Ольга Баскова - Наследство племени готов

Ольга Баскова
Наследство племени готов

Предисловие 
Крым, I век н. э.
Давно это было, так давно, что многие считают эти события почти легендарными.

Однажды к Крымскому полуострову причалили три деревянных корабля. Высокие крепкие люди с жесткими белыми волосами и голубыми глазами, в льняных одеждах, со стальными мечами и доспехами, сошли на берег, всем своим видом показывая, что они собираются обосноваться здесь надолго. И действительно, готы — их так называли — основали свое царство в высоких неприступных горах Мангупа, защищавших его, как крепостные стены, и стали расширять поселение, совершая грабительские походы на соседей.

Не только мужчины, но и женщины — высокие голубоглазые амазонки — прекрасно владели оружием. Да, драться на тяжелых мечах многим из них было не под силу (хотя им ничего не стоило изрубить противника секирами), но в стрельбе из лука или метании дротиков многие превзошли своих мужей.

И свершилось чудо! Чужеземцы, не щадившие в своих нападениях ни стариков, ни детей, заставили себя бояться. Они уничтожили Скифское царство, отогнали римлян, прочно укрепившись на благословенном полуострове. Набеги принесли им столько золота, сколько они никогда не видели. Знать хранила его в своих сундуках, нисколько не дорожа сокровищами. Кладовые готских царей ломились от золота и драгоценных камней.

Насытившись кровавыми походами, готы немного расслабились, начали укреплять дома, распахивать земли, разводить скот, в мгновение ока превратившись в мирных жителей. Однако соседи, изгнанные с насиженных мест, не собирались просто так сдавать свои позиции. Они выждали удобный момент, когда царь готов, умный и храбрый воин, внезапно умер, сраженный тяжелой болезнью, и напали на германцев, угрожая изгнанием с насиженных земель.

Знатный гот Филомер созвал всех на военный совет.

— Мы должны выбрать нового предводителя, — сказал он и осмотрел хмурых мужчин и суровых женщин. — Помните: новый царь должен быть таким же доблестным, как покойник. Есть ли среди нашего народа достойные трона?

Все молчали. Готы не были честолюбивыми. Они прекрасно понимали, что от качеств их избранника зависит судьба всего царства.

— Что же вы молчите? — спросил Филомер. — Разве среди нас нет достойного?

— О великий царь, позволь сказать слово, — вперед вышла стройная, тонкая, как тростинка, Миломена. — Мы всегда выбирали мужчин, но среди нас, женщин, тоже были великие воительницы. Одна из них сейчас стоит рядом со мной. Клянусь, нам не найти лучшей королевы.

Филомер близоруко сощурил серо-голубые глаза. Возле Миломены стояла прекрасная девушка, гибкая, как лоза, высокая, изящная, с роскошными белыми волосами, тяжелыми волнами спадавшими на плечи. Ее красивая рука с длинными пальцами и миндалевидными розовыми ногтями сжимала рукоятку кинжала, привязанного к поясу. Одежда из белого льна плотно облегала стройную фигуру. Благородное лицо с тонкими чертами выражало готовность отдать жизнь за свой народ.

— Федея? — удивился он. — Почему именно Федея?

— Во-первых, она мудра, царь, как змея, во-вторых, ловка, как серна, в-третьих, храбра и мужественна, как орлица, — отозвалась Миломена. — Поверь мне, она достойна трона.

— Что вы думаете, воины? — спросил знатный гот.

Все загалдели, закивали золотистыми головами.

— Быть Федее царицей! — крикнул самый старый седовласый воин, и ему все вторили:

— Федею царицей!

— Будь по-вашему, — решил Филомер и посмотрел на гордую девушку.

Красавица Федея вышла вперед и низко поклонилась людям. В этом поклоне было все: и благодарность, и обещание защитить народ, и готовность сложить за него гордую голову.

— Завтра мы выходим в поход. — Белесые дугообразные брови сомкнулись возле переносицы, аквамариновые глаза заметали молнии. В одно мгновение изящная девушка преобразилась в строгую амазонку. — Нужно изгнать врага с наших земель.

Воины ответили ей боевым кличем. Предложение новой царицы пришлось по нраву.

На следующий день войско царицы выступило в поход.

Федея скакала на гнедой лошади с белым пятном на лбу, в царской сбруе. Увидев вражеское войско, царица закричала:

— Вперед! — и понеслась, как вихрь, на испуганных римлян.

Словно богиня смерти, разила она их стрелами, и римляне отошли, оставили захваченные земли.

— Слава царице! — раздалось со всех сторон.

Она снова низко поклонилась народу:

— И вам слава, доблестные воины!

Вечером уставшая Федея вернулась во дворец, прилепившийся, как гнездо ласточки, к вершине горы. Там, в тишине просторной комнаты, она примерила дары, принесенные ей благодарными готами. В сундуке были золотые длинные массивные серьги, браслеты, кольца, цепочки и прекрасная диадема, украшенная сердоликами и зернышками граната. Пламя огня заиграло на гранях камней, и они, переливаясь, напомнили ей слезы, смешанные с кровью.

Федея примерила диадему. О, как шла ей эта корона!

«Жаль, не могу надевать ее в бою», — подумала девушка и уложила ее в сундук.

Завтра ее народ ждал еще один бой. И послезавтра… И много-много дней подряд.

Готы поражались новой царице. Казалось, она не знала ни страха, ни усталости, несясь на боевой лошади с дротиком или луком в руках. И отступали враги, трепетали при ее имени.

Вечером, возвращаясь в свои покои, Федея снова надевала диадему, любуясь ею. Надела она ее и тогда, когда пришли послы с просьбой заключить мир.

— Не верь им, — шептал Филомер. — Они хитры и коварны.

— Но мой народ достаточно навоевался, — возразила царица. — Мы забросили поля, скотину, дома. Скоро нам нечего будет есть. Золото — это, конечно, хорошо. Но разве можно питаться одним лишь золотом? Заключим перемирие, а потом посмотрим, что делать дальше. Наш город достаточно укреплен, нас не возьмешь врасплох. Проверьте на прочность крепостные ворота.

Филомер низко склонил голову, внутренне не соглашаясь с правительницей и в то же время осознавая ее правоту. После кровопролитных боев готы всегда возвращались к мирной жизни.

— Ты права, царица, — шепнул ей молодой красивый воин Ламех, — нет тебя мудрее и краше. Как впервые увидел тебя, потерял покой. Любовь поселилась в моем сердце. Хочешь — вырви его и возьми себе. — Первый раз царице говорили такие слова. Она внимательно посмотрела на юношу и почувствовала, как бледные щеки залились краской.

Ответная стрела любви пронзила ее сердечко.

С той поры проводили они вдвоем долгие ночи. После жарких объятий, поцелуев и любовных клятв осторожно просил Ламех, чтобы она назвала его царем, но Федея не соглашалась.

— Царя выбирает народ, — возражала она ему.

— Но ты царица, прикажи своему народу. — Его лицо становилось мрачным, и Федея ласково погладила его румяные щеки.

— Разве тебе недостаточно любви царицы? И потом, кто знает, может быть, ты станешь царствовать после меня.

— Не говори так, любовь моя! — отвечал он печально, и влюбленная женщина не слышала фальши в его словах.

Шло время. Вот уже три месяца готы не знали сражений. Зазеленели распаханные поля, на них паслись тучные коровы. Колосилась пшеница, отливая на солнце золотом. Царица радовалась тишине и не знала, что против нее зреет заговор.

Ламех, оскорбленный ее отказом, тайком перешел в стан врага. Ему пообещали богатство и высокую должность. За это он согласился предать Федею, открыв ночью крепостные ворота. И вот однажды, когда готы мирно спали, послышались крики, лязг мечей, свист стрел.

Растерянный Филомер вбежал в покои царицы.

— Беда, Федея! — закричал он. — На нас напали! Кто-то открыл ворота!

— Ламех! — Не увидев рядом возлюбленного, мудрая царица все поняла.

Честолюбивый юноша решил добиться своего неправедным путем.

— Готовьтесь к бою, — приказала она, быстро накинула одежду, надела шлем на белокурую голову, взяла в руки лук и вышла из дворца.

И снова мужественная женщина разила врагов, и дрогнули они, но вдруг перед ней возник Ламех на белоснежном коне, и она опустила оружие.

— Предатель! — Царица натянула тетиву лука, но римский воин, воспользовавшись ее замешательством, нанес женщине смертельный удар в грудь.

Федея упала, как подрезанный серпом колос, обагряя землю кровью, и лишь посиневшие губы прошептали:

— Вперед!

Храбро сражались ее воины. Римлянам не удалось захватить их врасплох.

Когда закончился бой, все увидели царицу, лежавшую на земле в белой одежде, пропитанной кровью. Филомер пал перед ней на колени и произнес дрожащим голосом:

— Ты была настоящая царица.

Ее решили похоронить на следующий день, вечером.

Когда на город спустились летние сумерки, свет множества факелов прорезал темноту. Жители города медленно шли к главной дворцовой площади, к погребальному костру.

По традиции готы хоронили знатных людей вместе с украшениями, и драгоценности царицы уже лежали вокруг костра в больших каменных чашах. Воины подходили к костру и складывали горками надломленное оружие, женщины ставили рядом красивые глиняные сосуды, украшенные искусным орнаментом. Возле деревянного столба стояла урна для праха царицы.

Траурная процессия тихо и печально запела.

Носилки с царицей Федеей, убранной полевыми цветами, словно парили над землей. Хмурые воины поставили их на верх погребального костра и принялись раздувать пламя. Оно вспыхнуло неожиданно, словно пытаясь достать до неба, и носилки с царицей исчезли в стихии огня.

Когда все закончилось, люди в белых одеждах собрали прах, наполнили им урну, опустили ее в глубокую яму вместе с драгоценностями, среди которых, конечно, была ее любимая диадема. И никто из них не ведал, что в 1926 году житель села Марфовка Семен Нешев, добывая камень, наткнется на захоронение, найдет сокровища, потревожив прах царицы, и решит передать их в музей, а потом сильные мира сего будут ломать головы, как заполучить драгоценности великой царицы Федеи, оставляя за собой кровь и слезы — точь-в-точь как камни в ее любимой диадеме.

Глава 1 Берлин, 1941 год
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер снял круглые очки, тщательно протер запотевшие стекла и снова надел.

Сегодня ему сообщили новость, которая могла поменять все, исполнить сокровенные желания его обожаемого фюрера.

Да, самым сокровенным желанием его фюрера было взять Крым и Севастополь.

Он даже сказал: «Без Крыма и Севастополя война не имеет смысла».

И эти слова были понятны для настоящих арийцев.

Гитлер хотел вернуть земли, на которых когда-то жили германские племена.

И вот доблестные немецкие войска подходили к Крымскому полуострову. Не сегодня завтра они доберутся до Керчи. До Керчи…

При мысли об этом маленьком курортном городке, в котором он не был ни разу в жизни, узкие монгольские глаза Гиммлера увлажнились, тонкие губы сложились в некое подобие улыбки.

Мечта всей его жизни, казалось, еще никогда не была так близка к осуществлению. Мечта всей жизни… Он никогда и не скрывал ее. Некоторые не разделяли его взгляды и смеялись над мечтой. А он был уверен, что за тысячи лет до Древнего Египта на земле существовала цивилизация совершенных полубогов-полулюдей — ариев.

Они обладали тайными знаниями, изучили законы природы и могли повелевать всем. Но во время Всемирного потопа арии покинули свою страну. Может быть, их потомки живут на Тибете, в Гималаях…. Может быть… Арии создали все великие достижения человечества. Их потомки, германцы, запятнали себя тем, что скрещивались, как животные, с низшими расами. Но все еще можно поправить. Можно создать истинных арийцев.

Для этого потребуется время — что ж, подождем. Немцы и так долго ждали. Он и его последователи возродят расу. У нее будет своя религия и свои реликвии.

К сожалению, реликвии разбросаны по свету, но когда немцы завладеют всем миром, они вернут все, что когда-то принадлежало их предкам.

В Керченском историко-археологическом музее хранились бесценные артефакты — украшения готской царицы Федеи, в том числе ее знаменитая диадема. Готы — предки арийцев. Следовательно, сокровища должны находиться в Германии. Так думал и его фюрер.

Однажды в Берлине Гитлер посетил выставку, где находилась коллекция из Керченского музея, и потерял дар речи, увидев прекрасную диадему царицы Федеи, из чистого золота, инкрустированного сердоликами и гранатами.

Тогда несостоявшийся художник Адольф Гитлер поклялся, что эти сокровища будут принадлежать Германии. Он обязательно создаст музей, лучше Лувра, где эта коллекция займет почетное место. Именно ей суждено стать символом превосходства арийского духа в искусстве. И это справедливо. Мудрый фюрер избирательно подходил к артефактам.

Постучав карандашом по чистому листу бумаги, Гиммлер вздохнул и вызвал своего адъютанта Фридриха Хосбаха, служившего ему верой и правдой.

На счастье адъютанта, Генрих, о котором говорили как о полубоге, все же не умел читать мыслей и потому не знал, что Хосбах выслуживался перед ним больше из страха за свою жизнь, чем из-за арийских идеалов. Он уже давно считал шефа безжалостным человеком, злым духом фюрера и, будь его воля, бежал бы без оглядки, но вездесущие псы Гиммлера отыскали бы его даже на краю света.

Войдя в кабинет, адъютант выдавил улыбку, стараясь не смотреть в глаза-буравчики Генриха, казалось, просвечивавшие насквозь, как рентгеновские лучи. Он вскинул худую руку в традиционном приветствии, и Гиммлер, ответив, сурово кивнул:

— Вам известна обстановка на фронте, Хосбах?

Адъютант порадовался, что изучил все сводки.

— Войска великой Германии подходят к Крыму. Скоро мы будем владеть Черным морем.

— Вы хороший солдат, Хосбах, — отозвался рейхсфюрер, и его круглое лицо приняло гордое, торжественное выражение. — Я хочу, чтобы вы немедленно занялись созданием зондеркоманды, куда бы вошли только наши самые лучшие солдаты. — Продолговатое лицо Хосбаха не изменилось, в голубых глазах не вспыхнул интерес. Он, как настоящий солдат Рейха, стоял по струнке и внимательно слушал своего начальника. — Диверсионная группа должна оказаться в Керчи раньше, чем туда войдут наши войска.

Гиммлер встал и подошел к окну, глядя на серый мокрый асфальт.

Нудный дождь зарядил с утра, но и ему не удалось испортить настроения рейхсфюрера.

— Вы слышали, Хосбах? Раньше, чем наши войска. Поэтому я и подчеркиваю: нам нужны самые лучшие люди.

— Так, господин рейхсфюрер, — наклонил голову Фридрих. — Я понял: самые лучшие люди.

— Они должны захватить Керченский историко-археологический музей. Я надеюсь, что при достаточной расторопности это произойдет не позже, чем через два дня. Вы догадываетесь, для чего мне нужен Керченский музей? — Гиммлер знал, что его подчиненный не столь образован и вряд ли слышал о сокровищах готов, которые по иронии — именно по иронии судьбы — оказались в Советском Союзе.

— Нет, господин рейхсфюрер, — отчеканил Фридрих, не сводя с шефа преданных голубых глаз.

— В этом музее находятся сокровища, принадлежащие Великой Германии, — пояснил Гиммлер, слегка раздражаясь. — Задача зондеркоманды — захватить их как можно скорее. Видите ли, Фридрих, советское командование тоже знает им цену, поэтому, думаю, оно поторопится вывезти их из города. Мы не можем это допустить. Сейчас я приготовлю приказ, в котором буду говорить как и о награждении, если группа выполнит задание, так и о наказании. Если наши люди окажутся в Керчи после того, как сокровища эвакуируют, их ждет самое суровое наказание — расстрел. Да-да, я не оговорился. Эти ценности очень важны для Великой Германии.

— Слушаюсь, господин рейхсфюрер! — Фридрих щелкнул каблуками и вышел из кабинета.

Гиммлер снова снял очки, положил их на стол и потер руки. Он не сомневался, что его приказ будет выполнен. Они завладеют сокровищами. Сокровищами, которые всегда принадлежали им, германцам.

Поглощенный честолюбивыми мечтами, он тихонько рассмеялся и пригладил жидкие темные волосы.

Все его друзья и соратники считали, что Гиммлер обладал магическими знаниями и умел предсказывать будущее, однако они ошибались. Рейхсфюрер был обычным человеком, а вовсе не полубогом и поэтому не знал, что зондеркоманда вовремя попадет в Керчь, но его приказа не выполнит: сокровища будут увезены раньше.

Увезены в неизвестном направлении.

Глава 2 Белогорск, наши дни
Когда зазвонил будильник, противно и настойчиво, как всегда, Виталий Громов хлопнул его подушкой и, протирая заспанные глаза, поднялся и потянулся, кряхтя.

Вдруг, посмотрев на занавески ядовито-зеленого цвета — вот уже много лет он собирался поменять их, да все не хватало времени из-за проклятой работы (ну ничего, теперь точно поменяет), — Виталий ударил кулаком по кровати и расхохотался.

Вчера начальник наконец-то подписал заявление об увольнении, и капитан полиции Виталий Громов, в послужном списке которого значилось три громких раскрытых уголовных дела, отправился в свободное плавание.

Громов улыбнулся, вспомнив, как товарищ полковник сообщил ему, что он не прошел аттестацию.

Оба прекрасно понимали, что это неправда, что на его место метил племянник начальника криминальной полиции, вчерашний студент, которому дядя обещал теплое местечко. И хотя это место вовсе не было теплым — у Громова хватало головной боли, — Виталий знал, как работают некоторые «блатники».

Спору нет, среди них иногда попадались порядочные люди, старавшиеся не оставать от коллег, однако были и наглецы, редко посещавшие работу и державшие пальцы веером.

Кто займет место Громова, Виталия не интересовало. Пусть об этом беспокоится начальство. Он уже решил, чем будет заниматься дальше.

Раз государство не запрещает открывать частные детективные агентства, Громов попытается вклиниться в эту пока не очень заполненную нишу. Молодой человек даже присмотрел офис. Конечно, аренда обойдется ему недешево, но не принимать же посетителей в своей квартире. Собственный офис всегда придает солидность его нанимателю.

Что бы такое внести в дизайн, чтобы было еще солиднее? Виталий запустил руку в густые пшеничные волосы — этакую курчавую шапку, которая всегда трудно поддавалась расчесыванию, — и потянулся за джинсами, небрежно брошенными на стуле, собираясь принять душ и позавтракать, когда смартфон разразился мелодией Бетховена — фрагментом из «Лунной сонаты», так любимой его дядей Вадимом Сергеевичем Воронцовым, готовым слушать ее ежедневно часами.

Круглое розовощекое лицо Громова озарилось лучезарной улыбкой.

Дядя был для него всем, он взял Виталика к себе, когда его родители — военные врачи — погибли в Афганистане. Тогда еще была жива тетя Лиля, его жена, заменившая Громову мать, очень добрая, хлебосольная женщина, напоминавшая казачек: высокая, стройная, с толстой косой, оплетавшей голову. Их дочь, Света, походила на мать как две капли воды, сын Леня пошел в отца: те же льняные волосы, белая кожа, курносый нос, усыпанный мелкими шоколадными веснушками, пухлые губы и зеленые бирюзовые глаза.

Тетя Лиля никогда не подчеркивала разницу между родными детьми и племянником, и двоюродные братья и сестра чувствовали себя родными.

Дядя Вадик несколько раз предлагал Виталику, чтобы тот называл их с Лилей отцом и матерью, и мальчик честно пытался пару раз выговорить сокровенные слова, однако у него ничего не получилось. Большая фотография родителей, молодых и красивых, стоявшая на комоде, мешала это сделать.

Нет, Вадим и Лиля — люди родные, спору нет, но не настоящие папа и мама. Об этом и сказал им Виталик, и Воронцовы поняли, не стали настаивать и ничуть не изменили своего отношения к племяннику. Виталий провел пальцем по большому экрану смартфона:

— Да, дядя Вадим!

— О, он уже не спит! — раздался бас Воронцова, и вся квартира будто наполнилась светлой музыкой. — Молодец! Я думал, дрыхнешь. Ты же теперь безработный.

— Дядя, мне всего тридцатник, если вы об этом помните, — усмехнулся Виталий. — А в такие годы безработными становятся те, кто очень хочет им быть. У меня же почти арендован офис. Впрочем, на эту тему мы с тобой уже разговаривали.

— Разговаривали, — согласился Воронцов. — И я еще раз тебе предлагаю свою помощь. У меня есть люди в Горсовете, готовые помочь. Давай я свяжусь с ними, и твой полковник приползет на брюхе, чтобы просить тебя вернуться. Что ни говори, а ты прирожденный сыщик. В полиции ты был на своем месте.

— Я с тобой совершенно согласен, — отозвался Громов. — И довожу до твоего сведения раз, наверное, в пятый, что не собираюсь бросать сыскное дело.

— Знаю, знаю, частный детектив, — Вадим Сергеевич произнес последнее слово немного презрительно.

Вероятно, эта профессия ассоциировалась у него с героями иностранных детективов. Правда, среди них не было идиотов, но они почему-то не внушали ему доверия — методы не те. Да и не уважает их никто, ибо нет заветных корочек: любой может указать на дверь, в то время как сотруднику полиции просто так на дверь не укажешь — чревато последствиями.

— Зря ты так, — обиженно проговорил Виталий. — За рубежом, между прочим, хороший частный детектив зарабатывает неплохо и ценится на вес золота.

— Не знаю, не знаю, — дядя начинал сдаваться. — Мне кажется, и заказов у тебя стоящих не будет. Так, следить за женами-изменницами и такими же мужьями.

— Посмотрим, — философски отозвался Громов. — Ладно, закончим о работе, — резко прервал Вадим сам себя.

— Какие у тебя планы? Видишь ли, сегодня я хотел поехать в загородный дом к твоему деду. После его смерти я ни разу там не был: привык, что отец не жаловал в нем родственников, в том числе родного сына и внуков. Не хочешь составить мне компанию? Твои брат и сестра куда-то укатили с приятелями — в итоге я один как перст и, кроме тебя, попутчиков не намечается. Леня, правда, обещал составить нам компанию, но что-то подсказывает: в последний момент он соскочит. Так, едем?

— Спрашиваешь! — Одной рукой держа телефон, второй Виталий старался помочь себе запрыгнуть в джинсы, однако это ему плохо удавалось, и он опять опустился на кровать, жалобно скрипнувшую от его маневра.

— За тобой подъехать?

— Это был бы лучший вариант, — похвалил его Вадим. — Я собираюсь помянуть отца. Если тебе захочется ко мне присоединиться, можем там заночевать. Я взял чистое постельное белье.

— Идет. Жди. — Громов с облегчением бросил телефон на стол и, сунув наконец ноги в джинсы, отправился в ванную.

Вскоре уютно заурчал душ. Для Виталия это был ритуал — каждое утро принимать душ. Лежать в ванной, теплой или ледяной, — «отмокать», как выражался его приятель, он терпеть не мог. Такое, по его мнению, позволяли себе только бездельники.

А ему и покушать нормально не всегда удавалось. Так, перехватить бутерброд или пирожок с чаем — вот и вся еда. Хорошо если пирожок успеваешь доесть до половины. Иногда роковой звонок от начальника — и приходилось бежать на место преступления, несолоно хлебавши.

Интересно, частному детективу удается вовремя заморить червячка?

Закончив с водными процедурами, Громов, замотанный в красное махровое полотенце, шлепая мокрыми ногами, прошел на кухню и открыл холодильник, продемонстрировавший ему типичный набор холостяка — пара яиц, остатки масла, неполная бутылка кефира и кусочек колбасы. «Пара яиц — это нормально, — прокомментировал Виталий, обращаясь к самому себе. — А кусок колбасы позволит вполне нормально поесть». Вскоре бедолаги-яйца скворчали на сковороде в компании накрошенной колбасы, а кофеварка возвещала о готовности его любимого напитка.

Среди коллег Громов всегда слыл кофеманом. Он смеялся над теми, кто утверждал, что от свежезаваренного кофе поднимается давление, кружится голова, куда-то исчезает сон.

Виталий ничего подобного никогда не испытывал. Он мог выпить пять чашек с небольшим интервалом во времени, а потом спокойно рухнуть на кровать, чтобы оказаться в объятиях Морфея. Но если Громову по каким-то причинам не удавалось проглотить хотя бы полкружки кофе — настроение резко менялось. Бог сна становился очень назойливым, бедняга полицейский засыпал на ходу, вызывая раздражение товарищей, и они терпеливо ждали, пока Виталий, как они выражались, «возьмет кофейную дозу» и снова станет работоспособным.

Вот и сейчас, запив яичницу двумя чашками крепкого черного кофе, в который не полагалось добавлять ни молока, ни сахара, будущий частный детектив почувствовал себя человеком. Он быстро оделся, радуясь, что на дворе весна и, кроме брюк и рубашки, вполне достаточно легкой кожаной куртки, взял с полки ключ от машины и бодрым шагом вышел на улицу.

Синий десятилетний «Фольксваген», не старый и не новый по российским меркам, являлся предметом его гордости.

Разумеется, в глубине души Громов мечтал о новой машине, грациозной «Тойоте Камри» черного цвета с искоркой и автоматической коробкой передач (такую он видел во дворе соседнего дома), однако зарплата полицейского, не бравшего взяток, позволяла лишь грезить о такой красавице.

«Мечтать не вредно, — философски размышлял Громов, садясь на водительское сиденье. — «Фольксваген» вполне приличная машинка, у многих и такой нет. Вон сосед по лестничной площадке рассекает на старом «Москвиче» и вполне доволен жизнью. Новая машина — дело наживное. Вот пойдут хорошо дела в агентстве…»

Виталий так замечтался, что чуть не проехал на красный свет. Он с раздражением взглянул на светофор, неподалеку от которого красовалось изображение камеры.

«Засекли, — подумал он, злясь почему-то на ГИБДД, — теперь жди «письмо счастья».

Лишние расходы сейчас никак не входили в его планы. Расчетные деньги потратятся быстро, хотя бы на обстановку офиса. Треть из них он уже угробил на рекламы в газетах. А новые поступления… Когда он их заработает? Вот почему за рулем нужно быть предельно аккуратным.

Снизив скорость почти до пятидесяти километров в час, он поехал к дому дяди — аккуратному трехэтажному особнячку из красного кирпича с флигелем, выглядывавшему из-за крепкого железного забора.

От бренных мыслей о трудовых доходах Громов переключился на деда, дожившего почти до девяноста восьми лет, полковника КГБ Сергея Лаврентьевича Воронцова.

Возможно, он прожил бы и дольше, однако, решив отремонтировать крышу, вскарабкался на второй этаж. Под тяжестью старика обломилась гнилая перекладина на видавшей виды лестнице, и он рухнул вниз, ударившись виском о кирпич.

Со смертью деда Виталий почему-то почувствовал себя более осиротевшим. Может быть, дело в том, что быть внуком и сыном — вещи все-таки разные?

Слово «бабушка» звучит более мягко, чем «мама», бабушки и дедушки любят внуков больше, чем любили собственных детей.

К сожалению, бабушку Федосью Виталий помнил плохо. Маленькая, суетливая, она радовалась приходу внуков и всегда готовила что-то необыкновенно вкусное: пирожки с ливером, таявшие во рту, пирог с абрикосом, который называла почему-то «Дамский каприз», самолепные сибирские пельмени и вареники с вишней.

Дети уплетали угощения за обе щеки, приезд к бабушке был для них ритуалом, праздником, который они ждали с нетерпением, как Новый год. Но любая сказка заканчивается, порой печально, хотя этот жанр и не предполагает печальных концов.

Однажды взволнованная заплаканная мама с красными глазами и щеками, захлебываясь слезами, сообщила, что бабушки больше нет. Обширный инфаркт.

Потом Виталий узнал от дяди, что старушку (впрочем, не такую уже и старушку по нынешним меркам — всего шестьдесят лет) погубило людское равнодушие.

Бабушка Федосья отправилась в магазин за содой, чтобы приготовить любимый пирог к приходу внуков, почувствовала себя плохо и присела на скамейку, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

Вероятно, вскоре она потеряла сознание, но долгое время прохожие равнодушно сновали мимо, не задумываясь, что, вероятно, требуется помощь бабуле, пока одна из соседок, тоже решившая прогуляться в магазин, не обнаружила ее, уже мертвую, с посиневшими губами.

Смерть жены подкосила деда. Он стал более угрюмым, неразговорчивым, а когда погибли родители Виталия, и вовсе зажил отшельником. На дачном участке за городом вместо одноэтажной хибары Сергей Лаврентьевич выстроил двухэтажный деревянный дом, можно сказать, своими руками, не допуская рабочих и отказавшись от помощи сына, бизнес которого в ту пору пошел в гору.

Закончив строительство, дед предупредил сына и его жену, чтобы его не беспокоили: если нужно, он сам даст о себе знать, и будто откололся, отгородился от семьи, только не железным забором, а стеной отчуждения.

Сергей Лаврентьевич приходил в неистовство, если родной сын являлся без приглашения, внуки вообще были редкими гостями в его келье, и даже, когда дом потребовал ремонта, не взял от Вадима ни копейки, предпочитая с утра до ночи латать, пилить, красить, клепать…

Однако жилище продолжало потихоньку разрушаться, как огромное воронье гнездо с порывами ветра: по бревнышку, по веточке, по черепичке…

Но бывший полковник не сдавался, по-прежнему запретив родственникам появляться в его «лачуге», как он называл дачный дом.

Виталию это казалось странным, но он не считал себя психологом и все списывал на горести, которые его деду пришлось претерпеть в жизни: война, смерть жены, потом дочери с зятем… Тут кто угодно слетит с катушек…

Несмотря ни на что, он любил деда и привык, что остается чьим-то внуком: это по-особенному грело душу. Гнилая лестница изменила его судьбу: теперь Громов не был ни внуком, ни сыном.

Дядя говорил, что ему давно пора жениться, и девушки попадались хорошие, а бывший полицейский все медлил. Кто знает, может, он искал похожую на мать или бабушку?

Недавно пришлось расстаться с Надеждой, врачом-хирургом, довольно симпатичной рыжеволосой дамой, которая поставила вопрос ребром: либо женимся, либо расстаемся.

Громов, как одессит (хотя и в Одессе ни разу не был), ответил уклончиво, «шоб да так нет», но Надежда, как хирург, привыкшая не лечить, а отсекать больные части тела, чтобы потом становилось легче, выбрала второе.

— В конце концов, у тебя есть мой телефон, — отрывисто сказала она и тряхнула рыжей гривой. — Если передумаешь — звони.

Он часто хотел позвонить, но решил, что это лишнее.

Надежда права: лучше сразу отрезать больные части. Женщина ему не подходит, он ей тоже — зачем давать напрасные надежды? Но иногда чертовски хотелось позвонить бывшей возлюбленной, выслушать добрый совет, прижаться к полным губам и почувствовать жар ее тела…

Трудно сопротивляться зову плоти.

В таких мыслях Громов выехал на дорожку, не похожую на другие, обычные городские, гладкую, без единой выбоины — что делать, район тех, кто надежно скрывался от посторонних глаз за оградами и электронными воротами, купаясь в бассейнах с кристально чистой водой и вытираясь полотенцами, чистыми, как нетронутый снег на вершине Эльбруса, — и, подрулив к дому Вадима Сергеевича, остановился возле железного забора. Калитка не была заперта и не охранялась: дядя ждал его.

Он стоял на дорожке, выложенной серым булыжником (говорят, экологически чистым), и улыбался, показывая великолепные зубы.

В свои пятьдесят он выглядел на тридцать пять — сорок, подтверждая рекламу (правда, для женщин), что такие чудеса случаются.

— О, кого я вижу! — Он распахнул объятия, принимая племянника. — Будущий Ниро Вульф! Мне что, на твой день рождения теперь дарить тебе заморские орхидеи?

— Ты же терпеть не мог детективы, — усмехнулся Громов.

— Просто ты многого обо мне не знал, нам некогда было откровенничать, пока ты занимался трупами. — Дядя повел его к машине. — Поедем на твоей.

— Не возражаю, мы же договорились. Как мои брат и сестра? — Виталий бегло оглядел участок и лесенку перед домом, но нигде не увидел Леонида и Светлану.

— О, прекрасно, — отозвался Вадим Сергеевич. — Светка убежала на курсы вождения, устроив мне истерику про мое досадное упущение: все ее подруги давно за рулем. Раньше она была без ума от своего байка и довольна жизнью, теперь подавай авто. А Леонид… В это время он должен был уже подъехать… Кстати, вот и мой сын собственной персоной.

Черный «Мерседес» последней модели, элегантный, как рояль, подрулил к дому, и брат Леонид, такой же высокий и стройный, как его отец, с такими же льняными волосами и зелеными глазами, вышел из машины.

— Привет! — Он радостно пожал руку Виталию и похлопал его по плечу: — Рад тебя видеть. Отец, я сдержал обещание, но к деду не поеду.

Вадим Сергеевич нахмурился. Морщины глубокими колеями залегли на его гладком лбу. Он не любил, когда кто-то не держал обещания.

— Это почему?

— Да потому что… — Зеленые глаза брата сияли, как изумруды. — Потому что я встретил сегодня девушку… Сногсшибательную девушку, какая бывает только в романах. Мне кажется, я мечтал о такой всю жизнь, и сейчас у нас свидание. Надо успеть привести себя в порядок, так что не обессудьте… — Леонид хлопнул в ладоши и озорно улыбнулся: — В ближайшее время я вас с ней познакомлю! — Парень толкнул локтем двоюродного брата. — А у тебя, детектив, почему такой кислый вид? Знаю, ты расстался со своей пассией. Не плачь, вдруг у моей феи есть подруга, такая же необыкновенная, как она?

— Как зовут твою фею? — без интереса спросил Виталий, чтобы как-то отреагировать на эмоции брата. Леонид закатил глаза так, что стали видны синеватые белки:

— У нее прелестное имя — Илона.

— Главное, редкое, — фыркнул Вадим Сергеевич и повел Виталия к машине. — Ладно, обойдемся без тебя. Ты влюблен и потому нам сегодня бесполезен.

— Это верно. — Леонид махнул на прощание и легкой походкой направился к дому.

Отец с любовью понаблюдал за ним несколько секунд.

— Повезло мне с парнем, — с гордостью проговорил Воронцов. — Отличник, в школе и в университете. Прекрасные мозги. Уже сейчас он помогает мне в бизнесе. Да что там говорить? Леня — моя правая рука, несмотря на то, что еще студент. Да и Светка не приносит мне огорчений. — Он уселся рядом с Виталием. — Правда, в отличие от своих братьев не такая разборчивая в связях — через день новый парень, и каждый последующий хуже предыдущего. Ей будет трудно выйти замуж, и это меня беспокоит.

— Вот увидите, она не задержится. — Громов резко развернул машину в направлении дачного кооператива. — Красивая девчонка с богатым папой — мечта любого парня.

— Вот это и плохо, — буркнул дядя. — Мне не нужен зять-альфонс. А она, похоже, хочет преподнести мне именно этот сюрприз в знак протеста. Ох, — он вздохнул тяжело, как-то по-стариковски. — Не мне тебе жаловаться, как трудно без женщины. Но не мог, не мог я жениться после смерти Лилечки… — Вадим Сергеевич всхлипнул и тут же, будто устыдившись своей слабости, дернул плечом: — Ладно, будем надеяться на лучшее. Вот мы и приехали.

Виталий припарковал машину возле деревянного, крашенного синей облупившейся краской покосившегося забора. Мужчины вышли из автомобиля, и Вадим Сергеевич дернул калитку.

На удивление Громова, она не поддалась, крепкий, хоть и ржавый, замок держал ее на совесть, создавая контраст между ветхим ограждением и прочным запором. Дядя достал ключ, прокрутил два раза, и калитка, распахнув свои объятия, встретила родственников покойного траурным скрипом.

Воронцов помрачнел, словно услышал реквием по покойному отцу.

— Заходи, — пригласил он племянника, топтавшегося на пороге. — Давно здесь не был?

— Давно, — признался Громов. — Дед меня не приглашал, а сам, без приглашения, я явиться не решался. Боялся его, что ли… Хотя чего бояться… За всю жизнь он не сказал мне ни одного грубого слова… Впрочем, и хорошего мало говорил. После смерти бабушки дед почти не интересовался мною.

— Думаешь, он интересовался Леней или Светой? — усмехнулся Вадим. — Ей-богу, не более чем тобой. Мне вообще непонятно его уединение. И что хорошего сидеть в этом деревянном срубе с удобствами на улице и смотреть в окошко, как мимо проходят дачники или местные жители?

— Нам с тобой этого не понять. — Виталий подошел к дому.

Лачуга почернела от времени, и маленькое окошко с еврорамами выглядело как карикатура, как золотое обрамление входа в старый скворечник.

— Да, дом нуждался в ремонте.

— Думаешь, я это ему не говорил? — буркнул Воронцов. — И личную помощь предлагал, и бригаду рабочих собирался оплатить. Закончилось все знаешь чем?

— Полагаю, — улыбнулся Виталий.

— Да, он меня послал далеко и конкретно. — Воронцов покраснел. — Представляешь, пожилой солидный человек, полковник… С тех пор я ему не навязывался, как, впрочем, и он мне. А дом продолжал разваливаться, — констатировал Громов и подошел к длинной лестнице, лежавшей на земле, как черный скелет.

Наверное, по ней дед вскарабкался на крышу, не в силах терпеть течь (что она протекала, у Громова не было никаких сомнений), ветхая перекладина, как назло, третья сверху, сломалась, и он рухнул на землю, ударившись виском вон о тот позеленевший кирпич. Впрочем, если бы не ударился, вряд ли выжил. Все же почти под стольник.

Виталий сел на корточки возле сломанной перекладины, осторожно, рискуя подцепить занозу, провел рукой по шершавой поверхности и вздрогнул.

— Дядя, подойди сюда! — позвал он Воронцова, пытавшегося приделать к окну отвалившийся ставень.

— Ну, что там у тебя? — Вадим Сергеевич присел рядом с ним. — Чем тебя поразила эта рухлядь? Тем, что сломалась всего одна перекладина?

— Она не сломалась. — Виталий выпрямился и взглянул дяде прямо в глаза: — Ее подпилили. Вот, посмотри, — он еще раз провел рукой по шершавому дереву. — Если бы перекладина сломалась, концы были бы неровными, как в таком случае. — Громов взял сухую веточку, невесть как оказавшуюся в огороде, и сломал без напряжения, морщась от пыли, разлетевшейся в разные стороны. — Видишь? Концы разлома неровные. А что мы имеем здесь? Края ровные почти до середины, даже больше.

Вадим Сергеевич заморгал:

— Ерунда какая-то. Хочешь сказать, что кто-то сделал это специально?

Громов кивнул, пнув ногой толстый ствол жирного зеленого сорняка, вскормленного перегноем и дождями. Если бы дед был жив, этот красавчик давно бы лежал в перегнойной яме. Воронцов подскочил, как подстреленная птица, и схватил племянника за локти:

— Но это… Это означает, что его убили.

— Да, — твердо ответил Виталий. Нагнувшись, он поднял пилу, прятавшуюся в сорняках. — А это, похоже, орудие преступления. — Он осмотрел зубья, состаренные временем, потерявшие остроту, но все же способные перепилить жалкую перекладину. — Кстати, несмотря на дожди, здесь еще осталось немного опилок. — Частный детектив осторожно соскреб их и спрятал в полиэтиленовый пакетик, который всегда носил с собой. — Мои ребята вмиг докажут тебе, что опилки с этой перекладины.

— А если отец пилил лестницу? — Сказав это, Воронцов поперхнулся и закашлялся.

Предположение показалось ему нелепым, но возразить племяннику по-иному не получалось. И все же это выглядело глупым…

Кому понадобилось убивать столетнего деда, тихо и мирно доживавшего свои дни в ветхой лачужке — точно как у Пушкина!

— Дядя, тебе стыдно от той глупости, которую ты говоришь. — Виталий вздохнул: — Скоро ты подведешь меня к мысли, что таким образом мой бедный дед покончил с собой.

— Ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать, — парировал Воронцов и ущипнул себя за мочку уха. Привычка, от которой он никак не мог избавиться, как ни странно, успокаивала.

— Я хочу сказать лишь то, что пожилой, подчеркну — очень пожилой, человек вряд ли заинтересовал кого бы то ни было. Зачем кому-то его убивать? Чтобы ограбить? Давай пройдем в дом.

Он положил руку на широкое плечо племянника, и мужчины вошли в ветхое жилище. Оба знали, что Сергей Лаврентьевич был очень аккуратным и маниакально следил за чистотой. Все предметы — а их раз, два и обчелся — лежали на своих местах. На столе красовалась ваза с искусственными розами, сделанными из бисера, которые когда-то бабушка создала собственными руками. Она вообще была большая рукодельница. На стене висела бисерная, слегка потускневшая картина — обычный деревенский пейзаж: пруд, подернутый тиной, пасущиеся на лугу коровы и пастух, развалившийся под невысоким деревцем с пышной изумрудной кроной. На книжной полке стояли книги — корешок к корешку. Панцирная кровать с тремя высокими подушками аккуратно заправлена немного выцветшим покрывалом в цветочек.

В другой, маленькой комнате, на втором этаже, тоже стояла кровать, только деревянная, с одним матрасом, возле нее — стул и тумбочка, на которой пылилась черная лакированная шкатулка. Посередине комнаты хозяин поставил таз, и это подтвердило предположения, что крыша действительно протекала.

— Так я и думал. — Воронцов опустил голову, и Виталий понял, о чем хотел сказать его дядя.

Все лежало на своих местах, не было разбросано, а это означало, что никто не проникал в дом с целью ограбления, следовательно, старик, ветеран Великой Отечественной не мог заинтересовать воров. Получается, версия с подпиленной перекладиной не лезла ни в какие ворота. И все же Громов готов был поклясться, что кто-то подпилил ее. Но с какой целью?

— Ну что, признаешь ошибку, частный детектив? — насмешливо поинтересовался дядя. — С чего вдруг кому-то убивать моего отца? Кстати, наиболее заинтересованные в его смерти — родственники, то есть и мы с тобой. Клянусь, я этого не делал, потому что старый деревянный сруб мне не нужен. Слушай! — Его голубые глаза загорелись, и он крепко сжал руку племянника: — Может, это сделал ты? Может, на участке отца нашли нефть и тебе предложили за него огромные деньги?

— Дядя, не юродствуй, — Виталий нахмурил тонкие русые брови. — Если эксперты признают, что на пиле частицы материала лестницы, придется проводить расследование.

— Потом, — отмахнулся Воронцов. — В смысле, о твоих фантазиях. — Вадим Сергеевич с любовью взял в руки шкатулку и, погладив ее глянцевую поверхность, увы, чуть подпорченную временем, открыл, с грустью заметив: — Письма… Виталик, тут все письма, понимаешь? И мои, и Лиличкины, и твоих родителей… Странно, что он хранил их долгие годы и, наверное, перечитывал. Я знаю, зимой отец спал в этой комнате, на втором этаже. Получается, шкатулка стояла у изголовья кровати. И он читал их… А я давно считал его очерствевшим…

Громов посмотрел на тумбочку, серебристую от пыли, потом на шкатулку, и привычный холодок пробежал по его спине. Так всегда происходило, когда бывший полицейский замечал какую-то деталь… Деталь, не вписывавшуюся в интерьер. Но что здесь не так? Шкатулка как шкатулка, тумбочка как тумбочка…

Все на своих местах, даже письма аккуратно разложены в две стопочки. Наверное, это имело какое-то значение для деда. Вадим Сергеевич бросил шкатулку в полиэтиленовый пакет с безвкусными розами, который прихватил на всякий пожарный.

— Почитаю дома, поплачу, — произнес он сорвавшимся голосом, собираясь еще что-то добавить, но его огромный смартфон вдруг разразился джазовой мелодией Армстронга, показавшейся неуместной в келье пожилого затворника. — Слушаю, — отрывисто, по-деловому отозвался Воронцов и вдруг прерывисто задышал и покачнулся, ловя ртом воздух.

Виталий, не понимая, в чем дело, подбежал к дяде, ноги которого подкашивались, а лицо бледнело на глазах, и помог ему сесть на колченогий табурет.

— Этого не может быть… — Теперь Вадим Сергеевич не говорил — лепетал, безжизненно опустив левую, свободную руку. — Это ошибка. Саня, ну, скажи, что это ошибка… Наверняка плохо посмотрели документы… Я не верю, не верю ни единому слову. Да, буду немедленно. — Он небрежно сунул смартфон в карман и посмотрел на племянника. Его голубые глаза напоминали два бездонных озера. В покрасневших уголках показались слезинки. Он выглядел растерянным, даже не растерянным, а потерявшимся, и Виталий с тревогой дотронулся до его плеча:

— Что случилось, дядя? Кто звонил?

Вадим Сергеевич закрыл лицо руками и прошептал:

— Леня… Ленечка… Звонил мой заместитель Александр Торопов, ну, ты его знаешь. Машину Лени нашли на окраине города вместе с Леней… — Он сгорбился и всхлипнул: — Мертвым Леней, понимаешь? Следователь сообщил, что он умер от передоза.

Виталий стукнул кулаком по столу и тряхнул курчавой гривой:

— Дядя, вы правы, этого не может быть. Леня никогда не принимал наркотики. За это я ручаюсь головой. Этих проклятых наркоманов я навидался, когда работал в отделе. И поэтому голову даю на отсечение, что следователь ошибся. Скорее всего, труп тоже не Лени.

— Документы… — прошамкал несчастный Воронцов. — У трупа в кармане документы Ленечки.

— И такое бывало в моей практике, — пытался успокоить его Громов. — Судя по всему, какой-то наркоман угнал Ленину машину и скончался в ней от передоза. Скорее всего, это произошло недалеко от ресторана, куда Леня повел свою девушку. Ты помнишь? Сегодня он собирался на свидание. По его описанию девушка тоже не выглядела наркоманкой. Так что ты не волнуйся. Мы немедленно поедем в отдел и все выясним.

Слова Виталия придали Воронцову бодрости. Он вскочил на ноги, смахнув слезу, оставившую борозду на щеке.

— Да, ты прав. Нужно поторопиться.

Родственники почти сбежали к машине, чуть не забыв запереть дверь дома и калитку. Громов, кусая губы от напряжения, вдавил педаль газа, и «Фольксваген» рванул с места.

Глава 3 Крым, Керчь, 1941 год
Директор Керченского историко-археологического музея Юрий Юрьевич Мартинято, высокий лысоватый мужчина лет пятидесяти, с густыми черными бровями, придававшими его лицу суровое выражение (ему говорили: если бы не они, он был бы точной копией вождя пролетариата, только не картавил), срочно собрал коллег.

В основном в его коллективе работали женщины, исключая разве что сторожа и двух-трех историков, надеявшихся написать диссертации и уповавшие на музейные документы и ценности.

Все явились в большой зал, где старинные экспонаты лежали в беспорядке, готовясь к эвакуации. На лицах присутствующих читались удивление и отчаяние. Никто из них до последнего не верил, что немцы продвинутся так далеко в глубь страны, что вот-вот займут Крым и что война не закончится за несколько недель.

Мартинято, кусая полные губы, долго собирался с мыслями. Ему хотелось сказать людям, с которыми он проработал не один день, считая их добросовестными, настоящими музейными работниками, теплые слова, но в горле застрял ком, и он закашлялся, а потом, усилием воли взяв себя в руки, с трудом произнес:

— Товарищи… коллеги… друзья… Враг топчет нашу землю. Скоро кто-то будет вынужден уехать в тыл… Музей закроется на неопределенное время. Хочется думать, ненадолго, но обнадеживать вас я не хочу. И сейчас наша с вами задача — спасти бесценные экспонаты. В нашей коллекции есть такие, которые нуждаются в немедленной эвакуации. Прежде всего это сокровища готов.

Люди закивали, тихо переговариваясь. Каждый из них был незаменимым работником и знал наизусть каждый экспонат.

Почему-то Юрий Юрьевич вспомнил, как возник его музей…

Двести лет назад, в 1810 году, в Керчи решили собрать реликвии былых времен — и появился частный музей древностей Поля Дебрюкса.

Его коллекция через шестнадцать лет стала основой современного историко-археологического музея. Что-то, конечно, растворилось в вихрях Гражданской войны, в первые десятилетия XX века, но часть удалось сохранить, и даже приумножить. И это благодаря людям, с которыми многие годы Юрий Юрьевич работал бок о бок. Его мысли снова вернулись к коллекции древних готов. Семьсот предметов — от монет до диадемы, каждый из чистого золота!

Крестьянин села Марфовка Семен Нешев случайно нашел их неподалеку от Керчи. По счастью, он оказался честным человеком и все отдал государству.

Находку оценили в десять миллионов долларов и поместили в Керченский музей. Специалисты сделали вывод: Нешев наткнулся на могилу, в которой покоилась персона благородных кровей, может быть, даже царица Федея.

Благодаря сокровищам готов маленький, ничем не примечательный музей сразу стал известен на весь мир.

Разумеется, властители Третьего рейха положили на них глаз… Еще бы! Готы ведь, как они считали, представители арийской расы. Но нет, фашисты ни в коем случае не получат древнее золото, даже если ради этого придется отдать жизнь.

— Что нам нужно сделать? — спросила Федосья Акимовна, научный сотрудник музея, пожилая женщина с редкими седыми волосами, отдавшая музею, как она сама говорила, половину жизни.

Коллеги знали: каждый экспонат был для нее детищем, Федосья Акимовна холила и лелеяла музейные редкости, как родных детей, порой даже разговаривала с ними, гладила, прижимала к себе… и в эти трудные дни старалась придумать, как спасти все.

— Прежде всего нам нужно позаботиться о готской коллекции, — пояснил Юрий Юрьевич, тяжело вздохнув. — Всем известно, в чем заключается ее особая ценность. Поэтому сейчас к нам приедут высокие чины, вместе с которыми будет составлена опись коллекции, мы сложим все в ящик, опечатаем и отправим в Тамань. Надеюсь, сама готская царица поможет нам сохранить экспонаты. — Он снова вздохнул, вспоминая рассказы очевидцев о том, что происходит в Керченском проливе.

Разумеется, ценности пристроят на какой-нибудь корабль, а по ним нещадно будет бить фашистская авиация.

— Что же мы будем делать с другими экспонатами? — подал голос недавний студент Петр Родионов, никак не выглядевший на свои двадцать три года — мальчишка мальчишкой: озорной блеск в карих глазах, непослушная челка, свисавшая на широкий лоб, долговязая нескладная фигура…

— Да, что? — В обсуждение включился Николай Генрихович Лепке, маленький плешивый тщедушный человечек с глазками болотного цвета, переехавший в Крым из Прибалтики. В коллективе его не любили, считали «себе на уме», но, впрочем, не могли не уважать за профессионализм. Кандидат исторических наук, он знал о готах все или почти все. В этой области ему не было равных. Когда-то в мирные времена с ним консультировались немцы… Когда-то… А теперь орда оголтелых фашистов двигалась к полуострову.

Мартинято немного помолчал, прежде чем ответить, потому что конкретного ответа у директора не было. Может быть, обстановку прояснят высокие гости, которые должны явиться с минуты на минуту?

— Думаю, и их эвакуируем, но позже, — успокоил он парня. — Давайте сначала разберемся с более ценным грузом.

Когда вахтерша тетя Глаша, с испуганным лицом вбежав в зал, возвестила о приходе гостей, Юрий Юрьевич приосанился и поправил безукоризненно завязанный галстук. Он заметно нервничал.

— Я прошу всех разойтись по рабочим местам, — приказал он сурово. — И не беспокоить меня, пока из моего кабинета не выйдут все.

Работники молча покинули зал, вернувшись к папкам с документами.

Мартинято, будто мальчишка, прытко побежал к дверям, где его уже ждали. Он знал не всех, разве что двух товарищей из горисполкома: Ивана Васильевича Горевого, державшего большой черный чемодан, и Бориса Степановича Яблокова — с ними иногда приходилось встречаться. Трое военных с генеральскими погонами были ему незнакомы.

Поздоровавшись, они протянули руки для рукопожатия, и он пожал каждую дрожавшей ладонью.

Иван Васильевич, как всегда, в строгом черном костюме, в белой рубахе и при галстуке, представил генералов, но от волнения Юрий Юрьевич не запомнил их имена и отчества.

— Полагаю, лучше пройти в мой кабинет. — Язык Мартинято заплетался под суровыми взглядами гостей.

— Да, так будет лучше, — согласился Яблоков.

Директорский кабинет находился на первом этаже. Гости торопливо прошествовали к нему по красной ковровой дорожке.

Иван Васильевич потянул носом:

— Всегда удивлялся, почему во всех музеях особый запах… Вот у вас пахнет, как в галерее Айвазовского, хотя картин вроде нет.

— Наверное, документы тоже пахнут. — Юрий Юрьевич попробовал улыбнуться и распахнул дверь: — Заходите, товарищи.

Сокровища, завернутые в оберточную бумагу, уже лежали на диване.

Юрий Юрьевич порадовался, что стульев хватило для всех.

— Закройте кабинет на ключ, — приказал Иван Васильевич и, когда Мартинято выполнил приказ, бесстрастно спросил: — Скажите, все ли работники знают, что именно в данной коллекции, и могут перечислить предметы по пальцам?

— Каждый работник знает в общих деталях, что включает в себя готская коллекция, но назвать каждый предмет… Нет, этого не сделает никто, даже я, — заключил он.

Один из генералов, показавшийся Мартинято самым молодым — не более сорока, — провел указательным пальцем по длинному хрящеватому носу.

— Отлично. Вы должны понимать, почему Иван Васильевич задал вам такой вопрос, товарищ Мартинято. Сейчас мы составим опись, уложим все в этот чемодан, опломбируем и отправим в Тамань. У этой описи не будет копии.

Юрий Юрьевич кивнул.

Только шесть человек посвящаются в тайну сокровищ царицы Федеи — так музейные работники иногда называли коллекцию. И никакая копия тут не нужна: она может затеряться, остаться в музее и попасть в руки немцам.

— А еще вы должны понимать, что отныне храните государственную тайну, — продолжал вещать генерал. — Это будет спецгруз под номером пятнадцать. — Последняя фраза прозвучала зловеще, и Мартинято поежился. Он вспомнил черные «воронки», которых так боялись в тридцатые годы.

— Разумеется, вы всецело можете доверять мне, — сказал Юрий Юрьевич как можно убедительнее.

— Товарищи, не будем терять время, — вмешался Яблоков.

И они приступили к делу.

Каждая монета, каждая цепочка были осмотрены, записаны и уложены в чемодан. Гости не спускали глаз с золотых бляшек с изображением воинов, пьющих вино, с золотых масок, бус, поясов из золотых и серебряных пластин, серег, колец, перстней с изображением грифонов и прекрасной диадемы, украшенной гранатами, словно каплями крови, головного убора царицы Федеи.

Коллекция произвела на них впечатление — это было ясно как день.

Тучный Горевой поминутно вытирал платком потный лоб, все дружно отказались от чая, когда Мартинято предложил им передохнуть. Враг наступал, где-то, может быть совсем недалеко, шли кровопролитные бои. И надо было успеть…

Когда последняя золотая вещица нашла свое место в недрах огромного фанерного чемодана, обитого черным дерматином, мужчины положили туда опись, перетянули ремнями, опломбировали и облегченно вздохнули.

— На сегодня все, Юрий Юрьевич. — Молодой генерал с хрящеватым носом подошел к окну. — Надо же, я и не заметил, как наступила ночь. Славно поработали.

— Но от чая все равно отказываемся, — встрял Горевой. — Завтра у вас, Юрий Юрьевич, тяжелый день. В пять утра за вами придет машина, и вы отправитесь в керченский порт. Для черного чемодана приготовлен специальный катер. Сопровождать груз до Тамани и даже, возможно, до Армавира и там передать коллегам придется вам.

Мартинято ни одним мускулом не выдал охватившее его сильное волнение. Возможно, завтра ему суждено погибнуть. Но это будет красивая смерть, хоть и не на полях сражений. Он погибнет, спасая народное достояние, которое не должно достаться фашистам. Выпустив из кабинета гостей, унесших черный чемодан, получивший название «Спецгруз № 15», он запер кабинет и поплелся домой, думая о том, что жена ни в коем случае не должна ничего знать. У нее больное сердце. Зачем заранее пугать человека? Вдруг все обойдется?

— Юрий Юрьевич, так что же решили с коллекцией? — Лепке вынырнул из темного коридора, как тень отца Гамлета, и у Мартинято возникло подозрение, что тщедушный человечек подслушивал за дверью.

Он уже хотел отбрить коллегу, буркнуть что-то грубое, но сдержался. Даже если Николай подслушивал, толстая дверь надежно сохранила секреты. Если подслушивал… А может, и нет. Нельзя плохо думать о человеке только потому, что он не вызывает у тебя симпатии.

Мартинято махнул рукой и выдавил жалкую улыбку:

— С ней все будет нормально. Мы ее спасем.

Лепке вернул ему улыбку и снова растворился в пыльной темноте музея. Юрий Юрьевич вздрогнул и приложил руку к груди: внезапно забилось, как подстреленная птица, заболело сердце. Все будет хорошо, успокаивал он себя. «Древнее золото не достанется врагам».

Он мельком взглянул в огромное зеркало в коридоре, отметив синюшную бледность лица. Впрочем, может быть, это виновато освещение?

— Все будет хорошо, — произнес директор и, тяжело ступая, поплелся домой.

Глава 4 Белогорск, наши дни
Второе отделение находилось километрах в двух от дома Воронцова.

Виталий никогда не работал там, но порой пересекался с местными сотрудниками, никогда не отказывавшими в просьбах.

Вот и сейчас один из трех следователей отдела, капитан Григорий Панин, по иронии судьбы, внешне напоминавший покойного артиста Андрея Панина, прекрасно сыгравшего роль следователя Журова, обстоятельно и доброжелательно отвечал на его вопросы.

— Машину мы действительно нашли у ресторана, — он постучал по черной, с бриллиантовой крошкой, задней части джипа Леонида. — Труп находился на сиденье водителя. Эксперт подтвердил отравление большой дозой наркотика. Впрочем, я вижу, ты сомневаешься, — он похлопал Громова по спине и кивнул Воронцову, белому, как простыня, стоявшему рядом со скрещенными на груди руками в сильном волнении. — Вы можете пройти в морг, посмотреть труп…

Процедура опознания потребуется, хочешь ты того или нет. Вадим Сергеевич с готовностью кивнул, на минуту выйдя из оцепенения:

— Да, пойдемте.

Мужчины пошли за Паниным по ступенькам вниз, потом по длинному коридору, пахнувшему хлоркой, пока не оказались у неестественно-белой двери с ужасной надписью.

Следователь дернул ручку, и дверь распахнулась. Сидевший за столом полный мужчина в белом халате что-то писал.

— Коля, это родственники Леонида Воронцова, — пояснил Григорий и смущенно отвел глаза.

Громов понял, что Панин, как и он когда-то, ненавидел подобные процедуры. Ненавидел сообщать о гибели близких. Что может быть страшнее этого? Толстый встал, стараясь не глядеть на родственников, бочком прошел к другой двери, поменьше, и вскоре послышался скрип каталки.

Воронцов снова съежился, и Виталий обнял его за плечи.

— Нашатырь нужен? — шепнул в его ухо Панин, и Громов отрицательно покачал головой. Судмедэксперт с каким-то испугом откинул простыню, и мужчины увидели синее лицо Лени Воронцова.

— Вы узнаете его? — спросил следователь как можно мягче, но Воронцов молчал, и Виталий ответил за него:

— Да, к сожалению, вы не ошиблись. Это действительно Леонид Воронцов.

Вадим Сергеевич пошатнулся и чуть не упал на гладкие кафельные плиты. Панин и Громов подхватили его и усадили на стул. Полный патологоанатом поспешил убрать каталку.

— Если вам лучше, давайте пройдем в мой кабинет, — предложил Григорий. — Следует выяснить некоторые обстоятельства.

Вадим Сергеевич не возражал. Ему помогли встать, и он, враз превратившись в старика, покорно зашагал вслед за Паниным.

В просторном кабинете следователь распахнул окно, но Воронцов все равно задыхался, раздирая ворот белоснежной рубашки. Громов усадил его на стул, поближе к окну.

— Итак, — Панин достал бланк протокола, — вы узнаете своего сына Воронцова Леонида Вадимовича?

— Узнаю, — промолвил Воронцов одними губами. — Как это произошло? Вы не могли ошибиться в диагнозе? — Он хотел еще что-то добавить, но силы покинули его, и Вадим Сергеевич уронил голову на стол.

— Действительно, диагноз вызывает сомнения, — вмешался Виталий. — Тебе известно, что мне приходилось работать с наркоманами. Если бы мой двоюродный брат даже нюхал травку, я все равно бы раскусил его. Но колоться… Этого никогда не было…

— А я с тобой согласен, — кивнул Панин. — У твоего брата обнаружен след всего от одного укола — свежего, сегодняшнего. До этого он не принимал наркотики, по крайней мере внутривенно. Может быть, кто-то уговорил его попробовать новые ощущения и он решился? Это и объясняет передоз. Опытный наркоман, как ни странно, редко до такого доводит. А новички… — Он постучал пальцами по столу. Пальцы у него были тонкие и маленькие, как у женщины, с ухоженными ногтями. — Да и наркотик попался сильный. В последнее время наркодилеры распространяют такие виды этой дряни, от которых, во-первых, сразу наступает привыкание, во-вторых, человек часто отдает Богу душу. Ну, что ты на это скажешь?

Виталий пожал плечами.

— Леонид не дружил с наркоманами, — ответил он. — Я знаю почти всех его друзей. Это мальчики и девочки из благополучных семей круга Воронцовых. Мне приходилось видеть их. Поверь, они тоже этим не балуются, даже в свободное время.

— Может быть, у Леонида появились новые друзья, о которых вы ничего не знали? — наступал следователь. — Такое часто бывает. Мальчишки — они довольно скрытные и не всегда выкладывают правду-матку.

— Леня любил пооткровенничать, — возразил Виталий. — Я готов биться о заклад, что не знал всего одного человека, с кем мой брат собирался провести сегодняшний день. Это какая-то новая девушка. Леня отзывался о ней довольно восторженно.

— Девушка? — Желтые кошачьи глаза Григория расширились. — И ты, конечно, не в курсах, как ее имя и фамилия.

— Имя — Илона, а фамилия… Нам с Вадимом Сергеевичем не пришло в голову спросить об этом, когда Леня похвастался новым знакомством, — признался бывший полицейский. — Ты намекаешь, что это она могла заставить Леню сделать проклятый укол. Но мой братец не был дураком. — Виталий подошел к Панину и дружески положил руку ему на плечо. — Ты сам не веришь в то, что это был передоз, — ласково сказал он. — Кстати, вы проверили камеры ресторана, куда Леонид водил девушку? Сомневаюсь. И, наконец, не отыскали саму девушку. К сожалению, Леонид не назвал ее фамилии. Но вы и не пытались выяснить, раз не видели записи.

Следователь поднял на него усталые глаза.

— Ты же понимаешь, — начал он, — как начальство этого не любит. Ну, ковыряния всякие, версии разные. Висяки никому не нужны. Полковник требует раскрыть дело в кратчайшие сроки.

— И тебе легче сделать моего брата наркоманом, — зло прошипел Громов. — Только не выйдет. Воронцов — влиятельный человек. Сам понимаешь, дядя позвонит кому нужно, и тебя заставят возобновить расследование, если ты закроешь дело.

Григорий тяжело вздохнул. По его утомленному лицу, по синеве, залегшей под небольшими умными глазами, было видно, как он измучился и как ему все это осточертело. Не конкретно дело Леонида Воронцова — а вообще все.

— Чего ты хочешь? — Он взял карандаш неопределенного цвета со следами зубов, валявшийся на столе, и принялся грызть его.

— Я хочу найти преступника, который заставил брата употребить эту дрянь, и наказать по закону, — проговорил Виталий. — Покажешь мне камеры из ресторана. И вообще я должен быть в курсе событий. И еще… Можно по старой памяти задействовать Николая?

— Делай что хочешь, — обреченно махнул рукой Панин. — У нас с тобой три дня. Начальник отдела уже ждет документы по поводу этого дела. Сам понимаешь, для него это смерть наркомана — и только.

— Понимаю, — отозвался Громов и помог подняться Вадиму Сергеевичу, лицо которого было бледнее мела. — Надеюсь, завтра с тобой встретимся.

— Послезавтра, — не поднимая глаз, отозвался следователь. — Завтра я занимаюсь другим.

— Ну, пусть так!

Когда они вышли из кабинета, Воронцов, немного придя в себя, схватил племянника за локоть и сжал так сильно, что Виталий поморщился.

— Виталик, — горячо зашептал он в ухо Громова, — ты видишь, что они пальцем не пошевелят, чтобы выяснить все обстоятельства смерти моего сына. Дорогой мой, ты бывший полицейский, частный детектив, наконец. Считай это своим первым делом. Позаботься об экспертизе, найти материалы с камер, а я все оплачу. Все твои расходы.

— Что ты такое говоришь? — изумился Громов и сильно сдавил мочку уха, чтобы не нагрубить дяде. — Леонид был мне как родной брат. Это расследование — дело чести нашей семьи, и я не возьму с тебя ни копейки. — Он сунул ему ключи: — Садись в машину и подожди меня пару минут. Кстати, в бардачке есть холодная минералка. Выпей и постарайся хотя бы немного успокоиться. Твоя светлая голова мне еще понадобится.

Воронцов обреченно кивнул и, не глядя по сторонам, направился к «Фольксвагену».

Виталий спустился в святая святых судмедэксперта, застав толстого Колю за его обычным делом — поеданием домашних пирожков с различной начинкой.

Вот уже много лет молодой человек не мог понять, как патологоанатом способен устраивать перекусы в таком месте, где воняло едкими препаратами, а за стеной на каталках, а то и на столе лежали трупы.

Николая, похоже, ничуть это не беспокоило: во время таких обедов он мог с недоеденным пирожком зайти и к своим клиентам, чтобы, например, еще раз продемонстрировать кому-либо причину смерти покойного.

— Привет, Коля, еще раз. — Виталий закашлялся от запаха хлорки, сразу заполнившей нос и рот. — Помощь не окажешь?

— Отчего ж не оказать хорошему человеку? — Губы у патологоанатома были ярко-красные, под цвет крови, и лоснящиеся от жира. — Пирожка хочешь? Или чайку?

От этого вопроса беднягу Громова замутило.

— Нет, нет, — ответил он поспешно. — Сейчас собираюсь пообедать с дядей.

— Ладно, мне больше достанется, — усмехнулся эксперт. — Выкладывай, что там у тебя.

Виталий вытащил из кармана джинсов два полиэтиленовых пакетика.

— Коля, нужно определить, это опилки с одного предмета или нет, — сказал он, кладя пакетики рядом с надкусанным пирожком.

— Без проблем, — ответил Николай, но его черные цыганские глаза хитро блеснули на смуглом лице. Виталий понял его:

— Сколько?

— Возни все же немало, — протянул эксперт. — Кроме того, в свободное время. — И, будто набравшись храбрости, надул щеки и с присвистом добавил: — Две тысячи.

— Хочешь, дам восемь? — поинтересовался Громов. — За остальные шесть ты мне расскажешь все, что смог найти, повозившись с моим братом. Голову даю на отсечение, начальству ты сообщил только то, что оно хотело слышать.

— Но передоз был… — пытался оправдаться Николай.

— Был, я не возражаю, но не должен быть, поскольку мой брат в жизни не стал бы пробовать наркотики, — горячо сказал Виталий. — Следовательно, его кто-то заставил. Мне интересно, каким образом.

— Это любопытство я могу удовлетворить, — усмехнулся патологоанатом. — Только давай не за восемь, а за десять тысяч. И кстати, ты меня очень обидел. Заключение я показал и Панину, и нашему полковнику. То, что они решили многое убрать, — их дело. Я тут каким боком?

Виталий напрягся. Разговор переходил в нужное ему русло.

— Что не понравилось начальству? — буркнул он.

Николай, порывшись в ворохе бумаг, небрежно брошенных на столе, наконец выудил нужную.

— Вот заключение, — объявил он с некоторой гордостью. — Читай.

Громов присел на холодный стул и углубился в чтение. Первые же строки повергли его в шок. Содержимое желудка брата… Шампанское с клофелином.

Так вот почему Леонид не сопротивлялся, когда кто-то (теперь Виталий уже не сомневался, что это брат сделал не сам) вколол ему смертельную дозу!

На деле выходило, что во всем замешана незнакомая девушка без фамилии — просто хорошая девчонка, по определению брата. И где теперь искать эту хорошую девчонку? Может быть, помогут камеры ресторана?

— Спасибо, друг. — Громов вернул заключение Николаю, доедавшему, наверное, шестой пирожок. — Вот восемь тысяч.

— Ладно, — отозвался патологоанатом. — Жду завтра.

Они пожали друг другу руки, и Громов выбежал из крепко пахнувшей комнаты на свежий воздух.

Дядя ждал его в машине, похожий на гальванизированный труп. Не открывая глаз, он спросил:

— Удалось что-нибудь выяснить?

— Только то, что Леонид не собирался становиться наркоманом, — твердо ответил племянник. — Его напоили клофелином, а потом, вероятно, сделали инъекцию. Это самое настоящее убийство, дядя. Кто и почему хотел избавиться от нашего Лени?

Вадим Сергеевич закрыл лицо руками и зарыдал.

Виталий понимал, что дядя не ответит на его вопрос. Он и сам знал своего брата как облупленного, знал обо всех его занятиях и увлечениях. Открытый, душевный, Леонид ничего от него не скрывал. Друзья любили его, в бизнесе пока не было конкурентов. Но тогда кто и за что?

— Дядя, я могу отвезти тебя домой, — сказал Виталий, плеснув минералки в пластиковый стакан и протягивая ее Вадиму Сергеевичу.

Воронцов судорожно глотнул и закашлялся.

— А могу взять с собой в ресторан. Чем скорее мы получим записи с камер, тем лучше.

— Я с тобой. — Вадим Сергеевич расплескал воду на рубашку, не обратив на это внимания.

— Тогда поехали.

Нажимая педаль газа, Виталий почувствовал, что его первое дело — дело начинающего частного детектива — обещало быть самым сложным.

Глава 5 Керчь, сентябрь, 1941 год
Как известно, люди, занимающие высокие посты, всегда ценят чужое время. Гости Керченского музея не оказались исключением.

Ровно в пять, когда горизонт еще не окрасился в розовый цвет, за Мартинято приехал грузовик, и молодой генерал с хрящеватым носом (он забыл, как его зовут, и уже стеснялся спросить), сухо поздоровавшись, попросил Юрия Юрьевича забраться в кузов, сам же сел в кабину, поддерживаемый молоденьким солдатом.

У Мартинято мелькнула нехорошая мысль, которая иногда посещала его в сыром кабинете музея или в зале, среди экспонатов, — украшений, остатков домов некогда богатых людей и утвари, по предположениям работников, принадлежавшей рабам или слугам: ни в одной стране никогда не было и не будет равенства.

Мысль казалась крамольной, и Юрий Юрьевич всегда оглядывался по сторонам, когда она вдруг противной юлой вкручивалась в разгоряченный мозг.

Вот и сейчас он подумал, что солдат, возможно адъютант генерала, не обратил на него, пожилого человека, никакого внимания, не помог забраться в кузов.

Вскоре грузовик затрясся на неровной дороге. Мартинято, хватаясь руками за брезент и, естественно, не находя опоры, больно ударился ногой о деревянную скамью, на которой невозможно было сидеть. Кое-как пристроившись в углу, он успокоился, согрелся и даже задремал, не заметив (впрочем, что можно заметить, если нет окон?), как машина притормозила в Керченском порту.

