет, – пробормотал Спиридов. – Хотя… они ведь жили на одной улице. Могли случайно столкнуться… познакомиться. Бекетов умел… э-э… произвести впечатление. Он выглядел весьма… э-э… доброжелательным, интеллигентным. Его внешность бросалась в глаза… необыкновенной красотой. Я бы сказал, физически он был… э-э… само совершенство. Вы сами можете убедиться…

– Сюда много лет подряд приезжала только вдова, – добавил участковый. – Я не знал, что Андрей поселился на даче… один. Он, конечно, не обязан мне докладывать. – Милиционер с досадой потер затылок. – Актриса и ее муж, видимо, чего-то опасались, раз держали в спальне заряженное ружье. Она говорит, по ночам кто-то шастал вокруг дома. Возможно, это был Бекетов.

– Софья Петровна заявила, что они купили дом пять лет назад. Значит, она не могла знать той истории про Бекетовых, – возразил следователь.

– Она и не знала. Это мои предположения… Болезнь Бекетова, вероятно, прогрессировала, и вот результат – он пошел на ограбление.

– Как вы доверяли такому человеку золото и камни? – повернулся следователь к Спиридову. – Что-нибудь пропадало?

Тот промокнул платком лоб. Ему стало совсем худо.

– Нет, никогда. А… что Андрей хотел украсть?

– Золотое колье с бриллиантами и другими камнями, – объяснил следователь. – Он держал его в руках, когда Софья Петровна выстрелила.

Спиридов почувствовал жар в голове – кажется, давление подскочило.

– Так это… она… стреляла?

– А что ей оставалось делать? Она проснулась от шума, вызванного падением тела, схватила ружье и выбежала в коридор. Из комнаты, куда проник грабитель, падал свет – его, скорее всего, зажег господин Донатов. Бедная женщина кинулась туда и застала жуткую картину: преступник размозжил череп ее мужу и готов броситься на нее. В панике она нажала на спусковой крючок…

«Скандала не миновать, – в ужасе подумал Спиридов. – Сейчас придется давать показания. Наверняка это то самое украшение, которое изготовил Бекетов… и которое Зарудная получила в подарок за участие в презентации».

– Где… колье? – едва ворочая онемевшим языком, спросил он.

– У эксперта. Кстати, вы можете оказать нам услугу как знаток ювелирных изделий. Сделайте одолжение, проконсультируйте.

Спиридов, стараясь скрыть замешательство, согласился.

Это было почти такое же колье, какое Бекетов сделал для коллекции. Именно его выбрала Софья Зарудная для показа и потом получила в подарок. Вернее, искусную копию, отличающуюся множеством мелких деталей – словно мастер делал работу по памяти и допустил некоторые погрешности. Тот же замысел: прелестная женщина с телом из опала, перламутра, аметистов и лунных камней, с запрокинутой золотоволосой головой, с венком из золотых листьев с мелкими изумрудами и цветов-рубинов, отшлифованных без граней, в виде кабошонов. На лепестках – капельки бриллиантовой росы. Голова женщины в пышном сверкающем убранстве представляла собой центр колье, его массивную часть, остальное – извивы, прихотливые завитки, тончайший ажур из золота. Только Лалик делал такие украшения. Только у Бекетова была такая же манера и полет фантазии, умение соединить разные по фактуре материалы в одно неповторимое целое.

– Это… Рене Лалик, – невнятно произнес господин Спиридов, чувствуя, как ручеек пота струится по его спине. – Колье сделано… э-э… приблизительно сто лет назад. В частных руках находится… э-э… немалое количество изделий этого известного французского ювелира. Оно, скорее всего, называется «Вакханка». Вы можете послать запрос…

«Если Бекетов сделал копию украшения, то и название угадал, – подумал он. – Что за дьявольщина? Где же, в таком случае, наше колье?»

– Я же говорил. Вещица баснословной цены! – обрадовался эксперт.

У Спиридова голова пошла кругом, он без сил опустился на стул.

* * *

Софья Зарудная сорок дней не выходила из московской квартиры, – оплакивала смерть любимого супруга. Зина боялась оставить ее даже на минуту – как бы хозяйка не вздумала лишить себя жизни.

Великой актрисе всегда удавалось гениально сыграть трагедию. Она лежала в своей затемненной спальне, блуждая по отсекам памяти. Скоро они закроются – наглухо, навсегда, – и она уже не сможет рыдать и наслаждаться. Королева раскрыла заговор против себя и сурово наказала участников. Все ее обидчики мертвы.

Донатов… Что он себе позволил? Нанимать молодого безумца, чтобы тот притворными ласками пробудил к жизни ее талант? Душа женщины, полная мрака и страсти, таит опасность, – как пещера с сокровищами, которую охраняют тысячи змей.

– Прежде чем потянуться за ними, подумай о смерти! – шептала Софья.

Фавн… Он оказался не лесным духом, а обыкновенным беспринципным авантюристом, рискнувшим сыграть любовника увядающей дамы. Он получил по заслугам. О, какие у него были глаза за миг до выстрела! В них не было ни искры фальши – только подлинный страх. Эти его глаза… Она чуть не приняла их за другие. Не будь этого рокового сходства, заговор потерпел бы неудачу в самом начале.

Она вспомнила свою первую запретную любовь к молодому красавцу Бекетову – нежному безумцу, женатому на скромной невзрачной женщине.

– Первый мужчина, сумевший разжечь мой огонь. Я сама бросила его, – твердила Софья. – Сама бросила! Вырвала из сердца… Жаль, что не навсегда. Я не знала, что он умер. Бедный мальчик! Подарил мне на прощанье колье своей жены… Хотел загладить вину. Разве есть золото, которым можно откупиться от любви?

Она все забыла, но никогда не расставалась с драгоценным украшением. И никогда его не надевала. Оно напоминало ей некий сверкающий мир, откуда приходит любовь и вдохновение.

– Зачем я его хранила, для чего? – спрашивала себя Софья. – Неужели для мести?

Тайники памяти неисповедимы.

Оказывается, у Бекетова был сын. Мальчик, наблюдающий за любовниками из густой травы в конце сада… Она иногда ощущала чей-то вожделенный взгляд, и это ее возбуждало. Теперь он ответил за грехи отца…

– По божьему закону, – шептала Софья. – Не я судила его. Бог! Я знала, что мальчик придет за женщиной из опала и золота – «Вакханкой». Неспроста он сделал ее копию – сам же признался. Я была уверена… И вызвала на дачу Донатова. Муж и любовник должны встретиться в финале драмы.

Жизнь – это пьеса, написанная рукой провидения. В ней ничто не случайно.

«Мне предложили роль, – подумала Софья. – Я согласилась сыграть. Есть ли в этом моя вина?..»

Кольцо с коралловой эмалью

Весна пришла в Москву неожиданно. Еще вчера было морозно, мела поземка, а сегодня вдруг выглянуло солнце, дохнул южный ветер, заплакали сосульки, прощаясь с зимой.

Артем Сафонов собирался идти гулять с собакой. Пес скулил, поглядывая на дверь, а хозяин все медлил – прикидывал, что бы надеть на ноги.

– Мам! – крикнул он. – Где мои кроссовки? После вашего ремонта ничего найти невозможно!

– Кажется, на антресолях, – ответила та из кухни.

Молодой человек был высокого роста, но до антресолей не дотянулся. Трехметровые потолки – предмет зависти друзей и знакомых – не всегда благо. Пес нетерпеливо взвизгнул, и Артем, чертыхаясь, обулся в сапоги на меху.

– Ладно, я пошел. Блэк на улицу просится.

– А где моя коробка с гвоздями? – спросил у жены Сафонов-старший.

– Не знаю, ищи. Зачем тебе гвозди в семь утра?

Края неба порозовели, яркая звезда переливалась над крышами. Артем смотрел, как собака носится по снегу, и беспричинная улыбка блуждала по его губам. Значит, и правда весна! Он потянул носом… показалось, что пахнет вербой, хотя деревья еще не проснулись: стояли черные, оцепенелые, не веря в оттепель.

– Блэк, домой! – позвал он пса.

Тот, дрожа от возбуждения и плотоядно косясь на соседскую кошку, послушно потрусил рядом.

Родители ругались. Артем еще из-за двери услышал их громкие раздраженные голоса. Они не обратили внимания, как сын привел собаку, разделся, опустился на пуфик в прихожей и тяжело вздохнул. Он-то думал, семейные страсти улеглись. Ничего подобного. Просто перемирие закончилось.

Раньше, когда он был маленьким, отец с матерью жили дружно, а потом, год за годом, между ними стало нарастать отчуждение. Отец задерживался на работе. Мать украдкой плакала. В отпуск стали ездить порознь. Артем с мамой отдыхали в подмосковной деревне у бабушки; отец покупал путевку в санаторий или отправлялся в турпоход. Надо отдать им должное: при ребенке Сафоновы старались не ссориться. Но Артем ведь не слепой – видел, чувствовал: в семье что-то происходит. Недоброе.

Родителям хватило ума не довести дело до развода, с возрастом они притерпелись друг к другу: перестали молчать неделями, мать повеселела, да и отец постепенно оттаивал. Даже ремонт затеяли. Артем хорошо зарабатывал и дал денег на стройматериалы. Пусть покупают хорошие обои, паркет, импортную сантехнику. Казалось, все налаживается. И вот…

– Откуда это? – кричал отец. – Где ты это взяла?

Артем не помнил такого надрыва в его голосе. Он затаил дыхание, прислушиваясь. Блэк улегся у его ног, положил морду на лапы, навострил уши. Ему тоже не нравились скандалы.

– Первый раз вижу… – оправдывалась мать.

– Не лги! Думаешь, я идиот? Куда ты ездила прошлым летом?

– В деревню. Дом хотела продать…

– Кому он нужен? Сруб отсырел, крыша прохудилась.

– Зато земля в цене.

– В вашей-то деревне? Ха-ха-ха! – захохотал он в бешенстве. – О-о! Я понял… я все понял! Какая же ты… змея! Как ты могла? Как ты…

Ему не хватило воздуха, в груди вспыхнула боль.

– Клянусь, я не знаю, что это за кольцо. Может, кто-то из рабочих потерял… или забыл?

– Женское кольцо?!

– Ну… обои клеили женщины, наверное, кто-то из них…

– Хватит! – взревел отец, и раздался грохот. Что-то упало, покатилось по полу, рассыпалось. – Если ты не признаешься, я за себя не ручаюсь! Я… убью тебя, тварь! У-убью…

Мать дико вскрикнула, и Артем, забыв о приличиях, ринулся в кухню. Воспитанные люди не подслушивают, но ситуация требовала немедленного вмешательства.

Отец уже занес над женой руку, но захрипел… повалился вперед. Она съежилась, прижалась к подоконнику. Тело мужа обмякло, тяжело осело. Она обхватила его и закричала: «Артем! Артем…»

Следом за хозяином вбежал Блэк, зарычал, потом заскулил.

Артем с матерью положили отца на пол, вызвали «Скорую». Тот едва дышал, губы посинели. Врачи приехали через четверть часа и развели руками.

– Что вы стоите? Делайте же что-нибудь! – рыдала мать.

Прозвучало страшное слово: «Умер!» И она упала рядом: потеряла сознание. Все поплыло перед глазами Артема. Запахло нашатырем…

Потом, когда тело отца увезли, а маме сделали укол и она уснула, Артем вернулся в кухню. На полу валялась перевернутая коробка с гвоздями, осколки посуды, старый термос с разбитой колбой… Он наклонился и, подчиняясь странному импульсу, внимательно обвел взглядом пол между шкафчиками, холодильником и плитой. Ничего…

Артем присел на корточки. В углу под батареей что-то блеснуло. Он протянул руку и достал закатившееся туда кольцо – похоже, золотое, покрытое коралловой эмалью, с красиво выделанной буковкой «В» посередине. Буковку украшали два белых камешка, такие же камешки помельче образовывали волнистую линию вдоль всего кольца.

Маму Артема звали Валентина. Он положил кольцо на ладонь и задумался.

* * *

Прошел год.

Лина Ярцева вышла на улицу в нарядном светлом пальто, в легких сапожках. Наконец-то весна! Теперь все будет по-другому – развеется душевная тоска, солнце растопит мрачные мысли, как слежавшиеся сугробы. Талые воды разольются, затопят голые рощи. Ветер принесет с реки запах ледяной крошки.

Она любила смотреть, как плывут по черной воде льдины, громоздятся одна на другую, трещат. И ясное небо стоит высоко над землей, стряхивающей оковы зимы. И повсюду капает, звенит и журчит.

Нынешние осень и зима показались Лине нескончаемыми: затяжные дожди, злые метели, серые дни, глухие ночи. Жизнь текла мутно, сонно, медленно. Временами хотелось все бросить и укатить в Крым, бродить по пустынным улицам курортных городков, любоваться кипарисами в снегу, слушать однообразный шум прибоя…

Летом, после Коктебеля, морских просторов и прозрачного горного воздуха, она долго привыкала к покрытой асфальтом Москве, запруженным автомобилями улицам, сутолоке подземки и шумным супермаркетам.

Лина допоздна работала, потом целый час добиралась домой в Измайлово, в большую квартиру, где она жила одна. Мамы не стало два года назад, а отец уехал в Канаду. Его научные разработки заинтересовали тамошних биологов, и ему предложили место в одном из исследовательских центров. Платили хорошо, и часть денег он высылал дочери, так что Лина не бедствовала.

Она понимала отца. Находиться в стенах, где каждая мелочь напоминала о жене – вазочка, чашка, ее любимое кресло, книги, коллекция фарфоровых статуэток, – Ярцев был не в силах. Лине тоже приходилось несладко, но она терпела. Фактически с утра до вечера она пропадала на работе, а дома только ночевала. Спасительная усталость валила ее с ног, лишая возможности предаваться горю.

К тому же у Лины появились два ухажера. Оба молодые, перспективные, привлекательные, они наперебой приглашали ее то в театр, то в кафе, то на прогулку. «Рано или поздно мне придется выбирать, – думала она. – Кому отдать предпочтение?» Оба ей нравились. Артем был банковским служащим, Игнат – менеджером крупной фирмы. Оба, похоже, имели насчет нее серьезные намерения. Лина встречалась с обоими. И не скрывала этого.

– Пока мы только друзья, – повторяла она. – Не больше. Я еще не знаю, чего хочу.

Молодые люди вынуждены были соглашаться с ее правилами.

– О чем ты все думаешь? – спрашивал Артем. – Что тебя гложет?

– Ты как будто отсутствуешь, – говорил Игнат. – Витаешь где-то далеко отсюда. Проснись! Улыбнись хотя бы.

Лина чувствовала себя коконом, из которого еще не вылупилась бабочка. Ее прекрасные крылья пока не развернулись, не подняли над землей и не понесли к счастью… Она искала в себе ростки любви, но ее сердце билось ровно, чуждое блаженной истомы.

Молчаливое соперничество превратило бывших друзей в затаенных врагов. Ни один, ни другой не собирались уступать.

«Чем я им приглянулась? – гадала Лина, придирчиво рассматривая себя в зеркале. – Лицо обычное. Фигура, правда, ничего – стройная, подтянутая, гибкая. Волосы пышные, собранные в пучок на затылке. Не модно, зато мне идет!»

Коктебельские камешки… они снились ей часто. Серый мрамор, малахит в причудливых прожилках, пестрые агаты, яшмы, халцедоны, сердолики, выброшенные на берег штормовой волной. Они ласкали глаз, их приятно было перебирать, пересыпать из ладони в ладонь. Иногда ей даже попадались обкатанные морем кусочки горного хрусталя.

Лина могла часами сидеть на берегу, собирать камни и… разговаривать с ними. Было что-то магическое в этих немых свидетелях подводных извержений, вздыбивших до небес пласты земной коры.

Хозяин, у которого она снимала комнату, рассказывал о пещерах Кара-Дага, к которым можно было подобраться только с моря, – его сын с приятелем нашли там обломки старого сундука и горсть серебряных монет.

Лина попросила ребят отвезти ее на лодке в Сердоликовую бухту. Там у нее захватило дух от величия открывшегося зрелища – две скалы смыкались, образуя арку, за которой плескалось море. В самой бухте вода блестела, как зеркало. В ней отражались скалы. Под аркой каждый звук превращался эхом в оглушительный грохот.

– Если подняться выше по ущелью, можно найти старое жерло вулкана, – сказал сын хозяина. – Мы пробовали. Ничего не вышло. Слишком крутые склоны.

– Я не умею карабкаться по горам, – с сожалением вздохнула Лина. – Да и обуви подходящей нет. Давайте пристанем к берегу.

Она спрыгнула на разноцветную гальку и задрала голову. На скалах виднелись жилки розового агата, бархатно-зеленый халцедон, еще какие-то кристаллики посверкивали в солнечных лучах. На высоте гранитные утесы упирались в облака. Каменное безмолвие наводило жуть…

– А можно туда забраться? – Она показала на разветвление красноватых прожилок сердолика.

– Опасно. Без страховки лучше не лезть.

