Шахразада - Эротические сказки - Соперница Аладдина

Шахразада
Соперница Аладдина

* * *
– Должно быть, этот ливень не закончится никогда…

Инсар улыбнулся.

– О нет, прекраснейшая, он закончится. И очень скоро!.. Ведь ты этого так хочешь…

Хусни кивнула.

– Хочу и очень. Но, думаю, этого недостаточно. Ведь стихии моим желаниям не подчиняются.

– А моим желаниям подчиняются!

Девушка насмешливо посмотрела на собеседника.

– И давно?

Тот ответил недоуменным взглядом.

– Давно, спрашиваю, тебе подчиняются стихии? – Теперь насмешка была не только в голосе девушки, но и в ее глазах.

Инсар нахмурился. Увы, Хусни была права. Не стоило ему хвастать, распускать хвост перед любимой дочерью наставника и лучшей его ученицей. Мелочная опека, ежесекундные поучения, скажем по чести, уже немало раздражали Черного Магрибинца. Он-то знал, что лишь нежелание сидеть в тиши класса мешает ему стать лучшим из магов. Возможно, если бы не желание научиться всему и сразу, он бы давно уже стал любимым воспитанником великого Аль-Магеста и, быть может, даже покинул школу?..

Однако ответить на вопрос следовало. И так, чтобы эта заносчивая девчонка в следующий раз сначала подумала, а уж потом решалась произнести в его адрес самую крохотную колкость. Инсар даже стал мысленно подбирать слова. Но не успел и рта раскрыть.

Окно распахнулось, влажный прохладный воздух хлынул в комнату. И, оседлав его, влетел Алим, приятель Инсара. Теперь они снова были вместе – неразлучная троица «лучших учеников» почтенной колдовской школы, трое настоящих соперников на право именоваться Избранным магом и тем не менее трое неразлучных друзей.

– Аллах всесильный, Алим… Что с тобой? Откуда ты?

Тот самодовольно ухмыльнулся.

– В харчевне говорили, что у стен старой крепости появились следы магического присутствия… Вот я и решил проверить, правду ли сказали никчемные микли…

Миклями называли тех из начинающих магов, кто умел лишь распознавать магию, выделять ее из многоцветной картины мира. Лишь распознавать, но еще не колдовать. Нечего и говорить, что выученики великого наставника относились к ним с презрением, забыв, что не так давно и сами были столь же презираемы.

Хусни хмыкнула.

– Судя по твоим синякам и ссадинам, ты нашел там не только следы.

– Конечно. – Алим кивнул. – Я нашел там целую дюжину заколдованных цветков, целых две дюжины заколдованных котов и еще одного ма-а-аленького трижды заколдованного мышонка…

Хусни расхохоталась. Да, ее друзья были самыми непредсказуемыми людьми на свете. О нет, самыми непредсказуемыми магами. Инсар всегда такой напыщенный, так бережет свое колдовское имя, так подчеркивает, сколь велики его магические таланты. И Алим, по которому никогда не скажешь, что уж он-то на самом деле великолепный маг и настоящая надежда учителя.

– Почему-то, друг мой, – Инсар неодобрительно покачал головой, – мне кажется, что этот мышонок здорово наподдал тебе.

Алим ощупал лицо.

– Ты прав, мой друг, мы немного повздорили… Но я-то все равно смог доказать, что он просто никчемная серая мышь…

Юноша старался, чтобы голос его звучал беспечно. Но обмануть он мог кого угодно, только не Хусни. Пока ее приятели препирались, она подошла к Алиму и накрыла ладонями его лицо. Миг – и царапины с синяками пропали.

– А теперь отправляйся к наставнику, глупец, и расскажи, что там было на самом деле! Да не мешкай!

Юноша благодарно коснулся губами руки девушки.

– Повинуюсь, о мудрейшая…

– Иди уже, болтун!..

В сердце Хусни поселилась тревога. Слишком много с самого утра было дурных знаков, слишком заметными они были. В ближайшее время должно было случиться что-то более чем неприятное, более чем пугающее… Но что именно, девушке пока было неясно.

Инсар почувствовал тревогу девушки, но истолковал ее совершенно превратно. Собственно так, как истолковывал обычно: он подумал, что Хусни окончательно отдала предпочтение болтуну Алиму.

– Не стоит тревожиться об этом глупце, прекраснейшая. Наверняка споткнулся у полуденных ворот…

Девушка покачала головой.

– Наверняка. И при этом рассадил себе оба колена и успел украсить спину сотней кинжальных ударов.

Да, Хусни в своем деле была лучшей – она видела раны на теле человека даже под бронзовыми латами. А уж указать, чем болен человек и сколь долгий срок ему отмерен, могла и с закрытыми глазами.

Инсар прикусил губу. Противник вновь оставил его позади… Она опять беспокоится об Алиме и не верит не только в его, Инсара, чувства, но и в то, что лучшим он пытается стать именно ради нее.

«Ну что ж, глупая девчонка, у тебя еще будет время изменить свое мнение. А сейчас послушаем, что тебе пригрезилось в сегодняшнем дожде…»

Инсар много раз уже ловил девушку этой простой уловкой – он делал вид, что ему совершенно неинтересно, и что было, и что будет дальше. И болтушка сама рассказывала ему и о том, что уже случилось, и о том, какими последствиями грозит любое из упомянутых событий. Однако сейчас все было иначе – девушка молчала.

Более того, она вовсе не смотрела ни в лицо собеседнику, ни в окно. Сероглазая красавица задумалась столь глубоко, что не заметила бы и вспышки молнии перед собственным носом. Раньше Черного Магрибинца это пугало, потом он привык… А потом опять отвык… Отвык, когда понял, что во время таких размышлений девушка погружается в мировой эфир столь глубоко, что судьба ее бренного тела вовсе перестает ее волновать. Инсара же волновала судьба именно ее тела, желаннее которого на свете для него ничего не было. Мудрость и магическая сила при этом его не беспокоили совершенно – да и зачем они столь прекрасной девушке.

Итогом размышлений юной колдуньи всегда было невероятно глубокое и точное понимание цепи уже произошедших событий и такое же видение событий, которым только предстоит последовать.

– Пойдем. – Хусни вскочила. – Я хочу услышать весь рассказ Алима…

– Он тебе еще надоест… И со своей пустой похвальбой, и со своими выдумками, – процедил Инсар. Он старался говорить как можно небрежнее.

Но чуткое ухо Хусни было не обмануть – она дернула плечом и вышла вон из комнаты. Инсар почувствовал, что девчонка опять оставила его в дураках.

Да, он не уважал тех, кого считал своими друзьями. Он в целом мире вообще никого не уважал – ибо, по его мнению, уважения достоин был он один. Только его магические силы, только его разум, только его устремления стоили в этом мире хоть чего-то. Весь остальной люд, все прочие маги были лишь пешками в его, Инсара-Магрибинца, большой игре, в его стремлении к одному ему видимой цели.

Звук шагов девушки уже стих. Отчего-то сейчас юноша не торопился последовать за ней. И, похоже, напрасно. Быть может, если бы он поспешил, ему бы удалось изменить что-то в своей судьбе, удлинить свой собственный жизненный путь. Теперь же ему было суждено исчезнуть первым… Пусть и очень нескоро.

* * *
– …За воротами, – продолжал начатый рассказ Алим, – действительно обнаружились следы. Длинные, раза в два длиннее ног человека, узкие, раза в два уже оных, наполненные черной, дурно пахнущей водой. И вода эта колыхалась и чуть парила, будто была куда горячее воздуха.

Почтенный Аль-Магест кивал – нет, не в знак того, что согласен со словами собеседника, просто чтобы показать, что он внимательно слушает.

– Почему-то мне подумалось, что эти лужицы не могут быть ничьими следами – никакая нога не оставит таких странных отпечатков на лице матери-земли. Скорее, то была приманка… Иди, говорили эти лжеследы, иди за мной, и тебе откроется тайна.

– И ты пошел за ними? – Хусни не выдержала и вышла из невидимости.

– Дочь, не перебивай Алима… – проворчал наставник.

– О нет, я не пошел за ними, уважаемая. За ними пошел мой призрак. Я сотворил его достаточно похожим на самого себя. Так, чтобы тот, кто заманивает в ловушку, увидел глупца, который в эту ловушку угодил. Сам же оделся в кокон, вот как ты сейчас, и последовал за ним по воздуху.

Девушка с удивлением отметила, что ее присутствие никого не смутило. Более того, отец указал ей местечко поближе к себе, чтобы вместе выслушать рассказ об удивительном, непонятном даже для мага приключении прямо у стен колдовской школы.

– Следы вели вдоль внешней стены, никуда не сворачивали… Вот уже остался позади Приют трех путников, вот полуденные ворота появились по левую руку. Глупец все шел и шел, следы все вели и вели. Мне, признаюсь, стало все это надоедать… Я готов был уже вернуться и всыпать наглым миклям, которые устроили для старших такую глупую игру, но тут почувствовал у самой границы оазиса астральный след чужака…

Хусни улыбнулась – только Алим мог ощутить на таком большом расстоянии астральный след: ей, учившейся с младенчества, удавалось ощутить присутствие тонкого мира в паре сотен шагов. Но ее приятель был куда сильнее. Говоря по совести, он был самым сильным из известных Хусни магов – и мог почуять чужого даже в десятке фарсахов. А до края оазиса было всего два…

– И ты, конечно, глупец, ринулся прямо туда… – голос наставника был чуть слышен.

– Нет. – Алим отрицательно качнул головой. – Я подумал, что это тоже ловушка… Еще одна приманка. И потому застыл на месте. А мой болван все так же топал вдоль цепочки вонючих луж.

– Ты становишься осторожнее, мальчик…

– Нет, уважаемый. Мне показалось, что в том астральном теле было что-то… неправильное. Словно половина эфирного следа потерялась по дороге к засаде. Я застыл на месте, решив, что лучше понаблюдать со стороны.

– И что увидел?

– Вот в этом-то и весь фокус. Я увидел глупого человечка в высоком остроконечном колпаке со звездами, который шел, не разбирая дороги.

– Так это был просто человек… – Хусни опять не смогла удержаться.

– Нет, моя красавица. Это был не человек. Это была та, потерявшаяся половинка тонкого тела, еще одна приманка. Мне стало страшновато.

Учитель поднял глаза. В них отчетливо читалось изумление – чтобы Алим испугался, должно было случиться что-то воистину необыкновенное.

– Да, уважаемый. Мне стало страшно: впервые я наблюдал то, чего объяснить не мог. Мне даже показалось, что вот-вот я увижу того, кто эту ловушку выстроил. Увижу колдуна, по силе равного тебе, мой уважаемый учитель. Или даже превосходящего учителя всех магов.

– Сие вполне вероятно, мальчик. Учитель еще не есть абсолют.

– Это верно… – Алим кивнул. Он на мгновение умолк, чтобы собраться с мыслями и попытаться как можно точнее объяснить, что видел и что ощутил.

– Итак… – учителю тоже было любопытно, – ты увидел марионетку и почувствовал приближение силы…

– Воистину так, я почувствовал приближение силы: силы надменной и наглой. Да, именно: я ощутил в этой силе насмешку и превосходство. Но не ощутил, что под этим превосходством существует основание, долгие годы упражнений или врожденные чудовищные умения.

– И сразу решил проучить наглеца…

– Вот тут ты права, красавица. Я решил, что надо бы наглецу указать его место. И отправил своего болвана навстречу тому самому фигляру в колдовском колпаке. Думал, что парочка затрещин не повредит даже мороку. Но тут произошло нечто странное: каждый удар, который мой болван наносил мороку, я тут же ощущал на себе. А когда понял, что пора уносить ноги, услышал хохот… Не ушами услышал, но самой душой ощутил, как насмехается надо мной этот так и не разгаданный мной чужак.

– К счастью, у тебя хватило ума вернуться… живым…

– О да. Однако боюсь, что то был лишь первый акт драмы.

Алим опустил голову. Он не мог найти слов, чтобы выразить свои ощущения, хотя и пытался описать их как можно более точно.

– Ну, мальчик, не надо громких слов. Первый акт – возможно. Но отнюдь не драмы. Быть может, просто фарса. Отправляйся к себе, отлежись. Вскоре Хусни придет осмотреть твои раны. Отдохни. До завтра, я чувствую это, ничего необычайного более не произойдет. А вот завтра на рассвете, думаю, твой чужак объявится здесь сам. И у тебя как раз достанет сил, чтобы потолковать с ним… по душам…

– Позволишь ли, батюшка, и мне вставить слово?

– Говори, красавица. К чему церемонии?

– Я не чувствую того, что уже ведомо вам двоим. Мне кажется, что этот ваш чужак, как бы силен он ни был, не знает, куда попал. Так, будто он действительно прибыл издалека. И расставил силки просто так, на всякий случай. Если бы на его приманку не обратили внимания, если бы Алим не попытался разгадать загадку, тот, пришлый, решил бы, что здесь местечко для колдуна свободно. А теперь он, думается мне, готов сразиться… Но не с магической школой, не с тобой, уважаемый наш наставник, а с Алимом, которого считает единственным своим врагом.

– Быть может, девочка, ты и права. Однако нам все равно следует усилить щиты, постараться запереть глупых миклей в стенах школы…

– Но Алиму-то нужна помощь!

Аль-Магест кивнул.

– Нужна. Вот поэтому завтра, до восхода, Алим выйдет за внешнюю стену в своем истинном облике. А ты последуешь за ним бестелесно, астральное же твое тело я постараюсь спрятать сам.

– Хусни, наставник… – Алим встрепенулся, глаза его горели от обиды. – Неужели вы думаете, что у меня не хватит сил, чтобы наказать глупого пришельца?

– Сил-то у тебя хватит, мальчик, в этом сомнений нет. Но вот хватит ли у тебя холодной рассудительности… Хватит ли внутреннего спокойствия, чтобы сделать это самым простым и надежным способом?

– Что может быть проще? Разорвать на тысячу бессильных людишек – да и все.

Наставник ухмыльнулся. Да, так когда-то попытались наказать его самого. Но он смог воспротивиться этому, успел поставить щит и остаться самим собой.

– Отложим все рассуждения до утра, мальчик. Думаю, на месте тебе будет виднее. А мы просто… будем прикрывать тебе спину, дабы еще дюжина кинжалов случайно не вонзилась в нее.

– Лучше позаботьтесь о школе, почтеннейший. Я опасаюсь, что этот чужак не совсем тот, кем мы его считаем. А если это лазутчик…

– Вот завтра на восходе ты это и проверишь.

Алим послушно склонил голову. Его беспокоила такая невозмутимость учителя. Но юноша понимал, что до высот знаний почтенного наставника ему еще расти и расти.

* * *
Алим ступил на камни у внешних стен еще до рассвета. Он чувствовал, что чужак стал ближе, однако по-прежнему пребывает в неведении, ожидая лишь одного, не слишком сильного соперника.

Где-то у самого края сознания юноша почувствовал теплое прикосновение – Хусни была рядом. Она умела преотлично прятаться. Прятаться во всех мирах, хотя, конечно, от его влюбленной души спрятаться не могла. Теперь Алим чувствовал, что готов ко всему. Не может же он упасть в грязь лицом, если лучшая из девушек мира рядом?!

Шаг, еще шаг, еще…

Теплые лучи солнца становились все ярче, внешняя стена школы удалялась все быстрее. «Ну, глупец, где же ты? Почему прячешься? Я же прямо перед твоим носом!»

– Воистину, прямо перед моим носом, – расхохотался высокий юноша, выходя из ниоткуда. – Но только это ты, долговязый дурачок, глупец. Ты, а не я…

Алим окинул противника всего одним взглядом. Однако теперь он знал, что перед ним враг во плоти. Из удивительного полуночного далека в теплые страны пожаловал кельтский колдун.

Надменность этих островных магов была преотлично известна всему магическому миру – они умели многое, но лишь то, что может быть дано одиночке. Они не представляли, как получать магическую помощь от друга, не знали, как многократно возрастает сила от помощи соратника, пусть даже и остающегося вдалеке. Точнее, они подозревали, что такое явление имеет место, но не использовали его и в расчет никогда не принимали.

Алим ухмыльнулся – да, именно эту наглость и надменность вчера он ощутил столь полно. Именно эту насмешку почувствовал. Ну что ж, знакомый враг всегда лучше незнакомого.

«Какой проти-и-ивный, – послышался голос Хусни. – Тощий, прыщавый, вонючий. Да он не мылся, похоже, добрую сотню лет…»

«Может быть, ему была предсказана смерть от воды?» – мысленно улыбнулся Алим.

Противник стоял перед ним. Однако юноша прекрасно видел, что тайна мысленного общения пришлому кельту неведома – и потому ни слов Хусни, ни его, Алима, ответа, он не чувствовал. Хотя, это тоже было весьма вероятно, полуночный гость и об общении таком не слыхивал никогда.

Хусни наверняка сейчас сморщила носик.

«Ну, вот мы его и умоем…» – подумал Алим. Но не успел сделать еще ни одного движения, как на друида обрушился настоящий водопад.

Тот закричал, попытался сотворить щит, который тут же был сметен новой порцией воды.

– Промок, незнакомец? – почти участливо спросил Алим.

Соперник пытался что-то ответить, но водопад лишь усилился – похоже, отвращение Хусни было куда больше, чем показалось Алиму.

– Ну хватит, красавица, – вполголоса проговорил юноша. – Дай мне потолковать с гостем… Он же утонет. А утонуть посреди пустыни несколько пошло. И недостойно столь могучего волшебника.

«Так и быть…» – ответила девушка.

– Да кто ты такой?! Да как ты смеешь?! – раскрыл рот незнакомец. – Я, великий маг, пришел сюда, чтобы вы покорились моей силе…

– Вот только помыться забыл, – пробурчал Алим.

Соперник задохнулся от гнева. Увы, сейчас юноше прекрасно было видно, что его вчерашние опасения оказались преувеличенными, и весьма сильно, – опасности колдун не представлял ни малейшей. Для магической школы, разумеется. Любой человек покорился бы такой магии, любое человеческое селение в единый миг признало бы его великим волшебником и своим повелителем. Но ученики великого Аль-Магеста, пусть и люди, но были весьма неплохими магами, чего этот надменный гость полуночи не видел и понять не пытался. Похоже, он был убежден в своем абсолютном превосходстве. И не пытался как-то изменить удобную картину мира.

– На колени, глупый волхв, – там временем вскричал пришелец. – Покорись моей силе! И не пытайся вновь перехитрить меня! Я-то знаю, что силы твои малы. Вижу, что для меня, великого мага, они более чем смешны. Здесь, на полудне, никто и ничего не умеет… Великое умение и великое знание присуще лишь нам, наследникам могучих волшебников, их выученикам и детям! Вы, полуденные крысы, даже слова магического правильно произнести не можете… На колени…

«Ох, как все запущено… – с некоторой даже грустью подумал Алим. – Полуночная школа знаменита своими магами и своей долгой историей, с этим трудно спорить… Но почему же ты, болтливый глупец, оказался здесь? Почему не остался у бьющего родника магических знаний? Быть может, ты проворовался… Или выставил наставника в неугодном свете… Вот и выгнали тебя прочь, как нашкодившего щенка…»

– Слушаю и повинуюсь, – проговорил Алим и опустился на колено. Так было куда удобнее собраться, да и при соприкосновении с матерью-землей силу поднимать было куда удобнее, чем брать из эфира.

– Опусти глаза, дремучий неуч!.. Внимай мне, только мне! Все, что ты знаешь и умеешь, – это лишь бледная тень полуночных знаний и умений! Готов спорить, твои учителя тебе запрещали даже прикасаться к магическому котлу…

«И зачем мне магический котел, дурачок? – пожал плечами Алим. – Думаю, что ты сейчас выболтал еще один свой секрет. Похоже, это ты оказался магом-недоучкой, полуколдуном, которого выгнали из-за длинного языка и полного неумения довести дело до конца. Полуночная школа, думаю, отказалась от тебя, отшатнулась, как от прокаженного. И теперь ты, глупец, пытаешься «нести свет» туда, где тебя должны бояться… Просто потому, что ты с полуночи, а мы нет…»

Это было весьма похоже на правду – пришелец все сильнее увлекался описанием своего могущества, своих знаний и своих связей с великими полуночными магами. Все распускал свой хвост. Только его слов Алим уже не слушал. Он видел истину – и этого было довольно.

– Меня, вашего нового повелителя, знает сам Перун Ясноголовый… Сам Один, переложивший великий Футарк… Сам Тор, даровавший мне свою плеть…

«Лучше бы Тор даровал тебе свои мозги. Или сразу ударил своим молотом… Аллах всесильный, терпеть не могу болтливых пустозвонов… Вишь ты, Перун Ясноголовый…»

«Мне кажется, мальчик, пора уже остановить поток этого пустого красноречия… Если наш незваный гость столь ведом во всем колдовском мире, то пусть и…»

– Я понял тебя, учитель! Пусть ищет у каждого из рекомых помощи… Или защиты… – Алим недобро усмехнулся.

Он опустил обе руки в теплый песок, ощутил, как магическая сила потекла по его жилам. Однако вставать с колена не торопился – так связь с землей была куда прочнее, а поза – много устойчивее.

– Опусти глаза, неуч! Внемли мне, своему властелину! Только я знаю, как следует…

Но что именно знает гость, Алим так и не услышал. Он подбросил горсть песка в воздух и с удовольствием увидел, как расцвел пятью лепестками песчаный цветок. Как цветок этот стал расти, пока не сравнялся со все еще мокрым пришельцем.

– Что ты делаешь, тупица! Разве таким доложен быть настоящий акт творения?! Вот на полуночи принято… – вновь вскричал незнакомец.

– Я лишь украшаю твою жизнь, добрый гость, – не пряча улыбки, проговорил Алим. – Я лишь делаю жизнь твою более интересной… Ты столь много знаешь, столь со многими знаком, что мне, смиренному, удивительно, как все это помещается в одном человеке…

Песчаный цветок, влекомый едва заметным ветерком, колеблясь, приближался к гостю с полуночи.

– Ты столь многолик и многогранен, столь непохож на других магов…

Лепестки песчаного цветка застыли, едва не касаясь прыщавого лица пришельца.

– …что я, удивленный, дарую тебе свое восхищение вместе с возможностью… обрести столь лиц, сколько готовы вместиться в твоем разуме…

Песчаный цветок бесшумно поглотил болтуна. Постоял мгновения, колеблясь смерчем всего в паре локтей от поднявшегося с колен Алима. И… распался на пятерых безмолвно кричащих незнакомцев.

У каждого из них было лицо надменного глупца с полуночи, его мокрые засаленные волосы, его дурно пахнущие одежды. Но тем не менее их было пятеро – пятеро разных… людей. Увы, уже не колдунов, способных напугать сильного мага, но пятеро чародеев-людей, обладающих лишь пятой частью умений глупого пришельца.

– Как ты посмел… посмел… посмел…

– Ох, да не орите вы все вместе, почтеннейшие… – устало проговорил Алим, отряхивая ладони от песчинок. Сил подобное бесшумное и невидимое колдовство потребовало столь больших, что он едва держался на ногах.

– Да я сейчас… я сейчас… я сейчас…

– Во имя Аллаха всесильного, прошу, заткнитесь! И вообще, ступайте-ка на все пять сторон света…

Алим услышал девичий смех – Хусни все время была рядом. Вот пятеро размахивающих руками дурачков разошлись на два шага, вот на пять, вот на десять…

«Ты мне помогаешь, моя звезда…»

«Совсем чуть-чуть… Мне понравилась твоя схватка с этим “властелином с полуночи”… Не тебе же одному развлекаться!»

Однако следовало достойно завершить начатое. И Алим проговорил вслед разбегающимся в разные стороны болтунам:

– Знайте же великодушие полуденных магов, глупые северяне. Я своей волей дарую вам возможность встречи… После того как истечет столько сотен лет, сколько песчинок в этой великой пустыне, вы сможете вновь стать единым существом. Если встретитесь у стен города, которого нет, в полнолуние, когда звезды соединятся в пышный лисий хвост, а полуседая красавица подаст вам амулет, не лежащий ни в каменной шкатулке, ни в деревянном ларце, ни в плетеной корзине… Не покоящийся и не летящий… Не видевший ни света дня, ни тьмы ночи…

Пятеро глупцов разошлись уже на пять десятков шагов друг от друга. Слова Алима им были едва слышны.

– …не принадлежащий ни одному из известных миров и не упомянутый ни в одной из легенд…

Пять фигур уже почти растаяли в утреннем свете.

– Ты даровал им встречу? – удивленно спросила Хусни, выходя из воздуха и заботливо вглядываясь в лицо Алима. – Зачем?

– Теперь они весь бесконечный остаток своих дней будут искать амулет, который поднесет им полуседая красавица в городе, которого нет. И будут не опаснее дождевого червяка…

– Ты настоящий волшебник, друг мой, – улыбнулась девушка.

Она шагнула к Алиму и поцеловала его в припорошенную песком щеку. Тот устало улыбнулся красавице.

Свиток первый
Перевал остался позади – вниз вела пологая тропа. Долина, некогда сплошь покрытая песками, ныне цвела – полуденные ветры более не были ее хозяевами. Теперь здесь царствовали арыки и пальмы. Поднявшаяся рожь колыхалась, колеблемая легким бризом. Тишина оглушала. Путник в длинном черном запыленном плаще тяжко оперся на посох. Неужели перед ним, наконец, предстала цель его бесконечно долгого странствия? Неужели подошли к концу годы, о нет, столетия скитаний?

Уверенным движением он откинул от лица кончик чалмы. И суровое обветренное лицо осветила улыбка.

Да, в этом нет сомнения: перед ним город, которому предстояло стать городом Пророчества. Древние карты не врали – не занесен песками, не забыт народами сей город. Просто нет тех, кто готов верить старинным легендам больше, чем живым болтливым проводникам. Даже отсюда видны ворота города – начищенные медные полосы сверкают под солнцем. Это он, Медный город – «город, которого нет»!

Где-то на его улицах живет она – Дева Пророчества, полуседая красавица, которая вновь дарует воссоединение. И в тот миг, когда он вновь станет самим собой, на колени перед ним падет мир – мир, которому предстоит стать вотчиной могучейшего из магов, властительнейшего из правителей, мудрейшего из всех, кого носила земля.

Однако путь еще не окончен. Ибо имя Девы Пророчества лишь предстоит узнать. Как следует узнать, где сокрыт амулет и сколь далеко от города, обители Девы, он находится.

Увы, и даже после того, как знание будет обретено, необходимо было придумать, как обмануть ничтожных людишек, обитающих здесь. Ибо они – ох, как же хорошо путник знал это – способны стать почти непреодолимым препятствием к его Цели.

Через поля вела не тропа, а наезженная дорога. По этой дороге шли люди, катили экипажи без лошадей. Она пылила под копытами всадников, в которых без затруднения можно было узнать городскую стражу. Дорога входила в город с полудня – ворота были широко распахнуты, однако опытный глаз путника сразу различил все засады и ловушки, которые поджидают незваных гостей, коих столь много под этим жестоким небом!

О, как же сильно изумился бы человек в черном, если бы узнал, что его опытные глаза его подводят – ибо не засады и ловушки, а дренажные канавы и мусорные ямы разглядел он вдали. Да, город рос, росли и его аппетиты, а грязь и нечистоты изгонялись безжалостно и быстро.

Стены домов казались издали снежно-белыми, одеяния горожан пестрели всеми цветами радуги, заборы-дувалы скрывались под многоцветными коврами, сверкавшими на ярком солнце самоцветами блестящих нитей… Гомон… Крики торговцев… Суета… Бесконечное мельтешение…

«О, сколько раз я видел все это! И отчего они все, презренные, так похожи? Отчего ведут себя так, будто один и тот же кукольник вырезал их из одного и того же куска дерева и управляет ими без затей и перемен от рождения и до смерти?»

Как далек был сейчас человек в черном от всего этого. Как мечтал он ступить на главную площадь древнего храма!.. Мечтал, однако разглядеть не мог – заросли скрывали и руины, и жертвенный камень, и даже тропу, выложенную желтым кирпичом, что вела к нему.

Он, сильный и мудрый, израсходовал все силы на то, чтобы заставить глупых человечков расселиться по бескрайней пустыне, превращая оную в сады и пашни. И все это – только для того, чтобы стало возможным исчислить песок пустыни и приблизить миг своего торжества. Столетия потом приходил он в себя, восстанавливаясь, преображаясь, укрепляясь. Подобно тому, как растет коралл в теплых водах. Когда же стал он самим собой (о нет, стал прежним!), не медля отправился в бесконечное странствие в погоне за Знаками Пророчества.

Он возблагодарил миг, когда услышал о возрождении древнего города, города-легенды, который тысячи лет лежал в забвении. Он возблагодарил и того, кто поведал ему об этом, – на свой, разумеется лад. Он подарил ему вечность. И то был первый Знак.

Путь длиною в дюжину дюжин лет ему понадобился лишь для того, чтобы отыскать в древней книге упоминание об этом храме. Еще столько же времени ушло на то, чтобы понять, отчего слова о жертвенном камне так глубоко запали ему в душу. А потом, как лавина, хлынуло к нему знание о Пути. Теперь же, когда Путь остался за спиной, предстояло самое простое – воззвать к звезде Дубхе.

Человек в черном считал себя великим магом. Быть может, так оно и было – ибо ведомы были ему голоса пыли и ветра, моря и звезд. Однако живы были в памяти человека в черном дни, когда могущество его было неизмеримо выше, а силы – неисчислимо больше. То было до Пророчества. Теперь одна лишь Дубхе могла указать ему тропу, которой оканчивается Путь – Путь к себе самому. Путь к себе прежнему.

Истертая сандалия запуталась в корнях. Человек в черном опустил глаза. И едва не закричал от радости – корни оплетали желтый кирпич: ему открылась тропа к храму. О, теперь он не свернет, не изберет окольную тропинку, которая, быть может, и удлинит его жизнь, но уведет в сторону от цели.

Повинуясь непреклонной его воле, заросли расступились. Тропа больше не вилась, а неторопливо поднималась на один из холмов, которых немало было по пути к Медному городу.

О да, именно там, на вершине холма, и должен стоять храм. А в самом сердце храма, в самой высокой его точке, обретет он и жертвенный камень. Ибо лишь ступив на него, сможет воззвать к звезде Дубхе.

В тот миг, когда человек в черном рассмотрел в высокой траве развалины храма, солнце спряталось за тучами, возникшими на небе словно ниоткуда. Лишь он один знал, что тучи эти явились по его зову – по зову древнейшей и могущественнейшей в мире магии, магии древнего племени, магии друидов. Любой, кто в эти минуты оказался бы рядом с развалинами храма, был бы уверен, что вот-вот разразится гроза, какой еще не бывало в здешних местах. Что потоки ливня непременно смоют с лица земли и сам город, и камни старого храма, и даже пески окрестных пустынь. Сильный ветер обнял человека в черном, и тот стал подниматься по тропе к вершине холма. Вот его отделяло от цели пять десятков шагов, вот два десятка, вот пять шагов… Вот и камень…

И в это мгновение пришелец застыл. Словно черные крылья, развевались полы его одеяния. Из простертых вверх рук ударила в небеса сиренево-синяя молния… Громовой голос, казалось, один воцарился в мире:

– Кто она? Звезда Дубхе, скажи мне имя! Укажи путь, мудрейшая!

Казалось, все пространство вокруг заговорило глубоким низким голосом – то был голос самого Мироздания:

– Как смеешь ты тревожить меня? Зачем тебе имя той, что погубит тебя?

– Она сделает меня тем, кем я был! Она исполнит то, что предначертано было века назад! Она исполнит Пророчество!

Раскатистый хохот, казалось, вот-вот опрокинет наглеца, вздумавшего тревожить Вселенную своей никчемной суетой.

– Пусть так… Ты желаешь исполнения Пророчества – так пусть же оно исполнится!..

– Благодарю тебя, звезда знаний!

– Ее имя Сафият! Ее мудрость станет твоей гибелью…

– О нет, она одарит меня мигом великого торжества.

Голос человека в черном был еле слышен за ревом ветра, бушевавшего вокруг.

– Глупец! Букашка! Ты посмел спорить с Мирозданием!..

И вновь раздался громовой хохот. Но он становился все тише – так уходят прочь раскаты грозы.

Миг – и все стихло; лишь шумел ветер, сгонявший черные тучи.

– Сафият… – проговорил маг, пробуя на язык имя той, в чьих руках, как он надеялся, находится с этого мига его судьба. – Берегись же, Дева Пророчества. Исчислены с этого мига твои дни. Клянусь, я найду тебя. Пусть тебе день, когда ты узришь меня, покажется лучшим из дней!.. Ибо саму себя отдашь ты мне – отдашь и дух свой и тело… Отдашь лишь потому, что тебе предписано исполнить Пророчество!..

Согнувшись, уходил колдун с холма, унося с собой имя. Его не тревожили ни черные тучи, что по-прежнему клубились в вышине, ни женский смех, слышавшийся вдалеке.

* * *
Перевал остался позади – вниз вела крутая каменистая тропка. Долина, некогда сплошь покрытая песками, цвела – полуденные ветры более не были ее хозяевами. Теперь здесь царствовали арыки и пальмы. Поднявшаяся рожь колыхалась, колеблемая легким бризом. Тишина оглушала. Путник в длинном черном запыленном плаще тяжко оперся на истертый двурогий посох. Неужели перед ним лежит цель его бесконечно долгого странствия? Неужели, наконец, подошли к концу годы, о нет, столетия скитаний?..

Привычным движением он откинул от лица кончик гутры. Суровое обветренное лицо осветила скупая улыбка.

Да, теперь в этом нет сомнения – перед ним город, которому предстоит стать городом Пророчества. Древние карты не врали – город не занесен песками, не забыт народами. Просто почти не осталось тех, кто готов поверить легендам, а не болтливым проводникам. Отсюда, от перевала, видны полуночные ворота города – начищенные медные полосы сверкают под солнцем. Это он, Медный город – «город, которого нет»…

Где-то на его улицах должна жить она – Дева Пророчества, полуседая красавица, которая вновь дарует ему жизнь во всей ее полноте. И в тот миг, когда вновь станет он самим собой, на колени перед ним падет мир – мир, которому суждено стать вотчиной величайшего из магов, справедливейшего из правителей, самого достойного из всех, кого носила земля.

Однако путь еще не окончен. Ибо имя Девы Пророчества лишь предстоит узнать. Как следует узнать и то, где до времени прячет она амулет, сколь далеко это место находится и нет ли возможности выкрасть его из-под носа Пророчества.

Увы, и даже после того, как знание будет обретено, придется придумывать, как обмануть ничтожных людишек, обитающих здесь. Ибо они – да, путник не сомневался в этом – способны стать непреодолимым препятствием на пути к его Цели.

Через сады вела широкая тропа. По ней могли пройти рядом два человека, однако и для стража на лошади, и для арбы она была слишком узкой. Тропа входила в город с полуночи, расширяясь лишь у самых ворот, в эту пору дня широко и гостеприимно распахнутых. Однако опытному глазу путника видны были и засады и ловушки, которые поджидали незваных гостей из-за гор.

О, сколь сильно изумился бы этот человек в запыленной гутре, если бы узнал, что глаза подводят его: ибо не засады и ловушки, а дренажные канавы и мусорные ямы разглядел он вдали. Глаза-то были зорки, но путник ожидал увидеть опасность – и потому видел только ее.

Стены домов казались издали ухоженно белыми, одеяния горожан могли поспорить с радугой, заборы-дувалы скрывались под многоцветными коврами, сверкавшими на ярком солнце мириадами блестящих нитей… И гомон… И крики торговцев… И суета… И мельтешение…

«О, сколько раз я видел все это! И отчего они все, презренные, так похожи? Отчего ведут себя так, будто один и тот же кукольник вырезал их из одного и того же куска дерева и управляет ими без затей и перемен от мига их рождения и до часа смерти? И где в этой толпе мне найти самого себя?»

Однако сейчас человек в плаще был далек от всего этого. Он мечтал об одном – ступить на главную площадь древнего храма!.. Мечтал, однако разглядеть не мог – заросли скрывали и руины, и жертвенный камень, и даже тропу, которая должна была быть выложена желтым кирпичом.

Старый храм, вернее то, что от него осталось, почти поглотил заветный город, однако тот холм, который виделся пришельцу в самых сладких снах, остался вне его стен.

Он, смелый и мудрый, в свое время израсходовал все силы на то, чтобы заставить глупых человечков расселиться по бескрайней пустыне, превращая ее в сады и пашни. И только для того, чтобы стало возможным исчислить песчинки и приблизить миг своего торжества. Столетия потом приходил он в себя, восстанавливаясь, преображаясь, учась. Так растет коралл в теплых водах. Когда же стал он самим собой (почти таким же, каким был в первые мгновения), сразу же поспешил отправиться в путь – его целью теперь стали Знаки Пророчества.

Он возблагодарил миг, когда старик-рапсод поведал о возрождении древнего города, города-легенды, который тысячи лет лежал в забвении. Он возблагодарил и самого рапсода – на свой, разумеется, лад. Он подарил ему вечность. Ибо получил первый Знак.

Путь длиной в дюжину дюжин лет ему понадобился лишь на то, чтобы отыскать в древней книге упоминание об этом храме, прочитать неведомо кем оставленные пометки на полях. Еще столько же ушло на то, чтобы понять, кому принадлежат эти записи. А потом, как ливень, накатило на него знание о Пути. Теперь же, когда сей Путь остался за спиной, предстояло самое простое – воззвать к звезде Мирзам.

Человек в черном мнил себя величайшим из магов. Быть может, так оно и было – ибо ведомы были ему голоса пыли и ветра, моря и звезд. Однако живы были в памяти незнакомца дни, когда могущество его было неизмеримо выше, а силы неисчерпаемы. То было до Пророчества. Теперь же лишь звезда Мирзам могла указать ему дорогу, которой оканчивается Путь – Путь к себе самому. Путь к себе прежнему.

Истертый бабуш запутался в корнях. Человек в черном опустил глаза. И едва не закричал от радости – корни оплетали растрескавшийся желтый кирпич: ему открылась тропа к храму. О, теперь он не свернет: сама судьба ведет его вперед. Судьба и Пророчество.

Повинуясь заклинанию, заросли расступились. Тропа более не вилась, а неторопливо поднималась на холм, которых немало было по пути к Медному городу.

Именно там, на вершине холма, должен стоять храм. А в самом сердце храма, в самой высокой его точке, обретет он и жертвенный камень, о котором писалось в древних свитках. Ибо лишь ступив на него, он сможет воззвать к звезде Мирзам.

В те минуты, когда открылись взору человека в черном развалины храма в высокой траве, небосвод затянули беспросветно-черные тучи. Лишь путник знал, что тучи эти явились по его зову – зову самой древней и самой могучей магии, магии древнего племени, магии друидов. Любой, кто в эти минуты ступил бы на тропу у развалин храма, был бы уверен, что вот-вот начнется страшная гроза. Что потоки ливня родят сель, который станет угрозой великому и вечному Медному городу. Сильный ветер принял в объятия человека в черном, и тот обернулся к вершине холма. Вот его отделило от цели пять десятков шагов, вот два десятка, вот пять шагов… Вот и камень.

И в это мгновение пришелец застыл. Словно черные крылья, развевались полы его одеяния. Из поднятых вверх рук ударила в небеса сиреневая с алым молния… Громовой голос, казалось, один воцарился в мире:

– Кто она? Звезда Мирзам, скажи мне имя! Укажи путь, единственная!

Казалось, все пространство вокруг заговорило – то был глас самого Мироздания, низкий, колеблющий кроны деревьев:

– Как смеешь ты тревожить меня? Зачем тебе имя девы твоей гибели?

– Она – дева Пророчества! Она вернет меня себе самому! Она исполнит то, что предначертано было века назад! Она исполнит Пророчество!

Раскатистый хохот едва не опрокинул наглеца, вздумавшего тревожить Вселенную своей никчемной суетой.

– Пусть так… Ты желаешь исполнения Пророчества. Пусть же оно исполнится!..

– Благодарю тебя, звезда знаний!

– Ее имя Сафият! В ее руках сплетутся нити твоей жизни и смерти…

– О нет, она одарит меня мигом великого торжества.

Голос человека в черном был еле слышен за ревом ветра, бушевавшего вокруг.

– Наглец! Ты переоценил силы, кои не можешь понять!..

И вновь раздался оглушительный хохот. Но он довольно быстро утих – так уходят прочь раскаты грозы.

Миг – и все стихло; лишь шумел ветер, колыхая кроны тополей.

– Сафият… – повторил маг. – Сафият!..

О, Дева Пророчества могла носить только это имя – как же он сам раньше не догадался!..

– Жди же, Дева Пророчества. Исчислены твои дни. Я найду тебя. Так пусть же день, когда ты познаешь меня, покажется тебе лучшим из дней!.. Ибо в моей власти будет все – и твой слабый дух, и твое никчемное тело… Лишь в моей власти – так гласит Пророчество!..

Уворачиваясь от свирепых ударов ветра, уходил колдун с холма, унося с собой имя и предвкушение. Его не встревожил послышавшийся чуть раньше удар грома, не удивили и черные тучи, по-прежнему клубившиеся в вышине, ни женский смех, дважды раздавшийся вдалеке.

* * *
Ущелье осталось позади – вперед вела отсюда звериная тропа. Долина, некогда полностью отданная во власть песков, неузнаваемо преобразилась. Теперь здесь царствовали арыки и пальмы. Поднявшаяся рожь колыхалась, колеблемая легким ветерком. Тишина оглушала. Путник в черном запыленном бурнусе с усилием оперся на длинную суковатую палку. Неужели перед ним, наконец, она – цель его долгого странствия? Неужели всего через миг подойдут к концу годы, о нет, столетия скитаний?

Привычным движением он откинул от лица кончик гутры. Обветренные скулы заросли густой щетиной, а потому скупая улыбка была почти не видна.

Да, в этом нет сомнения – перед ним город, которому предстоит стать городом Пророчества. Древние карты не врали – город не был занесен песками, не был забыт народами. Просто не осталось тех, кто готов поверить легендам, а не болтливым проводникам. Отсюда, от самого склона ущелья, видны закатные ворота города – начищенные медные полосы ослепляют своим блеском. Это он, Медный город – «город, которого нет». О нет, не так – это город, который восстал из забвения.

Где-то по его улицам спешит она – Дева Пророчества, полуседая красавица, которая вернет ему жизнь такой, какой она была когда-то. И тогда, когда он вновь станет самим собой, перед ним падет ниц вся Ойкумена – падет, признавая его величайшим из магов, справедливейшим из правителей, единственным, чью голову короны и тиары увенчают по праву.

Однако Путь еще не окончен. Нужно узнать имя Девы Пророчества, узнать, где она прячет амулет, сколь далеко это место находится и нет ли возможности выкрасть его из-под носа Пророчества.

Увы, и даже после того как знание будет обретено, придется придумывать, как обмануть ее, ничтожную, как заставить исполнить Предначертанное. И как заставить умолкнуть тех, кто пожелает этому помешать.

Стены домов издали казались сахарно-белыми, яркие одеяния горожан резали взгляд, заборы-дувалы скрывались под многоцветными коврами… Неумолчный гомон всегда спешащей толпы… Пронзительные крики торговцев… Суета почтенных домохозяек…

«О, сколько раз я видел все это! И отчего они все, презренные, так похожи? Отчего ведут себя так, будто кукольник вырезал их из одного куска дерева и с прохладцей управляет ими от рождения и до смерти? И как в этой толпе отыскать мне самого себя? Как узнать, где приют?»

Но сейчас человек в бурнусе был далек от всего этого – ибо мечтал ступить на главную площадь древнего храма. Мечтал, пытался разглядеть сквозь заросли, которые скрывали и руины, и жертвенный камень, и тропу, которая должна вывести к камню. Развалины старого храма почти поглотил заветный город, однако тот холм, который видел человек в бурнусе в самых сладких своих снах, остался вне его стен.

Он, предусмотрительный и сильный, начал с самого трудного – он заставил глупых человечков расселиться по бескрайней пустыне, превращая ее в сады и пашни. На это деяние пришлось израсходовать немалые силы. И сделал это только для того, чтобы стало возможным исчислить песчинки и тем самым приблизить миг своего торжества. Столетия потом приходил он в себя, восстанавливая утраченные силы. Так растет коралл в теплых водах. Когда же стал он самим собой (почти таким же, каким был в первые мгновения), сразу же поспешил отправиться в путь – его целью теперь стало обретение Знаков Пророчества.

Он запомнил миг, когда старик-сказитель поведал о возрождении древнего города, города-легенды, который тысячи лет лежал в забвении. Он возблагодарил сказителя – на свой, разумеется, лад, – подарив ему вечность. Так был обретен первый Знак.

Путь длиной в дюжину дюжин лет ему понадобился лишь для того, чтобы отыскать в древней книге упоминание об этом храме, прочитать оставленные пометки на полях. Прочитать, осмыслить, добавить свои. Еще столько же ушло на то, чтобы найти в мировом эфире того, кому принадлежат эти записи. Потом все стало легче – лишь одиночке почти невозможно обрести знание Пути. Теперь же, когда сей Путь уже за спиной, когда впереди долгожданная встреча, оставалось самое простое – воззвать к звезде мирового знания – мудрой звезде Садалмелик.

Человек в бурнусе знал, что он величайший из магов, ибо ведомы были ему голоса пыли и ветра, моря и звезд. Однако живы были в памяти незнакомца дни, когда могущество его было неизмеримо выше, а силы неисчерпаемы. То было до Пророчества. Теперь же лишь звезда Садалмелик могла указать ему дорогу, которой оканчивается Путь – Путь к себе самому. Путь к своим силам.

Запыленный башмак запутался в корнях. Человек в бурнусе опустил глаза, чтобы понять, обо что споткнулся. Увиденное заставило его улыбнуться еще раз – корни оплетали растрескавшийся желтый кирпич. Такими кирпичами, он знал это, выложена дорога к храму. О, теперь он видит: сама судьба ведет его вперед. Судьба и Пророчество.

Повинуясь магическому жесту, заросли расступились. Тропа неторопливо поднималась на холм, которых немало на пути к Медному городу. Именно на вершине холма должен стоять храм. А в самом сердце храма, на самой высокой точке холма, обретет он и жертвенный камень, о котором говорили древние свитки. Ибо камень сей – единственное место, откуда можно воззвать к звезде Садалмелик.

В те минуты, когда взору человека в бурнусе открылись развалины храма в высокой траве, из беспросветно-черных туч грянул первый удар молнии. Лишь путник знал, что гроза эта явилась по его зову – по зову самой древней и самой могучей магии, магии древнего племени, магии друидов. Впереди, он предвидел это – чудовищный ливень, потоки которого породят сель, настоящую угрозу великому и вечному Медному городу.

Сильный ветер принял в объятия человека в бурнусе, и тот шагнул на тропу, что вела к вершине холма. Второй удар молнии ослепил незнакомца, заставил его опустить глаза и несколько мгновений ожидать, когда зрение восстановится. Однако мешкать не следовало: вот его отделило от цели пять десятков шагов, вот два десятка, вот пять шагов… Вот и камень, до сих пор черный от потоков жертвенной крови.

Пришелец замер, лишь свирепый ветер рвал в клочки его одеяние. Потом незнакомец воздел вверх сомкнутые руки – от них взлетела в небеса черная с синим молния…

– Кто она? Звезда Садалмелик, скажи мне имя! Укажи путь, светоч мудрости!

Страшным был миг, когда пространство вокруг заговорило – то был глас самого Мироздания, низкий, чуть усталый, каким может быть у наставника после долгого дня занятий:

– По какому праву ты тревожишь меня?

– По праву обретенного знания! Я должен узнать, кто вернет мне самого себя!

Страшный хохот был подобен раскату грома:

– Зачем тебе имя девы твоей гибели?

– Она – Дева Пророчества! Она исполнит то, что было предначертано века назад!

Сухой смех, куда тише предыдущего, был ответом на упоминание о священном миге. Однако человек в бурнусе почувствовал, сколь смешна Вселенной его никчемная суета.

– Пророчество, говоришь… Да будет так – оно исполнится!

– Благодарю тебя, звезда мудрости!

– Деву зовут Сафият! В ее руках власть над нитями твоей жизни и смерти…

– Пусть так – но она вернет мне самого себя! А меня вернет миру, который уже заждался.

Голос человека в бурнусе был слышен лишь былинкам, колеблемым свирепым ветром.

– Наглец!.. Ты готов принять власть над миром… Наглее-е-ц…

Вновь раздался сухой смешок. Должно быть, высшая мудрость спасовала перед надменностью пришельца.

Утих ветер, качавший кроны тополей. Лишь черные тучи клубились в бесконечной выси.

– Сафият… – повторил человек в бурнусе. – Сафият!..

Да, это было подходящее имя для Девы Пророчества – он должен был догадаться, обязан был! Тогда не пришлось бы выслушивать глупую звезду Садалмелик.

– Отныне, Дева Пророчества, исчислены твои дни. Я найду тебя, и день, когда ты познаешь меня, окажется лучшим из твоих дней!.. В моей, и только моей власти будет все – и твой слабый дух, и твое никчемное тело… В моей власти – ибо так гласит Пророчество!..

Закрывая лицо от ветра, спускался колдун с закатной стороны холма, унося с собой имя Девы. Его не встревожили удары грома, не удивили и черные тучи, по-прежнему клубившиеся в вышине, ни женский смех, трижды прозвучавший вдалеке.

* * *
Плато осталось позади – вниз спускалась исхоженная тысячами копыт и башмаков широкая тропа. Долина, некогда полностью отданная во власть песков, удивительно преобразилась. Теперь здесь царствовал человек, прорывший арыки, высадивший сады и пальмовые рощи. Зеленая поросль злаков колыхалась, колеблемая легким ветерком. Тишина нестерпимо звенела. Путник в простом дорожном плаще оперся на древко копья, заменявшее ему посох. Неужели он достиг цели своего долгого странствия? Неужели подошли к концу годы, о нет, столетия скитаний?

Одним движением он откинул от лица кончик шемага. На лице не дрогнул ни один мускул, лишь холодные глаза осветила скупая улыбка.

Да, это он – город, которому предстоит стать городом Пророчества. Древние свидетельства не врали – город не занесли пески, не забыли люди. Просто некому теперь верить легендам, все полагаются на опыт болтливых проводников. Отсюда уже хорошо различимы восходные ворота города – начищенные медные полосы раскалены безжалостным солнцем. Это он, Медный город – «город, которого нет»! О нет, не так – это город, который некогда назывался «городом, которого нет».

Где-то там обретается она – Дева Пророчества, полуседая красавица, которая вернет ему подлинную жизнь. И тогда, когда он станет вновь самим собой, обретет он и то, что принадлежит ему по праву. То, что отобрано было неизмеримо давно.

Однако Путь следует продолжать. Ибо неизвестно имя Девы Пророчества, неведомо, где она прячет амулет, сколь далеко это место находится и как можно выкрасть его из-под носа Пророчества.

Да, самым сложным теперь будет обретение ее имени – а все остальное станет куда проще. Ибо он уже сейчас знает, как заставить ее повиноваться, дабы исполнить Предначертанное. И как принудить молчать тех, кто попытается помешать сему.

Широкая пыльная тропа входила в город от восхода, превращаясь в ухоженную обширную площадь у самых ворот, под жарким взглядом солнца широко и гостеприимно распахнутых. Однако наметанному глазу путника видны были ловушки, которые поджидали незваных и недобрых гостей. Да, человек в выгоревшем шемаге немало бы удивился, если бы узнал, что глаза подводят его: ибо не ловушки, а дренажные канавы и мусорные ямы разглядел он вдали. Глаза-то были зорки, но путник готов был видеть только опасность.

Стены домов издали сверкали белизной, яркие одеяния горожан пестрели, дувалы скрывались под столь же яркими коврами… Неумолчный гомон спешащей толпы… Пронзительные крики ярмарочных зазывал… Суета купцов и покупателей…

«О, сколько раз я видел все это! И отчего они все, презренные, так похожи? Отчего ведут себя так, будто созданы по одному образцу и ведут себя по этому же образцу от рождения и до смерти? Как в этой толпе сегодня отыскать следы самого себя? Как узнать, где обретен приют?»

Но сейчас человек в плаще был еще далек от тишины приюта, его манила к себе главная площадь древнего храма!.. Путник напрягал глаза, пытаясь разглядеть руины и тропу, которая должна вывести его к жертвенному камню. Камни старого храма почти поглотил город, однако холм, который человеку в плаще виделся в самых сладких снах, остался вне его стен.

В те предавние дни он мудро начал с самого трудного – заставил глупых людишек расселиться по бескрайней пустыне, превращая ее в сады и пашни. На это ушла немалая часть его тогда еще скромных сил. Сделал же он это лишь для того, чтобы стало возможным исчислить песчинки и тем самым приблизить миг Пророчества. Столетия потом приходил он в себя, восстанавливая утраченные умения, обретая отобранные знания. Так растет коралл в теплых водах. Когда же стал он самим собой (почти таким же, каким был в первые мгновения), сразу же отправился в путь – за Знаками Пророчества.

До сих пор ему памятен миг, когда старик-аэд поведал о новом рождении древнего города, города-легенды. Он воздал хвалу аэду – на свой, разумеется, лад, – подарив ему вечность. Так был обретен первый Знак.

Путь длиной в дюжину дюжин лет ему понадобился для того, чтобы отыскать в древней книге упоминание об этом храме, прочитать оставленные пометки на полях. Прочитать, осмыслить, добавить свои. Еще столько же ушло на то, чтобы найти в мировом эфире тех, кому принадлежали эти записи. Потом все стало легче – лишь одиночке трудно дается знание Пути. Теперь же, когда сам Путь уже за спиной, когда впереди долгожданная встреча, оставалось самое простое – воззвать к звезде всемирной власти – далекой звезде Алгораб.

Человек в шемаге чувствовал свое величие, величие сильнейшего из магов, ибо знал, какими силами управляется все в этом мире. Знал и мог любое из движений этого мира изменить. Однако живы были в его памяти дни, когда могущество его было почти беспредельным, а силы неисчерпаемыми. То было до Пророчества. Теперь же одна звезда Алгораб могла указать ему дорогу, которой оканчивается Путь – Путь к себе самому.

Изрядно истертый сапог запутался в корнях. Человек в шемаге опустил глаза, чтобы понять, обо что споткнулся. Увиденное заставило его скупо улыбнуться – корни оплетали растрескавшийся желтый кирпич: такими кирпичами должна была быть выложена дорога к храму. Сомнений нет: сама судьба ведет его вперед. Судьба и Пророчество.

Повинуясь колдовскому взгляду, заросли расступились. Тропа уверенно поднималась на холм. Только здесь, на вершине холма, и может стоять храм. В сердце же храма, на самой высокой точке холма, только и может быть установлен жертвенный камень, о котором твердят все записи. Ибо он, камень, – единственное место, откуда можно воззвать к звезде Алгораб.

Когда взору человека в плаще открылись руины храма в высокой траве, из беспросветно-черных туч грянул первый удар молнии. Путник знал, что гроза эта явилась по его зову – по зову самой древней и самой могучей магии, магии древнего племени, магии друидов. Впереди, он чувствовал это – немилосердный ливень, потоки которого родят чудовищный сель. Ветер принял в свои объятия человека в плаще, и тот шагнул на тропу, ведущую к вершине холма. Второй удар молнии оглушил незнакомца, заставив его на несколько мгновений опустить глаза. Чуть придя в себя, человек в плаще сделал несколько шагов. Еще один, третий, удар молнии, заставив его пригнуться… Однако мешкать не следовало: вот до цели осталось пять десятков шагов, вот два десятка, вот пять шагов… Вот и камень, черный от потоков жертвенной крови.

Пришелец замер, ветер рвал в клочья его одеяние. Давно забытым движением человек в шемаге воздел вверх правую руку, показав небу ладонь, – и из этой ладони устремилась в небеса черная с желтым молния…

– Кто она? Звезда Алгораб, скажи мне имя! Укажи путь!

Пространство вокруг камня наполнил усталый голос – глас самого Мироздания. Голос низкий, пустой, раздраженный.

– Чего тебе, тля?

– Я пришел к тебе по своему праву… По праву обретенного знания! Я должен знать имя той, кто вернет мне самого себя!

Саркастический гулкий хохот едва не сбил говорившего с ног.

– Зачем тебе ее имя? Смерти захотел?

– Она – Дева Пророчества! Она исполнит предсказанное!

И снова смех, тише и суше предыдущего, который не смог бы разбудить и спящего щенка. Однако человек в шемаге почувствовал, сколь мелка для Мироздания его суета.

– Предсказанное… Тебе так этого хочется? Ладно, пусть будет так – Пророчество исполнится!

– Благодарю, о звезда справедливости!

– Ее зовут Сафият! Она завяжет в узел нити твоей жизни и смерти…

– Пусть так – но она вернет мне самого себя! И тогда миру явится властитель, о котором мир давно мечтает!