Солдат несколько раз стукнул о борт кузова, и Юрий Юрьевич понял: приехали.

Кое-как выбравшись из грузовика — адъютант делал вид, что не замечает, как трудно пожилому человеку небольшого роста, почти повиснув на последней ступеньке маленькой лесенки (интересно, кто мог без усилий вскакивать на нее и нырять в кузов или совершать обратные манипуляции? Обезьяны?), — пытался спрыгнуть на асфальт. Когда наконец это ему удалось, генерал кивнул: «Вперед». Он провел растерянного директора через КПП, и тот оказался на территории большого порта, сразу оглушенный криками, стонами и плачем сотен тысяч людей. Старики, женщины, дети, сидя на чемоданах и баулах, ожидали погрузки на суда. Военные, угрожая оружием тем, кто пытался прорваться без очереди, орали во все горло, но их командные кличи тонули в людском многоголосье.

И опять нехорошие мысли посетили директора, мысли, которые он всеми силами пытался отогнать. Всем не хватит места на судах, всем не удастся эвакуироваться…

Что станет с несчастными, когда придут немцы?

Наслышанный о зверствах нацистов, он знал: они не пощадят никого. Хотя бы вывезли детей… Им еще жить да жить… Когда же подойдет очередь вон той женщины с растрепанными черными волосами? За ее серую юбку, туго обтягивавшую стройные бедра, хватались трое малышей, а на руках в свертке пеленок орал четвертый. Таких надо увозить в первую очередь, но за нее некому заступиться: видно, муж на фронте. Кто-то уцепился за его рукав и задышал в ухо, обдавая чесночным запахом:

— Здравствуйте, Юрий Юрьевич. — Мартинято вздрогнул, оглянулся, узнав старого еврея — сапожника Фиму. Его огромное семейство, состоявшее из невесток и внуков, восседало на свертках, окружив пожилую еврейку, жену сапожника Сару. — Милый, дорогой, — сапожник слюнявил его руку, — может быть, вы поможете нам? Нашу посадку все время откладывают. А нам нельзя здесь оставаться. Вы же сами знаете, как гитлеровцы относятся к людям моей национальности… Уж лучше тогда погибнуть там, от него, — костлявым пальцем с желтым ногтем он указал на «мессер», летавший над головами людей. — Уж лучше так, чем под пытками… — Юрий Юрьевич хотел ответить, утешить, попросить генерала, который, на несколько минут будто растворившись в людском море, уже направлялся к нему, но военный, крепко взяв его за локоть и бесцеремонно отстранив Фиму, в черных слезящихся глазах которого отразился ужас, повел за собой.

— Наш катер уже подошел, — коротко информировал он Мартинято. — «Спецгруз-15» на нем.

— Отдельный катер? — удивился директор.

Огромная толпа эвакуировавшихся наводила на мысли, что с транспортом плохо. А им выделили катер… Значит, сокровища надо вывезти любой ценой.

— Что же будет с ними? — Директор охватил взглядом толпу. — Вы вывезете всех?

— Вас это не должно беспокоить. — Генерал с хрящеватым носом по-прежнему оставался бесстрастным. — Есть люди, отвечающие за погрузку. Каждый должен заниматься своим делом. Не правда ли?

Они уже подходили к небольшому серому военному катеру, и моряк (звезды на его погонах ни о чем не сказали Мартинято, в званиях он почти не разбирался) помог ему спуститься на палубу.

— Груз в трюме, товарищ генерал, — сообщил он носатому, тоже спустившемуся на палубу. — Можно отправляться.

Генерал принял торжественный вид, и Мартинято подумал, что при его должности, наверняка очень высокой, это ему не впервой.

— Товарищ Мартинято, — заговорил он, и его громкий голос словно заглушил другие звуки — звуки летавших над Керченским проливом самолетов, бьющихся о причал волн и стонов людей, — вам предстоит выполнить ответственное поручение. Вы знаете, какую ценность представляет «Спецгруз-15», поэтому должны доставить его по назначению в целости и сохранности.

Пятеро моряков, вероятно, вся команда катера, вытянувшись, слушали начальника. Пожав руку Юрию Юрьевичу, носатый обратился к ним:

— Товарищи! Вы все слышали. Наше командование прекрасно осведомлено об обстановке в Керченском проливе, но надеется на вашу опытность. Не дайте немецко-фашистским самолетам потопить наш катер. Приложите все силы к тому, чтобы груз был доставлен в Тамань.

Мартинято удивился, прочитав на лицах моряков, обветренных, смуглых и мужественных, такое же торжественное выражение, как на лице военного начальника, и это поразило его и обрадовало. Он поверил, что, несмотря на «мессеры», контролировавшие пролив и бомбившие суда, отходившие от причалов, им удастся прорваться.

Окончив речь, генерал провел пальцем по носу, что, вероятно, означало волнение, и, еще раз пожав руки экипажу и директору музея, поднялся на причал.

К Юрию Юрьевичу подошел пожилой моряк с круглым лицом, с толстым курносым носом, на кончике которого, словно муха, прилепилась коричневая родинка.

— Ну, будем знакомы? — улыбнулся он, показывая щербинку между большими, желтыми от табака зубами. — Мичман Сергей Сергеевич Куцан, можно просто Сергеич. А тебя как кличут?

— Просто Юрьич, — отозвался Мартинято и деловито осведомился: — Когда отправляемся?

— А сейчас и пойдем. — Сергеич достал из кармана самокрутку и спички и прикурил, обдав директора едким запахом ядреного табака. — Матрос у нас рулевой — парнишка опытный, несмотря на молодость. Уфимцев не зря наш катер выбрал — везучие мы. Сколько раз на ту сторону ходили — не зацепило.

— Раз на раз… — прошептал директор, но мичман его услышал и ощетинился:

— Ты это мне брось — сопли распускать. Может, нас еще не потопили, потому что мы верим, что фашистам нас не достать. А ты…

— Извини… Очень волнуюсь, — Юрий хотел еще что-то добавить, но катер заскрежетал, загрохотал, затрясся и, оторвавшись от причала, стал медленно отходить, острым носом, словно ножом, разрезав маслянистую воду.

— Хочешь — в трюм спустись, — посоветовал мичман.

Мартинято махнул рукой, собираясь добавить, что смерть в трюме еще страшнее, но, вспомнив предостережения мичмана, выдавил улыбку:

— Знаешь, давно через пролив не ходил. Была не была — на палубе останусь.

— Это как угодно. Ну, бывай пока, мне пора работать.

Сергеич исчез в недрах катера.

Оставшись один, Мартинято сначала посмотрел на причалы порта, забитые людьми, и сердце снова кольнула жалость.

Впрочем, возможно, все не так плохо, генерал дал знать, что эвакуируют всех желающих.

Потом его взгляд устремился в небо. Теперь не один, а два «мессера» летали над морем, как коршуны, выслеживая добычу. Как завороженный, наблюдал директор за парением вражеских самолетов, ожидая противного свиста падающей бомбы, но, на его удивление, этого не последовало.

То, что вдруг увидел Мартинято, сначала показалось ему чудом. Какое-то время «мессеры» парили, как неразлучные друзья, потом, как только катер отошел, один самолет отделился и последовал за ними.

Самое странное, что летчик не собирался никого убивать или топить маленькое судно. Он летел довольно низко над ними, во всяком случае, крестообразная свастика била в глаза, однако ни пули, ни бомбы не вылетали из недр этой машины-убийцы. Напротив, «мессер» будто конвоировал их, охраняя, и, убедившись, что они достигли берега и причалили, растворился в несколько мгновений.

К ошеломленному Мартинято подошел Сергеич с влажным от волнения лицом.

— Кажись, приехали, — выдохнул он и похлопал директора по плечу: — Сейчас грузовик прибудет.

— Ты видел, Сергеич? — Юрий Юрьевич задыхался. — Ты это видел?

— Что видел? — удивился мичман.

— Ну, этот «мессер»…

— Положим, видел, и не один, — обстоятельно ответил моряк. — И что в них особенного? В том, что тихо себя вели? И такое бывает.

— А тот, который летел прямо над катером… — Мартинято поежился. — Почему он не потопил нас, как ты думаешь? Ты заметил: он будто охранял… Хотя иногда и пикировал, словно собирался атаковать.

Мичман пожал широченными плечами, и его кирпичное скуластое лицо выразило озабоченность.

— Сопровождал нас, значит, будто конвой. — В его серых, с золотыми искорками, глазах блеснула злость. — Это плохо, товарищ директор музея. Это значит: немцы в курсе, что за груз был у нас в трюме.

— Но откуда… — Мартинято схватился за ворот рубашки, вдруг неожиданно ставший тесным. — О том, что груз повезут на катере, не знал даже я. Кроме того, мои работники не были в курсе о черном чемодане.

Сергеич вздохнул:

— Поверь моему опыту, Юрьевич: предатель у вас. Нас все время предупреждают: в городе действуют немецкие агенты, целая сеть ихняя развернута. Возможно, они есть и среди твоих коллег. Увидел этот гад, как из музея чемодан выносят, и стуканул кому следует. Те тут же слежку организовали. Так и поняли, на чем чемодан повезут. Паршиво то, что теперь чемодан постоянно станут преследовать. Вычислить бы его, подлеца, предателя вашего, но как это сделать — не знаю, не подскажу.

Мартинято похолодел и все время повторял: «Как же так, как же так…», — пока большой, крытый брезентом грузовик не притормозил возле катера.

Моряки засуетились, вытаскивая из трюмов грузы, в том числе и чемодан, но угрюмый шофер в зеленой солдатской форме, с длинным птичьим носом и иссиня-черными волосами, похожий на ворона, сказал, что ему приказано взять только один спецгруз, с помощью матросов подхватил чемодан и бросил его в кабину.

— Залезай, батя, — обратился он к Юрию Юрьевичу. — Дорога сегодня нам предстоит длинная, чувствую. Не ведаю, что у тебя в чемодане, только поступил приказ после проверки содержимого везти его в Краснодар.

Юрий снова похолодел.

— Нам дадут сопровождение? — спросил он, заикаясь, и шофер почувствовал его страх.

— Никакого сопровождения не нужно, — отозвался мужчина, садясь за огромную баранку. — Грузовик пойдет не один — их будет несколько. Ну, а коли суждено под бомбу попасть или на мину нарваться — значит, судьбинушка такая. — Он нажал педаль газа, грузовик сорвался с места, и Юрий Юрьевич ударил локоть о ручку двери. — Осторожнее, батя, голову береги, — съехидничал шофер. — Она тебе еще ой как пригодится.

Несмотря на запруженные улицы, до места доехали довольно быстро.

Ворон — как прозвал про себя шофера Мартинято — помог директору вынести чемодан и передал его архивному работнику, а тот в сопровождении двух угрюмых в штатском, казалось, похожих друг на друга как две капли воды, внес его в кабинет, где пять человек долго сверяли наличие ценностей с описью.

Потом один из штатских (Мартинято подумал, что это сотрудник НКВД) предупредил директора, что ему следует везти груз в Краснодар, так как основной поток эвакуированных ценностей направлялся именно туда.

Юрий не стал спорить, даже порадовался.

Из коротких разговоров новых знакомых он понял, что фашисты не остановлены, что они продолжают наступать и, наверное, скоро войдут в Крым.

Керченский пролив не станет для них разделительной полосой между Большой землей и полуостровом — это очевидно. Для них захватить его — пара пустяков. А по воде до Тамани рукой подать. Значит, нужно спасать все, что можно спасти.

Юрия Юрьевича предупредили, что колонна, состоявшая из военных машин, начнет движение в шесть утра, поместили в гостиничный номер, где давно никто не убирался, но директор был рад и этому.

После волнительной дороги он хотел передохнуть, забыться хотя бы ненадолго и, упав на диван, не раздеваясь, неожиданно для себя погрузился в глубокий сон. Его разбудил громкий стук в дверь, и грубый голос предупредил, что уже полшестого и скоро колонна отправится в путь.

Мартинято вскочил и протер глаза, удивляясь, как мог уснуть так надолго. Впрочем, это и хорошо. Неизвестно, где и когда они остановятся…

Наскоро умывшись, он выбежал на улицу, где его поджидал знакомый грузовик. Двое братьев в штатском, как он окрестил незнакомцев, сидя в кабине, проверяли черные широкие ремни, стягивавшие чемодан.

— Вроде все, — сказал один, выпрыгнув из кабины и уступая свое место директору. — Держитесь, — его рука была вялая и холодная.

— Обещаю, — неожиданно для себя твердым голосом произнес Юрий Юрьевич. — Это мой долг.

Ворон — шофер — тоже что-то каркнул на прощание, и они медленно двинулись вперед, в середине маленького приморского города встроившись в длинную колонну крытых брезентом грузовиков.

Директор подумал, что разбомбить эту колонну гитлеровцам ничего не стоило, и они попытаются это сделать.

Он не ошибся. «Мессеры», ослепляя свастикой, налетели на них, как стая разъяренных пчел, когда машины только вышли из города, и сразу подбили один из грузовиков.

Колонна остановилась, и Мартинято увидел, как из машин выпрыгивали люди, кто в военном, кто в штатском, рассыпаясь по маленькому реденькому лесочку, который едва ли мог дать надежное укрытие.

— Что сидишь? — Ворон добавил крепкое словцо. — Вылезай и спасай свой груз. С землей ведь смешают, гады.

Собравшись с силами, Мартинято выскочил, они с водителем схватили чемодан и ринулись к толстому стволу дуба, надеясь, что могучий исполин прикроет их от зорких взглядов немецких асов.

«Мессеры», словно озверев, били по стоявшим грузовикам, вдребезги разбивая стекла, брызгами летевшие в разные стороны. Две машины загорелись, и пламя перекинулось на сухие листья жалкого лесочка.

Юрий Юрьевич, закрыв глаза, стал вспоминать молитвы, которым его когда-то учила бабушка, но почти ничего не вспомнил — только «Отче наш».

Путая слова, директор стал неистово молиться, и Бог словно услышал его.

Решив, что с колонной покончено, самолеты оставили ее в покое. Бледные, грязные, облепленные осенними листьями, люди стали выползать из своих укрытий, как муравьи, еще недавно наблюдавшие за людьми, разорявшими их муравейник.

Один, в военной форме, с маленькими звездочками на погонах (Мартинято насчитал четыре), поднял руку и прокричал:

— Убитые, раненые есть?

— Убитых нет, — отвечали ему, — но пятерых зацепило.

— В третьей машине аптечка, — сказал офицер. — Перевяжите раны — и продолжим путь.

— Командир, — к нему подошел человек немного постарше, зажимая кровившее плечо, — если мы отправимся сейчас, фрицы перестреляют нас, как куропаток. Предлагаю разведать проселочные дороги и продолжить путь ночью. Нам придется почти не зажигать огни, чтобы они нас не заметили.

— Но мы не поспеем вовремя, — возразил ему другой, в военной форме. В разговоре он вел себя более уверенно, и Мартинято сделал вывод, что это политрук. — Нам нужно доставить спецгруз в определенное время, и вы это знаете. — Юрий Юрьевич заметил, что на суровом лице командира не дрогнул ни один мускул.

— Вот именно, доставить, а не потерять, — заявил он и смело взглянул в глаза собеседнику: — Если мы поедем по трассе, нам грозит гибель. Подумайте. Неужели так трудно просчитать ситуацию?

— И все же я настаиваю… — Директор видел, что тот, которого он считал политруком, упрямится больше для проформы, и удивился. Когда над твоей головой летают вражеские самолеты и бьют точно в цель, а ты ничем не можешь им ответить, — какие уж тут могут быть амбиции! На его счастье, здравый смысл политрука взял верх. Было решено отправляться, когда стемнеет, а до этого, придав грузовикам заброшенный вид (пусть немцы думают, что они разбомбили колонну и спаслись единицы), спрятаться в реденьком лесу. Но даже этот лесок предоставлял хоть какое-то, но укрытие.

Чернявый шофер помог директору забросать чемодан сухими листьями возле могучего дуба, дававшего временное убежище.

— На всякий случай, — пояснил Ворон, и Мартинято решил, что водитель прав. Если то, о чем сказал мичман Сергеич, правда, фашисты имели полное представление, куда направляется чемодан, а значит, могли предпринять попытку завладеть им.

Разумеется, для них это сопрягалось с определенными трудностями, ведь, по слухам, нацисты еще не вошли в Керчь, однако, по тем же слухам, десятки диверсионных групп бродили по окрестностям, а значит, их могли атаковать в любую минуту. Эти мысли не улучшали настроения, и Мартинято, опустившись на ковер из сухих влажных листьев, большая половина которых была прошлогодней и уже гнила, в отчаянии прислонился к шершавому, в шишках, стволу дуба.

— Не боись, прорвемся. — Шофер достал из походной сумки болотного цвета банку тушенки и полбуханки черного хлеба. — Подкрепимся, командир? Кстати, как тебя кличут? Несколько дней знакомы, а имен друг друга не ведаем.

— Юрий, — отозвался Мартинято, закрыв глаза.

Есть ему не хотелось, сама мысль о еде вызывала тошноту. От тяжелых дум раскалывалась голова, острая боль отдавала в виски, перед глазами плыли красные круги.

«Опять мигрень, как некстати», — подумал он и поморщился.

Проклятая болезнь, именно болезнь, хотя многие ее таковой не считали, начинаясь внезапно, парализовывала болью, порой вызывая неукротимую рвоту, и жена прикладывала ко лбу примочки с уксусом, которые не помогали.

Юрий Юрьевич никогда не брал больничный, приступы мигрени он не считал болезнью и в таком состоянии шел на работу и пытался что-то делать на автомате.

Водитель ловко вскрыл банку с тушенкой.

— Эх, костерок бы развести, — сокрушенно заметил он, — да где там… Но если ее намазать на хлеб, будет даже очень вкусно. Хочешь?

Мартинято сделал знак рукой, его затошнило еще сильнее, согнуло пополам, и тело сотрясли рвотные спазмы.

Шофер, приученный ко всему, не удивился:

— Эва как тебя разобрало… Не боись. Сказал же — прорвемся. Командир у нас толковый… Такого, как говорят, пуля боится. Ладно, коли есть не хочешь, хотя бы поспи. — Он помог Мартинято опуститься на влажную землю и подложил под голову сумку. — Полежи. Как только прикажут выдвигаться, я тебя разбужу.

Уснуть директору так и не удалось, но он пролежал до темноты, не шевелясь. Стоило пошевелиться — тело снова сотрясали спазмы.

Когда сумерки опустились на землю, командир дал приказ начинать движение, и люди, как муравьи, вылезая из кустов, канав, закопошились возле грузовиков, пригодных для дальнейшей поездки.

Чернявый водитель оказался прав. Их еще не раз обстреливали, но до Краснодара они все же добрались.

Обрадованный Мартинято, облегченно вздохнув, сдал чемодан директору местного археологического музея. Вместе они проверили по описи все ценности, удостоверились, что ничего не пропало, и пожали друг другу руки от радости.

— Вы герой, Юрий Юрьевич! — торжественно провозгласил его краснодарский коллега и хотел еще что-то добавить, но осекся.

Мартинято, криво улыбнувшись, схватился за сердце и как-то неловко, медленно сполз по стене на холодный пол.

— Юрий Юрьевич, что с вами? — Директор похлопал его по бледным щекам. — Ниночка, «Скорую»! — крикнул он секретарю. — У нашего керченского товарища сердечный приступ!

Глава 6 Белогорск, наши дни
Недавно открывшийся ресторан «Нарцисс», где таинственная незнакомка назначила свидание Леониду, находился почти в центре города, но пока ничем не мог порадовать посетителей — так решил Виталий, разглядывая два небольших немытых окна, украшенных безвкусными красными портьерами, ничего общего не имеющими с цветом лепестков нарцисса. Парковка для машин отсутствовала. Впрочем, вполне вероятно, это заведение не пользовалось успехом у имущих.

Виталий и Вадим Сергеевич вошли в маленькое помещение, в которое еле вместили шесть столиков, покрытых клеенчатыми скатертями.

За барной стойкой стояла некрасивая веснушчатая девица с черными (или не черными) мелированными волосами, забранными в конский хвост.

Не поздоровавшись, она небрежно сунула обоим меню.

— Спасибо, — Виталий мягко вернул ей картонный квадрат, на котором напечатали названия блюд и цены — вовсе не маленькие для такого заведения. — Мы по другому вопросу. Нам нужны записи камер слежения.

— Камер слежения? — Девушка усмехнулась, показав кривые желтые зубы.

Она явно пополняла ряды заядлых курильщиков, не обращая внимания на надпись на пачке сигарет. Заботиться о собственном здоровье немногие начинают в молодости. А зря.

Как говорят на Пятом канале в День добрых дел: «Завтра может быть поздно».

— А где вы их, простите, видите? — Она еще раз усмехнулась и тряхнула тощим, как хлыст, хвостиком. Вопрос сначала показался неуместным.

Одна из камер красовалась как раз над ее стойкой, вторая — на противоположной стене с еще старой побелкой, забрызганной чем-то, возможно, рвотными массами.

— А вы сама разве не видите? — поинтересовался Громов, морщась от своеобразного запаха, исходившего от этой музы общепита — на другое ресторан с громким романтичным названием никак не тянул.

Девица хихикнула, проскребав сомнительной чистоты бежевую униформу длинным ногтем с уже начавшим слезать дешевым бежевым лаком.

— А, эти… Они бутафория, молодой человек.

— Бутафория? — удивился Виталий. — Но почему ваш владелец не поставит хотя бы одну нормальную? Хотя бы с точки зрения безопасности.

Ему было странно, как таинственная незнакомка смогла уговорить Леонида, парня с оттенком снобизма, зайти сюда.

Беглым взглядом было заметно, что по вечерам тут тусуется малоденежная публика, для которой бутылка пива с воблой пробивает дыру в бюджете.

Чем незнакомка Илона заинтересовала брата? Долго ли они тут сидели?

Теперь, когда записи с камер стали так же недостижимы, как лунный грунт, прокуренная девица-официантка оставалась последней надеждой Громова.

— Скажите, пожалуйста, сегодня весь день здесь работали вы? — спросил он, прибавив пару ноток вежливости и обаятельно улыбнулся, показав белые подковки зубов.

— А кто еще? — Дама вернула ему улыбку.

— Значит, вы должны помнить всех посетителей, которые к вам заходили в обеденное время, — уточнил Виталий.

— В обеденное время, как и во время ужина, зал почти полный, — отозвалась официантка и, достав зубочистку из полиэтиленового чехольчика, поковырялась в зубах. — Так что не могу сказать, что помню всех. Если они не подходили к барной стойке и не заказывали что-нибудь подороже.

Виталий достал смартфон и, отыскав фотографию брата, поднес к ее глазам:

— Вполне вероятно, этот молодой человек как раз такой заказ и сделал.

Она растянула накрашенные светлой розовой помадой губы:

— Да, вы правы. Я его помню. Он заказал шампанское, целую бутылку. «Абрау-Дюрсо», хорошая вещь.

Громов собрался, будто гончая собака перед прыжком.

— А девушку помните?

Ее нарисованные брови полезли вверх:

— Девушку? Какую девушку?

Виталий достал из кошелька сто рублей и положил на стойку.

— С ним была девушка, это мне доподлинно известно.

Она косо посмотрела на купюру, однако деньги взяла.

— Да вы не подумайте, что я сейчас раскручу вас на бабки, — сказала девица примиряюще. — Ну, хоть убей, не помню, с кем был этот парень. Хотя постойте… — Она стала наматывать на палец конский хвост и радостно стукнула кулачком: — Была девушка… Но если вы попросите ее описать, я не смогу этого сделать. Помню, что блондинка… Этакая серая мышь.

— Почему серая мышь? — Громов пытался ухватиться за соломинку. — В сером платье, что ли?

— Да нет, — девица хихикнула. — Просто незапоминающаяся. Белые волосы — кстати, не спрашивайте, крашеные или нет, — вот и все ее достоинство. Остальное не бросается в глаза. Значит, обычная, каких миллион. Вот так пройдешь по улице и не заметишь.

Виталий положил на стойку еще одну сотню.

— Зря вы, — девушка снова взяла деньги, несмотря на то, что на лице читалась брезгливость. — Кстати, в соседнем доме отделение банка, вот там наверняка есть работающие камеры. Кто знает, вдруг эта парочка на них засветилась?

Это была очень ценная информация.

Виталий поблагодарил официантку и поспешил выйти из ресторана, раскрывавшего свои объятия для публики, желавшей недорого поужинать и — главное — дешево выпить.

Дама не ошиблась.

Над филиалом банка «Прогресс» действительно мигала камера.

Охранник, к большому сожалению Громова, не оказался столь любезным, как официантка, но за тысячу рублей согласился просмотреть записи вместе с Виталием.

Частному детективу повезло.

На одном из кадров было видно, как машина молодого Воронцова припарковалась возле ресторана, как Леонид, выскочив из салона, помог даме чинно выйти и, взяв ее под руку, направился в «Нарцисс», по дороге что-то шепча ей на ухо.

Охранник по просьбе Виталия увеличивал кадр, однако незнакомку не удалось хорошо разглядеть. Она была в традиционной одежде учительниц в частных школах или продавщиц — черная юбка, подчеркивавшая стройность бедер, и белая кофта, не скрывавшая пышности груди. Очень светлые волосы густым каскадом спадали на плечи. Это украшение и помешало разглядеть незнакомку.

Когда она обернулась назад, прядь волос упала на лицо, скрыв его лучше вуали, и Виталий с досадой фыркнул.

— Скажите, а здесь есть другие камеры?

Охранник ответил, что, к сожалению, только одна, расположенная над банкоматом, однако молодые люди вряд ли попали в поле ее зрения. Вот если бы требовалась марка машины или ее номер… Получив информацию, Громов задумался.

Чтобы найти таинственную блондинку, нужно было потратить много времени и сил.

Он вышел из банка расстроенный, и фамилия Панина, высветившаяся на бесновавшемся дисплее телефона, не улучшила настроения.

— Я знаю, что ты будешь рыть землю, чтобы докопаться до правды, — начал следователь, — и поэтому решил признаться, что видел заключение о смерти, показывал его нашему полковнику, и вместе с ним мы решили утаить факт о клофелине. Ну, подумай сам, кому это надо? К тому же мне известно, что камер слежения в ресторане «Нарцисс» нет и никогда и не было.

— Что ты предлагаешь? — буркнул Виталий.

В эту минуту он ненавидел Панина, словно тот имел какое-то отношение к убийству его любимого брата.

— Я предлагаю вообще не предавать огласке убийство или несчастный случай, — пояснил следователь. — Меня уже атаковали журналисты. Сам понимаешь, в отделе всегда находятся «кроты», которые за полушку продадут инфу писакам. Так вот, я ничего не комментировал. Но в следующий раз собираюсь сказать, что сын предпринимателя Воронцова скончался от сердечного приступа, выйдя из ресторана. Поверь, речь получится очень убедительная. Я пожурю наш равнодушный люд за то, что не подошли к машине и не вызвали «Скорую», хотя могли спасти человека.

— А если я отыщу эту девицу и выясню причину убийства? — парировал Громов. — Учти, я буду стараться сделать это в кратчайшие сроки. Мне необходимо установить настоящую причину смерти брата. Леонида не ограбили, просто убили таким способом, чтобы полиция замяла дело.

— Тогда возобновим по вновь открывшимся обстоятельствам, — обреченно произнес следователь и вздохнул: — Как бы мне этого ни хотелось, твой дядя не позволит убийце уйти безнаказанным. Ну, если только вы сами не сведете с ним счеты, — добавил он ехидно. — Я звонил Вадиму Сергеевичу. — Как и чувствовал Виталий, главный козырь Панин утаил в рукаве. — Он со мной согласен. Ты берешься за дело как частный детектив, а мы оказываем тебе всестороннюю помощь, если потребуется. Воронцов хочет скорее похоронить сына. Так он и сказал. Поэтому забирай машину Леонида и действуй.

— Ну, раз дядя так решил… — Виталию было непонятно, почему такой борец, как Вадим Сергеевич, сдался. Наверное, аргумент с журналистами возымел действие. — Готовьте машину, я приеду.

Когда в трубке раздались гудки, возвестившие о конце неприятного для обоих разговора, Виталий залез в автомобиль, решив доехать до стоянки возле полиции и на время оставить его там.

Если дядя разрешит, он будет использовать джип брата в своих расследованиях — машина более быстроходная. Громов не успел нажать педаль газа, как дремавший на сиденье Воронцов будто очнулся.

— Все, что сказал тебе Панин, — правда, — начал он с места в карьер, не переводя дух, будто боясь передумать. — Мне хочется поскорее предать тело Леонида земле без лишней волокиты и нервотрепки. Мой помощник Санек уже занимается похоронами и сейчас заберет тело моего мальчика. Пусть официальной версией станет сердечный приступ, как предложил Григорий.

— Дядя, воля твоя, — Виталий понимал и не понимал чувства Воронцова. — Но я могу сказать лишь одно — твоего сына убили. И убили не с целью ограбления. Пока причина неясна, но я обязательно докопаюсь до истины. Леонид был мне как родной брат. — Мужчина лишь сопел. — Панин скрыл от нас, что незнакомая девица сначала опоила его клофелином, а потом, выведя из ресторана и усадив в машину, сделала укол наркотика, — продолжал частный детектив. — Она знала, что полиция страсть как не любит проводить расследование по такому поводу и закроет дело, несмотря на то, что Леонид был сыном известного в городе человека.

— Ты думаешь, я хочу обо всем забыть? — встрепенулся Вадим Сергеевич. В его голосе слышались боль и отчаяние. — Так вот, мой мальчик, разумеется, ты продолжишь расследование, а я покараю преступника. Клянусь тебе памятью моих родителей. — Его голос взлетел ввысь и оборвался.

Виталий почувствовал, что дядя еле сдерживает рыдания.

— Ладно, поехали, — примирительно сказал Громов. — Извини, если был с тобой груб.

Мужчина ничего не ответил.

Глава 7 Краснодарский край, июль 1942 года
Мартинято уже не знал, что «Спецгруз № 15» не залежался и в Краснодаре.

Через пять месяцев драгоценности готов под усиленной охраной повезли в Армавир. Теперь чемодан решили спрятать в здании горисполкома, имевшего прочные большие подвалы, во всяком случае на время, и, составив акт о передаче, инструктор секретного отдела горисполкома Мирра Яковлевна Авдеева спрятала ценности в комнате подвала, хранившей наиболее важные документы.

— Мы его перепрячем, Мирра, — заверил ее начальник горисполкома, представительный Павел Николаевич. — Сама понимаешь, сейчас некому этим заниматься — немцы на подходе. Пусть полежит у нас до лучших времен, а потом отправится в музей. Я понимаю, что там ему самое место.

Мирра Яковлевна хотела возразить, но не стала.

С утра она очень плохо себя чувствовала, ее знобило, тошнило, от любого, даже незначительного движения бросало в пот, черные большие глаза покраснели и ввалились, нос заострился, и Павел Николаевич, с сочувствием поглядев на свою сотрудницу, произнес:

— Да ты больна, голубушка. Ступай-ка домой, отлежись и завтра возвращайся здоровой. Да, да, завтра, работы невпроворот.

В другое время Авдеева принялась бы спорить и доказывать, что способна работать и в таком состоянии, но сейчас не могла вымолвить и слова. Казалось, язык распух, заполнил рот, мешая говорить, и она лишь кивнула.

— Вот и отлично, — сказал на прощание директор. — Увидимся.

Если бы Мирра знала, что они долго не увидятся!

Но сейчас она об этом не подумала и поплелась домой, еле передвигая ватные ноги.

Добравшись до небольшого домика, в котором она жила вместе с матерью, женщина с трудом открыла калитку, не ответила на вопрос матери, даже не услышала его, доползла до кровати и свалилась в беспамятстве.

Месяц она не приходила в себя, блуждая между жизнью и смертью, а вызванный Анной Яковлевной врач, считавшийся лучшим терапевтом в Армавире, только разводил длинными жердеобразными руками с коричневыми пятнами и сокрушенно вздыхал:

— Тиф у нее, голубушка. Ничего не гарантирую. Давайте ей это лекарство…

Не знала Мирра и того, что бедная мать достала старую икону Божьей Матери и молилась по вечерам, прося вернуть ей дочь. И молитвы старушки были услышаны.

Через две недели ненадолго Мирра пришла в себя, попросила пить, а потом опять впала в забытье. Остальные две недели она постепенно приходила в себя, то зовя Анну Яковлевну и прося воды, то лежа на кровати без сознания.

Доктор успокоил женщину: кризис миновал. Дочь пошла на поправку. Еще пару-тройку деньков — и она встанет.

Мать, тоже исхудавшая за эти беспокойные дни, с волнением ожидала ее выздоровления и, когда Мирра попросила пить уже бодрым голосом, принесла ей ковшик с холодной колодезной водой.

— Пей, доченька. Доктор сказал, кризис миновал. Теперь на поправку пойдешь.

Молодая женщина жадно приникла к пахнувшей свежестью воде, отведя от лица влажные от пота вьющиеся черные волосы.

— Мама, сколько я была в бессознательном состоянии? Помню пробуждения, а дальше опять как в тумане.

— Да долгонько, донюшка, — отозвалась старушка. — Уж ни я, ни доктор Иван Тимофеевич не чаяли тебя в чувство привести. — И, приникнув к ее маленькому уху, прикрытому черными вьющимися, влажными от пота волосами, прошептала: — Это Богородица тебя с того света вытащила. Уж я ей молилась! Она сама мать, понимает, каково потерять единственное дитятко.

Мирра поморщилась. Она была убежденной атеисткой и часто ругала старушку за то, что она тайком прячет почерневшие иконы в старом сундуке и молится.

— Ну что за глупость вы говорите, мама! Разве все от тифа умирают? — Она собиралась добавить еще что-то колкое, но вдруг, прижав руку к потному лбу, спохватилась: — Значит, почти месяц… А на работе меня ждали. Павел Николаевич не заходил? — Мать отвела взгляд, и женщина почувствовала неладное. — Мама, я еще раз спрашиваю: мой начальник не заходил? — Она вскочила с постели и, почувствовав сильное головокружение, снова села. — Мне нужно на работу.

— Да куда ты пойдешь? — запричитала старушка. — Посмотри на себя. Худющая, как журавель колодезный, и слабая такая.

Но Мирра опять поднялась и принялась стаскивать с себя пропахшую потом белую ночную сорочку.

— Нет, нет, и не уговаривай. Лучше чаю крепкого сделай. Есть не хочется. Я ненадолго. Меня Павел Николаевич и держать в таком состоянии не станет. Но я там нужна, понимаешь?

Мать отошла к окну, сжалась, словно собираясь с силами, и ответила:

— Нет больше твоей работы, милая. Некуда тебе идти.

— Нет? — Женщина покачнулась и ухватилась за край стола. — Как это — нет?

— Разбомбили здание горисполкома, — запричитала мать. — Почти камня на камне не оставили. Павел Николаевич с семьей эвакуироваться собираются. И нам с тобой надо бы об этом подумать. Фрицев проклятых со дня на день ожидают.

— Разбомбили? — Желтоватое лицо Мирры с нездоровым румянцем вытянулось. — Этого не может быть!

— Может, моя донюшка, может, — продолжала мама. — Давай лучше вещички собирать. Мы быстро управимся. Я уже большую часть сложила.

Однако дочь схватила черное, в белый горошек, платье, висевшее на вбитом в стену крючке. Когда-то оно считалось нарядным, это было когда-то (теперь, когда немцы подходили к Армавиру, казалось — в другой жизни), но оставалось ее любимым.

— Мамочка, я должна туда пойти, должна, — надевая легкую кофточку (несмотря на жаркую погоду, ее немного знобило), Мирра чмокнула женщину в морщинистую коричневую щеку. — И не переживай, я скоро вернусь.

— Миррочка! — Мама в отчаянии схватила дочь за рукав, но та, осторожно освободив его, выскочила на крыльцо, вдохнув свежий, пахнувший сырой землей воздух.

Недавно прошел летний ливень. Все приветствовало его: и зеленевшие деревья, которые уже отцвели и выставили напоказ созревающие плоды, и набухшая земля, впитавшая влагу, и птицы, нахохлившиеся, радостные, певшие по-летнему звонко, уже не прятавшиеся от майских холодков в дуплах деревьев и под крышей.

Мирра зажмурилась от яркого солнца, пустившего ей в глаза теплый луч, сразу ослепивший, но выдавивший улыбку на бледных бескровных губах. Ей было странно, что природа пахла, цвела, дарила тепло и ласку, словно не знала, что происходит на земле. Немного подержавшись за дверной косяк (от слабости кружилась голова), девушка медленно пошла к горисполкому.

По улицам двигались машины, повозки со сваленным как попало домашним скарбом, лица людей были угрюмы и озабоченны. На мгновение Авдеевой захотелось вернуться домой и помочь матери собираться: она почувствовала, что старушка права, здание разбомбили, и среди холодных останков ее никто не ждет, однако врожденная обязательность взяла свое. Маневрируя между людским потоком и повозками, она кое-как добралась до горисполкома.

Здание действительно оказалось разрушенным, но не превратилось в руины, правая часть осталась почти целой, с необрушившейся крышей, и Мирра, с дрожью взявшись за ручку двери, вошла внутрь. На нее пахнуло каким-то незнакомым запахом: то ли сырости, то ли разрушения, то ли самой смерти. Преодолевая нахлынувший страх, девушка спустилась в подвал, где хранились секретные документы, и замерла в ужасе. Подвал оказался наполовину затопленным, картонные папки, бережно сохраняемые ею в течение многих лет, расползлись, превратились в грязную кашу, и лишь черный чемодан, перетянутый ремнями и опечатанный, стоял, как исполин, напоминая о себе матовым блеском старой кожи.

— Ты мой хороший! — обрадовалась Мирра и схватилась за ручку, однако груз не поддался.

Для слабой девушки он оказался неподъемным. Инструктор присела на колченогий стул, чудом оставшийся «в живых», и весело произнесла:

— Мы спасем тебя, чемоданище. Сейчас я отыщу Павла Николаевича, и он скажет, что дальше делать. Но фрицам ты не достанешься ни за что на свете. Это я тебе обещаю.

Хлопнув чемодан по ручке, она вышла из здания и направилась к дому начальника горисполкома. Что-то подсказывало ей: Павел Николаевич или еще не уехал, или вообще не собирался уезжать. Она оказалась права. Директор, одетый в старый пиджак, помогал жене и старшей дочери — девушке лет восемнадцати — упаковывать свертки.

Увидев Мирру, он довольно улыбнулся:

— С выздоровлением, красавица. Ух, и напугала ты нас. Мать твоя места не находила, за тебя переживала. И мне потерять такую работницу — грех.

Авдеева усмехнулась:

— Вы и так меня потеряли, Павел Николаевич, не по своей воле, правда. Фрицы здание разрушили.

Директор помрачнел:

— Да, не спасем мы родной город. Эвакуироваться вам, бабам, нужно, пока не поздно. А мы, мужики, посмотрим, как врагу дать отпор. Многие в партизаны подались, и я, наверное, с ними пойду.

Его супруга, худая измученная женщина неопределенного возраста, с заплаканным бледным лицом, горестно посмотрела на мужа, но ничего не сказала.

— Документы бы кое-какие вывезти… — заикнулась Мирра и подмигнула Павлу Николаевичу.

Он хлопнул себя по широкому лбу и заморгал, словно очнувшись после спячки:

— Грузы целы? Отлично. Это самая хорошая новость за сегодняшний день. Сам хотел проверить, да не успел. Сейчас найду хлопцев, и пусть отвезут все в горы, в станицу Безымянная, слыхала о такой? Директор отделения тамошнего банка, Яков Михайлович Притула, — мой давний приятель. Будем надеяться, что фрицы в горы не сунутся. Кто-то говорил, что они предпочитают бои на море и равнинной местности.

— Не лучше ли подстраховаться? — заметила Авдеева.

Директор почесал затылок:

— В общем, хлопцы отвезут все Якову, а он будет действовать по обстановке. Я его знаю, он не допустит, чтобы все попало в руки немцам.

Мирра топнула ногой.

— Нет, — твердо сказала она. — Как хотите, а я поеду сама. Дайте машину — и к вашему другу я все доставлю в целости и сохранности.

Павел Николаевич, глядя на ее худые, почти прозрачные кисти рук, хотел было наотрез отказать, но, увидев решимость в черных глазах, сдался:

— Ладно, сейчас этим и займусь. Найду тебе и машину, и хорошего шофера, чтобы в случае чего помогал, а не мешал.

Авдеева кивнула:

— Вот такой расклад мне нравится.

— Тогда ступай домой, помогай матери собираться. Хочу твою старушку со своей семьей отправить, — пояснил он. — А ты потом к ним подтянешься. Постараюсь держать с Яковом связь.

Мирра поняла, что он говорит о партизанах, что партизанские отряды уже вовсю действуют в окрестностях.

— Хорошо, жду, — отозвалась она и, попрощавшись с женой директора, направилась к дому. Мать, как пчелка, хлопотала над узлами. По морщинистым щекам текли слезы, прокладывая дорожки, и застывали серебристыми ручейками.

— Поклажа-то у нас маленькая, — горестно сказала она дочери, — ее и потерять не жалко. А хозяйство, Миррочка, хозяйство как бросить? Мои курочки всему городу известны, я их отборным зерном кормила. А корова? А гуси и утки? Нешто фрицы их пощадят? Может быть, с собой как-то уместим?

— Ты с ума сошла, мамочка, — дочка обняла ее, прижимаясь к мокрой щеке. — Вернемся сюда — другую живность заведем. Ну, как их с собой утащишь? Людям не всем есть место, а ты корову хочешь в машину сунуть. Или машина ее за собой потащит? Вот смеху-то будет!

Мать горестно развела руками:

— Да, ты права, ты права.

Мирра погладила старушку по сухому плечу:

— Мамочка, послушай меня. Ты поедешь сегодня с семьей Павла Николаевича…

— А ты? — испуганно перебила ее пожилая женщина.

Мирра улыбнулась:

— И я поеду, не беспокойся, только другой дорогой и на другой машине. Меня будет ждать один человек, которому нужно передать документы. Но ты не волнуйся, я только передам и вас догоню. — Ее голос дрогнул, и мать почувствовала фальшивые нотки.

— Догонишь? — спросила она, заглядывая в жгучие глаза дочери, которые та упорно отводила. — Не обманываешь? Знаешь, мне без тебя…

— Догоню, мама, — перебила дочь, — не сразу, но догоню, Павел Николаевич тебе то же самое скажет, можешь его спросить. А теперь давай продолжим укладываться. Скоро за нами приедут.

За Миррой скоро действительно подъехала машина — старая полуторка. Шофер, пожилой крепкий мужичок лет шестидесяти, с изувеченной правой рукой, на которой не хватало двух пальцев, подмигнул вышедшей на крыльцо молодой женщине:

— Ты, что ль, Авдеева? Приказано доставить тебя к зданию горисполкома.

— Минутку! — Мирра забежала домой, схватила узелок с одеждой и, торопливо обняв мать, крикнула: «Я не прощаюсь», выбежала на улицу и быстро села в пропахшую бензином кабину.

Шофер тронул машину с места, и та, как инвалид, переваливаясь, захромала к горисполкому.

Павел Николаевич, нервно потирая руки, поджидал Мирру у разбитого бомбой крыла.

— Быстрее, быстрее! — Из здания вынырнули два парня, с трудом неся большой черный чемодан. — Кидайте его в кузов.

Один из парней нецензурно выругался:

— Сам бы попробовал. Что тут у вас, слитки золота? — Мирра похолодела. Незнакомый молодой человек, сам того не ведая, подобрался к правде.

— И золото, и серебро, и бриллианты, — иронично заметил начальник горисполкома.

— Да черт с вами! — Парень сплюнул и, вздохнув, помог приятелю закинуть поклажу в кузов. — С вас причитается, Павел Николаевич. Я, может быть, сегодня грыжу на всю оставшуюся жизнь заработал.

— Немцы к городу подойдут — вылечишься, — буркнул начальник и обратился к Мирре: — Водитель твой, Степаныч, дорогу хорошо знает. И ловкий он, не смотри, что рука покалечена. С ним из любого положения выберешься, даже если фрицы вас учуют. — Его суровое лицо неожиданно сморщилось, и на ресницах заблестели слезы. — В общем, езжай, Миррочка. Желаю вам добраться. А за мать не беспокойся. Моя жена за ней приглядит.

Молодая женщина снова забралась в кабину и помахала директору. Какое-то шестое чувство подсказывало ей, что она больше никогда не увидит своего начальника, однако девушка гнала горестные мысли.

— Довезти груз до станицы Безымянная — вот в чем заключается моя задача, — прошептала она и закрыла глаза.

Машина немного побурчала, прежде чем тронуться, и пошла вразвалку, отыскивая свободные участки дороги.

Павел Николаевич не обманул: шофер Степаныч, молчаливый, угрюмый, действительно хорошо знал свое дело. Выехав из города, они долго плутали по проселочным дорогам, потом медленно, но верно стали подниматься в горы. Степаныч аккуратно притормаживал на поворотах, и Мирра, убаюканная тряской ездой, задремала.

Когда послышался свист, грохот, рокот мотора, девушка испуганно подскочила:

— Что это, Степаныч?

— Фрицы нас заприметили, — ответил шофер. — Гады ползучие, чтоб им ни дна ни покрышки. Слезай с машины, в лесок спрячемся. Авось не достанут.

— А чемодан? Чемодан как же? — заныла Мирра. — Мы должны забрать его с собой.

— Дуры вы бабы, — буркнул шофер. — Ежели фрицы машину загубят, то и груз не доставим. Пешком с такой тяжестью не доберемся. А прятать его нет никакого смысла. Ну, посуди сама, мы не знаем, что завтра будет. Вдруг гады поблизости и нам на хвост наступают? Тогда они нас поймают и, если под пытками своего не добьются, прочешут окрестности и найдут груз. Собак привлекут обученных. Да они и сами как собаки бешеные. Так что, красавица, выхода нет. Прячься, не вылезай из укрытия, авось сильных повреждений машинке моей не нанесут.

Мирра послушалась его и притаилась в орешнике.

«Мессеры» летали над ними, как огромные вороны, один снаряд разорвался возле машины, не причинив ей особого вреда.

Авдеевой показалось, что немцы нарочно избегают прямого попадания. Неужели им известно, что в кузове? Но откуда? О сокровищах знают далеко не все. Неужели…

Глава 8 Белогорск, наши дни
Громов, отвезя дядю домой и оставив у него «Фольксваген», вызвал такси, доехал до полиции, зашел к Панину, который передал ему ключи от машины Лени и похвалил за единственно правильное (он подчеркнул это словосочетание) решение.

Виталий сухо попрощался с ним, не пообещав проинформировать о ходе своего расследования, потом спустился к Николаю. Патологоанатом, как всегда в свободное время, насыщался пирожками, и его толстые губы снова лоснились от подсолнечного масла.

— Вот результаты, — он осторожно, боясь оставить масляные отпечатки пальцев, придвинул к Громову лист с заключением. — Не знаю, чего ты хотел, но эти опилки с одного предмета.

Громов достал портмоне и вынул еще две тысячи:

— Это тебе на пирожки. Ты славно поработал.

Толстые щеки Николая зарделись. Он взял купюры с некоторым смущением:

— Да ладно, обращайся, если что.

— Думаю, ты еще мне понадобишься, расценки у тебя все равно пониже, чем в частных лабораториях, — усмехнулся детектив. — А пока бывай. — Эксперт пожал другу руку, предварительно вытерев замасленные пальцы о висевшее на спинке стула полотенце:

— Пока, дорогой.

Виталий зашагал по темному коридору с его ужасным запахом, проникавшим, кажется, в самую душу и напоминавшим о бренности жизни, уже не замечая его. Он погрузился в мысли, темные, нерадостные, в голове, как в улье, роились вопросы, на которые не находились ответы.

Да, Леонида убили, это он уже понял. Но, как выяснилось, девяностовосьмилетний дед тоже был убит…

Это звучало более нелепо, если вспомнить, что и в данном случае обошлось без ограбления. Может быть, в доме Сергея Лаврентьевича что-то искали? Да нет, вряд ли. В таком случае преступник должен был знать, где лежит вещь, потому что не оставил после себя бардак, а сразу нашел ее.

Но тогда зачем убивать хозяина дачи? Дед в последнее время жаловался на боль в ногах, но передвигался без палочки (это, как он говорил, чтобы не чувствовать себя совсем старым и немощным). И все же в магазин, находившийся метрах в трехстах, ходил сам, без посторонней помощи, правда, тратил на это около сорока минут. Преступнику, знавшему, что и где искать, вполне бы хватило этого времени. Почему же он убил деда? Виталий не заметил, как вышел на улицу, как теплый дождик, словно слезы небес, окропил его голову, и сел в джип брата.

Проницательным взглядом Громов окинул салон, недавно вычищенный, с грустью подумав, что брат хотел произвести на девушку хорошее впечатление. Женщины сразу замечают, в каком состоянии автомобиль, и бросают при случае колкости. Хорошая чистка салона перед свиданием и помогла Виталию обратить внимание на длинный белый волос, прилипший к пассажирскому сиденью возле водителя. Он аккуратно снял его и положил в пакет. Наверное, завтра опять загрузит Колю, сегодня деньги уже закончились.

А впрочем, что эксперт выяснит? Крашеный волос или нет? А еще проведет анализ ДНК. На первый раз хоть что-то. А дальше…

А дальше он не знал, что делать.

Вздохнув, Громов повернул к дому дяди, ругаясь оттого, что забыл, как водить машину с автоматической коробкой передач. Левая нога все время норовила нажать на несуществующую педаль сцепления, рука тянулась переключить рычаг. Но, как говорят, к хорошему привыкаешь быстро. До дома Воронцова он добрался минут за пятнадцать вместо обычных десяти.

На его удивление, Вадим Сергеевич, с покрасневшими глазами, стоял на пороге, ожидая племянника. Виталий заметил, что, несмотря на скорбь, лицо Воронцова выражало и другие чувства: смятение, удивление.

— Мой дорогой Виталя, я разбирал письма отца, чтобы хоть немного отвлечься от страшных дум, и — представляешь? — нашел одно любопытное письмо. Ты должен, должен увидеть его немедленно. — Он потащил Громова на первый этаж, в гостиную, очень уютную, с настоящим камином. В осенние промозглые или зимние вечера Вадим Сергеевич зажигал его, и дрова весело потрескивали, а на душе становилось легко и радостно.

Сегодня камин выглядел как-то заброшенно, траурно, впрочем, как и каждая вещь в этом некогда счастливом доме. Картины потускнели, будто покрылись патиной, сшитые на заказ золотистые гардины с цветами с рисунком в 3D, едва отражали лучи заходящего солнца, и Виталий подумал, как много событий совершилось всего за один день. Сумасшедший день!

Слава богу, такие бывают редко. Наверное, бывают редко. Одна ужасная смерть молодого цветущего парня… Нет, получается, две смерти. Дед, Сергей Лаврентьевич, словно умер сегодня второй раз.

— Садись. — Кресло с чехлами из шкуры леопарда уже не казалось Громову мягким и уютным.

Вадим Сергеевич присел рядом.

— Как хорошо, что есть такой человек, как Санек, — начал он. — Мой помощник уже обо всем договорился. С местом на кладбище долго заморачиваться не пришлось. Ленечку подзахоронят к Лиле.

Домработница Гуля, сухая высокая татарка с прокопченной кожей (во всяком случае, такие ассоциации рождались у Виталия, когда он смотрел на ее руки, обнаженные до локтя), сверкнув черными глазами, подала им чай из трав, заваренный по ее собственному рецепту.

Громов знал, что дядя переманил Гулю из татарского кафе, в котором всегда кушал плов и шурпу. Это были его любимые блюда, и ни одна русская кухарка не могла переплюнуть татарку. Не было ей равных и в приготовлении пахлавы, обильно пропитанной сотовым медом, с цельным грецким орехом, и Виталий давно перестал обвинять дядю в том, что тот уволил кухарку Наталью, долгие годы служившую этой семье верой и правдой.

— Принести пахлавы? — спросила женщина с легким акцентом, и Громов впервые подумал, что даже не подозревает, сколько ей лет. Черный платок плотно окутывал все лицо, закрывая лоб, обнажая только широкий нос и половину щек без морщин.

— Принеси, — кивнул Воронцов. — Скоро Ленечка придет… Он составит нам… — Дядя вдруг осекся, вспомнив, что сына больше нет. — Господи, дай мне силы пережить мое горе! Говорят, Бог посылает испытания, которые человек в силах выдержать. Иногда мне кажется, что это не так. Я пережил смерть жены, но смерть сына… Как пережить это? — Он закрыл лицо руками.

— Дядя, — Виталий осторожно дотронулся до вздрагивавшего плеча, — ты позвал меня, чтобы о чем-то поговорить, показать мне какое-то письмо. Где оно? Что там написано?

Вадим Сергеевич отнял руки от лица, залитого слезами:

— Да, да, я нашел в шкатулке отца одно письмо. Может быть, Бог послал мне его, чтобы облегчить страдания. — Он протянул руку к письменному столику, на глянцевой поверхности которого лежал старый конверт, и передал его Громову: — Прочти.

Молодой человек посмотрел обратный адрес на конверте: «Город Приморск». Обратил внимание на выцветшие чернила.

— Видимо, его писали лет пять назад, — предположил он.

— Семь, — поправил его дядя. — И все семь лет оно провалялось у отца в шкатулке. Он ничего мне не сказал, потому что… Ну, ты сам сейчас все поймешь. Читай.

— Отправитель — Собченко Марина Владимировна, — пробормотал Виталий — Вероятно…

— Да, я ее знаю, — нетерпеливо перебил Воронцов. — Читай, или я сейчас сойду с ума!

Громов вытащил из конверта пожелтевший листок в клеточку, вероятно, вырванный из ученической тетради. Округлые буквы… Четкие, понятные… Да, писала явно женщина.

«Здравствуй, Вадим, — прочитал он. — Не могу назвать тебя ни любимый, ни дорогой. Я всегда помнила те слова, которые ты сказал мне в Приморске, и не забыла, что сказала в ответ. Согласись, за все годы я тебя ни разу не потревожила и еще столько же не давала бы о себе знать, но через девять месяцев после твоего отъезда у нас — я подчеркиваю это слово — у нас родилась дочь Машенька, похожая на тебя. Сейчас ей уже одиннадцать лет, и я продолжаю врать, что ее отец был, как и я, геологом и погиб в одной горной экспедиции. Сегодня она опять спрашивала меня об отце, то есть о тебе, и я подумала, что, вероятно, не имею права говорить ей неправду. К сожалению, мне не с кем посоветоваться, мама умерла в прошлом году. Ты помнишь ее? Мы старались скрывать свои встречи, а она все равно застукала нас в палисаднике и изрекла пророческую фразу, что от таких встреч рождаются дети. Она была мне верным советчиком, и ее очень не хватает. Подругам я не доверяю. Вот почему решила написать тебе. Как ты посоветуешь мне поступить? Если я расскажу правду, вдруг Маша захочет увидеть тебя? Готов ли ты к такой встрече? Нужна ли тебе еще одна дочь? Сразу оговорюсь, что нам с ней от тебя ничего не нужно. Ни-че-го, понимаешь? Я работаю, мы живем скромно, но ни в чем не нуждаемся. Если ты захочешь ее увидеть, это будет просто встреча — и все. А если нет… Что ж, ты останешься геологом, похороненным в крымских горах. Жду ответа с решением, какое бы оно ни было. Марина». Виталий почувствовал, как его лоб покрылся холодным потом.

— Дядя, ты действительно знал эту Марину? — спросил он, моргая. — И у вас было… в общем, все, о чем она пишет?

Вадим Сергеевич нервно подергал мочку уха, пока она не заалела.

— Было, было, прошу, не осуждай меня! — почти прокричал он. — Мы с Лилей поссорились, и я поехал на курорт один. Там встретил Марину. Она в одиночестве гуляла по набережной, такой красивой набережной, с пальмами и этими… забыл, как их называют… растениями с колючими листьями. Помню, смуглую кожу оттеняло светло-голубое платье, светлые волосы, слегка выгоревшие на солнце, падали на плечи. Старушка у фонтана продавала цветы. — Он провел руками по лбу, прорезанному глубокой, будто колея, морщиной. — Цветы были тоже голубого цвета, по-моему, садовые незабудки. Я купил самый большой букет и подошел к девушке: «Это вам». До этого я не видел ее лица, но мне почему-то казалось, что оно так же прекрасно, как фигура и волосы. И не ошибся. Она обернулась, и я увидел овальное лицо с тонкими чертами и огромными фиалковыми глазами. Я протянул ей букет и повторил: «Это вам». — «Но почему? — Ее улыбка была прелестна, зубы блестели, как жемчуг. — Разве мы с вами знакомы?» — «Уже да. — Ее присутствие делало меня смелым, дерзким. — Меня зовут Вадим. А вас… постойте, дайте угадаю… У вас такие глаза… Если бы существовало такое имя — Фиалка, я бы сказал, что вас зовут именно так. Но такого имени нет. Значит… Марина…» Ее прелестный ротик приоткрылся: «Вы знали?» Я покачал головой: «Нет, Марина в переводе «морская». Если бы вы сказали, что вас зовут по-другому, я бы вам не поверил». — «Я не собираюсь отпираться. — Марина наконец взяла букет. — Спасибо. Но зачем?» — «Вы мне понравились, — признался я. — Давайте прогуляемся по набережной. Покажите мне город. Видите ли, я тут уже второй день, но ничего, кроме пляжа, еще не видел, даже на набережную выбрался впервые». — «Хорошо, давайте, я покажу вам город. — У Марины была прелестная улыбка. — Только учтите, что самые большие достопримечательности — это пляжи. Набережная, нечто вроде дворца царицы Савской в Приморске». Дядя опустил голову. Впервые на губах с опущенными уголками появилось нечто вроде улыбки. — Вот так и завязались наши отношения, — признался он. — Марина знала о моей семье, знала, что я никогда не оставлю Лилю.

— Она не была замужем? — тихонько вклинился Виталий в его воспоминания.

— Была, но давно, когда-то — так Марина сама говорила, в другой жизни, — ответил Вадим Сергеевич.

— Она хотела от тебя ребенка? — Громов продолжал сыпать вопросами.

Он ненавидел курортные романы. Солнце, теплое море, страсть, которой, казалось, насыщен воздух, — все, по его мнению, располагало не к любви — к разврату. И дядя, являвшийся для него примером, не стал исключением.

— Она словом не обмолвилась о ребенке, — признался Воронцов. — Не думал об этом и я. Между нами было… Как тебе лучше объяснить? Ты читал «Солнечный удар» Бунина? Страсть захватила нас, поразила, как солнечный удар, и мы отдались ей. Каждый день мы проводили как последний, потому что знали, что после моего отъезда никогда не увидимся.

— Откуда же она узнала твой адрес? — удивился Виталий и почесал затылок.

Вадим Сергеевич опустил голову:

— Я дал ей его… На всякий случай. Ты не думай о ней плохо, Марина не хотела его брать. Но я заставил… Мало ли что…

— Да, мало ли что, — вздохнул Громов. — И что ты намерен делать?

— Как что? — поразился Воронцов. — Отыскать свою дочь, конечно, и помогать ей по мере сил.

— У тебя есть дочь, — буркнул детектив, — и ей, возможно, не понравится наличие сводной сестры. Светка будет страдать. Ты считаешь, она это заслужила? Кстати, как она отреагировала на смерть Леонида? Или ты ей еще не сказал?

Молчание Громов воспринял как знак согласия. Его сестра еще не знала о смерти Леонида.

— Я хотел попросить тебя, чтобы ты ей сказал. — Воронцов съежился, будто сдулся, согнулся в кресле. — И еще я бы хотел, чтобы ты отыскал мою дочь. После того как… — Он нервно глотнул и закашлялся. — Ну, как все закончится, пожалуйста, поезжай в Приморск.

Громов ничего не сказал.

Вадим Сергеевич заерзал:

— Неужели ты откажешь мне в такую минуту?

Глядя на родного человека, в одночасье состарившегося лет на десять, убитого смертью единственного наследника, Виталий не смог отказать:

— Хорошо, я выполню твою просьбу.

В потускневших глазах дяди словно появился лучик солнца.

— Спасибо, сынок, — всхлипнул он. — Большое спасибо. А сейчас… — Дядя не договорил.

В комнату, как вихрь, ворвалась Светка, в рваных джинсах (Виталию всегда было непонятно, почему они вошли в моду — раньше в таких лохмотьях ходили нищие) и в канареечной кофте. Она обожала немыслимые люминесцентные расцветки и выглядела в них нелепо, неряшливо.

— Папа, папочка! — Девушка кинулась к отцу и упала перед ним на колени. Худенькие плечики вздрагивали, соломенные волосы паклей вздыбились на голове. — Папочка, скажи, что это неправда! Папочка, Леня не мог умереть!

Вадим Сергеевич еще больше сгорбился, словно пытался раствориться в кресле, и Света, тяжело поднявшись, ринулась к Виталию:

— Виталик, это правда? — Она истерически кричала, и Громов плеснул ей в стакан воды из графина, стоявшего на столе:

— Выпей. Она оттолкнула руку брата:

— Значит, это правда, что сказал твой Санек! — Девушка упала на ковер и забилась в истерике. Ее короткие худые ноги колотили по паркету, лакированные черные туфли на низком каблуке покрывались царапинами.

Громов попытался поднять девушку:

— Света, нам всем нужно быть мужественными. Пожалей отца.

— Господи, кто пожалеет меня! — Виталию удалось поднять Свету, и она забилась в его сильных руках.

Громов размахнулся и залепил ей пощечину. Дядя по-прежнему безучастно сидел в кресле. Пощечина немного успокоила девушку, и она, сжав кулачки, опустилась на диван.

— Как это произошло?

Виталий решил не говорить ей правду — это еще больше расстроило бы ее.

— Сердечный приступ. — Нарисованные подковки бровей поползли вверх. Из лучистых бирюзовых глаз потекли слезы, смывая небрежно наложенную косметику, и она черными ручьями растекалась по щекам.

Виталию захотелось взять платок и вытереть лицо сестры, но он знал, что она не позволит к себе прикоснуться.

— Сердечный приступ! — всхлипнула она. — Почему так случилось, брат? У него всегда было здоровое сердце. Он занимался спортом…

— У каждого из нас может случиться сердечный приступ, — пояснил Громов. — Самое паршивое, что у Леонида это случилось в машине. Он потерял сознание, и, к сожалению, никто его не заметил. Если бы помощь оказали вовремя…

Света снова застучала кулачками по столу:

— Твари, бессердечные твари! — крикнула она, обращаясь неизвестно к кому. — Я всех ненавижу! — Девушка смахнула стакан с графином со стола и понеслась на второй этаж, в свою комнату.

Прошло несколько минут, прежде чем Вадим Сергеевич очнулся, пришел в себя.

— Светлане будет трудно принять сестру, — прошептал он, смахнув слезу с коротких светлых ресниц. — Но так надо. Неужели ты, Виталий, не понимаешь, что Бог, забрав одного ребенка, дает мне другого? Я не могу не воспользоваться этим.

Виталий закусил губу и отвернулся. Он думал иначе, но не смел отказать дяде. Если эта незнакомая девушка возродит его к жизни, поможет пережить смерть (правильнее сказать, убийство) любимого сына, пусть она появится в их жизни. Пусть…

Глава 9 Германия, 1942 год
Генрих Гиммлер, вытирая пот с маленьких, будто нарисованных углем усов, был вне себя от злости. Зондеркоманда, самые лучшие люди, которых подбирали его подчиненные и за которых ручались головой, не оправдали его надежд. Расстрелять или повесить их он, правда, не решился. Предоставленные на них характеристики были самые что ни на есть положительные.

Гиммлер понимал, что даже непобедимая армия Рейха не может позволить терять хороших солдат.

Но что же делать дальше? Сокровища должны, должны найти и переправить в Германию. От этого зависит будущее нации, будущее истинных арийцев.

Дрожа от гнева и волнения, рейхсфюрер пригласил к себе Вальтера Шелленберга, начальника внешней разведки Службы безопасности, как ему казалось, наиболее хладнокровного и разумного из многих его коллег, и тот, развалившись в широком кожаном кресле, лишь ухмыльнулся, слушая рассказ Генриха.

Гиммлер, брызгая слюной, обзывал всех «бездельниками» и грозился разделаться с ними, впрочем, как-то неуверенно.

Вальтер сразу понял, что от него требуется.

— Это будет ваша большая ошибка — казнить солдат зондеркоманды, — заметил Шелленберг, и его красивое округлое лицо — лицо настоящего арийца в представлении нациста Гиммлера — скривилось, большие голубые глаза сузились. Всем своим видом Вальтер выражал недоумение и несогласие. — Хотите совет, Генрих?

Гиммлер не любил советы. Он, великий Гиммлер, предпочитал все делать сам, однако сейчас решил просто послушать — от него не убудет.

— Говорите, Вальтер.

Шелленберг пригладил светлые, идеально лежавшие волосы.

— У нас много ученых, занимающихся как раз сокровищами наших предков, — заметил он. — И вам это известно не хуже чем мне. Командир зондеркоманды — неплохой солдат, даже хороший, но он просто солдат, машина, привыкшая только исполнять приказы, но особо не задумываться о последствиях. Вам нужен другой руководитель.

Гиммлер фыркнул, раздувая ноздри:

— И у вас есть кто-то на примете?

— Я думал, после моих слов вы сами сообразите, кого назначить, — вежливо отозвался Вальтер. — Я слышал, кто-то из наших светлых голов еще до войны бывал в Керченском музее. А это многое значит.

Генрих нервно дернул себя за мочку уха. Черт возьми, а ведь верно говорит! Есть трое ученых, прекрасно разбирающихся в искусстве, к тому же преданных Германии до мозга костей.

Один из них, Карл Керстен, археолог и историк, кажется, действительно был в Керчи до войны под видом журналиста. Рейхсфюрер знал, что Карл не только ученый, но и авантюрист, специалист по тайным операциям, причастный к похищениям и вывозу ценностей из музеев оккупированной Германией стран Европы. Что, если именно он возглавит группу?

Генрих от волнения еще сильнее сдавил мочку уха, словно колющая боль могла помочь ему принять правильное решение.

Кажется, он работал с Гербертом Анхеном и бароном фон Зейфельдом. Тоже выдающиеся ученые, одни из тех, что разобьются в лепешку, но вернут сокровища, принадлежавшие Германии.

Шелленберг внимательно наблюдал за лицом приятеля, смутно догадываясь, о чем думает Генрих. Если у него нет своих соображений, он согласится с его предложением, но сделает так, будто сам додумался до этого. Вальтер прекрасно знал Гиммлера.

— Знаете, — глаза Генриха, прятавшиеся за круглыми стеклами очков, блеснули, — у меня появилась идея назначить руководителями зондеркоманды Керстена, Анхена и фон Зейфельда. Это будет правильно. На ценности Рейха у них нюх лучше, чем у обученных собак. Как вы думаете, Вальтер, я прав?

Шелленберг кивнул, усмехнувшись про себя:

— Очень хорошая мысль. И вам нужно поторопиться, — добавил он, вставая с кресла. — Эти ребята должны как можно скорее напасть на след сокровищ.

Дождавшись ухода приятеля, Гиммлер вызвал к себе трех ученых и сообщил им, какая почетная работа их ожидает.

Высокий сухопарый блондин Керстен, вопреки ожиданиям Генриха, ничуть не удивился:

— Мы давно в курсе всех дел, рейхсфюрер. Наша организация «Анненербе» считает, что сокровища готов должны вернуться в Германию. Вот почему, еще до войны побывав в Керчи, я кое с кем познакомился. Даже скажу с кем — с неким Лепке, до мозга костей ненавидевшим советскую власть. Это оказалось полезное знакомство.

Гиммлер снял очки и принялся протирать запотевшие стекла:

— Вы хотите сказать, что этот человек информировал вас о сокровищах?

Карл почтительно склонился:

— Да, господин рейхсфюрер. И мне следовало сказать вам об этом раньше, но я узнал, что вы уже снарядили экспедицию, которая, к сожалению, не успела. Чуть-чуть не успела, скажу я вам, хотя мой друг Лепке через доверенного человека сообщил о черном чемодане, в котором повезут золото, и я передал информацию командиру зондеркоманды, а потом связался с командованием ВВС и приказал следить за всеми передвижениями груза. Видите, я постоянно пытался вам помочь. На данный момент мне известно, что драгоценности благополучно прибыли в Тамань, потом в Краснодар, далее прошествовали в Армавир, а потом старый грузовик потащил чемодан в горы. К сожалению, летчики потеряли машину.

Гиммлер заморгал:

— Как потеряли?

— Русские тоже не дураки, — спокойно отозвался Карл, потирая нос. — Они сознают ценность груза и расстанутся с ним только ценой собственной жизни. Но я знаю, как поступить дальше, рейхсфюрер. Если вы можете связаться с зондеркомандой, сделайте это как можно скорее и прикажите отыскать дом Мирры Авдеевой. Если мать успела эвакуироваться, направьте наших бойцов по ее следу. Мы обязаны перехватить эту женщину и начальника горисполкома. Только они знают, куда поедет машина с грузом.

Барон фон Зейфельд хихикнул:

— Вы думаете, они все расскажут?

— Наши солдаты умеют разговаривать, — в тон ему ответил Керстен. — Если начальник горисполкома умрет под пытками, то мать Авдеевой — слабая женщина. Правда, она может многого не знать, однако, во всяком случае, слышала, в каком направлении отправилась дочь.

— Это разумное предложение, — решил Гиммлер, надевая очки. — Я немедленно дам приказ отыскать этих людей. Вы должны сегодня же выехать в Армавир. Пусть наша доблестная авиация расчищает вам дорогу. Думаю, вы нападете на след чемодана, и через месяц сокровища будут там, где им давно надлежало быть. Успеха, господа.

— Хайль Гитлер! — хором ответили ученые, вытянувшись в струнку и подняв вверх правые руки.

Проводив их взглядом, Генрих потянулся к аппарату. Он попросил дежурного срочно передать шифровку для зондеркоманды.

Глава 10 Приморск, наши дни
Сидя за рулем синего «Фольксвагена», Виталий направлялся в Приморск.

Вчера брата предали земле, похороны были достойными. Воронцов и Светлана держались хорошо. Сестренка не привела с собой экстравагантных приятелей — то ли байкеров, то ли рокеров, в кожаных потертых куртках и рваных джинсах, которые всегда отирались возле богатой девушки.

Леонида похоронили рядом с матерью, и Виталий, редко ходивший в церковь, на этот раз был почему-то уверен, что они встретятся там, на небесах, и тетя Лиля возьмет под крыло своего несчастного ребенка. Потом были поминки, однокурсники Воронцова-младшего говорили о нем много хороших слов, и некоторые пробили слезу у бедного отца.

Вадим Сергеевич надеялся, что сын со временем займет его кресло в строительной компании, и потихоньку приучал его к бизнесу.

Когда все закончилось, Вадим Сергеевич сел в машину к Виталию и положил руку ему на плечо. Рука была горячая, дрожавшая, и Громов невольно вздрогнул.

— Когда ты собираешься в Приморск? — спросил дядя. — Я бы хотел, чтобы ты поторопился.

— Дядя, ты хорошо подумал? — Детектив знал, что предприниматель Воронцов не менял своих решений, но не мог не задать этого вопроса.

— Я хорошо подумал, — неожиданно твердо отозвался Вадим Сергеевич. — Чем скорее ты найдешь ее, тем лучше.

— Ладно, поеду завтра утром, — пообещал Громов.

Дядя кивнул:

— Отлично. Поезжай. Информируй меня о всяких мелочах.

И Виталий пообещал.