– Понятно, – кивнула Лина. – Я тут внизу поброжу. Вдруг отыщу пиратский клад?

– Насчет пиратов не знаю, а контрабандисты прятали в здешних пещерах и гротах свой товар и вырученные деньги. Можно и на покойников наткнуться.

– Не пугайтесь, – улыбнулся сын хозяина. – Мой друг шутит. Какие покойники? Разве что выбеленные и высушенные кости.

Лине стало не по себе, но она не подала виду. Прикрепила к поясу острый молоток для отбивания камня, фляжку с водой и двинулась налево.

– Вас ждать? – спросили ребята.

– Не надо. Плывите домой, а меня заберете после обеда.

Раскаленные скалы дышали жаром. Солнце с самого утра палило нещадно. На воде качались бакланы. Лина остро позавидовала птицам. Захотелось искупаться – погрузиться в нежную голубизну моря, медленно поплыть, наслаждаясь прохладой…

– Не затем ты сюда приехала, – оборвала она себя.

* * *

Игнат и Артем познакомились с Линой в баре, куда молодые люди зашли скоротать свободный вечер. Одинокая девушка за столиком привлекла их внимание.

Мало ли им приходилось видеть одиноких девушек? В кафе, на скамейках парков, на дискотеках – да где угодно. Но почему-то именно к этой захотелось подойти. Как будто кто-то невидимый подтолкнул их сделать роковой шаг.

– Гляди, девчонка грустит, – шепнул другу Сафонов. – Волосы, кажется, натуральные, лицо без краски. Загорелая. Провинциалка, что ли? Бар не из дешевых. Какой ветер ее сюда занес?

– Познакомимся?

Друзья заказали коньяк, кофе, шоколадный десерт и подсели к «провинциалке». На поверку девушка оказалась коренной москвичкой, разговаривала спокойно, вежливо, без жаргонных словечек, не смущалась, не жеманилась.

– Я туфли новые надела, – призналась она. – Ноги болят, сил нет. Решила посидеть, отдохнуть.

Они, как по команде, взглянули под стол. Девушка была босиком, туфли стояли рядом. Модельные, из натуральной кожи. При кажущейся простоте одежда девушки была из фирменных магазинов – отметил Артем. Он знал в этом толк.

– Вы работаете или учитесь?

– Работаю, – вздохнула она. – Реставратором произведений живописи. У меня своя мастерская, от мамы осталась. Жалко, что далеко от дома. Заказов много. Приходится иногда оставаться ночевать прямо на рабочем месте.

Она выглядела моложе своих лет благодаря непосредственности, открытому выражению лица, отсутствию косметики и какой-то школьной прическе.

Заговорили об искусстве.

– Я бы больше хотела работать с хрусталем, но папа воспротивился, – посетовала Лина. – Мол, не женское это дело. Ты бы еще в стеклодувы пошла! А я обожаю стеклянные и хрустальные вещи. Мама любила фарфор… Мы с ней были очень близки. Она умерла.

Девушка замолчала. Ее серые прозрачные глаза подернулись слезами.

Артем погрустнел. Он тоже год назад лишился отца. Так глупо все получилось.

За соседним столиком пировала шумная компания. Бармен включил музыку. Лина немного оживилась, повеселела.

Игнат никак не мог избавиться от непонятного беспокойства. Его что-то тревожило, раздражало. Подвыпившие парни слишком громко смеялись. Безвкусная музыка навязывала примитивный, назойливый ритм.

– А не поехать ли нам в другое местечко, потише и поуютнее? – предложил он. – Я не прочь продолжить знакомство.

Лина улыбнулась и… отказалась. Она устала и хочет домой, спать.

– Завтра вставать рано.

Друзья вызвали такси, проводили девушку до машины и вернулись допивать коньяк.

– Странная девица, – выразил свое мнение Артем. – Реставратор! Не красится. Чудно как-то! Интересно, она вправду такая или притворяется?

– Зачем ей притворяться?

– Чтобы произвести впечатление. Особый прием флирта с мужчинами. Оригинальничает.

– Я не заметил никакого кокетства. По-моему, ей все равно, понравилась она нам или нет. А вот ты как-то не в меру возбужден.

– Но телефончик ты у нее выпросил!

Артем подтрунивал над другом, тот привык и не обижался. Они выпили еще по рюмочке.

– Ты же в барах с девушками не знакомишься, – беззлобно огрызнулся Игнат. – И на улице тоже. Не романтично-де, тривиально, пошло. Что вдруг изменил своему кодексу?

– Сам не пойму. Есть в этой девице какая-то изюминка. Вроде бы и внешность у нее обыкновенная, и лоска никакого, и профессия никудышная. А глаза умные, волосы красивые… ведет себя естественно. Говорить с ней приятно, смотреть на нее приятно.

Игнат только кивал. Лина была в его вкусе: ничего общего с пресловутыми «моделями», надменными полусветскими барышнями, напористыми бизнес-леди. Он устал от заученных фраз, грубой фальши и наигранных улыбок. Ему надоело быть объектом охоты.

Но, если быть до конца честным, он не мог объяснить, почему его влекло к Лине.

На следующий день Игнат позвонил ей и пригласил в кино.

– А ваш друг тоже… предлагал посидеть в кафе, – сказала она. – Вынуждена вас обоих огорчить. Я очень занята всю неделю.

Она не горела желанием встречаться ни с одним, ни с другим. Казалось, ей было не до них, вообще не до мужчин. Ее занимало что-то другое.

– А она, случайно, не того? Не по бабам? – не выдержал Артем.

– Непохоже.

Однажды Лина все же приняла приглашение Игната, и они сходили на выставку изделий из стекла. Барышня восхищалась, а молодой человек был счастлив, что сумел хоть чем-то заинтересовать ее.

Артем тут же купил билеты на премьеру в модном театре. Он не ходил в театр с тех пор, как закончил школу. Лина милостиво позволила повести себя на спектакль, но от комментариев воздержалась.

– Не угодил? – огорчился он.

– Я не люблю театр, – сказала она. – Много нарочитости, умничанья. Все равно что слушать придуманных птиц в придуманном лесу.

– А не пойти ли нам на природу? – не растерялся Артем. – Не устроить ли пикник?

Встречи с Линой превратились для друзей в своеобразный вид спорта. Кто кого. Кому удастся выманить ее из дому или из мастерской, сводить в ресторан, на экскурсию, в ночной клуб. Они втягивались в эту игру, в это неосознанное состязание двух самцов. Как будто заключили негласное пари: кто сумеет завоевать расположение девушки, влюбить ее в себя? Лина же словно чувствовала подвох и умело избегала расставленных сетей, оставалась недосягаемой. То есть она принимала подарки, цветы, соглашалась прогуляться, съездить за город, шутила, смеялась, с удовольствием ела, когда ее угощали, но по-дружески, без намека на что-то большее. Любые попытки склонить ее к любовной игре, к интимности раз за разом проваливались.

Чем дальше, тем сильнее эта странная забава разжигала друзей-соперников.

– Очень хитрая мышка нам попалась, – однажды вырвалось у Игната. – Тебе не кажется, что она водит нас за нос? И не только она.

Артему казалось. Он не решался признаться.

– А кто еще?

– Черт, дьявол… сам не знаю! – взорвался Игнат. – Слышал выражение «Бес попутал»?

– Слышал…

– Так это про нас с тобой!

Весной противостояние получило новый толчок. Синее небо, солнце, освобожденные от снега тротуары, цветки мать-и-мачехи на оттаявшей земле, клейкие почки, свежий запах берез, первые подснежники, лиловая сон-трава, радостная суета синичек, грачи на деревьях – все кружило голову, томило, мучило, лишало сна.

В венах бродил хмель. Запах цветущих садов врывался в окна. По ночам в лунном свете плясали феи, заглядывались на загадочный мир людей.

Люди же, пьяные от весеннего воздуха, были готовы на безумства…

* * *

Смерть отца и последовавшая за ней нервная болезнь матери наложили табу на все, что послужило причиной трагедии в семье Сафоновых.

Но Артем нет-нет да возвращался мыслями к тому злополучному утру, когда разразился скандал между родителями… Он привык думать, что в охлаждении супругов был виноват отец. По крайней мере, внешне это выглядело именно так. Тот непонятный разговор открыл Артему глаза, заставил посмотреть на семейную драму под другим углом.

Что он застал в то утро, вернувшись домой с собакой? Сцену ревности? Отец явно обвинял, а мама оправдывалась, защищалась. Видимо, отец полез искать гвозди и случайно наткнулся на то, что от него прятали. После ремонта вещи находились в самых непредсказуемых местах. Кольцо! Откуда оно появилось в их доме?

Артем никогда не видел этого кольца, женского и по виду, и по размеру. После долгих колебаний молодой человек втихаря отнес его в ломбард, показал знакомому специалисту.

– Старинная вещица, – заключил эксперт. – Сделанная на заказ больше века назад. А может, и раньше. Похоже, именная. Видишь буковку «В», украшенную бриллиантами? Довольно крупными, кстати. И вот эти мелкие камешки – тоже бриллианты. В целом, учитывая количество и огранку камней, тянет на кругленькую сумму. Хочешь заложить? Не советую. Лучше продай. Я подыщу покупателя.

Артема слова специалиста поразили. Кольцо не выглядело дорогим – эмаль кое-где поцарапана, камешки тусклые.

– Удивлен? – усмехнулся знакомый. – Люди часто приносят вещи, не подозревая об их настоящей цене. На этом стоим. Но тебя я обманывать не собираюсь. Говорю как есть. Колечко почистить надо, обработать специальным раствором, привести в порядок, и оно засверкает, приобретет товарный вид.

– Продавать не буду.

– Ну, как знаешь. Надумаешь, приходи. Помогу.

Артем вышел из ломбарда в полном замешательстве. Откуда у мамы это кольцо? Впрочем, она все отрицала. Прикидывалась, что видит его первый раз. А если она говорила правду? Отец ей не поверил. Значит, у него имелись на то основания? Он был выдержанным человеком, даже голоса без причины не повышал. А чтобы он набросился на женщину с кулаками? Уму непостижимо.

И все же Артем сам едва не оказался свидетелем рукоприкладства. Не войди он тогда в кухню, не случись у отца сердечного приступа, он бы ударил маму. За что? Почему? Из ревности? Но ведь за столько лет он ни разу не позволил себе ничего подобного. Родители – в общем-то, интеллигентные, деликатные люди – тщательно скрывали от сына причину своих конфликтов. Но шила в мешке не утаишь. По обрывкам разговоров, по маминым заплаканным глазам, по долгому отсутствию отца, его сухости в проявлении чувств мальчик догадывался о неладах в семье.

Валентина Сафонова любила супруга без памяти – все ему прощала, всегда ждала, боготворила, заботилась о нем, пылинки сдувала. Его смерть повергла ее в шок, который сменился тяжелой депрессией. Она как будто забыла о том, из-за чего все случилось, – не заговаривала ни о той последней ссоре, ни о кольце. Артем не спрашивал, старался по возможности ограждать маму от болезненных воспоминаний.

Как-то по прошествии полугода Артем застал ее на кухне. Она сидела, подперев рукой щеку, с остановившимися горящими глазами.

– Давай сделаем перестановку, сынок, – отрывисто, резко произнесла вдруг она. – Передвинем все эти шкафчики, перенесем мойку поближе к окну. Надо что-то менять. Мне доктора посоветовали.

– К мойке подведены трубы, – терпеливо объяснял Артем. – Мебель проще поменять в твоей комнате. Хочешь, купим новый гарнитур?

Мама сразу замолчала, поникла.

– Прости. Я тебя расстроил?

– Нет, – встрепенулась она. – Нет! А… кто здесь убирал… тогда… после…

Каждое слово давалось ей с трудом.

«После смерти отца, – догадался Артем. – Она хочет знать, где кольцо. Похоже, память начинает просыпаться».

– Я сам здесь навел порядок, – улыбнулся он. – Не волнуйся.

Лицо матери покрыла мертвенная бледность, губы задрожали.

– А… ты… ничего не находил?

– Гвозди. Много рассыпавшихся гвоздей, шурупов… гаек…

– И… все?

У него язык не поворачивался сказать о кольце.

– Кажется, термос валялся… разбитый. И несколько чашек.

Мать не сводила с него напряженных блестящих глаз. Ждала. Артем не рискнул затронуть страшную тему. В другой раз. Человеческая психика требует бережного обращения.

Все как будто успокоилось. Мама больше не задавала вопросов, не заговаривала о перестановке мебели, и Артем вздохнул с облегчением.

Но весна, как известно, обостряет не только любовное томление, но и недуги – телесные и душевные. Когда деревья покрылись нежной листвой, а на клумбах зацвела примула, мама Артема взялась за генеральную уборку: мыла окна, вытирала пыль, выметала паутину из самых укромных уголков, перебирала вещи в шкафах, делала ревизию содержимого всех ящиков и ящичков. Добралась и до антресолей. Уборка длилась, длилась и длилась…

Такое чрезмерное усердие подсказало Артему, что она ищет. Он похвалил себя за предусмотрительность. Кольцо давно перекочевало из квартиры в его служебный сейф. Так будет безопаснее для него и для мамы.

По мере того как в доме оставалось все меньше необследованных уголков и закутков, мама впадала в уныние. Наконец она отчаялась и прекратила поиски.

Артем чувствовал – время для откровений еще не пришло.

* * *

– Как ты думаешь, что ей нужно? – спрашивал Игнат. – Она нас дразнит. Зачем? Хочет столкнуть лбами?

Они с Артемом сидели в открытом кафе, пили пиво.

– Оставь ее.

– Тебе, да? – нахмурился Игнат. – Хочешь стать победителем? Выиграть пари?

– Разве оно было?

– В некотором роде. Мы скучали, решили позабавиться… А теперь забавляется она.

– Найди себе другую девушку.

Оба понимали, что отношения с Линой приобрели болезненный оттенок. Обида, недоумение, беспомощность попыток перевести дружбу в иное русло, добиться более тесной близости смущали молодых людей. Они привыкли, что девушки сами вешаются на шею, готовы на все, лишь бы завязать любовную интрижку. И поведение Лины ставило их в тупик. Казалось бы, чего проще – забыть ее телефон, вычеркнуть из памяти имя, и дело с концом!

Попеременно – то один, то другой – пробовали пойти по этому легкому пути. Не получалось. А теперь еще и весна… Сбросить наваждение, навеянное образом Лины – молодой женщины со странным характером, – оказалось невыполнимой задачей.

– Я ей час назад звонил, – признался Игнат. – Приглашал пообедать вместе. Отказала. Занята, мол. Суббота же! По-моему, к тебе она благосклоннее.

Артем отвел глаза. Сегодня Лина едет на кладбище к матери, и он напросился в провожатые. Не лучшее место для свидания, но он был рад и этому. У него зрел план, как поразить ее воображение, – ведь все обычные способы ухаживания он уже испробовал.

– У меня машина, – уговаривал он девушку. – Зачем тебе трястись в автобусе?

Лина колебалась. Артем положил на чашу весов еще один аргумент.

– Одна ты провозишься допоздна, там ведь убрать нужно, покрасить что-нибудь.

– Скамеечку, – согласилась она. – Ладно, убедил.

Они добрались до места за час. Всю дорогу Лина молчала, слушала музыку. Артем поставил диск с Бахом, Генделем, Моцартом – сообразно моменту. Она никак не выразила своего отношения к этому.

На кладбище было тихо и зелено. Пели птицы. Усыпанная песком дорожка привела их к скромному мраморному надгробию с выбитой надписью: «Ирина Ярцева». Артем достал банку с краской, кисточку и принялся за работу. Лина поставила в железную вазу белые гвоздики.

– От чего умерла твоя мама? – осмелился спросить он. – Болела?

– Она разбилась. Упала со скалы в Коктебеле. Был там когда-нибудь?

Артем покачал головой:

– Нет. Я в Ялту ездил, в Алушту. В Сочи был два раза.

– Мама любила Кара-Даг, просто болела им – ездила только туда, исходила все вдоль и поперек. Она брала лодку и плавала вдоль стен Кара-Дага, любовалась бухточками и пещерами, жилами застывшей лавы. В тот день, когда она не вернулась, вдруг поднялся сильный ветер. Никто не знает, как она погибла. Ее ждали до темноты, звали, искали… Потом вызвали спасателей. Тело обнаружили через несколько дней в Сердоликовой бухте. Его прибило волнами…

– Твой отец отпускал ее одну?

– Он биолог, ученый, который не променяет свой микроскоп на горы. Папа любит рыбалку, подмосковные речушки, Селигер, а мама терпеть не могла сидеть с удочкой. Они отдыхали порознь, как кому по душе.

– А тебя она с собой брала?

– Раз или два, в детстве. Горы вызывали у меня страх, какое-то предчувствие беды. Мама привозила из Коктебеля коллекции камешков, научила меня разбираться в минералах. Если бы она не была художником, стала бы геологом. – Лина тяжело вздохнула. – Я побывала на месте ее гибели… надеялась, что Сердоликовая бухта откроет мне свою тайну. Но камни не умеют говорить.