Голос человека в шемаге был негромким, но уверенным и сильным.

– Глупец!.. Ты желаешь править миром… Глупе-е-ц…

Вновь раздался сухой смешок. Высшему разуму были смешны жалкие претензии человека. Утих ветер, качавший кроны. Однако черные тучи по-прежнему клубились в бесконечной выси.

– Сафият… – повторил человек в шемаге. – Сафият!..

Да, это было достойное имя. Дева Пророчества не может именоваться Алмас или Марьям. Он должен был понять это сам, дабы не выслушивать нотации звезды Алгораб.

– Жди, Дева Пророчества! Я найду тебя, и этот день станет лучшим из твоих дней!.. В моей, и только моей власти окажется все – и твой слабый дух, и твое никчемное тело… В моей власти – и во власти Пророчества!..

Заматываясь в шемаг, спускался колдун с восходной стороны холма, повторяя имя Девы и предчувствуя ее смерть. Его не встревожили удары грома, не заставили задуматься и черные тучи, что по-прежнему клубились в вышине, ни женский смех, четырежды прозвучавший вдалеке.

* * *
Он ступил на главную дорогу, что вела к городу. Долина, некогда знавшая лишь власть песков, удивительно преобразилась. Теперь здесь царил человек – он прорыл арыки, высадил сады и пальмовые рощи. Тучные всходы колыхалась, колеблемые рассветным ветерком. Тишина пугала. Путник в богатом дорожном плаще оперся на меч. Да, он достиг цели своего долгого странствия, подошли к концу годы, столетия скитаний… Одним движением он сбросил с головы капюшон. Холодные глаза осветила скупая улыбка, ничуть не украсившая лик путника.

Да, вдали город, которому предстоит стать городом Пророчества. Впереди главные ворота города – начищенные медные полосы и верхушки шпилей раскалены безжалостным солнцем. Это он, Медный город – город, который некогда называли «городом, которого нет».

Где-то там влачит свою жалкую жизнь она – Дева Пророчества, полуседая красавица, которая вернет ему жизнь. И тогда он вновь станет самим собой, обретет то, что должно принадлежать ему уже сотни лет. То, что отобрал глупый соперник.

Однако Путь следует продолжать: еще неизвестно имя Девы Пророчества, неведомо, где она прячет амулет, сколь далеко это место находится и как можно выкрасть его из-под носа Пророчества.

Да, осталось лишь обретение ее имени, а все прочее будет куда проще. Он уже знает, как заставить ее повиноваться, дабы исполнить Предначертанное. Он представляет и как принудить молчать любого, кто попытается помешать ему на его Пути.

Главная дорога растеклась в ухоженную обширную площадь у ворот – за ними лежал город, а путников встречали хмурые взгляды стражи. Видно было, что стены домов ухожены и белы, горожане похожи на обитателей любого другого города: болтливы, суетливы, озабочены, беспечны…

«О, сколько раз я видел все это! И отчего все они так похожи? Они будто созданы по одному образцу и ведут себя по этому же образцу от рождения и до смерти… И в этой толпе сегодня еще надо будет отыскать следы самого себя. Узнать, где обретен приют…»

Но сейчас человек в плаще был еще далек от тишины приюта, равно как и от самого города – его манила к себе главная площадь древнего храма!.. Камни храма давно поглотил город, однако сам холм, где был сооружен жертвенник, остался вне его стен.

В неведомо давние дни он мудро начал с самого трудного – заставил глупых людишек расселиться по бескрайней пустыне, превращая ее в сады и пашни. На это ушла немалая часть его тогда скромных сил. После этого стало возможным исчислить песчинки и приблизить миг Пророчества. Столетия приходил он в себя, восстанавливая утраченные умения, возвращая отобранные и обретая новые знания. Так растет коралл в теплых водах. Когда же он стал самим собой (почти таким же, каким был в первые мгновения), сразу же отправился в путь – за Знаками Пророчества.

До сих пор ему был памятен миг, когда старик-акын поведал о новом появлении древнего города, города-легенды. Он был благодарен акыну, он даже отблагодарил его – на свой, разумеется, лад: он подарил ему вечность. Так был обретен первый Знак.

Дюжина дюжин лет ему понадобилась, чтобы отыскать в древней книге упоминание о храме-Знаке, осмыслить оставленные на полях пометки. Добавить свои. Еще столько же ушло на то, чтобы найти в мировом эфире тех, кому принадлежали эти записи. Теперь все стало проще – лишь одиночке трудно дается знание Пути. Теперь же сам Путь уже за спиной, а впереди – долгожданная встреча. Ему оставалось самое простое – воззвать к звезде мирового Равновесия – далекой звезде Азимех.

Человек в плаще знал, что он великий маг. Однако живы были в его памяти дни, когда могущество его было беспредельным, а силы неисчерпаемыми. То было до Пророчества. Только звезда Азимех могла указать ему дорогу, которой оканчивается Путь к себе самому.

Левый сапог запутался в корнях. Человек в плаще опустил глаза – корни оплетали растрескавшийся желтый кирпич, один из тех, которыми была выложена дорога к храму. Сомнений нет: сама судьба ведет его вперед. Судьба и Пророчество.

Под хмурым взглядом заросли расступились. Тропа поднималась на холм. Только здесь и может стоять храм. В самой же высокой точке холма должен быть установлен жертвенный камень, о котором твердят все записи. Ибо сей камень, – единственное место, откуда можно воззвать к звезде Азимех.

Когда открылись взору человека в плаще камни храма в высокой траве, из беспросветно-черных туч грянул оземь первый удар молнии. Путник знал, что гроза эта явилась по его зову – по зову самой древней и самой могучей магии, магии древнего племени, магии друидов. Впереди – он чувствовал это – немилосердный ливень, потоки которого породят невиданный в этих местах сель. Ветер принял в свои объятия человека в плаще, и тот шагнул на тропу, ведущую к вершине холма. Второй удар молнии оглушил незнакомца, заставив его на несколько мгновений опустить глаза. Чуть придя в себя, человек в плаще сделал несколько шагов. Еще один, третий, удар молнии, вынудил его пригнуться… Однако мешкать не следовало: до цели осталось пять десятков шагов. Здесь человека с мечом застиг четвертый удар молнии. Застиг, но не остановил. Вот до камня два десятка, вот пять шагов… Вот и камень, черный от запекшейся жертвенной крови.

Пришелец замер, ветер жестоко трепал его одеяние. Забытым движением человек в капюшоне воздел вверх левую руку, показав небу ладонь, и из этой ладони устремилась в небеса зеленая молния…

– Кто она? Звезда Азимех, скажи мне имя! Укажи путь!

Пространство вокруг камня наполнил усталый голос. Голос низкий, раздраженный, злой.

– Зачем звал, пес?

– Я пришел к тебе по праву обретенного знания! Назови, приказываю, имя той, кто вернет мне самого себя!

Саркастический смех заставил покачнуться человека с мечом.

– Смерти захотел, глупец?

– Назови, приказываю, имя той, кто вернет мне самого себя!

Еще один смешок, тише и суше предыдущего. Но человек с мечом почувствовал, как надоели Мирозданию его требования.

– Приказываешь, раб? Получай… Предначертанное свершится! Имя Девы – Сафият! Есть еще вопросы?

– Благодарю, о звезда Равновесия!

– Дурачок… Он спасибо сказал… Ей-богу, как в душу плюнул. Пошел вон!..

Равновесие мира не было бы таковым, если бы не потратило лишний миг на общение с глупцом, сколь бы надменным тот ни был. Утих ветер, качавший кроны. Черные тучи с невиданной скоростью покидали небосклон.

– Сафият… – повторил человек с мечом. – Сафият!..

Да, это имя Девы Пророчества – она не может, не должна зваться Малика или Гюльчатай. Он должен был понять это сам!

– Жди, Дева Пророчества! Я найду тебя, и этот день станет самым долгим и страшным из твоих дней!.. В моей власти окажется все – и твой слабый дух, и твое никчемное тело… В моей власти – и во власти Пророчества!..

Опираясь на меч, спускался колдун с холма, повторяя имя Девы и смакуя мысль о ее смерти. Его не заставили задуматься исчезающие черные тучи, не насторожил и женский смех, пять раз прозвучавший вдалеке, в высоте раскрывшихся небес.

Свиток второй
О, как удивились бы жители подлунного мира – все равно, приверженцы ли Аллаха всесильного или Будды мудрого, или Христа-мученика – если бы увидели этот город! Еще более сильным стало бы их изумление, если бы они прошлись по его улицам, заглянули в Хранилище знаний или за базарную стену… Даже самый обычный дом, в котором жила самая обычная семья, выглядел бы для любого из них столь необыкновенно, что сей любопытствующий наверняка не поверил бы собственным глазам, назвав все вокруг сказочным сном…

И был бы во многом прав! Ибо город, о котором пойдет далее речь, во всех смыслах отличается от городов, лежащих по обе стороны Узкого океана, Серединного моря или вдоль далеких берегов туманной страны Фузан. Города, подобного Медному, не найти ни на одной карте, сколь бы подробной она ни была.

Медный город куда более древен, чем любая из легенд о нем. Однако он не покоится в развалинах, а гордо возвышается на огромной равнине, окруженной горами. В призрачной вышине теряются его стены; распахнутые настежь ворота в город, сплошь покрытые толстыми медными полосами, смотрят на все восемь сторон света. У самого подножия гор протекает прекрасная река, имя которой каждый из халифов города избирает по собственному разумению.

Мостовые здесь сложены из камня – и потому не знают горожане, что такое потоки нечистот и смрад свалок. Каменные же стены домов толсты и надежно защищают жителей от гнева стихий.

Уже упомянутые жители города веселы и спокойны. Они без страха смотрят в будущее, растят веселых и смелых детей и уважают своего халифа не за то, что тот повелевает, а за то, что он повелевает мудро и справедливо. За то, что силой именно его воображения, силой его духа воскрес Медный город.

Любят горожане и жену своего халифа, подлинную Душу Медного города, прекрасную, как сон, Хаят-повелительницу. Ведь именно она избрала Мераба-халифа, который и вознес к небу дома и дворцы, театры и храмы, хранилища знаний и школы[1].

Сафият, мудрая книгочея, торопилась в это самое Хранилище знаний, обширную и богатую Библиотеку, одной из усердных тружениц которой состояла уже много лет. Торопилась и с удовольствием вспоминала историю своего города от мига воцарения Мераба-правителя.

Ее башмачки без устали мерили дорогу от дома до Площади знаний уже почти полтора десятка лет. Девушка была надеждой своих наставников, полностью оправдывая имя, данное ей родителями, – ибо Сафият на одном из языков подлунного мира есть «мудрость». Хотя, говоря по правде, иногда ей хотелось, чтобы ее называли Хусни, что значит красавица, или Захра – цветок.

Нет, девушка не могла пожаловаться на свою внешность – она была мила и хороша собой. Но ее ум, достойный зависти иного мудреца, отпугивал юношей. И потому вот уже почти полтора десятка лет Сафият с усердием служила знаниям, не мечтая более о семье и детях.

Лишь иногда, глухой полуночной порой, она думала, что жизнь с любимым мужчиной, в окружении малышей, должна быть не менее интересной и куда более осмысленной, чем жизнь в окружении книг и свитков, посвященная обретению знаний и сохранению оных.

Итак, в это солнечное утро поздней весны Сафият торопилась в Библиотеку. Ее башмачки пересчитали ступени вниз, к площади Смелых, затем камни вдоль Улицы Спокойствия, затем ступени вверх, к прекрасному зданию из белого мрамора. Из-под портала с колоннами выпорхнули голуби, вечные спутники человека.

Прохлада высоких залов приняла девушку в свои объятия. Сафият в который уж раз поразилась тому, как приятно прикосновение этой вдохновляющей тени. Впереди был новый день, полный новых открытий и сказок.

О нет, здесь нет ошибки! Именно сказок. Ибо Сафият-хранительница сказки любила, уважала и собирала. Она с самых первых своих дней относилась к мифам и сказаниям как к повести о жизни человеческой, пусть на каждой странице и действовала целая сотня колдунов и колдуний.

Девушка читала между строк истории о любви и предательстве, о ненависти и злобе, которые движут человеком, о смелости противостоять гневу Судьбы и робости, препятствующей делать это. В сказках она находила ответы на вопросы о сути поступков человеческих… Ее приятельницы и коллеги посмеивались, ибо считали, что лишь высоколобые мудрецы могут растолковать, отчего и почему человек поступает так, а не иначе. Но девушка в ответ лишь качала головой и говорила, что даже самый мудрый из мудрецов был когда-то ребенком. И ему наверняка рассказывали сказки, которые заставляли его задуматься о вещах великих и загадочных.

Одним словом, сказки для Сафият были целым огромным миром, во всем отражающим мир, который она видела вокруг себя.

К счастью, девушка не знала трудных дней так, как это приходится порой переживать девушкам иных стран и городов: она не голодала в заброшенной лачуге, не вспоминала со слезами о почивших родителях, ибо ее родители жили по соседству и были здоровы и бодры, не печалилась о неверном возлюбленном, который предпочел ей подругу, – юноши всегда были с ней вежливы и честны… Однако во многом жизнь Сафият была похожа на жизнь любой другой красавицы, твердо стоящей на собственных ногах и избирающей свою судьбу сообразно собственному вкусу.

– Наконец! – воскликнула Малика, черноволосая и черноглазая подруга Сафият, еще одна хранительница Библиотеки. – Наконец ты появилась! Я уж думала, что ты отправилась в кругосветное странствие!

Сафият улыбнулась.

– Не преувеличивай, крошка! Я не опоздала и на мгновение! Просто ты всегда так торопишься, что, уверена, прибежала сюда еще до рассвета!..

Собеседница с улыбкой кивнула.

– Ты угадала… Едва взошло солнце…

– Скажи мне, красавица, что тебя так тянет сюда? Ведь книги и свитки никуда не денутся… Они и на рассвете, и в полдень, и на закате, и даже в полночь останутся здесь – и ты сможешь насладиться их мудростью, не пытаясь обогнать солнце и всесильное время…

– Ты права!.. – девушка опустила глаза. – Они никуда не денутся, верно… Но я…

– Ты? Ты собираешься обогнать время? Или покинуть нас? Отправиться «в кругосветное странствие»?

– Нет, что ты! – ужас на лице Малики был неподдельным. – Просто я все боюсь, что вот как-то утром проснусь, и окажется, что мне неинтересно читать… Неинтересно жить… Что я более не пытаюсь понять, как устроен мир… Что превращусь в обычную наседку и буду вытирать носы своим крошкам, защищая их даже от несуществующих бед…

Можно не упоминать, что «крошек» у Малики пока еще не было, ибо она была совсем молода и даже не мечтала пока о замужестве.

Сафият погладила подругу по голове – иногда она относилась к Малике как к младшей сестренке.

– Не бойся, милая… Для этого тебе надо проснуться другим человеком. А это, поверь, не под силу даже самому сильному из магов…

Малика улыбнулась в ответ. Должно быть, Сафият права – как права оказывалась всегда.

«Как бы я хотела, чтобы у меня была такая старшая сестра! – подумала девушка. – Спокойная, умная, красивая… Как было бы здорово, если бы Сафир, мой безголовый братец, наконец рассмотрел, какие прекрасные у нее глаза, какая душа… Увидел, как светится умом ее лицо…»

– Ну что ж, крошка, – Сафият уже успела расположиться за своим столом и даже взяла в руки неизменное перо. – Пора приступать. Вскоре появится Галиль-сказитель, и я не успею собраться с мыслями.

Малика кивнула. Галиль действительно должен был прийти с минуты на минуту. И тогда Сафият как собеседница будет потеряна до самого вечера, ибо станет сосредоточенно записывать одну сказку за другой.

Галиль – Малика помнила это – появился в их городе всего пару лет назад. Странствие через пески Черной страны едва не стоило ему жизни. Но войдя в распахнутые ворота Медного города, сказитель понял, что срок его жизни еще не исчислен. Более того, что лишь здесь он обретет смысл своей жизни. Ибо сможет передать свои немалые знания, рассказав все сказки, которых знал, казалось, бесчисленное множество.

День за днем вполголоса он диктовал Сафият притчи и сказания, мифы и басни. Радовался, когда девушка с трудом распрямляла спину после долгого дня. Радовался и тому, что теперь знания его потеряны не будут. Разве что исчезнет в песках сам Медный город, что представить себе было едва ли возможно.

– Да воссияет над сим местом благодать Аллаха всесильного! – послышался голос Галиля из дальнего конца зала.

– И да не иссякнут милости его! – кивнула в ответ Сафият.

Начинался новый день, полный удивительных историй со всего мира.

Но Галиль начал рассказ не привычным «В некотором царстве…» или «Рассказывают, жил в далекой китайской столице…», а более чем неожиданным:

– Слыхали новость, красавицы?

– Что случилось, уважаемый? – из-за своей конторки выглянула Малика. – Беда пришла в наш город?

Галиль пожал плечами.

– Не думаю. Однако определенно что-то в привычном ходе событий изменилось. Во-первых, я видел сегодня на горизонте черную тучу с молниями – верный признак скорого урагана…

Да, Галиль – это знал целый город – обошел едва ли не весь мир. А потому мог запросто рассуждать об ураганах и торнадо, штормах, селях и цунами. Иногда девушке казалось, что сказитель с трудом сдерживается, чтобы не наслать на город какое-нибудь стихийное бедствие – уж слишком спокойной и размеренной казалась Галилю его нынешняя жизнь.

– …Более того, слышал я и грохот обвала… Пусть ваши горы более чем далеки от города, однако шум камней, скатывающихся в ущелье, был вполне отчетлив.

Малика робко подала голос.

– За полуночными воротами есть тропа, которая ведет к заброшенным сотни лет назад каменоломням…

– Значит, это был обвал в старых выработках. – Галиль пожал плечами.

Удивительно, но он, повидавший весь мир, больше всего обращал внимание именно на стихийные бедствия и человеческие неприятности.

«А сказки его, – подумала Сафият, – всегда такие добрые, светлые. Должно быть, так проявляются обе стороны человеческой сущности – подмечать беды, а запоминать радости…»

– Но отчего тебя так встревожил обвал в старых выработках, уважаемый? – спросила Сафият.

– Оттого, моя красавица, что раньше я не знал о том, что каменоломни существуют. Не подозревал, что несчастье может быть так близко. Уж слишком спокойна и размеренна жизнь вашего городка… Так и о бедах можно позабыть. А к неприятностям всегда надо быть готовым! Не расхолаживаться!

– Так, значит, это все новости?

– Все, – буркнул Галиль, весьма недовольный тем, что девушки не восприняли всерьез его слова.

– Тогда, думаю, нам стоить начать наш день… Морально, однако, подготовившись к тому, что он может закончиться совершенно неожиданно, – улыбнулась Сафият.

Галиль улыбнулся в ответ. Умница Сафият всегда его понимала. Жаль только, что она столь юна… Иначе бы он, Галиль-сказитель, беседовал с ней о совсем иных предметах.

Он откинулся на подушки и начал новую сказку. Сафият через миг усердно скрипела пером.

– То ли было это, то ли не было. У Аллаха рабов много… Рассказывают, что в давние времена жил падишах. И не было на земле места, где он не побывал бы, города, которого он не видел бы, короля, которого он не победил бы. И вот однажды падишах заболел и ослеп. Со всех сторон света к нему приезжали доктора, но никто не мог найти лекарство, чтобы вылечить падишаха и вернуть ему зрение. Наконец появился странный дервиш и сказал:

– О мой повелитель, лекарство для твоих глаз – это земля, на которую не ступала нога твоего коня.

Выслушал падишах эти слова, покачал головой и печально произнес:

– Трудно найти такую землю.

Слова, сказанные дервишем, сначала стали известны всем во дворце, а потом и всем в городе. Приходит к падишаху старший из трех его сыновей.

– Батюшка, – говорит он. – Я отыщу землю, которая станет твоим лекарством.

– …твоим лекарством. – Сафият подняла голову. – Правильно ли я записала, что это были слова старшего сына?

– Да, мудрая книгочея, правильно. Итак, падишах попрощался с сыном, и юноша пустился в путь, погоняя коня. Прошли дни, и вот старший шахзаде вместе со своими людьми возвратился. Он подал отцу землю, которую привез, и падишах его спросил:

– Сынок, где ты взял эту землю?

– С вершины Твердого Холма, что за Семью Горами, – ответил с поклоном старший шахзаде.

– В молодости, сынок, я охотился там на куропаток, – проговорил падишах. – Ты хотел помочь мне, но не смог…

Опечалился старший шахзаде, как опечалился и его отец. Спустя несколько дней приходит к падишаху его средний сын и говорит:

– Батюшка, я поищу лекарство для твоих глаз, простимся же.

Средний шахзаде отправился в путь. Прошел день, три дня, пять. Наконец средний сын падишаха возвратился.

– Батюшка, – обратился он к падишаху, – радостная весть! Я нашел для тебя лекарство. Это земля со дна пропасти, что за Семью Холмами. Из такого далекого, такого глубокого места, куда до сих пор никто не спускался!

– Сынок, – печально сказал падишах, – когда я был молод, я ездил туда охотиться на уток. Ты хотел помочь мне, но не смог…

Вот так во дворце и потеряли надежду вылечить глаза падишаху… И тут приходит к падишаху его младший сын и говорит:

– Батюшка, я поеду искать лекарство от твоей болезни.

– Оставь это, сынок, – устало закрыл слепые глаза падишах. – В этом мире нет места, которого не касалась нога моего коня.

Как ни уговаривал падишах младшего сына отказаться от своего намерения, тот не послушался. В конце концов, отец с сыном обнялись и простились.

Выйдя от падишаха, юноша направился в дворцовую конюшню. Там он увидел необычного жеребенка. «Это будет мой конь», – подумал юноша и приказал поставить жеребенка отдельно и кормить особо, ячменем и изюмом. Сорок дней жеребенка кормили так, как велел младший шахзаде, и поили теплым молоком.

На сорок первый день шахзаде увидел, что конь стал могучим, как лев, громко ржет. Шахзаде велел также пустить по арыкам воду на специально выделенное поле. Это поле поливали тоже сорок дней. Младший из сыновей падишаха сел на коня и отправился на поле, которое поливали сорок дней. Он погнал коня вскачь так, что конь поднял пыль на этом поле. Тогда шахзаде сказал:

– Конь, который сумел поднять пыль на этом поле, достоин стать моим конем.

– Это более чем правда, – согласно наклонила голову Сафият. – Непросто поднять пыль на поле, которое куда больше походит на болото, чем на пашню…

– Ты права. И не каждому батыру подходит такой конь… Итак, пришпорил шахзаде коня и отправился в путь.

Долго ли ехал шахзаде, коротко ли, прошли ночь за ночью. На третью ночь шахзаде на неведомой равнине увидел нечто странное: вдали сверкнуло что-то необычное, ни на что не похожее – будто среди ночи упал на землю кусочек солнца. «Что это такое?» – подумал шахзаде и направил коня в ту сторону. Подъехал он поближе, смотрит – это светится перо неведомой птицы. Поднял он перо, стал вертеть его и разглядывать, а потом решил: «Возьму с собой, может, на что-нибудь пригодится». Только он это подумал, как послышался ему таинственный голос: «Остерегись, шахзаде, не бери. Это перо принесет тебе несчастье». Но шахзаде не обратил на голос никакого внимания, положил перо в карман, вскочил на коня и двинулся дальше.

Проехал шахзаде путь в несколько дней. В неведомом городе остановился он в караван-сарае, а хозяйкой того караван-сарая была седая старуха.

– Нет у меня мест! – сказала она.

Но шахзаде дал старухе несколько золотых – и она тут же переменилась:

– Милости просим, сынок, милости просим. И твоему коню найдется место, и твоей собаке!

Так шахзаде поселился у старухи.

Сафият мельком улыбнулась.

– Седая старуха?..

– О да, – важно кивнул Галиль. – Какой же еще может быть старуха – хозяйка постоялого двора где-то в неведомых землях?

– Молодой красавицей, например…

Сказитель поджал сухие губы.

– Молодой красавицей может быть хозяйка постоялого двора только в сказках. А я повествую тебе о событиях давних, но произошедших на самом деле…

– Да будет так, – кивнула Сафият. Но глаза ее продолжали смеяться.

Как раз в этот день властитель той страны, вдовый падишах, велел глашатаям объявить, чтобы ночью никто не зажигал огня. Но не слышал глашатаев шахзаде, ибо еще и до города не добрался. Вечером же, войдя в свою комнату, он разделся, умылся, а перо, которое было у него в кармане, положил вместо лампы и лег спать. Падишах ночью вышел погулять и увидел в окне караван-сарая яркий, словно солнечный, свет.

На следующее утро в караван-сарай приходят придворные и спрашивают, кто живет в той комнате, где горел свет. Вышел юный шахзаде. И придворные отвели его к падишаху.

– Отчего ты ослушался моего указа и зажег огонь? – сурово спросил падишах.

А юноша ответил:

– О мой падишах, я чужестранец, устал в пути и рано лег спать. Огня я не зажигал, а свет давало перо, которое я нашел на дороге.

– Отдай мне его! – приказал падишах.

– Слушаю и повинуюсь, мой падишах, – ответил юноша, принес птичье перо и отдал его падишаху.

Изумился падишах невиданному птичьему перышку: он и так вертел перо, и этак – забавлялся. А юношу отпустили на свободу. Птичье перо освещало покои дворца так, что глазам было больно. Падишах радовался этому, как ребенок, то и дело спрашивая у своего везира: «Ну, есть ли на свете кто-нибудь счастливее меня?» Так прошел день, затем три, а затем и пять дней. На шестой день падишах вновь спросил:

– Есть ли кто-нибудь счастливее меня?

И коварный везир ответил:

– Конечно нет, мой падишах. Но только… Какова же должна быть сама птица, если ее перо так сияет? Непременно нужно ее отыскать. Не дело моему великому властелину довольствоваться несчастным перышком.

– Как же это сделать? – задумался падишах.

– Прикажите юноше, который дал вам перо, пусть достанет и саму птицу, – ответил везир.

Падишах тут же позвал младшего шахзаде и приказал:

– Найди мне саму птицу, а не то лишишься головы!

Юноша растерялся, не понимает, как же он попал в такую беду. Возвратился он в караван-сарай, стал чистить скребницей коня и задумчиво пробормотал: «Что мне теперь делать?» В этот миг вдруг заговорил его конь:

– О мой шахзаде, говорил ведь я тебе: «Не бери это перо – беда будет», но ты не послушался. Теперь нужно исполнять приказ падишаха. Мы должны добыть птицу. Знай же, она – падишах всех птиц. Сделаем так. Сейчас ты вернешься во дворец и потребуешь у падишаха жирного мула. После этого мы отправимся к горе Мир-Каф. Раз в год у подножия горы Мир-Каф собираются все птицы мира. День этой встречи наступит совсем скоро. Ты достигнешь подножия горы, там зарежешь мула, разрубишь его мясо на куски и разбросаешь под огромным Деревом Совета. На ребрах мула оставишь немного мяса. Залезешь в его скелет, спрячешься между ребер, закроешь глаза и будешь ждать. Соберутся птицы, самой последней прилетит их падишах. Птицы станут переговариваться, совещаться. Потом их падишах подаст знак к пиру, и птицы набросятся на мясо. Сам же он сядет на скелет мула и станет выклевывать мясо на ребрах. Как только он клюнет, ты просунешь руку между ребер мула, схватишь птицу и, не давая ей крикнуть, завернешь голову под крыло. Потом вскочишь на меня, и мы умчимся.

Шахзаде сделал так, как сказал его конь. Он потребовал у падишаха самого жирного мула и отправился в путь. В нужный час он достиг подножия горы Мир-Каф. Сначала шахзаде спрятал в безопасном месте своего коня. Потом, зарезав мула, разрубил мясо на куски, разбросал их вокруг огромного дерева, а сам спрятался между ребер скелета и стал ждать. Прошло всего несколько минут, и птицы начали слетаться. Они хлопали крыльями и щебетали. Вдруг их голоса замолкли, все вокруг наполнилось шелестом.

Шахзаде поднял голову и увидел, что с неба на землю полилось сияние. Вспомнив советы коня, он крепко зажмурился, чтобы не ослепнуть от яркого света. Медленно, с поистине царским достоинством на землю стала опускаться птица-падишах. Все другие птицы ее встречали поклонами, переглядывались, переговаривались. Наконец совет птиц окончился и птица-падишах подала знак к началу пира. Сама же, сев на скелет мула, принялась клевать оставленные шахзаде кусочки мяса. Тут юноша схватил птицу и засунул ее голову под крыло. Потом он вскочил на коня и направился в город.

Падишах увидел птицу и словно обезумел от радости. Теперь уже весь дворец в любое время дня и ночи был ярко освещен. И падишах опять спросил своего везира:

– Есть ли в этом мире кто-нибудь счастливее меня?

– Конечно, нет, мой падишах, – отвечал везир. – Только нужна ли эта птица здесь… Дворец-то старый… Хорошо бы построить новый дворец, из слоновой кости…

– Как же построить такой дворец? Где взять столько слоновой кости? – спросил падишах. – Да и кто сможет сделать это?

– Кто достал птицу, сумеет добыть и слоновую кость, – ответил жестокий везир.

Падишах тотчас же послал гонца с приказом для шахзаде.

– Здравствуй, брат!

– И ты здравствуй… Я видел Знак…

– Его оставил не я.

Городская стена давала достаточно тени, чтобы у ее подножия могли спрятаться не двое или трое, а целая сотня людей. Вот в этой тени в встретились те, кто прочел Знак. Один из них опустился на корточки, опершись спиной о камни – так привыкли отдыхать дервиши, если им выпадала столь редкая возможность.

– Знак оставил я!..

Тот, кто произнес эти слова, тоже шагнул в густую тень.

– Брат!..

Тот, кто заговорил первым, тяжко качнул чалмой.

– Нет, не так я представлял себе этот миг! Не так… Не думал, что зрелище, которое предстанет перед моими глазами, будет столь удручающим… Во что вы превратили себя, глупцы!..

– На себя посмотри, павлин…

С этими словами в тень шагнул еще один путник.

– Не будем ссориться, братья…

– Мы не братья!..

– Пусть будет так. Однако ссориться нам нельзя… Ибо еще не настал Миг.

– Ты прав, павлин. Миг еще не настал, забот более чем много. А мы не додумались даже пристанище найти.

– Это вы не додумались… – В темноту, опираясь на посох, вошел пятый странник. Он был до оторопи похож и в то же время совершенно не похож на тех четверых, что прятались в густой тени. – Постоялый двор почтенного Ас-Саббаха совсем рядом, до него не больше двух сотен шагов.

– Так поспешим же!..

– Есть еще одно дело, которое следует сделать не медля…

– Если ты о грозе, перепуганный братишка, то она начнется после полудня… Я позаботился и об этом.

– Ты мудр, брат…

Тот, что с посохом, хмыкнул, услышав последнее слово, но спорить не стал. Ибо они действительно вовсе не были братьями, хотя и походили друг на друга, как капли из одной чаши.

Услышав новый приказ, юноша отправился чистить скребницей коня. И опять конь заговорил человечьим голосом:

– Не пристало тебе спорить с приказами повелителя. Давай собираться в путь. Пойди к падишаху, потребуй сотню бочек ракии и отряд солдат. Мы отправимся в лес к слонам. Там есть озеро, к нему в полуденную жару слоны приходят на водопой. Ты выльешь в это озеро всю ракию, а сам вместе с солдатами спрячешься. Слоны напьются воды с ракией, опьянеют до бесчувствия и повалятся спать. Тогда вы все вылезете из своего укрытия и отрубите у слонов бивни.

Юноша сделал именно так, как посоветовал ему конь. Он потребовал у падишаха сотню бочек ракии и отряд солдат, вскочил на коня, и все вместе они пустись в путь. Как только они достигли слоновьего озера, юноша вылил ракию и спрятался вместе с солдатами. Наступила полуденная жара. Пришли слоны. Попробовали они воду и отступили назад. Но когда зной усилился, слоны не выдержали жажды, вновь подошли к воде и стали жадно пить. И вскоре упали без чувств. Тогда солдаты выбежали из укрытия и поотрубали у слонов бивни.

Когда весть об этом событии дошла до падишаха, он от радости просто потерял разум. Сразу же начались приготовления к постройке дворца. Как только прибыла слоновая кость, стали спешно возводить стены, отделывать комнаты и обставлять всем необходимым. Для птицы-падишаха соорудили золотую клетку, украшенную алмазами, и повесили ее в почетном углу дворца. Падишах сел на трон, позвал везира и спросил:

– Есть ли на свете падишах счастливее меня?

– Нет, о мой повелитель, – отвечал везир. – Однако в этом дворце из слоновой кости госпожой-повелительницей должна стать Самая-Прекрасная-в-Мире.

– Кто же не мечтает о Самой-Прекрасной-в-Мире? Ты мечтаешь, мой везир… И я тоже мечтаю. Властители всего мира пытались ее заполучить, но доныне это им так и не удалось. Как же мне заполучить ее?

– Кто добыл птицу, построил дворец, тот сумеет заполучить и Самую-Прекрасную-в-Мире, – пожал плечами везир.

Падишах тотчас же отдал приказ, и шахзаде известили о новом желании повелителя. Бедный юноша, узнав о приказе падишаха, заплакал. В печали отправился он к своему коню, а тот ему сказал:

– О мой шахзаде, была не была… Давай привезем падишаху Самую-Прекрасную-в-Мире и вернемся в родные края. Между прочим, место, которого не коснулся ногой конь твоего отца, – это земля под ногами Самой-Прекрасной-в-Мире. Так мы и приказ злого падишаха выполним, и лекарство для глаз твоего отца добудем.

Сел юноша на коня и отправился в путь. Много дней скакал он во весь опор. Наконец однажды достиг он сада около дворца Самой-Прекрасной-в-Мире. Как только рассвело, конь ему и говорит:

– Теперь, мой шахзаде, ты должен войти в сад и срезать семь ветвей розы, поросших шипами. Самая-Прекрасная-в-Мире до восхода солнца вышивает на пяльцах в розовом саду. Ты должен тихонько, чтобы она не услыхала, подкрасться к ней сзади, схватить ее за волосы и начать бить розовыми прутьями, пока она не скажет «Довольно!». Тогда ты заберешь ее и мы двинемся в путь.

Шахзаде сделал так, как сказал конь. Он вошел в сад и срезал розовые прутья. Тут он увидел, что Самая-Прекрасная-в-Мире красива, как Луна в ясную ночь. Ее золотые волосы укрывают половину сада, а на пяльцы была натянута кисея из лунных лучей. Шахзаде подкрался к ней сзади и, ухватив за волосы, стал хлестать колючими прутьями розы. Наконец Самая-Прекрасная-в-Мире взмолилась:

– Довольно, юноша! Моя жизнь принадлежит тебе. Ведь я и ждала такого молодца, как ты.

Они сели вдвоем верхом на коня и отправились ко дворцу падишаха. Вернувшись, шахзаде передал Самую-Прекрасную-в-Мире падишаху. А землю, которую он взял из-под ее башмачков, крепко завязал в узелок и спрятал у себя на груди.

Самую-Прекрасную-в-Мире отвели в гарем дворца из слоновой кости. Наступила ночь, и старый падишах, предвкушая сладостную негу, подошел к дверям покоев девушки.

– Самая-Прекрасная-в-Мире, открой дверь, я хочу войти к тебе, – сказал падишах.

Но девушка со смехом ответила:

– Ступай прочь, старый дурак… Такого я не впущу тебя к себе. Ты стар!

– Увы, – кивнул падишах. – Это правда, я немолод. Но что же делать?

– За Семью Морями, – отвечала Самая-Прекрасная-в-Мире, – на зеленом острове, пасутся мои кобылицы. Прикажи доставить их сюда. Как только ты искупаешься в молоке кобылиц, сразу помолодеешь. Тогда и приходи ко мне.

– Кто же сможет доставить сюда этих кобылиц? – спросил падишах.

– Тот молодец, что нашел меня, – ответила девушка.

Снова послали за юношей, сообщили ему приказ падишаха. Опять шахзаде идет к своему коню и думает: «Что теперь скажет мой конь?» И конь вновь отвечает ему человечьим голосом:

– Когда доберешься до берега моря, зарежешь сорок буйволов. Их шкуры одну на другую наденешь мне на спину. Сам спрячешься за кустами. Я заржу, и Морской жеребец, раздвинув волны, выйдет из моря на берег. Мы начнем с ним биться. Он начнет рвать шкуры в клочья, но на сороковой шкуре выбьется из сил. Ты тотчас принесешь седло, набросишь его жеребцу на спину и сядешь верхом. Жеребец бросится в море и отвезет тебя на остров кобылиц. Ты поймаешь на острове Рыже-гнедую кобылицу и Темно-гнедую кобылицу и с ними вернешься сюда.

– Жаль, что столь мудрые советчики обитают лишь в сказках…

Сафият потянулась и, конечно, тут же капнула чернилами на платье.

– Какая же я неловкая!..

– Ты просто устала, мудрая книгочея. Слушай же, что было дальше. Шахзаде еще раз послушался своего коня. Добрались они до берега моря. Шахзаде содрал шкуры с сорока буйволов и надел на коня. Сам спрятался за кустами. Конь заржал. Море расступилось, из глубины вышел Морской жеребец и стал биться с конем. Как только он обессилел, юноша тотчас же надел на него седло. Жеребец бросился в море и вместе с юношей доплыл до острова кобылиц. Там шахзаде поймал Рыже-гнедую кобылицу и Темно-гнедую кобылицу и доставил их падишаху.

В тот же вечер падишах пришел к дверям покоев Самой-Прекрасной-в-Мире и спросил:

– Моя султанша, прибыли кобылицы. Кто будет их доить?

– Тот молодец, что привез меня сюда. Пусть покроет голову моим покрывалом, умастится моими благовониями и подоит кобылиц, – сказала девушка.

Снова зовут шахзаде, передают ему новое приказание. Юноша поступил как было велено и выдоил молоко Рыже-гнедой кобылицы в золотое ведро, а молоко Темно-гнедой кобылицы в серебряное ведро и отослал все Самой-Прекрасной-в-Мире.

После этого девушка раздела падишаха и принялась его мыть молоком Темно-гнедой кобылицы. И как только она стала мыть падишаха этим молоком, его тело начало таять. Таяло оно, таяло и истаяло совсем. Остался один скелет. Тогда девушка приказала:

– Возьмите и похороните эту гадость.

Потом девушка омыла шахзаде молоком Рыже-гнедой кобылицы. И шахзаде получил вечную молодость, какая была и у Самой-Прекрасной-в-Мире.

После этого шахзаде стал падишахом той страны. Он устроил свадьбу на сорок дней и сорок ночей и женился на Самой-Прекрасной-в-Мире. Они достигли цели своих желаний…

Вот живут они в веселье и забавах, но в один из дней шахзаде печально вздохнул. Самая-Прекрасная-в-Мире его спросила:

– Почему ты грустишь, мой прекрасный муж? Ты стал падишахом огромной страны. У тебя в женах Самая-Прекрасная-в-Мире…

– Это все так, любимая, – отвечал шахзаде. – Но ведь я сын падишаха. Прошло почти семь лет, как я уехал искать лекарство от болезни моего отца. Мне не дают покоя мысли о нем… О нем и о его неизлечимой болезни.

– Так давай отправимся к нему, – ответила госпожа султанша.

Тотчас же они двинулись в дорогу. Спустя много дней прибыли они в страну шахзаде и послали вперед гонцов с радостной вестью для падишаха. Падишах не мог поверить, что его сын жив. Наконец появился и сам шахзаде.

– Отец, я привез тебе лекарство для глаз, – сказал он.

– Где ты его нашел, сынок? – спросил падишах.

– Это земля из-под башмачков твоей невестки, – отвечал, – отвечал юноша.

– А кто моя невестка?

– Самая-Прекрасная-в-Мире, отец, – сказал шахзаде.

Падишах несказанно обрадовался. Когда же он приложил землю из заветного узелка к глазам, сразу прозрел и стал чувствовать себя так, словно только что родился на свет.

Умолк Галиль. Перестало скрипеть перо в усердных пальцах Сафият.

– Непростая история…

Сказочник молча пожал плечами. Да, история была более чем непростой – мудрой и в то же время донельзя наивной. Но сказки обычно иными не бывают: в памяти человеческой обычно остается миг обретения награды, а не годы глупых поступков. Хотя, если бы на глупых поступках хоть кто-то учился, именно их следовало бы собирать, записывать и учить наизусть.

– Удивляет меня, почтенный Галиль, что все истории, которые ты мне рассказал и которые я записала, сколь бы разными они ни были, заканчиваются одинаково. Добро торжествует, зло наказано.

– Воистину это так, уважаемая! Я и сам много думал об этом, много раз этому удивлялся. Должно быть, это оттого происходит, что человеку хочется надеяться на лучшее, хочется как можно быстрее забыть плохое, иногда и вовсе стереть его из памяти.

– Но человек же учится на ошибках…

– Лишь мгновение назад я и сам вспомнил эти слова. Но заметь, разумная Сафият, что он учится лишь на собственных ошибках. Чужие для него будто не существуют. Или ошибками не являются. Будь это иначе, именно глупости, ошибки, заблуждения стоило бы собирать, записывать и учить наизусть…

– Воистину ты прав, достойный сказитель… Хотя мне иногда так хочется услышать сказку, которая рассказывает о совсем ином… В которой добро побеждено злом… Или смерть настигла главного героя за миг до торжества справедливости… Или…

– Бойся желаний, уважаемая… Они имеют обыкновение сбываться, причем в самый неподходящий момент.

Сафият пожала плечами. Отчего она должна этого бояться? И что плохого в том, что ей захотелось услышать сказку, не похожую на все остальные…

Свиток третий
Алим поправил кожаный ремешок сандалии. С самого утра он чувствовал какое-то неудобство, что-то за пределами его понимания беспокоило его. Хотя ни удобные сандалии, ни привычное платье на широких плечах, ни уютная курительная не изменились. Не изменился и он сам, оставаясь все тем же великим магом, неспящим Алимом, волей и воображением Мераба обретшим тело.

Почти, к счастью, не изменился и мир вокруг него. Все так же правил прекрасным Медным городом Мераб-халиф, все так же сопутствовала ему Хаят-повелительница, по-прежнему влюбленная в своего мужа. Не спешили падать стены дворцов, торговали в своих лавках купцы, суровые стражники все так же хранили покой города, на который все так же никто не посягал.

Менялось лишь неумолимое время. Оно не останавливалось ни на миг, принося радости и печали, отсчитывая ход жизни каждого смертного и в огромном мире, и в Медном городе. Поэтому в указанный час и ушла из жизни Камиля, прекрасная и нежная, оставшись в памяти неспящего Алима светлой страницей его бесконечной жизни.

Да, Алим был бессмертен. То был один из даров (или, быть может, одно из проклятий) Инсара-магрибинца, могучего мага, искавшего свою судьбу и верившего в свое всевластие. Увы, неверно понятое предсказание убило Инсара. К нему же, Алиму, и перешло все то, чего лишился Магрибинец, – бесконечная жизнь, бесконечная мудрость и бескрайняя жажда обретения новых знаний.

Мераб, ныне халиф, но в далекие времена совсем мальчишка, смог избавить Алима от прозябания на страницах забытой книги, вернув его в огромный мир бестелесным советником-невидимкой. Обретя подлинные силы уже здесь, в Медном городе, халиф Мераб подарил Алиму еще и тело. Теперь он, бессмертный маг, был похож на воина, повидавшего немало кровавых битв, но уберегшегося от тяжелых ран. Виски Алима чуть поседели, и любой посторонний сказал бы, что этому достойному господину, должно быть, недавно исполнилось сорок. Или исполнится через полгода.

Беспокойство не отпускало Алима. Небо было все так же безоблачно, дали все так же прекрасны… Однако утро поздней весны перестало быть для мага радостным – словно темно-серая пелена пала на ставший привычным мир Алима.

– Аллах всесильный, у кого бы мне спросить совета? – пробормотал Алим, неспешно спускаясь в парадные комнаты. – Клянусь бородой пророка, я был бы сейчас рад даже глупым вопросам Инсара…

«Тогда, должно быть, мое появление порадует тебя…» – в разуме мага зазвучал мягкий женский голос.

– Хусни… Красавица…

«Да, мой далекий друг, это я…»

Алим заулыбался. Всегда приятно получить весточку из тех далеких дней, когда ты был молод.

– Как же тебе удалось отыскать меня?! Как ты смогла освободиться от оков книги?

«Отыскать тебя было нетрудно – наши души связаны с далеких дней и по сю пору… Избавляться от оков мне не понадобилось: я по-прежнему живу в теле царевны Будур и обитаю в истории о ревнивой лампе… А муж мой – все тот же добрый Аладдин, который все так же не чает во мне души…»

Алима нелегко было удивить. Но Хусни это удалось.

– Похоже, моя греза, твои силы несказанно возросли…

«Нет, Алим, я осталась такой же, как и была. Мераб смог освободить тебя… Мне же он просто показал дорогу в огромный мир. И теперь я могу, когда пожелаю, покидать страницы и наслаждаться изменениями вокруг, а потом возвращаться обратно, в историю о том, как я стала царевной и любимой женой».

– Женщины всегда были мудрее мужчин, – пробормотал маг. – Тебе удалось то, на что у меня не хватило бы сил…

«Оставим пустые славословия… Время не ждет!»

– Время, прекраснейшая? Отчего ты заговорила о нем?

Алим словно наяву увидел теплую улыбку девушки.

«Я отыскала тебя, мудрец, среди волн мирового эфира по твоему беспокойству. Оно столь велико, столь сильно напоминает мне крик о помощи, что становится немного не по себе…»

– Крик о помощи? – Маг пожал плечами и попытался прислушаться к себе. Да, беспокойство никуда не ушло. Но оно мало походило на панику.

«Да, крик о помощи. Ты научился хитрить с самим собой, Алим. Тебя снедает непонятная тебе самому тоска, ты видишь мир вокруг посеревшим, подготовившимся к великим бедам. И не можешь признать этого…»

– Должно быть, ты права. Меня действительно беспокоит что-то… Что-то, чего я понять не могу.

«Твое беспокойство не напрасно. Помнишь ли ты тот день, когда превратил далекого полуночного мага-наглеца в пятерых колдунов?»

Алим ухмыльнулся. Пусть случилось это невыразимо давно, но в памяти по-прежнему жило удовлетворение от той победы.

– Да, моя далекая греза, я помню тот день. И твою помощь не забыл.

«Отлично. Тогда тебе надо вспомнить и слова, которыми ты даровал тогда пятерым обрывкам колдуна возможность встречи».

– Зачем, прекраснейшая? И вряд ли я вспомню дословно, что наговорил тогда, в пылу битвы…

«Постарайся, Алим. Это очень важно!»

– Я сказал… что дарую им возможность встречи… Через много сотен лет…

«Нет, ты произнес другие слова. Ну же! Сосредоточься. Как будто впереди экзамен, а наш наставник встал не с той ноги и очень зол…»

Алим прикрыл глаза – привычные стены дома мешали ему. Маг погрузился в воспоминания. Вот перед мысленным взором встали пески, вот по левую руку осталась стена колдовской школы. Вот невидимкой шагает позади Хусни… Вот вышел из ниоткуда прыщавый полуночный маг-недоучка. Вот цветок из сотен и сотен песчинок поглотил надменного кельта…

– Я сказал, что после того, как истечет столько сотен лет, сколько песчинок в этой великой пустыне, они смогут вновь стать единым существом…

«Именно так… Однако сил у твоего врага оказалось больше, чем ты мог себе представить. И он, вернее один из них, сделал так, что человек отобрал у пустыни почти все пески. Оставшиеся песчинки уже истекли. И пятеро надменных кельтов отправились за своим освобождением…»

– Аллах великий…

«Увы, глупый мой друг. Сейчас он тебе не поможет. Вспоминай. Старайся восстановить каждое, ты слышишь, каждое свое слово…»

– Я пообещал им встречу… у стен неведомого города… Нет, не так… – Алим усердно хмурил лоб, пытаясь восстановить в памяти и самый смысл своих слов, и их звучание. К счастью, ему это удалось. Вот он вновь стоит перед расходящимися в разные стороны колдунами, вот чувствует, как дрожат колени, ведь неслышная и невидимая битва отняла невероятно много сил… – Я сказал так: «Если встретитесь у стен города, которого нет, в тот час, когда звезды соединятся в лисий хвост, а полуседая красавица подаст вам амулет, не лежащий ни в каменной шкатулке, ни в деревянном ларце, ни в плетеной корзине… Не покоящийся и не летящий… Не видевший ни света дня, ни тьмы ночи, не принадлежащий ни одному из известных миров и не упомянутый ни в одной из легенд…»

«Да, именно так…»

– Ты хочешь сказать, что пятеро кельтов отправились в путь и нашли такой город?

«Ты понял меня правильно. Они отправились в путь, они нашли такой город… Они ждут указанного тобой часа и ищут полуседую красавицу…»

– Это, конечно, скверно. Но почему ты сейчас заставила меня вспомнить об этом? Пусть себе ищут!

«Воистину, Алим, твой разум весь ушел в пудовые кулаки и широкие плечи! Приди в себя, глупец! Ведь “город, которого нет” – это твой дом, прекрасный, как сон, Медный город, возродившийся к жизни стараниями Мераба-халифа!»

– Ты хочешь сказать, что пятеро колдунов вошли в мой мир?..

«Ну наконец! Да, глупец, именно поэтому так сильно твое беспокойство! Ты просто почувствовал это!»

– Должно быть, они пылают жаждой мести…

«К счастью, месть они оставили на сладкое… Они мечтают соединиться – стать всесильным, всеведающим, всепобеждающим… А уж потом и найти того, кто одержал над ними победу. В этом твое преимущество, мой далекий друг. Ты знаешь об их приближении, а они и понятия не имеют, что вошли именно в твой город… Тебе останется самая малость – опередить их, найдя полуседую красавицу и сделав так, чтобы амулет не был найден».

«И этот лисий хвост… Да, я воистину весь ушел в свои пудовые кулаки… Лисий хвост… Комета…» Алим подошел к окну – натягивало тучи, из-за гор приближалась гроза.

– Неизвестно, существует ли этот амулет… И есть ли в Медном городе хоть одна полуседая красавица…

«Вот тебе и придется все это узнать. Если, конечно, ты хочешь остановить этого вонючего кельта…»

Алим кивнул. Да, ему придется все разведать, разведать, не откладывая в долгий ящик… Не только потому, что он и в самом деле хочет остановить полуночного колдуна, но и потому, или, в первую очередь, потому, что мечтает избавиться от беспокойства, сжигающего его душу и убивающего разум.

Свиток четвертый
– Смотри, Сафият, смотри!

Малика указывала пальцем в распахнутое настежь окно.

Девушка перевела взгляд туда, куда указывала подруга. За окном стемнело так, словно сейчас едва не перевалило за полдень, а уже спустилась долгая зимняя ночь. Порывы ветра становились все резче – они уже не колыхали занавеси, а заставляли их трепетать. Повеяло прохладой.

– Похоже, нас ждет настоящая буря… – пробормотала Сафият. – Давай-ка собираться.

Малика кивнула – она думала так же. Но сбежать казалось ей недостойным. Вот если бы Сафият начала собираться первой… Тогда бы и она с удовольствием отправилась домой.

– Закрой окна, девочка! Книги могут отсыреть…

Сафият аккуратно уложила калам, спрятала чернильницу. Придирчиво осмотрела стол. Нет, ничего не забыла. Все лежит на своих местах. И завтра можно будет продолжить. Ведь Галиль ждать не будет – он аккуратен и педантичен в каждой мелочи. А нерассказанных сказок у него, похоже, еще более чем достаточно… Не следует его злить… Хотя бы до того часа, пока он не расскажет последнюю из известных ему историй.

– Ты закончила, малышка? Пойдем!

Малика кивнула, но решила все-таки выйти после своей старшей подруги. Та умело уложила волосы и теперь закалывала вокруг дивных черных кос тонкую шелковую шаль.

– Какая ты красавица, Сафият!

– Не говори глупостей, девчонка! Ну какая я красавица… Самая обыкновенная…

Малика отрицательно покачала головой – Сафият никогда не могла оценить себя по достоинству.

– Поверь, ты так хороша… Даже эта седая прядь тебя совсем не портит! Откуда она у тебя? Ты пережила великую беду?

Сафият усмехнулась.

– Пойдем!

Девушки спускались по лестнице. Ветер добрался уже и сюда – становилось зябко и неуютно. Пахло грозой. Дождь – обе девушки чувствовали это – начнется совсем скоро.

– Нет, Малика, никакой великой беды, к счастью, я не пережила. Белая прядь у меня с первых лет жизни. Когда-то я надеялась, что все волосы будут такими… А потом привыкла.

С последними словами Сафият вышла на улицу. Ветер, должно быть, уже давно хозяйничал на опустевших мостовых.

– Поспешим, малышка! – почти прокричала Сафият. – Боюсь, что нас ждет не просто ливень… Нас ждет настоящий водопад!

Малика, кивнув, побежала в сторону площади Увеселений. Там она всегда могла нанять удобную повозку и оказаться дома куда быстрее, чем живущая совсем рядом с Библиотекой Сафият.

С первыми каплями дождя, тяжелыми и теплыми, та вбежала в калитку. Чтобы пересечь открытый дворик, ей понадобился всего десяток шагов, но дождь успел вымочить ее до самых туфелек.

– Аллах всесильный и всевидящий… – пробормотала девушка. – Не просто водопад! Праотец всех водопадов!

Удар грома, заглушивший все вокруг, подтвердил ее слова.

Но Сафият уже не боялась – надежные стены дома могли уберечь ее от всего на свете. Девушка знала, что и сам дом, и весь квартал вокруг халиф Мераб соорудил по образу каменных домов прекрасного Бизантия. Зодчие некогда учли, сколь обильным может быть гнев богов, и постарались на совесть. Теперь ни бури, ни сели не могли повредить крепким стенам.

– Быть может, наш мудрый халиф об этом не думал. Однако сейчас мы можем лишь благодарить его за подобную предусмотрительность.

Сафият переоделась в уютное домашнее платье, развесила под навесом вымокший наряд и задумалась о сегодняшней сказке.

Да, и здесь все закончилось, в общем, славно. Терпение принца-шахзаде было вознаграждено, и не единожды. Однако что-то в сегодняшнем рассказе Галиля девушку насторожило… Быть может, появление бессердечной расчетливой красавицы, быть может, лень старших братьев. Сафият, словно четки, перебирала в памяти истории, которые слышала до сих пор. Трое братьев-принцев, двенадцать принцев-месяцев, семь подземных королей-братьев…

– Слишком много родственников… Слишком много. Пусть они отличаются внешне, но характеры, как на подбор, скверные, подлые, расчетливые. Добро, если и делают, то лишь в расчете на ответные деяния. А отдувается за всех кто-то один… Как правило, самый младший и самый беззащитный.

Сафият не заметила, что все это проговорила, пусть и вполголоса. Девушка так глубоко погрузилась в размышления, что не обратила внимания на то, что ливень закончился. И на то, что черные тучи и не собирались покидать небосвод. Более того, они становились все чернее. Из самых темных, аспидно-черных участков бесшумно били в землю странные лиловые молнии. Словно длинные корявые пальцы, они указывали на какой-то клочок земли у самых стен Медного города.

Девушка и не заметила бы ничего подобного, если бы не Улугбек, ее кот. Всю грозу он мирно дремал на подоконнике, отвернувшись от ярких вспышек молнии. Но едва настала тишина, а цвет молний изменился, как кот спрыгнул с подоконника, забился под кресло хозяйки и зашипел.

– Что случилось, мудрейший? – удивилась Сафият.

Она очень уважала своего кота, ибо знала, что по разуму он не уступает иным мудрецам. И потому столь… непривычное, столь не похожее на обычное кошачье поведение своего любимца восприняла с испугом.

Кот, конечно, не ответил на вопрос. Но хотя бы шипеть перестал. И тогда девушка перевела взгляд на окно. Похоже, Улугбек этого и добивался. Он вспрыгнул к ней на колени и стал всматриваться в лицо хозяйки, словно спрашивая ее мнения.

– Воистину, мой лохматый друг, ты мудр… – проговорила девушка, рассеянно почесывая кота за ушами. – Если бы я увидела такие странные молнии, я бы шипела куда громче… Или спряталась бы в самый глубокий подвал в ожидании, когда все это закончится.

Но черно-лиловая феерия и не думала заканчиваться. От розового к сиреневому, от сиреневого к чернильно-синему, от него опять к сине-красному… Сафият была зачарована этими переливами цвета. На миг упала чернота. Ее разорвал удар такой силы, что, казалось, закачались толстые стены дома. Улугбек снова зашипел, замерла Сафият.

И вновь заплясали лилово-синие переливы.

– Мне кажется, котик, что такого никогда еще не было в нашем прекрасном городе… – задумчиво пробормотала Сафият.