В суматохе печальных дней ему удалось заскочить к Николаю, не изменившему своей привычке уничтожать пирожки. Он заплатил коллеге пять тысяч, и тот пообещал выжать из волоса все, на что способен. И выжал. Во всяком случае, действительно больше, чем ожидал Виталий.

— Эта дама — натуральная блондинка, — сообщил эксперт. — Ее возраст, к сожалению, сообщить не смогу, скажу только, что ей до тридцати.

— Возраст ее я приблизительно и сам знаю, — ответил Громов, улыбаясь.

Он хорошо знал своего брата и его предпочтения по отношению к девушкам.

Малолеток Леонид терпеть не мог, даже шестнадцатилетних считал испорченными и тупыми. Всех старше двадцати пяти он именовал «старухами» и тоже не рассматривал в качестве дам своего сердца, отдавая предпочтение ровесницам. Получалось, возраст загадочной блондинки — от восемнадцати до двадцати шести лет.

Громов прибавил и убавил года, полагая, что, возможно, девушка скрыла реальный возраст. Она во что бы то ни стало хотела познакомиться с Леонидом поближе, чтобы потом выбрать удобное место и время и убить его…

Зачем? На этот вопрос еще предстояло найти ответ.

— Если знаешь возраст — это хорошо, — Николай вклинился в его мысли, как дрель в дерево. — Обещаю, ты ее легко отыщешь. Сейчас я сообщу тебе еще кое-что. В волосе мне удалось найти остатки лекарства. Бедняжка проходит химиотерапию — у нее онкология. Стадию не скажу — до таких высот медицина еще не поднялась.

Виталий оторопел. Такого он не ожидал. Да, Николай прав. Теперь незнакомку отыскать несложно. Стоит лишь навестить онкодиспансер и поинтересоваться блондинками от восемнадцати до тридцати лет. Наверняка их там не так много. Узнав новость, Виталий хотел немедленно ехать в клинику, чтобы раскрыть преступление по горячим следам, однако Вадим Сергеевич так упорно просил привезти новоявленную дочь в ближайшие дни, что Громов не смог ему отказать.

В самом деле, преступница никуда не убежит, впрочем, даже если убежит из Белогорска, он ее настигнет.

Вот почему Виталий с утра пораньше отправился в Приморск, находившийся в четырехстах километрах от родного города, и через пять часов благодаря хорошим дорогам и быстрой езде уже ездил по курортному городку в поисках улицы Виноградной.

Улица, правильнее сказать, улочка, находилась не в центре, но в потрясающем месте — на берегу песчаного утеса золотистого цвета. Узкие тропки змейками сбегали к пляжу. Дом Марины, ничем не примечательная совдеповская одноэтажная штукатуреная постройка, прилепился почти к краю обрыва.

Несмотря на старую черепицу, облупленные рамы окон, он выглядел почти сказочным. Виноград обвивал своими толстыми стеблями почти половину домишка, еще зеленые грозди свешивались гирляндами, старые деревья окружили его, как строгие стражи, разбавляя зеленым цветом тусклость и неприглядность старого дерева и облупившейся штукатурки. Вдали бирюзовым покрывалом простиралось море, и Виталий вспомнил стихотворение, очень ему нравившееся:

Дай радость, Господи, не мне, Хотя и я ее желаю. А тем, кто с радостью ко мне Спешил, все сердце отдавая. Пусть дом их будет на скале И буря дверь его не тронет. Пусть свет горит в его окне, И ты теплом его наполни.
Этот дом стоял на скале, утопал в зелени, но не выглядел счастливым. Вряд ли житейские бури обходили его стороной.

Виталий потрогал калитку, оказавшуюся незапертой, и, оглядываясь, решился пройти в сад. Все выглядело нежилым, огород зарос сорняками. Они будто выталкивали из земли высохшие нарциссы и гиацинты, и бедные цветы не сопротивлялись, зная, что их луковицы, перезимовав, весной выбросят из земли изумрудные лучики-стебельки.

— Здесь есть кто-нибудь? — Громов подошел к окну и постучал указательным пальцем по пыльному стеклу.

— Что тебе нужно? — Пожилая женщина, с головой, повязанной платком, одетая в потертую выцветшую юбку и такую же кофту — наряд явно для работы, — поправила очки в старой роговой оправе, еле державшиеся на красном потном носе, и пошла на него, как танк Т-34, готовая бомбардировать при оказании сопротивления.

— Я к Марине Владимировне Собченко, — пояснил Виталий, выдавив из себя улыбку, хотя под грозным взглядом аборигенши улыбаться вовсе не хотелось. — Она дома, вы не знаете?

— Дом ее мне известен, — ответила бабуля (впрочем, ее возраст было трудно определить). — Пройдешь еще сто метров вправо — увидишь кладбище. Вот уже три года, как ее постоянное место жительства — там.

— Как? — растерялся молодой человек.

Рот его приоткрылся, и какая-то назойливая мошка попыталась в него залезть. Он сплюнул, чертыхнулся и посмотрел на женщину:

— Она умерла? Но почему?

— Чи инфаркт, чи инсульт. — Бабуля, произнеся эти слова, сделала ударение на первом слоге, потом пожала плечами, и старая кофточка неопределенного цвета затрещала на могучих телесах. — В общем, скоропостижно. Утром еще в огороде ковырялась, а вечером уже санитарка увезла. Бывает такое, бес знает отчего.

— Бывает, — согласился гость. — А ее дочь Маша? Она еще живет в этом доме?

Спрашивая, он не надеялся услышать положительный ответ. Слишком уж запущенным выглядел участок, да и сам дом.

— Машка-то? — Соседка усмехнулась, показав остатки зубов. Снизу их было три, а сверху — всего два. Наверное, на приведение зубов в порядок пенсии не хватало. — Давненько ее не видела. Не прошло и двух лет, как мать померла, она дом продала — и поминай как звали.

— Не видно, чтобы кто-то его купил, — удивился Виталий.

— Купили, — уверенно кивнула женщина. — Скоро приедут, строить особняк здесь будут. Место уж больно понравилось. Девчонке могли бы и больше заплатить, а дали копейки.

Виталий напрягся.

— И вы не представляете, где она может быть? — Его голос дрогнул.

Если женщина ответит отрицательно, он может никогда не отыскать свою сестру. Молодые девчонки мечтают о жизни в столице, и Маша могла туда податься и затеряться в Москве или Санкт-Петербурге.

— Оставила она мне на всякий пожарный свой адресок. — Бабуля снова поправила очки, начавшие запотевать. — Сказала, вдруг, мол, кому-то понадоблюсь. Правда, это было два года назад. Маша решила снять комнату в коммуналке, потом найти работу. Марина не смогла дать дочери образование. Денег едва хватало на жизнь, хотя она и корячилась на двух работах.

— Почему же Маша ей не помогала? — удивился Виталий. — Чем же она занималась?

— А ничем, — махнула рукой соседка. — Собиралась поступать, да никуда не поступала. У нынешней молодежи эти слова — «в институт готовлюсь» — оправдание безделья. Може, уже поступила? Тогда в общаге нашей ее найдете. У нас тут один институт — гостиничного хозяйства.

Громов очень сомневался, что Маша стала поступать в местный институт. Что-то подсказывало: она по-прежнему вольный художник, а значит, вполне может обитать по адресу, данному соседкой. Что ж, пора проверить.

— Где улица Гоголя? — спросил он соседку.

Коротким толстым пальцем с грязным ногтем та показала на дорогу.

— Поедешь налево, в город, потом на кольцо выйдешь — и направо. Дальше держишь правой стороны. Через пару километров ее и увидишь.

Несмотря на то что бабуля явно не была хорошим штурманом, Виталий довольно быстро отыскал улицу Гоголя (может быть, потому, что она состояла всего из пяти домов и располагалась почти в центре города?).

Дом, облюбованный Машей, серый, невзрачный, по идее, давно должен был войти в список зданий, предназначенных к сносу. Однако в нем жили, и об этом говорили занавески на окнах, цветы, за которыми кто-то ухаживал, и еще тысячи мелочей, не сразу бросавшихся в глаза.

Виталий поднялся на второй этаж по давно не мытой лестнице (судя по запаху в подъезде, люди иногда справляли в нем свои нужды) и постучал в квартиру номер четыре, снабженную четырьмя нерабочими звонками. Дверь тотчас открылась, будто его поджидали, и на пороге предстала воинственного вида женщина лет пятидесяти, с крашенными хной апельсиновыми волосами. Выражение ее морщинистого лица не предвещало ничего хорошего. Исходивший от нее «аромат» недвусмысленно подчеркивал, что Громов оторвал ее от важного занятия — поглощения спиртных напитков, скорее всего, дешевой водки.

— Ты к кому? — поинтересовалась она, осклабясь. — Впрочем, заходи. Выпить найдется?

Он покачал головой:

— Боюсь вас разочаровать, мадам, не в этот раз. Сегодня мне нужно поговорить с Марией Собченко. Судя по всему, она проживает в этой квартире.

Услышанное не понравилось апельсиновой даме:

— Что тебе от нее надо? Не скажешь — проваливай.

Виталий знал такой тип людей — с ними не раз приходилось работать. Они не отпустят даже незнакомца, пока не разведут его на сумму бутылки.

— Прежде всего разрешите преподнести вам это, раз уж мне не удастся составить вам компанию, — он выложил в ее коричневую руку триста рублей. — Выпейте, пожалуйста, за мое здоровье. А в следующий приход я обязательно к вам присоединюсь, — пообещал детектив.

Это ей понравилось.

— Машка в последней комнате по коридору, — объявила она, подобрев. — Вроде никуда не выходила. Ну, ты, это, слово-то держи. Будем ждать.

Расшаркавшись и надавав кучу обещаний, Виталий, зажимая нос от крепких запахов, прошел по темному пыльному коридору и постучал в деревянную дверь, когда-то выкрашенную коричневой краской. Теперь от краски остались небольшие островки — островки бедности и неустроенности.

— Кто там? — раздался молодой звонкий голос, и детектив порадовался, что теперь попал по адресу.

— Мария Собченко? — поинтересовался он. — Откройте, пожалуйста. Я по важному делу.

Послышались неторопливые шаги и прерывистое дыхание за дверью.

— Но кто вы?

— Я по поручению знакомого вашей матери, — ответил Виталий. — Ее звали Марина Владимировна Собченко?

В старом, давно не смазанном замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. Виталий увидел высокую стройную девушку со смуглым румяным лицом, черными прямыми волосами и черными, слегка раскосыми глазами. Такая оригинальная внешность удивила молодого человека. Дядя Вадим был блондином, судя по его рассказам, блондинкой была и Марина. А эта девица чернявая, как грач. Действительно ли она их родня? Потом, позже, нужно будет обязательно взять анализ ДНК.

Дядя считал Марину порядочной женщиной, возможно, так оно и было. Что, если, кроме него, она встречалась с кем-нибудь еще и, не зная, от кого забеременела, решила повесить дочь на Воронцова — все же он богат и способен помочь. Чернявая Маша заметила его пристальный взгляд, который ничуть ее не смутил. Она продолжала смотреть вызывающе, правда, не без любопытства.

— Значит, вас прислал знакомый мамы, — констатировала она, по-прежнему держа гостя на пороге. — И что от меня нужно? Мамы давно нет.

— Может быть, вы пригласите меня в комнату? — буркнул Виталий. — Держать человека на пороге — как-то негостеприимно.

Девушка пожала узкими плечами:

— Да проходи. Только воровать здесь нечего. Вот сижу и думаю, у кого бы одолжить рубликов тысячу. Не поможешь?

— Да ты сначала выслушай меня, — Громов тоже перешел на «ты». — Семь лет назад твоя мать отправила письмо в Белогорск некоему Вадиму Сергеевичу Воронцову, где рассказала о тебе. Знаешь, почему она так поступила?

Ее глаза-черносливы расширились, потом сузились, тонкие ноздри дрогнули, и девушка расхохоталась.

— Ой, только не говорите, что мой папаша не сложил буйну голову в горах Кавказа, — захлебнулась она. — Впрочем, я никогда не верила в эту сказку. Неужто тот мужик — как ты его назвал, Воронцов? — и есть мой папаша?

— Так говорила твоя мать, — Виталий ушел от ответа.

— То есть вы не верите, — она тряхнула черной гривой. — А мне по фигу. Почти девятнадцать лет я жила без папаши и проживу еще столько же. Мне от него ничего не нужно — так и передай. И, если у тебя все, давай выметайся.

Виталий оглядел комнату, в которой, кроме стола, двух стульев, старого-престарого платяного шкафа, ничего не было.

— Вадим Сергеевич Воронцов верит, что ты его дочь, и готов принять тебя, — начал он. — Вот почему прислал меня к тебе с просьбой привезти в Белогорск. Он хочет тебя увидеть.

Она даже не посмотрела в его сторону.

— Желание необоюдное. А ты сам кто будешь? Может быть, мой братец?

— Двоюродный, — признался Громов. — К сожалению, недавно, несколько дней назад, Воронцов похоронил родного сына, умершего от сердечного приступа. У него осталась дочь, ненамного моложе тебя. В общем, ты должна поехать со мной.

Маша повернулась, прищурившись:

— Знаешь что? Вообще-то я не вижу в этом никакой необходимости, ну, ехать туда. И так называемого моего папашу — если он действительно таковым является — мне не жалко. Кстати, почему вы объявились только сейчас? Матери нет уже два года, значит, и письмо она послала минимум три года назад.

Громов слегка покраснел, но ответил по возможности твердо:

— Видишь ли, письмо пришло, когда отец был в отъезде. Почту забрал мой почти столетний дед, страдавший склерозом, и забыл о ней. Сейчас он умер, и мы, разбирая его документы, наткнулись на письмо. Вот оно, — детектив вытащил слегка помятый конверт из кармана. — Хочешь почитать?

Девушка покачала головой:

— Узнаю почерк мамы. А чего хотела она? Чтобы отец забрал меня к себе?

— Марина хотела другого: чтобы Вадим Сергеевич знал о тебе, просто знал — и все, а дальше сам принимал решение, — объяснил Громов. — Так ты поедешь или нет?

Настаивая на поездке, он мысленно ругал себя.

В этой девушке не было ничего родного, не чувствовалось, по крайней мере, как любят говорить писатели, она выглядела как кукушонок, мать которого пытается спасти детеныша, подкинув в чужое гнездо. Конечно, по приезде нужно будет взять у нее анализ ДНК. Маша наморщила лоб, покрывшийся мелкими морщинками, немного подумала, помассировав щеки, и кивнула:

— А знаешь, поеду. Может быть, хотя бы три дня поживу как человек.

— Почему же три дня? — удивился Громов.

— Да потому что я смотрю этот проклятый телевизор и вижу, как отцы, прежде чем убедиться, что имеют отношение к детям, которых не знают, требуют анализ ДНК. Сейчас это стало каким-то ритуалом. Так что мы обязательно сдадим его в вашем городе. Если окажется, что я ваша родственница, — что ж, тогда сами решайте, как дальше будем жить. Если же нет — я уеду, и вы никогда больше обо мне не услышите.

Виталий почесал затылок. Честно признаться, он не ожидал от девицы таких слов. Первое, что бросалось в глаза в ее комнате, нет, скорее комнатушке размером с кладовку, — вопиющая бедность. При этом она не собиралась раскручивать на деньги своего отца или человека, который считал себя таковым. Это не могло не понравиться, не вызвать симпатию.

— Что ж, тогда собирайте вещи — и вперед. — Детектив подумал, опустив глаза, что этой девушке много времени на сборы не понадобится.

Кроме вылинявшего халата без верхней и нижней пуговиц, у нее может быть пара таких же платьев и рваные джинсы, но не такие, как у Светки, брендовые, а потертые от старости, ветхие.

Маша подтвердила его предположения:

— Да мне и собирать-то нечего. — Она открыла платяной шкаф, где висели не два, а три платья — одно с длинным рукавом (а вот брюк как раз и не оказалось), достала хозяйственную клетчатую сумку и небрежно побросала все туда. — Нижнее белье такое, что и доставать стыдно, — призналась Маша. — Если ты одолжишь мне тысячу рублей, именно одолжишь, потому что я не побирушка, то получишь ее после того, как я наконец устроюсь на работу.

— Где ты работаешь или работала? — поинтересовался Виталий, беря сумку.

— А где я могу работать? — усмехнулась девушка, подняв с плеч черные волосы (этот жест делал ее загадочнее). — Образования не получила. Да и как получить, если нет денег? Вот и приходится подвязываться на сезонки. Осенью и зимой в нашем городе нечего делать — пусто. А с курортниками открываются гостиницы. На лето я устраиваюсь горничной, а осенью хозяин всех увольняет. Приходится, как говорят, сосать лапу. В Приморске все скамейки расписаны. Даже продавцом без блата не устроишься. Может быть, в другом месте мне повезет? — Она быстро взглянула на Громова и опустила длинные ресницы. — Нет, я обещаю, что не возьму у вас ни копейки. Постараюсь устроиться на работу, если у вас с этим получше.

— Ладно, вперед и, как говорят, с песней. — Громов вышел в коридор, морщась от какофонии запахов (кислого борща, жаренной на каком-то вонючем жире картошки), и, закашлявшись, поторопился на лестничную клетку.

Девушка заковыляла за ним, обувшись в туфли на высоких каблуках.

Виталий разбирался в моде благодаря брату и сестре и сразу отметил, что такая модель вышла из моды лет десять назад.

«Наверное, еще материны», — подумал он.

Каблучки, видимо, были с набойками, которые цокали, как козьи копыта, по ступенькам.

Щелкнув ключом, Громов открыл дверь и помог девушке сесть на сиденье рядом с водительским, а сам примостился рядом.

— Клевая машинка, — Маша с интересом рассматривала салон. — Мне нечасто приходилось ездить в иномарках, разве постояльцы гостиницы иногда приглашали провести вечерок.

После этих слов, сказанных как бы между прочим, детектив напрягся. Почему-то мелькнула мысль, что Маша работала в гостинице вовсе не горничной, а девушкой по вызову, и тошнота подступила к горлу. Он с ранней юности питал неодолимое отвращение к проституткам.

Девица, словно почувствовав его состояние, скорчила забавную гримаску и толкнула его острым локотком:

— Небось подумал, что я подрабатываю проституцией? Забей на это. Не по моей части. Вечерок вечерку рознь. Когда меня приглашают в номера, я отказываюсь. Секс мне не нужен, особенно за деньги, однако хороший ужин и бокальчик шампанского — это моя слабость.

Виталий промолчал. Его сестра — если она таковой являлась — безбожно врала, и все ее ужимки выдавали ложь и испорченность. Да, не такой представлял он дочь красавицы Марины. Не такой…

Впрочем, а чего он ожидал? Курортная любовь дяди растила ее, как могла, выбиваясь из сил, чтобы ребенок был одет и накормлен, стеснялась написать Вадиму, чтобы не принести боль семье… По-своему эта женщина достойна уважения.

Ему удалось подавить чувство гадливости к испорченной девочке. В конце концов, она испорчена, потому что бедна. А сколько богатых развратниц, которым деньги совсем затуманили мозги, не собираются бросать разгульный образ жизни, никоим образом не смущаясь, что их имена постоянно мусолят в прессе.

— Тебе еще предстоит покататься в иномарках, — ободрил ее Виталий. — Ну что, поехали?

— Поехали.

Машина тронулась. Громов мельком взглянул на соседку:

— На могилу матери съездить не хочешь?

— Прошу, не надо. — Что-то грустное пробежало по ее лицу. — Потом, позже… Не сейчас.

Детектив не возражал:

— Как хочешь. — Он вырулил на дорогу, и автомобиль понесся вдоль моря, по узкому асфальтированному шоссе, гладкому, как лед. — Красиво у вас, — заметил он, любуясь бирюзой морской глади. — Знаешь, когда я увидел твой домик почти на краю утеса, вспомнил одно стихотворение. Его автор считает, что такое жилище скрыто от житейских невзгод.

Мария расхохоталась, громко, развязно, и это снова покоробило парня.

— Романтика… Может быть, какой-нибудь роскошный особняк на скале, с кучей охраны и электронным глазом, и укрывает хозяев от невзгод. Да и то дело не в скале и не в море. Впрочем, последнее слово сюда подходит. В море денег. Вот что оградит от многих неприятностей. А жалкий домишко, который я называла лачугой, не годится ни в роман, ни в стихотворение. Самый хороший сезон — лето, но летом бывают песчаные бури. Ты знаешь, какое человек испытывает чувство, когда ветер бросает ему в лицо песок горстями? Горячий воздух стягивает лицо получше любого лифтингового крема, волосы становятся похожими на солому. Хочется укрыться где-нибудь в прохладном месте, а мать кричит, чтобы мы продолжали работать в огороде, и она права. Знаешь, как нас спасали консервы? Когда не на что купить мясо, сойдет и картошка с солеными огурцами. Осенью в нашем городке начинается сезон дождей, и мы с мамой всегда мучились, потому что протекала крыша. Починить ее стоило больших денег, и мама подставляла под струю прохудившийся таз или ведро. Когда с моря дул пронзительный ветер, стекла и рамы трещали. Поверь, они не препятствовали тому, чтобы ветер просачивался в дом. Ты не представляешь, чего нам стоило прятаться от сырости и холода. У матери начался ревматизм, от него — проблемы с сердцем. Живи мы в других условиях — мать до сих пор была бы жива.

— Ей следовало написать Вадиму раньше, — проговорил Виталий. — Он и не предполагал, что Марина жила в таких условиях.

Маша насупилась:

— Ей следовало никогда не писать ему, — прохрипела она. — Никогда… Вот я еду с тобой и думаю, правильно ли сделала. Отец — если он на самом деле мой отец — привык жить без меня. Ты сказал, что у него недавно умер сын. Что ж, жаль, но я никогда его не заменю. Кроме того, у него есть дочь, которая навряд ли обрадуется моему приезду и станет портить мне жизнь.

— Со Светой мы разберемся, — пообещал Виталий. — Ты напрасно так о ней думаешь. Она очень добрая девчонка.

Маша вжалась в кресло, ссутулилась.

Громову стало ее жаль, и он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но она оттолкнула ее.

— Когда мы приедем, скажи родственникам, что я не претендую на наследство, — с пафосом заявила она. — Даже если мне преподнесут его на блюдечке с голубой каемочкой — не возьму ни копейки.

— Да прекрати ты! — буркнул Виталий. — На данный момент ситуация проще некуда. Мой дядя хочет познакомиться со своей дочерью — и все. А какие отношения сложатся у вас потом — это мне неинтересно. Разберетесь — не маленькие. — Он притормозил у крошечного татарского кафе. — Слушай, тебе не хочется поесть? Я бы не отказался от тарелки плова и греческого салата. — Маша сглотнула, но промолчала. — То, что у тебя нет денег, я уже слышал, — он распахнул дверцу, и улица дохнула жаром. — Я задал вопрос: есть будешь?

— Если немножко. — Она снова съежилась, и Громов потянул ее за руку:

— Да пойдем же. Такая спутница, как ты, уморит меня голодом.

Они вошли в зал, если так можно было назвать квадратную комнату с четырьмя столами, и сели у окна. Татарочка-официантка, с очень смуглой кожей и глазами-бусинами, спрятанными за густыми черными ресницами, улыбнувшись, подала меню.

— Девушка, я поклонник шурпы, — признался Виталий и демонстративно облизнул губы. — Мне, пожалуйста, тарелочку этого божественного блюда, а моей спутнице… — он искоса посмотрел на Машу.

— Долму, — выбрала девушка. Громову показалось, что она даже не взглянула на листы в файлах, пестрившие восточными кушаньями. — И зеленый чай, пожалуйста.

— Вам тоже чай? — осведомилась татарка, взглянув на Виталия.

— Нет, апельсиновый фреш. — Детектив вернул ей меню и подмигнул: — Знаете, когда съешь горячее и жирное, всегда хочется выпить чего-нибудь холодного.

— Да, пожалуйста, — пожала плечами официантка. — А как насчет лепешки? Тандырные, свежие, мы их сами печем.

Парень хлопнул себя по лбу, оставив на коже красную полоску:

— Как же я мог забыть! Целую лепешку, пожалуйста.

Татарочка побежала на кухню, а Виталий, извинившись перед спутницей, вышел на улицу и, достав телефон, набрал дядю.

Вадим Сергеевич тут же отозвался:

— Ты где, Виталя? Она с тобой? Ты нашел ее? Вы едете сюда?

От обилия вопросов у молодого человека слегка закружилась голова.

— Подожди, не так быстро, — прервал он взволнованного родственника. — Давай по порядку. Да, я нашел ее. Да, она со мной. Да, мы едем в Белогорск. Впрочем, вот именно сейчас не едем, а ждем шурпу и долму в татарском кафе. Ты лучше скажи, тебе удалось поговорить со Светой? Как она воспримет появление сестры?

Молчание в трубке было тягостным и гнетущим. Виталий сразу понял, что дядя не разговаривал с дочерью. Воронцов был решительным в бизнесе, но скромным и стеснительным в быту.

Ясно, он обдумывал, как преподнести эту новость родной дочери, не обидев ее.

— Значит, Света еще не в курсе, — детектив решился нарушить молчание, и его собственный голос показался ему громом среди ясного неба. — Как же ты представишь ей Машу?

— Не знаю, — выдохнул дядя. — Если ты мне поможешь, буду благодарен. В таких вопросах требуется дружеское плечо.

— Ладно, я подумаю над этим в дороге и еще позвоню, — пообещал Виталий, глядя в окно кафе.

Официантка уже расставляла блюда, и Маша, улыбнувшись, махнула ему рукой. Спрятав телефон в карман, Виталий вошел в помещение и плюхнулся на свое место, придвинув к себе дымящийся, пахнувший пряностями наваристый суп с большим куском жирной баранины.

— Ешь, не стесняйся. — От него не ускользнуло, что Маша чувствует себя не в своей тарелке.

— Ты разговаривал по телефону, — она не спросила — констатировала, взяв вилку и кусок лепешки. — Я догадываюсь с кем. С моим папашей.

Громов отправил в рот ложку ароматного супа и поморщился — шурпа была, что называется, с пылу с жару, как он и любил.

— Да, с ним. А с кем же еще я мог разговаривать?

— И разговор тебе не слишком понравился. — Для своего воспитания и образования она была удивительно наблюдательной и чуткой. — Спорим, папаша не рассказал своей доченьке обо мне?

— Угадала. — Виталий отломил кусок лепешки, посыпанной тмином. — И что с того?

— А то, что я была права! — Ее черные глаза вспыхнули, как звезды на ночном небе. — Знаешь, я передумала и жить у так называемого отца не буду, пока не придет анализ ДНК. — Она отбросила вилку. — Обойдусь без трех счастливых дней — мне не привыкать. И видеться с ним не стану раньше времени. Так что позвони ему и обрадуй. Он может ничего не говорить своей доченьке, по крайней мере пока.

Ее последние слова и раздражительность сказали Громову о многом. Девушка очень хотела обрести отца и беспокоилась, что ей это не удастся. А еще она боялась быть униженной. Бедных и незащищенных унизить легко — Маша знала это с детства.

Наверное, она уже представляла смеющееся лицо сестры, которую никогда не видела, и ее руку, размахивающую отрицательным результатом теста, а еще смущенного Вадима Сергеевича, подбиравшего слова для объяснения неловкой ситуации. Разумеется, мало кто жаждет пережить такие минуты.

Виталий подумал: Маша права, лучше ей поселиться на квартире. Кстати, она может пожить у него, а он временно переедет к дяде.

— Почему ты не идешь звонить? — Маша размазала сметану по тарелке. — Я прошу тебя, позвони и скажи, чтобы Вадим Сергеевич не беспокоился и пока ни о чем не говорил дочери. — Ее взгляд жег, как луч лазера, и Громов, махнув рукой на то, что шурпа может остыть, снова вышел на улицу.

— Дядя, — объявил он нервно дышащему в трубку Воронцову, — Маша просит выполнить ее условия. Она хочет сделать анализ ДНК и, пока не придут результаты, не встречаться ни с тобой, ни со Светой и пожить отдельно. Я тут подумал… Знаешь, она права. Ее появление может привести Свету в шоковое состояние… Возможно, зря.

— Марина не стала бы меня обманывать! — взвился Воронцов. — Ты не общался с этой женщиной, поэтому рассуждаешь так спокойно. Передай, что я не принимаю ее условий и не требую анализа. Вези ее в мой дом — и точка.

— Марина не была такой же упрямой, как и ты? — ехидно поинтересовался Громов. — Если была, то ты должен понимать: нельзя давить на такую девушку, как Маша. В противном случае ты рискуешь никогда ее не увидеть.

Воронцов продолжал раздраженно дышать, но Виталий, знавший своего дядю как облупленного, понял: он отходит. Что-что, а здравого смысла ему не занимать.

— Хорошо, — буркнул наконец Вадим Сергеевич. — Давай поселим ее в гостинице «Ялта». Я сниму ей самый роскошный номер.

— Она откажется, — вздохнул Громов. — Ей не нужны деньги, ей нужны родственники. Настоящие.

— Значит, у тебя есть соображения, где ее поселить? — поинтересовался Воронцов.

— Есть. — Виталий с сожалением посмотрел в окно кафе, где стыла его шурпа.

Если она остынет совсем, есть ее будет невозможно. Придется просить официантку разогревать суп заново. Он иногда так делал… С детства не мог терпеть холодные супы и чай.

— Дядя, прошу тебя, не спорь и дай мне поесть. Ничего страшного не произойдет, если три дня Маша поживет в моей квартире, а я обоснуюсь у тебя на третьем этаже.

— Делай как хочешь, — фыркнул мужчина и отключился.

Виталий улыбнулся одними уголками губ и бегом бросился в кафе. Он почувствовал, что победил. Дядя принял его предложение. Может быть, потом скажет ему спасибо.

— Ну что, поговорили? — поинтересовалась смуглянка, сражаясь с виноградными листьями. Они были твердыми, и тупой нож не брал их.

— Поговорили. — Виталий без аппетита хлебнул теплый, показавшийся безвкусным суп. — Как поется в песне: «Будет все, как ты захочешь». Дядя согласен подождать результаты. Три дня поживешь в моей квартире. Я набью холодильник продуктами, но готовить придется самой.

— То есть жить мы станем вместе? — уточнила девушка.

Виталий покачал головой:

— Ни в коем случае. Я не люблю никого стеснять и не терплю, чтобы стесняли меня. Посему я на три дня перееду к дяде. Он нуждается в моей поддержке.

Маша опустила глаза, и на нижние веки упала тень.

— Ладно. Мне не хочется диктовать свои условия во всем.

Виталий взял в руку баранью кость. Мясо уже начинало покрываться жиром и не вызывало аппетита.

— Скучать тебе не придется, — пообещал он. — Я покажу наш город. В нем, правда, нет моря, но вся прелесть в горах. Мы даже можем поехать туда. Ты когда-нибудь пила воду из кристально чистых родников, купалась в холодных девственных озерах? А знаешь, насколько красивы горные цветы?

Девушка покачала головой:

— Откуда мне знать? Если я и выезжала из Приморска, то только за продуктами в соседнюю деревню. Там тоже нет моря, но нет и гор, тем более кристально чистых родников. Зато есть пожухлая рыжая трава, на которой пасутся тощие рыжие коровы. — Ее черные глаза-сливы затуманились, словно покрылись пеленой.

— Не очень впечатляет. — Виталий посмотрел на часы. — Хорошо, когда дорога пустая. Мы почти приехали.

Маша чуть побледнела и опустила голову.

— Я бы хотела сделать анализ как можно скорее, — прошептала она.

Громов кивнул:

— Судя по всему, этого хотят все. Ну, кроме Светы, которая тебя не знает. Возле моего дома находится вполне приличная лаборатория, но мы поступим иначе. Пакетики и тампоны у меня найдутся. Я привезу тебя в квартиру, ты приведешь себя в порядок и подготовишь биологический материал. За это время я успею сгонять к дяде и возьму у него то же самое. А потом подскочу в полицию. Там у меня знакомый эксперт Николай Вяликов. Думаю, он управится за два дня.

— Почему у тебя знакомые в полиции? — Она по-прежнему не поднимала глаз, сложив руки на коленях, как примерная девочка. — Ты там работаешь?

Виталий улыбнулся, сощурившись:

— Представь себе, работал. Но в этом году не прошел аттестацию.

— Как это? — не поняла Маша. — Какую аттестацию?

— Раньше говорили проще — на профпригодность, — пояснил Громов, потерев переносицу.

Разговор на эту тему был ему неприятен — он даже не ожидал. Может быть, дядя был прав, утверждая, что его место — в полиции? Впрочем, какая разница — прав или не прав. Его выгнали, он нашел другую работу, и о прошлом следовало забыть.

— Ты переживал. — Маша не спрашивала, она констатировала факт. — Ты и сейчас переживаешь.

— Переживал, — признался Виталий. — Что касается сейчас… Я решил стать частным детективом. Они больше зарабатывают, а геморроя меньше.

Она сморщила нос:

— Откуда ты знаешь?

Громов не ответил, подрулив к маленькому стихийному рынку на окраине Приморска. По субботам и воскресеньям окрестные сельские жители свозили сюда плоды своего труда — любовно выращенные на собственных огородах и в садах овощи и фрукты, домашнюю птицу, кормленную настоящим зерном и не пахнувшую, как в супермаркетах, рыбой (почему рыбой — ответ на этот вопрос не находил ни один полицейский), иногда говядину, свинину и баранину. Ну, а уж молочные продукты радовали изобилием. И творог не серел на второй день, как разрекламированный «Президент», не покрывался плесенью, а благоухал молоком с неделю точно.

— Ты привыкла к натуральным продуктам. — Виталий дотронулся до острого колена, выпирающего из-под ветхой материи платья. — Сейчас мы купим всего, что тебе захочется. Здесь есть даже домашний хлеб, не представляешь, какой вкусный.

Лицо Маши не выразило радости, оставаясь равнодушным.

— Мне ничего не хочется, — пробормотала она. — Купи на свое усмотрение.

— Ладно. — Виталий открыл водительскую дверь. — Слушай, а ты действительно умеешь готовить? Жаль, если парное мясо будет портиться в морозилке.

— Представь себе, умею. — Глаза Маши стали узкими и злыми темными щелями. — Купи говяжьи ребра и все для борща. Да, и молока.

— Слушаюсь и повинуюсь, — Громов поклонился и, взяв пакет с заднего сиденья, отправился на рынок.

Сегодня, на их счастье, было мало людей, и Виталий быстро заполнил пакет овощами и мясом. Складывая покупки в багажник, парень открыл кошелек и пересчитал оставшуюся наличность. Не так много, но хватит на пару платьев и приличные босоножки. Садясь за руль, он еще раз кинул взгляд на коленки спутницы. Негоже, если она появится перед отцом в чем попало. Если он действительно ее отец… Надо поторопиться.

— Заедем еще в одно место, — детектив нажал педаль газа.

— Одежда моя не нравится, — усмехнулась Маша. — Не спрашивай, как догадалась, это и дураку понятно. — Она вдруг посерьезнела, и Громову показалось, что с ним сидела не восемнадцатилетняя девочка, а взрослая женщина. — Только вот одежду я от тебя не возьму. Если ДНК подтвердит отцовство, я все равно явлюсь в этом драном платье, потому что не испытываю к папаше никаких чувств, кроме презрения. Пусть увидит, как жила его родная дочь.

— Зря ты так, — вздохнул Громов. — Вадим Сергеевич не виноват. И чем скорее ты это поймешь, тем для всех будет лучше. Я уже повторял, что мой дядя понятия не имел о том, что у него появилась дочь в Приморске.

— От таких отношений могут рождаться дети, — буркнула Маша, и ее маленькие кулачки задрожали на коленях.

— Ладно, — примирительно сказал Виталий, — давай сменим тему. В конце концов, какое мне дело, как ты предстанешь перед отцом, если, выражаясь твоими словами, это подтвердит тест? Хочешь предстать неряхой и замарашкой — твое право. Я умываю руки. Так сказал Понтий Пилат, когда ему не удалось спасти Иисуса Христа.

Маша ничего не ответила и до дома Виталия молчала. Когда они подъехали к подъеду, Громов скомандовал:

— Выходи. Свои вещи понесешь сама. На мне пакеты с едой. — Она молча повиновалась. — Второй этаж. — Подхватив пакеты, детектив взбежал по лестнице и, достав ключ, открыл дверь квартиры. — Заходи, чувствуй себя как дома. Моя квартира действительно станет для тебя домом, пусть и на пару дней.

Войдя в прихожую, она скинула старомодные залатанные туфли. В таком тряпье не работали на участке дяди даже его садовники. Может, удастся уговорить ее сменить хотя бы обувь?

— Тапки нужны? — поинтересовался Виталий. — Возьми серые, поменьше размером.

— Спасибо. — Маша заглянула в гостиную и охнула: — Хатка-то у тебя модерновая.

Она была права. Работая в полиции, Громов имел не так уж много, но и не так уж мало, на девчонок особо не тратился, а вот на обстановку квартиры денег не жалел. Будущий детектив выбрал угловую итальянскую мебель для двух комнат, и благодаря этому они смотрелись стильно и модно. Диван с белой обивкой, занимал мало места и прекрасно располагался в одном из углов комнаты. Небольшой столик, кресла на маленьких ножках — все предназначалось не только для удобства, но и для красоты.

— Жаль, ковров нет. — Маша потерлась большим пальцем о паркет. — Что же, такую красоту постоянно натирать или мыть?

— Ковры давно вышли из моды, — Виталий представил обстановку маленького домишки Марины.

Наверное, в нем и стены были увешаны старыми, съеденными молью коврами. Да, когда-то эта часть интерьера говорила о благополучии владельца квартиры, теперь же — скорее о бедности.

Маша плюхнулась на диван, ласково потрогала дорогую обвивку.

— Я буду спать здесь, пока… — Девушка замялась. — Ну, пока… Давай свой пакетик. Не будем тратить времени.

— Не будем. — Виталий покопался в сумке и кинул ей маленький полиэтиленовый пакет для улик и ватные палочки. — В пакет положи парочку своих волос, а ватку просто наслюнявь и кинь туда же. А я позвоню Николаю и спрошу, можно ли сейчас к нему подъехать.

— Заметано. — Маша почему-то брезгливо взглянула на пакет. — Послать бы этого папашу подальше без всяких ДНК… Ну, да ладно, столько труда затрачено… Ты вот поперся в наш городишко ради меня, товарища вот побеспокоишь. Черт с вами. Иди звони своему эскулапу.

— Да не эскулапу, а патологоанатому, судмедэксперту, — уточнил Громов. — Зря ты паришься. Воронцовы — хорошая семья.

Девушка махнула рукой с неухоженными обгрызенными ногтями, которые, наверное, не красил и лак.

— Ножницы дашь? Стремно как-то волосы выдирать. Лучше обрежу.

Громов кинул ей маникюрные ножницы, оставшиеся от старого маминого набора и всегда лежавшие на нижней полке шкафа, и, вытащив мобильный, вышел в коридор.

Ему казалось, что разговор с Николаем смутит гостью. И действительно, она играла ножницами, будто раздумывая, стоит ли расставаться даже с парой волосков ради анализа, на котором, кстати, сама и настояла.

Виталий, улыбнувшись, набрал Николая, заранее представляя его с огромной кружкой крепкого, почти черного чая и пирожками с разной начинкой — своим любимым кушаньем.

Коля отозвался не сразу, наверное, сначала тщательно пережевав пищу, как советовал герой Ильфа и Петрова, завхоз богадельни, в знаменитом романе «Двенадцать стульев», этим помогая обществу.

— Слушаю тебя, дорогой.

— Ты уже дома или на работе? — осведомился Виталий. — Понимаю, время гребет к вечеру, но… — И он запел: «Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи, я отправлюсь за тобой, что бы путь мне ни пророчил…»

— Хватит паясничать. — По голосу Николая чувствовалось, что он улыбается. — Для тебя я готов на многое, даже на то, чтобы вылезти из мягкого кресла и потопать обратно в отдел. Колись, что у тебя случилось?

— Нужно сделать тест ДНК, — признался Виталий, — проверить родственные связи двух людей. За один день управишься?

— За два. — Вяликов ответил именно так, как и ожидал Громов. — Аппаратура у нас не такая, как в сериалах показывают. Там колбочки куда-то сунул — и враз тебе на мониторе все высветилось. У нас посложнее будет. И ежели тебе срочно, так и быть, оторву свою толстую задницу и примчусь в отдел, тем более мне от дома до любимой работы десять минут — хоть в этом повезло, могу без транспорта обойтись.

— Тогда и я лечу, только приземлюсь через полчасика, — пообещал Виталий, сунул телефон в карман и вошел в гостиную.

Маша по-прежнему сидела в кресле, рассматривая грязные пальцы на ногах. Ее смуглое лицо ничего не выражало — ни надежд, ни сомнений — ничего.

— На, держи, — она швырнула ему через стол непрозрачный небольшой пакет молочного цвета. — Сюда я вложила пакетик с материалом. Мне кажется, так будет удобнее. Кинешь сюда материал папашки и запечатаешь. Ты ведь сейчас к нему? Привет не передаю.

Виталий хотел буркнуть, что никто в ее привете и не нуждается, но передумал. Девчонка явно нервничала, он неплохо разбирался в психологии. Стресс — это не только когда психуют.

Известный ученый Селье выделял четыре стадии стресса. Если верить его работе, Маша находилась в третьей. Она израсходовала силы, потратив на это много энергии, и теперь постепенно впадала в депрессию.

— Ты поесть себе приготовь, — посоветовал он, стараясь говорить ласково, и она подняла на него усталые глаза-черносливы. — Не хватало, чтобы моя гостья с голоду загнулась. — Громов подмигнул: — Чай, кофе найдешь в шкафчике в кухне, там же и сгущенка. А свежее молоко вскипяти, в шкафчике большая кастрюля, ты ее сразу увидишь.

— Не парься, — видимо, этот жаргонизм был ее любимым словом. — Не пропаду. — Когда Виталий вышел на лестничную клетку, оставив Машу одну, ему стало легче.

Он не мог сказать про свою предполагаемую двоюродную сестру ничего плохого, ну, разве только то, что она груба и невоспитанна и что он не чувствует никаких связей, незримых нитей, так или иначе связывающих людей, родных по крови.

Может быть, поэтому девушка действовала на него угнетающе, будто инородное тело, и, оставшись в одиночестве, детектив вздохнул спокойно.

Садясь за руль, Виталий подумал: с ее приездом он забросил дела, которые казались ему важными, например убийство брата, совершенно точно, без всяких анализов, родного и любимого.

Да, он пообещал дяде разыскать его дочь, но также пообещал найти убийцу сына и от своих обещаний отступать не собирался. Кроме всего прочего, его тревожила смерть деда, тоже загадочная, однако с этим Виталий решил повременить. В конце концов, в доме ничего не взяли, не пытались проникнуть. Дед, извини, но тебе придется подождать. Что, если ты сам свел счеты с жизнью? С каждым годом ты становился все невыносимее. Может быть, все дело в склерозе? В маразме, если уж правильно выразиться? Но самоубиться (это слово, нелогичное и неправильное, но такое выразительное, написала в предсмертной записке Галина Бениславская на могиле возлюбленного Сергея Есенина) таким способом? Или у больных склерозом стариков появляется какая-то ведомая только им логика? Зачем пилить ступеньку, потом лезть, чтобы заведомо упасть? Что касается мгновенной безболезненной смерти — это еще бабушка надвое сказала. Упади Сергей Лаврентьевич на скошенную траву, аккуратным стожком сложенную в двух шагах от лестницы, мог бы остаться в живых. Ладно, этим он займется после. В своих невеселых мыслях Виталий подъехал к дому дяди и с удивлением обнаружил его, стоявшего на крыльце и с нетерпением смотревшего на дорогу.

Бедный Воронцов ждал его, последние события прибавили морщин его почти гладкой коже, а ожидание встречи с дочерью — Виталий видел, что Вадим Сергеевич не сомневался, что Маша — его дочь, — совсем состарило, сгорбило еще недавно моложавого, следившего за собой мужчину. Не поздоровавшись с племянником, бедняга бросился к нему и спросил с придыханием:

— Ты видел ее? Как она? Вылитая Марина, да? Или есть что-то наше, воронцовское?

— Марину я не видел даже на фотографии. — Виталий сжал его холодную руку. Такую холодную, что его самого пробрала дрожь. — А воронцовского в ней ни капли — это я тебе точно скажу. Чернявая, как грач. В нашем роду вроде все блондины. — Воронцов скривился, будто разжевал ломтик лимона, ничем не запивая.

— Я чувствую, что это моя дочь, — прошептал он, подняв глаза к небу. — Мариша не могла мне солгать.

— Я уважаю твои чувства, — поддакнул племянник. — Но вынужден спросить: ты приготовил генетический материал? Уточняю: это целиком ее идея. Она не желает войти в семью, не будучи уверенной, что имеет к ней какое-то отношение.

Слова Громова вызвали у Вадима Сергеевича слезы.

— Узнаю ее мать, — он почти прорыдал. — Марина беспокоилась о том, чтобы ни одна живая душа не узнала о наших отношениях, чтобы не дошло до Лили и чтобы она и дети не страдали. И мы не страдали… В то время как она… — Воронцов быстро сунул в руки племяннику пакетик. — Здесь все, что нужно. Вези в свою лабораторию, хотя я заранее знаю результат.

— Как скажешь, — Виталий приобнял его: — дядя, как ты себя чувствуешь? Как Светка?

— Снимает стресс своими способами, — на тонких бескровных губах дяди появилось подобие улыбки. — Плачет по брату, но со мной говорить по душам не хочет. Мне казалось, вместе нам было бы легче пережить горе. Но моя дочь привела патлатого знакомого, и они хлещут виски с апельсиновым соком и слушают какую-то сумбурную музыку. Пускай, если ей так лучше. Бедной девочке еще предстоит узнать о своей сестре. Не знаю, как она воспримет такую новость… — Воронцов поежился.

Смеркалось, солнце начинало садиться, окрасив горизонт в кровавый цвет. Где-то там, за горами, пряталось море, роскошное бирюзовое зеркало, в котором ему так и не довелось искупаться сегодня.

— Извини. — Он бросил материал в молочный пакет и запечатал его, не посмотрев лишний раз на содержимое — зачем? — Меня ждут. Хочу отдать материал Николаю Вяликову, своему бывшему коллеге. Он ждет меня.

Воронцов деловито кивнул:

— Когда будут результаты?

— Коля обещал уложиться в два дня.

Дядя вздохнул, словно это решало его судьбу. Хотя в какой-то мере…

— Долго, слишком долго. Может, в частной сделали бы быстрее?

— Может, — кивнул Виталий, — но Коле я доверяю.

Обняв дядю на прощание, он заскочил в машину и уже через десять минут подъезжал к отделу.

Сумерки сгущались, становились вязкими, как всегда в южных городах, однако это не помешало Виталию разглядеть «Скорую», стоявшую возле главного входа, и бывших коллег — двух оперативников и двух следователей. Одного из оперов, Василия Каширского, он знал давно и уважал за профессионализм и въедливость.

— Что случилось? — спросил он Василия, не поздоровавшись, наполовину высунувшись из машины.

Каширский вздрогнул и обернулся. На лице появилось приветливое выражение:

— Привет, Виталька. Да ЧП тут у нас. Вяликова какой-то гад сбил.

— Вяликова? — Громову показалось, что на него обрушился небесный свод, придавил к земле. — Но кто? Как?

— Какой-то негодяй, — пояснил следователь Паша Осипов, не оборачиваясь. — Ума не приложу, зачем Колька вернулся. Сам отпросился пораньше — и на тебе.

— Насмерть? — Громову хотелось заткнуть уши, чтобы не услышать положительный ответ.

Но, на его счастье, Василий покачал головой:

— Без сознания, но врачи пообещали, что жить будет.

Как бы в подтверждение его слов «Скорая», включив мигалку, с визгом понеслась по улице.

— Его взяли? — Виталий имел в виду преступника, и ребята, проработавшие с ним бок о бок не один год, заговорили наперебой:

— Скрылся, гад. Не остановился, сволочь. Номера, естественно, никто не запомнил, потому что такой наглости — ДТП у отдела полиции — не ожидали. Да и марку не особенно. Джип — и все.

— Мы уже обратились к гайцам, — вставил Каширский. — Здесь есть камеры. Наверняка гад на них засветился.

Виталий все еще не мог прийти в себя:

— Но как так? Почему? Это что — специально?

Паша дернул широким борцовским плечом:

— Не думаю. Обычно Коля был с нами откровенен. Случалось, когда его пытались подкупить, чтобы он подделал результаты экспертизы, и даже угрожали. Но в последнее время никто его не донимал. Да и дел у нас таких не было…

«Не было, потому что вы не давали ему говорить правду, — чуть не вырвалось у Виталия. — Вы делаете так, как говорит полковник. А у него одна задача — избежать висяков. Вот и явное убийство моего брата списали на обычный передоз».

— Кстати, ты тут случайно? — У второго опера, Сергея Ткача, бывшего боксера, охранника, парня гориллообразной внешности и мозгами курицы, дрогнули мускулы на шее (Громов его терпеть не мог, и Ткач платил ему взаимностью). — Или в гости пришел?

— Совершенно случайно. — Виталий удивился, как убедительно прозвучало его вранье. — Завтра навещу Колю. Вы не знаете, в какую больницу его увезли?

— В Первую городскую, — буркнул Сергей. — Думаю, пару дней там нечего делать. Его здорово ударило, подбросило, как мяч. Знаешь, я очень удивился, когда врач нащупал пульс.

— Это же Колька! — отозвался Василий с любовью и пригладил редкие светлые волосенки. — Он выкарабкается! Ну, бывай. Мы тоже домой собираемся. Заходи в гости.

— Кстати, ты еще не стал великим детективом? — усмехнулся Ткач, трогая ямочку на подбородке, делавшую его похожим на капризного мальчика. — Ниро Вульф, а? Если что — приду к тебе за консультацией. Может быть, не возьмешь с меня деньги?

— Может, и не возьму, — буркнул Громов. — Может, даже не приму. «Куда мне до тебя, хоть ты в Париже не был», — пропел он, перефразируя Высоцкого.

Ему было прекрасно известно, что Сергей принимал активное участие в том, чтобы его, Виталия, выгнали из полиции.

Завистливый до безобразия, он завидовал всему: богатому дяде, успехам Громова, ни одного дела не превратившего в висяк.

Сергей рассказывал, что с детства мечтал стать следователем, однако на юрфак не попал, пришлось получить среднее образование и пройти долгий путь от боксера с неудавшейся карьерой, охранника с подмоченной репутацией до опера.

В тот момент, когда это чудо света (именно так именовал его Громов) явился в полицию, чтобы устроиться на работу, им требовались люди. Так Ткач и оказался на оперативной работе. Это занятие ни в коей мере нельзя назвать легким. Оперативник собирает информацию и не пропускает важные улики. Правда, следует оговориться: если это хороший оперативник. Плохой же и с людьми поговорить не умеет.

Так вот, Ткач был именно плохим оперативником и, на его несчастье, настолько тупым, чтобы этого не понимать. Отсюда патологическая зависть к блатникам или везунчикам (талантливые и трудолюбивые делились им на две категории).

Громов относился к везунчикам и не избежал ненависти Ткача.

Иногда Виталий задавался вопросом: почему такие, как Серега, прошли аттестацию в отличие от него, пока Каширский не объяснил ему, что бывший боксер грешит стукачеством и порой заходит в кабинет полковника, чтобы заложить коллег.

Об этом ему сообщила секретарь Лариса, красивая белокурая дама модельной внешности, немного смахивавшая на Викторию Лопыреву. Ей было невдомек, как можно, вывалив на человека мешок с дерьмом, потом как ни в чем не бывало здороваться с ним за руку, хлопать по плечу, как старого друга.

Узнав об этом, Василий хотел набить Ткачу его тупую румяную рожу, но передумал. Полковник ни за что не уволил бы опера, он для него ценный кадр. А вот того, кто сообщил о стукачестве, опытные полицейские вычислили бы довольно быстро — и Лариса подверглась бы наказанию со стороны своего шефа. А девчонка держалась за работу, да еще как! На ней висела больная мать, на лечение которой требовались деньги.

Нет, Лариску никак нельзя было подставлять, лучше уж оставить все как есть.

Виталий знал, что добром это не кончится. Ткач рано или поздно уверует в свою «депутатскую» неприкосновенность», и, если его не остановить, многие головы будут срублеными.

— Пусть пока стучит, — говорил Василий. — Потом что-нибудь придумаем. Может, сам под пулю подставится, он ведь тупой, как бревно.

— И трусливый, как заяц, — дополнил Громов. — Не дождешься.

— Ребята его не уважают и не скрывают этого, — признался Каширский. — Может, сам уволится?

— Слишком хорошо о нем думаешь, — усмехнулся детектив.

Этот разговор состоялся полгода назад, и за эти полгода ничего не изменилось. Сергей продолжал стучать и пребывать в фаворе у начальства, так и не научившись оперативной работе. Однако то, что его оставили в полиции, позволяло Ткачу смотреть на Виталия свысока. Вот почему он не обратил внимания на насмешку Громова, фыркнул и сел в новенькую «Тойоту» — предел мечтаний Виталия. «Ты, гад, еще и взятки берешь», — подумал детектив, залез в свой автомобиль и, проехав два квартала, притормозил у лаборатории «Гематест», надеясь, что она еще не закрыта.

Громов не ошибся. Контора работала до девяти, и приветливая девушка в ослепительно-белом халате и шапочке приняла у него материал, пообещав выдать результат завтра к вечеру. Молодого человека покоробила сумма, однако он, не колеблясь, выложил деньги.

Ослепительная девушка стала еще ослепительнее.

— Значит, ждем вас завтра, — промурлыкала она, оценивающе взглянув на Громова и, видимо, решая, стоит ли он более пристального внимания.

Виталий не успел переодеться: под мышками на светлой рубашке красовались разводы пота, издавая неприятный запах, волосы растрепались, кроссовки посерели от пыли.

Администратор, конечно, это все заметила не хуже оперативного работника и сделала вывод, что более пристального внимания клиент не стоит.

Виталий лишился более любезной улыбки, впрочем, даже не заметив этого.

Его интересовало совершенно другое. В голове, как надоедливые пчелы, роились разные мысли, и детектив не знал, с чего начать. Впрочем, сегодня впору заканчивать трудовой день. Надо наведаться к Маше, посмотреть, как у нее дела, потом собрать кое-какие вещи и уехать к дяде, чтобы не смущать девчонку.

Громов открыл бардачок и бросил туда квитанцию, выписанную белоснежной девушкой. Она мягко спланировала на документы, отданные ему Николаем, — заключение об опилках и волосе, найденном в машине Леонида, и содержимом его желудка.

Хорошо, что бедняга Коля успел отдать бумаги. Виталий не собирался бросать поиски убийцы брата. Он обязательно найдет его и заставит ответить. Заставит…

Его мысли, как скакуны, перескочили на тест ДНК.

Завтра все станет ясно, третьего варианта быть не может, однако Громов все равно не предполагал, как развернутся события. Если Маша все же дочь Воронцова, как отреагирует на это Света? Уместно ли на месте дяди вводить в дом эту девушку именно сейчас, когда не прошло и девяти дней со смерти сына? А если Маша не дочь Воронцова, как поведет себя эта своенравная девушка?

Выставлять ее из квартиры вроде как некрасиво — Громов подумал об этом неожиданно для себя. Он по-прежнему ничего не чувствовал к ней, однако выгонять ее сразу после результатов ДНК было бы неправильно.

В конце концов, Маша вела себя прилично, не думала о деньгах предполагаемого отца, не хотела знакомиться с родственниками раньше времени.

Ладно, пусть поживет пару дней или больше — он покажет ей город, как обещал. А потом…

Виталий прекрасно изучил своего дядю и был уверен, что Вадим Сергеевич не оставит без помощи дочь Марины — даже если тест покажет: к нему она не имеет никакого отношения.

Размышляя об этом, Громов не заметил, как доехал до своего дома. В окнах его квартиры горел свет, и детектив задумался о семье, о жене и детях.

Может быть, он напрасно расстался с Надеждой? Женись он на ней — и вот уж года два его ждали бы горячие обеды и ужины. Ох, эта чертова нерешительность и нежелание расстаться со свободой! Виталию до боли захотелось увидеть Надежду, поговорить с ней, попросить прощения…

Хотя за что извиняться? За правду? Ведь не осуждают же Онегина, давшего суровую отповедь Татьяне.

Ладно, сейчас не время об этом думать. Подумаем лучше о Маше.

Виталий припарковал «Фольксваген» на привычном месте и, войдя в подъезд, стал медленно подниматься по лестнице. Дверь в квартиру оказалась незапертой, из щели тянуло пригоревшей едой. Вероятно, Маша погорячилась, буркнув, что умеет готовить.

Толкнув дверь, Громов вошел в коридор и закашлялся. Едкий дым заполнил нос, проник в горло.

— Маша, ты жива? — крикнул он, прикрывая нос платком.

Девушка, в рваных джинсах и майке, вышла из кухни с виноватым лицом, держа в руках сковородку, на которой дымилось что-то бесформенное.

— Извини, я хотела сделать отбивные… Но у меня была другая плита.

— Конечно, виновата плита, — он попытался ее успокоить, однако Маша восприняла это как насмешку.

— Да, говорю же тебе как есть. Мне надо к ней приноровиться. — Она бросила сковородку в раковину, включила воду и тихо добавила: — Может, и приноравливаться не придется. Ты отдал материал на тест?

— Ну, ты же этого хотела. — Громов прошел в ванную, вымыл руки, пригладил растрепавшиеся волосы, отметив бледность лица и круги под глазами.

Впрочем, чему удивляться, если весь день он крутился как белка в колесе?

Знакомая домашняя обстановка расслабила, диван позвал в свои объятия, но он попытался отогнать от себя навалившуюся усталость. В конце концов, нужно приготовить ужин для девушки, которая, вероятно, радовала мать только тем, что родилась на свет, не помогая бедной женщине ни в хозяйстве, ни заработанными деньгами. Это, конечно, не прибавило к ней симпатии.

— Что тут у тебя случилось? — Он брезгливо взял сковороду, которая еще дымилась. Куски мяса, превратившиеся в уголь, приросли к ней намертво, и ему пришлось приложить усилия, чтобы отодрать их от поверхности. — Выходит, мяса на ужин не будет. Ну, и бог с ним. Давай сварганим традиционное блюдо холостяка — яичницу с колбасой и помидорами.

Маша покорно открыла холодильник и достала четыре коричневых с крапинками яйца, большой розовый помидор и кусок вареной колбасы.

Когда она взяла в руки нож, Громов аккуратно отобрал у нее столовый прибор — еще порежется.

— Готовить яичницу и шашлык — мужское дело, — заявил он, кромсая колбасу и помидор. — Ты об этом никогда не слышала?

— Только про шашлык. — Маша, на его удивление, не возражала, что готовкой займется хозяин квартиры. — Мама говорила, что самые хорошие повара на свете — мужчины.

— Это верно. — Виталий бросил на отмытую сковороду кусок сливочного масла, подождал, пока оно растаяло и зашипело, а потом отправил туда колбасу. — Мне вот ужасно нравится готовить, правда, блюда восточной кухни пока для меня недоступны. Но в скором времени я надеюсь овладеть и этим искусством. — Колбаса быстро подрумянилась, за ней последовали помидоры, а потом взбитые яйца. Вскоре незатейливое блюдо было готово, разложено по тарелкам и посыпано укропом.

— Налетай, — пригласил он Машу. — Бери хлеб, так сытнее.

Девушка сглотнула голодную слюну, опустилась на стул и смела все в мгновение ока. С аппетитом у нее явно было все в порядке.

Виталий тоже поторопился опустошить тарелку.

— Посуду помоешь сама, — распорядился он. — Здесь нет ничего сложного. Моющие средства в нише под мойкой. Захочешь еще что-нибудь перекусить — сделаешь бутерброд. Благо продуктов мы накупили достаточно. Она сверкнула глазами-черносливами:

— Уже уходишь?

— Обещал дяде переночевать у него. Да ты об этом знаешь. — Виталий бросил в спортивную сумку чистую майку и еще кое-какие вещи.

Зубную щетку и бритвенные приборы можно было не брать. Они стояли у дяди в ванной. «Это и твой дом», — сказал ему однажды Вадим Сергеевич и сделал все, чтобы в огромном особняке Виталий никогда не чувствовал себя чужим. На третьем этаже у него была своя комната, ожидавшая его в любое время дня и ночи.

— Ну, я пошел, — собравшись, Громов направился к двери.

Маша шла следом.

— Ты оставляешь меня совсем одну, — сказала она укоризненно, но в ее голосе слышались нотки облегчения.

— Ничего с тобой не случится, — усмехнулся Виталий. — Но запрись получше. Утром я приеду, мы позавтракаем, погуляем по городу и поедем за результатом анализа. — Девушка опустила глаза, вероятно, задавшись вопросом, что будет после получения результатов теста, однако ничего не спросила. — Все, пока. — Громов закрыл за собой дверь и снова почувствовал себя лучше.

Да, наедине с этой Машей не так уж и комфортно. Нет, не появляется к ней ничего — ничего, что позволило бы считать ее своей сестрой. Честно говоря, ему и не хотелось, чтобы она оказалась родственницей, да еще такой близкой. Было в ней что-то такое… Несомненно, было, только дяде об этом необязательно знать.

Глава 11 Армавир, 1942 год
Рейхсфюрер убедился, что совет, данный Шелленбергом, действительно бесценен. Ученые-нацисты взялись за дело, постоянно держа связь с агентурой, как паутина, опутавшей Советский Союз, и вскоре напали на след некой Авдеевой — инструктора секретного отдела горисполкома, вывезшей чемодан на старом разбитом грузовике.

Командиру зондеркоманды удалось перехватить машину, на которой собиралась эвакуироваться худенькая старушка в старом сером пальто, с густыми седыми вьющимися волосами, — мать Мирры Авдеевой. Ее привели в одноэтажный дом, когда-то бывший кинотеатром, где теперь расположилось гестапо, и три дня подвергали самым изощренным пыткам.

Фашистские палачи старались изо всех сил, и не только потому, что получили приказ самого Гиммлера. Анна Яковлевна была еврейкой, низшим сортом, она заслуживала смерти, но перед смертью должна была сказать, куда направилась ее дочь. Ее слезы, жалобные крики и уверения, что ей ничего не известно, не трогали мучителей.

Напрасно Анна Яковлевна говорила, что дочь умчалась на машине, едва попрощавшись с ней и пообещав скоро встретиться. Нацистские звери придумывали все новые и новые, более изощренные пытки, и сердце несчастной не выдержало.

— Я счастлива, что не выдала дочь, — прошептала Авдеева, когда один из фашистов принялся выжигать звезду на дряблой худой груди, и ее голова упала на плечо.

Второй солдат взял ведро ледяной воды, приготовленное вместо нашатырного спирта, и выплеснул в окровавленное лицо, закрытое седыми, жесткими от спекшейся крови волосами.

Но женщина не очнулась.

Мучитель, издав удивленный возглас, принялся бить по впалым желтым морщинистым щекам, потом выругался, опустив руки.

— Перестарались, — произнес он, до крови закусив нижнюю губу. — Вскоре прибудет командование. Как ты думаешь, скажут ли нам за это спасибо?

Первый почесал коротко стриженный затылок. Его мальчишеское розовое лоснящееся лицо было спокойно, словно в закрытой комнате без окон с затхлым запахом не происходило ничего ужасного, словно труп женщины с искаженным лицом и заскорузлыми от крови курчавыми седыми волосами не взывал к возмездию.

— Спасибо, может, и не скажут, только ничего не сделают, — буркнул он. — Теперь одной жидовкой меньше. Правда, нам не удалось поймать начальника горисполкома. Мне кажется, только он и Авдеева знали, куда повезут груз.

Второй, чуть постарше, но тоже молодой и тоже давно забывший, что такое совесть в общепринятом смысле этого слова, задумчиво поглядел на него:

— А почему все так уверены, что знали только эти двое? Допустим, жидовка действительно была ни при чем. Неужели никто не присутствовал при погрузке чемодана в машину? Кто-то его выносил, не Авдеева же. Судя по находящимся там драгоценностям, он был очень тяжелым. Что, если поискать свидетелей? Чем черт не шутит?

— Ты прав, Фридрих, — выдавил второй, развязывая руки Анне Яковлевне. Тело медленно сползло на пол. — Сейчас мы пойдем к командиру, пусть отправит людей на их поиски. И пусть вынесут отсюда старую ведьму, она действует мне на нервы.

Фридрих сплюнул на пол и растер плевок, приземлившийся у белой, будто фарфоровой руки покойницы, носком вычищенного сапога. Он, как и все немцы, любил аккуратность.

— Думаю, мы выполним приказ начальства.

Улыбаясь, они вышли из душной, пропахшей потом и немецким мылом комнаты и, пройдя по коридору, оказались перед обитой дерматином дверью и тихо постучали. Приглашение войти прозвучало резко, как выстрел, но не испугало палачей. Они прекрасно знали своего командира, худощавого лысого Альфреда Майна, такого же безжалостного, как и его солдаты.

Весть о смерти еврейки Майн воспринял совершенно спокойно, на худом вытянутом лице с впалыми желтыми щеками (Альфред часто жаловался на печень) не дрогнул ни один мускул.

Фридриху даже показалось, что в его водянистых серых глазах блеснули веселые искорки.

— Да, мать могла ничего не знать, — лающим голосом произнес он. — Мы бережем своих матерей. Да, вы правы, следует поискать других свидетелей. Подключите к поиску всех. И развесьте по городу листовки. За голову этой Авдеевой обещайте десять тысяч марок. Не может быть, чтобы никто ничего не видел и не слышал.

Сыны Рейха поспешили к своим товарищам, и вскоре гестапо заполнилось людьми, которые были виноваты лишь в том, что жили в соседнем с горисполкомом доме. Некоторые из них признались, что видели, как грузили чемодан, даже назвали грузчиков. Двух парней, на днях собиравшихся бежать к партизанам, доставили в гестапо, и один из них, грубоватый и сильный с виду, раскололся еще до того, как до него дотронулся фашистский палач.

— Я понял, что начальник приказал шоферу ехать в горы в южном направлении, — угодливо извиваясь перед Майном и делаясь похожим на кривой вопросительный знак, проговорил он. — Там есть какая-то станица в горах, а начальник банковского отделения — знакомый Павла Николаевича. Больше ничего не удалось понять: начальник говорил полушепотом.

Услышав его признание, командир зондеркоманды сразу поверил парню, вызывавшему у него тошноту. Предатели с вражеской стороны всегда вызывали гадливость.

Альфред считал, что они предадут кого угодно, и был категорически против, чтобы их отправляли в Германию в разведшколы. Такие, попав в руки НКВД, сразу расколются. Страна зря потратит на них силы и деньги. Однако это были приказы свыше, и Альфред, как хороший солдат, привык их выполнять.

Он распорядился, чтобы начальство получило все необходимые данные и наконец отыскало проклятый грузовик.

По словам молодого плечистого предателя, грузовик был старый и разбитый и волей-неволей вскоре должен был оказаться в руках солдат Рейха. Вычислить название станицы не представляло труда.

Глава 12 Белогорск, наши дни
На этот раз Вадим Сергеевич не ждал племянника возле ворот, но для его приезда все приготовил. Домработница Гуля накрывала на стол, и Громов, несмотря на то, что недавно поужинал, сглотнул слюну: женщина приготовила его любимый гратен.

Бывший полицейский, которому не раз и не два приходилось утолять голод в столовых и кафе, всегда удивлялся, почему такое незатейливое блюдо никто, кроме Гули, симпатичной черноволосой татарки, не мог приготовить как нужно. Впрочем, Гуля из любого блюда ухитрялась сообразить шедевр, даже из простой яичницы.

— Здравствуйте, Гуля. — Виталий улыбнулся и получил в ответ приветливую открытую улыбку. — Вижу, сегодня кухарили специально для меня. Дядя и Света гратен не жалуют.

— А что жалует наша Света? — фыркнула домработница, поправив платок, из-под которого и так не выбивался ни один волосок. — Начитается, наслушается всякого и начинает читать мне лекции о раздельном питании и о вреде продуктов. — Она хихикнула, как заводная девчонка, и подмигнула: — Впрочем, если уж ваша сестричка голодная, ее ничто не остановит. А вот и наш Вадим Сергеевич… — Гуля обернулась к лестнице, с которой спускался дядя.

Виталий впервые за все скорбные дни обратил внимание, что еще не старый человек шаркал, как столетний старик, а ведь еще недавно выглядел таким молодцом. Не каждый выдержит смерть своего ребенка…

— Не здороваюсь, потому что сегодня уже виделись. — Вадим Сергеевич похлопал Громова по плечу: — Мой руки — и сразу за стол. — Виталий с пионерским рвением исполнил его просьбу и присел рядом. — Светы нет, она куда-то укатила со своим патлатым, думаю, в кабак, где он наберется за ее счет, изображая сочувствие. Но я ее не удерживал — хотел поговорить с тобой. — Он тяжело опустился на стул с высокой спинкой.

— Пока мне известно только то, что она паршиво готовит, — признался Виталий. — Но это не умалит твоих чувств к ней. (Воронцов всегда славился своей чуткостью, как и его покойная жена.)

— Тебе она не нравится, — констатировал он. — Странно! Эта девочка не сделала нам ничего плохого.

— Видишь ли, я действительно не ощущаю к ней родственные чувства, — откровенно сказал Громов. — И может быть, это завтра подтвердит анализ.

Вадим Сергеевич болезненно сморщился.

— Не говори так, ради бога, — взмолился он. — Я мечтаю, чтобы эта девочка оказалась моей дочерью. Мечтаю, потеряв одного ребенка, приобрести второго. И прошу тебя, не отзывайся о ней плохо. Если Маша груба, необразованна, ленива, в этом виновата не только Марина, но и я.

— Гратен-то берите. — За разговором оба забыли о присутствии Гули, напряженно следившей за их трапезой. — Я старалась. — Женщина обиженно поджала пухлые губы, чуть тронутые розовой помадой.

Глядя на ее еще красивое смуглое лицо — лицо восточной красавицы (таких обычно изображают на обложках арабских сказок: тонкий стан, правильные черты лица, густые волосы, чуть раскосые глаза), Громов вспомнил, что когда-то Леонид рассказывал ему о вспыхнувшей симпатии между дядей и домработницей, все еще сохранившей красоту, которая вспыхнула так сильно, что Вадим Сергеевич собрался жениться.

Но дети встали плотной Берлинской стеной, напомнив Гуле о ее месте в этом доме, и домработница однажды сама намекнула хозяину, что негоже кухарке садиться за стол с господами — плохая примета. Тогда Виталий отчитал брата. От Гули веяло уютом, спокойствием — тем, что обожает любой домашний мужчина. Дети лишили отца покоя и крепкого плеча, оставив в одиночестве, а потом один из них ушел навеки.

— Да подождите, Гуля, скоро от ваших блюд ничего не останется. — Детектив взял в руки вилку и нож и принялся бойко ими орудовать.

Вадим Сергеевич ни к чему не притронулся, коротко бросив:

— Как вижу еду — так поминки вспоминаю. Гуля стол накрывала… Строго-настрого запретила в кафе идти…

— Потому что моя стряпня лучше, — отозвалась женщина и вздохнула: — Вы, Вадим Сергеевич, теперь вообще не сможете есть то, что я готовила? Может, мне лучше уйти, а вы найдете себе кого-нибудь другого?