Артем ломал голову, как перейти к тому, что он собирался сделать.

«Скажу в машине, – решил он. – На обратном пути».

Когда они выехали на шоссе, пошел дождь. Крупные капли барабанили по стеклу, асфальт стал мокрым, скользким. Из-под колес проезжающих автомобилей летели брызги.

– Не гони, – сказала Лина.

– Ты веришь в судьбу? – спросил он, не сбавляя скорости. – В то, что люди встречаются не случайно?

Она посмотрела на него с недоумением.

– У нас есть семейная реликвия, – брякнул он. – Которая передается из поколения в поколение. Старинное кольцо! Когда мужчина хочет жениться на какой-нибудь женщине, он должен надеть это кольцо ей на палец. Кольцо подойдет по размеру только его истинной избраннице.

– Как хрустальный башмачок? – хихикнула Лина. – В сказке про Золушку?

– Вроде того. Так вот… я взял его с собой. Хочешь примерить? Такого кольца ты еще не видела.

Ее глаза стали большими, как озера. Они смеялись.

– Ты… делаешь мне предложение?

Вместо ответа он полез в карман, достал кольцо и, не разжимая ладони, протянул Лине.

– Да или нет?

– А если оно окажется мне велико… или мало?

– Давай проверим?

Он разжал ладонь, и Лина уставилась на кольцо. У нее вырвался сдавленный стон…

* * *

– Что ты делаешь? – крикнул Артем, выравнивая машину.

Лина схватилась за руль и сильно дернула к себе. Он не мог отцепить ее пальцы.

– Откуда у тебя это кольцо? – прокричала она ему в ухо. – Где ты его взял?

– Дома. Отпусти, сумасшедшая! Мы же разобьемся!

– Где ты взял кольцо?!

– Это реликвия…

Она снова дернула руль, и машину занесло. Казалось, Лина не дорожила ни своей, ни его жизнью.

– Не знаю, откуда оно у нас! – выпалил Артем, покрываясь испариной. Еще мгновение, и машина слетела бы на обочину. – Отпусти руль… дура! Клянусь, я не знаю, что это за чертово кольцо! Клянусь тебе!

Лина чуть ослабила хватку и перестала дергать руль.

– Ты убийца… – выдохнула она. – Убийца.

Он сбросил скорость, выбирая, куда бы съехать с дороги. Руки дрожали, в горле пересохло.

– Убийца… – твердила она. По ее лицу текли слезы.

– Хватит уже! Ты чуть не отправила нас на тот свет!

Артем притормозил, остановился на ровной площадке, заросшей одуванчиками.

– Это кольцо моей матери, – непослушными губами вымолвила Лина. – Она никогда его не снимала. Это наше фамильное кольцо…

– Ты бредишь? На нем буква «В»! А твоя мать, кажется, Ярцева… И звали ее Ирина.

– «В» относится не к имени, а к фамилии. Воронцовы – знаменитый дворянский род. Девичья фамилия мамы – Воронцова. Понимаешь ты или нет? Когда нашли ее тело, кольца на пальце не было.

До Артема плохо доходили ее слова.

– Его могло волной смыть… кто-то мог снять…

– Папа был вместе со спасателями, которые подобрали тело в бухте ранним утром. Подойти к берегу в том месте можно только с моря.

– Ну и что? Рыбаки какие-нибудь увидели человека, подплыли и сняли кольцо. – Он говорил ерунду и сам это понимал. – Или твоя мама в тот день забыла его надеть. Оставила в гостинице, например. Где она жила? Снимала комнату?

– Как оно к вам попало?

– Ты уверена, что это то самое кольцо?

– Уверена. Оно было сделано в единственном экземпляре. Так мама говорила.

Артему ничего не оставалось, как рассказать, при каких обстоятельствах кольцо попало к нему в руки.

* * *

Сначала они перерыли квартиру Лины, потом поехали в мастерскую. Артем молча выполнял ее приказания. Его голова была пуста – ни одной стоящей мысли.

Кольцо Лина надела на безымянный палец: оно подошло идеально. Но Артем уже забыл, какой смысл вкладывал в сей факт.

– Что мы ищем? – спросил он.

– Письма… фотографии…

– Какие письма?

– Если бы я знала!

В мастерской они методично перебрали все, обыскали каждую пядь небольшого пространства – перерыли шкафы и шкафчики, ящики, комод, коробки. Лина опустила руки.

На комоде стояла любимая мамина фотография в рамке – она на коктебельском пляже, на фоне гор, смеется.

За окнами стемнело. Артем сидел на потертом кожаном диване опустошенный, подавленный.

– Может быть, кольцо потерял кто-то из рабочих, которые делали у нас ремонт? – предположил он. – Упало в коробку с гвоздями и…

– Ты в это веришь?

– Думаешь, твою маму убили из-за кольца? Зачем она повсюду носила такую дорогую вещь?

– Никто не догадывался, сколько оно стоит. Даже я, – вздохнула Лина. – Кольцо казалось обычным. Она нарочно не чистила камешки.

Ее взгляд рассеянно блуждал по мастерской.

– Если бы мама что-то прятала, то не дома, а здесь.

– Что она могла прятать?

Внезапно Лина вскочила, схватила коктебельскую фотографию, вытащила из рамки… и с торжествующим криком подозвала Артема:

– Смотри! Я нашла…

Под снимком оказался еще один – мужчина и женщина, обнявшись, стоят на большом камне.

– Это мама… а это кто?

В мужчине Артем без труда узнал своего отца. Он смотрел не в объектив, а на Ирину Ярцеву – с такой бесконечной любовью, с таким обожанием, с каким ни разу в жизни не смотрел на собственную жену…

* * *

– Да, я убила их обоих, – едва взглянув на фотографию, призналась мать Артема. – Сначала ее, потом его. Я больше не могла этого выносить! Он думал, я ни о чем не догадываюсь. А я знала все. Я их выследила. Год за годом я терпела, но всему приходит конец. Даже терпению любящей женщины…

Я стала тенью этой его Ирины, изучила ее привычки. Куда она ходит, куда ездит, где проводит отпуск, когда, с кем. Я долго думала, как мне убить ее… долго все прикидывала, рассчитывала. Коктебель оказался подходящим местом. Ирина любила бродить по Кара-Дагу одна… эта страсть и погубила ее. Я стукнула ее камнем по голове, потом подтащила к обрыву и сбросила вниз… она ударилась о каменный выступ… и упала в море.

Лицо женщины казалось застывшей маской. Будто она говорила не о себе, а о ком-то другом.

– А кольцо? – спросил Артем. – Зачем ты его взяла?

– Кольцо-о… – нараспев повторила больная. – Я мечтала, как покажу его мужу… расскажу, что сделала с его любовницей. Но я… так сильно любила его… что все не решалась причинить ему боль. Он сам… наказал себя! Я спрятала кольцо… а он полез за гвоздями, уронил термос… Это убило его! Помнишь наш старый термос, Тема? – посмотрела она на сына. – Мы брали его на речку. Папа любил крепкий чай. Потом колба треснула…

– Ты хранила кольцо в термосе?

Но она уже ничего не слышала, уплывая в свою собственную тихую бухточку, куда нельзя было попасть ни с моря, ни с суши.

– Она больна, – сказал Артем Лине. – Ее нельзя судить.

* * *

Той же весной Лина стала невестой Игната.

После того, как она все узнала, ей стало легче. Сердце оттаяло, пробудилось для чувств.

Фамильное кольцо нашло пристанище в деревянном ящике, где мама держала коктебельские камешки.

«Оно не принесет мне счастья, – подумала Лина. – Маме не принесло. Я думала, у них с отцом любовь… Он в ней души не чаял. А она всю жизнь изменяла ему, встречалась с другим мужчиной».

Конец мая выдался теплым, солнечным, ясным. Все цвело. Папа привез Лине из Канады прелестное подвенечное платье.

– Знаешь, – сказал он ей за свадебным столом, когда Игнат вышел покурить. – У меня был друг, который тоже любил твою маму. Но она выбрала меня.

Лину бросило в жар. Она встала, открыла окно. Сумерки обдали ее ароматом сирени. Между деревьями в лунной дымке маячил силуэт мужчины… Он поднял голову и помахал ей рукой. Лина отшатнулась, побледнела.

– Что с тобой? – испугался отец. – Дурно? Это от шампанского.

Медальон

Стоял сухой, теплый октябрь – тротуары были усыпаны разноцветной листвой, а небо, еще синее, сквозящее через золотые кроны деревьев, придавало провинциальному городку печальную прелесть, воспетую лучшими русскими поэтами.

Арина с мужем собирались на вечеринку. Они поженились несколько лет назад, летом, после недолгого ухаживания, и были вполне счастливы. Детей, правда, пока бог не дал, но супруги не расстраивались: поживут для себя, порадуются молодым забавам, наладят быт, а там, глядишь… и появится на свет их долгожданный первенец. Они оба хотели мальчика, даже имя ему придумали – Кирилл. Красивое имя.

Дмитрий, муж Арины, придирчиво наблюдал, как жена одевается. Она ему нравилась – очень. После свадьбы с каждым годом все сильнее, с какой-то горькой, мучительной страстью он любил ее, со страхом, что ускользнет, вырвется из его рук эта сияющая жар-птица. Арина, во время их знакомства тонкая, изящная, пышноволосая, в замужестве словно дозрела, как сладкий, налитый хмельными соками плод. Ее фигура приобрела мягкую округлость, плавность линий, горделивую стать, а повадки живой и смешливой девушки сменились неторопливой, томной женственностью. В Арине появился и все разгорался смертельно опасный для мужских сердец огонь, то ледяной, до оцепенения, до стылой дрожи в груди… то жаркий, тяжкий, до остановки дыхания, до изнеможения, до нежнейшей истомы…

– Иногда мне кажется, что ты превращаешь меня в пепел, – признался однажды ночью Дмитрий.

Арина только засмеялась – тихо, блестя в темноте глазами и влажной белизной зубов. Муж лежал рядом, пытался справиться с новой волной желания.

Она и сейчас поднималась в нем, захватывая с неодолимой, дьявольской силой, – от того, что Арина в своем любимом платье из вишневого шелка стояла перед зеркалом, подняв руки и закалывая волосы в большой небрежный узел на затылке. Она могла не заботиться ни об аккуратности прически, ни о стиле и дороговизне своих нарядов, ни о правильности манер, – ни о чем таком. Она и без того была ах как хороша! Сказочно, нечеловечески прекрасна! И это пугало и мучило Дмитрия. При том что жена не была красива в общепринятом смысле – черты ее лица скорее неправильны и не отвечали требованиям моды, грудь не выдавалась вперед двумя шарами; талия недостаточно узка, а ноги не соответствовали требуемой длине, – при виде Арины у мужчин, что называется, дух захватывало. У всех – от мала до велика, у простых работяг и очкастых интеллигентов, у спортсменов, клерков, таксистов, военных, у бедных инженеров и богатых бизнесменов – без исключения. Благо эстрадные звезды и олигархи, которых Дмитрий считал самыми опасными соперниками, в их маленький городок не заглядывали. А то бы не видать ему Арины как собственных ушей. Увезли бы, умыкнули, осыпали золотом и бриллиантами, соблазнили шелестом зеленых купюр, заморскими пляжами и загородными дворцами, – поминай как звали.

От подобных мыслей мутилось в голове, ломило виски и ныло, болело все тело. В такие мгновения Дмитрий мог решиться на что угодно… на самое страшное. Он готов был грех взять на душу…

– Тьфу, тьфу… – шептал он в ужасе от нарисованных воображением картинок. – Убереги, боже!

Жена закончила причесываться, повернулась к нему с улыбкой.

– Ну, как?

Опять! Так он и думал – на ее открытой шее снова проклятый медальон! И далась ей эта старомодная побрякушка!

– Сними его, – взмолился Дмитрий. – Я тебе золотую цепочку купил, кулон с рубином! А ты не носишь.

Арина лениво повела плечами, вздохнула – от этого ее вздоха тысячи молний пронзили взволнованного супруга – и сделала отрицательный жест.

– Бабушкин подарок, – смиренно опустила она глаза. – Мне к лицу.

Чтобы совсем уж не огорчать мужа, добавила:

– Хочешь, я еще твой рубин надену? Но, Дима, согласись, два украшения на шее будут выглядеть… вызывающе.

Что она имеет в виду?

– Ладно, пошли, – скрывая недовольство, буркнул он.

Подал, дыша ее духами, легкое полупальто «под леопарда», помог застегнуть короткие сапожки, безукоризненно облегающие точеные щиколотки… с замиранием сердца открыл перед ней дверь. Что он делает? Если бы мог… запер бы Арину в крепкой, надежной клетке, никуда бы не выпустил.

По аллее между красных кленов и старых, раскидистых лип они шли уже в сумерках. Под ногами шуршали листья. Солнце в осенней дымке низко стояло над крышами медным шаром. Из садов тянулись дымы от костров, пахло поздними яблоками, пожухлой травой. Скоро отзвенит бабье лето, пойдут унылые, затяжные дожди, полетят первые мокрые снежные хлопья. Не за горами зима…

Арина молча шагала, держа мужа под руку. Чего он пристал к ней с этим медальоном? Вещь фамильная, старинная, память о бабушке. Подумаешь, не модно! Что такое мода? Мимолетный каприз.

Она вспомнила, как бабушка зажгла свечи, заиграла на коричневом, видавшем виды пианино… Арина бросила кукол, прислушалась.

– Как эта музыка называется? – спросила она.

– «Молитва девы».

– А о чем дева молится?

Бабушка погрустнела, задумалась.

– Да все об одном, – неохотно сказала она. – Мала ты еще! Не поймешь.

– Не мала! – обиделась Арина.

– На, посмотри лучше шкатулку, – предложила бабушка.

Шкатулка из слоновой кости составляла все их богатство – на крышке с закругленными краями была изображена девушка с длинной косой, сидящая у окна. А внутри шкатулки одиноко лежал золотой медальон на бархатной ленте.

– Вырастешь – твой будет, – обещали Арине.

По овальному краю медальона вился цветочный узор, а посредине красовался непонятный вензель: переплетение латинских букв. Вынимать медальон и тем более надевать его Арине строжайше запретили, но она только об этом и мечтала. Однажды она тайком забралась в шкаф, достала из шкатулки медальон и…

– Ах ты, негодница! – возмутилась бабушка, застав Арину на месте преступления. – Сейчас же положи обратно!

Подчиняясь внутреннему порыву, девочка нацепила украшение и ни за что не соглашалась его снять.

– Рано еще, – вздохнула бабушка, устав гоняться за ней по всему дому. – Ну да, видно, так тому и быть. Носи.

– Что это за медальон? – пристала Арина к бабушке. – Расскажи.

– Вещь редкая и не простая. Из-за нее можно самое дорогое потерять, а можно самое дорогое найти.

Больше бабушка ни слова не добавила, как Арина ее ни упрашивала. С тех пор она с медальоном не расставалась и, только выйдя замуж, решила, что украшение сыграло свою роль в ее жизни. Теперь она надевала медальон в исключительных случаях. Сегодняшняя вечеринка не являлась каким-то знаменательным событием, но Арину вдруг потянуло к заветной шкатулке…

– Мы пришли, – сказал Дмитрий, открывая перед женой дверь ресторана «Марица». – Где ты витаешь?

Сие заведение, самое престижное в их скромном городке, славилось дороговизной, блюдами венгерской кухни и пронзительной игрой скрипок. «Под занавес» музыканты исполняли зажигательный «Чардаш», неизменно вызывая восторг публики и пьяные крики «браво».

Вечеринку устраивал приятель Дмитрия – по поводу прощания с родиной: парень решил продать свой талант программиста, компьютерного гения подороже, в Европу, туда, где деловые люди готовы выложить приличную сумму за «русские мозги».

Появление Арины, как обычно, вызвало оживление в зале, несмотря на полумрак. Все свечи запылают после десяти, когда выйдут на маленькую круглую сцену бородатые музыканты и грянут, рассыплются в воздухе виртуозные пассажи, заплачут, застонут, зарыдают струны… А пока что посетители ресторана вяло переговаривались, был слышен стук приборов, шарканье ног официанток в национальных венгерских костюмах; пахло пряностями, женскими духами и горячим вином. Представители мужского пола искоса, тайком от своих дам, бросали жадные взгляды на Арину. Дмитрий занервничал, он так и не привык к вниманию, которое повсюду привлекала его молодая жена.