Кот кивнул – он знал наверняка, что такого никогда не было не только в прекрасном, как сон, Медном городе, но и во всем остальном мире. Знал, но не спешил пока пугать хозяйку.

Текли мгновения, сине-сиреневые вспышки озаряли все вокруг странным мертвенным светом. Второй раз в черноте и тишине ударил гром, от которого опять зазвенела посуда…

– Что-то мне это перестает нравиться. Пойдем-ка, друг мой, вниз. Думаю, теплое молоко позволит нам с тобой переждать непогоду.

Кот мягко спрыгнул на пол – теплого молока ему не хотелось. Но вот от пары теплых лепешек он бы не отказался.

Домашние туфельки Сафият отсчитали четырнадцать ступеней и умолкли. В кухне было темно, даже темнее, чем зимней ночью. Сафият разожгла печку, сняла кисею со стопки румяных лепешек.

Послышался третий удар грома – уже не такой страшный, но все еще достаточно грозный.

– Похоже, гроза уходит, – пробормотала девушка. – Или Мирозданию стало надоедать это синее сверкание.

Кот промолчал – он знал, что все именно так и есть. Но не мог, да и не хотел сообщать это своей хозяйке.

Говоря по совести, кот хозяином дома считал именно себя, а Сафият была его, Улугбека, воспитанницей – заботливой и усердной, иногда послушной, чаще не очень. Но в целом вполне… разумной, для кошки, разумеется.

Необычная гроза отвлекла девушку от размышлений о странности сказок. Утихло даже желание услышать какие-нибудь иные истории, не такие слащавые и добрые. Сафият какими-то новыми глазами смотрела на своего кота и удивлялась его поведению.

«Как странно, – думала девушка. – Я, десяток лет собирающая сказки, только сейчас увидела, что рядом со мной живет вполне сказочное существо. Что этот серый пушистый зверь отвечает на мои вопросы, указывает мне, что надо делать, советует, чего делать не следует… Почему же только сегодня я это заметила? Почему раньше не видела, сколько удивительного и странного творится вокруг? Почему только сказки считала повествованиями о жизни человеческой?»

Увы, это были вопросы без ответов. Пока без ответов…

Четвертый удар грома уже и ударом назвать было затруднительно, ибо звучал он намного тише, словно ленился пугать ничтожных людишек в полную силу.

– Да, гроза уходит, – кивнула сама себе Сафият.

* * *
Хусни замолчала. Алим почувствовал, что она покинула его разум. Однако ее слова все еще беспокоили мага.

– Но где же, как же мне найти ту полуседую красавицу? Как узнать, живет ли в городе…

Ветер с грохотом распахнул ставень. Гроза уже вовсю хозяйничала на улицах и площадях, потоки воды текли по опустевшим мостовым. Наконец, Алим ощутил на лице капли влаги. И это привело его в себя.

– Аллах великий, но разве я не колдун? Разве не могу я в единый миг облететь весь город и побывать в каждом доме? Отчего я, словно простой человек, придумываю, откуда начинать поиски…

Хусни, которая все еще была рядом с другом, облегченно вздохнула. Отчего-то превращение Алима в обычного человека напугало джиннию. Она была по-своему рада, что ее давний друг жив и здоров. Однако далекой колдунье показалось, что теперь он стал куда ближе к племени людскому, чем к племени магическому. Что растерял все свои умения – или обменял на прозу человеческой жизни, причем без сожаления.

«Прости меня, мой друг. Больше я ничем не могу тебе помочь… Надеюсь, что мое появление поможет тебе… Прощай!»

Исчезновение мыслей Хусни словно разбудило Алима. Он вновь был самим собой. Сиреневые сполохи и лиловые молнии объяснили ему все то, чего не успела или не захотела объяснить давняя приятельница. Да, полуночные колдуны, вернее осколки, полумаги, были рядом. Сейчас они пытались выведать у самого Мироздания, окончен ли их путь и где следует искать красавицу из давнего предсказания.

Алим понадеялся было, что еще не все пятеро ступили под сень Медного города – и тогда у него оставался слабый шанс, что предсказанному не сбыться. Вот удар грома прозвучал во второй раз, вот в третий.

– Похоже, что за эти столетия вы кое-чему научились, полуночные глупцы.

Ответом стал четвертый удар грома – еще более слабый, почти нестрашный.

– Вас четверо… Вы пришли с разных сторон… И, похоже, спрашиваете совета у разных звезд… Должно быть, я тогда поделил вас на разные части…

Пятый удар, вернее, ворчание уходящей грозы, стал подтверждением и этих слов Алима.

– Однако это совсем скверно, – пробормотал маг. – Вот почему вы смогли добраться сюда… Вот почему жаждете воссоединения. Что ж, я предупрежден – а значит, и вооружен.

Посветлело. Черные тучи расходились, уступая место опускающемуся солнцу. Вновь в покои Алима ворвался ветер – теперь не жестокий, а скорее насмешливый. И вместе с ним влетели в дом неспящего мага девичьи голоса:

«…ты так хороша… даже эта седая прядь тебя совсем не портит! Откуда она у тебя? Ты пережила великую беду?»

«… никакой великой беды я не пережила. Белая прядь у меня с первых дней жизни. Когда-то я надеялась, что все волосы будут такими…»

– Вот и ответ! – Алим с удовольствием хлопнул в ладоши. – Она есть, она вполне реальна… И седая она не оттого, что стара!..

Все дальнейшее могло вызвать подлинное изумление у постороннего наблюдателя. Ибо вместо того, чтобы броситься на поиски, Алим тяжело опустился на гору подушек и прислонился к стене, устало прикрыв глаза.

Однако изумление постороннего наблюдателя оказалось бы напрасным. Только тело Алима осталось здесь, в уюте дома. А его дух невидимкой отправился на поиски. Ведь искать то, что существует, куда проще, чем пытаться найти то, чего нет в природе.

Увы, мудрому магу было невдомек, что его соперник за годы научился не только шаманить, но и обманывать время. И то, что услышал весь город после полудня, на самом деле произошло на рассвете.

Свиток пятый
– Тетя Сафият! Тетя Сафият!

Крепкие кулачки забарабанили в калитку.

– Что случилось, Амир? – девушка выглянула на улицу.

– Тетушка Сафият, здрасте…

– Здравствуй, малыш… Так что случилось? Матушка занедужила?

– Нет, все хорошо. Матушка вам кланяется… Вот тут… В город пришел странник. Он говорит, что знает все сказки мира…

Глаза Сафият с интересом взглянули на странника в черном плаще, который учтиво поклонился.

– Он живет на постоялом дворе достойного Ас-Саббаха, брата моей матушки. Вот…

Мальчишка, похоже, не знал, что еще сказать.

– Я поняла, малыш. Твой дядюшка поручил тебе проводить своего гостя. Ибо он, уважаемый хозяин Ас-Саббах, знает, что я собираю сказки и предания. Уважаемый дядюшка хотел оказать мне услугу…

– Ага… – Мальчишка шмыгнул носом. – Дядя сказал, что это будет тебе сур…венир…

Сафият улыбнулась. Достойный хозяин приюта усталых путников давно уже подбивал к ней клинья.

– Сувенир… Он прав. Беги, передай ему от меня поклон и благодарность. Прошу тебя, достойный путник, войди в мой дом!

Девушка учтиво поклонилась и сделала шаг назад, пропуская незнакомца в черном. Однако тот не спешил воспользоваться этим предложением. Напротив, он подождал, пока спина малыша Амира исчезнет за поворотом, и только после этого с достоинством поклонился в ответ.

– Благодарю тебя, достойная книгочея, за гостеприимство.

Сафият закрыла калитку. Иноземец осматривался. Что-то в его осанке или, быть может, повороте головы насторожило девушку. «Нет, – подумала Сафият, – мне просто показалось…»

Незнакомец сделал несколько шагов в глубь дворика. Улыбнулся при виде корявого карагача, протянул руку, чтобы погладить уютно устроившегося на кошме кота.

И закричал – Улугбек без всякого почтения вцепился в чужую руку всеми когтями, оглушительно зашипев. Сафият показалось, что он что-то кричит ей, о чем-то предупреждает.

И потому она не стала извиняться – да и за что? Она-то не сделала ничего дурного. Пусть незнакомец корит себя сам – не стоило ему вести себя как хозяин в чужом доме.

– Хорошая кошка… – прошипел иноземец, пряча руку в складках плаща.

– Это кот, уважаемый. Он защищает меня от всего, что кажется ему опасным.

– Хороший кот… – пробормотал гость.

– Да, он мой настоящий друг, – улыбнулась девушка и вопросительно посмотрела на незнакомца.

– Достойнейшая, – послушно начал тот. – Почтенный Ас-Саббах рассказал мне, что ты собираешь истории со всего мира. Что ты записываешь их, дабы не истерлись они в памяти потомков, а мудрость древних осталась в веках в поучение и назидание.

«Как-то странно ты говоришь, незнакомец… Похоже, наш язык ты учил много-много лет назад…»

Девушка поклонилась в ответ, давая понять, что именно таковы ее намерения.

– Также уважаемый Ас-Саббах говорил, что ты посвящаешь сему делу все свое время, что отказалась от всех радостей мира во имя столь великой цели… Что не выходишь из дома, усердно скрипишь каламом и изводишь реки чернил…

«Он прав, – про себя улыбнулась Сафият, – для уважаемого Ас-Саббаха я всегда занята. И действительно, никогда не выхожу из дому, если он пытается меня куда-то позвать…»

Девушка вновь кивнула. Незнакомец все так же стоял посреди двора, не спешила приглашать его в дом и Сафият. Своему коту и своим предчувствиям она доверяла куда больше, чем всем рекомендациям всех соседей, вместе взятых.

Иноземец же продолжил.

– Зная со слов уважаемого Ас-Саббаха, сколь ты сосредоточена на своем деле, я и посмел просить юного Амира, дабы проводил он меня под твой кров. Ибо я смиренно надеюсь, что смогу украсить твое собрание сказаний преинтересными историями. Кои к тому же ты более никогда и ни от кого не услышишь…

Последние слова несколько успокоили Сафият. Только одно все еще смущало девушку: отчего незнакомец не стал ждать завтрашнего дня, чтобы посетить ее в Библиотеке? Отчего поспешил через город, едва закончился дождь?

И незнакомец продолжил, отвечая на так и не заданный вопрос.

– К сожалению, мои дни посвящены делам торговым, заботам о коих я отдаю все свои силы. А вот вечерами я свободен и потому решился нарушить твой покой, дабы внести посильную лепту в столь… великий труд.

Сафият наконец улыбнулась.

– Благодарю тебя за это, уважаемый. Входи же…

Девушка сделала приглашающий жест.

– К сожалению, гостей я не ждала. А потому могу попотчевать тебя лишь лепешками… да чаем…

«Моими лепешками?» – Улугбек был возмущен. Эта глупая маленькая девочка затеяла кормить его лепешками кого попало. Кот решил вмешаться. Он с протестующим криком вбежал в гостиную и вновь зашипел на незваного гостя.

– Мой защитник… – Сафият рассеянно погладила кота и присела за низкий столик, приглашая гостя последовать ее примеру.

Незнакомец послушно присел напротив, однако продолжал опасливо коситься на огромного пушистого зверя, который сразу же занял третью скамью.

– Итак, почтеннейший… Ты сказал, что знаешь множество необычных сказок. Я вся превратилась в слух.

– Для начала, моя прекрасная, я представлюсь. Зовусь я Недис аль-Дехсе абд-Генлик…

«Странное имя, уважаемый, – подумала девушка. Кот согласно кивнул. – Недис Ужасный и Веселый… Похоже, твои родители были изрядными шутниками».

– …некогда я учился у мудрейшего из мудрых наставника, имя которого тебе ничего не скажет. Так вот, он как-то назвал меня Шаи-Хулуд[2]… И это столь мне понравилось, что теперь мне приятнее всего слышать именно это свое прозвище из уст прекрасных дев… – с последними словами Недис аль-Дехсе взял в руку пальцы Сафият.

«Ого, иноземец… Да ты, похоже, времени не теряешь… Но я уж найду, как охладить твой пыл…»

– Так значит, уважаемый мой гость, ты готов прямо сейчас рассказать мне необычную, удивительную, ни на что не похожую сказку?

Гость кивнул в ответ.

– Тогда я возьму новый свиток и перо… Прошу простить – меня не будет всего минуту.

Улугбек, до этого мгновения лежавший на подушках третьей скамьи, потянулся и встал. Его желто-зеленые глаза, не мигая, смотрели на гостя. Хвост подрагивал, изогнутые, как ятаган, когти бесстыдно блестели в свете масляных ламп.

Сафият мимолетно улыбнулась: кот обещал присмотреть за странным пришельцем.

Прошло действительно не больше минуты – Сафият вернулась с новым свитком, каламом и чернильницей. Улугбек, увидев хозяйку, вновь опустился на подушки. Гость разумно не двигался с места…

– Что ж, почтенный Недис, я готова.

Гость скосил глаза на кота. Девушка насторожилась. Да, что-то в этом черном незнакомце было… неправильным. То ли в движениях, то ли в повороте головы, то ли в плаще, с которым тот не мог расстаться, хотя в доме было тепло.

«Неужели я и в самом деле становлюсь отшельницей? – спросила сама у себя девушка. – Отчего же тогда не могу спокойно рассматривать своего гостя? Отчего мне неприятен взгляд его светлых глаз?»

Да, было, от чего задуматься. Гость явно родился где-то далеко на полуночи, и никакое имя не могло убедить Сафият в обратном. Чем-то собеседник напоминал ромейского воина – короткая шея, ежик седых волос… Чем-то походил на русина, чем-то на варяга.

«Однако пора приниматься за дело… Рассматривать каждого сказителя – дело неблагодарное».

Гость заговорил. Похоже, он привык рассказывать истории: даже голос у него изменился – стал ниже, мягче, бархатнее.

– Прекраснейшая… Я не зря говорил, что знаю необычные сказки. Должно быть, тебе ведомо, что почти все сказания всех народов заканчиваются победой добра над злом… И потому они все, сколь бы различными ни были, похожи друг на друга, как жемчужины одного ожерелья. Мои же истории иные. В них ты не найдешь вознагражденной любви или преданности, смертные обретут свой конец, а зло расхохочется в лицо добру, чувствуя свое превосходство…

«Откуда он знает? Как узнал, что именно это мне интересно?»

Гость усмехался. Он видел, что смог всего десятком слов приковать к себе внимание Сафият, что она вмиг позабыла о своих страхах, как позабыла и об осторожности… Что теперь он… стал хозяином положения.

– Итак, чудная греза, я расскажу тебе историю, которую услышал от умирающего менестреля в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…

Свиток шестой
Сафият кивнула и приготовилась записывать. А гость, прикрыв глаза, начал:

– Как-то раз, светлым осенним вечером, рыцарь Убальдо во время охоты отстал от своей свиты и в полном одиночестве возвращался в замок по тропе, пролегавшей между пустынными лесистыми горами. Рыцарь увидел, как с горы спускается человек в странной пестрой одежде. Незнакомец не замечал его до тех пор, пока конь не перегородил ему дорогу. Убальдо с удивлением увидел, что куртка незнакомца изящна и великолепно украшена, хотя уже старомодна и потрепана. Лицо странника было прекрасным, но бледным, борода – дикой и неухоженной.

Они поздоровались, и Убальдо рассказал, что он, к несчастью, здесь заблудился. Солнце уже скрылось за горами, и все кругом было пустынно. Незнакомец предложил рыцарю переночевать сегодня у него, завтра рано утром он покажет ему единственную тропу, которая выводит из лабиринта этих гор. Убальдо охотно согласился и последовал за своим провожатым. Скоро они оказались у скалы, в подножии которой была устроена просторная пещера. Большой камень лежал посередине пещеры. Ложе, прикрытое сухой листвой, заполняло заднюю часть убогого приюта. Убальдо привязал своего коня у входа, а хозяин молча принес вино и хлеб. Они сели рядом, и рыцарь, которому одежда неизвестного казалась малоподходящей для отшельника, не смог удержаться от вопроса о его прежней жизни.

«Не спрашивай, кто я», – ответил отшельник строго, и его лицо стало при этом мрачным и недружелюбным. Однако Убальдо заметил, что, когда он сам начал рассказывать о некоторых странствиях и доблестных делах своей юности, отшельник встрепенулся, а потом снова замкнулся в глубоком раздумье. Наконец усталый Убальдо улегся на предложенное ему ложе и скоро заснул, а хозяин расположился у входа в пещеру.

Среди ночи рыцарь, испуганный неспокойными сновидениями, проснулся. Он выглянул из пещеры. Луна ярко освещала тихое ожерелье гор. На площадке перед пещерой он увидел незнакомца, который беспокойно расхаживал взад и вперед под высокими колеблющимися деревьями. Он пел высоким голосом песню, из которой Убальдо удалось уловить такие слова:

Прежних песен прелесть манит, Тайный трепет тихо тянет Из тоскливой глубины. Грех стиха оставь в покое – Или чудо вековое Ниспошли мне с вышины!
Певец замолчал, уселся на камень и, казалось, начал бормотать молитвы, которые, однако, скорее звучали как заклятья. Журчанье горных ручьев, тихий шелест сосен странно сплетались с голосом отшельника, и Убальдо, сломленный сном, снова опустился на свое ложе.

– Прошу простить мой вопрос, мудрый рассказчик, но… Насколько далеки от нынешних дней описываемые события?

– Не дальше жизни человеческой… – непонятно объяснил рассказчик. Похоже было, что вопрос девушки вывел его из некоего оцепенения. – Однако сие вовсе не важно…

Сафият покорно склонила голову.

Гость же вновь полуприкрыл глаза и продолжил:

– Едва заблестели на вершинах первые утренние лучи, как отшельник разбудил рыцаря, чтобы показать ему путь домой. Радостно вскочил рыцарь на коня, а его странный спутник молча пошел рядом с ним. Скоро они достигли вершины последней горы, и их глазам внезапно открылась сверкающая долина с ручьями, городами и замками, озаренная прекрасной утренней зарей. Казалось, что отшельник был удивлен не менее незадачливого Убальдо.

«Ах, как хорош мир!» – смущенно воскликнул он, прикрыл лицо руками и поспешил обратно в лес. Покачав головой, рыцарь устремился по знакомой дороге к своему замку.

Любопытство, однако, в скором времени снова привело Убальдо в эти места, и после недолгих поисков он оказался у пещеры. Отшельник встретил его не так мрачно и напряженно.

По подслушанному ночному пению Убальдо догадался, что отшельник жаждет искупить тяжкие грехи, но ему показалось, что незнакомец бесплодно сражается с искушением, ибо во время недолгой беседы было заметно, как прорывалось подавленное земное страдание в его безумных и горящих глазах, причем все черты незнакомца странно искажались.

Это побудило доброго рыцаря к частым посещениям, чтобы всей силой своего неомраченного духа помочь и поддержать страждущего. Отшельник не открывал своего имени, не рассказывал о своей жизни, казалось, его страшило прошлое. Но с каждой встречей он становился спокойнее и доверчивее. Доброму рыцарю однажды даже удалось уговорить отшельника погостить в его замке.

Был уже вечер, когда они подошли к замку. В камине запылал жаркий огонь, рыцарь велел принести самое лучшее вино, которое у него было. Отшельник впервые почувствовал себя почти уютно. Он очень внимательно рассматривал оружие, мерцавшее в отблесках каминного огня на стене, а потом молча и долго глядел на рыцаря.

– Вы счастливы, – сказал он, – и ваш уверенный, мужественный образ вызывает во мне почтение и робость, через страдания и радости с волнением и спокойствием идете вы по жизни, отдаваясь ей, как корабельщик, который точно знает, куда он должен править, и никакие чудесные песни сирен не собьют его с пути. Рядом с вами мне часто кажется, что я или трусливый глупец, или безумец. Есть люди, опьяненные жизнью, – но ах, как страшно потом становиться трезвым!

– Брат прав: нет иного способа! Не уговаривать же ее, в самом деле.

– Воистину… Да и кто она такая, чтобы тратить силы на уговоры? Приказать – и вся недолга!

– Брат, она не подчинится – ибо за сотни лет никчемные твари слишком много возомнили о себе, начав задумываться даже о своих правах. Приказа может быть недостаточно: а вот от магии, забытой в этом презренном мире высокой магии, ей не отвертеться!

– Да будет так!

– К тому же ночь страсти еще никому не мешала…

– О да, а после этого сия падшая никому и вовсе не будет нужна. О ней и не вспомнят…

– Брат, оставь свою надменность до поры… Ночи полнолуния еще надо дождаться. Дождаться в этом мире!

Все четверо умолкли. Им оставалось только ждать. Однако именно это они умели лучше всего…

– Рыцарь, уважаемая, не хотел оставить без отклика необычные высказывания своего гостя и потому настойчиво просил доверить ему историю своей жизни. Отшельник ответил:

– Если вы мне обещаете молчать о том, что я вам расскажу, и разрешите мне не называть никаких имен, то я это сделаю.

Рыцарь поклялся в этом. Он пригласил свою супругу, в молчании которой был уверен, чтобы и она послушала рассказ, давно ожидаемый ими обоими. Она пришла, неся одно дитя на руках, а другое ведя за руку. Это была высокая прекрасная женщина на исходе отцветающей юности, ласковая и нежная, как закатное солнце. Ее появление привело отшельника в явное смятение, он раскрыл окно и долго смотрел на ночной лес, чтобы прийти в себя. Успокоившись, он подошел к ним, они все сели поближе к пылающему камину, и он начал рассказывать:

– Осеннее солнце сияло и согревало цветные туманы, скрывавшие долины вокруг моего замка. Музыка смолкла, праздник заканчивался, и веселые гости разъезжались в разные стороны. Это был прощальный праздник, который я давал в честь самого любимого друга моей юности, отъезжавшего сегодня со своим войском, чтобы в крестовом походе помочь великому христианскому воинству завоевать землю обетованную. С самой ранней юности крестовый поход был единственным предметом наших желаний, надежд и планов, и даже сейчас я погружаюсь с непередаваемой грустью в воспоминания о том милом и прекрасном времени, когда под высокими липами на склоне горы, где стоял мой замок, мы вместе следили за плывущими облаками, провожая их в ту благословенную, чудесную страну, где герои жили и воевали в светлом блеске славы. Но как быстро все изменилось во мне! Барышня, цветок прелести и красоты, которую я видел всего несколько раз и которую с первой встречи полюбил неодолимой любовью, о которой сама барышня ничего не знала, приковала меня к моим горам. И вот теперь, когда я вошел в силу, чтобы воевать, я не мог уехать и отпускал друга одного.

Она тоже была на празднике, и я безмерно блаженствовал, созерцая ее красоту. Утром, когда я помогал ей вскочить на коня, я осмелился открыть ей, что только ради нее не иду в крестовый поход. Она ничего не ответила мне, только посмотрела, как мне показалось, испуганно и быстро умчалась.

Рыцарь и его супруга, услышав это, посмотрели друг на друга с явным удивлением. Но гость этого не заметил и продолжил рассказ:

– Все уехали. Через высокие сводчатые окна солнце освещало пустые залы, где звучали только мои одинокие шаги. Я выглянул из окна – в молчаливых лесах изредка слышались удары топоров дровосеков. Какое-то неописуемое томление овладело мною в эти часы одиночества. Я не мог этого выдержать, вскочил на коня и отправился на охоту, чтобы дать стесненному сердцу вздохнуть.

Я долго скакал и наконец, к своему удивлению, оказался в местности, которая мне была совершенно неизвестна. Задумавшись, с соколом на руке, ехал я по прекрасной долине, освещаемой косыми лучами заходящего солнца, в ясном голубом воздухе осенние паутинки летали, как клочки вуали, высоко над горами звучали прощальные песни улетавших птичьих стай.

И вдруг я услышал, как недалеко от цепочки гор перекликались валторны. Какие-то голоса сопровождали музыку валторн пением. Никогда раньше музыка не наполняла меня таким чудесным томлением. Я был вне себя от этих звуков, проникавших прямо в сердце.

Мой сокол, как только зазвучали первые аккорды, испугался, взвился в небо с пронзительным криком и не вернулся ко мне. Я же не мог устоять перед песней валторн и пошел вслед за ней, растерянный и смущенный. Песня то звучала вдали, то слышалась совсем рядом.

И вот я вышел из леса и увидел белый замок на горе. Рядом с замком, с вершины и до кромки леса, чудесный сад сиял яркими красками, окружая замок волшебным кольцом. Все деревья и кусты, раскрашенные теплой осенью, были пурпурными, золотистыми и огненными. Заходящее солнце бросало лучи на прелестные газоны, фонтаны и окна дворца.

Я заметил, что околдовавшие меня звуки валторн доносились из сада, и среди этого сияния под дикими виноградными лозами я увидел, признаюсь, с некоторым испугом, барышню, которой были заняты все мои мысли: прогуливаясь, она пела. Увидев меня, дева замолчала. Мальчики-пажи в шелковых одеждах поспешили ко мне и увели моего коня.

Я несся через изящно позолоченные ворота на террасу в саду, где стояла моя возлюбленная, и, ошеломленный такой красотой, опустился перед ней на колени. На ней было темно-красное платье; длинная вуаль, прозрачная, как летние паутинки, овевала золотые локоны, скрепленные надо лбом великолепной астрой из сверкающих драгоценных камней.

Ласково она подняла меня с колен и трогательным голосом, как бы надломленным от любви и страдания, произнесла: «Прекрасный и несчастный юноша, как я тебя люблю! Я люблю тебя уже давно, и, когда осень начинает свои таинственные праздники, мои чувства пробуждаются с новой неодолимой силой. Несчастный! Как ты попал в круг моих звуков? Оставь меня и беги!»

Меня потрясли ее слова, и я заклинал ее все рассказать и объясниться. Но она не отвечала, и в молчании шли мы рядом друг с другом через сад.

Наступил вечер. Некое странное величие исходило от всей ее фигуры.

«Знай же, – наконец отвечала она, – твой друг детства, который сегодня распрощался с тобой, – предатель. Меня вынудили стать его невестой. Ревность помешала ему открыть тебе свою любовь. Он не последовал в Палестину, он приедет завтра, чтобы увезти меня и спрятать в отдаленном замке от всех человеческих взоров. Теперь я должна уйти. Мы не увидимся больше никогда, если он не умрет…»

С этими словами она запечатлела поцелуй на моих губах и исчезла в темных аллеях. В моих глазах искрился холодным сиянием ее бриллиант, а поцелуй горел в крови, вызывая наслаждение, смешанное с ужасом.

Я вспоминал, устрашенный, темные слова, которыми, прощаясь, она отравила мою здоровую кровь, и долго в размышлениях бродил по пустынным аллеям. Наконец, измученный, прилег на каменные ступени перед воротами замка. Вдали еще звучали валторны, и я задремал, предаваясь странным мыслям.

Когда я проснулся, настало светлое утро. Все двери и окна замка были закрыты, сад и окрестности – пустынны и тихи. В этом одиночестве снова возникли в моем сердце образ возлюбленной и все колдовство вчерашнего вечера. Я пребывал в блаженстве, снова чувствуя себя любимым. Правда, мне вспоминались и темные слова. Мне хотелось бежать от этих мест, но поцелуй еще горел на моих губах и не было сил удалиться.

В воздухе веял теплый, почти душный ветер, как будто вернулось лето. Я бродил в ближнем лесу, надеясь отвлечься охотой. На верхушке дерева я заметил птицу с таким красивым оперением, какого еще никогда не встречал. Я натянул лук, чтобы подстрелить птицу, но она быстро перелетела на другое дерево. Я пошел за прекрасной птицей вслед, но она перелетала с верхушки на верхушку, и ее светло-золотые крылья красиво заблестели в солнечных лучах.

Так я попал в узкую долину, окруженную высокими скалами. Здесь не было ветра, все зеленело и цвело, будто осень еще не пришла. В глубине долины слышалось чудесное пение. Удивленно раздвинул я ветви густого кустарника, у которого стоял, – и глаза почти закрылись, опьяненные и ослепленные чудом, открывшимся мне.

Тихий пруд лежал среди высоких скал, пышно укрытых зарослями плюща и тростника. Прекрасные девушки купались в ленивой воде и пели. Возвышаясь среди них, стояла нагая красавица и молча, пока другие пели, смотрела в волны, сладострастно игравшие вокруг ее колен, и казалась очарованной и погруженной в созерцание своей собственной красоты, отраженной в зеркале пруда. Я остановился, охваченный пламенным ужасом, а когда прекрасные незнакомки стали выходить на берег, бросился прочь, чтобы меня не заметили.

Я бежал в густой лес, чтобы охладить желания, пожиравшие, как огонь, мою юную душу. Но чем дальше я уходил, тем настойчивее кружились перед моими глазами сладостные картины, тем болезненнее преследовало меня сияние юных тел.

Сумерки застали меня в лесу. Небо изменилось, потемнело, под горами бушевала буря. «Мы не увидимся больше, если он не умрет!» – повторял я непрерывно и мчался, как будто меня гнали привидения.

Иногда мне казалось, что где-то в стороне я слышал стук копыт, но я боялся встречи с людьми и бежал от этих звуков, как только они начинали приближаться ко мне. Замок моей любимой я увидел на скале – снова пели валторны, как вчера вечером, в окнах сияли свечи, как мягкий лунный свет, и освещали таинственно ближние деревья и цветы, в то время как все вокруг было отдано во власть буре и тьме.

Почти не владея собой, стал я взбираться на высокую скалу, рядом с которой мчался ревущий горный поток. Наверху я увидел темную фигуру человека, сидевшего на камне так тихо и неподвижно, как будто бы он сам был из камня. Разорванные тучи мчались по небу. Кроваво-красный месяц прорвался на мгновение в облаках – и я узнал моего друга, жениха моей возлюбленной.

Он вскочил, как только увидел меня, так быстро и резко, что я ужаснулся, а он схватился за меч. В бешенстве напал я на него и обхватил обеими руками. Мы боролись с ним до тех пор, пока я не сбросил его со скалы в пропасть. Сразу воцарилась тишина, только сильнее шумел поток: казалось, вся моя прежняя жизнь погребена в этих крутящихся волнах. Я поспешил прочь от этого ужасного места. Мне послышался громкий отвратительный хохот с верхушки дерева и показалось, что я вновь вижу ту птицу, за которой гонялся по лесу. Испуганный, загнанный и почти безумный, бросился я через чащу и стены сада к замку барышни. Изо всех сил дергал я засовы на закрытых воротах. «Открывай! – кричал я вне себя. – Открывай! Я убил моего закадычного друга! Ты теперь моя, на земле и в небесах!»

И тут открылись ворота, и барышня, прекраснее, чем когда-либо, упала с пламенными поцелуями в мои объятия. Я не буду говорить о великолепии покоев в замке, аромате чужеземных цветов и деревьев, среди которых пели прекраснейшие женщины, о волнах света и музыки, о бурном, невыразимом наслаждении, которое я испытал в объятиях любимой.

Недис вынул калам из пальцев Сафият. Та была столь заворожена картинами, что встали перед ее взором, что не подумала и возражать. Гость приобнял девушку, вынудив ее положить голову себе на плечо. Все это он проделал, однако, не прерывая своего рассказа.

– Незнакомец внезапно вскочил. За окнами замка послышалось странное пение. Только отдельные строфы звучали как пропетые человеческим голосом, потом снова как бы звучали высокие звуки кларнета, который иногда ветер доносит с дальних гор, заставляя замирать сердце и быстро исчезая. «Успокойтесь, – проговорил рыцарь, – мы к этому давно привыкли. В ближних лесах, видимо, живет колдовство. Осенью часто мы слышим по ночам эти звуки. Они исчезают так же быстро, как появляются, и мы из-за них не тревожимся». Однако в душе рыцаря поднималось непонятное волнение, с которым он тщетно пытался справиться. Звуки умолкли. Отшельник сидел с отсутствующим видом, погруженный в глубокое раздумье. После долгого молчания он заговорил снова, но не так спокойно, как раньше:

– Я заметил, что возлюбленную иногда охватывала непонятная тоска среди всего великолепия, особенно когда она смотрела, как осень уходит с лугов и из лесов. Но после крепкого и здорового ночного сна ее чудесное лицо и все вокруг дышало утренней свежестью и новорожденной прелестью.

Только однажды, когда мы вместе стояли у окна, она была тише и печальнее, чем обычно. В саду зимняя буря играла с падающими листьями. Я видел, что она тайком вздрагивала, рассматривая побелевшие окрестности. Все ее женщины нас покинули, песни валторн доносились сегодня издалека, а потом они смолкли. Глаза моей возлюбленной утратили весь свой блеск и казались потухшими. За горы уходило солнце, освещая сад и долины. Барышня обвила меня обеими руками и запела странную песню, которую я ни разу не слышал. Угасала заря, звуки уносили меня куда-то вдаль, против воли глаза мои закрылись, и я задремал.

Когда я проснулся, была уже ночь. Ярко светила луна. Моя возлюбленная спала рядом со мной на шелковом ложе. Удивленно я рассматривал ее – дева была мертвенно-бледна, спутанные волосы в беспорядке окутывали ее лицо и грудь. Все вокруг лежало и стояло на тех же местах, что я видел засыпая. Мне показалось, что это было давным-давно. Я подошел к открытому окну. В саду все изменилось. Странно раскачивались деревья. У стены замка стояли неизвестные мужчины, которые, что-то бормоча и обсуждая, все время одинаково наклонялись и двигались, как будто плели невидимую пряжу. Я ничего не мог понять, но слышал, что они часто называли мое имя. Я повернулся к моей возлюбленной, ее как раз ярко освещала луна. Мне показалось, что я вижу каменное изваяние, прекрасное, но холодное и неподвижное. На замершей ее груди сверкали бриллианты, как глаза василиска, рот странно кривился.

Ужас, которого я никогда в жизни не испытывал, охватил меня. Я помчался через пустые залы, все великолепие которых исчезло. Неподалеку от дворца неизвестные, увидев меня, вдруг прекратили свое занятие и замерли как вкопанные. В стороне у горы, около одинокого пруда, девушки в белоснежных одеждах пели чудесные песни и расстилали странную пряжу, чтобы отбелить ее в лунных лучах. Это пение и эти девушки только усилили мой ужас, и я бросился прочь. По небу мчались тучи, деревья шумели мне вслед, а я бежал, не переводя дыхания.

Постепенно ночь становилась теплее и тише, в кустах запели соловьи. Далеко внизу, у подножия гор, я услышал голоса, и давние забытые воспоминания вернулись в мое выжженное сердце: передо мной над горами занималась чудесная утренняя заря.

«Что же это? Где я? – воскликнул я, не понимая, что случилось. – Осень и зима прошли, на земле снова весна. Боже мой, где же я так долго был?»

Наконец я достиг вершины последней горы. Восходило яркое солнце. Радостная дрожь прокатилась по земле: реки и замки сверкали, люди спокойно и весело занимались обычными делами, бесчисленные жаворонки звенели высоко в небе. Я упал на колени и горько оплакивал свою потерянную жизнь.

Я не понял тогда и не понимаю еще и теперь, как все это получилось, но вернуться в веселый и невинный мир с моими грехами я не хотел. Целый год я жил так в той пещере, где вы меня видели. Страстные молитвы исторгались часто из моей измученной души, иногда я даже думал, что выдержал испытание и добился милости божьей. Когда же осень снова раскинула красочные цепи по горам и долинам, из леса зазвучали хорошо знакомые звуки, проникая в мое одиночество, – им отзывались темные струны моего сердца. В глубине души я все еще боялся перезвона колоколов дальнего собора, когда в ясные воскресные утра они добирались до меня через горы.

– Бедный Раймунд! – воскликнул рыцарь, который давно с глубоким волнением рассматривал чужеземца, погруженного в свой мечтательный рассказ.

– Ради всего святого, кто вы, откуда вы знаете мое имя? – воскликнул чужеземец и вскочил как громом пораженный.

– Боже мой, – ответил рыцарь, заключая дрожащего незнакомца с нежной любовью в свои объятия, – неужели ты нас совсем не узнаешь? Я твой старый товарищ по оружию, твой Убальдо, а это твоя Берта, которую ты тайно любил, которой ты после того прощального вечера в твоем замке помог сесть на коня. Конечно, время и многострадальная жизнь стерли с наших лиц свежие юные краски, и я узнал тебя только сейчас, когда ты начал свой рассказ. Я никогда не был в той местности, которую ты описываешь, и никогда не боролся с тобой на скале. Я сразу отправился в Палестину и воевал там многие годы, а после моего возвращения прекрасная Берта стала моей женой. Берта тоже не видела тебя после того прощального бала, и все, что ты рассказал, – только твои фантазии. Злое колдовство, пробуждаясь каждой осенью и вновь исчезая, мой бедный Раймунд, держит тебя в плену лживых выдумок долгие годы. Ты прожил месяцы, как дни. Когда я вернулся из земли обетованной, никто не мог сказать мне, куда ты уехал, и мы думали, что давно тебя утратили.

Убальдо от радости не заметил, что его друг с каждым его словом все сильнее дрожал. Пустыми, широко распахнутыми глазами смотрел он попеременно на обоих и узнал наконец друга и возлюбленную своей юности.

– Потеряно, все потеряно! – воскликнул он, потрясенный, вырвался из объятий Убальдо и выбежал из замка.

«Да, все потеряно: и моя любовь, и вся моя жизнь – только обман!» – говорил он сам себе все время и бежал до тех пор, пока огни замка Убальдо не исчезли за его спиной. Невольно он направился к своему собственному замку и оказался около него в час восхода солнца.

Это снова было светлое осеннее утро, как тогда, когда он оставил замок. Воспоминания о том времени и страдания о потерянном охватили его душу. Высокие липы на каменистом дворе замка все так же шелестели, но и двор, и сам замок лежали в запустении, лишь ветер врывался в разбитые окна.

Он вошел в сад. В нем все было разрушено, только поздние цветы поблескивали в засохшей траве. На высоком стебле сидела птица и пела колдовскую песню, наполнявшую сердце бесконечной тоской. Это были те же звуки, что он вчера слышал мимолетно во время своего рассказа в замке Убальдо. Со страхом узнал он теперь и прекрасную золотисто-желтую птицу из зачарованного леса. Высоко в сводчатом окне замка слушал песню и смотрел в сад рыцарь, неподвижный, бледный, окровавленный. Это был Убальдо…

– Аллах всесильный, – прошептала Сафият. – Убальдо? Окровавленный? Отчего? Как это случилось?

Свиток седьмой
«…Белая прядь у меня с первых дней жизни. Когда-то я надеялась, что все волосы будут такими…»

Ветерок нес эти слова, и вслед за ними летел маг Алим. Вот показалась городская стена с распахнутыми на восход воротами…

– Но что это я делаю? Почему полетел за словами неведомой девы вместо того, чтобы искать ее саму?

Небеса молчали. Черные тучи ушли – лишь высокие облачка напоминали о страшной грозе, что совсем недавно прокатилась над Медным городом.

Алим повернул обратно. Вот крыша его дома, вот дворец халифа… Вот Библиотека…

– Но куда же мне отправиться дальше? Где шалун-ветер подхватил слова неведомой девы?

Невидимкой Алим опустился наземь.

– Не дело вот так, бесцельно, бродить по городу. Кто-то же должен знать…

Как ответ услышал Алим слова прекрасной Хусни: «…вся ушла в пудовые кулаки…»

Алим взглянул на руки – ни пальцев, ни ладоней видно не было – как не было видно и самого Алима. Однако маг почувствовал, что руки налились: в гневе на самого себя он действительно сжал кулаки.

– Ты стократно права, мудрая далекая царица… Я начинаю забывать то, чему меня учили…

Бестелесный колдун покачал невидимой головой – от стыда он готов был спрятаться за пылинку.

– Что ж, пора начать сначала. Вспомнить то, что умел когда-то Алим-на-Блюде…

Трудно описать ощущения мага в тот миг, когда попытался он услышать мысли всех горожан. В его разум хлынули заботы об ужине, обиды на матушку, которая заставляет учить уроки вместо того, чтобы побегать по теплым лужам, беспокойство о крохе, который проплакал всю грозу и теперь еще толком не пришел в себя, досада на то, что платье намокло и теперь она походит на огородное пугало, а не на девушку, которая отправилась на свидание, отвращение при виде девчушки в намокшем хиджабе, вожделение при виде возлюбленной, воспоминания о том, куда он дел склянку с оружейным маслом…

«Довольно! – Алим прикрикнул на самого себя. – Ищи мысли девы… Если уж не можешь найти врага…»

Увы, среди водоворота мыслей Алим действительно не нашел тех, которые можно было бы назвать мыслями полуночного пришельца-мага. Весьма похоже, что он, вернее они, прячутся от всего мира, и даже от себя самого-иного… Просто так, на всякий случай, не пытаясь понять, есть ли вокруг враги.

Зато он услышал, как громко, даже отчаянно зашипел кот, пытаясь о чем-то предупредить хозяйку.

– Хорошая кошка… – прошипел тот, в чью руку вцепились кинжально-острые когти.

– Это кот, уважаемый. – В голосе девушки была слышна улыбка, немного насмешливая. – Он защищает меня от всего, что кажется ему опасным…

Алим мгновенно переместился туда, откуда слышались голоса. Девушка улыбалась – мягко и, действительно, чуть насмешливо. Ее собеседника маг разглядеть не мог, сколько ни пытался – лишь черный плащ и длинные пальцы, сейчас торопливо спрятавшиеся в складках. Плащ и голос – мягкий, теплый, бархатный.

Голос соблазнителя. Голос из-под плаща, под которым, маг почувствовал это, плотный кокон колдовской силы прячет тело. Тело человека. Но тонкое тело, астральное, Алим не спутал бы ни с чем и ни с кем.

Он, это он! Итак, его давний соперник нашел девушку, которую считает Девой Пророчества. Но действительно ли это она? Как это узнать?

Алим еще раз взглянул на хозяйку кота.

Высокая, хотя, конечно, не такая высокая, как он сам или пришлый колдун. Стройная. Темные глаза теплы, длинные пальцы перепачканы чернилами… Вокруг глаз сеточка морщинок – едва заметная.

«Похоже, милая, что ты целые дни проводишь за письмом… Оттого глаза и устают. Ты их щуришь, дабы видеть строки как можно четче… Но ты ли Дева Пророчества?»

Тем временем девушка погладила кота, который с достоинством принял ласку, и ответила гостю:

– Да, он мой настоящий друг.

Улыбка хозяйки стала вопросительной. Она взглянула на собеседника, безотчетным движением поправив косынку. Прядь седых волос мелькнула в ее пальцах и скрылась под ярким шелком.

«Да, это ты… – теперь у Алима не оставалось сомнений. Более того, он увидел, как довольно блеснули глаза гостя, когда он заметил эту самую, белую от рождения прядь волос. – Красавица, это ты… А тот, кто перед тобой, это он… Он самый, мой враг и жертва моего болтливого языка!»

Тем временем рекомый господин склонился в почтительном полупоклоне.

– Достойнейшая, – гость отвечал неторопливо, старательно подбирая слова, будто вспоминал язык, которым не пользовался много лет. – Почтенный Ас-Саббах рассказывал мне, что ты собираешь истории со всего мира. Что ты записываешь их, дабы не истерлись они в памяти потомков, дабы мудрость древних осталась в веках в поучение и назидание.

«Так вот почему твои руки, прекраснейшая, в чернилах!.. Вот почему устают твои глаза… Вот почему ты выглядишь старше своих лет…»

Больше ничего Алиму знать не надо было. Итак, заколдованный колдун нашел Деву Пророчества. Один из пятерых колдунов… Нашел и теперь ждет мига, когда звезды соберутся в «лисий хвост», чтобы сбылось Пророчество, уже начавшее набирать силу.

«Итак, один из них уже здесь… Похоже, что и мне надо задержаться в твоем доме, милая книгочея…»

Алим стал оглядываться в поисках места, где можно было бы спрятаться и от хозяйки, и от ее незваных гостей. И понял, что сделать это будет совсем непросто – в углу за печкой стояла прутьями вверх метла, заговоренная от сглаза по всем правилам колдовского искусства. В другом углу, у самого потолка, были подвешены бамбуковые флейты – тоже дань волшебной традиции, только уже другого народа. На столике в огромной деревянной чаше алели яблоки.

«Тринадцать яблок… Да ты, красавица, не упускаешь ничего! – Алим мимоходом улыбнулся. – А знания твои и впрямь более чем велики. Но где же мне найти местечко?»

Тут Алим почувствовал на себе прямой взгляд.

«Ого, а колдун-то набрался умений…» – Алим обернулся, готовясь начать схватку.

Миг, и он бы набросился на гостя, который продолжал разливаться соловьем перед терпеливой и гостеприимной хозяйкой. Но вовремя остановился – ибо не гость с далекой полуночи сверлил взглядом его, мага, спину. Не мигая, на него смотрел огромный серый кот.

– Так ты видишь меня, уважаемый? – улыбаясь, спросил Алим.

– Вижу. – Кот едва заметно кивнул лобастой башкой. – Трудновато было бы тебя не заметить…

– Но ведь твоя хозяйка…

– Она просто еще очень молода, а потому рассеянна. И внимание ее приковано к этому вонючему болтуну.

Кот брезгливо дернул лапой. Алим поймал себя на том, что совершенно не удивлен ни тем, что кот отвечает на его вопросы, ни тем, что люди всего этого не слышат.

– Да, уважаемый. – Кот мягко спрыгнул с рук хозяйки и устроился у печки. – Этому действительно не стоит удивляться. Ибо умение беседовать со всем миром столь редко, сколь и отрадно.

Алим опустился рядом с Улугбеком и рассеянно погладил его.

– Ты прав, достойный кот… Умение воистину более чем чудесное.

– Зови меня Улугбеком, невидимка. Ты ищешь что-то в нашем доме?

Алим взглянул в глаза коту.

– Откуда ты знаешь?

Кот покровительственно улыбнулся. Неспящий Алим подумал, что это умение еще очень нескоро подарит всем котам мира совсем другой волшебник… Почтенный же Улугбек уже сейчас владел им в совершенстве.

– Нет, уважаемый. Сие умение, – кот без труда читал мысли мага, – всегда было присуще нашему роду. Тот волшебник лишь опишет его. Так что же ты ищешь в нашем доме?

Алим понял, что лучшего наперсника ему не найти. А потому рассказал и о давнем своем сражении с полуночным пришельцем, наглым и самоуверенным до глупости. И о своей победе, которая со дня на день грозит обернуться поражением. И о том, что Дева Пророчества, его, уважаемого Улугбека, хозяйка, в беде…

Кот озадаченно молчал. Молчал и Алим, ибо все было сказано.

– Странная история. – Улугбек потянулся. – Моей глупенькой Сафият нужна помощь… Это понятно. Но какая?

Алим пожал плечами – он тоже этого не знал. Говоря по чести, он сейчас думал вовсе не о красавице с седой прядью в волосах, а о ее госте. И о себе самом. Пытался понять, как остановить кельта. Как сделать так, чтобы пятеро заколдованных недомагов не стали одним, древним, умелым и злым колдуном.

– Моей хозяйке нужно помочь, – назидательно проговорил кот. Теперь он сидел и всматривался в глаза Алима. – Если ты сможешь помочь ей, то она поможет тебе куда лучше, чем целая свора волшебников…

– Ты уверен в этом, достойный Улугбек?

– Я вижу, уважаемый, что ты в пылу погони совсем не подумал о том, о чем надо было думать давным-давно: ты не придумал, как лишить Пророчество силы, раз уж ты стал его хозяином.

Неспящий маг поежился: очень уж неприятно, когда какой-то серый кот учит тебя, будто мальчишку.

– Не обижайся. – Улугбек еще раз потянулся. – Вы, люди, еще столь юны. Даже лучшие из магов. Мы же, коты, сопутствуем вам с первых дней жизни… вашей жизни, конечно. И сопутствуем именно для того, чтобы учить… И удерживать от слишком больших глупостей.

– Должно быть, это непросто…

– Более чем непросто. Особенно, если вспомнить, что некоторые обожают собак, таких же глупых, как они сами… И отчего-то не любят котов…

– Неверное, оттого, что не любят, когда им пытаются дать совет…

Невольно Алим всерьез задумался обо всем, сказанном мудрым Улугбеком. Кот же, это было видно, одобрительно закивал, видя, что хотя бы один из «глупых людишек» наконец начал думать о действительно важных вещах.

«Дать совет… Дать совет… – отчего-то эти слова не давали магу покоя. – Аллах великий, как все просто! Я должен остаться здесь и начать давать советы! Я должен подсказывать Деве Пророчества, как поступать дальше, если уж не могу изменить небесную механику и не хочу нанять разбойника, который в темном углу прирежет оставшихся четверых пришельцев с полуночи…»

– Почтеннейший… – Алим со всем возможным уважением обернулся к коту. – Ты прав – твоя хозяйка в опасности и я должен ее спасти. Но для этого мне надо остаться здесь, в ее доме. И попытаться стать ее собеседником… Дабы удерживать ее от неразумных шагов и подсказывать разумные…

Кот согласно кивнул.

– Однако, уважаемый, появиться в своем истинном облике я не могу – твоя госпожа непременно примет меня за разбойника… или вора. А заранее раскрывать ей карты тоже нельзя, ибо она может спугнуть недостойного пришельца.

Кот вновь кивнул.

– Поэтому мне нужно стать чем-то в этом доме, чего уважаемая Сафият не боится.

Кот кивнул в третий раз – он видел, куда клонит гость, и теперь хотел лишь одного: чтобы тот назвал вещи своими именами.

– Вот почему я прошу у тебя разрешения на время вселиться в твое тело, стать другом твоей госпожи и ее советчиком.

Кот величественно пожал плечами.

– Я рад, что ты до этого додумался, маг. Не у многих достанет мужества просить о таком у нас, древних священных животных. Я позволяю тебе это.

Алим благодарно улыбнулся.

– Твое согласие делает мне честь, уважаемый…

– После поговорим о чести, – ворчливо ответил Улугбек и чуть нагнул голову. – Довольно болтать. Входи.

И Алим вошел в разум достойного животного, уместил в его теле свое невидимое тело, пошевелился, будто поправляя непривычное платье.

И широко зевнул, блеснув клыками, – через дворик бежала мышка. Миг – и лишь ее хвостик задергался в когтях.

«Отлично, мой друг, – ощутил Алим одобрение кота. – Ты будешь ловить мышей, а я буду их есть».

Свиток восьмой
– В ужасе, в настоящем непритворном ужасе, умная дева, отпрянул Раймунд от страшной картины. Вокруг светилось ясное утро. Вдруг он увидел, как внизу промчалась на стройном коне смеющаяся прекрасная волшебница. Серебряные паутинки летели за ней вслед, от драгоценной астры на ее лбу падали длинные золотисто-зеленые лучи на луга.

Как безумный бросился Раймунд из сада за милым видением. Странные песни птицы вновь манили за собой. И чем дальше он шел, тем больше звучали в этой песне теплые голоса валторн, которые его когда-то околдовали. Погруженный в свои безумные видения, ушел бедный Раймунд за песней в лес, и больше его никто и никогда не видел…

Недис закончил рассказ. И только сейчас Сафият заметила, что он держит ее руки в своих, что покрывает их нежными поцелуями. Пергамент исписан лишь наполовину…

«Он околдовал меня! – с испугом подумала Сафият. – Я словно своими глазами видела печального рыцаря Убальдо, слышала нечеловечески прекрасное пение, волшебные ветры касались моей щеки…»

Иноземный гость расстегнул еще одну пуговицу на шелковом кафтане девушки.

– Чего ты боишься, красавица? Почему избегаешь моих объятий?

Сафият почувствовала, что не может ответить и слова. Не может потому, что страстно хочет объятий, объятий требовательных и нежных, поцелуев, заставляющих забыть не только о приличиях, но и о себе самой, близости, кружащей голову…

– Прекраснейшая, иди же ко мне…

И Сафият покорно подняла голову, отвечая на опытный поцелуй полуночного гостя. Губы его были холодны и тверды, а прикосновения не столько нежны, сколько властны.

«Да, о да! Мне не нужен другой – мне нужен только такой: мудрый, сильный и решительный… Любовник и наставник…»

О, тут Сафият, даже околдованная, ничуть не ошибалась. Ибо ее гость постиг науку колдовской страсти в совершенстве. Быть может, единственную из наук…

Сафият не заметила, как она вместе с гостем очутилась в опочивальне – голову кружили поцелуи, желания заставляли трепетать тело. А разум, похоже, спал – ибо не слышала она спасительного шепота внутреннего голоса, не видела вокруг ничего, кроме горящих желанием глаз прекрасного незнакомца.

Не отпуская стан девушки, Недис сбросил плащ, потом избавился от узкого черного кафтана, а потом и от просторной темно-синей шелковой рубахи. Пальцы девушки скользнули по его шее, по плечам, остановились на груди.

– Аллах всесильный, – прошептала Сафият. – Я видела столь совершенное тело только у борцов… Как ты прекрасен!

И Недис решил, что не будет учить азам Деву Пророчества, что опрокинет ее на самое дно бездны страсти, не боясь испугать или причинить боль.

«Глупая курица… Конечно, не видела. Такого тела не может сотворить природа – то лишь морок, наваждение. Но для тебя страсть будет не просто колдовской – она будет губительной. Ибо после меня ты не захочешь никого! Любой из тех, кто пожелает тебя, будет тебе отвратителен. А его прикосновения заставят тебя лишь содрогаться от ужаса!..»

И гость прильнул к шее девушки страстным поцелуем. То был ключ наваждения – теперь Сафият не избавится от морока до утра.

«Мой Недис в одежде был совсем невидным… Он должен ходить обнаженным… Как многого лишены мы, не видя истинной красы тех, с кем хотим разделить страсть!»

Девушка гладила могучие плечи, восхищаясь прекрасным телом, что пряталось за строгими одеяниями. Она любовалась телом гостя, наслаждалась его решительными прикосновениями. Она чувствовала, что голова от желания идет кругом. Девушка резко вздохнула, когда обнаженный Недис приблизился к ней. Сейчас Сафият возбуждало даже его мощное, шумное дыхание. Она любовалась мускулами плеч и плоскими мышцами живота. Не тело юного мальчика было перед ней, а тело бойца непобедимой гвардии.

Взгляд Сафият спустился к его чреслам.

– Если будешь так смотреть на меня, моя греза, то я не смогу угодить тебе так, как мне бы того хотелось, – шепотом проговорил он.

Сафият потупилась, хотя из-под ресниц продолжала любоваться своим гостем. Не смотреть на него было невозможно – он был великолепен. Недис опустился на ложе и потянул Сафият. Она опустилась рядом, и он провел ладонью по спине, помогая ей избавиться от свободной рубахи. «Куда же делась моя одежда?» – мелькнуло в затуманенном мозгу девушки.

Увы, ответа она бы дать не смогла – волны желания уже поглотили ее разум.

Гость провел ладонью по обнажившемуся плечу и едва не застонал сам: кожа была так нежна, что вожделение поглотило все иные желания, овладело им, заставило бешено биться сердце. От этой неопытной красавицы он завелся так, будто сам был неопытным мальчишкой и впервые увидел обнаженное женское тело. Черные, как вороново крыло, ресницы мягко легли на ее щеки. Волосы темным шелком разметались по ложу. Он даже испугался того вожделения, каким горел к ней, неизвестной. К той, которая вскоре исчезнет, оставив в памяти лишь эту мимолетную ночь.

Наклонившись, он страстно ее поцеловал, а пальцы легкими движениями коснулись гладкой кожи груди. Застонав, Сафият прижалась к его руке.

– О мой гость…

– О да, прекраснейшая. Наконец мы вместе… Я хочу сделать тебя счастливой. Пусть всего на миг…

– Мой прекрасный… – Сафият бархатно рассмеялась, а Недис поймал себя на том, что любуется длинной ее шеей и предвкушает, как вопьется более чем горячим поцелуем в соблазнительную впадинку у ключицы. – Не медли. Я вижу, что страсть затопила твой разум. Не бойся – я желаю тебя столь же сильно, сколь ты желаешь меня. Иначе зачем бы ты увлек меня в опочивальню?

Недис привстал, взглянул девушке в глаза. Но там плескалась только страсть. Эта страсть и подсказала Сафият последние слова – те самые, которые заставили насторожиться гостя. Выходит, она вовсе не потеряла головы?

– Удивительнейшая! – Недис зарылся лицом в шею девушки. – Мечта моя, греза…

Алим, конечно, видел, что гость не гнушается колдовства. До конца сказки было еще далеко, а он уже набросил магическое покрывало на голову девушки, заставляя ее не столько слушать, сколько вожделеть, не столько следить за судьбой несчастного рыцаря, сколько за губами рассказчика, пытаясь представить, каким будет вкус поцелуя.

«О да, достойный рассказчик… Теперь я не просто знаю, кто ты, я уверен в своем знании…»

Неспящий маг глазами кота наблюдал, как девушка с удовольствием позволила себя обнять, как с улыбкой взяла гостя за руку и повела наверх. Алим прекрасно понимал, что делает полуночный колдун, представлял и то, зачем гость это делает.