Воронцов замахал руками, напоминая ветряную мельницу и Дон Кихота в одном лице:

— Да что вы, дорогая, у меня и в мыслях такого не было! — Он принялся быстро есть салат, причмокивая, явно демонстрируя, как ему нравится кушанье. — Для этой бедной девочки я сделаю все, что смогу, — сказал он, щелкнув длинными пальцами с ухоженными ногтями (дядя ходил на маникюр и говорил всем, кто осмеливался критиковать его за это: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Кстати, цитата из «Онегина», которого вы, батенька, наверное, не читали»). — Это мой долг. А теперь пойдем спать, мой дорогой. Свету дожидаться не станем. Она может явиться под утро.

Виталий не возражал.

Глава 13 Армавир, 1942 год
Мирра вскоре убедилась, что Павел Николаевич знал, о чем говорил, когда отправлял с ней шофера Степаныча. Мужчина действительно прекрасно ориентировался в сложной обстановке.

Просидев в кустах до темноты, сильно продрогнув от горного ночного холодка, девушка рискнула выйти только тогда, когда услышала тихий окрик Степаныча:

— Пойдем, милая. — Подойдя к машине, он достал из карманов старых серых брюк коробок спичек и, опасливо поглядывая на небо, стал зажигать их, осматривая колеса. — Сволочи, — выругался мужчина, щупая резину. — В бензобак не попали, но колеса пробили.

Мирра вздрогнула:

— Что же делать? Мы не донесем чемодан, он очень тяжелый.

— Никто и не говорит, что мы его понесем. — Степаныч сунул в рот какую-то засохшую былинку и начал ее жевать. — Курить до смерти хочется, а папиросы дома забыл. Знаешь, вот говорят, что курить вредно, а мне папироса думать помогает.

— А без папиросы? — жалобно спросила Мирра, кутаясь в худое пальтишко. — А без нее сможете?

— Хочешь не хочешь, а придется, — усмехнулся Степаныч. — Ну что, девочка, до Безымянной недалече, так что постараемся на таких колесах проехать. Дорогу я помню, не раз там бывал. Фары зажгу при большой необходимости. К утру, если проклятые «мессеры» навсегда нас не остановят, будем в Безымянной. — Женщина захлопала в ладоши, как девчонка, и бросилась на шею пожилому мужчине. Он погладил ее по спине искалеченной рукой: — Только цыц, не визжать. Чую я, идут по нашему следу. Думаешь, летчики, эти асы проклятые, ничего своим не передали? Все передали, черти. Скоро фрицы здесь будут. Нужно трогаться.

Мирра не возражала. Она влезла в кабину, надеясь согреться, но, охлажденная за вечер, кабина, пропахшая бензином, не грела, а, казалось, еще больше холодила лицо и руки, уже посиневшие.

— Поехали, милая. — Степаныч нажал педаль газа, и старая полуторка, поупиравшись, все же сдвинулась с места.

Девушке это показалось настоящим чудом. Она своими глазами видела колеса, спущенные, как чулки, совсем бесполезные для езды. Но волшебник с искалеченной рукой все же привел машину в действие, и они поползли медленно, как улитка, по размытой обильными летними дождями колее, но все же поползли вперед, напором беря каждую кочку, каждый камень.

— Постараюсь с зарей в станицу тебя доставить. — Степаныч не переставал жевать сухую травинку, словно она заменяла ему папиросу. — Ежели не получится, днем снова схорониться придется и грузовик прятать. В лесу много веток ломаных и листьев сухих. Ими машину и засыплем. Засыплем — и не найдут нас проклятые. Поняла?

— Поняла, — кивнула Мирра. — Только, Степаныч, миленький, вы уж постарайтесь до станицы-то пораньше доехать. Если немцы за нами последовали, то у них грузовики получше нашего. Я вообще не понимаю, как такую рухлядь дали под ценный груз.

Покрытое седой щетиной лицо мужчины посуровело, глаза сузились под нависшими бровями.

— Других-то не было, потому и дали. Сам все вижу, девочка, — отозвался он. — И все выжимаю из машины. Давай, грузовичок ты мой хороший, не подведи. — Он вдруг заговорил с машиной, как с ребенком, подбирая ласковые эпитеты, гладя стертую глянцевую баранку, и грузовик, словно услышал его, дернулся и пошел чуть быстрее, казалось, выжимая последние силы, чтобы угодить шоферу. — С машинкой, как и с женой, ласково надо, — назидательно проговорил Степаныч. — На вид железо, а душа тоже имеется. Видала? Не зря говорят — ласковое слово и козе приятно.

— Видала, — весело отозвалась Мирра.

Теперь она верила, что произойдет второе чудо: они доберутся до станицы к раннему утру. Ее уже не пугали фашистские самолеты (они на время оставили их в покое), тряская езда, наоборот, убаюкивала. И косточки не болели, потревоженные ухабами.

Ну, точно чудо. Мелкий летний дождь освежал, утрамбовывал пыль, уже не летевшую в глаза. Грузовик двигался медленно, но верно, покачиваясь, словно корабль.

В пять утра старая разбитая полуторка въехала в Безымянную.

Радостная Мирра с восхищением смотрела на горы, со всех сторон обступившие станицу, покрытые густым лесом, на аккуратные домики, на колхозные поля, слушала журчание речки с желтоватой водой, и на душе становилось спокойнее. Она верила, что им удастся спасти чемодан.

Глава 14 Белогорск, наши дни
Громов проснулся довольно рано, однако Воронцов уже не спал, меряя шагами гостиную.

Приняв душ, Виталий спустился к нему и с жалостью заметил, что лицо дяди еще больше осунулось и побледнело.

Увидев племянника, Вадим Сергеевич пожелал ему доброго утра и добавил:

— Знаешь, дорогой, с каждым днем я все больше и больше ощущаю потерю Леонида. Вчера я уже говорил тебе: «Не дай бог лишиться детей». Это страшно, мой мальчик.

— Я обязательно найду его убийц, — пообещал Громов, смахивая с волнистых волос капли воды и наблюдая за тем, как смуглые руки Гули накрывают на стол.

— Мне кажется, это бесполезно. — Воронцов подошел к окну, глядя, как лучи солнца золотят поверхность бассейна. — Впрочем, не будем сейчас об этом говорить. Я и так волнуюсь. Если анализ покажет, что я отец этой несчастной девочки, мне предстоит нелегкий разговор со Светой. Тебе известен ее максимализм. Она обожала мать и считала нас идеальной парой. А тут выяснится, что я вовсе не был идеальным мужем. — Он наклонился к самому уху племянника: — Стыдно признаться, но я сильно увлекся Мариной, настолько сильно, что несколько раз собирался поехать в Приморск, чтобы продолжить наши отношения. Это была не любовь, но что-то очень на нее похожее, понимаешь?

— Ладно, дядя, — ответил Виталий, садясь за стол. — Давай прекратим неприятные разговоры. Сегодня нам многое предстоит и узнать, и сделать.

— Ты прав. — Вадим Сергеевич придвинул к себе кофе и принялся пить, морщась.

Громов быстро расправился с тостами и, поднявшись, кивнул Воронцову:

— Мне пора. Жди моего звонка.

— Что же ты собираешься делать? — Мужчина встал, провожая детектива.

— Сначала покажу Маше город, где-нибудь пообедаем, потом поедем за анализом, — отозвался Виталий.

Руки дяди тряслись, и он никак не мог унять дрожь.

— Я жду звонка, мой мальчик, — выдавил бедняга. — Очень жду, слышишь?

Виталий это понимал. Он не признался Вадиму Сергеевичу в одном: перво-наперво детектив решил наведаться в онкодиспансер и попытаться напасть на след таинственной блондинки, которая была с Леонидом в последние часы его жизни, и лишь потом ехать к себе домой и накормить Машу завтраком. Он почему-то не сомневался, что девушка не сможет пожарить яичницу и поленится порезать колбасу и сыр для бутербродов и поставить чайник.

Что ж, пока она его гостья (неважно, сестра или нет), он отвечает за нее.

— Я жду, — повторил дядя, когда Громов уже садился в машину. — Очень жду.

Выехав из поселка, детектив помчался по шоссе, ведущему к центру города. Именно там находилось здание, именовавшееся онкодиспансером, — трехэтажное, серое, неприглядное.

Самым печальным был даже не его внешний вид, а то, что оно не имело необходимой аппаратуры и внутри выглядело таким же запущенным, как и снаружи.

Профессионалы разбегались по частным клиникам, жители города били тревогу, и мэр клятвенно обещал, что займется больницей и уже выбивает на нее большие деньги.

Может быть, он и пытался это делать, однако пока ничего не выбил, и здание для самых нуждающихся в помощи по-прежнему не предоставляло больным необходимый спектр услуг.

Виталий вспомнил одну статью в местной газете.

Бывший мэр, которого неизвестно почему не сняли за взяточничество и коррупцию, а дали спокойно уйти на пенсию в преклонном возрасте, через год после увольнения попал в онкодиспансер и поразился его не только внешним, но и внутренним видом.

И именно тогда, находясь на грани жизни и смерти (у него диагностировали третью стадию), экс-чиновник изрек: «Если бы знал — дворец бы выстроил. И постараюсь помочь, пока жив».

Правда, в живых он оставался недолго, судьба отписала ему еще год топтать землю. Однако и за год можно было что-то сделать, но бывший мэр не сделал ничего. Он остался верен себе: слова у него всегда расходились с делами. И осталось здание таким, каким было.

Многие задавались вопросом: неужели чиновники местной мэрии считают, что привиты от рака? Неужели не могут заболеть их родственники?

Скептики отвечали, что чиновники — это другая категория, особая каста, которая, разумеется, не застрахована от онкологии, но лечиться предпочитает за границей.

Это диспансер для бедных. Нет денег — помирай. И самое страшное, что эти скептики были правы. Оставив «Фольксваген» на стоянке, Виталий с какой-то внутренней дрожью вошел в здание. Он мечтал о том, чтобы избежать встречи с людьми, жившими одной надеждой, одной проблемой и отбросившими все остальные. Но у регистратуры собралась толпа, на всех лицах были написаны страх и отчаяние, и Громов безропотно занял очередь, размышляя, что делать дальше.

Люди получали талоны и расходились по кабинетам, однако за ним занимали и занимали, а ему не хотелось, чтобы кто-то стал свидетелем разговора с медсестрой, и детектив, предупредив худую измученную женщину, стоявшую за ним, что отлучится на минуту, подошел к медсестре, перебиравшей карты на стойке.

— Извините, я не за талоном к врачу, — начал он, и медсестра, такая же усталая и измученная, как и больные (для работы в таком заведении требуются крепкие нервы), подняла на него глубоко запавшие глаза. — Мне нужно получить информацию об одном человеке. Он болен раком и, возможно, состоит у вас на учете.

— Вы из полиции? — Громов никогда не мог понять, как их, полицейских, вычисляли не преступники, которые часто встречались с ними, а простые законопослушные граждане.

— Да, из полиции, — соврал он.

Так дело обычно двигалось быстрее. Девушка присела за компьютер:

— Назовите имя и фамилию.

Виталий замялся:

— Понимаете, мы этого не знаем, однако нам необходимо отыскать ее. Это девушка, блондинка, от восемнадцати до двадцати шести. Мне нужны адреса всех, кто подходит под эту категорию.

Медсестра снова взглянула на него, теперь с удивлением:

— Но таких немало…

— Обойти все адреса — это наша работа, — ответил он и незаметно положил возле ее правой руки тысячу рублей. — Эта девушка стала свидетелем страшного преступления, но скрылась, и теперь мы стараемся напасть на ее след.

Женщина не поинтересовалась, откуда полиция узнала про болезнь свидетельницы.

— Хорошо, — она кивнула головой в белой шапочке. — Сейчас я распечатаю имена и адреса. Вот только блондинки они или брюнетки — такие данные мы не сохраняем. Я составлю список по возрасту. Это займет минут пять. Подождете?

— Ну, разумеется.

Медсестра справилась с работой быстрее, чем обещала. Через три минуты Виталий с облегчением покинул онкологию и сел в машину, просматривая список из восемнадцати человек. Не так уж и много — это хорошо во всех смыслах.

Повезло ему и в том, что две несчастные девочки с лейкемией жили в пятнадцати минутах езды от онкодиспансера.

К ним он решил наведаться по дороге домой.

Глава 15 Станица Безымянная, август 1942 года
Начальник отделения банка Яков Михайлович Притула, мужчина средних лет, с круглым интеллигентным лицом, с темными редкими, будто прилизанными волосами, от волнения постоянно поглаживающий виски, пригласил гостей в свой крепкий деревянный дом с большим участком земли.

На прополотых грядках радовали глаз мясистые помидоры, из узорчатых листьев выглядывали огурцы, яблони и вишни ощетинились красными и зеленоватыми плодами.

Пугнув курицу, хотевшую немного поклевать сочный помидор, Яков Михайлович предложил гостям сесть на скамеечку.

Мирра, опустившись на нее, сразу заговорила, быстро и взволнованно пересказывая события, а Степаныч, стоя в сторонке, жадно курил папиросу, предложенную гостеприимным хозяином.

Оба отказались от чая, и Яков Михайлович, перебирая в уме всевозможные варианты вывоза чемодана (он уже принял по описи в отделении банка все семьсот девятнадцать драгоценностей и все заново опечатал), остановился на одном, поначалу казавшемся слишком дерзким, но благодаря дерзости дававшем надежду проскочить, спастись самим и спасти груз.

— Вам нужно немедленно к партизанам, — он нервно заморгал, обращаясь к Мирре и Степанычу. — По моим подсчетам, немцы будут в нашей станице уже сегодня. Представляете, что они сделают с вами?

Мирра и Степаныч переглянулись.

— Но мы понятия не имеем, где их искать, — хрипло ответил мужчина, выпуская едкое колечко дыма. Яков Михайлович махнул маленькой женской ручкой:

— Не беда. Попрошу одного парнишку, он им еду носит. Доставит вас в отряд в целости и сохранности, а там… Там как захотите. Я же займусь чемоданом. Думаю, мне удастся вывезти его к партизанам. Если повезет, встретимся в отряде. Можем и не встретиться — у нас их около девяноста орудует. Попадете в один отряд, я — в другой… Но разве это важно? Важно спасти груз, так ведь?

Молодая женщина кивнула, поправив черные вьющиеся волосы:

— Так, Яков Михайлович. Только у меня один вопрос. Скажите, как потом депешу моей матери передать? Она же с ума сойдет от волнения, если я не догоню грузовики из Армавира.

Притула дернул плечом:

— Подумаем. А сейчас, ребятки, собирайтесь. Парнишка явится с минуты на минуту.

Он не ошибся. Мирра едва успела вымыть руки и лицо и вытереть их старым вафельным полотенцем, как в дверь постучали, и начальник отделения банка впустил тщедушного мальчишку лет четырнадцати, с пестрым, как кукушечье яйцо, задорным личиком.

— Это мои друзья, Сережа, — сказал он ласково и потрепал парнишку по румяной щеке. — Отведешь их в партизанский отряд, которым твой батька командует.

Сережа посерьезнел, словно повзрослел лет на пять.

— Дядя Яков, — спросил он, как-то по-особенному выпевая слова, — а вы своих друзей действительно хорошо знаете? Батько не велел таскать к нему кого ни попадя.

— Прав он, твой батько, потому и командир хороший, — согласился с ним Притула, тоже посерьезнев. — Но и я за наш отряд в какой-то степени в ответе. Сколько в округе в партизанах наших ребят, из Безымянной? Неужели я могу их подвести? Ты как думаешь?

Сережа наклонил голову набок и шмыгнул птичьим носом. Слова начальника банка показались ему разумными.

— Ладно, дядя Яша, отведу я ваших людей в отряд. — Он махнул рукой: — Пусть отец решает, быть им там или не быть.

— Во-во, — обрадовался Яков Михайлович, думая про себя, что отец Сергея, Виктор, только обрадуется такому пополнению. — Беги, а то, гутарят, немцы уже неподалеку.

Сережа еще раз шмыгнул, утер нос рукой и поманил гостей за собой:

— Пойдемте. Тут недалече, через лес.

— Погоди. — Мирра подошла к Притуле и пожала жилистую маленькую руку: — Спасибо вам большое. Может, и увидеться не придется, но груз сберегите.

— Сберегу, — пообещал Яков Михайлович как можно тверже. — Это мой долг.

Степаныч ответил на рукопожатие, но ничего не сказал. Притула все прочитал в его выразительных выцветших серых глазах: и опасение за драгоценности, и беспокойство за Мирру, и надежду, что все будет хорошо. Когда они ушли, Яков Михайлович, накинув телогрейку, вышел во двор и тихо постучал по забору соседа. Пожилой мужчина, ровесник Притулы, тоже низенький и коренастый, в старой заношенной вязаной шапчонке, которую он таскал круглый год, жалуясь на больные уши, прошептал в щель:

— Что стряслось?

— Федя, повозка твоя требуется и лошадь, — прошептал в ответ Яков Михайлович. — Сегодня к партизанам хочу уйти. Ежели со мной — поторопись.

Сосед задумался:

— Хозяйство у меня, сам знаешь. Да и баба моя не пустит.

— Будешь бабу слушать — с жизнью расстанешься, — проговорил Притула. — Не сегодня завтра немцы здесь будут. Неужто твое хозяйство оставят в целости и сохранности? Ты поговори с Зинаидой, может, она с нами поедет? Дом и живность все равно не спасти, хоть жизни спасете. Вернутся сыновья с войны — кого застанут?

Последний аргумент, видимо, попал в цель. Федор заколебался:

— Упрямая она, как леший, Зинаида-то. Ты чуток здесь покури, пойду побазарю с ней.

Он исчез, а Яков Михайлович закурил папиросу и, кашляя от едкого дыма (он давно обещал своей супруге бросить, но снова возвращался к этой привычке, особенно в минуты сильного волнения), стал обдумывать, что взять в дорогу. Как хорошему хозяину, ему было жаль расставаться с птицей и скотиной, за которой он и жена бережно ухаживали, холили и лелеяли, но другого выхода он не видел.

— Яша, а, Яша, — на крыльцо вышла его супруга Татьяна, дородная казачка, высокая, чуть ли не на полголовы выше супруга, смуглая, с черными как смола волосами, увы, чуть подпорченными серебряными нитями. — Что ты там делаешь?

— Таня, собирай вещи, уходить надо, — отозвался муж. — Знаю, больно оставлять все врагу, но и погибать под пулей-дурой, так ничего не сделав для победы, тоже не хочется.

— Куда же мы поедем? — Женщина охнула и опустилась на ступеньку. — А как наш сыночек вернется? Вдруг его на побывку отпустят? Я слыхала, в соседнем селе парень на побывку приходил.

Яков подошел к ней и тряхнул за плечи.

— Не придет наш Артем на побывку в Безымянную, — буркнул он. — А вот немцы придут, с минуты на минуту. Кстати, я тоже о сыне думаю. Кончится война, вернется — кто его встретит?

Его взволнованную речь прервал стук по ветхим доскам забора.

— Уломал Зинку! — послышался радостный голос Федора. — Собирайся, брат. Через полчаса можно и выезжать.

— Вот видишь, даже Зинаида согласна, — бросил Притула, и Татьяна, поняв, что выхода нет, зарыдала, в отчаянии стуча кулаками по мокрым доскам крыльца.

Ничего не сказав, не обняв жену (слова и утешения были лишними), Яков прошел в комнату и снял с антресолей старый потрескавшийся коричневый чемодан, похожий на черный с грузом, но меньше раза в два, и, открыв его, принялся бросать вещи из шкафа. Он знал, что Татьяна выплачется и придет помогать ему.

Так и произошло. Тихо ступая по половицам, женщина, всхлипывая, аккуратно укладывала свертки.

Глава 16 Белогорск, наши дни
Лена Зайцева, первая в списке, проживала в двухэтажной хрущевке, и Виталий порадовался, что не придется подниматься на седьмой этаж или выше без лифта (в большинстве подобных домов они не работали).

Он почти перепрыгнул через три ступени и оказался возле дубовой, видимо, недавно поставленной двери с резным глазком. Белая, вычищенная кнопка звонка матово отсвечивала, и молодой человек нажал на нее в надежде, что хозяйка квартиры никуда не уходила. И он не ошибся.

Через полминуты она появилась на пороге, худенькая, маленькая, с каким-то нездоровым румянцем. Густые черные волосы курчавились шапкой, и Громов с сожалением подумал, что явно попал не туда. Он искал блондинку, а перед ним предстала брюнетка.

— Слушаю вас. — Голос у Лены был звонкий, в нем не слышались нотки грусти, свойственные человеку почти обреченному, печаль не светилась и в серых глазах, слегка раскосых.

— Извините, я, кажется, не туда попал, — Виталий попятился, чувствуя себя идиотом.

— Вы кто? — Лена не закрыла в испуге дверь, что сделала бы на ее месте любая здравомыслящая девушка.

— Видите ли, я частный детектив и расследую одно преступление, — начал Громов. — В нем случайно оказалась замешана девушка… — Он замялся. — Извините, я должен это произнести, хотя понимаю, что вам это может быть неприятно.

— Она больна, — перебила его Зайцева. — У нее онкология, как и у меня. Вам дали список, и вы ищете особу, подходящую по внешности и возрасту. Я действительно не принимала участия ни в каком преступлении. Но вы так быстро это поняли… Можно спросить, как?

— Вы брюнетка, — улыбнулся Виталий.

— Я недавно ею стала. — Девушка тоже улыбнулась, но на этот раз как-то невесело. — Не поверите, по жизни я блондинка. А сейчас… — ловким движением она сорвала парик, обнажив лысую, как яйцо, голову. — А сейчас я скорее марсианка. Мама зовет меня Аэлитой, хотя я читала этот роман и знаю, что она была неземной красавицей. — Лена провела по голове рукой. — После «химии» они стали вылезать клочьями, и я решила побриться наголо. Может быть, для следствия важно, когда я это сделала? Две недели назад.

Виталий отметил про себя, что Зайцева подтвердила свое алиби.

Леонид рассказывал, что познакомился с барышней совсем недавно, на сегодняшний день выходило — дней десять назад. Да и если включить логическое мышление, Лена не могла быть его пассией. Если его брат что-то недоговорил, что-то перепутал — в данном случае это не имело значения. Он не стал бы знакомиться с девушкой, у которой клочьями лезли волосы. Леонид был до ужаса брезглив и, узнав о диагнозе новой возлюбленной, тотчас бросил бы ее.

— Вы мне очень помогли. — Громов немного подержал руку в своей. — Желаю вам скорого выздоровления.

— Ну, на скорое рассчитывать не придется, — Зайцева лукаво подмигнула, поражая своим оптимизмом. — Однако врачи обнадежили. Улучшения налицо. — Она хотела скрыться за дверью, но вдруг обернулась: — Знаете что? Давайте я попробую вам помочь. Возможно, я кого-нибудь да знаю из вашего списка. Мы встречаемся на процедурах, в очередях к врачу и разговариваем о жизни. У нас тоже существует нечто вроде братства, мы всегда придем друг другу на помощь. И это не пустые слова. Нас объединила сама жизнь, пометив неизлечимой болезнью.

Громов не думал с ней спорить. Как ни странно, он уже слышал подобные слова от тяжелобольных людей. Да, когда ты сознаешь, что не один в этом жестоком мире, тебе легче. Это спасает от отчаяния и ненависти к остальным — здоровым — людям.

— Буду премного вам признателен, если поможете, — он протянул ей список.

Лена стала водить по нему тоненьким пальчиком без маникюра.

— Вот эту девушку я знаю, и вот эту, и эту. — Громов подал ей ручку, и Зайцева ставила галочки перед фамилиями. — Я помечу только тех, кто стопроцентно вам не подходит. Вот эти девушки — натуральные брюнетки. Эта рыжая. И эта. Так, считаем, сколько у нас осталось? Видите, пять человек. Из них три блондинки, не знаю, крашеные или натуральные, скорее натуральные, потому что ходят на процедуры, а в такой период обычно не красятся. А двух я никогда не видела. Вот, держите. Рада была вам помочь.

— Да, вы сократили список почти втрое, — обрадовался детектив. — Спасибо за отзывчивость. И еще раз повторяю: выздоравливайте скорее.

— Обещаю, — она кокетливо хихикнула и закрыла дверь.

Улыбаясь, Виталий снова перепрыгнул через ступеньки и, сев в машину, еще раз просмотрел список.

Вторая девушка, посещение которой он наметил, не оказалась вычеркнутой, и он, проехав квартал, притормозил возле такой же хрущевки.

Алла Мамонтова жила на втором этаже, звонок возле входной двери отсутствовал, и Виталию пришлось трижды постучать, прежде чем он услышал за дверью торопливые шаги.

Детектив ожидал, что ему откроет такая же молодая девушка, как Лена Зайцева, но на пороге возникла женщина неопределенного возраста (ей могло быть и сорок, и шестьдесят) с темным морщинистым лицом. В уголках покрасневших глаз прятались слезы.

— Вы к кому? — безучастно спросила она низким голосом.

— Я, собственно, к Алле Мамонтовой, — пояснил он, испытывая неловкость.

Женщина всхлипнула:

— Аллочка вот уже две недели не встает. — Она хрустнула нервными пальцами. — Моя дочь умирает, а я ничего не могу сделать. Понимаете? Ничего. Это так больно, так ужасно.

Лицо Виталия выразило растерянность.

— Но в больнице мне сказали, что совсем недавно она была на процедурах, — выдавил он.

Бедная мама развела руками:

— Там что-то напутали. К нам медсестра ходит, уколы делает. Только все это бесполезно, мне врач сказал. Аллочке осталась от силы неделя. Слава богу, что она все время в наркотическом сне. Мне говорили, смерть во сне — она легкая. Моя девочка не будет мучиться. — Достав синий платок, она смахнула слезу, покатившуюся по самой глубокой морщине, как по колее. — А зачем вам понадобилась Аллочка? Вы ее знакомый?

— Да, однажды нас познакомил ее друг, — Громов не умел лгать и знал об этом. Его матовые щеки сразу становились пунцовыми, однако несчастная мать этого не заметила.

— Вас, наверное, познакомил Миша? — спросила она. — На даче, правда? Миша так любил Аллочку, хотел на ней жениться, пока не узнал о диагнозе… — Ее голос сорвался, однако женщина постаралась взять себя в руки. — Вы не думайте о нем плохо. Полгода он помогал ей бороться с болезнью. Ну, а потом… — Она недоговорила и, закрыв лицо руками, зарыдала громко и отчаянно.

Виталий представил, что случилось потом. Миша узнал, что болезнь Аллы неизлечима, и покинул свою девушку и ее бедную мать в самый тяжелый для них момент, хотя мог бы обеспечить Аллочке достойный уход из жизни. Но не захотел — и это его право.

Кто-то когда-то сказал Виталию, что в этой жизни никто никому не обязан. И все же это страшные слова.

Интересно, тот, кто этим словам верит, действительно не нуждается хотя бы в простом человеческом сочувствии?

Поцеловав руку несчастной матери, детектив поспешил уйти. Он очень хорошо понимал чувства женщины — недавно подобное пришлось переживать его дяде. Со следующими девушками списка Виталию тоже не повезло. Две оказались натуральными брюнетками, а третья вот уже два месяца лечилась в Германии и не могла приехать в Белогорск даже при большом желании.

Из квартиры последней больной Громов вышел опустошенный и уставший. Разговоры с самими онкобольными и их родителями не только не доставляли удовольствия, но и погружали в атмосферу печали, отчаяния, и это било по нервам.

Устало опустившись на водительское сиденье, детектив тяжело вздохнул и посмотрел на часы.

Черт! Мария, наверное, уже встала и пытается приготовить нечто вроде завтрака, уничтожая (в прямом смысле этого слова) запас свежих продуктов.

Нажав педаль газа, он рванул, стараясь обходить встречные машины.

Мысль о голодной Марии забивала другая, не менее важная. Сегодня он ни на шаг не продвинулся в поисках убийцы своего брата. Да, волос принадлежал некой блондинке, лечившейся от рака, однако сама блондинка почему-то не состояла на учете в местном онкодиспансере.

Причина могла быть одна: девушка не являлась жительницей Белогорска, и это не радовало. Одно дело — прошерстить родной город с населением в двести пятьдесят человек, другое — искать ее по стране. То, другое, естественно, было невозможно, и Виталий подумал, что сегодня оборвалась и без того хрупкая нить, связывавшая его с покойным братом, пусть даже обещанием отыскать его убийцу.

Глядя на черный джип, никак не хотевший уступать ему дорогу (впрочем, водителю было невдомек, что переживал Громов), Виталий ругался и думал, что делать дальше.

Волос ничем ему не поможет, во всяком случае сейчас. А что же, что же продвинет его хотя бы на шаг вперед?

Голова раскалывалась от напряжения, лоб покрылся холодным потом, на шее вздулись жилы, а детектив так ничего и не придумал. Впрочем, работа в полиции, хоть и недолгая, научила его не отчаиваться. Бывали дела, которые казались безнадежными, явными висяками, и уже опускались руки, и Виталий готовил их к закрытию, как вдруг — именно вдруг — появлялась зацепка, и преступление начинало потихоньку разматываться, как клубок.

Громов решил подождать этого волшебного «вдруг», тем более другого выхода не предвиделось, и попробовать подойти с другой стороны — продолжить, пока не касаясь улики, а работая с мотивом. Убийств без мотивов не бывает — это знает каждый, кто хотя бы смотрит детективы по телевизору.

«Ищи, кому выгодно» — фраза довольно затасканная, но очень точная.

Надо на досуге подумать, кому была выгодна смерть его брата, и основательно об этом подумать.

Он подъехал к дому, лихо развернул «Фольксваген» у подъезда, вызвав недовольство бабушки-соседки визгом тормозов, и, кивнув ей, побежал в квартиру.

На его удивление, дверь оказалась открытой. Неужели растяпа Маша куда-то ушла и оставила все нараспашку?

Он вошел в коридор, помянув ее добрым словом, и заглянул в комнату.

Несмотря на то что в квартире стояла тишина, такая, что слышалось жужжание огромной мясной мухи, с которыми он постоянно вел борьбу, его так называемая сестрица никуда не уходила. Она лежала на диване одетая, возле нее на полу стояла бутылка вина, почти пустая, лишь на донышке жалко краснели его остатки.

Судя по всему, девушка выпила ее без закуски и теперь валялась пьяная, слегка прихрапывая. В комнате стоял тяжелый запах перегара.

Виталий почувствовал гадливость. Он всегда чувствовал ее к пьяным женщинам. Ему хотелось пнуть ее ногой, дать пощечину, но вместо этого молодой человек лишь похлопал ее по бледным щекам.

— Эй, на часах уже полдень. Пора вставать.

Она что-то замычала, невразумительно, противно, слюна, висевшая в уголке рта, упала на подушку, и от этого «зрелища» стало еще противнее.

— Слышишь, ты, принцесса на горошине, — Громов потряс ее за плечо. — Пора вставать. С чего вдруг ты так нализалась? Новоселье справлять еще рано. — Мария открыла глаза.

Теперь они уже не напоминали черносливы, скорее старые заброшенные колодцы с мутной водой, в которой дохнут все, кто туда случайно попадает.

— Че те надо? — поинтересовалась она и отпихнула его ногой: — Дай поспать.

— Не дам, потому что нам пора вставать. — Виталий попытался ее приподнять, несмотря на то что дама усиленно сопротивлялась. — Во-первых, мы должны позавтракать, во-вторых, погулять по городу, в-третьих, получить результат анализов. Или тебе уже неинтересно?

— Да пошел ты со своим городом, на кой он мне сдался? — фыркнула она и потерла воспаленные глаза. — Спать хочу. Хочу и буду. Анализ вечером получать. Так что имею полное право поваляться в постели. Или ты против, детектив?

Виталий заскрежетал зубами. Антипатия к девушке перерастала в нечто большее. Не дай бог она окажется родственницей! Ее что, во избежание городских сплетен придется лечить от алкоголизма?

— Я против, — буркнул он. — Тебе нужно выпить крепкий кофе и что-нибудь поесть. Возможно, придется встречаться с Вадимом Сергеевичем, и ты сама, наверное, не захочешь, чтобы он увидел тебя такой…

Она снова замычала и замотала головой. Черные как вороново крыло волосы повисли грязными сосульками.

— Не хочу кофе. Стошнит. Вот сигаретку дай.

— Ты еще и куришь, — Виталий вздохнул, испытывая усталость, будто после тяжелой работы.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет, — констатировала Мария и потянулась, как сытая кошка. — Так дашь сигаретку?

— Не курю, — радостно сообщил Виталий. — Но поскольку ты находишься у меня в гостях, кофе я тебя напою. А сейчас иди в душ. Вид у тебя такой, будто ты провела всю ночь в курятнике.

Мария оглядела его с ног до головы таким оценивающим взглядом, что Виталий, к своему ужасу, подумал: там, у себя в Приморске, она подрабатывала проституцией.

Ну и родственница! Жаль, дед помер, он хоть и страдал маразмом в последние годы, но сразу почуял что-то неладное, прочитав письмо Марины. Видно, вся гамма чувств — от презрения до гадливости — отразилась на его лице, и Маша, заметив это, усмехнулась:

— Я тебе не нравлюсь, брательник, — сказала она, сунув в нос палец. Виталию показалось, что она еще больше хочет позлить его. — Или не брательник, мне без разницы. Тебя тошнит от меня, а меня от тебя. Вот стоишь такой весь из себя чистенький, выутюженный, весь такой благопристойный, что блевать хочется. Только ответь мне на парочку вопросов: тебе когда-нибудь приходилось жить в такой хибаре, в какой жила я? Тебе приходилось жить на две тысячи в месяц? Или, может быть, тебе приходилось попрошайничать и ложиться под старого соседа за тарелку борща? С такой жизнью будешь курить, ну а пить — тем более, потому что только алкоголь помогал мне на время забыть обо всех противных моментах. Ну, да тебе этого не понять. Ты никогда ни в чем не нуждался, верно? А посему не тебе меня судить, брательник. — Она потянулась к бутылке, припала к горлышку и жадно глотнула остатки вина, тыльной стороной ладони вытерев покрасневшие губы. — И вспомни, что я вам не навязывалась. Если моя мамаша и накатала письмо твоему драгоценному дядюшке — моя хата с краю, я здесь ни при чем. Я вас не приглашала, вы сами явились в мою дыру и привезли сюда. А что касается анализа… Мне наплевать и на него. Хочешь, я уеду прямо сейчас? Дашь мне деньги на билет или сам его купишь — неважно. Восемнадцать лет я жила без родственников и проживу, по крайней мере, столько же. Ну что, дашь деньги?

Виталий закусил губу. А она обидчивая и гордая, эта Машка. И слова, между прочим, говорила правдивые, безжалостные, они кололи, как стрелы. И дядя считал себя виноватым во всем, что с ней было раньше.

Черт с ней, пусть пьет и курит, если ей нравится. И пусть спит на его диване хоть до ночи. Окажется родственницей — подумаем, как быть дальше.

— Ладно, лежи, — он махнул рукой, заметив ее торжествующий взгляд. — Кофе я все же сварю, но за сигаретами не побегу — не мальчик. Могу дать деньги — сама смотаешься. Только не кури в комнате, выходи на балкон.

Маша облокотилась на спинку дивана, задорно подмигнула и вдруг расхохоталась, показывая острые, как у лисы, мелкие белые зубы.

— Хорошо, мир. — Ногой девушка отставила бутылку, и та, упав, покатилась по полу, кровавыми каплями пачкая паркет. — Вообще-то я пить не собиралась. А тут… Увидела бутылку у тебя в баре и расслабилась. — Она встала и, подойдя к зеркалу, пригладила лохмы. — Ужасно выгляжу. Ты прав: мне необходим холодный душ и чашечка кофе. А потом все-таки прогуляемся. Нет, не потому, что мне интересен ваш город. Согласись, он не Москва и не Рио-де-Жанейро. А на горы и реки я насмотрелась в Приморске.

— Тогда включай телевизор и сиди дома, — предложил Виталий, направляясь в кухню. — Потом можешь снова поспать. Помнишь, как в мультике «Дюймовочка»: «Ну, поели — теперь можно и поспать, поспали — можно и поесть».

Она нахмурилась:

— Я же сказала, что не собиралась надираться — так вышло. Обещаю быть паинькой хотя бы до получения результатов. Ты прав, мой бледнолицый брат: вдруг моя мамаша не соврала, желая пристроить свое чадо в хорошие руки, и я окажусь доченькой солидного человека. Надо соответствующе выглядеть.

Громов с сожалением посмотрел на ее драные, видавшие виды джинсы.

— Мы не будем любоваться городом, а пойдем в магазин, — заявил он, опершись на дверной косяк. — Тебе нужно приодеться.

— Ты готов тратиться на меня, еще не зная результата? — Девушка оскалилась, и Виталий снова почувствовал, как его охватывает антипатия, которую вроде удалось побороть. Не так чтобы очень, но удалось.

— Да, готов, — твердо ответил молодой человек. — Это будет нашим подарком. Ты права: тебя сорвали с места, обнадежили, и поэтому ты заслуживаешь награды в любом случае.

Она хлопнула в ладоши:

— Что ж, здорово. Тогда я быстро. — Маша исчезла в ванной, вскоре зашумела вода, а Виталий, все же дойдя до кухни, с сожалением отметил, что не ошибся в своих предположениях. На сковороде опять застыла какая-то пригарь, колбаса и сыр, искромсанные до безобразия, валялись на столе.

Судя по всему, Маша начала расслабляться, когда он уехал, потому что колбаса уже покрывалась светло-коричневым налетом (она даже не догадалась положить все обратно в холодильник), сыр потихоньку сворачивался, источая прозрачный сок.

Он чуть не наступил на валявшийся на полу помидор, уже, правда, раздавленный его гостьей, и его замутило.

«Хорошо, что она не спалила квартиру и не привела сюда гостей, которые бы ее обчистили», — подумал он, стараясь унять злость.

Как многие холостяки, Громов фанатично относился к чистоте, как старая дева, по выходным мыл, скреб и тер, и раздавленный помидор на опушенном хлебными крошками полу не вызывал ничего, кроме гнева.

Вздохнув, он взял веник, набрал воды в ведро и привел в порядок кухню.

Маша, вопреки обещанию все сделать быстро, еще плескалась в душе.

Виталий сварил кофе, разлил его по чашкам, вытащил молоко. Кто знает, может быть, дама предпочитает с молоком, как англичанка? На всякий случай он сделал тосты и соорудил из них пару аппетитных бутербродов.

Маша предстала перед ним, закутанная в большое, белое с красными полосами, полотенце. Он чувствовал, что там, под полотенцем, ничего нет, кроме ослепительной наготы, и его снова замутило.

— Понимаю, тебе не нравится мой наряд. — Девушка села на стул, закинув ногу на ногу, как Шэрон Стоун в известном фильме, и Громов покраснел. — Но что я сделаю, если у меня нет домашнего халата? Ты уж, будь добр, потерпи.

— И не собираюсь, — буркнул детектив. — Сидеть в таком виде перед незнакомым мужчиной — верх неприличия. Иди оденься.

— То есть натянуть грязное белье на чистое тело? — уточнила она и поморщилась. — Впрочем, как скажешь. Хозяин — барин. — Девушка с неудовольствием поднялась и с гордым видом прошествовала в комнату, вернувшись в драных брюках и футболке не первой свежести. — Хорошо иметь ванну и туалет в квартире, скажу я тебе. — Она взяла бутерброд и вцепилась в него острыми зубами. — Посмотрел бы ты, как мы с матерью мылись. Летом еще ничего, деду спасибо, в свое время летний душ сделал. За день вода нагреется, вечером полоскаться в ней — одно удовольствие. Но это летом, — продолжала девушка с набитым ртом. — Когда тепло, и туалет наш можно выдержать. А когда морозы, что прикажешь делать? — Мария шумно втянула в себя кофе.

— И как же вы выходили из положения? — поинтересовался Виталий, никогда не живший в деревне.

Она улыбнулась:

— А вот так. Грели воду на плитке и мылись в тазике. Представляешь, что это такое — мыться в тазике? То еще занятие, скажу я тебе. А что касается туалета… Если ночью приспичит, мы в горшок. Извини за неаппетитные подробности, ты сам спросил.

Виталия снова замутило. Подробности оказались действительно неаппетитными. Что делать — так живут многие. Вот с таких мелочей и начинаешь ценить комфорт. Маша снова принялась за бутерброд, продолжая с набитым ртом:

— Я дом потому и продала, хотела пожить в квартире с ванной и туалетом, как белый человек. Да куда там! Не хватило даже на однушку на окраине. Пришлось ютиться у хозяйки. У нее, как ты понимаешь, тоже не разгуляешься. Только мыться начнешь, тут же в дверь тебе стучит: мол, вода нынче дорогая, кто платить будет? Будто я у нее бесплатно живу.

Виталию искренне хотелось ее пожалеть, но что-то мешало это сделать. Про таких, как она, идет множество передач, в которых молодые и здоровые дамы с уже спившимися лицами жаловались на жизнь: дескать, работы нет, денег, естественно, тоже, помогите, люди добрые. Осудить-то каждый может, попробуй понять.

Громов и верил им, и не верил.

Никто не заставлял этих бедняг покорять Москву, можно было получить образование где-нибудь в областном центре, и необязательно в университете. Имея профессию, можно найти работу. Не в родной деревне — так в том же областном центре.

Кстати, люди строительных специальностей требуются больше, чем учителя и врачи. Но дамы из глубинки продолжали вести аморальный образ жизни, питаться тем, что пошлет огород, и обильно запивая все самогоном собственного приготовления.

— В вашем городке что, нет никакого колледжа? — спросил Виталий, глотнув кофе и сморщив нос: черт возьми, кофе уже остыл.

— Почему же нет? — удивилась Мария довольно искренне. — Да сколько угодно.

— Так почему же ты не получила образование? — Он продолжал допытываться. — Допустим, денег не было на вышку, но, насколько я знаю, в некоторые колледжи берут без экзаменов.

— Я об этом думала, — спокойно ответила девушка. — Мать хотела, чтобы я стала медсестрой.

— Чего же не стала? — Громов опять глотнул кофе.

— А ты видел, сколько зарабатывают эти бедолаги? — усмехнулась Маша. — Еще меньше врачей. Скажешь, можно прожить на двенадцать тысяч? Пойди попробуй.

— Медсестра может взять подработку, — отозвался детектив и сунул в рот ломтик помидора. — Ты бери, не стесняйся. — Мария не отказалась, потянувшись за вторым бутербродом. Видимо, после ванны у нее проснулся аппетит.

— Значит, подработку, — девушка хохотнула, и кусочек тоста вылетел изо рта и шлепнулся на скатерть. Не смутившись, она снова отправила его в рот. — И что это за жизнь? Днем колешь задницы всяким-разным так называемым больным, а вечером бегаешь по тяжелым и снова колешь. Нет, так пахать я не согласна даже за двадцатку.

Виталий подумал, что, вероятно, ложиться под старых мужчин все же приятнее, но не стал ничего говорить. Мария может обидеться, сбежать — и тогда прощай, долгожданная встреча родственников, если анализ ДНК их не подведет.

— Ладно, хватит философствовать, — он решил поставить точку в бесполезном разговоре. Такие, как Маша, всегда считают себя правыми, поэтому им ничего не докажешь. — Доедай бутерброды — и поехали в магазин. Как я обещал, без обновки тебя не отпущу.

Глаза-черносливы вспыхнули огнем.

— Вот это дело, — обрадовалась она, — а то вздумал учить меня жизни. Тоже мне, Менделеев!

Громов решил, что девушка перепутала великого химика с великим педагогом — Макаренко. А впрочем, какая уже разница. По магазинам так по магазинам.

Детектив очень надеялся, что ее аппетиты не окажутся безразмерными: на его карте осталось не так чтобы очень.

Залпом выпив совсем холодный кофе, он увлек девушку к машине. Любопытные бабули пялились на парочку, соображая, кем приходится Виталию эта дама в рваных джинсах, однако это его не беспокоило. Во всяком случае, видели они ее последний или предпоследний раз. Вечером девушка вернется домой или переедет к своему отцу.

Глава 17 Краснодарский край, 1942 год
Федор сдержал слово. Через полчаса старая повозка с огромными колесами, доверху нагруженная скарбом двух семей и черным чемоданом, где, кроме сокровищ, лежали сорок тысяч рублей, взятых из банка, заскрипела по проселочной дороге. Мужчины курили и что-то обсуждали, женщины, прижавшись друг к другу, как две сестры, смотрели по сторонам, словно пытаясь запомнить родные места.

— Господи, Яша, что это? — Татьяна вдруг забилась, как подстреленная птица, указывая рукой на рощицу, из которой медленно, как похоронная процессия, выезжали мотоциклы, за ними вереницей шли грузовики.

— Немцы! — прошептал Федор. — Ну, ребята, теперь только на Бога уповать. Поможет нам — проскочим.

Женщины тихонько застонали:

— Ой, лишенько нам!

— Молчите, бабы! — прикрикнул на них Притула. — Все испортите. Татьяна прикрыла рот рукой и, как завороженная, смотрела на немцев, молодых и не очень, в серых гимнастерках, скалящих зубы и что-то лопочущих на своем лающем языке.

Федор не остановил лошадь, и каурая кобылка продолжала путь как ни в чем не бывало, пока первый мотоцикл едва не уперся ей в грудь. Она встала, перебирая ногами и раздувая ноздри, явно недовольная остановкой.

Высокий блондинистый немец с острым носом выскочил из мотоцикла и подошел к повозке.

Внутри у Якова все похолодело, но ему удалось выдавить из себя почтительную улыбку. Немец, видимо, кое-как изъяснялся на ломаном русском языке, поэтому товарищи и доверили ему беседу.

— Куда ехать? — Он, не слушая ответа, стал рыться в свертках. — Что везеть?

— Вещи здесь наши, — проговорил Яков Михайлович и быстро распаковал один из свертков. Сверкнули белизной кальсоны. — Одно белье везем.

Немец пощупал кальсоны, словно не доверяя ездокам, и оскалился:

— Куда ехать?

— В Армавир, к сестре, — ответил Притула. — Пропустите нас, господин офицер.

Вряд ли немец был офицером, скорее ефрейтором, и повышение в звании ему явно польстило. Он улыбался, благоухая незнакомым одеколоном с резким запахом, показывая великолепные белые ровные зубы.

Его товарищи выглядели счастливыми и самодовольными. Еще бы, они победители! Гитлеровская армия уверенно двигалась в глубь огромной страны, почти не встречая сопротивления.

Немец постучал по чемоданам пальцем с коротким чистым ногтем:

— Тоже белье?

— Одеяла, подушки, простыни, — загнусавил Федор. — Не с пустыми же руками к сестре тащиться.

Немец поскреб ногтем кожу черного чемодана. Сердце у Притулы замерло от страха. Если сейчас гитлеровец попросит открыть его… Но тот, упоенный успехами великой Германии, лишь махнул рукой.

— Можно ехать, — проговорил он, тщательно выговаривая слова, и что-то пролаял друзьям.

Те захохотали, а Федор, незаметно перекрестившись, стеганул лошадь кнутом, и каурая кобылка, осмеянная немцами, поволокла телегу с бесценным грузом.

Немного проехав по проселочной дороге, Яков направил лошаденку в лес. Там были партизаны, это он знал, однако точного местонахождения хотя бы одного из девяноста отрядов Притула не знал. Сынишка командира никогда не рассказывал, где скрывается отряд его отца, не доверял даже Якову Михайловичу, хотя охотно исполнял его поручения и носил партизанам еду и одежду.

— Ой, лишенько! — запричитала Зинаида, дрожа как осиновый лист. Страх перед немцами еще преследовал ее. — Ты уверен, Яша, что к партизанам попадем? Что, если опять в логово к этим зверям? Не пощадят они нас!

— Цыц! — прикрикнул на нее Федор, и женщина замолчала, нервно сжимая и разжимая пальцы больших натруженных рук.

Притула гнал лошадь в самую гущу леса. Кобылка шла, не разбирая дороги, а впрочем, уже никакой дороги не было, так, отдельные колеи, сильно заросшие травой. Каурая остановилась только тогда, когда два человека с винтовками преградили ей путь, и обиженно заржала. Один из мужчин, совсем молодой, почти подросток, с едва пробивавшимся светлым пушком над верхней губой, подошел к телеге.

— Куда путь… — начал было он, но осекся и удивленно спросил: — Дядя Яша? Дядя Федя? Что вы тут делаете?

Мужчины узнали пятнадцатилетнего сына их станичника Василия Крапивина, Сашу.

— Здравствуй, Санек, — радостно отозвался Притула. — Кажется, к вам мы, ежели вы партизанский отряд. Вот, от немцев бежали.

Второй, в котором соседи не сразу, но признали хромого мужика — сапожника Петра, жившего на окраине станицы, тоже заулыбался:

— Вот так встреча. Давно пора бы вам нас найти. Пойдем к командиру. — Он взял каурую под уздцы, и телега, скрипя и фыркая, потащилась между деревьями.

Они блуждали запутанными тропинками минут десять, пока не вышли к большой, огороженной высокими соснами, словно ограда, окаймлявшими ее со всех сторон, полянке. Несколько мужчин в гимнастерках сразу поднялись, вскинув оружие, но Саша замахал руками и закричал:

— Свои, братцы, свои!

— Не все здесь из Безымянной, — пояснил Петр, — некоторые из соседних станиц прибились. Так что первые дни будут к вам настороженно относиться, но вы не обращайте внимания.

— Петя, мне нужно к командиру, — сказал Яков Михайлович. — Ты Федора с женщинами где-нибудь пока размести, а меня сразу к вашему начальству. Скажи, подарочек есть.

— Санек, отведи Якова к Семену, — попросил хромой, — а я остальным их места покажу. С местами пока туго.

Яков молодцевато спрыгнул с телеги и пошел за подростком, отмечая недетскую серьезность Саши, еще недавно босоногим хлопцем носившегося по станице и кидавшего камни в соседских кур, вызывая гнев их хозяек. Он подумал, что война делает из мальчиков мужчин, из девочек — женщин, лишая их детства.

— Лагерь у нас небольшой, — Саша тыкал пальцем в землянки, прикрытые еловыми ветками, и шалаши, самый большой из которых, видимо, служил кухней. Полная женщина, незнакомая Притуле, что-то мешала в большом котле, подвешенном над костром.

— А вот штабная землянка. — Санек показал Притуле ступеньки, ведущие вниз: — Идите, дядя Яков, не бойтесь. Только сразу к делу, командир лясы точить не любит.

Он быстро сбежал по ним, Притула, отсидевший в телеге ногу, спустился, чуть прихрамывая. Неожиданно для себя он оказался в довольно просторном помещении (в его представлении помещение землянки было не более двух шагов в разные стороны от ее центра).

В этой же, кроме табуретов, грубо, наспех сколоченных, поместился такой же колченогий стол, на котором лежала карта, вся истыканная остро заточенным карандашом. Двое мужчин, довольно молодых, может, слегка за тридцать, один широкоплечий, с белобрысым чубом, свешивающимся на широкий лоб, с ясными голубыми глазами и курносым носом, изучал карту, другой, чернявый, покачиваясь на табурете, читал какую-то книгу.

— Семен Иванович, тут к вам гости! — гаркнул Санек, приосанившись. — Яков Михайлович Притула, директор банковского отделения из станицы Безымянной. — Белобрысый оторвался от карты и внимательно посмотрел на Притулу: Яков узнал обоих. И они его узнали, но не обрадовались.

— Привет, Яков. А что, немцы в Безымянную уже вошли? Может, они тебя сюда и послали?

— Вряд ли послали с гостинцами, которые я привез, — усмехнулся Яков Михайлович. — Мне с тобой, товарищ, с глазу на глаз надо переговорить.

Семен, тряхнув чубом, кивнул Саньку, чтобы тот уходил, и мальчишка исчез.

— От этого товарища, — командир указал на чернявого, — у меня секретов нет. Это наш комиссар, да ты его знаешь, Богдан Боголепов. Коли есть что гутарить, гутарь, только скорее: видишь, мы делом заняты.

Яков Михайлович, на плечах которого проклятый чемодан с золотом лежал неподъемным грузом, спешил от него избавиться и поэтому быстро, почти скороговоркой, начал рассказывать о сокровищах и их путешествии из Керчи. И командир, и комиссар слушали внимательно, лишь изредка перебивая вопросами.

— Выходит, ты нам чемодан приволок? — усмехнулся Семен, показав белые зубы. — И что прикажешь с ним делать? Если немцы нападут — и нам его не удержать.

— Я уже думал об этом, — Притула сжал тонкие губы. — В густом лесу много мест, где можно спрятать чемодан. Я так же, как и вы, уверен, что Красная Армия прогонит фашистов. Тогда мы вернемся сюда и заберем сокровища.

Командир потрепал чуб.

— Что ты думаешь? — повернулся он к Богдану, и тот, блестя черными глазами, кивнул:

— А неплохая идея. Так и поступим, если немцы выхода не оставят.

— Решено, — провозгласил Семен. — Неси сюда свой чемодан.

— Бойцов попроси, — усмехнулся Яков Михайлович. — Он тяжеленный, этот спецгруз, одному не поднять.

— Богдан, распорядись, — попросил командир, и чернявый, кивнув, побежал исполнять приказ. — Еще одна просьба у меня. — Притула замялся. — Видишь ли, до этого времени я за груз головой отвечал. Теперь ты главный. Ты, мил-человек, у меня по описи-то сокровища прими да в Москву радиограмму отстучи: дескать, все в целости и сохранности. Тогда и мне, и вам спокойней спать будет.

— Хорошо. — Семен вышел из землянки, велев подождать его, и вскоре вернулся с чернявым Богданом, за которым два дюжих бойца тащили старый чемодан, и маленьким тщедушным человечком с желтым одутловатым лицом, в котором Притула признал станичника Василия. — Начальник снабжения отряда Василий Куропаткин, — представил он на всякий случай маленького и, подождав, когда бойцы, поставив чемоданище на пол землянки, скрылись, торжественно начал: — Товарищи, перед нами стоит важная задача. Сейчас на ваших глазах мы вскроем чемодан, проверим драгоценности по описи, снова запечатаем и дадим радиограмму в Москву, что теперь мы несем за них ответственность. Приступайте.

Начальник снабжения и комиссар принялись снимать ремни и, открыв чемодан, оторопели при виде богатства. Ни один из них никогда не видел столько золота.

— Считайте, — приказал Семен и подошел ближе.

Считали трое, Богдан проверял по описи. Все 719 драгоценностей оказались на месте. Куропаткин тут же составил новую опись, чемоданище в который раз запечатали и поставили под топчан в штабной землянке.

Притула облегченно вздохнул:

— Словно гора с плеч упала. — Он виновато посмотрел на партизан и улыбнулся: — Не по силам такой груз одному волочить.

— Теперь не придется, — отозвался Василий, и его узкие глазки болотного цвета хитро блеснули. — Теперь мы тебе пособим, верно, ребята? Кто с него будет глаз не спускать? — обратился он к командиру. — Ты ведь, Сема, как в фильме Чапаев? «Где должен быть командир?» — «Впереди, на боевом коне».

— Верно, — Семен снова потрепал чуб. — Вот те молодцы, что его сюда внесли, и будут вахту над ним держать. Пригласи-ка их сюда, Вася.

Вскоре два богатыря, словно списанных с картины Васнецова, только без богатырского одеяния и бород, стояли перед командиром.

Семен указал им на чемодан:

— Ребята, здесь очень важные документы, которые в случае чрезвычайного положения необходимо спрятать в надежном месте, — торжественно провозгласил он. — До этого глаз с него не спускать. Ежели бой придется принять — пусть он неподалеку от вас лежит. Под чемодан выделяю отдельную подводу. Ясно?

— Так точно, — ответили молодцы, сверкая белозубыми улыбками.

Яков Михайлович был готов обнять и расцеловать и командира, и комиссара, и дюжих молодцев, и начальника снабжения, который почему-то никогда ему не нравился.

Эти люди сняли с него огромную ответственность, и он верил, что чемодан обязательно попадет в Москву, которую никогда не сдадут фашистам, а потом, когда война закончится, вернется домой, в Керчь.

К сожалению, он так и не узнал: когда появится возможность передать груз, чтобы переправить в безопасное место, черный чемодан окажется пустым.

Глава 18 Белогорск, наши дни
На его счастье, аппетиты так называемой сестры не оказались непомерными, напротив, Маша проявила несвойственную ей скромность. Она сама выбрала бутик под названием «Смешные цены», присмотрела там пару хлопковых, очень симпатичных платьев, льняной халат и купальник. Хотя цены в этом магазине были не такие уж смешные, денег хватило с лихвой.

Виталий предложил ей купить хорошие джинсы, однако она отказалась: всему есть предел. Громов заставил ее переодеться в оранжевое платье со вставками, очень шедшее ей, подходившее к глазам и волосам, и, отметив про себя, что теперь Маша почти красавица, потащил в парикмахерскую.

— Ты тратишься на меня, словно я твоя девушка, — сказала она, улыбаясь, и слегка покраснела. — Или сестра. Но еще неизвестно… — Он перебил ее:

— Какая разница, в конце концов? В любом случае считай это моим подарком. А подарки делаются по желанию. Могу я, например, подарить незнакомой девушке ни с того ни с сего букет цветов? Могу, конечно. И в этом не будет ничего зазорного. Так что выше нос — и вперед.

«Салон красоты» находился в двух шагах от бутика, и Виталий пристроил Машу к мастеру — симпатичной ухоженной женщине лет тридцати, на их счастье, только освободившейся и имевшей свободное время (все работали по записи).

— Сделайте из этой замухрышки герцогиню! — помпезно заявил он, цитируя Бернарда Шоу. — Только, ради бога, не спрашивайте, что она предпочитает. Ее предпочтения читаются по вороньему гнезду на голове. А еще сделайте ей макияж.

Парикмахер кивнула:

— Превращать всех в герцогинь — наша задача.

Она повела Машу в моечную, потом посадила в кресло и быстро заработала ножницами. Пока волосы девушки оставались влажными (Виталий заметил, что они вьются сами, без всякой химии), трудно было судить о качестве прически. Но вот мастер взяла в руки фен и приступила к укладке. Угольные пряди выпрямились, приобрели блеск и ровно легли на плечи тяжелой копной. Кокетливая челка, наполовину прикрывающая смуглый лоб, очень шла Маше.

Закончив укладку, женщина достала косметичку и принялась работать с лицом девушки.

Полчаса — и перед изумленным Виталием предстал совсем другой человек. Немного раскосые глаза-сливы в обрамлении умело наложенных стрелок казались огромными, концы длинных ресниц загибались кверху, прекрасно подобранный матовый цвет помады делал губы пухлыми. Брови, ровно выщипанные, придавали лицу милое и удивленное выражение.

— Э, да ты красавица! — вырвалось у него. — Представь, я ничуть не жалею о потраченных деньгах. Как говорится, откат налицо.

Маша покраснела.

— Спасибо тебе, — она слегка прижалась к нему теплой грудью. — Знаешь, будет жалко, если окажется, что ты не мой брат. Я о таком брате даже мечтать не могла. — На глаза навернулись слезы, блеснули в уголках алмазинками, но Виталий строго оборвал ее:

— Только не реветь! Вся работа пойдет насмарку.

Выйдя из салона, он взглянул на часы. Можно было попытаться заехать в лабораторию и узнать, готовы ли анализы.

— Я предлагаю наведаться… — начал он, открывая перед ней дверь машины, но Маша перебила его:

— Знаю, в лабораторию. Я тоже хочу, чтобы мы туда поехали. Хочу и боюсь… Однако мама говорила, что не стоит, как страус, прятать голову в песок. Нужно знать правду, какой бы неприятной она ни была.

Виталий отметил про себя, что девушка держится молодцом.

— Поехали, — решил он, поворачивая ключ в замке зажигания. — Я тоже считаю так, как твоя мама.

Дорога не заняла много времени.

Выглаженная и выутюженная администратор регистратуры в белоснежном одеянии послала им сияющую улыбку и открыла компьютер.

— Знаете, — ее белые зубы сверкали, как монитор, — вам повезло. Наш специалист вчера оказался свободен и все сделал. — Ее белые ручки с кроваво-красными ногтями перебирали конверты. — Вот, возьмите. Желаю удачи.

— Спасибо. — Громов протянул конверт девушке, но она отшатнулась от него, как от раскаленной сковороды. Ее лицо побледнело, синеву губ не скрывала даже помада.

— Я прошу, я умоляю, — Маша сложила руки, — посмотри сначала ты. Я не могу, я не в силах. Это так тяжело.

Виталий, собравшись с духом, вскрыл конверт. То, что он увидел, повергло его в шок: Вадим Сергеевич оказался биологическим отцом Маши. 99,9 процента! Выходит, он заблуждался, когда не испытывал к ней ничего, кроме презрения! Выходит, она все же его двоюродная сестра. Маша прыгала возле него, словно молодая козочка:

— Ну, что ты мне скажешь?

— Только хорошее. — Молодой человек помахал листком: — Почти стопроцентное совпадение. Ты моя сестра.

— Это правда? — Ее губы по-прежнему дрожали. — Ты меня не разыгрываешь?

Он сунул конверт в ее ледяные ладошки:

— Надеюсь, читать ты умеешь? Прочти сама.

Маша вздохнула, взяла листок, прочитала и всхлипнула:

— Но этого не может быть! Все так неожиданно! Значит, я теперь не одна и у меня есть семья?

— И еще какая семья! — похвалился Виталий, обнимая ее за узкие плечи. — Сейчас я позвоню дяде, и мы отправимся прямо к нему.

— Но как же моя сестра? — тихо спросила Маша. — Как она меня воспримет?

— Светка — прекрасный человек, — успокоил ее Громов. — Она полюбит тебя, если, конечно, твое поведение не будет выходить за рамки приличий. Садись в машину, а я позвоню дяде.

Девушка покорно пошла к «Фольксвагену», а Виталий набрал номер Воронцова.

— Ну что, я тебя поздравляю, — начал он, не поздоровавшись. — Она твоя дочь и моя сестра.

Воронцов задышал часто, словно астматик.

— Я знал, я чувствовал! — еле проговорил он, глотая слова. — Марина не могла меня обмануть. Вези ее сюда.

— А ты поговори со Светой, — потребовал Громов. — Она у нас девушка с норовом, неизвестно, что выкинет.

Воронцов замялся. Виталий знал его нерешительность в таких вопросах и удивлялся, как дядя порой мог быть непреклонным и не жалеть конкурентов в вопросах бизнеса.

— Виталя, — замямлил он, — умоляю тебя, приезжай скорее, давай вместе побеседуем со Светкой. Ты же знаешь ее. Она способна из дома сбежать, бродяжничать, еще как-нибудь выразить свой протест. Ну, помоги, не оставляй меня одного. Знаю, что виноват перед обеими девочками, а мужества смотреть им в глаза не хватает. Трус я, жалкий трус.

— Приеду, — коротко сообщил Виталий. — Передай Гуле, чтобы накрывала на стол.

В голосе дяди послышались радостные нотки:

— Жду. Очень жду.

Громов поморщился, представляя лицо сестры, сунул телефон в карман и сел за руль.

Маша посмотрела на него с пониманием:

— Мой папаша так и не рассказал сестре обо мне. Я права?

Громов кивнул:

— Права, только никому от этого не легче.

— И он просил тебя ее умаслить. — Девушка хихикнула: — Так и быть, бедные люди, посижу в машине возле дома, пока не позовете.

Виталию показалось это разумным.

— Так и поступим, — решил он, и автомобиль сдвинулся с места и помчался к дому Воронцова.

Вадим Сергеевич ждал их на пороге.

Громов знал: дядя всегда делал так, когда нервничал. Светы рядом не было, но из ее комнаты сочился желтоватый свет. Сестра, как всегда, смотрела любимый сериал с охами и вздохами.

— Это мой отец? — поинтересовалась Маша, увидев Воронцова в окно. — А ничего так. Только мама лучше была.

— Не сомневаюсь. — Громов распахнул дверь, и дядя, будто вихрь, ворвался в салон, перегнувшись пополам:

— Где моя девочка?

Виталий расхохотался:

— Да подожди, дядя. Дай выйти. Дверь сломаешь. Мой конь — не первой свежести, это тебе известно.

— Сейчас не об этом. — Воронцов помог Маше выйти и тут же заключил ее в крепкие отцовские объятия. — Значит, вот ты какая, доченька. — Неожиданно для всех прозрачная слезинка поползла по колее морщины. — Прости меня, родная, если сможешь, что до сих пор не подозревал о твоем существовании. Если бы знал, не такое у тебя было бы детство.

Маша улыбнулась и ответила довольно резко, как обиженный ребенок:

— А детство мое хаять нечего. Мать у меня золотая была, вы знаете. Она постаралась, чтобы по возможности дать мне все.

— Да, да, Машенька, мама у тебя была золотая и красавица писаная, — подтвердил Вадим Сергеевич. — Простить себе не могу, что с тех пор, как отпуск мой тогда закончился, больше не появился, не поинтересовался, как Марина живет.

Маша махнула рукой:

— Если бы да кабы… Как говорят, кто старое помянет. Вижу, вы рады нашей встрече. Это и меня радует. Только, умоляю, не заставляйте меня сразу называть вас папой. Не по-человечески это как-то… Да и дочке вашей обидно будет.

— Ты тоже моя дочка. — Он обнял ее за плечи. — Ну, пойдем в дом.

Девушка немного отстранилась.

— Вы моей сестре обо мне ничего не рассказали, — начала она. — Виталика ждали. Вот мы с ним и решили: я пока в машине посижу, а вы в это время вдвоем Свете все и поведаете. Когда она к этой мысли привыкнет, тут я появлюсь.

— Ни в коем… — Воронцов покраснел от негодования, но Громов перебил его:

— Дядя, она права. Конечно, не совсем красиво заставлять даму ждать, однако так будет лучше. Пока Света не успокоится, Маша для нее, как красная тряпка для быка.

— Но это теперь и ее дом, — не соглашался Вадим Сергеевич.

— И дом, и стол, который накрывает Гуля, никуда от нас не убегут, — пошутил детектив. — А вот Светка может, ты сам говорил. Так что давай все по порядку.

Воронцов закусил губу. Предложение ему явно не нравилось, но, поразмыслив, он решил, что дочь и племянник правы.

— Ладно. — Он еще раз обнял девушку. — Только обещай, что не исчезнешь. А то что же получится? Только отыскал тебя — и…

— Никакого «и» не будет. — Маша открыла дверь машины. — Не забывайте, что и я вас нашла. И еще не забывайте, что, кроме вас, у меня никого нет. Давно уже нет.

Вадим Сергеевич сильно сжал локоть племянника.

— Она умница, — зашептал Воронцов ему в ухо. — Как ее покойная мама. Ну, пойдем в дом. Нам предстоят нелегкие минуты.

Они быстро прошли через двор, где садовник-таджик трудился над розами, и вскоре оказались в гостиной. Гуля уже накрыла стол и скромно стояла в уголке, ожидая гостей.

— Света наверху? — спросил Вадим Сергеевич.

Домработница кивнула:

— Пока не спускалась. Уж я звала, звала.

— Сейчас мы позовем. — Воронцов сделал знак племяннику, и они поднялись на второй этаж и постучали в дверь Светиной комнаты.

— Папа, сериал еще не закончился, — раздался звонкий голос девушки, и мужчина сжал кулаки:

— Господи, как я ей скажу? Она боготворила мать…

— Вот так и скажешь. — Виталий решительно дернул ручку и вошел в комнату.

Комната его сестры не поражала роскошью. Если бы какой-нибудь писатель захотел описать ее в романе, сделать это было бы или довольно трудно, или довольно легко, смотря чего добивался бы автор. Если бы его целью стало показать, как просто, невычурно живет дочь богатого человека, это бы удалось с блеском.

Обстановка комнаты была, что называется, спартанская: диван, платяной шкаф, компьютерный стол, стул, книжные полки, плазменная панель на стене. Светку с ее характером она вполне устраивала. Девушка приходила сюда только ночевать, иногда посмотреть сериал. Большую половину дня она проводила в университете и в клубах с разными патлатыми поклонниками.

— О, привет! — Света, лежавшая на диване, подложив под голову подушку, лениво махнула Виталию, но позы не изменила. — Как дела?

Воронцов приосанился, пытаясь принять торжественный вид.

— Света, нам нужно с тобой поговорить, — начал он. — Это очень важно. Ты готова нас выслушать?

— Папа, ты как на собрании, — усмехнулась дочь. — Ладно, садитесь, раз пришли, и давайте. О чем речь-то пойдет?

— О твоей сестре, — Виталий решил сразу расставить все точки над «и».

Света покраснела, потом побледнела, взъерошив ежик светлых волос на макушке. Она давно уже стриглась очень коротко. Впрочем, в этом ей никто не препятствовал.

— О моей сестре? — Она привстала и тут же опустилась на диван. — О какой сестре? Папа, только не говори, что у тебя есть еще одна дочка. — Вадим Сергеевич будто прирос к стене, сливаясь с белыми моющимися обоями.

Громов снова взял инициативу в свои руки:

— Мы все тебе расскажем, обещай только спокойно выслушать, — сказал он.

Света дернула плечом:

— Я же сказала — давайте. Это становится интересным. Впрочем, подождите! — Она хлопнула в ладоши, и ее голубые глаза загорелись задорным огоньком. — Наверное, дело было так. Однажды Вадим Сергеевич Воронцов, который слыл примерным семьянином и очень любил жену, решил провести отпуск один, отправившись в город на берегу моря. И именно там, на берегу моря, одним жарким южным вечером он встретил прекрасную незнакомку, которая повела его к себе. Жаркая любовь дала плоды. Или один плод — неважно. Благодаря этому я имею сестру.

— Почти так, хотя и не совсем, — пробурчал Виталий. — Дядя, может, пора тебе тоже вступить?

Воронцов переминался с ноги на ногу, как нашкодивший мальчишка.

— Так получилось, Света, — наконец выдохнул он и, словно почувствовав облегчение, начал более уверенным голосом: — Курортный роман… О них пишут стихи, песни. Банально, но они случаются сплошь и рядом.

Глаза девушки сузились от злости, рот превратился в тоненькую красную полоску.

— Значит, банально… А о маме ты подумал?

— Подумал, раз больше никогда не видел эту женщину, — буркнул Вадим Сергеевич. — И не имел понятия о дочери. Она написала мне письмо, кстати, ничего не требуя, просто чтобы я знал, что в Приморске растет мой ребенок.

— Я полагаю, этот ребенок сейчас здесь, — Света, как всегда, отличалась поразительным чутьем, — и ждет, пока мы примем его в свои объятия. Может быть, здесь и мамаша? Учти, ее я выставлю сразу.

— Мать Маши — так зовут твою сестру — умерла несколько лет назад, — бросил Воронцов.

Света щелкнула длинными пальцами с наманикюренными кроваво-красными ногтями.

— Почему же ты решил привезти сюда сестру только сейчас, если письмо было написано несколько лет назад? — ехидно поинтересовалась она. — Вдруг проснулись отцовские чувства? Или смерть Лени подтолкнула тебя?

— Я узнал об этом письме совсем недавно, два дня назад, — признался Воронцов. — Видишь ли, когда оно пришло, мы с тобой и Леней отдыхали на Бали, а почту поручили дедушке. Он взял письмо, прочитал и… забыл о нем. Последние годы отец страдал склерозом.

— Не в склерозе дело, — парировала Света так активно, что маленький комок слюны, вылетев из ее рта, попал на диван. — Он был более человечным и представлял, какую боль это принесет всем нам. Значит, ты отыскал письмо, когда ездил к нему домой?

Вадим Сергеевич опустил голову:

— Да.

— Понятно. — Света вскочила и, подойдя к отцу, пристально посмотрела ему в глаза. — Папа, а ты уверен, что она твоя дочь? По телевизору идут сотни передач, в которых якобы внебрачные дети претендуют на наследство родителей. Хорошо, что анализ ДНК расставляет все по своим местам. Вы сделали анализ ДНК?