Застолье началось шумно, бестолково – часто произносились тосты, звенели рюмки, никто никого не слушал, все весело смеялись, наливали, пили и ели. Когда же гости насытились, захмелели, отяжелели от обильной еды и крепких напитков, им потребовались иные развлечения. Одни занялись разговорами, другие пустились в пляс, тем более что давно уже настроили скрипки бородачи в вышитых рубашках, подпоясанных широкими цветными поясами, и, притоптывая, закрывая от наслаждения глаза, заскользили, запорхали смычками, извлекая из своих инструментов летящие, божественные, сумасшедшие звуки…

Горящие свечи отражались в зеркалах и стекле бокалов, в густой черноте окон… в расширенных темных зрачках женщин, в украшениях на их груди и в ушах, ложились отблесками на гладкую, нежную кожу. Дмитрий невольно взглянул на медальон на шее Арины… и содрогнулся. Отчего? Он и сам не мог понять. С самого первого раза, как медальон попался ему на глаза, он произвел на него отталкивающее впечатление – тусклый, с красноватым оттенком, покрытый множеством мелких царапин, он казался чуждым свежести и юности Арины, современным тенденциям простоты форм и сияющему глянцу поверхностей, ясному течению жизни, к которому привык Дмитрий. Медальон, словно осколок, жалкий обломок исчезнувшего мира, напоминал о бренности всего вокруг и, главное, о бренности самого бытия, а значит, и человеческого существования, и его любви к Арине, и ее любви к нему. Это уж совсем было невыносимо, и он возненавидел медальон, как никакую другую вещь. Он даже удивлялся порой, что старое украшение вызывало у него – рассудительного и спокойного мужчины – такую бурю чувств. Если быть до конца честным, то от этого медальона у Дмитрия… мороз шел по коже, каждый волосок на теле вставал дыбом, а душу охватывало томительное предчувствие беды: неминуемой и непоправимой. От медальона просто исходил могильный холод, в чем супруг имел глупость признаться Арине.

– Да ты что? – возмутилась она. – Это же фамильная драгоценность! Представляешь, когда-то давно кто-то любящий заказал медальон для обожаемой женщины… она его носила, любовалась им… надевала, быть может, на бал, где решилась ее судьба, или на венчание… или на память в разлуке…

Последние слова особенно больно ранили Дмитрия – он взвился, взорвался, не в силах сдержаться, набросился на Арину, осыпая ее несправедливыми, обидными упреками… бессмысленными по сути. Как будто она угадала, каким-то истинно женским чутьем нашла самую уязвимую, самую кровоточащую точку в его душе. Дмитрий быстро остыл, раскаялся и умолял о прощении.

– Не понимаю, что на меня нашло, – виновато оправдывался он. – Ты меня любишь?

– Конечно.

Арина не лгала – она действительно любила мужа… во всяком случае, она искренне так считала. Разве она вышла за него не по любви? Глупости. Какая-то, весьма значительная часть ее, несомненно, любила Дмитрия. Но другая… скрытая Арина всегда ждала кого-то… неизвестного, тайного возлюбленного, созданного ее воображением или… запечатленного ее памятью… прадавней, которая не знает времени, не знает пределов… Ум почти не оставляет надежды на встречу с ним! Поэтому женщина берет с ладони судьбы то, что предлагается взамен… здесь, сейчас. Но не перестает ждать.

Арина думала, так устроены все браки, даже все романы. У нее самой было несколько – еще в школе, потом на первом курсе института. Потом… появился Дмитрий, она сразу влюбилась в него. Мечты и реальность никогда не сходятся! Можно смотреть на звезды… а жить на земле.

Вечеринка в «Марице» была в разгаре. Арину приглашали наперебой, супруг делал вид свободного от предрассудков мужчины, который не ревнует по пустякам и позволяет жене развлекаться. Она ведь не переступает границы приличий – просто веселится, танцует. Она – скромная, не распущенная женщина и не станет вульгарно заигрывать с чужими кавалерами.

– Может быть, хватит? – шепотом спросил он Арину, когда та, раскрасневшаяся и довольная, устало опустилась на стул, потянулась к стакану с водой. – Пойдем домой.

– Ну-у-у… почему, Димка? Тебе скучно?

– Надоела эта цыганщина! – слишком резко, зло произнес он. – Бьет по нервам.

Арина обиженно молчала. Скрипки играли все пронзительней, с надрывом, в их протяжно-визгливых звуках и вправду сквозило нечто цыганское, разгульное, бесшабашное. Как и в нарастающем экстазе танцующих пар.

– Еще немножко побудем? – просяще улыбнулась Арина.

Дмитрий сдался, не сумел ей отказать.

Ближе к полуночи в ресторане появилась новая публика. Пустой столик в углу – видимо, заказанный заранее – заняли два серьезных, респектабельных джентльмена лет сорока: они увлеченно беседовали. Рядом расположилась компания молодых людей «криминальной» наружности; крепко сбитые, коротко стриженные, накачанные, в модных костюмах, с золотыми перстнями на коротких пальцах, они много пили, громко смеялись и отпускали плоские шуточки. Явно не местные, незнакомые и уже «заведенные» парни вели себя вызывающе. Один из них так и прилип взглядом к Арине. Дмитрию это ужасно не понравилось.

«Зачем я ее сюда привел? – с запоздалым сожалением подумал он. – Но не сидеть же ей взаперти?»

– Кто те двое? – вдруг спросила она мужа.

– Где? А! – Дмитрий с облегчением вздохнул: Арина интересовалась не подозрительными молодчиками, а вполне интеллигентными мужчинами. – Вон тот, с проседью и в очках – если не ошибаюсь, чиновник из районной администрации. А второй… кажется, богатый иностранец русского происхождения. Банкир. Небось удачную сделку обмывают!

– Какую сделку?

– Иностранец, по слухам, собирался купить Глухую Пустошь или взять в долгосрочную аренду… что-то такое. Видимо, они договорились.

Арина, которая всегда была равнодушна к новостям подобного рода, сейчас проявила странное, настойчивое любопытство.

– Глухую Пустошь? – волнуясь, переспросила она. – Зачем?

– Понятия не имею, – пожал плечами Дмитрий. – Там, говорят, поместье чье-то было, задолго до революции. Ну, а теперь… бывшие пытаются вернуть себе родовые земли, мода у них такая пошла. Ностальгия!

– Думаешь, это бывший владелец?

– Разумеется, нет. От тех помещиков, наверное, и косточек не осталось. Истлело все – вещи, идеалы, имущество. Взять хоть твой медальон – куда он сейчас годится? Смешно, ей-богу, напяливать на себя третьесортный антиквариат из прабабкиного сундука! Ты бы еще корсет и фижмы носила!

Арина пропустила его сарказм мимо ушей. Известие о продаже Глухой Пустоши взбудоражило ее. Местные обходили этот заросший березами и осинами пологий холм стороной – ни ягод там не собирали, ни грибов, и пикников не устраивали, только приезжие могли остановиться, устроиться на отдых у дороги, развести костер… и то ненадолго. Почему? Да кто ж знает! Холм, пользующийся дурной славой, спускался к пруду – заболоченному, в камышах и осоке. На пруду водились дикие утки, и рыба, говорят, ходила в мутной от ила воде, жирная, непуганая. Но даже заядлые охотники и рыбаки не забрасывали в ивняке у берега удочек, не прятались в засаде между раскидистых кустов. Если в Глухую Пустошь забредала коза – поминай как звали; если отбившаяся от стада корова – осторожный пастух вглубь не заходил, звал хозяев. Их скотина – пусть сами ищут.

О Глухой Пустоши, как и о многом другом, Арина впервые услышала от бабушки. Та была сдержанна: объяснила, что место худое, и запретила туда ходить. Аринино любопытство сослужило ей плохую службу: с тех пор ее стало тянуть к зачарованному холму, особенно по ночам. Часто во сне она брела между освещенных луной осин, а белые стволы берез казались призрачными девушками… тонкими, с печально распущенными волосами. «Берегись… – шумели они. – Берегись…»

– Тьфу ты, – тряхнула она головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Повернулась к мужу, спросила: – А зачем этому иностранцу Глухая Пустошь?

– Откуда мне знать? – с досадой ответил Дмитрий. – Чудит человек! Богачи, они вообще странные: если что взбредет на ум – вынь да положь. Может, он лесопилку там оборудует или… дом построит – огромные деревянные хоромы с резьбой, с парадным крыльцом, с баней – этакий дворец-избушку, – будет заграничных гостей сюда возить, удивлять русской дикостью.

– Почему дикостью? – не поняла Арина.

Супруг хотел растолковать ей особенности национального уклада, но отвлекся: подвыпивший молодчик с бритым затылком, который глаз не сводил с Арины, подошел, шутовски поклонился.

– Она не танцует, – напрягшись, чувствуя, как вспотели ладони, сказал Дмитрий.

– А я и не приглашаю, – осклабился тот. – Слышь, парень, че у твоей телки за побрякушка на шее? Где ты ее откопал, в натуре? На мусорке?

– Гы-гы-гы-гы! – дружно загоготали его приятели.

«Ну вот, доигралась женушка, – холодея от страха, подумал Дмитрий. – Ведь просил же не надевать чертов медальон! Разве она послушает? Теперь эти не отстанут: нашли зацепку. Как же быть?»

– Тебе-то какое дело? – скрывая растерянность, с показной небрежностью произнес он.

– Купить хочу! Продай.

У Дмитрия скулы свело от бессильной ярости. Он что же, собирается купить его жену? Набил карманы грязными деньгами и возомнил себя большим боссом, хозяином жизни? Как такому ответить, какими словами?

Арина, распахнув серо-зеленые глаза, дергала его за рукав: не связывайся, мол, не нарывайся.

– Это моя женщина! – взревел Дмитрий, теряя над собой контроль. – Понял ты, ублюдок?

– Ты че, псих, да? – оторопел молодчик. – Ребята, он псих! Решил, я его бабу хочу!

Скандал разгорался, привлекая всеобщее внимание.

– Арина, пошли отсюда, – шепнул жене Дмитрий. – Быстро!

Он взял ее за руку и потащил из-за стола.

– Я побрякушку покупаю, мудак! – оскорбленно завопил бритоголовый и потянулся к шее Арины. – Продай мне эту штуку! Сколько просишь? Я не жадный! А телка сама за мной побежит. Гляди! – Он вынул и рассыпал под ноги молодой женщине пачку крупных купюр. – Она «зелень» любит, козел, а не тебя! Кто больше даст?!

Новый взрыв хохота на мгновение заглушил скрипичные пассажи. Дмитрий побледнел, сжал зубы.

– Дай пройти, – процедил он.

Парень между тем присматривался к Арине, – его хмельные глаза скользили от медальона вниз, по ее груди, наливаясь кровью. Она схватилась за бархатку на шее, сжала ее побелевшими пальцами. Продать медальон? Ни за что!

– Вот дура! – ухмыльнулся бритоголовый. – Я тебе брюлики куплю! Оставь своего лоха, на кой он тебе сдался?

Он схватил Арину и дернул к себе. Она вскрикнула, но крик потонул в звуках музыки, хохоте и пьяных возгласах приятелей наглого молодчика. Тот увлек ее танцевать, крепко обнимая за талию. Дмитрий не ожидал подобного, рванулся было следом… его приостановил один из гостей, кто был потрезвее.

– Не кипятись. Пусть потанцуют! Не съест он твою Арину. Не накаляй обстановку!

Свечи обгорали, гасли с тихим шипением, стекали по канделябрам. Из кухни неслись запахи жареного мяса и специй, мешались с запахом разгоряченных человеческих тел, густыми ароматами парфюмерии, живых астр в вазах. Под потолком мелькали, разгоняя душный воздух, яркие лопасти вентилятора. Музыканты вошли в раж, их неистовые смычки заставляли скрипки плакать, захлебываться… В полумраке почти нельзя было разглядеть танцующих, и Дмитрий мучительно напрягался, ловя в вихре рук, ног и развевающихся одежд вишневые всплески Арининой юбки…

– Где она?

Как-то незаметно, вдруг, не стало видно ни этих всплесков, ни самой Арины, ни «крутого» парня, который хотел купить медальон. Дмитрий, не помня себя, никого не слушая, задыхаясь от ужаса, выбежал из зала в холл, из раскрытых настежь дубовых дверей с медными ручками – в холод осенней ночи… и только успел боковым зрением ухватить ускользающие за поворотом красные задние огни автомобиля.

– Они увезли Арину! – ничего более не соображая, не в состоянии ни о чем больше думать, как в горячке, твердил он. – Они ее увезли! Увезли…

Кто-то с сочувствием качал головой, кто-то ахал и охал, кто-то сунул Дмитрию в руку ключи от белого «Жигуля», приткнувшегося у забора, освещенного ресторанными фонарями.

– Езжай! Может, еще догонишь…

На открытую террасу вышли и двое солидных, уверенных в себе мужчин, которые обмывали то ли куплю-продажу, то ли аренду Глухой Пустоши.

– Хороша девка, – не совсем прилично, зато от души, выразился чиновник и поправил очки. – А муж у нее слюнтяй. Проворонил красавицу! Теперь ищи-свищи!

– Какая девушка? – на ломаном русском переспросил иностранец. – Та, с медальоном? Интересное украшение.

– При чем тут медальон? – с сердцем сказал чиновник. – Пропащее дело! Разве они девчонку отпустят? Натешатся и бросят… или убьют. Пьяные, они дурные становятся. Звереют! – Он махнул ухоженной, полной рукой.

– Куда они поехали?

– Вам-то какая разница? – с неприязнью покосившись на иностранца, вздохнул чиновник.

* * *

Машина, в которую заставили сесть Арину, мчалась прямиком в Глухую Пустошь. «Крутые» парни не знали местных поверий, они вообще были без предрассудков, – на грунтовку свернули с основной трассы потому, что она вела в лес, подальше от света, от людских глаз и проезжающих автомобилей.

«Куда вы меня везете?» – хотела спросить Арина, но горло свела судорога. Они ее не отпустят, это ясно. От ужаса мутилось в голове, приступами накатывала тошнота. Тот бритоголовый, который хотел купить медальон, сидел рядом, поигрывал ножом. Приставив лезвие к ее ребрам, он вывел девушку из зала – они выглядели как страстно влюбленная пара: тесно приникшие друг к другу, дрожащие. Он – от сильного возбуждения, она – от страха.

– Крикнешь – убью, – шепотом предупредил «галантный» ухажер. – Поняла?

Арина поспешно кивнула: нож упирался острием в бок, больно царапал кожу.

В машине ее покинула последняя надежда выпутаться, спастись. Может быть, это всего лишь кошмар, который иногда ей снится? Когда свернули к Пустоши, Арина почти поверила, что она спит и видит жуткий сон, – ведь частенько ночами она «оказывалась» среди осин и берез, белеющих в лунном свете… там, у подножия холма, в неподвижной, тяжелой тишине, когда ничто не шелохнется, ни лист, ни травинка. Когда становилось очень страшно, Арина просыпалась. Но не в этот раз.

Кроме нее и пьяного парня с ножом в автомобиле был водитель. Он сидел за рулем, не поворачивался и молчал, как немой. Его крепкий, литой затылок блестел, покачивался в такт движению. «От такого пощады не жди», – подумала Арина. Если бы она могла молиться, то молилась бы. Но она не могла. Страх заполнил ее всю, лишил воли.

Шофер вел машину по грунтовке, потом съехал в лес, остановился между деревьев. Фары выхватывали из темноты наполовину голые кусты, чахлые березки. У холма, перед пологим подъемом, выросла молодая рощица; она переходила в зрелый осинник чуть выше.

– Останься здесь, – коротко сказал водителю молодчик с ножом. – Жди.

Арина стучала зубами от холода и нервного озноба, ее ноги с шелестом, с хрустом проваливались в опавшую листву. Казалось, этот звук разносится по всему лесу. Неужели никто не услышит, не придет на помощь?

– Иди вперед, – приказал похититель, грубо подталкивая ее в бок.

За кустами он повалил ее навзничь, придавил своим телом и начал беспорядочно, жадно целовать ее лицо, шею, нырнул рукой в вырез платья, рванул. Арина закричала: большой сук впился ей в спину, прямо в лопатку… от боли потемнело в глазах…

Возня, треск веток, шорох листьев, застилающая сознание боль мешали ей слышать, как подъехал еще какой-то автомобиль, как после короткой борьбы упал рядом с открытой дверцей «мерса» бритоголовый шофер и как метнулась в кусты, на ее сдавленные стоны, темная фигура. Кто-то попытался оторвать от нее разъяренное потное тело, алчущее ее плоти, – Арина извернулась, но не смогла сбросить с себя тяжелого, сильного зверя. Не отпуская женщины, он сделал резкое движение, доставая откуда-то из кармана или из-за брючного ремня твердый предмет, блеснувший и громко, молниеносно плюнувший огнем…

Защитник Арины упал, но она этого не видела, она плохо соображала, изо всех сил отбиваясь от вновь навалившегося с хрипом, с яростной жестокостью охмелевшего от страсти самца, которому мешают осуществить желаемое. Он вывернул ей руку и, задирая юбку, впился железными пальцами в нежную кожу бедер… вдавливая Арину в землю, на тот самый сук, что острием пробивал теперь ее позвоночник… Ей казалось, она кричит, – но только сдавленное дыхание со свистом вырывалось из ее искусанных в кровь губ…

Наверное, Арина впала в беспамятство и поэтому не почувствовала, как обмякло чужое, ненавистное тело, ослабили захват грубые руки и на ее лицо капнула сверху густая теплая капля… еще… и еще…

Она не слышала, как незнакомый мужской голос произнес:

– Убери его!