Он понимал, что околдованная, завороженная, влюбленная женщина сделает для своего любимого все – не раздумывая о собственной судьбе и о том, насколько сие деяние разумно. А этого Алиму, конечно, вовсе не хотелось.

«Значит, надменный полуночный гость, надо тебя лишить твоей магии, лишить коварной колдовской силы, которая превращает тебя в самого желанного, самого страстного, самого пылкого мужчину под этим небом!»

Сейчас Алим не думал о девушке – его целью был колдун. Однако неспящий маг, похоже, недооценил Недиса: девушка по-прежнему видела только прекрасного, желанного, горящего страстью… Сам же гость почувствовал себя сейчас не тем опытным и все повидавшим соблазнителем, каким должен был предстать перед Девой Пророчества, а пылким юношей, впервые взошедшим на ложе. Более того, Недис-маг не ощутил и чужого колдовского присутствия.

– Свет звезд моих, Сафият… – Недис остановился и опустил глаза. Он попытался найти слова, но не мог, ибо не должно опытному мужчине признаваться в том, что он, вожделеющий, мечтающий о пылкой страсти, давно не касался женского тела. – Мне больно говорить это, но…

– Ты хочешь уйти, мой прекрасный?

– Нет, прекрасная, – покачал головой Недис. – Я боюсь того, что я… что я не столь умел, чтобы сделать тебя счастливой, чтобы ты насладилась в полной мере…

Сафият нежно улыбнулась.

– Любимый, увы, я тоже более чем неумела. Уже много лет мужчины обходят меня стороной, пугаясь того, что я могу оказаться выше их… Хоть в чем-то. Думаю, что тебе, мудрому, придется учить меня страсти… И быть может, сложив вместе два неумения, создадим мы высокое умение, которое даровано будет лишь нам одним…

Слова девушки бальзамом пролились на сердце Недис. Он почувствовал, что сердце его колотится о ребра и готово выскочить из груди.

Сафият же продолжила:

– Об одном я лишь прошу тебя – не торопись. Дай мне почувствовать каждый миг твоего наслаждения как свой…

– Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира. Клянусь тебе, я не потороплюсь, я буду медлителем, как самый густой мед… Однако поверь, ни одного мгновения больше терять я не намерен – ибо ты, желанная, рядом со мной. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы показать тебе все… Чтобы стать с тобой одним целым…

– Я мечтаю об этом, – нежно улыбнулась Сафият.

Неужели она вновь сможет стать самой собой? Стать желанной, стать живой, стать… Стать настоящей.

Кровь стучала Недису в виски, его тело горело от близости девы, которой он столь мучительно желал. Это чувство родилось в тот самый миг, когда он впервые почувствовал прикосновение нежных рук к своему горящему челу, и с каждым мигом становилось все более свирепым. Его тело сейчас было готово воплотить в реальность самые безумные из мечтаний, которые до сего мига жили лишь в его воспоминаниях и воображении.

– Ты будешь счастлива со мной, удивительная женщина, – обжег ей губы его горячий шепот. – Не бойся, я не сделаю тебе больно. Просто доверься мне…

«Аллах великий… – Нечто, похожее на панику, обожгло душу Алима. – Похоже, я перестарался. Глядишь, он влюбится в нее… И тогда… Что же тогда?»

Разумно было бы неторопливо продумать все возможные исходы событий, решить, будет ли уместным то или иное колдовское вмешательство. Однако времени для этого не было совсем. И потому оставалось надеяться, что у него хватит сил, чтобы исправить содеянное.

Однако попытки Алима увидеть происходящее натолкнулись на весьма жесткий щит. С перепугу неспящий маг решил, что куда более могущественный колдун, чем Недис или он сам, вмешался в события. И лишь через мгновение Алим вспомнил, что взаимная страсть, подлинное чувство, пусть и вызванное к жизни магией, заключает пару в кокон, непроницаемый для всего остального мира. Не то, чтобы как-то влиять на события, даже увидеть, что там, за щитом, не представлялось возможным.

Теперь Алиму оставалось только ждать… И пытаться понять, как повернутся дела.

Невероятный, всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Недиса, был неожиданным для него самого: ему еще не доводилось переживать ничего подобного. И вызвала эту бурю не умелая обольстительница, каких он познал немало в огромном мире за долгие годы, а эта девушка, робкая и неумелая, о нежных губах которой он и не мечтал.

Он весь превратился в туго натянутый лук… Но где-то в глубине сознания вдруг проснулась тревога:

«Она должна насладиться… Влюбиться в тебя! Не торопись, иначе она запомнит только боль и то, что эту боль причинил ты! И тогда пути назад не будет…»

Допустить такое гость никак не мог. Более того, мысль о том, чтобы возбудить Сафият, подвести ее к пику наслаждения и лишь затем взять, доставила ему истинное удовольствие. Он опустился рядом с ней на ложе, обнял ее и жадно припал к ее губам.

Сафият показалось, что ее живота коснулся кусок раскаленного железа. Она испуганно взглянула и… усмехнулась своей глупости. Ибо его тело говорило куда яснее его слов.

– Теперь ты веришь мне? – прошептал Недис.

О да, Сафият было все более чем понятно. Она лишь удивлялась тому, сколь пылко ответила на желание этого, еще вчера неизвестного, совсем чужого для нее человека. «Аллах великий, я так давно не была с мужчиной… Его обидит моя холодность… Но клянусь, я никогда не знала подобных объятий…»

Недис, должно быть, почувствовав ее опасение, делал все, чтобы заставить ее забыть о целом мире, остаться с ней наедине и доказать, что холод и одиночество больше никогда не вернутся в ее душу.

Его губы и язык принялись ласкать ее грудь, а рука скользнула вниз, пальцы нащупали и стали мягко ласкать средоточие ее наслаждения.

По телу Сафият уже разливалась теплая волна возбуждения, кровь быстрее побежала по жилам, сердце стучало все чаще и чаще. Она не могла сказать, что это ей неприятно, но боялась, что не сможет ответить на желания его тела так, как ему этого хочется.

Пальцы и язык Недиса продолжали свою мучительную, сладкую муку. Сафият начала задыхаться.

– О нет, больше не надо! – вскричала она, с ужасом чувствуя, что ей все труднее владеть собой. – Остановись!

– Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу! – раздался его прерывистый шепот. – Ты требуешь невозможного. Лучше забудь обо всем, постарайся почувствовать меня, дай себе волю!

Его слова – Сафият с удивлением и даже ужасом ощутила это – зажгли в ней поистине чудовищный огонь. Знала ли она подлинную страсть до сего мига, знала ли любовь? Быть может, те немногие, что осмеливались беседовать с Сафият, осмеливались целовать ее, осмеливались просить о близости, не пылали таким горячим чувством, как этот еще вчера незнакомый, а сегодня – единственный и любимый мужчина…

Сейчас на ложе, отвечая на все более смелые ласки этого удивительного человека, распростерлась женщина, не просто жаждущая страсти, а женщина, вожделеющая ее!.. Что ж, он победил. Будь что будет!

Ее колени разошлись в стороны.

– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Недиса. – Правда, ты еще не совсем готова, но ничего, скоро, очень скоро…

Его пальцы стали более настойчивыми, они проникали все глубже, то убегая назад, то устремляясь вперед. Желание, до сих пор жившее в самом низу живота крошечным огоньком, выпустило длинные языки пламени и пожаром побежало по всему ее телу, окутывая своей сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой волшебного дурмана, даря изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение.

Сафият застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра непроизвольно задвигались в унисон с дразнящим танцем его пальцев. Одиночество, печаль пустых вечеров, тоска о семье, уже покинувшая даже самые затаенные уголки ее души, – все осталось где-то там, в другой жизни. Сейчас она страстно желала лишь одного – безраздельно отдаться этой волне наслаждения, которая, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо несла ее на своем гребне к ослепительно сияющим звездам.

Недис с удовлетворением наблюдал, как сдержанная, неумелая женщина превращается на его глазах в страстную тигрицу, охваченную буйным вихрем желания. Теперь Сафият с жадностью принимала от него то, что еще несколько мгновений назад решительно отвергала, и он понял, что она вскоре взойдет, взовьется на самую вершину страсти. Чудом родившееся ощущение, казалось, давно забытое, подсказало ему, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один уважающий себя возлюбленный.

Недис приподнялся и с тихим стоном мягко вошел в восхитительный влажный коридор ее ждущего, жаждущего тела. Выждав лишь долю секунды, чтобы Сафият привыкла к этому новому для нее ощущению, он начал свою нежную смелую атаку. Недис подался чуть назад, затем вошел в нее на всю длину своей твердой, горящей от возбуждения плоти.

– О Аллах всесильный! – простонал он. – Никогда в моей жизни не было ничего подобного! Ты… ты просто чудо, моя мечта…

Сафият не верила себе, не верила своим чувствам: такая сила, такая страсть… Она стала девчонкой, которая впервые познает любовь самого желанного и прекрасного на свете мужчины.

Недис между тем продолжал размеренно двигаться, задавая ритм, успокаивая и одновременно поощряя. В теле женщины вновь просыпались ощущения – сначала робко, потом все отчетливее заговорили бедра, спина, живот, волна желания опять подхватила Сафият и стремительно понесла, сметая на своем пути осколки опасений и осторожности. Затем с внезапной злостью она швырнула ее куда-то вверх, и девушка словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением такой силы и пронзительной остроты, что перед ее плотно закрытыми глазами запульсировали огненные пятна.

Ее наполненный страстью стон прозвучал для Недиса долгожданной наградой. Сам он давно уже был на грани и лишь ждал этого момента. О, теперь и ему можно было отдаться ощущениям, возводящим его к самым вершинам! Несколько широких, размашистых движений, и его хриплый стон присоединился к затихающему крику Сафият.

Они долго лежали рядом друг с другом, не шевелясь и почти не дыша.

Наконец хоровод звезд перед глазами Сафият стал меркнуть, а мир – обретать свои прежние очертания. Она подняла голову и увидела склонившегося над ней Недиса: он улыбался…

«О Аллах великий! – пронеслось в голове у Сафият. – Почему же раньше я думала, что не могу потерять голову от страсти? Ведь сейчас довольно одного его взгляда, чтобы я стала перед ним на колени, моля о ласках! Конечно, он никакой не колдун. Просто по-настоящему опытный мужчина, который все эти годы искал женщину, в которой сможет зажечь подлинный пыл, которая сможет ответить на страсть страстью, а не стоном… Мой Недис, я готова ради тебя на все!»

Свиток девятый
Взошедшее солнце с любопытством заглянуло в опочивальню Сафият.

Девушка улыбнулась робкому лучу и повернула голову туда, где всего несколько мгновений назад лежал возлюбленный. Увы, лишь вмятина на подушке указывала, что его присутствие ей не пригрезилось.

Сафият вскочила и, набросив тонкий шелк халата, сбежала вниз по лестнице.

Недис торопливо затягивал ремни на башмаках франкской работы.

– Ты хотел сбежать? – Обида невольно прорвалась в ее голосе.

– Ну что ты, моя мечта. Разве бы я смог? Ты подарила мне такую страсть, что теперь я до конца своих дней буду помнить каждый ее миг…

Недис, что удивительно, совсем не лгал. Более того, он даже немного печалился о том, что больше не увидит эту красавицу. Во всяком случае, до того мига, пока она не найдет Амулет Пророчества.

Полуночный гость опустил глаза на пергамент, который так и остался лежать на столике, прижатый чернильницей.

– Я заберу его с собой, – гость аккуратно свернул пергамент в трубочку. – А вечером принесу… Сказку нужно дописать. Половина сказки – как половина любви: пугающа и безнадежна…

– Вечером? – переспросила Сафият.

– Конечно. – Недис пожал плечами. – Вечером, когда я закончу свои торговые дела, я приду к тебе, чтобы рассказать новую сказку… Может быть, на этот раз ты сможешь записать ее до конца…

Под его откровенным взглядом Сафият покраснела. Хотя отчего было бы краснеть? Не она же соблазнила его…

– До вечера, прекраснейшая из женщин мира…

Калитка захлопнулась.

Сафият еще миг, не двигаясь, смотрела вслед. Затем оцепенение оставило ее.

– Что со мной? – Девушка недоуменно оглянулась по сторонам. – Отчего я стою посреди двора, как полоумная дурочка. Отчего пялюсь на калитку? Ушел – и ушел.

Воспоминания о ласках теперь были не такими сладкими. Скорее наоборот – поцелуи казались липкими, объятия – не сильными, а судорожными. А тело, которое еще мгновение назад девушка назвала бы прекрасным, вспоминалось иначе – узкие плечи, впалая грудная клетка, брюшко, светлая кожа…

Девушку передернуло от отвращения.

– Какой стыд! Какое безрассудство. Немолодой, некрасивый, болтливый…

Теперь Сафият показалось, что единственным достоинством ушедшего Недиса была сказка – печальная, не столько мудрая, сколько горькая, не повествующая о добре и зле, но рассказывающая о наваждении и смерти.

– Должно быть, он меня околдовал… – пробормотала Сафият и принялась собираться. – Солнце уже высоко, должно быть, я не просто опоздала, а катастрофически опоздала… Малика с ума сходит, мудрый Галиль злится…

– Не беспокойся, прекраснейшая, сейчас еще совсем рано. Ты никуда не опоздала. И ничьих планов не нарушила…

Сафият оглянулась на голос. Но рядом никого не было. Лишь Улугбек смотрел на нее с высокой ступеньки.

– Рано? – голос девушки задрожал.

– Рано. – Кот кивнул. – Солнце взошло совсем недавно. А мудрый Галиль сегодня торопиться не будет – он поспорит о причинах грозы с Мирзой-звездочетом. И будет спорить почти до полудня…

– Откуда ты знаешь?

Осведомленность кота изумила девушку куда больше, чем внезапно обретенный им дар человеческой речи.

– Знаю. – Кот улегся на камни двора. – Так что ты успеешь все.

– Вот и отлично… – Сафият сделала пару шагов и опустилась на скамью. – Значит, можно выпить кофе…

– С лепешками? – Улугбек вскочил на скамью рядом и потерся о руку хозяйки.

– Конечно, с лепешками, – рассеянно ответила Сафият. – Подожди, они совсем скоро будут готовы…

Привычные утренние дела до какой-то степени успокоили девушку. Печь послушно согрела воду в котелке, лепешки подрумянились словно сами… Сафият отпила первый, самый вкусный глоток кофе. Она уже почти пришла в себя, лишь едва заметно подрагивали руки.

– Слишком много событий… для меня… Слишком… непривычная сказка… слишком… предприимчивый гость… слишком странное утро…

– Не беспокойся, мудрейшая. Ничего ужасного пока не случилось… А ты сегодня хороша как никогда.

Лесть всегда была сильным оружием. Быть может, поэтому Сафият не бросилась вон из собственного дома с криком, что ее кот стал разговаривать с ней. Более того, слова Улугбека были откровенно приятны девушке.

– Отрадно слышать это, почтенный Улугбек. Я рада, что хоть кто-то находит меня привлекательной…

– Весьма привлекательной, моя звезда, – пробурчал Алим. Он с превеликим трудом удерживал себя от ревности и зависти. А потому не видел ничего дурного в том, чтобы слегка заворожить Деву Пророчества.

Ибо оказалось, что она не просто, а необыкновенно, сказочно хороша. Утро разгладило все морщинки, глаза сияют, щеки цветут нежным румянцем, длинные черные косы на концах распушились.

Сафият рассеянно кивнула. Ее уже ничего не могло удивить. Пусть кот беседует с ней, пусть называет прекраснейшей, величает звездой.

– Тогда, о пушистый мудрец, быть может, ты знаешь, отчего гость с далекой полуночи показался мне таким… прекрасным… Вернее вчера вечером я бы назвала его прекраснейшим из мужчин. А сегодня поутру я едва сдерживаю удивление, пытаясь понять, на что польстилась…

– То были лишь чары ночи, достойная Сафият. – Кот лег на стол, что ему делать было категорически запрещено. – Обычные колдовские чары. Утром они рассеялись и ты стала самой собой – рассудительной и сдержанной…

«Прости меня, прекрасная дева, за эту ложь… Хотя это ложь лишь наполовину. Чары-то действительно были и действительно рассеялись… Хотя чары совсем иные…»

– Отлично. – Сафият попыталась улыбнуться. Но губы еще не очень слушались. – Раз так, то я могу спокойно отправиться в Библиотеку. И без страха ждать прихода Галиля-сказителя.

– Конечно, уважаемая хозяйка.

Сафият было немного странно видеть, как кот с ней беседует, оставаясь при этом все тем же огромным пушистым баловнем и любимчиком.

Вскоре сборы были закончены.

– Ну что ж, почтенный Улугбек. Я ухожу. Ты остаешься за старшего.

Кот потерся о ногу Сафият.

– Должно быть, уважаемая, лучше будет, если я отправлюсь с тобой. После грозы в городе небезопасно… тебе нужна охрана…

– Охрана так охрана. – Девушка пожала плечами. Отчего-то ей и в голову не пришло думать, какой охраной может стать обычный домашний кот, пусть даже и обретший дар речи.

Немногочисленные прохожие провожали глазами почтенную книгочею, которая в сопровождении крупного и очень пушистого серого кота неторопливо шествовала в сторону Библиотеки.

Достойный Галиль явился действительно в полдень и был удивительно рассеян. Попытался рассказать сказку, вконец запутался и, не дойдя до середины, ретировался, дабы не опозориться сильнее.

День, обычно такой интересный, сегодня казался долгим и странным. Но и он подошел к концу. Грозы более не шумели над Библиотекой, не пугали девушек, заставляя их закрывать окна от ветра и сырости.

Малика, усердная помощница Сафият, почему-то не обратила ни малейшего внимания на кота, который сопровождал подругу. Вернее, она увидела, что в зале появился какой-то кот, но не сказала ни слова.

«Думаю, она бы и книжку с полки для меня сняла, – подумал Алим. – Если бы я попросил, конечно…»

Жизнь в теле кота нравилась магу необыкновенно. Однако он находил очевидные неудобства в том, что приходится ходить босиком. Не говоря уже о запахах, которые не просто оглушали, а поистине сводили с ума.

«Потерпи, почтенный маг, – отвечал ему Улугбек. – Ничего страшного в этом нет. Куда более странно было бы, если бы ты попытался найти на меня сандалии…»

И с этим трудно было не согласиться. Так или иначе, но этот странный, заколдованный день подошел к концу. Сафият с видимым удовольствием простилась с Маликой и отправилась домой.

Она мечтала только об одном – увидеть вокруг родные стены и хоть немного прийти в себя.

– Надеюсь, что больше никаких сюрпризов недалекий Ас-Саббах мне не преподнесет, – проговорила девушка, когда за ней, наконец, закрылась калитка.

Тишина и покой царили в доме. Столик вновь занял свое место у стены, пиалы выстроились на верхней полке. Привычный уют почти успокоил девушку. Почти вернул ей природную рассудительность.

И в этот миг калитка распахнулась и вчерашний гость, Недис с полуночи, мечтавший, чтобы его звали Старцем Пустыни, страшным Шаи-Хулудом, по-хозяйски вошел во двор.

– Вот и я, прекраснейшая. Соскучилась?

И вновь на Сафият пали чары. Она широко улыбнулась вошедшему.

– Я считала минуты до того мига, когда ты придешь…

Улугбек вскочил и зашипел, согнув дугой спину.

– Хорошая кошечка, – пробормотал Недис.

– Я же тебе говорила, – укоризненно ответила Сафит. – Это кот по имени Улугбек. Мой друг и защитник…

– Прости, прекраснейшая, я запамятовал… Слишком много дел… Счастье, что свиток не забыл с собой взять.

Девушка благодарно улыбнулась и положила свиток на полку с пиалами.

«Неужели я ошибся? – с тревогой подумал Алим. – Неужели это просто сказитель? Который и в самом деле занят торговыми делами в поисках хлеба насущного? Отчего не видны сегодня столь заметные… отличия сего гостя от любого обычного человека?»

Черный лаковый столик вновь был заставлен угощениями. В кумгане исходил холодом мандариновый шербет. Фрукты теснились на ярком блюде.

Сафият молча сидела напротив гостя. Тот, это было отлично видно, напрочь лишен каких-то понятий о достоинстве и обходительности. Ибо он, взяв по яблоку в каждую руку, приступил к рассказу.

Сафият заскрипела пером.

– Прекраснейшая… – заговорил Недис. – Я не зря говорил, что знаю необычные сказки. Должно быть, тебе ведомо, что почти все сказания всех народов заканчиваются победой добра над злом… И потому они все, сколь бы различными ни были, похожи друг на друга, как капли воды из одной лужи. Мои же истории иные. В них ты не найдешь вознагражденной любви или преданности, смертные обретут свой конец, а зло расхохочется в лицо добру, чувствуя свое превосходство…

Сафият озадаченно подняла голову и взглянула на гостя.

– Ты уже говорил все это, уважаемый…

– Ах да… Все дела, дела… Даже вечером, с прекраснейшей из женщин мира, я не могу забыть о них… Прости. Итак, моя греза, я расскажу тебе историю, рассказанную мне умирающим менестрелем в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…

– Прости меня, мудрый сказитель, добрый гость. Но и это ты мне уже рассказал. Печальна судьба друга Убальдо, но уже известна. Как известна и судьба всех рыцарей и волшебниц…

Гость поежился, взглянул девушке в лицо, потер лоб.

– Должно быть, сегодняшнее солнце сыграло со мной злую шутку. Я словно позабыл все, что было накануне.

– Все? – в голосе Сафият зазвучала обида.

– О нет… – Тут губы Недиса-гостя растянулись в сухой улыбке. – Не все, конечно… Почти все.

«Вот и понимай как знаешь…»

Алим все еще терялся догадках, пытаясь понять, кто перед ним – вчерашний ли иноземец или его брат-близнец. Другой колдун или тот же. Быть может, долгие годы спокойствия притупили его колдовское чутье. Или, что было куда вероятнее, за те же бесконечные столетия научились пять Недисов скрывать свои колдовские умения, притворяясь одним и тем же человеком.

– Тогда, моя сладкая греза, я расскажу тебе историю, которую поведал мне сказитель на далеких Фарерских островах, отделенных от всего мира густыми туманами и высокими скалами. Это рассказ о рыцаре Синяя борода и печальной судьбе его любви. Внемли же горькой истине…

Сафият опустила голову и поудобнее взяла в руки калам.

– За редким березовым леском, окаймлявшим город с севера, до самого моря тянется холмистая равнина, кое-где покрытая кустарником и низкорослыми соснами. От пролома в городской стене до берега моря не более двух часов ходьбы, но дороги, что вела бы через равнину прямо к морю, проложить еще не успели. В бесчисленных ложбинах стояло болото, черное и вязкое, словно клей. Здесь водились жабы и крысы, временами, словно проталкиваясь сквозь густой воздух, залетала сойка и, подхватив моллюска, улетала прочь.

Свиток десятый
Равнину пересекала цепь холмов, на самом высоком из них круто вздымались к небесам угловатые и корявые каменные глыбы – остатки утесов. Прежде здесь простиралось море, теперь от него осталось только болото, глухое и стылое, чуждое и морю, и суше.

Никто не помнит, когда именно и при каких обстоятельствах отошли эти земли во владение барона Паоло ди Сельви. Восторженный, уверенный в себе, барон искрился весельем, когда сошел на берег. В лихо сдвинутой фуражке по трапу спускался широкоплечий моряк с кривыми ногами наездника. Но вдруг налетел порыв ветра – в то утро дул свежий, пронизывающий ветер – и фуражка шлепнулась прямо в воду. Ужас охватил матросов от такого зловещего предзнаменования, а он стоял среди них с непокрытой головой и смеялся. У него был курносый нос со вдавленной переносицей, близко посаженные раскосые глаза, их светло-серая прозрачность, казалось, противоречила мягкости губ и плавному звучанию голоса.

Барон отправился в город окружным путем, он ехал на вороном жеребце вслед за упряжкой мулов, тащивших повозку с двумя сундуками. И двух часов не прошло, а он уже возвращался коротким путем через равнину, смеясь и посвистывая, послав коня в галоп. Никто не знает, что тогда случилось. По-видимому, на краю болота барон спешился и побрел по песку и трясине.

Только под утро нашли его: он лежал на скале навзничь, без признаков жизни, перемазанный глиной и покрытый водорослями. Лицо у него раздулось, оно пылало и было усеяно волдырями, точно обожженное, а на правой руке и предплечье свисали лохмотья содранной кожи. Бесчувственное тело уложили на носилки, отнесли через пустошь к ближайшей проезжей дороге, чтобы как можно скорее доставить барона в город. Через неделю ожоги зажили. Барон не помнил, что с ним произошло. И только сестры милосердия видели, что к вечеру в глазах у него появлялось выражение страдания и ужаса, а иногда он заслонял лицо рукой и жалобно стонал. Оправившись от болезни, барон подарил свой корабль штурману, выплатил команде щедрую плату, а сам остался жить в городе.

Сначала он поселился в южной части города, в доме на самой окраине. Он жил здесь среди певчих птиц и ни с кем не общался. Спустя несколько месяцев он переехал в ветхое строение у самой городской стены, из которого открывался вид на окутанную болотными испарениями бескрайнюю пустошь. Барон сильно изменился, стал замкнутым, нелюдимым, подолгу сидел на городской стене или гулял по ней и лишь иногда отправлялся верхом по дороге к морю.

Так прошел почти год, но вот однажды утром он появился в городе. На рыночной площади он справился, где живет самый лучший зодчий этих мест, отыскал его и без лишних слов поручил ему построить на пустынной равнине дом. Скрестив руки на груди, барон сказал, что торопиться не следует: дом надо выстроить у подножья скалы так, чтобы он охватил кольцом каменную красавицу. Пусть это будет укромный замок, уютный и богато украшенный. Через полгода он собирается привезти в этот замок молодую супругу.

И вот посреди запустения вырос замок, над которым шутили все окрестные жители. Вскоре комнаты замка были заполнены дорогой старинной утварью. Прошло еще немногим больше месяца, и барон привез в замок из чужедальних стран молодую жену.

В первый раз о ней заговорили, когда она появилась в городском театре. Смуглолицая, совсем еще девочка, она ни на шаг не отходила от мужа, а он снова был весел и совершенно всех очаровал. В тот вечер они танцевали в зале ратуши. Барон, сложив губы трубочкой, что-то насвистывал в танце, поглаживал свою окладистую каштановую бороду и, посмеиваясь, всем показывал рубцы от ожогов на правой руке.

Во второй раз о его жене заговорили уже неделю спустя, когда среди ночи из замка верхом примчался гонец, забарабанил в дверь к доктору, вытащил его из дома и доставил на пустошь к бездыханному телу молодой женщины. Она лежала в темном коридоре возле спальни, в ночном одеянии, с посиневшим лицом. Рядом на полу догорала свеча: видимо, она держала ее в руке, когда выбегала из комнаты. Барон смотрел на доктора застывшим взглядом, на вопросы не отвечал, но ничем не выдавал своего волнения. Из обрывочных слов рыдающей горничной удалось узнать, что чужестранка давно страдала сердечным недугом. Доктор установил: смерть наступила от закупорки легких.

– Брат, и не забудь: иного способа мы не придумали.

– Я не забуду… Да и как тут забыть, если мы говорили об этом только вчера?

– Брат, не стоит шутить – слишком все серьезно. Вот свиток – отдай его. Постарайся не выдать, что ты видишь ее впервые…

– Ох, и зануда же ты, братец! Небось, завидуешь мне. Хочешь еще разочек отведать сладенького и глупенького курицына тельца?

– Братья, не ссорьтесь!

– Мы вовсе не братья, осел…

– Мы куда ближе, дурень… И запомни – ночи полнолуния еще надо дождаться. А ты лезешь в драку!

Все четверо умолкли. Нетерпение снедало их, но действительно, впереди было еще долгих четыре ночи…

– Спустя три недели, рассказывают, барон снова появился в городе. Его стали принимать в обществе. Все чаще он ездил на охоту, участвовал в состязаниях, ходил на бега, а по вечерам за бокалом вина рассказывал о своих путешествиях и приключениях. Горожане часто видели его, веселого и мечтательного, в компании городских стражников, как вдруг в один мартовский день он, взяв двух матросов, опять отправился в плавание. А через полгода барон прислал своему управляющему письмо, в котором приказывал обить стены жилых комнат зеленой тканью, постелить зеленые дорожки, а на женской половине поставить букеты орхидей.

После восьми месяцев отсутствия барон воротился из странствий. И снова с молодой женой. Вторую жену барона в городе никто не видел. Через месяц ее нашли мертвой, она лежала во дворе замка, в черной амазонке, зажав в руке хлыстик, а бледное гордое лицо прикрывала вуаль.

Теперь стоило только барону появиться в черном кожаном одеянии на улицах города, как раздавались негромкие, однако весьма непочтительные шепотки, дети при виде его громко вскрикивали, бросали вслед камнями или метили из рогаток в его жеребца.

Дочь члена муниципалитета, хрупкое белокурое создание, сидя у окна, не раз глядела барону вслед. И всякий раз, когда мужчины с затаенной злобой говорили о судьбе черного рыцаря, на ее прекрасные глаза наворачивались слезы. У себя в комнате она часто плакала над его горькой участью. А однажды появилась у него в замке и стала его женой. Не помогли ни просьбы, ни уговоры ее родных. Когда спустя месяц под вечер у пролома в городской стене был найден труп прелестной девушки, горожане в неистовстве едва не растерзали барона. С этого дня барон старался не появляться на людях, он жил один посреди пустоши, и только его богатство удерживало в замке прислугу.

Но вот однажды к берегу причалила небольшая яхта. Над бухтой и окрестностями разнеслись звуки серебряного рога – это в город, управляя парой белых лошадей, спешила в коляске мисс Ильзебилль. Она поселилась в гостинице на рыночной площади, расспросила хозяина сперва о бароне Паоло и его замке, затем о том, женат ли теперь барон, и наконец – где его можно увидеть. Оказалось, на скачках, которые должны были состояться завтра за городом. Едва рассвело, запрягли лошадей, грум взобрался на козлы, на мягком сиденье покачивалась мисс Ильзебилль.

Небо было стального цвета, дул летний ветерок. Люди теснились у входа на ипподром, заполняли трибуны перед широким зеленым полем. Стоял такой невероятный шум, будто над ристалищем кружила огромная стая птиц.

Она приехала последней, перед самым началом забега. Две белые смирные лошади катили по шуршащему песку открытую коляску, обитую синим шелком. Мисс Ильзебилль вышла из коляски – в синем бархатном платье, с высоко собранными волосами, открывающими белую шею, в шляпке с длинным страусовым пером, гордо покачивающимся на ветру. Легкой походкой она прошла на свое место. Скользнув задумчивым взглядом по лицам и предметам и оставив на них, словно осклизлая улитка, липкий след, она с улыбкой принялась лакомиться шоколадом.

– Шоколадом, уважаемый? А что это такое?

Недис не сразу смог ответить. Он настолько погрузился в историю, так заслушался самого себя, что был даже рассержен, когда Сафият задала вопрос.

– Шоколад?.. Ты не знаешь?

К счастью, он успел удержаться от низких слов. Девушка отрицательно качнула головой. «Конечно, где ж вам знать, ничтожные…»

– Это… такое лакомство… Его привозят из далекой страны… вы зовете ее Фузан.

– Вкусное?

– Коварное, ибо заставляет вновь и вновь покупать его. А каждая следующая плитка стоит дороже предыдущей. Говорили, что некоторые глупцы отдавали целые состояния за новую порцию…

Сафият вздохнула – воистину прилюдно лакомиться таким могла только весьма самоуверенная особа.

– Однако ты прервала меня… глупенькая. Итак, скачки. Барон Паоло стоял, облокотившись на барьер. Он заслонился от солнца фетровой шляпой и с интересом наблюдал за подъезжавшими рысью белыми лошадьми. А когда увидел страусово перо, спустился по лестнице на четыре ступеньки и, протиснувшись сквозь толпу, предстал перед мисс Ильзебилль. Подняв руки ладонями вверх, как это делают кочевники, он низко поклонился. Она от испуга вздрогнула, затем рассмеялась.

Как только закончились скачки с препятствиями, она встала и пригласила учтивого мужчину прокатиться с ней в коляске. Они направились к полудню от города, и, пока ехали лесом, он рассказал о себе: о том, что оказался здесь по воле судьбы и что живет в замке посреди пустоши. А она сказала, что ее зовут мисс Ильзебилль, и ей известно, что в замке на равнине у него умерли три жены, и она глубоко опечалена его участью.

В ответ он только мрачно взглянул на нее и понурил седую голову. А грум резко развернул лошадей, и они покатили по дороге, ведущей на пустошь. При въезде на замковую аллею дорога сужалась. Паоло забрал у кучера поводья. Лошади заупрямились. Он вышел, взял их под уздцы. Под ударами кнута лошади захрапели, рванули с места и чуть было не понесли, но барон крепко держал поводья.

Возникший перед мисс Ильзебилль замок казался чудом посреди пустыни. Над крышей женской половины торчала остроконечная вершина белой скалы. Паоло сидел выпрямившись: на голове мягкая шляпа, загорелые щеки впали, взгляд светло-серых раскосых глаз пуст, и только губы по-прежнему казались мягкими и нетерпеливыми. В сумерках коляска подъехала к дому. У главного входа, прощаясь, он подал ей руку, но она вышла вслед за ним и попросилась остаться у него на несколько дней: она готова развлекать барона музыкой. Паоло с удовольствием согласился, и мисс Ильзебилль расположилась на женской половине.

По утрам и после обеда они катались на лошадях. У себя в покоях Ильзебилль играла и пела для Паоло, одевалась в пестрые и бледно-зеленые русалочьи наряды, черные волосы заплетала в косы, а когда танцевала перед ним на коврах, зажимала кончики кос ослепительно белыми зубами, и тогда в ее глазах вспыхивали коварные огоньки. Паоло хмуро возлежал на подушках, курил кальян, обволакивая себя дымом, а потом бросался на пол и, лежа на ковре, с любопытством разглядывал ее светлыми глазами, слушая, как она что-то напевает вполголоса под аккомпанемент гитары, на которой играла служанка. Голос ее становился звонче, движения – стремительней.

Как-то однажды она вдруг разрыдалась: ей надо знать, что с ним, она хочет ему помочь. Но он только взял ее за руки и прижал горячие ладони ко лбу, прошептав какую-то молитву. Она обняла его крепко, а он, дрожа всем телом, молился все громче и громче, выкрикивая непонятные ей слова. Но вскоре он уже успокоился и мягко и нежно проводил мисс Ильзебилль в ее покои.

А вечером, когда барон уснул на своей половине, дерзкая и коварная мисс Ильзебилль прокралась к комнате, в которую выходила скала. Подергала запертую дверь, раз, другой, с выдохом толкнула плечом: не поддается. Тогда она отыскала внизу на двери засов и, сбив себе палец, из последних сил – так, что заныла рука, – отодвинула его.

Дверь бесшумно распахнулась. Закутавшись в черную шаль, хрупкая мисс Ильзебилль подняла свечу: это была небольшая уютная комната, столики и боковые стены которой были заполнены очаровательными женскими безделушками. Широкую заднюю стену образовывала грубая поверхность скалы. В мерцающем свете свечи скала отбрасывала причудливую тень, в углублении скалы стояла приподнятая над полом кровать, убранная зеленым покрывалом, к кровати вели две ступеньки. Пританцовывая от радости, мисс Ильзебилль прошла по толстому ковру, скинув шаль, вдохнула слабый аромат цветов, зажгла два висячих светильника – вся таинственная комната предстала перед ней.

С потолка, обитого японским шелком, свисала зеленая ткань, со стен спокойно и нежно улыбались ковры и картины, и, словно фантастическая игра воображения, переливаясь, светилась странная скала. Тихонько притворив дверь, мисс Ильзебилль взобралась на кровать и пролежала в ней, мечтая, до утра. А поутру, погасив свет и осторожно опустив засов, она незаметно проскользнула по коридору в свою комнату.

«И ничего не случилось, ничего со мной не случилось!» – радостно повторяла она про себя. И теперь каждый вечер мисс Ильзебилль пробиралась в комнату со скалой и оставалась там на всю ночь. А днем она без умолку болтала и пела, стараясь привлечь к себе внимание отрешенного хозяина замка. Все чаще она бросала в его сторону пристальный взгляд черных бархатных глаз.

И вот однажды, когда Ильзебилль, накинув сверху пять шуршащих покрывал, танцевала перед Паоло и он, смеясь над ее дикими прыжками, поймал ее за запястья, она вдруг приникла к нему, обнажив перед ним свои прелести, и взмолилась:

– Я твоя, Паоло! Я твоя!

– Вы ли это, мисс Ильзебилль? Вы ли это?

Во взгляде Паоло не было ни дерзости, ни огня, лишь тоска, недоумение и отчаяние. Видя это, девушка отпрянула и, накинув покрывала, выскользнула из комнаты. Но с того дня он стал относиться к ней с немым благоговением, и бледнолицая мисс Ильзебилль целиком погрузилась в удивительное состояние блаженства.

Когда они гуляли по лесу, черный рыцарь часто носил ее на руках, читая молитвы на чужом и грубом языке, иногда, молясь, он опускался на колени. Никогда не тянулись ее губы к его губам, лишь изредка брал он ее нежные ладони и прижимал ко лбу. Паоло и Ильзебилль вместе развлекались и ездили на охоту, часто сидели на берегу моря, мечтали вдвоем. Глаза Паоло искрились.

Как-то раз девушка сказала барону, что хочет попросить кое о чем. А когда он приветливо спросил, о чем же, закусила нижнюю губу и ответила, что должна ему сообщить нечто важное. Что, если пригласить из города доктора? Ей кажется, она заболела. Губы Паоло стали белыми как мел, закрыв глаза, он тяжело задышал:

– Что с тобой?

– Я слышу все время, почти непрерывно, тихое поскребывание. Откуда-то издалека доносится шум, что-то постоянно царапается, журчит и скребется, словно по песку бегает маленький зверек, пробежит и остановится, принюхиваясь. Звук такой тонкий, что часто не отличить от свиста.

Паоло стоял у окна и дул на стекло, наконец он выдавил с хрипом:

– При такой болезни врач ни к чему. Тебе надо развеяться, съездить на охоту или отправиться в путешествие, а еще лучше – уехать отсюда совсем.

В ответ мисс Ильзебилль громко расхохоталась и напомнила Паоло, с каким огромным трудом ее лошади добрались сюда. Да и где ей теперь найти таких лошадей, чтобы вернуться? Худое лицо барона пылало, лоб нахмурился, коренастое тело напряглось. Хриплым голосом он стал умолять ее, чтобы она уехала.

– Уезжай, прошу тебя, уезжай! Ты не нужна мне, не нужны мне женщины, не нужен мне никто, ненавижу всех вас, вы пустые, глупые создания! Уезжай! Молю тебя, уезжай! Я дам тебе нож, и ты вырежешь эту болезнь из сердца.

Мисс Ильзебилль, покачивая бедрами, направилась к нему, и тогда он, шатаясь и нетвердо ступая, словно ребенок, едва научившийся ходить, пошел ей навстречу. Она гладила его по голове, а он, вздрагивая у нее на груди, глядел на нее с тоской и таким отчаянием, что она разрыдалась. А в замке тайком сняла со стены кинжал и спрятала его под платьем.

Теперь мисс Ильзебилль в тонком платье часто ходила гулять одна. Она бродила по окрестностям, доходила до городской стены, возвращаясь с прогулок, приносила Паоло редкие раковины, голубые камешки и его любимые нарциссы. А однажды ей повстречался на дороге, что ведет из города, старик крестьянин, они разговорились, и он поведал ей о том, что барон-де продал душу злому чудовищу. И будто с незапамятных времен лежит то чудовище на дне старого моря, там, где теперь простирается пустошь, живет оно в скале и каждые два-три года требует себе человеческую жертву. Не будь нынешние женщины так развратны и безбожны, бедный рыцарь давно бы уж освободился от власти чудовища. С наслаждением слушала мисс Ильзебилль слова крестьянина, ибо знала все давно уже сама.

Свиток одиннадцатый
Едва в замке стемнело, мисс Ильзебилль накинула черную шаль, прихватила одной рукой две вязанки хвороста, в другую руку взяла свечу: напоследок она решила поджечь комнату со скалой, а потом скрыться в ночи и в тумане. На море ее уже ждала яхта, подготовленная к побегу. Тяжело дыша, с пылающими щеками, шла она по темному коридору.

И тут из темноты послышались приближающиеся шаги – это был Паоло. Вязанки хвороста скользнули вниз и шурша рассыпались на полу. Ни о чем не спрашивая, он бережно взял у нее свечу, поставил на пол и, не проронив ни слова, ласково погладил волосы и руки Ильзебилль. Ее черные глаза больше не ускользали в сторону от его глаз, смотревших на нее с участием и пугающей кротостью, взгляд ее не блуждал, она смотрела ему прямо в лицо, такое светлое, радостное. Теплые глаза Паоло светились одной лишь благодарностью. В первый раз его губы приблизились к ее губам и сомкнулись в поцелуе.

С этими словами Недис вновь поцеловал Сафият. Девушка ответила, но гость не почувствовал в этом ни страсти, ни даже желания.

«Ты так быстро все забыла? Брат же хвалился, что ты без ума от него. Что достаточно лишь прикоснуться к твоей руке, чтобы ты застонала от желания…»

Недис повел в воздухе двумя руками так, словно пытался выстроить вокруг девушки купол. Несколько слов – купол осветился мертвенно-синим светом и… пропал.

– Прекраснейшая, барон Паоло сказал, что нынче покидает замок. Ильзебилль сидела скорчившись в коридоре, свеча погасла, безудержный страх сотрясал ее плечи. Высоко подняв нательный крестик, она встала, хворост остался на полу. Ей надо идти, по коридору, к двери, туда, в комнату. Суровым было ее лицо, затем оно исказилось гримасой беспомощности. Держа над головой крест, плача и каясь, медленно шла мисс Ильзебилль по коридору. Отодвинула засов на двери. Ломая в отчаянии руки, она металась по комнате, била себя в грудь, наконец, упав на мягкий ковер, забылась сном.

Во сне она слышала шум, и треск, и мужские голоса, кричавшие ей: «Спасайся, Ильзебилль! Спасайся! Спасайся!» Она поднялась. Разверзлась скала, из огнедышащей пасти, раздуваясь, вырывалось пламя. Из расщелины хлынула вода, извиваясь тысячами щупалец, в комнату ввалилось чудовище. Словно вздыхая, оно исторгало из себя дрожащие сине-розовые языки пламени. Мисс Ильзебилль кинулась к двери, но не нашла ее, тогда она закричала, пронзительно, безумно: «Паоло! Паоло!» Чудовище, шипя, ползло следом. Сладостный ужас пронизал ее тело, в смертельном страхе она стала биться о стену. На стене блеснуло копье. Она сорвала его и не целясь метнула в огонь. Уже теряя сознание, Ильзебилль отыскала дверь, с воплями помчалась по пустынным коридорам, размахивая обожженными руками, добежала до своей комнаты и упала возле двери.

До самого рассвета пролежала там гордая мисс Ильзебилль. А когда поднялась, с тупым спокойствием сняла с себя туфли, распустила косы и, простоволосая, в одной тоненькой сорочке, вышла за ворота замка и направилась через пустошь в сторону города, к тому месту, где росли березы. Она шла не оглядываясь. А за ее спиной неистовствовала стихия. С моря нарастал гул. Гигантская морская волна, вытянувшись на целую милю, прорвала дамбы и, крутясь и пенясь, обрушилась серой стеной на заколдованную равнину, накрыв собой и то, что когда-то уже однажды принадлежало морю, и серый замок, и спящих в нем несчастных людей.

Ужасная волна докатила свои воды до самого холма, где росли березы. Ильзебилль поднималась по склону холма, и когда она проходила между деревьев, на лес опустился туман. Ее губы шептали странную молитву, но уже блекли, дева становилась все тоньше и тоньше и наконец со вздохом растаяла, растворившись в легком тумане, плывущем над березами.

Солнце стояло над морем, когда из города через пролом в стене медленной рысью выехал всадник на вороном жеребце. Он поднялся на холм и остановился на вершине: внизу, растянувшись на многие мили, бушевала и пенилась серая масса воды. Не было больше ни дороги, ни замка.

В тот день, когда прорвало дамбу, горожане еще раз увидели черного рыцаря: он промчался по улицам города… И там, где ступил его черный конь, более не выстроили ни дома, ни харчевни, ни лавки. Лишь черные цветы качались на синих стеблях, отмечая путь призрака…

Недис завершил рассказ. Сафият с трудом сбросила с себя колдовское очарование печального сказания. И лишь тогда заметила, что возлежит она на собственном ложе, что и рассказчик, и она сама наги, что серебряный свет луны заливает опочивальню. А пергамент, на котором должна была быть записана печальная история о черном рыцаре и самоотверженной красавице Ильзебилль, остался внизу, вместе с лакомствами, к которым ни она, ни Недис так и не притронулись.

«Он колдун! Он вновь околдовал меня! – Девушка вздрогнула в испуге. – Я видела пламя костра, я слышала удары подков о камни горной тропы, я слышала смех и пение красавицы Ильзебилль…»

Недис-пришелец прильнул к шее девушки в долгом поцелуе. Она не шевелилась.

– Чего ты боишься, красавица? Избегаешь моих объятий? Тебе неприятны мои поцелуи?

Сафият почувствовала, что язык не повинуется ей – она не может произнести ни слова. Не может потому, что хочет многого – объятий, требовательных и нежных, поцелуев, заставляющих забыть не только о приличиях, но и о себе самой, близости, кружащей голову… Сафият ощутила, что все это уже было – было в точности – даже желания, горячие, пламенные, были точно такими же. Все ощущения, все прикосновения… Будто повторился день вчерашний…

– Прекраснейшая, иди же ко мне…

Сафият покорно отдалась опытным рукам гостя. Рукам, которые повторяли вчерашние движения педантично, до последней мелочи. Но сейчас это было неважно – ибо во властности этих прикосновений жило особое колдовство, колдовство, усмиряющее разум и опаляющее чувства. Губы, холодные и решительные, лишь подтверждали его власть над ее телом и духом.

«Да, о да! Мне не нужен другой – мне нужен только такой: мудрый, сильный и решительный… Любовник и наставник…»

О, тут Сафият, даже околдованная, ничуть не ошибалась. Ибо ее гость давно уже в совершенстве постиг науку колдовской страсти. Быть может, единственную из наук, которых было так много…

Разум же Сафият, похоже, спал – ибо вновь не слышала она спасительного шепота внутреннего голоса, не видела ничего, кроме горящих желанием глаз прекрасного гостя.

Пальцы девушки скользили по его шее, по плечам, остановились на груди.

– Клянусь, – прошептала Сафият, – столь совершенно тело бывает только у борцов… Как ты прекрасен!

И удивилась сама себе: ей показалось, что вчера она эти слова уже говорила. «Я повторяюсь, как мой гость… Но отчего же он не укорил этим меня?»

Однако трезвые мысли покинули ее так же внезапно, как и появились, – прикосновения Недиса становились все горячее, все настойчивее.

Он же помнил, что сегодня нет нужды учить страсти Деву Пророчества, что побывала она на самом дне бездны… И теперь он может смело бросить ее в ярость страсти, какой не видела еще ни одна женщина в мире.

«Дурочка… Конечно, не видела. Такого тела не может сотворить природа – это лишь наваждение. Но для тебя страсть будет не просто колдовской – она будет поистине смертельной. Ибо после меня, нас, ты не захочешь никого! Любой из простецов, пожелавших тебя, будет тебе отвратителен. А его прикосновения заставят тебя лишь содрогаться от ужаса!..»

И гость прильнул к шее девушки. То был второй шаг морока – теперь Сафият не избавится от наваждения до утра.

«Мой Недис в одежде был совсем невидным… Сколь многого лишены мы, не видя истинной красы тех, с кем делим страсть!»

Девушка гладила могучие плечи, восхищаясь прекрасным телом, что пряталось за строгими одеяниями. Она любовалась телом гостя, наслаждалась его решительными прикосновениями. Она чувствовала, что голова от желаний идет кругом. Могучие плечи, широкая грудь, плоский живот. Взгляд Сафият спустился к чреслам.

«Мужское тело прекрасно! Особенно в тот миг, когда охвачено огнем желаний!»

– Если будешь так смотреть на меня, моя греза, то я не смогу угодить тебе так, как мне бы того хотелось, – шепотом проговорил он.

Сафият потупилась, лишь из-под ресниц продолжала любоваться гостем. Не смотреть на него было невозможно. Недис провел рукой по обнаженному плечу девушки, опаляя ее своим прикосновением, утверждая свою власть над ней.

«Вчера я так же испугалась своей наготы… Так же спрашивала у себя, куда делось мое платье!..» – мелькнуло в затуманенном мозгу девушки.

Увы, продолжить она не смогла – волны желания уже затопили ее разум.

Гость еще раз провел ладонью по прекрасному плечу и едва не застонал сам: кожа была так нежна, что вожделение поглотило все иные желания, овладело им, заставило бешено биться сердце. От этой неопытной красавицы он завелся так, будто сам был неопытным мальчишкой и впервые увидел обнаженное женское тело. Черные, как вороново крыло, ресницы. Волосы разметались темным шелком. Он даже испугался того вожделения, каким горел к ней, неизвестной. К той, которая вскоре исчезнет, оставив в памяти лишь эту мимолетную ночь.

Наклонившись, он страстно поцеловал ее, а пальцы легкими движениями коснулись гладкой кожи груди. Застонав, Сафият прижалась к его руке.

– О мой Недис…

– О да, прекраснейшая. Наконец мы вместе… Я хочу сделать тебя счастливой. Пусть всего на миг…

– Мой желанный… – Сафият нежно рассмеялась, а Недис поймал себя на том, что любуется длинной ее шеей и предвкушает, как вопьется обжигающим поцелуем в соблазнительную впадинку у ключицы. – Я вижу, что страсть поглотила тебя целиком. Не бойся и не медли – я желаю тебя столь же сильно, сколь ты желаешь меня. Я говорила это тебе вчера и повторю сегодня. Я твоя!

Недис привстал, взглянул девушке в глаза. Но там плескалась только страсть. Однако эта страсть заставила гостя насторожиться. Страсть и ревность.

– Удивительнейшая… – Недис зарылся лицом в шею девушки. – Мечта моя, греза…

Сегодня Алим куда яснее видел, что гость колдует, околдовывает, обволакивает Сафият путами колдовского желания. Сказка не подошла еще и к половине, но он уже надел магическое покрывало на голову девушки. Вновь, как вчера, он заставлял ее не столько слушать, сколько вожделеть, не столько следить за судьбой несчастной девы Ильзебилль, сколько за губами рассказчика, напоминая, каким был вкус поцелуев.

«Ох, достойный рассказчик… Теперь я знаю, я вижу, кто ты на самом деле».

Вновь Алим глазами кота наблюдал, как девушка с удовольствием позволила себя обнять, как с улыбкой повела гостя наверх. Алим видел, что полуночный колдун повторяется, видел, но не совсем понимал, почему он ничего не меняет в своих деяниях.

«Он повторяет себя вчерашнего! Повторяет до мелочей! Отчего так? Почему не идет далее? Да, любому ученику чародея известно, что околдованная, завороженная, влюбленная женщина сделает для своего любимого все – не раздумывая о собственной судьбе и о том, насколько сие деяние разумно. Но нельзя же каждый раз колдовать, ничего не меняя. Обычные люди, радуясь обретению первого клочка власти, стараются завоевать следующий, потом еще… Ты же повторяешься до мелочей, до слов… Отчего?»

Алим впервые подумал о девушке – почему она не замечает очевидного?

«Должно быть, без колдовства, полуночный гость, ты уже не решаешься подойти ни к одной женщине?.. И потому сначала обращаешься к черным силам, а уже потом решаешься околдовывать страстью…»

Неспящий маг прикинул, что может лишить гостя уверенности в себе, попытаться изгнать его из опочивальни. И этим, пусть немного, но все же приведет Сафият в чувство.

Однако ничего подобного не произошло: девушка по-прежнему вела себя, как влюбленная кошка, а Недис-гость вновь почувствовал себя мальчишкой, который впервые обнимает женский стан. И вновь он не ощутил чужого колдовского присутствия.

Более того, Алим призвал иное заклинание, а полуночный колдун был таким же, как вчерашний…

– Свет звезд моих, Сафият… – Недис остановился и опустил глаза. Он попытался найти слова, но не мог – не должно взрослому мужчине признаваться в том, что он, мечтающий о пылкой страсти, давно не касался женского тела. – Мне больно говорить это, но…

– Ты хочешь уйти? Ты напуган?

– Нет, прекрасная, – покачал головой Недис. – Я… О нет, да! Я боюсь того, что я… что я неумел, что моих знаний не хватит, чтобы сделать счастливой тебя, чтобы ты насладилась в полной мере…

Сафият нежно улыбнулась.

– Любимый, я тоже знаю и умею совсем мало. Уже много лет мужчины обходят меня стороной, пугаясь того, что я могу оказаться выше их… Хоть в чем-то. Думаю, что тебе, как вчера, придется учить меня страсти… И быть может, вспомнив вчерашний полет, сегодня мы взлетим еще выше…

Слова девушки бальзамом пролились на Недиса. Он почувствовал, что сердце его готово выскочить из груди. Гулкие его удары почти заглушили слова Сафият, оставив лишь ликование победы.

Девушка продолжила:

– И вновь я прошу тебя – не торопись. Дай мне почувствовать каждый миг наслаждения, как ты сделал это вчера… Дай вместе с тобой взойти на вершину и удержи там, пока не присоединишься ко мне…

– Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира. Клянусь тебе, я не потороплюсь, я буду медлителем, как самый сладкий сон… Поверь, ни одного мгновения больше терять я не намерен – ибо ты, желанная, рядом со мной. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы показать тебе все… Чтобы стать с тобой одним целым…

– Я так хочу этого, – мечтательно протянула Сафият.

Неужели она вновь почувствует то, что было вчера? Ощутит его наслаждение как свое, увидит те же звезды, что открылись и ему?

Кровь гудела в жилах Недиса, его тело горело от близости самой желанной женщины мира. Он впервые почувствовал прикосновение нежных рук к своему горящему челу, почувствовал, какой силой обладает каждое такое касание. Она его женщина! Он готов, о нет, он просто обязан воплотить в реальность самые безумные из своих мечтаний, которые до сего мига жили лишь в его воспоминаниях и воображении.

– Ты будешь счастлива со мной, удивительная женщина, – согрел губы Сафият его горячий шепот. – Не бойся, я не сделаю тебе больно. Просто доверься мне…

«Аллах великий… Неужели и этот тоже влюбился в нее… Что же теперь будет?»

Второй раз подряд Алим не мог совершить одну и ту же ошибку. Объяснение всему происходящему должно, просто обязано было найтись! Но сейчас, в первую очередь, следовало все продумать и придумать, как исправить содеянное.

Сегодня попытки Алима разглядеть, что же происходит в опочивальне, увенчались успехом. Хотя и относительным – ни кокона страсти, ни щита любви он не почувствовал. Но не увидел ровным счетом ничего. Темнота, непроницаемая чернота заполнила опочивальню до самого потолка. Да, этот гость, как бы ни казался быть таким же, как вчерашний… был иным, другим человеком. Другим магом… Этот не умел ставить щиты, не умел творить кокон страсти. Но умел прятать себя и все вокруг в непроглядной тьме незримости.

И вновь Алиму оставалось только ждать… И пытаться представить, как пойдут дела и чем будет отличаться утро грядущее от утра сегодняшнего. И еще… Отгонять приступы черной зависти и огненной ревности, которых не мог, не должен был испытывать настоящий маг.

Тьма незримости окутала опочивальню – Недис сделал это почти инстинктивно. Он словно прятался от всего мира – и прятал с таким трудом и только на несколько коротких мгновений завоеванную добычу. Завтра она ускользнет, перейдет в другие, свои, руки. Но сегодня ночь принадлежала ему. И медлить было бы просто глупо.

Всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Недиса, был неожиданным для него самого: ему давно не доводилось переживать ничего подобного. И вызвала эту бурю не умелая обольстительница, каких он познал немало за долгие годы, а эта девушка, робкая и неумелая, о нежных губах которой он и не слыхивал до сегодняшнего дня.

Он весь превратился в комок пульсирующих желаний. Однако воспоминание об обещании взяло верх:

«Ты же обещал ей, Недис… Она должна почувствовать, насладиться. Не торопись, иначе она запомнит только боль и то, что эту боль причинил ей ты! И тогда пути назад не будет».

Нет, этого нельзя было допустить. Об этом нельзя было даже думать – ибо мысль материальна. «Ты должен возбудить ее, подвести к пику наслаждения и лишь затем взять!» Да, именно об этом можно и должно думать.