— Маша сама настаивала на нем, — встрял Виталий. — За материал отвечал я, так что экспертиза была честной. Конверт в моей машине, можешь посмотреть. Принести?

Она покачала головой:

— Ну, хорошо, раз все так серьезно… Папа, веди ее сюда.

Вадим Сергеевич бросился к «Фольксвагену», как подросток. Многие в его возрасте позавидовали такой прыти.

Света тяжело вздохнула и взяла Виталия за руку.

— Я понимаю, он хочет ею заменить Леонида, — сказала она. — Только вряд ли получится. Леня был… — Она смахнула слезинку. — До сих пор не могу привыкнуть к прошедшему времени. Была мама, был дед, был Леня. И все они были уникальными. Таких больше нет и не будет.

— Каждый человек по-своему уникален, — философски заметил Громов. — Дядя и не пытается заполнить пустоту Машей. Он хочет ей помочь как порядочный человек.

Света надула губы и обязательно сказала бы какую-то колкость, но на пороге, радостный, как Дед Мороз, принесший подарки, возник Воронцов, держа под руку чернявую Машу.

На удивление Виталия, девушка выглядела как сама скромность. Румянец чуть тронул ее смуглые щеки, ресницы трепетали от волнения, взгляд выражал и радость, и неловкость одновременно.

— Знакомься, Светлана, — торжественно произнес Воронцов. — Это твоя сестра Маша. — Света попыталась выдавить улыбку, но у нее плохо получилось.

Маша подошла к ней и коснулась ее руки, которую та сразу отдернула.

— Я представляю, как тебе было неприятно узнать обо мне, — она старалась говорить мягко, задушевно, и Света понемногу начала таять:

— Я… — Ей было трудно говорить, но Маша крепко обняла ее и прошептала:

— Потом, все потом. Главное — мы встретились. У меня давно нет родных, и обрести семью… Даже не знаю, как лучше сказать. В общем, это очень важно.

— Да, я понимаю, — отозвалась Света совсем уже миролюбиво.

Вадим Сергеевич радостно потер ладони.

— Ребята, пойдемте за стол, — провозгласил он. — Гуля сегодня постаралась.

Девушки начали спускаться по лестнице. Виталий похлопал дядю по плечу:

— Видишь, все обошлось. Компанию за столом я, конечно, поддержу, но недолго. Дела.

Воронцов подмигнул:

— Дела частного детектива?

— Да, — ответил Громов, и не обманул. Он собирался навестить в больнице Николая, потом смотаться в онкоцентр, приехать домой и еще раз подумать над планом действий.

Блондинка, принимавшая лечение от рака, по его предположениям, должна быть где-то рядом. Он не понимал, почему она должна быть рядом, но, как бывший полицейский, чувствовал это. Она рядом, потому что ей что-то нужно от его семьи.

Что-то такое, чему мог помешать Леонид. Но что?

Глава 19 Станица Безымянная, 1944 год
— Ну, Серега, вот и добрались. — капитан НКВД Курилин, высокий лысоватый мужчина лет тридцати, выпрыгнул из кабины грузовика и, потянув носом, с сомнением оглядел скромный саманный домик с двумя окнами. — Нам сказали, что это сельсовет. Стало быть, нам сюда.

— Раз сказали, значит, так и есть, Алексей Павлович. — Совсем молоденький лейтенант, белесый, с такими светлыми бровями, что их было трудно сразу заметить на розоватом лице, спрыгнул за ним. — Как говорится, вперед. — Он размял затекшие руки и ноги. — Смотрите, товарищ капитан, красота-то какая. Горы будто нарисованные. Лес словно шерсть на спине медведя. А воздух какой!

— Тебя сюда прислали не природой любоваться, — буркнул Курилин, доставая из помятой пачки вонючую папиросу. «А жаль», — хотел сказать лейтенант, но промолчал. Они прошли, наступив на доски, когда-то крашенные зеленой краской, вероятно, оставшиеся от забора, и постучали в облупленную, с круглыми дырками от пуль дверь. Она сразу отворилась, будто их ждали. Сухонький старичок в серой нечистой телогрейке, угодливо улыбаясь, проводил их в просторную комнату:

— Проходите, товарищи. Садитесь.

Возле деревянного стола, покрытого льняной скатертью в пятнах, стояли два стула со спинками, и Сергей подумал, что это осталось в наследство от бежавших немцев.

— Бумагу и чернила, извините, не нашел, — старичок развел руками. — Все проклятые с собой утащили.

— А это и не требуется. — Капитан достал из видавшей виды папки из кожзама чистые листы, маленькую чернильницу и две ручки. — Мы свое с собой носим. Бойцы-то готовы к допросу?

Старичок снова угодливо закивал:

— Битый час в соседнем доме вас дожидаются. Волнуются. Вы с ними не очень, товарищ начальник, они у нас герои войны. Об их партизанских подвигах вся станица наслышана. Вообще наши собираются Семену Орлову, командиру ихнему, памятник в станице поставить. Многие одностаничники полегли на полях сражений, осталось всего пятеро, ты уж их пожалей. — Он загнул еще два узловатых пальца. — Нет, семеро осталось. Пятеро у нас, а двое, Боголепов и Куропаткин, говорят, у самого Кенигсберга воюют.

— Я, дед, со всеми по закону, — отозвался Алексей Павлович и, достав из нагрудного кармана папиросу и коробок спичек, закурил. — Давай первого. — Когда дед ушел, он положил перед лейтенантом чистый лист и ручку. — Серега, — начал капитан, — ты хотя и молодой, а начальство тебя уже жалует. Есть у тебя талант к нашей работе, видно невооруженным глазом. Один только недостаток, Воронцов, — молод больно. Но это дело поправимое. Правда, сейчас тебе молодость мешает. Вижу, жалко порой бывает обвиняемых. И это неправильно. Во-первых, время сейчас такое, что гадов недобитых, предателей невыявленных многое множество землю топчет. Во-вторых, невиновного мы не тронем, ибо закон превыше всего, так, погутарим и отпустим на все четыре стороны. Знаешь, для чего я все это говорю?

Лейтенантик кивнул:

— Догадываюсь. Старик упомянул о героях войны, которых мы с тобой сейчас допрашивать будем.

— Вот именно, — подтвердил капитан, и его суровое, точно высеченное из камня лицо стало еще серьезнее. — Какие они там подвиги совершали, мне неведомо. На войне мало кто из мужиков под юбкой у жены прятался. А вот золото, отданное им на сохранение, пропало, — это уже факт! Партия поручила нам его отыскать, чуешь? — Он указал на исписанный листок, выуженный из папки: — Авдеева — вот настоящий герой, хоть и баба. Ее показания захватил так, на всякий случай. Она — герой, потому что доставила чемодан до пункта назначения. А другие — воры. Так что не жалей никого. Если они украли — значит, никакие они не герои, а обычные воры.

Воронцов наизусть знал показания инструктора горкома и мог процитировать их с закрытыми глазами. Он вспомнил черноволосую, с серебром в волосах (ох, рано оно испортило краски) смуглую женщину неопределенного возраста, с большими влажными черными глазами, четко дававшую показания: «Нашли председателя, надо было видеть, как он разволновался и стал искать машину. Город бомбили. Вокруг пыльный полумрак и свист осколков. Наконец, пригнали старенькую полуторку. Здоровые мужики с трудом подняли чемодан в кузов. Председатель приказал мне и шоферу гнать прямо в горы в станицу Безымянную и сдать драгоценности в отделение районного банка. Все другие выезды уже контролировали гитлеровцы». Он открыл рот, хотел возразить, что они не имеют права обвинять кого-либо, ничего не доказав, но старичок уже вводил в комнату первого допрашиваемого — плечистого парня лет двадцати пяти. Капитан выудил из кармана очки, которые надевал лишь в редких случаях, чтобы казаться солиднее, и, взяв ручку, произнес суровым голосом:

— Фамилия, имя, отчество.

— Петров Игорь Иванович, — произнес дюжий парень. — Партизан отряда Семена Орлова, геройски погибшего.

— Это мы и без тебя знаем, — махнул рукой следователь НКВД. — Что вам известно про черный чемодан?

Глаза Петрова беспокойно забегали. Он нервно затеребил в руках давно не стиранный платок:

— Ничего не знаю, не ведаю…

— Это ты брось! — повысил голос капитан. — У меня имеются сведения… — Он снова достал из папки желтоватый листок и металлическим голосом прочитал: — «Местный партизанский отряд был создан 9 августа 1942 года. 27 августа Притула Яков Михайлович сдал ценности Керченского музея на хранение начальнику снабжения отряда. Ценности сданы в присутствии комиссара отряда и в полном объеме соответствуют первоначальной описи». Все знаешь и ведаешь. — Неожиданно для всех он сменил тон и заговорил уже ласково: — Ну послушай, Петров, ты взрослый мужик, отец семейства. Неужто не понимаешь: от того, что ты нам сейчас расскажешь, зависит не только твоя судьба, но и судьба твоей семьи? Ты можешь пойти по делу как свидетель, а можешь как обвиняемый. Это пятнадцать лет лагерей как минимум. Видишь ли, небезызвестный тебе Яков Михайлович Притула не зря трясся над золотом. Это собственность государства. И с расхитителями оно будет сурово, я тебе обещаю.

Парня затрясло.

— Не ведаю… — еле выдавили побелевшие губы.

— Значит, монетку, которую ты односельчанам показывал, тебе Притула подарил? — усмехнулся Алексей Павлович и что-то черкнул на листке: — Ладно, сейчас приглашу конвой, и завтра тебя отправят в город. Жди суда. И клейма для семьи «враги народа».

Игорь затрясся еще больше.

— Ладно, только воды дайте.

Сергей плеснул ему в стакан воду из графина, заботливо поставленного на стол.

Петров принялся жадно пить, половину расплескивая на деревянный пол.

— Ни при чем тут я, товарищ начальник, — проговорил он, задыхаясь. — Ну, знал, что Притула привез какой-то черный чемодан, а командир его в обоз пристроил. Только о содержимом его не ведал — хоть стреляйте. Случайно все получилось. — Он закашлялся, поперхнувшись.

Капитан и лейтенант терпеливо ждали, пока Петров продолжит:

— А в конце лета… вышли мы к горе Большой, там речка такая быстрая течет, правда, не очень глубокая, вода в ней такая… мутная… Повел я коней на водопой и на мелководье этот проклятый чемодан и увидел. Только пустой, понимаете? Рядом с ним что-то среди камешков поблескивало. Посмотрел — монета золотая. А потом Васька Ягдычев подбежал, тоже чемодан увидел. Я ему монету показал, и он в воду полез, думал тоже что-то отыскать, и отыскал — браслет женский в виде змейки. Я, дурак, монету себе оставил, а он браслет командиру отдал. Тот велел и чемодан принести, пусть и пустой, как я понял, так в своей землянке его и оставил. Вы его там и нашли.

Сергей, слушая парня, понимал, что тот не врет. Прикарманил монету по дурости, по дурости и срок получит, небольшой, наверное. Жалко дурака. Капитан черкал на листке, записывая каждое слово.

— Скажи, — снова обратился он к Петрову, — а командир-то ваш провел совещание? Такое дело — государственное имущество пропало. Кстати, если верить описи, куда-то подевались и сорок тысяч рублей, которые Притула с собой прихватил.

Петров покачал головой:

— Нет.

— И что же, ничего не сказал? — изумился Сергей.

Парень тряхнул волосами:

— Нет, велел молчать. — Он вдруг опустился на колени: — Товарищи начальники, пощадите меня, глупого. Я же вернул монетку, больше ничего у меня нет. Если посадят — как моя семья? А станичники? Мне же им в глаза стыдно смотреть будет.

— Все решит суд, — коротко бросил капитан. — Может, и немного получишь. В доме твоем обыск проведем. Если что-нибудь найдем — пеняй на себя.

Он позвал солдата, и тот, тыкая штыком в спину Петрова, повел его в избу, временно превращенную в камеру.

Проводив задержанного, Алексей раздавил папиросу о край стола.

— Странно все это, — заметил он, — ты не находишь?

Воронцов кивнул:

— Более чем. Жаль, что командир погиб. Иначе я бы спросил, почему он не обыскал всех бойцов. Петров, несомненно, подходил к речке, видел чемодан и оставшиеся ценности, но до него могли видеть и другие. Дело было летом, многие могли подойти, чтобы искупаться. Только они оказались не такими честными и никому не рассказали о находках.

— Попробуем выжать из оставшихся четверых, — вздохнул Алексей.

Он встал и постучал в дверь. На стук прибежал старичок со своей угодливой улыбкой.

— Шапошникову давай, Ирину, — приказал капитан, и местный житель молниеносно скрылся. — Может, баба кое-что прояснит, — задумчиво проговорил следователь, жуя кончик перьевой ручки. — Ей сидеть никак нельзя, одна-одинешенька с прижитым на войне ребенком. А вот и наша красавица. — Сергей заметил, что появившаяся на пороге Шапошникова действительно была красива. Именно такими он представлял настоящих казачек: высокая, статная, пышногрудая, с густыми льняными волосами, заплетенными в толстую косу и уложенными на затылке. Фиалковые глаза прятали испуг, бледные щеки покрылись красными пятнами.

— Ты медсестра отряда Семена Орлова Ирина Николаевна Шапошникова, — констатировал следователь.

Она слегка наклонила голову, подтверждая его слова.

— Ну, красавица, знаешь небось, что спрашивать буду? — Алексей подошел к казачке и обнял ее стройный стан.

От его прикосновения ее передернуло, и капитан хихикнул:

— Ну-ну, какие мы недотроги. Впрочем, ладно, давай рассказывай, была у речки, когда в ней пустой чемодан плавал?

— Ну, была. — В отличие от Петрова женщина не стала упираться.

— Ценности в воде видела? — Не дав ей вставить слово, капитан добавил: — Учти, свидетели имеются, что ты вещички припрятала. — Воронцов знал, что никаких свидетелей не было. Капитан использовал хитрый ход, после которого многие раскалывались.

— Ну, видела, — кивнула женщина. — Течение под большой камень занесло крестик такой золоченый, красной медью облепленный. Не думала, что из чемодана. Мы вообще не знали, что там лежало. Решила, может, кто давно потерял, и себе взяла.

— Так, умница, — похвалил ее Алексей Павлович. — И где он сейчас?

— А потеряла, — равнодушно отозвалась казачка. — Чай, боев было не счесть. Раненых — тоже пропасть. Моталась я по лесу со своей санитарной сумкой, должно быть, где и обронила.

Следователь от ужаса выпучил глаза:

— Обронила и искать не стала? Что-то не верится. Как же так?

— А вот так, — в тон ему ответила Шапошникова. — Не ведала я, что он золотой, да и дорогой в придачу. Думала, безделушка медная, житель какой давно потерял. Вот и не берегла.

Глаза Алексея недобро блеснули.

— А если мы, красавица, хатенку твою обыщем? — спросил он.

Ирина махнула рукой:

— А ищите. Что найдете — все ваше.

— Мы искать-то умеем, — следователь сжал тонкие губы. — И тебе это известно. Срок не боишься схлопотать, если что найдем? Что тогда с ребенком будет?

— Добрые люди везде живут, — усмехнулась Шапошникова. — Только вот что я тебе скажу, товарищ следователь, — она неожиданно перешла на «ты». — Посадишь меня — большой грех на душу возьмешь. На мне-то греха нет.

— А ты меня не пугай, — разозлился капитан и позвал конвойного: — Ее уведи, давай следующего.

Следующим оказался парнишка лет двадцати двух, с хитрыми бегающими глазами, долго и упорно убеждавший следователей, что найденные им в реке две монетки потерял во время боя. Его слова почти повторяли слова медсестры.

— Ну, не знал я, что золото это. Тем более из чемодана.

Уставший капитан услал его и, выпив воды, пригласил оставшихся партизан.

Двое мужичков лет пятидесяти вообще не признались, что находили какие-либо сокровища в реке. Промучившись с ними минут двадцать, капитан сдался:

— Ладно, увести. — Снова наполнив стакан из почти опустевшего графина, он повернулся к Воронцову: — Что думаешь по этому поводу?

— Думаю, лгут, что не знали про груз в чемодане. — Воронцов постучал ручкой по облупленной деревянной поверхности стола. — А зная, могли выкрасть и разграбить. В одном они правы: если каждый взял по парочке вещичек, нам их не найти.

— Ничего себе, парочка вещичек, — усмехнулся Алексей Павлович. — Чемодан весил знаешь сколько? Восемьдесят килограммов. И вещичек было семьсот девятнадцать штук. Партизан в отряде насчитывали пятьдесят человек. Сколько, получается, каждый утащил? — Он вздохнул. — Нет, не выходит. — Мужчина вытащил из папки исписанные листки предыдущих расследований. — Я, кажется, знаю, что делать дальше. Мы не допросили еще одного человека — Марию Годлевскую, казначея отряда. Наши узнали, что она живет в Армавире. А еще узнали, что она покинула отряд задолго до окончания боевых действий. Один станичник, к которому она забежала передохнуть, видел у нее в холщовой сумке небольшой ящичек. Судя по тому, что она несла его с трудом, там могли находиться сокровища, не все, конечно, но значительная часть.

— Но как они оказались у нее? — Сергей приподнял светлые брови.

Алексей снова закурил, нервно дымя:

— Не хочется думать, что к этому причастно командование отряда, но все наводит на эту мысль. Смотри, как логично получается. Притула после прибытия в отряд вскоре погибает в одном из боев. Как ни крути, это был единственный человек, искренне болевший за судьбу драгоценностей. И командование отряда решает их присвоить, а для начала перепрятать из чемодана в другое место. Допустим, командир, комиссар и начальник снабжения принесли его к реке, пытаясь переложить в свои торбы, но их спугнул Петров. Друзья бросили чемодан с оставшимся содержимым и сбежали. Те, кто пришел к реке после них, забрали жалкие крохи. Вот почему командир их не обыскивал. У него была задача посложнее — вывезти килограммов семьдесят золота. Станичник намекнул, что у этой Годлевской с Орловым были не просто дружеские отношения. Вот Семен и решил отправить любовницу с ящичком, думаю, килограммов в пятнадцать, из отряда. Как тебе такая версия?

— Имеет право на существование, — согласился Воронцов. — Только куда делись остальные килограммы?

— Руководство отряда — позволь заметить, что эти люди более образованные и знающие, чем остальные бойцы, малограмотные крестьяне, которые вполне могли принять ценности за ничего не стоящие безделушки и потерять без сожаления, — начал Алексей Петрович, — поделило все на три части. Пятнадцать на три — это сколько? Сорок пять? Не хватает еще около тридцати килограммов, но наши подсчеты приблизительны. Как удалось вывезти остальное? Не знаю. Тут нам предстоит поработать. — Он встал, разминая затекшие ноги. — Едем в Армавир, к этой Годлевской. Очень надеюсь, что она прольет свет на эту темную историю.

Заскрипев начищенными сапогами, он направился к выходу. Сергей потрусил за ним. Старичок поджидал их на крыльце, разговаривая с какой-то толстой бабой в сарафане, с коромыслом на плечах.

— Закончили? — Он будто достал из кармана угодливую улыбку.

— Закончили, — подтвердил капитан. — Задержанных не выпускать до приезда машины. Головой за них отвечаешь.

Дед приосанился, насколько позволила больная спина:

— Слушаюсь, товарищ командир.

Алексей Павлович постучал в кабину, разбудив мирно дремавшего шофера:

— Николай, едем в Армавир.

Водитель покорно завел машину, и офицеры НКВД залезли в кабину.

— Дорогу тут новую строят, — сказал он, когда капитан поморщился, подскочив на ухабе. — Эта резко в горы идет. Та, говорят, ровнее будет.

Алексей Павлович кашлянул:

— Скорее бы. Спина болит от этой проклятой езды.

Глава 20 Белогорск, наши дни
Разговор за столом тек мирно, будто равнинная река.

Девушки обменивались дежурными фразами о погоде, о Приморске, в котором Света бывала не раз со своими приятелями, о блюдах, приготовленных Гулей.

— Я слышала о вашей домработнице, — Маша с наслаждением кушала «оливье», — но даже не предполагала, что она настоящая кулинарка. — Дядя сиял, как начищенный самовар.

Когда Виталий, взглянув на часы, стал собираться, Маша тоже поднялась.

— Ты куда? — спросил Вадим Сергеевич испуганно и побледнел.

— Свете нужно привыкнуть к мысли, что у нее появилась сестра, — пояснила девушка. — Мне лучше переночевать у Виталия, тем более обстановка его квартиры для меня уже привычна.

Вадим Сергеевич замахал руками:

— Нет, нет, ничего не хочу слышать! Ты останешься у нас. Смотри, сколько места! На первом этаже давно пустует комната. Теперь я понимаю, почему мы не могли придумать ей назначение. Она дожидалась тебя.

Маша вопросительно взглянула на Свету, и сестра пожала плечами:

— Да, оставайся. Так будет правильно. Правильно жить с отцом, а не с двоюродным братом.

Маша недолго колебалась:

— Уговорили. Надеюсь, Виталий не против.

— Я — за, — расхохотался детектив, — но не потому, что ты мне надоела (про себя он подумал, что выдержал бы эту распущенную девицу еще пару деньков, не более). — Вам нужно пообщаться, а мы с тобой уже наговорились.

— Отлично, — Маша опустилась на стул. — Тогда я наконец попробую пирожные.

— Конечно. — Воронцов вскочил, чтобы проводить племянника, и в холле крепко обнял его: — Ты сам не представляешь, какую работу провернул. Не знаю, как тебя благодарить.

— Дядя, ты сделал для меня гораздо больше — заменили отца, — ответил Громов. — Ни о какой благодарности я не желаю и слышать.

Они вышли во двор, и Воронцов с удовольствием вдохнул полной грудью.

— Скоро лето, — мечтательно проговорил он. — Надеюсь, девчонки подружатся, и мы все вместе куда-нибудь слетаем. Только вот, — его голос сорвался, — проведем… — Вадим Сергеевич собирался сказать о поминках.

— Давайте съездим на кладбище, — предложил детектив.

Дядя не возражал.

— Ну, до свидания. Утром позвоню, расскажу, как все прошло.

Попрощавшись с дядей, Виталий взял курс на больницу. Одна мысль о том, что ему придется видеть Колю в бинтах и гипсе, возможно, балансирующего на грани жизни и смерти, не прибавляла настроения.

Оставив «Фольскваген» на стоянке, он с дрожью переступил порог травматологии. Дежурная медсестра, пожилая степенная дама, подсиненные волосы которой выбивались из-под белой высокой шапочки, остановила его окриком:

— Вы куда?

— Я хотел узнать о состоянии моего друга, Николая Вяликова, — пробормотал Виталий, немного оробев от ее ефрейторского голоса. — И, если он не в реанимации, повидаться с ним.

Ее лицо запылало праведным гневом:

— Разве вы не осведомлены о часах для посещения?

Не надеясь на успех, Громов сунул ей под нос — довольно длинный, слегка загнутый на кончике — лицензию детектива:

— Видите ли, я его друг из полиции. Если он пришел в себя, мне необходимо задать ему хотя бы парочку вопросов.

Ему повезло, что дама была законопослушной. Слово «полиция» действовало на нее магически.

— Сегодня уже приходили из вашей организации. — Голос снизился, по крайней мере, тона на два. — Но к нему еще не пускали. Вы счастливчик, он недавно пришел в себя, и его перевели в отдельную палату. Сейчас я позову его лечащего врача. Он проводит вас к Вяликову.

Виталий пожалел, что дама не имеет права сделать это сама, и в ожидании врача переминался с ноги на ногу. Что, если доктор окажется дотошный и разглядит, что в руках Громова не полицейское удостоверение? Но, как говорится, если сегодня повезло в одном, обязательно повезет и в другом.

Усталый врач, примерно такого же возраста, как и медсестра, высокий, седоволосый, с удивительно прямой осанкой, провел его в просторную палату, предупредив:

— Пару минут.

Виталий открыл дверь и, набрав в грудь воздуха, вошел.

В палате лежал всего один человек, и детектив не сразу узнал в нем друга. Коля напоминал мумию, туго спеленатую бинтами. Большие, чуть выпуклые глаза, всегда светившиеся добротой, были прикрыты веками, искусанные в кровь губы выделялись на белом фоне, контрастируя с белыми бинтами, простынями и стенами.

— Коля! — Виталий присел на краешек кровати, боясь причинить ему боль. — Коля, ты меня слышишь?

Веки чуть дрогнули.

— Виталя, это ты? — послышался тихий голос.

— Слава богу, ты жив, жив! — Если бы у Громова была возможность, он бы заключил его в объятия. — Коля, я до сих пор не могу поверить…

— Я тоже. — Каждое слово давалось Вяликову с трудом, однако он продолжал говорить, словно боясь не успеть сообщить самое важное: — Единственное, о чем я хочу сказать, — это не был несчастный случай. Меня пытались убить.

Детектив побледнел и с хрустом сжал пальцы:

— Ты так считаешь? Но почему, за что?

Коля сглотнул:

— Не знаю, просто не представляю. Ты знаешь, что иногда мне угрожали и просили подменить результаты экспертизы. Каюсь, грешен, я делал это, но не за деньги… У меня двое детей и прекрасная жена, и я боялся потерять их. Вот уж год никто меня ни о чем не просил — разве что начальник насчет твоего брата Леонида. Но я все сделал, и это происшествие не казалось мне из ряда вон выходящим. Меня не за что было убивать.

На лбу Виталия собрались морщины, сразу состарив его.

— Как все произошло? — спросил он и покосился на дверь.

Врач должен был прийти с минуты на минуту, даже секунду.

— Машина вынырнула откуда ни возьмись, — простонал Коля. — До сих пор не понимаю, как я остался в живых. У водителя не было такой задачи — уверяю тебя.

— А если тебя с кем-то перепутали? — предположил Громов и потрогал вспотевший нос.

Искусанные губы сложились в ироническую улыбку.

— В нашем отделе больше нет такого же толстого, — проговорил он. — Нет, Виталя, за годы работы в полиции я тоже кое-чему научился. Убить хотели меня, а за что — это выяснят мои коллеги.

— Я тоже займусь твоим делом, — пообещал детектив. — Ты никогда ни в чем не отказывал мне, и я хочу помочь тебе. Клянусь, твои обидчики будут наказаны.

Коля шевельнулся, наверное, пытался вынуть руку из-под одеяла, но вскрикнул от боли, и в дверь вбежал врач.

— Я же предупреждал — две минуты! — укоризненно сказал он. — А еще говорят, что полицейские — самые дисциплинированные люди.

— Уже ухожу. — Виталий встал, подмигнув Николаю: — Я буду приходить к тебе почти каждый день. — Он вышел из палаты, бросив на прощание врачу: — Насчет полицейских вас кто-то дезинформировал.

Доктор ничего не ответил, наверное, не оценил шутку.

Виталий, оказавшись в машине, решил, что на сегодня хватит визитов. Сейчас он поедет домой, примет душ и ляжет в постель, даже перекусывать не будет (от ночного перекуса детектив не мог отказаться и на предупреждения, что потолстеет, никак не реагировал). А завтра…

Завтра предстоит сделать многое. К дяде он не поедет, пусть лучше знакомится с дочкой один на один. А на кладбище к Леониду надо смотаться.

Он сильно скучал по брату и многое был готов отдать, чтобы его увидеть. Но, к сожалению, мертвые назад не возвращаются. А жаль.

Глава 21 Армавир, 1944 год
Мария Годлевская жила почти в центре Армавира, в бараке, возле только что начавшегося строиться дома.

Сергей по дороге к этой женщине смотрел по сторонам и думал, что немцы не пощадили этот город. Он был полностью разрушен варварскими бомбардировками, артиллерийскими и минометными обстрелами и даже теперь, избавившись от оккупантов, продемонстрировавших чудовищные зверства, выглядел притихшим и заброшенным.

Но если внимательно приглядеться, можно было увидеть, что жизнь постепенно вступала в свои права. Молодые парни и девушки, немногим моложе его, Сергея, с белозубыми улыбками, расчищали улицы, готовя место новостройкам, некоторые, не полностью разрушенные дома потихоньку восстанавливались, и это радовало юного лейтенанта.

Он искренне верил: великая страна восстановится за несколько лет. Смогла же промышленность перестроиться в начале войны! Еще немного — и все заработает, как когда-то, города, как птица Феникс, восстанут из пепла, и тогда народ снова начнет строить коммунизм.

Преданный партии до мозга костей, Воронцов свято верил, что коммунизм обязательно построят. Проклятая война нарушила планы правительства, чуть отодвинув время всеобщего равенства. Ох, какое это будет время!

— О чем задумался, братец? — Алексей Павлович толкнул его острым локтем. — О девушке, что ли?

Сергей помрачнел. Ни одна живая душа не знала о его горе. Галинка, его первая любовь, с которой они сидели за одной партой, которой он думал признаться в любви на выпускном, погибла в оккупации вместе с матерью и сестрой. Думая о ней, он давал клятву навсегда остаться верным ее памяти, никогда не жениться, потому что, по его мнению, никакая другая девушка не могла заменить любимую.

— Нет у меня девушки, — пробурчал недовольно Воронцов.

— Появится, — убежденно ответил капитан. — После войны парни в цене. Моя сестрица заявила, что пойдет за первого, кто посватается. Кстати, хочешь, познакомлю?

Сергей качнул головой:

— Не нужно. Я как-нибудь сам.

— Была бы честь оказана, — усмехнулся Алексей Павлович и посмотрел на деревянный указатель с табличкой: — Улица Ленина, дом восемь. То, что нам нужно, между прочим.

Водитель притормозил возле свежесколоченного барака, пахнувшего древесиной, и мужчины, поднявшись по ступенькам, постучали в некрашеную шершавую дверь, за которой раздавался детский плач и слышались недовольные мужские и женские голоса.

Дверь им открыла немолодая полная женщина. Пышные рыжие волосы выбивались из-под белой, в черный горошек, косынки, падали на лоб непослушными прядями, и она сдувала их, стараясь, чтобы они не закрывали глаза.

— Вы к кому? — поинтересовалась рыжеволосая, подбоченившись. — У нас вроде все на месте.

— Даже Мария Годлевская? — спросил Алексей Павлович, улыбнувшись.

— Даже она, — подтвердила дама. — А Машка вам зачем?

— Вы производите впечатление умной женщины, а держите нас на пороге, — усмехнулся капитан. — Дорогая, перед вами сотрудники НКВД, и посему позвольте нам пройти и, уж будьте так добры, проводите к комнате Годлевской.

Глаза женщины сверкнули.

Алексей Павлович порадовался произведенному эффекту. Их организацию до сих пор боялись — это хорошо.

Рыжеволосая, поманив их рукой, подвела к двери в конце коридора, наполненного разнообразными запахами и криками:

— Здесь она живет с дочкой.

— Дочка — это хорошо, — констатировал капитан и, очаровательно улыбнувшись даме, которая сразу исчезла, будто сдуло ветром, постучал в дверь: — Мария Годлевская, открывайте.

За дверью послышались торопливые шаги, раздался детский голос:

— Мама, кто это?

— Не знаю, доченька. — Слышимость в бараке была превосходной.

Воронцов слышал дыхание женщины за дверью:

— Кто вы?

— Откройте, НКВД, — пробурчал Алексей.

— НКВД? — Мария тщательно выговаривала буквы страшного слова, но дверь открыла, и мужчины вошли в чисто убранную комнатку с одним окошком, украшенным вышитыми занавесками. На панцирной кровати с высокими подушками сидела девочка лет девяти.

— Здравствуй, — сказал ей Алексей Павлович и погладил белые кудряшки. — Мы тут с твоей мамой немного поговорим, ты не возражаешь? А ты пока поиграй, лучше в коридоре. У тебя есть друзья?

Мария быстро накинула на девочку легкую кофточку.

— Сейчас к соседям отправлю, — сказала она торопливо. — К подружке Лидочке пойдешь, согласна? — Малышка закивала так быстро, что, казалось, маленькая белокурая головка слетит с тонкой, как былинка, шеи. Глядя на ее огромные глаза, окаймленные синевой, почти прозрачную кожу на вытянутом личике, молодой офицер почувствовал жалость.

Когда мать и дочь вышли в коридор, капитан бросил Воронцову:

— Присмотри за ними. Как бы не сбежали.

— Куда ей сбежать с дитем-то малым? — парировал Сергей.

Алексей Павлович сплюнул на деревянный пол:

— Тебе уже ее жалко. Это очень плохо при нашей работе, Сережа. Иди и смотри в оба.

Воронцов покорно вышел в коридор.

Подозреваемая Годлевская и не думала скрываться. Ее подруга, мать Лиды, ни о чем не спрашивая, впустила ребенка и плотно закрыла дверь.

— Я готова отвечать на ваши вопросы, — войдя в свою комнату, Мария уселась на стул, закинув ногу на ногу.

— А вы не догадываетесь, о чем пойдет речь? — поинтересовался лейтенант, и Алексей одобрительно кивнул: мол, давай раскручивай.

Она пожала плечами, кутаясь в старый пуховой платок:

— Понятия не имею.

Капитан придвинул к себе стул и сел.

— Речь, голубушка, пойдет о сокровищах, которые вы прихватили, уйдя из партизанского отряда, — резанул он, будто ножом, вперившись взглядом в бледное лицо собеседницы.

Она попыталась взять себя в руки, но у нее плохо получалось: уголки рта едва заметно подергивались, ногти скребли старую хлопковую скатерть.

— Сокровища? — Она приподняла черные нарисованные брови-подковки, и Сергей залюбовался молодой женщиной: огромные синие, как незабудки, глаза, тонкие, аристократические черты лица, светлые волнистые волосы… Наверное, многие художники захотели бы написать ее портрет… Кстати, она и походила на героиню какой-то картины. Воронцов плохо знал живопись, поэтому не мог припомнить ни название, ни художника.

— Товарищ капитан, — длинными пальцами она достала папиросу и закурила, выпуская аккуратные колечки дыма, — вы меня с кем-то путаете. Партизанские отряды создавались, чтобы воевать с врагом, а не искать сокровища в лесах. Да, я покинула отряд раньше, потому что мою мать убило на улице при бомбежке, дочь приютили соседи, собравшиеся бежать из города. Семен Орлов сам посоветовал мне возвратиться домой, забрать дочь и эвакуироваться в тыл. Вот и вся моя история, даже книжку не напишешь. Соседи подтвердят, что я тайно пробралась в Армавир, забрала ребенка, а потом бежала в другой партизанский отряд, который помог выехать в тыл. Ни о каких сокровищах я не имею представления. Да это смешно!

— Мне так не кажется. — Алексей Павлович начинал закипать. — Если говорить о свидетелях, то такие нашлись. Но они утверждают, что вы бежали из отряда с тяжелым ящичком в мешке. Ответьте: где теперь этот ящик?

Годлевская прикурила, словно собираясь с мыслями, и ответила спокойным голосом:

— Никакого ящика у меня не было. Да, мешок несла, не отрицаю. Мешок с продуктами для ребенка. Знаете, что партизан подкармливали все окрестные станицы, потому что они и поставляли, как принято говорить, для них кадры. А в Армавире был самый настоящий голод. Руководство отряда разрешило мне взять тушку птицы, консервы, сахар и хлеб. Больше в этом мешке ничего не было. Вероятно, ваш осведомитель перепутал консервные банки с каким-то ящиком.

— Значит, вы не желаете признаваться, — уточнил капитан.

Годлевская снова выпустила колечко дыма.

— А не в чем, товарищ капитан. Впрочем, ищите. — Мария демонстративно повернулась к нему спиной, не выпуская изо рта папиросу.

Капитан подмигнул Сергею, и они вместе начали перетряхивать вещи женщины. То, что вызывало интерес, к их удивлению, не было спрятано: три старинные монеты лежали в ящичке видавшего виды трюмо вместе с пудрой, кусочком материи и маленькими золотыми сережками, явно не старинными.

— Вот мы и нашли, гражданка Годлевская, — Воронцов без удовольствия поднес монеты к ее тонкому носу.

Ему было жаль женщину, она нравилась ему, вызывала симпатию своей смелостью.

— Эти? — На ее лице не дрогнул ни один мускул: оно оставалось бесстрастным, хотя немного бледным. — Берите себе, разрешаю. Такие побрякушки многие партизаны в лесу находили. Если они чего-то стоят — мы об этом не ведали. Забирайте и уходите. Меня ребенок ждет.

— Боюсь, это не все, что вы храните, — вкрадчиво произнес капитан. — Вас не пугает тюрьма, может, даже лагерь? С кем тогда останется ваш ребенок?

— Уже спрашивали. — Годлевская снова отвернулась. — Учтите, я буду жаловаться вышестоящим органам. Вам нечего мне предъявить, кроме этих безделушек. Я буду настаивать, что не имела представления об их ценности.

— Алексей Павлович, отойдем в сторонку, поговорить надо, — Воронцов потащил капитана в угол. — Что, если и она не знала о сокровищах? Во всяком случае, у нас против нее ничего нет, кроме трех побрякушек. Может, перепутал что станичник: консервные банки за ящичек принял. Сами знаете, как нашу организацию боятся, некоторые готовы признаться, что их соседи с Гитлером за руку здоровались, лишь бы самим вывернуться. Давайте возьмем с нее подписку о невыезде и продолжим искать дальше. У нее ребенок, родственников нет, я уверен, никуда она не денется. Если отыщем факты против этой дамочки, тогда посадим. А сейчас… Жалко ее девчонку… В детдом при живой матери…

— Многие сейчас в детдоме при живых родителях, — парировал Алексей Павлович, но, на изумление Сергея, сдался: — Ладно. Бери подписку, принимай монеты — и пойдем. — Он остался в углу, а Воронцов, подойдя к женщине, дал ей подписать документ и принял по описи монеты.

— Никуда не денетесь? — спросил он на прощание, глядя в незабудковые глаза Годлевской.

— Не денусь, — пообещала она. — Деваться-то мне некуда. Понадоблюсь — здесь и найдете.

— Смотри, красавица, не обмани, — зловеще прошипел Курилин. — Обман дорого обходится.

— Наслышана. — Годлевская сверкнула на прощание незабудковыми глазами.

Глава 22 Белогорск, наши дни
Виталий, погрузившись в глубокий сон, проспал почти до десяти и спал бы еще дольше, если бы не звонок мобильного. Даже не взглянув на дисплей, он сгреб его со стола и с закрытыми глазами провел по нему пальцем:

— Слушаю.

— Слушай, слушай, — раздался бодрый голос дяди. — Кто-то обещал позвонить и поехать со мной на кладбище. Девять дней, нужно помянуть моего мальчика. Знаешь, я решил не устраивать пышные поминки. Давай помянем моего сыночка прямо на кладбище? Понимаешь, я не выдержу речи и слезы гостей. Так что, поехали?

— Дядя, у меня сегодня масса дел, — проскрипел племянник сонным голосом. — Я обязательно поеду на кладбище, но один, чтобы не заставлять тебя ждать. А тебе лучше поехать с Машей и Светой. Кстати, как девочки?

— Девочки — прекрасно, — сообщил Воронцов. — Они уже готовы. Ждем только тебя. Но раз ты считаешь…

— Да, вам с Машей нужно как можно чаще оставаться наедине, — предложил Громов. — Она должна привыкнуть, что теперь часть вашей семьи. Кстати, и вы тоже.

— Да, ты прав, — не стал спорить Вадим Сергеевич. — Тогда мы садимся в машину. Может быть, все же там встретимся.

— Может быть. — Когда в трубке раздались гудки, Громов бросил телефон на стол и, кряхтя, как глубокий старик, поднялся с постели.

В его голове уже сложился четкий план действий: сначала онкодиспансер, потом Коля, затем лучший друг Леонида Влад, потом кладбище.

Правда, он не представлял, какие вопросы задаст Вяликову. Вроде обо всем было сказано вчера. Но ведь так не бывает — убивать ни за что. Вероятно, судмедэксперт еще кое-что вспомнит.

Из медсестры онкодиспансера нужно попытаться выудить еще какую-нибудь информацию. Может быть, может быть. Надо попробовать.

Он наскоро принял душ, позавтракал и отправился в онкодиспансер.

Заходя в холл больницы с такой же дрожью, как и накануне, Виталий увидел ту же медсестру, которая в этот раз разговаривала с ним не столь любезно. Она лишь буркнула, что девушка с онкологией, нужная Громову, у них не лечится, и уж в этом она не виновата.

По поводу того, может ли больная не состоять у них на учете, — вряд ли.

Химические элементы, найденные в волосах, говорят, что девушка проходит лечение, а оно возможно только в поликлинике. Лекарства выдаются по рецепту, некоторые не продаются в аптеке.

Так что вывод один-единственный и очевидный — она не из Белогорска.

Виталию ничего не оставалось, как откланяться, поблагодарить за консультацию и покинуть здание, куда бы он предпочел больше не возвращаться.

Следующим в его списке стоял лучший друг Леонида Влад Томский, тоже сынок богатого предпринимателя, благодаря денежкам отца нигде не желавший даже подработать и посещавший лекции в институте через раз.

Вадим Сергеевич недолюбливал как Томского-сына, так и отца, считая его непорядочным — что всегда плохо сказывается на отношениях в бизнесе. Однако Леонид имел на все свое мнение. Ему было приятно находиться с Владом в одной компании — и больше он ни о чем не хотел слушать. Виталий подкатил к внушительному четырехэтажному особняку из розового камня минут через двадцать после посещения больницы и нажал кнопку на массивной железной двери.

Металлический голос охранника поинтересовался, кто желает ворваться во владения, но узнал Виталия, иногда бывавшего у Томских, и открыл дверь, даже не поинтересовавшись целью его визита.

Громов спокойно вошел в огромный двор.

Несколько садовников-кавказцев трудились над цветником — один обрезал кусты самшита, другой раскладывал по клумбе красный битый кирпич. Машины хозяина — огромного черного джипа «Чероки» — не было видно, вероятно, Томский-старший отсутствовал.

Зато Влад в синем спортивном костюме сразу выбежал на ступеньки с широкой улыбкой на круглом лице с узкими хитрыми глазками.

— О, Виталя! — обрадованно провозгласил он и протянул гостю руку. — Ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть. Сегодня собираюсь на кладбище к Леониду. Девять дней, верно? Вадим Сергеевич устраивает поминальный ужин?

— Нет, он тоже едет на кладбище, как и я, — ответил Виталий. — Кстати, есть последние новости: в нашей семье прибавление.

Глаза Влада округлились, сделавшись похожими на пятикопеечные монеты, только раза в три больше:

— Какое еще прибавление? Вроде бы ничего такого не ожидалось. Светка преподнесла сюрприз?

— На этот раз сестрица ни при чем. — Детектив вкратце рассказал, как много лет назад у дяди на курорте случился роман. — Вот и получилось, что, кроме Светки, у нас теперь еще и Маша.

Влад прищурился — он был известным бабником:

— Симпатичная?

— По мне, так на любителя, — откровенно сказал Виталий. — Совершенно не в нашу породу. У нас сроду не было чернявых.

Томский заинтересовался:

— Смугляночка? Люблю таких. И кто же она? Работает, учится?

— Пока в поиске, — туманно отозвался Громов. — Впрочем, можешь с ней познакомиться. Поезжай к дяде, вырази свои соболезнования…

Влад усмехнулся:

— Возможно, так и сделаю. Но ты же не за этим пришел? И, как выяснилось, не для того, чтобы пригласить меня на поминки. Так в чем заключается цель твоего визита?

Виталий скривился. Иногда Томский-младший ужасно напоминал своего папашу, любящего выражаться витиевато.

— Это не разговор пяти минут. — Детектив заметил про себя, что не очень-то вежливо держать его почти на пороге, не приглашая в дом и не предлагая сесть на скамеечку, уютно примостившуюся под кипарисом.

Томский кивнул:

— Ладно, где удобнее говорить — здесь или в моей комнате?

— Люблю дышать свежим воздухом, — улыбнулся Виталий, и они сели на выкрашенную в зеленый цвет скамью. — В общем, у меня к тебе один вопрос. Расскажи мне о новой девушке брата.

На безмятежном лбу бездельника Влада залегли две глубокие морщины.

— Новой девушке Леонида? Но с тех пор, как он расстался с Катей, я не помню, чтобы Леня заводил новые знакомства.

— Представь себе, заводил, — упорствовал Виталий, — и ты не мог об этом не знать. Девушку звали Илона — довольно редкое имя, чтобы его не запомнить. Кроме того, мне известно, что у нее длинные белые волосы.

Влад почесал затылок, уже начавший редеть на макушке.

— Блондинка Илона? Никогда о такой не слышал. Ты ничего не путаешь?

— Не путаю, потому что мне удалось раздобыть записи с камер, где они развлекаются в кафе, — пояснил Громов. — Жаль, что на них не видно лица этой Илоны.

Томский вздохнул и развел руками.

— Могу предположить только одно, — обескураженно буркнул он. — Леня познакомился с ней недавно и почти не встречался, вероятно, раз, два — не больше. Иначе он обязательно поделился бы со мной. У нас не было друг от друга секретов.

Виталий хрустнул пальцами, отмечая про себя, что пора завязывать с этой привычкой, и поднялся:

— Хочешь поехать со мной на кладбище? Мы еще застанем всю компанию.

— Одну минуту, только переоденусь. — Томский скрылся за дверью и вышел минут через десять, облаченный в строгий черный костюм — как раз для поминок. — Поедем на твоей. Что-то подсказывает мне, что ты не станешь пить, а вот я отведу душу. Мать в последнее время следит за мной не хуже частного детектива. Кстати, как твоя работа? Ты же теперь частный детектив?

— Пока никак, — честно признался Громов. — Но твоей матери откажу, если она предложит мне деньги за слежку. — Томский расхохотался, оценив шутку, и хлопнул Виталия по плечу, обратив внимание кавказцев:

— Молоток! Я в этом не сомневался.

… Свежую могилу Леонида Виталий отыскал быстро. На усыпанном цветами холмике стоял коричневый лакированный крест с табличкой, печально вещавшей, что усопшему было всего двадцать два года.

Дядя с дочерями примостились на складных стульях, на складном столе были расставлены нехитрые закуски и бутылки.

Увидев племянника, Воронцов (Виталий заметил, что глаза у него были красные, воспаленные — наверное, плакал все утро) тяжело поднялся и обнял его, кивнув Владу:

— Здравствуйте, мои дорогие. Спасибо, что пришли. Наливайте, угощайтесь. Кстати, Владик, ты незнаком с моей младшей дочерью — Машей. Познакомься, новый человек в нашей семье.

Виталий пристально посмотрел на Марию, отметив про себя, что она продолжала играть скромницу. Возле нее стоял полный водки пластиковый стаканчик, к которому она почти не притронулась. Образ скромницы дополнял едва заметный макияж и новое хлопковое платье. Рваные джинсы, наверное, ждали лучших времен.

Увидев обращенные на себя взгляды, девушка встала, слегка обняла Виталия и протянула руку Владу:

— Мария.

Тот пожал ее с чувством:

— Владислав. Светка, не знал, что у тебя такая красивая сестра.

Света сидела как бесчувственное изваяние и на реплику Томского никак не отреагировала. Маша поняла неловкость ситуации и взяла все в свои руки:

— Сегодня в нашей семье печальный день. Девять дней, как нет моего брата, с которым я так и не успела познакомиться, — грустно произнесла она. — Пусть земля ему будет пухом. — Девушка едва пригубила водку, Громов плеснул себе сока, а Воронцов, Влад и Света враз осушили стаканчики. Несколько минут Вадим Сергеевич, желая выговориться, рассказывал о сыне, а когда закончил, Виталий шепнул ему на ухо:

— Дядя, извини, у меня назначена встреча. Буду признателен, если твой шофер доставит Влада домой не в стельку пьяного.

— Да, дорогой, конечно. — Воронцов обнял племянника на прощание. — Не забывай нас.

— Да куда же я денусь? — Махнув рукой девушкам и Томскому, Громов подошел к могиле брата и поцеловал крест.

— Мне не хватает тебя, братишка, — тихо сказал он. — Нам всем тебя не хватает. — Выбравшись на расчищенную дорожку, он уже направился к автомобилю, но какая-то сила заставила его оглянуться.

Вадим Сергеевич снова говорил о сыне, Света сидела изваянием, Влад наливал водку, а Мария смотрела вслед Виталию. На ее лице были написаны ненависть и злоба.

Громову стало не по себе, он споткнулся о камень, так некстати попавшийся на пути, больно ударился ногой о чью-то ограду и, чертыхнувшись, двинулся к машине.

Злобный взгляд Марии ему не понравился. Интересно, почему она так на него зыркнула? Не хотела, чтобы он их оставлял, или этому есть другая причина?

Еще раз споткнувшись, на этот раз о другой камень, торчавший из коричневой глинистой земли, Виталий сморщился и поспешил к машине. Тяжелый взгляд будто жег затылок.

В голове завертелась глупая мысль, что Мария, возможно, колдунья, вспомнилась купринская «Олеся». Только такой дамы не хватало в их семье! Впрочем, пусть дядя сам разбирается. Его просили лишь доставить девушку в Белогорск — он доставил и может откланяться.

Лишь оказавшись в салоне, Громов вздохнул свободно.

Теперь к Коле! Детектив искренне надеялся, что тому лучше. Надеялся — и, слава богу, не ошибся. Так подумал Виталий, когда увидел Николая, по-прежнему напоминавшего мумию, но порозовевшего, с блеском в глазах.

Эксперт радостно сообщил, что жена приносила любимые пирожки, и он съел целых три, несмотря на то, что травмированная челюсть еще болела.

— Ну, Коля, явно идешь на поправку, — констатировал Виталий, пожимая его пальцы, выглядывавшие из бинтовой культи. — Пирожки — показатель, что скоро ты выйдешь из этих стен.

— Хотелось бы… — Вяликов захихикал и, поморщившись от боли, сразу посерьезнел: — Знаешь, Виталя, после твоего ухода я полночи думал и думал… Возможно, тебе покажется странным, невероятным, из области фантастики мое предположение, но ничего более умного в голову не пришло.

Громов опять от волнения хрустнул пальцами и опять отругал себя за привычку, многим неприятную:

— Говори.

— Твоя просьба, друг, поработать сначала с белым волосом, потом принести мне материал для анализа ДНК была последней на тот момент, — выдавил он с трудом: ему не хотелось обижать приятеля. — Получается, кто-то очень не хотел, чтобы я это сделал.

Виталия будто ударило электрическим током, он дернулся, но тут же взял себя в руки:

— Этого не может быть, Коля. Анализ я все же провел в одной из частных лабораторий. Правда, пришлось заплатить, но они все сделали довольно быстро.

Вяликов смутился:

— Я сказал: возможно, ошибаюсь. Но, повторяю, сложил два и два — и нарисовалась такая картинка.

— Простое совпадение. — Громов хмыкнул: — Среди нашей семьи не было человека, который бы не хотел этого анализа. Кстати, больше всего на нем настаивала моя двоюродная сестра.

— Значит, у тебя все же появилась двоюродная сестра, — усмехнулся Вяликов. — Что ж, поздравляю.

— Пока не с чем, — отмахнулся детектив. — Мне кажется, она меня невзлюбила, не пойму — за что. Впрочем, мне до лампочки. Я не испытываю к ней никаких родственных чувств, возможно, на это Машка и злится. Да ладно, она не стоит того, чтобы о ней так долго говорили. Скажи лучше, наши к тебе приходили? Нашли машину, которая тебя сбила?

— Как же, как же, Старыгин (это был самый въедливый следователь их отдела, худой, как палка, с соломенными волосами, вечно торчавшими в разные стороны, как у огородного пугала) мучил полчаса, — фыркнул Вяликов. — Автомобиль, естественно, нашли, он засветился на камерах, но, как ты догадываешься, был угнан с дворовой стоянки. Его владелец вот уже месяц на отдыхе в Анталии, причем с семьей. Соседи сказали, что машину мог взять любой. Перед отлетом владельца в Анталию у нее сломалась сигнализация, но хозяин на это плюнул: по возвращении он собирался купить другую, новую.

— И что же, в ней ничего такого не нашли? — поинтересовался Виталий.

Эксперт попытался качнуть головой, но застонал от боли:

— Черт, чувствуешь себя калекой. Нет, дорогой, не нашли. Старыгин, пока я на больничном, пригласил поработать дядю Пашу. — Громов знал и его — старейшего эксперта, в свое время славившегося на весь город, а ныне отдыхавшего на заслуженной пенсии. — Представляешь, дядя Паша сообщил, что салон тщательно вычистили — ни пылинки.

Виталий снова хрустнул пальцами:

— Значит, готовились.

— Я в этом не сомневаюсь, — равнодушно отозвался эксперт.

Его полные щеки немного побледнели, разговор начал утомлять.

Заметив это, Громов поднялся, прощаясь:

— Ну, бывай, друг. Если еще что-то придет тебе в голову — звони. А я, если не возражаешь, навещу тебя через денек. Коля опустил ресницы в знак согласия:

— Да, дорогой, конечно. Знаешь, Старыгин решил представить ко мне охранника хотя бы на время. Ну, пока он не докопался, что к чему.

— А вот это правильно. Ну, бывай.

Дотронувшись до его руки, Виталий вышел из палаты.

Сев в машину, он оперся на руль подбородком и подумал, что, как на частном детективе, на нем висят два дела — убийство брата и покушение на убийство Николая.

Возможно, Старыгин раскроет его быстрее — дай бог. Однако он обязан следить за ходом расследования, хотя бы потому, что Николай всегда помогал ему.

Странная гибель деда отошла на задний план.

Громов лениво включил зажигание и так же лениво надавил на педаль. Ехать домой не хотелось, к дяде — тоже.

Вот Надежду хотелось увидеть до боли, поговорить с ней, излить душу. Она бы поняла, успокоила, посоветовала… и стала надеяться на их совместное будущее, к которому он не готов. Если не готов — нечего морочить девушке голову.

Нет, домой, принять ванну и завалиться на диван с пультом от телевизора. И пусть снежная лавина попробует сдвинуть его с места. «Фольксваген», жалобно скрипнув тормозами, свернул на сухую светлую улицу, где на палящем солнце томились припаркованные машины, и ветер гнал сухие (и когда они успели высохнуть — на дворе июнь) листья, играя ими.

По этой улице можно было проехать к дому, минуя многочисленные пробки. До дома ему удалось добраться довольно быстро, и, плюхнувшись на диван, он взял в руки пульт и стал искать интересный фильм.

Как назло, попадались надоевшие ток-шоу или боевики, где один спецназовец, приехавший от скуки в провинциальный, насквозь прогнивший городок, в котором много лет господствовала мафия, в одиночку уничтожал ее, хотя до него это пытались сделать многочисленные бойцы ОМОНа.

Громова всегда раздражали подобные «произведения искусства».

Станиславский не просто сказал бы — заорал: «Не верю», а наш простодушный народ глотал все, как Вяликов — любимые пирожки. В раздражении бросив пульт на пол, Виталий повернулся на правый бок и задремал.

Глава 23 Краснодар, 1944 год
Богдан Боголепов и Василий Куропаткин, недавно вернувшиеся с войны (до Кенигсберга они не дошли, получив серьезные ранения), сидели в кабинете Курилина, который, будто оправдывая свою фамилию, дымил и дымил, не выпуская изо рта папиросу.

— Ну, что скажете, товарищи? — Голос капитана звучал доброжелательно, но в нем чувствовались металлические нотки. — Что скажете насчет Спецгруза номер 15 Г.

Партизаны переглянулись. Их лица вытянулись, будто по команде, но энкавэдист прочитал что-то фальшивое в этом удивлении. Во всяком случае, так ему показалось.

— Или вообще о нем не слыхали? — ехидно поинтересовался он, слюнявя папиросу. Боголепов развел руками:

— Как же так? — Мужчина моргал, будто не понимая, что происходит. — Семен Иванович и я бумагу в штаб писали: дескать, сожгли все в лесу. — Воронцов почувствовал, как забилось сердце.

— Сожгли? — спросил он. — Сожгли ценный груз?

Богдан отвел глаза.

— А что прикажете делать? — буркнул он. — Немцы со всех сторон окружили, бои каждый день, считай. Надо было скорее из тех мест выбираться. Вот и решили с командиром все сжечь, а отряд распустить. С каждым днем в нем становилось все меньше и меньше людей.

— А деньги? — Алексей Павлович поднес к глазам бывшего комиссара листок бумаги с какими-то цифрами. — Вот здесь черным по белому написано, что Притула взял из банка для вашего отряда сорок тысяч.

— Вот ни копеечки не взяли, — встрял Куропаткин и отвел глаза. Это не ускользнуло от Курилина. — Деньги сразу в мешок перепрятали холщовый, не подумали, что осень наступает. Как дожди пошли, они и промокли. Когда полезли в мешок, чтобы их достать, одни ошметки обнаружились.

— Как же сожгли сокровища? — не отставал капитан. — Это ведь золото!

— Да ведь как… — Боголепов сжал натруженные крестьянские руки. — Керосином облили — и все. Потом остатки в яму бросили и ветками закрыли.

— Место показать сможете? — Курилин сверкнул темными глазами из-под черных насупленных бровей. Куропаткин и Боголепов снова переглянулись.

— Отчего ж не показать? Покажем… — отозвался бывший начальник снабжения. — Ежели найдем. Сами понимаете, когда кругом стреляют… Думаешь, как людей спасти, все же боевые единицы… Ить страну не украшения там всякие с оружием защищали.

— Понятно. — Капитан сунул им какие-то бумажки: — Подпишите. Можете быть свободны, но из города не уезжать.

— Дык это… Нам в станицу надо, хозяйство поднимать, — угодливо проговорил Василий. — Меня председателем колхоза хотят поставить.

Алексей Павлович даже не взглянул на него:

— Я дважды не повторяю. В противном случае в камере посидите.

Комиссар вскочил, зло посмотрев на товарища, и залебезил, извиваясь, как уж:

— Конечно, товарищ капитан, мы подождем. Вы же во всем разберетесь.

— Да, и постараемся поскорее, — пообещал Курилин и выпустил струю дыма.

Когда за партизанами закрылась дверь, он повернулся к Воронцову:

— Слежку организуй за этими двумя. Лгут они.

— Я тоже об этом подумал, — согласился Сергей. — Акт сожжения восьмидесяти килограммов золота просто абсурден. В противном случае должны были остаться слитки с не меньшим весом. Много слитков. Любой нормальный человек обязательно запомнил бы, где их закопал.

— Вот и я о том же, — пробурчал капитан и, наконец, вытащил папиросу из искривленного рта. — Дуй за ними, возьми толковых ребят — и глаз не спускать. Чую, недолго они нас будут в неведении держать. Прихватим голубчиком на чем-нибудь горяченьком.

Глава 24 Белогорск, наши дни
Неделя с тех пор, как он виделся с дядей на кладбище, пролетела, как один день.

Вадим Сергеевич постоянно звонил племяннику, приглашал к себе, радовался, что Маша прижилась в его доме, помогает Гуле по хозяйству, что со Светкой они, кажется, находят общий язык, хотя иногда и цапаются по пустякам, однако Виталий отказывался от приглашений.

Внезапно на него посыпались заказы, которые он ждал как манну небесную: нужно было поправлять финансовое положение. Правда, заказы были так себе, любой полицейский из его отдела посмеялся бы, однако парень радовался и таким.

За неделю он отыскал белого пуделя, сбежавшего от хозяйки в парке, двух овчарок, исчезнувших из дворов частных домов, снял с дерева черного пушистого кота, которому так и не удалось дотянуться до вороньего гнезда, и поймал попугая, обозвавшего его нецензурным словом.

Да, заказы были так себе, но заплатили, на его удивление, за них хорошо, и он, любивший, но никогда не державший дома животных, понял: действительно, пушистые проказники являлись для их хозяевами членами семьи и те были готовы заплатить за них любые деньги.

Последний на неделе заказ — слежку за неверным мужем — он выполнял без всякого удовольствия, испытывая стыд, будто копошился в чьем-то грязном белье. Впрочем, все его предупреждали, что так и будет.

Виталий сначала не хотел браться за его выполнение, однако ему стало жалко жену предпринимателя, мать троих детей, пытавшуюся уличить мужа, втайне собиравшегося подавать на развод, в измене. Наглец пытался улизнуть, не оставив жене и детям ни копейки и потихоньку переводя активы фирмы на счет любовницы.

К счастью обманутой женщины, в брачном договоре имелся пункт, гласивший, что в случае измены пострадавший получает семьдесят процентов нажитого имущества.

Благодаря Громову факт измены удалось доказать, однако бедняжка получила гораздо меньше, чем могла бы, обратись к частному детективу раньше. Но и это ее устраивало. Она ужасно не хотела переезжать из загородного дома, стройкой которого сама руководила, несмотря на беременность. Каждый камешек, каждый цветок был любовно обласкан ею, и мысль о том, что молодая аферистка войдет сюда хозяйкой, бесила женщину.

Но справедливость восторжествовала. Дом, а также доля в доходном бизнесе отошли ей, и она заплатила Громову довольно кругленькую сумму.

Детектив подумал: если так пойдут дела, он сможет продать свою квартиру и купить что-то побольше, попросторнее, в хорошем районе, и еще останется на новую «Тойоту» — его вожделенную мечту.

За неделю он жутко устал, и, когда в последнем деле была поставлена точка, Виталий, купив бутылочку сухого вина и торт, собирался в одиночестве отпраздновать удачный почин на новом поприще.

Удобно расположившись в кресле, он уже отрезал кусочек «Киевского», когда раздался пронзительный звонок в дверь, заставивший его вздрогнуть. Кто-то по ту сторону двери был взволнован, находился в отчаянии и поэтому жал и жал несчастную глянцевую кнопку.

Отложив нож, Виталий поспешил в прихожую и отпер дверь, не посмотрев в глазок. Перед ним предстала растрепанная заплаканная Светка. Не поздоровавшись, она влетела в гостиную и уселась на диван, даже не разувшись.

— Виталя, — она зарыдала, размазывая косметику, — сегодня я у тебя переночую. Ты же меня не выгонишь? Завтра я подыщу себе приличную гостиницу или вообще поселюсь у Гены (очевидно, Гена был одним из ее патлатых знакомых).

Виталий присел возле сестры на корточки и взял ее руку:

— Что случилось, Свет?

— А случилось то, чего я боялась! — крикнула она и покраснела. — Отец увлекся Машкой и не хочет замечать очевидное. А Машка проходимка, тянет из отца деньги, не собирается ни работать, ни учиться. Я всего лишь один раз обратила на это внимание, и она задалась целью выгнать меня из родительского дома. Представляешь, у нее это почти получилось. Я говорю — почти, потому что папа меня никогда не выгонит. Он будет ходить по дому и канючить: «Девочки, не ссорьтесь».

Громов посмотрел на нее с жалостью и любопытством. Нахальство Маши не вызывало удивления. Он почему-то не сомневался, что эта девочка еще всем покажет.

— Отец дал ей много денег, чтобы она полностью обновила гардероб, — начала Светка сквозь слезы. — Машка накупила столько, что можно одеть целый полк. Ну, накупила и накупила, черт с ней. Так нет же, она стала надевать мои вещи. Мои, понимаешь?

Виталий улыбнулся, бросив:

— Ох уж эти женщины! У тебя, кстати, шмоток не меньше.

— Да не в этом дело, — Света махнула рукой. — Она надевает их, чтобы испортить. Недавно моя подруга Галка привезла мне платье из Парижа, из последней коллекции, эксклюзив, я берегла его как зеницу ока, оно ведь дорогущее. Машка без моего ведома нацепила платье на себя, отправилась в бар, нажралась там, как последняя скотина, и облила платье всеми напитками, которые заглотнула. Я отдавала платье в финскую химчистку, и ты знаешь, каким мне его вернули? В общем, пришлось выбросить. То же самое произошло и с туфлями, она сломала каблук. Когда моя так называемая сестричка нацелилась надеть в бар сережки, которые подарила мама, ну, ты помнишь, с маленькими бриллиантиками, я не выдержала и устроила скандал. Как ты думаешь, на чьей стороне оказался папа?

— Судя по твоим эмоциям, не на твоей, — отозвался Виталий.

Она нервно кивнула:

— Верно. Он назвал меня жадной, невоспитанной, заевшейся, безжалостной… В общем, никакая память не запомнит эти эпитеты. — Она скривила губы с размазанной помадой. — Я попыталась объяснить, что у Маши предостаточно своих вещей, а если хочется надеть что-то мое, то хотя бы пусть спросит разрешения. Однако он был непреклонен. Видите ли, у него чувство вины. В общем, я не желаю больше находиться с ней в одном доме.

— Ты не права, — возразил Громов. — Все это пустяки, бабские разборки. Прими ее такой, какая она есть, и тебе станет легче. Наша вина в том, что мы не хотим принимать эту девчонку. А между тем она наша кровная сестра, и никуда от этого не деться. — Света покачала головой:

— Нет, дорогой братец, не прав ты. Мы никогда не полюбим Машу, потому что она нас ненавидит и делает это специально. Она разбила мою любимую чашку, которую подарила бабушка, пересолила салат из авокадо — ты знаешь, его ем только я. А сколько раз, невольно обернувшись назад, я наталкивалась на ее взгляд! Ух, врагу не пожелаю, чтобы на него так смотрели. — Виталий поежился, вспомнив визит на кладбище и злобный взгляд Марии.

— Допустим, я тебя понимаю и даже тебе посочувствую, — начал он, — но и ты пойми: если уйдешь из дома, то нанесешь тем самым рану своему отцу. Он уже потерял сына и не может потерять дочь.

Света всхлипнула и закрыла лицо руками.

Виталий понимал, что в ней борются противоречивые чувства.

— Что же делать? — прошептала она.

Громов поднялся, достал из шкафа еще одну рюмку, разлил вино, порезал торт.

— Сейчас мы с тобой отметим мои удачи на поприще частного детектива, потом я позвоню дяде Вадику и скажу, что ты ночуешь у меня, а завтра мы поедем к вам и поговорим вчетвером. Маша не похожа на дебилку, просто невоспитанная провинциальная девочка, привыкшая, что никто ее давно не стесняет. Вот и нужно объяснять, как ведут себя в порядочных домах. Она поймет.

Света отняла от лица руки, в ее голубых глазах засветилась надежда:

— Ты думаешь?

Виталий кивнул:

— Думаю. Ну, а если не поймет — переезжай на время ко мне, а я займусь дедовским домом. Только сейчас о нем вспомнил. Знаешь, он довольно добротный, и в хорошем месте. Не пропадать же ему, можно слегка подремонтировать — и будет прекрасный загородный особняк.

Света хлопнула в ладоши, и, словно звук лопнувшего шарика, прорезал тишину:

— Точно! Как я не догадалась! Можно пожить и там.

Громов подал ей рюмку:

— Я рад, что ты повеселела. А теперь выпьем за удачное раскрытие дел.

Она чуть пригубила вино:

— Расскажи.

— Будешь смеяться, — предупредил детектив. — Только учти, что это первые дела. Еще неделю назад я думал, что буду сидеть без работы.

Света лукаво взглянула на него:

— Открою тебе один секрет, Виталя. Мой папочка, узнав, что ты ушел из полиции в частные детективы, изрек: теперь его талантливому племяннику предстоит подглядывать за неверными мужьями и женами. Он угадал, да?

Громов подавился вином и закашлялся.

Света старательно постучала по его спине и расхохоталась:

— Угадал, угадал, теперь я это вижу.

— Угадал, да не совсем, — прыснул Громов. — Попадались дела еще хуже, например поиски кошек и собак.

— Ты шутишь?

— Нисколько. — Виталий снова наполнил рюмки. — И, скажу тебе, мне неплохо заплатили. Я и не предполагал, что за каждую кошечку и собачку можно срубить хорошее бабло.

— Неужели?

— Ей-богу, правду говорю. — Детектив сунул в рот кусок торта и вытер губы. — Как видишь, такое бывает. Ну, да ладно, хватит об этом. Давай поговорим о тебе. Решено, что эту ночь ты проведешь здесь. Но завтра утром мы отправимся к дяде, сядем за стол переговоров и выясним все отношения. Думаю, вы с Машкой помиритесь.

Света всплеснула руками — длинными и худыми:

— Да мы и не ссорились, в общем-то. Вернее, ссорились, но это нечто другое. Она играла на моих нервах, хотела, чтобы я срывалась, а потом представляла все так, будто я во всем виновата. Отец уже обозвал меня «избалованной барынькой» и эгоисткой. Маша не собирается мириться, она ведет довольно умную игру. Жалкая провинциалка хочет выгнать меня из дома. Что ж, ей это удалось. Пусть папашка остается со своей любимой доченькой, а я пока перекантуюсь у тебя. Сделаешь дом деда пригодным для жилья нескольких человек — переселюсь туда.

— Не возражаю, — кивнул Виталий, сметая со стола крошки. — Одному там как-то жутковато.

Света взъерошила светлый ежик на макушке и усмехнулась:

— Значит, с Надеждой ты мириться не собираешься. Кстати, а почему вы расстались? По-моему, она подходила тебе, как никто другой.

— Понимаешь, — Виталий опять хрустнул пальцами, хотел извиниться, зная, что Светке не нравится его привычка, но лишь виновато улыбнулся, — наступает такое время, когда мужчина обязан жениться, как порядочный человек.

— Понимаю. — Она прищурилась, и парень заметил, что у нее очень пушистые и густые ресницы — не такие длинные, как у Маши, но тоже ничего. — Ты не готов расстаться со своей свободой. Но тебе уже почти тридцатник… Пора задуматься о семье.

— Если раскручусь на новом поприще, обещаю подумать. — Виталий резко сменил тему разговора: — Чай будешь?

Она покачала головой:

— Нет. Спать хочу. Знаешь, сколько ночей я уже не сплю, а думаю, думаю, думаю. Да, думаю, хотя некоторым кажется, что я на такое не способна. Вот и додумалась до того, что решила оставить родной дом.

— Тогда спать, — решительно сказал Виталий и встал. — Марш в душ, вместо ночной рубашки тебе подойдет моя футболка. Завтра, если не зароем топор войны, заберешь необходимые вещи.

— Не возражаю, — девушка зевнула. — Только, чур, я на этом диване.

— Как хочешь. — Громов потянулся.

За эти суматошные дни он устал не меньше Светы. И суматохе не конец, пожалуй, все только начинается. Вот почему не хотелось еще и семейных разборок. Однако с такой девицей, как Мария, они неизбежны — им не живется спокойно даже в прекрасных условиях, они напоминают старуху из сказки «Золотая рыбка»: вроде все есть, а чего-то все равно хочется. Придется вмешаться и попытаться расставить все на свои места, если дяде Вадику это не под силу.

— А теперь спать, — строго сказал Громов себе и, кинув на диван чистое постельное белье, ушел в спальню.

Он слышал, как Света вернулась из ванной, как ворочалась, устраиваясь поудобнее, а потом затихла.

Глава 25 Краснодар, 1944 год
Воронцов всегда поражался интуиции своего начальника.

Капитан Курилин еще ни разу не ошибся в оценке допрашиваемых и подозреваемых. Вскоре Куропаткин и Боголепов действительно попались: в краснодарском банке они хотели обменять сорок тысяч рублей на другие купюры.

Дюжий Боголепов с пафосом доказывал работнице банка, что деньги попали под дождь и пришли в негодность и она обязана обменять старые купюры на новые.

Бедная девушка уже собиралась это сделать, но вдруг, появившись будто ниоткуда, перед ней возник Воронцов с двумя товарищами, такими же молодыми безусыми лейтенантами, предъявил удостоверение, изъял деньги и, посадив Куропаткина и Боголепова, бледных как полотно и явно не ожидавших такой развязки, в «воронок», повез в отдел НКВД.

Отправив задержанных в камеру, Сергей вошел в кабинет Курилина, и они, еле разобрав номера на старых купюрах, убедились, что деньги именно те, которые Притула взял из своего отделения.