И кто-то стащил, перевалил на спину безжизненное тело, отволок в сторону. Не видела и не чувствовала Арина, как склонились над ней, бережно оправили обрывки вишневого платья, подняли и понесли к машине, уложили в тепло, на сиденье, прикрыли чьим-то пиджаком. Как мужская рука легко прикоснулась к медальону на ее шее, сбившемуся и перекрученному назад, расстегнула застежку бархатки и сняла украшение. Медальон лег на чужую широкую ладонь, заблестел золотым лепестком…

– Живая? – спросил кто-то.

– Цела и практически невредима! Он и сделать-то ничего не успел, мерзавец! Помял только, испугал до смерти, да синяков и ссадин наставил. До свадьбы заживет.

– Красивая…

– Это она, – с акцентом произнес иностранец. – Я знал, что найду ее здесь.

Никто ничего не понял, поэтому все промолчали.

– Что с ее мужем? – спросил он.

– Мертв.

– Как это случилось?

– Не повезло. Тот, бешеный, убил его. Один выстрел… и наповал. Ведь не промахнулся же, подонок, в темноте! Жалко парня.

– Возжаждал любви… сего вечного «обмана жизни», как Бунин писал, – с трудом выговорил иностранец. – Сладкого плода, коего вкушать пагубно для сынов человеческих.

– Так единственный же шанс урвать что-то у постылого существования! – возразил самый высокий из охранников. – Каждый ищет изюминку в пресном калаче, да не каждому она попадется.

Иностранец кивнул, с нежностью и тоской посмотрел на медальон, подошел к машине, где лежала Арина, осторожно поправил ее свисающую с сиденья руку. Вот и пришел конец его скитаниям. Сейчас он увезет эту женщину по туманной дороге… в другую жизнь. Ему предстоит многое объяснить ей. Поймет ли?

На Глухую Пустошь опускалась голубоватая от лунного света дымка.

– Откуда туман взялся? – поеживаясь от холода, недоумевал водитель черного «Хаммера», который привез сюда заграничного банкира. – И тишина, как в склепе. Жутко мне, ребята.

– Гиблое место, – шепотом произнес один из охранников. – Говорят, здесь уже происходило что-то подобное. Лет сто или двести назад… то ли женщина утопилась в пруду, то ли здешний помещик стрелялся на дуэли с заезжим гусаром. И потом пошло-поехало…

– А где пруд?

– Там, за холмом… зарос почти.

Между деревьев, заволакиваемые туманом, стояли две машины с открытыми дверцами – «Мерседес» бритоголовых и «жигуленок» приятеля Дмитрия. Рядом лежали три трупа.

– Наведите порядок, – велел банкир. И указал на Дмитрия: – Парня положите в его авто.

– А… куда остальных? И тачки?

– Туман… – выразительно произнес иностранец и сел в «Хаммер». Как будто этим было все сказано.

Туман становился гуще, курился в лунной мгле. «Хаммер» осторожно выехал из леса, покатил по грунтовке. Не прошло и минуты, как он совершенно растворился в непроглядной ночи…

* * *

– Арина, просыпайся, – настойчиво повторял мужской голос.

Она открыла глаза, удивленно приподнялась:

– Димка, ты? Как ты меня нашел? А где…

Она не узнавала комнаты, бледная, с блуждающим взглядом.

– Тебе плохо? – забеспокоился муж. – Может, заболела? Тогда я позвоню, скажу, что мы не придем.

– Куда?

– На вечеринку, в «Марицу»! Забыла?

– О-о-о! – Арина со стоном закрыла глаза, зарылась лицом в подушку. – Господи, какой ужас!

Надо было вставать, собираться.

Дмитрий придирчиво наблюдал за одеванием жены. Вишневое платье… ну, конечно! И чертов медальон.

– Сними его, – взмолился Дмитрий. – Я тебе золотую цепочку купил, кулон с рубином. А ты не носишь.

И этот его недовольный тон, и это зеркало, в котором Арина любовалась своим отражением, и эти слова мужа были ей знакомы…

– Бабушкин подарок, – смиренно опустила она глаза. – Мне к лицу.

Безрассудное сердце ее замирало от предвкушения встречи. Ей ужасно хотелось увидеть того… иностранца, который купил Глухую Пустошь… услышать его голос, ощутить прикосновение его руки…

«Ты бредишь! – сказала она себе. – У тебя навязчивая идея!»

По аллее между красных кленов и раскидистых лип они шли уже в сумерках. Арина крепко держала мужа под руку. Из садов доносился запах дыма и зимних яблок.

«Без медальона он меня не узнает», – думала она.

В голове шумело, под ногами хрустела опавшая листва. Скоро отзвенит бабье лето, пойдут унылые, затяжные дожди, полетят первые белые хлопья. Не за горами зима…

Месопотамский демон

Предпраздничная Москва шумела, бурлила, переливалась огнями, сияла витринами магазинов, большими нарядными елками. Люди толпились у прилавков, покупали подарки, шампанское, конфеты и апельсины. Звучала музыка. В морозном воздухе стоял запах хвои и сладостей…

А в глубине темного двора в куче припорошенного снегом строительного мусора копались бомжи – дряхлая старушонка в засаленном ватнике и горбун неопределенного возраста. Горбун промышлял попрошайничеством, а старушка – тем, что сумеет найти на помойках и свалках. Среди обломков кирпичей, досок и прочей рухляди она уже отыскала ржавый дверной колокольчик, поломанную ручную мельницу, фарфоровый черепок с розовым цветком и железную коробку от печенья. Иногда ей попадались вещи, которые удавалось за копейки сбыть перекупщикам, но и этим жалким грошам она была рада.

Старушонка боязливо озиралась. Нынче развелось много любителей перебирать мусор, того и гляди отнимут законную добычу да еще по шее надают.

Горбун первым заметил двоих прилично одетых мужчин и, недолго думая, дал стрекача. Кто знает, что у них на уме? Прирежут бомжика забавы ради и глазом не моргнут…

Старушка хотела последовать его примеру, но оступилась и скатилась с кучи прямо под ноги подозрительным прохожим, растеряв все свои сокровища.

– Вали отсюда, бабка! – грубо прикрикнул на нее тот, что был пониже и с бородой. – Давай улепетывай!

Бомжиха, подвывая от боли и обиды, встала на четвереньки и проворно, как-то по-собачьи, кинулась в темноту, в развалины старого, наполовину разобранного дома. Вторую, более прочную половину строители решили укрепить, обновить и добавить еще этаж. Там уже стояли леса. Часть строительной площадки окружал забор, а часть оставалась открытой – праздники на носу, какая работа? Все потом, уже после Рождества!

– Иди сюда, – подозвал товарища бородатый. – Мусор свежий, только сегодня насыпали. Я из окна видел, как стенобитная машина орудовала. Снегом занесет – пиши пропало.

– И охота тебе в дерьме копаться? – брезгливо поморщился второй. – Еще вшей наберемся!

– Какие вши? Мороз под двадцать! – Бородатый пнул ногой коробку, оброненную старушкой. – Звенит. Интересно, что там?

– Гвозди какие-нибудь. Брось, ей-богу! От той бабки заразу подхватить можно.

– К заразе не пристанет.

Бородатый попробовал открыть коробку, но заржавевшая крышка не поддавалась. Тогда он сунул трофей в пакет и полез на кучу. Его спутник топтался вокруг, вороша мусор ногой.

– Ты как хочешь, а я пошел. Холодно…

Со стороны развалин послышался жуткий вой.

– Это коты! – объяснил бородатый. – Не бойся.

– Я и не боюсь.

Из темноты раздался звук осыпающегося снега… И показалось серебристое облако.

– Что там? – подавляя страх, спросил второй.

– Где?

Наступившую тишину нарушало прерывистое дыхание мужчин и отчетливый звук шагов – скрип-скрип… скрип…

* * *

Амалия решила встретить Новый год в загородном доме – в полном одиночестве. Она надеялась, что на сей раз ей удастся отрешиться от мирской суеты, дождаться полночи и выпить бокал шампанского, слушая только бой курантов и песню метели.

Дом в подмосковной Гавриловке достался ей в наследство от дяди, академика Самарина. Первый этаж – кирпичный, с высокими потолками, с камином; второй – деревянный, с резным балконом и стрельчатыми окнами. Мебель из мореного дуба подбирал сам академик. Кажущаяся простота стоила немалых денег. Выйдя на пенсию, Самарин издавал свои труды в зарубежных научных журналах, ездил читать лекции и успел на заработанные средства достроить и обставить коттедж.

Одинокий, гениальный и чудаковатый, он посвятил жизнь науке, семьей не обзавелся, и сестра с племянницей составляли всю его родню. Дядя был большой оригинал, именно он пробудил у Амалии жажду познания некоего мистического начала.

«Не может быть, чтобы все ограничивалось семьюдесятью, в лучшем случае восьмьюдесятью годами жизни, – говорил он. – Это бессмысленно. Человек уникален по своей сути, и мир, в котором он обитает, полон непознанного».

После смерти дяди Амалия ударилась в оккультизм и магию, занялась астрологией – движение планет, знаки Зодиака, влияние звезд на судьбы и прогнозы развития событий быстро надоели ей. Составление гороскопов и гадание давали ей возможность удовлетворять свои потребности, но не к этому она стремилась. Ей хотелось найти дорогу, уводящую за межевые столбы земного существования. А она все еще стояла на распутье…

Внешне жизнь Амалии проходила спокойно – мать смирилась с ее «профессией», соседи устали судачить, да и побаивались загадочной магессы, в которую нежданно-негаданно превратилась застенчивая тощая девочка с косичками, выросшая у них на глазах. Если бы не жгучий черный взгляд из-под длинных ресниц, не надменное выражение лица, ее можно было бы назвать красивой. Впрочем, эта надменность была скорее маской, которой требовала ее роль.

Однажды дворничиха Круглова распустила по двору слухи о подозрительных запахах, витающих около двери в квартиру госпожи Амалии. Она решилась на неслыханный поступок – сделала выговор самой колдунье. Та выслушала и, не проронив ни слова в ответ, удалилась царственной походкой. Возмущению дворничихи не было предела.

– Ишь, королева выискалась! – приложившись для храбрости к бутылке портвейна, вопила она. – И нечего людей травить всякой ядовитой вонью! Она там лягушек жарит и змей коптит для своих грязных делишек! Порчей изводит православный люд!

Магесса не дала дворничихе никакого отпора. А на следующий день, когда рано утром та подметала асфальт, шаркая растрепанной метлой, на нее набросился огромный ворон, вцепился когтями в волосы и ну клевать острым, твердым клювом. Обезумевшая от страха женщина не могла отбиться – птица вспархивала и снова обрушивалась на ее голову. И хотя ворон и раньше имел обыкновение нападать на детей в ярких шапочках и женщин в пестрых платках, все истолковали это событие как месть Амалии.

– Ведьма… – шептались по углам соседки, оглядываясь и осеняя себя крестным знамением. – С ней лучше не связываться.

Через неделю Круглова упала и вывихнула ногу. Ворон, сидевший на старой рябине, разразился злорадным карканьем.

Людей объял суеверный ужас. Они начали обходить Амалию стороной, а встречаясь с нею, опускали глаза долу. Дверь ее квартиры вызывала у них безотчетный страх, но еще больше они боялись навлечь на себя гнев «неведомых сил», от которых не умели защищаться.

Мытарства многострадальной дворничихи на этом не закончились. Посреди жаркого лета она простудила лицевой нерв, и ее перекосило. Без того склочный и желчный характер Кругловой стал просто невыносимым, – даже ее супруг, бездельник и пьяница, не выдержал и подался прочь. Он сошелся с другой женщиной, а дворничиха ходила бить окна ненавистной сопернице. Не помогло.

Пожалуй, после этого не осталось ни одного жильца во дворе, не уверившегося в могуществе госпожи Амалии. Береженого бог бережет. Сия житейская мудрость взяла верх над склонностью добела перемывать косточки ближнему своему. Люди притихли и зауважали ведьму. Теперь они стали называть ее ясновидящей и постепенно привыкли гордиться таким соседством. Как-никак не в каждом дворе проживает настоящая чародейка!

Весной, летом и осенью Амалия жила в московской квартире, а зиму проводила в Гавриловке. Она любила тишину, уединение и взяла за правило никогда себе не гадать и не составлять гороскопов. Карты и звезды давали, по ее мнению, лишь опосредованную информацию.

– Чего я жду? – спрашивала она себя. – А может быть, кого?

Этой зимой Амалии исполнилось тридцать пять, а личная жизнь не складывалась. Мужчины проявляли к ней интерес, но ни один из них не соответствовал сложившемуся в ее воображении образу.

– Я вижу их насквозь, – удрученно вздыхала Амалия. – Какая уж тут любовная игра?!

О любви она думала как о чем-то несбыточном, далеком и нереальном. Как, например, о кладе. Велики ли шансы найти сокровища? А любовь?

Она смотрела, как летят в морозном воздухе хлопья снега, словно белые перья сказочной птицы. И мечтала о чуде.

В один из последних декабрьских вечеров у калитки остановился человек. Неужели доктор Витошин? Кажется, он. Но почему без звонка?

Она поспешила к дверям. Замерз, наверное, горемычный, пока добрался.

– Ну и погодка, – пожаловался гость с порога. – Ноги окоченели. Теперь точно бронхит прицепится.

– Почему ты без машины? – удивилась Амалия.

– В такую метель? Я снегоходом еще не обзавелся.

Петр Витошин по профессии был врачом, а по натуре – воинствующим пессимистом. В чем угодно он умел увидеть самое плохое и ненавязчиво испортить окружающим настроение. Стоило кому-нибудь кашлянуть, как доктор прочил ему пневмонию; банальная головная боль, по его мнению, свидетельствовала о надвигающемся инсульте, а желудочное недомогание – о зачатках язвы. Ко всему прочему, он побаивался замкнутого пространства: ненавидел лифты и душевые кабинки. И этот человек второй год обхаживал Амалию, лелея надежду склонить ее к замужеству.

Ее увлечение потусторонним он считал блажью, безобидным баловством, которое пройдет. Мистические штучки все же не алкоголизм или наркомания – с этим можно справиться. Амалия прекрасно воспитана, не кидается на первого попавшегося красивого самца, у нее нет желания стать квочкой, наседкой, высиживающей цыплят. А доктор Витошин терпеть не мог детских капризов, шума и нервотрепки – предпочитал комфорт, покой, уют и порядок.

Петра Алексеевича нельзя было упрекнуть в меркантильности. Он прилично зарабатывал, имея частную стоматологическую практику, жил в двухкомнатной квартире в Измайлове, – так что Амалия ему нравилась прежде всего как женщина, которая одна могла посмеяться над его едкими высказываниями и даже в некоторой степени поколебать его мрачные убеждения. Самый закоренелый пессимист в глубочайших уголках души мечтает, чтобы кто-нибудь опроверг его скепсис.

– Я поставлю чай, – сказала она, глядя, как доктор стягивает мокрую куртку.

– А покрепче что-нибудь есть? У меня озноб. Теперь кашля не миновать, а там и до воспаления легких недалеко.

Амалия подавила смешок.

– Довольно легкомысленно с твоей стороны подвергать организм такому риску.

Витошин не заметил ее иронии.

– Вот именно! – озабоченно нахмурился он. – Горячий чай с вином, лимон и мед, пожалуйста. И таблетку аспирина.

– Кто тебя просил ехать сюда в снегопад?

– Любовь, разумеется.

Это разумеется, произнесенное рядом со словом любовь, было вполне в его духе.

Амалия вздохнула… и отправилась в кухню готовить чай с вином. Ох уж этот Витошин, всегда рассмешит ненароком! И ведь не обидишься на него, потому что обижаться вообще глупо.

Доктор же, сидя в кресле, внимательно прислушивался к себе, – не поднимается ли температура? Горячее питье, аспирин могут исправить положение… неплохо бы попарить ноги, но при даме неловко как-то. У него защекотало в носу, он чихнул. В горле запершило.

Амалия принесла чай, вино, сухие носки и плед. Аспирина в аптечке не нашлось – это повергло доктора в уныние, но он старался не показывать виду.

Она молча уселась в кресло напротив и уставилась на гостя пронзительным взглядом.

– Перестань меня гипнотизировать! – возмутился тот. – Брр-р-рр! Мурашки побежали по коже.

– Ерунда. Гипноз тут ни при чем, – рассмеялась Амалия. – Это первые симптомы бронхита! Чувствуешь, как в груди нарастает опасная тяжесть, нос закладывает, а в горле начинается настоящий пожар? Целая армия опасных микробов атакует твои беззащитные бронхи и легкие! Они идут в наступление, а иммунная система сдает бастион за бастионом. Вот уже…

– Хватит! – взмолился Витошин. – Тебе доставляет удовольствие издеваться надо мной? Не вижу ничего смешного в том, что я продрог и… у меня зуб на зуб не попадает.