Недис повернулся на ложе, обнял Сафият и жадно припал к ее губам. Вновь прикосновение жаркой жадной плоти стало для девушки неожиданным. Но лишь на миг – ибо вновь тело гостя говорило куда яснее его слов.

– Теперь ты веришь мне? – прошептал Недис.

Она и вчера поверила ему… Да и трудно было бы не поверить. Сегодня она удивилась тому, сколь пылко ответила на его желание – тому, что ответила столь же пылко. Точно так же, как вчера. «Но почему, почему я так запылала? Ведь я только вчера познала тебя… Ты тот же, но как будто другой – твоя объятия пылки, но сжимаешь ты меня так, будто боишься отпустить…»

Недис, должно быть, почувствовал ее удивление. Сафият ощутила, как горячие губы начали свое странствие по ее телу, как язык, вслед за губами, начал ласкать ее грудь, как рука скользнула вниз и пальцы нащупали и стали мягко ласкать бутон ее страсти.

По телу Сафият знакомо разливалась теплая волна возбуждения, кровь побежала по жилам, сердце стучало все чаще и чаще.

Пальцы и язык Недиса продолжали свою мучительную, сладкую муку.

– О нет, остановись! – вскричала она, чувствуя, что почти не может владеть собой. – Не надо! Остановись!

– Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу – раздался его прерывистый шепот. – Ты требуешь невозможного. Лучше забудь обо всем, постарайся почувствовать меня, дай себе волю!

Его слова, Сафият с удивлением ощутила это, зажгли в ней поистине невероятный огонь. Знала ли она такую страсть до сего мига, знала ли такую любовь? Быть может, те немногие, что осмеливались беседовать с Сафият, осмеливались целовать ее, осмеливались просить о близости, не пылали таким горячим чувством, как этот не так давно знакомый, но единственный и любимый мужчина…

Сейчас на ложе, отвечая на смелые ласки этого удивительного человека, распростерлась женщина, вожделеющая самой невероятной страсти!.. Что ж, он победил. Будь что будет!

– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Недиса.

Его пальцы стали более настойчивыми, они проникали все глубже, то убегая назад, то устремляясь вперед. Желание, до сих пор жившее в самом низу живота крошечным светлячком, стало разгораться все ярче и переливами нестерпимого света побежало по всему телу, окутывая сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой черного дурмана, даря изысканное, ни с чем не сравнимое блаженство.

Сафият застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра задвигались, повторяя дразнящий танец его пальцев. Одиночество, печаль пустых вечеров, тоска о семье, вчера покинувшая затаенные уголки ее души – все осталось где-то там, в прежней жизни, сейчас она вновь желала лишь одного – безраздельно отдаться новой волне наслаждения, которая, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо несла ее на своем гребне к неведомым далям.

Недис холодно наблюдал, как сдержанная, неумелая женщина превращается на его глазах в страстную, охваченную буйным вихрем желания. Теперь Сафият с жадностью принимала от него то, что еще несколько мгновений назад решительно отвергала, и он понял, что она вскоре взойдет, взовьется на самую вершину страсти. Давно забытое ощущение подсказало ему, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один уважающий себя возлюбленный.

И Недис вошел в восхитительно влажное, ждущее, жаждущее ее тело. Выждав лишь долю секунды, чтобы Сафият привыкла к новому ощущению, он начал смелую атаку.

– О боги! – простонал он. – Никогда в моей жизни не было ничего подобного! Ты… ты просто чудо, моя мечта…

Сафият не верила себе, не верила своим ушам: вновь такая сила, такая страсть… Она опять стала девчонкой, которая познает любовь самого желанного и прекрасного на свете мужчины.

Недис между тем продолжал размеренно двигаться, успокаивая и одновременно возбуждая. Волна желания подхватила Сафият и стремительно понесла, сметая на своем пути все мысли об осторожности. Затем она швырнула ее вверх, и девушка словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением пронзительной силы.

Ее исполненный страсти стон прозвучал для торжествующего Недиса наградой. Сам он давно уже ждал этого момента. О, теперь и ему можно было отдаться ощущениям, возводящим его к самым вершинам! Несколько широких, размашистых движений, и его хриплый стон присоединился к затихающему крику Сафият.

Они долго лежали рядом друг с другом, не шевелясь и почти не дыша.

Наконец хоровод звезд перед глазами Сафият стал меркнуть, а мир – обретать свои прежние очертания. Недис торжествующе улыбался…

«О Аллах великий! – пронеслось в голове у Сафият. – И вновь я потеряла голову от страсти! Довольно было одного его взгляда, чтобы отдаться ему, забыв об осторожности. Отдалась так, словно вижу его впервые. Конечно, он не колдун. Просто по-настоящему опытный мужчина, который может зажечь подлинный пыл даже в самой печальной женщине… Мой Недис…»

Свиток двенадцатый
Опочивальню Сафият заливало безжалостное солнце.

Девушка потянулась и перевела взгляд, чтобы ответить улыбкой на улыбку Недиса. Но постель была пуста – лишь сброшенные простыни указывали, что колдовская ночь ей не пригрезилась.

– Вчера было то же самое, – пробормотала девушка. – Похоже, мой герой не любит перемен.

Сафият еще раз потянулась и неторопливо встала. Набросила халат, собрала волосы и спустилась вниз. Она была уверена, что возлюбленный будет там: она увидит его затягивающим пряжку на туфле франкской работы… или поправляющим неизменный черный плащ. Так оно и оказалось.

Недис поправлял пряжки на башмаках.

– Ты вновь спешишь? Торопишься сбежать?

Сафият еще не договорила, но уже знала ответ. Неприятное ощущение, что сегодняшнее утро до мелочей повторяет утро вчерашнее, холодком скользнуло по спине.

Предчувствия ее не обманули.

– Ну что ты, моя мечта. Разве бы я смог? Ты подарила мне такую страсть, что теперь я до конца своих дней буду помнить каждый ее миг…

Недис, это было видно, вовсе не лгал. Он чуть ревновал и немного печалился о том, что больше не увидит эту красавицу. Во всяком случае, до того мига, пока она не подаст Амулет Пророчества.

Полуночный гость с улыбкой указал на пергамент, который так и остался лежать на столике. Он был исписан едва ли на треть.

– Я заберу его с собой. – Свиток плотно стянула лента. – А вечером принесу… Сказку нужно дописать. Половина сказки – как половина любви: пугающа и безнадежна…

«Вчера он говорил то же самое… Слово в слово!»

– Вечером? Ты придешь вечером? – переспросила Сафият.

– Да, моя звезда. – Недис пожал плечами. – Вечером, когда закончу свои торговые дела, я приду к тебе, чтобы рассказать новую сказку… Может быть, на этот раз ты сможешь дописать ее…

Под его откровенным взглядом Сафият смутилась. «Я бы смогла… Если бы ты не опутал меня своими сладкими речами… Мне кажется, что ты, мой странный гость, не тот простой купец, каким желаешь казаться… Или я уже так стара, что ничего не понимаю ни в мужчинах, ни в их повадках…»

– До вечера, желаннейшая из женщин мира…

Калитка тихо закрылась.

Сафият, не двигаясь, смотрела вслед гостю.

– А вчера ты захлопнул калитку с грохотом… Но что со мной? Отчего я стою посреди двора, отчего пялюсь на калитку? Ушел – и слава Аллаху.

И вновь пренеприятнейшее ощущение, что повторяется день вчерашний, окатило Сафият холодной волной.

Мысли о ласках уже более не тревожили девушку. Она старательно вспоминала речи, движения, улыбки… Они были не просто одинаковыми, они были какими-то старательно, нарочито одинаковыми. Но, вспоминая о словах и движениях, Сафият, конечно, вспомнила и о ласках – таких же необыкновенно похожих, о движениях и прикосновениях – словно отрепетированных. Да, и сегодняшние поцелуи были липкими, и объятия теперь казались не сильными, а судорожными. А тело, которое ночью виделось ей таким прекрасным, пожалуй, самым прекрасным во всем мире, вновь вспоминалось с дрожью – узкие плечи, впалая грудная клетка, заметное брюшко, светлая кожа…

Девушка присела на подушки.

– Но что двигало мною вчера? Почему я вновь поддалась чарам? Ведь я уже знала, что он немолод, совсем не красив, утомительно велеречив…

Сафият даже подумала, что единственным достоинством ушедшего Недиса была новая сказка – столь же печальная, как и первая, столь же безнадежная, столь же… не сказочная.

– Но почему же он начал с той, другой? Со сказки, которую рассказывал в первый вечер? Неужели забыл, как рассказывал ее?..

Сафият замерла в размышлениях. Минуты текли, девушка почти не двигалась. Неизвестно, сколько бы она просидела вот так, вспоминая и сопоставляя, если бы прямо перед ней не появился Улугбек.

– Котенька… – Девушка с трудом подняла на руки кота. – Ты проголодался, мой хороший? Уже поздно, пора бежать?

Кот боднул хозяйку, однако урчать не стал, лишь на мгновение прижался к ее шее.

«Аллах великий! – Алим с трудом сдерживал ревность. – Ты так прекрасна, ты так нежна… И так легко подпадаешь под влияние этого чудовища… О, с каким бы удовольствием я бы явился перед тобой в собственном обличье! Но, увы, пока я не пойму, как поступить, могу прикидываться лишь твоим котом…»

– Не беспокойся, хозяйка, сейчас еще совсем рано. Ты не опаздываешь… Как не опаздывала и вчера…

Сафият взглянула в глаза любимцу. Нет, сегодня она не испугалась – должно быть, к мысли о том, что теперь ее кот разговаривает, причем более чем разумно, она за вчерашний день уже успела привыкнуть.

– Но ты голоден, мой Улугбек?

– Скажу так, прекраснейшая… – Кот задумчиво наклонил башку набок. – Я не голоден, но от чего-нибудь вкусненького не отказался бы…

И это была чистая правда. Не в силах прислушиваться к тому, как Недис-колдун обольщает девушку, ночью Алим покинул тело Улугбека и ненадолго стал самим собой. Ревность и, что греха таить, зависть терзали его – и ему пришлось «заесть» эти недостойные мага чувства изрядным ужином. Более чем изрядным, говоря уж откровенно – не всякий великан бы одолел такое количество мяса и плова, и овощей, и фиг в меду, и сладких пирожков с персиками, и соленых с зеленью и сыром, и…

Одним словом, ужин получился достойным не только одного Гаргантюа, но и с Пантагрюэлем вместе…

«О нет, – подумал Алим, обозревая опустошенные блюда. – Даже эти достойные всяческого уважения господа не справились бы со всем, съеденным мною!»

– Вкусненьким? – улыбнулась Сафият. – Теплого молочка?

Кот кивнул.

– Только совсем немного…

Сафият хлопотала у плиты.

– Так, говоришь, еще рано?

– Да, мудрейшая. Петухи у почтенного Сафира Хавата еще не пропели в третий раз… И до призыва к первой молитве еще есть время.

– Отлично… – Сафият поставила плошку с молоком в тени. – Вот молоко.

«Со стороны, – думал Алим, – все происходящее выглядит настоящей идиллией – кот лакает молоко, его хозяйка лакомится фруктами и присматривает за тем, как варится в песке кофе. Вот только обычно коты не беседуют с хозяевами. А хозяева не воспринимают это как само собой разумеющееся».

– Едва ли сегодня появится Галиль-сказитель, – рассеянно пробормотала Сафият. – Вчера он был определенно недоволен всем миром… Да и я не выказывала ему обычного почтения.

– О нет, госпожа, – отвечал Улугбек-Алим. – Его напугала гроза. И он вспомнил предания о давней уже грозе в прекрасном Багдаде, после которой миру явился Инсар-магрибинец, пожелавший власти над всем миром…

Сафият с интересом посмотрела на кота, который умывался как ни в чем не бывало.

– Откуда ты знаешь? И откуда ты знаешь эту историю?

– Сам Галиль пробурчал что-то такое под нос, пока ты очищала пергамент. Я слышал это собственными ушами…

Отвечать на второй вопрос Алим не торопился. А Сафият не переспросила. Быть может, если бы она проявила хоть немного больше любопытства, весь дальнейший ход событий был бы совершенно иным. Но, увы, привычные утренние дела отвлекли внимание Сафият.

«Как всегда, – подумал Алим. – Женщинам интересно не то, что важно, а то, что происходит сию минуту…»

– Ну вот… – Сафият с удовольствием огляделась. – Теперь все в порядке. Можно отправляться на встречу хоть с сотней сказителей.

Ее руки привычно закалывали шаль вокруг затейливо сложенных кос. Улугбек не мигая смотрел на хозяйку. А Алим не мог отвести глаз от ее милого сосредоточенного лица. «Ах, моя красавица… Как же ты хороша… Как жаль, что мне приходится быть с тобой лишь твоим домашним любимцем…»

– Позволю себе заметить, уважаемая, что сегодня ты во сто крат краше, чем вчера…

– Ты мне льстишь, глупый зверь. – Сафият улыбнулась.

– Вовсе нет, мудрейшая. Просто ты еще слишком юна, чтобы прислушиваться к словам кота, – пробурчал Алим.

Да, сегодня он не пытался заворожить Деву Пророчества. Напротив, сегодня она заворожила его своей красой. Утро разгладило морщинки усталости, глаза сияли, румянец вновь вернулся на щеки девушки.

«Клянусь, в один прекрасный день я приду к тебе в своем собственном теле! И постараюсь сделать так, чтобы более никогда ни один другой мужчина не был тебе столь нужен и желанен…»

Сафият уже привыкла, что кот с ней беседует, что отвечает ей вполне мудро и спокойно, словно знает ответы на все вопросы своей хозяйки.

Сборы подошли к концу.

– Ну что ж, почтенный Улугбек. Я ухожу. Ты остаешься дома или отправишься со мной, как вчера?

Кот потерся о ногу Сафият.

– Тебе нужна охрана, моя прекрасная… Я отправлюсь с тобой и не спущу с тебя глаз…

Сафият пожала плечами. Охрана, кто спорит, вещь неплохая. Однако, девушка призналась себе, не она сама нуждается в телохранителях, а ее разум, безусловно, с которым в последние дни явно не все в порядке.

Прохожие, совсем немногочисленные в этот ранний час, уже не провожали глазами почтенную книгочею, которая в сопровождении крупного и очень пушистого серого кота неторопливо шествовала в сторону Библиотеки – сие уже не было новостью для Медного города, как почти забылась и страшная черно-сиреневая гроза.

Сказитель Галиль явился, как и в прежние дни, ровно через час после утренней молитвы. Сегодня он был сух и сосредоточен.

– Достойнейшая, – начал он, едва переступил порог. – По трезвом размышлении я решил на время прекратить наши утренние штудии…

– Отчего же, уважаемый? – Сафият была искренне изумлена.

– Боюсь, что истории, которые я диктую тебе, каким-то дивным образом сбываются. Вернее, они начинают сбываться, едва я их вспоминаю. И это меня столь сильно пугает, что я решил какое-то время не думать о преданиях и легендах вообще. Чтобы попытаться обмануть шутницу-судьбу…

Сафият с интересом взглянула в хмурое лицо сказителя.

– Почтеннейший, позволь поинтересоваться, когда это началось? И о какой сказке ты тогда думал?

– Я боюсь отвечать тебе, мудрая дева. Боюсь, что это произойдет снова…

Сафият пожала плечами. О, она отлично знала, что если бы настойчиво начала расспрашивать уважаемого Галиля, тот бы замкнулся в себе. А вот так, делая вид, что ей вовсе не интересны чьи-то страхи, она могла заставить сказителя рассказать все с куда большими подробностями.

Малика косо взглянула на Сафият, но промолчала. А вот на кота она посмотрела внимательно.

– Похоже, мне не привиделось… Он и вчера был здесь…

Сафият кивнула.

– Да, это мой кот, почтенный Улугбек. Я решила, что не будет ничего дурного, если он поохотится в нашей уважаемой Библиотеке. Могу спорить, что в нижних этажах мыши чувствуют себя полновластными хозяевами.

– Должно быть, так…

«Не бойся, красавица. – Алим не мог не улыбнуться. – Еще до заката пара-тройка мышей украсят твой стол…»

«Ты прав, мудрый маг, – согласился Улугбек. – Спать на книгах, конечно, славно. Но мышки, которые чувствуют себя хозяевами Библиотеки, – это непорядок. И мы с тобой, полагаю, должны что-то изменить…»

«Только есть мышей будешь ты!» – Алиму трудновато было представить, что он сможет съесть хоть крошечный кусочек чего-то в ближайшую тысячу лет.

Тем временем Галиль решился.

– Нет, все же я тебе расскажу… Пусть это и не так интересно, как сказания о Торе и Одине, древе Игдрассиль и прекрасных валькириях…

– Я вся внимание. – Сафият знала, что именно так и будет.

В ее руки удобно лег калам, а очищенный свиток занял свое место на столе. Галиль вздохнул и…

– Нет, еще не время… – сказитель отчаянно потряс головой. – Я боюсь, что новые бедствия могут разрушить сей чудный град… Что слова мои навлекут гнев всех богов мира… И тех, коим еще предстоит родиться в пылком человеческом воображении…

«Да, почтенный, ты боишься. Не просто боишься, ты трясешься от ужаса… Ну что ж, я подожду… Когда-то же ты успокоишься и сможешь поведать нам «сию страшную» историю…»

Сафият мягко улыбнулась Галилю. Но тот уже ничего не видел – он уходил из Библиотеки не победителем, мудрым сказителем, знатоком всего на свете, а глупым мальчишкой, который испугался даже не сказки, а только воспоминаний о ней.

Обратная дорога показалась Сафият удивительно короткой. А вот достойный Алим мучился от боли в уставших лапах – мышей оказалось на диво много. Почтенный же Улугбек задремал – ибо мыши, изловленные магом, были более чем упитанны и на диво вкусны.

Сафият свернула кошму, чтобы коту было уютнее в тени.

– Должно быть, сегодняшний вечер пройдет без чудес… – задумчиво проговорила девушка. – Во всяком случае, мне бы этого так хотелось…

Едва она успела это проговорить, как калитка распахнулась и гость с далекой полуночи, Недис-купец, по-хозяйски вошел во двор.

– Вот и я, прекраснейшая. Соскучилась?

Сафият улыбнулась вошедшему.

– Я не ждала тебя, мой друг. Но рада, что ты нашел для меня время…

Улугбек вскочил с кошмы и зашипел, согнув дугой спину.

– Хорошая кошечка, – пробормотал гость. – Наверное, она не очень любит гостей?

– Я же тебе говорила, говорила дважды, – холодно процедила сквозь зубы Сафият. – Это кот! Кот по имени Улугбек. Мой друг и защитник…

– Прости, прекраснейшая, я запамятовал… Слишком много дел, суета… Все суета! Суета сует… Счастье, что свиток не забыл с собой взять.

Девушка улыбнулась. Вот точно так же ее гость принес свиток вчера и таким же движением протянул ей.

«Нет, я не ошибся! Этот гость похож на вчерашнего, но он другой… От него иначе пахнет…»

Черный лаковый столик вновь ломился от угощений. В кумгане сегодня исходил холодом розовый шербет. Фрукты теснились на черном обсидиановом блюде.

Едва это блюдо появилось из ларца, как Улугбек вспрыгнул на скамью у стола и более не сводил глаз ни с хозяйки дома, ни с ее гостя[3].

– Прекраснейшая… – заговорил Недис. – Я не зря говорил, что знаю необычные сказки. Должно быть, тебе ведомо, что почти все сказания всех народов заканчиваются победой добра над злом… И потому они все, сколь бы различными ни были, похожи друг на друга, как капли воды из одной лужи. Мои же истории иные. В них ты не найдешь вознагражденной любви или преданности, смертные обретут свой конец, а зло расхохочется в лицо добру, чувствуя свое превосходство…

Сафият не столько озадаченно, сколько испуганно посмотрела на гостя. Однако смогла произнести лишь дежурное:

– Ты уже говорил все это, уважаемый…

– Ах да… Все дела, дела… Даже вечером, с прекраснейшей из женщин мира, я не могу забыть о них… Прости. Итак, моя греза, я расскажу тебе историю, которую поведал мне умирающий менестрель в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…

– Прости меня, мой заботливый гость. Но и это ты уже рассказывал. Печальна судьба друга рыцаря Убальдо, с этим более чем трудно спорить…

Гость взглянул девушке в лицо и потер лоб.

– Должно быть, сегодняшнее солнце сыграло со мной злую шутку. Я словно позабыл все, что было накануне.

– Только накануне? Все, что было? – Сафият была изумлена куда больше, чем обижена.

Все это уже было. А гость, похоже, пытается вести себя так, словно все в первый раз.

– О нет… – Губы Недиса растянулись в коварной улыбке. – Не все, конечно… Почти все.

Сафият взглянула на гостя. Сейчас ей было видно, как отчаянно он роется в мозгах. И как ничего найти там не может – ибо там, кроме пыли, нет и не было ничего.

«Истинно так, моя греза: ubi nil vales, ibi nil velis…» – молча согласился с девушкой Алим.

– Тогда, моя прекрасная дева, я расскажу тебе историю, которую поведал мне сказитель на далеких Фарерских островах, отделенных от всего мира густыми туманами и высокими скалами. Это рассказ о рыцаре Синяя борода и печальной судьбе его любви. Внемли же горькой истине…

Сафият вновь странно взглянула на гостя.

– Ты и это уже поведал мне, уважаемый…

– Ох, нет мне прощения… Дела купеческие столь обширны… Даже вечером, с прекраснейшей из женщин мира, я не могу забыть о них… Стократно прощу простить меня, изумительнейшая.

Недис мягко опустил руку на колено девушки.

«Да, этот посмелее будет…»

Свиток тринадцатый (Аллах великий, опять тринадцатый!)
Алим уже разглядел, что перед ним не вчерашний иноземец. И не позавчерашний. Точно такой же, но все же чем-то иной. Видел, что тот пытается вести себя так, будто здесь он уже почти хозяин. Во всяком случае, далеко не гость. Пытается, но не может – потому что все вокруг видит в первый раз. И пахнет от него иначе – сладкий мускус уступил свое место бархатному иганг-илангу.

«Он, думаю, не станет тянуть – и совсем скоро потащит мою прекрасную Сафият в опочивальню». – От одной этой мысли Алиму стало тошно.

Кот Улугбек прошелся по накрытому столу, чего делать не должен был, тем более в присутствии хозяйки, и устроился на коленях Сафият. Та рассеянно погладила его за ушами.

– Ну что ж, моя светлая мечта, если уж и судьба Синей бороды тебе ведома… Тогда мне придется вспомнить об истории, о коей я слышал в те дни, когда странствовал по дорогам бесчисленных княжеств великой империи. Сегодня не будет ни рыцарей, ни прекрасных возлюбленных. Лишь толстые бюргеры и толстые крысы…

«О, крысы… – подумал Улугбек. – Это интересно».

Сафият постаралась устроится поудобнее. Кот упрямо не хотел лежать рядом с новым свитком и все лез на руки. Девушка шикнула на него, взяла калам и приготовилась записывать. Улугбек вздохнул и придвинул чернильницу, чтобы девушка не тянулась через стол.

– Славен и богат город Гамельн, – начал Недис. – На главной площади подпирают небо башни ратуши. Еще выше тянутся к небу шпили собора. Перед ратушей фонтан, украшенный конной статуей великого рыцаря. Мелкими брызгами покрыт доблестный воин Роланд и его знаменитый меч. Вот отзвонили колокола собора. Вот пестрая толпа выплывает из высоких стрельчатых дверей, растекается по широким ступеням. Идут богатые бюргеры, один толще другого. Блестят золотые цепи на бархатной одежде. Пухлые пальцы унизаны кольцами. Зазывают, заманивают покупателей купцы. Прямо на площади раскинулся рынок. Горами навалена снедь. Сало белее снега. Масло желтее солнца. Вот он каков, славный, богатый город Гамельн!

Глубоким рвом, высокой стеной с башнями и башенками окружен город. У каждых ворот стражники. Если пуст кошель, на колене заплата, на локте дыра, то копьями и алебардами тебя от ворот гонят стражники.

Каждый город чем-нибудь да знаменит. Знаменит Гамельн своим богатством, золочеными шпилями своих соборов. А гамельнцы знамениты скупостью. Умеют они, как никто, беречь запасы, множить добро, отнимать у бедняка последний медяк.

– К сожалению, это умеют делать не только гамельнцы…

– Воистину, так, не они одни…

Алим с удивлением услышал в голосе гостя отвращение и… боль.

– Прошла сухая и быстрая весна. Наступил засушливый, неурожайный год. В округе начался голод. А гамельнцам до этого и дела нет. У них амбары полны прошлогодним зерном, гнутся столы от яств. С осени потянулись толпы голодных крестьян в город. Решили хитрые купцы попридержать зерно до весны. К весне прижмет крестьянина голод – еще выгодней можно будет продать зерно.

Всю зиму у стен Гамельна, у закрытых ворот, стояли толпы голодных. Лишь стаял снег на полях, приказал бургомистр раскрыть все городские ворота и беспрепятственно пропускать всех. Встали в дверях лавок купцы, руки заложив за пояс, животы выпятив, брови строго нахмурив, чтобы сразу поняли: дешево здесь ничего не купишь. Но тут случилось невиданное.

Пока ослабевший люд тащился в город, внезапно со всей округи, из голодных деревень, с пустых полей в Гамельн хлынули крысы. Показалось купцам поначалу, что не так велика беда.

По приказу бургомистра подняли подъемные мосты, все ворота наглухо закрыли и завалили камнями. Но крысы переплывали через ров и через неведомые человеку ходы, забытые всеми дыры проникали в город. Открыто, среди бела дня, шли крысы по улицам. В ужасе смотрели жители на страшное крысиное шествие. Голодные твари разбежались по амбарам, подвалам и закромам, полным отборного зерна. И начались крысиные пиры!

Крепко призадумались бюргеры. Собрались в ратуше на совет. Хоть и был бургомистр Гамельна изрядно толст и неповоротлив, но умом крепок. Порой только руками разводили гамельнцы: до чего ж умен, хитер! И вот, поразмыслив, приказал бургомистр: чтобы избавить Гамельн от нежданной беды, свезти в город со всей округи котов и кошек.

«Мудрое решение… Хотя и вполне естественное… Ох, и попировали, должно быть, в городке мои братья и сестры!»

Заскрипели телеги по дорогам в Гамельн. На телегах наспех сколоченные деревянные клетки. А в клетках не откормленные гуси и утки на продажу, а коты и кошки. Всех мастей и пород, худые, голодные. Вот въехали телеги на площадь перед ратушей. Стражники открыли клетки. Во все стороны побежали коты, серые, рыжие, черные, полосатые. С облегчением вздохнули бюргеры и, успокоившись, неспешно разошлись по домам.

Но ничего из этой мудрой затеи не вышло. Коты испугались столь обильного угощения. В страхе бежали они от крысиных полчищ. Прятались кто куда, забирались на островерхие черепитчатые крыши. Худой черный кот залез на кровлю собора и мяукал там всю ночь напролет.

Наутро был вывешен приказ: котов в город заманивать лаской и салом, а из города не выпускать ни одного. Но куда там! Уже через три дня в Гамельне не осталось ни одного кота.

Что ж, одно не помогло – надо придумать другое. Не сидеть же сложа руки, глядя, как гибнет добро, любовно скопленное, сбереженное, столько раз пересчитанное! Над Гамельном плывет звон колоколов. Во всех церквах служат молебны от засилья крыс. На папертях монахи продают амулеты. Кто обзавелся таким амулетом – живи спокойно: крыса не подойдет и на сто шагов. Но ничего не помогало: ни молебны, ни амулеты.

С утра на площади глашатаи трубят в трубы, вызывают на суд крысиного короля. К городской ратуше стекается народ. Идут купцы со слугами и домочадцами, мастера со своими подмастерьями. Весь город собрался перед ратушей. Сегодня суд над крысами. Ждут, что прибудет в ратушу сам крысиный король. Говорят, пятнадцать голов у него и одно тело. На каждой голове искуснейшей работы золотая корона размером с лесной орех.

В ратушу набилось столько народу – яблоку негде упасть. Один за другим вошли судьи и расселись под балдахином на золоченых креслах. В черных бархатных мантиях, в черных шапочках, лица у всех важные, строгие, неподкупные – дрожи крысиный король и вся крысиная братия! Писцы очинили перья. Все ждали. На малейший звук, даже на шелест упавшей перчатки, разом поворачивались все головы. Не знали, откуда появится преступный король: из дверей, из темного угла или из-за судейского кресла.

Ждали до вечера. От жары и духоты пожелтели лица судей. Но крысиный король так и не явился. Делать нечего. Тут же за дверьми изловили большущую усатую крысу. Посадили в железную клетку, а клетку поставили посреди стола. Крыса, пометавшись, затихла в покорной тоске. Забилась в угол.

Главный судья поднялся с места. Вытер платком взмокшее лицо. Пять амбаров с зерном подчистую разграбили у него крысы, опустошили все погреба. Долго громовым голосом обличал крысиное племя суровый судья. Протянув руку над клеткой с крысой, перечислял все преступления, злодеяния и козни проклятых крыс. После него встал второй судья, похожий на разжиревшую лису: длинный нос, масленые глазки. Был он хитрее всех в Гамельне. Все, чем владел, хранил в сундуках, обитых железом, недоступных крысиному зубу. И теперь смотрел он на всех лукаво, под сочувствием скрывая злорадство.

– Ах, милостивейшие судьи! – начал второй судья голосом сладким и печальным. – Строгостью к виновным, милосердием к безвинным должен прославить себя судья. Потому не следует забывать нам, что крысы тоже божьи твари, и к тому же не наделены они человеческим разумом…

Но главный судья резко оборвал его:

– Замолчи, нечестивец! Всем известно, что блохи, крысы, жабы и змеи сотворены дьяволом.

Долго совещались судьи. Наконец главный судья встал и громким голосом огласил приговор:

– «Мы, милостью божьей судьи города Гамельна, повсеместно прославлены своей неподкупной честностью и справедливостью. Среди всех иных тягот, кои великим грузом лежат на наших плечах, озабочены мы также бесчинствами, учиненными в нашем славном городе Гамельне мерзкими тварями, носящими богопротивное имя – крысы. Мы, судьи города Гамельна, признаем их виновными в нарушении порядка и благочестия, а еще в воровстве и грабеже.

Нам также весьма прискорбно, что его величество крысиный король, нарушив наш строгий приказ, на суд не явился, что, несомненно, свидетельствует о его злонамеренности, нечистой совести и низости душевной.

Посему приказываем и повелеваем: всем упомянутым крысам, а также королю всего крысиного племени к полудню завтрашнего дня под страхом смертной казни покинуть наш славный город, а также все земли, принадлежащие ему!»

Потом крысу, подпалив ей хвост, отпустили, чтобы передала всему своему роду строгий приказ гамельнского суда. Крыса мелькнула черной молнией и пропала. И все опять, успокоившись, разошлись по домам. На другой день с утра нет-нет да и подходили к окнам жители. Ждали, что двинутся крысы вон из города.

– Она уже должна была привыкнуть! Должна!

– Брат, даже если ты будешь кричать громче всех под этим небом, ты ничего не добьешься. Она тебе ничего не должна…

– Должна! Она с первого дня своей жизни должна! Она и родилась для того, чтобы сделать это и умереть.

– Ты прав, однако твое презрение к деве следует прятать как можно дальше. Или вовсе не появляться ей на глаза. Иначе она мигом почувствует подвох. И вместо амулета подаст тебе чашу цикуты.

– А что цикута? Ничего так напиток, только пахнет… скверно.

– Ох, ты-то помолчи, брат.

– Я тебе не брат!

– Что, сам полакомился, а другим запрещаешь?

Все четверо умолкли – зависть к брату и отвращение ко всем остальным объединяли куда крепче, чем самые горячие братские чувства. Им оставалось только ждать. Однако именно это они умели лучше всего…

– Но только напрасно ждали жители города Гамельна. Солнце стало уже клониться к закату, а проклятое племя и не думало исполнять судебный приговор. А тут вдруг пронеслась страшная весть! Неслыханное дело!

В ночь суда крысы сожрали у главного судьи судейскую мантию и шапочку в придачу. От такой наглости все только рты пооткрывали. Быть беде! И в самом деле – крыс в Гамельне все прибывало и прибывало. По ночам во многих окнах мигали свечи. Догорит одна свеча – от огарка зажигали другую, и так до утра. Сидели бюргеры на высоких пуховиках, не решаясь спустить ноги с постели.

Никого не боясь, крысы шныряли повсюду. Привлеченные ароматом жаркого, пробирались на кухни. Прыгали на столы, прямо с блюд норовили утащить лучший кусок. Добирались даже до окороков и колбас, подвешенных к потолку. Чего ни хватишься – все сожрут, проклятые. И уже в двери многих домов костлявым пальцем постучал голод.

А тут еще приснился бургомистру такой сон: будто выгнали крысы из домов прежних хозяев. Он, почтенный бургомистр города Гамельна, бредет с нищенской сумой. За ним – жена, дети. Робко постучал в дверь своего дома. Дверь распахнулась – на пороге крыса в рост человека. На груди – золотая бургомистрова цепь. Махнула лапой – набросились на них другие крысы в шлемах, с алебардами: «Вон отсюда! Нищие! Голодранцы!» Наутро собрал в ратуше бургомистр всех советников, рассказал свой сон. С тревогой переглянулись бюргеры: «Ох, не к добру это!» Хоть и были бюргеры один скупее другого, но тут решили: ничего не жалеть, лишь бы избавить город от страшной напасти.

По всем улицам Гамельна прошли глашатаи. Шли они, нарушив строй и порядок, сбившись в кучу, друг к другу поближе. Город будто вымер. На пустынных площадях, на пустых улицах, на мостах в полной тишине странно и зловеще звучали трубы и голоса глашатаев:

– Кто избавит славный город Гамельн от крыс, получит от магистрата столько золота, сколько сможет унести!

Но прошло три дня, а в ратушу так никто и не явился. На четвертый день колокол снова собрал всех бюргеров в ратушу. Бургомистр долго тряс рукавами, подбирал края плаща – не забралась ли крыса? Осунулись, побледнели бюргеры, под глазами черные круги. Куда девались румянец и толстые щеки? Если уж не помогает обещанная награда, видно, больше ждать спасения неоткуда. Не выдержав, закрыл лицо руками бургомистр и глухо зарыдал. Все, конец! Погибает добрый, старый Гамельн!

Недис, не прекращая рассказа, подхватил на руки девушку. Та не возразила ни словом – она сейчас пребывала слишком далеко и от собственного дома, и от собственного гостя.

Тот же оглянулся, пытаясь понять, где может находиться опочивальня, и пошел вверх по лестнице.

«Да, ты куда решительнее, глупый недомаг», – с отвращением подумал Алим. А почтенный Улугбек последовал за гостем.

– Вдруг, моя глупышка, послышались какие-то голоса, шум и движение внизу, на площади.

В зал вбежал стражник и крикнул:

– Крысолов!

В дверь, прихрамывая, вошел странный человек.

Был незнакомец высок и худ. Лицом темен, словно хорошенько прокоптили его над огнем. Взгляд пронзительный. От такого взгляда холод пробегал по спине. На плечах короткий плащ. Одна половина камзола черная, как ночь, другая – красная, как огонь. В черную шапочку сбоку воткнуто петушиное перо. В руке у незнакомца была старинная, потемневшая от времени дудка. В другое время, конечно, осторожные бюргеры не стали бы привечать такого странного гостя: не доверяли они тощим бродягам. Но сейчас все обрадовались ему как самому желанному гостю.

Бургомистр, назвав его «любезный мой господин», сам придвинул ему кресло. Главный судья попробовал даже хлопнуть его по плечу. Но тут же, громко вскрикнув, отдернул руку – ладонь словно огнем обожгло.

Слуги спустились в подвалы и принесли бутылки с мальвазией, рейнским и мозельским.

Пришелец схватил бутылку мальвазии, зубами вытащил восковую затычку и, запрокинув голову, одним глотком выпил драгоценное вино. Не останавливаясь, опорожнил подряд девять бутылок.

– А не найдется ли у вас еще хорошей бочки вина? – спросил незнакомец.

– После, после, любезный мой господин, – медовым голосом сказал второй судья, – сначала дело, а потом уже пир.

А бургомистр, уже не в силах сдержать нетерпение, спросил незнакомца напрямик:

– Скажи, можешь ли ты увести крысиное племя из нашего города?

– Могу, – усмехнулся крысолов. – Эти твари мне подвластны.

– Как? Все до единой?.. – Бургомистр даже привстал с места.

– Я очищу ваш город от крыс. Слово мое крепко. Но и вы свое сдержите. За это дадите мне столько золота, сколько смогу унести.

– Худ, как жердь, да и хром в придачу. Такой много не унесет… – шепнул бургомистр главному судье. А потом уже, повернувшись к крысолову, сказал громко и важно: – Все, как договорились, почтенный наш гость. Обмана не будет.

– Не вздумайте нарушить слово, – сказал крысолов и вышел из ратуши.

Небо стало вдруг серым и мрачным. Все заволоклось мутным туманом. Вороны, облепившие шпили собора святого Бонифация, поднялись, закружились, усыпали все небо со зловещим карканьем. Крысолов поднес к губам дудку. Протяжные звуки полились из дудки. Слышался в этих звуках щекочущий шорох зерна, струйкой текущего из прорехи в мешке. Веселое щелкание масла на сковороде. Хруст сухаря под острыми зубами.

Бюргеры, стоявшие у окон, ахнули и невольно подались назад. Потому что на звуки дудки из всех домов стали выбегать крысы. Выползали из подвалов, прыгали с чердаков. Крысы окружили крысолова со всех сторон.

А тот равнодушно пошел, прихрамывая, с площади. И все до одной крысы побежали вслед за ним. Стоило только умолкнуть дудке, как все несметное крысиное полчище останавливалось. Но опять начинала петь дудка. И снова крысы покорно устремлялись вслед за крысоловом. Из улочки в улочку шел крысолов. Крыс становилось все больше и больше.

Выглядывали из окон мясники, колбасники, сапожники, золотых дел мастера. Ухмылялись. Что ни говори, а приятно смотреть вслед уходящей беде!

Вслед за крысоловом все крысы двинулись к городским воротам. Стражники едва успели укрыться в башнях. Крысы вышли из города и черной лентой растянулись по дороге. Последние, отставшие, перебегали через подъемный мост – и вдогонку за крысоловом. Все заволоклось пылью. Несколько раз мелькнул черный плащ крысолова, рука с дудкой, петушиное перо… Удаляясь, все тише и тише звучала дудка.

Через час прибежали в город пастухи. Перебивая друг друга, рассказали:

– Крысолов вышел на берег реки. Прыгнул в лодчонку, которая покачивалась тут же у берега. Не переставая играть на дудке, выплыл крысолов на середину. Крысы бросились в воду и поплыли за ним, и плыли они до тех пор, пока не утонули все до одной. А было их такое множество, что из берегов вышла могучая наша река.

Ликует освобожденный от крыс город. Радостно звучат колокола на всех соборах. Веселыми толпами идут по улицам горожане. Спасен славный Гамельн! Спасен богатый Гамельн! В ратуше слуги разливают вино в серебряные кубки. Сейчас не грех и выпить.

И в этот миг из-за угла появился крысолов и пошел через площадь прямо к ратуше. Все так же была у него в руке дудка. Только одет он был иначе: в зеленом костюме охотника.

Переглянулись бюргеры. Платить? Э, нет…

– Жилист и крепок этот крысолов, – шепнул бургомистр главному судье, – такой хоть и хром, а унесет всю казну…

Крысолов вошел в ратушу. Никто и не поглядел в его сторону. Бургомистр отвернулся, главный судья уставился в окно. Но, видно, крысолова было не так-то легко смутить. С ухмылкой вытащил он из-за пазухи мешок. Показался этот мешок бюргерам бездонным.

– Я свое слово сдержал. Теперь дело за вами, – сказал крысолов. – Как договорились. Столько золота, сколько смогу унести…

– Милейший… – Бургомистр в замешательстве развел руками, оглянулся на второго судью.

– Вот как? Не кошель, не суму – целый мешок золота?.. – хихикнул тот и в притворном испуге выпучил глаза.

Кто-то еще негромко засмеялся. Ай да хитрец наш второй судья! Вот как, значит, надо повернуть дело! Золото было обещано в шутку. А бедняга, видно, совсем ума решился: поверил всему. Да еще захватил с собой мешок.

Тут захохотали все. Бургомистр, советники, цеховые старшины. Долго смеялись бюргеры. А странный пришелец молча стоял, и какая-то злобная радость проступала у него на лице. Добро бы просил, требовал обещанное!.. Нет, он молчал.

Второй судья, отсмеявшись, с опаской покосился на крысолова и наклонился к уху бургомистра:

– Может, отсыпать ему горсть золота? Так… немного, для виду… А потом обложить податью людей победнее, кто вовсе не пострадал от крыс, потому что и так ничем не владел.

Но бургомистр от него отмахнулся. Откашлялся и голосом важным, но отечески ласковым сказал:

– Дело сделано. Надо, как обещано, расплатиться. По трудам и плата. Кошель серебра и выход из города через любые ворота.

А незнакомец тут же показал себя полным невежей. Кошелька не взял и, даже не поклонившись, повернулся спиной и вышел из зала. Тут уж совсем развеселились бюргеры. Славно вышло: разом избавились и от крыс, и от крысолова. Громко звонят колокола главного собора. Все бюргеры с женами и слугами отправились к воскресной обедне.

И никто из них не слышит, что снова на площади запела дудка.

«Можно! Можно! Можно! – поет дудка. – Сегодня все можно! Я поведу вас в зеленые рощи! На медовые заливные луга! Босиком по лужам! Зарыться в сено! Можно! Можно! Можно!»

Топот маленьких башмаков по деревянным лестницам, по каменным ступеням… Из всех дверей выбегают дети. Бросив игру, бросив прялку, на бегу подтягивая чулок, дети бегут за крысоловом, жадно ловя звуки дудки. Из каждого дома – дети. На каждой улице – дети. Падают, разбивают коленки, потрут, подуют и бегут дальше. Веселые, с липкими пальцами, за щекой сласти, в кулаке горсть орехов – дети, сокровище Гамельна. Вот уже городские ворота. Дети с топотом пробежали по подъемному мосту. А крысолов уводит их по дороге, мимо вересковых холмов все дальше, дальше…

Свиток четырнадцатый
Шли годы. Однажды забрел в осиротевший Гамельн слепой странник. За несколько медных монет пустил его трактирщик погреться у теплого очага. Слышал слепой, как стучат о деревянный стол кружки с пивом. И кто-то сказал:

– Откуда ты пришел, старик? Потешь нас рассказом почуднее, и я, так и быть, поднесу и тебе кружку с пивом.

И слепой старик начал рассказ:

– Много земель исходил я, и вот куда однажды привела меня судьба. Трудно слепцу вести счет времени: по теплу, идущему от солнца, по холоду, идущему от ночного неба, отличаю я день от ночи. Долго блуждал я по дремучему лесу. Вдруг услышал я звон колоколов. Для слепца звуки – то же, что для кормчего свет маяка. Так, идя на звон колоколов, подошел я к какому-то городу. Стражники не окликнули меня. Я вошел в ворота и побрел по улице. Чутко прислушивался я ко всем звукам, стараясь понять, не завела ли меня судьба в недоброе место.

И не мог я не подивиться. Слышал я вокруг себя только молодые голоса. Как птица летал вокруг меня смех. В этом городе больше бегали, чем ходили. Кто-то вприпрыжку обгонял меня. Кто-то бежал мне навстречу. Слышал я, как мяч ударялся в стену. Все голоса были звонкие. Все шаги легкие, быстрые. И тогда понял я, что этот город населен одними юношами и девушками. И показалось мне: сложен весь этот город из светлого камня и солнечных лучей.

Был я радушно принят в первом же доме, куда постучал. А когда спросил я, как зовется этот город, странную сказку рассказал мне мой юный хозяин. Думаю, посмеялся он над бедным стариком, но я не сержусь на доброго юношу. Вот что рассказал он.

Когда были они маленькими детьми, увел их из родного города человек в зеленой одежде, игравший на дудке. Видно, был это сам дьявол, потому что завел он их прямо в глубину высокой горы. Но не хватило у него власти, чтобы загубить невинных детей, и после долгих скитаний во мраке прошли дети сквозь гору и очутились в безлюдном, диком месте.

Тогда из лесу пришли лани и кормили самых маленьких своим молоком. Без труда приручались дикие козы. Сначала жили дети в шалашах, а потом стали строить город. И легко поднимали они огромные камни, словно камни сами хотели сложиться в стены и башни…

И когда кончил слепец свой рассказ, услышал он старческие вздохи, глухие рыдания, идущие из самой глубины души. Глухой кашель и стоны. Тогда понял странник, что вокруг него одни старики. И весь город показался ему мрачным, печальным и сложенным из темного камня.

В волнении, прерывающимися от слез голосами стали спрашивать старики:

– Но где же, где же, в какой стороне лежит тот юный, светлый город?

Но ничего не мог им сказать нищий слепой странник.

Умолк Недис-рассказчик.

– Какая странная сказка, словно вовсе и не сказка…

– Воистину это так. Ибо есть в городе Гамельне, где я бывал сам, Беззвучная улица. По ней я прошел четырежды. Говорят, что никогда она не слыхала ни песни, ни даже стона скрипки или воя валторны. Шаги на этой улице кажутся почти неслышными, словно крадутся по ее камням привидения, узнавшие свой последний час… Видел я и надпись на стене старой городской ратуши: «В тот страшный год чародей-крысолов выманил из Гамельна звуками своей флейты 130 детей, и все они погибли».

– Так никто и не узнал, куда делись все дети города?

Рассказчик отрицательно качнул головой.

– Никто и никогда…

Повисла тишина. Сафият с трудом приходила в себя. О да, эта сказка не похожа ни на что из услышанного ранее. Выходит, ее гость все-таки сдержал слово – и смог поведать историю, более чем далекую от счастливого конца. Сафият задумалась.

И пришла в себя от прикосновения… О нет, от страстных объятий, в которые ее заключил гость. Только тогда она смогла ощутить, что вновь, как вчера, возлежит на собственном ложе, что и рассказчик, и она сама наги, а свет луны вовсю хозяйничает в опочивальне. Пергамент же, как это случилось вчера, вновь остался внизу, вместе с яствами, к которым ни она, ни гость так и не притронулись.

«Он колдун, клянусь! Он злой маг – я не помню ничего: ни как поднималась наверх, ни как потеряла платье… Не помню, что было еще миг назад! Клянусь, он настоящий колдун! – Сафият задрожала от страха. – Он заворожил меня…»

Недис, как это часто бывает с мужчинами, все понял по-своему. Он самодовольно усмехнулся, уверенный, что Сафият дрожит не от страха, а от едва сдерживаемой страсти.

– Еще миг, моя греза… Еще миг, и я стану твоим. Но прежде ответь, понравилась ли тебе сказка?

Сафият приподнялась и взглянула на Недиса.

– Ты о чем, мой удивительный гость?

– Вот если бы ты была наставницей в школе, а я учеником, который только что закончил отвечать урок, какой бы ты балл мне поставила?

Сафият честно задумалась.

– Вероятно, я бы поставила тебе высший балл за историю, ибо она более чем необычна. И низший балл за то, что не оправдались ожидания слушателей и надежды на благополучный исход.

Недис усмехнулся.

– Высокие оценки, что и говорить. Клянусь, я заслужу сегодня еще одну…

И гость прильнул к шее девушки в долгом поцелуе. Сафият не шевелилась.

– Тебе неприятны мои прикосновения?

Сафият почувствовала, как сладкий морок охватывает ее разум. Больше не хотелось думать ни о чем. Хотелось затеряться в его страсти, забыть самое себя, насладиться каждым мигом обожания…

И в то же время девушка понимала, что повторяется вчерашний вечер, как вчера повторялся вечер позавчерашний… Повторяется в точности – те же желания, горячие, пламенные. Те же ощущения, те же прикосновения…

– Прекраснейшая, иди же ко мне…

Сафият покорно склонила голову на грудь гостя, отдаваясь его объятиям. Сейчас она почувствовала, что может сопротивляться этому наваждению. Но еще не решила, хочет ли этого. Ибо страсть сладка сама по себе. Сладка и коварна.

Девушка отдалась во власть ласкающих рук, попыталась раствориться в ощущениях. Но руки, лаская, педантично, до последней мелочи, повторяли вчерашние движения. Вчера в привычной страсти этих прикосновений жило особое колдовство, колдовство, усмиряющее разум и опаляющее чувства. Вчера губы, холодные и решительные, каждым поцелуем утверждали свою власть. А сегодня?..

«А сегодня мне странны такие поцелуи… Они кружат голову, горячат кровь… Но я чувствую, что все еще стою на перепутье – отдаться или оттолкнуть, уйти, сбежать…»

Однако Сафият не успела ничего решить – горячая волна накрыла ее с головой, опустошая разум, заставляя повиноваться и получать удовольствие от каждого мига повиновения.

«Да! Мне не нужен другой – мне нужен только он… Любовник и наставник… Он один…»

Сафяит с наслаждением отдавалась поцелуям, с наслаждением чувствовала под руками плотную гладкую кожу. Видела сильные, свободно развернутые плечи, крепкую шею, раз за разом окуналась в колдовской омут глаз…

– Клянусь, – прошептала Сафият, – столь совершенным тело бывает только у опытных воинов… Как ты прекрасен!

Девушка не успела договорить, но почувствовала, что вчера она уже возносила хвалу телу своего возлюбленного. Теми же словами. И вновь смогла удивиться тому, что Недис не укорил ее за это повторение. И точно так же, как вчера, трезвые мысли покинули ее так же внезапно, как и появились, – прикосновения Недиса становились все горячее, все настойчивее.

Он же знал, что нет никакого смысла учить страсти Деву Пророчества, что она дважды побывала на самом дне бездны… И теперь он может не сдерживаться. Ибо самые смелые ласки ей будут только сладки.

«Как же ты глупа… Такого тела не видел никто – ни одна женщина. Ибо его не может сотворить природа – столь совершенным бывает лишь морок, наваждение. Однако я постараюсь, чтобы сегодняшняя страсть стала для тебя по-настоящему погибельной. Ибо после меня, после нас, ты не захочешь никого! Любой из простецов, пожелавших тебя, будет тебе отвратителен. А его прикосновения заставят тебя лишь содрогаться от омерзения!..»

И гость прильнул к шее девушки. То был еще один шаг морока – теперь Сафият не сможет избавиться от наваждения до утра.

Девушка гладила могучие плечи, восхищаясь прекрасным телом, что пряталось за строгими одеяниями. «Мой Недис в одежде был совсем не таким… Как многого лишены мы, не видя истинной красы тех, с кем делим самые сладкие минуты! Они, одеваясь, крадут себя у нас…»

Сафият наслаждалась решительными прикосновениями гостя, чувствовала, что голова от желаний идет кругом. Обнаженный Недис вытянулся на ложе, давая девушке возможность любоваться каждой пядью своего тела. Могучие плечи, широкая грудь, плоский живот. Рука Сафият спустилась к чреслам.

«Мужское тело прекрасно! Особенно в тот миг, когда охвачено огнем желаний».

– Твой взгляд, о моя звезда, явил мне сейчас высочайшую из оценок, которую может поставить женщина мужчине, – шепотом проговорил он.

Сафият потупилась, из-под ресниц продолжая любоваться гостем. Недис повернулся на ложе. Теперь он опирался на локоть, а второй рукой скользил по телу девушки.

«Вчера я так же испугалась своей наготы… И третьего дня…» – мелькнуло в затуманенном мозгу девушки.

Увы, продолжить она не смогла – волны желания вновь затопили ее разум.

Недис провел ладонью по обнаженному плечу и едва не застонал сам: кожа была так нежна, что вожделение поглотило все иные желания, овладело им, заставило бешено биться сердце. От этой едва знакомой красавицы он завелся так, будто сам был неопытным мальчишкой и впервые увидел обнаженное женское тело. Черные, как вороново крыло, ресницы обрамляли яркие глаза. Волосы темным шелком разметались по ложу. Он даже испугался того вожделения, каким горел к ней. К той, которая вскоре исчезнет, оставив в памяти лишь эту мимолетную ночь.

Наклонившись, он страстно поцеловал ее, а пальцы легкими движениями коснулись гладкой кожи груди. Застонав, Сафият прижалась к его руке.

– О мой Недис…

– О да, прекраснейшая. Наконец мы вместе… Я хочу сделать тебя счастливой. Пусть всего на миг…

– Мой властитель… – Сафият нежно рассмеялась, а Недис поймал себя на том, что любуется ее длинной шеей и предвкушает, как вопьется обжигающим поцелуем в соблазнительную впадинку у ключицы. – Я вижу, что страсть сжигает и тебя. Не бойся и не медли – я желаю тебя столь же сильно, сколь ты желаешь меня. Я уже говорила тебе это и повторю еще и еще раз. Я твоя!

Недис взглянул девушке в глаза. Там царил океан страсти. Эта страсть и подсказала Сафият слова, которые заставили насторожиться гостя.

– Удивительнейшая… – Недис зарылся лицом в шею девушки. – Моя мечта, моя греза…

О, сегодня Алиму не надо было и присматриваться, чтобы увидеть, что гость околдовывает, обволакивает Сафият путами черной страсти. Еще во время рассказа он заставлял ее не столько слушать, сколько вожделеть, не столько следить за судьбой несчастного города, сколько за губами рассказчика, напоминая, каким бывает вкус поцелуев.

«Ох, недостойный маг… Я вижу третью твою ипостась… И вижу твои слабости… Однако сегодня я попытаюсь противостоять тебе. Попытаюсь защитить несчастную, которую ты обольщаешь ей на погибель».

Вновь Алим, уже в третий раз, глазами кота наблюдал, как девушка с удовольствием позволила себя обнять, как с улыбкой повела гостя наверх. Алим видел, что полуночный колдун повторяется, видел, но не совсем понимал, почему он ничего не меняет в своих деяниях.

«Он повторяется, повторяется в третий раз! В каждом шаге, до мелочей! Отчего так? Почему не пытается быть иным?»

Конечно, в колдовском мире известно, что околдованная, завороженная, влюбленная женщина сделает для своего любимого все – не раздумывая о собственной судьбе и о том, насколько сие деяние разумно. Но нельзя же каждый раз колдовать, ничего не меняя. И люди, и маги, радуясь обретению клочка власти, стараются завоевать еще и еще… Ты же повторяешься до мелочей… Отчего?»

И Алим вновь вернулся к мыслям о девушке – замечает ли эти нелепые повторения она? «Я вижу, полуночный гость, что без магии ты не решаешься ступить на этот порог. И потому сначала обращаешься к черным силам, а уже потом – к магии страсти… Это ошибка, глупый колдун…»

Неспящий маг вспомнил, что вчера пытался лишить Недиса-гостя решимости. И вспомнил, что из этого ничего не вышло. Значит, надо обратить свои взоры на хозяйку дома. И ее привести в чувство, сбросив часть колдовских покровов.

«Ох, маг, – голос кота Улугбека звучал укоризненно. – Не хитри сам с собой! Ты не столько беспокоишься о моей прекрасной хозяйке, не столько пытаешься разоблачить ее гостя, сколько от ревности не находишь себе места!»

«Ты прав, мудрый кот… Прав… Я действительно ревную – ибо прекрасная Сафият достойна куда лучшей доли, чем отдаваться, повинуясь лишь запретной магии».

«Хорошо, что у тебя хватило смелости признаться в этом, маг. Тогда не медли…»

Действительно, медлить не следовало – Алим пробормотал заклинание. И с удовольствием увидел, что черные дымные разводы, закрывавшие от внутреннего взора все, что происходит в опочивальне, стали более прозрачными.

«О да, вот так… А теперь еще чуточку…»

Дымные полосы едва были видны теперь. Они едва колыхались.

Глаза Сафият раскрылись. Она пристально взглянула на мужчину, который покрывал поцелуями ее тело. И… вновь закрыла глаза, отдаваясь ласкам.

– О прекрасная, – прошептал Недис. – Я… я, увы, не столь умел, чтобы заслужить высшие похвалы… но клянусь, что приложу все силы, чтобы получить самые высокие оценки…

Сафият, не открывая глаз, усмехнулась.

– Друг мой, никто не знает, какой должна быть страсть. Каждый раз мы открываем ее для себя заново… Думаю, что тебе еще много раз придется учить меня страсти… Чтобы получить эти самые оценки…

Слова девушки приглушили беспокойство Недиса. Она не должна быть такой… Она должна стать игрушкой в его руках. От мысли, что девушка может ускользнуть из тенет его страсти, сердце Недиса едва не остановилось.