— Попались, голубчики! — Капитан довольно потирал руки. — Ух, даже курить расхотелось. Ну-ка, Сережа, пригласи мне сначала Боголепова.

Комиссар партизанского отряда, казалось, постарел за какой-то час, розовые лоснящиеся щеки впали, уголки широкого рта опустились, под глазами залегли черные круги. Воронцову почудилось, что бравый партизан стал меньше ростом, съежился. Теперь он понимал, что пойман с поличным и ему нет веры.

Курилин, напротив, излучал радость.

— Ну что, товарищ Боголепов, — начал он ласково, — будем признаваться? Срок, считай, у вас уже есть, и все же от вас зависит, сколько вы накрутите. Только чистосердечное признание поможет избежать длительной отсидки в лагере.

Боголепов затрясся и пролепетал дрожащим голосом:

— Извините, что вам не сказали. Семен, наш командир, осторожный был, даже нам не доверял. Ну, решили, что деньги у нас заберут, коли правду скажем. А мы хотели их обменять и раздать семьям погибших партизан.

На желтоватом лице Курилина появилось гневное, не предвещавшее ничего хорошего выражение.

— Вы, наверное, не понимаете, какое обвинение я могу вам предъявить. В лагерь пойдете не одни, а с женами и детьми малыми. Они-то почему должны отвечать за ваши грехи?

— Да клянусь, товарищ… гражданин начальник! — Боголепов под гневным взглядом капитана словно сдулся, стал меньше и заголосил, как баба: — Простите, гражданин начальник, бес попутал. Никогда у товарищей ни копейки не брали, а когда Притула привез этот проклятый чемодан и деньги — словно кто в ухо шептал: «Берите». Ну, при Якове мы это сделать не решались, но его убили почти в первом же бою. Вот тогда и решили: мол, действовать надо. Мы с Семеном и его полюбовницей Годлевской покумекали немного, дескать, вроде не по закону это, но потом пришли к выводу: мысль неплохая, тем более за нами какая-то зондеркоманда по пятам идет. Семка подтвердил: идет ради чемодана проклятого. Что, если она нас врасплох застанет? У них и мотоциклы, и грузовики, и пулеметы, а у нас что? Так, пугалки. В общем, заберут у нас чемодан и бросят в лесу умирать. Чемоданище много места в обозе занимал, лучше вместо него припасы положить. В общем, порешили в мешки перепрятать, понесли чемодан к речке. Только стали по мешкам расфасовывать — откуда ни возьмись, наши бойцы коней на водопой привели. Мы чемодан почти пустой бросили, несколько безделушек осталось. Их потом бойцы разобрали, кое-что Семка у них взял, только не сказал, что цена у монет большая. Те и растеряли их в боях без сожаления. А мы стали думать, как сокровища из отряда вывезти.

— И Орлов попросил Годлевскую… — подсказал Курилин.

Боголепов судорожно кивнул.

— Годлевская — баба сильная, пятнадцать килограммов из леса вынесла, — подтвердил он. — Остальное другие бабы, которые в отряде были. Так потихонечку-полегонечку и до станицы дотащили, а там в подвалах спрятали, в наших домах и домах станичников. Зондеркоманда эта действительно там рыскала, но ничего не нашла и поехала восвояси. Золото прибыло в Безымянную аккурат в тот день, когда фашисты и укатили. Оно и по сей день в наших домах лежит. — Он еще больше задрожал и еле выговорил: — Обязуюсь сдать государству все до монеточки. — Мужчина с силой ударил себя по лбу, на обветренной коже появилось красное пятно. — Дураки, идиоты! Ну куда бы мы их дели? Кому продали? Идиоты, идиоты!

Курилин дал ему подписать протокол допроса, стараясь, чтобы Богдан не запачкал его слезами, попросил конвойного проводить задержанного в камеру, и пригласил Куропаткина.

Тот слово в слово подтвердил показания товарища, пообещал сдать золото и спросил, каким будет приговор.

— Учитывая ваше желание помочь следствию, все будет, как я и обещал. — Капитан внимательно разглядывал трещинку на белом потолке. — Думаю, мы сумеем объяснить вышестоящим органам, что вы потеряли все в одном из боев, потому что не знали настоящую цену черному чемодану. Свалим все на Орлова и Притулу, которые не полностью посвятили вас в тайну Спецгруза номер 15, что привело к халатности.

Отправив в камеру и его, Алексей Павлович снова закурил.

— Что ты насчет всего этого думаешь? — спросил он Воронцова, что-то черкая на бумаге.

— Что думаю? — удивился Сергей неожиданному вопросу. — Поймали расхитителей государственной собственности. Сроки они получат немаленькие, думаю, боевые заслуги не особенно помогут. Вы ведь специально их успокоили, чтобы они не вздумали менять показания? Незнание не освобождает от ответственности.

— Я не о том. — Алексей Павлович бодро вскочил, вышел в коридор, убедился, что там никого нет, и закрыл дверь на ключ. — Ты говорил, что тебе жалко Годлевскую, помнишь?

— Ну, помню, — буркнул Воронцов. — Теперь, кстати, не очень жалко. Дочке-бедняжке не повезло с такой матерью.

— Тогда и подумай о ее дочери, — продолжал капитан, — и о детях Куропаткина и Боголепова. Их отцы-партизаны — герои, и срок, который они получат, перечеркнет будущее невиновных людей.

Сергей медленно встал со стула. Сквозь юношеский пушок пробивался румянец.

— Я вас не понимаю, — проговорил он. — К чему вы клоните?

— А вот к чему. — Капитан подошел к нему, сверкая темными глазами. — Мы изымем ценности, составим акт, отпустим задержанных, якобы приняв во внимание чистосердечное признание, но сокровища государству не отдадим.

Воронцов открыл рот и стал похож на только что вытащенного судака:

— Как — не сдадим? А отчетность? Как не сдадим?

— Очень просто, — улыбнулся Курилин. — Оставим себе, а опись сожжем. Показания этих проходимцев у нас есть. Все свалим на их неведение. — Он щелкнул пальцами так громко, что Воронцов поморщился. — Дескать, во время боев чемодан раскрылся, сокровища выпали, бойцы расхватали их, однако, не зная о подлинной ценности, потеряли. Хочу тебя убедить, что в отличие от этих крестьян-лапотников мы найдем покупателей: у меня есть связи с криминальным миром. Сразу продавать все опасно, кроме того, может быть денежная реформа, поэтому мы начнем помаленьку. Их хватит на всю оставшуюся жизнь не только нам, но и нашим детям и внукам. Решай. Уверяю: такой случай больше не подвернется.

Воронцов закрыл глаза. Совесть коммуниста кричала о том, что он должен немедленно сдать начальству предателя Курилина, но другое «я» из темных недр души уверяло, что Алексей Павлович прав. Странно, но оно взяло вверх над коммунистической совестью.

— Да, — кивнул он, — да, я согласен. Но у нас останутся свидетели. Эти трое… Если мы их выпустим, не посадим, они догадаются…

— С ними я разберусь, — пообещал капитан. — Они будут молчать, обещаю. В карты играешь? Знаешь, что значит иметь на руках четыре туза?

Сергей кивнул как-то неуверенно.

Капитан хлопнул его по плечу:

— Тузы у нас в кармане, товарищ лейтенант. А у них ни одного козыря. Они будут молчать, не волнуйся.

Глава 26 Белогорск, наши дни
Утром молодые люди наскоро попили чай с остатками торта и засобирались к Воронцову.

Взглянув на дисплей телефона, Виталий с удивлением увидел, что вчера дядя звонил ему двадцать раз, но он, убравший громкость звонка, ничего не услышал.

Светка, конечно, не догадалась позвонить отцу, на которого обиделась.

Значит, во всем виноват он. Дядя, наверное, с ума сходит, всех на ноги поднял, а они благополучно чаевничают.

— Твой отец звонил двадцать раз, — сказал он девушке, но в ее лице не дрогнул ни один мускул, наоборот, оно окаменело. — Он небось волосы на себе рвет, места не находит.

— Не такой уж он дурак, — презрительно фыркнула девушка. — Я предупредила его, что еду к тебе — я ведь тоже не последняя сволочь. Как бы там ни было, я люблю своего отца и хочу уберечь его от неприятностей. Но, понаблюдав за ним несколько дней, пришла к выводу, что ему необходимо напиться этих неприятностей — тогда он снова спустится в реальность.

— И все же я его наберу. — Виталий хотел нажать номер дяди, но тот позвонил первый и спросил, не поздоровавшись:

— Света действительно у тебя?

— Действительно. — Громов слышал, что голос дяди дрожал, как тремоло. — Тебе не о чем беспокоиться.

Воронцов задышал:

— Эта негодная, неблагодарная эгоистка. Ты сделал большую глупость, когда приютил ее. Ей следовало бы пожить со своими патлатыми друзьями без денег — тогда бы она заговорила по-другому.

— Дядя, не горячись, — прервал его племянник. — Мы едем к тебе. Скажи Гуле, чтобы накрыла легкий стол. Разговор пойдет живее.

— Вы серьезно приедете ко мне? — Дядя смягчился. — Виталик, поверь, то, что тебе наговорила Света, — не совсем так. Она сделала из мухи слона, постоянно бросаясь на сестру, да и за что? За то, что та примерила ее платье, пусть и стоившее кучу денег? Согласись, это глупо. Я никогда не жалел на нее денег. В конце концов, можно купить что-нибудь другое. А Маша — бедная девочка, которая никогда в жизни не видела подобной одежды.

— А я, например, Свету понимаю, — буркнул Виталий, подумав о том, что дяде еще неизвестно о пагубных привычках Марии. — Мне неприятно надевать одежду после кого-то.

— Когда ты был подростком, то очень любил носить мои джинсы и свитера, — усмехнулся Воронцов.

— Потому что ты никогда мне это не запрещал, — кивнул Виталий. — Стоило тебе или Лиле намекнуть: мол, это вам не нравится, я никогда не взял бы твои вещи. — Детектив взглянул на часы. — Ладно, дядя, мы допиваем чай и едем к тебе.

— Жду, — коротко отозвался Воронцов.

Вадим Сергеевич основательно подготовился к встрече племянника и дочери. Гуля сделала блины с красной и черной икрой, которые любили и Света, и Виталий.

Маша, в скромном черном платье, оттенявшем, вместе с волосами, ее бледное лицо и огромные глаза, сидела скромно, сложив руки на коленях.

Увидев родственников, она приподнялась, подошла к Свете, сделала движение, будто хотела обнять ее, но та ловко уклонилась. Громову стало немного стыдно за поведение сестры, и он ответил на поцелуй Маши.

Воронцов, как всегда стройный, подтянутый, в черных брюках и белой рубашке с короткими рукавами, улыбнулся как ни в чем не бывало.

— Я очень рад, что мы снова собрались вместе, — начал он, — и хотел бы сказать…

— Это меня не интересует. — Глаза Светы сделались злыми-презлыми, словно отец произнес крамольную речь. — Папа, я говорила тебе тысячу раз и сегодня скажу тысячу первый… Я не буду жить в этом доме вместе с Машей. Считайте, что я нахальная, избалованная, взбалмошная девчонка, но терпеть ее выходки я не в силах. — Мужчина поднял руку, призывая ее замолчать, но сделать это было не так-то легко. Когда Светка входила в раж, остановить ее могла разве колонна танков. — Дорогой папочка, я хочу тебя успокоить, — продолжала она. — Мы с Виталием вчера долго говорили и нашли вариант, который всех устроит — меня и его, по крайней мере. Маша опустила голову — прямо оскорбленная добродетель!

Воронцов побагровел.

— А ну-ка, ну-ка, — буркнул он, — и какой же вариант вы нашли, не спросив нас?

— Виталий хочет привести в порядок дедовский дом, — Свету не смутил его вопрос. — Он будет жить там, а я у него — до поры до времени. Если ему удастся сделать из старья конфетку, чего он и желает, перееду навсегда. А вы живите с Машей здесь. Я понимаю, ты испытываешь чувство вины и пытаешься дать ей то, что не смог дать раньше. Наверное, это правильно. Я не стану вам мешать, и вы не лезьте в мою жизнь, пожалуйста.

Вадим Сергеевич не просто побагровел — его лицо налилось свекольным цветом.

Громову показалось, что дядю хватит удар, и он стал оглядываться в поисках Гули. Она, прожившая в доме много лет, знала его здоровье.

— Дядя, милый, не волнуйся, — молодой человек положил руку ему на плечо и почувствовал, как оно дрожит. — По-моему, здесь нет ничего зазорного. О доме деда ты задумывался давно. Не пропадать же добру, в самом деле.

Вадим Сергеевич что-то хотел сказать, но вдруг схватился за сердце и начал задыхаться. Гуля возникла из темного угла, как привидение, неся рюмку с каким-то пахнувшим мятой лекарством. Воронцов опрокинул рюмку и несколько секунд сидел неподвижно, как изваяние. Девушки и Виталий смотрели на него, не притронувшись к еде.

Наконец лицо Воронцова посвежело, он задышал свободнее и, откашлявшись, заговорил:

— Ты не можешь жить в квартире Виталия, это квартира твоей тети, его матери. Дом твоих родителей — вот он, и ты должна находиться здесь.

Света покачала головой, потрепав короткую челку.

Гонор уступил место какому-то другому чувству, нет, не покорности, скорее жалости к отцу и желанию донести до него свои мысли.

— Виталий так не считает, — начала она, — но если тебе этот вариант кажется неприемлемым, я сниму квартиру. С Машей под одной крышей мы не уживемся.

Вадим Сергеевич открыл было рот, но Мария опередила его:

— Вадим Сергеевич, — ее тонкий голосок поражал покорностью и вкрадчивостью, — извините, что до сих пор не называю вас папой — к этому нужно привыкнуть. Слушая Свету, я поняла, что она права. И не потому, что кто-то из нас лучше, а кто-то хуже. Мы совершенно разные, и нам некомфортно вместе. Нет, не плохо — просто некомфортно. Может быть, со временем это пройдет. Во всяком случае, я надеюсь. А пока… Я только что узнала о существовании какого-то домика моего деда. Для меня это то, что нужно. Вы не привыкли жить в таких условиях, а я привыкла. Отдайте дом мне и можете считать, что больше ничем не обязаны. Я молодая здоровая девица, попытаюсь получить образование и найти работу. Не сидеть же мне на вашей шее до конца дней своих только потому, что когда-то вы бросили мою мать. Такое происходит сплошь и рядом. Если вы отвезете меня в дедовский дом прямо сейчас, я скажу вам спасибо. Этим вы избавите членов вашей семьи от многих проблем.

Виталий посмотрел на Свету и удивился перемене: девушка сидела ошарашенная, открыв рот. Ее тонкие губы шевелились, она будто желала что-то сказать, но не могла.

Тогда Громов взял инициативу на себя:

— Дядя, а это хорошая мысль, — заулыбался детектив. — Я со своей стороны приложу все усилия, чтобы помочь Маше отремонтировать дом.

На его удивление, Вадим Сергеевич снова побагровел, но сделал жест Гуле, вышедшей из темного теневого угла, чтобы не несла лекарство.

— Эта мысль кажется мне такой же глупой, как и первая, — произнес он. — Маша, если тебе некомфортно жить в этом доме, где стоят фотографии моих жены и сына, не хочется общаться каждый день с родственниками, к которым ты еще не привыкла, я куплю тебе квартиру. Ты всю жизнь жила без удобств, так пусть же сейчас у тебя будет то, чего тебя лишили в детстве. У меня давно на примете миленькая двушка с евроремонтом в центре. Я хотел подарить ее Свете, но вижу, что ты ее более достойна. Завтра оформляем покупку — и живи себе припеваючи.

Виталий взглянул на Машу и поразился выражению лица своей второй сестры. Лицо девушки оставалось бледным как мел, под глазами залегли синие круги. Ничто не говорило о том, что ее обрадовало предложение отца, и это его удивило.

— Мне не нужна двушка, пусть даже с евроремонтом, — процедила она и сверкнула глазами-черносливами — сверкнула очень неудобно, будто вместо хорошей квартиры ей предлагали жить в сарае. — Я хочу поселиться в дедовском доме. Хочу — и точка.

Такой неожиданный выпад поразил даже Воронцова.

— Но почему? — спросил он изумленно.

— Потому что он будет напоминать мне родной дом, — ответила Маша уже не просительно, а зло. — И давайте больше ничего не обсуждать.

— И правда, — вставила Света, — если Маша так хочет, почему бы ей не занять дом деда? Я присоединюсь к Виталию, и мы поможем вместе.

Воронцов молчал несколько секунд, словно обдумывая ответ, потом резко и неожиданно стукнул кулаком по столу. Звякнули хрустальные бокалы, снова выглянула испуганная Гуля. Кофе выплеснулся из турки на белоснежную льняную скатерть.

— Этого не будет никогда, — он произнес фразу как аксиому. — Никогда, слышите? Я не позволю тебе вернуться в прежние условия.

— Условия не прежние, — Света снова попыталась вклиниться, но он зыркнул на нее злыми глазами:

— Это мое окончательное решение.

Маша вскочила, уронив стул.

— Значит, здесь имеют значения только ваши решения? — Она менялась на глазах, снова становясь наглой, распущенной, прошедшей огонь, воду и медные трубы девкой. Черные волосы повисли сосульками, черносливы метали молнии, лоб прорезала морщина. — Вы отдадите мне этот дом, ясно? Или катитесь ко всем чертям, папочка!

Виталий пристально смотрел на нее, и в его душе снова зашевелилось чувство, что в этой девушке нет ничего воронцовского. Внешне она ничем не напоминала людей, сидевших с ней за одним столом. Ну, а уж характером…

В ее коротких репликах, которыми она выстреливала в Воронцова, как из пулемета, не было уважения ни к его возрасту, ни к его желаниям. Он для нее был и оставался никем, потому что и она не чувствовала в нем родного человека. И все же анализ ДНК показывал родственную связь. Вот как бывает в жизни. От ее горячего напора Вадим Сергеевич стушевался.

Виталий ожидал, что сейчас он пойдет на попятную, но, к его изумлению, дядя остался непреклонным.

— Нет — это значит нет, — констатировал он. — И больше этот вопрос не обсуждается. Хорошо, двушку я пока не покупаю, раз никто не собирается в ней жить. Давайте пить чай или кофе, в конце концов.

Маша схватила со стола тарелку, уронив на пол белоснежную салфетку, и с грохотом разбила. На паркете появились царапины, кусочки фарфора разлетелись по комнате, как льдинки.

— Я буду жить в этом доме, — упрямо повторила она, и ее лицо исказилось ненавистью. — Ненавижу, когда мне перечат. Или до свидания, родственнички.

Громов так и не понял, почему обычно добрый и легко идущий на компромисс с родными Вадим Сергеевич не сдался. Возможно, он не любил, когда перегибают палку.

Виталий ни разу не видел, чтобы кто-нибудь это сделал. Кажется, Маша стала первой. Дядя, кивнув Гуле в знак благодарности — бедная женщина бросилась убирать осколки, — налил себе чаю и как ни в чем не бывало продолжил:

— Мое решение здесь действительно закон, девочка. Не хочешь этого признавать, будешь устраивать истерики — скатертью дорога. Насильно здесь я никого не держу. Речь вообще-то шла о том, что вы не уживаетесь со Светой. Она первая заговорила о доме — что ж, пусть он достается ей. Ты либо останешься со мной, либо уйдешь в двушку, либо возвратишься в свой Приморск. Естественно, без денег я тебя не оставлю. Естественно, мне было бы по душе, чтобы вся семья жила хотя бы в одном городе. Но мне не нужны потрясения, тем более из-за пустяков. Итак, что ты решила? В этом доме знают, что я очень редко меняю свои решения.

Виталий не сводил с Марии напряженных глаз. Он видел, как ей трудно совладать с собой (в таких случаях девушка, наверное, прибегала к выпивке), как она борется с тем, чтобы вторую тарелку не запустить отцу в голову.

Тем не менее ей удалось взять себя в руки, она опустилась на стул, выдавила улыбку, больше похожую на оскал, и произнесла елейным голосом:

— Вы правы. Простите меня, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло. Я заплачу за тарелку. Конечно, я должна остаться с вами. Нам многое нужно рассказать друг другу. Пусть сестра занимает старый дом. А я буду приезжать к ней в гости, и надеюсь, наши отношения наладятся.

Детектив чувствовал — сказывался опыт работы в полиции, — что покаянное выступление насквозь лживо, как и эта девчонка.

Ладно, худой мир лучше доброй ссоры. Бедному дяде они сейчас совсем не нужны.

А еще Виталий видел, что Марии зачем-то нужен дедовский дом. Вот только зачем? Не затем же, чтобы разводить на участке овощи и продавать их. Вообще странная девочка, даже очень. Нужно бы за ней последить.

В ее голове явно бродили какие-то нехорошие, темные мысли, ему казалось, Маша способна на любую выходку. Даже причинить зло тем, кто распахнул перед ней объятия. И он этого не допустит. Никогда…

— Виталик, да о чем ты думаешь? — Погрузившись в себя, молодой человек не слышал, что говорила ему радостная Светка. — Ты поможешь мне навести порядок у деда? Не откажешь?

Он покачал головой:

— Ну, разумеется, нет. Мало того, я намерен пожить там хотя бы недельку. Дед всегда был для меня загадкой, и разгадать ее — по крайней мере, наш долг.

Сестра захлопала в ладоши:

— Вот здорово! Тогда сегодня туда и поедем. Папочка, спасибо тебе, — она бросилась к отцу и крепко обняла его. — Извини, если помотала тебе нервы. И ты, Маша, извини. Хочешь — забирай все мои вещи. Папа прав, как всегда. Я избалованная, дрянная девчонка, которая привыкла иметь все самое хорошее, не прилагая к этому никаких усилий. Наверное, пришла пора самой сделать что-то в этой жизни.

Вадим Сергеевич улыбнулся, блеснув великолепными фарфоровыми зубами. Его девочка наконец стала взрослой — как давно он об этом мечтал!

— Только помни, моя дорогая, что мой дом — твой, и двушка будет ждать одну из вас сколько придется, — ответил Воронцов, но Света его уже не слышала.

Слишком порывистая и импульсивная, она уже видела себя хозяйкой старого загородного дома, который переделает по последней моде.

— Виталик, давай наляжем на блинчики и поедем за город, — предложила она. — Зачем откладывать важные дела? Мы можем начать прямо сейчас. Папа, там найдется чистое постельное белье?

— В свое время я подарил деду много комплектов, — усмехнулся Воронцов. — Держу пари, некоторые так и лежат упакованные. Отец привык экономить и предпочитал стирать старое, но не использовать новое.

— Здорово! — Не доев блин с черной икрой, Света бросила его на тарелку и поспешила к себе в комнату, крикнув на ходу: — Виталя, дай секунду на сборы!

Вадим Сергеевич в отличие от дочери ел основательно.

— Я рад, что у Светы появился интерес, и притом полезный, — изрек он, сделав глоток кофе со сливками, который очень любил. — Вы не представляете, сколько волнений принесло мне ее увлечение мотоциклами и байкерами, этими патлатыми в кожанках. За одного она даже засобиралась замуж, да вовремя одумалась. Скажите, разве это профессия — байкер? — Виталий снова перевел взгляд на Машу. Подавленная, угрюмая, она едва притронулась к лакомству. — Но теперь, слава богу, несколько дней Света с ними не общается, — констатировал хозяин, подливая себе кипятку. — Ее байк стоит в гараже, кажется, больше ее не привлекает. Виталий, ты меня очень обяжешь, если побудешь с сестрой хотя бы недельку, как обещал. Все же она остается одна в большом доме… Да, в дачном кооперативе живут люди, но кто они? Что? Черт его знает. Отец давно не допускал меня в свою жизнь, и теперь я жалею, что не ворвался в нее самостоятельно. — Он вдруг встрепенулся: — Загляну в кухню. Пусть Гуля соберет вам что-нибудь к ужину.

Когда Воронцов скрылся за дверью, Маша тоже поднялась.

— Надеюсь, сестра довольна, — процедила она сквозь сжатые губы. — Пойду сполосну лицо. Кажется, у меня размазалась косметика.

Ее косметика была в идеальном порядке, не потекла, не смазалась, и Виталий нутром почувствовал, что ей нужно отлучиться не в ванную комнату.

Что-то подозрительное увидел он в ее поведении, беззаботно кивнул, демонстрируя безразличие, и, немного подождав, пока девушка вышла из гостиной, последовал за ней.

Чутье полицейского не подвело Виталия. Маша остановилась в оранжерее, не дойдя до просторной ванной комнаты, достала телефон и, дрожавшим пальцем нажав кнопку, взволнованно заговорила:

— Сегодня у меня ничего не получилось. Нет, нет, он решил, что в доме будет жить сестра. Да, я пыталась настоять, ты знаешь, как я умею это делать.

Вероятно, на том конце информация, преподнесенная девушкой, кому-то не понравилась, потому что она побагровела, краснота проступила сквозь смуглую кожу, руки затряслись еще больше, губы посинели.

Когда Мария заговорила, слова вылетали отрывисто, словно пули из пистолета, но в голосе звучали виноватые нотки:

— Он постановил: либо я покидаю его дом, либо остаюсь на его условиях. Я решила, что лучше остаться. У нас еще есть время. Да, да, я понимаю, что его не так много. И все же… Дайте мне время. Я обещаю, что все получится.

На том конце снова кто-то зашелестел, вероятно, давая Марии шанс, потому что краснота постепенно начинала сходить с ее лица, девушка успокаивалась, губы уже не дрожали.

— Да, я постараюсь все сделать как можно быстрее. Это и в моих интересах.

Последняя фраза заставила дрогнуть Виталия. Что в ее интересах? Что она собирается делать? Кто тот человек, который руководит ею? Для чего она проникла в их семью?

Последний вопрос уже не казался ему неуместным.

Внезапно в голову закралась мысль, что она действительно им не родня, а анализ ДНК — это ошибка или… Перед глазами возник искалеченный Николай, похожий на мумию, весь в бинтах, в ушах зазвенели его слова: «Последнее дело — то, которое ты мне поручил». Что, если его сбил таинственный собеседник Марии? Но почему они не хотели, чтобы анализ делал именно Коля? Ведь он привез ему тот же материал, который потом потащил в лабораторию… Что за чертовщина? Громов едва успел отскочить и спрятаться за занавеску, когда мимо прошествовала Маша. Он услышал, как девушка заговорила со Светой, вероятно, уже собравшей свои вещи, как к ним присоединился Вадим Сергеевич.

Виталий нырнул в ванную комнату, предназначенную для гостей, гораздо меньших размеров, чем для домочадцев, ополоснул лицо и руки и появился в гостиной, стараясь принять беспечный вид.

— Уже собралась? — Парень покосился на распухшую сумку сестры. — Видимо, ты решила обосноваться там надолго.

— Сейчас не зима, — парировала Света. — Бери мои пожитки и тащи к себе в машину. Нам еще нужно заехать к тебе.

Гуля в белом переднике, смахнув неизвестно почему набежавшую слезу, сунула в руки девушки большой пластиковый пакет.

— Здесь и блинчики, и котлетки, — приговаривала она, гладя непослушный Светкин ежик. — Потрудитесь на свежем воздухе — есть захочется. А мангала там нет, я по папиным рассказам знаю.

— Ваш дед терпеть не мог шашлыки, — подтвердил Вадим Сергеевич. — Даже не в преклонных годах. Бывало, соберутся у нас с Лилей гости именно на шашлыки, приглашаю его — он неизменно отказывался. А вот отбивные с кровью любил. Спрашивается, где логика?

— Логика есть во всем, порой мы ее не замечаем, — отозвался Громов. — Шашлык пахнет дымом, вероятно, этот запах дед и не любил.

— А вы со Светой любите, — вставил Вадим Сергеевич. — В сарайчике у меня завалялся старый мангал, не то чтобы очень старый — я недавно приобрел современный. Я к тому, что тот мог бы отдать вам.

— Отлично! — Света поднялась на цыпочки и чмокнула отца в щеку. — Ты самый лучший папа на свете.

— Ну, пора. — Виталий подхватил сумку и пакет с едой, взятый у сестры. — Сегодня в гости не приглашаем, но через недельку… Впрочем, как решит моя сестричка. Теперь это ее владения. — Сказав это, он бросил пристальный взгляд на Машу. Она побледнела и судорожно сжимала и разжимала тонкие пальцы, на ногтях которых уже стирался лак, и, обломанные, обкусанные, они выглядели неухоженными. Губы снова посинели, глаза-черносливы, словно превратившись в один большой зрачок, метали молнии, но, кроме него, этого никто не видел. «Я узнаю, кто ты и зачем здесь, — подумал Виталий. — Даже если ты наша сестра, ты здесь с недобрыми намерениями. Это видно невооруженным глазом». — До свидания, Маша, — он шутливо взял под козырек — мысль, что ее придется поцеловать, вызывала тошноту. — Кстати, ты можешь приехать в любой день и помочь нам привести все в порядок. Тем более у тебя склонность к работе на земле.

Девушка едва сдержалась, чтобы не обругать его — он чувствовал это кожей. Как ей удалось справиться с собой?

— Разумеется, я приеду, — процедила она. — Я тоже люблю шашлыки.

— Разумеется, приезжай, — весело ответил детектив. — Знаешь, как в анекдоте: всегда рады третьему.

Света и Вадим Сергеевич захохотали, а Маша, силясь улыбнуться, гримасничала.

— Ну, все. — Света и Вадим сели в машину, предварительно загрузив багажник.

Воронцов помахал рукой. Маша стояла, прислонившись к забору, бледная и злая. Уголки ее небольшого рта подергивались, ресницы трепетали.

Мысленно пообещав выяснить, что ей нужно от его семьи, Виталий нажал педаль газа.

Глава 27 Краснодар, 1944 год
Как и обещал Алексей Павлович, им поверили и все списали на незнание обстановки, приведшее к халатности.

Воронцов подумал, что такое бывает только в сказках, но не в их организации, где требовали строгой отчетности. А еще он подумал, что Курилин, большой проныра и ловкач, подмаслил кого нужно, может, обещал половину сокровищ, и дело о черном чемодане спокойно похоронили. Годлевскую выпустили из тюрьмы, где она провела всего два месяца, Боголепов и Куропаткин отделались выговорами — и жизнь потекла своим чередом, как бурная горная речка, смывая воспоминания о людях, которые рисковали жизнью, чтобы спасти сокровища готов.

Глава 28 Белогорск, наши дни
Старый дедовский дом, вопреки мнению Виталия, показался Светлане сказочным жильем. Она всего один раз в жизни была здесь, когда-то очень давно, и все вызывало у девушки восхищение: и огромные жирные сорняки, ставшие еще наглее и упитаннее после их последнего посещения, и полусгнившая лестница, и почерневшая, пусть и двухэтажная, избушка с протекавшей крышей. Туалет одиноким скворечником стоял чуть поодаль от дома. В двух шагах от него таким же скворечником красовался летний душ.

— Как здорово! — шептала Света, вдыхая чистый воздух, напоенный запахами ранних цветов. — Как здорово, Виталик! Это райское место! Смотри, там речка! В ней можно купаться, правда? А там, на горизонте, лес. Будем ходить туда, собирать грибы и ягоды. Ты не против?

— Не против. — Громов подхватил сумки. — Зайдем в дом. Если мы собираемся здесь ночевать, нам нужно сделать хотя бы влажную уборку, или мы задохнемся от пыли.

— Идет! — Девушка шутливо засучила рукава батника. — Где у деда ведро и швабра?

— Только учти, что дед носил воду из колодца, который в двухстах метрах от его дома, — усмехнулся Виталий.

Но сестру это не испугало.

— Если он в таком возрасте со всем справлялся, то нам сам бог велел! — хихикнула она. — Виталя, все в кладовке. — Наверное, женское чутье подсказало ей, где лежит метла, швабра и ведро. — Пойдем к колодцу. Покажешь, где он находится, и на первый раз поможешь донести. Только на первый.

Виталий тяжело вздохнул.

— А еще нам нужно переодеться во что-нибудь рабочее, — предложил он. — Я захватил два комбинезона. — Он открыл сумку и швырнул Светке тот, что поменьше. — Поторопись.

Она не возражала. Переодевшись, ребята принялись за уборку.

Глядя на Светлану, которая яростно скребла пол, вытирала пыль, любуясь заблестевшей поверхностью, Громов удивлялся. Он никогда не говорил дяде, какого мнения о двоюродной сестре, однако всегда считал ее избалованной неженкой, не способной заварить кофе. А тут на тебе! Когда молодые люди помыли окна, дом, словно прозрев после долгой слепоты, повеселел, будто приосанился.

— Мебель мы с тобой поменяем, — решил Виталий. — Занавески тоже купим новые. Дом сделан из добротного дерева, хотя и почерневшего. Я найду фирму, которая обновит фасад. Пусть у нашей семьи будет дача, где каждый сможет отдохнуть от трудов праведных, верно?

Света кивнула. Ее белое личико пересекала черная полоса пыли. Вероятно, девушка смахнула пот тыльной стороной ладони, а она оказалась испачканной. Странно, но полоса ее нисколько не портила, наоборот, придавала какой-то задорный моложавый вид. Она вышла во двор и развесила мокрые тряпки на деревянном заборе.

— Мне кажется, на сегодня хватит этих праведных трудов, — констатировала сестра. — Давай примем душ и попьем чаю.

Виталий не возражал. Летний душ здорово освежил обоих. Вода, нагревшаяся за день, не обжигала, а ласкала утомленные тела.

Когда детектив вышел из душа, Света уже накрывала на крошечной веранде, где Сергей Лаврентьевич, по рассказам Вадима Сергеевича, любил почаевничать. Она красиво разложила блины, нарезала копченое мясо, выделявшееся розовыми ломтиками на белых тарелках с золотой каймой, и ждала, пока закипит самовар, набитый еловыми шишками.

Громов с удовольствием вдохнул аромат смолы.

— Кто тебя научил разжигать такой самовар? — поинтересовался брат, вытирая полотенцем лицо.

Света погрозила ему тонким пальчиком:

— Обижаешь. Уже забыл, как мои и твои родители разжигали его на маленьком озере, на которое мы ездили по выходным. Ну, вспомнил? По берегу озера росли огромные ели. Из шишек мы с тобой строили домики, кораблики и запускали в темную воду. Что касается самовара… Я пристально наблюдала, как мама это делала. Папа говорил, что такой чай — самый полезный.

— Надо же! — Виталий сел на скрипнувшую скамейку и провел рукой по влажному лбу. — А я почти ничего не помню. И чай не помню, и озера, и запаха смолы…

— Для меня было очень важно ездить с родителями на озеро, — продолжала Света, украшая колбасу веточками укропа. — Когда-то цыганка сказала маме, что меня найдут в озере, и она до смерти боялась брать меня в места с водоемами. Ты никогда не обращал внимания, что при ее жизни мы редко ездили на море?

— А ведь точно! — Виталий хлопнул себя по колену и поморщился. — Что-то такое припоминаю. — Он отправил в рот кусочек ветчины и с аппетитом принялся жевать. — Кушать хочется. Живительный воздух развил такой аппетит.

— Да, — отозвалась Света с набитым ртом.

Они быстро опустошили тарелки, не заметив, как стемнело. Света принесла керосиновую лампу, несмотря на то, что в багажнике лежал электрический фонарь.

— В кладовке я отыскала еще и керосин. — Она загадочно улыбнулась. — Правда, так романтичнее? Кроме того, керосин отгоняет комаров, а их здесь, — Света шлепнула по голой руке, — предостаточно.

— Боюсь, керосин всех не разгонит, — сказал Виталий и хлопнул по щеке, размазав мерзкое насекомое. — Пойдем в дом. Окна защищены сетками. Нам повезло, что в комнаты эти твари не проникнут.

— Пойдем. — Света опять стукнула по комару, уже вонзившему узкий хоботок в ее нежную кожу. — Помоги собрать тарелки. — В комнате на первом этаже девушка уютно устроилась на старом диване. — Буду спать на первом, на этом диване, — решила она. — А ты — на втором. Не возражаешь?

— Не возражаю. — Виталий смотрел на дрожавшее пламя лампы, вспоминая Надежду.

Когда-то она попросила его свозить ее за город, в охотничий деревянный домик, где вместо электричества были такие же керосиновые лампы, которые они так и не зажгли. Рыбу молодые тоже не поймали. Они постоянно целовались, а с заходом солнца отправились в дом и занялись любовью. Господи, как это было давно!

— Думаешь о своей девушке? — Света, как всегда, поражала чуткостью. — Знаешь, мне нравилась Надежда. Может быть, ты зря с ней расстался?

— Она заслуживает лучшего. — Громову не хотелось говорить на эту тему. — А твои патлатые друзья? Ты не позвонишь им, не похвастаешься новым жильем?

Она покачала головой:

— Нет. Сейчас я открою тебе одну тайну, о которой не знает даже отец. Однажды в байкерском клубе я выпила текилу и будто сошла с ума. — Даже при слабом свете керосинки он видел, что она сделалась пунцовой. — А потом… потом случилось ужасное. Я переспала с девушкой, Виталя! Самое паршивое, что я все проделывала в сознании и испытывала все ощущения, но ничего не могла предотвратить, да и не хотела. На следующий день ко мне пришла эта девушка, пришла в институт, сказала, что влюбилась в меня без памяти и что любовь между женщинами — это обычное дело. У нас консервативная страна, а в Европе лесбиянки даже в почете. Впрочем, какое это имеет значение, если две девушки любят друг друга? Ее слова показались мне не лишенными смысла, и я отправилась с ней в гостиницу. С тех пор я не интересуюсь мужчинами, Виталя. — Она вздохнула. — У меня есть Тамара, о которой папа не имеет ни малейшего представления, а патлатые байкеры — просто прикрытие. Когда мы приведем в порядок дом, Тамара будет жить со мной. Мне не будет ни скучно, ни страшно, уверяю тебя. Только вот не знаю, как сказать об этом отцу. Он меня не поймет.

Громов заскрипел зубами и хрустнул пальцами, в миллионный раз обругав себя за привычку.

Такого от Светы он не ожидал. Так вот откуда мужская стрижка, мужиковатая одежда, походка как у мужчины? Дружба с байкерами, катание на байке, а не на легкой женской «Тойоте Камри», которую отец подарил ей на восемнадцатилетие.

Вероятно, все чувства отразились на его лице, и Света, заметив это, бросила с обидой:

— Вот ты меня тоже осуждаешь.

— Знаешь, когда-то я задумывался над темой гомосексуалистов и лесбиянок, — отозвался молодой человек, — и пришел к выводу, что это не мое дело. Пусть только они не вербуют в свои ряды тех, кто способен жить нормально.

Она расхохоталась:

— Мы с Тамарой никого не вербуем, даже наоборот, шифруемся. А ты можешь спать спокойно, мой двоюродный братик. Я читала множество историй, когда двоюродные брат с сестрой занимаются интимом. Нам с тобой это не грозит.

— Аж камень упал с души, — шутливо брякнул Виталий. — Ладно, давай застелем постели. Где-то у деда должны быть комплекты чистого белья.

Комплекты нашлись в шкафу, упакованные, как и говорил Вадим Сергеевич, в полиэтилен, ни разу не пользованные, и Света выбрала себе белье с огромными розами.

— Какое красивое! — восхитилась она. — Наш дед был, видимо, аскетом, если постоянно спал на рваных простынях, игнорируя новые и прекрасные.

— Его дело. — Виталий взял себе обычный комплект белого белья. Он всегда любил все однотонное. — Хорошо, что в этом загородном поселке проведено электричество. Дядя Вадим подарил деду два телевизора, по одному на этаж, но не знаю, пользовался ли Сергей Лаврентьевич хотя бы одним.

— Вот уж чего не знаю — того не знаю. — Света расхохоталась. — Мне, например, тоже неохота смотреть телик. Лучше немного почитаю. А ты можешь пощелкать каналы. Ну, спокойной ночи.

Она чмокнула его в щеку, и Громов по скрипучей лестнице, казалось, грозившей развалиться, осторожно поднялся на второй этаж.

В этой комнате, кроме небольшой кровати, старого шатавшегося стола и такого же ветхого стула, ничего не было. Телевизор, примостившийся на тумбочке, не отличавшейся возрастом от другой мебели, казался инородным телом. С потолка на проводе спускалась обычная лампочка.

Да, Светка права, дед определенно был аскетом.

Удобно устроившись на кровати, Виталий потянулся за пультом и включил телевизор. На его удивление, он показывал, но изображение оставляло желать лучшего. Местная антенна работала плохо, и Громов подумал о тарелке. Нужно приобрести ее завтра. Завтра…

Завтра полно дел. Тарелка — это ерунда. Кроме того, надо последить за сестричкой Машей и навестить Колю. И еще, еще… Что еще было необходимо завтра — эта мысль уже не высветилась в затуманенных мозгах Виталия. Пульт мягко выпал из его ослабевших рук, и детектив провалился в сон.

Виталий проснулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. С трудом разлепив веки, он увидел в свете полной луны Светлану в белой ночной рубашке. Озаренная серебристым светом, она напоминала привидение. Лицо, мраморное, искаженное ужасом, заставило его вздрогнуть.

— Что случилось, Света? — Он приподнялся на локте, заглядывая ей в глаза, расширенные от страха. — Почему ты не спишь?

— Спишь? — Ее руки дрожали, голос срывался. — Как можно уснуть? Виталик, в этом доме кто-то есть.

Громов заморгал, стараясь прогнать сон:

— Кто-то есть? Да кто здесь может быть, кроме нас? Ты вместе со мной наводила порядок в доме. Мы никого не видели, верно?

Она сжала пальцы так сильно, что побелели костяшки.

— Я говорю: тут кто-то есть. Впрочем, вставай, и пойдем со мной. Послушай сам.

Выругавшись про себя, Виталий опустил ноги в резиновые тапочки, поднялся, почувствовав укол в пояснице, и поплелся за сестрой. Они спустились по лестнице, издававшей скрип, будто эхом разносившийся по старому дому, и, подойдя к столу, остановились, словно по команде.

Света приложила палец ко рту:

— Тише. Ты слышишь? Вот опять, опять…

Она прижалась к брату, который весь превратился в слух. И действительно, то, что он услышал, его поразило и испугало.

Дом будто гудел, и Громов, напряженно вслушиваясь, никак не мог понять, что нарушало тишину. Однозначно это были не те звуки, которые привычны всем: скрип рам, завывание ветра в трубах, шелест листьев, крик потревоженной птицы.

Кто-то невидимый ходил по дому, шлепая ногами, стуча по столу и стульям, дребезжа умывальником. А потом наступила тишина, угнетающая, неспокойная.

Не сговариваясь, брат и сестра ринулись в маленькую кухоньку, где еще недавно мирно готовили ужин. Старый умывальник, с облупившейся зеленой краской, явно потревожили: вода стекала струйкой в раковину с ржавчиной посередине. Одна оконная рама была приоткрыта. Оба прильнули к окну, наблюдая фантасмагорическую игру теней на огороде.

— Там кто-то есть, — шептала Света. — Это не человек, это призрак. Призрак нашего деда.

Виталий пытался ее успокоить, хотя и ему было не по себе:

— Если призрак деда, он ничего нам не сделает. И вообще призраки ничего никому не делают. Их не следует бояться. Во всяком случае, живые гораздо опаснее.

Света плеснула воду из чайника в большую железную кружку и залпом выпила.

— Виталий, что делают в таких случаях? — Она продолжала дрожать. — Ну, чтобы выгнать всех призраков к чертовой матери. Я не хочу, я боюсь жить с ними бок о бок. Ну, сделай что-нибудь, прошу тебя!

Виталий обнял ее и прижал к своей груди, чувствуя, как бьется ее сердечко.

— Ты просто не привыкла жить в таких домах, — попытался он ее успокоить. — Возможно, твой папа предвидел это и не хотел пускать в дом ни тебя, ни Машу, но потом все же разрешил тебе здесь жить, чтобы проучить.

Света махнула рукой:

— Да я не об этом. Мне здесь нравится, и я не собираюсь уходить. Я читала, что с призраками можно бороться.

— Только не вспоминай фильм «Охотники за привидениями», — пошутил Громов. — Но призраками, если таковые есть, я займусь не на шутку. Здесь недалеко маленькая церковь. Не знаю, ходил ли туда дед и знаком ли он с батюшкой, но я намерен с ним познакомиться и пригласить сюда, чтобы освятить дом.

Света подняла на него усталые глаза — два бездонных озера:

— Ты и вправду это сделаешь?

— Завтра же. — Виталий отстранил ее и подтолкнул к дивану, подняв с пола скомканную простыню, сброшенную Светой в панике. — А теперь ложись и спи крепким сном.

Девушка замотала головой и вцепилась в его руку:

— Виталечка, миленький, я переночую у тебя в комнате, — плачущим голосом проговорила она. — Постели мне на полу, может быть, в кладовке найдется старая раскладушка. Только, умоляю, не заставляй спать одной. Я умру от страха.

Держа ее за руку, Громов чувствовал, как пульсировала жилка. Ему стало безумно жаль сестру.

— Ну как я могу тебя выгнать! — Он погладил вздрагивавшее плечо. — Ляжешь на кровати, а на полу примощусь я. Со своей стороны обещаю тебе безопасность.

Света вздохнула с облегчением:

— Спасибо.

Не отпуская руки-ледышки, он повел сестру на второй этаж.

Когда они оказались в маленьком коридоре возле комнаты, девушка остановилась и прислушалась:

— Виталя, они снова здесь!

— Тише, замолчи! — Детектив, держась за перила, вглядывался в темноту.

Он ничего не видел, но звуки вернулись, дом снова наполнился ими, кто-то поднимался по скрипучей лестнице, тяжко вздыхая, и Виталий, метнувшись в комнату, взял фонарь и, включив его на всю мощь, осветил лестницу.

Ему показалось: что-то черное метнулось в угол, черное с крыльями, будто летучая мышь. Может быть, это и была летучая мышь, неизвестно как залетевшая в дом и поселившаяся здесь, как ей казалось, навечно. Но это экзотическое животное не могло подниматься по лестнице, шаркать, вздыхать, скрипеть…

Света подавила крик:

— Ты видел? Что это?

— Летучая мышь, — буркнул Виталий. — Пойдем спать.

— Но мышь не может, не должна… — Света задыхалась, тонкие губы посинели, зрачки расширились. — Что тут творится, Виталя?

Громов увлек ее в комнату и потрогал деревянную дверь.

— Сейчас ты ляжешь спать на кровати, а я запру дверь. — Он проверил засов, и тот противно скрипнул. — Сюда не проберется никто, верь мне, пожалуйста. А завтра мы выгоним нечистую силу из дома.

Света залезла на кровать и, укутавшись одеялом, тихо всхлипывала.

Громов, открыв шкаф, вытащил оттуда несколько подушек, еще один комплект белья и, соорудив себе что-то вроде мягкого матраса, улегся, стараясь заснуть. Но кто-то невидимый, вероятно, задался целью оставить молодых людей без сна. Он пыхтел, скрипел, подкашливал, шаркал, потом звуки переместились на потолок, словно кто-то на чердаке стирал белье на стиральной доске. Потом послышалось мяуканье кота, ворчание собаки, писк, визг…

— Мы не осмотрели чердак, — прошептала Света.

— Там никого нет, — уверенно ответил детектив. — Собаке и коту сюда не пробраться. Дед законопатил все щели, чтобы дом не осаждали крысы и мыши. На предложение дяди Вадима завести кошку он категорически отказался.

Девушка торопливо перекрестилась:

— О господи!

— Спи! — Виталий сам укрылся с головой простыней.

Но это не помогло: брат и сестра до рассвета не сомкнули глаз. Они задремали только под утро, когда солнце немного позолотило верхушки старых яблонь, задремали, не замечая и не слыша ничего и никого.

Глава 29 Краснодар, 1945 год
Сергей Воронцов, сидя в кабинете, пытался курить, подражая начальнику Курилину, но у него ничего не выходило.

Едкий дым забивал легкие, мешал дышать, и, плюнув на курение, по его мнению, придававшее солидность, лейтенант бросил початую пачку в ящик стола, подумав, что содержимое ящичков давно нуждается в ревизии.

Чего только там не было! Обертки от конфет и печенья, черновики, почему-то не отправленные в корзину для мусора, старые перьевые ручки и изгрызенные карандаши.

Снова дернув ящик за металлическую ручку, уже давно готовую отвалиться, он пошарил в мусоре, выудил коробку из-под леденцов, сунул один в рот и потянулся за стаканом, в котором остывал крепкий, почти черного цвета, чай.

Сделать глоток очень сладкого (Сергей любил класть не менее трех кусочков сахара) чая ему помешал такой же молоденький безусый лейтенант Женя Кравченко, несколько месяцев назад помогавший следить за бывшими партизанами и Годлевской.

— Слыхал новости? — Не поздоровавшись, он плюхнулся на стул рядом с Воронцовым, и его круглое мальчишеское лицо побледнело.

Воронцов отставил стакан.

— Какие новости? — спросил он без интереса.

У офицера НКВД каждый день наполнен новостями.

— Самые главные. — Женя посмотрел на него расширенными от удивления карими, с золотыми искорками, глазами. — Значит, твой непосредственный начальник не поставил тебя в известность. Странно.

— И что же такого должен был сказать мне Курилин? — ехидно спросил лейтенант.

Кравченко тыльной стороной ладони вытер бисеринки пота, выступившие на круглом лице.

— Помнишь, мы следили за этими тремя? — прошептал он испуганно и икнул. Острый кадык натянул кожу на тонкой шее.

Сергей почувствовал неприятный холодок. Он не уточнил, о каких троих идет речь, сразу поняв, что коллега говорит о Годлевской, Куропаткине и Боголепове.

— Что с ними? — выпалил он, хватаясь за ручку подстаканника, как за спасательный круг. — С ними что-то произошло?

Женя порывисто задышал, расстегивая тугой ворот гимнастерки.

— Они мертвы, Сережа. Все трое. — Воронцов сильно дернул ручку подстаканника, и черная жидкость, растекаясь по столу, закапала на пол.

Лейтенант подскочил, вытирая чай чистыми листами бумаги, сразу превращавшимися в кашу и размазывавшимися по гладкой поверхности стола. Тогда юноша достал платок и принялся упорно бороться с черной жидкостью, избегая смотреть на Кравченко.

— Откуда ты знаешь?

— Вовка с нашей секретаршей Танькой мутит, ну, а та и получила эти сведения, — признался Женя. — Вроде криминала никакого. Годлевская ночью возвращалась домой с работы… Ты в курсе, что она готовилась поступать на артистку, но для начала устроилась в Клуб железнодорожников? В тот день спектакль около полуночи закончился. Чтобы пройти к дому, ей нужно было переходить железнодорожные пути. Ну, и попала она под перевод стрелок. Видать, сильно ей ногу придавило, сама вытащить не смогла. А тут товарный… Сам знаешь, в районе развилки на окраине какая темень. Машинист ее только тогда заметил, когда уже тормозить было поздно. Ну, и… — Он поежился. — Здорово изуродовало бабу. Танька говорила: ее стошнило, когда она на снимки взглянула.

— А Куропаткин? Тоже попал под поезд? — Сергей сознавал нелепость, глупость вопроса, но надо было что-то спросить.

От молчания хотелось кричать и бить по мокрой поверхности стола.

— С тем вроде все чин по чину. — Женя вздохнул и чуть покраснел, словно подсказывая, что не верит в свои слова. — Сердечный приступ… Жена вовремя врачей не вызвала, потому что ночью это случилось. Умер во сне. Легкая смерть.

— Легкая, действительно легкая, — прошептал Воронцов. — А Боголепов? Неужели и он? Самый крепкий, самый…

— А вот с Боголеповым история поинтереснее будет. — Женя закусил губу. — Повесился наш Боголепов в сарае. Утром его сын отыскал. Говорят, гвоздь в потолок вбил, потом соорудил из него крючок, прицепил к нему веревку — и…

Воронцов сжал пальцами виски. Голова раскалывалась, в ушах словно стрекотали цикады.

— Почему он покончил с собой? — едва выговорил он.

Кравченко пожал плечами:

— Черт его знает… Записку оставил какую-то странную. Дескать, много на нем грехов, и нет сил с ними жить. Это он о тех деньгах, которые у отряда спер? Так ему повезло, еще дешево отделался. В городе, конечно, карьера его закончилась бы, захоти он там работать, но у себя в станице он был и останется героем. Зачем вешаться?

Воронцов ничего не ответил.

Боль сжимала голову все сильнее и сильнее, будто сдавливала железным обручем, перед глазами плыли красные круги, делая лицо Жени расплывчатым и продолговатым.

Он вспомнил слова Курилина о том, что тот позаботится о свидетелях. И вот он позаботился. Но таким, таким способом!

И он, лейтенант Сергей Воронцов, тоже причастен к гибели этих людей. Стоило спасать Годлевскую от тюрьмы, если она все равно не воспитает своего ребенка! Не лучше ли было ей отсидеть? Если бы тогда они сделали все по закону, эти люди остались бы в живых.

Воронцов всхлипнул как-то неумело, по-детски, и закашлялся.

— Что с тобой? — спросил Женя. — Серега, тебе плохо?

Лейтенант подошел к окну и рывком распахнул его. Тучи закрыли чахлое осеннее солнце, готовясь брызнуть противным мелким дождем. Мелким, как слезы.

— Да, мне нехорошо, — прошептал он. — Иди, Женя. Мы еще поговорим. — Как только за приятелем закрылась дверь, Воронцов, подождав, пока тот скроется в своем кабинете, вышел в коридор и направился к Курилину.

Алексей Павлович, как всегда с безмятежным выражением лица, что-то черкал на бумаге, выпуская клубы едкого дыма.

— Как вы могли? — Сергей, не поздоровавшись, бросился к нему. — Как вы могли? Они же нам все рассказали.

Капитан, готовившийся к повышению, не смутился, лишь удивленно приподнял тонкие, будто нарисованные, брови.

— Я многое могу, мой мальчик, — ответил он спокойно. — О чем речь сейчас?

— Вы приказали убить этих людей! — Воронцов повысил голос, и Курилин, вскочив, зажал ему рот пахнувшей табаком ладонью:

— Ты с ума сошел! Я не пошевелил и пальцем. Это стечение обстоятельств.

Воронцов задыхался: и от дыма, и от присутствия этого человека, которому он доверился. Каким же он был дураком!

— Я пойду к полковнику и все ему расскажу! — хрипел лейтенант. — Пусть меня отправят в лагерь, я согласен понести любое наказание.

— Да подожди, идиот! — Курилин толкнул его в кресло. — Сядь и слушай. Я не собирался их убивать, но знаю, кто из наших мог это сделать.

— Так кто? Кто? — Сергей сжал в кулаки трясущиеся руки.

— Ты знаешь, где я живу. — Алексей Павлович снова сел за стол, придвинув к себе бумаги. — Жду тебя в семь вечера у себя. Понимаешь, произошло то, чего я боялся. В дело вмешались влиятельные люди. Мы с тобой все закрутили, но не получим за это ни монетки из клада. Эти же люди убили партизан и Годлевскую. Мы с тобой тоже ходим по острию бритвы. Одно неверное слово — и мы отправимся за ними.

Воронцов и верил, и не верил.

Курилин прочитал мысли парня по его лицу, встал и похлопал его по плечу.

— Сережа, жду тебя вечером, — ласково и печально сказал он. — Здесь, в этих стенах, я не могу быть с тобой откровенным. Но у себя дома я расскажу тебе обо всем, и ты пожалеешь, что посчитал меня убийцей.

Воронцов поднялся, вытирая рукой лоб.

— Хорошо, я приду, — прошептал он. — Обязательно.

Глава 30 Белогорск, наши дни
Света и Виталий проснулись только около полудня.

Жаркие лучи солнца пробились сквозь приоткрытые занавески и гладили, ласкали уставшие лица. Они, будто по команде, открыли глаза и, посмотрев друг на друга, рассмеялись.

Виталий распахнул дверь, и молодые люди вышли в коридор.

Дом выглядел таким светлым, таким солнечным, и им не верилось, что ночью здесь творились чудеса. Да, самые настоящие чудеса.

— Что это все-таки было? — спросила Света, потянувшись. — Давай полезем на чердак. Вдруг там Ноев ковчег — каждой твари по паре.

— Согласен. — Они спустились на первый этаж, и Виталий поставил чайник на электроплиту. — Только сначала позвоню твоему отцу и скажу, что мы прекрасно переночевали. Он небось волнуется. Как ты на это смотришь?

Девушка кивнула, зевнув:

— Звони, но мне кажется, в последнее время ему все равно, что со мной и где я.

— Напрасно ты так, — осадил ее брат. — Дядя Вадик — самый родной тебе человек, да и мне тоже. — Он нашел его телефон.

Воронцов откликнулся сразу, будто ждал звонка:

— Привет, ребята! Как спалось на новом-то местечке?

— Прекрасно, — Громов старался говорить убедительнее, чтобы проницательный Вадим Сергеевич его не раскусил. — Только проснулись, сейчас будем завтракать, а потом прогуляемся, изучим местность. Тут райское местечко, я тебе доложу.

— Райское, райское. — Громов представил, как дядя кивает, словно китайский болванчик. — Искупайтесь в реке, если вода теплая. А у нас все нормально. Маша вот куда-то собралась, хочет изучить наш город.

Его сообщение порадовало Виталия. Следовательно, Мария еще никуда не ушла, и если он постарается, то возьмет ее на прицел.

— Отлично, тогда до встречи. — Он кинул телефон на стол и повернулся к Свете: — Ну, полезем на чердак?

— А полезем, — улыбнулась девушка. — Вот только сначала по бутерброду съедим. Больно кофейку хочется.

— Будет исполнено. — Что-что, а кофе Виталий умел и любил заваривать.

Когда-то, оказавшись в Анталии по путевке, подаренной дядей ко дню рождения, Громов разыскал на одной из узких, но чистых улочек кофейню, где пожилой турок, смуглый, кривоносый, седой, изумительно варил кофе.

Аромат разносился по окрестностям. Хозяина кофейни Алима знали все и ходили к нему не только затем, чтобы купить вкусные восточные сладости — его жена и дочери были мастерицами по этой части, — а прежде всего — испить божественный напиток.

Громов долго уговаривал турка открыть секрет, но так ничего и не добился. Тогда, упорный от природы, он начал ходить туда каждый день, часами смотрел на священнодействие с обычной кофейной туркой, пока, не попробовав напиток дома, не пришел к выводу, что кофе у него да, не такой отменный, но, в общем-то, мало чем отличается.

— Хочешь восточного? — поинтересовался он у Светланы, и та с готовностью кивнула. — Если найдем у деда турку и песок, все получится. — И молодые люди стали шарить по дому в поисках нужных вещей, но ничего не нашли.

Пришлось довольствоваться вчерашней заваркой и бутербродами с ветчиной.

— А теперь — в путь, в потусторонний мир, — предложила Света.

Виталий смотрел на сестру и поражался. Она будто забыла, что вчера буквально умирала от страха.

— В путь, — отозвался он и подмигнул. Этот самый путь на чердак пролегал из комнаты на втором этаже.

Дед подставлял раскладную железную лестницу, открывал люк и оказывался наверху. Брат и сестра последовали его примеру.

— Ну и грязь! — Света наморщила нос. — Надо устроить уборку, пока ты смотаешься по делам. Гляди, пыль под ногами скрипит, как снег. Ой, а вот чьи-то следы. Виталя, тут кто-то ходил. И это не привидение, они не оставляют следов, правда? — Ее снова затрясло.

Громов пригляделся к отметинам на серебристой пыли. Да, это были следы, непонятно чьи, мужские или женские, кто-то, не дававший им спать, ходил по полу на цыпочках, кашлял, кряхтел, пугал… Кто-то живой…

Но Свете вовсе не обязательно об этом знать.

— Пыль — и только, — ответил Громов. — А следы наши, мы с дядей Вадимом хотели сделать приборку, но не успели. Твоему отцу сообщили о гибели Леонида.

На его счастье, Света сразу поверила. Ей хотелось верить… Иначе она бы заметила, что отпечатки чьих-то ног слишком свежи. Но кто же их ночной визитер? Ладно, если сегодня он снова заявится, детектив встретит его во всеоружии.

— Приступим к уборке? — Громов улыбнулся сестре, и она в ответ растянула уголки губ.

Громов отошел к стене, оглядывая углы, густо оплетенные паутиной. Он ожидал увидеть старые коробки, запчасти, лыжи, санки — словом, все, что запасливые люди, помнившие расцвет СССР, оставляли в таких местах.

Сергей Лаврентьевич отличался от них — и коренным образом. На чердаке стояла лишь одна коробка из-под первого телевизора. Молодые люди открыли ее с каким-то благоговением и удивились еще больше.

В ней хранились старые женские вещи, вероятно бабушкины: крепдешиновое платье с огромными красными цветами, утконосые туфли, судя по всему, импортные, из натуральной кожи, вязаный шарф и несколько писем.

Письма особенно удивили Виталия, который знал: очень много старых конвертов хранится в дедовском столе на первом этаже. Но эти, по-видимому, были особенными. И действительно, марки на них могли порадовать филателиста.

В двух письмах бабушка сообщала мужу, находившемуся в командировке, о рождении детей. Вероятно, Сергей Лаврентьевич часто ездил в командировки. Его начальству было глубоко наплевать, что он оставляет беременную жену. Служба есть служба.

— О чем они? — Света положила ему на плечо свою коротко стриженную головку.

— О рождении твоего папы и моей мамы, — отозвался Виталий.

Она хлопнула в ладоши, подняв облачко пыли:

— Как романтично! Обязательно почитаю на досуге.

Третье письмо заинтересовало Виталия больше: оно было написано значительно позже первых и не имело адреса, просто заложено в пустой конверт.

Прочитав несколько строк у пыльного окна, Громов понял, что на сей раз писал дед, но писал не бабушке и не своим детям, а каким-то незнакомым людям, и содержание взволновало его.

Судя по всему, дед отвечал на чьи-то угрозы. Решив не пугать сестру, он скомкал листок и сунул в карман.

— Ну вот, — недовольно заметила Света, — никаких привидений. Вероятно, они появляются только по ночам. Ты обещал съездить к батюшке.

— Да, обещал, и сделаю. — Громов обнял ее и потеребил непослушный ежик на макушке. — Ты не побоишься остаться здесь одна часов на пять? Я приеду засветло. Призраки еще не посмеют появиться.

Света вырвалась из его объятий и выглянула в окно. На соседнем участке пожилая женщина в белом платке, туго охватывавшем голову, работала в огороде, сражаясь с сорняками. Дедок, одетый в спортивный костюм с вытянутыми коленками, нес ведро воды. Дачный поселок, замерший ночью, ожил, и девушка повеселела.

— Я и не знала, что мы не одни, — сказала она. — В общем, есть кого звать на помощь, если что. Конечно, поезжай по делам. Если мне станет невмоготу, я тебе позвоню и ты примчишься, правда?

— Истинная правда. — Виталий чувствовал: он в ответе за эту хоть и богатую, но одинокую девушку. Она нуждалась в нем, как в глотке воды, и он не мог ее обмануть.

— Тогда езжай скорее, — она подтолкнула его к люку. — Тебе нужно принять душ, переодеться и только потом показаться на люди.

— Ты, как всегда, права, — отозвался молодой человек.

Спустившись вниз и взяв мыло, пасту, зубную щетку и полотенце, он отправился в летний душ. Вода за ночь стала холодной, но Громов привык обливаться не просто холодной — ледяной водой и почувствовал себя бодрым и свежим.

Быстро закончив водные процедуры и так же быстро одевшись, он вскочил в машину и помахал сестре:

— Не скучай!

Она помахала в ответ. Первым делом Виталий заехал в сельскую церковь, как и обещал. Его встретил молодой белобрысый дьячок, кормивший кур, и объявил, что батюшка отправился в город и сегодня не сможет освятить дом. Но завтра отец Евгений к его услугам, он будет в храме на утренней службе, а по ее окончании — часиков в десять — выполнит все пожелания.

— Завтра так завтра, — пробормотал Виталий. Ночные кошмары отступили на задний план и вполне могли подождать до завтра. А вот Маша ждать не могла…

Развив большую скорость, он помчался в город.

Ему повезло: припарковав машину неподалеку от дома дяди, за серебристой итальянской елью, он увидел, как его так называемая сестрица выходит из калитки и летящей походкой направляется в сторону автобусной остановки.

Это тоже вызывало подозрения. Дядя наверняка предлагал ей свою машину с шофером, но она отказалась.

Стараясь оставаться незамеченным, молодой человек вышел из «Фольксвагена» и последовал за девушкой. На автобусной остановке, чуть подальше, стояла серебристая «Лада Калина».

Маша открыла дверь и плюхнулась на сиденье рядом с водительским.

Громов быстро добежал до своего автомобиля, нырнул в него и поехал за ними.

К сожалению, у него не было аппаратуры, которой хвастаются частные детективы в сериалах, позволяющей прослушивать разговоры даже на расстоянии. Он уже отчаялся, однако ему повезло. «Лада» свернула в парк, славившийся безлюдными тропинками.

Маша и ее кавалер, высокий коренастый парень лет тридцати с лишним, вышли из машины и побрели к озеру, возле которого стояли скамейки, и мамаши с детьми, положив на них игрушки и пакеты с едой, кормили уточек, подплывавших к самому берегу.

Мария с незнакомцем миновали их и встали на бревенчатом мосту, перекинутом через ручей, облокотившись на деревянные потертые перила.

На счастье Виталия, под мостом места было сколько угодно, и никто не мешал подслушивать.

— Ты знаешь, кое-кому не нравится твоя работа, — начал высокий. — Ты обещала, что все закончится, когда тебя признает их семья. И вот она тебя признала, а дело до сих пор не сделано.

Громов ожидал, что Мария взорвется, накричит на спутника, но она, на его удивление, ответила виновато и тихо:

— Все оказалось гораздо сложнее. Ну, кто ожидал, что мой так называемый папаша заартачится? Когда результат ДНК подтвердил наше родство, он обещал мне луну с неба. А на деле вышло совсем другое.

— Это нас не волнует, — махнул рукой верзила. — Не получилось так — значит, нужно действовать эдак.

— Я и пытаюсь придумывать, и вам это известно, — вспыхнула Маша.

— Плохо пытаешься. — Верзила сплюнул в стоячую воду, покрытую зеленой тиной, будто пленкой. — Мы даем тебе еще три дня. Три дня, понимаешь? Если нужно кого-нибудь убить, ты только свистни, все сделаем в лучшем виде. К сожалению, у нас нет времени, и это тебе известно.

Она опустила голову, и черные волосы коснулись перил:

— Я все поняла. Если через два дня мне не удастся выжить их из дома, я сообщу, и тогда вы прибегнете… — Девушка сглотнула. Слова давались ей с трудом.

Виталий напрягся. Так вот кто их ночной визитер! Впрочем, он сразу раскусил Машу, сразу понял, что ей зачем-то нужен старый дедовский дом. Но зачем? Как узнать об этом? Как поскорее раскрыть ее тайну?

Маша сказала: у нее два дня. Значит, два дня и у него.

— А я бы все-таки прибег, как ты выражаешься, к крайним мерам, — вставил верзила, поправляя ворот серой рубашки. — Меня беспокоит этот бывший полицейский, ныне частный детектив. Бывших полицейских, как и бывших учителей, не бывает. Это диагноз, понимаешь, милая? Такие все равно вечно что-то вынюхивают, за всеми следят и суют свой нос туда, куда их не просят.

Машу затрясло.

— Нам не давали разрешение на его убийство! — взвизгнула она, побелев от страха. — У него куча друзей, которые могут раскрутить это дело, и тогда мы не получим того, к чему стремимся.

Парень кивнул и поморщился, будто проглотил кусок лимона без сахара:

— Верно, не давали. Я поговорю насчет него. В этом деле нам не нужны профессиональные глаза и уши. А теперь ступай, дорогая, и занимайся делами. Если через два дня из дома не уберутся, я тебе не завидую. Ну, бывай.

Маша бросила на него злой взгляд, сверкнув глазами-черносливами:

— Ты меня не подбросишь?

Верзила дернул дынеобразной головой:

— Нет, радость моя. Сегодня ты это не заслужила. Тебе полезно прогуляться и подумать, как ускорить обещания. Пока, моя милая.

Он влез на водительское сиденье, и вскоре «Лада», блеснув серебром, скрылась за поворотом.

Виталий вернулся в «Фольксваген» и, стиснув зубы, сжал руль.

Картина вырисовывалась неприглядная. Маша вошла в их семью вовсе не потому, что хотела обрести родных. Ей и ее друзьям было что-то нужно, и это нужное пряталось в дедовском доме.

В таком случае Маша может не быть дочерью Вадима Сергеевича.

Виталий вытер потный лоб белоснежным платком и заморгал. Нет, этого не может быть, получается какая-то несуразица. У дяди Вадима действительно была любовница Марина, жившая в Приморске. Она действительно написала ему письмо о дочери. Анализ ДНК действительно показал родство.

Вроде бы все сходится, но бедному Коле Вяликову сразу показалось странным, что наезд на него состоялся после просьбы Громова. А что, если он прав?

Виталий уже думал об этом и снова возвращался к мучившему его вопросу. Маша не хотела, чтобы Вяликов проводил этот анализ. Не хотела, потому что заплатила лаборатории? Но лабораторию выбирал он, не могла же девушка заплатить абсолютно всем. Чертовщина какая-то! Виталий стукнул кулаком по рулю.

Оставалось одно — поехать в Приморск и все узнать о Марине и ее дочери.

Громов уже завел машину, но вдруг подумал о Свете, которая будет его ждать, а он вернется не раньше полуночи.

Что придумает Мария? Опять станет пугать так называемую сестру? Свету нужно предупредить, чтобы сегодня переночевала в другом месте.

Детектив уже хотел нажать на ее номер в смартфоне, но передумал. Если Марии, ее дружку-верзиле и третьему, надо полагать руководителю всей операции, нужно взять что-то в доме, они воспользуются отсутствием людей и сразу проникнут внутрь.

Что, если Свете скоротать время до его возвращения в компании своих друзей? Он нажал на экран и с волнением ждал, пока сестра ему ответит. Наконец она ответила, бодро, бойко, видимо пребывая в прекрасном настроении, и ему стало жалко эту несчастную девчонку.

— Виталя, представляешь, я познакомилась с нашей соседкой, и сегодня мы сажали огурцы! — похвасталась девушка. — Представляешь, что сказал бы мой отец? Он всю жизнь считал меня избалованной неженкой, а я копалась в земле и выковыривала грязь из-под ногтей. Завтра сажаем помидоры. — Она была возбуждена и задыхалась от восторга. — У меня обгорело лицо, представляешь? А еще…

— Света, подожди, — оборвал ее Громов. — Видишь ли, у меня сегодня дела, и раньше полуночи я могу не вернуться. Мне не хотелось бы оставлять тебя одну надолго. Ты не могла бы пригласить своих друзей? Пусть они побудут с тобой до моего приезда.

— Виталик, ты о барабашке? — весело поинтересовалась девушка. — Наплюй на него, я его не боюсь. В случае чего позову на помощь бабушку Агафью — так зовут нашу соседку — или деда Порфирия, это сосед слева.

— Нет, все гораздо сложнее, — пытался объяснить Виталий. — Это не барабашка, это человек, который хочет, чтобы мы испугались и покинули дом. Светик, послушай меня, пригласи своих патлатых байкеров. Ну что тебе стоит провести с ними один вечер? — Она молчала.

— А что ты скажешь о Тамаре? — продолжал Громов. — Она девушка бойкая или как? Сможет защититься и защитить тебя?

Света задумалась.

— Если ты считаешь, что так будет лучше. Ладно, я приглашу Тамару.

— Вот и отлично, — обрадовался Виталий, когда сестра наконец сдалась. — Но в случае чего звони не мне, а сразу в полицию.

— Ты что-то от меня скрываешь, — девушка напряглась.