– А в проклятой аптечке нет аспирина! – охотно подхватила Амалия. – Кошмар! Представляешь себе заголовки медицинских газет? «Известный столичный стоматолог пал в неравной борьбе с переохлаждением!» Или: «Подмосковная метель унесла жизнь пламенного борца с кариесом!»

Доктор поморщился, но потом не выдержал и улыбнулся.

– Из тебя получился бы классный репортер. Бросай свою магию и займись журналистикой.

– Конечно, – ехидно прищурилась Амалия. – Тогда ты сможешь, не краснея, представлять меня своим приятелям и знакомым. Журналистка – это не «гадалка», не «колдунья», не «с приветом»… а? Как там они еще меня величают за глаза?

Витошин поперхнулся чаем. Ему стало жарко. Амалия заходит слишком далеко… Никогда не поймешь, шутит она или нет. Раньше таких сжигали на костре. Он чуть не подумал: «И правильно делали». О, черт!

– Ладно, проехали, – махнула она рукой. – Что привело тебя, доблестный Рыцарь Белоснежной Улыбки, в мою скромную обитель? На носу Новый год, а ты застрял в непроходимых снегах. Разве ты никуда не приглашен?

Он действительно приехал в Гавриловку отнюдь не любезничать с милейшей Амалией, а по конкретному делу.

– Не церемонься, Петр, – подбодрила она доктора. – Давай по сути. Не пустился же ты за город в такое ненастье исключительно ради меня?

– Видишь ли… я хочу с тобой посоветоваться. Вернее, не я… – он запутался. – То есть я, но… по поручению одного человека.

– Не ври!

– Да, ты права… – смешался Витошин. – Я не совсем… в общем, вышла странная вещь. Нелепость какая-то. Она меня насторожила.

– Это не удивляет, зная твою подозрительность.

– Что ты называешь подозрительностью? Благоразумие и осторожность?

Амалия предпочла промолчать. Пусть продолжает. Доктор выжидающе смотрел на нее, готовый к словесной перепалке, но она не дала ему повода. Пауза затягивалась. Ему ничего не оставалось, как заговорить по существу:

– У меня есть приятель, ты с ним не знакома. Цаплин, школьный товарищ. Он развелся с женой. Ужасная женщина… но суть не в этом. Понимаешь, у него отвратительная привычка собирать всякий хлам… своего рода болезнь. Квартира превратилась в хранилище старья! На его улице ремонтируют старые дома, и… в общем, он все свободное время роется в мусоре. Пару дней назад Цаплин пришел лечить зуб и заодно пригласил меня на чашку чая. Мы посидели у него, поболтали, а потом, когда стемнело, он попросил меня сходить вместе с ним к полуразрушенному дому.

– Зачем?

– Одному страшновато. Там у них такой бомжатник! Кто знает, что у этих нищих на уме? Ну вот… с тех пор ему не по себе – то голоса какие-то слышатся, то тени мелькают, то сны страшные снятся. Будто порчу кто навел.

– Ты же не веришь в подобную чепуху?! – засмеялась Амалия.

– Я не верю! – воинственно подтвердил доктор. – А он испугался. Ему нервы лечить надо.

– Что же вы делали тем вечером? В мусоре копались?

– Я сначала отказывался. Он надо мной подтрунивал, уговаривал. Пришлось помочь человеку. Ты не представляешь, как я жалею, что вляпался в эту дурацкую историю! – Витошин несколько раз шмыгнул носом, чихнул. – Как меня угораздило? Там… мы застали жуткую старуху-нищенку… пришлось ее прогнать… И вдруг появилось снежное облако… в виде женской фигуры… Меня холод прошиб, и волосы на голове зашевелились от ужаса.

– Вам не привиделось?

Доктор обиженно насупился:

– Полагаешь, я выдумываю?

– Нет, но…

– Цаплин тоже ее видел! Мы прямо к месту приросли, стоим, дышать боимся. Вокруг тьма кромешная… слышим… скрип-скрип… кто-то по снегу идет. Жуть нас взяла! Представилась покойница в белом саване… Ты знаешь, я не из трусливых, но тут мне стало нехорошо, сердце заколотилось, как бешеное, дыхание перехватило. Хотел молитву прочитать какую-нибудь, так ведь не умею.

– Почему сразу покойница? – удивилась Амалия. – Может, просто снег осыпался?

Витошин никак не мог согреться. Его зубы выбивали мелкую дробь, даже горячий чай не помогал.

За окнами бесновалась непогода. Завывал ветер, трещали старые сосны.

– Давай-ка я камин разожгу, – предложила хозяйка.

– Было бы чудесно, – пробормотал доктор, шмыгая носом.

Амалия занялась дровами, огнем, а он вновь переживал странное происшествие на развалинах. Черт его понес туда! Вот именно черт и понес.

Наконец, язычки пламени жадно набросились на сухие поленья, от камина пошел жар. В гостиной сразу стало светлее, появился тот особый уют, который создается живым огнем.

– Вам, случайно, не показалось? – спросила Амалия, оборачиваясь к гостю. – Возле старых разоренных жилищ бывает не по себе.

– Если бы только этим все кончилось, я к тебе за город не поехал бы! Цаплин тоже в ужасе. Он умолял меня посоветоваться с тобой, когда узнал, чем ты занимаешься. – Петр потупился, на его щеках выступил лихорадочный румянец. – С того злосчастного вечера, – невнятно забормотал он, – на меня нашло нечто вроде… затмения или… опасного наваждения. Ни с того ни с сего мерещатся какие-то тени, чудится шепот за спиной. Прошлой ночью приснился сон: стою я один-одинешенек посреди бескрайней равнины… вокруг туман… а впереди маячит размытый силуэт и грозит пальцем. Водит у самого моего носа! Главное, фигуры-то я в тумане не вижу, а палец такой отчетливый… качается перед глазами. Ты, говорит, взял чужое и теперь… умрешь! Умреш-ш-ш-шь… Аж кровь в жилах стынет! Я не выдержал, позвонил Цаплину, а с ним похожая чертовщина творится. Тот же сон и те же угрозы. Что это с нами, а?

Амалия пожала плечами. Смеяться было неловко, а для серьезных выводов пока нет достаточных оснований. Покойница и прочие леденящие душу подробности могли быть плодом воображения приятелей, но… почему она ощутила в груди неприятный холодок?

– Вы ходили туда еще раз?

– После того? – выпучил глаза доктор. – Ты смеешься? Мы еле ноги унесли!

– А что вас так напугало? Ну, появилось снежное облако… поскрипывания… Допустим, там кто-то был, например, те же бомжи…

– Нет! – перебил ее Витошин. – Я за всю жизнь не помню, чтобы мне довелось испытать подобный страх. То-то и удивительно! Ведь повода особого не было. А сны?

Амалия погрузилась в размышления. Что-то в этом рассказе ее настораживало.

– Ты уверен, что сообщил мне все подробности?

Доктор закатил глаза, сморщился, громко чихнул.

– Разумеется, все, – уткнувшись в носовой платок, подтвердил он. – За кого ты меня принимаешь?

– Может быть, забыл что-нибудь, упустил?

– Да нет же! Что я, спал, по-твоему? Или был пьян? Цаплин готов подтвердить каждое мое слово.

– Надо разложить карты.

Таро были ее коньком, она всегда прибегала к ним в непонятной ситуации. Расклад озадачил, предрекая серьезную опасность, смерть.

Амалия подняла на гостя глаза, и он побледнел, угадывая приговор.

– Не-е-ет! Не хочешь же ты сказать, что… Чушь!

– Ты пришел за советом? – рассердилась она. – Выкладывай все, Петр… иначе я не смогу тебе помочь.

Он вспыхнул, опустил голову, смущенно кивнул:

– Да… конечно… я кое-что утаил. Это же глупо! Но… ладно… ты права, я скрыл самую малость… чтобы не выглядеть идиотом. В общем, перед тем как мы… как Цаплин потащил меня перебирать мусор… он все твердил про драгоценности княгини Юсуповой. У него болезнь! Он помешался на кладах! То грезил отыскать украшения балерины Кшесинской, то… словом, чудак-человек. Кто-то ему наплел, будто в доме, который перестраивают, до революции жила бедная родственница Юсуповых. Якобы она украла какие-то знаменитые колумбийские изумруды княгини… В семье разразился грандиозный скандал, подозрение упало на похитительницу… ее преследовали, ей угрожали, но камней так и не нашли. Они исчезли бесследно. Доказательств кражи не было, и женщину оставили в покое. Она сама не выдержала травли, сплетен, ужасающей бедности – ведь знатные родственники больше не желали ее поддерживать – и повесилась на чердаке своего дома. С тех пор пошла молва, будто воровка спрятала изумруды то ли в подвале, то ли в одном из дымоходов, то ли где-то еще… многие их искали, но тщетно. Таких историй по Москве ходят сотни!

– Выходит, вы с приятелем надеялись откопать в строительном хламе изумруды княгини Юсуповой? – улыбнулась Амалия. – А призрак похитительницы вам помешал?

Если бы не зловещий расклад Таро, она бы повеселилась от души.

– Дико звучит, да? Но мы же ничего не нашли! Кроме старой ржавой коробки… которую уронила старуха-нищенка…

– Вы открывали коробку?

– Разумеется. Цаплин положил ее в пакет… дома мы с трудом сняли крышку – там валялись дешевые бусы, разные стекляшки…

– Камни могли запылиться и выглядеть невзрачно.

– Ты забыла, что у меня отец – потомственный ювелир? – оскорбился Витошин. – Я умею отличать драгоценные камни даже от хорошей подделки, а тем более от простеньких стразов. Такие брошки и серьги, как те, что оказались в коробке… при царе носили уличные девки и продавщицы торговых рядов. Они доброго слова не стоят. Я сразу велел Цаплину все выбросить. А он – ни в какую! Говорю же, ему лечиться пора.

– Значит, коробка у него?

– Ну да. Ее в руки взять противно! Особенно после бомжихи.

– Давай позвони ему! – забеспокоилась Амалия. – Что он сейчас делает?

– Наверное, к матери поехал… продукты повез. Новый год скоро.

Он послушно достал сотовый телефон, набрал номер приятеля.

– Не отвечает…

Длинные гудки наводили на мрачные мысли. Амалия пыталась сосредоточиться на образе «бедной родственницы», но ничего, кроме темной от ржавчины круглой металлической коробки, в сознании не возникало.

– Я пойду приготовлю ужин, – сказала она, вставая. – А ты грейся.

Камин разгорелся. Дрова потрескивали, пламя дышало жаром. Витошин придвинулся поближе, закрыл глаза.

Хозяйка дома хлопотала на кухне. Поджаривая мясо, она гнала от себя страшное видение – мертвое тело незнакомого Цаплина, распростертое на снегу, рядом с рельсами. Он что, под электричку попал? Тьфу, тьфу три раза!

Она поставила на поднос салатник с нарезанными овощами, тарелку с горячей картошкой, отбивные, сыр и печенье, – в задумчивости понесла в гостиную. Гость задремал у огня.

– Эй! – Она потрогала его за плечо. – Кушать подано.

Он вздрогнул, повернул голову.

– А, это ты? Ф-фу-у! Ну и кошмар мне приснился. Ой, прости, я же совсем забыл про подарок. Он там, в сумке.

Доктор вскочил, сбегал в прихожую за свертками – преподнес Амалии ее любимые духи, коробку конфет и большую бутылку мартини.

– Давай праздновать! Похоже, твои карты беду напророчили? Может, я до Нового года не доживу. Кстати, что ты посоветуешь?

– Мне кажется, все дело в коробке. Пусть твой Цаплин от нее избавится как можно скорее. – Она налила в чашки горячего кофе с коньяком, спросила невзначай: – Где живет его мама? Не за городом, случайно?

– В Апрелевке.

Амалия похолодела.

* * *

На следующий день метель стихла. Шел редкий снежок.

Доктор Витошин спал плохо, метался в жару. Нос заложило, горло болело, голова стала тяжелой, словно свинцом налилась. Он с трудом открыл глаза и сообразил, что находится в доме Амалии – в гостевой спальне на втором этаже. Настроение было скверное. Всю ночь, едва он проваливался в болезненную дрему, к самой его подушке наклонялся Цаплин, шептал на ухо: «Смерть… смерть…»

«Я бредил! – догадался Петр. – Наверное, температура поднялась. Градусник у Амалии просить бесполезно, она такого в доме не держит. Беспечная, бестолковая особа!»

Он кое-как поднялся, натянул свитер и брюки, глянул на себя в зеркало. Жесткие черные волосы, щеголеватые бакенбарды, лицо интеллигента… Совсем недурно. Картину портили отросшая за ночь щетина, бледность и мешки под глазами.

– Петр! – крикнула откуда-то снизу Амалия. – Ты проснулся? Иди завтракать.

Аппетита не было. Доктор заставил себя съесть яйцо всмятку, выпить чашку чая с медом.

– Поможешь мне елку украсить? – попросила она.

Они поставили деревце в гостиной, навешали игрушек, усадили Деда Мороза со Снегурочкой. Витошин отнес пустой ящик в подвал, в кладовую. Проверил гирлянду, включил. Разноцветные огоньки весело забегали по зеленым ветвям.

– Тебе Цаплин не звонил? – спросила хозяйка.

Порой бестактность и бесцеремонность Амалии бесили Петра, но сегодня у него не хватало сил возмущаться. Нет чтобы спросить о его здоровье! А она с какой-то стати интересуется Цаплиным.

– Нет, – буркнул он. – А что?

– Тогда ты позвони.

У доктора на языке вертелось «Сама звони!», но он сдержался – сказались хорошие манеры. Он набрал номер приятеля и посмотрел на часы. Цаплин в это время обычно на работе. На том конце раздались длинные гудки.

– Ну, что?

– Не отвечает. Странно…

– Надо ехать в Москву, – не терпящим возражений тоном заявила Амалия. – Собирайся. Найдем твоего друга и поговорим.

– Сейчас? – опешил доктор. – Я ужасно себя чувствую, хочу полежать. У меня насморк, голова раскалывается.

Но Витошин знал, что спорить с Амалией, если она приняла какое-то решение, бесполезно. Лучше подчиниться.

– Что происходит? – отважился спросить он. – Зачем тебе Цаплин?

– Хочу узнать, жив ли он.

Петр потерял дар речи. Только что у него свербило в носу и жутко хотелось чихнуть, но после ее слов он окаменел.

– Ты… ты серьезно? – выдавил он, придя в себя.

– Более чем. Давай убедимся, что с ним все в порядке, и дело с концом! – нетерпеливо воскликнула Амалия.

Опять эти ее штучки?! Витошин собрался разразиться негодующей тирадой, но вовремя вспомнил, что сам приехал за советом.

– Хорошо. Я буду звонить, пока он не возьмет трубку.

Доктор опять набрал номер Цаплина, и на сей раз ему ответили.

– Цапля, ты? – прогундосил он.

Повисло молчание.

– Это сотрудник милиции, – произнес в трубке мужской голос. – Вы кто?

– Витошин… Петр Алексеевич… – Его губы свела судорога. – А где Цаплин?

– Думаю, он мертв, – равнодушно констатировал голос. – Тело находится… – Он продиктовал адрес морга. – Вы сможете его опознать?

Доктор без сил откинулся на спинку дивана, позеленел.

– Ну, что? Что? – пристала Амалия.

– Цаплин… мертв. Господи… Господи!

– Едем! – вскочила она. – Я так и знала. Надо все выяснить.

* * *

Когда они вышли из поезда, ветер разогнал тучи и в просвет выглянуло хмурое солнце. Москва, засыпанная снегом, курилась дымами.

По дороге в морг Витошин без конца кашлял. Хотя он окончил медицинский институт, но к мертвецам испытывал стойкое отвращение. Отчасти поэтому и выбрал стоматологию. Амалии тоже было жутковато. Вдруг тело имеет множество повреждений?

У двери страшного заведения они долго топтались, набираясь храбрости. Милиционер не подгонял, разговаривал с понятыми, курил.

– Идем, – с видом обреченного шепнул доктор. – Может, это какая-то ошибка.

Но ошибки не было. Тело, которое им показали, принадлежало Цаплину, что и подтвердил Витошин.

– У него родственники есть? – вяло поинтересовался милиционер.

– Мама… и бывшая жена… кажется, – борясь с подкатывающей к горлу тошнотой, сказал Петр Алексеевич. – Ни телефонов, ни точных адресов я не знаю.

– Разберемся.

Амалия, вцепившись в руку Витошина, рассматривала труп. Ссадины, синяки… никаких глубоких ран.

– А… где его нашли?

– На насыпи… на снегу у железнодорожного полотна, – охотно объяснил ей сотрудник милиции. – По предварительным данным, вчера вечером его то ли выбросили из электрички, то ли он сам оказался вблизи идущего поезда, ну и…

– Что?

– Сбило. Закрытая черепно-мозговая травма. А вы кто ему будете?

– Я? – Доктор сглотнул. – Знакомый.

Милиционер сделал необходимые записи и проводил посетителей к выходу.