«О нет, я заставлю тебя! Ты будешь вожделеть меня так же, как я вожделею тебя!» О, прекрасное тело было перед ним, он… увы, более чем давно не наслаждался страстью, даже подложной, зачарованной. Он горел желанием. И готов был на все, чтобы добыча не ускользнула из его лап. Гулкие удары сердца почти заглушили слова Сафият. Да и не все ли равно, что она говорила? Только тело, ее тело – вот что нужно ему сейчас.

– Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира. Клянусь тебе, я не буду торопиться, я буду страстным и нежным, чутким и пылким… Но ни одного мгновения больше терять я не намерен – ибо ты, желанная, рядом со мной. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы отдать тебе все…

– Я жду этого, – прошептала Сафият.

Неужели она вновь сможет взойти на самый пик страсти?

Кровь гудела в жилах Недиса, его тело горело от близости женщины. Он почувствовал прикосновение нежных рук к своему горящему челу, почувствовал, какой силой обладает каждое такое касание. Она его женщина! Он должен, о нет, он просто обязан воплотить в реальность самые безумные из своих мечтаний, которые до сего мига жили лишь в его воспоминаниях и воображении.

– Ты будешь счастлива со мной… – губы Сафият согрел его горячий шепот. – Не бойся, я не буду грубым. Просто доверься мне…

«Аллах великий… Неужели и третий влюбился в нее?»

Сквозь прозрачные колдовские завесы Алим видел, как горит желанием лицо Сафият. И одного этого было довольно, чтобы мучиться страшной душевной болью. Нельзя отвернуться, но нет сил смотреть, как она, желанная, наслаждается другим…

Незримый маг не понимал еще, что ему удалось развеять чары. Почти удалось – ровно настолько, чтобы Сафият пришла в себя. Но ей, как самой обычной женщине, хотелось обожания, любви, горячей ласки, страсти… И она просто закрыла глаза, дабы наслаждаться, но не видеть того, кто дарит ей столь прекрасные мгновения.

С магией женского выбора Алим тягаться не мог. Ему оставалось только ждать… И пытаться представить, чем будет отличаться утро грядущее от утра сегодняшнего и утра вчерашнего.

Полутьма безлунной ночи окутала опочивальню. Недис был рад этому. Он прятал с таким трудом и только на сегодня завоеванную добычу. Завтра она ускользнет, перейдет в другие, свои, руки. Но сегодня ночь принадлежала ему. И отказывать себе, медлить было бы просто глупо.

Всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Недиса, был неожиданным для него самого: ему так давно не доводилось переживать ничего подобного. Он весь превратился в комок пульсирующих желаний.

Сафият ощутила, как горячие губы начали свое странствие по ее телу, как язык, вслед за губами, принялся ласкать ее грудь, как рука скользнула вниз и пальцы нащупали и стали ласкать бутон ее страсти. По телу Сафият знакомо разливалась волна возбуждения, кровь побежала по жилам, сердце застучало чаще.

Пальцы и язык Недиса продолжали свою мучительную, сладкую муку. Но Сафият захотелось оттянуть миг катарсиса.

– О нет, остановись! – шепнула она. – Не надо! Остановись!

– Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу – раздался его прерывистый шепот. – Ты требуешь невозможного. Лучше забудь обо всем, постарайся почувствовать меня, дай себе волю!

Его слова, Сафият ощутила это, зажгли в ней знакомый огонь. Да, она уже познала пылкую страсть. Но сегодня не было и намека на нежность – завоеватель, не возлюбленный, тиран, не любимый, был сейчас на ложе рядом с ней. Да, это была совсем иная, новая сторона страсти – не менее сладкая.

– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Недиса.

Его пальцы стали более настойчивыми, они проникали все глубже, то убегая назад, то устремляясь вперед. Сафият застонала, голова ее запрокинулась, а бедра задвигались, повторяя дразнящий танец его пальцев. Сейчас она вновь желала лишь одного – безраздельно отдаться еще одной волне наслаждения, которая, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо несла ее на своем гребне к неведомым далям.

Давно забытое ощущение подсказало Недису, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один уважающий себя любовник. И он ворвался в восхитительное, жаждущее ее тело. И не теряя более ни секунды, пошел в атаку.

– О боги! – простонал он. – Никогда в моей жизни не было ничего подобного! Ты… ты просто чудо…

Волна желания вновь подхватила Сафият и стремительно понесла, сметая на своем пути все мысли об осторожности. Затем швырнула ее вверх, и девушка словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением пронзительной силы.

Недис не слышал, стонет ли Сафият, не пытался понять, достигла ли она уже заветного пика. Ибо он взошел, вбежал туда, где не был очень и очень давно. Его стон в темноте опочивальни был куда более похож на крик зверя, чем на вздох страсти.

Наконец хоровод звезд перед глазами Сафият стал меркнуть, а мир – обретать свои прежние очертания.

Сафият обернулась к Недису – тот торжествующе улыбался…

– Ты довольна своим смиренным рабом, моя звезда? – внезапно спросил он.

Сафият взглянула на возлюбленного.

– Отчеты ты спрашиваешь? Неужели ты ничего не понял? Не почувствовал?

Самодовольная улыбка исказила черты лица, превратила прекрасного мужчину почти в незнакомца. Холодок, уже знакомый девушке, вновь коснулся ее души.

– О нет, глупышка… Я понял и почувствовал все. Однако и похвала мне тоже приятна – я хочу знать, сколь высоко ты готова оценить мои усилия…

«Будто он говорит о соревнованиях борцов… Или схватке рыцарей… Еще миг – и он спросит, кто победил – владелец алого щита или белого…»

– Я их ценю более чем высоко, мой желанный.

Недису, похоже, было этого мало.

– Это лестно, любимая. Но недостаточно. С чем бы ты сравнила огонь сегодняшней ночи? С костром? С пожаром? С вулканом?

Сафият откинулась на подушки. Все очарование ночи, вся ее магия, сколь мало ее ни было, в единый миг ушли. Даже сладкая истома покинула тело. Она пробормотала:

– С вулканом… Конечно, с вулканом…

«И вулкан этот потух много столетий назад», – со злостью подумала девушка.

Однако Недису, похоже, этого было достаточно – он лег навзничь и довольно вздохнул. Миг – и легкое сопение показало Сафият, что возлюбленный погрузился в крепкий и здоровый сон.

Вскоре уснула и она…

Свиток пятнадцатый
Рассвет коснулся занавесей, и Недис покинул ложе. Девушка услышала шаги, но постаралась сделать вид, что крепко спит. Лишь когда босые ноги прошлепали по каменным ступеням вниз, Сафият открыла глаза.

Постель, конечно, была пуста – как пусто было и на душе у девушки.

– Вчера было то же самое, – пробормотала она. – И позавчера. Да, Недис ведет себя все время одинаково. Однако вчера… или уже сегодня ему все же удалось меня удивить…

«Более чем неприятно…» Однако этого девушка не произнесла.

Она неторопливо надела халат, собрала волосы и помедлила, прежде чем спускаться. Какие-то неясные ощущения тревожили ее разум. Однако понять, что не так, девушка еще не могла. Решив, что она подумает обо всем этом позже, Сафият решительно отправилась вниз. Как и вчера, как и позавчера, Недис затягивал пряжку на туфле франкской работы…

– Ты вновь спешишь, друг мой? Хотел исчезнуть, пока я еще сплю?

Сафият еще спрашивала, но уже знала ответ. Она уже была уверена, что сегодняшнее утро до мелочей повторит и утро вчерашнее, и утро позавчерашнее. Должно быть, ее возлюбленный – человек куда более педантичный, чем ей показалось сначала.

Предчувствия ее не обманули. Почти не обманули – ибо сегодня Недис улыбнулся и нежно прижался щекой к щеке девушки.

– Разве бы я смог? Ты подарила мне такую страсть, ты так высоко ее ценишь… Ни одному мужчине не придет в голову покинуть такую женщину…

Недис-сегодняшний, это было вполне очевидно, не лгал. Он ревновал к себе самому-вчерашнему и откровенно ждал того мига, когда вновь увидит эту красавицу. Он был уверен, что Пророчество сбудется и она вновь отдастся ему. Ему одному.

Гость выпрямился, и с улыбкой взглянул на пергамент, сиротливо лежащий на столике. Всего несколько строк лежало на нем.

– Я заберу его с собой. – Недис спрятал свиток на груди. – А вечером принесу… Сказку нужно дописать. Половина сказки – как половина любви: пугающа и безнадежна…

«Я уже слышала это… Вчера… и позавчера…»

– Вечером? Ты придешь вечером? – на всякий случай переспросила Сафият.

– Да, моя звезда. – Гость поправил неизменный плащ. – Вечером, когда закончу свои торговые дела, я приду к тебе, чтобы рассказать новую сказку… Если, конечно, успеешь дописать ее, пока…

Он окинул Сафият откровенным взглядом. Но та не смутилась. «Я готова спорить на тысячу золотых, мой странный гость, что ты неплохой колдун. И что заставил меня отдаться… Ты точно не тот простой купец, каким хочешь выглядеть… А еще тысячу золотых я готова отдать за то, что ты видел меня вчера первый раз в жизни…»

– До вечера, желаннейшая из женщин мира…

Калитка покачалась в петлях и с тихим скрипом закрылась.

Сафият задумчиво распустила небрежно поднятые волосы.

– Позавчера ты с грохотом захлопнул калитку… Вчера закрыл неслышно…

Да, повторялся и день вчерашний, и день позавчерашний. Повторялся шаг за шагом, миг за мигом. Лишь в мелочах видны были отличия.

Сафият автоматически стала готовить кофе. Она вспоминала речи, движения, улыбки, ласки. Старалась избавиться от странной мысли, что вчера отдавалась не тому, кому отдавалась позавчера. И позавчера ее ласкал не тот, кто ласкал третьего дня.

Все трое были не просто одинаковыми, они были какими-то старательно, нарочито одинаковыми. И в словах, и во вкусах, и в привычках. Но, вспоминая о словах и движениях, Сафият видела, что они тем не менее отличаются. Да, и сегодняшние поцелуи были липкими, как вчерашние и позавчерашние, и объятия скорее можно было назвать одинаковыми, объятиями по долгу, а не по желанию. Более того, тело, которое ей доставляло столь… сильные ощущения, было и знакомым и незнакомым одновременно. Те же узкие плечи, та же впалая безволосая грудь, светлая, даже синеватая кожа, но украшенная родинками в разных местах. Вчерашний ее возлюбленный не преминул похвастать и шрамом – чудовищным шрамом почти по всей ноге.

Шрамом, который ему доставил множество горьких минут после сражения с ромейским воином Лонгином… Шрамом, которого не было у двух других.

Девушка отставила чащу.

– Но что двигало мной вчера? Почему поддалась чарам? Ведь я уже знала, что он немолод, некрасив, утомительно велеречив… Слышала, что он повторяется… Что же такое он делал, чтобы заставить меня забыть обо всем?

Вновь, как и вчера, Сафият показалось, что единственным достоинством ушедшего Недиса была странная, жестокая сказка – такая же не сказочная, как и прошлые рассказы. И такая же горькая. Сказка, бичующая и поучающая, как самый унылый из наставников.

– И почему он сначала попытался поведать сказки, которые уже рассказывал?.. Как мог забыть, что даже принес мне их записанными?

Сафият перевела взгляд на полку с пиалами. Да, там, утверждал ее вполне здравый рассудок, лежали два свитка.

Сафият размышляла. Минуты текли, девушка почти не двигалась. Неизвестно, сколько бы она просидела вот так, вспоминая и сопоставляя, если бы прямо перед ней не появился Улугбек.

– Мой пушистый друг… – Девушка с трудом подняла на руки кота. – Проголодался? Сливок хочешь?

Кот боднул хозяйку и стал устраиваться у нее на руках, громко урча.

«Красавица, – думал Алим. – Ты так прекрасна, ты так нежна… И так легко подпадаешь под влияние этого чудовища… Как же мне уберечь тебя, как открыть тебе глаза на все происходящее? Как объяснить тебе все, чтобы ты не возненавидела после этого самое себя?»

– А что ты мне скажешь, мой хороший? Это был один и тот же человек? Купец, который имел глупость влюбиться в твою стареющую хозяйку, или трое разных людей, которые просто лакомы до женского тела?

«Ох, маленькая глупышка, – с нежностью подумал Алим. – Ты, молодая и прекрасная, смеешь называть себя стареющей? О, клянусь, я открою тебе глаза!..»

– Трудно сказать, почтенная хозяйка… – Кот спрыгнул с колен Сафият и постарался сесть так, чтобы ему было видно выражение ее лица. – Я склонен думать, что это трое разных мужчин…

– Почему? Почему ты так считаешь?

– Они пахнут по-разному… Вернее, у них притирания чуть отличаются… Вернее… – Кот размышлял. – Скажу совсем осторожно: запах первого твоего гостя был серый, пыльный. Второго – сладкий, мускусный, душный. Вчерашний твой возлюбленный благоухал иланг-илангом. Однако и мускус, и старая пыль тоже были слышны…

Сафият с удовольствием слушала Улугбека, вернее Алима. Она уже начала получать удовольствие от того, что рядом мудрый собеседник, а не просто теплый и игривый комочек шерсти. Хотя, по совести, Улугбек был скорее огромным и ленивым, чем игривым…

– Выходит, что все-таки разные люди… Трое разных одинаковых купцов, которые носят совершенно одинаковые платья и башмаки и занимаются одним и тем же делом… Трое близнецов…

Кот склонил башку набок. «Да, если бы несчастный колдун, мой давний соперник, был хоть на йоту умнее, – подумал Алим, – он бы… о нет, они бы выдавали себя не за одного и того же человека, а за пятерых разных людей. Пусть пятеро близнецов – большая редкость, но это все же куда меньшая редкость, чем пятеро глупцов, нарочито похожих друг на друга, которые выдают себя за одного и того же человека».

– Быть может, это трое близнецов… – Алим старался подбирать слова как можно осторожнее. – Быть может, они не хотели тебя пугать… И потому выдают себя за одного и того же человека…

«Аллах великий, как же стыдно ее столь откровенно обманывать! О нет, я ее не защищаю, я ее использую как приманку! Ведь мне уже все ясно… Зачем же я продолжаю прикидываться котом и молча слежу за тем, как под влиянием смертельных чар она отдается моему недругу?..»

Только сейчас Алим понял, что будет с Сафият, если Пророчество все же сбудется.

«Она погибнет… Полуночный глупец заставит ее заплатить жизнью за свое воссоединение…»

Сафият тем временем выпрямилась. Похоже, она приняла какое-то решение.

– Ну что ж, мой лохматый мудрец… Пора собираться. Галиль-сказитель сегодня не появится. Но у нас более чем много дел.

– Скажу по чести, прекрасная Сафият, мыши в твоей Библиотеке толсты и ленивы.

– Невкусные, да? Так, быть может, ты останешься дома?

– Нет. – Кот отрицательно покачал головой. – Я не спущу с тебя глаз. Эти странные гости беспокоят меня. И особенно сильно меня беспокоит их навязчивое внимание.

– Ты знаешь… – Сафият согласно кивнула. – Меня тоже более чем сильно беспокоит их навязчивое внимание… Или его навязчивое внимание. Поэтому я собираюсь поискать ответа на все свои вопросы.

Руки девушки умело закалывали шаль вокруг сложенных в высокую прическу кос. Алим не мог отвести глаз от ее движений, любовался сосредоточенным лицом, горящими глазами.

«Ох, моя красавица… Чем же мне помочь тебе? Чем искупить свое бездействие?»

– Знаешь, котик, что я придумала?

Алим перепугался. Он слишком хорошо знал, на что способны женщины для того, чтобы удовлетворить свои интересы. И потому вскочил на стол прямо напротив лица девушки.

– Так вот, я решила, что спокойно пороюсь в древних фолиантах – быть может, там найдется какой-то ответ… Какая-то ниточка, ведущая к разгадке. Просто дождусь вечера. Посмотрим, кто появится сегодня… И какую сказку будет рассказывать…

«Он потянет тебя на ложе… Он опять захочет поработить тебя…»

– Да, я знаю. – Сафият кивнула, глядя в янтарные глаза кота. – Он наверняка попытается вновь совратить меня. Увы, я против его чар бессильна.

«Странные все-таки существа женщины. Понимают, что идут по самому краю пропасти… И ничего не меняют. Из глупости своей… Или из смелости…»

– Скажу тебе по секрету: его чары не такие уж и… неотвратимые. А когда он начинает говорить… То чары эти спадают, как и не было их. Вот я и решила – послушаю-ка я сегодняшнего гостя… Если он появится, конечно. Он не может не выболтать своих намерений. – Сафият, наконец, закончила и улыбнулась.

– Да будет так, мудрая моя хозяйка, – кивнул кот. – Я буду все время рядом. Пусть моих сил и немного, но…

Да, он готов отдать не только все свои силы, но и самого себя, без остатка, чтобы защитить эту отважную красавицу. Сейчас он проводит ее, а сам отправится невидимкой по городу – искать нору Недисов-магов… Уж он-то постарается, чтобы вечером никто не побеспокоил прекраснейшую из женщин мира!

– Ну что ж, почтенный Улугбек. Ты готов? Мы можем отправиться в путь?

Миг – и кот стоял у калитки.

– О да, мудрая моя хозяйка. Я готов.

Девушка шла по улице и улыбалась солнечным лучам – нежным и ласковым, как обычно и бывает ранним весенним утром. Она не обращала внимания на прохожих. Как и они не обращали внимания на уважаемую книгочею, которая шла в Библиотеку, – утро было обычным. И заботы людей были обычными заботами.

И конечно, ни один из спешащих по своим делам людей не обратил внимания на большого серого кота, который шел рядом с почтенной Сафият. Мало ли котов бегает по улицам…

Да, сказитель Галиль сдержал слово – он не пришел, опасаясь самого себя.

«Что ж… – Сафият не без облегчения смотрела в закрытые двери. – Он верен себе, даже когда трусит. А значит, я могу заняться тем, чем и собиралась…»

Малика с улыбкой поклонилась Сафият.

– Ты и сегодня захватила с собой охрану…

Сафият улыбнулась.

– Да, мой почтенный Улугбек не оставляет меня одну ни на миг. Должно быть, я кажусь ему похожей на огромную мышь…

Малика расхохоталась.

– Менее всего ты, красавица, походишь на мышь…

– Конечно. – Сафият кивнула. – Более всего я похожу на почтенную архивную крысу…

И обе девушки рассмеялись.

«Клянусь, моя звезда, я сумею показать тебе, что нет девы прекраснее, чем ты! Клянусь, что ты станешь свободной еще до заката! И тогда я, явившись к тебе в своем облике, более чем усердно буду доказывать тебе это… Всю свою жизнь, если позволишь!»

Сафият с усилием открыла огромный том и погрузилась в чтение. Алим понял, что может ненадолго оставить тело уважаемого Улугбека и отправиться на поиски.

«Не беспокойся, достойный маг. – Кот подобрал под себя лапы, устраиваясь поудобнее. – Я не спущу глаз с нашей девочки».

В тщетных поисках прошел весь день. Сафият не нашла даже тени упоминаний в огромной Библиотеке. Но не удивилась этому – ибо мир куда больше, чем сотня сотен даже самых богатых библиотек.

К сожалению, поиски Алима оказались столь же безуспешными… На постоялом дворе Ас-Саббаха о страннике по имени Недис, конечно, слыхали. Однако его требования были столь велики и столь наглы, что он исчез в тот же день, когда и появился. Никто в городе не видел и пятерых купцов, очень похожих друг на друга.

«Да, – со вздохом вынужден был признать Алим, – годы научили тебя кое-чему, ничтожный выскочка… Но и меня они не сделали глупцом…»

Свиток шестнадцатый
Наконец Сафият вернулась домой. Со вздохом облегчения она стащила шаль с волос, с удовольствием облачилась в мягкое домашнее платье и мысленно пожелала, чтобы все закончилось. Улугбек, как обычно, задремал на ветвях карагача. В сумерках наступившего вечера тишина казалась более чем отрадной.

– Должно быть, сегодня, мой пушистый друг, гости нас не побеспокоят…

«Боюсь, что ты ошибаешься, моя Сафият… Как бы мне ни хотелось того же». – Кот открыл глаза.

К несчастью, уже в следующий миг Алим понял, что прав: калитка открылась, и все тот же гость с далекой полуночи, Недис-купец, вошел во двор. Отчего-то он замер посреди двора. Огляделся и только потом раскрыл Сафият объятия.

– Вот и я, прекраснейшая. Соскучилась?

Сафият улыбнулась вошедшему.

– Я не ждала тебя, мой друг. Но рада, что ты нашел время среди своих дел…

– Ты самое главное из моих дел, красавица. – Недис смачно чмокнул Сафият в щеку.

«О чудо! Глупец научился говорить правду! Но сегодня он что-то непозволительно смел!..»

Улугбек вскочил с кошмы. Несколько неслышных прыжков – и он повис на ноге гостя, уцепившись когтями не столько за плащ, сколько за плоть. Гость постарался стряхнуть его, но безуспешно. Кот же, уцепившись поудобнее, попробовал забраться повыше. Недис пытался не кривиться от боли, сохранив приветливую и снисходительную улыбку. Улугбек, повисев пару минут, спрыгнул и с утробным урчанием улегся посреди дворика. Глаза его в свете ламп казались огромными и красными.

– Какая хорошая кошечка, – пробормотал гость, усаживаясь. – Только неласковая… Наверное, она гостей совсем не любит…

«Болтун! Ты бы хоть у своих братьев по несчастью спросил, куда идешь и чего тут можно ждать!»

– Это кот! Повторяю – это мой кот Улугбек, – не выдержала Сафият. – Больше повторять не буду. А если кому-то из моих безмозглых гостей не нравится мой друг и защитник…

– Ох, как же я мог… Как же я так оплошал… Прости недостойного, глупого и невежественного раба… – залебезил гость. – Это все моя забывчивость… Поверь, я иногда забываю даже то, куда и зачем должен пойти… Слишком много дел, суета… суета сует… Счастье, что свиток не оставил на постоялом дворе.

Девушка протянула руку за свитком.

«Так, теперь у меня уже три сказки, записанных чужой рукой… Нет, чужими руками…»

Тем временем гость вытащил из-за пазухи изрядно помятый свиток и уже знакомым движением протянул Сафият.

«А вот и четвертый кусок колдуна… От него пахнет… О Аллах… От него пахнет свининой! Свининой, поджаренной на угольях… И до угольев…»

Похоже, что и Сафият услышала странный аромат притираний гостя. Она несколько наморщила носик, но, повинуясь правилам гостеприимства, начала подавать угощения. Кумган с шербетом, фрукты на черном блюде, горка лепешек…

Кот стал вылизывать лапу. Достойный Улугбек таким образом пытался показать, что подобные гости его не интересуют совсем. До времени Алим терпеливо молчал.

– Ох, какое изобилие… – Гость несколько более суетливо, чем это позволяли правила приличия, уселся напротив накрытого столика. – Какие ароматы… Любой мужчина отдаст жизнь за стряпню такой хозяйки!.. Ох, какие лепешечки румяные… А какие толстенькие… А нет ли к ним у тебя, добрая хозяюшка, меда?

«Ого! Да ты наглец, уважаемый… Будет тебе мед… Ох, будет…»

Сафият, не говоря ни слова, подала плошку янтарного меда и опустилась на подушки. Она смотрела на гостя, который поспешно насыщался.

«Аллах великий, и я еще пыталась понять, один ли это человек или разные люди… Да они едва похожи друг на друга! А этот-то! Какой суетливый, какой говорливый… Ну что ж, почтенный мой гость, я воспользуюсь этим, клянусь!»

Наконец полуночный гость насытился. Он откинулся на подушки и сложил руки на животе, сплетя пальцы.

– Ну что ж, прекраснейшая… – заговорил Недис. – Я не зря говорил, что знаю необычные сказки. Должно быть, тебе ведомо, что почти все сказания всех народов заканчиваются победой добра над злом… И потому они все, сколь бы различными ни были, похожи друг на друга, как капли воды из одной лужи. Мои же истории иные. В них ты не найдешь вознагражденной любви или преданности, смертные обретут свой конец, а зло расхохочется в лицо добру, чувствуя свое превосходство…

Сафият чуть насмешливо взглянула на гостя. Однако кинула согласно:

– Ты уже говорил все это, уважаемый…

– Ах да… Все дела, дела… Даже вечером, с прекраснейшей из женщин мира, я не могу забыть о них… Прости. Итак, моя греза, я расскажу тебе историю, рассказанную мне умирающим менестрелем в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…

– Прости меня, мой мудрый усталый гость. Но это ты уже рассказывал. Печальна судьба зачарованного рыцаря, с этим трудно спорить…

Гость взглянул девушке в лицо и на минуту умолк. Потом радостно улыбнулся и хлопнул себя по лбу.

– Ну конечно, говорил! Теперь я это отчетливо помню. Как помню и те слезы, которые ты пролила над моим рассказом….

– Слезы, уважаемый? – Вот теперь Сафият не могла скрыть изумления.

Четвертый из ее гостей пытался вести себя с ней, как давний знакомый. Добрый и нежный друг…

– Конечно. – Недис похлопал девушку по руке. – Конечно, я помню и иные слезы… Совсем иные…

– О, как удивительна твоя память, мой добрый друг, – протянула Сафият.

Да и что она могла еще сказать?

– Тогда, моя сладкая, я расскажу тебе историю, которую поведал мне сказитель на далеких Фарерских островах, отделенных от всего мира густыми туманами и высокими скалами. Это рассказ о рыцаре Синяя борода и печальной судьбе его любви. Внемли же горькой истине…

Сафият укоризненно покачала головой.

– Уважаемый, твоя память воистину необыкновенна. Она опять подвела тебя – ибо и эту историю ты мне уже рассказывал. Напомню, что ты ее собственноручно записал… И свиток мне принес, не далее как позавчера…

– Ох, нет мне прощения! Дела купеческие столь обширны… Даже вечером, с прекраснейшей из женщин мира, я не могу забыть о них… Стократно прошу простить меня, изумительнейшая.

И гость начал покрывать поцелуями руки девушки, приговаривая:

– Ты простишь меня, прекраснейшая? Простишь?

«Определенно, этот получил всю обходительность, какой обладал мой неумный соперник…»

Алим, конечно, уже разглядел, что перед ним не вчерашний иноземец. И не позавчерашний. И не тот, самый первый. Точно такой же, но все же иной. Видел, что этот тоже пытается вести себя так, будто здесь он уже почти хозяин. Во всяком случае, далеко не гость. Пытается, но не может – потому что все вокруг видит в первый раз. «Должно быть, глупости хватило на всех пятерых. Ее бы, вместе с надменностью и нахальством, хватило бы и на десятерых. И каждому бы досталась преизрядная порция – неужели эти недоумки (о да, Алим, умевший виртуозно ругаться на многих языках, про себя предпочитал все-таки не опускаться до совсем уж низких выражений) ни разу не встретились? Ни разу не обсудили, как они будут обхаживать Деву Пророчества. Похоже, решили, что одних мужских чар хватит, чтобы она готова была отправиться в огонь и в воду… Ведь любимый же просит…»

От этих мыслей неспящий маг едва не застонал. Остановила его простая мысль – он не знал, умеют ли стонать коты или, увы, не умеют…

Кот Улугбек перестал умываться и вскочил на колени к Сафият. Та рассеянно улыбнулась…

– Проголодался, пушистенький? Лепешечку?

Алим с трудом удержался от ответа. Однако от лепешки не отказался и принялся есть, аккуратно снимая мелкие кусочки лакомства с ладони Сафият.

Недис же, утомившись извиняться, продолжил:

– Ну что ж, моя светлая мечта, если уж и судьба Синей бороды тебе ведома… Тогда мне придется вспомнить об истории, о коей я слышал в те дни, когда странствовал по дорогам бесчисленных княжеств великой империи. В ней нет ни рыцарей, ни прекрасных возлюбленных. Лишь толстые бюргеры и толстые крысы…

– Я стократно прошу у тебя прощения, мой дорогой гость, но и эту поучительную историю ты мне уже рассказал. Возможно, ты не помнишь, но я преотлично помню, что ее, тобой собственноручно записанную, ты принес мне вчера…

Лжекупец побледнел. Говоря точнее, он даже как-то позеленел.

– Ох, – хлопнул он себя по лбу. – Вареный я ишак, три уха набекрень… Вот что делает усердие с настоящими мужчинами. Вместо того чтобы по сто раз на дню думать о нежности, какую должно излить на лучшую из женщин мира, я думаю о всяких ненужных предметах – выгоде, удачном торге, верблюдах каравана, который все никак не доберется в это забытое богом захолустье… Нет мне прощения за мою рассеянность…

Сафият ухмыльнулась. Алим никак иначе не смог бы назвать гримаску, которая пробежала по лицу девушки. Ей уже давно было все ясно, и теперь она просто развлекалась.

Более того, она и не пыталась что-то записывать. Даже не сделала вид, что хочет встать за каламом и пергаментом, напротив – постаралась устроиться так, чтобы лицо ее нового гостя было отчетливо видно. Чему кот был только рад – Улугбек обожал наблюдать мир с рук или колен своей госпожи. А Алим обожал его, Улугбека, хозяйку. И потому возможность просто быть рядом уже воспринимал как высшую благодать.

– Однако я все же могу достойно извиниться перед тобой. Ибо вспомнил другую сказку. Слушай же о приключениях некоего юноши, столь же поучительных, сколь и печальных…

Сафият кивнула – она приготовилась слушать. Но Алим был готов отдать голову на отсечение – девушка что-то задумала. Что-то неприятное для своего нового, вне всякого сомнения, четвертого гостя.

– Рассказывают… – Недис полузакрыл глаза и сплел пальцы. – Правил в одной далекой стране благочестивый и мудрый султан по имени Санджар, с необыкновенным тщанием вникавший в дела государства и в заботы подданных, не полагаясь в сем важном деле на своих приближенных. Сменив богатое облачение на простые одежды бродяги, ходил он ночью по улицам города, днем же в платье каландара отправлялся на базар, где собиралось множество народа, и там, неузнанный, вникал во всякие распри, дабы суд его был правым, а величие прославленным.

Сафият хихикнула.

– Каландара, уважаемый? А кто это?

Гость смешался: он умел что-то одно: или рассказывать, или думать. Однако думать о том, чего никогда не знал, было ему более чем затруднительно и в те далекие дни, до Пророчества. Сейчас же он и вовсе был лишен этого умения. А потому начал хватать воздух, как рыба, вытащенная из воды.

Вопрос, однако, требовал ответа. И потому Недис пробормотал:

– Это такие люди, моя простушечка…

– Аллах великий, да понятно, что не звери… Отчего он одевался в их платье, дабы выйти на базар? Почему не нарядился во франкский кафтан, как ты? Или в платье ромейское, как Клавдий, халиф Аль-Рашид? Почему, о мой мудрый гость?

«Да она издевается над ним! – с удовольствием заключил Алим. – Просто полощет в дрянном болоте… Получая от этого вполне ощутимое удовольствие!»

– Не все ли тебе равно, малышечка? Ведь сказка-то от этого не изменится…

– Сказка суть отражение жизни. – Сафият подняла вверх палец. – А потому должна быть понята однозначно, как учил нас великий и мудрый Ийо-саф ибн Иссарион… Да хранит его Аллах всесильный и всевидящий!

Недис пожал плечами.

– Оказывается, и ты, мудрый, кое-чего не знаешь… Так вот, каландарами называют странствующих дервишей, не связанных с какой-то определенной обителью. Затверди сие накрепко, гость, когда будешь рассказывать эту сказку очередной простушечке…

– Мне никто не нужен, кроме тебя, – даже с некоторой обидой пробормотал Недис. И это была чистая правда.

– Так вот, сидя однажды возле продавца жареных фисташек, он увидел прекрасного юношу в одежде каландара. То был луноликий красавец, в облике которого без труда угадывалось благородство. И каждый, кто смотрел на него, не мог скрыть своего восхищения. Однако чело юноши было отмечено глубокой печалью, и понял султан смятение его души и мужество, с коим он преодолевал страдания. Султан подозвал к себе юношу и сказал:

– О странник, ты столь молод и красив! Что побудило тебя облачиться в одежды странника и отречься от всего мирского?

– О таящийся под обличьем каландара, – отвечал юноша, – зачем ты бередишь мои раны? Какой прок тебе во мне, бедном страннике?! Уже прошло много времени с тех пор, как злой рок лишил меня милосердия Аллаха, однако до сей поры объят я печалью и снедаем душевной горечью. Пришел я в этот город, никому не ведомый, надеясь сокрыть свое горе от других, а ты вынуждаешь меня снова вспоминать о моих страданиях.

Султан ласково молвил:

– Успокойся, о юноша, и поведай мне свою историю. Клянусь, взор каждого на сей мир более чем интересен для меня.

И юноша начал свой рассказ.

– История моей жизни грустна и тягостна, а рассказ о ней длинен и утомителен.

– В таком случае, – молвил султан, – соблаговоли сказать, где твое пристанище, и вечером я за тобой пришлю.

Юноша назвал обитель каландаров, и тогда султан сказал продавцу фисташек:

– Нынешней ночью я буду твоим гостем.

Продавец фисташек приготовил всевозможные яства и прекрасно убранное сиденье для почетного гостя. Султан Санджар пришел к нему, и сел на почетное место, и повелел привести юного каландара. Едва юноша переступил порог дома продавца фисташек, он сразу же понял, что перед ним сам султан. Он приветствовал его с должным почтением и уселся на отведенном для него месте. По завершении трапезы султан молвил:

– Умерь, о юноша, печаль и смятение души и поведай мне всю свою историю.

– Охотно, – отвечал юноша. – Но для этого ты должен либо покинуть свое почетное место и сесть рядом со мной, либо дозволить мне приблизиться к тебе.

Султан сел рядом с юношей, и тот начал свой рассказ.

– О султан, о владыка! Да будет тебе известно, что отец мой был удачливым купцом. Богатства его были несметны. Однажды он позвал меня к себе и сказал: «О дитя мое, ты уже достиг дозволенного возраста, и я решил взять тебя с собой в далекое путешествие. Я хочу, чтобы ты постиг добро и зло, изведал все жизненные тяготы, ибо после моей смерти ты останешься в одиночестве и бремя забот может оказаться для тебя непосильным». Мы покинули пределы города и отправились в далекий путь, и одолели много дорог, и миновали множество городов и селений.

Но однажды наш караван сбился с пути. В ожидании утра мы вынуждены были устроить привал. Ночью на нас напали разбойники. Я проснулся от громких криков и к своему ужасу увидел, что отец мой убит. Опасаясь, что меня постигнет та же участь, я вскочил на коня и умчался в пустыню. В конце долгого дня я достиг ворот неведомого города, но было уже темно и городские ворота оказались запертыми. Я умолял сторожей впустить меня в город, но они оставались глухими к моим мольбам. А неподалеку стоял невысокий холм, и у его подножия лежал огромный камень. Вот за этим-то камнем я и устроился на ночлег. Ночь, однако, была безлунная, и от пережитого страха я никак не мог уснуть. Вдруг я увидел, как через городскую стену перелез человек с зажженным фонарем в руках. За ним последовали еще двое. Они несли что-то тяжелое! Не успел я подумать, что, должно быть, это воры и что они, видно, хотят здесь разделить добычу, как внезапно они исчезли, словно сквозь землю провалились, но вскоре ненадолго появились снова и уже исчезли окончательно. Я подумал, что они припрятали где-нибудь неподалеку награбленное, и принялся осторожно исследовать окрестности. Вдруг я нащупал неглубокую яму, а в ней какого-то человека.

– О безжалостные, – со стоном сказал человек, – чего вам от меня надобно? Дайте мне спокойно умереть.

Я стал его успокаивать:

– Не тот я, кого тебе следует опасаться.

Тогда человек простонал:

– О друг, если ты хочешь мне помочь – унеси меня поскорей отсюда в безопасное место и попытайся залечить мои раны.

Узнав, что человек тот нуждается в помощи, я взвалил его на плечи и с наступлением утра вошел в город. Вскоре я увидел маленький убогий домишко и почему-то решил, что в нем живет одинокая вдова. В ответ на мой стук дверь открыла бедно одетая старушка.

– Ты кто такой? – спросила она меня.

– Странник, ищущий приюта, – отвечал я. Старушка, проводив меня в дом, сказала:

– Располагайся здесь, – и удалилась.

Я развернул ковер, в который был завернут раненый, и моему изумленному взору предстало юное очаровательное создание. Узрев сию неземную красоту, я едва не лишился сознания. Но придя в себя, я спросил:

– О луноликая, о жемчужина красоты! Кто причинил тебе такое зло? Почему судьба немилостива к тебе?

Девушка с трудом подняла веки.

– О благородный юноша, – прошептала она, – если Аллаху будет угодно сохранить мне жизнь, я без утайки поведаю тебе свою историю. А коли мне суждено умереть – пусть моя тайна уйдет со мной в могилу.

Я осмотрел девушку и обнаружил на теле несколько ножевых ран. Омыв раны, я смазал их целебными снадобьями и принялся с превеликим тщанием ухаживать за ней. Однако здоровье ее час от часу становилось хуже. В один из дней, взглянув на меня полными мольбы глазами, девушка сказала:

– О благородный юноша, ты мучаешься со мной, не ведая, есть ли в том прок. Выполни мою просьбу, и это облегчит и мою, и твою участь.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил я.

– В этом городе, – продолжала она, – есть прекрасный лекарь. Только он способен точно сказать, что ждет больного. Однако приходит он не к каждому. Если у тебя есть немного золота, ступай к этому лекарю и умоли его ко мне прийти. Может быть, он соблазнится деньгами, а может, в нем пробудится чувство сострадания и он сумеет меня исцелить. Лекарю объясни, будто разбойники до полусмерти избили твоего брата, а ты отыскал его и принес домой. Если лекарь скажет, что я поправлюсь, то ты будешь меня выхаживать. В противном случае бросишь меня на произвол судьбы, чтобы быстрее пришло мое избавление.

Выслушав сии слова, я отправился к лекарю. Придя к его жилищу, я увидел множество народа – больные и недужные ждали его появления. В свой черед поведал ему о своей беде и я. Мои мольбы и стенанья возымели действие, лекарь окинул меня сочувственным взглядом и сказал:

– Да будет так. Я отправлюсь с тобой.

Осмотрев больную, лекарь дал мне три пилюли и сказал:

– Одну пилюлю пусть она проглотит сейчас, вторую – перед сном, а третью – на рассвете. После этого ты должен прийти ко мне и рассказать, какое действие возымели пилюли.

С этими словами он удалился.

Я сделал все, как велел лекарь, однако поутру, когда надо было дать последнюю пилюлю, у больной из горла хлынула кровь. Я тотчас побежал к лекарю и сказал ему об этом. Лекарь остался чрезвычайно доволен моим известием и, объяснив, будто из больной вышла застоявшаяся кровь, посулил, что вскоре она поправится.

Возблагодарив Аллаха за милость, я возвратился домой, и, едва завидев меня, девушка спросила:

– О благородный юноша, нет ли у тебя чего-нибудь поесть?

Я принес ей еду, она отведала ее, и на лице ее проступил румянец. Мало-помалу она начала поправляться, а в один благоприятный день и вовсе выздоровела. Вскоре у девушки пробудился интерес к нарядам и украшениям, и стала она столь прекрасна, что я не в силах был оторвать от нее глаз. Потрясенный и изумленный, я утратил дар речи и не находил в себе мужества признаться ей в своем чувстве. А она, будто почуяв, что я попал в любовные сети, молвила:

– О благородный юноша, мне ведомо охватившее твою душу желание, однако прошу тебя потерпеть еще немного. Я буду принадлежать тебе одному, ибо ты спас меня от верной смерти и пробудил во мне горячую любовь.

– О редчайшая из красавиц, – отвечал я ей, – не тешь меня своими посулами, ибо одному Аллаху известно, что ждет меня завтра.

– Ну что ж, не будем сейчас об этом, – молвила она. – Исполни одну мою просьбу, юноша.

Девушка попросила меня принести бумаги и чернил и, написав записку, велела вручить высокому седобородому старику, хозяину лавки золотых украшений, а затем, получив от него нужную ей вещь, вернуться домой.

Я взял записку, отнес ее в ювелирный ряд и отдал седобородому старику. Узрев некую печать на той бумаге, он согнулся в почтительном поклоне и вручил мне маленький ларец. Когда я принес его девушке, она вынула из-за пазухи ключ, отперла этот ларец, и я увидел, что он полон удивительных драгоценностей. Выбрав несколько жемчужин, она протянула их мне и молвила:

– Ступай в город, купи богатое имение. Найми слуг и позаботься, чтобы и им, и их семьям нашлось в том имении жилье. Когда все это сделаешь, отвези туда и меня…

По прошествии недели все было готово: внутренние покои богатого имения были убраны коврами и уставлены дорогими вазами. В рассветный час оно раскрыло свои двери перед моей солнцеликой возлюбленной.

По прошествии нескольких дней красавица, пленившая мое сердце, взглянула на меня вопрошающе и сказала:

– О благородный юноша, знаешь ли ты, что обычай повелевает благодарить за спасение?

Я кивнул. И тогда моя прекрасная дева промолвила:

– Выйди за ворота имения и иди навстречу солнцу до полудня. А затем вернись обратно.

Я хотел узнать, зачем сие надобно, но она лишь указала на дверь. Послушный воле прекраснейшей из женщин мира, я вышел и отправился навстречу солнцу. Так шел я до самого полуденного часа. А затем повернулся, дабы возвращаться. И тут меня остановили несколько всадников, они спешились и, воздав мне положенные почести, обратились ко мне с такими словами:

– Слава тебе, о достойнейший юноша! Отныне прекрасная Малика принадлежит тебе. Тебя озарило солнце счастья, ты купаешься в лучах луны, твоя печаль обернулась радостью. Тебе суждено стать зятем шаха.

Они облачили меня в богатые одеяния, водрузили мне на голову корону, усадили на чистокровного скакуна и с большими почестями доставили в шахский дворец. Войдя в покои шаха, я увидел его восседающим на троне. Он горячо обнял меня и прижал к своему сердцу.

– Отныне ты будешь мне сыном, – ласково молвил он. – Моя дочь по праву принадлежит тебе.

С этими словами он усадил меня рядом с собой и, обернувшись к визирям, приказал:

– Готовьтесь к свадьбе: украшайте город, угощайте всех, как положено.

Свиток семнадцатый
Только он успел это вымолвить, как несколько визирей приблизились к трону и, склонясь в почтительном поклоне, доложили:

– О всемогущий шах! Из государства Зангбар прибыли посланцы. Они требуют, чтобы ты принял их сию же секунду.

Шах вынужден был ответить согласием. Тут вошли посланцы из Зангбара.

Они должным образом приветствовали шаха и передали ему дары от своего владыки и запечатанное письмо. Испросив соизволения шаха, визирь сломал печать и прочел: «Сим посланием я, владетель Зангбара, желаю известить шаха Сулеймана о том, что есть у меня сын, коего я люблю больше жизни. Прослышав о несравненной красоте твоей дочери, мой сын полюбил ее всей душой. По получении даров и сего послания прошу тебя без промедления отправить свою дочь в Зангбар, не то я пойду на тебя войной и сровняю с землей твои владения, а дочь твою увезу силой».

В зале воцарилось смятение. Шах обратился за советом к мудрейшим из мудрых, и те молвили:

– О высокородный государь! Благополучие страны находится в зависимости от твоей воли. Разум повелевает, чтобы ты отправил свою дочь в Зангбар, а этому юноше возместил утрату богатыми подношениями.

Шах внял их совету, и начались приготовления к отъезду.

По прошествии трех дней ту, которая похитила мое сердце, усадили на золотые носилки, дабы отправить в Зангбар. И никто не справился о моей печали и не вспомнил о моей утрате. Я убедился, что за добро не всегда воздается добром, что стоит кому-нибудь выбраться из беды, как он тотчас забывает своего благодетеля. Счастье отвернулось от меня, и я горько зарыдал. Меня охватила печаль, и я выбежал из дворца и увидел, что сейчас унесут шахскую дочь. Слезы сами собой хлынули у меня из глаз, но тут ко мне подошел эфиоп и сказал:

– Хочешь ли отправиться с нами в Зангбар? Я сделаю тебя другом моего шахзаде.

И я сказал:

– Хочу.

Он подвел ко мне скакуна, и мы отправились в путь. Когда мне удавалось приблизиться к носилкам, до моего слуха доносились рыдания моей возлюбленной. И тогда моя душа разрывалась на части.

– А я говорю, что она уже без ума от нас! Ты не веришь мне, глупый брат?!!

– Брат, даже если ты будешь кричать, как упрямый ишак, тебе все равно никто не поверит.

– Она должна была – и она готова ради меня на все!

– Ради тебя? Ты столь уверен в своих силах?

– Я уверен в своей магии! От нее нет спасения! Ни одна из дев не спаслась…

– Так ты всегда дев брал только магией? Глупец…

– Сам ты бессильный глупец, брат!

– Я тебе не брат!

– Что, хочешь оставить все сладкое себе?

Все четверо умолкли – зависть и отвращение во все времена объединяли куда крепче, чем самые горячие братские чувства. Им оставалось только ждать…

– По прошествии долгого времени, – продолжал сказку Недис, – мы достигли Зангбара. Сопровождающие занялись своими делами, Малику увели во дворец. Я остался в одиночестве. Неподалеку от отведенных моей звезде покоев я узрел маленький домик. В ответ на мой стук дверь отворила полуслепая старуха.

– Кто ты такой? – спросила она.

– Я бедный странник и прошу тебя дать мне приют.

Она пригласила меня в дом и сказала:

– О юноша! Нынешней ночью во дворце состоится свадьба шахзаде и Малики. Я пойду туда, а тебя оставлю дома с моей дочерью, ибо готова считать тебя своим сыном.

Мир померк в моих глазах, и, снедаемый страстью к возлюбленной, я пал перед старухой ниц.

– О матушка, молю тебя, возьми меня с собой во дворец, я мечтаю насладиться лицезрением свадебного пира.

– Ты что, лишился разума?! – воскликнула она. – Ведь это дворец шаха, он окружен многочисленной стражей, и без высочайшего соизволения туда попасть невозможно.

С воплями и рыданьями я стал лобызать ей ноги.

– О матушка, я подарю тебе драгоценную жемчужину. – Я достал из-за пазухи жемчужину и дал ее старухе.

Вид жемчуга убедил старуху. Она сказала:

– О сын мой! Оденься в платье моей дочери, на голову накинь чадру и ступай за мной. Уж как-нибудь я проведу тебя во дворец. Ведь я все же кормилица шахзаде, я для него – вторая мать. Думаю, никто не решится меня остановить. – Она усадила меня перед зеркалом и принялась румянить мне щеки и сурьмить глаза, будто девушке.

Наконец мы отправились во дворец. Когда у старухи спрашивали, кто с ней пришел, она отвечала, что я – ее дочь, которая издавна мечтает побывать в шахском дворце. А так как нынешней ночью исполнится желание шахзаде, то она, старуха, хотела бы, чтобы давнишняя мечта ее дочери тоже сбылась сегодня. Некоторые служанки, поверив измышлениям старухи, обнимали и целовали меня и при этом говорили:

– О матушка, оказывается, у вас такая прекрасная дочь!

Вскоре я вместе с несколькими служанками проник в покои Малики. Я увидел ее сидящей на богато убранном троне под пологом. Однако лик ее был печален, и я чуть не лишился разума от горя.

Я оглядел комнату, выискивая место, где можно было бы спрятаться. И тут я заметил лестницу, ведущую на балкон. Я поднялся по той лестнице и притаился на балконе. Тем временем в комнату вошла служанка и велела всем удалиться, ибо с минуты на минуту сюда должен был пожаловать жених. И в самом деле, спустя некоторое время он появился. Безобразный, как дэв, он к тому же был пьян и едва держался на ногах. Когда его подвели к трону Малики, он приказал слугам удалиться, а сам запер дверь на ключ и, обняв мою любимую, вознамерился было поднять чадру. Малика оттолкнула его и с чувством гадливости сказала:

– О мерзкий негодяй, не смей ко мне прикасаться!

Тогда жених страшно разгневался:

– Многие красавицы мира были бы счастливы изведать мою благосклонность, ты же называешь меня негодяем. Раз так, я буду действовать по-иному.

Сказав это, он привлек деву к груди. Малика же, собрав все силы, вырвалась из его объятий. Тут сей зверь разъярился и стал рвать на ней одежды.

– О Касым! – вскричала Малика. – Услышь мой зов, приди ко мне на помощь.

Я не мог больше сдерживаться, бросился с балкона в комнату и, выхватив кинжал, вонзил его в грудь жениха. Тот упал замертво. Я отрубил его голову, положил ее ему на грудь и воскликнул, обратясь к Малике:

– Я здесь, дорогая.

Малика широко раскрыла глаза:

– Откуда ты явился?

– Не спрашивай меня об этом, – отвечал я.

Потом поспешно завернул деву в ковер, взвалил себе на плечи и покинул комнату. Находившийся во дворе люд был занят своим делом, и никто не заметил, как я прошел к дворцовой стене и, перебравшись через нее, покинул дворец. Придя в дом старухи, я развернул ковер и увидел свою луноликую.

– О Касым, – молвила Малика. – Они непременно нас разыщут здесь! Что же делать?

– Мы во власти судьбы, – отвечал я и повел возлюбленную на балкон. Там мы и провели ночь.

– Во-от, моя сладенькая пышечка!.. А теперь закрой глазки и веди меня в опочивальню… Не могу же я расточать ласки прямо здесь, в грязи…

Недис набросил второе колдовское покрывало на разум девушки.

Наступило утро. Во дворце ждали появления жениха, но его все не было и не было, а в комнату невесты войти никто не осмеливался. По прошествии продолжительного времени прислуга все-таки отважилась отпереть дверь, и тут увидели, что жених мертв, а невесты и след простыл. Поднялась страшная суматоха. Пришлось рассказать о случившемся шаху. Шах повелел у городских ворот выставить стражу, обшарить дороги, обыскать все дома города.

Услышав о высочайшем повелении, старуха принялась рвать на себе волосы.

– О юноша, – бросилась она ко мне, – я знаю, что в этом деле повинен ты. Если деву найдут в моем доме, то не сносить головы ни мне, ни тебе. Уж лучше я сразу выдам тебя шаху, может быть, хоть меня тогда пощадят.

Я пал перед старухой ниц и, рыдая, стал молить ее о пощаде. Однако все мои мольбы были тщетны. Тут я понял, что могут помочь только деньги, и я отдал ей горсть жемчужин и увидел, как алчность вспыхнула в ее лице, и она сказала:

– Чему быть, того не миновать. Дело сделано, и нам не следует поднимать шум. Лучше я стану караулить у двери, чтобы в дом не проникли те, кто ищет тебя и Малику. Она исцарапала себе лицо и, растерев докрасна глаза, уселась на пороге. И горестный вид ее вызывал сочувствие всех прохожих.

Тем временем люди шаха обыскали дома горожан и, не обнаружив следов невесты, направились к дому старухи. Старуха же, изобразив глубокую печаль, сказала:

– Да осудит вас Аллах! Вы намереваетесь искать убийцу в моем доме? Разве способна мать быть соучастницей в убийстве своего сына? Или вы просто хотите посыпать солью мои раны?

Печаль ее была столь величава и естественна, что стражники, испытав раскаяние, прошли мимо. А старуха, обрадовавшись, побежала к нам и сообщила, что опасность миновала. Мы возблагодарили всевышнего и, переждав, пока в городе все утихнет, стали собираться в путь.

– О Касым, – молила меня Малика, – уедем с тобой в чужие края. Пусть мы будем бедны, но зато счастливы, оттого что вместе.

Сердце мое склонилось к ее сердцу и, не теряя понапрасну времени, я добыл двух быстроногих скакунов, запасся мужской одеждой для любимой, приготовил припасы и все, что требуется в долгом пути, и с наступлением сумерек мы покинули пределы города.

Долго пребывали мы в пути, но не ведали, где найдем свое пристанище. Когда мы подъехали к безлюдному месту, Малика удалилась за большой камень, и я тут же услышал ее истошный крик. Я бросился туда и увидел, что ее ужалила змея. Ту змею я убил, но Малике помочь не смог. Вскоре, изнемогая от боли и страданий, она скончалась. Сердце мое разрывалось от горя. Я стал биться головой о землю. Я отпустил на волю лошадей и, рыдая, похоронил свою возлюбленную. Однако человек крепче железа, и ему суждено вынести все. И пока срок моей жизни не изошел, любовь к Малике и мое горе будут всегда во мне.

Султан Санджар, выслушав исповедь юноши, проникся к нему сочувствием и сказал:

– Сними одеяния каландара и скажи, что ты желал бы получить из моих богатств. Я готов подарить тебе что угодно. Теперь я вижу, что в жизни господствует лишь зло…

Повисла тишина. Сафият с трудом приходила в себя. Да, эта сказка и похожа, и не похожа на обычную сказку.

«Да-а, мой гость, каким бы странным он ни был, смог сдержать свое слово. Я услышала четыре сказки, которые меня расстроили, напугали, удивили… И в которых не было ни намека на счастливый конец».

Сафият задумалась.

И пришла в себя от прикосновения… О нет, от объятий, в которые ее заключил гость. Только теперь она ощутила, что в который уж раз возлежит она на собственном ложе, что и рассказчик, и она сама наги, что свет луны хозяйничает в опочивальне. Вот только сегодняшние объятия были не столько страстными, сколько потными и судорожными.

«Он колдун, теперь я знаю это! Он маг – я вновь ничего не помню: ни как оказалась здесь, ни как сбросила платье… Не помню, что было еще миг назад! Он заворожил меня…» Сафият передернуло от отвращения.

Недис, как это часто бывает с мужчинами, все понял по-своему. Он самодовольно усмехнулся, уверенный, что Сафият дрожит от едва сдерживаемой страсти. И в следующий миг заглянул девушке в лицо:

– Ты не плачешь, моя девочка? Не обиделась на меня?.. Еще миг, и я стану твоим. Я не позволю тебе скучать!

Сафият с удивлением взглянула на Недиса.

– Плачу, мой удивительный гость? Почему бы это?

– Сказка-то печальна… А сердечко у тебя нежное, мягкое… Я-то знаю, как впечатлительны женщины!

Недис усмехнулся воспоминаниям.

– А ты смелая… Не заплакала, не стала просить меня, чтобы я замолчал… За это тебя ждет награда!..

Гость прильнул к шее девушки в долгом поцелуе. Сафият едва удержалась, чтобы не оттолкнуть его.

– Тебе неприятно, моя птичечка?

Сафият готова была кивнуть, но почувствовала, как морок охватывает ее разум. Больше не хотелось думать ни о чем. Хотелось затеряться в страсти, забыть самое себя, насладиться каждым мигом обожания…

И в то же время девушка понимала, что вновь повторяется все, что уже было… Повторяется в точности – те же горячие желания, те же ощущения, те же прикосновения…

– Прекраснейшая, иди же ко мне…

Сафият покорно склонила голову на грудь Недиса-купца. Девушка отдалась во власть ласкающих рук, попыталась раствориться в ощущениях. Но руки, лаская, педантично, до последней мелочи, повторяли уже привычные движения. Раньше в привычной страсти этих прикосновений жило особое колдовство, колдовство, усмиряющее разум и опаляющее чувства. Раньше губы, холодные и решительные, каждым поцелуем утверждали свою власть. А сегодня?..

«А сегодня поцелуи мокрые… Они не кружат голову, не горячат кровь… Однако я снова чувствую, что остановилась на перепутье – отдаться или оттолкнуть?.. Не обращать внимания на неприятное, искать сладкое, тешить себя тем, что желанна?.. И не мечтать о прекрасном герое…»

Сафият не успела ничего решить – горячая волна накрыла ее с головой, опустошая разум, заставляя повиноваться и получать удовольствие от каждого мига повиновения.

«Да! Мне не нужен другой – мне нужен только он… Любовник и наставник… Он один…»

Сафият с наслаждением подставила лицо поцелуям, с наслаждением чувствовала под руками сильные, свободно развернутые плечи, гладила крепкую шею, раз за разом окуналась в омут глаз…

– Клянусь, – прошептала Сафият, – столь совершенно тело бывает только у опытных мужей… Как ты прекрасен!

Девушка умолкла на полуслове: она вчера уже возносила хвалу телу своего возлюбленного. И вновь удивилась тому, что Недис не укорил ее за повторение. И точно так же, как вчера, трезвые мысли покинули ее так же внезапно, как и появились, – прикосновения Недиса становились все горячее, все настойчивее.

«Да, моя маленькая провинциалочка… Ты права – такого тела ты не видела. Ибо его не может сотворить природа – столь совершенным бывает лишь наваждение. Радуйся этому – вскоре у тебя не будет ничего… Хотя, быть может, если я захочу этого… Я один…»

И гость прильнул к шее девушки. То был еще один шаг морока – последний. За ним лишь мрак невозвращения.

«О нет, моя сладенькая! Мне ты нужна разумной, не покорной тряпочкой, а настоящей львицей! Рви меня, терзай!»