— Я рассказал бы тебе все без утайки, — пообещал детектив, — но у меня нет времени. Вернусь — и ты все узнаешь. А пока слушай меня. После того как стемнеет, не оставайся одна. Обещаешь?

— Ну, я уже сказала, что приглашу Тамару. — Света вздохнула: — Ты не волнуйся. Спокойно занимайся делами.

— Спасибо, до встречи. — Он отключился, чувствуя на душе смутное беспокойство.

Сестра пообещала, что сделает так, как он захочет, но она всегда славилась взбалмошным характером.

Нет, надо поторопиться, как бы сестренка не оказалась объектом издевательств Маши и ее друзей. Если эту девушку действительно зовут Маша. И если действительно она приходится им родственницей.

Глава 31 Краснодар, 1945 год
Курилин жил в трехэтажном доме, недавно отремонтированном, почти в центре города.

Воронцов, оказавшись перед особнячком, сразу понял, что здесь живут не простые люди. Этот дом отремонтировали одним из первых, успели разбить цветник, посадить серебристые ели и огородить чугунным литым забором с тяжелыми воротами.

Сергей подумал, что к такой ограде явно не хватает сторожа с огромными кавказскими овчарками.

Новые деревянные двери, скрипнув, впустили его в подъезд, пахнувший свежей краской. Воронцов легко поднялся по чистым ступеням, остановился на площадке второго этажа и постучал в черную дверь.

— Иду, иду, — послышались тяжелые шаги, и Алексей Павлович, в домашнем халате, распахнул дверь и жестом пригласил его войти.

Сергей оказался в огромной гостиной, пока скромно обставленной, с большим ореховым столом посередине, с мягким, с черной обивкой, диваном. На столе стояли бутылка коньяка, с манящей янтарной жидкостью, и две хрустальные рюмки. Курилин опять небрежным жестом пригласил гостя сесть на диван.

Воронцов открыл было рот, но Алексей Павлович не дал ему сказать.

— Твои слова просто сразили меня, как выстрел, — буркнул он. — Это же надо такое придумать! Свалить на меня три убийства! Как тебе пришло такое в голову?

— Давайте начистоту, Алексей Павлович. — Воронцов знал, что лучший способ защиты — это нападение. — Не надо делать из меня дурака. Вы обещали расправиться со свидетелями, и вы это сделали.

Курилин побагровел. Казалось, из раздутых ноздрей и ушей капитана вылетит пламя.

— А ты не хотел получить сокровища? — усмехнулся Алексей Павлович. — Разве не с тобой мы разработали план?

— Нет, не со мной, — твердо ответил Воронцов. — Я не хотел ничьей смерти.

Капитан вскочил.

— А как ты это представлял? — заорал он, но тут же прервал себя, озираясь: — Забрать драгоценности и быть все время у них на крючке? Это во-первых. А во-вторых… Я не солгал про больших людей. Думаешь, так легко было добиться легких наказаний для расхитителей социалистической собственности? Пришлось пообещать своим начальникам определенную долю. Нам с тобой достанется далеко не все, но это лучше, чем ничего.

— Мне ничего не надо! — Воронцов тоже встал, сверкая глазами. — И я намерен положить этому конец. Завтра я пойду к полковнику и поинтересуюсь, в курсе ли он. Если вы меня обманывали…

— Я не думал, что ты такой идиот, — пробурчал Курилин. — Представляешь, что нас ждет? То, что турнут из органов, — это самое невинное. Мы получим срок и попадем в лагеря. Может быть, оттуда уже не выйдем. Ты этого хочешь?

Воронцов кивнул, и большая голова заболталась на тоненькой шее.

— Я это заслужил, — вздохнул он. — И вы заслужили, Алексей Павлович. Не смею вас больше задерживать.

— Сережа, подожди, — капитан схватил его за плечо. — Ты не должен вот так сразу… Нужно все обдумать, обговорить…

— По-моему, все обговорено. — Воронцов попытался освободить плечо, но Курилин вцепился в него длинными пальцами:

— Нет, Сережа. Ты молод и горяч, но я, как твой начальник и старший товарищ, должен предостеречь тебя от опрометчивого поступка. Боголепов, Куропаткин и Годлевская написали мне адреса домов в станице Безымянная, где они спрятали сокровища. Мы заберем их и сдадим государству. Вернем музею, понимаешь?

— Как же ваши большие люди? — усмехнулся Воронцов, которому все же удалось освободиться. — Они позволят вам это сделать?

— Да черт с ними! — Алексей Павлович дружески стукнул лейтенанта по спине: — Давай выпьем коньяку и все обговорим. — Он стал наполнять хрустальные рюмки. — Будь другом, сбегай на кухню, там порезаны колбаса и яблоко. Принеси сюда тарелки. — В его голосе что-то дрогнуло, и Воронцов, как загнанный волк, почуял опасность.

Кивнув начальнику, он направился на кухню, но не вошел, а встал в коридоре, наблюдая за Курилиным.

Капитан, разлив янтарную жидкость по рюмкам, достал из кармана коробок, похожий на спичечный, открыл его и высыпал немного в рюмку, предназначавшуюся Сергею, какой-то порошок то ли серого, то ли белого цвета.

Воронцов молнией метнулся на кухню, схватил тарелки и рванул обратно, споткнувшись и чуть не уронив содержимое.

— Не стоит так нервничать. — Капитан улыбнулся какой-то лисьей улыбкой — так улыбаются, когда хотят сделать пакость, — и протянул ему коньяк: — Давай для начала выпьем.

— Выпьем, — согласился лейтенант и вдруг испуганно посмотрел в окно: — Нас кто-то подслушивает. Там, за окном, кто-то есть.

— Не говори глупости. — Алексей Павлович тем не менее поставил рюмку на стол и подошел к окну.

Сергей молниеносно поменял рюмки.

— Никого там нет, только проклятый дождь, который действует мне на нервы, — буркнул он и снова взял рюмку. — Давай выпьем за успех нашего предприятия и подумаем, как все рассказать начальству.

Воронцов едва пригубил коньяк, но капитан замотал головой:

— Нет, парень, так дело не пойдет. За успех нужно пить до дна.

— Да какой успех! — скривился Воронцов и лихо опрокинул рюмку, бросив в рот ломтик яблока. — Вы же сами говорили: срок обеспечен.

Курилин провел пальцем по белому лбу.

— В ушах шумит, — пожаловался он, — наверное, все эта треклятая погода. Не способен я сегодня ничего придумать. Ты иди, Сережа, иди домой. Завтра зайдешь ко мне в кабинет. Даю слово, я все обмозгую. Обмозгую, чтобы не испортить тебе жизнь. — Он подтолкнул лейтенанта к двери: — Иди, иди. Мне что-то нехорошо.

«Не хочет, чтобы я умер у него в квартире, — подумал Сергей. — Если меня найдут на улице, никто не докажет, что я был у Курилина. Я уверен, он обо всем позаботился».

— Иду, Алексей Павлович. — Он торопливо выскочил на лестничную клетку, отметив, что у капитана посинели губы.

Сергей не успел шагнуть вниз по лестнице, когда услышал за дверью падение тела. Нервно глотнув, он подкрался к квартире начальника и посмотрел в щель между стеной и дверью. Капитан лежал на полу, скреб пальцами деревянный крашеный пол и хрипел. «Наверное, так умирал Куропаткин, — решил Воронцов. — Интересно, куда ему подсыпали эту дрянь? Наверное, в чай». Он осторожно вошел в квартиру, перешагнув через дергавшееся тело.

— Надо найти адреса домов, где спрятаны сокровища, — шептал Сергей, — а потом вернуть в музей. Но как, как это сделать? — Письмо от Боголепова лежало у капитана в кармане гимнастерки.

Воронцов аккуратно взял его двумя пальцами, бросил брезгливый взгляд на остатки коньяка в бутылке, забрал свою рюмку и, перешагнув через уже бездыханное тело бывшего начальника, поспешил скорее уйти из этой страшной квартиры. «Я стал убийцей, — мысль колола мозг как большой цыганской иглой, бешено колотилось сердце. — Я убил своего начальника. Что же теперь делать?» Он шагал по опустевшей улице, и холодный дождь бил его по лицу, но не освежал, от него становилось еще больнее на душе, словно это был не дождь, а слезы тех, кто погиб из-за них с Курилиным или потерял своих близких. «Курилин был порядочной мразью, — кровь била в виски, стучала в голову. — Если бы я не убил его, он убил бы меня».

Но эти рассуждения не улучшали настроения. «Курилин получил то, что заслуживал, — продолжал убеждать себя Сергей. — И я чуть не подался на его провокацию. Он не оставил бы меня в живых, ему было нужно все — до последней монеты. Я же не возьму ничего, все верну. А начальству скажу: Курилин признался, что хотел присвоить сокровища, и для этого убил партизан и Годлевскую. Может быть, после моих слов они не захотят выносить сор из избы и спишут все на самоубийство».

Это немного его успокоило.

Он решил поехать в Безымянную в ближайший выходной, чтобы забрать драгоценности.

Глава 32 Приморск — Белогорск, наши дни
До Приморска Виталий, неожиданно для себя, домчался за три часа.

В будний день машин было мало, и он, в прошлый раз изучивший окольные дороги, быстро отыскал и улицу Гоголя, и заброшенный дом Марины Собченко, который покупатели так и не начали ремонтировать. Зато бабуля-аборигенша, в том же белом платке, пряча лицо от солнца, копалась в огороде — наверное, как соседка по даче деда, бабка Агафья, сажала огурцы.

Увидев Виталия, она сощурилась, и очки в роговой оправе сползли на крючковатый нос.

— Эгэ, ты, я вижу, проложил к нам дорожку, — усмехнулась она, снова демонстрируя остатки зубов. — Что, не нашел свою кралю? А коли не нашел — все равно нечего было сюда приходить. Больше я о ней ничего не знаю.

Громов пожал плечами:

— Бывает, бабушка, не везет в жизни. Мне так нужна Маша, а она как в воду канула. Значит, больше у вас нет никаких предположений, где Мария может обитать?

Бабуля усмехнулась:

— А на что она мне? Своих внуков хватает.

Громов присел на пень с коричневыми гладкими полосками, видимо, оставшийся от старой вишни. Его окружала густая поросль с ногтевидными листочками, словно склеенными по бокам.

— Она могла выйти замуж, поменять фамилию, перекрасить волосы, — пробормотал Виталий. — И тогда ее не найдешь…

Аборигенша примостилась рядом, на бревне с давней побелкой.

— Да, замуж выскочить могла, девка она видная, — согласилась бабуля. — Таких густых белых волос я никогда не видела. Ну, чисто русалка. Знаешь, когда она из моря выходила, они ее как облепят покрывалом — ну, чисто русалка.

Виталий подскочил как ужаленный.

— Длинные белые волосы?

— Ну да, — кивнула старушка, дивясь его изумлению. — Маринка ими очень гордилась. У нее самой белоснежная грива что надо, как у ее матери, Машкиной бабки. Папашу Машкиного, правда, мельком видела, но тоже видный блондин. От двух красавцев только такая красавица и могла родиться.

Громов достал телефон из узких джинсов и, отыскав в галерее фотографию Маши, сделанную в одном из магазинов, сунул под нос бабуле:

— Это не она?

Старуха поправила очки, свалившиеся почти на верхнюю губу.

— Эта? Да ты с ума сошел! Это какая-то галка чернявая, волосы сосульками висят… Да ей до нашей Маши как до Луны пешком.

— Но вы все же приглядитесь, — настаивал детектив. — Маша могла перекрасить волосы. Не всем нравится всю жизнь быть блондинками.

— Я еще раз повторяю, если ты такой тупой, — пробурчала бабуля, — это не Мария. Я ее с рождения знаю. У этой черты лица как у дворняжки… Ну, неблагородные, что ли. Я сама не особо грамотная, красиво выражаться не умею. Но ты меня поймешь. У Машки лицо тонкое, породистое, будто дворянское. А у этой… По всему — шалава.

— И прежде вы никогда не видели эту девушку? — Виталий не убирал телефон, надеясь, что старушка вспомнит что-нибудь еще.

— Никогда, вот тебе крест! — Аборигенша неистово перекрестилась. — Да Машка с такими и не дружила никогда. Как ты мог подумать, что это дочь нашей Марины?

Она зло взглянула на детектива, словно он страшно провинился не только перед ней, но и перед всей семьей Марины Собченко. Виталий сунул телефон в карман и обхватил руками голову. В детстве он любил собирать пазлы, которые покупал ему отец. Ему нравилось наблюдать, как из маленьких квадратиков и других причудливых фигурок вдруг возникала, словно феникс из пепла, картина с могучим военным кораблем или густым еловым лесом и забавными мишками на стволе поваленной сосны.

Если пазл не складывался, мальчик не плакал, не звал родителей, а упорно искал нужную деталь, пока часть картины не представала перед ним во всей красе. Когда отец, заставая сына уставшим, с красным от напряжения лицом, спрашивал, почему он не позвал на помощь, Виталий неизменно отвечал, что нужная фигурка обязательно найдется, потому что ей некуда деваться, она просто затерялась среди других похожих фигур. Пазл должен сойтись, если что-то не напутали там, на заводе, где упаковывали игру.

Папа улыбался, хвалил его и говорил, что такая настойчивость обязательно пригодится Виталику в будущем.

И она пригодилась. Все преступления, которые ему доводилось расследовать, сразу разлетались на мириады кусочков, и эти кусочки предстояло складывать.

Ему, как в детстве, нравилось это занятие, но судьба распорядилась так, чтобы в полиции этим занимались другие. Но теперь жизнь снова дарила ему возможность сложить пазл. Пазл, от которого зависели многие жизни.

— Спасибо! — Он едва кивнул удивленной старушке, как вихрь, влетел в машину и помчался назад, в Белогорск.

Картина, складывавшаяся в голове, казалась ужасной. Кто-то — в данном случае черноволосая смуглая девушка и ее друзья, — узнал о том, что Марина Собченко родила дочь от Вадима Воронцова, человека довольно состоятельного, и решил назваться ее именем, чтобы войти в семью.

Поступок неизвестной объяснялся очень легко: она и ее дружки захотели получить долю в наследстве богатого человека. Но доля оказывалась не такая и большая, если разделить на всех. Дядя оставил пай в бизнесе даже ему, своему племяннику. И только если…

Громов дрогнул всем телом, машина вильнула, чуть не оказавшись на обочине, но он не остановился и, вытерев холодный пот, продолжал мчаться, не сбавляя скорости.

А мысль, ужасная мысль, волчком крутилась в голове: долю можно увеличить, если по очереди убрать всех наследников. Первым оказался Леонид. Вторым может оказаться… Стоп, почему вторым, а не второй? Легче устранить Светлану. Напугать ее до разрыва сердца… и не нужно никаких наркотиков, они могут вызвать подозрение, как в случае с Леонидом.

Да, все правильно, все встало на свои места. Все, кроме одного. Марии, или как ее там звали, и ее подельникам позарез нужно было зачем-то попасть в дедовский дом. И, как он понял из разговора, чем скорее, тем лучше. Виталий еще сильнее придавил педаль, хотя «Фольксваген» мчался на предельной для себя скорости. А мысль работала, как двигатель его старого друга.

Света нуждалась в помощи, и немедленной, однако им не следовало покидать дом. В нем что-то есть, и это что-то ни в коем случае не должно достаться преступникам.

Капли холодного пота заливали лицо, стекали в глаза, как дождевая вода по стеклу, и вызывали сильную резь, мешавшую вести машину.

Громов сунул руку в карман, чтобы достать платок, но вместо него вытащил скомканный лист бумаги. Мельком, чтобы избежать аварии, он взглянул на него и вздрогнул: это было старое письмо без адреса, из неподписанного конверта, лежавшее на чердаке в письмах деда.

Ругая себя последними словами за остановку — каждое промедление могло стоить жизни его сестре, — он все же свернул на обочину, уповая на то, что до сумерек домчится в Белогорск, и, развернув бумагу, стал читать.

Это письмо, почему-то не отправленное, действительно писал Сергей Лаврентьевич.

Вадим Сергеевич всегда называл почерк отца бисерным, а Виталий удивлялся его умению так выводить буквы. Каждая размером была чуть больше булавочной головки, круглая, но вполне понятная. Поэтому письма читались легко, слова не вызывали затруднений. И это, хотя и незаконченное, тоже читалось легко.

Обращаясь неизвестно к кому, даже без приветствия, дед писал, что его с кем-то путают, он знать не знает никакой Годлевской, Орлова, Петрова, Боголепова, Куропаткина и прочих перечисленных товарищей. И драгоценностей у него нет и никогда не было.

Да, так случилось, что после войны он служил именно в Краснодарском крае, в отделе НКВД, однако этих людей не допрашивал.

Сергей Лаврентьевич просил оставить в покое его и семью и лучше искать того, кто действительно приложил руку ко всем им известным событиям. Письмо было коротким — всего одна страничка. Впрочем, это и неудивительно. Иногда оправдания умещаются и в три предложения. Фразы деда поражали лаконичностью и твердостью. Этой бумаге хотелось верить, но поверили ли ей преступники?

Виталий наконец достал платок и вытер разгоряченное лицо.

Скорее всего, не поверили. Да, не поверили, потому что продолжили искать какие-то драгоценности в его доме. И из-за них убили его.

Да, гибель Сергея Лаврентьевича со смертью Леонида отошла на второй план, Воронцов-младший и слышать не хотел об убийстве отца. Однако убийство было — не сам же дед подпилил ступеньку лестницы.

Разумеется, это сделали преступники. Тогда, наверное, они залезли в дом, но ничего не нашли. Вероятно, их спугнули соседи — тетка Агафья и дед Порфирий.

Громов знал, как чутко наблюдают соседи за пустующими дачами. Кроме всего прочего, преступников не интересовал поверхностный осмотр дома. Он годился лишь на тот случай, если бы они знали, где хранятся ценности, ежели таковые вообще там имеются. Но коль это было им неизвестно, требовался хороший осмотр, профессиональный обыск. Обстоятельства не позволяли им провести нечто подобное.

Вот если бы Вадим Сергеевич впустил туда самозванку, у них бы все выгорело.

Домой, домой, скорее домой! Виталий снова надавил на педаль газа до упора, думая, что завтра утром сделает еще одну вещь.

В его квартире на расческе остались волосы этой самой Маши. Он еще раз пойдет в лабораторию, на этот раз, естественно, один, и заплатит за второй анализ ДНК.

Когда выяснится, что Маша никакая ему не сестра, он расскажет все Воронцову, и Вадим Сергеевич при помощи своей охраны постарается, чтобы в считаные часы ее вывезли из города.

Эх, лучше бы сделать это сегодня, но он уже не успеет.

Сегодня он все расскажет Свете, и ночью они постараются схватить незваную гостью, которая пытается выкурить их из домика.

Сумерки наступали, как назло, быстро, темным покрывалом ложились на землю, и Виталий начал беспокоиться. Послушалась ли Света его совета? Пригласила ли Тамару?

Ох уж эта нетрадиционная любовь. Что скажет отец, когда узнает, почему дочь отвергла самых завидных женихов города?

Нащупав телефон в бардачке, куда он бросил его для удобства, Громов отыскал телефон сестры и набрал ее.

Света откликнулась не сразу, заставив его пережить несколько неприятных минут, но все же откликнулась, и Виталий услышал музыку — тяжелый рок, который обожала его сестричка.

— Как дела? — поинтересовался он как можно непринужденнее. — Чем занимаемся?

Она фыркнула и ответила, чуть заикаясь:

— Он еще спрашивает! Сам посоветовал устроить вечеринку… Еще немного — и они разнесут дом по бревнышкам.

— Ты пила? — спросил Виталий, начиная раздражаться.

Светка и трезвая была непредсказуема, а уж пьяная…

— Совсем капельку, — просюсюкала девушка детским голосочком. Так пищат ряженые на праздниках. — Томка притащила бутылку джина. — Она хихикнула. — Вру. Она притащила не только бутылку джина, но и Макса, ну, нашего знакомого байкера, одного из тех, которых ты называл моими патлатыми дружками. А Макс, не оставшись в долгу, привел еще трех ребят. Виталечка, — заканючила Света, — мальчики перебрали. Они даже не залезут на своих коней. Можно оставить их до утра? Ты не переночуешь в своей квартире?

Громов вздохнул и взъерошил волосы.

Не дождавшись ответа, сестра снова запищала:

— Ну, солнце, ну пожалуйста. В противном случае их схватит ДПС или они врежутся в дерево.

— Ты рассказала им про барабашек в нашем доме? — буркнул детектив. — Хватит ли им храбрости остаться у тебя?

Светка хрюкнула:

— Милый мой братец, они допились до белочек. Если к ним присоединится еще и барабашка, они его не заметят.

Виталий сделал вид, что сдается, радуясь в душе.

На сегодняшний день это был лучший вариант. Преступники не сунутся в дом, где храпят шесть человек. Значит, операцию отложат до завтра. Это вполне устраивало Громова. Кстати, завтра к восьми он отправится в лабораторию.

— Будь по-твоему, — он притворно вздохнул, — только следи за приятелями. Сама знаешь, сколько домов сгорело, потому что их хозяева были в стельку пьяны.

— Мы с Тамарой в порядке, — заверила его Света и снова икнула. — Ну, может быть, не как стекло, но, во всяком случае, проследим, чтобы спичками и электричеством никто не баловался. Идет?

— Идет, — отозвался Громов. — Но учти: завтра утром я приеду делать ревизию.

— Завтра утром мальчики будут в норме, — заверила его сестра. — Вечером у них какие-то соревнования. Может быть, мы с Тамарой составим им компанию, если ты не будешь против. Ну, целую. До завтра.

Он не успел ответить ей — так быстро отключилась Света. Да, сегодня им повезло, Виталий даже не предвидел такого развития событий. Сегодня они оба могут спокойно спать ночью. А завтра…

А завтра расследование продолжится.

Пребывая в своих мыслях, он не заметил, как въехал в Белогорск и, сам не ожидая, минут через пятнадцать подрулил к больнице, где лежал Николай Вяликов.

Поднимаясь по ступенькам в отделение, Громов снова покрылся холодным потом и понял, что сюда его пригнала интуиция.

Картина из пазлов — его любимое занятие — потихоньку складывалась, он помнил слова отца, что лишних фигур не бывает, однако в его картине Вяликов как раз таки и являлся этой лишней фигурой.

Теперь Виталий почему-то не сомневался, что его друга сбил кто-то из компании Марии. Но вот зачем — на этот вопрос он не находил ответа. И все же ответ был…

А раз был, Вяликова могли снова попытаться убить.

Подумав об этом, он побежал на второй этаж, перепрыгивая через две ступени, и, оттолкнув медсестру, пытавшуюся преградить вход, влетел в палату друга и остановился как вкопанный.

Николай, по-прежнему закутанный в бинты, мирно лежал на кровати, а над ним склонился молодой врач в белом халате, маске и шапочке, готовясь сделать укол в вену.

Заметив Виталия, Вяликов улыбнулся, поприветствовал его, и доктор, резко обернувшись, чуть не уронил шприц.

— Что вы здесь делаете? — спросил он строгим голосом, сорвавшимся на последнем слове. — Время посещения уже прошло.

Громов не мог объяснить, что показалось ему подозрительным. Возможно, маска, возможно, испуганные глаза, возможно, сорвавшийся голос…

Он подскочил к доктору и сбил его с ног. Шприц, вылетев из рук в медицинских перчатках, покатился под кровать.

К удивлению Николая, врач не стал звать на помощь, он вскочил и со скоростью гепарда выбежал из палаты. Крикнув медсестре, чтобы вызвала охрану, Виталий помчался за ним, но не догнал. Коридоры больницы ветвились не хуже известных лабиринтов, и преступнику удалось скрыться.

— Что ты сделал? — спросил его Вяликов, когда детектив, красный, разгоряченный, вернулся в палату, где раздраженная медсестра что-то объясняла охраннику.

— Я только что спас тебе жизнь, — отозвался Громов и бессильно опустился на соседнюю пустовавшую койку. — Ты был прав. Тебя сбили не случайно. Я все тебе расскажу.

Медсестра орала, требуя объяснений, грозилась вызвать полицию. Из ее округлого рта брызги разлетались во все стороны, и детективу стоило большого труда ее успокоить.

— Насчет полиции вы совершенно правы, — Виталий сунул ей под нос удостоверение частного детектива, однако она в гневе не прочитала и буквы, впрочем, поверив, что перед ней полицейский.

— Если вы из полиции, что безобразничаете? — Тушь комьями висела на ее ресницах.

— Я не безобразничаю, а спасаю жизнь вашим пациентам, — отозвался Громов. — Вы давно работаете в этой больнице?

Медсестра поджала нижнюю губу:

— Пятнадцать лет.

— Вам знаком врач, который пытался сделать укол моему другу, находившемуся в беспомощном состоянии? — поинтересовался Виталий.

Она опустила голову, рыжая, неровно подстриженная челка резко контрастировала с черными, самонаведенными бровями. Одна из них была выше другой, и женщина почему-то напомнила Громову клоуна, только смеяться не хотелось.

— Как я могла узнать его? — зло процедила дама. — Он был в маске.

— Разве уколы делает врач, а не медсестра? — не отставал Виталий.

Женщина ничего не ответила, лишь нервно сжимала и разжимала кулаки.

— Думаю, ваш ответ мне не требуется, — махнул рукой Громов. — Конечно, не хочется верить, что вы играли в любовь с охранником, пока незнакомый мужчина пытался убить моего друга.

Она покраснела, налилась свекольным соком — от шеи до ушей.

— Что вы такое говорите?

— А, ладно, — фыркнул Виталий. — Идите к себе в сестринскую, а вас, — он бросил взгляд на охранника, такого же бордового, как и медсестра, — прошу посидеть здесь и взвести курок. Этого человека пытались убить дважды, третий раз у них может получиться. Не дайте им это сделать.

Охранник поспешил выйти, положив руку на кобуру. Впрочем, Громов не был уверен, что он выстрелит, если действительно понадобится это сделать.

— Вы тоже свободны, — обратился он к медсестре. — Я посижу с Николаем до приезда наших друзей.

Она вышла не пикнув, зло сверкнув зелеными глазами.

Вяликов приподнялся на подушках. Его серые глаза блестели:

— Ты серьезно? Тогда я вовсе не думал, что твоя просьба сделать анализ ДНК действительно привела к ДТП.

— А она привела, — кивнул Громов и положил руку на перевязанное плечо Вяликова — Слушай, я сейчас расскажу тебе все как на духу, а ты сам решай, прав я или нет.

— Тогда налей мне кефирчику и дай пирожок, — Николай кивнул на пакет, стоявший возле кровати.

Детектив с удовольствием выполнил его просьбу.

— Вот теперь я во всеоружии и готов слушать. — Вяликов надкусил пирожок, и на его лице появилось блаженное выражение. — Итак…

— Итак, все началось, когда мы с дядей решили разобрать в доме деда, — начал Виталий. — В старой коробке дядя Вадим нашел письмо от бывшей возлюбленной из Приморска. Она писала, что после его отъезда вскоре родила ребенка — девочку Машу. Им абсолютно ничего не нужно, но он должен знать, что у него есть еще одна дочь, а что делать дальше — решать только ему.

Лицо Николая выражало неподдельный интерес. Он даже положил на столик кусок пирожка:

— Да ты что? Твой дядя изменял своей жене?

— Слушай дальше, — продолжал Громов, не ответив. — Разумеется, Воронцов попросил меня отыскать Машу. Я в этом не сомневался. Даже если Леонид остался бы в живых, он все равно стал помогать своей внебрачной дочери. Кстати, смерть Леонида осталась для меня загадкой, и я прекратил расследование только потому, что на меня свалились другие проблемы.

— Так, так, — кивнул Николай. — Дальше.

— Кстати, чуть не упустил еще один факт, — спохватился Громов. — Помнишь, я приносил тебе опилки и просил сделать экспертизу? Все говорит о том, что и дед умер не своей смертью. Кто-то подпилил верхнюю ступеньку лесенки, и он упал вниз, когда полез чинить прохудившуюся крышу. — Николай ничего не сказал, лишь немного побледнел, а на щеках заходили желваки. — В общем, опустив подробности, скажу, что примчался в Приморск почти сразу после похорон Леонида и отыскал Машу, — пояснил Виталий. — Я привез девушку к Воронцову и решил сделать генетическую экспертизу — между прочим, на этом настаивала и сама Маша. Знаешь, она была так не похожа ни на свою мать, внешность которой описал мне дядя, ни на него, то есть отца, — не белокурая красавица, а какая-то черная галка. Но генетика, как известно, преподносит чудеса, поэтому я на этом особо не заморачивался, но ДНК Воронцова и его предполагаемой дочери повез к тебе. Мария знала об этом, и тебя сбила машина в тот момент, когда я подъезжал к зданию полиции.

Николай отхлебнул кефир:

— Но, как ты мне сказал во время прошлого посещения, экспертизу все же сделали, и Маша оказалась родной дочерью.

Виталий придвинулся к другу и взял его за обе забинтованные кисти.

— Вот поэтому я и хочу, чтобы ты помог мне найти ответ на мучающий меня вопрос: почему тебя сбили? Маша не могла подкупить все лаборатории города, я выбирал наугад. Однако она и ее криминальные дружки — да, да, не удивляйся, о них я узнал совершенно недавно, подслушав разговор Марии и какого-то высокого мужика, для которого тюрьма — явно не чужой дом, — каким-то образом хотят проникнуть в дом деда и найти какие-то драгоценности. То, что она никакая не дочь Воронцова, я теперь не сомневаюсь. Это подтвердила и соседка любовницы моего дяди, лишь взглянув на фотографию самозванки. Потом мне придется разобраться, где моя настоящая сестра.

Вяликов открыл рот, и тонкая белая струйка потекла на нижнюю губу.

— Драгоценности в доме твоего деда? Слушай, у меня голова пошла кругом. Внебрачная дочь, убийство брата и деда, ДТП со мной, криминальные дружки Марии… Еще и драгоценности… Это какой-то детектив в стиле Агаты Кристи.

Виталий опустил голову, и светлая прядь упала на лоб:

— Получается так. Кстати, я не рассказал тебе о еще одном письме — на этот раз написанном дедом и почему-то не отправленном. Он пытался кого-то убедить, что знать не знает ни о каких драгоценностях. Однако, судя по последним событиям, ему не поверили. Вот такие пирожки, — он покосился на недоеденное лакомство с капустой. — Коля, ты — единственное звено, которое не вписывается в сложенную мной картину. Давай подумаем вместе, почему лже-Мария не хотела, чтобы ты проводил экспертизу.

Вяликов потянулся рукой к голове, чтобы по привычке почесать затылок, но застонал и поморщился от боли:

— Зараза… Когда, черт возьми, я смогу скакать? — Он вздохнул: — Друг, ты задал мне непростой вопрос. Но давай рассуждать логически. Если ты уверен, что Маша не хотела, чтобы я проводил генетическую экспертизу, значит, у меня было или могло быть что-то такое, что могло повлиять на ее результат.

Громов фыркнул:

— Но у тебя было то же самое, что и в другой лаборатории, — два пакетика с генетическим материалом.

— Да, да, верно. — Вяликов напрягся. Глубокая колея прорезала его лоб, украшенный синяками и ссадинами. — Стоп, кажется, я догадался. Да, у меня была одна вещь, которая не находилась в пакетах. Ты сам-то не помнишь какая?

Виталий хрустнул пальцами, уже не ругая себя за привычку:

— Нет.

— Днями раньше ты принес мне длинный белый волос, — напомнил Николай. — Ну, тот, что отыскал в машине Леонида.

— Но при чем тут этот… — Детектив, подавившись слюной от волнения, оборвал себя на полуслове. — А ведь ты прав, Коля. Кроме этого волоса, другого у нас не было. Но почему этот волос так страшен для нее? Как она может быть с ним связана? Мария — натуральная брюнетка.

— Если все организовала эта, как ты ее называешь, криминальная группировка, — парировал Вяликов, — то волос может принадлежать кому-то из них. Что, если этот кто-то, в данном случае девушка, больная онкологией, уже привлекался и его ДНК имеется в какой-нибудь базе? В общем, даже если все не так, они явно боятся, что мы каким-то образом выйдем на блондинку, и всячески пытаются нам помешать.

Виталий закрыл лицо руками. Он почувствовал, как заболели глаза, наверное, от напряжения и волнения, будто какой-то хулиган швырнул в них песок.

— Что же делать, Коля?

— Ну-ка, постарайся приподнять меня, — попросил Вяликов, но, когда друг лишь потянул его за плечи, охнул и повалился на подушки. — Нужно провести экспертизу, — сказал он, тяжело дыша и морщась от боли. — Возьми волос этой лже-Марии, и мы сделаем новый анализ ДНК. Не знаю, как нам поможет волос блондинки, но чувствую, что обязательно поможет.

— Но тебе трудно встать! — Громов крепко сжал его ладони в знак благодарности. — Я не позволю тебе подниматься раньше времени. Это чревато последствиями. Подумай о своей семье, Коля.

Вяликов продолжал тяжело дышать, вытирая градом катившийся пот.

— Виталя, ты прав. Сегодня мне не встать с постели. Но мой стажер Григорий Епифанцев сделает все не хуже меня. Парень чертовски талантлив, он еще прославится, вот увидишь. Я позвоню ему, и вы договоритесь о встрече. Когда ты сможешь предоставить волос этой чертовки?

— Да минут через десять, — пообещал Громов. — Видишь ли, денек она обитала у меня, пользовалась некоторыми принадлежностями, в том числе и расческой. Я видел, что на ней осталось несколько волосков.

Вяликов вымученно улыбнулся:

— Отлично. Сейчас позвоню ему. Парень живет недалеко от больницы, всего в двух кварталах. Ты заедешь за ним, потом вы отправитесь на квартиру, возьмете расческу — и в лабораторию.

Громов кивнул:

— Да, так будет лучше всего.

— Тогда звоню. — Вяликов еле-еле дотянулся до смартфона и вскоре разговаривал с Григорием, молодым двадцатидвухлетним экспертом, бредившим работой в полиции.

Закончив разговор, он снова устало откинулся на подушки.

— Гриша будет ждать тебя на остановке. Ты сразу его узнаешь — такой высокий и тощий, подстриженный почти под ноль. Парень со своими тараканами в голове, что, впрочем, и свойственно всем талантливым людям.

— Коля, нужно вызвать полицию. — Виталий встал с койки с беспокойным чувством. — Негодяю удалось сбежать, и его дружки давно в курсе, что убийство провалилось. Медсестре и охраннику я не доверяю.

— Не волнуйся, — Вяликов опять набирал что-то на смартфоне. — Я приглашу наших оперов. Ты же знаешь, в полиции мне никто не может отказать — слишком часто обращаются со своими проблемами. — Он произнес всего несколько слов, просьба приехать звучала как приказ, потом положил телефон на стол с видом человека, выполнившего трудное поручение. — Сейчас примчатся Блохин и Майстренко.

Виталий улыбнулся, вспомнив качков-оперативников, против которых не мог устоять ни один преступник. Своими не очень честными и гуманными методами обращения с нарушителями они добивались раскрываемости преступлений, и он сам частенько прибегал к их помощи, когда был уверен в чьей-либо виновности.

— Ну, тогда я за тебя спокоен.

— Я сам за себя спокоен, — хихикнул Николай и прислушался.

Под окном припарковалась машина, и из нее вышли, судя по громким голосам, двое мужчин.

— Узнаю наших, — с улыбкой произнес Громов. — Майстренко орет в любом месте. Его трудно с кем-то спутать.

— Кто тут что сказал про Майстренко? — В палату ввалился здоровенный парень баскетбольного роста, лет тридцати пяти, с короткой стрижкой, с грубым бычьим лицом и кулачищами с голову годовалого теленка.

— Извини, Пашуня, само вырвалось, — покаянно отозвался Виталий.

— Тебе можно все, потому что я тебя люблю, — Павел с чувством пожал Громову руку, стараясь не причинить боль, но косточки все равно хрустнули.

— А где твой напарник Федя? — поинтересовался Вяликов.

— Отчитывает охранника за отвратительную работу, — пояснил Майстренко и плюхнулся на соседнюю пустую койку, издавшую жалобный визг. — Это надо же — нашего парня чуть не угрохали в больнице!

— Мне кажется, после этой беседы охраннику самому потребуется госпитализация, — констатировал Вяликов.

Павел уселся поудобнее, насколько позволяла кашлявшая и плакавшая койка.

— Ну, рассказывай, дружок, что с тобой приключилось.

— С ним приключилось все из-за меня, — вставил Громов. — Это долгая история, а мне нужно ехать.

— Ну, ты обращайся, если что. — Майстренко дружески подмигнул: — Ты хороший парень и прекрасный полицейский. Твой уход — самое настоящее недоразумение. Я надеюсь, все уладится и мы еще поработаем вместе.

— Посмотрим. — Виталию не хотелось говорить о том, что он никогда не простит свой уход начальству. Столько сделано, столько выполнено, а его выбросили, как ненужную вещь, из-за ребят, имевших хорошие связи. Да, после такого можно вернуться, но только при другом руководителе. С полковником Нечитайло он работать не будет. — Ну, бывайте, ребята, звоните.

— И ты позвони. — В глазах Вяликова загорелся интерес. — Буду ждать.

— Обязательно.

Выйдя в коридор, Громов с удовольствием увидел Блохина, такого же качка, как Майстренко, трясшего за ворот перепуганного до смерти охранника.

Впрочем, вскоре удовольствие сменилось грустью.

Неужели некоторые люди так и не научатся нормально работать на местах? Кто-то из них ссылается на маленькую зарплату. Но тогда брось работу и найди другую, а свое место оставь для того, кто захочет трудиться на нем добросовестно. Грустно, грустно…

Кажется, что-то вроде этого говорил Антон Павлович Чехов.

Быстро сбежав по лестнице, Громов уселся в машину и поехал по дороге к остановке, находившейся в двух кварталах. Он не сомневался, что стажер уже ждал его, беспокоясь, почему друга Вяликова так долго нет.

И действительно, у обочины маячила высокая худая фигура в широких брюках. В свете фонаря блестела почти лысая голова, и Виталий подумал, что у этого парня своеобразное представление о моде.

Он притормозил у тротуара, и Григорий, ничего не спрашивая, словно заранее зная, что за ним приедет «Фольксваген» (впрочем, может, так оно и было), залез на пассажирское сиденье рядом с Виталием и протянул ему худую голую руку, поросшую редкими рыжеватыми волосами:

— Григорий. А вы Виталий?

— Да. — Детектив крепко пожал ладонь эксперта. — Мне рекомендовали вас с самой хорошей стороны.

— Давайте без церемоний. — Лицо Григория поражало гладкой светлой кожей. Такая встречается у альбиносов, однако глаза парня были не красные, а обычные, серые с золотистыми крапинками. — Говори мне «ты», пожалуйста. Мы не работаем вместе, ты не мой начальник, я — не твой, и нечего играть в вежливость.

— Как пожелаешь, — отозвался Громов, удивленный его смелостью. — Тогда сразу к делу, дорогой Гриша. Ты ведь позволишь себя так называть?

Парень даже не усмехнулся. Его гладкое лицо приняло заинтересованное выражение:

— Я весь внимание.

— Сейчас мы отправимся ко мне на квартиру, и я возьму кое-какой материал, — пояснил Виталий. — А потом держим путь в твою лабораторию. Она действительно твоя на время отсутствия Николая?

Гриша кивнул без гордости:

— Действительно.

— Тогда перед тобой стоит простая задача, — продолжал детектив. — Нужно установить родство двух персон и посмотреть ДНК одной блондинки… Вяликов наверняка сказал тебе, где все это у него хранится.

— Конечно, — кивнул парень. — Поехали.

Виталию понравилась его деловитость. Он не любил болтунов, не считал их людьми дела, хотя и среди них попадались дельные люди. Гриша казался ему знающим экспертом, причем таким же дотошным, как и его наставник Вяликов. Хорошо, если он не ошибался!

В своей квартире Громов долго не задержался.

Расческа с клоком черных волос лежала на стиральной машине. Лже-Мария не отличалась аккуратностью и даже не убрала с расчески остатки своих косм.

Впрочем, сейчас он был ей благодарен. Если бы бедняжка знала, что ее материал потребуется еще раз! От дяди осталась зубная щетка. Как-то он оставался ночевать у Виталия… Полмесяца назад, когда Леонид устроил в доме вечеринку.

На всякий случай, даже не понимая зачем, детектив прихватил письмо Марины, хранившееся у него. Он так и не отдал его Вадиму, вернувшись из Приморска.

Когда молодые люди приехали в полицию, оба кивнули дежурному, немолодому капитану Виктору Корневу, обрадовавшемуся появлению Виталия.

— Здравствуй, дорогой! — Он с удовольствием протянул ему руку. — Какими судьбами? Уж не взыграла ли совесть у нашего начальника?

Громов поморщился:

— Может быть, и взыграла бы, если бы была. Но за ее отсутствием взыграть нечему. Нет, я у вас в гостях. Нужно сделать кое-какие анализы, касающиеся моей новой работы. Гриша любезно согласился мне помочь.

— В нашем отделе тебе поможет любой, — откликнулся Виктор. — Только позови. Ну, ладно, не буду донимать тебя расспросами. Обещай как-нибудь зайти и выпить с нами бутылочку хорошего вина.

— Обещаю. — Громов отвел глаза.

Виктор не знал, не понимал, как больно заходить ему в здание, где он проработал десять лет. Нет, если ему захочется посидеть с ребятами, он пригласит их в соседнее кафе.

— Ты идешь? — Виталий и не заметил, как отстал от верзилы Григория. Тот шагал, как дядя Степа, покрывая расстояния с неимоверной быстротой, и вскоре чуткий нос Громова уловил специфический запах лаборатории. Парень отпер дверь и пригласил детектива войти:

— Садись рядом со мной. Будешь вводить меня в курс дела, если понадобится. А пока давай свой генетический материал.

Виталий сунул ему волосы и щетку.

Гриша сложил их в пробирки, накапал какой-то жидкости и отставил в сторону.

— Постараюсь сделать быстрее, но денек это займет, — сказал он. — Теперь давай посмотрим файл с описанием генетического материала блондинки. Да, все в порядке, ее ДНК в целости и сохранности. На всякий случай сравню его с тем материалом, который ты мне предоставил. Так, на всякий пожарный.

Виталий вытащил из кармана письмо Марины и положил перед молодым экспертом:

— А что ты скажешь про это?

— А что ты хочешь знать? — вопросом на вопрос ответил парень и взял письмо в руки. — В институте я интересовался особенностями почерка и смело отвечаю, что это писала женщина.

— Для меня сие не секрет, — отозвался Виталий и почесал нос. — Можно еще что-либо из него выжать?

— Попробуем. — Григорий взял пузырек с какой-то прозрачной жидкостью, немного набрал в пипетку и капнул на строки, почти не расплывшиеся. — Когда вы получили это письмо? — поинтересовался он у детектива.

Виталий замялся:

— Видишь ли, тут такая история… Письмо получил дед, который не отдал его моему дяде, а оставил у себя, и оно пролежало в его старом доме лет десять.

Эксперт усмехнулся и покачал головой:

— Поверь мне, мой друг, ему нет десяти лет. Оно написано от силы месяц назад.

— Но чернила… — пытался возразить Громов, но Григорий предостерегающе поднял костлявую руку:

— Чернила искусственно состарены. Кто-то хорошо с ними поработал, кто-то, знавший, к кому обратиться за помощью.

Детектив почувствовал, как пересохло во рту. Его семью развели… Развели как самых последних лохов, кажется, так сейчас любят выражаться. А что, лохи и есть. Даже подлинность письма проверить не удосужились, правильно его из полиции турнули. Хоть бы, как у бывшего правоохранителя, какие-то сомнения зародились, так нет же — поверил дяде. А на деле оказалось: Марина Собченко не писала Вадиму Сергеевичу об их дочери. И он говорил, что это было не в ее характере.

Однако сейчас главным было другое. Дочь, дочь его дяди, его двоюродная сестра, действительно существовала, и кто-то сообщил об этом ее родному отцу. Григорий внимательно смотрел в лицо своего собеседника, которое то бледнело, то краснело, то покрывалось пятнами — от лиловых до фиолетовых.

— Это все, чем я могу тебе сегодня помочь, — проговорил он. — Слушай, поезжай домой. Завтра жду тебя к вечеру — раньше не получится.

— К вечеру так к вечеру. — Виталий раздумывал, что бы такое сказать Свете.

Сообщить ли ей всю правду и попросить снова пригласить Тамару и патлатых байкеров либо подождать результатов теста.

Сев в машину, он так и не принял решение и быстро поехал домой.

Оказавшись в квартире, он чихнул от накопившейся пыли, которую уже давно не вытирал, занятый другими делами, и, приняв душ, замертво упал на постель, забыв поужинать.

Виталий редко видел сны и радовался этому. Он боялся, что приснятся родители и он постоянно будет вспоминать то безоблачное время, когда в их семье еще не было смертей.

Однако сегодня ему приснилась мама. Она села возле него на постели, погладила курчавые волосы, провела по щеке рукой и грустно улыбнулась.

— Мне так тебя не хватает, — прошептал Громов и потянулся к женщине, но она исчезла, словно бесплотная тень.

Проснувшись, Виталий плеснул в стакан минеральную воду. Он предпочитал с газом, считая, что такая вода лучше утоляет жажду, но его дорогая сестричка оставила бутылку «Боржоми» открытой, и пришлось довольствоваться теплой солоноватой жидкостью.

— Мама, мамочка, ты же никогда не приходила ко мне, — Виталий взглянул на фотографию белокурой женщины в траурной рамке. — Что ты хотела мне сказать? О чем предупредить? — На эти вопросы не было ответа. Громов снова улегся, но сон долго не шел, и молодой человек задремал лишь под утро.

Глава 33 Станица Безымянная, 1945 год
Чтобы посетить Безымянную, Воронцову пришлось брать отгулы.

Полковник, начальник его отдела, не возражал, чтобы молодой перспективный подчиненный немного отдохнул, однако перед тем, как отпустить его, вызвал к себе.

— Садись, — Павел Степанович указал на стул с высокой спинкой. — Ты уже в курсе, что Курилин найден мертвым у себя в квартире?

Воронцов поймал пристальный взгляд и смело вернул его начальнику.

— Что бы я был за работник, если бы об этом не знал? — Он печально вздохнул: — Для всех нас это большая потеря, особенно для меня. Алексей Павлович многому меня научил.

— Вы были с ним как друзья, а не как начальник и подчиненный, — заметил полковник, все еще буравя его глазами. — Мы предполагаем, что это самоубийство. В кармане халата Курилина обнаружен коробок с ядом, вызывающим сердечный приступ. На коробке только его отпечатки. Следовательно, он сам… Ты, случаем, не в курсе, что подтолкнуло его к уходу из жизни?

— В тот день мы виделись с капитаном, разговаривали с ним. — Сергей наморщил лоб, изображая работу мысли. — Я обратил внимание на его подавленное состояние… Однако он ничего не сказал, а я не спросил. Теперь жалею об этом.

— Ну, жалеть-то об этом не нужно. — Полковник дернулся, и все его грузное тело заколыхалось вместе с двойным подбородком. — Курилин был довольно скрытным человеком. Что ж, может быть, время покажет, что заставило его принять яд.

— Возможно, — кивнул лейтенант. — Разрешите идти, товарищ полковник?

— Иди. — Павел Степанович потянулся к бумагам, и парень подумал, что Курилин, к сожалению, не заслужил особо теплых слов у своего начальства. Он не услышал обещаний о том, что они обязательно разберутся, накажут виновных… Никаких эпитафий. Наверное, капитану бы это не понравилось. Он успел вскочить в автобус, ехавший до Армавира, старый, разбитый, почти целый день скакавший по еще не отремонтированным дорогам, как раненый олень, но все-таки доставивший в старый город, переночевал в гостинице, а потом отправился на импровизированный рынок, где продуктов было гораздо меньше, чем самой разнообразной одежды и других вещей, даже собраний сочинений классиков. Он расспросил, есть ли продавцы из станицы Безымянной, и нанял одного, старичка лет семидесяти, в протертом до дыр полушубке, в котором, наверное, было нежарко даже летом, с повозкой, запряженной заморенной гнедой лошадью. Он запрыгнул на рыжую рогожу, служившую подстилкой, старик стеганул клячу, и она поплелась, еле таща скрипевшую повозку.

— В дороге заночевать придется, — буркнул возница. — Ты как, к холодам привычный? Чай, в лесу зябко будет.

— Привычный. — Сергей поежился, представляя ночевку.

Жаль, что он не взял с собой одеяло. Впрочем, зачем ему было брать одеяло?

— Тогда вперед. — Дедок еще раз стеганул кобылку, прикрикнув: — Давай, бедовая, — но она не ускорила шаг, и в голову Воронцова закралась мысль, что, возможно, одной ночевкой не обойдешься.

Машина, на которой они ехали в станицу с Курилиным, была не в пример быстроходнее и то плелась почти сутки.

— Зачем тебе наша станица? — поинтересовался старик. — Родственники чи еще что?

— Родственники, — уклончиво отозвался Воронцов. — Давно не виделись.

— Чего же к себе не пригласишь? — съехидничал возница. — Чай, в городе жизнь лучше.

— Это как сказать… — Сергей прилег, подложив руку под голову.

— Може, и за два дня доберемся, — пообещал дед. — Може, и раньше. Дорога покамест хорошая. Ты, милок, подремли, кобылка дорогу знает. Это я к тому, чтобы ты не пугался, если и меня езда утомит.

Тряска действительно укачивала, убаюкивала.

Воронцов, свернувшись калачиком на повозке, укрывшись рыжей рогожей, уснул, пробудившись только к вечеру. Дедок, хитро улыбнувшись, протянул ему краюху хлеба, посыпанную солью, и кусок розового сала:

— Чи проголодался? Пожуй.

Воронцов не стал отказываться. Плотные белые зубы вонзились в хлеб. Он радовался, что возница оказался не шибко разговорчивый.

Сергей не любил дорожные разговоры со случайными попутчиками. Делая вид, что любуется невысокими, немного кривыми березками, он напряженно размышлял. Скоро они приедут в станицу, он отыщет сокровище… и… и отдаст своему начальству, это ясно.

Но какую байку Сергей придумает? Как объяснит, откуда узнал про сокровища и почему не рассказал все сразу? Не поверил Курилину и решил сам все проверить?

Звучит неубедительно. Настолько неубедительно, что ему могут пришить убийство Алексея Павловича.

Что же сказать?

Воронцов размышлял до глубокой ночи и не находил ответа.

Когда старик, остановившись у шустрой речки и напоив лошадь, решил остаться здесь на ночлег, лейтенант заснул тревожным, беспокойным сном.

Неугомонный дед разбудил его засветло, и лошаденка снова поволокла повозку, и снова тяжелые мысли одолели молодого офицера и не покидали его до самой станицы. Он так ничего и не придумал, решив действовать по обстоятельствам.

— Какой дом тебе нужен, попутчик? — поинтересовался старик, моргая седыми ресницами.

— Семена Орлова, дедушка, — ответил Воронцов, отводя глаза.

— Героя, значит, нашего, командира партизанского отряда, — рассудил возница. — Родители его там сейчас с невесткой и внучатами живут. Они, что ль, твои родственники?

Его любопытство начинало действовать на нервы.

— Приставучий ты, дед, — буркнул Воронцов. — Все тебе расскажи. Знакомые это мои, доволен?

Старик растерялся и замахал рукой:

— Извини, милок, коли обидел. Вон их дом, угловой. Мне налево надо, к председателю колхоза. Ты уж до Орловых сам дошагай.

Поблагодарив старика, Воронцов взял чемоданчик, в котором вез мешки для драгоценностей, и, пройдя метров десять, остановился перед добротным домом в четыре окна.

На пеньке возле дома сидел пожилой мужчина, чуть моложе возницы. Густые седые волосы слегка курчавились, глаза печально смотрели из-под нависших бровей. В складках морщины застыла слеза, которую он почему-то не смахивал. «Сына, наверное, вспомнил», — подумал Сергей и приветливо улыбнулся старику:

— День добрый, хозяин.

— Добрый, — отозвался Орлов. — Ты кто будешь?

— Вот мои документы, — Воронцов показал ему удостоверение. — Я сотрудник НКВД лейтенант Воронцов. Мое начальство командировало меня в Безымянную, чтобы забрать мешок, который некая гражданка Годлевская спрятала у вас в погребе.

Старик широко раскрыл водянистые глаза:

— Гражданка Годлевская? У меня в погребе? А вы не ошиблись, часом? Дело в том, что я не знаю никакой Годлевской.

Сергей растерялся и покраснел:

— Может быть, к вам приходили от Боголепова и Куропаткина и просили сохранить один груз, очень ценный?

— Что ж, сам Богдан Боголепов приходил, отпираться не стану, — кивнул Орлов. — Только ничего прятать не просил. Обещал, что семьям погибших партизан выдадут деньги. Они с Куропаткиным поехали в город, чтобы обменять их на новые, да пропали.

Воронцов почувствовал, как кровь стынет в жилах. Значит, партизаны действительно обещали деньги семьям своих погибших товарищей! А они с Курилиным им не поверили…

— И все же, если позволите, я осмотрю погреб, — сказал Воронцов.

Отец Семена не возражал:

— А смотри. Мне скрывать нечего. Что найдешь ценного — забирай. А мне бы денежки не помешали.

Он провел Сергея в дом, слегка кивнул возившейся у печи пожилой усталой женщине и рывком открыл погреб.

— Погоди, сам сначала спущусь, тебе посвечу. — Кряхтя, старик стал спускаться по скрипучей лестнице, и вскоре послышался его голос: — Давай!

Сергей сбежал за ним.

В маленьком погребе хранились пара килограммов картошки, сморщенные яблоки прошлогоднего урожая и банок пять варенья.

— Раньше погреб ломился от продуктов, все гады-фрицы позабирали, — пожаловался старик. — Да ты, милок, не стесняйся, ищи, что надо.

Сергей засучил рукава и за полчаса перерыл все в погребе. Никакого следа сокровищ он не нашел.

— Дедуня, а дома Боголепова и Курочкина покажешь? — поинтересовался он.

— Отчего ж не показать? Покажу, — охотно отозвался старик. — Пойдем со мной. Чай, там тоже станешь ценности искать? Зря.

Какое-то шестое чувство подсказывало Сергею, что он прав. А виноват во всем негодяй Курилин, заподозривший в воровстве честных людей, которые были вынуждены себя оговорить, чтобы спасти семьи от расправы.

Однако он не отказался от поисков и, сопровождаемый удивленными и недовольными взглядами чад и домочадцев Боголепова и Куропаткина, пошарил в погребах их домов.

Наблюдая за тем, как он перебирал каждый клубень проросшей картошки, жена Боголепова, еще не старая женщина, сломленная недавно свалившимся горем, тихо спросила:

— А мне теперь деньги полагаются? Богдан тут другим обещал… Но нашей семье ведь тоже что-то причитается, правда?

— Правда, — тихо ответил Воронцов и поспешил выйти из дома. — Я все узнаю, и с вами свяжутся, — бросил он на прощание и побрел по проселочной дороге, спотыкаясь о каждый камень.

Оказавшись за станицей, он повалился лицом в выжженную солнцем траву и зарыдал без слез, сотрясаясь всем телом. Из-за призрачных драгоценностей погибло столько людей… И все зря… зря…

Подлец Курилин. Впрочем, он сам тоже подлец…

Сколько времени лежал лейтенант, давясь рыданиями, он не помнил.

Его подобрал возница, помоложе первого, и снова скрипучая телега повезла его сначала через бревенчатый мост над желтой речкой, потом по каменистой дороге, с обеих сторон окаймленной лесом, в Армавир.

Глава 34 Белогорск, наши дни
Проснувшись, Виталий вскочил с постели, по привычке собираясь куда-то бежать, но вовремя вспомнил, что его никто не ждет до вечера.

Солнечный луч, проникнув в квартиру через плотные шторы, поиграл на пыльной поверхности стола, высветил крошки на полу, и детектив решил, что нужно сделать уборку.

Он протянул руку к смартфону, радуясь тому, что на дисплее не высветились пропущенные вызовы.

Светка, наверное, еще спала в объятиях своей подруги, охраняемая патлатыми кавалерами, Мария, возможно, бодрствовала, придумывая новые и новые комбинации.

Мысль о лживой чернявой сучке не вызвала положительных эмоций, и Виталий успокоил себя лишь тем, что ей недолго осталось ходить на свободе, как и ее дружкам.

Когда анализ ДНК покажет, что она им не родственница (а в этом он не сомневался), Громов тут же пойдет в полицию и напишет заявление.

Чернявая галка ответит за все: за ложь и за убийство его брата. Она наверняка принимала в этом участие.

Включив электрический чайник, детектив открыл холодильник и обрадовался, что в нем оставалось достаточно продуктов. Достаточно для яичницы с помидорами и домашней колбасой, которую он любил и прекрасно готовил.

Плохо отмытые темные пятна на белоснежной глянцевой поверхности плиты напомнили ему о лже-Марии, и, выругавшись нецензурными словами, молодой человек взял тряпку, окунул ее в моющую жидкость и стал яростно тереть поверхность, пока не смыл последнее напоминание о мошеннице.

К тому времени уже закипел чайник, и яичницу детектив делал второпях. Размякшие помидоры падали на сковороду большими кусками, источая жидкость, капавшую на пол, колбаса сильно зашипела и выстрелила ему в глаз.

Еще раз выругавшись, Виталий залил все яйцами и, не дождавшись полной готовности блюда, оторвав ломоть подсохшего хлеба, с жадностью начал есть. Опустошив сковороду, вытерев ее кусочком хлеба, он бросил ее в мойку, почувствовав слабость.

Нет, сегодня ни о какой уборке не может быть и речи. Пусть все кончится, тогда…

Виталий прошел в комнату, улегся на диван, взял в руки смартфон и набрал сестру.

Света отозвалась, словно яркая птичка: она пребывала в радужном настроении.

— Представляешь, — девушка тяжело дышала от волнения и глотала слова, — всем так понравился дедовский дом, что они выразили желание пожить здесь несколько дней. Виталя, миленький, правда, я могу их не выгонять? К тому же мальчики проявили небывалую тягу к труду. Представляешь, они помыли полы, смотались утром в магазин и на рынок и сейчас готовят мангал. На обед у нас будут копченые куриные крылышки. Хочешь — приезжай.

Громов молчал, не зная, что ей ответить. Патлатые друзья и эта непонятная Тамара вполне могли прописаться в доме на долгое время.

Как понял Виталий, они относились к той категории, которая живет будто отдельно от родителей, ну, совсем отдельно, не слушая их советы, редко давая о себе знать и совсем не беспокоясь о чувствах близких. По-хорошему, их следовало гнать в три шеи, но сейчас эти ребята были нужны, они, как рыцари, охраняли его сестру, сами того не подозревая, и Виталий выдавил как можно суровее:

— Ладно, только пусть не рассчитывают на долгое и счастливое житье. Еще денька два — не больше.

— Ой, да они и не рассчитывают, — обрадовалась Света. — Через два дня соревнования в Обнинске, и мы туда едем. Так что не парься. Я буду следить за тем, чтобы они вели себя прилично и не пугали тетку Агафью и деда Порфирия. — Она хихикнула. — Ник даже собирается помочь мне посадить сегодня помидоры…

— Этак они расплачиваются за жилье, — пробурчал Громов.

Девушка вздохнула:

— Ой, Виталя, какой ты правильный и какой скучный! Если у меня есть деньги, а у остальных нет, мне что, любоваться своим кошельком? И не думай, что они жадные. В нашей компании действует правило: у кого есть бабло, тот и угощает. Сегодня оно у меня.

— Твое бабло, — фыркнул Виталий. — Ладно, сестренка, надеюсь, благоразумие тебе не изменит. Отдыхайте, а я появлюсь завтра и посмотрю, не разгромили ли твои дружки дом.

— Давай, — обрадовалась Светлана. — Ждем.

Окончив разговор, Громов бросил телефон на стол и, взяв пульт, включил телевизор и стал яростно щелкать каналы.

Смотреть было нечего. Многочисленные ток-шоу с бесплатными анализами ДНК для бедолаг, которые предполагали, что в течение почти всей жизни воспитывали не своих детей, раздражали его, напоминая о визите в лабораторию. Наконец, бросив пульт, он крепко, как любимую девушку, обнял подушку и погрузился в сон.

Детектив проспал почти до вечера и, наверное, спал бы еще, если бы не звонок Григория.

— У меня для тебя новости, — выпалил парень резко, не поздоровавшись. — Жду в лаборатории.

— Да, деловые качества у него зашкаливают. — Виталий улыбнулся, прошел в ванную и умыл лицо холодной водой, чтобы оно выглядело менее помятым. Что ни говори, а долгое лежание дает о себе знать.

Потом облачился в черные джинсы, белую футболку — на улице, несмотря на склонявшееся солнце, стояла жара — и сел в «Фольксваген». Григорий ждал его на пороге, будто пытаясь защитить от посторонних глаз, однако это ему не удалось. Пришлось минут двадцать пообщаться с бывшими коллегами, слегка приврать о прекрасном заработке частного детектива, пообещать на днях накрыть стол, что, в общем, он и собирался сделать. И только после этого обещания Громов был отпущен в лабораторию.

Гриша сидел у компьютера, щелкая мышкой.

— Не знаю, с чего начать, — проговорил он. — Давай-ка сам задавай вопросы. Что тебя больше всего интересует?

— Последние материалы, — произнес Виталий с волнением.

— Они не родственники, — заявил парень и большим и указательным пальцами изобразил нечто, похожее на букву «О». — Ты понимаешь, что я хочу сказать — ноль процентов. — Он не ожидал, что Громов вздохнет с облегчением и смахнет капли пота с чуть подгоревшего носа:

— Ты не представляешь, как мне помог. Однако по твоему хитрому лицу вижу, что это не вся информация, верно?

Парень кивнул.

— Тогда перейдем к нашей блондинке. Так, так, где ее данные? — Его длинные пальцы с коротко стриженными ногтями забегали по клавишам. На экране что-то закрутилось, завертелось, и огромная цифра «99,9» высветилась на черном фоне белым узором. — Не знаю, обрадует ли тебя эта новость. — Гриша откинулся на стуле, заложив ногу на ногу, и стал похож на огромный вопросительный знак. — И здесь речь пойдет о твоем дяде. Так вот, он родственник этой блондинки, больной онкологией. С вероятностью 99,9 Вадим Сергеевич — ее отец.

Услышав это, Виталий побледнел и чуть не упал со стула, еле удержавшись на его хлипком сиденье.

— Ты ничего не путаешь? — заплетающимся голосом спросил он у эксперта. — Этого не может быть. Не может, понимаешь?

Григорий скривился, и на его гладком безволосом лице появилось обиженное выражение:

— Ну, друг, если ты мне не доверяешь, иди в любую другую лабораторию. Правда, я не понимаю одного: почему не может быть? В нашей жизни может быть все.

Громов махнул рукой:

— Разве я говорил, что не доверяю тебе? — Он запустил ладони в густые курчавые волосы. — Просто я не знаю, что делать, понимаешь? Нет, знаю. — Детектив по-деловому взглянул на эксперта. — Можешь дать мне бумаги с анализами? Перво-наперво мы выкинем самозванку из нашего дома, при помощи полиции, конечно. Надеюсь, она расскажет, где моя настоящая сестра.

Григорий пожал плечами. Из-под тонкой ткани рубашки выступили не мускулы, а косточки. Видимо, к спорту эксперт относится с прохладцей.

— Это уже ваше семейное дело, — равнодушно проговорил он. — Я свою работу выполнил.

— Конечно, выполнил, и на «отлично». — Виталий, будто кошка, перед глазами которой машут пакетиком «Вискаса», завороженно смотрел, как из принтера ползут заветные бумаги, потом схватил их и, с чувством пожав Григорию руку, помчался на улицу.

Прежде чем ехать к дяде, он хотел посвятить во все Свету, взять ее с собой, оставив для охраны дома патлатых байкеров и любвеобильную Тамару.

— Давай, дорогой, не подведи, — Громов похлопал по рулю, нажал педаль, и машина понеслась, словно услышала просьбу хозяина.

Дорога, на его счастье, была полупустой, и детектив добрался до дачного кооператива за полчаса. Дом деда он увидел еще издали и обрадовался: вроде бы никто не делал в нем капитального ремонта, однако он неизвестно почему повеселел, приобрел жилой вид.

Рядом с ним струился сероватый дымок, и Громов понял, что насчет крылышек Светка не обманула: дедовский мангал снова заработал на благо общества.

Подъехав к калитке, он ощутил аромат жареного мяса, чуть прикопченного дымком, и непроизвольно глотнул. В конце концов, напрасно он отказался от шашлыка.

Впрочем, еще не все потеряно. Можно перехватить пару крылышек перед дорогой к дяде. Калитка была распахнута, как будто с недавних пор здесь всегда радовались гостям.

Виталий все равно стукнул в нее пару раз для порядка, но сидевшие патлатые байкеры, колдовавшие над мясом, даже не обернулись.

— Плохо встречаете хозяина, ребята, — пожурил Громов, хлопнув обоих по обтянутым кожаными куртками спинам (и не жарко им было в такую погоду?).

Молодые люди — впрочем, судить об их возрасте было довольно трудно, так как обожженные солнцем лица кирпичного цвета заросли бородами, а лбы скрывались под банданами — зеленой и красной в крапинку, — разом обернулись и небрежно кивнули.

— Тебя зовут Виталий, нам Светка рассказывала, — промолвил один, раздувая угли. — Она не ждала тебя раньше обеда.

— А я решил приехать раньше, чтобы вы не слопали все крылышки, — парировал Громов. — Да вы не тушуйтесь, ребята, делайте свое дело. Мне бы с сестричкой пообщаться.

— Изгонять нас будешь? — поинтересовался второй, в зеленой бандане.

Детектив отметил про себя, что они похожи, как близнецы-братья: одинаковый цвет лица, одинаковые тусклые серые глаза, одного цвета бороды — светло-русые. Не зная имен, различать их можно только по банданам.

— Нет, изгонять не буду, — успокоил их Виталий. — Даже наоборот, предлагаю побыть здесь еще один день. Но с сестричкой все же хотелось бы встретиться.

— Они с Тамаркой в доме, салат режут, — вмешался в красной бандане. — Уже целый таз нарезали. Ничего, будет хорошая закуска.

Про выпивку он ничего не сказал, и Громов понял, что это не из деликатности. Вероятно, деньги у сестренки закончились, и если у ребят осталась пара бутылок — это прекрасно.

— Спасибо. — Громов прошел в комнату, поражаясь чистоте и аккуратности.

В его сестре проснулись качества, доселе не известные ни ее семье, ни ей самой. Наверное, они дремали где-то очень глубоко, и пробудиться им мешали домработницы.

Теперь же Света, оказавшись на свободе, наслаждалась ролью хозяйки. Девушка поняла самое главное в жизни — роль дома. Раньше это слово было для нее пустым звуком.

Да, трудно понять, какую роль он играет, тем, у которых всегда была крыша над головой. Они никогда не задумывались, что дом — это место, где зарождаются нравственные ценности человека, любовь к родителям и чувство ответственности за свои поступки.

Люди часто слышат поговорку: «Мой дом — моя крепость!», не всегда правильно понимая ее смысл. А смысл в том, что он, наш дом, не всегда имеет толстые стены и башни, но именно в нем мы чувствуем уют и тепло, опору и защиту. Виталий с удовольствием прошел в комнату, деревянные полы которой тщательно вымыли, а коврик вычистили.

Света и ее подруга, высокая рыжая каланча с короткой стрижкой и мужиковатыми чертами лица, обе в шортах и белых футболках, упоенно резали помидоры и огурцы.

— Прибавьте молодого чеснока — и цены салату не будет, — прокомментировал Громов.

Обе обернулись, как по команде, и от растерянности Тамара выронила нож.

— Виталя! — Света, отложив прибор, чтобы не поранить ни себя, ни брата, вытерла руки полотенцем и бросилась ему на шею. — Как хорошо, что ты поспел к столу! Кстати, знакомься, это Тамара, я тебе о ней рассказывала. Тамара, это мой любимый брат Виталя.

Тамара подошла к Громову, улыбнулась, показав большие лошадиные зубы с расщелиной между передними, и протянула руку:

— Очень приятно.

Детектив ответил рукопожатием, ощутив силу девицы. Он был готов поспорить, что в свободное время она посещала тренажерный зал, где усиленно накачивала мускулы.

— И мне приятно, — расшаркался молодой человек. — Тамарочка, я думаю, ты не обидишься, если я на пару минут украду у тебя сестричку? Видишь ли, нам предстоит недолгий семейный разговор.

— Ты хочешь выгнать моих друзей? — Лицо Светки покраснело, краснота проступила сквозь легкий загар. — Это приказал папаша? Пусть лучше занимается своей Машенькой!

Виталий усмехнулся:

— Света, у тебя нет ни капли чутья. Наверное, в этом наше самое большое различие. Нет, дорогуша, я приехал сюда не за этим. Напротив, пусть твои друзья погостят до своих соревнований. Речь пойдет не о них.

Девушка закусила губу:

— Тогда прости. Тамарочка, мы недолго побеседуем на втором этаже. Когда все будет готово, зовите нас. Хоть мой братец и сказал, что у меня нет чутья, но я могу определить, голодный он или сытый. Его тоже надо накормить.

Тамара снова показала лошадиные зубы и продолжила резать салат.

Виталий поднялся по вымытым до блеска ступеням на второй этаж. Постель была аккуратно заправлена, и это его порадовало. Значит, он не ошибся в способностях сестрички.

Света осторожно, словно боясь смять покрывало, присела на краешек кровати.

Громов примостился рядом на стул.

— Итак, я тебя слушаю. — Девушка, как послушная ученица, сложила руки на коленях.

— Света, то, что я тебе скажу, покажется чудовищным, но ты не должна паниковать, — начал Виталий.

Света побледнела:

— Что-то с папой?

— С ним, слава богу, все в порядке, — продолжал брат. — Дело в другом. Маша — не его дочь, она нам не сестра.

Девушка заморгала густыми белесыми ресницами, как ночная бабочка крыльями:

— Не сестра? Не дочь? Да что ты такое говоришь? А кто же она?

— Неизвестная особа, которая примазалась к нашей семье, — отозвался Громов.

Света покачала головой:

— Примазалась… Но ведь есть доказательства, что она наша родственница. Разве не ты сдавал материал на анализ ДНК? Разве он не подтвердил родство? А письмо этой самой Марины, любовницы отца?

— Это так, и все же Маша нам никто, — настаивал Виталий. — Вчера я сделал повторный анализ в лаборатории отделения полиции, где когда-то работал. Мы не родственники.

— Но почему так получилось? — недоумевала Света. — Какая-то из лабораторий ошиблась?

— Никто не ошибся, — Громов с досадой махнул рукой. — Это я проявил непростительную небрежность. Видишь ли, я не присутствовал в тот момент в комнате, когда Маша собирала в пакет свой генетический материал. Она могла подсунуть мне чужой. Теперь я понял, зачем так называемая сестрица навязала мне пакет молочного цвета — якобы туда можно сложить два пакетика с материалом. В противном случае я бы заметил, что девушка дала на экспертизу белый волос, хотя сама брюнетка.

— И что с того? — Света не хотела понять очевидное. Новость лишила ее способности рассуждать здраво. — Что из этого следует? Почему волос должен быть белым?

— А из этого следует, что у нас действительно есть сестра, дочь Вадима Сергеевича и Марины, натуральная блондинка. Каким-то образом Маша получила ее генетический материал и положила в пакет. — Виталий опустил голову. — Об этой девушке мне известно совсем немного: она больна онкологией и она была с Леонидом в его машине. На пассажирском сиденье его «Джипа» я обнаружил ее волос. Экспертиза показала, что это волос нашей сестры и дочери твоего папы.