– Какой там ужасный запах, – простонала Амалия, вдыхая всей грудью. – Фу! Тебе хорошо с насморком, а я едва в обморок не упала.

– Как же его угораздило? Почему? Наверное, ехал к матери… в поезде пристали хулиганы, выбросили из вагона. Сам Цапля не мог близко подойти к несущейся на всех парах электричке, он же не идиот. Значит, толкнули.

– Ты рассказывал о своих снах, – напомнила Амалия. – Какая-то фигура грозила пальцем и… Что она говорила при этом?

У Витошина все тело покрылось нервными пупырышками. В ушах отчетливо прозвучали слова: «Ты взял чужое и теперь… умрешь!»

– Не может быть! – выдохнул он и разразился кашлем. – Это… ни в какие ворота не лезет. Ты намекаешь, что смерть Цаплина не случайна, что… Абсурд! Тебе не удастся убедить меня…

– Я просто советую быть осторожнее, – перебила его Амалия. – При этом совершенно ни на чем не настаиваю. Жизнь твоя, тебе и решать. В конце концов, если кому-то пора перейти в мир иной, его уже не остановишь.

– Как это пора? – взвился он. – Куда пора? На тот свет? Мне еще и сорока не исполнилось!

Доктор продолжал возмущаться, но его спутница погрузилась в себя и не слушала.

– А где та коробка? – вдруг спросила она.

– У Цаплина, разумеется. То есть… должна была быть у него. При чем тут какая-то ржавая коробка?!

Витошин окончательно потерял способность мыслить здраво, у него кружилась голова, – поднялась температура.

* * *

Смерть Цаплина была признана несчастным случаем. Характер повреждений не указывал на то, что погибшего выбросили из электрички, – удар мог быть нанесен по касательной движущимся вагоном. Следы, если они и были, уничтожила метель. Свидетелей происшествия не нашли.

– Зазевался мужик, – объяснил уставший, замотанный милиционер. – Бывает.

Амалия не разделяла его мнения.

– Самое плохое – отсутствие среди вещей покойного той самой коробки, – заявила она Витошину. – Если он ее выбросил, то почему погиб? Боюсь, ты влип, Петр. Ладно, пока мы разберемся, как тебе выпутываться, надо немедленно принять меры безопасности.

Разговаривая, доктор и Амалия шли по заснеженному бульвару. Солнце закатными бликами ложилось на стволы деревьев и фасады домов. Но доктору было не до зимних красот, не до наступающего праздника.

Амалия потянула его за рукав через дорогу.

– Нам сюда, – на ходу проронила она, увлекая его к дверям магазинчика с экзотической вывеской «Эннеада».

Внутри заведение представляло собой некое подобие лавки древностей или коллекцию диковинок. С потолка свисали всевозможные обереги, талисманы, композиции из перьев, бамбука, стеклянных фигурок и бус. Пахло ароматическими маслами, можжевельником и сандалом. Деревянные стеллажи вдоль стен были уставлены статуэтками божеств от индийского Шивы до миниатюрных славянских идолов.

Амалия ходила, что-то высматривая среди причудливых вещиц, Витошин покорно следовал за ней.

– Надеюсь, ты знаешь, что ищешь, – пробормотал он.

Она молча кивнула, остановилась и подозвала жестом продавца – молодого длинноволосого парня с серьгой в ухе. Продавец подал ей сделанного из прессованной кости уродца с орлиными когтями, крыльями и лицом, в котором угадывались искаженные человеческие черты.

– Что это? – с отвращением спросил доктор.

– Пацуцу, – охотно пояснил парень. – Месопотамский демон. Не все чудовища так плохи, как принято считать. Пацуцу, например, служит благородной цели: ограждает от других злых духов.

Витошин почувствовал себя дураком. У него закрутило в носу – пришлось доставать носовой платок. Апчхи!

– Будьте здоровы, – улыбнулся продавец, заворачивая покупку. – Прошу.

Амалия протянула Пацуцу доктору.

– Вот возьми, на первых порах пригодится.

Он открыл рот, дабы выразить возмущение, похлопал глазами и… смирился.

Они зашли еще в супермаркет, накупили деликатесов и поехали в Гавриловку – провожать старый год, встречать новый.

Разожгли камин, накрыли стол. Среди бутылок и тарелок с закусками стоял Пацуцу, подчеркивая нелепость ситуации.

В сотый раз доктор проклинал свою неосмотрительность и покойного Цаплина, втянувшего его в неприятности.

– Что мне с ним делать? – спросил он, кивая в сторону выкрашенного в темно-коричневый цвет демона.

– Держать при себе, – серьезно ответила Амалия. – Желательно везде и всюду. А ночью ставить у изголовья.

– Господи! – простонал он. – Я схожу с ума или мне кажется?

Перед его глазами внезапно возникло бледное, запрокинутое бородатое лицо Цаплина с иссиня-черной ссадиной на виске, и к горлу подкатил комок дурноты.

А Пацуцу злорадно ухмылялся…

* * *

Прошел год. В последних числах декабря в Гавриловке снова разыгралась метель.

Амалия смотрела в окно и переживала дежавю – у калитки остановился человек. На этот раз – не доктор Витошин.

Незнакомец представился Ильей Щербаковым. Рослый, видный мужчина, хорошо одетый.

– Я к знакомым ехал… в гости. Заблудился. Машина в снегу застряла, одному мне ее не вытащить, а службы специальной здесь нет. Дорога пустынная, начинает темнеть. На улице только в вашем доме свет горит. Пустите переночевать? Я документы могу показать…

– Не надо, – вздохнула Амалия. – Входите. Я ужинать собираюсь – присоединяйтесь.

После второй рюмки коньяка гость оттаял, повеселел, даже пробовал шутить.

– Вы одна живете в такой глуши? Не боитесь?

– У меня надежный охранник, – без улыбки сказала она и указала в сторону камина. – Его зовут Пацуцу.

На каминной полке стояла темно-коричневая фигурка уродливого существа с крыльями и отталкивающей гримасой на сморщенном личике.

Месопотамский демон не давал Амалии покоя. Изо дня в день, глядя на него, она задавалась вопросом: как могло случиться, что Витошин оставил фигурку, не взял ее с собой?

– Я купила Пацуцу в подарок одному человеку… – задумчиво произнесла Амалия. – А он забыл его здесь. Ужасно!

– Ничего, заберет.

– Теперь уже нет. Тот человек… умер. Поднимался к себе в квартиру, а лифт остановился между этажами – ни туда ни сюда. Человек скончался от сердечного приступа: он боялся замкнутого пространства, начинал задыхаться и все такое. Зря он не взял с собой Пацуцу.

У гостя пропал аппетит. Он прожевал кусочек шницеля и отложил вилку.

– Гм-мм-м… извините, я не хотел вас расстраивать.

– Поможете мне украсить елку? – спросила она. – Ящик с игрушками и гирлянда – в кладовке. Я не люблю спускаться в подвал.

– Конечно. Куда идти? Командуйте.

Господин Щербаков совершенно не жалел, что заглянул на огонек к этой прелестной загадочной женщине. Ему вдруг захотелось ей понравиться.

Через час елка уже стояла посредине гостиной, вся в шарах, блестках и бусах. Илья возился с гирляндой: пришлось заменить пару лампочек. Амалия, доставая со дна ящика Деда Мороза и Снегурочку, наткнулась на что-то твердое, завернутое в слой ваты. Что это? Какая-то грязная коробка… Фу! Откуда она тут взялась?

– Илья, вы можете открыть?

Гость с трудом справился с ржавой крышкой – внутри коробки лежали «драгоценности княгини Юсуповой»: нитка фальшивого жемчуга, вычурные броши с пустыми гнездами от выпавших камней, сомнительного вида серьги, браслеты с облезлой позолотой и безвкусное колье с кое-где сохранившимися тусклыми стекляшками. Жалкие сокровища, которым цена – копейка.

– Фамильные украшения? – усмехнулся господин Щербаков. – Бабушкино наследство?

В памяти Амалии промелькнули события годичной давности: сумка Витошина в прихожей… доктор выносит ящик от елочных игрушек, спускается в подвал… «Каков негодяй! Он подсунул злополучную коробку мне тайком, ни словом не обмолвившись! – догадалась Амалия. – Стоп. Как она к нему попала? Неужели…»

– Это Петр убил Цаплина… – прошептала она. – И привез коробку сюда. Спрятал до лучших времен. Я же сама порекомендовала от нее избавиться! Вот почему ему не нужен был Пацуцу! Доктор решил оставить фигурку здесь – на всякий случай. Какая трогательная забота…

– Что? – не расслышал гость.

Он с живым интересом высыпал покрытые грязным налетом побрякушки на ковер, хмыкнул. Из колье вывалился камень, самый крупный из оставшихся четырех: простенькую оправу изъела сырость… или время.

«Зачем Витошину было убивать приятеля? – напряженно размышляла Амалия. – Он прекрасно разбирался в украшениях и не мог принять эту рухлядь за настоящие драгоценности. Бес попутал! Или осуществилось проклятие несчастной самоубийцы?»

Щербаков тем временем протер камень и поднес к свету – густое сине-зеленое сияние лениво пробудилось, вспыхнуло и замерло в его темной глубине. Невероятно! Рука гостя дрогнула.

– О-о! Черт меня забери, если это… не природный южноамериканский изумруд! – воскликнул он. – Это ж надо додуматься?! Камни, похоже, окунули в жидкий воск, потом вставили в поломанную железную оправу и перемешали с другими копеечными безделушками! Отличный способ спрятать ценную вещь!

– Новогодняя шутка? – спросила Амалия. – Не смешно.

– Я не шучу. Один этот изумруд – целое состояние. А тут их еще… три… – Он наскоро протер остальные камни. – Нет, пардон… два. Один – стекляшка. Ну и бабушка у вас была, госпожа Амалия! Редкостной смекалкой обладала…

Илья балагурил, скрывая изумление и растерянность. Как это все понимать? Должно быть, он задремал в машине и видит сон.

Она его не слушала. «Петр не мог ошибиться. Он вырос среди золота и камней. А он и не ошибся! Потому и убил Цаплина… потому и лгал… потому и спрятал коробку на дне ящика от игрушек. Надеялся забрать, когда все утихнет. Как же я не заметила этой коробки, когда в прошлом году разбирала елку? Хотя… все мои мысли были заняты скорой нелепой смертью доктора. Что его постигло? Возмездие или проклятие?»

– Вы что, ювелир? – подняла она глаза на Илью.

– Я торгую драгоценными и поделочными камнями. Фирма «Голконда»… слышали? Мое детище.

Амалия отрицательно покачала головой.

За окном до жути тоскливо взвыла метель, ударила снегом в окно, толкнула приоткрытую створку, снежным облаком влетела в комнату, коснулась Пацуцу и рассыпалась, тая на лету, осела на ковер, окропив холодными слезами сокровища из железной коробки…

Случайный гость

Кучер, кряжистый рябой детина, осадил лошадей, спрыгнул на землю и заглянул в окошко кареты. Он был встревожен, его глаза лихорадочно блестели.

– Слышьте, ваше сиятельство, может, вернемся на постоялый двор, там заночуем? Неспокойно мне. Лошади волков чуют…

Он явно чего-то недоговаривал.

– Так ведь нынче лето, а не зима, – сердито возразил молодой человек, распахивая дверцу. – Метель не задует, стало быть, не заблудимся. И волки не голодные! Нешто не уйдем от них?

Над пустынным трактом стояла беззвездная ночь, стена леса с обеих сторон смыкалась с непроглядно темным небом, на котором в вышине желтовато брезжил призрак луны, едва различимый сквозь пелену облаков.

– Скоро поворот у Мертвого скита, – сообщил кучер, опасливо оглядываясь. – Здеся ночью лучше не ездить. Разбойники балуют… и так, проклятое место.

Молодой господин ехал издалека, да не один, а с барышней, которая всю дорогу закрывала лицо низко повязанной шалью. Платье на ней было богатое, парчовая душегрейка обшита соболем – видать, графская или княжеская дочка. Кучеру много разных людей приходилось возить по тракту, и он научился распознавать, кто перед ним. Эти двое, судя по всему, беглецы: скрываются либо от царского гнева, либо от родительского. Любовь-то, она и беднякам, и господам голову кружит. Парочка, небось тайно повенчанная, спешит замести следы, пока батюшка с матушкой не остынут и не дадут своего благословения. Или вовсе греховное дело – молодой любовник умыкнул супругу у ревнивого мужа! И такое бывает. Русская душа темнее, чем самый глубокий омут и самая черная ночь. В нее запросто не заглянешь…

– Поехали! – приказал молодой человек. – Хватит болтать!

И понятно почему – ему с барышней не с руки задерживаться на постоялых дворах: в любой глуши есть любопытные глаза и уши. Им поскорее ехать надо, затеряться в лесных дебрях. Поселятся где-нибудь на отшибе, в срубленном заранее доме, затаятся – ищи-свищи, сам Соловей-разбойник голову сломает.

Не к добру вспомнил кучер о разбойниках, сплюнул и широко, от плеча до плеча, перекрестился.

– А ежели лихие люди нападут? – не унимался он. – Воры тьмутараканьские?

У «сиятельства» лопнуло терпение – он вытащил из-за пазухи пистолет и помахал им в воздухе. Сказал грозно:

– Я тебя сам убью, идол упрямый! Иди к лошадям, живо!

Карета покатила вперед. Внутри, на истертом ковре сиденья зябко куталась в шаль юная красавица с тонким бледным лицом, на котором горели болезненным огнем глаза и ярко алели губы, накрашенные заморской помадой.

– Страшно мне, Гриша, мочи нет! – прошептала она, прижимаясь к плечу своего спутника. – Зачем мы папеньку ослушались? Надо было молить, в ногах валяться! Покаялись бы – согрешили, мол, до венца…

– Я каяться не умею, – сурово отрезал молодой человек. – Тем паче в ногах валяться! Увез тебя, и дело с концом!

Лошади свернули влево, деревья расступились, и кучер, гикнув, погнал. Раздался громкий треск, возница слетел с облучка, карета с размаху остановилась…

«Разбойники!» – вспыхнуло в голове девицы, она обмерла со страху, забилась в угол. Князь выскочил, выстрелил наугад. На него навалился дюжий бородатый мужик с дубиной, завязалась драка. В темноте ничего нельзя было разобрать – только мелькали вспышки, в нос бил запах пороха и тяжелого мужицкого пота. Дважды или трижды сабля княжеская попадала в цель, брызгала кровь, кто-то со стоном упал, кто-то побежал к лесу. Молодой человек, разгоряченный схваткой, ринулся следом…

Девушка в карете очнулась, прислушалась к звукам снаружи – тишина. Уши, что ли, у нее заложило от испуга? Дрожа и стуча зубами, она выглянула в открытую дверь – никого. Вышла – глаза долго привыкали к темноте. Первое, что она увидела, было мертвое тело кучера. Второе тело лежало чуть поодаль, с торчащей кверху бородой и оскаленными зубами.

– А-а-аааа! – в ужасе взвизгнула девица. – А-а-а! Гриша! Гри-и-иишенька!

Никто не отозвался. Только из темной лесной чащи донесся до нее то ли волчий вой, то ли крик филина. Девица, вне себя от ужасного беспокойства, вернулась в карету, там, в нервной лихорадке, дождалась утра. Солнце размытым бледным пятном проступило на сером небе, осветило безжизненный скит, – два приткнувшихся друг к другу домика с остроугольными тесовыми крышами и одним уцелевшим покосившимся крестом. У дороги валялись два мертвых разбойника и кучер…

Сколько безутешная девица ни звала ненаглядного Гришеньку, сколько ни искала его в близлежащем лесу – все напрасно. Молодой князь исчез бесследно.

* * *

– Смотри за шашлыком, Митька, а то сгорит, – посоветовал товарищу крепко сбитый парень лет двадцати. – Видишь, кое-где еще огонь? Надо бы водичкой сбрызнуть.

Он повернул шампуры с мясом. От шашлыка шел аромат специй и лука, куски свинины истекали соком, который с шипением капал на угли. В ведре с родниковой водой охлаждались водка и пиво. Девушки расстелили на поляне скатерть, резали овощи и хлеб.

Денек выдался как по заказу – ясный, теплый, безветренный.

– Надо было вина девчонкам взять, – вздохнул Митька, лежа на спине и глядя в бездонную небесную синеву. – Они водку пить не станут. А пиво Галка не любит.

Их было четверо – сокурсников гуманитарного московского вуза – два парня и две девушки. Слабый пол изучал литературу, а сильный – историю. Свободное время молодые люди предпочитали проводить на природе, подальше от большого города. Зимой катались на лыжах в подмосковных лесах, летом ставили палатки на берегу тихой речушки или на лесной поляне, у ручья. Вот как сейчас.

– Поздно спохватился, Митяй! – весело блеснул белым рядом зубов приятель. – До ближайшего магазина – час пилить, а в деревне только самогоном можно разжиться. Эх, хорошо-то как! – Он сорвал зеленый стебелек, раскусил, ощущая на губах легкую травяную горечь. – От земли медвяный дух идет. Стрекозы летают…

В воздухе стоял густой запах разогретых солнцем лесных цветов, смешанный с дымком костра и пряным ароматом мяса.