И маг чуть ослабил колдовской обруч, сжимавший душу девушки. Сафият наслаждалась решительными прикосновениями гостя, чувствовала, что голова от желаний идет кругом. Обнаженный Недис вытянулся на ложе, давая девушке возможность любоваться каждой пядью своего тела. Могучие плечи, широкая грудь, плоский живот. Рука Сафият спустилась к чреслам.

«Мужское тело прекрасно!»

Недис повернулся на ложе. Теперь он опирался на локоть, а второй рукой скользил по телу девушки.

«Вчера я так же испугалась своей наготы… И третьего дня…» – мелькнуло в затуманенном мозгу девушки.

Увы, продолжить она не смогла – волны желания, навеянного, колдовского, вновь затопили ее разум.

Недис провел ладонью по обнаженному плечу и едва не застонал сам: кожа была так нежна, что вожделение поглотило все иные желания, овладело им, заставило бешено биться сердце. Он готов был сдаться на ее милость, готов был сам отдаться ее желаниям – и от этого возбуждался еще сильнее.

Наклонившись, он страстно поцеловал Сафият, а пальцы легкими движениями коснулись гладкой кожи груди.

– Еще…

– О да, прекраснейшая. Я сделаю тебя счастливой. Пусть всего на миг… А ты сделай счастливым меня…

– Мой властитель, – проворковала Сафият. От ее грудного голоса голова Недиса пошла кругом – он предвкушал каждый следующий миг, видел подлинное сражение двух страстных тел. – Я твоя!

Недис взглянул девушке в глаза. Там пылал океан страсти.

– Удивительнейшая… – Недис зарылся лицом в шею девушки. – Моя красавица… Моя сладкая пышечка…

«Ох, недостойный маг… Я вижу твой четвертый лик… Вижу его слабости… Сегодня, клянусь, я дам тебе отпор. Он повторяется, повторяется в который уже раз! Но только этот, пришептывающий, еще и спешит… Он не просто не уверен в себе – он не уверен и в своей магии! Отлично – а я ему еще помогу».

Алим размышлял о девушке – замечает ли эти повторения она? «Да, полуночный гость, без магии ты не решаешься ступить на этот порог. И потому сначала обращаешься к черным силам, а уже потом – к магии страсти… Что ж, будет тебе наука…»

Алим пробормотал заклинание. И с удовольствием увидел, что лиловые дымные разводы, закрывавшие от внутреннего взора все, что происходит в опочивальне, стали прозрачными.

«Вот так… А теперь еще чуточку…»

Полосы теперь были едва видны. Они, чуть колышась, вытягивались в распахнутое окно.

– О прекрасная, – прошептал Недис. – Я… я клянусь, что приложу все силы, чтобы сделать счастливой тебя, чтобы ты насладилась в полной мере…

Сафият, не открывая глаз, усмехнулась.

– Друг мой, никто не знает, какой должна быть страсть. Каждый раз мы открываем ее для себя заново…

«Я заставлю тебя! Ты будешь вожделеть меня так же, как я вожделею тебя!» Только тело, ее тело, – вот что нужно ему сейчас.

– Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы отдать тебе все…

– Не клянись, – прошептала Сафият.

– Ты будешь счастлива со мной… Не бойся, я не буду грубым. Просто доверься мне…

Полутьма царила в опочивальне, лунные блики играли на шелках ложа. Недис был рад этому. Он прятал с таким трудом и только на сегодня завоеванную добычу. Завтра она ускользнет, перейдет в другие, свои, руки. Но сегодня ночь принадлежала ему. И отказывать себе, медлить было бы просто глупо.

Обрушившийся всепоглощающий шквал страсти был неожиданным для него самого: ему так давно не доводилось переживать ничего подобного. Он весь превратился в комок головокружительных желаний. Но Сафият не хотелось такой скорой развязки.

– О нет, остановись! – не прошептала, но почти закричала она. – Не надо!

– Нет, нет… Не хочу! – раздался его прерывистый шепот. – Ты требуешь невозможного.

Его слова были прежними, привычными. Они еще имели над ней какую-то власть. Но совсем слабую. Во всяком случае, глаза раскрывать девушка не спешила. Пусть тот, прекрасный и сильный, кто живет лишь в ее воображении, властвует над ней.

– О да, ты желаешь меня… – словно сквозь сон донесся до нее голос Недиса.

Сейчас она желала лишь одного – ощутить волну наслаждения, взлететь к самым звездам, насладиться… Желала и не могла – тот, кто был рядом с ней, вовсе не думал о том, что именно она чувствует.

Недис опрокинул девушку на спину и ворвался в восхитительное, желанное тело.

– О боги! – простонал он. – Никогда в моей жизни не было ничего подобного! Ты… ты просто чудо…

Недис не слышал, стонет ли Сафият, не пытался понять, достигла ли она уже заветного пика. Ибо он взошел, вбежал туда, где не был очень и очень давно. В темноте опочивальни прозвучал его одинокий стон. Сафият молчала.

Более того, она кляла себя, что не сбежала отсюда, как только почувствовала, что наваждение больше не властно над ней. Девушка обернулась к Недису – тот торжествующе улыбался…

Луна, устав любоваться затихшим городом, уснула в облаках.

– Теперь ты поняла, каким должен быть настоящий мужчина? – чуть надменно проговорил Недис-купец…

Сафият недоуменно посмотрела ему в лицо.

– Похоже, не таким, как ты…

Должно быть, ответа в этот раз от нее не требовалось. И тут Сафият увидела, а от увиденного ей стало нехорошо, как разом пали чары, превращавшие уже слегка надоевшего гостя в желаннейшего из мужчин мира. Как вдруг сузились широкие, свободно развернутые плечи, побледнела бронзовая кожа на груди, да и сама грудь вдруг стала напоминать цыплячью грудку.

«О красавица, еще день-два, и ты сама научишься колдовать… Готов спорить, что ты не уступишь никому из этих недоумков…»

Разнежившийся Недис-болтун ничего не заметил. Глаза его закрывались. Он с наслаждением потянулся и пробормотал сквозь пелену подступающего сна:

– Я, конечно, не идеален… Клянусь, ты не пожалеешь ни об одной минуте в моих объятиях… Особенно после…

Недис всхрапнул и от громкого этого звука на миг проснулся.

– … особенно после того, как мы с тобой прогуляемся… под луной…

Сафият прислушивалась к затихающему бормотанию. Голос купца утих, но девушке было мало услышанного, и она довольно бесцеремонно потрясла глупца за плечо.

– В полнолуние… так сладки поцелуи…

«Он сейчас опять уснет! Тряхни его как следует! А хочешь, я его когтями… приласкаю?»

Должно быть, ощутив молчаливое одобрение кота, Сафият еще раз потрясла засыпающего глупца. Неласково и довольно жестко.

– Почему под луной? Зачем мне с тобой гулять?

Недис разлепил глаза.

– В полнолуние мы отправимся с тобой за город… Туда, где были старые выработки… там ты… – Глаза купца закрылись и открылись вновь, но заметно было, что он уже видит сны. – Там ты и…

И опочивальню потряс богатырский, громовой храп. Увы, больше не было ни малейшей надежды на то, что Недис-болтун сможет сказать еще хоть слово.

Сафият вскочила с ложа и поспешно оделась. Не то, что пытаться уснуть, ей даже находиться рядом с этим человечишкой было противно.

Домашние башмачки отсчитали ступени вниз.

– Аллах великий, как я хочу кофе, – почти простонала Сафият.

– И я тоже, – подал голос Алим.

Девушка недоуменно посмотрела на Улугбека.

– Но коты же не пьют кофе…

– Коты обычно и не беседуют с хозяевами. Однако же я отвечаю тебе. Значит, и кофе выпить могу.

С этим трудно было спорить. И потому Сафият молча приготовила кофе и налила его в две чашки – одну, повыше, для себя и вторую, пониже, для кота.

Несколько минут царила благоговейная тишина: кофе, крепкий и ароматный, требовал к себе почтения.

– Аллах всесильный… – Девушка почти плакала. – Ну почему эти одинаковые разные купцы привязались именно ко мне?! Что им от меня надо? Почему не Малика? Не уважаемая Гюзель-ханым? Почему не Алмас? Почему я?

– Похоже, моя прекрасная, что именно ты избрана для какого-то очень важного деяния. И, боюсь, столь же опасного. Иначе никак не объяснить усердие, с которым эти господа пытаются вскружить тебе голову…

– Друг мой… – Сафият, нехорошо прищурившись, взглянула прямо в янтарные глаза кота. – Ты это называешь «кружить голову»? А по-моему, это называется совсем иначе…

– О моя добрая госпожа, – примирительно проговорил Алим, – не так уж важно, как сие назвать. Важно другое: зачем они с усердием, заслуживающим определенного уважения, приходят к тебе в дом, рассказывают тебе непривычные сказки и дарят ласки…

– «Дарят ласки»… – печально усмехнулась Сафият, но не стала продолжать.

– О да… – Кот ткнулся лобастой башкой в ногу девушки, и та взяла его на колени, совершенно не задумываясь о том, что делает.

Да и беседовать с Улугбеком, устроившимся на коленях, было куда удобнее, чем наклоняться почти к самому полу, дабы не пропустить ни слова из мудрых речей давнего друга.

– И зачем же, по-твоему, они это делают?

– Ты же слышала – чтобы прогуляться с тобой в полнолуние к старым выработкам за городской стеной. Я думаю, что там они надеются найти что-то очень важное для себя…

– Но я им зачем?! Четверо вполне самостоятельных, небедных, предприимчивых мужчин не могут найти вход в заброшенные каменоломни без помощи слабой женщины?

Сафият склонила голову набок.

– Отчего-то мне все это напоминает историю о мальчишке Аладдине, который должен был поднять для магрибского колдуна камень, дарующий власть над миром…

«Аллах великий, как я мог забыть, что она книгочея?! Еще минута – и она сама обо всем догадается! Хотя, быть может, это и к лучшему…»

Кот подобрал под себя лапы и устроился поудобнее.

– Но даже если и так… Аладдин-то был глупым мальчишкой. А ты вполне разумная, хоть и совсем еще молодая женщина…

– Коты, оказывается, тоже умеют льстить… – пробормотала Сафият и потянула Улугбека за ухо. Тот дернул башкой и недовольно потряс ухом.

– У кота, как известно, девять жизней. Что, по сравнению с ними, одна человеческая? Просто смешно…

Девушка усмехнулась – действительно, смешно.

– …так вот, твое преимущество уже в том, что ты знаешь, куда и зачем тебя хотят завлечь эти странные господа, столь похожие друг на друга. Так быть может, ты не будешь ждать полнолуния?

Девушка всерьез задумалась над этими словами. Сейчас ей было все равно, кто это сказал – человек или кот. Важно иное: прозвучал вполне разумный вопрос. Конечно, не ждать полнолуния, а прямо сейчас разведать, куда и зачем поволокут ее эти странные Недисы… А разведав, дождаться полнолуния и… пригласить городскую стражу, к примеру… Или сварить «аква тофану» по рецепту, который она нашла всего пару недель назад в старой книге… Или…

– Неплохая мысль, мой пушистый друг. Совсем неплохая. Знать бы еще, когда наступит полнолуние…

– Ну, это просто… Позволь, уважаемая…

Кот мягко спрыгнул наземь и взглянул в небеса. Лишь гало от Луны царило в синей вышине.

– О да… Сатурн в созвездии, конечно, Весов… «Лисий хвост»… Ага, вот он, у меча Ориона… Телец передал власть Близнецам…

Сафият была заворожена всем происходящим, она чувствовала, что вот так, просто выйдя из опочивальни, угодила в самую настоящую сказку. Мудрый, воистину ученый кот, подобно заправскому звездочету, рассуждает о планетах и светилах. Девушка сейчас готова была поверить во что угодно. И, безусловно, не сомневалась ни в одном слове своего домашнего любимца. Равно как и в разумности советов, которые сей любимец может дать.

– Ну что ж, прекраснейшая из мудрейших… До полнолуния чуть больше суток. Оно наступит на рассвете послезавтрашнего дня…

– Так значит, у меня есть время…

– Есть, хотя и не так много, как хотелось бы.

– Какое счастье, что завтра не нужно отправляться в Библиотеку…

– О да… Зато можно прогуляться за город… – Глаза кота коварно блеснули.

– Именно так, мудрейший, именно так.

– Прогуляться, взяв с собой кота, Сафият. Без меня ты никуда не пойдешь.

– Ну, в этом я не сомневалась. – Девушка кивнула. – Я уже привыкла к тому, что ты сопровождаешь меня везде. Пусть так будет и далее…

Сафият сладко зевнула и устроилась на кошме. Веки ее слипались. Однако о возвращении в опочивальню не могло быть и речи: там громогласно «почивал» обожатель.

Свиток восемнадцатый
Солнце уже царило в мире, дарило свое тепло каждому, кто не поленился раскрыть глаза. Сафият с улыбкой встретила новый день.

– Клянусь, я провела отличную ночь… Иногда мудрый собеседник куда лучше, чем самый пылкий возлюбленный…

Улугбек улыбнулся. О да, улыбнулся – и Сафият ответила ему такой же коварной улыбкой. Вот только нос не наморщила.

– А с кем ты болтаешь в этот час, моя птичечка?

– Просто думаю вслух, уважаемый. – Сафият нашла в себе силы отвечать спокойно. Хотя больше всего ей хотелось пинками вытолкать болтливого гостя.

– Обо мне, сладенькая? Обо мне, чудесная? Не ругаешь, что я вчера столь постыдно уснул?..

Девушка отрицательно покачала головой. Это было как раз едва ли не самым лучшим, что Недис-четвертый (так она решила называть череду своих гостей) сделал за вчерашний вечер.

– Ах ты моя умничка… Ах ты моя пышечка…

«Осторожнее, дурачок! Еще слово – и она выцарапает тебе глаза куда усерднее, чем даже целая сотня кошек! Лучше уж молчи…»

Тем временем болтливый гость пробирался к калитке. Алим с удивлением заметил, что гость крадется на цыпочках.

– Какая неласковая сегодня моя цыпочка… И ни словечка не записала, бедненькая. А сказочка-то была какая хорошая, умная. Я принесу ее тебе вечером, клянусь Аллахом, принесу…

– Вечером? Ты придешь вечером? – переспросила Сафият.

Но гость уже не слышал – калитка тихо покачивалась, то ли не закрытая, то ли толком и не открытая.

Сафият аккуратно прикрыла ее.

– Кто-то из вас калитку захлопнул, кто-то закрыл неслышно, кто-то так торопился уйти…

К счастью, сегодняшнее утро не повторяло ни вчерашнее, ни позавчерашнее. Сафият подумала, что еще одного дня, похожего на предыдущие даже в мелочах, она бы просто не выдержала.

– Итак, мой пушистый, сегодня мы отправимся на прогулку?..

Кот солидно кивнул.

– Думаю, для начала неплохо было бы ненадолго заглянуть в Библиотеку, мудрая Сафият, – должны же были там остаться планы каменоломен…

Девушка пожала плечами.

– Думаю, они могут там найтись… Хотя я в этом не уверена.

– Нехорошо отправляться на разведку, не имея никаких планов на спасение… А если выработки едва держатся и тебя засыплет?

Сафият с улыбкой слушала Улугбека – Алима. О, если бы у нее был такой поклонник: мудрый, заботливый… Поклонник, который старается оградить ее от беды, пытается заранее предусмотреть все, что только можно предусмотреть…

Быть может, тогда жизнь ее стала бы совсем иной – не такой скучной, не такой размеренной, не такой… ненужной.

«Но у тебя же есть кот – более чем мудрый, более чем заботливый. Не следует гневить Аллаха великого, ведь могло бы не быть и этого!»

Кот, должно быть, подслушал мысли девушки. Или догадался о них по выражению ее лица, потому что вспрыгнул на колени и стал тереться мордой о румяные щеки и тихонько урчать.

«Наступит день, моя греза, когда я поглажу тебя по щеке ладонью. Поправлю прядь волос, наброшу на плечи шаль… Клянусь – этот день настанет. И настанет более чем скоро!»

Сафият погладила кота, зарылась носом в его шерсть.

– Ну что ж, мой лохматый мудрец… Нас ждет полуденная стена города… И Улица Весенних Гроз – так путь к воротам будет короче…

Улугбек укоризненно взглянул на Сафият, но не сказал ничего. Должно быть, не только ему, магу Алиму, не только ему, восьмилетнему коту, но и ей, милой и мудрой Сафият, кое-что было известно в этой жизни.

Вот позади осталась Улица Весенних Гроз – темная и не очень уютная, по-настоящему грозовая. Вот распахнулась площадь Цветов, светлая от сероватого мрамора и полосатых «маркизов» над окнами. Вот под ноги Сафият и лапы Улугбека легла Торговая Улица, которая, вполне понятно, вела к всегда шумному базару. Миновав никогда не спящее торжище, девушка вышла в полуденные ворота.

Пустыня цвела. О нет, то, что некогда было пустыней, теперь стараниями халифа Мераба превратилось в цветущие тучные луга.

– В этой суете я совсем забыла, какая же тут красота… Особенно в самом начале лета…

– О да, – подал голос Алим. – Здесь воистину очень красиво. Особенно теперь. Видела бы ты эти пески раньше…

– Котик, о чем ты? Разве холмы вокруг столь сильно изменились за последние восемь лет?

И тут Алим понял, что выдал себя. Девушка, он уже знал это, более чем мудра и наблюдательна. Она, можно отдать на отсечение не только кошачий хвост, но и собственную руку, наверняка запомнила эти слова. И непременно попытается выведать у Алима, что они значат на самом деле. И поспешит сделать это совсем скоро – пока вокруг них нет ни души. Алим еще пытался придумать достойный ответ, но по левую руку уже вставали подножия гор.

«Должно быть, мы еще полдня проплутаем в поисках цели…»

Но Алим додумать не успел.

– Смотри! Вон там!

Сафият показывала на ближайший холм, у основания которого чернел провал.

– Его просто невозможно не заметить! Это может быть только вход в выработки!

Сафият вела себя как девчонка, разве что не прыгала на одной ножке.

– Аллах великий, моя добрая госпожа, – пробурчал Улугбек, – отчего ты пришла в такое возбуждение? Ведь ты же знаешь, что рядом с городом некогда были каменоломни. Что именно здесь и добывался камень для всех храмов нашего прекрасного города… Да и большей части домов…

Увы, это была легенда – ибо некогда Медный город воцарился в песках лишь силой мысли халифа Мераба. Силой его пылкого воображения и обширных знаний встали дома и храмы, расцвели скверы и сады, распахнула свои двери самая обширная в подлунном мире Библиотека, заскользили по улицам экипажи, в которые не были запряжены ни лошади, ни ослы, ни быки… Однако достойный, переживший века город не может обойтись без каменоломен неподалеку – иначе самый глупый школьник начнет задавать недоуменные вопросы: откуда ваятели и зодчие брали камень для мостовых и храмов, отчего не строили из песка или глины?..

– Ах, мой мудрый пушистый друг… Одно дело знать, а другое дело – видеть своими глазами. Для меня это вход в настоящую тайну! Я чувствую себя почти так же, как рекомый мальчишка Аладдин…

«Не следовало бы тебе, моя прекрасная, вспоминать об этом… Хотя почему бы и нет? Инсар-Магрибинец уже никому не страшен… А глупый и надменный Недис-маг может даже разбить лагерь посреди выработок. Клянусь, ни хозяйку, ни меня он не увидит, даже если мы на него наступим!..»

Чем ближе подходила Сафият, тем страшнее ей становилось – громада скалы нависала, закрывая уже половину небосклона, холод пещеры пронзал девушку, хотя она еще даже не ступила под своды коридоров.

– Не трусь, прекраснейшая, – проговорил Алим, – я рядом.

– Откуда ты знаешь, что я трушу?

Сафият пыталась быть спокойной, но губы подрагивали, а глаза стали огромными, как у маленькой девочки. Однако Алим промолчал.

Шаг, еще, еще… Вот над головой замкнулись своды старой выработки. Коридор был более чем высок, он плавно уходил в самое нутро горы. Если бы не факелы, обильно уснащавшие стены и горевшие так, будто были зажжены всего мгновение назад, вокруг царила бы непроницаемая темнота. Да и сейчас свет факелов не мог полностью рассеять мрак – лишь отодвинул его к углам и стенам.

– Аллах всесильный… Должно быть, здесь добывали не камень, а целые скалы…

Алим молчал. Некогда он уже видел нечто похожее – видел, хотя и не своими глазами. Коридоры были не просто огромны, о нет… Они были величественны! По стенам плясали блики, под ногами поверхность была столь же гладкой, как и потолок.

Восхищенный вздох вырвался из груди Сафият, когда коридор перешел в пещеру, – невероятное, ошеломляюще огромное пространство распахнулось перед девушкой. Поражающее не темнотой и шорохом крыльев нетопырей, но обилием света, игрой зеркальных отражений на бесчисленных гранях и углах каменных блоков.

– А я, дурочка, еще спрашивала, почему я, а не Малика… Да за подобные чудеса не жаль отдать и половину жизни!

– О нет, моя мудрая хозяйка! Сколь бы удивительны ни были чудеса, за них не стоит расплачиваться своей жизнью, даже единым ее мигом, ибо жизнь бесценна уже сама по себе. А твоя – драгоценна вдвойне…

– Да, коты действительно умеют льстить…

– Да и не коты тоже…

Но слов Алима девушка не услышала. Или, быть может, услышала, но значения им не придала – все вокруг настолько потрясало ее, что обращать внимания на слова даже самого прекрасного из котов сил просто не оставалось.

Девушка остановилась. Зрелище было непередаваемо величественным. Однако отчего же эти странные разные-одинаковые Недисы хотели завлечь ее сюда, пусть даже и в самый миг полнолуния?

Ответ на невысказанный вопрос Сафият увидела не сразу. Вернее она бы не увидела ничего, если бы не услышала:

– Как же долго ты сюда шла, Сафият!

Девушка попыталась понять, кто обращается к ней и откуда. Она обернулась на голос. У дальней стены, отчетливо видимая в свете факелов, царственно сидела огромная черная кошка.

На фоне светлого камня она казалась клочком непроницаемого мрака, провалом в иные миры. Если бы ее глаза не горели столь ярко, ее можно было бы принять за изваяние. Но тут это удивительное существо потянулось и сделало несколько шагов навстречу девушке.

– Ты знаешь меня? – опешила та.

Кошка обернулась к идущему позади Улугбеку.

– Она еще спрашивает, брат мой, знаю ли я ее? Лучше бы спросила, знает ли она себя столь же хорошо…

– Твоя гостья, уважаемая, растеряна и испугана…

– Я вижу. Но поверь мне, трудновато в этой растерявшейся девчонке разглядеть Деву Пророчества…

Тут кошка взглянула на Улугбека более пристально.

– …о да, Деву твоего Пророчества…

– Не будем пока об этом, сестра моя…

– Как скажешь…

Наконец Сафият смогла найти в себе силы вмешаться в беседу этих двух странных существ.

– Деву Пророчества? Что это все значит?.. Кто она такая, Дева Пророчества?

Свиток девятнадцатый
– Ты, мудрая перепуганная Сафият, ты – Дева Пророчества! Но прежде чем мы продолжим беседу, прошу, приблизься ко мне. Быть может, так ты поймешь чуть больше. Не бойся…

Девушка пожала плечами, стараясь показать, что она ничего не боится. Хотя, конечно, не смогла этим обмануть ни Улугбека – Алима, ни черную хозяйку подземных залов, ни даже самое себя. Увы, ее просто трусило от страха. Страха и… предвкушения необыкновенных перемен, чудес, о которых молчат даже самые сказочные из сказок.

Робко она сделала первый шаг, затем второй. Оглушительную тишину нарушал лишь шорох песчинок под башмачками. Вот она приблизилась к черной хозяйке пещеры на десять локтей, вот на пять, вот на локоть.

И тут заметила, что кошка не хозяйка пещеры, а ее пленница – ибо прикована к стене массивной золотой цепью.

Страх разом покинул девушку.

– Аллах великий! Бедняжка! Я сейчас!

Она ловко отстегнула цепь от золотого ошейника кошки. Та с удовольствием потянулась, зевнула и проговорила:

– Да, ты воистину Дева Пророчества. Никто другой в целом мире… О нет, во всех мирах не мог бы этого сделать. Найти вход в подземелье, освободить меня от цепи – все это лишь череда испытаний, которые под силу преодолеть лишь Избраннику Пророчества!

Кошка гордо выпрямилась, и Сафият наконец смогла рассмотреть зеленую безделушку, подвешенную к золотому ошейнику черной красавицы. Массивный темно-зеленый камень в свете факелов казался полупрозрачным. В самой его глубине играла золотая искра – она жила собственной жизнью, переливалась, словно перетекала…

Девушка не смогла удержаться – она протянула руку и погладила черную кошку за ушами так, будто та была не сказочной, а самой обычной домашней мурлыкой. Ощущения Сафият в момент этого прикосновения трудно описать словами: таким могло бы быть возвращение в родной дом после долгого отсутствия, встреча с бесконечно близким человеком, уехавшим неведомо давно и неизвестно куда. Сафият поняла, что именно так и должно было произойти. Что теперь она стала хозяйкой всего вокруг и его единственной госпожой.

– Приветствую тебя, Дева Пророчества, прекрасная Сафият, в твоем королевстве.

– В моем королевстве?

– Сестра… – Алим понял, что пора перебить Сафият, ибо та еще долго бы задавала вопросы. – Думаю, что пришло время рассказать твоей гостье все. И о Пророчестве, и об амулете. И о…

– И о тебе? – кошка обернулась к Алиму.

– Да, и обо мне.

– Да будет так! Слушай же, мудрая краса, историю, которую могу рассказать тебе только я, твоя покорная слуга. И Страж Амулета, Которого Нет.

Голос черной Стражницы был до того торжественен, что сердце Сафият забилось быстрее – она предчувствовала удивительные чудеса и, чего греха таить, боялась их. Кошка сделала лапой приглашающий жест – так гостеприимный хозяин приглашает долгожданных гостей опуститься на подушки, дабы вкусить угощений и насладиться беседой.

Сафият оглянулась – у нее за спиной словно ниоткуда появилась гора ярких подушек, столик с непременным узкогорлым кумганом и подносом с фруктами.

«Как у меня дома…»

– О да, моя госпожа, воистину ты права: именно так, как у тебя дома. Ибо тебя ждет рассказ о событиях более чем необычных. А потому вещи обычные помогут тебе удержаться в трезвом рассудке. Ведь не ради одного только моего рассказа ты пришла сюда в сей час…

– Благодарю тебя, красавица… – Тут Сафият запнулась. Ибо у всего живого в мире должно быть имя: даже у сказочного Стража. – Но как же мне называть тебя, о хозяйка каменных палат?

Кошка кивнула. Девушка готова была поклясться, что увидела улыбку удовлетворения, мелькнувшую на ее лике.

– Ты, мудрая Дева, должна дать мне имя! – торжественно произнесла кошка. – И только после этого я смогу открыть тебе все тайны, ибо это было последнее из испытаний. Ты дашь мне имя и обретешь власть над Пророчеством.

– Обрету власть? Но зачем?

Кошка устремила взгляд на почтенного Улугбека, устроившегося чуть в стороне.

– Удивительно, почему люди интересуются мелочами, не обращая внимания на вещи действительно важные?

– Они люди, сестра моя, – пожав плечами, ответил Алим. – И они молоды. А потому… не слишком осторожны.

– Быть может, так…

Сафият же лихорадочно рассуждала. Какое имя подойдет этой черной красавице? Торжественное и чопорное? Или мягкое и домашнее? Но кошка менее всего походит на домашнее балованное чудо…

«Хотя я бы с удовольствием пригласила ее пожить у меня…. Но как же назвать тебя, маленькая тайна?»

– Аллах всесильный! Я назову тебя Аоми[4], красавица!

Кошка гордо выпрямилась.

– Ты, о Дева Пророчества, прошла последнее испытание и обрела власть над сказанным и над сделанным. Отныне я – Аоми и твоя раба.

– О нет, прекрасная, ты Аоми и мой друг…

Кошка довольно кивнула.

– Мудро, – пробурчал Алим. – Назвать черную кошку Тайной… Вполне разумно. С точки зрения человека.

– Ты ревнуешь, почтенный Улугбек, и сие не делает чести столь уважаемому коту, – мельком улыбнулась Сафият. – Не томи же, друг мой, я вся превратилась в слух.

– Знай же, – голос Аоми звучал торжественно и чуть страшно, во всяком случае, по мнению Сафият. – Некогда в далекой отсюда стране, на далекой полуночи, родился мальчик. Семья его не приняла пятого по счету сына. И отдала кроху колдунам-друидам, дабы те превратили никому не нужного человечка в мага… Или раба… Юный чародей оказался усердным учеником, однако, как многие и до него и после него, захотел всего и сразу, не понимая, что многие знания рождают не только многие печали, но и многие обязанности. Одним словом, в день своего семнадцатилетия молодой маг и начинающий чародей Недис из рода Файн от наставников сбежал и отправился на полудень. Искать страну, которая бы признала его правителем правителей и магом магов…

– Бедный мальчишка, – прошептала Сафият. – Никому не нужный, одинокий…

– Быть может, его действительно следовало пожалеть, о Дева. Более того, если бы за все время его странствия его пожалела бы хоть одна живая душа, если бы кто-то проникся к нему подлинным сочувствием, ничего бы дальнейшего не произошло. Однако грязный, немытый, но наглый и глупый отрок ни у кого не вызывал даже слабой тени жалости… Странствия его длились много лет. Он побывал и в далекой стране Чин, и в знойной Аравии, и в холодной Скандии…

– Он же отправился на полудень…

– Однако шел по дорогам неведомым и потому несколько… сбился с пути. В день своего двадцатисемилетия он ступил на гостеприимную землю оазиса Керныгей, в самом сердце Магриба. Люди в селениях были просты, и надменный Недис Файн решил, что они-то и будут его рабами, признав его магом магов и царем царей. Однако колдовское чутье подсказало невезучему чародею, что следует проверить, не живет ли где-то рядом другой колдун. Колдун, который может стать соперником мага Недиса. Юноша, о нет, молодой пришелец своим предчувствиям привык доверять. Он осмотрелся так, как это умеют делать маги, – и действительно увидел, что неподалеку уже живет некто, обладающий магическими умениями и кое-какими, как тому казалось, знаниями.

Алим усмехнулся.

– О да, уважаемый маг, ты все понял верно. Понял еще тогда…

– Маг? – Сафият очнулась. – Какой маг? Кто маг?

– Твой спутник, моя госпожа, почтенный кот, которого ты считаешь своим давним питомцем. Он маг. Однако об этом чуть позже.

Девушка попыталась было погладить Улугбека, но, услышав последние слова Аоми, боязливо отдернула руку.

– О да, моя госпожа. Вот так же боялись все вокруг и пришлого колдуна Недиса. Тот решил, что следует сразиться с неведомым ему магом, уже поработившим, как он думал, местных дикарей, и отправился его искать.

– Нашел?

Кошка кивнула.

– Конечно, нашел. Он расставил ловушки вдоль жилища этого мага и приготовился ждать, когда тот попадется в одну из них.

– К несчастью для этого полуночного недоучки, ловушки были расставлены не вокруг жилища неведомого ему шамана, а у стен нашей почтенной школы… – продолжил рассказ Алим. – Школы, которая учила и воспитывала могучих магов уже не одну сотню лет.

– Именно так, достойный Алим. – Глаза кошки блеснули в свете многочисленных факелов, а амулет на ошейнике закачался. – Он расставил сети на малую птаху, не ожидая иного. И за это поплатился.

– Алим? – Сафият взглянула сначала на Аоми, потом на Улугбека. – Какой Алим? Кто Алим?

– Не торопись, мудрая Дева, еще несколько слов – и ты все узнаешь сама. Итак, сети были расставлены, ловушки открыты. И Недис приготовился ждать. Ожидание, следует заметить, не затянулось – уже к ночи он увидел, как неведомый колдун пошел вдоль цепочки следов-ловушек… Однако до западни не дошел. И повернул назад.

– Под покровом ночи творится лишь черное колдовство, – пробурчал Алим. Слова эти он помнил ровно столько, сколько помнил самого себя.

– Однако Недис решил, что шаман, за которым он охотится, просто струсил. И потому преисполнился гордости за свои умения, забыв об осторожности. Он едва дождался утра, ибо почувствовал, что схватка совсем близка.

– Странно, отчего он не напал на спящего шамана ночью, если уж был столь неумен и неразборчив в средствах?

– О, ты зришь в корень, уважаемая госпожа. Он бы напал, но тьма была столь непроницаема даже для его магии, всесильной и всепроникающей… Потому и ждал утра.

– Глупец принял магический щит за истинный вид… А нашу школу за ветхий шалаш.

– Да, и потому решил, что сражение будет недолгим и для него успешным. Однако все обернулось иначе – наутро к западне приблизился не старый полуслепой шаман, а молодой и сильный маг. Пожалуй, самый сильный из тех, кого успел выучить почтенный Аль-Магест, наставник школы…

– О нет, не самый сильный, ибо тоже был побежден.

– Погоди, мудрец, не перебивай рассказа. Сафият и так едва поспевает за событиями. Итак, молодой и сильный маг оказался более чем могучим соперником для надменного колдуна-одиночки. Невидимая магия Магриба победила полуночную магию кельтов, и волшебник Алим превратил Недиса из рода Файн в пятерых слабеньких колдунов, почти шарлатанов, приказав им разойтись на пять сторон света и не встречаться более никогда…

– Пятерых? Их же четверо… – недоуменно переспросила Сафият.

– Да, мой друг, ты видела четверых. Сегодня на закате к тебе должен явиться пятый. И тогда предначертанное свершится. Ибо наступит полнолуние прихода кометы. Некогда считалось, что звезды в этот день собираются в «лисий хвост», хотя то лишь след полета звездной гостьи в вышине небес.

– Свершится? Но что было предначертано?

– Не торопи меня, мудрая Сафият. Всего несколько минут – и ты узнаешь… Итак, маг Алим по молодости и глупости, а быть может, оттого, что победа досталась ему не слишком большой ценой, даровал пятерым частям Недиса из рода Файн возможность воссоединения.

– Зачем?

– Я подумал, что они весь бесконечный остаток своих дней будут искать амулет… И поэтому станут не опаснее дождевого червяка…

Это ответил, конечно, Алим. Он почувствовал, что более ни мгновения не сможет молчать. Как и находиться в теле уважаемого кота Улугбека.

Появление неспящего мага в его собственном облике не удивило Сафият. Во всяком случае, не поразило так сильно, как того опасался сам Алим.

– Я так и знала… Мой кот не может быть таким мудрым…

– Может, – пробурчал Улугбек и отвернулся, подтянув под себя лапы. – Только люди этого не видят.

Свиток двадцатый
– Воистину так. – Аоми вновь обернулась к Сафият. – Коты мудры все, все без исключения. И дар речи, свойственный каждому из них, скрывают именно в силу своей мудрости. Однако мы отвлеклись. Итак, заколдованным Недисам была дарована дорога к воссоединению. Хотя Пророчество описывало миг, которого быть не может. Ты позволишь мне повторить твои слова, уважаемый маг?

– Не стоит. О собственной глупости всегда следует рассказывать самому. – Алим был хмур. Он предчувствовал, что ему еще предстоит более чем не простое объяснение с Сафият. – Я сказал так: «Знайте же великодушие полуденных магов, глупые северяне. Я своей волей дарую вам возможность встречи… После того как истечет столько сотен лет, сколько песчинок в этой великой пустыне, вы сможете вновь стать единым существом. Если встретитесь у стен города, которого нет, в полнолуние, когда звезды соединятся в лисий хвост, а полуседая красавица подаст вам амулет, не лежащий ни в каменной шкатулке, ни в деревянном ларце, ни в плетеной корзине… Не покоящийся и не летящий… Не видевший ни света дня, ни тьмы ночи… не принадлежащий ни одному из известных миров и не упомянутый ни в одной из легенд…»

На миг все, произошедшее неведомо давно, встало перед мысленным взором Алима. Он опять, как тогда, невероятно много лет назад, поднялся с колен и отряхивал ладони от песка. Слова, которые, казалось бы, за века должны были забыться, вспомнились так отчетливо, будто произнесены были лишь минуту-другую назад.

И вновь Алим, перечисляя условия Пророчества, поразился, как же смогли совпасть признаки, которые не должны были совпасть никогда.

Повисло молчание. Аоми ждала слов хозяйки Пророчества, Алим боялся их. А Сафият с трудом понимала, что происходит. Минуты ползли, как унылые улитки. Наконец девушка заговорила. И черная пленница заколдованной пещеры поразилась тому, сколь сильна духом и мужественна Дева Пророчества. «Но разве могло быть иначе?» – безмолвно ответил Алим.

– Итак, полнолуние завтра… Полуседая красавица… Это точно я, хотя думала, что вовсе не красива… Однако у каждого свои представления о красоте. Амулет я вижу. Он и в самом деле не покоится в каменной шкатулке, не лежит в деревянном ларце, не спрятан в плетеной корзине… Он не только не покоится, но и не летит… Он, конечно, не видел ни света, ни тьмы. Да и легенды, в которой бы говорилось обо всем вокруг, я припомнить не могу. Значит, должно произойти и все остальное…

– О нет, моя мудрая госпожа. – Аоми подошла на шаг ближе к сидящей Сафият. – Обо всем ином Пророчество молчит. Да и как далекий от сегодняшних дней юный маг мог предположить, что станет союзником и защитником Девы Пророчества, более того, что отдаст ей свою бессмертную душу?

– Не стоит сейчас об этом, сестра…

– Я лишь назвала то, что вижу. Однако Пророчество не говорит ни слова и о том, что Дева войдет в пещеру до мига полнолуния. Как не предполагает оно и то, что случится после того, как Дева отыщет пещеру в неурочный час.

– Зато ясно, что будет с этой самой Девой, если предначертанному дано будет свершиться. – Алим становился все мрачнее. Да, впереди был непростой разговор с Сафият. Но и он представлялся наименьшим злом по сравнению с тем, какая судьба ее ожидала.

– Мне кажется, уважаемые, – задумчиво проговорила Сафият, – что и мне уже ясно, что с ней, то есть со мной, будет… Отчего-то знаю. И это мне очень не нравится.

Аоми молчала. Молчал и Алим. Да и о чем здесь было говорить?

– Похоже, что эти пятеро недостойных смогут стать одним человеком лишь после того, как возьмут мою жизнь…

– Да, мудрая наша госпожа. Это так – ты ценой своей смерти дашь им, нет, дашь ему жить дальше. Однако это лишь половина правды… Ибо твои пороги обивают и твоего обожания глупыми способами добиваются не пятеро людей, а пятеро магов… Не самых слабых, хотя и невероятно глупых. Соединившись, они могут стать настоящей бедой не только для прекрасного Медного города, но и для всего мира. Могут стать…

Сафият вряд ли слышала эти слова – мысль о неотвратимости скорой гибели оглушила ее. Однако привычка анализировать все происходящее оказалась сильнее страха гибели.

«Но почему я должна погибнуть? Ведь Пророчество не знает о том, что будет, если я войду сюда до полнолуния. Значит, что-то уже изменилось…»

– Ответь мне, милая моя Аоми, а что изменится от того, что я вошла сюда сегодня? Не в миг полнолуния, а до оного?

– Я не знаю этого, могущественная Дева. Должно быть, изменится все – вернее, все уже изменилось. Если ты сбежишь сейчас и станешь дожидаться пятого, который поведет тебя как агнца на заклание, тогда Пророчество свершится…

– Поня-а-атно… Итак, я могу кое-что поменять… Но что?

Вновь ей послышались слова: «Полуседая красавица подаст вам амулет…»

– Так, выходит, все дело в нем… Аоми, кто повесил тебе на шею амулет? И что в нем покоится?

– Не знаю, хозяйка…

– Отлично. А что будет, если мы его разобьем?

– Тоже не ведаю… Быть может, он и не разобьется вовсе…

– А что будет, если мы его спрячем? Или поменяем… На какую-нибудь подложную, не пророческую безделушку?

– Увы, уважаемая Сафият, мне сие неведомо. Да и где в этом каменном мешке ты видишь хоть одну подложную безделушку?

– Да, верно… Вот бы нашелся какой-нибудь сундук с сокровищами… А в нем бы отыскалась нужная замена…

– Сундук с сокровищами… Во имя всего святого! Сундук с сокровищами!

Алим готов был пуститься в пляс. Она, Дева Пророчества, и в самом деле оказалась куда мудрее, чем ему представлялось даже в самых смелых мечтах.

– Да, сундук… – Сафият недоуменно повернулась к магу. – Но чему ты так рад? Разве я сказала что-то смешное?

– О нет, красавица. Ты придумала единственно верный выход! Ибо любая из побрякушек в сундуке, безусловно, покоится, лежит. Любая из них упомянута в сотне сказок, или десятке преданий, или в одной-другой правдивой истории…

– Дело за малым, – с горечью кивнула Сафият. – Отправиться в странствие… Найти такой сундук… Достать оттуда побрякушку… И успеть проделать все это до заката…

– Прекраснейшая, кое-чего ты, похоже, не услышала. Некогда твой спутник, Алим, был одним из самых сильных магов мира… Должно быть, он остался таким и посейчас… Колдовская сила не теряется. Так неужели ему будет не под силу найти такой сундук? Неужели он не сможет сделать этого во имя любимой женщины?!

Аоми укоризненно качала головой. И лишь сейчас Сафият услышала слова «любимая женщина» и «самый сильный маг»… Услышала, но поверить им не торопилась.

Однако Алим прекрасно понял, о чем толкует черная пленница скал. Всего мгновение – и тяжеленный, окованный полосами меди, деревянный сундук грянул на пол у дальней стены. От удара крышка распахнулась.

– Аллах великий… – только и смогла выдохнуть Сафият при виде горы самоцветов, заигравших всеми цветами радуги в свете сотен факелов.

– Выбирай, Дева Пророчества, – с облегчением проговорил Алим. Да, никакому магу никогда не понять, о чем думает женщина… Как не предусмотреть всего, что может она придумать.

Тем временем девушка подошла к сияющему драгоценностями сундуку. Опустила руку на камни, убедилась в том, что их богатый блеск и золотая тяжесть ей не пригрезились.

– Ты ограбил Непобедимую Армаду, маг? Или это сокровища Голконды?

– Всего лишь клад старика Кидда, – пробурчал Алим.

– Да будет так… Старику все это уже без надобности – его повесили… А вот нам еще послужит…

Девушка сосредоточенно рассматривала что-то в углу сундука. Затем вытащила кожаный мешочек, стянутый золотым шнуром. Переложила его в другой угол.

– Ага, вот оно!

На ладони Сафият лежало удивительное украшение, чем-то похожее на амулет Аоми. Темно-зеленый, почти круглый полупрозрачный камень с древним символом Солнца, низвергнутого во мрак, держал в когтях орел с распростертыми крыльями. Массивная золотая подвеска говорила как о мастерстве ювелира, сотворившего это чудо, так и о неимоверной цене, которую подобное украшение стоило бы в любой из лавок мира.

– Думаю, моя черная красавица, эта птичка подойдет.

– И я так думаю, моя госпожа. Однако ты все равно должна будешь прийти сюда и привести пятерых заколдованных глупцов.

– Я не премину это сделать, красавица. Мне и самой любопытно, во что превратится Пророчество. И кем станут эти пятеро болтунов…

Сафият осторожно освободила кошку от ошейника, стянула амулет, надела выбранную подвеску и вновь застегнула на черной шее золото Пророчества.

– Всего на одну ночь. Потерпи, моя милая.

Аоми благодарно ткнулась головой в руку девушки. Она чувствовала, что та уже собралась уходить. Как чувствовала, что картина грядущего изменилась. Хотя еще не могла разглядеть ее во всех подробностях.

– А ты, великий маг, – отчего-то эти слова Сафият проговорила с издевкой, – спрячь сундук подальше от посторонних глаз. И забирай почтенного Улугбека – нам пора покинуть сей гостеприимный кров.

– Слушаю и повинуюсь, – склонился в поклоне Алим.

«Однако я спрячу его так, чтобы ты еще раз смогла его найти, моя прекрасная!»

Миг – и сундук исчез. Сонный кот устроился на руках неспящего Алима, который более не желал прятать свой истинный облик. Сердитая Сафият уже уходила по сверкающему коридору.

– Да будет легкой твоя судьба, неспяший маг, – пробормотала Аоми, сворачиваясь на привычном месте.

Свиток двадцать первый
Обратная дорога напомнила Алиму возвращение домой после длинного и утомительного базарного дня. Впереди шла рассерженная Сафият. Даже по ее спине было видно, что она просто кипит от гнева. И лишь воспитание удерживает ее от того, чтобы устроить скандал ему, магу, прямо посреди улицы. Он же, отягощенный уснувшим котом, шел позади и все гадал, что именно вызвало такой гнев прекрасной Девы Пророчества.

Наконец показалась знакомая калитка. Вот за спиной Алима она закрылась. Вот Сафият молча опустилась на скамеечку в тени, молча же проследив, чтобы Алим аккуратно опустил на кошму крепко спящего Улугбека.

И только дождавшись, когда сам маг опустится на подушку в некотором отдалении от нее самой, Сафият заговорила.

– А теперь, маг, я хочу знать все остальное… Все, о чем умолчала из вежливости красавица Аоми.

Алим удивленно приподнял брови.

– Мне думается, что она рассказала тебе, почтенная, более чем достаточно.

– О да, достаточно для того, чтобы напугать. Достаточно для того, чтобы вынудить думать. Достаточно для того, чтобы придумать выход. Достаточно для того, чтобы увидеть себя в ином свете… Но вовсе не достаточно для того, чтобы понять, какова твоя роль во всем этом представлении?

Алим видел, что Сафият готова расплакаться… или задать ему хорошую трепку. Он, быть может, и догадывался, отчего так зла девушка, но хотел, чтобы она высказала все вслух сама. Однако та молчала. Алим, в этом нет сомнения, был более чем могучим магом. Но при этом оставался не самым большим знатоком женщин. Однако знал за собой и этот недостаток, а потому начал издалека.

– Моя роль в этом представлении… О нет, скорее так – из-за меня заварилась вся эта каша. Ведь это я сражался с Недисом-кельтом у стен своей школы. Это я превратил его в пятерых человечков, это я открыл свой глупый рот и даровал им возможность возвращения…

– Да, это я поняла. И запомнила. Более того, я даже представляю, отчего ты это сделал… Кровь кипела торжеством. Ты победил, и силы твои, нерастраченные силы, требовали выхода. Думаю, что и некая дева должна была вдохновлять тебя на подвиги. И ты распустил глупый павлиний хвост именно для того, чтобы поразить ее воображение.

Алим вздохнул – Сафият была сокрушительно права. Наверняка, если бы Хусни тогда незримо не стояла рядом, он не стал бы выращивать цветок из песка и держал бы на замке свой болтливый рот. Распылил бы соперника… Или превратил в какое-нибудь тихое существо, вроде улитки… Без всяких цирковых фокусов.

– Ты права, мудрая дева, – в сражении я был не один. Мне помогала дочь моего наставника и лучшая из девушек мира… Как я считал тогда.

Сафият кивнула – более своим мыслям, чем в ответ на слова Алима.

– Итак, ты мечтал поразить воображение подружки… И накликал большую беду на мою седую голову!

А вот это уже не было правдой – ибо в те дни, о которых вспомнил Алим, Медный город лежал в тени песков. Его можно было более чем смело назвать «городом, которого нет». Вообразить же, что найдется юноша с пылким сердцем, который услышит призыв умирающей Души города и поднимет его из песков и небытия, было не под силу даже сотне сотен самых могучих магов. Еще более удивительным представлялось, что найдется полуседая красавица, живущая в городе, которому только предстоит восстать из мертвых, что она найдет амулет у стен города, руины которого обратились в прах…

– Ты права. – Маг смиренно опустил голову. – Я действительно накликал беду на твою голову, прекрасную и мудрую.

– А потом явился для того, чтобы тайком посмеяться надо мной! Полюбоваться, как эти чудовища превращают меня в игрушку, как делают со мной все, что хотят!..

Сафият начала срываться на крик. Это обеспокоило Алима. Однако он решил, что не прибегнет к колдовству рядом с ней до тех пор, пока это вообще будет возможно.

– Нет, моя мечта. – Алим печально улыбнулся. Он попытался взять руку Сафият в свои руки, но та не позволила ему. – Я буду честен. Неделю назад я не знал о твоем существовании. Пять дней назад я не ведал, что слова, произнесенные непостижимо давно, обрели силу. Что не сгинул в песках, не утонул в морях и не замерз в снегах кельт, которого я победил. О нет, маг, разорванный заклятием Милосердного Кинжала и превращенный в пятерых колдунов.

– Ты лжешь…

– Нет, красавица, не лгу. Пять дней назад я почувствовал непонятное мне самому беспокойство. Если бы не зов Хусни, которая раскрыла мне глаза…

– Ага! Так это ты вместе с подружкой решил так весело подшутить над несчастной Сафият!..

– Аллах великий! Да замолчи ты, женщина! Или я должен буду лишить тебя дара речи, чтобы просто докричаться до твоих куриных мозгов?!

Должно быть, Алим, кричащий, как ярмарочный зазывала, выглядел по-настоящему пугающе, ибо девушка замолчала. Маг же, припугнувший ее немотой, про себя поклялся, что никогда, ни при каких условиях, не осуществит эту свою угрозу.

– Ну вот, так-то лучше. Итак, Хусни смогла добраться до меня сквозь волны эфира. Ибо сама много лет назад стала лишь духом, рабыней волшебной лампы… Хотя это более чем долгая история. Но совсем другая… Когда-нибудь я расскажу тебе и ее.

– Постой! Как это – стала рабыней лампы? Той самой?! Ты говоришь о лампе, которую нашел мальчишка Аладдин? А Хусни – это та джинния, которая отомстила магрибскому колдуну Инсару?

«Она книгочея! Она собирает сказки и предания! У нее отличная память! А ты, глупец, опять подумал о ней, как об обычной девчонке!»

– Да, мудрейшая! Это именно та джинния…

– Так значит, ты, могучий маг, и есть неспящий Алим, жертва вероломства Инсара?

Алим кивнул.

– Да, это я…

– А с полуночным колдуном ты, как я понимаю, сражался до того, как сей Инсар отобрал у тебя тело, а у твоей подружки саму жизнь?

– Именно так, мудрая дева…

– Да, это многое объясняет, – задумчиво проговорила Сафият.

«Хорошо, что она сейчас не стала выпытывать, каким образом я попал сюда, как покинул страницы старой книги… Хотя с нее станется. Но это уж точно история для совсем других времен».

– Итак, ты узнал, что твой враг появился здесь, у стен Медного города. И решил, что лучше будет не убивать каждого из соперников, а приманить его на живца…

Глаза девушки вновь засияли злым блеском.

– И потому появился в моем доме…

Алим открыл было рот, чтобы перебить девушку, но увидел, что поток обличений еще не исчерпан – и промолчал.

– Ты появился в моем доме и стал ждать, что будет. Ты увидел, что твой враг… нет, твои враги нашли меня… ты решил дождаться последнего… Ты смотрел на то, что они делали… И молчал… Подло молчал вместо того, чтобы сразу предупредить меня…

Алим увидел, что пора останавливать девушку. Ведь еще минута, и та начнет задавать вопросы, на которые у него нет ответа. Нет благородного ответа – молчать-то было и в самом деле бессовестно. Да, поистине нечестно было наблюдать за тем, какими чарами каждый из колдунов пытается заставить девушку отдаться. Ибо только став слепой игрушкой в руках пятерых Недисов, движимая наколдованной страстью, Сафият бы согласилась отправиться на поиски амулета Пророчества.

– Нет, моя любовь, я молчал не подло. Я и сам пытался убедиться том, что этот господин с благообразным круглым лицом, полуседыми коротко стриженными волосами, обходительными манерами, знающий все на свете, а об остальном знающий у кого спросить, и есть тот самый глупый и надменный тощий кельт… Лишь когда я увидел, что это похожие, но разные люди, я понял, что не ошибся. Я все время был рядом. Я пытался открыть тебе глаза, дабы ты смогла сопротивляться их чарам. И тебе же это удалось!..

– Но разве было не проще остановить их? Ну хоть ударом кинжала?..

– Нет, моя кровожадная красавица. Ни удар кинжала, ни яд в пиале с чаем… Ни даже сотня стражников не причинили бы ему ни малейшего урона… Он стал… нет, они стали довольно… грамотными кудесниками. Раз уж смогли найти и город, и тебя, и каменоломни. Раз смогли преодолеть силу, которая их должна была отталкивать друг от друга.

Сафият молчала. «Для женщины, – подумал Алим, – она была удивительно разумной. Для обычной женщины, никак не связанной с магией, древними заклятиями и всем тем, о чем боятся вспоминать даже сами маги».

«О нет, – одернул себя маг, – ты не прав, братец! Она книгочея, она связана с магией куда более старой и куда более могучей, чем твоя, – ибо магия записанного слова много древнее, чем все колдовские школы, вместе взятые».

– Значит, выхода нет? Значит, сегодня на закате появится пятый, который будет вести себя столь же… грязно. Полезет ко мне, пожелает моего тела… А ты будешь сидеть в уголке и ничего не сможешь сделать…

– О нет, моя греза. Ты ошибаешься. Теперь смогу. Смогу сделать самое главное – поставить щит. Ибо знаю, каким он должен быть. Ты будешь вести себя так, как всегда: говорить колкости, слушать сказки, в этот раз сможешь даже записать. Но с восходом Луны, клянусь, ему захочется немедля, сию же секунду, броситься на поиски пещеры Пророчества. И ты поведешь туда пятого дурачка. Думаю, что четверо остальных присоединятся к вам по пути.

– А ты?

– А я незримо буду рядом! Буду сопровождать каждый твой шаг и постараюсь уберечь тебя не только от похотливых объятий, но даже от жадных взоров… Клянусь – больше никто без твоего желания не посмеет коснуться тебя и пальцем!

– Никто?

– Никто!

«Никто, моя звезда. Даже я сам. До тех пор, пока ты сама этого не пожелаешь… Если же не пожелаешь, то я никогда…»

– Да будет так! – Сафият решительно поднялась. – Значит, ты будешь рядом со мной, что бы ни случилось?

Алим молча кивнул.

– И этот, пятый, недостойный, придет на закате?

Алим кивнул во второй раз.

– А я должна буду вести себя как последняя дурочка, которая от безумной любви готова отдать свою жизнь любому проходимцу?

Алим кивнул и в третий раз, не сдержав вздоха.

– Хорошо, тогда давай уж покончим с этим глупцом, распятеренным твоими усилиями. А потом, если Аллах великий позволит, я разберусь и с тобой, и с твоим вероломством…

«Казнь назначена, но отложена. Я согласен на все, моя греза!»

– Да будет так, как ты хочешь, прекраснейшая из дочерей мира!

Сафият усмехнулась.

– Тогда прошу тебя, маг, вновь ненадолго стань моим котом. Так я буду чувствовать, что ты рядом… Потому что смогу взять тебя на руки…

Алим покраснел: отчего-то сейчас ему прикосновение к ее рукам казалось почти кощунственным. Сейчас ему почему-то не пришло в голову, что так было и прошлой ночью, когда Сафият уснула на кошме, а он не сомкнул глаз, свернувшись у нее в руках.

– Слушаю и повинуюсь, моя любовь! Сегодня я буду твои котом… Чтобы завтра стать…

Сафият лукаво взглянула на мага. И Алим замолчал, ожидая мига своего торжества.

Свиток двадцать второй
Сафият вновь мысленно возвращалась к рассказу кошки Аоми, вновь вспоминала все, о чем упомянул Алим. В своем более чем богатом воображении переворачивала страницы книг, где читала о похожих событиях. Она понимала, что оказалась не просто в самом сердце настоящей сказки – она и была сердцем чудеснейшей сказки из всех, о которых можно мечтать.

Говоря по чести, Сафият почти не злилась на Алима… Во всяком случае, злилась не так, как хотела показать. Напротив, в своем подлинном облике маг показался ей настолько привлекательным, что ее по-настоящему тешила мысль о ревности, которую он не мог не испытывать, прячась в теле почтенного Улугбека. А такая ревность уже сама по себе была вполне достаточным наказанием за молчание.

«Я готова поспорить на все, что угодно, что ему было и больно, и стыдно… И что он не просто ревновал, что ревность мучила его. А воспоминания об увиденном терзали его так, как не терзало и само зрелище!»

И это для коварной Сафият было вполне достойным искуплением грехов.

День тянулся медленно, а вечер все не наступал. Девушка успела навести полный порядок в доме, испечь целую стопку лепешек, сварить кофе… А солнце, как приклеенное, все так же стояло почти в зените.

Алим видел нетерпение Сафият, но увы, ничего поделать не мог: время не подчиняется магам. Никаким и никогда. Эта стихия в определенном смысле держит на себе Мироздание, а потому попытки покорить ее, заставить повиноваться смешны и нелепы.