Сложенные на коленях руки девушки задрожали, она до крови прикусила верхнюю губу.

— Я никогда не чувствовала ничего к этой Маше! — заявила Светлана. — Ничего, кроме отвращения и ненависти. — Она порывисто вскочила с кровати. — Виталик, дорогой, давай немедленно поедем к папе и расскажем ему эту новость. Он выгонит Машу, и у нас все станет по-прежнему. Эта дрянь намеренно разрушала нашу семью. Теперь все встанет на свои места.

— Я не возражаю, чем скорее это закончится, тем лучше. — Виталий еле поспевал за Светой, развившей небывалую скорость.

В чем была — в шортах, слегка запачканных томатным соком, в короткой, открывавшей живот футболке, — она пронеслась мимо бородатых друзей.

Удивленные такой прытью, они крикнули вдогонку:

— Ты куда?

— Ребята, — она обернулась, задыхаясь, — продолжайте. Если что — садитесь за стол без нас. Но, думаю, через час мы привезем сюда еще и отца. Так что постарайтесь на славу.

Бородатые закивали, всем видом показывая: она не пожалеет, что оставила их на хозяйстве.

Каланча Тамара показалась в окне и махнула подруге рукой.

Вряд ли Света видела ее жест, потому что уже сидела в машине и подгоняла брата:

— Давай быстрее, быстрее!

Как и полчаса назад, дорога была полупустой. Правда, в городе пришлось минут пять постоять в небольшой пробке, но после нее ничего не мешало продолжить путь.

Когда подъехали к дому Воронцова, девушка съежилась, будто тигрица, готовая к прыжку, потом распрямила плечи, хлопнула дверью и вышла к калитке.

Громов покорно следовал за сестрой. Она нажала код на двери, та распахнулась, гостеприимно приглашая во владения Воронцовых, и они пошли, пораженные неестественной тишиной.

Роскошный сад Вадима Сергеевича был брошен, таджики, трудившиеся в нем каждый день, почему-то сегодня покинули его. Создавалось такое впечатление, будто они разбегались в спешке, оставив на аллее шланг, из которого сочилась вода, бросив секаторы возле маленького фонтанчика, в котором плавали комья земли.

Света вздрогнула и посмотрела на брата. Детектив ощутил какое-то смутное беспокойство, но все же, отстранив сестру, решительно распахнул дверь дома.

Тишина, тяжелая, угнетающая, обрушилась на них, как Ниагарский водопад, мешая вдохнуть полной грудью, давя тяжестью.

— Вадим Сергеевич! — крикнул Виталий, но никто не отозвался, никто не поспешил навстречу со второго этажа.

— Папа! — истошно заорала Света. — Папа, где ты?

Она бросилась на кухню, из которой обычно доносились аппетитные запахи, надеясь увидеть Гулю. Но через секунду раздался ее громкий, леденящий душу вопль:

— Помогите!

Громов прыгнул следом, чуть не споткнулся о ступеньку на пороге и застыл как вкопанный.

Гуля лежала на полу, раскинув руки, на лице застыло удивленное выражение, рот чуть приоткрылся, словно она хотела что-то сказать перед смертью, широко раскрытые глаза смотрели в потолок невидящим взглядом. Из раны на лбу кровь уже не сочилась, она свернулась, и Громов понял, что домработницу убили несколько часов назад.

Неужели Мария и ее дружки опередили их?

— Я вызываю полицию! — Он вытащил из кармана смартфон, но, услышав шорох, замер, похолодев.

Со второго этажа спускалась Мария, одетая в хлопковое оранжевое платье. Черные редкие волосы были уложены в прическу, в ушах поблескивали бриллиантовые серьги. Губы, щедро сдобренные красной помадой, напоминавшей кровь, улыбались, глаза-черносливы источали холодный блеск.

— Не нужно никуда звонить, — сказала она спокойно, так спокойно, будто они находились в самой дружеской обстановке и не было никакого трупа в кухне. — Ребята, никуда звонить не нужно.

— Нужно, дорогая, — Виталий старался сохранить самообладание. — И я это сделаю. Только сначала ты скажешь, где Воронцов.

— Мой папочка? — Девушка усмехнулась, блеснув бриллиантами. — Он спит наверху. Не будем его будить.

— Ты сволочь! — Света бросилась к ней, сжав кулаки. — Он не твой отец. Виталий провел анализ ДНК. В первый раз ты подсунула чужой генетический материал. Может быть, поэтому ты убила Гулю, что она догадывалась о твоем мошенничестве? Виталя, звони скорее, по ней рыдает камера.

— Я же сказала: никуда звонить не надо. — Неожиданно в ее смуглой руке появился пистолет.

Виталий мимоходом подумал, что она вытащила его, как бывалый фокусник: в платье не было карманов. Где же девушка прятала его? Увидев оружие, Света попятилась:

— Ты ненормальная! — Она всхлипнула: — Где мой отец?

— Вы сами не даете мне сказать и слова, — усмехнулась Мария, играя пистолетом. — Ваш отец сейчас в коме, но пока может дышать самостоятельно. От вас зависит, дам ли я вам противоядие, то есть возможность спасти его. Если же вы откажетесь мне подчиняться, у него произойдет инсульт: сначала откажут ноги, а потом наступит паралич дыхательных органов. Если у вас мелькнули мысли, что полиция захочет расследовать его смерть, то напрасно. Через три часа лекарство распадется в крови, и любой эксперт скажет, что Воронцов скончался от естественных причин.

Света нервно сглотнула, и на длинной шее заходил кадык:

— Что нам нужно сделать? — спросила она, глотая слова в сильном волнении.

— Просто отказаться от наследства папаши, — просюсюкала Мария. — Согласитесь, в жизни должна быть хотя бы какая-то справедливость. Вы уже попользовались его богатством, дайте это сделать мне.

Девушка кивнула, тяжело дыша:

— Хорошо. Виталик, мы ведь подпишем все, что она хочет, правда?

Громов скривился, будто ему в рот сунули не дольку, а половину лимона:

— Ты ей веришь? Только мы это сделаем, она тут же убьет нас. Честно говоря, я вообще не понимаю, почему она сразу не отправила нас следом за Гулей: получить наследство таким образом значительно проще. Значит, в наших расписках кто-то нуждается. Что ж, подождем, поторгуемся. — Лицо Марии, еще недавно поражавшее спокойствием, исказилось злостью.

— Я не хочу крови, — проговорила она и дрожащей рукой направила на них пистолет. — Ваша домработница виновата сама. Она набросилась на меня, и я просто-напросто защищалась.

— Хорошо, пусть так. — Виталий потихоньку подходил к ней. — Откровенность за откровенность. Скажи, где наша настоящая сестра? С ней-то что вы сделали? И какие драгоценности спрятаны в старом доме?

Уголок рта лже-Марии задергался:

— Ваша сестра? Разве это не я?

— Ты прекрасно знаешь, что нет, — ответил Громов.

— Ни о какой вашей сестре я не знаю. — Мария описала пистолетом круг в воздухе. — А еще я не знаю ни о каких драгоценностях. О чем ты говоришь?

— Я подслушал твой разговор с приятелем, — признался Виталий. — Почему вы уверены, что драгоценности в дедовском доме? Он всегда категорически это отрицал.

Девушка замотала головой. Аккуратная прическа разлетелась вдребезги, как хрустальная ваза, и она снова походила на простую деревенскую девчонку, старавшуюся подражать красавицам из высшего общества. Как говорят, из грязи — в князи.

— Понятия не имею. Но мы теряем время, мои дорогие. Будем писать расписки?

— Виталик, давай, — умоляла его Света. — Там, наверху, умирает наш папа…

— Это не спасет ни нас, ни Вадима Сергеевича. — Громов вдруг неожиданно бросился вперед и вырвал пистолет из рук Марии.

Сильный удар — и она лежала на ступеньках.

— Вызывай полицию и «Скорую»! — крикнул он Свете, а сам, перешагивая через две ступеньки, помчался на второй этаж. Слабый, но твердый голос, раздавшийся будто ниоткуда, остановил его:

— Там нечего делать. Быстро крикни сестре, чтобы никого не вызывала.

Виталий будто врос в землю, увидев девушку в коротком белом халате, с белым тюрбаном на голове. Бледное лицо почти сливалось с тюрбаном, короткий халат не скрывал очень худые ноги с острыми коленками. Она напоминала привидение, и Громов невольно отступил назад.

Света, разглядев ее, опустила руку со смартфоном. В руках у незнакомки тоже был пистолет.

— Вы хотели видеть свою сестру, — усмехнулась она. — Что ж, давайте знакомиться, ребята. Это я. Настоящая Мария Собченко… Впрочем, какая разница, раз мы видимся в первый и последний раз.

— Вы нас убьете? — Светлана качнулась и упала бы на паркетный пол, если бы Виталий вовремя не подхватил ее.

— Осторожно, смартфон! — Голос Марии не менялся, он оставался таким же ровным и равнодушным, словно говорил не человек, а робот. — Нам он сейчас понадобится. Сестричка моя, звони своим приятелям, которые так вольготно расположились на даче вашего деда, ох, простите, и моего за компанию, и прикажи немедленно убираться. В противном случае мои друзья их перережут, как кур. В отличие от этой дуры, — девушка тронула ногой еще бесчувственное тело Маши (если это было ее настоящее имя), — кровь меня не пугает. Я медсестра, и мне часто приходилось с ней работать. Но лишнее кровопролитие не нужно никому. Так что поторопись, сестричка.

Света смотрела на нее как завороженная.

Наверное, так смотрит кролик на удава в последние мгновения своей жизни. Поднеся смартфон к уху, она быстро проговорила просьбу Марии и отключилась. Новая сестра выдавила что-то наподобие улыбки:

— Умница!

— Ты нас убьешь? — вставил Виталий, наблюдая ее манипуляции с оружием — лихо же она взводила курок, и где только научилась? — Но у меня тоже пистолет, и стреляю я быстрее.

Она крякнула, как утка, довольная сытной кормежкой.

— В вашем пистолете нет патронов. Машка Агапова, моя придурошная тезка, не умела обращаться с пистолетом, пришлось подстраховаться.

— Значит, убьешь, — повторил Громов, отбрасывая оружие, как ненужную игрушку.

— Разумеется, — спокойно отозвалась Собченко. — И эта дура к вам присоединится. Она мне тоже не нужна.

— Но она обещала… — прошептала Света, побледнев. — Она нам обещала…

— Поэтому я и появилась на сцене. — Девушка скривила тонкие губы: — Мне надоело слушать ее бред.

Маша номер два вдруг заворочалась на ступеньках и, сев, потерла глаза и ушибленную голову.

Увидев подельницу, державшую пистолет, она заморгала:

— Машенька, они обещали мне выполнять все наши действия. Может, не нужно убивать?

— Интересно, что ты предлагаешь с ними делать? — Сводная сестра помахала пистолетом.

— Они напишут расписки, что отказываются от наследства, мы их где-нибудь спрячем до лучших времен, а потом, получив деньги и найдя ценности, уедем, и нас никто не найдет, — умоляюще проговорила Агапова.

Собченко покачала головой. Виталию показалось, что тонкая беззащитная шея с синими жилками сейчас переломится.

— Только идиотка может предлагать такой план. — Белое лицо Марии чуть порозовело. — Чтобы получить все, наследница должна остаться одна. Это я — и другое не обсуждается.

— Но трупы… Куда мы денем трупы? — Глаза-черносливы расширились от ужаса. Сводная сестра хмыкнула:

— Мы закопаем их в ближайшем лесу, так, чтобы никто никогда не отыскал, — пояснила девушка. — Через полгода я вступлю в наследство, до этого продам ценности и наконец вылечусь. Вы не знаете, как страшно думать о том, что можешь умереть в любую минуту! — Теперь равнодушное выражение ее лица словно слизала собака, и на него будто надели маску злого сказочного существа — искривленный, искаженный рот, горящие глаза, подергивавшиеся, как у коня, ноздри тонкого бледного носа. — Как страшно, потому что у тебя нет такой безделицы для вас, как деньги. Врачи предлагают тебе сотни вариантов, а ты не можешь выбрать, все из-за проклятого бабла.

— Но отец вылечил бы тебя, — встряла Света. — Теперь, когда анализ ДНК наконец расставил все по своим местам, ты должна почувствовать себя частью нашей семьи. Мы согласны дать тебе на лечение столько, сколько надо. Хочешь, мы с братом напишем расписки — и все достанется тебе? Полиция ничего не узнает. Но ты тоже сделай то, что обещала твоя подруга, — верни нам живого отца.

— Она права, — поддержал сестру Громов. — Кстати, если в доме деда действительно много лет хранились какие-то ценности, забирай их себе. Судя по всему, они не принесли счастья ни деду, ни нашей семье. Только скажи — я сгораю от любопытства — что это за ценности?

— Если бы ваш дед был жив, он вспомнил бы, как приказал убить мою прабабку и еще нескольких человек, потому что они владели драгоценностями, стоившими немалых денег. Самое печальное, что моя прабабка и остальные отдали их ему, чтобы сохранить жизни своим близким, однако он расправился с ними.

— Я нашел письмо деда, которое он почему-то не отправил, — проговорил Виталий как можно мягче, чтобы эта ненормальная больная девица, пусть даже и его сестра, ненароком не выпалила из пистолета. — Он писал кому-то про драгоценности и уверял, что у него их нет.

— Он не отправил его потому, что не знал адреса, — объяснила Мария, крепче сжав оружие. — Правда, если бы Воронцов захотел, он отыскал бы родственников Годлевской. Моя бабушка одно время играла в театре и ездила с гастролями по стране. Однако он этого не сделал. — Но если… — Рот Марии скривился еще больше, ей надоедала вся болтовня.

Пистолет уперся в грудь Виталия, и он инстинктивно зажмурил глаза, надеясь, что она не промахнется и избавит его и Свету от лишних мучений, когда за спиной раздался громкий голос:

— Бросай оружие! — И Собченко стала разворачиваться. Громов схватил Свету за руку и толкнул под лестницу.

Раздался выстрел, что-то рухнуло на пол с таким грохотом, будто обвалился потолок.

— Громов, выходи! — раздался бас Майстренко, и вскоре громила заглянул под лестницу. — Теперь вам ничего не грозит.

Виталий вышел на середину комнаты.

По счастью, Майстренко умел стрелять, и Мария, не убитая, а раненная в ногу, корчилась на полу, обагряя паркет кровью. Маша Агапова сидела на лестнице, дрожа, будто от холода.

— Скажите спасибо каким-то парням, — пробасил оперативник. — Вроде друзьям твоей Светки. Она позвонила им, чтобы они срочно уезжали из дома и бросали все, и это показалось им подозрительным. На всякий случай они сделали звонок в отдел, где, как помнили, когда-то работал ее брат, то есть ты. Поначалу мы решили проверить дом твоего дяди — и не ошиблись. — Он кивнул на Машу и Марию: — Что это за дамочки? Почему эта бледная немочь хотела вас убить?

— Она наша сводная сестра, — теперь и Света выбралась из угла. — Захотела стать единственной наследницей. А это ее временная заместительница, лжесестра.

Оперативник потер покатый, как у первобытного человека, лоб. Он не отличался особой сообразительностью.

— Без ста граммов, я вижу, тут не разберешься, — констатировал Майстренко. — Правда, одно я понял: у вас вдруг прибавилось родни, пожелавшей прикарманить ваши денежки. А где же ваш папа?

Света взмахнула руками, издала вопль и помчалась на второй этаж.

— «Скорую»! — крикнул Виталий, когда оперативники уже надевали девушкам наручники. — И как можно скорее! И выбейте из нее формулу противоядия, иначе дядя умрет! Да, и еще пошли бригаду в Апрелевку. В доме моего деда тоже могут быть незваные гости!

«Скорая» приехала довольно быстро: голос Майстренко произвел впечатление. Вадима Сергеевича, безжизненного, просто бесчувственное тело, почти труп (слава богу, врач уверял, что он дышит), увезли сразу. Машина включила сигнализацию, информируя о том, что везет тяжелого больного.

Света поехала с ним, а Виталий отправился в дедовский дом на своей машине. Оперативники обещали, что обязательно пришлют подмогу, сами же повезли Собченко и Агапову в отдел.

Немного придя в себя от пережитых волнений, Маша Агапова разревелась и клятвенно уверяла, что ни при чем, что есть какая-то запись, хранившаяся в ее родном доме в Приморске, которая расставит все точки над «i», однако ее почти не слушали.

Проводив глазами «Скорую» и полицейскую машины, Громов в который раз за сегодняшний день запрыгнул в своего верного друга и помчался в Апрелевку.

Как назло, на перекрестке скопилось много машин из-за какой-то пустяковой аварии, но водители не разъезжались, ждали ГИББД, поэтому автомобили просачивались на свободную дорогу тоненькой струйкой.

Виталий выругался, от волнения несколько раз хрустнул пальцами и развил необычайную скорость, когда наконец удалось вырваться на свободу. Больше дорога не преподносила сюрпризы. Может быть, Бог услышал молитвы, которые посылал ему детектив.

Он понимал, что ребята его новой сестры — настоящие уголовники, для которых человек — мусор, а его жизнь — пустой, ничего не стоящий звук. Патлатые ребята не приходились ему родственниками, они даже не претендовали на это (наверное, и Тамара тоже), но он хотел поспеть вовремя, чтобы уголовники не причинили им вреда. И чутье не обмануло.

Когда он «пришвартовался» возле ветхого забора, вышел из машины и шагнул на участок, то с сожалением увидел дымящийся мангал, где догорали несчастные несъедобные обугленные куриные крылышки, раскиданный салат возле складного столика, поваленные стулья…

Ни парней, ни Тамары поблизости не было. Но и тишины, пугавшей, обволакивающей, тоже не было.

В доме слышалась какая-то возня, словно тысячи крыс повылезали из щелей и наслаждались брошенными амбарами с зерном, кладовыми и продуктами, оставленными хозяевами в спешке.

Крадучись, будто кошка, Громов пробрался на веранду и стал осторожно приоткрывать дверь. На его удивление, она открылась неожиданно резко, ударив его по лбу, перед глазами сверкнуло лезвие ножа, и хриплый голос прошептал:

— Если пикнешь…

Сильные руки втолкнули его в большую комнату. Порядок, наведенный Светой и Тамарой, разрушился непрошеными гостями.

Их было всего двое, но это не помешало связать трех здоровых патлатых парней, которые теперь корчились в углу, как кули с мукой. Тамара, бледная, дрожащая, свернулась клубочком на диване. Вероятно, преступники решили, что она не причинит им вреда, и оставили девушку на время в покое.

— Руки, — хрипел за спиной непрошеный гость.

Виталий машинально протянул руки, и верзила, которого он когда-то застал за беседой со своей лжесестрой, связал их так сильно, словно пытался остановить артериальное кровотечение. Потом верзила толкнул его на диван к Тамаре, будто не осознавшей, где она находится.

— Сиди молча, если не хочешь отправиться за дедом.

Стараясь устроиться поудобнее на старом диване, Виталий огляделся.

Встретившись взглядом с бородатыми парнями, которые отвели глаза, он прислушался к звукам, доносившимся со второго этажа. Казалось, кто-то разбирал потолок, простукивал стены. Откинувшись на спинку дивана, жалобно заскрипевшего старыми пружинами, детектив закрыл глаза.

— Потом они нас убьют, — послышался тихий голос Тамары. — Они не обещали, но я знаю… И ты тоже знаешь, верно? Они не позволят уйти свидетелям. Мы же побежим в полицию, а это им не нужно. Ты согласен со мной?

Виталий чувствовал: несмотря на вопросы-утверждения, Тамара ждет от него поддержки, и попытался ее успокоить:

— Подожди… Соберись с силами. Мы должны что-то придумать, чтобы их перехитрить. Скажи, что они вам говорили?

Девушка поежилась. Видимо, воспоминания были не из приятных.

— Они ворвались сюда, откуда ни возьмись, — жалобно проскулила она. — Ребята не были готовы к такой встрече. Этим двоим удалось вырубить, а потом связать их. Мне приказали сидеть тихо. Я попыталась сбежать, но высокий выстрелил мне вслед, давая понять, что держит ситуацию под контролем. Пришлось вернуться. — Она тихо заплакала, но продолжала говорить сквозь рыдания: — Они ищут какие-то драгоценности. Они сказали, что твой дед спрятал их в этом доме. Это правда?

— Не знаю, — вздохнул Виталий. — Впервые я услышал об этом от преступников совсем недавно. Мой дядя, Светкин отец, никогда не говорил ни о каких сокровищах. За две недели до всех событий мы с ним убирались в доме, и Вадим Сергеевич ни словом не обмолвился, что здесь могут быть спрятаны драгоценности.

— Жаль, — Тамара снова всхлипнула. — Может быть, знай ты, где они находятся…

— Мы бы умерли быстрее, — продолжил за нее Громов. — Моли Бога, чтобы эти уркаганы здесь подзадержались. Как только в их грязные руки попадет шкатулка или еще какой-нибудь футляр, где спрятаны ценности, они тут же убьют нас.

— Господи! — Тамара сжала кулачки.

— А я помолюсь о том, чтобы поскорее приехали мои коллеги, — шепнул Виталий. — Они знают, что я их жду.

— Так где же они? — Тамара хотела еще что-то добавить, но снова съежилась, увидев, как один из бандитов спускается по лестнице.

Лезвие ножа сверкнуло в лучах заходящего солнца.

«Нашел или нет?» — мелькнуло в голове Громова.

Равнодушное грубое лицо бандита ничего не выражало. Он присел на пластмассовый стул, рядом с диваном, поигрывая оружием.

— Парень, мы у тебя загостились. — Его голос хрипел, как старый граммофон. — Нам пора. Нас ждут неизведанные дали.

— А я вас и не держу, — буркнул Виталий. — Катитесь колбасой из моего дома.

Верзила усмехнулся, показав гнилые зубы. Наверное, в тюрьме, где он коротал время, был плохой стоматолог. Если вообще был.

— Если мы отсюда уйдем, то только с цацками, — заверил он. — Машка сказала, что они спрятаны в доме. Ты нас очень обяжешь, если подскажешь, где конкретно их искать.

— Ты идиот, — хмыкнул Виталий. — Выходит, мы с дядей знали про ценности, но до сих пор не взяли их? Напряги то, что у тебя осталось на месте мозгов… Их бы давно здесь не было. Дед никогда не рассказывал нам о них. Неужели он собирался унести эту тайну в могилу? Вряд ли. Он любил сына и внуков и наверняка желал им обеспеченного будущего. Почему же тогда ничего не сказал про цацки? Ответ очевиден: их не было. Никогда не было, понимаешь? Интересно, почему Мария решила, что они здесь? Ей сказал человек, который видел, как дед прятал их в доме? В таком случае лучше поговорить с ним. — Верзила тупо смотрел на Виталия, словно не верил своим ушам.

Детектив разложил все по полочкам, и не видеть логики в его словах мог только дурак. Бандит почесал редеющий затылок, шумно высморкался на пол и произнес:

— Но Машка рассказывала, что твой дед все отнял у ее прабабки и у тех, кто владел хотя бы одной ценностью из черного чемодана, а потом организовал убийство трех человек, которые много знали. Следовательно, сокровища у него, и они могут быть спрятаны только здесь, потому что проклятый энкавэдист сам строил себе жилище и никого сюда не пускал.

— Не любил гостей, — поправил его Виталий и улыбнулся. — Слушай, хочешь — верь, хочешь — нет, но я никогда не слыхал о черном чемодане. Может, введешь в курс? Мне станет понятно, что вы ищете.

Уркаган снова высморкался, растер комок слизи грязным ботинком и пробубнил:

— Когда на Крым наступали немцы, сотрудники Керченского музея вывезли сокровища, самые ценные из которых когда-то принадлежали древним готам, в черном чемодане. Я не особо слушал эту историю, меня интересовали цацки. Потом чемодан попал к партизанам. Существует версия, что начальство партизан разграбило его. Когда их окружили немцы, командир погиб в бою, а комиссар отдал сокровища своей любовнице Годлевской, прабабке Собченко, и той удалось выйти из окружения. Потом, после войны, всех оставшихся в живых и имевших какое-то отношение к пропаже сокровищ, вызвали в НКВД. Твой дед был слишком молод, но ему поручили заняться этим делом. Что они со своим начальником написали в отчете, я не знаю, но уверен, что они решили присвоить сокровища, пообещав отпустить всех и закрыть дело. Да, они отпустили свидетелей в обмен на драгоценности и молчание, задумав в скором времени расправиться с ними. Твой старик не предусмотрел — тогда не предусмотрел, — что Годлевская и ее приятели могли рассказать об этом своим близким. Так оно и случилось. Годлевская открыла тайну своей дочери, бабке Марии. А потом свидетели погибли…

Громов кивнул с пониманием:

— Значит, дочь Годлевской и раскрутила дело.

Верзила пожал широченными плечами:

— А вот это мне неведомо. Знаю, что мы просто исполнители, которые получат свою долю и которым хорошо заплатят. У Машки нет денег, чтобы взять на себя все расходы. Думаю, тут замешаны другие родственники бывших партизан. Впрочем, мне на это глубоко наплевать. — Его рот оскалился, как у хищного зверя.

Что-то человеческое, на миг промелькнувшее на его лице, когда он рассказывал о сокровищах, исчезло. Перед Виталием снова сидел уголовник, прошедший огонь, воду и медные трубы.

— Слушай, парень, а ведь я с тобой заговорился, — будто спохватился он. — И, вполне возможно, ты водишь меня за нос.

— А вот мы сейчас это и проверим. — Другой уркаган, пониже ростом и поплотнее, тоже в наколках, спускался со второго этажа. — Что, если мы немножечко попытаем его? Немножечко — это отрежем сначала ухо, потом кончик носа, потом отрубим палец. Говорят, при таких пытках человек испытывает страшную боль и молит, чтобы его скорее убили. Мы пойдем бедняге навстречу только тогда, когда выведаем, где, по его мнению, дед мог спрятать сокровища.

— А может, того, он прав и их в доме нет? — попытался возразить громила. — Разве отец не сказал бы сыну о том, какое наследство его ждет?

— Марина, мать Машки, и сама Машка утверждали, что в последние годы жизни Воронцов страдал маразмом, — отозвался крепыш. — Он, как Кощей, чах над златом, но не собирался ни с кем делиться, даже со своими родственниками. Маразматикам все равно: сгорел бы его дом — он и тут бы не проговорился.

Высокий снова почесал затылок:

— А ведь верно…

Крепыш достал из кармана секач.

Тамара взвизгнула и отвернулась.

— Тобой, девочка, мы займемся позже. — Низенький пощелкал секачом над ухом Виталия. — Давай, парень, вспоминай, ты же сыщик, дед наверняка проговаривался, только ты не придавал этому значение.

Виталий внутренне сжался, собираясь с мыслями. Его удивляло и беспокоило, что бригада, которую он ждал довольно давно, до сих пор не ехала. Может быть, Майстренко, отведя на допрос его так называемых сестричек, забыл про загородный дом?

— Ничего не мешает разобрать дом по бревнышку, — процедил он. — Вы не поверите, но я много думал над этим, и у меня нет никаких версий. Если бы я искал цацки, то делал бы то же самое, что и вы: прошерстил бы подвал и чердак, простукал стены. Никто не мешает вам взять топор и рубить стены в любом месте.

Бандиты переглянулись.

— Это опасно, — решил верзила. — Соседи услышат и вызовут полицию.

— А она и так здесь! — раздался бас Майстренко, и Виталий, увидев опера, готов был не расцеловать в благодарность за спасение, а убить за промедление, которое могло стоить ему жизни.

Его помощники, молодые опера, незнакомые Громову, быстро скрутили крепыша и верзилу и обули в наручники.

Майстренко, достав ножик, разрезал веревки на затекших руках бывшего коллеги, а потом освободил патлатых парней. Те пребывали в состоянии шока, словно не понимая, что вокруг происходит. Опера похлопали их по плечам:

— Ребята, все кончилось, вы свободны как ветер. Садитесь на свои байки и катите отсюда подальше.

— Ты задержался, — сказал Виталий Майстренко. — Они уже хотели резать меня на кусочки.

— Извини, — коротко ответил оперативник. — Мы попали в такую пробку, из которой так и не выбрались. Пришлось ехать окольными путями, проселочными дорогами, а это заняло время. Но самое главное — мы успели, так что не держи зла.

На негнущихся ногах Громов приподнялся и сделал несколько шагов. Его удивило, что Тамара не последовала ни за байкерами, ни за ним, а продолжала сидеть на диване, будто приклеившись к нему.

— Тамара, ты тоже свободна. — Детектив подошел к ней и взял за руку. — Поехали с нами. Если тебе не требуется медицинская помощь, я попрошу ребят, чтобы отвезли тебя домой.

— К Свете, — прошептала девушка. — Мне нужно к Свете. Я только что звонила ей. Ей сейчас тяжело, у нее умирает отец. Я должна поддержать ее.

— Как Вадим Сергеевич? — спросил Виталий у оперативника.

Тот пожал плечами:

— Извини, выяснять еще и это не было времени.

— Тамара, поехали со мной, — предложил Громов и снова потянул ее за руку. — Мы отправимся в больницу. Света наверняка там. Я ее знаю. Она будет сидеть до тех пор, пока отец не очнется.

Он вздрогнул, стараясь скрыть свое состояние, потому что в голове мелькнула мысль, что его дядя может никогда не прийти в себя. Что за лекарство ввела ему Мария?

Судя по всему, она разбирается в препаратах. И есть ли противодействие этому лекарству? А если есть, можно ли спасти Вадима Сергеевича? Все же прошло немало времени, прежде чем его увезли в больницу. Тамара медленно поднялась и, как покорная собака, поплелась за Виталием.

— Будем надеяться на лучшее, — шептал он, садясь в машину. — Господи, помоги моему дяде! За всю свою жизнь он сделал только один плохой поступок и уже с лихвой наказан за него. Господи, помоги!

— Я знаю молитвы, — тихо произнесла Тамара.

— Читай! — приказал ей Громов, и машина, взревев, сорвалась с места.

Виталий прекрасно знал характер Светы, чтобы ошибаться в своих предположениях. Его сестра, бледная, как говорится, «краше в гроб кладут», сидела возле отделения реанимации, безучастная ко всему на свете.

Увидев Виталия, она слегка повернула голову и прошептала:

— Пока без сознания. В коме. Врачи ничего не обещают.

— Они определили, какое лекарство ввела ему Агапова? — спросил Громов, похолодев. Света кивнула:

— Да, Маша показала ампулу. Но все дело в том, что она травила его с самого первого дня, как появилась в нашем доме. Такой договор был у них с Собченко. Оперативники нашли какую-то запись, где все об этом сказано: — Она положила ему на запястье свою ледяную ладошку: — Виталик, ты поезжай домой, а я останусь здесь с Тамарой. Сегодняшний день я проведу с отцом, и не смей меня отговаривать. Когда я почувствую, что валюсь с ног, ты меня сменишь, хорошо?

Брат не возражал, хотя при мысли о том, что он будет находиться далеко, а родной дядя, который столько для него сделал, умирает в холодной реанимации, сжималось сердце.

— Поезжай.

Света на секунду прижалась к его груди.

— Я верю, что папа поправится. Вот увидишь, он выкарабкается.

Ее уверенность передалась и Громову, и он, буркнув: «Звони, если что», — поплелся по пахнувшему хлоркой больничному коридору.

Хлорка будто пропитывала мозг, колола глаза, и Виталий думал, что выступившие на ресницах слезы вовсе не от проказ хлорки, а от его невеселых дум.

Нет, домой он сейчас не поедет — одному там тоскливо. Он будет не находить себе места, дожидаясь Светкиного звонка. Лучше отправиться к бывшим коллегам в отдел, расспросить, как продвигаются дела.

Теперь Громов не сомневался, что полицейские наконец-то откроют уголовное дело не только по убийству его брата Леонида, но и по убийству деда.

Спустившись со ступенек, он сел в автомобиль и направился к отделу.

Дежурный, рыжий веснушчатый капитан Петя Дурицкий, встретил его широкой улыбкой, открывавшей недостаток передних зубов, которые он собирался вставить уже несколько лет, но не мог, как сам выражался, по семейным обстоятельствам, и протянул широченную ладонь:

— Какими судьбами, Витас?

Громов почувствовал тепло на душе: половина отдела называла его псевдонимом певца.

— Петя, не могу сказать, что прекрасно, но в уголовном плане лучше, чем вчера, — усмехнулся он, хотя ему совсем не хотелось смеяться. — Ты слышал, что произошло в доме моего дяди?

— Не только дяди, но и деда, насколько я успел заметить, — отозвался капитан. — Помню, как Вадим Сергеевич просил открыть дело по поводу убийства сына, ты тоже доказывал, что брат никогда не принимал наркотики, но разве против начальства попрешь?

Виталий вздохнул:

— Знаешь, Петюнчик, я никогда в своей жизни не писал кляузных писем, — проговорил он, — считал, что это не мой метод. Но теперь, кажется, изменю своему принципу. Зря я проявил гордость и не доложил вышестоящим органам, как предлагал сделать дядя, почему меня турнули из отдела, кто и почему прошел аттестацию. Видишь ли, я уже представлял себя известным частным детективом… Но мечта так и осталась мечтой, позднее я понял, что мое место — здесь и что из-за моего ухода, молчаливого, трусливого, в городе прибавилось преступлений, которые не раскрываются.

— Это ты верно заметил. — Веселый капитан помрачнел, и веснушки резче выделились на его лице. — Однако хотя бы чем-то тебя порадую: делом занялся Гриша Старостин. Ты знаешь, он следователь дотошный. Уже позаботился о том, чтобы наши коллеги из Приморска отыскали какую-то флешку, где был записан важный разговор, и переслали файл к нам. Иди к нему, он обо всем расскажет в подробностях.

Громов улыбнулся про себя. Ему было приятно слышать эти слова. Коллеги, настоящие коллеги, а вовсе не те, которые нацепили на себя полицейскую форму и волей-неволей парились с ним в одном отделе, ничего не оставили без внимания. Бодрым шагом он двинулся в кабинет следователя. Гриша Старостин, мужичок лет сорока, невысокого роста, с уже намечающейся лысиной в редких мышиных волосах, был заядлым курильщиком, настолько заядлым, что каждая вещь в его кабинете намертво пропиталась табачным дымом.

Гриша непрестанно дымил как паровоз, и дым, серым облачком вырываясь из всех щелей его кабинета, расползался по коридору, напрягая пропагандистов здорового образа жизни.

Табачный дым и сигарета были его фирменными знаками, по ним можно было вычислить, где Гриша — в отделе или на выезде.

Присутствие коллеги Виталий почувствовал, находясь еще на первом этаже. Едкий запах полз, как змея, осваивая все углы и закоулки, и Громов, вздохнув, постучался в обшарпанную дверь.

— Кого еще там? — услышал он знакомый хриплый голос курильщика и через секунду уже сжимал друга в объятиях.

— Вот не поверишь, — Старостин улыбался, показывая желтые от табака зубы, — только о тебе думал. Знал, что ты приедешь — к гадалке не ходи. В общем, в деле вашей семьи почти поставлена точка. Сегодня я допрашивал Марию Собченко, ну, твою лжесестричку. Сводную сестричку допросить пока не дали: у нее хотя и незначительная, но все же потеря крови, которая при лейкемии весьма нежелательна, сейчас она под капельницами, по иронии судьбы, в той же больнице, где лежит твой дядя. Кстати, как он?

— Плохо, — помрачнел Громов. — В коме.

Старостин подошел к окну и задумчиво посмотрел на начавшее темнеть небо.

— Самое лучшее, — заметил он, — не думать о плохом. Говорят, мысли материализуются, и я в это верю. Твой дядя — сильный человек, он обязательно выкарабкается.

— Хотелось бы верить, — вздохнул детектив. — Ладно, давай сменим тему. Расскажи, что удалось нарыть.

— Твоей настоящей сестре Марии для осуществления преступных замыслов — не буду повторяться, знаешь каких — потребовались люди, — начал Старостин. — В Приморске ее познакомили с двумя уголовниками, привлеченными обещанием хорошего куша, если дело выгорит, а дуру и бездельницу Агапову она отыскала по Интернету. Вконец скатившаяся девушка продавала почку. Так они и познакомились, встретились, и между ними состоялся весьма любопытный разговор. Кстати, ты можешь послушать оригинал. — Он минуту колдовал с компьютером, отыскивая нужный файл, вывел изображение на полный экран, и Виталий увидел Марию, выглядевшую так, будто она несколько дней не ела, а только пила, причем не воду, и ночевала неизвестно где, и уверенную в себе сводную сестру, с длинными белыми густыми волосами, еще не выпавшими после химиотерапии.

— Итак, ты должна будешь убить моего брата Леонида, но только так, чтобы это выглядело как идеальное убийство, — вещала Собченко, и ее бледное, без кровинки, лицо оставалось равнодушным, — потом уговорить родственников сдать анализ ДНК, чтобы умерить их пыл, — я думаю, моя сестра воспротивится появлению еще одной дочери Воронцова всеми фибрами души, а когда он покажет, что ты родная кровь, постараться рассорить оставшихся в живых — с ними легче будет справиться. Свету и Виталия я предоставлю своим ребятам, ты же займешься моим папашей, который, чувствуя вину, ни в чем тебе не откажет. Каждый день ты будешь должна подмешивать ему в чай или кофе — черт его знает, что он любит, — вот это лекарство, — она сунула ей в руки какую-то упаковку. Через пару недель он умрет от инсульта, и вскрытие ничего не покажет, лекарство растворится через час после приема. Так что не вызывай сразу «Скорую», подожди чуток. Когда все Воронцовы подохнут, мы станем наследниками и разделим богатство через полгода. Ты довольствуешься одной четвертой доли.

Маша скривилась:

— Почему так мало?

— Для тебя это даже многовато, моя девочка, — заверила ее сводная сестра. — Гораздо больше, чем ты выручила бы за свою трухлявую почку. Учти, если бы не одни обстоятельства, ты бы не получила и этого, твоя доля уменьшилась бы втрое. В старом доме деда Воронцова спрятаны драгоценности, и они принадлежат мне и еще двум человекам, которые прикроют нас, если это потребуется, и профинансируют. Они уже дали мне деньги, чтобы я смогла подлечиться и принять участие в этой операции. — Мария швырнула на стол пачку денег: — А это тебе. Сними комнату, только не шикарную. Когда за тобой приедут родственники, они должны увидеть, в каких плохих условиях тебе приходится жить. Это еще больше подействует на твоего так называемого папашу. Ну, по рукам? — Агапова молчала. — Ну, по рукам? — повторила сводная сестра, закипая. — Я думала, ты с радостью ухватишься за мое предложение.

— Я не хочу никого убивать, — прошептала Маша, сунув пальцы в сальные волосы. — Я не буду убивать твоего брата. И твоего отца я тоже не хочу убивать.

Бледная рука Марии Собченко, такая тонкая, что, казалось, переломится от небольшого напряжения, схватила пачку денег.

— Ну, на нет и суда нет, — ответила она спокойно. — Когда-нибудь, уже став инвалидом, да-да, став инвалидом, потому что с одной почкой нормально живут только денежные люди, и умирая где-нибудь в бомжацком притоне, ты вспомнишь, что когда-то у тебя был неплохой шанс разбогатеть, пусть даже не очень честный, но ты его упустила. Что ж, счастливого пути. Любая девчонка на твоем месте согласилась бы, и поэтому я вовсе не парюсь, где найду тебе замену.

У Агаповой дрожали руки, длинные пальцы с обгрызенными ногтями трепетали.

— Да, но убить, убить… Убить твоего брата, чтобы это выглядело как несчастный случай… Я никогда такого не делала, я не смогу… Меня сразу поймают, и тут же все выяснится.

Собченко внимательно изучала лицо своей невольной подельницы, потом приподняла волосы и бросила: они белоснежным покрывалом опустились на плечи.

— Ладно, братиком я займусь сама, — пообещала она твердо. — Есть у меня кое-какие задумки. — Девушка поднесла к бледному лицу маленькое ручное зеркальце. — Как я выгляжу? Вроде пока ничего, потянет. Представь, что скоро этих роскошных волос — маминой гордости — не станет. Они уже лезут клочьями, смотри. — Ее тонкая рука, казалось, лишь провела по белоснежной гриве, и довольно внушительный клок волос остался между пальцами. — Видишь? Максимум через две недели я стану лысой, как мяч, так что придется поторопиться. Но покончить с моим папашей придется тебе. В общем-то, работа плевая: подливай ему в его напитки содержимое ампул — и все. Говорю же: помрет — ни на кого не подумают, вскрытие покажет инсульт. Да, плевая работа, а денежки хорошие. — На тонком гладком лбу сводной сестры показалась испарина — она утомилась. — На сегодня разговор окончен. Иди сними себе приличную комнатенку и обдумывай услышанное. План будем корректировать в процессе. На связи. — Она легла на уже разобранную кровать, даже не посмотрев вслед Маше, которая тихо вышла из комнаты и захлопнула дверь.

— Как ей удалось это заснять? — удивился Виталий.

— Один ее клиент — Агапова подрабатывала проституцией — по ее просьбе расплатился с ней камерой, которую она прикрепила, попросив твою сестру налить чаю, — пояснил Григорий. — Наверное, камера так и осталась в комнате твоей сестры. Кстати, Виталий, я все хотел спросить: что за драгоценности искали преступники? О чем они постоянно говорят?

Громов пожал плечами и сглотнул:

— Ты упомянул о чае… Мне тоже захотелось. Черного, крепкого, с тремя ложками сахара, который я всегда любил. Если тебе не трудно, поставь чайник, а я постараюсь кое-что объяснить. Многого не обещаю, потому что сам не особо в курсе этой истории. Мне кажется, нужно пошарить в Интернете или обратиться в музей.

Григорий встал, и Виталий обратил внимание на перхоть на вороте его несвежей рубахи.

«С женой, что ли, развелся?» — подумал Громов, но спросить постеснялся. Впрочем, следователь сам ответил на его немой вопрос.

— Также помню, что угощал тебя Галкиными бутербродами, — улыбнулся он, — которые ты с удовольствием ел, а я в это время приговаривал: женись, брат, на своей Наде. Сейчас бутерброды не предлагаю: Галя уехала к матери. Теща свалилась с инфарктом, ждем, пока она немного придет в себя и врачи разрешат ей перелет. В общем, забираем старушку. После смерти тестя она сильно сдала, нечего ей одной в пустой квартире сидеть. Да и Галке будет веселее. Ты же знаешь нашу собачью работу: бывает, и по выходным покоя нет.

— Это верно. — Громов про себя порадовался за эту крепкую пару.

Галина — настоящая жена полицейского. Он не помнил, чтобы она когда-нибудь ныла, что мужа часто не бывает дома, и жаловалась на судьбу. Надежный тыл, что ни говори. Любой мужик позавидовал бы, не только полицейский. Старостин поставил перед ним тарелку с печеньем, купленным, вероятно, в соседнем гастрономе, подвинул поллитровку с сахаром, бросил в кружку «для гостей» пакетик с чаем:

— Угощайся.

Чайник закипел через минуту. В ожидании, пока чай немного остынет, Виталий начал рассказывать:

— В общем, в каком-то музее Крыма хранились ценные экспонаты. Когда немцы стали подходить к городу, работники сделали все, чтобы их вывезти. Я так понял, что один из них бежал с черным чемоданом, где были спрятаны сокровища, в партизанский отряд. После этого о них ничего не известно. Они пропали неожиданным образом. Маринина прабабка, как считал мой дед, бежала с сокровищами в тыл и, надо полагать, берегла их до окончания войны. Еще он думал, что девушка и три ее приятеля, которых пощадила судьба, знали, где находится содержимое черного чемодана. Но присвоить сокровища им не удалось: все было задокументировано человеком из музея, спасавшим ценный груз, и депеша передана на Большую землю. Вероятно, потом те, кто остался в живых, были приглашены в НКВД. Мой дед, тогда еще совсем молодой, отвечал за эту операцию. Со слов Собченко понятно, что он убил трех партизан, а драгоценности присвоил себе. Моей сводной сестре эта история известна от бабушки. И теперь мне кажется, что ее мать не случайно познакомилась с дядей. Она хотела выпытать, где находится то, что, как они считали, принадлежит им. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Жизнь — сложная штука и порой преподносит сюрпризы.

— И где же оно находится, ну, сокровище? — Лицо Григория вытянулось от интереса, глаза вспыхнули.

— Банда решила, что в дедовском доме, поэтому Мария так боролась за него, — пояснил Виталий. — Они убили деда, подпилив ступеньку на деревянной лестнице, и теперь ждали удобного момента, когда можно будет спокойно покопаться в доме, не вызывая подозрений у соседей. Маша Агапова ужасно хотела завладеть домом, переехать туда жить. Теперь я понимаю почему. Однако дядя решил иначе, и Собченко ускорила действия.

— Ей ничего не оставалось, — вздохнул Григорий. — Врачи, изучив ее анализы, утверждают, что у девушки почти нет шансов. По-моему, она полная дура, что затеяла все это. Мне кажется, приди она к Вадиму Сергеевичу и расскажи о себе, он отправил бы ее в Израиль или в Германию. Какого черта ей понадобилось убивать?

— По принципу: денег много не бывает, — усмехнулся Виталий. — Она не хотела довольствоваться его подачками. Она собиралась быть полной хозяйкой всего добра Воронцовых.

— Следовательно, не получит и того, что могла бы. — Григорий отхлебнул чай. — Когда твой дядя очнется — а я в этом не сомневаюсь, — какие отношения могут быть между ними?

— Не знаю. — Громов тоже сделал глоток. — Гриша, мне хочется покончить с историей с драгоценностями. Если они в дедовском доме, их надо найти и вернуть в музей. Вызови оперов, может быть, даже кинологов. Пусть прочешут все вдоль и поперек на участке, дом, если нужно, разберут по бревнышкам.

— И еще нужно найти родственников партизан, которые так же, как и прабабушка Марины, знали о драгоценностях, — вставил Старостин. — Не пройдет и двух дней, как Собченко можно будет допрашивать. Думаю, она не станет молчать. Ее карта бита.

— Я тоже так думаю, — согласился с ним Виталий и вздрогнул от разорвавшего тишину звонка смартфона. — Света, — прошептал он, побледнев, и поднес телефон к уху: — Света, что, как дядя?

Старостин заметил, как лицо его коллеги озарилось улыбкой, и понял, что все хорошо. Вероятно, Воронцов пришел в себя.

— Светик, я сейчас в больницу. — Сунув смартфон в карман узких джинсов, он вскочил, не допив чай. — Гриша, у нас радость. Вадим Сергеевич вышел из комы. Врач обещал пропустить к нему через несколько минут. Я должен увидеть своего дядю.

Старостин тоже поднялся и взял старую черную папку из кожзама, в которой лет десять носил бумаги, местами уже потертую, но, как казалось его сослуживцам, незаменимую.

— Я с тобой. Подбросишь? Мне почему-то кажется, что мадемуазель Собченко тоже готова принимать гостей.

Виталий сжал локоть Григория с такой силой, что приятель вскрикнул:

— Ты чего?

— Ты обещал послать своих орлов в дом моего деда, чтобы они отыскали сокровища, если они там есть, — прошептал Громов. — Прошу тебя, Гриша, сделай это сейчас. Собченко может вместо имен своих сообщников или тех бандюганов, которые уже сидят в КПЗ, назвать других, организовавших все от начала до конца, если таковые были. В таком случае я и моя семья не будут чувствовать себя в безопасности.

Старостин секунду подумал и покачал головой.

— Знаешь, Виталя, — произнес он с пафосом, — разносить дом твоего деда по бревнышку я не стану. Мне почему-то кажется, что твоя сестра — здравомыслящий человек, несмотря на то, что она ввязалась в такую аферу и даже стала убийцей. Однако тогда она боролась за свою жизнь. Теперь Мария должна понимать, что ее подельники, найдя драгоценности, забудут о ней: для них первостепенной станет задача поскорее продать их или вывезти из страны. И ни о какой Собченко они не вспомнят.

— Думаешь, она их выдаст? — Виталий недоверчиво посмотрел в серые глаза приятеля.

— И сделает это без сомнений. — Григорий прижал папку к бедру. — Так мы идем или нет?

— Идем, — кивнул Громов и, схватив недоеденное печенье, помчался по коридору, думая, что с возвращением Воронцова все постепенно встанет на свои места. Да, Леонида уже не вернуть, но у дяди есть дочь Светлана, есть любящий племянник, в конце концов, и он научится жить с этой болью, не сразу, но научится.

Дядя лежал в палате бледный, замученный, но при виде любимого племянника выдавил слабую улыбку:

— Привет.

— Как ты себя чувствуешь? — Виталий боялся прикоснуться к родному человеку — настолько слабым, прозрачным, почти хрустальным выглядел дядя.

— Гораздо лучше, особенно когда начинаю думать, что снова на этом свете, — еле проговорил Вадим Сергеевич. — Знаешь, на том гораздо хуже. Впрочем, не помню. Никакого света в конце туннеля я не видел. Да, хватит об этом. — Он вытащил из-под одеяла бледную руку с тонкими пальцами. — Виталик, я хочу кое-что сказать и считаю, что ты меня поймешь.

Света придвинула брату стул, и Громов опустился на него, не сводя с дяди внимательных глаз:

— Я слушаю тебя.

— Виталик, я не желаю этой девочке, моей дочери, зла, — начал дядя торопливо, словно боясь, что не успеет сказать все, что собирался. — Она и так наказана. Я говорил с врачом. У нее запущенная форма лейкемии. Единственное, что я могу для нее сделать, — оплатить операцию, которая немного продлит жизнь, но уже не излечит. Пойми, она все же моя дочь.

Громов заскрипел зубами:

— Дядя, из-за нее погибли дед и Леня, она собиралась убить тебя, меня и Светку, чтобы завладеть наследством в одиночестве. То, что мы сейчас с тобой разговариваем, — чудо, на которое, поверь, она никак не рассчитывала. И после этого ты намерен ее лечить?

— Намерен. — Вадим Сергеевич закрыл глаза. — А теперь иди, Виталий. Я не осуждаю ни тебя, ни Свету за ваше непонимание. Только учтите: если бы я был с ней рядом с детства, как с вами, она бы не стала такой. К сожалению, в том, что произошло с Мариной, есть моя большая вина.

— Главное, ты жив. — Света прижалась мокрым от слез лицом к бледной щеке отца. — А все остальное неважно. Мы с Виталиком никогда не сможем простить эту девушку, но ты волен поступать как тебе заблагорассудится.

Вадим Сергеевич стиснул ее горячую ладошку:

— Доченька, я прошу тебя, поговори с ней. Виталий, пойди с сестрой. Поймите, она все равно умрет, ей не поможет даже операция.

— Ладно, — сдался Виталий. — Если она готова к разговору, мы пообщаемся с ней прямо сейчас.

Вадим Сергеевич поднял руку, как бы предостерегая племянника от опрометчивого шага.

— Виталя, я знаю, что ты начнешь ее допрашивать, — прошептал он, — и требую, чтобы ты этого не делал.

— Да понятно, дядя. — Детектив снова сжал его руку. — Она в таком состоянии… Не стану на нее наседать. Впрочем, если я забудусь, Света меня остановит. Да, Светик?

Сестра с готовностью кивнула:

— Конечно. В какой она палате?

— Спросите у лечащего врача. — Вадим Сергеевич закрыл глаза.

Света потянула брата за рукав рубашки.

— Пойдем, Виталя. Папа устал, ему нужно отдохнуть.

— Вы правы, — лечащий врач появился как черт из табакерки. Вы исчерпали весь лимит. Жду вас завтра, не раньше. Больной нуждается в отдыхе.

— Завтра так завтра, — согласился Виталий. — Но у нас второй родственник в вашей больнице. В какой палате находится Мария Собченко?

— Да вон в той, в конце коридора. — Лицо врача, подвижное, как у комика Фернанделя, сморщилось, покрывшись сеткой морщинок. — Ей повезло меньше. Ваш отец выйдет отсюда, я за это ручаюсь, а она… Ремиссия закончилась, болезнь снова прогрессирует. Ей осталось недели две, может, три…

— А как насчет пересадки костного мозга? — спросила Света. — Папа согласен все оплатить.

Морщинок на подвижном лице стало больше.

— Никакая операция уже не поможет, — грустно отозвался он. — Поражены все кроветворные органы. Я не решился сказать об этом вашему папе, дал надежду еще на несколько лет. Он был в таком состоянии…

— Мы вас понимаем, — вздохнул Виталий.

Они уже подходили к палате, где лежала Мария, и он почувствовал, что ему становится страшно. Несмотря на работу в полиции, он нечасто разговаривал с обреченным на смерть — только несколько дней назад с онкологическими.

Громов долго мялся перед стеклянной дверью, не решаясь зайти, и звонок смартфона, раздавшийся в кармане брюк, так неожиданно оттянул тягостную процедуру. Совсем неожиданно для него позвонил Майстренко.

— Света, ты иди, — он легонько подтолкнул сестру, а сам сел на холодное белое сиденье стула. — Слушаю, Гриша.

— В общем, придется тебе проставляться, дорогой, — заговорил оперативник с легким грузинским акцентом. — Вина хочу, девочек хочу… Пить, гулять хочу.

— Извини, мне не до шуток, — оборвал его Виталий. — Я в больнице…

— Понимаю, — оперативник сразу посерьезнел. — Может быть, новость, которую я тебе сообщу, как-то улучшит твое настроение… Мы нашли тайник в доме твоего деда.

Громов почувствовал, как кружится голова. Нашли тайник… Значит, конец всей этой истории.

— Что там, в тайнике? — прошептал он, скорее прошелестел, не в силах владеть голосом. — Сокровища?

Майстренко усмехнулся:

— А вот теперь, возможно, я тебя огорчу. Но начну с другого. Тайник твой дед сделал умело, в стене комнаты второго этажа. Одно бревно лишь бутафория, нужно только сильно надавить на него, чтобы оно открылось, вроде дверцы. Если выстукивать каждую дощечку, толку будет мало. Вот почему мои ребята провозились несколько часов, пока один из них от усталости просто не оперся о волшебное бревнышко, и, видать, сделал это от души. Как говорится, сим-сим открылся, и ребята увидели старую шкатулку, покрытую слоем пыли.

Громов задыхался от волнения:

— А в шкатулке… Что было в шкатулке? Сокровища?

— Сказал же, что огорчу, — фыркнул опер. — Не было там никаких сокровищ, только старое письмо твоему дяде, провалявшееся невесть сколько времени. Извини, но я не выдержал и прочитал. Тем более оно оказалось незапечатанным…

— И?.. — Детектив еще надеялся, что в письме дед называл координаты нахождения клада, однако Старостин действительно его разочаровал:

— Скажу кратко. Там, где Сергей Лаврентьевич планировал найти драгоценности, их не оказалось, и он выдвигает разные версии, куда они могли деться. В общем, почитаешь сам. Добавлю, что я не стал бы снаряжать экспедицию после прочтения письма.

Из палаты выглянула Света.

— Виталик, Мария хочет тебя видеть, — сказала она. — Наша сестра очень плоха, Виталик. Поторопись, пожалуйста.

— Спасибо, мне нужно к сестре, — пробормотал Виталий.

То, что произошло, не укладывалось у него в голове. Сколько смертей… Сколько им удалось предотвратить. И все из-за жалкого клочка бумаги… Громов спрятал смартфон в карман и с внутренней дрожью вошел в палату.

Лицо Марии казалось белее наволочки, без парика она выглядела по-детски незащищенной и очень юной.

Старостина нигде не было видно. Может быть, уже провел допрос и ушел?

Увидев Виталия, девушка сощурилась и попыталась улыбнуться.

— Я проиграла, — прошептала она. — Пришлось во всем признаться. Моя мать не писала Вадиму Сергеевичу. Я сама сочинила это письмо и подбросила деду, когда он вышел к соседке. Я убила Леню и организовала покушение на вашего эксперта. Я знала, что в машине Леонида вы наверняка найдете мои волосы. Тогда они уже начали вылезать. А когда Машка рассказала, что экспертом будет Николай Вяликов, моей радости не было предела. Теперь я точно знала, кого нужно убрать.

— Твоя банда дважды пыталась убить Николая, и все это происходило на моих глазах, — начал Виталий. — Для моего устрашения, что ли?

Она покачала головой:

— Нет, так получилось. Проклятая болезнь виновата в том, что я стала хуже соображать. Когда Агапова позвонила и проинформировала, что вы везете анализы к полицейскому эксперту, твоему знакомому, я смекнула, что он догадается, кто настоящая дочь Вадима Сергеевича, ведь волос, найденный в машине Леонида, ты или кто-то из ваших наверняка привез ему на экспертизу. И не ошиблась: ты действительно отдал ему мой волос. И я обрекла Николая на смерть. — Девушка поежилась, словно ее знобило. — Но эти придурки не могли хорошо выполнить работу. Кроме того, они заверили меня, что Николай долго не протянет: он в коме. Мне следовало поинтересоваться его здоровьем и прикончить в больнице, прежде чем Вяликов придет в себя, но, охваченная мыслями о ценностях, я упустила это из виду. Агапова напомнила о нем, когда Николай очнулся. И опять нам не повезло… — Сводная сестра дышала тяжело, ее грудь вздымалась под простыней. — Наверное, на моей семье лежит какое-то родовое проклятие. Мы все проиграли. Я имею в виду мать и прабабушку. Пословица «Деньги к деньгам» такая верная… Ее любила повторять моя мать. Вы найдете сокровища и станете еще богаче, а я отправлюсь на тот свет ни с чем.

— Мария, — ласково спросил детектив, — твоя прабабушка утверждала, что вынесла сокровища из отряда? Или эту историю вы додумали сами?

— Наоборот, она утверждала, что не брала ничего, но бабушка думала: мать просто не делится с ней, потому что она слишком маленькая, — прошелестела девушка. — Но драгоценности были, были! Она же бежала с какими-то мешками и сундучком из отряда!

Громов, несмотря на смешанные чувства, взял в свои ее прозрачную руку. Через кожу просматривалась каждая жилка, выпирала каждая косточка.

— Маша, — проговорил он, гладя ее ладонь. — Во-первых, нам не были нужны эти сокровища. Если бы мы их нашли, то вернули бы в музей. Во-вторых, в доме моего деда их не оказалось.

Девушка встрепенулась, даже попыталась приподняться:

— А где же они?

— Мои коллеги нашли тайник и старое письмо, — продолжал Виталий. — В нем дед пишет, что не нашел сокровищ там, где их спрятали, и выдвигает версии, куда они могли деться. Сейчас мне привезут письмо, и я прочитаю его при тебе.

Мария откинулась на подушки, ловя ртом воздух, как вытащенная на берег рыба.

— Не может быть… Столько потрачено сил… столько надежд… А в результате я умираю такой же нищей, как и была.

— Отец оплатит тебе операцию, — горячо сказала Света.

Собченко вяло махнула прозрачной рукой:

— Это бесполезно, сестренка. Там, — она показала наверх, — меня уже ждут. Я словно слышу, как зовет меня мать. Да и Леонид стал частенько мне сниться. Может быть, при встрече он простит меня… А я прошу прощения у вас… — Она закрыла глаза.

Брат и сестра видели, как жизнь постепенно покидала измученное тело.

— Мария, скажи, кто с тобой в доле? Кто еще охотился за сокровищами? — Виталий сжал ее ладошку.

Посиневшие губы прошептали едва слышно:

— Родион Федоров и Кирилл Чередниченко. Это правнуки Боголепова и Куропаткина. Они остановились в гостинице «Бриз» и не уедут оттуда, пока не дождутся моего звонка. Я хочу попросить, чтобы их не судили. Они просто давали мне деньги и помогали обыскивать дом. Они понятия не имели, что я хочу убить всех вас, чтобы завладеть наследством.

Громов не знал, кто такие Куропаткин и Боголепов, и уже не решился расспрашивать девушку. Может быть, Старостин обо всем расспросил?

Он кивнул Свете, словно приросшей к стулу:

— Пойдем. Ей нужно отдохнуть. — Они вышли из палаты, и сестра вцепилась в локоть детектива:

— Значит, в доме деда искали сокровища. Почему же я об этом ничего не знаю?

— Потому что я, во-первых, сам до последнего о многом не знал, во-вторых, не хотел тебя пугать, — пояснил Громов. — Сейчас Майстренко привезет письмо, в котором наш дед подробно описал поиски драгоценностей Керченского музея. Я собираюсь прочитать его в палате дяди. Наша семья должна быть в курсе всех дел. — Он не успел договорить, достав разрывавшийся смартфон. — А вот и Майстренко. Ты иди к отцу, а я подойду позже с письмом.

Света послушно зашагала по коридору.

Громов буркнул в трубку:

— Как я понял, ты ждешь меня возле больницы.

— На первом этаже, — отозвался опер. — Беги скорее, если хочешь получить свою реликвию.

Виталия не нужно было упрашивать. Как заправский спортсмен, он, перескакивая через лестничные пролеты, в два счета оказался перед Майстренко.

— Как дядя? — спросил опер.

— Пошел на поправку, а вот с сестрой хуже, она умирает, — признался Виталий.

— Печально, язык не поворачивается сказать: «Поделом». — Опер сунул старое пожелтевшее письмо в руки Громова. — Тебе удалось с ней поговорить? У нее были сообщники? Кстати, куда делся Старостин?

— Не знаю, не видел. А сообщники были. — Детектив назвал фамилии и координаты. — Если вы поторопитесь, возьмете их прямо сейчас.

Григорий вырос, откуда ни возьмись, обдав всех табачным дымом.

— Прихватишь меня, — сказал он Майстренко. — Я тоже владею информацией.

— Тогда бегите. — Виталий, бережно неся клочок старой исписанной бумаги, словно древний пергамент, скрывавший тайну века, сначала, присев на холодный стул с белым сиденьем, достал смартфон и пошарил в Интернете, восполнив знания о керченских сокровищах и участниках далеких событий, и только потом поднялся в палату дяди.

— Вот что нашли мои коллеги в доме деда Сергея, — он протянул письмо Вадиму Сергеевичу, но тот лишь безнадежно махнул рукой:

— Читать тяжело… Даже не пытаюсь. Прочитай ты, пожалуйста.

Света напряглась на краешке кровати отца:

— Виталя, ты наконец расскажешь, какие сокровища искали в дедовском доме? Получается, я единственная не в курсе, из-за чего сыр-бор.

— Не отчаивайся, доча, — подал голос Воронцов. — Я тоже.

— Пробил ваш час узнать правду, — пошутил Громов и, бережно развернув письмо, принялся читать.

Оно было адресовано родственникам.

Вступление содержало просьбу: что бы ни слышали сын и внуки о своем деде и отце, пусть не верят. Он всегда оставался честным, преданным до мозга костей партии и народу. И всего лишь однажды преступил закон: охваченный жадностью, позволив человеку оболгать людей, а потом убив этого человека, который хотел убить его и убил бы, если бы Сергей Лаврентьевич его не опередил.

Далее в письме подробно сообщалось о керченских сокровищах и о том, почему они представляли большую ценность для нацистской Германии, прослеживался их путь от порта в Керчи до партизанского отряда, а потом (видимо, для деда это были самые неприятные воспоминания, потому что округлый, бисерный, почти детский почерк стал неровным и прыгающим) Воронцов-старший поведал печальную историю поиска драгоценностей.

«Поверьте, мне пришлось убить Курилина, иначе он убил бы меня, — писал дед. — Капитан хотел в одиночку завладеть всем. Впрочем, и лишние свидетели ему не требовались. Мне предназначалось скончаться от сердечного приступа, как одному из фигурантов дела. Однако я вовремя подменил рюмки, и яд выпил убийца. Я забрал у него адреса домов в станице Безымянной, где, по словам Боголепова и Куропаткина, хранились сокровища готов. Поверьте, я решил найти их и вернуть музею, однако, приехав туда, не обнаружил ровным счетом ничего. Хозяева домов, в погребах которых должны были лежать заветные сундуки, в один голос утверждали, что никто ничего у них не прятал. И они не лгали, ложь от правды я давно научился отличать. Но за их правдой вставала странная картина. Получалось, сначала Боголепов, Куропаткин и Годлевская говорили правду. Они взяли только сорок тысяч рублей, чтобы поменять на новые и поделиться с семьями погибших товарищей, но остальные сокровища не брали (только то, что случайно нашли в лесу), и те канули в Лету. Возможно, тот, кто спрятал их, потому что по пятам за отрядом шли немцы и бои не прекращались, не доверял ни начальнику снабжения, ни комиссару. Разумеется, драгоценности никто не сжигал, эта чушь — первое, что пришло партизанам в голову. Зачем же эти люди себя оклеветали, не настояли на своих первоначальных показаниях? Наверное, таким образом хотели спасти жизни близких. Возможно, они надеялись, что, выйдя из тюрьмы, успеют скрыться в неизвестном направлении и увезти семьи. Они не поверили Курилину, что их оставят в покое, и оказались правы, только спастись не успели. Вряд ли им удалось бы сбежать из цепких рук нашей организации. Однако тогда они об этом не думали. Прошло немного времени, и я снова вспомнил о сокровищах, поехал в Безымянную, провел собственное расследование, расспрашивая местных жителей, искал в лесу, залезая в брошенные землянки, нырял в речку, где нашли раскрытый чемодан, но ничего не нашел. Все мои версии были проверены, и ни одна не подтвердилась. Один из станичников сказал, будто слышал от кого-то из партизан, что Притула прятал в лесу какой-то ящик, вроде как с патронами, но на проверку этой версии не было ни времени, ни сил. Да и к этой версии были вопросы. Откуда у партизан оказались монеты и браслет? Почему командир не обыскивал бойцов? Не потому ли, что сам перепрятал сокровища? Откуда взялся в реке раскрытый чемодан? Возможно, Орлова спугнули, и он, не желая раскрыть тайну, бросил чемодан и остатки драгоценностей, а потом специально не акцентировал внимание на находках?

Дорогие мои дети! — прочитав эту фразу, Виталий почувствовал, как сжало горло. — Может быть, когда-нибудь вы захотите разыскать драгоценности, чтобы вернуть их в музей, и тогда вспомните об этом. Только, умоляю, не поддавайтесь алчности! Она не приводит к добру. Не забывайте об этом. Ваш Сергей Воронцов».

Закончив читать, Громов посмотрел на дядю.

В глазах Вадима Сергеевича стояли слезы, слезы катились и по бледным щекам Светы.

— Отец оказался прав, алчность к добру не приводит, — подтвердил Воронцов. — Судьба Марии — хороший пример этому. Я думаю, вы не захотите искать сокровища?

Виталий покачал головой:

— Разумеется, нет.

Дядя улыбнулся:

— Дайте мне свои руки, детки. Давайте забудем все это, как страшный сон, и начнем с чистого листа.

— Давайте! — торжественно провозгласил Виталий.

— Давайте, — вторила ему Света.

Эпилог
Старостину удалось задержать двух молодых людей — правнуков Боголепова и Куропаткина.

Вопреки заступничеству Марии, их все равно задержали, предъявив обвинение в проникновении в частную собственность.

Григорий сказал, что не отпустит их, пока во всем не разберется. Мария через три дня впала в кому, из которой уже не вышла.

В отдел Громова нагрянула проверка, и многие были сняты с должностей. Разумеется, Виталия пригласили обратно, и он не отказался.

Оперативная работа была не в пример тяжелее работы частного детектива, но к ней он уже привык и не мыслил себя на другом поприще.

О сокровищах Воронцовы и Громов вспоминали редко, только когда собирались за праздничным столом, как о легенде, которая изменила жизнь семьи, едва не погубив ее, вспоминали вместе с мудрым изречением Вальтера Скотта:

«Золото убило больше душ, чем железо — тел».

Глава 35 Окрестности станицы Безымянной. 1942 год
Командир партизанского отряда Семен Орлов, сидя на обрубке дерева, раскуривал самокрутку и напряженно думал. Прошло уже несколько дней со дня гибели его хорошего знакомого и честнейшего человека Якова Притулы, и теперь он, как никогда, чувствовал небывалую ответственность за чемодан, набитый ценностями, принадлежавшими государству, за которыми охотились немцы.

Теперь он точно знал, что охотились.

Во-первых, ни один партизанский отряд, действовавший в окрестностях Безымянной, не подвергался такому количеству нападений.

Во-вторых, разведка донесла, что за ними следовали какие-то люди в штатском, говорившие по-немецки. Они везли с собой кирки и лопаты, как понимал командир, на случай того, если партизаны вздумают закопать чемодан.

Внезапно Семена осенило. А ведь это хорошая мысль — закопать чемодан. Тащить его с собой становилось все опаснее.

Командир подошел к повозке, где лежал старый черный гигант с облупившимися боками, и ласково, как дорогого человека, погладил черную поверхность.

— Спасать тебя надо, — сказал он и приподнял чемоданище.

Неимоверными усилиями ему удалось стащить сокровища с повозки и проволочь к дереву.

Командир немного подумал, не позвать ли кого в помощники и все проделать по-тихому, пока отряд отдыхал, однако потом решил действовать в одиночку.

Единственный человек, которому он полностью доверял, Яков Притула, недавно погиб, а за остальных Семен не ручался. И вообще не зря говорится: хочешь сделать хорошо — сделай сам. Разумеется, он расскажет Боголепову и Куропаткину, что спрятал сокровища, но места не назовет… Они его поймут.

Вытерев обильный пот, струями катившийся по лицу, Орлов потащил чемодан к реке, прихватив с повозки несколько холщовых мешков. Бросив драгоценности у воды, он открыл чемодан и стал торопливо перекладывать сокровища готов в мешки.

Командир почти закончил, когда услышал конское ржание и шум. Его бойцы вели коней на водопой.

Оставив открытый чемодан с остатками драгоценностей у реки, он схватил мешки и спрятался в кустах орешника, а потом, крадучись, словно лиса, выслеживавшая зайца, переместился в густой сосняк. Возле искореженного снарядом ствола дуба он давно видел глубокую воронку.

Еще раз осмотревшись, Орлов бросил в нее мешки и принялся забрасывать каменистой землей, травой, валежником и прошлогодними листьями. Потом, немного отойдя от тайника и убедившись, что ни один сучок не выдает «захоронение», Семен отправился в отряд. Карту он не рисовал: сам бы нашел это место даже с закрытыми глазами. А вот если с ним что-то произойдет…

Значит, драгоценности откопает его сын, подросток, и вернет в музей. Именно в музей. Ни в коем случае нельзя отдавать их в руки НКВД — к ним нет доверия.

Кстати, сегодня вечером мальчуган должен был принести картошку и кое-какую ветошь. Он у него сообразительный, с ходу запомнит, где тайник.

Мысли перенеслись к бойцам, которые сейчас поили лошадей. Они наверняка нашли чемодан, остатки драгоценностей и рассовали по карманам. Среди них обязательно найдутся честные, которые покажут ему свою находку. Он сделает вид, что понятия не имеет, откуда в реке какие-то непонятные вещички, похожие на золотые. О содержимом чемодана никто из них не знает… И не узнает. А если о нем спросят посвященные — скажет, что надежно спрятал.

Свернув на тропинку, ведущую в отряд, Орлов улыбнулся своим мыслям. Тогда командир еще не знал, что сынишка заболел (лихоманка проклятая скрутила, как выразилась его жена Авдотья, имея в виду лихорадку) и не сможет прибежать вечером, что им больше не суждено увидеться: немцы оттеснят отряд далеко в горы, выздоровевший подросток не найдет отца, который через месяц погибнет в бою, а вместе с ним умрет и его тайна. Семен не мог знать об этом и поэтому находился в радужном настроении, напевая известную песенку. Он передавал сокровища земле, которая многие века хранила их. Теперь ей предстояло сохранить их для другого поколения.