– Шашлык готов? – звонко спросила одна из девушек, та, которая нравилась Артему, спортсмену и добродушному балагуру. Ее звали Мила. – Кушать хочется.

Артем тут же выплюнул травинку, вскочил и проверил мясо – пора снимать. Обжигаясь, он взял шампуры и понес к «скатерти-самобранке».

Митяй был пониже ростом, худощавый и в очках – типичный «ботаник», кладезь занятных историй и неизменный победитель конкурсов, где требовались эрудиция и знание малоизвестных фактов. Он был мастер придумывать всякие розыгрыши, увлекался поисками кладов и становился гвоздем программы любого загородного пикника.

Вопреки ожиданиям дамы от водки не отказались, выпили по рюмочке – для аппетита, – потом перешли на пиво. Шашлык удался: мягкий, сочный, в меру посоленный и приправленный перцем, он таял во рту. После еды всех разморило, захотелось прилечь в тени раскидистого дуба, закрыть глаза и послушать полуденную песню леса.

Артем вытащил из рюкзака большое одеяло, расстелил под деревом. Сквозь зеленый шатер листвы просвечивало солнце; травы и цветы стояли не шелохнувшись. Над ними кружили пчелы, порхали бабочки, гудели мохнатые шмели.

Насытившись, повалявшись в свое удовольствие, наслушавшись разноголосых птиц, Галка и Мила потребовали приключений.

– Зачем ты нас заманил на эту поляну? Признавайся! – пристали они к Митяю. – Ведь мы же сюда не просто так приехали?

– Конечно, – сразу согласился тот. – Тут неподалеку проходил старинный тракт, а во-о-он там, в глубине молодой рощицы, монахи-раскольники когда-то построили скит. То есть тогда рощи не было, она намного позже выросла.

– Ты ничего не путаешь? – ухмыльнулся Артем.

– Я по карте сверял – все точно.

– Не вижу никакого скита, – не унимался приятель. – Ну где? Покажи.

Он с первого курса лелеял заветную мечту: хоть раз посрамить умного очкарика. Не получалось. Может, сегодня повезет?

– Скит, вероятно, здешние крестьяне еще в прошлом веке растащили по бревнышку. Наши люди чужому добру пропасть не дадут, – лениво парировал «ботаник». – За рощей уже видна деревенская околица. Правда, крайние дома пустуют: никто в них не живет.

– Почему? Монахов боятся? Так они умерли давно.

Митяй поправил на носу очки и многозначительно произнес:

– Монахи сами отсюда ушли и другим заказали селиться. С тех пор народная молва нарекла это место Мертвым скитом. Говорят, лютые разбойнички облюбовали монашеские кельи – останавливались в них, кутили, потом выходили на большую дорогу, грабили и убивали проезжих, а трупы тащили в скит – хоронили.

– Мертвецо-о-ов? – поежилась Галка.

– Не живьем же людей в землю закапывали? – округлил глаза Митяй. И без того увеличенные стеклами очков, они стали огромными. – Некоторые исследователи местных поверий считают, что разбойники нарочно так делали, дабы отпугнуть от скита любопытных и любителей поживиться. Потому как именно здесь злодеи прятали награбленные сокровища.

– Пойдем поищем? – оживился Артем. – У меня саперная лопатка есть!

«Ботаник» охладил его пыл.

– Во-первых, без металлоискателя рыться в земле – гиблое дело. Во-вторых… не все так просто. Сокровища те не раз пытались отыскать, да все без толку. Как ты думаешь, почему монахи свой скит забросили?

Артем повел накачанными плечами, он не собирался ломать голову над пустяками. Девушки прижались друг к другу, как две голубки, – отчего им вдруг стало зябко? – и внимали худосочному очкарику, разинув рты. Вот легковерные дурехи! Он «заливает», а подруги все за чистую монету принимают.

– Началось все с того, что один из раскольников ушел в лес собирать хворост и пропал. Как в воду канул! – между тем продолжал Митяй. – И пошло-поехало. А во время войны с Наполеоном у Мертвого скита, сказывают, целый конный разъезд исчез. Скакали гусары по дороге, почудилось им, будто в чаще кто-то возится. Не французы ли? Свернули, и все! Амба!

– Так это французы и побили их, – неуверенно произнесла Галка. Глазищи у нее стали большие, как два блюдца.

– Французы или нет, а только ни тел не нашли, ни амуниции, ни лошадей. Лошади-то куда подевались?

– Волки съели! – фыркнул Артем. – Че ты девчонок пугаешь, умник?

– А в гражданскую один казачий есаул доложил командиру, будто столкнулся у Мертвого скита с всадниками в гусарской форме, – ничуть не смутился «ботаник». Он вошел в роль и уверенно гнул свою линию. – Они, дескать, проскакали в нескольких метрах от него, он даже эти… галуны на мундирах разглядел. Пронеслись, как вихрь, и растворились…

– Галуны! – передразнил его Артем. – Может, глюки? У есаула приступ белой горячки приключился, вот он и…

– Погоди, – перебила его Мила. – Не мешай! Пусть продолжает. Ты говори, Митя.

Очкарик рассказывал историю за историей, одну причудливей другой. Девушки слушали, Артем ерничал. Солнце начало клониться к закату. Артем все порывался идти к скиту с лопаткой, копать. Под вечер компания приняла единодушное решение не оставаться здесь на ночь, а идти в деревню.

– Смотрите. – Мила показала рукой в ту сторону, где, по словам Митяя, когда-то стоял скит. – Там даже птицы не летают.

Ее парень пренебрежительно хмыкнул. «Ботанику» таки удалось нагнать на девчонок страху! У него опять получилось.

– Не летают, потому что им спать пора, – заявил Артем. – Люди по домам разбредаются, а птицы – по гнездам.

– Вы как хотите, а я в палатке ночевать не стану! – нервно произнесла Галка. – Митя, пойдем в деревню, попросимся к кому-нибудь перекантоваться до утра. Неужели не пустят?

– Я домой хочу, – взмолилась Мила. Она побледнела, губы дрожали, глаза наполнились слезами.

– Так я и знал! – вспылил Артем. – Зря палатку ставили! А все твои небылицы, умник чертов! Ладно, собирайтесь. Если на последний автобус не опоздаем, через час будем на железнодорожной станции.

В электричку они сели, когда уже совсем стемнело. Поезд мчался к Москве, громыхая по коротким речным мостам, желтый свет из окон отражался в воде, падал на притихший черный лес, терялся между стволов. Показался, сияя огнями, город.

Вышли на «Бабушкинской». Митя поехал провожать Галку, Артем – Милу. Она всю дорогу молчала, уставившись в одну точку. У подъезда он, как всегда, потянулся к ней с поцелуем. Девушка дернулась, толкнула его в плечо.

– Ты чего? – растерялся парень.

Мила, не отвечая, повернулась, набрала код и, даже не оглянувшись, поглощенная какими-то важными для нее мыслями, скрылась за дверью.

– Ничего себе! – присвистнул Артем. – Ну и дела…

* * *

Джип «Субару» стального цвета неторопливо катил по проселочной дороге. Вдали виднелся лес, тот самый, где в прошлую субботу отдыхала веселая компания.

– Остановите здесь, пожалуйста, – попросила водителя молоденькая пассажирка. – Дальше я пешком пойду.

Тот послушно кивнул, притормозил. Девушка – это была Мила – достала из сумочки деньги.

– Не надо, – вежливо улыбнулся хозяин джипа. – Я не таксист. Подвез, потому что мне по пути.

– Ну, тогда спасибо!

Пассажирка попрощалась и резво зашагала по пыльной грунтовке. Стояли душные летние сумерки, над лесом собиралась гроза. Водитель «Субару» с недоумением проводил девушку взглядом – до деревни добрых два километра, зачем зря ноги бить? Женщин не поймешь! Вот-вот дождь начнется, а она в легких шортах и майке, в босоножках.

Машина, мягко преодолевая ухабы, поехала дальше, а Мила свернула на едва различимую в траве тропинку: наискосок через орешник до нежилых домов рукой подать. Скоро тропинка привела ее к деревянному пятистенку с заколоченными ставнями. Мила поднялась по скрипучим ступенькам крыльца к двери, постояла, прислушиваясь. Перед грозой все затихло, только далеко из деревни доносился собачий лай.

Она подергала заржавевшую ручку, и дверь, которая держалась на двух кривых гвоздях, нехотя поддалась, отворилась, открывая просторные сени. На покрытом слоем пыли полу валялись какие-то корзины и ящики, к бревенчатой стене прислонились сломанные вилы, с потолка свисала паутина. Горница представляла собой то же запустение: почернелая печь, пара грязных лавок, большой сундук в углу. «Сокровища! – усмехнулась про себя девушка. – Битые глиняные горшки и ветошь».

Мила смахнула с сундука мусор и уселась. Сквозь щели ставен в горницу проникали скупые полоски света. Вдруг они померкли, потом ярко вспыхнули. «Молния, – догадалась девушка. – Сейчас громыхнет!» И спустя мгновение оглушительный раскат грома потряс заброшенное жилище. По крыше, по листве деревьев забарабанил дождь.

Гостья прислонилась к стене и закрыла глаза. Шум дождя приятно волновал ее…

С тех пор как Митяй рассказал о Мертвом ските, Мила потеряла покой и сон. Интерес к жизни пропал, аппетит тоже. Ее одолевали странные мысли – хотелось пойти туда, где когда-то стояли монашеские кельи, найти старый тракт… а потом что? На этом мысли обрывались. Но тяга была так сильна, что Мила сопротивлялась ровно неделю, до следующей субботы. Родители к обеду уехали на дачу, а она, словом никому не обмолвившись, отправилась на вокзал. Электричка привезла ее на знакомую станцию, а до места доставил улыбчивый водитель «Субару». И вот она здесь, пережидает непогоду в пустующем деревенском доме. «Зачем я сюда приехала?» – спрашивала себя Мила. Ответа не было.

Дождь усиливался. Казалось, с неба низвергается настоящий водопад. В горнице совсем стемнело. Девушка достала из сумочки предусмотрительно взятую с собой свечу, чиркнула спичкой – яркий язычок пламени напомнил ей что-то давнее, безвозвратно утерянное…

Визг несмазанных дверных петель заставил ее вздрогнуть и насторожиться. Жалобно запели рассохшиеся половицы, и в горницу ввалился вымокший насквозь молодой человек. На нем был длинный зеленый пиджак экзотического фасона, наподобие камзола, из-под которого выглядывала кружевная рубашка, такого же цвета штаны и высокие сапоги на сильных, стройных ногах.

– Я заблудился! – заявил он, перекладывая из руки в руку обнаженную саблю. – Кто вы? Чей это дом?

В груди Милы шевельнулся страх, но лицо случайного гостя – с красивыми мужественными чертами, хотя и небритое, – внушало ей необъяснимое доверие. Страх сменился любопытством, вернее, каким-то лихорадочным, болезненным интересом. Гость и сам пожирал ее глазами.

– Вы совершенно раздеты, – наконец заметил он. – Ваше платье намокло? Прикройтесь. – Одним движением он стянул с себя «пиджак» и подал ей. – Надо разжечь огонь. Пойду поищу дрова.

Мила не собиралась облачаться в его мокрую – хоть выжимай – одежду. Еще чего не хватало! Тогда она вправду замерзнет, пожалуй, и простуду подхватит.

Молодой человек вышел и тотчас же вернулся с охапкой дров.

– У меня есть спички, – непослушными губами выговорила Мила. – Вот, возьмите!

Сырые березовые поленья задымили, но вскоре жаркое пламя охватило их, и от печки потянуло теплом.

Миле казалось, она погружается в глубокий и приятный сон: заброшенный деревенский дом, ужасная гроза, случайный гость с саблей наголо, одетый причудливо, будто артист из бродячей труппы. Но ведь сейчас нет бродячих театров. Вдруг это забрел в ее убежище кровавый маньяк? А ей почему-то не страшно. Это все проделки «ботаника»! Он обожает всякие розыгрыши. Просто жить без них не может. Однако… никто ведь не знал, что Мила отправится к Мертвому скиту именно сегодня. Она и сама не была уверена.

– Вас «ботаник» подослал, да? – спросила девушка.

«Артист», который грелся у печки, обернулся к ней с обескураженным видом. О чем его спрашивают? Его длинные, вьющиеся по плечам волосы стали багровыми в отблесках огня и образовали пылающий ореол вокруг головы.

– Снимите рубашку, – предложила она. – Так она быстрее высохнет. И сапоги…

Он чем-то напоминал ей святого Георгия: слишком хорош для смертного. Благородное лицо, горделивая осанка, развитое тело – все естественное, гармоничное. Не то что худосочный Митяй или накачанный в спортзале Артур. Она осмелилась ему об этом сказать.

– Вы угадали, – улыбнулся он. – Меня нарекли Георгием.

– Гриша, значит?

– Можно и так! А… вас как величать?

– Мила. Вот и познакомились.

Он последовал ее совету и снял рубашку, выжал, развесил у печи. Гроза не стихала, дождь лил как из ведра, стучал в ставни, будто нетерпеливый путник, застигнутый в лесу ненастьем. До утра носа не высунешь!

Молодой человек, очевидно от скуки, решил продолжить игру.

– Я с разбойниками сражался, – заявил он. – Бился не на живот, а на смерть… Они, окаянные, в чащу ринулись, я – следом. Блуждал, блуждал, пока не попал в грозу. Тут гляжу – меж стволов поляна, и домишко виднеется.

– А в домишке сидит девица-красавица! – подыграла ему Мила. – Горючие слезы льет. Где ж ты, мой суженый-ряженый? Куда подевался?

Георгий только сейчас разглядел, как нежны ее приоткрытые губы. Скользнул взглядом ниже, по белой девичьей шее, по прельстительным линиям полной груди, выступающей из открытой майки. Такой бесстыдной наготы ему видеть не приходилось – разве что когда за дворовыми девками на пруду подглядывал. Да и те в длиннополые рубахи рядились. А эта…

Его молодое тело содрогнулось от желания. И эта блаженная дрожь передалась девушке, разлилась томлением в крови.

– Ты – ведьма? – хрипло выдохнул он. – Искушаешь мя?

– Иди ко мне, – против своей воли прошептала Мила.

Старый деревенский сундук никогда еще не был свидетелем таких упоительных любовных ласк, стонов и вздохов, такого мучительно-сладостного восторга и такого долгого экстаза… Яркая вспышка поглотила последнюю истому и дыхание любовников, взмыла ввысь и понесла их через грозовые тучи в звездные объятия ночи…

* * *

На всю деревню факелом запылал заброшенный дом, в который угодила молния. Тушить не стали – пятистенок стоял пустой несколько лет, оставленный хозяевами на произвол судьбы. Ливень сам залил пожар, обугленная крыша и стены обрушились, и только печная труба торчала посреди унылого пепелища.

Не сразу, а много позже местный фермер, отыскивая уцелевшие бревна для ремонта коровника, наткнулся под грудой почернелых обломков на два сплетенных скелета – мужской и женский. Пол погибших определили криминалисты, которых вызвали на место происшествия…

– Очевидно, они прятались от дождя, а тут молния! – объяснял взволнованный страшной находкой фермер. – Здесь неподалеку Мертвый скит стоял – проклятое место!

* * *

Старая княгиня умирала – она то смотрела в потолок без всякого выражения в потухших глазах, то впадала в забытье. К обеду, очнувшись от продолжительного беспамятства, больная оживилась, спросила себе бульону и клюквенного морсу. После трапезы она призвала священника и пожелала исповедаться.

– Батюшка, – прошептала она в конце короткого покаяния. – Ежели любовь – это грех, то чего Господь ожидает от чад своих? Ведь как мы любили с Гришей друг друга, а злая доля нас разлучила! Но мы встретимся, теперь уж навсегда. Я знаю, мне нынче видение было!

Она поманила священника рукой, тот наклонился, и княгиня шепотом поведала ему странный сон, который «послали ей ангелы», – про то, как «Мертвый скит отпустил наконец ее Гришеньку, как они целовались-миловались в каком-то крестьянском доме, а потом вместе улетели на небо».

– У нее бред, – сказал священник собравшейся в соседних покоях многочисленной родне. – Соборовать надо. Пора…

Примечания

1

Один – верховный бог древнескандинавской мифологии.

2

Паладин – в романах и поэмах Средневековья храбрый, доблестный рыцарь.

3

Королева Аса – бабушка Харальда Прекрасноволосого, который объединил Норвегию.

4

Конунг – у норманнов (варягов, викингов): вождь, высший представитель родовой знати, военачальник.

5

Валгалла – в древнескандинавской мифологии дворец бога Одина, обиталище душ павших в бою воинов.

6

Дракар – длинная парусно-весельная ладья викингов.

7

Шпинель – минерал, использующийся при изготовлении ювелирных изделий.

8

Кабошон – камень, который после обработки приобрел гладкую выпуклую форму.