Однако его можно обмануть. Нет ничего проще, говоря по чести. Ибо всегда можно найти занятие, которое поглотит тебя целиком. И тогда время перестанет ползти – оно будет пролетать, как быстрокрылый стриж в погоне за мотыльком.

– Прекраснейшая, ты позволишь мне развлечь тебя?

Сафият с удивлением посмотрела на Алима. Да, еще на Алима, не кота.

– Конечно. Но зачем ты спрашиваешь?

– Чтобы получить разрешение, конечно. Твои гости… все решают сами. Они… навязчивы до приторности, а мне менее всего хочется на них походить.

Девушка рассмеялась и чуть коснулась пальцами впалой щеки Алима.

– Я прошу тебя об этом, всесильный маг!

Ласка была так мимолетна, что тот с трудом заставил себя поверить в то, что она вообще была.

– Тогда, о коварнейшая, я тоже, как и твои воздыхатели…

Сафият зыркнула на мага – в ее взгляде не осталось ни капли тепла.

– …ох, прости, как твои незваные гости, – девушка кивнула, – расскажу тебе сказку. Это история совсем простая, немножко детская. Однако и в ней скрыто зерно мудрости.

– Зерно мудрости порой куда драгоценнее, чем целые россыпи звонких и пустых нравоучений.

– О да. Итак, слушай мою сказку. Как-то раз, в неведомо какие времена, кошка решила уйти жить в лес. Она пошла самым коротким путем, и по дороге ей повстречалась лиса.

«Что это за зверь? – подумала кошка. – Как бы он не съел меня!»

И кошка зашипела. А шерсть у нее на спине встала дыбом.

Лиса вздрогнула: «Кто же это может быть? В жизни не видела такого свирепого животного! Похоже, что оно сильное. Ой-ой, как у него горят глаза!»

Однако у нее достало сил спросить:

– Куда держишь путь, друг?

– Когти мои колючие, зубы мои острые, иду я в лес, – проворчала в ответ кошка.

– Зачем? – спросила лиса.

– За мясом. Я голодна. Мяу! Мяу! – сердито замяукала кошка.

У лисы от страха горло перехватило.

– Пойдем со мной! – предложила лиса, почтительно сложив лапки на брюхе. – Поищем пропитания.

Отправились они в путь и по дороге встретили волка. Кошка выгнула спину, глаза у нее загорелись, шерсть ощетинилась. Волк перепугался.

– Кто же это? – спросил он тихонько лису.

– Новый царь, – шепнула ему на ухо лиса. – Тише, а то он тебя разорвет на куски.

– Неужели правда? – спросил волк, дрожа от страха, и пошел за кошкой и лисой.

По дороге встретился им медведь.

– Доброго пути вам, – сказал медведь, и вдруг взгляд его упал на кошку.

– Это что еще за зверь? – заревел он.

Кошка взъерошила шерсть, выгнула спину, а глаза у нее загорелись точно угли.

– Когти у меня колючие, зубы у меня острые, ем я мясо… Мяу! – ответила кошка.

Подскочила лиса к медведю, зашептала ему на ухо:

– Будь осторожен, как бы этот зверь не содрал с тебя шкуру.

– Как же такой малыш может быть столь свирепым? – заворчал медведь. – Однако, если ему удалось напугать даже саму лису…

Ворчать-то он ворчал, а на душе у него было неспокойно: «А вдруг и вправду сдерет с меня шкуру», – сказал себе медведь. Всю дорогу кошка сердито мяукала, а сама думала:

«Как я теперь избавлюсь от своих опасных спутников?»

Вдруг из зарослей клевера выпорхнула перепелка. Кошка прыгнула на нее и в один миг съела. Лиса, волк и медведь еще больше перетрусили. Стали они тихонько между собой советоваться:

– Давайте пока угостим этого зверя, а потом как-нибудь избавимся от него.

Пришли они в лес, притащили баранью тушу и бросили ее перед кошкой.

– Подсмотрим, что зверь будет делать? – шепнули они друг другу.

Волк залез в яму, лиса спряталась в сухой траве, а медведь залез на дерево и притаился в листве. Загорелись глаза у кошки, заурчала она, зашипела, замяукала. Когтями и зубами начала мясо рвать и целыми кусками глотать. Затряслись волк и медведь от ужаса.

А лиса, сидевшая в траве, подумала: «Дай-ка я посмотрю, что этот зверь там делает?» – и тихонько выглянула. Кошка повернула голову на шорох и увидела, что-то в траве шевелится. Подумала, что это мышь, да как вцепится когтями в мордочку лисы! Лиса завизжала изо всех сил:

– Ой-ой-ой, умираю! – и кинулась бежать.

С перепугу кошка прыгнула в яму и угодила прямо на волка. Тот с воем выскочил и бросился наутек.

«Я пропала, – подумала кошка, – пора спасать жизнь…»

И полезла на дерево. Увидел ее спрятавшийся в листве медведь и сказал себе:

«Ох, пришел мой черед! Страшный зверь лезет, чтобы содрать с меня шкуру!..»

От страха лапы медведя разжались, и он свалился с дерева.

Забралась кошка на самую верхушку, трясется и думает: «Куда же мне теперь деваться?»

А волк, лиса и медведь бежали во весь дух по лесу и никак не могли остановиться. С тех пор и говорят: «Страшнее кошки зверя нет».

– Ох… Сказка, конечно, ложь… И в ней, конечно, намек… – кивнула Сафият. – Ибо самый страшный враг – неизвестность.

Алим с удовольствием увидел, что девушка успокоилась. Теперь она просто отдыхала в полутени, не считала мгновения до казни, не смотрела со страхом на калитку. Меж тем солнце наконец утомилось висеть в высоких небесах. Наступал вечер.

– Скоро закат… Отчего-то мне страшно, маг…

– Ничего не бойся, моя греза. Я с тобой. С тобой и все мои умения. Поверь, никто из этих полуночных недоумков не причинит тебе вреда.

– Я хочу поверить в твои слова. Но мне почему-то так страшно…

– Скоро все закончится. А для тебя, прекраснейшая из дочерей мира, все страшное уже позади. Ты можешь со спокойной душой наслаждаться представлением.

Девушка улыбнулась. Но губы у нее тряслись. И тогда Алим решил, что ради спокойствия Сафият, да и ради собственного спокойствия, не грех будет слегка поколдовать. Он про себя произнес слова заклинания и едва ощутимо коснулся затылка девушки. Со стороны это выглядело так, словно старший брат погладил перепуганную сестренку по голове.

В какой-то мере так оно и было. Почти так. Ибо Алим, это чистая правда, был неизмеримо старше Сафият. Однако не в силах был смотреть на девушку как на младшую сестру – ибо видел в ней желаннейшую из женщин мира. Что, конечно, никак не походило на братское чувство.

– Все будет хорошо! Повторяй!

Сафият послушно проговорила:

– Все будет хорошо…

И поняла, что больше ничего не боится – потому что все теперь действительно будет хорошо. Как и должно быть.

Миг – и мудрый друг пропал. Зато почтенный Улугбек, сладко потянувшись, покинул кошму и теперь сидел прямо напротив девушки, не сводя с нее виноградно-желтых глаз.

Небо окрасилось всеми оттенками красного. Калитка открылась. Порог переступил Недис.

«Недис-пятый…» – пронеслось в голове Сафият.

Да, в калитку и впрямь вошел пятый из магов-осколков – разум девушки был теперь свободен от кельтских чар. Этот Недис походил на наставника в медресе или на учителя словесности: круглое довольное лицо, благолепие и благообразность во всем облике, неторопливая уверенная походка.

«Да он почти хорош собой… – усмехнулась Сафият. – Хотя так же невероятно самодоволен. А уж пахнет… Как все лавки с благовониями!..»

Увы, этому Недису не досталось ни единой, самой мельчайшей капельки вкуса – вместо привычного уже черного плаща он надел вино-красный кафтан, ярко-сиреневые шаровары и огненно-желтую рубаху. Башмаки-бабуши украшали позолоченные колокольчики, пальцев не было видно под перстнями. А благоухал сей гость амброй, мускусом, лимоном, миррой… Одним словом, всем, что только можно было спрятать во флакон с притертой пробкой.

Сафият с трудом удержалась от гримасы отвращения. Стараясь держаться подальше от гостя, она стала подавать угощения. Неизменный уже кумган с шербетом, совсем небольшой, фрукты на блюде, горка лепешек…

– Прекраснейшая! – Гость, однако, не дал себе труда поклониться. – Сколь радостен для меня сей час, ибо после трудов праведных вкушаю я радость телесную и счастье душевное. Вот сказка, которую ты слышала вчера.

Сафият привычным уже движением отправила четвертый свиток к первым трем.

– Изысканные яства… – Гость неторопливо опустился на скамью напротив накрытого столика. – Прекрасные ароматы… Благородные кушанья…

«О, этот получил всю церемонность и велеречивость. Однако боюсь, себя он уважает куда больше, чем весь остальной мир. Хотя и тот, единый Недис, на окружающих смотрел так же пренебрежительно».

Сафият опустилась на соседнюю скамью, постаравшись сесть так, чтобы оказаться как можно дальше от сегодняшнего гостя. Улугбек тут же вспрыгнул к ней на колени. Повернувшись тем не менее к гостю спиной.

Сафият молчала. Ее гость делал вид, что ест с аппетитом. Наконец церемонии были соблюдены – лжекупец усердно вытер пальцы огромным голубым шелковым платком. Вторым же, ярко-розовым, промокнул пот со лба. Аромат притираний повис в воздухе удушающим облаком. Кот чихнул.

– Итак, прекраснейшая… – заговорил Недис. – Я не зря говорил, что знаю необычные сказки. Должно быть, тебе ведомо, что почти все сказания всех народов заканчиваются победой добра над злом… И потому они все, сколь бы различными ни были, похожи друг на друга, как капли воды из одной лужи. Мои же истории иные. В них ты не найдешь вознагражденной любви или преданности, смертные обретут свой конец, а зло расхохочется в лицо добру, чувствуя свое превосходство…

Сафият устало посмотрела на гостя. И кивнула так же устало:

– Ты уже говорил все это, уважаемый…

– Ах да… Все дела, дела… Даже закончив день, закончив с присущим мне успехом, я не могу забыть о них… Думаю, ты простишь мне эту черту. Или привыкнешь к ней когда-нибудь. Однако сейчас, милая Сафият, я расскажу тебе историю, поведанную умирающим менестрелем в далеком варварском замке. Это повествование о рыцаре Убальдо и осеннем колдовстве. Внимай же истине без прикрас…

– Ты уже рассказывал о печальной судьбе влюбленного рыцаря… И я удивлялась правдивости рассказа вместе с тобой.

Гость взглянул в глаза Сафият и умолк. Когда же ему показалось, что молчание слишком затянулось, он вновь промокнул пот со лба.

– Ты права, я помню, что глаза твои были полны печали!

– Печали, уважаемый? – если бы Сафият в свое удивление добавила еще чуть больше яда, кот бы упал замертво.

Недис-пятый покровительственно улыбнулся.

– Чего же еще ожидать от девушки, ведущей подобный образ жизни…

– О да…

«О, как я понимаю Алима-мага! Я бы и сама разорвала тебя на части! Да не на пять, а на добрую тысячу! А потом бы сожгла каждую из них! А то, что останется, утопила бы в океане! Хотя для начала бы задушила… Нет, сначала разорвала, потом бы задушила…»

Сафият подумала, что в любом случае это было бы настоящее, не подложное, удовольствие.

– Тогда, моя провинциалочка, я расскажу тебе историю, которую поведал сказитель на далеких Фарерских островах, отделенных от всего мира густыми туманами и высокими скалами. Это рассказ о печальной судьбе рыцаря Синяя борода и его неразделенной любви. Хотя чего еще ждать от глупцов, живущих посреди лесов…

Сафият изо всех сил сдерживалась: сегодняшний гость был самым отвратительным из всех. Должно быть, щит Алима и впрямь был весьма хорош – ибо все мысли, текущие за этим узеньким лобиком, видны были девушке более чем отчетливо. Если бы она захотела, то смогла бы расслышать все, о чем он думает. Однако делать подобное усилие было столь противно, что Сафият лишь зябко передернула плечами. Рука девушки опустилась на спину коту – и тот сразу же стал вылизывать ей пальцы.

– Уважаемый, твоя память воистину необыкновенна, как удивительно широки познания о мире и мнение о каждом из в нем живущих. Осмелюсь тебя огорчить – и этой историей ты уже поделился со мной. Поделился и собственноручно ее записал…

– Должно быть, воздух сего города столь коварен, столь губителен для памяти всякого уважающего себя купца… Похоже, и здоровье следует поберечь… Может быть, даже скорым отъездом.

«Ох, мой недалекий гость… Ты вновь проговорился. Я вижу, что ты стараешься не касаться вокруг ничего – словно все здесь покрыто толстым слоем сажи… Ты брезглив и осторожен за пятерых… Но это и хорошо – ты уж точно не полезешь ко мне с липкими вонючими поцелуями!»

Кот Улугбек, похоже, так и не смог найти достаточно удобное место на коленях девушки. Та погладила его:

– Что, не спится, пушистенький? Проголодался? Лепешечку?

Кот довольно мурлыкнул и принялся есть, аккуратно снимая мелкие кусочки лакомства с ладони Сафият. Пятый Недис даже не пытался скрыть, насколько ему отвратительно это зрелище. Он поднял глаза к потемневшим небесам.

– Что ж, если и судьба Синей бороды тебе ведома… Тогда мне придется вспомнить об истории, которую слышал я в те дни, когда странствовал по дорогам бесчисленных княжеств великой империи. В ней нет ни рыцарей, ни прекрасных возлюбленных. Толстые бюргеры, толстые крысы и неблагодарный дудочник…

– Увы, мой гость, твоя память богата, однако и этой поучительной историей ты уже поделился.

Недис-пятый что-то пробурчал себе под нос. Сафият готова была поспорить, что он выразил своей неудовольствие тем, что она позволила себе перебить великого мудреца и не стала еще раз внимать (внимать с восторгом, как же иначе?) поучительному рассказу из уст мудрейшего из мудрых.

– Тогда, думаю, тебя порадует история о султане… Полагаю, в вашем городишке о таких чудесах и не слыхивали.

– Слыхивали мы о таких чудесах, забывчивый мой гость. От тебя самого и только вчера. А потому более не желаем слушать старые песни на новый лад.

Свиток двадцать третий
Сафият начала раздражаться.

«Спокойней, моя звезда, – услышала она мягкий голос Алима. – Это же просто невежда – надменный глупец, мучимый всеми комплексами вкупе с чудовищной неуверенностью в себе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть!»

Похоже, тон девушки подействовал на Недиса-купца отрезвляюще.

– О моя добрая звезда. Я вспомнил еще одну историю, которая наверняка придется тебе по вкусу. Узнай же о прекрасной принцессе и ее злой доле…

Гость переплел пальцы рук и сложил их на животе. Мельком глянул на девушку и начал рассказ, явно опасаясь услышать такую обидную для мудреца фразу о том, что и эта история уже была рассказана.

– Жил когда-то король, столь великий, столь любимый своими подданными, столь почитаемый всеми своими соседями и союзниками, что его можно было назвать счастливейшим из монархов. Счастье не изменило ему и в выборе супруги – принцессы столь же прекрасной, сколь и добродетельной, и счастливая чета жила в совершеннейшем согласии. От их брака родилась дочь, одаренная такой прелестью, таким очарованием, что они и не жалели о том, что их потомство так немногочисленно.

Великолепие, вкус и изобилие царили в королевском дворце, министры были мудры и искусны, придворные – добродетельны и преданны, слуги – верны и трудолюбивы, конюшни – обширны и полны самых лучших в мире лошадей, покрытых богатыми чепраками. Однако чужеземцев, приходивших полюбоваться этими прекрасными конюшнями, всего более удивляло то, что на самом видном месте стоял господин осел, развесив большие, длинные уши. Не по прихоти, а с полным основанием король отвел ему место особое и почетное. Достоинства этого редкого животного заслуживали того, ибо природа устроила его таким чудесным образом, что его подстилка вместо нечистот каждое утро оказывалась в изобилии усеянной блестящими золотыми монетами и драгоценными камнями, которые слуги шли собирать, когда осел просыпался.

Но превратности жизни касаются и подданных, и королей, а к благам всегда примешиваются и бедствия. И вот небеса допустили, чтобы на королеву напал внезапно злой недуг, против которого, несмотря на всю ученость и все искусство врачей, нельзя было найти никакого средства. Отчаяние было всеобщим. Король, чья нежность и любовь не ослабевали вопреки пресловутой пословице, которая гласит, будто супружество есть могила любви, горевал без меры, во всех храмах своего королевства взывал к небесам, что готов принести в жертву свою жизнь ради спасения бесценной супруги. Но вотще – королева, чувствуя, что близится последний час, сказала своему супругу, проливавшему слезы:

«Позвольте мне перед смертью попросить вас об одном: если вам вновь захочется жениться…»

При этих словах король схватил руки жены, омочил их слезами и, уверяя ее, что бесполезно говорить о втором браке, молвил: «Нет, нет, дорогая моя королева, скорее уж я последую за вами».

«Для государства, – возразила королева с твердостью, от которой еще более усилились сожаления монарха, – для государства нужно, чтобы у вас были наследники, а так как я родила вам только дочь, оно должно потребовать от вас сыновей, которые походили бы на вас. Но горячо прошу вас, заклинаю вас всей вашей любовью ко мне, не уступайте настояниям вашего народа до тех пор, пока не найдете принцессу более прекрасную и более стройную, чем я. Хочу, чтоб вы поклялись в этом, тогда я умру счастливая».

Полагают, что королева, вовсе не чуждая самолюбия, потребовала этой клятвы, не веря, чтобы какая-либо женщина могла сравниться с ней, и думая, что таким образом король уже больше никогда не женится. Наконец она умерла.

– А я говорю, что она без ума от нас!

– Ты и вчера говорил это, глупый брат. Однако я едва ноги унес, подгоняемый ее злым взглядом. Клянусь, она бы расплатилась за мою страсть сотней кинжальных ударов, проведи я в ее доме еще хоть дюжину мгновений!

– Ну, это неудивительно…

– Я уверен в своей магии! От нее нет спасения!

– Да говорю тебе, эта магия не способна помочь даже в ловле блох!

– Ты бессильный глупец, брат!

– Я тебе не брат!

– Что, хочешь оставить все сладкое себе?

– Хватит орать, безумцы! Я сегодня разберусь во всем… Как ни отвратительна мне сама мысль об этой… ничтожной. Ждите нас у городских ворот. Да будьте осторожны – не показывайтесь раньше времени!

Повисла тишина. Четверым оставалось только ждать…

Никогда ни один вдовец не горевал так бурно. Король день и ночь плакал, рыдал и, пользуясь своими правами вдовца, ничем не занимался. Но даже самое сильное горе не может длиться долго. К тому же все сановники королевства собрались и пришли к королю просить его вновь жениться. Это предложение показалось королю кощунственным и исторгло у него новые слезы. Он сослался на клятву, данную им королеве, и не боялся, что его советникам удастся приискать ему принцессу более прекрасную и более стройную, чем его покойная жена, ибо считал, что это невозможно.

Но советники назвали это обещание пустяком и сказали, что красота не важна, лишь бы королева была добродетельна и не бесплодна, что для спокойствия государства и для поддержания мира нужен наследник. Хотя инфанта обладает, правда, всеми качествами, необходимыми для великой королевы, но в мужья ей придется дать чужеземца, и тогда этот чужеземец либо увезет ее с собой, либо, если он и будет вместе с нею править государством, детей их станут считать чужеземцами, а так как наследников не будет, то соседние народы, возможно, затеют войны, от которых королевство погибнет. Король, пораженный этими доводами, обещал подумать.

И вот среди принцесс на выданье он стал искать для себя подходящую невесту. Каждый день ему приносили портреты очаровательных особ, но ни одна из них не напоминала прелестную покойную королеву и он не мог принять никакого решения. К несчастью, он обнаружил, что инфанта, его дочь, не только восхитительно прекрасна и стройна, но что умом и прелестью она даже превосходит свою мать-королеву. Ее молодость, приятная свежесть воспламенила короля страстью столь пылкой, что он не мог скрыть это от принцессы и сказал ей о своем решении – жениться на ней, ибо только в союзе с ней он видел возможность не нарушить клятвы.

Юная принцесса, добродетельная и стыдливая, чуть не упала в обморок от этого ужасного предложения. Она бросилась к ногам короля и со всею силой убеждения, на какую была способна, заклинала отца не принуждать ее к такому преступлению. Чтобы успокоить совесть принцессы, король, у которого в голове накрепко засела эта странная мысль, обратился за советом к старому друиду.

Этот друид, не столько благочестивый, сколько честолюбивый, принес дело невинности и добродетели в жертву чести стать наперсником могучего короля и так искусно повлиял на его ум, так смягчил в его сознании мысль о грехе, который тот готов был совершить, что убедил его, будто женитьба на собственной дочери есть дело, угодное небу.

Монарх, обольщенный речами сего злодея, вернулся во дворец, еще более укрепившись в своем намерении, и велел известить принцессу, чтобы она готовилась исполнить его приказание.

Юная принцесса под бременем непомерного горя не могла придумать иного исхода, как посетить волшебницу Сирени, свою крестную мать. Она в ту же ночь отправилась в путь в изящном кабриолете, в который запряжен был большой баран, знавший все дороги.

Волшебница, любившая принцессу, сказала ей, что уже все знает, но что тревожиться нечего, ибо ничто не может повредить принцессе, если она в точности исполнит все указания волшебницы. «Дитя мое, – сказала она инфанте, – выйти замуж за своего отца было бы очень грешно, но, даже и не прекословя ему, вы можете этого избегнуть: скажите ему, что он должен исполнить одну вашу прихоть и подарить вам платье цвета ясных дней. При всем своем могуществе и всей своей любви он не в силах будет это сделать».

Принцесса поблагодарила свою крестную мать и на другое утро сказала королю то, что посоветовала ей волшебница, и заявила, что от нее не добиться согласия, пока у нее не будет платья цвета ясных дней. Король, в восторге от той надежды, которую она ему подала, созвал знаменитейших мастеров и заказал им это платье с условием, что, если им не удастся его создать, все они будут повешены. Но королю не пришлось прибегнуть к столь огорчительной крайней мере: мастера на другой же день принесли это столь желанное платье. Даже голубой небесный свод, опоясанный золотыми облаками, не мог бы сравниться красотой с этим платьем, когда его положили перед принцессой.

– Должно быть, платье было по-настоящему прекрасным… – пробормотала Сафият.

– Платье выглядело столь же глупо, как глупа была и просьба подарить оное…

«А по-моему, это ты, мой обширный чревом гость, глуп за пятерых. И за пятерых же надменен…». Рассказчик, не видя и не слыша ничего вокруг, тем временем продолжил:

– Инфанта опечалилась и не знала, как выйти из затруднения. Король торопил ее. Опять пришлось прибегнуть к помощи крестной, которая, удивившись, что совет оказался неудачным, велела ей попытаться попросить у короля платье лунного цвета. Король, который ни в чем не мог ей отказать, созвал искуснейших мастеров и был так решителен, заказывая им платье лунного цвета, что между заказом и его исполнением не прошло и суток…

Инфанта, которая была в восторге от этого чудесного платья, но не от забот своего царственного отца, предалась безмерной печали, когда осталась одна со своими служанками и кормилицей. Волшебница Сирени, знавшая обо всем, поспешила на помощь к опечаленной принцессе: «Может быть, я очень заблуждаюсь, но мне кажется, что, если вы попросите платье цвета солнца, мы или вконец раздосадуем вашего отца, – ведь ему никогда не достать такого платья, – или мы хоть выиграем время».

Инфанта согласилась, попросила платье, и влюбленный король без сожалений отдал все брильянты и рубины своей короны, чтобы украсить это изумительное произведение, и приказал ничего не беречь, лишь бы сделать платье подобным солнцу, – и недаром: когда его принесли и развернули, все, кто присутствовал при этом, должны были закрыть глаза – так оно их ослепило. С этой-то поры и появились зеленые очки и черные стекла.

– Как странно… А я думала, что черные очки и зеленые стекла появились для того, чтобы любоваться небесными феериями в ясные дни…

Недис-гость взглянул на Сафият без малейшего почтения. Даже если бы девушка сказала, что два да два есть четыре, он бы и сей непреложный факт назвал бы полной чушью. О, Сафият отлично было видно, сколь сильно терзает его отвращение. Тем более, что сказку-то следовало продолжать, продолжать, пока не взойдет над миром полная Луна.

– Трудно описать, что сделалось с инфантой, когда она увидела платье! Никто никогда не видал наряда столь прекрасного и сделанного столь искусно. Принцесса смутилась и под предлогом, что от блеска больно глазам, удалилась в свои покои, где ожидала ее волшебница, до того пристыженная, что невозможно описать. Но этого мало: увидев платье цвета солнца, она побагровела от гнева.

«Ах, теперь, дочь моя, – сказала она инфанте, – мы подвергнем ужасному испытанию преступную страсть вашего отца. Хоть у него и крепко засела в голове мысль об этой женитьбе, столь близкой уже, как ему кажется, но я думаю, его немного озадачит просьба, с которой я вам посоветую обратиться к нему: попросите у него шкуру осла, которого он так страстно любит и который так щедро помогает ему покрывать все расходы, ступайте же и скажите, что хотите получить эту шкуру».

Инфанта в восторге от того, что нашла еще один способ избегнуть ненавистного брака, и уверенная, что отец никогда не решится пожертвовать своим ослом, пришла к нему и выразила свое желание – получить шкуру этого прекрасного животного.

Хотя короля и удивила такая прихоть, но он, не колеблясь, исполнил ее желание. Бедный осел пал жертвой, а шкуру его любезно принесли принцессе, которая, не видя больше никакого средства избежать несчастья, уже готова была впасть в отчаяние, как вдруг вбежала ее крестная мать.

«Что вы делаете, дочь моя? – сказала она, видя, что принцесса рвет на себе волосы и царапает свои прекрасные щеки. – Ведь это счастливейшая минута в вашей жизни. Завернитесь в эту шкуру, уходите из дворца и идите, пока земля держит. Когда все приносишь в жертву добродетели, боги вознаграждают за это. Ступайте, я позабочусь о том, чтобы гардероб ваш всюду вас сопровождал, куда бы вы ни пришли, сундук с платьями и драгоценностями будет следовать за вами под землей. А вот моя палочка, я даю ее вам: когда вам понадобится сундук, вы ударите ею о землю, и он тут же появится, но только торопитесь, не мешкайте».

Инфанта расцеловала свою крестную, просила не оставлять ее, облачилась в ужасную ослиную шкуру, вымазалась сажей из трубы и, никем не замеченная, покинула роскошный дворец. Исчезновение принцессы вызвало отчаянный переполох. Король, который уже готовился к свадебному пиру, был в отчаянии, никак не мог утешиться. На поиски дочери он послал больше сотни жандармов и свыше тысячи мушкетеров, но волшебница, ее покровительница, сделала ее невидимой даже для ловких сыщиков, так что поиски оказались безуспешными.

Инфанта тем временем все шла. Она ушла далеко-далеко, уходила дальше и дальше, всюду искала места служанки, но, хотя из милости ей и давали поесть, никто все же не хотел ее брать – такой грязной казалась она всем.

– И вот тут, дева, я готов признать, что сказка говорит чистую правду, ибо такую дрянную… девку никто не захочет видеть ближе, чем за фарсах от своего жилища!

Наконец она пришла в красивый город, у ворот которого стояла мыза, а хозяйке нужна была судомойка, чтобы полоскать тряпки, смотреть за индюшками и чистить свиные корыта. Увидев такую грязную путницу, женщина эта предложила ей поступить в услужение, на что инфанта охотно согласилась – ведь она так устала идти. Ей отвели угол за кухней. В первые дни она стала предметом грубых шуток челяди – ослиная шкура придавала ей столь отвратительный грязный вид. В конце концов к ней привыкли, да и она с таким усердием выполняла свою работу, что хозяйка взяла ее под свою защиту. Девушка всегда вовремя загоняла овец, индюшек пасла с таким умением, что, казалось, будто всю жизнь она ничего другого и не делала, и всякое дело спорилось у нее.

Однажды, когда она сидела на берегу прозрачного ручья, где часто горевала о своей печальной судьбе, ей вздумалось поглядеть в воду, и гадкая ослиная шкура, заменявшая ей платье и головной убор, ужаснула ее.

Стыдясь такого наряда, она помыла себе руки, которые стали белее слоновой кости, и лицо, на которое вернулась прежняя свежесть красок. Увидев себя такой красавицей, она на радостях решила выкупаться, что тут же и исполнила, но, возвращаясь на мызу, снова должна была надеть гадкую шкуру.

К счастью, на другой день был праздник, так что у нее достало времени извлечь из-под земли сундук, заняться туалетом, напудрить свои густые волосы и надеть чудное платье цвета ясных дней. Каморка была так мала, что шлейф этого чудного платья некуда было девать.

Красавица принцесса погляделась в зеркало, полюбовалась собой и от скуки решила каждый праздник и каждое воскресенье надевать одно за другим все свои платья, так она и поступала потом. Свои пышные волосы она с необычайным искусством украшала цветами и алмазами и часто вздыхала, что красоты ее не видит никто, кроме овец да индюшек, любивших ее даже в этой отвратительной ослиной шкуре, из-за которой принцессу стали называть теперь на мызе Ослиной Шкурой.

Однажды, в праздничный день, когда Ослиная Шкура надела платье солнечного цвета, сын короля, которому принадлежала мыза, заехал сюда отдохнуть, возвращаясь с охоты. Этот принц был молод, прекрасен, хорошо сложен, отец и мать-королева любили его, подданные – обожали. На мызе принцу предложили простое деревенское угощение, которого он и отведал, потом он вздумал обойти все дворы и закоулки. Переходя таким образом с места на место, он попал в темный коридор, а в конце его увидел затворенную дверь. Любопытство заставило его заглянуть в замочную скважину, но что сталось с ним, когда он увидел принцессу, такую прекрасную, одетую так богато, что по ее гордой и вместе с тем скромной осанке он принял ее за богиню! Порыв страсти, которую он почувствовал в это мгновение, заставил бы его вышибить дверь, если бы не почтение, внушаемое ему этой прелестной особой.

Нелегко ему было уйти из этого темного, мрачного коридора, а ушел он для того, чтобы узнать, кто живет в маленькой каморке. Ему ответили, что там живет судомойка, прозванная Ослиной Шкурой, ибо именно ослиная шкура служит ей одеждой, и что она такая неопрятная и грязная, что никто на нее не смотрит, никто с ней не заговаривает, и что взяли ее только из милости – пасти овец да индюшек.

Принц, не удовлетворенный этим объяснением, понял, что эти грубые люди больше ничего и не знают и что бесполезно расспрашивать их. Он вернулся во дворец своего царственного отца до того влюбленный, что невозможно описать, и перед его глазами все время мелькал прелестный образ той богини, на которую он смотрел в замочную скважину. Он раскаивался, что не постучал в дверь, и дал себе слово в другой раз непременно это сделать.

Но от волнения в крови, вызванного пылкой любовью, он в ту же ночь заболел такой ужасной лихорадкой, что вскоре ему стало совсем худо. Королева, его мать, у которой не было других детей, приходила в отчаяние, видя, что лекарства не приносят никакой пользы. Напрасно сулила она врачам самые великие награды – они пускали в ход все свое искусство, но ничто не помогало принцу.

Наконец они догадались, что смертельная печаль – причина бедствия, они известили об этом королеву, которая, нежно любя своего сына, стала заклинать его, чтобы он открыл ей причину недуга, и сказала, что если бы даже надо было уступить ему корону, король-отец без сожаления покинул бы престол, на который возвел бы его, что если он любит какую-нибудь принцессу, то хотя бы с ее отцом велась война и хотя бы имелись справедливые основания быть им недовольными, все будет принесено в жертву, только бы исполнить желание принца, что она умоляет его не умирать, ибо от его жизни зависит и жизнь его родителей.

Еще не доведя до конца этой трогательной речи, королева пролила на лицо принца целые потоки слез.

– Сударыня, – сказал ей наконец принц, – я не такой изверг, чтобы желать короны моего отца, небу да будет угодно, чтобы жил он еще долгие годы, а мне чтобы еще долго пришлось быть самым верным и почтительным из его подданных. Что до принцесс, о которых вы сейчас говорили, то я еще не думал жениться, и вы ведь знаете, что я, послушный вашим желаниям, всегда буду повиноваться вам, как бы трудно мне ни приходилось.

– Ах, сын мой, – продолжала королева, – я ничего не пожалею, чтобы спасти твою жизнь, но, милый сын мой, и ты должен спасти жизнь мне и королю, твоему отцу, должен открыть нам твое желание и не сомневаться, что оно будет исполнено.

– Если уж надо открыть вам мое желание, – сказал он, – то повинуюсь, было бы преступлением, если бы я подверг опасности две жизни, столь драгоценные для меня. Да, матушка, мне хочется, чтобы Ослиная Шкура испекла мне пирог, а когда он будет готов, чтобы мне его принесли.

Королева, удивленная этим странным именем, спросила, кто такая Ослиная Шкура. «Это, государыня, – ответил один из придворных, которому случилось видеть девушку, – это после волка самая гнусная тварь, чернокожая, грязная, живет она на вашей мызе и пасет ваших индюшек».

«Все равно, – сказала королева, – может быть, сын мой, возвращаясь с охоты, отведал ее печенья, это прихоть больного, словом, я хочу, чтобы Ослиная Шкура живо испекла ему пирог».

Побежали на мызу, позвали Ослиную Шкуру и велели ей испечь самый лучший пирог для принца. Некоторые злые языки утверждали, будто в тот миг, когда принц приложил глаз к замочной скважине, Ослиная Шкура тоже заметила его. Потом, поглядев в маленькое окошко, она увидела принца, такого молодого, такого прекрасного, такого стройного, что мысль о нем уже не покидала ее и что она часто вздыхала, вспоминая его. Как бы то ни было, – видела ли его Ослиная Шкура или только слышала вечные похвалы ему, – но она пришла в восторг, увидев способ показаться ему: она заперлась у себя в каморке, сбросила гадкую шкуру, вымыла лицо и руки, причесала свои белокурые волосы, надела блестящий серебряный корсаж, такую же юбку и принялась печь пирог, которого так хотелось принцу – она взяла самую лучшую муку и самые свежие масло и яйца. То ли нарочно, то ли нечаянно, но только, замешивая тесто, она обронила колечко, которое так и осталось в пироге, а когда он был готов, она, снова надев свою отвратительную шкуру, отдала пирог придворному и спросила его о принце, но этот человек, не удостоив ее ответом, побежал к принцу – отнести ему пирог.

Принц стремительно выхватил пирог из рук этого человека и принялся есть его с такой поспешностью, что врачи, находившиеся тут, не преминули сказать, что эта неистовая жадность не означает ничего хорошего. И в самом деле, принц чуть было не подавился колечком, которое оказалось в одном из кусков пирога, но он ловко вынул его изо рта. Юноша с интересом стал рассматривать маленький изумруд, украшавший золотое колечко, такое маленькое, что, как подумал принц, оно могло бы прийтись впору только самому хорошенькому пальчику.

Он расцеловал это колечко, спрятал его под подушкой и то и дело вынимал его, когда думал, что на него никто не смотрит. Терзая себя мыслью о том, как найти способ повидать ту, которой впору это колечко, и не решаясь поверить, что ему позволят, если он попросит об этом, позвать Ослиную Шкуру, изготовившую пирог, которого он желал, не решаясь также сказать о том, что он видел в замочную скважину, – из опасения, как бы его не высмеяли и не приняли за духовидца, – терзаясь зараз всеми этими заботами, принц занемог опаснее прежнего, а врачи, уже не зная, что делать, объявили королеве, что он болен от любви.

Королева вместе с королем, который был в отчаянии, поспешили к сыну. «Сын мой, милый сын мой, – воскликнул опечаленный монарх, – назови нам, кого хочешь взять в жены, клянемся, что дадим ее тебе, хотя бы она была презреннейшей рабой». Королева, целуя принца, подтвердила клятву короля.

Принц, тронутый слезами и ласками тех, кому он обязан своей жизнью, сказал им: «О мой отец, о мать моя, я не намерен вступать в брак, который вам был бы неугоден, а чтобы доказать, что это правда, – и, сказав это, он вынул из-под подушки колечко с изумрудом, – я женюсь на той, кому это колечко придется впору, кто бы она ни была, но непохоже, чтобы девушка с таким хорошеньким пальчиком была неотесанной деревенщиной».

– Ага, этот избрал колечко… Забавно. Кому-то туфелька, кому-то колечко…

– Все это более чем мерзко, мудрая Сафият, – отвечал рассказчик. Он не понял, о чем говорит эта глупая курица, и потому решил замолчать. Но смог выдержать не более дюжины секунд.

– Король и королева, – наконец продолжил он, – взяли колечко, с любопытством стали его рассматривать и, так же как принц, решили, что колечко это может прийтись впору только девице знатного рода. Тогда король, поцеловав сына и умоляя его выздороветь, вышел и велел своим герольдам под звуки барабанов дудок и труб, кричать по всему городу, чтобы девушки шли во дворец примерять колечко, – та, которой оно придется впору, выйдет замуж за наследника престола.

Сперва явились принцессы, потом герцогини, маркизы и баронессы, но, как они все ни сдавливали себе пальцы, ни одна из них не могла надеть колечко. Пришлось позвать девиц легкого нрава, но и у них, хоть и все они были красивы, пальцы оказались слишком толстыми. Принц, которому стало лучше, сам примеривал колечко. Наконец пришлось позвать горничных, им тоже не повезло. Никого уже не оставалось, кто бы ни попытался, хотя и тщетно, примерить колечко. Тогда принц велел привести кухарок, судомоек, пастушек, всех их и привели, но на их толстые пальцы, красные и короткие, колечко не лезло дальше ногтя.

– А позвали ли Ослиную Шкуру, что испекла для меня пирог? – спросил принц.

Все засмеялись и сказали ему, что нет – она ведь такая грязнуля, такая замарашка.

– Тотчас же за ней послать, – приказал король, – пусть никто не скажет, что кому-нибудь я не позволил прийти.

Смеясь и издеваясь, придворные побежали за девушкой. Инфанта, слышавшая бой барабанов и крики герольдов, догадалась, что ее колечко – причина всего этого шума. Она любила принца, а так как истинная любовь боязлива и чужда тщеславия, то она все пребывала в тревоге: как бы у кого-нибудь из претенденток не оказался такой же маленький пальчик.

С тех пор как она узнала, что стараются найти пальчик, на который можно было бы надеть ее колечко, какая-то надежда заставляла ее причесываться более тщательно и надевать серебряный корсаж и юбку с оборками из серебряных кружев, усеянных изумрудами. Как только она услышала, что стучат в дверь и зовут ее идти к принцу, она живо накинула на себя ослиную шкуру и отворила дверь, а эти люди, издеваясь над ней, сказали ей, что король хочет женить на ней своего сына и оттого потребовал ее, потом, не переставая смеяться, отвели ее к принцу, который, с удивлением глядя на странный наряд девушки, сам не решался верить, что это ее он видел такой величественной и прекрасной.

Грустный и смущенный столь грубой ошибкой, он ей сказал: «Это вы живете в конце темного коридора на ферме, на третьем птичьем дворе?» – «Да, государь», – ответила она. «Покажите мне руку», – сказал он ей, дрожа и испуская глубокий вздох…

Но кому же пришлось удивляться? Удивились король и королева, удивились все камергеры и придворные вельможи, когда из-под этой черной и грязной шкуры протянулась маленькая и нежная ручка, белая, с розовыми ногтями, и кольцо без всякого труда удалось надеть на самый хорошенький в мире пальчик. Инфанта легким движением сбросила шкуру и предстала, исполненная такой пленительной красоты, что принц, как ни был слаб, пал к ее ногам и с таким пылом обнял ее колени, что она покраснела, но этого почти никто и не заметил, потому что король и королева изо всех сил принялись обнимать ее и спросили, согласна ли она выйти замуж за их сына.

Принцесса, смущенная всеми этими ласками и всею той любовью, которую выражал молодой прекрасный принц, хотела уже высказать свою благодарность, как вдруг раскрылся потолок и волшебница Сирени, спустившись в колеснице из цветов и веток сирени, ничего не приукрасив, рассказала историю инфанты.

Король и королева, в восторге от того, что Ослиная Шкура оказалась знатной принцессой, удвоили свои ласки, но принца более всего тронула добродетель принцессы.

Нетерпение принца, желавшего поскорее жениться на принцессе, было таково, что он едва дал срок приготовиться как следует к столь торжественному бракосочетанию. Король и королева, которые были без ума от своей невестки, всячески ласкали ее и целыми часами держали в своих объятиях. Она же сказала, что не может выйти замуж за принца без согласия своего отца, поэтому-то ему первому и послали приглашение, не сообщив только, кто невеста. Волшебница Сирени, которая, как и подобает, всем распоряжалась, потребовала этого, ибо думала о том, что может произойти впоследствии. Изо всех стран прибыли короли: одни на носилках, другие в кабриолетах, а самые дальние – на слонах, на тиграх, на орлах, но самым великолепным и самым могущественным был среди них отец инфанты, забывший, к счастью, свою странную любовь и женившийся на королеве-вдове, красавице, от которой у него не было детей.

Свиток двадцать четвертый
– Инфанта бросилась к нему навстречу, он тотчас же ее узнал и с величайшей нежностью обнял ее, прежде чем она успела броситься к его ногам. Король и королева представили ему своего сына, которому он не знал, как и выразить свою приязнь. Свадьбу сыграли со всей роскошью, какая только возможна. Молодые супруги, мало озабоченные всем этим великолепием, видели только друг друга.

Король, отец принца, в тот же день венчал его на царство и, поцеловав ему руку, посадил на свой престол. Празднества в честь этого славного брака продолжались около трех месяцев, а любовь двух супругов была так сильна, что продолжалась бы и до сих пор, если бы через сто лет после того оба они не умерли.[5]

* * *
Гость закончил историю и победно взглянул на Сафият. Должно быть, он надеялся увидеть слезы радости… Или ожидал, что та, не в силах скрыть вожделения, бросится в его объятия. И потому очень удивился вопросу девушки:

– И это все? А где утонувший в полуночном океане корабль с влюбленной парой? А где орда кровожадных пришельцев? А почему промолчали лживые придворные?

– О чем ты, дева?

– Ты вот уже пятый вечер рассказываешь мне сказки, которые, по твоим же словам, разительно отличаются от всего, что я слышала или читала. Однако сия история более чем похожа на историю малышки Златы, получившей три орешка, дабы исполнились три заветных желания. Похожа она и на историю короля Дроздоборода… Напоминает она и судьбу крошки Синдиреллы… Да я могу назвать добрый десяток сказок мира, на которые походит эта…

Пятый Недис недоверчиво воззрился на девушку.

– Не знал я, что ты так… образованна…

Сафият ядовито усмехнулась.

– Я более чем широко образованна – ибо вижу мир перед собой таким, каков он есть, а не таким, каким хочу его видеть… Или таким, каким мне предписывают его видеть… всякие гости с далекой полуночи…

Алим вздрогнул, услышав слово «гости». Сафият выдала себя с головой. Маг уже приготовился к схватке, однако лжекупец был безмятежен – он услышал лишь то, что захотел услышать: строптивая девчонка показала свой характер.

– Ну что ты, моя девочка, – покровительственно улыбнулся Недис. – Я более чем рад тому, сколь ты умна. Ибо мечтаю разделить с тобой не только вечер, но и всю жизнь…

Сафият пробрала холодная дрожь от одной мысли об этом.

– …Я убежден, что жить с женщиной, которая тебя не понимает, смотрит тебе в рот и верит каждому твоему слову, просто не смогу. Ты же, удивительнейшая, оказалась именно такой, о какой я мечтал…

«О да, мой глупый гость… Мечтал… Хотя он же верит в то, что говорит… Воистину, каждый вкладывает свой смысл в одни и те же слова! Мечтал же ты о Деве Пророчества. Искал, где ее найти, как обольстить… Как заставить делать то, что тебе нужно. Да будет так!»

Недис даже полузакрыл глаза – он слушал только себя. И был уверен в том, что каждое его слово Сафият ловит с восторгом, принимая за чистую монету. Девушке же было достаточно лишь взглянуть на него.

– Мудрый маг. – Она нагнулась к уху кота. – Думаю, что тебе придется покинуть тело уважаемого Улугбека. По-моему, сей тоскующий глухарь вскоре соберется на прогулку…

Кот едва заметно кивнул и спрыгнул с колен девушки. В полутьме растворилась серая тень.

«Я рядом с тобой, мой цветок», – услышала Сафият.

– Более того, – между тем продолжал гость, – я весьма рад, что ты столь сильно отличаешься от образа, который сложился в моем воображении. Ты и сильнее, и смелее, и мудрее… Теперь я просто уверен, что именно такая спутница и украсит мою жизнь до самого ее конца…

Сафият кивнула. Гость говорил чистую правду – украсит, и именно до самого ее, жизни, конца. Хотя, должно быть, он все же имел в виду не собственную жизнь…

– Надеюсь, мой Недис, что ты говоришь от чистого сердца? – скорее, чтобы соблюсти приличия, чем всерьез, осведомилась Сафият.

– От всего сердца… И от всей души… – Гость приложил руку к тому месту на чреве, где, по его мнению, должно было располагаться сердце.

«Какое счастье, что ты брезглив… И не пытаешься коснуться меня и пальцем!»

– Быть может, моя прекрасная, мы изменим сложившийся порядок? Думаю, после прогулки под луной наши ласки будут еще слаще… А наша любовь еще крепче…

Сафият кивнула. О, она еще никогда не получала столь полного удовольствия от роли безмозглой дурочки.

– Ты хочешь прогуляться со мной, мудрейший? Под синими небесами и сияющими звездами?..

– И под полной Луной, моя сладкая. Ибо нет для прогулки лучшей ночи, чем ночь полнолуния…

«Это чистая правда, глупец! Именно в свете полной Луны видны все твои нелепые ужимки… Твои неловкие попытки казаться влюбленным и заботливым».

– Ой! – Сафият запрыгала и захлопала в ладоши. – Я так счастлива… Ты позвал меня гулять… Ты не скрываешь своих чувств, гордишься ими, готов предстать моим перед всем миром…

Сафият не прыгала на одной ножке, должно быть, уже добрых десять лет. Да и делать это в башмачках из телячьей кожи было не совсем просто. Однако Недис самодовольно улыбнулся – девчонка вела себя именно так, как и должна вести себя любая провинциальная дурочка, которую можно сладкими обещаниями заманить куда угодно.

– Не будем же мешкать, малышка… – Гость уже шагал к двери. – Время драгоценно…

И Сафият зашагала следом за гостем. Она улыбалась – ибо неумное, неловкое, очевидное сейчас просто бросалось в глаза.

Ночью улицы прекрасного Медного города тихи и пустынны. Как впрочем, и улицы многих иных городов. Лишь слышны вдалеке удары колотушки и крики стражников: «Спите, жители города! Все спокойно!»

Огромная Луна окрашивала все вокруг в удивительные серебряные оттенки – даже тени менялись, превращаясь из клочков мрака в ворота, ведущие в… Нет, не сказку, скорее в иные миры. Быть может, так оно и было, ибо тени Медного города отличаются от теней любого иного города, как и сам Медный город отличается от прочих городов под этой луной.

Должно быть, Недис-пятый пытался шагать солидно, неторопливо, достойно. Однако его снедало нетерпение, а потому он вскоре едва не перешел на бег.

«Ты слишком тучен, неумный мой гость… Еще чуть быстрее – и ты уже не сможешь отдышаться!..»

Показались городские ворота. Обычно закрытые, в эту ночь они остались полуоткрытыми.

– Я подкупил стражников, – прошептал Недис. – Я мечтал об этой прогулке… Годы… Годы и годы… Мечтал, что вместе с тобой ступлю под прекрасный свет полной Луны, что вместе с тобой, рука об руку…

Он протянул руку, чтобы показать, как именно мечтал пройтись. Но тут вышла заминка – сил преодолеть брезгливость у этого Недиса было маловато. И вместо «рука об руку» получилось неловкое «за конец шарфа».

Сафият про себя смеялась – Алим-маг оказался прав: она получала удовольствие от представления. И с удовольствием подыгрывала, изображая влюбленную по уши безголовую деревенщину, которой достаточно сладких пустых обещаний, чтобы навсегда потерять голову.

– Я никогда еще… никогда не видела столь прекрасной ночи!

Это была чистая правда. Красота за городской стеной сегодня просто кружила голову. Однако не настолько, чтобы терять разум.

– Смотри, моя звезда! Что это вон там, у подножия холма? – в голосе лжекупца было столько притворного удивления, что оно не смогло бы обмануть даже глухого. – Ты знаешь, что это?

Сафият похлопала глазами.

– Ой, нет… Откуда же мне, глупенькой деве, знать это?.. Какая-то черная дыра в горе…

«Не перестарайся, моя любовь». – Голос Алима улыбался.

«Этот придурок, прости меня, мудрый маг, слышит только себя… И видит только то, что хочет видеть… – беззвучно ответила Сафият. – Но я постараюсь быть посдержаннее…»

– А давай посмотрим, что там? А вдруг мы найдем клад? Представляешь – настоящий клад?.. Сотни золотых монет, драгоценные каменья, украшения неземной красоты…

– Ой, давай!.. – Девушка вновь захлопала в ладошки. – Украшения из неведомых стран. Они так пойдут к моему свадебному платью…

Недис с недоумением посмотрел на Сафият. А потом расплылся в фальшивой улыбке.

– Конечно, моя звезда… Хотя разве что-то может украсить тебя больше, чем твой разум?..

Высокий коридор встретил пару привычным уже Сафият светом сотен факелов и отблесками на острых гранях камней.

– О Морриган, Бадб и Немэйн… – посеревшими вмиг губами прошептал Недис. – Я и представить себе не мог, что все будет именно так. Как здесь красиво… И как здесь страшно…

Сафият из-под ресниц взглянула на него: лжекупец был по-настоящему напуган. Теперь не только губы, но и все его лицо казалось серым, неживым.

«Да он не просто боится, он едва жив от страха!»

«Не от страха, моя любовь. Силы покидают его – магия Пророчества берет свое. Не оглядывайся. Те, прежние, Недисы, все четверо – они позади… Твой глупый спутник пытается отвести тебе глаза, чтобы ты их не увидела. И на это тратит еще больше сил».

Сафият кивнула, якобы соглашаясь с «любимым» – ей-то страшно почти не было. Да и Алим был рядом, она чувствовала прикосновение его теплых пальцев.

Позади действительно слышны были шаги – вереница Недисов опасливо следовала за парочкой. Вскоре, Сафият знала это, распахнется перед ними и пещера Пророчества. И все свершится.

«Но что мне делать, мудрый маг? Как вести себя? Пугаться? Радоваться? Плакать?»

«Нет, моя краса. Тебе вовсе ничего делать не надо: осколки мага столь уязвимы сейчас, что почти ничего вокруг не замечают. Они более всего обеспокоены сохранением собственной жизни. Они похожи на пьяниц, которые тратят все силы, чтобы казаться трезвыми и здравомыслящими…»

Наконец коридор закончился. Сверкающее великолепие пещеры Пророчества вновь заставило Сафият вздохнуть.

– Как здесь прекрасно…

– О да, Дева, – ответила Аоми, грациозно покидая свой пьедестал. – Во имя твоей красы… Во исполнение твоей воли…

Сафият оглянулась на Недисов – пятеро похожих, но совершенно разных тучных мужчин тянули к ней руки одним и тем же движением. Пять голосов, почти не отличающихся друг от друга, приказали:

– Возьми амулет, рабыня!

«Ого, как вы заговорили!.. Ну что ж, я возьму амулет, я потерплю еще миг!..»

Сафият наклонилась к кошке и аккуратно расстегнула ошейник.

– Прости меня, прекрасная хозяйка пещеры…

– Ничего не бойся, Дева Пророчества, – ответила Аоми. – Линии судеб неузнаваемо преобразились – тебе ничего не грозит.

– Я не боюсь, – успела шепнуть Сафият.

– Ну! – Пять голосов пытались подстегнуть ее. – Что ты медлишь, ничтожество! Подай сию же секунду нам амулет!

Сафият раскрыла ладонь, на которой орел расправил жесткие золотые крылья. Темно-зеленый, почти круглый полупрозрачный камень с древним символом Солнца, низвергнутого во мрак, горел страшным живым огнем, отбрасывая отблески и на когти, что сжимали его, и на руку Сафият, и даже на ее лицо.

Девушка сделала шаг, еще один. Теперь от пятерых трясущихся предвкушением Недисов ее отделял едва ли не локоть.

И лишь сейчас волна липкого ужаса накрыла Сафият. В единый миг она ощутила все, увидела каждый миг жизни каждого из пятерых недомагов. Побои, насмешки, победы, странствия, женщины, пески, океаны… Пять тяжких долгих жизней обрушились на нее, давя непосильной тяжестью, превращая в камень, смешивая с песком…

«Я рядом! Не плачь!»

Сафият почувствовала, как отхлынула волна невыносимых, вечных, нескончаемых страданий. Почувствовала, как вновь стала самой собой, как прекрасен мир вокруг. И ощутила, как тепел, о нет, горяч амулет в ее руке.

Девушка подняла глаза и едва удержалась от вскрика: навстречу ей протянулись пять светящихся полупрозрачных фигур. Вот они истончились, вот превратились в струну…

Пять жизней, свиваясь в одну, подобно нитям каната, протянулись к девушке и амулету у нее в руке. Пять горящих ярко-зеленым светом натянутых струн обвились вокруг камня, завибрировали, разгораясь все ярче. И… пропали, будто обрубленные незримым мечом.

– Миг близок, – раздался рядом голос Алима. – Смотри, кого ты боялась!

Пять фигур, еще миг назад так пугавших Сафият, стремительно превращались в камень. О нет, они превращались в песчаные статуи. Вот повеяло теплым ветерком, вот порыв его разметал одежды, вот исказились лики, вот опали статуи горками песка…

Порыв ветра, которому неоткуда было взяться в огромной пещере, взметнул мириады песчинок и унес их вдоль по коридору.

Свиток самый последний
Сафият проследила взглядом, как исчезают последние песчинки. И только потом задумчиво проговорила:

– А ведь пророчество сбылось. Они соединились…

– О да, – кивнул, выходя из ниоткуда, Алим, – они соединились… Но соединились в вечности небытия, а вовсе не в вечной жизни, к чему стремились все эти годы…

Девушка оглянулась. Сияние в пещере угасало. Меркли факелы, исчезли золотые отблески, каменная громада давила на плечи все ощутимее.

– Пора уходить. Ты согласишься отправиться с нами, о черная Аоми?

Кошка с достоинством кивнула.

– Я почту это за честь.

Алим поднял на руки кошку и зашагал по коридору. Сафият шла позади. Она не видела, но чувствовала, как гаснет свет, как холод охватывает все вокруг. Как исчезает в волнах времени Пещера Пророчества, превращая каменные чертоги в старые забытые выработки.

Повеяло ночной свежестью – впереди был выход. Вот распахнулась долина, залитая серебряным светом, вот камень под ногами сменился земляной тропинкой.

Сафият оглянулась – черный зев горы больше не пугал, больше не манил к себе. Девушка размахнулась и бросила туда амулет, такой же холодный, каким он был в тот миг, когда она достала его из сундука старого пирата.

В глубинах гор прокатилось эхо. Пещера выдохнула облачко пыли. Тяжкие камни, некогда слагавшие своды каменоломни, пали, навсегда закрыв вход в глубины тайны.

– Вот так и закончилась эта сказка, моя любовь, – проговорил Алим.

Он опустил наземь Аоми и осторожно коснулся плеч Сафият.

– О да, мой друг, – кивнула девушка, с удовольствием ощущая нежность объятий. – Та страшная сказка о деве, повторявшей все ошибки мальчишки Аладдина, закончилась…

– И теперь начнется другая?

– Надеюсь на это… Пусть я не стала правителем города, как он. Но я обрела любимого…

Двое слились в поцелуе.

Аоми деликатно отвернулась: «Думаю, моя сказка еще впереди…»

1 Уважаемый пытливый читатель, без сомнения, вспомнил историю о Мерабе – халифе Медного города, влюбленном в прекрасную свою жену и в саму жизнь.

2 Шаи-Хулуд – Старец Пустыни (искаж. араб.).

3 Почтенному читателю, конечно, известно, что голова неспящего Алима покоилась именно на обсидиановом блюде (Примеч. автора).

4 Аоми – тайна (кит.).

5 Должно быть, Недис-пятый успел поведать эту историю и знаменитому сказочнику Шарлю Перро. А тот уже рассказал о ней всему миру (Примеч. автора).